Сборник "Избранные романы Майкла Крайтона". Компиляция. кн.1-17 [Майкл Крайтон] (fb2) читать онлайн
- Сборник "Избранные романы Майкла Крайтона". Компиляция. кн.1-17 (пер. Владимир Владимирович Правосудов, ...) 19.47 Мб скачать: (fb2) - (исправленную) читать: (полностью) - (постранично) - Майкл Крайтон
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Майкл КРАЙТОН ВОСХОДЯЩЕЕ СОЛНЦЕ
Моей матери Зуле Миллер Крайтон
Мы вступаем в мир, где старые правила больше не приложимы.Филип Сандерс
Бизнес – это война.Японская пословица
* * *
Департамент Полиции Лос-Анджелеса Для служебного пользования Конфиденциальный документСодержание: Стенограмма видеодопроса детектива Питера Дж. Смита 13-15 марта
Дело: «Убийство Накамото» (А8895-404) Эта запись является собственностью Департамента Полиции Лос-Анджелеса и предназначена только для служебного пользования. Разрешение копировать, цитировать или любым другим способом репродуцировать или выдавать содержание этого документа огранено законом. Неавторизованное использование влечет суровое наказание. Все вопросы направлять: Начальнику Отдела внутренних расследований Департамента Полиции Лос-Анджелеса п/я 2029 Лос-Анджелес, КА 92038-2029 Тел.: (213)555-7600 Факс: (213)555-7812
Видеозапись допроса: Дет. П. Дж. Смит 13.3 – 15.3 Дело: «Убийство Накамото» (А8895-404) Описание допроса: Субъект (Лейт. Смит) допрашивался 22 часа в течении трех дней с понедельника 13 марта до среды 15 марта. Допрос записывался на видеоленту S-VHS/SD. Описание картинки: Субъект (Смит) сидит за столом в комнате для видеозаписей No4 штабквартиры ДПЛА. Часы видны на стене позади субъекта. Картинка включает поверхность стола, кофейную чашку и субъекта выше пояса. Субъект одет в пиджак с галстуком (день 1), рубашку с галстуком (день 2) и в рубашку с короткими рукавами (день 3). Видео-отметка времени видна в нижнем правом углу. Цель допроса: Выяснение роли субъекта в деле «Убийство Накамото» (А8895-404). Ведущие допрос офицеры: дет. Т. Конвей и дет. Р. Хеммонд. Субъект отказался от права присутствия адвоката. Состояние дела: Зарегистрировано как «нераскрытое». Запись от 13 марта (1): В.: Окей. Лента крутится. Назовите для записи свое имя, пожалуйста. О.: Питер Джеймс Смит. В.: Назовите свой возраст и звание. О.: Мне тридцать четыре года, я лейтенант отдела специальной службы Департамента Полиции Лос-Анджелеса. В.: Лейтенант Смит, как вы знаете, в настоящее время вы не обвиняетесь ни в каком преступлении. О.: Я знаю. В.: Тем не менее, вы имеете право быть представленным здесь своим адвокатом. О.: Я отказываюсь от этого права. В.: Окей. Принуждали ли вас каким-либо способом явиться сюда? О.: (долгая пауза) Нет. Меня не принуждали никаким образом. В.: Окей. Теперь мы хотим поговорить с вами о деле «Убийство Накамото». Когда вы впервые были вовлечены в это дело? О.: В четверг вечером 9 февраля, около девяти часов. В.: Что произошло в это время? О.: Я находился дома. Мне позвонили. В.: И что вы делали в тот момент, когда вам позвонили?
НОЧЬ ПЕРВАЯ
В общем, я сидел на кровати в своей квартире в Калвер-сити, смотрел на игру Лейкерс с выключенным звуком и пытался заучивать слова моего вводного курса японского языка. Это был тихий вечер: я уложил дочку спать около восьми. Теперь на кровати лежал кассетный плеер и радостный женский голос произносил что-то вроде: «Хелло, я офицер полиции. Чем могу помочь?», или «Пожалуйста, покажите мне меню». После каждого предложения женщина делала паузу, чтобы я мог повторить ее по-японски. Я запинался как мог старательнее. Она все говорила: «Овощной магазин закрыт. Где находится почта?» И все такое прочее. Иногда было трудно сосредоточиться, но я пытался. «У господина Хаяши двое детей.» Я пытался отозваться: «Хаяши-сан ва кодомо-га фур… футур…» Я чертыхнулся. Но женщина уже снова говорила. «Этот напиток совсем не очень хороший.» Мой учебник валялся на кровати рядом с пакетом хрустящего картофеля, который я привез дочери. Рядом лежал фотоальбом и рассыпались фотографии ее второго дня рождения. Прошло уже четыре месяца после дня рождения Микелы, но я все еще не вставил снимки в альбом. Надо попытаться прикрепить их. «Встреча назначена на два часа.» Снимки на моей кровати больше не отвечали действительности. Четыре месяца спустя Микела выглядела совершенно иначе. Она стала выше, она выросла из дорогого платья, которое купила ей на праздник моя бывшая жена: черный вельвет с белым кружевным воротничком. На снимках моя бывшая жена играла главенствующую роль – держала торт, когда Микела задувала свечи, помогала ей разворачивать подарки. Она казалась заботливой мамочкой. На самом деле, дочка жила со мной и моя бывшая жена виделась с ней не часто. Половину выходных она просто не приезжала и забывала оплачивать содержание ребенка. Но этого никак не скажешь по фотографиям со дня рождения. «Где находится туалет?» «У меня есть машина. Мы можем поехать вместе.» Я продолжал учиться. Конечно, официально в эту ночь я находился на службе: был дежурным офицером специальной службы в дивизионе штабквартиры даунтауна. Но девятого февраля был тихий четверг и я не ожидал много работы. До девяти часов у меня было только три вызова. Специальная служба включает в себя дипломатическую секцию департамента полиции; мы улаживаем проблемы с дипломатами и знаменитостями, обеспечиваем переводчиков и связь для иностранцев, которые по той или иной причине вступают в контакт с полицией. Это разнообразная работа, но без особых стрессов: на дежурстве я ожидаю с полдюжины запросов о помощи, однако ни один не критический. Иногда я даже не выкатываюсь из дома. Работа гораздо менее требовательная, чем у полицейского пресс-атташе, которым я был до специальной службы. Во всяком случае, вечером девятого февраля первый полученный мною вызов касался Фернандо Консека, чилийского вице-консула. Патрульная машина притормозила его; Ферни был слишком пьян, чтобы вести, однако громко заявлял о своей дипломатической неприкосновенности. Я приказал патрульным отвезти его домой и сделал пометку, чтобы утром не забыть пожаловаться в консульство. Часом позже я получил запрос от детективов в Гардена. Они арестовали подозреваемого в ресторанной перестрелке, который говорил только по-самоански, и они хотели получить переводчика. Я сказал, что смогу найти и такого, но только все самоанцы поголовно говорят по-английски, ибо страна много лет была подмандатной территорией Америки. Детективы сказали, что тогда они справятся и сами. Потом я получил звонок, что передвижные телепередатчики загораживают пожарные проезды на концерте группы «Аэросмит», я посоветовал офицерам обратиться в пожарный департамент. В последующий час все было тихо. Я вернулся к своему учебнику и моя певучая женщина говорила фразы, вроде: «Погода вчера была дождливой.» Потом позвонил Том Грэм. «Снова трахнутые джепы», сказал Грэм. «Не могу поверить, что они наступили на такое дерьмо. Лучше подваливай сюда, Пити-сан. Фигероа одиннадцать сотен угол Седьмой. Новое здание Накамото.» «В чем проблема?», спросил я. Грэм хороший детектив, но у него плохой характер и есть тенденция до непропорциональности раздувать мелочи. «Проблема в том», сказал Грэм, «что трахнутые джепы требуют встречи со связным трахнутой специальной службы. То есть с тобой, приятель. Они говорят, что полиция не может действовать, пока сюда не прибудет связной.» «Не может действовать? Почему? Что там у тебя?» «Убийство», сказал Грэм. «Белая женщина, предположительно двадцати пяти лет, очевидно шесть футов один дюйм. Лежит на спине прямо в их проклятом зале совещаний. То еще зрелище. Лучше вали сюда как можно быстрее.» Я спросил: «Там у тебя музыка, что ли?» «Да, черт побери», ответил Грэм. «Тут идет большой прием. Сегодня великое открытие Башни Накамото и они устроили вечеринку. Давай вали сюда, сможешь?» Я ответил, что смогу. Я позвонил мисс Асенио напротив и спросил, не сможет ли она присмотреть за ребенком, пока я буду отсутствовать: ей всегда нужны дополнительные деньги. Ожидая ее появления, я сменил рубашку и надел свой лучший костюм. Потом позвонил Фред Хофман. Он был дежурным офицером в штаб-квартире даунтауна, низкорослый крепкий парень с седыми волосами. «Слушай, Пит, мне кажется, на этот раз ты захочешь подмоги.» Я спросил: «С чего бы?» «Похоже у нас убийство с участием японских граждан. Может оказаться липким. Сколь ты был пресс-атташе?» «Около шести месяцев», ответил я. «На твоем месте я добыл бы себе опытного помощника. Подхвати Коннора и возьми его с собой в центр.» «Кого?» «Джона Коннора. Вообще, слышал о нем?» «Конечно», сказал я. Все в дивизионе слышали о Конноре. Он был легендой, самым знающим из офицеров специальной службы. «А разве он не в отставке?» «Он в бессрочном отпуске, но все еще работает по делам, включающим японцев. Я думаю, он может быть тебе полезен. Договоримся так: я позвоню ему о тебе. Просто заезжай и подхвати его.» Хофман продиктовал мне его адрес. «Окей, прекрасно. Спасибо.» «И еще одно: на этот раз наземные линии, окей, Пит?» «Окей», сказал я. «Кто это требует?» «Просто так будет лучше.» «Как скажешь, Фред.»* * *
«Наземные линии» означает не пользоваться радио, чтобы наши переговоры не могли перехватить газетчики, прослушивающие полицейские частоты. Такова стандартная процедура в некоторых ситуациях. Если Элизабет Тейлор направляется в больницу, мы переходим на наземные линии. Или если сын-подросток какой-нибудь знаменитости погибает в автоаварии, мы переходим на наземные линии, дабы быть уверенными, что родители услышат печальную новость до того, как команды TV начнут тарабанить в из двери. Для такого рода вещей мы пользуемся наземными линиями. Но я ни разу не слышал, чтобы в список входило убийство. Однако, направляясь в даунтаун, я не пользовался телефоном в машине и прислушивался к полицейскому радио. Рапорт о ранении трехлетнего мальчика, которого парализовало до пояса. Ребенок оказался свидетелем грабежа кафе-мороженного. Шальная пуля поразила его в спину и он… Я переключился на другую станцию, где шло ток-шоу. Впереди я видел огни небоскребов даунтауна, торчащих из тумана. Я съехал с фривея у Сан-Педро, где жил Коннор. Я знал о Конноре только то, что некоторое время он прожил в Японии, где и приобрел свои знания японского языка и культуры. Одно время, где-то в 60-х, он был единственным офицером, который бегло говорил по-японски, хотя в Лос-Анджелесе тогда находилась самая большая японская колония вне родных островов. Конечно, теперь в департаменте более восьмидесяти офицеров говорят на японском – и еще больше людей вроде меня пытаются ему научиться. Коннор ушел в отставку несколько лет назад. Но офицеры связи, работавшие с ним, соглашались в один голос, что он – самый лучший. Рассказывали, что он работал очень быстро, частенько раскрывая дела за несколько часов. Он обладал репутацией искусного детектива и экстраординарного следователя, способного получить информацию от свидетелей, как никто другой. Но более всего офицеры связи хвалили его уравновешенный подход. Один говорил мне: «Работать с японцами – все равно, что балансировать на канате. Рано или поздно все срываются в ту или другую сторону. Некоторые считают, что японцы невероятно честны и не способны поступать плохо. Другие думают, что они – злобные карлики. Коннор всегда соблюдал равновесие. Он оставался посередине. Он всегда точно знал, что делает.»* * *
Джон Коннор жил в промышленном районе возле Седьмой-стрит, в громадном кирпичном складе бок о бок с депо дизельных грузовиков. Грузовой лифт в здании оказался сломан. Я по лестнице поднялся на третий этаж и постучал в дверь. «Открыто», послышался голос. Я вошел в небольшую квартиру. Гостиная была пуста и обставлена в японском стиле: маты-татами, ширмы-седзи и стены с деревянными панелями. Каллиграфический свиток, черный лакированный столик, ваза с одиноким всплеском белой орхидеи. Я увидел две пары обуви, выставленные возле двери. Одна – мужские туфли. Другая – пара женских туфель с высокими каблуками. Я спросил: «Капитан Коннор?» «Минуточку.» Ширма-седзи отъехала и появился Коннор. Он оказался неожиданно высоким, метр девяносто, наверное, заметно выше шести футов. Он был в юката – легком японском халате голубого хлопка. Я дал бы ему пятьдесят пять лет. Широкоплечий, лысеющий, с аккуратными усами, острыми чертами лица, пронизывающими глазами. Глубокий голос. Спокойствие. «Добрый вечер, лейтенант.» Мы обменялись рукопожатием. Коннор оглядел меня сверху донизу и одобрительно кивнул. «Хорошо. Весьма презентабельно.» Я сказал: «Я привык работать с прессой. Никогда не знаешь, когда окажешься перед камерами.» Он кивнул. «И сейчас вы – дежурный офицер?» «Верно.» «Как долго вы были пресс-атташе?» «Шесть месяцев.» «Говорите по-японски?» «Немного. Я учусь.» «Дайте мне несколько минут, чтобы переодеться.» Он повернулся и исчез за ширмой-седзи. «Это убийство?» «Да.» «Кто известил вас?» «Том Грэм. Он главный на месте преступления. Говорит, что японцы настаивают на присутствии офицера связи.» «Понимаю.» Наступила пауза. Я услышал льющуюся воду. «Это обычное требование?» «Нет. На самом деле я о таком никогда не слышал. Обычно офицеров вызывают для связи, когда возникают проблемы с языком. Я никогда не слышал, чтобы офицера связи требовали японцы.» «И я тоже», сказал Коннор. «Это Грэм просил вас привезти меня? Потому что Том Грэм и я не всегда восхищались друг другом.» «Нет», сказал я. «Фред Хофман посоветовал, чтобы я прихватил вас. Он чувствует, что у меня недостаточно опыта. Он сказал, что позвонит вам обо мне.» «Так вам домой звонили дважды?», спросил Коннор. «Да.» «Понятно.» Он снова появился, на сей раз в темно-синем костюме, завязывая галстук. «Кажется, время для нас критично.» Он посмотрел на часы. «Когда Грэм позвонил вам?» «Около девяти.» «Тогда прошло уже сорок минут. Поехали, лейтенант. Где ваша машина?» Мы заторопились по ступенькам.* * *
Я проехал Сан-Педро и повернул влево на Вторую, направляясь к зданию Накамото. На уровне улицы стоял легкий туман. Коннор уставился в окно. Он спросил: «У вас хорошая память?» «Мне кажется, довольно хорошая.» «Я хотел бы, чтобы вы повторили телефонные разговоры сегодняшнего вечера», сказал он. «Передайте их с возможно большей точностью. Если сможете, слово в слово.» «Попробую.» Я пересказал свои телефонные разговоры. Коннор слушал, не прерывая и не комментируя. Я не знал, почему он так заинтересовался, а он мне не сказал. Когда я закончил, он спросил: «Хофман не сказал, кто просил о наземных линиях?» «Нет.» «Что ж, в любом случае – мысль хорошая. Я никогда не пользуюсь телефоном в машине, если могу обойтись. В наши дни слишком многие прислушиваются к эфиру.» Я повернул на Фигероа. Впереди я видел прожекторы, освещающие фасад новой Башни Накамото. Само здание из серого гранита возвышалось в ночи. Я свернул на правую полосу и потянулся к отделению для перчаток, ухватив пачку визитных карточек. На визитках было написано: «Детектив-лейтенант Питер Дж. Смит, Офицер Связи Специальной Службы, Департамент Полиции Лос-Анджелеса». По-английски с одной стороны и по-японски с другой. Коннор взглянул на карточки. «Как вы хотите справиться с ситуацией, лейтенант? Вы прежде вели переговоры с японцами?» Я ответил: «Нет, никогда. Пара арестов за вождение в пьяном виде.» Коннор вежливо предложил: «Может быть, тогда я посоветую, какой стратегии нам придерживаться?» «По мне, это было бы прекрасно», ответил я. «Я был бы признателен вам за помощь.» «Олл райт. Так как офицер связи – вы, то, вероятно, самое лучшее, когда мы там появимся, чтобы командовали вы.» «Окей.» «Не нужно меня представлять, или ссылаться на меня любым способом. Даже не глядите в мою сторону.» «Окей.» «Я – никто. Вы командуете самостоятельно.» «Окей, прекрасно.» «Лучше, если вы станете держаться официально. Стойте прямо и все время держите пиджак застегнутым на все пуговицы. Если вам кланяются, в ответ не кланяйтесь – просто коротко кивните головой. Иностранец никогда не станет мастером в этикете поклонов. Даже не пытайтесь.» «Окей», сказал я. «Когда начнете говорить с японцами, помните, что им не нравится вести переговоры. Они считают их слишком конфронтационными. В своем обществе они, насколько возможно, их избегают.» «Окей.» «Следите за своими жестами. Держите руки по бокам. Широкие жесты руками японцам кажутся угрожающими. Говорите медленно. Сохраняйте голос спокойным и ровным.» «Окей.» «Если сможете.» «Окей.» «Последнее может оказаться трудным. Японцы могут вызывать раздражение. Вероятно, сегодня вы найдете их весьма раздражающими. Постарайтесь справиться как можно лучше. Но что бы ни происходило, не выходите из себя.» «Олл райт.» «Иначе будет исключительно плохо.» «Олл райт», сказал я. Коннор улыбнулся. «Уверен, что вы справитесь хорошо», сказал он. «Может быть, вас совсем не потребуется моя помощь. Но если вас достанут, вы услышите, как я скажу „наверное, я могу оказать помощь“. Это будет сигналом, что вступаю я. С этого момента позвольте говорить мне. Я предпочитаю, чтобы вы больше не говорили, даже если они станут обращаться прямо к вам. Окей?» «Окей.» «Вам захочется заговорить, однако даже не пытайтесь.» «Понятно.» «И далее, что бы я не делал, не показывайте никакого удивления. Что бы я ни делал.» «Окей.» «Как только вступлю я, передвигайтесь так, чтобы стоять слегка позади меня справа. Никогда не садитесь. Не оглядывайтесь. Не показывайте раздражения. Помните, что вы произошли от видео-культуры MTV, а они – нет. Они – японцы. Все, что вы делаете, будет иметь для них значение. Каждая мелочь вашей внешности и поведения отразится на вас, на департаменте полиции и на мне, как вашем руководителе и семпее.» «Окей, капитан.» «Есть вопросы?» «Что такое семпей?» Коннор улыбнулся. Мы проехали мимо прожекторов и вниз по рампе в подземный гараж. «В Японии», сказал он, «семпей – это старший человек, направляющий младшего, которого называют кохай. Отношения семпей-кохай вполне обычны. Они часто подразумеваются, когда молодой и старый работают вместе. Наверняка они станут подразумевать это про нас.» Я спросил: «Что-то вроде мастера и подмастерья?» «Не совсем», ответил Коннор. «В Японии отношения семпей-кохай обладают иным качеством. Больше напоминает любящего родителя: семпей предполагается снисходительным к своему кохаю и он снимает с младшего все виды юношеских эксцессов и ошибок.» Он улыбнулся. «Но я уверен, вы не захотите делать их ради меня.» Мы спустились до конца рампы и увидели впереди плоское пространство гаража. Коннор посмотрел в переднее окно и нахмурился: «А где же все?» Гараж Башни Накамото был полон лимузинов; водители, опершись на свои машины, курили и разговаривали. Но я не видел никаких полицейских машин. Обычно там, где произошло убийство, место освещено как рождественская елка: мигалки крутятся на полудюжине черно-белых машин полиции, на машинах медэкспертизы, скорой помощи и всех остальных. Однако сегодня ничего не было. Это был просто гараж, где у кого-то шла вечеринка, элегантные люди стояли группами, ожидая свои машины. «Интересно», сказал я. Мы остановились. Парковщик отворил дверцу и я ступил на плюшевый ковер и услышал мягкую музыку. Мы с Коннором отправились к лифту. Хорошо одетые люди двигались в обратном направлении: мужчины в такседо, женщины в дорогих платьях. А возле лифта в запятнанном вельветовом спортивном пиджаке стоял и яростно курил сигарету Том Грэм.* * *
Когда Грэм играл полузащитником в Ю-Эс-Си, он никогда не был на первых ролях. Этот кусочек юношеской истории прилип к нему, став характерной чертой: всю свою жизнь, он, казалось, пропускал критический момент продвижения по службе, следующий шаг в карьере детектива. Он перемещался из одного подразделения в другое, никогда не находя себе подходящего участка или партнера, который хорошо сработался бы с ним. Всегда чересчур откровенный, Грэм нажил врагов в офисе шефа, и к тридцати девяти дальнейшее его продвижение по службе было проблематичным. Ныне он был озлоблен, грубоват и набирал вес – громадный мужик, ставший тяжеловесной занозой в заднице, ибо всегда гладил людей против шерсти. Его представления о личной честности были явно ошибочными и он проявлял недружелюбный сарказм ко всякому, кто не разделял его взгляды. «Милый костюмчик», сказал он мне, когда я подошел. «Ты выглядишь отпадным красавчиком, Питер.» И смахнул с моего лацкана мнимую пылинку. Я не обратил внимания: «Как дела, Том?» «Вам бы, ребята, веселиться на приеме, а не работать.» Он повернулся к Коннору и пожал ему руку. «Хелло, Джон. Кто надумал выволочь тебя из постели?» «Я только наблюдатель», мягко ответил Коннор. Я вмешался: «Его попросил привезти Фред Хофман.» «Черт», сказал Грэм. «По мне, так хорошо, что вы здесь. Мне помощь нужна. Там наверху довольно круто.» Мы пошли за ним к лифту. Я все не замечал других полицейских и спросил: «А где все?» «Хороший вопрос», сказал Грэм. «Они ухитрились держать всех наших сзади у грузового входа. Говорят, что по служебному лифту доступ быстрее. И твердят, что так важно это большое открытие здания, что ничто не должно его сорвать.» Возле лифтов на нас озабоченно глянул японский частный охранник в форме. «Эти двое со мной», сказал Грэм. Охранник кивнул, но искоса бросил подозрительный взгляд. Мы вошли в лифт. «Трахнутый джеп», сказал Грэм, когда двери закрылись. «Здесь все еще наша страна. А мы – все еще трахнутые полицейские в собственной стране.» У лифта были стеклянные стены и мы смотрели вниз на даунтаун Лос-Анджелеса, поднимаясь в светящемся тумане. Прямо напротив возвышалось здание компании Арко, все залитое светом. «Знаете, такие лифты незаконны», сказал Грэм. «По правилам не допускаются стеклянные лифты выше девяностого этажа, а в этом здании девяносто семь этажей, самое высокое в ЛА. И вообще, все это здание – одно большое исключение из правил. И поставили его они всего за шесть месяцев. Знаете, как? Привозили собранные на заводе части из Нагасаки и здесь свинчивали вместе. Не нанимая американских строителей. Получив специальное разрешение обойти наши профсоюзы из-за так называемых технических проблем, с которыми могут справиться только японские рабочие. Вы сможете поверить такому дерьму?» Я пожал плечами: «Они получили разрешение от американских профсоюзов.» «Чепуха, они получили его от городского совета», сказал Грэм. «И, конечно, это просто деньги. И если мы что-то и знаем о японцах, так это то, что деньги у них есть. Вот так они и добились изменений в зональных правилах сейсмостроительства. Они получают все, что захотят.» Я снова пожал плечами: «Политики.» «Пердуны. Знаете, они даже не платят налоги. Да-да: получили от города восьмилетнюю отсрочку по налогам на собственность. Дерьмо: мы сами отдаем страну.» Некоторое время мы поднимались молча. Грэм глядел в стекло. Лифты были высокоскоростные, фирмы Хитачи, сделанные по новейшей технологии. Самые быстрые и мягкие лифты в мире. Мы поднимались все выше в туман. Я сказал Грэму: «Ты расскажешь нам об убийстве или хочешь, чтобы это было сюрпризом?» «Перемать», сказал Грэм и полистал записную книжку. "Ну, поехали. Первый звонок поступил в восемь тридцать две. Кто-то сказал, что «имеется проблема в расположении тела». Мужчина с сильным азиатским акцентом, плохо говорит по-английски. Оператор не смог много из него вытянуть, ничего, кроме адреса. Башня Накамото. Черно-белые выехали, прибыли в восемь тридцать девять вечера и обнаружили, что это убийство. Сорок шестой этаж, это офисный этаж здания. Жертва – европейская женщина, примерно двадцати пяти лет. Чертовски симпатичная. Сами увидите. Копы развесили ленты и позвонили в дивизион. Я выехал с Мерино, прибыл в восемь пятьдесят три. В это же время прибыли эксперты по месту преступления, дактилоскописты, фотографы. Пока окей?" «Да», кивнул Коннор. Грэм продолжил: "Мы только начали, когда какой-то джеп из Корпорации Накамото привалил в тысячедолларовом костюме и заявил, что имеет право на трахнутый разговор с офицером связи ДПЛА, прежде чем что-либо станет делаться в этом трахнутом здании. И говорил что-то вроде, что здесь нет состава преступления. Я пошел узнать, что это за говнюк. Здесь же очевидное убийство. Думал, этот гад отвалится. Но джеп болтал на остервенело хорошем английском и, похоже, знал кучу законов. И, сами понимаете, все прибывшие на место сильно встревожились. Я рассудил, что нет смысла давить и начинать расследование, если при этом мы получим недееспособные данные, верно? А этот говнюк-джеп настаивает, чтобы прежде чем мы начнем, прибыл офицер связи. А когда он говорит на таком зверски хорошем английском, я не понимаю, в чем проблема? Я думал, что вся идея офицера связи для тех, кто не понимает языка. А у этого говнюка на лбу написана Стэнфордская юридическая школа. А все туда же." Он вздохнул. «И ты позвонил мне», сказал я. «Ага.» Я спросил: «А кто этот говнюк из Накамото?» «Вот дерьмо!» Грэм нахмурился над своими записями. "Ишихара Ишигуро. Что-то вроде этого." «У тебя есть его визитка? Он должен был дать свою карточку.» «Ага, он дал. Я отдал ее Мерино.» Я спросил: «Есть здесь еще японцы?» «Ты что, смеешься?», захохотал Грэм «Тут все кишит ими. Там наверху – трахнутый Диснейленд.» «Я имею в виде место преступления.» «И я тоже», сказал Грэм. «Мы не смогли их выставить. Они говорят, это их здание и они имеют право там быть. Сегодня вечером торжественное открытие Башни Накамото. Они имеют право быть здесь. Твердят снова и снова.» Я спросил: «А где происходит открытие?» «Этажом ниже убийства, на сорок пятом. Там просто светопреставление. Наверное, человек восемьсот. Кинозвезды, сенаторы, конгрессмены – называй дальше. Слышал, там Мадонна и Том Круз. Сенатор Хеммонд. Сенатор Кеннеди. Элтон Джон. Сенатор Мортон. Мэр Тома там. Прокурор штата Уайленд там. Эй, наверное и твоя бывшая жена тоже там, Пит. Она все еще работает на Уайленда, правда?» «Как я слышал, да.» Грэм вздохнул. «Наверное, приятно трахать адвоката вместо того, чтобы они трахали тебя. Хорошо сменить позицию.» Мне не хотелось говорить о своей бывшей жене. «Мы больше не встречаемся», сказал я. Прозвонил тихий звонок и лифт сказал: «Енюсан кай.» Грэм посмотрел на светящиеся цифры над дверью. «Вот дерьмо!» «Еонюеон кай», сказал лифт. «Мосугу-де годзаймасу.» «Что он сказал?» «Мы почти приехали.» «Перемать», сказал Грэм. «Если лифту хочется говорить, он должен говорить по-английски. Здесь все еще Америка.» «Пока да», отозвался Коннор, глядя на панораму города. «Еюго кай», сказал лифт. Двери открылись.* * *
Грэм был прав: вечеринка была адской. Целый этаж превратили в подобие бального зала сороковых годов. Мужчины в костюмах. Женщины в платьях для коктейлей. Оркестр, играющий свинги Глена Миллера. Возле двери лифта стоял седой, загорелый человек, казавшийся слегка знакомым. У него были широкие плечи атлета. Он вошел в лифт и повернулся ко мне: «Первый этаж, пожалуйста.» Я учуял запах виски. Второй человек, помоложе, мгновенно появился рядом. «Этот лифт идет вверх, сенатор.» «Что такое?», сказал седовласый, повернувшись к помощнику. «Лифт идет вверх, сэр.» «Ну и что? А я хочу вниз.» Он говорил подчеркнуто тщательной речью пьяного. «Да, сэр. Понимаю, сэр», радостно ответил помощник. «Давайте поедем следующим лифтом, сенатор.» Он твердо ухватил седовласого за локоть и вывел его из лифта. Двери закрылись. Лифт пошел вверх. «Наши налоги за работой», проворчал Грэм. «Узнали? Сенатор Стивен Роу. Приятно обнаружить его на этой вечеринке, учитывая, что он в финансовом комитете сената, который ведает всеми правилами японского импорта. Но, как и его приятель, сенатор Кеннеди, Роу – очень большой любитель кошечек.» «Вот как?» «Говорят, что и пьет он хорошо.» «Я это заметил.» «Вот зачем этот мальчик с ним. Вытаскивать его из неприятностей.» Лифт остановился на сорок шестом этаже. Раздался мягкий электронный гонг. «Еонюроку кай. Горие аригато годзаймашита.» «Наконец-то», сказал Грэм. «Может, теперь мы сможем начать.»* * *
Двери открылись. Мы уставились в солидную стену голубых деловых костюмов, повернутых к нам спинами. Должно быть, человек двадцать толпились возле лифта. В воздухе густо висел сигаретный дым. «Расступитесь, расступитесь», говорил Грэм, грубо расталкивая людей. Я следовал за ним, Коннор шел позади меня, молча и незаметно. Сорок шестой этаж был спроектирован для размещения старших управляющих компании Накамото и выглядел впечатляюще. Стоя на ковре приемной зоны возле лифтов, я видел весь этаж – гигантское открытое пространство. Оно было размером примерно шестьдесят на сорок метров – половина футбольного поля. Каждая деталь усиливала ощущение простора и элегантности. Потолки высокие, отделанные деревом. Мебель вся из настоящего дерева и ткани, черное с серым, ковер толстый. Приглушенный звук и неяркие лампы усиливали впечатление мягкой роскоши. Все напоминало скорее банк, чем конторский офис. Самый богатый из виденных мною банков. Все заставляло остановиться и оглядеться. Я стоял возле желтой ленты, огораживающей место преступления, которая блокировала доступ на этаж, и озирался. Прямо впереди находился громадный атриум, что-то вроде открытого загона для секретарш и младшего персонала. Группами стояли столы, деревца делили пространство. В центре стояла громадная модель Башни Накамото и комплекса еще строящихся окружающих зданий. Модель освещал прожектор, но в целом, при включенном только ночном освещении, в атриуме было сравнительно темно. По периметру атриума были устроены отдельные кабинеты для официальных лиц. Стеклянные стены кабинетов выходили в атриум, стеклянные стены выходили и наружу, так что с того места, где я стоял, можно было смотреть прямо на соседние небоскребы Лос-Анджелеса. Казалось, весь этаж плывет в воздухе. Слева и справа от атриума размещались две конференц-комнаты со стеклянными стенами. Комната справа была поменьше и там я увидел тело девушки, лежащее на длинном черном столе. На ней было черное платье. Одна нога свисала к полу. Я не видел никакой крови. Но я был довольно далеко от нее, наверное, метрах в шестидесяти. Много подробностей на таком расстоянии не разглядеть. Я услышал потрескивание полицейских раций и услышал, как Грэм говорит: «Вот ваш переводчик, джентльмены. Может, теперь мы начнем наше расследование, Питер?» Я повернулся к японцам у лифта. Я не знал, с кем должен говорить; возникла неловкая пауза, пока один из них не выступил вперед. Ему было около тридцати пяти лет, он носил дорогой костюм. Человек отвесил очень легкий поклон, чуть наклонив голову, просто намек. Я кивнул в ответ. Потом он заговорил. «Конбанва. Хаджимемашите, Сумису-сан. Ишигуро десу. Додзо ерошику.» Формальное приветствие, хоти и небрежное. Не теряет времени. Его зовут Ишигуро. Мое имя он уже знал. Я сказал: «Хаджимемашите. Ваташи-ва. Сумису десу. Додзо ерошику.» Как дела. Рад встретить вас. Все, как обычно. «Ваташи-но мейши десу. Додзо.» Он вручил мне свою визитную карточку. У него были быстрые движения, резкие. «Домо аригато годзаймасу.» Я принял его карточку двумя руками, что на самом деле не было необходимым, но вняв совету Коннора я хотел держаться наиболее официально. Затем я дал ему свою карточку. Ритуал требовал, чтобы мы оба заглянули в карточки друг друга и сделали небольшие замечания или задали вопросы вроде: «Это ваш телефонный номер?» Ишигуро взял мою карточку одной рукой и спросил: «Это ваш домашний номер, детектив?» Я удивился. Он говорил без акцента на английском, который можно выучить только прожив здесь долгое время, начав с молодости. Он, наверное, посещал здесь школу. Один из тысяч японцев, который учился в Америке в семидесятых, когда они посылали по 150 000 студентов в год изучать нашу страну. А мы в Японию посылали в год по 200 студентов-американцев. «Да, мой номер написан снизу», сказал я. Ишигуро сунул мою карточку в карман рубашки. Я начал говорить что-то вежливое о его карточке, но он прервал меня: «Послушайте, детектив, мне кажется, мы можем обойтись без формальностей. Единственная причина и проблема этой ночи, то, что ваш коллега неразумен.» «Мой коллега?» Ишигуро дернул головой: «Вон тот, толстый. Грэм. Его требования неразумны и мы сильно возражаем его намерению проводить расследование ночью.» Я спросил: «Почему так, господин Ишигуро?» «Для расследования у вас нет состава преступления.» «Почему вы так утверждаете?» Ишигуро фыркнул: «Я думаю, это очевидно даже для вас.» Я оставался хладнокровен. Пять лет работы детективом и еще год в секции прессы научили меня оставаться холодным. Я сказал: «Нет, сэр, боюсь, это не очевидно.» Он презрительно посмотрел на меня. «Фактом является то, лейтенант, что у вас нет причины связывать смерть этой девушки с приемом, который мы проводим внизу.» «Но, похоже, она носит вечернее платье…» Он грубо прервал меня: «Предполагаю, что вы скорее всего обнаружите, что она умерла от случайной передозировки наркотиков. И поэтому ее смерть не имеет ничего общего с нашим приемом. Разве вы не согласны?» Я сделал глубокий вздох. «Нет, сэр, я не согласен. Не согласен без расследования.» Я сделал еще один глубокий вздох. «Господин Ишигуро, я понимаю ваши опасения, однако…» «Сомневаюсь», сказал Ишигуро, снова перебивая меня. «Я настаиваю на понимании позиции компании Накамото сегодня вечером. Это весьма значительное событие для нас, весьма общественно важное событие. Мы, естественно, огорчены перспективой того, что наша деятельность может оказаться запачканной безосновательными утверждениями о причастности к смерти какой-то женщины, особенно женщины маловажной…» «Маловажной?» Ишигуро махнул рукой. Казалось, он устал со мной разговаривать. «Это же очевидно, просто взгляните на нее. Она не более чем обычная проститутка. Я вообще не могу понять, как она ухитрилась проникнуть в здание. И по этой причине я резко протестую против намерения детектива Грэма допрашивать гостей с приема. Это совершенно неразумно. Среди наших гостей немало сенаторов, конгрессменов и официальных лиц Лос-Анджелеса. Конечно, вы согласитесь, что такие уважаемые гости найдут это возмутительным…» Я сказал: «Подождите минуту. Детектив Грэм сказал вам, что он хочет допросить каждого на приеме?» «Именно так он заявил мне. Да.» Теперь, наконец, я начал понимать, почему был вызван. Грэм не любил японцев и угрожал испортить их прием. Конечно, такого никогда бы не произошло. Невозможно, чтобы Грэм допрашивал сенаторов Соединенных Штатов, не говоря уж о прокуроре округа или мэре. И не ожидалось, что он приступит к этой работе завтра. Но японцы раздражали его и Грэм решил отплатить им той же монетой. Я сказал Ишигуро: «Мы можем устроить внизу регистрацию и гости, уходя, распишутся.» «Боюсь, что это будет затруднительно», начал Ишигуро, «потому что вы, конечно, признаете…» «Господин Ишигуро, мы обязаны так поступить.» «Но то, что вы просите, чрезвычайно трудно…» «Господин Ишигуро…» «Вы понимаете, что для нас это станет причиной…» Господин Ишигуро, простите меня. Я просто говорю вам, какова должна быть обычная полицейская процедура." Он замер. Наступила пауза. Он стер капельки пота с верхней губы и сказал: «Я разочарован, лейтенант, отсутствием хорошего сотрудничества с вашей стороны.» «Сотрудничества?» Я понемногу начал выходить из себя. «Господин Ишигуро, у вас здесь мертвая женщина, а наша работа – расследовать, как это произошло…» «Но вы должны войти в наши особые обстоятельства…» Тут я услышал, как Грэм сказал: «Мать-перемать, это что такое?» Взглянув через плечо, я увидел низкорослого, чистенького японца в двадцати метрах по ту сторону желтой ленты. Он делал снимки места преступления. Камера, которую он держал в руках, была такая маленькая, что почти скрывалась в его ладони. Но он и не пытался скрыть тот факт, что пересек барьер ленты, чтобы сделать свои снимки. Пока я смотрел, он медленно пятился спиной к нам, иногда поднимая руки, чтобы сделать снимок, а потом помигивал за своими очками в тонкой оправе, выбирая следующую позицию. Двигался он неторопливо. Грэм подошел к ленте и сказал: «Черт побери, убирайтесь оттуда! Это место преступления. Здесь нельзя делать снимки.» Человек не реагировал и продолжал пятиться. Грэм повернулся: «Кто этот парень?» Ишигуро сказал: «Это наш сотрудник, господин Танака. Он работает в службе безопасности Накамото.» Я не верил своим глазам. Японский сотрудник разгуливает внутри желтой зоны, загрязняя следами место преступления. Это было возмутительно. «Уберите его оттуда», сказал я. «Он делает снимки.» «Ему нельзя их делать.» Ишигуро сказал: «Они для использования нашей корпорацией.» Я сказал: «Господин Ишигуро, мне все равно. Ему нельзя заступать за желтую ленту и нельзя делать снимки. Уберите его оттуда. И отдайте мне его пленку, пожалуйста.» «Очень хорошо.» Ишигуро что-то быстро сказал по-японски. Я повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Танака скользнул под желтую ленту и исчез за людьми в голубых костюмах, толпящихся у лифта. Поверх голов я увидел, как двери лифта открылись и закрылись. Сукин сын. Я почувствовал гнев. «Господин Ишигуро, вы препятствуете официальному полицейскому расследованию.» Ишигуро спокойно сказал: «Вы должны попытаться понять нашу позицию, детектив Смит. Конечно, мы полностью доверяем Департаменту полиции Лос-Анджелеса, однако мы должны обладать возможностью предпринять собственное частное расследование, а для этого должны иметь…»" Собственное частное расследование!? Сукин сын! Я вдруг потерял дар речи. Я сжал зубы и, кажется, побагровел. Я был в ярости. Я хотел арестовать Ишигуро. Я хотел развернуть его, пришпилить к стенке, защелкнуть наручники на его трахнутых запястьях и… Голос позади меня произнес: «Наверное, я могу оказать помощь, лейтенант?» Я повернулся. Это был радостно улыбающийся Джон Коннор. Я шагнул в сторону.* * *
Коннор повернулся к Ишигуро, слегка поклонился и вручил свою карточку. Он быстро заговорил: «Тоцудзен шицурей десу-га, джикошокай-во шитемо ерошии десука. Ваташи-ва Джон Коннор-то мошимасу. Мейши-о додзо. Додзо ерошику.» «Джон Коннор?», спросил Ишигуро. «Тот самый Джон Коннор? Омени накарате коэи десу. Ваташи-ва Ишигуро десу. Додзо ерошику.» Он сказал, что для него честь познакомиться. «Ваташи-но мейши десу. Додзо.» Премного благодарен. Но когда формальности были завершены, разговор пошел так быстро, что я улавливал только отдельные слова. Я был обязан выказывать интерес, прислушиваться и кивать, когда на самом деле не имел ни малейшего понятия, о чем они говорят. Один раз я уловил, что Коннор называет меня вакаимоно, что, как я знал, означает протеже или ученик. Несколько раз он сурово смотрел на меня и качал головой, как сожалеющий отец. Казалось, что он за меня извиняется. Я также расслышал, как он называет Грэма бушицуке – неприятным человеком. Однако это извинения возымели эффект. Ишигуро успокоился, опустил плечи и начал расслабляться. Он даже улыбнулся. Наконец, он сказал: «Значит, вы не станете проверять личности наших гостей?» «Абсолютно нет», сказал Коннор. «Ваши уважаемые гости свободны идти, куда они хотят.» Я протестующе открыл рот и Коннор выстрелил в меня взглядом. «В идентификации нет необходимости», продолжал Коннор, говоря официальным тоном, «потому что я убежден, что никто из гостей корпорации Накамото не может быть вовлечен в подобный несчастливый инцидент.» «Мать-перемать», прошептал Грэм. Ишигуро весь лучился. Но я был в ярости. Коннор противоречил мне. И выставил меня дураком. И, сверх всего, он не следовал полицейской процедуре, а за это у всех нас позднее могут быть неприятности. В гневе, я засунул руки в карманы и отвернулся. «Я благодарен за деликатное улаживание ситуации, капитан Коннор», сказал Ишигуро. «Я совсем ничего не сделал», возразил Коннор, делая очередной официальный поклон. «Однако, надеюсь, теперь вы согласитесь, что настало время освободить этаж, чтобы полиция смогла начать свое расследование.» Ишигуро мигнул: «Освободить этаж?» «Да», сказал Коннор, вынимая записную книжку. «И, пожалуйста, помогите мне узнать имена джентльменов, стоящих позади вас, когда вы попросите их удалиться.» «Извините?» «Имена джентльменов позади вас, пожалуйста.» «Можно поинтересоваться, зачем?» Лицо Коннора потемнело и он рявкнул короткую фразу по-японски. Я не уловил ни слова, но Ишигуро стал ярко-красным. «Извините меня, капитан, но я не вижу причин, по которым вы говорите в подобном…» И здесь Коннор вышел из себя. Картинно и со взрывом. Он шагнул близко к Ишигуро и, остро тыча в его сторону пальцем, закричал: «Икаген-ни широ! Соко-о доке! Киитерунока!» Ишигуро пригнулся и отвернулся, ошеломленный словесным нападением. Коннор надвинулся на него, говоря резко и саркастично: "Доке! Доке! Вакаракаинова?" Он повернулся и яростно показал в сторону японцев у лифта. Столкнувшись с открытым гневом Коннора, японцы оглядывались по сторонам и нервно затягивались сигаретами. Однако не уходили. «Эй, Ричи!», сказал Коннор, обращаясь к фотографу из группы обработки места преступления Ричи Уолтерсу. «Не сделаешь ли несколько снимков этих парней?» «Конечно, капитан», отозвался Ричи. Он поднял камеру и пошел вдоль цепочки людей, быстрой очередью мигая вспышкой. Ишигуро вдруг встревожился, встав перед камерой и подняв руки: «Секунду, секунду, что такое?» Но японцы уже уходили, отворачиваясь от вспышки, словно стая рыбок. Они исчезли всего за несколько секунд. Этаж достался нам. В одиночку Ишигуро смотрел неуверенно. Он что-то сказал по-японски. Очевидно, что-то нехорошее. «Да?», спросил Коннор. «За это надо винить вас», сказал он, обращаясь к Ишигуро. «Вы – причина всех неприятностей. И ваша обязанность, чтобы мои детективы получили всю необходимую помощь. Я хочу поговорить с тем, кто обнаружил тело, и с тем, кто передал первое телефонное сообщение. Я хочу имена всех, кто побывал на этом этаже с момента обнаружения тела. И я хочу пленку из камеры Танака. Оре-ва хонкида.Я арестую вас, если вы и далее станете препятствовать расследованию.» «Но я должен проконсультироваться с начальством…» «Намерунайо.» Коннор придвинулся еще ближе. «Не выпендривайтесь передо мной, Ишигуро-сан. Уходите и дайте нам работать.» «Конечно, капитан», сказал Ишигуро. Он коротко и скупо поклонился и ушел с несчастным и страдальческим видом. Грэм хихикнул: «Ты классно вышиб его.» Коннор повернулся: «Зачем ты сказал ему, что хочешь допросить каждого гостя на приеме?» «А-а, дерьмо, мне просто хотелось взвинтить его», ответил Грэм. «Я же никак не могу допросить мэра. Разве я мог представить, что у этих задниц нет чувства юмора?» «У них есть чувство юмора», сказал Коннор. "А посмеялись-то над тобой. Потому что у Ишигуро была проблема и он ее решил с твоей помощью." «С моей помощью?», нахмурился Грэм. «О чем ты толкуешь?» «Ясно, что японцы хотели задержать расследование», сказал Коннор. «Твоя агрессивная тактика дала им превосходный предлог – вызвать связного из специальной службы.» «Ой, не надо», сказал Грэм. «Насколько им было известно, офицер связи должен был прибыть сюда через пять минут.» Коннор покачал головой. «Не прикидывайся ребенком: они точно знали, кто сегодня вечером на дежурстве. Они точно знали, как далеко находится Смит, и точно знали, сколько времени у него займет доехать сюда. Им удалось задержать расследование на полтора часа. Классная работа, детектив Грэм.» Грэм долго смотрел на Коннора. Потом отвернулся. «Твою мать», сказал он. «Тонна дерьма. Приятели, мне надо работать. Ричи? На коня! У тебя тридцать секунд до того, как мои парни войдут и сядут тебе на хвост. Ну пошли, все. Я хочу закончить прежде чем она завоняет.» И он потопал к месту преступления.* * *
Со своими чемоданчиками и свидетельскими картами группа обработки места преступления продвигалась вслед за Грэмом. Ричи Уолтерс направлял путь, снимая направо и налево и прокладывая дорогу в атриум, а потом через двери в конференц-зал. Стены конференц-зала были из дымчатого стекла, который смягчал блеск лампы-вспышки. Но я видел его внутри, делающего круги вокруг тела. Он снимал много: понял, что это будет большое дело. Я стоял рядом с Коннором. Я сказал: «Мне помнится, вы говорили, что плохо выходить из себя с японцами.» «Верно», ответил Коннор. «Тогда зачем вы сами так поступили?» «К несчастью», ответил он, «это был единственный способ помочь Ишигуро.» «Помочь Ишигуро?» «Да. Все это я сделал ради Ишигуро, потому что ему надо было спасти свое лицо перед боссом. Ишигуро не являлся самым важным человеком в комнате. Настоящим боссом, юяку, был один из японцев, толпящихся у лифта.» «Я не заметил», сказал я «Это распространенная практика: выдвигать вперед меньшего человека, тогда как босс остается сзади и может спокойно следить за развитием ситуации. Точно так, как я делал с тобой, кохай.» «Босс Ишигуро все время наблюдал?» «Да. А Ишигуро получил четкий приказ: не позволять начинаться расследованию. Мне же нужно было расследование начать. Но мне надо было сделать это таким образом, чтобы он не выглядел некомпетентным. Поэтому я сыграл вышедшего из себя гайджина. Теперь он мне обязан. И это хорошо, потому что позднее мне может понадобиться его помощь.» «Он вам обязан?», спросил я, слегка встревожено. Эта идея у меня в голове не укладывалась. Коннор только что вопил на Ишигуро – основательно унизив его, насколько я понимал. Коннор вздохнул. "Даже если ты не понимаешь, что произошло, поверь мне: Ишигуро понимает все очень хорошо. У него была проблема и я помог ему ее решить." Я все еще не понимал по-настоящему и начал было спрашивать, но Коннор поднял руку. «Думаю, нам лучше взглянуть на сцену, пока Грэм и его команда не перевернули все окончательно.»* * *
Прошло почти два года с тех пор, как я работал в отделе детективов, и я почувствовал, как приятно снова столкнуться с убийством. Вернулись все воспоминания: напряжение ночи, адреналиновая тоска от плохого кофе в бумажных стаканчиках, все группы, работающие вокруг – некая разновидность бешеной энергии, вертящейся вокруг центра, где кто-то лежит мертвый. Место действия каждого убийства обладает той же энергией и той же окончательностью в центре. Когда смотришь на мертвеца, то видишь некую очевидность, но в то же время – невероятную загадку. Даже в простейшей домашней ссоре, где женщина наконец решается застрелить парня, смотришь на нее, всю покрытую шрамами и сигаретными ожогами, и задаешься вопросом: почему именно сегодня? Что такого особенного в сегодняшней ночи? Всегда понятно, на что смотришь, и всегда имеется что-то, что следует добавить. Сразу и то, и то. На месте убийства присутствует глубинное ощущение правды бытия, сути существования, до вони блевотины и дефекации. Обычно, кто-нибудь плачет и приходится к этому прислушиваться. Прекращаются обычные дрязги: лежит мертвец, и это неоспоримый факт, вроде валуна на дороге, который должны объезжать все машины. В такой мрачной и реальной обстановке прорастает настоящее товарищество, потому что работаешь допоздна с людьми, которых знаешь, знаешь по-настоящему хорошо, потому что видишь их все время. В ЛА случается по четыре убийства в день, по одному через каждые шесть часов. И каждый детектив на месте преступления уже имеет по десять убийств, висящих на нем, что превращает новое в невыносимое бремя, поэтому он и все остальные надеются раскрыть его на месте и убрать камень с дороги. Именно эта целеустремленность, напряжение и энергия сплачивают всех вместе. А после того, как занимаешься этим несколько лет, то к такому привыкаешь. И к своему удивлению, войдя в конференц-зал, я осознал, что тосковал по этой работе. Конференц-зал был весьма элегантен: черный стол, черные кожаные кресла с высокими спинками, ночные огни небоскребов за стеклянными стенами. Внутри комнаты тихо переговаривались техники, двигаясь вокруг тела мертвой девушки. Ее светлые волосы были коротко подстрижены. Голубые глаза, полный рот. Ей можно было дать около двадцати пяти лет. Высокая, длинноногая, атлетически сложенная. На ней было черное платье и чулки-паутинки. Грэм глубоко погрузился в осмотр; он стоял в конце стола, косясь на ее лакированные туфли с высокими каблуками, ручка-фонарик в одной руке, записная книжка в другой. Помощник коронера Келли завязывал на руках девушки бумажные пакеты, чтобы защитить их. Коннор остановил его: «Минуту». Он внимательно разглядывал одну руку, исследовал запястье, пристально рассмотрел, что под ногтями. Потом понюхал пальцы. Потом быстро их лизнул, один за другим. «Не трепыхайся», лаконично сказал Грэм. «Еще нет трупного окоченения, нет детрита под ногтями, нет кожи или нитей ткани. Я бы сказал, здесь вообще не много следов борьбы.» Келли надел пакет на руку. Коннор спросил его: «Ты установил время смерти?» «Я работаю над этим.» Келли приподнял ягодицы девушки, чтобы вставить ректальную пробу. «Дополнительные термопары уже на месте. Через минуту узнаем.» Коннор тронул ткань черного платья, проверил этикетку. Элен из команды обработки места преступления с завистью сказала: «Это Ямамото.» «Вижу», отозвался Коннор. «Что такое Ямамото?», спросил я. Элен ответила: «Очень дорогой японский кутюрье. Эта маленькая черная тряпочка стоит по меньшей мере пять тысяч долларов. Это если она купила подержанное. Новое, оно наверняка тысяч пятнадцать.» «Его можно проследить?», спросил ее Коннор. "Наверное. Зависит от того, купила она его здесь, в Европе или в Токио. Проверить займет пару суток." Коннор сразу потерял интерес: «Не беспокойся. Это будет слишком поздно.» Он достал маленькую фиброоптическую ручку-фонарик и с ее помощью осмотрел волосы и скальп девушки. Потом быстро заглянул в каждое ухо, изумленно пробормотав что-то над правым ухом. Я посмотрел через его плечо и увидел каплю засохшей крови на дырочке для сережки. Должно быть, я толкнул Коннора, потому что он глянул на меня: «Извини, кохай.» Я отступил: «Прошу прощения.» Потом Коннор понюхал губы девушки, быстро открыл и закрыл ее челюсть, потом осмотрел все во рту, светя своим фонариком. Потом повернул туда-сюда голову, заставив ее посмотреть на право и налево. Некоторое время он осторожно ощупывал ее шею, почти лаская ее своими пальцами. А потом очень резко он отступил от тела и сказал: «Олл райт, я закончил,» И вышел из конференц-зала. Грэм фыркнул: «Он никогда ничего не стоил на месте преступления.» Я спросил: «Почему ты так говоришь? Я слышал, он – классный детектив.» «А-а, черт!», сказал Грэм. «Ты же видишь сам. Он даже не знает, что надо делать. Не знает процедуру. Коннор – не детектив. У Коннора – связи. Вот так он и раскрыл все свои знаменитые дела. Помнишь пальбу на медовом месяце Аракава? Нет? Наверное, это было до тебя, Пити-сан. Келли, когда было дело Аракава?» «Семьдесят шестой», ответил Келли. "Верно, семьдесят шестой. Большой трахнутое дело того года. Господин и госпожа Аракава, молодая пара, приехавшая в Лос-Анджелес на медовый месяц, стояли на обочине в Восточном округе, когда их застрелили из проезжавшей машины. Типично гангстерская разборка. К несчастью, вскрытие показало, что госпожа Аракава была беременна. У прессы был великий день: ДПЛА не справляется с гангстерским насилием, трехдюймовые заголовки. Письма и деньги шли со всего города. Все горевали над тем, что случилось с молодоженами. И конечно, детективы, назначенные на дело, не смогли разгрести дерьмо. То есть, это дело об убитых японцах, они уткнулись в никуда. Поэтому через неделю вызвали Коннора. И он раскрыл дело за одни сутки. Трахнутое детективное чудо. То есть, когда на неделю позже. Физические улики давно исчезли, тела молодоженов вернули в Осаку, угол улицы, где это случилось, был завален кучами увядших цветов. Но Коннору удалось показать, что юный господин Аракава на самом деле был в Осаке весьма плохой парень. Он показал, что гангстерская перестрелка на углу улицы на самом деле была убийством якудза, заказанном в Японии и выполненном в Америке. И он показал, что этот гнусный муж всего лишь невинный посторонний: на самом деле целились в жену, зная, что она беременна, потому что хотели преподать урок ее отцу. Вот так Коннор вывернул все наизнанку. Милое дельце, твое мать, а?" «И ты думаешь, он сделал все с помощью своих японских связей?» «Ты сам ответил», сказал Грэм. «Насколько я знаю, очень скоро после этого он уехал в Японию на год.» «Зачем?» «Я слышал, он работал в службе безопасности благодарной японской компании. Они о нем позаботились, они с ним так рассчитались. Он выполнил для них работу и они ее оплатили. Во всяком случае, я так считаю. На самом деле, никто не знает. Но он – не детектив. Твою мать, да только взгляни на него теперь!» Выйдя в атриум, Коннор с мечтательным задумчивым видом разглядывал высокий потолок. Сначала он посмотрел в одном направлении, потом в другом. Казалось, он пытается нащупать идею. Вдруг он проворно пошел к лифтам, словно собрался уходить. Потом без предупреждения повернулся на пятках и снова направился к центру помещения и там остановился. Потом он начал осматривать листья пальмовых деревьев, которые в горшках были рассыпаны по залу. Грэм покачал головой: «Что он, садовник? Я говорю тебе: он странный парень. Знаешь, в Японию он ездил не один раз. Но всегда возвращался. Никогда не прирабатывался. Япония похожа на женщину, с которой ему невозможно жить, но и без нее жить невозможно тоже, понимаешь? Я сам на это блядство не куплюсь. Я люблю Америку. По крайней мере то, что от нее осталось.» Он повернулся к команде ОМП, которые отошли от тела. «Эй, ребята, вы не нашли мне трусики?» «Нет еще, Том.» «Мы ищем, Том.» Я спросил: «Какие трусики?» Грэм поднял юбку девушки. «Твой друг Джон не позаботился завершить осмотр, но по мне это что-то значит. Я бы сказал, что из вагины сочится семенная жидкость, что на ней нет трусиков и что в паху у нее красная полоска там, где они жали. Внешние гениталии красные и набухшие. Совершенно очевидно, что перед тем, как она была убита, у нее было насильственное половое сношение. Поэтому я попросил ребят отыскать трусики.» Один из команды ОМП сказал: «Может, они их вообще не носит?» Грэм ответил: «Она их носит, полный порядок.» Я повернулся к Келли: «Как насчет наркотиков?» Он пожал плечами: «Мы сделаем лабораторные анализы всех жидкостей. Но на глаз она выглядит чистой. Очень чистой.» Я заметил, что сейчас Келли был явно встревожен. Грэм тоже обратил на это внимание: «Ради бога, что ты там собачишься, Келли? Мы тебя вызвали с ночного свидания, что ли?» «Нет», буркнул Келли, «но сказать по правде, я не только не вижу никаких следов борьбы или наркотиков – я не нахожу никаких свидетельств, что она вообще была убита.» Грэм сказал: «Никаких свидетельств убийства? Ты шутишь?» Келли сказал: «У девушки синяки на шее, которые позволяют предположить, что у нее синдром сексуального рабства. Под гримом у нее знаки, что ее неоднократно связывали раньше.» «И что?» «Ну, технически возможно, что она не была убита. Возможно, она внезапно умерла по естественной причине.» «О, боже! Продолжай.» «Весьма вероятно, что перед нами случай, который мы называем смертью от торможения. Мгновенная физиологическая смерть.» «И что это значит?» Он пожал плечами. «Человек просто умирает.» «Вообще без всяких причин?» «Ну, не совсем. Обычно имеются незначительные травмы в области сердца или нервные нарушения. Но этих травм недостаточно, чтобы вызвать смерть. У меня был случай, когда десятилетнему мальчику в грудь попал бейсбольный мяч – не очень сильно – и он упал замертво на школьном дворе. А ближе двадцати ярдов от него никого не было. В другом случае женщина попала в незначительную автоаварию, ударилась грудью о баранку, не очень сильно, и открыв дверцу, чтобы выйти, упала мертвой. Кажется, такое случается, когда имеется ранение шеи или груди, что может вызвать раздражение нервов, ведущих к сердцу. Вот так, Том. Технически внезапная смерть является реальной возможностью. А так как заниматься сексом не уголовное преступление, то это не убийство.» Грэм воззрился на него: «Значит, ты утверждаешь, что, может быть, ее никто не убивал?» Келли пожал плечами. Он подобрал свою папку. «Я этого не отвергаю. Я ставлю смерть от асфиксии как вторую возможную причину смерти после задушения руками. Потому что есть шансы того, что ее задушили. Но ты должен пометить в уголке сознания, что может быть и нет. Может, она просто отключилась.» «Прекрасно», сказал Грэм. «Мы это запишем. Под рубрикой фантазии медэксперта. И еще, может кто-нибудь из вас, ребята, установил ее личность?» Группа ОМП, продолжая обыскивать помещение, забормотала, что нет. Келли сказал: «Кажется, я получил время смерти.» Он посмотрел на термометр и поискал в таблице. «Внутренняя температура: девяносто шесть точка девять по Фаренгейту. При окружающей комнатной температуре это примерно три часа после смерти.» «Три часа? Великолепно. Слушай, Келли, мы уже знаем, что она умерла когда-то сегодня вечером.» «Это лучшее, что я могу сказать.» Келли покачал головой. «К несчастью, кривые остывания не слишком различаются для времени менее трех часов. Я могу только сказать, что смерть наступила в пределах этих трех часов. Но у меня впечатление, что девушка мертва достаточно долго. Откровенно говоря, я думаю, что время очень близко к трем часам.» Грэм повернулся к команде ОМП: «Кто-нибудь уже нашел трусики?» «Пока нет, лейтенант.» Грэм оглядел комнату и сказал: «Нет сумочки, нет трусиков.» Я спросил: «Думаешь, здесь кто-то почистил?» «Не знаю», сказал он. «Но разве девушка, которая идет на прием в платье за тридцать тысяч долларов, обычно не носит сумочку?» Тут Грэм взглянул через мое плечо и улыбнулся: «Внимание, Пити-сан! На тебя смотрит одна из твоих поклонниц.»* * *
Ко мне широко шагала Элен Ферми, пресс-секретарь мэра. Ферми было тридцать пять, светлые волосы коротко подстрижены и, как всегда, прическа превосходна. В молодости она была добытчиком новостей, но уже много лет работала в офисе мэра. Элен Ферми была умна, легка на ногу и обладала великолепным телом, которое, насколько известно, оставляла лишь для собственного использования. Она мне нравилась достаточно, чтобы сделать ей пару одолжений, когда я работал в пресс-бюро ДПЛА. Так как мэр и шеф полиции ненавидели друг друга, то запросы из офиса мэра иногда передавались от Элен мне и я их улаживал. В основном мелочи: задержать публикацию отчета до уикэнда, чтобы он вышел в субботу. Или заявить, что обвинение в каком-то деле еще не выдвинуто, хотя оно уже было выдвинуто. Я делал это потому, что Фарли была прямым человеком, который открыто говорит все, что думает. И похоже, сейчас она тоже хотела сказать все, что думает. «Слушай, Пит», сказала она. «Я не знаю, что здесь происходит, но мэр услышал несколько весьма сильных жалоб господина Ишигуро…» «Могу представить…» «И мэр попросил напомнить, что у официальных лиц города нет причин проявлять грубость к иностранцам.» Грэм громко сказал: «Особенно когда они делают такие большие пожертвования на предвыборную компанию.» «Иностранцы не могут жертвовать на американские политические компании», сказала Фарли. «Вы это знаете.» Она понизила голос. «Здесь чувствительный случай, Пит. Я хочу, чтобы ты проявлял осмотрительность. Ты знаешь, японцы особенно чувствительны, как к ним относятся в Америке.» «Окей, хорошо.» Она взглянула сквозь стеклянные стены конференц-зала в атриум: «Это Джон Коннор?» «Да.» «Я думала, он в отставке. Что он здесь делает?» «Помогает мне в этом деле.» Фарли нахмурилась. «Знаешь, у японцев к нему смешанные чувства. И для этого есть основания. Потому что тот, кто любил Японию и впал в другую крайность, становится …» «Коннор не …» «Ишигуро жалуется на грубость.» «Ишигуро пытался указывать нам, что делать», сказал я. «А у нас тут убитая девушка, и похоже об этом все забыли…» «Не надо, Пит», сказала она, «никто не пытался указывать вам, как делать вашу работу. Я хочу только сказать, что тебе стоит принять во внимание специальный ха…» Она запнулась. Она увидела тело. «Элен», спросил я, «ты ее знаешь?» «Нет.» Она отвернулась. «Ты уверена?» Я видел, что она испугалась. Грэм спросил: «Вы видели ее раньше внизу?» «Нет… может быть… наверное… Слушайте, приятели, мне пора возвращаться.» «Элен, продолжай.» «Я не знаю, кто она, Пит. Иначе сказала бы тебе, ты же знаешь. Просто будь с японцами посердечнее. Это все, что мэр сказал мне передать. Теперь мне пора идти.» Она поспешила к лифтам. Я смотрел вслед, чувствуя беспокойство. Грэм подошел и встал рядом. «Великолепная задница», сказал он. «Но она больше тебе не ровня, приятель. Даже тебе.» Я спросил: «Что ты имеешь в виду, говоря „даже“?» «Все знают, что у тебя была связь с Фарли.» «О чем ты говоришь?» Грэм толкнул меня в плечо: «Давай, колись. Ты теперь развелся. Никто и не пернет.» Я сказал: «Это неправда, Том.» «Ты можешь делать, что хочешь. Видный парень, вроде тебя…» «Говорю тебе, это неправда.» «Окей, хорошо.» Он поднял руки. «Я ошибся.» Я смотрел, как Фарли на другом конце атриума нырнула под ленту. Она нажала кнопку лифта и ждала его прихода, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Я спросил: «Ты действительно думаешь, что она знает, кто эта девушка?» «Да, чтоб я сдох», сказал Том. «Ты ведь знаешь, почему ее любит мэр. Потому что она стоит рядом и шепчет ему в ухо все имена. Людей, которых она не видела годами. Мужей, жен, детей, всех. Фарли точно знает, кто эта девушка.» «Тогда почему она нам не сказала?» «Твою мать», сказал Грэм. «Наверное, это важно для кого-то. Она вылетела пулей, правда? Говорю тебе, нам лучше бы побыстрее узнать, кто эта мертвая деваха. Дерьмово, если я окажусь последним в городе, кто ее узнает.» Коннор помахал нам через всю комнату. «Чего он теперь хочет?», спросил Грэм. «Так размахался. Чего это у него в руке?» «Похоже на сумочку», ответил я.* * *
«Черил Линн Остин», прочитал Коннор. «Родилась в Мидленде, штат Техас, училась в Техасском государственном. Двадцать три года. Имеет квартиру в Вествуде, но здесь живет еще недостаточно долго, чтобы сменить техасские водительские права.» Содержимое сумочки вывалили на стол. Мы двигали предметы авторучками. «Где вы нашли сумочку?», спросил я. Она была маленькая, темная, застежка кнопочкой с жемчужной вставкой. Сумочка в стиле сороковых годов. Дорогая. «В кадке с пальмой рядом с конференц-залом.» Коннор расстегнул крошечное отделение. На стол выпала тугая пачка хрустящих стодолларовых бумажек. «Очень мило. О мисс Остин хорошо заботились.» Я спросил: «Ключи от машины есть?» «Нет.» «Значит она с кем-то приехала.» «И, очевидно, намеревалась с кем-то уехать. Таксисты не меняют стодолларовых банкнот.» Лежала также золотая пластиковая карточка Америкэн Экспресс. Губная помада и компакт-пудра. Пачка ментоловых сигарет «Милд Севен» – японская новинка. Карточка ночного клуба «Даймацу» в Токио. Четыре маленькие голубые таблетки, вероятно, те самые. Пользуясь авторучкой, Коннор перевернул дорогую сумочку. На стол посыпались небольшие зеленые комочки. «Знаете, что это?» «Нет», ответил я. Грэм посмотрел через увеличительное стекло. Коннор сказал: «Арахис, завернутый в васаби.» Васаби – это зеленый хрен, который подают в японских ресторанах. Я не слыхал об арахисе, завернутом в васаби. «Я и не знал, что их продают вне Японии.» Грэм проворчал: «А я их видел много раз. Так что ты теперь думаешь, Джон? Захочет Ишигуро добыть свидетелей, о которых ты просил?» «Слишком скоро я их не жду», ответил Коннор. «Ты прав, мать-перемать», сказал Грэм. «Мы не увидим свидетелей до послезавтра, пока адвокаты в точности не объяснят им, что говорить.» Он шагнул от стола. «Ты же понимаешь, почему они тормозят нас. Эту девушку убил японец. Вот с чем мы имеем дело.» «Возможно», сказал Коннор. «Ну-ну, приятель. Более чем возможно. Это их здание. А девушка как раз того типа, на которых они клюют. Красивая американская розочка с длинными стеблями. Ты же знаешь, как эти коротышки хотят трахаться с волейболистками.» Коннор пожал плечами: «Возможно.» «Давай-давай», сказал Грэм. «Ты ведь знаешь, что эти парни на родине весь день жрут дерьмо. Давятся в метро, трудятся в громадных компаниях. Невозможно высказать, что они думают. Потом они приезжают сюда, далеко от родимой сдержанности, и вдруг оказывается, что они богаты и свободны. И могут делать все, что захотят. И кто-то из них немножко сбрендил. Скажи мне, что я не прав.» Коннор долго смотрел на Грэма. Наконец он сказал: «Значит ты видишь это так, Том, что японец-киллер решил успокоить эту девушку на большом столе конференц-зала Накамото?» «Точно.» «Как символический акт?» Грэм пожал плечами: «Бог мой, кто знает? Мы тут не толкуем о нормальности. Но я скажу тебе одну вещь. Я хочу заполучить долботряса, который это сделал, даже если это станет моим последним достижением.»* * *
Лифт быстро опускался. Коннор прислонился к стеклу. «Есть много причин, чтобы не любить японцев», сказал он, «но Грэм о них даже не подозревает.» Он вздохнул. «Ты знаешь, что они говорят о нас?» «Что?» «Говорят, что американцы слишком поспешно создают теории. Говорят, что мы тратим чересчур мало времени на созерцание мира и потому не знаем, каковы вещи на самом деле.» «Это идея Дзен.» «Нет», засмеялся он. «Это просто наблюдение. Спроси любого японца-продавца компьютеров, что он думает о своих американских коллегах, и он тебе скажет именно это. Все, кто в Японии имеют дела с американцами, думают так. И когда посмотришь на Грэма, то понимаешь, что они правы. У Грэма не истинного знания, нет опыта, полученного из первых рук. Он просто скопище предрассудков и фантазий прессы. Он ничего на знает о японцах и ему никогда не приходило в голову попытаться узнать.» Я сказал: «Так вы думаете, он не прав? Что девушку убил не японец?» «Я не утверждал этого, кохай», ответил Коннор. «Очень может быть, что Грэм прав. Но в данный момент…» Двери открылись и мы увидели зал приема, услышали оркестр, играющий «Серенаду лунного света». В лифт вошли две удаляющиеся с приема пары. Они казались похожими на агентов по продаже недвижимости: мужчины с серебристой сединой и уверенной осанкой, женщины хорошенькие и слегка прилипчивые. Одна женщина сказала: «Она меньше, чем я думала.» «Да, крошечная. А этот… это был ее бойфренд?» «Наверное. Тот, что был с ней на видео?» «Мне кажется, это он.» Один мужчина произнес: «Думаете, она надула буфера?» «Как все.» Другая женщина хихикнула: «Кроме меня, конечно.» «Верно, Кристина.» «Но я подумываю об этом. Ты видела Эмили?» «О-о, она сделала свои такими громадными.» «Ну, начало положила Джейн, вини ее. Теперь все хотят их большими.» Мужчины повернулись и посмотрели в стекло. «Чертовски красивое здание», сказал один. «Оформление фантастическое. Должно быть, обошлось в состояние. Ты сейчас много работаешь с японцами, Рон?» «Примерно двадцать процентов», отозвался другой. «Чуть меньше, чем в прошлом году. Мне пришлось научиться гольфу, потому что они всегда хотят играть в гольф.» «Двадцать процентов твоего бизнеса?» «Ага. Теперь они скупают округ Ориндж.» «Да-да, они уже окружили Лос-Анджелес», смеясь, сказала одна из женщин. «Ну, что-то около. Вон их здание Арко», сказал один, указывая в стекло. «Кажется, сейчас у них в кармане семьдесят – семьдесят пять процентов даунтауна Лос-Анджелеса.» «И еще больше на Гаваях.» «Черт побери, да они просто владеют Гаваями – девяносто процентов Гонолулу и все сто процентов побережья Кона. Строят гольф-клубы, как бешеные.» Одна из женщин сказала: «Этот прием будет завтра по TV? Там было полно камер.» «Напомни, чтобы не пропустить.» Лифт сказал: «Мосугу-де годзаймасу.» Мы прибыли на гаражный этаж и люди вышли. Коннор посмотрел вслед и покачал головой. «Ни в какой другой стране мира», сказал он, «не услышишь, как спокойно обсуждают то, что их города и штаты продаются иностранцам.» «Обсуждают?», спросил я. «Это те, кто продает.» «Да, американцы просто рвутся продавать. Это удивляет японцев. Они думают, что мы совершаем экономическое самоубийство. И они, конечно, правы.» Продолжая говорить, Коннор нажал кнопку на панели лифта с надписью: «Нажать в критической ситуации.» Прозвучал мягкий звонок. Коннор поднял голову к видеокамере, вмонтированной в углу на потолке и приветственно помахал рукой. Голос в интеркоме произнес: «Могу ли чем-то помочь?» «Да», ответил Коннор. «Я говорю со службой безопасности здания?» «Верно, сэр. Что-нибудь не так с лифтом?» «Где вы располагаетесь?» «Мы на первом этаже в юго-восточном углу за лифтами.» «Благодарю вас», сказал Коннор и нажал кнопку первого этажа.* * *
Офис службы безопасности Башни Накамото находился в небольшой комнате, всего пять метров на восемь. В ней доминировали три громадные плоские видео-панели, каждая разделенная на десятки меньших экранов. В данный момент большинство из них были просто черными прямоугольниками. Но один ряд показывал картинки вестибюля и гаража, на другом был виден идущий прием. Третий ряд показывал команды полицейских на сорок шестом этаже. Дежурил охранник Джером Филипс, черный, лет сорока пяти. Серая форма службы безопасности Накамото была влажной у воротничка и темной от пота под мышками. Когда мы вошли, он попросил оставить двери открытыми. Он явно забеспокоился, увидев нас у себя. Я почувствовал, что он что-то скрывает, однако Коннор отнесся к нему по-дружески. Мы показали свои значки и обменялись рукопожатиями. Коннор удачно высказался, что все мы, дескать, профессионалы службы безопасности и встретились, чтобы немного поболтать друг с другом. «Должно быть, беспокойное местечко, мистер Филипс?» «Ну, да, конечно. Прием и все остальное.» «И толпа в этой комнатенке.» Он вытер пот со лба. «Тут вы, ребята, правы. Набились все – Иезус!» Я спросил: «Кто все?» Коннор взглянул на меня и сказал: «После того как японцы покинули сорок шестой этаж, они спустились сюда и наблюдали за нами на мониторах. Это правда, мистер Филипс?» Филипс кивнул. «Не все, но довольно многие. Толпятся здесь внизу, курят свои проклятые сигареты, глазеют, пыхтят и передают факсы.» «Факсы?» «О-о, да, через каждую минуту кто-нибудь приносит очередной факс. Ну, знаете, написанный по-японски. Передают его по кругу и переговариваются. Потом один уходит, чтобы отправить факс обратно. А остальные стоят и смотрят, как вы, ребята, крутитесь там на этаже.» Коннор спросил: «И слушают тоже?» Филипс покачал головой: «Нет. У нас нет звукового входа.» «Я удивлен», сказал Коннор. «Оборудование кажется таким современным.» «Современным? Черт побери, да оно самое передовое в мире! Это тот еще народ, скажу я вам. Они все делают правильно. У них самая лучшая противопожарная система. Самая лучшая защита от землетрясений. И конечно, самая лучшая электронная система безопасности: лучшие камеры, лучшие детекторы, все самое лучшее.» «Я это вижу», сказал Коннор, «поэтому и удивлен, что у них нет звука.» «Нет. Звука нет. Сделали только видео высокого разрешения. Не спрашивайте меня, почему. Что-то там с камерами и как они подвешены, насколько я знаю.» На плоских панелях я смотрел на пять разных видов сорок шестого этажа, как их видят различные камеры. По-видимому, японцы установили камеры по всему этажу. Я вспомнил, как Коннор расхаживал по атриуму, уставившись на потолок. Должно быть, тогда он выслеживал камеры. Сейчас я видел Грэма в конференц-зале, управляющего полицейскими командами. Он курил сигарету, что совершенно против правил поведения на месте преступления. Я увидел, как Элен потянулась и зевнула. Кроме того, Келли готовился переложить тело девушки со стола на тележку и застегнуть мешок, и он… И тут меня ударило. У них там камеры! Пять разных камер. Покрывающих каждый закоулок этажа. Я сказал: «О, бог мой», и повернулся в большом возбуждении. Я уже хотел что-то сказать, как Коннор лучезарно улыбнулся мне и положил мне руку на плечо. И стиснул – сильно. «Лейтенант», сказал он. Боль была невероятной. Я пытался не поморщиться. «Да, капитан?» «Не будете возражать, если я задам мистеру Филипсу один-два вопроса?» «Нет, капитан. Приступайте.» «Наверное, вы запишете ответы?» «Хорошая мысль, капитан.» Он отпустил мое плечо. Я достал блокнот. Коннор присел на краешек стола и спросил: «Вы долго работаете в службе безопасности Накамото, мистер Филипс?» «Долго, сэр. Уже около шести лет. Я начал на их заводе Ла-Авра, потом повредил ногу – автомобильная авария – не мог хорошо ходить, и они перевели меня в безопасность. На заводе. Потому что я не мог бы ходить возле конвейера, понимаете? Потом, когда они открыли завод Торранс, меня перевели туда. Жена тоже получила работу на Торрансе. Там делают запчасти к Тойотам. Потом, когда открылось это здание, перевели меня сюда, на ночную работу.» «Понятно. Уже шесть лет.» «Да, сэр.» «Вам, наверное, нравится.» «Ну, скажу, работа надежная. В Америке это что-то. Я знаю, они не слишком хорошо думают о черных, но ко мне они всегда относились окей. И, черт, перед этим я работал на Дженерал Моторс в Ван-Найсе, а там… понимаете, там черт-те что.» «Да, уж», сочувственно произнес Коннор. «Такое место», сказал Филипс, качая головой при воспоминании. «Боже ты мой. Идиоты из управления, которых вечно нам присылали. Трудно поверить. Сопляки-бакалавры из Детройта, сосунки, не знают ни черта. Не знают, как работает конвейер. Не отличают инструмента от краски. И еще командуют мастерами. Все получают по двести тысяч трахнутых долларов в год и не знают ни хрена. И все вокруг работает неправильно. Все машины – просто кучи дерьма. А здесь», сказал он, постучав по стойке, «здесь если у меня проблема или что-то не работает, я просто говорю кому надо. И они сразу спускаются. И знают всю систему – как она работает. Мы глядим на проблему вместе и она решается. Прямо сразу. Здесь все проблемы решаются. В этом разница. Говорю вам – они на все обращают внимание.» «Поэтому вам здесь нравится.» «Ко мне всегда относились окей», кивнув, сказал Филипс. Его словам я не слишком поверил. Меня не оставляло ощущение, что парень не слишком предан своим нанимателям и несколько правильных вопросов могут обнаружить трещину. Все что надо сделать – поощрить разлом. «Верность – штука важная», сказал Коннор, сочувственно кивая. «Для них, да», сказал черный. «Они ждут, что к компании станешь относиться с полным энтузиазмом. Поэтому, понимаете, я всегда прихожу минут на пятнадцать-двадцать раньше и остаюсь на столько же после смены. Им нравится, когда тратишь дополнительное время. То же самое я делал в Ван-Найсе, но всем было наплевать.» «А когда ваша смена?» «С девяти до семи.» «А сегодня? В какое время вы заступили на службу?» «Без четверти девять. Я уже сказал, что прихожу на пятнадцать минут раньше.» Первое сообщение поступило в восемь тридцать. Поэтому, если охранник пришел без четверти девять, он появился по крайней мере на пятнадцать минут позже убийства. «Кто был на службе до вас?» «Ну, обычно до меня работает Тед Коул. Но я не знаю, работал ли он вчера до конца смены.» «Как так?» Охранник вытер лоб рукавом и смотрел в сторону. «Почему так, мистер Филипс?», спросил я с чуть большей силой. Охранник мигал и хмурился, ничего не говоря. Коннор тихо сказал: «Потому что Теда Коула не было здесь, когда мистер Филипс пришел вечером, не так ли?» Охранник кивнул: «Да, его не было.» Я начал было задавать вопрос, но Коннор поднял руку. «Представляю, мистер Филипс, вы, должно быть, сильно удивились, когда вошли в эту комнату без четверти девять?» «Вы чертовски правы», ответил Филипс. «Что вы сделали, когда увидели ситуацию?» "Так. Прямо сразу я спросил этого парня: «Могу я чем-нибудь помочь?» Очень вежливо, но все же твердо. Я хочу сказать, что это все-таки комната службы безопасности. А я даже не знал, кто этот парень. Никогда не видел его прежде. И мужик был в напряжении. В большом напряжении. Он прошипел мне: «Прочь с дороги.» Совсем крутой, словно владеет миром. Пихнул меня и понес свой чемоданчик. Я сказал: «Простите, сэр, мне надо взглянуть на ваши документы.» Он даже не ответил, просто попер дальше. Через вестибюль и вниз по ступенькам." «Вы не пытались его остановить?» «Нет, сэр, не пытался.» «Потому что он был японец?» «Вы поняли правильно. Но я позвонил наверх в центральный офис безопасности – он на девятом этаже – сказать, что обнаружил человека в комнате. А они отвечают: „Не волнуйтесь, все в порядке.“ Но я-то чувствовал, что они тоже в напряжении. Все в напряжении. А потом увидел на мониторе… мертвая девушка. Тогда-то я и понял из-за чего весь переполох.» Коннор сказал: «Человек, которого вы видели – можете описать его?» Охранник пожал плечами. «Ему тридцать, тридцать пять. Среднего роста. Темно-голубой костюм, как у всех. Вообще-то, он голенастее большинства из них. Такой галстук с треугольниками. Да, на руке шрам, похожий на ожог или что-то вроде этого.» «На какой руке?» «На левой. Заметил, когда он закрывал портфель.» «Заметили, что в портфеле?» «Нет.» «Но он закрыл его, когда вы вошли в комнату?» «Да.» «Создалось впечатление, что он что-нибудь вынес отсюда?» «Вообще-то, не могу точно сказать, сэр.» Уклончивость Филипса начала раздражать меня. Я спросил: «Как вы думаете, что он взял?» Коннор стрельнул в меня взглядом. Охранник вежливо повторил: «Я действительно не знаю, сэр.» Коннор сказал: «Конечно, вы не знаете. Как вы могли узнать, что находилось в чужом портфеле? Кстати, вы здесь делаете записи с камер безопасности?» «Да, делаем.» «Можете показать мне, как вы это делаете?» «Конечно.» Охранник вышел из-за стола и открыл дверь в дальнем конце комнаты. Мы прошли за ним во вторую комнату поменьше, почти чулан, с пола до потолка заставленный небольшими металлическими ящиками, каждый с трафаретной надписью японской графикой канджи и арабскими цифрами. На каждом ящике тлел красный огонек, светились зеленые цифры счетчика и они бежали вперед. Филипс сказал: «Это наши рекордеры. Они записывают сигналы со всех камер здания. Восьмимиллиметровое видео высокого разрешения.» Он поднял небольшую кассету, похожую на обычную аудиокассету. «На каждой – по восемь часов записи. Мы меняем их в девять вечера, это первое, что я делаю, приходя на службу. Вытаскиваю старые и переключаюсь на свежие.» «И вы поменяли кассеты вечером в девять часов?» «Да, сэр. В точности, как всегда.» «А что вы сделали с извлеченными лентами?» «Положил вон на ту полку», ответил он, указывая на несколько длинных узких шкафов. «Мы храним записи с камер семьдесят два часа. То есть трое суток. Поэтому держим всего девять комплектов лент. Мы просто меняем комплекты по кругу, один раз в три дня. Поняли?» Коннор поколебался с ответом. «Наверное, мне это лучше записать.» Он вынул небольшой блокнот и ручку. «Значит, каждая кассета крутится восемь часов, поэтому у вас девять наборов…» «Правильно, правильно.» Коннор начал записывать, потом раздраженно потряс ручку. «Проклятая штука. Паста кончилась. У вас есть мусорщица?» Филипс указал в угол: «Вон там.» «Благодарю.» Коннор выбросил ручку. Я дал ему свою. Он возобновил запись. «Вы говорите, мистер Филипс, что у вас девять наборов…» «Верно. Каждый комплект маркирован буквами от А до I. Когда я прихожу в девять, то вытаскиваю ленты, смотрю, какая на них буква, и вставляю следующую по порядку. И сегодня я вытащил набор С, поэтому вставил набор D, который сейчас и пишется.» «Понятно», сказал Коннор. «А потом вы положили ленты набора С в один из этих шкафов?» «Правильно.» Он открыл шкаф. «Вот сюда.» Коннор спросил: «Можно?» Он осмотрел аккуратно надписанный ряд кассет. Потом он быстро открыл другие шкафы и осмотрел другие ряды кассет. Кроме различающихся букв, все шкафы выглядели одинаково. «Кажется, теперь я понимаю», сказал Коннор. «На само деле, вы используете девять наборов по кругу.» «Точно.» «Поэтому каждый набор записывается раз в трое суток.» «Правильно.» «А как долго служба безопасности применяет такую систему?» «Здание новое, мы крутим, ну, наверное, уже пару месяцев.» «Должен признать, это очень хорошо организованная система», одобрительно сказал Коннор. «Благодарю за объяснение. У меня осталась еще всего пара вопросов.» «Конечно.» «Прежде всего, эти счетчики…», сказал Коннор, указывая на дисплеи видео-рекордеров. «Кажется, они показывают время, прошедшее с момента начала записи на ленту. Это верно? Так как сейчас почти одиннадцать, а вы поставили ленты в девять, то счетчик на верхнем рекордере показывает 1:55:30, на следующем 1:55:10, и так далее.» «Да, все правильно. Я вставлял ленты одну за другой. Промежуток между лентами составляет несколько секунд.» «Понятно. Все эти рекордеры показывают почти два часа. Но я заметил, что один рекордер, вон там, показывает, что затрачено только тридцать минут. Значит, он неисправен?» «Э-э», нахмурился Филипс. «Ну, наверное. Потому что я менял ленты одну за другой, как сказал. Но эти рекордеры сделаны по новейшей технологии. Иногда случаются сбои. Или у нас проблемы с питанием. Может, поэтому.» «Да. Весьма возможно», согласился Коннор. «Вы сможете сказать мне, какая камера подключена к этому рекордеру?» «Да, конечно.» Филипс посмотрел на номер рекордера и прошел в главную комнату с экранами мониторов. «Камера сорок шесть дробь шесть», сказал он. «Она выдает картинку сюда», постучал он по экрану. Это была камера в атриуме и она показывала общий вид сорок шестого этажа. «Видите», сказал Филипс, «прелесть системы в том, что даже если один рекордер сдохнет, на этаже остаются другие камеры и видео-рекордеры на оставшихся камерах будут работать окей.» «Да, будут», согласился Коннор. «Кстати, вы сможете объяснить, почему так много камер на сорок шестом этаже?» «От меня объяснения вы не услышите», сказал Филипс. «Знаете же, как они любят эффективность. Они говорят, что хотят кайдзен работников офиса.» «Значит, камеры установлены в основном, чтобы наблюдать за работниками в течении дня и помочь им улучшить свою эффективность?» «Так я слышал.» «Что ж, думаю, так оно и есть», сказал Коннор. «О, еще один вопрос. У вас есть адрес Теда Коула?» Филипс покачал головой: «Нет, нету.» «Вы когда-нибудь встречались с ним не здесь? Вообще, хорошо с ним знакомы?» «Бывало, но не часто. Он странный парень.» «Были когда-нибудь у него дома?» «Нет. Он слегка скрытный. Думаю, он живет с матерью или что-то в этом роде. Обычно мы шли в тот бар, в „Паломино“, возле аэропорта. Ему там нравилось.» Коннор кивнул. «И последний вопрос: где ближайший платный телефон?» «В вестибюль и направо к туалетам. Но можете позвонить и отсюда.» Коннор тепло пожал руку охранника. «Мистер Филипс, я ценю, что вы не пожалели время на разговор с нами.» «Ноу проблем.» Я дал охраннику свою карточку. «Если потом вспомните еще что-нибудь, что может помочь нам, то не раздумывая звоните мне, мистер Филипс.» И мы ушли.* * *
Коннор стоял у платного телефона в вестибюле. Это была одна из новых будок, у которых две трубки, по одной на каждой стороне, позволяющая двоим говорить по одной линии одновременно. В Токио такие будки поставили давно, а теперь они начали появляться по всему Лос-Анджелесу. Конечно, компания «Пасифик Белл» больше не является главным провайдером американских общественных платных телефонов. Японские производители проникли и на этот рынок. Я смотрел, как Коннор записывает телефонный номер в свой блокнот. «Что вы делаете?» «Сегодня нам надо ответить на два разных вопроса. Один – как девушка пришла на офисный этаж, чтобы оказаться там убитой. И нам надо также найти, кто сделал первоначальный звонок и сообщил нам об убийстве.» «И вы думаете, что звонок мог быть сделан с этого телефона?» «Возможно.» Он закрыл блокнот и посмотрел на часы. «Уже поздно. Нам лучше идти.» «Я думаю, мы совершаем большую ошибку.» «Почему?», спросил Коннор. "Не знаю, должны ли мы оставить ленты в комнате службы безопасности. Что если кто-нибудь переключит их, раз мы ушли?" «Их уже переключили», сказал Коннор. «Откуда вы знаете?» «Чтобы этообнаружить, я расстался с прекрасной новой ручкой», сказал он. «А теперь, пошли.» Он зашагал к лестнице, ведущей в гараж. Я последовал за ним. «Понимаешь», сказал Коннор, «когда Филипс начал объяснять эту простую систему ротации, мне немедленно стало ясно, что их, возможно, переключили. Вопрос в том, как это доказать.» Его голос эхом отдавался в бетонном пролете. Коннор спускался, перешагивая через две ступеньки. Я заторопился вслед. Коннор сказал: «Если кто-то переключил ленты, то как они это проделали? Они должны были работать второпях, под давлением. Они боялись совершить ошибку. Они, конечно, не хотели оставлять ни одной обвиняющей ленты. Поэтому, вероятно, они переключили весь набор и заменили его. Но заменили чем? Они не могли просто вставить следующий набор, потому что там всего девять наборов лент и любому легко заметить, что один набор исчез и их осталось восемь. Тогда один шкаф очевидно был бы пустым. Нет, им надо было заменить весь набор, который они унесли, целым новым набором. Двадцать абсолютно новых лент. Поэтому я хотел проверить мусор.» «И поэтому выбросили ручку?» «Да. Не хотел, чтобы Филипс догадался, что я делаю.» «И?» «Корзина полна скомканными пластиковыми обертками. Как раз такими, в которые завернуты новые видеоленты.» «Понятно.» "Раз я понял, что ленты были заменены, остался единственный вопрос: Какой из наборов? Поэтому я притворился дураком и заглянул во все шкафы. Ты, наверное, заметил, что набор С, то есть тот, который, придя на службу, вытащил Филипс, имеет наклейки чуть белее, чем другие наборы. Различие тонкое, потому что офис работает всего два месяца, но различить можно." «Понятно.» Кто-то прошел в комнату службе безопасности, достал двадцать свежих лент, снял с них обертки, надписал новые метки и вставил ленты в видео-машины, заменив подлинные ленты, на которых было записано убийство. Я сказал: «Если вы спросите меня, я скажу, что Филипс знает больше, чем рассказал нам.» «Может быть», ответил Коннор, «но нам следует заняться более важными делами. В любом случае, есть предел того, что он знает. Об убийстве позвонили в восемь тридцать. Филипс появился без четверти девять. Так что он не видел самого убийства. Мы можем предполагать, что предыдущий охранник, Коул, его видел. Но без четверти девять Коул уже ушел, а в комнате службы безопасности находился неизвестный японец, закрывая свой портфель.» «Вы думаете, именно он переключил ленты?» Коннор кивнул. «Весьма возможно. На самом деле, я не был бы удивлен, если бы этот человек оказался самим убийцей. Я надеюсь установить это в квартире мисс Остин.» Он толчком распахнул дверь и мы вошли в гараж.* * *
Очередь гостей с приема ожидала, когда служители подведут их машины. Я видел, как Ишигуро болтает с мэром Томасом и его женой. Коннор повлек меня к ним. Стоя рядом с мэром, Ишигуро был сердечен до подобострастия. Он широко улыбнулся нам. «О, джентльмены! Удовлетворительно ли продвигается ваше расследование? Могу ли я еще чем-нибудь помочь?» Вплоть до этого момента я не был особенно зол: пока не увидел, как он низкопоклонствует в присутствии мэра. Я так разозлился, что побагровел. Однако, Коннор принял все как должное. «Благодарю вас, Ишигуро-сан», сказал он с легким поклоном. «Расследование идет хорошо.» «Вы получаете всю затребованную помощь?», спросил Ишигуро. «О, да», сказал Коннор. «Все охотно помогают.» «Хорошо, хорошо. Я рад.» Ишигуро глянул на мэра и улыбнулся ему тоже. Казалось, что он – сплошная улыбка. «Однако», сказал Коннор, «имеется одно затруднение…» «Только назовите его. Если мы можем что-либо сделать…» «Похоже, что ленты службы безопасности были заменены.» «Ленты безопасности?» Ишигуро нахмурился, явно застигнутый врасплох. «Да», сказал Коннор «Записи с камер службы безопасности.» «Я ничего об этом не знаю», сказал Ишигуро. «Но позвольте мне заверить вас, что если ленты существуют, они будут у вас для проверки.» «Благодарю вас», сказал Коннор. «К несчастью, кажется, что ключевые ленты были удалены из офиса службы безопасности Накамото.» «Удалены? Джентльмены, я думаю, это, должно быть, какая-то ошибка.» Мэр пристально следил за диалогом. Коннор сказал: «Возможно, но я так не думаю. Было бы спокойнее, господин Ишигуро, если бы вы занялись этим делом сами.» «Конечно, я займусь», сказал Ишигуро. «Но я снова должен повторить: Я не могу представить, капитан Коннор, что могли пропасть какие-то ленты.» «Спасибо за проверку, господин Ишигуро», сказал Коннор. «Не за что», ответил он, продолжая улыбаться. «Мне доставляет удовольствие помогать вам всем, чем только могу.»* * *
«Сукин сын», сказал я. Мы ехали на запад по фривею к Санта-Монике. «Этот прыщ смотрит нам прямо в глаза и лжет.» «Да, это досаждает», отозвался Коннор. «Но, понимаешь, у Ишигуро другой взгляд на подобные вещи. Теперь, когда он рядом с мэром, он видит себя в другом контексте с другим набором обязательств и требований к собственному поведению. Так как он чувствителен к контексту, он способен действовать по-другому, безотносительно к своему прежнему поведению. Для нас он кажется другим человеком. Но сам Ишигуро чувствует, что он просто ведет себя соответственно.» «Меня раздражает, что он действует так самонадеянно.» «Конечно, так оно и есть», сказал Коннор. «Но он был бы весьма удивлен, узнав, что вы на него злитесь. Вам он кажется аморальным. Вы ему кажитесь наивным. Потому что для японца последовательное поведение невозможно. С людьми различного ранга японец становится другой личностью. Он становится другой личностью, даже когда заходит в разные комнаты собственного дома.» «Ага», сказал я. «Это прекрасно, но все-таки он – лживый сукин сын.» Коннор взглянул на меня. «Вы произносите такие слова при матери?» «Конечно, нет.» «Тогда вы тоже меняетесь в соответствии с контекстом», сказал Коннор. «На самом деле мы все так делаем. Просто американцы верят, что существует некое ядро индивидуальности, которое не меняется от одного момента к другому. А японцы верят, что контекст управляет всем.» «Для меня это звучит, как оправдание лжи», сказал я. «Он не воспринимает это, как ложь.» «Но это и есть ложь.» Коннор пожал плечами: «Только с твоей точки зрения, кохай. Но не с его.» «Черт.» «Понимаешь, это твой собственный выбор. Ты можешь воспринимать японцев и иметь дело с таковыми, как они есть, или можете злиться. Наша проблема в этой стране, что мы имеем дело с японцами не такими, какие они на самом деле.» Машина попала в глубокую выбоину и так подпрыгнула, что трубка телефона упала с рычага. Коннор подобрал ее с пола и положил обратно. Впереди я видел въезд в Банди. Я перестроился в правый ряд. «Одно мне не совсем ясно», сказал я. «Почему вы думаете, что человек с портфелем в комнате службы безопасности может оказаться убийцей?» «Из-за временной последовательности. Понимаете, об убийстве сообщили в восемь тридцать две. Меньше, чем через пятнадцать минут, в восемь сорок пять, японец внизу переключает ленты, устраивая прикрытие. Весьма быстрый отклик. Слишком быстрый для японской компании.» «Как так?» «Японские организации обычно очень медленно откликаются на кризис. Их принятие решений основывается на прецедентах, а когда ситуация беспрецедентна, люди не знают, как поступать. Помните факсы? Я убежден, что факсы всю ночь летали туда-сюда в токийскую штаб-квартиру Накамото и обратно. Несомненно, что компания все еще пытается решить, что же делать. Японские организации попросту не могут быстро двигаться в новой для них ситуации.» «Но личность, действующая в одиночку, может?» «Да. Именно так.» Я сказал: «И поэтому вы думаете, что человек с портфелем может оказаться убийцей.» Коннор кивнул. «Да. Либо убийцей, либо кем-то тесно связанным с убийцей. Но мы должны больше узнать в квартире мисс Остин. Мне кажется я вижу ее дом впереди справа.»* * *
Многоквартирное здание «Империал Армс» стояло на улице, окаймленной деревьями, в километре от Вествуд Виллидж. Псевдо-тюдоровское балочное здание, нуждающееся в покраске, у всего дома изношенный вид. Однако это не было необычным для многоквартирных домов среднего класса, населенных студентами-выпускниками и молодыми семьями. На самом деле, главной характеристикой «Империал Армс» была его безликость: можно ездить мимо такого здания каждый день и не замечать его. «Прекрасно», сказал Коннор, когда мы поднимались по ступенькам входа. «Как раз то, что они любят.» «Кто чего любит?» Мы вошли в вестибюль, который подновили в самом мягком калифорнийском стиле: пастельные обои с цветочным рисунком, пухлые кушетки, дешевые керамические лампы и хромированный кофейный столик. Единственное, что отличало его от сотен других вестибюлей многоквартирный домов, был столик охранника в углу, где крупно скроенный вахтер-японец с явно враждебной миной поднял глаза от комиксов. «Что надо?» Коннор показал свой значок и спросил, где квартира Черил Остин. «Я предупрежу о вас», сказал вахтер и потянулся к телефону. «Не беспокойтесь.» «Нет. Я предупрежу. Может быть, у нее сейчас компания.» «Я уверен, что нет», сказал Коннор. «Коре-ва кейсацу-но шигто-да.» Он сказал, что мы по официальному полицейскому делу. Вахтер скованно поклонился. «Киуго шиту.» Он вручил Коннору ключ. Мы прошли через вторую стеклянную дверь и двинулись по ковру коридора. В конце коридора стояли небольшие лакированные столики и при всей своей простоте интерьер был неожиданно элегантен. «Типично по-японски», с улыбкой сказал Коннор. Я подумал: изношенное псевдо-тюдоровское многоквартирное здание в Вествуде? Типично по-японски? В комнате слева я услышал слабые звуки рэпа: последний хит Хаммера. «Потому что внешнее не дает ключ к внутреннему», объяснил Коннор. "Это фундаментальный принцип японского мышления. Внешний фасад ничего не выдает – в архитектуре, в человеческом лице, во всем. И так было всегда. Посмотрите на старые дома самураев в Такаяма или в Киото. По внешнему виду ничего нельзя сказать." «Это японское здание?» «Конечно. Иначе почему вахтером японец, который едва говорит по-английски? И он – якудза. Ты, наверное, заметил татуировку?» Я не заметил. Якудза – это японские гангстеры. Я не знал, что якудза бывают здесь, в Америке, и сказал это. «Ты должен понять», сказал Коннор, «что существует теневой мир – здесь в Лос-Анджелесе, в Гонолулу, в Нью-Йорке. Большую часть времени мы не догадываемся о его существовании. Мы живем в нашем упорядоченном американском мире, ходим по нашим американским улицам и не замечаем, что прямо рядом с нашим миром есть второй мир. Очень молчаливый, очень скрытный. Наверное, в Нью-Йорке ты мог видеть японского бизнесмена, выходящего из двери без номера, и сам бросал взгляд внутрь. Наверное, ты слышал о небольшом баре-суши в Лос-Анджелесе, где выписывают счет по двенадцать сотен долларов на человека, токийские цены. Они не упомянуты в путеводителях. Они не являются частью нашего американского мира. Они – часть мира теневого, доступного только японцам.» «А это место?» «Это беттаку. Любовная резиденция, где содержатся любовницы. А вот и квартира мисс Остин.» Коннор открыл дверь ключом вахтера и мы вошли внутрь.* * *
Это была секция с двумя спальнями, обставленная дорогой громадной арендованной мебелью в пастельных розовых и зеленых тонах. Картины маслом на стенах тоже были арендованы, метка на одной из рам гласила: «Аренда Бройнера». Кухонная стойка стояла пустой, если не считать кувшина с соком. В холодильнике оказался только йогурт и банки Диет-Коки. Диваны в гостиной выглядели, словно никто на них не садился. На кофейном столике валялся альбом портретов голливудских звезд и стояла ваза с засохшими цветами. Вокруг стояли пустые пепельницы. Одна из спален была превращена в берлогу с диваном, телевизором и стойкой для упражнений в углу. Все новое с иголочки. На телевизоре еще сохранялась наклейка в уголке экрана: «цифровая настройка». Ручки на велотренажере были в пластиковых оболочках. В главной спальне я, наконец, обнаружил некоторый человеческий беспорядок. Одна дверца зеркального шкафа стояла открытой и на постель были брошены три дорогих вечерних платья. Очевидно, она пыталась решить, что же надеть. На туалетном столике стояли бутылочки духов, лежало брильянтовое ожерелье, золотые часы Ролекс, фотографии в рамках и пепельница с окурками ментоловых сигарет «Милд Севен». Верхний ящик шкафа с трусиками и нижним бельем был наполовину открыт. Я увидел ее паспорт, засунутый в угол, и пролистал его. В нем была виза в Саудовскую Аравию, виза в Индонезию и три въездные печати в Японию. Стерео в углу еще было включено, из плейера торчала лента. Я вдвинул ее и запел Джерри Ли Льюис: «Ты треплешь мои нервы, трясешь мои мозги, я еду, как безумный, хотя не видно ни зги…» Техасская музыка, слишком древняя для такой молодой девушки. Но, может быть, ей нравились золотые старые записи. Я снова повернулся к шкафу. Несколько цветных увеличенных снимков в рамках показывали Черил Остин смеющейся на каком-то азиатском фоне – красные ворота святилища, церемонный садик, улица с серыми небоскребами, вокзал. Похоже, снимки были сделаны в Японии. На большинстве снимков Черил была одна, но на нескольких рядом находился пожилой японец в очках и с редеющей прической. Последний кадр показывал ее где-то, что выглядело американским Западом. Черил стояла возле пыльного грузовичка-пикапа и улыбалась рядом с хрупкой женщиной в солнечных очках, похожей на бабушку. Пожилая женщина не улыбалась и, казалось, испытывала неловкость. Рядом со шкафом стояли на торцах несколько свернутых громадных бумажных труб. Я развернул одну. Это был плакат, где Черил в бикини улыбалась и поднимала бокал пива Асахи. Все надписи на плакате были на японском. Я вошел в ванную. Я увидел пару джинсов, брошенных в угол. Белый свитер, скомканный на полке. Влажное полотенце на крючке возле душа. Капли воды на полу. Электрозавивка, выдернутая из сети. За раму зеркала заткнуты фотографии Черил, стоящей с другим японцем на пирсе Малибу. Этому было лет тридцать пять и он был красив. На одной фотографии он фамильярно обнимал ее за плечи. Я четко видел шрам на его руке. «Бинго», сказал я. Коннор вошел в ванную. «Нашел что-нибудь?» «Наш человек со шрамом.» «Хорошо.» Коннор внимательно изучил снимок. Я рассмотрел беспорядок в ванной комнате. Грязь вокруг раковины. «Знаете», сказал я, «что-то беспокоит меня в этом месте.» «Что же?» «Я понимаю, что она прожила здесь недолго. И понимаю, что все арендовано… и все-таки… не могу отделаться от ощущения, что комната имеет искусственный вид. Но не совсем понимаю, почему.» Коннор улыбнулся. «Очень хорошо, лейтенант. Она действительно имеет искусственный вид. И для этого есть причина.» Он вручил мне фотографию с Поляроида. На ней была ванная комната, где мы стояли. Джинсы, брошенные в угол. Висящее полотенце. Завивалка на полке. Снимок был сделан ультра-широкоугольной камерой, которая все искажает. Команды ОМП иногда пользуются такими для фиксации места преступления. «Где вы это нашли?» «В мусорной корзине в холле, рядом с лифтами.» «Значит, снимок наверное сделан раньше вечером.» «Да. Замечаете какие-нибудь различия?» Я внимательно изучил Поляроид. «Нет, все выглядит одинаково… подождите-ка… Снимки, заткнутые за зеркало. Их нет на Поляроиде. Эти снимки были добавлены.» «Точно.» Коннор вернулся в спальню. Он взял один из снимков в рамочке на шкафу. «Теперь взгляни на это», сказал он. «Мисс Остин с японским другом на станции Шинъюку в Токио. Вероятно, она едет в район Кабукиго, или, может быть, просто ездит по магазинам. Обрати внимание на правый край снимка. Видишь узкую полоску, которая бледнее по цвету?» «Да.» И я понял, что означает эта полоска: на этом снимке сверху находился другой. Краешек этого снимка высовывался и выцвел на солнце. «Верхний снимок вытащили.» «Да», сказал Коннор. «Квартиру обыскали.» «Да», сказал Коннор. «Весьма обстоятельная работа. Они пришли вечером раньше нас, сделали снимок Поляроидом, обыскали комнаты, а потом разложили все по местам. Однако все сделать точно невозможно. Японцы говорят, что безыскусственность – самое трудное искусство. А эти люди не могли ничего поделать, они чересчур старались. Поэтому они расставили снимки в рамках на полке чуть-чуть слишком несимметрично, а бутылочки духов чуть-чуть слишком небрежно. Все слегка форсировано. Глаз это видит, даже если мозг не регистрирует.» Я сказал: «Но зачем обыскивали комнату? Какие снимки они удалили? Ее с убийцей?» «Это не ясно», сказал Коннор. «Очевидно, ее связь с Японией и с японцами протестов не вызывает. Но здесь было что-то, что им надо было заполучить немедленно, и это может быть только…» Вдруг из гостиной послышался вопросительный голос: «Линн? Дорогая? Ты здесь?»* * *
Она стояла в дверном проеме, заглядывая внутрь. Босая, в шортах и блузке. Я видел ее лицо только сбоку, но, очевидно, она обладала тем, что мой старый партнер Андерсон назвал бы змеиным шармом. Коннор показал свой значок. Она сказала, что ее зовут Джулия Янг. Она говорила с южным акцентом, глотая согласные. Коннор включил свет и мы смогли разглядеть ее получше. Красивая девушка. Она нерешительно вошла в комнату. «Я услышала музыку – она здесь? Черилин окей? Я знаю, она вечером пошла на прием.» «Я ничего не слышал», сказал Коннор, быстро глянув на меня. «Вы знакомы с Черилин?» «О, конечно. Я живу прямо через холл в номере восемь. А почему вы все в ее квартире?» «Все?» «Ну, вы двое и два японских парня.» «Когда они были здесь?» «Ну, может, с полчаса назад. Что-то случилось с Черилин?» Я спросил: «Вы видели этих людей, мисс Янг?» Думаю, она могла посмотреть в дырочку в своей двери. «Вообще-то, да. Я с ними поздоровалась.» «Как так?» «Одного я очень хорошо знаю, это Эдди» «Эдди?» «Эдди Сакамура. Все знают Эдди. Прыткий Эдди.» Я спросил: «Сможете описать его?» Она странно взглянула на меня. «Вот этот парень на снимках – молодой парень со шрамом на руке. Мне казалось, все знают Эдди Сакамуру. В газетах о нем все время. Благотворительность и сплетни. Он бывает на всех тусовках.» Я спросил: «Есть идеи, как мне его найти?» Коннор сказал: «Эдди Сакамура – совладелец полинезийского ресторана в Беверли-Хиллс под названием „Бора-бора“. Он там почти живет.» «Это он», подтвердила Джулия. «Там вроде как его офис. Я там не могу, мне слишком шумно. Но Эдди там просто катается, клеясь к высоким блондинкам. Он любит заглядываться на девушек.» Она прислонилась к столу и соблазнительно смахнула с лица свои пышные каштановые волосы. Потом взглянула на меня и состроила гримаску. «Вы двое – партнеры?» «Да», ответил я. «Он показал мне значок, а вы – нет.» Я достал бумажник. Она взглянула. «Питер», прочитала она. «Моего самого первого бойфренда звали Питер. Но он был не такой красивый.» Они мне улыбнулась. Коннор кашлянул и спросил: «Вы прежде бывали в квартире Черилин?» «Да уж, конечно. Я живу напротив. Но последнее время она не часто была в городе. Похоже, все время путешествовала.» «Куда путешествовала?» «Всюду. Нью-Йорк, Вашингтон, Сиэтл, Чикаго… всюду. У нее бойфренд, который много ездит. Она с ним встречается. На самом деле, мне кажется, что она встречается с ним, просто когда его жены нет рядом.» «Этот бойфренд женат?» «Ну, что-то такое стоит на дороге, понимаете. Препятствует.» «Вы знаете, кто он?» «Нет. Она как-то сказала, что он никогда не был в ее квартире. Какой-то сильно важный парень. По-настоящему богатый. За ней присылают самолет и она летит. Но кто бы он ни был, он доводит Эдди до безумия. А Эдди – тип ревнивый, понимаете? Хочет быть иро-отоко для всех девушек. Сексуальным любовником.» Коннор спросил: «Связь Черил – это секрет? С этим бойфрендом?» «Не знаю. Я об этом не думала. Просто по-настоящему сильная. Она влюбилась до сумасшествия.» «До сумасшествия?» «Невозможно представить. Я видела, как она все бросала, чтобы поехать к нему на свидание. Как-то вечером она пришла ко мне и отдала два билета на концерт Шпрингстина, а сама аж светилась от того, что едет в Детройт. В руках держала свой маленький саквояж, в нем несколько модных платьев. Потому что десять минут назад он позвонил и сказал – приезжай. У нее лицо просто сияло, и выглядела на пять лет моложе. Не знаю, почему она не может понять.» «Что понять?» «Что парень просто ее использует.» «Почему вы так говорите?» «Черилин красивая и выглядит весьма искушенной. Она работала моделью по всему миру, особенно в Азии. Но глубоко внутри она – девушка из захолустья. Я имею в виду, что Мидленд – нефтяной город, там кучи денег, но он был и остается просто маленьким городишкой. И Черилин хочет кольцо на палец, детей и собаку во дворе. А парень просто не собирается этого делать. А она этого не понимает.» Я спросил: «Но вы знаете, кто этот человек?» «Нет, не знаю.» Она лукаво поглядела и повела телом, развернув плечи так, что груди выпятились вперед. «Но вы-то здесь не из-за какого-то старого бойфренда, правда?» Коннор кивнул: «Да, действительно не из-за этого.» Джулия понимающе улыбнулась: «Это Эдди, правда?» «Хм-м», сказал Коннор. «Я так и знала», сказала она. «Я знала, что рано или поздно он попадет в неприятности. Мы все говорили об этом, все девушки здесь в Армс.» Она сделала неопределенный жест. «Потому что он просто слишком прыткий. Прыткий Эдди. И не подумаешь, что он японец. Так бросается в глаза.» Коннор спросил: «Он из Осаки?» «Его отец там большой промышленник из группы Даймацу. Милый старикан. Когда он приезжает с визитом, то иногда видится с одной из девушек со второго этажа. А Эдди… Предполагалось, что Эдди будет здесь учиться несколько лет, а потом вернется домой, чтобы работать на кайша, на свою компанию. Но он не поехал домой. Ему нравится здесь. Почему нет? Он получает все. Покупает новый Феррари всякий раз, когда разбивает старый. Больше денег, чем у бога за пазухой. Он прожил здесь достаточно долго и стал почти как американец. Красивый. Сексуальный. И со всеми таблетками. Понимаете, настоящий зверь для вечеринок. Что ему в Осаке?» Я спросил: «Но вы сказали, что всегда знали…» «Что он угодит в беду? Конечно. Из-за его безумной стороны. Это просто край.» Она пожала плечами. «Такое у них у всех. Эти ребята приезжают из Токио и, даже если им давали шокаи, введение, все равно надо остерегаться. Им ничего не стоит сбросить десять-двадцать кусков за ночь. Им это вроде чаевых. Забывают на столе. Но потом, когда они хотят делать – по крайней мере некоторые из них…» Она замолчала и смотрела отсутствующим, не сфокусированным взглядом. Я ничего не говорил, просто ждал. Коннор смотрел на нее, сочувственно кивая. Вдруг она снова начала говорить, словно не осознав паузы. «И для них», сказала она, «их желания, их страсти, так же естественны, как оставить на столе чаевые. Для них это совершенно нормально. Я хочу сказать, что не против небольшого золотого дождя или, если хотите, золотых наручников, понимаете? Может быть, немного садо… если мне нравится парень. Но я не позволю, чтобы кто-то закабалил меня. И мне все равно, сколько там денег. Этих штучек с кинжалами или мечами… Но они могут быть… Их масса, они такие вежливые, такие правильные, однако когда они включаются, то вечно идут… не в ту сторону…» Она замолчала, покачивая головой. «Странный народ…» Коннор посмотрел на часы. «Мисс Янг, вы нам очень помогли. Возможно, нам снова надо понадобиться с вами поговорить. Лейтенант Смит запишет ваш телефон…» «Да, конечно.» Я щелчком открыл блокнот. Коннор сказал: «Мне надо поговорить с вахтером.» «Шиничи», подсказала она. Коннор ушел. Я записал номер Джулии. Наблюдая, как я пишу, она лизнула губы. Потом спросила: «Можете мне сказать: он ее убил?» «Кто?» «Эдди. Он убил Черилин?» Милая девушка, однако я ясно видел возбуждение в ее глазах. Она смотрела на меня пристальным взглядом. Глаза горели. Это было отвратительно. Я сказал: «Почему вы спрашиваете?» «Потому что он всегда грозился. И сегодня днем тоже ей угрожал.» Я спросил: «Эдди был здесь сегодня днем?» «Конечно.» Она пожала плечами. «Он все время здесь. Сегодня он пришел повидаться с ней по-настоящему взвинченный. Когда они купили здание, то поставили звуконепроницаемые стены. Но даже сквозь них было слышно, как они вопят друг на друга в ее квартире. Он и Черилин. Она поставили своего Джерри Ли Льюиса, того, что слушала день и ночь почти до сумасшествия, и они вопили и швырялись чем-то. Он всегда повторял: „Я убью, убью тебя, ведьма.“ Вот. Он ее убил?» «Я не знаю.» «Но она умерла?» Ее глаза все пылали. «Да.» «Это должно было случиться», сказала она. Она казалась совершенно спокойной. «Мы все это знали. Это было просто делом времени. Если хотите, позвоните мне. Если вам понадобиться больше информации.» «Хорошо, я позвоню.» Я дал ей свою карточку. «А если вы вспомните еще что-нибудь, можете позвонить мне по этому номеру.» Качнув бедрами, она сунула карточку в задний карман шортов. «Мне понравилось говорить с вами, Питер.» «Да. Окей.» Я пошел по коридору. Когда дошел до конца, то оглянулся. Она стояла в двери, махая рукой.* * *
Коннор звонил по телефону в вестибюле, вахтер угрюмо пялился на него, словно хотел его остановить, но никак не мог придумать способ. «Правильно», говорил Коннор. «Все исходящие звонки с этого телефона между восемью и десятью часами вечера. Правильно.» Секунду он слушал. «Ну, мне все равно, если ваши данные не упорядочены таким образом, просто дайте их мне. Сколько это займет? Завтра? Не будьте смешны. Как вы думаете, зачем они мне? Я жду их через два часа. Я перезвоню. Да. И ты чтобы сдох тоже.» Он повесил трубку. «Надо идти, кохай.» Мы вышли к машине. Я спросил: «Проверяете свои контакты?» «Контакты?» Он озадаченно взглянул. «А, Грэм что-нибудь рассказал вам о моих контактах. У меня нет никаких особых информаторов. Ему просто так кажется.» «Он говорил о деле Аракава.» Коннор вздохнул. «Опять за старое.» Мы шагали к машине. «Хотите знать эту историю? Все очень просто. Убиты два японца. Департамент полиции назначил на дело детективов, которые не говорят по-японски. В конечном счете через неделю дело передают мне.» «И что делаете вы?» «Аракава остановились в отеле Нью-Отани. Я получил записи телефонных звонков, которые они делали в Японию. Позвонил по этим номерам и поговорил кое с кем в Осаке. Потом позвонил в Осаку снова и потолковал с тамошней полицией. Опять по-японски. Они очень удивились, услышав, что мы не знаем всю подноготную.» «Я понял.» «Не до конца», сказал Коннор. «Потому что департамент полиции оказался в сильном замешательстве. Пресса, критикуя департамент, попала в дурацкое положение. Люди присылали цветы. Развернулось настоящее шоу с выражением сочувствия, а они оказались гангстерами. Масса народа была в замешательстве. И поэтому всю вину взвалили на меня. Раскрывая дело, мне следовало пользоваться закулисными методами. В общем, меня выкинули из полиции.» «И поэтому вы уехали в Японию?» «Нет, это другая история.» Мы подошли к машине. Я оглянулся на «Империал Армс» и увидел Джулию Янг, стоящую у окна и глядящую на нас. «Соблазнительная», сказал я. «Японцы зовут таких ширигару онна – светлая задница.» Он открыл дверцу и сел. «Но она на наркотиках. Нельзя верить всему, что она говорит. Но даже так, вырисовывается модель, которая мне не нравится.» Он посмотрел на часы и покачал головой. «Черт. Мы слишком тянем. Нам лучше ехать в „Паломино“, повидать мистера Коула.» Я повернул на юг, к аэропорту. Коннор откинулся на сидении и сложил руки на груди. Он мрачно уставился на свои туфли. «Почему вы говорите о модели, которая не нравится?» Коннор ответил: «Обертки в мусорнице. Поляроид в корзине. Такие следы за собой не оставляют.» «Вы сами говорили, что была спешка.» «Может быть. Но, знаешь, японцы убеждены, что американская полиция некомпетентна. Неряшливость, это знак их презрения.» «Что ж, мы не некомпетентны.» Коннор покачал головой. «По сравнению с японцами, мы именно коновалы. В Японии ловят каждого преступника. Для тяжких преступлений раскрываемость достигает девяносто девяти процентов. Поэтому в Японии каждый преступник с самого начала знает, что его поймают. А здесь уровень раскрываемости что-то вроде семнадцати процентов. Даже не каждый пятый. Поэтому преступник в Штатах знает, что, вероятнее всего, его не поймают – а если и поймают, то он не будет осужден, благодаря всем юридическим заковыркам. И ты сам знаешь, что любое исследование эффективности полиции показывает, что американские детективы либо раскрывают дело в первые шесть часов, либо не раскрывают его вообще.» «И что вы этим хотите сказать?» «Я говорю, что наше преступление совершено с ожиданием, что оно не будет раскрыто. А я хочу раскрыть его, кохай.»* * *
Следующие десять минут Коннор молчал. Он сидел очень тихо, со сложенными руками, уронив голову на грудь. Он дышал глубоко и ровно. Я бы подумал, что он заснул, если б не открытые глаза. Я просто вел машину и вслушивался в его дыхание. Наконец он произнес: «Ишигуро.» «Что с ним?» «Если б мы знали, почему Ишигуро ведет себя так, мы поняли бы это дело.» «Не понимаю.» «Американцу тяжело увидеть его ясно», сказал Коннор. "Потому что в Америке думают, что определенная доля ошибок – это нормально. Ждешь, что самолет опоздает. Что почту не принесут. Что стиральная машина сломается. Все время ждешь, что все пойдет наперекосяк. В Японии все по-другому. В Японии работает все. На японском вокзале, если встанешь на отмеченное место платформы, то когда поезд остановится, двери откроются прямо перед тобой. Поезда приходят точно в срок. Багаж не теряется. На деловые встречи не опаздывают. Крайние сроки выдерживаются. Все происходит по плану. Японцы образованы, подготовлены и мотивированы. Они делают дело. Они не отлынивают." «У-гу…» «А сегодня – очень важный день для компании Накамото. Можешь быть уверен, что они запланировали все до малейших деталей. У них приготовлены вегетарианские шедевры, которые любит Мадонна, и приглашен фотограф, которого она предпочитает. Поверь мне: они подготовились ко всему. У них имеются планы на любой крайний случай. Знаешь, какие они: садятся кружком и обсуждают бесконечные возможности – что, если пожар? Или землетрясение? Сообщение о заложенной бомбе? Отключение электричества? Бесконечное обсуждение самых невероятных событий. Это словно мания, но когда наступает финальная ночь, то оказывается, что они продумали все и все контролируют. Очень плохо оказаться не в форме. Окей?» «Окей.» «Но вот наш друг Ишигуро, официальный представитель Накамото, стоит перед мертвой девушкой и он явно не в форме. Он ешики-но, устраивает конфронтацию в западном стиле, однако ему не по себе – я уверен, ты заметил пот на его верхней губе. И рука у него влажная – он вытирает ее о брюки. Он рикуцупон, слишком спорит. И слишком много говорит. Короче говоря, он ведет себя так, словно действительно не знает, что делать, словно он даже не знает, кто эта девушка – а он конечно знает, потому что знает всех приглашенных на прием – и делает вид, что не знает, кто убил ее. Что почти наверняка знает тоже.» Машина подпрыгнула на выбоине и затряслась. «Постойте-ка, по вашему Ишигуро знает, кто убил девушку?» «Я в этом уверен. И знает не только он. К настоящему моменту по меньшей мере три человека должны знать, кто ее убил. Ты говорил, что работал в отделе связи с прессой?» «Да, в прошлом году.» «У тебя сохранились контакты в теленовостях?» «Немного сохранились», сказал я. «Но наверняка слегка заржавели. А зачем?» «Я хочу взглянуть на ленты, снятые на приеме.» «Просто взглянуть? Не как на доказательства для суда?» «Просто взглянуть.» «Это не должно быть проблемой», сказал я. И подумал, что могу позвонить Дженнифер Льюис из KNBC или Бобу Артуру из KCBS. Наверное, лучше Бобу. Коннор сказал: «Это должен быть кто-то, к кому ты можешь обратиться лично. Иначе станции не захотят нам помогать. Ты обратил внимание, что на месте преступления команд TV не было? На большинстве мест преступления надо пробивать себе путь мимо камер, чтобы только дойти до желтой ленты. А сегодня – ни TV-команд, ни репортеров. Ничего.» Я пожал плечами. «Мы были на наземных линиях. Пресса не смогла подслушать радиопередачи.» «Пресса уже находилась там», сказал Коннор, «они освещали прием с Томом Крузом и Мадонной. А тут этажом выше убита девушка. Так где же TV-команды?» Я сказал: «Капитан, на это я не куплюсь.» Одна их вещей, что я понял в качестве пресс-секретаря, это то, что не существует никаких заговоров. Пресса слишком разнообразна и в определенном смысле чересчур дезорганизована. В действительности, в тех редких случаях, когда мы нуждаемся в цензуре – вроде случая похищения с требованием выкупа, когда еще идут переговоры – мы тратим чертову прорву усилий, чтобы добиться их сотрудничества. «Газеты – рано закрываются. TV-командам надо делать одиннадцатичасовые новости. Наверное все уехали редактировать свои истории.» «Не согласен. Мне кажется, японцы выразили тревогу по поводу кичийо, образа их компании, и пресса согласилась не освещать событие. Поверь мне, кохай, было приложено мощное давление.» «Я в это не верю.» «Даю слово», сказал Коннор. «Давление включено.» Именно в этот момент в машине зазвонил телефон.* * *
«Черт побери тебя, Питер», произнес знакомый грубый голос. «Что, мать твою, происходит с этим расследованием убийства?» Это был шеф. Похоже, он был пьян. «Что вы имеете в виду, шеф?» Коннор взглянул на меня и я нажал кнопку наушника, чтобы он мог слышать. Шеф сказал: «Вы, ребята, раздражаете японцев. Мы, что, хотим получить еще кучу обвинений в расистских высказываниях?» «Нет, сэр», сказал я. «Абсолютно нет. Я не знаю, что вы слышали…» «Я слышал, что трахнутый дурак Грэм, как обычно, всех оскорблял», сказал шеф. «Ну, я бы не называл это оскорблениями, шеф…» «Слушай, Питер. Не темни мне. Я уже выпорол Фреда Хофмана за то, что он вначале послал Грэма. Я хочу, чтобы это расист отвял от дела. Начиная с этого момента нам надо согласовываться с японцами. Таков мир. Ты слышишь меня, Питер?» «Да, сэр.» «Теперь о Джоне Конноре. Ты притащил его с собой, это правда?» «Да, сэр.» «Почему ты его в это вовлек?» Я подумал: почему я вовлек его? Должно быть, Фред Хофман решил сказать, что Коннор – это моя идея, а не его. «Извините», сказал я, «но…» «Понимаю», перебил шеф. «Ты, наверное, подумал, что не сможешь справиться с делом сам. Захотел помощи. Но, боюсь, ты получишь больше хлопот, чем помощи. Потому что японцы не любят Коннора. И я хочу тебе еще кое-что сказать. Держись подальше от Коннора. В пятьдесят девятом мы вместе вступили в академию. Он всегда был одиночкой и нарушителем. Знаешь, любой, кого тянет жить за границей, хочет этого потому, что не годится для жизни дома. Я хочу, чтобы он больше не вмешивался в расследование.» «Шеф…» «Вот так я на это смотрю, Питер. Ты получил на руки убийство, ты его прокрути и закругли. И сделай это быстро и чисто. Я слежу за тобой и только за тобой. Ты меня слышишь?» «Да, сэр.» «Связь хорошая?» «Да, сэр», ответил я. «Закругли это, Питер», сказал шеф. «Я не хочу, чтобы мне снова звонили.» «Да, сэр.» «Закончи самое позднее завтра. Это все.» И он отключился. Я положил трубку. «Да», сказал Коннор. «Я бы сказал, что давление приложено.»* * *
Я ехал на юг по фривею 405 в сторону аэропорта. Здесь было туманнее. Коннор смотрел в окно. «В японской организации тебе никогда так не позвонят. Шеф просто вывесил тебя на просушку. Он не несет ответственности – все это твоя проблема. И он обвиняет тебя в том, что к тебе не имеет отношения, вроде Коннора.» Коннор покачал головой. «Японцы так не делают. У японцев есть пословица: ищи проблему, а не виновника. В американской организации все крутится вокруг того, кто просрался. Чья голова должна покатиться. В японской конторе все крутится вокруг того, в чем просрались и как это исправить. Никого не обвиняют. Их способ лучше.» Коннор замолчал, глядя в окно. Мы проехали Слаусон, над нами в тумане прошла кривая темная арка фривея Марина. Я сказал: «Шеф под мухой, вот и все.» «Да. И, как обычно, плохо информирован. На даже так, звучит, словно нам лучше раскрыть это дело прежде, чем он завтра встанет с постели.» «А мы сможем?» «Да. Если Ишигуро предоставит ленты.» Телефон снова зазвонил. Я ответил. Это был Ишигуро. Я передал трубку Коннору.* * *
Голос Ишигуро в трубке до меня доносился слабо. Он говорил быстро, напряженным голосом. «А, моши-моши, Коннор-сан, десука? Кейби-но хейяни денва шитан десуга-не. Даремо денаин десуйо.» Коннор закрыл ладонью трубку и перевел: «Он позвонил охраннику, но там никого нет.» «Сореде, гуокейбишицу-ни ренраку шите, хито-во окутте мораимашите, исшо-ни тену-о какунин шите кимашита.» «Потом он позвонил в главный офис безопасности и попросил их спуститься вместе с ним и проверить ленты.» «Тепу-ва субете рекода-но нака-ни аримасу. Накунаттемо торикаераретемо имасен. Субете дайобу десу.» «Все ленты находятся в рекордерах. Никакие не пропали и не переключались.» Коннор нахмурился и ответил: «Ия, тепу-ва сурикаерарете иру хадзу нанда. Тепу-о сагасе!» «Дакара, даиебу нандесу, Коннор-сан. Доширо-то иун десука?» «Он настаивает, что все в порядке.» Коннор сказал: «Тепу-о сагасе!» Мне он перевел: «Я сказал ему, что хочу получить эти чертовы ленты.» «Данебуда-то иттерудешоу. Дошите соннаини тепу-ни кодаварун десука?» «Оре нива вакатте ирунда. Тепу-ва накунатте иру. Я знаю больше, чем вам кажется, господин Ишигуро. Монгидо иу, тепу-о сагасунда!» Коннор бросил телефонную трубку и откинулся на сидение, гневно фыркнув: «Ублюдки. Они заняли позицию, что никаких пропавших лент нет.» «Что это значит?», спросил я. «Они решили играть жестко.» Коннор уставился в окно на уличное движение и постукивал ногтем по зубам. «Они никогда не поступили бы так, если бы не чувствовали, что у них сильная позиция. Неуязвимая позиция. Что означает…» Коннор уплыл в собственные мысли. Я видел, как отражение его лица вспыхивало в стекле под проносящимися уличными фонарями. Наконец, он сказал: «Нет, нет, нет», словно отвечал кому-то. «Что нет?» «Это не может быть Грэм.» Он покачал головой. «Грэм – это слишком рискованно, слишком много призраков прошлого. И не я, в любом случае. Я – это старая песня. Значит, это должен быть ты, Питер.» Я спросил: «О чем вы толкуете?» «Произошло что-то такое», сказал Коннор, «что заставило Ишигуро думать, что он обладает преимуществом. И я догадываюсь, что это что-то связано с тобой.» «Со мной?» «Ага. Почти наверняка, это что-то личное. У тебя были проблемы в прошлом?» «Вроде чего?» «Любые неприятности: аресты, внутренние расследования, обвинения в сомнительном поведении, вроде пьянства, гомосексуализма или увивания за женщинами? Любые программы лечения от наркотиков, проблемы с партнерами, проблемы с начальством. Что-нибудь личное или профессиональное. Все, что угодно.» Я пожал плечами: «Ха, ничего не припоминаю.» Коннор просто ждал, глядя на меня. Наконец, он произнес: «Они думают, что у них что-то есть, Питер.» «Я в разводе. Отец-одиночка. У меня дочь Микела. Ей два года.» «Да…» «Я веду тихую жизнь. Воспитываю ребенка. Я за нее отвечаю.» «А ваша жена?» «Бывшая жена сейчас работает адвокатом в офисе прокурора округа.» «Когда вы развелись?» «Два года назад.» «До рождения ребенка?» «Сразу после.» «Почему вы развелись?» «Боже мой, почему все разводятся?» Коннор молчал. «Мы были женаты всего год. Когда встретились, она была еще зеленой. Двадцать четыре. У нее были всякие фантазии обо всем. Мы познакомились в суде. Она думала, что я грубый, жесткий детектив, каждый день глядящий в лицо опасности. Ей нравилось, что у меня есть пистолет. И все такое. И поэтому у нас началась любовь. Потом, когда она забеременела, то не захотела делать аборт. Вместо этого она захотела замуж. Такая у нее была романтическая идея. По-настоящему она ее не продумала. Но беременность протекала тяжело, а аборт делать уже было слишком поздно, и очень скоро она пришла к выводу, что со мной ей жить не нравится, потому что квартира моя слишком маленькая, и потому что я не зарабатываю достаточно денег, и потому, что я живу в Калверт-сити вместо Брентвуда. И к тому времени, когда родился ребенок, стало ясно, что она полностью лишилась иллюзий. Она сказала, что совершила ошибку. Ей хотелось продолжить свою карьеру. Она не хотела быть замужем за копом. Она не хотела воспитывать ребенка. Она сказала, что извиняется, однако все было ошибкой. И ушла.» Коннор слушал, закрыв глаза. «Дальше…» «Я не вижу, для чего все это годится. Она ушла два года назад. А после этого я больше не мог, да и не хотел, работать детективом, потому что надо было воспитывать ребенка, поэтому я сдал экзамены, перешел в специальную службу и работал в офисе прессы. Там проблем не было. Все шло прекрасно. Потом в прошлом годку подвернулась работенка связного с азиатами и ее лучше оплачивали. Лишние пара сотен в месяц. Поэтому я обратился за ней.» «Угу.» «Я хочу сказать, что мне действительно нужны деньги. У меня теперь дополнительные расходы, например на детсад для Микелы. Знаете, сколько стоит детсад для двухлеток? И у меня домоправительница на полной ставке, а Лорен больше чем в половине случаев не платит денег на поддержку ребенка. Говорит, что не может прожить на свою зарплату, но только что купила новый БМВ, так что я не знаю. Я хочу сказать, что же мне делать, тащить ее в суд? Она ведь работает на трахнутого прокурора округа.» Коннор молчал. Наверху я видел, как над фривеем заходят на посадку самолеты. Мы подъезжали к аэропорту. «В любом случае», сказал я, «я был рад, когда подвернулась работа офицером связи. Лучше расписание и больше денег. И вот так я очутился здесь. В этой машине рядом с вами. Вот и все.» «Кохай», тихо сказал он. «Мы в деле вместе. Просто скажи мне – в чем проблема?» «Нет никакой проблемы.» «Кохай.» «Нет.» «Кохай…» «Эй, Джон», сказал я, «позвольте сказать вам кое-что. Когда подаешь заявление в специальную службу, пять разных комитетов проходятся по твоим документам. Чтобы получить работу связного, надо бытьчистым. Комитеты меня проверили. И не нашли ничего существенного.» Коннор кивнул: «Но все-таки что-то нашли.» «Боже», сказал я, «я проработал детективом пять лет. Невозможно проработать так долго без нескольких жалоб. Вы сами знаете.» «А какие жалобы были на тебя?» Я покачал головой. «Ничего. Чепуха. На первом году я арестовал одного, он обвинил меня в чрезмерном применении силы. После расследования обвинение отпало. Я арестовал женщину за вооруженный грабеж, она заявила, что я подсунул ей травку. Обвинение снято: это оказались ее наркотики. Подозреваемый в убийстве заявил, что я бил и пинал его во время допроса. Но все время присутствовали другие офицеры. Пьяная женщина после домашней драки заявила позднее, что я приставал к ее ребенку. Она сняла обвинение. Главарь банды подростков, арестованный за убийство, сказал , что я делал ему гомосексуальные предложения. Обвинение снято. Это все.»* * *
Если вы – коп, то знаете, что подобные обвинения – словно шум на заднем план, как от уличного движения. С этим ничего нельзя поделать. Вы находитесь в окружении противника, все время обвиняя людей в преступлениях. В ответ они обвиняют вас. Именно так все и работает. Департамент не уделяет ни малейшего внимания, пока не выявляется повторяемость. Если у парня за пару лет накапливается три-четыре обвинения в чрезмерном применении силы, только тогда начинается расследование. Но в других случаях, как всегда выражается помощник шефа Джим Олсон, быть копом – это работа для толстокожих. Коннор долго ничего не говорил. Он хмурился и раздумывал. Наконец, он спросил: «Как с разводом? Были проблемы?» «Ничего необычного.» «Ты с бывшей женой разговариваешь?» «Да. Мы окей. Не великолепно. Но окей.» Он все хмурился. Все высматривал что-нибудь. «И ты покинул подразделение детективов два года назад?» «Да.» «Почему?» «Я уже сказал вам.» «Ты сказал, что не хотел работать в смену.» «Ну да, так почти и было.» «Ну, и что же еще?» Я пожал плечами. «После развода я просто не хотел больше работать в отделе убийств. Я чувствовал себя, словно… не знаю… Разочарованным. У меня был маленький ребенок, а жена ушла. Она продолжила свою жизнь, встречаясь с каким-то многообещающим прокурором. Мне оставалось растить ребенка. Я попросту заскучал. Я не хотел больше быть детективом.» «Ты искал в это время совета? Обращался к врачу?» «Нет.» «Неприятности с наркотиками, алкоголем?» «Нет.» «Другие женщины?» «Было.» «Во время брака?» Я поколебался. «Фарли? Из офиса мэра?» «Нет. Это было позже.» «Но кто-то же был во время брака?» «Да. Но сейчас она живет в Фениксе. Перевели ее мужа.» «Она работала в департаменте?» Я пожал плечами. Коннор откинулся на сидении. «Окей, кохай», сказал он. «Если это все, то с тобой прекрасно.» Он взглянул на меня. «Это все.» «Но мне стоит тебя предупредить», сказал он. «Я прежде проходил через такое с японцами. Когда японцы играют жестко, они могут вытворять очень неприятные вещи. По-настоящему неприятные.» «Вы пытаетесь запугать меня?» «Нет. Просто говорю, как может обернуться.» «Чихал я на японцев», сказал я. «Мне нечего скрывать.» «Прекрасно. Теперь, мне кажется, тебе лучше позвонить своим друзьям из прессы и сказать, что мы подъедем после нашей следующей остановки.»* * *
Боинг 747 проревел низко над головой, мигая в тумане посадочными огнями. Он исчез за переливающейся неоновой вывеской: «Девочки! Девочки! Совсем голые! Девочки!» Когда мы вошли, было одиннадцать тридцать. Назвать клуб «Паломино» стриптизом значило ему льстить. Это было перестроенное здание для боулинга с кактусами и лошадьми, нарисованными на стенах, и внутри оно оказалось меньше, чем виделось снаружи. Женщина в серебряном бикини, которой было явно под сорок, вяло двигалась в оранжевом свете. Казалось, что ей так же скучно, как и посетителям, горбившимся за крошечными розовыми столами. Официантки в юбочках без верха перемещались в накуренном воздухе. Магнитофон сильно шипел. Парень сразу за дверью сказал: «Двенадцать баксов. Минимум две выпивки.» Коннор вытащил значок. Тип ответил: «Окей, проходите.» Коннор огляделся и сказал: «Не знал, что сюда ходят японцы.» Я увидел трех бизнесменов в голубых костюмах, сидящих за угловым столиком. «Почти никогда не ходят», ответил хлыщ. «Им нравится „Стар Стрип“ в даунтауне. Больше блеску, больше сисек. Если спросите меня, эти парни, кажется, отбились от своей туристской группы.» Коннор кивнул: «Я ищу Теда Коула.» «В баре. Парень в очках.» Тед Коул сидел в баре. Форму службы безопасности Накамото закрывал плащ. Когда мы подошли и уселись рядом, он тускло поглядел на нас. Подошел бармен. Коннор сказал: «Два Буда.» «Буда нет. Асахи окей?» «Окей.» Коннор вынул значок. Коул покачал головой и отвернулся. Он изучающе разглядывал стриптизерку. «Я ничего не знаю.» Коннор спросил: «О чем?» «Ни о чем. Я просто обдумываю собственные дела. Я не на службе.» Он был слегка пьян. Коннор спросил: «Когда вы ушли со службы?» «Раньше обычного.» «Почему так?» «Желудок. Заполучил язву, иногда прихватывает. Поэтому ушел раньше.» «Во сколько?» «Самое позднее в восемь пятнадцать.» «Вы отмечаете время?» «Нет. Мы так не делаем. У нас нет устройства.» «А кто подменил вас?» «Меня отпустили.» «Кто?» «Начальник.» «Кто он?» «Я его не знаю. Японец. Раньше его никогда не видел.» «Он ваш начальник и вы никогда не видели его раньше?» «Новый парень. Японец. Я его не знаю. А что вы, собственно, от меня хотите?» «Просто задаем вопросы», ответил Коннор. «Мне нечего скрывать», сказал Коул. Один из японцев, сидящих за столом, подошел к бару. Он встал рядом с нами и спросил бармена: «У вас какие сигареты?» «Мальборо», ответил бармен. «Что еще?» «Наверное, Кулс. Надо посмотреть. Но Мальборо мы точно получили. Хотите Мальборо?» Тед Коул уставился на японца. Японец у бара притворялся, что не обращает на нас внимания. «Кент?», спросил японец. «У вас есть слабый Кент?» «Нет, Кента нет.» «Окей, тогда Мальборо», сказал японец. «Мальборо окей.» Он повернулся к нам и улыбнулся. «Это ведь страна Мальборо, верно?» «Это верно», отозвался Коннор. Коул взял свое пиво и отхлебнул. Мы все молчали. Японец постукивал по стойку в такт музыке. «Хорошее место», сказал он. «Чувствуется атмосфера.» Я подивился, о чем это он толкует. Место было просто помойкой. Японец влез на табурет возле нас. Коул изучал свою бутылку пива, как будто никогда не видел ее раньше. Он крутил ее в руках, оставляя на стойке влажные кружки. Бармен принес сигареты и японец уронил на стойку банкноту в пять долларов. «Сдачи не надо.» Он открыл пачку и вытащил сигарету. И снова улыбнулся нам. Коннор достал зажигалку и дал японцу прикурить. Когда человек затянулся, Коннор сказал: «Доко кайша иттенно?» Человек заморгал: «Извините?» «Ваканне-но?», спросил Коннор. «Доко кайша иттенно?» Человек улыбнулся и сполз с табурета. «Соро-соро иканакутева. Шицурен шимасу.» Он слабо помахал рукой и отправился к друзьям через зал. «Дева мата», сказал Коннор. Он пересел на табурет, где прежде сидел японец. Коул спросил: «О чем это вы?» «Я просто спросил, на какую компанию он работает», ответил Коннор. «Но он не захотел отвечать. Я предположил, что он хочет вернуться к друзьям.» Коннор поводил рукой под стойкой, нащупывая что-то. «Похоже, чисто.» Потом он повернулся к Коулу и сказал: «Значит так, мистер Коул. Вы сказали, что вас заменил начальник. Когда это произошло?» «В восемь пятнадцать.» «И вы его не знаете?» «Нет.» «А до этого времени, пока вы были на службе, шла запись с видеокамер?» «Конечно. Запись с камер идет всегда.» «И начальник заменил ленты?» «Заменил? Не думаю. Насколько мне известно, ленты еще там.» Он смотрел на нас озадаченно. «Вы, приятели, интересуетесь лентами?» «Да», сказал Коннор. «Потому что я не слишком обращаю внимания на ленты. Меня интересуют камеры.» «Как так?» «Здание готовили к приему и было много спешки. Наверное, вы хотите знать, зачем перетащили так много камер с других частей здания на этот этаж?» Я спросил: «Как так?» «Вчера утром этих камер на сорок шестом этаже еще не было», сказал Коул. «Они стояли по всему зданию. Днем их кто-то перенес. Знаете, их легко переносить, потому что они не подсоединены к проводам.» «Камеры без проводов?» «Да. Внутри здания сплошь сотовая передача. Так задумано. Вот почему у них нет аудио: по сотовой связи они не могут передавать всю полосу. Посылают только картинку. Но зато могут перемещать камеры для своих целей. Смотреть на то, что хотят видеть. Вы этого не знали?» «Нет», сказал я. «Удивляюсь, что вам никто не сказал. Этим они больше всего в своем здании гордятся.» Коул допил пиво. «У меня только один вопрос: зачем кому-то надо было взять пять камер и установить их этажом выше приема? Никаких причин со стороны безопасности. Можно было закрыть доступ в лифты выше определенного этажа. И для безопасности лучше, если камеры стоят этажами ниже приема. Не выше.» «Но лифты не были закрыты?» «Нет. Я сам думаю, тут что-то необычное.» Он посмотрел на японцев через зал. «Мне уже надо идти», сказал он. «Что ж», ответил Коннор. «Вы были нам весьма полезны, мистер Коул. Мы могли бы еще раз поговорить с вами?..» «Я запишу вам свой телефон», сказал Коул, царапая ручкой по салфетке. «И свой адрес…» «Да, верно. Но, вообще-то, меня несколько дней не будет в городе. Мать заболела и просит повезти ее в Мексику на несколько дней. Вернусь, наверное, в конце недели.» «Надолго планируете?» «Примерно на неделю. У меня подошел отпуск, похоже, самое время его взять.» «Конечно», сказал Коннор. «Понимаю, как это нужно. Еще раз спасибо за помощь.» Он пожал руку Коулу и легко похлопал его по плечу. «А вы берегите свое здоровье.» «О, конечно.» «Не пейте больше и спокойно поезжайте домой.» Он выдержал паузу. «Или, может быть, вы решите сегодня ночью поехать куда-то еще.» Коул кивнул. «Думаю, вы правы. Неплохая мысль.» «Я точно знаю, что прав.» Коул пожал мою руку. Коннор направился к выходу. Коул сказал: «Думаю, ребята, зря вы трепыхаетесь.» «Из-за лент?» «Из-за японцев. Что вы можете сделать? Всю дорогу они на шаг впереди нас. И у них в кармане большие люди. Теперь мы их не побьем. Вам двоим их никогда не побить. Для вас они просто слишком хороши.» Снаружи под потрескивающей неоновой вывеской Коннор сказал: «Поехали, время идет.» Мы сели в машину. Он передал мне салфетку. На ней было написано печатными буквами: ОНИ УКРАЛИ ЛЕНТЫ «Поехали», сказал Коннор. Я завел машину.* * *
Одиннадцатичасовые новости закончились и редакция была почти пуста. Коннор и я прошли через холл в звуковую комнату, где еще горела надпись «Идет передача». На экране без звука заново прокручивали вечерние новости. Телеведущий тыкал в монитор: «Я не дурак, Бобби! Я слежу за такими вещами. Последние три вечера она делала и вводную и закругление.» Он уселся в кресло и скрестил на груди руки. «Я хочу слышать, что ты имеешь сказать, Бобби.» Мой друг Боб Артур, тяжеловесный уставший продюсер одиннадцатичасовых новостей, потягивал неразбавленный скотч из громадного – с его же кулак – стакана. Он сказал: «Джим, ну просто так получается.» «Так получается на моей заднице», сказал телеведущий. Телеведущая была ярко-рыжая женщина с валящей наповал фигурой. Она медленно копалась в своих заметках, стараясь задержаться и подслушать объяснение между Бобом и ее соперником. «Слушай», сказал ведущий. «это же оговорено в моем контракте. Половина вводных и половина закруглений. Все есть в контракте.» «Но, Джим», сказал продюсер. «Сегодня же были парижские моды и прием у Накамото. Материал человеческих интересов.» «А должен был быть серийный убийца.» Боб вздохнул. «Его обвинение отложено. И, кроме того, публика устала от серийных убийц.» Телеведущий смотрел скептически. "Публика устала от серийных убийц? Откуда ты это взял?" «Можешь сам прочесть в группе анализа, Джим. Серийных убийц передержали. Нашу аудиторию тревожит экономика. Они больше не хотят никаких серийных убийц.» «Нашу аудиторию тревожит экономика и поэтому мы ведем Накамото и парижские моды!» «Так и есть, Джим», сказал Боб Артур. «Звездные приемы собирают в тяжелые времена. Именно это хотят видеть люди: моду и фантазию.» Ведущий смотрел сердито: «Я журналист, я сижу здесь, чтобы делать крутые новости, а не моду.» «Верно, Джим», сказал продюсер. «Именно поэтому вечерние новости делала Лиз. Мы хотим сохранить твой имидж для крутых новостей.» «Когда Тедди Рузвельт выводил страну из Великой депрессии, он делал это не модой и не фантазией.» «Франклин Рузвельт.» «Все равно. Ты понял, что я сказал. Если народ тревожится, надо делать экономику. Давай делать баланс платежей или что-то там еще.» «Правильно, Джим. Но у нас одиннадцатичасовые новости на местном рынке и люди не хотят слышать…» «Именно это погано в Америке», объявил ведущий, пронзая воздух пальцем. «Люди не желают слушать реальные новости!» «Верно, Джим. Ты абсолютно прав.» Он положил руку на плечо ведущего. «Пойди, отдохни, окей? Мы поговорим завтра.» Казалось, это был некий сигнал, потому что телеведущая закончила со своими бумагами и уплыла. «Я журналист», сказал телеведущий. «Я просто хочу делать работу, для которой подготовлен.» «Правильно, Джим. Остальное завтра. Спокойной ночи.»* * *
«Глупый болван», сказал Боб Артур, ведя нас по коридору. «Тедди Рузвельт, боже мой! Они не журналисты. Они актеры. И считают количество строчек, как все актеры.» Он вздохнул и сделал еще глоток скотча. «Теперь, парни, скажите еще раз, что вы хотите здесь посмотреть?» «Ленты с открытия Накамото.» «Вы имеете в виду эфирные ленты. То, что мы показали вечером?» «Нет, мы хотим посмотреть сырые съемки с камер.» «Полевые ленты. Ха. Надеюсь, они еще остались. Их могли свалить.» «Свалить?» «Свалить, стереть. Мы здесь пишем по сорок кассет в день. Большинство сразу стираем. Полевые ленты храним с неделю, но надо же сокращать расходы, понимаете?» По одной стороне редакции стояли полки с картриджами Бетамака в стопках. Боб пробежал пальцем по коробкам. «Накамото… Накамото… Нет, я их не вижу.» Мимо прошла женщина. «Синди, Рик еще здесь?» «Нет, ушел домой. Тебе что-нибудь надо?» «Полевые ленты Накамото. Их нет на полке.» «Посмотри в комнате Дока. Он их кроил.» «Окей.» Боб повел нас через редакцию к закуткам на дальней стороне. Он открыл дверь и мы вошли в небольшую, захламленную комнату с двумя мониторами, несколькими стойками для лент и редакторской консолью. Ленты в коробках валялись на полу. Боб поковырялся в них. "Окей, ребята, вам везет. Оригиналы с камер. Целая куча. Я вызову Дженни, чтобы она их вам прокрутила. Она – наш лучший высматриватель. Она знает всех." Он высунул голову в дверь. «Дженни! Дженни!!»* * *
«Окей, посмотрим», сказала Дженни Гонсалес через несколько минут. Это была могучая дама лет за сорок в бифокальных очках. Она пробежала глазами записи редактора и нахмурилась: «Сколько ни говорю, все делает неправильно… Наконец-то, вот оно. Четыре ленты. Две – на прибытие лимузинов. Две сняты внутри на приеме. Что вы хотите посмотреть?» Коннор сказал: «Начнем с прибытий.» Он посмотрел на часы: «А можно крутить быстрее? Мы торопимся.» «Быстро, так быстро. Я привыкла. Будем смотреть на высокой скорости.» Она нажала кнопку. На высокой скорости мы видели, как подлетают лимузины, толчком открываются двери, люди выскакивают и, дергаясь, уходят. «Ищите кого-нибудь специально? Потому что я видела, как во время редактирования кто-то отмечал метраж для знаменитостей.» «Мы ищем не знаменитостей», сказал я. «Очень плохо. Наверное, мы только их и снимали.» Мы смотрели на экран. Дженни сказала: «Это сенатор Кеннеди. Немного похудел, правда? Хлопс, ушел. И сенатор Мортон. Выглядит весьма в форме. Не удивительно. Этот его отвратительный помощник. У меня даже зубы застучали от злости. Сенатор Роу, как обычно без жены. Это Том Хэнкс. Парня-японца я не знаю.» Коннор сказал: «Хироши Масукава, вице-президент компании Мицуи.» «Поехали дальше. Сенатор Чалмерс, искусственные волосы смотрятся хорошо. Конгрессмен Левин. Конгрессмен Дэниелс. На сей раз трезвый. Знаете, я удивилась, что Накамото заполучила на прием так много людей из Вашингтона.» «Почему вы удивились?» «Ну, если вдуматься, это просто открытие нового здания. Обычное шоу обычной корпорации. И на Западном побережье. И Накамото в данный момент находится в весьма противоречивом положении. Барбра Стрейзанд. Типа, что с ней, я не знаю.» «Накамото в противоречивом? Почему?» «Из-за продажи МайкроКона.» Я спросил: «Что такое МайкроКон?» «МайкроКон это американская компания, которая делает компьютерное оборудование. Ее пытается купить японская компания по имени Акаи Керамикс. В конгрессе есть оппозиция продаже из-за опасения, что Америка технологически проигрывает Японии.» Я спросил: «А какое отношение это имеет к Накамото?» «Накамото – дочерняя компания Акаи.» Первая лента кончилась и выскочила. «Здесь вам ничего не нужно?» «Нет. Продолжим.» «Хорошо.» Она вставила вторую ленту. «В общем, я удивляюсь, как много сенаторов и конгрессменов считают, что допустимо показаться здесь. Окей, поехали. Еще прибытия. Роджер Хиллерман, заместитель госсекретаря по тихоокеанским вопросам. С ним его помощник. Кеничи Айкоу, генеральный консул Японии здесь, в ЛА. Ричард Мейер, архитектор. Работал для Гетти. Эту не знаю. Какой-то японец…» Коннор сказал: «Хисаши Кояма, вице-президент Хонда ЮС.» «А-а, ага», сказала Дженни. «Он здесь уже около трех лет. Наверное, скоро домой. Это Эдна Моррис, она возглавляет делегацию США на переговорах ГАТТ. Не могу поверить, что она появилась здесь, это же очевидный конфликт интересов. Но вот она, вся улыбается и чувствует себя очень раскованно. Чак Норрис. Эдди Сакамура. Некий местный плейбой. Не знаю девушку, что с ним. Том Круз со своей женой-австралийкой. И, конечно, Мадонна.» На убыстренной ленте фотовспышки засверкали почти непрерывно, когда Мадонна вышла из своего лимузина и стала прихорашиваться. «Вам Замедлить? Этим интересуетесь?» Коннор сказал: «Не сегодня.» «Ну, у нас ее, наверное, целая прорва», сказала Дженни. Она нажала кнопку быстрой перемотки вперед и картинка покрылась серыми полосами. Когда она отжала кнопку, Мадонна танцевала к лифту, опираясь на руку парня-испанца с усами. Картинка помутнела, когда камера вновь метнулась на улицу, потом снова стабилизировалась. «Это Дэниел Окимото, эксперт по японской индустриальной политике. Это Арнольд с Марией. А позади них Стив Мартин и Арата Исодзаки, архитектор, который построил музей…» Коннор перебил: «Остановите.» Она нажала кнопку консоли и картинка замерла. Дженни, казалась, удивилась. «Вас интересует Исодзаки?» «Нет. Назад, пожалуйста.» Лента пошла назад, кадры мелькали и сливались, камера снова поехала к Стиву Мартину и назад к прибытию лимузина. На мгновение камера прошла мимо группы людей, которые уже вышли из своих лимузинов и шагали по ковровой дорожке. Коннор сказал: «Здесь.» Картинка замерла. Чуть смазано я видел высокую блондинку в черном платье для коктейлей, шагающую рядом с красивым мужчиной в темном костюме. «Ха!», сказала Дженни. «Вас интересует он или она?» «Она.» «Дайте подумать», сказала Дженни, нахмурившись. «Я вижу ее на приемах с вашингтонскими типами уже почти девять месяцев. Она – Келли Эмберг этого года. Род атлетической модели. Но искушенной, вроде Татьяны. Ее имя… Остин. Синди Остин, Кэрри Остин… Черил Остин, вот как.» Я спросил: «Знаете о ней что-нибудь еще?» Дженни покачала головой. «Знаете, имя вспомнить – и то хорошо. Такие девушки меняются все время. Каждые шесть месяцев видишь новую, проходит год – и их нет. Бог знает, куда они деваются. Кто их проследит?» «А мужчина с ней?» «Ричард Левитт, пластический хирург. Работал с кучей больших звезд.» «Здесь он что делает?» Она пожала плечами. «Он просто рядом. Спутник звездам в беде. Есть масса таких типов. Если его пациентки разводятся или что-то такое, он эскортирует женщину. Когда он не выводит в свет клиентов, то сопровождает модели, вроде нее. Конечно, вместе они смотрятся хорошо.» На мониторе Черил и ее эскорт шли в нашу сторону дерганным ритмом: один кадр каждые полсекунды. Медленным шагом. Я обратил внимание, что они ни разу не взглянули друг на друга. Она казалась напряженной, что-то ожидающей. Дженни Гонсалес сказала: «Так, пластический хирург и модель. Можно спросить, отчего такая большая заваруха вокруг этих двух? Потому что на таких приемах они просто по одолжению, знаете ли.» Коннор сказал: «Ее там убили.» «О, так это она. Интересно.» Я спросил: «Вы слышали об убийстве?» «О, конечно.» «Это было в новостях?» «Нет, для одиннадцатичасовых не делали», сказала Дженни. «И, вероятно, утром тоже не будет. Я сама не видела. Но, в общем, это не история.» «Почему так?», спросил я, взглянув на Коннора. «Ну, тут нет изюминки.» «Не понимаю.» «Накамото говорят, это новость только потому, что случилась на их открытии. Они заняли позицию, что любой репортаж о происшествии ляжет на них пятном. И в каком-то смысле они правы. То есть, если бы эту девушку убили на фривее, это не стало бы событием для новостей. Если бы ее убили при обычном ограблении магазина, это тоже не стало бы новостью. Каждую ночь у нас два-три таких случая. Поэтому то, что ее убили на приеме… какая разница? Это все еще не новость. Она молодая и красивая, но в ней нет ничего специального. Она не попадает ни в какой ряд.» Коннор посмотрел на часы. «Мы можем посмотреть другие ленты?» «Съемки с приема? Конечно. Вы высматриваете эту девушку?» «Правильно.» «Окей, поехали.» Дженни вставила третью ленту. Мы смотрели сцены приема на сорок пятом этаже: джаз-банд, люди, танцующие под развешанными украшениями. Мы напряглись, чтобы уловить девушку в толпе. Дженни сказала: «В Японии нам не надо было бы делать это самим. У японцев теперь имеется изощренное видео-распознающее матобеспечение. У них есть программа, где вы задаете какой-нибудь образ, скажем, лицо, и она автоматически просматривает за вас ленту и находит каждое появление этого лица. Находит в толпе и везде, где бы оно ни появилось. Есть возможность задать трехмерный объект под определенным ракурсом, а потом распознать тот же объект под другими углами зрения. Считается очень хитрой, но работает медленно.» «А у вас почему ее нет?» «О, они ее нам не продают. В нашей стране наиболее продвинутое японское видео-оборудование недоступно. Они держат нас на три-четыре года позади. Потому что это их технология и они могут делать с ней, что хотят. Конечно, в подобных случаях программа была бы полезной.» По экрану в бешеном темпе неслись картинки приема. Вдруг она остановила картинку. «Вот. Слева на заднем плане. Ваша Остин говорит с Эдди Сакамура. Конечно, он ее знает. Сакамура знает всех моделей. Включить нормальную скорость?» «Да, пожалуйста», сказал Коннор, не отрываясь от экрана. Камера делала медленную панораму зала. Большую часть эпизода Черил Остин оставалась на виду. Смеясь с Эдди Сакамура, запрокидывая голову и положив руку на его предплечье, счастливая быть с ним рядом. Эдди строил ей гримасы. Казалось, ему нравилось ее смешить. Однако, время от времени ее глаза стреляли по залу. Словно она ждала того, что должно случиться. Или того, кто должен появиться. В какую-то секунду Сакамура понял, что не полностью владеет ее вниманием. Он схватил ее за руку и грубо дернул к себе. Она повернулась. Он близко наклонился к ней и прошипел что-то гневное. Потом совсем близко к камере выступил на первый план какой-то лысый. Свет ярко освещал его, смазывая черты лица, а голова заслонила нам Эдди и девушку. Потом камера повернула левее и мы их потеряли. «Черт.» «Сначала?» Дженни отмотала назад и мы просмотрели еще раз. Я сказал: «Эдди с ней очевидно не счастлив.» «Можно и так сказать.» Коннор нахмурился. «Так трудно понять, что же мы видели. У вас есть к этому звук?» Дженни ответила: «Конечно, но он, наверное, так себе.» Она потыкала кнопки и запустила эпизод заново. На дорожке слышался непрерывный шум вечеринки. Только иногда прорывались отдельные фразы. В одном месте Черил посмотрела на Эдди Сакамура и сказала: «…может, если тебе это важно, я…» Его ответ утонул в шуме, но чуть позже он ясно сказал ей: «Но понимаю … все о субботней встрече…» И в последние несколько секунд панорамы, когда он дернул ее к себе, он прошипел фразу вроде: «не будь дурой … не дешеви …» Я спросил: «Он сказал: не дешеви?» «Что-то вроде», ответил Коннор. Дженни сказала: «Хотите снова прокрутить?» «Нет», ответил Коннор. «Здесь мы больше ничего не узнаем. Поехали дальше.» «Хорошо», ответила Дженни. Скорость снова увеличилась, участники приема дергались, смеялись и отпивали короткие глотки из бокалов. И здесь я вмешался: «Помедленнее!» Снова нормальная скорость. Светловолосая женщина в шелковом костюме от Армани обменивалась рукопожатием с лысым мужчиной, которого мы видели несколькими моментами раньше. «Что такое?», спросила Дженни, глядя на меня. «Это его жена», ответил Коннор. Женщина наклонилась, чтобы легко поцеловать лысого. Потом она отступила на шаг, чтобы сделать комплимент его костюму. «Она – адвокат из офиса прокурора округа», сказала Дженни. «Лорен Дэвис. Помогала в паре крупных процессов. Душитель с бульвара Сансет, перестрелка у Келлермана. У нее большие амбиции. Умная и с хорошими связями. Говорят, у нее есть будущее, если она останется в офисе. Это может оказаться правдой, потому что Уайленд еще даже на давал ей выходить в эфир. Как видите, у нее хорошая внешность, но он держит ее вдали от микрофонов. Лысый, с которым она разговаривает, это Джон Маккенна из компании „Реджис Маккенна“ в Сан-Франциско. Компания делает много рекламы для фирм высокой технологии.» Я сказал: «Можно продолжать.» Дженни нажала кнопку. «Она действительно ваша жена, или партнер шутит?» «Да, она действительно моя жена. Была.» «Вы сейчас в разводе?» «Ага.» Дженни взглянула на меня и хотела что-то сказать, потом передумала и снова посмотрела на экран. Ни мониторе с большой скоростью снова продолжался прием. Я обнаружил, что думаю о Лорен. Когда я узнал ее, она была яркой и амбициозной, но в реальной жизни понимала не слишком много. Она выросла в привилегированной семье, ходила в колледжи Айви Лиг и обладала глубокой верой привилегированной личности, что любая ее мысль, по-видимому, является правдой. Конечно, идея достаточно хороша для жизни. Ничего не требуется сравнивать с реальностью. Она была молода, была частью действительности. Она еще ощущала мир, изучала, как он работает. У нее был энтузиазм и страсть в изложении своих верований. Но верования ее менялись в зависимости от того, с кем она говорила в последний раз. Она была очень впечатлительной. Она пробовала идеи, как другие женщины примеряют шляпки. Она всегда была хорошо информированной о последних тенденциях. Некоторое время мне нравились ее молодость и очарование, потом она стала меня раздражать. Потому что у нее не было никакой сердцевины, никакой реальной субстанции. Она напоминала телевизор: просто транслировала последнее шоу. Какое бы ни было. И никогда не подвергала его сомнению. В конечном счете, величайшим талантом Лорен было приспособляемость. Она была экспертом по смотрению TV, по чтению газет, по наблюдению за настроением босса – за всем, что она считала источником авторитета – и вычислению, в каком направлении дуют ветры. И перемещению туда, где ей следует быть. Я не удивлялся, что она пошла вверх. Ее жизненные ценности, как и ее одежда, всегда были модными и современными… «… вам, лейтенант, но становится поздно… Лейтенант?» Я моргнул и вернулся в студию. Дженни обращалась ко мне. Она указывала на экран, где замершая картинка показывала Черил Остин в черном платье, стоящей с двумя пожилыми мужчинами в костюмах. Я взглянул на Коннора, однако он отвернулся и говорил по телефону. «Лейтенант? Эти вас интересуют?» «Да, конечно. Кто они?» Дженни нажала кнопку и лента пошла на нормальной скорости. «Сенатор Джон Мортон и сенатор Стивен Роу. Оба из сенатского комитета по финансам. Того самого, в котором идут слушания по продаже МайкроКон.» На экране Черил смеялась и кивала. В движении она была замечательно красива, интересная смесь невинности и сексуальности. Иногда ее лицо казалось многознающим и чуть-чуть суровым. Казалось, что она знакома с обоими, но не слишком. Она не приближалась ни к одному из них и не прикасалась к ним, если не считать рукопожатий. Со своей стороны, сенаторы, похоже, остро ощущали присутствие камер и выдерживали дружескую, хотя и несколько формальную манеру поведения. «Страна катится к черту, а в рабочий день сенаторы Соединенных Штатов стоят, болтая с фотомоделями», сказала Дженни. «Не удивительно, что мы в таком прогале. А они – важные шишки. Поговаривают, что Мортон станет кандидатом в президенты на следующих выборах.» Я спросил: «Что вы о них знаете?» «Оба женаты. Ну, собственно, Роу наполовину разведен. Его жена остается дома в Вирджинии. А он путешествует. И имеет склонность слишком много пить.» Я смотрел на Роу на экране монитора. Это был тот человек, что вошел вечером в наш лифт. И уже тогда он был так пьян, что почти падал. Однако, сейчас он пьян не был. «А Мортон?» «Предполагается, что он чист. Бывший атлет, крепкий, как орех. Питается здоровой пищей. Человек семейный. Главные области интересов Мортона – наука и технология. Окружающая среда. Американская конкурентоспособность, американские ценности. В общем, все такое. Но я, однако, слышала, что он не настолько уж чист, что у него есть молодая подружка.» «И это правда?» Она пожала плечами. "Такова легенда, его люди пытаются ее опровергнуть. Но кто же скажет, где правда?" Лента выскочила и Дженни вставила следующую. «Эта – последняя, приятели.» Коннор повесил трубку и сказал: «Забудьте про ленту.» Он встал: «Мы уезжаем, кохай.» «Почему?» «Я поговорил с телефонной компанией о звонках с таксофона в вестибюле здания Накамото между восемью и девятью.» «И что?» «В эти часы никаких звонков не было.» Я знал – Коннор предполагал, что кто-то вышел из комнаты службы безопасности и позвонил с таксофона: Коул или один из японцев. Теперь его надежды проследить многообещающую ниточку с помощью звонков разбились «Очень плохо», сказал я. «Плохо?», удивился Коннор. «Это чрезвычайно полезно. Это значительно сужает варианты. Мисс Гонсалес, у вас есть ленты с людьми, покидающими прием?» «Покидающими? Нет. Как только гости появились, все команды поднялись наверх, чтобы снимать идущий прием. Потом привезли ленты сюда к крайнему сроку, пока прием еще продолжался.» «Прекрасно. Тогда, как мне кажется, мы здесь закончили. Спасибо вам за помощь. Ваши познания замечательны. Поехали, кохай.»* * *
Снова в пути. На этот раз по адресу в Беверли Хиллс. Но сейчас уже был второй час ночи и я устал. Я спросил: «Почему таксофон в вестибюле так много значит?» Коннор ответил: «Потому что вся наша концепция этого дела вращалась вокруг того, звонил ли кто-нибудь с этого телефона или нет. Реальным вопросом сейчас является то, какая компания в Японии бодается с Накамото?» «Какая компания в Японии?», спросил я. «Да. Ясно, что это корпорация, принадлежащая другому кейрецу», сказал Коннор. Я спросил: «Кейрецу?» "Японцы структурируют свой бизнес в большие организации, которые они называют кейрецу. Их шесть главных в Японии, и они громадны. Например, кейрецу Мицубиси состоит из семисот отдельных компаний, которые работают вместе, или имеют взаимосвязанное финансирование, или взаимосвязанные соглашения различного рода. Таких больших структур не существует в Америке, потому что они нарушали бы наши антитрестовские законы. В Японии они, однако, являются нормой. Мы склонны думать о корпорациях, как о стоящих сами по себе. Если посмотреть на вещи японскими глазами, то нужно представить, скажем, объединение компаний IBM, Сити-банка, Форда и Экссон, у каждой из которых имелось бы секретное соглашение с другими о кооперации, и который сообща финансировали бы исследования. Это означает, что японская корпорация никогда не остается в одиночестве – она всегда действует в товариществе с сотнями других компаний. И все они конкурируют с компаниями из других кейрецу. Поэтому, размышляя о действиях корпорации Накамото, надо спросить, что кейрецу Накамото делает в Японии. И какие компании из других кейрецу ей противостоят. Потому что это убийство является неприятностью для Накамото. Можно даже рассматривать его, как прямое нападение на Накамото." «Нападение?» «Ну, подумай, Накамото планирует большой, с участием звезд, вечер открытия своего здания. Они хотят, чтобы прием прошел безупречно. По некоторой причине гостью с приема задушили. Возникает вопрос – кто же позвонил?» «То есть, кто сообщил об убийстве?» «Верно. Потому что, кроме всего прочего, работники Накамото полностью контролируют обстановку: это их прием, их здание. Им бы ничего не стоило дождаться одиннадцати часов, когда прием закончится и гости разъедутся, а потом уж сообщить об убийстве. Если я преозабочен собственным имиджем, нюансами своего общественного облика, то поступил бы именно так. Потому что все остальное потенциально опасно образу корпорации Накамото.» «Окей.» «Однако, сообщение не было отложено на потом», сказал Коннор. «Напротив, кто-то позвонил о нем в восемь тридцать две, как раз когда прием шел вовсю. Весь вечер был поставлен под угрозу. И наш вопрос теперь таков: кто же позвонил?» Я сказал: «Вы попросили Ишигуро найти человека, который звонил. И он этого еще не сделал.» «Правильно. Потому что он не может.» «Он не знает, кто звонил?» «Не знает.» «И вы думаете, что звонил кто-то не из корпорации Накамото.» «Правильно.» «Звонил враг Накамото.» «Почти наверняка.» Я спросил: «Так как же мы разыщем того, кто сообщил?» Коннор засмеялся: «Поэтому я и проверил телефон вестибюля. Это – решающее свидетельство для нашего вопроса.» «Почему решающее?» «Предположим, ты работаешь на соперничающую корпорацию и хочешь знать, что происходит внутри Накамото. Узнать ты не сможешь, потому что японские корпорации своих сотрудников нанимают пожизненно. Сотрудники ощущают себя членами одной семьи. И они никогда не предадут собственную семью. Поэтому к остальному миру корпорация Накамото повернута непроницаемой маской, что придает значение даже незначительным подробностям: какие сотрудники из самой Японии находятся сейчас в городе, кто с кем встречается, приезды, отъезды и так далее. И ты можешь получить все эти подробности, если завяжешь отношения с охранником-американцем, который весь день просиживает перед мониторами. Особенно если этот охранник чувствителен к японскому предубеждению против черных.» «Продолжайте», сказал я. «Японцы часто пытаются подкупить местных сотрудников охраны из соперничающих фирм. Японцы – честные люди, однако их традиции позволяют такое поведение. На войне и в любви все допустимо, а японцы смотрят на бизнес, как на войну. Подкуп прекрасен, если он удался.» «Окей.» «Далее, в первые несколько секунд после убийства мы можем быть уверены, что только два человека знают, что девушка убита. Один из них – сам убийца. Другой – охранник Тед Коул, который видел его на мониторах.» «Постойте-ка, значит Тед Коул видел его на мониторах? Он знает, кто убийца?» «Очевидно.» «Он сказал, что ушел в восемь пятнадцать.» «Он лгал.» «Но если вы это знаете, почему бы нам…» «Он ни за что не скажет нам», сказал Коннор. «По той же причине, что и Филипс не хочет нам говорить. Вот почему я не арестовал Коула и не отвез его для допроса. В конечном счете это было бы потерей времени, а время в нашем случае существенно. Мы знаем, что нам он не скажет. Вопрос: он сказал кому-то еще?» Я начал догадываться, к чему он клонит. «Вы хотите сказать, что это он вышел из комнаты охраны к таксофону в вестибюле, позвонил кому-то и сказал ему, что произошло убийство?» «Правильно. Потому что он не мог пользоваться телефоном в комнате. Ему надо было звонить с таксофона кому-то – врагу Накамото из соперничающей корпорации. Кому-то.» "Я сказал: «Но теперь мы точно знаем, что с этого телефона не звонили.» «Правильно», сказал Коннор. «Поэтому вся ваша цепочка рассуждений рухнула.» «Совсем нет. Все прояснилось. Если Коул никого не предупредил, то кто же позвонил об убийстве? Ясно, что источником может быть только сам убийца.» Я ощутил озноб. «Он позвонил нам, чтобы устроить неприятности Накамото?» «Вероятно», сказал Коннор. «Тогда откуда же он позвонил?» «Это еще не ясно. Предполагаю, что откуда-то изнутри здания. Есть еще несколько других приводящих в замешательство мелочей, которые мы еще даже не стали обдумывать.» «Например?» Телефон в машине зазвонил. Коннор ответил, потом передал трубку мне: «Это вас.»* * *
«Нет, нет», сказала миссис Асенио. «Ребенок прекрасно себя чувствует. Я проведала ее несколько минут назад. Она в порядке. Лейтенант, я хочу, чтобы вы знали: звонила миссис Дэвис.» Так она называла мою бывшую жену. «Когда?» «Мне кажется, минут десять назад.» «Она оставила номер?» «Нет. Сказала, что сегодня ночью к ней нельзя дозвониться. Но она хочет, чтобы вы знали: что у нее там такое и, может быть, она уедет из города. Она говорит, что, наверное, не возьмет ребенка на уик-энд.» Я вздохнул: «Окей.» «Сказала, что позвонит вам завтра и скажет более определенно.» «Окей.» Я не удивился. Это типично для Лорен. В последнюю минуту все поменять. Никогда нельзя строить планы, включающие Лорен, потому что она всегда меняет свои намерения. Наверное, это последнее изменение означало, что у нее завелся новый бойфренд и, возможно, она уедет с ним. Я привык думать, что вся эта непредсказуемость плохо отражается на Микеле. Однако, дети практичны. Казалось, Микела понимает, какова ее мать, и не слишком расстраивается. Расстраиваюсь единственно я. Миссис Асенио сказала: «Вы скоро вернетесь, лейтенант?» «Нет. Похоже, я буду занят всю ночь. Вы сможете остаться?» «Да, но в девять утра мне надо идти. Я тогда постелю себе на кушетке?» Кушетка у меня в гостиной. Она привыкла на ней спать, оставаясь на ночь. «Да, конечно.» «Окей, доброй ночи, лейтенант.» «До свидания, миссис Асенио.»* * *
Коннор спросил: «Что-нибудь не так?» Я удивился, почувствовав напряжение в его голосе. «Нет. Просто моя бывшая устроила обычную пакость. Не уверена, что возьмет ребенка на уик-энд. А что?» Коннор пожал плечами: «Да, просто спросил.» Мне показалось, что дело не так просто. Я спросил: «Что вы имели в виду раньше, когда сказали, что дело может обернуться гнусно.» «Я не уверен, может, и нет», сказал Коннор. «Наше лучшее решение – раскрыть его за несколько следующих часов. И думаю, нам это удастся. Ресторан впереди слева.» Я увидел неоновую вывеску «Бора-Бора». «Им владеет Сакамура?» «Да. На самом-то деле, он всего лишь частичный собственник. Не отдавай машину служителю и поставь в красной зоне. Нам может потребоваться быстро уехать.»* * *
«Бора-Бора» был самым горячим рестораном ЛА этой недели. Декорирован беспорядочным скопищем полинезийских масок и щитов. Зеленые деревянные липовые панели торчали над баром, словно зубы. Над открытой кухней на огромном пятиметровом экране призрачно шла видеозапись Принса. В меню преобладала кухня тихоокеанского побережья, шум стоял оглушительный, клиентура состояла из подающих надежды киноработников. Все были одеты в черное. Коннор улыбнулся: «Выглядит, словно „Трейдер Вик“ после взрыва бомбы, правда? Перестань пялиться. Ты что, мало со студенческими компаниями гулял?» «То-то и оно, что мало», ответил я. Коннор повернулся поговорить с евроазиатской хостессой. Я заглянул в бар, где легко целовались в губы две женщины. Чуть далее японец в черной кожаной куртке пилота бомбардировщика обнимал громадную блондинку. Оба слушали мужчину с редеющими волосами и драчливыми манерами, в котором я узнал директора кинокомпании. «Пошли», сказал мне Коннор, «надо двигаться.» «Что?» «Эдди здесь нет.» «А где он?» «На вечеринке на холмах. Поехали.»* * *
Дом по указанному адресу оказался на извилистой дороге на холмах над бульваром Сансет. Отсюда город хорошо бы просматривался, но туман закрывал все. Когда мы подъехали, по обеим сторонам улицы стояли роскошные машины: в основном седаны Лексус вперемешку с несколькими Мерседесами-конвертибл и Бентли. Служитель автостоянки посмотрел с удивлением, когда мы остановили свой скромный Шеви-седан и направились к дому. Как и другие коттеджи на этой улице, дом окружала трехметровая стена, а подъездную дорожку перекрывали управляемые из дома стальные ворота. Над воротами была смонтирована камера безопасности и еще одна сторожила тропинку, ведущую к дому. Дорогу нам загородил частный охранник и проверил наши значки. Я спросил: «Чей это дом?» Десять лет назад единственными жителями Лос-Анджелеса, которые установили бы такую продуманную систему безопасности, были бы либо мафиози, либо кинозвезды, вроде Сталлоне, чьи жестокие роли привлекали внимание жестоких визитеров. Но чуть позднее все живущие в богатых районах стали ставить разнообразную охрану. Она ожидалась, стала почти что модной. Через кактусовый садик мы шли вверх по ступенькам в сторону дома, который был модерновым, бетонным и похожим на крепость. Играла громкая музыка. «Человеку, который владеет „Максим Нуар“». Должно быть он перехватил мой озадаченный взгляд. «Это магазин дорогой одежды, знаменитый своими снобами-покупателями. Там покупают одежду Джек Николсон и Шер.» «Джек Николсон и Шер!», сказал я, покачав головой. «Откуда вы все это знаете?» «Многие японцы сейчас тоже покупают в „Максим Нуар“. Как и большинство дорогих американских магазинов он давно бы вышел из бизнеса, если бы не визитеры из Токио. Он зависит от японцев.» Когда мы подошли к входной двери, появился громадный мужик в спортивной куртке. У него была папка сименами гостей. «Извините, джентльмены, сюда только по приглашению.» Коннор сверкнул значком. «Мы хотим поговорить с одним из ваших гостей», сказал он. «С кем именно, сэр?» «С мистером Сакамура.» Он не показался обрадованным. «Подождите здесь, пожалуйста.» Из коридора мы могли видеть гостиную. Там толпились гости, которые на первый взгляд казались в основном теми же людьми, которые присутствовали на открытии Накамото. Как и в ресторане, все носили черное. Однако, мое внимание привлекла скорее сама комната: она была совершенно белой и совершенно без украшений. Никаких картин на стенах. Никакой мебели. Просто голые белые стены и голый однотонный ковер. Казалось, что гости чувствуют себя не в своей тарелке. Они держали в руках бокалы и салфетки, озираясь в поисках места, куда их положить или поставить. На пути в гостиную мимо нас прошла пара. «Род всегда знает, что делать», сказала она. «Да», согласился он. «Весьма элегантный минимализм. В этой комнате главное – нарядность. Я не представляю, как вообще ему удалось добиться такой окраски. Она абсолютно совершенна. Ни одного мазка кистью, ни одного пятнышка. Безукоризненная поверхность.» «Именно так и надо», откликнулась она. «Интеграл всей его концепции.» «Весьма, весьма дерзко», вторил мужчина. «Дерзко?», спросил я Коннора. «О чем они толкуют. Это просто пустая комната.» Коннор улыбнулся. «Это называется faux ren – стиль без субстанции.» Я рассмотрел толпу. «Вон сенатор Мортон.» Он стоял в углу и длинно говорил. При этом был сильно похож на кандидата в президенты. Охранник все не возвращался, поэтому мы на несколько шагов заступили в комнату. Придвинувшись ближе к сенатору Мортону, я услышал, как он говорит: «Да, могу вам точно сказать, почему я встревожен масштабами японского овладения американской индустрией. Если мы потеряем способность создавать собственные продукты, то потеряем контроль над собственной судьбой. Вот так просто. В 1987 году мы, например, узнали, что Тошиба продала русским ключевую технологию, которая позволит Советам сделать беззвучными винты их подлодок. Русские ядерные подлодки теперь сидят почти на берегу, а мы не можем их засечь, потому что они получили технологию от Японии. Конгресс впал в ярость, американский народ стоял на ушах. В самом деле, это было возмутительно. Конгресс планировал экономические санкции против Тошиба. Однако лоббисты американских компаний выступили в их защиту, потому что американские компании, вроде Хьюлетт-Паккард и Компак, зависят от Тошиба в области компьютерных чипов. Они не могли поддерживать бойкот, потому что у них нет других источников снабжения. Фактически мы не смогли нанести ответный удар. Они продали жизненно важную технологию нашему врагу, и мы не смогли с этим ничегошеньки поделать. Это проблема. Сегодня мы зависим от Японии, а я считаю, что Америка не должна зависеть ни от одной нации.» Кто-то задал вопрос и Мортон кивнул: «Да, верно, с нашей промышленностью не все в порядке. Реальная зарплата в стране сегодня находится на уровне 1962 года. Покупательная способность американских рабочих вернулась туда, где была тридцать лет назад. И это важно, даже для вполне устроенного народа, который я вижу в этой комнате, потому что это означает, что у американских потребителей нет денег, чтобы смотреть кино, покупать машины или одежду, и вообще все то, что люди хотят купить. По правде говоря, наша нация серьезно сползла вниз.» Женщина что-то спросила, что я не расслышал, и Мортон ответил: «Да, я именно это сказал – на уровень 1962 года. Я знаю, что в это трудно поверить, но вспомните пятидесятые, когда американский рабочий мог владеть домом, воспитывать детей и послать их в колледж учиться – и все на одну зарплату. Сегодня работают оба родителя, но большинство людей все еще не могут себе позволить иметь дом. На доллар купишь все меньше, все дорожает на глазах. Люди борются просто за то, чтобы удержаться на достигнутом уровне. Они не могут двигаться дальше.» Я обнаружил, что киваю тому, что слышу. Месяцем раньше я попробовал найти дом, надеясь получить дворик для Микелы. Но в ЛА цены на дома просто невозможные. Я не смогу позволить его себе, пока заново не женюсь. Может, и тогда не смогу, если учесть… Я почувствовал острый толчок под ребро, повернулся и увидел привратника. Он дернул головой к входной двери: «Назад, парни.» Я разозлился. Глянул на Коннора, однако он спокойно пошел к выходу. На дорожке привратник сказал: «Я проверил. Здесь нет господина Сакамуры.» «Господин Сакамура», сказал Коннор, «это японский джентльмен, стоящий в глубине комнаты, справа от вас. Он говорит с рыжей женщиной.» Привратник покачал головой. «Извините, приятели, если у вас нет ордера на обыск, я прошу вас удалиться.» «Здесь нет проблемы», сказал Коннор. «Господин Сакамура – мой друг. Я знаю, что он захочет поговорить со мной.» «Извините, у вас есть ордер?» «Нет», сказал Коннор. «Тогда вы нарушаете право частной собственности. И я прошу вас уйти.» Коннор просто стоял. Привратник отступил на шаг и расставил ноги пошире. Он сказал: «Думаю, вам следует знать, что у меня черный пояс.» «В самом деле?», сказал Коннор. «Как и у Джефа», добавил привратник, когда появился второй охранник. «Джеф», спросил Коннор, «это вы повезете своего друга в больницу?» Джеф гнусно ухмыльнулся. «Знаете, я люблю юмор, это забавно. Окей, мистер мудрец. Ты ошибся адресом и стоит тебе это объяснить. Выкатывайся. Немедленно.» Твердым пальцем он ткнул Коннора в грудь. Коннор тихо произнес: «Это нападение.» Джеф сказал: «Эй, приятель, твою мать. Я сказал тебе, что ты ошиб…» Очень быстро Коннор что-то сделал и Джеф внезапно покатился на полу, корчась от боли, и успокоился у пары черных брюк. Подняв глаза, я увидел, что человек, носивший эти брюки, был одет во все черное: Черная рубашка, черный галстук, черный атласный пиджак. У него были седые волосы и драматические голливудские манеры. «Я – Род Двайер. Это мой дом. В чем состоит проблема?» Коннор вежливо представил нас обоих и показал свой значок. «Мы здесь по официальному делу. Мы просим возможности поговорить с одним из ваших гостей, мистером Сакамура, то есть с человеком, стоящим в том углу.» «А этот?», спросил Двайер, указывая на Джефа, который все задыхался и кашлял на полу. Коннор спокойно ответил: «Он на меня напал.» «Я не нападал, мать твою!», простонал Джеф, приподнявшись на локте и кашляя. Двайер спросил: «Вы до него дотронулись?» Джеф промолчал, сгорая от ярости. Двайер повернулся к нам. «Извините, что так произошло. Эти люди – новички. Я не знаю, что это им взбрело в голову. Я могу предложить вам выпить?» «Спасибо, но мы на службе», ответил Коннор. «Позвольте мне самому попросить мистера Сакамура подойти и поговорить с вами. Еще раз – ваше имя?» «Коннор.» Двайер отошел. Первый охранник помог Джефу подняться на ноги. Ковыляя прочь, Джеф пробормотал: «Чтоб вас затрахали в задницу!» Я спросил: «Запомнил, что полицию надо уважать?» Но Коннор, глядя в пол, покачал головой: «Мне очень стыдно», сказал он. «Почему?», спросил я. Он не захотел объяснить.* * *
«О, Джон! Джон Коннор! Хисашибури дана! Давненько не виделись! Что это они к вам привязались, приятели? Хай!» Он хлопнул Коннора по плечу. Вблизи Эдди Сакамура оказался не так уж красив. Лицо у него было серого цвета с рябинами оспы и пахло от него вчерашним скотчем. Жесты резкие, гиперактивные, и говорил он очень быстро. Прыткий Эдди явно не был спокойным человеком. Коннор сказал: «Я в полном порядке, Эдди. Как у тебя? Что поделываешь?» «Да не жалуюсь, капитан. Разве одна-две мелочи только. Получил пятьдесят первую, вождение в нетрезвом виде, пытался отмазаться, но знаете, с моим-то послужным списком это сделать тяжело. Ладно! Жизнь продолжается! Что вы делаете здесь? Весьма крутое местечко, а? Новейшая штука: никакой мебели! Род изобрел новый стиль. Великолепно! Никто не сможет больше присесть!» Он засмеялся. «Новый стиль! Великолепно!» У меня сложилось впечатление, что он на наркотиках. Слишком маниакален. Я хорошо рассмотрел шрам на его левой руке. Пурпурно красный, примерно три на четыре сантиметра. Похож на старый ожог. Коннор понизил голос и сказал: «Эдди, на самом-то деле мы здесь по поводу яккайгото на приеме у Накамото.» «А, да», ответил Эдди, тоже понизив голос. «Не удивительно, что она так плохо кончила. Она была хеннтай.» «Извращенка? Почему ты так говоришь?» Эдди сказал: «Выйдем наружу? Будто выкурить сигарету, а то Род не разрешает курить в доме.» «Окей, Эдди.» Мы вышли наружу и встали на краю кактусового садика. Эдди закурил ментоловую «Милд Севен». «Ну, капитан, я не знаю, что вы уже про нее слышали. Та еще девушка. Трахалась со многими с этой вечеринки. Трахалась с Родом. Здесь нам легче будет говорить, окей?» «Конечно.» «Я очень хорошо знаю эту девушку. По-настоящему хорошо. Вы ведь знаете, что я – хиннаридако? Ничего не могу с собой поделать! Я – популярный парень! Она всегда ходила со мной. Все время.» «Я знаю, Эдди. Говоришь, у нее были проблемы?» «Большие проблемы, амиго. Гранде проблемос, говорю вам. Она была больная, эта девушка. Она свихнулась на боли.» «Таких в мире полно, Эдди.» Он затянулся сигаретой. «Ну, нет», сказал он. «Я-то толкую о другом. Я говорю, насколько сильно она свихнулась. Ей был кайф, когда делаешь ей по-настоящему больно. Она всегда просила, еще, еще, сильнее. Дави сильнее.» Коннор спросил: «Шею?» «Ага, шею. Правильно. Сдави мне шею. Ага. Вы такое слышали? А иногда – пластиковый пакет. Знаете, такой – для химчистки? Наденет на голову, стянет и держит вокруг шеи, пока ее трахаешь, а она сосет пластик ртом и синеет с лица. Ногтями впивается в спину. Задыхается и сопит. Боже милосердный. Я этого не любил. Но, скажу вам, у этой девушка была та еще дырочка. То есть, когда она разойдется, то скачка дикая. Навсегда запомнишь. Я вам точно говорю. Но по мне уже чересчур. Всегда на краю, понимаете? Всегда риск. И всегда толкает за край. Может, и на этот раз. Может, в последний раз. Понимаете, о чем я говорю?» Он щелчком выбросил окурок и тот зашипел в кактусовых колючках. «Иногда это возбуждает. Вроде русской рулетки. Только я не выносил этого, капитан. Серьезно. Не мог. А ведь вы меня знаете, я люблю крутые вещи.» Я обнаружил, что голос Эдди Сакамуры вызывает у меня дрожь. Я пытался записать, что он говорит, но его слова кувыркались в беспорядке, и мне это не удалось. Он закурил еще сигарету, руки его тряслись. Он продолжал очень быстро говорить, для пущей выразительности размахивая тлеющим кончиком сигареты в воздухе. «Я хочу сказать, эта девушка, она – целая проблема», говорил Эдди. «Окей, она прелестная, прелестная девушка. Но иногда она не выходила никуда, потому что выглядела слишком плохо. Иногда ей требовалась масса косметики, потому что на шее кожа чувствительная, ребята. А у нее всегда синяки. Кольцо синяков, словно воротник. Плохо. Наверное, вы сами видели. Вы ее видели мертвой, капитан?» «Ага, видел.» «Тогда…», он поколебался. Казалось, он мысленно отступил на шаг, что-то пересматривая. Он стряхнул пепел с сигареты. «Ну, в общем… Ее задушили, или что?» «Да, Эдди, ее задушили.» Он затянулся. «Ага. Простая арифметика.» «Ты ее видел, Эдди?» «Я? Нет. О чем вы говорите? Как я мог ее видеть, капитан?» Он выдохнул, выпустив в ночной воздух клубы дыма. «Эдди, посмотри на меня.» Эдди повернулся к Коннору. «Посмотри мне в глаза. А теперь скажи мне: ты видел ее тело?» «Нет. Капитан, не надо.» Эдди коротко и нервно хмыкнул и отвел глаза. Он щелчком выбросил сигарету и она закувыркалась в воздухе, разбрасывая искры. «Что это? Допрос третьей степени? Нет, я не видел ее тела.» «Эдди.» «Клянусь, капитан.» «Эдди. Каким образом ты в это вовлечен?» «Я вовлечен? Чепуха. Не я, капитан. Я, конечно, знал девушку. Встречался с ней иногда. Трахал ее, конечно. Что за черт. Она слегка странная, но забавная. Забавная девушка. Великая дырочка. Вот так, старик. Это все.» Он огляделся и закурил еще сигарету. «Приятный садик кактусов, правда? Их называют ксерискейпы. Последняя мода. Лос-Анджелес возвращается к жизни в пустыне. Это хаяттеруноса – очень модно.» «Эдди.» «Не надо, капитан. На этом и прервемся. Мы знаем друг друга давно.» «Конечно, Эдди. Но у меня небольшая проблема. Где ленты безопасности?» Эдди смотрел равнодушно и невинно. «Ленты безопасности?» «Человек со шрамом на руке и в галстуке с треугольниками вошел в комнату безопасности Накамото и забрал видеоленты.» «Черт побери. Какая комната безопасности? О чем вы, капитан?» «Эдди.» «Кто это вам сказал? Это не правда, старик. Забрал ленты безопасности? Я никогда не делал ничего похожего. Вы что, сбесились?» Он перекрутил галстук и взглянул на ярлычок. «Это галстук поло, капитан. Ральф Лорен. Поло. Полно таких галстуков, могу поспорить.» «Эдди. Как насчет „Империал Армс“?» «А что там такое?» «Ты был там вечером?» «Нет.» «Ты вычистил комнату Черил?» «Что?» Эдди казался шокированным. "Что? Нет. Вычистил ее комнату? Откуда вы взяли все это дерьмо, капитан?" «Девушка через холл… Джулия Янг», сказал Коннор. «Она рассказала нам, что видела тебя вечером с другим человеком в комнате Черил в „Империал Армс“.» Эдди потряс руками в воздухе. «Иезус, капитан! Послушайте, эта девушка не знает, видела она меня прошлым вечером или в прошлом месяце, старик. Да она – трахнутая наркоманка. Загляните ей между пальцев и найдете отметины. Посмотрите по краям дырочки – вы их тоже увидите. Эта девушка грезит, старик. Она не сознает, что когда происходит. Ну, вы даете, старик. Приходите сюда и говорите мне такое. Мне это не нравится.» Эдди выбросил сигарету и немедленно закурил другую. «Мне не нравится этот кусок. Вы не видите, что происходит?» «Нет», сказал Коннор. «Расскажи мне, Эдди, что происходит?» «Все это дерьмо – неправда, старик. Все – неправда.» Он часто затягивался. «Знаете, о чем все это? Это не о какой-то трахающейся девушке, старик. Это все – о субботней встрече. Дою каи, Коннор-сан. Секретные встречи. Вот о чем это.» Коннор бросил: «Сонна бакана.» «Не бакана, Коннор-сан. Не чепуха.» «Что девушка из Техаса может знать о дою каи?» «Она что-то знала. Хонто нанда. А она любила причинять хлопоты, эта девушка. Любила устраивать заварухи.» «Эдди, мне кажется, тебе лучше пойти с нами.» «Прекрасно! Превосходно! Вы сделаете работу за них. За куромаку.» Он повернулся к Коннору. «Черт, капитан! Не надо. Вы же знаете, как это работает. Девушку убили у Накамото. Вы знаете мою семью, моего отца, это Даймацу. Теперь в Осаке прочитают, что у Накамото убита девушка и я арестован по подозрению. Их сын.» «Задержан.» «Задержан. Все равно. Вы же знаете, что это будет означать. Тайхеннакото-ни нару дзо. Отец уйдет в отставку, его компания должна будет принести извинения Накамото. Наверное, выплатить репарации. Отдать некоторые преимущества в бизнесе. Это мощное осовачи-ни нарудзо. Если вы заберете меня в тюрьму, то сами все это сделаете.» Он щелчком выбросил окурок. «Вы думаете, что я совершил это убийство, и арестуете меня. Прекрасно. Но вы просто прикрываете свою задницу, а мне этим нанесете массу вреда. Капитан, вы же это знаете.» Коннор долго молчал. Стояла тишина. Мы кругами ходили вокруг садика. Наконец Эдди сказал: «На, Коннор-сан. Таномуе…» Голос звучал умоляюще. Казалось, он просил передышки. Коннор вздохнул. «У тебя есть паспорт, Эдди?» «Ага, конечно, всегда с собой.» «Давай его.» «Ага, конечно. Окей, капитан. Вот он.» Коннор взглянул на него и передал мне. Я сунул его в свой карман. «Окей, Эдди. Но лучше не мурина кото. Или ты будешь объявлен персоной нон грата, Эдди. И я лично посажу тебя на следующий самолет в Осаку. Вакаттака?» «Капитан, вы защитили честь моей семьи. Он-ни киру-е.» И он церемонно поклонился, держа обе руки по бокам. Коннор поклонился в ответ. Я просто смотрел. И не мог поверить в то, что вижу. Коннор собирался его отпустить. Я подумал, что, позволяя это, он свихнулся. Я вручил Эдди свою визитную карточку и выдал обычную речь, что он может позвонить мне, если что-нибудь вспомнит. Эдди пожал плечами, сунул визитку в карман рубашки и закурил очередную сигарету. Я был не в счет: сделку он заключил с Коннором. Эдди было пошел к дому, но остановился. «Я здесь с одной рыжухой, очень интересной», сказал он. «После вечеринки я поеду в свой дом на холмах. Если понадоблюсь, то я там. Спокойной ночи, капитан. Спокойной ночи, лейтенант.» «Спокойной ночи, Эдди.» Мы направились вниз по ступенькам.* * *
«Надеюсь, вы понимаете, что делаете», сказал я. «Именно так», ответил Коннор. «Потому что мне он кажется чертовски виновным.» «Может быть.» «Если интересуетесь моим мнением, то лучше бы взять его. Безопаснее.» «Может быть.» «Хотите, вернемся и заберем его?» Он покачал головой: «Нет. Мое даи рокки говорит нет.» Я знал эти слова, они означали – шестое чувство. Японцы сильны на интуицию. Я сказал: «Ладно, хорошо, надеюсь, вы правы.» Мы продолжали спускаться по ступенькам в темноте. «Во всяком случае», сказал Коннор, «я его должник.» «В чем именно?» «Было время, несколько лет назад, когда мне понадобилась кое-какая информация. Помнишь дело с отравлением рыбой фугу? Ну, в общем, никто из японской общины не хотел откровенничать со мной. Как каменная стена. А мне надо было знать. Это было… ну, важно. И Эдди мне рассказал. Ему было страшно это делать и он не хотел, чтобы об этом кто-либо знал. Но он это сделал. Наверное, я обязан ему собственной жизнью.» Мы дошли по ступенькам до конца. «И он вам об этом напомнил?» «Он никогда об этом не напомнит. Это мое дело – помнить.» Я сказал: «Прекрасно, капитан. Все эти обязательства прекрасны и благородны. И я полностью стою за межрасовую гармонию. Но тем не менее, он, возможно, убил ее, украл ленты и вычистил квартиру. Эдди Сакамура кажется мне спущенным мячом. Он ведет себя как подозреваемый. А мы просто-напросто уходим. Позволяя ему гулять.» «Верно.» Мы продолжали идти. Я размышлял и все более тревожился. Я сказал: «Знаете, а ведь официально – это мое расследование.» «Официально – это расследование Грэма.» «Ладно, окей. Но мы будем выглядеть глупо, если обернется, что это сделал все-таки он.» Коннор вздохнул, словно теряя терпение. «Окей. Давай пройдемся по цепочке того, что ты думаешь могло случиться. Допустим, Эдди убил девушку, правильно?» «Правильно.» «Он мог бы видеться с ней в любое время, но тем не менее решил трахнуть ее на столе заседаний, а потом ее убил. Потом спустился в вестибюль и притворился сотрудником Накамото – хотя самое последнее дело: представить Эдди Сакамура в роли сотрудника. Но предположим, что это сошло. Он ухитрился отпустить охранника и забрал ленты. Он ушел именно тогда, когда появился Филипс. Потом он поехал в квартиру Черил, чтобы все вычистить, но при этом зачем-то засунул собственные снимки в зеркало Черил. Потом он отправился в „Бора-Бора“ и сказал всем, что едет на вечеринку в Голливуд. Где мы его и нашли в зале без мебели, спокойно болтающего с рыжухой. Вечер кажется тебе именно таким?» Я не ответил. Когда он все так изложил, смысла оказалось маловато. С другой стороны… «Я просто надеюсь, что он этого не делал.» «Я тоже надеюсь.» Мы спустились на уровень улицы. Служитель побежал, чтобы подогнать нашу машину. «Знаете», сказал я, «он так грубо рассказывал всякое, вроде надевания пакета на голову, это просто отвратительно.» «Ну, это ничего на значит», возразил Коннор. «Вспомни-ка, Япония не приняла ни Фрейда, ни христианства. Они не испытывают ни вины, ни смущения по поводу секса. Никаких проблем с гомосексуальностью, никаких проблем с причудливым сексом. Всего лишь проза жизни. Некоторым нравится так, некоторым – иначе, наплевать. Японцы не могут понять, почему мы так озабочены честной телесной функцией. Им кажется, что на почве секса мы слегка сдвинуты. И у них есть основания так думать.» Коннор посмотрел на часы. Подкатила машина охраны. Высунулся человек в форме. «Эй, ребята, есть ли проблемы на вечеринке там, наверху?» «Вроде каких?» «Пара типов устроила драку. Что там за драка? Нам сообщили по телефону.» «Не знаю», сказал Коннор. «Наверное, лучше подняться и проверить.» Охранник выбрался из машины, подобрал здоровенное брюхо и пошел вверх по ступенькам. Коннор оглянулся на высокие стены. «Знаешь, что у нас сейчас частной охраны больше, чем полиции? Все строят стены и нанимают охранников. А в Японии можно в полночь прогуляться в парке, посидеть там на скамейке, и ничего с тобой не случится. Ты в полной безопасности – и днем, и ночью. Можешь ходить куда угодно. Тебя не ограбят, не побьют и не убьют. Не надо вечно оглядываться, не надо ни о чем тревожиться. Не нужны ни стены, ни телохранители. Твоя безопасность – это безопасность всего общества. Ты свободен. Это чудесное ощущение. Здесь нам всем надо запираться. Запри дверь. Запри машину. Люди проводят всю жизнь взаперти, как в тюрьме. Это безумие. Это угнетает. Однако американцы уже очень давно забыли, что это такое – чувствовать подлинную безопасность. Где угодно. Ну, вот и наша машина. Поехали в отделение.» Мы покатили вниз по улице, когда позвонила операторша штаб-квартиры даунтауна. «Лейтенант Смит», сказала она, «мы получили запрос на специальную службу.» «Я ужасно занят», ответил я. «Это нельзя отложить?» «Лейтенант Смит, патрульные офицеры требуют специальную службу для важняка в девятнадцатом районе.» Проблемы была с важным визитером. «Понял», сказал я, «но я уже выехал на другое дело. Отдайте это запасному.» «Но дело на шоссе к бульвару Сансет», сказала она. «Разве вы не находитесь рядом с…» «Хорошо», сказал я. Теперь я понял, почему она столь настойчива. Вызов с места, которое всего в нескольких блоках отсюда. «Окей», сказал я. «А в чем проблема?» «Важняк ВНВ, уровень G плюс один. Фамилия – Роу.» «Окей», сказал я, «мы едем.» Я положил трубку и развернул машину. «Интересно», сказал Коннор. «Уровень G плюс один – это американское правительство?» «Да», ответил я. «Значит, это сенатор Роу?» «Похоже на то», ответил я. «Вождение в нетрезвом виде.»* * *
Черный Линкольн-седан стоял на лужайке дома на Сансет-Плаза Драйв. Две черно-белые машины полиции приткнулись на обочине, сверкая красными мигалками. Выше них на лужайке возле Линкольна стояло с полдюжины людей. Мужчина в купальном халате скрестил руки на груди. Пара девушек в коротких, сверкающих блестками платьях, очень красивый светловолосый мужчина под сорок в такседо, и молодой человек в голубом костюме, в котором я сразу узнал помощника, вошедшего в лифт вместе с сенатором Роу. Патрульный вытащил видеокамеру и ярко освещал сенатора Роу. Тот прислонился к передней решетке Линкольна и закрывал лицо руками от света. Когда подошли мы с Коннором, он громко ругался. Человек в купальном халате подошел к нам и сказал: «Я хочу знать, кто за это заплатит?» «Подождите минуту, сэр.» Я продолжал идти. «Он не может так вот просто испортить мне лужайку. За нее должно быть заплачено.» «Просто дайте мне минуту, сэр.» «До ужаса напугал мою жену, а у нее рак.» Я сказал: «Сэр, пожалуйста, дайте мне минуту, а потом я поговорю с вами.» «Рак уха», сказал он со значением. «Уха.» «Да, сэр. Хорошо, сэр.» Я продолжал идти к Линкольну и к яркому свету. Когда я проходил мимо помощника, он выскочил передо мной на ступеньку и сказал: «Я могу вам все объяснить, детектив.» Ему было около тридцати, он обладал вкрадчивыми манерами работника аппарата конгресса. «Я уверен, что смогу все уладить.» «Минуточку», сказал я, «позвольте мне прежде поговорить с сенатором.» «Сенатор чувствует себя неважно», сказал помощник. «Он очень устал.» Он шагнул и встал передо мной. Я просто его обошел. Он заторопился вдогонку. «Обычный временной лаг, в этом вся проблема. У сенатора временной лаг.» «Мне надо с ним поговорить», сказал я, шагая в пятно яркого света. Роу все еще закрывал лицо руками. Я спросил его: «Сенатор Роу?» «Ради бога, выключите эту поганую штуку», пробормотал Роу. Он был тяжко пьян, язык его так заплетался, что его трудно было понять. «Сенатор Роу», сказал я, «боюсь, что мне надо вас попросить…» «Трахал я тебя и твою лошадь.» «Сенатор Роу», сказал я. «Выруби эту трахнутую камеру.» Я оглянулся на патрульного и махнул ему. Он неохотно выключил камеру. Свет погас. «Боже мой», сказал Роу, опустив наконец свои руки. Он смотрел на меня мутными глазами. «Что здесь, мать-перемать, происходит?» Я представился. «Тогда почему вы не разберетесь с этим трахнутым цирком», сказал Роу. «Я просто ехал в свой трахнутый отель.» «Я понимаю, сенатор.» «Не знаю…» Он нетвердо махнул рукой. «В чем здесь проблема, твою мать?» «Сенатор, это вы вели машину?» «Мать. Вел.» Он повернулся к помощнику. «Джерри? Объясни ему. Ради бога.» Помощник немедленно вступил: «Я приношу извинения за все», гладко начал он. «Сенатор не очень хорошо себя чувствует. Просто мы вернулись из Токио вчера вечером. Временной лаг. Он не в себе. Он устал.» «Кто вел машину?», спросил я. «Я вел», сказал помощник. «Абсолютная правда.» Одна из девиц захихикала. «Нет, вел не этот», закричал человек в халате с другой стороны машины. «Вот это вел. А он не смог выбраться из машины и при этом не упасть.» «Боже, трахнутый зоопарк!», пробормотал сенатор Роу, держась за голову. «Детектив», сказал помощник, «машину вел я и эти две женщины присягнут, что так и было.» Он махнул в сторону девушек в платьях для вечеринки, и со значением посмотрел на них. «Это отъявленная ложь», сказал человек в купальном халате. «Нет, это правда», возразил красивый в такседо, заговорив в первый раз. У него был загар и свободные повадки, словно он привык, чтобы его приказы исполнялись. Наверное, какой-то тип с Уолл-Стрита. Он не представился. «Машину вел я», сказал помощник. «Все сплошное дерьмо», пробормотал Роу. «Хочу в отель.» «Кто-нибудь пострадал?», спросил я. «Никто не пострадал», сказал помощник. «Все в порядке.» Я спросил патрульного позади меня: «Вы заполнили форму один-десять?» Это рапорт об ущербе при дорожных происшествиях. «Она не нужна», сказал патрульный. «Всего одна машина и оценка ущерба невелика.» Форму надо заполнять только если ущерб превышает две сотни долларов. «Здесь только пять-одни, если вы захотите продолжать дело.» Я этого не хотел. Одна из истин, которым учат в специальной службе, это ОАС – отклик, адекватный ситуации. ОАС означает, что если дело связано с выборными лицами или знаменитостями, то их следует отпустить, если никто не настаивает на обвинении. На практике это означает, что задерживать никого нельзя. Я сказал помощнику: «Вы получите имя и адрес владельца собственности, поэтому сможете уладить все связанное с поврежденной лужайкой.» «У него уже есть мое имя и адрес», сказал человек в халате. «Но я хочу знать, что же будет сделано.» «Я сказал ему, что мы оплатим любой ущерб», сказал помощник. «Я заверил его, что мы обязательно это сделаем, но он, похоже…» «Черт побери, посмотрите: ее цветы подавлены. А у нее рак уха.» «Минутку, сэр.» Я спросил помощника: «Кто теперь поведет машину?» "Я", ответил помощник. «Он», кивнув, согласился сенатор Роу. «Джерри. Поведет машину.» Я сказал помощнику: «Хорошо. Я хочу, чтобы вы прошли анализ дыхания…» «Да, конечно…» «И я хочу посмотреть на ваши водительские права.» «Конечно.» Помощник дунул в трубочку и вручил мне свою водительскую лицензию. Она была из Техаса. Герролд Д. Хардин, тридцать четыре года. Адрес в Остине, штат Техас. Я записал все подробности и вернул лицензию. «Все в порядке, мистер Хардин. Я хочу передать сенатора под ваше попечительство.» «Благодарю вас, лейтенант. Я это ценю.» Человек в халате сказал: «Вы хотите позволить ему уйти?» «Минутку, сэр.» Я обратился к Хардину. «Я хочу, чтобы вы дали этому человеку свою визитную карточку и оставались с ним в контакте. Я ожидаю, что ущерб его собственности будет возмещен к его полному удовлетворению.» «Абсолютно. Конечно. Да.» Хардин полез в карман за визиткой. Он вытащил оттуда что-то белое, мелькнувшее в руке, словно платок. Он торопливо затолкал это обратно в карман, и обошел машину кругом, чтобы вручить карточку человеку в халате. «Вы должны заменить все ее бегонии.» «Прекрасно, сэр», сказал Хардин. «Все абсолютно.» «Да, конечно. Все прекрасно, сэр.» Сенатор Роу откачнулся от переднего бампера, нетвердо стоя на ногах. «Трахнутые бегонии», сказал он. «Боже, что за поганая ночь. У вас есть жена?» «Нет», ответил я. «А у меня есть», сказал Роу. «Трахнутые бегонии. Твою мать.» «Сюда, сенатор», сказал Хардин. Он помог Роу забраться на пассажирское сидение. Девицы залезли назад по обе стороны от красивого типа с Уолл-Стрита. Хардин сел за руль и попросил у Роу ключи. Я оглянулся, посмотреть как черно-белые отваливают с обочины. Когда я повернулся обратно, Хардин опустил стекло и поднял на меня глаза. «Благодарю вас.» «Ведите осторожнее, мистер Хардин», ответил я. Он съехал с лужайки, помяв еще одну клумбу. «И ирисы», прокричал человек в халате, когда машина выезжала на дорогу. Он взглянул на меня: «Говорю вам, вел-то другой и он был вдребезги пьян.» Я сказал: «Вот вам моя карточка. Если что-то пойдет не так, позвоните мне.» Он взглянул на карточку, покачал головой и пошел в дом. Коннор и я вернулись в машину. Мы поехали вниз по склону холма. Коннор спросил: «Вы записали данные помощника?» «Да», ответил я. «Что было у него в кармане?» «Я бы сказал, пара женских трусиков.» «Я тоже», сказал Коннор.* * *
Конечно, тут мы ничего не могли поделать. Лично я с удовольствием скрутил бы ублюдка, ткнул бы его мордой в машину и обыскал прямо здесь. Но мы оба понимали, что наши руки связаны: у нас не было легального повода обыскивать Хардина или задерживать его. Он был молодым человеком, ехавшим с двумя молодыми женщинами на заднем сидении, любая из которых могла быть без трусиков, и с пьяным сенатором Соединенных Штатов на переднем сидении. Единственное разумное – позволить им всем уйти. Но оказалось, что весь вечер посвящен отпусканию людей на свободу. Зазвонил телефон. Я нажал кнопку микрофона: «Лейтенант Смит.» «Эй, приятель?» Это был Грэм. «Я здесь, в морге, и предположи, что? Какой-то японец жужжит, что должен принять участие во вскрытии. Хочет сидеть и наблюдать, если верить этому дерьму. Его всего перекосило, потому что мы уже начали вскрытие без него. И лабораторные анализы начали поступать. Выглядят неважно для Ниппон Сентрал. Можно утверждать, что наш хлыщ – японец. Ну, что, ты идешь сюда или как?» Я взглянул на Коннора. Он кивнул. «Мы едем немедленно», сказал я.* * *
Самый быстрый путь в морг Центральной больницы округа лежал через приемный покой. Когда мы проходили его, на своей тележке весь в крови сидел какой-то черный, вопя в наркотической ярости: «Убить папу! Прикончить папу! Затрахать его!» Полдюжины санитаров пытались его уложить. У него были пулевые ранения в плечо и руку. Пол и стены приемного покоя были в пятнах крови. Пожилая уборщица ковыляла по холлу, вытирая его шваброй. В коридорах ждали черные и латинос. У некоторых на коленях сидели дети. Все отводили глаза от кровавой тряпки. Откуда-то дальше по коридору доносились еще крики. Мы вошли в лифт. Стало тихо. Коннор сказал: «Каждые двадцать минут – убийство. Каждые семь минут – изнасилование. Каждые четыре часа – убийство ребенка. Никакая другая страна не мирится с подобным уровнем преступности.» Двери открылись. По сравнению с приемным покоем подземные коридоры окружного морга были заметно спокойнее. Стоял сильный запах формальдегида. Мы подошли к столу, где тощий, угловатый служитель Харри Лондон склонился над какими-то бумагами, жуя сэндвич с ветчиной. Он не поднял взгляда. «Привет, парни.» «Привет, Харри.» «Зачем здесь? На вскрытие Остин?» «Ага.» «Начали примерно полчаса назад. Догадываюсь, что с ней большая спешка, а?» «Как так?» «Шеф вытащил из постели доктора Тима и приказал делать пронто. Давил на него чертовски сильно. Вы знаете, какой доктор Тим дотошный.» Служитель улыбнулся. «И вызвали также кучу людей из лаборатории. Кто когда слышал, чтобы среди ночи выпихнули целую смену? Я хочу сказать, во что им обойдутся сверхурочные?» Я спросил: «А что насчет Грэма?» «Он где-то здесь. Его преследует какой-то японский тип. Не отстает, как тень. И еще каждые полчаса этот японец, просит у меня разрешения воспользоваться телефоном и куда-то звонит. Говорит недолго по-японски. Потом возвращается раздражать Грэма. Говорит, что хочет видеть вскрытие и в это хочется верить. Давит и давит. Кстати, последний звонок японец сделал минут десять назад и вдруг в нем произошло большое изменение. Я был здесь за столом. И видел по его лицу. Он все повторял мойо мойо, словно не верил своим ушам. А потом умчался отсюда. Именно так: умчался.» «А где идет вскрытие?» «Комната два.» «Спасибо, Харри.»* * *
«Закройте дверь.» «Хай, Тим», сказал я, когда мы вошли в зал. Тим Ешимура, всем известный, как доктор Тим, склонился над столом из нержавеющей стали. Хотя было уже без двадцати два ночи, он как обычно выглядел безупречно. Все было на месте. Волосы аккуратно причесаны. Узел галстука превосходен. Авторучки выровнены в кармане запятнанного лабораторного халата. «Вы слышали меня?» «Я закрываю ее, Тим.» Пневматический самозакрывающийся механизм двери, очевидно, не был достаточно быстр для доктора Тима. «Только потому, что я не хочу, чтобы это японец заглядывал сюда.» «Он ушел, Тим.» «О, в самом деле? Но он может вернуться. Невероятно настырный и меня раздражает. Японцы могут быть настоящей занозой в заднице!» Я сказал: «Забавно слышать такое от тебя, Тим.» «О, я не японец», серьезно сказал он. «Я – японо-американец, а значит в их глазах я – гайджин. Если я приеду в Японию, они станут относиться ко мне, как к любому другому иностранцу. Неважно, как я выгляжу – я родился в Торонто и это конец.» Он глянул через плечо. «Кто это с вами? Не Джон Коннор? Вечность не видел тебя, Джон.» «Хай, Тим.» Мы с Коннором подошли к столу. Я увидел, что анатомирование продвинулось уже далеко, был сделан Y-образный надрез, первые органы удалены и аккуратно разложены на стальных подносах. «Теперь, может быть, хоть кто-нибудь скажет мне, что за шумиха с этим делом?», спросил Тим. «Грэм такой взвинченный, что объяснять ничего не хочет. Он пошел в соседнюю лабораторию, посмотреть первые результаты. Но я все же хочу знать, почему меня вытащили из постели в такое время? Марк здесь, но, очевидно, для такого дела его нашли недостаточно опытным. И, конечно, ГП уехал из города на конференцию в Сан-Франциско. У него теперь новая девушка и его постоянно нет в городе. Поэтому вызвали меня. Уж не помню, когда в последний раз меня вызывали из постели.» «Неужели вы не можете вспомнить?», спросил я. Доктор Тим был дока во всех смыслах, включая память. «Последний раз это было в январе три года назад. Но в тот раз надо было просто закрыть дыру. Большинство сотрудников слегло с гриппом и дела накапливались. В конечном счете однажды ночью у нас кончились боксы.. Пришлось складывать трупы на полу в мешках. Складывать штабелями. Что-то надо было делать. Запах стоял ужасный. Однако, нет, я не помню, чтобы меня вызывали просто потому, что дело политически напряженное.» Коннор сказал: «Мы вообще не представляем, почему оно напряженное.» "Наверное, вам следует это разузнать. Потому что здесь масса давления. ГП позвонил мне из Сан-Франциско и все повторял: «Сделай немедленно, работай ночью, приступай сейчас же.» Я сказал: «Окей, Билли.» Тогда он сказал: «Слушай, Тим. Сделай все правильно. Работай медленно, делай кучу снимков и тьму записей. Документируй каждый шаг. Снимай двумя камерами. Потому что у меня предчувствие, что всякий, кто имеет дело с этим случаем, может вляпаться в большую кучу дерьма.» Так и сказал. Естественно поинтересоваться, почему такой шум?" Коннор спросил: «Во сколько он вам звонил?» «Где-то в десять тридцать, одиннадцать.» «ГП сказал, кто позвонил ему?» «Нет. Но обычно звонят только два человека: шеф полиции или мэр.» Тим рассмотрел печень, разделил ее на доли и положил их на стальной поднос. Ассистент посверкал вспышкой над каждым фрагментом и отставил их в сторону. «Итак, что же вы нашли?» «Откровенно говоря, наиболее интересные находки пока внешние», сказал доктор Тим. «У нее густой макияж на шее для прикрытия следов многочисленных кровоподтеков. Синяки разного возраста. Даже без спектроскопической кривой для продуктов разложения гемоглобина на местах кровоподтеков, я все же могу сказать, что синяки эти разного возраста, вплоть до двух недель. Может, и старше. Согласуется с повторяющейся, хронической цервикальной травмой. Я считаю, тут нет вопросов: мы имеем случай сексуальной асфиксии.» «То есть, она – задыхалка?» «Ага, именно так.» Так говорила Келли. На сей раз Келли была права. «Это отклонение более присуще мужчинам, но определенно проявляется и в женщинах. Синдром заключается в том, что индивидуум сексуально возбуждается только при гипоксии, близкой к удушению. Такие индивидуумы просят своих сексуальных партнеров душить их, или надевать им на голову пластиковый пакет. Когда они одни, то иногда затягивают шнур вокруг шеи и душат себя во время мастурбации. Так как эффект требует, чтобы они задушили себя почти до точки отключения, то легко совершить ошибку и зайти слишком далеко. Так все время и бывает.» «А в этом случае?» Тим пожал плечами. «Что ж, она находится в состоянии, согласующемся с длительным синдромом сексуальной асфиксии. И в ее вагине находится эякулят, а не внешних частях вагины имеются ссадины, согласующиеся с форсированным сексуальным эпизодом в ночь ее смерти.» Коннор спросил: «Вы уверены, что вагинальные ссадины возникли до ее смерти?» «О, да. Это определенно повреждения ante mortem. Нет сомнений, что у нее был форсированный секс до того, как она умерла.» «Хотите сказать, ее изнасиловали?» «Нет, так далеко я заходить не хочу. Как видите, ссадины не сильны и нет ассоциированных повреждений на других частях ее тела. Фактически, здесь вообще нет следов физической борьбы. Поэтому я рассматриваю обнаруженное, как согласующееся с преждевременным вагинальным вводом при недостаточном увлажнении внешнего вагинального аппарата.» Я сказал: «Хотите сказать, у нее не сочилось?» Тим страдальчески сморщился: «Что ж, в грубых терминах мирянина…» «Как задолго до смерти причинены эти ссадины?» «Примерно от часа до двух. Но не близко к фактическому времени смерти. Это можно сказать по экстравазации и набуханию пораженных областей. Если смерть наступает вскоре после ранения, то течение крови останавливается, и поэтому набухание ограничено или совсем отсутствует. Как вы видите, в данном случае набухание выражено весьма ярко.» «А сперма?» «Образцы ушли в лабораторию. Вместе с ее обычными выделениями.» Он пожал плечами. «Надо подождать и посмотреть. А теперь вы двое, не просветите ли меня? Потому что мне кажется, что эта девочка нарывалась на неприятность, рано или поздно. То есть, я хочу сказать, что она мила, но несколько сдвинута. Итак, почему такая шумиха? Почему середь ночи я не в постели и занимаюсь тщательно документированным вскрытием какой-то миленькой задыхалки?» Я сказал: «Спросите, что полегче.» «Не темните», сказал доктор Тим. «Услуга за услугу. Я оказал вам свою, теперь ваш черед.» «Ну, Тим», сказал Коннор, «ты же ведь просто шутил.» «Мать вашу», сказал Тим. «Вы, ребята, у меня в долгу. Не темните.» «Боюсь, что Питер говорит тебе правду», сказал Коннор. «Мы знаем только, что убийство произошло во время большого японского приема и они хотят, чтобы оно прояснилось прямо сразу.» «В этом есть смысл», сказал Тим. «В прошлый раз дерьмо попало в вентилятор, когда был вовлечен японский консул. Помните дело с похищением Такашима? Может, и не помните: оно не попало в газеты. Японцам удалось прокрутить все очень тихо. Тем не менее, при очень странных обстоятельствах был убит охранник и в течении двух суток они страшно давили на нашу контору. Я был удивлен тем, что они способны сделать. Нам звонил лично губернатор. Все нам звонили. Можно было подумать, что это ребенок президента. Я хочу сказать, что эти люди обладают настоящим влиянием.» «Конечно, обладают. За него красиво заплачено», сказал Грэм, входя в комнату. «Закрой дверь», сказал Тим. «Но на этот раз их трахнутое влияние не поможет», сказал Грэм. «Потому что на сей раз мы держим их за хвост и за задницу. Мы имеем убийство, и, основываясь на полученных лабораторных анализах, мы без сомнения можем сказать, что убийцей был японец.»* * *
Патологическая лаборатория размещалась по соседству в громадной комнате, освещенной ровными рядами ламп дневного света. На столах аккуратно выстроены ряды микроскопов. Однако, поздно ночью в большом зале работали лишь два техника. Рядом с ними, ликуя, стоял Грэм. «Смотрите сами. Вычесывание лобковых волос обнаружило умеренно извитые мужские лобковые волосы овальные на срезе, почти наверняка азиатского происхождения. При первом анализе спермы получена группа крови АВ, относительно низко встречающаяся среди белых европейцев, но гораздо более обычная среди азиатов. Первый анализ протеина в семенной жидкости показал отрицательный результат генетического маркера для… как это называется?» «Этанол-гидрогеназа», подсказал техник. «Да, верно, этанол-гидрогеназа. Это энзим. Отсутствующий у японцев. И отсутствующий в данной семенной жидкости. А присутствует фактор Диего, который является протеином группы крови. Вот так. На подходе еще анализы, но нам кажется, что у перед тем, как она была убита, у этой девушки был форсированный секс с японцем перед тем, как она была им убита.» «Ясно, что вы нашли следы японской спермы в ее вагине», сказал Коннор. «И это все.» «Боже», сказал Грэм. «Японская сперма, японские волосы, японские факторы крови. Мы говорим о японском мерзавце.» Он разложил несколько фотографий сцены преступления, показывающие Черил, лежащей на столе заседаний. Он начал расхаживать перед ними взад и вперед. «Я знаю, где вы были, ребята, и знаю, что вы напрасно тратите время», сказал Грэм. «Вы направились за видеолентами, но они исчезли, правильно? Потом вы поехали в ее квартиру: ноее вычистили еще до того, как вы туда направились. Именно этого следует ждать, если виновный мерзавец – японец. Это очевидно, как доска.» Грэм указал на снимки. «Вот наша девушка. Черил Остин из Техаса. Она привлекательна. Свежа. Хорошая фигура. Она что-то вроде актрисы. Немного занимается коммерческой рекламой. Может, для Нисан. Чем угодно. Встречается с некоторыми людьми. Имеет определенные контакты. Попадает в некоторые списки. Вы следуете за мной?» «Да», ответил я Грэму. Коннор пристально уставился на снимки. «Так или иначе, наша Черил живет достаточно хорошо, чтобы надевать черное вечернее платье от Ямамото, когда ее приглашают на большое открытие Башни Накамото. Она приходит с каким-то типом, может быть с другом или парикмахером. Бородач. Может, она знакома с другими людьми на приеме, а может и нет. Но в течении вечера некто большой и властный намекает, что они ненадолго слиняют. Она соглашается подняться наверх. Почему нет? Этой девушке нравятся приключения. Она любит опасность. Нарывается на синяки. Поэтому она идет наверх – может быть вместе с этим типом, может по отдельности. Но в любом случае они встречаются наверху и высматривают место, где этим заняться. Место, которое возбуждает. И они решают – он, наверное он решает – сделать это прямо на трахнутом столе заседаний. Они начинают, они пыхтят, но дело идет наперекосяк. Ее любовничек слегка перетрудился, или он с заскоками, и … он сжимает ее шею чересчур сильно. И она мертва. Вы пока следуете за мной?» «Да…» «И теперь у любовничка проблема. Он пошел наверх, чтобы всего лишь трахнуть девушку, но к несчастью он ее убивает. Так что же ему делать? Что он может сделать? Он возвращается, присоединяется к приему, и так как он – большой самурайский петушок, то говорит одному из своих подчиненных, что у него маленькая проблема. Он, к несчастью, выдавил жизнь из местной шлюхи. Очень неудобно при его напряженном расписании. Поэтому шестерки бегают и зачищают то что напачкал босс. Они вычищают инкриминирующие свидетельства с верхнего этажа. Удаляют видеоленты. Едут в ее квартиру и удаляют свидетельства там. И все прекрасно, кроме того что это занимает время. Поэтому кому-то надо держать полицию в стойле. И вот где появляется этот гладкий сосун-адвокат Ишигуро. Он задерживает нас на добрых полтора часа. Вот так. Ну, как это звучит?» Когда он закончил, наступило молчание. Я ждал, что скажет Коннор. «Что ж», наконец сказал Коннор. «Я снимаю свою шляпу, Том. Такая последовательность событий представляется корректной во многих отношениях.» «Ты чертовски прав.» Грэм пыхнул сигаретой. «Офигительно прав.» Зазвонил телефон. Лаборант спросил: «Капитан Коннор здесь?» Коннор подошел ответить. Грэм сказал мне: «Я тебе говорю. Эту девушку убил джеп и нам надо найти его и затрахать до смерти. Освежевать.» Я спросил: «А что у тебя вообще против них?» Грэм угрюмо взглянул на меня и спросил: «О чем ты толкуешь?» «Я говорю о том, что ты ненавидишь японцев.» «Эй, послушай», сказал Грэм. «Давай-ка напрямик, Пити-сан. Я никого не ненавижу. Я делаю свою работу. Черный, белый, японец – для меня нет разницы.» «Окей, Том.» Была поздняя ночь. Я не хотел спорить. «Нет, черт возьми. Твою мать, ты думаешь, что я предубежден.» «Давай оставим это, Том.» «Нет, черт побери. Мы это не оставим. Не сейчас. Позволь мне сказать тебе кое-что, Пити-сан. Ты подал заявление на эту трахнутую работу переводчика, правильно?» «Правильно, Том.» «А почему ты ее выбрал? Из-за своей великой любви к японской культуре?» «Ну, в то время я работал в пресс-бюро…» «Нет, нет не мели чепуху! Ты выбрал ее», сказал Грэм, «из-за дополнительного оклада, разве не так? Две-три тысячи в год. Стипендия на обучение. Она пришла в департамент от японо-американского Фонда Дружбы, и департамент позволил в качестве стипендии на образование платить сотрудникам, чтобы они могли продолжать изучение японского языка и культуры. Вот так. И как проходят штудии, Пити-сан?» «Учусь.» «Как часто?» «Один вечер в неделю.» «Один вечер в неделю. А если ты пропустишь урок, ты потеряешь свою стипендию?» «Нет.» «Твою мать, ты прав. На самом деле нет никакой разницы, ходишь ли ты учиться вообще. Фактически, приятель, ты взял взятку. Ты получил три тысячи долларов в карман и они идут прямо из страны восходящего солнца. Конечно, это не так много! Никто не сможет купить тебя за три куска, правильно? Конечно, нет.» «Эй, Том…» «Но дело в том, что они тебя не покупают. Они просто влияют на тебя. Они просто хотят, чтобы ты подумал дважды. Имел тенденцию благосклонно смотреть на них. А почему нет? Такова человеческая натура. Они сделали твою жизнь немного лучше. Они сделали вклад в твое процветание. Твоей семьи. Твоей маленькой дочери. Они чешут тебе спину, почему бы тебе не почесать их спины? Разве не в этом дело, Пити-сан?» «Нет, не в этом», сказал я. Я начинал злиться. «Нет, в этом», сказал Грэм. «Потому что именно так работает влияние. Оно отрицается. Ты говоришь, что его нет. Говоришь себе, что его нет – но оно есть. Единственный способ быть чистым – это быть чистым, старик. Если ты не делаешь на это ставку, если у тебя нет от этого дохода, тогда ты можешь говорить. Иначе, старик, они платят тебе и, я бы сказал, владеют тобой.» «Дай мне сказать…» «Поэтому не надо говорить мне о ненависти, старик. Страна ведет войну и некоторые это понимают, а другие примыкают к врагу. Точно так же, как во второй мировой войне, когда некоторым платила Германия, чтобы обеспечивать пропаганду наци. Нью-йоркские газеты публиковали передовицы прямо из уст Адольфа Гитлера. Иногда эти люди даже не сознавали это. Но они это делали. Так в любой войне, старик. А ты – трахнутый коллаборационист.» Я был благодарен когда в этот момент Коннор подошел туда, где мы стояли. Грэм и я были на грани ссоры, когда Коннор спокойно сказал: «Именно так я это и понимаю, Том. В соответствии с твоим сценарием, после того как девушку убили, что случилось с лентами?» «О, черт, эти ленты пропали», сказал Грэм. «Ты никогда снова не увидишь эти ленты.» «Что ж, это интересно. Потому что звонок был из штаб-квартиры дивизиона. Кажется, господин Ишигуро там. И он принес с собой коробку видеолент, чтобы я посмотрел.»* * *
Коннор и я поехали вместе. Грэм сел в свою машину. Я спросил: «Почему вы сказали, что японцы никогда не тронут Грэма?» «Из-за дяди Грэма», ответил Коннор. «Во второй мировой войне он был военнопленным. Его отправили в Токио, где он пропал. Отец Грэма поехал туда после войны, чтобы узнать, что с ним случилось. По этому поводу возникли неприятные вопросы. Ты, наверное, знаешь, что некоторые американские военные были убиты в Японии в смертельных медицинских экспериментах. Рассказывали истории, что японцы в шутку скармливали их печенку своим подчиненным, и всякое такое.» «Нет, я не знал», сказал я. «Я думаю, каждый хотел бы забыть это время», сказал Коннор, «и двигаться дальше. И наверное, правильно. Сегодня это другая страна. О чем говорил Грэм?» «О моей стипендии переводчика.» Коннор сказал: «Ты говорил, это пятьдесят в неделю.» «Немного больше.» «Насколько больше?» «Около сотни в неделю. Пятьдесят пять сотен в год. Но это чтобы покрыть расходы на обучение, книги, на ежедневные поездки, на нянечек для ребенка, на все такое.» «Итак, ты получаешь пять кусков», сказал Коннор. «И что?» «Грэм говорит, что я нахожусь под влиянием. Что японцы купили меня.» Коннор сказал: «Что ж, они конечно пытаются это сделать. И они исключительно искусны.» «Они пытались сделать это с вами?» «О, конечно.» он помолчал. «И часто я принимал это. Давать подарки для гарантии, что вы будете благосклонны, для японцев это инстинкт. И это не сильно отличается от того, что делаем мы, если приглашаем босса на обед, когда на носу повышение. Правильно приглашать босса на ранних стадиях отношений, когда на кону ничего не стоит. Тогда это просто доброжелательность. То же самое с японцами. Они верят, что дарить надо загодя, тогда это не взятка, а просто подарок. Способ установить связи до того, когда есть какое-нибудь давление.» «И вам кажется, что это окей?» «Так работает мир.» «Вы думаете, это подкуп?» Коннор взглянул на меня и спросил: «А ты как думаешь?» Я долго молчал перед ответом: «Да. Я думаю, так может быть.» Он начал смеяться. «Что ж, это облегчение», сказал он. «Потому что в противном случае японцы напрасно потратили бы на тебя свои деньги.» «Что тут смешного?» «Твое смущение, кохай.» «Грэм думает, что идет война.» Коннор сказал: «Что ж, это правда. Мы определенно в войне с Японией. Но давай поглядим, чем удивит нас господин Ишигуро в следующей стычке.»* * *
Как обычно, вестибюль пятого этажа отдела расследований даунтауна был оживленным даже в два часа ночи. Детективы перемещались среди потрепанных проституток и трясущихся наркоманов приведенных для допроса; в углу мужчина в потертой спортивной куртке орал: «Я сказал заткнись, твою мать!», повторяя это снова и снова женщине-офицеру с папкой. В этом мельтешении и шуме Масао Ишигуро выглядел явно не к месту. В своем голубом костюме в тонкую полоску он сидел в углу, наклонив голову и сжав колени. На коленях он неловко держал картонную коробку. Увидев нас, он вскочил на ноги. Он глубоко поклонился, прижав руки к бедрам, дополнительный знак уважения. Он сохранял поклон несколько секунд. Потом он немедленно снова поклонился и на этот раз ждал склонившись и смотря в пол пока Коннор не заговорил с ним по-японски. Ответ Ишигуро, тоже по-японски был тихим и почтительным. Он продолжал смотреть в пол. Том Грэм оттеснил меня к охладителю воды. «Великий боже», сказал он. «Похоже, тут происходит трахнутое признание.» «Ага, наверное», сказал я. Я не был убежден. Я уже видел, как раньше Ишигуро менял манеру поведения. Я смотрел, как Коннор говорит с Ишигуро. Японец стоял с виноватым видом. Он продолжал смотреть в пол. "Я бы никогда его не заподозрил ", сказал Грэм. "Ни за миллион лет. Только не его." «Как так?» «Ты шутишь? Убить девушку, а потом стоять в комнате и пытаться нас контролировать. Трахнутые стальные нервы. Но посмотри на него сейчас: боже, он почти плачет.» Это было правдой: казалось, слезы набухли в глазах Ишигуро. Коннор взял коробку и повернулся, направляясь через комнату к нам. Он передал мне коробку. «Займись этим. Я хочу взять у Ишигуро заявление.» «Так», сказал Грэм. «Он сознался?» «В чем?» «В убийстве.» «Черт побери, нет», сказал Коннор. «Почему ты так думаешь?» «Ну, он там так клялся и скребся…» «Это просто сумимасен», сказал Коннор. «Я не принимаю это слишком серьезно.» «Он практически плакал», сказал Грэм. «Только потому что он думает – это ему поможет.» «Он не сознался?» «Нет. Но он обнаружил в конце концов, что ленты были удалены. Это означает, что он сделал серьезную ошибку, публично шумя в присутствии мэра. Теперь его могут обвинить в сокрытии улик. Его могут лишить практики. Его корпорация покроется позором. Ишигуро в большой беде и он это знает.» Я спросил: «И поэтому он так унижается?» «Да. В Японии, если вас прижало, самое лучшее пойти к властям и разыграть большое шоу о том, как вы извиняетесь, как вам плохо, и как вы никогда не станете это делать. Это проформа, но на власти производит впечатление, как именно вы выучили урок. Это сумимасен: извинение без конца. Японская версия сдачи на милость суда. Это рассматривается как лучший способ добиться снисходительности. Именно это и делает Ишигуро.» «Ты хочешь сказать, это притворство», сказал Грэм, с посуровевшими глазами. «Да и нет. Это трудно объяснить. Слушайте, давайте просмотрим ленты. Ишигуро говорит, что принес видеопроигрыватель, потому что ленты записаны в необычном формате и он боится, что мы не сможем их проиграть. Окей?» Я открыл картонную коробку. И увидел двадцать маленьких восьмимиллиметровых кассет, наподобие аудиокассет. И небольшую коробочку размером с Уокмэна – видеопроигрыватель. У нее был кабель для подключения к TV. «Окей», сказал я. «Давай поглядим.»* * *
Первая из лент показывала сорок шестой этаж из камеры в атриуме, висящей высоко под потолком и глядящей вниз. Лента показывала людей, работающих на этаже, это выглядело обычным рабочим днем. Мы включили быструю перемотку. Столбы солнечного света, льющегося в окна, скользнули горячими арками по полу, потом исчезли. Постепенно свет на этаже стал мягче и потускнел, когда дневной свет подошел к концу. Одна за другой включались настольные лампы. Теперь работники двигались медленнее. В конце концов они начали уходить, один за другим покидая столы. Когда популяция разредилась, мы заметили еще кое-что. Теперь камера иногда перемещалась, следя то за одним, то за другим работником, проходящим мимо. Однако, иногда камера не двигалась. В конце концов мы поняли, что камера, должно быть, оснащена автоматической фокусировкой и следящей системой. Если в кадре много движения – несколько людей ходят в разных направлениях – то камера не двигалась. Но если в кадре было в основном пусто, то камера фиксировалась на проходящем человеке и следила за ним. «Забавная система», сказал Грэм. «Наверное, имеет смысл для камер службы безопасности», сказал я. «они должны больше тревожится относительно одного человека на этаже, чем о толпе.» Пока мы смотрели, включались ночные огни. Все столы опустели. Теперь лента начала быстро мигать, почти со стробоэффектом. «Что-то не так с лентой?», спросил Грэм подозрительно. «Они трахались на ней?» «Не знаю. Нет, погоди. Нет, нет, посмотри на часы.» На дальней стене мы видели офисные часы. Минутная стрелка плавно двигалась с семи-тридцати к восьми часам. «Это пропуск времени», сказал я. «Что она, делает снимки?» Я кивнул. «Наверное когда система некоторое время никого не засекает она начинает через каждые десять двадцать секунд делать отдельные снимки, пока…» «Эй. Это что?» Мелькание прекратилось. Камера начала поворачиваться вправо по пустому этажу. Но в кадре никого не было. Просто пустые столы и редкие ночные светильники, которые вспыхивали на видео картинке. «Наверное, у них широкий сенсор», сказал я. «Он видит за границами кадра. Либо так, либо камеру двигают вручную. Наверное, охранник откуда-нибудь. Может, снизу, из комнаты охраны.» Картинка сместилась к дверям лифта и замерла. Двери были глубоко справа в глубокой тени под нависавшим козырьком, закрывавшем нам взгляд. «Ха, там темень. Кто-нибудь есть?» «Ничего не вижу», сказал я. Картинка начала то выходить из фокуса, то снова входить в него. «Что там теперь?», спросил Грэм. «Похоже, автоматическая фокусировка барахлит. Наверное, не может решить, на что фокусироваться. Наверное, козырек смущает логические цепи. Моя видеокамера дома делает то же самое. Фокусировка сбивается, когда она не может понять, что же я снимаю.» «Поэтому камера пытается сфокусироваться хоть на чем-то? Я ничего не могу разглядеть. Там под козырьком просто черно.» «Нет, погляди. Там кто-то есть. Можно видеть бледные ноги. Очень слабо.» «Боже», сказал Грэм, "это наша девушка. Стоит у лифта. Нет, подожди. Теперь она движется." Через мгновение из-под козырька выступила Черил Остин и мы в первый раз смогли ясно ее разглядеть.* * *
Она была красива и уверенна. И вошла в комнату решительно. В своих движениях она была точной и определенной, ничего от неуклюжей, волочащейся ноги двигательной неряшливости молодых. «Исусе, какая красотка», сказал Грэм. Черил Остин была высокой и гибкой, короткие светлые волосы делали ее еще выше. Она держалась прямо. Медленно поворачиваясь, она осматривала комнату, словно овладевала ею. «Не верится, что мы это видим», сказал Грэм. Я понял, что он имеет в виду. Девушка была убита всего несколько часов назад. Сейчас мы видели ее на видеоленте всего за несколько минут до смерти. На мониторе Черил взяла пресс-папье с одного из столов, покрутила в руках и положила на место. Открыла сумочку и снова закрыла ее. Взглянула на часы. «Начинает нервничать.» «Не любит ждать», сказал Грэм. «И могу поспорить, в этом у нее совсем нет практики. Не у такой девушки.» Она начала постукивать пальцами по столу в определенном ритме. Мне он показался знакомым. Она покачивала головой в том же ритме. Грэм скосился на экран. «Она говорит? Она что-то сказала?» «Похоже», сказал я. Мы едва видели, как шевелится ее рот. И здесь я вдруг сложил все вместе, ее движения, все. «Кусаю ногти и пальцы ломаю. Дрожу, но мне это нравится. О, бэби …» «Исусе», сказал Грэм. «Ты прав. Как ты догадался?» «Да, уж, догадался.» Черил перестала напевать. Она повернулась к лифтам. «Ага, вот и мы.» Черил пошла к лифтам. Остановившись под козырьком, она обняла появившегося мужчину. Они обнялись и жарко поцеловались. Но мужчина оставался под козырьком. Мы видели его руки вокруг Черил, но не видели его лица. «Черт», сказал Грэм. «Не беспокойся», сказал я. «Мы увидим его через минуту. Если не с той, то с другой камеры. Но мне кажется, мы можем сказать, что она встретила его не только что. Она его уже знает.» «Да, она по-настоящему дружелюбна. Ага, посмотри-ка. Этот тип времени не тратит.» Руки мужчины скользнули вверх по черному платью, поднимая юбку. Он сжал ее ягодицы. Черил Остин прижалась к его телу. Их объятье было сильным, страстным. Вместе они двинулись глубже в комнату, медленно поворачиваясь. Теперь мужчина был спиной к нам. Ее юбка собралась на талии. Она потянулась потереть его чресла. Парочка, спотыкаясь, пошла к ближайшему столу. Мужчина наклонил ее спиной на стол и вдруг она запротестовала, оттолкнув его. «Ну, ну, не так быстро», сказал Грэм. «Кроме всего, у нашей девушки есть принципы.» Я не понимал, в чем дело. Казалось, Черил хотела позволить ему, а потом поменяла мнение. Я обратил внимание, что настроение сменилось мгновенно. Я недоумевал, хочет ли она довести дело до конца, и не фальшива ли страсть. Конечно, мужчина не казался особенно удивленным ее внезапным изменением. Сидя на столе, она почти гневно продолжала отталкивать его. Мужчина отступил. Он все еще был спиной к нам. Мы не видели его лица. Как только он отступил, она снова изменилась: заулыбалась, просто котеночек. Медленными движениями она встала со стола и поправила юбку, призывно изгибая тело и оглядываясь. Мы видели ее ухо и часть лица, достаточно чтобы различить, что она говорит. Он заговорил с ней. Она улыбнулась ему и подошла, закинув руки ему на шею. Они снова начали целоваться, их руки ощупывали друг друга. Медленно пошли по этажу, направляясь в конференц-зал. «Так. Это она выбрала конференц-зал?» «Трудно сказать.» «Черт, я так и не вижу его лица.» Сейчас они были почти в центре комнаты и камера снимала почти вертикально вниз. Мы видели только его макушку. Я спросил: «Он кажется тебе японцем?» «Перемать. Кто сможет сказать? Сколько еще камер в этой комнате?» «Четыре.» «Хорошо. Его лицо не будет блокировано на всех четырех. Мы пригвоздим его задницу.» Я сказал: «Знаешь, Том, этот тип выглядит весьма крупным. Он кажется выше, чем она. А она рослая девушка.» «Кто может сказать под каким углом? Я не скажу ничего кроме, что на нем костюм. Окей. Они идут туда, в конференц-зал.» Когда они достигли комнаты, она вдруг начала вырываться. «Упс», сказал Грэм. «Она снова несчастлива. Заковыристая молодая штучка, не правда?» Мужчина крепко держал ее, а она крутилась, пытаясь высвободится. Он наполовину вел, наполовину тащил ее в зал. В дверном проеме она крутанулась в последний раз, уцепившись в раму, вырываясь. «Здесь она выронила сумочку?» «Наверное. Я не вижу ясно.» Конференц-зал располагался прямо напротив камеры, поэтому мы видели всю. Комнату. Но внутри конференц-зала было очень темно, так что оба вырисовывались силуэтами на фоне огней небоскребов за стеклами внешних окон. Мужчина поднял ее на руки и, уложив на стол, перекатил на спину. Она оставалась пассивной, податливой, пока он заворачивал ее юбку на бедра. Казалось, она принимает, двигается, чтобы встретить его, потом он сделал быстрое движение и вдруг что-то мелькнуло и улетело. «Вон где трусики.» Похоже, они приземлились на пол. Но было трудно сказать наверняка. Если это трусики, то они черные, или другого темного цвета. Тем лучше для сенатора Роу, подумал я. «Трусики исчезли к моменту, когда мы пришли», сказал Грэм, глядя на монитор. «Трахнутое утаивание улик, чистое и простое.» Он потер руки. «Если у тебя есть акции Накамото, приятель, я бы их продал. Потому что к завтрашнему дню они будут стоить дешевле дерьма.» На экране она все еще хотела его, а он возился с молнией, как вдруг она попыталась сесть и дала ему крепкую пощечину. Грэм сказал: «Вот оно что. Немного перца.» Мужчина схватил ее за руки, и попытался поцеловать, но она сопротивлялась и отворачивалась. Он толкнул ее на стол. Придавил ее своим весом и удерживал. Она лягалась и била голыми ногами. Два силуэта сливались и разделялись. Было трудно определить, что в точности происходит. Казалось, что Черил пытается сесть, а мужчина не пускает. Он удерживал ее, давя рукою в грудь, она лягалась ногами, ее тело извивалось на столе. Он продолжал удерживать ее, но вся сцена была скорее мучительной, чем возбуждающей. Пока она длилась, я затруднялся определить, что именно я видел. Это настоящее насилие? Или просто игра? Она еще билась, боролась и отталкивала его, но безуспешно. Мужчина, должно быть, был сильнее, но у меня было ощущение, что она смогла бы его отпихнуть, если бы действительно этого хотела. А иногда казалось, что ее руки обнимают его, вместо того чтобы отталкивать. Но было трудно понять наверняка, что же мы видим… «Ага. Неприятность.» Мужчина прекратил ритмичную накачку. Черил под ним лежала безвольно. Ее руки соскользнули с его плеч и упали на стол. Ноги вяло свесились у него по бокам. Грэм спросил: «Вот оно? Это произошло сейчас?» «Не могу сказать.» Мужчина похлопал ее по щеке, потом потряс энергичнее. Казалось, он говорит с ней. Некоторое время он стоял так, может секунд тридцать, потом оторвался от ее тела. Она оставалась на столе. Он обошел вокруг. Он двигался медленно, словно не мог поверить. Потом он взглянул влево, словно услышал звук. Он замер на мгновение, потом, похоже, собрался с мыслями. Он начал действовать и обошел комнату, методично осматриваясь. Он что-то поднял с пола. «Трусики.» «Он сам их забрал», сказал Грэм. «Черт.» Теперь мужчина обходил девушку и коротко склонился над телом на дальней стороне стола. «Что он там сделал?» «Не знаю. Я не увидел.» «Черт.» Мужчина выпрямился и вышел из конференц-зала в атриум. Он больше не был силуэтом. Был шанс, что мы сможем познать его. Но он смотрел назад в конференц-зал. На мертвую девушку. «Эй, приятель», сказал Грэм, обращаясь к образу на мониторе. «Посмотри сюда, приятель. Давай. Всего на секунду.» На экране мужчина продолжал смотреть на мертвую девушку, делая несколько шагов в атриум, спиной к нам. Потом он начал быстро уходить влево. «Он не возвращается к лифтам», сказал я. «Нет. Но я не увидел его лица.» «Куда он идет?» «На дальнем конце есть лестница», сказал Грэм. «Пожарный выход.» «Почему вместо лифта он пошел туда?» «Кто знает? Я просто хочу увидеть его лицо. Хоть раз.» Но теперь мужчина был далеко слева от камеры и хотя он больше не был повернут от нас, мы могли видеть только его левое ухо и щеку. Он быстро уходил. Вскоре он исчез из вида, скрывшись под козырьком потолка на дальнем конце комнаты. «О черт. Плохой угол зрения. Давай другую ленту.» «Минуту», сказал я. Наш мужчина шел к темному проходу, который наверное вел к лестнице. Но при этом он миновал декоративное зеркало в позолоченной раме, висящее на стене справа в проходе. Он миновал его, когда заходил под козырек в полную тьму. «Вот оно!» «Как остановить эту штуку?» Я бешено нажимал кнопки на плеере. В конце концов я нашел кнопку стопа. Мы открутили назад. Потом вперед. Опять мужчина целеустремленно шел в темный проход широкими, быстрыми шагами. Он прошел мимо зеркала и на мгновение – единственный видео кадр – мы смогли увидеть лицо, отраженное в зеркале – увидеть его ясно – и я нажал кнопку стоп-кадра. «Бинго», сказал я. «Трахнутый джеп», сказал Грэм. «Как я тебе говорил.» В зеркале застыло лицо убийцы, идущего к лестнице. У меня не вызывало трудностей распознать напряженные черты лица Эдди Сакамуры.* * *
«Он мой», сказал Грэм. «Это мое дело. Я сам хочу задержать ублюдка.» «Конечно», сказал Коннор. «Я хочу сказать», сказал Грэм, «что предпочел бы идти один.» «Конечно», сказал Коннор. « Это твое дело, Том. Делай, что тебе кажется лучше.» Коннор записал для него адрес Эдди Сакамуры. «Не то, чтобы я не ценил твою помощь», сказал Грэм. «Но я лучше сделаю это сам. А теперь, парни, я хочу спросить прямо: вы говорили с этим типом вечером и не задержали его?» «Верно.» «Ладно, не тревожьтесь об этом», сказал Грэм. «Я похерю это в отчете. Это на вас не навалится, обещаю.» Грэм был в великодушном настроении, обрадованный перспективой ареста Сакамуры. Он взглянул на часы. «Мать-перемать. Меньше шести часов после первоначального звонка, а у нас уже есть убийца. Не плохо.» «У нас еще нет убийцы», сказал Коннор. «На твоем месте, я бы привез его прямо сейчас.» «Немедленно еду», сказал Грэм. «Да, кстати, Том», сказал Коннор, когда Грэм направился к двери. «Эдди Сакамура – странный тип, но он не склонен к насилию. Я сильно сомневаюсь, что он вооружен. Наверное, у него вообще нет оружия. С вечеринки он поехал домой вместе с рыженькой. Наверное, сейчас он с нею в постели. Мне кажется, благоразумнее привести его живым.» «Эй, о чем это вы двое?», сказал Грэм. «Просто намек», сказал Коннор. «Ты действительно думаешь, что я хочу пристрелить коротышку-говноеда?» «Ты же поедешь туда с парочкой черно-белых для поддержки, правда?», сказал Коннор. «Патрульные – люди возбудимые. Я просто обдумываю варианты.» «Ха, спасибо за трахнутую помощь», сказал Грэм и вышел. Он был так широк в плечах, что в дверях пришлось повернуться боком. Я смотрел, как он уходит. «Почему вы позволили сделать это ему одному?» Коннор пожал плечами: «Это его дело.» «Но всю ночь вы активно расследовали его дело. Зачем останавливаться сейчас?» Коннор сказал: «Пусть вся слава достанется Грэму. Кроме того, что бы он делал с нами? Я – коп в бессрочном отпуске, а ты – просто продажный офицер связи.» Он показал на видеоленту. «Не перекрутишь ее для меня перед тем, как отвезешь домой?» «Конечно.» Я перемотал ленту. «Думаю, мы можем получить и чашечку кофе», сказал Коннор. «Хороший кофе делают в лабораториях ОМП. По крайней мере, делали.» Я спросил? «Хотите, что бы я нашел кофе, пока вы смотрите ленту?» «Это было бы прекрасно, кохай», ответил Коннор. «Хорошо.» Я включил ему ленту и повернулся уходить. «Да, и еще, кохай. Когда будешь там, спроси ночного дежурного офицера, где в департаменте есть устройства для видеолент. Потому что, все это надо скопировать. И, возможно, нам потребуются твердые копии отдельных кадров. Особенно, если возникнут трудности после ареста Сакамуры, когда японцы начнут давить на департамент. Нам может потребоваться напечатать снимок, чтобы защитить себя.» В этом был смысл. «Окей», сказал я, «проверю.» «Мне черный с сахаром.» Он повернулся к монитору.* * *
Отдел криминалистики находился в подвале Центра Паркера. Был третий час ночи, когда я вошел туда, и большинство комнат были закрыты. ОК в основном работал с девяти до пяти. Конечно, некоторые группы работали и по ночам, собирая улики с мест преступлений, однако потом улики запирали в шкафы до утра либо в даунтауне, либо в одном из подразделений. Я пошел к кофейному автомату в маленьком кафетерии рядом с отделом скрытых отпечатков пальцев. По всей комнате были развешаны надписи: «Ты вымыл руки? Не заставляй рисковать товарищей! Вымой руки!» Причина заключалась в том, что сотрудники команды ОК пользовались ядами. В прошлом вокруг было так много ртути, мышьяка и хрома, что порой офицеры заболевали, когда пили из пластмассовых чашек, до которых дотрагивались лаборанты. Но в наши дни люди стали более осторожны: я взял две чашки кофе и пошел к столу ночного дежурного. На вахте была Джеки Левин, он сидела, положив ноги на стол. Плотно скроенная женщина в тесных брюках, как у тореадора, и в оранжевом парике. Несмотря на причудливую внешность, в департаменте она получила широкое признание, как лучший специалист по снятию отпечатков пальцев. Она читала журнал «Современная невеста.» Я спросил: «Хочешь снова этим заняться, Джеки?» «Нет, черт побери», ответила она. «Это моя дочь.» «За кого выходит?» «Давай поговорим о чем-нибудь приятном», сказала она. «Одна чашечка – мне?» «Извини», сказал я. «Но у меня есть к тебе вопрос: кто здесь занимается уликами на видеолентах?» «На видеолентах?» «На лентах с охранных камер. Кто их анализирует, делает твердые копии и все такое?» «Ну, наш выбор невелик», сказала Джеки. «Здесь этим занимались электронщики, но, думаю, сейчас они откажутся. Сегодня видео идет либо в Велли, либо в Медлар-Холл.» Она села прямо и покопалась в справочнике. «Если хочешь, можешь поговорить с Биллом Харрелсоном в Медларе. Но если это что-то особенное, кажется, мы отправляем это Лабораторию обработки изображений Университета Южной Калифорнии, или еще куда-то. Ты хочешь контактные номера, или сразу направишься к Харрелсону?» Что-то в ее тоне подсказало мне, что делать. «Наверное, я возьму номера.» «Ага, сейчас.» Я записал номера и возвратился в дивизион. Коннор закончил с лентой и перегонял ее назад-вперед до того места, где лицо Сакамуры появлялось в зеркале. «Ну, и?», спросил я. «Все в порядке, это Эдди.» Он выглядел спокойным, почти безразличным. Взял у меня кофе и отпил. «Ужасно.» «Да, я знаю.» «Я привык к лучшему.» Коннор отставил чашку, выключил видеорекордер, встал и потянулся. «Ну, мне кажется, мы хорошо поработали за вечер. Что скажешь, если мы немножко поспим? У меня большая игра в гольф утром на Сансет-Хиллс.» «Окей», сказал я. Я сложил ленты в картонную коробку и осторожно уложил в ту же коробку видеорекордер. Коннор спросил: «Что ты хочешь сделать с этими лентами?» «Положу в шкафчик для улик.» Коннор сказал: «Это оригиналы. А у нас нет копий.» «Знаю, но я не смогу сделать копии до завтра.» «Именно так. Почему бы тебе не захватить ленты с собой?» «Забрать домой?» Была масса предписаний по департаменту о запрете забирать свидетельства домой. Мягко говоря, это было против правил. Он пожал плечами. «Я бы не рассчитывал на случай. Возьми ленты с собой, и сможешь завтра сам сделать копии.» Я сунул коробку под мышку и спросил: «Думаете, в департаменте не станет никто…» «Конечно нет», ответил Коннор. «Но эта улика ключевая, а мы не хотим, чтобы кто-нибудь прошел мимо шкафчика с большим магнитом, пока мы спим, правда?» Поэтому в конце концов я забрал ленты. Когда мы выходили из дверей, то прошли мимо Ишигуро, который еще сидел здесь и каялся. Коннор что-то сказал ему быстро по-японски. Ишигуро вскочил на ноги, быстро поклонился, и заспешил из офиса. «Он действительно так напуган?» «Да», ответил Коннор. Ишигуро быстро шел впереди нас по холлу с опущенной головой. Он казался почти карикатурой на мышеподобного, испуганного человека. «Почему?», спросил я. «Он живет здесь достаточно долго чтобы знать, что любое дело, которое мы затеем против него за сокрытие улик, будет весьма слабым. А у нас даже еще меньше оснований для дела против Накамото.» «Не в этом суть», сказал Коннор. «Он тревожится не о законности. Он тревожится о скандале. Потому что именно это случилось бы, будь мы в Японии.» Мы зашли за угол. Ишигуро стоял у лифтов и ждал. Мы тоже ждали. Возник момент неловкости. Подошел первый лифт и Ишигуро отступил в сторону, пропуская нас. Двери закрылись, а он все кланялся нам из вестибюля. Лифт пошел вниз. Коннор сказал: «В Японии он и его компания кончились бы навеки.» «Почему?» «Потому что в Японии скандал – это самый распространенный способ пересматривать порядок клевания. Избавление от мощного конкурента. Там это обыденная процедура. Находишь уязвимое место и делаешь утечку в прессу или следователям правительства. Скандал следует неизбежно и личность или организация разрушены. Именно так скандал с фирмой Рекрут свалил Такешиду с поста премьер-министра. Именно таким способом японцы прижали Дженерал Электрик пару лет назад.» «Они прижали Дженерал Электрик?» «Скандал Йокогава. Ты слышал о нем? Нет? Что ж, это было классическое японское маневрирование. Несколько лет назад Дженерал Электрик сделала лучшее в мире сканирующее оборудование для больниц. ДжЭ образовала вспомогательную фирму Йокогава Медикал, чтобы продавать это оборудование в Японии. И ДжЭ начала бизнес по-японски: сокращая расходы ниже, чем у конкурентов, чтобы получить долю рынка, обеспечивая превосходный сервис и поддержку, привлекая покупателей – раздавая потенциальным покупателям авиабилеты и дорожные чеки. Мы бы назвали это взяткой, однако это стандартная процедура в Японии. Йокогава живо стала лидером рынка, обогнав японские компании вроде Тошиба. Японским компаниям это не понравилось и они пожаловались на нечестную конкуренцию. И в один прекрасный день агенты правительства устроили рейд в офисы Йокогава и обнаружили свидетельства взяток. Они арестовали несколько сотрудников Йокогава и запятнали имя компании скандалом. Это очень сильно повредило продажам ДжЭ в Японии. Не имело значения, что другие японские компании тоже пользуются взятками. Ибо попалась неяпонская компания. Забавно.» Я спросил: «Действительно так плохо?» «Японцы могут быть жесткими», сказал Коннор. "Они говорят «бизнес – это война», и действительно имеют это в виду. Ты знаешь, Япония всегда говорит нам, что их рынки открыты. Что ж, прежде, если японец покупал американский автомобиль, его финансовые счета проверяли правительственные аудиторы. Поэтому скоро все перестали покупать американские машины. Официальные лица пожимали плечами: что они могут сделать? Их рынок открыт: они ничего не могут поделать, если никто не хочет американских автомобилей. Такие препятствия бесконечны. Каждый импортированный автомобиль должен быть отдельно протестирован в доках, чтобы удостовериться, что он согласуется с законами о выхлопных газах. Иностранные лекарства должны проверяться только в японских лабораториях на японцах. Однажды запретили иностранные лыжи, сказав, что японский снег более влажен, чем еврейский и американский. Такими способами они обходятся с другими странами, не удивительно, что они беспокоятся о вкусе собственных лекарств." «Значит Ишигуро ждет скандала? Потому что так случилось бы в Японии?» «Да. Он боится, что с Накамото будут покончено одним ударом. Но я сомневалось, что так будет. Много шансов, что завтра в Лос-Анджелесе будет бизнес как обычно.»* * *
Я довез Коннора до его квартиры. Когда он выбирался из машины, я сказал: «Что ж, это было интересно, капитан. Спасибо, что потратили на меня время.» «Всегда пожалуйста», сказал Коннор. «Звони в любое время, если в будущем понадобится помощь.» «Надеюсь, что ваш гольф не слишком рано утром.» «На самом деле в семь, но в моем возрасте много сна не требуется. Я буду играть в Сансет-Хиллс.» «Это не японский клуб?» Продажа клуба Сансет-Хиллс была самым недавним надругательством над ЛА. Гольф Клуб Западного Лос-Анджелеса в 1990 году был продан за громадную сумму наличными: двести миллионов долларов. В то время новые японские владельцы сказали, что никаких перемен не будет. Но сегодня американские члены заменялись с помощью простой процедуры: как только уходил американец, его место переходило японцу. Членство в клубе Сансет-Хиллс продавалось в Токио за миллион долларов за место, и это рассматривалось как выгодная сделка: очередь была длинная. «Ну», сказал Коннор, «я играю с некоторыми японцами.» «И часто?» «Знаешь ли, японцы жадные гольфисты,. Я играю дважды в неделю. Иногда можно услышать интересные вещи. Доброй ночи, кохай.» «Доброй ночи, капитан.» Я поехал домой.* * *
Я выезжал на фривей в Санта-Монику, когда зазвонил телефон. Это был оператор ШКД. «Лейтенант, у нас вызов специальной службы. Офицер в поле запросил поддержку переводчика.» Я вздохнул. «Окей». Она дала мне номер мобильного телефона. «Эй, приятель.» Это был Грэм. Я сказал: «Хай, Том.» «Ты уже один?» «Ага. Еду домой. А что?» «Я думаю, может, нам лучше бы иметь под рукой переводчика с японского для схватки» , сказал Грэм. «Мне казалось, ты хочешь справиться сам.» «Ага, но, может, ты захочешь подъехать и помочь. Просто, чтобы все было сделано по правилам.» Я спросил: «Это ПСЖ?» то есть прикрой свою жопу. «Эй, ты хочешь помочь мне или нет?» «Конечно, Том. Я уже в пути.» «Мы тебя подождем.»* * *
Эдди Сакамура жил в небольшом доме на узкой извилистой улице высоко в голливудских холмах над фривеем 101. Было 2:45 утра, когда я миновал поворот и увидел две черно-белые полицейские машины с выключенными огнями и рыжевато-коричневый седан Грэма, стоявшие на обочине. Грэм стоял с патрульными и курил сигарету. Мне пришлось отъехать назад метров на двадцать, чтобы найти место для стоянки. Потом я направился к ним. Мы подняли глаза на дом Эдди, построенный над гаражом, расположенном на уровне улицы. Один из белых домов эпохи сороковых годов из штука с двумя спальнями. Огни горели и мы слышали поющего Фрэнка Синатру. Грэм сказал: «Он не один. У него там какие-то шлюхи.» Я спросил: «Как вы хотите это устроить?» Грэм сказал: «Мы оставим ребят здесь. Я приказал им не стрелять, не тревожиться. Ты и я поднимемся и произведем арест.» Крутая лестница поднималась из гаража в дом. «Окей. Ты пойдешь спереди, а я сзади?» «Черт, нет», сказал Грэм. «Я хочу, чтобы ты шел со мной, приятель. Он не опасен, верно?» Я увидел силуэт женщины, прошедшей мимо окна. Кажется, она была голой. «Не должен бы», ответил я. «Окей, тогда пошли.» Мы пошли гуськом по лестнице. Фрэнк Синатра пел «Мой путь.» Слышался женский смех. Казалось, что женщин несколько. «Боже, надеюсь, они не тяпнули трахнутой дури.» Я подумал, что шансы этого весьма велики. Мы поднялись до верха лестницы и пригнулись, чтобы нас не было видно в окна. Входная дверь была в испанском стиле, тяжелая и солидная. Грэм сделал паузу. Я сделал несколько шагов за дом, где увидел зеленоватое свечение огней плавательного бассейна. Вероятно, задняя дверь вела к бассейну. Я попробовал увидеть, где она. Грэм постучал по моему плечу. Я вернулся. Он осторожно повернул ручку входной двери. Она была не заперта. Грэм вынул свой револьвер и взглянул на меня. Я достал свой пистолет. Он помедлил и поднял три пальца. Считаем до трех. Грэм пинком распахнул дверь и ворвался, пригнувшись и крича: «Руки вверх, полиция! Руки вверх!» Я услышал визг женщин еще не войдя в комнату.* * *
Их было две, совершенно голых, они бегали по комнате и визжали во все горло. «Эдди! Эдди!» Эдди здесь не было. Грэм орал: «Где он? Где Эдди Сакамура?» Рыжая схватила с дивана подушку, чтобы прикрыться, и вопила: «Убирайся отсюда, ты, говнюк!», я потом швырнула подушкой в Грэма. Другая девушка, блондинка, с визгом убежала в спальню. Мы ринулись за нею, а рыжая швырнула в нас другую подушку. В спальне блондинка повалилась на пол и завыла от страха. Грэм склонился над ней с револьвером. «Не стреляйте!», кричала она. «Я ничего не сделала!» Грэм схватил ее за лодыжку. Она была сплошная извивающаяся голая плоть. Девушка билась в истерике. «Где Эдди», прорычал Грэм. «Где он?» «На встрече!», завопила девушка. «Где?» «На встрече!» И вывернувшись, она лягнула другой ногой Грэма в пах. «О, боже», сказал Грэм, отпуская девушку. Он закашлялся и с трудом сел. Я вернулся в гостиную. Рыжая надела туфли на шпильках, но больше ничего. Я спросил: «Где он?» «Ублюдки», сказала она. «Трахнутые ублюдки.» Я прошел мимо нее к двери на дальней стороне комнаты. Она была заперта. Рыжая подбежала и начала кулаками лупить меня по спине. "Оставь его в покое! Оставь его". Я попробовал открыть запертую дверь, пока она колотила меня. Мне показалось, что по другую сторону я слышу голоса. В следующий миг грузное тело Грэма врезалось в дверь, которая разлетелась в щепки и открылась. Я увидел кухню, освещенную зеленым светом от плавательного бассейна. Комната была пустой. Задняя дверь распахнута. «Черт!» Теперь рыжая прыгнула мне на спину и обхватила ногами вокруг пояса. Она рвала на мне волосы и вопила непристойности. Я кружил по комнате, пытаясь сбросить ее с себя. И в самый разгар всего этого хаоса был странный момент, когда я подумал: «будь осторожен, не сделай ей больно», потому что было бы плохо для милой молодой девушки приземлиться с поломанной рукой или треснутыми ребрами, это означало бы полицейскую жестокость, хотя прямо сейчас она рвала с корнями мои волосы. Она укусила меня за ухо и я почувствовал боль. Я врезался спиной в стену и с каким-то хрюканьем вышиб из нее дыхание. Она отпала. Из окна я увидел темную фигуру, бегущую вниз по ступенькам. Грэм тоже ее увидел. «Перемать», сказал он и побежал. Я побежал тоже. Но должно быть девушка дала мне подножку, потому что я упал и приземлился тяжело. Когда я поднялся на ноги, то услышал сирены черно-белых и заводящиеся двигатели. Потом я оказался снаружи на заднем дворе и бежал вниз по ступенькам. Наверное, я был метров на десять позади Грэма, когда Феррари задом выехал из гаража, скрипнул шинами и заревел по улице. Черно-белые немедленно пустились в погоню. Грэм побежал к своему седану. Он уже выехал вдогон, когда я еще бежал к своей машине, запаркованной дальше по улице. Когда машина промелькнула мимо, я увидел его лицо мрачное и гневное. Я влез в свою машину и поехал следом.* * *
На холмах невозможно ехать быстро и одновременно говорить по телефону. Я даже не пытался. Я оценил, что нахожусь в полукилометре позади Грэма, а он на некотором расстоянии позади двух патрульных машин. Когда я доехал до подножья холма к переезду над фривеем 101, я увидел как мигающие огни прошли внизу на фривее. Я повернул назад и направился к въезду ниже Малхолланда и там присоединился к движению в южном направлении. Когда движение сталозамедляться, я врубил мигалку на крыше и выехал на правую разделительную полосу. Я подъехал к бетонному заграждения секунд через тридцать после того, как Феррари врезался в него в лоб на скорости сто шестьдесят километров в час. Предполагаю, что бензобак взорвался при ударе и пламя прыгнуло в воздух метров на пятнадцать. Жар был ужасен. Казалось, что могут запылать деревья на холме. Нельзя было даже и думать подойти поближе к скрученным останкам машины. Подкатила первая пожарная машина и еще три черно-белые. Везде были сирены и мигающие огни. Я отвел свою машину, чтобы дать место пожарным, потом подошел к Грэму. Он курил сигарету, пока пожарные начали поливать остатки пеной. «Боже», сказал Грэм. «Какая гнусная петрушка.» «Почему патрульные не остановили его, когда он был в гараже?» «Потому что», сказал Грэм, «я приказал им не стрелять в него. А нас там не было. Они пытались решить что делать, когда этот тип ускользнул.» Он покачал головой. «Похоже, в рапорте это будет выглядеть дерьмово.» Я сказал: «И все же, наверняка лучше, что ты не застрелил его.» «Может быть.» Он затоптал свою сигарету. Сейчас пожарные уже загасили огонь. Феррари был дымящимся смятым остовом на бетоне. В воздухе висел тяжелый запах. «Что ж», сказал Грэм. "Нет резона оставаться здесь. Я вернусь в дом. Посмотрю, там ли еще девушки." «Я тебе нужен зачем-нибудь еще?» «Нет. Тебе лучше идти. Завтра будет другой день. Черт, а у меня еще бумаги, пока я отвалю.» Он взглянул на меня. Он колебался. «Мы синхронны, нет? О том, что случилось?» «Дьявол, да», ответил я. «Нет смысла представлять это по-разному», сказал он. «Насколько я понимаю.» «Нет», сказал я. «Просто так бывает.» «Спокойной ночи, Том.» Мы пошли по машинам. Я покатил домой.* * *
Миссис Асенио громко храпела на софе. Было три сорок пять утра. Я на цыпочках прошел мимо и заглянул в комнату Микелы. Ноги высовывались через решетку кроватки. Я подоткнул одеяло вокруг нее и пошел в свою комнату. Телевизор был еще включен. Я вырубил его. Развязал галстук и сел на постель, чтобы снять туфли. И вдруг понял, как я устал. Снял пиджак и брюки и бросил их на телевизор. Лег на спину и подумал, что надо снять рубашку. Она была потной и грязной. Закрыл на секунду глаза и позволил голове упасть на подушку. Потом почувствовал, как кто-то пощипывать и дергает мои веки. Я услышал чирикающий звук и понял, что моя дочка пытается открыть мои глаза своими пальчиками. «Ю-ууу», сказал я. Мелькнул дневной свет, я перекатился и утонул лицом в подушке. «Папка? Открой глазки. Открой глазки, папочка?» Я сказал: «Папа вернулся поздно ночью. Папа устал.» Она не обратила внимания. "Папочка, открой глазки. Открой глазки. Папка? Открой свои глазки, папка." Я понял, что она будет повторять одно и то же, снова и снова, пока я не сойду с ума или не открою глаза. Я перекатился на спину и кашлянул. «Папа очень устал, Шелли. Пойди посмотри, что делает миссис Асенио.» «Папка, открой глазки.» «Ты не дашь папе немного поспать? Папа сегодня утром хочет поспать подольше.» «Уже утро, папка. Открой глазки. Открой свои глазки.» Я открыл глаза. Она была права. Было утро. Что за чертовщина.ДЕНЬ ВТОРОЙ
«Ешь оладьи.» «Я больше не хочу.» «Еще кусочек, Шелли.» Солнечный свет струился в окно кухни. Я зевнул. Было семь утра. «Мамочка придет сегодня?» «Не меняй тему, не надо, Шел. Еще кусочек, пожалуйста.» Мы сидели за ее детским столиком в углу кухни. Иногда я кормлю ее за маленьким столом, когда она не хочет есть за большим. Но сегодня ничего не помогало. Микела смотрела на меня. «Мамочка придет?» «Наверное. Я не знаю.» Не хотелось ее разочаровывать. «Мы с тобой подождем.» «Мамочка сегодня снова уехала?» Я сказал: «Наверное.» Хотелось бы мне знать, что означает слово уехала для двухлетнего ребенка, какие образы возникают перед ней. «Она поехала к дяде Рику?» Кто такой дядя Рик? Я держал перед ней вилку. «Не знаю, Шел. Ну, давай, открой рот. Еще кусочек.» «У него новая машина», печально кивая сказала Микела, ее способ информировать меня о важных новостях. «Правда?» «Ага. Черная.» «Понятно. И какая машина?» «Седес.» «Седес?» Нет, Седес." «Наверное, Мерседес?» «Ага. Черная.» «Прекрасно», сказал я. «Когда придет мамочка?» «Еще кусочек, Шел.» Она открыла рот и я повел вилку, но в последний момент она повернула голову в сторону и сморщилась. «Нет, папочка.» «Ну, хорошо», сказал я, «сдаюсь.» «Не хочу больше есть, папочка.» «Я вижу.» Перед тем как вернуться в свою квартиру миссис Асенио прибралась в кухне. Оставалось еще минут пятнадцать до того, как моя домоправительница Элен отведет Мишель в детский сад. Мне еще надо ее одеть. Я ставил тарелку с оладьями в раковину, когда зазвонил телефон. Это была Элен Фарли, помощница мэра по связям с прессой. «Ты смотришь?» «Чего смотрю?» «Новости по седьмому каналу. Они сейчас передают об автоаварии.» «Да?» «Перезвони мне», сказала она. Я пошел в спальню и включил телевизор. Голос говорил: «…сообщили о преследовании на высокой скорости по голливудскому фривею в южном направлении, которое закончилось тем, что подозреваемый на своем спортивном Феррари врезался в опору переезда Вайн-стрит неподалеку от Голливуд-Боул. Очевидцы говорят, что машина ударилась о бетонное заграждение на скорости более ста миль в час и вспыхнула мгновенно. На место происшествия прибыли пожарные машины, однако спасти водителя не удалось. Тело столь сильно обгорело, что расплавились даже его очки. Офицер полиции детектив Томас Грэм, возглавивший преследование, сказал, что господин Эдвард Сакамура разыскивался в связи с подозрением в убийстве женщины в районе даунтауна. Однако сегодня друзья господина Сакамуры выражают недоверие к этому заявлению и обвиняют полицию в тактике сильной руки, которая напугала подозреваемого и вынудила его к бегству. Они жалуются, что инцидент имеет расовую подоплеку. Остается неясным, намеревалась ли полиция обвинить господина Сакамуру в убийстве, однако обозреватели отмечают, что за последние две недели это уже третье скоростное преследование на фривее 101. Вопросы о поведении полиции в таких ситуациях возникли, когда в прошлом январе при преследовании на большой скорости погибла женщина в Комптоне. Ни детектив Грэм, ни его помощник лейтенант Питер Смит в настоящее время недоступны для интервью, однако мы ожидаем услышать, будут ли эти офицеры подвергнуты департаментом полиции дисциплинарному взысканию или отстранены от дел.» Боже мой. «Папочка…» «Минутку, Шел.» Картинка показывала, как искореженные, дымящиеся остатки автомашины грузили на колесную платформу с обочины хайвея. Там, где машина врезалась в опору, на бетоне осталось черное жирное пятно. Станция переключилась в телестудию, где ведущая говорила в камеру: «Расследуя инцидент далее, наша студия обнаружила, что ранее тем же вечером два офицера полиции уже допрашивали господина Сакамуру в связи с этим делом, но в это время не арестовали его. Капитану Джону Коннору и лейтенанту Смиту может грозить дисциплинарное расследование департамента полиции в связи с возникшими вопросами о возможных процедурных нарушениях. Тем не менее, хорошей новостью является то, что не возникло длительных перерывов движения в южном направлении по фривею 101. Тебе слово, Боб.» Я тупо смотрел на экран. Дисциплинарное расследование? Зазвонил телефон. Снова Элен Фарли. «Ты все видел?» «Ага, все. Не могу поверить. В чем дело, Элен?» «Ничего этого не исходит из офиса мэра, если ты об этом спрашиваешь. Но японская община и раньше недолюбливала Грэма. Они думают, что он расист. Похоже, он сыграл прямо им в руки.» «Я же был там. Грэм действовал по всем правилам.» «Ну, да, я знаю, что ты был там, Пит. Откровенно говоря, тебе не повезло. Не хочется видеть, как тебя станут мазать той же грязью.» Я повторил: «Грэм действовал правильно.» «Ты слушаешь, Пит?» «Как насчет отстранения и дисциплинарного расследования?» «Впервые слышу об этом», сказала Элен. «Наверное, это исходит изнутри и инспирировано твоим собственным департаментом. Кстати, это правда, что ты и Коннор виделись с Сакамурой прошлой ночью?» «Правда.» «И вы его не арестовали?» «Нет. Когда мы с ним говорили, у нас не было законного повода для его ареста. Позднее он появился.» Элен спросила: «Ты действительно думаешь, что он мог совершить это убийство?» «Я точно это знаю. Мы имеем запись на видеоленте.» «На видео? Ты серьезно?» «Ага. Убийство записано на видеоленте одной из камер службы безопасности Накамото.» Некоторое время она молчала. Я спросил: «Элен?» «Слушай», сказала Элен. «Не для отчета, окей?» «Конечно.» «Я не понимаю, что тут происходит, Пит. Это выше моего понимания.» «Почему прошлой ночью ты не сказала, кто эта девушка?» «Извини, у меня была куча других забот.» «Элен.» Молчание. Потом: «Пит, эта девушка вращалась в высшем кругу. И знала кучу народа.» «Она знала мэра?» Молчание. «Насколько хорошо она его знала?» «Послушай», сказала Элен. «Скажем, что она была весьма прелестной девушкой и знала в этом городе кучу народа. Лично мне кажется, что она была весьма неуравновешенной, однако она хорошо выглядела и обладала чертовским воздействием на мужчин. Чтобы в это поверить, надо было это видеть вблизи. И теперь в огне калится слишком много железа. Ты видел сегодняшнюю „Таймс“?» «Нет.» «Посмотри ее. Мой совет: пару дней тебе следует быть весьма точным. Ставь все точки над i и все черточки на t. Делай все по правилам. И следи за своей спиной, окей?» «Окей. Спасибо, Элен.» «Не благодари меня. Я тебе не звонила.» Голос стал мягче. «Береги себя, Питер.» Я услышал отбой. «Папка?» «Минуточку, Шел.» «Можно пока посмотреть мультики?» «Конечно, милая.» Я нашел ей станцию с какими-то мультфильмами, направился в гостиную, открыл входную дверь и поднял с коврика «Таймс». Довольно быстро на последней странице раздела «Метрополис» я нашел заметку: «Обвинения в полицейском расизме омрачают японский праздник». Я просмотрел первый абзац. Японские официальные лица из корпорации Накамото жалуются на «бездушное и бесчувственное» поведение полиции, которая нарушила проведение вечера открытия нового небоскреба в Фигероа с присутствием многих знаменитостей. По меньшей мере один представитель Накамото выразил точку зрения, что действия полиции были «расово мотивированы». Представитель заявил: «Мы не верим, что Департамент полиции Лос-Анджелеса действовал таким же образом, если бы не была вовлечена японская корпорация. У нас осталось сильное ощущение, что действия полиции отражают двойной стандарт при обращении с японцами со стороны американских официальных лиц.» Председатель совета директоров Накамото господин Хироши Огура присутствовал на приеме, который привлек внимание таких знаменитостей, как Мадонна и Том Круз, но оказался недоступен, чтобы прокомментировать данный инцидент. Представитель корпорации сказал: «Господин Огура встревожен, что официальная враждебность смогла запятнать это мероприятие. Он весьма сожалеет о случившихся неприятностях.» Очевидцы сообщают, что мэр города Томас посылал члена своей команды договориться с полицией, однако с малым результатом. Полиция не умерила свое поведение, несмотря на присутствие специального офицера по связям с японцами лейтенанта Питера Смита, чья работа заключается в улаживании расово окрашенных ситуаций…" И так далее. Пришлось прочитать четыре абзаца, пока обнаруживалось, что совершено убийство. Эта частная подробность к тому времени казалась совсем несущественной. Я взглянул в конец. Заметка исходила от Службы городских новостей, что означало отсутствие подписи. Я достаточно разозлился, чтобы позвонить Кенни Шубику, своему старому знакомому из «Таймс». Кен был ведущим репортером раздела «Метро». В газетах он работал целую вечность и знал все, что происходит. Так как было всего восемь утра, я позвонил ему домой.* * *
«Кен? Это Пит Смит.» «О, хай!», сказал он. «Рад, что ты получил мое сообщение.» Я слышал в трубке, как на заднем плане говорила девушка-подросток: «Ну, не надо, папа. Почему я не могу пойти?» Кен сказал: «Дженнифер, дай мне поговорить минутку.» «Какое сообщение?», спросил я. Кен сказал: «Я звонил тебе ночью, подумал, что тебе следует знать немедленно. Очевидно, он работает над иском. Как думаешь, что за этим стоит?» «За чем?», спросил я. Я не понимал, о чем он говорит. «Извини, Кен, я не получил твоего сообщения.» «В самом деле?», спросил он. «Я позвонил вчера примерно в одиннадцать тридцать. Диспетчер ШКД сказала, что ты выехал на дело, но у тебя в машине есть телефон. Я сказал ей, что это очень важно, и чтобы ты звонил мне домой, если потребуется. Мне сильно казалось, что тебе это следует знать.» На заднем плане девушка сказала: «Папа, скорей, мне надо выбрать, что надеть.» «Дженнифер, черт побери!», сказал он. «Отвали.» Меня он спросил: «У тебя тоже дочь, не так ли?» «Ага», сказал я. «Но ей только два года.» «Тогда еще все впереди», сказал Кен. «Слушай, Пит, ты действительно не получил моего сообщения?» «Нет», ответил я. «Я звоню по другому поводу, по поводу заметки в утренней газете.» «Какой заметки?» «Об открытии Накамото на восьмой странице. Той, что о бездушной и расистской полиции.» «Ха, а я и не в курсе, что вчера у нас была заметка про Накамото. Я знал, что прием освещает Джоди, но заметка не должна была выйти до завтра. Знаешь, Япония всегда привлекает блестящую аудиторию. Для завтрашнего подвала „Метро“ у Джеффа ничего не осталось.» Джефф работал редактором газетного раздела «Метро». Я сказал: «В утренней газете статья об убийстве.» «Каком убийстве?», озадаченно спросил он. «Прошлой ночью в Накамото произошло убийство. Примерно в восемь тридцать. Была убита одна из гостей.» На другом конце линии Кен молчал, обдумывая сказанное. Наконец, он спросил: «Ты к этому причастен?» «Группа расследования убийства вызвала меня в качестве переводчика с японского.» «Хм-м», сказал Кен. «Слушай, давай-ка я сяду за стол и посмотрю все, что смогу разыскать. Поговорим через час. И дай мне свой номер, чтобы я мог позвонить тебе напрямую.» «Окей.» Он покашлял. «Слушай, Пит», сказал он. «Только между нами. У тебя имеются какие-нибудь проблемы?» «Вроде чего?» «Ну, моральные проблемы, или проблемы с твоим банковским счетом. Противоречия в отчете о доходах… что-нибудь, о чем я должен знать? Как твой друг.» «Нет», ответил я. «Мне не нужны подробности. Может, что-то такое, что не вполне верно…» «Ничего, Кен.» «Потому что, если мне придется за тебя драться, я не хочу обнаружить, что наступил в дерьмо.» «Кен, в чем дело?» «Мне сейчас не хочется входить в детали. Но экспромтом могу сказать, что кто-то пытается трахнуть тебя в задницу», сказал Кен. Девушка сказала: «Папа, какая безвкусица!» «Предполагается, что ты не слушаешь. Пит?» «Да», ответил я. «Я здесь.» «Позвони мне через час», сказал Кен. «Ты настоящий друг», сказал я. «Я у тебя в долгу.» «Ты чертовски прав, мать-перемать», сказал Кен. И повесил трубку.* * *
Я оглядел квартиру. Все казалось обычным. В комнату струилось утреннее солнце. Мишель сидела в своем любимом кресле, смотрела мультики и сосала палец. Однако, что-то изменилось. Я почувствовал страх. Словно накренился мир. Но мне следовало пошевеливаться. Я опаздывал, а мне еще надо было ее одеть перед тем, как придет Элен, чтобы забрать ее в детский сад. Я сказал ей. Она начала плакать. Поэтому я выключил телевизор, тогда она бросилась на пол, начала биться и кричать: «Папка, нет! Папка, мультики!» Я поднял ее и под мышкой понес в спальню переодеваться. Она вопила во все горло. Телефон снова зазвонил. На сей раз это была диспетчер из дивизиона. «Доброе утро, лейтенант. У меня для вас сообщение.» «Я возьму карандаш», ответил я и поставил Мишель на пол. Она завопила еще громче. Я сказал: «Пойди, выбери себе туфельки, которые хочешь надеть сегодня.» «Звучит, словно у вас там убийство», сказала диспетчерша. «Не хочет одеваться в садик.» Мишель вцепилась в мою ногу: «Папочка, нет, не надо в садик!» «В садик», твердо сказал я. Она заревела громче. «Давайте», сказал я диспетчерше. «Окей, одиннадцать сорок одна прошлой ночью, вам звонок от Кена Суботика или Суботника из „ЛА Таймс“, он просил ему позвонить. Передал следующее: „Крыса что-то копает на тебя.“ Он сказал, вы поймете, что это значит. Можно звонить ему домой. У вас есть его номер?» «Да.» «Окей. В час сорок две ночи был звонок от господина Эдди Сака…, вроде как Сакамура. Он сказал, что это срочно и просил позвонить ему домой по номеру 555-8434. По поводу пропавшей ленты. Окей?» Черт! Я спросил: «Когда поступил этот звонок?» «Час сорок две. Звонок переключили на генеральную ШК, и мне кажется, что их оператор не смог до вас дозвониться. Вы были в морге, кажется.» «Ага.» «Извините, лейтенант, но когда вы не в машине, у нас получаются задержки.» «Окей. Еще что-нибудь?» «Потом в шесть сорок три капитан Коннор оставил вам номер бипера, чтобы вы позвонили. Он сказал, что по утрам играет в гольф.» «Окей.» «Еще в семь десять был звонок от Роберта Вудсона из офиса сенатора Мортона. Сенатор хочет встретиться с вами и капитаном Коннором сегодня в час дня в „Лос-Анджелес Кантри Клаб“. Он просил, чтобы вы позвонили и подтвердили, что прибудете на встречу с сенатором. Я пыталась до вас дозвониться, но ваш телефон был занят. Вы позвоните сенатору или позвонить мне?» Я сказал, что сенатору позвоню сам и попросил ее передать сообщение на пейджер Коннора на гольфе, чтобы он позвонил в мою машину." Я услышал, как открылась входная дверь. Вошла Элен. «Доброе утро», сказал она. «Боюсь, Шелли еще не одета.» «Все окей», сказала она. «Я сама все сделаю. В какое время приедет миссис Дэвис, чтобы ее забрать?» «Мы ожидаем ее звонка.» Элен много раз уже видела такое прежде. «Пошли, Мишель. Выберем тебе одежду на сегодня. Время идти в садик.» Я взглянул на часы и пошел выпить еще чашку чаю, когда снова зазвонил телефон. «Лейтенанта Питера Смита, пожалуйста.» Это был помощник шефа Джим Олсон.* * *
«Хай, Джим.» «Доброе утро, Пит.» Голос звучал дружески, однако Джим Олсон не звонит никому до десяти утра, если не возникла большая проблема. Он сказал: «Похоже мы схватили за хвост гремучую змею. Ты видел сегодня газеты?» «Видел.» «Поймал утренние новости?» «Не все.» «Шеф позвонил мне, чтобы я оценил степень ущерба. Хочу понять, где вы стоите, прежде чем давать рекомендации. Окей?» «Окей.» «Я только что поговорил по телефону с Томом Грэмом. Он признался, что прошлой ночью случилась чистая невезуха. Никто не покрыт славой.» «Боюсь, что нет.» «Пара голых шлюх воспрепятствовали двум крепким офицерам полиции и предотвратили задержание подозреваемого. Это так?» Звучало смешно. Я сказал: «Тебе надо было бы быть там, Джим.» «Угу», сказал он. «Что ж, пока одно хорошо: проверять правильность выполнения процедуры преследования назначен я. Очевидно, что все было правильно. У нас есть записи в компьютерах, записи переговоров по радио, и все происходило строго по правилам. Слава богу, никто даже не матерился. Мы сможем передать эти записи в прессу, если дела повернутся хуже. Так что здесь мы прикрыты. Но весьма неудачно, что Сакамура мертв.» «Да.» «Грэм вернулся, чтобы забрать девушек, но дом был уже пуст. Девушки ушли.» «Понятно.» «В спехе никто не догадался записать имена девушек?» «Боюсь, что нет.» «Это значит, что свидетелей событий в доме у нас нет. Поэтому мы слегка уязвимы.» «Угу.» «Утром они вырезали тело Сакамуры из обломков машины и что осталось увезли в морг. Грэм сказал, что насколько это касается его, то дело закрыто. Я понял, что существуют видеоленты, показывающие, что девушку убил Сакамура. Грэм говорит, что готов написать в отчет свое заключение по форме пять-семь-девять. Ты тоже так на это смотришь? Дело закрыто?» «Думаю, что так, шеф. Конечно.» «Тогда мы можем списать говнюка», сказал шеф. «Японская община находит расследование дела Накамото раздражающим и оскорбительным. Они не хотят, чтобы оно продолжалось дольше необходимого.» «По мне все окей», сказал я. «Что ж, хорошо, Пит», сказал шеф. «Я поговорю с большим шефом и порекомендую отменить всякие дисциплинарные акции.» «Спасибо, Джим.» «Попытайся не тревожиться. Сам я не вижу причин для дисциплинарного расследования. До тех пор, пока у нас есть видео, где снято, что убийство совершил Сакамура.» «Ага, ленты у нас.» «Об этих видео», сказал он. «Я попросил Марти посмотреть их в шкафу для вещдоков. Он их, кажется, не нашел.» Я сделал глубокий вдох и сказал: «Они у меня.» «Ты ночью не положил их в шкаф?» «Нет. Я хотел сделать копии.» Он кашлянул. «Пит, было бы лучше, если бы в этом ты следовал процедуре.» «Я хотел сделать копии», повторил я. «Скажу тебе так», сказал Джим, «сделай свои копии и положи оригиналы мне на стол в десять часов. Окей?» «Окей.» «Как раз столько времени занимает достать материал из шкафа для вещдоков. Ты меня понимаешь?» Он намекал, что хочет меня прикрыть. «Спасибо, Джим.» «Не благодари, потому что я ничего не знаю», сказал он. «Я убежден, что процедура соблюдается.» «Правильно.» «Но только между нами: сделай копии сразу. Пару часов я смогу удерживать форт. Однако, здесь что-то происходит. Я не знаю в точности, откуда дует ветер. Поэтому не надо тянуть, окей?» «Окей, Джим. Я уже в пути.» Я повесил трубку и отправился делать копии.* * *
Пасадена выглядела как город на дне кружки кислого молока. Лаборатория реактивного движения гнездилась в пригороде у подножия холмов вблизи Роуз-Боул. Но даже в восемь тридцать утра нельзя было разглядеть горы сквозь желто-сивую дымку. Я сунул под мышку коробку с лентами, показал свой значок, расписался в журнале дежурного и поклялся, что я американский гражданин. Охранник направил меня в главное здание через внутренний двор. Десятками лет Лаборатория реактивного движения служила командным центром американских космических кораблей, которые фотографировали Юпитер и кольца Сатурна и посылали снимки обратно на Землю в виде телевизионных картинок. ЛРД была местом, где изобрели современную обработку видеообразов. Если кто-то сможет скопировать ленты, то именно они. Пресс-секретарь Мэри Джейн Келлехер повела меня на третий этаж. Мы шли по бело-зеленому коридору мимо нескольких дверей нараспашку, ведущих в пустые кабинеты. Я обратил на это внимание. «Верно», кивнула она. «Мы потеряли нескольких хороших специалистов, Питер.» «И куда они ушли?», спросил я. «В основном, в промышленность. Мы всегда понемногу теряем людей, они переходят в IBM в Армонке или в Белл-Лабс в Нью-Джерси. Но и эти лаборатории больше не обладают самым лучшим оборудованием и финансами. Теперь все это у японских исследовательских лабораторий вроде Хитачи на Лонг-Бич, Санье в Торрансе или Канон в Инглвуде. Теперь они нанимают основную массу американских исследователей.» «ЛРД это тревожит?» «Конечно», сказала она. «Все понимают, что лучший способ унести нашу технологию – внутри чьей-то головы. Но что же можно поделать?» Она пожала плечами. «Исследователи хотят исследовать. Америка больше не выполняет так много НИОКР, как раньше. Бюджеты стали скуднее. Поэтому выгоднее работать на японцев. Они хорошо платят и искренне уважают исследования. Если вам нужно оборудование, вы его сразу получаете. Во всяком случае, так говорят мне мои друзья. Вот мы и пришли.» Она привела меня в лабораторию, забитую видеооборудованием. На металлических полках и металлических столах рядами стояли черные ящики, по полу змеились кабели, светились экраны множества мониторов и дисплеев. В центре всего находился бородач лет за тридцать по имени Кевин Ховицер. На его мониторе в меняющихся радужных цветах вращалась картинка шестереночного механизма. Стол был завален банками из-под коки и обертками шоколадок, он явно не спал всю ночь и работал. «Кевин, это лейтенант Смит из ДПЛА. Ему надо скопировать несколько нестандартных видеолент.» «Только скопировать?» Ховицер был явно разочарован. «Вы ничего не хотите с ними делать?» «Нет, Кевин», сказала она. «Он не хочет.» «Ноу проблем.» Я показал Ховицеру одну из кассет. Он повертел ее в руках и пожал плечами. «Похоже на стандартный восьмимиллиметровый картридж. Что на ней?» «Японское TV высокого разрешения.» «Имеете в виду ВР-сигнал?» «Думаю, да.» «Не должно быть проблем. Вы принесли какой-нибудь проигрыватель?» «Да.» Я достал из коробки плейер и отдал ему. «Ха, милые штучки они делают, правда? Красивая вещь.» Кевин рассмотрел передние кнопки. «Ага, все верно, это высокое разрешение. Это я смогу.» Он перевернул коробку и уставился в разъем на задней стороне. Потом нахмурился, пододвинул поближе настольную лампу и открыл на кассете пластиковый клапан, обнажая ленту. У нее был слабый серебристый оттенок. «Ха! На этих лентах что-нибудь криминальное?» «В общем, да.» Он отдал ее обратно. «Извините, я не смогу их скопировать.» «Почему?» «Видите серебристый цвет? Это лента с напыленным металлом. С очень высокой плотностью записи. Могу поспорить, что формат включает компрессию и декомпрессию в реальном времени в самом проигрывателе. Я не смогу сделать вам копию, потому что не смогу подобрать формат, то есть не смогу переписать сигнал эквивалентным образом, чтобы гарантировать его читаемость. Копию-то я сделаю, но не уверен, что она будет точной, потому что не смогу подобрать совпадающие форматы. Поэтому, если дело имеет отношение к законности, а я предполагаю, что так и есть, вам придется отнести ленты туда, где их могут скопировать по-настоящему.» «Куда, например?» «Должно быть, это новый патентованный формат Д-4. Если так, то единственное место, где их могут скопировать, это Хамагучи.» «Хамагучи?» «Исследовательская лаборатория в Глендейле, собственность „Каваками Индастриз“. У них имеется любое видеооборудование, известное человеку.» Я спросил: «Думаете, они мне помогут?» «Сделать копии? Конечно. Я знаю одного из директоров лаборатории, Джима Дональдсона. Если хотите, могу позвонить о вас.» «Было бы великолепно.» «Ноу проблем.»* * *
Исследовательский институт Хамагучи был бесцветным зданием с зеркальными стенами в промышленном парке на севере Глендейла. Я занес свою коробку в вестибюль. За гладкой приемной стойкой в центре здания я видел атриум с лабораториями по всем сторонам со стенами из дымчатого стекла. Я спросил доктора Джима Дональдсона и присел в вестибюле. Пока я дожидался, вошли двое в костюмах, фамильярно кивнули секретарше и уселись на диван рядом со мной. Не обращая на меня внимания, они разложили на кофейном столике глянцевые брошюры. «Смотри сюда», сказал один, «вот о чем я говорил. Мы заканчиваем этим снимком, он – завершающий.» Я взглянул и увидел снимок с полевыми цветами и снежными горными вершинами. Первый постучал по фотографии. "Я хочу сказать, что это Скалистые Горы, мой друг. Настоящая Америка. Верь мне, это они покупают. Чертовски большой кусок." «Насколько он велик?» «Сто тридцать тысяч акров. Самый большой еще доступный кусок оставшейся Монтаны. Двадцать на десять километров первоклассных площадей для ранчо у подножья Скалистых Гор. Размер национального парка. У него есть величие. У него есть пространство. Земля очень высокого качества. Само совершенство для японского консорциума.» «Они обговорили цену?» «Еще нет. Но эти ранчеро, знаешь ли, в жесткой ситуации. Теперь иностранцам можно экспортировать говядину в Токио, а говядина в Японии идет по двадцать – двадцать два доллара за кило. Но никто в Японии не станет покупать американскую говядину. Если американцы присылают говядину, она сгнивает в доках. Но если они продадут свое ранчо японцам, тогда говядину можно экспортировать. Потому что японцы станут покупать у ранчо, принадлежащего японцам. Японцы ведут бизнес с другими японцами. И все ранчо в Монтане и Вайоминге продаются. Оставшиеся ранчеро видят как японские ковбои скачут по грядам. Они видят, как на других ранчо делаются улучшения, перестраиваются амбары, добавляется современное оборудование и все такое. Потому что другие ранчо могут получать высокие цены в Японии. Поэтому американские дельцы, они ведь не дураки. Они видят надпись на стене. Они понимают, что не смогут конкурировать. Поэтому они продают.» «Но что остается делать американцам?» «Оставаться и работать на японцев. Это не проблема. Японцам нужен кто-то, кто научит их, как вести ранчо. И все на ранчо получают отступные. Японцы понимают американские чувства. Они чувствительный народ.» Второй сказал: «Я знаю, но мне это не нравится. Мне вообще все это не нравится.» «Прекрасно, Тед. И что ты хочешь сделать: написать своему конгрессмену? В любом случае, они все работают на японцев. Черт, японцы управляют этими ранчо с американскими правительственными субсидиями.» Первый покрутил золотой браслет на запястье. Он склонился ближе к компаньону. «Слушай, Тед. Давай оставим здесь всякую мораль. Потому что я не могу ее себе позволить. И ты тоже не можешь. Мы поговорим о четырехпроцентной накрутке и о пятилетней выплате покупки на семьсот лимонов. Давай договоримся, что именно это мы имеем в виду, окей? Ты лично смотришь на два точка четыре миллиона только в первый год. А выплаты на пять лет. Хорошо?» «Я понимаю. Просто это меня тревожит.» «Э-э, Тед. Не думаю, что ты станешь тревожится, когда эта сделка завершится. Но есть пара деталей, которые нам надо обсудить…» в этом месте они, похоже, осознали, что я подслушиваю. Они поднялись и удалились за пределы слышимости. Я услышал как первый сказал что-то вроде: «… гарантии, что штат Монтана отнесется благосклонно и одобрит…», а второй медленно кивнул. Первый потрепал его по плечу, стремясь развеселить. «Лейтенант Смит?» Перед креслом стояла женщина. «Да?» "Я – Кристен, ассистент доктора Дональдсона. О вас звонил Кевин из ЛРД. Что-то о лентах, с которыми вам надо помочь." «Да. Мне надо их скопировать.» «Извините, меня не было здесь, когда звонил Кевин. С ним говорила секретарша, а она не очень хорошо понимает ситуацию.» «Как так?» «К несчастью, сейчас здесь нет доктора Дональдсона. Сегодня утром он выступает с речью.» «Понятно.» «У нас возникают затруднения. Когда его нет в лаборатории.» «Я просто хочу скопировать несколько лент. Наверное, кто-нибудь в лаборатории сможет мне помочь», сказал я. «Обычно, да, но, боюсь, сегодня это невозможно.» Это была стена. Весьма вежливая, но стена. Я вздохнул. Наверное, было нереалистично воображать, что японская исследовательская компания станет мне помогать. Даже в таком нейтральном деле, как копирование лент. «Я понимаю.» «Сегодня утром в лаборатории вообще нет никого. Они все работали допоздна прошлой ночью, работали над спешным проектом и, наверное, все взяли отгул. Поэтому сегодня все придут поздно. Другая секретарша этого не знала. Все придут очень поздно. Вот так. Не знаю, что еще вам сказать.» Я сделал последнюю попытку. «Как вы знаете, мой босс – шеф полиции. Это второе место, куда я обращаюсь сегодня. Шеф просто наседает на меня, чтобы я скопировал ленты немедленно.» «Я бы рада помочь вам. Я знаю, что доктор Дональдсон был бы счастлив это сделать. Мы и прежде выполняли специальные работы для полиции. И я уверена, что мы сможем скопировать вам любой материал. Может быть сегодня чуть позднее. Или если вы оставите ленты у нас…» «Боюсь, что этого я не могу сделать.» «Окей. Конечно. Я понимаю. Что ж, извините, лейтенант. Может быть, вы сможете вернуться позднее днем?» Она чуть пожала плечами. Я сказал: «По-видимому, нет. Думаю, мне просто не повезло, что прошлой ночью все работали.» «Да, это весьма необычная ситуация.» «А что это было, что-то срочное? Исследовательская проблема?» «Вообще-то, я не знаю. У нас тут так много видеовозможностей, что иногда мы получаем спешный запрос на что-нибудь необычное. Например, коммерческому TV требуется спецэффект, или что-то еще. Мы как-то работали над новым видеороликом Майкла Джексона для „Сони“. Или кому-то надо восстановить разрушенную видеоленту. Или перестроить сигнал. Но я не знаю, что именно было прошлой ночью, кроме того, что была куча работы. Мы обработали почти двадцать лент. В ужасной спешке. Я слышала, они закончили уже заполночь.» Я подумал про себя: «Не может быть.» Я пытался представить, что предпринял бы Коннор, как он справился бы с проблемой. Я попробовал наугад ткнуть кинжалом и сказал: «Ну, я уверен, что Накамото отблагодарит вас за такую тяжелую работу.» «Наверное. Потому что для них она была очень нужна. Они были просто счастливы.» Я сказал: «Вы сказали, что мистер Дональдсон произносит речь…» «Доктор Дональдсон, да…» «А где это происходит?» «На семинаре по корпоративному тренингу в отеле „Бонавентура“. Техника менеджмента в исследовательских проектах. Сегодня утром он будет весьма уставшим, однако он хороший лектор.» «Благодарю.» Я вручил ей свою карточку. «Вы были весьма полезны, и если вам придет в голову еще что-нибудь и вы захотите мне рассказать, то обязательно позвоните.» «Окей.» Она взглянула на карточку. «Благодарю вас.» Я повернулся уходить. Навстречу вошел американец лет под тридцать в костюме от Армани, с самодовольным видом магистра наук, который читает журналы мод, и сказал тем двоим: «Джентльмены, господин Накагава желает встретиться с вами немедленно.» Мужчины вскочили, похватали свои глянцевые брошюры и снимки и заспешили за помощником, который спокойным размеренным шагом направился к лифту. Я вышел на улицу в утренний смог.* * *
Надпись в холле гласила: «Работаем вместе: Японский и американский стили управления.» Внутри конференц-зала я увидел один из тех сумеречных бизнес-семинаров, где мужчины и женщины сидят за длинными столами, покрытыми серой материей и делают заметки в полутьме, в то время как лектор монотонно бубнит на подиуме. Пока я стоял у стола с табличками имен опоздавших, ко мне подошла женщина в очках и спросила: «Хотите зарегистрироваться? Вы получили свой пакет?» Я слегка повернулся, показал значок и спросил: «Могу я поговорить с доктором Дональдсоном?» «Он наш очередной выступающий. Это займет семь-восемь минут. Кто-нибудь еще сможет вам помочь?» «Разговор займет всего секунду.» Она поколебалась. «До выступления осталось так мало времени…» «Тогда вам лучше поторопиться.» Он взглянула так, словно я дал ей пощечину. Я не понимал, чего она, собственно, ожидала. Я был офицером полиции и хотел с кем-то поговорить. А она воображала, что это является предметом обсуждений. Я почувствовал раздражение, вспомнив молодого модного хлыща в костюме от Армани. Шествующего величественным шагом, словно весомая и важная персона, когда он вел торговцев недвижимостью. Почему этот пацан думает, что он столь важен? Должно быть, у него степень магистра, однако он всего только холуй для своих японских боссов. Теперь я следил, как женщина кружила по конференц-залу, двигаясь к возвышению, где очереди говорить ожидали четверо мужчин. Бизнес-аудитория продолжала делать заметки, а соломенно-волосый мужчина на подиуме говорил: «В японской корпорации есть место для иностранца. Не на вершине, конечно, наверное даже не в верхних эшелонах. Однако, там, конечно, есть место. Надо понять, что место, которое вы, как иностранец, занимаете в японской корпорации, является важным, что вас уважают и что вам надо выполнять работу. Как иностранцу, вам придется преодолеть некоторые препятствия, но вы сможете это сделать. Вы сможете добиться успеха, если будете помнить, что надо знать свое место.» Я смотрел, как бизнесмены в костюмах кивают головами, делая свои заметки. Что они записывали? Что надо знать свое место? Лектор продолжал: «Вы много раз слышали, как сотрудники говорят: „В японской корпорации для меня нет места, и я хочу уволиться“. Или вы слышали, как люди говорят: „Они меня не слушают, у меня нет шансов, чтобы мои идеи внедрялись, нет шансов на продвижение“. Эти люди не понимают роли иностранца в японском обществе. Они не способны адаптироваться, поэтому хотят уйти. Однако, это их проблема. Японцы в высшей степени готовы принять американцев и других иностранцев в свои компании. В действительности, они даже стремятся к этому. И вы будете желанны: до тех пор, пока помните свое место.» Женщина подняла руку и спросила: «А как в японских корпорациях насчет предубеждений против женщин?» «Против женщин не существует предубеждений», ответил выступающий. «Я слышала, женщины не могут продвинуться.» «Это попросту неправда.» «Тогда отчего все эти иски? Сумитомо Кори только что выиграла громадный антидискриминационный иск. Я читала, что одна треть японских корпораций имеют иски, возбужденные американскими сотрудниками. Как с этим?» «Это совершенно объяснимо», ответил выступающий. «Каждый раз, когда иностранная корпорация начинает делать бизнес в новой стране, она склонна совершать ошибки, пока не привыкнет к обычаям новой страны. Когда в пятидесятых-шестидесятых американскиекорпорации впервыестали мультинациональными в Европе, они испытывали трудности в новых странах и против них тоже возбуждались иски. Поэтому нет ничего особенного в том, что, придя в Америку, японские корпорации тоже переживают некий период приспособления. Необходимо проявить терпение.» Какой-то мужчина сказал со смехом: «Было когда-нибудь время, когда не было необходимости проявлять терпение с Японией?» Но говорил он с раскаянием, а не с гневом. Остальные в зале продолжали делать заметки. «Офицер? Я – Джим Дональдсон. В чем дело?» Я повернулся. Доктор Дональдсон был высоким, худым человеком в очках, с аурой аккуратности, почти высокомерия. Он был одет в стиле колледжа: твидовый спортивный пиджак и красный галстук. Из кармана рубашки торчала солидная пачка карандашей и ручек. Я предположил бы, что он инженер. «Просто у меня пара вопросов о лентах Накамото.» «Каких лентах Накамото?» «Тех, что были в вашей лаборатории прошлой ночью.» «В моей лаборатории? Мистер, э-э?…» «Смит, лейтенант Смит.» Я дал ему карточку. «Лейтенант, извините, но я не понимаю, о чем вы говорите. Какие ленты в моей лаборатории прошлой ночью?» «Ваша секретарша, Кристен, сказала, что все в лаборатории допоздна работали над какими-то лентами.» «Да, это верно. Большая часть персонала.» «И что эти ленты привезли от Накамото.» «От Накамото?» Он покачал головой. «Кто сказал вам такое?» «Она сказала.» «Я уверяю вас, лейтенант, ленты были не от Накамото.» «Я слышал, было двадцать лент.» «Да, по меньшей мере двадцать, но я не уверен в точной цифре. Однако они были от Макканн-Эриксон. Рекламная кампания для пива Асахи. Нам надо было сделать трансформацию надписей на каждом клипе. Теперь пиво Асахи – номер один в Америке.» «Вопрос стоит о Накамото…» «Лейтенант», сказал он, с нетерпением поглядывая на подиум, «позвольте мне вам кое-что объяснить. Я работаю на Исследовательские лаборатории Хамагучи. Компания Хамагучи является собственностью Каваками Индастриз. Конкурента Накамото. Среди японских компаний конкуренция очень интенсивна. Очень интенсивна. Поверьте мне на слово: моя лаборатория прошлой ночью не выполняла никакую работу над лентами Накамото. Такое не может произойти никогда, ни про каких обстоятельствах. Если это сказала моя секретарша, то она ошиблась. Такое абсолютно за пределами мира реальности. Мне пора выступать. Что-нибудь еще?» «Нет», сказал я, «спасибо.» Раздались редкие аплодисменты – лектор на подиуме закончил доклад. Я повернулся и вышел из комнаты.* * *
Я уже выезжал на Бонавентура, когда с гольфа позвонил Коннор. Он говорил с раздражением: «Я получил ваш вызов. Мне пришлось прервать игру. А ставка была хороша.» Я рассказал ему о назначенной на час встрече с сенатором Мортоном. «Олл райт», сказал он. «Подхвати меня здесь в десять тридцать. Еще что-нибудь?» Я рассказал о моих поездках в ЛРД и Хамагучи, потом о разговоре с Дональдсоном. Коннор вздохнул: «Это была напрасная трата времени.» «Почему?» "Потому что Хамагучи финансируется Каваками, а они конкуренты Накамото. Никоим образом их не заставить сделать хоть что-то в помощь Накамото." «Так Дональдсон и сказал мне», отозвался я. «Куда теперь катишь?» «В видеолабораторию УЮК. Я все еще пытаюсь получить копии с лент.» Коннор сделал паузу. «Я должен знать что-нибудь еще?» «Нет.» «Прекрасно. Увидимся в десять тридцать.» «Почему так рано?» «В десять тридцать», повторил он и повесил трубку.* * *
Как только я положил трубку, телефон снова зазвонил. «Предполагалось, что ты сам мне позвонишь.» Это был Кен Шубик из «Таймс». Он говорил хмуро. «Извини, я был связан. Мы можем сейчас говорить.» «Конечно.» «Ты добыл мне информацию?» «Послушай-ка.» Он сделал паузу. «Ты где-нибудь рядом?» «Примерно в пяти блоках от тебя.» «Тогда заверни на чашку кофе.» «Ты не хочешь говорить по телефону?» «Ну…» «Брось, Кен. Ты обо всем говоришь по телефону.» Шубик, как и все репортеры «Таймс», любил сидеть за столом перед компьютером с надетыми наушниками и весь день напролет говорить по телефону. Это был его предпочтительный стиль работы. Весь его персонал находился перед ним, во время разговора он одновременно мог делать записи в компьютер. Когда я работал пресс-офицером, мой кабинет находился в штаб-квартире полиции в Центре Паркера в двух блоках от здания «Таймс». И все же репортеры вроде Кена предпочитали говорить со мной по телефону, чем видеться лично. «Заворачивай, Пит.» Все было достаточно ясно. Кен не хотел говорить по телефону. «Окей, прекрасно», сказал я. «Встретимся через десять минут.»* * *
«Лос-Анджелес Таймс» – это наиболее доходная ежедневная газета Америки. Редакция новостей занимала целый этаж здания «Таймс», а само здание было размером в целый блок. Пространство искусно подразделялось, так что никак не ощущалось, насколько оно велико на самом деле и как много сотен людейработает здесь. Но все же казалось, что идешь часами мимо репортеров, группами сидящих за модулями рабочих станций со светящимися экранами компьютеров, мимо их помигивающих телефонов и снимков детишек, прикрепленных кнопками. Рабочая станция Кена стояла в отделе Метро на восточной стороне здания. Я нашел его расхаживающим возле своего стола. Он ждал меня и сразу взял за локоть. «Кофе», сказал он, «пошли, выпьем кофе.» «В чем дело?», спросил я. «Не хочешь, чтобы тебя видели со мной?» «Нет. Мать-перемать, я хочу избежать Крысу. Он толчется возле новой девушки из Иностранного отдела. Она его еще не знает.» Кен кивнул головой в дальний угол. Там, у окна, я увидел знакомую фигуру Вилли Вильхельма, которого все знали по кличке Крыса Вильхельм. Узкое, как у хорька, лицо Вилли в данный момент было сложено в маску улыбчивой внимательности, пока он переговаривался с блондинкой, сидящей за терминалом. «Шикарная.» «Ага. Чуть широковата с тылу. Она голландка», сказал Кен. «Здесь всего неделю. И о нем еще не слышала.» В большинстве организаций есть тип вроде Крысы: более амбициозный, чем щепетильный, ищущий способ сделаться полезным для людей с властью, и ненавидимый всеми остальными без исключения. Таким и был Крыса Вильхельм. Как и большинство бесчестных людей, Крыса верил в самое худшее о каждом. На него всегда можно было рассчитывать, когда надо подать события в наиболее низменном свете, и он настаивал, что по другому – это маскировка. У него был нюх на человеческие слабости и вкус к мелодраме. В любой ситуации он стремился лишь к истине, а сбалансированный подход считал слабостью. С точки зрения Крысы, лежащая в основе правда всегда была сильнодействующим средством. И именно ее он и разыскивал. Другие репортеры «Таймс» презирали его. Кен и я прошли в центральный коридор. Я дошел с ним до кофейного автомата, но он повел меня дальше в библиотеку. В центре этажа «Таймс» имела библиотеку, которая была больше и лучше снабжена чем библиотеки многих колледжей. «Ну, и что хочет Вильхельм?», спросил я. «Он был здесь сегодня прошлой ночью», сказал Кен. «Я забежал после театра подобрать кое-какие заметки, которые мне нужны для утреннего интервью, которое я делаю из дома. И я увидел Крысу в библиотеке. Наверное, в одиннадцать вечера. Ты знаешь, какой амбициозный это маленький гаденыш. Я увидел это у него на лице. Он почувствовал запах крови. Поэтому, естественно, тебе надо это знать.» «Естественно», сказал я. Крыса был законченным убийцей в спину. Годом раньше он ухитрился подстроить увольнение редактора отдела Воскресного Календаря. Только в последнюю минуту сорвалось его назначение на эту должность. Кен сказал: «Поэтому я шепнул Билли, ночной библиотекарше: „Что это? На что нацелился Крыса?“ Она говорит: „Он ищет полицейские рапорты о каком-то копе.“ Такое облегчение, подумал я. Но потом начал удивляться. Я имею в виду , что я остаюсь старшим репортером отдела Метро. Я все еще делаю заметки из Центра Паркера пару раз в месяц. Что он знает, чего не знаю я? Насколько я понимаю, это должна быть моя история. Поэтому я спросил Билли, как зовут копа?» «Могу догадаться», сказал я. «Это верно», сказал Кен. «Питер Дж. Смит.» «Когда это было?» «Около одиннадцати.» «Великолепно», сказал я. «Я подумал, что тебе надо знать», сказал Кен. «Да.» «Поэтому я спросил Билли – прошлой ночью – я сказал: „Билли, какого рода материал он гребет?“ а он гребет все, все старые клипсы из морга, и очевидно у него есть источник в Паркере, кто выдал ему записи отдела внутренних расследований. Какие-то слушанья о растлении детей. Обвинение выдвигали пару лет назад.» «А, черт», сказал я. «Это правда?», спросил Кен. «Слушанье было», сказал я. «Но это была брехня.» Кен глянул на меня. «Проинформируй.» «Это было три года назад», сказал я. «Я еще работал детективом. Я с партнером приехал на случай семейного насилия в Лазера-Гейтс. Испанская пара передралась. Оба сильно пьяные. Женщина хотела, чтобы мы арестовали мужа, а когда я отказался, сказала, что он сексуально пристает к ее ребенку. Я пошел взглянуть на ребенка. Ребенок выглядел окей. И я опять отказался арестовать мужа. Женщина разгневалась. На следующий день пришла и обвинила меня в сексуальном растлении. Было предварительное слушанье. Обвинение снято, как безосновательное.» «Окей», сказал Кен. «Теперь: у тебя были какие-нибудь сомнительные путешествия?» Я нахмурился: «Путешествия?» «Крыса пытался найти прошлой ночью сведенья о поездках. Полеты на самолетах, пикники, заранее оплаченные расходы.» Я покачал головой: «Даже рядом ничего нет.» «Ага, я сам догадался, что он ищет в неверном направлении. Ты – отец-одиночка и не бываешь на пикниках.» «Никогда.» «Это хорошо.» Мы все глубже заходили в библиотеку. С угла сквозь стеклянные стены мы видели редакцию секции Метро. Я заметил, что Крыса, совсем заболтавшись, продолжает разговаривать с девушкой. Я спросил: «Кен, я что-то не совсем понимаю, почему я? Моя работа совсем не горячая. Никаких споров. Уже три года я не работаю детективом. Я даже больше не пресс-офицер, просто связник. Занимаюсь только политикой. Почему же репортер „Таймс“ охотится за мной?» «В одиннадцать вечера в четверг, ты хочешь спросить?», спросил Кен. Он смотрел на меня, словно я идиот. Словно по подбородку у меня течет слюна. Я сказал: «Думаешь, это делают японцы?» «Крыса наверняка выполняет их задание. Он – наемный подонок. Работает на видеостудии, на компании грамзаписей, на брокерные конторы, даже на риелтеров. Крыса теперь – консультант. Он ездит в Мерседесе-500SL, знаешь?» «Даже так?» «Весьма неплохо для репортерской зарплаты, не правда.?» «Да, пожалуй.» «Вот так. Кому ты наступил на мозоль? И это произошло прошлой ночью?» «Наверное.» «Потому что кто-то вызвал Крысу и натравил на тебя.» Я сказал: «Не могу поверить.» «Поверь», сказал Кен. «Меня единственно беспокоит, что у Крысы есть крот в Центре Паркера. Кто-то в департаменте выдает ему материалы внутренних расследований. В своем собственном департаменте у тебя все окей?» «Насколько я знаю, да.» «Хорошо. Потому что Крыса прибегнет к своим обычным фокусам. Сегодня утром я говорил с Роджером Баскомбом, нашим советником.» «И что?» «Угадай-ка, кто позвонил ему прошлой ночью, весь кипя и бурля вопросами? Крыса. А хочешь угадать, какой задавался вопрос?» Я не ответил. «А вопрос был такой? Представляет ли общественный интерес служба полицейского пресс-офицера? И может ли офицер полиции подать иск за диффамацию?» Я вымолвил: «Бож-же мой.» «Правильно.» «А какой был ответ?» «Да кому нужен ответ? Ты же знаешь, как это все работает. Все, что Крысе требуется сделать, это позвонить кое-куда и сказать: „Хай, это Билл Вильхельм из „ЛА Таймс“. Мы завтра печатаем статью, что лейтенант Питер Смит занимается растлением детей, у вас есть какие-нибудь комментарии?“ Несколько хорошо нацеленных звонков – и статью даже не надо печатать. Редакторы могут ее пристукнуть, но ущерб уже нанесен.» Я ничего не ответил. Я знал, что Кен говорит правду. И много раз я видел, как это бывает. Я спросил: «Что я могу сделать?» Кен засмеялся: «Устроить один из знаменитых инцидентов, связанных с жестокостью полиции ЛА.» «Не смешно.» «В нашей газете об этом никто не напишет, могу обещать. Убей его на фиг. И даже если кто-то снимет это на видео, да люди станут платить, чтобы только просмотреть пленку.» «Кен.» Кен вздохнул. «Что, нельзя помечтать? Окей, есть одна штука. В прошлом году, когда Вильхельм занимался, э-э, сменой руководства в отделе Календаря, я получил по почте анонимный пакет. И еще несколько человек получили. В то время никто ничего не предпринял. Очень грязная вещь. Интересуешься?» «Ага.» Из внутреннего кармана спортивного пиджака Кен достал небольшой конверт. На нем еще были видны полоски от бечевки. Внутри – серия фотографий, напечатанных на сложенной в гармошку бумаге. На снимках Вилли Вильхельм занимался интимным актом с темноволосым мужчиной. Голова Вилли была у мужчины на коленях. «Под такими углами лицо Вилли неважно видно», сказал Кен. «Но это он, все верно. Репортер по быстрому развлекает свой источник. Как говориться, выпивает с ним.» «Кто этот тип?» «Нам пришлось немного повозиться. Его зовут Барри Борман. Он региональный глава отдела продаж Кейсей Электроникс в Южной Калифорнии.» «И что мне с этим делать?» «Дай-ка мне свою карточку», сказал Кен. «Я положу ее в конверт и отправлю все Крысе.» Я покачал головой: «Мне это не нравится.» «Уверен, он дважды подумает.» «Нет», сказал я, «такое не по мне.» Кен пожал плечами. «Ладно. Это может и не сработать. Даже если мы скрутим яйца Крысе, то у японцев, наверное, есть и другие способы. Я все еще не раскопал, откуда пошла вчера эта заметка. Слышу в ответ только „приказы сверху, приказы сверху“. И понимай, как знаешь. Может означать все, что угодно.» «Кто-то же должен был ее написать.» «Говорю тебе, я не раскопал. Но ты же знаешь, у японцев мощное влияние на газету. Это больше, чем просто их реклама. Больше, чем их неотступная машина паблик рилейшен, бубнящая из Вашингтона, больше, чем местное лобби и пожертвования в выборные компании политиков и в организации. Это сумма всего и еще больше. И оно становится коварным. Я хочу сказать, что сидишь на совещании, обсуждаешь будущие статьи и вдруг понимаешь, что на них никто не хочет тянуть. Вопрос не в том, истинна ли информация, или нет, новость она, или не новость. И это даже не уравнение с одним неизвестным, вроде „мы не скажем этого, а они накачают своей рекламы“. Все гораздо более тонко. Иногда я гляжу на своих редакторов и могу поклясться, что они не хотят выхода некоторых статей, потому что боятся. И при этом даже не знают, чего именно они боятся. Просто боятся, и все.» «Такова свободная пресса.» «Эй, не надо», сказал Кен, «сейчас не время для школьной чепухи. Ты же знаешь правила игры. Американская пресса сообщает о преобладающем мнении. Преобладающее мнение – это мнение группы, стоящей у власти. Власть теперь у японцев. Пресса делает свое обычное дело. Просто поберегись.» «Поберегусь.» «А когда решишь, что надо отправить посылку, звони не раздумывая.»* * *
Мне хотелось поговорить с Коннором. Я начал понимать, отчего Коннор встревожился, и почему он хотел побыстрее завершить расследование. Потому что хорошо выстроенная машина намеков – страшная вещь. Искусный и опытный мастер интриг – а Крыса был искусен – может устроить так, что каждый день будет появляться новая история, хотя в действительности вообще ничего не происходит. Печатается заголовок: «Большое жюри не решается обвинить полицию», когда на самом деле большое жюри еще вовсе не собиралось. Однако, люди день за днем видят заголовки и приходят к своим собственным заключениям. Дело в том, что способ впиться всегда найдется. Под конец компании очернения, если вашего субъекта нашли ни в чем не запятнанным, все еще можно соорудить заголовок: «Большому жюри не удалось обвинить полисмена», или «Районный прокурор не желает возбуждать дело против обвиняемого копа». Сами такие заголовки не хуже обвинений. И нет никакого способа уклониться от нескольких недель отрицательной прессы. Обвинения запоминает каждый. Опровержений никто не помнит. Такова человеческая натура. Если вас обвинили, то потом тяжело вернуться к норме. Стало страшновато, у меня возникло очень гнусное ощущение. Въезжая на автостоянку возле физического факультета УЮК, я был поглощен собственными мыслями, когда снова зазвонил телефон. Это был помощник шефа Олсон. «Питер?» «Да, сэр.» «Уже почти десять. Думаю, тебе пора быть здесь и положить ленты на стол. Ты мне обещал.» «У меня затруднения с копированием.» «Ты этим занят?» «Конечно. А в чем дело?» «Потому что из звонков, полученных мною, следует, что ты не бросил свое расследование», сказал Джим Олсон. «За протекший час ты задавал вопросы в японском исследовательском институте. Потом ты допрашивал ученого, который там работает. Ты смотался на какой-то японский семинар. Говори прямо, Питер: расследование закончилось или нет?» «Конечно закончилось», сказал я. «Я просто пытаюсь скопировать ленты.» «Давай побыстрее», сказал он. «Хорошо, Джим.» «Ради блага всего департамента и всех в отдельности – я хочу, чтобы все это закончилось.» «Хорошо, Джим.» «Я не хочу потерять контроль за ситуацией.» «Я понимаю.» «Надеюсь, что так», сказал он. «Делай копии и тащи сюда свою задницу.» И он повесил трубку. Я припарковал машину и вошел в здание физфака.* * *
На верху лекционного зала я ждал, когда Филип Сандерс закончит лекцию. Он стоял перед черной доской, покрытой сложными формулами. В зале было около тридцати студентов, большинство сидело внизу перед доской. Я видел макушки их голов. Доктору Сандерсу было около сорока лет, один из тех энергетических типов, что находятся в постоянном движении, расхаживают взад и вперед и пишут уравнения на доске короткими выразительными тычками мелом, говоря об «определении отношения сигнальных ковариантов» и о «полосе шума факториала дельта». Я не мог назвать науку, которой он учит. В конце концов я пришел к выводу, что должно быть это электротехника. Когда зазвонил звонок, студенты встали и стали укладывать сумки. Я был поражен: почти все в классе были азиатами, и парни и девушки. Те, что не с Востока были индусами и пакистанцами. Из тридцати студентов только трое были белыми. «Верно», сказал позднее Сандерс, когда мы по коридору шли в его лабораторию. «Тема, вроде „Физики-101“, не привлекает американцев. Уже много лет. Промышленность совсем не может их найти. Мы были бы уже по уши в дерьме, если бы не существовало азиатов и индусов, которые приезжают сюда на докторантуры по математике и инженерному делу, а потом работают на американские компании.» Мы сошли вниз несколько пролетов и повернули влево. И оказались в подвальном коридоре. Сандерс шел быстрым шагом. «Трудность в том, однако, что это меняется», продолжал он. «Мои азиатские студенты начали уезжать домой. Корейцы возвращаются в Корею. И тайваньцы. Даже индийцы возвращаются домой. Стандарты жизни в их странах растут и теперь дома больше возможностей. Некоторые из этих стран имеют громадное число хорошо обученных людей.» Мы живо спустились еще на пролет. «Вы знаете, в каком городе мира самое большое число докторов по физике на тысячу человек населения?» «Бостон?» «Сеул, Корея. Подумайте об этом, когда мы ворвемся в двадцать первый век.» Теперь мы шли по другому коридору. Потом на короткое время оказались снаружи на солнечном свете, прошли по асфальтовой дорожке и вошли в другое здание. Сандерс поглядел через плечо, словно боялся потерять меня. Но говорить не переставал. "А если иностранные студенты уедут домой, у нас не будет достаточно инженеров для американских исследований, чтобы творить новую американскую технологию. Тут простой баланс. Нет в нужном количестве тренированных людей. Даже большие компании вроде ИБМ начинают помаленьку испытывать трудности. Обученных людей попросту не существует. Осторожно, дверь." Дверь крутнулась в мою сторону. Я вошел внутрь и сказал: «Но если здесь имеются все возможности для работы с высокой технологией, разве это не привлекает студентов?» «Привлекает, но не так, как инвестиционные банки или юриспруденция.» Сандерс засмеялся: «Америке может недоставать инженеров и ученых, однако мы первые в мире по производству адвокатов. Половина адвокатов всего мира находится в Америке. Только представить.» Он покачал головой. «У нас четыре процента мирового населения и восемнадцать процентов мировой экономики. И у нас же пятьдесят процентов адвокатов. И каждый год из юридических школ выплывают еще тридцать пять тысяч. Вот куда направлена наша продуктивность, вот где наш национальный центр интереса. Половина наших TV-шоу толкует об адвокатах. Америка превращается в Страну Адвокатов. Все выдвигают друг другу иски. Все друг друга оспаривают. Все в судах. Ведь, кроме всего, трем четвертям миллиона американских адвокатов надо же хоть чем-то заниматься. Они обязаны как-то заколачивать свои триста тысяч в год. Другие страны думают, что мы спятили.» Он открыл дверь ключом. Я увидел надпись от руки: «Лаборатория продвинутой обработки образов» и стрелку. Сандерс повел меня по длинному коридору. «Даже наши самые яркие ребята плохо обучены. Самые лучшие американские дети сегодня на двенадцатом месте в мире после промышленных стран Азии и Европы. А ведь это наши лучшие студенты. На дне гораздо хуже. Треть выпускников школ не может прочесть расписание автобусов. Они неграмотные.» Мы дошли до конца коридора и повернули направо. «Ребята, которых я вижу, ленивы. Никто не хочет работать. Я учу физике. Чтобы стать мастером нужны годы. Но все дети хотят одеваться как Чарли Шин и сделать миллион долларов еще до того, как стукнет двадцать восемь. Единственный способ сделать такие деньги – это юриспруденция, инвестиционные банки, Уолл-Стрит. То есть, места, где идет игра бумажными доходами, что-то за ничего. Именно этого в наши дни хотят дети.» «Может, только в УЮК?» «Всюду, поверьте мне. Они все смотрят телевизор.» Он распахнул еще одну дверь. Еще один коридор. В нем было сыро и затхло. «Знаю, знаю, я старомоден», сказал Сандерс. «Я все еще верю, что каждое человеческое существо для чего-то предназначено. Вы для чего-то предназначены. Я предназначен для чего-то. Просто живя на этой планете, нося одежду, которую мы носим, делая работу, которую мы делаем, мы все предназначены для чего-то. И в этом маленьком уголке мира», сказал он, «мы предназначены возиться с телепакостью. Мы анализируем теленовости и видим, где они побывали со своей лентой. Мы анализируем TV-клипы…» Сандерс вдруг остановился. «В чем дело?» «С вами был еще кто-нибудь? Вы пришли один?» «Да, только я.» «О, хорошо.» Сандерс помчался дальше в том же головокружительном темпе. «Я всегда боюсь потерять здесь кого-нибудь. Окей, мы пришли. Вот и лаборатория. Хорошо. Дверь именно там, где я ее оставил.» Широким жестов он распахнул дверь. Я остолбенело уставился в комнату. «Я понимаю, что вид подкачал», сказал Сандерс. Серьезное преуменьшение, подумал я. Я смотрел в подвальное помещение с ржавыми трубами и свисающей с потолка крепежной арматурой. Зеленый линолеум на полу в нескольких местах свернулся, обнажая бетон. По всей комнате расставлены обшарпанные деревянные столы с кучами оборудования и свисающими по бокам проводами. За каждым столом напротив монитора сидело по студенту. В нескольких местах в ведра на полу с потолка капала вода. Сандерс сказал: «Единственное место, которое нам удалось получить, оказалось здесь в подвале, а у нас нет денег на небольшие удобства, вроде потолка. Ничего, не обращайте внимания. Просто берегите голову.» Он прошел в комнату. Во мне почти сто восемьдесят сантиметров, чуть меньше шести футов, и чтобы войти в комнату мне пришлось скрючиться. Откуда-то с потолка донеслось резкое скрежещущее шипение. «Конькобежцы», объяснил Сандерс. «Извините?» «Мы находимся под ледяным катком. Ничего, вы привыкните. На самом-то деле сейчас не так уж и плохо. Вот когда днем у них тренировка по хоккею, тогда шумновато.» Мы шли глубже в комнату. Я чувствовал себя как в подводной лодке. Я поглядел на студентов за рабочими станциями. Они все были погружены в работу: когда мы проходили мимо, никто не поднимал глаз. Сандерс спросил: «Какие ленты вы хотите скопировать?» «Японские восьмимиллиметровые. Ленты службы безопасности. Это может оказаться трудным.» «Трудным? Сильно в этом сомневаюсь», сказал Сандерс. «Знаете, в молодости я написал большинство ранних алгоритмов обработки видеоизображений. Подавление снега, инверсия, прослеживание границ – всякое такое. Алгоритмами Сандерса пользуются все. Тогда я был студентом-выпускником в Калтехе. В свободное время работал на JPL. Нет, нет, это мы сделать сможем.» Я передал ему одну из лент. Он взглянул на нее: «Хитрый жучок.» Я спросил: «И что же случилось со всеми вашими алгоритмами?» «Для них не нашлось коммерческого применения», сказал он. «Тогда в восьмидесятых американские компании, вроде RCA и GE, полностью ушли из коммерческой электроники. Мои программы расширенной обработки образов в Америке оказались не нужны.» Он пожал плечами: «Тогда я попытался продать их фирме Сони в Японию.» «И что?» «Японцы запатентовали эти продукты. В Японии.» «Хотите сказать, что у них уже были эти алгоритмы?» "Нет, просто у них были патенты. Патентирование в Японии – это разновидность войны. Японцы патентуют, как сумасшедшие. И у них странная система. Получение патента в Японии занимает семь лет, однако ваша заявка становится доступной публике через восемнадцать месяцев, после этого срока все авторские гонорары могут оспариваться. И, конечно, у Японии нет взаимного лицензионного соглашения с Америкой. Это один из их способов держаться нос к носу. В общем, когда я приехал в Японию, то обнаружил, что Сони и Хитачи имеют несколько близких к моим патентов, и они сделали то, что называют «затоплением патентами», то есть перекрывают все возможные применения. У них не было прав пользоваться моими патентами, но я обнаружил, что и у меня тоже вообще нет прав. Потому что они запатентовали использование моего изобретения." Он пожал плечами. «Вот так. Однако, это уже древняя история. К нынешнему времени японцы изобрели гораздо более сложный видео-софтвер, далеко превосходящий все, что есть у нас. Теперь они впереди нас на целые годы. Однако, в этой лаборатории мы боремся. А, именно он-то нам и нужен! Дэн, ты занят?» Из-за консоли компьютера выглянула молодая женщина. Громадные глаза, очки в роговой оправе, темные волосы. Ее лицо частично перекрывали потолочные трубы. «Это не Дэн», немного удивленно сказал Сандерс. «Тереза, а где Дэн?» «Готовится к зачету», сказала Тереза. «Я просто кое-что прогоняю в реальном времени. Сейчас закончу.» У меня создалось впечатление, что она старше других студентов. Но трудно было сказать, в чем именно дело. Конечно не в ее одежде: на ней была яркая цветная лента на голове, и U2– майка под джинсовой курткой. Однако в ней было некое спокойствие, от которого она казалась старше. «Ты можешь переключится на другое?», спросил Сандерс, обходя стол и глядя на монитор. «Потому что у нас здесь спешная работа. Надо помочь полиции.» Я следовал за Сандерсом, ныряя под трубы. «Конечно», сказала женщина. И начала выключать устройства на столе. Она повернулась ко мне спиной, а потом я в конце концов рассмотрел ее. Смуглая, экзотичная, почти евразийка. И красивая, отпадно красивая. Она выглядела как высокая, скуластая модель из журнала. На секунду я смутился, потому что эта женщина была слишком красивой, чтобы работать в какой-то подвальной лаборатории электроники. В этом не было смысла. «Поздоровайтесь с Терезой Асакума», сказал он. «Единственная японская студентка-выпускница, работающая здесь.» «Хай», сказал я. И покраснел. Я чувствовал себя дураком. Я чувствовал, что информация приходит ко мне чересчур быстро. И принимая все во внимание, я предпочел бы, чтобы не японец управлялся с этими лентами. Но ее имя не было японским, и она не выглядела японкой, она казалась евразийкой и лишь частично японской, такой экзотической, может быть она даже была … «Доброе утро, лейтенант», сказала она. И протянула для пожатия левую руку. Я подумал, что правая рука поранена. Мы обменялись рукопожатием: «Хелло, мисс Асакума.» «Тереза.» «Окей.» «Разве не красавица?», сказал Сандерс, говоря словно это его заслуга. «Просто красавица.» «Да», сказал я. «На самом деле, я удивлен, что вы не модель.» Возник неловкий момент. Я не мог сказать почему. Она быстро отвернулась. «Это меня не интересует», сказала она. Сандерс немедленно вступил и сказал: «Тереза, лейтенанту Смиту нужно, чтобы скопировали несколько лент. Вот таких.» Сандерс вручил ей одну ленту. Она взяла ее левой рукой и поднесла к свету. Правая рука оставалась согнутой в локте и прижатой к талии. Тогда я заметил, что ее правая рука высохла, заканчиваясь толстым обрубком, торчащим из рукава джинсовой куртки. Словно рука талидомидового ребенка. «Весьма интересно», сказала она, скосившись на ленту. «Восьмимиллиметровая высокой плотности. Наверное, имеет фирменный цифровой формат, о котором мы не слышали. Наверное, включает обработку изображений в реальном времени.» «Извините, я в этом не разбираюсь», сказал я. Сморозив фразу про модель, я чувствовал себя дураком. Я нырнул в свою коробку и выудил проигрыватель. Тереза немедленно достала отвертку, сняла крышку и склонилась на потрохами. Я увидел зеленые проводки, черный мотор и три небольших кристаллических цилиндра. «Да, это новейшая разработка. Очень хитро. Доктор Сандерс, взгляните: они делают это всего тремя головками. Наверное, плата генерирует компоненты RGB, потому что здесь… как вы думаете, это цепи компрессии?» «Наверное, ЦАП-конвертор», сказал Сандерс. «Весьма аккуратно. Такой маленький.» Держа в руках коробочку, он повернулся ко мне. «Знаете, почему японцы умеют делать такие вещи, а мы нет? Это называется кайдзен: процесс неторопливого, терпеливого непрерывного улучшения. Каждый год продукт становится немного лучше, немного меньше, немного дешевле. Американцы не думают так. Американцы всегда ищут квантовый скачок, большое продвижение вперед. Американцы пытаются победить в главной гонке, выбить конкурента со стоянки, а потом усесться в сторонке. Японцы же никогда не сидят в сторонке, а просто участвуют во всех заездах. В этом, как и во всем прочем, проявляется философия народа.» В том же духе он говорил еще некоторое время, вращая цилиндрики и восхищаясь ими. Наконец, я не вытерпел: «Вы сможете скопировать ленты?» «Конечно», сказала Тереза. «Мы можем снять сигнал с машины после конвертора и записать в любом желаемом формате. В каком вы хотите: три четверти, оптическом, VHS?» «VHS», сказал я. «Это легко», сказала она. «Копия будет аккуратной? В ЛРД сказали, что не могут этого гарантировать.» «А, чертова ЛРД!», сказал Сандерс. «Они говорят так просто потому, что работают на правительство. А мы здесь занимаемся делом. Правильно, Тереза?» Но Тереза не слышала. Я следил, как она вставляет провода и кабели, быстро двигая здоровой рукой, и пользуясь обрубком, чтобы стабилизировать и удержать коробочку. Как и у многих инвалидов, ее движения были такими плавными, что было трудно заметить отсутствие правой руки. Вскоре маленький проигрыватель был подключен ко второму рекордеру и нескольким разным мониторам. «Зачем все это?» «Следить за сигналом.» «Для записи?» «Нет. Большой монитор будет показывать картинку. Другие позволят следить за характеристиками сигнала и видеть карту данных: как именно картинка была записана на ленту.» Я спросил: «Вам обязательно это знать?» «Нет, но просто приятно сунуть нос в чужие дела. Интересно, как устроен этот формат с высокой плотностью.» Сандерс спросил: «Откуда происходит материал?» «С офисной камеры безопасности.» «Ленты подлинные?» «Как мне кажется, а что?» «Ну, если это оригинальный материал, с ним следует быть осторожней», сказал Сандерс. Он обратился к Терезе, словно инструктируя ее: «Не надо, чтобы какие-нибудь обратные связи попортили поверхность ленты. Или чтобы сигналы просочились с головок и нарушили целостность потока данных.» «Не беспокойтесь», сказала она, «я справлюсь.» Она показала пальцем: «Видите, вот? Это предупреждает о смещении импеданса. И за центральным процессором я тоже слежу.» «Окей», сказал Сандерс, сияя, как гордый родитель. «Сколько это займет?», спросил я. «Не долго. Записывать сигнал мы можем на очень высокой скорости, точнее, с предельной скоростью проигрывателя, а у него, похоже, имеется быстрая перемотка вперед. Поэтому, наверное, уйдет по две-три минуты на ленту.» Я взглянул на часы: «В десять тридцать у меня встреча, на которую я не могу опаздывать, а я не хочу оставлять их здесь…» «Вам нужны копии всех лент?» «В общем-то, только первые пять критичны.» «Тогда сделаем их первыми.» Мы прокручивали первые несколько секунд каждой ленты, высматривая те пять, которые были записаны с камер сорок шестого этажа. Я видел картинку на центральном мониторе, стоящем на столе Терезы. На боковых мониторах следы сигнала извивались и дергались, словно в палате реанимации. Я сказал об этом. «Почти что так», согласилась она. «Палата реанимации для видео.» Она вытащила одну ленту, вставила другую и включила ее. «Упс! Вы говорите, материал оригинальный? Неверно. Эти ленты являются копиями.» «Как вы узнали?» «Потому что мы видим сигнатуру намотки.» Тереза склонилась над приборами, уставившись в следы сигнала, и занимаясь тонкой настройкой с помощью ручек и кнопок. «Мне тоже так кажется», сказал Сандерс и повернулся ко мне. «Понимаете, по самой видеокартинке трудно определить копию. Старое аналоговое видео испытывало некоторую деградацию сигнала в последовательных копиях, однако в цифровых системах, вроде этой, разницы совсем нет. Каждая копия буквально идентична оригиналу.» «Тогда как вы можете определить, что ленты скопированы?» «Тереза смотрит не на картинку», сказал Сандерс. «Она смотрит на сам сигнал. Даже когда мы не можем определить копию по самой картинке, мы все-таки можем установить, что картинка записана не с камеры, а с другого проигрывателя.» Я покачал головой: «И как же?» Ответила Тереза: «Это связано с тем, как записан сигнал в первые полсекунды ленты. Если записывающий видеорекордер стартовал прежде проигрывающего, то появляются легкие флюктуации выходного сигнала, когда стартует проигрывающая машина. Это функция механики: мотор проигрывателя не может мгновенно набрать скорость. Для уменьшения эффекта в проигрывающей машине вставляют специальные электронные цепи, однако некоторый интервал набора скорости существует всегда.» «И вы обнаружили именно это?» Она кивнула: «Это называется сигнатурой намотки.» Сандерс продолжил: «Но этого никогда не бывает, когда сигнал приходит прямо с камеры, потому что в камере нет движущихся частей. Камера всегда мгновенно набирает скорость.» Я нахмурился: «Значит, эти ленты являются копиями.» «А что в этом плохого?», спросил Сандерс. «Не знаю. Но если они скопированы, то их можно было и изменить, верно?» «Теоретически, да», сказал Сандерс. «На практике, следует очень внимательно посмотреть. И весьма трудно утверждать это наверняка. Ленты происходят от японской компании?» «Да.» «Накамото?» Я кивнул: «Да.» «Откровенно говоря, я не удивлен, что они вам дали копии», сказал Сандерс. «Японцы чрезвычайно осторожны. Они не очень-то доверяют посторонним. И, находясь в Америке, японские корпорации чувствуют себя так, как мы чувствовали бы себя, занимаясь бизнесом в Нигерии: они считают, что окружены дикарями.» «Эй», сказала Тереза. «Извини», сказал Сандерс, «но ты понимаешь, что я хотел сказать. Японцы чувствуют, что нас надо терпеть. Терпеть нашу глупость, нашу медлительность, идиотизм, некомпетентность. Они становятся перестраховщиками. Поэтому если ленты имеют хоть какую-то юридическую значимость, то последнее, что они сделают, это отдадут оригиналы полисменам-варварам, вроде вас. Нет, нет, они дали вам копию и сохранили оригиналы на случай, если он понадобится им для защиты. Полностью осведомленные о нашей отсталой американской видеотехнологии, они уверены, что вам никогда не обнаружить, что это всего лишь копия.» Я нахмурился: «Сколько времени заняло бы сделать эти копии?» «Не долго», сказал Сандерс, покачав головой. «Таким способом, как их сейчас сканирует Тереза, по пять минут на ленту. Могу представить, что у японцев это получилось гораздо быстрее. Скажем, по две минуты на ленту.» «В таком случае прошлой ночью у них была масса времени, чтобы сделать копии.» Пока мы беседовали, Тереза продолжала перетряхивать ленты, рассматривая начало каждой. Как только появлялась картинка, она смотрела на меня. Я отрицательно качал головой, ибо все они были с других камер безопасности. Наконец, появилась первая из лент с сорок шестого этажа, знакомый облик офиса, который я видел прежде. «Вот эта.» «Окей, начнем. Переведем ее в VHS.» Тереза запустила первую копию. Лента мчалась вперед на бешеной скорости, картинка неслась и шла полосами. На боковых мониторах нервно извивались и корчились сигналы. Она спросила: «Это как-то связано с убийством прошлой ночью?» «Да. Вы знаете об этом?» Она пожала плечами: «Видела в новостях. Убийца погиб в автокатастрофе?» «Верно», сказал я. Она отвернулась. В три четверти она смотрелась поразительно красиво, высокая линия скулы. Я подумал, что плейбой Эдди Сакамура мог бы ее знать. Я спросил: «Вы его знали?» «Нет», сказала она. И через секунду добавила: «Он был японец.» В нашей маленькой группе возникла еще одна неловкость. Похоже, было что-то такое, что Тереза и Сандерс знали, а я нет. Но я не понимал, о чем же спросить. Поэтому смотрел видео. Еще раз я видел, как по полу движутся солнечные лучи. Потом в комнате зажглись огни и персонал офиса поредел. Потом этаж совсем опустел. А потом на большой скорости появилась Черил Остин, за которой последовал мужчина. Они страстно поцеловались. «Ага», сказал Сандерс. «Это оно?» «Да.» Наблюдая за дальнейшим, он нахмурился: «Вы хотите сказать, что убийство записывалось?» «Да», ответил я, «даже несколькими камерами.» «Вы шутите.» Сандерс замолк, следя за течением событий. На полосатой высокоскоростной картинке было трудно разглядеть больше, чем основные события. Два человека двинулись в конференц-зал. Внезапная борьба. Силой прижатая спина на столе. Внезапный отход в сторону. Торопливый уход из комнаты. Никто не говорил. Мы все смотрели ленту. Я глянул на Терезу. Лицо ее было отсутствующим. В очках отражалась картинка. Эдди миновал зеркала и вошел в темный коридор. Лента крутилась еще несколько секунд, потом кассета выскочила. «Первая. Вы сказали „несколько камер“. Сколько именно?» «Мне кажется, пять», ответил я. Она отметила первую кассету липучей меткой, вставила вторую ленту в машину и начала еще одно скоростное копирование. Я спросил: «Эти копии точные?» «О, да.» «Они легальны?» Сандерс нахмурился: «В каком смысле легальны?» «Ну, как улики, в суде…» «О, нет», сказал Сандерс, «судом эти ленты приняты бы не были.» «Но если это точные копии…» «Точность к делу отношения не имеет. Все формы фотографических улик, включая видео, больше в суд не допускаются.» «Я не слышал об этом», сказал я. «Такого еще не было», сказал Сандерс. «Закон недостаточно ясен. Но все к этому идет. В наши дни все фотографии подозрительны. Потому что теперь, с приходом цифровых систем, их можно изменить безупречно. Безупречно. И это нечто новое. Помните, как в прошлом русские удаляли политиков с фотографий, сделанных Первого мая? Это всегда была топорная работа – вырезай и ретушируй – и всегда можно было заметить, что что-то тут делалось. Забавное пустое пространство между плеч оставшихся людей. Или на задней стене не совпадал оттенок. Можно было заметить работу ретушера, пытавшегося загладить повреждения. В любом случае, заметить было можно, и даже очень легко. Было просто видно, что картинка изменялась. И вся работа шла на смех.» «Помню», сказал я. «Фотографии обладали целостностью, именно потому, что их было невозможно изменить. Поэтому фотографии рассматривали, как представляющие реальность. Но теперь уже несколько лет, как компьютеры позволяют делать бесшовные изменения фотографических образов. Несколько лет назад „Нейшнл Джиогрэфик“ выбрал для обложки фотографию великих пирамид Египта. Редакторам не понравилось место, где стоят пирамиды, и они решили, что композиция станет лучше, если их передвинуть. Поэтому они попросту изменили фотографии и передвинули их. Никто не заметил. Но если поехать в Египет с камерой и попробовать повторить их картинку, то выяснится, что это невозможно. Потому что в реальном мире нет места, откуда пирамиды выстраиваются подобным образом. Фотография больше не отражает реальность.» «А с этой лентой кто-нибудь мог бы сделать то же самое?» «Теоретически, любое видео можно изменить.» На мониторе я второй раз следил за происходящим убийством. Камера стояла в дальнем углу комнаты. Она не очень хорошо показывала само убийство, но потом был ясно виден Сакамура, когда шагал в сторону камеры. Я спросил: «А этот образ тоже можно изменить?» Сандерс засмеялся: «В наше дни возможно любое изменение, какое захотите.» «Вы смогли бы изменить личность убийцы?» «Технически, да», ответил Сандерс. «Сегодня возможно впечатать лицо в сложный движущийся объект. Технически, это возможно. Но практически, это чертовски сложная работенка.» Я ничего не сказал. Все равно Сакамура был нашим главным подозреваемым и он был мертв, а шеф хотел, чтобы дело завершилось. Как и я. «Конечно», продолжал Сандерс, «у японцев имеются все разновидности экзотических видеоалгоритмов для рендеринга поверхностей и трехмерных преобразований. Они могут делать такое, что мы не можем даже вообразить.» Он снова забарабанил пальцами по столу. «Какое у этих лент временное расписание? Какова их история?» Я сказал: «Убийство произошло прошлым вечером в восемь тридцать, как показывают часы. Нам сказали, что ленты были удалены из комнаты службы безопасности примерно в восемь сорок пять. Мы их попросили и тогда началось некое перетягивание каната с японцами.» «Как обычно. И когда вы, наконец, вступили во владение сами?» «Их доставили в штаб-квартиру дивизиона около половины второго ночи.» «Окей», сказал Сандерс. «Это значит, что ленты оставались у них с восьми сорока пяти до часа тридцати.» «Верно, чуть меньше пяти часов.» Сандерс сморщился: «Изменить пять лент с пяти камер под разными углами за пять часов?» Он покачал головой: «Нет, невозможно. Этого просто нельзя сделать, лейтенант.» «Неправда», вмещалась Тереза. "Это возможно. Даже с этими лентами. Здесь не требуется менять слишком много пикселов." Я спросил: «Вы в этом уверены?» «Ну», сказала Тереза, «Единственный способ, которым это может быть сделано так быстро, это с помощью автоматизированной программы, но даже для самых изощренных программ необходимо вручную полировать детали. Штуки, вроде плохих наплывов, могут все испортить.» «Плохих наплывов?», спросил я. Я обнаружил, что мне нравится задавать ей вопросы. И нравится смотреть на ее лицо. «Плохие наплывы движения», сказал Сандерс. «Видео идет на тридцати кадрах в секунду. Можно представить себе каждый кадр видео, как снимок, снятый со скоростью затвора в одну тридцатую секунды. А это очень медленно – гораздо медленнее, чем у карманных фотокамер. Если вы снимете бегуна на одной тридцатой секунды, ноги станут просто полосами. Наплывами. Это называется наплывом движения. И если вы меняете механически, то он начинает выглядеть плохо. Образцы кажутся слишком острыми, слишком четкими. Углы кажутся странными. Вернемся к русским: можно видеть, что были изменения. Для реалистического движения необходима правильная доза наплыва.» «Понятно.» Тереза сказала: «И есть еще сдвиг цвета.» «Верно», сказал Сандерс. «Внутри самого наплыва существует цветовой сдвиг. Например, взгляните сюда на монитор. На мужчине надет голубой костюм и его пиджак крутится, когда он ведет девушку в комнату. Вот. Если вы возьмете один из кадров этой акции и увеличим его до пикселов, вы обнаружите, что пиджак-то голубой, но наплыв усиливает оттенки светло-голубого, пока на границе цвет кажется почти прозрачным – по отдельному кадру нельзя в точности сказать, где кончается пиджак и начинается фон.» Я смутно смог представить себе это. «Окей…» «Если цвета границы не слабеют гладко, то это можно заметить немедленно. Можно потратить часы, чтобы вычистить несколько секунд ленты коммерческого клипа. Но если этого не сделать, то клип будет выглядеть плоховато.» Он щелкнул пальцами. «Так даже если они скопировали ленты, они не могли ее изменить?» «Не за пять часов», сказал Сандерс. «У них просто не было времени.» «Тогда мы смотрим на то, что действительно случилось.» «Никаких сомнений», сказал Сандерс. «Но в любом случае мы покопаемся с этой картинкой, когда вы уйдете. Тереза хочет поиграться, я знаю, что хочет. И я тоже. Загляните к нам сегодня позднее. Мы скажем, есть ли здесь что-нибудь забавное. Но фундаментально, этого нельзя сделать. И тем более нельзя сделать здесь.»* * *
Заезжая на автостоянку клуба «Сансет-Хиллс», я увидел Коннора, стоящего перед большим штуковым зданием клуба. Он откланялся трем гольферам-японцам, стоящим рядом, а они поклонились в ответ. Потом он пожал всем руки, забросил клюшки на заднее сидение и сел в машину. «Ты опоздал, кохай.» «Извините, всего на несколько минут. Я задержался в УЮК.» «Твое опоздание поставило всех в неловкое положение. В качестве знака вежливости они чувствовали, что обязаны составить мне компанию перед клубом, пока я тебя жду. Людям их положения неловко стоять просто так. Они очень заняты. Однако, они чувствовали себя обязанными и не могли меня здесь бросить. Ты очень меня смутил. И ты создал плохое впечатление о департаменте.» «Извините, я не нарочно.» «Начинай понимать, кохай. Ты живешь в этом мире не один.» Я выехал задом на дорогу и отчалил, взглянув на японцев в зеркало. Они махали вслед. Они совсем не казались расстроенными и не торопились уходить. «С кем вы играли?» «Аоки-сан – глава „Токио Марине“ в Ванкувере. Ханада-сан – вице-президент банка Мицуи в Лондоне. Кеничи Асака управляет всеми заводами Тойота в Юго-Восточной Азии от КЛ до Сингапура. Базируется в Бангкоке.» «Что они делают здесь?» «Они в отпуске», сказал Коннор. «Короткая поездка в Штаты на гольф. Им очень нравится отдыхать в таких неторопливых странах, как наша.» По извилистому подъему я доехал до бульвара Сансет и остановился у светофора. «Куда?» «Отель „Четыре времени года“.» Я повернул направо, направляясь в Беверли-Хиллс. «А почему эти люди играют в гольф с вами?» «О, это началось давно», ответил он. «В течении многих лет мелкие одолжения там и сям. Сам по себе я не важен. Однако, связи должныподдерживаться. Телефонный звонок, небольшой подарок, игра в гольф, если вы в городе. Потому что никогда не знаешь, когда снова понадобится собственная сеть. Связи – источник важной информации, ваш защитный клапан и ваша система раннего предупреждения. Таков японский способ смотреть на мир.» «Кто попросил об игре?» "Ханада-сан уже намеревался играть. Я просто присоединился к нему. Знаешь, я весьма сильный игрок в гольф." «Почему вы хотели играть?» «Потому что хотел побольше узнать о субботних встречах», сказал Коннор. Я вспомнил слова «субботние встречи». На видео, которое мы смотрели в редакции, Сакамура схватил Черил Остин и сказал «ты не понимаешь, это все о субботних встречах». «И они вам сказали?» Коннор кивнул. «Очевидно, встречи начались давно», сказал он, «примерно в восьмидесятом и вначале проходили в Сенчури-Плаза, позднее в Шератон и, наконец, в Балтиморе.» Коннор смотрел в окно. Машина подпрыгивала на ухабах бульвара Сансет. «Несколько лет встречи происходили регулярно. Видные японские промышленники, которые присутствовали в городе, участвовали в проходящих обсуждениях о том, что должно делать с Америкой. Как должна управляться американская экономика.» «Что-что?» «Да.» «Это же оскорбительно!» «Почему?», спросил Коннор. «Почему? Потому что это наша страна! Не может кучка иностранцев посиживать на секретных встречах и решать, как ею управлять!» «Японцы на это смотрят по-другому», сказал Коннор. «Да, уж конечно! Уверен, они думают, что имеют на это чертово право!» Коннор пожал плечами. «Они действительно думают именно так. И убеждены, что заслужили право решать…» «Боже мой…» «…потому что сильно инвестируют в нашу экономику. Они ссудили нам кучу денег, Питер, прорву денег. Сотни миллиардов долларов. Большую часть последних пятнадцати лет торговый дефицит Соединенных Штатов с Японией составляет миллиард долларов в неделю. С этим миллиардом долларов в неделю они же должны что-то делать. К ним устремился поток денег. Им не надо так много долларов. Что им надо делать со своими излишними миллиардами? Они решили ссужать деньги обратно нам. Наше правительство год за годом работало с бюджетным дефицитом. Мы не платили по нашим собственным программам. Поэтому японцы финансировали наш бюджетный дефицит. Они инвестировали в нас. И они ссужали свои деньги, основываясь на определенных гарантиях нашего правительства. Вашингтон заверял японцев, что мы приведем свой дом в порядок. Сократим наш дефицит. Улучшим обучение, перестроим инфраструктуру, даже повысим налоги, если необходимо. Короче, очистим нашу сцену. Потому что только тогда вложения в Америку имеют смысл.» «У-гу», промычал я. «Но ничего из этого мы не сделали. Мы позволили дефициту стать еще хуже и мы девальвировали доллар. Мы наполовину сократили его ценность в 1985 году. Знаешь, что это сделало с японскими инвестициями в Америке? Затрахало их. Все, что они вложили до 1984 года, теперь возвратится только половиной.» Я что-то смутно припоминал такое. Я сказал: «Я думал, мы сделали это, чтобы сократить свой торговый дефицит, чтобы подтолкнуть экспорт.» «Да, но это не сработало. Наш торговый баланс с Японией стал еще хуже. Обычно, когда валюта девальвируется наполовину, стоимость всего импортного удваивается. Однако японцы срезали цены на свои VCR и копировальные машины и удержали свою долю рынка. Вспомни: бизнес – это война. Все, что нам в действительности удалось, это сделать американскую землю и американские компании дешевле для японцев, потому что йена теперь вдвое сильнее прежнего. Мы сами сделали так, что все самые большие банки мира теперь японские. И мы сами сделали Америку бедной страной.» «А какое отношение это имеет к субботним встречам?» «Ну», сказал Коннор, «предположи, что у тебя дядя – пьяница. Он говорит, что если ты займешь ему денег, то он перестанет пить. Однако, пить не перестает. А тебе хочется вернуть свои деньги. Хочется спасти что еще можно из своего неудачного вложения. И, вдобавок, ты знаешь, что твой дядя, будучи пьяницей, может напиться и с кем-нибудь подраться. Твой дядя вышел из-под контроля. Поэтому, что-то надо делать. И тогда вся семья садится вместе, чтобы решить, что же делать с проблемным дядюшкой. Именно это и решили сделать японцы.» «У-гу.» Коннор, должно быть, расслышал скептицизм в моем голосе. «Послушай», сказал он. «Выброси из головы чепуху о заговоре. Ты хочешь завоевать Японию? Ты хочешь править их страной? Конечно, нет. Ни одна разумная страна не хочет завоевать другую страну. Делать бизнес, да. Иметь связи, конечно. Но не завоевывать. Никто не хочет ответственности. Никто не хочет беспокоиться. В точности, как с дядей-пьяницей – ты идешь на эти встречи, только если вынужден. Это последнее средство.» «И японцы видят это именно так?» "Они видят миллиарды и миллиарды своих долларов, кохай. Инвестированными в страну, у которой большие трудности. Наполненную странными индивидуалистически настроенными людьми, которые все время говорят и постоянно оспаривают друг друга. Которые все время совещаются. Которые плохо обучены, которые мало знают о мире, которые информацию получают в основном по телевизору. Которые плохо работают, которые привыкли к насилию и наркотикам, и, кажется, совсем не протестуют против них. У японцев миллиарды долларов находятся в этой причудливой стране, а они хотят получать приличный доход от своих вложений. И даже если американская экономика падает – она скоро станет третьей по счету в мире, после Японии и Европы – нужно попытаться поддержать ее. Что они все время и делают." «И это все?», спросил я. «Они просто заняты добрым делом спасения Америки?» «Кому-то надо это делать», сказал Коннор. «Мы больше не можем идти таким путем.» «Сами справимся.» «Так всегда говорили англичане.» Он покачал головой. «Но сегодня Англия бедна. И Америка тоже беднеет.» «Почему это она беднеет?», спросил я несколько громче, чем хотел. «Японцы утверждают, потому, что Америка становится страной без сущности. Мы позволили нашей промышленности покинуть страну. Мы больше не можем делать многие вещи. Когда изготовляют продукты, то добавляют стоимость к сырым материалам и в буквальном смысле творят богатство. Однако, Америка перестала это делать. Американцы сегодня делают деньги с помощью бумажных манипуляций, и японцы утверждают, что мы обречены на расплату, ибо бумажные доходы не отражают реального богатства. Они считают, что наше увлечение Уолл-Стритом и спекулятивными облигациями – это сумасшествие.» «И потому японцы должны нами управлять?» «Они считают, что кто-то должен нами управлять. Они предпочли бы, чтобы это мы делали сами.» «Боже мой.» Коннор поерзал на сидении. «Умерь раздражение, кохай. Потому что Ханада-сан сказал, что субботние встречи прекратились в 1991 году.» «Да?» «Да. То есть тогда японцы решили не беспокоиться о том, очистит ли свою сцену Америка. Они увидели преимущества в нынешней ситуации: Америка дремлет и ее недорого купить.» «Значит субботних встреч больше нет?» «Есть чисто случайные, в силу ничибей-канкей: продолжающихся японо-американских связей. Экономики двух стран сегодня переплетены. Ни одна не может отступить, даже если захочет. Но эти встречи более не важны. У них теперь в основном светские функции. То, что Сакамура сказал Черил Остин – неправда. И ее смерть не имеет отношения к субботним встречам.» «Тогда с чем же она связана?» «Похоже, мои друзья думают, что это дело личное. Чию-но моцуре – преступление страсти, где замешана красивая женщина – ирокичигай и ревнивый мужчина.» «И вы им верите?» «Ну, суть в том, что они единогласны, все эти три бизнесмена. Конечно, японцы неохотно демонстрируют несогласие меж собой, даже при игре в гольф в недоразвитой крестьянской стране. И я знаю, что единогласие по отношению к гайджину может прикрывать множество грехов.» «Думаете, они лгали?» «Не совсем.» Коннор покачал головой. «Но у меня создалось впечатление, что они сказали мне что-то не говоря. Сегодня утром была игра хара-но сагураи. Мои друзья не рассчитывали на возврат.»* * *
Коннор описал игру. Все утро стояло глубокое молчание. Каждый в четверке был вежлив и осмотрителен, однако комментарии вслух были редкими и краткими большую часть времени люди ходили по площадке в полной тишине. «А вы пошли туда за информацией», сказал я. «Как же вам удалось ее добыть?» «О, я добыл нужную информацию.» Но, как он объяснил, она вся была бессловной. Фундаментально среди японцев развилось понимание, основанное на столетиях общей культуры, и они способны передавать чувства без слов. Такая близость существует в Америке между родителем и ребенком – ребенок часто все понимает по одному взгляду родителя. Но американцы, как общее правило, не полагаются на невербальные коммуникации, а японцы полагаются. Словно все японцы являются членами одной семьи и могут общаться без слов. Для японца молчание имеет значение. «В этом ничего мистического или чудесного», сказал Коннор. «Большей частью потому, что японцы так зажаты правилами и соглашениями, что иногда вообще не могут ничего сказать. Из вежливости, чтобы спасти лицо, другой человек обязан понять ситуацию, ее контекст, тонкие сигналы позы тела и невыраженного чувства. Потому что первый чувствует, что не может на самом деле переложить что-то в слова. Любой разговор вообще был бы неделикатным. Поэтому суть дела должна быть передана другими способами.» Я спросил: «И вы так провели свое утро? Помалкивая?» Коннор покачал головой. Он чувствовал, что вполне ясно общается с японскими гольферами и совсем не беспокоился молчанием. «Так как я просил их поговорить о других японцах – членах семьи – мне надо было оформить свои вопросы с большой деликатностью. Словно если я хотел бы спросить, не находится ли твоя сестра в тюрьме, или затронуть любую тему, которая смущает или причиняет боль. Я был бы чувствителен к тому, как долго тебе нужно, чтобы начать отвечать, к паузам между твоими ответами, к тону голоса – ко всем таким вещам. За пределами буквальной коммуникации. Окей?» «Окей.» «Это означает – чувствовать с помощью интуиции.» «И что же дала интуиция?» «Японцы смогли выразить следующее: „Мы помним, что в прошлом вы оказывали нам услуги. У нас есть желание помочь вам. Однако, это убийство является японским делом, и поэтому мы не можем сказать вам все, что бы нам хотелось. Из нашей сдержанности вы сами сможете вывести полезные заключения о подоплеке дела.“ Вот так они мне намекнули.» «И в чем это подоплека?» «Ну», сказал Коннор, «они семь раз упомянули МайкроКон.» «Компания высокой технологии.» "Да, та, что продается. По-видимому, это небольшая компания в Кремниевой Долине, которая выпускает специализированное компьютерное оборудование. И относительно ее продажи возникли политические проблемы. Японцы говорили об этих проблемах несколько раз." «Так что убийство каким-то образом связано с МайкроКон.» «Мне так кажется.» Он пошевелился на сидении. «Кстати, что ты узнал в УЮК относительно лент?» «Прежде всего, что они являются копиями.» Коннор кивнул. «Как я и предполагал», сказал он. «Да?» «Ишигуро никогда не отдал бы нам оригиналы. Японцы думают, что всякий, кто не японец, варвар. Именно это они имеют в виду, буквально варвар. Вонючий, вульгарный, глупый варвар. Они проявляют вежливость, ибо понимают, что не могут помочь несчастью не быть урожденным японцем. Но продолжают думать именно так.» Я кивнул. Более или менее похоже говорил и Сандерс. «Другое дело», сказал Коннор, «что японцы добиваются исключительных успехов, однако они не отважны. Они, скорее, работяги и интриганы. Они потому не отдают нам оригиналы, что не хотят испытывать судьбу. Вот так. Что еще ты узнал о лентах?» «Почему вы думаете, что есть что-то еще?», спросил я. «Когда ты смотрел ленты», сказал он, «не обратил ли ты внимание на важную подробность?..» И здесь нас опять прервал телефон.* * *
«Капитан Коннор?», сказал радостный голос в трубке. «Это Джерри Орр из клуба „Сансет-Хиллс“. Вы уехали, не заполнив свои бумаги.» «Бумаги?» «Заявление», сказал Орр. «Вам надо его заполнить, капитан. Конечно, это лишь для проформы. Могу вас заверить, что никаких проблем не возникнет, если учесть, кто ваши спонсоры.» «Мои спонсоры?», повторил Коннор. «Да, сэр», сказал Орр. «И примите мои поздравления. Как вы знаете, в наши дни получить членство в „Сансет“ почти невозможно. Однако, корпорация господина Ханада некоторое время назад приобрела членство и они решили оформить его на ваше имя. Должен сказать, это весьма щедрый жест со стороны ваших друзей.» «Да, так оно и есть», нахмурившись, сказал Коннор. Я взглянул на него. «Они знают, как вам нравится играть в гольф здесь», сказал Орр. «Вы, конечно, осведомлены об условиях. В течении пяти лет владельцем членства будет являться Ханада, но потом оно будет переведено на ваше имя. Так что, если вы покинете клуб, то будете свободны его продать. А теперь к делу: вы сами заберете бумаги или мне переслать их вам домой?» Коннор сказал: «Мистер Орр, передайте, пожалуйста, мою искреннюю благодарность господину Ханада за его необыкновенную щедрость. Мне трудно что-либо решить сейчас. Я перезвоню вам по этому поводу.» «Прекрасно. Просто не забудьте нам сообщить, куда их переслать.» «Я перезвоню», повторил Коннор. Он нажал выключатель и, нахмурившись, уставился вперед. Наступило долгое молчание. Я спросил: «Сколько может стоить членство в этом клубе?» «Семьсот пятьдесят. Может, и миллион.» Я сказал: «Миленький подарочек от друзей.» И снова вспомнил Грэма, как он всегда намекал, что Коннор в кармане у японцев. Казалось, теперь в этом можно было не сомневаться. Коннор покачал головой. «Я не приму.» «Почему не примете?», спросил я. «Бог мой, капитан, это чересчур уж честно.» «Нет, я не приму», сказал Коннор. И снова зазвонил телефон. На этот раз звонили мне.* * *
«Лейтенант Смит? Это Луиса Джербер. Я так рада, что наконец-то вас нашла.» Я не мог вспомнить, кто она, и ответил: «Да?» «Завтра суббота, и я хотела бы знать, найдется ли у вас время взглянуть на дом?» Теперь я ее вспомнил. Она была риелтером, с которым я месяцем раньше ездил смотреть дома. Мишель становилась старше и мне хотелось вытащить ее из многоэтажки. Если удастся, дать ей дворик. Я сильно разочаровался. Даже с учетом кризиса в области недвижимости, самые меленькие домишки шли по четыре-пять сотен тысяч. При моей-то зарплате этого я, вероятно, никогда не потяну. «Это очень особый случай», сказала она, «и я сразу подумала о вас и вашей малышке. Это небольшой домик в Палмс, совсем небольшой, но там угловой участок и очаровательный дворик. Цветы, миленькая лужайка. Просят три сотни. Однако я подумала о вас по той причине, что продавец хочет сохранить все права на собственность. Я подумала, что вы сможете получить дом даже с небольшой скидкой. Не хотите его посмотреть?» Я спросил: «А кто продавец?» «Вообще-то, я не знаю. Здесь особая ситуация. Дом принадлежит пожилой женщине, которая переехала в дом престарелых, а ее сын, который живет в Топеке, намеревается его продать, однако хочет, чтобы ему шел доход, вместо прямой продажи. Формально собственность еще не попала в официальные списки, но я знаю, что продавец хочет сделать именно так. Если вы сможете приехать завтра, мы что-нибудь придумаем. И дворик очаровательный. Я просто вижу там вашу дочурку.» Теперь Коннор смотрел на меня. Я сказал: «Мисс Джербер, мне надо побольше узнать об этом. Кто продавец и все такое.» Она сказала удивленно: "Ха, а я думала, вы подпрыгните до потолка. Подобные ситуации на дороге не валяются. Вы не хотите взглянуть на него?" Коннор глядя на меня кивнул. Он сказал да одними губами. «Я найду вас по этому поводу», сказал я. «Олл райт, лейтенант», сказала она. Сказала без энтузиазма. «Дайте мне знать, пожалуйста.» «Обязательно.» Я положил трубку. «Что к черту происходит?», сказал я. Нам обоим только что предлагали прорву денег. Прорву денег. Коннор покачал головой: «Я не знаю.» «Это имеет отношение к МайкроКон?» «Я не знаю. Я думал, МайкроКон это маленькая компания. Такое не имеет смысла.» Он выглядел очень встревожено. « Что, собственно, есть МайкроКон?» Я сказал: «Кажется, я знаю кого спросить.»* * *
«МайкроКон?», спросил Рон Левин, закуривая громадную сигару. «Конечно, я могу рассказать вам о МайкроКон. Это гнусная история.» Мы сидели в редакции «Американской Финансовой Сети» – кабельной сети новостей, расположенной вблизи аэропорта. В окно офиса Рона я видел белые тарелки спутниковых антенн на крыше примыкающего здания гаража. Рон попыхивал сигарой и улыбался. До того как перейти на работу перед камерой сюда, он был финансовым репортером в «Таймс». АФС была одной из немногих телестудий, где люди перед камерами не читали по написанному, они знали, о чем говорят, и Рон тоже знал. «МайкроКон», сказал он, «был создан пять лет назад консорциумом американских производителей компьютеров. Компания намеревалась разрабатывать следующее поколение машин рентгеновской литографии для компьютерных чипов. В то время, когда МайкроКон стартовал, американских производителей литографических машин не существовало – все они в восьмидесятых годах в условиях интенсивной конкуренции со стороны японцев вышли из бизнеса. МайкроКон разработал новую технологию и стал строить машины для американских компаний. Окей?» «Окей», ответил я. «Два года назад МайкроКон был продан Дарли-Хиггинс, управляющей компании из Джорджии. Другие операции Дарли захромали и компания решила продать МайкроКон, чтобы добыть наличность. Они нашли покупателя в лице Акаи Керамикс, компании из Осаки, которая уже делает литографические машины в Японии. Акаи имела на руках массу наличности и хотела приобрести американскую компанию за высокую цену. Но тогда конгресс остановил продажу.» «Почему?» «Упадок американского бизнеса начал тревожить даже конгресс. Мы потеряли в пользу Японии слишком много базовой промышленности сталь и судостроение в шестидесятых, телевизоры и компьютерные чипы в семидесятых, инструменты для станков в восьмидесятых. В один прекрасный день кто-то проснулся и понял, что эти отрасли промышленности жизненно важны для американской обороны. Мы утеряли способность делать компоненты, существенные для нашей национальной безопасности. В их поставках мы полностью зависим от Японии. Поэтому конгресс забеспокоился. Но я слышал, что продажа все равно состоится. А что, вы, ребята, имеете какое-то отношение к этой продаже?» «В некотором смысле», сказал Коннор. «Вам повезло», сказал Рон, попыхивая сигарой. «Если вы участвуете в какой-нибудь продаже японцам, это все равно что наткнуться на нефть. Все участники станут богачами. Предполагаю, обоим предлагают большие подарки?» Коннор кивнул: «Очень большие.» «Не сомневаюсь», сказал Рон. «О вас позаботятся: купят дом или машину, откроют льготное финансирование, что-нибудь в таком роде.» Я спросил: «Почему они так поступают?» Рон засмеялся: «Почему они жрут суши? Да так они ведут бизнес.» Коннор сказал: «Но ведь МайкроКон – мелкая сделка.» «Ага, очень мелкая. Компания стоит всего сотню миллионов. Акаи покупает ее за сто пятьдесят. И, вероятно, сверху они дадут еще миллионов двадцать отступного для нынешних чиновников корпорации, еще десять на гонорары юристам, десять – на гонорары консультантам по всему Вашингтону, и десять на разные подарки людям, вроде вас. В общем, набежит миллионов на двести.» Я спросил: «Двести миллионов за стомиллионную компанию? Почему они вообще платят больше реальной стоимости?» «Больше стоимости они не платят», сказал Рон. «С их точки зрения они заключают выгодную сделку.» «Почему?» «Потому что, если вы владеете машинами, которые делают что-то вроде компьютерных чипов, вы владеете нижележащей промышленностью, которая зависит от ваших машин. МайкроКон даст им контроль над американской компьютерной индустрией. И мы, как обычно, позволяем, чтобы такое произошло. Именно так мы потеряли нашу телевизионную промышленность и нашу индустрию машинного оборудования.» «А что случилось с TV-индустрией?», спросил я. Он взглянул на часы. «После второй мировой Америка была ведущим производителем телевизоров в мире. Двадцать семь американских компаний, таких как Зенит, RCA, GE и Эмерсон обладали солидным технологическим заделом над иностранными производителями. Американские компании добились успеха во всем мире, кроме Японии. На закрытый японский рынок они пробиться на смогли. Им говорили, что если они хотят продавать в Японии, то надо выдать лицензии японским компаниям. С большой неохотой они это сделали под давлением американского правительства, которое хотело удержать Японию в качестве дружественно настроенного союзника против России. Окей?» «Окей.» «Выяснилось, что рассекречивание патентов – плохая идея. Это значило, что Япония получила нашу технологию для собственного использования, а мы потеряли Японию как экспортный рынок. Очень скоро японцы начали производить дешевые черно-белые телевизоры и экспортировать их в Америку – то, что мы не смогли сделать в Японии, правда? К 1972 году шестьдесят процентов проданных в Америке черно-белых телевизоров были импортированными из Японии. К 1976 импортными были все сто процентов. Американские рабочие таких телевизоров больше не делали. Эти рабочие места из Америки ушли. Мы сказали, что это значения не имеет: наши компании перешли на телевизоры цветные. Однако, японское правительство начало интенсивную программу развития промышленности цветных телевизоров. В очередной раз Япония лицензировала американскую технологию, вылизало ее на своих защищенных от конкуренции рынках и наводнила нас экспортом. В очередной раз дешевый экспорт вытеснил с рынка американские компании. Точно такая же история. К 1980 году только три американские компании продолжали делать цветные TV. К 1987 осталась только одна – Зенит.» «Но японские телевизоры лучше и дешевле», сказал я. «Они могли бы быть лучше», сказал Рон, «но были всего лишь дешевле, потому что продавались ниже себестоимости производства, чтобы стереть в порошок американских конкурентов. Это называется демпингом и незаконно, как по американским, так и по международным законам.» «Тогда почему мы их не остановили?» "Хороший вопрос. Особенно если демпинг – только одна из многих незаконных японских рыночных технологий. Они еще и фиксируют цены: у них имеется так называемая «группа десятого дня», это японские менеджеры, которые каждые десять дней встречаются в токийском отеле, чтобы установить цены в Америке. Мы протестовали, но встречи продолжаются. Они так же проталкивали распространение своей продукции с помощью тайных соглашений. Японцы платили миллионы в качестве взяток американским распространителям, вроде компании Сиэрс. Они замешаны в массовом мошенничестве на таможне. И так они разрушили ту американскую промышленность, с которой не смогли конкурировать по честному. Конечно, наши компании протестовали и обращались в суд – в федеральных судах против японских компаний рассматривались десятки случаев демпинга, мошенничества и нарушения антитрестовского законодательства. Дела по демпингу обычно разрешаются в течении года. Однако, наше правительство не обеспечивало американским компаниям эффективной защиты, а японцы являются искусными затягивателями процессов. Они платили миллионы долларов американским лоббистам за поддержку. Когда через двенадцать лет эти дела дошли до суда, битва на рынке давно завершилась. И конечно, все это время американские компании не могли отплатить в Японии той же монетой. Они не смогли хотя бы поставить ногу на порог Японии." «Хотите сказать, что японцы захватили телевизорную промышленность незаконно?» Рон пожал плечами: "Они не смогли бы этого сделать без нашей помощи. Наше правительство нянчилось с Японией, которую рассматривало, как крошечную растущую страну. И сама американская промышленность не чувствовала необходимости в правительственной помощи. В Америке всегда ощущается склонность к антибизнесовским сантиментам. Но, похоже, наше правительство никогда не понимало, что здесь просто не тот случай. Когда Сони изобрела уокмэн, мы не сказали: «Хороший продукт. Теперь вам надо его лицензировать в Дженерал Электрик и продавать через американскую компанию.» Если они ищут распространения, мы не говорим им: «Извините, но все американские магазины имеют предварительные соглашения с американскими поставщиками. И вам тоже придется распространять через американскую компанию.» Если они ищут наши патенты, мы не говорим: «Для выдачи патентов требуется восемь лет и все это время ваша заявка будет доступна публике, так что наши компании могут читать, что вы там изобрели и копировать без зазрения совести, так что к моменту, когда мы выдадим патент, наши компании уже заимеют собственную версию вашей технологии.» Ничего такого мы не делали. А японцы все это делают. Их рынки закрыты. Наши – широко распахнуты. Тут не игровое поле, совсем не игровое поле. Это, скорее, улица с односторонним движением. И к сегодняшнему дню у нас самый дефицитный бизнес-климат за всю историю страны. В черно-белом телевидении американские компании просто отдали им свои задницы. Они отдали им свои задницы в цветном телевидении. Правительство США отказалось помогать нашим компаниям бороться с незаконной японской торговой практикой. Поэтому, когда Ампекс изобрела VCR, они даже не стали пробовать сделать из этого коммерческий продукт. Они сразу же лицензировали технологию в Японию и пошли дальше. И весьма скоро мы обнаружим, что американские компании не в состоянии проводить исследования. Зачем развивать новую технологию, если собственное правительство так враждебно к вашим усилиям, что вы не способны вынести ее на рынок?" «Но, может, дело в том, что американский бизнес слаб и плохо управляется?» «Так обычно все и считают», сказал Рон. «И такой взгляд на вещи проводят японцы и их американские защитники. Только в нескольких эпизодах люди мельком бросали взгляд на то, какими возмутительными на самом деле бывают японцы. Как в деле Худейл. Знаете такое? Худейл – это машиностроительная компания, которая заявила, что ее патенты и лицензии нарушаются компаниями в Японии. Федеральный судья послал адвоката Худейл в Японию для сбора доказательств. Но японцы отказались выдать ему визу.» «Вы шутите.» «А чего им беспокоиться?», сказал Рон. «Они знают, что им никогда не отплатят. Когда дело Худейл поставили перед администрацией Рейгана, она не сделала ничего. Поэтому Худейл ушла из машиностроения. Потому что никто не может конкурировать с демпинговой продукцией – в том то все и дело.» «Разве не теряешь деньги на демпинге?» "Некоторое время, да. Но вы продаете миллионы единиц, поэтому можете улучшить свои конвейеры и скостить расходы. Через пару лет вы реально сможете производить продукт по более низкой стоимости. Кроме того, вы стираете конкуренцию и контролируете рынок. Понимаете., японцы мыслят стратегически – они вступают в длительную гонку; смотрят, как будут выглядеть вещи через пятьдесят лет. Американской компании надо демонстрировать доход каждые три месяца иначе руководство и клерки окажутся на улице. Но японцы вообще не заботятся о краткосрочных доходах. Они хотят долю рынка. Бизнес для них вроде войны. Захватить плацдарм. Подавить конкуренцию. Установить контроль над рынком. Вот что они делают последние тридцать лет. Поэтому японцы устраивают демпинг стали, телевизоров, потребительской электроники, компьютерных чипов, частей машин и никто их не останавливает. Мы потеряли эти индустрии. Японские компании и японское правительство нацеливаются на специфические отрасли и захватывают их. Индустрию за индустрией, год за годом. Пока мы рассиживаем и разглагольствуем о свободной торговле. Однако свободная торговля не имеет смысла, если она не является честной торговлей. А японцы вообще не верят в честную торговлю. Знаете, есть резоны в любви японцев к Рейгану. Они прибарахлились во время его президентства. Во имя свободной торговли он весьма широко расставил наши ноги." «Почему американцы этого не понимают?», спросил я. Коннор засмеялся: «Почему они едят гамбургеры? Такие уж они есть, кохай.» Женский голос послышался из редакции: «Какой-то Коннор здесь? Вам звонят из отеля „Четыре Сезона“.» Коннор посмотрел на часы и поднялся. «Извините.» Он вышел в редакцию. Через стекло я видел, как он говорил по телефону и что-то записывал. «Понимаете», сказал Рон, «все это продолжается. Почему японская фотокамера в Нью-Йорке дешевле, чем в Токио? Везешь ее полмира, платишь импортные пошлины и стоимость распространения – и она все-таки дешевле? Как такое возможно? Японские туристы покупают собственные продукты здесь, потому что здесь они дешевле. И одновременно американские товары в Японии стоят на семьдесят процентов дороже, чем здесь. Почему американское правительство не станет жестче? Я не знаю. Часть ответа находится там.» Он указал на монитор: благообразный мужчина говорил на фоне бегущей строки. Звук был приглушен. «Видите типа? Это Дэвид Роулингс, профессор бизнеса в Стэнфорде, специалист по тихоокеанским проблемам. Он типичен. Сделай-ка погромче: он как раз может говорить о МайкроКон.» Я повернул ручку громкости и услышал, как Роулингс говорит: «…мне кажется, что американский подход совершенно иррационален. Кроме всего прочего, японские компании обеспечивают американцев рабочими местами, в то время как американские компании перемещают рабочие места за границу, лишая их собственного народа. Японцы не могут понять, чем, собственно, мы недовольны?» Рон вздохнул: «Типичное дерьмо.» На экране профессор Роулингс продолжал: «Мне кажется, что американский народ весьма неблагодарен за помощь, полученную от иностранных инвесторов.» Рон засмеялся: «Роулингс входит в группу, которую мы называем „Целователи хризантем“. Эксперты-академики, которые проводят японскую пропагандистскую линию. На самом деле, у них нет большого выбора, потому что для работы им нужен доступ в Японию, а если они начнут ее критиковать, их контакты с Японией немедленно засохнут и двери для них закроются. И даже в Америке японцы пошепчут в некоторые уши, что обидевшей их личности нельзя доверять и что их взгляды устарели. Или хуже – что они расисты. Любой, кто критикует Японию – расист. Весьма быстро академики начнут терять возможности выступлений и свою работу консультантами. И они хорошо знают, что происходило с их коллегами, которые выбивались из ряда, и поэтому не станут совершать такую ошибку.» Коннор вернулся в комнату и спросил: «В продаже МайкроКон есть что-нибудь незаконное?» «Конечно», сказал Рон. «Но все зависит от того, что решит делать Вашингтон. Акаи Керамикс уже завоевала шестьдесят процентов американского рынка. МайкроКон даст ей фактическую монополию. Если бы Акаи была американской компанией, то правительство блокировало бы продажу на основе антитрестовского законодательства. Но так как Акаи не американская компания, то продажу не исследовали тщательно. В конце концов, продать ее, вероятно, позволят.» «Вы хотите сказать, что японская компания может обладать монополией в Америке, а американская компания нет?» «В наши дни таков обычный результат», сказал Рон. «Американские законы часто способствуют продаже наших компаний иностранцам. Так Мацушита купила Юниверсал Студиос. Юниверсал выставлялась на продажу много лет подряд. Несколько американских компаний пытались купить ее, но не смогли. В 1980 ее пыталась купить компания Вестингауз. Не прошло: нарушено антитрестовское. RCA пыталась – не прошло: конфликт интересов. Но когда выступила Мацушита, против вообще не нашлось законов. Недавно наши законы изменились. По нынешнему закону RCA могла бы купить Юниверсал, но назад не отмотаешь. Просто, МайкроКон – это самый последний пример сумасшествия американских правил.» Я спросил: «Но что скажут о продаже МайкроКон американские компьютерные компании?» Рон ответил: «Американским компаниям эта продажа не нравится. Однако, они совсем не против.» «Почему?» «Потому что американские компании уже ощущают слишком большую зарегулированность со стороны правительства. Сорок процентов американского экспорта перекрывается правилами безопасности. Правительство не позволяет компьютерным компаниям продавать в Восточной Европе. Холодная война закончилась, однако правила еще существуют. А японцы и немцы продают такие продукты, как бешеные. Поэтому американцы хотят меньшей зарегулированности и рассматривают любую попытку блокировать продажу МайкроКон как вмешательство правительства.» Я сказал: «Все-таки по мне в этом мало смысла.» «Согласен», сказал Рон. «Похоже, американские компании в течении нескольких лет будут прикончены. Потому что, если Япония станет единственным источником машин, производящих чипы, то они окажутся способными удержать эти машины от американских компаний.» «И они это сделают?» «Они делали такое прежде», сказал Рон. "Ионные излучатели и другие машины. Но американским компаниям не удается собраться вместе. Они мелочно ссорятся между собой. А японцы покупают компании высокой технологии со скоростью примерно одну в десять дней. И так все последние шесть лет. Нас просто обезглавливают. Но правительство не обращает внимания, потому что есть нечто, называемое КИИСШ – Комитет по иностранным инвестициям в Соединенные Штаты – и он следит за продажей ВТ-компаний. Если не считать, что реально КИИСШ не делает ровно ничего. Из последних пятисот продаж только одна была заблокирована. Компания за компанией идет на продажу и никто в Вашингтоне не говорит «бу». В конце концов сенатор Мортон понял и сказал: «Остановитесь на минутку». Но никто его не послушал." «Продажа состоится в любом случае?» «Так говорят сегодня. Японская пропагандистская машина работает мощно, вырабатывая благоприятное паблисити. Они прилипчивы. Они на верхушке всего. Именно всего…» В дверь постучали, потом голову просунула блондинка. «Извини, что мешаю, Рон», сказала она, «но Кей только что получил звонок от лос-анджелесовского представителя ЭнЭйчКей, японского национального телевидения. Он хочет знать, почему наш репортер оскорбляет Японию.» Рон нахмурился: «Оскорбляет Японию? О чем он толкует?» «Он заявляет, что наш репортер сказал в эфир: „Проклятые японцы забирают нашу страну“.» «Ну, не надо», сказал Рон. «Никто не мог такого сказать – в эфире. И кого они обвиняют?» «Ленни. В Нью-Йорке. На бэкхоуле», сказала женщина. Рон поерзал в кресле. «О-хо-хо», сказал он. «Ты проверила ленты?» «Ага», сказала она. "Сейчас проверяют загрузку в главной операторской. Но я уверена, что это правда." «Черт.» Я спросил: «Что такое бэкхоул?» «Наш корм со спутника. Мы каждый день подбираем отрывки из Нью-Йорка и Вашингтона и повторяем их. Всегда есть примерно по минутке до и после, которые в эфир не идут. Мы их вырезаем, но сырые передачи сможет принять любой с частной тарелкой, кто охотится за нашим сигналом. И кое-кто этим занят. Мы предупреждаем таланты быть поосторожнее перед камерой. Но в прошлом году Луиза расстегнула блузку и прикрепила микрофон – и нас затрахали звонками со всей страны.» Зазвонил телефон на столе Рона. Он послушал немного и сказал: «Окей. Я понимаю», и положил трубку. «Проверили ленту. Ленни говорил в камеру перед началом и сказал Луизе: „Если мы не поумнеем, чертовы японцы завладеют страной“. В эфир не пошло, но он это сказал.» Рон уныло покачал головой. «Парень из ЭнЭйчКей знает, что мы это не выпустили?» «Ага. Но он говорит, что передачу могли поймать и протестует на этом основании.» «Черт», сказал Рон. «Значит они следят даже за нашим бэкхоулом. О, боже. Что хочет делать Кейт?» «Кейт сказал, что устал предостерегать нью-йоркские таланты. Он хочет, что бы это уладил ты.» «Хочет, чтобы я позвонил этому типу из ЭнЭйчКей?» «Говорит, решай, как знаешь, но у нас соглашение с ЭнЭйчКей на получасовое ежедневное шоу и он не хочет рисковать. Он думает, что ты должен извиниться.» Рон вздохнул. «Теперь мне надо извиняться за то, чего вообще не выпущено в эфир. Черт побери все это!» Он взглянул на нас. «Парни, мне надо работать. Что-нибудь еще?» «Нет», сказал я. «Удачи.» «Да, парни», сказал Рон, «нам всем нужна удача. Знаешь, ЭнЭйчКей стартовала Глобальную Сеть Новостей с начальным капиталов в миллиард долларов. Они наступают на СиЭнЭн Теда Тернера по всему миру. И если история чему-нибудь учит…» Он пожал плечами. «Поцелуйте на прощение американское медиа.» Уходя, я услышал, как Рон говорит по телефону: «Господин Акасака? Здесь Рон Левин из ЭйЭфЭн. Да, сэр. Да, господин Акасака. Сэр, я хочу выразить мое глубокое сожаление за то, что наш репортер сказал через спутник…» Мы закрыли за собой дверь и вышли. «Куда теперь?», спросил я.* * *
Отель «Четыре Времени Года» предпочитали звезды и политики и у него был изящный вход, однако мы поставили машину за углом у служебного входа. У грузового люка стоял громадный грузовик и работники кухни выгружали картонки с молоком. Мы ждали здесь минут пять, Коннор поглядывал на часы. Я спросил: «Зачем мы здесь?» «Исполняем решение Верховного Суда, кохай.» Из грузового люка вышла женщина в служебном костюме, огляделась и помахала. Коннор помахал в ответ. Она снова исчезла. Коннор достал бумажник и вытащил пару двадцаток. «Одна из первых истин, чему я научился как детектив», сказал Коннор, «то, что персонал отеля чрезвычайно полезен. Особенно когда в наши дни полиция имеет так много ограничений. Мы не можем войти в номер отеля без ордера. А если войдем, то все, что найдем при обыске, будет неприемлемо для суда, верно?» «Верно.» «Однако, горничные входить имеют право. Носильщики, уборщицы, комнатный сервис – все могут входить.» «У-гу.» «Поэтому, я поддерживаю контакты во всех больших отелях.» Он открыл дверцу. «Я только на секунду.» Он подошел к грузовому люку и ждал. Я стучал пальцами по рулевому колесу. Мне вспомнились слова песни:I changed my mind, this love is fine. Goodness, gracious, greet balls of fire.
Из грузового люка вышла горничная в форме и быстро переговорила с Коннором. Он достал деньги. Она держала что-то золотистое в ладони. Он не притронулся, только взглянул на это и кивнул. Она сунула это в свой карман. Тогда он отдал ей деньги. Она ушла.
You shake my nerves and you rattle my brain. Too much love drives a man insane. You broke my will, but what a thrill…
Из грузового люка вышел носильщик, держа на вешалке голубой мужской костюм. Коннор задал вопрос и носильщик, прежде чем ответить, взглянул на часы. Потом Коннор согнулся и на близком расстоянии уставился на нижние края пиджака. Он расстегнул на вешалке жилет и изучил брюки. Носильщик унес первый костюм и вынес на грузовую платформу второй – голубой в полосочку. Коннор повторил инспекцию. Казалось, он что-то нашел на пиджаке и аккуратно соскреб это в небольшой прозрачный пакет. Потом он заплатил носильщику и вернулся в машину. Я спросил: «Проверяем сенатора Роу?» «Проверяем сразу несколько вещей», сказал он, «и да, сенатора Роу тоже…» «У помощника Роу вчера в кармане были белые трусики, однако Черил носила черные.» «Это верно», сказал Коннор. «Но мне кажется, у нас прогресс.» «Что вы заполучили в пакет?» Он вынул маленький прозрачный пакет и поднес к свету. Сквозь пластик я увидел темные нити. «Я думаю, это ковровые волокна. Темные, как у ковра в конференц-зале Накамото. Надо для верности отнести в лабораторию. Кроме того, нам надо решить еще одну проблему. Заводи машину.» «Куда поедем?» «В Дарли-Хиггинс, компанию, которая владеет МайкроКон.»
* * *
В вестибюле рядом с местом секретаря рабочий монтировал на стене громадные золотые буквы: «ДАРЛИ-ХИГГИНС Инк». Под ними шла надпись помельче: «Лучшие в менеджменте». Другие рабочие укладывали ковер в коридоре. Мы показали значки и спросили, как найти главу Дарли-Хиггинс, Артура Греймана. У секретаря был южный акцент и вздернутый нос. «Мистер Грейман весь день проводит на совещаниях. Он вас ожидает?» «Мы здесь по поводу продажи МайкроКон.» «Тогда вам нужен мистер Эндерс, наш вице-президент по связям с общественностью. По поводу МайкроКон именно он разговаривает с людьми.» «Олл райт», ответил Коннор. Мы присели на диван. Напротив на другом диване сидела красивая женщина в тесной юбке. Под мышкой она держала рулон чертежей. Рабочие продолжали стучать молотками. Я сказал: «Мне казалось, что у компании финансовые затруднения. Почему они тратятся на смену отделки?» Коннор пожал плечами. Секретарь отвечал на телефонные звонки, переключая звонивших: «Дарли-Хиггинс, одну секунду, пожалуйста. Дарли-Хиггинс… О, пожалуйста, не отключайтесь, сенатор… Дарли-Хиггинс, да, благодарю вас…» Я взял брошюру с кофейного столика. Это был годовой отчет Дарли-Хиггинс Менеджмент Груп, с офисами в Атланте, Далласе, Сиэтле, Сан-Франциско и Лос-Анджелесе. Я нашел снимок Артура Греймана. Он выглядел счастливым и самодовольным. Отчет включал подписанное им эссе, озаглавленное: «Обязательство на Совершенство.» Секретарь сказал нам: «Мистер Эндерс сейчас примет вас.» «Благодарю», сказал Коннор. Через секунду в холл вышли два человека в костюмах. Женщина с чертежами поднялась и сказала: «Здравствуйте, мистер Грейман.» «Привет, Беверли», ответил тот, что постарше. «Я приму тебя через минуту.» Коннор тоже встал и секретарь немедленно отреагировал, сказав: «Мистер Грейман, эти люди…» «Минуточку», сказал Грейман. Он повернулся к другому человеку, помоложе, чуть за тридцать: «Просто убедитесь, что с Роджером все пройдет, как по маслу», сказал Грейман. Молодой покачал головой: «Ему это не понравится.» «Знаю, что не понравится. Но в любом случае, поговорите с ним. Шесть миллионов точка четыре прямой компенсации для боссов – это минимум.» «Но, Артур…» «Просто скажи ему…» «Скажу, Артур», согласился молодой, ослабляя галстук. Он понизил голос: «Но совет директоров может заартачиться на сумму больше шести, когда доходы компании так упали…» «Мы не говорим о доходах», сказал Грейман. «Мы говорим о компенсации, а это к доходам отношения не имеет. Совету следует сравнить с текущим уровнем компенсаций для директоров компаний. Если Роджер не сможетподравнять совет по этому вопросу, то соберу встречу в марте и потребую его замены. Передай ему и это тоже.» «Ладно, Артур, я скажу, но только…» «Просто сделай, как я говорю, а вечером мне позвонишь.» «Хорошо, Артур.» Они обменялись быстрым рукопожатием. Молодой ушел с несчастным видом. Секретарь сказал: «Мистер Грейман, эти джентльмены…» Грейман повернулся к нам. Коннор сказал: «Мистер Грейман, мы бы хотели поговорить с вами минуту о МайкроКон.» Он повернулся немного боком и показал свой значок. Грейман взорвался в ярости. «О, ради бога, не надо все сначала. Это уже просто изматывание.» «Изматывание?» «А как это еще назвать? Здесь у меня были помощники сенаторов, здесь у меня были ФБРовцы. Теперь у меня полиция ЛА? Мы – не преступники. Мы – владельцы компании и имеем полное право продать ее. Где Луис?» Секретарь сказал: «Мистер Эндерс уже идет.» Коннор спокойно сказал: «Мистер Грейман, извините, что беспокою вас. У нас всего один вопрос. Это отнимет лишь минуту.» Грейман сердито уставился на него: «И каков ваш вопрос?» «Сколько заявок имеется на МайкроКон?» «Это не ваше дело», сказал он. «В любом случае, наше соглашение с Акаи обязывает нас ни в коем разе не обсуждать продажу публично.» Коннор спросил: «Заявок больше одной?» «Слушайте, если у вас есть вопросы, вам надо говорить с Эндерсом. Я занят.» Он повернулся к женщине с чертежами: «Беверли, что у вас для меня?» «Я принесла пересмотренное оформление зала совета, мистер Грейман, и образцы кафеля для ванной. Серый очень красив и, думаю, вам понравится.» «Хорошо, хорошо.» Он повел ее по коридору. Коннор посмотрел вслед и резко повернулся к лифту. «Пошли, кохай, подышим свежим воздухом.»* * *
«Почему так важно знать, есть ли другие заявки?», спросил я, когда мы вернулись в машину. «Это возвращает нас к первоначальному вопросу», сказал Коннор. «Кто хотел навредить Накамото? Мы знаем, что продажа МайкроКон имеет стратегическое значение, вот почему конгресс стоит на ушах. Но почти наверняка это значит, что и другие партии тоже стоят на ушах.» «В Японии?» «Точно.» «Кто же это может знать точно?» «Акаи.»* * *
Японская секретарша захихикала, увидев значок Коннора. Коннор сказал: «Мы хотели бы увидеть господина Йошида.» Он был главой компании. «Подождите минуточку, пожалуйста.» Она встала и куда-то заспешила почти бегом. Акаи Керамикс располагалась на пятом этаже изящного здания в Эль-Сегундо. Декор был экономным и каким-то индустриальным. Из приемной зоны было видно громадное пространство, никак не разделенное на части: множество металлических столов и люди за телефонами. Тихое пощелкивание ворд-процессоров. Я осмотрелся: «Весьма голо.» «Только бизнес», кивнув, согласился Коннор. «В Японии показуха осуждается – это знак, что ты не серьезен. Когда старик Мацушита стал главой третьей по величине компании во всей Японии, то между своими головными офисами в Осаке и Токио он все еще летал обычными коммерческими рейсами. Он был главой компании в пятьдесят миллиардов долларов, но личный самолет был не для него.» Пока мы ждали, я разглядывал людей, работающих за столами. Лишь немногие были японцами, большинство – европейцы. Все – в голубых костюмах. Почти не было женщин. «В Японии», сказал Коннор, «если дела компании идут плохо, первое, что происходит – работники срезают собственные зарплаты. Они чувствуют ответственность за успех компании и ожидают, что их состояние будет расти и падать в зависимости от успехов или неудач компании.» Женщина вернулась и не говоря ни слова села за стол. Немедленно в нашу сторону пошел японец в голубом костюме. У него были седые волосы, роговые очки и торжественные манеры. Он сказал: «Добрый день. Я – господин Йошида.» Коннор представился. Мы все перекланялись и обменялись карточками. Господин Йошида каждую карточку брал обеими руками, каждый раз церемонно кланяясь. Мы делали так же. Я обратил внимание, что Коннор не говорил с ним по-японски. Йошида провел нас в свой офис. Его окна выходили на аэропорт. Обстановка была простой. «Не желаете ли кофе или чаю?» «Нет, благодарю вас», ответил Коннор. «Мы пришли по официальному делу.» «Понимаю.» Он жестом пригласил нас сесть. «Мы хотим поговорить с вами о покупке МайкроКон.» «А, да. Хлопотное дело. Но я не уверен, что здесь вовлечена полиция.» «Может быть, и нет», сказал Коннор. «Вы сможете рассказать нам о сделке, или соглашение закрытое?» Казалось, господин Йошида удивился: «Закрытое? Совсем нет. Все предельно открыто и было таким с самого начала. В сентябре прошлого года к нам обратился господин Кобаяши, представитель Дарли-Хиггинс в Токио. Тогда мы впервые узнали, что компания продается. Откровенно говоря, мы удивились такому предложению. В начале октября мы начали переговоры. К середине ноября переговаривающиеся компании выработали черновик соглашения и перешли к финальной стадии переговоров. Однако потом, шестнадцатого ноября, конгресс выдвинул возражения.» Коннор сказал: «Вы говорите, что были удивлены тем, что компанию выставили на продажу?» «Да, конечно.» «Почему же?» Господин Йошида положил руки на стол и заговорил медленно, выбирая выражения: «Мы поняли, что компания МайкроКон является собственностью государства. Она частично финансировалась фондами американского правительства. Тринадцать процентов капитала, насколько помнится. В Японии это сделало бы ее собственностью государства. Поэтому, естественно, начиная переговоры, мы были очень осторожны. Мы не хотели никаких нарушений. И мы получили заверения от наших представителей в Вашингтоне, что для сделки не возникнет никаких возражений.» «Понимаю.» «Однако трудности все-таки возникли и мы теперь побаиваемся. Мне кажется, мы теперь стали каким-то пунктиком для американцев. В Вашингтоне некоторые рассердились. А мы этого не хотели.» «Вы не ожидали, что Вашингтон выдвинет возражения?» Господин Йошида застенчиво пожал плечами. «Наши страны отличаются друг от друга. В Японии мы знаем, чего ожидать. Здесь же всегда существуют люди, у которые свое мнение, и они его высказывают. Однако Акаи Керамикс не хотела бы оказаться на виду. И теперь все как-то очень неловко.» Коннор сочувственно кивнул: «Звучит так, словно вы хотите отойти в сторону.» «В нашем японском офисе многие критикуют меня за непонимание того, что могло произойти. Но я говорю им, что этого невозможно было предсказать. У Вашингтона нет твердой политики. Она меняется каждый день, в зависимости от сиюминутных настроений.» Он улыбнулся и добавил: «Лучше сказать, что так на это смотрим мы.» «Но вы все-таки ожидаете, что сделка состоится?» «Этого я не могу сказать. Наверное, критика Вашингтона – это для нас чересчур много. Вы знаете, что правительство в Токио хочет быть другом Америки. Она оказывает давление на наш бизнес, чтобы не совершались сделки, которые раздражают Америку. Рокфеллер Сеттер и Юниверсал Студиос – за эти сделки нас сильно критиковали. Нам сказали быть еджинбукай, что значит…» «Осмотрительнее», сказал Коннор. «Осторожнее. Да. Благоразумнее.» Он взглянул на Коннора: «Вы говорите по-японски?» «Немного.» Йошида кивнул. Секунду он, похоже, раздумывал, не переключиться ли на японский, но не сделал этого. «Мы хотим иметь дружеские отношения», сказал он. «Мы чувствуем, что эта критика не совсем честная. У компании Дарли-Хиггинс большие финансовые трудности. Наверное, плохой менеджмент, наверное, какие-то другие причины. Я не могу сказать. Но это не наша ошибка. Мы за это не ответственны. Мы не искали МайкроКон. Его нам предложили. А сегодня нас же критикуют за попытку оказать помощь.» Он вздохнул. Снаружи в аэропорту взлетел большой лайнер. Стекла задребезжали. Коннор спросил: «А другие заявители на МайкроКон? Когда они отпали?» Господин Йошида нахмурился: «Других заявителей не бело. Компания была предложена приватно. Дарли-Хиггинс не хотела, чтобы все знали о ее финансовых затруднениях. Поэтому мы пошли им навстречу. Но теперь… пресса сильно искажает нашу позицию. Мы чувствуем себя… кидзу цуита. Ранеными?» «Да.» Он пожал плечами. «Вот так мы себя чувствуем. Надеюсь вы не осуждаете мой бедный английский.» Наступила пауза. Долгую минуту никто ничего не говорил. Коннор сидел и смотрел на Йошиду. Я молча сидел рядом с Коннором. Еще один лайнер взлетел и стекла снова завибрировали. Все молчали. Йошида глубоко вздохнул. Коннор кивнул. Йошида шевельнулся в кресле с сложил руки на животе. Коннор вздохнул и как-то хрюкнул. Йошида снова вздохнул. Оба казались полностью сосредоточенными. Что-то имело место быть, однако я не понимал что именно. Я решил, что это, должно быть и есть бессловесная интуиция. Наконец, Йошида сказал: «Капитан, я не хочу недопонимания. Акаи Керамикс – честная компания. Мы не имеем отношения ни к одному из случившихся… осложнений. Наша позиция трудная. Но я хочу помочь вам всем, чем смогу.» Коннор сказал: «Я вам признателен.» «Не за что.» Потом Йошида встал. Коннор встал. Я тоже встал. Мы все перекланялись и обменялись рукопожатиями. «Если я смогу оказать вам помощь, пожалуйста, не раздумывайте и снова свяжитесь со мной.» «Благодарю вас», ответил Коннор. Йошида довел нас до двери офиса. Мы снова поклонились и он открыл дверь. Снаружи стоял бодрый американец лет сорока. Я сразу узнал его – блондин, который прошлой ночью был в машине с сенатором Роу. Человек, который не представился. «О, Ричмонд-сан», сказал Йошида. «Очень кстати, что вы здесь. Эти джентльмены только что интересовались МайкроКон байшу.» Он повернулся к нам: «Наверное, вы захотите поговорить с мистером Ричмондом. Его английский гораздо лучше моего. Он может рассказать вам гораздо больше подробностей.»* * *
«Боб Ричмонд, компания Майерс, Лоусон и Ричмонд.» Рукопожатие было крепким. Он был загорелым и выглядел так, словно много играл в теннис. Он радостно улыбнулся: «Мир тесен, не так ли?» Коннор и я представились. Я спросил: «Сенатор Роу добрался нормально?» «О, да», сказал Ричмонд. «Благодарю вас за помощь.» Он улыбнулся. «Страшно представить, как он чувствовал себя утром. Но предполагаю, что это не впервые.» Он покачивался вперед-назад на пятках, словно игрок на корте, ожидающий подачу, и казался слегка встревоженным. «Должен признаться, что совсем не ожидал вас здесь увидеть. Есть что-то такое, о чем мне необходимо знать? На переговорах о МайкроКон я представляю фирму Акаи.» «Нет», мягко ответил Коннор. «Мы просто интересовались общей подоплекой.» «Ваш интерес связан с тем, что произошло прошлой ночью в Накамото?» Коннор сказал: «Не совсем. Просто общая обстановка.» «Если хотите, мы можем поговорить в конференц-зале.» «К несчастью», сказал Коннор, «мы опаздываем на встречу. Но, может быть, мы поговорим позже.» «Обязательно», сказал Ричмонд. «Был счастлив познакомиться. Я вернусь в свой офис примерно через час.» Он вручил нам свою карточку. «Прекрасно», сказал Коннор. Но Ричмонд все еще не успокоился и пошел вместе с нами к лифту. «Господи Йошида – человек старой школы», сказал он. «Уверен, что он проявил вежливость, но могу также с уверенностью сказать, что он находится в ярости из-за того, что случилось с делом МайкроКон. Его сильно поджаривают из Акаи-Токио. Все это весьма нечестно. Его действительно огорошил Вашингтон. Он получил там заверения, что продаже не будет возражений, а потом Мортон выдернул из-под него ковер.» Коннор спросил: «Только в этом и дело?» «Никаких сомнений», сказал Ричмонд. «Я не знаю, в чем проблема у Джонни Мортона, но он свернул на нас прямо из левого ряда. Мы правильно оформили все бумаги. КИИСШ не регистрировал никаких возражений, пока переговоры не были завершены. Так бизнес не делается. Я просто надеюсь, что Джон, наконец, увидит свет и позволит делу пройти. Потому что в данный момент все выглядит весьма расистским.» «Расистским? Вы так думаете?» «Конечно. В точности, как дело Фэрчайлд, помните его? Фудзицу в восемьдесят шестом пыталась купить Фэрчайлд Семикондактор, но конгресс блокировал продажу, сказав, что нарушается национальная безопасность. Конгресс на хотел, чтобы Фэрчайлд было продана иностранной компании. Через пару лет Фэрчайлд все таки продали французской компании, и на сей раз свистка из конгресса не последовало. Очевидно, с продажей иностранной компании было все окей – просто не японской компании. Я бы назвал это расистской политикой – простой и чистой.» Мы подошли к лифту. «В любом случае звоните мне, я буду свободен.» «Благодарю вас», сказал Коннор. Мы вошли в лифт. Двери закрылись. «Задница», сказал Коннор.* * *
Я ехал на север к выезду Уилшир на встречу с сенатором Мортоном. Я спросил: «Почему задница?» «До прошлого года Боб Ричмонд был ассистентом в группе Аманды Мардер торговых переговоров с Японией. Он присутствовал на всех стратегических встречах американского правительства. А год назад он перевернулся и начал работать на японцев, которые теперь платят ему по пятьсот тысяч в год плюс бонусы за улаживание сделок. И он стоит того, потому что знает все, что следует знать.» «Это законно?» «Вполне. Это обычная процедура. Они все так делают. Если Ричмонд работал бы теперь на высокотехнологичную компанию, вроде МайкроКон, то он подписал бы соглашение, что не станет работать на конкурирующую компанию в течении пяти лет, чтобы он не смог торговать навынос коммерческими секретами с оппонентами. Но у нашего правительства правила полегче.» «Почему же он задница?» «Чепуха о расизме», фыркнул Коннор. «Он знает правду. Ричмонд точно знает, что происходило про продаже Фэрчайлд. Это не имеет никакого отношения к расизму.» «Да?» «И еще одно: Ричмонду точно известно, что самые расистские люди на земле – это японцы.» «Правда?» «Абсолютная. На самом деле, когда японские дипломаты…» В машине зазвонил телефон. Я нажал кнопку и сказал: «Лейтенант Смит.» Мужской голос произнес: «Боже мой, наконец-то. Где вы шатаетесь, ребята, черт побери? Я хочу отправиться спать.» Я узнал голос: Фред Хофман, начальник смены прошлой ночью. Коннор сказал: «Спасибо, что связался с нами, Фред.» «Что ты хочешь узнать?» «Ну, я любопытствую», сказал Коннор, «что там со звонком от Накамото прошлой ночью?» «Любопытно не только тебе, но и всем остальным в городе», сказал Хофман. «В мою задницу вцепилось полдепартамента. Джим Олсон практически разлегся на моем столе и листает бумаги. Наплевав на всю обычную текучку.» «Ты бы просто пересказал, что происходило…» «Хорошо. Во-первых, я получил транзит от метрополиса. Первоначальный звонок попал туда. Метро не поняло, что это такое, потому что у звонившего был азиатский акцент и говорил он путано. Может, был под наркотиками. Все толковал о „проблемах с расположением тела“. Они не соображали, о чем он говорит. Во всяком случае, около восьми тридцати я выслал черно-белую. Потом, когда они подтвердили смертный случай, я назначил Тома Грэма и Родди Мерино, за что потом получил кучу дерьма.» «У-гу.» «Какого черта, они просто были следующие в расписании. Ты же знаешь, нам предписано придерживаться строгой ротации при назначении детективов, для избежания появления особых отношений. Такова политики и я просто ей следовал.» «У-гу.» «Ну, вот. Потом Грэм звонит в девять часов и рапортует, что на сцене трудности и есть запрос на связного Специальной Службы. И опять, я просто сверился со списком. От СС на дежурстве был Пит Смит. Поэтому я дал Грэму его домашний номер, и догадываюсь, что он тебе позвонил, Пит.» «Да», ответил я, «он позвонил.» «Олл райт», сказал Коннор. «Что произошло потом?» «Через пару минут после звонка Грэма, наверное в девять ноль пять, я получил звонок от кого-то с акцентом. Можно сказать, что акцент был похож на азиатский, но я не могу утверждать наверняка. И этот тип сказал, что от имени Накамото он просит, чтобы на дело был назначен капитан Коннор.» «Звонивший не назвался?» «Конечно, назвался. Я попросил его назваться и записал имя. Конги Ниши.» «И он был от Накамото?» «Так он сказал», сказал Хофман. «Я просто сидел здесь и отвечал на звонки, это все, что я знаю, черт возьми. Я хочу сказать, что сегодня утром Накамото заявила формальный протест, что Коннор был назначен на дело; они говорят, что никто по имени Конги Ниши у них не работает. Они заявляют, что это все фабрикация. Но я тебе говорю, кто-то позвонил мне. Я это не придумал.» «Я убежден, что не придумал», сказал Коннор. «Ты говоришь, что у звонившего был акцент?» «Ага. Его английский был весьма хорош, понимаешь, почти класс, но был явственный акцент. Я только подумал, забавно, что он, похоже, знает такую прорву всего о тебе.» «Да?» «Ага. Во-первых, он спросил у меня, знаю ли я твой номер, или он должен дать его. Я сказал, что знаю номер. Я подумал, что не нуждаюсь, чтобы какие-то японцы говорили мне телефонные номера людей из полиции. Тогда он сказал, веришь ли, что капитан Коннор не всегда отвечает на звонок. Для надежности пошлите кого-нибудь подвести его.» «Интересно», сказал Коннор. «Тогда я позвонил Питу Смиту и попросил завернуть и подобрать тебя. И это все, что я знаю. То есть, все это в контексте какой-то политической проблемы, которая имеется у Накамото. Я знаю, что Грэм был недоволен. Я понимаю, что и другие люди тоже были недовольны. Но все знают, что у Коннора особые связи с общиной, поэтому я согласился. А теперь все дерьмо упало на меня. И крепко меня трахнуло.» «Расскажи мне о дерьме», сказал Коннор. «Началось, наверное, в одиннадцать прошлой ночью, когда шеф позвонил мне по поводу Грэма. Почему я назначил Грэма. Я сказал ему почему. Но он продолжал злиться. Потом как раз под конец моей вахты, наверное в пять утра, возникла проблема, как вмешался Коннор. Как это случилось, почему это случилось. А потом была заметка в „Таймс“ и все штучки о расизме в полиции. Я не знаю, как здесь повернется. И продолжаю объяснять, что делал обычные вещи. По правилам. Никто на это не покупается. Но это правда.» «Уверен, что так», сказал Коннор. «Еще одна вещь, Фред. Ты слышал оригинальный звонок в метрополис?» «Черт побери, да. Я слышал его примерно час назад. А что?» «Голос звонившего был похож на Ниши?» Хофман засмеялся. «Боже. Кто знает, капитан. Наверное. Ты спрашиваешь, похож ли один азиатский голос на другой азиатский голос, который я слышал раньше. Честно, я не знаю. Первоначальный голос звучал весьма путано. Может, в шоке. Может на наркотиках. Я не уверен. Я только знаю, кем бы ни был господин Ниши на самом деле, он знает о тебе чертовски много.» «Что ж, это было очень полезно. Иди отдыхать.» Ко поблагодарил его и положил трубку. Я съехал со фривея и направился к Уилширу на встречу с сенатором Мортоном.* * *
«Окей, сенатор, теперь посмотрите сюда, пожалуйста… еще чуть-чуть… вот так, это очень сильно, очень мужественно, мне это страшно нравится. Да, отпадно хорошо. Теперь мне нужны три минуты, пожалуйста.» Директор, затянутый в летнюю куртку, в бейсбольной шапочке, спустился с камеры и залаял приказы с британским акцентом. «Джерри, поставь здесь экран, солнце слишком яркое. И можем мы сделать что-нибудь с его глазами? Надо чуть наполнить глаза, пожалуйста. Элен? Ты видишь сияние на его правом плече? Ослабь его , милая. Расслабь воротничок. Микрофон виден на галстуке. И я не вижу седины в его волосах. Усиль ее. Мы упускаем самый красивый свет.» Коннор и я стояли с привлекательной помощницей по имени Дебби, которая прижала к груди свою папку и сказала со значением: «Директор – Эдгар Линн.» «Мы должны знать это имя?», спросил Коннор. «Это самый дорогой и самый удачливый рекламный директор в мире. Он – великий артист. Эдгар сделал фантастический рекламный клип компании Эппл в 1984, и… о-о, целую массу других! Он работает и в знаменитых фильмах тоже. Эдгар просто самый лучший!» Она помолчала. «И не слишком сдвинутый, точно.» Сенатор Джон Мортон терпеливо стоял напротив камеры, пока четыре человека суетились с его галстуком, пиджаком, волосами и гримом. Мортон был в костюме. Он стоял под деревом, на фоне волнистой площадки для гольфа и небоскребов Беверли-Хиллс. Для подхода к камере съемочная команда разложила для него полоску ковра. Я спросил: «А как сенатор?» Дебби кивнула: «Весьма прилично. Мне кажется, у него будет шанс.» Коннор спросил: «Имеете в виду – на президентство?» «Ага. Особенно, если Эдгар применит свою магию. Я хочу сказать, что если посмотреть правде в глаза, то сенатор Мортон не совсем Мел Гибсон, надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду? У него большой нос, он слегка лысоват, а эти веснушки – целая проблема, потому что слишком заметны на фотографиях и отвлекают от его глаз. А именно глаза – главное у кандидата.» «Глаза?», спросил Коннор. «О, да. Людей выбирают за их глаза.» Она пожала плечами, словно говорила общеизвестные вещи. «Но если сенатор доверится рукам Эдгара… Эдгар – великий артист. Он сможет это сделать.» Эдгар Линн прошел мимо нас к толпящимся операторам. «Боже, уберите же мешки у него под глазами», сказал Линн. «И займитесь подбородком. Оформите крепкий подбородок.» «Окей», сказал оператор. Помощница извинилась и отошла, а мы ждали и наблюдали. Сенатора Мортона все еще окружали гримеры и гардеробщики. «Мистер Коннор? Мистер Смит?» Я обернулся. Позади нас стоял молодой человек в голубом костюме в полосочку. Он напоминал типичного сенаторского помощника: весь приглаженный, внимательный, вежливый. «Меня зовут Боб Вудсон, я из офиса сенатора. Благодарю, что вы пришли.» «Пожалуйста», ответил Коннор. «Знаю, что сенатор сильно желает поговорить с вами», сказал Вудсон. «Извините, кажется, что мы немного запаздываем. Предполагалось, что мы закончим к часу.» Он посмотрел на часы. «Кажется, осталось совсем немного. Но я знаю, что сенатору очень хотелось с вами поговорить.» Коннор спросил: «Вы знаете, о чем?» Кто-то прокричал: «Просмотр! Просмотр на звук и камеру, пожалуйста!» Кучка вокруг сенатора рассыпалась и Вудсон перевел свое внимание на камеру. Эдгар Линн снова смотрел сквозь свои линзы. «Все еще недостаточно седины. Элен, надо добавить ему седины. Сейчас не читается.» Вудсон сказал: «Надеюсь, она не слишком его состарит.» Дебби-помощница сказала: «Это только для съемок. Элен чуть-чуть добавит седины на виски. Это сделает его более представительным.» «Я не хочу, чтобы его сильно старило. Он иногда кажется старым, особенно когда устает.» «Не беспокойтесь», сказала помощница. «Теперь все хорошо», сказал Линн. «Теперь достаточно. Сенатор, попробуем просмотр?» Сенатор Мортон спросил: «Откуда начать?» «Строка?» Девушка со сценарием подсказала: «Наверное, как и я,…» Мортон спросил: «Значит, мы уже закончили первую часть?» Эдгар Линн ответил: «Верно, дружок. Начинаем с вашего поворота к камере и вы даете нам очень сильный, очень прямой, мужественный взгляд и продолжаете со слов „наверное, как и я,…“ Хорошо?» «Окей», сказал Мортон. «Помните: вы думаете мужественно, думаете сильно, думаете сдержанно.» Мортон спросил: «А нельзя это сразу снять?» Вудсон прокомментировал: «Линн его допек.» Эдгар Линн сказал: «Олл райт. Снимаем прослушивание. Начали.»* * *
Сенатор Мортон неторопливо пошел в сторону камеры. «Наверное, как и я», сказал он, "вы встревожены эрозией нашей национальной позиции в последние годы. Америка остается величайшей военной державой, однако наша безопасность зависит не только от нашей способности оборонять себя военной силой, но и от силы экономической. Но именно экономически Америка отстает. Насколько отстает? Что ж, при последних двух администрациях Америка из величайшей мировой нации-кредитора превратилась в величайшую мировую нацию-должника. Наши промышленность плетется в хвосте за остальным миром. Наши рабочие хуже образованы, чем рабочие других стран. Наши инвесторы гонятся за краткосрочной прибылью и калечат способность нашей промышленности планировать будущее. И как результат наши жизненные стандарты быстро понижаются. Перспективы наших детей становятся унылыми." Коннор пробормотал: «Кто-то это уже говорил…» «И в этот момент национального кризиса», продолжал Мортон, «у многих американцев есть и другая тревога. Пока наша экономическая мощь слабеет, мы становимся уязвимыми для нового вида вторжения противника. Многие американцы страшатся, что мы можем оказаться экономической колонией Японии или Европы. Особенно Японии. Многие американцы чувствуют, что японцы прибирают к рукам нашу промышленность, наши земли и даже наши города.» Он жестом показал на лужайку для гольфа с небоскребами на заднем плане. «И многие страшатся, что, поступая так, Япония уже теперь имеет силу оформлять и определять будущее Америки.» Стоя под деревом, Мортон сделал паузу. Он делал вид, что размышляет. «Насколько обоснованы эти страхи за американское будущее? Насколько мы должны беспокоится? Есть некоторые, которые будут говорить вам, что иностранные инвестиции являются благословением, что они помогают нашей стране. У других противоположная точка зрения, они чувствуют, что мы продаем наши права первородства. Какой взгляд верен? Что должно быть … что есть… о, твою мать! Какая следующая строчка?» «Стоп, стоп», воззвал Эдгар Линн. «Всем пять минут. Мне надо вычислить несколько вещей, а потом снимем по-настоящему. Очень хорошо, сенатор, мне понравилось.» Сценарная девушка сказала: «Должны ли мы верить в будущее Америки, сенатор.» Он повторил: «Должны ли мы верить в будущее…» Он покачал головой. «Не удивительно, что я не могу ее вспомнить. Давайте изменим эту строку, Марджи. Давайте изменим эту строку, пожалуйста. Не беспокойтесь, принесите мне сценарий. Я изменю ее сам.» И толпа гримеров и гардеробщиков снова поспешила к нему, трогая его и сдувая с него пылинки. Вудсон сказал: «Подождите здесь, я попробую получить его для вас на несколько минут.»* * *
Мы стояли рядом с жужжащим трейлером с подходящими и уходящими силовыми кабелями. Как только Мортон подошел к нам, подбежали два помощника, размахивая толстыми книгами компьютерных распечаток. «Джон, взгляните-ка на это.» «Джон, рассмотрите вот это.» Мортон спросил: «Что это?» «Джон, это последние Гэллап и Филдинг.» «Джон, это перекрестный анализ избирателей по возрастам.» «И?» «Хуже всего, Джон, что президент прав.» «Не надо говорить мне такое. На выборах я выступаю против президента.» «Но, Джон, он прав по поводу К-слова. Нельзя произносить К-слово в телевизионном клипе.» «Я не могу произнести слово консерватизм?» «Нет, Джон, его нельзя говорить.» «Это смерть, Джон.» «Цифры это подтверждают.» «Хотите пробежаться по цифрам, Джон?» «Нет», сказал Мортон. Он взглянул на Коннора и меня. «Сейчас я буду говорить с вами», сказал он с улыбкой. «Все же взгляните сюда, Джон.» «Все весьма ясно, Джон. Консерватизм символизирует ухудшение уровня жизни. А люди уже испытывают ухудшение уровня жизни и не хотят этого больше.» «Но это же неверное понимание», сказал Мортон. «Все совершенно не так.» «Джон, но избиратели думают именно так.» «Но в этом они не правы.» «Джон, вы хотите научить избирателей думать?» «Да, я хочу научить избирателей думать. Консерватизм – это не синоним ухудшения уровня жизни, это синоним большего богатства, большей мощи и свободы. Идея не в том, чтобы все сократить. Идея в том, чтобы все, что делается сейчас – отапливать дом, водить машину – делать, тратя меньше нефти и бензина. В наших домах надо поставить более эффективные нагреватели, на наших улицах должны ездить более эффективные машины. Сделаем воздух более чистым, более здоровым. Все это можно сделать. Это уже сделали другие страны. Это сделала Япония.» «Джон, пожалуйста.» «Только не Япония.» «За последние двадцать лет», сказал Мортон, «Япония сократила стоимость энергии в конечных продуктах на шестьдесят процентов. Америка не сделала ничего. Япония теперь может делать товары дешевле наших, потому что Япония продолжает инвестировать в энергосберегающие технологии. Консерватизм – это конкуренция. А мы не становимся конкурентоспособнее…» «Прекрасно, Джон. Консерватизм и статистика. Настоящая скучища.» «Всем же наплевать, Джон.» «Американскому народу – нет», сказал Мортон. «Джон, им наплевать абсолютно.» «Они не хотят слушать, Джон. Смотрите, вот здесь возрастная регрессия. А вот отдельно у тех, кому за пятьдесят пять, то есть в наиболее солидном блоке избирателей, и по этому вопросу они прямо стоят на ушах. Они не хотят никаких сокращений. Никакого консерватизма. Старики Америки этого не хотят.» «Но у стариков есть дети и внуки. Они должны заботиться о будущем.» «Старикам на это начихать, Джон. Вот здесь все черным по белому. Они считают, что дети должны позаботиться о них, и они правы. Поэтому они не заботятся о своих детях. Все очень просто.» «Но, все-таки, дети…» «Дети не голосуют, Джон.» «Пожалуйста, Джон, прислушайся к нам.» «Не надо консерватизма, Джон. Конкуренция – да. Взгляд в будущее – да. Смотреть в лицо нашим проблемам – да. Новый дух – да. Но только не консерватизм. Просто посмотрите на цифры и не делайте этого.» «Пожалуйста.» Мортон сказал: «Ребята, я над этим подумаю.» Оба помощника, похоже, поняли, что большего они не добьются, и с треском захлопнули свои распечатки. «Хочешь, мы пришлем Марджи, чтобы переписала?» «Нет, я сам подумаю.» «Может, Марджи просто начерно напишет несколько строк?» «Нет.» «Окей, Джон, окей.» «Знаете», сказал Мортон, глядя им в спину, «в один прекрасный день американский политик захочет сделать то, что считает правильным он, а не то, что говорят ему опросы, и это покажется революцией.» Оба помощника разом обернулись. «Джон, не заводись, ты просто устал.» «Очень долгий перелет, мы понимаем.» «Джон, верь нам, у нас все цифры в руках. С девяносто пяти процентным доверительным интервалом мы предсказываем, что именно это чувствуют люди.» «Я сам чертовски хорошо знаю, что они чувствуют – они чувствуют полное расстройство. И я знаю почему. Потому что пятнадцать лет подряд у них не было никакого лидерства.» «Джон, давай не будем снова спорить. Сейчас – двадцатый век. Лидерство – это способность говорить людям то, что они хотят услышать.» И они ушли. К сенатору немедленно подошел Вудсон с портативным телефоном. Он что-то начал говорить, но Мортон отмахнулся: «Не сейчас, Боб.» «Сенатор, мне кажется, на этот звонок надо ответить…» «Не сейчас.» Вудсон удалился. Мортон взглянул на часы. «Вы – мистер Коннор и мистер Смит?» «Да», ответил Коннор. «Походим немного», сказал Мортон и пошел прочь от команды киношников в сторону холмов, нависших над площадкой для гольфа. Была пятница и народу играло мало. Мы остановились примерно в пятидесяти метрах от группы. «Я попросил вас прийти», сказал Мортон, «потому что узнал, что вы назначены на дело Накамото.» Я хотел было возразить, что это не совсем так, что на дело назначен Грэм, но Коннор меня опередил: «Да, это так.» «У меня несколько вопросов по поводу дела. Мне сообщили, что оно уже завершено?» «Похоже, что так.» «Значит, ваше расследование закончено?» «Практически, да», сказал Коннор. «Расследование завершено.» Мортон кивнул. «Мне сказали, что вы хорошо знакомы с японской общиной, это правда? Один из вас даже жил в Японии?» Коннор слегка поклонился. «Вы тот, кто сегодня играл в гольф с Ханада и Асака?», спросил Мортон. «Вы хорошо информированы.» «Сегодня утром я говорил с господином Ханада. В прошлом мы имели контакты по другим вопросам.» Мортон резко повернулся и сказал: «Мой вопрос таков: связано ли дело Накамото с МайкроКон?» «Что вы имеете в виду?», спросил Коннор. «Продажа МайкроКон японцам предстала перед сенатским финансовым комитетом, где я председатель. Мы запросили рекомендаций по сути дела у комитета по науке и технологии, который фактически должен подтвердить продажу. Как вы знаете, дело это противоречиво. В прошлом я был на стороне противников продажи – по множеству причин. Вы знакомы со всем этим?» «Да», сказал Коннор. «Я все еще сомневаюсь по этому поводу», сказал Мортон. «Передовая технология МайкроКон была развита на деньги американского налогоплательщика. Я оскорблен, что наши налогоплательщики должны платить за исследования, которые продадут японцам, а они воспользуются ими, чтобы конкурировать с нашими же собственными компаниями. У меня сильное ощущение, что мы должна защищать американские достижения в области высоких технологий. Я чувствую, что мы должны защищать наши интеллектуальные ресурсы. Я убежден, что мы должны ограничивать иностранные инвестиции в наши корпорации и наши университеты. Но мне кажется, в этом я одинок. Я не нахожу поддержки ни в сенате, ни в промышленности. Торговля тоже не хочет помогать мне. Торговые представители тревожатся, что я затрудню переговоры по рису. Рису. Даже Пентагон против меня. И, так как Накамото является дочерней компанией Акаи Керамикс, я просто хочу знать, имеют ли события прошлой ночи какую-нибудь связь с предполагаемой продажей?» Он сделал паузу и пристально смотрел на нас. Словно ожидал, что мы должны чего-то знать. Коннор сказал: «Я не убежден ни в каких связях.» «Сделала ли Накамото что-нибудь нечестное или неправильное, чтобы обеспечить продажу?» «Насколько мне известно, нет.» «И ваше расследование формально завершено?» «Да.» «Я просто хочу ясности. Потому что если я откажусь противостоять этой продаже, я не хочу обнаружить, что засунул руку в коробку со змеями. Могут сказать, что прием у Накамото был попыткой преодолеть оппозицию продаже. Изменение моей позиции может поэтому вызвать беспокойство. Знаете, за подобные штуки можно вылететь из сената.» Коннор спросил: «Вы отступили от своей оппозиции продаже?» Через лужайку помощник прокричал: «Сенатор? Все готово, сэр.» Мортон пожал плечами: «Что ж, в этом деле я выбивался из общего ряда. С моей позицией по МайкроКон никто не соглашался. Лично мне кажется, что это очередное дело Фэрчайлд. Но если эту битву нельзя выиграть, сказал я себе, тогда не стоит и драться. Впереди еще множество других битв.» Он приосанился, разглаживая костюм. «Сенатор? Вы готовы, сэр?» И добавил: «Они озабочены светом…» «Они озабочены светом», повторил Мортон, качая головой. «Мы не хотим вас задерживать», сказал Коннор. «В любом случае», сказал Мортон, «мне нужна ваша информация. Я понял так, что вы утверждаете, что прошлая ночь не имеет отношения к МайкроКон. Вовлеченные люди ничего общего с этим не имеют. Мне не хотелось бы в следующем месяце прочитать, что кто-то работал за сценой, пытаясь обеспечить или заблокировать продажу. Ничего похожего?» «Насколько мне известно, нет», сказал Коннор. «Джентльмены, благодарю, что вы пришли», сказал Мортон. Он пожал нам руки и пошел прочь. Потом вернулся. «Я ценю ваш конфиденциальный подход к этим вопросам. Потому что, как вы понимаете, нам надо быть осторожным. Мы воюем с Японией.» Он криво улыбнулся: «Болтовня топит корабли.» «Да», сказал Коннор, «вспоминается Пирл-Харбор.» «Бог ты мой, и это тоже.» Он покачал головой и заговорщически понизил голос. «Знаете, у меня есть коллеги, которые говорят, что придется бросить еще одну бомбу. Они думают, что все идет к этому.» Он улыбнулся. «Но я так не чувствую. Обычно.» Продолжая улыбаться, он направился к команде киношников. Пока он шел, вокруг собирались люди: сначала женщина с исправленным сценарием, потом подошел гардеробщик, потом акустик, прикрепивший микрофон и приладивший батарею к поясу, потом гримерша, и в конце концов сенатор совсем исчез из вида за толпой людей, неуклюже топчущихся на лужайке.* * *
Я сказал: «Он мне понравился.» Я возвращался в Голливуд. Здания тонули в смоге. «Почему он не должен тебе нравиться?», спросил Коннор. "Он политик. Нравиться – его работа." «Тогда он подходит для своей работы.» «Мне кажется, очень подходит.» Мы ехали, Коннор молча смотрел в стекло. Я чувствовал, что его что-то тревожит. Я спросил: «Вам понравилось, что он говорил в клипе: сильно походит на то, что вы сами говорите.» «Да, походит.» «Тогда, в чем же дело?» «Ни в чем», ответил Коннор. «Просто я обдумываю, что же он сказал на самом деле.» «Он упомянул Фэрчайлд.» «Да», сказал Коннор, «сенатор очень хорошо знает настоящую историю с Фэрчайлд.» Я хотел спросить, в чем было дело, но он и сам уже начал рассказывать. «Слышал когда-нибудь о Сеймуре Крее? Много лет подряд он был лучшим в мире изобретателем суперкомпьютеров. Компания „Крей Рисерч“ делала самые быстрые компьютеры в мире. Японцы попытались его догнать, но просто не смогли. Он был слишком талантлив. Однако, к середине восьмидесятых демпинг японских чипов выдавил из бизнеса большинство домашних поставщиков Крея. Поэтому, Крею пришлось заказывать свои специальные чипы у японских производителей. Никто в Америке их больше не делал. А у его японских поставщиков начались загадочные задержки. Как-то раз, чтобы доставить заказанные им чипы, у них заняло год, и именно в это время его японские конкуренты делали громадные шаги вперед. Возникли вопросы, не украли ли они его новую технологию. Крей был в ярости. Он понял, что его попросту трахают. Он решил, что переориентируется на американского производителя чипов и выбрал „Фэрчайлд Семикондактор“, хотя эта компания была финансово слабой и ей было далеко до лучшей. Но Крей больше не доверял японцам. Ему пришлось иметь дело с Фэрчайлд. Итак, Фэрчайлд делает ему следующее поколение заказных чипов – и вдруг он узнает, что Фэрчайлд должна быть продана Фуджицу, его основному конкуренту. Именно эта тревога о последствиях для национальной безопасности и заставила конгресс заблокировать продажу.» «А потом?» «Ну, отмена продажи не решила финансовых проблем Фэрчайлд. Компания продолжала находиться в беде. И в конце концов была продана. Прошел слух, что ее продают французской компании Булл, которая не конкурировала в области суперкомпьютеров. Но в конечном счете Фэрчайлд купила американская компания.» «И МайкроКон это другая Фэрчайлд?» «Да, в том смысле, что МайкроКон даст японцам монополию на жизненно важные машины для производства чипов. А как только они заимеют монополию, они перестанут давать эти машины американским компаниям. Но сейчас я думаю…» Здесь зазвонил телефон. Это была Лорен, моя бывшая жена.* * *
«Питер?» Я ответил: «Хелло, Лорен.» «Питер, я звоню проинформировать тебя, что сегодня хочу забрать Мишель пораньше.» Голос звучал напряженно и как-то формально. «В самом деле? Я думал, ты ее вообще не заберешь.» «Я так не говорила, Питер», быстро ответила она. «Конечно, я ее заберу.» Я сказал: «Окей, прекрасно. Кстати, кто такой Рик?» Возникла пауза. «Это ниже тебя, Питер.» «Почему?», спросил я. «Мне просто любопытно. Мишель сказала о нем сегодня утром. Сказала, что у него черный Мерседес. Он твой новый бойфренд?» «Питер, мне не кажется, что он на том же уровне, что и ты.» Я спросил: «На том же уровне чего?» «Давай не играть в игрушки», сказала она. «И без того все достаточно трудно. Я звоню сказать тебе, что хочу забрать Мишель пораньше, потому что повезу ее к врачу.» «Зачем? Простуда прошла.» «Я повезу ее на освидетельствование, Питер.» «Зачем?» «На освидетельствование.» «Да-да, я слышу», сказал я, «но…» «Ее осмотрит врач Роберт Страусс. Мне сказали, что он эксперт. Я спросила в офисе, кто самый лучший. Я не знаю, как оно повернется, Питер, но хочу, чтобы ты знал, что я встревожена, особенно в свете твоей истории.» «Лорен, о чем ты толкуешь?» «Я говорю о насилии над детьми», сказала она. «Я говорю о сексуальных домогательствах.» «Что?» «На данной стадии без этого не обойтись. Ты знаешь, что в прошлом тебя в этом уже обвиняли.» Я почувствовал, как накатывает отвращение. Как бы не складывались отношения, всегда есть некие остатки обиды, некие карманы горечи и гнева – но также и масса частностей, которые знаешь о другом человеке, но никогда не используешь против него. Если, конечно, так решил. Лорен решила иначе. «Лорен, ты же знаешь, что обвинения в насилии были отвергнуты. Ты же все об этом знаешь. Мы в то время были женаты.» «Я знаю только то, что ты мне рассказывал.» Теперь ее голос звучал словно издалека, поучающе и слегка саркастически. Ее прокурорский голос. «Лорен, ради бога, это же смешно. Что происходит?» «Это не смешно. На мне лежит ответственность матери.» «Ради бога, но прежде ты никогда особенно не тревожилась о своей материнской ответственности. И вдруг сейчас…» «Верно, у меня весьма требовательная карьера», сказала она ледяным тоном, «но никогда не ставилось под вопрос, что на первом плане у меня дочь. И я глубоко, глубоко сожалею, если мое прошлое поведение каким-либо образом способствовало нынешним неприятным обстоятельствам.» У меня было ощущение, что она говорит не со мной. Она репетировала. Пробовала выражения, чтобы посмотреть, как они будут звучать перед судьей. «Очевидно, Питер, если насилия над детьми имели место, то Мишель не может продолжать жить с тобой. Или даже с тобой видеться.» Я почувствовал боль в груди. Невыносимую боль. «О чем ты говоришь? Кто сказал тебе, что насилия над детьми имели место?» «Питер, мне кажется, что в настоящее время мне не стоит это комментировать.» «Это был Вильхельм? Кто позвонил тебе, Лорен?» «Питер, не смысла входить в подробности. Я официально ставлю тебя в известность, что приеду забрать Мишель в четыре часа. Я хочу, чтобы к четырем она была готова ехать.» «Лорен…» «Моя секретарша, мисс Уилсон, прослушивает линию и стенографирует наш разговор. Я даю тебе формальное оповещение о своем намерении забрать дочь и отвезти ее на медицинское освидетельствование. У тебя есть какие-нибудь вопросы по поводу моего решения?» «Нет.» «Тогда в четыре часа. Благодарю за сотрудничество. И позволь одно личное замечание, Питер. Я глубоко сожалею, что дошло до такого.» И она положила трубку.* * *
Я был вовлечен в дело о насилии над детьми, когда работал детективом. Я знал, как это бывает. На самом-то деле по физическому осмотру обычно ничего не определишь. Он всегда сомнителен. А если ребенка опрашивает психолог, который молотит ее вопросами, ребенок обычно соглашается и выдает ответы, которые нравятся психологу. Нормальная процедура требует, чтобы психологзаписывал разговор на видеоленту для доказательства, что опрос не был наводящим. Но когда дело доходит до судьи, ситуация почти всегда остается неясной. И судья, поэтому, обычно решает консервативно. А это означает, что если существует возможность насилия, то надо забрать ребенка у обвиняемого родителя. Или по меньшей мере не позволять посещений без наблюдения. И визитов с ночевкой. И даже… «Достаточно», сказал Коннор, сидя рядом в машине. «Вернись обратно.» «Извините», сказал я, «я расстроился.» «Вижу. И теперь: что ты мне тогда не рассказал?» «О чем?» «Об обвинениях в насилии.» «Нечего рассказывать. Ничего не было.» «Кохай», тихо сказал он, «я не смогу тебе помочь, если ты мне не расскажешь.» «Дело не имело отношения к сексуальным домогательствам», сказал я. «Здесь совсем другое. Дело в деньгах.» Коннор ничего не сказал. Он просто ждал. И смотрел на меня. «А, черт», сказал я. И начал рассказывать.* * *
В жизни случаются моменты, когда кажется, что понимаешь, что делаешь, а на самом-то деле нет. Потом уже оглядываешься и видишь, что действовал совсем неправильно. То есть, вляпался во что-нибудь и был совершенно не прав. Но в то время, ты думал, что все прекрасно. Когда это со мной случилось, я был влюблен. Лорен была тогда одной из тех девушек-патрицианок, худощавой, грациозной и понимающей. Казалось, что она выросла на породистой лошади. Она была моложе меня и чертовски красивой. Я всегда знал, что между нами не сложится, но все равно пытался, чтобы сложилось. Мы поженились, стали жить вместе и она сразу начала выражать недовольство. Ей не нравилась моя квартира, место, где она расположена, сколько денег у нас имеется. Все такое. Она начала полнеть и не могла остановиться. Она держала крекеры в машине, крекеры под кроватью, крекеры везде и всюду. Она выглядела такой жалкой и несчастной, что я пробовал делать ей приятные мелочи. Покупать всякую всячину. Готовить еду. Делать мелкую домашнюю работу. Вообще говоря, я так не делаю, но я был влюблен. Понемногу у меня образовалась привычка ее баловать. Я пытался ее умилостивить. А она постоянно на меня давила. Больше того, больше этого. Больше денег. Больше и больше. У нас также была еще одна особая проблема. Ее медицинская страховка в офисе окружного прокурора, как и моя, не включала беременность. После женитьбы нам не хватало повременной оплаты, чтобы возместить расходы на ребенка. Стоимость доходила до восьми тысяч долларов, а мы с этим даже не были вровень. Ни у кого у нас денег не было. Отец Лорен был врачом в Вирджинии, но она не хотела просить у него денег, потому что он с самого начала был против ее замужества. У моей семьи вообще не было никаких денег. Вот так. Денег не было совсем. Она работала на окружного прокурора. Я работал на департамент полиции. У нее была куча долгов на MasterCard и машина, купленная на деньги также взятые в долг. Нам следовало найти восемь тысяч долларов. Она просто висели над нашими головами. Мы думали, что как-то все само собой утрясется. Она в основном помалкивала, то есть со всем этим должен был справляться я. И тут как-то вечером в августе пришел вызов на случай семейного насилия в Ладера-Хейтс. Латиноамериканская пара – напились и весьма крепко подрались: у нее разбита губа, у него фонарь под глазом, ребенок орал в соседней комнате, но очень скоро мы их успокоили, увидели, что никто серьезно не пострадал и собрались уходить. А жена увидела, что мы уходим и начала вопить, что муж дурит с дочерью, физически обижает дочку. Когда муж такое услышал, то выглядел весьма глупо, и я решил, что все это чепуха, жена просто хочет чем-нибудь достать его. Но жена настаивала, чтобы мы проверили девочку, поэтому я и пошел в детскую комнату, а ребенку было всего месяцев девять и он покраснел от рева. Я откинул одеяло, чтобы проверить на синяки, и вдруг увидел белый кирпич, весом в кило. Под одеялом у ребенка. Вот так. Я не знал, та ли здесь ситуация, когда они женаты, и она, поэтому, не может свидетельствовать против мужа, и есть ли здесь вообще подсудный случай, законен ли обыск, и так далее. Если бы он заполучил хотя бы наполовину толкового адвоката, он смог бы отмазаться, ноу проблем. Поэтому я вышел из детской и попросил этого типа войти. Я понимал, что ничего не смогу сделать. Я подумал только, что если девочка ухитрится затолкать этот кирпич в рот и пожевать, это ее убьет. Я хотел просто поговорить с ним об этом. Я решил, что слегка его потрахаю. Напугаю немного. И вот мы с ним в детской, жена все еще в гостиной с моим напарником, и вдруг этот тип вытаскивает конверт в два сантиметра толщиной. Он его открыл и я увидел стодолларовые бумажки. Дюйм толщины стодолларовых банкнот. А он говорит: «Благодарю за помощь, офицер.» Должно быть, в этом конверте было тысяч десять. Может, и больше, я не знаю. Тип вытащил конверт и глядит на меня, ждет, что я возьму. Я сказал что-то малоубедительное о том, как опасно прятать дурь в детской кроватке. И типчик сразу вытащил кирпич, бросил его на пол и ногой запихнул под кровать. Потом говорит: «Вы правы. Благодарю вас, офицер. Ужас, что если случится с моей дочерью.» И протягивает конверт. Вот так. Сплошная суматоха. Снаружи жена вопит на моего партнера. Здесь с нами вопит ребенок. Тип протягивает конверт, улыбается и кивает. Вроде как, давай, бери, они твои. И я подумал… не знаю, что подумал… Я только помню, что я уже в гостиной и говорю, что с ребенком все в порядке, и теперь женщина начинает пьяно вопить, что это я насиловал ее ребенка – теперь уже я, а не муж – и что я в заговоре с мужем, и что мы оба поганцы. Мой партнер понял, что она в дымину пьяная, и мы ушли. И это все. Партнер говорит: «Ты побыл немного в той комнате», а я отвечаю: «Я проверял ребенка.» И это все. Если не считать, что на следующий день она явилась и сделала формальное обвинение, что я насиловал ее ребенка. Она была с перепою, у нее уже были приводы, но даже так обвинение слишком серьезное и она пошло по инстанциям вплоть до предварительного слушания, где и было отброшено, как совершенно необоснованное. Вот и все. Все, что случилось. Вся история.* * *
«А деньги?», спросил Коннор. «На уик-энд я поехал в Вегас. И крупно выиграл. В тот год я заплатил тринадцать тысяч налога на дополнительный доход.» «Чья была идея?» «Лорен. Она подсказала, как все уладить.» «Так она знала, что произошло?» «Конечно.» «А расследование в департаменте? Совет по предварительному расследованию составил рапорт?» «Не думаю, что зашло так далеко. Они просто все выслушали устно и все отмели. Вероятно, есть запись в журнале, но настоящего рапорта нет.» «Олл райт», сказал Коннор. «А теперь расскажи все остальное.»* * *
И я рассказал ему о Кене Шубике, о «Таймс» и о Крысе. Коннор, нахмурившись, молча слушал. Пока я говорил, он начал посасывать воздух сквозь зубы, что у японцев является выражением несогласия. «Кохай», сказала он, когда я закончил, «ты сделал мою жизнь чрезвычайно трудной. И, конечно, ты заставил меня выглядеть глупее, чем я есть. Почему ты не рассказал мне этого раньше?» «Потому что это не имело отношения к вам.» «Кохай», он все кивал головой, «кохай…» Я снова подумал о дочери. О возможности – только возможности – что я не смогу видеться с нею – что я не смогу… «Слушай», сказал Коннор, «я ведь говорил тебе, что это может оказаться неприятным. Помяни мое слово. Может быть еще гораздо неприятнее. Это только начало. Может стать совсем гнусно. Мы должны действовать быстро и попытаться все закруглить.» «Мне казалось, что все уже закруглено.» Коннор вздохнул и покачал головой. «Нет», сказал он. «А сейчас нам надо все разрешить до того как ты встретишься с женой в четыре часа. Давай убедимся, что мы будем готовы.»* * *
«Боже, я говорю, что все зверски закруглено», сказал Грэм. Он ходил вокруг дома Сакамуры на холмах Голливуда. Последняя команда ОМП паковала чемоданы, собираясь уходить. «Я не знаю, почему у шефа блоха в штанах», сказал Грэм. «Ребятам из ОМП пришлось сделать большую часть работы прямо здесь, не месте, потому что он в такой лихорадке. Но слава богу: все связалось прекрасно. Сакамура наш парень. Мы прошлись расческой по постели – и волосы совпали с теми, что найдены на девушке. Мы получили сухую слюну с его зубной щетки. Она совпадает по группе крови и по генетическим маркерам со спермой внутри мертвой девушки. Совпадение с уверенностью девяносто семь процентов. То, что внутри нее – его, и волосы на теле. Он трахнул ее, а потом ее убил. А когда мы пришли арестовать его, он запаниковал, пошел на пролом и, как результат, умер. Где Коннор?» «Снаружи», сказал я. Через окна я видел, что Коннор стоит возле гаража и говорит с полисменами в черно-белой патрульной машине. Коннор показывал вверх и вниз по улице; они отвечали на вопросы. «Что он там делает?», спросил Грэм. Я сказал, что не знаю. «Проклятие, я его не понимаю. Ты скажи ему, что ответ на его вопрос – нет.» «Какой вопрос?» «Он звонил мне час назад», сказал Грэм. «Сказал, что хочет знать, сколько пар очков для чтения мы здесь нашли. Мы проверили. Ответ таков: нет очков для чтения. Кучи солнечных очков. Несколько пар женских солнечных очков. Но это все. Я не знаю, чего он беспокоится. Странный человек, правда? Какого черта он теперь делает?» Мы смотрели, как Коннор расхаживал взад-вперед возле патрульной машины, потом снова показал вверх и вниз по улице. Один человек сидел в машине и говорил по радио. «Ты понимаешь его?», спросил Грэм. «Нет, не понимаю.» «Он, наверное, пытается проследить девушек», сказал Грэм. «Боже, хотел бы я, чтобы мы получили идентификацию на эту рыжуху. Особенно сейчас, когда так обернулось. Она, должно быть, тоже трахалась с ним. Мы могли бы получить немного спермы от нее и добиться точного совпадения по всем факторам. А я выгляжу как лошадиная задница, позволив девушкам смыться. Но, черт побери, кто же знал, что дело так обернется. Все случилось так быстро. Голые девушки здесь скачут. Парень слегка смутился. Это естественно. Черт, они хорошо выглядели, не правда?» Я ответил, что правда. «И ничего не осталось от Сакамуры», сказал Грэм. «Я час назад толковал с парнями из дорожной службы. Они в даунтауне, вырезают труп из машины, но предполагаю, что он обгорел до неузнаваемости.» Он мрачно уставился в окно. «Знаешь что? Мы сделали все, что могли, с этим гребанным делом», сказал он. «и мне кажется, мы работали весьма хорошо. Мы взяли правильного типа. Мы сделали это быстро, без суматохи и нытья. Но сейчас я слышу только вой об обиде японцев. Перемать. Невозможно победить.» «У-гу», сказал я. «И, боже, как они теперь давят», сказал Грэм. "Мне жарят задницу ужасно. Шеф звонит мне и хочет, чтобы я закруглился. Какой-то репортер из «Таймс» допрашивает меня, разворошив какое-то старое дерьмо о спорном случае применения силы с одним латиноамериканцем аж в 1978 году. Ничего себе. Но этот репортер, он пытается показать, что я всегда был расистом. А в чем подоплека его стараний? Что прошлая ночь была «расистским» инцидентом. Поэтому я теперь пример расизма, снова поднимающего свою гнусную голову. Говорю тебе. Японцы – мастера пачкать. Мне до озверения страшно." «Знаю», сказал я. «Они тебя тоже достали?» Я кивнул. «И чем?» «Растление малолетних.» «Боже мой», сказал Грэм. «А у тебя дочь.» «Да.» "Ты не звереешь? Это тактика изматывания и очернения, Пити-сан. Никакого отношения к действительности. Но, попробуй, объясни это репортеру." «А кто он?», спросил я. «Репортер, говоривший с тобой.» «Линда Дженсен, кажется так она сказала.» Я кивнул. Линда Дженсен была протеже Крысы. Кто-то однажды сказал, что Линде не надо протрахивать свою дорогу наверх. Она вместо этого трахает репутации других. Она вела колонку слухов в Вашингтоне, прежде чем вышла на большую дорогу в Лос-Анджелесе. «Я не понимаю», сказал Грэм, дернув корпусом. «Лично я думаю, что дело того не стоит. Они превращают эту страну в другую Японию. Люди уже боятся говорить. Боятся, что-то сказать против них. Люди просто не хотят говорить о том, что происходит.» «Правительству надо бы принять несколько законов.» Грэм захохотал. "Правительство! Да они просто владеют нашим правительством. Знаешь, сколько они тратят в Вашингтоне каждый год? Четыреста миллионов гребаных долларов. Хватит, чтобы оплатить избирательную компанию всего сената Соединенных Штатов и всей палаты представителей. Куча гребаных денег. А теперь скажи-ка мне: стали бы они год за годом тратить все эти деньги, если бы они не окупались? Конечно, не стали бы. Дерьмо. Конец Америке, приятель. Эй, кажется твой босс тебя зовет." Я выглянул в окно. Коннор махал мне рукой. Я сказал: «Мне надо идти.» «Удачи», сказал Грэм. «Слушай, я, наверное, возьму пару недель отпуска.» «Ты? Когда?» «Сегодня, немного позже», сказал Грэм. «Шеф намекнул. Сказал, пока гребаная „Таймс“ висит на моей заднице, так будет лучше. Поеду на недельку в Феникс. Возьму семью. Во всяком случае, я хочу, чтобы ты знал, что я могу слинять.» «Окей, конечно», сказал я. Коннор все махал мне. Казалось, нетерпеливо. Я заторопился вниз. Когда я сбегал по ступенькам, то увидел, как подкатил черный Мерседес-седан и из него появилась знакомая фигура. Это был Крыса Вильхельм.* * *
Когда я сошел, Крыса достал блокнот и магнитофон. Изо рта его торчала сигарета. «Лейтенант Смит», сказал он, «Могу я поговорить с вами?» «Я очень занят», ответил я. «Давай быстрей», позвал Коннор, «теряем время.» Он держал для меня дверцу открытой. Я пошел к Коннору. Крыса зашагал рядом. Возле моего лица он держал крошечный черный магнитофон. «Надеюсь, вы не станете возражать, что я записываю? После дела Малкольма нам надо быть предельно осторожными. Можете ли вы дать какой-нибудь комментарий по поводу расистских замечаний якобы сделанных вашим помощником детективом Грэмом во время расследования прошлой ночью в Накамото?» «Нет», ответил я. И продолжал идти. «Нам сообщили, что он назвал их „гребаными джепами“.» «У меня нет никаких комментариев», сказал я. «Он также назвал их „коротышки нипы“. Вы считаете, что такого рода разговоры допустимы для офицера на службе?» «Извините, Вилли, у меня нет комментариев.» Все время, пока мы шли, он держал микрофон возле моего лица. Это раздражало. Мне хотелось отмахнуться, но я не стал этого делать. «Лейтенант Смит, мы готовим статью о вас и у нас есть вопросы по поводу дела Мартинес. Вы его помните? Это было пару лет назад.» Я продолжал идти. «Сейчас я очень занят, Вилли», сказал я. «Дело Мартинес привело к обвинению в оскорблении детей, выдвинутом Сильвией Морелиа, матерью Марии Мартинес. Было внутреннее расследование. У вас имеются какие-либо комментарии?» «Нет комментариев.» «Я уже поговорил с вашим тогдашним партнером Тедом Андерсеном. Есть ли у вас какой-нибудь комментарий по этому поводу?» «Извините, нет.» «Значит, вы не хотите отвечать на серьезные обвинения против вас?» «Единственный, кто выдвигает такие обвинения, это вы, Вилли!» «На самом-то деле, это не совсем верно», улыбаясь, сказал он. «Мне сообщили, что офис прокурора округа уже начал расследование.» Я ничего не ответил. Хотелось бы знать, правда ли это. «При таких обстоятельствах, лейтенант, не кажется ли вам, что суд совершил ошибку, доверив вам опеку вашей маленькой дочери?» Я только сказал: «Извините, у меня нет комментариев, Вилли.» Я пытался говорить уверенно. Я начал потеть. Коннор сказал: «Давай-давай, нет времени.» Я сел в машину. Коннор сказал Вильхельму: «Сынок, извини, но мы заняты и должны ехать.» Он захлопнул дверцу. Я завел двигатель. «Поехали», сказал Коннор. Вилли сунул голову в окошко: «Считаете ли вы, что оскорбления японцев капитаном Коннором представляет собой еще один пример нехватки здравого смысла в департаменте полиции в расово-чувствительных случаях?» «Увидимся позже, Вилли.» Я поднял стекло и поехал вниз с холма. «Чуть быстрее меня не побеспокоит», проворчал Коннор. «Конечно», отозвался я. И нажал на газ. В зеркало я видел, как Крыса бежит к своему Мерседесу. Я заложил поворот, шины завизжали. «Откуда этот гаденыш знает, где нас найти? Прослушивает радио?» «Мы не говорили по радио», сказал Коннор. «Ты ведь знаешь, я аккуратен с радио. Но, может быть, патрульная машина позвонила куда-нибудь, когда мы появились. Может, у нас в машине жучок. Может, он просто вычислил, что мы завернем сюда. Он подонок. И он связан с японцами. Он их агент в „Таймс“. Обычно, японцы несколько более разборчивы насчет тех, кто связан с ними. Но, предполагаю, он сделает все, что они захотят. Миленькая у него машина, ха?» «Я заметил, что она не японская.» «Не должно же быть так очевидно», сказал Коннор. «Он нас преследует?» «Нет. Думаю, мы от него отвязались. Куда теперь?» «УЮК. У Сандерса было достаточно времени, чтобы управиться.» Мы покатили вниз по холму к фривею 101. «Кстати», сказал я, «при чем тут очки для чтения?» «Просто проверяю небольшой пунктик. Очки для чтения не найдены, правда?» «Правда. Только солнечные.» «Как я и думал», сказал Коннор. «А Грэм говорит, что уезжает из города. Сегодня. Он едет в Феникс.» «У-гу.» Он взглянул на меня. «Ты тоже хочешь уехать из города?» «Нет», ответил я. «Окей», сказал Коннор. Я съехал с холма и по 101 поехал на юг. В старые дни доехать до УЮК заняло бы десять минут. Теперь занимает тридцать. Особенно сейчас, в середине дня. И быстро ехать больше нельзя ни в какое время вообще. Всегда сильное движение. Смог всегда густой. Я мчался сквозь туманец. «Думаешь, я поступаю глупо?», спросил я. «Думаешь, я должен схватить ребенка и тоже сбежать?» «Это один из способов все уладить.» Он вздохнул. «Японцы – мастера непрямого действия. Это их инстинктивный способ работы. Если в Японии кто-то с тобой несчастлив, тебе никогда не скажут этого в лицо. Они сообщат твоему другу, твоему помощнику, твоему боссу. И таким способом словечко дойдет. Японцы пользуются всеми этими путями непрямых коммуникаций. Вот почему они так много общаются, так много играют в гольф, ходят пить в бары караоке. Им необходимы эти дополнительные каналы коммуникации, потому что они не могут подойти и сказать, что у них на уме. Как подумаешь, то такой способ ужасно неэффективен. Громадные лишние затраты времени, энергии и денег. Но так как они не могут стоять лицом к лицу – потому что для них конфронтация почти что смерть, они от нее потеют и паникуют – то у них нет другого выбора. Япония – страна бега до конца. Они никогда не остаются в середине.» «Да, но…» «Поэтому такое поведение кажется американцам трусливым и малодушным, однако для японцев это просто стандартная операционная процедура. В ней нет ничего особенного. Они просто дают вам понять, что чем-то недовольны властные люди.» «Дают мне понять? Чтобы дело кончилось судом о моей дочери? Мои отношения с ребенком могут разрушиться. Моя репутация может погибнуть.» «Что ж, да. Это нормальное наказание. Угроза общественного позора – это обычный способ указать на недовольство.» «Ну, кажется, теперь я это понял», сказал я. «Кажется, различил гребаную картинку.» «Это не личное», сказал Коннор. «Просто они действуют таким способом.» «Ага, верно. Распространяют ложь.» «В каком-то смысле.» «Нет, не в каком-то смысле. А просто гребаную ложь.» Коннор вздохнул. «Мне придется долго объяснять», сказал он, "что поведение японцев базируется на ценностях деревушки. Ты много слышал о самураях и феодализме, но глубоко внутри все японцы – крестьяне. А если ты живешь в деревушке и не нравишься другим крестьянам, то тебя изгоняют. А это значит, что ты умрешь, потому что никакая другая деревня не примет хлопотного человека. Вот так. Рассерди группу – и умрешь. Так они на все смотрят. Это означает, что японцы чрезвычайно чувствительны к группе. Более чем кто-либо они настроены с группой ладить. Это означает не выделяться, не рисковать, не быть чересчур индивидуалистичным. Это также значит – не обязательно настаивать на правде. Японцы очень мало верят в правду. Для них это холодная абстракция. Это похоже на мать, чей сын обвиняется в преступлении. Она не слишком заботиться о правде. Она больше заботится о сыне. То же самое и с японцами. Для японцев важны связи между людьми. Это для них – реальная правда. Фактическая правда не так важна." «Ага, прекрасно», сказал я. «Но почему они сейчас так давят? Какая им разница? Убийство ведь раскрыто, верно?» «Нет, оно еще не раскрыто», сказал Коннор. «Нет?» «Нет. Вот почему мы испытываем такое давление. Очевидно, кто-то страшно хочет, чтобы расследование завершилось. Они хотят, чтобы мы отступились.» «Если они давят на меня и давят на Грэма, то почему они не давят на вас?» «Они давят», сказал Коннор. «Как?» «Делая меня ответственным за все, что произойдет с тобой.» «Как они могут сделать вас ответственным? Я этого не вижу.» «Знаю, что ты не видишь. Но они делают. Поверь мне – они делают.» Я смотрел на шеренгу машин, плетущихся вперед и тонущих в дымке смога даунтауна. Мы миновали электронную рекламу Хитачи (Компьютер No1 в Америке), Канон (Лидер копирователей Америки) и Хонда (No1 в аренде машин в Америке!). Как и большинство новых японских реклам, они были достаточно яркими, чтобы работать при дневном свете. Аренда рекламной стойки стоит тридцать тысяч долларов в день; большинство американских компаний не могут себе их позволить. Коннор сказал: «Суть в том, что японцы знают, что могут сделать дело весьма неприятным. Подымая пыль вокруг тебя, они сообщают мне: уладь дело. Потому что думают, что я смогу это сделать. То есть, закончить.» «А вы можете?» «Конечно. Ты хочешь, чтобы все сейчас же закончилось? Тогда мы возьмем пару пива и насладимся правдой по-японски. Или ты хочешь добраться до дна и узнать, почему же была убита Черил Остин?» «Я хочу добраться до дна.» «Я тоже», сказал Коннор. «Тогда давай сделаем это, кохай. Я думаю, в лаборатории Сандерса есть для нас интересная информация. Теперь ключом являются ленты.»* * *
Филип Сандерс вертелся волчком. «Лаборатория закрыта», сказал он и раздраженно воздел руки. «И я ничего не могу поделать. Ничего!» Коннор спросил: «Когда это случилось?» «Час назад. Пришли из департамента зданий и сооружений, приказали всем покинуть лабораторию и заперли ее. Так вот просто. И теперь на входной двери большущий замок.» Я спросил: «А в чем причина?» «Поступил рапорт, что структурная слабость потолка делает подвал небезопасным и университетской страховки не хватит, если ледяная дорожка на нас завалится. Говорят, что безопасность студентов прежде всего. Во всяком случае, лабораторию заперли. Ждут расследования и рапорта инженера по сооружениям.» «А когда рапорт ожидается?» Он показал на телефон. «Я жду звонка. Может, когда-то на следующей неделе. А, может, только в следующем месяце.» «В следующем месяце!» «Ага. Именно так.» Сандерс провел рукой по взъерошенным волосам. «Я прошел всю цепочку до декана. Но в офисе декана ничего не знают. Это пришло с верхов университета. От совета управляющих. Они знают богатых донаторов, которые делают пожертвования многомиллионными кусками. Приказ пришел с самых высоких уровней.» Сандерс засмеялся: «Тут легко догадаться.» Я спросил: «И что это по вашему означает?» «Понимаете, Япония глубоко внедрилась в структуру американских университетов, в частности на технические факультеты. Это происходит везде. Японские компании теперь обеспечивают двадцать пять профессорских мест в МТИ, гораздо больше, чем любая другая страна. Потому что они понимают – после всех дурацких выкрутасов – что не могут разрабатывать новшества так же, как мы. И так как им нужны инновации, то они делают очевидное. Они их покупают.» «В американских университетах.» «Именно. Знаете, в Калифорнийском университете в Ирвине в исследовательском здании есть два этажа, куда вы не сможете войти, если у вас нет японского паспорта. Там они занимаются исследованиями для Хитачи. Американский университет закрыт для американцев.» Сандерс крутился и размахивал руками. «А здесь, если происходит что-то, что им не нравится, то кто-нибудь просто звонит президенту университета – и что он может поделать? Он не может позволить себе отбрить японцев. И они получают все, что хотят. И если они хотят, чтобы закрылась лаборатория, то она закрывается.» Я спросил: «А что с лентами?» «Все заперто там. Все заставили оставить на месте.» «В самом деле?» «Они чертовски спешили. Гестаповские приемчики. Толкали и выпихивали нас наружу. Вы не можете себе представить, какая паника поднимается в американском университете, если там подумают, что могут потерять финансирование.» Он вздохнул. «Я не уверен, но, может быть, Тереза ухитрилась взять с собой несколько лент. Можете ее спросить сами.» «А где она?» «Кажется, она пошла кататься на коньках.» Я сморщил лоб: «На коньках?» «Так она сказала, когда собиралась уходить. Можете сами проверить.» И он посмотрел на Коннора. Весьма многозначительно.* * *
Тереза Асакума не каталась на коньках. По катку носились три десятка мальчишек с молодым учителем, тщетно пытающемся их контролировать. Похоже, четвероклассники. Смех и визг эхом отзывался от высокого потолка. В зале стояла звенящая пустота. Кучка ребят сидела в одном углу, глазея и толкаясь плечами. По нашей стороне высоко почти у потолка ходила с тряпкой уборщица. Парочка взрослых, вероятно, родители, стояла возле льда у перил. Напротив нас какой-то мужчина читал газету. Я нигде не видел Терезу Асакума. Коннор вздохнул. Он устало присел на деревянную скамью и откинулся назад, скрестив ноги. Я стоя, смотрел на него. «Что теперь? Ее здесь нет.» «Садись.» «Вы всегда так торопитесь…» «Садись. Наслаждайся жизнью.» Я сел рядом. Мы следили, как дети носятся по периметру льда. Учитель кричал: «Александр! Александр! Я тебе уже говорил! Не толкайся! Не толкай ее!» Я откинулся на спинку, пытаясь расслабиться. Коннор смотрел на детей и посмеивался. Казалось, он совсем не заботился о внешнем мире. Я спросил: «Думаете, Сандерс прав? Японцы надавили на университет?» «Очевидно», сказал Коннор. «И все его рассказы о покупке Японией американской технологии? О содержании профессорских мест в МТИ?» «Все законно. Они поддерживают ученых. Благородный идеал.» Я нахмурился: «Так вам кажется, что все окей?» «Нет», сказал он. «Я совсем не думаю, что все окей. Если отказываешься управлять собственными институтами, то отказываешься от всего. И вообще, тот, кто платит за институт, тот и контролирует его. Если японцы хотят давать деньги, и если американское правительство и американская промышленность не хотят, то японцы будут контролировать американское образование. Знаешь, они уже владеют десятью американскими колледжами. Владеют полностью. Купили их для обучения собственной молодежи. Так что теперь спокойно могут посылать молодых японцев учиться в Америку.» «Но они и так могли это делать. Тьма японцев учится в американских университетах.» «Верно. Но, как обычно, японцы планируют загодя. Они понимают, что в будущем это может стать труднее. Они понимают, что рано или поздно маятник качнется назад. Безразлично насколько дипломатично они действуют сейчас – а сейчас они в фазе подъема, так что играют они весьма дипломатично. Потому что истина в том, что никакие страны не любят, когда над ними доминируют. Им не нравится, когда их оккупируют – экономически или военной силой – все равно. И японцы понимают, что в один прекрасный день американцы восстанут.» Я смотрел, как дети катаются на катке. Я слышал их смех. И думал о своей дочери. Думал о встрече в четыре часа. Я спросил: «Почему мы здесь сидим?» «Потому что», сказал он. Поэтому мы сидели здесь. Учитель начал закругляться и гнать детей со льда. «Снимайте коньки здесь же. Снимайте! Ты тоже, Александр! Александр!» «Знаешь», сказал Коннор, «если ты захочешь купить японскую компанию, то не сможешь этого сделать. Японские компании считают, что постыдно быть под иностранцами. Это позор. Они этого никогда себе не позволяют.» «Мне казалось, что это можно. Говорили, что японцы улучшили свои правила.» Коннор улыбнулся. «Теоретически, да. Теоретически ты можешь купить японскую компанию. Но практически это тебе не удастся. Потому что, если ты захочешь завладеть компанией, тебе вначале надо обратиться к ее банку и получить согласие. И эта процедура абсолютно необходима. А банк согласия не даст.» «Кажется, Дженерал Моторс владеет Исудзу.» «ДжМ владеет третьей частью Исудзу, а не контрольным пакетом. И это всего лишь изолированный случай. А вообще, за последние десять лет иностранные инвестиции в Японию сократились наполовину. Одна компания за другой обнаруживала, что японский рынок чересчур крут. Они уставали от обманов, от махинаций, от сговоров, от нечестности на рынке, от данго – секретного соглашения их вытеснить. Они уставали от правительственного регулирования. От изматывания. И в конце концов сдавались. И попросту отступали. Большинство фирм из других стран отступило: немцы, итальянцы, французы. Все просто устали делать бизнес в Японии. Потому что Япония закрыта, вне зависимости от того, что они сами об этом говорят. Несколько лет назад Т. Бун Пикенс купил одну четверть акций японской компании, но так и не смог попасть на собрание совета директоров. Япония закрыта.» «Так что же нам делать?» «То же, что делают европейцы», сказал Коннор. «Взаимность. Так на так. Один ваш за одного моего. У всех в мире та же самая проблема с Японией. Это просто вопрос о том, какое решение работает лучше. Европейское решение весьма прямое. И работает хорошо, по крайней мере, пока.» На катке несколько девочек-тинейджеров начали делать разминку и тренировочные прыжки. Учитель повел класс по коридору мимо нас. Проходя мимо, он спросил: «Кто из вас лейтенант Смит?» «Я.», ответил я. Один мальчишка спросил: «У вас есть пистолет?» Учитель сказал: «Эта женщина просила вам передать: то, что вы ищите, находиться в мужской раздевалке.» «Да?», сказал я. Мальчишка спросил: «А можете показать?» Учитель сказал: «Знаете, такая восточная женщина. То есть, мне показалось, что она восточная.» «Да», сказал Коннор. «Спасибо.» «Я хочу посмотреть пистолет.» Другой мальчишка сказал: «Молчи, дурак. Разве ты не понимаешь? Они за кем-то следят.» «Я хочу посмотреть пистолет!» Коннор и я пошли прочь. Дети шли следом и просили показать оружие. На другой стороне катка человек с газетой с любопытством поднял глаза и следил, как мы уходили. «Совсем не похоже на незаметный уход», проворчал Коннор.* * *
В мужской раздевалке было пустынно. Я начал один за другим открывать зеленые шкафчики в поисках лент. Коннор даже не пошевелился. Я услышал, как он позвал меня. «Сюда.» Он стоял возле душевой. «Вы нашли ленты?» «Нет.» Он держал открытой дверь.* * *
Мы прошли вниз на пролет бетонных ступенек и вышли на площадку. Там были две двери. Одна выходила в грузовой полуподземный ход. Другая вела в темный коридор. С деревянными балками. «Сюда», сказал Коннор. Мы, скрючившись, пошли по коридору и снова оказались под катком. Миновали вибрирующую машину из нержавеющей стали и прошли серию дверей. «Вы знаете, куда идти?», спросил я. Одна из дверей стояла приоткрытой. Он ее толкнул. Свет в комнате был выключен, но я разглядел, что мы оказались в лаборатории. В углу я заметил слабое свечение монитора. Мы двинулись туда.* * *
Тереза Асакума оторвалась от стола, подняла очки на лоб и потерла свои красивые глаза. «Все окей, если вы не наделали много шума», сказала она. «Раньше у главной двери у них стоял охранник. Я не знаю, там ли он еще?» «Охранник?» «Ага. Они серьезно отнеслись к закрытию лаборатории. Проходило эффектно, словно облава на наркотики. Американцы сильно удивились.» «А вы?» «Я знаю эту страну.» Коннор смотрел на картинку перед нею. На мониторе застыло изображение парочки в объятиях, движущихся в конференц-зал. Тот же образ, видимый с других угловых камер, высвечивался на других мониторах стола. Некоторые картинки перечеркивались красными линиями от ночных фонарей. «Что вы узнали?» Тереза показала на большой экран. «Я не уверена», сказала она. «Чтобы стать абсолютно уверенной, надо бы прогнать трехмерное моделирование, сравнить размеры зала и проследить все источники света и тени от всех источников. Я этого не сделала и, наверное, со здешним оборудованием не смогу. Для этого, наверное, потребуется целая ночь на линии. Может, я смогу получить время на следующей неделе на факультете астрофизики. Может, выйдет, а, может, и нет. Но пока у меня сложилось сильное ощущение.» «Чего?» «Что тени не совпадают.» Коннор во тьме медленно кивнул. Как будто для него сказанное имело смысл. Я спросил: «Какие тени не совпадают?» Она показала на экран: «Когда люди идут по полу, отбрасываемые тени ложатся не точно. Они находятся не на тех местах или имеют неправильную форму. Зачастую, различия незначительны. Но мне кажется, что они есть.» «И то, что тени не совпадают, означает…» Она пожала плечами: «Я сказала бы, что ленты изменили, лейтенант.» Наступило молчание. «Изменили как?» «Я не уверена, сколько сделано исправлений. Но мне кажется ясным, что в комнате был кто-то еще, по крайней мере некоторое время.» «Другой человек? Вы хотите сказать – кто-то третий?» «Да. Кто-то за всем следил. И этого третьего систематически стерли.» «Не слабо», сказал я. Я покрутил головой и взглянул на Коннора. Он внимательно смотрел на мониторы и совсем не казался удивленным. Я спросил: «Вы уже знали об этом?» «Подозревал что-то такое.» «Почему?» «С самого начала расследования казалось, что ленты хотят изменить.» «Почему казалось?», спросил я. «Подробности, кохай. Маленькие штучки, которые мы обычно забываем.» Он взглянул на Терезу, словно не хотел ничего говорить при ней. Я сказал: «Нет, я хочу это выслушать. Когда вы впервые поняли, что ленты изменены?» «В комнате безопасности Накамото.» «Почему?» «Потому что ленты пропали.» «Ну и что, что пропали.» «Подумай сам», сказал Коннор. «В комнате безопасности охранник сказал нам, что сменил ленты, когда пришел на службу около девяти часов.» «Да…» «А на всех рекордерах есть таймеры, показывают время использования около двух часов. Каждый рекордер начинал работы на десять-пятнадцать секунд позже предыдущего. Ему как раз столько требовалось, чтобы сменить ленту.» «Верно…», припомнил я. «И я показал ему, что один рекордер выпадает из последовательности. Эта лента крутилась всего полчаса. Поэтому я спросил, не сломан ли он.» «И охранник сказал, что так и есть.» «Да, он так сказал. Я позволил ему сорваться с крючка. На самом деле, охранник прекрасно знал, что рекордер в порядке.» «Он не был сломан?» «Нет. Это одна из немногих ошибок, которую допустили японцы. Но они сделали ее только потому, что влипли – и не смогли выпутаться. Им не удалось побить собственную технологию.» Я прислонился к стене и виновато посмотрел на Терезу. В полутьме мониторов она выглядела прекрасной. «Извините, я запутался.» «Потому что ты отвергаешь очевидное объяснение, кохай. Подумай сам. Если ты видишь ряд рекордеров и каждый запускается на несколько секунд позже предыдущего, и вдруг замечаешь, что один рекордер выпадает из последовательности, что ты станешь думать?» «Что кто-то позднее сменил ленты на этом рекордере.» «Верно. Именно это и произошло.» «Одну ленту сменили позже?» «Да.» Я нахмурился. «Но зачем? Все ленты сменили в девять часов. Поэтому ни одна из замененных в любом случае не показывала убийство.» «Правильно», сказал Коннор. «Тогда зачем же переключать еще одну ленту?» «Хороший вопрос. Это озадачивало. Я долго не видел в этом смысла. Но теперь я понял», сказал Коннор. «Надо помнить о времени. Все ленты сменили в девять. Потом одну ленту снова сменили в девять пятнадцать. Очевидно предположить, что между девятью и девятью пятнадцатью случилось что-то важное, что было записано на ленту, и что эту ленту унесли для какой-то цели. Я спросил себя: какое важное событие произошло?» Я задумался. Я морщил лоб и не мог ничего вспомнить. Тереза заулыбалась и начала кивать головой, словно ее что-то изумило. Я спросил: «Вы поняли?» «Я догадалась», улыбаясь сказала она. «Что ж», сказал я, "я рад, что, похоже, все тут, кроме меня, знают ответ. Потому что я не могу припомнить ничего важного, что могло бы быть записано на эту ленту. К девяти часам был проложен желтый барьер, изолирующий место преступления. Тело девушки было на другой стороне комнаты. Толпа японцев стояла у лифтов и Грэм по телефону вызвал меня на помощь. Фактически, расследование не начиналось, пока я не прибыл туда около десяти. Потом у нас была большая перепалка с Ишигуро. Не думаю, что кто-нибудь пересекал ленту почти до десяти тридцати. Скажем, десять пятнадцать самое раннее. Поэтому, если кто-то посмотрит запись, он увидит лишь пустую комнату и девушку, лежащую на столе. И это все." Коннор сказал: «Очень хорошо. Если не считать, что кое-что ты забыл.» Тереза спросила: «Кто-нибудь пересекал комнату – все равно кто?» «Нет», ответил я. «Там был желтый барьер. Никому не позволяется находиться по другую сторону ленты. На самом деле…» И тут я вспомнил. «Постойте-ка! Там кто-то был! Маленький тип с камерой», сказал я. «Он пролез по ту сторону барьера и делал снимки.» «Верно», сказал Коннор. «Какой еще маленький тип?», спросила она. «Японец. Он делал снимки. Мы спросили Ишигуро, кто это. Он сказал, что его зовут…» «Господин Танака», подсказал Коннор. «Верно, господин Танака. И вы попросили у Ишигуро пленку из камеры.» Я нахмурился. «Но он ее так и не отдал.» «Нет», подтвердил Коннор. «И, откровенно говоря, я и не думал, что он отдаст.» Тереза спросила: «Он делал снимки?» «Сомневаюсь, что он действительно делал снимки», сказал Коннор. «Но, может, и делал, потому что пользовался маленькой камерой Канон…» «Из тех, что снимают на диск, а не на пленку?» «Да. Снимки могли пригодиться – для ретуши, например.» «Может быть», сказала она. «Для подгонки текстуры. Это делается быстрее, если снимки уже оцифрованы.» Коннор кивнул. «Тогда, кроме всего прочего, он, наверное, делал и снимки. Но мне было ясно, что фотографирование было только предлогом, чтобы он прошел на другую сторону желтой линии.» «Да», кивнула Тереза. Я спросил: «Как вы догадались?» «Вспомни, как это было», сказал Коннор.* * *
Я стоял лицом к лицу с Ишигуро, когда Грэм завопил: «О боже, что там такое?» И я взглянул через плечо и увидел коротышку-японца метрах в десяти за желтой лентой. Человек стоял спиной ко мне и делал снимки места преступления. Камера была очень маленькой, почти вся помещаясь в ладони. «Помнишь, как он двигался?», спросил Коннор. «Он шел по определенному пути.» Я попытался вспомнить, но не смог. Грэм двинулся к ленте, говоря: «Ради бога, вам нельзя там находиться. Это место преступления. Вам нельзя делать снимки?» Поднялся общий гам. Грэм вопил на Танаку, но он оставался полностью сосредоточенным на своей работе, жужжа камерой и пятясь к нам задом. Несмотря на все крики, обращенные к нему, Танака не сделал того, что должен был сделать нормальный человек – повернуться и пойти к ленте. Вместо этого он так и допятился до желтой ленты, потом пригнулся и поднырнул под нее. Я сказал: «Он ни разу не повернулся. Он всю дорогу пятился.» «Верно. Это первая загадка. Почему он пятился? Мне кажется, теперь мы знаем.» «Знаем?» Тереза сказала: «Он повторял проход девушки и убийцы в обратном направлении, чтобы на видеоленте осталась запись теней в комнате.» «Верно», сказал Коннор. Я вспомнил, что на мои протесты Ишигуро ответил: «Это наш сотрудник Он работает на службу безопасности Накамото.» А я ответил: "Это возмутительно. Он не имеет права снимать. А Ишигуро возразил: «Эти съемки для использования корпорацией.» А тем временем человек исчез в толпе, просочившись через нее к лифту. Для использования корпорацией. «Черт побери!», сказал я. «Значит, Танака покинул нас, спустился вниз и заменил одну ленту, потому что на ней был записан его проход по комнате и его тени?» «Верно.» «И ему нужна была эта лента, чтобы сделать изменения в оригинальных лентах?» «Верно.» Я начал, наконец-то, понимать. «Но теперь, даже если мы вычислим, как были изменены ленты, их нельзя предоставить суду, верно?» «Верно», сказала Тереза. «Любой толковый адвокат их завернет.» «Значит, единственный способ продвинуться, это найти свидетеля, который подтвердит, что это было сделано. Сакамура мог это знать, но он мертв. Поэтому мы влипли, если нам не удастся каким-то образом наложить лапы на господина Танаку. Мне кажется, нам лучше сразу же задержать его.» «Сомневаюсь, что это вообще произойдет», сказал Коннор. «Почему? Думаете, они его уберут от нас?» «Нет, мне кажется, это им без надобности. Вполне вероятно, что господин Танака уже мертв.»* * *
Коннор резко повернулся к Терезе: «Вы хороший специалист?» «Да», ответила она. «Очень хороший?» «Мне так кажется.» «У нас осталось мало времени. Поработайте с Питером, посмотрите, что вам удастся извлечь из ленты. Гамбатте: старайтесь сильно. Ваши усилия не пройдут даром, поверьте мне. А я пока кое-куда позвоню.» Я спросил: «Вы уезжаете?» «Да, и мне нужна машина.» Я передал ему ключи. «Куда вы едете?» Он промолчал. «Да я просто спросил.» «Не забивай себе лишним голову. Мне надо кое с кем встретиться.» Он повернулся уходить. «Почему вы думаете, что Танака мертв?» «Ну, может, и нет. Обсудим это потом, когда появится время. Нам надо успеть закончить до четырех массу дел. Это наш настоящий крайний срок. Мне кажется, тебя ждут больший сюрпризы, кохай. Это просто чоккан – моя интуиция. Окей? Если возникнут неприятности или что-то неожиданное, позвони мне в машину. Удачи вам. А теперь поработай с этой милой леди. Юраямашин-не!» И он ушел. Мы слышали, как за ним закрылась дверь. Я спросил Терезу: «Что он сказал?» «Что завидует вам.» Она улыбнулась во тьме. «Начнем?» В быстрой последовательности она стала нажимать кнопки на оборудовании. Лента перемоталась к началу. Я спросил: «Как мы это будем делать?» «Существуют три главных подхода для ответа на вопрос,было ли видео изменено. Первое – исследовать сдвиги и искажения цвета краев. Второе – линии теней. Можно попробовать еще поработать с этими элементами, но я уже делала это последние два часа и продвинулась не слишком-то далеко.» «А третий способ?» «Это отражающие элементы. Я их еще не исследовала.» Я покачал головой. «Отражающие элементы – ОЭ – это такие части сцены, которые отражают саму сцену. Например, когда Сакамура выходил из комнаты, его лицо отразилось в зеркале. Почти наверняка в комнате есть и другие отражения. Настольная лампа может оказаться хромированной и искаженно отражать проходящих мимо. Стены самого конференц-зала стеклянные – мы можем вытащить отражение с этого стекла. Серебряная прижималка для бумаг на столе тоже отражает. Стеклянная ваза с цветами. Пластиковый контейнер. Что-нибудь достаточно блестящее, чтобы появилось отражение.» Я смотрел, как она переставляет ленты и готовит их к просмотру. Ее здоровая рука металась во время разговора от машины к машине. Странно было стоять рядом с такой красивой женщиной, не осознающей своей красоты. «В большинстве сцен всегда есть что-то отражающее», сказала Тереза. «На улице это бамперы машин, мокрые мостовые, стеклянные рамы. А в комнате это картинные рамы, зеркала, серебряные подсвечники, хромированные ножки столов… Всегда что-то есть.» «Но разве это нельзя тоже исправить?» «Если есть время, то да. Потому что сейчас существуют компьютерные программы, способные уложить образ в любую форму. Можно нанести картинку на сложную искривленную поверхность. Но на это нужно время. Будем надеяться, что у них времени не было.» Она запустила ленты. До момента, когда Черил Остин появилась у лифтов, картинка оставалась темной. Я взглянул на Терезу и спросил: «Как вы относитесь ко всему этому?» «Что вы имеете в виду?» «Помощь нам. Полиции.» «Хотите сказать, что я – японка?» Она посмотрела на меня и улыбнулась. Странной, кривой улыбкой. «У меня нет иллюзий относительно японцев. Знаете, где расположен Сако?» «Нет.» «Это маленький город на севере, на Хоккайдо. Провинция. Там был американский аэродром. Я родилась в Сако. Мой отец был механиком – кокуджин. Знаете это слово: кокуджин? Нигуро – черный. Мать работала в ресторанчике лапши, куда забегали летчики. Они поженились, но отец погиб в аварии, когда мне было два года. Пенсия вдове небольшая. Денег нам не хватало. Большую часть забирал дед, он утверждал, что обесчещен моим рождением. Я была айноко и нигуро. Меня обзывали этими довольно неприятными словами. Но мать хотела оставаться там, жить в Японии. Поэтому я выросла в Сако.» В ее словах слышалась горечь. «Знаете, что такое буракумин?», спросила она. «Нет? Не удивительно. В Японии, в стране, где предполагается, что все равны, о буракумин помалкивают. Однако, перед свадьбой семья жениха проверит родословную семьи невесты, чтобы убедиться, что среди ее предков не было буракумин. Семья невесты делает то же самое. И если есть какое-нибудь сомнение, то свадьба не состоится. Буракумин – это неприкасаемые Японии. Отверженные, нижайшие из низших. Они являются потомками красильщиком и кожевенников, которые в буддизме считаются нечистыми.» «Понятно.» «А я была еще ниже, чем буракумин, потому что калека. Для японцев уродство постыдно. Не печально, или обременительно, а позорно. Это означает, что в прошлой жизни вы совершили что-то плохое. Уродство позорит вас, вашу семью и вашу общину. Люди вокруг хотят, чтобы вы умерли. А если вдобавок наполовину черная, айноко большеносого американца…» Она покачала головой. «Дети жестоки. А это было провинциальное местечко, сельский городишко.» Она смотрела, как бежит вперед лента. «Поэтому я рада жить здесь. Вы, американцы, не понимаете, в какой милости живет ваша страна. Какой свободой наслаждаетесь вы в своих сердцах. Вы не можете представить суровости жизни в Японии, когда вас исключат из группы. Однако, я знаю это очень хорошо. И теперь меня не расстроит, если от усилий моей единственной здоровой руки пострадает какой-то японец.» Она посмотрела на меня. Напряжение превратило ее лицо в маску. «Я ответила на ваш вопрос, лейтенант?» «Да», сказал я, «ответили.» "Когда я приехала в Америку, то подумала, что американцы очень глупят с японцами – ну, и ладно, бросим об этом. Вот, что нам нужно делать. Вы наблюдаете за верхними двумя мониторами. Я стану следить за нижними тремя. Внимательно высматривайте объекты, которые отражают. Смотрите пристально. Поехали."* * *
Я во тьме следил за мониторами. Тереза Асакума ощущала горечь по отношению к японцам; то же самое чувствовал и я. Инцидент с Крысой Вильхельмом разозлил меня. Той злостью, что возникает из страха. Одно предложение, сказанное им, приходило на ум снова и снова. Вам не кажется, лейтенант, что при этих обстоятельствах суд совершил ошибку, доверив вам опеку маленькой дочери? Я не желал этой опеки. Во всей суматохе развода, ухода Лорен, укладки вещей – это твое, это мое – последнее, что мне хотелось, была опека над семимесячным ребенком. Шелли только-только начала передвигаться по комнате, держась за мебель. Она только что сказала: «мама» – ее первое слово. Но Лорен не желала ответственности и продолжала твердить: «Я не смогу справиться, Питер. Я просто не совладаю.» Поэтому ребенка забрал я. Что еще я мог сделать? Но сейчас прошло уже почти два года. Я изменил свою жизнь. Я сменил свою работу, поменял расписание. Теперь это была моя дочь. И мысль о расставании с ней ножом поворачивалась у меня в животе. Вам не кажется, лейтенант, что при этих обстоятельствах… На мониторе я следил, как Черил Остин ждала во тьме появления своего любовника. Я смотрел, как она оглядывает помещение. «Суд совершил ошибку…» Нет, думал я, суд не совершал ошибки. Лорен не могла справиться и никогда бы не справилась. Половину времени она пропускала свои посещения по уик-эндам. Она была чересчур занята, чтобы повидаться с собственной дочерью. После одного из уик-эндов она вернула мне плачущую Мишель и сказала: «Я просто не знаю, что с ней делать.» Я посмотрел ребенка. У нее были мокрые пеленки и болезненная сыпь. У Мишель всегда высыпало на попке, когда пеленки меняли недостаточно быстро. Весь уик-энд Лорен недостаточно быстро меняла ее пеленки. Я сам сменил их и обнаружил мазки дерьма в вагине Мишель. Она не смогла правильно вымыть собственную дочь. Вам не кажется, что суд совершил ошибку? Нет, не кажется! При этих обстоятельствах, вам не кажется… «Твою мать», сказал я. Тереза ткнула кнопку, остановив ленты. Но всех мониторах изображение застыло. «В чем дело?», спросила она. «Вы что-то увидели?» «Нет, ничего.» Она взглянула на меня. «Извините. Я задумался о другом.» «Не надо отвлекаться.» Она снова пустила ленты. На многочисленных мониторах мужчина обнимал Черил Остин. Изображения с разных камер сочетались сверхъестественным образом. Мы видели событие сразу со всех сторон – спереди, сзади, сверху и сбоку. Было страшновато смотреть. Мои два монитора показывали сцену с дальнего угла зала и высоко сверху, глядя прямо вниз. Черил с любовником на одном мониторе казались маленькими, а на другом я видел лишь макушки их голов. Но я следил. Стоя рядом, Тереза Асакума дышала медленно и регулярно. Вдох – выдох. Я посмотрел на нее. «Внимание.» Я посмотрел на экраны. Любовники были в страстном объятии. Мужчина прижимал Черил спиной к столу. На виде сверху я видел ее лицо, глядящее прямо вверх. Рядом с ней на стол упал на стол фотоснимок в рамке. «Вот», сказал я. Тереза остановила ленты. «Что?», спросила она. «Здесь», показал я на снимок в рамке. Он лежал на столе стеклом вверх. Мы увидели в стекле отражение головы мужчины, когда он наклонялся над Черил. Очертания были очень темные. Просто силуэт. «Можно что-то получить из этого образа?», спросил я. «Не знаю, попробую.» Ее рука быстро пробежала по кнопкам управления, легко прикасаясь к ним. «Видеокартинка оцифрована», сказала она. "Теперь она в компьютере. Посмотрим, что мы с ним можем сделать." Изображение начало прыгать, становясь более крупным. На экране проплыло замершее, зернистое лицо Черил – головы запрокинута в порыве страсти. Экран скользнул мимо плеча к снимку в рамке. По мере увеличения картинка становилась все более зернистой. Она начала распадаться на точки, словно фотография в газете, которую близко подносишь к глазам. Потом стали расти сами точки, формируя края и превращаясь в небольшие серые прямоугольники. Очень скоро я уже не мог сказать, на что же мы смотрим. «Это сработает?» «Сомневаюсь. Но вот край рамки, а вот лицо.» Я был рад, что хоть она-то видит. Я не видел. «Теперь сделаем порезче.» Она нажимала кнопки. Выпадали компьютерные меню, уплывали обратно. Изображение стало отчетливее. Менее зернистым. Я различил край рамки и очертания головы. «Еще резче.» Она сосредоточенно работала. «Получилось. Теперь настроим шкалу серого цвета…» Лицо на снимке стало выплывать из тьмы. Мурашки по коже. Сильно увеличенное, с очень крупным зерном – каждый зрачок был одной черной точкой – мы на самом-то деле не различали, кто это был. Глаза мужчины были открыты, рот изогнут, искажен страстью, возбуждением или ненавистью. Не различить. Не различить. «Это японское лицо?» Она покачала головой. «Слишком мало подробностей.» «Сможете его вытащить?» "Я еще над ним потом поработаю. Но, думаю, что нет. Не получится. Поехали дальше." Изображения снова понеслись на полной скорости. Черил вдруг оттолкнула мужчину, уперевшись руками в грудь. Лицо исчезло со снимка в рамке. Мы снова уставились в наши пять разных видов. Пара разделилась и Черил недовольно продолжала его толкать. Ее лицо казалось гневным. Теперь, когда я видел напряженное лицо мужчины, отраженное в стекле, я мог бы подумать, что она испугалась того, что увидела. Но нельзя было судить с уверенностью. Любовники стояли в пустой комнате, споря, куда идти. Они огляделись. Он кивнул. Она указала в сторону конференц-зала. Казалось, он согласился. Они поцеловались, снова стиснув друг друга. В том, как они соединялись, разделялись, соединялись вновь, присутствовала интимность. Тереза это тоже заметила: «Она его давно знает.» «Да, я бы тоже так сказал.» Продолжая целоваться, парочка неловко двигалась в сторону конференц-зала. Мои мониторы здесь были мало полезны. Дальняя камера охватывала все пространство и пара двигалась поперек экрана справа налево. Но фигуры были крошечные, едва видимые. Они перемещались между столами направляясь к… «Подождите», сказал я, «что это такое?» Она пошла назад, кадр за кадром. «Вот», сказал я, показывая на изображение. «Видите? Что это такое?» Когда парочка шла через комнату, камера миновала громадный свиток японской каллиграфии, висящий на стене возле лифта. Свиток был защищен стеклом. Но краткое мгновение сверкнул какой-то блик. Мои глаза его засекли. Вспышка света. Тереза нахмурилась. «Это не отражение парочки», сказала она. «Нет.» «Давайте поглядим.» Она снова начала увеличивать картинку. Изображение прыгало на экране, на каждом шагу делаясь все зернистее. Блик увеличился, разбившись на два фрагмента. В одном углу – размытое пятнышко света. И вертикальные полоски, почти по всей высоте картинки. «Подкачаем его», сказала она. Она начала перемещать изображение вперед и назад по кадру за раз. Прыгая от одного к другому. На одном кадре вертикальная полоска исчезла. На следующем – появилась. Вертикальная полоска длилась следующие десять кадров, а потом исчезла и больше не появлялась. Однако, размытое пятнышко в углу присутствовало все время. «Хмм.» Она сместилась на пятнышко. При возрастающем увеличении оно распалось и стало похожим на скопление звезд из книги по астрономии. Казалось, что у него имеется какая-то внутренняя организация. Я почти различил в нем образ буквы Х. И сказал об этом. «Да», ответила она. «Сейчас посмотрим.» Компьютер обрабатывал данные. Размытое пятнышко стало четче. Теперь оно походило на римские цифры. TIX( «Черт возьми, что это такое?» Она продолжала работать. «Заострение краев», сказала она. Римские цифры на экране обрисовались более четко. TIX( Тереза продолжала попытки разрешить пятно. Изображение в чем-то становилось лучше, а в чем-то менее четким. Но в конце концов мы смогли его опознать. TIX( «Это отражение надписи над выходом – EXIT», сказала она. «На дальней стороне комнаты, напротив лифтов, есть выход, правильно?» «Да», ответил я. «Он и отразился в стекле на свитке. И только-то.» Она перешла к следующему кадру. «А вот эта вертикальная полоска света очень интересна. Видите? Она появилась и исчезла.» Тереза несколько раз прокрутила ленту вперед-назад. И вдруг я понял. «Там пожарный выход», сказал я. «И выход на лестницу. Это, наверное, отражение света с лестницы, когда кто-то открыл дверь и снова закрыл ее.» «Хотите сказать, что кто-то вошел в зал?», сказала она. «С лестницы?» «Да.» «Интересно. Попробуем посмотреть, кто же это.» Она пустила ленты вперед. При большом увеличении зернистое изображение прыгало и брызгалось на экране, словно фейерверк. Казалось, что мельчайшие компоненты изображения жили своей собственной жизнью, ухитряясь танцевать свой собственный независимый танец. Но смотреть было тяжело. Я потер глаза. «Боже ты мой.» «Окей. Вот оно.» Я взглянул. Она заморозила картинку. Я не различал ничего, кроме случайной россыпи черно-белых пятен. Казалось, в ней различался какой-то порядок, но я бы не смог сказать, что это. Картинка напомнила мне сонограмму, когда Лорен была беременной. Врач говорил: голова здесь, желудочек ребенка здесь. Но я не различал ничего. Абстрактная картинка. Моя еще не родившаяся дочь. Доктор говорил: видите? Она шевелит пальчиками. Видите? Ее сердце бьется. И я вдруг увидел. Я увидел биение сердца. Меленькое сердце и маленькие ребрышки. При этих обстоятельствах, лейтенант, вам не кажется… «Видите?», спросила Тереза. «Это его плечо. Вот очертания головы. Теперь он движется вперед – видите, изображение становится больше? – а теперь он стоит в дальнем коридоре и выглядывает из-за угла. Он осторожен. Можно различить профиль его носа в тот момент, когда он поворачивается. Видите? Я знаю, что это тяжело. Следите внимательно. Теперь он смотрит на них. Он за ними следит.» И вдруг я увидел. Казалось, что точки стали на свои места. Я различил силуэт мужчины, стоящего в холле у дальнего выхода. Он следил. Через комнату от него любовники продолжали обниматься в поцелуе. Вновь появившегося они не замечали. Но кто-то за ними следил. Я похолодел. «Сможете узнать, кто это?» Она покачала головой. «Невозможно. Мы и так на пределе всего. Я даже не могу разрешить глаза и рот. Ничего не выйдет.» «Тогда поехали дальше.»* * *
Ленты снова закрутились на полной скорости. Меня поразил внезапный возврат к нормальному размеру и нормальному движению. Я следил, как любовники, страстно целуясь, продолжали пересекать комнату. «Значит, теперь за ними следят», сказал Тереза. «Интересно. Что это за девушка?» Я сказал: «Мне кажется, таких называют торигару оннаи.» Она спросила: «У нее свет в птичке? Тори что?» «Ладно. Я хотел сказать, что она беспутная женщина.» Тереза покачала головой. «Мужчины вечно болтают такое. Мне кажется, она его любит, но у нее неразбериха в голове.» Любовники добрались до конференц-зала и Черил внезапно вывернулась, пытаясь оторваться от мужчины. «Если она его любит, то это странный способ демонстрации любви», сказал я. «Она чувствует, что что-то не так.» «Почему?» «Не знаю. Наверное, что-то услышала. Того, другого. Не знаю.» Какова ни была бы причина, Черил боролась с любовником, который обхватил ее за талию обоими руками и почти тащил ее в конференц-зал. Черил снова дернулась у двери, когда мужчина пытался втолкнуть ее. «Здесь хороший шанс», сказала Тереза. Ленты снова замерли. Все стены конференц-зала были из стекла. Сквозь внешнее остекление виднелись огни города. Однако, внутренние стены, выходящие в атриум, были достаточно темными, чтобы действовать как черный зеркала. Когда Черил с любовником оказались рядом с внутренними стеклянными стенами, их борьба отражалась в стекле. Тереза двигала ленту вперед кадр за кадром, высматривая изображение, которое можно остановить и обработать. Время от времени она увеличивала кадр, пробовала пикселы и снова уменьшала изображение. Работа была трудной. Парочка двигалась довольно быстро, фигуры часто оказывались смазанными. А огни небоскребов, стоящих снаружи, забивали хорошие изображения. Работа становилась раздражающе нудной. И медленной. Стоп. Увеличение. Прокрутка по изображению, попытка обнаружить секцию с достаточным количеством подробностей. Откат. Снова шаг вперед. Снова стоп. Наконец, Тереза вздохнула: «Не получается. Свет все забивает.» «Тогда идем дальше.» Я видел, как Черил цепляется за дверную раму, пытаясь удержаться. В конце концов, мужчина протолкнул ее и она начала падать с выражением испуга на лице. Она взмахнула рукой, чтобы ударить мужчину. Сумочка полетела в воздух. Потом оба оказались в зале. Фигуры перемещались быстро и поворачивались. Мужчина прижал ее спиной к столу и изображение Черил появилось в камере, которая смотрела прямо вниз в конференц-зал. Короткие светлые волосы контрастно выделялись на темном дереве стола. Ее настроение снова изменилось, она на секунду перестала бороться. У нее был выжидательный вид. Возбужденный. Она облизала губы. Ее глаза следовали за мужчиной, который склонялся над нею. Он завернул ее юбку на бедра. Она улыбнулась, надула губки, зашептала ему в ухо. Коротким жестом он сдернул ее трусики. Она ему улыбнулась. Напряженной улыбкой, полу-возбужденной, полу-умоляющей. Она возбуждалась собственным страхом. Руки ласкали ее горло.* * *
Находясь в затемненной лаборатории, прислушиваясь к шипению коньков сверху, мы снова и снова наблюдали конечный акт насилия. Он проходил на пяти мониторах под разными углами, когда ее бледные ноги поднялись ему на плечи, и он согнулся над нею, копошась в своих брюках. На повторе я обратил внимание на мелочи, ускользавшие раньше. Как она, шевеля бедрами, скользнула на стол, чтобы принять его. Как изогнулась ее спина в момент проникновения. Как изменилась ее улыбка, кошачья, всезнающая. Оценивающая. Как она подгоняла его, что-то бормоча. Ее руки, ласкающие его спину. Внезапная смена настроения, вспышка гнева в глазах, резкий толчок. Как она боролась с ним, вначале его возбуждая, а потом, борьба началась всерьез, потому что что-то пошло не так. Как выпучились ее глаза, в этот момент у нее был взгляд настоящего отчаянья. Ее руки отталкивали его руки, задирая рукав пиджака и обнаружив крошечную вспышку металлических запонок. Отблеск ее часов. Ее руки упали на стол, ладони открылись. Пять бледных пальцев на черной поверхности стола. Потом дрожь, пальцы дернулись, и наступила неподвижность. Он медленно осознавал, что произошло несчастье. На мгновение он напряженно застыл, потом взял ее голову в руки, подвигал туда-сюда, пытаясь пробудить ее, перед тем как окончательно высвободиться. Даже глядя на его спину, можно было почувствовать его ужас. Он действовал медленно, словно в трансе. Короткими шагами он бесцельно походил по комнате, туда, потом сюда. Видимо, пытался собраться с духом и решить, что делать дальше. Каждый раз смотря все заново, я чувствовал нечто новое. Первые несколько раз я чувствовал напряжение, потом оно сменилось почти сексуальным чувством. Потом я стал более сосредоточенным, более анализирующим. Словно отошел в сторону, отодвинулся от монитора. И в конце концов вся последовательность событий, казалось, разбилась перед моими глазами на отдельные элементы, тела совершенно потеряли свою человеческую сущность, превратились в абстракции, в элементы обстановки, двигаясь и перемещаясь в темном пространстве зала. Тереза сказала: «Эта девушка больна.» «Похоже.» «Она жертва. И он тоже.» «Может быть.» Мы снова следили. Но я больше не понимал, за чем мы наблюдаем. Наконец я сказал: «Давай дальше, Тереза.»* * *
Мы прокручивали сцену до некоторой точки на счетчике ленты, а потом отматывали назад. Мы просматривали в этом режиме часть ленты, а потом шли дальше. Когда мы двинулись вперед, почти сразу случилось нечто особенное. Мужчина перестал расхаживать и резко посмотрел в сторону, словно увидел или услышал что-то. «Другой?», спросил я. «Наверное.» Она показала на мониторы. «Это то самое место на лентах, где тени кажутся не совпадающими. Теперь мы знаем, почему.» «Что-то стерли?» Она прогнала ленту назад. На мониторе бокового обзора мы видели, как мужчина посмотрел в направлении выхода. У него был вид, словно он увидел кого-то. Однако, он не казался испуганным или виноватым. Она увеличила изображение. Мужчина превратился просто в силуэт. «Вы что-то различаете, верно?» «Верно, профиль.» «И что там?» «Я слежу за линией челюсти. Вот, видите? Челюсть движется. Он разговаривает.» «Разговаривает с тем другим?» «Или сам с собой. Но он наверняка оглянулся. А теперь, видите? У него вдруг появилась новая энергия.» Мужчина двигался по конференц-залу. Его поведение стало целенаправленным. Я вспомнил, какой запутанной казалась мне эта часть, когда я видел ее прошлой ночью на полицейской станции. Но с пятью камерами все стало довольно ясно. Мы точно видели, что он делает. Он подобрал трусики с пола. Потом он наклонился над мертвой девушкой м снял с нее часы. «Не слабо», сказал я, «он забрал ее часы.» Мне в голову пришла лишь одна причина: на часах была надпись. Мужчина положил часы и трусики в карман и повернулся уходить, когда изображение снова замерло. Тереза остановила ленту. «В чем дело?», спросил я. Она показала на один из пяти мониторов. «Вот», сказала она. Она смотрела на вид сбоку. Он показывал вид конференц-зала из атриума. В углу экрана я увидел призрачный силуэт. Угол зрения и освещение были как раз таковы, что его можно было разглядеть. Это был другой. Третий. Он подошел ближе и теперь стоял в центре атриума, глядя на убийцу в конференц-зале. Изображение третьего полностью отражалось в стекле. Однако, было слабым. «Вы сможете его вытащить?» «Попытаюсь», ответила она. Работа началась. Она настукивала команды декомпозиции изображения. Она увеличивала контрастность и четкость. Изображение пошло полосами, стало уплощенным. Она вернулась назад и попробовала по-другому. Увеличила. Сплошное мучение. Но мы почти-что могли сделать опознание. Почти, но не совсем. «Кадр вперед», сказала она. Кадры один за другим щелкали вперед. Изображение мужчины попеременно становилось резче, смазанней, снова резче. И наконец мы ясно его увидели. «Ни фига», сказал я. «Вы знаете, кто это?» «Да», ответил я, «это Эдди Сакамура.»* * *
После этого дело пошло гораздо быстрее. Мы вне всякого сомнения узнали, что ленты были обработаны и личность убийцы изменена. Мы смотрели, как убийца вышел из зала и направился к выходу, бросив на мертвую девушка взгляд сожаления. Я спросил: «Как они смогли изменить лицо убийцы всего за несколько часов?» «У них имеется весьма изощренное матобеспечение», ответила она. «Самое передовое в мире. Японцы заметно прибавили в софтвере. Скоро они перегонят американцев и в этой области, как уже превзошли в компьютерах.» «Значит, они сделали это с помощью лучших, чем у вас программ?» «Даже с самым лучшим софтвером пытаться это сделать – большая дерзость. А японцы – люди не дерзающие. Поэтому, я подозреваю, что работа не была настолько трудной. Убийца большую часть времени провел, целуя девушку, либо находясь в тени, и мы не видели его лица. Думаю, что мысль сменить саму личность пришла к ним довольно поздно, когда они увидели, что стоит изменить лишь один единственный кусочек – здесь, где он приходит мимо зеркала.» В зеркале я четко различил лицо Эдди Сакамуры. На руке, протянутой к стене, виднелся шрам. «Видите», сказала она , «если они изменили здесь, все остальное сойдет и даже во всех камерах. Это золотая возможность и они ею воспользовались. Так мне кажется.» Но мониторах Эдди Сакамура прошел мимо зеркала в тень. Она вернула ленту назад. «Посмотрим-ка.» Она выбрала отражение в зеркале и увеличивала лицо, пока оно не распалось на блоки. «Ага!», сказала она. «Видите пикселы? Видите регулярность? Кто-то здесь провел ретуширование. Здесь, на щеке, где тень под глазом. Нормально всегда есть некая нерегулярность на краю двух серых шкал. А здесь линия выровнена. То есть, она была исправлена. Дайте-ка посмотреть…» Изображение отъехало вбок. «Да!, здесь тоже.» Множество блоков на экране. Я не понимал, на что она смотрит. «Что это?» «Его правая рука, где шрам. Видите, шрам был добавлен, об этом можно судить по конфигурации пикселов.» Я не видел, но верил ей на слово. «Кто же тогда настоящий убийца?» Она покачала головой. «Трудно определить. Мы искали отражения – и не нашли. Есть еще одна процедура, которую я еще не пробовала, потому что она легче всего, но ее так же и легче всего изменить. Это поиск деталей в тенях.» «Поиск чего?» «Деталей в тенях. Можно попробовать интенсифицировать изображение в темных областях картинки, в тенях и силуэтах. Там может оказаться место, где хватает окружающего света, чтобы получить узнаваемое лицо. Мы можем попробовать.» Энтузиазма по поводу перспектив она явно не выражала. «Думаете, сработает?» Она пожала плечами. «Скорее всего, нет. Но попробовать можно. Это все, что нам осталось.» «Окей», сказал я, «давайте попробуем.» Она начала перематывать ленты к началу и Эдди Сакамура зашагал спиной мимо зеркала в конференц-зале. «Подождите-ка», сказал я, «а что там после зеркала? Мы не смотрели эту часть.» «Я раньше смотрела. Он зашел под козырек и ушел в сторону лестницы.» «Давайте все же посмотрим.» «Хорошо.» Лента побежала вперед. Эдди Сакамура живо пошел к выходу. Лицо мелькнуло в зеркале. Чем больше я его видел, тем сильнее этот момент казался фальшивым. Чувствовалось даже, что к его движениям была добавлена небольшая пауза, крошечная задержка. Чтобы облегчить нам опознание. Убийца прошел в темный пассаж, ведущий к лестнице, которая находилась вне зоны видимости где-то за углом. Дальняя стена была светлее и он вырисовывался силуэтом. Однако, в силуэте не хватало различимых деталей, он был совершенно темным. «Нет», сказала она. «Я помню эту часть. Здесь ничего не найдешь, слишком темно. Куронбо. Как называли меня. Черный человек.» «Мне казалось, вы можете работать с тенями.» «Могу, но не в этом месте. В любом случае я уверена, что эта часть ретуширована. Они понимали, что мы станем исследовать эту секцию ленты по обе стороны от зеркала. И понимали, что мы возьмем пиксельный микроскоп и просканируем каждый кадр. Поэтому они очень тщательно исправили эту зону. И зачернили тени этого человека.» «Окей, но даже так…» «Стоп!», вдруг воскликнула она. «А это что?» Изображение застыло. Я видел очертания убийцы, идущего в сторону дальней белой стены, знак выхода горел над его головой. «Похоже на силуэт.» «Да, но что-то здесь не так.» Она медленно пустила ленту назад. Наблюдая, я сказал: «Мачиган-но уми ошете кудосани.» Это фразу я выучил в одном из учебников. Она улыбнулась во тьме. «Мне надо помочь вам с вашим японским, лейтенант. Вы спрашиваете меня, нет ли здесь ошибки?» «Да.» Правильно говорить уму, а не уми. Уми-это океан. Уму означает, что вы спрашиваете меня о чем-то – да или нет. И да – мне кажется, что здесь может быть ошибка." Лента продолжала крутиться назад, силуэт убийцы двигался спиной к нам. Она удивленно выдохнула. «Здесь есть ошибки. Трудно поверить. Вы видите теперь?» «Нет», сказал я. Она пустила для меня ленту вперед. Я следил, как удалялся силуэт человека. «Вот, видите теперь?» «Извините, нет.» Она заговорила чуть раздраженным тоном: «Обратите внимание на плечо. Следите за плечом. Видите, оно поднимается и опускается с каждым шагом, очень ритмично, и вдруг… Вот! Вы заметили?» Я, наконец-то, заметил. «Кажется, силуэт подпрыгнул. И стал немного больше.» «Да, точно. Стал больше скачком.» Она покрутила настройку. «Заметно больше, лейтенант. Они попробовали смазать скачок на шаге, чтобы выглядело не так подозрительно. Но не слишком-то получилось, все равно заметно.» «И что это значит?» «Это значит, что они весьма самонадеянны», ответила она гневным голосом. Я все не понимал, почему. Поэтому, спросил. «Да, это меня злит», сказала она, увеличивая изображение и шустро работая одной рукой. «Потому что они совершили непростительную ошибку: они думали, что мы будем невнимательны, что мы не пробьемся. Они думали, что мы не разумны. Что мы не японцы.» «Но…» «О, как я их ненавижу…» Изображение двигалось, перемещалось. Она теперь сконцентрировалась на очертаниях головы. «Вам знакомо имя Такешита Нобору?» Я спросил: «Это промышленник?» «Нет, Такешита был премьер-министром. Несколько лет назад он пошутил по поводу визита американских моряков на военном корабле. Он сказал, что Америка ныне такая бедная, что ребята-морячки не могут позволить себе сойти на берег, чтобы насладиться Японией: для них все слишком дорого. Он сказал, что они вынуждены оставаться на корабле и заражать друг друга СПИДом. Большая шутка в Японии.» «Так и сказал?» Она кивнула. «Если бы я была американкой и кто-нибудь сказал такое мне, я увела бы корабль, сказала японцам, чтобы они шли на фиг и сами платили за свою оборону. А вы и не знали, что Такешита сказал такое?» «Нет…» «Американские новости!» Она покачала головой. «Так-то вот!» Она заработала яростно и быстро. Пальцы летали по клавишам, изображение прыгало, теряло определенность. «Мать-перемать!» «Полегче, полегче, Тереза.» «Твою мать, полегче! Сейчас мы победим!» Она передвинулась на силуэт головы, выделила его, потом просмотрела кадр за кадром. Я увидел место, где изображение скачком увеличилось. «Видите, вот склейка», сказала она. «Вот где измененное изображение вернулось к оригинальному. Начиная отсюда на ленте первоначальный материал. Теперь от нас уходит настоящий убийца.» Силуэт двигался к дальней стене. Она продолжала просматривать кадр за кадром. Потом абрис начал изменять форму. «А-а. Окей. Боже, как я на это надеялась…» «Что это?» «Он бросает последний взгляд. Оглядывается на комнату. Видите? Голова поворачивается. Вот его нос, а теперь нет носа, потому что он совсем повернулся. Теперь он смотрит на нас.» Силуэт был густо черным. «Тут прорва работы. Смотрите.» Еще больше нажатий кнопок. «Все детали изображения здесь есть», сказала она. «Это похоже на передержку в фотографии. Подробности зафиксированы, но видеть их мы еще не можем. Вот так… Теперь чуть увеличим. Теперь я получу детали теней… Вот!» В одно внезапное волнующее мгновение темный силуэт прояснился, стена позади вспыхнула ярко-белым, создав вокруг головы что-то вроде гало. Темное лицо стало светлее и в первый раз мы увидели его ясно и определенно. «Ха, это белый», разочарованно сказала она. «Боже мой!», сказал я. «Вы знаете, кто это?» «Да», ответил я. Черты лица были искажены от напряжения, губы сдвинуты в нечто подобное оскалу. Но узнать человека можно было безошибочно. Я смотрел в лицо сенатору Джону Мортону.* * *
Я откинулся на спинку стула, уставившись на замершее изображение. Я слышал жужжание машин, слышал, как где-то в темноте лаборатории вода капает в ведра, слышал, как рядом со мной дышит Тереза, дышит глубоко и сильно, словно бегун, завершивший дистанцию. Я сидел тут и просто пялился на экран. Все стало на место, словно головоломка, сама собой собравшаяся перед моими глазами. Джулия Янг: У нее есть бойфренд, который много путешествует. Она всегда в разъездах: Нью-Йорк, Вашингтон, Сиэтл… там она с ним встречается. Она его безумно любит. Дженни с телестудии: У Мортона молодая подружка, которая заездила его до сумасшествия. Он ревнует. Какая-то молодая девушка. Эдди: Она любит причинять хлопоты, эта девушка. Любит устраивать переполох. Дженни: Я уже почти шесть месяцев вижу эту девушку на вечеринках с разными типами из Вашингтона. Эдди: Она какая-то больная. Ей нравится боль. Дженни: Мортон возглавляет финансовый комитет сената, тот, где идут слушания о продаже МайкроКон. Охранник Коул в баре: У них большие шишки в кармане. Они ими владеют. Мы теперь не можем их победить. И Коннор: Кто-то хочет, чтобы расследование закончилось. Хотят, чтобы мы сдались. И, наконец, Мортон: Значит, ваше расследование формально завершено? «Черт», сказал я. Она спросила: «Кто он?» «Сенатор.» «Ого.» Она взглянула на экран. «А почему о нем так заботятся?» «У него мощные позиции в Вашингтоне. И я думаю, он может многое сделать относительно продажи одной компании. Наверное, есть и другие причины.» Она кивнула. Я спросил: «Можно напечатать эту картинку?» «Нет. У нас нет оборудования для твердых копий, лаборатория не может себе этого позволить.» «Тогда что же мы можем сделать? Мне надо что-то унести с собой.» «Могу сделать вам Поляроид», сказала она. «Не слишком класс, но пока сойдет.» Она начала расхаживать по лаборатории, спотыкаясь в темноте. Наконец, она вернулась с камерой, близко придвинулась к экрану и сняла несколько копий. Стоя в голубом свете мониторов, мы ждали, пока они проявятся. «Спасибо», сказал я. «За всю вашу помощь.» «Пожалуйста. И мои извинения.» «За что?» «Вы, наверное, думали, что убийцей окажется японец.» Я понял, что она имеет в виду себя, и не ответил. Снимки потемнели. Они были хорошего качества, изображение четкое. Я сунул их в карман, почувствовал там что-то твердое и вытащил. «У вас японский паспорт?», спросила она. «Это не мой. Это паспорт Эдди.» Я снова сунул его в карман. «Мне надо идти», сказал я. «Надо найти лейтенанта Коннора.» «Ладно.» Она снова повернулась к мониторам. «А что вы будете делать?», спросил я. «Останусь и еще поработаю.» Я оставил ее, вышел через заднюю дверь и пошел наружу по темному коридору.* * *
Мигая от яркого дневного света, я прошел к платному телефону и позвонил Коннору. Он был в машине. «Где вы?», спросил я. «Снова в отеле?» «В каком отеле?» «Четыре Времени Года», ответил Коннор. «Это отель сенатора Мортона.» «Что вы там делаете?», спросил я. «Вы знаете, что…» «Кохай», сказал он. «Не забыл, что мы на открытой линии? Вызови себе такси и встречай меня на бульваре Вествуд 1430. Встречаемся там через двадцать минут.» «Но что…» «Больше никаких вопросов.» И он отключился.* * *
Я смотрел на здание на бульваре Вествуд 1430. У него был невыразительный коричневый фасад, просто дверь с написанным краской номером. По одну сторону находился магазин французской книги, по другую – часовая мастерская. Я поднялся по ступенькам и постучал в дверь. Под номером виднелась небольшая надпись по-японски. Никто не откликнулся, поэтому я открыл дверь и оказался в элегантном крошечном баре суши. Для посетителей было всего четыре места. Коннор был один и сидел в уголке. Он помахал мне. «Поздоровайся с Имае. Он – лучший повар суши в Лос-Анджелесе. Имае-сан, Сумису-сан.» Шеф кивнул и улыбнулся. Он положил что-то на стойку передо мной. «Коре-о додзо, Сумису-сан.» Я сел: «Домо, Имае-сан.» «Хай.» Я взглянул на суши. Что-то вроде розовой рыбьей икры с сырым яичным желтком сверху. Мне подумалось, что выглядит еда отвратительно. Я повернулся к Коннору. Он сказал: «Коре-о табетакото арукаи?» Я покачал головой: «Извините, я не понимаю.» «Тебе надо поработать над своим японским ради новой подружки.» «Какой подружки?» Коннор сказал: «Я-то думал, ты станешь благодарить меня. Я оставил тебя с нею на все время.» «Вы имеете в виду Терезу?» Он улыбнулся. «Ладно, шутки в сторону. Лучше я спрошу, ты знаешь, из чего это?» Он указал на суши. «Нет, не знаю.» «Перепелиное яйцо и икра лосося», сказал он. "Хороший протеин. Энергия. Тебе она нужна." Я спросил: «Для чего?» Имае вмешался: «Будешь сильным для подружки.» И он захохотал. Потом что-то быстро сказал по-японски Коннору. Коннор ответил и оба хорошо посмеялись. «Что забавного?», спросил я. Но мне хотелось сменить тему, поэтому я попробовал рыбу в суши. Если преодолеть слизистую консистенцию, то на самом деле очень хорошо. Имае спросил: «Ну, как?» «Очень хорошо», сказал я, попробовал вторично и повернулся к Коннору: «Знаете, что мы нашли в тех лентах? Это просто невероятно.» Коннор поднял руку. «Пожалуйста. Тебе следует научиться японскому способу расслабляться. Всему свое место. Оаисо онегаи шимасу.» «Хай, Коннор-сан.» Шеф-повар суши представил счет и Коннор отсчитал деньги. Он поклонился и они быстро поговорили по-японски. «Мы уже уходим?» «Да», сказал Коннор. «Я уже поел, а ты, мой друг, не можешь позволить себе опаздывать.» «Куда?» «К бывшей жене, забыл? Нам лучше теперь направиться в твою квартиру и встретиться с ней.»* * *
Я снова повел машину. Коннор глядел в окно. «Как вы догадались, что это Мортон?» «Я не догадывался», сказал Коннор. «По крайней мере, до сегодняшнего утра. Но уже прошлой ночью мне стало ясно, что ленты изменены.» Я вспомнил все усилия, что пришлось затратить Терезе и мне, все увеличения и просмотры, все манипуляции с изображениями. «Вы хотите сказать, что поняли все сразу, как только взглянули на ленту?» «Да.» «Каким образом?» «Там была допущена одна ослепительная ошибка. Вспомни, когда ты встретил Эдди на вечеринке, у него был шрам на руке.» «Да, похожий на старый ожог.» «На какой руке он был?» «На какой руке?» Я нахмурился, припоминая встречу. Эдди ночью в кактусовом садике курит сигареты и щелчком их выбрасывает. Эдди нервно крутится. Держит сигарету. Шрам был… «На левой руке», сказал я. «Верно», сказал Коннор. «Но шрам был и на ленте», возразил я. «Вы его ясно видели, когда он прошел мимо зеркала. Он на секунду притронулся рукой к стене…» Я запнулся. На ленте он касался стены правой рукой. «Бог ты мой», сказал я. «Да», сказал Коннор. «Они допустили ошибку. Наверное, перепутали, что отражение, а что нет. Мне кажется, они просто работали в большой спешке, не смогли вспомнить, на какой руке шрам, и просто добавили его наугад. Такие ошибки случаются.» «Значит, прошлой ночью вы увидели, что шрам не на той руке…» «Да. И сразу понял, что ленты подделаны», сказал Коннор. «Надо было, чтобы ты подготовился к анализу лент утром. Поэтому я послал тебя в департамент, чтобы ты нашел место, где можно поработать над лентой, а сам поехал домой спать.» «Но вы позволили арестовать Эдди. Почему? Вы же знали, что Эдди не был убийцей.» «Иногда надо позволять игре идти своим чередом», сказал Коннор. «Мы, очевидно, должны были создать впечатление, что продолжаем считать Эдди убийцей девушки.» «Однако, погиб невинный», сказал я. «Я бы не называл Эдди невинным», сказал Коннор. «Эдди в дерьме по шею.» «А сенатор Мортон? Как вы узнали, что убийца – Мортон?» «Я не знал, пока он не позвал нас на маленькую встречу сегодня. Там он себя выдал.» «Как?» «Он говорил гладко. Но тебе стоит подумать, что же он сказал на самом деле», сказал Коннор. «Вклиниваясь меж всей словесной шелухой, он три раза спросил, закончено ли наше расследование. И он еще спросил, имеет ли убийство какое-нибудь отношение к МайкроКон. Если задуматься, то это очень странный вопрос.» «Почему странный? У него много контак-тов, господин Ханада, например, другие. Он нам сам их назвал.» «Нет», сказал Коннор, качая головой. «Если отмести всю чепуху, то сенатор Мортон при разговоре все время размышлял вслух: Окончено ли наше расследование? И можно ли его связать с МайкроКон? Потому что я хочу изменить свою позицию относительно продажи МайкроКон.» «Ну, и что?…» «Но он так и не объяснил ключевой вопрос: почему он изменил свою позицию.» «Он же сказал нам, почему», возразил я. «У него нет поддержки, всем вокруг наплевать.» Коннор протянул ксерокопию. Я взглянул. Это была страница газеты. Я вернул ее. «Расскажите сами, я за рулем.» «Здесь интервью сенатора Мортона газете „Вашингтон Пост“. Он повторяет свою точку зрения на МайкроКон. Продавать компанию – против интересов национальной обороны и американской конкурентоспособности. В общем, трепотня. Такова была его позиция в четверг утром. В четверг вечером он присутствует на приеме В Калифорнии. В пятницу утром оказалось, что у него другой взгляд на МайкроКон. Продажа стала прекрасной. А теперь, скажи мне, почему?» «Боже мой», сказал я. «Что мы будем делать?» Потому что в работе полицейского есть определенные нюансы. В некоторые моменты до тебя доходит, что ты всего лишь коп, и весьма низко расположен на социальной лестнице. И ты весьма неохотно трогаешь людей, близких к власти. Ибо все будет гнусно. Все выйдет из-под контроля. И тебе дадут по заднице. «Что нам делать?», повторил я. «Все по порядку», сказал Коннор. «Там не твой дом?»* * *
Микроавтобусы TV выстроились вдоль улицы. Стояло несколько седанов с надписями «Пресса» за ветровыми стеклами. Толпа репортеров теснилась перед дверью в мою квартиру и вытянулась вдоль улицы. Я не увидел свой бывшей жены. «Продолжай ехать, кохай», сказал Коннор. «Доезжай до конца квартала и сверни вправо.» «Зачем?» «Я недавно позволил себе позвонить в офис прокурора округа. И устроил твою встречу с женой в парке.» «Да?» «Подумалось, что так будет лучше для всех.» Я свернул за угол. Хемптон-парк примыкал к начальной школе. В этот час дети носились снаружи, играя в бейсбол. Я медленно двигался по улице, высматривая место для парковки, и миновал седан. На пассажирском месте мужчина курил сигарету. Женщина за рулем барабанила пальцами по баранке. Это была Лорен. Я припарковал машину. «Подожду здесь», сказал Коннор. «Удачи.»* * *
Она всегда предпочитала бледные цвета и надела бежевый костюм и кремовую шелковую блузку. Светлые волосы были зачесаны назад. Никаких драгоценностей. Сексуальная и деловая одновременно, ее особыйталант. Мы пошли по дорожке на краю парка, глядя на детей, играющих в мяч. Никто из нас ничего не сказал. Приехавший с ней мужчина остался в машине. Кварталом дальше мы видели прессу, кучковавшуюся возле моего дома. Лорен посмотрела на меня и сказала: «Боже мой, Питер. Не могу себе поверить, в самом деле не могу. Это нечестно. Ты равнодушен к моему положению.» Я спросил: «А кто же им сказал?» «Не я!» «Но кто-то же сказал. Кто-то им сказал, что ты придешь в четыре часа.» «Что ж, это не я.» «Просто так уж случилось, что ты при полном параде.» «Утром я была в суде.» «Ладно, все прекрасно.» «Да чтоб тебя, Питер!» «Я сказал, ладно.» «Трахнутый детектив!» Она повернула и мы пошли обратной дорогой. Уходя от прессы. Она вздохнула. «Послушай», сказала она, «давай попробуем быть цивилизованными.» «Окей.» «Я не знаю, как тебя угораздило ввязаться в это дерьмо, Питер. Извини, но дело идет к тому, что тебе откажут в опеке. Я не могу позволить, чтобы моя дочь воспитывалась в подозрительном окружении. Не могу позволить. Мне приходится думать о своем положении. О своей репутации в офисе.» Лорен всегда была озабочена внешней стороной. «Почему же в подозрительном окружении?» «Почему? Растление малолетних – исключительно серьезное обвинение, Питер.» «Не было же растления малолетних.» «Старые обвинения могут быть подняты вновь.» «Ты же все знаешь об этих обвинениях», сказал я. "Ты была моей женой. Ты знаешь об этом все." Она упрямо ответила: «Мишель надо проверить.» «Хорошо, но проверка будет отрицательной.» «На данной стадии мне все равно, что покажет проверка. Дело закрутится дальше, Питер. Я хочу, чтобы тебя лишили опеки. Ради моего спокойствия.» «О, боже ты мой.» «Да, Питер.» «Ты же не знаешь, что такое воспитывать ребенка. Это отнимет слишком много времени у твоей карьеры.» «У меня нет выбора, Питер. Ты не оставил мне выбора.» Теперь она заговорила, как долгая страдалица. Мученичество всегда было ее сильной стороной. Я сказал: «Лорен, ты же знаешь, что старые обвинения фальшивы. Ты просто пускаешь их в ход, потому что тебе позвонил Вильгельм.» «Он звонил не мне. Он позвонил помощнику прокурора. Он позвонил моему боссу.» «Лорен.» «Извини, Питер. Ты сам виноват во всем.» «Лорен.» «Да, именно так.» «Лорен, это очень опасно.» Она резко рассмеялась. «И это ты говоришь! Думаешь, я не знаю, как это опасно, Питер. Мне могут оторвать задницу!» «О чем ты говоришь?» «А ты как думаешь, о чем я говорю, сукин ты сын?», с яростью сказала она. «Я говорю о Лас Вегасе!» Я молчал. Я совершенно не мог понять, куда она клонит. «Слушай», сказала она. «Сколько раз ты был в Лас Вегасе?» «Только раз.» «И в тот раз, когда поехал, ты сильно выиграл?» «Лорен, ты все об этом знаешь…» «Да, знаю. Ясное дело, знаю. А как по времени соотносятся эти два события: твоя поездка и большой выигрыш в Лас Вегасе с обвинением против тебя в растлении малолетних? Неделя разницы? Две недели?» Так вот оно что. Она беспокоится, что кто-нибудь свяжет два этих события, что это как-то будет прослежено. И что это как-то заденет ее. «Тебе надо было еще раз поехать в прошлом году.» «Я был занят.» "Если ты помнишь, Питер, я говорила, чтобы пару лет ты ездил регулярно. Чтобы завелась привычка." «Я был занят. Надо было воспитывать ребенка.» «Что ж», покачала она головой, «а теперь мы стоим здесь.» Я спросил: «А в чем проблема? Этого же никогда не вычислят.» Тут она по-настоящему взорвалась: «Не вычислят? Они уже это вычислили! Они уже знают это, Питер. Я уверена, они уже говорили с Мартинесами или Эрнандесами, или как там звали эту пару?» «Но они, наверное, не смогут…» «Ради бога! Ты думаешь, как кто-то получает работу по связям с японцами? Как ты получил свою работу, Питер?» Я нахмурился и стал вспоминать. Это было больше года назад. «В департаменте повесили объявление о работе и записывали кандидатов…» «Да, а дальше что?» Я задумался. Дело в том, что я не слишком был убежден, что назначение прошло административно. Я всего только подал заявление на эту работу и совсем забыл о нем, пока все не решилось где-то за сценой. В те дни я был занят. Работа в отделе прессы весьма лихорадочная. «Я объясню тебе, что произошло», сказала Лорен. «Шеф специальной службы департамента делает окончательное определение кандидатов, консультируясь с представителями азиатской общины.» «Может быть, это правда, но я не вижу…» «А знаешь, как долго представители азиатской общины просматривали список кандидатов? Три месяца, Питер. Достаточно долго, чтобы о людях в списке узнать все. Все. Они знают все, от размера ворота твоей рубашки до твоего финансового положения. И поверь мне, они знают об обвинениях в растлении детей. И о твоей поездке в Лас Вегас. И они смогут связать их вместе. Да кто угодно сможет связать это.» Я хотел было запротестовать, но вспомнил, что несколько раньше говорил Рон: они теперь следят и за бэкхоулом. Она сказала: «Ты стоишь здесь и плетешь мне, что не знаешь, как это работает? Что ты не обращал внимания на процесс? Боже, Питер, не надо. Ты прекрасно понимал, что значит работа связного: ты хотел денег. Как и любой другой, кто имеет дела с японцами. Ты знаешь, как они устраивают такие сделки. Для каждого что-нибудь находится. Ты получил кое-что. Департамент получил кое-что. Шеф получил кое-что. Обо всех позаботились. А взамен они подобрали именно того, кого хотели в качестве связника. Они знают, что имеют к тебе ключик. А теперь у них есть ключик и ко мне. И все оттого, что ты не поехал в свой чертов Лас Вегас в прошлом году, а сколько я тебе говорила?» «И поэтому ты хочешь отобрать опеку Мишель?» Она вздохнула: «Мы просто сейчас играем свои роли.» Она взглянула на часы и посмотрела в сторону репортеров. Я видел, что ей не терпится, что она хочет встретиться с прессой и произнести речь, которую уже заготовила. У Лорен всегда наличествовало сильное чувство драмы. «Ты уверена, что такова твоя роль, Лорен? Потому что, все идет к тому, что в ближайшие несколько часов все станет очень гнусно. И тебе не захочется быть во все это вовлеченной.» «Я уже вовлечена.» «Еще нет.» Я достал из кармана один снимок и показал ей. «Что это?» «Видеокадр с лент службы безопасности Накамото, снятый прошлой ночью во время убийства Черил Остин.» Она прищурилась над снимком: «Ты разыгрываешь меня?» «Нет.» «И ты на такое пойдешь?» «Так надо.» «Ты хочешь арестовать сенатора Мортона. Да ты сошел со своего трахнутого ума!» «Может быть.» «Ты не сможешь этого сделать. И знаешь, что не сможешь. В конечном счете, Мишель это только повредит.» На это я ничего не ответил. И обнаружил, что она нравится мне все меньше. Мы шли по дорожке, а ее каблуки-гвоздики стучали по асфальту. Наконец она сказала: «Питер, если ты настаиваешь на продолжении этого безрассудного курса действий, тогда я ничего не могу поделать. Как твой друг, я советую тебе не делать этого. Но если ты настаиваешь, то я ничем не могу тебе помочь.» Я не ответил. Ждал и смотрел на нее. В ярком солнечном свете я видел, что у нее начали появляться морщины. Я видел темные корни ее волос. Пятнышко помады на зубах. Она сняла темные очки и посмотрела на меня тревожными глазами. Потом повернулась и снова взглянула в сторону прессы. Очки она крутила в руке. «Если это действительно произойдет, Питер, я думаю, что мне, наверное, лучше взять день отпуска и пусть события идут своим чередом.» «Хорошо.» «Ты ясно понимаешь: я не откладываю в сторону свои опасения, Питер?» «Понимаю.» «Но я не думаю, что вопрос об опеке Мишель должен смешиваться с еще какой-то сумасшедшей историей.» «Конечно, нет.» Она снова надела солнечные очки. «Я сочувствую тебе, Питер. Правда. Одно время у тебя было многообещающее будущее в департаменте. Я знаю, что тебя намечали для работы в аппарате шефа. Но ничто не спасет тебя, если ты решишься на такое.» Я улыбнулся: «Что ж.» «У тебя есть что-то, кроме фотографических улик?» «Не думаю, что следует рассказывать тебе слишком много подробностей.» «Потому что, если у тебя имеются только фотографические улики, то дело развалится, Питер. Прокурор к ним даже не притронется. Фотографические свидетельства больше не котируются. Их слишком легко состряпать и суды это знают. Если у вас есть только снимки типа, совершающего убийство, то это не покатит.» «Посмотрим.» «Питер», сказала она. "Ты потеряешь все. Работу, карьеру, ребенка, все. Проснись, не делай этого." Она пошла к своей машине. Я пошел рядом. Мы ничего не говорили. Я ожидал, что она спросит, как Мишель, но она не спросила. Не удивительно, ей было над чем подумать. Наконец мы дошли до машины и она направилась к месту водителя. «Лорен.» Она смотрела на меня поверх автомобиля. "Давай ничего не станем предпринимать еще двадцать четыре часа, окей? Никаких хорошо просчитанных звонков никому." «Не беспокойся», сказала она. "Я ничего не видела и не слышала. Откровенно говоря, я хотела бы никогда ничего не слышать о тебе." Она села в машину и отчалила. Глядя, как она уезжает, я чувствовал, как мои плечи осели и напряжение оставило меня. И не только потому, что мне удалось сделать то, что я хотел – отговорить ее на некоторое время. Не только поэтому. Что-то, наконец, окончательно ушло.* * *
Коннор поднялся со мной по черному ходу в мою квартиру, избежав прессы. Я рассказал ему, что произошло. Он пожал плечами. «Для тебя это новость – как подбираются связные?» «Ага. Наверное, я никогда об этом не задумывался.» Он кивнул: «Так обычно и происходит. Японцы весьма искусны в налаживании того, что они называют стимулами. Первоначально у департамента были опасения, чтобы посторонние вмешивались и говорили, каких офицеров выбирать. Но японцы сказали, что с ними просто консультировались. Что их рекомендации не будут никого связывать. И намекнули, что некоторое их влияние на выбор связных имеет смысл.» «Угу…» «И чтобы показать, насколько они доброжелательны, предложили вклад в фонд помощи офицерам всего департамента.» «И сколько там было?» «Кажется, полмиллиона. А шефа пригласили съездить в Токио и дать рекомендации по системе учета преступности. Трехнедельная поездка. С недельной остановкой на Гавайях. И масса паблисити, что шеф любит.» Мы дошли до площадки второго этажа и повернули на третий. «Вот так», сказал Коннор, «к тому времени, когда все кончилось, департаменту стало довольно трудно игнорировать рекомендации азиатской общины. Слишком многое стояло на кону.» «Я чувствую, что хочу все бросить», сказал я. «Такая возможность есть всегда», проворчал он. «А кстати, ты отшил свою жену?» «Бывшую жену. Она четко ухватывает ситуацию. Лорен из тех существ, кто весьма тонко чувствует политическую ситуацию. Но мне пришлось ей сказать, кто убийца.» Он пожал плечами. «В следующую пару часов она не многое сможет сделать.» Я сказал: «Но как же со снимками? Она говорит, что снимки не годятся для суда. И Сандерс твердил то же самое: время фотографических улик миновало. У нас имеются какие-то другие улики?» «Я работаю над этим», сказал Коннор. «И, кажется, у нас все в порядке.» «Как?» Коннор пожал плечами. Мы подошли к черному ходу в мою квартиру. Я открыл дверь и мы вошли в кухню. Она была пуста. Я прошел коридором до прихожей. В квартире стояла тишина. Двери в гостиную были закрыты. Но отчетливо доносился запах сигаретного дыма. Моя домоправительница Элен стояла у окна прихожей и смотрела вниз на репортеров. Услышав нас, она повернулась. Казалась, она испугалась. Я спросил: «Мишель в порядке?» «Да.» «Где она?» «Играет в гостиной.» «Я хочу посмотреть.» Элен сказала: «Лейтенант, вначале мне надо кое-что вам сказать.» «Не беспокойтесь», сказал Коннор, «мы уже знаем.» Он толкнул дверь в гостиную. И я получил самый большой шок в своей жизни.* * *
Джон Мортон сидел в кресле гримера на телевизионной студии. Салфетка подоткнута за воротничок, девушка пудрила ему лоб. Стоя рядом, помощник Вудсон говорил: «Вот как они рекомендуют уладить это дело.» И он передал Мортону факс. «Основная линия», продолжил Вудсон, «что иностранные инвестиции взбадривают Америку. Он притока иностранных денег Америка становится сильнее. Америке надо многому научиться у Японии.» «А мы не учимся», мрачно сказал Мортон. «Ну, это всего лишь довод», сказал Вудсон. «Это устойчивая позиция, и то, как Марджори ее оформила, воспринимается не как изменение позиции, а скорее как уточнение вашей предыдущей точки зрения. Это может пойти, Джон. Не думаю, что возникнет много вопросов.» «А вопрос вообще возникнет?» «Похоже, да. Я сказал репортерам, что вы готовы к дискуссии о модификации вашей позиции по МайкроКон. Что теперь вы поддерживаете продажу.» «Кто задаст вопрос?» «Скорее всего Фрэнк Пирс из „Таймс“.» Мортон кивнул: «Это хорошо.» «Ага, у него деловая ориентация. Все должно пойти прекрасно. Вы можете поговорить о свободных рынках, о честной торговле. О б угрозах национальной безопасности. Все такое.» Девушка-гримерша закончила работу и Мортон поднялся с кресла. «Сенатор, извините, что беспокою вас, но не могу ли я получить ваш автограф?» «Конечно», сказал он. «Это для моего сына.» «Конечно», повторил он. Вудсон сказал: «Джон, у нас есть черновой монтаж клипа, если вы хотите посмотреть. Очень сыро, и вы, наверное, сделаете какие-то замечания. Я устрою просмотр для вас в соседней комнате.» «Сколько времени у меня есть на это?» «Девять минут до эфира.» «Прекрасно.» Он направился к двери и увидел нас. «Добрый вечер, джентльмены», сказал он. «Я вам зачем-то нужен?» «Короткий разговор, сенатор», сказал Коннор. «Мне надо взглянуть на клип», сказал Мортон. «Потом мы сможем поговорить. Но у меня останется всего пара минут…» «Олл райт», сказал Коннор. Мы проследовали за ним в другую комнату, из которой внизу была видна студия. Там под бежевой надписью НОВОСТИ трое репортеров листали свои заметки и пристраивали микрофоны. Мортон уселся перед телевизором и Вудсон вставил кассету. Мы увидели клип, снятый ранее днем. Внизу кадра бежало время. Клип открывался целеустремленным сенатором Мортоном, шагающим по площадке для гольфа. Основная мысль заключалась в том, сто Америка утеряла свою экономическую конкурентоспособность, и что нам надо вернуть ее. «Настала время всем нам собраться вместе», говорил Мортон на экране монитора. «Всем, от наших политиков в Вашингтоне, до наших лидеров в бизнесе и производстве, от учителей до детей, собраться всем. Нам надо оплатить наши счета и сократить государственный дефицит. Нам надо увеличить сбережения. Нам надо улучшить наши дороги и наше образование. Нам необходима государственная политика сбережения энергии – ради нашей окружающей среды, ради легких наших детей и ради нашей глобальной конкурентоспособности.» Для завершающего пассажа камера придвинулась ближе к лицу сенатора. «Некоторые утверждают, что мы вступили в новую эру глобального бизнеса», говорил он. "Говорят, что больше не имеет значения, где расположены компании или где именно производятся товары. Что идеи национальной экономики старомодны и устарели. Этим людям я отвечу: Япония так не думает. Германия так не думает тоже. Наиболее преуспевающие страны в сегодняшнем мире проводят сильную национальную политику энергосбережения, контроля за импортом, поощрения экспорта. Они подпитывают свою индустрию, защищают ее от нечестной конкуренции извне. Бизнес и государство работают вместе и заботятся о собственном народе и его рабочих местах. И эти страны живут лучше Америки, потому что их экономическая политика соответствует реальному миру. Их политика работает. Наша – нет. Мы живем отнюдь не в идеальном мире, и пока так продолжается, Америке лучше смотреть правде в лицо. Нам следует выстроить свой собственный фирменный твердолобый экономический национализм. Нам надо лучше заботиться об американцах. Потому что никто другой не станет этого делать. Я хочу выразиться определенно: индустриальные гиганты – Япония и Германия – не являются причинами наших проблем. Эти страны бросают вызов Америке в новой реальности – и от нас зависит посмотреть в лицо этим реальностям и встретить их экономический вызов с поднятой головой. Если мы сделаем так, наша великая страна вступит в эру беспрецедентного процветания. Но если мы продолжим поступать как ныне, болтать древние пошлости о свободной рыночной экономике, нас ожидает бедствие. Выбор за вами. Присоединяйтесь ко мне и выбирайте встречу с новыми реалиями, выбирайте построение лучшего экономического будущего для американского народа." Экран опустел. Мортон откинулся на стуле: «Когда это пойдет в эфир?» «Стартуем через девять недель. Тестовый прогон в Чикаго, присоединяем группы опроса, потом какие-нибудь модификации, потом в июле – национальный съезд.» «Много после МайкроКон…» «О, да.» «Окей, хорошо, сделано.» Вудсон забрал ленту и покинул комнату. Мортон повернулся к нам. "Ну? Чем могу помочь?" Коннор подождал, пока дверь закроется. Потом он сказал: «Сенатор, что вы можете рассказать нам о Черил Остин?»* * *
Наступила тишина. Мортон посмотрел на каждого из нас. На его лице было озадаченное выражение: «Черил Остин?» «Да, сенатор.» «Я не уверен, что знаю, кто…» «Да, сенатор», сказал Коннор. И вручил Мортону часы. Женские, золотые, фирмы Ролекс.* * *
«Где вы это взяли?», спросил Мортон. Теперь его голос был низким и ледяным. В дверь постучала и заглянула женщина: «Шесть минут, сенатор.» И она закрыла дверь. «Вы не знаете ее?», спросил Коннор. «Вы даже не взглянули на внутреннюю сторону. На надпись.» «Где вы это взяли?» «Сенатор, мы хотим, чтобы вы рассказали нам о ней.» Он достал из кармана прозрачный пакет и положил на стол рядом с Мортоном. В пакете лежала пара черных женских трусиков. «Мне нечего сказать вам, джентльмены», сказал Мортон. «Совершенно нечего.» Коннор достал из кармана видеоленту и положил рядом с пакетом. «Это лента с одной из пяти различных камер, которые записали инцидент на сорок шестом этаже. Ленты были фальсифицированы, но из них все еще можно извлечь изображение того, кто был с Черил Остин.» «Мне нечего сказать», повторил Мортон. «Ленты могли быть отредактированы, а потом отредактированы еще раз. Они ничего не значат. Это все ложь и безосновательные обвинения.» «Извините, сенатор», сказал Коннор. Мортон встал и начал расхаживать по комнате. «Я хочу объяснить вам, джентльмены, тяжесть обвинений, которые вы выдвигаете. Ленты могут быть фальсифицированы. Ленты, о которых идет речь, хранились в японской корпорации, которая, и это можно доказать, желает оказывать на меня давление. Что бы на этих лентах не показывалось, я уверяю вас, они не выдержат скрупулезного исследования. Общественность четко станет рассматривать это, как попытку очернить имя одного из немногих американцев, который желает поднять голову против японской угрозы. И, насколько это касается меня, вы двое – просто пешки в руках иностранных сил. Вы не понимаете последствий своих действий. Вы выдвигаете наносящие ущерб обвинения без всяких доказательств. У вас нет свидетелей ни для чего, что бы ни случилось. На самом деле, я бы сказал…» «Сенатор.» Голос Коннора был мягок, но настойчив. «Перед тем, как вы продолжите и скажите что-то такое, о чем станете потом сожалеть, взгляните, пожалуйста вниз, в студию. Вам надо там кое-кого увидеть.» «Что вы имеете в виду?» «Просто посмотрите, сенатор. Пожалуйста.» Гневно фыркнув, Мортон подошел к окну и взглянул вниз в студию. Я тоже посмотрел. И увидел репортеров, крутящихся в своих креслах и перебрасывающихся шутками в ожидании, когда они начнут задавать вопросы. Увидел модератора, поправляющего галстук и прикрепляющего микрофон. Увидел рабочего, протиравшего сверкающую надпись «НОВОСТИ». А в углу, стоящего точно там, где мы сказали ему стоять, я увидел знакомую фигуру с руками в карманах, смотрящую в нашу сторону. Это был Эдди Сакамура.* * *
Конечно, Коннор все сразу вычислил. Когда он открыл дверь в гостиную и увидел мою дочь, сидящую на ковру и играющую с Эдди Сакамурой, он даже не моргнул, а просто произнес: «Хелло, Эдди. Удивляюсь, как долго ты сюда добирался.» «Я сижу здесь целый день», ответил Эдди. Он говорил обеспокоенно. «Вы, парни, никто из вас сюда не приходит. Я сижу и жду. Ел сэндвичи с Шелли. У вас милая девочка, лейтенант. Очень шустрая.» «Эдди смешной», сказала дочка. «Папка, он курит!» «Вижу», ответил я, ощущая себя тупым тугодумом. Я все никак не мог понять. Дочка подошла и подняла руки: «Возьми меня, папка.» Я поднял ее. «Очень милая девочка», сказал Эдди. «Мы сделали ветряную мельницу, видите?» Он крутнул лопасти конструктора. «Работает!» Я сказал: «Мне казалось, что ты умер.» «Я-то?», засмеялся он. «Нет, это не я умер. Это Танака умер. И разгрохал мою машину.» Он пожал плечами. «С Феррари мне не везет.» «Танаке тоже», заметил Коннор. Я спросил: «Танаке?» Мишель сказала: «Папка, я посмотрю „Золушку“?» «Не сейчас», сказал я. «Почему Танака оказался в машине?» «Паникер», ответил Эдди. "Очень нервный тип. Может, и виновный тоже. Должно быть, он перепугался. Я не знаю наверняка." Коннор сказал: «Ты и Танака забрали ленты.» «Да, конечно. Сразу после. Ишигуро сказал Танаке: забери ленты. Поэтому Танака их забрал. Но я знал Танаку, поэтому тоже пошел. Танака повез их в какую-то лабораторию.» Коннор кивнул: «А кто поехал в Империал Армс?» «Я знаю только, что Ишигуро послал каких-то людей все очистить, но не знаю кого.» «А ты направился в ресторан.» «Да, конечно. Потом на вечеринку к Роду. Ноу проблем.» «А как же с лентами, Эдди?» «Я говорю вам: Танака их забрал. Но я не знаю куда. Он исчез. Он работал на Ишигуро, на Накамото.» «Понятно», сказал Коннор. «Но он забрал не все ленты, правда?» Эдди криво ухмыльнулся: «Хей.» «Сколько штук забрал ты?» «Ну, всего одну. Просто по ошибке, понимаете. Завалялась в кармане.» Он улыбнулся. Мишель сказала: «Папка, я посмотрю канал Диснея?» «Конечно», сказал я и поставил ее на пол. «Элен тебе поможет.» Дочка убежала. Коннор продолжал говорить с Эдди. Последовательность событий медленно прояснялась. Танака ушел с лентами и в какой-то момент вечера, очевидно, понял, что одной не хватает. Он сообразил, рассказал об Эдди и заявился к нему домой, чтобы забрать пропавшую ленту. Он прервал развлекуху Эдди с девушками и потребовал ленту назад. «Я не знаю наверняка, но после того, как поговорил с вами, я вычислил, что они хотят подставить меня. У нас с Танакой вышел большой спор.» «А потом заявилась полиция. Пришел Грэм.» Эдди медленно кивнул. «И Танака-сан врезался в стену. Хей! Несчастный япошка.» «И он тебе все рассказал…» «Да, капитан. Он проболтался довольно быстро.» «А взамен ты ему сказал, где находится пропавшая лента.» "Конечно. В моей машине. Я отдал ему ключи. Поэтому он там и оказался: У него были ключи. Танака пошел в гараж, забирать ленту. Патрульные внизу приказали ему остановиться. Он завел машину и погнал. Я видел, как он ехал, Джон. Мчался, как бешеный." Поэтому, когда машина врезалась в ограждение, ее вел Танака. Именно Танака и сгорел в машине. Эдди объяснил, что он спрятался в кустах за плавательным бассейном и дождался, когда все уйдут." «Замерз там, как собака», сказал он. Я спросил у Коннора: «И вы все это знали?» «Я догадывался. В сообщении о катастрофе говорилось, что тело обгорело так сильно, что даже очки расплавились.» Эдди сказал: «Я не ношу очки.» «Верно», сказал Коннор. «Но все-таки на следующий день я попросил Грэма проверить. В доме Эдди он не нашел никаких очков. Так что в машине не мог быть Эдди. На следующий день, когда мы пришли в дом Эдди, я послал патрульных проверить все номера машин, запаркованных на улице. И в самом деле: желтый седан Тойота, стоявший неподалеку, был зарегистрирован на имя Акиро Танака.» «Ха, очень хорошо», сказал Эдди, «очень умно.» Я спросил: «А где ты был все это время?» «В доме Джасмин. Очень красивый дом.» «Кто такая Джасмин?» «Рыжуха. Очень красивая девушка. И джакудзи принял тоже.» «Но почему ты пришел сюда?» Мне ответил Коннор: «Ему надо было – у тебя его паспорт.» «Верно», сказал Эдди. «А меня была ваша карточка, вы сами мне ее дали. Там домашний адрес и телефон. Мне же нужен мой паспорт, лейтенант. Теперь мне надо уматывать. Поэтому я пришел сюда и стал ждать. И черт побери, понаехали все эти репортеры и камеры. Поэтому я держался ближе к полу и играл с Шелли.» Он закурил сигарету, нервно повернулся. «Так что же вы скажете, лейтенант? Как насчет того, чтобы вернуть мой паспорт? Нецутуку. Никакого вреда. Я ведь все равно мертв. Окей?» «Не сейчас», сказал Коннор. «Ну, не надо, Джон.» «Эдди, вначале тебе надо сделать маленькое дельце.» «Какое дельце? Я хочу смотаться, капитан.» «Всего одно дельце, Эдди.»* * *
Мортон глубоко вздохнул и отвернулся от окна в студию. Я восхищался его самообладанием. Он казался совершенно спокойным. «Похоже», сказал он, «что мое право выбора в данный момент несколько сократилось.» «Да, сенатор», согласился Коннор. Он вздохнул. «Понимаете, это был несчастный случай, на самом-то деле.» Коннор сочувственно кивнул. «Я не знаю, что такое с ней было», сказал Мортон. "Она была, конечно, красивой, но чего-то в ней не хватало… не хватало. Я встретился с нею совсем недавно, четыре-пять месяцев назад. Подумал, что она милая девушка. Из Техаса, свежая. И все было… ну, как оно бывает. Это просто происходит. Она умела что-то возбудить внутри тебя. Это было просто сумасшествие. Неожиданность. Я начал все время думать о ней. Я не мог… она звонила мне, когда я был в поездках. Она каким-то образом узнавала, когда я был в поездках. И очень скоро я уже не мог сказать, чтобы она ушла. Не мог. Казалось, у нее всегда были деньги, всегда был билет на нужный самолет. Она была безумной. Иногда она превращала меня в берсерка. Словно была моим… ну, я не знаю, демоном. Когда она оказывалась рядом, все менялось. Просто безумие какое-то. Мне надо было прекратить с нею встречаться. Я фактически почувствовал, что ей кто-то платит. Кто-то оплачивает все ее расходы. Кто-то все о ней и обо мне знает. Боб предупреждал меня. Черт, все в офисе предупреждали меня. И, наконец, я сделал это – порвал с нею. Все кончилось. Но когда я пришел на прием, там была она. Дьявольщина…" Он покачал головой. «Это просто так случилось. Боже мой, какая каша.» В дверь просунула голову девушка. «Две минуты, сенатор. Если вы готовы, вас просят спуститься.» Мортон сказал нам: «Вначале я хочу покончить с этим.» «Конечно», ответил Коннор.* * *
Его самообладание было потрясающим. Сенатор Мортон полчаса вел телевизионное интервью с тремя репортерами без следа какого-либо напряжения или дискомфорта. Он улыбался, шутил, отпускал остроты. Словно у него совершенно не было проблем. В одном месте он сказал: «Да, это правда, что Британия и Голландия каждая имеют большие инвестиции в Америке, чем японцы. Но мы не можем игнорировать реальности целенаправленной враждебной торговли, как она практикуется японцами – когда бизнес и правительство устраивают запланированную атаку на определенные сегменты американской экономики. Британцы и голландцы не действуют подобным образом. Мы не теряем в пользу этих стран наши базисные отрасли промышленности. Однако, многие из них мы уже отдали японцам. Это существенная разница – и большая причина для беспокойства.» Он добавил: «И конечно, если бы мы захотели купить голландскую или английскую компанию, то мы смогли бы это сделать. Но мы не можем купить японскую компанию.» Интервью продолжалось, но никто не спрашивал о МайкроКон. Поэтому он спровоцировал этот вопрос и в ответ на совершенно другой сказал: «Американцы должны иметь право критиковать японцев без того, чтобы нас называли расистами или оскорбителями. У каждой страны есть конфликты с другими странами. Это неизбежно. Наши конфликты с Японией должны обсуждаться в дружеской атмосфере, без этих гнусных эпитетов. Моя оппозиция продаже МайкроКон называлась расистской., однако она не имеет к этому ни малейшего отношения.» Наконец, один репортер спросил его о продаже МайкроКон. Мортон помолчал, потом наклонился вперед. «Как вы знаете, Джордж, я с самого начала был противником продажи компании МайкроКон. И остаюсь противником. Для американцев настало время предпринять шаги для сохранения активов нашей нации. Ее земельных богатств, ее финансовых активов и ее интеллектуальных ресурсов. Продажа МайкроКон неразумна. Моя оппозиция сохраняется. Поэтому мне доставляет удовольствие заявить: только что я узнал об отзыве заявки Акаи Керамикс на покупку МайкроКон Корпорэйшн. Я думаю, что это наилучшее решение. Я аплодирую Акаи за чувствительность, проявленную к этому вопросу. Продажа не состоится. И я очень этому рад.» Я спросил: «Что? Заявка отозвана?» Коннор ответил: «Думаю, что сейчас да.»* * *
Когда интервью подходило к концу, Мортон был весел. "Так как меня характеризуют, как относящегося к Японии весьма критически, позвольте мне высказать свое восхищение определенному моменту. В японском характере имеется чудесная беззаботная часть, которая проявляется в самых необычных ситуациях. Вы, вероятно, знаете, что перед самой смертью монахи секты дзен обычно пишут стихотворение. Это весьма традиционная форма искусства и знаменитые стихотворения все еще цитируются много сот лет спустя. Поэтому можете себе представить, какое напряжение испытывает монах-дзен, когда осознает, что близится смерть и все ждут, что он выдаст великое стихотворение. Целыми месяцами он думает только о б этом. Однако, мое любимое стихотворение написано монахом, смертельно уставшим от такого давления. Вот оно." И он прочитал стихотворение: Вот рождение, И сразу смерть. Есть стихотворение, Нет стихотворения – Один хрен. Все репортеры захохотали. «Поэтому не относитесь ко всем этим японским делам чересчур серьезно», сказал Мортон. «Это еще одно качество, которому полезно научиться у японцев.»* * *
В конце интервью Мортон пожал руки трем репортерам и вышел из кадра. Я увидел, что в студии появился Ишигуро с очень красным лицом. На японский манер он со свистом втягивал воздух сквозь зубы. Мортон весело сказал: «А-а, Ишигуро-сан. Я вижу, вы услышали новость.» И он хлопнул его ладонью по спине. Сильно. Ишигуро рассерженно сказал: "Я исключительно разочарован, сенатор. Теперь дела пойдут не хорошо." Очевидно, он был в ярости. «Эй», сказал Мортон. «Что вы знаете? Все это сплошное дерьмо.» «У нас было с вами соглашение», прошипел Ишигуро. «Да, было», сказал Мортон. «Но с вашей стороны, вы его не придерживались, не так ли?» Сенатор подошел к нам и сказал: «Предполагаю, вы хотите, чтобы я сделал заявление. Позвольте мне снять грим, и потом мы продолжим.» «Олл райт», сказал Коннор. Мортон удалился в сторону гримерной. Ишигуро повернулся к Коннору и сказал: «Тотемо тайхенна кото-ни наримашита-не.» Коннор сказал: «Я согласен, это трудно.» Ишигуро прошипел сквозь зубы: «Покатятся головы.» «Ваша первой», ответил Коннор. «Со-омова накаи.» Сенатор шел по лестнице, идущей на второй этаж. К нему подошел Вудсон, придвинулся ближе и что-то пошептал. Сенатор обнял его за плечи. Пару ступенек они прошли вместе. Потом сенатор стал подниматься один. Ишигуро мрачно сказал: «Конна хадзуя наката-но ни.» Коннор пожал плечами: «Боюсь, у меня вы не найдете сочувствия. Вы пытались нарушить законы страны и теперь у вас возникнут большие трудности. Эрайкото-ни наруйо, Ишигуро-сан.» «Мы еще посмотрим, капитан.» Ишигуро повернулся и холодно посмотрел на Эдди. Тот пожал плечами и сказал: «Эй, у меня нет проблем! Понимаешь, что я хочу сказать, земляк? Теперь все проблемы – твои.» И он засмеялся. Менеджер этажа, тяжеловесная женщина, с наушниками и микрофоном, подошла и спросила: «Кто из вас лейтенант Смит?» Я отозвался. «Вам звонит мисс Асакума. Можете поговорить там.» Она показала в уголок, где стояли легкие кресла и кушетка на фоне утреннего городского горизонта. Рядом с креслом я увидел мигающий телефон. Я подошел, сел в кресло и поднял трубку: «Лейтенант Смит.» «Хай, это Тереза», сказала она. Мне понравилось, как она произнесла свое имя. «Слушайте, я просмотрела оставшуюся часть ленты, самый ее конец. И мне кажется, может возникнуть проблема.» «Да? Проблема какого рода?» Я не сказал ей, что Мортон уже сознался. Я взглянул через сцену. Сенатор уже поднялся по ступенькам, его не было видно. Помощник Вудсон с удивленным выражением на бледном лице расхаживал туда-сюда у подножья лестницы. Он нервно поправил пояс, нащупав его под пиджаком. Потом я услышал, как Коннор воскликнул: «А, черт!», и стремглав бросился через студию бежать к ступенькам. Я удивленно встал, положил трубку и последовал за ним. Пробегая мимо Вудсона, Коннор бросил ему: «Сукин сын!», и помчался вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньку. Я бежал сразу за ним и расслышал, как Вудсон пробормотал что-то вроде: «Я должен был это сделать…» Когда мы добежали до площадки второго этажа, Коннор крикнул: «Сенатор!» И тогда мы услышали один единственный короткий звук выстрела. Он был негромкий, словно кресло упало. Но я знал, что это настоящий револьверный выстрел.НОЧЬ ВТОРАЯ
Солнце садилось на секитей – сад камней. Тени скал рябили на концентрических кругах выровненного песка. Я сидел и разглядывал рисунок. Коннор был где-то внутри, и все смотрел телевизор. Я слышал слабо доносящиеся новости. Конечно, дзеновский храм обязан в своем помещении иметь телевизор. Я начал привыкать к подобным противоречиям. Но мне больше не хотелось смотреть TV. За последний час я достаточно насмотрелся, чтобы понять, как это событие хочет обыграть масс-медиа. Сенатор Мортон последнее время находился в состоянии сильного стресса. Его семейная жизнь испытывала трудности – сын-подросток недавно был арестован за вождение в нетрезвом виде после несчастного случая, в котором другой подросток был серьезно ранен. Прошел слух, что дочь сенатора совершила аборт. Миссис Мортон недоступна для комментариев, хотя репортеры стоят возле семейного дома в Арлингтоне. Все сотрудники аппарата сенатора согласны, что в последнее время он находился под громадным давлением, пытаясь сбалансировать семейную жизнь и предстоящее выдвижение в кандидаты на пост президента. Сенатор был сам не свой: был мрачен и отчужден, и, как говорит один из сотрудников «казалось, что у него какие-то личные неприятности.» Никто не ставил под сомнение душевное здоровье сенатора, однако сенатор Доулинг сказал, что Мортон «в последнее время стал несколько фанатичнее относительно Японии, что, вероятно, указывает на напряжение, в котором он находился. Похоже, Джон не думал, что далее возможно какое-то сосуществование с Японией, и, конечно, все мы сознаем, что какого-то взаимопонимания нам надо достичь. Наши страны ныне слишком связаны. К несчастью, никто из нас не осознавал, под каким напряжением он на самом деле находился. Джон Мортон был скрытным человеком.» Я следил, как скалы в садике становятся золотыми, потом красными. Монах-дзен, американец по имени Билл Харрис, подошел и спросил, не хочу ли я чаю, или, может быть, коки. Я ответил, нет. Он ушел. Заглянув внутрь, я увидел мерцающий голубой свет экрана. Коннора видно не было. Я снова повернулся к скалам садика. Первый выстрел не убил сенатора Мортона. Когда мы пинком вышибли дверь ванной комнаты, он стоял, пошатываясь, и кровь текла у него по шее. Коннор крикнул: «Не надо!», но Мортон сунул револьвер в рот и выстрелил снова. Вторая пуля оказалась смертельной. Револьвер выпрыгнул из его рук и завертелся на кафельном полу ванной комнаты. Он остановился у моих туфель. На стенах масса крови. Люди начали пронзительно кричать. Я повернулся и в дверном проеме увидел гримершу, которая прижимала руки к лицу и вопила во все горло. Когда появились медики, вначале им пришлось успокаивать ее. Коннор и я оставались на месте, пока из дивизиона не прислали Боба Каплана и Тони Марша. Их назначили детективами по этому делу, и мы были вольны уходить. Я сказал Бобу, что мы дадим показания, когда он захочет, и мы ушли. Я обратил внимание, что Ишигуро уже ушел, И Эдди Сакамура тоже. Это обеспокоило Коннора. «Чертов Эдди», сказал он. «Куда он делся?» «Бог его знает», ответил я. «У Эдди проблема», сказал Коннор. «Какая проблема?» «Ты не заметил, как он вел себя с Ишигуро? Он был слишком самоуверен», сказал Коннор. «Чересчур самоуверен. Он должен бояться, а не боится.» Я пожал плечами. «Вы же сами говорили, что Эдди чокнутый. Кто знает, почему он делает то, что делает?» Я устал от этого дела и устал от бесконечный японских нюансов Коннора. Я сказал, что думаю – Эдди, вероятно, вернется в Японию. Или, как он говорил раньше, уедет в Мексику. «Надеюсь, что ты прав», сказал Коннор. Мы пошли к заднему выходу с телестанции. Коннор сказал, что хочет скрыться, прежде чем появится пресса. Мы сели в свою машину и поехали. Он показывал дорогу в центр-дзен. И с тех пор мы находимся здесь. Я позвонил Лорен, но в офисе ее не было. Я позвонил в лабораторию Терезе, но линия была занята. Я позвонил домой, и Элен сказала, что с Мишель все прекрасно, а все репортеры ушли. Она спросила, не хочу ли я, чтобы она осталась и накормила Мишель обедом. Я ответил утвердительно и сказал, что, может быть, вернусь домой поздно. А потом весь следующий час я смотрел телевизор. Пока не расхотел его больше смотреть.* * *
Было почти темно. Песок стал пурпурно-серым. Я закостенел от долгого сидения на одном месте, становилось прохладно. Включился мой пейджер. Сообщение из дивизиона. А, может, от Терезы. Я встал и вошел внутрь. На экране телевизора сенатор Стивен Роу выражал соболезнование опечаленной семье и говорил о том, что сенатор Мортон был в состоянии сильного стресса. Сенатор Роу говорил, что заявка Акаи не отозвана. Продажа, насколько известно Роу, состоится, и теперь не будет какой-либо серьезной оппозиции. «Хм-м», сказал Коннор. «Продажа возобновилась?», спросил я. «Похоже, она и не отменялась.» Коннор явно был встревожен. «Вы не одобряете продажу?» «Я тревожусь по поводу Эдди. Он так петушился. Вопрос в том, что теперь будет делать Ишигуро?» «Какая разница?» Я устал. Девушка мертва, Мортон мертв и продажа состоится. Коннор покачал головой. «Вспомни-ка, что на кону», сказал он. «Ставки громадны. Ишигуро обеспокоен не подлым мелким убийством или даже стратегической покупкой какой-то высокотехнологичной компании. Ишигуро обеспокоен репутацией Накамото в Америке. У корпорации Накамото громадное присутствие в Америке и она хочет, чтобы это присутствие было еще громаднее. А Эдди может повредить ее репутации.» «Как?» Он покачал головой. «Я не знаю в точности.» Мой пейджер снова включился. Я позвонил. Это был Фрэнк Эллис, дежурный офицер в штабквартире дивизиона на сегодняшний вечер. «Эй, Пит», сказал он. «Мы получили вызов для специальной службы. Сержант Мэтловски звонит снизу со стоянки задержанных машин. Он просит помощи в языке.» «Что еще там?», спросил я. «Говорит, что у него там пять японцев, требующих позволения осмотреть разбитый автомобиль.» Я нахмурился. «Какой автомобиль?» «Да какой-то Феррари. Преследование на большой скорости. По-видимому, здорово побитый: от удара развалился, а потом загорелся. Сегодня утром тело вырезали автогеном. Но японцы все таки настаивают на инспекции машины. Мэтловски из бумаг не может понять, позволено на нее кому-то смотреть или нет. И он не понимает по-японски. Один японец заявляет, что он родственник погибшего. В общем, не хочешь ли ты пойти туда и все уладить?» Я вздохнул. «Разве я сегодня на вызовах? Я уже был вчера ночью.» «Ну, в общем, на посту все-таки ты. Ты, кажется, поменялся сменами с Алленом.» Я смутно припомнил. Я действительно поменялся сменами с Джимом Алленом, чтобы он смог сводить своего парнишку на хоккей. Я договаривался неделю назад, но это казалось вестью из моего далекого прошлого. «Окей», сказал я, «улажу.» Я пошел к Коннору сказать, что уезжаю. Он выслушал историю и вдруг вскочил на ноги: «Конечно! Конечно! О чем я думал! Черт побери!» Он шлепнул кулаком по ладони. «Поехали, кохай.» «Мы едем на стоянку?» «На стоянку? Ни в коем случае!» «Тогда куда же мы едем?» «О черт побери, какой я дурак!», сказал он, уже направляясь к машине. Я заторопился за ним.* * *
Как только я остановился перед домом Эдди Сакамуры, Коннор выпрыгнул из машины и понесся вверх по ступенькам. Я запарковался и побежал за ним. Небо было глубокого синего цвета. Стояла почти ночь. Коннор перепрыгивал через ступеньку. «Я виноват», сказал он. «Надо было догадаться раньше. Мне следовало понять, что это означает.» «Что что означает?», спросил я. На самом верху лестницы я слегка запыхался. Коннор рывком открыл дверь. Мы вбежали внутрь. В гостиной все было в точности так, как я видел ее в последний раз, когда днем стоял здесь и разговаривал с Грэмом. Коннор быстро пробежался по комнатам. В спальне лежал открытый чемодан. Пиджаки от Армани и Библос валялись на постели, ожидая упаковки. «Идиот-недомерок», сказал Коннор. «Ему вообще не следовало возвращаться сюда.» Снаружи светились огни плавательного бассейна. По потолку ходила зеленая световая рябь. Коннор направился наружу.* * *
Тело плавало в воде лицом вниз, темным силуэтом выделяясь в центре светящегося зеленоватого прямоугольника. Коннор взял шест и подтолкнул Эдди к дальнему краю. Мы вытащили его на бетонный бордюр. Тело было синим и холодным, уже начиная коченеть. Никаких следов насилия видно не было. «Они позаботились об этом», сказал Коннор. «О чем?» «Чтобы ничего видно не было. Но я уверен, мы найдем доказательства.» Он достал маленький фонарик и посветил в рот Эдди. Потом проверил его соски и гениталии. «Так и есть. Вот, видишь ряды красных точек? Здесь, здесь и здесь, на боковой поверхности бедра…» «Защелки-крокодилы?» «Да. Для электрошоковой катушки. Черт побери!», сказал Коннор. «Почему он мне не сказал? Все это время, пока мы ехали от тебя на телестанцию, чтобы увидеться ссенатором. Тогда он мог бы хоть что-то сказать. Он мог бы сказать мне правду.» «О чем?» Коннор не ответил. Он погрузился в собственные мысли. Потом вздохнул. «Знаешь, в конце концов мы все-таки просто гайджины. Чужаки. Даже в его отчаянном положении мы исключаемся. И в любом случае, он не сказал бы нам, потому что…» Он замолк. И уставился на труп. Потом снова столкнул тело в воду. Оно медленно поплыло. «Пусть кто-то другой заполняет бумаги», сказал Коннор, вставая на ноги. «Нам нет нужды оказаться теми, кто нашел тело. Это не важно.» Он смотрел, как Эдди дрейфует к центру бассейна. Голова слегка опущена в воду, пятки торчат на поверхности. «Он мне нравился», сказал Коннор. «Он оказывал мне услуги. Я даже встречался с его семьей, когда был в Японии. С кем-то из мужчин его семьи, не с отцом.» Он смотрел, как тело медленно кружится в воде. «Эдди был окей, и теперь я хочу знать.» Я стоял в замешательстве, не имея понятия, о чем он говорит, и не думая, что мне надо как-то реагировать на его слова. Коннор был в гневе. «Пошли», сказал он наконец. «Нам надо пошевеливаться. У нас есть лишь пара возможностей. Мы снова плетемся за событиями. Но даже если это будет последнее, что мне удастся сделать, я хочу взять этого сукина сына.» «Какого сукина сына?» «Ишигуро.»* * *
Мы ехали, возвращаясь в мою квартиру. «Отдохни эту ночь», сказал он. «Я поеду с вами», возразил я. «Нет, кохай, я сделаю это один. Лучше, если ты не узнаешь.» «Не узнаю что?», спросил я. Мы препирались так некоторое время. Он не хотел объяснять. Наконец, он сказал: «Прошлой ночью Танака приходил к Эдди, потому что у Эдди была лента, предположительно, оригинал.» «Верно…» «И Танака хотел забрать ее. Вот о чем они спорили. Когда заявились вы с Грэмом и все пошло к чертям, Эдди сказал Танаке, что лента лежит в Феррари. Поэтому Танака и бросился туда, а увидев полицию, запаниковал и угнал машину.» «Верно.» «Мне казалось, что лента погибла при аварии и пожаре.» «Да.» «Но, очевидно, она не погибла. Потому что Эдди не посмел бы так петушиться с Ишигуро, если бы не владел лентой. Лента была его волшебным ключиком и он это понимал. Но, очевидно, он не понял, каким безжалостным может быть Ишигуро.» «Его пытали из-за ленты?» «Да. Но, должно быть, Эдди их удивил. Он им ничего не сказал.» «Откуда вы знаете?» «Потому что», сказал Коннор, «среди ночи не появились бы пятеро японцев с требованием осмотреть останки Феррари.» «Поэтому они все еще ищут ленту?» «Да. Или свидетельство о гибели ленты. В настоящее время они могут даже не знать, сколько же точно лент пропало.» Я обдумал сказанное. «Что вы намерены делать?», спросил я. «Найти ленту», ответил Коннор. «потому что в ней вся суть. Из-за этой ленты гибнут люди. Если мы сможем отыскать оригинал…» Он покачал головой. «Я суну Ишигуро глубоко в дерьмо. Где он по существу и должен находиться.» Я подкатил к собственному дому. Как сказала Элен, все репортеры ушли. На улице было пустынно и темно. «Я все-таки хочу поехать с вами», сказал я. Коннор покачал головой. «Я в бессрочном отпуске», сказал он. «А ты нет. Тебе еще надо думать о своей пенсии. И тебе не следует в точности знать, чем я стану заниматься сегодняшней ночью.» «Могу догадаться», сказал я. «Вы намереваетесь пройтись по следам Эдди, начиная с прошлой ночи. Эдди ушел из дома и поехал ночевать к рыжей. Может, он был где-то еще…» «Слушай», сказал Коннор, «давай больше не будем терять время, кохай. У меня есть несколько контак-тов и несколько человек, на которых я могу опереться. Полностью на них положиться. Если я тебе буду нужен, можешь позвонить мне по телефону в машине. Но не звони, пока я тебе всерьез не понадоблюсь. Потому что я буду занят.» «Но…» «Не надо, кохай. Вылезай из машины. Проведи приятный вечерочек со своей дочкой. Ты хорошо поработал, но теперь твоя работа закончена.» В конце концов я выбрался из машины. «Сайонара», сказал Коннор, иронически махая рукой. И укатил.* * *
«Папка! Папка!» Она бежала ко мне, расставив руки. «Возьми меня, папка!» Я поднял ее: «Привет, Шелли!» «Папка, я могу посмотреть „Спящую красавицу“?» «Ну, не знаю… Ты уже пообедала?» «Съела две сосиски и мороженое», ответила Элен. Она в кухне мыла посуду. «Хо-хо», сказал я, «мне казалось, мы договорились перестать кормить ее дурацкой едой.» «Ну, это все, что она согласилась съесть», раздраженно проворчала Элен. Конец долгого дня, проведенного с двухлетним ребенком. «Папка, я могу посмотреть „Спящую красавицу“?» «Подожди минутку, Шелли, я поговорю с Элен.» «Я попробовала дать ей этот суп», сказал Элен, «а она даже не притронулась. Она хотела сосиску.» «Папка, я могу посмотреть канал Диснея?» «Мишель», сказал я. Элен сказала: «Поэтому я подумала, лучше, чтобы она хоть что-то съела. Мне кажется, она вымоталась. Понимаете, репортеры и все такое. Сильно перевозбудилась.» «Папка? Можно „Спящую красавицу“?» Она крутилась у меня на руках и шлепала по лицу, чтобы привлечь к себе внимание. «Хорошо, Шел.» «Сейчас, папка?» «Окей.» Я поставил ее на пол. Она побежала в гостиную и включила телевизор, не глядя нажимая кнопки ручного пульта управления. «Мне кажется, она слишком много смотрит телевизор.» «Да все они так», ответила Элен, пожимая плечами. «Ну, папка, давай!» Я пошел в гостиную и вставил кассету. Потом прокрутил вперед до титров и пустил ленту. «Не эту часть», нетерпеливо сказала она. Поэтому я быстро перемотал вперед к началу действия. Словно листал страницы в книге. «Эту, эту часть!», сказала она, дергая меня за рукав. Я переключил ленты на нормальную скорость. Мишель уселась в кресло и начала сосать большой палец. Потом вытащила палец изо рта и похлопала рукой рядом с собой. «Сюда, папка!», сказала она. Она хотела, чтобы я посидел с нею. Я вздохнул и огляделся в комнате. Полный кавардак. Фломастеры и книжки-раскраски разбросаны по полу. И громадная ветряная мельница из конструктора «Тинкертой». «Я только приберусь», сказал я, «а потом сяду с тобой.» Она снова сунула палец в рот и повернулась к экрану. Внимание ее полностью переключилось туда. Я собрал фломастеры и сложил их в картонную коробку. Собрал книжки-раскраски и поставил их на полку. Я вдруг устал и сел на минутку на пол рядом с Мишель. На экране три феи – красная, зеленая и голубая – влетали в тронный зал замка. «Это Распогодка», объяснила Мишель, «она голубая.» Из кухни Элен спросила: «Я приготовлю вам сэндвич, лейтенант?» «Было бы просто великолепно», отозвался я и обнаружил, что хочу просто сидеть здесь и быть рядом со своей дочерью. Мне хотелось забыть обо всем, по крайней мере ненадолго. Я чувствовал благодарность, что Коннор меня высадил. Я молчал и тупо смотрел телевизор. Элен принесла сэндвич с латуком, салями и горчицей. Оказывается, я проголодался. Элен взглянула на экран, покачала головой и вернулась на кухню. Я ел свой сэндвич и Мишель тоже откусила несколько кусочков. Ей нравилось салями. Я подумал было, какие там добавки, но решил, что не хуже, чем в сосисках. После сэндвича я почувствовал себя несколько лучше. Я поднялся, чтобы закончить приборку в комнате. Я поднял ветряную мельницу, сделанную из конструктора «Тинкертой» и начал разбирать ее, складывая части снова в картонную трубу. Мишель вдруг сказала страдальчески голосом: «Нет! Нет!» я подумал, что она не хочет, чтобы я разбирал ветряную мельницу, однако дело было не в этом. Она закрыла ладошками глаза. Ей просто не хотелось смотреть на злую колдунью. Я пропустил колдунью, прокрутив вперед ленту, и она снова успокоилась. Я разобрал ветряную мельницу и сложил все части в трубчатый контейнер. Потом закрыл трубу металлической крышкой и положил ее на нижнюю книжную полку, где она всегда лежала. Приходилось держать игрушки пониже, чтобы Мишель могла доставать их сама. Труба упала с полки на ковер. Я поднял ее. Что-то лежало на полке – небольшой серый прямоугольник. Я сразу понял, что это такое. Это была восьмимиллиметровая видеокассета с японской надписью на ярлычке.* * *
Элен спросила: «Лейтенант, вам еще что-нибудь надо?» Она была уже в плаще, собираясь уходить. «Подождите минуту», сказал я. Я подошел к телефону, набрал коммутатор департамента и попросил соединить меня с Коннором в моей машине. Я нетерпеливо ждал соединения. Элен смотрела на меня. «Всего лишь минуточку, Элен», сказал я. На экране принц под щебетание птиц дуэтом пел со Спящей красавицей. Мишель сосала палец. Операторша сказала: «Извините, но машина не отвечает.» «Окей», сказал я. «Для капитана Коннора у вас есть номер форвард-связи?» Пауза: «В активном расписании его нет.» «Я знаю. Но он сам оставил номер?» «У меня здесь ничего нет, лейтенант.» «Мне надо поговорить с ним.» «Подождите минуту.» Она переключилась на другой разговор. Я чертыхнулся. Элен стояла у входной двери. Дожидалась ответа, чтобы наконец уйти. Операторша вернулась на линию: «Лейтенант? Капитан Эллис говорит, что капитан Коннор ушел.» «Ушел?» «Он был здесь недавно, но сейчас ушел.» «Вы хотите сказать, что он был в даунтауне?» «Да, но уже ушел. Извините, но у меня нет его номера.» Я положил трубку. Какого черта Коннор делал в даунтауне? Элен все переминалась у входной двери: «Лейтенант?» Я сказал: «Подождите еще секунду, Элен.» «Лейтенант, мне надо…» «Я сказал, подождите.» Я начал расхаживать по комнате. Я не знал, что делать. Меня вдруг охватил страх. Из-за этой ленты они убили Эдди. И они не станут колебаться убить кого-то еще. Я взглянул на свою дочь, которая смотрела телевизор с пальцем во рту, и спросил Элен: «Где ваша машина?» «В гараже.» «Окей. Слушайте, я хочу, чтобы вы взяли Мишель и вместе с ней уехали…» Зазвонил телефон. Я схватил трубку, надеясь, что это Коннор: «Алло!» «Моши-моши. Коннор-сан десу-ка?» «Его здесь нет», ответил я. Как только эти слова сорвались с моего языка, я проклял себя. Но было поздно, птичка улетела. «Очень хорошо, лейтенант», произнес голос с сильным акцентом. «Вы знаете, чего мы хотим, не так ли?» Я ответил: «Я не понимаю, о чем вы говорите.» «Мне кажется, вы хорошо понимаете, лейтенант.» Я слышал слабое шипение на линии. Звонили из автомобильного телефона. Они могли находиться где угодно. Могли быть и прямо снаружи. Черт! Я спросил: «Кто говорит?» Но услышал только сигнал отбоя. Элен спросила: «Что происходит, лейтенант?» Я подбежал к окну. И увидел три машины, стоявшие внизу на улице. Из них вылезли пять человек – темные силуэты в ночи.* * *
Я пытался остаться спокойным. «Элен», сказал я, «я хочу, чтобы вы взяли Мишель и пошли в мою спальню. Заберитесь под кровать. Я хочу, чтобы вы оставались там и вели себя очень тихо, что бы ни происходило. Вы меня поняли?» «Не хочу, папка!» «Выполняйте немедленно, Элен!» «Нет, папка! Я хочу смотреть „Спящую красавицу“!» «Ты посмотришь ее потом.» Я достал пистолет и проверил обойму. Глаза Элен расширились. Она взяла Мишель на руки: «Пойдем, малышка.» Мишель извивалась у нее на руках, громко протестуя: «Нет, папка!» «Мишель!» Она замолчала, пораженная моим тоном. Элен унесла ее в спальню. Я зарядил еще одну обойму и положил ее в карман пиджака. Я выключил свет в спальне и в комнате Мишель. Взглянул на ее кроватку и на покрывало с вышитыми на нем слониками. Выключил свет в кухне. Потом вернулся в гостиную. Телевизор продолжал работать. Злая ведьма приказывала своему ворону отыскать Спящую красавицу. «Ты моя последняя надежда. Не подведи меня», сказала она птице. Ворон улетел. Я ходил по комнате, пригибаясь, и двинулся к входной двери. Телефон снова зазвонил. Я подкрался к нему, чтобы ответить. «Алло?» «Кохай.» Это был голос Коннора. Я слышал шипение статики автомобильного генератора. Я спросил: «Где вы?» «Лента у тебя?» «Да, лента у меня. Где вы?» «В аэропорту.» «Хорошо, двигайте сюда. Немедленно. И вызовите подмогу! Боже мой!» Я услышал звуки на площадке перед моей дверью – мягкие звуки шагов. Я положил трубку. И вспотел. Боже. Если Коннор еще в аэропорту, чтобы добраться до меня ему потребуется двадцать минут. А может, и больше. Может, и больше. Мне придется справиться самому. Я следил за дверью, напряженно вслушиваясь. Но больше ничего на площадке снаружи не слышал. Я услышал, как в спальне дочь громко говорит: «Хочу смотреть „Спящую красавицу“. И хочу к папке!» Я услышал, как Элен что-то шепчет ей. Мишель захныкала. Потом наступила тишина. Телефон снова зазвонил. «Лейтенант», произнес тот же голос с сильным акцентом, «нет необходимости тянуть время.» Боже мой, они подслушивают телефоны в машинах! "Мы не хотим причинять вам вред, лейтенант. Мы хотим только одного. Будьте так любезны, принесите нам ленту." «У меня нет ленты», сказал я. «Мы знаем, что есть.» Я сказал: «Хорошо, вы ее получите.» «Хорошо. Так будет лучше для всех.» Я понял, что оставлен сам на себя. Я старался соображать быстрее. Единственная идея была такой: увести их отсюда, увести их от моей дочери. «Но не здесь», сказал я. Во входную дверь постучали: быстро и настойчиво. Черт! Я чувствовал, что события сгущаются вокруг меня. Все происходило слишком быстро. Я пригнулся к полу, сняв телефон с полки. Пытаясь оставаться ниже уровня окон. Стук повторился. Я сказал в трубку: «Вы можете получить ленту. Но вначале отзовите своих парней.» «Повторите помедленнее, пожалуйста.» Боже мой, еще и проблемы языка, твою мать! «Отзовите своих людей. Выведите их на улицу. Я хочу их видеть.» «Лейтенант, вы должны отдать нам ленту.» «Знаю», сказал я. «Я отдам ее вам.» Говоря, я не сводил глаз с двери. Я видел, как поворачивается ручка. Кто-то пробовал открыть входную дверь – медленно и тихо. Потом ручку отпустили. Что-то белое проскользнуло под дверь. Карточка-визитка. «Лейтенант, послушайте нас, пожалуйста.» Я подкрался беззвучно и схватил карточку. Не ней было написано: «Джонатан Коннор, капитан, Департамент Полиции Лос-Анджелеса» Потом снаружи послышался шепот. «Кохай.» Я понял, что это была хитрость. Коннор сказал, что находится в аэропорту, но это была военная хитрость… «Наверное, я могу оказать помощь, кохай.» Эти слова он уже произносил раньше, в самом начале дня. Услышав их я смутился. «Открой же эту чертову дверь, кохай.» Это был Коннор. Я подобрался и открыл дверь. Он, пригибаясь, проскользнул в комнату. Он тащил за собой что-то голубое: жилет из кевлара. Я сказал: «Мне показалось, что вы…» Он покачал головой и прошептал: "Я понял, что ленты должны быть здесь. Больше негде. Я ждал в машине на аллее за домом. Сколько их там?" «Кажется, пятеро. Может, больше.» Он кивнул. Голос с акцентом сказал в трубке: «Лейтенант? Где вы там, лейтенант?» Я повернул трубку так, чтобы Коннор слышал, что говорят. «Я здесь», сказал я. От телевизора неслась громкая кудахтающая болтовня злой колдуньи. «Лейтенант, я слышу, что там кто-то есть с вами.» «Это только „Спящая красавица“.» «Что? Какая красавица?», озадаченно спросил голос. «Что такое?» «Это телевизор», сказал я, «те-ле-ви-зор.» Теперь уже я слышал шептание на другом конце линии. По улице промчалась машина. Это напомнило мне, что снаружи люди стоят на виду. Стоят на жилой улице с многоэтажками по обоим сторонам. Масса окон. В любой момент могут выглянуть люди. Или пройти мимо. Нападавшим надо пошевеливаться. Наверное, они уже начали… Коннор подергал меня за пиджак, сигналя, что пора раздеваться. Я выпутывался из пиджака и одновременно говорил в трубку. «Хорошо», сказал я. «Но вначале отзовите своих людей.» «Что-что?» Коннор показал кулак. Скорчил страшную рожу. Он хотел, чтобы я прикинулся разгневанным. Прикрыв трубку рукой, он прошептал мне в ухо по-японски. «Йоку кике!», повторил я. На другом конце удивленно хрюкнули. «Вакатта. Люди уходят. Теперь выходите вы, лейтенант.» «Окей», сказал я, «выхожу.»* * *
Коннор прошептал: «Тридцать секунд», и выскользнул во входную дверь. Я все еще застегивал рубашку поверх жилета. Кевлар был неуклюжий и жаркий. Я немедленно начал потеть. Я выждал тридцать секунд, глядя для верности на свои часы. Внимательно следя за стрелкой. А потом отправился наружу.* * *
В коридоре свет кто-то выключил и я запнулся о тело. Поднявшись на ноги, я глянул в маленькое азиатское лицо. Почти мальчик, на удивление молод. Подросток, можно сказать. Он был без сознания и дышал очень слабо. Я медленно пошел вниз по ступеням. На площадке второго этажа никого не было. Я продолжал спускаться. За одной из дверей второго этажа я услышал сладкий смех по телевизору. Голос сказал: «Так расскажите же нам, что вы делали на этом первом свидании?» Я дошел до первого этажа. Передняя дверь вестибюля была стеклянной. Я выглянул наружу и увидел только стоящие машины и живую изгородь – небольшой кусочек лужайки перед зданием. Люди и их машины находились где-то слева. Я выждал. Сделал вздох. Сердце колотилось. Я не хотел туда выходить, но думал только о том, как отвести их подальше от моей дочери. Я шагнул в ночь. Воздух холодил мой вспотевшее лицо и шею. Я сделал два шага вперед. Теперь я увидел людей. Они стояли примерно в десяти метрах рядом с машинами. Я насчитал четырех. Один из них помахал мне, подзывая ближе. Я колебался. Где же остальные? Я никого не видел, кроме людей у машин. Они снова замахали, подзывая меня. Я пошел к ним, когда внезапный тяжелый удар сзади бросил меня лицом в мокрую траву. Только через секунду я понял, что случилось. Мне выстрелили в спину. А потом все вокруг меня взорвалось пальбой. Из автоматического оружия. Улица освещалась оружейным огнем, словно молниями. Звуки эхом отдавались от многоэтажек по обеим сторонам улицы. Звенело разбивающееся стекло. Я слышал, как вокруг кричали люди. Огонь усилился. Я услышал звук зажигания, машины заревели мимо меня вниз по улице. Почти сразу послышался вой полицейских сирен, визг шин и засверкали вспышки мигалок. Я оставался там, где был, лицом в траве. Мне казалось, что я лежу уже час. Потом я понял, что теперь все крики вокруг были по-английски. Наконец, кто-то подошел, согнулся надо мной и сказал: «Не шевелись, лейтенант. Позволь мне вначале взглянуть.» Я узнал голос Коннора. Он рукой пощупал мою спину. Потом спросил: «Ты можешь повернуться, лейтенант?» Я повернулся. Стоя в жестком свете прожекторов, Коннор смотрел вниз на меня. «Не пробило», сказал он. «Но завтра у тебя будет зверски болеть спина.» Он помог мне встать на ноги. Я оглянулся посмотреть на человека, который стрелял в меня. Но там уже никого не было: только несколько пустых гильз поблескивали тускло-желтым в зеленой траве перед входной дверью.ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Заголовок гласил: «Насилие банды вьетнамцев в Вест-Сайде». В заметке говорилось, что Питер Смит, офицер специальной службы ДПЛА, оказался жертвой злобного нападения банды из округа Ориндж, известной под именем Суки-Убийцы. В лейтенанта Смита выстрелили дважды, прежде чем на сцене появилась полицейская подмога и рассеяла нападавших молодчиков. Двое бандитов в перестрелке убиты. Живым никого не захватили. Я читал газеты в ванне, отмачивая болевшую спину. По обе стороны хребта чернели два кровоподтека: громадные и безобразные. Было больно дышать. Я отослал Мишель побыть с недельку у моей матери в Сан-Диего, пока дела не придут в норму. Элен повезла ее вчера поздно ночью. Я продолжал читать. В заметке утверждалось, что Суки-Убийцы были членами той банды, которые неделей раньше подошли к двухлетнему черному мальчику Родни Ховарду и выстрелили ребенку в голову, когда он ездил на трехколесном велосипеде по лужайке перед своим домом в Инглвуде. По слухам данный инцидент являлся посвящением в банду и его бессмысленная злобность породила яростные споры, способен ли ДПЛА справиться с насилием бандитов в Южной Калифорнии. Снова у моей двери толклась масса репортеров, но я не хотел ни с кем говорить. Постоянно звонил телефон, однако я включил автоответчик. Я просто сидел в ванне и пытался решить, что делать. В разгар утра я позвонил Кену Шубику в «Таймс». «Я ждал, когда же ты объявишься», сказал он. «Ты, должно быть, рад.» «Рад чему?» «Что остался в живых», сказал Кен. «Эти парни – убийцы.» «Ты имеешь в виду вьетнамских ребят прошлой ночью?», спросил я. «Они говорили по-японски.» «Нет.» «Да, Кен.» «Мы зря пустили эту заметку?» «Не совсем.» «Тогда все объясняется», сказал он. «Что объясняется?» «Это заметка Крысы. А от Крысы сегодня сильно воняет. Поговаривают даже, что его увольняют. Никто не может вычислить, но что-то здесь произошло», сказал он. «Кого-то на самом верху редакции какой-то жук цапнул в задницу по поводу Японии. Во всяком случае мы начали серию исследований о японских корпорациях в Америке.» «О, вот как!» «Конечно, этого не скажешь по сегодняшней газете. Ты смотрел раздел бизнеса?» «Нет, а что?» «„Дарли-Хиггинс“ объявила о продаже „МайкроКон“ корпорации „Акаи“. На четвертой странице раздела бизнеса. Заметка в два сантиметра.» «То есть?» «Большего не стоит, я полагаю. Просто очередная американская корпорация, проданная японцам. Я проверил. После 1987 года японцы купили сто восемьдесят американских компаний электроники и высокой технологии. Это больше не новость.» «Но газета начала расследование?» «То самое слово. Будет не легко, потому что все эмоциональные индикаторы падают. Баланс торговли с Японией уменьшается. Конечно, он только кажется лучше, потому что сейчас они больше не экспортируют так много машин. Они делают их здесь. И кормят своей продукцией малых драконов, поэтому дефицит проявляется в их колонках, а не в японской. Они увеличили покупку апельсинов и строевого леса, чтобы дела выглядели получше. По сути, они относятся к нам, как к развивающейся стране. Они импортируют наше сырье. Но не покупают наши конечные товары. Говорят, что мы не делаем того, что им нужно.» «Может, и не делаем, Кен.» «Скажешь это судье.» Он вздохнул. «Но я не знаю, чертыхнется ли публика. Вот в чем вопрос. Даже по поводу налогов.» Я чувствовал себя слегка отупевшим. «Налогов?» «Мы готовим большую серию о налогах. Правительство наконец обратило внимание, что японские корпорации делают здесь тьму бизнеса, но платят мало налогов в Америке. Некоторые вообще не платят, что смешно. Они контролируют свои доходы, завышая цены на японские компоненты, которые импортируют на американские сборочные заводы. Это возмутительно, однако и прежде американское правительство никогда не действовало слишком быстро, чтобы наказать японцев. А японцы тратят полмиллиарда долларов в год в Вашингтоне, чтобы всех успокоить.» «И вы хотите сделать статью о налогах?» "Ага. И присматриваемся к Накамото. Мои источники продолжают говорить, что Накамото стоит перед выдвижением обвинения в замораживании цен. Замораживание цен – так называется игра японских компаний. Я составил список тех, кто попадал под обвинения. Нинтендо в 1991 заморозила цены на игры. Мицубиси в том же году заморозила цены на телевизоры. Панасоник в 1989. Минольта в 1987, И ты понимаешь, что это лишь верхушка айсберга." «Тогда хорошо, что вы готовите статью», сказал я. Он кашлянул. «Ты хочешь записать? О вьетнамцах, которые говорили по-японски?» «Нет», сказал я. «Мы вместе во всем этом», сказал он. «Не думаю, что это кому-то поможет», сказал я.* * *
Я был на ленче с Коннором в суши-баре в Калвер-сити. Когда мы подъехали, кто-то вешал на окно надпись «Закрыто». Увидев Коннора, он перевернул табличку на «Открыто». «Здесь меня знают», сказал Коннор. «Хотите сказать, вы им нравитесь?» «Это понять трудно.» «Ценят в вас покупателя?» «Нет», сказал Коннор. «Наверное, Хироши предпочел бы закрыться. Для него не выгодно держать дело всего для двоих покупателей гайджинов. Но я хожу сюда часто. Он уважает человеческие отношения. По сути, это не имеет отношения к бизнесу или к симпатии.» Мы вылезли из машины. «Американцы не понимают», сказал он. «Ибо японская система фундаментально отлична.» «Ага, но мне кажется, что они начинают понимать», сказал я. И рассказал историю Кена Шубика о замораживании цен. Коннор вздохнул. «Дешевый выстрел – сказать, что японцы бесчестны. Они не таковы – просто они играют по другим правилам. До американцев это просто не доходит.» «Это прекрасно», возразил я. «Однако, замораживание цен незаконно.» «В Америке, да», сказал он. «Но это нормальная процедура в Японии. Запомни, кохай, правила фундаментально отличны. Тайные соглашения – это их способ работы. Скандал с акциями Номура это показывает. Американцы морализируют по поводу тайных соглашений, вместо того, чтобы смотреть на это просто как на другой способ делать бизнес. Только и всего.» Мы вошли в суши-бар. Масса поклонов и приветствий. Коннор поговорил по-японски и мы сели за стойку. Ничего не заказав. Я спросил: «Мы не будем заказывать?» «Нет», ответил Коннор. «Это было бы оскорбительно. Хироши сам решит за нас, что нам сегодня понравится.» Поэтому мы просто сидели за стойкой и Хироши принес тарелки. Я смотрел, как он режет рыбу. Зазвонил телефон. Из дальнего конца бара кто-то сказал: «Коннор-сан, онна-но хито-га маттеру-то иттемашита-то.» «Домо», ответил Коннор, кивая. Он повернулся ко мне и потащил из бара. «Оказывается, мы не хотим есть. Настало время нам пойти на следующую встречу. Ты захватил ленту?» «Да.» «Хорошо.» «Куда мы идем?» «Повидать твою подругу», ответил он. «Мисс Асакуму.»* * *
Подпрыгивая на выбоинах фривея Санта Моника, мы направлялись в даунтаун. Послеполуденное небо было серым, казалось, что идет дождь. Спина болела. Коннор глядел в окно, что-то жужжа про себя. В суматохе я забыл о звонке Терезы прошлым вечером. Она сказала, что просмотрела последнюю часть ленты и думает, что имеется три пробела. «Вы говорили с ней?» «С Терезой? Коротко. Я дал ей несколько советов.» «Прошлым вечером она сказала, что с лентой проблема.» «Да? Мне она об этом не упомянула.» Я чувствовал, что он не говорит мне всю правду, но спина болезненно пульсировала и у меня не было настроения давить на него. Временами я думал, что Коннор сам превратился в японца. У него были такие сдержанные, такие уклончивые манеры. Я сказал: «Вы никогда не рассказывали мне, почему покинули Японию.» «А, это.» Он вздохнул. «Я работал на одну корпорацию. Советником по безопасности. Но дело не пошло.» «Почему?» «Ну, с работой-то все было в порядке. Она была прекрасной.» «Тогда что?» Он покачал головой. «Большинство людей, которые жили в Японии, возвращаются со смешанными чувствами. Японцы во многом чудесный народ. Они трудяги, интеллигентны, обладают чувством юмора. Они по-настоящему целостны. И они – самый расистский народ на планете. Вот почему они всегда обвиняют в расизме кого-то еще. Они так предвзяты, что предполагают, что все остальные должны быть такими же. И пожив в Японии… через некоторое время я просто устал от того, как идут дела. Я устал смотреть, как женщины переходят на другую сторону улицы, когда вечером видят, что я направляюсь в их сторону. Я устал обращать внимание, что последние два места в подземке, которые остаются свободными, находятся по обе стороны от меня. Я устал, что стюардессы спрашивают пассажиров-японцев, не возражают ли они сидеть рядом с гайджином, думая, что я не понимаю, что они говорят, потому что говорят это по-японски. Я устал быть исключением, устал от тонкого патронажа, от шуток за спиной. Я устал быть ниггером. Я просто… устал. Я сдался.» «Звучит так, словно на самом деле они вам не нравятся.» «Нет», ответил Коннор. «Нравятся. Я очень их люблю. Однако, я не японец, а они никогда не позволят мне забыть это.» Он снова вздохнул. «У меня много друзей-японцев, которые работают в Америке, и для них это тоже тяжело. Различия проявляются с обоих сторон. Они тоже чувствуют себя исключенными. С ними рядом тоже не садятся. Но мои друзья всегда просят меня помнить, что они прежде всего человеческие существа, а уж потом японцы. К несчастью, мой опыт доказывает, что это не всегда верно.» «Хотите сказать, что они прежде всего японцы?» Он покачал головой. «Семья есть семья.» Остаток пути мы проехали в молчании.* * *
Мы находились в небольшой комнате на третьем этаже общежития для иностранных студентов. Тереза Асакума объяснила, что это не ее комната, она принадлежит другу, который этот семестр учится в Италии. Она выставила на стол небольшой VCR и маленький монитор. «Я подумала, что стоит убраться из лаборатории», сказала она, быстро перематывая ленту вперед. «Однако, хочу, чтобы вы это увидели. Это конец одной из принесенных вами лент. Начинается сразу после того, как сенатор покинул комнату.» Она замедлила ленту и я увидел широкую панораму сорок шестого этажа здания Накамото. На этаже было пусто. Бледное тело Черил Остин лежало на темном конференц-столе. Лента продолжала крутиться. Ничего не происходило. Это была статичная сцена. Я спросил: «На что мы смотрим?» «Просто ждите.» Лента крутилась. Опять ничего не происходило. И вдруг я ясно увидел, что нога девушки дернулась. «Что такое?» «Спазм?» «Не уверен.» Теперь дернулась рука девушки, распростертая на темном дереве. Сомнений больше не было. Пальцы открылись и закрылись. «Она еще жива!» Тереза кивнула: «Похоже на то. Теперь следите за часами.» Часы на стене показывали 8:36. Я следил. Ничего не происходило. Лента крутилась еще две минуты. Коннор вздохнул. «Часы стоят.» «Нет», сказала она. «Я вначале обратила внимание на рисунок зернистости при сильном увеличении. Пикселы прыгают вперед-назад.» «И что это значит?» «Мы зовем это рок-н-ролл. Это обычный способ выявить стоп-кадр. Нормальный стоп-кадр видим для глаза, потому что мельчайшие единицы изображения внезапно становятся статичными, в то время как в регулярной картинке всегда присутствует некое малое движение, даже если оно всего лишь случайное. Поэтому следует сделать рок-н-ролл с циклом секунды три, снова и снова повторяя изображение. Это дает небольшое движение и делает стоп-кадр менее очевидным.» «Вы хотите сказать, что лента была заморожена в восемь тридцать шесть?» «Да. И девушка, очевидно, в это время была жива. Я не могу утверждать наверняка. Но может быть.» Коннор кивнул: «Тогда именно поэтому подлинная лента столь важна.» «Какая подлинная лента?», спросила она. Я достал ленту, которую нашел в своей квартире прошлой ночью. «Прогоните-ка ее», сказал Коннор.* * *
Мы увидели сорок шестой этаж в четком цвете. Съемки вела боковая камера с хорошим обзором конференц-зала. И это была одна из подлинных лент: мы увидели убийство и увидели, как Мортон оставляет девушку лежащей на столе. Лента крутилась. Мы следили за девушкой. «Вы различаете часы на стене?» «Под этим углом нет.» «Сколько времени прошло, как вы думаете?» Тереза покачала головой. "Пропуски времени. Я не могу сказать. Несколько минут." Потом девушка на столе шевельнулась. Рука ее дернулась, а потом она шевельнула головой. Она была жива. Сомнений не осталось. И на стекле конференц-зала мы увидели очертания мужчины. Появившись справа, он прошел вперед. Он вошел в зал и огляделся, чтобы удостовериться, что он один. Это был Ишигуро. Весьма целенаправленно он подошел к краю стола, положил руки на горло девушки и задушил ее. «Боже…» Казалось, это заняло долгое время. Под конец девушка боролась. Ишигуро держал ее еще долго после того, как она перестала шевелиться. «Он не допускает никаких случайностей.» «Да», сказал Коннор. «Он не допускает.» Наконец Ишигуро отступил от тела, застегнул запонки и поправил пиджак. «Олл райт», сказал Коннор. «Теперь можно остановить ленту. Я видел достаточно.»* * *
Мы снова оказались снаружи. Сквозь туманный смог просачивался слабый солнечный свет. Ревели машины, подпрыгивая на рытвинах. Дома вдоль улицы казались мне дешевыми, требующими починки. Мы сели в мою машину. «Что теперь?», спросил я. Он передал мне телефон. «Звони в даунтаун», сказал он, «и скажи им, что у нас есть лента, где показывается, что убийство совершил Ишигуро. Скажи, что сейчас мы едем в Накамото, чтобы арестовать Ишигуро.» «Я думал, что вам не нравятся телефоны в машинах.» «Просто сделай, как я сказал», ответил Коннор. «В любом случае, мы близки к завершению.» Потому я так и сделал. Я рассказал диспетчеру, каков наш план и куда мы едем. Они спросили, не нужна ли подмога. Коннор покачал головой, поэтому я ответил, что в подмоге мы не нуждаемся. Я положил трубку. «Теперь что?» «Едем в Накамото.»* * *
Так много раз видя сорок шестой этаж на видеоленте, было странно снова оказаться там. Хотя стояла суббота, офис был занят активной работой, секретари и сотрудники просто кишели. И в дневное время офис выглядел по-другому: солнечный свет вливался в громадные окна по всем сторонам, а окружающие небоскребы казались ближе, даже в дымке ЛА. Подняв глаза, я увидел, что следящие камеры со стен сняли. Конференц-зал справа, где умерла Черил Остин, переделывали. Черная мебель исчезла. Рабочие устанавливали стол светлого дерева и расставляли новые бежевые кресла. Комната казалась совершенно другой. В громадном конференц-зале по другую сторону атриума проходила встреча. Солнечный свет потоком лился сквозь стеклянные стены на сорок человек, сидящих по обе стороны громадного стола, покрытого зеленым фетром. Японцы по одну сторону, американцы по другую. Перед каждым лежала аккуратная стопка документов. Среди американцев я обратил внимание на видного адвоката Боба Ричмонда. Стоя рядом со мной, Коннор вздохнул. «Что это у них?» «Субботняя встреча, кохай.» «Вы хотите сказать, что об этой субботней встрече говорил Эдди?» Коннор кивнул: «Встреча для завершения продажи МайкроКон.» Возле лифтов расположилась секретарша. Она секунду смотрела, как мы наблюдаем, потом вежливо спросила: «Могу я чем-то помочь, джентльмены?» «Благодарю вас», ответил Коннор. «Мы тут ждем кое-кого.» Я нахмурился. Оттуда, где мы стояли, в конференц-зале я ясно различал Ишигуро, сидящего вблизи центра стола на японской стороне и курящего сигарету. Мужчина справа наклонился и что-то шепнул ему, Ишигуро кивнул и улыбнулся. Я оглянулся на Коннора. «Просто ждем», сказал Коннор. Прошло несколько минут, а потом молодой помощник-японец заторопился через атриум и вошел в конференц-зал. Оказавшись внутри, он пошел медленнее, стараясь не мешать, обогнул стол и оказался стоящим позади видного седовласого человека, сидящего ближе к дальнему концу стола. Помощник наклонился и что-то шепнул пожилому человеку. «Ивабуги», сказал Коннор. «Кто он?» «Глава Накамото-Америка. Базируется в Нью-Йорке.» Ивабуги кивнул молодому помощнику и встал из-за стола. Помощник откатил его кресло. Ивабуги пошел вдоль линии японской договаривающейся стороны. Проходя мимо одного человека, он легонько провел рукой по его плечу. Ивабуги дошел до конца стола, потом открыл стеклянные двери и вышел наружу, на террасу позади конференц-зала. Секундой позже поднялся уходить второй человек. «Марияма», сказал Коннор, «глава офиса в Лос-Анджелесе.» Марияма тоже вышел на террасу. Двое стояли на солнышке и курили сигареты. Помощник присоединился к ним, живо говоря и качая головой. Старшие внимательно выслушали, потом отвернулись. Помощник остался стоять рядом. Через секунду Марияма повернулся к помощнику и что-то сказал. Тот быстро поклонился и вернулся в конференц-зал. Он подошел к креслу темноволосого, с бородкой японца и пошептал в ухо. «Шираи», сказал Коннор, «глава финансов.» Шираи встал, но не пошел на террасу. Вместо этого он открыл внутреннюю дверь, пересек атриум и исчез в офисе на дальней стороне этажа. В конференц-зале помощник подошел к четвертому человеку, в котором я узнал Йошида, главу Акаи Керамикс. Йошида тоже выскользнул из комнаты и направился в атриум. «Что происходит?», спросил я. «Они дистанцируются», сказал Коннор. «Не хотят быть там, где это произойдет.» Я посмотрел на террасу и увидел, как двое японцев небрежно пошли вдоль террасы в сторону двери в дальнем конце. Я спросил: «Чего мы ждем?» «Терпение, кохай.» Молодой помощник удалился. Встреча в конференц-зале продолжалась. Но в атриуме Йошида подошел к молодому помощнику и что-то пошептал. Помощник вернулся в конференц-зал. «Хм-м», сказал Коннор. На этот раз помощник перешел на американскую сторону стола и что-то прошептал Ричмонду. Я не видел лица Ричмонда, потому что он сидел к нам спиной, но его тело дернулось. Он повернулся и наклонился к помощнику, что-то прошептав в ответ. Помощник кивнул и ушел. Ричмонд остался сидеть за столом, медленно покачивая головой. Потом склонился над своими заметками. А потом через стол он передал листок бумаги Ишигуро. «Теперь наша реплика», сказал Коннор. Он повернулся к секретарше, показал ей свой значок, и мы быстро пошли через атриум в сторону конференц-зала.* * *
Молодой американец в костюме в полосочку, стоял перед столом и говорил: «Теперь, если вы обратите свое внимание на Дополнение С, суммарное заявление об активах и…» Коннор вошел в зал первым. Я следовал сразу за ним. Ишигуро поднял глаза, не выказав никакого удивления. «Добрый день, джентльмены.» Лицо его было маской. Ричмонд гладко сказал: «Джентльмены, если это может подождать, то мы здесь в разгаре одного весьма сложного…» Коннор прервал его: «Господин Ишигуро, вы находитесь под арестом за убийство Черил Линн Остин», а потом зачитал ему права Миранды. Ишигуро пристально смотрел на него. Все другие в зале замолчали. За длинным столом никто не шевельнулся. Все словно замерли. Ишигуро оставался сидеть. «Это абсурд.» «Господин Ишигуро», сказал Коннор, «встаньте, пожалуйста.» Ричмонд тихо произнес: «Надеюсь, вы, парни, знаете, что делаете.» Ишигуро сказал: «Я знаю свои права, джентльмены.» Коннор повторил: «Господин Ишигуро, встаньте, пожалуйста.» Ишигуро не шевельнулся. Дым его сигареты завивался перед ним. Настала долгая пауза. Потом Коннор сказал мне: «Покажи им ленту.» Одна стена конференц-зала была занята видеооборудованием. Я нашел плеер, похожий на тот, которым пользовался сам, и вставил ленту. Однако на большом центральном мониторе изображение не появилось. Я пытался нажимать разные кнопки, но картинки не было. Из угла в мою сторону заторопилась секретарша-японка, делавшая заметки. Кланяясь и извиняясь, она нашла правильные кнопки, снова поклонилась и вернулась на свое место. «Благодарю вас», с опозданием сказал я. На экране появилось изображение. Даже в ярком солнечном свете оно было очень четким. Показывался как раз тот момент, который мы видели в комнате Терезы. Момент, когда Ишигуро подходит к девушке и удерживает бьющееся тело. Ричмонд спросил: «Что это?» «Это фальшивка», сказал Ишигуро. «Это мошенничество.» Коннор сказал: «Лента была записана камерами службы безопасности Накамото на сорок шестом этаже в четверг вечером.» Ишигуро сказал: «Это незаконно. Это мошенничество.» Но никто его не слушал. Все смотрели на экран. Ричмонд сидел с открытым ртом. «Боже», произнес он. На экране казалось, что смерть девушки длится очень долго. Ишигуро яростно глядел на Коннора. «Это ничто иное, как сенсационный публичный трюк», сказал он. «Это фабрикация. Это не доказывает ничего.» «Боже мой», сказал Ричмонд, не сводя глаз с экрана. Ишигуро сказал: «Это не имеет законной силы. Этого не примет суд. Это никогда не пройдет. Это просто…» Он запнулся. В первый раз он бросил взгляд на другой конец стола. И увидел, что кресло Ивабуги пусто. Он посмотрел в другую сторону. Его глаза обежали зал. Кресло Мариямы было пусто. Кресло Шираи. Кресло Йошида. Глаза Ишигуро задергались. Он с изумлением посмотрел на Коннора. Потом он кивнул, гортанно фыркнул и встал. Все остальные смотрели на экран. Он подошел к Коннору. «Я не хочу смотреть на это, капитан. Когда вы закончите свою шараду, то найдете меня снаружи.» Он зажег сигарету, искоса глядя на Коннора. «Тогда мы поговорим. Кикчиирито-на.» Он открыл дверь и вышел на террасу. Дверь за собой он оставил открытой. Я был направился за ним, но Коннор перехватил меня, чуть покачав головой. Я остался, где был. Я видел, как Ишигуро стоит снаружи у перил. Он докурил свою сигарету и повернул лицо к солнцу. Потом оглянулся на нас и с сожалением покачал головой. Он склонился на перила и поставил на них ногу. В конференц-зале лента все продолжалась. Один из американских адвокатов, женщина, встала, защелкнула дипломат и вышла из зала. Остальные не шевелились. И, наконец, лента закончилась. Я вытащил ее из плеера. В зале стояла тишина. Легкий ветерок шуршал бумагами людей на длинно столе. Я взглянул на террасу. Она была пуста. К тому времени, когда мы подошли к перилам, снизу с улицы доносился слабый звук сирен.* * *
Внизу на уровне земли воздух был пыльным и раздавался оглушительный звук отбойных молотков. Накамото приделывала пристройку и работы находились в полном разгаре. Цепочка громадных цементовозов выстроилась вдоль обочины. Я протиснулся сквозь кучку японцев в голубых костюмах и посмотрел в яму. Ишигуро приземлился на сырой свеженалитый бетон. Тело лежало боком, над поверхностью мягкого бетона торчали только голова и одна рука. С растопыренных пальцев на серую поверхность стекала кровь. Рабочие в голубых касках пытались его выудить, пользуясь бамбуковыми шестами и веревками. Им не слишком-то удавалось. Наконец, рабочий в высоких резиновых сапогах до бедер пошел вброд, чтобы вытащить тело. Оказалось, это труднее, чем он ожидал. Ему пришлось звать на помощь. Наши люди уже были здесь: Фред Перри и Боб Вольф. Вольф увидел меня и зашагал вверх по холму. Он держал в руке свой блокнот. Перекрикивая грохот отбойных молотков, он спросил: «Ты что-нибудь об этом знаешь, Пит?» «Ага», ответил я. «Имя взял?» «Масао Ишигуро.» Вольф спросил: «Как пишется?» Я начал было произносить по буквам, перекрикивая шум стройки. Вконце концов я просто полез в карман, вытащил его визитку и отдал ее Вольфу. «Это его?» «Ага.» «Где ты ее взял?» «Долгая история», сказал я. «Но он разыскивался за убийство.» Вольф кивнул: «Я достану тело и мы поговорим.» «Хорошо.» В конце концов пришлось воспользоваться строительным краном, чтобы его вытащить. Тело Ишигуро, обвисшее и тяжелое от бетона, поднялось в воздух и проплыло над моей головой. Капли сырого бетона попали на меня и запятнали надпись под моими ногами. Надпись принадлежала «Строительной компании Накамото» и была написана жирными буквами: «Здание Нового Будущего». И внизу буквами поменьше: «Извините, пожалуйста, за причиненные неудобства».* * *
Еще час заняло, чтобы все урегулировать на месте. И шеф захотел получить наши рапорты к концу дня, поэтому потом нам надо было ехать в Паркер для бумажной работы. Было четыре часа, когда мы перешли через улицу в кофейню рядом с прокатной конторой Антонио. Просто, чтобы выбраться из офиса. Я спросил: «А зачем вообще Ишигуро убил девушку?» Коннор вздохнул: «Это не совсем ясно. Наилучшее понимание, которое я могу предложить, таково. Эдди все время работал на кайша своего отца. Одной из его обязанностей было снабжать девушками приезжающих с визитами сановников. Он занимался этим годами. Это было легко – он был парнем, созданным для вечеринок, он знал таких девушек, конгрессмены хотели встречаться с девушками, а он получал шанс завязать дружбу с конгрессменами. Но в Черил он нашел особую возможность, потому что сенатора Мортона, главу комитета по финансам, тянуло к ней. Мортон был достаточно умен, чтобы порвать эту связь, однако Эдди продолжал посылать ее частными самолетами для неожиданных встреч с ним, оживляя все заново. Эдди она тоже нравилась: в тот день он занимался с нею сексом. И именно Эдди организовал ее приход на прием в Накамото, зная, что Мортон должен там быть. Эдди подталкивал Мортона заблокировать продажу, поэтому Эдди был так озабочен субботней встречей. Кстати, на ленте телестанции тебе показалось, что он сказал Черил: „не дешеви“. А он сказал „ничибей“ – японо-американские связи. Но мне кажется, что Эдди просто подразумевал, что Чарли встретиться с Мортоном. Сомневаюсь, что у него имелись какие-то мысли по поводу сорок шестого этажа. Он, конечно, не ожидал, что она поднимется туда с Мортоном. Идея пойти туда подсказана во время приема кем-то из Накамото. Компания оставила этаж доступным по очень простой причине: там есть спальня, которой иногда пользуются управляющие. Где-то на задах.» Я спросил: «Откуда вы это знаете?» Коннор улыбнулся: «Ханада-сан упомянул, что как-то раз воспользовался ею. Очевидно, она весьма роскошна.» «Значит, у вас все-таки есть контакты.» «Какие-то есть. Я предполагаю, что Накамото, вероятно, просто оказывала небольшую любезность. Они могли установить наверху камеры с целью шантажа, но мне сказали, что в спальне камер нет. И тот факт, что у них есть камера прямо в конференц-зале, подтверждает мне, что Филипс прав – камеры установлены, чтобы следить за сотрудниками офиса. Конечно, они не ожидали, что сексуальный контакт произойдет там, где произошел. Во всяком случае, когда Эдди увидел, что Черил уходит с Мортоном в другую часть здания Накамото, это, должно быть, чертовски его встревожило. Поэтому он последовал за ними. Он был свидетелем убийства, которое, как мне кажется, было случайным. И Эдди потом помог своему другу Мортону, позвав его и выведя оттуда. Эдди вернулся на прием с Мортоном.» «Как насчет лент?» «Помнишь, мы говорили о подкупе? Один из подкупленных Эдди был офицер низкого ранга из службы безопасности по имени Танака. Думаю, Эдди снабжал его наркотиками. Во всяком случае, Эдди знал его пару лет. И когда Ишигуро приказал Танаке вытащить ленты, Танака рассказал Эдди.» «И Эдди сошел вниз и сам забрал ленты.» «Да. Вместе с Танакой.» «Но Филипс сказал, что Эдди был один.» «Филипс лгал, потому что он знал Танаку. Поэтому он не поднял шума Танака сказал, что все в порядке. Но когда Филипс рассказал нам эту историю, он не стал говорить о Танаке.» «А потом?» «Ишигуро послал пару типов вычистить квартиру Черил. Танака понес ленты куда-то, чтобы их скопировать. Эдди отправился на вечеринку на холмах.» «Но Эдди сохранил одну.» «Да.» Я обдумал это. «Но когда мы говорили с Эдди на вечеринке, он рассказал совершенно другую историю.» Коннор кивнул: «Он лгал.» «Даже вам, своему другу.» Коннор пожал плечами: «Он думал, что сможет вывернуться.» «Как насчет Ишигуро? Почему он убил девушку?» «Чтобы заполучить Мортона в свой карман. И это сработало – они заставили Мортона изменить свою позицию по поводу МайкроКона. Поэтому Мортон хотел позволить продажу.» «Ишигуро убил девушку из-за этого? Из-за продажи какой-то паршивой корпорации?» «Нет, я не думаю, что он все это заранее рассчитал. Ишигуро сильно нервничал, находился под большим давлением. Он чувствовал, что ему надо показать себя своим начальникам. У него многое стояло на кону – так много, что он повел себя совершенно не так, как обычный японец в его обстоятельствах. И в момент исключительного давления, да, он убил девушку. Как он сказал, она была маловажной женщиной.» «Боже мой.» «Но я думаю, здесь присутствует нечто большее. Мортон вел себя весьма амбивалентно по отношению к японцам. У меня ощущение, что здесь много обиды – эти шутки по поводу сбрасывания бомбы, и все такое. И секс на конференц-столе. Это… неуважительно, как по твоему? Это должно было разъярить Ишигуро.» «А кто позвонил об убийстве?» «Эдди.» «Почему?» «Чтобы устроить затруднение Накамото. Эдди спас спину Мортона на приеме, а потом позвонил. Вероятно, с телефона прямо из зала. Когда он звонил, он еще не знал о камерах безопасности. Потом Танака сказал ему о них, и Эдди начал тревожиться, что Ишигуро может его вычислить. Поэтому он позвонил вторично.» «И попросил прислать своего друга Коннора?» «Да.» Я спросил: «Значит Коичи Ниши был Эдди?» Коннор кивнул. «Его маленький розыгрыш. Коичи Ниши это имя персонажа из знаменитого японского фильма о коррупции в корпорациях.» Коннор допил свой кофе и отодвинулся от стойки. «А Ишигуро? Почему японцы бросили его?» «Ишигуро сыграл слишком быстро и небрежно. И действовал в четверг ночью чересчур независимо. Они это не любят. Весьма скоро Накамото отослала бы его назад. Он был обречен провести остаток жизни в Японии в мадачивадзоку. Место у окна. Тот, кто нарушил решения корпорации и весь день смотрит из окна. В каком-то смысле это приговор к пожизненному заключению.» Я обдумал это. «Значит, когда вы воспользовались телефоном в машине, позвонили на станцию и рассказали, что запланировали… кто-то подслушивал?» «Трудно сказать.» Коннор пожал плечами. «Но я любил Эдди. И был у него в долгу. Я не хотел смотреть, как Ишигуро уезжает домой.»* * *
В офисе меня ожидала пожилая женщина. Она была одета в черное и представилась бабушкой Черил Остин. Родители Черил погибли в автокатастрофе, когда ей исполнилось четыре года, и она воспитывала маленькую девочку. Она хотела поблагодарить меня за помощь в расследовании. Она говорила о том, какой была Черил в детстве. Как она росла в Техасе. «Конечно, она была хорошенькая», сказала она, «и мальчики, конечно, любили ее. Вокруг всегда крутилась кучка, не отгонишь даже прутом.» Она помолчала. «Конечно, я всегда думала, что у нее не в порядке с головой. Она хотела держать всех этих ребят на привязи. И любила, чтобы они дрались из-за нее. Я помню, когда ей было семь или восемь, она смотрела, как мальчишки катаются в пыли, и хлопала в ладоши. Когда она стала подростком, то уже по-настоящему в этом понимала. Точно знала, что делать. Не очень приятно было это видеть. Нет, что-то не так было с ее головой. Она могла быть плохой. И эта песня, которую она всегда ставила, день и ночь. Кажется, о том, как потерять разум.» «Джерри Ли Льюис?» «Да-да, и я знаю почему. Это была любимая песня ее отца. Когда она была совсем маленькой, он возил ее в город на своей машине, обняв рукою, а радио устраивало этот страшный рев. На ней было лучшее летнее платье. Она была такая хорошенькая. Копия своей матери.» Потом женщина начала плакать, вспоминая все это. Я дал ей салфетку. Пытаясь проявить сочувствие. И очень скоро она захотела узнать подробности того, что произошло. Как умерла Черил. Я не знал, что ей сказать.* * *
Когда я вышел из вестибюля Центра Паркера и обходил фонтаны, меня остановил японец в костюме. Около сорока, темные волосы и бородка. Он чопорно приветствовал меня и дал свою визитку. Только через некоторое время я понял, что это господин Шираи, глава финансов Накамото. «Сумису-сан, я хотел повидаться с вами лично, чтобы сказать, как сильно моя корпорация сожалеет о поведении господина Ишигуро. Его поступки не были одобрены и он действовал, не имея на то полномочий. Накамото является честной компанией и мы не нарушаем закон. Я хочу заверить вас, что он не представляет нашу компанию и не олицетворяет того, за что мы выступаем в области бизнеса. В этой стране работа господина Ишигуро привела его к контактам со множеством инвестиционных банкиров и с людьми весьма низкого пошиба. Откровенно говоря, мне кажется, что он слишком долго находился в Америке. Он обзавелся здесь массой плохих привычек.» Вот так оно и было, извинение и оскорбление в одно и то же время. Я вообще не знал, что и ответить ему. Наконец, я сказал: «Господин Шираи, было предложение финансировать небольшой дом…» «О, правда?» «Да. Вероятно, вы не слышали о нем.» «Вообще говоря, мне кажется, я кое-что об этом слышал.» Я сказал: «Я хотел бы знать, что вы намереваетесь делать с этим предложением теперь?» Наступила долгая пауза. Слышался только плеск фонтана справа. Шираи косился на меня в мутном послеполуденном свете, пытаясь решить, как играть дальше. Наконец, он сказал: «Сумису-сан, предложение было неподходящее и оно, конечно, отозвано.» «Благодарю вас, господин Шираи», сказал я.* * *
Коннор и я возвращались в мою квартиру. Оба молчали. Я ехал по фривею Санта Моника. Знаки над головой были залиты краской молодежными бандами. Я чувствовал спиной, какой неровной и бугристой была дорога. Небоскребы Вествуда стояли справа в туманном смоге. Ландшафт казался бедным и обветшавшим. Наконец, я сказал: «Так чем же все это было? Просто конкуренция между Накамото и другими японскими компаниями? Из-за МайкроКон? Или что?» Коннор пожал плечами. «Наверное, причин много. Так мыслят японцы. И сегодня Америка для них всего лишь арена конкуренции. В этом много правды. В их глазах мы просто не сильно важны.»* * *
Мы приехали на мою улицу. Было время, я думал, что это приятная, маленькая улица многоэтажек, засаженная деревьями, с игровой площадкой для дочери в конце квартала. Теперь я больше этого не чувствовал. Воздух был плохой, улица казалась грязной и неприятной. Я запарковал машину. Коннор вышел, пожал мне руку. «Не расхолаживайся.» «Не буду.» "Не надо. Это очень серьезно. Но все может измениться. Прежде менялось. И может измениться вновь." «Догадываюсь.» «Что собираешься делать теперь?», спросил он. «Не знаю», ответил я. «Чувствую, что хочу уйти куда-нибудь. Но некуда идти.» Он кивнул. «Покинешь департамент?» «Наверное. Точно оставлю специальную службу. Для меня она слишком… нечистая.» Он кивнул. «Береги себя, кохай. Благодарю за помощь.» «Вам тоже спасибо, семпей.» Я устал. Я забрался по ступенькам до моей квартиры и вошел внутрь. Было тихо, моя дочь уехала. Я достал из холодильника банку коки и прошел в гостиную, но когда уселся в кресло, заболела спина. Я снова встал и включил телевизор. Но не мог его смотреть. Я думал о том, как Коннор сказал, что в Америке все сфокусированы на неважных вещах. Похоже на ситуацию с Японией: если продаешь страну Японии, то японцы и будут владеть ею, нравится это или нет. А люди, которые владеют вещами, делают с ними что захотят. Так это и работает. Я прошел в спальню и сменил одежду. На столике возле постели я увидел снимки со дня рождения дочери, которые разбирал, когда все это началось. Снимки, где она на себя больше не похожа, снимки, которые больше не отвечают реальности. Я слышал деланный смех в телевизоре в другой комнате. Я привык думать, что дела в основном в полном порядке. Но было совсем не так. Я прошел в комнату дочери. Посмотрел на ее кроватку, на покрывало с вышитыми слонятами. Вспомнил, как она спит, так доверительно лежа на спине и закинув руки за голову. Я подумал, как она верит, что я сотворю для нее ее мир. И я подумал о мире, в котором она растет. И начал прибирать ее постель, чувствую тревогу в сердце. Запись от 15 марта. (99) В.: Хорошо, Пит, я думаю, об этом достаточно. Если у вас нет чего-то еще. О.: Нет, больше нет. В.: Я понял, что вы увольняетесь из специальной службы? О.: Верно. В.: И вы направили шефу Ольсену письменный рапорт, что программа офицеров связи с азиатскими странами требует пересмотра. Вы утверждаете, что связи с Фондом японо-американской дружбы должны быть ограничены? О.: Да. В.: Почему? О.: Если департамент хочет специально обученных офицеров, мы сами должны оплачивать их обучение. Мне просто кажется, что это здоровее. В.: Здоровее? О.: Да. Для нас настало время снова взять контроль за нашей страной в собственные руки. Настало время самим оплачивать собственный путь. В.: Вы получили ответ от шефа? О.: Нет еще. Я все еще жду. Если не хотите, чтобы Япония покупала – не продавайте. Акио Морита Послесловие «Люди отрицают реальность. Они борются с реальными чувствами, вызванными реальными обстоятельствами. Они строят воображаемые миры „должно быть“, „будто бы“ и „возможно“. Реальные изменения начинаются с реальной оценки и признания того, что есть на самом деле. Тогда возможны и реалистические действия.» Это слова Дэвида Рейнольдса, американского представителя японской психотерапии Морита. Он говорит о личном поведении, однако его комментарий вполне приложим к экономическому поведению наций. Рано или поздно, но Соединенные Штаты должны столкнуться с фактом, что Япония стала ведущей индустриальной державой мира. Японцы имеют невероятную продолжительность жизни. У них наивысшая занятость, наилучшая грамотность, наименьший разрыв между богатыми и бедными. Их промышленные продукты имеют наивысшее качество. У них лучшая еда. Факт состоит в том, что страна размером в штат Монтана с половиной нашего населения вскоре будет обладать равной нам экономикой. Однако, они добились успеха не нашим способом. Япония не является западным индустриальным государством, она организована совершенно иначе. И японцы изобрели новый вид торговли – агрессивную торговлю, торговлю напоминающую войну, торговлю направленную на устранение конкуренции – чего Америка не может понять в течении нескольких десятилетий. Соединенные Штаты продолжают настаивать, чтобы японцы поступали в соответствии с нашими правилами. Но во все возрастающем масштабе они задают встречный вопрос: почему именно мы должны меняться? Мы работаем лучше, чем вы. И в самом деле, так оно и есть. Каким же должен быть американский ответ? Абсурдно обвинять Японию за успешное поведение, или настаивать, чтобы они замедлили бег. Японцы рассматривают такую реакцию американцев как детское хныканье, и они правы. Более подходящим для Соединенных Штатов было бы пробудиться, чтобы взглянуть на Японию ясным взглядом и действовать реалистичнее. В конечном счете это будет означать большие изменения в самих Соединенных Штатах, однако неизбежной задачей более слабого партнера – приспособиться к требованиям обоюдных взаимоотношений. А Соединенные Штаты сегодня – несомненно более слабый партнер в любой экономической дискуссии с Японией. Столетие назад, когда американский флот коммодора Перри открыл эту нацию, Япония была феодальным обществом. Японцы осознали, что им надо меняться, и сделали это. Начав с 1860-х годов, они привезли тысячи западных специалистов, чтобы те посоветовали им, как изменить их государство и их промышленность. Целое общество претерпело революцию. Однако была еще и вторая конвульсия, равным образом драматическая, после второй мировой войны. Однако в обоих случаях японцы честно смотрели в лицо вызову и приняли его. Они не говорили, пусть американцы купят нашу землю и наши государственные институты, будем надеяться, что они нас научат, как делать вещи лучше. Совсем наоборот. Японцы пригласили приехать с визитом тысячи специалистов, а потом отослали их обратно восвояси. Нам стоит принять тот же подход. Японцы не являются нашими спасителями. И мы не должны этого забывать.Майкл КРАЙТОН ГОСУДАРСТВО СТРАХА
Все события и персонажи в данном произведении вымышленные. Герои, корпорации, институты и организации есть не что иное, как плод авторского воображения. А если и реальны, то используются мной без всякого намерения описать настоящее положение дел. Однако в сносках и примечаниях упоминаются реальные люди, публикации и организации.* * *
Сноски можно принимать всерьез.М.К.
В науке есть нечто завораживающее. На основе незначительного факта можно получить полное подтверждение самой невероятной своей догадке.Марк Твен
В любой важной проблеме имеются аспекты, которые никто не хочет обсуждать.Джордж Орвелл
ВСТУПЛЕНИЕ
В 2003 году на саммите по проблемам Земли в Йоханнесбурге представитель народа вануату, проживающего на одном из островов Тихоокеанского региона, заявил, что готовит судебный иск против американского Агентства по охране окружающей среды за глобальное потепление климата. Остров Вануату возвышается лишь на несколько футов над уровнем моря, и десяти тысячам его обитателей угрожает опасность, поскольку уровень воды в океане неуклонно повышается в результате глобального потепления климата. Поговаривали уже об эвакуации всего населения. Соединенные Штаты, являясь самой экономически развитой страной мира, выбрасывают в атмосферу самые большие объемы двуокиси углерода, а потому главная ответственность за потепление климата падает на них. Группа американских активистов под названием Национальный фонд природных ресурсов, или НФПР, объявила, что объединяет силы с народом вануату и проследит за тем, чтобы их иск суд рассмотрел не позднее лета 2004 года. Прошел слух, что миллионер и филантроп Джордж Мортон, часто поддерживающий подобные иски, взял все судебные расходы на себя. Если верить этим слухам, он готов был выложить свыше восьми миллионов долларов. А поскольку слушания должны были проходить в симпатизирующем истцам девятом судебном округе Сан-Франциско, дело можно было считать выигранным. Однако иск в суд так и не поступил. Ни вануату, ни представители НФПР не могли дать по этому поводу официальных объяснений. Даже внезапное и загадочное исчезновение Джорджа Мортона не вызвало у средств массовой информации должного интереса, и обстоятельства провала с этим иском так и остались тайной. Лишь в самом конце 2004 года несколько бывших членов совета НФПР осмелились публично заговорить о том, что произошло в этой организации. А далее последовали откровения штатных сотрудников фирмы Мортона и бывших членов лос-анджелесской юридической фирмы «Хассл и Блэк», они-то и позволили пролить свет на обстоятельства дела. И теперь мы знаем, что произошло между маем и октябрем 2004 года с исковым судебным заявлением вануату и почему в связи с этим в самых отдаленных уголках света погибло так много людей. М.К. Лос-Анджелес 2004Из внутреннего доклада Совету Национальной Безопасности (СНБ) от подразделения Американской Ассоциации СБС. Отредактированный СБС вариант. Получено 3.04.04. «Теперь совершенно очевидно, что так называемый *** заговор был хорошо организован, что подготовка к нему происходила за год до означенных событий. Еще и марте *** 2002 имели место ***, а также ***, в британские ** *** поступали доклады, переданные затем *** немецким *** ***, а также американским ***. Произошло это ***. Однако все это можно назвать лишь предварительными этапами. Первый реальный инцидент имел место в Париже в начале мая 2002. Этот *** *** *** власти ***. Теперь же не осталось никаких сомнений относительно того, что произошло в Париже *** и к каким серьезным последствиям это привело».
1. АКАМАЙ
К СЕВЕРУ ОТ ПАРИЖА
Воскресенье, 2 мая 2004
12.00 ночи
В темноте он коснулся ее руки и сказал: — Оставайся на месте. Она не шевельнулась, просто ждала. Сильно пахло соленой морской водой. Она слышала, как в отдалении журчит вода. Но вот включился свет, огни его отразились на водной поверхности большого открытого резервуара длиной метров в пятьдесят и двадцати метров в ширину. Он мог бы служить закрытым плавательным бассейном, если б не находился в окружении многочисленных электронных приборов. Еще один, весьма странный с виду прибор, виднелся в дальнем его конце. Джонатан Маршал подошел к ней, на лице сияла дурацкая ухмылка. — Qu' est-ce que tu pense? — спросил он, понимая, что произношение у него просто ужасное. — Что думаешь? — Это потрясающе, — ответила девушка. По-английски она говорила с сильным и каким-то экзотическим акцентом. «Да и сама она выглядит весьма экзотично», — подумал Джонатан. Смуглая кожа, высокие скулы, черные волосы. Красивая девушка, вполне могла бы стать моделью. И двигалась как модель, в коротенькой юбочке и туфлях на высоченных каблуках. Она была наполовину вьетнамкой, и звали ее Мариза. — А что, тут больше никого нет? — спросила она, озираясь по сторонам. — Нет, — ответил он. — Сегодня воскресенье. Никто сюда не придет. Джонатану Маршалу исполнилось двадцать четыре, он был студентом-выпускником факультета физики Лондонского университета и работал все лето в ультрасовременной Laboratorie Ondolatoire при Французском Морском институте в Виши, к северу от Парижа. В этой лаборатории изучался механизм образования ноли. Здесь, на окраине городка, проживали в основном молодые семьи, и Маршалу часто бывало очень одиноко. Повстречав эту девушку, он долго отказывался верить своей удаче. Она была молода, очень красива и страшно сексуальна. — Покажи, что она умеет делать, эта машина, — попросила Мариза. Глаза ее сияли. — Покажи, что ты умеешь на ней делать. — С удовольствием, — ответил Маршал. Подошел к большой контрольной панели и начал жать на кнопки насосов и сенсоров. Стоявшая в дальнем конце бассейна машина по образованию волн ожила, замигала лампочками. Он обернулся к Маризе, девушка смотрела на него и улыбалась. — Все это так сложно, — протянула она. Подошла и встала рядом. — И все твои исследования записываются на камеру, да? — Да, у нас есть камеры и потолке и по бортам резервуара. Производят визуальную запись полученных здесь волн. У нас также есть сенсорные датчики в самом резервуаре, они регистрируют давление проходящей волны. — И все эти камеры сейчас включены? — Нет, — ответил он. — Нам с тобой они не нужны, мы же не проводим сейчас эксперимент. — А может, и проводим, — возразила она и положила на руку ему на плечо. Пальцы у нее длинные и такие изящные. Очень красивые пальцы. Она выждала минуту, потом сказала: — Все это оборудование, оно, должно быть, очень дорогое. У вас тут, наверное, все очень строго охраняется, да? — Ну, не слишком, — ответил он. — Есть только специальные карточки для входа. Ну и еще камера наблюдения, всего одна. — Он указал через плечо. — Вон там, в углу. Мариза обернулась посмотреть. — И она сейчас включена, да? — Да, конечно, — ответил он. — Она всегда включена. Рука ее скользнула по спине вверх, начала нежно поглаживать его шею. — Так что сейчас за нами кто-то следит, да? — Боюсь, что так. — Тогда мы должны вести себя хорошо. — Наверное. А кстати, что с твоим дружком? — Гм, — недовольно хмыкнула Мариза. — Он мне надоел. Ранее, тем же днем, Маршал вышел из своей маленькой квартирки и отправился в кафе на рю Монтень, где завтракал каждое утро. И, как обычно, захватил научный журнал почитать за столиком. И тут вдруг за соседним столиком оказалась молодая девушка со своим парнем. Они громко о чем-то спорили. На взгляд Маршала, эти двое были совсем неподходящей парой. Парень — американец, с мясистым красным лицом и крепкой спортивной фигурой. У него были длинные светлые волосы, на носу очки в проволочной оправе, которые совсем не шли к простоватому лицу с грубыми чертами. Он походил на хряка, строившего из себя ученого. Звали его Джим, и он был очень сердит на девушку, очевидно, за то, что прошлую ночь она провела без него. — Не понимаю, почему не хочешь сказать, где это ты шлялась, — твердил он. — Не твое это дело, вот почему. — Но мы должны были пообедать вместе. — Не получилось. Я ведь уже сказала, Джимми. — Ты обещала! И я ждал тебя у гостиницы. Всю ночь прождал! — И что с того? Тебя никто не заставлял ждать! Мог и сам пойти, без меня. Развлечься и все такое. — Но я ждал тебя. — Джимми, я тебе не игрушка. Я не твоя собственность. — Она вздохнула, всплеснула руками, шлепнула себя по обнаженным коленкам. Сидела она, скрестив ноги, и юбка на ней была совсем коротенькая. — Делаю, что хочу. — Это я вижу. — Да, — кивнула она. Обернулась к Маршалу и спросила: — Что это вы там читаете? Что-то научное?* * *
Маршал поначалу смутился. Он понимал: девушка обратилась к нему лишь затем, чтоб подразнить своего дружка. И ему вовсе не хотелось влезать в споры этой пары. — Физика, — коротко буркнул он в ответ. И постарался не замечать, до чего ж она красива. — Какая именно физика? — не отставала она. — Механика волнообразования. Океанских волн. — Так вы студент? — Студент-выпускник. — Ага. И, наверное, жутко умный. Вы англичанин, да? Что делаете во Франции? И не успел он толком опомниться, как разговор завязался и она представила ему своего парня. Тот криво улыбнулся Маршалу, рукопожатие его было вялым. Во всем этом чувствовалась неловкость, но девушка не подавала вида. — Так, значит, вы работаете где-то поблизости? И в чем состоит ваша работа?.. Резервуар с водой? Просто даже трудно представить. Послушайте, а вы можете мне показать все это? И вот теперь они здесь, в лаборатории по изучению волнообразования. А Джимми сидит в машине на стоянке, в полном одиночестве. Сидит и курит сигареты одну за другой.* * *
— Что будем делать с Джимми? — спросила Мариза, пока он занимался контрольной панелью. — Курить здесь нельзя. — Я ему скажу, он не будет. Просто не хочется оставлять его там надолго. Еще больше разозлится. Может, стоит позвать его, как думаешь? Маршал ощутил разочарование. — Конечно. Зови. Она так и впилась пальцами ему в плечо. — Не волнуйся. Он всего на минутку. У него сегодня еще одно дело. Она открыла дверь, в лабораторию вошел Джимми. Маршал обернулся и увидел: парень нерешительно стоит на пороге, руки в карманах. Мариза вернулась к нему и снова встала рядом, у панели. — С ним все нормально, не обращай внимания, — сказала она. — А теперь давай показывай. На дальнем конце резервуара загудели электромоторы. Специальные лопасти подняли первую волну. Она была небольшой, прокатилась по всей длине резервуара, разбилась о наклонный бортик в самом конце. — Так это и есть приливная волна? — спросила девушка. — Да, это имитация цунами, — ответил Маршал, продолжая нажимать кнопки на панели. Там же приборы уже показывали температуру и давление, а также выдали условное цветовое изображение волны. — Имитация, — пробормотала Мариза. — И что это означает? — В этом резервуаре мы можем создавать искусственные волны высотой до метра, — сказал Маршал. — Но настоящие волны цунами достигают в высоту четырех, восьми, даже десяти метров. А иногда и больше. — Океанская волна высотой в десять метров? — Глаза ее изумленно расширились. — Разве такие бывают? — И глаза ее устремились к потолку, она пыталась представить себе такую гигантскую волну. Маршал кивнул: — Тридцать футов, высотой с трехэтажное здание. И к берегу такая волна двигается со скоростью 800 километров в час. — Ну а когда она достигнет берега? — не унималась Мариза. — Как достигла вон того наклонного бортика? Он вроде бы сложен из мелких камушков. Это и есть ваш берег? — Верно, — ответил Маршал. — Высота волны, достигшей берега, зависит от угла его наклона. Здесь мы можем менять этот угол. Джимми подошел поближе к резервуару, но все равно оставался на значительном расстоянии. И не произносил ни слова. — Можете менять? — заинтересовалась Мариза. — Это как? — Там есть специальный моторчик. — И делать любой угол наклона? — хихикнула девушка. — Тогда… сделай-ка мне угол в двадцать семь градусов. — Пожалуйста. — Маршал набрал цифру на печатной панели. В дальнем конце резервуара послышался легкий скрип, бортик начал подниматься. Американец подошел еще ближе, видно, заинтересовался. «Да, действительно, — подумал Маршал, — зрелище завораживающее. Каждому интересно посмотреть». Но парень по-прежнему не произносил ни слова. Просто стоял и смотрел на выложенный из мелких камней бортик, который продолжал медленно подниматься. И вот наконец остановился. — Так, значит, теперь там двадцать семь градусов? — спросила Мариза. — Да, — кивнул Маршал. — Вообще-то наклон в двадцать семь градусов не считается слишком крутым. В реальности береговые линии бывают и покруче. Может, стоит поставить… Она дотронулась смуглой рукой до его руки. — Нет, нет, не надо. — Кожа у нее была удивительно нежная. — Оставь так. И еще раз покажи мне волну. Хочу видеть эту волну. Небольшие волны начали образовываться каждые тридцать секунд. С тихим всплеском они прокатывались по всей длине резервуара. — Итак, прежде всего я должен знать угол наклона береговой линии. В данный момент у нас ровный пляж, но если там имеется хотя бы небольшой залив… — Тогда все будет по-другому? — Конечно. — Правда? Покажи. — Что именно? Что ты хочешь? Залив, бухточку, устье реки? — Ну… — Она пожала плечами. — Пускай будет бухта. Он улыбнутся. — Отлично. Каких размеров? Снова заурчали электрические моторы, береговая линия начала искривляться, в ней появилось чашеобразное углубление. — Фантастика! — воскликнула Мариза. — Ну, давай же, Джонатан, покажи мне теперь волну! — Погоди. Большая у нас бухта или нет? — Скажем… — Она взмахнула рукой. — В милю. Бухта в одну милю. Давай же показывай. — Они придвинулась к нему ближе. — Не люблю ждать. Он ощутил запах ее духов. И застучал по клавиатуре. — Вот, пожалуйста, она идет. Большая волна входит в бухту длиной в милю и с углом берегового наклона в двадцать семь градусов. В дальнем конце резервуара уже с более громким всплеском образовалась волна и покатилась к ним, высота ее составляла примерно шесть дюймов. — Нет! — разочарованно воскликнула Мариза. — Ты обещал мне по-настоящему большую волну! — Погоди, — сказал он. — Она вырастет, что ли? — хихикнула девушка. И снова опустила руку ему на плечо. Американец поднял голову и окинул ее злобным взглядом. В ответ она лини, вызывающе вздернула подбородок. Джимми заглянул в резервуар, и она тут же убрала руку. Маршал вновь почувствовал себя обманутым. Она просто использует его, он стал пешкой в игре между этими молодыми людьми. — Ты вроде бы говорил, что волна будет расти? — спросила Мариза. — Да, — ответил Маршал. — Волна будет расти по мере приближения к берегу. В открытом океане, при большой глубине, волна цунами маленькая, но на мелководье она сильно возрастает. А бухта как бы концентрирует ее мощь, и цунами становится еще выше. Волна действительно стала выше и с шумом разбивалась о «береговую линию». Белая пена лизала края бортика. «Футов на пять поднялась», — прикинул он. — Так, значит, в реальном мире она становится выше, — заметила Мариза. — Да, футов на сорок-пятьдесят. Что составляет пятнадцать метров. — О ля-ля! — Она сложила губы колечком. — Так что человеку от нее никак не убежать. — Нет, — ответил Маршал. — Убежать от цунами практически невозможно. В 1957 году на Гавайях волна обрушилась на улицы города Хайло. Она была высотой с дом, люди бежали от нее, но… — И что дальше? — спросил вдруг американец. — Это все, чем вы здесь занимаетесь? — Голос его звучал хрипло и ворчливо. — Не обращай на него внимания, — шепнула Мариза. — Да, именно этим мы и занимаемся, — сказал Маршал. — Мы создаем искусственные волны и… — Господи, мать твою! — насмешливо воскликнул Джимми. — Да я умел делать такие же долбаные волны в ванной еще шестимесячным писуном! — Видишь ли, — заметил Маршал и указал на контрольную панель и мониторы с данными, — это позволяет нам создать базу данных для исследований в разных уголках мира, которые… — Ладно. Хватит. Скука смертная все это. Я пошел. Ты идешь, Мариза, или нет? И он уставился на нее, сверкая глазами. Маршал затаил дыхание. — Нет, — ответила девушка. — Никуда я не иду. Американец развернулся и вышел, громко хлопнув дверью.* * *
Квартира ее находилась через реку, напротив Нотр-Дам, с балкона и спальне открывался изумительный вид на собор, который так красиво подсвечивали вечером. Было уже десять, но стемнело еще не совсем, небо отливало густо-синим. Он смотрел вниз, на улицу, огоньки бесчисленных кафе, толпы людей. Восхитительное, завораживающее зрелище. — Не волнуйся, — сказала она, подойдя к нему сзади. — Если высматриваешь Джимми… он сюда не придет. Ему и в голову не приходило высматривать американца. — Нет? — Нет, — ответила она. — Ему есть куда пойти. У Джимми полно женщин. — Она отпила глоток красного вина, поставила бокал на тумбочку рядом с кроватью. А потом, ничуть не стесняясь, стащила через голову топ, сняла юбку. Под этими предметами туалета на ней больше ничего не было. Она осталась лишь в туфлях на высоких каблуках. Подошла к нему. Выглядел он немного смущенно, и она сказала: — Я ведь уже говорила, не люблю ждать. — И с этими словами она обняла его за шею, притянула к себе и поцеловала, долгим, страстным, даже каким-то голодным поцелуем. И не успел он толком ответить на него, как девушка принялась срывать с него одежду. Делала она это молча, слышалось лишь жаркое и частое ее дыхание. Порыв страсти был сравним разве что с гневом, и это, а также красота и совершенство ее смуглого тела сковали его. Впрочем, всего лишь на несколько секунд. После она лежала рядом с ним на смятых простынях, и кожа ее была такой нежной на ощупь, а вот все тело по прежнему напряжено как струна. Подсвеченный фасад собора отбрасывал на потолок мягкое желтоватое сияние. Маршал чувствовал, как приятно расслаблены все мышцы его тела, чего нельзя было сказать о девушке. Он чувствовал, что она напряжена до предела, и усомнился, испытала ли она оргазм, несмотря на все страстные стоны и крики, которые испускала в конце. И тут вдруг она резко села в постели. — Что-то не так? Она снова глотнула вина. — Мне надо в ванную, — сказала она, соскочила с кровати и вышла. Бокал остался на тумбочке. Он тоже сел и отпил из бокала с тонким отпечатком ее помады на ободке. Потом посмотрел на кровать и увидел на простыне в изножье темные грязные полосы. Следы туфель. Она скинула их лишь в самом разгаре полового акта. Теперь туфли валялись у окна. Свидетельства страсти… Маршалу до сих пор все это казалось сном. Никогда прежде не доводилось ему бывать с такой женщиной. Такая красавица, да еще живет в такой роскошной квартире. Трудно даже представить, во что обходится вся эта роскошь, отделка деревянными панелями, вид из окна, один район чего стоит. Он глотнул еще вина. «К хорошему привыкаешь быстро», — промелькнула мысль. В ванной журчала вода. Убаюкивающие звуки, они напоминали тихую песню. И вдруг — бах! Дверь с грохотом распахнулась, в спальню ворвались трое мужчин. В темных плащах и шляпах. Похолодевший от ужаса Маршал поставил бокал на тумбочку — он тут же с нее свалился — и нырнул за одеждой, что валялась на полу у кровати, прикрыть наготу. Но не успел, мужчины накинулись на него, схватили руками в перчатках. Он так и взвыл от страха, когда они дружно навалились на него и швырнули лицом вниз, на кровать. Продолжая орать, Маршал зарылся лицом в подушку. Пронеслась мысль: сейчас они его задушат. Но делать этого мужчины не стали. Один из них прошипел: — Тихо! Ничего с тобой не случится, если будешь вести себя хорошо. Он им не поверил, продолжал барахтаться, извиваться, закричал снова. Где же Мариза? Что делает? Все произошло так быстро. Один из мужчин оседлал его, больно давил коленом на позвоночник, холодные подошвы ботинок упирались в голые ягодицы. Потом вдруг он ухватил его за шею и вдавил лицом в подушку. — Я же сказал, молчать! — снова прошипел он. Двое других крепко держали его за запястья, точно приковали распятым к постели. Сейчас они что-то с ним сделают, что-то страшное… Он испустил сдавленный стон, кто-то больно стукнул его по затылку. — Цыц! Происходящее казалось кошмарным сном. Где же Мариза? Наверное, спряталась в ванной, и винить ее за это нельзя. Затем он услышал какое-то шуршание и увидел пластиковый пакет, а в нем — что-то белое, напоминающее мячик для гольфа. И они начали запихивать этот пакет ему под мышку. Что это, черт возьми, они делают? Он ощутил под мышкой холодное мокрое прикосновение, забарахтался, забился, но держали его крепко, а потом под этим мокрым и водянистым к коже его прижалось что-то мягкое. И еще липкое, как жевательная резинка. И сразу же вслед за этим он ощутил в том же месте легкий укол. Всего на долю секунды кожу прожгло точно огнем, и боль тут же прекратилась. Мужчины двигались быстро, убрали пакет, и в этот момент он услышал два выстрела. Они показались просто оглушительными, и еще Мариза что-то кричала по-французски: — Salaud! Salopard! Malin petit! Bouge toi le cul![1] И тут третий мужчина скатился со спины Маршала, упал на пол, потом вскочил, а Мариза продолжала кричать. Грянуло еще несколько выстрелов, в воздухе повис запах пороховой гари, и мужчины бросились вон из комнаты. Дверь захлопнулась за ними, и к нему выбежала Мариза, голая, бормочущая что-то по-французски. Он никак не мог разобрать, что именно, вроде бы о какой-то vacherie[2], кажется, это означает «корова», но в голове у него все перемешалось, и он, дрожа всем телом, продолжал лежать на постели. Она подошла, обняла его. Ствол пистолета был еще горячим, он вздрогнул, отдернул руку. Она отложила пистолет в сторону. — О, Джонатан, мне жаль, страшно жаль! — Она уткнулась головой ему в плечо. — Пожалуйста, прости меня, это не повторится, обещаю… Постепенно дрожь унялась, она не сводила с него глаз. — Они сделали тебе больно? Он отрицательно помотал головой. — Слава богу. Вот кретины! Это друзья Джимми, решили подшутить, напугать тебя. И меня тоже, я просто уверена. У тебя точно ничего не болит? Он снова помотал головой. Потом закашлялся. — Знаешь, — сказал он после паузы, — думаю, мне лучше уйти. — О нет, нет! — воскликнула она. — Ты не можешь так поступить со мной! — Просто мне кажется… — Ни за что! — Она придвинулась еще ближе, теперь их тела соприкасались. — Побудь еще немножко. — Может, вызвать полицию? — Mais non[3]. Что она сделает, эта твоя полиция? Любовная ссора, вот и все. Здесь, во Франции, не принято вызывать полицию по таким случаям. — Но ведь они вторглись… — А теперь ушли, — шепнула она ему на ухо. Он чувствовал ее жаркое дыхание. — Теперь мы вдвоем. Только ты и я. Только ты и я, Джонатан… — И она навалилась на него всем своим смуглым стройным телом.* * *
Было уже далеко за полночь, когда он, уже полностью одетый, подошел к окну. Стоял и смотрел на Нотр-Дам. На улице до сих пор полно народу. — Почему не хочешь остаться? — капризно надув губки, спросила девушка. — Хочу, чтоб ты остался. Тебе что, жалко доставить мне такое удовольствие? — Прости, — ответил он, — но мне надо идти. Не очень хорошо себя чувствую. — Я тебя вылечу. Джонатан покачал головой. Он и правда чувствовал себя неважно. Кружилась голова, в ногах какая-то противная слабость. Руки так сильно дрожали, что пришлось ухватиться за перила балкона. — Прости, — повторил он. — Но я все же пойду. — Хорошо. Я тебя подвезу. Он знал, ее машина припаркована на том берегу Сены. Идти довольно далеко. Но спорить не хотелось. — Ладно, — кивнул он. Она не спешила. По набережной они шли рука об руку, как и подобает любовникам. Прошли мимо плавучего ресторана, освещенного яркими огоньками, народу внутри было до сих пор полно. Напротив, по ту сторону реки, величественно вздымался собор Нотр-Дам с красивой подсветкой. Эта неспешная прогулка, слова, которые она нашептывала ему на ушко, немного успокоили, он почувствовал себя лучше. Но затем вдруг всем телом снова овладела противная слабость, он даже споткнулся. Во рту пересохло. Челюсти словно онемели. Говорить было трудно. Она, похоже, этого не замечала. Они миновали ярко освещенный участок набережной, зашли под мост. Здесь было темно, и он снова споткнулся. И на этот раз не удержался на ногах, упал. — Господи, дорогой… — обеспокоенно пробормотала она и помогла ему подняться. — Мне кажется… кажется… — пролепетал он. — Милый, да что это с тобой? — Она подвела его к скамейке неподалеку от набережной. — Вот, присядь, отдохни немного. Скоро тебе будет лучше. Но лучше ему не становилось. Он пытался что-то возразить, но не мог. С ужасом вдруг осознал, что даже покачать головой не может. С ним явно что-то не так. Все тело казалось ватным и слабым, он попытался подняться, но немог. Ноги не слушались, в голове гудело. Он покосился на нее, она сидела рядом. — Джонатан, что с тобой? Может, вызвать врача? «Да, мне нужен врач», — подумал он. — Так не может продолжаться, Джонатан… В груди сдавило. Он начал задыхаться. Отвернулся, уставился прямо перед собой. С ужасом подумал: «Меня парализовало». — Джонатан? Он хотел посмотреть на нее. Но даже это было уже не под силу. Продолжал смотреть прямо перед собой, судорожно, мелкими глотками хватая воздух. — Джонатан?.. Мне нужен врач. — Можешь посмотреть на меня, Джонатан? Ты меня видишь? Нет?.. Даже голову повернуть не можешь? И почему-то никакой озабоченности или тревоги в ее голосе. Голос звучал холодно, деловито. Возможно, у него аберрация слуха. В ушах какой-то странный шорох или шелест. А дышать все трудней и трудней. — Ладно, хватит, Джонатан. Пошли отсюда. Она поднырнула головой ему под мышку и с удивительной силой для столь хрупкого телосложения рывком подняла со скамьи. А потом подхватила безжизненно вялое тело и куда-то повела. Он уже не видел, куда. Но тут впереди послышался звук чьих-то шагов. «Слава богу», — подумал он. Мужской голос спросил по-французски: — Вам помочь, мадемуазель? — Нет, спасибо, — ответила она. — Просто слишком много выпил, вот и все. — Вы уверены, что вам не нужна помощь? — Он только и знает, что напивается. — Вот как? — Ничего, как-нибудь справлюсь. — Ну что ж, тогда bonne nuit. — Доброй ночи, мсье. И она продолжала тащить его на себе. Чужие шаги затихли вдали. Потом вдруг она остановилась, огляделась по сторонам. А потом… Да она тащит меня к реке!.. — А ты тяжелей, чем я думала, — будничным тоном заметила Мариза. Джонатан ощутил ни с чем не сравнимый ужас. Он полностью парализован, не может оказать ни малейшего сопротивления. Носки ботинок цеплялись и скребли о мостовую. Тащит к реке. — Ты уж извини, — сказала она. И столкнула его в воду.* * *
Падение длилось какую-то долю секунды, затем со всех сторон охватил холод. У поверхности вода была зеленоватой и в пузырьках, чем глубже он погружался, тем темней она становилась. Двигаться он не мог, даже в воде. И еще не мог поверить, что это происходит с ним, отказывался поверить, что ему придется умереть таким вот образом. Потом вдруг почувствовал, как тело его медленно поднимается. Вода снова позеленела, он вырвался на поверхность, перевернулся на спину. Он видел мост, темное ночное небо, стоявшую на набережной Маризу. Она закурила сигарету и смотрела на него сверху вниз. Стоит, подбоченясь, выставив одну ногу вперед, в позе манекенщицы. Вот она затянулась и выпустила тонкую струйку дыма. И тут его снова неудержимо потянуло вниз. Он погрузился в воду и почувствовал, как вокруг смыкаются леденящий холод и тьма.* * *
В три часа ночи в Laboratoire Ondolatoire Французского Морского института в Виши вдруг вспыхнул свет. Контрольная панель ожила. Машина начала образовывать волны, которые одна за другой катились по всей длине резервуара и разбивались об искусственный берег. На мониторах мелькали трехмерные изображения, проносились колонки цифр. Данные передавались на неизвестную станцию, находящуюся где-то во Франции. В четыре утра огни погасли, лампочки на контрольной панели — тоже, вся информация о том, что здесь происходило, была удалена с жестких дисков.ПАХАНГ
Вторник, 11 мая
11.55 утра
В тени джунглей, под пологом малазийского дождевого леса, тянулась и извивалась узкая дорога. Мощеная ее часть была очень узкой, и внедорожник «Лэнд Круизер» то и дело кренился, а шины его жалобно повизгивали на резких поворотах. Сидевший рядом с водителем бородатый мужчина лет сорока взглянул на наручные часы. — Долго еще? — Несколько минут, — не сбавляя скорости, ответил водитель. — Уже почти приехали. Водитель был китайцем, но говорил с сильным английским акцентом. Звали его Чарльз Линг, и он прилетел из Гонконга в Куала-Лумпур накануне вечером. Утром встретил своего пассажира в аэропорту, и вот с тех пор они мчались на полной скорости по тропическому бездорожью. При встрече пассажир протянул Лингу карточку, где значилось следующее: «Аллан Петерсон. Лаборатория сейсмических исследований, Калгари». Линг, конечно, не поверил ни единому написанному там слову. Он прекрасно знал, что этим оборудованием торгует компания в Альберте под названием «И-эл-эс Энжиниринг». И совсем не обязательно проделывать весь этот путь до Малайзии, чтоб взглянуть на него. Мало того, Линг проверил список пассажиров прибывающего рейса и не нашел в нем никакого Аллана Петерсона. Так что парень этот прибыл под чужим именем. Он сказал Лингу, что работает геологом, проводит независимые консультации для канадских энергетических компаний. Занимается в основном оценкой потенциала нефтяных месторождений. Но и этому Линг не поверил. Инженеров-нефтяников видно за милю. У этого же человека не было с ними ничего общего. Итак, Линг понятия не имел, кто же этот парень. Документы у мистера Петерсона нормальные, а остальное — не его ума дело. Сейчас его интересует только одно: как можно выгоднее продать кавитационные установки. И, судя по всему, сделка светила неплохая: Петерсон говорил о закупке трех единиц такой техники общей стоимостью свыше миллиона долларов. Он резко свернул с дороги на узкую грязную тропинку. Машина запрыгала на кочках под сенью огромных деревьев и вдруг вырвалась на солнечный свет, на большое открытое пространство. В центре его зиял глубокий разрез в виде полукруга, рядом высился холм сероватой земли. Внизу виднелось озеро с зеленоватой водой. — Что это? — поморщился Петерсон. — Старый карьер по добыче каолина открытым способом. Теперь заброшен. — Добыче чего? «Тоже мне, геолог», — подумал Линг. И объяснил, что каолин — это минерал, содержащийся в глине. — Используется при изготовлении бумаги и керамики. Теперь, в основном, для создания керамических изделий в промышленном масштабе. И керамика — это не только горшки и чашки, но и ножи, невероятно острые. А скоро из этого материала будут делать автомобильные моторы. Здесь же каолин был низкого качества. И четыре года тому назад добычу прекратили. Петерсон кивнул. — А где же ваша установка? Линг указал на огромный грузовик на краю обрыва. — Там. — И он направил туда джип. — Работа русских? — Да, грузовик и фильтрационные рамы на основе углеродной матрицы российского производства. Электроника с Тайваня. А собирали сами здесь, в Куала-Лумпур. — И это самая большая ваша модель? — Нет, средних размеров. Большой здесь сейчас нет, так что показать вам не можем. Они остановились возле грузовика. Он был огромен, кабина внедорожника возвышалась над гигантскими шинами всего на несколько дюймов. В центре кузова, нависая над землей, располагался прямоугольный генератор кавитационной установки. Он походил на дизельный генератор сверхъестественных размеров, эдакий гигантский клубок труб и проводов. Изогнутая лопасть находилась внизу, в нескольких футах от земли. Мужчины выбрались из джипа, жара стояла удушающая. Очки у Линга запотели, он протер их подолом рубашки. Петерсон обошел грузовик. — А можно получить эту машину без грузовика? — Да, мы производим сборку передвижных кавитационных установок. Помещаем в контейнеры и переправляем морем. Но обычно клиенты предпочитают покупать вместе с грузовиком, перевозить потом все равно надо. — Мне нужны только сами установки, — сказал Петерсон. — И еще хотелось бы осмотреть их в работе. — Пожалуйста, — ответил Линг. И дал знак оператору, сидевшему в кабине, высоко у них над головами. — Лучше отойти немного в сторону. — Погодите, — встревожился вдруг Петерсон. — Я думал, мы будем здесь одни. Кто этот человек? — Мой брат, — невозмутимо ответил Линг. — Ему можно доверять. — Что ж… — Давайте отойдем, — повторил Линг. — Так и безопасней, да и видно лучше со стороны. Генератор включился и громко затарахтел. Вскоре к этому шуму начал примешиваться еще один звук, низкое гудение, которое привычным эхом отдавалось в каждой клеточке тела Линга. Петерсон, видно, тоже почувствовал его, торопливо отошел в сторону. — Эти генераторы ультразвуковые, — заметил Линг. — Производят радиально симметричное кавитационное поле, которое затем можно сфокусировать, ну, как стекла под оправу очков, и делается все это с помощью ультразвука. Иными словами, мы фокусируем звуковой луч и контролируем глубину кавитации. Он махнул оператору, тот кивнул. Кавитационная лопасть опустилась еще ниже, к самой земле. Сама же земля слегка завибрировала у них под ногами. — Господи, — пробормотал Петерсон и отступил еще на шаг. — Не волнуйтесь, — сказал Линг. — Это еще не самый высокий уровень. Вектор основной энергии ортогонален, направлен вертикально вниз. Примерно в сорока футах под грузовиком поверхность холма вдруг начала приобретать размытые очертания. На минуту ее затянули маленькие облачка серого дыма, затем вдруг целый сегмент холма дрогнул и обрушился вниз, в озеро, подобно серой горной лавине. Воздух наполнился гарью и пылью. Когда пыль начала оседать, Линг сказал: — А теперь мы покажем, как фокусируется луч. — Тарахтенье возобновилось, на этот раз холм начало «размывать» футов на сто с небольшим ниже. И снова серый и толстый пласт земли дрогнул, подался и обрушился вниз, в озеро. — Полагаю, можно сфокусировать и горизонтально? — спросил Петерсон. Линг ответил, что можно. В ста ярдах к северу от грузовика снова дрогнула земля, и огромный ее пласт обрушился вниз. — Можно фокусировать в любом направлении и на любую глубину. — Любую глубину? — Самая большая наша установка рассчитана на тысячу метров. Но ни один из наших клиентов пока что не использовал ее на такую глубину. — Нет, нет, конечно, — подхватил Петерсон. — Нам ничего такого не нужно. Но нужна мощь этого вашего ультразвукового луча. — Он вытер потные ладони о брюки. — Что ж, я все видел. — Разве? У нас разработано еще несколько способов примене… — Мне пора возвращаться. — Прочитать выражение его глаз за темными стеклами очков было невозможно. — Что ж, ладно, — заметил Линг. — Если вы так уверены… — Уверен.* * *
Уже на обратном пути Петерсон спросил: — Вы отправляете грузы из Куала-Лумпур или Гонконга? — Из Куала-Лумпур. — С какими ограничениями? — Что вы имеете в виду? — спросил Линг. — Ультразвуковая кавитационная технология в Штатах запрещена. Так что без лицензии экспортировать установку нельзя. — Я ведь уже говорил, мы используем электронику тайваньского производства. — Так же надежна, как американская? — Практически идентична, — ответил Линг. Если б этот Петерсон был тем, за кого себя выдавал, он бы слышал, что американцы давно потеряли возможность производить столь продвинутую электронику. Они закупали ее на Тайване. — А почему вы спрашиваете? — заметил после паузы Линг. — Собираетесь экспортировать установки в США? — Нет. — Тогда никаких проблем. — Через какое время будет готов наш заказ? — осведомился Петерсон. — Нам нужно семь месяцев. — Я рассчитывал на пять. — Что ж, постараемся. Если будет доплата за срочность. Сколько установок планируете закупить? — Три, — ответил Петерсон. Линг удивился. Ни одна из геологических исследовательских компаний мира больше одной никогда не использовала. — Вы откроете счет, и при поступлении на него предоплаты я заполню бланк заказа, — сказал Линг. — Получите завтра же телеграфом. — А переправлять куда? В Канаду? — Инструкции по отправке груза получите ровно через пять месяцев, — ответил Петерсон.* * *
Прямо впереди на фоне неба возникли очертания ультрасовременного аэропорта, спроектированного Курокавой. Петерсон погрузился в молчание. Подъехав к пандусу, Линг спросил: — Надеюсь, мы вовремя? Не опоздали к вашему рейсу? — Что? Ах, да. Все отлично. — Возвращаетесь в Канаду? — Да. Линг затормозил у входа в международный терминал, вылез из джипа, пожал клиенту руку. Петерсон вскинул на плечо рюкзак. Больше никакого багажа у него не было. — Что ж, мне пора, — сказал Петерсон. — Счастливого пути. — Спасибо. И вам того же. Вы в Гонконг? — Нет, — ответил Линг. — Надо заехать на завод предупредить людей. — Это где-то поблизости? — Да. В Пуду-Райа. В нескольких километрах отсюда. — Что ж, счастливо, — сказал Петерсон. Махнул рукой и исчез в здании аэровокзала. Линг сел в джип, тронул машину с места. Но, спускаясь по пандусу, вдруг заметил, что Петерсон забыл на заднем сиденье мобильник. Он подъехал к обочине, притормозил, обернулся. Петерсона уже не было видно. А мобильный телефон был такой легкий, видно, сделан из дешевого пластика. Из тех разовых, которые покупают, вставляют СИМ-карту, а потом выбрасывают. У Петерсона должен быть другой телефон. Главный. Тут Линг вспомнил о друге, который здорово разбирался в этих вещах и мог запросто отследить человека по номеру телефона и СИМ-карте. И выяснить о его владельце много чего интересного. Он сунул мобильник в карман и направился к северу, туда, где находился его завод.НАБЕРЕЖНАЯ ТЕМЗЫ
Пятница, 21 мая
11.04 утра
Ричард Мэллори поднял голову от стола и спросил: — Да? Мужчина, стоявший в дверях, был строен и белокож. Светлые волосы, типично американская короткая стрижка. Манеры непринужденные, одежда самая непрезентабельная: довольно грязные кроссовки «Адидас» и вылинявший синий спортивный костюм. Словно занимался утренней пробежкой и решил вдруг заглянуть к нему в офис. А поскольку это был офис, находящийся в магазине модной графики под названием «Дизайн/Поиск», а сам магазин располагался на Верфи Батлера, в здании старого реконструированного склада, прямо под лондонским мостом Тауэр-Бридж, то сотрудники его одевались самым непритязательным образом. Исключение составлял лишь сам Мэллори. Он был боссом, а потому носил слаксы и белую рубашку. И еще туфли с острыми носками, которые немилосердно жали. Зато они были последним писком моды. — Чем могу служить? — спросил Мэллори. — Я пришел за пакетом, — сказал мужчина. — Простите, за каким пакетом? — осведомился Мэллори. — Если должен был поступить почтой «Ди-Эйч-Эл», то все у секретарши. Блондин смотрел раздраженно. — Не кажется ли вам, что вы переигрываете?! — воскликнул он. — Просто отдайте мне гребаный пакет, и все! — Хорошо, хорошо, ладно. — Мэллори начал медленно приподниматься из-за стола. Похоже, «бегун» понял, что переборщил в выражениях, и продолжил уже более спокойным тоном: — Симпатичные постеры. — И указал на стену за спиной Мэллори. — Сами производите? — Да, производили, — ответил тот. — Наша фирма. На стене висели рядом два постера. На черном фоне изображение земного шара, словно подвешенного в космическом пространстве. Отличались они лишь подписями. Первая гласила: «Спасите Землю», ниже вилась еще одна надпись: «Другого дома у нас нет». На втором плакате вверху то же самое: «Спасите Землю», а ниже — «Нам просто некуда больше идти». Чуть правей висел снимок в рамочке: блондинка-модель в майке. На майке красовалось то же изображение, и ниже «Спасите Землю» вилась еще одна надпись: «И постарайтесь выглядеть при этом хорошо». — Мы придумали эту кампанию, «Спасите Землю», — пояснил Мэллори. — Но они не купились. — Кто? — Международный природоохранный комитет. Он прошел мимо визитера, отворил дверь и начал спускаться в гараж. Парень в спортивном костюме последовал за ним. — Почему нет? Им что, не понравилось? — Понравилось, — ответил Мэллори. — Но у них имелся свой оратор, и они использовали его. Кампания ограничилась видеорекламой. Оказавшись у подножья лестницы, он достал карточку, сунул в щель, и дверь отворилась с тихим щелчком. Они вошли в небольшой гараж под зданием. Там было темно, дневной свет проникал лишь из-под пандуса с выездом на улицу. Мэллори с раздражением отметил, что какой-то фургон перегородил весь подъезд. У них всегда были проблемы с паркующимися здесь фургонами доставки. Он обернулся к американцу. — Машина у вас есть? — Да, фургон. — И указал пальцем. — Так, значит, это ваш. Хорошо. Помощник имеется? — Нет, я один. Почему вы спрашиваете? — Да потому что коробки чертовски тяжелые, — ответил Мэллори. — Может, там и правда какие проводки, но если так, то понапихали их миллион футов, не меньше. Весят семьсот фунтов, приятель. — Ничего, я справлюсь. Мэллори подошел к своему «Роверу» и отпер дверцу багажника. Американец свистнул, и фургон начал съезжать по пандусу вниз. За рулем сидела лихого вида молодая дамочка, волосы перьями, темный макияж. — Я думал, вы один, — пробормотал Мэллори. — Она ничего не знает, — откликнулся блондин. — Так что не берите в голову. Она просто за рулем. Водитель этого фургона. Мэллори наклонился над багажником. Он был забит белыми коробками, маркированными следующей надписью: «Интернет-кабель (неизолир)». Далее шли спецификации. — Дайте одну взглянуть, — сказал американец. Мэллори открыл коробку. Внутри находились витки тончайшей проволоки, каждый аккуратно завернут в прозрачный пластик. — Вот, видите, — сказал он. — Это управляющий привод. Предназначен для противотанковых ракет. — Разве? — Так мне сказали. Поэтому так и упакованы. По одному проводку для каждой ракеты. — Надо же, сроду бы не подумал, — заметил мужчина в спортивном костюме. — Да и откуда мне знать? Я просто перевозчик. — Он открыл багажник своего фургона и начал переносить в него коробки по одной. Мэллори помогал. — А этот человек вам больше ничего не говорил? — спросил блондин. — Вообще-то говорил, — ответил Мэллори. — Сказал, что кто-то закупил пятьсот ракет со складов стран Варшавского договора. Под названием то ли «Огонь», то ли «Огненный дождь». Причем без боеголовок. Просто корпуса ракет. Будто бы продавали их потому, что проводка там оказалась бракованной. — Первый раз слышу. — Так он сказал. И что будто бы купили эти ракеты в Швеции, в Гетеборге. А уже оттуда отправили морем. — Вы вроде бы встревожены. — Ничего подобного, — возразил Мэллори. — Боитесь, что влезли в сомнительную историю? — Только не я. — Уверены? — спросил американец. — Конечно, уверен. Большинство коробок были уже в фургоне. Мэллори весь вспотел. Блондин то и дело косился на него уголком глаза. И во взгляде его читался скептицизм. — Как выглядел этот парень? — спросил он. Но застать Мэллори врасплох было непросто. Он пожал плечами: — Парень как парень. — Американец? — Не знаю. — Не поняли, американец он или нет? — Не понял, что за акцент. — Как это? — спросил блондин. — Возможно, канадец. — Он был один? — Да. — А я слышал, что с какой-то роскошной бабой. Страшно сексуальной дамочкой на высоких каблуках и в обтягивающей юбке. — Не заметил никакой такой женщины, — сказал Мэллори. — Но если б она была… вы уж не пропустили бы, верно? — Американец продолжал смотреть скептически. — Наверняка захотели бы познакомиться? — Только тут Мэллори заметил, как подозрительно оттопыриваются у него брюки у пояса. Неужели пистолет?.. — Он был один. — Кем бы он там ни был, этот парень… — Именно. — А знаете, — заметил блондин, — на вашем месте я бы непременно заинтересовался, кому это понадобилось закупать полмиллиона футов проводки для противотанковых ракет. Зачем, с какой целью? — Он этого не говорил, — пожал плечами Мэллори. — А вы ему сказали: «Ладно, приятель, можешь оставить у меня в гараже полмиллиона футов этой проволоки». И не задали ни одного вопроса? — Это вы тут задаете вопросы, — буркнул Мэллори. Пот заливал его лицо. — У меня есть на то причины, — ответил мужчина в спортивном костюме. В голосе его слышалась злоба. Вот что я скажу тебе, приятель. Мне не понравилось, что я здесь услышал. В фургон загрузили последние коробки. Мэллори отошел в сторону. Американец захлопнул первую дверцу багажника, затем вторую. Как только она затворилась, Мэллори увидел, что там стоит женщина-водитель. Все это время она стояла за дверцей. — Мне тоже это не нравится, — сказала она. На ней была солдатская форма, мешковатые брюки и высокие ботинки на шнуровке. Толстый зеленый бронежилет. Толстые перчатки. Темные очки. — Погоди минутку, — сказал американец. — Дай сюда твой мобильник, — сказала она и протянула руку. Другая рука пряталась за спиной. Точно в нем она держала оружие. — Зачем? — Давай сюда, говорю. — Но зачем тебе? — Просто хочу взглянуть на него, вот зачем. — В нем нет ничего такого осо… — Давай сюда, кому сказано! Американец достал из кармана мобильный телефон, протянул ей. Тут она ухватила его за запястье и рывком притянули к себе. Телефон упал на пол. Вторая ее рука в перчатке вынырнула из-за спины, обхватила его за шею. Теперь она держала его обеими руками, точно хотела задушить. На секунду блондин окаменел, затем начал вырываться. — Что это ты затеяла, мать твою? Эй, а это еще что?.. — Он вздрогнул, точно от ожога. — Что ты делаешь, а?.. Она отпустила его. Он дотронулся до шеи. По ней стекала тонкая струйка крови. Всего несколько капель. Кончики его пальцев окрасились кровью. — Что ты со мной сделала? — спросил он. — Ничего. — Она стаскивала перчатки. Мэллори заметил, что делает она это очень осторожно. Точно в одной из этих перчаток было что-то. До чего она не хотела дотрагиваться. — Ничего? — воскликнул он. — И это называется ничего? Ах ты сука! — Он развернулся и бросился бежать по пандусу к улице. Она спокойно проводила его взглядом. Потом наклонилась, подобрала мобильник, сунула в карман. И обернулась к Мэллори. — Возвращайся к работе. Тот нерешительно топтался на месте. — Свое дело ты сделал. Я тебя никогда не видела. Ты тоже меня не видел. Ступай. Мэллори развернулся и зашагал к двери, за которой находилась лестница. Услышал, как женщина села в фургон и захлопнула дверцу. А когда обернулся, увидел, что фургон уже выезжает на улицу. Вот он свернул за угол и скрылся из вида.* * *
Едва он вернулся в кабинет, как вошла его помощница, Элизабет, принесла показать макет новых компьютерных приставок для «Тошибы». Демонстрация должна состояться завтра. Оставалось согласовать какие-то мелочи. Мэллори никак не мог сосредоточиться. — Тебе не нравится? — спросила она. Нет, нет, просто замечательные. Ты какой-то бледный. Наверное… что-то с животом. Имбирный чай, — сказала она. — Самое лучшее средство. Приготовить тебе? Он кивнул, Элизабет вышла из кабинета. Мэллори посмотрел в окно. Из него открывался замечательный вид на Темзу и Тауэр-Бридж. Мост недавно перекрасили в голубые и белые тона (то ли традиционные, то ли чья-то очередная дурацкая идея?). Но вид этого моста почему-то всегда действовал на него успокаивающе. Он встал, подошел к окну, долго смотрел на Тауэр-Бридж. Стоял и вспоминал, как однажды пришел к нему лучший друг и спросил, не хочет ли он помочь радикальному движению по охране окружающей среды. Предложение показалось занятным. Немного тайны, немного безрассудства и решительных действий. И нет, упаси боже, никакого насилия, друг это твердо обещал. Тогда Мэллори и предположить не мог, что будет испытывать такой страх. И вот теперь ему было по-настоящему страшно. Руки дрожали. Он сунул их глубоко в карманы и продолжал смотреть в окно. Пятьсот ракет? Целых пятьсот ракет! Во что это он впутался?.. Тут он услышал вой сирен и увидел на мосту мигающие красные огоньки. Наверное, там произошел несчастный случай. И судя по количеству «Скорых» и полицейских машин, весьма серьезный. Где не обходится без крови и смерти? Он ничего не мог с собой поделать. Его охватила паника. Он вышел из кабинета, потом — на улицу и, ощущая комок в горле, зашагал к мосту.* * *
Сидевшие в верхней части красного двухэтажного автобуса туристы с ужасом смотрели вниз, на мостовую. Мэллори протолкался через толпу зевак, собравшихся перед автобусом. Он подобрался достаточно близко и увидел нескольких врачей «Скорой» и полицейских, обступивших лежавшее на асфальте тело. И еще там стоял плотный водитель автобуса, он плакал. И говорил, что ничего не смог поделать, заметил несчастного прямо перед автобусом буквально в последнюю секунду. Должно быть, пьяный, говорил водитель, потому что шатался. Свалился прямо ему под колеса с тротуара. Тела Мэллори не видел, слишком уж плотно обступили его полицейские. Зеваки молчали, явно удрученные происшедшим. Затем один из полицейских поднялся с колен. В руках у него был ярко-красный паспорт, немецкий. «Слава богу», — с облегчением подумал Мэллори. Но испытывал он это облегчение недолго — один из врачей отошел в сторону, и Мэллори увидел ногу жертвы. Синий спортивный полинялый костюм, грязная кроссовка «Адидас», забрызганная кровью. Его затошнило. Он развернулся и начал проталкиваться обратно сквозь толпу. Никто не обратил на него внимания. Все смотрели на тело. Никто, кроме одного мужчины, одетого как клерк, в темном костюме и рубашке с галстуком. Он не сводил с Мэллори глаз. Вот взгляды их встретились, и мужчина еле заметно кивнул. Мэллори не ответил. Выбрался из толпы и торопливо зашагал прочь, к своему офису. Мысли в голове путались, но он понимал одно: отныне его жизнь изменилась раз и навсегда.ТОКИО
Вторник, 1 июня
11.32 утра
Международный Консорциум по сбору данных об окружающей среде, или сокращенно МКДС, размещался в небольшом кирпичном здании рядом с кампусом университета Кейо-Мита. Стороннему наблюдателю МКДС мог бы показаться частью университета, вход в него даже украшал герб с латинской надписью «Calamus Gladio Fortior», но на деле это была независимая организация. В центре здания располагался небольшой конференц-зал с кафедрой и двумя рядами кресел перед ней. На стене за кафедрой находился экран. В десять утра директор МКДС Акира Хитоми стоял за кафедрой и смотрел, как в зал вошел американец и уселся в кресло. Американец был крупным мужчиной, не слишком высок, но широк в плечах, с бочкообразной, словно у штангиста, грудью. И двигался он для мужчины такого телосложения на удивление легко и бесшумно. Следом за ним в зал вошел офицер непальской армии, темнокожий, с живым пристальным взглядом. Он сел за спиной у американца, чуть в стороне. Хитоми молча кивнул этим людям. В отделанном деревянными панелями зале начали медленно гаснуть огни. Затем панели эти разъехались в разные стороны, за ними открылись огромные плоские экраны. Ряд экранов выдвинулся прямо из стен. Дверь в зал затворилась, щелкнул замок. Лишь тогда Хитоми заговорил: — Доброе утро, Кеннер-сан. — На главном экране появилась надпись: «Хитоми Акира», на японском и английском. — Доброе утро и вам, Тапа-сан. — Хитоми открыл маленький плоский ноутбук с серебристой крышкой. — Сегодня я представлю вам данные за последние двадцать один день, окончательно скорректированные двадцать минут тому назад. Они получены в ходе работы над нашим совместным проектом под названием «Дерево Акамай». Гости его кивнули. Кеннер в предвкушении заулыбался. Еще бы ему не улыбаться, подумал Хитоми. Ведь нигде в мире больше этого не увидишь, его агентство было мировым лидером в области накопления и анализа электронных данных. Экраны один за другим ожили, засветились. Вверху появился девиз корпорации: зеленое дерево на белом фоне, а под ним надпись — «ДЕРЕВО АКАМАЙ ДИДЖИТАЛ. ДАННЫЕ И ВЫВОДЫ». Подобное изображение и девиз были выбраны за сходство с логотипами прочих интернетовских компаний. Интенсивно работавшая на протяжении последних двух лет сеть серверов «Дерево Акамай» состояла в реальности из целой системы хитроумных ловушек. Они задействовали многоуровневые «приманки», размещенные во Всемирной паутине с данными по бизнесу и по последним достижениям фундаментальной науки и высоких технологий. Это позволяло прослеживать цепочку от серверов до пользователей с 87-процентным успехом. Поначалу приманками в этой сети служил обычный в таких случаях «корм», но постепенно ею сменяли все более лакомые «заморочки». — Наши сайты зеркально отражают сайты с данными по геологии, прикладной физике, экологии, технике на службе человека, биогеографии, — сказал Хитоми. — К примеру, чтоб привлечь внимание особо заинтересованных лиц, причем хорошо законспирированных, наши типичные данные включают информацию по использованию взрывчатых веществ в сейсмографии, результаты тестов по устойчивости различных структур к вибрации и землетрясениям. В наши океанографические сайты входят данные по ураганам, цунами, приливным волнам и так далее. Впрочем, все это вам хорошо известно. Кеннер кивнул. — Мы знаем, — продолжил Хитоми, — нам противостоит умный неприятель, силы его рассредоточены. Пользователи часто оперируют под защитой «сетевых нянь»[4] или же используют системы AOL[5] для расчетов за самые мелкие покупки. Хотят, чтоб все это выглядело как дурацкие детские забавы и несерьезно. На самом же деле ничего подобного. Нам противостоит терпеливый, прекрасно организованный и безжалостный враг. За последние недели нам многое стало ясно. На экране возник список. Наши аналитики выделили из множества сайтов и дискуссионных групп следующие категории тем, которые особенно интересуют этих конспиративных пользователей:«Аарус, Дания Двигатели аргон/кислород Военная история Австралии Кавитация (твердый грунт) Кессонные дамбы Кодирование на клеточном уровне Контролируемое разрушение/снос зданий, сооружений Миграция течений Изоляторы высокого напряжения Хайло, Гавайи Сеть «Мид-оушен реле» (МОРС) Дневники миссионеров Тихоокеанского региона Национальный Центр Оповещения Землетрясений (НЦОЗ) Национальный Фонд Природных Ресурсов (НФПР) Кодирование Сети Данных Гидроокись калия Прескот, Аризона Фонд по Изучению Тропических Болезней (ФИТЗ) Записи сейсмической активности, геология Взрывчатые вещества (с таймером) «Шинкай2000» Твердые смеси для ракетных двигателей Токсины и нейротоксины Ракеты с управляющим приводом…»— Как видите, весьма впечатляющий и загадочный список, — сказал Хитоми. — И тем не менее мы разработали фильтры для отсева и выделения наших клиентов. Есть индивиды, атакующие брандмауэры, расставляющие ловушки в виде троянских коней и так далее. Но большинство интересует список кредитных карт. Правда, не всех. Он постучал кончиком пальца по клавиатуре маленького компьютера, и на экранах появилось другое изображение. — Мы вводим каждую из этих тем в интернетовскую сеть со все возрастающей частотой, а затем начали включать туда же намеки на некие исследовательские данные, которые мы намерены публиковать, указываем также, что они являются обменом информацией по электронной почте между учеными Австралии, Германии, Канады и России. Мы привлекли толпу и наблюдали за ее движением. И в конце концов нам удалось выделить географический комплекс пользователей, включающий центр Северной Америки, Торонто — Чикаго — Анн-Арбор — Монреаль, с ответвлениями на обоих американских побережьях, а также Англию, Францию и Германию. Это весьма серьезная экстремистская группа. Они уже убили одного ученого в Париже. Мы как раз ждем дополнительную информацию по этому поводу. Но французские власти могут… медлить с расследованием. — А что у них происходит в сфере обмена информацией через сотовую связь? — впервые за все время заговорил Кеннер. — Обмен становится все активней. Вся переписка по электронной почте тщательно закодирована. Время прохождения информации сокращается. Совершенно очевидно, что началась работа над каким-то секретным проектом. Глобальным, чрезвычайно сложным и очень дорогим. — Но мы пока не знаем, что это такое. — Пока нет. — Тогда попробуйте проследить через деньги. — Как раз этим мы сейчас и занимаемся. Повсюду, где только можно. — Хитоми мрачно улыбнулся. — Это всего лишь вопрос времени. Рано или поздно рыбка проглотит наживку.
ВАНКУВЕР
Вторник, 8 июня
4.55 вечера
Нат Деймон подписал бумагу с лихим росчерком пера. — Никогда прежде меня не просили подписывать секретное соглашение, — заметил он. — Удивлен, — сказал мужчина в костюме с серебристым отливом и взял бумаги. — Я думал, это вполне стандартная процедура. Мы просто не хотим, чтобы информация о нашей собственности подлежала обсуждению. — Он был юристом и сопровождал своего клиента, бородатого мужчину в очках, джинсах и простой клетчатой ковбойке. Бородатый представился геологом, сказал, что занимается поиском нефтяных месторождений, и Деймон ему поверил. Ведь он выглядел в точности так же, как другие геологи-нефтяники, с которыми ему до сих пор приходилось иметь дело. Компания Деймона называлась «Канадские морские исследовательские технологии», и, сидя в своем маленьком офисе на окраине Ванкувера, он занимался тем, что сдавал в аренду подводные лодки и другие пригодные для работы под водой управляемые устройства клиентам по всему миру. Деймон не был владельцем этих подводных устройств. Он просто оформлял документы по их найму. И раскиданы они были повсюду — в Йокохаме, Дубае, Мельбурне, Сан-Диего. В их число входили и пятидесятифутовые подлодки с командой из шести человек каждая, на которых можно было обойти весь земной шар, и миниатюрные батискафы для погружения, вмещавшие всего одного человека, и даже еще более миниатюрные устройства, роботы для погружения с дистанционным управлением, которые можно было спускать с корабля. Клиентами Деймона были энергетические и горнодобывающие компании, они использовали подводные устройства для разведки перспективных месторождений, а также для проверки состояния установленных в море буровых вышек и платформ. Короче говоря, бизнес у него был весьма специфический, и в маленький офис, расположенный на задворках лодочной ремонтной мастерской, заходило не так уж много посетителей. А эти двое мужчин вошли за полчаса до закрытия. Говорил в основном юрист, клиент же просто протянул Деймону свою визитку, где значилось, что он является сотрудником сейсмической службы, имелся и адрес в Калгари. Что и понятно: ведь в городе Калгари были сосредоточены офисы крупнейших нефтедобывающих компаний: «Петро-Канада», «Шелл», «Санкор» и многих других. Там также находились десятки мелких частных консалтинговых фирм, которые проводили исследования и перспективные разработки для этих компаний. Деймон снял с полки за спиной маленькую белую модель тупоносой субмарины с верхом из плексигласа. И поставил на стол перед мужчинами. — Вот что я рекомендую для ваших нужд, — сказал он. — Называется «Эр-эс Скорпион», построена в Англии всего четыре года назад. Рассчитана на команду из двух-трех человек. Дизельное топливо и электроэнергия с замкнутым циклом аргона. При погружении использует 20 процентов кислорода и 80 — аргона. Надежная, проверенная технология, газопромыватель на основе гидроокиси калия, напряжение в сети 200 вольт, глубина оперативного погружения 2000 футов, время под водой — до 3,5 часа. Представляет собой эквивалент японской «Шинкай» производства 2000 года, если вам известна такая модель. Можно сравнить также с «Даунстар-80», которых всего четыре в мире, но на настоящий момент все они сданы в аренду. «Скорпион» — просто отличная субмарина. Мужчины кивнули и переглянулись. — Ну а какие у нее внешние манипуляторы? — Это зависит от глубины, — ответил Деймон. — Чем меньше глубина, тем… — Ну, скажем, на глубине 2000 футов. Какие там можно использовать манипуляторы? — Для сбора проб на глубине 2000 футов? — Нет, мы размещаем на дне устройства. Датчики по мониторингу. — Понимаю. Типа радиоустройств, да? Передающие сигналы на поверхность? — Да, что-то в этом роде. — Каких размеров должны быть эти устройства? Бородач развел руки фута на два. — Примерно вот такие. — А вес? — О, точно не знаю, не скажу. Ну, допустим, около двухсот фунтов. Деймон с трудом скрывал удивление. Обычно геологи, занимающиеся нефтеразработками, отлично знают, что именно им надо разместить на дне. Точные размеры, вес, плотность и другие параметры. А этот бородач понятия не имеет. Может, он просто не в себе? — И эти ваши датчики предназначены для геологических работ? — В конечном счете, да. Но прежде нам надо собрать информацию о направлении океанских течений, скорости этих самых потоков, температурах дна. В общем, в таком роде. Деймон подумал: «Зачем им все это?» На кой шут им вдруг понадобилось знать об океанских течениях? Нет, конечно, возможно, они хотят разместить нефтяную вышку, но кто же делает это на глубине в 2000 футов? Что за намерения у этих странных людей? — Что ж, — сказал он, — если вы желаете разместить манипуляторы внешнего действия, то крепятся они на переднюю часть корпуса перед погружением. Для этой цели есть такие специальные выступы вот здесь, по бокам. — Он показал на модели. — А затем, погрузившись на нужную глубину, вы можете воспользоваться двумя рычагами-манипуляторами для размещения этих датчиков на дне. Сколько именно приборов вы хотите разместить? — Несколько. — Больше восьми? — Да. По всей вероятности. — Тогда вам понадобится сделать несколько погружений. Потому что за один раз больше восьми разместить нельзя. Ну, в лучшем случае десять. — Он продолжал говорить, то и дело поглядывая на их лица, пытаясь разгадать, что кроется за этими непроницаемыми взглядами. Они хотели взять лодку в аренду на четыре месяца начиная с августа текущего года. Им нужна была эта субмарина, а также грузовой корабль, чтобы доставить ее в Порт-Морзби, Новая Гвинея. Там они собирались забрать предназначенный груз. — В зависимости от того, куда вы затем направитесь, вам могут понадобиться специальные морские лицензии… — Мы займемся этим позже, — сказал юрист. — Теперь что касается команды… — И этим тоже займемся потом. — Но это входит в контракт. — Тогда впишите в него, что считаете нужным. — По окончании срока аренды вы вернете лодку в Морзби? — Да. Нат уселся перед настольным компьютером и начал заполнять бланки заказа. Всего их было сорок три вида (не считая страховки). И вот наконец он вписал последнюю цифру. — Итого пятьсот восемьдесят три тысячи долларов, — сказал он. Мужчины даже глазом не моргнули. Просто кивнули, и все. — Половина авансом. Они снова кивнули. — Вторую половину вы должны перевести на счет-депонент, перед тем как забрать предназначенный вам груз в Порт-Морзби. — Обычно он не требовал этого у своих постоянных клиентов. Но по некой неясной еще причине чувствовал себя в компании этих двоих неуютно. — Прекрасно, так и сделаем, — сказал юрист. — Плюс двадцать процентов вперед на всякие непредвиденные обстоятельства. А вот это было уж совсем необязательно. Ему просто хотелось заставить эту парочку уйти. Не получилось… — Хорошо. — И еще, — сказал Нат, — перед подписанием контракта вы должны переговорить со своей компанией и… — Нет. Мы готовы все оформить прямо сейчас. Один из них достал конверт и протянул Деймону. — Взгляните. Все правильно? В конверте лежал чек на 300 тысяч долларов. От «Сейсмической службы» «Канадским морским технологиям». Деймон кивнул и сказал, что все правильно. И положил чек с конвертом на стол рядом с моделью подлодки. И все бы было ничего, но вдруг один из мужчин спросил: — Не возражаете, если я запишу себе кое-что? — С этими словами он взял конверт и что-то на нем нацарапал. И только после того, как посетители ушли, Деймон догадался: они отдали ему чек и специально забрали конверт. Чтоб не оставлять отпечатков пальцев. Или ему просто померещилось? На следующее утро он отправился в «Скотиабанк» положить деньги на депозит. И заскочил к Джону Киму, помощнику управляющего. И попросил его выяснить, имеются ли на счете «Сейсмических служб» средства, покрывающие подобные затраты. Джон Ким обещал проверить прямо сейчас.СТЭНДЖИДЛИС
Понедельник, 23 августа
12.02 дня
«Господи, ну и холодрыга», — подумал Джордж Мортон, выбираясь из «Лэнд Круизера». Миллионер-филантроп притопнул и натянул перчатки, пытаясь согреться. Стоял полдень, и небо отливало красным, с желтоватыми полосками просвечивающего сквозь морозную мглу солнца. Колючий ветер насквозь продувал Шпергизандур, холмистую темную равнину, находящуюся в самом сердце Исландии, серые плотные тучи низко нависали над застывшей лавой, которая покрывала все вокруг на многие мили. Исландцы любили это место. Мортон никак не мог понять, почему. Как бы там ни было, но места назначения они достигли: прямо впереди высилась стена из скал, покрытых снегом, за ними виднелась горная гряда. Это был Скорраджокул, один из языков гигантского ледника Вакпаджокул, считавшегося самым большим в Европе. Водитель, студент-выпускник, выбрался из джипа и радостно захлопал в ладоши. — А что, очень даже неплохо! И совсем не холодно. Нам повезло, приятный августовский денек. — На нем была футболка, велосипедные шорты и легкая жилетка. Мортон же был одет в долгополый свитер, стеганую ветровку и толстые штаны на теплой подкладке. И ему все равно было холодно. Он обернулся: остальные пассажиры тоже начали выбираться из машины. Высокий и хмурый мужчина по имени Николас Дрейк вветровке, под которой виднелись рубашка с галстуком и твидовый пиджак, недовольно поморщился, когда холодный ветер ударил ему прямо в лицо. Жиденькие светлые волосы, очки в металлической оправе, вечно недовольная мина — похоже, Дрейк сознательно культивировал этот образ ученого, человека не от мира сего. Ему не хотелось, чтобы его принимали за того, кем он в сущности являлся. А был он некогда весьма успешным адвокатом, затем вышел на пенсию и стал директором Национального фонда природных ресурсов, самого большого и активною американского его подразделения. Последние десять лет он занимался только этой работой. Следом за ним из джипа бодро выпрыгнул Питер Эванс. Он был самым молодым из поверенных в делах Мортона, к тому же его любимчиком. Недавно Эвансу исполнилось двадцать восемь, и он являлся одним из младших партнеров адвокатской фирмы «Хассл и Блэк» в Лос-Анджелесе. Даже сейчас, несмотря на царившие кругом холод и мрак, Эванс был весел и полон энтузиазма. Натянул капюшон шерстяной парки, сунул руки в карманы и не подавал вида, что погода его не устраивает. Мортон доставил всю эту честную компанию из Лос-Анжелеса на личном реактивном самолете «Гольфстрим Джи-Эс», приземлившемся в аэропорту Кефлавика вчера в девять утра. Все они почти не спали, но особой усталости не испытывали. Даже Мортон, а ему уже стукнуло шестьдесят пять. Он чувствовал себя вполне бодро. Если бы не этот холод… Мортон застегнул куртку на «молнию» и последовал за водителем. Тот уже начал спускаться по каменистому склону. — Здесь светло даже ночью, — сказал парнишка, — и это придает бодрости и сил. А доктор Эйнарсон, так тот летом вообще спит не больше четырех часов в сутки. И мы — тоже. — А где этот ваш доктор Эйнарсон? — спросил Мортон. — Вот там. — И паренек указал вниз и влево. Сперва Мортон не видел ровным счетом ничего. Затем наконец разглядел красную точку и понял: это какой-то автомобиль. Только теперь, в сравнении, он понял, как громаден ледник. Дрейк догнал Мортона на склоне холма. — Вот что, Джордж, — сказал он, — вы с Эвансом можете прогуляться, осмотреться немного. А мне хотелось бы переговорить с Эйнарсоном наедине. — Это почему? — Ну, думаю, Эйнарсону будет спокойнее, если вокруг не станут крутиться люди. — И он не потерпит даже человека, который спонсирует его исследования? — Ну, почему же, вовсе нет, — ответил Дрейк. — Просто не стоит слишком уж напирать на этот факт. Не хочу, чтоб Пер чувствовал себя скомпрометированным. — Не знаю, как это тебе удастся, — проворчал в ответ Мортон. — Просто напомню ему, как высоки ставки, — сказал Дрейк. — Постараюсь, чтоб он увидел полную, так сказать, картину. — Честно говоря, мне очень хочется присутствовать при этой дискуссии, — заметил Мортон. — Знаю, — кивнул Дрейк. — Но дело больно уж деликатное. Чем ближе они подходили к леднику, тем холодней становилось дыхание ветра. Температура упала на несколько градусов. Теперь они увидели четыре большие палатки, стоящие вокруг красного внедорожника. Издали их видно не было, они сливались с общим фоном. Из одной палатки вышел очень высокий светловолосый мужчина. Пер Эйнарсон. Он вскинул руки и воскликнул: — Николас! — Пер! — Дрейк бросился к нему. Мортон продолжал спускаться, он чувствовал себя обиженным за то, что Дрейк покинул его. Но тут с ним поравнялся Эванс. — Ни малейшей охоты прогуливаться здесь, — проворчал Мортон. — Ну, не скажите, — протянул Эванс. — Это место может оказаться куда любопытнее, чем мы думали. Из второй палатки вышли три молодые женщины в костюмах цвета хаки, все три пепельные блондинки и красавицы. И весело замахали руками вновь прибывшим. — Может, ты и прав, — кивнул Мортон.* * *
Питер Эванс знал, что его клиент, Джордж Мортон, несмотря на огромный интерес ко всему, что касалось охраны окружающей среды, куда как больше интересуется красивыми женщинами. И действительно, обменявшись приветствиями с Пером Эйнарсоном, Мортон с удовольствием позволил Эве Джонсдоттир увести себя из палатки. Эва была высокой спортивной женщиной с коротко подстриженными белокурыми волосами и ослепительной улыбкой. «Как раз во вкусе Мортона, — подумал Эванс. — Похожа на его ближайшую помощницу и секретаршу, красавицу Сару Джонс». — Понятия не имел, что так много женщин интересуются геологией, — услышал он слова Мортона. И парочка неспешной походкой направилась к леднику. Эванс знал, что это он должен сопровождать Мортона. Но тот наверняка предпочитает совершить эту прогулку без него. Но куда больше волновало Эванса следующее обстоятельство: его фирма представляла также интересы и Николаса Дрейка, и Эванса немного беспокоило, что же затеял этот его подопечный. Нет, наверняка ничего противозаконного или неэтичного. Но Дрейк часто проявлял высокомерие и властность, и его действия могли вызвать впоследствии нешуточные осложнения. С минуту Эванс топтался на месте, не зная, за которым из мужчин лучше последовать. Решение за него принял Дрейк. Дал еле заметную отмашку рукой и исчез в большой палатке следом за Эйнарсоном. Эванс намек понял и безропотно затрусил вслед за Мортоном и девушкой. Эва оживленно рассказывала о том, что двенадцать процентов территории Исландии покрыто ледниками и что в толще некоторых из них находятся действующие вулканы. В частности, этот ледник, говорила она, указывая вперед, называют волновым, за то, что он за всю историю наблюдений много раз наступал, а затем отходил. В настоящее время, если верить ее словам, ледник движется вперед со скоростью сто метров в день, это составляет длину футбольного поля, и движение происходит непрерывно все двадцать четыре часа в сутки. Иногда, когда ветер стихает, слышно, как он со скрипом продвигается вперед. За последние несколько лет этот волновой ледник продвинулся на десять с лишним километров. Вскоре к ним присоединилась Эсдис Свейнсдотир, которую вполне можно было принять за младшую сестру Эвы. Она стала уделять подчеркнутое внимание Эвансу, расспрашивала его, удачно ли прошло путешествие, нравится ли ему Исландия, как долго он намерен здесь пробыть. В конце упомянула, что вообще-то ее место работы находится в офисе в Рейкьявике и что приехала она сюда всего на один день. Только тут он сообразил, для какой именно работы ее сюда позвали. Спонсоры должны были нанести визит Эйнарсону, и тот хотел сделать его незабываемым. Эва тем временем продолжала объяснять, что подобные волновые ледники встречаются часто, в одной только Аляске их насчитывается несколько сотен, и механизм их «поведения» до сих пор еще не изучен. Как и механизм наступления и отступления, отдельный для каждого ледника. — Здесь еще так много неизученного, — добавила она, с улыбкой глядя на Мортона. И тут они услышали крики, доносившиеся из большой палатки, мало того, еще и нецензурную брань. Эванс извинился и направился к палатке. Мортон нехотя последовал за ним.* * *
Пер Эйнарсон гневно потрясал кулаками. — Нет, я сказал вам, нет! — крикнул он и стукнул по столу. Стоявший напротив него Дрейк был красен как рак и крепко стиснул зубы. — Но, Пер, — проронил он, — я же просил тебя учитывать реальное положение дел. — Ничего подобного! — крикнул Эйнарсон и снова стукнул кулаком по столу. — Реальность состоит в том, что ты не хочешь, чтоб я публиковал свои труды. — Послушай, Пер… — Реальность, — продолжил тот, — заключается в том, что в Исландии в первой половине двадцатого века было теплее, чем во второй. Как и в Гренландии.[6] Реальность в том, что после 1930 года в Исландии большая часть ледников потеряла в массе, поскольку летняя температура повысилась в среднем на 0,6 градуса Цельсия, а затем климат здесь стал становиться все холодней. Реальность в том, что, начиная с 1970 года, все эти ледники медленно, но неуклонно наступают. Они уже отвоевали половину занимаемой ими прежде территории. В настоящее время активно наступают целых одиннадцать ледников. Вот в чем реальность! И я никогда не стану лгать, Николас! — Да никто и не заставляет тебя лгать, — понизил голос Дрейк, увидев, как в палатку вошли люди. — Я просто обсуждаю некоторые формулировки твоей статьи… Он приподнял лист бумаги. — Да, и при этом предлагаешь такие формулировки… — Но это всего лишь предложение… — Это искажение правды! — При всем уважении, Пер, мне кажется, ты все же преувеличиваешь. — Это я-то преувеличиваю? — Пер выхватил у него листок и начал читать вслух, обращаясь к собравшимся: — «В результате тенденции к глобальному потеплению подтаяли ледники во многих уголках мира, в том числе и в Исландии. Многие из них уменьшились, но, сколь ни покажется парадоксальным, другие при этом продолжали расти. Причиной тому, по всей видимому, послужили недавние резкие температурные колебания, наблюдаемые…» Ну и так далее, и тому подобное. — Он отшвырнул листок. — Все это не правда! — Но это лишь вступительная часть. Во всей остальной твоей работе правок нет. — Вся эта вступительная часть — вранье! — Можно, конечно, посмотреть и так. Но выражение «резкие температурные колебания»… Оно вполне обтекаемо, никто не придерется. — Недавние резкие! Но в Исландии все это наблюдается давным-давно. — Ну, хорошо, вычеркни тогда «недавние». — Это не поможет, — возразил ему Эйнарсон, — поскольку смысл этого параграфа сводится к описанию наших наблюдений парникового эффекта, который и приводит к глобальному потеплению. И описываем мы локальные климатические изменения, прослеживаемые в определенных районах Исландии и несвойственные общим глобальным тенденциям. — А вот об этом можно написать в заключении. — Но вступительная часть станет предметом насмешек всех исследователей Арктики. Думаешь, Монтойя или Сигуросон оставят ее без внимания? Или Хикс? Или Ватанабе с Изаксоном? Да они будут хохотать надо мной. Сочтут, что я сделал это с целью получения каких-то грантов. — Здесь есть и другие важные соображения, — неумолимо продолжал гнуть свое Дрейк. — Мы должны понимать, многие группы заинтересованы в дезинформации. Это прежде всего владельцы нефтяной и автомобильной промышленности. Они обеими руками ухватятся за доклад, где говорится, что некоторые ледники растут. И используют его против тех, кто трубит о глобальном потеплении. Они всегда так делают. Хватаются за все, лишь бы исказить реальную картину. — Как будет использоваться эта информация, меня не волнует. Меня волнует одно — как можно правдивее описать истинное положение дел. — Очень благородный, но не слишком дальновидный подход, — заметил Дрейк. — Да, понимаю. Именно поэтому ты и привез сюда источник всех наших фондов в лице мистера Мортона или я ошибаюсь? — Нет, нет, Пер, — поспешил возразить Дрейк, — пожалуйста, не пойми меня превратно… — Я прекрасно все понимаю! Что он вообще здесь делает? — Кипя от ярости, Эйнарсон обернулся к Мортону. — Что вы здесь делаете, мистер Мортон? Одобряете ли то, о чем просит меня мистер Дрейк? Да или нет?.. В этот момент у Мортона вдруг зазвонил мобильный телефон. И он, плохо скрывая облегчение, надавил на кнопку. — Мортон. Да? Да, Джон. Где ты? В Ванкувере? А сколько у вас сейчас в Ванкувере? — Прикрыв ладонью трубку, он пояснил присутствующим: — Это Джон Ким. Из «Скотиабанка» в Ванкувере. Эванс кивнул, хоть и понятия не имел, кто это такой. Мортон проводил весьма сложные финансовые операции, имел знакомых банкиров во всех уголках мира. И явно обрадовался возможности поговорить сейчас с одним из них. Он отвернулся и отошел в дальний угол палатки. Настало неловкое молчание, все выжидали. Эйнарсон опустил голову и смотрел в пол, все еще кипя от злости. Блондинки притворяясь, что занялись работой, начали перебирать какие-то бумаги на столе. Дрейк, сунув руки в карманы, задумчиво разглядывал потолок. Мортон громко рассмеялся. — Правда? Нет, этого еще не слышал, — со смехом произнес он. — А знаешь о парне, который зашел в раздевалку и нашел там мобильник? И тут женщина ему говорит: «Дорогой, я видела это платье, и стоит оно всего тысячу долларов»… Он покосился на присутствующих, снова отвернулся. — Послушай, Пер, — сказал Дрейк, — думаю, нам надо как-то договориться. — Ничего не получится, — холодно отрезал Эйнарсон. — Мы прекрасно поняли друг друга. Не хочешь нас больше поддерживать — не надо. Так и скажи. — Никто не говорит, что мы не собираемся вас больше поддерживать. — Время покажет, — заметил Эйнарсон. И тут Мортон воскликнул: — Что?! Что они сделали?! Перевели на депозитный счет?! И сколько денег мы… Бог ты мой, Джон, это просто невероятно! — И, продолжая говорить, он вышел из палатки. Эванс бросился за ним.* * *
Стало светлей, солнце поднялось выше, лучи его пытались пробиться сквозь низко нависшие облака. Поднимаясь по склону, Мортон продолжал говорить по телефону. Он кричал в трубку, но слова уносил ветер, и Эванс ничего не слышал. Они подошли к машине. Мортон нырнул в кабину, пытаясь укрыться от пронизывающего ветра. — Господи, Джон, я что, действительно должен нести за это ответственность? Нет, ничего о них не знаю, никогда не слышал. Как, ты сказал, называется эта организация? «Друзья фонда планеты»?.. Он вопросительно взглянул на Эванса. Тот отрицательно помотал головой. Он никогда не слышал о друзьях фонда планеты, хоть и знал множество организаций, связанных с защитой окружающей среды. — Где находятся? — кричал в трубку Мортон. — Сан-Хосе? Калифорния? О господи, ну что, черт побери, может находиться в Коста-Рике? — Он прикрыл трубку ладонью. — «Друзья фонда планеты». Сан-Хосе. Коста-Рика. Эванс снова покачал головой. — Никогда о них не слышал, — сказал Мортон, — и мой юрист — тоже. И не помню… Но, Эд, если бы речь шла о четверти миллиона долларов, я бы запомнил. Где выписан этот чек?.. Ясно. И там значится мое имя?.. Понимаю. Ладно, спасибо тебе. Да, я этим займусь. Пока. — И он захлопнул крышку мобильника. И обернулся к Эвансу. — Бери блокнот, Питер. И запиши кое-что.* * *
Мортон говорил быстро. Эванс усердно записывал, стараясь не пропустить ни слова. История оказалась довольно запутанной. К Джону Киму, помощнику управляющего ванкуверским отделением «Скотиабанк», обратился один из клиентов по имени Нат Деймон, сотрудник одной местной фирмы, сдающий напрокат оборудование для подводных исследований. Он принес в банк чек, выписанный ему компанией под названием «Сейсмические службы» в Калгари, и чек был возвращен в связи с отсутствием средств на счету плательщика. Выписан он был на 300 000 долларов. Клиенты показались подозрительными Деймону, и он попросил Кима проверить. Джон Ким не имел законного права делать подобною рода запросы в США, но выписавший чек банк находился в Калгари, и у него работал там приятель. Он узнал, что у «Сейсмических служб» действительно имеется счет и вместо адреса там указан номер почтового ящика. На этот счет каждую неделю приходили довольно скромные поступления, и все из одного источника. Из организации «Друзья фонда планеты», базирующейся в Сан-Хосе, Коста-Рика. Ким позвонил туда. Примерно в это же время на компьютер пришла информация, что с чеком все нормально. Тогда он позвонил Деймону и спросил, хочет ли тот разбираться дальше. Деймон попросил его продолжить расследование. У Кима состоялся разговор с неким Мигелем Чавесом из «Сельскохозяйственного кредитного банка» в Сан-Хосе. Чавес сказал, что получил этот электронный депозит от ассоциации «Мориа Винд Пауэр», переправленный через частный банк «Ансбах» на Больших Каймановых островах. Больше он ничего не знал. Однако десять минут спустя Чавес перезвонил Киму. Сказал, что сделал соответствующий запрос в «Ансбах» и что те переслали ему распечатку электронного перевода, из чего стало ясно, что на счет ассоциации «Мориа» эти деньги поступили три дня тому назад от «Международного общества охраны диких земель», сокращенно МООДЗ. И что в этом переводе от МООДЗ значилась пометка: «Дж. Мортон. Фонд исследований». Тогда Ким позвонил своему клиенту в Ванкувере, Нату Деймону, и спросил, для чего предназначался этот чек. И Деймон сказал, что он поступил в качестве оплаты за взятую в аренду маленькую субмарину для подводных исследований. Ким счел этот факт весьма любопытным и позвонил своему другу Джорджу Мортону. Хотел немного его подразнить и спросил, зачем это вдруг ему понадобилась исследовательская подводная лодка. К его удивлению, Мортон об этом ничего не знал. Эванс закончил записывать и спросил: — И все это рассказал вам какой-то банковский служащий из Ванкувера? — Да. Добрый и старый мой друг. Чего это ты на меня так смотришь? — Да потому что здесь целое море информации, — ответил Эванс. Он не слишком хорошо знал канадскую банковскую систему, не говоря уже о коста-риканской, но был твердо убежден в одном: банки вовсе не склонны так свободно делиться информацией, как это описывал Мортон. Если рассказанное канадским другом Мортона правда, ему наверняка известно гораздо больше, о чем он предпочел умолчать. И Эванс сделал себе пометку: проверить. — Ну а что вам известно о «Международном обществе охраны диких земель», у которого оказался ваш чек на четверть миллиона долларов? — спросил он. Мортон покачал головой: — Первый раз слышу. — Так, значит, вы никогда не давали им двухсот пятидесяти кусков? Мортон снова покачал головой: — Нет. Но я скажу тебе, чем занимался на прошлой неделе. Дал эти самые двести пятьдесят кусков Николасу Дрейку на покрытие месячного дефицита средств. Мне он сказал, что возникли какие-то проблемы с крупным вкладчиком из Сиэтла, тот задержал выплату на неделю. И Дрейк попросил меня помочь, я уже выручал его раз или два в подобных ситуациях. — И теперь считаете, что деньги эти оказались в Ванкувере? Мортон кивнул. — Думаю, вам следует спросить об этом Дрейка, — сказал Эванс.* * *
Понятия не имею, — протянул Дрейк. Лицо его выражало полное недоумение. — Коста-Рика? Охрана земель? Господи, да я понятия не имею! — Вам известна организация «Международное общество охраны диких земель»? — спросил его Эванс. — Очень даже хорошо известна, — ответил Дрейк. — Отличная команда. Мы тесно сотрудничали в работе над многими проектами, в том числе «Болота», «Места обитания тигров в Непале», над проектом сохранения озера Тоба на Суматре. Единственное объяснение, которое приходит на ум… ну, что кто-то просто по ошибке перевел чек Мортона на другой счет. Или же… впрочем, не знаю. Надо позвонить в офис и выяснить. Но сейчас в Калифорнии девять вечера. Придется подождать до утра. Мортон молча смотрел на Дрейка. Тот обернулся к нему: — Джордж, я понимаю, ты в растерянности. Но даже если это действительно ошибка, в чем лично я просто уверен, слишком уж много денег было на том счете, чтобы так небрежно отнестись к его пересылке. Мне страшно неловко. Но ошибки случаются, их нельзя избежать, особенно когда имеешь дело с волонтерами, которым не платят ни цента, как это обстоит в нашем случае. Мы с тобой давние и добрые друзья. Хочу, чтоб ты знал, я непременно во всем разберусь. И, конечно, прослежу за тем, чтобы деньги вернули. Даю тебе слово, Джордж. — Спасибо, — кивнул Мортон. И все они уселись в «Лэнд Круизер».* * *
Машина, подпрыгивая на кочках, катила по равнине. — Черт, до чего ж они упрямые, эти исландцы, — проворчал Дрейк, глядя в окно. — Наверное, самые упрямые ученые в мире. — Он окончательно отказался пойти вам навстречу? — спросил Эванс. — Отказался, — ответил Дрейк. — А мне так и не удалось ему втолковать. Вообще ученым следует немного сбить спесь. Довольно твердить: «Я занимаюсь только исследованиями, а остальное меня не касается». Это старомодно, и безответственно. Даже в такой, казалось бы, абстрактной науке, как геология ледников. Потому как, нравится вам это или нет, но мы в состоянии войны. Глобальной войны информации против дезинформации. И сражение это ведется сразу на нескольких фронтах. Это статьи в газетах. Телевизионные программы. Научные журналы. Веб-сайты, конференции, классные комнаты, ну и, разумеется, суды, когда до этого доходит дело. — Дрейк покачал головой. — Правда на нашей стороне, но нас пока что мало, и мы разобщены. И средств хронически не хватает. Сегодня движение за защиту окружающей среды напоминает борьбу Давида с Голиафом. Голиаф — это такие компании, как «Авентис», «Алкатель», «Хьюмана» и «Дженерал Электрик», «Бритиш Петролеум» и «Байер», «Шелл» и «Глаксо-Велком». Огромные, глобальные компании, настоящие промышленные империи, насквозь пронизанные коррупцией. Эти люди — враги нашей планеты, а Пер Эйнарсон, зацикленный на своем дурацком леднике, ничего этого не видит или просто не хочет понять. Сидевший рядом с Дрейком Питер Эванс согласно кивнул. Хотя на самом деле был склонен воспринимать нее эти высказывания Дрейка с изрядной долей скептицизма. Слишком уж он мелодраматичен. К тому же нитрировал тот очевидный факт, что несколько из упомянутых Дрейком компаний ежегодно жертвуют огромные деньги природоохранным организациям, а три представителя от этих компаний заседают у Дрейка в совете директоров Национального фонда природных ресурсов. Для многих природоохранных организаций это стало уже почти нормой. Хотя о причинах, заставлявших промышленников это делать, до сих пор идут жаркие споры. — Что ж, — заметил Мортон, — возможно, позже Пер пересмотрит свое отношение. — Сомневаюсь, — мрачно буркнул Дрейк. — Он страшно рассердился. И мы, увы, проиграли это сражение. Что ж, все равно будем продолжать свое дело. Солдат не сдается. И рано или поздно победа будет на его стороне. Какое-то время все в машине молчали. — А девушки были чертовски симпатичные, — заметил Мортон. — Верно, Питер? — Да, — кивнул тот. — Девушки что надо. — Телефончик взять не догадался? — Нет, — ответил Эванс. — А вот я взял. У Эвы. — И Мортон присвистнул. Дрейк вздохнул. — Полагаю, перед нами сейчас стоят более важные проблемы, Джордж. — Это ты так говоришь, потому что женат, — сказал Мортон и засмеялся. Эванс понимал: Мортон хочет развеселить их, поднять настроение. Но Дрейк противился этому. Глава НФПР не сводил глаз с сурового пейзажа за окном и при виде заснеженных горных вершин вдали удрученно покачал головой.* * *
За последние два года Эвансу пришлось немало поездить в компании Мортона и Дрейка. Обычно Мортон веселил и развлекал всех, Дрейк же вечно ворчал и сидел с кислой миной. Впрочем, последнее время Дрейк стал еще мрачней и пессимистичней. Впервые Эванс заметил это несколько недель тому назад и ломал голову над тем, чем это вызвано. Возможно, в семье кто-то болен или же его беспокоит что-то другое. Но беспокоиться вроде бы было не о чем. По крайней мере, никто о таких поводах не упоминал. НФПР продолжал активно работать; они переехали в замечательное новое здание в Санта-Монике; сбор средств шел весьма успешно, фонды росли; они планировали проведение новых масштабных и зрелищных акций и конференций. К примеру, через два месяца должна состояться конференция по резкому изменению климата. Но, несмотря на все эти успехи — или благодаря им? — Дрейк становился все мрачней и несчастнее. Мортон тоже замечал это, но не придавал значения. — Он адвокат, чего с него взять! Забудь об этом.* * *
Когда они добрались до Рейкьявика, погода вдруг резко испортилась, солнце скрылось за тучами, начал накрапывать дождь, и резко похолодало. Над аэропортом шел снег с дождем, вылет задерживался. Они ждали, когда с крыльев снежно-белого «Гольфстрима» счистят наледь. Эванс отошел в угол ангара и, поскольку в США все еще была ночь, позвонил приятелю, занимавшемуся банковским делом в Гонконге. И рассказал ему ванкуверскую историю. — Абсолютно невозможно, — последовал немедленный ответ. — Ни один банк не станет делиться подобной информацией, особенно с другим банком. Очевидно, где-то в этой цепи задействована ИПП. — ИПП? — Да. Информация о подозрительном переводе. Если подозревают, что деньги получены от торговли наркотиками или предназначаются террористам, счет получает специальную пометку. И его отслеживают. Есть способы отследить электронные переводы даже в том случае, когда все данные зашифрованы. Но вряд ли это поможет тебе выйти на управляющего одного из банковских отделений. — Нет? — Ни малейшего шанса. Нужно получить специальное разрешение на международном уровне, только тогда тебя могут ознакомить с этими данными. — Выходит, этот управляющий вряд ли мог проделать все это сам? — Сильно сомневаюсь. Ну, разве что здесь задействован кто-то еще. Какой-нибудь представитель исполнительной власти, полицейский. — Человек из таможни, Интерпол? — Да, в этом роде. — Тогда к чему впутывать моего клиента? — Не знаю. Но это явно не случайность. Скажи, может быть, твой клиент придерживается радикальных взглядов? При мысли о том, что Мортон придерживается радикальных взглядов, Эванс едва удержался от смеха. — Ничего подобного! — Ты уверен, Питер? — Да, конечно… — Потому что многие щедрые филантропы часто развлекаются или пытаются оправдаться тем, что поддерживают террористические группировки. Именно так происходило с ИРА. На протяжении десятилетий их поддерживали богатенькие американцы из Бостона. Но времена меняются. Сейчас такие вещи уже мало кого забавляют. И твой клиент должен быть крайне осторожен. А раз ты его юрист, то и тебе следует соблюдать крайнюю осторожность. Знаешь, не испытываю ни малейшего желания навещать тебя в тюрьме, Питер. И он повесил трубку.НА ПУТИ В ЛОС-АНДЖЕЛЕС
Понедельник, 23 августа
1.04 ночи
Стюардесса Келли налила в хрустальный стаканчик Мортона водки. — Нет, милая, больше льда не надо, — сказал Мортон. Они взяли курс на запад и как раз в этот момент пролетали над Гренландией, огромным пространством из снега и льда, слегка золотившегося в бледных лучах солнца. Мортон сидел рядом с Дрейком, тот неумолчно рассуждал о том, что снежный покров Гренландии неуклонно тает. С той же скоростью тают и льды Арктики, и канадские ледники. — Так, значит, Исландия является своего рода аномалией? — спросил Мортон. — Да, именно, — кивнул Дрейк. — Аномалией. Во всех других точках ледники тают с угрожающей быстротой. — Хорошо, что ты рядом, Ник, — заметил Мортон и обнял Дрейка за плечи. Тот улыбнулся. — И я рад, что ты у нас есть, Джордж, — сказал он. — Без твоей щедрой финансовой поддержки мы бы никогда ничего не достигли. Ведь именно благодаря тебе мы имеем возможность подать судебный иск от имени вануату, и это страшно важно хотя бы потому, что вызовет широчайший отклик общественности. Что же касается других твоих грантов… Нет, молчу, тут мне просто не хватает слов. — Вот уж не знал, что тебе может не хватить слов, — шутливо произнес Мортон и похлопал его по спине. Сидевший напротив Эванс тем временем думал: вот уж странная парочка. Мортон такой большой, добродушный, одет небрежно, в джинсы и клетчатую ковбойку, и впечатление всегда такое, что одежда ему маловата, того гляди треснет по швам на груди и животе. И Николас Дрейк, высокий, тощий, всегда в пиджаке с галстуком, а из тщательно отглаженного воротничка выглядывает худая морщинистая шея, отчего кажется, что рубашки он выбирает на размер-другой больше. И в манере поведения они были полной противоположностью. Мортон любил, чтоб вокруг были люди, ел с отменным аппетитом, громко смеялся. Обожал хорошеньких девочек, дорогие спортивные автомобили, искусство Востока и пошловатые шутки. На вечеринках у него в особняке на Холмби-Хиллз собирался чуть ли не весь Голливуд; и на следующий день он непременно занимался благотворительностью, выписывал кому-то из гостей чек на кругленькую сумму. И за всеми этими его благотворительными порывами непременно следил Дрейк, хоть и покидал эти вечеринки рано, иногда даже до обеда. Часто объяснял это недомоганием, своим собственным или кого-то из близких. На деле же он просто был аскетом-одиночкой, терпеть не мог шумные сборища и праздники. Даже произнося речь, он делал это с каким-то отрешенным видом, точно находился в помещении один. Он сознательно создавал такой имидж. Старательно лепил для жаждущей аудитории образ эдакого одинокого странника в пустыне, носителя истины в последней инстанции. Несмотря на все различия, эти двое были очень дружны на протяжении вот уже лет десяти, если не больше. И разногласия между ними возникали, как заметил Эванс, лишь когда имя Мортона попадало в желтую прессу. Один такой инцидент произошел в Лондоне, когда Мортона арестовали в аэропорту Гэтуик за кокаин (вовсе не его, настойчиво твердил он; наркотик пронесла на борт рок-звезда). В другой раз Мортона сфотографировали с рукой, лежавшей на бедре жены датского министра финансов (она сама ее туда поместила, яростно возражал он; к тому же там был и сам министр, причем не один, а со своей подружкой). А вскоре опять попался, вылезал из лимузина со знаменитой старлеткой, на которой не оказалось нижнего белья. И всякий раз при этом Дрейк впадал в неописуемую ярость, и кое-кто даже слышал, что они ругались. Но скандал затухал так же быстро, как вспыхивал. Потому что эти двое были крайне нужны друг другу. Мортон являлся наследником баснословного состояния и испытывал постоянную неловкость от осознания того, что деньги эти достались ему в наследство. Дрейк же умел находить им прекрасное применение, а взамен придавал жизни Мортона самый что ни на есть благородный смысл. Имя Мортона фигурировало в списках учредителей общества Одюбона[7], Общества защиты дикой природы, Всемирного фонда охраны дикой природы и клуба «Сьерра». Он делал крупные пожертвования в «Гринпис» и Лигу защиты окружающей среды. Но кульминацией всей этой его деятельности стали два щедрых дара, которые он преподнес НФПР. Первым стал грант на миллион долларов на финансирование судебного иска вануату. Второй грант в девять миллионов долларов поступил непосредственно в распоряжение НФПР и предназначался для дальнейших исследований и судебных процессов, связанных с природоохранной деятельностью. Неудивительно, что совет директоров НФПР выбрал Мортона Гражданином года. Банкет в честь столь знаменательного события должен, был состояться осенью этого года в Сан-Франциско.* * *
Итак, Эванс сидел напротив и рассеянно перелистывал журнал. Его потряс разговор с другом из Гонконга, и теперь он старался уже иначе взглянуть Мортона. Тот все еще обнимал Дрейка за плечи и рассказывал ему очередной анекдот с одной целью — заставить Дрейка хотя бы улыбнуться. Но Эвансу показалось, что в манерах и поведении Мортона возникла какая-то отстраненность. Мортон замкнулся в себе и просто не хотел, чтобы Дрейк это заметил. Подозрения подтвердились, когда Мортон вдруг резко поднялся и направился к кабине летчиков. — Хочу все же разобраться в этой чертовой электронике, — пробормотал он. С момента взлета они находились под воздействием большой вспышки на солнце, отчего связь по спутниковым телефонам резко ухудшилась. Пилоты объясняли это близостью к полюсу, там влияние подобных вспышек всегда ощущалось сильней, и успокаивали пассажиров тем, что связь наладится по мере продвижения к югу. А Мортону, похоже, надо было сделать несколько важных звонков. "Интересно, кому? — подумал Эванс. — В Нью-Йорке сейчас четыре часа, в Лос-Анджелесе час дня. Кому он звонит? Наверняка речь пойдет об одном из текущих проектов по защите окружающей среды. Таковых было у него множество: проблема очистки воды в Камбодже, восстановление лесов Гвинеи, сохранение редких видов на Мадагаскаре, изучение лекарственных растений в Перу. Не говоря уже о немецкой экспедиции по измерению толщины льда в Антарктиде. И Мортон участвовал во всех этих проектах. Знал их во всех подробностях, был знаком с учеными, проводившими исследования, сам побывал во всех этих местах. Так что он мог звонить кому и куда угодно. Но почему-то Эванс чувствовал: тут далеко не все так просто. И вот Мортон вернулся. — Пилоты говорят, что связь в порядке. — Он уселся в передней части салона, надел наушники и закрыл раздвижную дверь, чтоб разговор его никто не мог подслушать. Эванс продолжал листать журнал.* * *
— Думаешь, он пьет больше чем обычно? — спросил Дрейк. — Да нет, — ответил Эванс. — Я за него беспокоюсь. — Нет причин. — Через пять недель в Сан-Франциско состоится банкет в его честь, — напомнил ему Дрейк. — Главное событие года нашего фонда. Все это будет активно освещаться прессой и телевидением, что привлечет внимание общественности к готовящейся нами конференции по резкому потеплению климата. — Угу, — буркнул в ответ Эванс. — Мне бы хотелось заострить внимание общественности именно на проблемах защиты среды, а не на чем-то другом. Не на проблемах его поведения. Ну, ты понимаешь, о чем я. — Так вы об этом хотели поговорить с Джорджем? — спросил его Эванс. — О да. И тебе говорю только потому, что ты проводишь с ним много времени. — Ну, не слишком. — Ты знаешь, он любит тебя, Питер, — сказал Дрейк. — Относится как к сыну, которого у него никогда не было, ну… в этом роде. Любит и считается. А потому я прошу тебя помочь, если сможешь. — Не думаю, что он подведет вас, Ник. — Ты просто… присматривай за ним, ладно? — Ладно. Конечно. Тут отворилась раздвижная дверь, и Мортон сказал: — Мистер Эванс, можно вас на минуточку? Питер поднялся и направился к нему. Дверь за ним затворилась.* * *
— Говорил с Сарой, — сказал Мортон. Сара Джонс была его секретаршей в Лос-Анджелесе. — Не поздновато ли? — Это ее работа. Зря, что ли, ей платят такие деньги. Садись. — Эванс уселся напротив него. — Когда-нибудь слышал о НАРБ? — Нет. — О Национальном агентстве разведки и безопасности? Эванс отрицательно покачал головой: — Нет. Но в Америке около двадцати различных служб безопасности. — А о Джоне Кеннере когда-нибудь слышал? — Нет… — Он профессор Массачусетского технологического института. — К сожалению, нет, никогда не слышал, — ответил Эванс. — Тоже имеет отношение к защите окружающей среды? — Возможно. Постарайся выяснить. Эванс взял ноутбук, лежавший на сиденье, открыл его, включил. Замерцал экран. К Интернету компьютер был подключен через спутник. Эванс застучал по клавиатуре. И вот через некоторое время на мониторе появился снимок спортивного вида мужчины, рано поседевшего и в очках в тяжелой черепаховой оправе. Ниже прилагалась краткая биография. Эванс прочел ее вслух: — «Ричард Джон Кеннер, почетный стипендиат премии Уильяма Т. Хардинга, профессор по инжинирингу геологии окружающей среды». — Что бы это там ни означало, — буркнул Мортон. — Тридцать девять лет. В возрасте девятнадцати защитил докторскую по гражданскому инжинирингу в Калифорнийским технологическом. Проводил исследования эрозии почв в Непале. Проиграл квалификационные соревнования по набору в олимпийскую команду горнолыжников. Доктор права Гарвардского университета. Следующие четыре года работал в правительстве. Департамент внутренних дел, Аналитический отдел полиции. Научный советник Внутриправительственного комитета по согласию. Хобби: альпинизм. Считался погибшим во время восхождения на вершину Кханга-Чулу в Непале, но не погиб. Пытался покорить К-2, но остановили погодные условия. — К-2? — спросил Мортон. — Это что, какой-то особо опасный пик? — Наверное. Похоже, он действительно серьезный альпинист. Как бы там ни было, затем он поступил на работу в Массачусетский технологический, где сделал весьма успешную карьеру. В 1993-м стал адъюнкт-профессором, затем, в 1995-м, — директором институтского Центра анализа катастроф. В 1996-м получил почетную стипендию имени профессора Уильяма Т. Хардинга. Работал консультантом АЗОС, Министерства внутренних дел, Министерства обороны, правительства Непала, еще бог знает где. Похоже, был связан со многими корпорациями. С 2002 года находится в академическом отпуске. — Что сие означает? — Просто написано, что в данное время он в отпуске. — На протяжении последних двух лет? — Мортон подошел к Эвансу, заглянул через плечо. — Не нравится мне все это. Парень сжигает за собой все мосты, уходит из университета, не думает возвращаться. Может, у него неприятности? — Не знаю. Хотя… — Эванс зашевелил губами, производя какие-то расчеты. — В двадцать лет профессор Кеннер получил докторскую степень в Калифорнийском технологическом. В Гарварде за какие-то полтора года вместо обычных трех стал доктором права. В двадцать восемь стал профессором Массачусетского технологического… — О'кей, ясно, парень он умный, — перебил его Мортон. — И все же хотелось бы знать, почему он ушел в отпуск. И почему вдруг оказался в Ванкувере. — Он сейчас в Ванкувере? — Он звонил Саре из Ванкувера. — Зачем? — Хочет со мной встретиться. — Что ж, — заметил Эванс, — тогда придется вам встретиться. — Так и сделаю, — кивнул Мортон. — Как думаешь, чего он от меня хочет? — Понятия не имею. Денег? Хочет предложить какой-то проект? — Сара сказала, что он особо настаивал на конфиденциальности этой встречи. Чтоб я никому о ней не говорил. — Это несложно, — с улыбкой заметил Эванс. — Вы же сейчас в самолете. — Нет, — мотнул головой Мортон. — Он особо настаивал на том, чтобы я не говорил Дрейку. — Может, мне стоит посетить эту вашу встречу? — заметил Эванс. — Да, пожалуй, — кивнул Мортон.ЛОС-АНДЖЕЛЕС
Понедельник, 23 августа
4.09 дня
Железные ворота распахнулись, и водитель двинулся по тенистой аллее. Впереди показался дом. Это была вилла на Холмби-Хиллз, в одном из самых роскошных районов Беверли-Хиллз. Здесь, в особняках, скрытых от глаз посторонних за металлическими изгородями и густой листвой, жили мультимиллионеры. Камеры наружного слежения в этом районе были выкрашены в зеленый цвет и сливались с общим фоном. Дом Мортона представлял собой роскошную сливочно-белую виллу в средиземноморском стиле, достаточно просторную для семьи из десяти человек. Эванс, говоривший по телефону со своим офисом, отключил мобильник и вышел из машины. В ветвях высоких фикусов чирикали птички. Воздух был напоен ароматом гардений и жасмина, их кустами была обсажена аллея, ведущая к дому. Крохотная пестрая колибри повисла над красным цветком бугенвильи, что росла у гаража. «Типично калифорнийский летний день», — подумал он. Вырос Эванс в Коннектикуте, учился в Бостоне, но, даже прожив в Калифорнии вот уже пять лет, считал это место и его природу экзотикой. Потом он заметил еще одну машину, припаркованную перед домом, темно-серый седан. На нем были правительственные номерные знаки. Дверь отворилась, из нее вышла секретарша Мортона Сара Джонс, высокая блондинка лет тридцати, ослепительно красивая, прямо кинозвезда. На Саре была коротенькая белая теннисная юбка и розовый топ. Светлые волосы подобраны и конский хвост. Мортон чмокнул ее в щечку. — Играешь сегодня? — Уже отыграла. Мой босс что-то сегодня припозднился. — Она пожала Эвансу руку, снова обернулась к Мортону: — Как съездили, удачно? — Прекрасно. Вот только Дрейк был мрачен, как на похоронах. Он даже не пьет. Это становится утомительным. Мортон направился к дому, и тут Сара сказала: — Думаю, должна предупредить. Они уже здесь. — Кто? — Профессор Кеннер. И с ним еще какой-то человек. Иностранец. — Вот как? Но ведь ты на сегодня им не… — Не назначала? Нет. Но они, видно, поняли все превратно. Приехали и теперь сидят ждут. — Надо было позвонить мне. — Прибыли пять минут назад. Они прошли в дом. Гостиная Мортона располагалась в задней части особняка, окна ее выходили в сад. Комнату украшали азиатские древности, в том числе и огромная каменная голова, привезенная из Камбоджи. На диване сидели двое мужчин. Один из них — американец среднего роста, с коротко подстриженными седыми волосами и в очках. Второй — очень темный, компактного телосложения, с удивительно красивым лицом, которое не портил даже длинный шрам на левой щеке. Оба были в хлопковых брюках и легких свитерах. Оба сидели на самом краешке дивана, неестественно выпрямив спины, с таким видом, точно готовы вскочить в любой момент. Типичные военные, верно? — пробормотал Мортон, входя в гостиную. Мужчины поднялись ему навстречу. — Мистер Мортон? Позвольте представиться. Джон Кеннер из Массачусетского технологического института. А это мой коллега, Санджонг Тапа. Студент-выпускник из Непала. — А это мой коллега, Питер Эванс, — сказал Мортон. Все обменялись рукопожатиями. У Кеннера оно оказалось на удивление крепким. Санджонг Тапа слегка поклонился. Говорил он тихо, с британским акцентом. — Как поживаете?.. — Я вас не ждал… так скоро, — заметил Мортон. — Мы работаем быстро. — Вижу. Так о чем пойдет речь? — Боюсь, нам крайне необходима ваша помощь, мистер Мортон. — Кеннер одарил Эванса и Сару приятной улыбкой. — И, к сожалению, беседа наша будет носить строго конфиденциальный характер. — Мистер Эванс — мой юрист, — сказал Мортон. — И от моей секретарши секретов у меня тоже нет. — Уверен в этом, — кивнул Кеннер. — Вы имеете полное право делиться с ними любой информацией. Но мы должны переговорить с вами наедине. Эванс откашлялся. — Если не возражаете, я бы хотел взглянуть на ваши документы. — Ну, разумеется, — сказал Кеннер. Мужчины достали бумажники и продемонстрировали Эвансу массачусетские водительские права, карточки факультета МТУ, а также паспорта. А потом показали и визитки.Джон Кеннер Д-р. Ф. Центр анализа катастроф Массачусетский технологическийуниверситет 154 Массачусетс Авеню Кембридж, МассачусетсТам были указаны также номера телефонов, факсов, электронной почты. Эванс вернул карточки. Все вроде бы нормально. Кеннер сказал: — А теперь, если вы и мисс Джонс нас извините…
Санджонг Тапа Д-р. Ф. Научный сотрудник Кафедра инжиниринга геологии окружающей среды Корпус 4-Си, 323 Массачусетский технологический университет Кембридж, Массачусетс 02138
* * *
Они вышли в холл и смотрели в кабинет через огромные стеклянные двери. Мортон сидел на диване. Кеннер и Тапа — на другом, напротив. Беседа проходила спокойно. И Эванс подумал: наверняка еще одна просьба в череде бесконечных прошений о дотациях. Эванс подошел к телефону в холле и набрал номер. — Центр анализа катастроф, — ответил ему женский голос. — Будьте добры, соедините с офисом профессора Кеннера. — Минутку. — Щелчок, затем в трубке возник уже другой голос. — Центр анализа катастроф, офис профессора Кеннера. — Добрый день, — сказал Эванс. — Это Питер Эванс, и я хотел бы переговорить с профессором Кеннером. — Простите, но его нет. — Не могли бы подсказать, где он? — Профессор Кеннер находится в академическом отпуске. — Но мне очень важно связаться с ним, — продолжал настаивать Эванс. — Не подскажете, как это сделать? — Это несложно. Поскольку вы в Лос-Анджелесе, и он тоже. Стало быть, она проверила, откуда звонят. И вышла на телефон Мортона. Странно, Эванс всегда думал, что номер Мортона засекречен. Но, видно, ошибался. Или же у этой секретарши из Массачусетса был какой-то хитрый способ для выяснения. — Что ж, — сказал Эванс, — тогда не подскажете… — Прошу прощенья, мистер Эванс, но я больше ничем не могу вам помочь. Щелчок, она отключилась. — С кем это ты говорил? — спросила Сара. Но не успел он ответить, как зазвонил мобильник в гостиной. Кеннер достал его из кармана и ответил. Затем обернулся, взглянул на Эванса и махнул ему рукой. — Ему позвонили из офиса, да? — спросила Сара. — Похоже, что так. И мы разоблачены, — ответил Эванс. — Ладно, не бери в голову, — сказала она. — Давай отвезу тебя домой. Они прошли мимо открытого гаража, где, выстроились в ряд, блестели лаком «Феррари». Мортон коллекционировал старые модели этой марки, собрал их девять и держал в разных гаражах. Здесь у него находились: «Спайдер Коста» 1947 года, «Теста Росса» 1956-го и «Калифорния Спайдер» 1959-го, каждая машина стоила больше миллиона долларов. Эванс точно это знал, потому как при каждой покупке занимался страховым полисом. В самом конце виднелся черный «Порше» Сары. Она отворила дверцу, села за руль. Эванс сел рядом. Даже по строгим лос-анджелесским меркам Сара Джонс слыла настоящей красавицей. Высокая, с нежно золотистым загаром, светлые волосы до плеч, голубые глаза, правильные черты лица, белоснежная улыбка. К тому же она была настоящей спортсменкой, опять же по калифорнийским меркам. Часто являлась на работу в костюме для утренней пробежки или же юбочке для тенниса. Она играла в гольф, теннис, занималась дайвингом, каталась на горном велосипеде, лыжах, сноуборде, еще бог знает на чем. Эвансу даже думать об этом было утомительно. Но он также знал, что не все у нее складывается гладко. Сара была младшим ребенком в богатой калифорнийской семье; отец, преуспевающий адвокат, занимался политической деятельностью; красавица мать некогда была знаменитой манекенщицей. Все старшие братья и сестры Сары имели свои семьи, все преуспевали и ждали, что и она последует по их стопам. И эти семейные успехи давили на нее тяжким грузом. Эванс не переставал удивляться, зачем она пошла работать к Мортону, тоже удачливому и богатому человеку. А также тому, что она переехала в Лос-Анджелес, ведь в ее семье жить к югу от Бей-Бридж считалось удручающей безвкусицей. Но с работой своей она справлялась прекрасно и была очень предана Мортону. А сам Джордж часто говорил, что ее присутствие доставляет ему эстетическое удовольствие. В этом с ним соглашались все актеры и знаменитости, посещающие его вечеринки; с несколькими из них она встречалась. Что еще больше расстраивало семью. Порой Эвансу казалось, что все эти ее поступки продиктованы духом бунтарства. Как, к примеру, ее манера вождения. Она всегда ездила очень быстро, безрассудно смело. Вот и сейчас на бешеной скорости гнала «Порше» по горной дороге Бенединкт-Каньон к Беверли-Хиллз. — Тебя в контору отвезти или домой? — Домой, — ответил он. — Оставил машину там. Она кивнула, подрезала и обогнала слишком медленно, по ее мнению, ехавший «Мерседес», затем резко свернула влево, на боковую улочку. Эванс перевел дух. — Послушай, — сказала она, — а ты знаешь, что такое нетво? — Что? — Он не был уверен, что расслышал правильно из-за свиста ветра. — Нетво. — Нет, — сказал он. — А почему ты спрашиваешь? — Просто слышала, как эти двое говорили об этом, перед тем как мы появились. Кеннер и Санджонг. Эванс покачал головой: — Представления не имею. Может, ты не расслышала? — Может. — Она гнала машину по Сансет, проскочила на желтый, затем немного сбросила скорость на подъезде к Беверли. — Ты все еще живешь на Роксбери? Он ответил, что да. Покосился на ее длинные загорелые ноги под короткой юбочкой. — С кем играла в теннис? — Ты его все равно не знаешь. — Ну, допустим, не знаю. Но… — Не надо. Там все кончено. — Понимаю. — Я серьезно. С ним все. — Понял, Сара, я тебя слышал. — Все вы, адвокаты, такие. Слишком подозрительные. — Так, значит, ты играла с адвокатом? — Нет. Он не адвокат. Я с адвокатами вообще не играю. — А что с ними делаешь? — Стараюсь держаться от них подальше. Как и все остальные. — Печально слышать. — Ну, ты, разумеется, исключение. — Она одарила его ослепительной улыбкой. Потом резко прибавила скорость, даже шины взвизгнули. Питер Эванс снимал квартиру в старинном доме на Роксбери-Драйв в нижней части Беверли-Хиллз. Здание состояло из четырех блоков. Напротив находился Роксбери-парк. Очень красивый парк, море зелени и всегда много гуляющих. Он видел, как весело болтают няни-латиноамериканки, прогуливающие ребятишек из богатых семей, видел стариков, греющихся на солнышке. Работающая мама в деловом костюме нашла укромный уголок, достала пакеты, готовясь разделить ланч со своими детьми. Сара резко затормозила, вновь взвизгнули шины. — Приехали. — Спасибо тебе, — сказал он, вылезая из машины. — Не пора ли переехать? — спросила она. — Ты торчишь здесь вот уже лет пять. — Да некогда мне переезжать. — Ключи при тебе? — Да. Но под ковриком всегда есть еще, на всякий пожарный. — Он сунул руку и карман, нащупал металлическое кольцо. — Полный набор. — Ладно, до встречи. — И она быстро отъехала, резко свернула за угол и скрылась из вида.* * *
Эванс прошел через маленький, залитый солнцем двор, подошел к двери своей квартиры на втором этаже. После общения с Сарой он всегда чувствовал себя опустошенным. Она была так красива, всегда кокетничала с ним. И еще ему казалось, она нарочно дразнит мужчин, выводит их из равновесия и держит на расстоянии. Его, по крайней мере, она точно вывела из равновесия. Он никогда не мог понять, хочет она, чтоб он назначил ей свидание, или нет. Впрочем, не слишком хорошая идея, учитывая ее отношения с Мортоном. Он бы никогда не решился. Едва он успел переступить порог, как зазвонил телефон. Это была его секретарша Хитер. Она ушла домой раньше обычного, неважно себя почувствовала. Хитер часто чувствовала себя неважно во второй половине дня, пыталась добраться до дома до наступления часа пик. Но чаще всего вдруг заболевала по пятницам и понедельникам. Но фирма почему-то не испытывала ни малейшего желания уволить ее. Она проработала здесь достаточно долго. Поговаривали, будто бы у нее роман с Брюсом Блэком, бывшим партнером хозяина фирмы, жившем в постоянном страхе из-за того, что жена может узнать об этом романе; все деньги в семье принадлежали ей. Другие объясняли все отношениями с настоящим деловым партнером. Правда, имя его при этом не называлось. Третьи уверяли, что Хитер все сходит с рук лишь потому, что она работала в фирме давно, еще до переезда из небоскреба в Сенчури-Сити. И что будто бы во время этого самого переезда она наткнулась на какие-то компрометирующие документы и даже скопировала их. Эванс подозревал, что истина куда прозаичнее. Просто Хитер очень умная женщина, работает в фирме столько лет, знает все допущенные в прошлом огрехи по части судопроизводства, а потому увольнять ее за прогулы невыгодно и опасно. Больше тридцати полных рабочих недель в год у нее не выходило. На протяжении вот уже нескольких лет Эванс пытался избавиться от нее, но пока не получалось. Новую помощницу ему обещали лишь в следующем году. И он с нетерпением ждал. — Сожалею, что ты неважно себя чувствуешь, — дипломатично заметил он. Приходилось притворяться, чтобы не портить отношения. — Что-то с животом, — сказала она. — Думаю пойти к врачу. — Сегодня пойдешь? — Ну, не знаю, надо еще договориться о приеме… — Ясно. — Вообще-то я звоню, чтобы сказать, что на послезавтра назначено расширенное совещание. В девять утра в главном конференц-зале. — Вот как? — Мистер Мортон только что звонил и назначил. Там будет человек десять-двенадцать. — Кто именно, не знаешь? — Нет. Мне не сказали. «Бесполезно», — подумал Эванс. — Ясно, — бросил он в трубку. — И не забудь, на следующей неделе у тебя назначена встреча с дочерью Мортона. На сей раз не в центре города, в Пасадине. И еще звонила Марго Лейн, спрашивала, как продвигается ее судебный иск с «Мерседесом». И этот дилер, торгующий «БМВ», продолжает гнуть свое. — Все еще хочет подать в суд на церковь? — Каждый день названивает. — Ладно. Это все? — Да нет, еще человек десять звонили. Если не разболеюсь, окончательно, оставлю тебе список на столе. Это означало, что ничего она не оставит. — Ладно, — повторил он. — Ты еще заедешь сегодня? — Нет, уже поздно. И потом, мне надо выспаться. — Тогда до завтра.* * *
Только тут он почувствовал, до чего проголодался. В холодильнике пусто, если не считать коробки с просроченным йогуртом, какой-то подозрительной на вид каши в пластиковой упаковке и полбутылки красного вина, оставшегося после последнего свидания. Он встречался с девушкой по имени Кэрол, она работала в другой юридической фирме. Познакомились они в спортзале, виделись урывками. Оба были очень заняты и не слишком интересовались друг другом. Встречались раз или два в неделю, бурно занимались сексом, но на следующий день у кого-то непременно была назначена деловая встреча за завтраком, и один из партнеров отправлялся домой пораньше. Иногда они вместе обедали, но случалось это нечасто. Оба слишком дорожили временем, не хотели тратить его на пустяки. Эванс прошел в гостиную проверить поступившие на автоответчик сообщения. От Кэрол ничего, зато пришло сообщение от Джанис, еще одной девушки, с которой он изредка встречался. Джанис работала тренером в спортивном зале. И обладала типичной для лос-анджелесских девушек фигурой, безупречно пропорциональной, с твердыми, как камень, мышцами. Похоже, что секс для нее был сродни спорту, она могла заниматься им где и сколько угодно, в разных помещениях, на диванах, столах и стульях. И Эванс всегда ощущал при этом свое несоответствие, ему начинало казаться, что он страдает избыточным весом и мускулатура у него недостаточно развита. Тем не менее он продолжал видеться с Джанис, по-своему гордился тем, что его девушка так потрясающе выглядит, пусть даже и не испытывал особого удовлетворения после занятий с нею любовью. И потом, она почти всегда была доступна. У Джанис имелся постоянный любовник, намного старше ее, он был продюсером какой-то телевизионной кабельной программы. Часто уезжал из города, и тогда она срочно начинала искать ему замену. Сообщение Джанис оставила накануне вечером. Эванс не стал ей перезванивать. Джанис все подавай немедленно, или не надо вообще. До Джанис и Кэрол у него были и другие женщины, примерно такие же. Ему хотелось более серьезных и постоянных отношений. Найти какую-нибудь хорошую девушку, близкую по возрасту, образу жизни и взглядам. Но слишком уж он был занят. А потому приходилось мириться с тем, что имеет. Есть хотелось просто невыносимо. Он спустился вниз, сел в машину и поехал в ближайшую забегаловку на Пико. Там его знали. Он заказал двойной гамбургер и клубничный коктейль. Вернулся домой и уже собирался лечь спать, но тут же вспомнил, что надо позвонить Мортону. — Рад, что ты позвонил, — сказал тот. — Я тут занимался кое-какими делами, просматривал бумаги… Скажи, куда пошли последние деньги, переведенные НФПР? На оплату исковых заявлений вануату и все такое прочее? — Не знаю, — ответил Эванс. — Там все бумаги собраны и подписаны. Хотя, кажется, еще ничего не платили. — Прекрасно. Хочу, чтоб ты придержал эти выплаты. — Не проблема. — На какое-то время. — Сделаем. — Только не стоит сообщать об этом в НФПР. — Нет, нет, разумеется. — Вот и хорошо. Эванс повесил трубку. Потом пошел в спальню и разделся. Тут снова зазвонил телефон. Это была Джанис. Девушка-тренер. — Привет, — сказала она. — Сижу тут, думаю, чем ты, интересно, сейчас занимаешься. — Вообще-то собираюсь лечь спать. — Не рановато ли? — Только что прилетел из Исландии. — И сильно устал, да? — Ну, не так чтоб уж очень сильно, — ответил он. — Может, повидаемся? — Само собой. Ома хихикнула и повесила трубку.БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ
Вторник, 24 августа
6.04 утра
Эванс проснулся от звуков громкого ритмичного дыхания. Потянулся к другому краю кровати, но Джанис там не было, хотя простыни и подушки до сих пор хранили тепло ее тела. Он приподнял голову и сладко зевнул. И тут в теплом утреннем свете вдруг увидел, как из-за спинки кровати поднимается длинная, безупречно стройная нога. Затем к ней присоединилась вторая. Потом обе ноги медленно опустились. Слышалось мерное дыхание. Вот ноги появились снова. — Что это ты там делаешь, Джанис? — спросил он. — Разогреваюсь. — Она встала и улыбнулась, голая, уверенная в себе, в своей внешности. — У меня в семь занятия. — А сколько сейчас? — Шесть. Он застонал и зарылся лицом в подушку. — И тебе тоже пора вставать, — сказала она. — Долго спать — только жизнь сокращать. Он снова тихонько застонал. Джанис знала все, что касалось здорового образа жизни, ведь в том состояла ее работа. — Интересно, как это можно укоротить жизнь сном? — спросил он. — Проводились опыты на крысах. Не давали им спать, и знаешь что? Все эти крысы прожили дольше остальных. — Угу, ясно. Может, включишь кофейник? — О'кей, — ответила она. — Но советую тебе отказаться от кофе… — И она танцующим шагом вышла из комнаты. Он спустил ноги на пол и крикнул ей вслед: — Разве ты не слышала? У людей, пьющих кофе, реже случаются инсульты. — Ничего подобного! — крикнула она из кухни. — Кофе содержит девятьсот двадцать три химически активных вещества. И тебе от него никакой пользы. — Это что-то новенькое, — пробормотал он в ответ. — К тому же он способствует развитию раковых заболеваний. — Ну, знаешь, это еще не доказано. — И преждевременным выкидышам. — Последнее мне не грозит. — И вызывает нервные срывы. — Джанис, прошу тебя!.. Она вернулась, облокотилась о дверной косяк, скрестила руки на безупречной формы грудках. В нижней части живота, сквозь беломраморную кожу, просвечивали голубоватые вены. — А ты очень нервный, Питер. Тебе следует это признать. — Только когда смотрю на твое тело. Она капризно выпятила губки. — Ты не принимаешь меня всерьез! — Развернулась и зашагала обратно в кухню, сверкая упругими безупречными ягодицами. Он услышал, как хлопнула дверца холодильника. — А молока у тебя нет. — И черный сойдет. Он встал с постели и направился в душ. — У тебя повреждения были? — Какие еще повреждения? — От землетрясения. Тут случилось одно, не слишком сильное. Когда тебя не было. Примерно в четыре тридцать. — Не знал. — Но телевизор сдвинулся. Он так и застыл на полпути в ванную. — Что? — Телевизор сдвинут. Иди сам посмотри.* * *
Лучи солнца, льющиеся через окно, отчетливо высвечивали след на ковре в том месте, где прежде стоял телевизор. Он был сдвинут примерно на три дюйма. Старенький телевизор с размером экрана тридцать два дюйма, чертовски тяжелый. Его не так-то просто было сдвинуть с места. У Эванса по спине пробежали мурашки. — Тебе повезло, — сказала Джанис. — Тут на каминной доске полно разных стеклянных безделушек. Они чаще всего разбиваются даже при самом слабом землетрясении. Скажи, а страховка у тебя имеется? Он не ответил. Наклонился и заглянул за телевизор, туда, где было подсоединение. Все выглядело вроде бы нормально, как всегда. Но он не заглядывал за телевизор, наверное, больше года. Так что трудно определить наверняка. — Кстати, — сказала Джанис, — а кофе-то у тебя растворимый. Если уж пить, так лучше натуральный. Ты меня слушаешь или нет? — Погоди минутку. — Он присел перед телевизором на корточки и попытался заглянуть под него. Но ничего подозрительного не заметил. — А это что такое? Он обернулся. Джанис держала в руке бублик, щедро обсыпанный сахаром. — Вот что, Питер, — сердито сказала она, — неужели тебе неизвестно, сколько жира в подобных продуктах? С тем же успехом мог бы съесть целую пачку масла. — Знаю… Не буду больше покупать. — Смотри не забудь. Иначе позже разовьется диабет. Что ты там по полу ползаешь, а? — Проверяю телевизор. — Он что, сломан? — Не думаю. — Эванс поднялся. — У тебя там вода в ванной хлещет, — сказала она. — Неэкономное использование ресурсов. — Она налила в чашку кофе, протянула ему. — Иди принимай свой душ. Мне пора на занятия. Когда он вышел из душа, Джанис уже не было. Эванс набросил на постель покрывало (он никогда ее толком не застилал) и открыл шкаф. Надо было выбрать, что сегодня надеть.СЕНЧУРИ-СИТИ
Вторник, 24 августа
8.45 утра
Юридическая контора «Хассл и Блэк» занимала пять этажей большого офисного здания в Сенчури-Сити. Политика этой фирмы была дальновидна и социально ориентирована. Ее юристы представляли интересы многих голливудских знаменитостей, а также обеспеченных активистов, борющихся за охрану окружающей среды. Куда меньше рекламировался тот факт, что они также представляли интересы трех крупнейших застройщиков в графстве Орандж. Эванс оказался в этой фирме благодаря стараниям и увещеваниям активистов природоохранного движения, прежде всего Джорджа Мортона. Он был одним из четырех юристов, постоянно работающих только на Мортона и его подопечных из НФПР. Несмотря на это, пост он пока занимал не слишком высокий, являлся всего лишь младшим советником, и кабинет у него был маленький, с окном, выходящим на плоскую стеклянную стену соседнего небоскреба, что находился через улицу. Он взглянул на бумаги на столе. Обычные документы, поступающие к младшим советникам. Соглашения о передаче в аренду и найме на работу, письменные запросы с целью запустить процедуру банкротства, письма из налоговой инспекции с целью проверить законность налоговых поблажек. И еще два письма от постоянных клиентов с угрозами подать судебные иски. Одно от художника, которому галерея отказывала в возврате не распроданных картин; второе — от любовницы Джорджа Мортона, которая хотела засудить хозяина платной парковки в Суши-Року за царапину, появившуюся на капоте ее «Мерседеса». Любовница, Маргарет Лейн, некогда была актрисой и славилась склочным характером, она постоянно с кем-то судилась. Как только Джордж начинал уделять ей меньше внимания — а в последнее время это случалось все чаще, — она тут же находила повод подать в суд на очередную жертву. И судебный иск рано или поздно попадал на стол Эвансу. Он сделал памятку: не забыть позвонить Марго. Хоть и не думал, что она будет слишком настаивать на подаче этого иска. Она ждет его звонка, хочет, чтоб он ее переубедил. Далее под руку ему попало пространное заявление от дилера салона «БМВ» с Беверли-Хиллз, где тот писал, что кампания под названием «Какую бы машину водил Христос?» сильно ударила по его бизнесу, поскольку она направлена на уменьшение продаж дорогих и престижных автомобилей. Его салон располагался всего в квартале от церкви, и некоторые прихожане заявлялись к нему сразу после службы и всячески оскорбляли персонал. И дилеру, естественно, это не нравилось. Однако Эвансу показалось, что дело вовсе не в том, приложенные к заявлению рекламные проспекты говорили, что цены на «БМВ» стали в этом году значительно выше. Эванс сделал для себя еще одну памятку: позвонить дилеру. Затем он проверил сообщения по электронной почте. Увидел там около двадцати предложений по увеличению его пениса, десять предложений по транквилизаторам и около десяти — о выгоде получения новых закладных, прежде чем цены на эти услуги начнут расти. Там оказалось всего с полдюжины важных сообщений. И первое — от Херба Ловенштейна, с просьбой о незамедлительной встрече. Херб был одним из главных партнеров Мортона, занимался в основном вопросами недвижимости, но в его обязанности входили и некоторые аспекты инвестиций Мортона. Тот же придавал огромное значение вопросам недвижимости. Эванс вышел из кабинета и направился по коридору к офису Херба.* * *
Лиза, секретарша Ловенштейна, сидела и слушала, что говорят по телефону. Увидев Эванса, быстро и с виноватым видом повесила трубку. — Он говорит с Джеком Николсоном. — Как старина Джек? — Он прелесть! Заканчивает картину с Мерил! Там возникли какие-то проблемы. Двадцатисемилетняя Лиза Рей, девушка с живыми глазками, была завзятой сплетницей; Эванс уже давно научился пользоваться ее болтливостью для получения нужной ему информации. — А чего Херб от меня хотел, случайно не знаешь? — Что-то связанное с Ником Дрейком. — А что за конференция должна состояться завтра в девять? — Не знаю! — В голосе ее слышалось недоумение. — Ничегошеньки не могу выяснить, представляешь? Правда, узнала о ней всего лишь час назад, так что… — А кто созывает? — Аудиторы Мортона. — Она взглянула на телефон. — Ой, он уже повесил трубку. Так что можешь зайти. Херб Ловенштейн поднялся ему навстречу и пожал руку. Это был лысеющий мужчина с приятным лицом и мягкими манерами, кабинет его украшали дюжины семейных фотографий. Три или четыре стояли на письменном столе. С Эвансом у него сложились самые дружеские отношения, возможно потому, что, когда тридцатилетнюю дочь Мортона арестовали за хранение кокаина, именно Эванс помчался среди ночи в полицейский участок внести за нее залог. Прежде на протяжении многих лет этим занимался Херб, и он был рад, что той ночью его не побеспокоили. — Ну-с, — спросил он, — как тебе Исландия? — Красиво. Но холодно. — Все прошло нормально? — Конечно. — Я имею в виду… между Ником и Джорджем? — Вроде бы да. А почему вы спрашиваете? — Ник обеспокоен. За последний час звонил мне уже два раза. — А в чем дело? — Что там происходит с пожертвованиями Джорджа в НФПР? — Ника интересовало именно это? — Там какие-то проблемы, да? — Просто Джордж хочет придержать выплату на некоторое время. — Почему? — Мне он не сказал. — Так дело, наверное, в Кеннере?.. — Джордж не сказал. Просто попросил придержать. — Эванс удивился: откуда, интересно, Ловенштейн узнал о Кеннере? — И что же мне теперь говорить Нику? — Скажите, что мы работаем над бумагами. И что определенной даты пока что еще не назначили. — Но ведь проблем с этим не возникнет, верно? — спросил Херб. — Мне о них неизвестно, — ответил Эванс. — Хорошо, — сказал Ловенштейн. И после паузы добавил: — Мы здесь одни. Можешь мне сказать, есть проблемы или нет? — Возможно. — Тут Эванс вдруг вспомнил, что Мортон чрезвычайно редко задерживал благотворительные выплаты. И что последний раз в его голосе по телефону чувствовалось плохо сдерживаемое волнение. — А по поводу чего завтрашняя конференция? — осведомился Херб. — В большом зале? — Сам голову ломаю. — Разве Джордж тебе не сказал? — Нет. — Ник страшно огорчен. — Ну, ничего удивительного. Он вечно чем-то недоволен. — Ник тоже слышал об этом Кеннере. И считает, что вся причина в нем. Он известный интриган. Считается противником его активистов. — Сомневаюсь. Он профессор Массачусетского технологического. — Однако Ник считает, все неприятности от него. — Чего не знаю, того не знаю. — Он слышал, как вы с Мортоном говорили в самолете об этом Кеннере. — Нику пора бы избавиться от привычки подслушивать и подглядывать. — Но он встревожен тем, как складываются у него отношения с Джорджем. — Неудивительно, — заметил Эванс. — Ник допустил промашку с чеком на крупную сумму. Деньги каким-то образом попали не на тот счет. — Да, я слышал. Но это какая-то ошибка, допущенная волонтером. Ник ни в чем не виноват. — На простое совпадение как-то не похоже. — Он попал на счет Международного общества охраны дикой природы. Очень крупная организация. Правда, деньги почти тут же переправили обратно. — Значит, все закончилось хорошо. — Не пойму, ты-то какое имеешь к этому отношение? — Никакого. Просто исполняю просьбу своего клиента. — Но ты же и советы ему даешь. — Да, если он их просит. А он не просил. — Похоже, ты сам не слишком уверен в этом. Эванс покачал головой. — Я, Херб, эти проблемы не решаю, — сказал он. — Я занимаюсь отсрочкой, вот и все. — Ладно, — проронил Ловенштейн и потянулся к телефону. — Сейчас позвоню и успокою Ника.* * *
Эванс вернулся к себе в кабинет. На столе громко звонил телефон. Он снял трубку. — Чем сегодня занимаешься? — спросил Мортон. — Да ничем особенным. Бумажной работой. — Она подождет. Хочу, чтоб ты подъехал и проследил за тем, как вануату готовят свой иск. — Господи, Джордж, но до этого еще далеко. Думаю, его примут к рассмотрению не раньше чем через несколько месяцев. — И все же хочу, чтоб ты их навестил, — сказал Мортон. — Ладно. Они обитают в Калвер-Сити. Сейчас позвоню туда и… — Не надо звонить. Просто поезжай. — Но вряд ли они ожидают… — Вот именно, Питер, именно. Хочу, чтобы твой визит стал для них неожиданным. А потом дай мне знать, что выяснил. Договорились? И Мортон повесил трубку.КАЛВЕР-СИТИ
Вторник, 24 августа
10.30 утра
Группа поддержки вануату, занимающаяся судебной тяжбой, арендовала помещение старого склада в южной части Калвер-Сити. Это был промышленный район, улицы сплошь в канавах и рытвинах. С тротуара ничего видно не было, лишь сплошная кирпичная стена да дверь с номером дома, сложенным из металлических цифр. Эванс надавил на кнопку звонка, и его впустили в маленькую приемную. За стеной слышался шум голосов, но он не мог разобрать ни слова. По обе стороны дальней двери, ведущей в главное здание склада, стояли два вооруженных охранника. За маленьким столиком в приемной сидела секретарша. Она окинула Эванса недружелюбным взглядом. — Вы кто? — Питер Эванс из «Хассл и Блэк». — Кого желаете видеть? — Мистера Болдера. — Вам назначено? — Нет. Секретарша смотрела недоуменно. Потом сказала: — Сейчас позвоню его помощнице. — Спасибо. По телефону она говорила тихо, но Эвансу удалось расслышать название его фирмы. Он покосился на охранников. По всей вероятности, парни из какой-то частной охранной фирмы. Они ответили ему пустыми, ничего не выражающими взглядами. Но вот наконец секретарша повесила трубку и сказала: — Мисс Хейнс сейчас к вам выйдет. — И она кивнула охранникам. Один из них подошел и сказал Эвансу: — Простая формальность, сэр. Нельзя ли взглянуть на ваши документы? Питер продемонстрировал им водительские права. — Имеете при себе камеры или записывающие устройства? — Нет. — Дискеты, жесткие диски, какие-либо иные компоненты компьютера? — Нет. — Оружие, сэр? — Нет. — Будьте любезны, поднимите руки. — Эванс окинул охранника возмущенным взглядом, и тот пояснил: — Меры безопасности здесь примерно такие же, как в аэропортах. — И он начал обхлопывать его тело. Было очевидно, что он ищет вовсе не оружие, а какие-либо вписывающие устройства с проводами. Провел пальцами под воротником рубашки Эванса, прощупал каждый шов его пиджака, проверил за поясом. А затем попросил снять туфли. И уже в самом конце проверил его с помощью металлоискателя. — А вы, как я погляжу, ребята серьезные, — заметил Эванс. — А как же. Благодарю вас, сэр. Охранники отошли и заняли свои прежние места у двери. Сесть было негде, и Эванс просто стоял и ждал. Прошло минуты дне, и вот дверь отворилась. В приемной появилась довольно привлекательная женщина лет под тридцать с жестким лицом, в джинсах и белой блузке. — Мистер Эванс? — сказала она. — Я Дженифер Хейнс. — Рукопожатие у нее было крепкое. — Работаю с Джоном Болдером. Прошу за мной. — И Эванс последовал за ней.* * *
Они оказались в узком коридоре, в конце виднелась еще одна закрытая дверь. Эванс понял, что меры предосторожности здесь предпринимают нешуточные. — Из-за чего такие строгости? — спросил он. — У нас небольшие неприятности. — Что за неприятности? — Люди проявляют чрезмерное любопытство. Хотят знать, что здесь происходит. — Ага… — Приходится принимать меры предосторожности. Она поднесла к двери карточку, щелкнул замок, дверь отворилась. И они оказались в здании старого склада с высокими потолками и стеклянными перегородками, отделяющими одно помещение от другого. Слева, за стеклом, Эванс увидел комнату, где стояли компьютеры. На них работал молодой человек, рядом, на столе, высилась стоика бумаг. На стекле у двери крупными буквами было выведено: «ДАННЫЕ. НЕОБРАБОТАННЫЕ». Справа находилось нечто вроде конференц-зала, здесь надпись гласила: «СПУТНИКИ/РАДИОЗОНДЫ». Там Эванс увидел сразу четырех человек, они жарко о чем-то спорили, стоя перед огромным графиком на стене. Чуть поодаль находилось еще одно помещение под названием «МОДЕЛИ ГЛОБАЛЬНОЙ ЦИРКУЛЯЦИИ (МГЦ)». Здесь все стены были завешаны картами мира, а также разноцветными графиками. — Ого, — заметил Эванс. — Работа так и кипит. — Иск большой и сложный, — сказала она. — Здесь работают сразу несколько команд по отдельным проблемам. В основном студенты-выпускники с факультетов естественных наук, не юристы. И каждая команда проводит исследование по отдельному пункту иска. — Она указала влево. — Первая группа обрабатывает свежие данные, поступающие из Космического Центра Годдарда Колумбийского университета, из Национального центра климатических данных в Оук-Ридж, штат Теннеси, а также из Аналитического центра углеводорода имени Хэдли. Именно туда стекаются все температурные данные от метеорологических служб мира. — Понятно, — кивнул Эванс. — Затем есть еще группа, работающая по данным со спутников. Спутники, летающие по околоземной орбите, фиксируют температуру в верхних слоях атмосферы с 1979 года, так что накоплены данные более чем за двадцать лет. И мы пытаемся решить, что с ними делать. — В каком смысле делать? — Спутниковые данные — большая проблема, — сказала она. — Почему? Она, словно не слыша вопроса, указала на соседнюю комнату: — Там работает группа, проводящая сравнительный анализ ККМ, компьютерных климатических моделей, собранных с 1970-го по настоящий день. Это невероятно сложные модели, одновременно приходится манипулировать миллионами переменных величин. Пожалуй, на настоящий момент это самые сложные компьютерные модели, созданные человеком. В основном здесь мы сотрудничаем с американцами, англичанами и немцами. — Понимаю… — Эванс все больше приходил в замешательство. — А команда, занимающая вон то помещение, работает над проблемами изменения уровня моря. Есть еще и отдел палеоклимата. Ну и, наконец, еще одна команда занимается солнечным излучением и аэрозолями. В Калифорнийском университете Лос-Анджелеса на нас работает еще одна группа. Они изучают механизмы обратной связи в атмосфере, в основном тех ее слоев, где образуются облака, следят также за температурными изменениями. Вот, собственно, и все. — Заметив замешательство на лице Эванса, она умолкла. — Простите. Я полагала, что поскольку вы работаете с Джорджем Мортоном, то должны знать все эти подробности. — Кто это вам сказал, что я работаю с Джорджем Мортоном? Она улыбнулась. — Мы свое дело знаем, мистер Эванс. Они прошли в последний отсек помещения, где на стеклянных дверях не было ни надписи, ни таблички. Все стены были завешаны картами и огромными снимками, а столы заставлены трехмерными моделями земного шара внутри пластиковых кубов. — Что это? — спросил Эванс. — Наша бутафорская команда. Они изготовляют наглядные пособия для жюри присяжных. Данные так сложны, поэтому мы стараемся найти самые простые и убедительные способы представить их для восприятия. Они двинулись дальше. — Все действительно настолько сложно? — спросил Эванс. — О да, — ответила она. — Островное население вануату обитает на четырех коралловых атоллах в южной части Тихого океана, где максимальная высота над уровнем моря составляет всего двадцать футов. И восемь тысяч обитателей этих островов рискуют быть затопленными, если с глобальным потеплением климата уровень лот будет повышаться. — Да, — кивнул Эванс. — Я это понимаю. Но к чему вам понадобилось привлекать столько ученых и обработчиков данных? Она как-то странно покосилась на него. — Да потому что мы хотим выиграть это дело. — Ну да… — А его будет очень непросто выиграть. — Что вы хотите этим сказать? — удивился Эванс. — Это ведь глобальное потепление. Каждый знает, что глобальное потепление есть не что иное, как… — Что именно? — донесся низкий и гулкий голос откуда-то с другого конца склада. К ним вышел лысоватый мужчина в очках. Походка у него была какая-то неестественно подпрыгивающая, и ему очень шло это прозвище — Лысый Орел. Как всегда, Джон Бодлер был весь в синем: синий пиджак, синяя рубашка и синий галстук. Глаза его сузились, он пристально разглядывал Эванса. И Эванс вдруг смутился под строгим испытующим взглядом этого знаменитого адвоката. — Позвольте представиться. Питер Эванс из «Хассл и Блэк». — Они обменялись рукопожатием. — И вы работаете с Джорджем Мортоном? — Да, сэр. — Мы очень обязаны мистеру Мортону за его щедрость. И изо всех сил пытаемся доказать, что стоим его поддержки. — Я передам ему это, сэр. — Уверен, что передадите. Так вы говорили тут о глобальном потеплении, мистер Эванс. Этот предмет, как вижу, вас интересует? — Да, сэр, интересует. Как и каждого мыслящего гражданина нашей планеты. — Согласен. Однако скажите-ка мне вот что. Что такое глобальное потепление в вашем понимании? Эванс с трудом скрывал удивление. Он никак не ожидал, что ему вдруг зададут такой вопрос. — А почему вы спрашиваете? — Мы спрашиваем об этом каждого, кто сюда приходит. Пытаемся создать представление о бытующем в обществе мнении на этот счет. Так что такое глобальное потепление? — Глобальное потепление — это нагревание земли, вызванное сгоранием продуктов органического проис… — Ну, не совсем корректное определение. — Почему нет? — Мало того, оно страшно далеко от истины. Может, попытаетесь еще раз? Эванс молчал. Да этот тип собрался устроить ему настоящий допрос, причем с изуверской хитростью и изощренностью, свойственной опытным законникам. Ему хорошо был знаком подобный тип личности еще со времен учебы в колледже. Он призадумался на минутку, затем заговорил, стараясь как можно тщательней подбирать слова: — Глобальное потепление — это… э-э… нагревание поверхности земли, вызванное избыточным содержанием в атмосфере углекислого газа, который является продуктом сгорания органических веществ, в основном топлива. — И снова не совсем корректно. — Почему же? — По нескольким причинам. Я насчитал как минимум четыре ошибки в этом вашем утверждении. — Что-то я не понимаю, — пробормотал Эванс. — Я утверждал лишь, что мы наблюдаем глобальное потепление климата. — На самом деле это не так, — сухо и повелительно отрезал Болдер. — Глобальное потепление — это теория… — Какая там теория, особенно сейчас, когда… — Нет, это всего лишь теория, — перебил его Болдер. — Поверьте, мне хотелось бы думать иначе. Но на самом деле это всего лишь теория, основанная на том, что повышенное содержание двуокиси углерода и других газов вызывает повышение средней температуры атмосферы земли благодаря так называемому «парниковому эффекту». — Хорошо, согласен, — сказал Эванс. — Это более точное определение, но… — Что «но»? — То, что я пытаюсь сказать… — Что именно? Говорите! Что же вы молчите? Эванс не знал, что на это ответить. И изо всех сил пытался подавить раздражение. Болдер смотрел на него, как на какую-то букашку под микроскопом. — Насколько я понимаю, мистер Эванс, сами вы верите в глобальное потепление, так? — Конечно. — Сильно верите, не правда ли? — Конечно. Все верят. — Мы сейчас говорим не обо всех, только о вас. Если уж вы так сильно во что-то верите, не кажется ли вам, что было бы разумно более точно и аккуратно верить, в чем именно заключается это ваше верование? Эванс почувствовал, что вспотел. И на миг ощутил себя студентом-первокурсником. — Наверное, сэр… в данном конкретном случае я затрудняюсь это сделать. Потому что, когда говорят о глобальном потеплении, все понимают, о чем именно идет речь… — Неужели? Так уж и все? Лично мне кажется, вы сами плохо представляете, о чем идет речь. Эванс ощутил прилив гнева. Даже щекам стало жарко. И он не сдержался. — Послушайте, лишь потому, что я не совсем точен в деталях и определениях этой науки… — Детали меня не волнуют, мистер Эванс. Куда как больше меня беспокоит это твердо укоренившееся ваше верование. Подозреваю, что у вас нет ни малейших для него оснований. — Со всем уважением к вам, но это… — Эванс с трудом перевел дух, — просто смешно… сэр! — Вы хотите сказать, у вас есть основания? — Да, есть. Болдер смотрел на него долго и задумчиво. Казалось, он был страшно доволен собой. — В таком случае вы будете просто незаменимы в судебной тяжбе по этому вопросу. Не подарите нам еще хотя бы час своего времени? — Я, э… э… Да, конечно. Болдер обернулся к Дженифер Хейнс. Та сказала: — Мы пытаемся выработать линию общения на суде с человеком, так же, как вы, хорошо информированным о глобальном потеплении. Что поможет нам в отборе жюри присяжных. — То есть чтобы выставить их потом на посмешище? — Именно. Мы уже беседовали с несколькими людьми. — Ясно, — кивнул Эванс. — Надеюсь, что смогу в этом посодействовать, когда придет время. — Теперь самое время, — сказал Болдер. И обернулся к Дженифер: — Соберите свою команду в комнате 4. — Я бы рад помочь, — заметил Эванс, — но я пришел сюда, чтобы составить, так сказать, общее… — Вы пришли потому, что слышали о наших проблемах с подачей иска, ведь так? — перебил его Болдер. — Так вот, проблем нет, зато возникло нешуточное противодействие. — Он взглянул на наручные часы. — Мне пора на совещание. Можете поговорить еще с мисс Хейнс и, когда закончите, приходите. Тогда поговорим о самом судебном процессе и о том, как я его вижу. Вы не против? И Эвансу ничего не оставалось, как согласиться.КОМАНДА ВАНУАТУ
Вторник, 24 августа
11.00 утра
Его проводили в конференц-зал и усадили в самом конце длинного стола, после чего направили на него видеокамеру, установленную на другом конце. «Я здесь прямо как экспонат какой-то», — подумал он. Затем в комнату вошли пятеро молодых людей и тоже заняли места за столом. Одеты они были самым непритязательным образом — в джинсы, шорты и майки. Дженифер Хейнс представила их так быстро, что имен он не запомнил. И добавила, что все они являются студентами-выпускниками в различных областях естественных наук. Когда все наконец расселись, Дженифер устроилась рядом с Эвансом и сказала: — Не сердитесь. Джон был с вами так груб. Он страшно расстроен. На него сильно давят. — Из-за этого иска? — Да. — И в чем выражается это давление? — Возможно, сейчас вы получите представление, чем мы тут занимаемся. — Она обернулась к студентам. — Все готовы? Те закивали и раскрыли тетради для записей. Зажужжала камера. — Интервью с Питером Эвансом из «Хассл и Блэк». Четверг, двадцать четвертое августа. Мистер Эванс, нам хотелось бы узнать ваши взгляды на проблему глобального потепления. Выслушать все доводы и доказательства. Это не экзамен или испытание, просто хотелось бы уяснить, как вы смотрите на эту проблему в целом. — Хорошо, — сказал Эванс. — Разговор пойдет неформальный. Просто скажите, какие вам известны доказательства глобального потепления климата. — Ну, — начал Эванс, — мне известно, что за последние двадцать-тридцать лет среднетемпературные показатели на всем земном шаре значительно выросли. И происходит это в результате накопления в атмосфере двуокиси углерода, продукта сгорания органических веществ, используемых в промышленности и транспорте. — Ясно. Как понимать это ваше «значительно»? — Ну, думаю, на одинградус. — По Фаренгейту или Цельсию? — По Фаренгейту. — И повышение это произошло за двадцать лет? — Да, лет за двадцать-тридцать. — А что происходило в начале двадцатого века? — Температуры тоже росли, только не так быстро. — Хорошо, — сказала она. — А теперь я собираюсь показать вам один график. — И она развернула лист бумаги.Глобальные температуры 1880—2003
Все графики составлены с использованием реальных табличных данных, полученных из Института Годдара Колумбийского университет, Лаборатории климатических исследований (Великобритания), Национального центра климатических данных (Оук Ридж) и др.— Вам не кажется это знакомым? — Где-то я уже это видел, — ответил Эванс. — График составлен на основе данных НАСА и Университета Годдара, используется ООН и другими организациями. Скажите, вы считаете ООН надежным источником? — Да. — Так что мы можем считать этот график точным? Отражающим реальное положение дел? Не каким-то там вымыслом? — Да. — Хорошо. Вам понятно, что показывает этот график? Чтоб ответить на этот вопрос, знаний у Эванса было достаточно. И он ответил: — Этот график показывает среднегодовые температуры, данные о которых собраны со всех метеостанций мира за последние сто лет или около того. — Верно, — кивнула Хейнс. — И как вы можете его интерпретировать? — Ну, — сказал Эванс, — он отражает примерно то же, что говорил я. — И с этими словами он указал на красную линию. — С 1890 года температуры в мире поднялись, но особенно резко стали они возрастать после 1970 года, когда индустриализация проходила наиболее интенсивно. Что и является доказательством тенденции к глобальному потеплению. — Понятно, — сказала Дженифер. — Стало быть, чем был вызван резкий подъем температур с 1970 года? — Повышением уровня двуокиси углерода, продукта сгорания при работе промышленных предприятий. — Хорошо. Иными словами, с увеличением содержания углекислого газа увеличивается и температура. — Да. — Все верно. Но мы также видим, что температуры росли с 1890 по 1940 годы. Что вызвало этот подъем, как вы считаете? Тоже повышение содержания двуокиси углерода? — Э-э… Не знаю, не уверен. — Потому что в 1890 году индустриализация проходила не столь активно. И тем не менее, как видите, температуры росли. Что, в 1890 году уровень двуокиси углерода тоже начал повышаться? — Не уверен. — Вообще-то начал. Вот график, показывающий изменение уровней углекислого газа и температур.
Глобальные температуры 1880—2003
— Что ж, все ясно, — заметил Эванс. — Этого и следовало ожидать. Содержание углекислого газа увеличивается, и температуры растут. — Прекрасно, — кивнула Хейнс. — Теперь я хочу, чтобы вы обратили особое внимание на период между 1940-м и 1970 годами. Как видите, за эти тридцать лет средние глобальные температуры пошли вниз. Видите? — Да… — Теперь познакомимся с этим периодом поближе. — И она развернула еще один график.Глобальные температуры и содержание СО2 1940—1970
Здесь показатели за тридцатилетний период. — В первую треть века температуры снижались. Урожаи гибли от летних заморозков, ледники в Европе начали наступать. Чем, по-вашему, было вызвано это похолодание? — Не знаю. — А содержание двуокиси углерода в атмосфере в это время повышалось? — Да. — В таком случае, если повышение содержания углекислого газа является причиной повышения температур, почему этого не произошло в период с 1940 по 1970 год? — Не знаю, — снова ответил Эванс. — Должен быть еще какой-то фактор. Или аномалия. Ведь аномалии происходят в самых разных областях. Взять, к примеру, состояние фондового рынка или… — А что, разве за последние тридцать лет в состоянии фондового рынка наблюдались аномалии? Он пожал плечами: — Возможно, повлияли выбросы копоти. Накопление мелких частиц в атмосфере. В те годы наблюдалась сильное загрязнение атмосферы различными выбросами. Но потом были приняты соответствующие законы, и это возымело действие, загрязнение среды уменьшилось. А может, повлиял и какой-то другой фактор. — Так, значит, есть вероятность того, что углекислый газ не влияет на повышение температур? — Нет, не думаю. Вряд ли. — А ведь все эти графики показывают, что уровень углекислого газа возрастал непрерывно, чего никак нельзя сказать о температуре. Она то поднималась, то падала, то снова поднималась. А вы по-прежнему считаете, что причиной недавнего резкого повышения температур стал углекислый газ? — Да. Все это знают. — Давайте не будем говорить сейчас о «всех». Поговорим о ваших личных рассуждениях и доводах. Неужели вас нисколько не смущают показания этого последнего графика? — Нет, — ответил Эванс. — Признаю, определенные вопросы тут возникают, но ведь такое явление, как климат, нельзя пока что считать до конца изученным. Так что нет. Этот график меня не смущает. — Прекрасно. Рада это слышать. Давайте перейдем к другому вопросу. Вот вы сказали, что график отражает средние данные, полученные с метеостанций, расположенных в разных уголках мира. Как считаете, насколько надежны эти данные? — Понятия не имею. — Ну, к примеру, в конце девятнадцатого века данные эти поступали от людей, два раза в сутки заходящих в маленький бокс и записывающих температуры. Возможно, несколько дней они вообще забывали заглядывать туда. Возможно, кто-то из них болел или семейные обстоятельства не позволяли. Так что они могли вписать показания и позже. — Ну, когда это было! — Верно, давно. Но скажите, можно ли доверять, к примеру, данным, полученным из Польши в тридцатые годы? Или данным, поступившим из отдаленных провинций России за 1990-е? — Не слишком, как я полагаю. — И тут я полностью с вами согласна. Так что за последние сто лет данные, поступившие с многочисленных метеостанций мира, вряд ли можно считать такими уж надежными. — Наверное, — кивнул Эванс. — Как по-вашему, в какой из стран в эти годы существовала самая надежная сеть метеорологических станции, собирающих показатели с больших площадей? — В США? — предположил Эванс. — Правильно. Полагаю, никаким сомнениям это не подлежит. Вот нам еще один график. Скажите, много тут сходства с первым увиденным вами графиком температур? — Не очень.Температуры в США 1880—2000
— Какова общая тенденция изменения температур с 1880 года? — Ну, вроде бы возросли примерно на треть градуса. Вообще-то статистика говорит о том, что температуры в США тенденции к росту в двадцатом веке не проявляли. Но давайте примем вашу цифру. Одна треть градуса по Цельсию за сто двадцать лет. Не слишком сильное увеличение. — Она указала на график. — Ну и какой год прошлого века оказался самым теплым? — Вроде бы 1934-й. — Скажите, этот график подтверждает тенденцию глобального потепления? — Ну… температуры все-таки повышались. — На протяжении последних тридцати лет — да. Но на протяжении предшествующих тридцати падали. И нынешние среднегодовые температуры в США примерно те же, что наблюдались в 1930-е. Не кажется ли вам, что этот график противоречит теории глобального потепления? — Да. В США эта тенденция проявляется не столь сильно, как во всем остальном мире, — согласился Эванс. — И все-таки потепление происходит, пусть незначительное. — А вас не смущает тот факт, что самые точные температурные данные свидетельствуют о самом незначительном потеплении? — Нет. Потому что глобальное потепление — это общемировое явление. Ведь речь идет не только о США. — Если б вам пришлось защищать показания этих графиков перед судом, вы смогли бы убедить жюри присяжных в своей правоте, как вам кажется? Или же присяжные посмотрели бы на эти графики и пришли бы к выводу, что все эти разговоры о глобальном потеплении полная чушь? — Вызываю свидетеля защиты, — пошутил он. Вообще-то Эванс ощущал некоторое смущение. Впрочем, это не сильно его беспокоило, он слышал подобные доводы и прежде на разных конференциях по охране окружающей среды. Крупные промышленники, их прислужники и прочие заинтересованные лица могли сколько угодно манипулировать данными, искажать и подтасовывать их, произносить убедительные хорошо подготовленные речи, что часто заставляло Эванса усомниться в своей правоте. Но это была чистой воды пропаганда, а выступающие прежде всего блюли собственные корпоративные интересы, чтобы свести свои проблемы к минимуму. Дженифер точно прочитала его мысли. — Показателям этих графиков можно верить, Питер. Здесь использовались данные температурных наблюдений, представленные Центром космических исследований Годдара Колумбийского университета. Сведения о содержании двуокиси углерода поступили из Мауна-Лоа и Центра Ло-Доум по исследованиям состояния ледяного покрова в Антарктиде.[8] И все они разработаны учеными, которые верят в теорию глобального потепления. — Да, — сказал он. — Потому что подавляющее большинство ученых мира сходятся во мнении, что глобальное потепление действительно имеет место и что оно представляет для человечества большую угрозу. — Вот и прекрасно, — мягко заметила она. — Рада, что убеждения ваши не изменились. А теперь давайте перейдем к другим, не менее интересным вопросам. Дэвид?..* * *
Один из студентов поднялся. — Мистер Эванс. Мне хотелось бы поговорить с вами о землепользовании, островном парниковом эффекте, наблюдающемся в городах, и о данных по температурам тропосферы, полученных со спутников. «О господи, — подумал Эванс. — Только этого мне не хватало». Но промолчал. — Одна из проблем, которую мы планируем сделать предметом иска, связана с изменениями температур поверхности земли в связи с землепользованием. Вы с этим предметом знакомы? — Нет, совершенно не знаком. — Эванс взглянул на часы. — Хотите честно, ребята? Вы здесь работаете на таком уровне, что мои слабые знания просто не позволяют осмыслить происходящее. Я слушаю только то, что говорят ученые… — И готовите судебный иск, — подхватила Дженифер, — основанный на том, что они говорят. Но, только зная все детали и подробности, можно победить в суде. — Победить? — Эванс пожал плечами. — Тогда скажите мне, кто там собирается его оспаривать? Здесь лично я не вижу ни одной подходящей фигуры. Нет ни одного сколько-нибудь значимого ученого в мире, который не верил бы в глобальное потепление. — А вот тут вы ошибаетесь, — заметила она. — Защита призовет в качестве свидетелей профессоров из Массачусетского технологического университета, из Гарварда, Колумбийского университета. Из университетов Виргинии, Колорадо, Беркли и других столь же престижных заведений. Они пригласят бывшего президента Национальной академии наук. Могут пригласить нобелевских лауреатов. Доставят в суд профессоров из Англии, из Института Макса Планка в Германии, из Стокгольмского университета в Швеции. И все эти ученые мужи будут в голос твердить, что феномен глобального потепления в лучшем случае не доказан. А в худшем — это чистой воды фантазии. — В таком случае все их исследования оплачивают промышленники. Это несомненно. — Далеко не все. Только некоторые. — Но ведь они типичные консерваторы. — Все внимание во время процесса, — сказала она, — будет сосредоточено на этих данных. Эванс оглядел сидевших за столом молодых людей, лица их отражали крайнюю озабоченность. И он подумал: «Да они действительно боятся проиграть это дело». — Вообще все это просто смешно, — сказал он. — Достаточно почитать газеты или посмотреть телевизор, чтоб… — Газеты и телевидение могут повлиять на массовое сознание в целом. Но на судебные процессы они влияния не оказывают. Во всяком случае, не должны. — Хорошо, — сказал Эванс, — забудем о средствах массовой информации. Просто почитаем научные журналы и… — Мы их читаем. Но и они не слишком могут помочь в этом деле. И нам предстоит еще большая работа. Так что наберитесь терпения, давайте продолжим. В этот момент зазвонил телефон, и Болдер избавил его от этих мучений. — Пришлите ко мне этого парня из «Хассл и Блэк»! — рявкнул он в трубку. — Могу уделить ему десять минут.КОМАНДА ВАНУАТУ
Четверг, 24 августа
12.04 дня
Болдер сидел в кабинете со стеклянными стенами, положив ноги на стеклянный письменный стол, и перебирал вырезки из журналов и научные статьи. Он и не подумал спустить ноги со стола, когда вошел Эванс. — Ну, интересно было? — спросил он. — Да, разумеется, — ответил Эванс. — Но, вы уж извините, у меня сложилось впечатление, что ваши люди боятся проиграть процесс. — У меня нет ни малейших сомнений в том, что мы этот процесс выиграем, — сказал Болдер. — Никаких сомнений. Но я не хочу, чтобы мои люди думали так же! Пусть сомневаются, боятся, не верят! Хочу как следует запугать свою команду, особенно в этом ее составе. Ведь мы подаем иск против Агентства по защите окружающей среды, и уж они постараются бросить против нас лучшие свои силы. В частности Барри Бекмена. — Ого, — присвистнул Эванс. — Тяжелая артиллерия! Барри Бекмен был самым знаменитым адвокатом своего поколения. В двадцать восемь стал профессором права Стэнфордского университета, в тридцать с небольшим ушел и занялся частной практикой. Он представлял в суде интересы таких компаний, как «Майкрософт», «Тойота», «Филипс», и многих других. Человек невероятно живого острого ума, Бекмен к тому же обладал приятными манерами, незаурядным чувством юмора и фотографической памятью. Всем был известен следующий факт: выступая перед Верховным судом (а делать это ему доводилось уже три раза), он, отвечая на вопросы судьи, на память цитировал даже номера страниц документов. «Ваша честь, я уверен, вы найдете это в примечании семнадцать, в нижней части страницы двести тридцать семь». Что-то в этом роде. — У Барри есть свои недостатки, — сказал Болдер. — Он владеет столь обширной информацией, что часто перескакивает с одного предмета на другой, и это порой совершенно неуместно. Ему слишком нравится себя слушать. Аргументы иногда просто не имеют отношения к делу. Один раз мне удалось его победить. А другой раз я проиграл. Но одно ясно: мы будем иметь дело с очень сильным и хорошо подготовленным противником. — А не кажется ли вам странным, что адвокат уже назначен, хотя самого иска еще не подавали? — Это тактический прием, — ответил Болдер. — Нынешняя администрация не хочет выступать в поддержку этого иска. Они уверены, что выиграют, но боятся негативной огласки в средствах информации за то, что будут отрицать факт глобального потепления. И они надеются измотать нас, запугать, заставить отказаться от этого иска. На что мы, разумеется, никогда не пойдем. Особенно теперь, когда благодаря мистеру Мортону имеем полную финансовую поддержку. — Что ж, хорошо, — кивнул Эванс. — Но борьба должна развернуться нешуточная. Барри будет оспаривать каждое свидетельство в пользу глобального потепления. Будет утверждать, что наука тут еще не сказала своего окончательного слова. Говорить, что прогнозы на последние десять-пятнадцать лет уже не оправдались. И что даже ведущие сторонники теории глобального потепления публично выражают свои сомнения на тему того, можно ли вообще предсказать это явление. Мало того, имеет ли оно вообще место. — Это говорят главные сторонники? Болдер вздохнул: — Да. Высказываются в журналах. — Никогда не читал ничего подобного. — Однако подобные утверждения существуют. И Барри их непременно раскопает. — Он покачал головой. — Да, действительно, разные эксперты выражали в разное время различные взгляды на этот вопрос. Одни считали, что повышение содержания углекислого газа особой проблемы не представляет, теперь уверены в противоположном. У нас нет ни одного свидетеля или эксперта, который бы смог твердо отстаивать эту точку зрения. Каждого можно сбить перекрестным допросом. Эванс сочувственно кивнул. Подобные обстоятельства возникают часто. Первое, что узнаешь в юридическом колледже, так это то, что сам закон еще не есть истина. Истина познается в спорах сторон, а иногда и не познается. Впрочем, последнее случается чаще. Обвинитель может твердо знать, что обвиняемый виновен, однако далеко не всегда это удается доказать. И вынести ему соответствующий приговор. Такое случается сплошь и рядом. — Вот почему, — продолжил меж тем Болдер, — исход всего дела будет зависеть от показателей уровней моря в бассейне Тихого океана. Как раз сейчас мы собираем все эти данные. — Почему именно от этого? — Потому что лично я считаю, — ответил Болдер, — в этом деле мы должны использовать определенные уловки. Речь пойдет о глобальном потеплении, и тема эта не может вызвать у присяжных ярких эмоций. Всякие там графики и диаграммы вряд ли смогут произвести на жюри присяжных должное впечатление. И уж тем более — все эти разговоры о повышении температуры на десятые доли градуса по Цельсию. Все это — технические детали и подробности, они могут заинтересовать и взволновать только специалистов. И нормальным людям выслушивать их будет смертельно скучно. Он сделал паузу, откашлялся. — Нет, жюри присяжных должно рассматривать совсем другое дело. И видеть за ним беспомощных, угнетенных, погрязших в нищете людей, которых безжалостные приливы лишают последнего пристанища, гонят с прибрежных земель, где похоронены их предки. Это будет дело о страхе и разрушениях, вызванных неумолимо поднимающимся уровнем воды в океане. Явлении грозном и необъяснимом, вплоть до того момента, пока все не признают, что вызвано оно в свою очередь экстраординарными и беспрецедентными явлениями, влияющими на весь мир последние годы. Ведь нечто вызывает подъемы уровня воды, и море угрожает жизням невинных людей, женщинам, мужчинам, старикам и детям. — И это нечто и есть глобальное потепление? Болдер кивнул. — И тогда жюри присяжных будет делать свои выводы. Если мы продемонстрируем им достаточно убедительные доказательства подъема уровня воды, дело можно считать выигранным. Увидев, какие разрушения произвело это явление, присяжные неминуемо начнут искать виновных. — Ясно, — кивнул Эванс, поняв, куда он клонит. — Так, значит, необходимы данные об изменении уровня моря. — Да, и эти данные должны быть надежными и неоспоримыми. — Их что, так трудно получить? Болдер приподнял бровь. — Мистер Эванс, вам что-нибудь известно об этих исследованиях? — Нет. Знаю только, что уровень моря в мире постоянно повышается. — К сожалению, это утверждение весьма спорно. — Вы, наверное, шутите. — Всем известно, — сказал Болдер, — что я напрочь лишен чувства юмора. — Но о чем тут спорить? — удивился Эванс. — Ведь измерять изменения этого уровня достаточно просто. Отмечаете на планке самую высокую точку прилива, проводите эти замеры год за годом и видите, как точка эта переползает все выше… Что тут такого сложного? Болдер вздохнул. — Считаете, что уровень моря измерить так просто? Уверяю вас, нет. Когда-нибудь слышали о такой единице измерения, как геоид? Нет? Так вот, геоид — это эквипотенциальная поверхность поля земного натяжения, приблизительно равная средней поверхности моря. Это вам что-нибудь говорит? Эванс отрицательно покачал головой. — Иначе говоря, это ключевая концепция при измерении поверхностей воды в мировом океане. — Болдер порылся в стопке лежавших перед ним бумаг. — А как начет глациогидроизостатического моделирования? Евстатических и тектонических воздействий на динамику изменения береговой линии? Что вам известно о голоценотических седиментарных порядках? Или распределении дырчатых внутриприливных образований? Углеродном анализе береговой палеоэкологии? Аминостратиграфии? Нет, ничего не известно?.. Ничего не говорит? Позвольте вас заверить, изучение поверхности моря чертовски сложная штука. — Он отшвырнул в сторону листок бумаги. — Именно над этим я сейчас и работаю. И в диспуте на эту тему значение неопровержимых данных трудно переоценить. — И вы должны получить эти данные? — Да, жду, когда поступят, — кивнул Болдер. — У австралийцев есть кое-что в наличии. Французы имеют одну исследовательскую базу в Мореа, возможно еще одну — на Папете. Есть данные, представленные Фондом В. Аллена Уилли, но за короткий срок. Есть и другие данные. Так что поживем — увидим. Зазвонил селектор. — Мистер Болдер, — сказала секретарша, — на линии мистер Дрейк из НФПР. — Минутку. — Болдер поднялся и протянул Эвансу руку. — Рад был познакомиться с вами, мистер Эванс. И все опять же благодаря Джорджу. Передайте ему, если вдруг захочет навестить нас, пусть заглядывает в любое удобное для него время. Застать нас несложно, работа здесь идет чуть ли не круглосуточно. Удачи вам. Будете выходить, прикройте за собой дверь. — Болдер обернулся, взял телефонную трубку. — Послушай, Ник, что это, черт побери, творится у вас в НФПР? Вы собираетесь делать то, о чем я просил? Это были последние слова, которые слышал Эванс. Он вышел и затворил за собой дверь.* * *
Из кабинета Болдера он вышел с ощущением легкой дурноты. Этот человек подавлял и утомлял до головокружения. Он прекрасно понимал, что Эванса прислал сюда Мортон. Он знал, что именно Мортон собирается внести огромную сумму на судебные издержки. Он выглядел непобедимым, так и излучал уверенность. Не сомневаюсь, мы выиграем это дело. Но Эванс услышал от него и другое. Слишком уж сильное противостояние. У нас нет ни одного свидетеля-эксперта, который бы смог твердо отстаивать свою точку зрения. В этом деле мы должны использовать определенные уловки. Исход всего дела будет зависеть от показателей уровня моря. Изучение уровня моря — штука чертовски сложная. Поживем — увидим. Такого рода разговоры вовсе не вызывали у Эванса уверенности в исходе дела. Да и лекция, которую устроила ему Дженифер Хейнс с демонстраций всех графиков, тоже мало этому способствовала. Но потом он вдруг подумал, что сомнения, выражаемые этой командой, все же можно истолковать как признак уверенности. Недаром Эванс и сам был юристом; ему приходилось изучать обстоятельства, сопровождающие судебный процесс, и в данном случае все они говорили в его пользу. Это дело они непременно выиграют, пусть даже это будет нелегко, из-за сложности и недоступности для понимания данных и малообразованности жюри присяжных. Так что же, стоит рекомендовать Мортону продолжать? Конечно, стоит.* * *
В коридоре его поджидала Дженифер. — Они просят вас вернуться в конференц-зал, — сказала она. — Мне страшно жаль, но никак не могу, — ответил он. — Расписание не позволяет. — Понимаю, — протянула она. — Что ж, отложим до другого раза. Скажите, а расписание у вас действительно плотное? И в нем не найдется времени даже для ленча? — Ну, не настолько плотное, чтоб не нашлось, — с улыбкой ответил Эванс. — Вот и хорошо, — улыбнулась она в ответ.КАЛВЕР-СИТИ
Четверг, 24 августа
12.15 дня
Они зашли перекусить в мексиканский ресторанчик в Калвер-Сити. Посетителей там было немного, в углу устроилась группа киношников с «Сони Студиос». За соседним столиком обнималась юная парочка. За другим несколько пожилых дам в летних шляпах пили кофе. Они заняли отдельный кабинетик в углу. — Болдер считает ключевыми данные по уровню моря, — сказал Эванс. — Да, так думает Болдер. Честно говоря, я придерживаюсь несколько иного мнения. — Почему? — Никто этих данных пока что не видел. И пусть они окажутся самыми надежными, не так-то просто будет убедить присяжных в катастрофическом подъеме уровня воды. Может и не сработать. — Но почему же нет? — удивился Эванс. — Ледники тают, Антарктида постоянно теряет свои площади… — Пусть даже так, все равно может не получиться, — сказала она. — Известны вам Мальдивские острова в Индийском океане? Местные жители так опасались затопления, что туда отправилась целая команда скандинавских ученых следить за уровнем моря. И никаких повышений уровня за несколько веков они не обнаружили. Напротив, даже зарегистрировали его понижение за последние двадцать лет. — Понижение? И эти данные были опубликованы? — В прошлом году, — ответила она. Принесли еду, и Дженифер махнула рукой, как бы давая понять, что с нее довольно разговоров. Она с аппетитом, даже жадностью поглощала буритто, вытирала подбородок тыльной стороной ладони. Эванс заметил у нее на руке неровный белый шрам, он тянулся от запястья до локтя. — Господи, до чего же я люблю эту еду! — воскликнула она. — В округе Колумбия приличной мексиканской еды днем с огнем не сыскать. — А вы родом оттуда? Она кивнула: — Да. Приехала помочь Джону. — Он вас попросил? — Просто не могла бросить его в такой ситуации. — Она пожала плечами. — А с моим другом мы видимся лишь по выходным. Да и то не всегда. Он уходит, я прихожу. Если суд начнется, рассмотрение займет год, может, даже два. Не думаю, что наши отношения это выдержат. — А чем он занимается, ваш друг? — Он юрист. Эванс улыбнулся. — Куда ни глянь, сплошь одни юристы. — Да. Он занимается законотворчеством. Это не мое. — А что тогда ваше? — Подготовка свидетелей, отбор присяжных. Психологический анализ пула. Поэтому меня включили в состав этих исследовательских групп. — Понимаю. — Мы исходим из того, что большинство людей, выбранных в жюри присяжных, все же слышали о глобальном потеплении. Что большинство все же склонно считать это реальностью. — От души надеюсь, что именно так, — заметил Эванс. — И вообще, на протяжении последних пятнадцати лет это стало вполне очевидным фактом. — Но мы должны еще убедиться, что эти люди не изменят своего мнения перед лицом противоположных свидетельств. — Противоположных? — Ну, таких, как графики, что я показывала вам. Или данные со спутников. Вам известно о спутниковых данных? Эванс покачал головой. — Согласно теории глобального потепления, верхние слои атмосферы должны разогреваться от поступающих с земли испарений. Так называемый парниковый эффект. А затем уже согревается и сама поверхность. Но с 1979 года мы пользуемся данными со спутников, которые вращаются по околоземной орбите и постоянно снимают все показатели о состоянии атмосферы на высоте пяти миль. И данные эти показывают, что верхние слои атмосферы прогреваются куда меньше, чем земля и нижние ее слои. Фактически стратосфера, так называют самые верхние слои атмосферы, за последние десять лет даже стала холодней. — Холодней? Но, может, тут возникли какие-то проблемы с самими измерениями… — Поверьте мне, данные со спутников проверялись и перепроверялись десятки раз, — сказала она. — Вообще их можно считать самыми тщательно исследуемыми данными в мире. И вполне возможно внести в них «коррекции», чтоб приблизить к наземным измерениям. И данные с воздушных метеорологических шаров соответствуют спутниковым. Свидетельствуют о куда меньшем потеплении, чем принято думать. — И это означает?.. Она пожала плечами: — Еще одну проблему для нас. Как раз сейчас мы работаем над этим. — Как именно? — Мы считаем, что данные в любом случае будут слишком сложны для восприятия жюри. Все эти детали о МЗУ, микроволновых звуковых устройствах, сканерах с четырехканальным анализом излучений, результаты нелинейных измерений, варьирующихся во времени… Одна надежда — они поднимут руки и сдадутся окончательно. Ладно, хватит об этом. — Она вытерла губы салфеткой и перехватила взгляд Эванса: он смотрел на длинный белый шрам на ее руке. — Откуда это у вас? — спросил он. — Еще со времен колледжа. — А я-то думал, что в нашем колледже были самые крутые нравы. — Я занималась карате в спортивном городском клубе, — сказала она. — Иногда тренировки заканчивались очень поздно. Вы будете еще чипсы? — Нет. — Попросить принести счет? — спросила она. — Прежде расскажите. — Да рассказывать особенно нечего. Однажды поздно вечером я села в машину, собралась ехать домой. И тут на заднее сиденье запрыгнул какой-то парень и вытащил пушку. И велел мне трогать с места. — Парень из вашей группы? — Нет, постарше. Лет двадцати с небольшим. — И что же вы сделали? — Сказала, чтобы убирался вон из машины. А он упорствовал — поезжай. Ну и я завела мотор, сняла с ручника и спросила, куда именно он хочет ехать. А он оказался так глуп, что указал, и тут я врезала ему прямо в дыхалку. Но, видно, недостаточно сильно, потому как он выстрелил, пуля вышибла стекло, и он набросился на меня. И тогда я врезала ему снова, локтем. Раза два-три ударила. — И что? — спросил Эванс. — Он умер. — Господи… — пробормотал Эванс. — Бывает, что люди принимают неверное решение, — сказала она. — Ну что вы на меня так смотрите? Росту в нем было шесть футов два дюйма, вес соответственный, и он уже не раз привлекался и здесь, и в Небраске. За вооруженное ограбление, разбой с применением огнестрельного оружия, попытку изнасилования, чего только за ним ни числилось. Считаете, я должна была его пожалеть? — Нет, — торопливо ответил Эванс. — И все равно, вам его жалко, по глазам вижу. И другим тоже. Как вы могли сделать такое, ведь он еще совсем мальчишка, разве можно?.. Вот что я вам скажу. Люди ни черта не понимают, что говорят. Той ночью должен был погибнуть один из нас, или он, или я. И я рада, что это оказалась не я. Но, конечно, до сих пор вспоминать и думать об этом неприятно. — Еще бы, — сочувственно кивнул Эванс. — Иногда я просыпаюсь в холодном поту. Вижу, как пуля разбивает стекло прямо перед моим лицом. Понимаю, как близко была к смерти в тот момент. Я сглупила. Мне надо было сразу его убить. Эванс замялся, не знал, что на это сказать. — Вам когда-нибудь целились из пушки в голову? — спросила она. — Нет… — Тогда вы не знаете, что чувствует при этом человек. — И много у вас было из-за этого неприятностей? — спросил он. — Более чем достаточно. Какое-то время даже казалось, что я не смогу заниматься адвокатской практикой. Они считали, будто я сама спровоцировала его на такое поведение. Можете себе представить?! Да я видела этого парня впервые в жизни. Но тут появился очень хороший адвокат, он-то меня и спас. — Болдер? Она кивнула: — Да. Поэтому я здесь. — Ну а с рукой что? — А, это, — отмахнулась она. — Попала в аварию, сильно порезалась стеклом. — Она жестом подозвала официантку. — Как будем оплачивать счет? — Я заплачу. Через несколько минут они вышли на улицу. Эванс сощурился от яркого солнечного света. Они двинулись по тротуару. — Вы, наверное, очень сильны в карате, — заметил он. — Ну, достаточно хороша. Они подошли к зданию склада. Он пожал ей руку. — А знаете, очень хочется пообедать с вами еще раз в самое ближайшее время, — заметила Дженифер. «Слишком уж прямолинейна, — подумал он. — Интересно, чем это вызвано, личной симпатией или желанием знать, как продвигается подготовка иска? Потому как сведения, полученные от нее и Болдера, нельзя было назвать утешительными». — О, это было бы здорово, — ответил он. — И затягивать с этим не будем? — Ни в коем разе. — Вы мне позвоните? — Обязательно, — ответил Эванс.БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ
Вторник, 24 августа
5.04 вечера
Уже почти стемнело, когда он наконец добрался до дома и поставил машину в гараж. Прошел через заднюю дверь и уже начал подниматься по лестнице, когда окошко отворилось и из своего закутка высунулась консьержка. — А вы только что с ними разминулись. — С кем? — Да с мастерами, которые должны были чинить кабель. Только-только ушли. — Я никого не вызывал чинить кабель, — удивился Эванс. — Вы их впустили? — Ну, конечно, нет. Они сказали, что подождут. Ждали и только что ушли. Эванс не слыхал, чтобы мастера, вызванные чинить кабель, когда-нибудь кого-то ждали. — Сколько ждали? — Недолго. Минут десять. — Ладно, спасибо. Он поднялся на второй этаж. На дверной ручке висела табличка: «Жаль, что мы вас не застали». Там был номер телефона, а под ним фраза: «Позвоните снова в отдел обслуживания». И еще — адрес. Только тут он понял, что произошло. В адресе было указано: 2119 Роксбери. Он же жил в доме под номером 2129. И номер этот значился над парадным входом, а не над задней дверью. Они зашли сюда по ошибке. Эванс приподнял коврик, проверить, на месте ли запасной ключ. Ключ был там, никто его вроде бы не трогал. Вокруг него скопилась пыль. Он отпер дверь и вошел. Отправился прямо на кухню, открыл холодильник, там ничего не было, кроме упаковки с йогуртом. Не мешало бы съездить в супермаркет, но он слишком устал. Проверил автоответчик, не звонили ли Джанис или Кэрол. Не звонили. Теперь появилась еще и перспектива звонка от Дженифер Хейнс, но у нее был друг, проживала она в округе Колумбия, да и к тому же он знал, что у них все равно… ничего не получится. Он подумал, не позвонить ли Джанис, но потом решил, что не стоит. Принял душ и собирался позвонить в пиццерию, заказать на дом пиццу. И прилег на кровать всего на минутку передохнуть. И не заметил, как сразу уснул.СЕНЧУРИ-СИТИ
Среда, 25 августа
8.59 утра
Собрание проводилось в большом конференц-зале на четырнадцатом этаже. Там уже находились все четыре бухгалтера Мортона, его секретарша Сара Джонс, Херб Ловенштейн, ведавший инвестициями и вопросами недвижимости. Присутствовал также и господин по имени Марти Брен из НФПР, где он занимался проблемами налогообложения. К ним присоединился Эванс. Мортон, ненавидевший подобного рода финансовые совещания, нервно расхаживал по комнате. — Ладно, давайте приступим, — сказал он. — Я предполагаю выделить НФПР десять миллионов долларов. И мы подписали все бумаги, верно? — Именно так, — ответил Херб. — Но теперь они хотят внести в это соглашение еще какой-то пункт? — Совершенно верно, — ответил Марти Брен. — Обычная в таких делах мелкая закавыка. — Он зашелестел бумагами. — Любая благотворительная организация хочет распоряжаться полученными деньгами по своему усмотрению, пусть даже в договоре на получение энной суммы стоит отметка «для целевого использования». Возможно, целевое использование потребует большей или меньшей суммы, возможно, осуществляться оно будет с некоторой отсрочкой, или же часть средств будет заморожена в ходе какого-то судебного разбирательства, словом, тут существует масса причин. В данном конкретном случае специально отмечено, что деньги предназначаются для проведения судебного процесса вануату. И вот на данном этапе НФПР решил включить дополнительный пункт. «Вышеупомянутые деньги должны быть использованы для оплаты судопроизводства по процессу вануату, в том числе для оплаты услуг юристов, копирования и отправки бумаг… и так далее, и тому подобное… или же в других целях судопроизводства, а также в целях, которые руководство НФПР сочтет соответствующими главной направленности своей деятельности в качестве природоохранной организации». — Так они хотят вставить именно эту фразу? — спросил после паузы Мортон. — Ну да, сущая мелочь, я же говорил, — кивнул Брен. — И такого пункта в моих предыдущих соглашениях по передаче благотворительных средств не было? — Не припоминаю, трудно сразу сказать. — Лично у меня создается впечатление, — сказал Мортон, — что НФПР хочет приостановить этот процесс и потратить деньги на какие-то другие нужды. — Сомневаюсь, — сказал Херб. — Почему? — воскликнул Мортон. — К чему тогда им вообще приспичило вписывать этот пункт? Послушайте, сделка уже согласована, все бумаги подписаны. А теперь вдруг потребовались изменения. Зачем? — Ну, не такие уж существенные изменения, — пробормотал Брен. — Кому ты вешаешь лапшу, Марти? — Если вы внимательно посмотрите наш первоначальный договор, — невозмутимо произнес Брен, — то в одном из пунктов там сказано следующее: НФПР имеет полное право расходовать на другие свои нужды любые деньги, не потраченные на подачу иска и судопроизводство. — Но это лишь в том случае, если после оплаты всех судебных издержек на счету остается какая-то сумма, — возразил ему Мортон. — И пока процесс не закончен, они не имеют права трогать эти деньги. — Очевидно, они опасаются слишком длительной отсрочки. — Какой еще отсрочки? — Мортон обернулся к Эвансу: — Питер, ты был в Калвер-Сити? Что там происходит? — Работа над составлением иска продвигается, — ответил тот. — Они развернулись на полную катушку. Над одним этим делом работают человек сорок. У меня не создалось впечатления, что они собираются отказаться от этого иска. — Ну а проблемы с самим иском есть? — Да, определенные трудности имеются, — сказал Эванс. — Сложное дело. И в суде им предстоит столкнуться с очень серьезными оппонентами. Они усердно готовятся к этой встрече. — Почему мне раньше не сказали? — воскликнул Мортон. — Полгода тому назад Ник Дрейк уверял меня, что с этой долбаной тяжбой дело в шляпе, что это прекрасная возможность для рекламы, и вот теперь они хотят нарочно затянуть с подачей иска, чтобы… — Может, следует спросить самого Ника? — У меня идея получше. Устроить в НФПР аудиторскую проверку. В зале послышался ропот. — Думаю, ты не прав, Джордж. — Сделаем это частью нашего соглашения. — Не уверен, что такое возможно. — Они хотят поправку. Я тоже хочу поправку. В чем разница? — Не уверен, что ты сможешь провести аудит всех их операций… — Вот что, Джордж, — вмешался Херб Ловенштейн. — Вы с Ником давние друзья. Тебя выбрали Гражданином года. И назначать там аудит… как-то это не слишком украшает дружеские отношения. — Словно я им не доверяю, да? — Ну, если честно, то да. — Так вот, я не доверяю. — Мортон навалился грудью на край стола и многозначительно оглядел всех присутствующих. — Желаете знать мое мнение? Они хотят вообще отказаться от этой тяжбы и потратить все деньги на конференцию под названием «Резкие климатические изменения», по поводу которой так завелся Ник. — Не многовато ли десять миллионов долларов на проведение конференции? — Откуда мне знать, сколько им надо? Он уже отправил не по адресу двести пятьдесят тысяч моих денег. Они оказались в гребаном Ванкувере. Откуда мне знать, может, он еще какие суммы отправил не туда. — Тогда ты должен отозвать свои пожертвования. — О господи! — простонал Марти Брен. — К чему такая спешка? Может, они уже успели связать себя финансовыми обязательствами, рассчитывая на эти деньги. — Тогда надо оставить им немного, а остальное забрать. — Нет, — сказал Мортон. — Я не собираюсь отзывать этот грант. Питер Эванс только что сказал, что работа над иском успешно продвигается. Ник говорит, что с той четвертью миллиона вышла просто ошибка, и я ему верю. Хочу, чтоб вы все же назначили аудит, хочу знать, что происходит. Ближайшие три недели меня в городе не будет. — Вы уезжаете? Куда? — Путешествовать. — Но мы должны держать с вами связь, Джордж. — Если не получится выйти на меня прямо, звоните Саре. Или попросите Питера, он сможет со мной связаться. — Но Джордж… — Все, ребята. Поговорите с Ником, послушайте, что он скажет. До скорого. И он вышел из комнаты, следом за ним поспешила Сара. Херб Ловенштейн окинул взглядом присутствующих. — Что, черт подери, все это означает?..ВАНКУВЕР
Четверг, 26 августа
12.44 дня
Издали доносились грозные раскаты грома. Нат Деймон выглянул в окно кабинета и вздохнул. Он всегда знал, что этот бизнес со сдачей в наем подлодок до добра не доведет. После возврата чека банком он аннулировал заказ в надежде, что положит конец всей этой подозрительной сделке. Но он ошибался. На протяжении нескольких недель никаких новостей не поступало, и вот теперь один из этих типов, брюнет в костюме с блестящим отливом, неожиданно заявился к нему, стал тыкать пальцем ему в лицо и обвинять в том, что он подписал договор, не подлежащий огласке. Что он якобы не имел права обсуждать какие-либо детали этого договора с кем бы то ни было и что теперь ему грозит судебное преследование. — Может, выиграем мы, — сказал юрист. — Может, и проиграем. Но в любом случае ты можешь распрощаться с этим бизнесом, друг. Дом твой заложен. Сам ты в долгах как в шелках на всю оставшуюся жизнь. Так что подумай хорошенько. И держи язык за зубами. Во время этого неприятного разговора сердце у Деймона стучало как бешеное. А все потому, что с ним уже успел связаться представитель таможенной службы. Некий человек по фамилии Кеннер, он должен был зайти к Деймону как раз сегодня днем. Задать несколько вопросов, так он выразился. И больше всего на свете Деймон опасался, что Кеннер зайдет в офис в присутствии юриста. Но тот, к счастью, уже уехал. Он смотрел в окно и видел, как его машина, неприметный «Бьюик» — седан с номерными знаками Онтарио, описала по широкому двору полукруг и выехала за ворота. Деймон начал прибираться в кабинете, он собирался домой. Он специально решил уйти пораньше, подумав, что не стоит дожидаться этого Кеннера. Агент какой-то таможенной службы. Никаких грехов по этой части Деймон за собой не знал. Так что к чему ему встречаться с таможенником? А если встреча произойдет, сможет ли он ответить на его вопросы?.. А вдруг ему предъявят обвинение в каком-то нарушении? И потащат в суд?.. Деймон решил сматывать удочки. Гром продолжал греметь, изредка небо озарялось голубоватой вспышкой молнии. Приближалась гроза. Он уже собрался было запереть дверь, как вдруг увидел, что юрист забыл на столе свой мобильник. Рано или поздно наверняка хватится его и вернется. Но Деймон хотел уйти раньше, чем этослучится. Он торопливо сунул телефон в карман. Выключил свет, вышел из кабинета и запер дверь. Первые капли дождя уже начали падать на землю, когда он подошел к своей машине. Он отпер дверцу и уже садился за руль, когда мобильник вдруг зазвонил. Деймон не знал, что делать, ответить или нет. Телефон продолжал настойчиво звонить. И вдруг грохнул взрыв, обдавший его жаром. Волной от него Деймона швырнуло на землю. Ослепленный и оглушенный он пытался подняться. Сначала он думал, что взорвалась машина. Но нет. Машина была цела и невредима, вот только дверца почернела. Потом он заметил, что брюки на нем горят. Он тупо смотрел на танцующие язычки пламени и не шевелился. Тут раздался оглушительный раскат грома, казалось, небо над головой треснуло пополам. «Наверное, в меня попала молния, вот что», — подумал несчастный. О господи, это надо же! Чтоб в человека угодила молния. Он сел и стал хлопать по брючинам, пытаясь сбить пламя, но не получалось. Только теперь он ощутил в ногах боль. И он вспомнил, что в офисе есть огнетушитель. Деймон поднялся и, прихрамывая, заковылял к двери в контору. Пальцы дрожали, справиться с замком никак не удавалось, и тут грянул второй взрыв. Он почувствовал острую боль в ушах, поднес руку к виску, ощутил что-то теплое и липкое. Посмотрел на пальцы — они были в крови. Тут он упал навзничь и умер.СЕНЧУРИ-СИТИ
Четверг, 2 сентября
12.31 дня
Обычно Питер Эванс говорил с Мортоном каждый день. Иногда дважды в день. Но прошла неделя, от Мортона ничего не было слышно, и Эванс позвонил по его домашнему телефону. Ответила Сара. — Ума не приложу, что происходит, — сказала она. — Два дня назад он был в Северной Дакоте. Северная Дакота! За день до этого был в Чикаго. Думаю, сегодня может оказаться в Вайоминге. И еще он что-то говорил насчет того, что собирается побывать в Боулдере, штат Колорадо, но точно я не знаю. — А что ему могло понадобиться в этом Боулдере? — спросил Эванс. — Понятия не имею. Для снега вроде бы рановато. — Может, завел новую подружку? — Мортон имел такую привычку: внезапно исчезать, когда удавалось закрутить роман с какой-нибудь очередной дамочкой. — Я бы знала, — ответила Сара. — Но чем же тогда он занимается? — Представления не имею. Впечатление такое, будто на руках у него список покупок. — Список покупок? — Ну, вроде того, — сказала она. — Мне он поручил закупить специальное поисковое устройство. Ну, знаешь, для обнаружения местоположения. Затем ему понадобилась какая-то особая видеокамера, где можно использовать то ли си-си-ди, то ли си-си-эф, что-то в этом роде. Пришлось срочно заказывать в Гонконге. А вчера он позвонил и велел мне приобрести новенький «Феррари» у какого-то парня из Монтерея и переправить его потом морем в Сан-Франциско. — Очередной «Феррари»? — Я знаю? — ответила она. — Сколько «Феррари» может иметь один человек? И потом, этот никак не соответствует обычным его требованиям. Судя по снимкам, полученным по e-mail, автомобиль изрядно побит и потрепан. — Может, он хочет отдать его на реставрацию? — Если б хотел, то велел бы отправить машину в Рино. Там у него свои автомобильные мастера-реставраторы. В голосе ее слышалась тревога. — У тебя все в порядке, Сара? — Если между нами, не знаю, сама не пойму. «Феррари», который он приобрел, называется «Дейтон Спайдер 363 Джи-ти-эс». Выпуска 1972 года. — И что с того? — Но у него уже есть такой, Питер. Как будто он не знает. И еще говорит по телефону как-то странно. — В каком смысле странно? — Ну просто… странно. Сам на себя не похож. — А он один путешествует или с кем-то? — Насколько мне известно, один. Эванс нахмурился. Действительно очень странно. Мортон ненавидел одиночество. И первой мыслью было: все это не правда. — Ну а что слышно об этом типе Кеннере и его непальском дружке? — Последнее, что знаю, — они собирались в Ванкувер, а затем — в Японию. Так что они не с ним. — Угу, ясно. — Когда он снова свяжется со мной, передам, что ты звонил.* * *
Эванс повесил трубку со смутным чувством неудовлетворения и тревоги. А затем, чисто импульсивно, набрал номер сотового телефона Мортона. Но там раздался механический голос автоответчика: — Это Джордж. Говорите после гудка. — Тут же прозвучал и гудок. — Джордж, это Питер Эванс. Звоню просто так, узнать, не нужно ли чего вам. Позвоните мне в офис, если что понадобится. Он повесил трубку и уставился в окно. Потом снова набрал номер. — Центр анализа катастроф. — Офис профессора Кеннера, будьте добры. Через секунду его соединили с секретаршей. — Это Питер Эванс. Я разыскиваю профессора Кеннера. — Ах, да, мистер Эванс. Доктор Кеннер предупреждал, что вы можете позвонить. — Вот как? — Да. Так вы хотели бы поговорить с доктором Кеннером? — Да. Хотел бы. — В данный момент он в Токио. Запишите номер его мобильного. — Да, пожалуйста. Она продиктовала номер, Эванс записал его на желтом отрывном листке блокнота. И уже собрался позвонить, но тут вошла его секретарша Хитер и заявила, что съела что-то не то за ленчем и собирается провести остаток дня дома. — Конечно. Поправляйся, — вздохнул он. Едва успела она выйти, как зазвонил телефон в приемной. Это была Марго Лейн, любовница Мортона. Она спрашивала, куда, черт подери, подевался Джордж, и объясняться с ней по телефону пришлось битых полчаса. И тут отворилась дверь, и в кабинет к нему вошел Николас Дрейк.* * *
— Я очень обеспокоен, — сказал Николас Дрейк, Он стоял у окна, заложив руки за спину, и смотрел на офисное здание напротив. — А в чем дело? — Мне не нравится, что Джордж проводит столько времени с этим типом по фамилии Кеннер. — Не знал, что они проводят время вместе. — Это несомненно. Ведь не верите же вы, что Джордж путешествует в одиночку? Эванс промолчал. — Джордж просто не выносит одиночества. Мы оба знаем это, Питер. И мне не нравится эта ситуация. Совсем даже не нравится. Джордж — хороший человек, нет нужды убеждать тебя в этом, ты и так знаешь. Но он очень подвержен сторонним влияниям. В том числе и самым отрицательным. — Вы считаете, что профессор университета может оказать на него дурное влияние? — Я тут навел кое-какие справки о профессоре Кеннере, — ответил Дрейк. — И некоторые вещи показались мне странными. — Вот как? — В резюме про него сказано, что он несколько лет проработал в правительстве. В Министерстве внутренних дел, Комитете по межправительственным соглашениям, ну и так далее. Эванс пожал плечами: — Это было десять лет назад. И потом, все эти записи мало что… — Да, — перебил его Дрейк, — но есть и другие любопытные факты. После этого профессор Кеннер возвращается в Массачусетский технологический и работает там восемь лет весьма, надо признать, успешно. Консультирует Агентство по защите окружающей среды, Министерство обороны и т. д. и т. п., а потом вдруг неожиданно уходит в длительный академический отпуск. И никто толком не знает, что потом с ним происходит. Словно выпал из поля зрения радара. — Ну, ничего не могу сказать, — протянул Эванс. — В визитке у него написано, что он является директором Центра анализа катастроф. — Но ведь он якобы находится в отпуске. И чем именно он сейчас занимается, не имею ни малейшего представления. Кто за ним стоит, кто его поддерживает? Вы вроде бы с ним встречались? — Виделись один раз, да и то недолго. — А теперь получается, что они с Джорджем большие приятели, так? — Не знаю, Ник. Я не видел Джорджа и не говорил с ним вот уже больше недели. — Он уехал с Кеннером. — Этого я тоже не знаю. — Но ведь тебе известно, что они с Джорджем ездили в Ванкувер? — Тоже не знал. — Буду с тобой предельно откровенен, — торжественно начал Дрейк. — Из надежных источников я узнал, что Джон Кеннер замечен в самых неблаговидных связях. Этот Центр анализа катастроф основан на деньги крупных промышленных групп. Нет нужды объяснять, что это означает. Кроме того, несколько лет мистер Кеннер проработал советником Пентагона. Мало того, был настолько тесно связан с ним, что даже прошел курс специальной подготовки. — Военной подготовки? — Да. В Форт-Брэгг и Харви-Пойнт, в Северной Каролине, — ответил Дрейк. — И нет сомнений в том, что у этого человека сильные связи с военными и промышленниками. И еще мне сказали, что он враждебно настроен по отношению к большинству природоохранных организаций. Мне ненавистна сама мысль о том, что наш бедный Джордж связался с таким человеком. Эванс нервно заерзал в кресле. Как-то не вязалась эта фигура, стоящая теперь у окна, с образом того Николаса Дрейка, с которым он познакомился четыре года назад. Тогда глава НФПР был прямолинейным, решительным, уверенным в себе человеком. А позже превратился в опасливого, вечно жалующегося и недовольного чем-то нытика. «Интересно, — подумал Эванс, — чем вызваны эти перемены в характере?» Он вспомнил, что Мортон недавно выделил Дрейку четверть миллиона долларов для покрытия какой-то недостачи в бюджете. Возможно, у НФПР финансовые трудности? — Я бы не стал так беспокоиться о Джордже. Он всегда умел разбираться в людях. — Остается только надеяться. Но, честно говоря, я этой твоей уверенности не разделяю. Возникает какой-то бывший военный, и тут же Джордж решает устроить у нас аудит. Господи, зачем это только ему понадобилось? Неужели Джордж не понимает, что это лишь напрасная трата сил, средств и времени? Причем не только его, это и у меня отнимает просто уйму времени! — Не знал, что аудиторская проверка началась. — Сейчас мы как раз это обсуждаем. Нет, нам совершенно нечего скрывать, проверку можно устраивать в любое время. Я всегда так говорил. Но как раз сейчас нам абсолютно не до этого, особенно если учесть, что затевается тяжба вануату и еще надо готовиться к конференции по резкому изменению климата. Она состоится через несколько недель. Жаль, что я не могу переговорить с Джорджем. Эванс пожал плечами. — Позвоните ему на мобильный. — Звонил. Ты тоже звонил? — Да. — Он тебе отзвонил? — Нет, — ответил Эванс. Дрейк удрученно покачал головой. — И этот человек был избран Гражданином года! А я даже по телефону не могу с ним связаться!БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ
Понедельник, 13 сентября
8.07 утра
В восемь утра Мортон уже сидел за столиком в летнем кафе на Беверли-Драйв и ждал, когда появится Сара. Обычно его секретарша была пунктуальна, да и жила неподалеку. Может, снова связалась с этим актеришкой? Молодые люди склонны тратить массу времени на общение с никчемными людьми. Он пил кофе и без особого интереса просматривал газету «Уолл-Стрит Джорнел». Еще с меньшим интересом взглянул он на странную парочку, занявшую соседний столик. Миниатюрная женщина с изумительно красивым лицом и длинными темными волосами. Было в ее внешности что-то экзотическое. Или марокканка, или иранка, по акценту сразу не определишь. Одета даже слишком шикарно для такого раннего времени, да и заведения тоже — плотно облегающая юбчонка, туфли на высоченных каблуках, жакет от Шанель. Молодой человек, сопровождавший ее, разительно отличался внешностью. Красное мясистое лицо типичного американца, какие-то поросячьи черты, одет в неряшливого вида свитер, мешковатые брюки цвета хаки и кроссовки. Здоровенный, широкоплечий, будто игрок в бейсбол. Он грохнул кулаком по столу и громко заявил: — Я буду молоко, милая. Обезжиренное. И кофе «Гоанде». — Может, и мне закажешь, как подобает джентльмену? — спросила она. — Никакой я тебе не джентльмен, — ответил он, — да и ты тоже невелика леди. Особенно после того, что выкинула вчера ночью. Домой вообще не явилась, черт бы тебя побрал! Так что забудем о леди и джентльменах, о'кей? Она капризно надула губки. — Не устраивай сцен, cheri. — Эй, я просто сказал, что буду кофе с молоком. Кто здесь устраивает сцены? — Но, дорогой… — Так позволишь мне выпить кофе с молоком или нет? — Он, сверкая глазами, уставился на нее. — Знаешь, Мариза, я уже по горло сыт твоими выходками! — Ты мне не хозяин, — парировала она. — Что хочу, то и делаю, ясно? — Смотри, допрыгаешься!.. Мортон слушал этот разговор, и газета постепенно опускалась все ниже. Затем он свернул ее, положил на колени и притворился, что продолжает читать. Но на самом деле глаз не мог оторвать от этой необыкновенной женщины. Потрясающая красавица, решил он в конце концов. Хоть и не так уж молода. На вид ей лет тридцать пять. Что ж, в зрелом возрасте женщины становятся особенно сексуальны. Он был заворожен, очарован ею. — Ты меня утомляешь, Уильям, — сказала она своему спутнику. — Хочешь, чтоб я ушел? — Возможно, так будет лучше. — Да пошла ты, тварь! — крикнул он и отвесил ей оплеуху. Тут Мортон не выдержал. — Эй, друг, — сказал он, — ты смотри, не очень-то распускай руки. Женщина одарила Мортона улыбкой. Американец поднялся, сжал кулаки. — Не твое дело, придурок. — Не дело это — бить даму, друг. — Может, тогда врезать тебе? — осведомился американец и потряс увесистым кулаком. В этот момент мимо проезжал полицейский патруль. Мортон махнул рукой. Машина подкатила и остановилась у обочины. — У вас все в порядке? — Все прекрасно, офицер, — сказал полицейскому Мортон. — Да видал я всех вас знаете где? — парень поднялся и зашагал по улице. Темноволосая красавица улыбнулась Мортону: — Спасибо вам. — Не стоит благодарности. Кажется, вы хотели заказать кофе с молоком? Она опять улыбнулась. Закинула ногу на ногу, демонстрируя округлые колени. — Если будете столь добры… Мортон уже поднялся, чтоб принести ей кофе, но тут его окликнула Сара: — Привет, Джордж. Простите за опоздание. — Она подбежала к столику, на ней был спортивный костюм. Выглядела она, как всегда, превосходно. Смуглое лицо женщины исказилось гневом. При других обстоятельствах это бы польстило Мортону, но тут он вдруг призадумался. Что-то здесь явно не так. Он с этой дамой незнаком. И у нее нет никаких оснований ревновать и уж тем более — сердиться. Возможно, она просто хотела проучить своего дружка. Парень не ушел, маячил на тротуаре на углу улицы. Делал вид, что разглядывает что-то в витрине магазина. Но час еще ранний, все магазины закрыты. — Ну что, пошли? — спросила Сара. Мортон извинился перед темноволосой красавицей, та индифферентно пожала плечами. «Она, наверное, француженка», — подумал он. — Может, еще встретимся, — пробормотал Мортон. — Да. Но лично я сомневаюсь. Извините. — Желаю приятно провести время. Они отошли, и Сара спросила: — Кто это? — Не знаю. Просто сидела за соседним столиком. — Соблазнительная штучка. Он пожал плечами. — Может, я вам помешала? Нет?.. Ну и хорошо. — Она протянула ему три папки в твердой обложке. — Здесь бумаги по вашим вкладам в НФПР по сегодняшний день. Здесь документы по последнему соглашению. А тут чек, который вы просили. С ним поосторожней. Сумма весьма значительная. — Ясно, спасибо. Я уже через час улетаю. — Могу я узнать, куда именно? Мортон покачал головой: — Тебе лучше не знать.СЕНЧУРИ-СИТИ
Понедельник, 27 сентября
9.45 утра
Вот уже две недели от Мортона ничего не было слышно. Эванс не помнил, чтобы его клиент когда-либо уезжал так надолго и ни разу при этом не связывался с ним. Он пошел на ленч с Сарой, та тоже выглядела обеспокоенной. — От него по-прежнему ничего? — осведомился Эванс. — Ни слова. — А что говорят летчики? — Они в Ван-Найс. Он нанял другой самолет. Я не знаю, куда он отправился. — А когда возвращается? Она пожала плечами: — Тоже понятия не имею. Каково же было его удивление, когда на следующий день Сара позвонила и сказала следующее: — Приходи. Джордж хочет тебя видеть, причем безотлагательно. — Где? — В НФПР. В Санта-Моника. — Так он вернулся? — Похоже, что так. Езды от его офиса в Сенчури-Сити до здания НФПР было минут пятнадцать. Нет, разумеется, штаб-квартира Национального Фонда природных ресурсов находилась в Вашингтоне, округ Колумбия, но недавно они открыли филиал на западном побережье, в Санта-Монике. Циники твердили, что НФПР норовит поселиться как можно ближе к голливудским знаменитостям, ведь именно последние были самыми щедрыми жертвователями. Но, разумеется, все эти слухи были изрядно преувеличены. На самом деле НФПР был организацией последовательной и планомерно расширял сферы своего влияния. Фонд уже давно представлял собой самую разветвленную систему дочерних офисов и контор, разбросанных по всей стране. В Южной Калифорнии они избрали местом своего обитания весьма престижный район — на Третьей улице Санта-Моники, предназначенной в основном для пеших прогулок. Занимали они там старое здание постройки конца тридцатых; фасад подвергся значительной переделке в духе задач и основных принципов природоохранной организации. Надо признать, получилось довольно красиво. Эванс ожидал увидеть Мортона, расхаживающего по тротуару перед входом, но его нигде не было видно. Тогда он вошел в вестибюль и осведомился у дежурного за стойкой, где можно найти мистера Мортона. Ему сказали, что в конференц-зале на третьем этаже. Он поднялся на третий этаж. В конференц-зале он увидел троих о чем-то отчаянно споривших мужчин. В центре этой группы стоял Мортон, лицо его раскраснелось, он яростно жестикулировал. Здесь же был и Дрейк, он расхаживал взад-вперед, изредка сердито тыкая пальцем в Джорджа, и что-то кричал. Неподалеку от него Эванс увидел и Джона Хенли, возглавляющего в НФПР комитет по связям с общественностью. Угрюмо склонившись над блокнотом, он делал какие-то записи. Стало ясно: спор идет между Мортоном и Дрейком. Эванс не знал, что делать, и остался стоять на пороге. Через несколько секунд Мортон заметил его и подал знак выйти и присесть где-нибудь. Что Эванс и сделал. Вышел из помещения и наблюдал за тем, что там происходит, через стеклянную перегородку. Вскоре выяснилось, что там присутствует еще один человек. Эванс не заметил его поначалу, потому что он скрывался за кафедрой. Копался там, сгорбившись, а затем поднялся, и Эванс увидел работягу в чистом, тщательно отглаженном комбинезоне с чемоданчиком для инструментов и парой токоизмерителей, прицепленных к поясу. На нагрудном кармане красовался логотип «Сетевые системы AV». Рабочий заметно смутился. Дрейку было явно неприятно присутствие постороннего, в то время как Мортон всегда любил аудиторию. Дрейк настаивал, чтоб работяга ушел, Мортон же твердил, чтоб тот оставался. Несчастный ощущал себя неловко и на какое-то время вновь скрылся за кафедрой. Но в конце концов Дрейку удалось настоять на своем, и рабочий ушел. Он проходил мимо Эванса, и тот заметил: — Нелегкий выдался денек. Мужчина пожал плечами: — В этом здании полно проблем с сетевой проводкой для Интернета. Лично я считаю, все дело в некачественном кабеле, а может, кто прослушивает, поэтому и сбои… — И он удалился. Между тем в конференц-зале спор разгорелся с новой силой. Длился он еще минут пять. Стеклянная перегородка была почти звуконепроницаемой, но когда голоса поднимались до крика, Эвансу удавалось расслышать отдельные фразы. Он слышал, как Мортон взревел: — Черт побери, я хочу победить! А потом расслышал и ответ Дрейка: — Слишком рискованно. От чего Мортон разозлился еще больше. Чуть позже Мортон спросил: — Разве мы не должны бороться с самой главной и страшной проблемой, грозящей нашей планете? В ответ Дрейк заметил, что надо быть практичнее и считаться с реальностью. И тогда Мортон выругался: — Черт бы ее побрал, эту вашу реальность! Тут его поддержал и Хенли. Поднял голову и заявил: — Полностью с вами согласен. — Что-то в этом роде. У Эванса создалось впечатление, что весь этот спор разгорелся из-за судебного иска вануату. Но мог касаться также и других предметов.* * *
И вдруг неожиданно Мортон вышел из зала и так громко хлопнул дверью, что содрогнулись стеклянные стены… — Да в гробу я всех вас видал! Эванс догнал его. Через стекло было видно, как двое оставшихся спорщиков о чем-то шепчутся. — Плевал я на вас! — громко заявил Джордж. Потом остановился и обернулся: — Если правда на нашей стороне, почему не сказать всю правду? Дрейк удрученно качал головой. — Вот твари, — прошипел Мортон и отошел к лестнице. — Вы меня вызывали? — спросил Эванс. — Да. — Мортон указал в сторону зала. — Знаешь, кто тот парень? — Знаю, — кивнул Эванс. — Джон Хенли. — Правильно. Эти двое заправляют в НФПР всеми делами, — сказал Джордж. — И лично мне плевать, сколько подачек от знаменитостей числится у них на счету. И сколько у них штатных юристов. Эти двое крутят и вертят остальными, как хотят. Никто из жертвователей не знает, на что уходят его деньги. Да и не слишком желают знать. Но я тебе вот что скажу: не желаю участвовать во всем этом дерьме. Хватит! С меня довольно! Они начали спускаться по лестнице. — Что вы хотели этим сказать? — осторожно спросил Эванс. — Что хотел сказать? — Мортон на секунду остановился. — Я отказываю им в гранте на десять миллионов долларов, вот что. — Прямо так им и сказали? — Нет, — ответил Мортон. — Пока еще не сказал. И ты тоже пока смотри не проболтайся. Пусть это станет сюрпризом, когда придет время. — Он мрачно усмехнулся. — Но все документы надо составить прямо сейчас. — Вы это твердо решили, Джордж? — Только не отговаривай меня, малыш. — Я и не отговариваю, я просто спрашиваю… — Надо составить соответствующие бумаги. Займись этим сейчас же. Эванс обещал заняться. — Сегодня же, ясно? Эванс кивнул.* * *
На всем пути к подземному гаражу оба они молчали. Эванс проводил Мортона до ожидавшей его машины. Водитель Гарри услужливо распахнул дверцу. Только тут Эванс осмелился напомнить: — На той неделе НФПР дает банкет в вашу честь, Джордж. Это не отменяется? — Ни в коем случае, — ответил Мортон. — Ни за что на свете не пропущу такое событие. Он уселся в машину, Гарри захлопнул дверцу. — Всего доброго, сэр, — сказал Гарри Эвансу. И машина отъехала.* * *
Он позвонил ей из своей машины. — Сара? — Знаю, уже знаю. — Что происходит? — Он мне не говорит. Но он страшно рассержен, Питер. Просто в ярости. — У меня сложилось то же впечатление. — И еще он только что улетел снова. — Что? — Он улетел. Сказал, что вернется через неделю. Как раз вовремя, чтоб поспеть в Сан-Франциско на банкет в его честь.* * *
Затем на мобильник Эвансу позвонил Дрейк: — Что происходит, Питер? — Понятия не имею, Ник. — Он просто с ума сошел. Говорил такие вещи… ты что-нибудь слышал? — Нет, вообще-то нет. — Он окончательно рехнулся. Я страшно за него волнуюсь. Как друг. Уже не говоря о банкете на следующей неделе. Как думаешь, он к тому времени придет в себя? — Думаю, да. Он собирается прилететь на него с кучей своих друзей. — Ты уверен? — Так сказала Сара. — Могу я поговорить с самим Джорджем? Можешь мне это устроить? — Насколько я понял, — ответил Эванс, — он снова уехал из города. — Во всем виноват этот гребаный Кеннер! Он стоит за всем этим. — Лично я понятия не имею, что происходит с Джорджем, Ник. Знаю лишь одно: на банкете он непременно будет. — Обещай, что доставишь его лично! — Но, Ник, — возразил Эванс, — ты же знаешь, Джордж всегда поступает по-своему. — Этого-то я и боюсь.НА ПУТИ К САН-ФРАНЦИСКО
Понедельник, 4 октября
1.38 дня
На своем личном реактивном самолете «Гольфстрим» Мортон вез самых знаменитых сторонников НФПР. Там были две рок-звезды, супруга выдающегося комического актера, киноактер, исполняющий роль президента в телесериалах, писатель, недавно баллотировавшийся в губернаторы, и два юриста, занимающихся проблемами охраны окружающей среды в других организациях. За белым вином и канапе с семгой шла оживленная беседа. Общий смысл ее сводился к тому, что должны и могут сделать Соединенные Штаты как самая экономически развитая держава в мире для сохранения окружающей среды. Мортон, что было для него нехарактерно, присоединяться к этому разговору не стал. Ушел в хвост самолета, погрузился в кресло и сидел там, раздраженный и угрюмый. Эванс пошел к нему и присел рядом, желая скрасить Джорджу одиночество. Мортон пил водку. Ему принесли уже вторую порцию. — Я подготовил бумаги, отменяющие ваш грант, — сказал Эванс и достал документы из портфеля. — Вот. Если вы еще, конечно, не передумали. — Не передумал. — Мортон начал подписывать лист за листом, почти не глядя на текст. А потом пододвинул бумаги к Эвансу и сказал: — Придержи у себя до завтра. Обернулся и взглянул на своих гостей, те как раз перешли к вопросу исчезновения редких видов, вызванному вырубкой дождевых лесов. Тед Брэдли, киноактер, игравший президента, рассказывал о том, что предпочитает машину с электродвигателем — он приобрел ее много лет тому назад — всем остальным популярным ныне «гибридам». — Даже сравнения никакого нет, — говорил он. — Гибриды, они, конечно, выглядят симпатично, но это не то, совсем не то. Затем в центре внимания оказалась Энн Гарнер, заседавшая в советах директоров сразу нескольких природоохранных организаций. Она настаивала на том, что в Лос-Анджелесе надо активней развивать общественный транспорт, чтоб люди меньше разъезжали на личных автомобилях. Американцы, говорила она, выбрасывают в атмосферу больше углекислого газа, чем другие народы и страны, и это их не красит. Красавица Энн была супругой знаменитого адвоката и всегда принимала проблемы охраны среды близко к сердцу. Мортон вздохнул и обернулся к Эвансу: — Знаешь, сколько загрязнений мы выбрасываем в атмосферу сейчас, в эту минуту? Мы сжигаем четыреста пятьдесят галлонов авиационного топлива, чтобы доставить двенадцать человек в Сан-Франциско. Да только за один этот перелет мы вырабатываем больше загрязнений на душу, чем большинство людей на планете за целый год! Он допил водку, раздраженно поболтал кубиками льда в бокале. Потом передал бокал Эвансу, тот сделал стюардессе знак принести еще. — Если и есть на свете существо хуже «лимузинного» либерала, так это владелец «Гольфстрима», радеющий за сохранность окружающей среды, — проворчал Мортон. — Но, Джордж, — возразил Эванс, — вы и есть владелец «Гольфстрима», и… — Да знаю я, знаю. И хотел бы, чтоб это тревожило меня больше, — ответил Мортон. — Хочешь честно?.. Так вот, это ничуть меня не заботит. И мне нравится летать на личном самолете. — Слышал, вы побывали в Северной Дакоте и Чикаго, — осторожно заметил Эванс. — Да. — Чем вы там занимались? — Тратил деньги. Много денег. Чертову уйму денег! — Покупали произведения искусства? — Нет. Приобрел кое-что подороже всех этих произведений. Неприкосновенность. — Но разве прежде у вас ее не было? — Да я не о себе говорю, — отмахнулся Мортон. — Неприкосновенность для кое-кого другого. Эванс не знал, что на это сказать. На секунду ему даже показалось, что Мортон шутит. — Как раз собирался рассказать тебе об этом, малыш, — продолжил Мортон. — У меня есть один список, хочу, чтоб ты передал его Кеннеру. Это очень… ладно, потом. Привет, Энн. К ним подошла Энн Гарнер. — Итак, Джордж, ты снова вернулся к нам? Я рада. Потому что ты очень нужен нам здесь. Судебная тяжба вануату, которую ты, слава богу, поддерживаешь, потом эта конференция по изменениям климата, что запланировал Ник, все это так важно, Джордж. О господи, самый критический момент!.. Эванс поднялся, хотел уступить Энн место, но Мортон толкнул его обратно в кресло. — Вот что, Энн, — сказал он. — Должен сказать, ты выглядишь просто супер. Но у нас с Питером тут маленький деловой разговор и… Она взглянула на бумаги, на открытый портфель Эванса. — О, не знала. Прости, что помешала. — Нет, нет, просто дай нам еще минутку. — Конечно. Извини. — Но уходить она, похоже, не собиралась. — Это так непохоже на тебя, Джордж, заниматься бизнесом на борту самолета. — Знаю, — кивнул Мортон. — Но, видишь ли, дорогая, я в эти дни сам себя не узнаю. Энн растерянно заморгала. Она не знала, что ответить на это, а потому просто улыбнулась, кивнула и отошла. — Выглядит и правда просто замечательно, — заметил Мортон. — Вот только ума не приложу, чьих это рук работа. — Работа? — удивился Эванс. — За последние несколько месяцев ее внешность подверглась изрядной переделке. Возможно, глаза. Затем — подбородок. Ладно, — он словно отмел рукой все вышесказанное, — теперь что касается списка. Никому о нем не говори, Питер. Ни слова. Ни единой душе. Особенно в своей конторе. И еще в… — Черт, Джордж, чего это вы тут спрятались? — Эванс глянул через плечо и увидел, что к ним подошел Тед Брэдли. Тед уже успел изрядно выпить, хотя едва перевалило за полдень. — Это совсем не похоже на вас, Джордж. Господи, мир без Брэдли был бы страшно скучен! То есть пардон. Я хотел сказать, мир без Мортона был бы смертельно скучен. Перестаньте, Джордж. Забудьте о делах хоть на минутку! Пошли к нам! Выпьем по рюмочке. И Мортон позволил себя увести. Успел лишь глянуть через плечо и сказать Эвансу: — Потом, позже.САН-ФРАНЦИСКО
Понедельник, 4 октября
9.02 вечера
Освещение в Большом зале отеля «Марк Хопкинс» слегка приглушили для послеобеденных речей. Публика собралась элегантная, мужчины в смокингах, дамы в вечерних платьях. На трибуну поднялся Николас Дрейк. Голос его так и загудел под сводами с тяжелыми хрустальными люстрами: — Леди и джентльмены, не будет преувеличением сказать, что мы стоим перед лицом экологического кризиса ранее невиданных масштабов. Наши леса постепенно исчезают. Наши озера и реки загрязнены. Растения и животные, составляющие биосферу земли, вымирают с беспрецедентной скоростью. Каждый год мы теряем около сорока тысяч видов. По пять видов каждый день. Если этот гибельный процесс будет и дальше развиваться с той же скоростью, в ближайшие несколько десятилетий мы потеряем половину ныне существующих видов животных и растений. В истории Земли еще не наблюдалось столь разрушительных тенденций. Он выдержал многозначительную паузу, затем продолжил: — Как же все это отражается на обычном, среднем человеке? Да тоже самым катастрофическим образом. Наша пища заражена смертельно опасными пестицидами. Мы теряем урожаи из-за глобального потепления климата. С каждым годом погода становится все хуже, мы сталкиваемся со все более разрушительными природными катаклизмами. Наводнения, засухи, смерчи, ураганы, торнадо. И это по всему земному шару. Уровень воды в морях повышается. В следующем веке повышение будет составлять двадцать пять футов, и это еще не предел. Но что хуже всего, последние научные данные свидетельствуют, что в результате столь разрушительных действий человека ждет резкое изменение климата. Иными словами, леди и джентльмены, все мы оказались перед лицом глобальной природной катастрофы. Сидевший за центральным столом Питер Эванс оглядел присутствующих. Все они сидели потупясь, смотрели в тарелки, позевывали и тихонько переговаривались друг с другом. Не обращали на Дрейка и его речь особого внимания. — Все это они слышали и раньше, — проворчал Мортон. Повел широкими плечами и тихонько икнул. Весь вечер он много пил и останавливаться, похоже, не собирался. — …потери в разнообразии видов, сокращение территорий обитания, разрушение озонного слоя… Николас Дрейк, прямой и тощий как палка, выглядел на трибуне нелепо. Смокинг сидел на нем плохо, воротничок рубашки был великоват и открывал морщинистую шею. Как всегда, он старался создать образ нищего и чудаковатого ученого, истово преданного делу. «Никто из гостей, — подумал Эванс, — никогда бы не догадался, что Дрейк получает зарплату в размере трети миллиона долларов в год как руководитель Фонда, плюс еще несколько сот тысяч на текущие расходы. И что никакой ученой карьеры за спиной у него нет». Ник Дрейк был судебным адвокатом, одним из пяти, кто много лет назад основавших НФПР. И, как все судебные адвокаты, прекрасно осознавал преимущества появления на публике не слишком хорошо одетым. — …эрозия почв, все более частые случаи возникновения и распространения экзотических и смертельно опасных заболеваний… — Когда это кончится? — пробормотал Мортон и забарабанил пальцами по столу. — Все бубнит и бубнит. Эванс промолчал. Он часто посещал подобного рода собрания и знал, что Мортон всегда немного нервничал перед своим выступлением. Дрейк меж тем продолжал вещать: — …проблески надежды, слабые лучи позитивных сдвигов и перемен, и все это связано с человеком, которого мы собрались чествовать сегодня… — Нельзя ли заказать еще? — спросил Мортон, допивая остатки мартини в бокале. То был уже шестой его бокал. Он с громким стуком поставил его на стол. Эванс завертел головой в поисках официанта, приподнял руку. Он от души надеялся, что официант не заметит этого его знака. С Мортона на сегодня достаточно. — …на протяжении вот уже трех десятилетий он тратит значительные средства и все свои силы и энергию на улучшение нашего мира, старается сделать его лучше, разумнее, оздоровить. Дамы и господа, Национальный Фонд природных ресурсов имеет честь… — Ладно, хрен с ним, обойдусь, — сказал Мортон и тяжело поднялся из-за стола. — Ненавижу, когда из меня делают идиота, пусть даже ради самых благих целей. — Но никто не собирается делать из вас идиота, — начал было Эванс. — …моего доброго друга и коллегу, Почетного Гражданина года! Встречайте… мистер Джордж Мортон! Публика разразилась громом аплодисментов, прожектор выхватил из тьмы Мортона, и луч сопровождал его па всем пути к трибуне. Он шагал по проходу, слегка сгорбившись, мрачно опустив голову, огромный и мощный, как медведь. Эванс тихо ахнул, когда босс его споткнулся на первой ступеньке, испугался, что тот вдруг упадет, но Мортону удалось сохранить равновесие, и он вышел на сцену вполне твердой походкой. Пожал руку Дрейку, встал на трибуну, ухватился за нее с обеих сторон крупными руками. Потом, слегка склонив голову набок, оглядел зал. Оглядывал долго и пристально и молчал. Просто стоял и не говорил ничего. Сидевшая рядом с Эвансом Энн Гарнер тихонько ткнула его в бок. — Он в порядке? — О да, разумеется, — закивал в ответ Эванс. Но в глубине души был не слишком в этом уверен.* * *
И вот наконец Мортон заговорил: — Мне хотелось бы поблагодарить Николаса Дрейка и Национальный фонд природных ресурсов за эту высокую награду. Но я не считаю, что заслужил ее. Особенно с учетом того, сколько еще осталось сделать. Работы впереди непочатый край. Известно ли вам, мои дорогие друзья, что о Луне на данный момент мы знаем куда как больше, чем об океанах нашей планеты? Вот в чем реальная проблема. И о ней почему-то принято умалчивать. Мы недостаточно знаем о планете, от которой зависит сама наша жизнь. Как говорил Монтень триста лет тому назад: «Тверже всего верят в то, о чем меньше всего знают». Эванс удивился. Монтень?.. Чтоб Джордж Мортон цитировал Монтеня? В безжалостных лучах прожекторов было видно, как Мортон слегка пошатывается. Как он еще крепче вцепился в трибуну, чтобы сохранить равновесие. В зале стояла мертвая тишина. Гости замерли на своих местах. Даже официанты перестали метаться между столиками. Эванс затаил дыхание. — Все мы, участвующие в природоохранном движении, — продолжил Мортон, — одержали немало блистательных побед на этом поприще. Мы стали свидетелями создания Агентства защиты окружающей среды. Мы видели, как вода и воздух становятся чище, как развивается система орошения, как уничтожаются запасы отравляющих веществ, как ограничиваются опасные производственные выбросы в атмосферу. Все это — наши реальные победы, друзья мои. И все мы знаем, сколько еще предстоит сделать. Публика немного расслабилась. Мортон свернул на привычную стезю. — Но будет ли эта работа сделана? Не уверен. Знаю, со дня смерти моей любимой обожаемой жены Дороти меня часто посещают самые мрачные мысли. Эванс резко выпрямился в кресле. Сидевший за соседним столиком Ловенштейн разинул рот от изумления. У Джорджа Мортона не было жены. Вернее, у него имелось шесть бывших жен, но ни одну из них не звали Дороти. — Именно Дороти учила меня тратить деньги с умом. А мне почему-то всегда казалось, что я трачу их правильно. Теперь я далеко в этом не уверен. Вот тут я только что говорил, что мы недостаточно знаем. Но я боюсь, что сегодня, с учетом судебного иска, выдвигаемого НФПР, наши интересы начали расходиться. По залу пронесся тихий удивленный ропот и тут же стих. — НФПР — юридическая фирма. Не знаю, понимаете ли вы это. Ее организовали юристы, управляется она тоже юристами. Но лично я считаю, что деньги лучше потратить на научные исследования, а не на судебные тяжбы. Именно поэтому я отзываю назад у НФПР свой грант, именно поэтому я… Следующие несколько секунд никто не слышал, что говорил дальше Мортон, такой шум поднялся в зале. Все громко и возбужденно переговаривались. Раздавались также недовольные возгласы, некоторые гости поднялись, чтобы уйти. Мортон же продолжал свою речь, не обращая внимания на эффект, который она производит. Эванс уловил лишь несколько обрывочных фраз: «…нашу благотворительную природоохранную деятельность теперь расследует ФБР… наблюдается полное отсутствие какого-либо надзора за…». Энн Гарнер перегнулась через стол и прошипела: — Уведите его оттуда! — Чего вы от меня хотите? — спросил вконец растерявшийся Эванс. — Идите и уведите его с трибуны. Он в стельку пьян. — Возможно, но не могу же я… — Вы должны это остановить! Меж тем Дрейк уже направлялся к Мортону со словами: — Прекрасно, спасибо, Джордж… — Правда нужна нам особенно сейчас, когда… — Спасибо, Джордж, — повторил Дрейк и подобрался еще ближе. Теперь он напирал на Мортона, практически выталкивал его с кафедры. — Минутку, минутку. — Мортон продолжал цепляться за кафедру, и сдвинуть его, такого огромного и плотного, было не так-то просто. — Я говорил, что делал это для Дороти. Моей дорогой покойной жены… — Спасибо, Джордж. — И тут Дрейк вскинул руки над головой и громко зааплодировал, кивком прося аудиторию присоединиться к этим аплодисментам. — Мы благодарны вам за все! — …которой мне сегодня страшно не хватает… — Леди и джентльмены, давайте же вместе поблагодарим… — Ладно, хорошо, я ухожу. И Мортон под гром аплодисментов сошел со сцены. Дрейк дал знак оркестру. Они тут же заиграли «Может, ты права» Билли Джоэла, судя по слухам, то была любимая песня Мортона. Однако, учитывая обстоятельства, возможно, это был не лучший выбор. Херб Ловенштейн протянул руку и ухватил Эванса за плечо. — Послушай, — яростно зашептал он, — ты должен немедленно увести его отсюда! — Да уведу, уведу, не беспокойтесь, — ответил тот. — Ты знал, что он затевает? — Нет. Богом клянусь. Ловенштейн отпустил Эванса, к столику подошел Джордж Мортон. Собравшиеся потрясенно молчали. Но Мортон как ни в чем не бывало напевал в такт музыке: — «Может, ты права, может, я сошел с ума…» — Довольно, Джордж, — сказал Эванс и поднялся. — Идемте отсюда. Но Мортон не обращал на него внимания. — «Но, может, тебе нужен как раз такой безумец…» — Джордж? Вы меня слышали? — Эванс взял его под руку. — Мы уходим. — «…Свет погаси, не пытайся меня спасти…» — Я и не пытаюсь никого спасать, — проворчал Эванс. — Тогда как насчет еще одного мартини? — Мортон уже не пел. Глаза его смотрели холодно и с презрением. — Думаю, я заработал еще один бокал мартини, мать вашу! — У Гарри найдется бутылочка в машине, — сказал Эванс и начал отводить Мортона от столика. — Если останетесь, придется долго ждать. А вы же не хотите долго ждать, пока вам принесут выпивку… — Продолжая неумолчно болтать, Эванс отводил Мортона все дальше к двери, и тот почти не сопротивлялся. — «…Слишком поздно сражаться, — пел он, — слишком поздно стараться хоть на йоту меня изменить!»* * *
Едва они вышли из зала, как в глаза им ударил яркий свет, и послышалось жужжание телевизионных камер. А два репортера стали совать микрофоны прямо Мортону в лицо. Отовсюду так и посыпались вопросы. Эванс опустил голову и стал проталкиваться к выходу со словами: — Простите, извините, дайте, пожалуйста, пройти… Мортон же продолжал петь. Они шагали через просторный вестибюль отеля к выходу. Репортеры не отставали, некоторые даже бежали впереди и продолжали снимать на пленку. Эванс крепко держал Мортона под руку, тот пел: — «А я только веселился, никого не обижал, славный праздник закатил я…» — Сюда, — сказал Эванс и подтолкнул его к дверям. — «…Оказался на мели я, мною денег задолжал…» И вот наконец они прошли через вращающиеся двери и оказались на ночной улице. Холодный воздух ударил в лицо, и Мортон тут же перестал петь. Они стояли и ждали, когда подадут лимузин. Из отеля вышла Сара. Молча встала рядом с Мортоном, положила руку ему на плечо. Затем из вестибюля высыпала целая толпа журналистов, снова вспыхнули прожекторы. Сквозь эту толпу к ним пробился Дрейк. — Черт побери, Джордж… Но, заметив камеры, он тут же умолк. Окинул гневным взглядом Мортона, развернулся на каблуках и пошел обратно. Камеры продолжали жужжать, правда, осталось их всего три. Повисла томительная пауза. Они стояли и ждали. Казалось, прошла целая вечность, и вот наконец подкатил лимузин. Гарри распахнул дверцу для Джорджа. — Ладно, Джордж, до скорого, — сказал Эванс. — Нет,погоди, не сегодня. — Гарри ждет, Джордж. — Я сказал, не сегодня. Из темноты донесся рев мощного двигателя, затем, точно призрак, возник серебристый «Феррари» и остановился рядом с лимузином. — Вот моя машина, — заявил Мортон. И начал, пошатываясь, спускаться по ступенькам. — Послушай, Джордж, — сказала Сара, — не думаю, что… Но он снова напевал свою любимую песенку: — «И ты сказала, не садись за руль, мой дорогой, но вот до дома я добрался невредимый и живой. А ты сказала погодя, что видно сразу, сбрендил я…» Один из репортеров пробормотал: — Да он свихнулся. Точно вам говорю. Потревоженный Эванс последовал за своим боссом. Мортон протянул служащему стоянки стодолларовую купюру со словами: — Вот тебе двадцатка, приятель. — Потом начал нащупывать ручку дверцы «Феррари», ворча себе под нос. — Эти итальянцы ни хрена не смыслят в дизайне. — Ему все же удалось открыть дверцу, он уселся за руль. Включил мотор и улыбнулся: — Что за божественный звук!.. Эванс наклонился к нему: — Послушай, Джордж, пусть лучше Гарри тебя отвезет. К тому же, — добавил он, — нам надо кое о чем поговорить, разве нет? — Ничего не надо. — Но я подумал… — Уйди с дороги, малыш. — Свет прожекторов был по-прежнему направлен на него. Но Мортон передвинулся и оказался в тени, теперь его загораживал от камер Эванс. — Знаешь, у буддистов есть одно интересное философское изречение. — Какое еще изречение? — Запомни хорошенько, малыш. Звучит примерно так: «Все, что имеет значение, находится на небольшой дистанции от того места, где сидит Будда». — Послушай, Джордж, я серьезно считаю, что тебе нельзя сейчас вести машину. — Ты запомнил, что я тебе сказал? — Да. — Мудрость веков. Пока, малыш! Он выжал сцепление, двигатель взревел, Эванс едва успел отпрыгнуть в сторону, и машина унеслась со стоянки во тьму. Было слышно, как взвизгнули шины, когда «Феррари» свернул за угол, игнорируя запрещающий знак. — Пошли, Питер. Он обернулся и увидел стоявшую у лимузина Сару. Гарри садился за руль. Эванс уселся на заднее сиденье рядом с Сарой, и они поехали следом за Мортоном.* * *
У подножия холма «Феррари» свернул влево и вновь исчез из поля зрения. Гарри прибавил скорости, он очень умело управлял этой большой машиной. — Ты знаешь, куда он поехал? — спросил Эванс. — Понятия не имею, — ответила Сара. — Кто писал ему эту речь? — Он сам. — Правда? — Вчера весь день проторчал дома и работал над ней. И не разрешал мне даже одним глазком взглянуть на то, что у него получилось. — Бог ты мой, — пробормотал Эванс. — Ну а Монтень? — У него есть сборник цитат. — А откуда, черт побери, взялась Дороти? Она покачала головой: — Не знаю. Они проехали парк «Золотые Ворота». Движения на улице было немного; впереди, обгоняя редкие машины, мчался на бешеной скорости «Феррари». В конце улицы открывался вид на залив и знаменитый мост Золотые Ворота, ярко освещенные его фермы блистали в ночи. Мортон прибавил скорости, сейчас она составляла около девяноста миль в час. — Он едет в Марин, — сказала Сара. Тут зазвонил мобильник Эванса. Это был Дрейк. — Может, все-таки объяснишь, что, черт возьми, происходит? — Извини, Ник, но я понятия не имею. — Он что, серьезно? Я имею в виду отказ предоставлять нам грант? — Думаю, что да. — Нет, это просто уму непостижимо! Наверняка у него нервный срыв. — Не знаю. — Этого я и боялся, — сказал Дрейк. — Боялся, что непременно случится что-то в этом роде. Помнишь, когда мы самолетом возвращались из Исландии? Тогда я высказал тебе свои опасения, а ты ответил, что тревожиться не о чем. И теперь тоже так считаешь? Что мне не о чем беспокоиться? — Не совсем понимаю, о чем это вы, Ник. — Энн Гарнер сказала, будто бы еще в самолете он подписал какие-то бумаги. — Да, это так. Подписал. — И что они имеют прямое отношение к внезапному отказу в поддержке организации, которую он прежде так любил и лелеял? — Да, похоже, он передумал, — ответил Эванс. — Так почему ты меня не предупредил? — Он мне таких указаний не давал. — Черт бы тебя побрал, Эванс! — Мне очень жаль. Извините. — Одними извинениями тут не отделаешься. Голос в трубке умолк, Дрейк отключился. Эванс убрал телефон в карман. — Дрейк бесится? — спросила Сара. — Просто в ярости.* * *
Съехав с моста, Мортон двинулся к западу, в сторону от ярких огней автомагистрали. «Феррари» мчался по темной пустынной дороге, огибающей холмы. Скорость была уже просто запредельная. — Ты знаешь, где мы? — спросил Эванс Гарри. — Вроде бы в парке, заповеднике. Гарри старался не отставать, но на узкой извилистой дороге у лимузина просто не было шансов догнать «Феррари». Тот мчался вперед, и вскоре они видели только хвостовые огни. Но вот и они скрылись за поворотом примерно в четверти мили от них. — Мы его упустим, — пробормотал Эванс. — Сомневаюсь, сэр. Но лимузин отставал все больше. Один из поворотов Гарри одолел слишком резко. Тяжелую и длинную машину занесло, задняя ее часть на миг повисла над обрывом, после этого пришлось немного сбросить скорость. Теперь они находились в совершенно безлюдной местности. Кругом тянулись темные холмы. Восходящая луна отбрасывала серебристый отблеск на видневшуюся внизу черную водяную гладь. Света фар впереди видно уже не было. Казалось, они совсем одни на этой узкой безлюдной дороге. Но вот они свернули и увидели впереди, примерно в ста ярдах, еще один поворот, а над ним густой столб серого дыма. — О, нет!.. — воскликнула Сара и зажала рот ладошкой.* * *
«Феррари» слетел с дорожного полотна, врезался в дерево и перевернулся. Так и лежал брюхом вверх, искореженной дымящейся массой. Он едва не сорвался вниз, в пропасть. Нос машины нависал над самым краем обрыва. Эванс с Сарой бросились к месту аварии. Эванс встал на четвереньки и пополз вдоль обрыва, стремясь разглядеть, что происходит на месте водителя. Видно почти ничего не было, ветровое стекло и всю переднюю часть расплющило и вмяло внутрь от удара. Подбежал Гарри с фонариком, Эванс взял его и посветил внутрь. Салон был пуст. Лишь на дверной ручке болтался галстук-бабочка Мортона. Самого его видно не было. — Наверное, его просто выбросило из машины. Эванс посветил вниз, вдоль обрыва. Луч света выхватил лишь желтоватые скалы, резко обрывающиеся футах в восьмидесяти, у берега океана. Ни следа Мортона. Сара тихо плакала. Гарри пошел к лимузину за огнетушителем. Эванс продолжал водить лучом фонарика по скалам. Тела Джорджа нигде видно не было. Нигде, словно Джордж Мортон растворился в ночи. Ни следа, ни клочка одежды, ни смятого от удара кустика. Ровным счетом ничего. За спиной послышалось шипение огнетушителя. Эванс отошел от края обрыва. — Вы его видели, сэр? — спросил Гарри. Лицо водителя исказилось страданьем. — Нет. Нигде ничего. — Может… вон там. — И Гарри указал в сторону дерева. Он был прав: если б Мортона действительно выбросило из машины, он бы отлетел ярдов на двадцать именно в эту сторону от дороги. Эванс поплелся обратно, снова посветил вниз с обрыва. Батарейка была на исходе, свет тускнел с каждой секундой. Но он все же сумел разглядеть отблеск дорогой лакированной туфли, застрявшей в кустах у самой кромки воды. Эванс сел прямо на асфальт и обхватил голову руками. И заплакал.ПОЙНТ-МУДИ
Вторник, 5 октября
3.10 ночи
Ко времени, когда полиция закончила их допрашивать, а спасатели спустились и достали застрявшую в кустах туфлю Мортона, было уже три часа ночи. Тело так и не нашли, и полицейские, посовещавшись, решили, что его, должно быть, отнесло течением в сторону Пизмо-Бич и где-нибудь там прибило к берегу. — Мы его найдем, — сказал один из них, — через неделю или около того, но точно найдем. Или то, что от него осталось, после того как над ним поработают большие белые акулы. Разбитый «Феррари» погрузили на специальную платформу. Эванс уже собрался ехать, но тут к нему подошел полицейский дорожной службы, чтобы задать еще несколько вопросов. Совсем молоденький паренек, лет двадцати с небольшим. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке среди более опытных и закаленных товарищей. — Скажите, — спросил он Эванса, — через какое время вы оказались на месте аварии? — Точно не скажу, — ответил Эванс. — «Феррари» опережал нас примерно на полмили, может, даже больше… Ехали мы со скоростью около сорока миль в час, так что, наверное, где-то через минуту… Паренек явно встревожился. — Вы ехали со скоростью сорок миль в час в этом лимузине? И по такой дороге? — Ну, что делать. Так уж вышло. Паренек отошел, потом вернулся и спросил: — Вы утверждаете, что первыми прибыли на место происшествия. И потом ползали по краю обрыва, верно? — Да. — И, должно быть, наступили на битое стекло? — Да. Ветровое стекло было разбито. Осколки стекла прилипли к ладоням, когда я опустился на четвереньки. — И еще ветровое стекло оказалось вдавлено внутрь? — Да. — Повезло, что вы не поранили руки. Он опять отошел. Потом вернулся. — По вашим подсчетам, в какое именно время произошла авария? — В какое время? — Эванс взглянул на часы. — Понятия не имею. Нет, погодите, сейчас попробую сообразить. — Он начал подсчитывать в уме. Речь Мортон начал произносить в восемь тридцать. Из отеля они вышли в девять. Затем проехали через весь Сан-Франциско, потом — через мост… — Ну, приблизительно в девять сорок пять или десять вечера. — Итого, получается, пять часов назад. Приблизительно, да? — Да, — ответил Эванс. — Ага… — пробормотал парнишка. И в голосе его слышалось удивление. Эванс взглянул на грузовик-эвакуатор, на платформе которого сейчас находился разбитый «Феррари». Один из полицейских стоял рядом. Трое других остановились прямо посреди дороги и оживленно что-то обсуждали. Там был и еще один человек, в смокинге. Он говорил с полицейскими. И когда обернулся, Эванс с удивлением узнал в нем Джона Кеннера. — Что происходит? — спросил Эванс парнишку. — Не знаю. Просто они просили уточнить время инцидента. Затем в кабину эвакуатора забрался водитель и запел мотор. Один из копов крикнул парнишке: — Ладно, забудь, Эдди! — Извините за беспокойство, — сказал паренек Эвансу. — Все нормально. Эванс покосился на Сару. Интересно, заметила ли она Кеннера. Девушка стояла, привалившись спиной к капоту лимузина, и говорила по телефону. Эванс обернулся и увидел, что Кеннер садится в темного цвета седан. И что за рулем этого седана находится уже знакомый ему непалец. Машина отъехала. Полицейские начали расходиться. Эвакуатор двинулся по дороге к мосту. — Думаю, нам тоже пора, — сказал Гарри. Эванс сел в лимузин. И машина медленно двинулась к городу, навстречу россыпи золотистых огней.ПО ПУТИ В ЛОС-АНДЖЕЛЕС
Вторник, 5 октября
12.02 дня
Самолет Мортона вылетал в Лос-Анджелес в полночь. Настроение царило подавленное. Те же люди на борту, к ним присоединилось еще несколько человек, но сидели все они тихо и говорили мало. Последние выпуски газет уже раструбили известие о том, что знаменитый миллионер и филантроп Джордж Мортон, находясь в глубокой депрессии в связи с кончиной любимой супруги Дороти, выступил со странной речью («Сан-Франциско Кроникл» предпочла назвать эту речь «нелогичной» и «несвязной») на банкете. И несколько часов спустя трагически погиб в автомобильной катастрофе при испытании только что приобретенного им «Феррари». В третьей колонке репортер упоминал, что такого рода несчастные случаи зачастую происходят из-за не выявленной вовремя депрессии и порой являются замаскированной формой самоубийства. Здесь же приводилась цитата из трудов известного психиатра, и смерть Мортона трактовалась именно так. Через десять минут после взлета актер Тед Брэдли сказал: — Думаю, мы должны выпить, помянуть нашего Джорджа. А потом почтить его память минутой молчания. — Стюардессы начали разносить бокалы с шампанским. — За Джорджа Мортона! — торжественно провозгласил Тед. — За настоящего американца, верного друга, истинного защитника окружающей среды. Нам, да что там нам, всей планете будет его не хватать! Еще на протяжении десяти минут знаменитости на борту хранили скорбное выражение лиц и молчали, но постепенно завязались разговоры, споры, и все пошло своим чередом, как обычно. Эванс сидел в хвосте, на том же самом месте, что и на пути в Сан-Франциско. И наблюдал за тем, что происходит в салоне. Теперь Тед Брэдли с пеной у рта пытался доказать, что американцы используют лишь два процента энергии из надежных и постоянных источников и что необходима революционная программа по созданию тысяч ветряных мельниц вдоль всей береговой линии, как, к примеру, делается в Англии и Голландии. Затем разговор перешел на создание «чистого» топлива, автомобилей, работающих на водороде и прочих чудесах современных технологий и разработок. Речь неминуемо зашла и о «гибридных» автомобилях, многие утверждали, что просто в восторге от них и специально купили такие машины своей прислуге. Эванс слушал все это, и настроение у него постепенно улучшалось. Несмотря на гибель Джорджа Мортона, на свете осталось еще много знаменитых, богатых и здравомыслящих людей, готовых привести следующее поколение к более светлому и радостному будущему.* * *
Он уже начал засыпать, но тут в кресло рядом подсел Николас Дрейк. — Послушай, — тихо сказал он, — я должен извиниться перед тобой за вчерашнее. — Ерунда, — ответил Эванс. — Просто немного вышел из себя. Перенервничал. Мне стыдно, что я так себя вел. Хочу, чтоб ты знал: я был страшно расстроен и обеспокоен. Сам знаешь, последние две недели Джордж вел себя не лучшим образом. Говорил как-то странно, все время огрызался и запирался. Теперь-то я понимаю, у него был нервный срыв. Тогда я этого не знал. А ты? — Я вовсе не уверен, что у него был нервный срыв. — А как иначе? — удивился Дрейк. — Чем еще, по-моему, это могло быть? Бог ты мой, человек вдруг отказывается от дела всей своей жизни. А потом садится за руль и сводит счеты с жизнью. Кстати, можешь забыть о тех документах, что он вчера подписал. Учитывая обстоятельства, он был не в себе, когда подписывал их. И еще я думаю, — добавил он, — ты, как юрист, не станешь оспаривать эти бумаги. Тебе и без того досталось, эти вечные конфликты, выступал то на его стороне, то на нашей. Тебе надо позаботиться о своем здоровье и спокойствии, это прежде всего. Заверить все эти бумаги у какого-нибудь нейтрального юриста, и делу конец. Не хочу обвинять тебя в злоупотреблении доверием, но ты высказывал весьма сомнительные аргументы по этой проблеме. Эванс молчал. Угроза была очевидна. — Как бы там ни было, — сказал Дрейк и потрепал Эванса по коленке, — но я хотел перед тобой извиниться. Знаю, ты делал все от тебя зависящее в столь сложной и запутанной ситуации, Питер… Надеюсь, теперь мы из нее вышли.* * *
Самолет приземлился в Ван-Найсе. Вдоль взлетной полосы выстроилось в ожидании пассажиров с дюжину черных лимузинов последних моделей. Знаменитости начали прощаться, обнимались, целовались и рассаживались по своим машинам. Эванс выходил из самолета последним. Он не стал заказывать машину с водителем. Сел в свой маленький «Приус», оставленный на стоянке день тому назад, и поехал в город. Подумывал сперва, что надо бы заглянуть в контору, но тут на глаза неожиданно навернулись слезы. Он сердито смахнул их рукавом, не отрывая взгляда от запруженной автомобилями дороги. И решил, что слишком устал, чтоб прямо сейчас ехать на работу. Надо вернуться домой и хоть немного отоспаться. Он уже подъезжал к дому, как вдруг зазвонил мобильник. Это была Дженифер Хейнс из команды вануату. — Мне страшно жаль, что так случилось с Джорджем, — сказала она. — Нет, это просто ужасно! Можешь себе представить, как огорчены все наши. Он ведь, кажется, отозвал свой грант? — Да, но Ник настоял на его переводе. Так что деньги вы получите. — Знаешь, нам с тобой надо пообедать, — сказала она. — Ну, я вообще-то… — Как насчет сегодня? Что-то в ее голосе заставило его ответить: — Хорошо. Постараюсь. — Позвони, когда доберешься. И едва успела она отключиться, как телефон зазвонил снова. На этот раз звонила Марго Лейн, любовница Мортона. Она пребывала в ярости. Что, черт подери, происходит?! — Ты это о чем? — спросил Эванс. — Почему мне никто даже не позвонил, мать вашу, а? — Извини, Марго, но… — Только что видела по телевизору. Якобы пропал в Сан-Франциско, считается погибшим. Там показывали снимки машины. — Я как раз собирался тебе звонить, — сказал Эванс. — Когда доберусь до офиса. — Если честно, проблемы Марго напрочь вылетели у него из головы. — Интересно, когда ты туда доберешься? На следующей неделе, что ли? Ты такая же сволочь, как эта твоя секретарша! Ведь ты его юрист, Питер. Так делай свою работу! Потому что, знаешь, если честно, меня это ничуть не удивило. Так и должно было случиться. Мы все это знали. Хочу, чтоб ты немедленно подъехал ко мне. — У меня страшно сложный день, — пытался отговориться он. — Ну, всего на минутку! — Ладно, — ответил Эванс. — Всего на минутку.ЗАПАД ЛОС-АНДЖЕЛЕСА
Вторник, 5 октября
3.04 дня
Марго Лейн проживала на пятнадцатом этаже многоквартирного высотного жилого дома, что на Уилшир-бульвар. Привратник позвонил ей, только после этого Эвансу позволили пройти в лифт. Марго знала, что он поднимается, но все равно открыла дверь в довольно фривольном виде, обернутая махровым полотенцем. — О! Не ожидала, что ты так скоро. Входи. Я только что из душа. — Она часто проделывала такие штучки, не упускала ни малейшей возможности продемонстрировать свою безупречную фигуру. Эванс вошел в гостиную и уселся на диван. Она села напротив. Полотенце едва прикрывало ее. — Итак, — начала она, — что же все-таки произошло с Джорджем? — Мне страшно жаль, — сказал Эванс, — но Джордж разбился на своем «Феррари». Сильно превысил скорость, врезался в дерево, и его выбросило из машины. И он свалился с обрыва — внизу нашли его туфлю, — а потом упал в воду. Тело пока что не нашли, но обещают найти примерно через неделю или около того. Он был уверен, что сентиментальная Марго тут же разрыдается. Но ничего подобного. Она смотрела на него ясными и злобными глазами. — Муть все это, — сказала она. — Зачем ты так говоришь, Марго? — Да затем. Он просто прячется где-то. Сам знаешь, что это за тип. — Прячется? От кого? — Откуда мне знать. Может, и ни от кого. Он же сумасшедший. Ты это прекрасно знаешь. Она вызывающе закинула ногу на ногу. Эванс старался смотреть ей только в лицо. — Сумасшедший?.. — растерянно протянул он. — Не притворяйся, будто этого не замечал, Питер. Это же очевидно. Эванс покачал головой: — Мне не очевидно. — Последний раз он заходил ко мне пару дней назад, — сказала Марго. — Подошел к окну, встал за занавеской и смотрел, что происходит на улице. Был убежден, что за ним следят. — А раньше он так делал? — Не знаю. Последнее время мы виделись не слишком часто. Он где-то ездил. Путешествовал. И всякий раз, когда я звонила ему и спрашивала, когда приедет, говорил, что это для него небезопасно. Эванс поднялся и подошел к окну. Выглянул на улицу. — Тебя что, тоже преследуют? — спросила она. — Не думаю. Движение на Уилшир-бульвар было оживленное, близился час пик. Машины двигались в три рада в обоих направлениях. Даже здесь, на пятнадцатом этаже, был слышен рев и шум движения. А вот парковаться было совершенно негде. Вот на противоположной стороне улицы, у обочины, остановился маленький ярко-синий «Приус». Задние машины остановились и дружно загудели. Через несколько секунд «Приус» тронулся с места. Стоять здесь негде. — Ну, заметил что-нибудь подозрительное? — спросила она. — Нет. — Я тоже ничего не замечала. А вот Джордж — да, или ему это просто казалось. — А он говорил, кто именно преследует его? — Нет. — Она заерзала в кресле. — Я еще тогда подумала, может, ему стоит попринимать лекарства. И сказала ему. — Ну а он что? — Сказал, что я тоже в опасности. И что мне лучше на время уехать из города. Ну, допустим, навестить сестру в Орегоне. Но я отказалась. Полотенце постепенно сползало все ниже. Марго рывком подтянула его повыше, чтобы прикрыть упругие, агрессивно торчащие груди. — Так что лично я считаю, — сказала она, — что Джордж ударился в бега. И еще считаю, что ты должен найти его. И как можно скорей. Потому что ему нужна помощь. — Понимаю, — протянул Эванс. — Но, допустим, он не в бегах. Действительно разбил машину и… Послушай, Марго, тебе следует кое-что сделать. И он объяснил ей, что, если Джордж и дальше будет числиться без вести пропавшим, все его активы и счета будут заморожены. А это означает, что она должна немедленно снять свои деньги с банковского счета, который Джордж пополнял каждый месяц. Чтобы у нее остались средства на жизнь. — Но это же глупо! — воскликнула она. — Уверена, через несколько дней он объявится. — Ну, это вряд ли, — заметил Эванс. Она нахмурилась. — Ты что-то знаешь и не хочешь мне говорить, да? — Нет, — ответил Эванс. — Я просто хочу сказать, возможно, вся эта история затянется. — Послушай, — не унималась она, — поверь, он болен. А ты вроде бы всегда считался его другом. Найди его! Эванс сказал, что постарается. Едва за ним затворилась дверь, как Марго бросилась в спальню одеваться. Она торопилась в банк.* * *
Эванс вышел на улицу, на солнце, и тут на него навалилась страшная усталость. Больше всего на свете хотелось поехать домой и как следует выспаться. Он сел в машину и завел мотор. И едва успел отъехать от дома Марго, как снова ожил мобильник. На этот раз звонила Дженифер, спрашивала, где он находится. — Извини, — сказал он ей. — Боюсь, что сегодня никак не получится. — Но это очень важно, Питер. Поверь. Он снова извинился и обещал перезвонить ей позже. Затем позвонила Лиза, секретарша Херба Ловенштейна. И сказала, что его разыскивает Николас Дрейк. Звонил уже несколько раз. — Срочно хочет о чем-то с тобой переговорить. — Ладно, — сказал Эванс. — Я ему позвоню. — И голос у него был такой… испуганный. — Понял. — Только сперва позвони Саре. — Зачем? Но тут телефон отключился. Так бывало всегда, когда он оказывался в узкой аллее за своим домом, сотовая связь там не действовала. Он сунул мобильник в карман, решил, что позвонит Саре через несколько минут. Доехал до конца аллеи и поставил машину в гараж. Потом поднялся к себе и отпер дверь. И так и застыл на пороге.* * *
Все в доме было перевернуто вверх дном. Обивка мебели вспорота, подушки — тоже, по полу разбросаны бумаги, книги сброшены с полок и из шкафов и тоже валяются на полу. Он стоял, совершенно потрясенный. Затем вошел и комнату, поднял стул, поставил его и уселся. Надо позвонить в полицию. Он поднялся, нашел на полу телефон и набрал номер. Но в этот момент зазвонил мобильник в кармане. Тогда он повесил трубку и ответил по мобильному. — Да? Это была Лиза. — Нас прервали. Позвони Саре, прямо сейчас. Она очень просила. — А что случилось? — Она дома у Мортона. Его ограбили. — Что?! — Ты позвони ей, — повторила Лиза. — Она очень расстроена. Эванс отложил мобильник. Постоял немного, потом прошел на кухню. Там тоже царил сущий бедлам. Затем он заглянул в спальню. И здесь то же самое. В голове вертелась одна дурацкая мысль: «А ведь уборщица придет только во вторник, через неделю». Разве он сможет навести тут порядок без нее? Он вернулся в гостиную и набрал номер. — Сара? — Это ты, Питер? — Да. — Что случилось? — Потом, не по телефону. Ты уже дома? — Только что вошел. — И у тебя… то же самое? — Да. — Можешь подъехать? — Да. — Как скоро? — В голосе ее звучал страх. — Буду через десять минут. — Хорошо. До встречи.* * *
Эванс повернул ключ зажигания, мотор замурлыкал. Ему повезло, что удалось приобрести эту машину; в Лос-Анджелесе на гибриды записывались, очереди растянулись на полгода. Ему пришлось взять светло-серую, не самый любимый его цвет, но выбирать не приходилось. И машиной своей он был очень доволен. С чувством удовлетворения он отмечал, что на улицах появлялось все больше таких автомобилей. Он ехал по боковой аллее до Олимпика. И вдруг заметил на другой стороне улицы синий «Приус», в точности такой, что он видел из окна квартиры Марго, синий «электрик», вызывающе яркий, бьющий в глаза цвет. Нет, его серая машинка куда как лучше. Он свернул направо, потом — налево и направился в северную часть Беверли-Хиллз. Скоро начнется вечерний час пик, и ему хотелось добраться до Сансет, пока машин еще не так много. Подъезжая к перекрестку на Уилшир, он снова заметил позади синий «Приус». Тот же самый, безобразный вызывающий цвет. В машине двое мужчин, оба уже не молоды. Загорелся зеленый, и он двинулся вперед. Синий «Приус» не отставал, держался позади, прячась за двумя другими машинами. Он свернул влево, двинулся к Холмби-Хиллз. «Приус» тоже свернул. Следовал за ним.* * *
Эванс подъехал к металлическим воротам у особняка Мортона, надавил на кнопку звонка. Камера наружного наблюдения над головой мигнула желтой лампочкой. — Чем могу помочь? — Это Питер Эванс. Я к Саре Джонс. Пауза, затем тихое гудение и щелчок. Ворота начали медленно раздвигаться, за ними открылась извилистая асфальтированная дорожка. Самого особняка отсюда видно не было. В ожидании, пока откроются ворота, Эванс оглядел улицу. И снова увидел синий «Приус». Машина ехала по дороге прямо к нему. Поравнялась, и, не сбавляя скорости, проехала дальше, а потом скрылась за углом. Так… Может, просто померещилось, что его преследуют? Ворота открылись полностью, и он въехал на территорию.ХОЛМБИ-ХИЛЛЗ
Вторник, 5 октября
3.54 дня
Было уже почти четыре, когда Эванс притормозил у дома Мортона. Кругом так и кишели сотрудники безопасности. Несколько человек что-то высматривали среди деревьев у изгороди, другие толпились на дороге возле фургонов с надписью «Охранное агентство Андерсона». Эванс припарковался рядом с «Порше» Сары. И направился прямиком в дом. Сотрудник безопасности распахнул перед ним дверь: — Мисс Джонс в гостиной. Он прошел через просторный холл, поднялся по лестнице на второй этаж. Заглянул в гостиную, готовясь увидеть тот же беспорядок, что и у себя дома, но здесь все вроде бы было на своем месте. Комната выглядела в точности так же, какой помнил ее Эванс. Гостиную Мортон превратил в выставку азиатского антиквариата. Над камином висела огромная китайская ширма с изображением золотистых облаков; была здесь и большая каменная голова, нечто вроде божка, которому в древности поклонялись камбоджийцы. Этот идол с толстыми губами и загадочной полуулыбкой размещался на пьедестале возле дивана; напротив, возле стены, стоял японский тансу[9] семнадцатого века, полированное дерево отливало богатыми оттенками. Вверху стену украшали редчайшие двухсотлетней давности гравюры работы Хиросиге. У входа в смежную комнату красовался бирманский Будда из тусклого неотполированного дерева. В центре комнаты, в окружении этих древних вещиц, сидела на диване Сара и тупо смотрела в окно. Она услышала, как вошел Эванс, и обернулась. — Они и у тебя тоже побывали? — Да. Там все перевернуто вверх дном. — Сюда, по всей видимости, вломились прошлой ночью. Сотрудники безопасности пытаются выяснить, как такое могло произойти. Вот, смотри. Она встала с дивана и толкнула пьедестал, на котором стояла каменная голова. Пьедестал, несмотря на солидный вес, легко сдвинулся с места, под ним, в полу, оказался сейф. Дверца его была открыта. Эванс увидел внутри сложенные аккуратной стопкой бумажные папки. — Что забрали? — спросил он. — Насколько я могу судить, ничего, — ответила она. — Вроде бы все на месте. Но я точно не знаю, что было у Джорджа в этих сейфах. Сама я редко в них заглядывала. Она подошла к тансу, отодвинула панель в центре. За ней оказалась вторая, а затем открылась ниша в стене. Тоже сейф, и его тоже вскрывали. — В доме шесть сейфов, — сказала Сара. — Три здесь, один в кабинете на втором этаже, один в подвале и еще один в спальне, во встроенном шкафу. Они открыли все. — Выломали дверцы? — Нет. Знали все комбинации цифр. — Ты сообщила в полицию об этом? — спросил Эванс. — Нет. — Почему? — Хотела сперва поговорить с тобой. Сара наклонилась к нему совсем близко, он уловил слабый запах ее духов. — Поговорить со мной? Почему? — Потому что кто-то знал комбинацию, Питер. — Считаешь, это кто-то из своих? — Больше некому. — Кто обычно оставался в доме ночью? — Две служанки, у них комнаты в дальнем крыле. Но у них был выходной, и этой ночью они находились в городе. — Стало быть, в доме никого не было? — Верно. — Ну а сигнализация? — Сама ее включила вчера, перед тем как лететь в Сан-Франциско. — И она не сработала? Сара отрицательно покачала головой. — Стало быть, кто-то знал код, — сказал Эванс. — Или же способ обмануть сигнализацию. Ну а камеры слежения? — Они здесь повсеместно, — сказала Сара. — И в доме, и снаружи. И запись ведется на жесткий диск, устройство находится в подвале. — Ты просматривала записи? Она кивнула. — Там ничего, только полосы. Все стерто. Служба безопасности пытается что-то сделать с этим, но… — Она пожала плечами. — Не думаю, что у них получится. — Стало быть, взломщики оказались настоящими профессионалами, знали, как стереть записи на жестком диске. — А кто знал коды отключения сигнализации и цифровые комбинации цифр? — Насколько мне известно, только Джордж и я. Но, очевидно, знал кто-то еще. — Думаю, все же стоит позвонить в полицию, — сказал Эванс. — Они ведь здесь что-то искали… — задумчиво произнесла Сара. — Нечто, принадлежавшее Джорджу. И считали, что Джордж мог отдать это нечто одному из нас. Тебе или мне. Эванс нахмурился. — Но если это так, — заметил он, — почему они действовали столь открыто и нагло? Мою квартиру просто в клочья разнесли, не заметить было невозможно. А здесь оставили дверцы всех сейфов открытыми, словно нарочно хотели подчеркнуть, что Мортона ограбили. — Да, верно, — сказала она. — Они хотели, чтоб мы это заметили. — Сара задумчиво прикусила нижнюю губку. — Хотели, чтоб мы ударились в панику. Бросились искать пропажу, чем бы она там ни оказалась. Решили, наверное, следовать за нами по пятам, выследить, где мы прячем это нечто. Эванс призадумался. — Что бы это могло быть, как тебе кажется? — Не знаю, — ответила Сара. — Представления не имею. А ты? Эванс подумал о списке, о котором Джордж упоминал в самолете. Тогда он так и не успел объяснить, что это за список, а затем погиб. Возможно даже, Мортон выложил за этот список целую уйму денег. Но Эванс почему-то решил не упоминать сейчас об этом. — Нет, — ответил он. — Джордж тебе что-нибудь передавал? — Нет. — Мне тоже. — Она снова прикусила губку. — Думаю, нам лучше уехать. — Куда? — Просто уехать из города хотя бы на время. — Мне твое желание понятно, — сказал Эванс. — Но знаешь, все-таки, думаю, надо позвонить в полицию. — Джорджу бы это не понравилось. — Джорджа больше нет с нами, Сара. — Джордж просто ненавидел полицию Беверли-Хиллз. — Но, Сара… — Он никогда им не звонил. Доверял только личной службе безопасности. — Быть может, однако… — Да и потом, они все равно ничего не сделают. Примут заявление, этим все и кончится. — Возможно, но… — А ты сам в полицию звонил? Насчет ограбления твоей квартиры? — Пока нет. Но обязательно позвоню. — Ну что ж, попробуй. Позвони. Увидишь, чем это кончится. Напрасная трата времени. Тут у Эванса зазвонил мобильник. Ему пришло сообщение. Он посмотрел на маленький экран. «Н. ДРЕЙК. ПРИЕЗЖАЙ В ОФИС НЕМЕД. СРОЧНО». — Послушай, — сказал он Саре. — Мне нужно повидаться с Ником. — Ничего страшного. Как-нибудь справлюсь одна. — Я вернусь, — сказал он. — Постараюсь как можно скорей. — Ничего, поезжай. Он поднялся, она тоже. Неожиданно для самого себя он вдруг обнял ее. Сара была такая высокая, почти с него ростом. — Все будет хорошо, — сказал Эванс. — Не переживай, все образуется. Она не сопротивлялась, но когда он отпустил ее, вдруг сказала: — Никогда больше не делай этого, Питер. И потом, я не какая-нибудь там истеричка. Поезжай. Скоро увидимся. Он, ощущая неловкость, быстро направился к двери. И был уже на пороге, когда она вдруг спросила: — Да, кстати, Питер, оружие у тебя есть? — Нет, — ответил он. — А у тебя? — Только девятимиллиметровая «беретта». Но все лучше, чем ничего. — О'кей, — кивнул он, развернулся и вышел, раздумывая над тем, до чего же они самоуверенные, эти современные женщины. Затем Эванс сел в машину и поехал в офис к Дрейку.* * *
Он уже припарковал машину и направлялся к главному входу в здание НФПР, как вдруг заметил припаркованный в конце квартала ярко-синий «Приус». В нем сидели двое мужчин. Следили за ним.БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ
Вторник, 5 октября
4.45 дня
— Нет, нет и еще раз нет! — кричал Николас Дрейк. Он находился в рекламном отделе, в окружении полудюжины художников и дизайнеров. На стенах красовались постеры, знамена, афиши, на столах, между кофейными кружками, были разбросаны пресс-релизы и газетные вырезки. Но главное, что привлекало внимание, было огромное полотнище ярких тонов, с переходом от зеленого к красному, по нему тянулись слова: «РЕЗКОЕ ИЗМЕНЕНИЕ КЛИМАТА. ВПЕРЕДИ ОПАСНОСТЬ». — Просто омерзительно! — не унимался Дрейк. — Хрен знает что. Мне это не нравится категорически! — Но почему? — Да потому что это скучно! Долбаная зеленая тоска, вот что! Нам здесь нужна какая-то мулька, что-нибудь эдакое… — Если помните, сэр, — сказал один из дизайнеров, — вы изначально хотели избежать преувеличений. — Разве? — воскликнул Дрейк. — Да ничего подобного! Это Хенли вечно боится преувеличений. Хенли считает, что все это мероприятие должно быть обычной научной конференцией. Но если мы проведем ее в таком ключе, никакого освещения в средствах массовой информации нам не видать. Черт!.. Да знаете ли вы, сколько научных конференций по изменению климата проводится ежегодно? Во всем мире? — Нет, сэр. И сколько же? — Э-э… так вот, сорок семь. Впрочем, не в этом дело. — Дрейк постучал по полотнищу костяшками пальцев. — Вы посмотрите на это. Вдумайтесь. «Опасность». Слишком расплывчато. Ни о чем не говорит. — Но мне казалось, именно этого вы и хотели. Ничего конкретного, лишь обобщение. — Нет, хотел! «Кризис» или «катастрофа». «Нас ждет кризис». «Впереди катастрофа». Так куда лучше. Само слово «катастрофа» гораздо весомее. — Но мы уже использовали «катастрофу» на последней конференции. Ну, той, по исчезновению видов. — Не важно. Используем еще раз, потому что это сработает. Конференция должна предупреждать человечество о катастрофе! — При всем к вам уважении, сэр, — начал кто-то из художников, — правда ли то, что резкое изменение климата приведет к катастрофе? Потому что во вспомогательных материалах, которые мы получили… — Да, черт побери, — рявкнул Дрейк, — это приведет к самой настоящей катастрофе! Поверьте мне, обязательно приведет! А теперь за работу! Все переделать! Художники и дизайнеры взирали на гору материалов на столе. — Но, мистер Дрейк, конференция открывается через четыре дня. — Думаете, я этого не знаю? — снова взорвался Дрейк. — Считаете, мне это неизвестно? — Не уверен, что мы успеем завершить столь… — Катастрофа! Я же сказал, убрать «опасность». Добавить вместо нее «катастрофа»! Неужели не ясно? Неужели это так трудно сделать, а? — Но, мистер Дрейк, мы, конечно, успеем переделать надписи на флажках и плакатах, а вот с кофейными кружками это проблематично… — В чем проблема? — Мы заказывали их в Китае, и… — Заказывали в Китае? В этой изгаженной и загрязненной до предела стране? Чья это идея? — Мы всегда заказывали кружки в Китае для… — Нет, использовать их определенно нельзя. Наша организация называется НФПР, или вы забыли? Сколько всего у нас этих кружек? — Триста штук. Их раздают представителям средств массовой информации, прессе и… — Тогда извольте раздобыть экологически приемлемые кружки! — сказал Дрейк. — Разве в Канаде, к примеру, кружки не производятся? Никто никогда еще не жаловался на канадскую продукцию. Раздобудьте канадские кружки, нарисуйте на них это слово, «катастрофа». Вот и все. Художники переглянулись. Кто-то из них сказал: — Есть один поставщик в Ванкувере… — Да, но у них кружки только кремового цвета… — А мне плевать, хоть серо-буро-малиновые! — отрезал Дрейк. В голосе его звучали визгливые нотки. — Давайте действуйте!.. Так, теперь что у нас с пресс-релизами? Один из дизайнеров приподнял листок бумаги. — Четырехцветные знамена, нарисованы биологически разлагающимися чернилами на бумаге из переработанных отходов. Дрейк взял листок у него из рук. — Из переработанных отходов, говорите? Здорово смотрится. — Вообще-то это обычная бумага. Свеженькая, только что с комбината, — дизайнер занервничал, — Но никто не узнает. — Вы этого мне не говорили! — рявкнул Дрейк. — Это очень важно, чтоб материалы из переработанных отходов выглядели хорошо. — Они так и выглядят, сэр. Так что не беспокойтесь. — Ладно, идем дальше. — Он обернулся к сотрудникам, падающим связями с общественностью: — Каков общий план кампании? — Ну, во-первых, стандартное выступление с участием звезд, которые доведут до сведения общественности всю значимость проблемы резкого изменения климата, — поднявшись, ответил один из сотрудников. — У нас имеется договоренность с телевидением о воскресных ток-шоу, а также договоренность о соответствующих публикациях в воскресных выпусках газет. Они расскажут о том, что за конференция начинается в среду. Появятся интервью с самыми фотогеничными ее участниками. Стэнфорд, Левин, другие люди, которые хорошо смотрятся по ящику. Рекламные материалы о конференции будут напечатаны во всех ведущих мировых еженедельниках, в «Тайм», «Ньюсвик», «Дер Шпигель», «Пари Матч», «Огги», «Экономист». В общей сложности информация о нашей конференции появится в пятидесяти новостийных печатных изданиях. Ряд из них мы попросили вынести рекламу на обложку и снабдить ее графическим изображением. Предположительно, такие обложки будут у двадцати изданий. — Хорошо, — кивнул Дрейк. — Конференция открывается в среду. В списке приглашенных хорошо известные, харизматичные ученые-экологи, а также политики из промышленно развитых стран. Делегаты прибудут из всех уголков мира, так что на цветных снимках и по телевизору аудитория будет смотреться прекрасно — разнообразие лиц, цвета кожи. К промышленно развитым странам теперь относят Индию, Корею, ну и, разумеется, Японию. Китайская делегация тоже заявила об участии, но вот выступающих от нее не будет. — Он перевел дух, затем продолжил: — Прибудут также свыше двухсот тележурналистов. Для них забронированы номера в «Хилтоне». Интервью будут брать не только там, но и в конференц-залах, информация будет доступна телезрителям всего мира. Запланировано также участие представителей печатных средств массовой информации, их задача донести слово до элиты, формирующей общественное мнение. Иначе говоря, до тех, кто читает, но не смотрит телевизор. — Прекрасно, — кивнул Дрейк. Похоже, он был доволен. — Тема каждого дня получит свое отражение в графическом символе. Наводнения, пожары, повышение уровня моря, всякие там айсберги, тайфуны, ураганы и прочее. Каждый день мы будем принимать новых политических деятелей со всего мира, они будут давать интервью, отражающие их высокую озабоченность этой новой проблемой. — Хорошо, очень хорошо, — продолжал кивать Дрейк. — Все эти политики будут задерживаться лишь на день, кое-кто всего на несколько часов, у них не будет времени посещать саму конференцию. Их задача — показаться на публике, сфотографироваться и кратко высказать свою позицию, но считаю, этого вполне достаточно. Каждый день будут также привозить детишек из местных школ в возрасте от четырех до семи лет. Они должны знать об опасностях, простите, о катастрофах, подстерегающих нас в будущем. У нас имеются также образовательные брошюры, которые мы будем раздавать учителям, чтобы знакомили своих учеников с последствиями кризиса, связанного с резкими климатическими изменениями. — Когда выходят эти ваши брошюры? — Должны были выйти сегодня, но мы придержим, надо вписать новое слово в девиз. — Ясно, — сказал Дрейк. — Ну а как охвачены высшие школы? — Вот тут возникли небольшие проблемы, — ответил пиарщик. — Мы показали образцы брошюр ряду преподавателей высших школ, и… э-э… — И что? — спросил Дрейк. — Судя по всему, они их не очень удовлетворили. Дрейк помрачнел. — Это почему? — Видите ли, образование в высших школах ориентировано на колледжи, у них очень осторожный подход к выбору данных и… — При чем здесь это? — Ну, дело в том, что они сочли эти тексты спекулятивными и необоснованными с чисто научной точки зрения. Только и слышал от них: «Где здесь истинно научный подход?» Это не мои слова, сэр, это они так говорили. — Черт побери! —снова взорвался Дрейк. — Какая же это, к дьяволу, спекуляция? Ведь все это происходит на наших глазах! — Ну, возможно, мы просто выбрали не совсем те материалы… — Ладно, хрен с ним, — отмахнулся Дрейк. — Главное тут сыграть на доверии, подчеркнуть, что это может случиться. — Он обернулся и удивленно воскликнул: — Эванс! Давно ты здесь? Питер Эванс стоял в дверях вот уже минуты две и слышал большую часть разговора. — Только что приехал, мистер Дрейк. — Хорошо. — Дрейк обернулся к своим сотрудникам. — Думаю, мы все обсудили. Действуйте. Пошли со мной, Эванс. Дрейк затворил дверь в кабинет. — Мне нужен твой совет, Питер, — тихо произнес он. Подошел к столу, взял какие-то бумаги, протянул Эвансу. — Что, черт побери, это означает? Эванс взглянул на бумаги. — Это отзыв гранта Джорджа. — Ты их составлял? — Да. — А чья это была идея, вписать параграф «3 а»? — Параграф «3 а»? — Да. Это ты его добавил? — Знаете, я теперь не очень помню… — Тогда позволь освежить твою память, — сказал Дрейк. Взял документ и начал читать вслух: — «В случае, если возникнут сомнения в моей умственной адекватности, может последовать попытка наложить судебный запрет на исполнение вышеперечисленных пунктов настоящего договора. А потому данный договор санкционирует выплату НФПР пятидесяти тысяч долларов еженедельно. До тех пор, пока не будет объявлено окончательное решение суда. Вышеупомянутая сумма должна пойти на оплату текущих расходов НФПР, и никакие судебные запреты на нее не распространяются». Это ты написал, Эванс? — Да, я. — Чья была идея? — Джорджа. — Джордж не юрист. Ему кто-то помогал. — Во всяком случае, не я, — сказал Эванс. — Он сам продиктовал этот пункт. Я бы не додумался. Дрейк злобно фыркнул. — Пятьдесят тысяч в неделю! — воскликнул он. — Выходит, на то, чтобы получить десятимиллионный грант, должно уйти целых четыре года! — Ну, этого хотел Джордж, — заметил Эванс. — И все-таки, чья была идея? — не унимался Дрейк. — Если не твоя, тогда чья же? — Не знаю. — Так выясни! — Не уверен, что это получится, — ответил Эванс. — Особенно теперь, когда Джорджа больше нет с нами. Понятия не имею, с кем он мог консультироваться на эту тему. Дрейк, сверкая глазами, впился в него взглядом. — Ты с нами, Питер, или нет? — Он начал нервно расхаживать по кабинету. — Дело в том, что судебная тяжба вануату должна стать самым громким нашим процессом, — менторским тоном заговорил он. — Ставки очень высоки, Питер. Просто огромны. Глобальное потепление — это страшный кризис, грозящий всему человечеству. Ты это знаешь. Я тоже знаю. Да всему цивилизованному миру об этом известно. Мы должны предпринимать самые активные действия для спасения нашей планеты. Пока еще не слишком поздно. — Да, — сказал Эванс. — Я понимаю. — Понимаешь ли? Нам предстоит судебная тяжба, очень важная тяжба. Этим людям надо помочь. И пятидесяти тысяч в неделю явно недостаточно. Это погубит все дело. Эванс позволил себе усомниться. — Но пятьдесят тысяч долларов — большие деньги, — заметил он. — И не понимаю, почему это должно погубить… — Да потому что погубит, и все! — рявкнул Дрейк. — Раз я говорю, значит, так оно и будет! — Казалось, он сам не ожидал от себя такого эмоционального взрыва. Ухватился за край стола, успокоился немного, затем продолжил: — Мы не должны забывать о наших противниках. Промышленное лобби — это очень серьезный, очень сильный противник. Промышленники не хотят, чтобы им запретили и дальше загрязнять атмосферу. Им это невыгодно. Хотят гадить всюду, где только можно, и здесь, и в Мексике, и в Китае, везде, где у них предприятия. Ставки просто огромные. — Я все понимаю, — сказал Эванс. — В исходе этой тяжбы заинтересованы самые могущественные силы. — Да, конечно. — Силы, которые ни перед чем не остановятся. Лишь бы мы проиграли. Эванс нахмурился. На что это, черт возьми, намекает Дрейк? — Их влияние чувствуется повсюду, Питер. Возможно, они даже оказывают давление на некоторых сотрудников твоей юридической фирмы. Возможно, это люди, которым ты полностью доверяешь. Но ты не должен им доверять. Потому что они на стороне нашего противника, пусть даже порой и не осознают этого. Эванс промолчал. Просто смотрел на Дрейка и слушал. — Будь осторожен, Питер. Не обсуждай свои дела ни с кем… кроме меня. Старайся поменьше общаться по мобильному телефону. И через электронную почту, это тоже чревато. Возможно, за тобой даже кто-то следит, так что проверяй… — Вы знаете… кажется, за мной действительно кто-то следит, — не выдержал Эванс. — Ярко-синяя машина, «Приус», и в ней… — Это наши люди. Не понимаю, зачем они это делают. Я отозвал их несколько дней назад. — Ваши люди? — Ну да. Из какой-то новой охранной фирмы. Мы воспользовались их услугами. Наверное, просто не слишком еще опытны. — Вот уж не ожидал, — заметил Эванс. — Оказывается, у НФПР есть собственная охранная фирма? — Конечно. Уже много лет. Работа у нас опасная. Пожалуйста, не пойми меня превратно, Питер. Мы все в опасности. Ясно?.. Неужели не понимаешь, что начнется, если мы выиграем процесс? Промышленники должны будут потратить триллионы долларов на переоборудование своих предприятий, чтоб уменьшить выбросы в атмосферу, вызывающие глобальное потепление. Триллионы долларов! Когда ставки столь высоки, несколько человеческих жизней значения не имеют. А потому будь очень и очень осторожен, Питер. Эванс пообещал. Дрейк пожал ему руку. — И все же хотелось бы знать, кто подсказал Джорджу идею вписать этот параграф, — сказал Дрейк. — Нам необходимо получить возможность пользоваться всей суммой по собственному усмотрению. Это важно для процесса. Так что уж ты постарайся, узнай, — добавил он. — Удачи тебе, Питер. Уже на выходе из здания Эванс столкнулся с молоденькой женщиной, взбегающей по ступенькам. Она едва не сшибла его с ног. Эванс торопливо извинился и прошел дальше. Подходя к машине, он оглядел улицу. Стоявший в конце квартала ярко-синий «Приус» исчез. Он завел мотор и поехал к дому Мортона, к Саре.ХОЛМБИ-ХИЛЛЗ
Вторник, 5 октября
5.57 вечера
Движение на улицах было очень плотным. Он медленно ехал по Сансет; что ж, тем лучше, есть время подумать. Странный все же разговор получился с Дрейком. Зачем Дрейку понадобилось столь срочно вызывать его, тоже непонятно. Точно он хотел проверить, может ли манипулировать им, Эвансом. Свистнул ему, и он тут же примчался. Словно хотел убедиться в своей власти над ним. Что-то в этом роде. Эванс чувствовал: неспроста все это. И еще ему показалась странной эта история с охранным агентством. Как-то неуместно выглядела здесь эта организация. Ведь НФПР — это объединение добропорядочных граждан, в нем состоят чуть ли не святые. К чему им нанимать агентов и следить за людьми? И все эти настойчивые предупреждения Дрейка казались ему теперь не слишком убедительными. Дрейк явно переигрывал, впрочем, такое случалось с ним и прежде. Дрейк по натуре своей был склонен драматизировать любую ситуацию. Это у него в крови, ничего не поделаешь. Повсюду кризис, все ужасно, каждая мелочь страшно важна. Он жил в каком-то экстремальном мире, который создал себе сам. Эванс позвонил в свою контору, Хитер снова отпросилась с работы. Тогда он позвонил Ловенштейну и поговорил с Лизой. — Послушай, — сказал он, — мне нужна твоя помощь. — Конечно, Питер, слушаю, — она сразу заговорила таинственным шепотом. — Мою квартиру ограбили. — Господи! И тебя тоже? — Да, и меня тоже. И мне надо было бы вызвать полицию… — Да, конечно, обязательно!.. О боже, они украли что-нибудь ценное? — Нет, не думаю, — ответил он. — Но надо сделать заявление. Все эти формальности… а я сейчас страшно занят, мне надо к Саре… все это может затянуться далеко за полночь… — Ну конечно. Так ты хочешь, чтобы я связалась с полицией по поводу твоего ограбления? — А ты можешь? — спросил он. — Это не очень тебя обременит? — Ну конечно, сделаю. Питер, — сказала она. — Предоставь это мне. — Пауза, затем она заговорила совсем уже тихим шепотом: — Может, там есть что-то такое… и ты не хочешь, чтоб это нашла полиция?.. — Нет, — ответил он. — Просто я хочу сказать… у каждого в Лос-Анджелесе есть дурные привычки, иначе бы мы здесь просто не жили… Но я всегда пойму и… — Нет, Лиза, — сказал он. — Наркотиков я не принимаю, конечно, если ты это имеешь в виду. — Нет, нет, что ты, — забормотала она. — Я не имела в виду ничего конкретного. Может, какие-нибудь там снимки или фильмы?.. — Ничего подобного у меня нет, Лиза. — Я имею в виду, ну, всякие неприличности. — Боюсь, что и этого нет. — Хорошо. Я просто хотела убедиться. — Спасибо, что согласилась сделать это для меня. Так, теперь, как тебе туда попасть… — Я знаю, — перебила его она. — Ключ под ковриком у двери. — Да… А откуда ты это знаешь? — Но, Питер, — протянула она, и в голосе ее звучала обида, — я вообще много чего знаю, поэтому ко мне и обращаются. — Ладно, хорошо. Спасибо тебе. — Не стоит. Ну а что с Марго? Как там она? — спросила Лиза. — Марго? Нормально. — Ты к ней заезжал? — Да, сегодня утром, и… — Нет, я имею в виду, в больницу. Как, разве ты не слышал? Она возвращалась из банка домой и застала у себя грабителей. Только представь, три ограбления в один день! Ты, Марго, Сара! Что происходит? Ты вообще что-нибудь понимаешь? — Нет, — ответил Эванс. — Все это очень странно. — Это точно. Весьма даже странно. — Ну а что с Марго? — Ах, да. Ну, насколько я поняла, она вступила в схватку с этими парнями. И они ее сильно избили, кажется, она даже сознание потеряла. Я слышала, у нее подбит глаз, и когда полицейские начали расспрашивать ее о случившемся, она упала в обморок. Не могла двинуть ни рукой, ни ногой. Даже дышать перестала. — Шутишь, что ли? — Да ничего я не шучу. У меня был долгий и очень подробный разговор с детективом, который там был. Это он сказал, что она не могла двигаться и дышать, ну а потом они вызвали «Скорую» и отвезли ее в больницу. Весь день бедняжка находилась в реанимации. Врачи ждут, когда она придет в себя, чтобы расспросить о синем кольце. — Каком еще синем кольце? — Ну, перед тем как вырубиться, она что-то бормотала о каком-то синем кольце или синем кольце смерти. — Синее кольцо смерти… — пробормотал Эванс. — Что это означает? — Они сами не знают. А Марго еще не может говорить. Случайно не знаешь, она принимала наркотики? — Да нет, она была просто помешана на своем здоровье, — сказал Эванс. — Врачи говорят, что с ней все будет в порядке. Просто временный паралич. — Заеду навестить ее чуть позже. — И обязательно перезвони мне после того, как навестишь, ладно? Я займусь твоей квартирой, так что не беспокойся.* * *
Уже стемнело, когда он вернулся к дому Мортона. Люди из службы безопасности куда-то исчезли, во дворе стояла всего одна машина, «Порше» Сары. Эванс позвонил, Сара открыла ему дверь. Он заметил, что она переоделась в спортивный костюм. — Все в порядке? — спросил он. — Да, — ответила Сара. Они прошли из холла в гостиную. Свет там был включен, комната казалась такой уютной и теплой. — А где весь народ? — Уехали ужинать. Они еще вернутся. — Все уехали? — Они скоро вернутся. А пока хочу показать тебе кое-что, — сказала Сара. И достала электронный металлоискатель. Провела прибором вдоль его тела, как это делает служба безопасности в аэропортах. Потом прикоснулась к левому карману пиджака. — Вынь из него все. В кармане находились только ключи от машины. Эванс послушно выложил их на журнальный столик. Сара продолжала водить металлоискателем по его груди и бокам. Прикоснулась к правому карману, попросила опустошить и его. — Что это ты затеяла? — спросил Эванс. Вместо ответа она просто покачала головой. Он достал из кармана мелкую монетку. Один пенни. Тоже положил на столик. Сара вопросительно уставилась на него, словно хотела сказать: еще что-нибудь есть? Он снова пошарил в кармане. Ничего. Тогда она провела прибором над связкой ключей. На цепочке был закреплен пластиковый треугольник, пульт, с помощью которого он открывал машину. Сара взяла перочинный нож и вскрыла его. — Эй, послушай… Эванс увидел внутри тонкие проводки, батарейку. И тут Сара извлекла откуда-то из-под них какое-то крохотное электронное устройство, размером чуть больше кончика графитового карандаша. — Есть! — Что это такое? Она бросила устройство в стакан с водой. Потом занялась монеткой. С минуту внимательно рассматривала ее, затем начала вертеть в пальцах. И тут к изумлению Эванса монета распалась на две половинки, и внутри он увидел нечто, напоминающее миниатюрное электронное устройство. Она и его бросила в стакан с водой. — Где ты оставил машину? — Перед домом. — Ее проверим позже. — Что это все означает? — спросил Эванс. — Ребята из службы безопасности нашли на мне жучки, — ответила Сара. — Их и по всему дому полно. Наверное, ограбление было лишь имитацией, целью взломщиков было разместить все эти подслушивающие устройства. И на тебе тоже оказались жучки. Эванс огляделся по сторонам. — Но теперь в доме все нормально? — С этой точки зрения — да. Ребята нашли в общей сложности с дюжину жучков. Думаю, теперь все чисто. Они уселись на диван. — Тот, кто это сделал, — сказала Сара, — считает, что нам что-то известно. И мне начинает казаться, что этот некто прав. Эванс рассказал ей об упомянутом Мортоном списке. — А он говорил, что именно это за список? — спросила она. — Нет. Собирался сказать, но нам помешали. — А помимо списка, он ничего тебе такого не говорил? Ну, когда вы оставались вдвоем? — Да нет, не припоминаю. — Ну, может, когда садились в самолет? — Нет… — За столом, во время обеда? — Вроде бы тоже нет. — А когда вы с ним шли к машине? — Нет, тогда он все время пел. Вообще, надо сказать, вел он себя весьма странно… А когда садился в машину… Погоди-ка! — Эванс резко выпрямился. — Сказал одну забавную вещь. — Что именно? — Процитировал буддистское философское высказывание. И просил меня его запомнить. — Какое высказывание? — Точно не помню, — ответил Эванс. — Только в общих чертах. Ну, что-то вроде: «Все, что имеет значение, находится поблизости от того места, где находится Будда». — Не припоминаю, чтобы Джордж интересовался буддизмом, — заметила Сара. — С чего это он вдруг сказал тебе это? — Все, что имеет значение, находится рядом с тем местом, где сидит Будда, — задумчиво повторил Эванс. И вдруг уставился немигающим взором в раскрытую дверь смежной комнаты. — Сара… Прямо на них смотрела огромная деревянная статуя сидящего Будды, в яркой подсветке. Бирманская скульптура, четырнадцатый век. Эванс поднялся и прошел в комнату. Сара последовала за ним. Скульптура достигала в высоту четырех футов и была закреплена на высоком пьедестале. Эванс обошел статую по кругу. — Ты думаешь?.. — спросила Сара. — Возможно. Он ощупал пальцами основание статуи. Между скрещенными ногами было узкое углубление, но там ничего не прощупывалось. Он нагнулся, всмотрелся. Ничего. Несколько широких трещин в дереве, но больше ничего примечательного он не заметил. — А можно сдвинуть этот пьедестал? — спросил Эванс. — Он на роликах. Вдвоем они сдвинули пьедестал, но под ним, кроме белого ковра, ничего не оказалось. Эванс вздохнул. — А еще какие-нибудь Будды здесь есть? — спросил он, оглядывая комнату. И тут увидел, что Сара опустилась на четвереньки. — Питер… — Что? — Смотри. Он наклонился. В самом низу основания пьедестала просматривалась щель шириной около дюйма. И в ней виднелось нечто белое, напоминающее уголок конверта. Конверт, по всей видимости, был спрятан внутри пьедестала. — Черт, вот это номер!.. — Конверт… Она пыталась просунуть в щель пальцы. — Ну что? Достаешь? — Сейчас, погоди… Есть, достала! Сара вытянула из щели конверт. Обычный конверт, запечатанный и без надписей. — Питер! — возбужденно воскликнула Сара. — Думаю, это то, что мы искали! И тут вдруг свет выключился, и весь дом погрузился во тьму. Питер и Сара вскочили на ноги. — Что случилось? — спросил Эванс. — Все нормально, — ответила Сара. — Через секунду должен подключиться аварийный генератор. — Но этого не произойдет, — раздался чей-то голос из темноты.* * *
В лицо им ударили лучи двух фонариков. Эванс зажмурился от яркого света; Сара попыталась прикрыть ладонью глаза. — Будьте любезны сюда конверт, — произнес голос. — Нет, — сказала Сара. Послышался щелчок: кто-то взвел курок пистолета. — Мы все равно заберем этот конверт, — сказал голос. — Чего бы это ни стоило. — Нет, не заберете, — продолжала стоять на своем Сара. Эванс дернул ее за рукав и тихонько шепнул на ухо: — Сара… — Замолчи, Питер. Они его не получат! — Будем стрелять, — предупредил голос. — Отдай им этот долбаный конверт, Сара! Слышишь?! — воскликнул Эванс. — Пусть попробуют взять сами, — решительно ответила девушка. — Сара… — Сука! — взвизгнул голос, и тут же грянул выстрел. Эванс погрузился в хаос и тьму. Раздался чей-то крик. Один из фонариков упал и покатился по полу, луч света освещал теперь угол комнаты. Эванс успел заметить тень какой-то огромной фигуры. Человек этот набросился на Сару, та визжала и отбивалась. И тогда Эванс, недолго думая, бросился на нападавшего, схватил его за рукав кожаного пиджака. Он чувствовал на своем лице дыхание мужчины, даже успел уловить, что от него пахнет пивом. Тут сзади на него набросился кто-то другой, повалил на пол и начал бить ногами под ребра. Эванс откатился в сторону, натыкаясь в темноте на мебель, а потом вдруг вверх метнулся луч света, и на всю комнату грянул грозный и низкий новый голос: — А ну отвали, быстро! — Нападавший тут же перестал бороться и обернулся на этот голос. Эванс увидел Сару, она лежала на полу. Еще один мужчина поднялся и шагнул на свет фонаря. Раздался треск, мужчина вскрикнул, отшатнулся и рухнул на пол. Луч фонарика метнулся к напавшему на Эванса человеку. — Ты, быстро! Лежать! Тот послушно распростерся на ковре. — Лицом вниз. Мужчина перекатился на живот. — Так-то лучше, — произнес новый голос. — Эй, мы двое, как там, в порядке? — Со мной все нормально, — ответила Сара. Поднялась и, щурясь, уставилась на луч света. — Кто вы, черт побери? — Как можно, Сара! — произнес голос. — Разочарован, что ты не узнала меня. И тут в комнате вспыхнул свет. — Джон! — ахнула Сара. И, к изумлению Эванса, перешагнула через лежащего на полу мужчину и крепко, с благодарностью, обняла Джона Кеннера, профессора Массачусетского технологического института.ХОЛМБИ-ХИЛЛЗ
Вторник, 5 октября
8.03 вечера
— Может быть, вы все-таки объяснитесь? — сказал Эванс. — Думаю, я это заслужил. Кеннер, присев на корточки, надевал наручники на двоих лежавших на полу мужчин. Первый из них был до сих пор без сознания. — Это модулированный тейзер, — ответил Кеннер. — Выстреливает стрелой в пятьсот мегагерц, которая через четыре миллисекунды после попадания в цель дезактивирует церебральное функционирование. Проще говоря, валит тебя с ног. Человек тут же теряет сознание. Правда, всего на несколько минут. — Да нет, — покачал головой Эванс, — я не про это… — Почему я здесь? — спросил Кеннер и еле заметно улыбнулся. — Да, — кивнул Эванс. — Он добрый друг Джорджа, — сказала Сара. — Вот как? — удивился Эванс. — И давно? — С тех пор как мы с ним познакомились, — ответил Кеннер. — Что произошло относительно недавно. Думаю, вы помните также и моего помощника Санджонга Тапу. В комнату вошел миниатюрный, но крепкого сложения молодой человек с оливково-темной кожей. Как и при первой встрече, Эванса удивили его почти военная выправка и безупречный английский. — С электрическим освещением все в порядке, профессор, — сказал Санджонг Тапа. — Полицию вызвать? — Пока не надо, — ответил Кеннер. — Лучше помогите-ка мне в другом деле, Санджонг. — И они обшарили карманы скованных наручниками мужчин. — Что ж, так я и думал, — выпрямившись, произнес Кеннер. — Никаких документов, удостоверяющих личность, у них при себе не оказалось. — Кто они такие? — Пусть это выясняет полиция, — ответил Кеннер. Как раз в этот момент мужчины начали приходить в себя, кашляли, пытались подняться. — Давайте отведем их к входной двери, Санджонг. — Они рывками поставили мужчин на ноги и поволокли их вон из гостиной. Эванс и Сара остались вдвоем. — Как Кеннер проник в дом? — Он находился в подвале. Большую часть дня принимал активное участие в обыске дома. — Почему ты мне этого не сказала? — Я просил не говорить. — Кеннер вошел в комнату. — Как-то не слишком был в вас уверен. Очень уж сложное дело. — Он потер руки. — А теперь, думаю, самое время взглянуть, что же находится в этом конверте. Согласны? — Да. — Сара уселась на диван и вскрыла конверт. Внутри находился аккуратно сложенный пополам листок бумаги. Она развернула его. Лицо у нее разочарованно вытянулось. — Что там? — спросил Эванс. Не говоря ни слова, она протянула ему листок. Это был счет от оформительской фирмы Эдвардса, что находилась в городке Торранс, штат Калифорния, Счет по оплате услуг за изготовление пьедестала для статуи Будды, выписанный три года тому назад.* * *
Чувствуя себя обманутым, Эванс опустился на диван рядом с Сарой. — Что? — спросил Кеннер. — Уже и сдались? Сразу лапки вверх?.. — А что еще остается? — Ну, к примеру, вы можете в точности воспроизвести, что именно сказал вам на прощанье Джордж Мортон? — Точно я не помню. — Тогда расскажите, что помните. — Он сказал, что это философское изречение. А звучало оно примерно так: «Все, что имеет значение, находится рядом с тем местом, где сидит Будда». — Нет, это невозможно! — возмущенно воскликнул Кеннер. — Что невозможно? — Он бы так никогда не сказал. — Почему? Кеннер вздохнул. — Думаю, это очевидно. Если он хотел дать какие-то инструкции, а полагаю, именно так оно и было, то выразился бы точней. Должно быть, он сказал что-то еще. — Но я помню только это. — В голосе Эванса звучала обида. Слишком уж он властный и напористый, этот Кеннер. Ему никогда не нравились такие люди. — Все, что вы помните? — воскликнул Кеннер. — Попробуйте еще раз, напрягите память. Где именно сказал вам это Джордж? Должно быть, уже после того, как вы вышли из здания? Поначалу Эванс даже немного растерялся. Затем вспомнил. — Вы тоже были там? — Да, был. Находился на автостоянке чуть в стороне. — И что же вы там делали, позвольте спросить? — Об этом позже, — ответил Кеннер. — Итак, давайте по порядку. Вы с Джорджем вышли на улицу… — Да, — кивнул Эванс. — Мы с Джорджем вышли. На улице было холодно. Очень холодно, и Джордж даже перестал петь. Мы стояли на лестнице перед отелем, ждали, когда подадут машину. — Так-так… — Ну и когда она подъехала, он сел в «Феррари», и тут я испугался. Он слишком много выпил, и ему нельзя было вести, и я сказал ему об этом. И тут Джордж мне и говорит: «Это напоминает мне одно философское изречение». Тогда я спросил: «Какое?» И он ответил: «Все, что имеет значение, находится рядом с тем местом, где сидит Будда». — Рядом? — спросил Кеннер. — Ну, так он сказал. — Хорошо, — кивнул Кеннер. — Так, значит, вы в тот момент… — Стоял возле самой машины. Прислонившись к дверце. — «Феррари». — Да. — Прислонившись к дверце. И когда Джордж выдал вам это философское изречение, что вы ему ответили? — Просто попросил его не садиться за руль. — Вы повторили это изречение? — Нет, — ответил Эванс. — Почему нет? — Потому что беспокоился за него. Он не должен был вести машину в таком виде. Вообще-то теперь я вспомнил. Вроде бы он сказал «на небольшой дистанции», или «недалеко от того места, где сидит Будда». — На небольшой дистанции? — переспросил Кеннер. — Да, кажется, так, — ответил Эванс. — Так прямо и сказал: «на небольшой дистанции от того места»? — Да. — А вот это уже куда как лучше, — заметил Кеннер. Он безостановочно расхаживал по комнате, глаза так и перебегали с предмета на предмет. Какие-то вещи он трогал, другие брал в руки и тут же ставил на место. — И почему же это гораздо лучше? — раздраженно спросил Эванс. Кеннер обвел комнату широким жестом. — А вы осмотритесь, Питер. Что вы сейчас перед собой видите? — Вижу комнату связи. — Именно. — Простите, но я не совсем понимаю… — Сядьте на диван, вот здесь, Питер. Эванс, сердито сжав губы, опустился на диван. Скрестил руки на груди и вызывающе уставился на Кеннера. Тут в дверь позвонили. Прибыла полиция. — Я ими займусь, — сказал Кеннер. — Будет лучше, если они вас здесь не увидят. — И он торопливо вышел из комнаты. Снизу, из холла, доносились голоса, разговор, по всей видимости, шел о двух захваченных в плен Кеннером взломщиках. Эванс обернулся к Саре и спросил: — Скажи, а этот Кеннер имеет отношение к силовым структурам? — Не совсем. — Что сие означает? — Ну, просто знает кое-каких людей. Эванс уставился на нее. — Кое-каких людей? — повторил он. — Ну, у него очень обширные связи. В самых разных кругах. Это он отправил тогда Джорджа повидаться кое с кем из них. У Кеннера везде есть свои люди. Особенно в природоохранных институтах. — А чем занимается этот его Центр анализа катастроф? Анализом природных рисков? — Не уверена. — И почему он ушел в столь длительный отпуск? — Спроси его сам. — Ладно, спрошу. — Смотрю, он тебе не очень нравится? — Почему? Я от него просто в восторге. Хитрая самодовольная задница! — Да, он очень в себе уверен, — сказала Сара. — Все задницы очень в себе уверены. Эванс встал и вышел на лестничную площадку посмотреть, что творится внизу. Кеннер разговаривал с полицейскими и подписывал какие-то бумаги, очевидно, о сдаче преступников. Один из полицейских смеялся и шутил. Рядом с Кеннером маячил темнокожий Санджонг. — Кто этот маленький человечек рядом с ним? — спросил Эванс. — Санджонг Тапа, — ответила Сара. — Кеннер познакомился с ним в Непале во время восхождения на какую-то вершину. Санджонг, офицер непальской армии, был приставлен помогать группе ученых, изучающих эрозию почв в Гималаях. Ну и потом Кеннер пригласил его на работу в Штаты. — А, теперь вспомнил. Ведь Кеннер у нас альпинист. И еще чуть ли не в олимпийскую команду лыжников входил, — не скрывая раздражения, заметил Эванс. — Он — замечательный человек, Питер, — сказала Сара. — Пусть даже и не нравится тебе. Эванс вернулся к дивану. Сел, снова скрестил руки на груди. — Что ж, тут ты права, — сказал он. — Он действительно мне не нравится. — У меня ощущение, что в этом ты не одинок, — сказала она. — Список людей, которым не нравится Джон Кеннер, довольно длинный. Эванс фыркнул и промолчал.* * *
Они все еще сидели рядышком на диване, когда Кеннер, довольно потирая руки, вернулся в комнату. — Порядок, — весело заметил он. — Оба эти парня только и твердили, что должны поговорить со своим адвокатом. Вроде бы он у них имеется, представляете? Через несколько часов будем знать о них больше. Он повернулся к Питеру: — Итак, тайну Будды можно считать раскрытой? — Нет, — сердито буркнул Эванс. — Вот как? Но ведь все вполне очевидно. — Может, тогда поделитесь с нами? — спросил Эванс. — Протяните правую руку. Положите на край вон того столика, — сказал Кеннер. Эванс повиновался. На столе находилась панель дистанционного управления с пятью кнопками. — Ну? И что дальше? — спросил Эванс. — Для чего они предназначены? — Но это же комната связи, — ответил Эванс. — Верно, — кивнул Кеннер. — И все-таки, для чего они? — Ну, очевидно, для телевизора, спутниковой связи, ди-ви-ди, ви-эйч-эс, что-то в этом роде. — И какая же из кнопок тут за что отвечает? — спросил Кеннер. Эванс уставился на стол. А потом вдруг вскочил на ноги. — О боже… — пробормотал он. — Вы абсолютно правы!* * *
И он начал по очереди нажимать на кнопки. — Так, эта включает плоский экран… эта ди-ви-ди, спутник… — Он умолк. Одна панель была явно лишней. — Взгляните-ка. Тут две контрольные панели для ди-ви-ди. — Вторая черная панель имела все положенные кнопки, но была чуточку легче, чем остальные. Эванс открыл отделение, где обычно размещались батарейки. Здесь была всего лишь одна, а на месте второй находился плотно свернутый бумажный рулончик. — Нашел! — торжествующе воскликнул Эванс. И извлек бумагу. Все, что имеет значение, находится на небольшой дистанции от того места, где сидит Будда. Именно так и сказал Джордж. Он намекал на пульт дистанционного управления. И подчеркивал значимость этого рулончика бумага. Эванс осторожно развернул тонкий листок, положил на журнальный столик и разгладил ладонью. Всмотрелся и тут же нахмурился. На листке не было ничего, кроме нескольких колонок цифр и каких-то слов рядом.662262 3982293 24FХЕ 62262 82293 ТЕРРОР 382320 4898432 12FХЕ 82232 54393 ЗМЕЯ 244548 9080799 02FХЕ 67533 43433 ХОХОТУН 482320 5898432 22FХЕ 72232 04393 СКОРПИОН 662262 3982293 24FХЕ 62262 82293 ТЕРРОР 382320 4898432 12FХЕ 82232 54393 СЕВЕР 444548 7080799 02FХЕ 67533 43433 РАКОВИНА 482320 5898432 22FХЕ 72232 04393 СКОРПИОН 662262 3982293 24FХЕ 62262 82293 ТЕРРОР 382320 4898432 12FХЕ 82232 54393 КАНЮК 444548 7080799 02FХЕ 67533 43433 СТАРИК 482320 5898432 22FХЕ 72232 04393 СКОРПИОН 662262 3982293 24FХЕ 62262 82293 ТЕРРОР 382320 4898432 12FХЕ 82232 54393 ЧЕРНАЯ МЕССА 344548 9080799 02FХЕ 67533 43433 РЫЧАНИЕ 482320 5898432 22FХЕ 72232 04393 СКОРПИОН— Что это, черт возьми, означает? — озадаченно пробормотал Эванс. Подошла Сара, взглянула через плечо. — Не понимаю… Действительно, что? Эванс передал листок Кеннеру. Тот взглянул на него и заметил: — Неудивительно, что они так стремились заполучить его. — Так вы знаете, что это такое? — Вне всяких сомнений, — ответил Кеннер и передал бумагу Санджонгу. — Это список географических точек. — Точек? Каких, где? — Мы должны рассчитать это сами, — сказал Санджонг. — Данные записаны в системе УПСМ. И предназначены для летчиков. Кеннер заметил, с каким недоумением смотрят на него Сара и Эванс. — Земля представляет собой шар, — пояснил он. — А карты плоские. Все карты представляют собой проекции сферы на плоские поверхности. Одна из таких проекций называется Универсальным Поперечным Сечением Меркатора. При нанесении их на карту глобус делится на поперечные сечения, или сетки, шестой степени точности. Изначально проекция создана военными, но подобные карты иногда используют и летчики. — Так эти цифры означают широту и долготу? — спросил Эванс. — Верно. — Кеннер провел пальцем по колонкам цифр. — На первый взгляд кажется, что здесь указаны координаты каких-то разных четырех точек. Но в каждом случае первая и последняя строки одинаковы. По причине того… — Тут он умолк, нахмурился и задумчиво уставился перед собой. — Это что, плохо? — спросила Сара. — Пока не знаю, — ответил Кеннер. — Но, может быть, и так. — И он вопросительно взглянул на Санджонга. Тот мрачно кивнул. — Какой сегодня день? — спросил он. — Вторник. — Тогда времени у нас просто в обрез. Кеннер обернулся к Саре. — Нам срочно нужен самолет Джорджа. Сколько у него пилотов? — Обычно с ним летают двое. — А нам нужно по меньшей мере четверо. Как скоро можно их заполучить? — Ну, не знаю, — пожала плечами Сара. — А куда вы собрались лететь? — В Чили. — В Чили? И когда? — Как можно скорей. Не поздней, чем сегодня ночью. — Понадобится время, чтоб организовать все это… — Тогда начнем безотлагательно, — сказал Кеннер. — Времени у нас совсем мало. Совсем ничего.
* * *
Сара вышла из комнаты, Эванс проводил ее взглядом. Потом обернулся к Кеннеру. — Ладно, — сказал он, — сдаюсь. Что находится в Чили? — Полагаю, подходящий нам аэродром. Где можно произвести дозаправку реактивного самолета. — Кеннер прищелкнул пальцами. — Кстати, вы совершенно правы, Питер. Сара! — крикнул он. — Какой самолет у Мортона? — «Гольфстрим Джи-5»! — крикнула она в ответ. Кеннер обернулся к Санджонгу. Тот достал портативный компьютер и уже что-то на нем печатал. — Подсоединился к Акамай? — спросил он. — Да. — Я прав? — Пока что проверил только первую точку, — ответил Санджонг. — Но похоже, да, вы правы. Нам необходимо в Чили. — Тогда «Террор» — это Террор? — спросил Кеннер. — Думаю, да. Эванс недоуменно переводил взгляд с одного на другого. — Террор это террор? — спросил он. — Именно, — кивнул Кеннер. — Питер уловил самую суть, — заметил Санджонг. — Вы можете толком объяснить, что происходит? — воскликнул Эванс. — Да, — ответил Кеннер. — Но сперва скажите, паспорт при вас? — Всегда ношу его с собой. — Вот и молодец. — Кеннер обернулся к Санджонгу. — Итак? — Это же УПСМ, профессор. Сетка шестой степени точности. — Ну конечно же! — Кеннер прищелкнул пальцами. — Как же это я сразу не сообразил!.. — Слушайте, я сдаюсь, — сказал Эванс. — Может, все-таки объясните? Но Кеннер не ответил. В каждом его движении скользила суета. Вот он взял пульт управления с журнального столика, начал вертеть его в пальцах, поворачивать к свету. Словно пытался рассмотреть что-то внутри. — Шестая степень точности, — заговорил он, — означает, что местонахождение данных точек указано с точностью до тысячи метров. Что приблизительно соответствует полмили. И этого явно недостаточно. Почему? С какой точностью следует указывать в таких случаях? — До трех метров, — ответил Санджонг. — Около десяти футов. — Допустим, они использовали другую систему координат, ну, скажем, ППС… — пробормотал Кеннер. И щурясь, продолжал рассматривать панель дистанционного управления. — В этом случае… Ага, так я и думал! Старейший, как мир, фокус. Он снял заднюю панель целиком, обнажился целый и клубок тонких проводков. Потом приподнял их и извлек второй мелко свернутый листок. Бумага была тончайшая, почти прозрачная. На ней красовались ряды цифр и каких-то символов.— 2147483640,8,0*x?%AgKA ^0# QA cA" aaaaaU?yyy a — 2147483640,8,0%h? a#KA 0, @BA cA" aaaaaU?yyyy yyy — 2147483640,8,0a’"^$PNA № exFA cAaaaaaU?yyy A — 2147483640,8,0oW"1/4 0A o?q IMA cA" aaaaaU?yyyy yyy? — 2147483640,8,0‰??/№ LAOO 9 OPA cA" aaaaaU?yyy— Все правильно, — заметил Кеннер. — Вот это больше похоже на дело. — Что это такое? — спросил Эванс. — Точные координаты. Возможно, тех же самых точек. — А что означает «Террор это террор»? — не унимался Эванс. — Речь идет о горе под названием Террор, Питер, — сказал Кеннер. — Это недействующий вулкан. Когда-нибудь слышали о нем? — Нет. — Так вот, мы летим именно туда. — Где он находится? — Пора бы уж вам самому догадаться, Питер. В Антарктиде.
— 2147483640,8,0*x?%AgKA ^0# QA cA" aaaaaU?yyy a — 2147483640,8,0%h? a#KA 0, @BA cA" aaaaaU?yyyy yyy — 2147483640,8,0oW"1/4 0A o?q IMA cA" aaaaaU?yyyy yyy? — 2147483640,8,0е{"I ’0Aa??’’d,LA cAaaaaaU?yyy — 2147483640,8,0‰??/№ LAOO 9 OPA cA" aaaaaU?yyy
— 2147483640,8,0*x?%AgKA ^0# QA cA" aaaaaU?yyy a — 2147483640,8,0%h? a#KA 0, @BA cA" aaaaaU?yyyy yyy — 2147483640,8,0oW"1/4 0A o?q IMA cA" aaaaaU?yyyy yyy? — 2147483640,8,0е{"I ’0Aa??’’d,LA cAaaaaaU?yyy — 2147483640,8,0‰??/№ LAOO 9 OPA cA" aaaaaU?yyy
2. ТЕРРОР
ПО ПУТИ В ПУНТА-АРЕНАС
Вторник, 5 октября
9.44 вечера
Аэропорт Ван-Найс качнулся и поплыл в сторону. Самолет развернулся в южном направлении и полетел над Лос-Анджелесом. Стюардесса принесла Эвансу кофе. На маленьком экранчике, вмонтированном в спинку переднего сиденья, появилась надпись: «До пункта назначения 6204 мили». Время в полете составляло почти двенадцать часов. Стюардесса осведомилась, не желают ли они поужинать, и, получив утвердительный ответ, ушла на кухню. — Замечательно, — пробормотал Эванс. — Всего три часа тому назад я помогал Саре разобраться с этим ограблением. И вот теперь лечу в Антарктиду. Вам не кажется, что пришла наконец пора объяснить мне, что происходит? Кеннер кивнул. — Когда-нибудь слышали об организации под названием Либеральный Экологический Фронт? ЛЭФ? — Нет, — ответил Эванс. — Я тоже не слышала, — сказала Сара. — Это подпольная экстремистская группа. Сформировалась из гринписовцев самых крайних убеждений и членов объединения «Земля прежде всего!». Эти люди разочаровались в прежних своих организациях. Сочли, что те действуют слишком мягко. ЛЭФ применяет насилие в случае спорных вопросов, связанных с охраной окружающей среды. Они сжигали отели в Колорадо, дома на Лонг-Айленде, разбивали машины в Калифорнии… Эванс кивнул: — Да, что-то такое читал. И ФБР, и другим соответствующим структурам никак не удается их вычислить, поскольку организация эта состоит из отдельных ячеек, никак не сообщающихся между собой. — Именно так, — сказал Кеннер. — Однако же удалось сделать записи телефонных переговоров между этими ячейками. И некоторое время назад нам стало известно, что ЛЭФ планирует целую серию весьма опасных глобальных акций по всему миру. И начаться они должны буквально через несколько дней. — Каких акций? Кеннер покачал головой: — Вот этого, к сожалению, мы пока что не знаем. Но имеем все основания полагать, что акции эти будут иметь самый масштабный и разрушительный характер. — Но при чем здесь Джордж Мортон? — спросила Сара. — Финансирование, — ответил Кеннер. — Если ЛЭФ действительно планирует акции по всему миру, их подготовка и осуществление требуют огромных средств. Весь вопрос в том, где взять эти деньги. — Вы что же, хотите сказать, что Джордж финансирует экстремистскую группу? — Ненамеренно. ЛЭФ, безусловно, преступная организация, но, несмотря на это, ее финансирует такая радикальная группа, как, к примеру, ПЕТА. Это стыд и позор. Мало того, есть подозрения, что деньги на счета ЛЭФ поступают и из более известных природоохранных организаций. — Из более известных организаций? Каких, например? — Да практически из любой могут поступать, — ответил Кеннер. — Нет, погодите минутку, — сказала Сара. — Вы что же, хотите сказать, что Национальное общество Одюбона или клуб «Сьерра» с его безупречной репутацией финансируют террористические организации? — Нет, — ответил Кеннер. — Я хочу сказать другое. Никто из членов этих организаций не знает точно, на что расходуются их деньги. И все это происходит из-за политики правительства, слишком благосклонно взирающего на разного рода благотворительные фонды. Аудиты у них не проводятся. Бухгалтерские книги и отчеты не проверяются. В целом в США природоохранные организации распоряжаются примерно полумиллиардом долларов в год. И что они делают с этими деньгами, никому точно не известно. Эванс нахмурился. — Джордж это знал? — Когда мы с ним только познакомились, — ответил Кеннер, — его уже беспокоила деятельность НФПР. Вернее, то, как распоряжается эта организация деньгами. В год они распределяют около сорока четырех миллионов долларов. — Но не хотите же вы сказать… — начал Эванс. — Я напрямую никого не обвиняю, — перебил его Кеннер. — Но примерно шестьдесят процентов своих средств НФПР расходует на создание разного рода фондов. Они не признаются в этом, а потому все выглядит довольно подозрительно. Деньги идут бог знает на что, в том числе на мелкие группы с номером почтового о ящика или телефона вместо адреса. Большинство этих групп выступает под громкими и ложными названиями, к примеру, Международный фонд сохранения дикой природы, МФСДП. На деле же это есть не что иное, как базирующееся в Омахе якобы рекламно-информационное агентство, которое в свою очередь финансирует подобную организацию в Коста-Рике. — Просто ушам своим не верю! — воскликнул Эванс. — И тем не менее это так, — сказал Кеннер. — В прошлом году МФСДП потратил шестьсот пятьдесят тысяч долларов якобы на сбор информации по разным природоохранным вопросам. Из них триста тысяч было выплачено организации под названием Коалиции защиты и поддержки дождевых лесов, КЗПДЛ, адреса нет, зарегистрирована по номеру почтового ящика в Эльмире, штат Нью-Йорк. Такая же сумма ушла конторе под названием «Сейсмические службы» в Калгари, тоже только номер почтового ящика. — Так вы хотите сказать… — Почтовый ящик. Это позволяет обрубить все концы. Именно из-за этого начались серьезные разногласия между Дрейком и Мортоном. Джордж чувствовал, что Дрейк не возражает против подобного положения дел. Поэтому и хотел провести в его организации независимый аудит, и, когда Дрейк отказался, Мортон забеспокоился уже всерьез. Мортон входит в совет директоров НФПР; он имеет законное право назначить там аудит. И тогда он нанял целую команду частных детективов для расследования деятельности НФПР. — Вот как? — удивился Эванс. Кеннер кивнул: — Да, две недели тому назад. Эванс обернулся к Саре: — Ты об этом знала? Она отвернулась, потом кивнула. — Он просил меня никому не говорить. — Джордж просил? — Я просил, — сказал Кеннер. — Так, значит, вы стояли за всем этим? — Нет, я просто консультировал Джорджа. Идея была его. Проблема в том, что переведенные по такой системе деньги уже выходят из-под контроля. Нельзя проверить, как и на что они расходуются. — Господи, — пробормотал Эванс. — А я все это время считал, что Джорджа беспокоит судебный иск вануату. — Нет, — ответил Кеннер. — Судебная тяжба вануату — дело практически безнадежное. Вряд ли тутвообще дойдет до суда. — Но Болдер говорил, что вот-вот должен получить весьма надежные данные об уровне моря… — Болдер уже их получил. Несколько месяцев тому назад. — Что? — И эти данные свидетельствуют о том, что на протяжении последних тридцати лет никакого подъема уровня воды в южном бассейне Тихого океана не наблюдалось. — Что?! Кеннер взглянул на Сару. — Он что у вас, всегда такой? Стюардесса расставила на столе приборы, разложила салфетки. — У нас есть паста с цыплятами по-итальянски, томаты и зеленый салат, — предложила она. — Кто желает выпить вина? — Мне белое, пожалуйста, — сказал Эванс. — А мне принесите «Пулини-Монтраше». Насчет года не уверен, но вроде бы 1998. Мистер Мортон обычно держал на борту вина этого года. — А мне подайте целую бутылку, — с вызовом произнес Эванс. Этот Кеннер раздражал его сверх всякой меры. Чуть раньше тем же вечером Кеннер был возбужден, находился почти на грани нервного срыва. Теперь же, в самолете, он был невозмутим и спокоен. И еще у него была отвратительная, на взгляд Питера, манера высказываться безапелляционно, точно каждое его слово являлось истиной в последней инстанции. — Стало быть, я все это время заблуждался, — сказал Эванс. — Если все то, что вы только что говорили, правда… Кеннер просто кивнул. «Он дает мне время прийти в себя и собраться», — подумал Эванс. И обернулся к Саре: — Ты и это тоже знала? — Нет, — ответила она. — Но я чувствовала, что-то не так. Последние две недели Джордж был чем-то очень огорчен. — Думаешь, поэтому он произнес такую речь, а потом покончил с собой? — Он хотел припугнуть НФПР, — сказал Кеннер. — Хотел привлечь к фонду внимание средств массовой информации. И все для того, чтобы предотвратить, что должно случиться. Вино принесли в хрустальных бокалах. Эванс одним махом осушил свой, потом протянул, чтоб налили еще. — А что именно должно случиться? — спросил после паузы он. — Согласно данному списку, — сказал Кеннер, — предстоят четыре события в четырех разных уголках мира. И происходить они будут с интервалом приблизительно в один день. — Что за события? Кеннер покачал головой: — Пока точно не скажу. Но у нас есть три хорошие подсказки. Санджонг затеребил салфетку кончиками пальцев. — Настоящее льняное полотно, — сказал он. — И хрусталь тоже настоящий. — Шикарно, правда? — заметил Эванс и осушил и второй бокал. — О каких подсказках вы говорите? — спросила Сара. — Ну, во-первых, тот факт, что время указано неточно. Вы, должно быть, думаете, что каждый террористический акт планируется со всей тщательностью и с точностью до минуты? Так вот, в данном случае это не так. — Возможно, группа не слишком хорошо организована. — Сомневаюсь, что дело в этом, — сказал Кеннер. — Вторую подсказку мы можем получить сегодня, и она очень важна. В списке указаны несколько альтернативных мест, где должны произойти эти события. И снова вы можете подумать, что террористическая организация изберет какое-то одно место и нанесет удар там. Но эта группа на такое не пойдет. — С чего вы это взяли? — Это отражает характер предполагаемых событий. Должно быть, в самом событии заложена некая неопределенность. Или же для осуществления его необходимы некие условия, не зависящие от исполнителей. — Как-то непонятно все это… Расплывчато. — Ну, во всяком случае, сейчас мы знаем намного больше, чем двенадцать часов тому назад. — Ну а третья подсказка? — спросил Эванс. И дал знак стюардессе налить ему еще. — Третья подсказка была у нас уже довольно давно. Ряду правительственных структур удалось отследить факты торговли секретными высокими технологиями, которые могут быть полезны террористам. К примеру, они отслеживают все, что можно использовать в производстве ядерного оружия, центрифуги, определенные сплавы металлов и так далее. Отслеживают также торговлю всеми взрывчатыми веществами высокой мощности. Отслеживают они и операции, связанные с торговлей определенными биотехнологиями. И с оборудованием, которое можно использовать для разрушения сети коммуникаций, особенно тех, что действуют на основе электромагнитных импульсов или же на радиочастотах высокой интенсивности. — Так… — Они проделывают всю эту работу с помощью целой сети компьютерных установок, которые улавливают закономерности или повторения в несметной массе различных данных. Ну, в этом конкретном случае они прорабатывали тысячи и тысячи торговых счетов за проданные товары. И вот примерно восемь месяцев назад компьютеры установили определенную закономерность, неявно выраженную, которая указывала на общее происхождение товаров, имеющих отношение к электронному оборудованию и взрывному делу. — С чего это компьютеры так решили? — Компьютеры ничего не решали. Они просто сообщили об этой закономерности. И агенты стали проверять ее уже на местах. — И что же? — Закономерность подтвердилась. Кто-то закупал высокотехнологичное и очень сложное оборудование у компаний, находящихся в Ванкувере, Лондоне, Осаке, Хельсинки и Сеуле. — Для чего предназначено это оборудование? — спросил Эванс. Кеннер принялся загибать пальцы. — Ферментационные емкости для производства аммиакокисляющих бактерий, или АОБ. Далее, устройства для распыления частиц, применяются в военной технике. Затем генераторы тектонических импульсов. Передвижные магнитогидродинамические установки, МГД. Ультразвуковые кавитационные генераторы для подземных работ. Процессоры резонансных импульсов. — Представления не имею, что это за приборы, — сказал Эванс. — Мало кто имеет, — кивнул Кеннер. — Впрочем, ряд этих приборов и устройств находит применение в стандартных экологических технологиях. К примеру, емкости для производства АОБ используются при очистке промышленных отходов. Некоторые приборы и устройства изначально военного назначения стали продаваться на открытых рынках. Ряд из них имеет чисто экспериментальное назначение. Но все это очень сложное и дорогое оборудование. — И как же его собираются использовать? — спросила Сара. Кеннер покачал головой: — Никто не знает. Именно это мы и собираемся выяснить. — И все-таки, как, по-вашему, они будут его использовать? — Терпеть не могу строить догадки, — ответил Кеннер и взял корзинку с рогаликами. — Кому хлеба?НА ПУТИ В ПУНТА-АРЕНАС
Среда, 6 октября
3.01 ночи
Реактивный лайнер пронзал ночную тьму. Свет в салоне был приглушенный, Сара и Санджонг спали на раскладушках. А вот Эвансу уснуть никак не удавалось. Он сидел в хвостовой части салона и смотрел в иллюминатор на раскинувшийся внизу ковер кучевых облаков, посеребренных лунным светом. Кеннер остановился рядом в проходе. — Как прекрасен этот мир, верно? — тихо произнес он. — Водяные испарения — одна из главных отличительных черт нашей планеты. Именно благодаря им и создается такая красота. Удивительно, что до сих пор науке так мало известно о природе и поведении водяных испарений. — Разве? — Атмосфера представляет собой куда большую тайну, чем принято думать. И никто не может сказать наверняка, вызвано ли глобальное потепление большим или, напротив, меньшим скоплением облаков. — Нет, погодите минутку, — сказал Эванс. — Глобальное потепление поднимает температуру, следовательно, из океанов испаряется больше влаги. А больше влаги — значит, и больше облаков. — Это всего лишь одна из версий. Но более высокие температуры также приводят к более активному накоплению водяных паров в воздухе, а следовательно, и к меньшей облачности. — Как это получается? — Никто пока не знает. — Так как же тогда ученые создают компьютерные климатические модели? — спросил Эванс. Кеннер улыбнулся. — Ну, в том, что касается облачности, то чисто по наитию. — По наитию? — Нет, конечно, наитием или догадками они это не называют. Называют параметризацией, приближенными или приблизительными данными. Но ведь если не понимаешь чего-то до конца, как можно судить о степени и приближенности? Нет, все это — чистой воды догадки, ничего больше. Эванс почувствовал, что у него заболела голова. — Наверное, и мне не мешало бы поспать немного, — сказал он. — Неплохая идея, — заметил Кеннер и взглянул на часы. — Нам лететь еще целых восемь часов.* * *
Стюардесса дала Эвансу пижаму. Он прошел в туалет переодеться. А когда вышел, увидел, что Кеннер по-прежнему сидит в хвосте самолета и смотрит в иллюминатор на подсвеченные луной облака. Тут Эванс не выдержал: — Кстати, вот вы недавно говорили, что дело вануату до суда не дойдет. — Да, говорил. — Но почему не дойдет? Все из-за этих данных по уровню воды? — Отчасти и из-за них. Сложно будет доказывать, что глобальное потепление грозит затопить твою страну, если уровень моря не повышался вот уже несколько десятилетий. — Знаете, трудно поверить в то, что уровень моря не повышается, — возразил Эванс. — Об этом много пишут. По телевизору тоже без конца показывают… — Помните африканских пчел-убийц? — спросил Кеннер. — О них тоже трубили долгие годы на каждом углу. Они расселились почти по всей планете, но проблем в связи с этим не возникает. Или знаменитый компьютерный сбой 2000 года? Все газеты на протяжении месяцев тогда писали, что глобальная катастрофа в общемировой компьютерной сети неминуема. Но ничего подобного не произошло. Эванс подумал, что компьютерный сбой 2000 года вряд ли имеет отношение к подъему уровня воды в морях и океанах. Но спорить не стал, лишь подавил зевок. — Уже поздно, — заметил Кеннер. — Поговорим об этом утром. — А вы спать не собираетесь? — Пока нет. Надо немного поработать. Эванс прошел в переднюю часть салона. Устроился через проход от спящей Сары, натянул плед до подбородка. Тут выяснилось, что ноги у него голые. Он сел, завернулся в плед так, чтоб он прикрывал и ноги, снова улегся. Теперь плед доходил до середины плеч. Уже подумывал было встать и попросить стюардессу принести ему еще одно одеяло. И незаметно для себя заснул.* * *
Проснулся он от яркого света. Услышал звон столовых приборов, уловил запах свежесваренного кофе. Потер глаза и резко сел. В хвостовой части самолета завтрак был в самом разгаре. Эванс взглянул на часы. Оказалось, он проспал шесть с лишним часов. Эванс встал и направился в хвостовую часть. — Давай поешь, — сказала Сара. — Потому как через час мы уже приземляемся.* * *
Они вышли на посадочную полосу аэродрома Марко-дель-Мар, в лицо ударил пронизывающе холодный ветер, дующий со стороны океана. Местность вокруг представляла зеленую болотистую низину. Вдали виднелись покрытые снегом вершины горного хребта Эль-Фогара, находящегося в южной части Чили. — А я думал, здесь лето, — дрожа всем телом, заметил Эванс. — Так оно и есть, — сказал Кеннер. — Точнее, поздняя весна. Аэродром состоял из взлетно-посадочной полосы, небольшого деревянного здания аэровокзала и нескольких ангаров из рифленого железа. На поле стояли семь или восемь других самолетов. Обычные, четырехмоторные, с пропеллерами. У некоторых над шасси были закреплены специальные лыжи. — Как раз вовремя, — заметил Кеннер и указал в сторону холмов. Оттуда, подпрыгивая на кочках, к аэродрому двигался «Лендровер». — Пошли. Внутри здание аэровокзала представляло собой одно довольно просторное помещение, стены завешаны старыми выцветшими авиационными картами. Водитель «Лендровера» привез парки, сапоги и другое обмундирование, и вся группа начала переодеваться. Парки были или красного, или ярко-оранжевого цвета. — Заказывал с учетом размера каждого из нас, — сказал Кеннер. — И утепленные футболки и носки тоже не забудьте. Эванс покосился на Сару. Она сидела прямо на полу и надевала толстые носки. Потом вдруг разделась до лифчика и начала натягивать через голову шерстяную футболку с длинными рукавами. Движения ее были быстры и деловиты. На мужчин она не обращала ни малейшего внимания. Санджонг рассматривал карты на стене и, похоже, особенно заинтересовался одной. Эванс подошел к нему. — Что это?Пунта-Аренас 1888—2004
— Нечто вроде отчета, полученного с метеорологической станции в Пунта-Аренас, это сравнительно недалеко отсюда. Самый близкий к Антарктиде город в мире. — Санджонг постучал пальцем по графику и рассмеялся. — Вот вам ваше глобальное потепление. Эванс хмуро разглядывал график. — Так, давайте заканчивать, — сказал Кеннер и взглянул на часы. — Самолет вылетает через десять минут. — Куда именно мы летим? — спросил Эванс. — На базу у подножья горы Террор. Называется Станция Веддела. Там работают выходцы из Новой Зеландии. — И что там? — Да ничего такого особенного, приятель, — сказал водитель «Лендровера» и расхохотался. — Но с учетом погодных условий вам крупно повезет, если вы вообще доберетесь до этого места.НА ПУТИ К СТАНЦИИ ВЕДДЕЛА
Среда, 6 октября
8.04 утра
Эванс смотрел в узкий иллюминатор «Геркулеса». От вибрации, производимой пропеллерами, его снова стало клонить в сон, но он был заворожен открывшимся внизу зрелищем. Кругом на многие мили тянулся сероватый лед, однообразие этого пейзажа скрадывали лишь полосы тумана да изредка выступающие из снега и льда черные скалы. Монотонный одноцветный мир, где нет и намека на солнце. И он был поистине огромен, этот мир. — Поразительно, — заметил вполголоса Кеннер. — Люди не видят в Антарктиде никаких перспектив. Наверное, просто потому, что материк этот расположен в самом низу большинства карт. Но на самом деле Антарктида — весьма значимая часть земного шара и один из ведущих факторов в формировании климата. Это огромный континент, раза в полтора превышающий по площади Европу или Соединенные Штаты. И там находится девяносто процентов льда всей планеты. — Девяносто процентов? — воскликнула Сара. — Так, значит, во всем остальном мире только десять? — В Гренландии четыре процента, все остальные ледники мира, в Килиманджаро, Альпах, Гималаях, Швеции, Норвегии, Канаде и Сибири, составляют лишь шесть процентов мирового запаса льда. Большая часть замерзшей воды на нашей планете сосредоточена именно на этом континенте, в Антарктиде. Во многих местах ледяной покров достигает толщины в пять-шесть миль. — Неудивительно, что их так беспокоит таяние этих самых льдов, — заметил Эванс. Кеннер промолчал. Санджонг покачал головой. — Да ладно вам, ребята. Антарктида тает, это ведь хорошо известный факт, — сказал Эванс. — На самом деле это совсем не так, — ответил Санджонг. — Могу ознакомить вас с соответствующими материалами. — Пока вы спали, — сказал Кеннер, — мы с Санджонгом обсуждали, как прояснить для вас кое-какие вещи. Поскольку вы очень плохо информированы. — Я плохо информирован? — обиженно воскликнул Эванс. — А как еще это назвать? — заметил Кеннер. — Может, сердцем и душой вы воспринимаете все правильно, Питер, но порой имеете весьма слабое представление о том, что говорите. — Но послушайте, — пылко возразил ему Эванс, — льды Антарктиды действительно тают! — Считаете, если будете без конца повторять это утверждение, оно станет правдой? Но данные показывают, что таянию подвергается лишь небольшая часть территории, а именно полуостров Антарктида. Да, льды там тают, и от них отламываются огромные айсберги. Сообщения об этом поступают из года в год. Но климат на всем остальном континенте становится только холодней, а ледяной покров — толще. — В Антарктиде становится холодней? Санджонг достал ноутбук, подсоединил его к небольшому принтеру. Открыл крышку, надавил на кнопку. Замерцал монитор. — Мы решили, что будем выдавать вам информацию порциями, — сказал Кеннер. — Знакомить с различными научными трудами на эту тему. Из принтера начал выползать лист бумаги. Санджонг вынул его и протянул Эвансу.Доран П. Т., Приску Дж. К., Лайонс У. Б., Уолш Дж. И., Фонтейн А. Дж., Манайт Д. М., Мурхед Д. Л., Вирджиниа Р. А., Уолл Д. X, Клоу Дж. Д., Фритзен К. X., Маккей К. П. и Парсонс А. Н. 2002. «Реакция земных экосистем на охлаждение климата в Антарктиде». «Nature» 415: 517—520. С 1986 по 2000 год центральные области Антарктиды охлаждались со скоростью 0,7 градуса Цельсия за десять дет, что вызвало серьезные повреждения экосистемы. Комайсо Дж. К. 2000. «Переменчивость и тенденции в изменении температур поверхности Антарктиды in situ, отслеженные со спутников с помощью инфракрасного излучения». «Journal of Climate» 13: 1674—1696. Спутниковые данные и данные с наземных станций показывают небольшое похолодание за последние 20 лет. Джоуин А. и Тулачик С. «Позитивный баланс ледниковой массы, станция Росс, Западная Антарктида». «Sience» 295: 16—80. Измерения, сделанные с помощью радаров, показывают, что ледяной покров в Западной Антарктиде нарастает со скоростью 26,8 гигатонн/год. Подобная тенденция сохраняется последние 6000 лет. Томпсон Д. У. младший, Соломон С. 2002. «Интерпретация недавних климатических изменения в Южном Полушарии». «Sience» 296: 895—899. Полуостров Антарктида «потеплел» на несколько градусов, в то время как внутренняя часть континента «охладилась». Площадь прибрежных ледяных торосов уменьшились, толщина льда возросла. Пти Дж. Р., Жозель Дж., Рейно Д., Барков Н. И., Барнола Дж. М., Базиль И., Бендер М., Чаппелаз Дж., Дэвис М., Делаге Дж., Дельмот М., Котяков Ю. М., Легран М., Липенков В. Ю., Лорье К., Пепин Л., Риц К., Зальцман Е. и Стивенар М. 1999. «Климат и история атмосферы за последние 420 ООО лет на основе анализа данных со станции „Восток“, Антарктида». «Nature» 399: 429—436. Данные свидетельствуют о том, что 420 000 лет тому назад Земля была теплее, чем сейчас. Андерсон Дж. Б., Эндрюс Дж. Т. 1999. «Радиоуглеродный анализ наступления и отступления льдов в море Веддела, Антарктида». «Geology» 27: 179—182. В настоящее время отмечено меньшее таяние антарктического льда, чем за последний послеледниковый период. Лиу Д., Карри Дж. А. и Мартинсон Д. Г. 2004. «Интерпретация недавних изменений морского ледяного покрова в Антарктиде». «Geophysical Research Letters» 31: 10. 1029/2003 G1018732. Толщина морского льда в Антарктиде увеличилась с 1979 года. Вьяс Н. К., Дэш М. К., Бхандари С. М., Кхари Н., Митра А. и Панди П. К. 2003. "О циклических тенденциях в образовании морского льда на базе наблюдений, проведенных с борта научно-исследовательского судна „Океансат-1“». «International Journal of Remote Sensing» 24: 2277—2287. Прослеживается тенденция ко все большему накоплению льда. Паркинсон К. Л. 2002. «Тенденции в удлинении сезона образования льдов в южных бассейнах мирового океана за 1979—1999 гг..». «Annals of Glaciology» 34: 435—440. На большей части океанских бассейнов, омывающих Антарктиду, отмечено удлинение сезона формирования льдов (в среднем на 21 день в сравнении с 1979 годом).— Да, вижу, во всех этих источниках отмечается незначительное похолодание, — сказал Эванс. — Но я также увидел, что на полуострове было отмечено потепление, причем сразу на несколько градусов. И этот факт мне кажется более значимым. К тому же этот полуостров занимает большую часть континента, не так ни? — Он отложил распечатку. — Честно говоря, вы меня не убедили. — Площадь полуострова составляет всего два процента от общей площади континента, — заметил Санджонг. — И меня удивляет, что вы стараетесь не замечать вполне очевидные факты, приведенные в этих работах. — К примеру? — Ну, чуть раньше вы утверждали, что льды Антарктиды тают, — сказал Санджонг. — А известно ли нам, что тают они вот уже на протяжении последних шести тысяч лет? — Нет, этой цифры я не знал. — Но в целом вам было это известно? — Нет, — ответил Эванс. — Не было. — И вы сочли, что сам факт таяния льдов Антарктиды представляет собой что-то новое? — Я считал, что лед тает быстрее, нежели прежде, — ответил Эванс. — Может, хватит на сегодня? — спросил Кеннер. Санджонг кивнул и начал убирать компьютер. — Нет, нет, — сказал Эванс. — Мне интересно все, что вы тут говорили. Я не собираюсь отворачиваться от фактов. Готов к восприятию новой информации. — Вы только что получили достаточно информации, — сказал Кеннер. Эванс взял распечатку, аккуратно сложил лист бумаги пополам и сунул в карман. — Наверняка все эти исследования финансировались воротилами от угольной промышленности, — заявил он. — Возможно, — сказал Кеннер. — Тогда это многое объясняет, верно? Но пусть даже и так. В этом мире каждый кому-то платит. Ну, например, кто платит зарплату вам? — Моя юридическая фирма. — А ей кто платит? — Клиенты. У нас несколько сотен клиентов. — И вы работаете на всех этих клиентов? — Лично я? Нет, конечно. — Но большую часть работы вы делаете именно для клиентов с экологическими проблемами? Это так? — спросил Кеннер. — Ну, в основном так. Да. — Тогда будет ли честно утверждать, что клиенты, имеющие эти проблемы, платят вам зарплату? — Тут можно поспорить. — Я просто спрашиваю, Питер. Я ничего не утверждаю. Вам выплачивают зарплату клиенты с подобными проблемами, верно? — Да. — Хорошо. Тогда будет ли правомерно утверждать, что убеждения ваши формируются в соответствии с работой, которую вы проводите для своих клиентов? — Ну, конечно, нет… — Хотите сказать, что не являетесь платным лакеем для природоохранного движения? — Нет. На самом деле… — Разве вы не являетесь марионеткой этих людей? Рупором для сбора дополнительных средств в их фонды и их живой рекламой в средствах массовой информации? Всей этой многомиллиардной индустрии, где ваше личное мнение не обязательно совпадает с общественным? — Черт возьми, вы же… — Это и сводит вас с ума? — мягко предположил Кеннер. — Да, сводит, черт бы вас побрал! — Вот и прекрасно, — кивнул Кеннер. — Теперь вы представляете, что должны чувствовать нормальные ученые, когда стройность и целостность их теорий вдруг опровергается каким-нибудь необдуманным суждением вроде того, которое вы только что изволили здесь высказать. Мы с Санджонгом представили вам весьма сдержанный и глубокий анализ данных. Он сделан разными группами ученых из разных стран. И первой вашей реакцией было с ходу опровергать все, а затем уже подвергнуть сомнению отдельные постулаты. Но эти ваши опровержения не соответствуют фактам. Вы не смогли привести сколько-нибудь убедительные доводы против. Вы просто отмахнулись от них разом без малейших на то оснований. — Да пошли вы куда подальше! — взорвался Эванс. — Вообразили, что у вас на все есть ответ. Может, и есть, вот только одна проблема. Никто с вами не согласен. Никто в мире не считает, что Антарктида становится холодней. — А эти ученые считают, — сказал Кеннер. — И опубликовали подтверждающие данные. Эванс вскинул руки: — К черту! Сдаюсь! Не желаю больше говорить об этом. Он прошел в переднюю часть салона, сел в кресло, скрестил руки на груди и уставился в иллюминатор. Кеннер взглянул на Сару и Санджонга: — Кто-нибудь хочет кофе?
* * *
Сара с некоторым беспокойством наблюдала за перепалкой между Кеннером и Эвансом. Она работала на Мортона вот уже больше двух лет, но не разделяла пристрастий босса к экологическим проблемам и темам. Все это время у Сары длился бурный и мучительный роман с молодым красавцем-актером. Долгие ночи, полные любовной страсти, скандалы и ссоры, хлопанье дверьми, слезливые примирения, ревность, измены — все это захватывало ее больше, чем она смела самой себе признаться. В глубине души ей уже давно стали безразличны и НФПР, и другие интересы Мортона, связанные с природоохранными проблемами и организациями. Но когда этот сукин сын, этот красавчик-актер вдруг появился на обложке журнала «Пипл» в обнимку с юной актрисой из телевизионного шоу, Сара решила, что с нее хватит. Изъяла телефон неверного возлюбленного из памяти мобильника и с головой ушла в работу. При этом у нее, разумеется, были свои, самые общие и приблизительные взгляды на проблемы мировой экологии. Сходные со взглядами Эванса, вот только тот был категоричнее и агрессивнее в отстаивании своих убеждений и выводов, а в целом она была с ним согласна. И тут появился Кеннер. Начал сеять одно сомнение за другим. «Интересно, — думала она, — прав ли Кеннер в своих утверждениях?» В еще большее недоумение приводил ее тот факт, что Мортон и Кеннер так быстро успели подружиться. — Наверное, и с Джорджем у вас были столь же бурные споры на эту тему? — спросила она Кеннера. — Да, последние две недели его жизни. — И он говорил вам то же самое, что и Эванс? — Нет. — Кеннер покачал головой. — Потому что к тому времени он уже знал. — Что знал? Тут из громкоговорителя раздался голос пилота. — Хорошие новости, — сказал он. — Погодные условия над Ведделом благоприятствуют, мы приземляемся через десять минут. Специально для тех, кто первый раз садится на лед. Пристяжные ремни должны быть затянуты низко и плотно, все посторонние предметы убрать или надежно закрепить. Самолет слегка накренился и начал медленно заходить на посадку. Сара выглянула в иллюминатор: кругом тянулись бесконечные белые поля засыпанного снегом льда. В отдалении она разглядела несколько разноцветных строений. Красные, голубые, зеленые, они примостились на обрывистом склоне, окна их смотрели на серью неспокойные волны океана. — Вот и станция Веддела, — сказал Кеннер.СТАНЦИЯ ВЕДДЕЛА
Среда, 6 октября
11.04 утра
Медленно шагая к строениям, походившим на дома, какие строят дети из разноцветных кубиков, Эванс сердито поддел носком кусок льда и отшвырнул с дороги. Настроение у него было хуже некуда. Его страшно раздражал Кеннер, который казался ему завзятым упрямцем-спорщиком, готовым ради красного словца отринуть всю мудрость мира, не считаться с простым здравым смыслом лишь потому, что этот смысл, видите ли, входит в противоречие с рядом научных данных. Но поскольку он, Эванс, уже связался с этим человеком и ближайшие несколько дней им предстояло провести бок о бок, он решил избегать Кеннера по мере возможности. И уж определенно не вступать с ним в споры. От споров с экстремистами толку ноль. Он покосился на Сару, та вышагивала рядом с ним по обледеневшему летному полю. Щеки ее раскраснелись от холода. И она была невероятно хороша собой. — Думаю, этот тип просто сумасшедший, — сказал Эванс. — Кеннер? — Да. А ты как считаешь? Сара пожала плечами: — Не знаю. Быть может, ты и прав. — Думаю, все эти распечатки, что он мне дал, фальшивка. — Ну, проверить это несложно, — заметила Сара. Они потопали ногами, сбивая снег, и вошли в дом.* * *
Научно-исследовательская станция Веддела служила приютом для тридцати с лишним человек: ученых, студентов-выпускников, техников и обслуживающего персонала. Эванса приятно удивила уютная обстановка внутри. Здесь имелся кафетерий с веселенькой разноцветной мебелью, игровая комната и довольно просторный спортивный зал с множеством разнообразных тренажеров. Через большие окна открывался вид на бушующий океан. По другую сторону окна выходили на безграничные ледяные поля шельфа Росса, которые тянулись к западу насколько хватало глаз. Начальник станции встретил их очень тепло. Это был плотного сложения бородатый мужчина по фамилии Макгрегор, известный ученый и естествоиспытатель Арктики. В толстом стеганом жилете и мешковатых штанах, он немного смахивал на Санта-Клауса. Эванса раздражил тот факт, что Макгрегор, по-видимому, был наслышан о Кеннере. Между мужчинами сразу же завязался оживленный разговор. Эванс извинился, сказал, что хочет проверить свою электронную почту, и отошел. Его проводили в комнату с несколькими компьютерными установками. Он сел за столик, включил один из компьютеров и сразу же открыл сайт журнала «Sience». Ему понадобилось всего несколько минут, чтобы убедиться, что все ссылки, с которыми ознакомил его Санджонг, настоящие. Эванс прочел выдержки, затем полный текст одной из статей. Ему стало немного спокойнее. Кеннер в целом верно обобщил все данные, вот только температурные показания приводил другие, нежели авторы. Авторы этих научных трудов были едины во мнении, что глобальное потепление имеет место быть, и в текстах это было написано черным по белому. По крайней мере, у большинства из них. «Все же как-то странно и запутано все это», — подумал Эванс. К примеру, в одной из статей ученые высказывались в пользу теории глобального потепления, в то время как приведенные здесь же данные говорили об обратном. По мнению Эванса, вся эта путаница могла возникнуть из-за того, что авторами статьи являлись сразу несколько человек. Важно другое. Все они высказывались в пользу теории глобального потепления. Это самое главное. Больше других смутила его статья, где говорилось об увеличении толщины льда шельфа Росса. В ней Эванс отыскал сразу несколько противоречий. Во-первых, автор утверждал, что льды шельфа на протяжении последних шести тысяч лет подвергаются таянию. (Хотя сам Эванс не помнил, чтоб когда-либо встречал в литературе упоминание о таянии антарктических льдов, интенсивно происходившем на протяжении последних шести тысяч лет.) Если это действительно так, подобное трудно назвать новостью, ведь речь идет о целой эпохе. Во-вторых, автор сообщал уже совсем сенсационную новость: настал конец долгому периоду таяния, есть данные об увеличении толщины льда в этом регионе. Мало того, автор даже намекал на первые признаки очередного ледникового периода. Бог ты мой! Новый ледниковый период?.. В дверь постучали. Заглянула Сара. — Кеннер зовет, — сказала она. — Говорит, что обнаружил что-то любопытное. Похоже, нам всем придется выйти на холод.* * *
Карта огромного континента в форме звезды занимала всю стену. В нижнем правом углу была обозначена станция Веддела и изогнутый дугой шельф Росса. — Мы узнали, — начал Кеннер, — что на грузовом корабле, прибывшем пять дней назад, доставили несколько коробок материалов и оборудования для исследований в полевых условиях, которые заказывал американский ученый по имени Джеймс Брюстер из Мичиганского университета. Сам Брюстер прибыл в Антарктиду относительно недавно, получил разрешение на поездку буквально в последнюю минуту. Благодаря условиям своего гранта, необычайно щедрого на этот раз, что могло целиком обеспечить все насущные потребности станции. — Так, выходит, он купил себе право прибыть сюда? — спросил Эванс. — Ну, в каком-то смысле, да. — Когда он прибыл? — На прошлой неделе. — Где он сейчас? — Вот здесь. — Кеннер постучал пальцем по карте. — Вблизи южных склонов горы Террор. Туда мы и отправимся. — Вы сказали, этот парень ученый из Мичигана? — спросила Сара. — Нет, — ответил Кеннер. — Мы связались с университетом, проверили. Да, у них есть профессор Джеймс Брюстер. Он геолог, руководит кафедрой Мичиганского университета и в настоящее время находится в Анн-Арбор, ждет, когда его жена разрешится от бремени. — Так кто же тогда этот тип? — Никто не знает. — И что за оборудование он сюда доставил? — спросил Эванс. — И этого тоже никто не знает. Оно было доставлено вертолетом в указанное им место в тех же самых коробках. Этот человек находится там уже неделю с двумя помощниками, которых называет студентами-выпускниками. По всей видимости, сфера его деятельности охватывает довольно большую территорию, поскольку их базовый лагерь все время перемещается. Никто точно не знает, где он теперь. — Кеннер понизил голос: — Один из студентов прибыл сюда вчера обработать какие-то данные на компьютере. Понятно, что мы не станем просить его отвести нас к месту базирования этого самозванца. Вместо этого воспользуемся услугами штатного сотрудника станции Джимми Болдена. Он человек опытный и знающий. Кеннер сделал паузу, затем продолжил: — Погода для вертолетов неподходящая, а потому придется ехать на снегоходах. До лагеря около семнадцати миль. Снегоходы доставят нас туда за два часа. Погода на улице почти идеальная для весны в Антарктиде, температура минус двадцать пять по Фаренгейту. Так что собирайтесь. Вопросы есть? Эванс взглянул на часы. — Но ведь вроде бы скоро стемнеет? — Здесь ночи короткие, особенно весной. Светло практически весь день. Единственная проблема, — тут Кеннер снова постучал по карте, — придется пересечь щелевую зону, вот здесь.ЩЕЛЕВАЯ ЗОНА
Среда, 6 октября
12.09 дня
— Щелевая зона? — переспросил Джимми Болден, пока они шли к ангару, где стояли снегоходы. — Да ничего такого особенного. Просто надо быть повнимательней, вот и все. — И все же, что это такое? — спросила Сара. — Ну, это зона, где земля подвержена воздействию горизонтальных сил натяжения. Примерно как в Калифорнии, только там это приводит к землетрясениям, а здесь во льду образуются расселины. Трещины такие глубокие. И их очень много. — И нам придется через них перебираться? — Это не проблема, — ответил Болден. — Два года тому назад построили дорогу, она помогает безболезненно пересечь эту зону. Все трещины и расселины на этой дороге заделаны. Они вошли в ангар из гофрированного железа. Эванс увидел выстроившиеся в ряд машины с красными кабинами и тракторными гусеницами. — Это и есть снегоходы, — сказал Болден. — Вы с Сарой поедете в одном, доктор Кеннер — во втором. Я в третьем буду прокладывать путь. — А почему нельзя всем ехать в одном? — Обычная мера предосторожности. Вес снижен, и это положительно влияет на проходимость. Вы же не хотите, чтоб ваш снегоход рухнул в расселину. — Но вроде бы вы говорили, что там проложена дорога и все расселины на ней заделаны? — Так оно и есть. Но дорога проложена по ледяному полю, а лед перемещается со скоростью примерно два дюйма в день. А это в свою очередь означает, что дорога тоже движется. Да не волнуйтесь вы, границы дороги помечены флажками. — И Болден уселся в один из снегоходов. — Так, теперь позвольте мне хотя бы в общих чертах познакомить вас с устройством этой машины. Управляется так же, как и обычный автомобиль: вот здесь замок зажигания, здесь ручной тормоз, переключатель скоростей, рулевое колесо. Печь приводится в действие нажатием вот этой кнопки. — Он показал. — Держите ее включенной все время, что будете ехать. Тогда температура в кабине будет поддерживаться на уровне десяти градусов выше нуля. А вот этот оранжевый сигнальный огонек на приборной доске — ваш маяк. Включается нажатием вот этой кнопки. Включается также автоматически, если отклонение от горизонтали составляет свыше тридцати градусов. — Вы хотите сказать, если мы будем падать в расселину? — спросила Сара. — Этого не случится, поверьте мне, — ответил Болден. — Я просто знакомлю вас с машиной. Прибор транслирует код данного транспортного средства, чтобы мы могли приехать и найти вас. Если по какой-либо причине вам понадобится помощь, знайте, она подоспеет приблизительно через два часа. Еда хранится вот тут, вода — здесь; запасы рассчитаны на десять дней. Здесь аптечка, там, кстати, есть морфий и антибиотики. Тут огнетушитель. Экспедиционное оборудование в этом ящике, всякие там веревки, карабины, обувь на шипах. Спальные мешки лежат вот тут, причем заметьте, они не простые, а с подогревом, снабжены мини-нагревателями, в них можно заползти и продержаться с неделю. Ну, вот вроде бы и все. Общаемся мы по радио. Громкоговоритель в кабине. Микрофон закреплен над ветровым стеклом. Устроен по принципу голосового активатора, ничего нажимать не надо, просто говорите, и все. Понятно? — Так точно, — ответила Сара и влезла в кабину. — Тогда в путь. Вам тоже все ясно, профессор? — Да, — сказал Кеннер и уселся в кабину соседнего снегохода. — Ладно. Только помните, температура за пределами снегохода составляет минус тридцать. Лицо и руки должны быть защищены от мороза. Любой открытый участок кожи подвержен быстрому обморожению. Пять минут — и вы можете потерять эту незащищенную часть тела. И мне бы не хотелось, чтоб вы, ребята, вернулись домой, недосчитавшись пальца руки или ноги. Или, еще того хуже, носа. Болден направился к третьей машине. — Едем гуськом, — сказал он. — Дистанция должна составлять три длины снегохода. Держите ее, старайтесь не приближаться, но и ни в коем случае не отставить. Если начнется буран и видимость упадет, держим ту же дистанцию, только сбавляем скорость. Ясно? Все дружно закивали. — Тогда вперед. В дальнем конце ангара со скрипом поползла вверх металлическая дверь. В глаза ударили яркие лучи солнца. — А денек у нас, похоже, выдался чудесный, — весело произнес Болден. И, выпустив клуб вонючего выхлопного газа от дизельного топлива, вывел свой снегоход на снежные просторы.* * *
Снегоход отчаянно подпрыгивал на кочках. Ледяное поле, издали казавшееся таким плоским и ровным, на деле оказалось почти непроходимым из-за бесчисленных неровностей, продолговатых впадин и пологих торосов. Эвансу казалось, что он в лодке, которую так и шныряет из стороны в сторону на высоких волнах. Вот только море это было замерзшее, и продвигались они по нему медленно. Руки Сары лежали на руле, она довольно уверенно вела снегоход. Эванс сидел рядом, обеими руками вцепившись в приборную доску, чтобы хоть как-то сохранить равновесие. — Какая у нас скорость? — Около четырнадцати миль в час. Эванс тихо ойкнул: машина зарылась носом в короткую траншею, затем вынырнула. — И нам предстоит трястись вот так целых два часа? — Да, так они сказали. Кстати, ты проверял эти материалы с распечатки Кеннера? — Да, — тихо ответил Эванс. — И они сфабрикованы? — Нет. Шли они третьими. Перед ними маячил снегоход Кеннера, Болден возглавлял колонну. В радио что-то щелкнуло, зашипело, затем послышался голос Болдена. — О'кей, — сказал он. — Мы входим в щелевую зону. Соблюдайте дистанцию и старайтесь придерживаться дороги, помеченной флажками. Эванс не заметил никакой разницы — все то же поле льда, поблескивающее под солнцем. Однако по обе стороны дороги действительно тянулись красные флажки. Закреплены они были на шестах высотой в шесть футов каждый. Они ехали все дальше, и Эванс высматривал по краю дороги расселины. И вскоре стал их различать. Там лед имел темно-голубой оттенок, и еще казалось, он слегка светится. — Какая у них глубина? — спросил он. — Самая глубокая из нами обнаруженных достигала километра, — ответил по радио Болден. — Отдельные достигают тысячи футов. Ну а большинство не больше ста футов. — И все они имеют такой цвет? — Да, но только не советую приближаться, чтобы рассмотреть получше.* * *
Несмотря на самые суровые предупреждения, они благополучно пересекли ледяное поле, флажки остались позади. Теперь слева тянулась пологая гора, над ней низко стлались белые облака. — Это Эребус, — пояснил Болден. — Действующий вулкан. Видите, из кратера на вершине валит пар. Иногда он выплевывает куски лавы, но дальше дело не заходит. А Террор считается недействующим вулканом. Вон он, видите, впереди. Невысокая гора. Эванс был разочарован. Само название — гора Террор — предполагало нечто грозное и страшное. Но там, куда указывал Болден, виднелся лишь пологий холм с темными каменистыми скоплениями в верхней части. Если б Болден не показал, он вообще не обратил бы внимания. — Почему ей дали такое имя? — спросил Эванс. — Ничего страшного в ней нет. — Внешний вид здесь ни при чем. Первые объекты местности Антарктиды получали названия в честь обнаруживших их кораблей, — пояснил Болден. — Очевидно, один из них и носил это грозное название, «Террор». — А где лагерь Брюстера? — спросила Сара. — Увидим уже через минуту, — ответил Болден. — А вы приехали сюда с какой-то инспекцией, да? — Верно, — ответил Кеннер. — Мы из международного инспекционного агентства. И у нас задание: убедиться, что ни один из исследовательских проектов США не нарушает международные соглашения по Антарктиде. — Вон оно как… — Доктор Брюстер появился здесь так внезапно, — продолжал Кеннер. — Даже не успел представить план своих научных работ нам на одобрение. Вот мы и решили посмотреть на месте. Обычная рутинная проверка. Еще несколько минут они в молчании тряслись по ледяным кочкам. Никакого лагеря видно не было. — Да… — протянул Болден. — Возможно, он перенес его в другое место. — А какого рода исследования он планировал проводить? — спросил Кеннер. — Точно не знаю, — ответил Болден. — Но вроде бы я слышал, он изучает механику отрыва льда. Ну, знаете, льдины часто отрываются от айсбергов и ледников, что находятся вдоль береговой линии. Ну и Брюстер должен был установить на них специальные датчики, проследить за тем, как льдины движутся к морю. — А море отсюда далеко? — спросил Эванс. — Милях в десяти-одиннадцати, — ответил Болден. — К северу. — Но если он изучает формирование айсбергов и движение льдов, зачем ему понадобилось так далеко забираться от берега? — спросила Сара. — Не так уж это и далеко, — сказал Кеннер. — Два года тому назад от шельфа Росс откололся айсберг четыре мили в ширину и около сорока миль в длину. Размером с Род-Айленд, представляете? Один из самых больших айсбергов в мире. — И все это произошло, конечно, не из-за глобального потепления, — с усмешкой заметил Эванс Саре. — Глобальное потепление здесь совершенно ни при чем. О, нет, даже и думать нечего! — Вы правы, — невозмутимо кивнул Кеннер. — Формирование этого гигантского айсберга было вызвано местными условиями. — Что ничуть меня не удивляет, — вздохнул Эванс. — В том, что произошло это под воздействием чисто локальных условий, Питер, — заметил Кеннер, — нет ничегоудивительного. Ведь Антарктида — континент. Как и на каждом континенте, здесь могут существовать местные климатические условия. Причем вне зависимости от того, существует ли такое явление, как глобальное потепление. — Это уж точно, — с видом знатока кивнул Болден. — Климат в разных частях разный. К примеру, здесь наблюдается такое явление, как катабатические ветры. — Что? — Катабатические ветры. Ну, гравитационные. Возможно, вы заметили, что здесь намного ветреней, чем в лагере Веддела. Во внутренней части континента гораздо спокойнее. — А что такое гравитационный ветер? — спросил Эванс. — Антарктида представляет собой как бы огромный ледяной купол, — ответил Болден. — Внутренняя часть материка выше, чем прибрежная. И холодней. Холодный воздух стекает сверху вниз и постепенно набирает скорость. У побережья скорость ветра может составлять пятьдесят, даже восемьдесят миль в час. Впрочем, сегодня денек выдался на удивление спокойный. — Вот радость-то, — иронически заметил Эванс. И тут вдруг Болден воскликнул: — Смотрите, вон там впереди! Это и есть лагерь профессора Брюстера.ЛАГЕРЬ БРЮСТЕРА
Среда, 6 октября
2.04 дня
Смотреть было особенно не на что: пара оранжевых куполообразных палаток, одна маленькая, другая побольше. Похоже, что большая предназначалась для хранения оборудования, были видны очертания каких-то ящиков и коробок, прижатых к ткани. Эванс увидел также устройства, помеченные воткнутыми в лед оранжевыми флажками. Располагались они через каждые несколько сот ярдов, и линия эта исчезала вдали. — Так, давайте-ка остановимся, — сказал Болден. — Боюсь, что доктор Брюстер в данный момент отсутствует. Его снегохода нигде не видно. — А я бы все-таки пошел взглянуть, — сказал Кеннер. Они выключили моторы и вышли из кабин. Эвансу казалось, что в кабине прохладно, и он испытал нечто сродни шоку от холода, стоило только ступить на лед. Он глотнул воздуха и закашлялся. Похоже, на Кеннера холод не произвел ни малейшего впечатления, или же он этого просто не показал. Бодрым шагом направился к палатке с оборудованием и скрылся внутри. Болден указал на линию флажков: — Видите следы гусениц, вон там, параллельно сенсорным датчикам? Должно быть, доктор Брюстер выехал проверить, нет ли неполадок. Линия растянулась почти на сто миль к западу. — Сто миль? — воскликнула Сара. — Да, именно. Он установил радиоприборы на всю эту длину. Они передают радиосигналы, ему остается лишь регистрировать перемещение льдов. — Но никакого движения не… — Это только кажется. И за несколько дней никаких существенных сдвигов не произойдет. Но эти датчики останутся здесь на год или даже дольше. И будут посылать сигналы на станцию Веддела. — Так доктор Брюстер здесь надолго? — О нет, он уедет, а потом снова вернется. Так я думаю. Больно уж это накладно — держать его здесь. Условия гранта позволяют пробыть только двадцать один день, повторные мониторинговые посещения на неделю можно осуществлять лишь раз в несколько месяцев. Но мы будем пересылать ему эти данные. Мы подключены к Интернету, так что получить данные для него не проблема. — Вы выделили ему веб-страницу? — Именно. Эванс уже притопывал ногами от холода. — Так доктор Брюстер вернется сюда, в лагерь, или нет? — Должен вернуться. А вот когда, не знаю, не скажу. Из палатки с оборудованием высунулся Кеннер. — Эванс! — Видно, я ему понадобился. И Эванс подошел к палатке. Болден сказал Саре: — Можете пойти с ним, если хотите. Он указал на юг, туда, где над горизонтом сгущались облака: — Долго оставаться здесь нам нельзя. Похоже, погода портится. Часа два в запасе у нас еще есть. Но если начнется буран, ничего хорошего не жди. Видимость падает до десяти и меньше футов. И придется торчать здесь до тех пор, пока буря не прекратится. А она может затянуться дня на два, на три. — Я им передам, — сказала Сара.* * *
Эванс отогнул край брезента и вошел. Оранжевая ткань отбрасывала внутри мягкий теплый свет. На полу валялись доски от разбитых деревянных ящиков. Сверху, прямо на них, стояли картонные коробки, примерно с дюжину. На каждой красовался логотип Мичиганского университета, внизу надпись зелеными буквами:Университет шт. Мичиган Кафед. экологии Содержимое: материалы для исслед. работ Высокочувствительны ОБРАЩАТЬСЯ С ОСТОРОЖНОСТЬЮ Не кантовать— Выглядит весьма официально, — заметил Эванс. — Так вы говорите, этот человек не имеет отношения к научным исследованиям? — А вы взгляните сами, — сказал Кеннер и открыл одну из коробок. Внутри Эванс увидел пластиковые конусы, размером и формой напоминающие те, которыми размечают автомагистрали при строительных работах для обозначения объезда и прочих целей. Вот только эти были черными, а не оранжевыми. — Знаете, что это такое? Эванс отрицательно помотал головой: — Нет. В палатку вошла Сара. — Болден говорит, что погода портится. И что задерживаться здесь не стоит. — Не беспокойтесь, не задержимся, — ответил Кеннер. — Вот что, Сара, я попросил бы вас зайти во вторую палатку. Посмотрите, нет ли там компьютера. Любого типа, стационарного, портативного переносного, лэптоп, словом, любого, лишь бы имелся процессор. И еще взгляните, нет ли там радиооборудования? — Вы имеете в виду радиопередатчик или просто радио, чтобы слушать музыку? — Любой прибор с антенной. — Хорошо. — Она развернулась и вышла. Эванс открывал одну коробку за другой. Во всех находились одинаковые черные конусы. — Что-то я не понимаю… Кеннер взял один конус, повернул его к свету. На нем вырисовались выпуклые буквы и цифры: «ВТТ-ХХ-904/ 877б-АW203 US DОD». — Военное оборудование? — спросил Эванс. — Правильно, — кивнул Кеннер. — И все же, что это такое? — Защитные контейнеры для ОСП. — ОСП? — Для обеспечения синхронных взрывов. Взрывы производятся одновременно с точностью до миллисекунды, делается это с помощью компьютерной установки. Это приводит к усилению резонансного эффекта. Каждый отдельный взрыв не слишком разрушителен, но если произвести несколько одновременно, волна от такого взрыва передастся всем окружающим материалам. Именно эта так называемая стоячая волна обладает колоссальной разрушительной силой. — А что она из себя представляет, эта стоячая волна? — спросил Эванс. — Когда-нибудь видели, как девочки прыгают через веревку? Да? Так вот, если бы они вместо того, чтоб вращать веревку, трясли ее за один конец, то вырабатывали бы петлеобразные волны, расходящиеся по всей длине этой веревки. — Ну, это понятно… — Волны бы так и ходили по ней взад-вперед. Но если девочка крутит веревку правильно, то волны перестают двигаться взад-вперед. Вся веревка принимает форму одной изогнутой петли и держит ее. Вы же много раз это видели, верно? Это и есть стоячая волна. И нам кажется при этом, что петля эта не движется, если синхронно крутить веревку. — И то же самое происходит со взрывчатыми веществами? — Да. В природе такие стоячие волны обладают огромной разрушительной силой. Могут, к примеру, на куски разнести висячий мост. Могут свалить небоскреб. Разрушительный эффект землетрясения достигается именно стоячими волнами, вырабатываемыми в земной коре. — Так, значит, Брюстер получил все эти взрывчатые вещества… установил их в линию… длиной в сотню миль? Кажется, именно так сказал Болден? На целую сотню миль?.. — Да. И думаю, намерения его очевидны. Наш друг Брюстер надеется подорвать лед на протяжении сотни миль и отколоть самый огромный в истории планеты айсберг. В палатку заглянула Сара. — Нашли компьютер? — спросил ее Кеннер. — Нет, — ответила она. — Там вообще ничего нет. Ни спальных мешков, ни еды, ни личных вещей. Ничего, палатка пуста. Все люди ушли. Кеннер чертыхнулся. — Ладно, — сказал он. — Теперь слушайте меня внимательно. Вот что мы сделаем.
НА ПУТИ К СТАНЦИИ ВЕДДЕЛА
Среда, 6 октября
2.22 дня
— О нет, — пробормотал Джимми Болден. — Вы уж извините, доктор Кеннер, но я никак не могу этого допустить. Это слишком опасно. — Почему опасно? — спросил Кеннер. — Этих двоих вы отвезете обратно в лагерь, а я пойду по следу Брюстера. Очень хочу встретиться с этим парнем. — Нет, сэр, мы должны держаться вместе. — Не выйдет, Джимми, — твердо произнес Кеннер. — Со всем уважением к вам, сэр… но ведь вы незнакомы с этой местностью и условиями, и я никак… — Вы забыли, что я много лет проработал инспектором, — парировал Кеннер. — Зимой 1999-го полгода проработал на станции «Восток». В 1991-м три месяца прожил в Морвале. Я очень хорошо представляю себе местные условия. Я знаю, что делаю. — Бог ты мой, но я просто… — Не верите, можете позвонить на станцию Веддела. Начальник подтвердит. — Ну, хорошо, сэр, если вы так ставите вопрос… — Именно так и ставлю. — В голосе Кеннера звучала решимость. — А теперь забирайте Сару и Эванса и возвращайтесь с ними в лагерь. Время поджимает. — Ну, хорошо. Надеюсь, с вами все будет в порядке. — Болден обернулся к Эвансу и Саре: — Нам пора. Залезайте в свою машину, ребята, я поеду впереди. Через несколько минут Сара и Эванс уже тряслись в снегоходе по льду, они следовали за едущим впереди Болденом. Кеннер тоже уселся в снегоход и поехал параллельно линии флажков. Двигался он на восток. Эванс несколько раз оборачивался и видел, как Кеннер останавливался, проверял что-то в том месте, где воткнут флажок. Потом снова садился в снегоход и ехал дальше. Болден тоже это видел. — Что это он там делает? — Голос его звучал встревоженно. — Ну, наверное, просто проверяет устройства. — Ему не следовало бы выходить из снегохода, — заметил Болден. — И оставаться на шельфе в одиночестве. Это против правил. У Сары возникло ощущение, что Болден вот-вот повернет назад. И тут она не выдержала: — Хочу предупредить вас насчет доктора Кеннера, Джимми. — А в чем дело? — Вы же не хотите его разозлить, верно? — О чем это вы? — Прошу вас, Джимми, не надо. — Ну… ладно. Как хотите. Они ехали дальше. Поднялись на довольно длинный подъем, съехали вниз с другой стороны. Лагерь Брюстера скрылся из вида, снегохода Кеннера теперь тоже не было видно. Впереди, до серой полосы горизонта, тянулось необъятное белое пространство шельфа Росс. — Еще два часа, ребята, — бодрым голосом произнес Болден, — и вас ждет горячий душ.* * *
Первый час прошел без всяких приключений. Эванс даже начал клевать носом, уснуть не давали ледяные кочки, на которых резко подпрыгивал снегоход. Он просыпался, поднимал голову, затем снова начинал засыпать. За рулем сидела Сара. — Ты не устала? — спросил он ее. — Нет, ничуточки. Солнце стояло совсем низко над горизонтом, его затягивала туманная дымка. В пейзаже теперь превалировали светло-серые оттенки, земля практически слипалась с небом. Эванс зевнул. — Хочешь, я поведу? — Не надо, спасибо. — Я хороший водила. — Знаю. «Все-таки в этой женщине, несмотря на весь ее шарм и красоту, сильны начальственные замашки, — лениво подумал Эванс. — Сара принадлежит к тому разряду женщин, которые хотят постоянно контролировать ситуацию». — Готов поспорить, ты давно хочешь вздремнуть, — сказал он. — Ты так думаешь? — улыбнулась в ответ Сара. Все же это неприятно, что она не воспринимает его всерьез, как настоящего мужчину. Вернее, не проявляет к нему как к мужчине никакого интереса. Да и на его вкус слишком уж она холодна. Наделена холодной отстраненной красотой, типичной для блондинок. Слишком уж контролирует себя, хотя, безусловно, очень хороша собой. Радио щелкнуло, раздался голос Болдена: — Что-то не нравится мне погодная ситуация. Предлагаю срезать дорогу. — Как срезать? — Всего на полмили, но это сэкономит нам минут двадцать. Следуйте за мной. — И снегоход его свернул влево, съехал с накатанной снежной дороги на сероватое ледяное поле. — Ладно, — сказала Сара. — Иду за вами. — Вот и умница, — подбодрил ее Болден. — Мы все еще в часе езды от станции. Я хорошо знаю этот маршрут, он, конечно, не подарок, но если будете ехать за мной след в след, то все обойдется. И не вздумайте сворачивать вправо или влево, точно за мной, ясно? — Ясно, — ответила Сара. — Вот и славно. Через несколько минут они находились уже в сотнях ярдов от дороги. Лед здесь был голый и твердый, и гусеницы снегоходов со скрипом царапали его. — Вы сейчас на льду, — сказал Болден. — Я заметила. — Это ненадолго. Эванс выглянул в окно. Дороги уже не было видно. И представить, где она находится, было теперь невозможно. Куда ни глянь, сплошное бесконечное однообразное пространство. Внезапно его охватила тревога. — Мы словно в вакуум какой-то попали, — пробормотал он. Снегоход занесло, и он боком заскользил по льду. Эванс ухватился за приборную доску. Саре удалось взять управление под контроль. — Господи, — пробормотал Эванс, продолжая держаться обеими руками. — А ты, я смотрю, нервничаешь? — спросила она. — Есть немного. — Жаль, что нельзя послушать музыку. Или все-таки можно? — спросила она Болдена. — Сейчас сделаем, — ответил тот. — Веддел ведет трансляцию двадцать четыре часа в сутки. Погодите минутку. — Болден остановил свой снегоход, они тоже остановились, он подошел. Встал на подножку, отворил дверцу, в кабину ворвался поток ледяного воздуха. — Вот это мешает, сейчас… — Он снял с панели маячок. — Ну, вот. Теперь попробуйте включить радио. Сара начала вертеть колесико настройки. Болден соскочил с подножки и направился к своему снегоходу. Маячок он унес с собой. Вот из выхлопной трубы вырвалось облачко темного газа, и он тронулся в путь. — Я думал, они здесь больше заботятся об экологии, — заметил Эванс, глядя на черное пятно, оставшееся от выхлопа. — Чего-то никак не получается поймать музыку, — сказала Сара. — Не страшно, — ответил Эванс. — Лично я вполне могу обойтись и без нее. Они проехали еще сотню ярдов. Тут вдруг Болден снова остановился. — Что теперь? — спросил Эванс. Болден выбрался из снегохода, зашел сзади и начал разглядывать следы от гусениц. Сара все еще продолжала искать музыку. Нажимала на разные кнопки, но вместо музыки слышен был лишь треск электрических разрядов. — Не уверен, что он сделал лучше, — сказал Эванс. — Ладно, хватит, поехали. Почему он вообще остановился? — Не знаю, — ответила Сара. — Что-то ищет или проверяет. Болден обернулся и смотрел теперь прямо на них. Стоял и не двигался, просто смотрел. — Нам что, тоже надо выйти? — спросил Эванс. Внезапно послышался щелчок, и из радиоприемника донеслось: — …Веддел, Эс-Эм, 401. Вы нас слышите, доктор Кеннер? Веддел Эс-Эм Кеннеру. Вы нас слышите?.. — Ага, — заулыбалась Сара. — Наконец-то что-то нашли! Теперь из радиоприемника доносилось лишь шипение и посвистывание. — … только что нашли Джимми Болдена без сознания, в комнате технического обеспечения. Мы не знаем, кто там с вами, но это точно не… — О, черт, — пробормотал Эванс, глядя на мужчину, стоявшего у снегохода прямо перед ними. — Так этот тип не Болден? Кто же он тогда? — Не знаю, но он перегородил нам путь, — сказала Сара. — И еще он явно чего-то ждет. — Чего ждет?* * *
И тут вдруг внизу, под полом кабины, раздался треск. Громкий, похожий на выстрел. Снегоход слегка накренился. — Дьявол… — пробормотала Сара. — Надо убираться отсюда, и быстро. Пусть даже придется сбить с ног этого ублюдка. — Она включила задний ход и начала отъезжать от Болдена. И тут снова: крэк! — Вперед! — крикнул Эванс. — Давай, поехали! Теперь треск доносился, казалось, отовсюду. Снегоход так и швыряло из стороны в сторону. Эванс не сводил глаз с человека, выдававшего себя за Джимми Болдена. — Это лед! — воскликнула Сара. — Начал ломаться, и он ждет, когда мы провалимся под собственной тяжестью! — Давай вперед, дави его к чертовой матери! — закричал Эванс. Всмотрелся через ветровое стекло. Этот ублюдок делал им какие-то знаки. Эванс смотрел и никак не мог понять, что они означают. Потом вдруг понял. Он махал им рукой. Прощался навсегда. Сара переключила скорость, снегоход так и бросило вперед, но в следующую секунду земля под ними разверзлась. И снегоход нырнул носом вниз. Эванс увидел голубую ледяную стену расселины. На миг снегоход остановился, видно, застрял, и они очутились в странном призрачно-голубоватом мире, но вот он дернулся и рывком ушел вниз, в темноту.ЩЕЛЕВАЯ ЗОНА
Среда, 6 октября
3.51 дня
Сара открыла глаза и увидела нечто, напоминающее огромную голубоватую звезду, лучи ее расползались по ветровому стеклу во все стороны. Лоб был холодным как лед, и еще она ощущала боль в шее. Сара осторожно пошевелила конечностями. Болело и ныло все тело, но руки и ноги двигались, за исключением стопы правой ноги, зажатой где-то внизу. Она закашлялась и не двигалась, пытаясь осознать случившееся. Она лежала на боку, лицо прижато к ветровому стеклу, по всей видимости, она сама разбила его, сильно ударившись лбом. Глаза находились всего в нескольких дюймах от разбитого стекла. Она медленно повернулась, огляделась. Было темно, вернее, сумеречно. Слабый свет просачивался откуда-то слева. И все же ей удалось рассмотреть, что снегоход лежит на боку, и что гусеницы его упираются в голубоватую стену льда. Очевидно, падая в расселину, снегоход зацепился за какой-то выступ, который и удержал его от дальнейшего падения. Потом она посмотрела вверх: вход в расселину находился близко, ярдах в тридцати-сорока над головой. Это немного взбодрило девушку. Потом она перевела взгляд вниз, пытаясь понять, где Эванс. Но внизу все было погружено во тьму. И Эванса видно не было. Она дала глазам возможность немного освоиться с темнотой. И вот наконец увидела все. И тихо ахнула, мгновенно оценив ситуацию. Никакого уступа не было. Снегоход провалился в узкую расселину и застрял между ее ледяными стенами. Гусеницы упирались в одну, крыша кабины — в другую, а сама кабина нависала над чернильно-темным бесконечным провалом. И дверь с той стороны, где сидел Эванс, была распахнута. Эванс выпал из кабины. И провалился в пропасть. В эту чернильную тьму. — Питер?.. Нет ответа. — Питер, ты меня слышишь? Снова без ответа. Сара прислушалась. Тишина. Ни движения. Ни звука. Ничего. И тут ее пронзила страшная мысль. Она здесь одна, в этой расселине, на глубине. Провалилась на добрые сто футов в этот ледяной колодец в самом центре ледяного поля, в стороне от дороги, в милях от человеческого жилья. Ее прошиб ледяной озноб от осознания того, что это место станет ее могилой.* * *
Этот Болден, как бы его там по-настоящему ни звали, продумал все очень хорошо, продолжала размышлять Сара. Унес с собой их маячок. Теперь он отъедет на несколько миль, бросит его куда-нибудь в глубокую расселину, где никто никогда не найдет этого маячка, и вернется на базу. На их поиски вышлют спасательную группу, но ориентироваться они будут по маячку, и никто не заглянет в то место, где она сейчас находится. Они могут искать дни, недели, но так и не найдут ее. И даже если расширят круг поисков, снегохода им все равно не найти. Пусть даже он и провалился неглубоко, всего на какие-то сорок ярдов. Все равно находится слишком глубоко, чтоб его могли увидеть с вертолета или проезжающего мимо снегохода спасателей. Да и не будут они здесь ее искать. Они ведь не знают, что Болден уговорил их свернуть с размеченной флажками дороги, и станут искать только поблизости от нее. Никто не придет к ней на помощь сюда, к расселине, затерявшейся среди ледяного поля. А сама дорога растянулась на семнадцать миль. Так что они провозятся там много дней. И все безрезультатно. Нет, с ужасом подумала Сара, они никогда не найдут ее.* * *
И даже если она каким-то образом сумеет выбраться на поверхность, что дальше? У нее нет ни компаса, ни карты, ни рации. Даже радио теперь нет, лежит разбитое вдребезги у нее под ногами. Она понятия не имеет, в какой стороне отсюда находится станция Веддела. Нет, конечно, на ней парка ярко-красного цвета, ее видно издалека. Есть кое-какие запасы воды, пищи. Имеется и оборудование, о котором толковал этот подлец, перед тем как пуститься в путь. Кстати, что за оборудование? Вроде бы какое-то альпинистское снаряжение?.. Веревки, обувь с шипами. Сара наклонилась, сумела высвободить зажатую коробкой с инструментами ступню, затем поползла в заднюю часть кабины, стараясь не приближаться к распахнутой настежь дверце, под которой открывалась пропасть. И вот в сумеречно-голубоватом свете увидела наконец ящик, о котором говорил Болден. Его слегка смяло от удара, и открыть никак не удавалось. Тогда она вернулась назад, открыла коробку с инструментами, достала молоток и отвертку. И целые полчаса, не меньше, пыталась открыть неподатливую крышку. И вот наконец она со скрежетом подалась. Сара заглянула внутрь. Ящик был пуст. Ни еды, ни воды, ни альпинистского снаряжения. Ни спальных мешков, ни обогревателей. Ровным счетом ничего.* * *
Сара набрала в грудь воздуха, медленно выдохнула. Надо сохранять спокойствие, стоит запаниковать, и тебе конец. Затем начала прикидывать свои возможности. Без веревок и специальной шипованной обуви на поверхность не выбраться, это ясно. Что можно использовать вместо этого? У нее есть коробка с инструментами. Может, вместо ледоруба использовать стамеску? Нет, слишком уж маленькая. Может, разобрать коробку передач и сделать некое подобие того же ледоруба из каких-то ее частей? Или как-то приспособить звено гусеницы?.. Да, обуви с шипами у нее нет, но ведь можно же найти какие-то предметы с острыми концами, гвозди, к примеру. Воткнуть их в подошвы и попробовать вылезти. Ну а вместо веревки?.. Обрывки ткани. Она осмотрелась. Можно сорвать обивочную ткань с сидений. Потом нарезать ее на полоски. Может, получится?.. Сара просто пыталась подбодрить себя этими рассуждениями. Нет, она не сдастся ни за что! Она испробует все. Пусть шанс на успех невелик, но это шанс. Шанс. И она решила целиком на этом сосредоточиться.* * *
Интересно, где Кеннер? Что будет делать, если услышит сообщение по радио? Может, уже услышал. Вернется ли он на станцию? Да, почти наверняка. И будет непременно искать этого самозванца, выдававшего себя за Болдена. Но Сара была уверена: негодяй успел скрыться. Он давно исчез. А вместе с его исчезновением исчезли и все ее надежды на спасение.* * *
Стекло в наручных часах оказалось разбитым. Она не знала, сколько уже находится здесь, но заметила, что стало темнее. Света в прогалине над головой стало меньше. Или погода действительно испортилась, или же солнце опустилось к самому горизонту. А это означает, что она здесь уже часа два или три. Она ощущала онемение во всем теле, и вызвано это было не падением, а холодом. Все тепло давно ушло из кабины. Может, стоит завести мотор и хоть немного согреться? Попытаться, во всяком случае, стоит. Она включила фары, одна из них работала, ярко высветила ледяную стену. Стало быть, батарейки еще не разрядились. Сара повернула ключ в замке зажигания. Раздался скрип. Мотор не заводился. И тут вдруг она услышала голос: — Эй!* * *
Сара резко подняла голову. И не увидела ничего, кроме серого неба в прогалине. — Эй! Она сощурилась. Неужели там, наверху, кто-то есть? И что было силы заорала в ответ: — Эй, я здесь! Здесь, внизу! — Да знаю я, где ты, — ответил голос. И только тут до нее дошло, что голос раздается снизу. Из пропасти. — Питер? — неуверенно окликнула она.* * *
— Черт, до чего же я продрог! — сказал он. Голос выплывал из глубины. — Ты ранен? — Да нет вроде бы. Не знаю. Просто двигаться не могу. Застрял в какой-то щели, черт бы ее побрал. — На какой глубине? — Не знаю. Голову не могу повернуть. Я застрял, Сара. — Голос его дрожал. В нем слышался испуг. — Совсем не можешь двигаться? — спросила она. — Только одной рукой. — А что видишь? — Лед. Вижу голубую стену. Примерно в двух футах от моей физиономии. Сара осторожно приблизилась к распахнутой дверце, стала всматриваться вниз. Там царила тьма. Однако ей все же удалось разглядеть, что расселина резко сужается внизу. Если так, то Эванс может находиться совсем недалеко. — Питер, подвигай рукой. Ну, той, свободной. Сможешь? — Да. — Махни ею. — Уже машу. Сара ничего не видела. Сплошная тьма. — Ладно, — сказала она. — Пока хватит. — Ты меня видишь? — Нет. — Черт. — Он закашлялся. — Здесь жутко холодно, Сара. — Знаю. Давай потерпи еще немного. Надо найти какой-то способ заглянуть вниз, в глубину расселины. Она начала осматривать кабину и увидела огнетушитель, прикрепленный к стене. Если имеется огнетушитель, может, и фонарь тоже найдется. В машине наверняка должен быть фонарь, вот только где… Под приборной доской его не было. Может, в бардачке?.. Она открыла его, сунула руку, начала шарить в темноте. Зашуршала бумага. Пальцы сомкнулись вокруг какого-то толстого цилиндрического предмета. Она вытащила его. Фонарь! И тут же включила. Слава богу, он работал. И Сара направила луч вниз. — Вижу! — крикнул Питер. — Вижу свет. — Хорошо, молодец. Теперь попробуй махнуть еще раз. — Машу! — Сейчас? — Да, сейчас. Она продолжала всматриваться во тьму. — Питер, я ничего не… Нет, погоди-ка! — Она его увидела. Вернее, не его, а только кончики пальцев в красной перчатке, внизу, под гусеницей снегохода. — Питер… — Что? — Ты совсем рядом, — сказала она. — Прямо подо мной, всего в каких-то пяти-шести футах. — Здорово. Сможешь вытащить? — Нет. Я открывала ящик для снаряжения. Он пуст. Ни веревок, ничего. — Так они там и не должны быть, — сказал он. — Ты под сиденьем посмотри. — Что? — Да я сам там все видел. И веревки, и все прочее, под пассажирским сиденьем.* * *
Она заглянула под сиденье. Металлическая его основа была приварена к полу снегохода. И никакого подступа, дверок, отверстий видно не было. Как же ей достать снаряжение? И тут, чисто импульсивно, она приподняла подушку самого сиденья и увидела под ним отделение. Луч фонаря высветил веревки, крючки, ледорубы, обувь с шипами… — Есть! — радостно воскликнула она. — Ты был прав. Тут все. — Здорово! — откликнулся Эванс. Сара начала осторожно доставать предмет за предметом, чтобы ничего не выпало через распахнутую дверь. Пальцы уже онемели от холода и плохо слушались, когда она стала вытаскивать нейлоновую веревку длиной в пятьдесят футов с металлическим крючком в виде трезубца на конце. — Если я опущу веревку, сможешь поймать ее, Питер? — спросила она. — Ну, думаю, да. Постараюсь. — И будешь держаться за нее крепко, чтоб я смогла себя вытащить, ладно? — Не знаю, не уверен. У меня только одна рука свободна. Другая зажата. — Но ведь ты сильный. Ты сможешь крепко держаться и одной рукой, правда? — Не знаю. Не думаю. А что, если вылезу наполовину и вдруг выпущу эту веревку?.. — Голос у него сорвался. Эванс был на грани слез. — Да ничего страшного, — поспешила подбодрить его Сара. — Ты, главное, не волнуйся. — Но я в ловушке, Сара! — Ничего ты не в ловушке. — Нет, я в ловушке, застрял в этой гребаной ловушке! — Теперь в голосе звучала паника. — И мне отсюда ни за что не выбраться. Я здесь умру. — Перестань, Питер. Прекрати сейчас же! — Говоря это, она обматывала веревку вокруг талии. — Все будет хорошо. У меня есть план. — Какой план? — Я опущу тебе веревку крючком вниз, — ответила Сара. — Сможешь зацепить его за что-нибудь? Ну, скажем, за ремень? — Нет, только не за ремень… Я здесь застрял, Сара. Пошевелиться не могу. И до ремня мне не дотянуться. Сара пыталась оценить ситуацию. Очевидно, Питер застрял в какой-то расселине во льду. Даже представить себе такое было страшно. Неудивительно, что он напуган. — Послушай, Питер, — спросила она, — ну хоть за что-нибудь можешь зацепить этот крючок? — Попробую. — Ладно, тогда держи. — И она начала медленно спускать ему веревку. Крючок исчез в темноте. — Видишь его? — Вижу. — Сможешь дотянуться? — Нет. — Ладно. Тогда я раскачаю веревку. — И Сара, слегка двигая запястьем, начала слегка раскачивать веревку. Крючок то исчезал из вида, то появлялся снова. — Знаешь, я просто не смогу… Сара. — Сможешь. — Мне его не поймать. — А ты постарайся. — Опусти чуть пониже. — Ладно. Насколько ниже? — Примерно на фут. — Хорошо. — Она опустила веревку на фут. — Теперь нормально? — Да, так уже лучше. Теперь раскачивай. Сара вновь принялась раскачивать веревку. Казалось, снизу раздается его тяжелое дыхание, но крючок был неуловим. — Не получается, Сара. — Все же попробуй. Постарайся изо всех сил. — Не могу. Пальцы заледенели. — Работай ими! — крикнула она. — Ну вот, смотри, сейчас снова подам тебе этот крючок! — Не могу, Сара, никак… Эй! — Что? — Почти поймал. Сара посмотрела вниз и увидела появившийся из-за выступа крючок. Он крутился. Стало быть, Питеру удалось дотронуться до него. — Давай еще разок, — сказала она. — Ты сможешь, Питер! — Я стараюсь, просто очень неудобно… Есть, Сара! Я его поймал! Она с облегчением выдохнула.* * *
Снизу, из темноты, доносился его кашель. Она ждала. — О'кей, — сказал Эванс. — Я прицепил его к куртке. — В каком месте? — Спереди. На груди. Тут она вдруг представила страшную картину: крючок вырывает клок ткани и ранит ему подбородок и шею. — Нет, Питер. Лучше прицепить под мышкой. — Не получится. Знаешь, спусти ее еще фута на два. — Хорошо. Скажи, когда будешь готов. — Он снова зашелся в кашле. — Послушай, Сара… А ты уверена, что у тебя хватит сил меня вытащить? Об этом она даже думать боялась. Но потом решила, что как-нибудь да вытащит. Правда, ей неизвестно, сколько он весит и насколько плотно там застрял, но… — Да, — ответила она. — Сил хватит, вытащу, не волнуйся! — Уверена? Я вешу сто шестьдесят фунтов. — Он снова закашлялся. — Может, даже чуть больше. Фунтов на десять больше. — Я привяжу другой конец к рулевому колесу. — Ладно… Но только смотри не урони меня. — Не бойся, не уроню, Питер. Пауза, затем он спросил: — А сколько весишь ты? — Дамам такие вопросы не задают. Особенно в Лос-Анджелесе. — Мы же не в Лос-Анджелесе. — Понятия не имею, сколько вешу, — ответила Сара. На самом деле она, конечно, знала: ровно сто тридцать семь фунтов. Он был тяжелей ее на целых тридцать фунтов. — И все равно уверена, что смогу вытащить тебя, — добавила она. — Ну что, готов? — Черт… — Так ты готов, Питер, или нет? — Да. Давай тяни. Она натянула веревку, затем расставила ноги и крепко уперлась в пол по обе стороны от распахнутой дверцы. На миг она почувствовала себя борцом сумо перед началом схватки. Сара знала: ноги у нее сильней рук. Иначе ей не справиться. Она сделала глубокий вдох. — Готов? — снова спросила она. — Да, думаю, да. Сара начала медленно выпрямляться, ноги дрожали от напряжения. Веревка туго натянулась, затем медленно двинулась вверх. Совсем немного, всего на несколько дюймов. Но она пошла, пошла!.. Веревка двигалась! — Хорошо, теперь стоп. — Что? — Стоп! — Ладно. — Она еще не распрямилась. Долго ей в такой позе не продержаться. — Знаешь, я уже не могу. Сил не хватает. — А ты не держи. Просто отпускай ее понемногу. Медленно. Отпусти фута на три. Сара поняла, что ей удалось хотя бы частично вытащить его из трещины. И голос Эванса звучал теперь бодрей, в нем уже не слышалось испуганных ноток. А вот кашель не затихал. — Питер?.. — Минутку. Я прицепляю крючок к поясу. — Хорошо… — Теперь могу смотреть вверх, — сказал он. — Вижу гусеницу. Она примерно футах в шести, прямо у меня над головой. — Прекрасно. — Но когда будешь тащить меня дальше, веревка может зацепиться за край гусеницы. — Все будет нормально, — ответила она. — И тогда я повисну прямо над… над… — Я не позволю тебе упасть в пропасть, Питер… Он снова закашлялся. Она ждала. Затем послышался его голос: — Скажи, когда будешь готова. — Я готова. — Тогда давай покончим со всем этим, — сказал он, — прежде чем я испугаюсь уже всерьез.* * *
Сара подняла его фута на четыре, тут тело Эванса, видимо, полностью высвободилось. И внезапно она ощутила весь его вес. И он показался ей непомерным. Ее шатнуло, веревка резко ушла фута на три вниз. Он так и взвыл: — Сара!.. Она вцепилась в веревку из последних сил. И вот наконец спуск удалось остановить. — Извини. — Мать твою!.. — Извини. — Теперь Сара уже приспособилась к возросшему весу и начала тянуть снова. Она стонала от напряжения, но не прошло, наверное, и минуты, как над краем гусеницы показалась его рука и он ухватился за эту гусеницу и начал подтягиваться. Затем показались уже обе руки, а потом и голова. Для нее это тоже было шоком. Лицо у него было залито кровью, встрепанные волосы тоже сплошь в крови. Но он улыбался. — Тяни, сестричка. — Я тяну, Питер. Тяну.* * *
Вот он наконец забрался в кабину, и Сара, совершенно обессиленная, рухнула на пол. Ноги у нее дрожали. Все тело тоже сотрясала мелкая дрожь. Эванс лежал на боку рядом и захлебывался кашлем. Но вот постепенно дрожь унялась. Она нашла аптечку и принялась оттирать ему лицо марлевой салфеткой. — Порез не слишком глубокий, — сказала Сара, — но несколько швов наложить все же придется. — Это потом. Если мы отсюда выберемся. — Выберемся, не бойся. — Я рад, что ты такая… — Он выглянул из окна наверх. — Когда-нибудь лазала по ледяным скалам? Сара отрицательно помотала головой: — Нет, только по обыкновенным, да и то не очень высоким. Как думаешь, большая разница? — Эти более скользкие… И что будем делать, когда выберемся наверх? — Не знаю. — Мы понятия не имеем, в какую сторону идти. — Пойдем по следам снегохода этого парня. — Если они сохранились. Может, их уже снегом занесло. Сама знаешь, до станции миль семь или восемь. — Питер… — начала она. — А если начнется снежная буря, нам вообще лучше отсидеться здесь. — Я здесь не останусь, — твердо заявила Сара. — Если уж умирать, то под небом и солнцем.* * *
Подниматься по ледяной стене расселины оказалось не так уж и сложно, особенно после того, как Сара усвоила, как правильно ставить ногу, обутую в ботинок с шипами, и с какой силой надо замахнуться ледорубом, чтоб он вонзился в эту стену и крепко там держался. Всего минут через семь-восемь она оказалась на поверхности. Все здесь выглядело как прежде. То же тусклое белесое солнце, та же сероватая дымка горизонта, сливающаяся с небом. Все тот же серый, безжизненный мир… Она помогла Эвансу вылезти. Из пореза снова пошла кровь, она тут же замерзала, отчего лицо походило на красную блестящую маску. — Черт, до чего же холодно… — пробормотал он, стуча зубами. — Как думаешь, куда надо идти? Сара взглянула на солнце. Оно совсем низко нависало над горизонтом, но непонятно было, заходит оно или напротив, встает. Да и вообще, как определяют направление по солнцу, если находишься на Южном полюсе? Сара нахмурилась. Сообразить никак не удавалось, и еще она страшно боялась ошибиться. — Пойдем по следам, — сказала она наконец. Сняла шипованные ботинки, переобулась и зашагала по льду. Следовало признать: в одном Питер был прав. На поверхности оказалось гораздо холодней, чем можно было представить. Примерно через полчаса поднялся ветер, он дул со страшной силой и прямо в лицо, так что пришлось идти согнувшись. Хуже того, пошел снег, и по льду зазмеилась поземка. А это означало… — Мы теряем следы, — пробормотал Питер. — Знаю. — Скоро их совсем заметет. — Вижу. — Порой он вел себя ну просто как малое дитя. — Что же нам делать? — спросил он. — Не знаю, Питер. Мне никогда прежде не доводилось блуждать по Антарктиде. — Мне тоже… Они, оскальзываясь и спотыкаясь, продолжали брести вперед. — Это была твоя идея — подняться на поверхность. — Замолчи, Питер. Возьми себя в руки. — Взять себя в руки? Спасибо за совет. Я чертовски замерз, просто окоченел, Сара, — пробормотал он. — Уже не чувствую ни носа, ни ушей. Ни пальцев на руках и ногах… — Питер! — Она ухватила его за плечо и сердито затрясла. — Заткнись! Он тут же умолк. И смотрел на нее через отверстия в кровавой маске. Ресницы стали белыми от инея. — Я тоже не чувствую своего носа, — сказала Сара. — Нам надо держаться, другого выхода нет. Она огляделась по сторонам, пытаясь подавить отчаяние. Ветер и снег усилились. Видимость резко упала. Мир стал плоским, бело-серым. Если так будет продолжаться и дальше, они могут снова провалиться в расселину, просто не заметить ее и провалиться. Тогда надо остановиться. Там, где они сейчас находятся. В самой сердцевине этой пустоты. — Ты такая красивая, когда злишься, — сказал Эванс. — Тебе когда-нибудь говорили? — Питер, ради бога… — Жутко до чего красивая. Она побрела дальше, до рези в глазах всматриваясь в снег и лед, пытаясь разглядеть следы от гусениц. — Пошли, Питер. — Возможно, эти следы скоро выведут их на дорогу. По дороге куда как легче идти в такой буран. И безопасней, и меньше шансов просто замерзнуть. — Кажется, я в тебя влюбился, Сара. — Питер!.. — Я должен был это сказать. Возможно, это последний шанс. — Тут он снова закашлялся. — Береги горло, Питер. Следи за дыханием. — Бог ты мой, до чего же холодно. Дальше они продолжали идти уже молча. Встречный ветер все усиливался. Парка Сары прилипала к телу, снег резал лицо. Казалось, двигаться уже невозможно вовсе, но Сара упрямо продолжала шагать вперед. Она не знала, сколько прошла, просто вдруг остановилась и вскинула руку. Должно быть, идущий следом Эванс этого не заметил. Он врезался в нее, ойкнул, что-то проворчал и тоже остановился. Ветер завывал так отчаянно, что пришлось сблизить головы, чтоб поговорить, иначе было просто не расслышать. — Нам надо остановиться! — прокричала она. — Знаю! И вот, видимо, просто не зная, что делать дальше, Сара опустилась прямо на лед, подобрала под себя ноги, опустила голову к коленям. И изо всех сил старалась не расплакаться. Ветер завывал все громче и громче. Теперь он просто визжал. Воздух казался непроницаемо плотным от снега. Эванс уселся рядом с ней. — Черт, мы умираем, — пробормотал он.ЩЕЛЕВАЯ ЗОНА
Среда, 6 октября
5.02 вечера
Она начала дрожать. Сперва это были просто приступы мелкой дрожи, сотрясавшей все тело, затем дрожь уже не прекращалась. «Словно припадок или лихорадка», — подумала Сара. Опыт заядлой лыжницы подсказал, что это означает. Температура тела упала до опасного предела, дрожь являлась автоматической физиологической реакцией. Попыткой согреться. Зубы стучали. Говорить она была не в силах. Но мысль ее продолжала работать, продолжала искать выход. — Может, нам построить нечто вроде снежного дома?.. Эванс что-то ответил. Она не расслышала, слова унес ветер. — Ты знаешь, как? Он молчал. «В любом случае уже слишком поздно», — подумала Сара. Она чувствовала, что теряет контроль над собственным телом. Даже придерживать колени руками было уже трудно, такой силы была эта дрожь. И еще она вдруг почувствовала сонливость. Взглянула на Эванса. Тот лежал рядом на боку. Она затормошила его, старалась заставить подняться. Даже начала пинать носком ботинка. Эванс не шевелился. Ей хотелось закричать, обругать его последними словами, но не вышло, зубы выбивали громкую дробь. Сонливость наваливалась на нее тяжелой волной, и Сара изо всех сил противилась ей. Спать, спать… одно неукротимое желание уснуть. Она старалась держать глаза открытыми, и тут вдруг, к ее удивлению, перед ними начали мелькать сценки из прошлой жизни — детство, мама, ребята из подготовительного класса, уроки балета, студенческая аудитория… Вся ее прежняя жизнь проходила перед глазами. В книгах писали, что так всегда бывает перед смертью. Затем, подняв глаза, она вдруг увидела в отдалении свет, и это тоже, говорят, случается с умирающими. Свет в самом конце длинного темного туннеля… Сара не могла больше сопротивляться. Легла на лед. Впрочем, льда под собой она не чувствовала. Утонула в собственном внутреннем мире боли и изнеможения. А свет впереди становился все ярче и ярче. Появились еще два других источника света, они подмигивали желтым и зеленым… Желтый и зеленый?.. Она боролась со сном. Пыталась сесть, но не получилось. Мышцы совсем ослабели, а руки походили на куски льда. Ни двинуться, ни шевельнуться… Желтый и зеленый огни увеличивались в размерах. Появился и еще один, в центре. Ярко-белый, как галогенная лампа. Сара силилась рассмотреть детали в вихре снежинок. Вот появился серебристый купол, затем колеса. И еще — большие светящиеся буквы. Четыре буквы: НАСА. Она закашлялась. Странная штуковина надвигалась из снега прямо на нее. Какой-то небольшой движущийся аппарат, около трех футов в высоту, он походил на кары, на которых по воскресеньям разъезжают люди на поле для гольфа. Большие колеса, уплощенная кабина. И он, издавая частые гудки, движется прямо на нее. Да этот кар того гляди ее переедет. Но страха она почему-то не испытывала. Все равно она не в силах увернуться. Сара лежала на льду, равнодушная и обессиленная вконец. Колеса становились все больше, росли прямо наглазах. Последнее, что запомнилось, так это механический голос. Он говорил ей: «Привет. Привет. Пожалуйста, уйдите с дороги. Огромное спасибо. Привет. Привет. Пожалуйста, уйдите с дороги…» А потом она провалилась в пустоту.СТАНЦИЯ ВЕДДЕЛА
Среда, 6 октября
8.22 вечера
Тьма. Боль. Грубые резкие голоса. Боль. Растирание. Кто-то растирал все ее тело, руки, ноги. Жгло словно огнем. Она застонала. Затем в отдалении послышался хрипловатый голос. Он произнес нечто вроде: — Офе, молоты. Растирание продолжалось, чистая пытка. Точно все тело натирали наждаком. И звук такой ужасный, скребущий. Что-то ударило ей в лицо, в губы. Сара облизала их. Снег. Холодный снег. — Пдушк пдлючли? — спросил голос. — Ще не. Какой-то иностранный язык. Наверное, китайский. Теперь Сара слышала уже несколько голосов сразу. Пыталась открыть глаза, но не смогла. Веки были прикрыты сверху чем-то тяжелым, словно маской или… Она попробовала поднять руку, ощупать себя, тоже не получилось. Ее держали за руки и ноги. И продолжали растирать, растирать… Она застонала, уже громче. Пыталась говорить. — Жет пе и она ивнет? — Ока не нао. — Должай тирать. Господи, до чего же больно! Они продолжали растирать ее, кем бы они там ни были, а она недвижимо лежала в полной тьме. И вот медленно, постепенно начала ощущать свои конечности. А затем — и лицо. И была вовсе не рада этому. Боль усилилась, она была уже почти невыносима. Точно все тело было охвачено огнем. Голоса продолжали плавать вокруг, точно отделенные от тел. Теперь их было больше. Четыре или пять, точно она не знала. И все принадлежали женщинам, так ей, во всяком случае, казалось. И еще теперь они проделывали с ней что-то другое. Просто издевались над ней. Втыкали что-то в тело. Твердое и холодное. Впрочем, больно не было. Просто холодно. Голоса продолжали плавать над ней. То над головой, то над ногами. И кто-то трогал и теребил ее, так грубо… Это сон. Или смерть. «Может, я уже умерла?» — подумала Сара. Странно, но ей почему-то все равно. Это из-за боли ей стало все равно. Потому что терпеть такое невозможно. И тут вдруг она услышала женский голос прямо над ухом, и он произнес отчетливо: — Сара. Она слабо шевельнула губами. — Ты проснулась, Сара? Она слабо кивнула. — Сейчас я сниму лед с лица, хорошо? Она снова кивнула. Маска перестала давить на лицо. — А теперь попробуй открыть глаза. Только медленно. Сара открыла. Она находилась в комнате с белыми стенами. С одной стороны монитор, по нему бегает сплетение каких-то зеленых линий. Похоже на больничную палату. И склонившееся над ней лицо женщины, она смотрит так озабоченно. На женщине белый халат типа тех, что носят медсестры, сверху большой фартук. В комнате очень холодно. Сара видела пар от своего дыхания. — Говорить сейчас не надо, — сказала женщина. Сара не стала ничего говорить. — Ты обезвожена. Надо выждать еще несколько часов. Мы поднимаем температуру твоего тела, понемногу. Тебе очень повезло, Сара. Ты ничего не потеряешь. Ничего не потеряешь. Тут она встревожилась. Зашевелила губами. Язык был сухим, толстым и неповоротливым. Из горла донеслось лишь слабое шипение. — Тебе еще нельзя говорить, — сказала женщина. — Пока еще рано. Сильно болит? Да? Сейчас дам тебе что-нибудь. — В руке у нее появился шприц. — Знаешь, а твой друг спас тебе жизнь. Как-то умудрился встать на ноги и добраться до рации, вмонтированной в робот НАСА. Только после этого мы смогли вас найти. Сара снова шевельнула губами. — Он в соседней палате. Уверена, он тоже поправится. А теперь просто отдохни. Она ощутила прикосновение холодной иглы к вене. Глаза закрылись сами.СТАНЦИЯ ВЕДДЕЛА
Четверг, 7 октября
7.34 вечера
Питеру Эвансу надо было одеться, и медсестры вышли. Он начал медленно натягивать одежду. Чувствовал он себя в целом неплохо, вот только в ребрах отдавалась боль, стоило глубоко вздохнуть. На левой стороне груди красовался огромный синяк, еще один синяк — на бедре, и совершенно безобразный кровоподтек украшал шею и часть предплечья. На лицо и голову наложили несколько швов. Все тело ныло и казалось каким-то чужим. Даже натянуть носки и сунуть ступни в тапочки стоило немалых усилий. Но в целом он в порядке. Более того, он ощущал какую-то новизну, словно заново родился. Там, в ледяной пустыне, Эванс был уверен, что умрет. Он чувствовал, как Сара трясла его и пинала носком ботинка, но сил откликнуться, даже пошевелиться, не было. А потом он услышал какой-то писк или гудок. Поднял голову, открыл глаза и увидел четыре буквы: НАСА. Он смутно осознавал, что буквы эти находятся на каком-то движущемся механизме. Передние колеса с толстыми шинами остановились буквально в нескольких дюймах от него. И тогда он начал подниматься, цепляясь руками за эти шины. И никак не мог понять, отчего водитель не помогает ему. И вот наконец ему удалось встать на колени. Ветер бушевал с прежней силой. Только тут он как следует разглядел странную машину: приземистая, с корпусом округлой формы, она возвышалась над землей фута на четыре, не больше. Слишком мала, чтобы в ней мог разместиться человек. «Робот», — сообразил Эванс. И начал стряхивать снег с куполообразного корпуса. Показались буквы: «НАСА. Радиоуправляемое устройство для поиска метеоритов». Робот продолжал говорить с ним, монотонным механическим голосом произносил одни и те же слова. Но Эванс толком не мог расслышать, что именно он говорит, так выл и свистел ветер. Он смахивал снег с корпуса в надежде отыскать какое-нибудь средство связи, антенну или… И тут вдруг палец наткнулся на панель с небольшим углублением в центре. Он надавил и снял ее. И увидел внутри телефон. Самый обычный, телефон-трубку ярко-красного цвета. Поднес ее к замерзшему лицу. Из трубки не доносилось ни звука, и тогда он отчаянно хриплым голосом закричал: — Алло! Алло?.. Он не успел ничего больше сказать. Рухнул на снег. Тем не менее медсестры уверяли, что он все же сумел послать сигнал на станцию НАСА, что находилась в Пэтриот-Хиллз. Люди из НАСА тут же связались со станцией Веддела. Уже оттуда был отправлен поисковый отряд, и их нашли буквально через десять минут. Оба они, и Сара, и Эванс, были к тому времени едва живы. С тех пор прошло уже больше суток. Врачи двенадцать часов работали над тем, чтобы повысить температуру их тел до нормальной. Одна из сестер объяснила Эвансу, что делать это надо медленно. И еще все в голос уверяли, что с ним все будет в порядке, вот только, возможно, придется ампутировать пару пальцев ноги. Они подождут несколько дней, посмотрят, как развивается процесс, а там решат. Ноги у него были перевязаны, между пальцами вставлены какие-то защитные пластинки. В обычную обувь ноги теперь не влезали, но сестры нашли и принесли ему пару шлепанцев огромного размера. Не иначе как принадлежали прежде какому-нибудь баскетболисту. На Эвансе они смотрелись просто смешно, он смахивал на клоуна. Что ж, придется пока походить в них, да и ногам не больно. Он осторожно встал. Ноги немного дрожали, но в целом все было нормально. И палату заглянула медсестра. — Проголодался? Он покачал головой: — Нет еще. — Что болит? Эванс снова покачал головой: — Все болит. — Может стать хуже, — заметила она. И протянула ему пузырек с пилюлями. — По одной каждые четыре часа, если будет невмоготу. И заснуть с ними легче. Так что, видно, придется попринимать несколько дней. — Что Сара? — Сможешь увидеть ее через полчаса. — А где Кеннер? — Кажется, в компьютерной комнате. — Где это? — Может, тебе лучше опереться на меня, — предложила сестра. — Да нет, — отмахнулся он. — Я в полном порядке. Вы только покажите мне, где это. Она показала, и он пошел. Но идти оказалось трудней, чем он предполагал. Мышцы не слушались, все тело сотрясала дрожь. Он едва не упал, хорошо, что медсестра вовремя подхватила его. — Ну, что я тебе говорила? Идем, провожу.* * *
Кеннер сидел в компьютерной комнате вместе с бородатым начальником станции Макгрегором и своим помощником Санджонгом Тапа. Лица у всех были мрачные. — Мы его нашли, — сказал Кеннер и указал на экран монитора. — Узнаете своего дружка, Эванс? Эванс взглянул на экран. — Да, — ответил он. — Тот самый ублюдок. На экране красовался снимок мужчины, выдававшего себя за Болдена. Рядом значилось его настоящее имя. Дэвид Р. Кейн и прочие данные. «Возраст двадцать шесть лет. Родился в Миннеаполисе, штат Миннесота. Степень бакалавра искусств в Нотр-Дам; степень магистра гуманитарных наук, Мичиганский ун-т.; в наст. время: кандидат в доктора философии по океанографии, Мичиганский ун-т, Анн-Арбор; исследовательский проект: „Динамика смещений шельфа Росса. Измерение с помощью датчиков джи-пи-эс“. Руководитель программы/супервайзер проекта: Джеймс Брюстер. Мичиганский ун-т». — Так, значит, фамилия его Кейн, — заметил начальник станции. — Он пробыл здесь неделю, работал с Брюстером. — Где он теперь? — мрачно осведомился Эванс. — Понятия не имею. На станцию сегодня не вернулся. Ни он, ни Брюстер. Думаю, они отправились в Макмердо, хотели захватить там какой-нибудь транспорт и удрать. Мы связались с Макмердо, просили их проверить, весь ли транспорт в наличии, но ответ до сих пор не получен. — А вы уверены, что его здесь нет? — спросил Эванс. — Уверен. Чтобы открыть внешние двери на станцию, нужна специальная карточка, удостоверяющая личность, так что мы в любой момент можем узнать, кто где находится. За последние двенадцать часов никто по имени Кейн или Брюстер дверей не открывал. Так что их здесь нет. — Думаете, они могут быть в самолете? — Люди из диспетчерской Макмердо не уверены. Надо сказать, они не слишком внимательно следят за перемещением повседневного транспорта. Если кто-то хочет улететь, садится и спокойно взлетает. Вообще, согласно условиям большинства грантов, ученые не имеют права покидать станцию в период проведения исследовательских работ. Но вы же сами понимаете. Все люди. У кого-то день рождения, у другого — семейный праздник. Вот они и мотаются на континент, туда и обратно. Улетают, прилетают, записи не ведутся. — Насколько мне помнится, — начал Кеннер, — Брюстер явился сюда с двумя студентами-выпускниками. Где второй? — Любопытно. Он вылетел из Макмердо вчера. В день вашего прилета. — Так что, думаю, всех их уже и след простыл, — сказал Кеннер. — Да, им следует отдать должное. Шустрые ребята и хитрые. — Он взглянул на часы. — Так, теперь давайте посмотрим, что они тут оставили.* * *
Табличка на двери гласила: «Дэйв Кейн, Мич. ун-т». Эванс толкнул ее и увидел небольшую комнатку, незастланную постель, небольшой стол с в беспорядке разбросанными по нему бумагами, четыре жестянки из-под диетической колы. В углу валялся открытый чемодан. — Итак, приступим, — сказал Кеннер. — Я займусь кроватью и чемоданом. Вы — письменным столом. Эванс принялся рыться в бумагах на столе. Вроде бы все до одной представляли собой распечатки научных статей. На некоторых был штамп «МИЧ УН ЛАБ ГЕО», далее значился номер. — Все это для прикрытия, — заметил Кеннер, когда он показал ему эти бумаги. — Он привез их с собой. Что-нибудь еще? Личное?.. Но Эванс не видел ничего интересного. На некоторых распечатках были пометки желтым маркером. Была здесь и стопка библиографических карточек размером три на пять дюймов, на некоторых были сделаны записи, но все они выглядели подлинными и, казалось, имели самое прямое отношение к статьям. — А вы считаете, этот его помощник вовсе не был студентом-выпускником? — Как знать. Может, и был, но я сомневаюсь. Эти эко-террористы, как правило, не слишком образованные люди. Были здесь и снимки ледников, и снимки со спутников каких-то участков земли. Эванс быстро перебирал их и вдруг остановился на одном. Внимание его привлек подзаголовок. — Послушайте, — сказал он, — кажется, в том списке четырех разных точек было обозначено место под названием «Скорпион»? — Да… — Так это здесь, в Антарктиде, — сказал Эванс. — Вот, посмотрите. — Но это никак не может… — начал было Кеннер и тут же осекся. — А знаете, Питер, это очень любопытно. Молодец. Снимок лежал вот в этой стопке? Хорошо. Есть что-нибудь еще? К своему удивлению, Эванс вдруг почувствовал, что похвала Кеннера ему приятна. Он начал быстро перебирать снимки. И минуту спустя вдруг воскликнул: — Есть! Вот еще один. — Примерно то же самое расположение вкраплений камня в снег, — возбужденно продолжал Эванс. — И… я не знаю, что это за слабо прочерченные линии… возможно, дороги? Камни, запорошенные снегом? — Да, — кивнул Кеннер, — думаю, вы правы. — Если эти снимки сделаны с воздуха, наверняка есть способ проследить, как и кем. И эти цифры внизу, возможно, они указывают на какие-то ссылки? — Это не проблема. — Кеннер достал небольшое увеличительное стекло и начал всматриваться в снимки. — Да, Питер. Вы просто умница. Эванс так и просиял. — Нашли что-то интересное? — спросил стоявший уже в дверях Макгрегор. — Моя помощь нужна? — Нет, не думаю, — ответил Кеннер. — Справимся сами. — Но, может, он узнает по ним… — начал Эванс. — Нет, — сказал Кеннер. — Сделаем запрос в НАСА. Они помогут произвести идентификацию. А пока давайте поищем еще. Еще несколько минут они в полном молчании проводили обыск. Кеннер достал карманный нож, начал разрезать подкладку лежавшего в углу чемодана Брюстера. — Ага! — воскликнул он и выпрямился, держа в руке две изогнутые пластины из какого-то светлого материала, напоминающего резину. — Что это? — спросил Эванс. — Силикон? — Или что-то аналогичное. Похоже на мягкий пластик. — По лицу Кеннера было видно, что он очень доволен своей находкой. — А для чего эти штуковины? — спросил Эванс. — Понятия не имею. — Кеннер продолжал шарить в чемодане. «Интересно, — подумал Эванс, — с чего это он так обрадовался? И еще, Кеннер почему-то не захотел пускаться в объяснения в присутствии Макгрегора. Но для чего предназначены эти два куска резины? Как можно их использовать?» Сам Эванс между тем уже второй раз просматривал бумаги на столе, но ничего представляющего хоть какой-то интерес обнаружить не смог. Он приподнял настольную лампу, осмотрел ее подставку. Потом опустился на четвереньки и заглянул под стол, может, что-то приклеено снизу липкой лентой. Но не нашел ничего. Кеннер закрыл чемодан. — Как я и думал, там больше ничего нет. Еще повезло, что мы нашли хоть что-то. — Он обернулся к Макгрегору: — Где Санджонг? — В серверной комнате. Выполняет ваше распоряжение, исключает Брюстера и его команду из системы.* * *
Серверная комната представляла собой клетушку без окон. Он пола до потолка тянулись два одинаковых стеллажа с процессорами, решетчатый потолок был предназначен для протяжки кабелей. На металлическом столике стоял главный компьютер. Возле него примостился Санджонг, рядом стоял техник со станции Веддела, и лицо его отражало крайнюю растерянность. Кеннер с Эвансом встали у двери в коридоре, места в комнатушке им не хватало. Эванс чувствовал, что силы постепенно возвращаются к нему. — Это было непросто, — сказал Санджонг Кеннеру. — Здесь все было устроено так, чтобы обеспечить любому сотруднику Веддела возможность хранения материалов, а также прямой доступ к радиосвязи и Интернету. И самозванцы сумели найти способ этим воспользоваться. Очевидно, что третий прибывший с Брюстером парень был профессиональным компьютерщиком. В первый же день после появления на станции он влез в систему и внедрил тут повсюду «троянских коней». И прочие ловушки. Сколько именно, пока не знаю. Пытаемся их выявить. — Он также внедрил несколько фальшивых сайтов пользователей, — сказал технический сотрудник. — Да, около двадцати, — кивнул Санджонг. — Но не это меня беспокоит. Фальшивка, она и есть фальшивка. Этот парень, несомненно, умен, и, боюсь, ему удалось получить доступ к системе через уже существующего пользователя. С тем чтобы на него не смогли выйти. И вот как раз теперь мы ищем пользователей, которые за последнюю неделю обзавелись вторым паролем. Но эта система не самая мощная. Работает слишком медленно. — Ну а «троянские кони»? — спросил Кеннер. — На какое время действия рассчитаны? — В компьютерном сленге «троянским конем» называли невинную на первый взгляд и как бы «спящую» программу, внедренную в систему. Она «пробуждалась» в нужное время и выполняла определенные функции. Именовали ее так в честь греков, которым удалось выиграть войну с Троей, запустив в стан врага огромного деревянного коня. В качестве подарка. Как только конь этот оказался в крепости, прятавшиеся внутри солдаты выскочили из него и атаковали противника. Троя пала. Первый «троянский конь» был запущен в компьютер одной компании уволенным сотрудником. Он решил отомстить. Установка сработала через три месяца после его увольнения, все жесткие диски были уничтожены. С тех пор появилось множество разновидностей этих «коней». — Одного найти удалось, и время действия его ограничено, — ответил Санджонг. — Должен сработать через день-два. Еще один установлен на три дня, считая от сегодняшнего. Это все, что пока удалось выяснить. — Как мы и предполагали, — пробормотал Кеннер. — Да, — кивнул Санджонг. — Они собирались сделать это в самом скором времени. — Сделать что? — спросил Эванс. — Отколоть огромный айсберг, — ответил Кеннер. — Но почему вы решили, что в самом скором времени? Тогда сами они еще должны быть здесь. — В последнем не уверен. К тому же в любом случае время определялось чем-то другим. — Вот как? Чем же? — спросил Эванс. Кеннер многозначительно покосился на него. — Обсудим это позже. — Он обернулся к Санджонгу. — Ну а радиосвязи? — Все прямые связи мы сразу отключили, — ответил тот. — А вы, насколько я понимаю, поработали на том самом месте, верно? — Да, — кивнул Кеннер. — И что же вы там делали? — полюбопытствовал Эванс. — Кое-что разъединял. Практически наугад. — Но что? — Потом расскажу. — Мы не перестарались? — спросил Санджонг. — Нет. Потому что никогда не знаешь наверняка. Может, на том самом месте появится кто-то еще, и вся наша работа пойдет насмарку. — Черт, — пробормотал Эванс, — хотелось бы все же знать, ребята, о чем это вы толкуете. — Позже, — с нажимом произнес Кеннер. И на этот раз смотрел он сердито. Эванс умолк. Он чувствовал себя немного обиженным. — Мисс Джонс проснулась и одевается, — сообщил Макгрегор. — Вот и замечательно, — заметил Кеннер. — Что ж, думаю, здесь мы сделали все, что смогли. Через час вылетаем. — Куда? — удивился Эванс. — Мне казалось, что это очевидно. В Финляндию, в Хельсинки, — ответил Кеннер.В САМОЛЕТЕ
Пятница, 8 октября
6.04 утра
Самолет летел над грядой облаков в ослепительно ярком утреннем свете. Сара спала. Санджонг работал с ноутбуком. Кеннер молча смотрел в иллюминатор. — Может, все же расскажете, что это вы там разъединяли наугад? — спросил Эванс. — Те конусовидные заряды, — ответил Кеннер. — Они были размещены в определенном порядке на расстоянии примерно четырехсот метров один от другого. Я разъединил пятьдесят наугад, почти все они находились на восточном конце этой линии. Думаю, этого достаточно, чтобы предотвратить образование направленной волны. — Значит, никакого айсберга не будет? — К этому мы и стремились. — Ну а зачем теперь летим в Хельсинки? — Не туда. Я сказал это специально в присутствии техника. На самом деле мы летим в Лос-Анджелес. — Ясно. Тогда еще вопрос. Зачем мы летим в Лос-Анджелес? — Затем, что там НФПР проводит конференцию по резкому изменению климата. — Так все это имеет отношение к конференции? Кеннер кивнул. — Выходит, эти ребята собирались отколоть айсберг лишь с одной целью — чтоб это соответствовало идее конференции? — Именно. Это часть их рекламной кампании. Организовать какое-нибудь масштабное природное явление или катаклизм с целью наглядного подтверждения основных постулатов конференции. — Вы так спокойно рассуждаете об этом, — заметил Эванс. — Так уж в этом мире делаются дела, Питер, — пожал плечами Кеннер. — Информация, выгодная природоохранным организациям, далеко не случайно доходит до общественности. — Что вы хотите этим сказать? — Ну, возьмем, к примеру, вашу любимую и самую пугающую проблему. Глобальное потепление климата. О наступлении эпохи глобального потепления объявил в 1988 году известнейший климатолог, Джеймс Хансен. Он даже выступал на эту тему на объединенном заседании палаты общин и сенатского комитета, возглавляемом сенатором Виртом из Колорадо. Слушания были назначены на июнь, ну и неудивительно, что во время выступления Хансена стояла удручающая жара. Неплохой фон для столь драматичного заявления. — Это как раз меня не волнует, — заметил Эванс. — Использовать слушания для доведения каких-то фактов до широкой общественности вполне законно и… — Вот как? Вы что же, хотите тем самым сказать, что между правительственными слушаниями и обычной пресс-конференцией нет никакой разницы? — Я хочу сказать, что подобные слушания неоднократно проводились и раньше. — Верно. Но только в случае с Хансеном мы имеем яркий пример манипулирования общественным мнением. И случай этот далеко не единственный. Таких примеров в ходе развертывания кампании, связанной с глобальным потеплением, было немало. Достаточно вспомнить об изменениях, внесенных буквально в последнюю минуту в доклад МПККИ в 1995 году. — МПККИ? В 1995-м?.. — В конце восьмидесятых ООН создала специальную Межправительственную комиссию по климатическим изменениям. Эта комиссия являла собой группу чиновников-бюрократов и ученых, находившихся под пятой у бюрократов. Идея создания ее сводилась к следующему: поскольку проблема признана глобальной, ООН обязана как-то отслеживать ее и каждые несколько лет публиковать отчеты. Первый отчет, составленный в 1990-м, говорил о том, что очень трудно отследить влияние человека на климат, хотя почти все признавали, что подобное влияние имеет место. А вот в 1995-м в докладе было отмечено «заметное влияние человека на климат». Помните? — Смутно. — Так вот, эта существенная поправка, «заметное влияние человека», была вписана в доклад уже после того, как все ученые разъехались по домам. Изначально и документе говорилось, что ученым не удалось выявить и доказать факты влияния человека на климат, что они далеко не уверены, что таковые имеют место. Они написали просто и ясно: «Мы не знаем». А затем эта фраза была вычеркнута, и вместо нее вписано другое утверждение. На тему того, что влияние это существует. Что, как понимаете, составляет большую разницу. — Это правда? — тихо спросил Эванс. — Да. Подлог в документе вызвал огромное возмущение у многих ученых, защитники и противники этой теории вступили в схватку. Но если прочесть все их доводы за и против, понятней не станет, кто из них прав. Мы живем в век Интернета. Можете найти там все эти материалы, оригинал документа, список изменений. И решайте сами. Подобные изменения в тексте официального документа говорят о том, что МПККИ — скорее политическая, а не научная организация. Эванс нахмурился. Он не знал, что на это сказать. Он, разумеется, слышал о МПККИ, но о деятельности ее мало что знал. — Хочу задать вам один очень простой вопрос, Питер. Если проблема реальна, если она требует самого срочного вмешательства, к чему понадобилось производить подмену? Разве не смахивает это на умело организованную рекламную кампанию? На манипулирование общественным мнением? — Ответ мой столь же прост, — сказал Эванс. — Средства массовой информации — это рынок, на котором стоит вечная толчея. Каждую минуту человек получает тысячи единиц информации. А потому приходится говорить громко, просто орать, чтобы докричаться, привлечь внимание. И уж затем попытаться мобилизовать весь мир на подписание Киотского протокола. — Ну что ж, будем это учитывать. Когда летом 1988 года Хансен объявил о глобальном потеплении, то, согласно его расчетам, температура должна была повышаться в среднем на 0,35 градусов Цельсия каждые десять лет. А насколько она повышается в действительности, вам известно? — Уже предвижу, что вы скажете. На гораздо меньшую величину. — Гораздо меньшую, Питер. Доктор Хансен просчитался процентов на триста. Реальное повышение составляет лишь 0,11 градуса. — Пусть так. И, однако же, повышение имеет место. — А через десять лет после этого своего выступления он вдруг заявляет, что факторы, контролирующие климатические изменения, исследованы еще настолько плохо, что долгосрочные предсказания вообще невозможны. — Он этого не говорил. Кеннер вздохнул. — Санджонг?.. Санджонг застучал по клавишам компьютера. — Вот, нашел. «Записки Национальной академии наук», октябрь 1998-го.[10] — Но Хансен вовсе не утверждал, что предсказания невозможны. — Вот что он писал. «Факторы, влияющие на долгосрочное изменение климата, не поддаются пока точным измерениям, а потому климатические изменения в будущем точно предсказать невозможно», — конец цитаты. И еще он утверждал, что в будущем ученые должны использовать множественные сценарии для определения диапазона возможных климатических изменений. — Ну, это не совсем то… — Давайте не будем играть словами, — заметил Кеннер. — Он утверждал именно это. С чего бы вдруг, как вы думаете, Болдер так обеспокоен самим фактом участия Хансена как свидетеля в процессе вануату? Все из-за этих его двусмысленных утверждений. И как бы вы ни пытались перефразировать или придать им другое толкование, ясно одно: знаний пока просто не хватает. И это лишь одно из многих подобных утверждений. Даже МПККИ[11] внесла свой вклад в эти дебаты. — Ну, хорошо, ладно. Но существуют и другие вещи, которые можно рассчитать и измерить. — Вы абсолютно правы, — кивнул Кеннер. — Люди постоянно занимаются расчетами. Рассчитывают цены, рассчитывают свои доходы, время доставки, рассчитывают… а кстати, вы рассчитываете, какие налоги должны платить правительству? — Конечно. Ежеквартально. — Ну и с какой же степенью точности вы проводите эти расчеты? — Ну, строгих правил тут не… — С какой степенью точности, Питер, хотя бы приблизительно? — Ну, процентов пятнадцать. — И если вы ошибетесь на триста процентов, за этим неминуемо последуют штрафные санкции, верно? — Да. — А вот Хансен не постеснялся ошибиться на целых триста процентов. — Климат — это вам не налоговая декларация. — В реальном мире человеческих знаний, — начал Кеннер, — ошибка на триста процентов может означать одно: вы просто не владеете материалом, который оцениваете. Допустим, у вас имеется самолет, и пилот говорит, что полет займет три часа. А вы прибываете на место уже через час. Что тогда можно сказать об этом пилоте? Можно ли назвать его человеком, профессионально владеющим информацией? Эванс вздохнул. — И все равно, с климатом все обстоит куда сложнее. — Да, Питер. С климатом гораздо сложнее. Так сложно, что ни одному гению не под силу предсказать климат будущего с достаточной степенью точности. Хотя на это тратятся ежегодно миллиарды долларов и сотни людей занимаются проблемой по всему миру. Так почему вы никак не желаете смириться с этой истиной? — Прогнозы погоды стали гораздо точней, — ответил Эванс. — Благодаря компьютерам. — Да, прогнозы погоды улучшились. Но никто не решается пока предсказывать погоду более чем на десять дней вперед. А ученые, создающие модели с помощью компьютеров, вообразили, будто смогут предсказать, какая будет температура в той или иной точке земного шара через сто лет. Иногда через тысячу, даже три тысячи лет. — И у них получается все лучше. — Готов поспорить, это далеко не так, — сказал Кеннер. — Самые значительные глобальные климатические изменения вызывает Эль-Ниньос, теплое сезонное поверхностное течение у западных берегов Южной Америки. Температуры повышаются, климат начинает лихорадить. И случается это приблизительно раз в четыре года. Однако климатические компьютерные модели не могут предсказать ни начало, ни продолжительность, ни силу этого явления. А раз уж вы не можете предсказать даже Эль-Ниньос, то цена этим всем вашим моделям просто грош. — А я слышал, что Эль-Ниньос вполне предсказуемо. — Да, так было заявлено в 1998-м. Но это не правда.[12] — Кеннер удрученно покачал головой. — Сколько-нибудь достоверной науки об изменениях климата пока что не существует, Питер. Нет, рано или поздно она появится. Но пока что ее просто нет.НА ПУТИ В ЛОС-АНДЖЕЛЕС
Пятница, 8 октября
2.22 дня
Прошел еще час. Санджонг не отрывался от компьютера. Кеннер сидел неподвижно и смотрел в иллюминатор. Санджонг, видимо, уже привык к такой манере своего босса. Знал, что Кеннер может молчать и оставаться совершенно неподвижным на протяжении нескольких часов. Он отвернулся от иллюминатора лишь раз, когда Санджонг вполголоса чертыхнулся. — Что случилось? — спросил Кеннер. — Потерял нашу спутниковую связь с Интернетом. Вырубилась ни с того ни с сего. — Откуда получены снимки, проследить удалось? — Да, не проблема. Я успел зафиксировать. Питер действительно считает, что это снимки Антарктиды? — Да. Он думает, что темные вкрапления — это камни или скалы, выступающие из-под снега. И я с ним в целом согласен. — На самом деле это место называется Резолюшн-Бей, — сказал Санджонг. — И находится эта бухта в северо-восточной части острова Гареда. — Как далеко это от Лос-Анджелеса? — Приблизительно в шести тысячах морских миль. — В таком случае время распространения составляет часов двенадцать-тринадцать? — Да. — Ладно, займемся этим позже, — сказал Кеннер. — У нас есть более неотложные дела.* * *
Питер Эванс спал беспокойным сном. Постель ему соорудили из разложенного сиденья самолетного кресла, ровно посередине которого пролегал шов, как раз под тем местом, где находились ноги. Он ворочался и вертелся с боку на бок, ненадолго просыпался, слышал обрывки разговора между Кеннером и Санджонгом в хвостовой части салона. Всего разговора он не слышал, заглушал рев моторов. Но все равно услышал достаточно. Потому что я хочу, чтоб он сделал это. Он все равно откажется, Джон. …нравится это ему или нет… В центре всего этого стоит именно Эванс. Тут Питер Эванс проснулся уже окончательно. И навострил уши. Даже приподнял голову с подушки, чтоб лучше слышать. С ним согласен… На самом деле… Резолюшн-Бей… Гареда… Как далеко?.. …тысячах миль… …время распространения… тринадцать часов… Время распространения? Эванс удивился. О чем это, черт побери, они толкуют? Он соскочил с импровизированного ложа и решительно зашагал в хвостовой отсек.* * *
— Нет, — ответил Эванс, — спал я не слишком хорошо. И еще считаю, вы должны, просто обязаны объяснить мне кое-что. — Что именно? — Ну, во-первых, что там с этими снимками со спутника. — Знаете, тогда на станции в присутствии посторонних мне не слишком хотелось распространяться на эту тему, — ответил Кеннер. — Ну и преуменьшать ваш энтузиазм тоже как-то не очень хотелось. Эванс подошел к столику, налил себе чашку кофе. — Понял. Так что же все-таки изображено на этих снимках? Санджонг развернул ноутбук так, чтобы Эвансу был виден экран монитора. — Не обижайтесь. И потом, у вас нет никаких причин подозревать нас в неуважении. Те снимки были негативами. Негативы вообще используются чаще, чем вы думаете. Для усиления контрастности изображения. — Негативы… — Да. И то, что выглядело черными скалами, на самом деле белое. Это облака. Эванс вздохнул. — Ну а темные пятна — это земля? — Остров под названием Гареда в южной части Соломоновых островов. — И находятся они… — Недалеко от побережья Новой Гвинеи. К северу от Австралии. — Стало быть, остров этот находится в южной части Тихого океана, — задумчиво протянул Эванс. — А у того парня в Антарктиде был снимок какого-то тихоокеанского острова. — Верно. — И тогда слово «СКОРПИОН» в подписи под снимком означает… — Мы пока этого не знаем, — сказал Санджонг. — На картах это место обозначено под названием Резолюшн-Бей. Возможно, существует и местное название. Скорпион-Бей. — И что они там затевают? — И этого тоже мы не знаем, — хмуро произнес Кеннер. — Я слышал, вы говорили о каком-то времени распространения. Распространения чего? — Вы не расслышали, — сказал Кеннер. — Я говорил о времени распознавания. Или, если вам угодно, опознания. — Опознания? — удивился Эванс. — Да. Мы надеялись, что можно установить личность хотя бы одного из той троицы, что побывала в Антарктиде, поскольку имеются вполне приличные фотографии. Мы точно знаем, что сняты на них именно эти трое, поскольку сотрудники станции их видели. Но тут, боюсь, нам не повезло. Санджонг объяснил, что они разослали фотографии Брюстера и двух его студентов-выпускников по нескольким базам данных в Вашингтоне, где их прогнали через специальные компьютеры и сравнили с имеющимися в базе снимками людей с криминальным прошлым. Иногда везет. И компьютер находит нужного человека. Но на этот раз ничего не получилось, опознать не удалось. Прошло вот уже несколько часов, и никакого результата. Так что тут нам не повезло. — Чего и следовало ожидать, — заметил Кеннер. — Да, — кивнул Санджонг. — Как мы и предполагали. — И все потому, что у этой троицы не было криминального прошлого? — спросил Эванс. — Нет. Они много раз фигурировали в различных сводках данных. — Тогда почему же не получилось? — Потому, — ответил Кеннер, — что идет война с применением новых компьютерных технологий. И пока что мы проигрываем эту войну.НА ПУТИ В ЛОС-АНДЖЕЛЕС
Пятница, 8 октября
3.27 дня
В средствах массовой информации — объяснял Кеннер — Либеральный экологический фронт, или ЛЭФ, обычно называют свободной ассоциацией эко-террористов, действующих небольшими группами по собственной инициативе и довольно примитивно выражающих свой протест. Они разбивали витрины, дорогие автомобили на стоянках, устраивали поджоги. Но на деле все обстояло сложней. Пока что полиции удалось арестовать всего одного члена ЛЭФ, двадцатидевятилетнего студента выпускника Калифорнийского университета из Санта-Круз. Его застигли на месте преступления в Эль-Сегундо, он пробрался на танкер, перевозивший нефть, и начал крушить там все подряд. Все связи с группой он категорически отрицал и говорил, что действовал в одиночку. Однако полицию насторожило одно обстоятельство. На лбу этот парень носил специальную наклейку, менявшую форму черепа, отчего брови резко выступали вперед. У него также оказались накладные уши. Не слишком искусная маскировка. Но она говорила о том, что, возможно, ему известно о специальной компьютерной программе по идентифицированию личности. В число этих программ входила и такая, которая могла проследить прошлые изменения во внешности, особенно в том, что касалось волосяного покрова — париков, накладных усов и бород, поскольку это был самый простой способ изменения внешности. Были также программы, помогающие выявить возрастные изменения, такие, как, к примеру, утяжеление черт лица, образование пролысин и так далее. А вот уши у человека не менялись. Форма лба тоже не подлежала изменениям. Поэтому все программы были прежде всего нацелены на четкую обрисовку формы ушей и лба. Стоило изменить эти характерные и неизменные черты, и соответствующей «пары» компьютеру уже не выявить. И парень из Санта-Круз знал это. Он знал: стоит приблизиться к причалу, где стоит танкер, и его зафиксируют видеокамеры наблюдения. И изменил свою внешность таким образом, чтобы компьютер не смог идентифицировать его личность. Очевидно, нечто подобное проделали с собой и те три экстремиста со станции Веддела. И вообще, задуманный ими теракт был подготовлен с использованием высоких технологий. Планировался загодя и наверняка стоил целую кучу денег. И, безусловно, у этой троицы имеется поддержка на самом высоком уровне, поскольку при них были надежные документы, подтверждающие их научные должности, а на коробках с грузом стояла университетская маркировка. Они сумели обзавестись фальшивыми сайтами, позаботились о дюжине других деталей, необходимых для совершения этого террористического акта. И никакого примитива в самом их плане и действиях не наблюдалось. — Они бы непременно преуспели, — заметил Кеннер, — если б не список, который Джорджу Мортону удалось заполучить незадолго до своей смерти. Все эти факты говорят о том, что если прежде ЛЭФ и был свободной ассоциацией любителей, то теперь таковой уже не является. Теперь это была высокоорганизованная и разветвленная сеть. И члены ее имеют свободный доступ к самым разнообразным средствам связи, могут пользоваться электронной почтой, сотовыми телефонами, радиопередатчиками и текстовыми посланиями и оставаться при этом неуловимыми. Правительства всех стран мира уже давно обеспокоены этим фактом и решают, как лучше бороться с такой сетью. В связи с этим и возникло новое понятие — «сетевая война». В течение довольно долгого времени концепция сетевой войны оставалась чисто теоретической — продолжал Кеннер, — первые разработки велись «Рэнд»[13], даже военные тогда не слишком интересовались этой проблемой. Само понятие — сетевой враг, террорист, даже преступник — было слишком неопределенным. Но именно неопределенность или кажущаяся аморфность этой сети делала ее столь опасной и практически неуязвимой. Внедриться в нее было невозможно. Подслушать что-либо тоже нельзя, разве что по чистой случайности. Определение географического местонахождения тоже оказалось невозможным, потому что они никогда не сидели на одном месте. Фактически сеть представляла собой совершенно новый тип противника, и, чтобы сражаться с ним и победить, нужны были столь же новые технологии. — Военные этого тогда просто не поняли, — сказал Кеннер. — Но нравится вам это или нет, а теперь нам приходится участвовать в сетевой войне. — Ну а как можно сражаться в этой самой войне? — спросил Эванс. — Единственный способ противостоять такой сети — это создать собственную сеть. Создавать и расширять посты прослушивания. Заниматься дешифровкой сутки напролет. Использовать технику обмана, подстав и ловушек. — Как это? — Ну, это разные технические тонкости, — неопределенно ответил Кеннер. — И тут мы полагаемся на японцев. Они в этом деле лучшие в мире. Ну и свои сети тоже, конечно, раскидываем в самых разных направлениях. Опираясь на то, что нам удалось узнать на станции Веддела, можно пустить в ход различные средства. — Далее Кеннер сказал, что идет тщательная проверка баз данных. Что он мобилизовал для этого многие государственные организации. Что уже разослал запросы на тему того, где террористы могли обзавестись столь надежными документами, радиопередатчиками, могущими работать с шифрованными посланиями, взрывными зарядами, таймерами для детонации, управляемыми с компьютера. Все это вещи непростые, и при наличии времени их можно проследить. — При наличии времени? — удивился Эванс. — Просто у нас его в обрез. Эванс видел: Кеннер чем-то всерьез обеспокоен. — Какова моя задача? — спросил он. — Очень проста, — ответил Кеннер. — Так что я должен делать? Кеннер лишь улыбнулся в ответ.3. АНГЕЛ
ЛОС-АНДЖЕЛЕС
Суббота, 9 октября
7.04 утра
— Это и вправду необходимо? — встревоженно спросил Питер Эванс. — Да, необходимо, — кивнул Кеннер. — Но это же… незаконно. — Законно, — отрезал Кеннер. — Только потому, что вы офицер спецслужб? — спросил Эванс. — Да, разумеется. Так что волноваться вам не о чем. Они уже летели над Лос-Анджелесом, самолет должен был приземлиться в Ван-Найс. В иллюминаторы били яркие лучи калифорнийского солнца. Санджонг низко склонился над обеденным столом, находившемся в центре салона. Перед ним лежал мобильный телефон Эванса со снятой задней панелью. Санджонг прилаживал к верхней части батарейки тонюсенькую серую пластинку размером с ноготь большого пальца. — Что этот такое? — спросил Эванс. — Память, — ответил Санджонг. — Четыре часа записи разговоров в сжатом формате. — Понимаю… — пробормотал Эванс. — Ну а я что должен делать? — Просто носить этот телефон при себе и заниматься своими обычными делами. — А если меня застукают? — Не застукают, — сказал Кеннер. — Ведь с мобильным телефоном можно пройти везде. Через любую службу безопасности, не проблема. — Но что если у них есть специальные устройства для обнаружения «жучков»… — Вас это не касается, потому что вы ничего не передаете. Передатчик есть, но он особенный. Передает каждый час в течение всего двух секунд. А все остальное время глух и нем. — Кеннер вздохнул. — Послушайте, Питер, ведь это всего лишь мобильник. Теперь они есть буквально у каждого. — Ну, не знаю… — неуверенно протянул Эванс. — Просто мне как-то не по себе. Не привык подслушивать и подглядывать. Шпион из меня никудышный. Подошла Сара, зевая и протирая глаза. — Кто это здесь у нас шпион? — Я чувствую себя шпионом, — ответил Эванс. — Сейчас не до этого, — отмахнулся Кеннер. — Санджонг? Санджонг достал из принтерараспечатку, протянул Эвансу. Это был список Мортона, только теперь в нем появились добавления.662262 3982293 24FХЕ 62262 82293 ТЕРРОР гора Террор, Антарктида 882320 4898432 12FХЕ 82232 54393 ЗМЕЯ Снейк Батт, Аризона 774548 9080799 02FХЕ 67533 43433 ХОХОТУН Лауфер Кен, Багамы 482320 5898432 22FХЕ 72232 04393 СКОРПИОН бухта Реэолюшн, Соломоновы о-ва— Как видите, Санджонгу с помощью системы джи-пи-эс удалось точно определить географические точки, на которые указывают координаты, — сказал Кеннер. — И в этом списке просматривается определенная система. О первом инциденте мы уже знаем. Второй должен произойти на территории США, где-то в пустыне. В Юте, Аризоне или Нью-Мехико. Третий — на Карибах, к востоку от Кубы. И, наконец, четвертый — в районе Соломоновых островов. — Вот как? И что из этого следует? — Мы должны сосредоточить свое внимание на втором инциденте, — сказал Кеннер. — Проблема в том, что район от Юты до Аризоны и затем до Нью-Мехико охватывает примерно пятьдесят тысяч квадратных миль пустыни. Необходима дополнительная информация, иначе мы упустим этих парней. — Но у вас же есть точные координаты. — Которые они непременно поменяют, как только узнают о провале в Антарктиде. — Думаете, планы у них уже изменились? — Конечно. Через свою сеть они узнали, что что-то пошло не так, как только мы прибыли вчера на станцию Веддела. Думаю, именно поэтому сразу же ушел тот, первый из террористов. Считаю, что он был лидером группы. Другие два — просто обычные шестерки. — Так вы хотите, чтоб я увиделся с Дрейком, — сказал Эванс. — Именно. И вытянули из него все, что только можно. — Господи, до чего ж противно, — поморщился Эванс. — Понимаю ваши чувства, — сказал Кеннер. — Но нам это крайне необходимо. Эванс взглянул на Сару. Она все еще сонно терла глаза. Внезапно его охватил прилив раздражения: только-только поднялась с постели, а выглядит как новенькая. Лицо свежее и красивое, как всегда. — Ты как? — спросил он ее. — Мне нужно почистить зубы, — сказала она. — Мы скоро приземлимся? — Через десять минут. Эванс выглянул в иллюминатор. Солнце припекало. Он чувствовал себя разбитым, невыспавшимся. Швы на голове противно стягивали кожу. Все тело болело и ныло после долгого пребывания в ледяной расседине. Даже упереться локтем о ручку кресла было больно. Он вздохнул. — Вот что, Питер, — сказал Кеннер. — Эти негодяи пытались вас убить. И знаете, на вашем месте я бы не слишком мучился угрызениями совести. — Да, конечно, понимаю. Но я юрист, и… — А могли быть теперь мертвым юристом, — мрачно пошутил Кеннер. — Чего ни в коем случае вам не желаю.
662262 3982293 24FХЕ 62262 82293 ТЕРРОР гора Террор, Антарктида 382320 4898432 12FХЕ 82232 54393 СЕВЕР Спер Сип, Аризона 244548 9080799 02FХЕ 67533 43433 РАКОВИНА Конч Кей, Багамы 482320 5898432 22FХЕ 72232 04393 СКОРПИОН бухта Резолюшн, Соломоновы о-ва
662262 3982293 24FХЕ 62262 82293 ТЕРРОР гора Террор, Антарктида 382320 4898432 12FХЕ 82232 54393 КАНЮК Баззард Галч, Юта 444548 7080799 02FХЕ 67533 43433 СТАРИК о-в Ода Мэн, «Теркс Кайкос» 482320 5898432 22FХЕ 72232 04393 СКОРПИОН бухта Резолюшн, Соломоновы о-ва
662262 3982293 24FХЕ 62262 82293 ТЕРРОР гора Террор, Антарктида 882320 4898432 12FХЕ 82232 54393 ЧЕРНАЯ МЕССА Блэк Месса, Нью-Мехико 774548 9080799 02FХЕ 67533 43433 РЫЧАНИЕ Снарл Кей, МАБВ[14] 482320 5898432 22FХЕ 72232 04393 СКОРПИОН бухта Резолюшн, Соломоновы о-ва
* * *
С ощущением какой-то нереальности происходящего Питер Эванс вывел свою машину на автомагистраль Сан-Диего. Двенадцать полос движения шириной с добрую половину бейсбольного поля, все заполнены ревущими автомобилями. Примерно шестьдесят пять процентов общей наземной площади Лос-Анджелеса отдано автомобилям. Людям, простым пешеходам, с каждым днем оставалось все меньше места. Совершенно бесчеловечный подход, абсурдный, даже преступный с экологической точки зрения. Пешком никуда не дойти, расстояния огромные, загрязненность воздуха просто зашкаливает. А люди, подобные Кеннеру, только и знают, что критиковать работу природоохранных организаций, без усилий которых обстановка в Лос-Анджелесе и подобных ему местах была бы еще хуже. Смотри правде в глаза, сказал он себе. Мир нуждается в помощи. Отчаянно нуждается в улучшении экологии. И Кеннер, с такой легкостью манипулирующий фактами, не в состоянии отменить эту правду. В таком духе он размышлял минут десять, затем пересек Малхолланд-Пасс и направился к Беверли-Хиллз. Эванс покосился на соседнее сиденье. Там лежал его измененный мобильник. На серебристой панели отсвечивало солнце. Он решил, что непременно возьмет его с собой, когда зайдет к Дрейку. Чтоб уж отделаться раз и навсегда. Он позвонил Дрейку в офис и попросил его к телефону. Ему сказали, что в настоящее время Дрейк у зубного врача и будет позже. Секретарша не знала, когда именно. Тогда Эванс решил заехать к себе домой и принять душ.* * *
Он оставил машину в гараже и прошел через маленький садик к двери. Солнце сияло на небе в прогалинах между домами, розы в цвету, красота да и только. «Единственное, что портит ее в данный момент, так это запах сигарного дыма, — подумал он. — Даже крохотный уголок природы норовят испортить этим вонючим дымом, а ведь осталось таких уголков в городе…» — Эй! Эванс!.. Он остановился. Огляделся по сторонам. Никого. А затем вдруг услышал свистящий шепот: — Повернись направо. Возьми эту чертову розу. — Что? — Да умолкни ты, идиот! И прекрати озираться по сторонам. Подойди сюда и возьми розу. Эванс двинулся на голос. Запах сигарного дыма усилился. В густом кустарнике он вдруг увидел старую каменную скамью, о существовании которой даже не подозревал прежде. Она заросла мхом и лишайником. На скамье, сгорбившись, сидел какой-то мужчина в спортивной куртке. И курил сигару. — Кто вы и… — Молчи, — прошептал незнакомец. — Сколько раз говорить, чтоб ты заткнулся. Бери розу и нюхай. Чтоб не вызывать подозрений. А теперь слушай меня внимательно. Я частный детектив. Меня нанял Джордж Мортон. Эванс нюхал розу и вдыхал сигарный дым. — У меня есть для тебя что-то важное, — сказал мужчина. — Принесу тебе на квартиру чрез два часа. Но мне нужно, чтоб ты до этого ушел, тогда они отправятся следом за тобой. Дверь оставишь незапертой. Эванс вертел цветок в пальцах, притворялся, что разглядывает нежные его лепестки. Вообще-то он смотрел поверх розы, на человека, сидящего на скамейке. Лицо его казалось отдаленно знакомым. Эванс был уверен, что где-то видел его прежде… — Да, да, — пробормотал мужчина, словно прочитав его мысли. Потом отвернул лацкан воротника, показал жетон. — Сетевая Система AV. Я работаю в здании НФПР. Теперь вспомнил?.. Да не кивай ты, ради Христа! Поднимайся к себе, переоденься и вали отсюда. Сходи в спортивный зал, еще куда-нибудь. Короче, проваливай. Эти задницы, — он кивком указал куда-то в сторону улицы, — тут же потопают за тобой. Так что не стоит их разочаровывать. Давай иди!..* * *
Квартиру его уже успели привести в порядок. Лиза проделала отменную работу: распоротые подушки и сиденья были зашиты, книги снова стояли в шкафу. Правда, не в том порядке, что прежде, но этим он займется сам позже. Из больших окон гостиной был виден Роксбери-парк. Море зелени, на лужайках играют и резвятся ребятишки. Няньки, как всегда, сплетничают. Никакого «хвоста» или засады Эванс не заметил. Все выглядело нормально. Он отвернулся от окна и начал расстегивать рубашку. Потом пошел в душ, включил горячую воду, она приятно обжигала тело. Перевел взгляд вниз, на ступни, пальцы на них приобрели темно-пурпурный оттенок, и это ему совсем не нравилось. Тогда он начал энергично растирать их. Они почти утратили чувствительность, но он мог шевелить ими, а в остальном все вроде бы было в порядке. Эванс крепко растерся махровым полотенцем и проверил послания на автоответчике. Одно из них было от Джанис, она интересовалась, свободен ли он сегодня вечером. Второе, уже более нервное, тоже было от нее. Она сообщала, что в город неожиданно вернулся ее дружок и что теперь она занята (это означало, что он не должен ей перезванивать). Был звонок от Лизы, секретарши Херба Ловенштейна, тот его искал. Ловенштейн хотел поработать с ним над какими-то документами; и это очень важно. Затем сообщение от Хитер, та тоже говорила, что Ловенштейн его разыскивает. Звонила Марго Лейн, сообщила, что она до сих пор в больнице, выразила недоумение, почему он ей до сих пор не перезвонил. Было и еще одно сообщение, от дилера из салона «БМВ», он интересовался, когда Эванс заглянет к ним в салон. Ну и еще раз десять кто-то просто вешал трубку. Таких звонков было больше, чем обычно. И Эванса это неприятно насторожило. Даже мурашки пробежали по спине. Он быстро надел костюм, завязал галстук. Затем прошел в гостиную и, продолжая ощущать смутную тревогу, включил телевизор — как раз подошло время местных дневных новостей. Он уже направлялся к двери, как вдруг услышал: «…оба эти новейшие исследования в очередной раз предупредили нас об опасностях глобального потепления. Первое, проведенное в Англии, утверждает, что глобальное потепление влияет на вращение Земли, укорачивает тем самым продолжительность дня». Эванс обернулся и увидел на экране двух ведущих, мужчину и женщину. Мужчина как раз говорил о еще более драматичном открытии, имеющем куда более катастрофические последствия. О том, что ледники Гренландии растают в самом скором времени и это вызовет повышение уровня моря на целые двадцать футов. — Так что прощай, Малибу! — весело заключил ведущий. — Нет, разумеется, произойдет это не сразу. Но опасность надвигается… И катастрофа неизбежна, если мы не изменим свой подход. Эванс отвернулся и шагнул к двери. «Интересно, — подумал он, — что сказал бы Кеннер, услышав эти новости? Изменение скорости вращения Земли? — Он покачал головой. — Нет, это они уж слишком, вон куда хватили! И все льды Гренландии растают?.. Да, можно только представить реакцию Кеннера. Он наверняка стал бы все отрицать, ну, как обычно, с пеной у рта». Эванс отворил дверь, вышел, затем осторожно притворил ее за собой и убедился, что она осталась незапертой. И вышел на улицу.СЕНЧУРИ-СИТИ
Суббота, 9 октября
9.08 утра
Он направлялся к конференц-залу и столкнулся в холле с Хербом Ловенштейном. — Господи! — воскликнул Херб. — Где это тебя черти носили, Питер? Искали и никак не могли найти. — Проводил конфиденциальную работу для одного клиента. — Что ж, в следующий раз сообщи хотя бы своей чертовой секретарше, где тебя искать. Выглядишь дерьмово. Что случилось, ты подрался, да? И что это там у тебя над ухом?.. Боже, да никак швы? — Просто упал. — Угу, как же, как же. Ну а клиент, для которого ты проводил конфиденциальную работу, кто он? — Ник Дрейк. — Забавно. Он об этом не говорил. — Нет? — Нет, представь, ни слова. И к тому же он только что ушел. Проторчал с ним все утро. Он очень расстроился из-за того документа, ну, где ему отказывают в гранте на десять миллионов долларов из фонда Мортона. Особенно недоволен формулировкой одного из пунктов. — Да, я в курсе, — сказал Эванс. — Хочет знать, откуда она взялась, эта формулировка. — Я знаю. — Так откуда же? — Джордж просил не разглашать. — Джордж — покойник. — Ну, официально еще нет. — Кончай пудрить мне мозги, Питер. Кто придумал и вставил этот пункт? Эванс покачал головой: — Прости, Херб. Я получил особые инструкции от клиента на эту тему. — Но мы ведь работаем в одной фирме, разве не так? Он и мой клиент тоже. — Он попросил меня, Херб, в ходе написания контракта. — В ходе написания? Я же просил, не морочь голову, Питер. Джордж никогда ничего не писал. — То была записка от руки, — сказал Эванс. — Ник хочет аннулировать этот пункт в документе. — Еще бы, ни на секунду не сомневался. — И я обещал, что мы с тобой ему поможем, — сказал Ловенштейн. — Не вижу, как ему можно помочь. — Мортон был не своем уме. — Вдумайся, Херб. Что ты предлагаешь?! — воскликнул Эванс. — Ты собираешься забрать десять миллионов из его состояния, но если кто-то шепнет об этом на ушко его дочери… — Да она полная идиотка… — Привыкшая перебирать наличные, как обезьяна бананы. Так вот, если кто вдруг шепнет ей об этом на ушко, нашу фирму обвинят в присвоении десяти миллионов чужих денег да еще в разглашении конфиденциальной информации. Ты обсуждал с главными партнерами такое развитие событий? — Вечно ты упрямишься. — Просто осторожничаю. Могу выразить свою озабоченность в письменном виде, отправив тебе e-mail. — Так ты в этой фирме карьеры себе не сделаешь, Питер. — Лично я считаю, что действую исключительно в интересах нашей фирмы, — ответил Эванс. — И знаешь, не вижу способа, как тебе удастся аннулировать этот документ. Ну, разве что ты прибегнешь к услугам юристов других фирм. — Да ни один из других юристов не стал бы… — Тут Ловенштейн осекся. И, гневно сверкая глазами, уставился на Эванса. — Дрейк собирается поговорить с тобой об этом. — Буду счастлив выслушать его. — Тогда передам ему, что ты позвонишь. — Ладно. Ловенштейн развернулся и зашагал по коридору. Потом вдруг остановился. — А что это за история с полицией и твоей квартирой? — Ко мне вломились. — И что искали? Наркотики? — Нет, Херб. — Моей секретарше даже пришлось отпроситься с работы, чтоб как-то утрясти эту историю. — Это правда. Сделала мне личное одолжение. Но если мне не изменяет память, произошло это уже по окончании рабочего дня. Херб фыркнул и зашагал дальше. Эванс напомнил себе, что надо позвонить Дрейку. Хотя это было последним, чего ему хотелось.ЛОС-АНДЖЕЛЕС
Суббота, 9 октября
11.04 утра
Кеннер припарковал машину на автостоянке на окраине города, под жаркими лучами полуденного солнца. Они с Сарой зашагали по улице. Над тротуаром дрожал раскаленный воздух. Все вывески и указатели здесь были на испанском, за исключением двух, на английском: «Обналичка чеков» и «Деньги в кредит». Из старых громкоговорителей лились песенки мексиканских уличных музыкантов. — Все готово? — осведомился Кеннер. Сара проверила небольшую спортивную сумку, перекинутую через плечо. Нижний ее край украшал кусок сетчатой нейлоновой ткани, предназначавшейся для маскировки глазка видеокамеры. — Да, — ответила она, — я готова. Они направились к большому магазину на углу. Вывеска гласила: «Брейдер. Армейское/флотское обмундирование и снаряжение». — Что мы будем там делать? — спросила Сара. — ЛЭФ приобрел ракеты в большом количестве, — ответил Кеннер. Сара нахмурилась. — Ракеты?.. — Маленькие. Легкие. Примерно двух футов в длину. Устаревшая вариация ракет Варшавского договора восьмидесятых под названием «Хотфайер». Ручные переносные установки, действуют на твердом ракетном топливе, дистанционное управление, дальность полета около тысячи ярдов. Сара не совсем понимала, что все это означает. — Стало быть, это оружие? — Иначе бы они не стали их приобретать. — И сколько же они купили? — Пятьсот. Вместе с пусковыми установками. — Ого!.. — Так что вряд ли это были любители или коллекционеры. Над дверью висело полинялое полотнище, где желтой и зеленой краской было выведено: «Лагерное оборудование Средства маскировки Куртки и парашюты для десантников Компасы Спальные мешки и Многое Многое Другое!». Они отворили дверь, звякнул колокольчик. Помещение магазина оказалось просторным и захламленным, военное обмундирование висело на вешалках, а частично было свалено кучами прямо на полу. И запах здесь был соответствующий, отдающий плесенью и пылью. Посетителей немного. Кеннер сразу прошел к кассе, за которой сидел совсем молоденький парнишка. Показал ему удостоверение в бумажнике и спросил мистера Брейдера. — Он там, в подсобке. Паренек улыбнулся Саре. Кеннер прошел в заднее помещение. Сара осталась у кассы. — Мне нужна ваша помощь, — сказала она. — Будут рад помочь, чем могу. — Он усмехнулся. На вид пареньку было девятнадцать-двадцать. Короткая стрижка, черная майка с надписью «Ворон». — Я разыскиваю одного человека, — сказала Сара и протянула ему листок бумаги. — Сдается мне, за такой девушкой, как вы, парни сами должны бегать. — Он взял из ее рук листок. На нем был снимок мужчины, назвавшегося Брюстером и разбившего собственный лагерь в Антарктиде. — Да, он, — без промедления сказал парнишка. — Я его знаю, это точно. Он иногда к нам заходит. — И его имя?.. — А вот этого не скажу. Но как раз сейчас он здесь, и магазине. — Здесь? — Сара поискала глазами Кеннера, но тот уже скрылся где-то в подсобке. И, по всей видимости, говорил с хозяином. Она не могла окликнуть его, не хотела привлекать внимания. Парнишка привстал на цыпочки и начал озираться. — Да, да, он здесь, то есть, я хотел сказать, только что был здесь. Зашел купить таймеры несколько минут назад. — Где у вас находятся эти самые таймеры? — Идемте, покажу. — Он вышел из-за прилавка и повел ее вдоль длинного ряда вешалок с зелеными камуфляжными формами, мимо нагромождения каких-то коробок, поставленных друг на друга. В высоту это препятствие составляло футов семь, и за ним ничего не было видно. И Кеннера она теперь тоже не видела. Паренек покосился на нее через плечо. — А вы кто, детектив, что ли? — Ну, вроде того. Они продолжали углубляться в самые недра магазина, как вдруг звякнул колокольчик над входной дверью. Сара обернулась. И заметила, как над стопками бронежилетов мелькнула голова. Каштановые волосы, белая куртка с красным воротничком. Дверь затворилась. — Он уходит… Она не раздумывала. Развернулась и бросилась к двери. Сумка хлопала по бедру. Она перепрыгнула через прилавок с каким-то тряпьем и помчалась что есть сил. — Эй, а вы еще вернетесь? — крикнул вслед парнишка. Но она уже распахнула дверь на улицу.* * *
В глаза ударили яркие лучи солнца. Жаркое слепящее солнце и толпы людей. Сара стояла и вертела головой. Белой рубашки с красным воротничком видно не было. Улицу он перебежать не успел, это ясно. Она свернула за угол и тут же увидела его. Мужчина в белой куртке с красным воротничком неспешной походкой направлялся к Пятой улице. Сара бросилась вдогонку. На вид мужчине было лет тридцать пять, одет в дешевый спортивный костюм для игры в гольф. Штаны измятые. На ногах грязные кроссовки. Солнечные очки прикрывают глаза, над верхней губой тонкие ухоженные усики. И еще он походил на человека, который много времени проводит на улице. Но на какого-нибудь там простого работягу он походил мало, скорее на начальника. Возможно, на прораба на стройке. Или инспектора строящихся сооружений. Что-то в этом роде. Она пыталась запомнить все детали. Почти догнала его, но затем спохватилась, что это ни к чему. И немного отстала. Вот «Брюстер» остановился у витрины магазина. Внимательно рассматривал там что-то несколько секунд, затем двинулся дальше. Сара подошла к витрине. Посудная лавка, на витрине были выставлены дешевые фаянсовые тарелки и чашки. "Может, он догадался, что за ним «хвост», — с тревогой подумала она.* * *
Выслеживать террориста на оживленных городских улицах, это, конечно, страшно занимательно, прямо как в кино. Так думала Сара прежде, но теперь она испытывала страх. Армейский магазин остался далеко позади. Она не знала, где Кеннер. Ей безумно хотелось, чтоб он был здесь, рядом с ней. К тому же она явно выделялась в местной толпе. Проживали здесь в основном латиноамериканцы, и белокурая голова Сары сразу бросалась в глаза. Она сошла с тротуара и двинулась вдоль обочины. Теперь она казалась ниже ростом дюймов на шесть. Но все равно ее мучил тот факт, что светлые волосы так выделяют ее на фоне всех этих брюнетов и брюнеток. Однако поделать с этим ничего не могла, при ней не оказалось ни шарфика, ни косынки. Теперь Брюстер вышагивал впереди примерно в двадцати ярдах. Ей не хотелось увеличивать это расстояние, иначе его можно просто потерять из вида. Вот он перешел через Пятую улицу и продолжал идти дальше. Прошел еще примерно с полквартала и свернул влево, в узкий проулок. Сара тоже свернула в проулок, но тут же остановилась. Вдоль стен стояли мешки с мусором. Сильно пахло гнилью, какими-то отбросами. Выход из проулка в дальнем его конце блокировал большой грузовик. И Брюстера нигде не было видно. Он исчез. Словно сквозь землю провалился. Но он не мог исчезнуть. Наверное, зашел в одну из дверей, открывавшихся в этот проулок. Через каждые футов двадцать или около того в кирпичных стенах виднелись двери. Некоторые находились в альковообразном углублении. Сара прикусила губу. Она была в отчаянии, что потеряла его. Правда, можно спросить у тех людей, что у грузовика… Она оглядывала проулок. Затем двинулась вперед, осматривая каждую дверь. Некоторые из них были забиты досками, другие просто заперты. На некоторых красовались таблички с названиями фирм с припиской внизу: «Вход с улицы. Звоните». И никакого Брюстера в поле зрения. Она дошла, наверное, до середины, как вдруг что-то заставило ее обернуться. Как раз вовремя: Брюстер выскользнул из одной из дверей и торопливо зашагал назад, к улице. Она бросилась следом. Пробегая мимо двери, увидела на пороге пожилую женщину. Табличка рядом гласила: «Шелка и ткани Манро». — Кто он? — крикнула она на бегу. Старуха пожала плечами, затрясла головой. — Ошибся дверью. Тут все без конца… — Она сказала что-то еще, но Сара уже не слышала. Вот она выбежала на улицу, завертела головой. Увидела Брюстера примерно в квартале от себя, он шел по Четвертой улице. Шел быстро, почти бежал. Вот он перешел через Четвертую. Впереди, в нескольких ярдах от него, притормозил у обочины пикап. Ядовито-синего цвета, с номерами Аризоны. Брюстер распахнул дверцу, запрыгнул на переднее сиденье, и машина сорвалась с места. Сара записывала аризонский номер, как вдруг рядом с ней с визгом затормозил автомобиль Кеннера. — Садись! Она села, и они помчались следом.* * *
— Где вы были? — спросила она. — Бегал за машиной, — ответил Кеннер. — Я видел, как вы ушли. Удалось его снять? Сара совершенно забыла о сумке с видеокамерой. — Да, думаю, да. — Хорошо. Я узнал имя этого типа. От хозяина магазина. — Правда? — Возможно, тоже фальшивое. Дэвид Поулсон. И адрес доставки груза. — Ракет? — Нет, пусковых установок. — Где? — Флэгстаф, Аризона, — ответил Кеннер. И тут они увидели впереди ярко-синий пикап.* * *
Они ехали вслед за пикапом по Второй улице, мимо редакции «Лос-Анджелес Тайме», мимо здания криминального суда, затем выехали на автостраду. Кеннер оказался мастером своего дела, их машина оставалась на довольно приличной дистанции, при этом они не выпускали синий пикап из вида. — Наверное, вам и прежде доводилось преследовать машины, — заметила Сара. — Ну, не сказал бы. — А что за документ вы всем показываете? Кеннер достал бумажник, протянул ей. Там была прикреплена серебряная бляха, напоминавшая полицейскую. Вот только красовались на ней четыре буквы: «НАРБ». Под пластик была вставлена официальная лицензия с фотографией и расшифровкой сокращения: «Национальное агентство разведки и безопасности». — Никогда не слышала о такой организации, Национальное агентство разведки и безопасности. Кеннер кивнул и забрал у нее бумажник. — Чем там занимаются? — Остаются невидимками. Никакому радару не распознать, — улыбнулся Кеннер. — От Эванса что-нибудь есть? — Значит, не хотите мне говорить? — Да говорить-то особенно нечего, — сказал Кеннер. — Внутренний терроризм заставляет внутренние специальные агентства чувствовать себя неуютно. И они начинают действовать или слишком грубо, или, напротив, мягко. А у нас в НАРБ все прошли специальную подготовку. А теперь, пожалуйста, позвоните Санджонгу. Пусть попробует пробить номер их машины. — Так вы занимаетесь внутренним терроризмом? — Иногда. Ярко-синий пикап свернул на федеральную трассу под номером 5 и направился к востоку, мимо группы желтых зданий, где размещалась окружная клиническая больница. — Куда они едут? — спросила Сара. — Не знаю, — ответил Кеннер. — Но эта автомагистраль ведет в Аризону. Она взяла телефон и набрала номер Санджонга.* * *
Санджонг записал номер автомобиля. И перезвонил уже минут через пять. — Принадлежит заведению под названием «Лэзи-Бар Ранч», что на окраине Седоны, — сообщил он Кеннеру. — Очевидно, какая-то гостиница с баром. В угоне не числится. — Уже хорошо. Кто владелец заведения? — Холдинговая компания под названием «Экологическая ассоциация Большого Запада». Им принадлежит целая сеть подобных гостевых домиков в Аризоне и Нью-Мехико. — Кто владеет этой холдинговой компанией? — Как раз сейчас выясняю. На это уйдет время. — Санджонг повесил трубку. Едущий впереди пикап переместился на правую полосу и включил поворотник. — Съезжает с трассы, — пробормотал Кеннер.* * *
Они ехали следом за пикапом по какому-то довольно грязному промышленному району. По обе стороны от дороги тянулись ангары и мастерские. Изредка мелькала вывеска типа «Кровельные работы» или «Запчасти и инструменты», но большинство зданий были безымянны. И воздух здесь был просто ужасный, пропитан пылью и гарью, казалось, что над этим районом повис смог. Примерно через две мили пикап снова свернул вправо, сразу же за знаком «ТСЭР. Межд. корп.». А под этими загадочными буквами красовался знак аэропорта с маленькой стрелкой. — Должно быть, там частное взлетное поле, — сказал Кеннер. — Но что означают эти буквы? — спросила Сара. Он покачал головой: — Не знаю. И действительно, в конце узкой пыльной дороги они увидели небольшую взлетную полосу, вдоль которой выстроились в ряд маленькие самолеты с пропеллерами, «Сессны» и «Пайперы». Ярко-синий пикап притормозил возле двухмоторного самолета. — «Твин Оттер», — пробормотал Кеннер. — Это о чем-нибудь говорит? — Короткий разбег при взлете, большая полезная нагрузка. Эдакая рабочая лошадка авиации. Используется при тушении пожаров, в сельском хозяйстве и прочее. Брюстер вышел из пикапа и направился к кабине. О чем-то поговорил с летчиком. Затем уселся обратно в пикап и, проехав несколько сот ярдов, остановился у большого прямоугольного строения с крышей из гофрированного железа. Рядом уже были припаркованы два похожих фургона. А вход украшала вывеска с теми же самыми загадочными буквами, только на сей раз большими и выведенными синей краской: «ТСЭР». Брюстер вышел из машины, обошел соседний фургон сзади, приблизился к кабине. — Вот сукин сын! — пробормотала Сара. В водителе фургона они узнали человека, выдававшего себя за Болдена. Только теперь на нем были джинсы, кепка-бейсболка и солнечные очки. Но в том, что это был именно он, сомнений не оставалось. — Не принимайте близко к сердцу, — сказал Кеннер. Мужчины прошли в здание с железной крышей через узкую дверь. Она захлопнулась за ними с металлическим лязгом. Кеннер обернулся к Саре: — Вы остаетесь здесь. Он вылез из машины, быстрым шагом направился к строению и тоже скрылся за дверью.* * *
Сара томилась на пассажирском сиденье и, прикрываясь ладонью от солнца, ждала. Минуты казались вечностью. Она щурилась, силясь разглядеть надпись под вывеской, там было что-то выведено мелкими белыми буквами. Но разглядеть с такого расстояния не удавалось. Она подумывала позвонить Санджонгу, но потом решила, что не стоит. И еще Сара не представляла, что делать, если вдруг Брюстер и лже-Болден выйдут на улицу, а Кеннер останется внутри. Придется тогда гоняться за ними в одиночку. Нельзя упускать этих типов, ни в коем случае нельзя… От этих тревожных мыслей она еще плотней вжалась в сиденье. Положила руки на рулевое колесо. Посмотрела на часы. Прошло минут девять-десять. Стала внимательно рассматривать прямоугольное здание, но никаких признаков жизни или деятельности там не наблюдалось. Сара снова взглянула на часы. И вдруг решила, что она просто трусиха, раз до сих пор сидит здесь и бездействует. На протяжении всей жизни ей приходилось сталкиваться с вещами, которые ее пугали. Именно поэтому, наверное, научилась она кататься на горных лыжах, лазать по скалам (и это несмотря на высокий рост), заниматься серфингом и подводным плаванием. И вот теперь она просто сидит в жаркой и душной машине и дожидается неизвестно чего. А время меж тем идет и идет. «К черту!» — подумала она. И вышла из машины.* * *
Теперь она смогла наконец разглядеть две небольшие таблички у двери. Загадочные буквы «ТСЭР» расшифровывались следующим образом: «Тестовые системы электрических разрядов». Вторая гласила: «ВНИМАНИЕ! НЕ ВХОДИТЬ. ИДУТ ИСПЫТАНИЯ». Что, черт побери, это означает?.. Сара осторожно приоткрыла дверь. И увидела приемную, вот только никого в ней не было. На простом деревянном столе виднелась кнопка, а рядом табличка:Она проигнорировала кнопку и отворила внутреннюю дверь, на которой тоже красовалась надпись:ВЫЗОВ ДЕЖУРНОГО.
Она шагнула и сразу же остановилась на пороге. Помещение напоминало плохо освещенный заводской цех — по потолку вились какие-то трубы, были перекинуты мостки, пол выстлан резиновой плиткой. Все кругом было погружено в полумрак, за исключением высокой стеклянной камеры в центре, она была ярко освещена. И занимала довольно большое пространство, примерно с ее гостиную. Внутри камеры Сара увидела нечто напоминающее двигатель реактивного самолета, закреплен он был на небольшой секции крыла. По одну сторону камеры находилась большая металлическая пластина, вмонтированная в стену. А в углу помещения виднелась панель управления. Перед ней сидел мужчина. Ни Брюстера, ни лже-Болдена видно не было. Внезапно у нее над ухом прозвучал механический голос: — Просьба освободить помещение. Испытание начнется через… тридцать секунд. — И тут же послышалось нарастающее гудение и чмоканье заработавшего насоса. Но никаких изменений, насколько она видела, в камере не происходило. Движимая любопытством, она шагнула вперед. — Эй!.. Сара огляделась, но так и не поняла, кто окликнул ее. — Эй! Она подняла глаза. И увидела Кеннера, на мостках, прямо у себя над головой. Он делал ей знаки, призывая подняться к нему, указывал на металлическую лестницу в углу цеха. — До испытания осталось… двадцать секунд, — прогудел механический голос. Она быстро поднялась по ступенькам и оказалась рядом с Кеннером. Гудение перешло в оглушительный вой, насос тоже работал безостановочно. Кеннер указал на мотор реактивного двигателя и прошептал ей на ухо: — Они испытывают части самолета. — А затем торопливо объяснил, что воздушные суда часто подвергаются ударам молний и все их компоненты должны быть защищены от повреждений, вызванных электрическим разрядом большой мощности. Он сказал что-то еще, но она не слышала, такой оглушительный стоял в помещении шум. Свет внутри камеры внезапно погас, над мотором и плавно изогнутым куском крыла появилось голубоватое свечение. Механический голос начал отсчет от десяти. — Испытание… начать! Раздался громкий треск, напоминающий выстрел, из металлической панели вылетел разряд и ударил прямо в самолетный двигатель. За ним последовали и другие разряды, они отлетали от стен и вонзались в двигатель со всех сторон. Вот одна из молний ударила в крыло, по форме она напоминала белые растопыренные пальцы, и тут же ушла в пол. В том месте Сара увидела куполообразный кусок металла примерно в фут в диаметре. Еще несколько молний ударило в этот металлический купол, минуя самолетный мотор и его подставку. Испытание продолжалось, молнии становились все толще. Казалось, сам воздух кругом разрывается с оглушительным треском, кожух мотора начал покрываться черными полосами. Один из разрядов угодил в лопасть вентилятора, он продолжал вращаться совершенно бесшумно. Сара продолжала наблюдать, и ей казалось, что все больше молний промахиваются мимо двигателя, попадают вместо него в куполообразный кусок металла на полу, и вскоре над ним возникло сплошное белое свечение от зигзагообразных разрядов. И тут вдруг испытание закончилось, резко и сразу. Вой и визг прекратились, в помещении включился верхний свет. От кожуха мотора поднимался легкий дымок. Сара оторвала взгляд от камеры и вдруг увидела, что рядом с мужчиной за панелью управления стоят лже-Болден и Брюстер. Затем все трое направились к камере, залезли под мотор и начали рассматривать металлический купол. — Что это? — прошептала Сара. Кеннер приложил палец к губам и покачал головой. Вид у него был удрученный. Находившиеся в камере мужчины приподняли металлический купол, и Сара мельком заметила, что внутри он не полый, а битком набит какими-то зелеными проводками и блестящими металлическими деталями. Мужчины столпились вокруг него, что-то оживленно обсуждая, и видно было плохо. Затем они поставили купол на место и вышли из камеры. Они радостно смеялись и хлопали друг друга по плечам, очевидно, были очень довольны результатами испытания. Сара слышала, как один из них предложил поставить всем пива, и тут раздался новый взрыв смена, и дружная троица вышла через переднюю дверь. И помещении настала тишина. Затем они услышали грохот захлопнувшейся входной двери. Сара и Кеннер выжидали. Затем девушка вопросительно подняла на него глаза. С минуту Кеннер стоял совершенно неподвижно, словно прислушивался. Но кругом по-прежнему стояла тишина, и тогда он сказал: — Давайте подойдем, взглянем на эту штуку. Они спустились с мостков.ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ
ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА
* * *
Спустившись, снова прислушались. Ничто не нарушало тишину. Очевидно, на сегодня работы закончились и все сотрудники разошлись. Кеннер указал на камеру. Они отворили прозрачную дверцу и вошли. Внутри было светло и чувствовался какой-то резкий запах. — Озон, — сказал Кеннер. — Он всегда выделяется при электрических разрядах. И он направился прямиком к металлическому куполу на полу камеры. — Как думаете, что это? — спросила Сара. — Не знаю. Но похоже на портативный генератор разрядов. — Он уселся на корточки, приподнял купол, перевернул. — Дело в том, что если вам удалось выработать достаточно сильный заряд со знаком минус… Тут он осекся. Внутри купол был пуст. Вся его электронная начинка была изъята. И тут — бам! Дверь за ними со стуком захлопнулась. Сара вздрогнула и обернулась. По ту сторону двери стоял лже-Болден и спокойно запирал ее на большой висячий замок. — О, черт, — пробормотала девушка. Она увидела у контрольной панели Брюстера, тот жал на какие-то кнопки и переключатели. Затем включил громкоговоритель. — В эту испытательную лабораторию посторонним доступа нет, ребята. Ведь на двери ясно сказано. Читать, что ли, не умеете… Брюстер отошел от панели управления. Помещение погрузилось в полумрак, предметы в камере начали отсвечивать голубым. И тут Сара услышала нарастающий гул. И еще механический голос: — Просьба освободить помещение. Испытание начинается через… тридцать секунд. Брюстер и «Болден», не оборачиваясь, поспешили к выходу. Сара расслышала последние слова «Болдена»: — Ненавижу вонь горелой человеческой плоти. И они вышли, захлопнув за собой дверь. Механический голос произнес: — Испытание начнется через… пятнадцать секунд. Сара взглянула на Кеннера. — Господи, что же нам делать?..* * *
Лже-Болден с Брюстером вышли на улицу и уселись в машину. «Болден» повернул ключ зажигания. Брюстер положил ему руку на плечо. — Давай подождем еще минутку. Они не сводили глаз с двери. Над ней начал мигать красный огонек, сперва медленно, затем все быстрей и быстрей. — Испытание началось, — сказал Брюстер. — Вот чертовы куклы… — пробормотал «Болден», — Как думаешь, сколько они продержатся? — Ну, один, может, два разряда еще вынесут. Но третий их точно доконает. Наверняка сгорят дотла. — Чертовы куклы… — снова пробормотал «Болден». Завел мотор, и машина направилась к поджидающему их самолету.4. ВСПЫШКА
ЛОС-АНДЖЕЛЕС
Суббота, 9 октября
12.13 дня
Казалось, воздух в камере шипит, так он был насыщен электричеством. И еще запахло, как перед грозой. Сара увидела, как тонкие волоски у нее на руке встают дыбом. Одежда липла к телу под воздействием электрических зарядов. — Какой-нибудь ремешок есть? — спросил Кеннер. — Нет… — Заколка для волос? — Нет. — Ну хоть что-нибудь металлическое? — Черт! Ничего. Ничегошеньки!.. Кеннер всем телом ударился о стеклянную стену, но его просто отбросило назад. Тогда он начал пинать ее каблуком ботинка. Бесполезно. Снова всем весом своего тела навалился на дверь, но замок не поддавался. — Десять секунд до начала испытания… — пробубнил механический голос. — Что же нам делать? — истерически воскликнула Сара. — Снимай одежду. — Что? — Живо! Давай снимай! — Кеннер и сам начал раздеваться, судорожно срывал с себя рубашку, пуговицы так и разлетались в разные стороны. — Давай же, Сара! Быстрей! Прежде всего — свитер! На ней был пушистый ангорский свитер, подарок ее дружка, одна из первых вещей, которую он презентовал ей. Она одним движением стащила свитер, осталась в хлопковой майке. — Юбку, — пробормотал Кеннер. Он уже стаскивал с себя ботинки. — Ее-то зачем?.. — Там молния! Она неловкими движениями стянула юбку и осталась в лифчике и трусиках. Ее трясло от холода и страха. Механический голос начал отсчет: — Десять… девять… восемь… Кеннер накидывал снятую одежду на самолетный мотор. Подхватил с пола ее юбку, тоже накинул. Сверху положил свитер из ангоры. — Что это вы делаете? — Ложись, — скомандовал он. — На пол, и прижмись к нему всем телом, распластайся. И не двигаться! Сара послушно улеглась на холодный бетонный пол. Сердце колотилось как бешеное. Воздух трещал и искрился. От ужаса по всему телу пробежали мурашки. — Три… два… один… Кеннер бросился на пол рядом с ней, и тут же камеру осветила первая вспышка. Сару потрясла сила разряда, от него содрогнулось и подпрыгнуло все тело. Волосы на голове встали дыбом, она почувствовала, как их взметнуло вверх от шеи. За первым разрядом последовало еще несколько, гром стоял оглушительный, а синеватые вспышки были такие яркие, что свет пробивался сквозь веки, даже если крепко зажмуриться. Сара всем телом вжалась в пол, распласталась на нем. Лежала, едва дыша, и думала: Пришло время молиться. Но вдруг помещение озарил какой-то другой свет, желтовато-оранжевый. Сильно запахло гарью. Пожар! На плечо ей упал горящий клочок свитера. Кожу гак и ожгло огнем. — Мы горим… — Не двигайся! Разряды гремели все чаще и чаще, уголком глаза Сара видела, что одежда, сваленная поверх мотора, пылает, а вся камера наполняется густым дымом. — Да у меня волосы горят, — подумала она. И еще почувствовала, как страшно жжет в самом основании шеи… И тут вдруг откуда-то сверху на них обрушились потоки воды, и сверкание молний и грохот разрядов прекратились, слышалось лишь шипение струй. Ей сразу стало холодно; огонь погас; цементный пол стал мокрым и скользким. — Теперь можно встать? — Да, — ответил Кеннер. — Теперь можно.* * *
Несколько минут Кеннер пытался выбить стекло, но безуспешно. Вот наконец он прекратил свои попытки и стоял, озираясь по сторонам, мокрые волосы липли к черепу. — Что-то я не пойму… — пробормотал он. — Не может быть, чтобы в этой камере не были предусмотрены какие-то меры безопасности. Некий механизм, который позволил бы выбраться наружу. — Вы ведь сами видели, они заперли дверь снаружи. — Да. Заперли снаружи на висячий замок. Замок предназначен для того, чтобы никто не смог войти в камеру снаружи. Но должен же существовать какой-то способ выбраться из нее изнутри. — Если он и есть, этот способ, я его не вижу, — заметила Сара. Ее сотрясала дрожь. Плечо жгло в том месте, где на него попал клочок горящей ткани. Нижнее белье промокло насквозь. Особой стеснительностью она никогда не отличалась, но сейчас ее мучил холод и раздражала воркотня Кеннера. — Должен быть какой-то выход, — пробормотал он, озираясь по сторонам. — Стекло выбить не получается… — Нет, — ответил он, — не получается. — Но тут вдруг его, что называется, осенило, и он стал пристально разглядывать раму, в которую было вставлено стекло, а также шов в том месте, где оно прилегало к стене. Он провел по шву кончиками пальцев. Она наблюдала за ним, ее по-прежнему трясло от холода. Вода продолжала течь, правда, уже не так сильно. Босые ступни были в воде на три дюйма. Сара никак не могла понять, как удается этому человеку сохранять такое спокойствие и самообладание… — Черт побери… — пробормотал он. Пальцы уперлись в маленькую задвижку в верхней части рамы, что держала стекло. Затем он нащупал и вторую, повернул. А после этого легонько толкнул стекло, и «окно» как бы сложилось в центре и отворилось. Кеннер вышел из камеры. — Как видишь, все очень просто, — заметил он. И протянул Саре руку. — Тебе не мешало бы переодеться во что-нибудь сухое. — Спасибо, — пробормотала Сара и взяла его за руку.* * *
Туалетные и душевые в этом испытательном центре не отличались ничем особенным, но Кеннер и Сара обтерлись там бумажными полотенцами, затем нашли в одном из шкафчиков теплыекомбинезоны и оделись. Сара сразу стала чувствовать себя значительно лучше. Разглядывая себя в зеркале, она заметила, что с левой стороны у нее выгорел изрядный клок волос. Кончики обгорелых волос стали темными, жесткими, были перекручены, как тонкая проволока. — Могло быть и хуже, — заметила она. И подумала, что в ближайшее время придется носить другую прическу, «конский хвост». Кеннер занялся ее плечом. Сказал, что это ожог первой степени и что на коже образовались волдыри. Положил на них лед, потом объяснил, что ожоги носят скорее не термальный характер, а вызваны нервной реакцией тела. И потому лед в первые десять минут должен притупить нервную реакцию, и лечить потом будет значительно проще. Сама она этих повреждений не видела и поверила ему на слово. Раны жгло, словно огнем. Кеннер нашел аптечку. Достал аспирин. — Аспирин? — удивилась Сара. — Все лучше, чем ничего. — Он протянул ей две таблетки. — Большинство людей этого не знают, но наш аспирин является поистине чудодейственным средством. Обезболивает куда как лучше морфия, обладает противовоспалительным и жаропонижающим… — Пожалуйста, прошу вас, только не сейчас. — Она не вынесла бы очередной его лекции. Он умолк. Достал бинт и наложил повязку. Он и с этим справлялся вполне умело. — Есть вещи, которые ни не умеете делать? — спросила Сара. — О, разумеется. — К примеру? Танцевать, да? — Почему же. Я умею танцевать. Вот с иностранными языками у меня проблема. — Какое облегчение! — шутливо воскликнула Сара. Первый год обучения она провела в Италии и довольно бегло говорила по-итальянски и по-французски. А теперь изучала китайский. — Ну а ты? — спросил он. — Есть какие-то вещи, которые удаются тебе из рук вон плохо? — Взаимоотношения с людьми, вот моя проблема, — ответила Сара. Взглянула в зеркало и подергала почерневшую прядь волос.БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ
Суббота, 9 октября
1.13 дня
Поднимаясь по лестнице к себе домой, Эванс еще издали услышал, как работает в квартире телевизор. Так громко он никогда его не включал. Из-за двери доносились веселые возгласы и смех. Очевидно, шла прямая трансляция какого-то развлекательного шоу. Он отворил дверь и прошел прямо в гостиную. На диване, спиной к Эвансу, сидел частный сыщик, с которым он виделся во дворе, и смотрел телевизор. Устроился он удобно, даже пиджак снял и набросил на спинку кресла. Одна рука покоилась на спинке дивана, и Эванс заметил, что он выбивает пальцами барабанную дробь. — Смотрю, вы чувствуете себя здесь как дома, — сказал Эванс. — Не слишком ли большая громкость, как вам кажется? Не возражаете, если мы немного приглушим звук? Мужчина не ответил, продолжал смотреть на экран. — Вы меня слышите? — спросил Эванс. — Убавьте громкость! Но мужчина не двинулся с места. Лишь пальцы продолжали неустанно выбивать дробь. Эванс зашел сбоку, чтобы видеть его лицо. — Извините. Не знаю вашего имени, но… Он резко умолк. Сыщик даже не обернулся на него, по-прежнему не сводил глаз с экрана, и все тело его было напряжено и абсолютно неподвижно. Двигались лишь пальцы руки, лежавшей на спинке дивана. Только тут Эванс заметил, что они дергаются, точно их сводит судорога. Он встал прямо перед незваным гостем. — С вами все в порядке? Лицо мужчины не выражало ровным счетом ничего. Глаза широко раскрыты, смотрят прямо на Эванса и в то же время — словно сквозь него. — Сэр?.. Мужчина едва дышал, ловил воздух полуоткрытым ртом. Кожа приобрела сероватый оттенок. — Вы что, совсем не можете двигаться? Что случилось? Ответа не последовало. Мужчина был словно парализован. Примерно то же самое случилось, судя по описанию, с Марго, — подумал Эванс. Почти полная неподвижность, никакой реакции. Эванс схватил телефон, набрал 911 и вызвал «Скорую» на свой адрес. — Помощь уже близко, — сказал он мужчине. Частный детектив никак не прореагировал на эту утешительную новость. Однако у Эванса сложилось впечатление, что он слышал его слова, понял их. Что сознание в этом неподвижном теле не дремлет. Но как убедиться в этом? Эванс осмотрелся, пытаясь найти какую-то подсказку, причину того, что произошло с этим несчастным. Но все в комнате было вроде бы на месте. Правда, один стул в углу, кажется, немного передвинули. И под ним, на полу, лежала сигара, наверное, выпала из слабеющих рук и закатилась туда. Кончик сигары прожег угол ковра. Эванс поднял сигару. Отнес ее на кухню, затушил под краном и бросил в мусорное ведро. Потом вдруг ему в голову пришла идея. Он вернулся к гостиную, подошел к мужчине. — Вы собирались мне что-то принести, верно? Снова полное отсутствие движения. Лишь зашевелились пальцы на спинке кресла. — Это теперь здесь? Пальцы перестали шевелиться. Почти перестали. Теперь они едва двигались. С видимым усилием. — Вы можете контролировать движение своих пальцев? — спросил Эванс. Пальцы замерли, затем задвигались снова. — Значит, можете. Хорошо. Теперь скажите: та вещь, которая предназначалась мне, здесь? Пальцы шевельнулись. Затем замерли. — Будем считать, что вы ответили утвердительно. Так… — Эванс немного отошел назад. За окном послышался отдаленный вой сирены. «Скорая» будет здесь через несколько минут. Эванс откашлялся и сказал: — Я буду двигаться в определенном направлении, и если оно правильное, дайте знак. Пальцы дернулись и замерли. Мужчина ответил согласием. — О'кей… — пробормотал Эванс. Развернулся и сделал несколько шагов вправо, к кухне. Потом обернулся. Пальцы не двигались. — Значит, не сюда. — Он зашагал к телевизору, стоявшему перед мужчиной. Пальцы оставались неподвижны. — Ладно, хорошо. — Эванс повернул влево и двинулся к окну. Пальцы не двигались. Осталось лишь одно направление. Он зашел мужчине за спину и шагнул к прихожей. И поскольку теперь несчастный не мог его видеть, Эванс произнес: — Теперь я отхожу от вас к входной двери. Пальцы лежали неподвижно. — Может, вы меня не поняли, — сказал Эванс. — Я хотел бы, чтоб вы двигали пальцами, если я выберу правильное направление. Пальцы шевельнулись. Поскребли спинку дивана. — Да, все правильно, но в каком направлении? Я уже тут все кругом обошел и… В дверь позвонили. Эванс отворил, и в квартиру пошли два врача «Скорой» с носилками. Они так и выстреливали в него вопросами и одновременно укладывали пострадавшего на носилки. Несколько минут спустя прибыли полицейские, тоже начали задавать вопросы. Они были из отделения Беверли-Хиллз и потому отличались вежливостью и вполне приличными манерами, но проявляли настойчивость. Ведь этого человека хватил паралич именно здесь, в квартире Эванса, а хозяин квартиры не может толком объяснить, как же это случилось. Вот наконец прибыл и детектив. Мужчина лет сорока в коричневом костюме, он представился как Рон Перри. Даже протянул Эвансу визитку. В ответ Эванс тоже дал ему визитку. Перри взглянул сначала на нее, затем — на Эванса и сказал: — Где же я видел эту карточку прежде?.. Выглядит знакомой. Ах, да, вспомнил. В квартире на Уилшир, где в точности так же парализовало одну леди. — Это моя клиентка. — И снова та же история, снова паралич, — задумчиво протянул Перри. — Просто совпадение или за этим стоит что-то другое? — Не знаю, — ответил Эванс. — Потому что меня здесь не было. И я не видел, как это случилось. — Но почему людей разбивает паралич именно в тех местах, где вы бываете? — Я ведь уже сказал, понятия не имею, как это случилось. — Этот человек тоже ваш клиент? — Нет. — Тогда кто он? — Понятия не имею, кто он. — Неужели? Тогда каким же образом он сюда попал? Эванс уже хотел было сознаться, что специально оставил дверь для мужчины открытой. Но тут же сообразил, что в этом случае ему предстоят долгие и сложные объяснения. — Я не знаю… Наверное, я просто забыл запереть дверь. — А вот это никуда не годится. Дверь надо запирать всегда, мистер Эванс. Обычная мера предосторожности. — Да, конечно, вы правы. — Скажите, а разве ваша дверь не запирается автоматически, стоит ее захлопнуть, а?.. — Я же сказал, я не знаю, как этот человек оказался у меня в квартире, — громко и отчетливо произнес Эванс, глядя детективу прямо в глаза. Тот спокойно выдержал его взгляд. — Откуда у вас эти свежие швы? — Я упал. — Очень неудачно упали, судя по всему. — Да, неудачно. Детектив медленно и многозначительно кивнул. — Вы избавите нас от многих хлопот и неприятностей, мистер Эванс, если честно и прямо скажете, кто этот человек. Он находится у вас дома, вы не знаете, кто он такой и как сюда попал. Вы уж извините, но у меня создалось впечатление, что вы что-то от нас скрываете, мистер Эванс. — Так и есть. — Прекрасно. — Перри извлек из кармана блокнот. — Итак, я вас слушаю. — Этот человек — частный детектив. — Мне это известно. — Откуда? — удивился Эванс. — Врачи проверили его карманы, нашли в бумажнике лицензию. Продолжайте. — Он сказал, что его нанял один из моих клиентов. — Ага. И как же имя этого клиента? — продолжая строчить в блокноте, осведомился Перри. — А вот этого я вам сказать не могу. Перри оторвался от блокнота, поднял на него глаза. — Но, мистер Эванс… — Извините. Но я имею право хранить молчание. Детектив выразительно вздохнул. — Ладно. Так, значит, пострадавший является частным детективом и нанят одним из ваших клиентов. — Именно, — сказал Эванс. — Он связался со мной и сообщил, что должен мне кое-что передать. — Передать? — Да. — Он не хотел передавать это клиенту? — Вернее будет сказать, не мог. — Почему же? — Потому что клиент… он… недоступен. — Понимаю. И потому он пришел к вам, так? — Да. Он был очень настойчив и хотел, чтобы мы встретились здесь, у меня дома. — И вы оставили дверь квартиры открытой, так? — Да. — Для совершенно незнакомого вам человека? — Ну… В общем, я знал, что он работает на моего клиента. — Откуда вы это знали? Эванс покачал головой: — На этот вопрос я тоже не хочу отвечать. — Ладно. Так, значит, этот человек зашел к вам в квартиру. А где в это время были вы сами? — У себя в офисе. Эванс судорожно припоминал, где успел побывать за последние два часа. — И люди видели вас в офисе? — Да. — Вы с кем-нибудь там общались? — Да. — Не с одним человеком, с несколькими? — Да. — Ну а помимо сотрудников вашей конторы с кем-нибудь еще встречались? — Разве что на заправке. — И заправщик или кассир могут вас опознать? — Надеюсь. Мне пришлось пройти внутрь, поскольку я расплачивался кредитной картой. — Что за автозаправка? — «Шелл». На Пико. — Хорошо. Итак, вы отсутствовали два часа, затем вернулись домой, и этот парень… — Уже был парализован. — Что он хотел вам передать? — Понятия не имею. — Вы искали? Нашли что-нибудь в квартире? — Нет. — Что можете добавить к сказанному? — Ничего. Последовал еще один долгий вздох. — Послушайте, мистер Эванс. Будь я на вашем месте, меня бы сильно обеспокоил тот факт, что двоих знакомых мне людей таинственным образом вдруг парализовало. Но, судя по всему, про вас этого не скажешь. — Я очень обеспокоен, вы уж поверьте, — сказал Эванс. Детектив хмуро смотрел на него. — Ладно, — произнес он после долгой паузы. — Вы имеете право хранить молчание, поскольку защищаете интересы своего клиента. Но должен сообщить вам следующее. Мне уже звонили по поводу первого паралича из Калифорнийского университета и из Центра по контролю за заболеваниями. И вот у нас уже второй случай, и это значит, что последуют новые звонки. — Он сердито захлопнул блокнот. — Вынужден просить вас зайти ко мне в участок и дать письменные объяснения. Сегодня сможете? — Думаю, да. — В четыре вас устроит? — Да, вполне. — Адрес на карточке. В приемной сидит дежурный, спросите меня. Парковка прямо под зданием. — Хорошо, — ответил Эванс. — Тогда до встречи, — сказал детектив и направился к двери.* * *
Эванс запер за ним и привалился к двери спиной. Наконец-то он остался один. Он принялся медленно расхаживать по квартире, пытаясь собраться с мыслями. Телевизор все еще работал, только теперь с выключенным звуком. Он покосился на диван, где совсем недавно сидел частный сыщик. Подушка сиденья до сих пор хранила слабый отпечаток его тела. До встречи с Дрейком оставалось около получаса. Но Эвансу страшно хотелось знать, что же принес ему частный сыщик. Где может быть спрятан этот предмет? Он ходил по квартире в разные стороны, и всякий раз мужчина с помощью пальцев показывал, что направление выбрано неверное. Что это значит? Может, он вообще ничего не принес? Может, этот загадочный предмет спрятан где-то в другом месте? Или же тот, кто напал на несчастного и вызвал у него паралич, унес эту вещь с собой?.. Эванс глубоко вздохнул. Он не догадался задать детективу один очень простой вопрос: здесь этот предмет или нет? Но, допустим, он здесь. Тогда где именно? Север, юг, восток, запад… Он двигался во всех этих направлениях. И всякий раз оказывалось, что не туда. Что означает… Что это означает? Он покачал головой. Страшно трудно было сосредоточиться. Несмотря на обвинения Перри в равнодушии, происшествие взволновало Эванса куда больше, чем он смел сам себе признаться. Он снова покосился на диван, где недавно сидел несчастный. Мужчина не смог сдвинуться с места. Как это, наверное, ужасно ощущать себя настолько беспомощным. А эти врачи, они бесцеремонно и грубо подняли его, как мешок с картошкой, положили на носилки. Диванные подушки до сих пор разбросаны в беспорядке. Эванс подошел к дивану и начал укладывать подушки на место, взбивать их… И вдруг нащупал внутри одной из подушек что-то твердое. Запустил руку под чехол. — Черт…* * *
Так, теперь все становилось на свои места. Эванс двигался в разные стороны, а частный сыщик хотел, чтобы он подошел к нему. Он сидел на этом предмете и неким непостижимым образом умудрился затолкнуть его в наволочку одной из подушек. Это была черная и блестящая кассета ди-ви-ди. Эванс вставил ее в плеер, надавил на кнопку, и на экране монитора возник список дат. Все они относились к последним нескольким неделям. Эванс щелкнул мышкой и открыл первую дату.* * *
На экране возник конференц-зал НФПР. Очевидно, съемка производилась откуда-то из правого угла и с высоты примерно в половину человеческого роста. Наверное, подумал Эванс, камера была спрятана где-то в трибуне для выступающих. Нет никаких сомнений в том, что частный детектив установил эту камеру именно в тот день, когда Эванс видел его в конференц-зале. В нижней части экрана бежали цифры, временной код. Но Эванс не обращал на них внимания, он не сводил глаз с Николаса Дрейка, который говорил с Джоном Хенли. Дрейк был явно расстроен и отчаянно жестикулировал. — Ненавижу это глобальное потепление! — почти кричал он. — Ненавижу, черт бы его побрал! Это настоящая катастрофа. — Это установленный факт, — спокойно отвечал ему Хенли. — Явление наблюдается на протяжении многих лет. И нам приходится с ним считаться. И работать. — Работать? Но с этим никак нельзя справиться, — запальчиво возразил Дрейк. — Такова моя точка зрения. Да сама идея борьбы ломаного гроша не стоит, особенно зимой. Стоит только пойти снегу, и люди тотчас забывают о глобальном потеплении. Или же начинают думать: что ж, пусть будет потепление, все лучше, чем эти проклятые холода. Эти люди пробираются по заснеженным улицам и от души надеются на глобальное потепление. А вот загрязнение окружающей среды сработает. Оно уже работает. Люди чертовски боятся загрязнения среды. Стоит только намекнуть, что от этого они могут схлопотать рак, и деньги просто рекой потекут. А небольшого потепления никто не боится. Особенно с учетом того факта, что наступление его может затянуться лет на сто. — Но у вас же есть способы повлиять на общественное мнение, — заметил Хенли. — Уже нет, — мрачно ответил Дрейк. — Мы перебрали и использовали все до единого. Уничтожение видов в результате глобального потепления — да плевать они хотели на эти виды! Тем более что исчезнуть с лица земли предстоит, прежде всего, насекомым. И денег на борьбу с уничтожением видов насекомых нам не собрать, Джон. Возникновение разных экзотических заболеваний в результате глобального потепления тоже никого не колышет. Не сработало. В прошлом году мы провели грандиозную кампанию, где связывали появление таких грозных вирусов, как Эбола и Ханта, с этим самым потеплением. Никто не купился. Повышение уровня моря от глобального потепления… всем известно, чем закончилась и эта кампания. Судебная тяжба вануату тоже закончится полным провалом. Поскольку все убеждены, что никакого повышения уровня воды не наблюдается. А чего стоит этот проклятый скандинав, этот так называемый эксперт по уровню моря. Это просто чума! Да он даже Агентство по защите окружающей среды умудрился обвинить в некомпетентности. — Да, — с невозмутимым видом кивнул Хенли, — все это правда… — Тогда объясните мне, какого черта? — воскликнул Дрейк. — На кой хрен я должен разыгрывать эту карту под названием глобальное потепление? И вам прекрасно известно, Джон, сколько я должен собрать, чтоб эта организация продолжала работать. Мне нужно сорок два миллиона долларов в год. В этом году я получил лишь четверть необходимой суммы. И все эти знаменитости, что якобы поддерживают нас, они только выпендриваются и ни хрена не дают! Нет, разумеется, мы каждый год можем привлекать к суду через Агентство защиты окружающей среды разные фирмы за всякие там нарушения и выдаивать из них по три-четыре миллиона, но это же капля в море. С учетом грантов, полученных от того же АЗОС, выходит пять. И все равно это ничтожная сумма, Джон. И раздувание этой кампании с глобальным потеплением нам не поможет. Мне необходим веский мотив, Джон. Серьезное основание для того, чтоб это сработало! — Понимаю, — по-прежнему невозмутимо заметил Хенли. — Но вы забываете о конференции. — О господи, эта конференция! — презрительно поморщился Дрейк. — Эти задницы даже нормальные постеры не могут нарисовать! А Бендикс, лучший наш спикер, так у него, видите ли, семейные проблемы. Жена проходит химиотерапию. Должен был выступить Гордон, но у него судебная тяжба, связанная с какими-то там исследованиями… Вроде бы данные оказались поддельными и… — Все это мелочи, Николас, — сказал Хенли. — Я бы попросил вас обрисовать проблему в целом, чтобы можно было представить цельную картину и… Тут зазвонил телефон. Подошел Дрейк, молча выслушал какое-то сообщение. Затем прикрыл микрофон ладонью и обратился к Хенли: — Давайте продолжим чуть позже, Джон. У меня возникло одно срочное дело. Хенли поднялся и вышел. На этом запись закончилась. Экран погас.* * *
Эванс тупо смотрел на черный экран. Возникло такое ощущение, будто он заболевает. Голова кружилась, к горлу подкатывала тошнота. В желудке противно ныло. Он держал в руке пульт управления, но на кнопку не нажимал. Прошло несколько секунд. Он глубоко вздохнул и подумал: то, что он только что видел, не является таким уж сюрпризом. Ну, разве что Дрейк разоткровенничался больше чем обычно, в частной беседе это присуще большинству людей. И, безусловно, отчаивался, поскольку не удавалось собрать денег. Его угнетенное состояние вполне объяснимо. С самого начала его фонду предстояло побороть апатию самых широких слоев общества. Лишь немногие люди способны мыслить и действовать с учетом перспективы. Общество просто не замечает медленного разрушения окружающей среды. И в данной ситуации это страшно трудная задача — мобилизовать общество на защиту его же интересов. Борьба еще далеко не закончена. На самом деле она только начинается. Возможно, это правда, что не удается собрать достаточно денег на борьбу с глобальным потеплением. И Николасу Дрейку больно видеть, что все его усилия идут прахом. Правда и то, что экологические организации распоряжаются совсем небольшими суммами. Сорок четыре миллиона на НФПР, примерно та же сумма НЦИК, от силы пятьдесят — на Сьерра-клуб. Самыми большими суммами распоряжалось Общество охраны природы: им перепадало в год примерно три четверти миллиарда. Но в какое сравнение могут идти все эти суммы с десятками и сотнями миллиардов долларов, которыми ворочают крупные промышленные корпорации? Примерно такое же соотношение сил, как между Давидом и Голиафом. И Дрейк выступал тут в роли Давида. Как он сам любил говорить при каждом удобном случае. Эванс взглянул на часы. Как бы там ни было, а пришло время встретиться с Дрейком. Он вынул кассету из видеомагнитофона. Сунул ее в карман и вышел из дома. И на всем пути прикидывал в уме, что скажет Дрейку. Повторял каждую фразу по несколько раз, оттачивал и полировал, доводил до совершенства. И понимал, что действовать придется крайне осторожно, поскольку все, что он должен был сказать по наущению Кеннера, было ложью.БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ
Суббота, 9 октября
11.12 утра
— О, Питер, Питер! — Николас Дрейк тепло пожал ему руку. — Страшно рад тебя видеть. Совсем пропал. Уезжал куда-то? — Да. — Но о моей просьбе, надеюсь, не забыл? — Нет, Ник. — Да ты присаживайся. Эванс уселся напротив Дрейка. Тот занял место за письменным столом. — Ну, выкладывай. — Мне удалось выяснить происхождение этой поправки в договоре. — Неужели? — Да. Вы были правы. Джорджу подкинул эту идею один адвокат. — Так и знал! Кто же? — Со стороны, не из нашей фирмы. — Эванс тщательно подбирал каждое слово, старался следовать всем инструкциям Кеннера. — Но кто именно? — К сожалению, Ник, остались только бумаги. Проект договора, пункты, подлежащие правке, подчеркнутые красным, на полях пометки Джорджа, сделанные от руки. — Черт… И когда это они затеяли? — Полгода тому назад. — Полгода!.. — Очевидно, уже тогда Джордж озаботился… положением дел. В группах, которые он поддерживал. — Мне он ничего не говорил. — Мне тоже, — сказал Эванс. — Нанял себе юриста со стороны. — Хотелось бы мне видеть эти документы, — заметил Дрейк. Эванс покачал головой: — Стряпчий ни за что не разрешит. — Но ведь Джорджа больше нет. — Закон о неразглашении действует и после смерти. Смотри «Свидлер и Берлин против Соединенных Штатов». — Да чушь все это, Питер, сам прекрасно знаешь. Эванс пожал плечами: — Но этот его юрист играет строго по правилам, я к без того уже переступил грань дозволенного, рассказав вам так много. Дрейк нервно забарабанил пальцами по столу. — Вот что, Питер. На проведение тяжбы вануату срочно нужны деньги. — А я слышал, что иск могут и не подать, — парировал Эванс. — Ерунда. — Потому как научные данные не подтверждают повышения уровня воды в Тихоокеанском бассейне. — Я бы на твоем месте не стал верить всем слухам подряд, — заметил Дрейк. — К ним всегда надо подходить с осторожностью. Где и от кого ты это слышал? Это наверняка умышленная дезинформация от промышленных групп. И тот факт, что уровень моря повышается, не подлежит никакому сомнению. Научно доказанный факт, причем уже довольно давно. И мы до сих пор получаем подтверждения. Да что там далеко ходить, буквально на днях я видел спутниковые измерения уровня моря, сделаны они новейшим и современнейшим способом. Только за прошлый год спутники зарегистрировали повышение на несколько миллиметров. — Эти данные опубликованы? — спросил Эванс. — Сразу и не припомнишь, — ответил Дрейк и как-то странно покосился на него. — Кажется, было в одном из отчетов по брифингу, что мне присылают. Эванс не собирался спрашивать его об этом, как-то само собой вырвалось. И еще он тут же понял, что задал вопрос весьма скептическим тоном. А потому неудивительно, что Дрейк окинул его таким странным взглядом. — Я не имел в виду ничего такого, — торопливо заметил Эванс. — Просто что-то слышал на эту тему и… — И захотел добраться до самой сути, — многозначительно кивнул Дрейк. — Что ж, вполне естественно, Питер. Я рад, что ты привлек мое внимание к этой проблеме. Свяжусь с Хенли и выясню, откуда все это пошло. Нет уж, воистину битве этой нет конца и быть не может. Сам знаешь, какие неандертальцы засели в Институте конкуренции предприятий, в фонде Гувера и институте Маршала. Сам понимаешь, с кем приходится иметь дело. А чего стоят группы, финансируемые радикалами правого крыла и тупоголовыми фундаменталистами. И, увы, у всех у них в распоряжении просто огромные деньги. — Да, понимаю… — протянул Эванс. И поднялся, собравшись уходить. — Могу быть чем-нибудь еще полезен? — Скажу тебе честно, — произнес Дрейк. — Меня страшно угнетает нынешняя ситуация. Неужели мы должны вернуться к жалким пятидесяти тысячам в неделю? — Думаю, что в данных обстоятельствах другого выбора просто нет. — Тогда придется смириться, — вздохнул Дрейк. — Кстати, подготовка к подаче иска идет полным ходом. Но я вынужден целиком сосредоточиться на конференции. — Да, конечно. Когда она начинается? — В среду, — ответил Дрейк. — Осталось всего четыре дня. А теперь прости, но у меня… — Да, да, разумеется, — торопливо произнес Эванс. И вышел из кабинета, оставив свой мобильный телефон на маленьком боковом столике.* * *
Эванс спустился по лестнице на первый этаж, и только там вдруг понял, что Дрейк почему-то не спросил его о швах на голове. Все остальные, с кем он виделся сегодня, непременно спрашивали и комментировали этот факт. Все, кроме Дрейка. Да, понятно, Дрейк слишком занят, мысли его целиком сосредоточены на предстоящей конференции. Прямо перед Эвансом находился нижний конференц-зал, там кипела бурная деятельность. На стене был вывешен лозунг: «РЕЗКОЕ ИЗМЕНЕНИЕ КЛИМАТА ВЕДЕТ К КАТАСТРОФЕ». Два десятка молодых людей столпились вокруг большого стола, на котором стоял макет здания НФПР с примыкающей к нему автостоянкой. Эванс задержался на несколько секунд посмотреть. Один из молодых людей передвигал деревянные плашки на автостоянке, очевидно, призванные изображать машины. — Ему это не понравится, — заметил второй. — Он говорил, что понадобится несколько резервных мест у самого здания. Для фургонов, а не автобусов. — Я зарезервировал три места для телевизионщиков и прессы, — сказал какой-то совсем молоденький парнишка. — Разве недостаточно? — Он сказал, что нужно десять. — Десять свободных мест? Так сколько же, он считает, съемочных групп будут освещать это великое событие? — Не знаю. Но он сказал, что нужно оставить десять мест. И еще попросил обеспечить дополнительные источники питания для осветительных и прочих приборов, а также телефонных линий. — И все это для научной конференции по резким климатическим изменениям? Что-то я не врубаюсь. Кому нужны все эти разговоры об ураганах и цунами? Ему еще крупно повезет, если приедут хотя бы три съемочные группы. — Да будет тебе. Он же босс. Давай зарезервируем эти десять мест — и дело с концом. — Тогда получится, что автобусы придется отодвигать в задние ряды. — Десять мест, Джек. — Ладно, понял. — И как можно ближе к зданию, потому что эти линии питания очень дороги. Девушка, стоявшая у другого конца стола, спросила: — Ну а как должно быть освещено экспозиционное пространство? Наверное, не слишком ярко, чтоб можно было демонстрировать видеоматериалы? — Нет, демонстрация пойдет на видеопроекторах. — Некоторые экспоненты имеют свое проекционное оборудование. — А, ну тогда все нормально. Тут к Эвансу подошла молодая женщина. — Могу чем-нибудь помочь вам, сэр? — Она походила на секретаршу из числа тех, что сидят в приемных, эдакая миловидная и услужливая простушка. — Да, — ответил он и кивком указал на конференц-зал. — Я просто думал, как бы мне попасть на эту самую конференцию. — Боюсь, что вход только по пригласительным, — ответила девушка. — Это чисто научная конференция, и проводится она лишь для специалистов. — Я только что был у Николаса Дрейка, — сказал Эванс, — и забыл попросить у него… — О… Что ж, думаю, что смогу вам помочь. У меня в приемной есть несколько билетов для разовых посещений. В какой день вы собираетесь зайти? — Вообще-то хотел бы присутствовать на всех заседаниях. — Ну, разве что только для вас… — улыбнулась она. — Прошу, пройдемте со мной, сэр…* * *
От здания НФПР до штаб-квартиры этой организации в Санта-Монике было несколько минут езды. Рабочие прикрепляли к стенду огромные буквы. Пока что там было написано: «РЕЗКИЕ КЛИМАТИЧЕСКИЕ ИЗ», а чуть ниже — «КАТАСТР». Машина его сильно нагрелась на полуденном солнце. Эванс позвонил Саре по телефону, находившемуся в машине. — Дело сделано. Оставил свой мобильник у него в кабинете. — Хорошо. Я надеялась, ты позвонишь раньше. Правда, теперь это уже не имеет значения. — А что случилось? — Думаю, Кеннер уже нашел то, что искал. — Вот как? — Да. Поговори с ним сам. «Так, значит, она с ним», — подумал Эванс. — Кеннер, слушаю. — Это Питер. — Где вы? — В Санта-Монике. — Поезжайте домой и переоденьтесь. Выберите что-нибудь попроще. И ждите там. — Это еще зачем? — Снимите всю одежду, что теперь на вас. Не берите с собой ничего из того, что теперь на вас надето. — Почему? — Позже объясню. В трубке раздался щелчок. Кеннер отключился.* * *
Вернувшись домой, Эванс поспешно упаковал дорожную сумку. Потом пошел в гостиную, вставил кассету ди-ви-ди в видеомагнитофон и выждал, пока не появится меню с датами. На этот раз он выбрал вторую дату из списка. И снова на экране появились Дрейк и Хенли. Должно быть, встреча эта проходила в тот же день, только чуть позже, поскольку одеты они были в точности так же. Дрейк снял пиджак и повесил на спинку стула. — Я прислушивался к вашим советам прежде, — хмуро произнес Дрейк. — Но на сей раз не помогло. — А все потому, что вы не умеете мыслить структурно, — заметил Хенли. Откинулся на спинку кресла, сплел пальцы рук и уставился в потолок. — Что, черт побери, это означает? — спросил Дрейк. — Вам не хватает умения мыслить структурно. В плане того, как работает информация. Только она способна удержать на плаву, только она. — Пиаровская муть все это, ничего больше! — Я всего лишь стараюсь помочь вам, Николас, — резким тоном заметил Хенли. — Извините, — понуро пробубнил Дрейк. И опустил голову. «Интересно, кто тут их них главный? Хенли, что ли? — подумал Эванс, наблюдая эту сцену. — Получается, что вроде бы он». — А теперь, — сказал Хенли, — позвольте мне объяснить, как вы должны решать эту проблему. Решение просто, как апельсин. Вы уже говорили мне, что… Тут в дверь квартиры раздался громкий стук. Эванс выключил видеомагнитофон, на всякий случай вынул из него кассету и спрятал в карман. Кто-то нетерпеливо продолжал барабанить в дверь. Это был Санджонг Тапа. Смотрел он мрачно. — Нам надо уезжать, — сказал он. — Срочно, прямо сейчас.ДИАБОЛО
Воскресенье, 10 октября
2.43 ночи
Вертолет летел над аризонской пустыней примерно в двадцати милях к востоку от Флэгстаф. Где-то неподалеку отсюда находился знаменитый каньон Диаболо. Разместившийся на заднем сиденье Санджонг протянул Эвансу снимки и компьютерные распечатки. А потом заговорил о Либеральном экологическом фронте: — Мы предположили, что все их сети задействованы, и задействовали свои. И тут вдруг удалось выудить весьма любопытную информацию, прошедшую по их каналам, — сказал он. — Довольно неожиданную. Прошла эта информация от Ассоциации управления парками Юго-запада. — Что за информация? — Организация, ведающая управлением и развитием государственных парков во всех западных штатах. Они обнаружили одно весьма странное обстоятельство. — И далее Санджонг поведал Эвансу следующее. Оказалось, что некто заказал и выкупил большую часть билетов в государственные парки в штатах Юта, Аризона и Нью-Мехико. Затеяно все это было под предлогом проведения там пикников, школьных праздников, дней рождения, студенческих вечеринок и так далее в ближайший уик-энд. И почти в каждом случае заказы поступали от семей, указывалось, что в каждом мероприятии будут принимать участие дети с родителями и даже иногда бабушки и дедушки. Уик-энд предстоял долгий, целых три дня. Но почти все заказы, поступившие заранее, были почему-то сделаны на понедельник. А на субботу и воскресенье — совсем немного. Никто из управляющих парками никогда прежде не сталкивался ни с чем подобным. — Не понимаю, — растерянно пробормотал Эванс. — Вот и они тоже не понимают, — сказал Санджонг. — Подумали, что, возможно, это связано с какими-то культовыми отправлениями. А поскольку по закону парки не могут быть использованы для религиозных мероприятий, взялись за телефон и начали обзванивать организации, через которые был сделан заказ. И выяснилось, что в каждом отдельном случае организация получала специальную дотацию на проведение мероприятия именно в этот день. — Дотацию? Откуда? — От благотворительных организаций. Причем в каждом случае ситуация наблюдалась одна и та же. Они получали письмо, где говорилось следующее: «Благодарим вас за то, что обратились с этой просьбой именно в наш фонд. С удовольствием сообщаем, что имеем возможность оказать финансовую поддержку вашему мероприятию в таком-то и таком-то парке в понедельник, одиннадцатого октября. Чек уже выслан на ваше имя. Желаем приятно провести время». — И, насколько я понимаю, эти группы никаких билетов не заказывали? — Нет. Ну и тогда они стали звонить в эти благотворительные организации, и там им отвечали, что, должно быть, произошла какая-то путаница, но поскольку чеки уже отправлены, они могут посетить парк в этот день и приятно провести там время. Ну и большинство людей решили, что именно так и поступят. — И что же это за благотворительные организации? — Уверен, что прежде вы о них никогда не слышали. Какой-то Армейский фонд Росситера. Фонд Новая Америка. Фонд Роджера В. и Элеонор Т. Малкин. Объединенный мемориальный фонд. В общей сложности примерно с дюжину подобных организаций. — И все они благотворительные? Санджонг выразительно пожал плечами: — Мы полагаем, что нет. Как раз сейчас проверяем. — И все равно не понимаю, — пробормотал Эванс. — Кто-то хочет использовать эти парки в ближайший уик-энд. — Да, но для чего? Санджонг протянул ему снимок. Сделан он был с воздуха, в каких-то странных неестественных тонах. Лес, состоящий из ярко-красных деревьев на темно-синем фоне. Санджонг указал пальцем в центр снимка. Там в лесу виднелась поляна. И на земле Эванс увидел нечто напоминающее паутину — несколько концентрических кругов, пересеченных прямыми линиями. Ну в точности паутина. — А это что такое? — Площадка для запуска ракет. В конце фиксированных прямых линий стоят пусковые устройства. А вот эти линии — кабели для контроля над запуском. — Кончик его пальца двигался по снимку. — Видите, вот здесь в точности такой же набор. А третий — вот тут. Получается нечто вроде равностороннего треугольника, причем каждая из сторон достигает в длину около пяти миль. Только теперь Эванс заметил остальные. Три отдельные паутины находились на вырубках в лесу. — Три системы ракетно-пусковых установок… — Да. И нам уже известно, что они приобрели пятьсот ракет наземного пуска. Ракеты совсем маленькие. Более тщательный анализ этого снимка и всех его элементов позволяет сделать вывод, что диаметр ракет от четырех до шести дюймов. И это дает нам основания предположить, что дальность их полета составляет примерно тысячу футов. Не больше. В каждой установочно-пусковой системе насчитывается примерно пятьдесят ракет, соединенных между собой. И еще, надеюсь, вы заметили, что пусковые площадки значительно отстоят друг от друга… — Да, но с какой целью? — спросил Эванс. — Ведь место выбрано удаленное. Ну, допустим, все они взлетят на тысячу футов, а что потом? Упадут? Туда же? Какой во всем этом смысл? — Этого мы пока не знаем, — сказал Санджонг. — Но у нас имеется еще один ключ. Снимок, который вы сейчас держите перед собой, сделан вчера. Но есть еще один, снятый с воздуха этим утром. — И он протянул Эвансу вторую фотографию той же территории. «Паутин» на нем уже не было. — Куда все делось? — удивленно пробормотал Эванс. — Они забрали все это и увезли. Заметили, что на первом снимке видны фургоны, припаркованные по краям этих вырубок? Очевидно, сложили все это в фургоны и увезли. — Потому что их засекли, да? — Вряд ли они поняли, что их засекли. — Тогда почему же? — Мы думаем, они решили перебраться на более удобное место. — Более удобное для чего? Что вообще происходит? — Есть еще один любопытный факт, — сказал Санджонг. — Мы узнали, что примерно в то же время, когда были приобретены эти ракеты, они закупили также сто пятьдесят километров микроволоконного провода. И он многозначительно взглянул на Эванса, точно это объясняло все. — Сто пятьдесят километров… Санджонг покосился на пилота вертолета и покачал головой. — Обсудим все это в подробностях позже, Питер. И он отвернулся к окну.* * *
Эванс уставился в противоположное окно. Под ними миля за милей тянулся унылый пустынный пейзаж. Растрескавшаяся земля, коричневые скалы с красновато-оранжевыми вкраплениями. Вертолет летел к северу. Эванс видел, как проплывает тень машины внизу, на песке. Временами она искривлялась, искажалась, затем вновь становилась узнаваемой. Питер Эванс не имел ни малейшего представления о том, что могла бы означать вся эта история с ракетными пусковыми установками. Группы маленьких ракет, для чего? Микроволокно, для чего? В уме он быстро подсчитал, что если ракеты соединялись между собой с помощью этого микроволоконного провода, то на каждую уйдет примерно треть километра этой проводки. А треть километра… это и есть около тысячи футов. Ведь именно на такую высоту, по словам Санджонга должны подняться эти ракеты. Выходит, эти ракеты взлетят на тысячу футов в небо, волоча за собой микроволоконный провод?.. Какой в этом смысл? Или же провод предназначен для того, чтоб потом вернуть их в исходную позицию? Нет, подумал Эванс, это вряд ли. Ракеты попадают в лес, провод не выдержит и порвется. И потом, почему ракеты были расположены на таком большом расстоянии друг от друга? Если они всего несколько дюймов в диаметре, так почему бы их не собрать вместе, тесней? Он вспомнил, что у военных имелись пусковые установки, где ракеты находились так близко, что почти соприкасались стабилизаторами. Так к чему понадобилось размещать эти ракеты так далеко друг от друга? Ракета взлетает… тащит за собой тонкий провод… поднимается на высоту в тысячу футов… и… И что? Возможно, — подумал Эванс, — в носовой части каждой ракеты находится какой-то прибор? И провод — это способ передать информацию обратно на землю. Но какой именно прибор? Что кроется за всем этим?* * *
Он покосился на Санджонга, который разглядывал еще какой-то снимок. — Чем занимаетесь? — Пытаюсь понять, куда они делись. Эванс увидел снимок в руках Санджонга и нахмурился. Это была метеорологическая карта, сделанная с помощью спутника. Санджонг рассматривал метеорологическую карту. Но при чем здесь погода?..ФЛЭГСТАФ
Воскресенье, 10 октября
8.31 вечера
— Да, — сказал Кеннер и, подавшись всем телом вперед, выложил руки на ресторанный столик. Они зашли поужинать в «стейк-хаус» во Флэгстафе. Из музыкального автомата у бара доносился голос доброго старого Элвиса Пресли, он пел «Не будь так жестока». Кеннер с Сарой пришли несколькими минутами раньше. Эвансу показалось, что Сара чем-то удручена. Вся обычная ее жизнерадостность куда-то испарилась. — Мы считаем, что все это имеет самое прямое отношение к погоде, — сказал Кеннер. — Вернее, просто уверены в этом. — Он умолк и выждал, пока официантка не раздаст салаты, затем продолжил: — И есть у нас на то две причины. Первая: ЛЭФ закупил в большом количестве весьма дорогую современную технологию. В обычной житейской практике она применения не имеет, кроме разве что попыток повлиять на погоду. И второе… — Нет, погодите-ка, — перебил его Эванс. — Вы сказали, попытки повлиять на погоду? — Именно. — Но как повлиять? — Контролировать ее, — ответил вместо Кеннера Санджонг. Эванс откинулся на спинку стула. — Просто безумие какое-то, — пробормотал он. — То есть вы хотите сказать, эти ребята считают, что могут контролировать погоду? — Могут, — ответила Сара. — Но каким таким образом? — не унимался Эванс. — Как могут они это делать? — Есть секретные научно-исследовательские разработки. — Как же они получили к ним доступ? — Хороший вопрос, — заметил Кеннер. — И нам бы очень хотелось знать на него ответ. Но что касается нынешней ситуации, мы предполагаем, что эти ракеты могут вызывать мощные ураганы и грозы или же усиливать мощность уже существующих. — Каким образом? — Они способны вызвать изменения в электрических потенциалах скоплений кучевых облаков. — Рад, что я задал этот вопрос, — заметил Эванс. — Теперь все более или менее ясно. — Деталей и подробностей мы пока что не знаем, — сказал Кеннер, — хотя уверен, очень скоро все выяснится. — Самое интересное здесь, — вмешался Санджонг, — это запланированные в парках мероприятия. Некие люди организовали множество пикников на огромной территории, в целых трех штатах. И назначены онипочти все на один и тот же день. А это в свою очередь означает, что организаторы могут решить, как действовать, лишь в последнюю минуту, в зависимости от погодных условий. — Решить что? — спросил Эванс. — Что они вообще там затеяли? Никто ему не ответил. Эванс переводил взгляд с одного на другого. — И все же?.. — Мы твердо знаем одно, — произнес наконец Кеннер. — Они хотят все это задокументировать. Потому что, когда люди отправляются на пикник целыми семьями или классами, они непременно берут с собой камеры. И там будет множество видеокамер и фотоаппаратов. — И, разумеется, прибудут съемочные группы, — сказал Санджонг. — А это зачем? — Журналисты и телевизионщики всегда слетаются на кровь, — заметил Кеннер. — Вы хотите сказать, там будут жертвы? — По-моему, это не вызывает никаких сомнений, — ответил ему Кеннер.* * *
Час спустя они расположились в номере мотеля, уселись на кровати, и Санджонг подсоединил портативный ди-ви-ди-плеер к телевизору, находившемуся в комнате. Поселились они в захудалом мотеле городка Шошон, штат Аризона, в двадцати милях к северу от Флэгстафа. И вот на экране снова возник Хенли, он говорил с Дрейком. — Я прислушивался к вашим советам прежде, — хмуро произнес Дрейк. — Но на сей раз не помогло. — А все потому, что вы не умеете мыслить структурно, — ответил Хенли. Откинулся на спинку кресла, сплел пальцы рук на животе и уставился в потолок. — Что, черт побери, это означает? — спросил Дрейк. — Вам не хватает умения мыслить структурно, Николас. В плане того, как работает информация. Только она способна удержать на плаву, только она. — Пиаровская муть все это, ничего больше! — Я всего лишь стараюсь помочь вам, Николас, — резким тоном заметил Хенли. — Извините, — понуро пробормотал Дрейк. И опустил голову. Не сводя глаз с экрана, Эванс спросил: — Вам не кажется, что Хенли здесь главный? — Он всегда был главным, — ответил Кеннер. — Разве вы не знали? Меж тем Хенли на экране продолжал говорить: — Позвольте объяснить, Николас, как следует решать эту проблему. Решение очень простое. Вы уже говорили мне, что идея с глобальным потеплением не годится, люди на нее не клюют. А если и выпадают ненормально холодные дни, быстро об этом забывают. — Да, я говорил, что… — Все, что вам нужно, — продолжал гнуть свое Хенли, — это структурировать информацию таким образом, чтобы всякий раз она подтверждала ваш посыл. И здесь надо сфокусироваться на резких климатических изменениях. Это поможет вам использовать любое явление в своих целях. Ведь наводнения, снежные бураны, циклоны и ураганы происходят постоянно. Они всегда будут происходить. И сообщения о них всегда будут занимать первые полосы печатных изданий и одно из основных мест в телевизионных новостях. И в каждом случае вы можете утверждать, что все это является результатом резких климатических изменений, вызванных глобальным потеплением. Это усиливает впечатление от информации. — Ну, не знаю, — с сомнением в голосе протянул Дрейк. — Последние два года это уже пробовали… — Да, но на индивидуальной, совершенно бессистемной основе. Отдельные политики высказывались о разных там бурях и наводнениях. Клинтон, к примеру, Гор, еще этот болтун, английский министр по науке, тоже тем же грешил. Но сейчас речь идет не об отдельных политиках, Николас. Речь идет об организованной кампании, цель которой заставить людей всего мира понять, что именно глобальное потепление есть причина всех этих резких изменений погоды с самыми катастрофическими последствиями. Дрейк покачал головой. — А вам известно, — начал он, — в скольких научных работах отрицается сам факт увеличения экстремальных природных явлений? — Умоляю! — фыркнул Хенли. — Это дезинформация для скептиков. — Продать будет трудно. Слишком уж много исследований указывает на… — О чем это вы, Николас? Продать ничего не стоит. Общественность уже поверила, что за всем этим стоят интересы крупных промышленным компаний. — Он вздохнул. — Как бы там ни было, обещаю, в самое ближайшее время появятся компьютерные модели, демонстрирующие рост экстремальных процессов и явлений в природе. И данные эти будут представлены и подтверждены учеными. Вы это знаете. Дрейк расхаживал по кабинету. Выглядел он удрученным. — Знаете, все же как-то не сходится, — заметил он. — Нет логики в утверждениях о том, что ненормально холодная и снежная зима вызвана глобальным потеплением климата. — Да при чем здесь логика?! — воскликнул Хенли. — Нам всего-то и надо, чтобы было о чем сообщать средствам массовой информации. Ведь большинство американцев верит в то, что уровень преступности в нашей стране повышается. И это несмотря на то, что за последние двенадцать лет наблюдается его снижение. Процент убийств столь же низок, как в начале семидесятых, однако же американцы до смерти напуганы, потому что в эфире отводится больше времени передачам на криминальные темы. Вот они и решили, что тяжких преступлений в реальной жизни стало больше. — Хенли резко выпрямился в кресле. — Подумайте над тем, что я только что сказал, Николас. На протяжении целых двенадцати лет прослеживается вполне определенная тенденция, а люди все равно не верят. Для них нет более убедительных доказательств, чем сообщения прессы. Наша реальность — это прежде всего медиареальность. — Ну, европейцы не столь легковерны и… — Поверьте мне, продать мульку о резких климатических изменениях в Европе гораздо легче, чем в США. Там все диктует Брюссель. Потому что всем там заправляют чиновники, Николас. Уж кто-кто, а они видят преимущества в подобном изменении общественного мнения. Дрейк молчал. Продолжал расхаживать по комнате, засунув руки в карманы и низко опустив голову. — Вы только вдумайтесь, как далеко нам удалось продвинуться, — нарушил тишину Хенли. — В семидесятые все ученые свято верили в то, что наступает новый ледниковый период. Но как только возникла идея глобального потепления, они немедленно ухватились за нее, так как поняли все преимущества этого. Глобальное потепление создает кризис, а кризис — это всегда призыв к активным действиям. Кризис следует изучать, для этого нужны деньги, нужны политические и бюрократические структуры, разбросанные по всему миру. И вот внезапно возникает несметное количество метеорологов, геологов и океанографов, называющих себя климатологами и занятых в управлении этим кризисом. То же самое наблюдается и здесь, Николас. — Но резкие климатические изменения обсуждались и прежде, и ничего из этого не вышло, — заметил Дрейк. — Поэтому вы и проводите конференцию, — терпеливо произнес Хенли. — Она будет активно освещаться средствами массовой информации. И должна совпасть по времени с драматическими событиями, демонстрирующими всю опасность резких изменений климата. И к концу этой самой конференции резкие климатические изменения должны быть признаны реальной проблемой. — Ну, не знаю… — Прекратите это нытье! Неужели забыли, сколько времени понадобилось, чтобы внушить людям страх перед угрозой ядерной зимы? Ровно пять дней. До одной из суббот 1983 года никто на свете и слыхом не слыхивал, что есть такая штука — ядерная зима. Но вот провели конференцию с широким участием средств массовой информации, и на следующий же день весь мир вдруг заволновался по поводу этой самой ядерной зимы. Начал считать ее прямой угрозой самому существованию нашей планеты. Без единой опубликованной на эту тему научной статьи. Дрейк испустил долгий вздох. — Пять дней, Николас, — сказал Хенли. — И у них получилось. У вас тоже получится. Ваша конференция изменит взгляды на мировой климат. Экран померк.* * *
— О господи, — пробормотала Сара. Эванс промолчат. Просто сидел и смотрел на экран. Санджонг перестал смотреть и слушать несколько минут назад. Он снова занялся споим компьютером. Кеннер взглянул на Эванса. — Когда была сделана эта запись? — Не знаю. — Эванс только сейчас очнулся. Ощущение было такое, словно он вышел из тумана. — Понятия не имею, когда была сделана эта запись. А почему вы спрашиваете? — Панель управления у вас в руке. — Ах да, простите. — Эванс надавил на кнопку, вызвал на экран меню, взглянул на дату. — Две недели тому назад. — Так, значит, Мортон прослушивал и проглядывал кабинет Дрейка на протяжении двух недель, — сказал Кеннер. — Получается, что так. Эванс снова взглянул на экран. Звук был выключен. Он смотрел на этих двоих мужчин. Дрейк нервничал и мрачно расхаживал по комнате, Хенли сидел спокойный и уверенный в себе. Эванс пытался осмыслить все, что только что услышал. Первая запись была для него ясна. Там Дрейк жаловался на проблемы в доведении до сведения общественности истинной угрозы, глобального потепления, и утверждал, что люди в разгар зимнего бурана отказываются воспринимать ее всерьез. Тут все вроде бы понятно. Но этот разговор… Он покачал головой. Эта беседа не на шутку встревожила его. Санджонг хлопнул в ладоши и воскликнул: — Есть! Я обнаружил это место! — И он развернул компьютер так, чтоб всем было видно. — Вот, смотрите! Это радар «NEXTRAD» из Флэгстаф-Пуллиама. Видите эти точечные образования к северо-востоку от Пейсона? Они означают, что завтра к полудню там будет гроза. — А далеко это отсюда? — спросила Сара. — Около девяноста миль. — Придется воспользоваться вертолетом, — сказал Кеннер. — А дальше что? — спросил Эванс. — Господи, да ведь уже десять вечера. — И советую потеплее одеться, — не терпящим возражений тоном добавил Кеннер.* * *
Весь мир предстал в зелено-черных тонах, зазубренные очертания деревьев выглядели немного размытыми. Очки ночного видения сильно давили на лоб и уши. Видно, что-то не так было с ремешками, с помощью которых они крепились. Однако все они надели такие очки и смотрели из окон вертолета на проплывающий внизу лес. Они высматривали там поляны или вырубки и уже пролетели над несколькими. Некоторые из них были необитаемы, на других темнели прямоугольники домов, в окнах был виден свет. На паре вырубок строения были погружены во тьму. Очевидно, то были покинутые людьми поселки. Но пока что они не находили то, что искали. — Вон, смотрите! — воскликнул Санджонг. Эванс повернулся влево и увидел внизу большую поляну. В высокой траве отчетливо вырисовывались уже знакомые очертания «паутины». У края поляны стоял большой трейлер, на таких обычно доставлялись в супермаркеты бакалейные товары. И действительно, борта грузовика украшали две большие черные буквы: «A*P» — Продуктовые террористы, — заметила Сара. Но никто даже не улыбнулся ее шутке. Они пролетели над вырубкой, пилот даже не сбавил скорости. Он получил четкие инструкции: не снижаться и не сбрасывать скорости, пролетая над большими вырубками в лесу. — Да, это она и есть, — сказал Эванс. — Куда летим теперь? — К лесу под названием Тонто, к западу от Прескота, — ответил пилот. — Я получил именно такие координаты. — Должны быть еще два места, — пояснил Санджонг. — Треугольник с длиной каждой из сторон в пять миль. Вертолет продолжал лететь в ночи. Лишь через час им удалось заметить с воздуха две большие вырубки с характерным паутинчатым рисунком, и только после этого они направились к дому.ПАРК МАККИНЛИ
Понедельник, 11 октября
10.00 утра
Утро выдалось солнечное, теплое, хотя к северу над горизонтом угрожающе скапливались черные тучи. Средняя школа имени Линкольна устроила в парке Маккинли большой ежегодный пикник. К столам были привязаны разноцветные воздушные шарики, над травой стлался аппетитный запах барбекю, около трехсот ребятишек и их родителей устроили игры на большой зеленой поляне возле водопада, перебрасывались пластиковыми тарелочками и бейсбольными мячами. Еще больше народа собралось у Кавендер, тихой извилистой речушки, что протекала через парк. В эту пору года она сильно обмелела, по обе стороны тянулись песчаные берега и небольшие заводи, где с радостными криками и визгами играли самые маленькие ребятишки. Кеннер и его команда припарковались по одну сторону реки и наблюдали за происходящим. — Иногда эта река разливается и затапливает чуть ли не весь парк, — заметил Кеннер. — Но парк очень большой, — возразил Эванс. — Неужели такая маленькая речушка может затопить все в округе? — Да, причем очень быстро. Грязная вода быстро набирает скорость. Чтоб сбить с ног человека, достаточно шести дюймов быстро текущей воды. Под ногами грязь, скользко, не так-то просто подняться и выбраться. И еще в воде полно камней и разного мусора; в мутной воде ничего не видно, люди налетают на препятствие, теряют сознание. Больше всего народу тонет в тех местах, где мелко, где люди пытаются перейти реку вброд. — Но шесть дюймов… — Грязная вода обладает большой энергией, — пояснил Кеннер. — Шестидюймовый грязевой поток способен утащить с собой машину без проблем. Сцепление с дорогой нулевое, вот ее и сносит. Это происходит очень часто. Эвансу с трудом верилось в это, но теперь Кеннер заговорил о знаменитом наводнении в Биг-Томпсон, Колорадо, где за несколько минут погибли сто сорок человек. — Автомобили просто раздавливало, как жестяные банки от пива, — сказал он. — С людей срывало одежду, такой силы был этот поток. Так что не обольщайтесь. — Но ведь здесь, — начал Эванс и указал на парк, — если вода вдруг начнет подниматься, у людей будет достаточно времени выбраться на… — Ошибаетесь, если наводнение начнется внезапно. Пока люди спохватятся, будет уже поздно. И мы здесь для того, чтобы убедиться, что внезапное наводнение им не грозит. Он взглянул на часы, потом — на потемневшее небо и направился к машинам. Они приехали в парк на трех джипах. Кеннер вел один, за рулем второго сидел Санджонг, Эванс с Сарой ехали в третьем. Кеннер открыл багажник своей машины. — Оружие у вас есть? — спросил он Питера. — Нет. — Вам дать? — А что, может понадобиться? — Вполне возможно. Когда последний раз были на стрельбище? — Э-э… довольно давно. — На самом деле Эванс ни разу в своей жизни не стрелял. И до настоящего момента даже гордился этим фактом. Он покачал головой: — Я не из тех, кто дружит с оружием. Кеннер держал в руке револьвер. Разломил ствол, заглянул в барабан, снова поставил на место. Санджонг, стоя у своей машины, проверял какое-то довольно грозное на вид ружье с телескопическим прицелом. Движения его были быстры, отточены. Настоящий солдат. И Эванс с тревогой подумал: Что это? Неужели нам предстоит нечто вроде «О. К. Коррал»?[15] — Все нормально, — сказала Сара Кеннеру. — У меня есть пистолет. — А ты знаешь, как им пользоваться? — Знаю. — Что у тебя? — «Беретта» девятимиллиметрового калибра. Кеннер покачал головой: — Ну а с тридцать восьмым калибром справишься? — Конечно. Он передал ей пистолет и кобуру. Сара пристегнула ее к ремню на джинсах. В каждом ее движении сквозила уверенность. — Вы что же, полагаете, нам и в самом деле придется стрелять? — спросил Эванс. — Вполне возможно, — ответил Кеннер. — Каждый человек должен уметь защитить себя. — Думаете, у них будет оружие? — Да. Наверняка. — Лично я, — заметила Сара, — с радостью перестреляла бы всех этих негодяев. — Произнесла она эти слова решительно и жестко. — Что ж, хорошо, — сказал Кеннер. — Все готовы. А теперь по коням. Бог ты мой, по коням, — с тревогой подумал Эванс. Стало быть, им действительно предстоит нечто вроде «О.К. Коррал».* * *
Кеннер отъехал в другой уголок парка и переговорил там с полицейским, чья черно-белая патрульная машина примостилась на самом краю вырубки. Он договорился обмениваться с ним информацией по рации. Радиосвязь была установлена между всеми членами группы, поскольку исполнение плана требовало слаженности и четкой координации всех действий. Предстояло нанести удар одновременно по всем трем вырубкам, где стояли ракетно-пусковые установки. Как объяснил Кеннер, эти ракеты были предназначены для вызова в грозовых облаках так называемого эффекта «усиления разряда». С этой идеей носились последние десять лет, с тех самых пор, когда люди начали изучать молнии в полевых условиях во время грозы. Идея состояла в том, что каждый удар молнии уменьшает силу грозы, поскольку при этом сокращается разница электрического заряда между тучей и землей. Однако другие ученые придерживались противоположной точки зрения, считали, что молнии сильно увеличивают потенциал грозы. Механизм этот еще не был до конца изучен, но предполагалось, что он как-то связан с выделением большого количества тепла при каждом разряде молнии. Была и другая теория, согласно которой при ударе молнии создавалась волна, увеличивающая турбулентность в уже и без того турбулентном грозовом центре. Как бы там ни было, но общая идея сводилась к тому, что чем больше молний, тем сильнее становится гроза. — Ну а при чем тут «паутины»? — спросил Эванс. — Они состоят из маленьких ракет, связанных между собой микроволоконными проводами. Поднимаются на тысячу футов, попадают в слой грозовых облаков, где микроволокно создает проводимость с низким сопротивлением, что и вызывает удар молнии. — Так от этих ракет гроза усиливается, я правильно понимаю? — Да. Такова их задумка. Однако Эванса продолжали терзать сомнения. — Интересно, кто оплачивает эти исследования? — спросил он. — Страховые компании? Кеннер покачал головой: — Вся эта информация засекречена. — Вы хотите сказать, тут замешаны интересы военных? — Именно. — Военные оплачивают климатические исследования? — Ну, сами подумайте, — сказал Кеннер. Но Эванс был не склонен придерживаться этой точки зрения. Он вообще весьма скептически относился ко всему, что связано с военными. Сама идея, что они могут финансировать климатические исследования, казалась ему столь же абсурдной, как и расходы на сиденья для унитазов стоимостью шестьсот долларов каждый, о которых так много и с такой издевкой писали в газетах в последнее время. — Если уж хотите знать мое мнение, это напрасная трата средств. — А ЛЭФ придерживается другого мнения, — сказал Кеннер.* * *
Тут вдруг Санджонг разразился пылкой речью. Эванс совсем забыл, что непалец был солдатом. Но мнению Санджонга, тот, кто управляет погодой, контролирует и ход сражения. Это вековая мечта всех военных. И уж, само собой разумеется, они не станут скупиться, когда речь идет о таких важных для них вещах. — Вы что же, хотите сказать, этот эксперимент может удасться? — Да, — ответил Санджонг. — Иначе для чего мы здесь?* * *
Джипы въехали в лесной массив, что раскинулся на холмах к северу от парка Маккинли. Участки густого леса перемежались здесь с поросшими травой полянами. Сара, находившаяся на пассажирском сиденье, покосилась на Эванса. Такой симпатичный парень, спортивный, сложен прекрасно. Но иногда ведет себя просто как какой-то жалкий нытик. — Ты хоть каким-нибудь спортом занимаешься? — спросила она. — Конечно. — Каким? — Играю в теннис. И еще немного — в футбол. — Ясно. — Послушай, — сказал Эванс, — только потому, что я не люблю оружие и стрельбу… Черт побери, ведь я юрист! Сара разочаровалась в нем и сама не понимала, почему. Возможно, потому, подумала она, что сейчас ей немного не по себе. И рядом нужен надежный человек. Такой, как, к примеру, Кеннер. Он столько знает, столько всего умеет. Понимает, что происходит. Не теряется даже в самой сложной ситуации. Питер, конечно, очень славный, но… Она покосилась на его руки, лежавшие на руле. Водит он хорошо. А это важно, особенно сегодня. Небо затянуло плотными облаками, солнце исчезло. Облака могли превратиться вскоре в грозовые тучи. Кругом все потемнело, стало неуютно. Дорога, что вилась через лес, была абсолютно безлюдна. С момента выезда из парка они не видели ни единой машины. — Долго еще ехать? — спросил Эванс. Сара взглянула на карту. — Миль пять. Он кивнул. Сара заерзала на сиденье, переменила позу, кобура с револьвером больно врезалась в бедро. Потом взглянула в зеркало бокового вида. — О черт!.. — Что там? Следом за ними ехал старенький синий пикап. Похоже, тот самый, с аризонскими номерами.АВРОРАВИЛЛЬ
Понедельник, 11 октября
10.22 утра
— У нас неприятности, — сказала Сара. — В чем дело? — спросил Эванс и тоже покосился в боковое зеркало. И сразу же увидел пикап. — Что это, откуда? Сара немедленно связалась с Кеннером по рации. — Они нас обнаружили. — Кто? — спросил Эванс. — Кто они? В приемнике послышался треск. — Где вы? — спросил Кеннер. — На автомагистрали 95. До места осталось мили четыре. — Ясно, — ответил Кеннер. — Придерживайтесь нашего плана. По мере возможности. — Кто это? — снова спросил Эванс, глядя в зеркало. Синий пикап быстро набирал скорость. Он их догонял. Еще секунда-другая, и он врежется им в задний бампер. Эванс выругался, потом взял себя в руки и тоже прибавил скорости. — Какого черта? — Веди машину, Питер. Сара достала револьвер из кобуры. Положила оружие на колени и все поглядывала в зеркало. — Вот он, совсем близко!.. Столкновение не было сильным, наверное, просто потому, что в эту секунду Питер надавил на педаль газа. Их слегка тряхнуло. Эванс продолжал вести машину, тоже поглядывая в боковое зеркало. Синий пикап немного отстал. Проехал следом за ними не меньше полумили, но ни разу не приблизился, продолжал держать дистанцию длиной в пять-шесть машин. — Что-то я не пойму, — пробормотал Эванс. — Они собираются таранить нас или нет? — Надеюсь, что нет, — заметила Сара. — Попробуй немного сбросить скорость, посмотрим, что они будут делать. Эванс сбросил скорость до сорока миль в час. Синий пикап последовал его примеру и отставал все больше. — Они просто следят за нами, — сказала Сара. С какой целью? На ветровое стекло упали первые крупные капли дождя. Дорога впереди тоже была сплошь испещрена каплями. Но настоящий дождь еще не начался. Теперь синий пикап отставал еще больше. И тут вдруг за резким поворотом они увидели впереди огромный серебристый трейлер. Он неторопливо катил по дороге со скоростью не больше тридцати миль в час. На задних дверях красовались черные буквы: «A*P». — О черт, — пробормотал Эванс. В зеркале было видно — синий пикап свернул вслед за ними. — Блокировали нас спереди и сзади. Эванс вывернул руль, стараясь объехать трейлер, но, как только он совершил этот маневр, водитель огромной машины выехал на самую середину. Эванс тут же отстал. — Мы в ловушке, — сказал он. — Не знаю, — пробормотала Сара. — Я вообще не понимаю, что происходит. Трейлер шел впереди, а вот синий пикап совсем отстал, находился теперь примерно ярдах в семистах позади. Сара раздумывала над ситуацией, как вдруг рядом с тем местом, где они проезжали, ударила молния. Всего ярдах в десяти от них, ослепительно белая вспышка света и жуткий, оглушительный треск. Оба они даже подпрыгнули на сиденьях. — Господи, совсем рядом… — пробормотал Эванс. — Да… — Никогда не видел, чтоб молния ударяла так близко. Не успела она ответить, как прямо перед ними с еще более оглушительным треском ударила в дорожное полотно вторая молния. Эванс невольно зажмурился, но тут же взял себя в руки и еще крепче вцепился в баранку. — Мать твою!.. Только тут Сара начала догадываться, что происходит. Но не успела она и слова произнести, как третий удар молнии угодил уже прямо в машину, с таким оглушительным треском, что в уши словно вонзился нож, а все вокруг озарилось ослепительно белым всполохом. Эванс вскрикнул от страха и выпустил руль; но, к счастью, Сара не растерялась, тут же перехватила его и выровняла машину, которую несло к обочине. Четвертая молния угодила со стороны водительского места, в каких-нибудь четырех дюймах от дверцы. Стекло с той стороны, где сидел Эванс, треснуло и раскололось. — Боже святый, — пробормотал Эванс. — Черт! Да что ж это такое? Но для Сары все давно было ясно. Они притягивают молнии. Снова удар, а за ним без промедления последовал еще один. На сей раз молния угодила в капот: показалось, что металл обхватили раскаленные белые и зигзагообразные пальцы невероятной длины, пробежали по всему капоту и столь же молниеносно исчезли. Осталось лишь большое черное пятно в центре. — Я не могу, — тихо произнес Эванс. — Я больше не в силах вести эту машину… — Вперед, Питер! — воскликнула Сара. Впилась пальцами ему в руку и крепко сжала. — Веди!* * *
В них попали еще две молнии, подряд, с интервалом в какие-то доли секунды. Сара ощутила запах гари, но никак не могла понять, что именно горит. Только теперь до нее дошло, почему столкновение с синим пикапом было таким слабым. Люди, сидевшие в нем, вовсе не собирались разбивать их машину. У них была другая задача: прикрепить им что-то к бамперу. Какую-то электронную штуковину. Именно она служила «приманкой» для молний. — Что делать? Что же нам делать? — жалобно причитал Эванс. И тихо взвизгивал при каждом очередном ударе молнии. Деваться было некуда. Они в ловушке. Ехали по узкой дороге, впереди маячил трейлер, по обе стороны тянулся густой сосновый лес… Она должна что-то придумать! Лес… А что, если попробовать?.. Молния ударила возле заднего окна с оглушительной взрывной силой. От еще одного удара машина так и запрыгала на асфальтовом покрытии, словно кто-то сверху бил по ней гигантским молотком. — К черту! — воскликнул Эванс и, вывернув руль, съехал с трассы на грязную дорогу в лесу. Сара лишь успела заметить пролетевший мимо указатель с названием какого-то городка. Они погружались в полутьму под навесом огромных сосен с раскидистыми зелеными кронами. Молнии тут же прекратились. «Ну конечно, — подумала Сара. — Деревья». Даже если их машина и притягивает молнии, те прежде всего будут попадать в вершины самых высоких деревьев. Так оно и случилось. Они услышали над головой сухой треск, молния озарила ствол высоченной сосны, расколола его, точно стебелек, и дерево тут же вспыхнуло, как спичка. — Из-за нас начнется лесной пожар. — Мне плевать, — ответил Эванс. Он быстро ехал но узкой лесной дороге. Машина подпрыгивала на ухабах и кочках, но, поскольку это был джип с высокой посадкой, Сара знала: теперь все будет в порядке. Обернувшись, она увидела горящее дерево и успела заметить, что огонь уже распространяется по земле. Кеннер вызвал их по рации. — Что случилось, Сара? — кричал он. — Нам пришлось съехать с дороги. В нас били молнии. — Да, множество молний! — громко подхватил Эванс. — Так и молотили все время! — Надо найти притягивающее устройство, — сказал Кеннер. — Думаю, его прицепили к машине, — ответила Сара. Тут молния вонзилась в дорогу прямо перед ними. Вспышка была такой яркой, что перед глазами у девушки поплыли зеленые полосы. — Тогда бросьте эту машину, — сказал Кеннер. — Выходите, только смотрите, пригнитесь пониже! Он отключился. Эванс продолжал гнать джип вперед, его так и швыряло из стороны в сторону. — Я не хочу выходить, — сказал он. — В машине нам будет безопаснее. Даром, что ли, всегда говорят: не выходите из машины, внутри всегда безопаснее. Резиновые шины — прекрасный изолятор. — Но у нас что-то горит. — Сара еще раз принюхалась. Джип продолжал подпрыгивать на кочках. Пытаясь сохранить равновесие, Сара обеими руками вцепилась в сиденье, старалась не прикасаться к металлическим дверцам. — Горит? Неважно. Думаю, мы должны остаться в машине, — сказал Эванс. — Но бензобак может взорваться. — Я отсюда не выйду, — ответил он. И так крепко вцепился в руль, что даже костяшки пальцев побелели. Впереди Сара увидела просвет. Большую поляну, поросшую высокой желтой травой. Тут с оглушительным треском ударила еще одна молния. Угодила в боковое зеркало, отчего оно взорвалось, точно миниатюрная бомба. Секунду спустя они услышали свистящий звук, и машина резко накренилась. — О черт, — воскликнул Эванс. — Шину пробило. — Так что изоляции у нас теперь нет, — заметила Сара. Теперь машина едва ползла вперед. Слышался скрежет. Металлический обод колеса царапал землю. — Питер!.. — взмолилась Сара. — Ладно, хорошо. Дай только доехать до вырубки. — Думаю, медлить нельзя. Но вот ухабы кончились, дорога выровнялась, и Эванс погнал джип вперед, к светлеющей среди деревьев вырубке. Дождь продолжал стучать в ветровое стекло. Над травой Сара вдруг увидела выбеленные солнцем крыши каких-то деревянных строений. Через секунду она поняла: перед ними город-призрак. Или же заброшенный шахтерский поселок. Впереди показался дорожный указатель: «АВРОРАВИЛЛЬ. НАС.82». Тут сверкнула еще одна молния, и Эванс, вывернув рулевое колесо, сбил указатель. — Мы уже на месте, Питер. — Да, да, дай только подъехать поближе… — Стой, кому говорю! Эванс остановил машину, они одновременно распахнули дверцы. Сара сразу же ничком упала на землю, еще один разряд ударил так близко, что ее обдало волной раскаленного воздуха, и она кубарем покатилась по траве. Показалось, что от грохота земля заходила ходуном. Она встала на четвереньки и начала осторожно подползать к джипу сзади. Эванс находился по другую сторону от машины и что-то кричал, но расслышать было невозможно. Сара осмотрела задний бампер. Никакого прибора или приспособления. Ничего. Так, значит, там ничего не было… Но времени на раздумья не оставалось, еще одна молния ударила сверху и попала в кузов джипа, от чего машину затрясло, а заднее стекло разбилось и вылетело, обдав ее целым фонтаном мелких осколков. Стараясь побороть приступ паники, Сара, низко пригнувшись, продолжала двигаться вперед, огибая машину, а затем бросилась через высокую траву к ближайшему строению. Эванс находился где-то впереди и что-то кричал. Но она не слышала, все звуки заглушали раскаты грома. Что, если снова ударит молния?.. Нет, только не сейчас, им нужно всего несколько секунд, и тогда… Руки ее наткнулись на какую-то деревяшку. Доска. Еще шаг. Она довольно быстро ползла вперед, раздвигая руками траву, и теперь уже видела полусгнившее крыльцо старого покосившегося дома. А с крыши свисала вывеска, но что на ней написано, было не разобрать, так выбелило ее солнце. Эванс уже находился внутри. И она ползла к этому дому, не обращая внимания на занозы и колючки, впившиеся в ладони. А Эванс все кричал и кричал. И вот наконец она различила его слова: — Скорпионы! Тут полно скорпионов! Берегись! На деревянном крыльце их разместилась целая армия: крошечные бледно-желтые твари с грозно приподнятыми хвостами. Дюжины две, не меньше. И двигались они с удивительной быстротой и умели перемещаться боком, как крабы. — Вставай! Она поднялась и побежала. Раздавленные насекомые противно хрустели под ногами. Еще одна молния ударила в крышу дома, сшибла вывеску, и она с грохотом обвалилась вниз, на крыльцо, подняв тучу пыли. Но она уже была внутри. И Эванс стоял рядом, радостно потрясая кулаками, и кричал: — Да! Да! Мы сделали это! Сара никак не могла отдышаться. А потом еле слышно пробормотала: — Еще хорошо, что не змеи… — Что? — настороженно спросил Эванс. — В брошенных домах любят селиться гремучки. — О господи… Только этого не хватало. За окном продолжал греметь гром. И молнии то и дело озаряли небо.* * *
Через грязное перекошенное окошко Сара смотрела на джип и думала о том, что с того момента, как Эванс и она покинули машину, ни одна из молний не смогла угодить в нее… «На заднем бампере тоже ничего не было, — продолжала размышлять она. — Так зачем тогда пикап толкал нас сзади? С какой целью?..» Она обернулась к Эвансу. Хотела спросить, заметил ли он. И тут прямо у них над головами раздался страшный треск. Молния ударила в крышу, раздробила ее, доски разлетелись в разные стороны, а сама молния вошла в землю прямо рядом с тем местом, где стояла Сара. На полу остались черные зигзагообразные полосы, напоминающие тень от колючего кустарника. В воздухе сильно пахло озоном. От пересохших досок начали подниматься струйки дыма. — Этот сарай может запросто обвалиться, — заметил Эванс. Открыл боковую дверь, высунулся наружу. — Пригнись, — сказала Сара. И последовала за ним. Дождь припустил уже вовсю, крупные капли барабанили по спине и плечам, пока Сара, пригнувшись, бежала к соседнему строению. Над его крышей возвышалась кирпичная труба, и вообще этот дом выглядел более крепким и основательным. А вот окна такие же, как и в первом, часть стекол выбита, остальные покрыты толстым слоем пыли и грязи. Они подергали первую дверь. Она оказалась заперта. И тогда они помчались к главному входу и увидели, что там дверь распахнута настежь. Сара вбежала внутрь. Едва успела она переступить порог, как вслед ей ударила молния, обрушила крышу крыльца, расщепила надвое один из опорных столбов и ушла в землю. Ударная волна была такой силы, что из окон на фасаде так и хлынул поток грязных осколков. Сара отвернулась, закрыла лицо ладонями, а когда наконец отвела руки и осмотрелась, поняла, что они оказались в кузнице. В центре помещения находилось некое подобие огромного очага, с потолка свисало множество металлических предметов и приспособлений. А стены украшали лошадиные подковы, стремена, уздечки, прочие изделия из металла. Да здесь полным-полно железа! С улицы доносились грозные громовые раскаты. — Надо убираться отсюда! — крикнул Эванс. — И побыстрей! Не то это место, где… Он так и не закончил фразы. Очередной удар был такой силы, что просто сшиб его с ног. Казалось, что потолок развалился прямо у них над головой, металлические предметы разлетелись во все стороны, а вместе с ними — и кирпичи от стен. Сара метнулась в сторону, обхватила голову руками. Она чувствовала, что осколки кирпича бьют по спине, руками, ногам, по всему телу, и тут что-то тяжелое ударило ее прямо по лбу с такой силой, что из глаз просто искры посыпались. И эти искры было последнее, что она видела. На нее навалились тьма и тишина, где уже не было места грозным грозовым раскатам.В ЛЕСУ
Понедельник, 11 октября
11.11 утра
Кеннер находился в пятнадцати милях от них, ехал по направлению к востоку по шоссе 47 и все время прислушивался, ждал от Сары сообщения по рации. Ее передатчик был включен, Кеннер знал, что находится он у девушки на поясе, но что с ней происходит, понять было невозможно. От грозовых разрядов в наушниках непрерывно потрескивало. Тем не менее он понял главное: Эванс с Сарой отошли от джипа, но молнии продолжали в них бить. Такое впечатление, будто они преследовали их, эти молнии. Кеннер буквально орал в приемник в надежде, что Сара его услышит. Но, очевидно, она или просто не слышала его, или им с Эвансом в этом городе-призраке действительно приходилось туго и было не до переговоров. Кеннер повторял одну и ту же фразу: — Гроза преследует вас, идет по пятам! Но девушка не отвечала. Потом вдруг в наушниках раздался совсем уж оглушительный треск, за ним настала полная тишина. Кеннер переключился на другую волну. — Санджонг? — Да, профессор? — Ты слушал? — Да. — Где ты сейчас? — спросил Кеннер. — На шоссе 190. Направляюсь к северу. По моим подсчетам, нахожусь примерно в трех милях от «паутины». — Молнии наблюдаются? — Нет. Но дождь только что начался. Вижу первые капли на лобовом стекле. — Ладно. Оставайся на связи. Он вернулся на волну Сары. Снова потрескивание статического электричества, только на этот раз более слабое. — Сара? Ты меня слышишь? Сара! Сара! И тут Кеннер услышал где-то в отдалении тихое покашливание. — Сара! Щелчок. Какие-то шумы. Снова кашель. А потом прорезался мужской голос: — Это Питер Эванс. — Что у вас происходит? — …мертва. — Что?! — Она мертва. Сара мертва. Ее ударило кирпичом по голове, она упала, а потом в нее ударила молния и… и она умерла. Я здесь, сижу рядом с ней… Сара умерла, о господи, Сара… — Попробуй искусственное дыхание. — Я же говорю, она мертва. — Питер! Искусственное дыхание. Рот в рот! — О бог мой, да она вся посинела… — Это значит, что она жива! Ты меня слышишь? — Она труп, просто труп, и все… — Питер, послушай меня!.. Но Эванс уже ничего не слышал. «Вот идиот», — подумал Кеннер, случайно надавил пальцем на кнопку и отключил связь. Кеннер выругался. Им овладело отчаяние. И тут вдруг в наушниках снова послышался громкий треск электрических разрядов. Кеннер сразу понял, что это означает. Еще один удар молнии. Страшно сильный.* * *
— Санджонг? Теперь он не слышал и Санджонга, только потрескивание электрических разрядов. Длилось это секунд десять-пятнадцать. Значит, и в Санджонга угодила молния. И только тут Кеннер вдруг понял, чем это может быть вызвано. В наушниках прорезался кашель Санджонга. — Ты как там? — Молния ударила. Совсем рядом с машиной. Так близко, просто до сих пор не верится… — Вот что, Санджонг, — сказал Кеннер. — Думаю, это все из-за раций. — Вы уверены? — Где ты их получал, от кого? — По почте «Федерал-Экспресс», из округа Колумбия. — И посылку доставили тебе лично? — Нет. В мотель. Владелец передал мне, как только я зарегистрировался… — Немедленно выброси свою рацию! — приказал Кеннер. — Но как тогда мы будем держать связь и… И тут голос Санджонга куда-то пропал. И вместо него в наушниках затрещало.* * *
— Питер… Ответа не последовало. В наушниках стояла полная тишина. И электрических разрядов слышно не было. — Питер. Ответь мне, Питер. Ты все еще там? Ничего. Мертвая тишина. Кеннер выждал еще несколько секунд. Эванс не отвечал. Первые капли дождя упали на ветровое стекло. Кеннер приоткрыл боковое окно и выбросил из машины рацию. Она упала на асфальт, затем отлетела в траву на обочине. Кеннер проехал еще сотню ярдов, как вдруг сверкнула молния. Зигзагообразный заряд ударил в то место, куда только что упала рация. Да, он оказался прав. Все дело в рации. Кто-то получил доступ к этим радиопередающим устройствам. Но где? В округе Колумбия или штате Аризона? Узнать будет сложно, да и в данный момент значения это не имеет. Теперь весь их тщательно разработанный и организованный план летит к чертям. Выполнить его просто невозможно. И ситуация складывается крайне опасная. Они планировали нанести упреждающий удар по всем трем системам ракетных установок. Теперь это невозможно. Нет, разумеется, сам Кеннер готов выполнить эту задачу. Если Санджонг жив, он непременно доберется до второй точки. Но теперь их действия невозможно скоординировать. Если один из них опоздает к назначенному месту, вторую ракетную команду проинформируют и там их будет поджидать группа вооруженных людей. В этом у Кеннера не было ни малейших сомнений. А Сара с Эвансом или погибли, или просто не способны действовать. Машина их разбита, пришла в полную негодность. И третьей точки им не достичь, это ясно. Итак, он сможет уничтожить лишь один набор ракетно-пусковых установок. В лучшем случае два. До третьего не добраться. Допустим, одна ракетная установка уничтожена. Максимум две. Достаточно ли этого? «Что ж, может, и да», — подумал он. Кеннер смотрел вперед, на бледную полосу дороги под темнеющим небом. Сейчас он не думал о том, живы его друзья или нет. Возможно, все трое погибли. Но если он, Кеннер, не остановит эту грозу, жертв будет гораздо больше. Сотни безвинно погибших людей. Дети, целые семьи… Он так живо представлял себе эту картину: пластиковые тарелки разбросаны в грязи, а поисково-спасательные группы заняты извлечением тел. Нет, он должен это остановить. Не допустить этого. И он, прибавив скорости, продолжал мчаться вперед, прямо навстречу грозе.МАККИНЛИ
Понедельник, 11 октября
11.29 утра
— Мама! Мамочка! А Брэд дерется! Он меня ударил. Мам! Скажи ему, чтоб перестал! — Ну что вы, в самом деле, ребята… — Брэдли! Сколько раз тебе говорить? Оставь сестренку в покое! Полицейский по имени Мигель Родригес из аризонской дорожно-патрульной службы, дежуривший в тот день в парке Маккинли, стоял возле своей машины и наблюдал за тем, как проходит пикник. Была уже половина двенадцатого, и детишки проголодались. Вот и затеяли возню. По всему парку готовили барбекю, ароматный дымок поднимался к быстро темнеющему небу. Кое-кто из родителей с тревогой посматривал вверх, но уходить из парка пока что никто не собирался. Да и дождь еще здесь не начался, хотя в нескольких милях к северу начал погромыхивать гром и сверкали молнии. Родригес покосился на рупор, лежавший на переднем сиденье машины. Последние полчаса он с нетерпением ждал сообщения по рации от агента Кеннера, после которого, согласно договоренности, должен был освободить от публики территорию парка. Но сообщения все не было. Агент Кеннер дал ему четкие и недвусмысленные инструкции. Народ из парка не прогонять до тех пор, пока он, Кеннер, не даст сигнала. Мигель Родригес не понимал, чем вызвана эта задержка. Но Кеннер дал четко понять, что никаких действий без его сигнала предпринимать не следует. Сказал, что это вопрос национальной безопасности. Родригес и этого не понимал. Как может какой-то пикник в парке быть связан с национальной безопасностью?.. Но он привык повиноваться приказам старших по званию. Поэтому и ждал так терпеливо, хотя при этом и нервничал и то и дело поглядывал на небо. И даже услышав в сводках новостей прогноз погоды, предупреждавший, что восточным округам от Кайенты до Кэпм-Пейсон грозит внезапноенаводнение — в этот район входил и парк Маккинли, — Родригес продолжал ждать. Откуда ему было знать, что сигнал от Кеннера так и не поступит.АВРОРАВИЛЛЬ
Понедельник, 11 октября
11.40 утра
Вспоминая об этих событиях позже, Питер Эванс понял, что его спасло. Легкое покалывание в мокрой от пота ладони, в которой он сжимал рацию. За минуту до того он понял еще одну важную вещь: молнии преследовали их с Сарой везде, где бы они ни стремились от них укрыться. Техническими и точными науками он никогда не занимался, но сообразил, что это вызвано наличием какой-то электроники или металлического предмета. Говоря с Кеннером по рации, он ощутил точно такое же покалывание. И вот чисто инстинктивно он разом отшвырнул рацию подальше. Приземлилась она на большой дугообразный металлический предмет, напоминавший ловушку для медведя. Сверкающая белая молния ударила туда же буквально секунду спустя. Волной Эванса отбросило на пол, прямо на безжизненное тело Сары. Ослепленный и оглушенный, он лежал в полном оцепенении от страха, в ушах звенело. И тут вдруг ему почудилось внизу какое-то движение. Он быстро поднялся на ноги и закашлялся. Комната была полна дыма. Стена напротив него горела, пламя еще только занялось, язычки его были маленькие, но уже вовсю лизали стену. Он перевел взгляд вниз, на неподвижную Сару с посиневшим лицом. Сомнений нет, несчастная умерла. И это легкое шевеление ему просто почудилось. Но как знать… Он опустился на четвереньки, приподнял ее голову за подбородок и начал делать искусственное дыхание рот в рот. Губы у нее были просто ледяные, это его напугало. Эванс был уверен, что Сара умерла. В дымном воздухе плавали мелкие горящие угольки и пепел. Надо бежать отсюда, пока потолок и стены не обрушились. Он уже потерял счет, забыл, сколько раз пытался наполнить ее легкие воздухом. Нет смысла, все равно ничего не получится. Треск пламени усилился. Эванс поднял голову и увидел, что занялись уже и потолочные балки. Его охватила паника. Он вскочил, подбежал к двери, распахнул ее настежь и выскочил из горящего дома. На него тут же обрушились струи воды. Эванс и не предполагал, что дождь будет такой сильный, в мгновение ока он промок до нитки. Стало страшно холодно, видно, именно этот холод вдруг привел его в чувство. Эванс обернулся и увидел лежавшую на полу Сару. Нет, он просто не мог оставить ее здесь вот так. Он развернулся, вбежал в дом, подхватил на руки и понес к двери. Неподвижное тело показалось на удивление тяжелым. Голова Сары была откинута назад, глаза закрыты, рот безвольно приоткрыт. Она мертва, в этом нет никаких сомнений. Оказавшись на улице, под проливным дождем, Эванс бережно опустил тело девушки в высокую желтую траву, снова опустился на колени и начал делать искусственное дыхание. Он вовсе не был уверен, что долго продержится, трудно было выдержать этот напряженный ритм глубоких вдохов и выдохов. Одну минуту. Две… Возможно, пять. Он понимал, что это бессмысленное занятие, однако продолжал его, сам не понимая, что им движет, возможно, просто потому, что эти ритмичные движения позволяли забыть о страхе, помогали сосредоточиться. Дождь лил как из ведра, дом у него за спиной был уже почти весь объят пламенем, а он… И тут вдруг Сару вырвало. Все ее тело напряглось и изогнулось, и он, потрясенный, отпрянул. Сначала она сотрясалась в спазмах. Затем вдруг зашлась в кашле. — Сара… Она застонала. Перекатилась на живот. Эванс подхватил ее на руки, прижал к себе. Она дышала!.. А вот глаза были закрыты. Только веки слегка трепетали. Очевидно, она все еще без сознания. — Сара. Давай же, очнись, Сара!.. От кашля содрогалось все ее тело. Эванс вдруг испугался, что она задохнется. — Сара… Она затрясла головой, потом открыла глаза. И посмотрела на него. — О господи, — пробормотала она. — Голова просто раскалывается от боли… Эвансу показалось, что он того гляди разрыдается.* * *
Санджонг взглянул на часы. Дождь припустил еще сильней, щетки безостановочно ползали по ветровому стеклу, но его все равно заливало водой. Кругом все потемнело, и он включил фары. За несколько минут до этого Санджонг выбросил свою рацию, и молнии перестали бить около машины. Но гроза бушевала на значительной территории, издали доносились грозные раскаты грома. Сверившись с маячком, он определил, что от ракетно-пусковой установки, которую он намеревался уничтожить, его отделяют всего несколько сотен ярдов. Он всматривался в дорогу, стараясь не пропустить поворот. И тут вдруг увидел над лесом первый пучок ракет. Они взлетели, как черные птицы, устремились прямо к низким грозовым тучам. И через секунду целый пучок молний ударил в то место, где находились провода.* * *
Кеннер находился в десяти милях от него и видел, как с третьей площадки взлетели в небо ракеты. Он знал, что первый заряд должен состоять примерно из пятидесяти ракет. А это означало, что там, на земле, их оставалось еще около сотни. Он съехал на боковую дорогу, повернул вправо, и почти тотчас же оказался на вырубке. На краю опушки примостился длинный трейлер. Рядом с его кабиной стояли двое мужчин в ярко-желтых дождевиках. У одного была в руках коробка, очевидно, дистанционный взрыватель. Кеннер не колебался ни секунды. Он прибавил скорости и помчался на джипе прямо на трейлер. На секунду те двое просто оцепенели от неожиданности и лишь в самый последний момент успели отпрыгнуть в сторону. Кеннер зацепил крылом джипа дверцу кабины, послышался противный металлический скрип, и он тут же развернул машину. И джип помчался прямиком к полю, где стояли ракеты. В зеркало заднего вида он заметил, как забегали и засуетились мужчины, но теперь ему было не до них. Джип уже въехал на площадку, оплетенную паутиной кабелей и проводов, и давил их колесами. При этом слышался противный хлопающий звук: тунк-тунк! Кеннер надеялся разрушить тем самым пусковую систему. Но он ошибался. Прямо впереди он увидел пучок из связанных между собой ракет. Внезапно под ними внизу полыхнуло пламя, и ракеты устремились вверх, к небу.* * *
Санджонг находился на второй вырубке. Справа у опушки виднелся какой-то маленький деревянный домик, рядом с ним стоял грузовик. В кабине горел свет, и он разглядел там двоих мужчин. Из распахнутой дверцы кабины тянулись провода и терялись в высокой густой траве. Санджонг направил джип прямо на грузовик, не забыв перед тем надавить на кнопку круиз-контроля на рулевом колесе. Он видел, как выскочил из кабины один мужчина, в руках у него был автомат. Из ствола полыхнуло, ветровое стекло джипа разлетелось на мелкие кусочки. Санджонг распахнул дверцу и выпрыгнул из джипа, держа в откинутой руке винтовку. Упал в траву и несколько раз перекатился. И поднял голову как раз в тот момент, когда джип на полном ходу врезался в кабину грузовика. Грохот, дым, крики. Санджонг находился всего в двадцати ярдах. Лежал в траве и выжидал. Еще через несколько секунд мужчина с автоматом подбежал к разбитому джипу, начал высматривать там водителя. Он что-то возбужденно кричал. Санджонг сделал всего один выстрел. Мужчина упал. Он выждал еще несколько секунд. Вот в косых струях дождя мелькнула фигура второго мужчины. Он что-то кричал. Потом увидел упавшего и отпрыгнул назад, спрятался за бампером джипа. Затем осторожно высунулся и окликнул напарника. Санджонг выстрелил. Мужчина исчез из вида, но Санджонг был вовсе не уверен, что попал в него. Он снова сменил позицию. Дождь прибил траву, и прятаться теперь было трудней. Он быстро перекатился несколько раз, оказался ярдах в десяти от прежнего своего укрытия, а затем осторожно пополз вперед, стараясь не выпускать из вида дверцу кабины грузовика. Но джип сильно смял ее, и свет в кабине погас. Санджонг был уверен: в кабине остался кто-то еще, но никого не видел. Крики тоже прекратились. Он слышал лишь раскаты грома да все не утихающий шум дождя. Санджонг затаил дыхание и прислушался. И вдруг услышал характерное потрескивание рации. И чьи-то голоса. Значит, в кабине оставались люди. Он всем телом вжался в мокрую траву и продолжал выжидать.* * *
Эванс завинчивал последние гайки на колесе джипа, дождь заливал глаза. Теперь запасная шина была на месте. Он сердито вытер рукавом глаза и лоб и еще раз подвинтил каждую гайку, для надежности. Дорога до шоссе и без того паршивая, а теперь ее наверняка основательно размыло дождем. И второй запаски у него не было. Сара ждала его на пассажирском сиденье. Он с трудом дотащил ее до машины. Она все еще была не в себе, пребывала в полуобмороке. А потому Эванс удивился, услышав, что она окликает его из машины. Он поднял голову. И увидел вдалеке свет фар. По другую сторону от вырубки. Он сощурился, всмотрелся в дорогу. Это был уже знакомый синий пикап. — Питер! Он бросил гаечный ключ и подбежал к передней дверце. Сара уже завела мотор. Эванс сел за руль и дернул за рукоять коробки передач. Синий пикап, набирая скорость, катил прямо к ним через вырубку. — Давай же трогай! — крикнула Сара. Эванс выжал педаль газа, джип сорвался с места и двинулся по лесной дороге, той самой, по которой они сюда приехали. Позади остался горящий дом, дождь сумел немного притушить пламя. Теперь от останков строения с шипением валили густые черные клубы дыма и белого пара. Синий пикап промчался мимо кузницы, не замедляя скорости. И двинулся по лесной дороге следом за ними.* * *
Кеннер развернулся и направился к длинному трейлеру. Мужчины по-прежнему стояли возле него с дистанционным взрывателем. Один из них достал пистолет и начал стрелять в Кеннера. Кеннер, прибавив скорости, мчался прямо на них. Первым он сшиб мужчину с пистолетом. Его так и подбросило вверх, тело тяжело ударилось о крышу джипа. Второй мужчина метнулся в сторону. Кеннер резко вывернул рулевое колесо. Затем дал задний ход и увидел, что человек, которого он сбил, пытается встать на ноги. Напарника его нигде не было видно. Пошатываясь, мужчина все же поднялся и снова направил на него ствол, и тогда Кеннер наехал на него снова. Мужчина упал, машина слегка подпрыгнула. Джип переехал тело. Кеннер продолжал искать взглядом второго мужчину, с коробкой дистанционного управления. Но того нигде не было видно. Он снова резко вывернул руль. Он понимал: тот, второй, прячется в трейлере или где-то возле него. Больше просто негде. Кеннер направил джип к трейлеру.* * *
Санджонг неподвижно затаился в траве и вдруг услышал звук заводимого мотора. Грузовика он не видел, его заслонял разбитый джип. Потом он услышал, как включилась коробка передач. Санджонг вскочил на ноги и бросился к грузовику. Рядом с головой со свистом пролетела пуля. Он снова бросился ничком на землю. Очевидно, кто-то из них остался в маленьком деревянном доме. Пригибаясь, он продвигался к грузовику в мокрой траве. Пули так и свистели вокруг. Неким непостижимым образом им удалось обнаружить его, даже в такой густой траве. А это означало… Он извернулся всем телом и теперь хорошо видел дом. Смахнул со лба и глаз капли дождя, прильнул щекой к винтовке и глянул в оптический прицел. На крыше дома разместился парень. Его почти не было видно, только в те моменты, когда он приподнимался, чтобы выстрелить. Санджонг нажал на спусковой крючок, пуля угодила чуть ниже линии крыши. Он знал: она пройдет сквозь дерево, как сквозь кусок масла. Парня он больше не видел. А вот винтовка его скатилась с крыши и упала в траву. Санджонг поднялся и побежал к грузовику. Но тот уже уезжал с вырубки. И двигался в сторону главной дороги, виднелась лишь пара красных габаритных огней. Вскоре и они исчезли, растаяли в пелене дождя.* * *
Кеннер вылез из джипа и распластался на земле. Теперь он, наконец, видел последнего мужчину, его силуэт вырисовывался на фоне огромного трейлера. — Не стреляй! Не надо! Не убивайте меня! — кричал парень. — Тогда выходи. Иди сюда медленно и чтоб я видел твои руки! — скомандовал Кеннер. — Я должен видеть твои руки! — Только не стреляйте… — Вперед. Медленно и… И тут оглушительно прогремела автоматная очередь. Пули так и защелкали в сырой траве. Кеннер упал ничком на землю. И стал ждать.* * *
— Быстрей! — кричала Сара, то и дело оборачиваясь через плечо. Джип мчался по лесной дороге, подпрыгивая на ухабах и расплескивая колесами грязь. — Не уверен, что получится… — пробормотал Эванс. — Но они нас догоняют! — воскликнула Сара. — Неужели нельзя ехать быстрей? Лес уже почти кончился. Впереди, в нескольких десятках ярдов, Эванс видел автомагистраль. Вспомнил, что ближняя к ней часть дороги не такая ухабистая, и прибавил скорость. И вот они выехали наконец на главную дорогу и повернули на юг. — Куда ты едешь? — спросила Сара. — Нам же надо на вырубку, где стоят ракеты. — Все равно уже слишком поздно, — ответил Эванс. — Возвращаемся в парк. — Но ведь мы обещали Кеннеру… — Слишком поздно, — повторил он. — Ты посмотри, какая гроза! Бушует уже в полную силу. Надо помочь семьям, оставшимся в парке. Он включил дворники и продолжал мчаться под проливным дождем. Пикап выехал из леса, тоже развернулся и поехал за ними.* * *
Полицейский Мигель Родригес видел, что происходит с водопадом. Час тому назад вокруг него висела серебристая дымка тумана. Теперь туман стал плотней и приобрел коричневатый оттенок. В реке начала подниматься вода. Течение ее убыстрилось, вода стала коричневой, цвета грязи. Но дождь над парком еще не шел, хоть в воздухе и попахивало сыростью и в течение нескольких минут на землю падали первые крупные капли. А потом дождь почему-то прекратился. Несколько семей побросали свои столики и барбекю. Еще с полдюжины отдыхающих начали загружать вещи в багажники автомобилей в стремлении убраться отсюда до начала грозы. Но большинство предпочло проигнорировать ее приближение. Тому способствовали и представители школ: расхаживали среди отдыхающих и уверяли, что погода наладится, надо остаться. Родригес нервничал. И теребил воротничок униформы, ставший противно влажным. То стоял на одном месте, то принимался расхаживать возле своей машины с распахнутой дверцей. Он слышал предупреждение по радио о том, что в округе Слейтон может начаться внезапное наводнение, а именно в этом округе располагался парк Маккинли. Он понимал, что ждать больше нельзя, но никак не решался оставить свой пост. Родригес никак не мог понять, почему ему не позвонил Кеннер. Ведь парк расположен в каньоне, и все вокруг говорило о возможности наводнения. Родригес, прожив в северной Аризоне всю свою жизнь, знал, чем грозит наводнение, понимал, что пора выводить из парка людей. Почему молчит Кеннер? Он нервно барабанил пальцами по дверце автомобиля. И решил: он ждет еще пять минут, а затем приступает к самым активным действиям. Пять минут. Секунда в секунду. Больше всего беспокоил его в этот момент водопад. Коричневатый оттенок тумана напугал посетителей, и основная их часть поспешила убраться подальше. Но несколько подростков все еще резвились в заводи, в том месте, куда с шумом падали струи водопада. Родригес знал: стоит начаться сильной грозе, и камни могут обрушиться с горы в любую секунду. Даже совсем небольшой камень может убить находящегося внизу человека. Родригес уже собрался очистить территорию, прилегающую к водопаду, как вдруг заметил нечто странное. На вершине горы, откуда падала вода, появился фургон с антенной. Никаких цифр на борту, его украшал только какой-то девиз. Но различить, что там изображено, с такого расстояния было невозможно. Затем он увидел, как из фургона вышел оператор с камерой, занял позицию рядом с водопадом и начал смотреть вниз, на парк, словно выбирая объект для съемок. К нему подошла женщина в юбке и блузке, стала указывать в разных направлениях. Очевидно, говорила, где именно надо снимать, потому как оператор начал послушно поворачивать камеру. Туда, куда она указывала. Очевидно, то была съемочная группа какого-то новостного канала. Зачем это в новостях показывать какой-то школьный пикник?.. Родригес сощурился, пытаясь рассмотреть девиз на борту фургона. Желто-голубой, в виде перекрещивающихся окружностей. Нет, ни у одной из местных станций, насколько он помнил, не было такого девиза. И вообще, было что-то очень странное в этой съемочной группе, прибывшей сюда перед самым началом сильной грозы. И он решил, что надо бы подойти и поговорить с этими людьми.* * *
Кеннер вовсе не хотел убивать парня, прячущегося под трейлером. До сих пор никому еще не удавалось поймать с поличным ни одного из членов ЛЭФ, и это был самый подходящий кандидат. Судя по голосу, парень был сильно напуган. И еще — молод, лет двадцати с небольшим. Возможно, его потрясла смерть друга. И уж определенно он не слишком умело обращался с автоматом. Ясно: этот парень боится умереть. Последовать печальному примеру своего товарища. — Ладно. Теперь давай выходи, — крикнул ему Кеннер. — Выходи, и все будет нормально. — Да пошел ты! — огрызнулся парень. — И вообще, кто ты такой, черт бы тебя взял? Какие, мать твою, проблемы? Неужели не понимаешь, приятель? Мы пытаемся спасти нашу планету! — И нарушаете при этом закон, — сказал Кеннер. — Закон! — презрительно фыркнул парень. — Этот Закон создан для корпораций, которые только и знают, что гадить! Загрязняют и отравляют среду, убивают тем самым людей. — Это ваши люди убийцы, — ответил Кеннер. Гром продолжал греметь, бело-голубые молнии озаряли чернильно-синее небо. Просто бред какой-то, нашли время дискутировать в самый разгар грозы. И все же стоит оставить этого парня в живых. — Эй, лично я никого еще не убил! — крикнул парень. — Даже тебя. — Ты хочешь убить маленьких детишек в парке, — сказал Кеннер. — Уничтожить все семьи, собравшиеся там на пикник. — При социальных переменах жертвы неизбежны. Об этом говорит история. Кеннер вовсе не был уверен, что парень верит в свои слова. Возможно, ему внушили все эти идеи в колледже или же он просто одурел от страха. Может, стоит все же попробовать его переубедить… Он взглянул вправо, под свой джип. И увидел под ним пару ног. Парень огибал машину, старался незаметно подобраться к нему. «Черта с два переубедишь такого, — подумал Кеннер. — Делать нечего». Он тщательно прицелился и выстрелил. Пуля попала парню в лодыжку. Он взвыл от боли и опрокинулся на спину. Кеннер видел его под машиной. Не так уж и молод, лет сорока или сорока пяти. С бородой. В руках у него была зажата винтовка, и он уже перекатывался на живот, намереваясь выстрелить… Кеннер сделал два выстрела. Голова мужчины резко откинулась назад. Он выронил винтовку и не двигался. Тело безжизненно распростерлось в траве. И тут прятавшийся где-то за трейлером парень открыл стрельбу из автомата. Кеннер слышал, как несколько пуль с чмокающим звуком вонзились в корпус джипа. Тогда он снова залег в траву и низко пригнул голову. Когда стрельба стихла, он крикнул: — Даю тебе последний шанс! — Да пошел ты на хрен! Кеннер выжидал. Пауза затянулась. Он прислушивался к равномерному шуму дождя. Теперь он лил как из ведра. Кеннер ждал. — Эй ты, слышишь меня? — крикнул парень. — Ты где, грязная задница?.. — Я хорошо тебя слышу, — ответил Кеннер и выстрелил.* * *
«Не дождь, а просто потоп какой-то», — думал Эванс, вцепившийся обеими руками в баранку. Вода просто стояла стеной. Несмотря на энергично работающие дворники, он почти ничего не видел сквозь ветровое стекло. Пришлось сбросить скорость до пятидесяти, затем — до сорока миль в час. А теперь он ехал и вовсе со скоростью не больше тридцати миль. Синий пикап, следующий за ним, тоже сбросил скорость. То была вынужденная мера. Джип Эванса проехал мимо двух машин, они стояли, прижавшись к обочине. Что ж, эти люди поступили вполне разумно. Асфальт тоже заливало, и в тех местах, где были мелкие выбоины и ямки, разлились огромные лужи. Порой Эванс просто боялся даже приблизительно прикинуть, какая там глубина, еще больше он боялся, что зальет мотор и тот заглохнет. И никаких указателей не было видно. Кругом потемнело, почти как ночью, пришлось включить фары, но помогло это мало. Видимость составляла всего несколько ярдов. Поглядывая в зеркало заднего вида, он временами видел фары пикапа. Иногда казалось, что машина следует за ними, иногда нет. Такой силы был этот ливень. — Кажется, мы почти приехали, — заметил Эванс. — Поворот на парк где-то здесь. Внутренняя сторона ветрового стекла замутилась. Он протер его рукавом, ткань противно скрипела по стеклу. Теперь видно было немного лучше. Они находились на вершине пологого холма и направлялись к… — О черт, — выругался Эванс. — Что такое? — спросила Сара. — Ты посмотри.* * *
У подножия холма находилась водопропускная труба, уносившая воду из маленького ручейка, над ней проходила дорога. Но если прежде ручеек этот походил сверху на тонкую серебристую ленточку, вьющуюся между скал, то теперь он разлился. И вода в нем поднялась так, что затопила дорогу. Эванс не знал, какая там глубина. Возможно, не слишком большая. — Послушай, Питер, — напомнила Сара, — ты остановил машину. — Знаю. — Но нам нельзя останавливаться. — Я не уверен, что мы сможем там проехать, — пробормотал он. — Не знаю, насколько там глубоко, и… Шести дюймов воды достаточно, чтобы подхватить и унести машину. Теперь в зеркале заднего вида он отчетливо различал огоньки пикапа. Делать было нечего, Эванс выжал сцепление и направил машину вниз по склону. И при этом то и дело поглядывал в зеркало, проверить, последовал ли его примеру пикап. Синяя машина ползла медленно, еле-еле, но тоже направлялась вниз, вслед за ними. — Ну, скрести пальцы, — сказал он Саре. — Я уже скрестила все, что только можно. Джип въехал в воду. Она шумела, огибая его борта, булькала под полом, доставала уже почти до окон. Эванс поежился от страха. Если зальет зажигание, тогда все, конец. Но пока что машина держалась. Он глубоко вздохнул. Они приближались к середине потока, и глубина не увеличивалась. Да здесь не больше двух, двух с половиной футов. Все будет нормально. Они выберутся. — Питер… — Сара указывала вперед. Навстречу им съезжал по дороге огромный трейлер. Фары горят так ярко. Он и не думал сбрасывать скорость. — Вот идиот, — пробормотал Эванс. Медленно двигаясь в воде, он стал забирать вправо, к самому краю дороги, чтобы можно было пропустить трейлер. Трейлер завернул в ту же сторону. И ехал все так же быстро. Только тут Эванс разглядел над кабиной трейлера две буквы «А*Р».* * *
— Питер, сделай же что-нибудь! — Что, например? — Давай! Прямо на них надвигались несколько тонн ревущего металла. Питер покосился в зеркало заднего вида. Синий пикап двигался за ними, расстояние неумолимо сокращалось. Их зажали спереди и сзади. Придется съехать с дороги, иного выхода просто нет. Трейлер двигался уже по брюхо в воде, но отступать или менять направление не собирался. Мелкие волночки лизали его борта. — Питер!!! Выбора у него не оставалось. Эванс резко вывернул руль и съехал с дороги. Джип с громким всплеском погрузился в бурлящий поток.* * *
Машина нырнула носом вниз, и через секунду вода поднялась над капотом до ветрового стекла, и Эванс подумал, что их сейчас затопит. Но тут бампер ударился о камни на дне, колеса опустились, корпус машины снова выровнялся. На протяжении какой-то безумной доли секунды Эвансу казалось, что он сможет вести джип прямо по дну разлившегося ручья — ведь речушка эта совсем не глубокая, — но тут вдруг заглох мотор, и он почувствовал, как задняя часть машины начала медленно поворачиваться. Их заносило. И вот беспомощный джип уже понесло по реке. Эванс повернул ключ зажигания, пытался завести мотор, но ничего не получалось. Джип потихоньку несло вперед. Время от времени днище или колеса цеплялись за камни, и он останавливался. В такие моменты Эванс подумывал выбраться из машины, но ее тут же подхватывало течение, и джип продолжал плыть дальше. Эванс оглянулся через плечо. Показалось, что дорога страшно далеко. И еще, похоже, джип с заглохшим мотором только набирает скорость. Он протер все стекла, чтобы лучше видеть. Сара сидела молча, вцепившись обеими руками в сиденье. Вот джип снова остановился, натолкнувшись на большой камень. — Может, попробуем выскочить? — спросила она. — Наверное, лучше не надо, — пробормотал в ответ Эванс. — А я считаю, что надо! Машина снова тронулась с места. Эванс еще раз повернул ключ зажигания — безрезультатно. Генератор переменного тока издавал противные тарахтящие звуки. И тут вдруг он вспомнил. — Открой окно, Сара, — попросил он. — Что? — Открой окно, говорю! — Сейчас. — Она щелкнула кнопкой. — Не открывается. Эванс попробовал открыть окно со своей стороны. Тоже не вышло. Электрическую систему замкнуло. Уже ни на что не надеясь, он попробовал открыть задние окна. И тут левое стекло гладко поползло вниз. — Есть! Получилось! Сара промолчала. Она смотрела вперед. Поток двигался все быстрей, вместе с ним и машина набирала скорость. Эванс продолжал протирать запотевшие стекла, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, и тут машина вдруг содрогнулась. И продолжала двигаться дальше, но уже по-другому. Она продвигалась вперед плавно, поворачиваясь вокруг своей оси. Это означало одно: колеса больше не достают до дна. — Где мы? Что происходит? Оба они принялись отчаянно протирать стекла. — О господи, — выдохнула Сара. Они находились посреди бурной реки. Грязно-коричневая вода стремительно неслась вперед, образуя водовороты. По ней плыли огромные ветви деревьев, даже целые деревца, вырванные с корнем, какой-то мусор. Джип с каждой секундой набирал скорость. И еще под ногами стало мокро. Пол пропускал воду. Эванс понял, что это означает. Они тонут.* * *
— Надо выбираться, Питер. — Нет. — Он смотрел в сторону берега. Волны разбивались об огромные камни. Будь у них при себе шлемы и специальное снаряжение, можно было бы рискнуть. Выпрыгнуть в этот поток и попытаться выплыть. Но без защитных шлемов это верная смерть. Машина накренилась вправо, затем выпрямилась. Но Эванс понимал: рано или поздно она завалится на один бок и затонет. Причем произойдет все это очень скоро. Он посмотрел в окно и сказал: — Что-то знакомое, тебе не кажется? Что это за река? — Да какая разница! — взвыла Сара. — Смотри! — крикнул Эванс.* * *
Полицейский Родригес увидел несущийся по реке джип и немедленно включил сирену. Затем схватил с сиденья громкоговоритель и обратился к отдыхающим: — Так, друзья, прошу немедленно покинуть эту территорию! Наводнение! Скоро здесь все затопит! Всем перебраться повыше. И быстро! И он снова включил сирену. — Давайте побыстрей! Оставьте свои вещи, никому они не нужны! Бегите, живо! Он обернулся посмотреть, где джип, но тот уже почти совсем исчез из вида. Он плыл вниз по реке по направлению к эстакаде Маккинли. А прямо за этой эстакадой находился обрыв глубиной в девяносто футов. Если машина свалится туда, ее пассажирам конец. Сами они уже ничего не могут предпринять.* * *
Эванс утратил способность рассуждать здраво, придумать какой-то план спасения. Им владела одна мысль: держаться! Джип покачивался и вертелся в бурлящем потоке. Воды в салоне набиралось все больше, теперь она доходила уже до колен и казалась страшно холодной. Это делало машину еще более нестабильной, каждое следующее ее движение, каждый поворот были непредсказуемы. В какой-то момент они с Сарой столкнулись лбами, девушка вскрикнула от боли, но промолчала. Потом Эванс ударился виском о металлическую дверную перекладину, из глаз просто искры посыпались. И вот впереди он увидел эстакаду. Дорога держалась на огромных бетонных опорах. Возле каждой из опор прибился речной мусор, целое нагромождение из спутанных ветвей деревьев, обгоревших стволов, каких-то досок, пластиковых бутылок и прочих предметов. И места, чтоб проскочить между этими кучами, было совсем мало. — Сара! — крикнул он. — Отстегни ремень! — Ремень безопасности, обхватывающий его тело, уже почти скрылся под ледяной водой. И он долго возился с ним, а машина тем временем плыла все дальше, вперед. — Не могу, — пробормотала девушка. — Не получается, где-то заело. Он придвинулся к ней помочь. Наклонился. — Что будем делать? — тихо спросила Сара. — Выбираться отсюда, вот что. Джип мчался вперед, затем врезался в кучу веток. Машина дрожала, с такой силой напирало течение, но пока что держалась. И еще все время билась бортом о старый холодильник. (Господи, холодильник, подумал Эванс, откуда он тут взялся?) Над ними нависал пилон. Вода в реке поднялась так высоко, что до дороги, проходившей по эстакаде, было футов десять, не больше. — Надо выбираться из машины, Сара. — Не могу. Застежка ремня… там где-то заело. Он снова наклонился, погрузил руки в воду, ощупал ремень безопасности. Вода была такая мутная, что ничего не видно. Пришлось действовать на ощупь. И тут он почувствовал, что машина сдвинулась с места. Вот-вот высвободится. И ее понесет дальше.* * *
Санджонг мчался по верхней дороге на бешеной скорости. Он видел джип с Сарой и Эвансом, видел, как их несет потоком к мосту. Успел заметить и то, как их машина застряла у одного из пилонов. И вроде бы держалась там прочно. Движение на мосту было довольно интенсивное, все устремились из парка к городу. Пассажиры были в панике, безостановочно жали на клаксоны. Санджонг доехал до середины моста, остановился и выскочил из машины. И побежал в ту сторону, где под мостом возле одной из опор застрял джип Сары и Эванса.* * *
Джип беспомощно покачивался и поворачивался в коричнево-грязной воде. Его продолжало колотить о холодильник. Ветки лезли в разбитые окна, их растопыренные кончики дрожали, как пальцы. Ремень Сары не поддавался, видно, застежку чем-то придавило, и она сплющилась. Пальцы у Эванса онемели от холода. Он понимал: долго машине здесь не продержаться. Он физически ощущал, с какой силой напирает поток, так и норовит столкнуть с места. — Не могу отстегнуть, Сара, — пробормотал он. — Никак не получается. А вода все прибивала, теперь она доходила почти до груди. — Что же делать? — Глаза ее были расширены от страха. Секунду он был в замешательстве, а потом вдруг подумал: Ну и идиот же я! Навалился на девушку всем телом, нырнул головой вниз и вслепую нащупал фиксатор длины ремня, со стороны дверцы, где сидела девушка. Вытянул из него ремень безопасности фута на три, вынырнул, хватая ртом воздух. — Выскальзывай! — крикнул он. — Выползай из-под ремня! Сара тут же сообразила, положила руки ему на плечи и погрузилась в воду, одновременно извиваясь всем телом. Эванс снова опустился с воду с головой. И не увидел, а скорее почувствовал: получилось, она освобождается. Вот она, задев его головой, переместилась на заднее сиденье. Эванс вынырнул, снова жадно хватая ртом воздух. — А теперь вылезай! — заорал он. Машина начала двигаться. Ветки трещали. Рядом с гулким металлическим стуком колотился о борт машины холодильник. На выручку Саре пришли ее спортивные навыки. Она протиснулась через заднее окно, ухватилась руками за машину. — Отпускай! Цепляйся за ветки! — Он боялся, что течение снесет ее, если она будет держаться за машину. И сам начал переползать на заднее сиденье, а затем — протискиваться в окно. Машина задрожала всем корпусом, затем сдвинулась с места, начала огибать кучу мусора, а ему все никак не удавалось пролезть. Застрял посередине. — Питер! — закричала Сара. Он рванулся вперед что есть силы, упал на ветки, исцарапал лицо. Но ему удалось нащупать более толстые ветви, и вот, ухватившись за них обеими руками, он подтянулся и выскользнул наконец из машины. В ту же секунду джип подхватило течением и понесло под мост. Машина исчезла из вида. Он видел, как Сара ползет по куче мусора, карабкается все выше, пытается дотянуться до поперечной бетонной опоры дороги. Он полез следом за ней, дрожа от холода и страха. И через несколько секунд почувствовал, как чья-то сильная рука ухватила его и тянет наверх. Он поднял глаза. Перед ним стоял Санджонг и улыбался во весь рот. — Ну, вот и ты, дружище. Тебе очень повезло. Эванс неуклюже перевалился через ограждение и, совершенно обессиленный, рухнул на асфальт. Вдали послышался вой полицейской сирены, а также мужской голос, выкрикивающий какие-то команды через громкоговоритель. Только тут Эванс заметил, что на мосту полно машин, услышал гудки, увидел испуганные лица людей. — Пошли, — сказала Сара, помогая ему подняться. — Иначе тебя кто-нибудь непременно переедет.* * *
Полицейский Родригес помогал людям рассесться по машинам, но на стоянке царил сущий бедлам, а на мосту образовалась автомобильная пробка. Пошел сильный дождь. Люди еще больше засуетились. Родригес обеспокоенно покосился на водопад, заметил, что вода там стала совсем коричневой от грязи и хлещет с еще большей силой, чем прежде. Он также заметил, что съемочная группа исчезла. И их фургончика на холме больше не было видно. «Странно все это, — подумал он. — Уж если и было что здесь снимать, так это массовое бегство людей из парка». На мосту безостановочно гудели машины, движение там совсем остановилось. Он также заметил в одном месте группу зевак, они столпились у перил и смотрели куда-то вниз. Это могло означать одно: джип упал с холма в воду. Родригес опустился на переднее сиденье и вызвал по рации «Скорую помощь». Заодно узнал, что еще одну «Скорую» уже вызвали в Дос Кабезас в пятнадцати милях к северу. Там находились какие-то охотники, между ними произошла пьяная ссора, закончившаяся стрельбой. Двое убиты, третий человек ранен. Родригес удрученно покачал головой. Вот чертовы идиоты! Выходят с ружьем, захватив по бутылке виски на каждого, а потом напиваются, забравшись в укромное местечко. Потому как дождь и охотиться невозможно. И не успеешь и глазом моргнуть, как нате вам, два трупа. Такое происходит здесь каждый год. Особенно по праздникам.ФЛЭГСТАФ
Понедельник, 11 октября
4.03 дня
— Не вижу в этом никакой необходимости! — запальчиво произнесла Сара. Она сидела на больничной койке. К груди и ногам подведены электроды. — Пожалуйста, не двигайтесь, — строго сказала медсестра. — Мы должны снять кардиограмму. Они находились в крошечном отсеке реанимационного отделения городской больнице Флэгстафа, отделенном от общего помещения пластиковой шторой. На том, чтобы привезти ее сюда, настояли все трое: Кеннер, Эванс и Санджонг. Они ждали снаружи. Сара слышала, как ее спутники тихо переговариваются о чем-то. — Но мне двадцать восемь, — возразила Сара. — С чего вы взяли, что у меня непременно должен быть сердечный приступ? — Врач настоял на проверке всех жизненно важных функций организма. — Функций организма? — удивилась Сара. — Но у меня с ними, слава богу, все всегда было в порядке. — Прошу вас, мэм. Пожалуйста, ложитесь и постарайтесь не двигаться. — Но это… — И помолчите. Она вздохнула и улеглась на спину. Взглянула на монитор, по экрану бегали зигзагообразные белые линии. — Нет, это просто смешно, — не унималась Сара. — У меня никогда не было никаких проблем с сердцем. — И вроде бы нет до сих пор, — заметила медсестра. — Надо сказать, вам крупно повезло. Сара вздохнула. — Ну что, можно встать? — Да, вставайте. А эти пятна от ожогов пусть вас не беспокоят. Со временем от них не останется и следа, — сказала медсестра. — Какие еще ожоги? — удивленно спросила Сара. Медсестра указала ей на грудь. — Вот здесь. Поверхностные, совсем неглубокие. Сара заглянула за вырез блузки. Рядом с белыми квадратиками липучки, с помощью которых закреплялись электроды, были видны бледно-коричневые полоски с неровными краями. Они тянулись по всей груди и верхней части живота и напоминали зигзаги… — Откуда это? — спросила она. — От молний. — Что?! — Вас ведь ударила молния, — сказала медсестра. — О чем это вы? В этот момент вошел врач, еще совсем молодой, преждевременно начавший лысеть мужчина. Вид у него был страшно деловой. — Об этих отметинах можете не беспокоиться, — сказал он. — Они очень скоро исчезнут. — Так вы говорите, это от молнии? — Да. Довольно частый случай. Вы вообще знаете, где находитесь? — В больнице Флэгстафа. — А какой сегодня день? — Понедельник. — Правильно. Очень хорошо… А теперь следите за моим пальцем. Только внимательно. — Он подвигал пальцем прямо у нее перед глазами влево и вправо, а потом вверх и вниз. — Так, хорошо. Благодарю вас. Голова болит? — Болела, — ответила Сара. — А теперь нет. Так вы хотите сказать, в меня ударила молния? — Иначе зачем вы здесь… — пробормотал врач и нагнулся, чтобы ударить ее по колену резиновым молоточком. — Однако никаких признаков гипоксии вроде бы не наблюдается. — Гипоксии?.. — Кислородного голодания. Обычно гипоксия наблюдается при остановке сердца. — О чем это вы? — недоуменно воскликнула Сара. — Вы не помните… Что ж, это тоже обычное явление. Но ваши друзья утверждают, что остановка сердца все же имела место, и один из них вас откачал. Вернул, как говорится, на свет божий. Утверждает, что откачивал вас минут пять. — Так, значит, я умирала?.. — Могли умереть, если бы не ваш друг. — Так это Питер меня спас, да? — Конечно, Питер, больше просто некому. — О, я не знаю, кто из них. — Теперь он простукивал молоточком ее локти. — Вам необыкновенно повезло, моя дорогая. Такое в этих краях у нас случается часто. Три-четыре смерти в год от прямых попаданий молнии. Порой люди получают очень серьезные ожоги. Вы еще легко отделались, вот что я вам скажу. — Это был молодой человек, да? — не унималась Сара. — Питер Эванс? Он?.. Доктор пожал плечами, а затем спросил: — Когда в последний раз делали противостолбнячную прививку?* * *
— Ничего не понимаю, — сказал Эванс. — В новостях сообщили, что это были охотники. И что между ними произошла какая-то драка или спор. — Правильно, — кивнул Кеннер. — Но вы вроде бы говорили, что вам пришлось стрелять в этих парней? — Эванс переводил взгляд с Кеннера на Санджонга и обратно. — Они первыми начали, — сказал Кеннер. — Бог ты мой, — пробормотал Эванс. — Три трупа?.. — И он прикусил губу. Но на самом деле он, к собственному удивлению, испытывал совсем другие чувства. Можно было бы ожидать, что возобладает его врожденная осторожность. Он должен понимать, что ничего хорошего его не ждет — еще бы, целых три убийства, его вызовут в суд в лучшем случае свидетелем, и он будет опозорен, навеки отлучен от юриспруденции… Именно таким образом он должен был рассуждать. Как и подобает юристу. Но в этот момент Эванс не испытывал ни малейшей озабоченности по этому поводу. Экстремистов обнаружили и уничтожили. Его ничуть не взволновала и не удивила эта новость. Напротив, он испытал глубокое удовлетворение, услышав ее. Эванс понимал: его изменила Антарктида, падение в ледяную расселину, причем изменила раз и навсегда. Его пытались убить. В детстве, которое он провел на окраине Кливленда, в школе, а затем и в колледже он и помыслить об этом не мог. Представить такое было невозможно, и когда он оказался в Лос-Анджелесе, жил там обычной повседневной жизнью, работал в юридической фирме. Просто в голове не укладывалось. Эванс никак не мог предполагать, что его ждут такие перемены. Теперь он чувствовал себя другим человеком. Не только внутренне, но и физически. Точно кто-то взял и передвинул его на другое место. И он уже никогда не сможет стоять на прежнем. Нет, и внутренние перемены тоже имели место. Он ощущал уверенность и спокойствие, несвойственные ему прежде. Да, мир полон неприятных реалий, и прежде он старался их просто не замечать, отворачивался, закрывал глаза. А когда об этих вещах заходил разговор, менял тему или находил случившемуся убедительное оправдание. Такая жизненная стратегия казалась ему вполне приемлемой. Но теперь он уже больше не верил в нее. Если кто-то пытается тебя убить, нельзя менять тему, делать вид, что ты этого не видишь и не слышишь. Приходится противостоять этому человеку, ты просто вынужден, иначе погибнешь. Да, то был очень важный для него опыт, заставивший распрощаться со многими иллюзиями. Мир вовсе не таков, каким ты хочешь его видеть. Мир таков, каков есть. В этом мире попадаются плохие люди. И их надо остановить. — Все правильно, — говорил Кеннер и кивал при этом головой. — Три смерти. Все правильно, да, Санджонг? — Так точно, — ответил Санджонг. — Туда им и дорога, ублюдкам, — вставил Эванс. Санджонг кивнул. Кеннер промолчал.* * *
Они вылетели в Лос-Анджелес в шесть вечера. Сара сидела в головной части салона, смотрела в иллюминатор. И прислушивалась к тому, о чем толкуют мужчины сзади. Кеннер говорил о том, какой следующий шаг предпримут террористы. Уже удалось установить личности всех троих погибших. Прослежено происхождение их оружия, машин и одежды. Нашли и телевизионную съемочную группу, по фургону — он принадлежал кабельной телестанции в Седоне. Как выяснилось, им поступил анонимный звонок с сообщением, что дорожный патруль пренебрег своими обязанностями и, несмотря на неблагоприятный прогноз внезапного наводнения, разрешил проведение массового пикника, что грозит самыми печальными последствиями. Вот группа и отправилась в парк. Однако никому и в голову не пришло задаться вопросом: как это получилось, что анонимный звонок поступил за полчаса до того, как по радио прозвучало предупреждение о возможном наводнении. Тем не менее звонок удалосьпроследить. Выяснили, что сделан он был из телефона-автомата города Калгари, Канада. — Это дело рук организации, — сказал Кеннер. — Они знали номер телестанции в Аризоне еще до того, как затеяли все это. — Но при чем здесь Калгари? — спросил Эванс. — Почему звонили именно оттуда? — Возможно, там располагается одна из основных баз террористов, — ответил Кеннер. Сара смотрела на облака. Самолет летел над ними, сейчас любая непогода была ему нипочем. Солнце садилось, небо потемнело и отсвечивало на западе золотом. До чего же умиротворяющая картина! События дня казались такими далекими, словно произошли месяцы, годы назад. Она опустила глаза, заглянула за вырез блузки, увидела бледно-коричневые отметины от молнии. Она приняла аспирин, но легкая боль все равно ощущалась. Вернее, слабое жжение. Отметины… Теперь она меченая. Саре больше не хотелось вслушиваться в то, о чем говорят мужчины. Она слышала лишь общий гул голосов. И от ее внимания не укрылось, что голос Эванса утратил мальчишескую неуверенность. Он уже не спорил в ответ на высказывания Кеннера. Это был голос взрослого, зрелого, уверенного в себе мужчины.* * *
Через некоторое время он подошел, взялся за подлокотник кресла рядом с ней. — Не возражаешь? — Нет. Присаживайся. Он опустился в кресло, слегка поморщился. — Как самочувствие? — Нормально. А ты как? — Немного побаливает… Вообще-то, знаешь, если честно, очень больно. Здорово ушибся еще в машине и потом, когда вылезал. Сара кивнула и снова какое-то время смотрела в иллюминатор. Затем обернулась к нему: — Ну, когда ты наконец скажешь? — Скажу что? — Что спас мне жизнь. Уже второй раз. Он пожал плечами: — Ты и без того это знаешь. — Ничего я не знаю. И она тут же рассердилась на себя за эти слова, сама не понимая, почему. Возможно, потому, что отныне будет чувствовать себя обязанной Эвансу… или… или… Нет, она не понимала, в чем тут дело. Просто вдруг рассердилась, и все. — Извини, — сказал он. — Спасибо тебе, — прошептала Сара. — Всегда к вашим услугам. — Он улыбнулся, встал и направился в хвостовой отсек самолета. Странно, подумала Сара. Что-то в нем появилось такое… Какое-то новое удивительное качество, которого она не замечала прежде. Выглянув в иллюминатор, она увидела, что солнце зашло. Золотистая полоска у горизонта стала темней, насыщенней.ПО ПУТИ В ЛОС-АНДЖЕЛЕС
Понедельник, 11 октября
6.25 утра
Сидя в хвостовом отсеке самолета, Эванс пил мартини и смотрел на экран, закрепленный на стене. Через спутниковую систему они могли принимать выпуск новостей из Феникса. За изогнутым подковой столом разместились трое ведущих: двое мужчин и женщина. За их спинами был вывешен плакат с главной темой обсуждения «УБИЙСТВА В КАНЬОНЕ», очевидно, это относилось к гибели террористов в Флэгстафе. Но Эванс подошел слишком поздно и не слышал начала передачи. — Поступили самые свежие новости из национального парка Маккинли, где внезапное наводнение угрожало жизням трехсот детей, отправившихся на школьный пикник. Офицер полиции Майк Родригес рассказал нашему корреспонденту, Шелли Стоун, как все это было. Последовало интервью с офицером патрульной службы, который был предельно лаконичен. Ни о Кеннере, ни о его группе он не упомянул ни словом. Затем показали кадры с джипом Эванса, разбитая и перевернутая машина валялась на дне обрыва. Родригес объяснил, что, к счастью, ни один из находившихся в машине людей не пострадал. Эванс отпил большой глоток мартини. На экране снова возникли ведущие, и один из мужчин сказал: — Специалисты по подобного рода природным явлениям продолжают утверждать, что наводнения в такое время года случаются крайне редко. — Наверное, сказываются изменения климата, — заявила женщина-ведущая и поправила прическу. — Да, Марла, климат меняется, это несомненно. И разобраться в этом нам поможет один из ведущих климатологов, Джонни Ривера. На экране возник молодой человек. — Спасибо, Терри. Приветствую всех. Если вы достаточно долго прожили в штате, где находится Гранд-Каньон, то должны были заметить, погода здесь действительно меняется. И происходит это из-за глобального потепления климата, к такому неизбежному выводу пришли наши ученые. Сегодняшнее внезапное наводнение можно назвать предшественником всех грозящих нам бед. С каждым годом погодные условия будут приобретать все более экстремальный характер. Наводнения, торнадо, засухи — все это результат глобального потепления. Санджонг ткнул Эванса в бок и протянул ему листок бумаги. Это была распечатка пресс-релиза с вебсайта НФПР. Санджонг указал пальцем на следующие строки: «Ученые приходят к единодушному мнению, что главные неприятности ждут нас впереди: с каждым годом погодные условия будут приобретать все более экстремальный характер. Наводнения, торнадо, засухи — все это результат глобального потепления». — Так что же это получается?! — воскликнул Эванс. — Выходит, парень читает прямо с пресс-релиза? — Да, так теперь у них принято, — сказал Кеннер. — Даже не озаботятся изменить фразы, дуют прямо с листа. Ну и, само собой разумеется, все, что он там вещает, не правда. — Тогда чем же вызван рост всех этих экстремальных погодных явлений? — спросил Эванс. — А никакого роста не наблюдается и в помине. — Так показывают исследования? — Да. Все сколько-нибудь серьезные научные исследования не показывают роста экстремальных погодных явлений за последние сто лет. Или за последние пятнадцать. И прогнозы погоды — тоже. Даже, напротив, если исходить из теории глобального потепления, погода в обозримом будущем будет преподносить нам меньше неприятных сюрпризов. — Так, значит, он вешает всем лапшу на уши? — спросил Эванс. — Именно. И люди, написавшие этот пресс-релиз, — тоже.* * *
Меж тем выступавший по телевидению климатолог продолжал гнуть свое: — …положение лишь усугубляется. Об этом свидетельствуют недавние события: ледники в Гренландии тают с катастрофической быстротой и скоро совсем исчезнут. А эти ледники, друзья мои, достигают в толщину трех миль! Это целые горы льда. Новейшие исследования позволяют также предположить, что в самом скором времени уровень моря повысится на двадцать футов и больше. Так что у кого есть собственность на пляжах, спешите продать! — Ну а как вам это? — спросил Эванс. — О том же вчера говорили в лос-анджелесских новостях. — Я бы не стал называть это новостями, — заметил Кеннер. — Ученые из «Ридинг» провели компьютерные расчеты. И пришли к выводу, что Гренландия может потерять свой ледяной покров через тысячу лет. — Тысячу лет? — воскликнул Эванс. — Подчеркиваю, может. Но это не означает обязательно. Эванс ткнул пальцем в экран телевизора. — А он не сказал, что это случится через тысячу лет. — Да, — кивнул Кеннер. — Предпочел умолчать. Счел эту деталь несущественной. — Но вы только что говорили, что никакие это не новости… — Скажите мне лучше вот что, — начал Кеннер. — Вас очень волнует то, что может произойти через тысячу лет, да и то вовсе не обязательно? — Нет. — А кого-то еще волнует? — Нет, не думаю. — Вот вам и ответ.* * *
Эванс допил мартини и вдруг почувствовал, что на него навалилась сонливость. Все тело болело и ныло: спина, ноги, бедра. Он весь извертелся в кресле, пытаясь найти более удобное положение. Он очень устал. И был немного пьян. Эванс закрыл глаза. И продолжал размышлять о выпуске новостей, где обсуждались явления отдаленного будущего. Они подавали все эти новости так, словно все должно произойти буквально через минуту-другую, что это вопрос жизни и смерти. Только через тысячу лет. Веки отяжелели. Голова склонилась на грудь. Но прозвучавший в динамике голос заставил резко поднять ее и открыть глаза. — Пристегните ремни, — говорил пилот. — Мы приземляемся в Ван-Найс.ВАН-НАЙС
Понедельник, 11 октября
7.30 утра
Эвансу хотелось лишь спать, спать. Но, когда самолет приземлился, он решил проверить поступившие на мобильник сообщения и обнаружил, что его просто обыскались. И это еще мягко сказано. — Мистер Эванс, это Элеанор из офиса Николаса Дрейка. Вы оставили у нас свой сотовый телефон. Он у меня, можете заехать и забрать. И еще мистер Дрейк хотел бы с вами поговорить. — Питер, это Дженифер Хейнс из офиса Джона Болдера. Мы бы хотели, чтобы вы приехали к нам не позднее, чем завтра, в десять утра. Пожалуйста, приезжайте, это очень важно. Обязательно позвоните, если вдруг у вас не получится. До встречи. — Питер, перезвони мне. Это Марго. Из больницы выписалась. — Мистер Эванс, это Рон Перри из полицейского управления Беверли-Хиллз. Вы должны были прийти в четыре для письменной дачи показаний и не явились. Хотите, чтобы я выписал ордер на ваш арест? Мне этого не хочется. Так что позвоните. Телефон у вас есть. — Это Херб Ловенштейн. Куда ты, черт побери, запропастился? Мы не имеем ни малейшего желания держать младших помощников, которые исчезают на целые дни. Работать следует в офисе, работы полно. Звонили от Болдера. Хотят, чтобы ты заехал к ним в офис в Калвер-Сити завтра ровно в десять утра. Мой совет: немедленно приезжай в офис, иначе тебе придется искать другую работу. — Мистер Эванс, это Рон Перри из полиции Беверли-Хиллз. Прошу, перезвоните мне. СРОЧНО! — Питер, позвони мне. Марго. — Как насчет того, чтобы встретиться сегодня, Питер? Это Джанис. Позвони мне. — Мистер Эванс, вас вызывает мистер Дрейк. В офис НФПР. — Питер, это Лиза, секретарь мистера Ловенштейна. Вас разыскивает полиция. Звонили сюда. Я подумала, вам следует знать. — Питер, это Марго. Когда я звоню своему адвокату, то вправе ожидать, что он ответит на мой звонок. Не будь задницей. Перезвони. — Это Рон Перри из полицейского управления Беверли-Хиллз. Если в ближайшее время вы мне не перезвоните, иду к судье и прошу выписать ордер на наш арест. — Эванс, это Херб Ловенштейн. Дурак ты и дрянь, больше никто! Полиция собирается выписать ордер на твой арест! Займись этим немедленно. Работники нашей фирмы не должны попадать под арест. Эванс вздохнул и отложил телефон. — Неприятности? — спросила Сара. — Нет. Но, похоже, выспаться мне в ближайшее время не удастся. Первым делом он позвонил детективу Рону Перри. Ему сказали, что Перри уже ушел с работы и сегодня больше не появится, а завтра с утра будет в суде. Мобильный Перри был отключен. Эванс оставил свой номер, просил перезвонить. Затем он позвонил Дрейку, но тот тоже уже ушел. Он позвонил Ловенштейну, но того в кабинете не оказалось. Он позвонил Марго, но она не отвечала. Он позвонил Дженифер Хейнс и сказал, что будет у них завтра ровно в десять утра. — Только оденьтесь поприличней, — сказала она. — Это еще зачем? — Вас будут показывать по телевизору.КАЛВЕР-СИТИ
Вторник, 12 октября
9.51 утра
У здания, где располагались офисы по подготовке судебного иска вануату, стояли два больших белых фургона ПТС[16]. Эванс вошел и увидел внутри рабочих, они расставляли осветительные приборы для съемки, меняли флуоресцентные лампы на потолке. Здесь находились сразу четыре телевизионные группы, расхаживали, разглядывали помещение, прикидывали, под каким углом лучше снимать. Но пока что еще ничего не снимали. И сами офисы, как заметил Эванс, тоже претерпели значительные изменения. Графики и схемы, висевшие на стенах, приобрели еще более сложный характер. Вокруг красовались огромные снимки Тихоокеанского региона, где проживал народ вануату, сделанные с земли и с воздуха. Ряд их демонстрировал эрозию почвы на пляжах, на других были видны покосившиеся домики, готовые вот-вот соскользнуть в воду. Был здесь и большой снимок целого класса школы: красивые темнокожие ребятишки, белозубые улыбки на лицах. В центре комнаты стояла трехмерная модель главного острова, освещенная ярче, чем все другие объекты. Дженифер принарядилась: белая блузка, юбка, туфли на высоких каблуках. Она показалась Эвансу удивительно красивой, и еще было в ее внешности нечто загадочное, таинственное. Эванс заметил, что не только Дженифер, но и все остальные сотрудники приоделись, пришли в пиджаках и галстуках. Никаких там джинсов или футболок, которые он видел на них во время первого визита. И еще ученых здесь было гораздо больше. — Итак, что тут происходит? — спросил Эванс. — Съемки ролика, — ответила Дженифер. — Решили снять специальный рекламный ролик для телевидения, будем крутить во время освещения судебного процесса как фон. Ну и ряд интервью тоже заснимем. — Но вы же еще не объявили о подаче иска. — Это произойдет сегодня. Здесь, у нас, перед зданием офиса. Пресс-конференция назначена на час дня. Ты, разумеется, будешь? — Право, не знаю, что и… — А я точно знаю: Джон Болдер хочет, чтобы ты присутствовал. Представлял Джорджа Мортона. Эванс забеспокоился. Если он засветится здесь, на работе точно возникнут проблемы, причем нешуточные. — Но у Джорджа было еще несколько юристов. Старше меня и опытней, которые… — Дрейк настоял, чтоб это был именно ты. — Дрейк? — Да. Говорил, что ты имеешь непосредственное отношение к созданию документов по финансированию этого иска. Ах, вон оно что, подумал Эванс. Они специально хотят показать его по телевизору, чтобы впоследствии он не смог и словом обмолвиться о пожертвовании десяти миллионов долларов в пользу НФПР. Поэтому и пригласили на церемонию, чтоб засветился, обозначил свое присутствие. Тогда Дрейк может заявить, что десять миллионов поступают на счет его организации, и молчание Эванса будет воспринято как знак согласия. Если он, конечно, не выступит с опровержением. А позже, если начнет возмущаться, они всегда могут сказать: «Но ты же был там, Эванс. Почему тогда промолчал?» — Понимаю, — протянул он. — Ты, я смотрю, чем-то обеспокоен. — Так и есть… — Послушай меня, — сказала Дженифер, — ни о чем не беспокойся. — Но ведь ты не знаешь… — Слушай, что я говорю. Не тревожься ни о чем. — Ладно. Как скажешь. Нет, разумеется, она желала ему только добра, но, несмотря на все ее заверения и утешения, у Эванса возникло тревожное ощущение полного провала. Полиция грозится выписать ордер на его арест. На работе недовольны его долгими отлучками. А теперь еще эти попытки раз и навсегда заткнуть ему рот, показав по телевизору где-нибудь на заднем плане. — Зачем ты просила меня прийти так рано? — спросил он. — Просто хотела, чтоб ты поприсуствовал на нашем рабочем совещании. Оно имеет прямое отношение к отбору присяжных. — Прости, никак не могу… — Отказы не принимаются. Ты должен. Кофе хочешь? — Не откажусь. — Выглядишь усталым. Надо тебя причесать и немного подгримировать.* * *
Полчаса спустя он сидел в той же комнате совещаний за длинным столом. И на него снова смотрели молодые ученые, целая команда. — Сегодня, — сказала Дженифер, — мы собираемся рассмотреть ряд вопросов, связанных с глобальным потеплением и землепользованием. Тебе знакома эта проблема? — Лишь в самых общих чертах, — ответил Эванс. Дженифер кивнула одному из ученых, сидевшему в самом конце стола: — Раймундо! Ознакомишь нашего гостя с самой сутью вопроса? Молодой человек говорил с сильным акцентом, но Эванс его понимал. — Всем известно, — начал он, — что изменения в землепользовании вызывают изменения средней температуры земли. В городах всегда теплее, чем в сельской местности, явление это принято называть «урбанистическим тепловым эффектом». Земля на пашнях теплее, чем в лесах, ну и так далее. — Ага, — кивнул Эванс. Он никогда не слышал прежде об этой концепции, но она казалась вполне логичной. Раймундо тем временем продолжил: — Довольно большой процент метеостанций, которые сорок лет тому назад располагались в сельской местности, теперь находятся в городах, в окружении небоскребов, бетона и асфальта. И естественно, что они регистрируют потепление. — Понимаю, — снова кивнул Эванс. Отвернулся и посмотрел сквозь стеклянную перегородку. Он увидел, как по складу расхаживают телевизионщики, снимают разные предметы и интерьер в целом. Одна надежда, что они не заявятся сюда. Ему не хотелось выглядеть в их глазах малообразованным недоумком. — Все это — хорошо известные факты, — продолжал Раймундо. — Исследователи по большей части пользовались данными, полученными с метеостанций вблизи городов. Ну и, естественно, уменьшали их немного с целью компенсировать урбанистический тепловой эффект. — А как рассчитывалось это сокращение? — спросил Эванс. — Различными способами, в зависимости от того, кто этим занимался. Но большинство алгоритмов опиралось на данные о численности населения. Чем больше население того или иного города, тем больше сокращение. Эванс пожал плечами: — Что ж, наверное, в целом это верный подход. — К сожалению, — возразил ему Раймундо, — это не так. Слышали, что произошло, к примеру, в Вене? Там несколько лет тому назад проводил исследования Бойм. Так вот, в Вене с 1950 года не было отмечено роста населения, зато использование энергии возросло раза в два, да и площадь городской застройки значительно увеличилась. А потому имел место столь же значительный урбанистический тепловой эффект. Тем не менее ученые продолжали уменьшать данные с метеостанций, поскольку исходили из численности населения.[17] — Таким образом, получается, что потепление, исходящее от городов, недооценивается? — спросил Эванс. — Хуже того, — вмешалась Дженифер. — Принято думать, что урбанистическому тепловому эффекту не стоит придавать такого уж большого значения, поскольку он вносит лишь незначительную лепту в глобальное потепление. За последние тридцать лет наша планета нагрелась в среднем на 0,3 градуса Цельсия. По расчетам ученых, среднее потепление в городах составило около 0,1 градуса Цельсия. — Так. И что? — Да то, что эти расчеты и предположения неверны. К примеру, китайские ученые сообщают, что температура в Шанхае повысилась на целый градус Цельсия, причем заметь, только за последние двадцать лет.[18] А эта цифра превышает общие данные по глобальному потеплению нашей планеты за последние сто лет. И Шанхай тут не единственный. Температура в Хьюстоне повысилась за последние двадцать лет на 0,8 градуса Цельсия. Причем измерения эти производились со спутников и относились к ночному времени. Это можно прочесть в статье Д. Р. Струткера, опубликованной в 2003 году в одном из журналов. Города Кореи нагреваются с поразительной быстротой.[19] В городе Манчестер, Англия, отмечены температуры на восемь градусов выше, чем в окружающей сельской местности.[20] Даже в маленьких городках температура существенно выше, чем в их окрестностях. Дженифер потянулась к стопке графиков. — Данные, которые вы увидите в этих графиках, — сказала она, — уже обработаны соответствующим образом. При их составлении учитывался фактор урбанистического теплового эффекта. Но, возможно, недостаточно. В этот момент дверь распахнулась, и в комнату шагнул один из телеоператоров с работающей камерой. Дженифер тут же выхватила из стопки несколько графиков и подняла их так, чтобы оператору было удобно снимать. А всем присутствующим шепотом объяснила: — Наш ролик будет без звука, так что надо представить и наглядный визуальный ряд. Она развернулась лицом к камере и сказала: — Позвольте продемонстрировать вам несколько наборов данных с метеостанций. Вот, например, запись средних температур в Пасадине с 1930 года.[21] Как видите, — продолжила Дженифер, — здесь отмечается значительный рост среднегодовых температур. А вот данные по Беркли с 1930 года. На удивление неполная запись, верно? Но тут мы использовали необработанные данные, сами можете видеть, некоторые годы пропущены. Однако тенденция к потеплению просматривается довольно отчетливо. Сомнению не подлежит, вы согласны?Пасадина, Калифорния 1930—2000
Беркли, Калифорния 1930—2000
— Согласен, — кивнул Эванс. И тем не менее отметил про себя, что разница в температурах ничтожная, меньше градуса за более чем шестьдесят лет. — Так, теперь данные по Долине Смерти, одному из самых жарких и сухих мест на нашей планете. Понятно, что никакой урбанизации там не наблюдается. Жить в таких условиях просто невозможно. И снова пропущено несколько лет.Долина Смерти, Калифорния 1933—2000
На этот раз Эванс промолчал. «Должно быть, какая-то аномалия», — подумал он. Дженифер продемонстрировала еще несколько графиков. — Это данные со станций в пустыне Невада и с равнинных территорий Оклахомы, — сказала она. — И температуры в целом ровные, иногда даже показывают тенденцию к снижению. Причем измерялись они не только в сельских местностях. А вот данные по Боулдеру, штат Колорадо. Представляют интерес уже хотя бы потому, что там расположен НЦИА, Национальный центр исследования атмосферы, где проводится большая часть работ по изучению феномена глобального потепления.МакДжил, Невада 1930—2000
Гутри, Оклахома 1930—2000
Боулдер, Колорадо 1930—1997
А вот еще данные по маленьким городам. Трумэн, штат Миссури, Гринвилль, это в Южной Дакоте…Трумэн, Миссури 1931—2000
Гринвилль, Южная Дакота 1930—2000
Анн-Арбор, Мичиган 1930—2000
— Ну, следует признать, здесь не отмечается таких уж сильных изменений, — заметил Эванс. — Смотря что считать сильным. В Трумэне похолодало на 2,5 градуса по Фаренгейту. В Гринвилле — на 1,5 градуса, в Анн-Арбор — на один градус, и все это с 1930 года. Так что эти города являются исключением, если глобальное потепление в целом имеет место. — Давайте взглянем на более крупные населенные пункты, — сказал Эванс. — Такие, как, к примеру, Чарльстон. — Знаете, Чарльстон как раз имеется, — сказала Дженифер. И принялась рыться в стопке графиков. — Вот, пожалуйста.Чарльстон, Южная Каролина 1930—2000
Нью-Йорк 1930—2000
— Да, большие города и нагреваются больше, — заметил Эванс. — А что у нас с Нью-Йорком? — По штату Нью-Йорк несколько наборов данных. По Нью-Йорк-Сити и более мелким городам. Как видите, — сказала Дженифер. — В Нью-Йорк-Сити стало теплее, зато в других частях штата, от Освего до Олбани, с 1930 года отмечается похолодание.Сиракузы, Нью-Йорк 1930—2000
Олбани, Нью-Йорк 1930—2000
Освего, Нью-Йорк 1930—2000
Эванс отдавал себе отчет в том, что на него нацелены телекамеры. Кивнул, как ему показалось, с многозначительным и умным видом, и спросил: — А откуда взяты все эти данные? — Из базы данных Института истории климатологии, — ответила Дженифер. — Создан такой национальный центр с разветвленной системой лабораторий в Оук-Ридж. — Что ж, — кивнул Эванс, — очень любопытно. Однако мне хотелось бы видеть еще и данные по Европе и Азии. Без них картина была бы неполной. Ведь речь идет о глобальном потеплении. — Разумеется, — согласилась с ним Дженифер. Она тоже явно играла на камеры. — Но прежде чем мы перейдем к этому, хотелось бы знать ваше мнение по просмотренным нами данным. Как вы уже успели убедиться, далеко не во всех городах Соединенных Штатов наблюдается потепление за означенный период. — Уверен, вы очень старательно и целенаправленно подбирали именно эти данные, — заметил Эванс. — Ну, до определенной степени. Примерно так поступили бы на нашем месте и свидетели защиты. — А результаты меня не удивляют, — сказал Эванс. — Изменения погоды носят локальный характер. Так было, и так всегда будет. — Тут вдруг в голову ему пришла мысль: — А кстати, почему все эти графики составлены начиная с 1930 года? Ведь измерения температуры на регулярной основе начались значительно раньше. — Это вы верно подметили, — кивнула Дженифер. — Уверена, если сравнивать с более давними годами, разница будет еще больше. Вот, к примеру…Уэст-Пойнт, Нью-Йорк 1931—2000
Уэст-Пойнт, Нью-Йорк 1900—2000
Это данные по Уэст-Пойнт, штат Нью-Йорк, с 1931 по 2000 год. Отмечается тенденция к снижению. А вот… Вот вам тот же Уэст-Пойнт, только за 1900—2000 годы. И тут, напротив, наблюдается тенденция к повышению среднегодовых температур. — Ага… — многозначительно протянул Эванс. — Получается, что вы все же манипулируете данными! Берете те, которые вам выгоднее. — Совершенно верно, — кивнула Дженифер. — Но этот маленький трюк работает лишь потому, что температуры во многих регионах США в тридцатые годы были выше, нежели сегодня. — И все равно это не совсем честно. — Да. И защита не упустит возможности продемонстрировать жюри присяжных многочисленные примеры подобных мелких подтасовок, найденных в научной литературе по вопросам окружающей среды. И сводятся они к выбору данных за те годы, которые показывали бы, как ситуация ухудшается. «На суде это будет выглядеть оскорблением в адрес ученых-экологов», — подумал Эванс. — В таком случае, — сказал он, — давайте попробуем обойтись без подтасовок. Использовать самые полные и объективные данные по температурным изменениям. Какие из них самые ранние? — По Уэст-Пойнт, наблюдения ведутся с 1825 года. — Вот и прекрасно. Почему бы не начать с них? — Эванс был уверен в правильности своего предложения, поскольку всем было хорошо известно, что тенденции к глобальному потеплению начали просматриваться примерно с 1850 года. С тех пор во всех уголках планеты понемногу становилось теплее, и график по Уэст-Пойнт это отражал. Дженифер, похоже, тоже понимала это. Она вдруг заспешила, развернулась, принялась рыться в стопке бумаг на маленьком столике и при этом озабоченно хмурилась, точно опасалась не найти того, что искала. — Так у вас нет графика с этими данными? — спросил Эванс. — Нет, нет, есть, обязательно должен быть… Я точно знаю. Ага, вот он! — И она достала график.Уэст-Пойнт, Нью-Йорк 1826—2000
Эванс взял его и посмотрел на Дженифер с таким видом, точно она обманула его в лучших ожиданиях. — Этот график говорит о многом, — поспешила объяснить она. — За последние сто семьдесят четыре года изменений средних температур в Уэст-Пойнт не наблюдалось. Так, в 1826 году средняя температура составляла 51 градус по Фаренгейту. И ровно столько же, 51 градус, в 2000 году. — Но это всего лишь один набор данных, — быстро нашелся Эванс. — Один из многих: один из сотни, тысячи. — Хотите тем самым сказать, что другие графики будут отражать другие тенденции? — Просто уверен в этом. Особенно если использовать полный набор данных, начиная с 1826 года. — Знаете, вы правы, — сказала Дженифер. — Другие графики показывают совсем другие тенденции. Эванс, страшно довольный собой, откинулся на спинку стула. И скрестил руки на груди. — Нью-Йорк-Сити, повышение на 5 градусов Фаренгейта за сто семьдесят восемь лет. Олбани, понижение на 0,5 градуса Фаренгейта за сто восемьдесят лет.Нью-Йорк 1822—2000
Олбани, Нью-Йорк 1820—2000
Эванс пожал плечами: — Я же сказал, изменения носят сугубо локальный характер. — А лично мне вот что интересно, — заметила Дженифер. — Как эти локальные вариации вписываются в теорию глобального потепления? Насколько я понимаю, глобальное потепление вызвано так называемым парниковым эффектом, увеличением содержания двуокиси углерода в земной атмосфере. Там тепло удерживается, наличие атмосферы не позволяет газам просачиваться в космическое пространство. Вы с этим согласны? — Да, — ответил Эванс, благодарный Дженифер за то, что ему самому не пришлось пускаться в эти объяснения. — Тогда, согласно этой теории, сама атмосфера тоже нагревается, как это происходит в парнике, верно? — спросила Дженифер. — Да. — И этот парниковый эффект оказывает влияние на всю планету. — Да. — И мы знаем, что двуокись углерода, газ, о котором идет речь… уровень его содержания значительно повысился, причем наблюдается это по всему миру. — Дженифер достала еще один график.[22]Уровни СО2 1957—2002
— Да… — Подобный эффект наблюдается по всему миру. Поэтому мы и говорим: глобальное потепление. — Именно… — Но Нью-Йорк и Олбани разделяют всего сто сорок миль. Из одного города до другого на автомобиле можно добраться за три часа. И там уровни содержания углекислого газа идентичны. Однако в Нью-Йорке наблюдается потепление, а в Олбани, напротив, пусть незначительное, но похолодание. Может ли это служить свидетельством глобального потепления? — Погода носит локальный характер, — сказал Эванс. — В одних местах холоднее или теплее, чем в других. Так было и будет всегда. — Но мы говорим о климате, а не о погоде. Климат — это та же погода, только за долгий промежуток времени. — Да… — А потому я бы согласилась с вами, если бы в обоих этих местах отмечалось потепление, пусть даже в разной степени. Но здесь этого не наблюдается. А в Уэст-Пойнт, вы сами только что убедились в этом… в Уэст-Пойнт, который находится где-то посередине между Нью-Йорком и Олбани, никаких изменений. — Думаю, что теории глобального потепления в целом никак не противоречит тот факт, что в отдельных местах стало холоднее. — Вот как? Это почему же? — Кажется, я даже где-то об этом читал. — Вся атмосфера Земли нагревается, и вследствие этого в ряде мест становится холодней? — Да, думаю, именно так. — Но если вдуматься хорошенько, разве это не абсурд? — Нет, ничуть, — ответил Эванс. — Сами знаете, климат — система сложная. — Что это значит, не понимаю? — Сложная — значит, сложная. И далеко не всегда ведет себя предсказуемо. — Да, что верно, то верно, — заметила Дженифер. — Однако вернемся к Нью-Йорку и Олбани. Тот факт, что эти два города расположены так близко один от другого, однако изменения температур в них носят разный характер, может смутить жюри присяжных. Заставить их усомниться в том, что мы измеряем именно глобальное потепление, а не нечто другое. За последние сто восемьдесят пять лет население Нью-Йорка выросло до восьми миллионов, в то время как в Олбани рост этот неизмеримо меньше, согласны? — Да, — кивнул Эванс. — И мы знаем, что именно благодаря урбанистическому тепловому эффекту в городах теплее, чем в окружающей их сельской местности, так? — Да. — И этот урбанистический эффект носит локальный характер, никак не связанный с глобальным потеплением? — Разумеется… — Тогда скажите мне вот что. Можно ли с уверенностью утверждать, что резкий рост температур в Нью-Йорке вызван именно глобальным потеплением, а не выделением избыточного тепла от тротуаров, мостовых и небоскребов? — Ну, — задумчиво протянул Эванс, — этого я не скажу. Просто не знаю. Но полагаю, что ответ на этот вопрос существует. — От того, что города, подобные Нью-Йорку, становятся больше и теплей, они-то и поднимают среднюю глобальную температуру, так получается? — Полагаю, что так. — В этом случае, если города продолжат расти и заполонят весь мир, мы станем свидетелями глобального потепления на всей планете просто благодаря урбанизации? И всякие там атмосферные парниковые эффекты тут совсем ни при чем, верно? — Уверен, ученые уже задумывались на эту тему, — сказал Эванс. — И могут ответить на этот вопрос. — Да, могут. И ответ их сводится к следующему. Они просто изъяли этот фактор при обработке температурных данных, чтобы как-то компенсировать урбанистический тепловой эффект. — Ну, вот вам, пожалуйста. — Простите, мистер Эванс, но ведь вы юрист. И, разумеется, вам известно, какие экстраординарные усилия предпринимаются при подготовке этого иска, чтобы представленные на суде свидетельства не вызывали сомнений. — Да, но… — Вы же не хотите, чтобы кто-то их опроверг? — Не хочу. — Но в данном случае свидетельства есть не что иное, как температурные данные по ряду городов. И их может опровергнуть любой ученый, поддерживающий идею, что глобальное потепление — это кризис мирового масштаба. — Опровергнуть? Но ведь в целом данные отмечают тенденцию к снижению. — Тогда защита непременно задаст вопрос: достаточной ли степени это снижение? — Не знаю, — пробормотал Эванс. — Все это так запутано и сугубо научно… — Я бы не сказала. Это ключевой вопрос. Урбанизация и, как следствие, парниковый эффект вызывает подъем средних температур поверхности. И на стороне защиты один очень веский аргумент, — сказала Дженифер. — Я только что говорила, несколько недавних исследований показали, что снижение урбанистического эффекта при обсчете данных было на практике совсем небольшим.[23] По крайней мере, в одном исследовании высказано предположение, что минимум половина наблюдаемых температурных изменений вызвана исключительно изменениями в землепользовании. Если это так, тогда глобальное потепление за весь прошлый век составляет менее трех десятых градуса. И это вряд ли можно назвать кризисом или катастрофой для планеты. Эванс промолчал. И сделал умное лицо для камер. — Нет, конечно, — продолжала между тем Дженифер, — и эти выводы тоже можно оспорить. Но суть проблемы остается: если ученые признаются в том, что подгоняют данные по какому-то принципу, любой тут же может усомниться в точности их суждений и выводов. Ну и защита непременно ухватится за это, начнет доказывать, что мы способствовали искажению данных теми людьми, которым это выгодно. — Хотите тем самым сказать, что ученых-климатологов могут обвинить в неэтичности? — Хочу сказать, что это опасная и недальновидная политика — назначать лису главным охранником курятника. Подобного рода подходы с подгонкой данных под определенную теорию в медицине, например, полностью исключаются. Там о двойных стандартах и речи быть не может. — Таким образом, вы все же обвиняете ученых климатологов в неэтичности? — Нет, я просто хочу сказать: в данном случае имеются весьма веские причины для использования двойных стандартов. Послушайте, у каждого ученого есть представление о том, чем должен завершиться его эксперимент, что именно он должен показать. Иначе бы он просто не взялся за проведение этого эксперимента. У него есть определенные ожидания. Но ожидания… они, знаете ли, работают самым загадочным образом и не всегда осознанно. Вам вообще что-либо известно о теории научной предвзятости? — Нет, — Эванс отрицательно покачал головой. — Хорошо. Тогда такой простой пример. В две разные лаборатории была направлена на тестирование группа генетически идентичных крыс. Первой лаборатории сказали, что вывели крыс с высокоразвитым интеллектом. И что они могут выбираться из лабиринта быстрее, чем обычные. Второй лаборатории заявили, что крысы эти тупые и быстро выбираться из лабиринта просто не в состоянии. Ну и вот поступили результаты. В первой лаборатории крысы выбирались быстрей, во второй — гораздо медленней. А ведь все эти особи были генетически идентичны. — Так, значит, ученые обманули. Подделали результаты. — Они уверяли, что нет. Ничего подобного. Более того, вот вам еще один пример, — продолжила она. — Испытывалась группа по опросу общественного мнения на выборах. Одним сказали: мы знаем, что вы можете повлиять на голосование, пусть незначительно, но повлиять. И мы хотим этого избежать. А потому, когда постучитесь к кому-нибудь в дверь, и как только кто-то вам ответит, начинайте читать только то, что у вас написано на карточке. «Добрый день, я провожу опрос общественного мнения и читаю по карточке, чтоб ни в коем случае не повлиять на вас… ну и так далее, в том же духе». Короче, они не должны были говорить ничего, кроме того, что написано у них на карточке. И еще этой группе внушили, что они должны получить семьдесят процентов позитивных ответов. Второй группе говорилось, что они должны получить всего тридцать процентов позитивных ответов. Вопросники у них были абсолютно идентичные. Вскоре были получены результаты: семьдесят и тридцать процентов. — Но как такое возможно? — удивился Эванс. — Это сейчас не важно, — ответила Дженифер. — Важно другое. Сотни исследований вновь и вновь доказывают, что ожидания определяют исход эксперимента. Люди находят то, что хотят найти. Вот в чем причина. И для устранения подобных случаев эксперимент обычно делят между различными людьми, которые друг с другом незнакомы. Люди, подготавливающие эксперимент, не знают людей, которые будут его проводить, или тех, кто будет анализировать результаты. Группы никак не общаются между собой. Даже их супруги и дети незнакомы. Все группы работают в разных университетах и желательно даже — в разных странах. Таким вот образом тестируются, к примеру, новые лекарства. Это единственный способ сохранить объективность и не допустить «подгонку» данных. — Понимаю… — Сейчас мы говорим о температурных данных. Да, они подгонялись самыми разными способами. И связано это не только с урбанистическим тепловым эффектом. Со многими другими вещами. К примеру, метеостанции перемещаются. На них устанавливают новое оборудование. И порой оно фиксирует немного другие температуры, выше или ниже. Бывает так, что оборудование ломается, начинает барахлить, и тогда вам приходится решать, стоит ли вообще использовать полученные с его помощью данные или исключить их. Иными словами, ведя запись температур, вам приходится сталкиваться со множеством проблем и подходов. Вот на этом-то этапе и зарождается необъективность, предвзятость. По всей видимости. — По всей видимости? — переспросил Эванс. — Разве вы не понимаете? — сказала Дженифер. — Если у вас всего одна команда делает всю работу, автоматически возникает риск необъективности. Если одна и та же команда составляет план эксперимента, проводит его и анализирует результаты, ее результаты вызывают сомнение. Это же очевидно. — В таком случае нельзя полагаться на достоверность этих температурных данных? — Эти температурные данные вызывают подозрение. И любой приличный юрист не оставит от них камня на камне. И чтоб защититься от нападок, мы намерены сделать следующее… Тут вдруг операторы дружно поднялись и вышли из комнаты. Дженифер положила ему руку на плечо. — Не принимай все эти съемки так близко к сердцу, в передаче все это пройдет фоном, без звука. Просто мне хотелось показать, как оживленно проходят у нас тут дискуссии. — Чувствую себя полным идиотом, — пробормотал Эванс. — Зато держался ты просто молодцом. Шикарно будешь выглядеть на экране. — Нет, — тихо произнес он и придвинулся к ней поближе. — Просто я хотел сказать, эти мои ответы… я говорил совсем не то, что думаю. Я… э-э… задавал… Короче, я изменил мнение по многим вопросам. — Вот как? — Да, — тихо ответил он. — Взять, к примеру, эти температурные графики. Они ведь заставляют усомниться в теории глобального потепления. Дженифер задумчиво кивнула. И не сводила с него пристального взгляда. — У тебя тоже? — спросил он. Она снова кивнула.* * *
Обедали они в том же самом мексиканском ресторанчике. Как и тогда, он был почти пуст, лишь в углу за столиком сидела шумная компания сотрудников фирмы «Сони». «Очевидно, они заходят сюда каждый день», — подумал Эванс. Однако сегодня все было иначе, и дело не только в том, что у него болело и ныло все тело и еще казалось, он вот-вот клюнет носом в тарелку и заснет. Эванс чувствовал себя другим человеком. И отношения между ним и Дженифер стали другими. Дженифер ела не спеша, говорила мало. У Эванса возникло ощущение, что она ждет от него каких-то слов. Помолчав еще немного, он сказал: — Знаешь, по-моему, это просто безумие, полагать, что такого явления, как глобальное потепление, не существует вовсе. — Да, безумие, — согласно кивнула она. — Просто я хотел сказать, весь мир верит в это. — Да, — снова согласилась она, — весь мир верит. Но мы, обсуждая эту проблему, думали только о жюри присяжных. Уж защита постарается как следует обработать его. — На основе того примера, о котором ты говорила? — О нет, дела обстоят куда как серьезней. Мы полагаем, что защита будет рассуждать примерно так: леди и джентльмены, уважаемые господа присяжные, все вы только что слышали утверждение о том, что так называемое «глобальное потепление» происходит из-за повышения уровня двуокиси углерода и других парниковых эффектов в атмосфере. Но вас не ознакомили с одним очень важным обстоятельством. А именно: повышение уровня СО2 незначительное. Вам показывали графики с этими уровнями, напоминающими гору Эверест. На самом же деле все обстоит иначе. Уровень двуокиси углерода возрос с 316 частиц на миллион до 376 частиц на миллион. И общее повышение составило всего шестьдесят частиц на миллион. Какое влияние может оказать столь незначительный рост на процессы в атмосфере? Да практически никакого. Дженифер откинулась на спинку кресла, развела руками. — Далее. Они продемонстрируют схему с изображением футбольного поля. И скажут примерно следующее. Давайте представим земную атмосферу в виде вот такого поля для игры в футбол. Большую часть атмосферы составляет газ азот. А потому на этой схеме азот будет располагаться от линии ворот до линии с отметкой семьдесят восемь ярдов. Ну а большую часть остального пространства занимает кислород. Уровень кислорода доходит до линии с отметкой девяносто девять ярдов. Таким образом, остается всего один ярд. И большую часть этого пространства занимает инертный газ аргон. До линии ворот остается всего три с половиной свободных от аргона дюйма. Все равно что прочертить вот тут линию мелом, господа,настолько узкое это пространство. Теперь вопрос: сколько же места тут остается для двуокиси углерода? Сколько занимает углекислый газ их этих трех с половиной дюймов? Всего один дюйм! Теперь вы наглядно можете представить, сколько двуокиси углерода имеется в нашей атмосфере. Всего один дюйм из поля длиной в сто ярдов. Дженифер выдержала драматичную паузу, затем продолжила: — Итак, уважаемые дамы и господа присяжные, вас только что пытались убедить, что за последние пятьдесят лет наблюдается значительный рост уровня двуокиси углерода. Знаете, на сколько он возрос на нашем футбольном поле? На три восьмых дюйма, это меньше, чем толщина карандаша. Да, углекислого газа стало значительно больше, но это просто мизер в сравнении с общей площадью поля, то есть атмосферы. А вас пытаются убедить в том, что это крошечное изменение способно привести планету к катастрофе. — Но тут легко возразить… — начал было Эванс. — Погоди, — сказала она. — Одной цели они уже достигли. Посеяли сомнение. Затем обязательно представят альтернативные объяснения. Возьмут, к примеру, график роста температур Нью-Йорк-Сити, который ты только что видел. Пятикратное увеличение с 1815 года. И они скажут, что в 1815 году население Нью-Йорка составляло всего сто двадцать тысяч. А сегодня — восемь миллионов. Город вырос на целых шесть тысяч процентов. Уже не говоря обо всех этих небоскребах, кондиционерах, асфальте, бетоне и прочем. Вопрос напрашивается сам собой. Неужели в городе, население которого возросло на шесть тысяч процентов, стало теплее лишь потому, что в атмосфере всего мира, подчеркиваю, всей планеты наблюдается столь незначительный рост содержания углекислого газа? Или же в Нью-Йорке стало теплей лишь потому, что сам город вырос в тысячи раз?.. Она откинулась на спинку кресла. — Но и этот аргумент довольно легко опровергнуть, — сказал Эванс. — Существует множество примеров, когда мелочи способны производить огромный эффект. Взять, к примеру, спусковой крючок. Он составляет лишь незначительную часть ружья. Но и такой мелочи достаточно, чтоб это самое ружье выстрелило. Да и потом, это просто передергивание фактов… — Послушай, Питер, — перебила его она. — Если б ты был членом жюри присяжных, и у тебя спросили бы мнение о Нью-Йорке, что бы ты выбрал? Глобальное потепление или слишком много бетона и стекла? Ну, что? Только честно!.. — Ну, наверное, сказал бы, что в Нью-Йорке жарче, потому что это большой город. — Именно. — Но у тебя остались еще в запасе данные по уровню моря, — заметил он. — К сожалению, — сказала Дженифер, — повышение уровня моря в местах, где живут вануату, не столь уж и значительное. В зависимости от источника данных графики показывают или ровную линию, или повышение на сорок миллиметров. Что составляет полдюйма за тридцать лет. Практически нулевой результат. — Тогда вы не сможете выиграть это дело, — сказал Эванс. — Верно, — кивнула Дженифер. — Хотя вынуждена признать, ты привел очень убедительный пример со спусковым крючком. — Если не получится выиграть, — заметил Эванс, — тогда к чему все эти пресс-конференции?* * *
— Спасибо всем, что пришли, — сказал Джон Болдер и сделал шаг навстречу микрофонам, установленным на лужайке у входа в офис. Засверкали фотовспышки. — Позвольте представиться, я Джон Болдер, рядом со мной Николас Дрейк, президент Национального фонда природных ресурсов. Здесь также присутствует Дженифер Хейнс, мой главный консультант, и Питер Эванс, представитель юридической фирмы «Хассл и Блэк». Мы собрались здесь, чтобы официально заявить о возбуждении судебной тяжбы против Агентства по защите окружающей среды Соединенных Штатов Америки. Иск подается от имени народа вануату, проживающего на островах Тихоокеанского региона. Стоявший в задних рядах Питер Эванс прикусил нижнюю губу, потом спохватился и сложил губы в умной полуулыбке. Нечего тут гримасничать, иначе зрители подумают, что ты нервничаешь. — И без того нищему народу вануату, — продолжил Болдер, — грозит еще большая нищета. И причиной тому величайшая природная угроза наших времен — глобальное потепление, ведущее к резким и катастрофическим изменениям климата. Эванс вспомнил, что всего несколько дней тому назад Дрейк назвал резкие климатические изменения возможной проблемой отдаленного будущего. Менее чем за неделю возможность превратилась в твердую уверенность. Болдер очень выразительно живописал страдания народа вануату, говорил о том, что наводнения выгоняют их из родных мест, где похоронены предки. Особо подчеркивал, какая это трагедия для маленьких детишек, чье наследие может одним махом уничтожить большая приливная волна. И особо подчеркивал, что причиной всех этих бед является бессердечный индустриальный гигант на севере. — Официально заявляя о подаче иска в защиту народа вануату, мы хотим добиться справедливости для этих несчастных и обездоленных людей. Мало того, мы проявляем заботу и обо всем остальном мире, которому угрожают катастрофические климатические изменения. Затем он стал отвечать на вопросы. Первый из них был: — Какие документы вы собираетесь представить в этом иске? — Иск невероятно сложен с чисто технической точки зрения, — сказал Болдер. — В данный момент над составлением материалов и документов у нас трудятся сорок ученых и исследователей, работают днем и ночью. Ну и когда закончат работу, мы отберем нужные документы. — Куда будет подан ваш иск? — В федеральный окружной суд Лос-Анджелеса. — Какого возмещения вы требуете? — спросил кто-то еще. — Какова реакция администрации? — Будет ли суд выслушивать мнение властей? Вопросы так и сыпались со всех сторон, Болдер был в ударе. Эванс покосился на Дженифер, она стояла по другую сторону от трибуны. Поймала на себе его взгляд и выразительно постучала пальцем по наручным часам. Эванс кивнул, взглянул на свои часы, скроил удрученную гримасу и начал выбираться из толпы. Дженифер последовала за ним. Они вошли в помещение бывшего склада, миновали охрану. Дженифер отворила дверь. Эванс смотрел изумленно.КАЛВЕР-СИТИ
Вторник, 12 октября
1.20 дня
Свет был выключен. Помещение погружено в полумрак. Большинство людей, которых Эванс видел здесь прежде, куда-то исчезли. Плакаты и графики сняли со стен, стулья были перевернуты, кругом громоздились коробки с бумагами. Рабочие в комбинезонах складывали коробки на тележки и вывозили из комнаты. — Что происходит? — спросил Эванс. — Срок аренды закончился, — ответила Дженифер. — Так вы переезжаете? Она отрицательно покачала головой: — Нет. Вообще уезжаем. — Как это понимать? — Мы просто уезжаем, Питер. Отправляемся искать себе другую работу. Никакого иска подаваться не будет. С улицы доносился голос Болдера, усиленный динамиками: — Через три месяца мы рассчитываем получить полный судебный запрет на подобного рода деятельность. Я полностью уверен в компетентности сорока блестящих молодых людей, которые помогали нам подготовить это громкое дело. Эванс отступил в сторону, пропуская рабочих, тащивших стол. Тот самый стол, за которым три часа назад он отвечал на вопросы. За ним последовал еще один парень в комбинезоне, он нес коробки с оборудованием для съемок. — Но как же так? — растерянно спросил Эванс. Краем уха он слышал доносившийся из громкоговорителя голос Болдера. — Мне кажется, люди должны знать, что происходит… — То, что происходит, вполне логично, — сказала Дженифер. — Мы отошлем запрос о предварительных слушаниях. Пусть пройдет по всем ступеням системы. Полагаем, что окружной суд отвергнет его и откажется вести это дело. Тогда мы передадим его в девятый выездной суд, а уже затем — в Верховный Суд. Вся эта процедура может занять несколько лет. А потому мы временно распускаем исследовательскую команду, закрываем все наши дорогостоящие офисы и будем ждать, сохранив только костяк нашего штата. Держать его, как говорится, под рукой. — И у вас уже есть этот костяк под рукой? — Нет. Просто ты спросил, как все будет, вот я и ответила. Коробки продолжали выносить через заднюю дверь. — На самом деле никто и не собирается подавать этот иск, верно? — Давай сформулируем иначе, — тихо произнесла Дженифер. — Болдер установил выдающийся рекорд побед в судах. Подобный рекорд был бы просто невозможен, если б он не отказывался от заведомо провальных дел еще до начала судебного разбирательства. — Так он и от этого тоже хочет отказаться? — Конечно. Потому что, гарантирую, ни один суд на свете не станет возлагать ответственность на американскую экономику, обвинять ее в избыточном содержании углекислого газа в атмосфере. — Она жестом указала на улицу, откуда по-прежнему доносился голос Болдера. — Дрейк использовал его, чтоб объявить на весь мир о резких климатических изменениях. Причем выбрал очень удобный момент, как раз завтра у Дрейка начинается конференция. — Да, но… — Послушай, — перебила она его, — оба мы с тобой прекрасно понимаем — история с подачей иска имеет под собой вполне определенную цель. Привлечь внимание общественности. А потом они проведут конференцию. После нее заниматься всеми этими исками будет ни к чему.* * *
Один из рабочих спросил ее, куда укладывать вещи. Эванс зашел в комнату, где недавно проводились съемки, и увидел сваленную в углу стопку графиков. Ему захотелось увидеть те, которые она ему не показала. И он вытащил несколько наугад. То были данные с метеостанций, разбросанных по всему миру.Ну, конечно же! Он сразу понял, почему она не стала показывать эти графики. Они доказывали прямопротивоположное. Лишь незначительное потепление или полное его отсутствие. Должно быть, есть еще немало им подобных, собранных со всех уголков света. Он извлек папку с надписью «Европа», стал быстро переворачивать листы. Еще одна папка, с пометкой «Азия». Он открыл и ее. — Питер?.. Она его звала.
* * *
Все вещи в кабинете Дженифер были уже упакованы и поместились всего в несколько коробок. Он помог донести их до машины. — Итак, — спросил Эванс, — что собираешься делать теперь? Вернешься в округ Колумбия к своему дружку? — Не думаю, — ответила она. — Тогда что же? — Вообще-то думала, что поеду с тобой. — Со мной? В смысле? — Ну, ведь ты же работаешь с Кеннером, верно? — А ты откуда знаешь? — удивленно спросил Эванс. В ответ она только улыбнулась.* * *
Выходя через заднюю дверь, они слышали голос, доносившийся из громкоговорителя. Теперь выступал Дрейк. Благодарил представителей прессы за то, что пришли, настойчиво приглашал их на конференцию. И продолжал твердить о том, что реальная опасность от глобального потепления заключается в резких климатических изменениях. А затем вдруг сказал: — Прошу прощения, у меня для вас очень печальная новость. Несколько минут назад мне передали записку. Там говорится, что только что было найдено тело моего дорогого друга, Джорджа Мортона.КАЛВЕР-СИТИ
Вторник, 12 октября
2.15 дня
В тот же день новость эта облетела все телевизионные каналы. Тело миллионера Джорджа Мортона прибило к берегу неподалеку от Писмо-Бич, Опознали его по одежде и часам на запястье погибшего. Само тело было изуродовано до полной неузнаваемости, буквально изжевано акулами — с неким сладострастием в голосе сообщали эту последнюю подробность ведущие. Тут же уведомили семью известного филантропа, но дата похорон и поминальной службы была пока что неизвестна. Поступило заявление от близкого друга Мортона, Николаса Дрейка, директора НФПР. Дрейк говорил, что всю свою жизнь Мортон посвятил борьбе за охрану окружающей среды, что долго и плодотворно сотрудничал с виднейшими природоохранными организациями, в том числе НФПР, который недавно присвоил филантропу почетное звание Гражданина года. — Если кого-то и волновали опасные изменения, наблюдаемые по всему земному шару, то это был Джордж Мортон, — говорил Дрейк. — Узнав, что машина его разбилась, а тело не найдено, мы лелеяли надежду, что рано или поздно увидим его живым и в добром здравии. С прискорбием вынужден констатировать, что этого не случилось. Я глубоко скорблю о потере близкого и преданного друга. Мир без него обеднел. Эванс сидел за рулем, когда в машину к нему позвонил Херб Ловенштейн. — Ты где? — Возвращаюсь с пресс-конференции, которую мне велели посетить. — Так вот, ты летишь в Сан-Франциско. — Это еще зачем? — Нашли Мортона. Кто-то должен опознать тело. — А дочь его на что? — Она в центре реабилитации. — Ну а почему не бывшая жена? Или… — Эванс, тебя вызывают официально. Так что придется поехать. Патологоанатомы не хотят откладывать вскрытие. Так что надо успеть опознать его до обеда. — Но… — Шевели задницей. Не понимаю, чего ты упрямишься. Возьми самолет Мортона, черт побери! Насколько мне известно, ты уже воспользовался им недавно. И вот еще что. Теперь, когда точно известно, что Мортон мертв, тебе надо быть осторожнее. Да, и еще одно. Поскольку ты не член семьи, для опознания понадобятся двое. — Ну, могу захватить Сару, его секретаршу… — Нет. Дрейк хочет, чтоб ты взял Теда Брэдли. — Это почему? — Да откуда мне знать? Брэдли хочет поехать. Выразил такое желание. Ну и Дрейк пошел ему навстречу. Возможно, Брэдли думает, что там будут телевизионщики. Еще одна возможность покрасоваться. Ведь он актер, и это для него главное. Да к тому же еще лучший друг Мортона. — Ну, последнее можно считать преувеличением. — Но он же сидел за банкетным столом рядом с тобой. — Однако Сара лучше подошла бы… — Сколько раз можно повторять, Эванс? Не делай вид, что не понимаешь. Ты летишь в Сан-Франциско вместе с Брэдли. И точка!.. Эванс вздохнул. — А где он сейчас? — В Секвойе. Заедешь и заберешь его. — Что за Секвойя? — Национальный парк. Как раз по дороге. — Но… — Брэдли уже уведомили. Моя секретарша даст тебе адрес и телефон морга в Сан-Франциско. Пока, Эванс. И не выпендривайся!.. Щелк. Это Ловенштейн повесил трубку. — Проблемы? — спросила Дженифер. — Нет. Но мне придется слетать в Сан-Франциско. — Я с тобой, — сказала она. — А кто такая Сара? — Личная секретарша Мортона. Старая его приятельница и помощница. — Да, видела ее на снимках, — кивнула Дженифер. — Но вроде бы с виду она совсем не старая. — Где это ты видела снимки? — В одном журнале. Они были на теннисном турнире. Она ведь, кажется, чемпионка по теннису? — Вроде бы. — А мне казалось, раз ты проводил столько времени с Мортоном, то должен был бы хорошо знать его секретаршу. — Знаю, конечно, но не слишком хорошо, — пожал плечами Эванс. — Просто последние несколько дней нам пришлось провести вместе. — Ага… — протянула Дженифер. Потом взглянула на него и улыбнулась. — Вот что, Питер. Знай, лично мне до лампочки. Просто она страшно хорошенькая. Так что это вполне естественно… — Нет, нет, это совсем не то, что ты думаешь, — поспешно ответил он и потянулся к телефону. Отчаявшись положить конец этому разговору, он набрал номер полицейского участка в Беверли-Хиллз и попросил детектива Перри. Выяснилось, что детектив еще не вернулся из суда. Эванс просил передать, что звонил, и повесил трубку. Потом обернулся к Дженифер: — Как думаешь, они могут выписать ордер на мой арест? И чем это грозит? — Не вижу ничего хорошего. — Она пожала плечами. — Впрочем, я в этих делах не слишком разбираюсь. Извини. — Я тоже. — А что, тебя действительно кто-то хочет арестовать? — Надеюсь, что нет. Тут позвонила Лиза, болтливая секретарша Херба Ловенштейна. — Привет, Питер. Тут у меня телефоны мистера Брэдли и городского морга Сан-Франциско. Они закрываются в восемь. Сумеешь обернуться до конца рабочего дня? Херб интересуется. И вообще он очень расстроен. — Из-за чего? — Знаешь, никогда таким его не видела. Ну, по крайней мере, на протяжении последних нескольких недель. — А что случилось? — Думаю, он расстроился из-за Джорджа. Такое потрясение! Ну и потом, этот Дрейк просто достал его. Только сегодня звонил раз пять, если не больше. И еще, мне кажется, они говорили о тебе. — Обо мне? — Да. — Лиза понизила голос до таинственного шепота. — Правда, Херб закрыл дверь в кабинет, когда говорил с ним, но кое-что удалось расслышать. — Что, например? — спросил Эванс. — Только смотри, никому. — Не буду. — И не подумай… я не подслушивала специально. Просто решила, что тебе не мешало бы знать. — Понимаю. — Тут у нас ходит много разговоров, — шептала Лиза уже совсем тихо, — ну, о том, что тебе придется уйти. — Уйти из фирмы? — Ну да. Короче, я подумала, ты должен это знать. — Понял. Спасибо. А кто это говорил? — Ну, сам Херб… И потом еще Дон Блэндинг, и еще пара главных партнеров. Боб и Луиза. А все потому, что по какой-то неизвестной причине Ник Дрейк жутко на тебя зол. И еще на человека, с которым ты проводишь много времени. Как там его, Каннер или Коннор? — Ясно. — Мистер Дрейк очень расстроен из-за этого Коннора. — Это почему же? — Говорит, что он шпион. И работает на крупных промышленников. Подослан теми, кто все кругом отравляет. — Понятно. — А мистер Дрейк, он считается очень важным клиентом. И ты его подвел. Они ни за что не осмелились бы уволить тебя, если б Мортон был жив. Но он, увы, умер. И потом, ты все время пропадаешь неизвестно где. И сюда, в контору, звонили из полиции, спрашивали тебя. И это очень плохо. Все нервничают. И потом, они… Да, кстати, чем ты занимаешься с этим мистером Коннором, если не секрет? — О, это очень долгая история. — В общем, я тебя предупредила, Питер, — мрачно и строго произнесла она. Эванс понял, что придется поделиться с ней информацией. Не всей, конечно. — Ладно, — нарочито нехотя произнес он. — Я выполняю задание, которое Мортон дал мне перед смертью. — Правда? А что за задание? — Это тайна. Пока что сказать тебе не могу. — Джордж Мортон поручил тебе тайное задание? — Да. В письменном виде, — ответил Эванс. И подумал: это немного охладит ее пыл. — Вот это да!.. Знаешь, тогда, наверное, они просто не посмеют уволить тебя. Раз ты действуешь в интересах фирмы. — Извини, Лиза, но мне пора. — А если уволят, ты имеешь полное право оспорить это в суде и… — Послушай, Лиза… — Ладно, ладно, молчу! Понимаю, ты просто не можешь больше сказать. Желаю удачи!.. Он повесил трубку. Дженифер смотрела на него и улыбалась. — Мастерский ход, — заметила она. — Благодарю. Но улыбаться в ответ Эванс не стал. Он чувствовал себя неуютно. Казалось, весь мир ополчился против него. Неприятное ощущение. И еще он очень, очень устал…* * *
Он позвонил Саре, хотел, чтобы она договорилась о самолете, но там включился автоответчик. Тогда он позвонил пилоту, но ему сказали, что тот в полете. — Это в каком смысле? — Он сейчас в воздухе, сэр. — И куда летит? — Не могу сказать вам, сэр. Хотите оставить ему сообщение? — Нет, — ответил Эванс. — Хочу забронировать чартерный рейс. — На какое время? — Желательно через полчаса. Рейс до Сан-Франциско с посадкой в ближайшем к Секвойе аэропорту. И чтоб вернуться в Лос-Анджелес сегодня же вечером. — Попробую все устроить. И тут на Эванса навалилась страшная усталость. Он съехал к обочине, вышел из машины. — Что с тобой? — спросила Дженифер. — Знаешь, как доехать до Ван-Найса? — Конечно. — Тогда садись за руль. Он уселся рядом с ней на пассажирское сиденье, пристегнулся ремнем. Смотрел, как Дженифер отъехала от обочины и вписалась в поток движения, потом закрыл глаза и тут же уснул.СЕКВОЙЯ
Вторник, 12 октября
4.30 дня
Лесная подстилка была прохладной и темной. Сквозь кроны величественных деревьев, что высились вокруг, просачивались столбы света. Пахло соснами. Земля мягко пружинила под ногами. Это было изумительно красивое место, и солнечного света тут было достаточно, но телевизионщики все равно включили свои осветительные приборы, чтобы снять детишек из третьего класса, которые кружком расселись вокруг знаменитого актера и активиста экологического движения Теда Брэдли. На Теде была черная спортивная майка, эффектно подчеркивающая его грим и несколько мрачноватую красоту смуглого лица. — Эти великолепные, замечательные деревья — сама история. — Он жестом указал на гигантские секвойи вокруг. — Они стоят здесь века. Они появились задолго до того, как родились вы, задолго до того, как появились на свет ваши родители, бабушки и дедушки, даже прабабушки и прадедушки. Некоторые из них росли здесь еще до того, как Колумб открыл Америку! До того, как появились индейцы! До всего! Эти деревья — самые древние живые существа на земле; они стражи нашей планеты; они мудры; и они хотят передать нам важное послание из глубины веков. Оставьте нашу планету в покое! Не загрязняйте ее, не играйте с природой и с нами в эти опасные игры. И мы должны прислушаться к ним. Ребятишки слушали его, разинув рты, точно завороженные. Объективы камер были нацелены на Брэдли. — И вот теперь эти величественные деревья, пережившие угрозу пожаров, угрозу вырубок, эрозию почв, кислотные дожди, теперь эти деревья находятся, увы, перед лицом огромной опасности. Глобальное потепление. Вы, ребята, знаете, что это такое, глобальное потепление? Вверх взметнулся целый лес рук. — Я знаю! Я знаю! Я тоже! — Рад, что вы знаете, — сказал Брэдли. И жестом велел школьникам опустить руки. Похоже, сегодня собирался говорить исключительно он один. — Но вы можете не знать о том, что глобальное потепление таит в себе еще одну угрозу — резкое изменение климата. Пройдет несколько месяцев или лет, и здесь станет значительно жарче или холодней. И тогда на эти прекрасные деревья нападут полчища насекомых, разные болезни и уничтожат их. — Какие насекомые? — спросил кто-то из детишек. — Плохие, — решительно ответил Брэдли. — Те, которые пожирают деревья. Превращаются в червяков и пожирают их изнутри! — И он завертел кистями рук, демонстрируя, как коварные червяки будут заползать в деревья. — Но для того, чтоб съесть такое огромное дерево, червяку нужно очень много времени, — сказала одна из девочек. — Ничего подобного! — пылко возразил ей Брэдли. — В том-то и проблема. Из-за глобального потепления разведется великое множество этих насекомых, настоящее нашествие. И они набросятся на эти деревья и очень быстро будут их пожирать! Дженифер наклонилась и прошептала Эвансу на ухо: — Ты веришь во всю эту муть? Эванс зевнул. Он спал в самолете, немного подремал и в автомобиле, доставившем их из аэропорта в Национальный парк. И до сих пор пребывал словно в полудреме, глядя на Брэдли. Слушал его и зевал. Но ребятишки разволновались всерьез, расшумелись, и теперь Брэдли уже открыто говорил только в камеру. Причем говорил убедительно и властно, эта манера выработалась у него на протяжении многих лет, когда он играл президентов в телевизионных фильмах и постановках. — Резкие климатические изменения представляют такую огромную угрозу для всего человечества, для самой жизни на нашей планете, что сейчас по всему миру проводятся конференции. И ученые решают, как справиться с этой угрозой. К примеру, завтра в Лос-Анджелесе как раз открывается такая конференция, где ученые будут обсуждать способы свести эту угрозу к минимуму. Если мы будем сидеть сложа руки, катастрофа неизбежна! И эти могучие, изумительные, величественные деревья останутся лишь в нашей памяти, на снимках и открытках из прошлого, которые будут служить вечным напоминанием о том, как безжалостно относился человек к природе. Это мы ответственны за катастрофические изменения климата. Мы и только мы можем это остановить. Он закончил пылкое свое выступление, развернулся, чтоб показаться в камере в наиболее выгодном для себя ракурсе, продолжая смотреть в объектив по-детски чистыми голубыми глазами. — Писать хочу! — пропищала какая-то маленькая девочка.* * *
Самолет пробежал по взлетной полосе и поднялся в воздух. Они летели над лесом. — Простите, что вот так, бесцеремонно, сорвал вас с места, — сказал Эванс. — Но нам надо успеть в морг до шести. — Нет проблем, — доброжелательно улыбнулся Брэдли. После выступления он еще несколько минут раздавал автографы школьникам. Телевизионщики сняли и эту сцену. Брэдли обернулся к Дженифер и одарил ее самой ослепительной из своих улыбок. — А вы чем занимаетесь, мисс Хэдли? — Работаю в научно-исследовательской группе по изучению глобального потепления. — О, приятно слышать, так вы одна из наших! Как продвигается дело с подачей иска? — Спасибо, замечательно, — ответила она и украдкой покосилась на Эванса. — У меня ощущение, что вы не только красивы, но и потрясающе умны, — сказал Брэдли. — Вообще-то не слишком, — ответила она. Эванс заметил: актер ее явно раздражает. — Приветствую в женщинах скромность. Вы просто очаровательны. — Просто стараюсь отвечать на вопросы честно и искренне, — ответила она. — И еще хотела бы заметить, что терпеть не могу лести. — Ну, разве это лесть в вашем-то случае? — улыбнулся Брэдли. — И вряд ли это искренность в вашем случае, — парировала Дженифер. — Поверьте, я искренне восхищаюсь всем, что вы делаете. Проводите такую огромную и важную работу, — сказал Брэдли. — И еще жду не дождусь, когда, наконец, ваши люди вставят палки в колеса Агентству по защите окружающей среды. Ни в коем случае нельзя ослаблять давление. Вот почему я выступаю перед маленькими детьми. Прекрасная телевизионная реклама в защиту теории резких климатических перемен. Думаю, что все прошло просто отлично. Вы согласны? — Да, вполне прилично. Если не учитывать одного обстоятельства. — Какого именно? — Да того, что все это чушь собачья, — ответила Дженифер. Улыбка так и застыла на губах Брэдли, а глаза злобно сощурились. — Не уверен, что вы понимаете, о чем говорите, — пробормотал он. — Я говорю обо всем, Тед. Обо всей этой вашей пламенной речи. Секвойи — это мудрецы и стражи нашей планеты? У них для нас какое-то послание? — Но так оно и… — Послушайте, секвойи всего лишь деревья, Тед. Большие деревья. И не надо придумывать, что они несут какое-то там послание. Не больше, чем баклажан, уверяю вас. — Думаю, вы просто не понимаете… — И что они умудрились пережить лесные пожары? Вряд ли. На самом деле пожары им только на пользу, потому что именно так они размножаются. Семена калифорнийского мамонтового дерева обладают невероятно плотной и толстой кожурой, и раскрыться могут только под воздействием высоких температур. Пожары просто необходимы для существования и развития лесов мамонтовых деревьев. — Дело в том, что вы неверно меня поняли, упустили самое главное, — напряженно произнес Брэдли. — Вот как? Что именно я пропустила? — Я пытался подчеркнуть, пусть несколько поэтично, вечность и вневременье этих великих первобытных лесов, и… — Вечность? Первобытных? Вы вообще хоть что-нибудь знаете об этих лесах? — Да. Полагаю, что знаю. — Голос Брэдли звучал злобно. Он уже не скрывал раздражения. — Тогда взгляните. — Дженифер указала в иллюминатор, они как раз пролетали над лесом из секвой. — Как думаете, на протяжении какого периода времени ваши первобытные леса выглядели так, как сейчас? — Ну, на протяжении сотен тысяч лет, никак не меньше… — Это не так, Тед. Человек обитал здесь за тысячи лет до того, как появились эти деревья. Вы это знали? Брэдли стиснул зубы и промолчал. — Тогда позвольте рассказать, как все было на самом деле.* * *
— Двадцать тысяч лет тому назад настал конец ледникового периода. Ледники уходили из Калифорнии, словно паровым катком прошлись они по Йосемитской долине и прочим ныне прекрасным местам. Горы льда таяли и оставляли после себя заболоченную равнину со множеством озер и рек, подпитываемых остатками льдов. Но никакой растительности тогда там не было. То был практически сырой песок. Ничего больше. Прошло еще несколько тысяч лет, постепенно земля высохла, а ледники меж тем продолжали двигаться все дальше к северу. Этот район Калифорнии представлял в ту пору арктическую тундру. Она поросла высокой травой, а в траве водились мелкие животные, мыши, белки. Как раз к тому времени в этих краях появился человек. Он охотился на мелких животных, научился разводить костры, начались пожары. Пока все понятно? — спросила Дженифер. — И никаких вам первобытных лесов. — Слушаю вас внимательно, — пробормотал Тед. Он изо всех сил сдерживался, пытался укротить свой буйный нрав. — Поначалу, — продолжила свой рассказ Дженифер, — эти арктические травы и кустарники были единственными растениями, способными укорениться и произрастать на этих скудных песчаных почвах. Но, по мере того как все они подсыхали, состав их начал меняться, и на протяжении тысяч лет сформировался слой плодородной земли. И это открыло путь великой колонизации растений, начавших захватывать территорию Северной Америки послеледникового периода. Сперва появились гладкоствольные карликовые сосны. Было это примерно четырнадцать тысяч лет тому назад. Позже к ним присоединились ели, болиголов, ольха. В ту пору они мало чем напоминали нынешних своих сородичей. Эти деревья и составили так называемый «первичный» лес, и на протяжении последующих четырех тысяч лет именно они доминировали в пейзаже. Климат менялся, становился все теплей, все ледники Калифорнии растаяли. В лесах стало тепло и сухо, начались пожары, и весь первичный лес постепенно выгорел. И сменился другой растительностью, характерной для прерий, в том числе дубами и многообразием трав. Ну и еще появились первые дугласии тиссолистные, но было их не слишком много, климат суховат для вечнозеленых растений. Затем, примерно шесть тысяч лет тому назад, климат вновь начал меняться. Появилось больше влаги, и для дугласии тиссолитных, болиголова и кедра настало настоящее раздолье. Они захватывали все новые территории и создавали густые и высокие леса с почти непроницаемыми для света кронами, которые можно видеть теперь. Но в ту пору люди, должно быть, относились к этим лесам, как мы относимся к чрезмерно разросшимся сорнякам. Еще бы, эти леса оккупировали огромные территории, вытесняли растения, обитавшие здесь прежде. Их широкие кроны затеняли собой свет, и под пологом этих лесов было слишком темно, а потому другие деревья не выживали. И еще они обладали способностью быстро распространяться из-за частых пожаров. Так что секвойи никак нельзя назвать вечными и первобытными, Тед. Они просто последние в этой цепочке. Брэдли насмешливо фыркнул: — Бог ты мой, им же целых шесть тысяч лет. Только вдумайтесь! Но Дженифер была безжалостна. — И это неверно. Ученые доказали, что первичные леса постоянно менялись по составу. Примерно через каждую тысячу лет они становились другими. Леса постоянно пребывают в процессе изменения, Тед. Ну и потом, еще свою роль сыграли индейцы. — Индейцы? А они тут при чем? — Индейцы были великими знатоками и наблюдателями природы. И они поняли, что первичные леса по-своему вредны. Выглядят, конечно, впечатляюще, но мертвы, дичь в них почти не водится. И вот индейцы стали устраивать пожары, периодически выжигать огромные лесные массивы. Постепенно на месте старых лесов появлялись равнины, луга и прерии, лишь с отдельными вкраплениями лесных островков. И леса, что увидели европейцы, впервые попав на наш континент, уже мало походили на те, первичные. Они были культивированы, Тед. И неудивительно, что полторы тысячи лет тому назад таких лесов было меньше, чем теперь. Индейцы были реалистами. Сегодня все это из области романтической мифологии.[24] Дженифер откинулась на спинку кресла. — Что ж, речь просто замечательная, — сказал Брэдли. — Но есть ряд возражений чисто, так сказать, технического плана. Люди давно перестали интересоваться такими вещами. И это хорошо, потому что, если им сказать, что леса эти не такие уж и древние, отсюда неизбежно последует вывод: значит, и сохранять их не стоит. А я хотел лишь сказать, что они стали напоминанием о красоте и величии природы, и потому их следует беречь. Сохранить любой ценой. Особенно от смертоносной угрозы глобального потепления. Дженифер растерянно заморгала. А потом произнесла: — Надо бы выпить. — Вот тут я с вами согласен, — заметил Брэдли.* * *
Пока шел этот спор, Эванс пытался дозвониться детективу Перри и не особенно прислушивался к их беседе. Но кое-какие полезные выводы и открытия для себя все же сделал. Прежде ему и в голову не приходило, что индейцы жили здесь еще в ледниковый период. Нет, конечно, он не сомневался, что это так и есть. Он знал, что первобытные индейские племена охотились на мамонтов и других крупных млекопитающих, что привело к почти полному их уничтожению. Но ему и в голову не приходило, что индейцы могли жечь леса и изменять, таким образом, окружающую среду в своих интересах. Но так оно и было, он ничуть не сомневался в этом. Заинтересовал и встревожил его и тот факт, что леса были разными, сменяли друг друга. Он никогда не задумывался над тем, что было на месте, где теперь произрастали огромные секвойи. Он тоже считал их первобытными деревьями. Не задумывался он прежде о пейзаже, что сформировался после отступления ледников. Наверное, он походил тогда на землю Исландии, где довелось ему недавно побывать: голое каменистое и сырое пространство, и над ним царит жуткий холод. Потребовалось множество смен поколений растений, прежде чем на бесплодных почвах образовался плодородный слой земли. В глубине души он всегда представлял эту картину несколько иначе. У него она напоминала мультфильм. Вот ледники тают, отползают, и на их месте тут же вылезают из земли секвойи. Ледники ушли и оставили после себя лес из этих могучих деревьев. Теперь он понимал, как наивны и глупы были эти его представления. От внимания Эванса не укрылся и тот факт, что Дженифер во время своей «лекции» часто упоминала об изменениях климата. Сначала он был холодным и сырым, затем теплым и сухим. И ледники таяли. Затем снова наступал влажный период, и вместе с ним возвращались отступившие было ледники. Все время все менялось… Мир пребывал в постоянных переменах.* * *
Через некоторое время Брэдли извинился и ушел в головную часть салона позвонить своему агенту. — Откуда ты все это знаешь? — спросил Эванс Дженифер. — Да по той самой причине, о которой упомянул Брэдли. Когда говорил о «смертоносной угрозе глобального потепления». У нас была целая команда, исследующая риски и угрозы. Нам хотелось выяснить все, что помогло бы составить исковое заявление наиболее убедительно. — И что же? Она покачала головой. — Угрозы глобального потепления, — медленно произнесла она, — не существует. А если б и существовала, если б действительно началось глобальное потепление, это пошло бы только на пользу большинству стран мира. Тут раздался голос пилота, он призывал занять свои места и пристегнуть ремни. Они подлетали к Сан-Франциско.САН-ФРАНЦИСКО
Вторник, 12 октября
6.31 вечера
В приемной было холодно, сыро и пахло дезинфектантом. На мужчине, сидевшем за столиком, был накинут поверх одежды белый халат. Он работал с компьютером, пальцы бегали по клавиатуре. — Так. Мортон… Мортон… Ага, есть. Джордж Мортон. Ясненько. А вы?.. — Питер Эванс. Поверенный в делах мистера Мортона, — ответил Эванс. — А я Тед Брэдли, — произнес актер. И уже собрался было протянуть руку для рукопожатия, но затем передумал и спрятал ее за спину. — О, то-то я смотрю, знакомое лицо, — сказал лаборант. — Вы государственный секретарь, верно? — Вообще-то я президент. — Да, точно, точно. Президент. Так и знал, что где-то видел вас прежде. И жена у вас пьяница. — Нет. Это у госсекретаря жена пьяница. — О… Наверное, просто видел не все серии. — Фильм идет как раз сейчас. — Теперь понятно, почему пропустил. — Вообще-то его закупили все крупнейшие телекомпании мира, — заметил Брэдли. — Если можно, давайте приступим к опознанию, — сказал Эванс. — Хорошо. Распишитесь вот здесь. И я выдам вам гостевые карточки.* * *
Дженифер осталась ждать в приемной. Эванс с Брэдли прошли в помещение морга. Брэдли обернулся: — А кто она вообще, эта дамочка? — Юрист. Работает в научно-исследовательской группе по глобальному потеплению. — А мне кажется, она работает на промышленников. Специально заслана в эту группу. Потому что взгляды у нее экстремистские. — Она работает под началом Болдера, Тед. — Ну, это я еще могу понять, — фыркнул Брэдли. — И не возражал бы, если б она работала подо мной. Но ты слышал, что она несла, Пит? О господи! О том, что старых лесов не существует! Типичная болтовня промышленников. — Он приблизился к Эвансу и прошептал ему на ухо: — Думаю, вам надо от нее избавиться. — Избавиться? — Она вас до хорошего не доведет. И вообще, зачем это она поперлась с нами, а? — Не знаю. Хотела поехать, вот и все. А вы почему здесь, может, скажете, Тед? — Есть одно дельце.* * *
Простыня, которой прикрыли тело, была в каких-то серых пятнах. Лаборант откинул ее. — О боже!.. — Тед Брэдли поспешно отвернулся. Эванс заставил себя взглянуть на тело. В жизни Мортон был довольно крупным мужчиной, теперь же казался еще крупней. Торс сильно распух и приобрел пурпурно-серый оттенок. В воздухе витал тошнотворный запах разложения. Запястье обхватывал специальный идентификационный браслет в дюйм шириной. — А где часы? — спросил Эванс. — Мы их сняли, — ответил лаборант. — С трудом смогли стянуть браслет с руки. Хотите на них взглянуть? — Да, хотелось бы, — сказал Эванс. Подошел поближе и весь напрягся, пытаясь побороть тошноту от этого ужасного запаха. Он хотел взглянуть на руки и ногти. В детстве Мортон поранил четвертый палец на правой руке, и ноготь деформировался. Но одна рука отсутствовала вовсе, а другая напоминала месиво из мышц и сухожилий. Эванс вовсе не был уверен, что перед ним тело Мортона. — Ну, вы скоро? — раздался за спиной голос Брэдли. — Погодите. — О господи!.. — А повторный показ сериала будет? — спросил лаборант. — Нет. Его отменили. — Почему? Мне так нравился этот фильм. — Жаль, что не посоветовались с вами, — насмешливо заметил Брэдли. Теперь Эванс разглядывал грудь, пытаясь припомнить, как росли у Мортона там волосы. Он достаточно часто видел его в одних плавках. Но тело так чудовищно распухло и было сплошь покрыто какими-то полосами и разводами, что толком разглядеть ничего не удавалось. Эванс покачал головой. Он никак не мог быть уверен в том, что перед ним тело Мортона. — Ну, скоро вы? — нетерпеливо повторил Брэдли. — Да, уже закончил, — ответил Эванс. На труп снова накинули простыню, все вышли в коридор. — Его нашли спасатели из Писмо. Сразу же позвонили в полицию, — сказал лаборант. — Ну и полиция опознала его по одежде. — На нем сохранилась одежда? — Угу. Одна штанина и большая часть пиджака. Пошиты на заказ. Ну, тогда они связались с его нью-йоркским портным, и тот подтвердил, что шил этот костюм для Джорджа Мортона. Вы хотите забрать его вещи? — Не знаю, — ответил Эванс. — Ну, ведь вы были его адвокатом… — Да. Тогда, наверное, придется. — Вам надо за них расписаться. Они вернулись в приемную, где ждала Дженифер. Сидела и говорила по сотовому телефону. — Да, понимаю… Да. Хорошо, мы это сделаем. — Увидев их, она закрыла телефон пластиковой крышкой. — Закончили? — Да. — И это был… — Да, это Джордж, — ответил Тед. Эванс промолчал. Спустился вниз, в холл, и расписался за вещи. Лаборант принес пакет, протянул его Эвансу. Эванс порылся в нем и достал обрывки смокинга. К внутреннему карману был приколот маленький значок НФПР. Он запустил руку второй раз и достал часы. «Ролекс Субмарина». Те самые часы, что всегда носил Мортон. Эванс перевернул их, взглянул на крышку. Там было выгравировано: «ДЖ.М. 12-31-89». Эванс кивнул, положил часы обратно в пакет. Все эти вещи действительно принадлежали Джорджу. От одного только прикосновения к ним его охватила невыразимая печаль. — Что ж, думаю, мы закончили, — тихо произнес он. — Пора возвращаться. Они вышли из здания и направились к ожидавшему их автомобилю. Уселись, и тут Дженифер заявила: — Нам надо заехать еще в одно место. — Куда это? — спросил Эванс. — В муниципальный гараж Окленда. — Это зачем? — Там ждет полиция.ОКЛЕНД
Вторник, 12 октября
7.22 вечера
Это было огромное сооружение из бетона с просторной автостоянкой рядом. Располагалось оно на окраине Окленда. Стоянка была освещена большими галогенными лампами. Стоявшие за оградой автомобили в большинстве своем представляли сущий хлам, старые развалюхи, но было среди них и несколько «Бентли» и «Кадиллаков». Их машина подкатила к обочине. — Зачем мы здесь? — спросил Брэдли. — Что-то не понимаю. В окошке будки у входа возник полицейский. — Мистер Эванс? Питер Эванс?.. — Да, это я. — Прошу сюда, пожалуйста. Все они начали вылезать из машины. Но тут полицейский сказал: — Только мистер Эванс. — Это почему? — возмутился Брэдли. — Мы все вместе… — Извините, сэр, но они хотят видеть одного мистера Эванса. Вам придется подождать здесь. Дженифер улыбнулась Брэдли: — Так и быть, составлю вам компанию. — Безмерно счастлив. Эванс вышел из машины и последовал за полицейским. Прошел через металлические двери в здание гаража. Все внутреннеепространство было поделено на продолговатые ремонтные боксы, в них стояли машины. Большая часть боксов была занята полицейскими автомобилями. В воздухе витал резкий запах ацетилена от горелок. Эванс перешагивал через маслянистые лужицы моторного масла на полу. Помолчав немного, он спросил полицейского: — А в чем, собственно, дело? — Они хотят вас видеть, сэр. В дальней части гаража находились наиболее разбитые машины. Груды искореженного металла, пятна крови на сиденьях, выбитые стекла, торчащие во все стороны провода. Вокруг одной из таких развалин стояли два техника в синих рабочих халатах и что-то измеряли. Еще одну разбитую вдрызг машину фотографировал мужчина с помощью фотоаппарата на треноге. — Он полицейский? — спросил Эванс. — Нет, адвокат. Приходится и их тоже пускать. — Так вы здесь занимаетесь машинами, побывавшими в авариях? — И ими тоже. Они свернули за угол, и тут вдруг Эванс увидел Кеннера в компании с тремя полицейскими в штатском и двумя техническими сотрудниками в синих халатах. Все они столпились вокруг разбитого «Феррари» Мортона. Корпус машины медленно поднимали с помощью гидравлического подъемника, со всех сторон на нее были направлены яркие лучи прожекторов. — А, Питер, — сказал Кеннер. — Ну что, вы опознали Джорджа? — Да. — Вот и молодец. Эванс подошел поближе и встал под брюхом «Феррари». Секции и детали были помечены желтыми тряпичными ярлычками. — Что здесь происходит? — спросил Эванс. Люди в штатском переглянулись. Затем один из них сказал: — Мы обследуем этот «Феррари», мистер Эванс. — Это я вижу. — Скажите-ка нам, именно эту машину мистер Мортон недавно приобрел в Монтрей? — Думаю, да. — И когда же он сделал эту покупку? — Ну, точно не знаю. — Эванс пытался вспомнить. — Недавно. Около месяца тому назад. Его секретарша Сара сказала мне, что Джордж купил новый «Феррари». — А кто именно оформлял сделку? — Она. — А вы как-то участвовали? — Нет. Просто Сара сказала мне, что Джордж купил машину, вот и все. — То есть сами вы покупкой и оформлением не занимались, страховку не оформляли? — Нет. Обычно всем этим занимаются бухгалтеры Джорджа. — И документов на эту машину тоже не видели? — Нет. — Ну а саму машину когда впервые увидели? — В тот вечер, когда Джордж отъехал на ней от отеля «Марк Хопкинс», — ответил Эванс. — В тот день, когда он погиб. — А до того вечера вы, значит, машину не видели? — Нет. — Машину транспортировали из Монтерея, доставили в частный гараж в Сонома. Там она простояла две недели, и уже затем ее перегнали в Сан-Франциско. Вы сняли в аренду этот частный гараж? — Нет. — Но документы на аренду выписаны на ваше имя. Эванс покачал головой: — Я ничего об этом не знал. Но Мортон часто оформлял арендные документы на одного из своих помощников или юристов. Просто, наверное, не хотел лишний раз светиться. — Но если б он так сделал, вас бы, наверное, уведомил? — Необязательно. — Стало быть, вы не знали, что он использовал ваше имя? — Нет. — А кто занимался этой машиной в Сан-Хосе? — Понятия не имею. — Дело в том, мистер Эванс, что кто-то очень обстоятельно поработал над этим «Феррари» до того, как Мортон сел в него. Рама ослаблена в тех местах, где помечено желтым, вон, видите? Была также выведена из строя система АБС. Довольно примитивная, но это объясняется возрастом машины. Ну и диски колес недожаты. Вот здесь, у переднего левого и правого заднего. Вы меня слушаете, мистер Эванс?.. Эванс нахмурился. — Эта машина стала смертельной ловушкой, мистер Эванс. Кто-то использовал ее, чтобы убить вашего клиента. И все эти работы были проведены в гараже в Сонома. А ваше имя значится в арендных документах на этот гараж.* * *
Оставшись в машине наедине с Дженифер, Тед Брэдли устроил ей нечто вроде допроса с пристрастием. Может, она и хорошенькая, но что-то с ней явно не так. Манеры, эдакая почти мужская грубоватая прямолинейность, странные высказывания. Сказала, что работает над составлением иска и что зарплату получает от НФПР, но Тед не думал, что такое возможно. Ведь он, Тед Брэдли, самым тесным образом связан с НФПР, составляет рекламу фонду. И ей следовало бы это знать и относиться к нему с большим уважением. И обозвать трогательную речь, которую он произнес перед школьниками, «чушью собачьей», это просто ни в какие ворота не лезет. Ведь он был вовсе не обязан выступать перед этими ребятишками, говорил искренне и от чистого сердца, а уж его преданность делу охраны окружающей среды не подлежала ни малейшим сомнениям. И он никак не заслужил подобных оскорбительных выражений. Слишком далеко зашла эта дамочка. Никакого уважения. К тому же Тед был твердо уверен в своей правоте. Мало того, именно в НФПР ему, как всегда, дали приблизительный список вопросов, которые следовало затронуть, и примечаний, касавшихся тех моментов, которые следовало особо подчеркнуть. А уж НФПР ни за что не станет советовать ему говорить не правду. И, кстати, в списке ни словом не упоминался этот долбаный ледниковый период. Так что все, что болтала Дженифер, не имело ни малейшего отношения к реальности. И эти деревья действительно величественные и замечательные. Настоящие стражи окружающей среды, именно так говорилось в списке. Он даже извлек его из кармана, дабы лишний раз убедиться, что так оно и есть. — Мне бы хотелось взглянуть, — сказала Дженифер. — Еще бы не хотелось! — У вас что, какие-то проблемы? — спросила она. «Ну, вот вам, пожалуйста, — подумал он. — Что за отношение к человеку! Агрессивное поведение, так и напрашивается на ссору». — Вы принадлежите к числу тех звезд телевидения, — сказала она, — которые вообразили, что каждая женщина сочтет за счастье прикоснуться к вашему члену, — не унималась Дженифер. — И немедленно выразить свое восхищение. О, какой большой, красивый! Так вот, я не из их числа. Для меня вы просто актер, никто больше. — А я считаю вас шпионкой. Засланной в наши ряды промышленниками. — Должно быть, не слишком хорошая я шпионка, — усмехнулась она, — раз вы меня вычислили. — Слишком много болтаешь, вот и проговорилась. — Да, излишняя разговорчивость всегда была моим недостатком. Во время всего этого разговора Брэдли испытывал нарастающую тревогу и злость. Даже дышать стало трудно. Ведь обычно женщины не вступали в споры с Тедом Брэдли. Да, порой они проявляли к нему некоторую враждебность. Но лишь потому, что были обескуражены и потрясены его красотой, талантом и славой. И все хотели трахаться с ним, и частенько он позволял им это. Но они никогда с ним не спорили. А эта спорит, и заводит его, и злит одновременно. Напряжение, нараставшее в груди, стало почти невыносимым. Ее спокойствие, эта ее манера говорить, глядя прямо тебе в глаза, полное отсутствие смущения, даже сам факт, что она сидит рядом, просто сводили его с ума. И потом, черт побери, она была очень хороша собой. Он сгреб ее за плечи, прижал к себе и крепко поцеловал в губы. Он чувствовал: ей это нравится. И чтобы показать свою полную власть над нею, он просунул язык глубоко ей в рот. И тут вдруг его ослепила боль в шее, голове, такая пронзительная, что он на секунду даже, кажется, потерял сознание. А потом он увидел, что сидит на полу лимузина, хватает ртом воздух и смотрит, как на рубашке расплываются пятна крови. Тед не понимал, откуда взялась кровь. Не понимал, отчего так больно. Лишь через несколько секунд осознал, что кровь идет из языка. Он поднял на нее глаза. Дженифер сидела спокойно, закинув ногу на ногу, и он видел краешек комбинации под слегка задравшейся юбкой, но это его ничуть не возбуждало. Напротив, его просто трясло от гнева и омерзения. — Ты меня укусила! — Нет, задница. Ты сам прикусил язык. — Ты посмела на меня напасть! Она насмешливо приподняла бровь. — Да, да! Ты на меня напала! Вот мерзавка! — Он скосил глаза на рубашку. — Господи! И рубашка новая изгажена! От «Максфилда»! Она молча смотрела на него. — Ты на меня напала, — повторил он. — Так подай на меня в суд. — И подам! — Только прежде посоветуйся со своим адвокатом. — Это еще зачем? Она кивком указала на водителя лимузина: — Ты о нем забыл. — А он тут при чем? — Он все видел. — Ну и что? Ты сама меня спровоцировала, — прошипел он. — Вела себя вызывающе, соблазняла. Любой мужчина может догадаться, хочет женщина или нет. — Только не ты. — Психопатка чертова! — пробормотал Брэдли. И достал из бара бутылку водки. Нужно было прополоскать рот. Он налил себе стаканчик, обернулся. Дженифер читала вопросник, переданный ему НФПР. Держала бумаги в руке. Он рванулся к ней, чтобы отнять. — Отдай! Не твое! Но она оказалась проворнее, быстро отвела руку, спрятала бумагу за спину. А потом взмахнула другой рукой, делая вид, что вот-вот ударит его ребром ладони. — Ну что, хочешь, чтоб тебе еще разок врезали, а, Тед? — Да пошла ты к чертовой матери! — выкрикнул он и отпил большой глоток водки. Язык ожгло, точно огнем. Вот сучка, подумал он. Ничего, завтра с утра ей придется искать себе новую работу. Уж он об этом позаботится. И этому ее молокососу адвокату ни за что не справиться с ним, Тедом Брэдли. И гори они все синим пламенем!..* * *
Стоя под разбитым «Феррари», Эванс еще на протяжении минут десяти выслушивал объяснения полицейских в штатском. Но чем дольше они говорили, тем меньше он понимал. — Джордж был хорошим водителем, — сказал Эванс. — И если б кто-то действительно переделал машину, думаю, он бы непременно заметил, что что-то не так. — Возможно. Но ведь он очень много выпил. — Да, выпил он прилично, это верно. — А кто подносил ему напитки, мистер Эванс? — У Джорджа всегда было с собой, что выпить. — А вот официант, обслуживавший банкет, утверждает, что вы навязывали выпивку Мортону. — Ничего подобного. Я, напротив, пытался его остановить. Тут вдруг они резко сменили тему: — Кто занимался этим «Феррари», мистер Эванс? — Понятия не имею. — Но ведь нам известно, это вы арендовали гараж на окраине Сонома, на 54-м шоссе. Место там тихое, гараж стоит на отшибе. Любой человек, захотевший заняться этой машиной, мог спокойно прийти и уйти и остаться при этом незамеченным. Зачем это вы выбрали такой гараж? — Да не выбирал я его! — Но ваше имя значится в договоре на аренду. — А как был заключен этот самый договор? — По телефону. — Кто платил? — Платили наличными. — Но кто именно? — Деньги доставил посыльный. — Там есть моя подпись? Отпечатки пальцев? — Нет. Только имя. Эванс пожал плечами: — Вы уж извините, но мне об этом ничего не известно. Однако всем было хорошо известно, что я являюсь юристом Джорджа Мортона. И мое имя мог использовать любой. И если кто-то что-то и проделывал с этой машиной, я об этом не знал. «Они должны были бы расспросить об этом Сару, — подумал он. — Возможно, даже уже поговорили с ней». И тут, словно по волшебству, Сара вышла из-за угла и направилась прямо к ним. Она говорила по мобильному телефону. Кивнула Кеннеру. Кеннер шагнул вперед. — О'кей, джентльмены. Если у вас нет больше вопросов к мистеру Эвансу, я забираю его с собой. Под мою ответственность. Не думаю, что вы чем-то рискуете. Он будет постоянно находиться под моим присмотром. Поворчав, копы согласились. Кеннер вручил им свою визитку, крепко обнял Эванса за плечи и повел к выходу. Сара шла следом, немного поодаль. Копы остались возле разбитого «Феррари». Они подошли к металлическим дверям, и Кеннер сказал: — Прости, что так получилось. Но полицейские не сказали тебе всего. Они сфотографировали машину с разных точек и под разными углами и потом ввели данные с этих снимков в компьютер, анализирующий разного рода механические повреждения. И то, что выдал им компьютер, не совпадает с обстоятельствами реальной катастрофы. — Не знал, что такое возможно. — Еще как возможно. Кто только сегодня не использует компьютерное моделирование. Современные фирмы просто на нем помешались. И вот, вооружившись результатами, которые выдал компьютер, полиция вновь занялась осмотром машины и пришла к выводу, что кто-то нарочно ее испортил. Во время предварительного осмотра им такая мысль и в голову не приходила. Зато теперь они думают иначе. Классический пример использования компьютерного моделирования для изменения собственных взглядов на реальность. И теперь они больше доверяют компьютерным данным, а не материальным результатам катастрофы. — Понял. — Ну и, разумеется, система моделирования, на которую они опирались в работе, подогнана для наиболее распространенных на дорогах Америки типов автомобилей. Компьютер не в состоянии пока что смоделировать поведение итальянской гоночной машины, штучного, можно сказать, экземпляра, выпущенного к тому же сорок лет назад. Но это обстоятельство не помешало им провести моделирование. — Я все же не понял, что там с этим гаражом в Сонома, — сказал Эванс. Кеннер пожал плечами: — Ты не знаешь. Сара тоже не знает. Никто даже не может с уверенностью сказать, что машина действительно побывала в этом гараже. Однако гараж был арендован, это правда. И сдается мне, что самим Мортоном. Хотя кто его знает… Подойдя к лимузину, Эванс распахнул дверцу и уселся на заднее сиденье. И только тут с изумлением заметил, что перед рубашки и подбородок у Теда Брэдли в крови. — Что такое? Что случилось? — Он поскользнулся, — объяснила Дженифер. — И поранился.ПО ПУТИ В ЛОС-АНДЖЕЛЕС
Вторник, 12 октября
10.31 вечера
Летевшую в самолете Сару Джонс переполняли самые противоречивые чувства. Во-первых, ее очень огорчил тот факт, что тело Джорджа Мортона было наконец обнаружено. В глубине души она, вопреки всем обстоятельствам, надеялась, что он объявится живым и здоровым. Потом еще эта история с Питером Эвансом. И случилась она как раз когда он начал нравиться ей, когда она начала видеть в нем не изнеженного и слабохарактерного юнца, но мужчину сильного и настойчивого, пусть даже проявлял он это несколько неуклюжим образом. Так вот, как только в душе ее появились первые проблески симпатии к этому мужчине, спасшему ей жизнь, рядом с ним возникла другая женщина, какая-то Дженифер, и Питер был явно неравнодушен к ней. Мало того, появился еще и Тед Брэдли. Сара никогда не питала иллюзий по поводу Теда, ей не раз доводилось видеть его на многочисленных сборищах НФПР. Как-то раз она даже позволила ему испытать на себе его чары — она всегда испытывала слабость к актерам, — но в последний момент вдруг решила, что он слишком напоминает ее бывшего любовника. Да и что вообще хорошего в этих актерах? Они заняты только собой, слишком демонстративно выражают свои чувства, и всегда трудно понять, испытывают ли они их на самом деле или лишь играют, что стало неотъемлемой частью их натуры. К тому же все они страшные эгоисты. По крайней мере, Тед именно таков. И как это он, интересно, поранился? Прикусил язык… Сара почему-то была уверена, что без Дженифер здесь не обошлось. Тед полез к ней, это несомненно. Ведь женщина она привлекательная, хоть и несколько вульгарного типа. Темные волосы, решительное выражение лица, компактная фигурка, мускулистая, но худенькая. Таких решительных и шустрых дамочек почему-то развелось очень много в Нью-Йорке. Полная противоположность ей, Саре Джонс. И Питер Эванс явно перед ней лебезит. Лебезит… Просто смотреть противно. И еще следовало признать, это ее расстраивало. Только он начал нравиться ей, и вот вам, пожалуйста… Сара вздохнула. А Брэдли тем временем говорил с Кеннером о проблемах экологии и старался продемонстрировать свои недюжинные знания по этому вопросу. Кеннер же смотрел на Теда, как смотрит питон на крысу.* * *
— Стало быть, — сказал Кеннер, — глобальное потепление представляет угрозу миру? — Именно, — ответил Брэдли. — Угрозу всему миру. — Но о какого рода угрозах идет речь? — Падение урожаев, распространение пустынь, новые болезни, уничтожение целых видов животных и растений, таяние всех ледников, таяние снегов Килиманджаро, повышение уровня моря, всяческие экстремальные погодные явления, торнадо, ураганы, цунами, Эль-Ниньос… — Да, все очень серьезно и звучит впечатляюще, — заметил Кеннер. — Так оно и есть, — сказал Брэдли. — Так все и обстоит в действительности. — И вы уверены в этих фактах? — Абсолютно. — И можете защитить их ссылками на научную литературу? — Ну, лично я не смогу, но ученые — вполне. — На самом деле исследования ученых этого вовсе не подтверждают. Взять, к примеру, урожаи. Повышенное содержание двуокиси углерода лишь стимулирует рост и развитие растений. Есть свидетельства того, что это происходит. Ну а самые последние снимки со спутников показывают, что с 1980 года пустыня Сахара уменьшилась в размерах.[25] И что касается разных там новых заболеваний — тоже не правда. Скорость возникновения новых болезней не менялась с 1960 года. — Но такие болезни, как, к примеру, малярия, вернулись в США и Европу. — А эксперты по малярии считают иначе.[26] Брэдли насмешливо фыркнул и скрестил руки на груди. — И никакого катастрофического исчезновения видов тоже не наблюдается. В 1970 году Норман Майерс предсказал, что к 2000 году наша планета потеряет около миллиона видов. Пол Эрлих предсказал, что к 2000 году Земля недосчитается пятидесяти процентов видов. Но это были лишь частные, ничем не подтвержденные мнения. А знаете, как юристы называют бездоказательное мнение? Мы называем это предрассудком. Вам известно, сколько всего видов существует на нашей планете? — Нет. — И никому доподлинно это не известно. По приблизительным оценкам — от трех до ста миллионов. Большой диапазон, вам не кажется? Никто не имеет ни малейшего понятия о точном количестве видов живых существ. — Ну и что вы хотите этим сказать? — Прежде всего никак нельзя определить, сколько именно видов исчезло, если не было известно изначальное их количество. Простой пример. Откуда вам знать, что вас обокрали, если вы не знали, сколько денег изначально имелось у вас в кошельке? Второе, каждый год описывается примерно пятнадцать тысяч новых видов. Кстати, а скорость исчезновения видов вам известна? — Нет. — Это потому, что никакой такой скорости не существует. Вам известно, как именно ученые измеряют число видов существующих и исчезнувших? А происходит это примерно следующим образом. Какой-то несчастный придурок отмеряет гектар или акр земли и трудится в поте лица, пересчитывая всех имеющихся на нем жучков, червячков, животных, птиц и растения. Затем возвращается на это место через десять лет и пересчитывает вновь. Но, может, за это время жучки переползли на соседний акр? Да и вообще, разве это возможно, пересчитать всех жучков на акре земли? — Да, трудновато. — Это еще мягко сказано. И неточно, вот что главное, — сказал Кеннер. — Так, теперь о таянии ледников. Это не правда. Одни действительно тают, другие — нет.[27] — Да почти все они тают. Кеннер улыбнулся краешками губ. — О скольких ледниках идет речь, позвольте спросить? — О дюжинах. — А сколько всего, по-вашему, в мире ледников, а, Тед? — Не знаю. — Попробуйте догадаться. Приблизительно. — Ну, может, сотни две. — Да в одной только Калифорнии их больше. Ровным счетом 497 по данным на 1980 год. А во всем мире начитывается свыше ста шестидесяти тысяч, Тед. Из них обследовано около шестидесяти семи тысяч. И лишь несколько исследованы со всей тщательностью. Только на семьдесят девять ледников во всем мире существуют научные данные о балансе их массы. Так с чего это вы взяли, что они тают? Никто не знает, тают они или нет.[28] — А на Килиманджаро тают. — С чего бы это? — Глобальное потепление. — Вообще-то ледники Килиманджаро начали довольно быстро таять еще с 1800 года, задолго до глобального потепления. Потеря снеговых шапок этой знаменитой горы тревожит ученых на протяжении вот уже более ста лет. Вообще гора Килиманджаро всегда была окутана тайной, ведь, как вам, наверное, известно, она является вулканом и расположена на экваторе, то есть в теплом регионе. Спутниковая съемка этого региона не зарегистрировала тенденций к потеплению климата на широте ледников Килиманджаро. Так почему они тают? — Вот вы и объясните мне, — сказал Брэдли. — Из-за потери лесов, Тед. Дождевые леса, находящиеся у подножья этой горы, вырубались на протяжении многих лет. А потому воздух, поднимающийся вверх, уже почти не содержит влаги. Эксперты считают, что, если восстановить дождевые леса, ледник вновь начнет расти. — Чушь все это. — Могу ознакомить вас с соответствующей научной литературой.[29] Что теперь там у нас на очереди? Повышение уровня моря, да? Вроде бы именно об этой угрозе вы упомянули после Килиманджаро? — Да. — Уровень моря действительно поднимается. — Ага! Ну, что я вам говорил? — И наблюдается это на протяжении последних шести тысяч лет. Каждые сто лет уровень моря поднимается на десять-двенадцать сантиметров, или четыре-восемь дюймов. — А теперь поднимается значительно быстрей. — На самом деле — нет. — Но спутники это доказывают. — Ничего подобного они не доказывают. — А компьютерное моделирование доказывает, что подъем происходит гораздо быстрей. — Компьютерное моделирование вообще ничего не может доказать, Тед. Предсказание, прогноз в принципе не может служить доказательством того, что еще не случилось. К тому же выяснилось, что компьютерное моделирование не помогло составить мало-мальски точный прогноз на последние десять-пятнадцать лет. Но если вам хочется верить в это, верьте на здоровье. Что у нас там дальше по списку? Экстремальные погодные явления. Тоже не правда. Многочисленные исследования показывают, что никакого возрастания тут тоже не наблюдается. — Послушайте, — сказал Брэдли, — вам, может быть, и нравится унижать меня, выставлять полным идиотом, но большинство людей придерживается мнения, что в будущем нас ждут все более экстремальные погодные явления, все более частые и сильные торнадо, циклоны и ураганы. — Да, что правда, то правда, многие люди думают именно так. Но научные исследования этого не подтверждают.[30] Вот поэтому-то люди и занимаются наукой, Тед. Проверяют, подтверждаются ли все эти взгляды и мнения в реальности. Или же они не что иное, как пустые фантазии. — Но ведь эти ураганы… это же не фантазия! Кеннер вздохнул. И включил ноутбук. — Что это там у вас? — Одну секундочку, — ответил Кеннер. — Хочу показать вам кое-что. Вот, пожалуйста.Ураганы на территории США за десятилетия 1900—2004
— Вот вам реальные данные, Тед. Из этого графика видно, что ураганы на территории США не участились за последние сто лет. То же самое можно сказать и об экстремальных природных явлениях в глобальном масштабе. Научные данные просто противоречат этому вашему расхожему мнению. Вы вроде бы упомянули еще об Эль-Ниньо… — Да. — Как вы знаете, Эль-Ниньо — это глобальная погодная модель, на формирование которой оказывает влияние повышение температуры воды вдоль западного побережья Южной Америки. На протяжении нескольких месяцев она остается выше нормы. Стоит включить этот механизм, и Эль-Ниньо может длиться примерно года полтора, оказывая влияние на погоду во всем мире. Феномен Эль-Ниньо наблюдается примерно раз в четыре года, за последний век — двадцать три раза. И так происходило на протяжении тысяч лет. Так что глобальное потепление не имеет к этому никакого отношения. А теперь скажите, Тед, какую угрозу для США может представлять Эль-Ниньо? В 1998 году это явление проявилось особенно активно. — Ну как какую? Наводнения, гибель урожая и всякое такое. — Да, и все это наблюдалось. Однако суммарным экономическим эффектом от последнего Эль-Ниньо было получение дополнительных пятнадцати миллиардов долларов. Поскольку благодаря этому явлению сезон созревания агрокультур продлился, зима была более теплой, а потому можно было сэкономить на топливе. Правда, пришлось потратить около полутора миллиардов долларов на ликвидацию последствий сильных дождей и наводнений в Калифорнии. Но в итоге мы все равно оказались в выигрыше. — Хотелось бы взглянуть на эти самые исследования и подсчеты, — пробормотал Брэдли.[31] — Непременно прослежу за тем, чтоб вы их получили, — ответил Кеннер. — Потому как, безусловно, они позволяют предположить, что глобальное потепление все же имеет место, но большинство стран мира от него лишь выигрывают. — Но не все же! — Нет, Тед. Не все. — И все же мне не ясна ваша точка зрения, — заметил Брэдли. — Вы что же, хотите сказать, что мы не должны обращать внимания на окружающую среду? Просто оставить все как есть и позволять промышленникам и дальше загрязнять и отравлять ее, так, что ли?* * *
Саре показалось, что Кеннер сейчас вспылит, но ничего подобного. На эти слова Брэдли он ответил следующее: — Скажите, если вы противник смертной казни, разве это означает также, что вы предлагаете никак не бороться с преступностью? — Нет, — ответил Брэдли. — Таким образом, вы можете выступать против смертной казни и одновременно настаивать на наказании преступников? — Да, разумеется. — Тогда я имею право считать, что глобальное потепление вовсе не является угрозой, но следить за этими процессами, пытаться контролировать их все же необходимо? — Нет, прежде вы не так говорили. Кеннер лишь беспомощно вздохнул.* * *
Ставшая случайным свидетелем этого разговора Сара подумала, что Брэдли вовсе не слышит, не понимает того, что пытается объяснить ему Кеннер. Словно в доказательство этих ее мыслей Брэдли продолжил гнуть свое: — И что? Разве этим самым вы не настаиваете на том, что природа не нуждается в нашей защите? Ведь именно это вы пытаетесь доказать, так или нет? — Нет, — ответил Кеннер таким тоном, словно ставил точку под всем этим спором. «А этот Брэдли, оказывается, просто дурак, — подумала Сара. — У него самые ограниченные представления о том, что происходит. Ведь он актер, привык работать по сценарию, и если текст беседы выходит за привычные рамки, он теряется и начинает нести чушь». Она отвернулась от них и перевела взгляд на Питера с Дженифер. Они сидели рядом в передней части салона и о чем-то тихонько переговаривались, сблизив головы. В каждом их движении сквозила интимность. Она могла означать только одно. И Сара была рада, когда пилот объявил о приземлении самолета в Лос-Анджелесе.ВАН-НАЙС
Вторник, 12 октября
11.22 вечера
Санджонг Тапа, поджидавший их в здании терминала, выглядел встревоженным. Они с Кеннером тут же уселись в машину и куда-то укатили. Сара отправилась к себе домой. Брэдли уселся в лимузин и тоже укатил, он был явно не в духе. Эванс успел заметить, как, едва разместившись на заднем сиденье, он тут же схватился за телефон. Питер Эванс отвез Дженифер в Калвер-Сити, к тому месту, где она оставила свою машину. Хотел поцеловать ее на прощание, но что-то его остановило. Она обещала позвонить прямо с утра. Он поехал домой и всю дорогу думал о ней. О Саре ни разу не вспомнил. Было уже без нескольких минут двенадцать, когда Эванс наконец вошел к себе в дом. Он очень устал и уже стягивал рубашку, как вдруг зазвонил телефон. Это была Джанис, инструктор по оздоровительной гимнастике. — Где ты пропадал, бессовестный чертяка? — Путешествовал, — ответил Питер. — Названиваю тебе буквально каждый день, — продолжала она. — Иногда даже по несколько раз в день. Иногда — чуть ли не через час. — Вон оно как… А что случилось? — Мой парень меня бросил. — Сочувствую, — сказал Эванс. — И тебе было… — Давай я приеду? Прямо сейчас. Он вздохнул: — Знаешь, Джанис, я действительно страшно устал и… — Мне надо с тобой поговорить. Просто необходимо. Обещаю, я не надолго. Не останусь, если ты этого не хочешь. Я всего в квартале от твоего дома. Буду через пять минут. Он снова вздохнул: — Послушай, Джанис, сегодня не самый подходящий… — О'кей. Значит, договорились. Жди. В телефоне послышался щелчок. Эванс вздохнул. Снял рубашку и бросил ее в корзину для грязного белья. Она никогда не слушает, вот в чем беда. Эванс решил, что, когда она позвонит в дверь, он ей откроет и попросит уйти. Вот и все. Пусть уходит. А может, и не стоит ее выгонять. Джанис — существо простодушное. Как раз сейчас ему нужен был рядом такой человек. Он снял туфли, бросил их на пол. С другой стороны, если завтра утром позвонит Дженифер, присутствие Джанис здесь совсем нежелательно. Но позвонит ли она? Во всяком случае, обещала. Но знает ли Дженифер его домашний номер? Он вовсе не был в этом уверен. Может, и нет. Он решил принять душ. Из-за шума воды он может не услышать звонка Джанис, а потому Эванс отпер входную дверь. И направился в ванную. В холле было темно, и он скорее почувствовал, чем увидел, как промелькнула чья-то темная тень. А затем получил удар по голове сзади, очень сильный. Эванс вскрикнул. Боль была просто невыносимой. Хватая ртом воздух, он застонал и опустился на колени. Но тут кто-то ударил его снова, на этот раз — в ухо, и он повалился на бок. Потеряв всякую ориентацию, оглушенный болью, он видел прямо перед носом пару ног в грязных носках. Затем его потащили в гостиную, где бесцеремонно бросили на пол. Мужчин было трое. Черные маски на лицах, типа тех, что надевают лыжники. Один из них наступил ему на руки, просто приковав тем самым к полу. Второй уселся ему на ноги и сказал: — Молчать. Не двигаться. — В голосе слышалась явная угроза. Эванс и не мог двигаться, даже если б захотел. В голове до сих пор стоял звон. Он поискал глазами третьего мужчину. Услышал, как хлещет вода в ванной. Потом увидел нечто напоминающее пластиковый мешок. — Держите его хорошенько, — шепотом произнес третий мужчина. Он сидел на корточках рядом с Эвансом, закатав рукава рубашки и обнажив толстые мускулистые руки. И тихонько посапывал носом под маской. Потом спросил, тоже шепотом: — Знаешь, что это такое? И приподнял пластиковый пакет. Вода в нем казалась мутной. А потом Эванс разглядел внутри нечто напоминающее красноватый шарик и с ужасом подумал: «О господи, они отрезали у кого-то яйца!..» Затем он увидел, что шарик двигается, медленно переворачивается в воде. И разглядел, что он не красный, а коричневый, с какими-то белыми вкраплениями, и что размером он примерно с мячик для гольфа. — Так знаешь или нет? — спросил мужчина. Эванс отрицательно помотал головой. — Сейчас узнаешь, — прошептал мужчина и открыл пакет. А затем затолкал его Эвансу под мышку. Эванс ощутил прикосновение чего-то влажного. Мужчина продолжал возиться с пакетом, видно, выдавливал из него шар. Эванс скосил глаза, силясь разглядеть, что происходит, но никак не получалось… И тут шарик задвигался. Он расширялся, увеличивался в размерах, у него появилось нечто напоминающее крылья. Нет, никакие это не крылья! Щупальца? Это был крошечный осьминог. Совсем маленький. Весил, должно быть, всего несколько унций. Коричневатый, с белыми кольцами. Мужчина выдавливал его из пакета, подталкивал маленького осьминога к подмышке Эванса. И тут он все понял!.. Эванс громко застонал и начал сопротивляться. Забарахтался, забился, пытаясь освободиться от своих мучителей, но те держали его очень крепко. И вот он почувствовал прикосновение осьминога к коже. Боже, до чего ж отвратительное ощущение, какой он скользкий и липкий. Он в ужасе приподнял голову и увидел, как мужчина пощелкивает по пакету пальцем. Видно, пытается разозлить осьминога, и тот еще крепче впивается ему, Эвансу, в кожу и меняет окраску. Круги на его студнеобразном теле становятся из белых синими. Синее кольцо смерти! — Значит, он сумасшедший, — произнес кто-то. Мужчина с пакетом сказал: — Вы даже ничего не почувствуете. Но Эванс почувствовал. Легкий щипок чем-то, напоминающим крохотный клюв, словно его кольнуло иглой шприца. Эванс дернул рукой, незнакомец убрал пластиковый пакет у него из-под мышки, на пол пролилось немного воды. По-прежнему шепотом мужчина произнес: — Всего несколько минут, вы ничего не почувствуете. — И он подошел к телефону. — И не пытайтесь куда-то или кому-то звонить, — сказал он и выдернул телефонный шнур, а сам аппарат раздавил ногой. Только тут остальные двое отпустили наконец Эванса. Почти бегом направились к двери, отворили ее и скрылись.* * *
Эванс зашелся в кашле, затем поднялся на четвереньки. Посмотрел на подмышку, кожа в том месте, где его кольнуло, немного распухла, образовалось розовое пятнышко и в середине нечто вроде небольшой шишки. Другой бы и не заметил. Он ничего не чувствовал. Ну, разве что легкое жжение в том месте, где его укусил осьминог. Во рту пересохло, но он решил, что это, наверное, просто от страха. Голова болела. Он поднял руку, ощупал затылок. Пальцы сразу стали липкими от крови. Очевидно, разошелся один из швов. Господи!.. Эванс пытался встать на ноги. Но тут рука, на которую он опирался, подогнулась, и он снова распростерся на полу. Перекатился на спину. Он все еще был дезориентирован. Довольно долго разглядывал лампочки на потолке. Он ненавидел этот потолок с многочисленными слоями штукатурки. Давно хотел переделать его, но слишком уж дорогостоящее было удовольствие. И потом, он все время почему-то думал, что скоро переедет из этой квартиры. Боже, до чего же кружится голова… Он приподнялся на локтях. Во рту совсем пересохло. Очевидно, от воздействия яда. «Наверняка это был яд какой-то смертельно опасной жабы. Да нет, — подумал он, — жаба здесь совершенно ни при чем. Никакая это была не жаба. Это был…» Вспомнить никак не удавалось. Осьминог. Да, именно. Крошечный осьминог. Размером с ноготь, не больше. Но от этого не менее опасен. Мерзкая ядовитая тварь. Индейцы Амазонки добывали из этих тварей яд и смазывали им наконечники стрел. Нет, он все перепутал, то были жабы. Осьминоги в Амазонке не водятся. Или все же водятся?.. Эванс пребывал в полном смятении мыслей. Затем его вдруг прошиб холодный пот. Неужели и это тоже часть их заговора? Он должен немедленно позвонить. Возможно, осталось всего несколько минут, а потом он потеряет сознание — и все, конец. Он подполз к ближайшему предмету обстановки, креслу-качалке… Качалка была у него еще со студенческих времен и изрядно расшаталась. Он собирался избавиться от нее, когда переезжал сюда, но как-то все руки не доходили… и потом, в гостиной нужно было кресло, именно на этом месте… он даже поставил новую обивку на сиденье, когда учился на втором курсе… как же она загрязнилась… но разве было у него время ходить по магазинам? Мысли путались, Эванс подтянулся на руках, пока подбородок не уперся в сиденье кресла. Жадно хватал ртом воздух, ощущение было такое, точно он только что вскарабкался на высокую гору. А потом вдруг подумал: «Зачем я здесь? Почему это уперся подбородком в кресло?» Но тут он вспомнил, что собирался приподняться и сесть в него. Сесть в кресло. Он уперся локтем здоровой руки в сиденье и начал подтягиваться. И вот наконец ему удалось навалиться на сиденье грудью, а затем перетащить туда же остальные части тела. Конечности немели, становились все холодней и тяжелей с каждой минутой. И вот вдруг настолько отяжелели, что он даже двинуть ими не мог. Все тело страшно отяжелело. И все же ему удалось сесть в это кресло почти прямо. Рядом на столике был телефон, но рука оказалась просто неподъемной тяжести, и он никак не мог дотянуться до него. Он пытался, несколько раз, но не получалось. Рука отказывалась подчиняться, двигаться, он мог лишь слегка пошевелить пальцами, вот и все. И тело, оно было такое холодное, такое тяжелое… И тут Эванс начал терять равновесие, правда, не сразу. Его клонило куда-то в сторону, и через несколько секунд он навалился грудью на подлокотник кресла, а голова бессильно свесилась вниз. В этой позе он и остался, не в силах больше пошевелиться. Голову поднять не мог, был не в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой. Даже глазами управлять не удавалось. Он видел перед собой только обивку сиденья и ковер на полу. И подумал: «Это последнее, что мне довелось видеть в этой жизни».5. СТРАХ
БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ
Среда, 1.1 октября 1.02 ночи
Как долго ему пришлось разглядывать ковер, Питер Эванс не знал. Подлокотник кресла сильно давил на грудь, казалось, именно поэтому ему нечем дышать. В голове проносились сценки из прежней жизни: подвал, где он играл на первом своем компьютере; синий велосипед, подарок родителей, который украли в первый же день; первый в жизни смокинг, плотно облегающий грудь, он должен был надеть его на выпускной вечер в колледже. А вот его вызывает профессор Уитсон и требует произнести вызубренный материал, и ноги у Эванса дрожат от страха, а старый Уитсон разносит его в пух и прах… — Питер! Эй! Питер?.. И мучает его, их всех мучает и терроризирует этот невыносимый Уитсон; а затем обед, на котором его в последний раз испытывали как кандидата на должность в Лос-Анджелесе, и он нечаянно пролил суп прямо себе на рубашку, но партнеры из вежливости притворились, что не замечают этого, и… — Питер? Питер! Что ты здесь делаешь, а, Питер? Давай вставай!.. Он почувствовал, как на плечи ему легли чьи-то руки, такие горячие, они прямо жгли, словно огнем, и вот со стоном и кряхтением он снова занял сидячее положение. — Вот так-то лучше… — Джанис смотрела на него, лицо ее находилось всего в нескольких дюймах. — Что это с тобой, а? Что ты принял? Говори! Но он не мог говорить. Не мог двигаться. На ней был трикотажный топ, джинсы, сандалии. И стоило ей хоть чуточку сместиться в сторону, как он терял ее из вида. — Питер? — Голос звучал встревоженно. — Кажется, тебе совсем плохо. Ты что, баловался экстази? Или у тебя удар? Но ты еще слишком молод для инсульта. Хотя такое случается… особенно если учесть, какой дрянью ты питаешься. Я же говорила, не больше шестидесяти пяти граммов жиров в день. Вот был бы вегетарианцем, никакой бы инсульт тебя не хватил. Почему не отвечаешь? Что ты молчишь? А?.. Она дотронулась до его подбородка, глаза смотрели вопросительно. У Эванса сильно кружилась голова, наверное, потому, что он почти совсем перестал дышать. И еще казалось, на грудь давит камень весом тонн в двадцать, не меньше. Странно, он сидит почти прямо, а камень все равно давит. «Надо позвонить в больницу», — подумал он. — Прямо не знаю, что с тобой делать, Питер, — сказала Джанис. — Так хотелось поболтать с тобой сегодня, и вот на тебе. Ты в таком состоянии… Если честно, ты меня просто пугаешь. Хочу, чтоб ты ответил мне хоть что-нибудь. Ну же, отвечай! Позвони в больницу! — Прямо не знаю, что и думать. Может, ты меня возненавидел, но ума не приложу, за что. Знаешь, давай-ка я наберу 911 и вызову «Скорую». Нет, мне страшно жаль, и я вовсе не хочу вовлекать тебя в неприятности, но ты меня просто пугаешь, Питер! Тут она исчезла из вида, Эванс больше не видел ее, зато услышал, что она сняла трубку телефонного аппарата, стоявшего рядом на столике. Молодец! Только торопись! — У тебя что-то с телефоном, — послышался ее голос. О господи! Он снова увидел ее. — У тебя телефон не работает, ты это знаешь? Позвони по мобильному! Ведь у тебя есть мобильник! — Где твой мобильник? Я оставила свой в машине. Так сбегай и принеси! — Может, другие телефоны в квартире работают?.. Нет, тебе определенно стоит позвонить своему провайдеру, Питер. Разве можно жить с одним аппаратом… а это что такое? Кто-то вырвал шнур из стены? У нас что, был приступ меланхолии или бешенства? И второй аппарат раздолбан… Стук в дверь. Похоже, что во входную. — Привет!.. Есть кто-нибудь? Питер. Ты дома? — Голос женский. Но он его не узнавал. Потом услышал голос Джанис. — Вы, собственно, кто? — А вы кто? — Я Джанис. Подруга Питера. — А я Сара. Мы с ним работаем. — До чего ж вы высокая! — Где Питер? — спросила Сара. — Там, в гостиной, — ответила Джанис. — С ним что-то неладное. Эванс их не видел. Глаза не слушались. Мало того, перед ними начали плавать серые мухи — верный признак того, что он вот-вот потеряет сознание. Он сделал над собой просто нечеловеческое усилие, чтобы хоть немного наполнить легкие воздухом. — Питер? — окликнула его Сара. И вот она возникла прямо перед ним. Стояла и пристально всматривалась ему в лицо. — Тебя парализовало? — спросила она. Да! Позвони в больницу! — Он весь вспотел, — сказала Сара. — И пот холодный. — Таким я его и нашла, — Джанис обернулась к Саре. — А вы вообще что тут делаете? Вы хорошо знаете Питера? — «Скорую» вызвали? — спросила Сара. — Нет, потому что забыла телефон в машине, а тут… — Сейчас вызову. Сара достала свой мобильник. Это было последнее, что помнил Эванс.БРЕНТВУД
Среда, 13 октября
1.22 ночи
Время было позднее. И дом, и все вокруг погружено во тьму. Николас Дрейк сидел за письменным столом у себя дома, в Брентвуде, что неподалеку от Санта-Моники. Дом находился ровно в 2,9 мили от побережья (он специально недавно измерил это расстояние, проехав на машине), так что здесь он чувствовал себя в безопасности. С домом ему вообще повезло, ровно год тому назад он был куплен для него НФПР. Ну и, естественно, пошли разговоры, потому что НФПР уже приобрел для него один дом, городской, в Джорджтауне. Но Дрейк всячески подчеркивал, что ему нужна эта резиденция на западном побережье принимать и развлекать важных гостей, всяких там знаменитостей и филантропов. Ведь Калифорния, в конце концов, самыйпередовой и озабоченный состоянием окружающей среды штат. Именно здесь, в Калифорнии, первыми приняли законы, ограничивающее курение, почти за десять лет до того, как это сделали в Нью-Йорке и других городах восточного побережья. И даже когда Федеральный суд нанес в 1998 году сильнейший удар по АЗОС, обвинив агентство в том, что оно нарушает установленные им же законы, запрещая курение сигарет со специальным антиникотиновым фильтром, — дело в том, что федеральный судья был родом из «табачного» штата, — даже тогда Калифорния не дрогнула. Законы против курения остались. И НФПР, и подобные ему организации не собирались успокаиваться на достигнутом. К примеру, в Санта-Монике вот-вот должны были запретить курение на улице, даже на пляже! Разве это не прогресс? Здесь легко и приятно работать. А вот что касается добывания по-настоящему больших фондов… тут дела обстояли несколько иначе. В развлекательной индустрии работали несколько богачей, на которых всегда можно было положиться. Но настоящие деньги в Калифорнии водились не у них, а в крупных инвестиционных банках, у владельцев концернов и корпораций, в недвижимости, в трастовых фондах, короче, у людей, распоряжающихся суммами от пятисот миллионов долларов до двух миллиардов. Да, то были серистые деньги, но уговорить этих людей расстаться хотя бы с малой их частью было не так-то просто. Эти люди населяли другую Калифорнию. Ходили в гольф-клубы, куда не пускали актеров, какими бы они ни были знаменитостями. Большие деньги находились в руках первопроходцев и антрепренеров высоких технологий, и люди эти были очень умны и крайне жестки в ведении дел. Большинство из них прекрасно выучили свой урок. Господи, да многие из них были учеными. И Дрейку было непросто вести дела с такими людьми. Они являлись для него проблемой и преградой к получению приличного благотворительного взноса на этот год. Он смотрел на экран монитора, подумывая, что уже пришла пора пропустить стаканчик виски, как вдруг на экране открылось новое окно и замигал курсор. СКОРПИОН: Говорить можешь? Ну вот, прямо телепатия, подумал Дрейк. И напечатал: Да, могу. Дрейк заерзал в кресле, затем повернул настольную лампу так, чтобы она освещала его лицо. Взглянул на объективы камер, закрепленные прямо над монитором. Щелкнул мышкой. На экране возник Тед Брэдли, он сидел за столом у себя в кабинете, в доме на Сан-Фернандо Вэлли. — Ну, что такое? — Все было так, как ты говорил, — сказал Брэдли. — Эванс спутался с чужаками. — И?.. — Он был с этой девицей, Дженифер, которая работает над иском… — Дженифер Хейнс? — Да. Сущая ведьма. Дрейк промолчал. И прислушался к голосу Брэдли. Актер снова напился. — Мы уже говорили об этом и раньше, Тед, — сказал после паузы он. — Никому не нравится, когда ты влезаешь в их дела. — Ну, это как сказать. Но вообще-то мало кому нравится. — Мы не должны производить на людей такое впечатление, Тед. — Да она меня оскорбила! — Ладно, отставим это. Итак, там была Дженифер Хейнс и… — Она шпионка! Подсадная утка и работает на всех этих крупных угольщиков и нефтяников. Точно тебе говорю. — Кто еще был? — Сара Джонс. — Ага… Тоже летала на опознание? — Не знаю, как и зачем она там оказалась. Была не одна, с парнем по фамилии Кеннер. Тот еще типчик. Задница. Еще один всезнайка. — Опиши его. — Лет за сорок, темноволосый, плотный такой. На мой взгляд, смахивает на военного. — Так… Кто-нибудь еще был? — Нет. — Никаких посторонних? — Да нет. Только те, что я говорил. — Так ты считаешь, Питер Эванс знаком с этим Кеннером? — Ага, и очень даже близко. — Хорошо, Тед, — сказал Дрейк. — Ценю твою наблюдательность. — Он увидел, как Брэдли приосанился. — Этот Эванс… он может стать для нас большой проблемой. — Да уж, это точно. — Ведь он один из поверенных в наших делах. Буквально на днях был у меня в офисе. Получил одно поручение. Если он против нас, то может представлять большую опасность. — Чертов перебежчик, — проворчал Брэдли. — Еще один Бенедикт Арнольд[32] выискался. — Не мешало бы, чтоб ты последил за ним недельку-другую, — сказал Дрейк. — Держись поближе, смотри и слушай. — Это с моим удовольствием. — Не отпускай ни на шаг. Попробуй с ним подружиться. Закадычные приятели, ну, ты знаешь. — Понял тебя, Ник. Приклеюсь к нему, как липучка. — Утром он должен появиться на открытии конференции, — сказал Дрейк. А про себя подумал: «А может, и не появится».ВЕСТВУД
Среда, 13 октября
3.40 ночи
— Выбор, надо сказать, прекрасный, — заметил Кеннер. — Hapalochaena fasciata, самый опасный из трех видов сине-ленточных осьминогов. Назван так потому, что, когда ему угрожают, меняет окраску и на коже у него появляются синие кольца. Водится в прибрежных водах Австралии. Совсем маленькое животное, и клюв крошечный, еле заметен. Но укус его часто оказывается смертельным. Противоядие от него еще не изобретено. Да и потом, в больницах Лос-Анджелеса вряд ли вообще могли заметить повреждение и понять, чем оно вызвано. Так что выбор, несомненно, хорош.[33] Эванс, лежавший в реанимационной палате госпиталя при Калифорнийском университете, ответить ему не мог. Все лицо закрывал респираторный аппарат. Но страх его уже почти прошел. Джанис в больнице не задержалась, поспешно уехала домой, мотивируя тем, что у нее с утра занятия. Сара сидела рядом, нежно поглаживала ему руку и казалась такой красавицей. — Интересно, где же они раздобыли эту тварь? — Думаю, у них их несколько, — ответил Кеннер. — Существа крайне чувствительные, долго не живут, тем более в неволе. Наверняка вылавливают их тысячами под тем предлогом, что австралийцы должны выработать противоядие. Уверен, вам известно, что Австралия занимает первое место в мире по числу смертельно опасных животных. Именно там водятся самые ядовитые змеи, самый ядовитый моллюск, самая ядовитая рыба. Все они обитают или на континенте, или в прибрежных водах. «Замечательно», — подумал Эванс. — Но здесь, в госпитале Калифорнийского университета, уже сталкивались с тремя такими случаями. — Да, сталкивались, — заметил интерн. Он вошел в палату, проверил пульс Эванса и дыхательный аппарат. А потом сказал: — Получены предварительные данные по анализу крови. Как и в других случаях, обнаружен тетродотоксин. Часа через три вы у нас подниметесь, и все будет в порядке. Везунчик. — Он выразительно покосился на Сару, подмигнул Эвансу и вышел. — Как бы там ни было, а я рад, что теперь ты у нас в полном порядке, — сказал Кеннер. — Знаешь, страшно не хотелось терять тебя. Эванс удивился: «О чем это он?» Глазные мышцы уже пришли в норму, и он покосился на Сару. Но та лишь улыбнулась и промолчала. — Да, да, — сказал Кеннер. — Ты нужен нам живой, Питер. По крайней мере, в ближайшее время. Сидевший в углу палаты Санджонг ответил на звонок мобильного, затем обернулся к Кеннеру и сказал: — Они снова подают признаки жизни. — Это то, что мы думали? — спросил Кеннер. — Да. — Что именно произошло? — Удалось получить копию счета. В прошлом месяце они арендовали самолет «С-57», транспортный. — Ого! — присвистнул Кеннер. — И что это означает? — спросила Сара. — Большой самолет. Возможно, собираются что-то распылять с него. — Распылять? — удивилась Сара. — Совершенно очевидно, — сказал Санджонг, — что они собрались распылять АОБ, аммиакокисляющие бактерии, причем в огромных количествах. Возможно также, гидрофильные частицы. — Для чего? — Контролировать продвижение шторма, — ответил Кеннер. — Есть свидетельства того, что распыленные в больших количествах аммиакокисляющие бактерии могут смещать ураганы или циклоны. А гидрофильные частицы лишь усиливают эффект. По крайней мере, теоретически. Не знаю, проводились ли когда-нибудь масштабные испытания этой системы. — Они собрались контролировать ураган? — Могут попытаться. — А может, и нет, — заметил Санджонг. — Из Токио получены записи недавних переговоров по мобильным телефонам и в Интернете, и они позволяют предположить, что проект этот могут и отменить. — Значит, у них нет изначальных условий? — Похоже, что нет. Эванс закашлялся. — Хороший признак, — заметил Кеннер. — Ты приходишь в себя. — И он похлопал Эванса по плечу. — Ладно, теперь отдыхай, Питер. Постарайся хоть немного поспать. Завтра нам предстоит трудный день. — Трудный день? — спросила Сара. — Через пять с половиной часов открывается конференция, — сказал Кеннер. Направился к двери, затем снова обернулся к Эвансу: — Знаешь, оставлю, пожалуй, с тобой Санджонга, — сказал он. — Думаю, что все будет в порядке, но раз уж одно покушение на твою жизнь состоялось, не хочу, чтоб они попытались еще раз. Пусть посидит на всякий пожарный. Санджонг улыбнулся и пересел на стул рядом с кроватью Эванса. И открыл последний выпуск журнала «Тайм». На обложку был вынесен заголовок главного материала: «Климатические изменения — катастрофа впереди». При нем оказался также и «Ньюсвик», там заголовок носил столь же тревожный характер: «Резкие климатические изменения: Новый скандал для администрации?» Не отставал от них и «Экономист»: «Чудовище по имени климатические изменения поднимает свою безобразную голову». И «Пари-Матч»: «Климат: новое несчастье Америки». Санджонг весело улыбнулся Питеру. — А теперь отдыхайте, — сказал он. Эванс закрыл глаза.САНТА-МОНИКА
Среда, 12 октября
9.00 утра
Ровно в девять утра все приглашенные на конференцию гости расхаживали по фойе и коридорам, места в зале занимать никто не спешил. Эванс стоял у входа и пил кофе. Он чувствовал себя усталым и разбитым, но в целом вполне здоровым. Поначалу немного дрожали ноги, но теперь это противное ощущение прошло. Делегаты были по виду типичные ученые, многие одеты с характерной небрежностью, как бы подчеркивающей походный стиль жизни, — брюки цвета хаки и рубашки фирмы «Л. Л. Бин», высокие ботинки на шнуровке, стеганые жилетки. — Смахивает на сборище лесорубов, верно? — заметила Дженифер. Подошла, встала рядом с Питером. — Ни за что не подумаешь, что большую часть времени все эти ребята просиживают за компьютерами. — А это действительно так? — спросил Эванс. — Большинство из них просто не отходят от мониторов. — Ну а зачем тогда высокие ботинки? Она пожала плечами: — Такой стиль теперь в моде. Николас Дрейк поднялся на трибуну, пощелкал пальцем по микрофону. — Доброе утро, друзья мои, — сказал он. — Через десять минут начинаем. — Затем он отошел и начал о чем-то шептаться с Хенли. — Ждет, когда прибудут телевизионщики, — сказала Дженифер. — Сегодня утром тут были какие-то проблемы с электричеством. До сих пор налаживают. — Да, конечно, все ждут телевидение. Тут у входа в конференц-зал началось какое-то беспорядочное движение, послышались крики. Эванс привстал на цыпочки и увидел пожилого мужчину в твидовом пиджаке и галстуке. Два охранника остановили его у самого входа и не пускали. — Но меня пригласили! — возмущался он. — Я должен быть здесь. — Простите, сэр, но вашего имени нет в списках, — сказал один из охранников. — Но я же говорю, меня пригласили! — О господи! — вздохнула Дженифер и покачала головой. — Кто это? — Профессор Норман Хоффман. Когда-нибудь слышал о нем? — Нет. А что? — С памятью плохо? Он знаменитейший социолог, я бы даже сказала, выдающийся. Прославился своей яростной критикой «зеленых» и прочих так называемых защитников окружающей среды. Немножко сумасшедший, как водится. Мы тоже вызывали его во время подготовки иска, расспрашивали о взглядах. Надо признать, это была большая ошибка. Этот человек говорит без умолку. Способен выдать милю слов в минуту, при этом постоянно отклоняется от темы, просто голова идет кругом. И заставить его замолчать невозможно. Все равно что смотреть телевизор, ежесекундно переключающийся с одного канала на другой, а у тебя нет под рукой пульта управления. — Неудивительно, что его присутствие здесь нежелательно. — О да. Кто-кто, а он способен наделать немало неприятностей. Уже начал. Находившийся у входа старик профессор пытался вырваться из цепких рук охранников. — Отпустите меня! Да как вы смеете? Я приглашен! Самим Джорджем Мортоном! Мы с ним очень близкие друзья. Джордж Мортон пригласил меня лично! Упоминание о Мортоне не могло оставить Эванса равнодушным. Он направился к старику. — Ты об этом пожалеешь… — шепнула ему вслед Дженифер. Он лишь пожал плечами в ответ. — Прошу прощения, — сказал он охранникам. — Я адвокат мистера Мортона. В чем проблема? Старик продолжал вырываться. — Я профессор Норман Хоффман, и Джордж Мортон пригласил меня лично! — Подойдя поближе, Эванс заметил, что ученый плохо выбрит, неряшливо одет, седые волосы растрепались и торчат клочьями. — С чего бы, как думаете, я стал бы приезжать на это омерзительное мероприятие? Только по одной причине. Меня пригласил Джордж. Очень просил быть, сказал, что ему интересно мое личное мнение. И это несмотря на то, что еще несколько недель назад я сказал ему: «Тут не будет никаких сюрпризов, можешь мне поверить. Все предсказуемо, как на любых дешевых похоронах!» Эванс подумал, что Дженифер была права, предупредив, что ничего хорошего из этого не выйдет. И вежливо спросил: — Позвольте узнать, сэр, билет у вас есть? — Нет, билета у меня нет! Мне не нужен никакой билет. Неужели вы не понимаете, молодой человек? Я профессор Норман Хоффман, личный друг Джорджа Мортона. И потом, — добавил он, — билет у меня отобрали. — Кто? — Один из этих охранников. — Вы забрали у него билет? — спросил суровых стражей Эванс. — Да не было у него никакого билета. — Ну хотя бы отрывной талон у вас сохранился? — спросил Хоффмана Эванс. — Нет, черт побери, и талона, как вы изволили выразиться, у меня тоже нет! Не нужен мне никакой отрывной талон! Вообще ничего не нужно! — Простите, профессор, но тогда… — Все же кое-что сохранил. Вот это. — И он передал Эвансу уголок билета. Настоящего билета. — А где остальное? — Я же сказал, они забрали! Охранник, стоявший чуть поодаль, жестом попросил Питера подойти. Тот повиновался. Охранник разжал кулак и показал смятый билет с оторванным уголком. — Извините, сэр, — сказал он, — но от мистера Дрейка поступило особое распоряжение не пускать этого господина ни под каким видом. — Но ведь у него был билет, — сказал Эванс. — Может, вам лучше обсудить это с самим мистером Дрейком? Но в этот момент в здании появилась съемочная группа телевидения. Снова замешательство и толкотня у дверей. И Хоффман воспользовался этим моментом. Принялся брыкаться с удвоенной силой, стараясь привлечь внимание. — Не о чем вам говорить с этим Дрейком! — кричал он Эвансу. — Дрейк никогда не допустит, чтоб в этих слушаниях была хотя бы толика правды! — Он развернулся к камере. — Николас Дрейк — не кто иной, как аморальный тип и трус, а вся эта конференция затеяна для того, чтоб навешать как можно больше лапши на уши беднякам всего мира. Я призываю всех обратить внимание на умирающих детей Африки и Азии! Несчастные на последнем дыхании именно из-за таких вот конференций! Продавцы страха, вот вы кто! Аморальные, потерявшие последнюю совесть торговцы страхом! Он бился и барахтался в руках охранников, точно безумец. Глаза дико расширены, на губах выступила пена. Он определенно походил на сумасшедшего, и оператор выключил камеру, а члены съемочной группы стали смущенно отворачиваться. Увидев это, Хоффман тут же перестал бесноваться. — Ничего. Я сказал, что хотел. Но всем наплевать, как обычно. — Он взглянул на охранников. — Не держите меня, довольно! Сыт по горло всем этим крючкотворством! Ни секунды больше здесь не останусь. Отпустите немедленно! — Отпустите его, — сказал Эванс. Охранники отпустили Хоффмана. И тот немедленно бросился в центр фойе, где Тед Брэдли давал интервью телевидению. Подбежал к актеру, остановился прямо перед ним и закричал: — А этот человек просто грязный сводник! Работает на этих псевдоэкологов, на всю их насквозь коррумпированную шайку, которая зарабатывает на жизнь тем, что пугает людей! Распространяет ложные страхи. Неужели вы не понимаете? Ложные страхи — это чума! Чума нынешнего века! Тут охранники снова накинулись на Хоффмана. Скрутили его и потащили к выходу. На этот раз он не сопротивлялся. Весь как-то обмяк, ноги безвольно волочились по полу. И увещевал охранников: — Осторожней, у меня больная спина. Вы делаете мне больно! В суд на вас подам за причинение телесных повреждений! Они вытащили его на улицу, стряхнули пыль с одежды и отпустили со словами: — Удачного вам дня, сэр. — У меня иначе не бывает. Каждый день на счету. Эванс еще какое-то время наблюдал за Хоффманом, потом вернулся к Дженифер. — Только не говори, что я тебя не предупреждала, — сказала она. — А вообще кто он такой? — Заслуженный профессор в отставке. Работал в Южнокалифорнийском университете. Был одним из пионеров в изучении статистических данных, используемых средствами массовой информации, и их воздействии на общество. Занятный тип, но, как ты уже успел убедиться, характерец у него не дай бог. — Думаешь, Мортон и вправду пригласил его сюда? — Мне нужна твоя помощь, Питер, — раздался за спиной голос. Эванс обернулся и увидел Дрейка. — Какая именно? — Вполне возможно, что этот городской сумасшедший, — тут Дрейк кивком указал на Хоффмана, — отсюда прямиком отправится в полицию и заявит, что на него было совершено нападение. Нам это совершенно ни к чему, особенно сегодня утром. Ступай поговори с ним. Попробуй успокоить, ну, ты понимаешь. — Не знаю, чем я могу тут… — осторожно начал Эванс. — Пусть он выговорится. Расскажет тебе о своих безумных теориях, — сказал Дрейк. — Выпустит пар. Говорить он может бесконечно. — Но тогда я пропущу кон… — Ты нам здесь все равно не нужен. Ты нужнее там. Усмири же этого болвана!* * *
Возле здания, где проводилась конференция, собралась большая толпа. Люди наблюдали за происходящем в зале на огромном экране с бегущими внизу титрами. Эванс поискал глазами профессора и начал проталкиваться к нему. — Знаю, почему вы меня преследуете, — сказал Хоффман, заметив Эванса. — Но предупреждаю, ничего у вас не выйдет! — Профессор, я… — Вы просто щенок. Шестерка Дрейка. И он послал вас отговорить меня. — Ничего подобного, сэр. — Именно так. И не надо мне лгать! Ненавижу, когда мне лгут! — Ладно, — сказал Эванс. — Это правда. Меня послал Дрейк. Хоффман резко остановился. Похоже, его просто потрясла такая честность. — Так и знал. И что он велел вам делать? — Отговорить вас обращаться в полицию. — Ну что ж, в этом вы преуспели. Ступайте и передайте ему, в полицию я обращаться не буду. — А у меня сложилось впечатление, что будете. — О… Это надо же. Впечатление! Вы один из тех, на кого я, оказывается, могу произвести такое впечатление. — Нет, сэр, дело не в том, но вы… — Мне плевать, какое я произвожу впечатление! Важна суть. Вы имеете хоть малейшее представление о том, в чем тут суть? — Боюсь, я просто не понимаю вас, сэр. — Кем вы работаете? — Я юрист. — Как это я сразу не понял. Сегодня все юристы, куда ни плюнь. Вот вам экстраполяция статистического роста профессии: к 2035 году каждый житель Соединенных Штатов будет юристом, в том числе и новорожденные младенцы. Они станут прирожденными юристами. И каково будет жить в таком мире, как вам кажется? — Профессор, — сказал Эванс, — вы сделали несколько весьма интересных замечаний перед прессой и… — Интересных? Я обвинял их в полной аморальности, а вы называете это интересным! — Извините, — пробормотал Эванс, пытаясь перевести разговор в другое русло. — Вы не объяснили, почему так думаете… — Я ничего не думаю, молодой человек! Я просто знаю! Это и есть конечная цель моих исследований. Знать, а не предполагать или высказывать догадки. Не теоретизировать. Не строить гипотез. Но именно знать на основе неопровержимых научных данных. О, это искусство давно утеряно в научной среде, молодой человек. Хотя не так уж вы и молоды. Кстати, ваше имя? — Питер Эванс. — И вы работаете на Дрейка, мистер Эванс? — Нет. На Джорджа Мортона. — Но почему же вы сразу не сказали? — воскликнул Хоффман. — Джордж Мортон был великим, по-настоящему великим человеком! Идемте, мистер Эванс, я угощу вас кофе, там и поговорим. Вы знаете, чем я занимаюсь? — Боюсь, что нет, сэр. — Я изучаю экологию мысли, — сказал Хоффман. — И то, каким образом она помогла создать государство страха.САНТА-МОНИКА
Среда, 13 октября
9.33 утра
Они сидели на скамье, прямо на улице, через дорогу от конференц-зала, где входные двери осаждали все прибывающие толпы людей. Сцена была вполне оживленная, но Хоффман, похоже, игнорировал все, что происходит вокруг. Он говорил возбужденно, захлебываясь словами, отчаянно жестикулируя. Один раз даже задел Эванса по груди рукой, но и этого, похоже, не заметил. — Десять лет тому назад я начинал с моды и сленга, — говорил он. — Последнее, разумеется, представляет собой не что иное, как моду на язык. И я довольно быстро понял, что идентифицируемых доминант тут не существует. Мода меняется произвольно, и хотя наблюдаются некоторые закономерности — циклы, периодичность и корреляции, — носят они чисто описательный, не объяснительный характер. Вы меня понимаете? — Ну, в общих чертах, — кивнул Эванс. — Постепенно я понял, что периодичность и корреляции все же можно считать системой. И существует она как бы сама по себе. Проверил эту гипотезу и счел ее эвристически верной. Существует не только экология естественного мира, всех этих гор, рек, лесов и океанов, что нас окружают, но и экология мира, созданного человеком. Абстрактного мышления, идей, мыслей. Именно это я и принялся изучать. — Понимаю. — В современной культуре постоянно наблюдается возникновение, возвышение, а затем падение идей. Какое-то время все искренне верят во что-то, а затем постепенно перестают верить. И вот рано или поздно наступает момент, когда о прежней идее никто и не вспоминает. Их просто забывают, в точности так же, как забывают устаревшие выражения сленга. Идеи словно сами по себе блекнут и… — Я понимаю, профессор, но почему… — Почему идеи вдруг впадают в немилость, это вы хотите спросить? — Хоффман словно рассуждал наедине с самим собой. — Ответ очень прост: впадают, и все тут. В моде, как и в экологии мира естественного, рано или поздно начинается процесс распада. Резкий пересмотр установившегося порядка вещей. Молния попадает в дерево, и весь лес сгорает. На гарях появляются новые, совершенно иные виды. Случайные, хаотичные, неожиданные и резкие изменения. Мир показывает нам немало таких примеров, наблюдается это повсеместно, во всех сферах. — Профессор Хоф… — Но идеи не только подвержены резким изменениям. Порой они могут всплывать из прошлого и вновь завладевать умами человечества. И некоторые из этих идей продолжают волновать общество еще долгое время после того, как от них отказались ученые. Вот вам прекрасный пример: левое и правое полушария мозга. В 1970 годы эта идея обрела невиданную популярность благодаря работам Сперри из Калифорнийского технологического. Он изучал весьма специфические группы пациентов, подвергшихся операциям на головном мозге. И открытия его относились лишь к таким, ограниченным группам людей. Сам Сперри неоднократно подчеркивал этот факт, отрицал его значимость для более широкого спектра. К началу 1980-х стало ясно, что эта его теория левого и правого полушарий неверна, у здорового человека эти две половинки мозга по отдельности не работают. Но в массовой культуре эта идея не умирала еще лет двадцать. Люди говорили о ней, верили в нее, писали об этом книги, и это через десятилетия после того, как сами ученые отбросили эту идею… — Да, все это очень интересно, но… — Вот и в естественной науке в 1960-е годы широкое распространение получила идея о так называемом «балансе природы». И посыл ее был прост: оставьте природу в покое, она сама восстановится, естественным образом. Красивая идея, к тому же весьма живучая. Древние греки верили в это еще три тысячи лет назад. На основе чего, спросите вы? Да не было под ней никакой научной основы. Больно уж симпатичной казалась идея, вот и все. И вот к началу 1990-х ни один из ученых уже не верил в баланс природы. Экологи отвергли эту идею как абсолютно неверную. Не правильную. Чистой воды фантазия, говорили они. Теперь говорят о динамическом дисбалансе, множественных состояниях равновесия. Но они уже понимают, что природа никогда и не была в состоянии равновесия. Никогда не была и не будет. Напротив, баланс в природе всегда нарушен, а это в свою очередь означает… — Профессор, — сказал Эванс, — мне хотелось бы спросить вас вот о чем… — Это означает, что человечество, которое принято последнее время называть величайшим разрушителем естественного порядка, на самом деле не заслуживает этих обвинений. Вся среда постоянно меняется, саморазрушается, а затем… — Но Джордж Мортон… — Да, да, вас интересует, о чем мы говорили с Джорджем Мортоном. Я как раз к этому и подошел. Мы не отклонились от темы. Вполне естественно, что Мортона страшно интересовали все эти экологические идеи. Особенно идея экологического кризиса. — И что же вы ему об этом говорили? — Когда изучаешь средства массой информации, чем, собственно, я и занимаюсь со своими студентами в стремлении обнаружить сдвиги в нормативных концепциях и представлениях, можно делать немало любопытнейших открытий. Мы просмотрели распечатки новых программ ведущих вещателей, таких как «Эн-би-эс», «Эй-би-эс», «Си-би-эс». Мы проанализировали также множество статей в газетах, выходящих в Нью-Йорке, Вашингтоне, Майами, Лос-Анджелесе и Сиэтле. Мы определили частотность некоторых концепций и терминов, используемых средствами массовой информации. И получили просто поразительные результаты. — Тут он вдруг умолк. — Какие же? — с неподдельным интересом спросил Эванс. — Осенью 1989-го произошел существенный сдвиг. До этого времени в газетах, на радио и телевидении не слишком часто использовались такие термины, как «кризис», «катастрофа», «катаклизм», «чума», «несчастье». К примеру, за весь 1980 год слово «кризис» использовалось в новостных программах с той же частотой, что и слово «бюджет». Кроме того, до 1989 года в телевизионных репортажах и газетных заголовках редко использовались такие прилагательные, как «ужасный», «беспрецедентный», «чудовищный». А потом все вдруг изменилось. — Как именно? — Эти термины стали встречаться все чаще и чаще. К примеру, слово «катастрофа» в 1995 году использовалось в пять раз чаще, чем 1985-м. А к началу 2000 года — уже в десять раз чаще. Ну и сами статьи, конечно, тоже изменились. Во многих делался упор на страх, тревогу, опасность, неуверенность, панику. — Но почему именно в 1989-м? — Ага. Хороший вопрос. Можно сказать, ключевой. Во многих отношениях 1989-й был ничем не примечательным годом. Советская субмарина затонула у берегов Норвегии; события на площади Тяньаньмэнь в Китае; Салмон Ружди был приговорен к смерти; развелись со своими супругами Джейн Фонда, Майк Тайсон и Брюс Спрингстин; епископальная церковь впервые признала женщину-епископа; в Польше разрешили забастовки профсоюзов; «Вояджер» направился к Нептуну; в Сан-Франциско во время землетрясения были разрушены автомагистрали; в России, США, Франции и Англии проводились ядерные испытания. Ничем не отличающийся от других год. И все же именно осенью 1989 года было отмечено все учащающееся использование термина «кризис». И показалось подозрительным, что это почти совпало по времени с таким событием, как падение Берлинской стены. А произошло это девятого ноября 1989 года. Хоффман снова умолк и, страшно довольный собой, многозначительно посматривал на Эванса. — Простите, профессор, — сказал Питер, — я все же не понимаю… — Мы сначала тоже не понимали. Думали, что это просто случайное совпадение. Но это было не так. С падения Берлинской стены начался коллапс Советской империи. Пришел конец «холодной войне» с Западом, которая длилась целых полвека. Снова молчание. Снова самодовольный взгляд Хоффмана. — Простите, — выдавил наконец Эванс. — Мне было тогда всего тринадцать лет и… — он пожал плечами, — и я не совсем понимаю, куда вы клоните. — Я клоню к такому понятию, как социальный контроль, Питер. От каждого суверенного государства требуется контроль над поведением его граждан, требуется сохранение порядка и повиновения этих самых граждан в пределах разумного, разумеется. Государство должно следить за тем, чтобы они не сбивались с пути праведного. Именно государство должно заставлять их платить налоги. И, разумеется, все мы знаем, что социальный контроль достигается прежде всего через страх.* * *
— Страх… — повторил Эванс. — Именно. На протяжении полувека государства Запада поддерживали своих граждан в состоянии постоянного страха. Страх перед Советами. Страх ядерной войны. Коммунистической угрозы. Железного занавеса. Империи зла. Ну а в странах с коммунистическим режимом все было то же самое, только с точностью до наоборот. Страх перед Америкой, перед проклятыми капиталистами. И вдруг осенью 1989 года всему этому пришел конец. Все исчезло, разлетелось в прах. Кончилось. Падение Берлинской стены создало вакуум страха. А природа, как известно, не терпит пустоты. Вакуум следовало чем-то заполнить. Эванс нахмурился. — Так вы что же, хотите сказать, что место «холодной войны» занял кризис экологии? — Все свидетельствует об этом. Нет, разумеется, теперь у нас имеется много новых страшилок, радикальный фундаментализм, события 11 сентября, угроза терроризма. Есть чего бояться, и я перечислил реальные причины для возникновения страха. Но не в том суть. Суть в том, что для страха всегда найдется причина. Причины со временем могут меняться, а страх всегда остается с нами. Перед терроризмом мы боялись отравления окружающей среды. До того у нас была коммунистическая угроза. Я просто хочу сказать следующее: хотя конкретные причины для страха могут меняться, мы никогда не сможем освободиться от страха. Страх присутствует в обществе, затрагивает все аспекты его существования. Постоянно. Профессор поднялся со скамьи, повернулся спиной к толпам у входа. — Вы когда-нибудь задумывались над тем, насколько удивительна культура западного общества? Индустриально развитые страны обеспечивают своим гражданам беспрецедентные безопасность, здоровье и комфорт. За последний век средняя продолжительность жизни возросла на целых пятьдесят процентов! И, однако же, современные люди продолжают терзаться разными страхами. Они боятся иностранцев, болезней, преступности, боятся изменений в окружающей среде. Они боятся домов, в которых живут, еды, которую едят, современных технологий, которые их окружают. Они постоянно опасаются вещей, которых даже не видят: микробов, химических элементов, пищевых добавок, аллергенов. Они робки, запуганы, они страдают от нервных стрессов, они впадают в депрессию. И, что еще более удивительно, они твердо убеждены в том, что экологическая среда всей планеты сознательно разрушается. Парадоксально! Все равно что верить в колдунов и ведьм. Подобного рода глобальные фантазии и страхи были характерны разве что для Средневековья. Все летит в тартарары, и мы все постоянно пребываем в страхе. Просто поразительно! Он сделал секундную паузу, затем продолжил: — Каким образом удалось внедрить это чувство в души всех и каждого? Мы воображаем, что живем в разных странах, во Франции, Германии, Японии, Америке, а на деле населяем одно и то же государство, Государство Страха. Уму непостижимо!.. Как такое могло случиться? Эванс промолчал. Он понимал: его мнение профессора не интересует. — Так вот, кое-что я все же смогу вам объяснить. Раньше, еще до того, как вы появились на свет, Питер, граждане, населяющие страны Запада, считали, что над их государствами доминирует так называемый военно-промышленный комплекс. Американцев предупреждал об этом еще Эйзенхауэр в начале 1960-х. Европейцы же после двух мировых войн прекрасно усвоили, какую опасность представляет для их стран этот комплекс. Но военно-промышленный комплекс уже давно не является главной движущей силой современного общества. На самом деле последние лет пятнадцать мы пребываем под контролем совершенно нового комплекса, куда более могущественного и всеобъемлющего. Я придумал ему название: политико-законодательно-медийный комплекс. Сокращенно ПЗМК. И создан он для нагнетания страха у населения. Под предлогом обеспечения безопасности этого самого населения. — Ну, безопасность — это ведь очень важно. — Я вас умоляю! Западные государства прекрасно защищены. Однако же население этого не чувствует. А все благодаря ПЗМК. ПЗМК обрел такую власть и влияние именно потому, что объединяет многочисленные общественные институты. Политикам нужен страх, чтобы контролировать население. Юристам всех мастей нужны разного рода опасности, чтоб заводить тяжбы и зарабатывать деньги. Средствам массовой информации нужны страшные истории, чтоб привлекать и удерживать внимание публики. И все вместе эти три института настолько действенны, что могут благополучно заниматься своим делом, даже если все страхи абсолютно беспочвенны. Даже если для них нет никаких оснований. Взять, к примеру, силиконовые имплантанты грудей. Эванс удивленно покачал головой: — Имплантанты грудей?.. — Да, именно. Помните, одно время вдруг начались разговоры о том, что они способствуют развитию раковых заболеваний? И это несмотря на то, что статистические данные полностью отрицали подобное. И тут началось. Печатались все новые жуткие истории, в судах рассматривалось множество исков, на политических слушаниях говорили о полном запрете на такие операции. Производитель этих самых имплантантов, Доу Корнинг, выплатил 3,2 миллиарда долларов и вышел из бизнеса. Якобы пострадавшим по решению судов были выплачены огромные суммы наличными, немалая доля перепала и их адвокатам. Хоффман перевел дух и продолжил: — Четыре года спустя эпидемиологические исследования со всей очевидностью показали, что никаких раковых заболеваний имплантанты не вызывают. Но к тому времени кризис уже сыграл свою роль, и ПЗМК, весь его неумолимый механизм, продолжил искать причины для новых страхов и ужасов. Вот что я скажу вам, Питер. Именно таким образом функционирует современное общество. Постоянно создает новые страхи. И никакая сила не может этому противостоять. Поскольку у нас не существует системы проверок и противовесов, нет никаких ограничений этому постоянному нагнетанию страха за страхом… — И все потому, что у нас свобода слова, свобода прессы. — Классический ответ ПЗМК. Именно благодаря этому они и остаются в бизнесе, — заметил Хоффман. — Но вдумайтесь. Если запрещено кричать «Пожар!» в театре, когда никакого пожара нет и в помине, вас могут даже наказать за ложную тревогу, почему не запрещено кричать «Рак!» со страниц «Нью-Йоркер»? Ведь это утверждение неверно! На то, чтобы погасить скандал и разъяснить ситуацию с этими ложными раковыми заболеваниями, мы потратили свыше двадцати пяти миллиардов долларов. И что же, спросите вы. Вижу это по вашему лицу. Вы думаете, мы так богаты, что можем себе это позволить? Подумаешь, всего каких-то двадцать пять миллиардов! Но двадцать пять миллиардов — это больше, чем валовый внутренний продукт пятидесяти беднейших стран мира, вместе взятых. Полмира живет на два доллара в день! И двадцати пяти миллиардов хватило бы на то, чтобы на протяжении целого года оказывать помощь тридцати четырем миллионам людей. Или же мы могли бы потратить эти деньги на помощь всем африканцам, умирающим от СПИДа. А вместо этого мы выбросили деньги на борьбу с дурацкими фантазиями, публикуемыми в газетах и журналах. С фантазиями, которые читатели воспринимали всерьез. Вы уж поверьте, напрасная, глупейшая трата средств! В другом мире, более нормальном, всех этих газетчиков отдали бы под суд. Легко представить, какой шум поднялся бы вокруг этого процесса. Для нас, американцев, он был бы сопоставим с Нюрнбергским. Только на этот раз речь шла бы не о преступлениях нацизма, а о бездумной трате богатств Запада на разные пустяки. На этом процессе не мешало бы продемонстрировать снимки умерших от голода и болезней детей Африки и Азии. Он снова перевел дух. — Мы говорим о полном надругательстве над моралью. Можно было бы ожидать, что наши религиозные лидеры, наши великие гуманисты поднимут крик, хотя бы осудят эти напрасные траты, приведшие к гибели людей по всему миру. Но ничего подобного. Разве высказался по этому поводу хотя бы один из них? Нет. Напротив, все они дружно присоединились к общему хору. Только и знают, что твердить: «Как бы поступил Иисус? На все его воля». Словно забыли, что Иисус боролся с лжепророками и призывал изгнать торгашей из храма. Хоффман все больше заводился. — Мы говорим о ситуации, которая глубоко аморальна. Если уж точней, просто омерзительна. ПЗМК полностью игнорирует нужды беднейших и самых несчастных на нашей планете людей. И все ради того, чтоб позволить сытым политикам сохранить свои кресла, позволить без конца выходить в эфир обеспеченным ведущим и комментаторам, позволить адвокатам обзаводиться новыми «Мерседесами». Ах да, чуть не забыл, тут задействована еще и профессура, разъезжающая в «Вольво». О них тоже не стоит забывать. — Как это понимать? — спросил Эванс. — При чем здесь университетская профессура? — Ну, это уже другая история. Очень длинная. — А короткой версии не существует? — Думаю, нет. Именно поэтому заголовки еще не есть новости, Питер. Однако попытаюсь, — сказал он. — Суть в том, что за последние пятьдесят лет мир очень сильно изменился. Мы живем в новом информационном поле, если так можно выразиться. В обществе, которым правят знания и информация. И этот факт оказывает огромное влияние на наши университеты. Пятьдесят лет тому назад, если вы хотели вести «жизнь мысли», иначе говоря, быть интеллектуалом, жить своим умом, всячески совершенствовать свои умственные способности, вам была прямая дорога в университет. В обществе в целом вам места не было. Нет, можно сказать, что несколько газетных репортеров, несколько журналистов крупных изданий и сейчас живут своим умом, но это, пожалуй, и все. Университеты привлекали тех, кто охотно променял бы все блага мира на возможность вести довольно замкнутую, интеллектуально насыщенную жизнь, рассказывать о вечных ценностях молодому поколению. По-настоящему интеллектуальный труд был сосредоточен исключительно в университетах. Он умолк на секунду, затем продолжил: — Но сегодня целые части общества живут интеллектуальным трудом. Вся наша современная экономика основана на этом труде. Тридцать шесть процентов рабочих — это люди с высшим образованием. А профессура вдруг решила, что не хочет больше обучать молодых людей, передала эту обязанность студентам-выпускникам. Профессура, которая знает меньше, чем эти самые студенты, отвратительно говорит по-английски… Так что же вы хотите? Естественно, университеты впали в глубочайший кризис. Да и что от них теперь толку? Они утратили эксклюзивное право жить жизнью мысли. Они больше не учат молодежь. Ну, в лучшем случае раз в год опубликуют какую-нибудь теоретическую статейку по семиотике Фуко.[34] Что же произошло с нашими университетами? Какой вклад могут они сделать в развитие общества в новом веке? Хоффман поднялся, словно ему самому предстояло торжественно ответить на этот вопрос. Потом столь же резко опустился обратно на скамью. — А произошло вот что, — продолжил он. — Университеты трансформировались еще в начале 1980-х. Прежние бастионы интеллектуальной свободы в мире Бэббитов[35], прежнее сосредоточие всех свобод, в том числе даже сексуальных, они превратились в самые ограниченные институты современного общества. А все потому, что у них появилась новая роль. Они стали создателями новых страхов для ПЗМК. Университеты сегодня — это не что иное, как фабрики новых страхов. Изобретают все новые ужасы и причины для беспокойства. Все новые ограничительные коды. Потому как «слова» — термин здесь неподходящий. А мысли… мыслями это просто нельзя назвать. Они производят бесконечный поток новых страхов, опасностей, социальных угроз, которыми с такой охотой пользуются политики, юристы и репортеры. Еда — страшно вредная штука. Ваше поведение недопустимо, поскольку нельзя курить, пить, нельзя ругаться, трахаться, даже думать страшно вредно! Все перевернуто с ног на голову. Просто поразительно! Современное Государство Страха никогда бы не смогло существовать без университетов, подпитывающих его все новыми идеями. Я бы назвал это неосталинистским образом мышления, именно он требуется для поддержания ПЗМК в действии, именно он может существовать только в закрытом обществе, за закрытыми дверьми, где отмахиваются от насущных проблем и процессов. В нашем обществе именно университеты являются такой структурой, правда, до поры до времени. И считать, что там процветает либерализм… знаете, это просто смешно, дурная шутка. Все они фашисты по сути своей, точно вам говорю. Тут Хоффман резко умолк. И указал на толпу на другой стороне улицы. — Кто этот человек? Вон, видите, идет прямо к нам. Страшно знакомая физиономия. — Это Тед Брэдли, актер, — сказал Эванс. — Где я мог его видеть? — Он играет президента в телесериале. — Ах, ну да. Он. К ним подбежал запыхавшийся Брэдли. — Питер, — сказал он, — где я только вас ни искал.Мобильник у вас включен? — Нет, потому что… — Сара пытается вам дозвониться. Говорит, это очень важно. Мы улетаем, прямо сейчас. И не забудьте захватить паспорт. — Мы? — удивился Эванс. — А вы-то тут при чем? — Я лечу с вами, — ответил Тед.* * *
Эванс уже двинулся следом за Брэдли, но тут Хоффман придержал его за рукав, осененный какой-то новой мыслью. — Мы еще не поговорили о новом витке спирали, — пробормотал он. — Но, профессор… — О следующем этапе в развитии государств. Он уже начался. В том-то и ирония. Растратили двадцать пять миллиардов, прошло десять лет, и та же самая обеспеченная элита, напуганная раком груди, нашла себе новую забаву. Начала скупать магнитные браслеты и носить их на всех мыслимых и немыслимых частях тела, даже класть под матрас. Считалось, что импортные японские браслеты самые лучшие, а потому и самые дорогие. Эти идиоты вообразили, что браслеты оздоровляют магнитные поля! Поля все те же самые, только теперь им кажется их мало! — Простите, профессор, — сказал Эванс, — но мне и правда пора. — Почему бы тогда этим людям просто не прислониться спиной к телеэкранам? — не унимался профессор. — Или сунуть голову в микроволновую печь? Все эти вещи так пугали их прежде, а теперь… — Поговорим об этом позже, — сказал Эванс и оттолкнул его руку. — Они размещают объявления о продаже этих магнитов даже в журналах о здоровье! Рекламируют! Здоровый образ жизни с магнитными полями! Нет, это просто безумие какое-то! И никто не помнит, что было десять лет тому назад. Джордж Орвелл! Никакой памяти!.. — Что за тип? — спросил Брэдли, когда они отошли. — Похоже, он малость не в себе, верно?САНТА-МОНИКА
Среда, 13 октября
10.33 утра
— «Запись» катастроф находится в сердцевине ледника, — бубнил с трибуны новый оратор. Русский ученый, он говорил с сильным акцентом. — Анализ этих записей, полученных из Гренландии, показывает, что за последние сто тысяч лет резкие климатические изменения происходили четыре раза. Некоторые очень быстро, всего за несколько лет. Механизм этих событий пока что еще только изучается, но ясно одно: в климатических явлениях присутствует эффект «спускового крючка». Это когда совсем незначительные изменения, порой вызванные человеком, могут привести к глобальным и катастрофическим последствиям. Одним из последних примеров может служить самый большой в мире айсберг, отколовшийся от остальных льдов в Антарктиде, а также массовая гибель людей от внезапного наводнения, произошедшего на юго-западе Америки. Не надо быть провидцем, чтобы понять: нам предстоит увидеть немало таких… Тут он умолк. На кафедру поспешно поднялся Дрейк и прошептал ему что-то на ухо. Затем отошел и взглянул на часы. — О, должен просить у вас прощения, — сказал оратор. — Я, видимо, прибегнул к своим старым записям и немного напутал. Всему виной эти проклятые компьютеры! Эти заметки относятся к 2001 году. Я хотел сказать следующее: в 2001 году в Антарктиде откололся огромнейший айсберг. Площадь его равнялась нескольким американским штатам вместе взятым. И это отрицательным образом сказалось на климате всей планеты, вызвало множество опасных погодных явлений, даже на прежде тихом и благополучном в этом отношении юго-западе. Явление это поспособствовало климатической нестабильности. И это еще только начало. Сара Джонс стояла в задних рядах и переговаривалась с Энн Гарнер, женой известного голливудского адвоката, делавшего щедрые пожертвования в НФПР. Энн, как всегда, была эмоциональна и тарахтела без умолку. — Так и быть, расскажу тебе, что слышала, — говорила она. — Будто бы для дискредитации нашего движения проводится специальная кампания, финансируемая крупными промышленниками. Они боятся все нарастающей борьбы за чистоту окружающей среды и предпринимают просто отчаянные, отчаянные попытки остановить нас. За последние годы мы добились определенных успехов, и это просто бесит их, и они… — Извини, Энн, погоди минутку, — сказала Сара. И уставилась на русского оратора на трибуне. О чем он только что говорил? Сара направилась к столу пресс-центра, за которым разместились репортеры с ноутбуками. Шла запись выступлений в реальном времени. Она заметила Бена Лопеса, репортера из «Лос-Анджелес Таймс». Подошла, заглянула ему через плечо. Бен не возражал, он безуспешно пытался ухаживать за ней вот уже несколько месяцев. — О, кого я вижу! Привет, красотка! — Привет, Бен. Не против, если я взгляну? Она взяла мышку, провела курсором по тексту. — Да ради бога. Слушай, у тебя потрясающие духи! Сара прочла на экране следующее:ПРИСУТСТВУЕТ ЭФФЕКТ «СПУСКОВОГО КРЮЧКА». ЭТО КОГДА СОВСЕМ НЕЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ, ПОРОЙ ВЫЗВАННЫЕ ЧЕЛОВЕКОМ, МОГУТ ПРИВЕСТИ К ГЛОБАЛЬНЫМ И КАТАСТРОФИЧЕСКИМ ПОСЛЕДСТВИЯМ. ОДНИМ ИЗ ПОСЛЕДНИХ ПРИМЕРОВ МОЖЕТ СЛУЖИТЬ САМЫЙ БОЛЬШОЙ В МИРЕ АЙСБЕРГ, ОТКОЛОВШИЙСЯ ОТ ОСТАЛЬНЫХ ЛЬДОВ В АНТАРКТИДЕ. А ТАКЖЕ МАССОВАЯ ГИБЕЛЬ ЛЮДЕЙ ОТ ВНЕЗАПНОГО НАВОДНЕНИЯ, ПРОИЗОШЕДШЕГО НА ЮГО-ЗАПАДЕ АМЕРИКИ. НЕ НАДО БЫТЬ ПРОВИДЦЕМ, ЧТОБЫ ПОНЯТЬ: НАМ ПРЕДСТОИТ УВИДЕТЬ НЕМАЛО ТАКИХ…Она смотрела на экран, и вдруг на глазах у нее изображение стало меняться. Вычеркнутые строки исчезли, и на смену им появился новый текст.
ПРИСУТСТВУЕТ ЭФФЕКТ «СПУСКОВОГО КРЮЧКА». ЭТО КОГДА СОВСЕМ НЕЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ, ПОРОЙ ВЫЗВАННЫЕ ЧЕЛОВЕКОМ, МОГУТ ПРИВЕСТИ К ГЛОБАЛЬНЫМ КАТАСТРОФИЧЕСКИМ ПОСЛЕДСТВИЯМ. ОДНИМ ИЗ ТАКИХ ПРИМЕРОВ МОЖЕТ СЛУЖИТЬ ОТКОЛ АЙСБЕРГА В 2001 ГОДУ, РАЗМЕРОМ БОЛЬШЕ, ЧЕМ МНОГИЕ АМЕРИКАНСКИЕ ШТАТЫ, А ТАКЖЕ НЕ ХАРАКТЕРНЫЕ ДЛЯ ДАННОГО ВРЕМЕНИ ГОДА И ОПАСНЫЕ ПОГОДНЫЕ ЯВЛЕНИЯ, ЗАТРОНУВШИЕ ДАЖЕ ЮГО-ЗАПАДНЫЕ РАЙОНЫ И ПРЕДВЕЩАЮЩИЕ КЛИМАТИЧЕСКУЮ НЕСТАБИЛЬНОСТЬ.— Черт побери, — пробормотала Сара. — Что случилось? — спросил Бен. — Ты видишь, что он говорил? — Да. Несчастный парень. Наверняка избран козлом отпущения. И потом у него такой ужасный английский… Все изначальные ремарки исчезли. Текст кто-то выправил. Но никаких сомнений у Сары теперь не оставалось: этот русский заранее знал об айсберге и наводнении. Ведь он читал свою речь с листа. И кто-то забыл предупредить его, когда он прибыл на конференцию, что эти события не произошли. Он знал заранее. Но теперь доклад его был выправлен. Сара покосилась на видеокамеру, записывающую происходящее. Несомненно, что эти ею оговорки были стерты и с видеозаписи. Сукин сын, он все знал наперед. — Послушай, — сказал Бен, — никак не пойму, чего это ты так огорчилась. Может, поделишься с папочкой? — Позже, — ответила она. — Обязательно, обещаю. — Похлопала репортера по плечу и вернулась к Энн.
* * *
— Таким образом, — снова завела свою шарманку Энн, — мы имеем дело с хорошо организованной промышленниками кампанией. Хорошо проплаченной, весьма убедительной на первый взгляд, ультраправой кампанией, которая ставит свой целью подорвать природоохранное движение, вставшее у них на пути и… Сара, только что ставшая свидетельницей подлога, не выдержала этой болтовни. — Послушай, Энн, — сказала она, — тебе когда-нибудь приходило в голову, что ты параноик? — Нет. Впрочем, даже у параноиков есть враги. — Как думаешь, сколько представителей от крупного промышленного бизнеса входит сейчас в совет директоров НФПР? — Ну, не знаю. Думаю, немного. Сара знала, что в совет директоров входят тридцать человек, из них двенадцать являются представителями промышленников. Примерно такой же состав совета директоров был у всех современных природоохранных организаций на протяжении последних двадцати лет. — А ты когда-нибудь интересовалась у этих членов совета их тайной подрывной деятельностью? — Нет, — ответила Энн. И как-то странно взглянула на Сару. — А тебе не кажется, — с сарказмом начала Сара, — что НФПР и другие подобные организации могут быть вовлечены в эту тайную кампанию? — О чем это ты? — Энн заметно напряглась. — Мы хорошие ребята, Сара. Ты же знаешь. — Разве? — Да, именно так, — сказала Энн. — И вообще, что это с тобой происходит?* * *
Санджонг Тапа сидел в машине на стоянке возле здания, где проходила конференция. На коленях у него лежал ноутбук. Он без труда влез во внутреннюю сеть, в которой работали журналисты, и получал запись всех выступлений на конференции, не забывая их сохранять. Он опасался, что его могут раскрыть и отключить в любой момент, зато теперь у него имелись материалы всех выступлений, в том числе и с внесенными в них поправками. «Кеннеру должно понравиться», — подумал Санджонг. На другом экране Санджонг следил за мониторинговыми данными, поступающими со спутников. Они отражали состояние атмосферы над западной Атлантикой, рядом с побережьем Флориды. Там формировался большой фронт высокого давления, вся эта облачная масса принимала вращательное движение, а это означало приближение урагана. Службы слежения должны были бы оповестить о надвигающейся непогоде, но по какой-то причине не делали этого. Затем он попытался отследить еще одну ниточку. Кеннера почему-то очень заинтересовала небольшая научно-исследовательская субмарина под названием «DOEV\2» и плавучая база «АV Скорпион». Оба эти судна были взяты в аренду «КануКо», газовой корпорацией, базирующейся в Калгари, для проведения исследований в южной части Тихого океана. Якобы они собирались разведывать там подводные газовые месторождения. Корабль-база отплыл в порт Морсби, Новая Гвинея, около двух месяцев тому назад, затем покинул эту гавань. По последним сведениям, его видели неподалеку от Бугенвилля, на Соломоновых островах. Казалось бы, ничего особенно интересного или примечательного, если не считать того факта, что корпорации под названием «КануКо» в Канаде зарегистрировано не было и никаких ее следов, кроме веб-сайта и адреса в Интернете, отыскать не удавалось. Владельцем сайта значилась корпорация «КануКо лизинг», еще одна несуществующая компания. Платежи она проводила через счет в банке на Каймановых островах, причем всегда в евро. Счет был зарегистрирован на компанию под названием «Сейсмические службы», тоже зарегистрированную в Калгари и с тем же адресом, что и у «КануКо». Короче говоря, одна компания. Именно «Сейсмические службы» пытались поначалу арендовать подводную лодку. Именно они, судя по всему, имели прямое отношение к смерти Ната Деймона в Ванкувере. Теперь же агентства в Вашингтоне просматривали спутниковые карты в надежде найти «АV Скорпион» где-то в цепочке Соломоновых островов. Но над Соломоновыми островами была большая облачность, и пролетающие над ними спутники пока что не смогли обнаружить местоположение корабля. И это не радовало. Поскольку могло означать следующее: корабль где-то спрятали, возможно, отвели в закрытый док. Где-то в южной части Тихого океана. Но ведь это огромный океан. Не добавлял радости и тот факт, что судно-база отплыло сперва в Ванкувер, где приняло на борт около тридцати тонн «промышленного оборудования» в контейнерах вместимостью по пять тонн каждый. Канадские власти заподозрили, что компания нелегально транспортирует в этих контейнерах автомобили. И вскрыли один для проверки. Однако вместо ожидаемой контрабанды таможенники обнаружили там довольно сложное оборудование и внесли его в список под названием «дизельные генераторы». Генераторы!.. Санджонг не знал, что находилось в контейнерах, но был уверен, что никакие это не дизельные генераторы. Потому как совершенно незачем плыть в Ванкувер, чтобы приобрести эти самые генераторы. Это-то его и беспокоило… — Эй! Ты! Он поднял голову и увидел, как через стоянку спешат к его машине два охранника. Очевидно, кто-то все же засек его в сети. Пора сматываться. Санджонг повернул ключ зажигания и быстро отъехал, весело махнув на прощание рукой охранникам.* * *
— Сара? Что происходит? Молчишь и тупо смотришь в пространство. — Ничего, Энн. — Сара покачала головой. — Просто задумалась. — О чем это? И что ты имела в виду, обозвав меня параноиком? — Энн вцепилась ей в руку. — Нет, правда, ты меня беспокоишь. «Ты меня тоже», — подумала Сара. Если уж быть честной до конца, то Сара ощущала тревогу. Чувство сродни мании преследования. Она оглядела комнату, встретилась взглядом с Дрейком. Он смотрел на нее с другого конца комнаты. Словно изучал. Интересно, как долго он смотрел на нее вот так? Видел ли, что она бегала к репортерам? Понял ли, чем она там занималась? Догадался ли, что она теперь знает? — Сара! — Энн теребила ее за руку. — Прости, — сказала Сара, — но мне действительно надо идти. — Я о тебе беспокоюсь, Сара. — Не стоит. Я в полном порядке. — И она направилась к выходу. — Я с тобой! — Энн догнала ее, зашагала рядом. — Не надо. — Но меня правда тревожит твое состояние. — Думаю, мне лучше побыть одной, — сказала Сара. — Ах, вот как ты относишься к подруге? — возмутилась Энн. — Нет, я настаиваю, дорогая. Тебе не хватает тепла, заботы. Я это вижу. И сумею о тебе позаботиться. Сара вздохнула. Николас Дрейк проводил Сару взглядом. Энн прилипла к ней намертво, как он и просил. Энн вообще очень ответственная дама. И упорства и цепкости ей не занимать. Саре с ней не совладать… хотя, конечно, она может попробовать пуститься в бега. Но тогда… что ж, придется предпринять более суровые меры. Настали трудные времена, а они, как известно, требуют решительных действий. Как во время войны. Впрочем, Дрейк рассчитывал обойтись без крайних мер. Да, что правда, то правда, Кеннеру удалось предотвратить два первых теракта, но лишь потому, что эти типы из ЛЭФ оказались шайкой жалких любителей. И их скаутские подходы и методы, которые можно было обозначить девизом «Сделай это сам», не соответствовали современным требованиям. Дрейк тысячу раз пытался внушить это Хенли. А тот все отмахивался, его заботило лишь одно: как потом выйти сухим из воды. Что ж, НФПР определенно удастся доказать, что этих клоунов они знать не знают. Козлы гребаные, иначе не назовешь! А вот последний их план — совсем другое дело. Подготовлен более тщательно и вдумчиво. Ну, во всяком случае должен быть подготовлен именно так, и задействованы в нем настоящие профессионалы. И тут уж Кеннеру никак не удастся помешать. «Он даже не сумеет вовремя попасть туда», — размышлял Дрейк. К тому же, помимо Теда Брэдли и Энн, у Дрейка было еще немало глаз и ушей, следивших за ходом дела. Имелись в запасе и еще кое-какие неприятные сюрпризы для Кеннера. Он взял мобильник и набрал номер Хенли. — Они обложены со всех сторон, — сказал он. — Прекрасно. — Где вы сейчас? — Собираюсь сообщить последние новости В., — ответил Хенли. — Как раз подъезжаю к его дому.* * *
В бинокль Кеннер видел, как серебристый «Порше» с откидным верхом подъезжает к пляжному дому. Из машины вышел высокий темноволосый мужчина в голубой рубашке для гольфа и светло-коричневых брюках. И еще на нем была кепка-бейсболка и солнечные очки. Но, несмотря на несколько необычный наряд, Кеннер тут же узнал его. Это был Хенли, секретарь по общественным связям в НФПР. «Вот и все, круг замкнулся», — подумал он. Опустил бинокль на изгородь и стал соображать, как лучше поступить дальше. — Вы знаете, кто он, сэр? — спросил стоявший рядом молодой агент ФБР. Совсем еще щенок, мальчишка, на вид не больше двадцати пяти лет. — Да, — ответил Кеннер. — Я знаю, кто он. Место, выбранное для слежки, находилось на холмах Санта-Моники, отсюда открывался прекрасный вид на пляж и океан. Пляж здесь достигал в ширину нескольких сот футов, проходил от самого берега до велосипедной дорожки. За ней тянулся ряд тесно примыкающих друг к другу коттеджей. А чуть дальше шла береговая автомагистраль. Шесть полос, непрестанный поток ревущих автомобилей. Коттеджи эти хоть и стояли у оживленной автотрассы, были невероятно дороги — по двадцать-тридцать миллионов каждый, а может, и еще дороже. И принадлежали они самым богатым в Калифорнии людям. Хенли привел в действие механизм и закрыл «Порше» тканевым верхом. Двигался он как-то заторможенно. Затем подошел к воротам и надавил на кнопку звонка. Дом, к которому он подъехал, был спроектирован по последней архитектурной моде, весь состоял из изогнутых стеклянных поверхностей. И сверкал под утренним солнцем, точно драгоценный камень. Вот Хенли вошел в сад. И ворота тотчас за ним затворились. — Но вам, похоже, безразлично, что за люди посещают этот дом, — заметил агент ФБР. — Ты прав, — кивнул Кеннер. — Совершенно безразлично. — И вы не хотите составить список тех, кто… — Нет. — Но он может пригодиться в случае… — Нет, — повторил Кеннер. Мальчишка хотел быть полезным, но это его только раздражало. — Это меня не интересует. Я хочу знать одно: когда они все отсюда уедут? — Разъедутся на отдых, в этом роде? — Да, — ответил Кеннер. — Ну а если в доме останется служанка? — Не останется, — сказал Кеннер. — Вообще-то, сэр, я просто уверен, что кого-то в доме они непременно оставят. Такие богачи всегда оставляют дома под присмотром. — Нет, — сказал Кеннер. — Из этого дома уберутся все. Он будет абсолютно необитаем. Паренек нахмурился. — Кстати, а чей это дом? — Принадлежит господину по имени В. Аллен Уилли, — ответил Кеннер. А затем добавил: — Он филантроп. — Ага, вон оно как… Так он что же, связался с какой-то бандой? — Ну, можно сказать и так, — кивнул Кеннер. — Своего рода рэкетирской крышей. — Тогда все сходится, — понимающе закивал паренек. — Потому как такие бабки честным путем не заработать. За этим должна стоять какая-то темная история, вы согласны? Кеннер ответил, что согласен. Действительно, биографию В. Аллена Уилли можно было назвать типично американской, как жизнеописание «Оборванца Дика», принадлежавшее перу Алджера Хорейшио.[36] Аллен Уилли начал с создания сети магазинов дешевой одежды, которую шили на фабриках стран третьего мира, на Западе эти тряпки продавались по цене, раз в тридцать превышающей закупочную. Через десять лет он продал свою компанию за 400 миллионов долларов. А вскоре после этого стал, по собственному определению, радикальным социалистом, борцом за лучшую жизнь для широких масс, за защиту окружающей среды. Теперь он яростно боролся с эксплуатацией, и в этом ему помогали деньги, нажитые именно благодаря этой эксплуатации. Он с пеной у рта отстаивал свою правоту и для пущей важности или убедительности даже прибавил к своему имени загадочный инициал В., что сделало его более запоминающимся. Однако грозные его атаки часто приводили к обратному результату. Западные владельцы распродавали свои фабрики в странах третьего мира, их приобретали китайские корпорации, платившие своим рабочим еще меньше, чем прежде. Таким образом, выходило, что В. Аллен Уилли эксплуатировал рабочих дважды: один раз, чтобы сколотить себе состояние, и второй раз — чтобы облегчить свою совесть за их счет. Надо сказать, господин В. был невероятно красивым мужчиной, весьма неглупым и столь же эгоистичным. И делать добро людям у него все как-то не получалось. Недавно стало известно, что он пишет книгу, где хочет изложить свои принципы и меры предосторожности для начинающих филантропов. Он также основал фонд имени В. Аллена Уилли, и деньги, вложенные в него, шли в основном на поддержку судебных исков от природоохранных организаций, в том числе и НФПР. Словом, он был достаточно важной персоной, чтоб его мог навестить такой человек, как Хенли. — Так он богатый борец за экологию? — спросил паренек Кеннера. — Да, именно, — ответил тот. Агент кивнул. — Ладно, — сказал он. — И все равно не понимаю, С чего это вы вдруг решили, что богач бросит свой дом без присмотра? — Пока не могу тебе сказать, — ответил Кеннер. — Но так оно и случится, вот увидишь. И я хочу быть здесь и видеть, как это случится. Даже способствовать этому. — Он протянул агенту карточку. — Вот, позвони по этому номеру. Паренек уставился на карточку. — Вот по этому? — По этому, — ответил Кеннер. — Но когда это произойдет? — Скоро, — ответил Кеннер. У него зазвонил мобильник. Он надавил на кнопку. Пришло послание от Санджонга:«ОНИ НАШЛИ АV СКОРПИОН».— Мне надо ехать, — сказал Кеннер.
АВТОМАГИСТРАЛЬ 405
Среда, 13 октября
12.22 дня
— Ерунда, — заметил Тед Брэдли и откинулся на спинку сиденья. За рулем был Эванс, они ехали в Ван-Найс. — Нельзя же, чтоб все развлечения доставались исключительно тебе, Пьетро. Знаю, последнюю неделю ты выполнял какие-то секретные задания. Я тоже хочу. — Тебе нельзя со мной, Тед, — сказал Эванс. — Они не позволят. — Это уж моя забота, — усмехнулся в ответ Брэдли. «Что происходит?» — размышлял меж тем Эванс. Брэдли не отстает, чуть ли не за рукав его держит. Категорически отказывается оставить его. Тут вдруг у него зазвонил мобильник. И он услышал голос Сары. — Где ты? — спросила она. — Почти доехал до аэропорта. Со мной Тед. — Вон оно что… — протянула Сара. Она поняла, что говорить открыто он не может. — Мы только что приехали в аэропорт, и тут вдруг возникла проблема. — Какая проблема? — С законом. — Что это означает? — спросил Эванс. Он не успел получить ответа, свернул с дороги к воротам, за которыми открывалась взлетная полоса, и увидел все сам. Увидел Херба Ловенштейна, тот стоял в окружении восьми охранников. И, похоже, они опечатывали самолет Мортона. Эванс проехал в ворота, затормозил, вышел из машины. — Что происходит, Херб? — Самолет опечатан, — ответил Ловенштейн. — Как того требует закон. — Какой еще закон? — Вся собственность Джорджа Мортона должна быть опечатана до оглашения завещания, тебе следовало бы это знать. И вся эта собственность, включая банковские счета, а также движимое и недвижимое имущество, должна оставаться опечатанной до тех пор, пока федеральными властями не будет произведена его оценка с вычетом налогов. Вот и этот самолет тоже останется опечатанным до произведения такой оценки. От шести до девяти месяцев считая от сегодняшнего дня. Тут подъехал Кеннер в такси. Представился, пожал Ловенштейну руку. — Стало быть, самолет опечатан до оглашения завещания? — спросил он. — Совершенно верно, — ответил Ловенштейн. — Удивлен, — коротко заметил Кеннер. — Почему же? Ведь Джордж Мортон скончался. — Разве? Что-то я не слышал. — Вчера обнаружили тело. Эванс и Брэдли ездили на опознание. — И они сошлись во мнении с медэкспертом? Ловенштейн немного растерялся. — Ну, полагаю, что да. — Полагаете? Как прикажете понимать? Ведь вы должны были получить письменное заключение от этого патологоанатома. Вскрытие проводилось, если не ошибаюсь, вчера вечером? — Да, кажется. И думаю, мы получили это самое заключение. — Могу я на него взглянуть? — Но оно… э-э… в офисе. — Могу я взглянуть на него? — уже строже спросил Кеннер. — К чему нам все эти осложнения и задержки? — пробормотал Ловенштейн. И обернулся к Эвансу: — Так ты произвел опознание тела Джорджа Мортона? Позитивное, я имею в виду? — Произвел, — ответил Эванс. — А ты, Тед? — Ага, — ответил Брэдли. — Произвел. Это он. Точно он. Это Джордж. Бедняга Джордж… — И все же мне хотелось бы видеть официальное подтверждение патологоанатома, — продолжал стоять на своем Кеннер. Ловенштейн раздраженно фыркнул. — Послушайте, у вас нет никаких оснований для этой просьбы. А потому я ее категорически отвергаю. Я старший поверенный в деле о наследстве. На эту должность был назначен еще самим Джорджем. И я уже говорил вам, что все документы находятся у меня в офисе. — Я это слышал, — невозмутимо заметил Кеннер. — Но помнится мне, за незаконный арест и опечатывание имущества положены очень строгие санкции. И все это может обернуться для вас как для юриста самыми серьезными последствиями. — Послушайте, — взвизгнул Ловенштейн, — не знаю, что за игру вы затеяли… — Я просто хочу видеть этот документ, — спокойно произнес Кеннер. — Здесь, в центре управления приемом и посадкой воздушных судов, имеется факс. Вон там. — Он указал на небольшое офисное здание неподалеку от самолета. — И мы уже через несколько секунд можем получить копию этого документа, и все проблемы будут решены. Или же можем позвонить в Сан-Франциско, в отдел судебно-медицинской экспертизы, и получить подтверждение о положительном опознании тела. — Но здесь присутствуют два свидетеля, которые… — Мы живем в век новых достижений, когда анализ с использованием ДНК стал почти обыденностью, — сказал Кеннер и посмотрел на часы. — Так что рекомендую вам позвонить. — Он обернулся к охранникам: — Можете снять пломбы с самолета. Те растерянно переглянулись. — Мистер Ловенштейн?.. — Минутку, черт побери. Одну минуту! — пробормотал Ловенштейн и зашагал к офисному зданию, прижимая к уху мобильник. — Открыть самолет! — приказал Кеннер. Достал бумажник и продемонстрировал охранникам жетон. — Слушаюсь, сэр, — хором ответили охранники. Тут подъехала еще одна машина, из нее вышли Сара и Энн Гарнер. — Из-за чего шум, а драки не видно? — шутливо спросила Энн. — Так, маленькое недоразумение, — ответил Кеннер. И представился даме. — А я знаю, кто вы. — На этот раз в голосе миссис Гарнер звучала плохо скрываемая враждебность. — Так я и думал, что знаете, — улыбнулся ей Кеннер. — И должна сказать, — продолжила неугомонная дамочка, — что именно люди, подобные вам, хитрые, беспринципные и абсолютно аморальные, загрязняют нашу планету. И уже превратили ее в мусорную свалку! Я человек прямой, всегда говорю то, что думаю. И вы не нравитесь мне, мистер Кеннер. Не нравитесь лично вы, то, чем вы занимаетесь на этой земле, то, за что вы стоите. — Любопытно, — протянул Кеннер в ответ. — Знаете, возможно, нам с вами стоит встретиться еще раз и подробно и спокойно выяснить, что именно не так с нашей окружающей средой, а также кто именно ответственен за ее загрязнение. — Когда вам будет угодно, — сердито ответила она. — Значит, договорились. У вас юридическое образование? — Нет. — Тогда, наверное, вы ученый? — Нет. — Чем же в таком случае вы занимаетесь, позвольте спросить? — Раньше работала продюсером в документальном кино. Затем работу пришлось отставить и посвятить все время семье. — Ага… — Но я очень предана делу защиты окружающей среды, была такой всю свою жизнь, — сказала Энн Гарнер. — Читаю все подряд. Читаю раздел «Наука» в «Нью-Йорк Тайме» каждый вторник от корки до корки. Ну и «Нью-Йоркер», разумеется, и «Нью-Йорк Ривью». Я прекрасно обо всем информирована. — Что ж, — заметил Кеннер, — в таком случае с особым нетерпением буду ждать нашей беседы. К воротам подъехали пилоты; ждали, когда им откроют. — Думаю, через несколько минут мы можем вылететь, — сказал Кеннер. И обернулся к Эвансу: — Не мешало бы сходить и посмотреть, как там обстоят дела у мистера Ловенштейна. — Хорошо, — кивнул Эванс. И направился к офисному зданию. — Думаю, вы уже поняли, что мы летим с вами, — сказала Кеннеру Энн. — Я и Тед. — Буду просто счастлив, — ответил тот.* * *
Эванс нашел Ловенштейна в небольшой комнате отдыха для летчиков, он сидел за телефоном. — Но я ведь уже объяснил вам, этот тип хочет видеть документацию! — почти кричал Ловенштейн в трубку. Затем после паузы добавил: — Послушай, Ник, мне вовсе не хочется терять из-за этого лицензию. У парня диплом юриста из Гарварда. Эванс демонстративно постучал в дверь. — Ну, все в порядке? Мы можем вылетать? — Минутку, — сказал в трубку Ловенштейн и прикрыл ее ладонью. — Вы собираетесь вылететь прямо сейчас? — Да, именно. Ну разве что помешают те документы, о которых шла речь… — Там произошла небольшая путаница. Относительно статуса имущества Мортона… — Тогда мы летим, Херб. — Ладно, ладно. Он вновь заговорил по телефону. — Они улетают, Ник, — бросил он в трубку. — И если хочешь их остановить, делай это сам.* * *
Все уже заняли места в салоне. Вошел Кеннер, раздал каждому по листку бумаги. — Что это? — спросил Брэдли и покосился на Энн. — Письменное предупреждение, — ответил Кеннер. Энн стала читать вслух: — «…не несет ответственности в случае смерти, серьезных телесных повреждений, потери трудоспособности, расчленения…». Расчленения? — Да, именно, — кивнул Кеннер. — Это чтоб вы поняли, в какое опасное место мы отправляемся. А потому искренне советую вам обоим отказаться от этой затеи. Но если вы склонны проигнорировать мой добрый совет и по-прежнему настаиваете, то должны подписать эту бумагу. — А куда мы летим? — осторожно спросил Брэдли. — Этого сказать не могу. До тех пор, пока самолет не окажется в воздухе. — Но почему там опасно? — У вас что, проблемы с подписанием? — спросил Кеннер. — Черт… Нет, конечно, — пробормотал Брэдли. И нацарапал свою подпись в нижней части листа. — Энн? Та явно колебалась. Потом закусила нижнюю губку и тоже черкнула свою подпись.* * *
Пилот закрыл двери. Взревели моторы, и самолет вырулил на взлетную полосу. Стюардесса спросила, не желают ли они выпить. — Мне, пожалуйста, «Пулиньи-Монтраше», — сказал Эванс. — Куда мы летим? — нервно осведомилась Энн. — На один островок у берегов Новой Гвинеи. — С какой целью? — Там у нас возникла одна проблема, — ответил Кеннер. — И мы должны ее решить. — Нельзя ли поподробней? — Не сейчас. Самолет набрал уже достаточную высоту, пробил толщу облаков над Лос-Анджелесом и, взяв курс на запад, полетел над Тихим океаном.В ПУТИ
Среда, 13 октября
4.10 дня
Сара ощутила облегчение, когда Дженифер Хейнс поднялась и прошла в переднюю часть салона передохнуть, где тут же крепко уснула. Но Сару продолжало беспокоить присутствие на борту этой парочки, Теда и Энн. Разговоры постепенно прекратились, Кеннер вообще всегда был немногословен. Брэдли мною пил. Потом наклонился к Энн и прошептал: — Надеюсь, ты уже поняла, что мистер Кеннер не верит в то, во что верят все нормальные люди. Даже в глобальное потепление не верит. И в Киотский протокол. — Ну, ясное дело, что он не верит в Киотский протокол! — сказала Энн. — Ведь он защищает интересы крупных промышленников. Нефтяных и угольных компаний. Кеннер спорить не стал. Молча протянул ей свою визитку. — «Институт анализа рисков», — прочла вслух Энн. — Это что-то новенькое. Что ж, добавлю к списку всех этих крайне правых фронтов и организаций. Кеннер снова промолчал. — Потому что все это — чистой воды дезинформация, — сказала Энн. — Все эти исследования, пресс-релизы, плакаты, веб-сайты, организованные кампании. За всем этим стоят большие деньги. И еще позвольте донести до вашего сведения следующее: промышленники были потрясены, когда США не подписали Киотский протокол. Кеннер лишь потер подбородок и опять промолчал. — Наша страна больше других загрязняет среду, а правительству на это плевать. Кеннер невозмутимо улыбался. — И вот теперь Соединенные Штаты стали международной парией, изолировались от всего остального мира. И заслуженно презираемы за то, что отказались подписать Киотский протокол, отказавшись тем самым от решения проблемы глобального, мирового масштаба. Она еще довольно долго продолжала в том же духе, обвиняя Кеннера и ему подобных во всех мыслимых и немыслимых грехах. И в конце концов это ему надоело. — Расскажите-ка мне об этом Киотском протоколе, Энн. Почему мы должны были его подписать? — Почему? Да потому, что у нас есть моральные обязательства присоединиться ко всему остальному миру в борьбе с выбросами в атмосферу углекислого газа. С целью довести их до уровня 1990 года и даже ниже. — Ну и что толку было бы от подписания этого договора? — Весь мир сразу бы почувствовал это. Это помогло бы снизить глобальные температуры в 2000 году. — На сколько? — Не понимаю, о чем это вы? — Не понимаете? А ведь цифры эти хорошо известны. Соблюдение условий протокола позволило бы снизить средние глобальные температуры на 0,04 градуса Цельсия к 2100 году. На четыре сотых градуса. Стоит ли того обедня? Станете ли вы оспаривать это утверждение? — Конечно, стану! Сколько, вы сказали? Сотые доли градуса? Это просто смешно! — Так вы убеждены, что соблюдение условий Киотского протокола даст куда более значимые результаты? — Ну, не знаю. Возможно, из-за того, что США не подписали… — Нет, таков был бы эффект, если б Америка подписала протокол. Четыре сотых градуса. — Не верю, — она отчаянно затрясла головой. — Этого просто быть не может! — Но эти цифры опубликованы в серьезных научных журналах. Могу назвать вам источники.[37] Брэдли приподнял бокал и заметил Энн: — Этот парень — вообще большой мастак по части всяких там источников. — Да, — кивнул Кеннер. — Не терплю пустой, ничем не подкрепленной болтовни. Брэдли громко икнул. — Четыре сотых градуса? За сто лет? В жизни не поверю! Муть все это!.. — Что ж, ваше право считать именно так. — Я и считаю! — заносчиво произнес Брэдли. — Но Киотский протокол — это только первый шаг, — снова встряла Энн. — В том-то и суть. Поскольку, если вы верите в своевременные меры предосторожности, как, к примеру, верю я… — Не думаю, что целью Киотского протокола было сделать именно первый шаг, — заметил Кеннер. — Думаю, что целью было снижение эффекта глобального потепления. — Ну да! Так оно и есть. — Скажите, вы действительно верите, что можно снизить содержание углекислого газа в атмосфере? — Ну конечно! Ведь в мире полно альтернативных источников энергии, они только и ждут, чтобы их наконец начали использовать. Ветряные мельницы, солнечная энергия, отходы, геотермальные… — Том Уигли в компании семнадцати ученых и инженеров, собранных со всего мира, провели тщательнейшие исследования. И пришли к выводу, что это невозможно. Их работа была опубликована в журнале «Сайэнс». Там сказано, что пока что еще невозможно создать технологию по уменьшению выбросов двуокиси углерода или же для того, чтоб снизить эти выбросы в несколько раз. Они пришли к выводу, что ни ветра, ни солнечной или даже ядерной энергии недостаточно, чтобы решить эту проблему. В статье говорится, что для этого требуется совершенно новая и еще не открытая учеными технология.[38] — Нет, это просто безумие какое-то! — воскликнула Энн. — Эйвори Лавинс изложил все черным по белому еще двадцать лет назад. Ветер и солнце, консервация, энергетическая эффективность. Никаких проблем! — Позволю себе не согласиться. Проблемы существуют. По прогнозам Лавинса, к 2000 году США должны были получать до тридцати пяти процентов энергии из альтернативных источников. На самом деле реальная цифра составляет всего шесть процентов. — Это явно заниженная цифра. — Да нет, уверяю вас, Энн, ни одна страна в мире не способна пока что производить тридцать пять процентов принципиально новой энергии. — Но в таких странах, как Япония, прогресс явно наметился. — В Японии используется всего пять процентов новой энергии. В Германии — тоже пять. В Англии — два процента. — А в Дании? — Восемь процентов. — Ну, вот вам прекрасный пример, — воодушевилась Энн. — Просто надо больше работать. — Не спорю. Но дело в том, что лопасти ветряных мельниц на фермах рубят пролетающих птиц на мелкие кусочки. Так что, полагаю, они скоро перестанут быть популярными. А вот панели батарей солнечной энергии работать будут. Бесшумно, эффективно. — Солнечная энергия — вообще великое дело! — тут же подхватила Энн. — Да, — кивнул Кеннер. — И нам всего-то и нужно, что двадцать семь тысяч квадратных километров этих самых панелей, чтоб обеспечить потребность страны в энергии. Представьте себе, весь штат Массачусетс сплошь покрыт панелями солнечных батарей, и дело сделано. Хотя, что это я… К 2050 году потребность в энергии у нас утроится, так что, наверное, для этой цели лучше выбрать Нью-Йорк. — Или Техас. Всем, кого я знаю, просто плевать на Техас, — сказала Энн. — Ну, вот и приехали, — насмешливо заметил Кеннер. — Покройте панелями десять процентов от площади Техаса, и дело в шляпе. Хотя, — добавил он, — возможно, Техас предпочтет сначала покрыть этими самыми панелями Лос-Анджелес. — Вы все шутите… — Ничуть, уверяю вас. Давайте-ка лучше остановимся на Неваде. Там все равно сплошная пустыня. Но мне крайне любопытно узнать о вашем личном опыте в использовании альтернативной энергии. Что вы можете сказать о себе, Энн? Вы уже пользуетесь альтернативными источниками? — Да, представьте себе. Вода у меня в бассейне нагревается от солнечных батарей. А служанка ездит на машине-гибриде. — А у вас какая машина? — Ну, довольно большая. Надо возить ребятишек и все такое. — Большая? Какая модель? — Вообще-то я езжу на джипе… Иногда. — Ну а какая энергия используется в доме? Наверняка электричество получаете от заряженных солнцем батарей, да? — Э-э… я как-то пригласила консультантов, посоветоваться. Только Джерри, это мой муж, сказал, что установка всех этих устройств обойдется слишком дорого. Но я не теряю надежды переубедить его. Вода, она, знаете ли, и камень точит. — Ну а бытовые электроприборы? — Все до одного фирмы «Энерджистар». Все до единого. Очень экономичны. — Это хорошо. Ну а семья у вас большая? — У меня двое сыновей. Семи и девяти лет. — Замечательно. И дом большой? — Ой, точно не скажу. — И все-таки? Сколько квадратных футов? Миссис Гарнер смутилась. — Да ладно, шут с ним, скажи ему, Энн! — ухмыльнулся Брэдли. — Дом у нее чертовски здоровенный! Должно быть, десять-пятнадцать тысяч квадратных футов. И жуть до чего красивый! А участок! С добрый акр, а может, и все полтора. Фонтанчики работают днем и ночью, поливают газон. А уж сад возделан — просто упадешь! Что и понятно, ведь она то и дело принимает филантропов. А они жертвуют в фонд. Приемы закатывает чуть ли не каждый день, роскошные, доложу я вам. Кеннер вопросительно взглянул на Энн. — Двенадцать тысяч, — сказала она. — Квадратных футов. — На семью из четырех человек? — спросил Кеннер. — Ну, свекровь иногда приезжает, живет у нас. Ну и еще служанка. — А второй дом у вас имеется? — поинтересовался Кеннер. — Черт, да у нее еще два! — снова встрял Брэдли. — Один совершенно шикарный в Аспене. И еще большой дом в штате Мэн. — Это досталось по наследству, — поспешила вставить Энн. — Мой муж… — И еще квартира в Лондоне, — не унимался Брэдли. — Я что-то подзабыл, она ваша или принадлежит компании мужа? — Компании. — А как предпочитаете путешествовать? — спросил Кеннер. — На частном самолете? — Ну, э-э… вообще-то у нас нет своего самолета. Но мы заказываем вместе с другими людьми, если надо куда-то лететь. И он никогда не летит полупустым. Этого мы не допускаем. И считаем, что поступаем правильно. — Да, разумеется, — рассеянно кивнул Кеннер. — Но должен признаться, меня немного смущает вся эта ваша философия… — Послушайте! — сердито воскликнула она. — Я живу в среде, где следует придерживаться определенных стандартов. Этого требует прежде всего бизнес моего мужа. Да, а кстати, вы сами-то где проживаете? — У меня квартира в Кембридже. — Большая? — Девятьсот квадратных футов. Машины у меня нет. Езжу на такси, летаю обычными пассажирскими самолетами. — Я вам не верю, — заявила Энн. — Думаю, лучше поверить, — встрял Брэдли. — Потому как этот парень знает, на чем стоит, и… — Ты бы заткнулся, Тед, — грубо осадила его Энн. — Нажрался, как свинья. — Пока что нет. Еще не нажрался. — В голосе его звучала обида. — Я вас не осуждаю, Энн, — тихо заметил Кеннер. — Знаю, как вы преданы делу защиты окружающей среды. Просто пытаюсь уяснить для себя вашу истинную позицию. — Моя позиция состоит в следующем. Люди нагревают планету, отравляют ее разными вредными веществами. И наш моральный долг — защитить биосферу, все растения и животных, которые уничтожаются из-за этого опасного процесса. Наш долг перед последующими поколениями — удержать мир от катастрофических изменений, что происходят сегодня. — Донельзя довольная собой, она откинулась на спинку кресла. — Так, стало быть, у нас есть моральные обязательства перед другими. Растениями, животными и людьми, верно я вас понимаю? — Именно. — И что же мы должны делать, чтобы защитить их интересы? — То, что в интересах всех нас. — Но, к сожалению, наши интересы далеко не всегда совпадают. Конфликт интересов — это обычная и старая как мир история. — Каждое создание на этой планете имеет право на жизнь. — Неужели вы искренне верите в это? — спросил Кеннер. — Конечно, верю. Каждое живое существо имеет это право. — Даже паразиты, разносящие малярию? — Ну… они ведь тоже часть природы. — Тогда получается, что вы против борьбы с полиомиелитом и оспой? Ведь эти смертельно опасные вирусы тоже часть природы. — То, что вы говорите, свидетельствует о высокомерии мужской половины человечества. Они самонадеянно решили, что надо подстраивать мир под свои цели. Этот импульс, вызванный избытком тестостерона, несвойственен женщинам, и, и… — Вы не ответили на мой вопрос, — сказал Кеннер. — Вы против уничтожения полиомиелита и оспы или нет? — Вы просто играете словами. — Ничего подобного. И потом, разве это не естественно, переделывать мир в своих целях? — Конечно. Это вмешательство в природу. — А вы когда-нибудь видели термитник? Или плотину, построенную бобрами? Эти создания тоже изменяютприроду, причем самым катастрофическим образом, ущемляющим интересы других живых существ. Они вмешиваются в жизнь природы или нет? — От термитников мир не рухнет. — А вот это спорный вопрос. Общий вес термитов превышает общий вес всех людей на земле. Он в тысячи раз больше. И потом, известно ли вам, сколько метана выделяют термиты? А метан — куда более опасный газ, нежели углекислый, и парниковый эффект от него значительно выше. — Нет, вы просто невозможны! — воскликнула Энн. — Вам нравится спорить, вот и все. А мне — нет. Я хочу сделать наш мир лучше, это моя цель. А теперь, пожалуй, почитаю журнал. — И она встала, прошла в переднюю часть салона и уселась в кресло спиной к Кеннеру. — Она говорит и действует с самыми лучшими намерениями, — заметила Сара. — Вот только плохо информирована, — сказал Кеннер. — Ходячее заблуждение. А это верный путь к катастрофе.* * *
Тут вдруг Тед Брэдли резко поднялся со своего места. Он внимательно прислушивался к спору между Кеннером и Энн. Ему очень нравилась Энн. Почему-то он был уверен, что переспал с этой дамочкой; так с ним бывало, когда он много пил. Виски затуманило голову, и он толком ничего не помнил, но всем сердцем симпатизировал Энн, и потому сделал вывод, что между ними что-то было. — Вы были безобразно грубы с ней, — сказал Брэдли «президентским» своим голосом. — Какое право вы имеете обзывать такого человека, как Энн, «ходячим заблуждением»? Она искренне заботится о сохранении природы, об окружающей среде. Она посвятила этому всю свою жизнь. Ей небезразлично. — И что с того? — насмешливо спросил Кеннер. — «Небезразлично» — довольно безликое слово. Желание делать добро тоже здесь совершенно ни при чем. Главное в таких вопросах — это знание и результат. Знаний у нее нет, и, что еще хуже, она этого не понимает. Пока что человек еще не знает, как следует делать то, к чему она стремится. — Что именно? — Сохранять окружающую среду. Мы еще не научились делать это. — О чем это вы? — Брэдли даже всплеснул руками. — Ерунда! Уж что-что, а сохранять и поддерживать природу мы умеем. — Неужели? А вам известна печальная история Йеллоустонского парка? Нашего первого национального парка? — Я там был. — Я не об этом спрашиваю. — Нельзя ли прямо перейти к делу, профессор? — насмешливо спросил Брэдли. — Меня изрядно утомили все эти ваши недомолвки и проверки. Ну, вы понимаете, что я имею в виду. — Хорошо, — сказал Кеннер. — Я вам расскажу.* * *
— Йеллоустонский парк, — начал рассказывать он, — стал первым в мире заповедником дикой природы. Видимо, потому, что территория у реки Йеллоустон в штате Вайоминг считалась одним из самых красивейших мест Америки. Льюис и Кларк воспевали природу этих мест. Художники, к примеру, Бьерстад и Моран, неустанно писали там пейзажи с натуры. К тому же хозяевам новой Северно-Тихоокеанской железной дороги хотелось привлечь в эти места как можно больше туристов. И вот в 1872 году под давлением прежде всего железнодорожного акционерного общества президент Улисс Грант распорядился выделить в тех краях два миллиона акров и придать им статус национального парка. Существовала лишь одна проблема, но ни тогда, ни позже ее не признавали. У людей не было опыта сохранения уголков дикой природы. А все потому, что прежде в том просто не было нужды. И почему-то считалось, что все пойдет само собой как по маслу. Как позже выяснилось, это было заблуждением. Теодор Рузвельт, посетивший Йеллоустонский парк в 1903 году, видел там великое множество самого разного зверья и дичи. Там водились лоси, бизоны, черные медведи, олени, горные львы, гризли, койоты, волки и снежные бараны. Отстрел и охота в те времена строжайше воспрещались. Вскоре после этого визита была образована так называемая Парковая служба, новая бюрократическая организация, чьей единственной задачей было поддерживать парк в первозданном его виде. Однако через десять лет от всего этого изобилия, произведшего неизгладимое впечатление на Рузвельта, не осталось и следа. А причиной тому стало неверное управление парком. Перед сотрудниками была поставлена задача сохранить его в первозданном виде, и они предприняли определенные шаги, как считали они, исключительно в интересах сохранения парка и его обитателей. Но, как выяснилось, они заблуждались. — Ну, век живи, век учись, — философски заметил Брэдли. — Знания наши все время приумножаются и… — Ничего подобного, — резко перебил его Кеннер. — Впрочем, это моя личная точка зрения. Почему-то считается, что сегодня мы знаем больше, но кругозор наш остается весьма ограниченным. Из-за этого все и произошло. А произошло вот что. Управляющие парком ошибочно считали, что лоси как вид могут исчезнуть. И вот они принялись увеличивать поголовье в парке путем истребления хищников. Принялись активно отстреливать и травить волков в парке. И запретили индейцам здесь охотиться, хотя то была их исконная охотничья территория. И вот стада лосей все множились, и эти копытные поедали так много травы и веток, что экология парка начала меняться. Лоси поедали деревья, из которых бобры строили свои плотины, а потому бобры постепенно исчезли. Только тут управляющие спохватились, выяснилось, что бобры жизненно необходимы для поддержания водных ресурсов парка. С исчезновением бобров высохли заливные луга; обмельчали ручьи и реки, исчезли такие виды, как форель и выдра. Усилилась эрозия почв; и экология парка менялась все больше. К 1920 году стало ясно, что в парке развелось слишком много лосей, и вот лесничие стали отстреливать их тысячами. Но изменение растительной экологии оказалось необратимым; прежние виды деревьев и трав постепенно исчезли. Со временем стало ясно и то, что индейцы-охотники были просто незаменимы в подержании экологического баланса парка. Они снижали численность лосей, бизонов и прочих копытных. Отсюда же был сделан и более обобщенный вывод: туземцы, обитатели американского континента, принимали куда более активное участие в формировании «дикой природы», чем прежде казалось белым, во всяком случае, когда они только прибыли в Новый Свет. «Нетронутая дикая природа» только на первый взгляд казалась таковой. На самом деле человек на Североамериканском континенте оказывал на окружающую среду огромное воздействие на протяжении целых тысяч лет — выжигал леса и прерии, сокращал популяции отдельных видов, охотился на тех зверей, коих было в изобилии. Постепенно стало ясно, что запрет на охоту индейцев был ошибочным. Но то была лишь одна из многих других ошибок, которые продолжали допускать управляющие парком. Сначала медведей-гризли защищали, потом начали уничтожать. Волков уничтожали особенно нещадно, потом пришлось восстанавливать их популяцию. Сначала на территории парка запрещали научно-исследовательские полевые работы, в том числе мечение животных с помощью радиоошейников, затем вновь разрешили эти работы в отношении видов, которым грозило уничтожение. Прежде велась активная борьба по предотвращению пожаров, затем люди поняли, какую роль играют пожары в восстановлении лесов. С приходом этого понимания ударились в другую крайность — сжигались тысячи акров, что привело к почти полной стерилизации земли, и на этих гарях леса уже не восстанавливались. Затем в 1970-е пришла мысль запустить в заповедные водоемы радужную форель, и вскоре она уничтожила многие виды местной рыбы. Ну и так далее, и тому подобное. В том же духе. Таким образом, — сказал Кеннер, — история парка являет собой не что иное, как совершенно невежественное, некомпетентное и разрушительное воздействие на окружающую среду, пусть даже и проходило оно с самыми благородными намерениями. А за этим следовали попытки восстановить урон, вызванный подобными действиями, но и это тоже ни к чему хорошему не приводило. Подобного рода вмешательство сравнимо разве что с разливом нефти или токсичных отходов. Только в случае с Йеллоустонским парком некого было винить, другое дело, когда иск можно предъявить какой-нибудь зловредной корпорации или капитану нефтеналивного судна. И все эти несчастья вызвали именно защитники окружающей среды, стремившиеся сохранить природу в «диком» ее виде. Они совершали одну непоправимую ошибку за другой. И тем самым доказали, как мало знают о среде, которую намеревались защищать. — Глупости все это, — фыркнул Брэдли. — Раз надо было сохранять дикую природу, значит, требовалось относиться к ней бережно. Оставить эту самую природу в покое, и равновесие восстановилось бы само собой. А больше ничего и не требуется. — Вы абсолютно не правы, — возразил Кеннер. — Так называемая пассивная защита, то есть оставить все как есть, никогда ни к чему хорошему не приводила. И не помогла бы сохранить природу в первозданном ее виде, ну, во всяком случае, не больше, чем у вас на заднем дворе. Мир — штука живая, Тед. В нем все постоянно меняется. Одни виды побеждают, другие погибают, возникают новые, сменяются еще какими-нибудь. И невозможно «заморозить» природу в первозданном ее состоянии, просто оставив ее в покое. Все равно что запереть детишек в комнате в надежде, что это помешает им расти и превратиться во взрослых. Наш мир постоянно меняется, и если вы хотите сохранить клочок земли в определенном состоянии, вы сперва должны понять, что это за состояние такое, а уж затем активно, порой даже агрессивно поддерживать его. — Но вы же сами только что сказали, мы не научились этому. — Правильно. Не научились. Потому что пока любое предпринятое нами действие вызывает изменения в окружающей среде, Тед. А любое изменение болезненно сказывается на жизни некоторых животных и растений. Это неизбежно. Допустим, кто-то хочет сохранить старые леса и помочь тем самым выжить пятнистой сове, а на деле получается, что славка Киртленда и другие виды потеряют привычную среду обитания — молодой лес, выросший на гарях. Из-за недостатка кормов. — Но… — И никаких «но», Тед. Назовите хоть одно подобное мероприятие, имевшее положительный результат. — Ладно, назову. Запрет на использование приборов с высоким коэффициентом капиллярной фильтрации, отрицательно влияющих на озоновый слой. — Да, и тем самым был нанесен удар по жителям стран третьего мира, пользовавшимся дешевыми охладителями. Еда стала портиться чаще, многие умирали из-за пищевого отравления. — Но озоновый слой все равно важней… — Для вас — возможно. А те несчастные могут с вами и не согласиться. Но мы сейчас говорим о другом. О том, можете ли вы предпринимать какое-то действие и быть уверенным в том, что оно не приведет к нежелательным последствиям. — Ну хорошо. Солнечные батареи. Системы рециркуляции воды в жилых домах. — И это подвигает людей строить дома в относительно диких местах, где прежде они не могли жить из-за недостатка воды и энергии. Они вторгаются в заповедные территории, подвергая тем самым опасности обитающие там виды. — Запрет на использование ДДТ. — Спорный вопрос. Вообще это величайшая трагедия двадцатого века. ДДТ стало самым широко используемым веществом в борьбе с москитами, и, несмотря на все голоса против, не было ничего лучше и безопаснее. А после этого запрета каждый год от малярии стало умирать свыше двух миллионов человек, по большей части дети. Если подсчитать нанесенный запретом общий урон, он выразится в астрономической цифре: свыше пятидесяти миллионов человеческих жизней. Запрет на использование ДДТ убил больше людей, чем Гитлер, Тед. А кто особенно активно проталкивал этот законопроект? Борцы за охрану окружающей среды. — Но ДДТ признан канцерогеном. — Никаким канцерогеном он не являлся. И ко времени запрета все это знали.[39] — Он был небезопасен. — На самом деле настолько безопасен, что его можно было есть. В одном из экспериментов люди подмешивали его в пищу на протяжении двух лет.[40] Ну а после запрета ДДТ сменил паратиол, куда более опасное вещество. Через несколько месяцев после запрета на ДДТ сотни фермеров погибли из-за неумения обращаться с реально токсичными пестицидами. — Лично мы с этим не согласны. — А все потому, что не знаете фактов, не владеете информацией. Или же просто не желаете адекватно оценить последствия, к которым привели действия вашей организации. Со временем на запрет ДДТ будут смотреть как на величайшую ошибку. — Да никогда его никто толком не запрещал. — Вот тут вы правы. Странам просто объявили, что если они будут и дальше использовать ДДТ, то не видать им никакой иностранной помощи. — Кеннер покачал головой. — Но бесспорным остается факт, основанный на статистических данных ООН: до запрета ДДТ случаи заболевания малярией были относительно редки. От нее умирали около пятидесяти тысяч человек в год по всему миру. Несколько лет спустя болезнь снова превратилась в мировую проблему. Пятьдесят миллионов умерли после этого запрета, Тед. Так что, как видите, еще одно действие, принесшее вред. Настала долгая пауза. Тед заерзал на сиденье, хотел было что-то сказать, потом передумал. И вот наконец решился: — Ладно. Так и быть. — В голосе снова звучали вальяжно-ленивые президентские нотки. — Вы меня убедили. Один-ноль в вашу пользу. Дальше что? — А дальше встает такой вопрос. Есть ли случаи, когда выгода от подобных действий защитников окружающей среды перевешивала бы вред? Получается, что нет. — Ладно, ладно, согласен. И что? — Вы когда-нибудь слышали в словах этих людей хотя бы намек на малейшее сомнение в своей правоте? Никогда. Они все возводят в абсолют. Забегают вперед судей, оспаривают правила и законы, не считаясь с ценой, которую придется заплатить за это. А суды, видя, что дело кончилось весьма плачевно, не всегда решаются выставить им счет. А если только попробуют, так эти пресловутые защитники природы поднимут такой визг, хоть уши затыкай. Они не хотят, чтоб люди узнали, во что обошлись обществу и миру их потуги спасти природу. Самым вопиющим примером является их попытка регулировать содержание бензола в топливе в конце 1980-х. Слишком уж дорого она обошлась обществу. Каждый дополнительный год жизни стоил примерно двадцать миллиардов долларов.[41] Вы согласны, что действия их не оправданы? — Ну, когда вы излагаете все в таких терминах, да, конечно, согласен. — А какие еще термины тут подходят, Тед? Ведь это правда! Двадцать миллиардов долларов, чтоб продлить жизнь на один год. Вот цена этих правил и регуляций. И вы по-прежнему будете поддерживать организации, стремящиеся навязать обществу бесплодные и дорогостоящие эксперименты? — Нет. — А знаете, кто был основным лоббистом в Конгрессе при принятии закона о бензоле? НФПР. Не собираетесь выйти из совета директоров этого фонда? — Разумеется, нет. Кеннер удрученно покачал головой: — Ну, вот вам, пожалуйста. Приехали.* * *
Санджонг указывал на монитор компьютера. Подошел Кеннер, опустился в кресло рядом с ним. На экране возник снимок какого-то острова в тропиках, сделанный с воздуха. Островок, густо поросший лесом, с широкой изогнутой бухтой голубой воды. Очевидно, снять его смогли из низко летящего аэроплана. У берега выстроились четыре изрядно побитые непогодой деревянные хижины. — Самые новые снимки, — сказал Санджонг. — Появились за последние двадцать четыре часа. — А выглядят как старые. — Да, но на самом деле это не так. При ближайшем рассмотрении можно предположить, что хижины эти не настоящие. Вроде бы сделаны из пластика, а не из дерева. Самая большая предназначена для жилья, в остальных трех, по-видимому, хранят оборудование. — Что за оборудование? — спросил Кеннер. — Глядя на эти снимки, не поймешь. Очевидно, оборудование доставили ночью. Но я связался с гонконгской таможней и получил достаточно подробное описание. Оборудование состоит из трех ультразвуковых кавитационных генераторов. Крепится на специальных сборных рамах с углеродными матрицами. — Ты что же, хочешь сказать, что подобное ультразвуковое оборудование имеется в свободной продаже? — Факт то, что они его раздобыли. А вот каким образом, понятия не имею. Кеннер и Санджонг сидели рядом, сблизив головы, и переговаривались почти шепотом. Подошел Эванс, наклонился к ним. — О чем таком ультразвуковом идет речь? — тихо спросил он. — О кавитационном генераторе, — ответил Кеннер. — Высокоемкий по части потребления энергии акустический прибор размером с небольшой грузовик, образующий радиально симметричное кавитационное поле. Эванс не понял его, это было видно по глазам. — Кавитация, — принялся объяснять Санджонг, — это образование пузырьков в субстанции. Ну, самый простой пример, это когда кипятишь воду. В ней появляются пузырьки, слышен шум. Но в данном случае генераторы предназначены для создания кавитационных полей в твердой субстанции. — Какой именно? — спросил Эванс. — В земле, — ответил Кеннер. — Что-то я не понимаю, — протянул Эванс. — Они собираются создавать пузырьки в земле, как в кипящей воде?.. — Ну, да, примерно так. — Зачем? Тут они умолкли — подошла Энн Гарнер. — Здесь у вас что, мальчишник? — игриво спросила она. — Или девочке тоже можно присесть и послушать? — Ну, разумеется, — ответил Санджонг и застучал по клавиатуре. На экране появился целый набор графиков. — Мы как раз изучаем уровни содержания двуокиси углерода во льду, эти данные получены со станции Восток и с севера Гренландии. — Но не можете же вы все время держать меня в полном неведении, — капризно надула губки Энн. — Рано или поздно самолет приземлится. И уж тогда я точно узнаю, что это вы затеяли. — Конечно, узнаете, — заметил Кеннер. — Так почему бы не сказать мне прямо сейчас? В ответ Кеннер лишь покачал головой. В салоне раздался голос пилота. — Прошу пристегнуть ремни, — сказал он. — Мы приземляемся в Гонолулу. — Гонолулу? — удивленно воскликнула Энн. — А вы думали, куда мы летим? — Я думала… — Но она тут же спохватилась и умолкла. «Она знает, куда мы летим», — поняла Сара.* * *
Пока в Гонолулу шла дозаправка, на борт к ним поднялся представитель паспортно-таможенного контроля и попросил предъявить документы. Он тут же узнал Теда Брэдли, заулыбался и начал называть его «мистер президент». Брэдли был польщен таким вниманием со стороны человека в униформе. Офицер проверил паспорта у всех, а затем сказал: — Пункт вашего назначения — остров Гареда в составе Соломоновых островов. Я просто хочу убедиться, что вашей группе знакомы правила поведения туристов в этих местах. Большинство посольств обычно предупреждает своих граждан, что там бывает небезопасно. Особенно с учетом нынешней обстановки. — Какой еще обстановки? — спросила Энн. — На острове активизировались повстанцы. Были совершены убийства. В прошлом году туда вошли части австралийской армии и взяли в плен главарей повстанцев, но некоторым удалось улизнуть. Только на прошлой неделе там произошло три убийства, в том числе двух иностранных граждан. Один из трупов был… э-э… обезглавлен. И голову бандиты забрали с собой. — Что?.. — Голову унесли с собой. Потом, после смерти. Энн обернулась к Кеннеру: — Так мы летим именно туда? На остров Гареда? Тот кивнул. — Но зачем, скажите на милость, им понадобилась голова этого несчастного? — Ну, наверное, ради черепа… — Черепа… — повторила она. — Так, значит, речь идет об охотниках за черепами, да? Кеннер снова кивнул. — Я схожу с этого самолета, — заявила Энн. Взяла свою сумку и стала спускаться по трапу. Дженифер только что проснулась. — Что это с ней? В чем проблема? — спросила она. — Дамочка уходит по-английски, не попрощавшись, — ответил Санджонг. Тед Брэдли задумчиво поглаживал подбородок. А потом спросил: — Голову отрезали иностранцу? — Вообще-то все было еще хуже, — сказал таможенник. — Господи! Человеку отрезали голову. Куда уж хуже? — нервно рассмеялся Брэдли. — Ситуация продолжает оставаться неспокойной, — продолжал офицер. — Поступающие оттуда известия весьма противоречивы. Тут Брэдли перестал смеяться. — Нет, серьезно. Я хочу знать. Что может быть хуже обезглавливания? В салоне настала тишина. — Они его съели, — сказал после паузы Санджонг. — Съели? — воскликнул Брэдли. Офицер кивнул: — Да, употребили отдельные части тела в пищу. По крайней мере, именно так сказано в полицейском отчете. — Боже святый! — пробормотал Брэдли. — Какие именно части? Впрочем, неважно, знать не хочу. Господи Иисусе!.. Это надо же, сожрали парня, и все тут! — Вам вовсе не обязательно лететь с нами, Тед, — сказал Кеннер. — Вы тоже можете сойти с самолета. — Честно признаться, я уже подумываю об этом, — произнес Брэдли президентским своим голосом. — Быть съеденным, это, знаете ли, не слишком почетное завершение карьеры. Стоит только вспомнить великих людей нашего времени. Ну, представьте: Элвис — съеден, Джон Леннон — съеден. Просто я хочу сказать, как-то не хочется, чтоб тебя запомнили именно в связи с таким финалом. — Он умолк, низко опустил голову. Долго о чем-то размышлял, потом снова решительно вскинул голову. Этот жест был хорошо отрепетирован, он столько раз проделывал его в телефильмах. — Но нет! — воскликнул он. — Я принимаю этот вызов. Готов смотреть в глаза опасности. Раз вы летите, то и я с вами. — Мы летим, — сказал Кеннер.НА ПУТИ К ГАРЕДА
Среда, 13 октября
9.30 вечера
До аэропорта Контаг на острове Гареда было девять часов лету. Свет в салоне выключили, большинство пассажиров спали. Кеннер, как обычно, бодрствовал, сидел в задней части салона и тихо переговаривался о чем-то с Санджонгом. Питер Эванс проснулся примерно через четыре часа. Пальцы ног все еще жгло после обморожения в Антарктиде, спина болела после того, как его швыряло и вертело потоком воды во время наводнения. Но боль в ногах напомнила о том, что надо проверять их ежедневно, как велели врачи, на предмет обнаружения инфекции. И он поднялся и направился в заднюю часть салона, к Кеннеру. Снял ботинки, стянул носки. — Понюхай, — сказал Кеннер. — Что? — Понюхай ноги. Гангрену прежде всего распознают по запаху. Что, болит? — Жжет. Почти глаз не сомкнул. Кеннер кивнул: — Ничего, потерпи. Все пальцы удастся сохранить, я просто уверен. Эванс откинулся на спинку кресла, думая о том, как это все же странно, вести разговор о потере пальцев ног. Спина от этих мыслей разболелась еще больше. Он прошел в душевую в задней части самолета, открыл аптечку, пошарил на полках в поисках обезболивающего. Но здесь оказался только адвил. Он принял пару таблеток и вернулся назад. — Ваше представление в Гонолулу было разыграно как по нотам, — сказал он Кеннеру. — Правда, на Теда не подействовало. Кеннер удивленно смотрел на него. — Никакие это не выдумки, — заметил Санджонг. — Вчера там действительно произошли три убийства. — Вот как? И кого-то съели? — Так было сказано в полицейском отчете. — О… — растерянно протянул Эванс. Проходя по полутемному салону, Эванс вдруг увидел, что Сара не спит. Она подняла голову и шепотом спросила: — Не спится? — Да. Побаливает немного. А у тебя? — Да. Пальцы ног. Так и жжет огнем. После обморожения. — У меня тоже. — А хоть что-нибудь поесть на борту найдется? — спросила она. — Думаю, да. Сара поднялась и направилась в хвостовой отсек, к кухне. Эванс последовал за ней. — И мочки ушей тоже побаливают, — сказала Сара. — У меня — нет. Она пошарила в холодильнике, нашла холодную пасту. Протянула Эвансу тарелку. Тот отрицательно помотал головой. Тогда Сара положила пасты себе. И с аппетитом принялась за еду. — А ты давно знаешь Дженифер? — спросила она. — Да не то чтобы знаю, — ответил Эванс. — Познакомились недавно у нее в офисе. — Зачем она потащилась с нами? — Ну, наверное, потому, что знакома с Кеннером. — Знакома, — раздался голос Кеннера. Он сидел неподалеку. — И давно ли? — Она моя племянница. — Правда? — удивилась Сара. — И как долго она была вашей пле… Впрочем, не важно. Извините. — Дженифер дочь моей сестры. Родители ее погибли в авиакатастрофе, когда девочке было одиннадцать. — О… — Довольно долго была предоставлена самой себе. — Ясно… Эванс взглянул на Сару и снова подумал, что она подвержена поистине волшебным превращениям. Только что была такой сонной и вялой, а теперь снова необыкновенно хороша собой, настоящая красавица. И еще от нее пахло духами, которые просто сводили его с ума. — Что ж, — заметила Сара, — она вроде бы славная девушка. И хороша собой. — Ну, не знаю… — неопределенно протянул Эванс. — Все нормально, — сказала она. — Ты вовсе не должен притворяться передо мной, Питер. — Да ничего я не притворяюсь, — сказал он и придвинулся чуть ближе, чтоб лучше ощущать этот поистине волшебный аромат духов. — Еще как притворяешься. — Сара отошла от него и уселась в кресло напротив Кеннера. — А что будет, когда мы доберемся до Гареды? — спросила она.* * *
Одна из самых примечательных черт этой девушки, подумал Эванс, заключается в том, что она обладает уникальной способностью вести себя так, словно тебя не существует вовсе. Вот теперь, например, она даже и не смотрит на него, все внимание сфокусировала на Кеннере, увлеченно беседует с ним, как будто они здесь одни. Может, это особая разновидность кокетства? Возможно, она вознамерилась завести его, как следует раздразнить? Но если так, она выбрала неверную тактику. Подобное поведение может только оттолкнуть его. Ему захотелось грохнуть кулаком по стойке бара, устроить большой шум, скандал, выкрикнуть какую-нибудь глупость типа: «Привет! Сара, тебя вызывает Земля!» Или что-то в этом роде. Но тут он подумал, что от этого только станет хуже. Он уже представлял раздраженный взгляд Сары. Слышал ее насмешливый голос. Да ты, оказывается, совсем еще ребенок! Ну, что-то в этом роде. Эванс почувствовал, что истосковался по простой женщине. Такой, как, к примеру, Джанис. Великолепное тело и раздражающе глупая болтовня, но всегда можно отключиться и просто не слушать. Именно такой женщины ему не хватало сейчас. Он испустил долгий вздох. Сара услышала. Подняла на него глаза и похлопала по сиденью рядом. — Иди посиди с нами, Питер, — сказала она. — Послушай. — И она одарила его ослепительной улыбкой. Эванс почувствовал, что краснеет, и смутился от этого еще больше.* * *
— Вот здесь находится бухта Резолюшн, — сказал Санджонг и развернул к ним экран монитора. Показал бухту, затем уменьшил изображение. И они увидели карту всего острова. — Она в северо-восточной части острова. А аэропорт вот здесь, на западном побережье. Примерно в двадцати пяти милях. — Остров Гареда походил на огромный плод авокадо, погруженный в воду. Отчетливо вырисовывались неровные, словно зазубренные края бухты. — Горный хребет проходит через центр острова, — продолжал Санджонг. — Местами достигает в высоту трех тысяч футов над уровнем моря. И здесь же, в центре острова, находятся джунгли, очень густые, практически непроходимые. Заблудиться ничего не стоит, если не идти по дороге или по одной из тропинок, проложенных человеком. Но иного способа пересечь остров не существует. — Тогда мы пойдем по дороге, — сказала Сара. — Возможно, — кивнул Санджонг. — Но это небезопасно, потому что вот здесь нашли себе прибежище повстанцы. — И он обвел пальцем кружок в самом центре острова. — Причем держатся они не вместе, а раскололись на две, а может, и три группы. И точное их местоположение неизвестно. Они захватили вот эту маленькую деревню под названием Павуту, вот здесь, у северного побережья. Похоже, что там у них штаб-квартира. И еще они наверняка расставили по дорогам свои посты, да и тропинки в джунглях тоже патрулируют. — Тогда как же мы попадем к бухте? — Вертолетом, если получится, — сказал Кеннер. — Я заказал один, но уж очень ненадежная там обстановка. Если вертолета не будет, придется ехать на машине. Посмотрим, как далеко нам удастся продвинуться. Но в данный момент я просто не знаю, как все сложится. Будем действовать по обстоятельствам. — Ну а когда доберемся до этой самой бухты? — спросил Эванс. — Там на пляже совсем недавно появились четыре новых строения. Мы должны захватить их и разобрать или уничтожить находящееся там оборудование. Вывести его из строя. Мы также должны найти субмарину и тоже вывести ее из строя. — Какую еще субмарину? — спросила Сара. — Они взяли в аренду небольшую подводную лодку на двух человек. Она находится в этом районе вот уже две недели. — И что она там делает? — Мы только теперь узнали это. Архипелаг Соломоновы острова образован цепочкой из девятисот с лишним островов и расположен в геологически активной части земного шара. Там уже давно наблюдаются тектонические сдвиги подземных плит. Как раз в том месте, где находятся Соломоновы острова, эти тектонические плиты примыкают друг к другу. Поэтому там так много вулканов, поэтому так часто происходят землетрясения. Крайне нестабильный регион. Плиты Тихоокеанского региона сталкиваются и заползают под подземное плато под названием Олдован Ява. И в результате всех этих процессов образовалась Соломонова Траншея, огромная подводная расселина, изогнутая в виде арки и огибающая всю северную часть этой цепочки из островов. Очень глубокая, от двух до шести тысяч футов. Она тоже расположена к северу от бухты Резолюшн. — Ну, хорошо, я все понял, — сказал Эванс. — Это геологически активный регион с глубокой траншеей. Дальше что? — Там находится множество подводных вулканов, на их склонах полно обломков и наносных пород, а потому велика опасность оползней. — Оползней? — удивился Эванс и устало потер глаза. Страшно хотелось спать. — Подводных оползней, — уточнил Кеннер. — Так они что же, хотят вызвать подводный оползень? — предположила Сара. — Да, мы так думаем. На одном из склонов вдоль Соломоновой Траншеи. На глубине от пятисот до тысячи футов. — Ну и что он им даст, этот подводный оползень? — спросил Эванс. — Покажи ему большую карту, — попросил Санджонга Кеннер. Тот вывел на монитор карту всего Тихоокеанского бассейна, от Сибири до Чили и от Австралии до Аляски. — Так, — сказал Кеннер. — А теперь попробуем провести прямую линию от бухты Резолюшн, посмотрим, куда она приведет. — В Калифорнию! — Правильно. Примерно через одиннадцать часов… — Подводный оползень, — нахмурился Эванс. — Да, он способен сместить огромные массы воды. Причем очень быстро. Обычное явление при образовании цунами. Вызванная этим сдвигом подземных пород гигантская волна способна передвигаться по океану со скоростью около пятисот миль в час. — Господи боже! — воскликнул Эванс. — И большая она, эта волна? — В данном случае это целая серия волн. В 1952 году подводный оползень в Аляске вызвал волну высотой в сорок семь футов. Но высоту этой невозможно предвидеть и рассчитать, поскольку высота волны зависит еще и от рельефа береговой линии. В отдельных районах у берегов Калифорнии она может достигать шестидесяти футов. Высотой с шестиэтажный дом. — О боже, — ахнула Сара. — И сколько у нас времени, чтобы помешать им сделать это? — спросил Эванс. — Конференция продлится еще два дня, — ответил Кеннер. — На то, чтобы пересечь Тихий океан, волне понадобится один день. Так что… — У нас всего один день. — Да, и это самое большее. Один день на то, чтобы приземлиться, пробиться через джунгли к бухте и остановить их.* * *
— Остановить кого? — сладко позевывая, спросил Тед Брэдли. Оказывается, он проснулся и подошел к ним. — Боже! Голова просто раскалывается! Как насчет того, чтоб поправить здоровье? — Тут он вдруг умолк и по очереди оглядел каждого из присутствующих. — Эй, что это тут у вас происходит? Сидите с постными рожами, прямо как на похоронах.НА ПОДЛЕТЕ К ОСТРОВУ ГАРЕДА
Четверг, 14 октября
5.30 утра
Три часа спустя взошло солнце, и самолет начал сбрасывать высоту. Теперь он летел совсем низко, над покрытыми густой зеленью островками, окруженными небесно-голубыми водами океана. Они увидели тонкие змейки дорог и несколько небольших поселений. Тед Брэдли, не отрываясь, смотрел в иллюминатор. — Ну разве он не прекрасен, этот мир? — театрально воскликнул он. — Какая красота! Поистине райское место! Уголок девственной нетронутой природы, скоро мы потеряем и его. Сидевший напротив Кеннер промолчал. Он тоже смотрел в иллюминатор. — А не кажется ли вам, — не унимался Брэдли, — что главная проблема состоит в том, что мы утратили связь с природой? — Нет, — ответил Кеннер. — Думаю, проблема в том, что не так уж много отсюда видно дорог. — Не кажется ли вам, — продолжал гнуть свое Брэдли, — что всему виной именно белый человек, а не эти туземцы? Ведь именно он хочет завоевать природу, принизить и в конечном счете уничтожить ее? — Нет, я так не думаю. — Лично я считаю иначе, — сказал Брэдли. — Считаю, что люди, живущие так близко к земле, в этих своих деревеньках, в окружении прекрасной природы, эти люди обладают истинным пониманием того, что есть экология. А потому умеют существовать в гармонии с внешним миром. — А вы что, долго жили в деревнях, Тед? — спросил Кеннер. — Именно так. Достаточно. Один раз, когда мы снимали картину в Зимбабве, другой раз — в Ботсване. Уж я-то знаю, о чем говорю. — Ага. Ясно. И все это время проживали в самой деревне? — Нет, я жил в отелях. Ну, должен был, таковы условия страховки. Но я успел наглядеться на эти деревни. И считаю, деревенская жизнь лучше, куда как чище и правильней в экологическом смысле слова. Если честно, то думаю, что каждый человек должен жить именно так. И уж определенно нам не следует поощрять сельских жителей к индустриализации. В этом главная проблема. — Понимаю. Сами хотите жить в отеле, но чтоб все остальные при этом оставались в деревнях? — Да нет, вы меня не правильно поняли… — А где вы живете в настоящее время? — спросил Кеннер. — В Шерман-Оукс. — Это деревня? — Нет. Ну, можно сказать и так, типа того… Просто мне по работе приходится часто бывать в Лос-Анджелесе, — торопливо добавил Брэдли. — Так что выбора нет. — Скажите, Тед, а вам когда-нибудь доводилось жить в деревне в одной из стран третьего мира? Ну, хотя бы переночевать там всего разок? Брэдли заерзал в кресле. — Я ведь уже упоминал, что провел достаточно времени в деревнях, где мы снимали. И знаю, о чем говорю. — Если жизнь в деревнях такая замечательная, почему же тогда, по-вашему, люди мечтают оттуда убраться? — Они не должны оттуда уезжать. Лично я придерживаюсь такого мнения. — Вам что же, видней, чем им? — спросил Кеннер. Брэдли растерялся, но ненадолго. — Если хотите знать, да! — выпалил он. — Мне виднее. Потому что за мной преимущество: образование и богатый опыт. И еще я знаю, какие опасности таит в себе индустриальное общество. Да от них уже давно всему миру тошно! Так что, думаю, мне видней, что для них хорошо, а что — плохо. И уж определенно видней, что лучше для нашей планеты с экологической точки зрения. — А у меня, — заметил Кеннер, — всегда возникают проблемы с людьми, которые решают за других, что для них лучше. И это при том, что сами они живут совсем другой жизнью, в других местах, не знают ни местных условий, ни трудностей, с которыми приходится сталкиваться. Когда они проживают совсем в другой стране, неважно где, в каком-нибудь небольшом западном городке или в стеклянном небоскребе в Брюсселе, Берлине или Нью-Йорке. И при этом почему-то вообразили, что им оттуда видней, что они знают, что лучше для меня или других людей, как я должен решать свои проблемы, как должен прожить свою жизнь. Вот этого я лично никогда не понимал. — А что тут не понимать? — воскликнул Брэдли. — Я просто хочу сказать следующее. Вы же не думаете, не верите в то, что каждый человек на этой планете волен делать то, что ему заблагорассудится? Ведь это было бы просто ужасно, верно? И подобные люди нуждаются в помощи и чтоб их направляли. — И вы как раз тот, кто может их наставлять на путь истинный? Всех этих людей? — Ну, ладно, согласен. Это не слишком корректно с политической точки зрения. Но вы хотите, чтоб все люди на земле придерживались тех же, совершенно чудовищных и безнравственных жизненных стандартов, что и мы, американцы? И, пусть в меньшей степени, европейцы, так, что ли? — А вы, я смотрю, не желаете отказываться от своих взглядов, — заметил Кеннер. — Нет, не желаю, — заявил Тед. — Просто хочу сохранить то, что еще можно сохранить. Борюсь за переработку отходов, за уменьшение вредных выбросов в атмосферу. Ведь если все остальные народы и страны нашей планеты пойдут по пути индустриализации, нам всем грозит ужасное глобальное загрязнение и полная катастрофа. Этого не должно случиться. — Получается, у меня есть, а другим этого не положено, так, что ли? — Надо смотреть реальности в глаза, — ответил Брэдли. — Вашей реальности. А не их. Тут вдруг Санджонг подозвал к себе Кеннера. — Прошу прощения, — сказал Кеннер и поднялся. — Ага, ну конечно! Проще уйти, чем продолжить разговор! — воскликнул Брэдли. — За мной последнее слово, и я говорю правду. — Он жестом подозвал стюардессу, показав ей пустой бокал. — Еще один, милочка. Последний. На посошок.* * *
— Вертолета все еще нет, — сказал Санджонг. — Что случилось? — Он должен прилететь с другого острова. А они закрыли воздушное пространство над Гаредой. Опасаются, что у повстанцев есть ракеты системы «земля-воздух». Кеннер нахмурился: — Сколько до посадки? — Десять минут. — Остается только скрестить пальцы и надеяться на лучшее.* * *
Оставшись в одиночестве, Брэдли поднялся и направился к Питеру Эвансу. Плюхнулся в кресло рядом с ним. — Вы только взгляните! Разве не великолепный, потрясающий вид? А вода, вода! Прозрачная, кристально чистая! Какие изумительные оттенки синего. А эти прелестные деревеньки в самом сердце природы! Эванс тоже смотрел в иллюминатор. Но видел только ужасающую нищету. Хижины в деревне представляли собой жалкие покосившиеся лачуги с ржавыми крышами из гофрированного железа, дороги — сплошные моря жидкой красной грязи. Люди плохо одеты и передвигаются как-то неестественно медленно. Точно погружены в депрессию или глубокую печаль. «Здесь процветают инфекции, болезни, детская смертность», — думал Эванс. — Изумительно! Великолепно! — не унимался Брэдли. — Жду не дождусь, когда окажусь там. Это же праздник. Кто бы мог подумать, что Соломоновы острова так красивы? Сущий рай! Сидевшая впереди Дженифер заметила: — Да, причем издавна населенный охотниками за головами. — Ну, все это в далеком прошлом, — отмахнулся Брэдли. — А может, и вовсе небылицы. Я имею в виду все эти разговоры о каннибализме. Все знают, что это не правда. Как-то читал книгу одного профессора.[42] Никаких каннибалов нигде и никогда не было. Все это миф. Еще один пример того, как белый человек склонен демонизировать цветных. Когда Колумб подплывал к Вест-Индии, он тоже опасался каннибалов. Ему говорили, что они там водятся, по это оказалось не правдой. Впрочем, детали я забыл. Но не важно. Никаких каннибалов в природе просто не существует. Миф это, и все тут. Чего это вы на меня так смотрите? Эванс обернулся. И увидел, что Брэдли обращается к Санджонгу и что тот действительно смотрит на него несколько странно. — Ну, так в чем дело? — не унимался Брэдли. — Незачем так пялиться, приятель. Хочешь сказать, что не согласен со мной, так и говори. — А вы и правда дурак, — спокойно заметил Санджонг. — На Суматре бывать когда-нибудь доводилось? — Да нет, не доводилось. — А в Новой Гвинее? — Тоже нет. Всегда мечтал побывать там, купить изделия местных мастеров. Потрясающие вещицы, доложу я вам! — Ну а на Борнео? — Тоже нет и тоже всегда мечтал. Этот султан. Как там его по имени? Вылетело из головы. Но он проделал огромную работу, взял за основу отель «Дорчестер» в Лондоне и… — Так вот что, — сказал Санджонг, — если доведется когда побывать на Борнео, посетите улицу Диак, там на домах до сих пор выставлены черепа людей, которых они поубивали. — Да муть все это. Дешевая завлекалка для туристов. — А в Новой Гвинее есть болезнь под названием куру. И передается она путем поедания человеческого мозга. Там есть обычай поедать мозги врага. — Вранье все это. — За эти исследования один ученый получил Нобелевскую премию. Они не прочь полакомиться человеческим мозгом. — Да когда это было, тысячу лет назад! — В шестидесятые. И семидесятые. — Вы, ребята, очень любите рассказывать всякие там страшные истории, — сказал Брэдли. — И непременно выставляете в них бедных дикарей сущими злодеями. Перестаньте, взгляните наконец правде в глаза. Люди не едят себе подобных![43] Санджонг растерянно заморгал. И взглянул на Кеннера. Тот молча пожал плечами. — Господи, ну и красотища! — Брэдли снова смотрел в иллюминатор. — И еще, похоже, мы садимся.ГАРЕДА
Четверг, 14 октября
6.40 утра
Покрытие налетном поле Котак, казалось, плавится под жаркими лучами солнца. Они подошли к небольшому навесу, над которым красовалась выведенная крупными кривыми буквами вывеска: «ТОМОЖНА». Сбоку от этого строения виднелась деревянная изгородь, и там висел красный знак в виде растопыренной ладони с непонятной надписью «НЕПРОХОД. ПОСТ». — Ага, «непроход», — пробормотал Брэдли. — Очевидно, речь идет о желудочно-кишечных заболеваниях. — Вообще-то, — заметил Санджонг, — красный знак в виде руки обозначает «капу». Иными словами, запрет.Короче говоря, так они изобразили на своем искаженном английском то, что у нас называется «посторонним вход воспрещен». — Вон оно что… Теперь ясно. «Эта липкая влажная жара просто невыносима», — подумал Эванс. Он и без того устал от долгого перелета, к тому же его терзали опасения. Как знать, что их ждет впереди. А рядом, такая свежая и беззаботная, энергично шагала Дженифер. — Неужели ты ничуточки не устала? — спросил ее Эванс. — Хорошо выспалась в самолете. Он обернулся и взглянул на Сару. Она, казалось, тоже была полна энергии. — А я что-то подустал. — Отоспишься в машине, — небрежно отмахнулась Дженифер. Похоже, ее мало волновало состояние Эванса. И тут он почувствовал вдруг, что эта энергичная дамочка его раздражает. Нет, здесь просто невыносимо жарко и душно. Чудовищная влажность. Ко времени, когда они подошли к таможне, рубашка у него на спине взмокла от пота. И волосы тоже стали влажными. С кончика носа и подбородка падали капли пота, прямо на документы, которые ему предстояло заполнить. И в капельках пота, попавших на бумагу, начали расплываться чернила. Он покосился на офицера-таможенника. То был чернокожий мускулистый мужчина с кудрявыми волосами, на нем красовались безупречно отглаженные белые брюки и столь же безупречная белоснежная рубашка. Кожа была сухой, ни капельки пота, даже на вид она казалась прохладной. Он поймал на себе взгляд Эванса и улыбнулся. — О, человек очередь. То не тсам жар врелет. Ты всь жарсяпар. Эванс кивнул, хотя и не понял, что же такое сказал ему таможенник. — Да, вы правы. Санджонг перевел ему: — Сейчас даже не самое жаркое время лета. А ты весь изжарился, парень. Жар-пар, понял? — Да, он прав. Так оно и есть. Где вы научились этому местному английскому? — В Новой Гвинее. Работал там целый год. — И чем же там занимались? Но Санджонг не ответил, поспешил к Кеннеру, тот махнул рукой подъехавшему в «Лендровере» парню. Водитель выпрыгнул из машины. Высокий, темнокожий, он был одет в защитного цвета шорты и хлопковую майку. Плечи сплошь покрыты татуировками. А улыбка была такой заразительной. — Привет, Жон Каннер! Хамамас клок! — И парень постучал себя в грудь кулаком, а потом крепко обнял Кеннера. — Говорит, что сердце его радуется, — объяснил Санджонг. — Они добрые старые знакомые. Парень представился каждому, назвал свое имя — Генри, без всякой фамилии. — Ганри! — радостно говорил он, улыбаясь во весь рот и пожимая руки. Затем вновь обернулся к Кеннеру. — Я так понял, какие-то проблемы с вертолетом? — спросил тот. — Что? Нет праблема! Я везит все туд! — Тут он снова громко расхохотался и добавил на почти безупречном английском: — Вертолет уже ждет, мой друг. — Прекрасно, — сказал Кеннер. — А то мы уже волновались. — Да, но серьезно, Жон. Нам лучше живо-живо. Ме гари там плно молпарей. Крозим, ашные. Еть мноо макет. Не стп те, да? У Эванса создалось впечатление, что Генри нарочно говорит на искаженном английском, чтобы никто, кроме Кеннера и Санджонга, его не понимал. Кеннер кивнул. — Я тоже это слышал, — сказал он. — Там полно повстанцев. И по большей части это парни молодые и очень злые, я правильно понял? И хорошо вооружены. Все сходится. — Меня вертолет беспокоит, мой друг. — Почему? Что-то знаешь о пилоте, да? — Да, знаю. — И что же? Кто этот пилот? Генри хихикнул и похлопал Кеннера по спине. — Я! — Что ж, тогда в путь!* * *
И вот все они двинулись в путь с территории аэропорта. По обе стороны от дороги тянулись джунгли. Кругом звенели цикады. Эванс обернулся и с тоской проводил взглядом красивый белый самолет «Гольфстрим», вырисовывающийся на фоне ярко-синего неба. Летчики в черных брюках и белых рубашках проверяли шасси. Эванс вздохнул. Доведется ли ему увидеть этот самолет снова? Он вовсе не был в этом уверен. — Мы слышали, Генри, что тут у вас много народу поубивали. Это правда? Тот скроил гримасу. — Не просто поубивали, Жон. Олпела. Слышал? — И это тоже слышали. — Да. Башка чик-чик. Так, значит, это правда. — Выходит, повстанцы действительно этим занимались? Генри кивнул: — Этот их новый вождь, звать Самбука, очень любить выпить. Только не спрашивать, почему его так звать, Жон. Он есть псих. Очень большой псих, да. И все они опять стали делать опела, ради этого психа. Считают, что по-старому лучше. Все время делать опела лучше. — Ну, по старинке, оно всегда лучше, — заметил Тед Брэдли, который плелся сзади. — Если хотите знать мое мнение о традиционном подходе… Генри резко обернулся к нему: — У вас есть мобильные телефоны, есть компьютеры, антибиотики, медицина, больницы. И ты говоришь, что жить по-старому лучше? — Да, потому что так оно и есть, — ответил Брэдли. — Ведь в старину люди были более человечными, а их жизнь — более естественной, приближенной к природе. Поверьте мне, друг, если б вам довелось вдруг оказаться в современном мире, испытать на себе, что это такое, все эти современные чудеса науки и техники, вы бы поняли, что нет в этом ничего хорошего, и… — У меня диплом Мельбурнского университета, — сказал Генри. — Так что кое-какое представление имеется. — А… да, ясно… — растерянно пробормотал Брэдли. И еле слышно шепнул в адрес Кеннера: — Могли бы меня предупредить, черт побери!.. — Кстати, — заметил Генри, — прислушайтесь к моему совету, никогда не делайте этого здесь. Здесь лучше не переговариваться шепотом. — Это почему? — У нас в стране некоторые ребята считают, что, если вы шепчетесь, значит, вами овладел демон. Страшно этого пугаются. И могут даже убить. — Понимаю. Очаровательное поверье. — Так что здесь, если хочешь что сказать, говори громко, во весь голос. — Что ж, запомню. Сара шла рядом с Брэдли, но не прислушивалась к разговору. Да, этот Генри — занимательная личность. Застрял где-то посередине между двумя мирами, то говорит чуть ли не с оксфордским акцентом, то вдруг переходит на дикарский ломаный английский. Но сейчас он ее мало занимал. Она вглядывалась в заросли джунглей. Воздух над дорогой был жаркий и неподвижный, ни малейшего дуновения ветерка, а все потому, что по обе стороны вздымались строем огромные деревья с непроницаемыми для света кронами. В высоту они достигали футов сорока или пятидесяти, а ветви их были покрыты перекрученными лианами. На земле, под этим густым покровом, было темно, громадные листья, лианы и ветви так разрослись, что напоминали сплошную зеленую стену, непроходимое препятствие. «Можно войти в этот лес, — подумала Сара, — пройти футов пять и заблудиться навеки. И обратной дороги уже не найти». Вдоль дороги часто попадались проржавевшие останки старых автомобилей, ветровые стекла разбиты, шасси смяты, все металлические части покрывает толстый желто-коричневый слой ржавчины. И еще она заметила, что обивка с сиденьев содрана, а из приборных досок «с мясом» выдраны часы и спидометры, отчего там образовались зияющие темные дыры. Но вот они свернули вправо, на боковую тропинку, и вскоре увидели на прогалине вертолет. Сара даже ахнула от неожиданности, так красива была эта машина. Вертолет был выкрашен свежей зеленой краской с тонкими белыми полосками, все металлические части ярко сверкали на солнце. Отовсюду так и посыпались комментарии. — Да, снаружи хорош, — заметил Генри. — А вот внутри… я имею в виду прежде всего мотор, думаю, не все в порядке. Так себе. — И он выразительно взмахнул рукой. — Прекрасная машина, — сказал Брэдли. — Лично я предпочитаю вертолет всем другим видам транспорта. Они отворили дверцы и стали рассаживаться. В задней части стояли какие-то деревянные ящики с опилками. Пахло машинным маслом. — Я привез все, что заказывали, — сказал Генри Кеннеру. — И боеприпасов достаточно? — О да. Все, что просили. — Тогда летим. Сара устроилась на сиденье и пристегнулась ремнем. Потом надела наушники. Моторы взревели, лопасти винта начали вращаться все быстрей и быстрей. Вертолет задрожал, пытаясь оторваться от земли. — Народу слишком много, — заметил Генри. — Машина перегружена. Однако будем надеяться на лучшее. Скрестите пальцы! И, ухмыляясь во весь рот, он поднял тяжелую машину в синее небо.НА ПУТИ К БУХТЕ
Четверг, 14 октября
9.03 утра
Внизу, под ними, тянулись джунгли, миля за милей сплошного непроницаемого леса. В некоторых местах, особенно на возвышенностях, за верхушки деревьев цеплялись клочья тумана. Сара удивилась: оказывается, местность на этом острове была довольно гористая. И никаких дорог или тропинок внизу не было видно. Время от времени они пролетали над небольшими деревеньками, построенными на вырубках. Но все остальное пространство было занято лесом. Генри взял курс на север, он собирался высадить их на побережье, в нескольких милях от бухты Резолюшн. — До чего ж очаровательные деревушки, — радостно заметил Тед Брэдли, когда они пролетели над очередной вырубкой. — Интересно, что выращивают живущие там крестьяне? — Да ничего. Земля для этого непригодна, — ответил ему Генри. — Они работают на медных рудниках. — Прискорбно слышать, — вздохнул Брэдли. — Местные жители и этому рады. Там можно заработать невиданные, по их меркам, деньги. Да люди порой просто убивают друг друга, сражаясь за право работать на рудниках. Подобные убийства происходят каждый год. Брэдли удрученно качал головой: — Ужасно. Просто ужасно. Однако взгляните-ка сюда! — И он указал рукой вниз. — Видите? Деревушка с такими славными традиционными соломенными крышами. А это значит, что здесь сохранился привычный мирный уклад жизни со всеми… — Нет, приятель, — перебил его Генри. — Это деревня повстанцев. Самая современная. Большие соломенные хижины очень впечатляют, большой дом для вождя. — И дальше он объяснил, что вождь Самбука заставляет жителей каждой деревни строить эти огромные трехэтажные сооружения, с соломенными крышами и лестницами, позволяющими взобраться на самый верх. Оттуда легче наблюдать за тем, что творится внизу, в джунглях. И они всегда могли заметить приближение австралийских войск. Прежде, — продолжил Генри, — таких высоких хижин люди на острове никогда не строили. И все жилые помещения были низенькими и открытыми, главное, чтоб укрывали обитателей от дождя и чтоб было откуда выходить дыму. Высокие постройки были просто непрактичны, их могло снести очередным циклоном. Но Самбука, ему нужны такие хижины теперь, вот он и заставляет молдей, молодых людей, строить. На острове, на территории повстанцев, их, наверное, шесть или восемь. — Так, значит, мы сейчас пролетаем над территорией повстанцев?! — воскликнул Брэдли. — Да, и пока это сходит нам с рук, — ответил Генри и снова ухмыльнулся. — Уже скоро увидим берег, минут через пять, и тогда… О, черт!.. — Что? — Все присутствующие так и впились взглядами в зеленое покрывало джунглей. — Я сделал большую ошибку. — В чем заключается эта ошибка? — осторожно спросил Брэдли. — Много-много дальвост. — Слишком далеко залетели на восток? — спросил Кеннер. — Черт! Черт бы меня побрал! Держись! — закричал Генри. И начал плавно разворачивать тяжелую машину, однако все равно с запозданием. Поскольку внизу появилась огромная вырубка с четырьмя высокими деревянными строениями в окружении более обычных низеньких хижин с крышами из гофрированного железа. В самом центре этого поселка стояли чуть ли не по брюхо в грязи с полдюжины грузовиков. У некоторых торчали из кузовов стволы пулеметов. — Что это? — спросил Брэдли, продолжая всматриваться вниз. — Они здесь гораздо больше, чем… — Это же Павуту! Штаб-квартира повстанцев! Но тут вырубка скрылась из вида, вертолет резко свернул в сторону и продолжал лететь над джунглями. В наушниках было слышно, как тяжело дышит Генри. Кеннер не вымолвил ни слова. Лишь продолжал пристально смотреть на Генри. — Что ж, думаю, обошлось, — заметил Брэдли. — Думаю, они нас не заметили. — Если б так, — пробормотал Генри. — А что? — искренне удивился Брэдли. — Ну, пусть даже и заметили, что с того? Что они смогут сделать? — У них есть рации, — сказал Генри. — И они вовсе не такие уж тупицы, здешние ребята повстанцы. — Что вы хотите этим сказать? — Могут захотеть прибрать этот вертолет к рукам. — Зачем это им? Разве они умеют управлять вертолетами? — Ладно! Ладно! Да. Они и меня тоже не прочь заполучить. — И далее Генри объяснил, что на протяжении последних нескольких месяцев использование вертолетов на острове запрещалось. И этот прилетел сюда лишь потому, что у Кеннера оказались какие-то очень крепкие связи на самом верху. Им выдали вертолет, но с одним условием: чтоб машина ни при каких обстоятельствах не попала в руки к врагу. — Может, они подумали, что мы летим к югу, — сказал Брэдли. — Мы ведь туда и направляемся, разве не так? — Эти ребята не простаки, — заметил Генри. — Уж они-то знают. — Организации под названием ЛЭФ пришлось заплатить повстанцам, чтоб получить разрешение высадиться на этот остров, — сказал Кеннер. — Стало быть, повстанцы знают, там что-то происходит. А если увидят вертолет, летящий к бухте, еще больше утвердятся в этом мнении. — Да, эти ребята не дураки, — снова заметил Генри. — Я и не говорил, что они дураки, — возразил ему Брэдли. — Да. Но ты так думать. Я тебя насквозь вижу, друг. Знаю, что у тебя на уме. — Да говорю вам, ничего подобного, — продолжал стоять на своем Брэдли. — Ничего подобного, никаких таких чувств я к ним не испытываю. Вы просто меня не понимаете. — Очень даже понимаю, — усмехнулся Генри.* * *
Сара сидела во втором ряду, между Тедом и Дженифер. Питер с Санджонгом разместились позади рядышком, на маленьком заднем сиденье. Со своего места Сара не могла видеть, что происходит внизу, а потому просто прислушивалась к разговорам. И не совсем понимала, о чем идет речь. — Ты понимаешь, что там происходит? — спросила она Дженифер. Та кивнула: — Как только повстанцы увидят наш вертолет, сразу поймут, что направляется он к бухте Резолюшн. А потому наверняка и сами скоро появятся там. У них есть рации для связи между разрозненными группами. Они будут следить за нами и передавать друг другу. И стоит нам приземлиться, они окажутся там же. — Вы уж простите меня, — пробормотал Генри. — Мне страшно жаль. — Ладно, ничего страшного, — как всегда спокойным голосом произнес Кеннер. — Что будем делать? — спросил Генри. — И дальше придерживаться нашего плана, — ответил Кеннер. — Летим тем же курсом на север, там ты нас и высадишь, на берегу. На этот раз в голосе его можно было уловить напряженность, даже тревогу.* * *
Сидевший позади бок о бок с Санджонгом Эванс вдыхал запах ружейной смазки, исходивший от ящиков с автоматами, и удивлялся, с чего это вдруг так взволновался Кеннер. Взглянул на наручные часы. Было девять утра, а это означало, что из отпущенных им двадцати четырех часов осталось уже только двадцать. Но островок маленький, им вполне хватит времени на то… Тут вдруг его, что называется, осенило. — Нет, погодите-ка, — сказал он. — Который теперь час в Лос-Анджелесе? — Он находится по другую сторону от демаркационной линии суточного времени, — ответил Санджонг. — А стало быть, на двадцать семь часов меньше, чем у нас. — Нет, я имею в виду реальную разницу во времени. — Шесть часов. — А ваше расчетное время передвижения… ну, этого самого?.. — Тринадцать часов. — Думаю, мы допустили ошибку, — сказал Эванс и прикусил нижнюю губу. Он не был уверен, что можно откровенно говорить обо всем в присутствии Генри. И действительно, Санджонг отрицательно помотал головой, давая понять, что не надо. Не сейчас. Да, они действительно допустили ошибку. В этом не было никаких сомнений. Если предположить, что Дрейк хотел, чтобы приливная волна обрушилась на калифорнийский берег в последний день конференции, то тогда это должно произойти сегодня утром. И катастрофические последствия этого явления будут, так сказать, налицо. Будет о чем вещать средствам массовой информации и что обсуждать на самой конференции. Да со всей Америки на эту конференцию примчатся телевизионщики с камерами, начнут терзать ученых вопросами, просить объяснить, что происходит. Это событие станет главным в новостных программах всего мира. «Так что, — размышлял далее Эванс, — волна должна ударить по Лос-Анджелесу не позднее завтрашнего полудня». Отсюда надо вычесть еще тринадцать часов — время, необходимое гигантской волне на то, чтобы пересечь Тихий океан и докатиться до берегов Калифорнии. А это в свою очередь означает, что террористы должны вызвать волну в одиннадцать вечера по лос-анджелесскому времени. А на острове Гареда это будет… пять вечера. В пять вечера. Сегодня. У них нет даже суток на то, чтобы предотвратить катастрофу. У них осталось всего восемь часов.* * *
Вот почему в голосе Кеннера звучала тревога. Вот почему он решил придерживаться первоначального плана, не обращая внимания на возникшую проблему с повстанцами. У него просто не было другого выбора. Он знал одно: надо приземлиться на побережье поблизости от бухты Резолюшн. Время поджимает. Пусть даже им грозит опасность угодить там в ловушку.* * *
Но вот непролазные джунгли остались позади, и вертолет пролетел над береговой полосой с кромкой голубовато-зеленой воды, а затем свернул к востоку. Эванс увидел внизу узкую полоску песчаного пляжа с темными вкраплениями вулканических пород, а также мангровыми зарослями, тесно примыкающими к водной глади. Вертолет летел совсем низко. И по всей видимости, собирался приземлиться в восточной части этого пляжа. — Сколько отсюда до бухты? — осведомился Кеннер. — Километров пять-шесть, — ответил Генри. — А до Павуту? — Ну, километров десять. И дорога — сплошное море грязи. — Ладно, — кивнул Кеннер. — Ищи место, будем садиться. — Есть одно хорошее местечко. До него примерно с километр. — Ладно. Там и приземлимся. Эванс продолжал прикидывать в уме. Пять километров пешком по песчаному пляжу, то есть три мили, на это уйдет максимум полтора часа. Так что есть шанс добраться до бухты задолго до полудня. И тогда у них остается еще… — Вон оно, — сказал Генри. В море вдавался продолговатый язык застывшей лавы. За долгие века ветер и волны сделали свою работу, разгладили его, и превратили во вполне пригодную для приземления площадку. — Садимся, — скомандовал Кеннер. Вертолет описал в воздухе круг, готовясь к приземлению. Эванс всматривался в плотную стену джунглей, вплотную примыкавшую к пляжу. И вдруг разглядел на песке следы шин, а затем заметил узкую прогалину среди деревьев. Там наверняка проходила дорога. И эти следы шин на песке означали… — Эй, послушайте, — сказал он. — Думаю, нам не… Санджонг ткнул его кулаком в бок. Довольно больно. Эванс даже крякнул. — В чем дело, Питер? — спросил Кеннер. — Да нет, ничего. Все нормально. — Мы садимся, — объявил Генри. И машина начала плавно снижаться, а затем приземлилась на площадку из застывшей лавы. Волны лизали ее каменистую кромку. Все вокруг так и дышало спокойствием и тишиной. Кеннер оглядел окрестности. — О'кей? — спросил его Генри. — Хорошее местечко, верно? — Теперь, когда они приземлились, он вдруг явно занервничал. — Не хочу оставаться здесь долго, Жон. Потому как эти ребята могут скоро появиться… — Да, понимаю. Кеннер распахнул дверцу, потом вдруг замер. — Так все нормально, Жон? — Все чудесно, Генри. Очень славное местечко. Выйди и открой для нас заднюю дверцу, о'кей? — Да, Жон. Думаю, теперь вы можете… — Вон отсюда! — И не успели все сообразить, что происходит, как к затылку Генри прижался ствол пистолета. Тот так и заверещал от страха и начал нащупывать ручку дверцы со стороны своего сиденья. — Но, Жон, я должен остаться здесь, внутри. Жон… — Ты плохой парень, Генри, — сказал Кеннер. — Очень плохой. — Собираешься пристрелить меня прямо сейчас, да, Жон? — Не теперь, — ответил Кеннер и вытолкнул его из вертолета. Генри упал на площадку из лавы с заостренными выступами, да так и взвыл от боли. Кеннер быстро пересел на его место и захлопнул дверь. Генри тут же вскочил на ноги, забарабанил по стеклу, глаза его были дико расширены от страха. По всему было видно: он напуган до полусмерти. — Жон! Жон! Прошу тебя! Пожалуйста, Жон!.. — Извини, Генри. — Кеннер привел моторы в действие, оттянул на себя рукоятку, вертолет начал медленно подниматься в воздух. Они успели взлететь всего на каких-то футов двадцать, когда из джунглей вдруг выбежали с десяток вооруженных мужчин, быстро рассыпались по всему пляжу и открыли по ним огонь из автоматов. Кеннер полетел над океаном, он держал курс на север, и с каждой секундой они все больше отдалялись от берега. Эванс обернулся и увидел одинокую фигурку Генри, стоявшего на лавовом островке. К нему бежали вооруженные повстанцы. Он поднял руки. — Вот сучий потрох! — выругался Брэдли. — Из-за него нас могли перестрелять, словно кур. Он мог бы нас убить! — Все еще может, — заметил Кеннер. Они летели все дальше к северу, внизу простиралась водная гладь.* * *
— Так что нам теперь делать? — спросила Сара. — Высаживаться по другую сторону бухты? И уже оттуда идти пешком? — Нет, — ответил Кеннер. — Именно этого они от нас и ждут. — Тогда как же… — Выждем несколько минут, а затем вернемся туда же, на западную сторону. Как и собирались. — Они этого не ожидают? — Могут, конечно, догадаться. Мы приземлимся в другом месте. — Дальше от бухты, да? — Нет. Наоборот, ближе. — Но тогда террористы из ЛЭФ могут нас засечь. По звуку. — Теперь это уже неважно. Они все равно знают о нашем прибытии. Сидевший позади Санджонг начал вскрывать ящики с оружием. Потом вдруг так и замер. — Плохие новости, — сказал он. — Что такое? — Ни автоматов, ни пистолетов, ничего. — Он приподнял крышку повыше. — Здесь только патроны, амуниция. А самого оружия нет. — Вот ублюдок! — возмутился Брэдли. — Так что будем делать? — встревожено спросила Сара. — Продолжим, как планировалось с самого начала, — ответил Кеннер. Развернул вертолет над океаном и взял курс на остров Гареда.БУХТА РЕЗОЛЮШН
Четверг, 14 октября
9.48 утра
Западная, изогнутая дугой часть бухты Резолюшн являла собой поросший джунглями невысокий горный хребет, обрывающийся у самой воды неприступными острыми скалами. По другую сторону этого хребта виднелось каменистое плато, находившееся примерно в пятидесяти футах над пляжем, который изогнутой желтой полоской огибал берег. Плато защищали от ветров высокие деревья с раскидистыми кронами. Именно там и стоял теперь вертолет, прикрытый, словно камуфляжем, этими кронами. Отсюда был хорошо виден пляж внизу. Эванс обернулся в надежде увидеть, что вертолет полностью слился с пейзажем, но был разочарован. Вертолет был очень хорошо заметен, особенно если смотреть сверху. Сейчас их группа находилась примерно футов на пятьдесят выше, они карабкались по поросшему лесом горному склону, который затем полого сходил к берегу. Продвигаться вперед было невероятно трудно. Они цеплялись за все, что только можно, а влажная, превратившаяся в скользкую грязь земля так и норовила уйти из-под ног. Брэдли уже один раз поскользнулся и съехал вниз ярдов на десять. И теперь весь бок у него был покрыт черной грязью. И еще Эванс заметил, что сзади к его шее присосалась огромная жирная пиявка, но решил не говорить, не пугать сейчас Брэдли. Никто не произносил ни слова. Команда из шести человек продвигалась в полном молчании, стараясь производить как можно меньше шума. Однако, несмотря на все эти усилия, шумели они достаточно сильно: под ногами громко чавкала грязь, трещали сломанные ветки. Кеннер шел довольно далеко впереди, он возглавлял эту процессию. Эванс его не видел. Санджонг замыкал шествие. Через плечо у него была перекинута винтовка; это оружие он привез с собой в небольшом футляре и очень быстро и ловко собрал еще в вертолете. У Кеннера был револьвер. Все остальные члены группы вооружены не были. Совершенно неподвижный воздух был напоен влагой, жара стояла просто удручающая. Джунгли гудели и звенели от целых полчищ самых разнообразных насекомых. Они проделали примерно полпути, и тут вдруг начался дождь. Сначала он только накрапывал, но очень быстро превратился в настоящий тропический ливень. Все они промокли насквозь в считаные доли секунды. Вода грязными потоками сбегала с горы. Идти стало еще трудней. Теперь они находились на высоте примерно двухсот футов над пляжем, и перспектива поскользнуться и свалиться вниз казалась весьма реальной. Питер нервно взглянул на Сару, она шла впереди. Девушка двигалась с обычной для нее грацией, ловкостью и проворством. Словно танцевала на скользком склоне. «Иногда, — сердито пыхтя, подумал он, — я ее просто ненавижу». И Дженифер, которая шла перед Сарой, тоже прекрасно справлялась. Она редко прибегала к помощи рук, в то время как Эванс частенько полз просто на четвереньках, и всякий раз, когда пальцы прикасались к склизкой, покрытой плесенью или грибком коре какого-нибудь дерева, весь так и передергивался от отвращения. Наблюдая за Дженифер, он пришел к выводу, что она, пожалуй, слишком ловка и хорошо натренирована для юриста. Пробираясь сквозь заросли на обрывистом склоне, она так и излучала уверенность и полное спокойствие. Так ведет себя какой-нибудь рейнджер или же боец спецназа, самого элитного отряда вооруженных сил: хорошо натренированный, опытный, в прекрасной физической форме. «Да, несколько необычно для юриста, — снова подумал он. — Хотя, с другой стороны, она ведь доводится Кеннеру племянницей». А прямо за ней плелся Брэдли с прилипшей к шее пиявкой. Он вздыхал, ворчал и чертыхался на каждом шагу. Наконец Дженифер не выдержала. Поравнялась с ним, ткнула в бок и поднесла палец к губам, делая знак молчать. Брэдли кивнул и, хотя ему наверняка было неприятно следовать ее советам, на время заткнулся.* * *
На высоте около трехсот футов они с облегчением почувствовали, как потные их лица обдувает свежий ветерок, и вскоре после этого поднялись на гребень горы. Листва была такой плотной, что сквозь нее было практически невозможно разглядеть бухту Резолюшн. Однако снизу до них доносились голоса, работавшие там мужчины перекликались, и еще слышался шум каких-то механизмов. Причем шум этот был какой-то странный: тихий звук шел по нарастающей и вскоре превращался в невыносимо громкий вибрирующий гул. У Эванса в такие моменты даже уши закладывало. А потом вдруг резко стихал. Эванс вопросительно покосился на Кеннера. Тот молча кивнул. Санджонг с удивительной ловкостью и проворством вскарабкался на дерево. С этого наблюдательного пункта открывался хороший обзор на всю долину. Скоро он спустился и указал на холм, полого сходящий к бухте. А затем покачал головой: слишком уж он крутой с той стороны, где они находились. И дал понять, что надо обогнуть его и уже затем спуститься по более пологому склону. И вот они снова двинулись в путь, следуя изгибу горного хребта. И на протяжении довольно долгого времени не видели почти ничего, кроме веерных листьев высотой в шесть футов, с которых падали капли воды. Примерно через полчаса в этой непроницаемой стене из зелени появилась наконец прогалина, и перед ними открылся вид на расположенную у подножья горы бухту Резолюшн. Бухта была почти в милю шириной, через определенные интервалы на песке стояли строения. Самое большое из них располагалось чуть поодаль, справа, на восточном краю бухты. Три остальных, одинакового размера, составляли нечто вроде равностороннего треугольника в западной ее части. Впрочем, ничего особенного в этих домах Эванс не увидел. Вот только дерево, из которого они были построены, — было в нем нечто странное. Он, сощурившись, пытался разглядеть. Санджонг тихонько ткнул его в бок. И сделал плавающий жест рукой. Эванс снова пригляделся. И правда. Деревянные конструкции трепетали на ветру. Никакое это не дерево. Это были палатки. Палатки специально соорудили и выкрасили так. Причем очень искусно. Неудивительно, что с воздуха эти сооружения приняли за деревянные. Тут вдруг они увидели, как из-под одного из навесов вышел мужчина и что-то крикнул остальным, тем, что находились на пляже. Говорили они по-английски, но вот что именно — расслышать с этого расстояния было невозможно. Походили все эти люди на технических сотрудников. Санджонг снова подтолкнул Эванса. И тот увидел, как непалец складывает пирамиду из трех пальцев. А затем он завертел этими пальцами. Генераторы, догадался Эванс. Очевидно, в этих палатках они настраивают генераторы. Или что-то в этом роде. Всех остальных членов группы, похоже, мало интересовали эти подробности. Они запыхались, с шумом втягивали ртами прохладный воздух и смотрели, что происходит на берегу бухты. И, возможно, как и Эванс, считали, что там много людей. Человек восемь-десять, это как минимум. Все в джинсах и простых рабочих рубашках. — Да там целая толпа этих ублюдков, — пробормотал Брэдли. Дженифер пребольно ткнула его под ребра кулачком. Тед еле слышно выдохнул: — Ой, извиняюсь. Она лишь покачала головой. А потом тихонько прошептала: — Из-за тебя нас всех перебьют. Брэдли скроил насмешливую гримасу. Было ясно, он считает, что Дженифер склонна слишком уж драматизировать ситуацию. И тут вдруг откуда-то снизу, из джунглей, до них донесся кашель.* * *
Все так и замерли. Молчали и выжидали. Но слышался лишь пронзительный стрекот цикад да где-то в отдалении — крики птиц. И тут вдруг снова — тихий кашель. Словно человек изо всех сил сдерживался, старался не шуметь. Санджонг присел на корточки и прислушался. Вот кашель послышался в третий раз, и Эвансу он показался странно знакомым. Так кашлял его дедушка, умерший от сердечного приступа, еще когда сам Питер был ребенком. Именно так кашлял дедушка в больнице — тихо, деликатно, словно опасался кого-то побеспокоить. А потом вдруг стало тихо. И дело было не в том, что кашлявший человек удалился — если и так, то двигался он совершенно бесшумно. Но звук прекратился. Кеннер взглянул на часы. Они выждали еще пять минут, затем он жестом приказал двигаться дальше, к востоку, огибая бухту. Но стоило им только тронуться с места, как кашель раздался снова. На этот раз три отчетливых звука: кхе, кхе, кхе. А затем снова тишина. Кеннер махнул рукой. И они продолжили путь.* * *
Примерно через сотню ярдов они вышли к тропинке. Узкая, хорошо протоптанная и сверху совершенно не видна из-за плотного и низкого навеса листвы. «Очевидно, то звериная тропа, — подумал Эванс. — Весь вопрос в том, какие именно звери ее протоптали. Возможно, дикие свиньи. Ведь свиньи водятся повсюду». Тут ему вспомнились разные страшные истории о том, как дикие свиньи и кабаны нападают на людей, как они агрессивны, как внезапно вырываются из зарослей и… Но первое, что они услышали, ступив на тропу, был металлический щелчок. Клик. И Эванс сразу же понял, что он означает. То был звук взводимого курка. Вся группа вновь застыла, выстроившись в линию. Никто не решался двинуться с места. Затем снова: клик. И еще раз — клик. Эванс резко обернулся, но никого не увидел. Казалось, в джунглях они одни. А потом вдруг послышался голос: — Той! Се ять! Ждать! Нет иди! Той! Эванс понятия не имел, что значили эти слова, но общий смысл был всем ясен. И все они так и остались стоять. Из зарослей вышел мальчишка. На нем были ботинки с носками, зеленые шорты, футболка с надписью «Мировое турне Мадонны». На голове красовалась кепка-бейсболка, с нижней губы свисал сигаретный окурок. Через одно плечо был перекинут патронташ, через другое — автомат. Росту в нем было всего футов пять, а на вид дать больше десяти-одиннадцати лет было никак нельзя. Он стащил с плеча автомат и начал тыкать стволом в их сторону со словами: — О'кей, ждать! Вы есть в плен, я вас брать плен, о'кей? Марш! Вигать перед! — И он выразительно махнул стволом в ту сторону, куда они должны были идти. — Живо-живо! Перед! Секунду-другую они никак не могли прийти в себя от изумления и неожиданности и продолжали стоять на месте. Но тут из джунглей вышли на тропинку еще несколько молодых ребят. — Что это означает? — спросил Брэдли. — Эти дети заблудились? Тут один из пареньков с непроницаемым выражением лица пребольно ткнул его стволом автомата в живот. Брэдли ахнул и рухнул на землю. — Не меть рить! Молчать! — О господи! — громко простонал Брэдли, катаясь по земле. Паренек ударил его снова, на сей раз — по голове, причем довольно сильно. Брэдли издал громкий стон. — Тать! Тать! — закричал первый мальчишка, делая ему знаки подняться. Но несчастный Брэдли не двигался, и он ударил его снова: — Тать! Подошла Сара, помогла Брэдли подняться на ноги. Тот так и зашелся в кашле. Саре хватило ума промолчать. — О, крысвый мэри, — сказал мальчишка. И оттолкнул Сару от Брэдли. — Тать! Они медленно двинулись вперед. Эванс обернулся и увидел, как один из мальчишек наклонился над Брэдли и ощупал его плечо и верхнюю часть руки. А потом радостно засмеялся. — Кус хорш! По спине у Эванса пробежали мурашки. Эти мальчишки тоже говорили на ломаном английском. И догадаться, о чем именно, не составляло особого труда. «Крысвый мэри» означало «красивая Мэри». Возможно, словом «Мэри» они называли каждую белую женщину. «Тать» — это «встать». А «кус хорш», по всей видимости, значило «хорош на вкус».* * *
Они цепочкой пробирались вперед, сквозь джунгли, мальчишки вышагивали рядом. Кеннер шел впереди, следом за ним — Тед, у которого из раны на голове сочилась кровь, потом Сара и Дженифер. Замыкал процессию Эванс. Он обернулся через плечо. Шагавший позади Санджонг куда-то исчез! Он увидел на его месте лишь парнишку с всклокоченными волосами и автоматом наперевес. — Живо-живо! И паренек угрожающе встряхнул оружием. Эванс отвернулся и поспешил вслед за товарищами. Было в этом нечто ужасное — шагать под конвоем вооруженных детей. Только никакие это были не дети, так холодно и злобно смотрели их глаза. Им уже довелось много чего повидать в этой жизни. Они обитали в совершенно другом мире. Ничуть не похожем на мир Эванса. Но теперь он находился в их мире. И вдруг увидел впереди два джипа у края грязной дороги. Взглянул на часы. Десять утра. У них оставалось всего семь часов. Но теперь это ему уже не казалось столь важным. Мальчишки затолкали их в джипы, и вот они двинулись по грязной размытой дороге в темноту и бездорожье джунглей.ПАВУТУ
Четверг, 14 октября
11.02 утра
Часто случались в жизни моменты, размышляла Сара, когда она жалела о том, что родилась женщиной. Именно теперь, когда ее втолкнули в джип и привезли затем в цитадель повстанцев, грязную и заплеванную деревню под названием Павуту, она особенно сожалела об этом. Казалось, деревня была населена исключительно мужчинами. Они с криками выбежали на вырубку посмотреть, кто к ним пожаловал. Но нет, здесь оказались и женщины, в том числе и старухи, которые смотрели на нее снизу вверх, дивясь высокому росту Сары и ее светлым волосам. А потом осмелели, подошли поближе и стали тыкать в неё пальцами. Дженифер была ростом пониже и темненькая, а потому не вызвала у туземцев особого интереса. И вот их заставили сбиться в кучу и повели в большой дом с соломенной кровлей. Внутри дом представлял собой большое открытое пространство, нечто вроде главной, или центральной, комнаты с высотой потолка в три этажа. Там была лестница, ведущая наверх, от нее ответвлялись лестнички поменьше, и по ним можно было попасть на самый верх, туда, где тянулись узкие мостки и, по всей видимости, находился наблюдательный пункт. В центре комнаты был очаг, у огня сидел плотный мужчина с бледной кожей и темной бородой. Лицо закрывали солнечные очки, на голове красовалось подобие берета с ямайским флагом. Наверное, это был Самбука. Их выстроили в шеренгу перед ним, и он долго рассматривал каждого пленного в отдельности. Впрочем, Саре с ее обостренным чутьем было очевидно, что никто из них его особенно не заинтересовал. Только, пожалуй, двое, Тед и Питер. На Кеннера он вообще еле взглянул и тут же отвернулся. — Ить он! Парни начали теснить Кеннера к выходу, грубо орудуя прикладами. Они явно обрадовались перспективе казнить одного из пленников. — Не час! — рявкнул на них Самбука. — Том. Саре понадобилась доля секунды, чтоб перевести эти два слова. «Не сейчас». «Потом». Что означает позже, подумала она. Так что Кеннер получил хотя бы временную отсрочку. Самбука отвернулся от него и снова оглядел остальных. — Мэрей, — сказал он и брезгливо отмахнулся, словно от назойливой мухи. — Мэрей усти. Том. По радостным ухмылкам на лицах юнцов Саре стало ясно: они получили разрешение делать с двумя женщинами все, что им заблагорассудится. «Женщин увести». И вот их с Дженифер отвели в какую-то боковую комнатушку. Сара старалась сохранять спокойствие. Нет, конечно, она понимала, дела их плохи. Очень даже плохи. Она заметила также, что и Дженифер не показывает виду, что ей страшно. Все то же непроницаемое, равнодушное выражение лица, с которым она могла бы входить к кому-то из знакомых в дом на вечеринку с коктейлями. Девушек отвели в заднюю часть дома, в комнату с тростниковыми стенами и потолком. В земляной пол были вбиты два столба. Один из парней достал наручники и приковал Дженифер к первому столбу. Затем проделал то же самое и с Сарой, она оказалась прикованной ко второму столбу. А второй мальчишка вдруг протянул худую грязную руку и ухватил Сару за грудь. Помял, со значением улыбнулся, и оба они вышли. — Очаровательные манеры, — заметила Дженифер, когда они остались вдвоем. — Ты как, нормально? — Пока что да, — ответила Сара. И вздрогнула: где-то на улице гулко забили барабаны. — Ничего, — заметила Дженифер. — Это еще не конец. — Санджонг, он… — Все правильно. Так и есть. — Но мы так долго ехали в этих джипах. — Да. Мили две или три. Пыталась рассмотреть на спидометре, но вся приборная доска была забрызгана грязью. Но если идти пешком, пусть даже бежать, это займет немалое время. — У него вроде бы есть винтовка? — Да. — А ты никак не сможешь высвободиться? Дженифер покачала головой: — Слишком плотно приковали. Тут вдруг через открытую дверь они увидели, как Брэдли и Эванса ведут в какую-то другую комнату. Они быстро прошли мимо в сопровождении конвоя и исчезли. А потом провели Кеннера, отдельно. Он заглянул к ним в комнату, увидел девушек и, как показалось Саре, многозначительно подмигнул. Но уверена она не была. Может, действительно просто показалось?.. Дженифер сползла вниз и уселась на грязный земляной пол. Прислонилась спиной к столбу. И сказала: — Тебе тоже лучше присесть. Ночь может оказаться долгой… И Сара послушно опустилась на пол. Минуту спустя в комнату заглянул парнишка, увидел, что девушки сидят. Вошел в комнату, оглядел наручники. Затем вышел. Бой барабанов на улице становился все громче. Должно быть, на площади перед домом начали собираться люди, слышался шум голосов и отдельные возгласы. — Похоже, церемония начинается, — сказала Дженифер. — И я, увы, догадываюсь, в чем она будет состоять.* * *
Эванса и Кеннера, размещенных в соседней комнате, тоже приковали к столбам наручниками. Но столба там было всего два, и на Брэдли не хватило. Ему просто сковали руки и усадили на пол. Кровь из раны на голове уже не шла, но над левым глазом у него набухал огромный синяк. И выглядел Тед явно напуганным. При этом он то и дело смыкал веки, словно засыпал. — Ну, каковы первые впечатления о деревенской жизни, Тед? — спросил Кеннер. — Все еще считаете, что нет на земле лучше места для жизни? — Это не деревенская жизнь. Просто варварство какое-то. — Тоже часть жизни. — Ну, не скажите. Эти совсем юные еще пареньки, этот жирный мерзкий тип… просто безумие, страшный сон. Все пошло как-то не так, и вот мы… — А вы до сих пор так и не поняли? — удивился Кеннер. — Вы считали и продолжаете считать, что цивилизация есть не что иное, как чудовищное изобретение человечества, отделяющее нас от природы? На самом деле все обстоит иначе, Тед. Цивилизация не отделяет нас от природы. Цивилизация защищает от нее. Потому как все, что вы только что видели, это и есть природа. — Э-э, нет, нет. Ничего подобного. Люди в основе своей добры, сострадательны… — Чушь все это собачья, Тед. — В них заложены гены альтруизма. — Очень хотелось бы верить, Тед. — Вся жестокость произрастает из слабости. — Некоторым людям просто нравится жестокость, Тед. Жить без нее не могут. — Оставьте его в покое, — вмешался Эванс. — Это почему? Давайте, Тед. Вам что, просто нечего мне ответить? — Да пошел ты! — огрызнулся Брэдли. — Может, нас всех поубивают эти гребаные отвязные недоноски, но хочу, чтоб ты знал, и пусть это будут последние слова в моей жизни! Злобная тварь и задница, вот кто ты есть, Кеннер! В каждом видишь только плохое. Ты пессимист, обструкционист, выступаешь против всего прогрессивного, доброго и благородного! Ты просто выродок и свинья во… в этом, как его… Как называется, что ты носишь?.. Во что тебя ни одень, как был свиньей правого толка, так и останешься. Кстати, где твой пистолет? — Выбросил. — Где? — Еще в джунглях. — Думаешь, Санджонг его подобрал? — Надеюсь. — Он придет нам на выручку? Кеннер покачал головой: — Он должен довести до конца наше дело. — Хочешь сказать, он идет к бухте? — Да. — Так, значит, никтоне станет вытаскивать нас отсюда? — Нет, Тед. Никто. — Тогда мы в полной заднице! — воскликнул Брэдли. — Нам конец! Мать вашу, нет, я просто не могу в это поверить! — И он зарыдал.* * *
В комнату вошли двое парней с толстыми пеньковыми веревками. И крепко связали руки Брэдли. Затем, все так же молча, удалились. Барабанный бой становился все громче. Собравшиеся на площади туземцы завели монотонный напев.* * *
— Тебе с твоего места видна дверь? — спросила Дженифер. — Да. — Глаз с нее не спускай. И если кто подойдет, шепни мне, ладно? — Ладно, — ответила Сара. Потом извернулась и взглянула на Дженифер. И увидела, что та, изогнув спину, ухватилась обеими руками за столб. Потом согнула ноги в коленях так, что ступни ее оказались на этом столбе, и начала подниматься по нему, словно цирковой акробат. Вот она добралась до верхушки, приподняла над ней скованные наручниками руки, а затем мягко спрыгнула на земляной пол. — Никто не заметил? — Нет… — ответила Сара. — Где ты этому научилась? — Следи за дверью. И Дженифер прижалась спиной к столбу, притворяясь, что не сумела высвободиться. — Ну что там, никого? — Нет, пока никого. Дженифер вздохнула. — Теперь надо дождаться, когда зайдет кто-то из этих мальчишек, — сказала она.* * *
Меж тем находившийся на площади Самбука толкал перед народом речь. Выкрикивал короткие фразы, и на каждую толпа отвечала восторженным ревом. Он как никто умел заводить толпу. В конце такого выступления люди обычно впадали в полное неистовство. Даже в каморке, где находился Тед, чувствовалось, как нарастает напряжение. Брэдли лежал на полу, скорчившись в позе зародыша, и тихо плакал. Вошли двое, на этот раз — вполне взрослые мужчины. Сняли с него наручники. Потом рывком подняли его на ноги. Каждый из мужчин ухватился за конец веревки. И вот они вывели Теда на улицу. Толпа громко взревела.ПАВУТУ
Четверг, 14 октября
12.02 дня
— Эй, симпатяга, — сказала Дженифер, когда в каморку к ним заглянул молоденький парнишка. Дженифер зазывно улыбнулась ему. — Тебе нравится, что ты видишь, а, поросеночек? — И она вызывающе и соблазнительно задвигала тазом. Парнишка сперва смотрел подозрительно, затем все же вошел в комнату. Он был постарше остальных, лет четырнадцати-пятнадцати, и ростом повыше. В руках у него было ружье, на поясе — нож. — Хочешь побаловаться? Может, снимешь меня с этого столба, а? — спросила Дженифер и снова одарила его улыбкой. — Ну, чего, не понял, что ли? У меня так руки болят, малыш. Давай позабавимся. Он усмехнулся каким-то утробным хрипловатым смешком. Подошел к Дженифер. Резким рывком раздвинул ей ноги, потом опустился перед ней на колени. — Нет, так не пойдет. Сперва сними меня со столба. Ну, пожалуйста… — Неа мэри, — ответил он, смеясь и качая головой. Он понимал, что может поиметь ее и прикованной к столбу наручниками. Придвинулся еще ближе и начал расстегивать пуговки на шортах, но с ружьем в руке делать это было неудобно. И вот он отложил ружье в сторону. Дальше все происходило с невероятной быстротой, точно во сне. Дженифер изогнула спину, подобрала ноги в коленях и что есть силы ударила ступнями парнишку в подбородок, отчего голова у него запрокинулась назад. А затем она свернулась в тугой комок, завела руки под бедра, пропустила их под задом и ногами, и теперь руки у нее оказались спереди, а не за спиной. Парень начал было подниматься с пола, но тут она нанесла ему сокрушительный удар по голове сложенными вместе руками. Он рухнул как подкошенный. Но Дженифер на этом не остановилась, продолжала бить по голове. А потом выхватила у него из-за пояса нож и резанула по горлу. Тело его содрогалось и билось в конвульсиях, кровь хлестала на земляной пол, и, казалось, конца этому не будет. Но вот наконец он затих, и Дженифер принялась рыться у него в карманах. Сара наблюдала за происходящим с разинутым от изумления и ужаса ртом. — Черт… — пробормотала Дженифер. — Черт бы вас всех побрал. — Что такое? — спросила Сара. — Ключа у него нет! Пыхтя от усилий, Дженифер перевернула тело. Руки у нее были в крови. Но она не обращала на это внимания. — Где же эти чертовы ключи? — Может, у другого мальчишки? — А кто из них надевал на нас наручники? — Не помню, — пробормотала Сара. В голове все перепуталось. Она, не отрываясь, смотрела на тело, на кровь. — Эй, — прикрикнула на нее Дженифер, — очнись, хватит! Сама знаешь, что собирались сделать с нами эти гаденыши. Избить нас, изнасиловать всей бандой, а потом убить. Гори они в аду синим пламенем! Будем убивать всех подряд, может, тогда и удастся вырваться отсюда живыми. Но мне нужен этот чертов ключ! Сара пыталась встать на ноги. — А вот это уже лучше, — сказала Дженифер. Подошла и присела перед Сарой на корточки. — Что?.. — Забирайся ко мне на спину и подтягивайся. Попробуем снять тебя со столба. Давай же быстрей! А на улице перед большим домом продолжала реветь и бесноваться толпа.* * *
В лицо Теду Брэдли ударили ослепительные солнечные лучи, и он сощурился. Он был полностью дезориентирован от боли и страха. А зрелище, представшее перед ним, привело просто в смятение. Выстроившиеся в два ряда старухи образовали нечто вроде живого коридора, по которому он должен был пройти. И все эти люди бешено ему аплодировали. Вообще-то, кроме старушечьих, он теперь разглядел и другие лица. Целое море лиц темнокожих мужчин, женщин, парней, девушек и совсем маленьких ребятишек. И все они прыгали, бесновались и выкрикивали слова приветствия. Целые толпы людей. Они приветствовали его! И тут неожиданно для самого себя Тед Брэдли вдруг улыбнулся. Улыбка вышла слабой, немного кривоватой от усталости и боли, но он по опыту знал: раз люди так радостно встречают тебя, надо непременно отблагодарить их улыбкой. И он кивал и улыбался, пока двое мужчин волокли его куда-то. И даже умудрился выдавить более широкую улыбку. И вот в дальнем конце итого коридора появился сам Самбука. Но и он тоже аплодировал, громко хлопал вскинутыми вверх руками, а на жирном лице сияла улыбка. Тед не понимал, что здесь происходит. Но, по всей очевидности, воспринял значение этого сборища превратно. Или же подумал, что сами дикари каким-то чудом сообразили, кто он такой, и отказались от своего изначального плана. Торжественные встречи — это Теду было не впервой. Женщины орали так громко, рты их были широко разинуты, а его все продолжали тащить куда-то вперед. И Брэдли попытался освободиться от державших его мужчин, и тут произошло еще одно чудо. Они его отпустили, и теперь он шагал вперед сам! Но вот он пригляделся и заметил, что у ног аплодирующих и визжащих от восторга женщин лежат толстые палки. А у некоторых были бейсбольные биты и куски металлических труб. Он приблизился к ним, они продолжали кричать, а потом вдруг схватили свои биты и палки и принялись избивать его, наносить сильные удары по лицу, плечам и торсу. Боль оказалась просто невыносимой, и Тед рухнул на землю. Но его тут же подхватили и рывком поставили на ноги все те же двое мужчин. И потащили дальше по живому коридору, и со всех сторон на него продолжали сыпаться удары. Тут боль окончательно сразила его, он вновь повалился на землю и ощутил равнодушие и даже какую-то отстраненность от всего того страшного, что с ним происходило. А затем провалился в пустоту и черноту, но это женщин не остановило, они продолжали наносить все новые сильные и безжалостные удары. И вот наконец он с трудом пришел в сознание и увидел впереди два столба. Мужчины быстро прикрутили ему руки веревками к столбам так, чтобы он мог стоять прямо. Крики тотчас прекратились, толпа затихла. Он стоял, свесив голову на грудь, и видел, что его кровь капает на землю. А потом увидел и две свои босые ноги, и они тоже были забрызганы кровью, но тут кто-то подошел сзади, ухватил за волосы и заставил поднять голову. Это был Самбука, Брэдли узнал его, но все как-то не получалось сконцентрировать взгляд на лице вождя. Весь мир кругом стал странно серым и размытым. Но он видел, что Самбука смотрит на него и усмехается, обнажив два ряда желтых заостренных зубов. А потом Самбука поднял в руке нож — так, чтоб Тед его видел, и снова улыбнулся. И вдруг ущипнул Теда двумя пальцами за щеку, взмахнул ножом и отхватил кусок плоти. Странно, но боли при этом не было. Вместо нее накатила тошнота, когда он увидел, как Самбука поднес окровавленный кусок его щеки ко рту и, продолжая усмехаться, откусил от него. Кровь бежала по подбородку вождя, а он продолжал жевать и все улыбался, улыбался. Голова у Брэдли закружилась. Теперь его просто тошнило от страха и омерзения, и еще он ощущал острую боль в груди. Он глянул вниз и увидел маленького мальчугана лет восьми или девяти. Тот, привстав на цыпочки, пытался отрезать кусок от верхней части его руки перочинным ножом. А потом вперед бросилась какая-то женщина, крича, чтоб все расступились и дали ей дорогу. Подбежала к нему и отхватила кусок плоти от его плеча. И тут вся толпа, словно по сигналу, набросилась на него, вокруг так и сверкали ножи, и они резали и орали, орали и резали. И Тед видел, как к глазам его приближается лезвие ножа, потом почувствовал, как кто-то стаскивает с него брюки, а потом уже не видел и не чувствовал больше ничего.ПАВУТУ
Четверг, 14 октября
12.22 дня
Эванс прислушивался к крикам толпы. Он нутром понял: происходит что-то страшное. Взглянул на Кеннера. Но тот лишь покачал головой. Они ничего не могли сделать. И помощи ждать было неоткуда. Выхода у них нет. Дверь отворилась, вошли двое парней. В руках у них были толстые пеньковые веревки, и Эванс с ужасом увидел, что они испачканы кровью. Они подошли к Эвансу и крепко связали ему руки этими веревками. Он вдруг почувствовал, как бешено забилось у него сердце. Туземцы закончили свое дело и ушли. Снаружи продолжала реветь и бесноваться толпа. — Не бойся, — сказал Кеннер. — Сразу они тебя туда не потащат. Надежда все еще остается. — Надежда на что? — воскликнул Эванс. В голосе его звучало отчаяние. Кеннер лишь покачал головой: — Просто… надежда.* * *
Дженифер ждала, когда в комнату войдет второй мальчишка. И вот через какое-то время он появился. Еще с порога увидел распростертое на полу тело и отпрянул, но тут на него, точно фурия, налетела Дженифер и схватила за горло. Ей удалось втащить его в комнату, зажав ему рот, чтоб не заорал. Затем Сара увидела, как резко она крутанула обеими руками, и парень медленно осел на пол. Он не умер, но Дженифер удалось нейтрализовать его хотя бы на время. И тут она обернулась, выглянула на секунду из комнаты и увидела ключи. Они лежали на скамье, в узком коридорчике, прямо напротив двери. Теперь в их распоряжении было два автомата, но стрелять из них было опасно. Дикари тут же сбегутся со всех сторон. Дженифер боялась снова выглянуть из комнаты. Откуда-то доносилось бормотание голосов. Она не была уверена, где находятся люди, в соседней ли комнате или в дальнем конце коридора, но выходить было опасно. Одна ошибка может стоить жизни. Дженифер привалилась к стене возле двери и принялась стонать. Сперва совсем тихо, потом все громче и громче, потому как вопли и вой на улице не стихали. Она стонала уже во весь голос. Но к ним никто не приходил. Может, все же она успеет незаметно выскочить и схватить ключи?.. Она решила выждать еще немного.* * *
Эванса трясло. Запястья крепко, до боли стягивали пропитанные кровью веревки. Нет, это невозможно, он не в силах более выносить это ожидание. Казалось, он вот-вот потеряет сознание. Затем он вдруг услышал, как крики на улице стали стихать. Он понял, что это означает. Скоро настанет черед следующей жертвы. А потом вдруг послышался тихий звук. Кашель. Непрерывное тихое покашливание.* * *
Кеннер сообразил первым. — Мы здесь! — громко произнес он. Послышался хруст. Эванс обернулся и увидел, как острое лезвие мачете прорезает тростниковую стену. Щель все расширялась, вот в нее просунулась толстая, коричневая от загара рука. Оторвала еще кусок… В образовавшуюся дыру на них смотрел какой-то бородач. Сначала Эванс не узнал его, но вот мужчина приложил палец к губам, и в этом жесте Эвансу почудилось что-то страшно знакомое. И он вдруг представил этого человека без густой черной бороды. — Джордж! Это был Джордж Мортон. Живой и невредимый. Вот он шагнул в комнату. — Только тихо, — прошептал он. — Что-то вы не слишком торопились, — заметил Кеннер. И повернулся к Мортону спиной, чтоб тот мог снять с него наручники. Тот снял и передал ему пистолет. Затем настал черед Эванса. Щелчок, и наручники соскользнули с рук. Эванс отчаянно дергал веревки, пытаясь снять их с запястий. Но завязаны они были намертво. — Где остальные? — шепнул Мортон. Кеннер указал на соседнюю комнату. Потом взял у Мортона мачете. — Займитесь Питером. А я пойду за девочками. И вот, сжимая в руке мачете, Кеннер шагнул в коридор. Мортон схватил Эванса за руку. Тот упрямо мотнул головой. — Пошли, Питер. — Но… — Делай, что я говорю, малыш. Они шагнули в дыру в стене и оказались в джунглях.* * *
Кеннер бесшумно крался по безлюдному коридору. Двери в боковые комнаты были распахнуты настежь. Его могут заметить в любой момент. И если поднимут тревогу, всем им конец. Вот он заметил на лавке ключи, взял их и подошел к двери в комнату, где держали пленниц. Осторожно заглянул внутрь, увидел, что у столбов никого. И женщин нигде не было видно. Кеннер благоразумно остался снаружи и швырнул в комнату связку ключей. — Это я, — прошептал он. И секунду спустя увидел, как Дженифер выбежала из-за двери, бросилась к ключам, схватила их. Еще через несколько секунд они с Сарой освободились от наручников. Схватили отобранные у туземцев ружья и направились к двери. Слишком поздно. Внезапно из-за угла вышли трое крепких молодых людей и направились прямо к Кеннеру. У каждого в руке по автомату. Они болтали о чем-то, смеялись и пока что не замечали его. Кеннер скользнул в комнату к девушкам. Прильнул спиной к стене возле входной двери, сделал знак Саре и Дженифер подойти и встать возле столбов. Те успели как раз вовремя, парни уже входили в помещение. Дженифер сказала: — Привет, ребята. — И улыбнулась во весь рот. В ту же секунду парни увидели лежавшие на полу тела убитых, кровь, но было уже слишком поздно. Кеннер нанес удар одному. Дженифер набросилась с ножом на второго. Третий уже выскакивал из двери, но тут Кеннер оглушил его по затылку рукояткой пистолета. Удар был такой силы, что хрустнули кости черепа. Парень рухнул на землю как подкошенный. Пора бежать.* * *
Собравшаяся на площади толпа выражала свое нетерпение недовольным ропотом. Самбука поморщился. Первая жертва была давно мертва, изуродованное тело лежало у его ног, оно давно остыло и уже не вызывало никакого аппетита. А те люди в толпе, кому не досталось ни кусочка, законно требовали своей доли. Женщины собрались группами, стояли, закинув бейсбольные биты и палки на плечи, о чем-то переговаривались и ждали продолжения игры. Кто будет следующим? Самбука пролаял слова приказа, трое мужчин бросились к большому дому. Спускаться предстояло по крутому, скользкому от грязи холму, но Эванс не возражал. Он спешил следом за Мортоном, а тот, похоже, прекрасно ориентировался в джунглях. Вот они оказались на дне расселины, практически скатились со склона и упали прямо в узкий ручей, где вода была бледно-коричневой от примеси торфа. Мортон махнул рукой, призывая его следовать за ним, оба они вскочили и бросились бежать вдоль русла ручья, расплескивая воду. Мортон сильно похудел, выглядел поджарым и сильным, черты лица заострились, стали жестче. — Мы все считали, вы погибли, — запыхавшись, пробормотал Эванс. — Молчи. Береги силы. Надо бежать. Скоро они пустятся за нами в погоню. И едва успел он произнести эти слова, как Эванс услышал: кто-то спускался вниз по склону следом за ними. Он развернулся и помчался следом за Мортоном, оскальзываясь на мокрых камнях. Падал, поднимался и снова бежал.* * *
По склону спускался Кеннер, следом за ним — Сара и Дженифер. Часть пути они просто съезжали по скользкой грязи, налетая на выступающие из земли перекрученные корни, врезаясь в какие-то кусты с острыми шипами, но то был самый быстрый способ убраться как можно дальше от деревни. По полосам в грязи Кеннер понял, что и Мортон уходил тем же путем. И еще он был уверен, что тревогу в Павуту поднимут через минуту после их исчезновения. Вот они пробились через последние заросли, стеной вставшие на пути к ручью. И тут где-то наверху прозвучали выстрелы. Доносились они из деревни. Значит, бегство пленников не осталось незамеченным. Кеннер знал: бухта находится где-то левее. И велел всем остальным бежать дальше вдоль русла ручья. — А вы? — спросил Эванс. — Догоню вас через минуту. Женщины бросились вперед, бежали они на удивление быстро. Кеннер вернулся к покрытой грязью тропе, затаился за кустами и стал ждать, держа винтовку наготове. И вот через несколько секунд первые повстанцы стали спускаться по склону холма. Кеннер дал по ним три очереди подряд. Тела убитых застряли в кустарнике. Один из них скатился вниз, до самого ручья, и остался лежать у воды. Кеннер ждал. Очевидно, затаившиеся наверху преследователи предполагали, что теперь он пустится бежать. Вот он и выжидал, как они поведут себя дальше. Терпение было вознаграждено: через пару минут по склону начали спускаться еще несколько человек. То были перепуганные мальчишки, и производили они сильный шум. Он снова дал очередь и услышал крики. Но Кеннер не думал, что хоть кого-то задел. Они верещали от страха. Теперь он был уверен: преследователи выберут другой маршрут. Найдут еще какое-то место, где можно будет спуститься к ручью. А это займет время. И вот Кеннер развернулся и побежал.* * *
Сара с Дженифер мчались вперед по мелководью очертя голову. И тут вдруг мимо Сариной головы просвистела пуля. — Эй! — крикнула она. — Не стреляйте! Это мы! — Прошу прощения, — сказал Мортон. Девушки подбежали к нему. — Куда теперь? — спросила Дженифер. Мортон указал вперед по течению ручья. И они побежали снова.* * *
Эванс хотел взглянуть на часы, но вдруг заметил, что их больше нет на запястье. Очевидно, один из туземцев стащил, когда связывал ему руки. У Мортона были часы. — Сколько теперь? — спросил его Эванс. — Три пятнадцать. У них оставалось меньше двух часов. — Далеко еще до бухты? — Думаю, займет не меньше часа, — ответил Мортон. — Если идти напрямую через джунгли. Что ж поделаешь, придется. Эти ребята умеют идти по следу. Несколько раз едва меня не схватили. Они знают, что я здесь, но до сих пор как-то удавалось избегнуть этой неприятной встречи. — А вы давно здесь? — Девять дней. Порой кажется, что прошло девять лет. Они продолжали бежать вдоль русла ручья, пригибаясь под низко нависшими ветвями. Бедра у Эванса жгло как огнем. Колени ныли. Но все это сущие пустяки в сравнении с тем, что могло случиться там, в Павуту. Боль была подтверждением тому, что он все еще жив. И он уже не обращал внимания ни на удушливую жару, ни на жалящих насекомых, ни на пиявок, которые облепили ступни и лодыжки. Он был счастлив, что жив. Пока что… — Здесь свернем, — сказал Мортон. И начал карабкаться по склону, что тянулся по правую сторону от ручья. Обогнул большие валуны и, раздвигая руками ветки, вышел на поляну, где трава доходила до пояса. Они последовали за ним. — А змеи там есть? — опасливо спросила Сара. — Да, тут их полно, — ответил Мортон. — Но не они меня беспокоят. — А что вас беспокоит? — Пукпук. Много-много. — Что это? — Крокодилы. И он решительно шагнул веред и скрылся за плотной завесой листвы. — Замечательно, — пробормотал Эванс. — Только крокодилов нам и не хватало.* * *
Кеннер остановился на полпути. Вода в ручье доходила ему до щиколоток. Что-то не так. До сих пор он видел следы бежавших впереди товарищей. Кусочки свежей грязи, налипшие на камни, следы от мокрых пальцев на камнях. Отпечатки ног, сломанные стебли водных растений. Но последние несколько минут ничего этого не наблюдалось. Стало быть, они свернули куда-то. Вышли из ручья. И он пропустил это место. Мортон знает, куда идти, подумал он. Знает какое-то удобное местечко, где можно выйти из ручья и остаться незамеченным. Возможно, он свернул в том болотистом месте, где между валунами росла сочная высокая трава. Она мягко пружинит под ногами, тут же выпрямляется, и следов не остается. А он, Кеннер, пропустил это место. Он повернул назад и медленно побрел обратно, вверх по течению. Он понимал, что если не найдет их следов, оставлять это русло нельзя. Придется идти дальше. Но если он здесь задержится, повстанцы рано или поздно найдут его. И убьют.БУХТА РЕЗОЛЮШН
Четверг, 14 октября
4.02 дня
У них оставался один час, всего один. Мортон, пригнувшись, пробирался между мангровыми зарослями и валунами. Здесь они выходили прямо к центру бухты Резолюшн. Остальные путники, запыхавшись, догнали его, обступили. В нескольких футах от них мелкие волны с тихими всплесками накатывали на песок. — Теперь расскажу вам все, что знаю, — тихо начал Мортон. — Грузовой корабль с субмариной спрятан где-то под камуфляжной сеткой в восточной части бухты. Отсюда его не видно. Они спускают субмарину под воду каждый день вот уже на протяжении недели. Видимо, запасы электроэнергии у нее ограничены, а потому она может оставаться под водой не больше часа за раз. Но совершенно очевидно, что они размещают на глубине конусообразные контейнеры со взрывчаткой, и они снабжены детонационным устройством, обеспечивающим синхронность взрыва… — Такие же они использовали в Антарктиде, — сказала Сара. — Да, верно, тогда вы понимаете, с чем мы имеем дело. Только здесь они намереваются вызвать сход подводной лавины. Исходя из того, сколько времени остается субмарина под водой, я сделал следующие расчеты. Они размещают контейнеры на глубине около девяноста метров. Считается, что это наиболее оптимальный уровень для схода подводных лавин, вызывающих цунами. — А для чего все эти палатки? — спросил Эванс. — Похоже, они не хотят рисковать. Если не хватит силы синхронных взрывов, если они не слишком полагаются на них, на этот случай припасены еще и кавитационные генераторы. И разместили их в палатках. Оборудование довольно громоздкое, каждый генератор размером с небольшой грузовик. Установка работает на дизельном топливе и производит при этом много шума. И вот они решили устроить им испытание, которое длилось несколько дней. И еще всякий раз при этом они смещали каждую палатку примерно на фут или два, из чего я сделал вывод, что расположение этого оборудования имеет значение. Возможно, они пытались таким образом сфокусировать лучи или какие-то другие виды энергии, которые вырабатываются этими генераторами. Точно не скажу, не знаю. Но думаю, они хотят, чтоб и эти установки сыграли свою роль в образовании подводной лавины. — Что мы должны делать? — спросила Сара. — Остановить их мы, к сожалению, никак не сможем, — ответил Мортон. — Нас всего четверо, ну, пусть пятеро, если Кеннер успеет сюда добраться, в чем лично я сомневаюсь. А их команда состоит из тринадцати человек. Семеро работают на корабле, шестеро — здесь, на берегу. Все вооружены автоматами. — Но у нас еще есть Санджонг, — заметил Эванс. — Не забывайте. — Этот непальский парень? Повстанцы наверняка уже схватили его. Примерно час тому назад я слышал выстрелы. Они доносились с хребта, из того места, где они вас схватили. Сам я, когда они взяли вас в плен, находился несколькими ярдами ниже. Пытался предупредить вас, подать сигнал кашлем, но… — Он пожал плечами и отвернулся к берегу. — Ладно. Теперь это уже неважно. Если предположить, что три кавитационных генератора должны работать одновременно, чтоб вызвать нужный им эффект, я решил, что наилучший для нас выход заключается в следующем. Мы должны изъять или вывести из строя хотя бы один генератор, лучше, конечно, два. Это нарушит планы террористов или же, по крайней мере, смягчит воздействие на подводный склон. — А может, просто отключить подачу энергии? — предположила Дженифер. Мортон покачал головой: — Не получится. Питание у них автономное. К каждой кавитационной установке подключен дизельный генератор. — И зажигание на батареях? — Нет. На солнечных панелях. Они тоже автономные. — Тогда придется убрать людей, управляющих этим оборудованием. — Да, получается, что так. А они, похоже, предупреждены о нашем возможном появлении. Вон, видите? По одному человеку у каждой палатки, они их охраняют. И еще где-то повыше, на горе, у них есть наблюдательный пункт. — Мортон указал на западный склон хребта. — Отсюда этого человека не видно, но я уверен, он наблюдает сверху за всей территорией бухты. — Подумаешь, большое дело! — воскликнула Дженифер. — Пусть себе наблюдает. Вот что надо сделать. Напасть на охранников у навесов, перебить всех по одному, а затем вывести из строя эти самые генераторы. Оружия у нас для этого вполне достаточно, к тому же… — Тут вдруг она умолкла. Осмотрела магазин своего ружья, он был пуст. — А ну-ка, проверьте свои пушки, заряжены или нет. Все дружно повиновались, начали возиться с затворами и магазинами. Результат был неутешительный. У Эванса оказалось четыре патрона. У Сары — всего два. У Мортона — вообще ни одного. — Так, значит, эти парни были практически невооружены… — растерянно пробормотала Сара. — И мы — тоже. — Дженифер разочарованно вздохнула. — Да, без оружия будет куда как сложней. — Затем она высунулась из зарослей и оглядела пляж, щурясь от яркого света. — От джунглей до этих палаток ярдов десять. Пространство открытое, спрятаться негде. Так что подобраться к парням, охраняющим палатки, незамеченными никак не получится. — Ну а если отвлечь их внимание? — Не знаю, как именно. Там по одному охраннику у каждого входа, еще по одному парню внутри. И все вооружены. Мортон кивнул: — Да, у них автоматы. — Скверно… — пробормотала Дженифер. Ничего хорошего.* * *
Кеннер, расплескивая воду, продолжал шагать по руслу ручья, поглядывая то влево, то вправо. Он прошел уже ярдов сто, как вдруг заметил на одном из прибрежных валунов отпечаток, оставшийся от прикосновения мокрой ладони. Он уже почти совсем высох. Кеннер пригляделся. И увидел, что трава на склоне, сбоку от валуна, слегка примята. Значит, именно здесь они и свернули. Он тоже свернул и направился к бухте. Мортон хорошо знал окрестности. Где-то здесь должно пролегать русло еще одного ручья, помельче. Тут Кеннер с тревогой заметил, что спуск к нему круче, чем можно было бы ожидать. Плохой признак. Но пробраться сквозь джунгли можно и здесь. И вдруг откуда-то сверху донесся собачий лай. Причем какой-то странный, глухой и хрипловатый, словно собака эта была больна. Кеннер рванулся вперед и нырнул под густое сплетенье ветвей. Надо найти остальных, пока еще не слишком поздно.* * *
Мортон услышал лай и нахмурился. — Что происходит? — спросила Дженифер. — Повстанцы идут по нашему следу с собаками? — Нет. Это не собака. — Да. Как-то не слишком похоже на собаку. — Старый, как мир, трюк в этих краях. Они начинают подражать собачьему лаю, а когда собака появляется, съедают ее. — Кто съедает? — Крокодилы. Звуки, которые вы слышите, издает крокодил. Находится где-то за нами.* * *
Тут вдруг с пляжа донесся рев автомобильных моторов. Выглянув из мангровых зарослей, они увидели, как с восточного края бухты к ним по песку мчатся три джипа. — Что это? — спросил Эванс. — Они всю неделю отрабатывают этот маневр, — пояснил Мортон. — Вот, посмотрите. По одному джипу останавливается у каждой палатки. Видите? Палатка первая… вторая… третья. Все машины остановились. Моторы у всех работают. Все развернуты к западу. — А что на западе? — Там грязная дорога, поднимается вверх по склону примерно на сто ярдов, заканчивается тупиком. — И кто-то ее использует, эту дорогу? — Нет. Они сами проложили ее в джунглях. Первое, что сделали по прибытии на остров. — Мортон развернулся, взглянул в сторону восточного изгиба бухты. — Обычно в это время с корабля спускают подлодку, она уходит на глубину. Но пока что-то ее не видно. — Вон оно что… — протянул Эванс. — Что именно? — Думаю, мы забыли об одной вещи. — О чем это? — Нас беспокоило цунами, волна, которая должна направиться к берегам Калифорнии. Но если под водой произойдет нечто подобное сходу земляной лавины или оползня, вода устремится в образовавшуюся пустоту, верно? А потом поднимется снова. Ну, эффект примерно такой же, как если бросить камень в лужу. — Он взял небольшой камешек, бросил в грязную канавку, протекавшую у их ног. — Вот, видите? Волна, поднятая камнем, она расходится кругами… — Расходится во всех направлениях… — О нет! — простонала Сара. — Да, именно так. Во всех направлениях, в том числе и к берегу. Цунами ударит и по этому острову. И произойдет это быстро. Соломонова Траншея далеко отсюда? Мортон пожал плечами: — Не знаю. Возможно, до нее мили две. Но я действительно не знаю, Питер. — Если эти волны передвигаются со скоростью пятьсот миль в час, — сказал Эванс, — тогда этого берега цунами достигнет… — Через двадцать четыре секунды, — быстро подсчитала в уме Сара. — Правильно. Именно столько времени будет у нас, чтоб успеть убраться отсюда после схода подводной лавины. Ровно двадцать четыре секунды.* * *
Тут вдруг они услышали нарастающее тарахтение, заработал первый дизельный генератор. Затем — второй, а потом — и третий. И вот работали уже все три. Мортон взглянул на часы. — Вот оно, — сказал он. — Начинается. И едва успел он произнести эти слова, как до них донесся еще один звук, напоминающий завывание, поначалу тихий, он с каждой секундой становился все громче. И вскоре превратился в оглушительное и низкое электрическое гудение. Казалось, оно заполнило собой все вокруг. — Это кавитационные установки, — сказал Мортон. — Принялись за свое черное дело. Дженифер вскинула на плечо ружье. — Приготовьтесь! — скомандовала она.* * *
Санджонг бесшумно соскользнул с низко нависших ветвей на палубу «АV Скорпион». Должно быть, это сорокафутовое судно обладало совсем небольшой осадкой, поскольку смогло подойти очень близко к полуострову в восточной части бухты и пристать у самого берега, где над ним нависали ветви деревьев. Хорошее прикрытие, с берега судна практически не видно; Санджонг сообразил это, лишь когда услышал доносившееся из джунглей характерное потрескивание рации. Он, пригибаясь, добрался до кормы и укрылся за лебедкой, с помощью которой поднимали субмарину. Сидел там и прислушивался. Теперь уже со всех сторон, так, во всяком случае, ему показалось, доносились голоса. На борту, по самым скромным его прикидкам, находилось человек шесть-семь. Но главное теперь не это. Главное — выяснить, где находятся детонаторы с таймерами. Наверное, в капитанской рубке, но он не был в этом уверен. А рубку и то место, где он нашел укрытие, разделяло открытое пространство, довольно длинная палуба. Он поднял глаза и увидел висевшую над его головой субмарину. Ярко-голубая, примерно семи футов в длину, кабина защищена верхом из прозрачного пластика, теперь он был поднят. Стало быть, с помощью этой лебедки субмарину поднимают и опускают в воду. А сама лебедка… Санджонг стал искать, где находится ее панель управления. Понимал, что она должна быть где-то поблизости, поскольку оператор должен видеть подлодку во время погружения. И вскоре нашел ее, закрытую металлическую коробочку, размещенную у противоположного борта. Подполз к ней, открыл, взглянул на кнопки. Кнопок было шесть, помечены стрелками, указывающими в разных направлениях. Все это немного напоминало большую клавиатуру компьютера. Он надавил на ту, что со стрелкой вниз. Механизм пришел в движение, с тихим скрипом лебедка начала опускать субмарину. И тут же завыла тревожная сирена. Санджонг услышал топот ног. Нырнул в первый попавшийся люк и затаился там.* * *
С пляжа донесся отдаленный вой сирены, его не могли заглушить даже работающие кавитационные генераторы. Эванс недоуменно вскинул голову и прислушался. — Откуда этот звук? — Должно быть, с корабля. Находившиеся на берегу вооруженные мужчины тоже услышали сигнал тревоги. Они стояли парами у каждой палатки и указывали куда-то на восток. И недоуменно переглядывались, явно не зная, что делать. И тут вдруг откуда-то сзади, из джунглей, донесся еще один звук. Оглушительный треск автоматной очереди, которая, казалось, разорвала воздух. Мужчины на берегу явно встревожились, забегали, размахивая автоматами и озираясь по сторонам. — Мать вашу! — прошептала Дженифер. И выхватила у Эванса ружье. — Как раз то, что надо! Лучше момента не придумаешь. И, стреляя, ринулась на пляж.* * *
Крокодил налетел на Кеннера стремительно. Он только и успел заметить огромную разверстую пасть да фонтанчики брызг, когда страшилище вылетело из воды. И тут же дал очередь. Челюсти защелкнулись в каких-то нескольких дюймах от него ноги, крокодил отлетел, извернулся всем своим длинным телом, снова набросился на него, но промахнулся — челюсти сомкнулись на низко нависшей ветке. «Пулями его не остановить», — подумал Кеннер. Развернулся и бросился бежать. И через пару секунд кубарем скатился с обрыва к руслу реки. Крокодил ринулся следом, с треском ломая ветки.* * *
Дженифер бежала по песку к ближайшей от нее палатке. Пробежать оставалось каких-то десять ярдов, и тут две пули вонзились ей в левую ногу, и она рухнула на горячий от солнца песок. Но, даже падая, она продолжала стрелять. И успела заметить, как один из охранников у навеса упал. Она поняла, что он убит. Эванс, бежавший следом, остановился, упал на колени рядом с ней. Она слабо махнула рукой. И крикнула: — Не останавливайся! Вперед, вперед! — Эванс поднялся и побежал дальше к палатке. Находившиеся на корабле террористы успели остановить начавшую спускаться в воду субмарину. И тут вдруг услышали выстрелы на берегу. Дружно ринулись к правому борту и пытались разглядеть, что там происходит. Санджонг, пригибаясь, двинулся по палубе к левому борту. Там не было ни души. Он вошел в капитанскую рубку. И увидел огромную панель управления, напичканную разного рода электроникой. Над ней склонился мужчина в шортах и футболке с короткими рукавами, он переключал какие-то рукоятки. В верхней части приборной доски виднелись три ряда лампочек, помеченных какими-то цифрами. Очевидно, то был таймер. Для детонации подводных взрывов.* * *
Сара и Мортон бежали по самому краю пляжа, стараясь держаться поближе к зарослям. Направлялись они ко второй палатке. Охранник, дежуривший возле входа, заметил их буквально через несколько секунд и тут же дал очередь из автомата. «Но, очевидно, — подумала Сара, — он слишком нервничал, а потому промахнулся». На головы им градом посыпались срезанные пулями ветки и листья. Они находились уже совсем близко, и Сара могла открыть ответный огонь. В руке у нее был пистолет Мортона. Ярдах в двадцати от палатки она остановилась, привалилась спиной к толстому стволу дерева. Потом прицелилась и выстрелила. Но, видно, рука дрожала, и первый выстрел оказался промахом. Зато вторая пуля угодила мужчине у палатки в правое плечо, и он выронил свое оружие. Мортон увидел это, выскочил из-за прикрытия и бросился вперед. Раненый пытался подняться. Сара выстрелила еще раз. А Мортон меж тем уже скрылся в палатке. И она услышала два резких щелчка от выстрелов, а затем крик боли. И побежала.* * *
Эванс осторожно шагнул в палатку. Перед ним, словно стена, высился некий механизм, работающий на полную катушку, — целое сплетение из изогнутых трубок и клапанов, а заканчивался он плоской плитой футов восьми в ширину, нависающей над песком примерно фута на два. Сам генератор достигал семи футов в высоту; все металлические части раскалены, даже дотронуться невозможно. Шум здесь стоял просто оглушительный. И никого видно не было. Держа ружье наготове и с горечью осознавая, что магазин пуст, Эванс свернул за угол, потом свернул еще раз. И только тут увидел его. Это был лже-Болден. Тот самый тип, который чуть не погубил их в Антарктиде. Он сидел за панелью управления и вертел какие-то регуляторы, то и дело сверяясь с затененным экраном, расположенным чуть выше, и какими-то датчиками. Он был так сосредоточен, что не сразу заметил появление Эванса. Эванс же ощутил, как его охватывает гнев. Будь ружье заряжено, он бы выстрелил и убил негодяя. Свой автомат «Болден» оставил чуть поодаль, прислонил к брезентовой стене палатки. Ведь для управления сложным механизмом ему нужны были обе руки. Эванс окликнул его. «Болден» обернулся. Эванс взмахнул стволом, давая понять, чтоб тот поднял руки. Но тут «Болден» резко вскочил и набросился на него.* * *
Едва успел Мортон шагнуть в палатку, как прогремели выстрелы. Первая пуля царапнула ухо, вторая угодила в плечо. Он вскрикнул от боли и упал на колени. Это движение спасло ему жизнь, потому как третья пуля просвистела в каком-то дюйме от головы и пробила ткань палатки. Мортон лежал на песке, рядом с работающим механизмом, и тут в палатку шагнул стрелок, держа свой автомат на изготовку. На вид ему было лет двадцать с небольшим, бородатый, мрачный и очень деловитый парень. Он увидел Мортона и прицелился. И в это мгновение его отшвырнуло назад, прямо на работающий генератор, брызнула кровь, капли ее шипели и тут же испарялись, попав на раскаленный металл. На пороге появилась Сара с вытянутой рукой. Вот она выстрелила в падающего бородача второй, третий и четвертый раз, с каждым разом опуская руку с зажатым в ней оружием все ниже. Потом обернулась к Мортону. — Совсем забыл, что ты у нас отменный стрелок, — пробормотал он. — Вы как, в порядке? — спросила Сара. Мортон кивнул. — Так как теперь выключить эту хреновину?* * *
Эванс даже крякнул, с такой неукротимой силой налетел на него «Болден». Их обоих сперва вдавило в полотняную стену палатки, потом отбросило назад. Эванс начал бить «Болдена» рукояткой ружья по шее, но безрезультатно. Он пытался нанести удар по голове, но в таком положении это было невозможно. «Болден» же напрягал все свои силы, стремясь вытащить Эванса из палатки. Вот оба они упали на землю, сплетясь в смертельной схватке. Над их головами продолжали гудеть и стучать механизмы. И тут вдруг Эванс сообразил, что собирается сделать с ним «Болден». Он пытался затолкать его под металлическую плиту генератора. Даже находясь от нее на некотором расстоянии, Эванс ощущал сильнейшую вибрацию. И воздух здесь был раскален, так и обдавал жаром. «Болден» ударил Эванса по голове, солнечные очки свалились и угодили прямо под плоскую плиту. Стекло тут же разлетелось на мелкие кусочки. Затем начали гнуться и плавиться дужки оправы. А потом очки словно испарились. Исчезли. Превратились в ничто. Эванс с ужасом наблюдал за этой картиной. А «Болден» тем временем подталкивал его к краю плиты все ближе и ближе… От отчаяния силы у Эванса, казалось, удвоились. Он бешено забился, пытаясь вырваться. А потом вдруг резко лягнул «Болдена» каблуком ботинка. Тот отлетел в сторону, ударился лицом о раскаленный металл. И бешено взвыл от боли. Щека в момент почернела и задымилась. Эванс лягнул его снова и выполз из-под навалившегося на него тела. Вскочил на ноги. И, глядя сверху вниз на «Болдена», начал бить его ногами под ребра изо всей силы. Он думал только об одном: «Я должен убить этого негодяя, сейчас я убью его…» Это тебе за Антарктиду. Но тут вдруг «Болден» извернулся и ухватил Эванса за ногу. И тот упал. Но, даже падая, он умудрился нанести «Болдену» еще один удар, по голове, и тот откатился в сторону. И угодил прямо под раскаленную плиту. Половина тела торчала наружу. И Эванс, словно в кошмарном сне, увидел, как начала трястись, вибрировать эта вторая, свободная половина. «Болден» открыл рот, хотел крикнуть, но звук словно застрял в горле. И тогда Эванс ударил его ногой последний раз, и «Болден» целиком ушел под плиту. Через несколько секунд Эванс наконец отдышался и, опустившись на четвереньки, заглянул под генератор. Но ничего там не увидел. Лишь лицо обдало облачком вонючего дыма. Он поднялся на ноги и поплелся к выходу.* * *
Дженифер оглянулась через плечо, потом впилась в блузку зубами и вырвала из нее клок ткани, чтобы перевязать рану. Она не думала, что задета артерия, но вся нога была в крови. И песок вокруг пропитался кровью, и еще она ощущала легкое головокружение. Сдаваться нельзя. Надо смотреть в оба, потому как осталась еще одна палатка, и если из нее выйдут вооруженные люди… Она резко развернулась и прицелилась в сторону джунглей. Из зарослей вышел мужчина. Это был Джон Кеннер. Дженифер с облегчением выдохнула и опустила ствол. Он бросился прямо к ней.* * *
Санджонг выстрелил в стекло, за которым находилась панель управления, но ничего не произошло. Стекло осталось целым. «Надо же, пуленепробиваемое», — с удивлением подумал он. Техник, находившийся внутри, вздрогнул и поднял голову. Техник потянулся к контрольным переключателям. Санджонг выстрелил дважды, одна пуля задела техника, вторая ударила в панель управления. Но было уже слишком поздно. В верхней части панели зажглись по очереди и замигали красные лампочки. Детонатор подводного взрыва был приведен в действие. И тут же автоматическивключилась и завыла сирена тревоги, звук се напоминал клаксон. Мужчины, столпившиеся у одного борта грузового судна, что-то кричали, в голосах их слышался страх. «У них есть самые веские причины для страха», — подумал Санджонг. Подводный взрыв вот-вот вызовет цунами. Через несколько секунд всех их накроет огромная волна.БУХТА РЕЗОЛЮШН
Четверг, 14 октября
4.43 дня
Воздух наполнился гулом. Эванс выбежал из палатки. И увидел прямо перед собой Кеннера. Тот поднимал с земли Дженифер. Подхватил ее на руки и понес, что-то крича на ходу, но Эванс не слышал, что именно. Он лишь успел заметить, что Дженифер в крови. Эванс опрометью бросился к джипу, завел мотор и погнал машину навстречу Кеннеру. Тот бережно опустил Дженифер на заднее сиденье. Она часто дышала, хватая воздух мелкими глотками. Затем они увидели Сару, она помогала Мортону забраться во второй джип. Кеннер продолжал что-то кричать, на этот раз Саре с Мортоном. Но не мог перекричать поднявшийся вокруг гул. Потом наконец до Эванса дошло. Кеннер кричал: — Санджонг! Где Санджонг? Эванс покачал головой: — Мортон говорил, что он погиб. Его убили повстанцы. — Ты в это веришь? Эванс отрицательно помотал головой: — Нет! Кеннер напряженно оглядывал пляж. — Садись за руль! — скомандовал он.* * *
Сара сидела в машине, пыталась удерживать Мортона в сидячем положении и одновременно вести джип. Но для переключения коробки скоростей ей пришлось отпустить его, и он тут же всей тяжестью навалился ей на плечо. Дышал он хрипло, со всхлипами. «Очевидно, пуля задела легкое», — подумала Сара. И стала подсчитывать в уме. После схода подводного оползня уже прошло секунд десять. А это означало, что у них осталось всего пятнадцать секунд на то, чтоб подняться на гору.* * *
Санджонг спрыгнул с палубы прямо в заросли на берегу. Ухватился за ветку, соскользнул, в ладони осталась пригоршня листвы. Затем он спрыгнул с дерева на землю и опрометью бросился вверх по склону. Мужчины на корабле заметили его и тоже попрыгали с палубы. И побежали следом за ним. По подсчетам Санджонга у всех них было всего полминуты перед тем, как первая волна накроет берег. То будет самая маленькая волна, однако в высоту она достигнет метров пяти, никак не меньше. Ну и еще прибой при ударе о берег, он тоже достигнет в высоту метров пяти. А это в свою очередь означает, что им надо подняться по крутому скользкому склону минимум футов на тридцать. И на все про все — всего тридцать секунд. Он понимал, это невозможно. У него ни за что не получится. И все равно продолжал упрямо карабкаться вверх.* * *
Сара вела джип по грязной дороге, его то и дело заносило в сторону. Сидевший рядом Мортон не произносил ни слова, кожа его обрела пугающий голубовато-пепельный оттенок. Она крикнула: — Держитесь, Джордж! Постарайтесь продержаться! Потерпите! Еще совсем немного! — Джип, виляя задом и расплескивая грязь, мчался по дороге, потом вдруг его сильно занесло, и Сара взвизгнула от страха. Переключила скорость, сдала немного назад, машину удалось выровнять. Время от времени она косилась в зеркало заднего вида. И видела джип, которым управлял Эванс. Он ехал следом. Сара продолжала подсчитывать в уме: Восемнадцать… Девятнадцать… Двадцать… Из третьей палатки выбежали двое парней с автоматами, запрыгнули в оставшийся на пляже джип. И двинулись вверх по склону следом за Эвансом, а затем открыли по его джипу огонь. Кеннер начал отстреливаться. Внезапно несколько пуль угодили в ветровое стекло. Эванс так и взвыл от страха и отчаяния. — Веди, веди машину! — кричал ему Кеннер. — Не останавливайся!.. Эванс практически не видел дороги. Мало того, что стекло покрывала паутина трещин, оно было сильно забрызгано грязью. Он вертел головой, пытаясь хоть что-то разглядеть впереди. — Вперед! — кричал Кеннер. Пули так и свистели вокруг.* * *
Кеннер стал стрелять по колесам ехавшего позади джипа. Вот ему удалось попасть, и джип перевернулся на бок. Парни вылетели из него, попадали в грязь. Но почти тут же вскочили на ноги и побежали, прихрамывая. Они находились на высоте всего пятнадцати футов от пляжа. И этого было недостаточно. Кеннер обернулся и взглянул на океан. К берегу подходила огромная волна.* * *
Она была не только необычайно высокой, но и длинной. Тянулась, насколько хватало глаз, окаймленная белой пенной кромкой, затем, уже на самом подходе к берегу, изогнулась высоченной гривастой дугой. Поначалу она казалась не слишком большой и грозной, но по мере приближения к пляжу становилась все выше, выше, мощней… Джип дернулся и резко затормозил. — Зачем остановился? — воскликнул Кеннер. — Конец чертовой дороги! — прокричал в ответ Эванс. Теперь волна достигала футов пятнадцати в высоту. И вот на берег с грохотом обрушился этот грозный вал, и потоки воды понеслись прямо к ним.* * *
Эвансу казалось, что происходит все это словно в замедленной съемке: вот огромная волна с белым гребнем обрушивается на песок, вода встает стеной, закипает водоворотами, заливает весь пляж, вторгается в джунгли, полностью затапливает зелень, поднимается по склону все выше, прямо к ним. Он был просто не в силах оторвать глаз от этого страшного и одновременно завораживающего зрелища. Водяной поток не терял силы по мере продвижения, казалось, напротив, только наращивал ее. Ниже по склону двое мужчин, выбравшись из опрокинутого джипа, пытались подняться вверх по склону, но водяной вал настиг, и теперь их нигде не было видно. Вода поднялась вверх еще футов на четыре-пять, затем вдруг подъем ее замедлился, потом она остановилась вовсе, отхлынула, потекла назад. От тех двоих и их джипа не осталось и следа. Многие деревья в джунглях были сломаны или вырваны с корнем. Волна ушла назад, в океан, и вода все дальше и дальше отступала от берега, обнажая прежде затопленные участки пляжа. Потом все успокоилось, волнение прекратилось, и океан снопа выглядел таким мирным, спокойным, прекрасным. — Это первая, — сказал Кеннер. — Вторая будет больше.* * *
Сара бережно придерживала Мортона за плечи. Губы у него приобрели жуткий синеватый оттенок, температура тела упала, и кожа казалась страшно холодной, но сознания он не потерял. Он молчал, просто смотрел на воду. — Постарайтесь продержаться еще немного, Джордж, — сказала она. Мортон кивнул. И беззвучно шевельнул губами. — Что? Что вы сказали? Но она уже догадалась. Прочла по губам. Ни за что не пропустил бы этого зрелища. Навстречу берегу поднималась вторая волна. Издали она выглядела в точности как первая. Но по мере приближения стало ясно, что она заметно больше первой, примерно наполовину, и грохот, с которым она обрушилась на песок, был подобен взрыву. Вода мгновенно затопила берег и плотной стеной начала подниматься к ним. Сами же они к этому времени успели подняться по склону примерно футов на сто. Эта волна смогла подняться на шестьдесят футов. — Следующая будет еще больше, — мрачно заметил Кеннер.* * *
На протяжении нескольких минут море оставалось спокойным. Эванс обернулся к Дженифер. — Послушай, — сказал он, — может, ты хочешь, чтоб я… Но Дженифер рядом не оказалось. Первой мыслью было: она выпала из джипа. Затем он увидел, что она лежит внизу, у сиденья, скорчившись от боли, лицо и плечо залиты кровью. — Дженифер?.. Кеннер перехватил руку Эванса, мягко, но твердо отвел ее в сторону. И покачал головой. — Эти парни в джипе, — пробормотал он. — Видно, задело шальной пулей. До этого она держалась. — Эванс был потрясен. Голова у него кружилась. Еще раз взглянул на лежавшую неподвижно Дженифер. Глаза ее были закрыты. Она едва дышала. — Отвернись, не смотри, — сказал ему Кеннер. — Она или выдюжит, или нет. К берегу подходила новая волна.* * *
Бежать им было некуда. Дорога кончилась, кругом тянулись непролазные джунгли. Им оставалось просто ждать и наблюдать за тем, как по склону с удручающей скоростью поднимается целая стена воды. Правда, по мере продвижения поток уже частично успели раздробить скалы, но все равно надвигающийся на них вал был футов девяти-десяти в высоту, никак не меньше. Сара была уверена: сейчас вода накроет и поглотит их всех, но волна вдруг утратила силу всего в каких-то нескольких ярдах от них, вода перестала прибывать, потом отхлынула назад, к океану. Кеннер взглянул на часы. — У нас есть пять минут, — сказал он. — Давайте попробуем сделать все, что в наших силах. — Что именно? — спросила Сара. — Попробуем подняться пешком как можно выше. — А что, разве будет еще одна волна? — Это как минимум. — И еще больше, чем… — Да.* * *
Прошло пять минут. Они успели подняться вверх по склону ярдов на двадцать. Кеннер нес Дженифер на руках. Она потеряла слишком много крови и была теперь без сознания. Сара и Эванс помогали Мортону, тот передвигался с большим трудом. И вот наконец Эванс приподнял Мортона, перекинул через плечо и понес. — Рад, что вам хоть немного удалось похудеть, — пробормотал он. Мортон промолчал, лишь похлопал его по плечу. Эванс, пыхтя и спотыкаясь, упрямо продолжал подниматься по склону. С берега шла новая волна.* * *
Когда вода наконец отступила, они заметили, что оба их джипа исчезли. Место, на котором стояли машины, было завалено вырванными с корнем стволами деревьев. Какое-то время они переводили дух, сил карабкаться дальше просто не было. Потом заспорили, какая по счету была эта волна, четвертая или пятая? Вспомнить никто не мог. И они решили, что, должно быть, четвертая. — Что теперь? — спросила у Кеннера Сара. — Будем подниматься еще выше.* * *
Следующая волна пришла через восемь минут. Она была меньше предыдущей. Эванс слишком устал, чтоб двигаться дальше, просто стоял и смотрел. Кеннер пытался остановить кровотечение у Дженифер, кожа ее приобрела пепельный оттенок, губы посинели. Внизу, на пляже, не было видно ни души. Палатки исчезли, их смыло водой. Генераторы тоже словно испарились. На песке остался лишь мусор: ветки и стволы деревьев, какие-то деревянные обломки, водоросли, пена. — Что это? — спросила вдруг Сара. — Что? — Кто-то кричит. Слышите? Крик доносился с противоположной стороны бухты. Присмотревшись, они заметили там чью-то фигурку. Человек отчаянно размахивал руками. — Это Санджонг, — сказал Кеннер. — Вот сукин сын! — И на губах его заиграла довольная ухмылка. — Надеюсь, ему хватит ума оставаться на том же месте. Ведь чтоб пробраться через эти завалы на пляже, понадобится часа два, не меньше. Надо пойти и проверить, цел ли наш вертолет. Может, и его тоже смыло волной. Но если цел, взлетим и подберем Санджонга.БАССЕЙН ТИХОГО ОКЕАНА
Пятница, 15 октября
5.04 вечера
Глубокой ночью в восьми тысячах миль к востоку в городке Голден, штат Колорадо, компьютеры Национального центра оповещения землетрясений зарегистрировали нетипичные сейсмические колебания в бассейне Тихого океана. Наблюдались они в непосредственной близости и к северу от Соломоновых островов и оценивались по шкале Рихтера в 6,3 балла. Довольно сильное землетрясение, но не катастрофическое. Целый ряд его характеристик заставил компьютеры отнести это природное явление к разряду «аномальных». Именно таким термином было принято обозначать сейсмическую активность в той части света, где сходятся и накладываются одна на другую сразу три тектонические плиты. Компьютеры Национального центра отметили еще одну особенность данного землетрясения: профильный характер подводных сдвигов был таков, что не мог вызвать цунами. А потому его не стали регистрировать как явление, вызывающее цунами при смещении подводных пластов. Однако ученые хорошо помнили о разрушительном землетрясении 1998 года в Новой Гвинее, которое тоже поначалу не обладало классическим профилем, характерным для образования цунами. И результаты пришлось пересмотреть. В качестве меры предосторожности компьютерные данные, зарегистрировавшие землетрясение, были переданы на СССД — Среднеокеанскую станцию слежения и сбора данных в Хайло, на Гавайях. Шесть часов спустя приборы гавайской Станции слежения зарегистрировали девятидюймовый подъем уровня океана, а это могло свидетельствовать о приближении цунами, состоящего из целой цепочки волн. Глубина в этой части океана была очень велика, а потому цунами приводили к повышению уровня моря всего на несколько дюймов. В данном конкретном случае суда, находившиеся в открытом море, никак не ощутили проход большой волны. А вот приборы, встроенные в специальные буйки, зарегистрировали ее и подали сигнал тревоги. Среди ночи на Станции слежения на Гавайях компьютеры подали звуковой сигнал, экраны ожили и замерцали. В ту ночь в зале приема информации дежурил управляющий станцией Джой Охири. Он мирно дремал в кресле, и разбудил его именно этот сигнал. Джой тут же проснулся, налил себе чашку кофе и принялся просматривать поступившие данные. Совершенно ясно, что это классический профиль цунами, хотя волна, похоже, начала терять силу по мере прохождения по океану. Гавайи находились у нее на пути, ударить волна должна была по южной части островов, редкое явление для этих мест. Охири быстро произвел расчеты ударной силы волны, результаты не производили большого впечатления, а потому он отправил рутинное предупреждение отрядам гражданской обороны на всех необитаемых островах. Начиналось оно следующим образом: «Это информационное сообщение…», а заканчивалось обычным в таких случаях призывом к бдительности в связи с объявлением тревоги на основе только что полученных предварительных данных. И Охири прекрасно понимал, что никто не обратит внимания на это его сообщение. Он уведомил также Центры предупреждения на Западном побережье и Аляске, поскольку волны могли достичь этих мест к середине утра следующего дня. Пять часов спустя специальные буйки невдалеке от побережья Калифорнии и Аляски зарегистрировали прохождение нескольких волн цунами, уже значительно ослабевших. Компьютеры рассчитали скорость и силу этих волн и не рекомендовали предпринимать какие-либо действия в связи с их приближением. А это в свою очередь означало, что сообщение будет разослано на все местные станции в виде обычного информационного уведомления и не будет сопровождаться какими-то особыми предупреждениями.…ОСНОВЫВАЯСЬ НА МЕСТОПОЛОЖЕНИИ И РАСЧЕТНЫХ ВЕЛИЧИНАХ… ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ НЕ ОБЛАДАЕТ ДОСТАТОЧНОЙ СИЛОЙ, ЧТОБЫ ВЫЗВАТЬ ЦУНАМИ, ПРЕДСТАВЛЯЮЩЕЕ УГРОЗУ КАЛИФОРНИИ-ОРЕГОНУ-ВАШИНГТОНУ-БРИТАНСКОЙ КОЛУМБИИ ИЛИ АЛЯСКЕ. В НЕКОТОРЫХ РЕГИОНАХ МОЖЕТ ОТМЕЧАТЬСЯ НЕЗНАЧИТЕЛЬНОЕ ПОВЫШЕНИЕ УРОВНЯ МОРЯ…
* * *
Кеннер проводил мониторинг всех сообщений по компьютеру и, увидев это, последнее, покачал головой. — Похоже, сегодня Ника Дрейка ждет очередное разочарование. — Согласно гипотезе Кеннера, террористы использовали кавитационные генераторы с целью усилить эффект подводной детонации и создать тем самым сильный сход пластов подводного грунта. Что в свою очередь должно было вызвать цунами разрушительной силы. Но они просчитались. Люди Кеннера расстроили их планы. Полтора часа спустя значительно растерявшее силу цунами подошло к берегам Калифорнии. Оно состояло из серии пяти волн средней высотой в шесть футов каждая. Серфингисты были счастливы, для всех остальных явление осталось незамеченным.* * *
Чуть позже Кеннер получил сообщение, что на протяжении последних двенадцати часов с ним пытались связаться из ФБР. Выяснилось, что В. Аллен Уилли оставил свой загородный дом на побережье в два часа ночи по местному времени. Примерно через час после начала событий в бухте Резолюшн и за десять часов до официального уведомления о цунами. Кеннер предполагал, что Уилли сгорал от нетерпения и ждать дольше у него просто не было мочи. Но при этом он совершил роковую для себя ошибку. Кеннер тут же отзвонил своему агенту и велел ему начать все положенные процедуры, связанные с получением разрешения на прослушку телефона Уилли.* * *
На протяжении последующих трех дней никому из них не разрешали покинуть остров. Надо было пройти через все формальности, заполнить необходимые документы, дать показания полиции. Возникла даже проблема с оказанием медицинской помощи Мортону, у которого было прострелено легкое, и Дженифер, которая потеряла много крови. Мортон хотел, чтоб его отправили в больницу в Сиднее, но разрешения получить не удалось, так как по официальным документам он числился пропавшим без вести американским гражданином. И хотя он страшно опасался местных докторов, считал их колдунами и мошенниками, Мортона отвезли в Гареда-Таун, где им занялся очень хороший хирург, получивший образование в Мельбурне. А вот Дженифер не могла ждать, пока ее отвезут к этому же хирургу; пришлось делать операцию прямо на месте. При этом ей сделали три переливания крови, затем вызванным парамедикам за пять часов операции все же удалось извлечь застрявшие в теле пули. И последующие двое суток она провела на аппарате искусственного дыхания между жизнью и смертью. Но вот в конце вторых суток она наконец открыла глаза, сняла кислородную маску и еле слышно шепнула Эвансу, тот сидел возле ее постели: — Убери эту скорбную мину, смотреть противно. Я же еще не умерла, черт возьми! — Голос был совсем слабенький, но она улыбалась. Потом возникли проблемы, связанные с их общением с повстанцами. Особенно беспокоил дознавателей факт исчезновения одного из членов их группы, знаменитого актера Теда Брэдли. Все они рассказали историю о том, что произошло с Брэдли, однако ничем не могли подтвердить ее. Не было никаких доказательств. И полиция заставляла повторять все заново. И вдруг неожиданно и без каких-либо объяснений им разрешили вылететь с острова. Все документы были в порядке. Паспорта им вернули. Никаких проблем. Они могут вылететь, когда им будет угодно.* * *
Почти на всем пути к Гонолулу Эванс спал. Там самолет приземлился для дозаправки, потом снова поднялся в воздух, только тогда Эванс проснулся. Подошел к Мортону, поговорил с ним и остальными. Мортон объяснил ему, что произошло в ночь автомобильной аварии: — У меня возникли проблемы с Ником. Я узнал, каким образом он распоряжается деньгами. Узнал, что НФПР занимается весьма неблаговидной деятельностью. Ник страшно рассердился, был просто в ярости. Угрожал мне, и, знаешь, я решил его спровоцировать. Сказал, что мне удалось установить связь между его организацией и ЛЭФ, намекнул на то, что его ждет в случае разоблачения. Я сделал это специально, мы с Кеннером считали, что теперь он непременно попытается убить меня. И он действительно пытался. С помощью той экзотической красотки в кафе в то утро в Беверли-Хиллз. — О да, — вспомнил Эванс. — Но как вам удалось сымитировать автокатастрофу? Ведь это весьма опасно и… — Я что, по-твоему, похож на сумасшедшего? — усмехнулся в ответ Мортон. — Никакой катастрофы не было и в помине. — Что? — В ту ночь я спокойненько проехал себе дальше, мимо того рокового места. — Но, — пробормотал Эванс, качая головой, — что-то я не понимаю, каким образом… — До чего ж ты недогадливый! — воскликнула Сара. — Ведь я тебе проболталась, чисто случайно, конечно. До того, как Джордж позвонил мне и велел держать язык за зубами.* * *
И тут он все вспомнил. Этот разговор, что состоялся несколько дней назад. Тогда он не придал ему особого значения. А Сара сказала примерно следующее: Велел мне купить новый «Феррари» у какого-то парня из Монтрея и организовать доставку машины в Сан-Франциско. Эванс удивился, что Джордж покупает еще один «Феррари». А Сара ответила: Да, понимаю. Ну сколько «Феррари» может иметь один человек? К тому же эта машина не отвечает обычным его требованиям. Судя по снимкам, полученным по e-mail, она вроде бы даже и битая. А потом она заметила: Этот «Феррари», что он приобрел, называется «Дейтона Спайдер 365 GТS», 1972 года выпуска. У него уже есть такая модель, Питер. Можно подумать, он забыл… — Ничего я, конечно, не забыл, — сказал Мортон. — Напрасная трата денег. Не машина, а старая развалюха. К тому же мне пришлось отправить самолетом из Голливуда в Соному пару парней, чтоб окончательно ее додолбали, чтоб выглядела, как после жуткой аварии. Ну, потом они вывезли ее на дорогу той ночью, подожгли специальные дымовые шашки… — И вы просто проехали мимо того места, где была инсценирована авария, — закончил за него Эванс. — Да, — кивнул Мортон. — Проехал, свернул за поворотом. Потом съехал с дороги, поднялся на холм и наблюдал за вами. — Вы просто безжалостный сукин сын! — пробормотал Эванс. — Не надо сердиться, — сказал Мортон. — Я хотел, чтоб ваша реакция выглядела как можно естественнее. И чтоб это отвлекло полицию от кое-каких нюансов. — Каких еще нюансов? — Ну, во-первых, холодный как лед мотор, который не работал несколько дней, — сказал Кеннер. — Один из копов заметил это, когда разбитую машину грузили на эвакуатор. Вернулся, подошел к тебе, чтоб уточнить время инцидента, ну и все такое прочее. Только тут я забеспокоился, испугался, что сейчас они все поймут. — Но они не поняли, — заметил Мортон. — Нет. Хотя чувствовали, что-то здесь не так. Однако не думаю, что в голову им могла прийти мысль о двух одинаковых «Феррари». — Да никто в здравом уме и трезвой памяти не стал бы намеренно разрушать «Феррари-GТS» 1972 года выпуска, пусть даже и немного побитый, — заметил Мортон. Он улыбался, и тут вдруг Эванс рассердился уже по-настоящему. — Вы должны были сказать мне, хотя бы намекнуть… — Нет, — покачал головой Кеннер. — Нам надо было, чтоб ты занялся Дрейком. Поработал бы с ним, подсунул ему свой мобильник. — А при чем тут мобильник? — Из твоего телефона соорудили грубое подобие подслушивающего устройства. Специально, чтоб Дрейк заподозрил, что и ты участвуешь в слежке за ним. Чтоб он чувствовал себя загнанным в угол. — Что ж, тогда сработало, — кисло заметил Эванс. — Поэтому меня и пытались отравить с помощью этой мерзкой твари, осьминога. Вы, ребята, не задумываясь, подвергали риску мою жизнь. — Но ведь все кончилось благополучно, — возразил ему Кеннер. — И автомобильная авария тоже была подстроена с целью надавить на Дрейка? — Да. И вывести меня из игры, — сказал Мортон. — Потому как мне надо было срочно лететь на Соломоновы острова, выяснить, что они там затевают. Я понимал: Ник приберегает напоследок самое страшное. И если б им удалось «оседлать» этот ураган, устроить все так, чтоб он обрушился на Майами со всей своей силой… о, это стало бы самым веским аргументом на их конференции! — Да пошел ты знаешь куда, Джордж! — запальчиво произнес Эванс. — Ты уж прости, но мы не могли поступить иначе, — сказал Кеннер. — И ты тоже пошел куда подальше, — проворчал Эванс. Затем он поднялся и отошел в носовую часть салона. Там в одном из кресел сидела Сара, в полном одиночестве. Но Эванс был слишком раздражен, чтобы говорить с ней. Целый час он просидел молча, глядя в иллюминатор. Но затем она заговорила с ним сама, и уже где-то через полчаса они обнялись.* * *
Спал Эванс беспокойно, все тело болело и ныло. Никак не удавалось найти удобную позу. И вот он проснулся уже окончательно. Голова болела, в висках стучало. На миг ему показалось, он слышит, что говорит Кеннер Саре. Не надо забывать, где мы живем, — говорил Кеннер. — На третьей планете от солнца средних размеров. Возраст нашей планеты пять миллиардов лет, и все это время она постоянно менялась. В настоящее время у Земли уже третья по счету атмосфера. Первая атмосфера состояла из гелия и водорода. Она просуществовала относительно недолго, разрушилась, поскольку поверхность нашей планеты была слишком горяча. Затем, по мере охлаждения Земли, вулканические выбросы образовали вторую атмосферу из пара и углекислого газа. Позже водяные пары начали конденсироваться, образуя океаны, которые в те давние времена покрывали почти всю планету. А примерно три миллиарда лет тому назад в воде зародились бактерии, способные поглощать двуокись углерода и выделять высокотоксичный газ, кислород. А другие виды бактерий выделяли азот. И вот содержание этих газов в атмосфере все росло и росло. И организмы, не способные адаптироваться к этим новым условиям, постепенно вымерли. Тем временем участки суши, плавающие на огромных тектонических плитах и подвергающиеся воздействию океанских течений, сложились в определенную конфигурацию и образовали так называемые материки. Лишь тогда наша планета начала по-настоящему охлаждаться. Первые льды появились два миллиарда лет тому назад. На протяжении последних семисот тысяч лет наша планета находилась во власти ледникового периода. Он характеризовался наступлением и отступлением ледников. Никто пока что не нашел научного объяснения тому факту, что через каждые несколько сотен тысяч лет нашу планету покрывают льды, что примерно каждые двадцать тысяч лет они наступают, пусть незначительно. Последнее наступление произошло двадцать тысяч лет тому назад, так что скоро начнется следующее. Даже сегодня, спустя пять миллиардов лет, наша планета остается на удивление активной. На Земле насчитывается пятьсот вулканов, извержение происходит в среднем раз в две недели. Землетрясения же происходят непрестанно, полтора миллиона за год; среднее землетрясение силой 5 баллов по шкале Рихтера происходит каждые шесть часов, а сильное, разрушительное — раз в десять дней. Цунами проходят по бассейну Тихого океана раз в три месяца. И в атмосфере нашей тоже происходят самые активные процессы. Каждую минуту над планетой гремят пять тысяч гроз. Каждую секунду в землю ударяют одиннадцать молний. Каждые четыре дня происходит сильнейший циклонический шторм в сотни миль в диаметре. Он проносится над океаном и вызывает сильнейшие разрушения на суше. И мерзкие маленькие обезьяны, называющие себя человеческими существами, не в силах противостоять этим явлениям. Им остается только бежать и прятаться. И эти обезьяны не имеют никаких оснований и права воображать, будто они как-то могут влиять на происходящие в атмосфере процессы. Глупое, наивное заблуждение. Контролировать климат человек не в состоянии. И печальная реальность состоит в том, что они должны убегать от цунами и штормов.* * *
— Ну, чем теперь будем заниматься? — Я скажу, чем мы должны заниматься, — ответил Мортон. — Ты продолжишь работать на меня. Я собираюсь основать новую природоохранную организацию. Надобно придумать ей название. Не хочу, чтобы оно было претенциозным, чтобы в нем использовались такие слова, как «мир», «ресурсы», «защита», «дикая природа», «сохранение», «фонд» и прочее в том же духе. Эти слова можно нанизывать одно на другое в любой комбинации. «Мир дикой природы». «Фонд сохранения земных ресурсов». «Фонд защиты ресурсов дикой природы». «Фонд защиты мировых ресурсов». Какие-то ненастоящие все названия. Искусственные. Нужно что-то простое и новое. Честное и недвусмысленное. Я тут было подумал, может, такое? «Изучи проблему и реши ее». Правда, никакого акронима тут не получится. Но, возможно, это даже плюс. Наймем ученых, разного рода исследователей, экономистов, инженеров. Ну и еще нам нужен хотя бы один юрист. — И чем же будет заниматься эта организация? — О, работы непочатый край! К примеру, до сих пор никто толком не знает, как ее сохранять, эту дикую природу. Попробуем определить себе фронт работы, будем изучать эту проблему на разного рода участках с природой в ее первозданном виде и вырабатывать новый подход, новые стратегии управления. Затем пригласим независимых экспертов, попросим их оценить нашу деятельность, а уже потом модифицируем стратегию, если в том будет нужда. И повторим свои попытки. Никто прежде даже не пытался заняться чем-либо подобным. В конце концов, мы накопим необходимые данные и, надеюсь, научимся правильно управлять такими землями, поддерживать их экосистему в первозданном виде. Сохранить их нельзя. Сама постановка вопроса неверна, когда речь идет о сохранении. Ведь все в природе непрерывно меняется. Но управлять этими процессами можно, если, конечно, знаешь, как это делать. Пока что никто этого не знает. Так что я повторяю, работы непочатый край. И еще одна очень важная область: управление сложными комплексными экосистемами. — Что ж, хорошо… — А уже затем займемся более глобальными проблемами. Одна из основных причин разрушения окружающей среды кроется в бедности. Голодающим людям плевать на загрязнение среды. Их беспокоит только одно: где бы раздобыть еды. Знаешь, сколько людей в мире сейчас голодает? Полмиллиарда человек. Свыше полумиллиарда обходятся без чистой воды. И мы должны выработать новые системы доставки, проверить их в действии, обкатать, опять же получить заключения экспертов, ну и затем уже запустить в действие. — Да, задача не из легких. — Задача сложна только в том случае, если ты представляешь правительственное агентство или какую-то идеологию. Но если ты просто хочешь изучить проблему, а затем решить ее, то все получится. Это должна быть частная инициатива. Частный фонд, частные земли. Никакой бюрократии. Административный аппарат должен составлять лишь пять процентов от общего числа работников. Все остальные — «в поле», заняты основным делом. Превратим исследование окружающей среды в бизнес. И будем получать очень неплохой урожай. — Неужели то же самое не пришло в голову кому-то еще? — Шутишь, что ли? Ведь это слишком радикальный подход. И потом, все эти природоохранные организации старые, сам знаешь. Им по тридцать, сорок, а то и пятьдесят лет. У них большие здания, непомерно раздутые штаты, огромные долги и обязательства. Возможно, в прошлом они и отвечали твоим самым смелым юношеским мечтам, но теперь взгляни в лицо фактам. Они стали частью истеблишмента. А любой истеблишмент всегда стремится к одному: сохранить свой статус-кво. По-другому здесь просто не бывает. — Ну ладно. Что еще? — Еще одна серьезнейшая проблема — сделать высокие технологии доступными. Тогда страны третьего мира смогут совершить стремительный рывок в своем развитии. Максимум, на что они пока способны, это отказаться от кабельных телефонных линий и перейти на сотовую связь. Этим все и ограничивается. Но до сих пор никто всерьез не занимался вопросом внедрения высоких технологий, не анализировал, как все это должно работать, каким образом можно обойтись без неизбежных в таких случаях издержек. И еще проблемы использования новых видов энергии. Да, ветряные электростанции — это прекрасно в том случае, если ты не птица. Ведь эти штуковины есть не что иное, как гигантские гильотины для птиц. Впрочем, вполне возможно, их все равно придется строить. Но люди не знают, что и думать обо всех этих штуках. Они только восхваляют или осуждают. Никто не проверяет, не испытывает всерьез. Никто не осмеливается решать все эти проблемы, поскольку решение, видите ли, может противоречить твоей философии. А большинство людей цепляются за свои верования, считают их более важными, нежели преуспеяние в этом мире. — Разве? — Ты уж поверь. Вот доживешь до моих лет, тогда поймешь, что это именно так и есть. Далее, еще одна проблема. Рекреационное землепользование, причем многоцелевое. Тут творится вообще черт знает что. Никто еще не научился правильно использовать земли, а решение не терпит отлагательств. И вообще на земле слишком уж много завязано интересов, слишком запутан этот клубок. И многие порядочные люди просто опускают руки, мирятся с существующим положением вещей или же тонут в судебных тяжбах. Но и они не помогают. Возможно, эта проблема требует целого ряда последовательных решений. Возможно, надо провести четкое разграничение, определить, какие земли для чего надо использовать. Но все мы живем на одной планете. И некоторые люди обожают оперу, а другим нравится Лас-Вегас. И знаешь, очень многие предпочитают именно Лас-Вегас. — И это еще не все? — Не все. Нам нужен новый механизм спонсирования научных исследований. Ведь в настоящее время ученые находятся примерно в том же положении, что художники эпохи Ренессанса, писавшие портреты, следуя пожеланиям их господ. И чаще всего им хватало ума польстить в этом портрете господину. Ну, не слишком грубо. Зачастую была тонкая, даже изысканная лесть. И в тех областях науки, что тесно связаны с политикой, надежной исследовательской системы не существует. Потому как стоит решить какую-то проблему, финансирование тут же прекращается. Все это тоже необходимо изменить. — Но каким образом? — Есть кое-какие идеи. Надо заставить ученых по-другому взглянуть на финансирование. Сделать их независимыми от этого финансирования. И выделенные деньги надо распределять разумно. В тех областях науки, что тесно связаны с политикой, можно создать сразу несколько групп ученых, проводящих одно и то же исследование, но независимо друг от друга. Почему нет, если это действительно так важно для общества? И потом, надо еще изменить систему подачи материалов в научных журналах. Почему бы, к примеру, не публиковать в одном выпуске и саму статью, и комментарии к ней с другими мнениями? А также обзоры, показывающие подход к этой проблеме в разное время? Это быстро охладит пыл тех, кто привык делать необдуманно сенсационные заявления. Научные журналы надо вывести из-под зависимости от политики. Ведь до сих пор многие редакторы таких изданий в открытую становятся на ту или другую сторону по ряду вопросов. Так не годится. — Что-то еще? — спросил Эванс. — Еще перед нами стоит проблема навешивания ярлыков. У нас находятся ученые, могущие написать, к примеру, следующее: «Считаем, что антропогенные парниковые газы и сульфаты оказывают значительное воздействие на изменение уровня моря». И все это звучит так, словно они лично выезжали на место и занимались замерами. На самом деле — ничего подобного. Все это лишь рассуждения, продиктованные результатами компьютерного моделирования, и они пытаются выдать рассуждения и предположения за свершившийся факт. Эту проблему тоже следует исправить. Лично я предпочел бы такой штамп, предваряющий подобного рода публикации: «ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: КОМПЬЮТЕРНОЕ МОДЕЛИРОВАНИЕ НЕ ПРОВЕРЕНО И МОЖЕТ БЫТЬ ОШИБОЧНО». Ну, типа предупредительной надписи на пачке сигарет. Если разместить такую же на газетных статьях или же где-нибудь в уголке телевизионного экрана во время выпуска новостей, будет, мне кажется, намного честнее. «ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: СПЕКУЛЯЦИЯ ЧИСТОЙ ВОДЫ, ФАКТАМИ ПОКА НЕ ПОДТВЕРЖДАЕТСЯ». Представляешь себе первые полосы газет, сплошь пестрящие такими штемпелями? Эванс улыбался уже во весь рот. — Какие еще будут идеи? — Есть еще несколько, — ответил Мортон. — Все они очень важны и носят обобщенный характер. Совершить все это будет очень трудно. Нам придется преодолевать множество препятствий. У нас тут же найдется масса врагов, нас будут саботировать, унижать, смешивать с грязью. Обзывать разными нехорошими именами. Истеблишмент такого не потерпит. Газеты поднимут вой, над нами будет издеваться всяк кому не лень. Но рано или поздно к нам потекут деньги, а все потому, что мы начнем выдавать результат. И тогда все сразу заткнутся. В один прекрасный день мы проснемся знаменитыми, и вот это будет самым страшным испытанием. — Ну а потом? — О, не стоит заглядывать так далеко. К тому времени меня уже не будет в живых. К тому времени вы с Сарой будете руководить организацией уже лет двадцать. И последней вашей задачей станет ее роспуск. Он необходим, чтобы наша организация не превратилась в еще одну выдохшуюся старую природоохранную контору наподобие тех, что существуют сейчас. Изрекающие устаревшие мудрости, напрасно тратящие средства и приносящие больше вреда, чем пользы. — Понимаю… — протянул Эванс. — Ну а что делать потом, когда она будет распущена? — Найти какого-нибудь умного блестящего молодого человека или девушку, заразить его своими идеями. И пусть он или она займутся тем, что необходимо уже следующему поколению. Эванс вопросительно взглянул на Сару. Она пожала плечами: — Мне кажется, тут без вариантов.* * *
Через полчаса они долетели до берегов Калифорнии. Из иллюминаторов был виден коричневатый туман, повисший над океаном. По мере приближения к земле он становился все плотней и гуще. И вот наконец показались огни города, они тянулись на многие мили, насколько хватало глаз. Но их затеняла пелена смога. — Похоже на ад, верно? — заметила Сара. — Просто не представляю, как наш самолет сможет здесь приземлиться. — Я же сказал, работы у нас непочатый край, — пробормотал Мортон. И вот самолет приземлился в Лос-Анджелесе. Посадка была мягкой…ОТ АВТОРА
Роман, подобный «Государству Страха», где нашли отражение самые разные взгляды на природоохранную проблему, может вызвать у читателя законное недоумение: каких же именно взглядов на проблему придерживается сам автор? На протяжении трех лет перед его написанием я читал научные материалы по проблемам экологии, что само по себе уже является занятием изнурительным и могущим привести человека в полное смятение мыслей. Зато мне представилась возможность ознакомиться с массой данных и, уже исходя из этого, сформировать собственную точку зрения. А заключается она в следующем. Мы удивительно мало знаем об отдельных аспектах окружающей среды как в прошлом, так и нынешнем ее состоянии; почти ничего не знаем о том, как следует ее сохранять и защищать. В каждом споре на эту тему все стороны преувеличивают значение существующих данных и знаний, относятся к ним со слишком большим доверием. Содержание углекислого газа в атмосфере увеличивается, одной из возможных причин является деятельность человека. Мы также пребываем где-то в середине периода естественного глобального потепления, начавшегося около 1850 года, после четырехсотлетнего периода похолодания, известного под названием «малый ледниковый период». Никто не знает, можно ли отнести настоящее потепление к явлению естественному, и если да, то до какой степени. Никто не знает, в какой степени это явление вызвано хозяйственной деятельностью человека. Никто не знает, будет ли иметь место потепление в следующем столетии и насколько сильным оно будет. Компьютерное моделирование выявило расхождения до 400% — твердое доказательство того, что никто ничего не знает. Но если строить догадки — а это единственное, чем все в настоящее время и занимаются, — я бы предположил, что потепление составит в среднем 0,812435 градуса Цельсия. И нет никаких свидетельств в пользу того, что это мое предсказание на будущее столетие чем-то лучше или хуже остальных. (Мы не способны ни «оценить» будущее, ни «предсказать» его. Все это эвфемизмы. Мы можем лишь строить догадки. Догадка даже хорошо информированного человека все равно остается всего лишь догадкой.) Считаю, что отчасти нагревание поверхности может быть вызвано хозяйственной деятельностью человека. Считаю, что главное воздействие «человеческого» фактора происходит в области землепользования. И что атмосферный компонент тут значительной роли не играет. Перед принятием каких-либо дорогостоящих политических решений на основе климатических моделей я бы посоветовал следующее: будет куда разумнее, если мы потребуем, чтоб эти модели аккуратно предсказывали температуры хотя бы на период в десять лет. Хотя лучше двадцать. Думаю, что люди, верящие в неминуемое сокращение ресурсов в самом ближайшем будущем — и это после почти двухсот лет ложной тревоги, — в лучшем случае глубоко заблуждаются. Не знаю, можно ли объяснить все эти сегодняшние заблуждения невежеством, незнанием истории, слепым догматизмом, ненормальной приверженностью к теориям мальтузианства или же просто обычной глупостью, но факт остается фактом: в эти расчеты еще издавна вкралась ошибка. Есть много причин отказаться от ископаемых видов топлива, и в следующем столетии мы непременно придем к этому, причем без законодательных запретов, финансовых стимулов, без программ по консервации угольных и нефтяных месторождений, без этого бесконечного нытья сторонников насаждения в обществе разных страхов. Насколько мне известно, в начале двадцатого века гужевой транспорт никто не запрещал. Полагаю, что в 2100 году люди будут гораздо богаче нас, будут потреблять гораздо больше энергии, рост населения в глобальных масштабах замедлится, на планете станет гораздо больше мест с сохраненной в ее первозданном виде природой, которой все будут наслаждаться. Не думаю, что нам так уж стоит беспокоиться о благополучии наших потомков. Нагнетаемая в наши дни всеобщая истерия по поводу безопасности в лучшем случае есть не что иное, как напрасная трата сил и средств. У людей она вызывает только подавленность и пессимизм, а в худшем случае может привести к самому оголтелому тоталитаризму. Мы отчаянно нуждаемся в честном информировании граждан, в повышении уровня их образования. Считаю, что большинство природоохранных «принципов» (таких, как сдерживание промышленного и научно-технического развития, а также принцип предосторожности) позволяют сохранить преимущество стран Запада над всеми остальными и создать «модернизированный» империализм в ныне развивающихся странах. Очень хорошо, конечно, говорить: «У нас есть все, ничего вашего нам не нужно, потому что вы только и занимаетесь тем, что загрязняете окружающую среду». Вообще принцип «предосторожности» следует применять с осторожностью и умом. Если перестараться, можно помешать прогрессу. А потому, говоря о принципах предосторожности, следует быть осторожным в выборе слов. Я свято верю в то, что большинство людей имеет самые лучшие намерения. Но я также уважаю особую пристрастность во взглядах, нестандартность мышления, что порой бывает весьма продуктивно, уважаю рациональный подход к любой проблеме,даже здоровый эгоизм, если хотите, и неизбежность непреднамеренных последствий. Я намного больше уважаю тех людей, которые способны изменить свои взгляды после получения новой информации, нежели тех, кто цепляется за свои взгляды и убеждения тридцатилетней давности. Мир меняется. Слишком пристрастные идеологи и фанатики — нет. Через тридцать пять лет после возникновения природоохранного движения наука претерпела настоящую революцию. Эта революция привела к новому пониманию нелинейной динамики, комплексных систем, теории хаоса и теории катастроф. Она позволила нам по-новому взглянуть на эволюцию и экологию. Однако многие далеко уже не новые идеи до сих пор превалируют в умах активистов природоохранного движения; они, сколь ни покажется странным, не желают или просто не могут отказаться от воззрений и риторики, принятых еще в 1970-е. Мы не имеем даже приблизительного представления о том, как именно сохранять природу в ее «первозданном» виде. Нам следует проводить больше исследований в полевых условиях, учиться, как надо это делать. Пока что, на мой взгляд, нет свидетельств тому, что подобные исследования проводятся организованно, рационально и систематически. А потому не питаю особых надежд, что эта проблема в двадцать первом веке сдвинется с мертвой точки. И всю вину за это я возлагаю прежде всего на природоохранные организации. В не меньшей степени, что и на разработчиков земных недр. Потому как и теми, и другими движет прежде всего алчность и всем им свойственна крайняя некомпетентность. Нам необходимо принципиально новое природоохранное движение, с новыми целями и задачами, с новой структурой. Нам нужно больше людей, работающих на местах, ученых и исследователей и куда как меньше тех, кто сидит за экранами компьютеров. Нам нужно больше ученых и меньше юристов. Нельзя рассчитывать на то, что такой сложной системой, как охрана окружающей среды, можно управлять через законодательство. Если действовать именно так, можно получить лишь временные изменения, как правило, путем запретов. Ни предсказать результаты, ни полностью контролировать все процессы мы через законодательство не сможем. Нет ничего более политизированного, чем наша общая физическая среда обитания, так уж сложилось в ходе истории, мы унаследовали этот подход. Нет ничего более слабого и болезненного, чем принадлежность к какой-то одной политической партии. Именно потому, что окружающая среда принадлежит всему человечеству, ею не может управлять какая-то одна фракция в зависимости от своих собственных эстетических или экономических предпочтений. Рано или поздно власть у нее перехватит другая, оппозиционная фракция, и изначальная политика будет пересмотрена. Стабильное управление окружающей средой требует, чтобы были учтены все преференции. Чтоб всем сестрам было роздано по серьгам: любителям снегоходов и рыбалки, байкерам и хайкерам, людям, склонным к радикальным изменениям, и охранителям, или консерваторам. Эти преференции могут носить самый разнообразный характер, и все их следует учитывать. Но истинная функция политиков как раз и сводится к учету самых разнообразных и несопоставимых интересов. Мы отчаянно нуждаемся в совершенно новом, непредвзятом механизме финансирования, он необходим для проведения исследований и выработки соответствующей результатам этих исследований политики. Ученые слишком уж зависят от того, на кого работают. Те, кто обычно спонсирует научные исследования, будь то фармацевтическая компания, правительственное агентство или же организация по охране окружающей среды, всегда нацелены на определенный результат. Финансирование научно-исследовательских работ никогда не было по-настоящему открытым и бескорыстным. И ученые знают: продолжение финансирования напрямую зависит от результатов, устраивающих спонсора. В результате так называемые «исследования» природоохранных организаций носят ангажированный характер и вполне обоснованно считаются заказными. Ведь проводятся они по большей части в интересах крупных промышленников. Заказанные правительством «исследования» тоже не носят объективного характера, зависят от того, кто в данный момент стоит во главе данного департамента или администрации. Они говорят «нет» свободе мысли и информации. Я совершенно уверен: слишком многое заранее предопределено в этом мире. Лично я всегда испытывал глубочайшую радость от общения с природой. Лучшие дни в году те, что я провожу на лоне дикой природы. И мне бы очень хотелось, чтоб эти природные заповедники были сохранены для будущих поколений. В настоящее время меня совсем не устраивает ни количество природных заказников, ни то, каким образом они управляются. И я считаю, что эксплуатируют эти уголки дикой природы в первую очередь природоохранные организации, а также правительственные структуры и организации и большой бизнес. Все они достаточно «наследили» там, все должны признать свою вину и хотя бы попытаться наконец исправить ситуацию. У каждого тут существует своя повестка дня. У всех, кроме меня…Майкл Крайтон Добыча
Мы смотрели на рой, который висел, колеблясь, – словно дышал. Он постепенно потемнел и стал совсем черным, лишь кое-где поблескивая серебром. Так рой провисел в воздухе секунд десять или пятнадцать. Потом вдруг пришел в движение и устремился к нам – к своей добыче.
День первый: 10.04
В жизни никогда не бывает так, как ты того ожидаешь. Я ведь никогда не собирался сидеть дома и заниматься детьми и домашним хозяйством. Однако последние полгода как раз это и делал. И вот теперь я находился в магазине «Корзина и бочка», расположенном в центре Сан-Хосе, и выбирал подставки под тарелки – те овальные, плетеные, что Джулия купила год назад, совсем износились, покрылись пятнами засохшего детского питания. Мне приглянулись желтые, яркие и приятные на вид. На полке шести подставок не оказалось, а мне было нужно именно шесть, и потому я попросил продавщицу сходить на склад, посмотреть, не найдется ли там еще несколько штук. Когда она ушла, зазвонил мой сотовый. Это была Джулия: – Привет, милый. – Привет, Джулия. Как дела? Я слышал размеренное пыхтение какого-то механизма. Скорее всего, это был вакуумный насос электронного микроскопа в ее лаборатории. Она спросила: – Ты чем занимаешься? – Да вообще-то подставки под тарелки покупаю. В «Корзине и бочке». – А, хорошо, – сказала она. Мне было ясно, что разговор этот Джулии совершенно не интересен. У нее было на уме что-то другое. – Послушай, Джек, мне правда страшно жаль, но я сегодня опять задержусь. – Угу… Продавщица вернулась с желтыми подставками. Я, по-прежнему прижимая телефон к уху, поднял три пальца, и она добавила к тем, что я отобрал, еще три штуки. Я спросил у Джулии: – У тебя все в порядке? – Да, но, как всегда, сплошная суматоха. Мы сегодня транслируем через спутник презентацию для потенциальных инвесторов из Азии и Европы, и у нас, разумеется, сложности с подключением. В общем, вернусь самое раннее в восемь. Ты сможешь покормить детей и уложить их спать? – Нет проблем, – ответил я. И их действительно не было. Я уже привык. В последнее время Джулия подолгу засиживалась на работе. Ее компания «Ксимос текнолоджи» пыталась собрать двадцать миллионов долларов, чтобы вложить их в развитие нанотехнологий. Получив образование детского психолога, Джулия стала в результате специалистом, помогавшим еще не оперившимся компаниям, которые работали в сфере высоких технологий, разворачивать свое дело. В конце концов она ушла из консалтингового бизнеса и поступила в «Ксимос», где была теперь уже вице-президентом. – Слушай, Джек, хочу тебя предупредить, – виноватым тоном сказала она. – Эрик, наверное, расстроится. Я обещала ему прийти на футбол. – Зачем было обещать? Ты же ведь с самого начала знала, что не сможешь. Игра начинается в три. – Надеялась успеть. Я вздохнул: – Ладно. Не волнуйся, милая. С этим я разберусь. – Спасибо. Да, и еще, Джек. Насчет подставок. Покупай какие хочешь, только не желтые, хорошо? – И она повесила трубку. На ужин я приготовил спагетти, поскольку спагетти никогда у детей возражений не вызывали. К восьми часам двое младших уже спали, а Николь, ей двенадцать, доделывала домашнее задание. Младшенькой, Аманде, было всего девять месяцев, она начала ползать и делала это очень активно. Восьмилетний Эрик был помешан на футболе – будь его воля, он играл бы с утра до вечера, прерываясь лишь для того, чтобы переодеться рыцарем и, размахивая пластмассовым мечом, погонять по дому старшую сестру. Когда я потерял работу в «МедиаТроникс», я с интересом наблюдал за соперничеством между детьми. И мне нередко казалось, что оно мало чем отличается от происходившего в нашей компании. В «МедиаТроникс» я заведовал отделом программирования – пас стадо даровитых молодых программистов. В свои сорок я был уже староват для того, чтобы самому работать программистом; написание кодов – это занятие для людей молодых. Вот я и управлял командой, которая, как и большинство команд Силиконовой долины, пребывала, казалось, в постоянном кризисе: разбитые «порши», супружеские измены, ссоры с родителями и неадекватное поведение, связанное, возможно, с употреблением наркотиков, – все это помимо неукоснительного выполнения работы в срок, помимо ночных авралов, во время которых потреблялись целые ящики кока-колы и чипсов. Впрочем, работа была интересная, на самом переднем крае. Мы писали то, что называлось у нас распределенными агентскими программами параллельной обработки. Эти программы моделируют биологические процессы – создают в компьютере виртуальных агентов и затем позволяют им взаимодействовать, разрешая вполне реальные проблемы. К примеру, одна из наших программ имитировала поведение муравьев-фуражиров – тех, что отыскивают кратчайший путь к пище, – с целью маршрутизации трафика в крупных телефонных сетях. Другие программы моделировали поведение роящихся пчел и загоняющих добычу львов. Все это было занятно. Я, наверное, и сейчас работал бы там, если бы не взялся исполнять кое-какие дополнительные обязанности. В последние несколько месяцев я отвечал за безопасность, заменив сотрудника, не заметившего кражу исходного кода – на основе этого кода вскоре была написана программа, поступившая в продажу на Тайване. Мы знали, что это наш код, потому что все закладки в нем остались нетронутыми. Программисты всегда вставляют в свои коды подобные закладки. Тайваньская компания ни одной из них не изменила, так что при одновременном нажатии клавиш Alt-Shift-M-9 открывалось окошко, сообщавшее дату женитьбы одного из программистов. Чистой воды воровство. Мы подали в суд. Первое, что я сделал, возглавив службу безопасности, – это наладил мониторинг использования всех рабочих станций. Производился он в открытую – восемьдесят процентов компаний следят за тем, что делают их сотрудники, сидя за компьютерами. Возглавлял компанию Дон Гросс, человек жесткий, бывший морской пехотинец. Когда я рассказал ему о новой системе, он спросил: «Но за моим-то компьютером вы следить не будете?» Конечно, нет, ответил я. На самом-то деле я установил программу мониторинга всех компьютеров компании, включая и его. И две недели спустя обнаружил, что у Дона роман с девицей из финансового отдела и что он разрешает ей пользоваться автомобилем компании. Я пошел к нему и сказал, что, судя по электронной почте, поступающей к Джин из финансового, создается впечатление, что у нее роман с кем-то из сотрудников, причем она, возможно, пользуется не положенными ей привилегиями. Я рассчитывал, что Дон мой намек поймет, и он его понял. Но теперь он попросту отправлял обличающую его электронную корреспонденцию из дому, не понимая, что вся она проходит через сервер компании. Так я и узнал, что Дон предоставляет иностранным дистрибьюторам «скидки» на наше программное обеспечение и в ответ получает немалое «вознаграждение за консультации». Это было абсолютно незаконно, и просто закрыть глаза на махинации Дона я не мог. Я проконсультировался с моим поверенным, Гэри Мардером, и тот посоветовал мне уволиться. – Уволиться? – переспросил я. – Ты советуешь мне уволиться из-за того, что он нарушает закон? – Нет, – ответил Гэри. – В качестве поверенного я рекомендую тебе, узнав о незаконной деятельности, исполнить свой гражданский долг и сообщить обо всем властям. Но в качестве друга советую заткнуться и быстро мотать оттуда. Я решил, что он не прав. Больше того, теперь я начал гадать, действительно ли код у нас украли. Может, его попросту продали? Я переговорил с одним из членов совета директоров нашей компании. Оказалось, что и он во всем этом замешан. На следующий день меня уволили за халатное отношение к служебным обязанностям. Чтобы не лишиться выходного пособия, мне пришлось дать уйму подписок о неразглашении. Всей бумажной волокитой занимался мой поверенный, вздыхавший над каждым новым документом. Когда мы с ним наконец покинули здание компании, я сказал: – Ну, по крайней мере все закончилось. – Ты так думаешь? – спросил Гэри.Разумеется, ничто не закончилось. Каким-то таинственным образом я превратился в меченого. Квалификация у меня была превосходная. Но куда бы я ни приходил поговорить о возможной работе, быстро обнаруживалось, что собеседникам я не интересен. В конце концов я попал на собеседование к человеку, которого немного знал, к Теду Ландау. Когда все закончилось, я сказал: – Тед, я прошел десять собеседований за десять дней. Скажите, что вы обо мне слышали? Он вздохнул: – Джек Форман. Возмутитель спокойствия. Агрессивен. Вспыльчив. Не умеет работать в команде. – Он помялся и добавил: – Предполагается также, что вы участвовали в каких-то махинациях. – Я участвовал в махинациях? – воскликнул я. Я чуть не сказал Теду куда больше, но сообразил, что тогда действительно буду выглядеть вспыльчивым и агрессивным. А потому смолчал и лишь поблагодарил его. На прощание он мне сказал: – Джек, переждите немного. В Силиконовой долине все быстро меняется. Подождите несколько месяцев… Я понимал, что он прав. И в конце концов перестал слишком уж суетиться. До меня дошли слухи, что «МедиаТроникс» того и гляди рухнет, что ее руководству могут быть предъявлены обвинения. Я чуял, что дело идет к моей реабилитации, но пока мне оставалось только одно – ждать. И я начал водить детей в школу, забирать их оттуда, ездить с ними к врачу, на футбольные тренировки. Первые несколько обедов, которые я состряпал, были ужасны, однако потом дело пошло на лад. И вот, не успел я как следует оглядеться, как уже покупал в «Корзине и бочке» подставки под тарелки. Причем это казалось мне совершенно нормальным.
Джулия вернулась домой около половины десятого. Я смотрел по телевизору бейсбол и на время особого внимания не обратил. Джулия подошла, поцеловала меня сзади в шею и спросила: – Все спят? – Кроме Николь. Она еще возится с домашним заданием. – Не поздновато ли? – Нет, милая, – ответил я. – Мы с ней договорились. В этом году она может ложиться в десять. Джулия пожала плечами. – Как Аманда? – Простуда вроде проходит. И есть она стала лучше. Я пошел за Джулией в детские спальни. Она зашла к Аманде, склонилась над ее кроваткой, нежно поцеловала спящую дочку. Глядя на нее, я думал, что в материнской заботливости присутствует нечто такое, чему отец никогда научиться не сможет. Джулия вслушалась в спокойное дыхание Аманды и с явным облегчением сказала: – Да, ей лучше. Она проверила Эрика, потом отправилась в комнату Николь. Та сидела за ноутбуком, но, когда Джулия вошла, захлопнула его крышку. – Привет, мам. – Не кажется ли тебе, что уже слишком поздно? – Но мам… – Ты вроде бы должна заниматься уроками. – Я их сделала. – Тогда почему ты не в постели? Я не хочу, чтобы ты целыми ночами болтала по компьютеру с подружками. – Мам… – обиженно сказала Николь. – И нечего смотреть на отца. Сейчас я разговариваю с тобой. Я обнял Джулию за плечи и сказал: – Да, действительно уже поздно. Хочешь чая? – Джек, я разговариваю с Николь. Пожалуйста, не вмешивайся. – Милая, мы договорились, что она может не ложиться до десяти. Не знаю… – Если она сделала свое домашнее задание, ей надо тут же отправляться в постель. Я не желаю, чтобы она день и ночь сидела за компьютером. – Она этого и не делает. Тут Николь залилась слезами и, вскочив на ноги, закричала: – Ты всегда ко мне придираешься! Ненавижу! Она убежала в ванную и хлопнула дверью. Шум разбудил малышку, и та расплакалась. Джулия повернулась ко мне: – Будь любезен, Джек, позволь мне самой разобраться с детьми. И я ответил: – Ты права. Прости.
По правде сказать, я так вовсе не думал. Я думал, что она не права. В последнее время мне начало казаться, что Джулия изменилась. Стала более напряженной, жесткой. Аманда рыдала. Я вытащил ее из кроватки, прижал к себе и проверил, не мокрая ли она. Мокрая. Я положил ее на столик и начал менять ей подгузник. Джулия спустилась вниз. Я решил, что надо дать малышке бутылочку, и понес ее на кухню. Свет там был потушен, горели лишь лампочки над разделочным столом. Джулия сидела за столом посреди кухни и прямо из бутылки пила пиво. – Когда ты наконец-то найдешь работу? – спросила она. – Я пытаюсь. – Правда? И когда ты в последний раз ходил на собеседование? – На прошлой неделе. Джулия хмыкнула. – Хорошо бы тебе поторопиться, а то нынешняя ситуация уже начинает меня бесить. Я подавил вспышку гнева. – Знаю. Нам всем нелегко, – сказал я, искоса глядя на нее. В свои тридцать шесть Джулия была по-прежнему хороша – изящная, темноволосая и темноглазая, со вздернутым носиком и чем-то таким во всем облике, что принято сравнивать с игристым вином. В отличие от многих деловых женщин она оставалась привлекательной и простой в общении. Джулия легко обзаводилась друзьями, славилась самообладанием и почти никогда не выходила из себя. Хотя сейчас она, конечно, была взбешена. Даже смотреть на меня не желала. Сидела в полумраке за круглым кухонным столом, уставясь перед собой в пространство. Глядя на нее, я вдруг понял, что она изменилась и внешне. Разумеется, в последнее время она сильно похудела – работа отнимала у нее много сил. Лицо ее отчасти лишилось прежней мягкости, стало более резким, но в чем-то и более завораживающим. И тут я сообразил, что в ней изменилось все – повадки, внешность, настроение, буквально все, – и меня словно озарило почему: у моей жены роман. Я где-то читал, что так часто бывает: муж лишается работы, жена перестает его уважать и начинает погуливать. Неужели это правда? Или я просто устал и выдумываю всякие глупости? Вероятно, дело в том, что я сам ощущаю себя неполноценным, непривлекательным. Отсюда и проистекает моя неуверенность в себе. Но никакие разумные доводы мне не помогали. Я был уверен, что моя догадка верна. Аманда с удовольствием присосалась к бутылочке. В этой полутемной кухне она смотрела на меня тем странно пристальным взглядом, которым часто смотрят младенцы. Спустя немного она закрыла глазки и перестала сосать. Я положил ее головкой на плечо, чтобы она срыгнула, и отнес обратно в спальню. Уложил в кроватку, выключил ночник. Повернувшись, чтобы выйти, я увидел в дверном проеме силуэт Джулии. Она шагнула ко мне. Я замер. Джулия обняла меня, положила голову мне на грудь. – Пожалуйста, прости меня, – сказала она. – Ты все делаешь чудесно. Я просто ревную, вот и все. Плечо мое намокло от ее слез. – Понимаю, – сказал я, прижимая ее к себе. – Все в порядке. Я ждал, что напряжение, сковавшее мое тело, ослабнет, однако этого не произошло. Я был насторожен. Меня обуревали подозрения.
Из душа она прошла в спальню, вытирая полотенцем короткие волосы. Я сидел на кровати, пытаясь досмотреть окончание игры. Мне вдруг пришло в голову, что прежде Джулия душ на ночь не принимала – только по утрам, перед работой. Теперь она, приходя домой, нередко направлялась прямиком в душ, даже не поздоровавшись с детьми. – Как прошла твоя презентация? – спросил я, выключая телевизор. – Что? – Презентация. У тебя же сегодня была презентация. – Ну да. Мы ее провели. Когда техника наконец заработала, все пошло хорошо. У меня есть запись. Хочешь посмотреть? Я удивился. Пожал плечами. – Да, конечно. – Мне действительно хочется узнать твое мнение, Джек. Я отметил покровительственные нотки у нее в голосе. Я смотрел, как она вставляет диск в плеер, как возвращается к постели, чтобы устроиться в ней рядом со мной. Все очень уютно, как в прежние времена. Все еще чувствуя себя неспокойно, я обнял ее. – Ну вот, поехали, – сказала она, указывая на экран. Замелькали черно-белые полосы, потом появилось изображение. Джулия находилась в просторной лаборатории, обставленной как операционная. На металлическом столе на колесах лежал мужчина, к руке его была подведена трубка для внутривенных вливаний, рядом стоял анестезиолог. Над столом висела круглая металлическая пластина метров двух в диаметре. Вокруг стояло множество мониторов. На переднем плане вглядывалась в один из них Джулия. Рядом с ней застыл видеотехник. – Ужас что такое, – говорила она, указывая на монитор. – Откуда эти помехи? Я не могу показывать инвесторам изображение такого качества. С Марса и то лучше картинки приходят. Сделайте что-нибудь. Джулия, лежавшая рядом со мной на кровати, сказала: – Я и не знала, что они все это записывают. Это еще до начала презентации. Перемотай вперед. Я нажал кнопку на пульте, подождал несколько секунд и снова включил воспроизведение. На экране вновь появилась Джулия, теперь она стояла перед металлическим столом. – Привет всем, – улыбаясь в камеру, сказала она. – Я Джулия Форман из «Ксимос текнолоджи». Мы собираемся продемонстрировать вам нашу самую новаторскую разработку. Рядом со мной лежит на столе наш испытатель, Питер Моррис. Через несколько мгновений мы с небывалой доселе легкостью заглянем в его сердце и кровеносные сосуды. Она пошла вокруг стола, продолжая говорить на ходу: – В отличие от катетеризации сердца наша процедура стопроцентно безопасна. И опять-таки в отличие от катетеризации мы способны заглянуть в любой уголок тела, в какие угодно сосуды, все равно – большие или малые. Мы можем сделать это, потому что видеокамера, которую мы вводим в сосуд, меньше, чем красные кровяные тельца. Намного меньше. Компания «Ксимос текнолоджи» способна производить эти камеры в любых количествах – быстро и дешево. На острие карандаша могут поместиться тысячи наших камер. А мы способны производить килограмм видеокамер в час. Уверена, что вы могли воспринять сказанное мной скептически. Мы сознаем, что нанотехнология уже давала обещания, сдержать которые так и не смогла. Как известно, проблема заключалась в том, что ученые сумели спроектировать устройства молекулярных размеров, но не могли изготавливать их. «Ксимос текнолоджи» эту проблему разрешила. До меня вдруг дошло, о чем она говорит. – Как? – спросил я, садясь в постели. – Ты шутишь? Если это правда, вы сделали поразительный шаг, настоящий технологический прорыв, а значит… – Это правда, – спокойно ответила Джулия. – Мы уже приступили к производству в Неваде. Она улыбнулась, наслаждаясь моей реакцией. Экранная Джулия тем временем продолжала: – Одна из камер «Ксимос» находится у нас под электронным микроскопом, вон там, – она указала на экран. – Сейчас вы увидите ее рядом с красной кровяной клеткой. Изображение стало черно-белым. Я увидел тонкий зонд, подталкивающий нечто, похожее на крохотного головоногого моллюска с заостренным носиком и развевающимися сзади волоконцами. Красная кровяная клетка превосходила его размером раз в десять. – Наша камера имеет в длину одну миллиардную долю миллиметра, – сказала Джулия. – Изображение регистрируется носовой ее частью. Хвостовые микроканалы обеспечивают стабилизацию, примерно так же, как хвост бумажного змея. Но они могут также и создавать движущую силу. Джерри, поверните камеру так, чтобы мы увидели нос. Хорошо, вот так. Спасибо. Итак, видите, спереди, в самом центре, находится углубление? Это миниатюрный детектор фотонов, а окружающая его область биолюминесцентна, она обеспечивает подсветку того, что находится перед камерой. В носовой части находится также довольно сложная цепочка спиральных молекул. Это запатентованный нами аденозинтрифосфатный усилительный каскад. Его можно назвать примитивным мозгом, управляющим поведением камеры. – А где линзы? – спросил я. – Линз нет. – Какая же это камера – без линз? – Я думала, ты в курсе, – ответила она. – Ты сам отвечал за эту часть работы. – Я? – Ну да. «Ксимос» подрядила твою группу писать алгоритмы для управления сетью частиц. – Так ваши камеры связаны в сеть? Все эти крохи поддерживают связь друг с другом? – Да. В общем-то, это подобие роя. Она все еще улыбалась, очень довольная моей реакцией. – Рой… Я задумался. Конечно, моя группа написала множество программ для управления стаями агентов, взяв за образец поведение пчелиного роя. При столкновении с новыми, неожиданными условиями такие программы не отказывают, они просто как бы обтекают препятствие и продолжают работать дальше. Однако работа наших программ сводилась к созданию виртуальных агентов в памяти компьютера. Джулия же создала реальных агентов, работавших в реальном мире. И я не понимал, как можно было приспособить наши программы к тому, что сделала она. – Мы использовали их для образования структуры, – сказала она. – Программа создает структуру роя. Ну конечно. Очевидно же, что отдельная молекулярная камера изображения зарегистрировать не может. Стало быть, изображение должно создаваться миллионами одновременно работающих камер. А это значит, что «Ксимос» соорудила аналог… – Вы создали глаз. – Вроде того. – Но где же источник света? – Биолюминесцентный периметр. Смотри.
Тем временем экранная Джулия изящно повернулась, указывая на систему внутривенного вливания, и извлекла из ближайшего контейнера со льдом шприц. – Этот шприц, – сказала она, – содержит примерно двадцать миллионов камер, помещенных в изотоническую соляную взвесь. В данный момент их поведение ничем не примечательно. Однако в потоке крови они нагреются и собьются в стаю, имеющую форму сферы. По сути дела, эти частицы воссоздадут глаз. Передаваемое изображение будет составлено миллионами фотонных детекторов. Точно так же глаз человека создает изображение с помощью колбочек и палочек. Джулия подала сигнал, плоская антенна начала опускаться, потом замерла в нескольких сантиметрах над испытателем. – Эта антенна поставляет камерам энергию и принимает изображение, – сказала Джулия. Она надела на шприц иглу и воткнула ее в резиновую пробку системы внутривенного вливания. – Начали. Быстро вдавив шток шприца, Джулия выдернула иглу. – Обычно надо подождать секунд десять, прежде чем образуется сфера и начнет поступать изображение… А, вот и оно. Теперь мы увидели, как камера с большой скоростью летит вперед сквозь нечто, похожее на поток астероидов. Вот только астероиды эти были красными кровяными тельцами, шустрыми лиловыми мешочками, движущимися в прозрачной, слегка желтоватой жидкости. Время от времени на передний план вылетали более крупные белые кровяные тельца, они на миг заполняли собою экран, а потом исчезали. – Джулия, это поразительно! Она еще ближе прижалась ко мне. – Я надеялась, что на тебя это произведет впечатление. Тем временем экранная Джулия говорила: – Мы вошли в вену, поэтому красные кровяные тельца не насыщены кислородом. Сейчас наша камера приближается к сердцу. Вы увидите, как по мере ее продвижения сосуды начнут расширяться… увидите пульсации, порождаемые сжатиями желудочков сердца… Я увидел, как камера притормозила, потом продвинулась вперед и снова притормозила. – Мы приближаемся к правому предсердию, сейчас появится митральный клапан. Вот он. Теперь мы в сердце. Камера пронеслась сквозь клапан в предсердие и снова оказалась снаружи. – Сейчас мы войдем в легкие, и вы увидите то, чего никто прежде не видел: процесс насыщения клеток кислородом. Я смотрел на быстро сужающиеся кровеносные сосуды, на то, как вспухают одна за другой, становясь ярко-красными, клетки. Все произошло очень быстро – меньше чем за секунду все они покраснели. – Красные кровяные тельца насытились кислородом, – сказала Джулия, – мы возвращаемся в сердце. Я повернулся к Джулии. – Это и вправду фантастика, – сказал я. Однако ее глаза уже закрылись, а дыхание стало ровным. Джулия спала.
Она всегда засыпала, глядя в экран телевизора. А заснуть, просматривая собственную презентацию, было уж совсем естественно – в конце концов, Джулия сама ведь ее сегодня проводила. Да и время было позднее. Я решил досмотреть запись потом. Повернулся, чтобы выключить телевизор, и тут на глаза мне попался временной код внизу экрана. Там же была указана дата: 21.09.02. 21 сентября. Вчера. Презентация проходила вчера, а не сегодня. Я выключил телевизор, потом свет у кровати. Опустил голову на подушку и постарался заснуть.
День второй: 11.02
Я сидел в приемной педиатра, который должен был сделать Аманде очередные прививки. Кроме меня здесь были четыре мамаши, покачивавшие на коленях своих малышей. Они разговаривали друг с дружкой, старательно не замечая меня. Я уже начал привыкать к этому. Мужик, который сидит дома, мужик, оказавшийся в приемной педиатра, – явление ненормальное. И означает оно, что с ним что-то неладно – то ли он работу найти не может, то ли его уволили за пьянство или наркотики. Вот мамаши и делают вид, будто его здесь нет. В конце концов нас пригласили к врачу. Человек он был благожелательный, о том, почему сюда прихожу я, а не жена, никогда не спрашивал. Он сделал дочке два укола. Аманда расплакалась. – На местах уколов могут появиться небольшие припухлости и покраснение. Если не пройдет через пару дней, позвоните мне. Я вышел в приемную, доставая кредитную карточку, чтобы оплатить счет, малышка все плакала. Тут и позвонила Джулия. – Привет. Что у тебя там творится? – Она, должно быть, услышала плач. – Оплачиваю педиатра. – Туго приходится? – Да вроде того… – Ладно, послушай, я просто хотела сказать, что уйду сегодня пораньше – наконец-то! Хочешь, я по дороге домой прихвачу что-нибудь на ужин? – Это было бы отлично, – сказал я.К половине шестого дети были дома, обчищали холодильник. Николь поедала здоровый кусок сыра. Я велел ей остановиться – так она не сможет ничего съесть за ужином. Потом пошел накрывать на стол. – А где ужин-то? – Скоро будет. Мама привезет. – Ага, – Николь на несколько минут отлучилась. – Мама очень извиняется, что не позвонила, но она сегодня задержится допоздна, – сказала она, возвратясь. – Что? – Я разливал воду по стоявшим на столе стаканам. – Ей очень жаль, но она задерживается. Я с ней только что разговаривала. – Черт! Это было совсем уж неприятно. При детях я старался, как мог, не выказывать раздражение, но иногда оно прорывалось наружу. Я вздохнул: – Ладно. Излови брата и забирайтесь в машину. Мы едем в кафе.
В этот вечер я так и оставил стол накрытым – в виде безмолвного упрека. Джулия, вернувшись около десяти, это, конечно, заметила. – Извини, милый. – Я понимаю, ты была занята. – Очень. Прости меня, ладно? – Уже простил, – ответил я. – Ты у меня самый лучший на свете, – Джулия послала мне через комнату воздушный поцелуй. – Пойду приму душ, – сказала она и вышла. Я смотрел, как Джулия спускается по лестнице, заглядывает в детскую. Миг спустя я услышал, как она воркует с малышкой и как та что-то лепечет. Я спустился следом за Джулией. В темной детской жена держала малышку на руках, тычась в нее носом. Я сказал: – Джулия… ты ее разбудила. – Нет, она не спала. Правда, сладенькая моя? Аманда потерла крохотными кулачками глаза и зевнула. Она явно только что проснулась. Джулия повернулась ко мне: – Нет. Честно. Я ее не будила. Почему ты так смотришь на меня? Будто в чем-то обвиняешь? – Я ни в чем тебя не обвиняю. Дочка захныкала, потом расплакалась всерьез. Джулия тронула подгузник. – По-моему, мокрая, – сказала она и, вручив мне ребенка, вышла из комнаты. Я поменял подгузник, уложил Аманду в кроватку и тут услышал, что Джулия вышла из душа, хлопнув дверью. Когда Джулия начинала хлопать дверьми, это был знак мне: надо пойти и успокоить ее. Однако сегодня успокаивать Джулию мне совсем не хотелось. Меня злило, что она разбудила ребенка, злила безответственность, с которой Джулия обещала вернуться домой пораньше и даже не соизволила позвонить мне и сказать, что не сможет. Наверное, ей просто стало наплевать на семью. Я не знал, что со всем этим делать, однако и сглаживать возникшее между нами напряжение не хотел. Я вернулся в гостиную, присел. Взял книгу, которую читал до прихода Джулии, и попытался сосредоточиться на чтении, но, разумеется, не смог. Когда я наконец добрался до постели, Джулия уже крепко спала. Я залез под одеяло и повернулся на бок, спиною к ней.
Аманда заплакала в час ночи. Я нащупал выключатель. – Что с ней такое? – сонно спросила Джулия. – Не знаю. Я вылез из постели, тряхнул головой, отгоняя сон. Прошел в детскую, включил свет. Дочка стояла в кроватке и рыдала во весь голос. Я протянул к ней руки, она потянулась ко мне, и я попытался ее успокоить. Может, приснилось что, подумал я. Однако она продолжала плакать, не умолкая. Возможно, что-то причиняет ей боль, что-то попавшее в подгузник. Я осмотрел ее. И увидел воспаление, красную сыпь на животе, расползающуюся полосами на спину, а по спине к шее. Вошла Джулия. – Ты не можешь ее угомонить? – спросила она. – С ней что-то неладное, – я показал Джулии сыпь. – Жар у нее есть? Я тронул лоб Аманды. Лоб был потный, горячий, но это могло объясняться и плачем. Тело оставалось прохладным. – Нет, не думаю. Теперь я вдруг увидел сыпь и на бедрах. Была ли она там мгновением раньше? Аманда плакала теперь еще громче. – Господи, – сказала Джулия. – Я позвоню врачу. – Да, позвони. Я уложил девочку на спину – она еще пуще зашлась в крике – и внимательно осмотрел все ее тельце. Сыпь распространялась, сомневаться в этом не приходилось. Джулия вернулась, сказала, что оставила врачу сообщение. – Ждать нельзя. Отвезу ее в «скорую», – сказал я. – Хочешь, я поеду с тобой? – Нет, оставайся с детьми. – Ладно, – сказала Джулия и ушла обратно в спальню. Малышка продолжала вопить.
– Я понимаю, плач причиняет неудобства, – говорил интерн, – однако не думаю, что давать ей успокоительное безопасно. Мы находились в палате больницы «скорой помощи». Интерн склонялся над Амандой, заглядывая ей в ухо с помощью какого-то инструмента. К этому времени уже все ее тело отливало яркой, воспаленной краснотой. Эта краснота меня пугала. Да и интерну я не доверял, он казался мне слишком молодым и неопытным. Судя по лицу, он и бриться-то еще не начал. – Жара у нее не было, – сказал, игнорируя вопли Аманды, интерн. – Впрочем, в таком возрасте это ничего не значит. До года температура может не подниматься даже при острых инфекциях. – Так все дело в этом? – спросил я. – В инфекции? – Не знаю. Сыпь наводит на мысль о вирусе. Но сначала надо посмотреть анализ крови. А, хорошо… – Проходившая мимо сестра вручила ему листок бумаги. – Угу… хмм… – Ну что там? – спросил я, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. Он смотрел в листок и покачивал головой. – Так что? – Это не инфекция, – сказал он. – Лейкоциты в норме, белок тоже. – И что это значит? Интерн выглядел очень спокойным. Я подумал: может, он просто тупица? – Придется проводить расширенное обследование, – сказал он. – Я закажу консультацию хирурга, невропатолога, вызовем дерматолога, инфекциониста. Это означает, что множество людей будут задавать вам одни и те же вопросы, однако… – Не страшно, – сказал я. – Просто… вы-то как думаете, что с ней неладно? – Не знаю. Если это не инфекция, нужно искать другие причины… Из страны она не выезжала? – Нет. – Воздействию тяжелых металлов или токсинов в последнее время не подвергалась? – Нет, нет. – Можете вы вспомнить хоть что-то, способное вызвать такую реакцию? – Нет, ничего… постойте, ей вчера делали прививки. – Какие именно? – Не знаю, – раздраженно ответил я, – те, какие положены в ее возрасте… Вы же тут врач, черт побери… – Все в порядке, мистер Форман, – успокаивающе произнес он. – Я понимаю, вам нелегко. Если вы назовете мне имя вашего педиатра, я ему позвоню. Я кивнул. Вытер ладонями лоб. Я был весь в поту. Я продиктовал интерну имя педиатра, и тот занес его в записную книжку. Я пытался успокоиться. Пытался мыслить трезво. А малышка все продолжала плакать.
Через полчаса у нее начались судороги – как раз когда над ней склонился один из облаченных в белый халат консультантов. Маленькое тельце ее вдруг задергалось, она беспорядочно забила ногами. Не помню, что я говорил и делал в ту минуту, однако в палате появился здоровенный, как футболист, санитар, который вытащил меня наружу и держал, не отпуская, за руки. Я взглянул из-за его огромного плеча на шестерых врачей, столпившихся вокруг моей дочери, на сестру, вводившую ей в лоб иглу. Тут я закричал и забился, однако санитар объяснил, что это всего лишь внутривенное вливание. У девочки обезвоживание организма. Отсюда и судороги. Судороги прекратились через несколько секунд. Но плакать она не перестала.
Незадолго до рассвета вызванные к Аманде специалисты, посовещавшись, объявили, что у нее либо кишечная непроходимость, либо опухоль мозга – что именно, они решить не могли и потому распорядились о проведении магнитно-резонансного сканирования. Аманду пристегнули ремнями к доске, которая вкатывалась на роликах внутрь большой белой машины. Дочка смотрела на нее в ужасе, по-прежнему продолжая рыдать. Медицинская сестра сказала, что я могу подождать в соседнем кабинете, вместе с оператором. Я перешел в комнату с окном во всю стену, в которое был виден прибор. Аманда была уже внутри его. Микрофон доносил до нас ее тоненький писк. Оператор щелкнул переключателем, заработал, создавая изрядный шум, насос. Но я все равно слышал крик моей дочери. И вдруг он прекратился. Аманда замолкла. Я глянул на оператора, на сестру. На лицах у них застыл ужас. Нам всем пришла в голову одна и та же мысль – случилось что-то страшное. Сердце затрепетало у меня в груди. Оператор торопливо выключил насос, и мы бросились к Аманде. Она лежала на доске, все еще пристегнутая, дышала тяжело, но, похоже, чувствовала себя лучше. Кожа ее уже значительно посветлела, став розовой, местами на ней появились участки нормального цвета. Сыпь исчезала прямо у нас на глазах.
Мы вернулись в палату, однако отпустить Аманду домой врачи не решались. Они все еще подозревали, что у нее опухоль или непорядок с кишечником, и хотели понаблюдать ее в больнице. Между тем сыпь проходила и час спустя исчезла совсем. Никто не мог понять, что произошло, врачи пребывали в растерянности. Аманда же с жадностью высосала бутылочку детского питания и заснула у меня на руках. Спустя некоторое время врачи объявили об очередной победе современной медицины и разрешили нам ехать домой. Аманда всю дорогу крепко спала. Когда я нес ее от машины к дому, небо было уже совсем светлым.
День третий: 6.07
В доме было тихо, дети еще спали. Джулию я обнаружил в столовой, она стояла и смотрела на задний двор. Я сказал: – Мы вернулись. Джулия повернулась ко мне: – Ну как, с ней уже все в порядке? Я протянул ей ребенка: – Кажется, да. – Слава богу, – сказала Джулия. – Я так волновалась. Впрочем, к Аманде жена не приблизилась и не коснулась ее. – Я ужасно себя чувствую. Всю ночь не могла заснуть. Взгляд ее скользнул по моему лицу и ушел в сторону. Вид у Джулии был виноватый. – Хочешь ее подержать? – Я, э-э… – Джулия покачала головой. – Не сейчас. Мне надо проверить разбрызгиватели. По-моему, они выливают на розы слишком много воды. Я смотрел, как Джулия выходит на задний двор, как стоит, рассматривая разбрызгиватели. Она обернулась, взглянула на меня, потом сделала вид, будто проверяет висевший на стене таймер. Я не понимал, что там проверять. Садовники отрегулировали таймер разбрызгивателей всего лишь на прошлой неделе. На руках у меня зашевелилась Аманда. Я отнес ее в детскую, поменял подгузник и уложил в кровать. Когда я вернулся, Джулия на кухне разговаривала по сотовому телефону. Это была еще одна из ее новых привычек. Домашним телефоном она больше не пользовалась. Я как-то спросил у нее почему. Она ответила, что ей приходится делать много междугородных звонков, а компания оплачивает счета за сотовую связь. Я замедлил шаг и услышал, как она говорит: – Да, черт возьми, конечно, сделала, но теперь нужно быть осторожнее… – Тут она подняла взгляд и увидела меня. Тон ее изменился: – Хорошо, э-э… послушай, Кэрол, я думаю, мы сможем все уладить, надо только позвонить во Франкфурт. Пошли следом факс и дай мне знать, что они ответят. Она щелкнула крышкой телефона. Я вошел в кухню. – Джек, мне ужасно не хочется уходить, не повидав детей, но на работе опять произошла какая-то заваруха. Я взглянул на часы: пятнадцать минут седьмого. – Хорошо. Конечно. – Спасибо. Я тебе позвоню попозже. И она ушла.От усталости у меня путались мысли. Аманда по-прежнему спала, и, если повезет, она проспит еще несколько часов. В половине седьмого пришла наша домработница Мария. Дети позавтракали, и я повез их в школу, изо всех сил стараясь не заснуть. Эрик сидел на переднем сиденье рядом со мной и отчаянно зевал. – Ты что-то сонный сегодня. – Да меня этипарни все время будили, – сказал он. – Какие парни? – Ну, которые приходили к нам ночью. Пропылесосили все. И привидение в пылесос засосали. На заднем сиденье фыркнула Николь: – Привидение… – Думаю, тебе это приснилось, – сказал я. В последнее время Эрика одолевали ночные кошмары. Я был совершенно уверен, что виновата в этом Николь, позволявшая брату смотреть вместе с ней фильмы ужасов. – Не, пап, не приснилось, – ответил Эрик и снова зевнул. – Парни к нам точно приходили. Целая куча. – А что за привидение? – Ну, привидение. Серебристое такое. И без лица. Мы уже подъехали к школе. Ребятишки выгрузились из машины, волоча за собой рюкзаки. Я поехал домой, надеясь, что удастся поспать хоть пару часов. Больше я ни о чем думать не мог.
Мария разбудила меня около одиннадцати: – Мистер Форман! Мистер Форман! Взгляните на малышку, мистер Форман. Она вся… Я тут же проснулся. – Что с ней? – Вы сами взгляните, мистер Форман. Я выполз из постели и поплелся в детскую. Аманда стояла в кроватке, подпрыгивая и радостно улыбаясь. Все было бы нормально, но только тело ее приобрело однородный лиловато-синий оттенок. – О господи! – вырвалось у меня. Я подошел к Аманде, она залопотала что-то и потянулась ко мне ручонками, показывая, что я должен взять ее на руки. Я так и сделал. Похоже, чувствовала она себя хорошо – тут же вцепилась мне в волосы и попыталась стянуть с носа очки. Я ощутил облегчение – даже при том, что все ее тело выглядело как один большой синяк. Одной рукой я набрал номер врача из больницы «скорой помощи». Я уже научился почти все делать одной рукой. Трубку врач снял сразу, и голос у него был удивленный. – О, – сказал он, – а я как раз собирался вам звонить. Как себя чувствует ваша дочь? – Ну, чувствует-то она себя вроде бы хорошо, – сказал я, опуская Аманду в кроватку. – Вот только… – У нее случайно синяки не появились? – Да, – ответил я. – На самом деле появились. Я потому и звоню. – По всему телу? Однородные? – Да. Их очень много. А почему вы спрашиваете? – Ну, – отозвался врач, – судя по анализам, у нее все в норме. Правда, еще нет результатов магнитно-резонансного сканирования, там сломался прибор. Говорят, придется подождать несколько дней. – Врач откашлялся. – Мистер Форман, насколько мне известно, вы специалист по программному обеспечению. – Правильно. – Означает ли это, что вы участвовали в производстве? – Нет. Я занимался разработкой программ. – Могу я спросить, где вы работаете? – В настоящее время я безработный. – Понятно. Хорошо. И давно? – Шесть месяцев. – Понятно. – Почему вы задаете такие вопросы? – спросил я. – Это простая формальность. Управление здравоохранения и безопасности проводит расследование. – И что они расследуют? – поинтересовался я. – На днях поступило сообщение об одном случае, – ответил врач, – очень похожем на случай вашей дочери. Но там совершенно иная ситуация. Сорокадвухлетний натуралист заночевал в Сьерре, а пять дней назад его госпитализировали в Сакраменто. Клиническая картина та же, что у вашей дочери, – внезапное необъяснимое начало заболевания, отсутствие температуры, болезненная эритематозная реакция. – И все это прекратилось после магнитно-резонансного сканирования? – Я не знаю, проводилось ли оно, – ответил врач. – Но складывается впечатление, что этот синдром проходит сам, без лечения. Внезапное начало и резкое прекращение. – А как он сейчас? Натуралист? – Все хорошо. Посинел на пару дней, но больше ничего. Затем он попросил меня обязательно позвонить, если с Амандой произойдут какие-нибудь изменения, и я, пообещав ему это, повесил трубку. Я вернулся к кроватке Аманды, взял ее на руки – и она мигом стянула с меня очки. Я попытался схватить их. – Аманда… – но было уже поздно, очки полетели на пол. Я заморгал. Без очков я почти ничего не вижу. Я опустился, придерживая Аманду, на четвереньки и начал шарить по полу. Очки нашлись под кроваткой. Надев их, я обнаружил, что таращусь на электрическую розетку под кроваткой. В розетку была воткнута маленькая пластмассовая коробочка. Я вытащил ее. Это был кубик пять на пять сантиметров, судя по виду – стабилизатор напряжения. Я повертел кубик в руке. Откуда он взялся? Поднявшись на ноги, я оглядел комнату, пытаясь понять, что еще в ней изменилось. И, к своему удивлению, обнаружил, что изменилось все – слегка, но изменилось. На абажуре ночника Аманды были нарисованы персонажи из «Винни-Пуха». Я всегда поворачивал его так, что прямо на кроватку глядел Тигра, ее любимец. Теперь на кроватку смотрел ослик Иа. У подстилки, на которой я перепеленывал Аманду, было в одном углу пятно; я всегда клал ее так, что этот угол оказывался левым нижним. Теперь же он стал правым верхним. Кроме того… В детскую вошла домработница. – Мария, – спросил я, – вы сегодня здесь убирались? – Нет, мистер Форман. – Но комната выглядит по-другому, – сказал я. Она огляделась, пожала плечами: – Да нет, мистер Форман. Все как раньше. У нее на лице читалось недоумение, которое лишь усилилось, когда я показал ей вынутый из розетки кубик. – Вы его раньше видели? Она покачала головой: – Нет. – Он был под кроваткой. Мария повертела кубик в руке, разглядывая. Потом пожала плечами и вернула его мне. – Хорошо, Мария, – сказал я. – Все это не важно. Она наклонилась, чтобы поднять малышку: – Я ее сейчас покормлю? – Да, хорошо. Я задумчиво вышел из детской, испытывая какую-то невнятную тревогу.
Пока мы дожидались в машине, когда у Николь закончится репетиция пьесы, Эрик делал домашнее задание. Николь появилась в дурном настроении: она считала себя одной из претенденток на главную роль, а преподаватель драматического искусства определил ее в статистки. – Всего две реплики! – сказала она и хлопнула дверцей машины. – Знаешь, что я должна сказать? Я должна сказать: «Смотрите, а вон и Джон идет». А во втором действии: «Это звучит довольно серьезно». Две реплики! Не понимаю, что происходит с мистером Блаки! – Может, он думает, что ты все провалишь, – сказал Эрик. – Дурак! – Она шлепнула брата по макушке. – Тупица вонючий. – Ну хватит, хватит, – сказал я, заводя двигатель. – Милая, мне очень жаль, что ты не получила ту роль, которую хотела. – И наплевать. Нет, правда. Это все уже в прошлом. А мне надо двигаться вперед. – И мгновение спустя: – Знаешь, кто ее получил? Маленькая подлиза Кэти Ричардс! Мистер Блаки просто-напросто говнюк! И, прежде чем я успел пожурить ее за такие слова в адрес преподавателя, она разрыдалась. Я отметил про себя, что надо будет за обедом, когда Николь успокоится, сказать, чтобы она следила за своим языком.
Я резал зеленую фасоль, когда в дверях кухни появился Эрик. – Слушай, пап, а где мой МРЗ-плеер? – Понятия не имею. Я так и не смог привыкнуть к мысли, что должен знать, где находится та или иная из их вещей. Компьютерная игровая приставка Эрика, его бейсбольная перчатка, безрукавка Николь… – Я не могу его найти. – А ты искал? – Везде, пап. – Ну да. И у себя в комнате тоже? – Да я ее всю обшарил. – Поскольку ты уже везде посмотрел, мне тоже вряд ли удастся его найти, верно? – Пап, ну помоги мне, пожалуйста. Мясу оставалось тушиться еще полчаса. Я положил нож и направился к комнате Эрика. Поискал во всех обычных местах – в стенном шкафу, под грудой барахла на письменном столе. Эрик был прав. В его комнате плеер отсутствовал. Мы пошли в гостиную. Мимоходом я заглянул к Аманде. И сразу увидел: плеер лежит на полке рядом с пеленальным столиком. Эрик схватил его: – Ой, спасибо, пап! – И убежал. Спрашивать, каким образом плеер оказался в комнате малышки, было бессмысленно. Я вернулся на кухню и снова принялся за фасоль. Но почти сразу услышал: – Па-ап! – Что? – Он не работает! – Эрик прибежал на кухню, вид у него был мрачный. – Наверное, Аманда в него слюней напустила, вот он и сломался. – Батарейку проверил? Он смерил меня полным сожаления взглядом: – Конечно, пап. Говорю же, она его сломала. В том, что плеер сломан, я сомневался. – Дай-ка сюда. Мы прошли в гараж, я вытащил ящик с инструментами. Эрик наблюдал, как я снимаю заднюю крышку плеера. Скоро я уже увидел зеленую печатную плату. Ее покрывал тонкий слой сероватой пыли, скрывавший под собой электронные компоненты. Я сдул пыль, надеясь, что обнаружу отошедший контакт батарейки или что-нибудь, столь же легко поправимое. Прищурившись, попытался прочесть надпись на плате. Она была какой-то неясной, казалось, будто… Я замер. – Что там? – произнес не сводивший с меня глаз Эрик. Я опустил пониже яркую лампу и склонился над платой. Причина, по которой я не смог прочесть надпись, заключалась в том, что вся поверхность платы была словно разъедена. Теперь я понимал, откуда взялась пыль. Это было все, что осталось от чипа памяти. – Ты сможешь его починить, пап? – спросил Эрик. – Сможешь? Как такое могло произойти? Остальная плата выглядела нормально. Я, конечно, не знаток аппаратного обеспечения, но с чипами памяти мне дело иметь приходилось – ничего подобного я никогда прежде не видел. – Ты сможешь его починить? – Нет, – ответил я. – Нужен другой чип. Завтра добуду его. – Это ведь она его обслюнявила, верно? – Нет. Думаю, чип был неисправный. – Да он целый год проработал. Все она. Это нечестно! И, словно услышав его, Аманда заплакала. Я вернулся в дом. Мне как раз хватило времени, чтобы сменить ей подгузник и смешать на ужин кашку, – когда я с этим покончил, мясо уже было готово.
К девяти младшие дети уже спали, в доме стояла тишина, только Николь, как попугай, повторяла раз за разом: «Это звучит довольно серьезно. Это звучит довольно серьезно. Это звучит… довольно серьезно». Она репетировала свои реплики перед зеркалом в ванной. Джулия обещала вернуться к восьми, однако ее все еще не было. Я не собирался звонить ей и выяснять, в чем дело. Я плюхнулся на кровать и включил телевизор. Изображения на экране не появилось, и я сообразил, что DVD-плеер так и остался включенным. Я нажал на пульте кнопку воспроизведения, и в плеере пришел в движение диск. Это была презентация Джулии, трехдневной теперь уже давности. Джулия говорила в камеру: – Мы можем позволить камерам кружить по организму около получаса – этого хватит, чтобы иметь перед собой подробную целостную картину. Закончив, мы прогоняем кровь через замкнутую систему внутривенного вливания, окруженную сильным магнитным полем, которое удаляет из нее наши видеокамеры, а после отправляем пациента домой. В одних только Соединенных Штатах тридцать миллионов человек страдают расстройствами сердечно-сосудистой системы. Коммерческие перспективы нашей технологии велики. Поскольку основанная на ней процедура безболезненна, безопасна и проста, она заменит собой другие методы получения изображений, в том числе и ангиографию. Каждое обследование обойдется пациенту всего в двадцать долларов. Однако мы ожидаем, что эти двадцать долларов в первый же год сложатся в сумму, превышающую четыреста миллионов. А как только процедура получит широкое распространение, эта сумма утроится. Теперь, если у кого-то есть вопросы… Я зевнул и выключил телевизор. Презентация производила сильное впечатление, аргументация Джулии звучала очень убедительно. Собственно говоря, непонятно, почему у «Ксимос» возникли проблемы с привлечением инвестиций. Хотя, с другой стороны, возможно, никаких проблем у компании и нет. Возможно, Джулия просто выдумала финансовый кризис, чтобы оправдать свои каждодневные задержки на работе. Для которых у нее имелись свои причины. Я встал, пошел посмотреть, как там дети. Николь еще не ложилась, общалась по электронной почте с подружками. Я сказал ей, что пора выключать свет. С Эрика сползло одеяло. Я вернул его на место. Аманда по-прежнему была лиловатой, но спала крепко и дышала ровно. Я забрался в постель и, повертевшись какое-то время, наконец провалился в тревожный сон. Приснилось мне нечто очень странное.
Где-то среди ночи я повернулся на бок и увидел Джулию, раздевавшуюся у кровати. Замедленными, как у очень усталого или очень сонного человека, движениями она расстегивала блузку. Джулия стояла ко мне спиной, но в зеркало я видел ее прекрасное лицо. Мне казалось, что Джулия шепчет что-то или молится. И тут, прямо у меня на глазах, губы ее стали темно-красными, а потом и черными. Джулия, похоже, не обратила на это внимания. Ото рта чернота начала растекаться по щекам и шее. Я затаил дыхание. Теперь чернота растеклась по всему ее телу и, наконец, укрыла Джулию, точно мантией. Видна осталась лишь верхняя часть ее лица. Меня до костей пробрала ледяная дрожь. Затем, мгновение спустя, черное полотно соскользнуло на пол и исчезло. Джулия стянула блузку и ушла в ванную. Я хотел подняться и последовать за ней, однако жуткая усталость приковала меня к постели. Скоро я закрыл глаза и заснул.
День четвертый: 6.40
На следующее утро сон этот казался мне совершенно реальным, совсем не похожим на сон. Джулия уже встала. Я вылез из постели, подошел к месту, на котором видел ее вчера ночью, осмотрел ковер, тумбочку у кровати. Ничего необычного, повсюду привычный порядок. Какое бы беспокойство ни внушал мне сон, он все равно оставался сном. Хотя неопровержимые изменения после этого сна, или яви, были все-таки налицо: Джулия выглядела куда более красивой, чем когда-либо. Обнаружив жену наливающей себе кофе на кухне, я увидел, что лицо ее и вправду стало более точеным, более эффектным. У Джулии всегда было хорошенькое, ангельское личико. Теперь же она была похожа на топ-модель. – Прекрасно выглядишь, – сказал я. Она рассмеялась: – Сама не знаю почему. Я совершенно измотана. – Когда вернулась? – Около одиннадцати. Надеюсь, я тебя не разбудила. – Нет. Зато мне приснился страшный сон. – Правда? – Да, приснилось, что… – Мам! Мам! – в кухню ворвался Эрик. – Николь никак не выходит из ванной. Она там уже целый час торчит. – Иди в нашу ванную. – Так мне же носки нужны. Вечная история. У Эрика были любимые носки, которые он носил изо дня в день, пока они не становились черными. Другие его по какой-то причине не устраивали. – Эрик, – сказал я, – носки надо носить чистые. – Но мне нужны именно эти! А она сидит там целый час. Честное слово! – Эрик, иди и найди другие носки. – Пап… Я молча ткнул пальцем в сторону его комнаты. Он удалился, бормоча что-то о том, как это нечестно. Я повернулся к Джулии, чтобы продолжить наш разговор. Она смотрела на меня холодным взглядом. – Ты действительно так ничего и не понял? – Чего не понял? – Он пришел поговорить со мной, а ты встрял в разговор. – Прости, – сказал я. – Это становится настоящей проблемой, Джек. Ты все время отодвигаешь меня в сторону. Не подпускаешь к моим детям… Я набрал воздуха в грудь: – Джулия, черт побери, тебя же никогда не бывает дома! Ледяное молчание. Затем: – Сейчас я дома. И не смей говорить, что я не бываю дома. – А когда ты в последний раз приходила к ужину? Вчера тебя не было, позавчера тоже. И так всю неделю. Она бросила на меня злобный взгляд: – Не знаю, что за игру ты затеял, Джек. У меня работа, которая требует больших усилий, очень больших, и которая нужна моей семье. А ты решительно ничем мне не помогаешь. – Как ты можешь так говорить? – воскликнул я. Меня охватывало чувство нереальности происходящего. – Ты ставишь мне подножки, ты пытаешься мне навредить, ты настраиваешь против меня детей. Я вижу, что тут происходит. И должна тебе сказать, вести себя так со своей женой – это подлость. И Джулия, стиснув кулаки, вышла из кухни. Она была так зла, что даже не заметила Николь, стоявшую за дверью и слышавшую весь наш разговор.Мы с детьми ехали в школу. – Она сумасшедшая, пап. – Нет, ничего подобного. – Ты знаешь, что это так, только притворяешься. – Николь, она твоя мать, – сказал я. – Твоя мать не сумасшедшая. Просто ей приходится очень много работать. Николь фыркнула: – Не понимаю, почему ты ее терпишь. – А я не понимаю, почему ты слушаешь разговоры, которые тебя не касаются. – Пап, ну что ты мне мозги пудришь? Я знаю, ты и сам считаешь ее сумасшедшей. – Нет, я так не считаю, – сказал я. Эрик, сидевший сзади, дал сестре подзатыльник. – Это ты у нас сумасшедшая, – сказал он. – Заткнись, дурак. – Я не хочу больше слышать от вас ни единого слова, – громко сообщил я.
Я не считал Джулию сумасшедшей, но что-то в ней определенно изменилось, а прокручивая в голове утренний разговор, я испытывал беспокойство и еще по одной причине. Многое из сказанного ею звучало так, словно она давала показания против меня в суде. Я уже основательно взвинтил себя, когда зазвонил мой сотовый. Это была Джулия. С извинениями. – Мне правда стыдно. Нагородила глупостей. Я так вовсе не думаю. – Как «так»? – Джек, я же знаю, что ты мне помогаешь. Разумеется, помогаешь. Ты так хорошо управляешься с Детьми. Просто я последние дни не в себе. Прости, что я все это наговорила. Выключая телефон, я думал о том, что хорошо было бы записать этот разговор на пленку.
На десять утра у меня было назначено свидание с Энни Джерард, помогавшей мне в поисках работы. Мы встретились в залитом солнцем дворике кофейни на Бэйкер. Перед Энни стоял ноутбук с подсоединенным к нему модемом. – Нашли что-нибудь? – спросил я, усаживаясь напротив. – В общем и целом – нашла. Вот послушайте. Главный аналитик-исследователь Ай-Би-Эм по архитектуре распределенных систем. – Как раз по моей части. – Я тоже так подумала. Ваша квалификация, Джек, в самый раз для этой работы. Основной оклад двести пятьдесят тысяч плюс гонорар за все разработки вашей лаборатории. – Замечательно. А где это? – В Армонке. – Нью-Йорк? – Я покачал головой. – Это невозможно, Энни. У Джулии здесь работа, которая ей нравится, жена ее не бросит. – Специалисты все время перебираются с места на место. И у многих из них тоже есть работающие жены. Я думаю, вам надо как-то урегулировать этот вопрос с Джулией, Джек. В вашем положении разборчивым быть не приходится. У вас истекает срок годности. – Срок годности? – переспросил я. – Вы без работы уже полгода. А работодатели исходят из того, что, если вы так долго не можете найти работу, значит, с вами что-то неладно. Очень скоро вас даже на собеседования приглашать перестанут. – Но я не могу бросить Долину. Я должен остаться здесь. – Здесь хорошего мало. Каждый раз, назвав ваше имя, я сталкиваюсь… Послушайте, а что происходит в «МедиаТроникс»? Будут все-таки Дону Гроссу предъявлены обвинения? – Не знаю. – Уже несколько месяцев об этом ходят слухи, но так ничего и не происходит. Надеюсь, это все же скоро случится. – Не понимаю, – сказал я. – У меня превосходная квалификация для работы на самом передовом направлении… – Вы правы. Но тем больше у вас причин тревожиться по поводу срока годности. Так что поговорите с женой. Прошу вас. Иначе я ничем не смогу вам помочь.
Я сидел дома за письменным столом, пытаясь сообразить, что делать дальше. Я сознавал, что обсуждать с Джулией переезд – значит попусту тратить время. Она наверняка ответит отказом, особенно если у нее появился любовник. Но спросить все же необходимо. И я решил позвонить Джулии и поговорить с ней. Меня соединили с Кэрол, ее ассистенткой. – Кэрол, это Джек. – О, здравствуйте, мистер Форман. Как вы? – Хорошо, спасибо. – Вы Джулию разыскиваете? – Да. – Она на весь день уехала в Неваду, на производство. Хотите, я попробую с ней связаться? – Да, пожалуйста. – Минутку. Я прождал довольно долго. – Мистер Форман, у нее совещание, которое продлится еще час. Я надеюсь, когда оно закончится, она свяжется со мной. Передать ей что-нибудь? – Нет, спасибо, – ответил я. – Просто попросите ее позвонить домой. – Хорошо, мистер Форман. Я отключил телефон и так и сидел, уставившись перед собой в какую-то точку. О поездке в Неваду Джулия мне ничего не говорила. «Она на весь день уехала в Неваду». Я мысленно воспроизвел разговор с Кэрол. Быть может, она покрывает Джулию? Наверняка сказать не могу. Я теперь ничего не могу сказать наверняка.
День пятый: 7.10
Проснувшись на следующее утро, я увидел, что подушка Джулии не смята. Джулия вообще не возвращалась домой этой ночью. Я проверил телефон – сообщений от нее не было. Эрик заглянул в спальню, посмотрел на постель. – А где мама? – Не знаю, сынок. – Она что, уже ушла? – Думаю, да… Он уставился на меня, потом перевел взгляд на неразобранную постель. И вышел из спальни. Вникать во все это ему не хотелось. Мне-то сделать это придется. Может быть, надо будет даже поговорить с адвокатом. Вот только разговор с адвокатом всегда представлялся мне чем-то бесповоротным и окончательным. А думать, что с моим браком покончено, мне не хотелось. Тут-то я и решил позвонить в Сан-Диего, сестре. Эллен – психолог, у нее практика в Ла-Джолла. Время было раннее, и я решил, что в офис она еще не уехала. Звонок мой ее удивил. Я коротко рассказал о моих подозрениях насчет Джулии и об их причинах. – Ты говоришь, она не вернулась домой и не позвонила? – Да. – А сам ты ей звонил? – Пока нет. – Почему? – Не знаю. – Может, она попала в аварию… – Не думаю. Об авариях всегда тут же сообщают родным. Кроме того, тут и еще кое-что происходит. Она начала твердить, будто я настраиваю против нее детей. И выглядит это так, словно она пытается найти основания для обращения в суд. – Да, Джек, у тебя действительно возникли проблемы. Почему ты ничего не предпринимаешь? – Например? – Например, стоило бы поговорить с консультантом по вопросам семьи. Или с адвокатом. – О господи! – Тебе не кажется, что это следует сделать? – Не знаю. Нет. Пока не кажется. – Джек, мне тревожно за тебя. У тебя депрессия? – Нет. А что? – Спишь ты хорошо? Зарядку делаешь? – Сплю прилично. А с зарядкой получается не очень. – Ты уже нашел работу? – Нет. – Джек, ты должен поговорить с адвокатом. – Может быть, через некоторое время. – Ладно. Послушай, я на пару дней закрою офис и приеду к тебе. – Эллен… – Не спорь. Я все равно приеду. Джулии можешь сказать, что я хочу помочь с детьми. Буду сегодня после полудня. – Но… – Не спорь.Я позвонил Джулии, сообщить, что к нам на несколько дней приедет Эллен. Не дозвонившись, я оставил ей довольно подробное сообщение. А потом отправился за покупками: раз у нас будет жить Эллен, потребуются дополнительные припасы. Я катил тележку между полками супермаркета, когда мне позвонили из больницы. Тот самый молодой врач «скорой помощи». Он звонил выяснить, как дела у Аманды. Я сказал, что синяки почти исчезли. – Это хорошо, – сказал он. – Рад слышать. – А что с результатами магнитно-резонансного сканирования? – спросил я. Врач ответил, что результатов, к сожалению, не будет, поскольку прибор был неисправен и исследование Аманды попросту не состоялось. – У нас такое впечатление, что он медленно разваливался. Все его чипы памяти оказались чем-то разъеденными. Я тут же вспомнил о плеере Эрика.
С каждой минутой события принимали все более странный оборот. Еще одна странная вещь случилась несколько минут спустя, когда мне позвонила Джулия – веселая, оживленная – и объявила, что вскоре после полудня, задолго до ужина, приедет домой. – Приятно будет увидеть Эллен, – сказала она. – Зачем она приезжает? – По-моему, ей просто хочется выбраться из города. Я ждал, что Джулия объяснит свое ночное отсутствие. Но она сказала только: – Слушай, мне надо бежать. Поговорим позже… – Джулия, – сказал я. – Подожди минуту. – Что? Я какую-то секунду колебался, не зная, как к этому подступиться. Потом сказал: – Я беспокоился за тебя всю ночь. – Милый, я же тебе позвонила. Я застряла на заводе. Ты сообщения проверял? – Да… Сообщений не было. – Не знаю, что там произошло. Я оставила сообщение. – Ну а я его не получил, – сказал я, стараясь, чтобы голос мой не звучал обиженно. – Прости, милый, но ты все же проверь свой аппарат. В общем, слушай, мне действительно надо идти. Скоро увидимся, хорошо? Целую. И она прервала связь.
Я проверил телефон еще раз. Сообщений не было. Никаких ночных вызовов. Джулия мне не звонила. И никто не звонил. Мне казалось, будто я куда-то проваливаюсь. Я ощущал усталость – смотрел на продукты, заполнявшие полки супермаркета, и не мог вспомнить, зачем я сюда пришел. Я уже решил уйти из магазина, и тут снова зазвонил мой сотовый. Это был Тим Бергман, тот, что занял мое место в «МедиаТроникс». – Ты стоишь или сидишь? – поинтересовался он. – Стою. А что? – У меня довольно странная новость. Тебе собирается позвонить Дон. Дон Гросс, человек, который меня уволил. – Зачем? – Он хочет снова взять тебя на работу. – С какой стати? – У нас возникли сложности с распределенными системами, которые мы продавали нашим клиентам. – С какими именно? – С «ОХОТОЙ». – Это же старая система, – сказал я. – Кто ее купил? Как и у большинства наших программ, в основе «ОХОТЫ» лежали биологические модели. Это была программа поиска цели, основанная на динамике поведения хищника и его добычи. Она отличалась крайней простотой. – Понимаешь, «Ксимос» требовалось что-то совсем простое, – сказал Тим. – Вы продали «ОХОТУ» «Ксимос»? – Ну да. И даже с лицензией на право распространения. Однако программа, по-видимому, работает неправильно. То и дело сбивается с цели. – И неудивительно, – сказал я, – мы же не ставили закрепителей. Закрепители – это такие программные противовесы, позволяющие удерживать цель; поскольку объединенные в сеть агенты способны обучаться на ходу, обучение это может привести к тому, что они начнут отклоняться от цели. Собственно говоря, агентские программы очень похожи на детей. Они забывают одни вещи, теряют другие и роняют третьи. – Так вот, – продолжал Тим, – Дон решил, что, поскольку ты руководил группой, когда разрабатывалась эта программа, ты и сможешь все поправить. К тому же твоя жена занимает в правлении «Ксимос» высокий пост, и, если ты присоединишься к нашей команде, это успокоит тамошнее начальство. – Я не могу вернуться на работу. – А тебе и не придется возвращаться. Ты обоснуешься на заводе «Ксимос». На должности приглашенного консультанта. – Угу, – сказал я самым уклончивым, на какой был способен, тоном. Меньше всего мне хотелось снова работать на Дона. Однако, с другой стороны, если я займу должность консультанта, это решит проблему срока годности. Помолчав немного, я сказал: – Послушай, Тим, я должен все обдумать. – Может быть, перезвонишь мне завтра утром? – Хорошо, – ответил я.
– И ты, конечно, согласился, – сказала Эллен. Она только что приехала, мы сидели на кухне. Эллен выглядела в точности как прежде – худая как щепка, энергичная, светловолосая, возбужденная. Возраст не оказывал на мою сестру никакого влияния. Она сидела передо мной с чашкой, в которой заварила особый пакетик с травами. Эллен привезла эти пакетики с собой. И тут ничего нового не было – Эллен всегда брала в дорогу свой собственный чай, собственные приправы для салата и собственные витамины. – Нет, сказал, что подумаю. – Ты что, шутишь? Джек, ты должен вернуться к работе. Ты и сам это понимаешь. – Она удивленно уставилась на меня. – У тебя депрессия. – Нет у меня никакой депрессии. – Ты бы попил вот этого чая. Кофеин вреден для твоих нервов. – В чае больше кофеина, чем в кофе. – И потом, работа консультанта… Разве не замечательно? – Не знаю. – Чего ты не знаешь? – Я не знаю, все ли мне рассказали, – ответил я. – Я к тому, что, если в «Ксимос» все так неладно, почему Джулия мне об этом не рассказала? Эллен покачала головой: – Джулия, похоже, вообще мало что рассказывает тебе в последнее время. – Прежде чем принять решение, я должен все проверить. – Да что проверить-то? Тон у нее был такой, точно она не верила своим ушам. Эллен вела себя так, будто у меня возникли сложности психологического плана, и это начинало меня злить. – Послушай, Эллен, я провел в этом бизнесе всю жизнь и знаю, как он устроен. Существуют две возможные причины, по которым Дон вдруг захотел снова взять меня на работу. Первая такова: компания вляпалась в историю и думает, что я могу ей помочь. – Но они же так тебе и сказали. – Да, конечно. Однако не исключено, что они запутали все вконец, теперь уже ничего не поправишь, – и они это отлично понимают. Эллен нахмурилась. – И потому ищут человека, на которого можно будет все свалить? – Именно. Я должен попытаться выяснить все, что смогу. – Для чего тебе придется… – Сделать несколько звонков. Может быть, съездить на этот их завод. – Ладно. Похоже, ты говоришь дело. – Рад, что ты меня хоть в чем-то одобряешь. – На этот раз я не сумел скрыть раздражение. – Джек, – сказала Эллен, подошла и обняла меня. – Я просто волнуюсь за тебя, вот и все. – Понимаю. Но мне нужна твоя помощь. – Хорошо. Так что я должна сделать, чтобы тебе помочь? – Присмотри за детьми.
Первым делом я решил позвонить Рикки Морзе, возглавлявшему одно из подразделений «Ксимос». Когда-то я устроил его, вчерашнего выпускника, на его первую работу, и он вскоре сделал неплохую карьеру. Рикки, с его веселой натурой и живыми манерами, был идеальным менеджером, несмотря даже на склонность недооценивать сложности и назначать нереалистичные сроки завершения проектов. Впрочем, ему все и всегда прощали. Я сохранил с Рикки приятельские отношения, к тому же он достаточно легкомысленно относился к любой информации и потому мог рассказать, что на самом деле происходит в «Ксимос». Я позвонил в его офис, однако секретарша сказала мне: – Простите, мистера Морзе в офисе нет. – Когда он вернется? – Точно сказать не могу. Хотите оставить сообщение? Я оставил Рикки сообщение. Потом позвонил ему домой. Ответила его жена. Мэри писала диссертацию по истории Франции, одновременно заправляя делами молодой семьи. Я так и видел ее сидящей с открытой книгой на коленях и укачивающей ребенка. – Как вы там, Мэри? – спросил я. – Неплохо, Джек. – Как малышка? – Я старался говорить непринужденно. Обычный звонок знакомого. – Замечательно, Джек, слава богу. – Вообще-то, я разыскиваю Рикки. Он дома? – Нет. Уехал в Неваду, на завод. – А, понятно. – Джулия тоже там пропадает, верно? Что она о нем рассказывает? – В голосе Мэри почувствовалась некоторая напряженность. – Да ничего особенного. Насколько я понимаю, они вводят новую технологию, и все это очень секретно. А что? Она замялась: – Может, у меня просто разыгралось воображение… Но временами, когда Рикки звонит домой, его голос кажется мне каким-то чужим. Я понимаю, голова его забита другим, он много работает, но иногда он говорит странные вещи. И еще, Рикки как будто что-то скрывает. – Что-то скрывает… – Я даже начала думать, может быть, у него роман. Знаете, там теперь эта Мэй Чанг, а она всегда ему нравилась. Она такая хорошенькая. Мэй Чанг работала в «МедиаТроникс» в моем отделе. – Я и не знал, что она перебралась на завод. – Да. Там теперь многие из тех, с кем вы работали. – Да ладно вам, – сказал я. – Не думаю, что Рикки мог завести роман. Это на него не похоже. Да и на Мэй тоже. – В тихом омуте… – ответила она, явно подразумевая Мэй. – Я все еще кормлю ребенка грудью, поэтому все никак не могу похудеть, толстая, как корова. – Мэри, я уверен… – А с Джулией все в порядке? Никаких странностей? – Не больше обычного, – ответил я, пытаясь обратить все в шутку. Хотя чувствовал я себя при этом погано. Сколько уже дней мне хотелось поговорить с кем-то о Джулии, а теперь, получив возможность поделиться с Мэри, решил держать рот на замке. – Джулия очень много работает и иногда бывает странноватой. – Она ничего не говорила вам о черной мути? – Э-э… нет. – А о черной мантии не упоминала? Слова вдруг стали даваться мне с трудом. Тут надо быть очень осторожным. – О чем? – Вчера вечером Рикки говорил, что его накрыла черная мантия. Было уже поздно, он очень устал, ну и вроде как проболтался. – И что еще он сказал об этой черной мантии? – Больше ничего. – Она помолчала. – Вы не думаете, что они там наркотики принимают? На них так много всего навалилось, и работают они чуть не круглые сутки. – Давайте я позвоню Рикки, – ответил я.
Вечер выдался теплый, так что ужинали мы в саду. Джулия приехала домой вовремя, была очаровательна и разговорчива, все ее внимание было обращено на мою сестру. Она говорила о детях, о школе, об изменениях, которые хочет произвести в доме. Весь этот спектакль меня изумлял. Даже дети глядели на нее во все глаза. По ходу разговора Джулия упомянула о том, что гордится тем, что Николь получила хорошую роль в предстоящем школьном спектакле. Николь сказала: – Мам, я получила плохую роль. – Ой, ну что ты, милая, – сказала Джулия. – Да, плохую. Всего две реплики. – И она все время повторяет их в ванной, – объявил Эрик. – Заткнись, ябеда. – Как бы там ни было, я уверена, ты великолепно ее сыграешь. А наш Эрик делает прекрасные успехи в футболе, не правда ли, лапуля? – На той неделе последняя игра, – сказал, мрачнея, Эрик. За всю осень Джулия не побывала ни на одном из матчей. Эллен помалкивала, лишь слушала и кивала. Джулия настояла на том, что кормить малышку она будет сама, и усадила ее рядом с собой в высокий стульчик. Однако Аманда уже привыкла, что перед кормлением с ней играют в самолетик. Она ожидала, что тот, кто протянет ей ложку, произнесет при этом: «Ррррррр-ууууууууу… самолет летит… открывайте двери!» А поскольку Джулия этого не сделала, Аманда держала свой ротик закрытым. – Ну ладно, она не голодна, – сказала, пожимая плечами, Джулия. – Может, просто дадим ей бутылочку? – Нет, – ответил я. – Бутылочка полагается после еды. – Да я знаю. Я хотела сказать – дадим перед едой. – Нет. Может, я попробую? – Пожалуйста, – Джулия отдала мне ложку, я уселся перед Амандой: – Рррр-уууууу… Аманда немедля улыбнулась и открыла ротик. – Джек творит с детьми чудеса, – сказала, обращаясь к Эллен, Джулия. – Я считаю, что опыт семейной жизни идет мужчинам на пользу, – ответила Эллен. – О да, – Джулия похлопала меня по колену. – Ты так прекрасно мне помогаешь, Джек. Мне было ясно, что Джулия слишком уж оживлена, слишком весела. Она явно старалась внушить Эллен, что это она, Джулия, глава семьи. Эллен на это не купилась, однако Джулия ничего не заметила. Я и сам теперь начал гадать, не принимает ли она наркотики. Чем еще можно объяснить такое странное поведение? – И на работе, – продолжала Джулия, – сейчас все невероятно интересно. – Ты это о черной мантии? – наудачу спросил я. Джулия заморгала. – Что? О чем ты, милый? – Разве ты не говорила что-то о черной мантии, несколько дней назад? – Нет… Не понимаю, что ты имеешь в виду. – И она вновь повернулась к Эллен: – Должна тебе сказать, это так захватывает. – Она понизила голос: – А сверх того, мы, похоже, заработаем кучу денег. – Но тебе, наверное, приходится много времени проводить на работе. – Не так уж и много, – ответила Джулия. – С учетом всех обстоятельств. Я увидел, как округлились глаза Николь. Да и Эрик, жуя, тоже не сводил с матери глаз. Однако дети ничего не сказали. И я промолчал. – Это просто переходный период, – продолжала Джулия. – Такие случаются в любой компании. – Разумеется, – сказала Эллен. Солнце садилось, становилось прохладнее. Дети вышли из-за стола. Я встал и начал собирать посуду. Джулия потараторила еще немного, потом сказала: – Очень хотелось бы остаться, но придется на какое-то время вернуться в офис. У двери она повернулась, послала мне воздушный поцелуй и вышла. Эллен хмурилась, глядя ей вслед. – Немного неожиданно, ты не находишь? Хоть с детьми-то она попрощается? Я пожал плечами: – Скорее всего, нет. – Не знаю, завела она с кем-то роман или нет, но… Что она принимает? – Насколько мне известно, ничего. – Что-то принимает. Я уверена. Многие из перегруженных работой менеджеров сидят на наркотиках.
Я пошел в кабинет позвонить Рикки и оттуда увидел, как БМВ Джулии подает назад по подъездной дорожке. Увидел на ветровом стекле золотистое отражение вечернего неба, располосованного ветвями деревьев. Машина почти уже выехала на улицу, когда мне показалось, что я вижу рядом с Джулией какого-то мужчину. Лица его я сквозь стекло движущейся машины не разглядел. Когда Джулия выехала на улицу, ее тело заслонило от меня пассажира. Казалось, впрочем, что Джулия оживленно с ним разговаривает. Потом она переключила скорость, откинулась на спинку сиденья, и я на краткий миг ясно увидел все. Свет падал на мужчину сзади, лицо его оставалось в тени, но это был определенно человек молодой, лет двадцати с небольшим. Ах, дьявол! – подумал я и, выскочив из дома, побежал по подъездной дорожке. На улице я очутился в тот миг, когда машина Джулии остановилась на светофоре в конце квартала. До нее было метров пятьдесят. Вроде бы Джулия была в машине одна, хотя видел я ее не очень четко. Мне сразу стало легче. Я почувствовал себя каким-то придурком. А потом, когда Джулия поворачивала направо, мужчина показался снова, как если бы он перед этим наклонился, вытаскивая что-то из бардачка. Абсолютно не представляя себе, что делать дальше, я поплелся обратно к дому.
– Не понимаешь, что делать дальше? – спросила Эллен. Мы с ней мыли кастрюли, которые не влезали в посудомоечную машину. Я отчищал их, а Эллен вытирала. – Позвони ей. – Ага, – ответил я. – И что я ей скажу? Привет, Джулия, что это за мужчина сидел у тебя в машине? Эллен со стуком опустила кастрюлю. – Джек. Я понимаю, все это трудно принять. – Вот именно. Мысленно я снова и снова проигрывал одну и ту же картину: БМВ подает назад по подъездной дорожке. Мне казалось, что в мужчине, сидевшем в машине, было нечто странное, нечто такое, из-за чего я не смог разглядеть ни его глаз, ни рта. Все его лицо осталось у меня в памяти темным и неразличимым. Я попробовал объяснить это сестре. – Тут нет ничего удивительного. Это называется отторжением. Послушай, Джек, ты своими глазами видел доказательство. Тебе не кажется, что пришло время… Тут зазвонил телефон. Руки у меня были в мыльной пене, поэтому я попросил Эллен взять трубку. Однако ее уже снял кто-то из детей. – Джек, пора воспринимать вещи такими, какие они есть, а не такими, как тебе хочется. – Ты права. Я ей позвоню. И в этот миг на кухне появилась бледная Николь. – Пап, это тебя – из полиции.
День пятый: 21.10
Машина Джулии вылетела с дороги километрах в десяти от дома. Она скатилась по крутому склону оврага, пробив брешь в зарослях полыни и кустах можжевельника, а потом перевернулась. Солнце почти уже село, в овраге было темно. Три машины службы спасения стояли на шоссе, посверкивая красными огнями, команда спасателей уже начала спускаться вниз. Пока я следил за ними, включились переносные прожектора, залив все вокруг синеватым сиянием. – Моя жена ранена? – спросил я у полицейского мотоциклиста. – Через минуту узнаем. Я стоял на краю оврага, смотрел вниз, стараясь хоть что-нибудь разглядеть. Машину уже окружали люди. Полицейский, обменявшись с кем-то короткими репликами по рации, сказал: – Ваша жена без сознания, однако она… Она была пристегнута ремнем безопасности и осталась в машине. Похоже, с ней все в порядке. Позвоночник, вроде, не пострадал, однако… – Скажите, она в сознании? – Приходит в себя. Ее отвезут в больницу, проверят, нет ли внутренних повреждений. Сейчас она уже на носилках. – Слава богу, – сказал я, отщелкивая крышку сотового. Я позвонил Эллен, попросил ее успокоить детей, сказать им, что с мамой все будет хорошо. – Не волнуйся, – сказала Эллен. Закрыв крышку телефона, я повернулся к полицейскому. – А что со вторым? – спросил я. – Она была в машине одна. – Нет, – сказал я. – С ней был еще один человек. Он переговорил по рации. – Говорят – никого. Никаких признаков другого человека. – Может быть, его выбросило? – Сейчас как раз расспрашивают вашу жену… – Он помолчал несколько мгновений. – Она говорит, что была одна. Полицейский пожал плечами. Я заглянул за край обрыва. Одна из машин службы спасения выставила над оврагом стальную штангу с лебедкой. Вниз начал отматываться трос. Несколько минут спустя носилки медленно поплыли по воздуху. Разглядеть Джулию я не мог, она была пристегнута к носилкам и накрыта серебристым, как костюм космонавта, одеялом. Когда носилки достигли шоссе, спасатели развернули штангу и отстегнули их от троса. Лицо Джулии распухло, левая скула была лиловой, и лоб над левым глазом тоже. Должно быть, она сильно ударилась головой. Я пошел рядом с носилками. Джулия, увидев меня, произнесла: – Джек… – и попыталась улыбнуться. – Ты, главное, не волнуйся, – сказал я. Она слегка закашлялась: – Джек, это был несчастный случай. – Конечно. – Это не то, что ты думаешь. – Что «не то», Джулия? – спросил я. Мне показалось, она бредит. – Я знаю, что ты думаешь. – Ее рука с силой вцепилась в мою. – Обещай ни во что не вмешиваться. Я не ответил. Джулия еще сильнее стиснула мою руку. – Обещай держаться в стороне. – Обещаю. Она наконец-то расслабилась. Мы уже подошли к машине «скорой помощи». Я залез в нее первым, потом спасатели втолкнули носилки и захлопнули дверь. В больнице врачи, осмотрев Джулию, пришли к выводу, что повреждения могут быть обширными, иотправили ее в отделение реанимации. Джулия при этом была в сознании, время от времени она ловила мой взгляд и улыбалась – пока не заснула. Врачи сказали, что мне оставаться незачем, самое лучшее – отправиться домой и немного отдохнуть. Незадолго до полуночи я покинул больницу. Я поймал такси и поехал на место аварии, чтобы забрать машину. Ночь стояла холодная. Полицейские автомобили и машины службы спасения уже уехали. Их место занял приземистый тягач с лебедкой, поднимавший из оврага БМВ Джулии. Лебедкой управлял, покуривая сигарету, тощий парень. – Смотреть особенно не на что, – сказал он. – Пострадавшая уже в больнице. Я объяснил, что это машина моей жены. Он попросил показать мою страховую карточку. Я извлек бумажник, протянул ему карточку. Он сказал: – Я слышал, ваша жена в порядке. – Пока да. – Вам повезло. – Он ткнул пальцем в сторону другой обочины. – А эти с вами? За дорогой стоял небольшой белый фургон. – Нет, они не со мной. – Уже час как здесь. Разглядеть внутри фургона я ничего не мог, его передние стекла были затемнены. Я пошел к нему, но, когда до фургона оставалось шагов десять, он, взревев, покатил по дороге. Когда он проносился мимо меня, я мельком увидел водителя. Он был одет в поблескивающий комбинезон, вроде бы из серебристого пластика, и шлем из того же материала. Мне показалось, что я заметил странный серебристый аппарат, висевший у него на шее. Подобие серебристого противогаза, впрочем, наверняка я сказать не мог. Пока фургон уносился прочь, я приметил на заднем бампере две зеленые наклейки – каждая с большой буквой «К». Эмблема «Ксимос». Однако по-настоящему приковал мой взгляд номерной знак машины. Номер был невадский. Это фургон с завода «Ксимос», того, что в пустыне. Я нахмурился. Пора нанести туда визит. Я вытащил телефон и позвонил Тиму Бергману. Сказал, что обдумал его предложение и готов приступить к обязанностям консультанта.День шестой: 7.12
Под убаюкивающую дрожь вертолета я, должно быть, на несколько минут задремал. Потом открыл глаза. Вертолет летел прямо на восходящее солнце. Подо мной простиралась равнина с низкими разбросанными тут и там зарослями кактусов, можжевельника и юкки. Пилот вел машину вдоль высоковольтной линии, опоры которой гуськом пересекали пустыню. – Молекулярное производство «Ксимос» впереди, – сказал он. – Вы его вот-вот увидите. И действительно, вскоре я увидел, как на горизонте, километрах в тридцати от нас, проступает силуэт сиротливого скопления невысоких зданий. Когда мы подлетели ближе, пилот начал объяснять мне, что где находится: – Вон там силовая подстанция. Крытый переход от нее ведет к жилому блоку. Дальше службы обеспечения завода, лаборатории и все прочее. А там, видите, квадратный домина без окон – это главное заводское здание. Направо, вон тот низкий плоский навес – парковка, за ней склад. – Так сколько же здесь человек? – спросил я. – Жилой блок рассчитан на двенадцать человек, – ответил пилот. – Но обычно их здесь пять – восемь. Да тут много и не требуется. Все автоматизировано, так мне говорили. Внутри-то я никогда не был. Нам велено из вертолетов не вылезать. Пилот повел штурвалом, вертолет накренился и начал снижаться. Когда мы приземлились, я сдвинул прозрачную пластиковую дверь кабины, соскочил на землю… и чуть не задохнулся от зноя. – Это еще пустяки! – крикнул, перекрывая шум винтов, пилот. – Почти зима! Никак не больше сорока градусов! – Отлично, – вдыхая горячий воздух, сказал я. Потом вытащил из кабины свой ноутбук, сумку с вещами и, пригнувшись, пошел к краю бетонной посадочной площадки, откуда утоптанная тропа вела мимо кактусов к подстанции. Никто меня встречать не вышел – собственно, пока что ни один человек вообще не попался мне на глаза. Оглянувшись, я увидел, как пилот, взлетая, машет мне рукой. Я помахал в ответ и резко пригнулся, спасаясь от поднятого винтами песчаного вихря. Вертолет сделал круг и устремился на запад. Вскоре звука его двигателя стало больше не слышно. Пустыня была безмолвна, только у меня над головой гудела высоковольтная линия. Я оглянулся, гадая, что делать дальше. – Эй! Эй, вы! В белом здании подстанции приотворилась дверь, чья-то голова высунулась наружу. – Вы Джек Форман? – Да. – Так какого черта вы там дожидаетесь? Заходите внутрь, Христа ради! И дверь снова захлопнулась. Вот таким приветствием встретили меня производственные мощности «Ксимос». В жизни никогда не бывает так, как ты того ожидаешь.Я вошел в небольшую комнату. Три ее стены были гладкими и темно-серыми. Прямо передо мной была четвертая стена, целиком стеклянная, а за ней – небольшой отсек и вторая стеклянная стена. За второй стеклянной стеной стоял мужчина в синих брюках и синей рубахе с эмблемой «Ксимос» на нагрудном кармане. Это явно был здешний инженер. Он махнул мне рукой: – Тут у нас переходной воздушный тамбур. Двери автоматические. Идите сюда. Я шагнул вперед, стеклянная стена с шипением отъехала. Пол, потолок и две стены отсека были решетчатыми. Я остановился в нерешительности. – Смахивает на тостер, верно? – ухмыляясь, произнес мужчина. – Вы не пугайтесь, вас просто обдует немного. Вперед. Я вступил в стеклянный отсек, и стеклянная стена, шипя, закрылась за мной. В тамбур начал под давлением поступать воздух, отчего у меня немного заложило уши. Человек в синем сказал: – Глаза лучше закрыть. Я последовал его совету и мгновенно почувствовал, как в меня со всех сторон ударили холодные брызги какой-то жидкости. Пахла она чем-то вроде ацетона или жидкости для снятия лака. Я поежился, жидкость была очень холодной. Первая струя воздуха ударила сверху, с ревом, быстро набиравшим ураганную силу. Я напрягся, чтобы устоять на ногах. Одежда на мне развевалась, вздувалась и липла к телу. Напор воздуха усиливался, угрожая вырвать у меня из рук сумку. Потом все на миг стихло, а следом воздух ударил снова, теперь снизу, но уже ненадолго. Наконец с уханьем включился вакуумный насос, давление стало падать, и я ощутил легкую боль в ушах, как при снижении самолета. Наконец наступила тишина. Голос произнес: – Вот и все. Идите сюда. Я открыл глаза. Жидкость, которой меня опрыскали, испарилась, одежда была совершенно сухой. Передо мной, шипя, открылись двери. Я вошел в них, и мужчина сказал: – Я Винс Рейнольдс, – однако руки он мне не протянул. – Зовите меня Винсом. А вы Джек? Я подтвердил – да, Джек. – Вас уже ждут, так что давайте приступим. Приходится быть осторожными, там среда с магнитным полем большой напряженности, так что… – Он поставил перед собой на стол картонную коробку. – Часы лучше снять. Я положил часы в коробку. – И ремень. Я снял ремень, положил в коробку и его. – Пирсингом не увлекаетесь? – Нет. – А как насчет старых ран, пуль, шрапнели? Нет? Какие-нибудь там спицы в поломанных руках и ногах, искусственные тазобедренные или коленные суставы? Тоже нет? Я сказал, что ничего такого у меня нет. – Ну, вы человек еще молодой, – заметил он. – Так, что у вас в сумке? Мне пришлось вывалить на стол содержимое сумки. Тут металлических вещей хватало: баночка крема для бритья, бритва, перочинный нож, джинсы с металлическими заклепками… Нож он забрал, а все остальное оставил. – Складывайте обратно, – сказал он. – Значит, договариваемся так. Сумку можете взять с собой в жилой блок, но не дальше. Идет? На дверях жилого блока установлена система сигнализации, она срабатывает на прохождение сквозь них любого металла. Так что будьте добры, не приводите ее в действие, ладно? Потому что она в целях безопасности отключает все магниты, а на то, чтобы включить их снова, уходит две минуты. Целая морока для техников, особенно если они в это время заняты на производстве. Я сказал, что постараюсь об этом не забывать. – Все остальное ваше имущество идет вон туда, – он указал на дюжину сейфов за моей спиной, каждый с электронной клавиатурой. – Набираете комбинацию и сами запираете. – Разве часы мне не понадобятся? Он покачал головой: – Часы мы вам раздобудем. – А ноутбук? – спросил я. – Ноутбук отправится в сейф, – ответил он. – Если, конечно, вам не хочется, чтобы магнитное поле уничтожило содержимое жесткого диска. Я поставил ноутбук в сейф и запер дверцу. Я ощущал себя обобранным – как человек, переступивший порог тюрьмы.
Мы вошли в подстанцию. Под голубыми галогенными лампами стояли огромные металлические цилиндры метров трех высотой с керамическими изоляторами толщиной в человеческую ногу. Все гудело. Я явственно ощутил вибрацию пола. Вокруг висели таблички с красного цвета молниями и надписями «ОСТОРОЖНО: СМЕРТЕЛЬНО ОПАСНОЕ НАПРЯЖЕНИЕ». – Энергию вы здесь используете немалую, – заметил я. – Хватило бы на небольшой город, – ответил Винс. Мы подошли к еще одной двери, снабженной кодовым замком, и Винс быстро набрал на клавиатуре код. Замок со щелчком открылся. – Код на всех дверях один и тот же. Ноль шесть, ноль четыре, ноль два. Винс широко распахнул дверь, и мы вошли в крытый проход, соединяющий подстанцию с другими зданиями. Здесь, несмотря на рев кондиционера, стояла удушающая жара. В конце коридора была другая дверь. Винс попросил меня самостоятельно набрать код. Снова щелчок, дверь растворилась. Передо мной оказался новый воздушный тамбур: стеклянная стена, за ней другая. За этой второй стеной я увидел Рикки Морзе в джинсах и футболке, весело улыбавшегося и машущего мне рукой. Он сказал по внутренней связи: – Теперь я им займусь, Винс. Винс хлопнул меня по спине: – Желаю удачи. – Страшно рад тебя видеть, – сказал Рикки. – Код замка знаешь? Я сказал, что знаю, и набрал его. Стеклянная стена скользнула в сторону. Я ступил в еще одно тесное помещение с решетками вместо боковых стен, пола и потолка. Стена за моей спиной сомкнулась. Свирепый порыв воздуха ударил снизу, почти сразу же затем последовали порывы ветра с боков, потом сверху. Потом уханье насоса. Потом стена передо мной отъехала, и я вышел из тамбура. – Извини за все это, – сказал Рикки, энергично пожимая мне руку. – Но зато нам не приходится напяливать скафандры. Мне бросилось в глаза, каким он выглядит поздоровевшим. – Отлично выглядишь, Рикки. Тренируешься? – Да знаешь… В общем-то, нет. – Он торопливо вел меня по короткому коридору. – Что там с Джулией? – Довольно сильно расшибла голову. Сейчас под наблюдением в больнице. Но все обойдется. – Это хорошо. – Несмотря на доброе здравие, в котором, по-видимому, пребывал Рикки, я заметил, что какой-то он нервный, задерганный. – А кто присматривает за детьми? Я сказал, что к нам приехала моя сестра. – Так ты можешь на время остаться здесь? На несколько дней? – Наверное, – ответил я. – Если понадобится. Как правило, консультанты по программному обеспечению не сидят на производстве подолгу. Рикки через плечо оглянулся на меня: – Джулия рассказывала тебе о том, как тут все устроено? – Нет. – Последние несколько недель она бывала здесь почти каждый день. – Он открыл еще одну дверь и жестом пригласил меня войти. – Это наш жилой модуль, тут мы все едим и спим. После крытого прохода воздух здесь казался прохладным. В переднюю выходило несколько дверей. К одной из них был приклеен кусок клейкой ленты с моим именем. Комната походила на монастырскую келью – узкая кровать, стол, на котором только и хватало места что для монитора и клавиатуры компьютера. Над кроватью висела полка для книг и одежды. Всю мебель покрывал гладкий белый пластик – ни сгибов, ни щелей, в которые могли бы забиться частички грязи. Окно в комнате отсутствовало. Рикки произнес: – Распихивай свое барахло, и я поведу тебя на экскурсию. Тем же резвым шагом он провел меня в подобие гостиной с диваном, стоящими вокруг кофейного столика креслами и доской объявлений. На мебели – все тот же гладкий белый пластик. – Направо кухня и комната отдыха с телевизором, видеоиграми и прочим. Мы вошли в маленькую кухню и обнаружили в ней мужчину и женщину, жующих бутерброды. – Думаю, с этими ребятами ты знаком, – с улыбкой сказал Рикки. Я действительно был с ними знаком – оба работали под моим началом в «МедиаТроникс». Рози Кастро – смуглая, худощавая, язвительная экзотическая красотка. На ней были широкие шорты и футболка с надписью «ХОЧЕШЬ?» поперек пышной груди. Независимая и несговорчивая, Рози была протеже Роберта Кима в Массачусетском технологическом институте, где она работала над естественными языками программирования. В этой области ей почти не было равных. – Ты так и носишь эти майки, – сказал я Рози. – Привет. Они не дают мальчикам засыпать на ходу, – ответила, пожимая плечами, Рози. – Мы не обращаем на них внимания. Я повернулся к Дэвиду Бруксу, скованному, маниакально аккуратному и почти лысому в свои двадцать восемь лет. Он помаргивал за очками. – Да и не так уж они, вообще говоря, хороши, – сказал Дэвид. Рози показала ему язык. Дэвид был инженером и, подобно многим коллегам, отличался необщительностью. Он энергично потряс мне руку: – Рад видеть тебя здесь, Джек. – Может, кто-нибудь скажет мне, почему все так рады меня видеть? – поинтересовался я. – Потому что ты знаешь о мультиагентских алгоритмах больше, чем… – начала было Рози. – Сначала я все ему тут покажу, – вмешался Рикки. – А после поговорим. Дэвид посмотрел на часы: – Ладно, а много это займет времени? – Господи, я же сказал: сначала все ему тут покажу! – рявкнул Рикки. Я удивился: мне еще не приходилось видеть, чтобы он терял самообладание. – Хорошо, Рикки. Ты тут главный. – Вот именно, я тут главный, – сказал Рикки, все еще сердито. – Так что принимайтесь за работу. – Он заглянул в комнату для игр: – А где остальные? – Отлаживают датчики периметра. – Ты хочешь сказать, они снаружи? – Нет-нет. В мастерской. Бобби считает, что у датчиков что-то неладно с калибровкой. Тут-то и запищал мой сотовый. Удивленный, я вытащил его из кармана и взглянул на остальных: – Здесь работают сотовые? – Ну да, – ответил Рикки и снова заспорил о чем-то с Дэвидом и Рози.
Я вышел в коридор. Звонил доктор Рана из больницы. – Мистер Форман, насколько я понимаю, вы прошлой ночью приезжали вместе с женой в больницу. Что ж, тогда вы осведомлены относительно серьезности полученных ею травм. Мы считаем, что ей необходимо расширенное обследование на предмет возможных переломов в тазобедренной и шейной областях, а также гематомы мозга. – Прошлой ночью мне так и сказали. А что, возникли какие-то осложнения? – В общем-то, да. Ваша жена отказывается проходить магнитно-резонансное сканирование. – Вот как? – Вчера она позволила нам сделать рентгеновские снимки, а про магнитно-резонансное сканирование сказала, что она в нем не нуждается. – Разумеется, нуждается. – Я не хочу вас пугать, мистер Форман, но перелом тазобедренной кости может вызвать обширное кровоизлияние в брюшную полость и… – Что вы хотите, чтобы я сделал? – Мы хотели бы, чтобы вы поговорили с ней. – Передайте ей трубку. – К сожалению, она сейчас на дополнительном рентгеновском обследовании. Мы сможем связаться с вами попозже? Прекрасно. И еще, мистер Форман, мы никак не можем добиться от вашей жены сведений о состоянии ее психики. – Это почему же? – Она не желает разговаривать на эту тему. Я имею в виду наркотики, поведенческие отклонения… – В последнее время она очень напряженно работала. – Да, уверен, это могло на ней сказаться, – ровным тоном произнес доктор Рана. – Кроме того, у нее сильный ушиб головы. Но если говорить прямо, мнение нашего психиатра сводится к тому, что ваша жена страдает либо маниакально-депрессивным психозом, либо пристрастием к наркотикам, либо и тем и другим сразу. – Понимаю… – И разумеется, вопросы такого рода всегда возникают в контексте автомобильных аварий с участием только одного человека… То есть он имел в виду, что авария могла быть попыткой самоубийства. Я не думал, что это так. – О приеме женой наркотиков мне ничего не известно, – сказал я. – Однако ее поведение в последнее время внушало мне тревогу. Рикки с нетерпеливым видом вышел в коридор. Он даже посмотрел на часы. Мне это показалось довольно странным – он поторапливает меня, прекрасно зная, что я разговариваю с врачом о Джулии. Наконец врач сказал, что Джулия позвонит мне, когда вернется в палату, и я выключил телефон. – Ладно, отлично, – сказал Рикки. – Извини, что я так гоню, Джек, но… ты знаешь, я еще многое должен тебе показать. – Что, время поджимает? – поинтересовался я. – Не знаю. Может быть. Я хотел было спросить, что он имеет в виду, но Рикки уже потащил меня по другому коридору прочь из жилой зоны. Этот коридор, как я заметил, был плотно загерметизирован. Потом мы прошли по стеклянным мосткам, приподнятым над полом. В стекле были проделаны отверстия, под ними располагались каналы для отвода воздуха. К этому времени я уже начал привыкать к постоянному шипению воздухообменников. В середине прохода располагалась очередная пара стеклянных дверей. И я скова отчетливо ощутил себя человеком, попавшим в тюрьму – напичканную сложной техникой, с поблескивающими стеклянными стенами, и все же тюрьму.
День шестой: 8.12
Мы вошли в большую комнату с табличкой «ТЕХНИЧЕСКАЯ МАСТЕРСКАЯ». На полу стояли один на одном большие контейнеры. Справа от себя я увидел ряд утопленных в пол баков из нержавеющей стали со множеством оплетающих их труб и клапанов. Все это очень смахивало на маленький пивоваренный заводик, и я едва не спросил у Рикки, что это, но тут он воскликнул: «Вот вы где!» Под экраном монитора сидели, копаясь в распределительной коробке, три члена моей прежней группы. Когда мы вошли, вид у них был несколько виноватый, как у детей, которых застукали за кражей печенья из буфета. Один из них, Бобби Лембек, в свои тридцать пять отвечал за работу куда большего числа программ, чем он сам написал. Бобби, как всегда, красовался в выцветших джинсах и футболке. Была здесь и Мэй Чанг, красивая и хрупкая. Прежде чем заняться программированием, Мэй работала полевым биологом в провинции Сычуань, изучая поведение золотистых тупоносых обезьянок. Мэй была крайне немногословна, двигалась почти бесшумно и никогда не повышала голос – хотя, с другой стороны, и ни одного спора никогда не проигрывала. И наконец, Чарли Давенпорт, взъерошенный, вспыльчивый и слишком раздобревший для своих тридцати. Неторопливый и неуклюжий, он вечно выглядел так, словно спал не раздеваясь, что, собственно, нередко и делал после затянувшегося рабочего дня. Чарли был специалистом по генетическим алгоритмам, разновидности программ, имитирующих процессы естественного отбора. А в общении Чарли всем действовал на нервы – он то и дело что-то напевал себе под нос, всхрапывал, разговаривал сам с собой и пукал, громко и самозабвенно. Его терпели лишь за несомненный талант. – Для этого дела действительно требуются трое? – осведомился Рикки. – Да, – ответил Бобби. – Поскольку дело сложное. После утреннего эпизода я проверил датчики, и, на мой взгляд, они откалиброваны неверно. Мэй хорошо знает эти датчики, она пользовалась ими в Китае и сейчас пересматривает их программу. А Чарли торчит здесь потому, что не желает уйти и оставить нас в покое. – Вообще-то у меня есть занятие и получше, – отозвался Чарли. – Но мне придется оптимизировать программу датчиков, когда эти двое покончат со своей ерундой. – Он глянул на Бобби: – Ни один из них вообще ни черта оптимизировать не может. – Бобби может, – сказала Мэй. – Ну да, за полгода он, глядишь, и справится. – Ребята, – сказал Рикки, – давайте не будем устраивать сцен перед нашим гостем. Я вежливо улыбнулся. По правде сказать, я не обращал внимания на то, что они говорят, а просто приглядывался к ним. Эти трое были лучшими моими программистами. Работая со мной, все они отличались самоуверенностью, граничащей с высокомерием. Теперь же меня поразила нервозность и издерганность этой компании. А обобщив свои впечатления, я понял, что и Рози с Дэвидом тоже на грани нервного срыва. – Заканчивайте побыстрее, – сказал Рикки, – и возвращайтесь на рабочие места.Покинув эту троицу, мы перешли в маленькую комнату, расположенную на том же этаже. – Все сейчас немного нервничают, – сказал Рикки, останавливаясь перед небольшим отсеком в дальнем конце комнаты. – Из-за чего? – Из-за того, что здесь происходит. – А что здесь происходит? Рикки приложил к двери карточку-ключ, замок щелкнул, мы вошли внутрь отсека. Я увидел стол, два кресла, монитор и клавиатуру компьютера. Рикки уселся и сразу защелкал по клавишам. – Проект получения медицинских изображений, над которым работала Джулия, возник попутно, – сказал он, – как коммерческое приложение технологии, которую мы уже разрабатывали. – Для чего? – Для военных. – «Ксимос» работает на военных? – Да. По контракту. – Он помолчал. – Два года назад Министерство обороны, проанализировав приобретенный в Боснии опыт, осознало ценность беспилотных самолетов-разведчиков. – Так… – Очевидно, однако, – продолжал Рикки, – что самолеты-разведчики уязвимы. Пентагону требовалось нечто такое, что невозможно было бы сбить, нечто размером, скажем, со стрекозу. Однако тут возникают проблемы с питанием и разрешающей способностью линз. Линзы требовались большие. Я кивнул: – И потому вы сразу подумали о рое нанокомпокент. – Совершенно верно. Облако таких компонент позволило бы создать камеру с линзами любой величины. А сбить его было бы невозможно, поскольку пуля просто проходила бы сквозь облако. К тому же оно способно рассеиваться, как стая птиц при ружейном выстреле. Тогда камера становится попросту невидимой до тех пор, пока не сгруппируется снова. Так что это казалось идеальным решением. Пентагон предоставил нам трехгодичное субсидирование. – И что? – Разумеется, сразу стало очевидно, что перед нами стоит проблема распределенного разума.
С этой проблемой я был знаком. Для того чтобы входящие в облако наночастицы могли взаимодействовать одна с другой, образуя стаю, их необходимо наделить зачаточным разумом. Их скоординированная деятельность может выглядеть довольно разумной, однако скоординированность возникает, даже когда входящие в стаю индивидуумы представляют собой изрядных тупиц. Пристальное изучение поведения стай – покадровый анализ видеосъемок – показал, что в отличие от людей птицы и рыбы не столько следуют за лидером, сколько откликаются на небольшое число простых сигналов. Группа их образует стаю, придерживаясь простых, низкоуровневых правил. Правил наподобие: «Держись поближе к соседней птице, но не сталкивайся с ней». Благодаря этим правилам группа как целое ведет себя скоординированно. – Вы столкнулись с проблемой развивающегося поведения роя? – спросил я. – Точно. – Оно оказалось непредсказуемым? – Это еще слабо сказано. Представление о развивающемся поведении привело к небольшой революции в компьютерной науке. Для программистов оно означало, что можно закладывать правила поведения индивидуальных агентов, а не совокупности агентов. Впервые программа могла порождать результаты, предсказать которые программисту было не по силам. Это и подзадоривало программистов, и приводило их в отчаяние. Дело в том, что развивающееся поведение программы не было устойчивым. Временами агенты начинали так воздействовать друг на друга, что сбивались с пути, ведущего к цели. И принимались за что-нибудь совершенно другое. Как сказал один программист: «Пытаться запрограммировать распределенный разум – это примерно то же, что велеть пятилетнему ребенку пойти в его комнату и переодеться. Он, конечно, может сделать именно это, однако с равной вероятностью сделает что-нибудь другое, а то и вовсе решит остаться и поиграть». Именно поэтому пять лет назад я и начал моделировать взаимоотношения хищник—добыча в качестве средства сохранения фиксации цели. Голодные хищники – стая гиен, африканские гиеновые собаки, загоняющие добычу львицы – от цели не отклоняются. Обстоятельства могут заставить их импровизировать, однако о своей цели они никогда не забудут. В результате возникла программа под названием «ОХОТА», которую можно было использовать для управления любой системой агентов, поддерживая целенаправленность их поведения. Я сказал: – Вы использовали «ОХОТУ» для программирования индивидуальных устройств? – Да. – Так в чем же проблема? – Точно сказать не могу. – В смысле? – Нам известно, что проблема существует, но в программе ли дело или в чем-то другом, нам не известно. Я нахмурился: – Это же просто скопление микророботов. Их можно заставить делать все, что нужно. Рикки смущенно взглянул на меня, оттолкнул кресло от стола и встал. – Давай я покажу тебе, как мы производим наших агентов, – сказал он. – Тогда ты лучше поймешь ситуацию. Мне было интересно на это посмотреть. Дело в том, что многие уважаемые мной люди считали молекулярное производство попросту невозможным. Одним из основных теоретических возражений против него было время, необходимое для создания работающей молекулы. Типичная искусственная молекула состоит из 10 000 000 000 000 000 000 000 000 составных частей. Расчеты показывают, что, даже если вам удастся собирать ее со скоростью миллион частей в секунду, построение одной молекулы все равно займет около 3000 триллионов лет, а это больше, чем возраст Вселенной. Это называлось проблемой времени построения. Я сказал Рикки: – Если вы наладили промышленное производство, значит, вы должны были решить проблему времени построения. – Мы ее и решили. – Как? – Подожди немного, увидишь. Я последовал за Рикки к очередному на нашем пути воздушному тамбуру. На стеклянной двери было по трафарету написано: «МИКРОПРОИЗВОДСТВО». Рикки жестом пригласил меня войти. – По одному, – сказал он. – Иначе система нас не пропустит. Я ступил в тамбур. Двери с шипением закрылись за мной. Снова порывы ветра: снизу, с боков, сверху. Я уже начал к ним привыкать. Открылась вторая дверь, я вышел в коридор, ведущий в большое, ярко освещенное помещение. Рикки вышел следом за мной, он что-то говорил на ходу, но что именно, я не помню. Мне не удавалось сосредоточиться на его словах. Поскольку теперь я оказался внутри главного производственного здания – огромного, лишенного окон пространства, похожего на гигантский ангар. А посреди ангара стояло некое устройство немыслимой сложности, казалось парящее в воздухе, сверкая, точно драгоценный камень.
Поначалу мне было трудно понять, что, собственно, передо мной – увиденное походило на огромного сверкающего, нависающего надо мной осьминога с блестящими, многогранными щупальцами, которые тянулись во всех направлениях. Я поморгал, ослепленный. Некоторое время спустя начал различать подробности. Осьминог размещался в неправильной формы трехэтажной конструкции, целиком построенной из кубических стеклянных модулей. Полы, стены, потолок, лестницы – все из кубиков. Однако расположение их было беспорядочным. Как если бы кто-то навалил в середине ангара груду огромных, прозрачных кусков сахара. Внутри этого нагромождения извивались щупальца осьминога. Все удерживалось вместе паутинообразной конструкцией подпорок и тросов, почти незаметных из-за множественных отражений, отчего осьминог и казался висящим в воздухе. Рикки ухмыльнулся: – Красиво, а? Я медленно покивал. Теперь я все видел яснее. Видел, что на самом деле осьминог представляет собой ветвящуюся древовидную структуру. Центральный квадратный трубопровод вертикально возносился в середине комнаты, от него ответвлялись трубы поменьше. А от этих труб в свой черед отходили во все стороны трубки еще меньшие. И все это сверкало, точно зеркальное. – Отчего такой блеск? – Это стекло с алмазным покрытием, – ответил Рикки. – На молекулярном уровне обычное стекло походит на швейцарский сыр – сплошные дырки. Кроме того, оно же жидкое, так что атомы просто проходят сквозь него. Внутри сияющего леса ветвящегося стекла переходили с места на место Дэвид и Рози – делая какие-то заметки, подстраивая вентили, справляясь со своими карманными компьютерами. Я понял, что передо мной колоссальная сборочная линия. Маленькие фрагменты молекул вводятся в трубки поменьше, там к ним добавляются атомы. Потом они перемещаются в следующие по величине трубки, где к ним добавляют новые атомы. Таким образом молекулы постепенно продвигаются к середине структуры, пока сборка не завершается и центральная труба не выводит наружу готовый продукт. Рикки сказал: – Это примерно то же, что автомобильный конвейер, только работает он на молекулярном уровне. В одном месте мы подцепляем к молекуле белковую цепочку, в другом добавляем метиловую группу – совершенно так же, как на конвейере к машине добавляют где дверцы, где колеса. А под конец с конвейера съезжает новенькая, сделанная на заказ молекулярная структура. – А различные щупальца? – Изготовляют различные молекулы. Потому они и такие разные с виду. Рикки повел меня из ангара, поглядывая по пути на часы. – Мы опаздываем на какую-то встречу? – спросил я. – Что? Нет-нет. Ничего подобного. Два ближайших к нам куба были в действительности сделаны из сплошного металла, в них входили толстые электрические кабели. – Это ваши магнитные генераторы? – спросил я. – Да, – ответил Рикки. – Они создают пульсирующее магнитное поле напряженностью в шестьдесят Тесла. Примерно в миллион раз сильнее магнитного поля Земли. Мы, разумеется, можем использовать только пульсирующее поле. При работе в постоянном режиме их разнесло бы в куски поле, которое они генерируют. – Рикки, все это очень впечатляет, – сказал я. – Однако большая часть вашей сборочной линии работает при комнатной температуре – ни вакуума, ни жидкого кислорода, ни магнитного поля. Как такое возможно? Он пожал плечами: – Сборщикам никакие особые условия не требуются. – Сборщикам? – удивленно переспросил я. – Ты хочешь сказать, что все производство осуществляют молекулярные сборщики? – Конечно. Я думал, ты это уже понял. – Нет, Рикки. Этого я не понял. И я не люблю, когда мне врут. Рикки сделал обиженное лицо: – Я и не вру. Но я был уверен – врет.
Большинство специалистов уверено, что наноинженерия отыщет со временем способ создания сборщиков – миниатюрных молекулярных машин, способных производить конкретные молекулы. Но насколько мне было известно, ни в одной из лабораторий мира этого пока еще сделать не удалось. А теперь Рикки небрежно, как бы между делом, сообщает, что «Ксимос» сумела получить молекулярные сборщики, которые снабжают эту компанию нужными ей молекулами. И я ему не поверил. Пытаясь собраться с мыслями, я уставился себе под ноги. И обнаружил, что некоторые участки пола сделаны из стекла. Сквозь это стекло я разглядел идущие ниже уровня земли стальные трубы. Это, предположил я, подача сырья, органического материала, который сборочные линии преобразуют в конечные молекулы. Внимательно оглядев пол, я проследил трубы до их появления из соседней комнаты. Сквозь стекло я увидел округлые стальные подбрюшья баков, замеченных мною раньше. Цистерн, которые похожи на оборудование пивоварни. Тогда-то я и понял, что здесь происходит на самом деле. – Сукин ты сын, – сказал я. Рикки улыбнулся, пожал плечами: – Не без этого.
Расположенные в соседней комнате баки и в самом деле были емкостями, в которых происходил контролируемый рост бактерий. Да только Рикки изготавливал не пиво – он изготавливал микробов, и причина, по которой он это делал, не вызывала у меня сомнений. Неспособная создать настоящих наносборщиков, «Ксимос» для получения нужных молекул использовала бактерии. Это была генная инженерия, а никакая не нанотехнология. – Ну, не совсем так, – сказал Рикки, когда я изложил ему свои соображения. – Однако готов признать, что мы используем гибридную технологию. Да это, собственно, и неудивительно, не так ли? Он был прав. Уже по крайней мере лет десять наблюдатели предсказывали, что генная инженерия, информатика и нанотехнология со временем сольются воедино. Нет, например, особой разницы между созданием новой бактерии, способной вырабатывать, скажем, молекулы инсулина, и созданием рукотворного микромеханического сборщика, вырабатывающего новые молекулы. И то и другое происходит на молекулярном уровне. – С помощью бактерий, – сказал Рикки, – мы получаем только субстратные молекулы, сырой материал, а потом строим из них то, что нам требуется, методами наноинженерии. Я указал на емкости: – Какие клетки вы там выращиваете? – Один из штаммов Е. coli, – ответил Рикки. Е. coli – распространенная бактерия, которую можно встретить где угодно, даже в кишечнике человека. Я сказал: – Значит, вот как вы получаете ваши молекулы. Их производят для вас бактерии. – Да. Мы получаем двадцать семь первичных молекул. Потом они соединяются в среде с относительно высокой температурой, при которой атомы более активны. – Потому-то здесь так жарко? – Ну да. Максимальная интенсивность реакции достигается при шестидесяти четырех градусах по Цельсию, однако определенное количество молекулярных комбинаций возникает уже при двух градусах. – А другие условия не нужны? – спросил я. – Вакуум? Давление? Сильное магнитное поле? Рикки покачал головой: – Нет, Джек. Мы поддерживаем такие условия, чтобы ускорить сборку, но особой необходимости в них нет. – И из этих составляющих молекул образуются сборщики? – И они затем собирают молекулы, которые нам нужны.
Создание сборщиков с помощью бактерий – это было умное решение. Но для чего в таком случае нужна столь сложная стеклянная конструкция? – Разные щупальца позволяют нам создавать до девяти сборщиков одновременно, – объяснил Рикки. – А где сборщики производят конечные молекулы? – В этой же установке. Подойдя к ближайшему компьютеру, Рикки вывел на дисплей схематическое изображение сборщика. Сборщик походил на цевочное колесо с расходящимися во всех направлениях спиральными стрелами и плотным узлом атомов в середине. – И они создают блоки ваших камер? – спросил я. – Так оно и есть. – Он снова застучал по клавиатуре. Появилась новая картинка. – Это наша окончательная микромашина, камера, рожденная, чтобы летать. Перед тобой молекулярный вертолет. – А где пропеллер? – спросил я. – Пропеллера нет. Машина использует вот эти округлые выступы, торчащие под всеми узлами. Это ее движители. Машина маневрирует, используя вязкость воздуха. – Используя что? – Вязкость. Воздуха. – Он улыбнулся. – Не забывай, это микроуровень. Совершенно новый мир, Джек.
Сколь бы новаторским ни был этот проект, Рикки оставался связанным требованиями Пентагона, и конечный его продукт военных не удовлетворял. Да, «Ксимос» построила летающую камеру, превосходно показавшую себя в ходе испытаний в закрытых помещениях. А вот снаружи малейший ветерок раздувал ее, точно облачко пыли. Команда инженеров «Ксимос» пыталась модифицировать основные блоки, повысив их мобильность. Но пока безуспешно. Тем временем Министерство обороны разочаровалось в нанотехнологии в целом, контракт с «Ксимос» был расторгнут, через шесть недель военные прекращали финансирование. – Так вот почему Джулия в последние недели так старалась найти инвесторов. – Правильно, – откликнулся Рикки. – Если честно, к Рождеству наша компания может вылететь в трубу. – Рикки, я программист. Я не могу решить проблему мобильности агентов. Это вопрос технический. Не моя сфера. – Да я знаю. – Он помолчал, нахмурясь. – По правде сказать, мы думаем, что в решении мог бы помочь программный код. – Код? В решении чего? – Джек, я буду с тобой откровенен. Мы совершили ошибку, – сказал он. – Но это не наша вина. Клянусь. Виноваты строители. И он объяснил, что строители забыли установить фильтры в одном из четырех основных вентиляционных каналов. – Они и пазов-то для них не прорезали, так что строительные инспекторы даже не поняли, что чего-то не хватает. Инспекторы подписали акт приемки здания, мы начали работу и три недели спустя выбросили в окружающую среду не отфильтрованный воздух. – С какими загрязнителями? Рикки прикусил губу: – Всего понемногу. – Вы выбросили Е. coli, сборщиков, конечные молекулы, все? – Да, так получилось. Около двадцати пяти килограммов. Рассказывая об этом, Рикки нервничал все сильнее. Я не понимал, в чем тут причина. Столь малое количество вещества, если только оно не высокотоксично и не радиоактивно – а здесь об этом речи не шло, – ущерба окружающей среде нанести не способно. – Ну и что, Рикки? – сказал я. – Эти частицы разнесло ветром по пустыне. Они распадутся под воздействием солнечного света и космического излучения. Несколько часов или дней – и их нет. Верно? Рикки пожал плечами: – На самом деле, Джек, тут не… И в этот миг зазвучал сигнал тревоги.
Сигнал был тихий – мягкое, настойчивое жужжание, – но Рикки он заставил подскочить. – В чем дело? – спросил я. – Что-то привело в действие систему тревоги сигнализации периметра. – Он снял с пояса рацию. – Винс, поставь защиту. Переговорное устройство потрескивало. – Защита поставлена, Рикки. – Подними давление. – Оно уже выше базового. Поднять еще? – Нет. Оставь как есть. Мы его уже видим? – Пока нет. – Черт! Рикки повесил рацию обратно на пояс и быстро застучал по клавиатуре. Экран компьютера разделился на полдюжины изображений, поступающих с камер системы безопасности, расставленных по всему комплексу зданий. Одни показывали пустыню сверху, другие – с уровня земли. Я ничего не увидел. Одни лишь пустынные кустарники да кое-где кактусы. – Ложная тревога? – спросил я. Рикки покачал головой: – Чтобы обнаружить его, потребуется несколько минут. – Что обнаружить? – Вот это. Он ткнул пальцем в экран и опять прикусил губу.
Я увидел маленькое взвихренное облачко темных частиц. Оно походило на пылевой столб, закрученный потоками горячего пустынного воздуха. Но только это облачко было черным и постоянно меняло форму. – Что это? – спросил я. – Я надеялся, ты мне это объяснишь. – Похоже на рой агентов. Это что, твои камеры? – Нет. Что-то другое. Оно не подчиняется радиосигналам. Мы уже около двух недель пытаемся установить с ним контакт, – ответил он. – Оно создает электрическое поле, которое мы можем измерить, но взаимодействовать с этим полем нам по какой-то причине не удается. Я нахмурился. – Рой – это совокупность машин, микророботов. Почему у них не кончается энергия? И почему, собственно говоря, вы не можете им управлять? Если частицы обладают способностью роиться, между ними должно существовать какое-то электрическое в своей основе взаимодействие. А значит, у вас есть возможность управлять роем – по крайней мере разрушить его. – Все верно, – ответил Рикки. – За исключением того, что мы этого сделать не можем. – И ты вытащил меня сюда… – Чтобы ты помог вернуть эту чертовщину назад.
День шестой: 9.32
Все те годы, которые я потратил на программирование агентов, нам и в голову не приходило, что могут потребоваться более серьезные средства контроля над ними, что агенты способны обрести независимость. Ведь им же приходится получать энергию из какого-то внешнего источника, такого, как электрическое или микроволновое поле. Все, что нужно сделать, – это отключить поле, и тогда агенты умрут. И вот Рикки говорит, что уже несколько дней это облако самостоятельно поддерживает собственное существование. Бессмыслица какая-то. – Откуда оно берет энергию? Рикки вздохнул: – Мы создали устройства с маленькой пьезокристаллической пластиной, которая позволяет генерировать ток благодаря ударам фотонов. Это вспомогательный источник энергии – однако они, похоже, ухитряются обходиться только им. – То есть работают на солнечной энергии? – Правильно. И сохраняют заряд в течение трех часов. – Ладно, хорошо, – сказал я. – Стало быть, запаса энергии им хватает на три часа. А что происходит ночью? – Предположительно, за три часа темноты они лишаются энергии и падают на землю. Мы выходим на поиски каждую ночь, но пока их не нашли. – Маркеры вы в них встроили? – Да, конечно. В оболочке каждого устройства имеется флуоресцентный модуль. – Рикки помолчал. – Мы думаем, что по ночам рой может прятаться. – Прятаться? – Похоже, он способен адаптироваться к окружающим условиям. – Рикки вздохнул. – Как бы там ни было, Джек, мы имеем дело не с одним роем. Их по меньшей мере три. А сейчас, может, уже и больше. У меня на миг потемнело в глазах. Я вдруг утратил способность связно думать. – Что ты сказал? – Я сказал, что рой воспроизводится, – ответил Рикки.Теперь камера показывала полученное с уровня земли изображение пылевого облака, которое, завихряясь, двигалось в нашу сторону. Впрочем, приглядевшись к нему, я понял, что на пылевой смерч оно не похоже. Напротив, частицы облака закручивались то в одну сторону, то в другую – волнообразным, ритмическим движением. Время от времени часть его начинала мерцать под солнцем. Должно быть, это пьезопанельки ловили свет. – Ты вроде бы говорил, что Пентагон отказался от вас, потому что вам не удавалось контролировать рой на ветру. – Верно. – Почему же его теперь не разносит ветром? – Потому что рой научился бороться с ним, – мрачно ответил Рикки. – При каждом порыве он опускается к земле и расстилается над ней, дожидаясь, пока порыв стихнет. – Значит, мы имеем дело с развивающимся поведением? – Так оно и есть. И никто его непрограммировал, – Рикки прикусил губу. Может, он лгал? – То есть ты говоришь, что рой научился… – Верно, верно. – Но как он может учиться? У агентов нет памяти. – Э-э… ну, ограниченная память у них имеется. Мы ее встроили. – Рикки нажал кнопку на рации: – Винс? Ты видишь других? – Нет, Рикки. – Где остальные? Ребята, ответьте. Кто-нибудь что-нибудь видит? Из рации донеслись сопровождавшиеся потрескиванием ответы: – Пока нет. – Ничего. Рикки покачал головой: – Не нравится мне это. Эта штука не может действовать в одиночку. – Откуда тебе известно о существовании других? – Да оттуда, что они всегда были рядом. – Он вгляделся в монитор. – Хотел бы я знать, на что он теперь нацелился… Долго нам ждать не пришлось. Через несколько мгновений рой оказался уже в нескольких метрах от здания. Внезапно он разделился надвое, потом один из двух разделился снова. Теперь роев было три. – Сукин сын, – сказал Рикки. – Он просто прятал остальные в себе. – Рикки снова нажал кнопку рации. – Ребята, все три здесь. Он переключился на вид сверху. Я увидел три черных облачка, все они двигались вдоль стены здания. – Что они пытаются сделать? – спросил я. – Проникнуть внутрь, – ответил Рикки. – Зачем? – Это ты у них спроси. Вчера одно… Внезапно из кучки кактусов выскочил кролик. Все три роя мгновенно устремились за ним. Я вдруг невольно ощутил гордость: «ОХОТА» работала как часы! Эти рои с таким же успехом могли быть львицами, загоняющими антилопу, – настолько целенаправленным выглядело их поведение. Рои резко свернули, потом разошлись, перекрыв кролику путь влево и вправо. Теперь они смыкались вокруг кролика. И внезапно один из роев упал на него, поглотив зверька. Мгновением позже упали и два других. Образовавшееся облако частиц было столь плотным, что разглядеть кролика стало почти невозможно. По-видимому, он повалился на спину – я увидел над облаком судорожно бьющие по воздуху задние лапы зверька. – Они его убивают… – Ага, – кивнул Рикки. – Ты прав. Я нахмурился: – Так ты видел это и раньше? Рикки не ответил, он просто молча продолжал смотреть на экран. – Рикки, – сказал я, – ты уже видел это? Он протяжно вздохнул. – Да. Ну, в общем, вчера они убили гремучую змею. Кролик уже не бился. Одна из торчащих вверх лап судорожно подергалась, потом замерла. Облако вилось вокруг лежащего на земле животного, чуть поднимаясь и опадая. – Похоже, они его поедают, – сказал я. – Знаю, – откликнулся Рикки.
Разумеется, эта мысль была нелепой. Наблюдая за пульсирующим облаком, я старался припомнить, какие правила поведения мы сочинили для достигшего цели роя. Настоящие хищники, конечно, съедают свою добычу, однако для этих микророботов подобное поведение запрограммировано не было. Возможно, они просто кружат, не понимая, что делать дальше. Минуту-другую спустя облачка начали плавно подниматься над мертвым кроликом. С мгновение они повисели отдельно одно от другого, потом слились. А потом облако быстро понеслось в пустыню. Миг, и оно исчезло. Рикки наблюдал за мной. – Ну и что ты об этом думаешь? – У вас на руках беглое облако нанороботов, которое какой-то идиот наделил способностью поддерживать собственное существование. – Как по-твоему, мы сможем вернуть его назад? – Нет, – ответил я. – Судя по тому, что я видел, это исключено. А вот избавиться от него, разумеется, можно, – добавил я. – Его можно убить. – Можно убить? – Лицо его посветлело. – Да. Я действительно так думал. Я был убежден, что смог бы разрушить подавшийся в бега рой, что к завтрашнему утру – самое позднее – можно будет покончить со всем этим делом. Вот как плохо я тогда понимал своего противника.
День шестой: 10.11
После исчезновения облака прошло минут десять, мы находились в помещении склада. Здесь собрались все члены группы, напряженные, встревоженные. Они смотрели, как я закрепляю на поясном ремне рацию, прилаживаю на голову наушники с микрофоном. К наушникам была прикреплена видеокамера, помещавшаяся вблизи моего левого уха. – Ты действительно хочешь пойти туда? – удивленно спросил Рикки. – Да. Хочу посмотреть, что случилось с кроликом. – Я повернулся к остальным: – Кто со мной? Никто не двинулся с места. Бобби Лембек уставился в пол. Дэвид Брукс смотрел в сторону. Рикки разглядывал свои ногти. Я поймал взгляд Рози Кастро. Она покачала головой: – Ни за что на свете, Джек. – Почему? – Ты сам все видел. Они охотятся. – Рози, – сказал я, – мне казалось, я лучше тебя обучал. Как рои могут охотиться? – Мы все это видели. – Она упрямо выставила подбородок. – Агенты поддерживают связь. Каждый из них способен генерировать электрические заряды. – Верно. И насколько сильные? – Ну… – Она пожала плечами. – Насколько, Рози? Заряды же не могут быть сильными, так? Размеры агента не превышают одной сотой толщины человеческого волоса. – Верно… – А электромагнитное излучение слабеет обратно пропорционально квадрату расстояния, так? Это даже старшеклассники знают. По мере удаления от источника электромагнитного излучения сила его очень быстро падает. Это означало, что отдельные агенты могут поддерживать связь только со своими ближайшими соседями. Но никак не с другими роями, отделенными от них двадцатью-тридцатью метрами. Рози нахмурилась еще сильнее. Дэвид Брукс кашлянул: – Что же мы тогда видели, Джек? – Вы видели три независимых роя и решили, что действия их скоординированы. Чего на самом деле не было.Должен признать, что меня все же донимали несколько вопросов, ответов на которые я не знал. Самый очевидный: каким образом рой вырвался из-под контроля? Однако, на мой взгляд, все неясности сводились к главному – как погиб кролик? Я не думал, что его убили. Я полагал, что смерть кролика была случайностью. Вот это и следовало выяснить. Я поправил наушники и поднял с пола пластиковый пакет. – А пакет зачем? – поинтересовался Рикки. – Чтобы принести кролика. – Ну уж нет, – сказал Рикки. – Выходить, если хочешь, выходи, дело твое. Но кролика приносить не надо. Я взглянул на других. Все закивали, соглашаясь с ним. – Ну хорошо. Осмотрю его прямо там. – Ты действительно хочешь выйти? – Да почему бы и нет? Должен сказать вам, ребята, по-моему, вы слишком разволновались. Облако не опасно. Так что я выхожу. – Я повернулся к Мэй: – У тебя есть что-нибудь, чем можно вскрыть кролика, и… – Я пойду с тобой, – негромко сказала она. – Спасибо. Меня несколько удивило, что именно Мэй первой вызвалась пойти со мной. Хотя, с другой стороны, она, как работавший в поле биолог, более других привычна к опасностям реального мира. Как бы там ни было, ее решение, похоже, сняло нависшее в комнате напряжение. Мэй пошла за хирургическими инструментами. И именно в эту минуту зазвонил телефон. Винс, ответивший на звонок, повернулся ко мне: – Ты знаешь кого-нибудь по имени доктор Эллен Форман? – Да. Это звонила сестра. – Она на линии. – Винс передал мне телефон. – Алло, Эллен? Все в порядке? – Конечно. Все хорошо. – Протяжный вздох. – Просто не знаю, как ты с этим справляешься, вот и все. – Устала? – Как никогда в жизни. – Как там Аманда? – Получше. Она сейчас спит. Мы с ней немного погуляли в парке. – Хорошо, хорошо… Эллен, я тут завяз в одном деле… – Джек, Джулия несколько минут назад звонила из больницы. Когда я сказала, что ты уехал в Неваду, она здорово расстроилась. – Вот как? – Сказала, что ты ничего не понимаешь. И все только испортишь. Что-то в этом роде. Думаю, тебе лучше позвонить ей. – Ладно. Позвоню. – К ночи вернешься? – Не сегодня, – ответил я. – Завтра. Слушай, Эллен, мне надо идти… – Если сможешь, позвони во время ужина детям. Тетя Эллен – это, конечно, очень хорошо, но все же это не папа. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Я ответил, что постараюсь позвонить.
Мы с Мэй стояли у двойных стеклянных стен внешнего воздушного тамбура, перед самым выходом из здания. Рикки мрачно наблюдал за нашими последними приготовлениями. – Ты правда уверен, что это необходимо? Ну, выходить наружу? – спросил он. – Рикки, за то время, что мы препираемся, мы уже успели бы сходить туда и вернуться, – ответил я. Я прошел через стеклянную дверь, остановился в тамбуре. Дверь с шипением закрылась за мной. Просвистели, теперь уже привычно, струи воздуха, и передо мной растворились вторые стеклянные двери. Я прошел сквозь них к стальной внешней двери, и в воздушный тамбур вошла Мэй. Я чуть приоткрыл внешнюю дверь. Резкий, слепящий свет лег на пол жаркой полоской. В лицо мне полыхнуло горячим воздухом. Рикки сказал по внутренней связи: – Удачи, ребята. Я набрал воздуха в грудь, распахнул дверь пошире и вышел в пустыню. Ветер стих, стояла удушающая утренняя жара. Где-то щебетала птица – единственный звук, нарушавший безмолвие. Я был уверен, что рои не опасны. Однако теперь, когда я оказался снаружи, теоретические выкладки поутратили свою убедительность. Я окинул взглядом мерцающий горизонт, отыскивая черные пятна. Ни одного. Мы с Мэй направились к кролику, до которого было метров пятьдесят. Почти сразу сердце мое заухало, я начал обливаться потом. Я понимал, что это Рикки напугал меня, но ничего не мог с собой поделать. И все время оглядывал горизонт. Мэй шла в паре шагов позади меня. – Ты как? – спросил я. – Буду рада, когда все это закончится. Наконец мы дошли до кролика, окруженного зудящим черным облаком. – Это всего-навсего мухи, – успокоила меня Мэй. Она присела над трупиком, не обращая внимания на мух. Вытащила две пары резиновых перчаток, протянула одну мне. Потом расстелила на земле квадратный кусок полиэтиленовой пленки и переложила на нее кролика. Пока Мэй расстегивала молнию небольшой сумки с инструментами, я присел рядом с ней на корточки. От трупа ничем не пахло. И никаких внешних признаков того, что могло бы вызвать смерть кролика, я не видел. Мэй произнесла: – Бобби? Ты меня записываешь? В наушниках прозвучал голос Бобби: – Направь камеру вниз. Мэй дотронулась до камеры, закрепленной на ее солнечных очках. – Еще немного… еще… Хорошо. Мэй вертела кролика в руках, оглядывая его со всех сторон. И быстро диктовала при этом: – Внешний осмотр животного ничего ненормального не показал… Мэй перевернула зверька на спину, рассекла скальпелем брюхо. Открылась красная полость, потекла кровь. Я увидел кости грудной клетки и розоватые завитки кишок. Мэй продолжала говорить, отмечая цвет и текстуру ткани. Все в норме. Мэй ударом скальпеля рассекла желудок. Из него вылилась мутная зеленая жижа, и Мэй снова сказала, что все нормально. Проведя пальцем по стенке желудка, она остановилась. – М-м. Посмотри-ка сюда, – сказала она. – Что? – Вот здесь. Несколько участков желудка отливали краснотой и слегка кровоточили. В середине этих участков я различил черные пятна. – А вот это ненормально, – сказала Мэй. Она взяла увеличительное стекло, пригляделась как следует, затем продиктовала: – Вижу черные области от четырех до восьми миллиметров в диаметре. Это, как я предполагаю, скопления наночастиц на внутренней оболочке желудка. – Наночастицы в желудке? – сказал я. – Как они туда попали? Кролик что, съел их? Проглотил ненароком? – Сомневаюсь. Я бы сказала, они сами туда проникли. Я нахмурился: – Хочешь сказать, они специально вползли по… – По пищеводу. Да. Во всяком случае, я так думаю. Говоря со мной, она продолжала вскрытие. Взрезала ножницами грудину, пальцами раздвинула грудную клетку. – Подержи здесь. Я раздвинул кости, как это только что сделала она. Края у костей были острые. – Легкие ярко-розовые, плотные, внешний вид нормальный. Мэй скальпелем надсекла одно легкое, потом еще раз и еще. Наконец показалась бронхиальная трубка, и Мэй вскрыла ее. Изнутри трубка была черной. – Бронхи густо покрыты наночастицами, кролик втягивал с воздухом содержимое роя, – продиктовала Мэй. Она продолжила разрез снизу вверх, до горла, открыла кролику рот… Мне пришлось на мгновение отвернуться. – Наблюдаю густую инфильтрацию в носоглотке, – сказала Мэй. – Это говорит о частичной или полной блокировке дыхательных путей, что и могло стать причиной смерти. – Что? – Взгляни, – сказала она, – похоже, частицы плотно перекрыли гортань, вызвав что-то вроде аллергической реакции или… Вмешался Рикки: – Ребята, вы там долго еще? – Сколько понадобится. – Вы снаружи уже четыре минуты, – отозвался Рикки. Мэй покачала головой: – Рикки, ты нам ничем не можешь помочь. Она подняла голову, словно оглядывая горизонт, и одновременно вытащила пробку из пробирки и поместила в нее кусочек внутренней оболочки желудка. Потом сунула пробирку в карман. Никто из следивших за нашими действиями по видео этого заметить не мог. – Сейчас мы возьмем образцы крови, – сказала она. – Кроме крови, ничего сюда не приносите, – потребовал Рикки. Мэй достала шприц, взяла несколько образцов крови. Потом отложила пробирки с кровью в сторону. – Теперь возьмем образцы культуры, и все… – Она опустила руку в сумку. – Вот незадача. Мазки взять нечем. – Рикки, ты тампонов для мазков не видел? – спросил я. – Видел. Они здесь, у воздушного тамбура. – Не принесешь их нам? Он хрипловато рассмеялся: – При дневном свете я никуда выходить не собираюсь. – Сходишь? – спросила меня Мэй. – Нет, – ответил я. – Подожду здесь. Сходи ты. – Ладно. Она поднялась на ноги и трусцой припустила к зданию. Я прислушивался к затихающим шагам Мэй, потом за ней с лязгом закрылась металлическая дверь. Наступила тишина. Вокруг меня кружили тучи мух, привлеченных вскрытой тушкой кролика. Я отгонял их рукой, и это занятие помогало мне не думать о том, что я здесь совсем один. Отгоняя мух, я случайно коснулся шкуры кролика и заметил, что кожа под мехом у него ярко-красная – как будто он сильно обгорел на солнце. Я сказал в микрофон: – Бобби? – Да, Джек? – Ты кролика видишь? – Да. – И красную кожу тоже? – Э-э, минутку. У моего виска раздалось негромкое жужжание – Бобби добавлял увеличение камеры. Жужжание прекратилось. – Ну что, Бобби? Молчание. Я слышал какое-то бормотание, перешептывание. – Джек? – На сей раз прозвучал голос Дэвида Брукса. – Тебе лучше вернуться. – Я должен дождаться Мэй… – Мэй внутри. Возвращайся, Джек. Я выпустил кролика из рук, огляделся по сторонам. – Я ничего не вижу. – Они по другую сторону здания. Голос у него был спокойным, но меня окатило холодком. – Правда? – Быстрее внутрь, Джек. Я подобрал оставленные Мэй пробирки и направился к стальной двери. Я ничего не видел. Зато кое-что слышал – странно низкий, как бы шершавый звук. Поначалу я решил, что это гудение какого-то механизма, однако звук усиливался и стихал, пульсируя, словно бьющееся сердце. На эти удары накладывались другие, создавая странное, какое-то потустороннее звучание – ничего подобного мне до сих пор слышать не приходилось. – Давай-ка лучше бегом. – Что? – Беги! Я по-прежнему ничего не видел, однако звук нарастал, и частота его биений была такой низкой, что мне начало казаться, будто вибрирует все мое тело. – Беги, Джек! И я побежал.
Закручиваясь и серебристо поблескивая, первый рой появился из-за угла здания и заскользил вдоль стены. Я оглянулся и увидел, как из-за другого, дальнего угла появился второй рой. И он тоже двигался в мою сторону. В наушниках что-то треснуло. Дэвид Брукс сказал: – Джек, тебе не пройти. – Вижу, – ответил я. Первый рой уже достиг двери и преграждал мне дорогу. Я остановился, не зная, как поступить. Необходим отвлекающий маневр. Я был знаком с кодом «ОХОТЫ» и знал, что рои запрограммированы на преследование убегающих от них целей. Я поднял руку и подбросил черную сумочку с хирургическими инструментами высоко в воздух, примерно в направлении второго роя. Второй рой мгновенно устремился за ней. В тот же миг и первый, оставив дверь, понесся за сумкой. Прямо как собака бросается за мячиком. Меня охватила бурная радость. И я побежал к двери. Это было ошибкой. Мои торопливые движения привлекли внимание роя, который тут же притормозил и метнулся назад, к двери, преграждая мне путь. Я сразу понял значение произошедшего. Это не мое перемещение заставило рой броситься в погоню за мной, он предвидел, куда я направлюсь. Этого в коде не было. Я не мог понять, как такое возможно. Индивидуальные частицы обладают очень небольшим объемом памяти, так что умственные способности роя ограниченны. Перехитрить его будет не так уж и трудно. Я сделал ложный выпад влево. Рой метнулся за мной, но лишь на мгновение. А после остановился и снова повис у двери. Как будто знал, что настоящая моя цель – это дверь и, оставаясь у нее, он получит свое. Дэвид произнес: – Он не пропустит тебя, Джек. Эти слова разозлили меня. – Ты так думаешь? Посмотрим. Собственно говоря, следующий мой шаг был очевидным. Рой, находившийся так близко к земле, был уязвим. Если я разрушу скопление частиц, им придется реорганизоваться – примерно так же, как разогнанная стая птиц восстанавливает свое построение в воздухе. А это даст мне несколько секунд, необходимых, чтобы прорваться к двери. Но как его разрушить? Мозг мой лихорадочно работал, отыскивая решение. Сзади ко мне приближалось второе облако. Оно двигалось зигзагами, словно пресекая возможные попытки миновать его. Я в оцепенении наблюдал за ним. Рой демонстрировал все признаки самоорганизующегося, развивающегося поведения, а цель его была мне слишком ясна. Рой охотился на меня. Сделав полный круг на месте, я оглядел землю. И не увидел ничего, чем мог бы воспользоваться. У меня не было ничего, кроме рубашки на теле, и никого рядом, кто мог бы помочь мне… Ну конечно! В наушниках зазвучали слова: – Джек, знаешь, что… Дальнейшего я не услышал. Когда я через голову стягивал рубашку, наушники упали на землю. Я широко взмахнул рубашкой, завизжал, точно китайский демон, и помчался к двери.
Рой вибрировал, слегка уплощаясь, пока я приближался к нему. Когда я оказался в гуще его частиц, мне показалось, будто я попал в пыльную бурю. Я ничего не видел – дверную ручку пришлось нащупывать вслепую, – глаза щипало, однако я продолжал описывать рубашкой широкие круги над головой и через мгновение тьма начала рассеиваться. Я разогнал облако частиц, разметав их во все стороны. Теперь я видел дверь. Ручка ее находилась слева от меня. Я все размахивал рубашкой, и облако вдруг отлетело в сторону, туда, где я не мог его достать. В тот же миг я проскользнул в дверь и захлопнул ее за собой. Я заморгал в неожиданной тьме. Я почти ничего не видел. В горле пересохло, дышал я с хрипом. У меня начинала кружиться голова. По другую сторону воздушного тамбура стояли, глядя на меня, Мэй и Рикки. Я услышал, как Рикки крикнул: – Сюда, Джек! Скорее! Чтобы не упасть, мне пришлось привалиться к стене. Дышать становилось все труднее. Хватая ртом воздух, я ждал, когда откроется стеклянная дверь, однако она оставалась закрытой. Я тупо таращился на воздушный тамбур. – Встань перед дверью! У меня совсем не осталось сил. Тело ослабло, меня била дрожь. Глаза теперь жгло еще сильнее. Каким-то образом мне удалось отделиться от стены и, шатаясь, сделать несколько шагов к тамбуру. Дверь, зашипев, отворилась. Я ввалился в воздушный тамбур. Дышать с каждой секундой становилось труднее. Я понимал, что скоро наступит удушье. Я взглянул на себя, но почти ничего не сумел разглядеть. Кожа казалась черной. Я был весь в пыли. Полетевшие на меня брызги жидкости показались едкими. Потом с громким свистом заработали насосы. Я увидел, как из моей рубашки высасывается пыль. В глазах прояснилось, однако дышать все еще было нечем. На меня накатила тошнота. Колени подогнулись. Я смотрел сквозь вторую стеклянную дверь на Мэй и Рикки. Они вдруг начали удаляться от меня и скоро оказались где-то совсем далеко. Я закрыл глаза и упал на пол. Рев насосов стал стихать, сменившись холодным, абсолютным безмолвием.
День шестой: 11.12
Не шевелись. Всего секунду, ладно? Какая-то холодная жидкость потекла вверх по моей руке. Я открыл глаза. Свет падал прямо сверху, слепящий, зеленовато-яркий. Я зажмурился. Все мое тело болело. Я лежал на столе в биологической лаборатории. Щурясь от света, я увидел рядом с собой Мэй, склонившуюся над моей левой рукой. Из локтевого сгиба торчала трубка для внутривенных вливаний. – Что происходит? – У тебя был анафилактический шок. Острая аллергическая реакция. – Аллергическая реакция на рой? Она поколебалась с секунду, потом ответила: – Конечно. – Разве наночастицы способны вызвать аллергическую реакцию? – Они определенно могли бы… – Однако ты так не думаешь, – сказал я. – Нет, не думаю. Я думаю, что реакция вызвана колиформ-ным токсином. – Колиформным токсином… – Я пытался осознать сказанное Мэй. – Токсином бактерий Е. coli? – Да. В этом не было никакого смысла. Рикки говорил, что бактерии Е. coli используются только для производства сборщиков. – Но ведь бактерии не должны присутствовать в рое, – сказал я. – Не знаю, Джек. Почему она так странно себя ведет? Обычно Мэй была всегда увереннее в себе. – Ладно, – сказал я. – Кто-то же должен это знать. Рой был спроектирован. И присутствие в нем бактерий либо заложено проектом, либо нет. Мэй вздохнула, как будто я так ничего и не понял. Но чего я не понял? – Мэй, кто-то должен объяснить мне, что тут происходит. Не Рикки. Мне нужен человек, который расскажет мне действительно все. – По-моему, это хорошая мысль.Вот так я и оказался сидящим перед компьютером в одной из здешних комнат. Рядом со мной был инженер проекта Дэвид Брукс. Рассказывая, он все время оправлял что-то в своей одежде – разглаживал галстук, поддергивал манжеты, подтягивал воротник. При моей головной боли это меня могло бы и раздражать, но мне было не до того. Потому что с каждым новым фрагментом информации, сообщаемой мне Дэвидом, головная боль только усиливалась. Он рассказал мне все с самого начала. По контракту «Ксимос» должна была создать облако микророботов, которое исполняло бы роль летающей видеокамеры. Компании удалось наладить производство частиц, рой которых хорошо работал в закрытом помещении. Однако при испытаниях под открытым небом рой разнесло ветром. Это произошло шесть недель назад. – После этого вы испытывали другие рои? – Да, и немало. В течение следующего месяца. Ни один из них не заработал. – И все эти рои пропали – унесенные ветром? – Да. – Ладно. А когда вы впервые увидели рои, прилетающие из пустыни? – Две недели назад, – сказал, кивая и разглаживая галстук, Дэвид. Он объяснил, что поначалу рой был организован так плохо, что более всего походил на комариное облако. Пару дней спустя рой появился снова, но на сей раз он оказался структурирован намного лучше. – Он демонстрировал отчетливое роение, примерно такое, какое ты видел. И нам стало ясно, что это наше изделие. – И что тогда происходило? – Рой, как прежде, крутился в пустыне неподалеку от наших построек. Появлялся и исчезал. Следующие несколько дней мы пытались управлять им по радио, но из этого ничего не вышло. Потом, спустя примерно неделю, мы обнаружили, что ни один из наших автомобилей не заводится. – Дэвид помолчал. – Я вышел посмотреть, в чем дело. Оказалось, все компьютеры в них сдохли. Сами-то процессорные платы были в порядке. А вот чипы памяти оказались разъеденными. Буквально обратились в пыль. – Вам удалось установить причину? – Конечно. Тут большой загадки не было. Такая эрозия – что-то вроде подписи гамма-сборщиков. Ты о них знаешь? Нет? Ну, в производстве участвуют сборщики девяти разновидностей, у каждой своя особая функция. Гамма-сборщики разрушают углеродные материалы в кремниевых слоях. – И эти сборщики сгрызли в машинах чипы памяти? – В общем, да, однако… – Дэвид поколебался. Он тоже вел себя так, точно я не понимаю чего-то самого главного. – Тут необходимо помнить, Джек, что сборщики способны работать при комнатной температуре. А на жаре становятся куда более активными. В первое мгновение я не понял того, что он мне сказал. Какая разница – комнатная температура, жара в пустыне? Как это связано с чипами памяти в автомобилях? И тут вдруг до меня наконец-то дошло.
Дэвид же говорил мне, что через вентиляцию в пустыню унесло смесь компонент и что компоненты эти, сконструированные для самостоятельной сборки в производственных условиях, могли осуществить сборку и во внешнем мире. Что, собственно, и произошло. Я быстро обсудил с ним основные моменты – мне нужно было удостовериться, что я правильно все понял. – Базовая сборка начинается с участием бактерий. Они способны питаться чем угодно, так что выжить в пустыне им не составляет труда. – Правильно. – Это означает, что бактерии размножаются и начинают производить молекулы, которые самостоятельно комбинируются, образуя молекулы покрупнее. Довольно быстро появляются сборщики, которые выдают новых микроагентов. – Правильно, правильно. – А это уже означает, что рои дают потомство. – Да. Дают. – Причем у каждого агента имеется память. – Да. Небольшого объема. – Так им много и не надо, в этом-то и заключается суть распределенного интеллекта. Он коллективен. Итак, интеллект у них имеется, а поскольку имеется и память, они способны учиться на собственном опыте. – Да. Теперь я понимал, что ничего хорошего нам ждать не приходится. – С практической точки зрения этот рой – живое существо. – Да, – кивнул Дэвид. – По крайней мере ведет себя как живой. – Это очень плохая новость. – Мне этого мог бы и не говорить, – ответил Брукс. – Почему эту штуку уже давно не уничтожили? Дэвид не ответил. – Ты же понимаешь, – сказал я, – речь идет о механической чуме. Вы создали рукотворную чуму. Дэвид кивнул: – Да. – И она эволюционирует. – Да, – вздохнул Брукс. – Эволюционирует, и очень быстро. Когда рой вернется сегодня после полудня, он уже будет другим. – А почему он все время возвращается? – Пытается проникнуть внутрь. – Зачем? Дэвид пожал плечами: – У нас есть только предположения. – Вот и испытай их на мне. – Например, рой может относиться к этим зданиям как к своему дому. – Ты в это веришь? – По правде сказать – нет. – Он поколебался. – На самом деле большинство из нас думает, что он возвращается в поисках твоей жены. Он ищет Джулию.
День шестой: 11.42
Я ошарашенно уставился на Дэвида. – А Джулия тут при чем? – Она нам помогала. – Не сомневаюсь, но как именно? – Вначале она пыталась заманить рой обратно. Нужно было подманить его поближе к зданию, чтобы снова управлять им по радио. Вот с этим Джулия нам и помогала. – Как? – Ну, она его развлекала. – Что делала? – Нам довольно быстро стало ясно, что рой обладает зачаточным разумом. И Джулии пришла в голову мысль попробовать обращаться с ним, как с ребенком. Она выходила наружу с цветными кубиками, с игрушками. И похоже, рой на нее реагировал. – В то время находиться с ним рядом было еще безопасно? – Да, абсолютно. Он был просто облачком частиц. – Дэвид пожал плечами. – Как бы там ни было, через день или около того она решила пойти на шаг дальше и протестировать рой. Ну, знаешь, как психолог тестирует ребенка. – Дэвид, – сказал я. – Рой обладает распределенным разумом и он учится у тебя, что бы ты ни делал. Тестирование – это то же, что обучение. Чем именно она с ним занималась? – Просто играла. Выкладывала на землю три кубика, два голубых, один желтый – посмотреть, выберет ли он желтый. Все в таком роде. – Но, Дэвид, вы же все знали, что он в бегах. Неужели никто не подумал о том, чтобы уничтожить его? – Конечно. Мы все этого хотели. Но Джулия не позволила. – И никто с ней не спорил? – Она вице-президент компании. Она все время повторяла, что мы натолкнулись на что-то очень важное. Все, чего хотела Джулия, – это «надеть на него узду». Ее собственные слова. – Ага. Ладно. Когда она это сказала? – Вчера, Джек. – Дэвид снова пожал плечами. – Вчера в полдень. Мне потребовалось время, чтобы понять: он сказал правду. Прошел ведь всего один день с тех пор, как Джулия была здесь, а потом с ней приключилась авария. И за это время рой колоссально продвинулся вперед. – Сколько роев было вчера? – Три. Но мы видели только два. Думаю, один прятался. Знаешь, один из роев стал у Джулии чем-то вроде любимца. Бывало, когда она выходила наружу, он вился вокруг нее, как бы радуясь ее появлению. Она даже разговаривала с ним. Я прижал ладони к пульсирующим от боли вискам. – Разговаривала, – повторил я. – Только не говори, что у роев имеются и звуковые сенсоры. – Нет. Хотя… ну… мы думаем, облако было достаточно близко от нее, чтобы на него воздействовало ее дыхание. – То есть облако обращалось в одну гигантскую барабанную перепонку? – В каком-то смысле – да. – Рой – это сеть, и потому он учится. Ты хочешь сказать, что он ей отвечал? – Нет, однако он начал издавать какие-то странные звуки. Я кивнул. Эти звуки я уже слышал. Я был совершенно уверен, что ускорение изменений в поведении роя – это следствие прежнего обучения. Обучение повышает эффективность развития, и я не сомневался, что обучение роя Джулией стало важным фактором, определяющим его нынешнее поведение. Взаимодействуя с ним, она включила в организме с развивающимся поведением механизм селекции, предсказать результаты которой невозможно. Это был очень глупый поступок. Итак, рой, и так развивающийся уже очень быстро, в будущем станет развиваться еще быстрее. И с каждым часом уничтожить рои будет все труднее.Мне нужно было еще раз поговорить с Мэй. Я нашел ее в биологической лаборатории за монитором компьютера. – Послушай, Мэй, я поговорил с Дэвидом, и теперь мне нужно… Мэй? Что-нибудь случилось? Она не отрывала глаз от экрана. – Да, – сказала она. – Возникла проблема с сырьем. – Что за проблема? – Последняя партия штамма Е. coli развивается неправильно. Боюсь, она заражена бактериофагом. – Ты имеешь в виду вирус? – Да. Если сырье действительно заражено, производство придется остановить. – Честно говоря, прекращение производства было бы к лучшему. Ты уже сказала об этом Рикки? – Пока нет. Не думаю, что сейчас кому-то нужны дурные новости. И потом… – Потом что? – Рикки вложил в развитие компании очень большие средства. – Она повернулась ко мне. – Бобби слышал вчера, как он разговаривал по телефону о своих льготных акциях. Он был встревожен. Рикки видит в «Ксимос» возможность сильно разбогатеть. Он изводит себя работой, спит три-четыре часа в сутки, не больше. По правде сказать, я боюсь, что это сказывается на его способности оценивать происходящее. Временами мне начинает казаться, что он вовсе и не хочет избавиться от роев. А может быть, он просто испуган. – Может быть. – Как бы то ни было, ведет он себя странно. А ты будь осторожней, когда решишь схватиться с роями. Ты ведь собираешься схватиться с ними? – Да, – ответил я. – Я собираюсь сделать именно это.
День шестой: 13.12
Осе собрались в комнате отдыха и не сводили с меня, объяснявшего, что нам следует предпринять, встревоженных глаз. План был достаточно прост. В общем и целом я сказал, что, поскольку, получив повреждения или будучи рассеянным, рой способен восстанавливаться, его необходимо полностью уничтожить. – Это означает, что нужно воздействовать на частицы высокой или низкой температурой, кислотой, сильным магнитным полем. И судя по тому, что я видел сегодня, уничтожить их будет легче всего ночью, когда рои оседают на землю. – Но я же говорил тебе, Джек, нам не удается найти его ночью… – заныл Рикки. – Это потому, что вы его не пометили. Нужно чем-то пометить рой, чтобы проследить его до укрытия. – Да чем пометить-то? – Это и есть мой следующий вопрос, – сказал я. – Какие у вас имеются вещества, позволяющие пометить рой? Ответом мне послужили пустые взгляды. – Ну, бросьте, ребята. Это же фабрика. Здесь должно быть что-то, чем можно покрыть частицы, чтобы они оставляли след. Что-нибудь сильно флуоресцирующее или радиоактивное… Снова пустые взгляды, покачивание голов. – Ну, – сказала Мэй, – радиоизотопы у нас, разумеется, есть. С их помощью мы проверяем наличие утечек в системе. – Хорошо. Где они сейчас? Мэй слабо улыбнулась. – В складском блоке. – Где это? – Снаружи. За автомобильной парковкой. – Так пойдем и заберем их. – Ох, бога ради! – воскликнул, всплеснув руками, Рикки. – Ты спятил? Ты же сегодня утром едва не погиб. – Ты предпочел бы, чтобы этим занялся кто-то другой? – спросил я. Рикки нахмурился: – О чем это ты? – Взгляни фактам в лицо, Рикки. Мы уже на грани катастрофы. И если немедленно не справимся с происходящим, нам придется просить о помощи. – О помощи? Что ты имеешь в виду? – Я имею в виду – обратиться в Пентагон. Вызвать военных. Нам придется вызвать кого-то, кто уничтожит рои. – Нельзя этого делать, Джек. Так мы погубим компанию. Мы навсегда останемся без финансирования. – Вот уж что меня нимало не волнует. Послушай, беглый рой представляет смертельную угрозу. Ты больше не вправе валять дурака. – Но Джулия говорила… – Меня не интересует, что она говорила. У нас нет выбора. Это быстро эволюционирующий организм. Промедление слишком рискованно. – Рискованно? Джек, да ты сумасшедший. Чарли Давенпорт все это время смотрел на монитор. Теперь он повернулся ко всем остальным. – Нет, Джек не сумасшедший, – сказал он и улыбнулся мне. – Я пойду с ним. – Я тоже, – откликнулась Мэй. – Я знаю, где лежат изотопы. – Нам нужно будет соорудить распрыскиватель. – Дэвид Брукс аккуратно закатывал рукава рубашки. – Лучше бы с дистанционным управлением. Это по твоей части, Рози. – Хорошо, я пойду тоже, – сказала Рози Кастро. Рикки, покачивая головой, переводил взгляд с одного из нас на другого: – Я не могу этого допустить. Вы погибнете. – Не погибнем, – ответил Чарли и указал на монитор. – Посмотри. Монитор показывал пустыню. Сияло послеполуденное солнце. Сначала я не понял, о чем говорит Чарли. Но потом увидел песок, низко несущийся над землей. – Все верно, братцы, – сказал Чарли Давенпорт. – На улице сильный ветер. Сильный ветер, никаких роев – помните? Им приходится цепляться за землю. Мы понапрасну тратим время. Пошли.Мы приближались по коридору к силовой подстанции, где в полную силу работали кондиционеры. Мэй поравнялась со мной. – Тебе не обязательно выходить, – сказал я ей. – Как обращаться с изотопами, объяснишь по радио. – Меня заботят не изотопы, – ответила она негромко, так что голос ее почти потонул в реве кондиционеров. – Я должна еще раз осмотреть кролика. – Зачем? – Помнишь образцы ткани, которые я взяла из желудка? Так вот, несколько минут назад я посмотрела их под микроскопом. – И что? – Боюсь, у нас большие неприятности.
Я вышел первым, щурясь от яркого света пустыни. Было уже почти три, но солнце казалось таким же слепящим и яростным, как и в полдень. Горячий ветер трепал мои брюки и рубашку. Я придвинул закрепленный на наушниках микрофон поближе к губам и спросил: – Бобби, картинка у тебя есть? – Да, Джек. Мэй вышла следующей, за нею Чарли. У Мэй с плеча свисал рюкзачок. За ними появился Дэвид Брукс, а следом Рози. Я внимательно осматривал горизонт, однако ничего не увидел. Метрах в пятидесяти от нас стояли под навесом машины. Навес упирался в квадратное белое бетонное здание с узкими окнами. Это и был складской блок. Мы направились к нему. – Кондиционеры там есть? – спросила Рози. – Да, – ответила Мэй. – Но внутри все равно жарко. – Склад воздухонепроницаем? – В общем, не очень. – То есть нет, – сказал, рассмеявшись, Давенпорт. и спросил в микрофон: – Какой у нас ветер, Бобби? – Семнадцать узлов, – ответил Бобби Лембек. – Хороший, сильный ветер. – И когда он стихнет? На закате? – Скорее всего. У вас три часа. – Может, мы все изжаримся, – произнес Давенпорт. – Не пройдет и нескольких минут. Он снова рассмеялся на свой раздражающий манер. – Давай не будем отвлекаться, Чарли, – сказал я. – Да я и не отвлекаюсь. Ветер нес песок, создавая над самой землей подобие рыжеватой дымки. Мэй, шагавшая рядом со мной, окинула взглядом пустыню и вдруг произнесла: – Мне нужно осмотреть кролика. Идите вперед. – И повернула направо, к тушке. Я пошел с ней. И все прочие, как один человек, последовали за нами. Похоже, никто не хотел отбиваться от остальных. Через несколько секунд мы все стояли над мертвым зверьком. – Господи! – проговорила Рози, когда Мэй опустилась с ним рядом на корточки. Я с испугом увидел, что внутренности кролика покрыты чем-то белым, похожим на молоко. – Как будто его в кислоту окунули, – сказал Чарли. – Да, верно, – мрачно отозвалась Мэй. Все эти изменения произошли за пять часов. – Что с ним такое? Мэй вытащила лупу и склонилась поближе к зверьку. Потом сказала: – Он частично съеден. – Съеден? Кем? – Бактериями. – Минутку, – сказал Чарли Давенпорт. – Ты думаешь, его съели Е. coli? – Скоро узнаем, – ответила Мэй. Она залезла в сумку, достала несколько пробирок со стерильными тампонами и, взяв на каждый по мазку, вернула тампоны в пробирки. – Но тогда они должны очень агрессивно размножаться. – Бактерии так и делают, если дать им хороший источник пищи. А высокая температура еще и ускоряет их рост. – Но если это правда, – сказал я, – значит, рой… – Я не знаю, что это значит, – быстро ответила Мэй. Она взглянула на меня и чуть покачала головой: не сейчас. Впрочем, никого ей обмануть не удалось. – Ты говоришь, рои убили кролика, чтобы съесть его? Чтобы вырастить новых Е. coli? И произвести на свет новые нанорои? – Чарли, я этого не говорила. – Но ты это подумала, – продолжал Чарли. – Стало быть, вернувшись сюда еще через час, мы увидим, что вот это белое исчезло, а все тело покрыто чем-то черным. Новыми черными наночастицами. И в конце концов их окажется достаточно для создания нового роя. Мэй кивнула. Наступило молчание. Мы стояли над тушкой кролика. Бактерии пожирали ее так быстро, что казалось, будто она исчезает прямо у нас на глазах, в реальном, так сказать, времени. – Да, лучше бы нам от роев поскорее избавиться, – произнес Чарли. Мы отвернулись от кролика и направились к складу.
Вступив в тень навеса, я прошел вдоль автомобилей к складскому блоку. Дверь его была облеплена предупредительными знаками – радиоактивность, биологически опасные вещества, сверхвысокочастотное излучение, лазерное излучение… – Сам теперь видишь, почему мы держим это дерьмо снаружи, – сказал Чарли. Мэй отперла дверь, мы вошли. Внутри склад был разделен на два больших отсека с полками по всем четырем стенам и стеллажами в середине помещений. Из первого отсека одна дверь вела во второй, еще одна, подъемная, сделанная из гофрированного железа, предназначалась для грузовиков. Сквозь окна с деревянными рамами сюда вливался жаркий солнечный свет. Я закрыл за собой дверь, осмотрел ее уплотнение. О воздухонепроницаемости и речи идти не могло. Я повернулся к Мэй: – Где изотопы? – Вот тут. Она подошла к вделанному в бетонный пол стальному колпаку. Колпак с шипением поднялся. Я увидел лестницу, уходившую вниз. Изотопы хранились в разноразмерных металлических контейнерах. – Там есть селен-172. Сгодится? – Да. Мэй начала спускаться в камеру. – Прекрати! – В углу Дэвид Брукс отскочил от Чарли Давенпорта, державшего в руках большую бутылку с чистящим средством «Виндекс». Чарли проверял работу распрыскивателя и при этом обрызгал Дэвида. Не думаю, что случайно. – Дай сюда, – сказал Дэвид, вырывая у него бутылку. – Вот это подойдет? – спросила из первого отсека Рози. Она держала в руках цилиндр со свисающими с него проводами. – Это ведь соленоидное реле? – Да, – ответил Дэвид. – Сомневаюсь только, что оно создает достаточное для этой прыскалки усилие. Нужно что-нибудь покрупнее. – И не забывай, нам требуется дистанционное управление, – добавил Чарли. – Если, конечно, не хочешь опрыскать и себя тоже. Мэй поднялась снизу с тяжелым металлическим тубусом в руках. Она подошла к раковине, протянула руку к бутылке с соломенного цвета жидкостью. Затем надела толстые перчатки с резиновым покрытием и принялась смешивать изотоп с жидкостью, чтобы его можно было разбрызгать. В наушниках послышался голос Рикки: – Ребята, вы все обдумали? Даже если у вас будет распрыскиватель с дистанционным управлением, как вы подманите к нему рой? И потом, он же не будет торчать на одном месте, пока вы его поливаете. – Найдем что-нибудь, что их привлечет, – ответил я. – Например? – Их привлекают кролики. – Кроликов у нас не осталось. – Знаешь, Рикки, тебе лишь бы нас с толку сбить, – сказал Чарли. Чарли заметил то же, что и Мэй: Рикки пытался притормозить нас на каждом шагу. – Эй, ребята. – Это был Бобби Лембек. – Ветер начинает стихать. – Сколько сейчас? – спросил я. – Пятнадцать узлов. Съехало с восемнадцати. – Ничего, пока еще сильный. У нас все в порядке. – Я знаю. Просто предупреждаю. Рози спросила из соседнего отсека: – Что такое «Термит»? – В руках она держала плоскую пластиковую коробку, наполненную металлическими трубочками длиной сантиметра два. – Поосторожнее с этим, – сказал Дэвид. – Их, наверное,строители оставили. «Термит» – это смесь окиси алюминия и железа. Горит, давая очень высокую температуру – три тысячи градусов – и такой яркий свет, что невозможно смотреть. – Много его там? – спросил я у Рози. – Мы могли бы использовать его ночью. – Сейчас посмотрю, – сказала она и скрылась за дверью. У раковины, где Мэй уже закрыла тубус с изотопом и переливала соломенную жидкость в бутылку из-под «Виндекса», пощелкивал счетчик радиации. Я тем временем подошел к компьютеру и включил его. Экран засветился, появилось меню. Я громко спросил: – Рикки, могу я вывести на этот монитор программный код роя? – Зачем тебе понадобился код? – В голосе Рикки прозвучала тревога. – Хочу посмотреть, что вы в нем изменили. – Для чего? – Рикки, ради бога, могу я его вывести или не могу? – Конечно, можешь. Все версии находятся в директории code. Пароль langton, все буквы маленькие. – Хорошо. Я ввел пароль. – Рикки. А где код частиц? – Разве его там нет? – Черт возьми, Рикки, перестань тянуть время. – Там должна быть поддиректория C-D-N. Код в ней. – Да, вижу. В поддиректории обнаружился список файлов, все очень небольшого размера. Ничего нового в нем за последние две недели не появилось. – Рикки, ты не менял код уже две недели? – Да, около того. Я щелкнул на самом последнем из созданных документов и некоторое время просматривал экран в поисках изменений, внесенных в структуру программы. Потом прокрутил Содержимое поддиректории в поисках суммарного рабочего кода, собираясь взглянуть на его реализацию. Однако этого, самого важного кода здесь не было. – Рикки, я хочу увидеть чертов модуль. В чем дело? – Да ни в чем. Его надо поискать. Как вернешься, я сразу этим займусь. Я взглянул на Мэй. – Ты код просматривала? Она покачала головой. В соседнем помещении Рози с Дэвидом рылись на полках в поисках радиореле. На другом конце помещения Чарли Давенпорт громко пукнул и воскликнул: «Ба-бах!» – Черт, – сказала Рози. – Меня уже тошнит от тебя. – Ой, извини, – отозвался Чарли, поднимая перед собой какую-то блестящую металлическую штуковину. – Тогда тебе, наверное, не понадобится этот вентиль с дистанционным управлением. – Что? – воскликнула, оборачиваясь, Рози. В наушниках послышался треск. – Эй, ребята. – Это опять был Бобби Лембек. – Скорость ветра упала до шести узлов. Я подошел к окну, выглянул наружу. Ветер еще покачивал кусты можжевельника, но песка над землей уже не нес. Рикки сказал в наушниках: – Джек, уводи оттуда свою команду. – Уже уходим, – ответил я. Дэвид Брукс официальным тоном заявил: – Мы не можем уйти, пока не найдем вентиль, который точно подойдет к этой бутылке… Голос Бобби произнес в наушниках: – Четыре узла и по-прежнему падает. Поторопитесь. – Все, пошли, – сказал я и начал подгонять всю команду к выходу. И снова Рикки: – Нет. Слишком поздно. Они уже здесь.
День шестой: 15.12
Все бросились к окну. Насколько мне было видно, горизонт оставался пустым. Я не разглядел ничего. – Где они? – спросил я. – Приближаются с юга. Четыре роя. – Четыре! Мы успеем добежать? – Не думаю. Дэвид нахмурился: – Он не думает. Господи! И прежде чем я успел хоть что-то сказать, Дэвид рванул к двери и выскочил под солнце. Все заговорили одновременно: – Дэвид, какого черта? – Хочу посмотреть… – Вернись! – Ублюдок тупой! Но Брукс стоял на месте и оглядывал горизонт, заслонив ладонью глаза от солнца. – Я пока ничего не вижу, – сообщил он. – Слушайте, может, мы все-таки успеем добежать… А! Нет, не успеем. Он метнулся внутрь и, захлопнув дверь, дернул на себя ее ручку. Голос его дрожал: – Они приближаются. Я положил ладонь ему на плечо. Он так и продолжал дергать ручку двери, дыша отрывисто и хрипло. – Дэвид, – негромко сказал я. – Полегче. Давай-ка, сделай глубокий вдох. Он обливался потом, плечи его подрагивали. Это была паника в чистом виде. – Дэвид, – повторил я. – Глубокий вдох, хорошо? И сделал его сам, в качестве примера. – Вот так. Давай. Глубокий вдох… хорошо, а теперь отпусти ручку. Дэвид наконец отпустил ее, сел на пол и заплакал, схватившись руками за голову. – Малый свихнулся, – сказал Чарли. – Очень кстати. – Заткнись, Чарли, – сказала Рози. Она помогла Дэвиду подняться и кивнула мне, показывая, что теперь сама им займется. Я вернулся в центр помещения, где все остальные уже столпились у монитора, показывающего северный фасад главного здания. Четыре роя, серебристо поблескивая, двигались вверх и вниз по всей его высоте. – Что они делают? – спросил я. – Пытаются проникнуть внутрь. Некоторое время мы молча наблюдали за ними. Меня в который раз поразила целенаправленность их действий – рои задерживались у каждой запертой двери, у каждого закрытого окна. – Похоже, они не помнят, какие двери запечатаны. – Либо так, – сказал Чарли, – либо это уже другое поколение. – Хочешь сказать, эти рои появились на свет после полудня? Чарли пожал плечами: – Это просто предположение. Возможность столь скорого появления новых поколений означала, что встроенный в программу роя эволюционный механизм тоже прогрессирует, и очень быстро. Если рои воспроизводятся каждые три часа, тогда за последние две недели сменилось что-то около ста поколений. А по прошествии ста поколений поведение роя должно было стать куда более разумным, чем вначале. Мэй, следившая за роями на мониторе, сказала: – По крайней мере они остаются у главного здания. Похоже, не знают, что мы здесь. – А откуда им это знать? – поинтересовался я. – Ниоткуда, – сказал Чарли. – То, чего они не видят, для них не существует. Вернулись Рози с Дэвидом. – Извините, ребята, – сказал Дэвид. – Да ладно, – отозвался Чарли. – Ну, распсиховался, тоже мне проблема. Рози обняла Дэвида за плечи, и тот громко высморкался. Она взглянула на монитор: – Что там сейчас? – Похоже, им не известно, что мы здесь. – И мы надеемся, что они этого так и не узнают. – А если узнают? – спросила Рози. Я уже думал о такой возможности. – Тогда мы воспользуемся слабыми местами в алгоритме «ОХОТЫ». – То есть? – Собьемся в стадо, – сказал я.Животные вроде зебр и антилоп живут стадами не потому, что им присуще социальное поведение, – само стадо служит им защитой от хищника. Когда животных больше, они быстрее замечают врага, а согласованное движение стада затрудняет хищникам выбор добычи. Хищники атакуют животное, которое чем-то отличается от других. Так что вывод был прост. Оставаться вместе. Оставаться одинаковыми. Это был наш шанс на спасение. Однако я надеялся, что до этого не дойдет.
Рои на время исчезли. Ушли на другую сторону лабораторного здания. Мы напряженно ждали. В конце концов они показались снова. И снова начали перемещаться вдоль стены. – И долго они будут этим заниматься? – спросил Дэвид Брукс. – До тех пор, пока опять не поднимется ветер. А как-то не похоже, что это случится скоро. – Пойдем, Дэвид, тебе нужно присесть, – сказала Рози. Она ласково отвела его к раковине, усадила на пол. Потом смочила водой бумажное полотенце и уложила его на шею Дэвиду, под затылок. Я наблюдал за роями. Поведение их слегка изменилось. Они больше не держались вплотную к зданию. Вместо этого они теперь сновали плавными зигзагами, отлетая от стены в пустыню и возвращаясь назад. Мэй тоже заметила это: – Новое поведение… – Да. Одна стратегия не сработала, теперь они пробуют другую. – Да пусть себе егозят, сколько хотят, – сказал Чарли. – Двери от этого все равно не откроются. И все же поведение роев, менявшееся прямо на глазах, просто поражало воображение. Тут мне пришла в голову новая мысль: – Насколько острое у роя зрение? В наушниках щелкнуло. Это был Рикки. – Зрение у них сказочное, – сказал он. – В конце концов, ради этого их и создали. – А как они строят изображение? – спросил я. Что ни говори, рои представляли собой просто сборище отдельных частиц. Как и в случае палочек и колбочек глаза, для создания картинки требуется централизованное средство обработки изображения. Так как же осуществляют обработку они? Рикки кашлянул: – Э-э… точно не знаю. – Способность видеть появилась только у поздних поколений, – сказал Чарли. – Ты хочешь сказать, им удалось развить в себе зрение? – Ага. Мы смотрели, как один рой, отделившись от стены, устремился к кролику, а от него тут же рванулся назад, к стене. Внезапно он притормозил и повис над пустыней. – По-моему, он что-то увидел, – сказал я. – Что там можно увидеть? – осведомился Чарли. – Это же пустыня, тут ничего нет, кроме песка да кактусов. – И следов, – добавила Мэй. – Что? Это ты о наших следах, что ли? Секунд десять-пятнадцать мы наблюдали за роем, который висел на месте, поднимаясь и опускаясь, точно дыша. Теперь он стал почти черным и лишь изредка поблескивал серебром. Чарли прикусил губу: – Ты действительно думаешь, будто он что-то видит? – Не знаю, – ответила Мэй. Внезапно рой поднялся и снова пришел в движение. Но полетел он не к нам, а к двери подстанции. – Он идет по нашим следам, – сказала Мэй. Следующие пять минут мы провели в напряжении. Рой тем же путем вернулся к кролику, немного покружил над ним и снова возвратился к двери подстанции. Оттуда опять к кролику. И так три раза. – Застрял, – сказал Чарли, – ходит по кругу. – Значит, нам повезло, – отозвался я. Я-то думал, что поведение роя изменится. В исходную версию «ОХОТЫ» был встроен элемент случайности, позволявший справляться с ситуациями, подобными этой. Теперь рой описывал концентрические круги, в центре которых находился кролик. И скоро наткнулся на другие наши следы. С мгновение он повисел над ними, потом вдруг поднялся повыше и полетел прямо на нас, точно по тому пути, каким мы шли к складу. – Черт, – сказал Чарли. – Похоже, мы здорово влипли.
Мэй с Чарли метнулись к окну. Я закричал: – Нет, нет! Не подходите к окну! – Что? – Он вас увидит! Отойдите от окна! Как следует спрятаться на складе было негде. Рози с Дэвидом заползли под мойку. Чарли, не обращая внимания на их протесты, притиснулся к ним. Мэй скользнула в темный угол, забившись там между полками. В наушниках треснуло. – Эй, ребята. – Это был Рикки. – Один направляется к вам. А, м-м… Нет… Два других тоже присоединились к нему. – Рикки, – сказал я, – уйди из эфира. – Что? – Отключись, Рикки. Я опустился на колени за стоявшей в главном складском отсеке картонной коробкой с какими-то припасами. Коробка была не настолько велика, чтобы укрыть меня полностью. Как бы то ни было, ничего лучшего я придумать не смог. Прошло секунд десять-пятнадцать. Я видел солнечный свет, вливавшийся в расположенное над раковиной северное окно. Свет оставлял на полу слева от меня белый прямоугольник. Снова треск в наушниках: – Почему ты отказываешься от связи? – Рикки, эти штуки умеют слушать, так что отключись. Я потянулся к висевшему у меня на поясе передатчику и выключил его. И знаками велел всем остальным сделать то же. Чарли пошевелил губами, беззвучно говоря мне что-то. По-моему, он говорил: «Этот тип хочет, чтобы нас убили».
Прошло не больше двух-трех минут, которые показались нам вечностью. Я не сомневался, что первый рой уже совсем близко. Правда, в окнах он пока не показывался, и я не мог понять, на что он потратил столько времени. Но тут я заметил, как сияющий белый прямоугольник на полу заливает тусклая серость. Рой был здесь. Мне казалось, что к гудению кондиционера присоединился какой-то глубокий, монотонный звук. Из-за коробки я видел, как окно над раковиной постепенно темнеет от кружащих за ним черных частиц – казалось, снаружи разыгралась пыльная буря. Под раковиной начал стонать Дэвид Брукс. Чарли зажал ему рот ладонью. И тут рой исчез из окна, так же быстро, как появился. В окно снова полился солнечный свет. Никто не двинулся с места. Мгновение спустя точно так же потемнело западное окно. Я не мог понять, почему рой не проникает внутрь – окна не были герметичными. Наночастицы могли с легкостью проскользнуть в любую из щелей. Западное окно еще оставалось темным, а уже снова потемнело и северное. Теперь в помещение заглядывали одновременно два роя. Рикки сказал, что к нам направляются три. Я гадал, где же третий. Через миг я это узнал. Словно безмолвный черный туман, наночастицы начали просачиваться из-под западной двери. Они все прибывали. Одни зависали у дверного косяка, другие бесцельно кружили по складу, однако я знал, что пройдет несколько секунд, и они самоорганизуются. Потом я увидел, как другие частицы просачиваются в щели северного окна. Ждать дальше было бессмысленно. Я поднялся, вышел из-за укрытия и крикнул всем, чтобы они тоже выходили. – Построиться парами! Чарли схватил бутылку из-под «Виндекса» и встал в строй, бормоча: – Каковы наши шансы, как по-твоему? – Лучше не бывает, – ответил я. – Постройтесь и держитесь вплотную ко мне.
Не будь нам так страшно, мы бы, наверное, показались себе смешными: перемещаясь по отсеку взад-вперед и стараясь согласовать движения, мы пытались изобразить птичью стаю. Поначалу у нас это получалось плохо, но постепенно дело пошло на лад. Дойдя до стены, мы разворачивались кругом и топали назад. Скоро отсек наполнился подобием однородного тумана. Я чувствовал, как у меня покалывает все тело, и не сомневался – то же происходит и с другими. Дэвид снова начал стонать, вышагивавшая рядом с ним Рози упрашивала его держаться. Внезапно, с потрясшей нас быстротой, туман исчез. Частицы выстроились в две колонны, которые зависли прямо у нас над головами. Видимые в такой близи, рои источали безошибочно узнаваемую угрозу. Глубокий монотонный звук различался теперь совершенно отчетливо, временами он перемежался сердитым шипением наподобие змеиного. И все же они не нападали. Как я и надеялся, недочеты программы работали на нас. Столкнувшись с согласованно передвигающейся стаей, хищники оказались в тупике. Они вообще ничего не предпринимали. По крайней мере пока. – Предлагаю двигаться к дверям. И выбираться отсюда к чертям собачьим, – сказал я. – И что потом? – проскулил Дэвид. Его одолевал такой страх, что он никак не мог приладиться к движениям остальных и то и дело спотыкался. – Мы так и пойдем – стаей. Доберемся до лабораторий, потом внутрь. Он снова споткнулся. Я почти чувствовал его ужас, его отчаянное желание удариться в бегство. – Если пойдешь один, тебе туда не добраться, ты слышишь? – Я не знаю… – простонал Дэвид, – наверно, я не смогу… Рои последовали за нами в смежный отсек. И все же они не нападали на нас. От задней двери, той, через которую мы вошли, нас отделяло около двадцати шагов. Впервые за это время мне начало казаться, что нам действительно удастся выбраться. И тут, в одно мгновение, все пошло к черту.
Дэвид Брукс бросился вперед. Мы уже углубились в задний отсек, уже почти обогнули стеллажи, когда он, оторвавшись от нас, понесся к двери. Рои, мгновенно развернувшись, погнались за ним. Рози кричала, чтобы он вернулся, но все внимание Дэвида было приковано к выходу. Рои преследовали его с поразительной скоростью. Дэвид был уже у двери, когда один из них упал вниз и рассыпался по полу, зачернив его, у Дэвида перед ногами. И как только Дэвид Брукс ступил на черную поверхность, ноги его разъехались, точно на льду. Взвыв от боли, он рухнул на бетон, попытался снова подняться на ноги, но не смог. Очки его разбились. Он задыхался. Рози еще кричала, а на Дэвида уже опустился второй рой, и чернота растеклась по его лицу, по глазам, проникла в волосы. Движения его становились все более судорожными, он болезненно постанывал, точно животное, оскальзываясь, падая на руки и колени. – Надо что-то сделать! – воскликнула Рози. Я схватил ее за руку, она забилась, вырываясь. – Надо помочь ему! – Рози, мы ничем ему не можем помочь. Дэвид катался по полу, черный с головы до пят. Рот его казался темной дырой, и рой вливался в нее, подобно черной реке. Даже глазные яблоки Дэвида совершенно почернели. Тело его забилось в судорогах. Я понял, что он умирает. – Пошли, Джек, – сказал Чарли. – Надо выбираться отсюда. – Ты не можешь его оставить! Не можешь, не можешь! – закричала, с силой наступив мне на ногу, Рози. От неожиданности я выпустил ее руку, и Рози стремглав понеслась к Дэвиду. Рука его, черная, как у шахтера, потянулась к ней. Рози схватила его за запястье. И тут же упала, поскользнувшись на черном полу. Она все повторяла его имя, прижимая Дэвида к груди, пока не начала кашлять, пока ее губы не покрыла чернота. Дэвид уже не двигался. – Ради бога, пойдем, – сказал Чарли. – Не могу на это смотреть. Я повернулся к Мэй. По щекам у нее текли слезы. – Пойдем, – сказала она. Я кивнул и направился к двери.
День шестой: 16.12
Воздух под металлической крышей был жарок и спокоен. Мы помчались к лабораторному зданию. Думал каждый из нас об одном и том же: через полминуты мы окажемся в безопасности. Однако мы забыли о четвертом рое. Он вихрем вылетел из-за угла лабораторного здания и понесся прямо на нас. Мы остановились, не понимая, что делать дальше. Теперь мы были слишком малочисленны, чтобы хищник принял нас за стаю. Нам нужно было попасть в укрытие, в какое-то убежище, прежде чем рой доберется до нас. Я огляделся, но ничего не увидел, кроме… – Машины заперты? – Нет, – ответил Чарли, – не должны быть. Мы повернулись и побежали. Ближайшим к нам автомобилем был синий «форд». Я открыл водительскую дверцу, Мэй – пассажирскую. Рой был уже совсем близко. Захлопывая дверцу, я расслышал монотонное гудение. Чарли, так и не выпустивший из рук бутылку из-под «Виндекса», дергал заднюю дверцу, но та была заперта. Мэй потянулась отпереть ее, однако Чарли уже бросился к соседней машине, «лендкрузеру», и запрыгнул в нее. В машине было как в печке. Мы оба сразу покрылись потом. Рой, подлетев к нам, кружил у ветрового стекла, пульсируя, отдаляясь и приближаясь. Испуганный голос Рикки спросил в наушниках: – Ребята? Где вы? – Мы в машинах. Черный рой отлепился от нашего «форда» и перелетел к «лендкрузеру». Мы смотрели, как он скользит от окна к окну, пытаясь проникнуть внутрь. Чарли улыбнулся мне сквозь стекло: – Вот машины действительно воздухонепроницаемы. – А вентиляция? – спросил я. – Через нее-то воздух проходит. – Чтобы попасть внутрь, надо сначала забраться под капот. Готов поспорить, эти штуки до этого не додумаются. Мэй один за другим закрыла воздухопроводы. Потом заглянула в бардачок. – Ключи там есть? – спросил я. Она покачала головой – нет. И захлопнула бардачок. Рикки сказал в наушниках: – Ребята, к вам еще гости. Обернувшись, я увидел, что к навесу приближаются еще два роя. Они подлетели к нашей машине и закружили вокруг нее. Я чувствовал себя попавшим в пыльную бурю. Время от времени один из роев подлетал к ветровому стеклу и растекался по нему. Затем собирался снова, отлетал от капота и опять ударялся о стекло. Голос Бобби Лембека произнес в наушниках: – Ветер снова усиливается. Шесть узлов. Он старался ободрить нас, однако шесть узлов – это далеко не то, что могло нас спасти. – Джек, – сказал Чарли. – Мой рой куда-то смылся. Не видишь, где он? Я оглянулся на машину Чарли и увидел, что третий рой опустился к переднему колесу. – Исследует колпаки на колесах, – сказал я. Если рой приступил к методичному обследованию машины, он рано или поздно найдет, как проникнуть внутрь. Я все еще смотрел на машину Чарли, когда Мэй негромко произнесла: – Джек, глянь. Рой, повисший за окном с ее стороны, стал почти полностью серебристым, мерцающим, но совершенно стабильным. На серебристой поверхности я увидел отражение головы и плеч Мэй. Отражение не вполне совершенное – глаза и рот Мэй были размазаны, – но в общем и целом похожее. Я нахмурился: – Это зеркало… – Нет, – сказала Мэй, поворачиваясь ко мне. Изображение ее лица на серебристой поверхности не изменилось. Впрочем, секунду-другую спустя оно расплылось и сменилось изображением затылка Мэй. – Что это может означать? – спросила Мэй. – У меня есть кое-какие соображения, однако… Рой, повисший над капотом, проделал тот же фокус, только его засеребрившаяся поверхность показывала нас обоих. Рой формировал изображение, точно задавая положение отдельных частиц, а это означало… – Плохие новости, – произнес Чарли. – Знаю, – ответил я. – Они изменяются. Мэй покачивала головой, не понимая. – Программа устанавливает определенные стратегии, помогающие в достижении целей. Стратегии моделируют поведение хищника. Одна из них состоит в том, чтобы подражать поведению добычи – имитировать ее. – Ты думаешь, они пытаются придать себе сходство с нами? – спросила Мэй. – Да. – Это и есть развивающееся поведение? Они сами развили в себе эту способность? – Да, – ответил я. – Плохие новости, – скорбно повторил Чарли. – Очень и очень плохие.Меня понемногу охватывала злость. Появление зеркальных изображений означало, что структура наночастиц оставалась мне неизвестной. Никто не сказал мне, что пьезопластины способны отражать свет. Кроме того, я столкнулся с чем-то совершенно новым. Рои создавали теперь цветные образы и поддерживали их в стабильном состоянии. Те простые наночастицы, о которых мне рассказывали, ничего подобного делать не могли. Стало быть, Рикки мне снова наврал. – Джек… – Мэй толкнула меня локтем и указала на машину Чарли. Рой, крутившийся у задних огней его машины, превратился теперь в черный поток, высокой дугой взвивавшийся в воздух и затем уходящий под шов, туда, где пластик смыкался с металлом. Я сказал в микрофон: – Чарли… похоже, они нашли дорогу. – Да, вижу. Частицы уже начали наполнять внутренность его машины. Чарли закашлялся. Что он там делает, я разглядеть не мог: он наклонился ниже уровня окон. – Чарли, тебе лучше выбираться наружу. И тут послышался непонятный звук. – Чарли? – Я… опрыскиваю этих ублюдков. Посмотрим, что они станут делать теперь. – Ты распрыскиваешь изотоп? – спросила Мэй. Он не ответил. Однако мгновение спустя снова появился в окне, пуская во все стороны струи из бутылки «Виндекса». Внутри машины сгущались сумерки, частиц там становилось все больше. Скоро мы вообще перестали видеть Чарли, однако слышали его непрестанный кашель. – Чарли, – сказал я, – беги оттуда. – Ветер десять узлов, – сообщил Бобби Лембек. – Попробуйте воспользоваться им. Десять узлов – скорость не такая уж и большая, но все же лучше, чем ничего. Из черного нутра машины донесся голос Чарли: – Не могу найти… дверную ручку, никак не нащупаю… Где тут эта чертова ручка… – Он зашелся в кашле. Мэй указала на заднее сиденье нашей машины. Из щели между сиденьями, точно черный дым, с шипением вырывались частицы. Краем сознания я отметил, что задняя дверь «лендкрузера» хлопнула, увидел появившуюся из черноты ногу Чарли. Он собирался попытать счастья снаружи. Может, и нам следует сделать то же, подумал я. Я уже чувствовал, как частицы наполняют воздух. – Надо бежать, Мэй. Она не ответила. Скорее всего, она понимала, что если мы вылезем, до двери нам не добежать. Рои загонят нас и придушат. Воздух уплотнялся. Я начал кашлять. Я знал: жить нам осталось чуть больше минуты. Я помахал рукой, чтобы разогнать туман и увидеть Мэй. Не помогло. Я помахал еще раз, стараясь разглядеть, что там с Чарли, но все, что я увидел, – это… несомый ветром песок! Снова поднялся ветер. – Мэй, дверца! Не знаю, услышала она меня или нет. Она заходилась в кашле. Я потянулся к дверце, нащупывая ручку. Ощутив под рукой горячий металл, дернул. Дверца распахнулась, горячий воздух ворвался в машину, разметая туман. Ветер и вправду усиливался. – Мэй! Ее раздирал кашель. Возможно, она была уже не в состоянии двигаться. Я нагнулся через нее к пассажирской дверце. Туман уже поредел, я увидел ручку, повернул ее, и дверца распахнулась. Ветер с новой силой ворвался в машину. Черное облако исчезло за несколько секунд. Я выполз наружу, волоча за собой Мэй. Обоих нас бил кашель. Я перебросил руку Мэй себе через плечо и, почти оторвав ее от земли, поволок через пустыню.
Не знаю, как мне удалось добраться до лабораторного здания. Рои исчезли, дул сильный ветер. Мэй мертвым грузом висела у меня на плечах, ноги ее волочились по песку, дыхание было слабым, неглубоким, но я чувствовал, что она выживет. В конце концов передо мной замаячила дверь. Я открыл ее. По другую сторону воздушного тамбура ждали Рикки и Бобби Лембек, криками подбадривавшие нас. Двери тамбура зашипели, я втолкнул в него Мэй. Она смогла устоять, хоть кашель и сгибал ее вдвое. Я отступил на шаг. Воздушные струи начали сдувать с Мэй частицы. Я смотрел, как Бобби помогает Мэй выбраться из тамбура и уводит ее по коридору. Рикки остался, дожидаясь меня. – Твоя очередь, Джек. Заходи, – сказал он. Я не сдвинулся с места. – Что с Чарли? Где он? – Он не смог добраться сюда, Джек. Так и не вылез из машины. – Но он жив. – Пока еще жив. – Кто-то должен за ним сходить, – сказал я. – Джек, – сказал Рикки. – У нас жуткие потери. Больше мы никем рисковать не можем. Давай, заходи. И я вошел в воздушный тамбур.
Взревели насосы. В глазах у меня сразу прояснилось, дыхание выровнялось. Я держал перед собой руку, наблюдая, как из черной она становится сероватой, а там и вновь приобретает свой нормальный цвет. Я сделал еще один вдох. Нельзя сказать, чтобы я чувствовал себя хорошо. Однако мне было гораздо лучше. Стеклянные двери разошлись. Рикки протянул мне руку: – Джек, слава богу, ты цел. Я молча развернулся и снова вошел в тамбур. – Джек… Что ты делаешь? Двери тамбура с глухим ударом закрылись. – Я его там не оставлю, – ответил я.
День шестой: 16.22
Ветер дул порывами. Роев видно не было, и до навеса я добрался без приключений. Наушники я потерял, а потому от комментариев Рикки был избавлен. Задняя пассажирская дверца «лендкрузера» была открыта. Чарли лежал на спине не двигаясь. Он еще дышал, хоть и неглубоко. С большим трудом мне удалось усадить его. Он смотрел на меня потухшими глазами. Губы отливали синевой, кожа была мучнисто-серой. Слеза скатилась у него по щеке, он шевельнул губами. – Не пытайся говорить, – сказал я. – Береги силы. Кряхтя, я вытащил его ноги наружу, теперь он сидел лицом к выходу. Чарли был малый крупный, килограммов на десять тяжелее меня. Я понимал, что дотащить его на себе не смогу. Однако из-за заднего сиденья «лендкрузера» очень кстати торчали покрышки мотоцикла Дэвида. Он мог помочь. – Так, Чарли… – Я стянул его на подножку машины. – Сиди здесь, ладно? Я отпустил его, и он остался сидеть, глядя перед собой. Обойдя вокруг «лендкрузера», я поднял дверцу багажника. Вытащил мотоцикл и положил его на землю. Ключа в замке зажигания не было. Я вернулся к передним сиденьям, открыл бардачок – не было ключей и там. Тут я заметил между сиденьями плоскую, запертую на замок коробку. Возможно, она открывается автомобильным ключом зажигания. Я заглянул в лицо Чарли. Может, ему стало лучше? Нет, скорее еще хуже. Я снял с него наушники, нацепил на себя и услышал негромкий разговор Рикки и Бобби. Сдвинув микрофон к губам, я сказал: – Ребята, поговорите со мной. Пауза. Удивленный голос Бобби: – Джек? – Да, я. – Джек, тебе нельзя там оставаться. Ветер понемногу стихает. Сейчас уже десять узлов. – Понятно. Черт, Чарли мне не дотащить. А Дэвид не оставил в машине ключей… Я умолк. А что, если Дэвид держал ключи снаружи машины. Он был инженером, человеком очень предусмотрительным. Нет, Дэвид должен был где-то спрятать ключи. Я пробежался пальцами по внутренней стороне переднего и заднего бамперов. Ничего. Прощупал снизу все подножки машины. Ничего. Я опустился на землю, заглянул под машину. Ключей нет. Где еще их можно спрятать? В углу навеса зажужжала видеокамера. Глянув поверх красовавшегося на крыше машины каркаса для крепления лыж, я увидел, что объектив камеры вращается – Бобби и Рикки навели ее на меня и теперь увеличивают изображение. Зачем Дэвиду понадобился каркас для лыж, смутно подумал я, он же не катался на лыжах. Наверно, получил его вместе с машиной, как стандартное оснащение, и… Я выругался. Это же так очевидно. Осталось всего одно место, где я еще не искал. Я запрыгнул на подножку и оглядел крышу машины. Повел пальцами по каркасу и нащупал кусок клейкой ленты. Я отодрал ленту и увидел серебристый ключ. Спрыгнув на землю, я вернулся к передним сиденьям, к плоской коробочке. Вставил серебристый ключ в ее замок, повернул. В коробке лежал другой ключ – маленький, желтый. – Джек? Девять узлов. – Хорошо. Я торопливо обежал машину, вставил ключ в замок зажигания мотоцикла, оседлал его и запустил мотор. – Джек? Что ты делаешь? Я подкатил мотоцикл к сидевшему на песке Чарли. Вот здесь меня ожидают серьезные сложности. Распорок, удерживающих мотоцикл в вертикальном положении, у этого не было. Я постарался, не слезая с мотоцикла, помочь Чарли забраться на заднее сиденье. К счастью, он, похоже, понял, что я задумал. Наконец мне удалось усадить его на мотоцикл – руки обнимают меня за живот, голова у меня на плече. – Джек, они здесь. С южной стороны. Направляются к тебе, – раздался в наушниках голос Бобби. Я дал полный газ, но с места не тронулся. – Держись крепче, Чарли, – сказал я. Он кивнул. Я уже видел вылетавшие из-за здания рои. На этот раз их было девять и шли они прямо на меня, построившись журавлиным клином. – Джек, ты их видишь? – спросил Бобби. – Вижу. Еще бы я их не видел. Я ждал. Оставался на месте, пока они не приблизились метров на десять. Правда ли они теперь движутся быстрее или мне это только кажется? Я подождал, пока они подлетят почти вплотную, потом дал полный газ и рванул вперед. Я пронесся прямо сквозь головной рой и полетел к двери силовой подстанции, не решаясь оглянуться через плечо. Гонка продлилась всего несколько секунд. Домчав до подстанции, я выключил двигатель, подставил плечо под руку Чарли и проволок его к двери. Рои были от нас метрах в пятидесяти, когда мне удалось повернуть ручку и распахнуть дверь. При этом я потерял равновесие, и мы с Чарли сквозь дверной проем рухнули на бетонный пол. Начавшая закрываться дверь с силой ударила нас по ногам. Я почувствовал резкую боль в лодыжке, но, что еще хуже, дверь, удерживаемая нашими ногами, оставалась открытой. К ней приближались рои. Кое-как поднявшись, я втащил обмякшее тело Чарли внутрь. Дверь захлопнулась, однако я знал: эта дверь не герметична. Только попав в воздушный тамбур, только когда его двери с шипением закроются, мы оба окажемся в безопасности. Кряхтя и потея, я усадил Чарли в тамбуре. Поскольку через воздушный тамбур мог пройти за раз только один человек, я вышел наружу и отступил на шаг, ожидая, когда закроются двери. Однако они не закрылись. В помещение на другой стороне тамбура выбежали Бобби Лембек и Мэй. Они размахивали руками, непонятно жестикулировали, похоже, зазывая меня обратно в тамбур. Но какой в этом смысл? Головных телефонов на них не было, они отчаянно махали руками: входи, входи. Под ногами у себя я увидел наночастицы, уже начавшие просачиваться сквозь щели по краям двери. У меня оставалось пять-десять секунд. Я вошел в воздушный тамбур. Бобби и Мэй одобрительно закивали. Теперь жесты их стали другими: подними. Чарли мертвым грузом обмяк на полу. Я склонился над ним, попытался поднять его на ноги, но он не подавался. – Чарли, ради бога, помоги мне. Простонав это, я сделал еще одну попытку. Чарли вцепился в меня, и я смог на полметра приподнять его над полом. Наконец, последним рывком я поставил его на ноги, и мы замерли, обнявшись, точно ошалелые влюбленные. Я оглянулся на стеклянные двери. Они не закрылись. Воздух понемногу становился все чернее. Я взглянул на Мэй и Бобби, оба, подняв вверх по два растопыренных пальца, отчаянно трясли ими в воздухе. Я их не понимал. Что за чертовщина творится с этими дурацкими дверьми? Наконец Мэй наклонилась и очень неторопливо потыкала указательными пальцами обеих рук в наши ступни. Я увидел, как ее губы складывают слова: «Две ступни». Кожу кололо, и от этого мне было трудно думать. Я чувствовал уже знакомое оцепенение мысли. Что она имеет в виду – две ступни? Воздушный тамбур заволакивало темнотой. Мэй и Бобби я теперь видел неясно. Они разыгрывали какую-то пантомиму, но какую, я не понимал. Две ступни. Что это значит? И тут до меня дошло. Я повернулся к Чарли спиной, прижался к нему и сказал: – Обхвати меня руками за шею. Он сделал это, а я вцепился в его ноги и оторвал их от пола. Двери мгновенно захлопнулись, шипя, на нас обрушились потоки воздуха. Что было дальше, я не помню.День шестой: 18.18
Я очнулся в жилом модуле, в своей кровати. Вентиляторы ревели здесь так громко, что мне показалось, будто я в аэропорту. У кровати сидел, с улыбкой глядя на меня, Рикки. – Как ты себя чувствуешь? – Что с Чарли? – Похоже, в порядке. Он спит. Я хочу, чтобы ты знал, как мы все благодарны тебе за то, что ты сделал, – я хочу сказать, компания благодарна… – Пошла она, твоя компания!.. – Джек, пожалуйста. Мне так тяжело из-за всего случившегося. Правда. Если бы существовал способ вернуться назад и все изменить, поверь, я бы это сделал. – Я тебе не верю, Рикки. – Ты же знаешь, я всегда ценил нашу дружбу. Для меня она всегда была важнее всего. Я лишь молча смотрел на него. Рикки просто-напросто не слышал меня. Может, он принял какой-нибудь наркотик? – подумал я. Вел он себя, безусловно, странновато. – Ладно, как бы там ни было, – вздохнул он, – вечером прилетает Джулия. Вот тебе хорошая новость. – И зачем же? – Ее беспокоят эти беглые рои. – Сильно беспокоят? – поинтересовался я. – Их ведь можно было уничтожить еще несколько недель назад, когда только-только появились признаки эволюции. Однако никто этого не сделал. – Дело в том, что в то время никто по-настоящему не понимал… – Думаю, многие понимали, Рикки. Когда я летел сюда, пилот сказал, что ему запрещено выходить из вертолета. А отсюда следует, что здесь было опасно. Рикки покачал головой: – Я не понимаю, о чем ты говоришь.Душ помог – я простоял под ним минут двадцать. Когда я вышел из ванной, у моей двери сидел Рикки. Он принес недостающий программный код, которым я интересовался, – это было подобие мирного предложения. – Извини, что так вышло, – сказал он. – Мне понадобилось время, чтобы отыскать его. Я просмотрел листок и, закончив, сказал: – Этот код почти ничем не отличается от начального варианта. – Ну да. Изменения были минимальными. Не понимаю, зачем он тебе так понадобился. – Он пожал плечами. – Я хочу сказать, как только мы потеряли управление роем, точный код программы утратил, по-моему, особое значение. – А как вы потеряли управление? В этом коде эволюционный алгоритм отсутствует. Рикки развел руками: – Джек, если бы мы знали это, мы знали бы все. – Да, но меня-то просили приехать сюда, чтобы разобраться в проблемах с программой, которую написала моя команда. Меня уверяли, будто агенты просто сбиваются со следов цели. – Они перестали слушаться радиосигналов – это и значит сбиться со следа цели. – Но код же не изменился. – Да, однако код сам по себе никого уже особо не волнует. Поведение, порожденное кодом, – вот что теперь важно. Потому тебя и попросили нам помочь. Ведь это же твой код, правильно? – Правильно, а рой – твой. – Тоже верно. Он пожал плечами и ушел. Я некоторое время вглядывался в листок, потом скомкал его и бросил в мусорную корзину.
Я решил сходить проведать Чарли. Он все еще спал. Мимо проходил по коридору Бобби Лембек. – Давно он спит? – спросил я. – С самого возвращения. – Ты не думаешь, что его надо разбудить и осмотреть? – Да нет, пусть себе спит. Осмотрим его после ужина. – А когда ужин? – Через четверть часа. Я за повара.
Это напомнило мне, что к ужину я должен позвонить домой. Я вернулся к себе, набрал номер. На звонок ответила Эллен: – Алло? Слушаю! Судя по голосу, она пребывала в запарке. На заднем плане плакала Аманда, Эрик кричал на Николь. – Привет, Эллен, – сказал я. – О, слава богу! Ты должен поговорить с дочерью. Николь, это твой отец. Она явно протягивала Николь трубку. Я смотрел на стоявший передо мной монитор. На нем сменялись картинки, получаемые со всех камер системы безопасности. На одной из них был виден мотоцикл, валявшийся у двери силовой подстанции. На другой – наружная стена склада с распахнутой дверью, за которой различались очертания тела Рози. Что-то в этой картинке не давало мне покоя. Что-то тревожило. – Пап, ничего особенного не произошло, – говорила Николь. – Эрик пришел ко мне в комнату и сбросил на пол все мои книги. Я велела ему их собрать. Он отказался и обозвал меня нехорошим словом, тогда я взяла его компьютерную игру и спрятала. Только и всего. Сегодня не стало двоих людей. Я сам едва не погиб. И теперь моя семья, еще вчера бывшая самым важным, что есть в моей жизни, казалась мне далекой и незначительной. – Николь, ты должна слушаться Эллен. До моего возвращения она – главная в доме. Поэтому, если она велит тебе сделать что-то, будь добра, делай. Потом я поговорил с Эллен и постарался, как мог, ободрить ее. Во время нашего с ней разговора на мониторе опять появилось изображение с установленной у склада камеры. Я снова увидел дверь, стену склада. Я не понимал, что же не дает мне покоя. А потом понял. Тела Дэвида там не было. Я же видел, как оно сползло по двери и исчезло из виду, стало быть, ему полагалось лежать снаружи. Тем не менее тело отсутствовало. Возможно, я ошибался. А возможно, тело утащили койоты. В любом случае, если тело Дэвида исчезло, я сейчас ничего на этот счет предпринять не мог.
Было около семи, когда мы уселись за ужин в маленькой кухне жилого модуля. Бобби раздал нам тарелки с овощной смесью и равиоли под томатным соусом. Я был очень голоден и быстро проглотил все, что лежало у меня на тарелке. Мэй за едой по обыкновению молчала. Сидевший рядом с ней Винс Рейнольдс шумно чавкал. Рикки сидел на другом конце стола, глядя в тарелку и стараясь не встречаться со мной взглядом. Никому не хотелось упоминать о Рози и Дэвиде, однако их пустые стулья говорили сами за себя. Бобби спросил меня: – Так ты собираешься выйти ночью? – Да. Когда здесь темнеет? – Солнце заходит примерно в семь двадцать, – сказал Бобби. – Значит, выходить надо где-то около десяти. – Думаешь, получится выследить рой? – спросил Бобби. – Может быть. Чарли основательно его опрыскал. – И в результате сам теперь свечусь в темноте, – хохотнув, сообщил Чарли. Он вошел в кухню и уселся за стол. Все с радостью поприветствовали его. Я спросил, как он себя чувствует. – Порядок. Небольшая слабость. И голова болит адски. – У меня тоже. – Ты не думаешь, что эти штуковины забираются человеку в мозг? – спросил Чарли. – Они достаточно малы, чтобы забраться куда угодно. Может быть, мы с тобой инфицированы, а, Джек? – Тебя это, похоже, не очень пугает, – сказал Рикки. – Ну а что теперь с этим поделать? Только одна надежда и осталась – что удастся и тебя заразить. Слушайте, а неплохие спагетти. – Равиоли, – сказал Бобби. – Ребята, – перебил я их. – У нас здесь кого-нибудь не хватает? – Вроде бы нет, а что? Я ткнул пальцем в монитор: – Кто это стоит там, в пустыне?
День шестой: 19.12
О черт! – произнес Бобби. Он выскочил из-за стола и выбежал с кухни. Мы все последовали за ним в мастерскую, по стенам которой висели большие экраны. Рикки на ходу сказал по рации: – Винс, запри нас. – Мы заперты, – ответил Винс. Солнце уже село, но небо оставалось ярко-оранжевым, постепенно немного лиловея. На фоне этого неба возвышался силуэт молодого человека с короткой стрижкой. Он был в джинсах и белой футболке. Лица его я в тускнеющем свете разглядеть не мог, и все же мне почудилось в нем что-то очень знакомое. – Прожектора там какие-нибудь есть? – Сейчас включу, – ответил Бобби, и миг спустя молодого человека залил ослепительный свет. Теперь я его разглядел… И тут меня осенило. Он выглядел в точности как тот малый, которого я видел вчера после обеда в машине Джулии, совсем незадолго до аварии. Но только теперь, когда я снова увидел его, он походил на… – Господи, Рикки! – сказал Бобби. – Он же точь-в-точь похож на тебя. – Да, – сказала Мэй. – Это Рикки. Даже одежда на нем твоя. С мгновение Рикки молчал. Потом проговорил: – Черт побери! – Только лицо толком разглядеть не могу, – сказала Мэй. Чарли подошел поближе к самому большому экрану, вгляделся в изображение. – Это потому, что лица у него нет, – сказал он. Выглядело лицо так, словно скульптор начал высекать его, но бросил, не закончив. – Дай вертикальную панораму. Посмотрим, что там на нем еще, – произнес Чарли. Бобби повел камерой сверху вниз, и мы увидели белые теннисные туфли. Но они, похоже, не касались земли, а скорее зависли над ней и к тому же были какими-то расплывчатыми. – Как странно, – сказала Мэй. – Ничего тут странного нет, – откликнулся Чарли. – Рою не хватило агентов, чтобы с высоким разрешением соорудить настоящие туфли. – Или же, – сказал я, – это лучшее, что он способен сделать из имеющихся у него материалов. Скорее всего, он генерирует цвета, под разными углами подставляя свету поверхности, с помощью которых преобразует солнечную энергию вэлектрическую. – И в таком случае, – сказал Чарли, – его поведение очень усложнилось. – Вы говорите о нем так, будто это не рой, а Эйнштейн, – раздраженно сказал Рикки. – Чего нет, того нет, – отозвался Чарли. – Если рой выбрал в образцы для подражания тебя, так он точно не Эйнштейн. Прежде рою с трудом удавалось создать стабильное двухмерное изображение. Теперь у него легко получалось трехмерное. А переход к нему означал, что рой не только имитирует нашу внешность, он имитирует и наше поведение, наши походки, жестикуляцию. Наблюдая за безликим человеком на экране, мы увидели, что изображение утрачивает стабильность. Рою больше не удавалось поддерживать облик человека. – У него на исходе энергия, – сказал Бобби. И действительно, рой вновь обращался в облако. Между тем небо темнело, изображение на мониторе начинало утрачивать четкость. Рой развернулся и вихрем унесся прочь. – Еще три часа, – сказал я, – и его не будет.День шестой: 22.12
После ужина Чарли вернулся в постель. В десять часов, когда мы с Мэй и Бобби готовились к выходу, он все еще спал. Мы надели рубашки и куртки, поскольку ночь предстояла холодная. Рикки сказал, что останется ждать Джулию, которая могла прилететь в любую минуту. Меня это вполне устраивало, я совсем не хотел брать его с собой. Винса с нами не было, он сидел где-то перед телевизором и пил пиво. – Ну что же, вперед, – сказал я, и мы направились к складу, очертания которого неясно вырисовывались на фоне темного неба. Я вел за руль мотоцикл Дэвида. Бобби собирался взять вездеход Винса. Дорогой мы молчали. В конце концов Бобби сказал: – Нам понадобится свет. – Нам много чего понадобится, – отозвалась Мэй. – Я составила список. Мы подошли к складу, распахнули дверь. Я первым вошел внутрь и включил освещение. Склад выглядел таким, каким мы его оставили. Мэй расстегнула молнию своего рюкзака и начала прохаживаться вдоль полок. – Нам нужны фонарики… сигнальные ракеты… кислород… – Кислород? – переспросил Бобби. – Зачем? – Если у них там подземелье, понадобится… и еще нужен «Термит». – Он был у Рози, – сказал я. – Сейчас посмотрю. Я прошел в соседний отсек. Коробка с трубочками «Термита» валялась на полу, трубочки рассыпались рядом. Должно быть, Рози уронила коробку, когда побежала. Я оглянулся на ее тело. Тела на полу не было. – О господи! Вбежал Бобби: – Что? Что не так? Я указал на дверь: – Рози исчезла. Ее тело… оно пропало. – Как это могло случиться? Какое-нибудь животное? – Не знаю. Я подошел к тому месту, где всего несколько часов назад лежало тело Рози, присел на корточки. Пол покрывала молочно-белая слизь, похожая на ту, что мы видели на мертвом кролике. У двери она шла полосами. – Похоже, ее выволокли отсюда, – сказал Бобби. Я вгляделся в испачканный слизью пол в поисках отпечатков ног или лап. Отпечатков не было. Я встал, подошел к двери. Бобби встал рядом со мной, вглядываясь в темноту. – Видишь что-нибудь? – спросил он. – Нет. Я вернулся к Мэй. Она раскладывала перед собой магниевые запалы, сигнальные пистолеты, крепящиеся на голове фонари. Она отобрала также бинокли, приборы ночного видения, полевую рацию, счетчик радиоактивности, кислородные баллоны и маски. Глядя, как она раскладывает все это по трем нашим рюкзакам, я вдруг сообразил, что только у нее одной и есть опыт работы в полевых условиях. И сам удивился тому, насколько я сейчас зависим от нее. – Ну что же, вперед, – сказал я, надевая рюкзак. Было 22.43.Когда мы подошли к «лендкрузеру», счетчик радиоактивности застучал, как безумный. Держа перед собой щуп детектора, Мэй повернулась на запад – щелчки замедлились. Повернулась на восток – они вновь набрали силу. Однако стоило ей еще немного продвинуться в восточном направлении, как щелчки замедлились снова. И опять участились, едва она повернула к северу. – Север, – сказала Мэй. Я оседлал мотоцикл, включил двигатель. Бобби выкатил из-под навеса Винсов вездеход с толстыми задними покрышками и смахивающим на велосипедный рулем. Мэй уселась на заднее сиденье моего мотоцикла, и мы тронулись в путь. Мы были уже в нескольких километрах от лаборатории, и я начинал тревожиться. Щелчки счетчика стали менее частыми. Если нам не удастся в самом скором времени найти укрытие роя, мы окончательно собьемся со следа. Мэй это тоже тревожило. Она все ниже и ниже склонялась к земле, держа в одной руке щуп, а другой обнимая меня за талию. Мне приходилось сбавлять скорость, поскольку след становился все более слабым. А потом мы вообще его потеряли.
Усталость навалилась на меня внезапно. Весь день я держался на адреналине, а теперь, потерпев окончательное поражение, почувствовал себя совсем изможденным. Глаза слипались. Мне казалось, что я сейчас засну, даже не слезая с мотоцикла. Бобби подъехал к нам поближе. – Вы вообще-то назад оглядывались? – спросил он. – Зачем? – А вы оглянитесь. Посмотрите, далеко ли мы забрались. Я оглянулся. И увидел на юге яркие огни фабричного здания – они оказались на удивление близко. Мы находились в паре километров от них. Видимо, мы описали большую дугу. – Странно. Мэй вглядывалась в показания на жидкокристаллическом экране счетчика. – Хм, – произнесла она. – Посмотрите-ка. Бобби наклонился, мы оба уставились на экран. На нем был график интенсивности излучения, сначала спадавшей полого, а после резко. Бобби нахмурился: – И что это такое? – Временной график показаний счетчика, – ответила Мэй. – С начала поездки интенсивность излучения уменьшалась в арифметической прогрессии, а в последнюю минуту спад вдруг стал экспоненциальным. Сейчас интенсивность просто равна нулю. – Ну и?.. – Вид у Бобби был озадаченный. – Что это значит? Я не понимаю. – Зато я понимаю. – Она вернулась к заднему сиденью, забралась на него. – По-моему, я знаю, что произошло. Поезжай вперед, только медленно. Я снял ногу со сцепления и медленно покатил вперед. В свете фары показался полого уходящий вверх склон, низкорослые кактусы. Мы поднялись по склону, он выровнялся, затем мотоцикл покатил вниз… – Стой! Я остановился. Прямо перед нами поверхность пустыни обрывалась. Дальше шла чернота. – Там что, обрыв? – Нет. Просто крутой спуск. Мы оказались на краю крутого ската высотой около пяти метров – это был берег сухого речного русла. За дальним берегом снова начиналась ровная пустыня. – Теперь понял, – сказал я. – Здесь рой прыгнул. – Ну да, – ответила Мэй, – поднялся в воздух. И мы потеряли след. – Но тогда он должен был приземлиться где-то там, внизу, – сказал, указывая на русло, Бобби. – Может быть, – согласился я. – Однако он мог и пролететь с полкилометра. – Бобби, – сказала Мэй, – оставайся здесь. Мы с Джеком поищем тропу вниз и поднимемся на равнину. Рано или поздно мы его найдем. Может, что-нибудь у нас и получится. Терять нам было нечего. – А это еще что такое? – Бобби склонился со своего вездехода к земле. – Что? – Какое-то животное. Я видел горящие глаза. Там, в зарослях. – Он указывал на середину русла. – Верно! – сказала Мэй. – Я ничего не вижу. Мэй ткнула пальцем: – Оно только что спряталось за кусты можжевельника. Никакого животного я не видел. – Оно движется слева направо. Подожди минутку, сейчас появится. Через несколько мгновений я увидел пару ярко-зеленых, горящих пятнышек. Потом отблеск белизны. И понял: что-то неладно. Бобби тоже понял это. Он повернул руль вездехода, направив фару прямо на то место. Потянулся к биноклю. – Господи Иисусе! – проговорил он, глядя в бинокль. – Что? Что там такое? – Там волокут тело, – ответил он. И затем сдавленным голосом прибавил: – Это Рози.
День шестой: 22.58
Рози Кастро лежала на спине, откинув голову, отчего казалось, будто она смотрит назад, прямо на меня – глаза широко распахнуты, рука протянута в мою сторону. Бледная ладонь раскрыта. На лице застыло выражение мольбы и ужаса. Окоченевшее тело Рози подпрыгивало, перемещаясь по пустыне. Кто-то тащил его, однако никакого животного рядом не было. – Не понимаю, кто это делает, – сказал я. – Там по ней движется какая-то тень… – Это не тень, – ответила Мэй. – Это они. Выключите свет. Мы с Бобби выключили фары. – Я думал, роям хватает энергии только на три часа, – сказал я. – Возможно, пожив в пустыне, они сумели преодолеть это ограничение. Выводы отсюда следовали малоприятные. Если рои способны сохранять энергию всю ночь, они могут оказаться активными, когда мы доберемся до их логова. Я же намеревался прикончить их, так сказать, во сне. – Куда они ее волокут? – спросил я. Мэй расстегнула молнию на моем рюкзаке и вытащила прибор ночного видения. – Примерь вот это, – сказала она. Я надел на голову шлем, опустил на глаза окуляры. И сразу увидел тело Рози, уносимое все дальше и дальше, к кургану из темной земли. Он был метров пять в диаметре и метра два в высоту. Пройти мимо, приняв его за естественное образование, ничего не стоило. Да только естественным оно не было. Такой, словно бы лепной, поверхности эрозия создать не могла. Нет, перед нами было сооружение искусственное, похожее на гнездо африканских термитов. Мэй, надевшая второй прибор, некоторое время смотрела в молчании, потом спросила: – Это что же, продукт самоорганизующегося поведения? И действительно, трудно было понять, как могла возникнуть эта постройка. Мы молча стояли под звездами. Потом Бобби спросил: – Что будем делать? – Последуем за Рози, – сказал я. – Ты имеешь в виду – в этот курган? – спросил он. – Да, – ответил я.К кургану мы пошли пешком. В полусотне шагов от него мы ощутили едкий смрад гниения. Вонь стояла такая, что меня чуть не вывернуло наизнанку. Из недр кургана, казалось, исходило зеленоватое свечение. Бобби прошептал: – Вы что, действительно хотите полезть туда? – Не сейчас, – шепотом ответила Мэй. Она указала на один из склонов кургана. Тело Рози поднималось по нему. Когда оно оказалось у кратера наверху, ноги на миг задрались, указывая в небо, затем тело перевалилось через край. – Ладно, – прошептала Мэй. – Пошли. Она двинулась вперед, как обычно, своими беззвучными шагами. Я, следуя за ней, тоже старался производить как можно меньше шума. Под ногами у Бобби что-то похрустывало и потрескивало. Мэй остановилась, сердито взглянула на него. Бобби поднял руки, как бы говоря: ну что я могу поделать? Мэй прошептала: – Смотри, куда ставишь ноги! – Темно, я ничего не вижу, – прошептал он. – Увидишь, если постараешься. Не помню, чтобы мне когда-либо случалось видеть Мэй рассерженной, однако теперь нервы у всех нас были на пределе. Мэй бесшумно двинулась дальше. Бобби последовал за ней, производя ровно столько же шума, сколько и прежде. Мы продвинулись всего на несколько шагов, и тут Мэй знаком велела ему остановиться. Он покачал головой. Бобби явно не хотелось оставаться в одиночестве. Мэй схватила его за плечо, твердо указала на землю и прошептала: – Останься здесь. Из-за тебя мы все погибнем. Сядь. Бобби нехотя присел. Мэй взглянула на меня. Я кивнул. Мы тронулись дальше. Теперь до кургана оставалось шагов двадцать. Отвращение от смрада заглушало во мне все остальные чувства. Однако самое сильное желание повернуться и удрать вызывал глубокий монотонный звук. Но Мэй продолжала идти вперед. Мы продвигались медленно, шаг за шагом, пока не смогли наконец заглянуть в кратер. И увидели мы вовсе не то, что я ожидал. Курган просто-напросто перекрывал широкое, метров семь в ширину, отверстие, за которым косо уходил вниз скальный пласт. Это был вход в большую пещеру. Саму пещеру мы с кратера увидеть не могли, однако гудение говорило о том, что в ней кипит какая-то деятельность. Мэй сунула руку в боковой карман своего рюкзака и вытащила маленькую, размером со спичечный коробок, видеокамеру с приделанной к ней тонкой телескопической ножкой. Выдвинув ножку на полную длину, Мэй осторожно опустила камеру в отверстие. Жидкокристаллический экран камеры позволял нам заглянуть внутрь пещеры. Она, несомненно, была естественной – метра два с половиной в высоту и три с лишним в ширину, каменные стены ее покрывала молочно-белая слизь. Мэй жестом спросила меня: «Хочешь спуститься?» Я кивнул. Никаких хороших предчувствий я при этом не испытывал, однако выбора у нас не было. Мэй принялась было медленно освобождаться от рюкзака, но вдруг замерла. Я взглянул на экран камеры и тоже замер. Из-за изгиба стены вышла человеческая фигура и остановилась, настороженно озираясь. Это был Рикки.
Он вел себя так, словно услышал какой-то подозрительный звук или как если бы его встревожило что-то еще. Я не понимал, что он здесь делает, да, собственно, и как он сюда попал. Потом из-за того же изгиба появился другой человек. И это тоже был Рикки. Я глянул на Мэй – она оставалась совершенно неподвижной. Я снова всмотрелся в экран. Обе фигуры выглядели абсолютно одинаковыми. Лица я видел не очень хорошо, однако у меня создалось впечатление, что проработаны они куда детальнее прежнего. Камеры они, похоже, не заметили. Какое-то время оба глядели в небо, потом на скалистый скат. А потом повернулись к нам спиной и вернулись в пещеру. Мэй все еще не двигалась, даже не моргала. Из-за угла появился другой человек. На этот раз Дэвид Брукс. Поначалу он перемещался неловко, однако с каждым шагом движения его становились все более уверенными. Меня охватило чувство, будто я вижу, как совершенствуется кукловод, придавая все большее жизнеподобие марионетке. И тут Дэвид превратился в Рикки. И снова в Дэвида. Дэвид развернулся и ушел. Мэй все еще чего-то ждала. Затем, помедлив полных две минуты, вытащила камеру из пещеры и ткнула большим пальцем себе за спину – уходим.
Мы, все трое, собрались метрах в ста к западу от кургана, у наших машин. Мэй покопалась в своем рюкзаке, вытащила блокнот, включила фонарик и начала что-то рисовать. – Вот с чем нам предстоит иметь дело, – сказала она. – За изгибом, который мы видели, в полу пещеры большая дыра, от которой пещера спирально уходит вниз примерно на сотню метров. Этот спуск приводит в большую камеру метров тридцать высотой и шестьдесят шириной. Выходов из нее нет, во всяком случае, я их не видела. – Что значит «не видела»? – Я обнаружила эту пещеру пару недель назад, когда мы впервые искали укрытие роя. Тогда я никаких признаков роя там не заметила. Пещеру, объяснила она, населяли летучие мыши, облепившие все стены до самого входа. – Бр-р, – сказал Бобби. – Терпеть не могу летучих мышей. – Сегодня я ни одной летучей мыши не заметил. – Скорее всего, их съели. – Послушайте, братцы, – сказал Бобби. – Я всего-навсего программист. Не думаю, что я смогу туда войти. Я оставил его слова без внимания. – Если мы не уничтожим все рои и всех сборщиков, которые их изготавливают, значит, мы впустую потратили время, так? Оба кивнули. – Не уверен, что у нас это получится, – сказал я. – Я-то думал, что ночью рои будут бессильны. Думал, что мы уничтожим их лежащими на земле. Однако теперь у них имеется источник энергии. И если хоть один рой проскочит мимо нас, если сбежит из пещеры… – Я пожал плечами. – Тогда опять-таки вся затея окажется напрасной. – Надо как-то запереть их в пещере, – сказала Мэй. – Как ты их запрешь? – спросил Бобби. – Какой-то способ должен существовать. – Мэй снова принялась рыться в рюкзаке. – А пока нам лучше разойтись по сторонам. – Зачем? – встревоженно спросил Бобби. – Делай, что тебе говорят, – отозвалась Мэй. – Давай, двигайся.
Я застегнул рюкзак, подтянул лямки, чтобы он не болтался и не погромыхивал на спине. Потом сдвинул на лоб прибор ночного видения и тронулся в путь. Я был уже на полпути к кургану, когда услышал монотонные биения вертолетного винта. Это, должно быть, Джулия летит из Долины, подумал я. Интересно, какое такое неотложное дело заставило ее покинуть, вопреки указаниям врачей, больницу и лететь сюда среди ночи? Вертолет включил поисковый прожектор, по земле понесся круг голубовато-белого света. Затем вертолет взревел прямо у меня над головой, на миг ослепив галогенным сиянием. И почти сразу он накренился и по кругу пошел назад. Какого черта тут происходит? Вертолет описал плавную дугу и снова завис над тем местом, где я укрылся. Я перекатился на спину и помахал ему рукой: улетай. Вертолет начал снижаться, и с секунду я думал, что он собирается сесть рядом со мной. Но тут он опять резко накренился и полетел на юг. Звук его начал стихать. Я решил, что мне лучше побыстрее сменить позицию. Поднялся на колени и, пятясь, точно краб, отполз метров на тридцать влево. Взглянув оттуда на курган, я увидел, как из него появляются три человеческих фигуры. Все трое походили на Рикки. Я следил, как они спускаются по склону кургана. Как углубляются в заросли. Одна из фигур направлялась туда, где только что прятался я. Сердце мое гулко забилось. Я один, вокруг голая пустыня, рои без труда затравят меня. Еще несколько мгновений… Вертолет с ревом возвратился. Троица Рикки развернулась и побежала назад, буквально летя над землей, явно охваченная паникой. Это что же они – вертолета так боятся? Похоже на то. И, наблюдая за ними, я понял почему: даже при том, что рои стали теперь более устойчивыми, сильный ветер все равно представляет для них опасность. Вертолет шел на высоте метров тридцати, и все-таки создаваемые им потоки воздуха были достаточно мощными, чтобы деформировать бегущие фигуры. Я оглянулся на Мэй, стоявшую посреди сухого русла. Она крикнула: «Идем!» – и побежала ко мне. Мельком я увидел Бобби, несущегося от кургана к своему вездеходу. Но времени думать о нем не было. Вертолет повис прямо над курганом. Пыль летела, забивая мне глаза. Мэй была уже рядом. Сняв с головы приборы ночного видения, мы натянули кислородные маски. Мэй повернула рычажок на баллоне, висевшем у меня на спине. Я сделал то же самое для нее. Потом мы снова надели приборы ночного видения. Мэй склонилась поближе ко мне и крикнула: «Готов?» – Готов! – крикнул я в ответ, пристегивая к поясу галогенный фонарь. Мы вскарабкались по склону кургана, одежда липла к нашим телам под нисходящими потоками воздуха. Вот мы уже и у кратера, едва различимого в завихрениях пыли. За его краем мы ничего разглядеть не могли. Мэй взяла меня за руку, и мы прыгнули вниз.
День шестой: 23.22
Винты вертолета громко стучали где-то над нами. Мэй была рядом, но я едва различал ее в густой пыли. Подобий Рикки или роев нигде видно не было. Мы подошли ко входу в пещеру, остановились. Мэй вытащила трубочки «Термита». Мне она вручила магниевые запалы и зажигалку. Потом указала на вход. Я кивнул. Мы обогнули выступ стены и не увидели за ним ничего, кроме висевшей в воздухе пыли. Потом из мрака появилась фигура Рикки. Лицо его ничего не выражало, он просто шел в нашу сторону. Затем слева появилась еще одна фигура, и еще одна. Они выстроились в ряд и твердым шагом направились к нам. – Урок первый, – сказала в микрофон Мэй, протягивая мне трубку «Термита». – Будем надеяться, они его не заучат, – отозвался я, поджигая запал. Запал загорелся, разбрасывая белые искры. Мэй метнула трубку, которая упала на землю в нескольких шагах от приближавшихся к нам фигур. Те не обратили на трубку никакого внимания. Мэй произнесла: – Считаю: три… два… один… и отвернулись! Я отвернулся, уткнув лицо в сгиб локтя. Когда я открыл глаза, в них поплыли темные пятна. Мэй уже продвигалась вперед. Пыль, висевшая в воздухе, приобрела темноватый оттенок. Никаких признаков трех фигур я не увидел. – Они удрали? – Нет. Испарились, – ответила Мэй. Произошедшее приободрило меня. Если основные положения программы еще остаются в силе, рои, попадая в по-настоящему новые ситуации, дезорганизуются и поведение их становится хаотичным. Мы приблизились к описанной ею раньше дыре, зияющей в полу пещеры. Я увидел там подобие пандуса. Четыре или пять фигур поднимались к нам, и, похоже, за ними следовали еще и другие. Все они походили на Рикки, но многие были сформированы не так хорошо, как прежние. А те, что двигались сзади, были просто облачками. – Урок второй. Мэй протянула мне трубочку. Я поджег ее, трубочка, шипя, загорелась. Мэй мягко спустила ее по пандусу. Фигуры заколебались. – Проклятие, – сказал я, но пора было отворачиваться. Взревело расширяющееся в ограниченном пространстве облако газа. Мою спину окатило жаром. Когда же я снова взглянул на пандус, большая часть роев исчезла. Но несколько штук еще висели в воздухе, судя по всему, неповрежденные. Они учились. И быстро. – Следующий урок, – сказала Мэй, протягивая на этот раз две трубочки. Я поджег обе – одну Мэй пустила по скату вниз, другую зашвырнула подальше. Грянули взрывы, и нас накрыло облако горячего воздуха. Обернувшись, мы ни роев, ни фигур уже не увидели и пошли по скату, спускаясь в пещеру.Мы взяли с собой двадцать трубочек «Термита». Их у нас осталось шестнадцать, а мы пока совсем ненамного приблизились к главной камере. Мэй теперь шла быстрее, и несколько роев, материализовавшихся перед нами, отскакивали при нашем приближении. Мы гнали их перед собой, все глубже проникая в пещеру. Там внизу висела пыль, рассеивавшая инфракрасные лучи приборов ночного видения. Ощущение темноты и одиночества было пугающим. Когда мы достигли нижнего уровня, что-то захрустело у нас под ногами. Я глянул вниз и увидел, что земля покрыта тонкими, желтоватыми костями. Костями летучих мышей. Мэй была права: их съели. И вот наконец мы очутились в просторной центральной камере, от пола до потолка заполненной расставленными в строгом порядке черными сферами. Они были чуть меньше метра в диаметре, их покрывали шипообразные выступы. – Это то, что я думаю, не так ли? – Голос Мэй был спокоен. – Да, похоже на то. Если я не ошибся, шипастые сферы представляли собой аналог фабрики, которую построила «Ксимос». Я шагнул вперед. – Вот так они и воспроизводятся. – Ты думаешь, существует какой-то центр? – Вполне возможно. Я шел между сферами, с кончиков шипов капала густая, похожая на слизь жидкость. А сами сферы покрывало что-то вроде плотного желе, которое подрагивало, создавая впечатление, будто все это скопление движется, живет. Я пригляделся попристальнее и увидел, что на поверхности сфер действительно кипит жизнь: в желе копошились массы извивающихся черных червей. – Господи Иисусе! – Они были здесь и раньше, – спокойно сказала Мэй. – Кто? – Черви. Они населяли слой помета на полу пещеры. – А теперь включились в синтез роев, – сказал я. – И произошло это быстро, всего за несколько дней. Совместная эволюция в действии. Сферы, скорее всего, дают им пищу и каким-то образом используют их экскременты. – Или их самих. – Да. Может быть. В этом не было ничего необычного. Муравьи разводят тлей точно так же, как мы разводим коров. А другие насекомые насаживают целые сады грибков, которыми и питаются. Рои кружили вокруг нас, однако держались на расстоянии Пол покрывало что-то вроде густого навоза. В некоторых местах на нем проглядывали зеленоватые полосы, уходящие к центру камеры. Внезапно скопления сфер закончились, оставив пустое пространство. Там высилась уменьшенная копия кургана, который прикрывал вход в пещеру. Не больше полутора метров в высоту, совершенно круглый, с выступающими во все стороны подобиями плоских лопастей. Из лопастей исходил белесый дымок. Мы подошли ближе. – Оно горячее, – сказала Мэй. – Как по-твоему, что это? Я посмотрел на пол. Теперь я увидел, что зеленые полосы сходятся к центральному кургану. – Сборщики, – сказал я. Шипастые раковины давали органическое сырье. Оно стекалось к центру, где сборщики осуществляли окончательную сборку. Рои окружали нас, вися над скоплениями сфер. Похоже, к центру они приблизиться не могли. – Сколько тебе нужно? – спросила Мэй, доставая из рюкзака «Термиты». – Здесь пяток, – ответил я. – Остальные понадобятся, чтобы выбраться наружу. – Сразу пять мы поджечь не сможем… – Ничего. Я протянул руку, и Мэй вложила мне в ладонь пять трубочек. Я бросил их, не зажигая, на курган. Мэй сразу поняла, что я задумал, и уже отбирала новые трубочки. – Теперь четыре, – сказал я, оглядываясь на рои. Они были неспокойны, метались взад и вперед, однако к нам все же не приближались. – Три тебе, одну мне. Ты займешься роями. – Поняла… Она протянула мне трубочку. Я поджег три оставшиеся у нее. Мэй швырнула их туда, откуда мы пришли. Рои метнулись в стороны. Мэй начала отсчет: – Три… два… один… сейчас! Мы пригнулись, отворачиваясь от резкой вспышки света. Я услышал какой-то треск и, подняв голову, увидел, что некоторые из сфер треснули и разваливаются на части. Не мешкая, я поджег запал своей трубочки и, как только из него посыпались белые искры, швырнул ее на курган. – Уходим! Мы понеслись к выходу, перепрыгивая через разваливающиеся сферы. На бегу я считал про себя: «Три… два… один…» Сейчас. Послышалось что-то вроде пронзительного визга, а потом на нас налетел страшный порыв горячего газа, громыхнувший так, что боль пронзила уши. Ударная волна бросила меня на пол, и я заскользил по навозу. Прибор ночного видения слетел у меня с головы. – Мэй, – выдавил я. – Мэй… где ты? Я ничего не вижу. Кругом стояла непроглядная чернота. – Все хорошо, – раздался голос Мэй. Я почувствовал в темноте ее руку, сжавшую мою. – У тебя на поясе фонарь, – сказала Мэй. Я пошарил, нащупывая карабин фонаря. Нащупать-то я его нащупал, но расцепить никак не мог. Монотонное гудение, поначалу негромкое, но все нараставшее, нагоняло на меня страх. Наконец карабин расстегнулся, и я со вздохом облегчения включил фонарь. Взрыв преобразил пещеру. Большинство сфер развалилось, их шипы усеяли пол. Что-то горело. Едкий, вонючий дым клубился в пещере. – Давай, Джек, – сказала Мэй, протягивая мне четыре трубочки. Я каким-то образом ухитрился поджечь все четыре, а Мэй разбросала их во все стороны. Я прижал ладони к глазам. Когда я снова взглянул на пещеру, рои исчезли. Но не надолго – они снова начали собираться в единое целое. Сначала один, потом три, потом шесть – а потом я сбился со счета. Я поджег последние три трубочки, и Мэй, отступая к выходу, бросила их. Я понимал – положение наше безнадежно. Каждый взрыв лишь ненадолго разбрасывал рои. А затем они быстро восстанавливались. Мы подошли к подножию ведущего наверх ската, и я услышал наверху рокот какой-то машины. Глянув вверх, я увидел стоявший прямо над скатом вездеход. Бобби включил его двигатель на полную мощность и заорал: «Сюда-а-а-а!» Мы побежали. Я смутно увидел, как Бобби поджег что-то, вспыхнувшее оранжевым пламенем, потом Мэй прижала меня к стене, и мимо нас в нижнюю камеру с ревом пронесся неуправляемый вездеход с торчавшей из бензобака горящей тряпкой. Это был «коктейль Молотова» на колесах. Едва он промчал мимо, Мэй с силой толкнула меня в спину: – Беги! Последние несколько метров ската я миновал со скоростью спринтера. Бобби, перегнувшись через край ямы на дне кратера, выволок нас наружу. Я изо всех сил понесся к выходу из пещеры и уже почти достиг его, когда мощный взрыв сбил нас всех с ног. Пролетев по воздуху, я врезался в одну из стен пещеры. Когда я поднялся на ноги, в голове у меня звенело. Я оглянулся в поисках Мэй и Бобби. Они тоже поднимались с земли. Вертолет так и висел над нами, ухая. Мы вскарабкались по склону и перевалились через край кратера в холодную, черную ночь пустыни. Последнее, что я видел, была Мэй, машущая вертолету, чтобы тот спустился. А потом пещера взорвалась, превратившись в огромный огненный шар.
День седьмой: 00.12
Джулия налетела на меня в коридоре. Запястья и лодыжки у нее были в повязках, но лицо казалось прекрасным. Она обняла меня, уткнулась лицом мне в плечо. – Джек, слава богу, ты цел. – Да, – хрипло ответил я. – Цел. – Я так рада… так рада. Я молча стоял, позволяя ей обнимать себя. Потом тоже обнял ее. В ней было столько энергии, а я ощущал себя измотанным, выжатым как лимон. – Я так благодарна тебе за то, что ты сделал. За то, что сделали все вы, – прибавила она, поворачиваясь к остальным. – Мне жаль только, что я не смогла оказаться рядом и помочь. Я знаю, все это произошло по моей вине. Но мы очень вам благодарны. Компания благодарна вам. Компания? – подумал я. Но сказал только: – Что ж, это нужно было сделать. – Нужно, да. И ты это сделал. Слава богу, Джек. Рикки стоял за нею, кивая. – Думаю, нам всем стоит выпить, – говорила Джулия, пока мы шли по коридору. – Здесь где-то должно быть шампанское. Рикки, есть здесь шампанское? Да? Я хочу отпраздновать сделанное вами, ребята. – А я хочу только одного – спать, – сказал я. – Ну брось, всего один бокал. Вот она, типичная Джулия. Живущая в своем мире, не замечавшая того, что чувствуют окружающие. Последнее, чего любому из нас хотелось сейчас, так это пить шампанское. – Как бы там ни было, спасибо, – произнесла Мэй. – Может быть, завтра, – сказал Бобби. – Ну хорошо, ладно! Тогда сделаем это завтра. Я отметил, как быстро говорит Джулия, и вспомнил слова Эллен о том, что она принимает наркотики. Сейчас Джулия определенно вела себя так, словно проглотила что-то в этом роде. Но я слишком устал, чтобы хоть немного этим озаботиться. – Я сообщила новость Ларри Хандлеру, – говорила Джулия. – Он тоже очень благодарен вам всем. – Это приятно, – сказал я. – Он собирается поставить в известность военных? – Поставить в известность военных? О чем? – О вышедшем из-под контроля эксперименте. – Ну, Джек, ведь с этим уже покончено. – Не уверен, – ответил я. – Какие-то рои могли уцелеть. Думаю, для надежности следует вызвать военных. – Военных? – Взгляд Джулии метнулся к Рикки, потом снова ко мне. – Да, ты прав, Джек. Если есть хотя бы малейший шанс, что мы упустили рой, необходимо немедленно их известить. Собственно, я сию же минуту это и сделаю. Я тоже взглянул на Рикки. Тот так и продолжал механически кивать. Похоже, его больше уже не заботило то, что об эксперименте станет известно широкой публике. – Вы трое идите поспите, а я позвоню в Пентагон, – сказала Джулия. – Я пойду с тобой. Она взглянула на меня, улыбнулась: – Ты мне не доверяешь. – Не в том дело. У военных могут возникнуть вопросы, на которые я сумел бы ответить. – Ладно, хорошо. Неплохая мысль. Мысль превосходная. Что-то тут было не так. Я словно попал в пьесу, в которой каждый разыгрывает свою роль. Вот только я не знал, о чем эта пьеса. Я оглянулся на Мэй. Та слегка нахмурилась. Похоже, и она ощутила что-то похожее. Мы прошли через воздушные тамбуры в жилой блок. Джулия потянулась к телефону. – Ну что же, давай звонить, Джек, – сказала она. Я подошел к холодильнику, достал из него банку имбирного эля. Мэй взяла чай со льдом, Бобби – пиво. Я заметил охлаждающуюся в холодильнике бутылку шампанского. Стало быть, праздник у нее был запланирован. Джулия нажала на телефоне кнопку громкой связи, набрала номер. Однако звонок не прошел. Линия не подавала никаких признаков жизни. – Странно… Рикки, я не могу выйти на внешнюю линию. – Попробуй еще раз, – сказал Рикки. Я прихлебывал имбирный эль, наблюдая за ними. У меня не осталось сомнений – все это разыгрывалось ради нас. Джулия снова набрала номер. Интересно, как это она ухитрилась запомнить наизусть номер Пентагона. – Ха, – произнесла она. – Ничего. – Должно работать, – изображая удивление, откликнулся Рикки. – Давайте я попробую догадаться. Произошло что-то такое, из-за чего мы не можем связаться с внешним миром, – сказал я. Рикки оттолкнулся руками от стола: – Пойду проверю линии связи. – Сделай одолжение. Джулия взглянула на меня. – Джек, – произнесла она, – почему ты сердишься? – Потому что мне пудрят мозги. – Уверяю тебя, – негромко сказала она, взглянув мне прямо в глаза, – ничего подобного. Мэй поднялась из-за стола, сказав, что хочет принять душ. Бобби отправился в гостиную, поиграть на видеоприставке – его обычный метод расслабления. Мы с Джулией остались на кухне одни. Она наклонилась ко мне через стол и сказала, негромко и серьезно: – Джек, я должна тебе кое-что объяснить. Она накрыла рукой мою ладонь и еще больше понизила голос: – Я хочу, чтобы все было по-честному. – Джулия помолчала. – Надеюсь, и ты хочешь того же. Вдруг она перегнулась через стол и попыталась поцеловать меня в губы. Я отпрянул. Джулия с мольбой в глазах смотрела на меня: – Джек, пожалуйста. – Джулия… В устройстве внутренней связи раздался щелчок. Я услышал голос Рикки: – Ребята, со связью и вправду возникла проблема. Идите скорее сюда.Комната связи представляла собой просторный стенной шкаф, находившийся в одном из углов технической мастерской. В нее вела тяжелая, как у сейфа, дверь с окошком из закаленного стекла. Через это окошко я и увидел Чарли Давен-порта, обмякшего, с открытым ртом, с глядевшими в пространство глазами. Черный, жужжащий рой завивался вокруг его головы. – Как сюда попал рой? – Даже представить не могу, – ответил Рикки. – Должно быть, Чарли принес его с собой, снаружи. В горле или еще где. – Рикки пожал плечами. – Не пойму, хоть убейте. Я вглядывался в Рикки, пытаясь разобраться в его поведении. Он только что обнаружил, что в лабораторию проник смертоносный рой, но это, похоже, нисколько его не расстраивало. В комнату быстрым шагом вошла Мэй. Сложившуюся ситуацию она оценила с первого взгляда. – Кто-нибудь уже просмотрел видеозапись? – Мы не можем этого сделать, – ответил Рикки. – Управление заблокировано – оттуда. Тут я заметил, что за спиной Чарли из стены свисает большой пук выдранных проводов. – Зачем Чарли вообще туда залез? – спросила Мэй. Я покачал головой. У меня не было об этом ни малейшего представления. Джулия сказала: – Это помещение герметично. Возможно, он понял, что инфицирован, и решил изолировать себя от нас. Ведь комната заперта изнутри. – Правда? – сказал я. – Откуда тебе это известно? – М-м… – Джулия вгляделась сквозь стекло. – Э-э, замок отражается вон в той хромированной арматуре, видишь? Я даже смотреть не стал. Мэй, однако, взглянула, и я услышал ее голос: – О да, Джулия. Какая наблюдательность! Слова ее прозвучали насмешливо, однако Джулия не обратила на это внимания. Ну вот, теперь уже все разыгрывают роли. А я так и не понимал почему. – Есть какая-нибудь возможность открыть эту дверь? – спросил я у Рикки. – Думаю, да. Возможно, у Винса найдется отмычка. Но ее нельзя открывать, Джек. Нельзя, пока там рой. – Стало быть, позвонить мы никуда не можем? Связи с внешним миром у нас нет. – До завтра не будет. Утром вернется вертолет. Я еще раз вгляделся сквозь стекло. Рой жужжал вокруг головы Чарли, тело его уже начала покрывать молочно-белая слизь. Обычная история. – А нельзя включить вентиляцию и высосать оттуда частицы? – спросил я. – Вентиляторы уже работают в полную силу, – ответил Рикки. – Хорошо, тогда давайте зачерним окно, – предложил я, – выключим свет и подождем несколько часов, пока у роя не иссякнет энергия. – Черт, не знаю, – неуверенно отозвался Рикки. – Что значит «не знаю»? – сказала Джулия. – По-моему, это отличная идея. Попробовать определенно стоит. Давай сейчас же этим займемся. – Хорошо, ладно, – мгновенно уступил Рикки. – Но нам придется подождать часов шесть. – По-моему, – сказал я, – раньше речь шла о трех часах. – Я хочу перестраховаться. Если рой ворвется сюда, нам всем придет конец. Так мы в конечном итоге и решили поступить. Мы выключили свет, нашли кусок черной ткани, закрепили его клейкой лентой на окне и закрыли сверху картоном. Когда мы покончили с этим, на меня снова навалилась усталость. – Мне надо лечь, – сказал я. – Нам всем лучше лечь, – сказала Джулия. – Вернемся сюда завтра утром. Мы все направились в жилой модуль. Мэй оказалась рядом со мной. – Как ты себя чувствуешь? – спросила она. – Нормально. Спина начинает немного болеть. Она кивнула: – Давай взгляну.
– Ой, Джек, бедняжка! – воскликнула Джулия. Я сидел, сняв рубашку, на кухонном столе. Мэй смазывала ожоги на спине, полученные при взрыве в пещере. Джулия улыбнулась мне: – Джек, даже сказать не могу, как мне жаль, что тебе пришлось через это пройти. Я понимал, что Мэй хочется поговорить со мной с глазу на глаз, но возможности такой у нас не было. Джулия не желала оставить нас наедине даже на минуту. Она всегда ревновала меня к Мэй, еще с той поры, когда я только принял ее на работу в «МедиаТроникс», и теперь сражалась с девушкой за мое внимание. Но я не чувствовал себя польщенным. Мазь, когда Мэй только-только наносила ее, казалась холодной, но через несколько мгновений начинала жечь, и сильно. Я поморщился. – Не знаю, какие у нас есть обезболивающие, – сказала Мэй. – У тебя обширный ожог второй степени. Джулия принялась лихорадочно рыться в аптечке. – Есть морфий, – наконец сообщила она, извлекая на свет пузырек. – Он поможет. – Не хочу я морфия. На самом деле я хотел, чтобы она ушла спать. Лихорадочное оживление Джулии действовало мне на нервы. А кроме того, я хотел поговорить с Мэй. – Больше в аптечке ничего нет, – сказала Джулия. – Только аспирин. – Сгодится. – Ладно. Я закончила. – Мэй зевнула. – Если вы не против, я пошла спать. Я поблагодарил ее и попрощался. Когда я обернулся к Джулии, та уже протягивала мне стакан воды и две таблетки аспирина. – Спасибо, – сказал я. – Никогда мне не нравилась эта женщина, – сообщила Джулия. – Давай ложиться. – Здесь только односпальные кровати. – Я знаю. Она приблизилась ко мне. – Мне хочется побыть с тобой, Джек. – Я правда очень устал. Увидимся утром.
День седьмой: 4.55
Спал я беспокойно и проснулся в поту. Подушка намокла. Я взглянул на монитор компьютера: 4.55. Закрыл глаза, полежал немного, но заснуть не смог. Я был мокрым с головы до ног, мне это было неприятно. И я решил принять душ. Я шел в душевые по тихому коридору. Двери всех спален были открыты, внутри горел свет, что показалось мне странным. Я увидел Бобби, увидел Джулию и Винса. Кровать Мэй была пуста. И, конечно, кровать Чарли тоже. Идея Рикки о том, что Чарли каким-то образом принес рой в своем теле, во рту или еще каким-то образом, казалась мне лишенной смысла – рои убивают человека за несколько секунд. Как же все-таки рой оказался вместе с Чарли в комнате связи? Почему этот рой не напал на Джулию, Рикки и Винса? Про душ я уже и думать забыл. Я решил сходить к комнате связи, осмотреть пол у ее двери. Может быть, я что-то проглядел. Джулия говорила, не закрывая рта, мешая мне думать. Как будто хотела, чтобы я не догадался о чем-то… Проходя мимо биологической лаборатории, я услышал щелканье клавиатуры. Мэй сидела за своим компьютером. – Чем это ты занимаешься? – спросил я. – Просматриваю видеозапись. – Я думал, этого сделать нельзя. Чарли же вырвал провода. – Так сказал Рикки. Но это неправда. Я начал обходить длинный рабочий стол. Мэй подняла руку: – Джек, может быть, тебе не стоит на это смотреть. – Что? Почему не стоит? – Это, ну… возможно, тебе не захочется разбираться с этим. Прямо сейчас. Разумеется, услышав такое, я чуть не бегом обогнул стол, желая увидеть, что у нее там на мониторе. И остановился. Экран показывал пустой коридор. – Это мне с коридором разбираться не захочется? – поинтересовался я. – Нет. Я сейчас немного отмотаю назад… Мэй запустила воспроизведение, и на экране появились быстро сменяющиеся изображения, полученные от разных камер системы безопасности. Коридор. По нему идет Рикки. Силовая подстанция. Вид снаружи; залитая светом, спящая Джулия. Коридор. Рикки и Джулия в объятиях друг друга. Они явно давно близки друг с другом. А потом они начали страстно целоваться.– Прости, Джек, – произнесла Мэй. – Не знаю, что и сказать. Я присел на стол, отвернулся от экрана. Я просто не мог на него смотреть. Мэй говорила что-то еще, но я ее не слышал. Я глубоко вздохнул. Провел ладонью по волосам. – Вот уж на кого никогда бы не подумал, так это на Рикки, – сказал я. – Он такой… не знаю… такой приторно-правильный. – Это может и не быть тем, о чем ты думаешь, Джек, – сказала Мэй. – Извини, Мэй, – ответил я. – Извини, но я больше не хочу притворяться. Я видел это и знаю, что это такое.
Я думал, что проживу с Джулией до конца своих дней. У нас была семья, общая жизнь. У Рикки только-только родился ребенок. Все это казалось бессмысленным. Но, с другой стороны, все и всегда складывается не так, как ожидаешь. Я услышал, как Мэй быстро стучит по клавишам. – Что ты делаешь? – спросил я. – Смотрю, не удастся ли выяснить, что на самом деле произошло с Чарли. Изменить что-либо в своей личной жизни я не мог, по крайней мере сейчас. – Ладно, – сказал я. – Давай поищем Чарли. Мы минут десять перебирали изображения, прежде чем на одном из них показался Чарли. Сначала мы увидели его идущим, потирая лицо, по коридору жилого модуля. Он явно только-только проснулся. Мэй остановила изображение, чтобы посмотреть время. Дело было в 23.40. – Это же всего за полчаса до нашего возвращения, – сказал я. – Да. Она снова запустила череду изображений. Чарли исчез из коридора, потом ненадолго появился – ходил в уборную. Следом мы увидели Рикки и Джулию на кухне. Я напрягся. Однако они просто разговаривали. Из-за скорости, с которой кадры сменяли один другой, трудно было сказать, что случилось дальше. Но, насколько я смог уяснить, произошло следующее. Чарли появился на кухне и заговорилс ними двумя. Он улыбался, был весел. Потом, похоже, рассердился. Рикки выступил вперед, поднял руки, успокаивая Чарли. Однако Чарли не успокоился. Мужчины заспорили. Чарли пытался обойти Рикки, но тот все время преграждал ему дорогу, хватая Чарли за руки, ведя себя с ним опасливо, как с человеком, утратившим контроль над собой. – Может быть, на Чарли и вправду подействовал рой? – сказала Мэй. – Потому он так себя и ведет. – Трудно сказать. – Я вгляделся в экран. – Никаких роев не видно. Внезапно Чарли отступил на несколько шагов. Какой-то миг он стоял как вкопанный, словно сделав открытие, которое его ошеломило. Потом выбежал из кухни. Рикки немедленно бросился за ним. Джулия поспешила следом. Мы увидели Чарли в мастерской набирающим телефонный номер. Он оглядывался через плечо. Миг спустя вошел Рикки, и Чарли бросил трубку. Они препирались о чем-то, кружа один вокруг другого. Чарли схватил лопату и замахнулся на Рикки. От первого удара Рикки увернулся. Второй пришелся ему по плечу и сбил с ног. Чарли замахнулся снова, и Рикки едва успел откатиться по полу. – Боже мой… – проговорила Мэй. Рикки поднимался на ноги, когда Чарли обернулся к входившей в комнату Джулии. Чарли переводил взгляд с нее на Рикки и обратно. Затем в мастерской появился и Винс. Теперь, когда собрались все, Чарли, похоже, лишился боевого задора. Внезапно он метнулся в комнату связи и попытался захлопнуть за собой дверь. Рикки бросился следом. Он успел подставить ногу, не дав Чарли закрыть ее. Потом рядом с ним оказался Винс, они вдвоем навалились на дверь. Дальнейшее происходило быстро, изображение было размазанным, но, по-видимому, трое мужчин дрались, и наконец Рикки удалось заскочить Чарли за спину и обхватить ему шею борцовским захватом. Чарли прекратил сопротивление. Картинки стали более четкими. – Что происходит? – произнесла Мэй. – Они нам ничего об этом не говорили. Рикки и Винс держали Чарли сзади. Чарли задыхался, но больше не боролся. В комнату связи вошла Джулия. Она оглядела Чарли и о чем-то с ним поговорила. Потом приникла к его губам в долгом поцелуе. Чарли дергался, пытаясь освободиться, но Джулия продолжала его целовать. И когда она отступила на шаг, я увидел словно бы черную реку, изливавшуюся из ее рта в рот Чарли. – О боже! – вырвалось у Мэй. Джулия вытирала губы и улыбалась, глядя, как Чарли оседает на пол. Винс похлопал Чарли по макушке и вышел из комнаты. Рикки подошел к панели. Ухватив полную пригоршню проводов, он выдернул их и покинул комнату связи. И тут же Чарли, вскочив, захлопнул дверь и запер ее. Но Рикки с Джулией лишь рассмеялись. Чарли опять осел и скрылся из виду. Рикки обнял Джулию за плечи, и они вместе вышли из мастерской. – Ну-ну, а вы, оказывается, ранние пташки. Я обернулся. В дверях стояла Джулия.
Она вошла в лабораторию, улыбаясь. – Знаешь, Джек, – сказала она, – если бы я так тебе не доверяла, то решила бы, что между вами двумя что-то происходит. – Вот как? – ответил я, чуть отступая от Мэй, быстро стучавшей по клавишам. Мне было очень и очень не по себе. – Ну, и что же вы тут обсуждали? – сказала она. – А кстати, что это вы там разглядываете? – Да так, технические мелочи. – Можно взглянуть? Я в последнее время прониклась интересом к техническим мелочам. Она уже могла видеть экран. Изображение культуры бактерий на красной питательной среде заставило ее нахмуриться. Белые кружки внутри красных кружков. – Что это? – Колонии бактерий, – ответила Мэй. – В них попала какая-то грязь. Мы пытаемся понять, что там не так. – Скорее всего, это вирус-бактериофаг, вам не кажется? – Джулия окинула взглядом нас с Мэй. – Но ведь не это же вы рассматривали столько времени… – В общем-то, это, – сказал я. Джулия пожала плечами: – Вы не возражаете? – Рука ее метнулась к клавиатуре. На экране появилось изображение более раннее – и тоже показывавшее рост бактерий. Джулия просмотрела еще с десяток изображений, однако ничего, кроме бактерий и вирусов, графиков и таблиц, не увидела. – Вы, похоже, потратили на них кучу времени. Это действительно так важно? – Ну, это же загрязнение, – ответила Мэй. – Мне придется отключить один из баков. Если мы с ним не справимся, то вынуждены будем остановить всю систему. – Тогда, ради бога, продолжай заниматься. – Джулия повернулась ко мне: – Ты не хочешь позавтракать? Наверное, голоден как волк. – Да, верно. – Я взглянул на Мэй: – Увидимся попозже. Если потребуется помощь, дай мне знать. Вместе с Джулией я вышел из лаборатории. Я шел с женой по коридору и чувствовал только одно – рядом со мной чужое существо. И к тому же невообразимо опасное. Я взглянул на часы. Вертолет должен прилететь меньше чем через два часа. Приближаясь к жилому блоку, я услышал запах бекона и яиц. Из-за угла появился Рикки. Увидев меня, он сердечно улыбнулся: – А, Джек. Как поспал? – Поспал хорошо. На кухне Бобби готовил завтрак. Джулия подошла к холодильнику, открыла дверцу. Шампанское по-прежнему лежало в холодильнике. – Ну что, ребята, теперь-то вы отпраздновать готовы? – Конечно, – ответил Бобби. – Отличная мысль. – А я не готов, – сказал я. – Джулия, отнесись наконец серьезно к создавшемуся положению. Мы должны вызвать военных, а позвонить никуда не можем. Не время сейчас открывать шампанское. – О-о-ой, малыш, ну зачем ты портишь нам удовольствие? Лучше поцелуй меня, поцелуй. Она подставила губы. Я решил, что мне остается только одно – разыграть вспышку гнева. – Черт побери, Джулия! – повысив голос, произнес я. – Единственная причина, по которой мы попали в такой переплет, состоит в том, что ты с самого начала относилась ко всему несерьезно. Рой удрал от тебя в пустыню – когда, две недели назад? И вместо того, чтобы его ликвидировать, ты с ним забавлялась. Валяла дурака, пока он не вышел из-под контроля, а в результате погибли три человека. Я схватил шампанское, подошел к раковине, разбил об нее бутылку и, громко топая, пошел прочь из кухни. В дверях я столкнулся с Винсом. В животе у меня все сжалось. Однако я не замедлил шага. Их четверо. Я был уверен, что все они заодно. А нас только двое – если, конечно, они не успели уже добраться и до Мэй.
В лаборатории Мэй не было. Оглядевшись, я увидел, что приоткрыта боковая дверь, ведущая вниз, к залу ферментации. К огромным бакам из нержавеющей стали. Мэй стояла у третьего из них, что-то записывая на зажатом в пюпитре листке бумаги. Она взглянула на меня, потом бросила короткий взгляд на потолок, где висела камера системы безопасности, и ушла за бак. Я двинулся за ней следом. Правильно, здесь бак заслоняет камеру. – Они спят при включенном свете, – сказала Мэй. Я кивнул. Теперь я знал, что это означает. – Они все инфицированы, но это их не убивает. – Да, – сказал я, – только не могу понять почему. – Должно быть, рой эволюционировал, – сказала Мэй, – приобрел толерантность к ним. – Так быстро? – Эволюция может протекать быстро, – ответила она. – Думаю, развилась такая форма, которая способна передаваться от человека к человеку. – Мороз по коже, – сказал я. Она кивнула. – Но что мы тут можем сделать? И вдруг она, к моему удивлению, беззвучно заплакала. Слезы потекли у нее по щекам. Мэй всегда была такой сильной. И то, что она теперь так перепугана, совсем лишило меня присутствия духа. Она покачала головой: – Мы ничего не можем. Они убьют нас, как убили Чарли.
Мне следовало сообразить, что рой способен одновременно развиваться в двух направлениях. Тогда я был бы лучше готов к тому, что происходило теперь. Интересно, а что еще я проглядел? Что с самого начала упустил из виду? Возможно, тот факт, что мой первый контакт с роем породил аллергическую реакцию, которая едва не убила меня? Мэй назвала ее колиформной реакцией. Вызванной токсином, который выделяют присутствующие в рое бактерии Е. coli. – Мэй, – сказал я, – постой-ка. – Что? – Не исключено, что нам все же удастся остановить их. Она в этом сомневалась, однако слезы вытерла и меня выслушала. Я сказал: – Рой состоит из частиц и бактерий, которые поставляют сырье для воспроизводства частиц, так? Хорошо. Значит, если умрут бактерии, умрет и рой? – Вероятно. – Она нахмурилась. – Ты думаешь об антибиотике? Для того чтобы избавиться от заражения Е. coli, нужны большие дозы антибиотика… – Нет. Я не об антибиотике думаю. – Я похлопал рукой по баку. – Я думаю вот об этом. Мы выпустим это в воздух. Они будут вдыхать его. Не отключай этот бак, Мэй. Запусти бактерии в систему. Пусть начнется поточное производство вируса. Мэй вздохнула: – Не сработает, Джек. Если я запущу бактериофаг в сборочные линии, вирус разрушит клеточные мембраны. Их фрагменты забьют фильтры. Час-другой, и сборочные линии начнут перегреваться, сработает система безопасности, которая все выключит. – А можно отключить систему безопасности? – Код знает только Рикки. Да и отключать ее слишком опасно. Часть системы работает при высокой температуре и под высоким напряжением. А в щупальцах создается куча кетонов и метан. Если его не откачивать, достаточно одной искры… – Она умолкла, пожав плечами. – Что ты хочешь сказать? Все может взорваться? – Да, все взорвется. Отключи систему безопасности, и взрыв произойдет через несколько минут. Через шесть, самое большее – восемь. Я оглядел помещение: стальные баки, возвышавшиеся надо мной, ящик с пробирками у ног Мэй, пластиковую бутыль с водой. Взглянул на саму Мэй. И у меня созрел план. – Хорошо. И все-таки запусти в систему вирус. – Зачем, Джек? Что это нам даст? Все последнее время Мэй была мне хорошим товарищем, а теперь у меня возник план, рассказывать о котором я ей не собирался. Противно было так с ней поступать, но мне необходимо было отвлечь тех, других. А она должна была мне помочь – и это означало, что ей необходимо было считать, будто план у меня совсем другой. – Мэй, – сказал я, – нам нужно отвлечь их внимание. Выпусти вирус в сборочную линию. А я тем временем поднимусь с вирусом под крышу, в техническую зону, и заправлю им резервуар противопожарной системы. А после включу разбрызгиватели. Она кивнула: – Может, что-нибудь и получится. – Ничего лучшего придумать не могу. А теперь дай мне несколько пробирок с вирусом. И необходимо, чтобы ты обеспечила хоть какой-то запас времени. – Но как я это сделаю? Я сказал ей как. Она состроила гримасу: – Ты шутишь! Они ни за что на это не пойдут! – Разумеется, нет. Мне просто нужно выиграть время.
Мэй наполнила пробирки густой коричневой жижей. Пахла эта жижа фекалиями. И выглядела точно так же. Я взял одну пробирку, вдохнул поглубже и проглотил ее содержимое. Сначала я думал, что меня вырвет, но ничего, обошлось. Я вдохнул еще раз, глотнул из бутыли воды и взглянул на Мэй. Она тоже взяла пробирку, зажала нос, глотнула. Я протянул ей бутыль, Мэй отпила воды и вылила остаток на пол. Потом наполнила бутыль той же коричневой жижей. И наконец повернула ручку крана на баке. – Ну вот, – сказала она. – Вирус пошел в систему. – Хорошо, – отозвался я, сунул две пробирки в нагрудный карман рубашки и взял бутыль. – Еще увидимся. И я торопливо ушел. Шагая по коридору, я думал, что шансов на успех у меня, вероятно, один из тысячи. Позже я просмотрел всю сцену, заснятую камерой системы безопасности, и потому знал, что случилось с Мэй. Она вошла на кухню, неся ящичек с пробирками. Все остальные были там. Рикки спросил: – Что это ты принесла, Мэй? – Бактериофаг, – ответила она. – Взяла его из ферментационного бака. Джулия подняла на нее взгляд: – Фу, ну и вонища. – Джек только что выпил одну пробирку. И меня заставил выпить. Рикки всхрапнул: – Господи, как тебя только наизнанку не вывернуло. – Еще бы немножко, и вывернуло. Джек хочет, чтобы вы тоже выпили по пробирке. Бобби рассмеялся: – Да? Это зачем же? – Он говорит, что Чарли приютил рой в своем теле, поэтому не исключено, что рои сидят и в каждом из нас. Вы выпиваете вирус, тот убивает в вас бактерии и убивает рой. – Ты серьезно? – произнес Бобби. – Пить это дерьмо? Да никогда в жизни! Джулия нахмурилась. – Где сейчас Джек? – спросила она у Мэй. – Не знаю. Последний раз я видела его в ферментационной. А где он сейчас, мне не известно. – Проверь мониторы, – велела Джулия Бобби. – Обязательно найди его. Она медленно пошла вокруг стола, приближаясь к Мэй. – Скажи мне правду. Для тебя же будет лучше, и намного, если ты нам поможешь. С другого конца кухни донесся голос Бобби: – Нашел. Расхаживает по производственному цеху. И, похоже, с бутылкой дерьма. – Говори, Мэй, – сказала Джулия, придвигаясь к ней все ближе. Мэй зажмурилась и плотно сжала губы. Ее трясло от страха. Джулия погладила девушку по волосам: – Не бойся. Скажи, что он там делает с бутылью. Мэй истерически заплакала: – Он взял бутыль с вирусом, чтобы заправить его в противопожарную систему. – Вот как? Очень умно. Спасибо, лапочка. И она поцеловала Мэй в губы. Мэй отбивалась, однако Джулия держала ее за голову. А отступив от Мэй, сказала: – Постарайся успокоиться. Если не станешь бороться с ним, он тебе больно не сделает. И Джулия вышла из кухни.
День седьмой: 6.12
Все произошло быстрее, чем я ожидал. Я услышал, как они мчатся ко мне по коридору, торопливо спрятал бутыль и бегом вернулся к входу в цех. Тут-то все они на меня и бросились. Я побежал. Винс сбил меня с ног, и я с силой ударился об пол. Рикки мгновенно навалился на меня всем телом, так что у меня перехватило дыхание. Вдвоем они подняли меня на ноги и поставили лицом к Джулии. – Привет, Джек, – улыбаясь, сказала она. – Мы только что очень мило побеседовали с Мэй. Поэтому не будем ходить вокруг да около. Где бутыль? – Какая бутыль? – Джек… Она подступила поближе ко мне и печально покачала головой. Я ощутил на лице ее дыхание, губы Джулии скользнули по моим губам. – Джек… где бутыль с бактериофагом, которым ты собирался заправить противопожарную систему? Я молча смотрел на нее. Рикки сказал: – Брось, Джулия. Джек тебя не боится. Он наглотался вируса и думает, что это его защитит. – А защитит? – спросила Джулия, отступая на шаг. – Все может быть, – ответил Рикки. – Но бьюсь об заклад, что умереть он все равно боится. И они с Винсом поволокли меня через цех к магнитному отсеку. Я пытался сопротивляться. Это в мои планы не входило, и я не знал, что делать. Я боролся изо всех сил, извиваясь и дергаясь, однако они были неизмеримо сильнее меня. Джулия открыла стальную дверь магнитного отсека. Внутри я увидел круглый, метров двух в диаметре, барабан магнита. Мужчины втолкнули меня в отсек. Я растянулся на полу, дверь за мной захлопнулась, лязгнув замком. В устройстве внутренней связи что-то щелкнуло. Я услышал голос Рикки: – Ты когда-нибудь задумывался, почему у этого отсека стальные стены? Импульсные магниты опасны. Переведи их в непрерывный режим, и они взорвутся. Время подпитки магнита составляет одну минуту. Стало быть, у тебя есть минута на размышления. Я уже был в этом отсеке – когда Рикки водил меня на экскурсию – и вспомнил, что тут есть педаль аварийного отключения магнита, расположенная на высоте колена. Я с силой ударил по ней. – Ничего не выйдет, – лаконично сообщил Рикки. – Я переделал эту штуку. Теперь она включает магнит, а не выключает. Заурчали, начиная работать, насосы системы охлаждения. Воздух быстро остывал. Через секунду я увидел парок, вырывающийся у меня изо рта. – Извини за неудобство, но это не надолго, – сказал Рикки. – Когда пойдут импульсы, тебе сразу станет теплее. Послышался такой звук, словно где-то вдалеке заработал отбойный молоток. Чак-чак-чак. Отсек начал прогреваться. От шума гигантских насосов завибрировал воздух. Звуки эти нагоняли страх. Я смотрел на магнит, на большие болты, крепившие пластины его кожуха. Скоро они превратятся в летящие снаряды. Время подпитки – это время, в течение которого заряжаются конденсаторы магнита, которые затем создают электрические импульсы. Я гадал, сколько времени потребуется этим импульсам, чтобы разнести магнит на куски. Вероятно, не больше нескольких секунд. – Десять секунд, – произнес Рикки. – Давай, Джек. Не изображай из себя героя. Это не твой стиль. Скажи, где она. Шесть секунд… Джек, давай… Чак-чак-чак смолкло. Послышалось бам! – и скрежет раздираемого металла. Магнит включился. – Первый импульс, – сообщил Рикки. – Не будь идиотом. Еще одно бам! Бам! Бам! Импульсы следовали один за другим все быстрее. Я видел, как с каждым ударом прогибается обшивка охладителя. Бам! Бам! Больше я этого выдержать не смог. Я закричал: – Ладно! Рикки! Я скажу! Бам! – Давай, Джек. – Бам! – Я жду. – Нет! Сначала выключи его. И говорить я буду только с Джулией. И внезапно наступила тишина. Я стоял в отсеке, ожидая Джулию. Потом, обдумав дальнейшие свои действия, присел. Щелкнул замок. Вошла Джулия. – Не понимаю, зачем ты подверг себя таким испытаниям, Джек, – сказала она. – Никакой нужды в этом не было. И знаешь что? Только что прилетел вертолет. Отдай мне бутыль и можешь отправляться домой. Я не поверил ей ни на секунду. – Где Мэй? – Она отдыхает, Джек. – Вы мучили ее. – Нет-нет. Зачем мне ее мучить? – Джулия покачала головой. – Я никого мучить не хочу. Ни тебя, ни Мэй, никого. Почему ты не хочешь смириться с новой ситуацией? Она протянула мне руку, я принял ее, и Джулия рванула меня к себе. Такой силы я от нее не ожидал. – В конце концов, – сказала она, – ты же ее составная часть. Ты убил дикий рой и этим помог нам. – Чтобы мог процветать рой доброкачественный… – Вот именно. Процветать, создавая совместно с человеческими существами новый, синтетический вид. Джулия улыбнулась. Улыбочка у нее, надо сказать, получилась жутковатая. – Полная чушь, – сказал я. – Это болезнь. – Ну, конечно, ничего другого ты сказать и не можешь. Потому что ничего пока не знаешь. Ты же не испытал этого на себе. – Она обняла меня. Я не сопротивлялся. – Перестань упрямиться, и поскорее. – Джулия опять улыбнулась. – Ах, Джек… Я и вправду соскучилась по тебе. – Я тоже, – ответил я. – Тоже соскучился по тебе. Я обнял ее, прижал к себе. Она была прекрасна – приоткрывшиеся, мягкие, зовущие губы. Я почувствовал, как расслабляется ее тело. И тогда я спросил: – Скажи мне одну вещь, Джулия. Она не дает мне покоя. Почему в больнице ты отказалась пройти магнитно-резонансное обследование? Она нахмурилась, отклонилась назад, чтобы взглянуть мне в лицо. – О чем ты? – Ты вроде Аманды? – Аманды? – Нашей дочери… Помнишь, магнитно-резонансное сканирование ее излечило? – О чем ты говоришь? – Джулия, магнитное поле случайно не опасно для роя? Глаза ее расширились. Она начала вырываться: – Пусти меня! Рикки! – Прости, милая, – сказал я. И ударил коленом по педали. Раздалось громкое бам! – магнит выдал импульс. Джулия завизжала. Она визжала не переставая, широко раскрыв рот. Я крепко держал ее. Кожа на лице Джулии начала подрагивать, покрываться рябью. А потом оно, казалось, стало вспухать. Вспухание продолжалось, сквозь кожу пробивались струйки, потоки частиц. И вот Джулия буквально распалась у меня на глазах. Потоки частиц сорвали кожу с ее лица и тела, как ветер срывает с дюны песок. Магнитное поле создало из частиц дугу, уходившую к стенам отсека. Тело Джулии становилось в моих руках все более легким. Но частицы еще продолжали со свистом истекать из нее. И когда все закончилось, оставшееся – то, что я продолжал держать в руках, – обратилось в подобие бледного трупа. Глаза Джулии глубоко запали. Губы стали тонкими, растрескавшимися, кожа – прозрачной. Волосы обесцветились, сделались ломкими. – Джек, – прошептала она, – он пожирает меня. – Знаю, – ответил я. Голос ее был едва слышен. – Сделай что-нибудь. Дети… я… целовала их… Я ничего не сказал. Только закрыл глаза. – Джек… Спаси моих малышей… Джек… Я глянул на стены и увидел распластанные по ним лицо и тело Джулии. Частицы сохраняли ее облик, однако теперь он был плоским, липнущим к стенам. И они все еще двигались, повторяя движения ее губ, трепетание век. Пока я смотрел на частицы, те начали понемногу стекаться к ней от стен, словно телесного цвета дымка. Снаружи донесся крик Рикки: «Джулия! Джулия!» Он пару раз ударил по двери, однако внутрь не вошел. Я знал, что он и не осмелится. Переделанная им педаль позволяла мне включать магнит, когда я захочу, по крайней мере пока не иссякнет заряд конденсаторов. – Джек, – произнесла Джулия. – Я не знаю… – Все в порядке, – сказал я. Частицы поплыли к ней, восстанавливая ее лицо. Джулия вновь становилась прекрасной. Я нажал на педаль. Бам! Частицы разлетелись, вернувшись к стенам, правда, на этот раз помедленнее. Я залез в карман, вытащил пробирку с бактериофагом. – Ты должна выпить это, – сказал я. – Нет… нет… – Ее начала бить дрожь. – Слишком поздно… для… – Давай же, милая. – Нет… Уже не важно… – Дыхание ее было слабым, поверхностным. Она зашептала: – Им придется убить тебя. Не давайся им… Дети… – Не дамся. Джулия коснулась костлявой рукой моей щеки и чуть слышно прошептала: – Ты знаешь, я всегда любила тебя, Джек. Я ни за что не причинила бы тебе вреда. – Я знаю, Джулия, знаю. Частицы опять наплывали от стен. Они вливались в Джулию, заполняя ее лицо и тело. Я снова ударил по педали, надеясь побыть с женой еще немного, но услышал лишь глухой металлический лязг. Конденсаторы разрядились. И мгновенно частицы со свистом вернулись в Джулию, ставшую такой же красивой и сильной, как прежде. Она презрительно оттолкнула меня: – Мне нужна бутыль с вирусом. Немедленно. В каком-то смысле это облегчило мою задачу. Потому что я понял: передо мной больше уже не Джулия. Мне нечего беспокоиться насчет того, что с ней может случиться. Беспокоиться следует о Мэй – и о себе. – Ладно. Ты получишь вирус, – сказал я и решительно шагнул к двери. – Вот и хорошо. И давай начнем с пробирок в твоем нагрудном кармане. – С каких, с этих? – спросил я, опуская ладонь в карман. Снаружи меня поджидали Винс и Рикки. Заметив мое резкое движение, они опять с двух сторон вцепились в меня. – Ребята, – сказал я. – Я не смогу этого сделать, до тех пор пока вы… – Отпустите его, – сказала, выходя из отсека, Джулия. – Как бы не так, – ответил Винс. – Он еще что-нибудь выкинет. Пока мы боролись, мне удалось вытащить одну из пробирок. Я швырнул ее на пол. Она разбилась о бетон, разбрызгав коричневую слизь. Все трое отскочили, отпустив меня. Стараясь держаться подальше от вируса, все они уставились на пол. И тогда я побежал.Прихватив спрятанную бутыль, я понесся по цеху. Если мне удастся добраться до лифта, находившегося на другом конце цеха, и подняться на верхний уровень, где расположен резервуар противопожарной системы, мой план сработает. До лифта было метров пятьдесят. Я бежал изо всех сил, перепрыгивая через нижние щупальца осьминога, ныряя под верхние. Джулия сказала у меня за спиной: «Он направляется к брызгалкам!» Впереди виднелась открытая дверь лифта. Похоже, я все-таки успею. И в этот миг я споткнулся об одно из щупальцев и упал. Бутыль покатилась по полу. Я быстро вскочил на ноги, подхватил ее. Я знал, что они уже близко. Оглядываться я не решался. Я помчал к лифту, нырнул под последнюю трубу, а когда поднял голову, в лифте уже стоял, ухмыляясь, Винс. Видимо, он знал короткий путь между щупальцами осьминога. Оглянувшись, я увидел в нескольких метрах от себя быстро приближавшегося Рикки. – Перестань, Джек! – крикнула Джулия. – Иначе добра не жди! Вот тут она была совершенно права: ничего хорошего мне от них ждать не приходилось. Мимо Винса я не проскочу. От Рикки убежать не сумею. И я, вскочив на короб электрощитка, запрыгнул на трубу и присел пониже. Как только на трубе оказался и Рикки, я снизу вверх врезал ему локтем между ног. Он взвыл, свалился на пол и покатился по нему, корчась от боли. Я спрыгнул и изо всех сил двинул его ногой. Это тебе за Чарли. И побежал снова. Винс, слегка пригнувшись и сжав кулаки, стоял в двери лифта. Он, похоже, любил драться. Я бежал прямо на него, а он широко улыбался, предвкушая дальнейшее. В последний миг я вильнул влево и прыгнул. И полез по настенной лестнице вверх.
Лезть было трудно – большой палец моей правой руки был просунут под ручку бутыли, которая, пока я поднимался, раз за разом больно ударяла меня по руке. Я старался сосредоточиться только на этой боли. Я боюсь высоты, и потому вниз глядеть мне не хотелось. Так что я не мог видеть того, кто тянет меня за ноги к полу. Я лягался, но кто-то, кто бы он ни был, держал меня. В конце концов я обернулся. Я был метрах в трех от пола, а двумя ступеньками ниже меня болтался Рикки, обхватив одной рукой мои ноги. Дернув меня за ступни, он оторвал их от ступеньки. Я скользнул вниз, боль пронзила ладони. Однако на лестнице я удержался. Рикки мрачно улыбался. Теперь он крепко прижимал обе мои ноги к груди. Я лягался, пока не понял, что, пожалуй, сумею высвободить одну ногу. Так я и сделал, и с силой опустил ее на его державшуюся за ступеньку ладонь. Рикки взвизгнул, выпустил мои ноги, чтобы ухватиться за лестницу другой рукой. Я припечатал ступней и ее, а следом лягнул ногой, угодив ему прямо под подбородок. Рикки ссыпался на пять ступенек вниз, почти к началу лестницы. – Останови его! – визжала подбегавшая к лестнице Джулия. Я услышал скрежет лифта – мимо меня проезжал Винс. Он будет поджидать меня в технической зоне под крышей. Я полез дальше. Теперь меня отделяли от пола метров пять. Рикки опять карабкался вверх, однако он сильно отстал. Я не думал, что ему удастся догнать меня, но тут Джулия вихрем налетела прямо из воздуха и вцепилась в лестницу рядом со мной. Только это была не Джулия, а ее рой, на мгновение оставшийся настолько дезорганизованным, что я в нескольких местах мог видеть сквозь него стену. Я взглянул вниз и увидел подлинную Джулию, смертельно бледную, стоявшую закинув кверху похожее на череп лицо. Тем временем рой, повисший рядом со мной, уже обратился в слитную Джулию. Губы ее зашевелились, странный голос произнес: «Извини, Джек». Я отвернулся и полез вверх. Рой Джулии отпрянул от лестницы и с силой ударился в меня, потом еще раз и еще. Ощущение было такое, будто меня колотят мешком с цементом. Мне становилось все труднее цепляться за лестницу, и все же я полз вверх, несмотря на удары. Рой был достаточно массивен, чтобы причинить мне боль, однако сбить меня с лестницы ему не удавалось. Должно быть, он понял это, потому что вдруг сжался в шар и скользнул ко мне, жужжащим облаком окутав мою голову. Дальше я карабкался в полном мраке. Я устал, я потерпел поражение, я чувствовал, что силы мои на исходе. И тут Рикки снова потянул меня за ноги. Больше мне не продержаться. Я понимал: все, что мне следует сделать, – это отпустить лестницу, полететь вниз, и миг спустя все это прекратится. Так или иначе мне конец. Но тут я вспомнил Джулию, бледную, как привидение, истощавшую, хрупкую, шепчущую: «Спаси моих малышей». Вспомнил о детях, ждущих моего возвращения. И понял: надо продолжать бороться, чего бы это ни стоило. Мне и сейчас не очень ясно, как все получилось с Рикки. Должно быть, я каким-то образом ухитрился попасть ему ногой по лицу. Рикки мгновенно оторвался от моих ног, и я услышал, как его тело, постукивая о ступеньки, летит на пол. Услышал крик: «Рикки, нет!» – и облако сорвалось с моей головы. Я снова был совершенно свободен. Посмотрев вниз, я увидел рядом с Рикки рой Джулии. Рикки яростно глянул на меня, метнулся к лестнице, но рой Джулии сказал: – Нет, Рикки. Нет, у тебя не получится! Пусть Винс. Я отвернулся от них, глянул вверх. В паре метров надо мной стоял Винс.
Ступня его покоилась на верхней ступеньке лестницы, он немного склонялся вперед, преграждая мне путь. Я приостановился, чтобы оценить положение, перекинув при этом руку через ближайшую к моему лицу ступеньку. И почувствовал, как что-то, лежащее у меня в кармане, надавило мне на грудь. Я замер. У меня еще оставалась одна пробирка с бактериофагом. Сунув пальцы в карман, я извлек ее и зубами вытащил пробку. Винс не двинулся с места. Однако глаза его сузились. Я поднялся ступенькой выше. – Ты бы лучше отошел, Винс, – сказал я. – Пока не намок… Я замер. Если я поднимусь еще на ступеньку, он сможет ударить меня ногой по голове. Если останусь здесь, ему придется спуститься, и тогда я его достану. И я остался. – Ну, так как же, Винс? Будешь стоять или отойдешь? Винс нахмурился. Глаза его сновали туда-сюда, перебегая с меня на пробирку и обратно. И наконец он отступил от лестницы. – Вот и умница, Винс. Я поднялся еще на ступеньку. Он отошел так далеко, что мне не было его видно. Я решил, что он, скорее всего, задумал наброситься на меня наверху. И потому приготовился к тому, чтобы нырнуть и отпрянуть в сторону. Последняя ступенька. Теперь я его видел. Ничего он не задумал. Он забился в темную нишу на галерее и трясся от страха. – Ладно, Винс, – сказал я. – Я поднимаюсь. Я ступил на сетчатую платформу галереи. Меньше чем в двадцати шагах от меня возвышались два резервуара противопожарной системы. Я снова глянул на Винса, как раз вовремя, чтобы увидеть, как он стягивает с какого-то ящика чехол из белого, просвечивающего пластика. С головы до ног завернувшись в этот чехол, Винс с гортанным воплем бросился на меня. Я находился на самом краю лестницы. Времени на то, чтобы убраться с его пути, у меня не оставалось, так что я просто повернулся боком к нему и притиснулся в ожидании удара к толстой, около метра в диаметре, трубе. Винс врезался в меня. Пробирка вылетела у меня из ладони и разбилась о сетчатый пол галереи. Бутыль вырвалась из другой руки и покатилась, остановившись метрах в трех от меня, на самом краешке галереи. По-прежнему укрытый пластиком, Винс снова всем телом ударился об меня. Я стукнулся спиной о трубу, и ноги мои заскользили по коричневой слизи, капавшей сквозь ячейки сетки вниз. Я упал на колени и пополз к бутыли. Столь странное мое поведение заставило Винса на миг остановиться; он отвел пластик от лица, увидел бутыль и тут же метнулся к ней. Он опоздал. Я успел схватить бутыль и отдернуть ее как раз в тот миг, когда закутанный в пластик Винс упал туда, где она лежала. Винс с силой врезался в закраину сетчатого пола. Оглушенный, он затряс головой. А я ухватился за край пластика и с силой дернул его вверх. Винс завопил и сорвался с галереи. Я видел, как Винс ударился об пол. Он больше не пошевелился. Скоро из тела Винса вырвался рой, поплывший, точно привидение, по воздуху. Призрак присоединился к Рикки и Джулии, смотревшим вверх, на меня. Потом они развернулись и помчались по цеху, перескакивая через щупальца осьминога. Я встал и направился к резервуару. Разобраться в вентилях труда не составляло. Я перекрыл входную трубу, открутил крышку наполнителя, подождал, пока из него с шипением выйдет находившийся под давлением азот, и вылил внутрь весь бактериофаг, какой был в бутыли. Затем привинтил крышку на место и открыл клапан, через который в резервуар поступал азот. Дело сделано. Я глубоко вздохнул. Похоже, я все же выиграю это сражение.
День седьмой: 8.12
Они собрались на другом конце цеха – Джулия, Рикки, а теперь еще и Бобби. Присутствовал и Винс, но сквозь него я по временам видел стену – рой Винса был довольно прозрачным. Я гадал, кто еще из них уже обратился в беспримесный рой. Впрочем, теперь это было не важно. Они стояли спинами к рядам компьютерных мониторов. Меня они встретили озадаченно, но затем, пока я медленно приближался к ним, у них на лицах заиграли улыбки все более и более откровенного веселья. – Ну, Джек, – наконец спросила Джулия, – как проводишь время? – Неплохо, – ответил я. – Дела вроде бы идут на лад. – У тебя очень уверенный вид. Я пожал плечами. – А кстати, где Мэй? – спросила Джулия. – Никак мы ее не найдем, а нам кажется, что пора бы собраться всем вместе. Так мы скорее покончим с этим делом. – О, – произнес я. – Так вот, значит, что намечается? Мы заканчиваем? Она неторопливо покивала: – Да, Джек, заканчиваем. Рискнуть и посмотреть на часы я себе позволить не мог. Я попытался прикинуть, сколько прошло времени. По моим представлениям, минуты три-четыре. – Так что же у вас на уме? – спросил я. Джулия начала прохаживаться туда-сюда. – Знаешь, Джек, я разочарована тем, как ты отнесся к тому, что тебе открылось. Тебе посчастливилось увидеть, как рождается нечто чудесное. А ты оказался человеком неблагодарным, без всякого воображения, Джек. – Что нет, то нет. Я полез в карман и вытащил пластиковую зажигалку. Если Джулия или кто-то еще из них и обратил на нее внимание, то виду не подал. – Я же вам не нужен, – продолжал я. – Ведь вы, если я правильно помню, олицетворение будущего, существа высшего порядка. Я видел, что мое поведение ставит Джулию в тупик. Или же она пытается его оценить. Джулия что-то заподозрила. И это заставляло меня нервничать. – Джек, – сказала она, – ты меня разочаровал. Все они, точно сказанное ею было сигналом, начали описывать вокруг меня концентрические круги. Это что же, нечто вроде сканирования? – Ты это уже говорила, – ответил я. Сколько прошло времени? Наверное, минут пять. – Подойди-ка, Джек. Я хочу получше приглядеться к тебе. Она положила руку мне на плечо и подвела меня к одному из больших щупальцев осьминога – метров двух в поперечнике, с зеркальной поверхностью. Я видел там Джулию, стоявшую рядом со мной. – Ну, разве мы с тобой не красивая пара? У нас могло быть такое замечательное будущее. – Да, хотя… – начал я. И в этот миг целая река светлых частиц изверглась из Джулии, изогнулась дугой в воздухе и окатила, точно дождем, мое тело, заплеснувшись и в рот. Я сжал губы, однако это было уже не важно – мое отражение в зеркале словно растаяло, сменившись отражением Джулии. Я сказал: – Перестань, Джулия. Она рассмеялась: – Почему? По-моему, забавно. – Перестань, – повторил я. Голос оставался моим, хоть я и выглядел Джулией. – Как с тобой стало скучно, Джек. Я потянул за укрывавшее меня лицо Джулии, пытаясь сорвать его, точно маску. – Убери его от меня, – сказал я. – Убери. Охваченный паникой, я уронил на бетонный пол зажигалку. В ушах у меня раздался свист, и «кожа» Джулии исчезла – взвилась в воздух и опустилась на Джулию. Правда, теперь Джулия приобрела сходство со мной – в зеркале стояли бок о бок два Джека. – Так лучше? – спросила она. – Не понимаю, что ты пытаешься доказать. – Я перевел дыхание. И нагнулся, чтобы поднять зажигалку. – Я ничего не пытаюсь доказать, – ответила Джулия. – Я просто прощупываю тебя, Джек. И знаешь, что я обнаружила? У тебя есть тайна, верно? Ты не скажешь нам, почему тебя так волнует время? За спиной Джулии мне были видны мониторы станции контроля. Я видел, как некоторые кривые резко пошли вверх, меняя при этом цвет с голубого на желтый, а еще выше – на красный. Я ничего не ответил. Джулия повернулась к мужчинам. – Ладно, – сказала она. – Заставьте его говорить. Трое мужчин двинулись ко мне. Пора было ставить капкан. – Нет ничего проще. Я поднял зажигалку, щелкнул ею и поднес пламя к головке ближайшего разбрызгивателя. Однако ничего не произошло.Пламя уже оплавляло мягкий металл наконечника разбрызгивателя. А он так и не включился. – Вот дерьмо, – сказал я. Джулия задумчиво смотрела на меня. – Весьма изобретательно, Джек. Хорошо придумано. Но ты кое о чем забыл. – И о чем же? – На фабрике существует система безопасности. И когда мы поняли, что ты подбираешься к разбрызгивателям, Рикки ее отключил. Система не работает – и разбрызгиватели не работают. – Джулия пожала плечами. – Похоже, тебе не повезло, Джек. Я выключил зажигалку. Больше я сделать ничего не мог. Я просто стоял на месте, чувствуя себя круглым дураком. – Впрочем, попытка была недурна, – продолжала Джулия. – И все же хорошенького понемножку. Она повернулась к мужчинам. Все трое снова двинулись ко мне. Я сказал: – Э, ребята, бросьте… – Но те словно и не услышали. Они схватили меня, я стал вырываться. – Эй, постойте… – Не осложняй нам задачу, Джек, – сказал Рикки. Перед тем как меня повалили на пол, я еще успел плюнуть ему в лицо. Надеялся, что вирус попадет Рикки в рот. Надеялся, что смогу задержать его, что мы еще подеремся немножко. Все, что угодно, лишь бы получить хоть какую-то отсрочку. Однако меня уже бросили на пол, навалились сверху и стали душить. Я ощущал на шее их пальцы. Рикки улыбался мне отстраненно, как если бы он и не знал меня никогда и не питал ко мне никаких чувств. Все они были чужаками, убивающими меня умело и быстро. Глаза мои заволакивались туманом. Вот тут-то и послышался негромкий хлопок, как будто кто-то раздавил зернышко попкорна или где-то треснуло зеркало. – Что это? – взвизгнула Джулия. Мужчины отпустили меня и вскочили на ноги, как раз когда прямо над нами лопнуло первое щупальце осьминога. Из него с шипением полилась коричневая жидкость. Следом лопнула другая труба, за ней еще одна. Воздух заволакивало бурым туманом, волнующимся коричневатыми клубами. – Что это? – снова взвизгнула Джулия. – Сборочная линия, – ответил Рикки. – Ее прорвало. Я встал. – Система безопасности не работает, ты не помнишь? Вы же ее отключили. Теперь она позволяет разносить вирус по всему цеху. – Мы это быстро урегулируем, – сказала Джулия. – Хватит двух секунд, чтобы снова ее включить. Рикки уже стоял у пульта управления, колотя пальцами по клавишам. – Хорошо придумано, Джулия, – ответил я и, щелкнув зажигалкой, поднес ее к разбрызгивателю. – Стой! – завопила Джулия. – Стой, Рикки! И Рикки остановился.
– Включите систему – отправитесь в ад, – сказал я. – Не включите – попадете туда же. Тело Джулии приобретало серый оттенок. Как и тело Рикки – из них вымывало краски. Вирус уже взялся за их рои. Снова треск и сноп искр – это лопнуло одно из верхних щупальцев. Потом полыхнула короткая электрическая дуга. Рикки, увидев ее, крикнул: – Брось, Джулия! Надо спасаться! Он включил систему безопасности. Затрезвонили сигналы тревоги. Экраны залило красным – избыток метана и иных газов в воздухе. А из разбрызгивателей ударили бурые струи. Все четверо завизжали, когда струи коснулись их. Они ссыхались прямо на глазах. Лицо Джулии деформировалось. Она смотрела на меня, и во взгляде ее не было ничего, кроме лютой ненависти. Но она уже распадалась. Трое других катались по полу, завывая от боли. – Пойдем, Джек, – кто-то потянул меня за рукав. Это была Мэй. – Пойдем. Тут полно метана. Надо уходить. Я помедлил, все еще глядя на Джулию. Потом повернулся, и мы побежали.
День седьмой: 9.11
Пилот толчком открыл двери, и мы запрыгнули в вертолет. – Летим! – скомандовала Мэй. – Я должен настоять на том, чтобы вы пристегнули ремни безопасности… – начал пилот. – Поднимайся в воздух! – рявкнул я. Густой черный дым уже валил из двери, через которую мы только что выбежали. Клубы его устремлялись в синее небо пустыни. Пилот, увидев это, сказал: – Держитесь! Мы взлетели и, взяв сначала направление на север, описали, чтобы не приближаться к зданиям, широкую дугу. Дым валил уже изо всех вентиляционных отверстий. Черная мгла заволакивала округу. Через несколько минут здание скрылось за горизонтом. Мэй сидела с закрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла. – Так где ты была? – спросил я. – Никто не мог тебя отыскать. – На складе, – ответила она. – Искала «Термит». – Нашла?Звука не было. Только вспышка желтого света, на миг растекшегося по горизонту пустыни. Можно было и не поверить, что это произошло, но вертолет качнуло взрывной волной. – Матерь божья, это еще что? – спросил пилот. – Авария на производстве, – ответил я. Он потянулся к рации: – Я должен об этом доложить.
День седьмой: 23.57
Уже поздно. В доме стоит тишина. Я еще не знаю, чем все обернется. Ребятишек отчаянно мутит – после того как я дал им раствор с вирусом, их рвало. О Джулии я Эрику с Николь пока ничего не рассказывал. Да они и не спрашивали. Им было так плохо, что вопросов они не задавали. Больше всего меня тревожит Аманда, потому что вирус пришлось дать и ей. А ее пока так и не вырвало. Не знаю, хорошо это или плохо. У младенцев совсем другие реакции. Эллен все еще рвет, но, думаю, с ней все неплохо, по крайней мере сейчас. Устал я смертельно. Похоже, я время от времени задремываю. Сейчас вот сижу здесь, поджидая Мэй. Ей показалось, будто она заметила зеленоватое свечение на дальнем конце нашего заднего двора, там, где стоят разбрызгиватели. Я было сказал ей, чтобы она не ходила туда одна, но, поскольку я слишком устал, чтобы куда-то тащиться, все-таки отпустил ее. Если это дело ждет до утра, завтра здесь появятся военные с огнеметами и сожгут к чертовой матери все, что она там обнаружит. Я снял с компьютера Джулии жесткий диск – собственной безопасности ради. Сделал копию, а оригинал спрятал в городе, в банковском сейфе. Да, собственно, военные меня не так уж и волнуют. Меня волнует Ларри Хандлер и прочая публика из «Ксимос». Компания уже на этой неделе объявит о банкротстве, однако их еще ожидают уголовные обвинения. В особенности Ларри. Если он сядет в тюрьму, я не заплачу.Нам с Мэй удалось восстановить по порядку большую часть событий последних нескольких дней. Сыпь Аманды была вызвана гамма-сборщиками – микромашинами, собиравшими из отдельных компонент конечные молекулы. Должно быть, они остались на одежде Джулии, когда она вернулась домой излаборатории. Джулия подозревала, что такое может произойти, потому-то она, вернувшись домой, и отправлялась прямиком в душ. В самой лаборатории использовались надежные процедуры очистки, но Джулия контактировала с роями и вне лаборатории. И знала, что это опасно. Как бы там ни было, той ночью она выпустила сборщиков на свободу в спальне Аманды, и сборщики усеяли кожу малышки. Магнитное поле магнитно-резонансного спектрографа мгновенно ее исцелило – первый же импульс согнал с нее всех сборщиков. Джулия знала, что творится с Амандой, но никому не сказала. Вместо этого она вызвала из «Ксимос» команду чистильщиков, появившуюся среди ночи, когда я был в больнице. Только Эрик их и видел. И теперь я знаю, что именно он увидел: та же самая команда приезжала сюда несколько часов назад, чтобы очистить дом. Старший команды был облачен в антимагнитный серебристый костюм и действительно походил на привидение. Сначала он проверил все во дворе. Потом явились четверо других, в комбинезонах, они пропылесосили и вычистили весь дом. Я тогда сказал Эрику, что ему все приснилось, ну так ничего подобного. Та, первая команда оставила под кроватью Аманды датчик – чтобы засечь сборщиков, если каких-то из них все-таки проглядели. Этот кубик не был стабилизатором напряжения – просто его замаскировали под стабилизатор. МРЗ-плеер Эрика сожрали гамма-сборщики, точно так же, как и машины в пустыне. Точно так же, как и магнитно-резонансный спектрограф. А в тот вечер в машине с Джулией был рой. Приехал с ней из пустыни. Не знаю, нарочно она его с собой прихватила или нет. По моим воспоминаниям, рой немного смахивал на Рикки, но, видимо, рои тогда еще не научились принимать нужное им обличье. Еще не сэволюционировали до такой степени. Эллен считает, что я принял рой за мужчину просто потому, что ревновал. После аварии Джулия опять вызвала команду чистильщиков. Потому они и торчали поздней ночью на дороге – ждали, когда можно будет пойти и очистить место аварии. Причина самой аварии мне не известна – была ли она как-то связана с роем или просто произошел несчастный случай. А теперь спросить уже не у кого. Фабрика в пустыне оказалась разрушенной полностью. В главной лаборатории собралось столько метана, что при взрыве образовалось что-то вроде шаровой молнии. Любые органические вещества должны были обратиться в прах. Но мне все еще неспокойно. Ничьих тел в развалинах обнаружить не удалось, даже скелетов. И еще одна тайна так и оставалась неразгаданной: почему рои все время стремились вернуться в лабораторию? Она тревожила меня, поскольку это никак не сходилось с основными положениями «ОХОТЫ». Напрашивалось только одно возможное объяснение. Рои запрограммировали на возвращение. Но для чего было программировать подобную цель? Ответ на этот вопрос я узнал всего несколько часов назад.
Код, который показал мне Рикки, вовсе не был тем, который в действительности использовали для программирования частиц. Настоящий код он показать мне не мог, потому что я мгновенно понял бы, что в нем переделано. А пуще всего меня встревожило, после того как я прочитал электронную переписку Джулии, то, что они с самого начала намеревались выпустить рой наружу. Рассказ Рикки об отсутствующих воздушных фильтрах был чистым враньем. Когда выяснилось, что рой не способен работать при сильном ветре, они попытались найти техническое решение – и не сумели. Частицы были слишком малы – да и слишком глупы к тому же. Всему оборонному проекту стоимостью сотни миллионов долларов из-за этой проблемы предстояло пойти псу под хвост, а разрешить ее они не могли. Вот они и надумали поручить ее решение самому рою. Они переделали наночастицы, добавив к ним солнечные батареи и память. Переписали программу частиц, включив в нее генетический алгоритм. И выпустили на волю, чтобы частицы плодились и эволюционировали, – глядишь, и научатся выживать самостоятельно. Они и научились. Все это было потрясающе глупо. Как могли эти люди не подумать о последствиях? Конечно, сама технология подталкивала их именно в эту сторону. Распределенные системы агентов сами управляют собой. В этом и состоит весь смысл такой системы: вы создаете ее и позволяете жить дальше. И обзаводитесь по ходу дела привычкой именно так к агентам и относиться. Способность к автономии – вот их суть. Но одно дело запустить популяцию виртуальных агентов в память компьютера и совершенно другое – выпустить агентов свободно разгуливать в реальном мире. А они попросту не видели разницы. Насколько мне известно, это было проделано впервые. В том, что нечто подобное случится опять, у меня нет никаких сомнений. И может быть, случится это очень скоро.
Два часа ночи. Детей наконец перестало рвать. Они заснули. У них такой мирный вид. Малышка тоже спит. Я вижу Мэй, поднимающуюся по холму за домом. С ней малый в серебристом костюме и вся остальная команда чистильщиков. Мэй идет в мою сторону. Я вижу ее улыбку. Надеюсь, у нее хорошие новости. Хорошие новости мне бы сейчас не помешали. В одном из электронных писем Джулии сказано: «Нам терять нечего». Но в конечном счете они потеряли все – компанию, жизнь, все. Рой тем временем и вправду решил поставленную перед ним задачу. А потом пошел дальше, продолжая эволюционировать. И они ему не препятствовали. Они просто не понимали, что делают. Боюсь, именно это и будет написано на надгробии рода человеческого. Надеюсь, что не будет. Нам может и повезти.
Майкл Крайтон Крылья
ПОНЕДЕЛЬНИК
На борту лайнера авиакомпании «Транс-Пасифик», рейс 545 5:18 утра
Эмили Янсен с облегчением вздохнула. Долгий перелет близился к концу. В иллюминаторы заглядывало утреннее солнце. Крошка Сара, сидевшая на коленях матери, прищурилась от непривычно яркого света. Она с шумом высосала остатки молока из бутылочки и оттолкнула ее крохотными кулачками. — Тебе понравилось? Вот и славно, — сказала Эмили. — А теперь мы постоим столбиком… Она прижала малышку к плечу и похлопала ее по спинке. Малышка с бульканьем отрыгнула воздух, и ее тельце расслабилось. Тим Янсен, сидевший в соседнем кресле, зевнул и протер глаза. Он проспал всю ночь, весь путь от Гонконга. Эмили никогда не спала в самолете; она слишком нервничала. — Доброе утро, — произнес Тим, бросая взгляд на запястье. — Осталась всего пара часов. Что слышно насчет завтрака? — Пока ничего, — ответила Эмили, покачав головой. Они летели из Гонконга чартерным рейсом «Транс-Пасифик Эрлайнс». Сэкономленные деньги пригодятся в будущем, когда они станут обустраиваться в Колорадо, куда на должность ассистента профессора Тима пригласил местный университет. Полет оказался довольно приятным — они сидели в первом салоне, — но стюардессы работали неорганизованно, разносили пищу в неподходящие часы. Эмили пришлось отказаться от ужина, потому что Тим уже уснул, а она не могла есть, держа на коленях ребенка. Даже и теперь Эмили продолжала удивляться небрежности, сквозившей в поведении экипажа. На протяжении всего полета дверца кабины пилотов оставалась открытой. Она знала, что азиатские летчики часто поступают так, но ей это не нравилось: распахнутая дверь создавала впечатление расхлябанности. Всю ночь пилоты расхаживали по салону, мешая бортпроводницам. Один из них только что прошел мимо, направляясь к хвосту. Впрочем, пилотам необходимо время от времени размять ноги, чтобы сохранять бодрость и все такое. То, что экипаж состоял из китайцев, ничуть не тревожило Эмили. Проведя в Гонконге целый год, она не уставала изумляться деловитости китайцев, их вниманию к мелочам. И все же что-то продолжало действовать ей на нервы. Эмили вновь опустила Сару на колени. Девочка вытаращила глазенки на отца и просияла. — Это надо запечатлеть, — сказал Тим. Порывшись в сумке под креслом, он вынул видеокамеру, нацелил объектив на дочь и помахал свободной рукой, привлекая ее внимание. — Сара… Са-ра… Улыбнись папочке… У-лыб-нись. Сара улыбнулась и загукала. — Как ты себя чувствуешь, направляясь в Америку? Ждешь встречи с землей предков? Сара опять загукала и замахала крохотными ручонками. — Американцы покажутся ей сущими пугалами, — сказала Эмили. Дочь родилась семь месяцев назад в Ханане, где Тим изучал китайскую медицину. Эмили увидела направленный на нее объектив камеры. — А что скажет мамочка? — спросил Тим. — Она рада вернуться домой? — Хватит, Тим, — отозвалась Эмили. — Прошу тебя, не надо. — Она подумала, что после долгих часов, проведенных в кресле, наверняка выглядит хуже некуда. — Ладно тебе, Эм. О чем ты сейчас думаешь? Эмили хотела причесаться. Эмили хотелось в туалет. — Чего я хочу больше всего, — заговорила она, — о чем я мечтала целый год, так это чизбургер. — С острым бобовым соусом «хи-ханг»? — спросил Тим. — Господи, только не это! — воскликнула Эмили. — С луком, помидорами, солеными огурчиками и майонезом. Как я стосковалась по майонезу! С французской горчицей. — Ты тоже хочешь чизбургер, Сара? — спросил Тим, наводя камеру на дочь. Сара ухватила ладошкой свою ногу, подтянула ее к лицу, сунула ступню себе в рот и посмотрела на Тима. — Вкусно? — спросил Тим. Он рассмеялся, и камера покачнулась. — Это и есть твой завтрак, Сара? Надоело ждать стюардессу? Эмили услышала низкий рокочущий звук, нечто вроде вибрации, исходившей от крыла. Она рывком повернула голову: — Что это было? — Успокойся, Эм, — со смехом отозвался Тим. Сара тоже рассмеялась, с наслаждением пуская пузыри. — Мы уже почти дома, милая, — сообщил Тим. Едва он произнес эти слова, самолет затрясся и клюнул носом. Салон накренился, и Эмили почувствовала, что Сара соскальзывает с ее колен. Она схватила дочь, крепко прижимая ее к себе. Казалось, самолет падает отвесно вниз, но потом он вдруг взмыл вверх, и Эмили прижало к креслу. Сара навалилась на нее свинцовой тяжестью. — Какого черта? — воскликнул Тим. Внезапно Эмили оторвало от кресла, и привязной ремень впился ей в бедра. Содержимое желудка подступило к горлу. Она увидела, как Тим сорвался с места и врезался головой в багажный отсек. Мимо ее лица пролетела видеокамера. Из кабины пилотов донеслось жужжание, послышался звук сирены, и механический голос произнес: «Потеря скорости! Потеря скорости!» Перед глазами Эмили мелькнули голубые плечи пилотов, которые торопливо шарили руками по пульту управления, выкрикивая что-то по-китайски. Пассажиры как один истерично завизжали. Послышался звук разбитого стекла. Самолет вновь свалился в крутое пике. Пожилая китаянка скользила в проходе на спине, громко крича. Вслед за ней кубарем прокатился подросток. Эмили скосила глаза на соседнее кресло, но Тима там не оказалось. Из потолка вывалились кислородные маски, одна из них повисла перед Эмили, но она не могла надеть маску, ее руки были заняты дочерью. С оглушительным ревом самолет круто пошел вниз, и Эмили вдавило в кресло. По салону летали сумки и башмаки, звякая и грохоча; тела пассажиров бились о кресла и пол. Тим исчез. Эмили огляделась, ища его, но в эту секунду что-то тяжелое ударило ее по голове — внезапное потрясение, боль, чернота и звезды. Эмили затошнило, голова пошла кругом. Сирена продолжала завывать. Пассажиры продолжали вопить. Самолет продолжал мчаться вниз. Эмили наклонила голову, прижала дочь к груди и впервые в жизни принялась молиться.Диспетчерская южнокалифорнийской станции приближения
— Диспетчерская, говорит «Транс-Пасифик», рейс номер 545. У нас непредвиденная ситуация. Старший диспетчер Дейв Маршалл сидел в затемненном зале южнокалифорнийской станции приближения. Услышав голос пилота, он посмотрел на экран радара. Пятьсот сорок пятый направлялся из Гонконга в Денвер. Несколько минут назад оклендская станция передала его Дейву. До сих пор полет проходил безупречно. Маршалл прикоснулся к микрофону у щеки и сказал: — Продолжайте, Пятьсот сорок пятый. — Прошу очистить полосу для аварийной посадки в Лос-Анджелесе. Голос пилота звучал невозмутимо. Маршалл всмотрелся в сменяющие друг друга на экране зеленые буквы и цифры, которыми обозначались самолеты, находящиеся в воздухе. Пятьсот сорок пятый приближался к калифорнийскому побережью. Он вот-вот должен был пролететь над Марина-дем-Рей. До Лос-Анджелеса ему оставалось еще полчаса пути. — Пятьсот сорок пятый, принимаю вашу просьбу очистить полосу для посадки, — сказал Дейв. — Что у вас произошло? — Неприятности с пассажирами, — ответил пилот. — Нам потребуются машины «Скорой помощи». Тридцать или сорок машин. Может быть, больше. Его слова ошеломили Дейва. — Повторите, Пятьсот сорок пятый. Вы сказали, сорок машин «Скорой помощи»? — Да, Мы прошли через зону сильной турбулентности. Пострадали пассажиры и члены экипажа. «Почему же ты до сих пор мне этого не сказал?» — подумал Маршалл. Он развернулся в кресле и кивнул начальнику смены Джейн Левин. Та взяла запасные наушники, надела их и прислушалась. — «Транс-Пасифик», я регистрирую ваше требование предоставить сорок машин «Скорой помощи», — произнес Маршалл. — Господи, — сказала Джейн, морщась. — Сорок? — Вас понял, — донесся по-прежнему невозмутимый голос пилота. — Сорок машин. — Вероятно, вам потребуется медицинский персонал. Какие повреждения получили люди? — Точно не знаю. Джейн жестом велела Дейву продолжать расспрашивать пилота. — Назовите приблизительное количество жертв, — велел Маршалл. — К сожалению, не могу. Оценить невозможно. — Кто-нибудь потерял сознание? — Нет, не думаю, — ответил пилот. — Но двое мертвы. — Черт побери, — сказала Джейн. — Как мило с его стороны сообщить нам об этом. Кто он такой? Маршалл нажал клавишу, открывая в верхнем углу экрана окно с регистром Пятьсот сорок пятого. — Капитан Джон Чанг. Пилот первого класса, компания «Транс-Пасифик Эрлайнс». — Надеюсь, сюрпризов больше не будет, — произнесла Джейн. — Самолет в порядке? — Пятьсот сорок пятый, в каком состоянии машина? — спросил Дейв. — Незначительные повреждения в пассажирском отсеке. — В каком состоянии панель управления? — Органы управления функционируют исправно. Показания РПД в пределах нормы. — Речь шла о регистраторе полетных данных, фиксирующем неисправности; если прибор свидетельствует, что все в порядке, возможно, так оно и есть. — Пятьсот сорок пятый, я записываю ваш ответ, — сказал Маршалл. — В каком состоянии экипаж? — Капитан и второй пилот чувствуют себя нормально. — Вы сказали, что кто-то из членов экипажа пострадал. — Да. Ранены две стюардессы. — Вы можете назвать повреждения, которые они получили? — К сожалению, нет. Одна из них потеряла сознание. О второй мне ничего не известно. Маршалл покачал головой: — Он только что утверждал, что все находятся в сознании. — Не верю ни одному его слову, — отозвалась Джейн. Она взяла трубку красного телефона. — Поднимите по тревоге пожарную команду. Затребуйте бригады «Скорой помощи», вызовите нейрохирургов и реаниматоров и направьте их на поле. Оповестите клиники Уэст-сайда. — Она посмотрела на часы. — А я позвоню в БСВТ Лос-Анджелеса. Нам предстоит тяжелый денек.Лос-анджелесский аэропорт
Дэниел Грин, сотрудник Федеральной администрации воздушных перевозок, дежурил в конторе Бюро стандартов воздушного транспорта на шоссе Империал Хайвей в километре от лос-анджелесского аэропорта. Окружные БСВТ осуществляли контроль деятельности компаний-перевозчиков, надзирая буквально за всем — от технического обслуживания машин до переподготовки пилотов. Грин приехал на службу раньше обычного, собираясь разгрести завал бумаг на своем столе: его секретарь уволилась неделю назад, а руководитель бюро отказался заменить ее, ссылаясь на распоряжение из Вашингтона, запрещавшее пополнять убыль персонала. Грин взялся за работу, недовольно ворча. Конгресс урезал бюджет ФАВП, требуя делать больше за меньшие деньги и предлагая в ответ на возросший объем работ повышать производительность труда. Однако объем перевозок увеличивался на четыре процента в год, а парк самолетов продолжал устаревать. Даже НКТБ пострадала; для ликвидации последствий авиакатастроф Национальной комиссии по транспортной безопасности выделили всего миллион долларов в год, и… Зазвонил красный телефон — экстренная линия. Грин взял трубку и услышал голос женщины из диспетчерской: — Нам только что сообщили об инциденте на борту прибывающего самолета зарубежной компании. — Ага. — Грин потянулся за блокнотом. Для работников ФАВП слово «инцидент» имело специфический смысл; им обозначались происшествия, которые, по мнению перевозчика, относились к категории легких. «Катастрофой» назывались события, повлекшие за собой человеческие жертвы либо серьезные повреждения конструкции самолета; но если речь шла об «инциденте», заранее ничего нельзя было сказать наверняка. — Слушаю вас. — Рейс «Транс-Пасифик» номер 545, следующий из Гонконга в Денвер. Пилот запросил срочную посадку в Лос-Анджелесе. Утверждает, будто бы во время полета они попали в турбулентный поток. — Машина способна держаться в воздухе? — По его словам, да, — ответила Джейн, — На борту пострадавшие, пилот потребовал сорок машин «Скорой помощи». — Сорок? — Еще у них два места холодного груза. — Замечательно. — Грин поднялся из-за стола. — Когда они прибывают? — Через восемнадцать минут. — Восемнадцать… черт побери, почему не сообщили раньше? — Мы сами только что узнали об этом и сразу позвонили вам. Я оповестила службу экстренной медицинской помощи и подняла по тревоге пожарных. — Пожарных? Но ведь самолет в порядке? — Кто знает? — отозвалась Джейн. — От пилота мало толку. Такое чувство, что он находится в состоянии шока. Через семь минут мы передаем управление башне. — Ясно, — произнес Грин. — Немедленно выезжаю. Он схватил нагрудный знак и сотовый телефон и шагнул к двери. Проходя мимо Карен, девушки в приемной, он спросил: — Кто из наших в международном терминале? — Кевин. — Позвони ему и скажи, что через пятнадцать минут там приземлится рейс «Транс-Пасифик» номер пятьсот сорок пять из Гонконга, Кевин должен встретить его у ворот «рукава» и не дать экипажу покинуть самолет. — Ясно, — ответила Карен и потянулась к трубке телефона.* * *
Автомобиль Грина промчался по бульвару Сепульведа по направлению к аэропорту. Там, где дорога проходила под посадочной полосой, он поднял глаза и увидел подруливающий к «рукаву» огромный аэробус «Транс-Пасифик», который было легко узнать по ярко-желтому хвосту. Гонконгская компания «Транс-Пасифик» осуществляла чартерные перевозки. Из всех неприятностей, которые доставляли ФАВП зарубежные авиакомпании, львиная доля приходилась на чартеры. Многие располагали весьма скромным бюджетом, и их машины не удовлетворяли строгим требованиям безопасности, обязательным для самолетов, выполняющих регулярные рейсы. Однако «Транс-Пасифик» пользовалась безупречной репутацией. Что ж, по крайней мере, птичка уже на земле, подумал Грин. И, судя по внешнему виду, остов самолета не претерпел каких-либо разрушений. Это был широкофюзеляжный лайнер N-22, построенный компанией «Нортон Эйркрафт» в Бербэнке. Самолеты этой модели эксплуатировались уже пять лет и отлично зарекомендовали себя — как с точки зрения соблюдения графиков перевозок, так и безопасности. Грин пришпорил мотор, автомобиль нырнул в туннель и промчался под брюхом громадного самолета.* * *
Грин торопливо пересек зал международного терминала, Выглянув в окно, он увидел самолет «Транс-Пасифик», прилепившийся к «рукаву», и шеренгу машин «Скорой помощи», которые выстроились под ним на бетонном поле. Несколько машин уже мчались прочь, завывая сиренами. У ворот «рукава» Грин предъявил нагрудный знак и зашагал вниз по пандусу. Из самолета выходили пассажиры, бледные и испуганные. Некоторые хромали, их одежда была порвана и покрыта кровавыми пятнами. У стен коридора толпились санитары, склоняясь над ранеными. По мере того как Грин приближался к самолету, омерзительный запах рвоты становился все сильнее. Перепуганная стюардесса оттолкнула его от входного люка, тараторя что-то по-китайски. Грин сунул ей под нос свой нагрудный знак и рявкнул: — ФАВП! Я здесь по делу! Я — сотрудник Федеральной администрации! Стюардесса отпрянула. Грин протиснулся мимо женщины, прижимавшей к груди ребенка, и вошел в самолет. Он окинул взглядом салон и замер на месте. — О, господи, — негромко произнес он. — В какую передрягу угодил этот самолет?Глендейл, Калифорния 6:00 утра
— Мама? Ты кого больше любишь — Микки Мауса или Минни Маус? Кейси Синглтон, так и не успев переодеться после пятимильной утренней пробежки, стояла в кухне своего домика и сооружала для дочери сэндвичи с тунцом, укладывая их в корзинку для завтраков. Кейси исполнилось тридцать два года, она была вице-президентом компании «Нортон Эйркрафт» в Бербэнке. Ее дочь Эллисон сидела за столом и уплетала овсяные хлопья. — Ну? — спросила Эллисон. — Кого ты больше любишь — Микки или Минни? — Я люблю обоих, — ответила Кейси. — Я знаю, мама, — с раздражением заметила девочка. — Но кого ты любишь больше? — Эллисон исполнилось семь лет, и она обожала расставлять все по своим местам. — Минни. — И я тоже! — воскликнула Эллисон, отставляя тарелку. Положив в корзинку банан и термос с соком, Кейси закрыла ее крышкой. — Доедай завтрак, Эллисон, — сказала она. — Нам еще нужно одеться. — Мама, а что такое га…рп… — Гарпия? Это мифическая птица с женской головой. — Нет, мам. Га-эр-пэ… Кейси оглянулась и увидела, что Эллисон рассматривает ее новенькое закатанное в пленку нагрудное удостоверение с фотографией, подписью «К. Синглтон» и огромной синей печатью «ГРП/ГК». — Что такое гаэрпэ? — Это моя новая должность на заводе. Теперь я работаю представителем отдела гарантии качества в группе расследования происшествий. — Но ты и сейчас делаешь самолеты? — После развода родителей любая перемена привлекала пристальное внимание Эллисон. Даже малейшее изменение прически Кейси вызывало множество вопросов, которые повторялись по несколько дней кряду. Не было ничего удивительного в том, что девочка заметила новый нагрудный знак. — Да, Элли, — ответила Кейси. — Я по-прежнему делаю самолеты. Все осталось по-старому. Просто меня повысили в должности. А теперь надевай туфли. Папа приедет за тобой с минуты на минуту. — Нет, — возразила Эллисон. — Папа всегда опаздывает. А что ты теперь будешь делать, когда тебя повысили? Кейси наклонилась и натянула туфли на ноги дочери. — В общем, — заговорила она, — я и дальше буду работать в ГК, но больше не буду проверять самолеты на заводе. Я буду проверять их, когда они выйдут оттуда. — Ты будешь проверять, могут ли самолеты летать? — Да, милая. Мы проверяем их и устраняем неполадки. — Надо, чтобы самолеты были исправные, — рассудительно заметила девочка. — Иначе все они попадают из неба. — Она рассмеялась. — Они упадут и раздавят людей, которые сидят дома и едят овсяные хлопья! Это будет очень плохо, правда, мамочка? Кейси рассмеялась вместе с ней. — Да, это будет очень плохо. Люди на заводе будут очень расстроены, — Завязав шнурки, она отодвинула ноги девочки в сторону, — Где твой свитер? — Он мне не нужен. — Эллисон… — Мама, на улице тепло! — К концу недели может похолодать. Возьми с собой свитер. Напротив дома остановился черный «Лексус» Джима, и Кейси услышала гудок. Джим сидел за рулем с сигаретой в зубах. Он был в пиджаке и галстуке. Видимо, проходил собеседование для приема на работу, подумала Кейси. Эллисон затопала по своей комнате, грохоча выдвижными ящиками. Наконец она вышла с недовольной миной на лице. Свитер висел на углу ее рюкзака. — Почему ты становишься такой злюкой всякий раз, когда папа забирает меня? — спросила она. Кейси открыла дверь, и они двинулись к машине в тусклом утреннем свете. — Привет, папа! — воскликнула Эллисон и побежала к автомобилю. Джим помахал ей, криво улыбаясь. Кейси подошла к окошку Джима: — Никаких сигарет, пока Эллисон в машине, договорились? Джим угрюмо посмотрел на нее. — И тебе доброго утра. — У него был хриплый голос. Казалось, он мучается похмельем, его лицо отекло и приняло землистый оттенок. — Мы договаривались не курить при дочери, Джим. — Я что — курю? — Я только напомнила. — Ты уже говорила это, Кэтрин. Ты говорила это миллион раз. Кейси вздохнула. Она не хотела заводить ссору в присутствии Эллисон. Логопед сказал, что именно от этого девочка начала заикаться. В последнее время ее речь улучшилась, и Кейси делала все возможное, чтобы не пререкаться с Джимом, даже если тот не шел ей навстречу. Наоборот — казалось, ему доставляет удовольствие превращать каждую встречу в стычку. — Ладно, — сказала Кейси, выдавив улыбку. — Увидимся в воскресенье. В согласии с договоренностью Эллисон проводила с отцом одну неделю в месяц — уезжала в понедельник и возвращалась в воскресенье. — В воскресенье. — Джим отрывисто кивнул. — Как обычно. — В воскресенье, в шесть. — Ради всего святого! — Я лишь напоминаю, Джим. — Ничего подобного. Ты, как всегда, пытаешься мной управлять. — Джим, — сказала Кейси. — Прошу тебя, давай оставим эту тему. — Я целиком «за», — бросил Джим. Кейси наклонилась к дочери: — До свидания, Эллисон. — Да свидания, мама, — ответила девочка, но ее голос был холоден, в глазах застыло отстраненное выражение. Едва пристегнув ремень безопасности, она перенесла свою любовь на отца. Джим нажал педаль, и «Лексус» отправился в путь. Кейси осталась на тротуаре. Автомобиль свернул за угол и исчез. Кейси заметила сутулую фигуру Амоса, своего соседа. Он выгуливал собаку. Как и Кейси, Амос работал на заводе. Она помахала ему, Амос помахал в ответ. Кейси повернулась, собираясь вернуться в дом, чтобы переодеться и ехать на работу, но в этот миг ей на глаза попался голубой седан, припаркованный на другой стороне улицы. В машине сидели двое мужчин. Один читал газету, другой смотрел в окно. Кейси замерла на месте; на днях похитили ее соседку миссис Альварес. Кто эти люди? Вряд ли бандиты; им было лет по двадцать пять, они были гладко выбриты и выправкой напоминали военных. Кейси уже решила записать номер автомобиля, когда раздался электронный зуммер ее пейджера. Она отстегнула его от пояса шорт и прочла:Дж. М. БР 0700 НОИПКейси вздохнула. Три звездочки означали, что послание срочное. Джон Мардер собирал совещание ГРП в боевой рубке в семь ноль-ноль, за час до обычной утренней летучки. Видимо, что-то стряслось. Об этом же свидетельствовала последняя приписка — НОИП, на заводском жаргоне — «не опоздай, иначе пожалеешь».
Аэродром Бербэнк
Машины непрерывным потоком ползли по шоссе в тусклом утреннем свете. Кейси повернула зеркальце заднего обзора и наклонилась к нему, проверяя макияж. Спортивная фигура, коротко остриженные волосы придавали ей вид девчонки-сорванца. Она играла на первой базе в заводской команде софтболистов. Рядом с ней мужчины чувствовали себя легко, раскованно; они обращались с ней, словно с младшей сестрой, и это очень помогало в работе. В заводских цехах Кейси чувствовала себя как рыба в воде. Единственная дочь редактора «Детройт Ньюс», она выросла в городских предместьях. Два ее старших брата работали инженерами у Форда. Мать умерла, когда Кейси была грудным младенцем, и она воспитывалась в мужской компании. Она была не из тех девчонок, которых отец называл «жеманницами». Закончив факультет журналистики университета южного Иллинойса, Кейси вслед за братьями начала работать на заводах Форда. Но выпускать пресс-релизы ей было неинтересно; за счет предприятия она прошла переподготовку в Государственном университете Уэйна и получила диплом экономиста. Тогда же она вышла замуж за Джима, также инженера «Форда», и родила дочь. Однако появление Эллисон разрушило их брак. Измученный пеленками и ночными кормлениями, Джим начал пить, поздно возвращался домой. Со временем они расстались. Когда Джим заявил, что переезжает на западное побережье и будет работать в «Тойоте», Кейси также решила сменить место жительства. Она устала от политики «Форда» и суровых детройтских зим. Она надеялась начать в Калифорнии новую жизнь — купить машину с откидывающимся верхом и солнечный домик на берегу океана с пальмами у окна. Она хотела, чтобы ее дочь росла здоровой и загорелой. Все кончилось тем, что Кейси поселилась в Глендейле, в полутора часах езды от берега. Она купила машину с откидывающимся верхом, но так ни разу его и не откинула. И хотя район Глендейла, в котором она жила, представлялся райским уголком, уже в нескольких улицах оттуда начинались гангстерские кварталы. По ночам, когда дочь уже спала, Кейси порой слышала приглушенные автоматные очереди. Ее тревожила безопасность Эллисон, она боялась, что девочка не получит должного образования в школе, где говорят на множестве языков. Ее тревожило будущее, потому что экономика Калифорнии по-прежнему оставалась в упадке, не хватало рабочих мест. Джим уже два года сидел без работы, после того как его выгнали из «Тойоты» за пьянство. Из-за мирового кризиса производство на «Нортоне» также сократилось, одно за другим следовали массовые увольнения, но Кейси пока держалась. Ей и в голову не приходило, что когда-нибудь она будет работать на авиазаводе, но потом Кейси обнаружила, что ее бесхитростный прагматизм уроженки Среднего Запада как нельзя лучше сочетается со взглядами и культурой инженеров, верховодивших на предприятии. Джим считал жену чрезмерно строгой, ее манеры — «книжными», однако педантизм Кейси сослужил ей добрую службу на «Нортоне», и последний год она работала вице-президентом в отделе гарантии качества. Кейси нравилось трудиться в ГК, хотя перед отделом ставились практически невыполнимые задачи. Компания «Нортон Эйркрафт» была поделена на две части — производство и разработка, и ГК оказался словно между молотом и наковальней. Отдел отвечал за каждый производственный процесс, его сотрудники скрепляли своими подписями каждый шаг при изготовлении деталей и сборке. Если случались неполадки, отдел должен был докопаться до самой сути, а это не способствовало установлению добрых отношений с рабочими и инженерами. В то же время ГК вменялось в обязанность разрешать затруднения с обслуживанием машин, находящихся в эксплуатации. Заказчики нередко оставались недовольны своими собственными решениями, и когда кухонный отсек оказывался в неудобном месте либо на самолете не хватало туалетных кабин, покупатели винили в своих промахах «Нортон». Чтобы уладить споры, требовались бездна терпения и политическое чутье. Это как нельзя лучше удавалось Кейси, которая была прирожденным миротворцем. Ей приходилось балансировать на лезвии бритвы, зато она обладала реальной властью. Занимая пост вице-президента, Кейси вникала в деятельность компании на всех ее участках; она пользовалась почти неограниченной свободой, но и отвечала буквально за все. Она понимала, что ее должность далеко не соответствует столь высокому титулу: компания «Нортон» была наводнена вице-президентами. Только в подразделении Кейси их было четыре, и они вели жестокую междоусобную войну. Но теперь, когда Мардер поручил ей осуществлять взаимодействие с ГРП, Кейси стала заметной фигурой и могла рассчитывать на пост главы отдела. Мардер никогда не делал подобные назначения бездумно; Кейси ничуть не сомневалась, что у него были серьезные к тому причины.* * *
«Мустанг» Кейси свернул с шоссе Золотого Штата на Эмпайр-авеню и покатил вдоль сетчатого забора, ограждавшего южный периметр аэродрома Бербэнк. Кейси направлялась к административным зданиям компаний «Рокуэлл», «Локхид» и «Нортон». Вдали показались ряды ангаров, увенчанные крылатой эмблемой «Нортон Эйркрафт»… Зазвонил автомобильный телефон. — Кейси? Это Норма. Ты знаешь о совещании? Норма работала секретарем Кейси. — Уже еду, — сказала она. — Что происходит? — Никто ничего не знает, — ответила Норма. — Должно быть, какая-нибудь неприятность. Мардер наорал на главного инженера и велел собрать ГРП. Джон Мардер осуществлял общее руководство компанией. В свое время он возглавлял программу создания N-22, а значит, отвечал за его производство. Это был безжалостный, зачастую безрассудный человек, но он добивался впечатляющих результатов. Вдобавок он был женат на единственной дочери Чарли Нортона. В последние годы он немало преуспел на поприще сбыта, и это выводило его на второе место в компании после самого президента. Именно он продвинул Кейси, а значит… — …делать с твоим помощником? — послышался голос Нормы. — С кем? — С твоим новым помощником. Что мне с ним делать? Он ждет тебя в конторе. Ты не забыла? — Нет, я помню. — Откровенно говоря, Кейси совершенно забыла о молодом человеке. Какой-то племянничек из семейства Нортонов взбирался по служебной лестнице, переходя из одного отдела в другой. Мардер прикомандировал его к Кейси, и в ближайшие шесть недель ей предстояло поработать нянькой. — Как он тебе показался, Норма? — Ну, он, по крайней мере, не пускает сопли и не жует резинку. — Норма! — Он лучше предыдущего. Сказать так значило не сказать почти ничего; предыдущий помощник Кейси свалился с крыла в сборочном цеху и едва не погиб от удара током в радиомастерской. — Насколько лучше? — Я читаю его анкету, — ответила Норма. — Юридическая школа в Йеле и год в «Дженерал Моторс». Последние три месяца он провел у нас в отделе сбыта и совершенно незнаком с производством. Тебе придется учить его буквально всему. — Ясно, — сказала Кейси, вздохнув. Мардер велел ей взять молодого человека на совещание. — Передай ему, пусть ждет меня через десять минут у здания администрации. И позаботься, чтобы он не заплутал. — Хочешь, чтобы я проводила его? — Да, так будет лучше. Повесив трубку, Кейси посмотрела на часы. Поток машин двигался медленно. До завода десять минут езды. Она нетерпеливо побарабанила пальцами по приборной панели. О чем пойдет речь на совещании? Наверное, об аварии или катастрофе. Она включила радио, надеясь узнать что-нибудь в новостях, «…нельзя заставлять детей носить в школе форму, от этого у них возникает чувство избранности…» Она нажала кнопку, настраиваясь на другую частоту. «…перенося на остальных свои взгляды. Я считаю, что зародыш не является человеческим существом…» Еще одна кнопка. «…нападки на прессу — дело рук людей, которые не любят свободу слова…» «Где же новости? — подумала Кейси. — Была авиакатастрофа или нет?» На мгновение перед мысленным взором Кейси возник отец, который по воскресеньям после церкви прочитывал огромную кипу газет из всех уголков страны, ворча себе под нос: «Это не новости, и это тоже не новости» и наваливая газеты неопрятной кучей на полу у кресла. Отец был репортером-газетчиком в шестидесятые. С тех пор мир изменился. Теперь все сосредоточилось на телеэкране. Телевидение и бессмысленная болтовня по радио. Впереди показались центральные ворота завода «Нортон». Кейси выключила приемник.* * *
«Нортон Эйркрафт» считалась одним из столпов американской авиации. Компания была основана в 1935 году пионером воздухоплавания Чарли Нортоном. В течение Второй мировой войны здесь выпускались легендарный бомбардировщик В-22, истребитель «небесный кот» Р-27 и военный транспортник С-12. В последние годы «Нортон» переживал тяжелые времена, которые вытеснили «Локхид» с рынка гражданской авиации. Теперь это была одна из четырех компаний в мире, которая продолжала выпускать большегрузные самолеты. Кроме «Нортона» этим занимались сиэтлский «Боинг», «Мак-Доннел Дуглас» на Лонг-Бич и европейский консорциум «Аэробус» в Тулузе. Кейси проехала по обширной стоянке к воротам номер семь и задержалась у шлагбаума, пока охранник проверял ее документы. Как всегда, при въезде на завод Кейси ощутила душевный подъем. Ее неизменно захватывала энергия и мощь предприятия, она любовалась громадными кранами, переносящими контейнеры с деталями. Это был не завод даже, а маленький город с собственной больницей, газетой и полицейскими силами. Когда Кейси впервые приехала сюда, в компании работало более шестидесяти тысяч человек. Кризис сократил их число до тридцати тысяч, и все же завод оставался огромным, он занимал площадь около сорока квадратных километров. Здесь строили двухдвигательный реактивный N-20, широкофюзеляжный N-22 и КС-22, военный топливозаправщик. Оттуда, где находилась сейчас Кейси, были видны сборочные цеха, каждый длиной более двух километров. Кейси подкатила к стеклянному зданию администрации, расположенному в центре завода. Остановившись на своей парковочной площадке, оставила мотор включенным. Она увидела молодого человека, похожего на студента в своем пальто спортивного покроя, галстуке, брюках защитного цвета и дешевых башмаках. Кейси выбралась из машины, и парень робко махнул ей рукой.Здание номер 64 6:45 утра
— Боб Ричман, — представился он. — Ваш новый помощник. — Он сдержанно, вежливо пожал Кейси руку. Она не могла вспомнить, к какой ветви семейства Нортон принадлежит юнец, но сразу поняла, что это за тип: денег куры не клюют, разведенные родители, дорогая школа, серенький аттестат и непоколебимое ощущение избранности. — Я — Кейси Синглтон, — сказала она. — Садись в машину. Мы опаздываем. — Опаздываем… — проворчал Ричман, забираясь в салон. — Еще нет и семи. — Первая смена приступает к работе в шесть, — заметила Кейси. — Большинство сотрудников ГК работают по заводскому расписанию. Разве в «Дженерал Моторс» не так? — Не знаю, — ответил Ричман. — Я сидел в юридическом отделе. — Бывал в цехах? — Бывал, но старался не задерживаться. Кейси вздохнула, подумав, что грядущие шесть недель покажутся ей вечностью. — В последнее время ты работал у нас в сбыте? — Да, несколько месяцев. — Он пожал плечами. — Торговля мне не по душе. Подъехав к зданию номер 64, в котором строили широкофюзеляжные самолеты, Кейси спросила: — Кстати, какая у тебя машина? — «БМВ», — ответил Ричман. — Придется заменить на американскую, — сказала Кейси. — Почему? «БМВ» ведь делают в Штатах. — «БМВ» только собирают здесь, — объяснила Кейси. — Прибыль оседает за рубежом. Наши механики отлично чувствуют разницу, они состоят в одном профсоюзе с рабочими-автомобилестроителями. Они не потерпят иномарку на заводской стоянке. Ричман выглянул в окно: — Хотите сказать, с моей машиной может что-нибудь случиться? — Наверняка, — сказала Кейси. — Нашим парням палец в рот не клади. — Я подумаю, — пообещал Ричман, сдерживая зевок. — Господи, рань-то какая. Куда мы спешим? — На совещание ГРП. Оно назначено на семь часов. — ГРП? — Группа расследования происшествий. Всякий раз, когда случается неполадка на одном из наших самолетов, мы обязаны выяснить причину и дать рекомендации для ее устранения. — Как часто вы собираетесь? — Дважды в месяц. — Так часто? Тебе придется учить его буквально всему. — На самом деле, — сказала Кейси, — два раза в месяц — это не так уж много. В мире эксплуатируется три тысячи наших машин. Когда в воздухе так много птичек, бывает всякое. А мы очень серьезно относимся к обслуживанию клиентов. Каждое утро мы проводим селекторное совещание с сервисными представителями во всем мире. Они сообщают нам о всех задержках рейсов, случившихся накануне. Как правило, их вызывают второстепенные причины, например, заклинило дверь туалета или перегорела лампочка в кабине пилотов. Но мы собираем все данные в ГК, анализируем их и передаем результаты в службу материально-технического обеспечения. — Угу. — Было видно, что разговор уже наскучил Ричману. — Но время от времени случаются происшествия, требующие вмешательства ГРП, — продолжала Кейси. — Что-нибудь серьезное, затрагивающее безопасность полетов. Судя по всему, именно это произошло сегодня. Если Мардер назначает совещание на семь утра, можешь быть уверен: речь пойдет отнюдь не о пустяках. — Мардер? — Прежде чем возглавить компанию, Джон Мардер руководил программой разработки N-22. Значит, что-то случилось с самолетом этого типа. Кейси припарковала машину в тени здания номер 64. Над ними вздымался серый ангар высотой в восемь этажей и длиной около двух километров. Асфальт у входа в здание был усыпан использованными затычками для ушей. Механики носили их, чтобы не оглохнуть от грохота клепальных молотков. Кейси и Ричман вошли в боковую дверь и оказались в коридоре, проходящем по периметру ангара. Через каждые полкилометра в коридоре небольшими группами были расставлены автоматы, торгующие разнообразной снедью. — У нас найдется минутка для кофе? — спросил Ричман. Кейси покачала головой: — В цеху запрещено пить кофе. — Кофе под запретом? — простонал Ричман. — Но почему? Из-за того, что его выращивают за границей? — Кофе способствует коррозии. Алюминий его не терпит. Кейси распахнула еще одну дверь, и они оказались в сборочном цеху. — Господи боже мой! — пробормотал Ричман.* * *
В свете флуоресцентных ламп поблескивали огромные корпуса возводимых аэробусов. Под сводчатой крышей в два ряда выстроились пятнадцать машин на разной стадии готовности. Прямо перед собой Кейси увидела механиков, устанавливавших на фюзеляж люк багажного отсека. Гигантские цилиндры фюзеляжа окружала паутина подмостков. Позади фюзеляжа вздымался лес сборочных стапелей — колоссальных конструкций, выкрашенных ярко-голубым. Ричман остановился под стапелем и поднял лицо, изумленно разинув рот. Стапель был шириной с дом и высотой в шесть этажей. — Потрясающе, — сказал Ричман и спросил, указывая на широкую гладкуюплоскость: — Это крыло? — Это вертикальный стабилизатор, — ответила Кейси. — Что? — Это хвост, Боб. — Это — хвост? Кейси кивнула. — Крыло вон там. — Она указала в сторону. — Его длина составляет шестьдесят метров, почти футбольное поле. Рявкнул клаксон. Один из потолочных кранов тронулся с места. Ричман повернулся посмотреть. — Ты впервые в наших цехах? — Ага… — Ричман вертел головой, оглядываясь по сторонам. — Просто удивительно. — Да, крупные машины, — отозвалась Кейси. — А почему они все зеленые? — Чтобы предотвратить коррозию, каждый элемент конструкции покрывают эпоксидным компаундом. Детали алюминиевой обшивки тоже красят, чтобы их не поцарапали во время сборки. Они тщательно отшлифованы и очень дорого стоят. Покрытие остается на месте до тех пор, пока самолет не поступит в малярный цех. — Это тебе не «Дженерал Моторс», — заметил Боб. — Еще бы, — отозвалась Кейси. — Автомобиль — жалкая букашка по сравнению с самолетом. Ричман удивленно посмотрел на нее. — Букашка? — Посуди сам, — сказала Кейси. — «Понтиак» состоит из пяти тысяч деталей, его изготавливают за две рабочие смены. Шестнадцать часов. Пустяк. Но это чудовище… — Она указала на самолет, нависавший над их головами, — …это совсем другой зверь. Широкофюзеляжный лайнер состоит из миллиона частей, на его изготовление уходит семьдесят семь суток. Ни один продукт в мире не может сравниться сложностью с летательным аппаратом. И ни один продукт не обладает такой надежностью. Возьми «Понтиак», погоняй его день за днем и посмотри, что получится. Он развалится через несколько месяцев. Мы строим машины с гарантийным сроком двадцать лет, а срок их службы вдвое больше. — Сорок лет? — недоверчиво спросил Ричман. — Вы делаете их такими прочными, что они летают сорок лет? Кейси кивнула. — В мире до сих пор летает немало N-5s, а их производство было прекращено в 1946 году. У нас есть самолеты, выдержавшие два срока службы, иными словами, восемьдесят лет. «Нортон» делает такие машины. «Дуглас» делает такие машины. Больше никто. Ты понял, что я тебе сказала? — Ух ты! — произнес Ричман, с натугой сглотнув. — Мы называем этот цех птицефермой, — сообщила Кейси. — Самолеты так велики, что истинные размеры скрадываются. — Она ткнула пальцем вправо, где вокруг самолета хлопотали несколько групп механиков, посверкивая карманными фонариками. — Кажется, здесь совсем немного людей, верно? — Да, немного. — Так вот, у этого самолета работают около двухсот человек, достаточно, чтобы обслужить целый конвейер на автозаводе. И это всего лишь одна стадия производства, а у нас их пятьдесят. В настоящий момент в этом ангаре находятся пять тысяч человек. Ричман удивленно покачал головой: — А кажется, будто бы здание вымерло. — К сожалению, ты отчасти прав, — сказала Кейси, — Цех сборки широкофюзеляжных машин загружен всего на шестьдесят процентов мощностей, причем три аэробуса — белохвостые. — Белохвостые? — Так называют самолеты, на которые не нашлось покупателя. Мы строим минимальное количество, только чтобы не останавливать производственную линию, но заказов не хватает даже для этого. Тихоокеанский рынок расширяется, но теперь, когда Япония в кризисе, заказов оттуда почти не поступает. А страны других регионов стараются эксплуатировать свои машины как можно дольше. В нашем деле очень велика конкуренция… Нам сюда. Кейси торопливо зашагала вверх по металлической лестнице, Ричман шел следом. Они поднялись на площадку, потом еще на один пролет. — Все это я рассказываю тебе для того, — заговорила Кейси, — чтобы ты уразумел цели нынешнего совещания. Мы трудимся не покладая рук. Люди гордятся своей продукцией. И им не по нраву, когда что-нибудь не в порядке. Они ступили на подвесную галерею, проходящую под потолком цеха, и двинулись в сторону комнаты с большим окном, которая словно свисала с крыши. Они подошли к двери. Кейси повернула ручку. — А вот это, — сказала она, — наша боевая рубка.Боевая рубка 7:01 утра
Кейси обвела помещение взглядом, стараясь увидеть его глазами Ричмана, впервые пришедшего сюда. Просторная комната для совещаний, серое ковровое покрытие, круглый пластиковый стол, кресла из металлических трубок. Стены комнаты увешаны бюллетенями, картами, схемами и диаграммами. Дальняя стена почти целиком сооружена из стекла, оттуда открывается вид на сборочный цех. В комнате находились пять мужчин в галстуках и рубашках с коротким рукавом, секретарь с блокнотом и Джон Мардер в синем костюме. Кейси удивилась, увидев его здесь: Мардер редко удостаивал ГРП своим присутствием. Загорелый мужчина лет сорока пяти, с пронзительным взглядом и зачесанными назад гладкими волосами, Мардер был похож на кобру, изготовившуюся к броску. — Это мой новый помощник Боб Ричман, — сообщила Кейси. Мардер поднялся на ноги. — Добро пожаловать, Боб, — сказал он, пожимая Ричману руку и улыбаясь, что бывало нечасто. Разумеется, Мардер с его тонким политическим чутьем был готов увиваться вокруг любого члена семейства Нортонов, даже вокруг племянничка, который вряд ли задержится здесь надолго, и все же у Кейси возникло ощущение, что Ричман — фигура более значительная, нежели она полагала сначала. Мардер представил Бобу людей, собравшихся у стола. — Дуг Доэрти, конструкция и механика… — он указал на тучного мужчину пятидесяти пяти лет, с отвислым животом, нездоровым цветом лица, в очках с толстыми стеклами. Доэрти неизменно пребывал в мрачном расположении духа; он говорил унылым монотонным голосом, и, о чем бы его ни спросили, отвечал в том смысле, что дела идут из рук вон плохо, но дальше будет еще хуже. Сегодня он пришел в клетчатой рубашке и полосатом галстуке. Должно быть, его выдернули из дома прежде, чем он успел увидеться с женой. Доэрти кивнул Ричману печально и глубокомысленно. — Нгуэн Ван Трунг, авионика… — Трунгу исполнилось тридцать, он был подтянутый, опрятный и собранный. Кейси любила его. Все вьетнамцы, работавшие на заводе, отличались редким трудолюбием. Группа авионики состояла из программистов, отвечавших за математическое обеспечение бортовых компьютеров. Это было новое поколение служащих компании: молодые, хорошо образованные, с хорошими манерами. — Кен Бэрн, силовые агрегаты… — Кенни был рыжеволос, его лицо покрывали веснушки, подбородок вечно выпячен вперед, готовый к драке. За грубость и вспыльчивость Кена прозвали Изи Бэрном.[44] — Рон Смит, электросеть и радиотехника… — Лысый застенчивый Рон нервно теребил торчащие из кармана фломастеры. Он был великолепным специалистом — порой казалось, что он удерживает в голове всю невообразимо сложную схематику самолета, — но отличался болезненной робостью. Он жил в Пасадене с матерью-инвалидом. — Майк Ли, представитель компании-перевозчика… — Мардер указал на хорошо одетого мужчину с коротко остриженными седыми волосами, в голубом блейзере и полосатом галстуке. Прежде Майк был военным летчиком и закончил службу в чине бригадного генерала. Сейчас он представлял на заводе интересы компании «Транс-Пасифик». — И, наконец, Барбара Росс, женщина с блокнотом… — Секретарю ГРП было всего сорок лет, но она растолстела сверх меры и относилась к Кейси с неприкрытой враждебностью. Кейси старалась не обращать на нее внимания. Мардер жестом предложил Ричману садиться, и Кейси заняла место рядом с ним. — Пункт первый, — объявил Мардер. — Кейси обеспечивает взаимодействие ГК и ГРП, и, вспомнив, как она действовала, когда ДФУ дали ОРВ, я решил, что отныне она будет нашим пресс-секретарем. Есть вопросы? Ричман ошеломленно помотал головой. Мардер повернулся к нему и объяснил: — В прошлом месяце рейсу Даллас–Форт-Уорт было отказано в разрешении на взлет. Синглтон как нельзя лучше уладила это недоразумение с репортерами, и будет общаться с ними в дальнейшем. Все ясно? Теперь к делу. Барбара… Барбара раздала присутствующим стопки документов, пробитые скрепками, и Мардер продолжал: — «Транс-Пасифик», рейс 545. N-22, фюзеляж номер 271. Вылетел из гонконгского аэропорта «Кайтак» вчера вечером, в 22:00. Полет продолжался без каких-либо отклонений от нормы вплоть до пяти часов сегодняшнего утра, когда машина, по утверждению пилота, попала в зону сильной турбулентности… — Турбулентность! — как один простонали инженеры, качая головами. — …сильной турбулентности, которая вызвала экстремальные колебания тангажа. — О боже, — пробормотал Бэрн. — Лайнер совершил аварийную посадку в Лос-Анджелесе, где его ожидали машины «Скорой помощи», — продолжал Мардер. — По предварительным данным, пострадали пятьдесят шесть пассажиров, трое погибли. — Это очень серьезно, — уныло забубнил Дуг Доэрти, хлопая ресницами за толстыми линзами очков. — Теперь на нас навалится НКТБ… Кейси наклонилась к Ричману и зашептала ему на ухо: — Национальная комиссия по транспортной безопасности, как правило, берет на карандаш все происшествия, повлекшие за собой человеческие жертвы. — Но только не в этом случае, — возразил Мардер. — Речь идет о зарубежном перевозчике, вдобавок инцидент случился в международном воздушном пространстве. НКТБ по уши завязла в расследовании колумбийской катастрофы. Мы думаем, они предпочтут закрыть глаза на наше дело. — Турбулентность! — презрительно фыркнул Кен Бэрн. — Это подтверждается? — Нет, — ответил Мардер. — Когда произошел инцидент, борт находился на высоте одиннадцать километров. Ни одно судно, побывавшее в том районе и занимавшее тот эшелон, не сообщало о каких-либо затруднениях с погодой. — Что показывают спутниковые погодные карты? — спросила Кейси. — Еще не поступили. Ждем. — А пассажиры? Капитан оповестил пассажиров? Была ли включена панель, требующая пристегнуть ремни? — Пассажиров еще не опрашивали. Но, по предварительным сведениям, объявления не было. На лице Ричмана вновь появилась озадаченная мина. Кейси черкнула в своем блокноте и повернула его так, что Боб мог прочесть: Турбулентности не было. — Пилота расспросили? — произнес Трунг. — Нет, — ответил Мардер. — Экипаж посадили в транзитный самолет и отправили домой. — Замечательно! — воскликнул Кенни Бэрн, швырнув карандаш на стол. — Только этого не хватало! Заварили кашу и смылись. — Прошу вас осторожнее выбирать выражения, — ледяным тоном произнес Майк Ли. — От имени перевозчика заявляю: мы вынуждены признать, что члены экипажа действовали ответственно. У них нет никаких обязательств перед нами, но, учитывая, что у гонконгской администрации воздушных перевозок могут возникнуть вопросы, они поспешили вернуться домой. Кейси написала: Опросить экипаж представляется невозможным. — Нам э-ээ… известно, кто капитан? — робко спросил Рон Смит. — Да, — сказал Майк Ли. Он сверился с блокнотом в кожаном переплете. — Некто Джон Чанг. Сорок пять лет, проживает в Гонконге, шесть тысяч часов налета. Капитан корабля N-22, принадлежащего компании «Транс-Пасифик». Весьма опытный пилот. — Вот как? — осведомился Бэрн, подавшись вперед. — Когда его тестировали в последний раз? — Три месяца назад. — Где? — Здесь, — ответил Ли. — Инструкторы «Нортона», на тренажерах «Нортона». Бэрн откинулся на спинку кресла, недовольно фыркнув. — Какие оценки он получил? — спросила Кейси. — Самые высокие, — сказал Ли. — Можете проверить экзаменационные ведомости. Кейси написала: Ошибка пилота исключается (?) — Как вы думаете, мы сможем его опросить? — заговорил Мардер, обращаясь к Ли. — Он согласится побеседовать с нашим сервисным представителем в «Кайтаке»? — Я уверен, экипаж пойдет нам навстречу, — отозвался Ли. — Особенно если вы предложите вопросы в письменном виде… Полагаю, мы получим ответы в ближайшие десять дней. — Хм-мм… — недовольно протянул Мардер. — Так долго… — Если мы не опросим пилота, могут возникнуть затруднения, — вмешался Ван Трунг. — Инцидент случился за час до посадки, а регистратор переговоров в кабине фиксирует лишь последние двадцать пять минут. Иными словами, РПК бесполезен. — Верно. Но у вас есть еще РПД. Кейси написала: Регистратор полетных данных. — Да. РПД у нас есть, — отозвался Трунг. Однако в его голосе сквозило сомнение, и Кейси понимала, почему. Регистраторы полетных данных славились своей ненадежностью. В представлении большинства людей эти загадочные «черные ящики» скрупулезно хранят все тайны полета, но на самом деле они зачастую попросту не работают. — Я сделаю все, что в моих силах, — пообещал Майк Ли. — Что мы знаем об этом корабле? — спросила Кейси. — Самолет новый, — ответил Мардер. — В эксплуатации три года. Четыре тысячи часов налета и девятьсот циклов. Кейси написала: Цикл = взлет-посадка. — Когда в последний раз производились регламентные работы? — мрачно осведомился Доэрти. — Боюсь, нам придется ждать отчет несколько недель. — В марте, по программе «С». — Где? — В Лос-Анджелесе. — Иными словами, работы скорее всего были проведены качественно, — сказала Кейси. — Да, — подтвердил Мардер. — Итак, для начала у нас три версии — погода, человеческий фактор и технические неполадки. Какая неисправность N-22 могла вызвать такое поведение машины, будто она попала в зону турбулентности? Неполадки в органах управления? — Да, конечно, — уныло произнес Доэрти. — Например, выпуск интерсепторов. Предкрылков, — поправился он, взглянув на Боба, как будто новый вариант термина мог тому лучше объяснить, о чем идет речь. — Придется проверить гидравлику, приводящую в действие все поворотные плоскости. — Авионика? Трунг писал что-то в блокноте: — В настоящий момент меня больше всего занимает вопрос, почему автопилот не перехватил управление. Сказать более определенно можно, лишь изучив содержимое РПД. — Электроника? — Вероятно, предкрылки были выпущены из-за замыкания в схеме, — ответил Рон Смит, качая головой. — Я имею в виду, такую возможность нельзя исключать… — Двигатели? — Да, двигатели тоже нужно проверить, — сказал Бэрн. — Если во время полета выдвинулась решетка реверса, машина потеряла бы устойчивость. Но в таком случае неизбежны повреждения турбины. Если они есть, мы их обнаружим. В блокноте Кейси осталась запись: Управление — выпуск предкрылков, гидравлика — выпуск предкрылков, авионика — автопилот, электроника — замыкание в схеме, двигатели — решетка реверса. Причиной происшествия мог оказаться сбой практически в любой системе корабля. — Вам предстоит немало потрудиться, — сказал Мардер, поднимаясь из-за стола и собирая бумаги. — Не стану вас задерживать. — Какого черта, Джон, — подал голос Бэрн. — За месяц мы докопаемся до самой сути. Я совершенно спокоен. — А я — нет, — отозвался Мардер. — У нас нет месяца. Только неделя. В комнате поднялся шум: — Неделя? — Какого черта, Джон! — Прекрати, Джон, ты ведь знаешь, что ГРП всегда требует месяц! — Но только не сейчас, — сказал Мардер. — В прошлый четверг китайское правительство вручило нашему президенту Гэлу Эдгартону протокол о намерениях. Китай приобретает у нас пятьдесят N-22 и собирается заказать еще тридцать. Первые поставки — через полтора года. В комнате повисла ошеломленная тишина. Присутствующие переглянулись. Слухи о крупной сделке с Китаем ходили уже давно. В выпусках новостей ее называли «решенным делом», но в компании «Нортон» этому не верил никто. — Это истинная правда, — продолжал Мардер. — Полагаю, нет нужды объяснять вам, что это значит. Речь идет о заказе на общую сумму восемь миллиардов долларов. Четыре года работы с полной загрузкой производственных мощностей. Компания войдет в двадцать первый век, имея солидный финансовый фундамент. Это позволит модернизировать N-22 и приступить к созданию N-XX, широкофюзеляжной машины нового поколения. Мы с Гэлом согласны в том, что эта сделка — вопрос жизни и смерти для компании. — Мардер сунул бумаги в кейс и защелкнул замки. — В воскресенье я вылетаю в Пекин, чтобы встретиться с Гэлом и подписать протокол с китайским министром транспорта. Он наверняка захочет узнать, что произошло с Пятьсот сорок пятым. Если я не смогу ему ответить, он расторгнет договоренности и передаст заказ «Аэробусу». В таком случае я и компания оказываемся в глубоком дерьме, а все вы, сидящие за столом, теряете работу. Иными словами, будущее компании «Нортон» всецело зависит от результатов вашего расследования. Я не хочу слышать ничего, кроме ответов на свои вопросы. Они нужны мне не позже чем через неделю. У меня все. Увидимся завтра. Он развернулся на каблуках и вышел из комнаты.Боевая рубка 7:27 утра
— Каков мерзавец, а? — сказал Бэрн. — Неужели он надеялся таким вот способом подвигнуть нас на трудовые свершения? Да пошел он к такой-то матери! Трунг пожал плечами: — Джон всегда так поступает. — Как вам это нравится? — спросил Смит. — Я имею в виду, это ведь прекрасная, замечательная новость. Неужели Эдгартон и вправду подписывает договор с Китаем? — Думаю, да, — сказал Трунг. — Завод понемногу оживает. Изготовлен дополнительный комплект стапелей для сборки крыла; его вот-вот отправят в Атланту. Думаю, Эдгартон действительно заполучил сделку. — Он заполучил прекрасный повод надрать мне задницу, — заявил Бэрн. — То есть? — Может быть, Эдгартон и подписал договор о намерениях. Но восемь миллиардов долларов — завидный куш. «Боинг», «Дуглас» и «Аэробус» тоже постараются его хапнуть. Китайцы могут передать им заказ в самую последнюю минуту. Они то и дело выкидывают этот номер. Поэтому Эдгартон засуетился, опасаясь, что заказ сорвется и он будет вынужден оправдываться перед советом директоров. Что он сделает в таком случае? Обвинит Мардера. А что сделает Мардер? — Свалит вину на нас, — ответил Трунг. — Именно. Эта история с Пятьсот сорок пятым как нельзя им на руку. Если они получат пекинский контракт, они герои. Если не получат… — …то в этом виноваты мы, — подхватил Трунг. — Именно. Мы сорвали восьмимиллиардную сделку. — Что ж, — сказал Трунг, поднимаясь на ноги, — коли так, пора взглянуть на этот самолет.Здание администрации 9:12 утра
Харольд Эдгартон, новый президент компании «Нортон Эйркрафт», сидел в своем кабинете на десятом этаже и смотрел в окно, из которого открывался вид на заводские ангары. Эдгартон был крупным мужчиной, в молодости он играл в футбол защитником. Он был щедр на улыбки, но его глаза смотрели холодно, пронзительно. Прежде он работал в «Боинге», но три месяца назад его пригласили в «Нортон» налаживать сбыт продукции. В кабинет вошел Мардер. Эдгартон повернулся к нему и нахмурился. — Черт знает что такое, — проворчал он. — Сколько человек погибло? — Трое, — ответил Мардер. — О, господи, — сказал Эдгартон, качая головой. — Надо же было случиться такому именно теперь. Ты рассказал людям из ГРП о протоколе? Внушил им, насколько это важно? — Да. — Справитесь за неделю? — Я сам возглавил группу. Мы все сделаем, — ответил Мардер. — Как насчет прессы? — Эдгартон все еще продолжал беспокоиться. — Я не хочу, чтобы этим занимался отдел по связям с общественностью. Бенсон — тупица, репортеры терпеть его не могут. Инженеры тем более не годятся; они не в силах связать два слова… — Я все улажу, Гэл. — Ты? Я не хочу, чтобы ты общался с прессой. Тебя могут обвинить в предвзятости. — Понимаю, — сказал Мардер. — Я поручил переговоры с прессой Кейси Синглтон. — Синглтон? Дамочка из ГК? — переспросил Эдгартон. — Я просмотрел пленку, на которой она беседует с журналистами по поводу происшествия в Далласе. Согласен, эта Синглтон выглядит недурно, но ведь она прямая, как телеграфный столб! — Именно это нам и нужно, не так ли? Честная, откровенная беседа в американском духе, никакой зауми. У Синглтон хорошо подвешен язык и есть голова на плечах. — Они ей пригодятся, — сказал Эдгартон. — Если начнется шумиха, ей придется попотеть. — Она все сделает, Гэл, — пообещал Мардер. — Ничто не должно сорвать китайскую сделку. — Все будет в порядке, Гэл. Несколько секунд Эдгартон задумчиво смотрел на Мардера. — Хорошенько уясни себе это, — велел он. — Мне плевать, на ком ты женат — если мы не подпишем контракт, многие окажутся на улице. Не только я. Полетит немало голов. — Понимаю, — отозвался Мардер. — Ты выбрал эту женщину. Она твоя протеже. Совет директоров об этом знает. Если она оплошает либо ГРП не справится с задачей, тебе несдобровать. — Все будет в порядке, — повторил Мардер. — Я держу руку на пульсе. — Да уж, постарайся, — сказал Эдгартон и отвернулся к окну. Мардер вышел из кабинета.Аэропорт Лос-Анджелеса Ремонтный ангар номер 21
Голубой мини-фургон пересек посадочную полосу и покатил к ремонтным ангарам лос-анджелесского аэропорта. Из задних ворот ближайшего ангара высовывался желтый хвост Пятьсот сорок пятого. Его эмблема сверкала на солнце. Завидев самолет, инженеры принялись возбужденно переговариваться. Фургон въехал в ангар и остановился под крылом лайнера; инженеры выбрались из салона. Механики аварийной бригады уже приступили к работе. Надев брезентовые куртки и снаряжение, они ползали на четвереньках по крылу. — За дело! — провозгласил Бэрн, поднимаясь по лестнице на крыло. Его слова прозвучали словно боевой клич. Вслед за ним на крыло вскарабкались остальные инженеры. Последним поднялся Доэрти. На его лице застыло подавленное выражение. Кейси и Ричман вышли из автомобиля. — Они все поднялись на крыло, — заметил Боб. — Все правильно. Крыло — самая важная часть самолета и самая сложная. Первым делом инженеры осмотрят крыло, потом проведут визуальный осмотр салона. Нам сюда. — Куда мы? — Внутрь. Кейси подошла к носу и поднялась по складной лесенке к дверце, расположенной чуть позади кабины пилотов. Приблизившись к входу, она почувствовала сильный запах рвоты. — Господи, — сказал Ричман за ее спиной. Кейси вошла внутрь.* * *
Она заранее знала, что разрушения в первом салоне будут наименьшие, но даже здесь у нескольких кресел были сломаны спинки. Поручни были сорваны с мест и валялись в проходах. Багажные отсеки потрескались, их дверцы были открыты нараспашку. С потолка свисали кислородные маски, многих не хватало. На ковре и стенах виднелись пятна крови. Сиденья кресел были залиты лужами рвоты. — Боже мой, — пробормотал Ричман, прикрывая ладонью нос. Его лицо побледнело. — И все это натворила турбулентность? — Нет, — ответила Кейси. — Почти наверняка нет. — Но почему пилот… — Пока неизвестно, — сказала Кейси. Она прошла вперед, к кабине пилотов. Дверца кабины была открыта и заклинена, панель управления на первый взгляд не пострадала. Судовые журналы и прочие документы исчезли. На полу лежал крохотный детский башмачок. Наклонившись, чтобы рассмотреть его, Кейси заметила застрявший под дверью комок искореженного черного металла. Видеокамера. Она выдернула ее из-под двери, и аппарат рассыпался у нее в руках — беспорядочная мешанина из электронных плат и серебристых моторчиков. Из треснувшей кассеты кольцами свисала пленка. Кейси сунула ее Ричману. — Что мне делать с этой штукой? — спросил он. — Держи у себя. Кейси двинулась к хвосту, понимая, что там дела обстоят намного хуже. В ее голове уже начинала складываться картина происшествия. — Нет никаких сомнений: самолет претерпел сильные колебания тангажа. Это когда нос машины то задирается кверху, то опускается вниз, — объяснила она. — Почему вы так решили? — Потому что пассажиров тошнило. Сильная качка вызывает рвоту. — А куда девались кислородные маски? — Люди цеплялись за них во время падения, — сказала Кейси. — У нескольких кресел сломаны спинки. Ты представляешь, какая сила требуется, чтобы сломать самолетное кресло? Они рассчитаны на шестнадцатикратную перегрузку. Пассажиры метались по салону, словно кубики в стаканчике. И, судя по разрушениям, это продолжалось довольно долго. — Сколько? — По меньшей мере две минуты, — ответила Кейси. «В подобных обстоятельствах две минуты — настоящая вечность», — подумала она. Миновав разгромленную кухню в середине самолета, они оказались во втором салоне. Разрушения здесь были куда серьезнее. Сломанных кресел было намного больше. Потолок покрывала широкая кровавая полоса. Проходы были завалены обувью, обрывками одежды, детскими игрушками. Уборщицы в синих комбинезонах с надписью «Нортон ГРП» укладывали вещи пассажиров в пластиковые мешки. — Вы нашли фото — и видеокамеры? — спросила Кейси, обращаясь к одной из женщин. — Пока только пять или шесть, — ответила та. — Две видеокамеры. Чего тут только нет. — Она сунула руку под кресло и подняла резиновый противозачаточный колпачок. — Вот, видите? Осторожно переступая через кучи мусора в проходах, Кейси двинулась дальше. Толкнув дверь, она вошла в хвостовой салон. Ричман с шумом втянул в себя воздух. Казалось, по салону прошелся паровой молот. Кресла были буквально расплющены, багажные контейнеры свисали почти до пола, потолочные панели разлетелись на куски, обнажая электропроводку и серебристую теплоизоляцию. Повсюду была кровь; некоторые кресла пропитались ею насквозь и приняли темно-бордовую окраску. Унитазы в туалетных кабинках были вырваны с корнем, зеркала разбиты, шкафчики из нержавеющей стали распахнуты и покорежены. Внимание Кейси привлекли шесть санитаров у левого борта. Они поддерживали на весу тяжелую массу, обернутую белой нейлоновой сеткой, которая свисала рядом с багажными полками. Санитары чуть переместились, сетка развернулась, и внезапно оттуда вывалилась мужская голова — серое лицо, разинутый рот, незрячие глаза, спутанные волосы. — Ox… — пробормотал Ричман. Развернувшись, он зашагал прочь. Кейси подошла к санитарам. В сетке висел труп китайца средних лет. — Что-нибудь не ладится? — спросила она. — Прошу прощения, мадам, — сказал один из санитаров. — Мы не можем его снять. Когда мы нашли его, он свисал с потолка. Крепко застрял левой ногой. Кто-то из санитаров осветил потолок карманным фонариком. Левая нога трупа пробила багажный контейнер и теплоизоляцию над оконной панелью. Кейси попыталась вспомнить, какие кабели там проходят и каким образом их повреждение могло отразиться на полете. — Будьте осторожны, когда станете извлекать его, — посоветовала она. Из кухни донесся голос уборщицы: — Ну и ну, такого я еще не видывала. — Как она сюда попала? — спросил другой голос. — Черт возьми, откуда мне знать? Кейси отправилась посмотреть, о чем они говорят. Уборщица держала синюю пилотскую фуражку с кровавым отпечатком подошвы. Кейси протянула руку: — Где вы ее нашли? — Здесь, — ответила женщина. — У хвостового камбуза. Далековато от пилотской кабины, как вы считаете? — Верно. — Кейси повертела фуражку в руках. На околыше серебристые крылышки с желтым медальоном «Транс-Пасифик» в центре. Пилотская фуражка с капитанской ленточкой. Вероятно, она принадлежала командиру второго экипажа — если на этом самолете был второй экипаж. Это еще предстояло выяснить. — Боже мой, какой кошмар, это ужасно, — послышался знакомый монотонный речитатив. Кейси подняла глаза и увидела Дуга Доэрти, торопливо входившего в хвостовой салон. — Что они сделали с моим прекрасным самолетом? — простонал Доэрти. Потом он заметил Кейси. — Надеюсь, ты понимаешь, что турбулентность здесь ни при чем. Самолет дельфинировал. — Возможно, — отозвалась Кейси. «Дельфинированием» на авиационном жаргоне называлась серия крутых подъемов и падений. Самолет двигается как дельфин, который взмывает в воздух и вновь ныряет в воду. — Да уж, — мрачно заверил ее Доэрти. — Именно так все и было. Они не справились с управлением. Какой кошмар, какой ужас… — Мистер Доэрти… — произнес один из санитаров. Доэрти оглянулся. — Господи, надо же было ему угодить именно сюда! — Так уж получилось, мистер… — Вы ничего не понимаете, — убитым голосом произнес Доэрти, приближаясь к трупу. — Здесь находится кормовой люк обслуживания, к которому сходятся важнейшие системы… позвольте взглянуть. Что случилось? Нога застряла? — Так точно, мистер. — Санитар включил фонарик. Доэрти приподнял мертвое тело, и оно закачалось в сетке. — Вы можете его придержать? Ага… У вас есть нож или что-нибудь острое? Вряд ли, но вдруг?… Кто-то из санитаров подал ему ножницы, и Доэрти принялся орудовать ими. Вниз полетели клочья теплоизоляции. Доэрти продолжал кромсать ее ножницами, проворно двигая пальцами. Потом замер в неподвижности. — Ага… Кабельная полка А59 не задета… А47 в порядке… Сеть управления гидравликой… блок авионики… уцелели. Нет, жизненно важные системы не повреждены. Санитары, державшие труп, во все глаза смотрели на Доэрти. Наконец один из них спросил: — Теперь мы можем его снять? Доэрти продолжал пытливо всматриваться в хитросплетение трубок и проводов. — Что? Ах, да. Конечно. Снимайте. Он отступил назад. Санитары втиснули между потолком и багажными полками огромный разжимной клин и налегли на рукоятки. Послышался громкий хруст ломающегося пластика. Доэрти отвернулся. — Не могу смотреть, как они ломают мой самолет. — Он двинулся к носу. Санитары изумленно таращились ему вслед. В салоне вновь появился Ричман, чуть смущенный. — Что эти люди делают с крылом? — спросил он, ткнув пальцем в иллюминатор. Кейси наклонилась и выглянула наружу. — Осматривают предкрылки, — сказала она. — Управляющие плоскости, расположенные на передней кромке крыла. — А зачем они нужны? Тебе придется учить его буквально всему. — Ты знаком хотя бы с азами аэродинамики? — спросила Кейси. — Нет? Так вот, подъемная сила обеспечивается формой крыла… Крыло только кажется простым куском металла, — объяснила она, — но на самом деле это сложнейшая часть самолета, и на его изготовление уходит больше всего времени. Фюзеляж устроен намного проще, он представляет собой всего лишь ряд округлых цилиндров, соединенных встык. А хвост — всего лишь неподвижная вертикальная конструкция с поворотной плоскостью. Крыло — совсем другое дело. Это настоящее произведение искусства. Имея длину в шестьдесят метров, оно обладает чрезвычайной прочностью, которая позволяет выдерживать вес всего самолета. В то же самое время форма крыла воспроизводится с точностью до одной десятой миллиметра. Профиль крыла — решающий фактор, — продолжала Кейси. — Оно выпуклое сверху и плоское снизу. Это значит, что воздух, обтекающий крыло сверху, движется быстрее, чем внизу, и по закону Бернулли… — Я учился на юриста, — напомнил Ричман. — Закон Бернулли гласит, что чем быстрее движется газ, тем меньше его давление, — сказала Кейси. — Таким образом, давление в потоке газа меньше, чем в окружающих неподвижных слоях. Над верхней плоскостью крыла воздух движется быстрее, чем под нижней, и это создает вакуум, который тянет крыло кверху. Крыло обладает достаточной прочностью, чтобы поднять фюзеляж, и самолет взлетает. — Ясно… — Так вот, подъемная сила определяется двумя факторами — скоростью, с которой крыло рассекает воздух, и кривизной его профиля. Чем больше кривизна, тем больше подъемная сила. — Ясно. — Когда крыло движется с большой скоростью — скажем, восемь десятых числа Маха, — большая кривизна не нужна. В сущности, крыло должно быть почти плоским. Но когда самолет движется медленно, например во время взлета или посадки, кривизну нужно увеличить. Для этого выдвигаются дополнительные плоскости — закрылки у задней кромки и предкрылки у передней. — Стало быть, предкрылки — это то же самое, что закрылки, только впереди? — Совершенно верно. — До сих пор я их не замечал, — сказал Ричман, выглядывая в иллюминатор. — На легких самолетах их нет, — отозвалась Кейси. — Но широкофюзеляжная машина при полной загрузке весит примерно триста пятьдесят тонн. На таких самолетах без предкрылков не обойтись. На их глазах предкрылки выдвинулись из крыла, потом втянулись обратно. Люди на крыле смотрели на них, сунув руки в карманы. — Почему предкрылкам придается такое значение? — спросил Ричман. — Потому, что одна из возможных причин аварии — выпуск предкрылков во время полета. Не забывай, при крейсерской скорости крыло должно быть почти плоским. При выпуске предкрылков самолет может потерять устойчивость. — Почему предкрылки могли оказаться выпущенными? — Из-за ошибки пилота, — ответила Кейси. — Самая распространенная причина. — Но считается, что на этом лайнере был очень хороший пилот. — Вот именно. Считается. — А если пилот не виноват? Кейси помедлила. — Бывает ситуация, которую называют «самопроизвольный выпуск предкрылков». Это значит, что предкрылки выпускаются без предупреждения, сами по себе. Ричман нахмурился. — Такое возможно? — Такие случаи бывали, — сказала Кейси. — Но мы считаем, что на самолетах этого типа самопроизвольный выпуск невозможен. — Ей не хотелось вдаваться в подробности. По крайней мере, сейчас. Ричман продолжал хмуриться. — Если это невозможно, зачем они проверяют предкрылки? — Наша обязанность — проверить любую, даже самую невероятную версию. Может быть, дело в неисправности именно этого конкретного самолета. Может быть, произошло замыкание в управлении гидравликой. Может быть, отказали датчики приближения. Может быть, произошел сбой в программе авионики. Мы будем проверять все системы, пока не поймем, что произошло и почему. А пока мы даже не догадываемся.* * *
Четверо мужчин втиснулись в пилотскую кабину и склонились над приборами. Ван Трунг, имевший сертификат на управление N-22, сидел в кресле капитана; справа от него в кресле второго пилота сидел Кенни Бэрн. Трунг пускал в ход одну управляющую плоскость за другой — закрылки, предкрылки, руль направления и руль высоты. После каждого испытания визуально фиксировались показания приборов. Кейси и Ричман стояли в дверях кабины. — Нашел что-нибудь, Ван? — спросила Кейси. — Пока ничего, — ответил Трунг. — Мы понапрасну теряем время, — сказал Кенни Бэрн. — Эта птичка в полном порядке. — Может быть, и впрямь виновата турбулентность? — спросил Ричман. — Турбулентность? — произнес Бэрн. — Кто это сказал? — Я, — ответил Ричман. — Кейси, вправь парню мозги, — велел Бэрн, бросив взгляд через плечо. — На турбулентность принято списывать самые разнообразные происшествия. Она действительно иногда возникает, и в давние времена самолетам порой приходилось туго. Но в наши дни турбулентность, способная вызвать такие серьезные разрушения, — редкость. — Почему? — Радар, приятель. — Бэрн фыркнул. — Все пассажирские суда оборудованы погодным радаром. Пилот видит воздушные формации, расположенные по курсу, и обходит их. К тому же сейчас связь между самолетами намного лучше, чем раньше. Если машина, занимающая тот же эшелон, что и ты, но идущая в четырехстах километрах впереди, попадает в зону турбулентности, ты непременно об этом узнаешь и изменишь курс. Турбулентностью теперь никого не испугаешь. Явно раздраженный тоном Бэрна, Ричман сказал: — Ну, не знаю. Мне приходилось летать на самолетах, попадавших в сильную тряску… — Кто-нибудь из пассажиров погибал при этом? — Нет, но… — Кого-нибудь выбрасывало из кресла? — Нет. — Ты видел хотя бы одного раненого? — Нет, не видел. — То-то же, — сказал Бэрн. — Однако нельзя исключать возможность, что… — «Возможность»? — переспросил Бэрн. — Ты имеешь в виду, как в суде, где возможно буквально все? — Нет, но… — Ты ведь законник? — Да, но… — Советую тебе сейчас же уяснить одну мысль. Мы не занимаемся крючкотворством. Юридические законы — куча дерьма. Мы имеем дело с самолетом. Это машина. Она либо исправна, либо нет. Тут нет места так называемым мнениям. А теперь будь добр, заткнись и не мешай работать. Ричман поморщился, но сдаваться не спешил. — Что ж, пусть будет по-вашему, — сказал он. — Но если причина не в турбулентности, должны быть доказательства… — Совершенно верно, — подтвердил Бэрн. — Например, световое табло, требующее пристегнуть ремни. Если самолет попадает в турбулентный поток, пилот первым делом должен оповестить пассажиров и включить табло. Все пристегиваются и остаются целы и невредимы. Пилот этого судна ничего подобного не сделал. — Может быть, табло сломано. — Подними глаза. Послышался щелчок, и табло над их головами загорелось. — Может быть, не работает система оповещения… — Работает, работает, — донесся из динамиков усиленный голос Бэрна. — Уж поверь, система работает. В салоне появился круглолицый Дэн Грин, инспектор БСВТ, запыхавшийся после подъема по металлической лестнице. — Привет, парни. Я принес разрешение на перелет в Бербэнк. Думаю, вам будет удобнее работать в родных стенах. — Еще бы, — сказала Кейси. — Поздравляю, Дэн, — произнес Кенни. — Ты отлично справился с заданием не выпускать отсюда экипаж. — Да пошел ты, — отозвался Дэн. — Я занял пост в воротах через минуту после приземления самолета, но экипажа уже след простыл. — Он повернулся к Кейси, — Труп извлекли? — Еще нет, Дэн. Он прочно застрял. — Мы вынесли остальные тела и разместили тяжелораненых в клиниках Уэст-сайда. Вот список. — Он подал Кейси лист бумаги. — В клинике аэропорта осталось лишь несколько человек. — Сколько именно? — спросила Кейси. — Шесть или семь. В их числе две стюардессы. — Можно с ними поговорить? — Почему бы нет? — отозвался Грин. — Ван, долго еще? — спросила Кейси. — Не меньше часа. — Тогда я беру машину. — Заодно прихвати этого молодого умника, — велел Бэрн.Лос-анджелесский аэропорт 10:42 утра
Усевшись за руль фургона, Ричман протяжно вздохнул. — Эти люди всегда такие ласковые? — осведомился он. Кейси пожала плечами. — Это инженеры, — ответила она, подумав: «А чего, собственно, ожидал Ричман? Неужели он не общался с инженерами „Дженерал Моторс“?» — Инженеры сущие дети, — продолжала Кейси. — В своем эмоциональном развитии они застряли в возрасте, когда мальчишки бросают игрушки, потому что начинают замечать девчонок. Инженеры продолжают забавляться с игрушками. Они не умеют вести себя в обществе, плохо одеваются, но они невероятно умны и образованны, хотя по-своему заносчивы и бесцеремонны. Они не принимают чужаков в свою компанию. — Особенно юристов… — Никого. Они, словно гроссмейстеры, не желают тратить время на любителей. Вдобавок сейчас они находятся под сильным давлением. — Вы инженер? — Я? Нет. Но я женщина. И работаю в ГК. Это две причины, по которым ко мне относятся снисходительно. Кроме того, Мардер поручил мне общаться с прессой от имени ГРП, и это еще одно очко в мою пользу. Инженеры терпеть не могут журналистов. — Пресса заинтересуется этим происшествием? — Вряд ли, — ответила Кейси. — Самолет принадлежал зарубежной компании, погибли, иностранцы, авария произошла за пределами Штатов. К тому же у репортеров нет фотографий и видеозаписей. Вряд ли они обратят внимание. — Но происшествие представляется весьма серьезным… — Это для них не критерий, — сказала Кейси. — В прошлом году произошло двадцать пять аварий, повлекших значительные разрушения самолетов. Двадцать три из них — за рубежом. Какие ты помнишь? Ричман нахмурился. — Катастрофа в Абу-Даби, пятьдесят шесть погибших? — допытывалась Кейси. — Катастрофа в Индонезии, двести трупов? Богота, сто пятьдесят три? Помнишь хотя бы одну из них? — Нет, — ответил Ричман. — Но, кажется, что-то произошло в Атланте. — Совершенно верно, — подтвердила Кейси. — Авария ДС-9 в Атланте. Сколько людей погибло? Ни одного. Сколько раненых? Ни одного. Почему ты вспомнил об этом происшествии? Потому что его показали по телевизору в десятичасовом выпуске новостей. Фургон промчался по посадочной полосе, миновал сетчатые ворота и вырулил на улицу. Ричман свернул на бульвар Сепульведа и направил машину к округлым голубым корпусам клиники «Сентинела». — Как бы то ни было, — сказала Кейси, — в настоящее время нас волнуют совсем другие вещи. — Она дала Ричману магнитофон, прикрепила микрофон к его лацкану и рассказала, что им предстоит делать.Клиника «Сентинела» 12:06
— Вы хотите узнать, что случилось? — раздраженно осведомился бородач. Его звали Беннет, ему исполнился сорок один год, он работал агентом по продаже джинсов «Гесс». Беннету потребовалось слетать в Гонконг на фабрику; он посещал ее четырежды в год и всегда пользовался услугами «Транс-Пасифик». В эту минуту он сидел на кровати в больничном отсеке с прикрытым шторой входом. У него были забинтованы голова и правая рука. — Самолет едва не рухнул, вот что! — Понимаю, — отозвалась Кейси. — Но я хотела бы выяснить… — Кто вы такие? — спросил Беннет. Кейси вновь назвала себя и протянула ему свой нагрудный знак. — «Нортон Эйркрафт»? Вы-то здесь при чем? — Мы построили этот самолет, мистер Беннет. — Этот кусок дерьма? Идите к черту, леди. — Он швырнул Кейси ее знак. — Уходите отсюда, вы оба! — Но, мистер Беннет… — Давайте проваливайте!* * *
Выйдя из отсека, Кейси с сожалением сказала Ричману: — Этим людям можно только посочувствовать. Приблизившись к следующему отсеку, она остановилась у входа. Из-за шторы доносилась пулеметная китайская речь. Сначала говорила одна женщина, потом послышался другой женский голос, произнесший несколько фраз по-английски. Откинув штору, Кейси увидела китаянку с пластмассовой шиной на шее. Сиделка подняла глаза и отрицательно покачала головой. Кейси отправилась к следующему отсеку.* * *
Здесь находилась одна из стюардесс Пятьсот сорокпятого, двадцативосьмилетняя Кей Лианг. Ее лицо и шею покрывали обширные ярко-красные ссадины. Она сидела в кресле рядом с пустой кроватью и листала выпуск «Vogue» шестимесячной давности. Она объяснила, что осталась в больнице ухаживать за Ша Ян Хао, еще одной стюардессой, которая лежит по соседству. — Она моя кузина, — сообщила Кей. — Боюсь, она пострадала всерьез. Меня не пускают в ее комнату. — Кей говорила по-английски чисто, с легким британским акцентом. Как только Кейси представилась, она смутилась. — Вы от компании-изготовителя? — спросила она. — Но у меня только что был мужчина… — Какой мужчина? — Китаец. Он ушел несколько минут назад. — Ничего о нем не знаю, — нахмурившись, произнесла Кейси. — Мы хотели бы задать вам несколько вопросов. — Да, пожалуйста. — Кей отложила журнал и опустила руки на колени. — Как давно вы служите в «Транс-Пасифик»? — спросила Кейси. — Три года, — ответила Кей Лианг. — А прежде — три года в «Катай-Пасифик». — Она всегда летала на международных рейсах, потому что кроме китайского владела английским и французским языками. — Где вы находились, когда начался инцидент? — В кухонном отсеке второго салона. За бизнес-классом. Бортпроводницы готовили завтрак — объяснила она. — Было пять утра, возможно, без нескольких минут. — Что же случилось? — Самолет начал подниматься, — ответила Кей. — Я отлично помню, потому что расставляла бутылки, и они соскользнули с тележки. Потом, почти сразу, начался крутой спуск. — Что вы сделали? Она ничего не могла делать, объяснила Кей, только держаться. Пике было крутое. Напитки и блюда упали на пол. Потом самолет опять круто взмыл вверх, затем опять нырнул вниз. Во время второго пике она ударилась головой о перегородку. — Вы потеряли сознание? — Нет, лишь повредила лицо. — Кей показала на свои ссадины. — Что было дальше? Кей сказала, что не помнит точно. Мисс Джиао, другая бортпроводница, сбила ее с ног, и они вместе упали на пол. — Мы слышали крики пассажиров и, разумеется, видели их в проходах. Потом, продолжала она, самолет выправился. Она сумела подняться на ноги и пошла к пассажирам. Положение было очень тяжелое, особенно в хвосте. — Многие были ранены, многие истекали кровью, кричали от боли. Мисс Хао, моя кузина, потеряла сознание. Она находилась в хвостовой кухне. Ее состояние встревожило других стюардесс. Три пассажира погибли. Атмосфера была очень нервная. — Что вы сделали? — Достала перевязочные пакеты и оказала пассажирам медицинскую помощь. Потом пошла в кабину пилотов. Хотела убедиться, что там все в порядке, и сообщить пилотам, что в хвостовом камбузе лежит раненый капитан. — Во время происшествия капитан находился в кормовом камбузе? — спросила Кейси. Кей Лианг моргнула: — Да. Командир отдыхающего экипажа. — На борту было два экипажа? — Да. — Когда они сменились? — Тремя часами ранее. Ночью. — Как фамилия пострадавшего капитана? — спросила Кейси. Кей вновь замялась: — Я… я не знаю точно. Я не летала с ним прежде. — Ясно. Что было, когда вы вошли в кабину? — Капитан Чанг управлял самолетом. Члены экипажа были потрясены, но не пострадали. Капитан Чанг сказал мне, что он запросил экстренную посадку в Лос-Анджелесе. — Вы летали с ним прежде? — Да. Он очень хороший капитан. Великолепный капитан. Он очень мне нравится. «Уж очень горячо она его защищает», — подумала Кейси. До сих пор стюардесса сохраняла спокойствие, но теперь явно была взволнована. Она посмотрела на Кейси и отвела взгляд. — Панель управления не пострадала? — спросила Кейси. Стюардесса нахмурилась, припоминая. — Панель была в полном порядке, — ответила она. — Что еще сказал капитан Чанг? — Сказал, что произошел самопроизвольный выпуск предкрылков. Сказал, что именно это вызвало сотрясение самолета, но теперь все под контролем. «Ага, — подумала Кейси. — Эта новость вряд ли придется инженерам по вкусу». Кейси насторожили технические термины, которые употребляла стюардесса. Вряд ли бортпроводница могла знать о самопроизвольном выпуске предкрылков. Но, может быть, она лишь повторяет слова командира. — Капитан Чанг не объяснил, почему были выпущены предкрылки? — Нет, он сказал только: «Самопроизвольный выпуск предкрылков». — Ясно, — отозвалась Кейси. — Вы знаете, где находится рычаг управления предкрылками? Кей Лианг кивнула: — Рычаг расположен на центральной стойке, между креслами пилотов. «Совершенно верно», — подумала Кейси. — Вы не заметили, в каком положении он находился в ту минуту, когда вы были в кабине? — Заметила. Рычаг был поднят и зафиксирован. И опять терминология, подумала Кейси. Пилот так и сказал бы: «Поднят и зафиксирован». А стюардесса? — Что еще он говорил? — Его беспокоил автопилот. Он сказал, что автопилот пытался перехватить управление. Вот его слова: «Я был вынужден бороться с автопилотом за управление». — Понятно. Как он вел себя в ту минуту? — Он был спокоен, как всегда. Капитан Чанг очень хороший пилот. Ресницы девушки нервно подрагивали. Она сжимала и разжимала пальцы, лежавшие на коленях. Кейси решила промолчать. Испытанный полицейский трюк: заставить допрашиваемого первым нарушить тишину. — Капитан Чанг — потомственный летчик, — заговорила наконец Кей Лианг, с натугой сглотнув. — Его отец был военным летчиком, его сын тоже пилот. — Ясно… Стюардесса вновь умолкла. Возникла пауза. Она посмотрела на свои руки и вновь подняла глаза: — Что еще вы хотите узнать?* * *
Выйдя из отсека, Ричман спросил: — Та самая штука, которая, как вы утверждали, не может случиться? Самопроизвольный выпуск предкрылков? — Я не утверждала, что это невозможно. Я лишь сказала, что не верю, будто бы это могло произойти на данном самолете. Но если такое все же случилось, это лишь порождает новые вопросы. — Как насчет автопилота?… — Еще рано делать какие-либо выводы, — перебила Кейси, входя в соседний отсек.* * *
— Это произошло около шести утра, — сказала Эмили Янсен, худощавая женщина лет тридцати, с багровым кровоподтеком на щеке. У нее на коленях спал младенец. Муж Эмили лежал в кровати за ее спиной. Его плечи и подбородок охватывал корсаж. У него была сломана челюсть. — Я только что покормила ребенка и разговаривала с мужем. И тут раздался звук. — Какой звук? — Рокочущий либо скрежещущий. Кажется, он доносился со стороны крыла. «Плохи дела», — подумала Кейси. — И я выглянула в иллюминатор. Посмотрела на крыло. — Заметили что-нибудь необычное? — Нет. Крыло как крыло. Я подумала, может быть, звук исходит от двигателя, но и двигатель выглядел исправным. — Где было солнце в то утро? — С моей стороны. Светило в мой иллюминатор. — Стало быть, лучи падали на крыло? — Да. — И отражались вам в лицо? Эмили покачала головой: — Точно не помню. — Горело ли табло, требующее пристегнуть ремни? — Нет. — Капитан объявлял что-нибудь? — Нет, ничего. — Вернемся к звуку. Вы назвали его рокочущим? — Что-то вроде этого. Не знаю даже, услышала я его или ощутила. Что-то вроде вибрации. Вибрация. — Долго ли продолжалась вибрация? — Несколько секунд. — Скажем, пять? — Дольше. Скорее — десять или двадцать. «Классическое описание выпуска предкрылков на крейсерской скорости», — подумала Кейси. — Ясно, — сказала она. — А потом? — Самолет задрал нос, потом начал падать. — Эмили показала ладонью. — Вот так.* * *
Кейси продолжала писать в блокноте, но слова Эмили более не достигали ее сознания. Она пыталась восстановить последовательность событий, решить, в каком направлении следует сосредоточить усилия инженеров. Не было никаких сомнений — двое свидетелей дали картину, согласующуюся с выпуском предкрылков. Сначала вибрация, длящаяся двадцать секунд — ровно столько времени требуется, чтобы полностью выдвинуть предкрылки. Потом самолет поднимает нос и совершает несколько сильных колебаний, пока экипаж старается обуздать машину. «Какой кошмар», — подумала Кейси. — Дверь пилотской кабины была открыта, — говорила тем временем Эмили, — и я слышала аварийные предупреждения — слова на английском языке, словно записанные на магнитофон. — Вы помните, что говорилось? — Что-то вроде «потеря скорости… потеря скорости». «Аварийное предупреждение о потере скорости», — сказала себе Кейси. Черт возьми. Побеседовав с Эмили еще несколько минут, Кейси покинула отсек.* * *
В коридоре Ричман спросил: — Что означает этот рокочущий звук? Выпуск предкрылков? — Возможно, — напряженным отрывистым голосом отозвалась Кейси. Она спешила вернуться на борт самолета, поговорить с инженерами. Из-за шторы отсека, расположенного в дальнем конце коридора, вынырнул приземистый седовласый мужчина. Кейси с удивлением признала в нем Майка Ли. Ее охватил приступ раздражения. По какому праву представитель компании-перевозчика опрашивает пассажиров? Это серьезное нарушение. Майку Ли здесь не место. Кейси вспомнила слова Кей Лианг: «Только что я разговаривала с мужчиной, китайцем». Ли шел навстречу, качая головой. — Майк, — сказала Кейси. — Я не ожидала встретить тебя здесь. — Можешь наградить меня медалью. Кое-кто из пассажиров подумывал подать в суд, Я их отговорил. — Но, Майк, — возразила Кейси. — Ты беседовал с членами экипажа до нас. Так не годится. — Думаешь, я подкинул им версию случившегося? Нет, черт побери. Это они подкинули мне версию. Теперь нет никаких сомнений относительно того, что произошло. — Майк в упор смотрел на Кейси. — Мне очень жаль, но на Пятьсот сорок пятом произошел выпуск предкрылков, а это значит, что ваши неприятности с N-22 продолжаются.* * *
— Что он имел в виду, говоря о неприятностях с N-22? — спросил Ричман, когда они с Кейси возвращались к фургону. Кейси вздохнула. Какой смысл продолжать таиться? Она сказала: — Несколько раз на N-22 случался нештатный выпуск предкрылков. — Минутку! — воскликнул Ричман. — Такое уже бывало? — Да, но не так, как сейчас. До сих пор обходилось без жертв и ранений. И тем не менее предкрылки доставили нам немало беспокойства.На обратном пути 13:05
Фургон мчался в сторону лос-анджелесского аэропорта. — Впервые это произошло четыре года назад во время перелета в Сан-Хуан, — рассказывала Кейси. — Предкрылки выдвинулись на крейсерской скорости. Поначалу мы решили, что это случайность, но потом то же самое дважды повторилось на протяжении двух месяцев. Расследовав причины, мы обнаружили, что каждый раз предкрылки выдвигались в момент активной деятельности пилотов — когда происходила смена экипажей либо в компьютер вводились координаты очередной контрольной точки полета или что-нибудь в этом роде. В конце концов мы сообразили, что пилоты нечаянно сдвигают рычаг, зацепив его рукавом кителя либо ударив дощечкой блокнота… — Вы, верно, шутите, — сказал Ричман. — Нет, — ответила Кейси. — Щель, в которой движется рукоятка, была снабжена фиксирующим пазом наподобие выреза, закрепляющего рычаг переключения скоростей автомобиля в положении «стоянка», и, тем не менее пилоты продолжали случайно выпускать предкрылки. Ричман смотрел на нее недоверчивым взглядом прокурора: — Значит, N-22 действительно несовершенен. — Это новый корабль, — ответила Кейси. — Любой новый самолет, впервые появляясь на рынке, имеет недостатки. Невозможно построить машину, состоящую из миллиона частей, и не допустить при этом ошибки. Мы всеми силами стараемся их избегать. Сначала мы создаем модель и испытываем ее. Потом строим самолет и проводим летные испытания. Затруднения бывают всегда. Вопрос лишь в том, как их разрешить. — Как вы их разрешаете? — Обнаружив недостаток, мы рассылаем владельцам самолетов так называемый сервисный бюллетень, в котором описан рекомендуемый метод устранения дефекта. Однако мы не можем заставить владельца следовать нашим советам. Некоторые выполняют рекомендации, другие — нет. Если дефект угрожает безопасности корабля, ФАВП издает директиву годности к полетам, обязывая владельца устранить недостаток в указанный срок. Такие директивы издаются всегда, для всех самолетов. Мы гордимся тем, что для N-22 их выпущено меньше, чем для других. — Это ваши слова. — Можешь проверить. Все директивы собраны в Ок-Сити. — Где? — Все директивы о годности к полетам хранятся в Техническом центре ФАВП в Оклахома-Сити. — Стало быть, для N-22 тоже выпущены директивы. Вы это имеете в виду? — Мы издали сервисный бюллетень, предлагая авиакомпаниям установить металлический кожух, который поворачивается на петлях и закрывает рычаг. Когда нужно выпустить предкрылки, пилоту приходится откидывать кожух, однако это разрешило все затруднения. Как всегда, некоторые компании последовали рекомендации, другие — нет. Поэтому ФАВП выпустило директиву, обязывающую их это сделать. С тех пор был только один случай — на корабле индонезийской авиалинии, которая не установила защиту. В США ФАВП имеет право заставить владельцев подчиняться, но за рубежом… — Кейси пожала плечами. — Хозяева самолетов поступают так, как им заблагорассудится. — И это все? На этом неприятности закончились? — Да, это все. Мы провели расследование: на американских машинах были установлены кожухи, и с тех пор на N-22 не было случаев с предкрылками. — До вчерашнего дня, — заметил Ричман. — Совершенно верно. До вчерашнего дня.Ремонтный ангар лос-анджелесского аэропорта
Из пилотской кабины Пятьсот сорок пятого донесся голос Кенни Бэрна: — Что? Что они сказали? — Самопроизвольный выпуск предкрылков, — ответил Ричман. — Будь я проклят. — Бэрн выбрался из кресла. — Что за чепуха. Эй, умник! Видишь кресло? Это кресло второго пилота. Садись в него. Ричман колебался. — Чего ждешь, умник? Садись в кресло. Ричман неуклюже протиснулся мимо мужчин, собравшихся в кабине, и занял правое кресло. — Отлично, — сказал Бэрн. — Удобно? Ты, случаем, не пилот по профессии? — Нет, — ответил Ричман. — Очень хорошо. Итак, все готово к полету. Посмотри прямо перед собой. — Бэрн ткнул пальцем в панель перед лицом Ричмана. На панели были укреплены три видео экрана десять на десять сантиметров. — Вот три цветных монитора — дисплей курсопрокладчика, навигационный дисплей и, слева, системный дисплей. Вот эти маленькие полуокружности отвечают за различные системы. Все они зеленого цвета, значит, все в порядке. Над твоей головой находится потолочная приборная панель. Все огоньки погашены, стало быть, все в порядке. Если что-то неисправно, вспыхнет лампочка. Слева от тебя расположена стойка, которую мы называем пьедесталом. Бэрн показал коробчатую конструкцию, которая вытягивалась между креслами пилотов. Из пьедестала торчало с полдюжины рычагов. — Справа налево: закрылки и предкрылки, два сектора газа, по одному на каждый двигатель, затем спойлеры, тормоза, рычаг реверса. Закрылки и предкрылки управляются ближним к тебе рычагом, который прикрыт небольшим металлическим кожухом. Видишь? — Вижу, — ответил Ричман. — Замечательно. Откинь кожух и выпусти предкрылки. — Как? — Потяни рычаг книзу, — сказал Бэрн. Ричман открыл кожух и попытался сдвинуть рычаг. — Нет, нет. Возьмись за него покрепче, сдвинь вправо, а уж потом вниз, — объяснил Бэрн. — Как будто стояночный тормоз автомобиля. Ричман обхватил рукоятку пальцами, чуть приподнял ее, сместил в сторону и опустил. Где-то вдалеке послышалось жужжание. — Отлично, — сказал Бэрн. — Теперь посмотри на дисплей. Видишь желтый индикатор «ПРДКР»? Он сообщает тебе, что предкрылки вышли из передней кромки крыла. Ясно? Для полного выпуска требуется двадцать секунд. Вот они выпущены, индикатор становится белым, появляется надпись: «ПРДКР ВЫП». — Понял, — отозвался Ричман. — Молодец. А теперь втяни предкрылки. Ричман воспроизвел те же действия в обратном порядке: поднял рычаг, сместил влево, зафиксировал его и закрыл кожух. — Это называется штатный выпуск предкрылков, — сказал Бэрн. — Ясно, — ответил Ричман. — А теперь давай произведем нештатный. — Каким образом? — Всеми доступными тебе способами. Для начала ударь рычаг ребром ладони. Ричман потянулся к пьедесталу и провел по кожуху левой рукой. Кожух не позволял сместить рычаг. Все осталось по-прежнему. — Ну же, задай ему перцу! Ричман нанес несколько ударов — сбоку, спереди, сзади. С каждым разом он бил сильнее, но все впустую. Кожух защищал рычаг, и тот оставался в поднятом и зафиксированном положении. — Попытайся ткнуть его локтем, — посоветовал Бэрн. — Или знаешь что? Двинь его блокнотом. — Он взял блокнот на дощечке, лежавший между кресел, и протянул его Ричману. — Давай, врежь как следует. Чтобы уж наверняка. Ричман ударил блокнотом по кожуху. Дощечка наткнулась на металл. Ричман повернул блокнот и ударил по кожуху его торцом. Ничего не произошло. — Ну что, будешь упорствовать? — спросил Бэрн. — Или наконец согласишься, что это невозможно, пока рычаг закрыт кожухом? — Что, если пилот открыл кожух? — спросил Ричман. — А ты и впрямь умник, — похвалил Бэрн. — Может быть, тебе удастся случайным движением опрокинуть кожух. Подцепи его блокнотом. Ричман попытался поддеть край кожуха, но поверхность была закруглена, и блокнот соскользнул. Рычаг остался закрытым. — Невозможно, — сказал Бэрн. — Случайно откинуть кожух невозможно. — А если он был открыт? — Хорошая мысль, — признал Бэрн. — Летать с открытым кожухом не полагается, но кто его знает, что они тут вытворяли. Давай подними его. Ричман повернул кожух на петлях. Показался рычаг. — Отлично, умник. Приступай. Ричман размахнулся и ударил блокнотом, но движение вышло боковым, и кожух вновь выполнил свою задачу. Блокнот отскочил от него, не успев прикоснуться к рычагу. После нескольких ударов кожух захлопнулся. Прежде чем продолжать, Ричман был вынужден откинуть его. — Попробуй рукой, — велел Бэрн. Ричман несколько раз ударил ладонью, она покраснела и распухла, но рычаг по-прежнему оставался в верхнем положении и зафиксирован. — Ладно, — сказал он, откидываясь на спинку кресла. — Я все понял. — Невозможно, — произнес Бэрн. — Нештатный выпуск предкрылков на этом самолете невозможен. Вопросы? В дверях пилотской кабины послышался голос Доэрти: — Вы покончили со своими забавами, парни? Я хочу собрать регистраторы и отправиться домой. Выходя из кабины, Бэрн прикоснулся к плечу Кейси: — Можно тебя на минутку? — Да, конечно, — ответила она. Бэрн повел ее в хвост самолета, где их никто не мог подслушать. Наклонившись к ее уху, он спросил: — Что ты знаешь об этом парне? — Он принадлежит к семейству Нортон. — Что еще? — Его прислал ко мне Мардер. — Ты его проверила? — Нет, — сказала Кейси. — Поскольку его прислал Мардер, я решила, что опасаться нечего. — Так вот, я говорил со своими друзьями из отдела сбыта. По их словам, это скользкий тип. Они советуют не поворачиваться к нему спиной. — Кенни… — Говорю тебе, с этим парнем что-то неладно. Проверь его, Кейси.* * *
Орудуя визжащими электрическими отвертками, они сняли крепления и удалили палубную панель, обнажив хитросплетение кабелей и коробок под пилотской кабиной. — Господи, — пробормотал Ричман, вытаращив глаза. Рон Смит, руководивший операцией, нервно провел ладонью по лысине. — Отлично, — произнес он. — А теперь вон ту панель, слева. — Сколько ящиков на этой машине, Рон? — спросил Доэрти. — Сто пятьдесят два, — сказал Смит. Кейси подумала, что любому другому человеку пришлось бы перелопатить толстенную пачку чертежей, чтобы дать ответ. Но Смит знал электрооборудование корабля назубок. — Что будем брать? — спросил Доэрти. — РПК, ЦРПД и ЭАД, если он здесь есть, — сказал Смит. — Ты что, не знаешь, есть ли здесь ЭАД? — поддразнил его Доэрти. — Его устанавливают по выбору заказчика, — объяснил Смит. — Думаю, на этом самолете его нет. Обычно ЭАД укрепляют в хвосте, я смотрел там, но не нашел. Ричман повернулся к Кейси; на его лице вновь появилась озадаченная мина. — Я думал, мы собираемся взять «черные ящики», — сказал он. — Именно, — ответил Смит. — Сто пятьдесят два «черных ящика»? — Черт возьми, — сказал Смит, — самолет буквально напичкан ими. Но мы возьмем только главные — десять-двенадцать модулей ЭНП, которые заслуживают внимания. — ЭНП, — повторил Ричман. — Ну вот, теперь ты в курсе, — сказал Смит и, отвернувшись, склонился над панелями.* * *
Кейси вновь пришлось пуститься в объяснения. В представлении широкой публики самолет — это огромная металлическая машина с рычагами и штурвалами, которые поднимают и опускают управляющие плоскости. Где-то среди всей этой механики спрятаны два магических «черных ящика», которые записывают все, что случилось в полете. Те самые «черные ящики», о которых постоянно судачат в выпусках новостей. РПК, или регистратор переговоров в кабине, представляет собой прочный корпус с магнитофоном, который записывает последние полчаса переговоров на ленту, склеенную в непрерывное кольцо. Еще есть ЦРПД, цифровой регистратор полетных данных, фиксирующий все параметры полета на случай катастрофы, чтобы следственная комиссия могла разобраться в ее причинах. Однако расхожее мнение имеет мало общего с истинным устройством большегрузных машин, продолжала Кейси. На реактивном транспортном самолете очень мало рычагов и вообще механических устройств. Управление осуществляется с помощью гидравлики и электричества. Пилоту не приходится перемещать элероны или интерсепторы собственной мускульной силой. Все устроено наподобие гидроусилителя руля в автомобиле; поворачивая штурвал или нажимая педали, пилот посылает электрические импульсы, включающие исполнительные гидравлические механизмы, которые, в свою очередь, поворачивают управляющие плоскости. Пассажирский авиалайнер управляется чрезвычайно сложной электронной системой — десятки компьютеров, связанных между собой сотнями километров проводов. Есть компьютеры для прокладки курса, для навигации, для радиосообщения. Компьютеры управляют двигателями, поворотными плоскостями, микроклиматом в салонах. Каждая компьютерная система включает в себя несколько подсистем; например, навигационная состоит из подсистемы инструментальной посадки, дальномера, систем для слежения за окружающим пространством и уклонения от столкновений, системы предупреждения о приближении земли. В такую сложную систему относительно нетрудно встроить цифровой регистратор полетных данных. Поскольку большинство команд подается электрическими импульсами, их остается лишь пропустить через ЦРПД, который запишет импульсы на магнитный носитель. — Современный ЦРПД фиксирует восемьдесят различных параметров за каждую секунду полета, — сообщила Кейси. — В каждую секунду? — переспросил Ричман. — Наверное, он очень большой? — Вот он, — ответила Кейси, ткнув пальцем. Рон извлекал из стойки оранжевый с черными полосами ящик размером с коробку из-под обуви. Рон опустил прибор на пол и установил на его место новый — для перелета в Бербэнк. Ричман наклонился и приподнял ящик за ручку из нержавеющей стали. — Тяжелый, — заметил он. — Его корпус способен выдерживать падение с высоты полета, — объяснил Рон. — Само же устройство весит от силы двести граммов. — А другие ящики? Зачем они? — Другие «черные ящики», — объяснила Кейси, — необходимы для технического обслуживания. Ввиду сложности электроники воздушной машины приходится в течение всего полета проверять все подсистемы на предмет сбоев и отказов. Каждая подсистема хранит отчет о своей работе в устройстве, которое называется «энергонезависимая память», или ЭНП. Сегодня будет изучено содержимое восьми ЭНП: курсопрокладчика, который хранит план полета и контрольные точки, которые вводит пилот; контроллера двигателей, который регулирует подачу топлива и следит за состоянием турбин; компьютера, который записывает скорость, высоту, выдает предупреждения о превышении скорости… — Все ясно, — перебил Ричман. — Я понял. — Все это было бы лишним, — сказал Рон, — если бы у нас был ЭАД. — ЭАД? — Это еще одна система технического обслуживания, — сообщила Кейси. — После посадки самолета наземная бригада поднимается на борт, и ей нужно быстро снять данные о том, как вели себя системы на последнем участке пути. — Почему бы не спросить пилотов? — Пилоты докладывают о неисправностях, но в такой сложной машине не каждый дефект становится им известен; в особенности потому, что системы современного самолета дублируются. Для каждой жизненно важной системы, например гидравлики, есть запасная, как правило, даже две. Сигнал об отказе второй и третьей дублирующих систем может и не подаваться в кабину пилотов. Поэтому бригада обслуживания, поднявшись на борт, подключается к экспресс-анализатору данных, который выдает сведения о полете. Механики мгновенно получают общее представление о возникших неисправностях и тут же их устраняют. — Но на этом самолете нет ЭАД? — Видимо, нет, — ответила Кейси. — Устанавливать ЭАД не обязательно. Правила ФАВП требуют наличия РПК и ЦРПД, но ЭАД устанавливается по желанию заказчика. Такое впечатление, что на этом самолете его нет. — По крайней мере, я его не нашел, — сказал Рон. — Но он может оказаться где угодно. Он опустился на четвереньки, склонившись над портативным компьютером, подключенным к схеме. По экрану бежали строки символов:A/S PWR TEST 00000010000 AIL SERVO COMP 00000001000 AOA INV 10200010001 CFDS SENS FAIL 00000010000 CRZ CMD MON INV 00000020100 EL SERVO COMP 00000000010 EPR/N1 TRA-1 00000010000 MS SPEED INV 00000040000 PRESS ALT INV 00000030000 G/S SPEED ANG 00000010000 SLAT XSIT T/0 00000000000 G/S DEV INV 00100050001 GND SPD INV 00000021000 TAS INV 00001010000— По-видимому, это данные курсопрокладчика, — сказала Кейси. — Наибольшее количество сбоев произошло на одном этапе полета, том самом, в течение которого возник инцидент. — Как вы интерпретируете эти данные? — спросил Ричман. — Это не наша забота, — ответил Рон Смит. — Мы лишь запишем их и отвезем на завод. Ребята из вычислительного центра скормят данные главному компьютеру и превратят их в видеозапись полета. — Во всяком случае, мы надеемся, — сказала Кейси. Она выпрямилась. — Долго еще, Рон? — Десять минут, не больше. — Ну да, еще бы, — донесся из кабины голос Доэрти. — Десять минут, не больше. Ну, конечно. Какая мелочь. Я хотел управиться до часа пик, но теперь не успею. У моего ребенка день рождения, но я опоздаю на праздник. Жена задаст мне хорошую взбучку. Рон рассмеялся: — Это единственная неприятность, которая приходит тебе в голову? — Нет, конечно. Могут случиться и другие. В торт может попасть сальмонелла, детишки отравятся. Кейси выглянула в люк. Механики ремонтной бригады спускались с крыла. Бэрн заканчивал осмотр двигателей. Трунг укладывал ЦРПД в фургон. Пора возвращаться домой. Опустив глаза к подножию лестницы, Кейси заметила фургон службы безопасности «Нортон», припаркованный в углу ангара. Самолет со всех сторон окружили два десятка охранников. Ричман тоже заметил их. — Зачем это? — спросил он, указывая на охранников. — Мы всегда выставляем охрану у самолета, пока его не доставят на завод. — Так много людей. — Да, ничего не поделаешь, — Кейси пожала плечами. — Этому самолету придается особое значение. Но она заметила также, что все охранники носят кобуры. До сих пор ей не доводилось видеть у них оружие. Ремонтные ангары лос-анджелесского аэропорта достаточно хорошо охраняются, и не было никакой необходимости раздавать людям пистолеты. Или все-таки была?
Здание номер 64 16:30
Кейси и Ричман шагали по ангару в его северо-восточной части, минуя огромные стапели, на которых монтировалось крыло. Стапели представляли собой решетчатые конструкции из выкрашенных голубым стальных прутьев и возвышались над землей на шесть метров. Они были размером с небольшой жилой дом, но выполнены с точностью до двух тысячных сантиметра. По платформе, которую образовывали стапели, двигались около сотни людей, соединяя вместе отдельные части крыла. Посмотрев направо, Кейси увидела группу механиков, которые упаковывали стапели в громадные деревянные контейнеры. — Что это? — спросил Ричман. — По всей вероятности, резерв. — Резерв? — Запасные стапели, которые устанавливаются взамен поврежденных. Но этот комплект был сделан для выполнения китайского заказа. На изготовление крыльев уходит больше всего времени, и было решено собирать их на нашем предприятии в Атланте, а потом отправлять сюда. Среди рабочих, возившихся с контейнером, Кейси увидела мужчину в галстуке и рубашке с закатанными рукавами. Это был Дон Брэлл, председатель местного отделения профсоюзов авиа- и автомобилестроителей. Заметив Кейси, он окликнул ее и двинулся навстречу. Он щелкнул пальцами, и Кейси поняла, что ему нужно. — Оставь меня на минутку, Боб, — велела она Ричману. — Увидимся в конторе. — Кто это? — Увидимся в конторе. Брэлл приближался, но Ричман и не думал уходить. — Может быть, мне остаться с вами, и… — Боб, — сказала Кейси. — Исчезни. Ричман нехотя зашагал к конторе, то и дело оглядываясь через плечо.* * *
Брэлл пожал Кейси руку. Это был невысокий крепко сбитый мужчина, бывший боксер, У него был сломан нос. Он говорил мягким негромким голосом. — Ты всегда мне нравилась, Кейси, и знаешь об этом. — Спасибо, Дон, — ответила Кейси, — твои чувства взаимны. — Два года назад, когда ты работала в цеху, я все время приглядывал за тобой, оберегал от неприятностей. — Я знаю, Дон. — Кейси ждала продолжения. Брэлл славился длинными предисловиями. — Я всегда выделял тебя из числа прочих. — В чем дело, Дон? — У нас затруднения с китайским заказом, — ответил Брэлл. — Какие именно? — Затруднения с приложением к договору. — А что с ним? — Кейси пожала плечами. — Ты знаешь, что без него не обходится ни одна крупная сделка. — В последние годы производителям авиатехники вменялось в обязанность передавать часть работ странам, которые приобретают самолеты. Страна, заказавшая пятьдесят машин, получала долю в прибылях. Это была стандартная процедура. — Я знаю, — сказал Брэлл. — Но раньше вы отдавали часть хвоста, может быть, нос, внутреннюю обшивку. Отдельные детали. — Совершенно верно. — Но стапели, которые сейчас упаковываются, предназначены для изготовления крыла. Водители грузовиков утверждают, будто бы их отправят не в Атланту, а в Шанхай. Компания собирается отдать крыло Китаю. — Подробности сделки мне неизвестны, — ответила Кейси, — но я сомневаюсь, что… — Речь идет о крыле, Кейси, — напомнил Брэлл. — Крыло — средоточие самых высоких технологий. Никто не отдает крыло на сторону. Ни «Боинг», ни «Локхид», никто. Отдав китайцам крыло, ты отдаешь им лавочку со всеми потрохами. Больше они в нас не нуждаются. Они сами смогут построить самолеты следующего поколения. Через десять лет ни для кого из нас не найдется работы. — Дон, я все проверю, — пообещала Кейси, — но вряд ли в приложении к сделке указано крыло. Брэлл развел руками: — Говорю тебе, это именно так. — Дон, я все проверю. Ради тебя. А сейчас я очень занята происшествием с Пятьсот сорок пятым, и… — Ты меня не слушаешь, Кейси. У профсоюзов серьезные затруднения с китайской сделкой. — Я понимаю, но… — Очень серьезные. — Брэлл выдержал паузу и посмотрел на Кейси. — Уразумела? Кейси понимала, о чем он говорит. Производство полностью зависело от цеховых рабочих. Они могли сорвать график, не выходить на работу под предлогом болезни, выводить из строя оборудование и создавать тысячи иных проблем, за которыми не уследишь. — Я поговорю с Мардером, — пообещала она. — Вряд ли он захочет, чтобы на конвейере возникли трудности. — Мардер и есть самая главная трудность. Кейси вздохнула. Обычная история. Профсоюзы поверили вздорным слухам. Контракт с Китаем заключали Гэл Эдгартон и отдел маркетинга. Мардер всего лишь управлял производством. Он не имел к сбыту ни малейшего отношения. — Я позвоню тебе завтра, — сказала Кейси. — Вот и славненько, — отозвался Брэлл. — Но, Кейси, я буду очень огорчен, если с тобой что-нибудь случится. — Дон, — сказала Кейси, — ты пытаешься меня запугать? — Что ты, что ты! — торопливо заговорил Брэлл, ошеломленно глядя на нее. — Ты не правильно меня поняла. Я слышал, что, если расследование происшествия с Пятьсот сорок пятым затянется, китайскому контракту конец. — Верно. — И ты отвечаешь за ГРП. — И это верно. Брэлл пожал плечами: — Так вот что я тебе скажу. Ребята всерьез настроены против этой сделки. Кое-кто из них попросту в бешенстве. На твоем месте я бы ушел на недельку в отпуск. — Я не могу взять отпуск. Расследование идет полным ходом. Брэлл молча смотрел на нее. — Дон, я поговорю с Мардером насчет крыла, — сказала Кейси. — Но я должна делать свое дело. — В таком случае, — отозвался Брэлл, положив ладонь ей на плечо, — будь крайне осторожна.Здание администрации 16:40
— Нет и еще раз нет, — сказал Мардер, расхаживая по своему кабинету. — Это полная чепуха. Ни при каких обстоятельствах мы не передадим Китаю производство крыла. Уж не думают ли они, что мы сошли с ума? Это означало бы крах компании. — Но Брэлл говорит… — Профсоюз водителей грузовиков морочит голову нашему профсоюзу, вот и все. Уж ты-то знаешь, как в наших цехах распространяются слухи. Помнишь тот случай, когда механики как один решили, будто бы композитные материалы вызвали у тебя бесплодие? Они на целый месяц бросили работу. И этот новый слух тоже полная ерунда. Стапели отправляются в Атланту. И тому есть веская причина. Мы передаем производство крыльев Атланте, чтобы заткнуть пасть сенатору от штата Джорджия, который поднимает шумиху всякий раз, когда мы обращаемся в «Экс-Им-банк» за крупной ссудой. Мы помогаем самому влиятельному сенатору из Джорджии выполнить программу по созданию рабочих мест. Неужели не понятно? — Так давай растолкуем это нашим механикам, — предложила Кейси. — О господи! — воскликнул Мардер. — Они все знают. Ни одно заседание администрации не обходится без представителя профсоюзов. Как правило, там присутствует сам Брэлл. — Но на переговоры с китайцами его не пригласили. — Я поговорю с ним, — пообещал Мардер. — Мне бы хотелось ознакомиться с приложениями к контракту, — сказала Кейси. — Ознакомишься, как только он будет подписан. — Что мы им отдаем? — Детали носа и хвостового оперения, — ответил Мардер. — То же самое, что прежде отдавали французам. Да и как поручишь им что-нибудь еще? На большее они не способны. — Брэлл говорил что-то о намерении противодействовать работе ГРП с целью сорвать китайский контракт. — Каким образом? — осведомился Мардер, хмуро взирая на Кейси. — Он угрожал тебе? Кейси пожала плечами. — Что он тебе сказал? — допытывался Мардер. — Посоветовал на неделю уйти в отпуск. — Ради всего святого! — Мардер воздел руки кверху. — Это попросту смешно! Я поговорю с ним вечером, вправлю ему мозги. Тебе не о чем беспокоиться. Сосредоточься на расследовании. — Хорошо. — Спасибо за предупреждение. Я сам все улажу.Отдел гарантии качества компании «Нортон Эйркрафт» 16:43
Кейси спустилась в лифте с десятого этажа на четвертый, где располагался ее собственный кабинет. Еще раз прокрутив в голове беседу с Мардером, она решила, что тот говорил правду. Его негодование было вполне искренним, и он совершенно справедливо заметил, что в цехах постоянно циркулируют нелепые слухи. Пару лет назад рабочие целую неделю изводили Кейси заботливыми расспросами о её самочувствии. Прошло немало времени, прежде чем Кейси узнала о том, что виной тому была сплетня, будто бы она больна раком. Слухи. Всего лишь очередная вздорная сплетня. Кейси зашагала по коридору, по стенам которого были развешены фотографии самолетов «Нортона» в компании знаменитостей: Франклин Делано Рузвельт рядом с В-22, который доставил его в Ялту; Эррол Флинн с кучкой улыбающихся девиц в тропиках, на фоне N-5; Генри Киссинджер на борту N-12, на котором он прилетел в Китай в 1972 году. Снимки были подкрашены сепией, чтобы подчеркнуть почтенный возраст и незыблемость положения предприятия. Кейси открыла дверь своей конторы: стекло с морозным узором и накладными буквами «Отдел гарантии качества». Она вошла в просторное помещение с кабинетными дверями вдоль стены. В отгороженной клетушке расположились секретари. Норма сидела у входной двери — грузная женщина неопределенного возраста с ухоженными волосами и сигаретой, висящей в уголке рта. Курить в здании не разрешалось, однако Норма могла делать все, что хотела. Она служила в компании с незапамятных времен; ходили слухи, что она одна из тех девиц, с которыми сфотографировался Эррол Флинн, и что в пятидесятых у нее была интрижка с Чарли Нортоном. Никто не знал, что здесь правда, а что вымысел, однако Норма пользовалась непререкаемым авторитетом. В компании к ней относились с почтением на грани страха. Сам Мардер побаивался ее. — Что у нас, Норма? — спросила Кейси. — Обычная суматоха, — ответила та. — Телексы поступают один за другим. — Она подала Кейси стопку бумаг. — Гонконгский СП звонил тебе трижды, но он уже ушел домой. Полчаса назад звонил СП из Ванкувера, и ты, возможно, еще застанешь его на месте. Кейси кивнула. Сервисные представители в крупных центрах желали знать, что происходит, и в этом не было ничего удивительного. СП были служащими «Нортона», прикомандированными к авиакомпаниям. Происшествие с Пятьсот сорок пятым встревожило владельцев самолетов. — И вот еще что, — продолжала Норма. — В Вашингтоне нынче праздник. Они узнали, что ОАВП намерено обратить наши неприятности на пользу «Аэробусу». Можно подумать, это для них сюрприз. СП в Дюссельдорфе просит подтвердить, что инцидент случился по вине пилота. СП из Милана просит информацию. СП в Абу-Даби просит недельный отпуск. Бомбейский СП услышал где-то о неисправности двигателя. Я его просветила. А твоя дочь просила передать, что свитер ей не понадобился. — Отлично. Взяв телексы, Кейси вошла в свой кабинет и увидела Ричмана, сидящего за ее столом. Он испуганно вскинул глаза и торопливо поднялся на ноги. — Извините. — Разве Норма не подыскала тебе кабинет? — спросила Кейси. — Да, у меня есть кабинет, — ответил Ричман, обходя вокруг стола. — Я лишь хотел… э-ээ… узнать, что мне делать с этой штукой. — Он протянул Кейси пластиковый пакет с видеокамерой, которую они нашли в самолете. — Оставь здесь. Ричман отдал ей кассету: — Что дальше? Кейси положила на стол стопку телексов. — На сегодня твой рабочий день закончен, — сказала она. — Приходи завтра к семи. Ричман ушел, и Кейси опустилась в кресло. На первый взгляд все осталось как прежде. Но она заметила, что второй ящик задвинут не до конца. Неужели Ричман обыскивал ее стол? Кейси выдвинула ящик. Коробка дискет, канцелярские принадлежности, ножницы, несколько фломастеров — казалось, все лежит на своих местах. И тем не менее… Услышав шаги Ричмана, покидавшего контору, Кейси вышла в общую комнату и приблизилась к столу Нормы. — Этот парень сидел за моим столом, — сказала она. — Мало того, он еще хотел, чтобы я принесла ему кофе. — Странно, что в маркетинге ему не вправили мозги, — заметила Кейси. — Он пробыл там два месяца. — Я говорила с Джоан из маркетинга, — отозвалась Норма. — Они почти не видели его. Парень постоянно был в разъездах. — В разъездах? Новичок, да еще родственник Нортонов? Его нипочем не отправили бы в командировку. А куда он ездил? Норма покачала головой: — Джоан не знает. Хочешь, я справлюсь в транспортном отделе? — Обязательно, — сказала Кейси.* * *
Вернувшись в кабинет, Кейси положила пакет на стол, открыла его, вынула кассету из сломанной камеры и отложила ее в сторону. Она набрала номер Джима, рассчитывая поговорить с Эллисон, но услышала голос автоответчика. Она положила трубку, не оставив сообщения. Потом разобрала телексы. Лишь один из них привлек ее внимание — послание СП из Гонконга. Как всегда, его сведения страдали неточностью.ОТ: РИК РАКОСКИ, СП ГНКНГ ДЛЯ: КЕЙСИ СИНГЛТОН ГРП/ГК НОРТОН БРБНК В СОГЛ. С СЕГОДН. СООБЩ. ТРАНС-ПАСИФИК РЕЙС 545 N-22 ФЮЗЕЛЯЖ 271 РЕГИСТР. 098/443/НВ09 ГНКНГ-ДЕНВЕР ПОПАЛ В ЗОНУ ТУРБУЛЕНТНОСТИ ВЫСОТА 11 KM ОРИЕНТИР. ВРЕМЯ 05:42 КООРД 39 СЕВ. Ш. 170 ЗАП. Д. НЕСКОЛЬКО ПАССАЖИРОВ И ЧЛЕНОВ ЭКИПАЖА ПОЛУЧ. НЕЗНАЧИТ. ПОВРЕЖДЕНИЯ. РЕЙС СОВЕРШИЛ АВАР. ПОСАДКУ В ЛОС-АНДЖЕЛЕСЕ СПИСОК ПАССАЖИРОВ И РЕГИСТР ЭКИПАЖА ПРИЛАГ.К тексту прилагались списки пассажиров и членов экипажа. Кейси прочла список команды:
ДЖОН ЖЕН ЧАНГ, КАПИТАН 5/7/51 ЛЬЮ ЗАН ПИНГ, ВТОРОЙ ПИЛОТ 3/11/59 РИЧАРД ЯНГ, ВТОРОЙ ПИЛОТ 9/9/61 ГЕРХАРД РЕЙМАН, ВТОРОЙ ПИЛОТ 7/23/49 ГЕНРИ МАРХАНД, ИНЖЕНЕР 4/25/69 ТОМАС ЧАНГ, ИНЖЕНЕР 6/29/70 ГАРРИЕТЧАНГ, БОРТПРОВОДНИК 5/12/77 ЛИНДА ЧИНГ, БОРТПРОВОДНИК 5/18/76 НЭНСИ МОРЛИ, БОРТПРОВОДНИК 7/19/75 КЕЙ ЛИАНГ, БОРТПРОВОДНИК 6/4/72 ДЖОН УАЙТ, БОРТПРОВОДНИК 1/30/70 М. В. ЧАНГ, БОРТПРОВОДНИК 4/1/77 ША ЯН ХАО, БОРТПРОВОДНИК 3/13/73 ЙИ ДЖИАО, БОРТПРОВОДНИК 11/18/76 ГАРРИЕТ КИНГ, БОРТПРОВОДНИК 10/10/75 В. ХОИ, БОРТПРОВОДНИК 11/18/76 ЙИ ЧАНГ, БОРТПРОВОДНИК 1/8/74Экипаж был интернациональный, такие зачастую обслуживают чартерные рейсы. Гонконгские пилоты, как правило, прежде служили в британских Королевских ВВС и отличались высочайшей квалификацией. Кейси сосчитала фамилии: всего семнадцать человек, из них шестеро пилотов. Иметь на борту такуюмногочисленную команду не было необходимости; N-22 был рассчитан на экипаж из двух человек — командира и второго пилота. Однако азиатские авиакомпании быстро расширялись и, чтобы дать своим людям дополнительную подготовку, нередко отправляли в полет большие экипажи. Кейси перевернула страницу. Следующий телекс — от СП в Ванкувере.
ОТ: С. НИЕНТО СП ВАНКУВ ДЛЯ: К. СИНГЛТОН ГРП/ГКБРБНК ЭКИПАЖ ТРАНС-ПАСИФИК 545 ПРИБЫЛ РЕЙСОМ ТРА832 ИЗ ЛОС-АНДЖЕЛЕСА В ВАНКУВЕР. ВТОРОЙ ПИЛОТ ЛЬЮ ЗАН ПИНГ ПОКИНУЛ БОРТ. ДОСТАВЛЕН В ВАНКУВЕРСКУЮ КЛИНИКУ ОБЩ. ХИРУРГИИ С ДИАГНОЗОМ ПОВРЕЖД. ЧЕРЕПА, НЕ ЗАМЕЧЕННЫМ РАНЕЕ. КОМАТОЗ. СОСТОЯНИЕ, ПОДРОБНОСТИ НЕИЗВ. ОСТАВШИЕСЯ ЧЛЕНЫ ЭКИПАЖА СЕГОДНЯ ВЫЛЕТЕЛИ В ГНКНГ.Итак, второй пилот получил серьезные повреждения. Должно быть, он был в хвосте, когда произошел инцидент. Именно его фуражку нашли уборщицы. Кейси продиктовала текст телекса ванкуверскому СП, предложив при первой возможности опросить пилота. Потом продиктовала телекс гонконгскому СП с просьбой переговорить с капитаном Чангом после его возвращения. Зазвонил интерком, и голос Нормы произнес: — С нашим парнем сплошные неясности. — А в чем дело? — Я поговорила с Мариной из транспортного. Они не покупали билеты для Ричмана. Его поездки оплачивались из специального фонда компании для зарубежных внештатных сотрудников. Но Марина слышала, что парень ухнул целую пропасть денег. — Сколько? — спросила Кейси. — Она не знает. — Норма вздохнула. — Завтра я обедаю с Эвелин из бухгалтерии. Она расскажет все, о чем я попрошу. — Ладно. Спасибо, Норма. Кейси вернулась к телексам, лежавшим на столе. Все они касались других дел: Стив Янг из отдела сертификации ФАВП просил данные испытаний пожаропрочности кресельных подушек, проведенных в прошлом декабре. Из «Мицубиси» поступил запрос относительно истечения срока службы пятидюймовых видеоэкранов, установленных в салонах первого класса N-22, летающих на американских линиях. Список поправок, внесенных в руководство по техническому обслуживанию N-20. Результаты испытаний очков с блоком виртуальной реальности, производство которых должно было начаться через два дня. Кейси вздохнула и принялась за работу.
Глендейл 19:40
Кейси вернулась домой усталая. Без веселого щебета Эллисон дом казался вымершим. Слишком измученная, чтобы стряпать, Кейси вышла на кухню и выпила чашку йогурта. Дверца холодильника была облеплена красочными рисунками дочки. Кейси подумала, не позвонить ли ей, но потом вспомнила, что Эллисон пора ложиться спать, а она не хотела мешать Джиму укладывать дочь. К тому же ей не хотелось, чтобы Джим решил, будто бы она за ним шпионит. Из-за этого между ними постоянно вспыхивали ссоры. Джиму всегда казалось, что Кейси пытается им управлять. Она вошла в ванную и пустила воду в душе. Услышав звонок телефона, она выбежала в кухню и взяла трубку. — Привет, Джим, — заговорила она. — Не валяй дурака, сучка, — сказал незнакомый голос. — Тебе нужны неприятности — ты их получишь. Мы следим за тобой — и в эту самую минуту тоже! Послышались короткие гудки. Кейси стояла в кухне с телефоном в руках. Она всегда считала себя выдержанным человеком, но сейчас ее сердце испуганно билось. Она заставила себя сделать глубокий вдох и опустила трубку на аппарат. Она знала, что другим вице-президентам порой звонят по вечерам с угрозами, но с ней это случилось впервые. Кейси еще раз вздохнула, пытаясь отогнать неприятные мысли. Она взяла чашку из-под йогурта, заглянула внутрь и поставила на стол. Внезапно ей пришло на ум, что она одна в доме, а шторы открыты. Она обошла гостиную, опуская шторы. Подойдя к окну у фасада, она выглянула на улицу. В свете уличного фонаря она увидела голубой седан, припаркованный в нескольких метрах от ее дома. Внутри сидели двое мужчин. За лобовым стеклом отчетливо виднелись их лица. Они внимательно смотрели на Кейси, стоящую у окна. Проклятие. Она подошла к входной двери, заперла ее, накинула цепочку и дрожащими непослушными пальцами набрала шифр охранной сигнализации. Потом она выключила свет в гостиной, прижалась спиной к стене и выглянула на улицу. Мужчины по-прежнему сидели в автомобиле, о чем-то переговариваясь. Кейси увидела, как один из них показывает на ее дом. Она вернулась в кухню и, порывшись в сумочке, достала газовый баллончик и сняла предохранительную обойму. Свободной рукой она подхватила телефон и, разматывая длинный шнур, отправилась в столовую. Не спуская глаз с мужчин, она позвонила в полицию. — Полиция Глендейла. Кейси продиктовала свою фамилию и адрес. — У моего дома в машине сидят какие-то люди. Они находятся здесь с утра. Только что мне угрожали по телефону. — Ясно, мэм. Кроме вас в доме кто-нибудь есть? — Нет. Я одна. — Хорошо, мэм. Заприте дверь и включите сигнализацию, если она у вас есть. Патрульная машина уже выезжает. — Поторопитесь, — сказала Кейси. Мужчины выбрались из автомобиля. И зашагали к ее дому.* * *
Они были одеты небрежно, в спортивные рубашки и брюки, но выглядели внушительно и зловеще. Приблизившись к дому, они разделились. Один остановился на лужайке, другой пошел вокруг дома. Сердце Кейси было готово выпрыгнуть из груди. Заперла ли она заднюю дверь? Сжимая в кулаке баллончик, она вернулась в кухню, выключила там свет и прошла через спальню к задней двери. Выглянув через ее окошко, увидела мужчину, стоящего в аллее. Он осторожно озирался. Потом повернул лицо к двери, и Кейси, пригнувшись, накинула цепочку. Она услышала мягкие шаги, приближающиеся к дому, и посмотрела на стену чуть выше своей головы. Там была укреплена клавиатура сигнализации с большой красной кнопкой «тревога». Если она нажмет эту кнопку, зазвучит сирена. Отпугнет ли она мужчину? Кейси не знала. Где эта чертова полиция? Сколько времени прошло? Она вдруг поняла, что больше не слышит шагов. Она осторожно приподняла голову, ровно настолько, чтобы выглянуть в нижний угол окна. Мужчина шагал по аллее, удаляясь от дома. Потом он повернулся и двинулся к улице в обход дома. Продолжая пригибаться, Кейси торопливо вернулась в столовую. Мужчина, стоявший на лужайке, исчез. Кейси охватила паника. Куда он девался? На лужайке появился второй мужчина. Он окинул дом прищуренным взглядом и отправился к машине. Первый мужчина уже сидел внутри на пассажирском месте. Второй открыл дверцу и сел за руль. Мгновение спустя у багажника седана остановился черно-белый патрульный автомобиль. Казалось, непрошеные гости удивились, но не стали ничего предпринимать. Полицейские осветили их фарами, из машины выбрался патрульный. Несколько секунд он разговаривал с мужчинами в седане, потом те выбрались на улицу. Втроем они поднялись на крыльцо дома. Кейси услышала звонок и открыла дверь. — Мэм, ваша фамилия — Синглтон? — спросил молодой патрульный. — Да, — ответила она. — Вы работаете в «Нортон Эйркрафт»? — Да… — Эти джентльмены из отдела безопасности «Нортона». Их поставили охранять вас. — Что? — Хотите проверить их документы? — Да, — сказала Кейси. — Хочу. Полицейский включил фонарь, и двое мужчин протянули Кейси свои бумажники. Она узнала жетоны службы безопасности «Нортона». — Просим прощения, мэм, — сказал один из охранников. — Мы думали, вы знаете. Нам ведено каждый час осматривать дом. Вы не возражаете? — Нет, — отозвалась Кейси. — Ничуть. — Чем еще могу служить? — спросил полицейский. Кейси смущенно пробормотала слова благодарности и скрылась в доме. — Не забудьте запереть дверь, мэм, — вежливо произнес охранник.* * *
— Да, у моего дома тоже стоит машина охраны. Мэри перепугалась до полусмерти. Что происходит, черт возьми? До подписания коллективного договора еще два года! — Я позвоню Мардеру, — сказала Кейси.* * *
— Вас всех охраняют, — объяснил Мардер. — Как только профсоюзы начинают угрожать кому-нибудь из группы, мы приставляем ко всем телохранителей. Не беспокойся. — Ты говорил с Брэллом? — Да, я все ему растолковал. Однако потребуется немало времени, прежде чем мои слова достигнут ушей рабочих. А до той поры за вами будут присматривать. — Хорошо, — отозвалась Кейси. — Это всего лишь мера предосторожности, — сказал Мардер. — И ничего более. — Хорошо. — Ложись спать, — посоветовал Мардер и дал отбой.ВТОРНИК
Глендейл 5:45 утра
Кейси проснулась с головной болью еще до того, как прозвенел будильник. Накинув купальный халат, она вышла в кухню, включила кофеварку и выглянула в окно. Голубой седан по-прежнему стоял напротив дома, внутри сидели двое. Кейси привыкла совершать по утрам семикилометровую пробежку, чтобы взбодриться перед рабочим днем, но сегодня решила воздержаться. Она понимала, что не должна позволить себя запугать, но не видела смысла рисковать. Налив чашку кофе, она устроилась в гостиной. Сегодня все выглядело иначе, чем накануне. Вчера дом казался уютным, сегодня — крохотным, беззащитным, затерянным в глуши. Кейси порадовалась тому, что Эллисон уехала на неделю к отцу. Кейси уже доводилось переживать периоды напряженных отношений с профсоюзами и рабочими, и она знала, что угрозы обычно заканчиваются ничем. Однако следовало соблюдать осторожность. Одной из первых наук, которые Кейси усвоила на «Нортоне», была та, что цеха завода — суровый мир, куда более опасный, чем даже сборочный конвейер «Форда». «Нортон» оставался одним из немногих предприятий, где зеленый выпускник колледжа мог получать до 80 тысяч в год, разумеется, со сверхурочными. Такие рабочие места были редкостью, и их оставалось все меньше. На заводе шла яростная борьба за вакансии. Если профсоюзы решили, что китайская сделка будет стоит рабочим их мест, они вполне могли сорвать контракт, пустив в ход любые, самые жестокие меры. Кейси сидела, опустив чашку на колени. Она вдруг осознала, что боится ехать на завод. Она отставила чашку и отправилась в спальню одеваться. Выйдя из дома и усевшись в свой «Мустанг», она увидела второй седан, остановившийся у багажника первого. Едва «Мустанг» вырулил на улицу, первый седан тронулся с места и покатил следом. Значит, Мардер приставил к ней сразу две группы охраны. Одна для наблюдения за домом, вторая — лично за ней. Должно быть, ситуация куда серьезнее, чем она полагала.* * *
Кейси въехала на территорию завода с чувством безотчетной тревоги. Первая смена уже началась; огромная стоянка была забита машинами. Она остановилась у пропускного пункта номер семь, седан не отставал. Дежурный жестом велел Кейси проезжать и, по-видимому, подчиняясь какому-то незаметному сигналу, пропустил седан следом, не опуская перед ним шлагбаум. Кейси подкатила к своей парковочной площадке у здания администрации. Седан остановился рядом. Кейси вышла из машины. Один из охранников высунулся из окошка. — Желаю удачи, мэм, — сказал он. — Спасибо, — ответила Кейси. Охранник махнул рукой. Седан покатил прочь. Кейси оглядела огромные серые ангары. К югу от нее возвышалось здание номер 64, в востоку — номер 57, в котором собирали легкие машины. Здание номер 121, малярный цех. К западу вытягивались ряды ремонтных ангаров, залитых лучами солнца, поднимавшегося над горами Сан-Фернандо. Такой знакомый пейзаж; Кейси провела здесь пять лет. Но сегодня огромное пространство, безлюдное в этот ранний час, внушало ей тревогу. Она заметила двух секретарш, входящих в здание администрации. Больше ни души вокруг. Кейси остро почувствовала собственное одиночество. Она передернула плечами, отгоняя страхи. Пора взять себя в руки и приступать к работе.«Нортон Эйркрафт» 6:34 утра
Роб Вонг, молодой программист вычислительного центра «Нортона», отвернулся от видеомонитора и сказал: — Очень жаль, Кейси. Мы получили РПД, но от него мало проку. Кейси вздохнула: — Только этого не хватало. — Так уж вышло. Впрочем, Кейси не удивилась. Регистраторы полетных данных редко работают так, как положено. В прессе и на телевидении отказы «черных ящиков» объясняют поломками при падении. После того как самолет врезается в землю на скорости более тысячи километров в час, отказ оборудования представляется чем-то само собой разумеющимся. Однако посвященные полагают иначе. Все знают, что РПД очень часто не срабатывают, даже если самолет не разбился. Причина состоит в том, что ФАВП не требует проверки его работоспособности перед каждым полетом. На практике регистраторы полетных данных проверяют от силы раз в год. Результат вполне предсказуемый: чаще всего они не работают. Об этом знают все: ФАВП, НКТБ, авиакомпании и производители самолетов. Несколько лет назад «Нортон» провел выборочный контроль РПД, находящихся в эксплуатации. Кейси принимала участие в работе комиссии. Было обнаружено, что полностью исправен лишь один прибор из шести. Почему ФАВП требует оборудовать самолеты регистраторами, не требуя вместе с тем поддерживать их в рабочем состоянии? Этот вопрос зачастую становился темой долгих споров в барах авиапредприятий, разбросанных от Сиэтла до Лонг-Бич. Нередко высказывалось циничное мнение, будто бы никто не заинтересован в работоспособности прибора. В стране нахрапистых юристов и падкой на сенсации прессы надежная объективная информация о причинах аварии сулила производителю одни неприятности. — Мы делаем все, что в наших силах, Кейси, — сказал Вонг, — но показания регистратора весьма противоречивы. — Что это значит? — Если верить записи, третья шина данных вышла из строя за сутки до происшествия и сигналы потеряли блочную синхронизацию. — Блочную синхронизацию? — Да. Видишь ли, РПД записывает данные циклически, так называемыми блоками. Допустим, мы зафиксировали скорость движения машины. В следующий раз это показание будет снято через четыре блока. Если значения скорости в двух последовательных блоках резко различаются, то данные теряют синхронизацию, и мы не можем восстановить картину полета. Взгляни… Он повернулся к монитору и застучал по клавишам. — Как правило, показания РПД позволяют создать трехмерную картинку. Вот самолет, готовый отправиться в путь. На экране возникло изображение N-22, словно сплетенное из проволоки. На глазах Кейси ячейки «каркаса» заполнились, и, наконец, он принял вид летящего лайнера. — Отлично. А теперь мы введем данные, записанные в РПД… Изображение самолета покрылось рябью. Он вовсе исчез с экрана, потом мелькнул еще раз, опять пропал, а когда появился вновь, его левое крыло отделилось от фюзеляжа и повернулось на девяносто градусов. Фюзеляж с правым крылом скользнул в сторону. Потом пропал хвост, самолет словно растворился, возник опять и вновь исчез. — Компьютер пытается построить изображение машины, — продолжал Вонг, — но в полетных данных то и дело встречаются разрывы. Крыло не согласуется с фюзеляжем, а он в свою очередь с хвостом. Самолет разваливается на части. — Что же делать? — спросила Кейси. — Нужно восстановить блочную синхронизацию. Но это потребует времени. — Сколько? Мардер вцепился в меня словно клещ. — Работа может затянуться надолго, Кейси. Разве что экспресс-анализатор… — На этом самолете его не оказалось. — Что ж, коли вы и впрямь застряли, я передам запись ребятам из группы тренажеров и переподготовки пилотов. У них есть классные программы. Может быть, им удастся быстрее заполнить пробелы и объяснить, что произошло. — Но, Роб… — Я ничего не обещаю, Кейси, — сказал Вонг. — Уж очень плохая запись. Мне очень жаль.Здание номер 64 6:50 утра
Ричман встретил Кейси у здания номер 64, и они вдвоем зашагали к ангару по залитой утренним солнцем площадке. — Ты прежде работал в отделе маркетинга? — спросила Кейси. — Да, — ответил Ричман. — В ту пору мне не приходилось вставать в такую рань. — Чем ты там занимался? — Почти ничем. Эдгартон загрузил весь отдел работой над китайским контрактом. Сплошные секреты, посторонние не допускаются. Мне поручили небольшое юридическое дельце с «Иберией». — Много путешествовал? Ричман самодовольно ухмыльнулся: — Только по личным делам. — Как это? — спросила Кейси. — Поскольку в маркетинге для меня работы не нашлось, я ездил кататься на горных лыжах. — Забавно. Куда именно? — Вы катаетесь на лыжах? — спросил Ричман. — Лично я считаю, что после Гштаада лучшее место для горных лыж — Солнечная Долина. В Штатах, разумеется. Кейси поняла, что Ричман уклоняется от ответа. Они вошли в боковую дверь и оказались в ангаре. Кейси то и дело ловила откровенно враждебные взгляды рабочих. Атмосфера в цеху была натянутая, напряженная. — В чем дело? — спросил Ричман. — На нас смотрят волком. — Профсоюзы считают, что компания передает стапели Китаю. — Что значит — передает? — Они думают, что администрация передает производство крыла Шанхаю. Я спрашивала Мардера. Он ответил отрицательно. Рев клаксона эхом отразился от стен. Прямо над их головами двинулся с места желтый потолочный кран, и Кейси увидела, как первый из огромных контейнеров со стапелями поднялся в воздух на полтора метра и повис на толстых тросах. Контейнер был изготовлен из армированной фанеры. Он был шириной с дом и весил около пяти тонн. С десяток рабочих шагали по обе стороны контейнера. Подняв руки, они поддерживали его, не давая раскачиваться. Контейнер двигался к боковым воротам, где его ожидал трейлер. — Если Мардер сказал «нет», так в чем затруднение? — спросил Ричман. — Они ему не верят. — Вот как? Почему? Кейси посмотрела налево, туда, где рабочие упаковывали остальные стапели. Огромные голубые конструкции обертывали вспененным пластиком, обвязывали и укладывали в контейнеры. Кейси знала, что без обвязки и амортизации не обойтись. Хотя высота стапелей составляла шесть метров, они изготавливались с точностью до двух тысячных сантиметра. Перевозка стапелей сама по себе была искусством. Она вновь оглянулась на контейнер, плывущий в воздухе. Люди, обступавшие его до сих пор, куда-то исчезли. Контейнер двигался, забирая вбок. До него оставалось менее десяти метров. — Ого, — сказала Кейси. — Что такое? — спросил Ричман. Кейси уже тянула его в сторону. — Беги! — крикнула она, толкнув Ричмана вправо, под прикрытие решетчатых лесов под частично собранным фюзеляжем. Ричман уперся. Было ясно, что он ничего не понимает. — Беги! — вновь крикнула Кейси. — Сейчас сорвется! Ричман побежал. Кейси услышала позади хруст трескающейся фанеры, потом с металлическим звоном лопнул первый трос, и гигантский ящик начал выскальзывать из подвесной системы. Едва Ричман и Кейси укрылись под лесами, послышался еще один удар, и контейнер рухнул на бетон. Во все стороны со свистом разлетелись щепки. Контейнер с гулом повалился набок. По цеху пронеслось громоподобное эхо. — Ради всего святого! — воскликнул Ричман, поворачиваясь к Кейси. — Что это было? — Так называемая акция саботажа, — ответила она. Со всех сторон сбегались люди — неясные фигуры в облаке поднятой пыли. Слышались вопли, крики о помощи. Взревела сирена аварийного оповещения. У противоположной стены Кейси заметила Дуга Доэрти, который скорбно качал головой. Ричман бросил взгляд через плечо и выдернул длинную щепку, вонзившуюся ему в куртку на спине. — Ну и дела. — Он снял куртку и осмотрел прореху, просунув в нее палец. — Это было предупреждение, — объяснила Кейси. — Заодно они испортили стапель. Теперь его придется распаковать и отправить в ремонт. Это означает задержку на несколько недель. Цеховые инспекторы в белых рубашках и галстуках подбежали к толпе, окружившей рухнувший контейнер. — Что будет теперь? — спросил Ричман. — Запишут имена и накажут виновных, — ответила Кейси. — Но толку от этого… Завтра повторится то же самое. Саботаж ничем не остановить. — Это была угроза? — спросил Ричман, натягивая куртку. — Угроза всем, кто ведет расследование, — подтвердила Кейси. — Откровенное предупреждение: берегите головы и почаще оглядывайтесь по сторонам. Как только кто-нибудь из нас появится в цеху, начнут падать гаечные ключи и происходить самые разные неприятности. Отныне нам нужно соблюдать осторожность. От толпы отделились двое рабочих и зашагали к Кейси. Один из них, приземистый и грузный, был одет в джинсы и красную клетчатую рубаху. Второй, повыше, носил бейсбольную каскетку. Рабочий в красной рубахе держал в руках стальную подпорку для электродрели, помахивая ей словно дубиной. — Э-ээ… Кейси… — пробормотал Ричман. — Я вижу. — Кейси не собиралась выказывать страх перед цеховыми головорезами. Мужчины продолжали мерно шагать. Внезапно перед ними возник инспектор с блокнотом. Он потребовал предъявить нагрудные знаки. Мужчины остановились поговорить с ним, продолжая сверлить Кейси взглядами поверх его головы. — Они ничего нам не сделают, — сказала Кейси. — Через час их и след простынет. — Она вернулась к лесам и подняла с пола свой портфель. — Идем, — велела она Ричману. — Мы опаздываем.Здание номер 64. Совещание ГРП 7:00 утра
Присутствующие со скрежетом придвинули кресла к столу. — Давайте начинать, — сказал Мардер. — Профсоюзы начали акцию протеста с целью воспрепятствовать расследованию. Не дайте им себя запугать. Пункт первый: погодные условия. Секретарь раздала присутствующим копии отчета диспетчерской службы лос-анджелесского аэропорта, отпечатанного на бланке с надписью «Федеральная администрация воздушных перевозок/Отчет об авиапроисшествии». Кейси прочла:«Погодные условия в районе происшествия во время его возникновения: Боинг-747/R рейс JAL054 следовал тем же курсом, что ТР545, тремястами метрами выше и опережая его на 15 минут. Сообщений о турбулентности с борта JAL054 не поступало».
«Сообщение, предшествовавшее инциденту: Боинг-747/R рейс UAL829 сообщил о незначительной тряске в точке с координатами 40°00 сев. ш. и 165°00 зап. д. на высоте 10 500 метров. Это произошло в 120 милях к северу от ТР545 за 14 минут до его появления. Других сообщений о турбулентности с борта UAL829 не поступало».
«Первое сообщение после возникновения инцидента: AAL722 сообщил о продолжительной тряске в точке с координатами 39°00 сев, ш, и 170°00 зап, д, на высоте 10 500 метров. AAL722 следовал курсом ТР545, отставая на 29 минут. Сообщений о турбулентности с борта AAL722 не поступало».— Спутниковые карты еще не прибыли, но я думаю, что погодные данные говорят сами за себя. Три самолета, находившиеся неподалеку от места происшествия с Пятьсот сорок пятым в одно с ним время, не сообщали о каких-либо аномалиях, если не считать легкой тряски. Я исключаю турбулентность как причину инцидента. Все закивали. Никто не стал спорить. — Какие будут замечания? — Пассажиры и члены экипажа подтверждают, что панель с требованием пристегнуть ремни была выключена. — Все ясно. Итак, с погодой мы покончили. Что бы ни случилось с этой машиной, турбулентность здесь ни при чем. Что показывает РПД? — Данные регистратора противоречивы, — ответила Кейси. — Их продолжают изучать. — Что дал визуальный осмотр? — В салоне серьезные повреждения, — сказал Доэрти. — Снаружи самолет не пострадал. — Передняя кромка крыла? — Никаких неисправностей не замечено. Сегодня самолет перегонят сюда, я проверю направляющие рельсы и фиксирующие штифты. Но до сих пор все, кажется, в порядке. — Вы испытали поворотные плоскости? — Все в порядке. — Органы управления? — То же самое. — Сколько раз вы их испытывали? — После того как Кейси передала нам слова пассажиров, мы по десять раз выпустили и втянули каждую плоскость. Все нормально. — Кейси, тебе удалось что-нибудь вытянуть из пассажиров и стюардесс? — Да, — ответила Кейси. — Одна пассажирка упомянула о легком рокоте, доносившемся со стороны крыла. Он длился десять-двадцать секунд… — Черт побери, — сказал Мардер. — …после чего самолет чуть задрал нос и свалился в пике… — Проклятие! — …потом круто взмыл вверх и снова провалился. Это повторилось несколько раз. Мардер свирепо взирал на нее: — Хочешь сказать, опять предкрылки? У N-22 по-прежнему трудности с предкрылками? — Не знаю, — ответила Кейси. — Одна из бортпроводниц сообщила, что капитан говорил о нештатном выпуске предкрылков и что ему пришлось бороться за управление с автопилотом. — Господи. Еще и автопилот? — Пошел он к такой-то матери, — подал голос Бэрн. — Он меняет показания каждые пять минут. Диспетчеру он говорит о турбулентности, стюардессе — о предкрылках. Готов спорить, своему начальству он доложит что-нибудь еще. Истина в том, что мы не знаем, что произошло в кабине пилотов. — Очевидно, выпуск предкрылков, — сказал Мардер. — Это еще не факт, — возразил Бэрн. — Пассажирка, с которой беседовала Кейси, сказала, будто бы рокот доносился со стороны крыла либо двигателей. Верно? — Верно, — ответила Кейси. — Но, взглянув на крыло, она не увидела предкрылков, хотя должна была заметить их, если бы они были выпущены. — И это верно, — согласилась Кейси. — Но она не могла видеть двигатели, потому что они расположены под крылом, — продолжал Бэрн. — Возможно, выдвинулась решетка реверса. На крейсерской скорости это вызвало бы заметный шум. За этим следует внезапная потеря скорости, возможен сильный крен. Пилот струхнул, попытался выровнять самолет, переборщил — и дело сделано! — Чем подтверждается выпуск решетки? — спросил Мардер. — Повреждена турбина? Лопнули патрубки? — Вчера мы осматривали их, — ответил Бэрн. — Но ничего не обнаружили. Сегодня мы исследуем двигатели рентгеном и ультразвуком. Если есть повреждения, мы их найдем. — Ясно, — сказал Мардер. — Будем проверять предкрылки и решетки, но нам нужно больше данных. Что с ЭНП, Рон? Что показывает запись сбоев? Все повернулись к Смиту. Под взглядами коллег он ссутулился в кресле, словно пытаясь втянуть голову в плечи. Он откашлялся. — Ну? — спросил Мардер. — Э-ээ… да, Джон. В памяти курсопрокладчика зафиксированы рассогласования сигналов от левого и правого предкрылков. — Значит, предкрылки были выпущены? — На самом деле… — И самолет начал дельфинировать. Вытряхнул душу из пассажиров и погубил трех человек. Ты это хотел сказать? Молчание. — Господи, — заговорил Мардер. — Где были ваши глаза? Считалось, что с предкрылками покончено четыре года назад. И вы хотите мне сказать, что они продолжают доставлять нам неприятности? Присутствующие молчали, рассматривая стол, сбитые с толку и возмущенные гневом Мардера. — Черт побери! — рявкнул Мардер. — Джон, не надо кипятиться, — послышался негромкий голос Ван Трунга. — Мы упустили из виду очень важный фактор. Автопилот. Повисла долгая тишина. — Что — автопилот? — осведомился Мардер, буравя взглядом Трунга. — Даже если предкрылки выпущены на крейсерской скорости, автопилот без труда удержит самолет в равновесии, — объяснил Трунг. — Он запрограммирован таким образом, чтобы справляться с подобными ошибками. Предкрылки выпускаются — автопилот вводит необходимые поправки — пилот видит предупреждающий сигнал и втягивает предкрылки. Тем временем полет продолжается как ни в чем не бывало. — Может быть, он отключил автопилот. — Наверняка. Только зачем? — Может быть, автопилот вышел из строя, — сказал Мардер. — Может быть, ты допустил ошибку в программе. Трунг ответил скептическим взглядом. — Такое бывает, — произнес Мардер. — Год назад автопилот «Шарлотты» компании «ЮС Эйр» ни с того ни с чего накренил машину. — Да, — согласился Трунг, — но программа здесь ни при чем. Наземная бригада извлекла процессор курсопрокладчика для ремонта, и когда его устанавливали обратно, не до конца вдвинули в гнезда штыри разъема. Электрический контакт то и дело прерывался. — Но стюардесса Пятьсот сорок пятого утверждает, будто бы капитан боролся с автопилотом за управление. — Этого и следовало ожидать, — ответил Трунг. — Как только полетные параметры выходят за допустимые пределы, автопилот берет управление на себя. Обнаружив необычное поведение самолета, он считает, что им никто не управляет. — Это отражено на записи отказов? — Да. Запись свидетельствует о том, что автопилот каждые три секунды пытался перехватить управление. Полагаю, капитан противодействовал ему, считая, что сам должен вести машину. — Но этот самолет вел хороший пилот. — Именно поэтому я согласен с Кенни, — сказал Трунг. — Мы не знаем, что случилось в кабине. Все повернулись к Майку Ли, представителю компании-перевозчика. — Как насчет опроса пилотов, Майк? — спросил Мардер. — Это можно устроить или нет? Майк вздохнул, напуская на себя философский вид. — Видишь ли, я немало времени просидел на совещаниях такого рода. И каждый раз вину пытаются свалить на отсутствующих. Такова человеческая натура. Я уже объяснил, почему экипаж покинул Штаты. Ваша документация подтверждает, что капитан — первоклассный пилот. Возможно, он совершил ошибку. Но, вспоминая историю N-22 — речь идет о трудностях с предкрылками, — я бы первым делом проверил самолет. И как можно тщательнее. — Мы это сделаем, — заверил его Мардер. — Мы обязательно это сделаем, но… — Ни одна из сторон не заинтересована в шумихе, — перебил Ли. — Вы сейчас думаете только об отложенной сделке с Пекином. Я вас понимаю. Но «Транс-Пасифик» тоже ценный клиент. Мы уже купили десять машин и закажем еще двенадцать. Мы организовываем все больше рейсов и ведем переговоры об участии в перевозках на территории Штатов. Нам не нужен скандал в прессе. Ни о самолетах, которые мы у вас приобретаем, ни о наших пилотах. Надеюсь, я выразился достаточно ясно. — Ясно как божий день, — сказал Мардер. — Я сам не смог бы выразиться лучше. Ребята, вы получили распоряжения. Выполняйте. Мне нужны ответы.
Здание номер 202. ГТПП 7:59 утра
— Рейс 545? — переспросил Феликс Уоллерштейн. — Весьма тревожный случай. Очень, очень тревожный. Уоллерштейн был седой, необычайно учтивый мужчина. Он приехал из Мюнхена и руководил группой тренинга и переподготовки пилотов с истинно немецкой деловитостью. — Почему тебя так встревожил случай с Пятьсот сорок пятым? — спросила Кейси. Уоллерштейн пожал плечами: — Потому что я не понимаю, как такое могло произойти. Это невозможно. Они вошли в широкие ворота и оказались в здании номер 202. Над их головами возвышались два тренажера, имитирующие пилотские кабины самолетов, находившихся в эксплуатации. Они представляли собой переднюю часть машины, поддерживаемую сложной системой гидравлических подъемников. — Вы получили запись РПД? Роб сказал, может быть, вам удастся прочесть ее. — Я пытался, — ответил Уоллерштейн. — Но безуспешно. Я бы не стал утверждать, что это невозможно, однако… А что показывает экспресс-анализатор? — На этом самолете ЭАД не установлен. — Ага. — Феликс вздохнул. Они приблизились к пульту управления — ряду мониторов и клавиатур, протянувшихся вдоль стены. Здесь находились рабочие места инструкторов, наблюдающих за действиями тренирующихся пилотов. Сейчас были заняты два тренажера. — Мы предполагаем, что в полете могли выдвинуться предкрылки, — сообщила Кейси. — Либо решетка реверса. — И что же? — спросил Уоллерштейн. — Почему это вас волнует? — У нас и раньше были неполадки с предкрылками… — Да, но они уже давно устранены. Вдобавок выпуск предкрылков не мог вызвать такое серьезное происшествие. Погибли люди… Нет, ни в коем случае. Предкрылки не виноваты. — Ты уверен? — Абсолютно. Я покажу тебе. — Он повернулся к инструктору, сидевшему за пультом. — Кто сейчас ведет N-22? — Ингрэм. Второй пилот «Нортвеста». — Какая у него квалификация? — Средняя. Около тридцати часов налета. На экране монитора кабельной телесети Кейси увидела мужчину лет тридцати пяти, сидящего в кабине тренажера. — Где он сейчас находится? — спросил Феликс. — Сейчас посмотрим. — Инструктор посмотрел на свой терминал. — Где-то в центре Атлантики. Эшелон девять ноль ноль, скорость восемь десятых числа Маха. — Отлично, — сказал Феликс. — Иными словами, он летит на высоте девять километров, скорость восемь десятых скорости звука. Тренировка продолжается уже давно, до сих пор все было нормально. Пилот расслаблен, может быть, чуть-чуть вяловат. — Так точно, сэр. — Отлично. Выпусти предкрылки. Инструктор протянул руку и нажал на клавишу. Феликс повернулся к Кейси: — Следи внимательно. Несколько секунд лицо пилота оставалось спокойным и равнодушным, потом он подался вперед, явно встревоженный, и окинул хмурым взглядом приборы. Феликс показал на экран инструктора и ряд компьютерных дисплеев. — Здесь ты видишь все, что видит пилот. На дисплее курсопрокладчика загорелся сигнал выпуска предкрылков. Он его заметил. Самолет тем временем чуть задрал нос… Завизжали гидравлические подъемники, и нос корабля приподнялся на несколько градусов. — Ингрэм, как и положено, проверяет рычаг управления предкрылками. Рычаг поднят и зафиксирован, стало быть, предкрылки выпущены самопроизвольно… Нос тренажера по-прежнему смотрел вверх. — Ингрэм принимает решение. Времени у него достаточно. Автопилот удерживает машину в равновесии. Посмотрим, что придумал Ингрэм. Ага. Он решил поиграть с управлением. Он опускает рычаг предкрылков, затем поднимает его, рассчитывая погасить предупреждающий сигнал. Однако все остается по-прежнему. Он понимает, что в системе возник отказ, но сохраняет спокойствие и продолжает размышлять. Что он делает?… Вводит в автопилот другие параметры. Опускается ниже, уменьшает скорость… все правильно. Нос самолета все еще задран кверху, но теперь он летит в более благоприятных условиях. Ингрэм вновь опускает рычаг предкрылков… — Может быть, достаточно? — спросил инструктор. — Вполне, — ответил Феликс. — Мы выяснили все, что хотели. Инструктор нажал клавишу. Тренажер принял горизонтальное положение. — Итак, — сказал Феликс, — машина вернулась к нормальному полету. Ингрэм фиксирует отказ, чтобы сообщить о нем ремонтной бригаде, и продолжает лететь в Лондон. — Но все это время самолетом управлял автопилот, — заметила Кейси. — Что произошло бы, если бы Ингрэм его выключил? — Зачем ему это? Машина набрала заданную высоту и крейсерскую скорость. Автопилот работает уже по меньшей мере полчаса. — И все же?… Феликс пожал плечами и повернулся к инструктору. — Выведи из строя его автопилот. — Так точно, сэр. Послышался звук сирены. На экране было видно, как Ингрэм, окинув приборы взглядом, положил руки на штурвал. Сирена умолкла; в кабине воцарилась тишина. Ингрэм продолжал держать штурвал. — Теперь человек ведет машину? — спросил Феликс. — Да, сэр, — ответил инструктор. — Высота восемь восемьсот, скорость семьдесят одна сотая Маха, автопилот отключен. — Отлично, — сказал Феликс. — Выдвигай предкрылки. Инструктор нажал клавишу. На системном дисплее пульта управления тренажером замигал сначала желтый, потом белый индикатор выпуска предкрылков. Кейси заглянула в соседний экран и увидела, что Ингрэм подался вперед. Он заметил сигнал индикатора у себя в кабине. — Итак, — заговорил Феликс, — мы видим, что нос машины опять задрался, но теперь Ингрэм сам управляет самолетом. Он берет на себя штурвал… очень мягко, чуть заметно… прекрасно. И вот машина опять выровнялась. Вот видишь, — продолжал он, поворачиваясь к Кейси и пожимая плечами. — Что бы ни случилось с Пятьсот сорок пятым, предкрылки не виноваты. И реверс тоже. В любом случае автопилот внес бы необходимые поправки и справился с управлением. Говорю тебе, Кейси, это происшествие — сплошная загадка.* * *
Наконец они вновь оказались под открытым небом, и Феликс подошел к своему джипу, на крыше которого лежала доска для серфинга. — Купил новую доску, — похвалился он. — Хочешь взглянуть? — Феликс, — сказала Кейси. — Мардер начинает бесноваться. — Вот как? Пускай беснуется. Он любит покричать. — Как ты думаешь, что случилось с Пятьсот сорок пятым? — Так. Давай говорить откровенно. Аэродинамика N-22 такова, что, если на крейсерской скорости происходит выпуск предкрылков и пилот берет управление на себя, машина становится очень чувствительной. Ты должна помнить, Кейси. Три года назад ты сама изучала это ее свойство. Однако сразу после вашего расследования все просчеты в конструкции предкрылков были устранены. — Это верно, — отозвалась Кейси, возвращаясь мыслями к прошлому. — Мы создали специальную комиссию, которая проверила все случаи потери устойчивости N-22, и пришли к выводу, что чувствительность приборов управления здесь ни при чем. — И были совершенно правы, — сказал Феликс. — Затруднение вовсе не в этом. Устойчивость любого современного самолета обеспечивается компьютерами. Реактивным истребителем вообще нельзя управлять без них. Истребители по сути своей неустойчивы. Транспортные машины менее чувствительны к ошибкам в управлении, но даже и на них электроника переключает топливные баки, контролирует тангаж и крен, управляет тягой двигателей. Секунда за секундой компьютеры вносят едва заметные поправки в полетные параметры и тем самым обеспечивают устойчивость корабля. — Да, — отозвалась Кейси, — но пассажирскими самолетами можно управлять и без автопилота. — Разумеется, — подтвердил Феликс. — И мы учим этому своих людей. Если самолет задирает нос, капитан, принимая во внимание чувствительность управления, должен очень осторожно вернуть машину в горизонтальное положение. Если он переусердствует, самолет клюнет носом, и его придется поднимать, но опять-таки очень и очень мягко, иначе машина сорвется в пике. Именно это случилось с Пятьсот сорок пятым. — Значит, ошибка пилота? — В других обстоятельствах я предположил бы именно это, но Пятьсот сорок пятым управлял Джон Чанг. — Он хороший пилот? — Да, — ответил Феликс. — И не просто хороший, а выдающийся. По роду своей профессии мне доводилось встречать очень многих пилотов, среди которых попадались весьма одаренные. Но дело не только в его быстрой реакции, знаниях и опыте. Тут нечто большее, чем просто мастерство. Бывают пилоты, наделенные шестым чувством, инстинктом. Джон Чанг — один из пяти или шести лучших капитанов, которых я когда-либо учил управлять этим самолетом. Что бы ни произошло с Пятьсот сорок пятым, человеческий фактор исключается. Мне неприятно тебе об этом говорить, но если за штурвалом был Джон Чанг, остается винить только технику.По пути к ангару номер 5 9:15 утра
Кейси вместе с Ричманом шагала по огромной автостоянке, погрузившись в размышления. — Итак, какие у нас успехи? — после долгого молчания спросил Ричман. — Никаких. Как бы Кейси ни складывала события, она неизменно приходила к одному и тому же выводу. До сих пор у них нет ничего определенного. Пилот заявил, что была турбулентность, но турбулентности не было. Рассказ пассажирки свидетельствовал о выпуске предкрылков, но выпуском предкрылков нельзя было объяснить столь тяжелые повреждения самолета и гибель людей. Стюардесса сказала, будто бы капитану пришлось бороться за управление с автопилотом, но Трунг считает, что так поступил бы только неграмотный летчик. Феликс назвал пилота выдающимся. Ничего. Ничего определенного. Ричман молча шагал рядом с Кейси. Загадка Пятьсот сорок пятого, так заинтересовавшая его вчера, сегодня казалась чересчур сложной. Однако Кейси не была обескуражена. Она уже не раз попадала в такое положение. Не было ничего удивительного в том, что предварительные данные противоречат друг другу. Воздушные аварии редко происходят из-за одной ошибки или неисправности. В ходе расследования, как правило, обнаруживались целые каскады происшествий: одно перетекало в другое, другое вызывало третье. Конечная картина оказывалась сложной: отказ системы — реакция пилота — неожиданное поведение машины — авария. Всегда каскад. Длинная цепочка незначительных ошибок и промахов. Кейси услышала звук реактивного двигателя. Подняв лицо, она увидела силуэт N-22 на фоне солнца. Самолет промчался над головой, и Кейси заметила желтую эмблему «Транс-Пасифик» на хвосте. Аэробус перегнали из Лос-Анджелеса. Огромная птица мягко опустилась на землю, пыхнув дымом из-под колес, и покатила к ремонтному ангару номер 5. Запищал пейджер. Кейси отстегнула его от пояса.«N-22 взрыв турбины Майами ТВ новости НОИП»— О черт, — пробормотала Кейси. — Надо найти телевизор. — Зачем? Что случилось? — спросил Ричман. — У нас неприятности.
Здание номер 64 9:20 утра
«Это произошло несколько минут назад в международном аэропорту Майами. Самолет компании „Санстар Эрлайнз“ охватило пламя — после того как его левый двигатель правого борта внезапно взорвался, осыпав смертоносными осколками запруженную лайнерами взлетную полосу». — Будь я проклят! — вскричал Кенни Бэрн. Полдюжины инженеров собрались у телевизора, заслонив экран от Кейси, входившей в помещение. «По счастливой случайности не пострадал ни один из двухсот семидесяти пассажиров, находившихся на борту. Аэробус N-22 производства компании „Нортон Эйркрафт“ приготовился к взлету, когда внимание пассажиров привлек черный дым, вырывающийся из двигателя. Секунды спустя самолет потряс взрыв. Двигатель буквально разлетелся на куски, и машину охватил огонь». Ничего подобного на экране видно не было. Вдали стоял N-22, из-под крыла которого струился плотный дым. Пошел другой кадр. Телекамеры показывали пассажиров, толпящихся у терминала. Журналист взял несколько коротких интервью. Мальчик лет семи-восьми сказал: «Все заволновались, потому что пошел дым». На экране появилась юная девушка. Она встряхнула головой,отбрасывая за спину волосы. «Это было очень, очень страшно. Я увидела дым и очень испугалась». «Вы, наверное, подумали, что это бомба?» — спросил репортер. — «Еще бы, — ответила девушка. — Бомба террористов». Кенни развернулся на каблуках, воздев руки кверху. — Вы слышали, какую чушь они несут? Спрашивают детей, что они думают. И это называется новости. «Вы испугались?» «Да, я со страху проглотила свою жвачку». — Кенни фыркнул. — «Самолет-убийца! — провозгласил он. — И пассажиры, ставшие его жертвами!» Тем временем на экране появилась пожилая женщина. «Да. Я подумала, что сейчас умру. А что еще мне было думать?» Мужчина средних лет: «Мы с женой молились. Потом вся моя семья преклонила колени на посадочной полосе, вознося благодарность всевышнему». «Вы испугались?» — спросил репортер. «Мы приготовились к смерти, — отозвался мужчина. — Салон заволокло дымом. Это просто чудо, что мы остались в живых». — Придурок! Ты мог погибнуть в автомобиле! Ты мог сдохнуть в ночном клубе! Но только не в N-22! — вновь закричал Кенни. — Мы сконструировали его так, что твоей ничтожной жизни ничто не угрожало! — Успокойся, — велела Кейси. — Я хочу послушать репортаж. — Она внимательно следила за происходящим, гадая, как далеко заведет журналистов фантазия. Перед камерой с микрофоном в руках стояла изящная испанка в бежевом костюме от Армани. «Пассажиры начинают приходить в себя, — сказала она, — но их судьба казалась куда менее определенной, когда широкофюзеляжный самолет компании „Нортон Эйркрафт“ взорвался на посадочной полосе, взметнув высоко в небо оранжевые языки пламени…» На экране вновь появилось изображение самолета. Из-под его крыла валил дым, который казался ничуть не опаснее догорающего походного костра. — Минутку, минутку! — заговорил Бэрн. — Не N-22 взорвался, а этот кусок дерьма, двигатель «Санстар»! — Он ткнул пальцем в экран. — Разлетелся ротор турбины, и осколки ее лопаток пробили корпус — именно об этом я их предупреждал! — Ты их предупреждал? — спросила Кейси. — Еще бы, черт побери, — ответил Кенни. — Я знаю об этом буквально все. В прошлом году «Санстар» приобрел шесть агрегатов у «Аэросивикас». Я участвовал в сделке в качестве консультанта от «Нортона» и обнаружил массу дефектов — зазубрины и трещины на лопатках турбин. Я посоветовал «Санстару» отказаться от них. — Кенни развел руками. — Но зачем срывать сделку? Руководство «Санстара» решило отремонтировать их. При разборке мы обнаружили множественные следы коррозии — вероятно, сертификат качества был поддельный. Я еще раз сказал: выбросьте их на помойку. Но «Санстар» установил двигатели на самолеты. И вот теперь ротор турбины разрывается — подумать только, какая неожиданность! — а осколки впиваются в крыло с такой силой, что начинает дымиться негорючая гидравлическая смесь. Пожара не случилось только потому, что жидкость не горит. И они сваливают вину на нас! Он повернулся, вновь указывая на экран. «…серьезно испугав двести семьдесят пассажиров, находившихся на борту. К счастью, никто не пострадал…» — Еще бы! — сказал Бэрн. — Фюзеляж уцелел, леди. Никто не пострадал. Крыло поглотило энергию взрыва — наше крыло! «…и мы ждем реакции властей на эту ужасную трагедию. Мы еще вернемся к этой теме, а сейчас я передаю слово Эду…» Вновь показали студию программы новостей. Прилизанный ведущий сказал: — Спасибо, Алиция. Это был репортаж с места происшествия в аэропорту Майами, где взорвался самолет. Мы будем знакомить вас с развитием событий по мере поступления сведений. А теперь вернемся к повестке дня… Кейси облегченно вздохнула. — Не верю своим ушам! — Кенни развернулся и вышел из комнаты, хлопнув за собой дверью. — А в чем дело? — спросил Ричман. — На сей раз Кенни имеет полное право сердиться, — ответила Кейси. — Дело в том, что «Нортон» не несет ответственности за неполадки в двигателе. — Как же это? Он ведь сказал, что был консультантом… — Послушай, — сказала Кейси, — ты должен уяснить себе одну вещь: «Нортон» строит корпуса и крылья. Мы не производим двигатели и не ремонтируем их. Мы не имеем к ним никакого отношения. — Никакого? Это вряд ли… — Двигатели для наших самолетов поставляют другие фирмы — «Дженерал Электрик», «Пратт и Уитни», «Роллс-Ройс». Но репортеры не улавливают различия. — Уж очень оно тонкое, — съязвил Ричман. — Ничего подобного. Если у тебя сгорела электропроводка, тебе ведь и в голову не придет обратиться в газовую компанию. Если у тебя лопнула шина, ты не станешь винить производителя автомобиля. — Нет, конечно, — отозвался Ричман. — Но это ваш самолет — с крыльями, двигателями и всем прочим… — Нет, — сказала Кейси. — Мы строим самолет и устанавливаем на нем двигатели по выбору заказчика. Именно так, как ты ставишь на свой автомобиль шины той или иной марки. Если «Мишелин» выпустил бракованную партию резины, «Форд» не виноват. Если твои шины облысели и это привело к аварии, «Форд» не виноват. То же самое касается и нас. Ричман все еще сомневался. — Все, что мы можем сделать, — продолжала Кейси, — это гарантировать безопасность полетов наших машин с двигателями, которые мы устанавливаем. Но мы не можем заставить авиакомпанию как следует обслуживать силовую часть. Это не наша забота, и только уяснив это, можно понять, что на самом деле произошло. В сущности, журналисты перевернули все кверху ногами. — Кверху ногами? Но каким образом? — Взорвалась турбина, — объяснила Кейси. — Лопатки сорвались с ротора, и корпус не выдержал удара. Двигатель загорелся, потому что его не правильно эксплуатировали. Такого не должно было случиться. Но наше крыло поглотило энергию разлетающихся осколков и защитило пассажиров, находившихся в салоне. Истинное значение происшествия в том, что этот самолет был построен так качественно, что смог уберечь двести семьдесят человек от последствий взрыва неисправной турбины. По сути, нас нужно наградить орденом — но уже завтра акции «Нортон Эйркрафт» упадут в цене. Кое-кто из пассажиров побоится лететь на наших машинах. Разве это оправданная реакция на то, что случилось? Нет. Но это разумная реакция на репортаж. И это волнует наших людей. — Что ж, — заметил Ричман, — по крайней мере, журналисты не упомянули о «Транс-Пасифик». Кейси кивнула. Именно это беспокоило ее в первую очередь, и именно потому она поторопилась побыстрее оказаться у телевизора. Она хотела узнать, свяжут ли журналисты взрыв в Майами с вчерашним происшествием на борту Пятьсот сорок пятого. Пока о нем молчали. Пока. Но рано или поздно заговорят. — Теперь на нас обрушится шквал звонков, — сказала она. — Тигр вырвался из клетки.Ангар номер 5 9:40 утра
Ангар, в котором разместили Пятьсот сорок пятый, окружили около десятка охранников. Это была обычная процедура, когда на авиазаводах появлялась бригада РВС. Сотрудники ремонтно-восстановительной службы путешествовали по всему миру, расследуя причины аварий самолетов. Все они имели лицензии ФАВП на производство работ в любой точке земного шара. Однако поскольку выбирали их исходя из квалификации, а не трудового стажа, они не принадлежали к профсоюзам; их появление на предприятии зачастую вызывало различные трения. Аэробус «Транс-Пасифик» стоял в ангаре под лучами флуоресцентных ламп, едва видимый за паутиной решетчатых лесов. Техники облепили его со всех сторон. Кейси заметила Кенни Бэрна, который возился с двигателем, осыпая бранью своих людей. Они выдвинули решетку реверса, торчавшую из гондолы двигателя, и просвечивали изогнутые обтекатели рентгеном, измеряли электросопротивление материала. Рон Смит в окружении группы электриков стоял на подъемной платформе под брюхом корабля. Подняв глаза, Кейси увидела в окошке пилотской кабины Ван Трунга. Его подчиненные проверяли бортовые компьютеры и тестировали программы. Доэрти с бригадой механиков работал на крыле. Его люди при помощи крана снимали трехметровые алюминиевые секции одного из предкрылков. — Первым делом осматривают самые крупные конструкции, — сказала Кейси Ричману. — Такое чувство, будто самолет раздирают на части. — Это называется уничтожать улики, — произнес голос за их спинами. Кейси повернулась. К ней неторопливо приближался Тед Роули, летчик-испытатель. Он носил ковбойские сапоги, клетчатую рубаху, дымчатые очки. Подобно большинству своих коллег Тед любил создавать себе имидж отчаянного парня. — Это наш старший пилот-испытатель, — сказала Кейси. — Тедди Роули. Его называют Рок-н-Ролли. — Уж лучше быть плясуном, чем Кейси с Семью гномами, — заявил Тед. — Это ее прозвище? — спросил Ричман, внезапно заинтересовавшись. — Да. Кейси и ее гномы. — Роули небрежно махнул рукой, указывая на инженеров. — Вот эти парнишки. Хей-го, хей-го. — Он отвернулся от самолета и хлопнул Кейси по плечу. — Как поживаешь, малышка? Я вчера звонил тебе. — Знаю, — ответила Кейси. — Я была занята. — Еще бы, — сказал Тед. — Готов спорить, Мардер вас всех поставил на уши. Ну и что обнаружили инженеры? Подожди, не говори ничего. Сам догадаюсь: все впустую. Эта великолепная машина работает как часы. Стало быть, виноват пилот? Кейси промолчала. Ричман неловко замялся. — Эгей, — произнес Тедди. — Не надо смущаться. Я и прежде такое слыхивал. Давай признаем: все инженеры как один — члены клуба «Дай пилоту по рукам». Вот почему они делают самолеты так, чтобы те и впрямь летали сами. Одна мысль о том, что ими кто-нибудь будет управлять, приводит инженеров в бешенство. Что за нелепость — сажать за штурвал живого человека! И, конечно, когда что-нибудь идет наперекосяк, все сваливают на пилота. Пилот один во всем виноват. Я прав? — Прекрати, Тедди, — сказала Кейси. — Ты знаком со статистическими данными. Большинство аварий происходит из-за… В этот миг Доэрти, ползавший по крылу над их головами, свесил голову вниз и скорбно произнес: — Кейси, у меня дурные вести. Думаю, тебе будет интересно взглянуть. — В чем дело? — Кажется, я понял, что случилось с Пятьсот сорок пятым.* * *
Кейси взобралась по лесам и прошла по крылу. Доэрти сидел, склонившись над передней кромкой. Механики сняли предкрылки, обнажив внутреннюю конструкцию крыла. Кейси опустилась на колени и локти рядом с Доэрти. На месте снятых плоскостей виднелись направляющие — расположенные через каждый метр узкие рельсы, по которым скользили предкрылки, приводимые в действие гидравликой. У передней кромки на направляющих были установлены кулисные механизмы, которые при выпуске предкрылков наклоняли их вниз. У противоположного конца рельсов Кейси увидела цилиндры с поршнями, которые перемещали предкрылки. Теперь, когда предкрылки были сняты, рычаги поршней висели в воздухе. Как всегда, при взгляде на внутреннее устройство самолета Кейси подумала о том, какая это сложная машина. — Что случилось? — спросила она. — Вот, — сказал Доэрти. Он склонился над рычагами и ткнул пальцем в расположенный у его основания крохотный стержень, загнутый наподобие крюка. Деталь была размером с большой палец Кейси. — Что? Доэрти нажал на крюк и отпустил. Тот вернулся в прежнее положение. — Это фиксирующий штифт, — сказал он. — Он подпружинен и управляется спрятанным внутри соленоидом. Когда предкрылки втягиваются, фиксатор защелкивается и удерживает их на месте. — Так что же? — Посмотри внимательно, — ответил Доэрти, качая головой. — Он искривлен. Кейси нахмурилась. Если штифт и был искривлен, она этого не замечала. Он казался ей прямым. — Дуг… — Нет. Смотри. — Доэрти приложил к стержню металлическую линейку, демонстрируя, что деталь изогнута влево на несколько миллиметров. — И это еще не все, — добавил он. — Посмотри на рабочую поверхность. Она изношена. Он протянул Кейси увеличительное стекло. Кейси распласталась на крыле на высоте шести метров, разглядывая деталь. Действительно, износ был. Она увидела шероховатости и заусенцы. Но как избежать износа в таком месте, где металл трется о металл? — Дуг, неужели ты и впрямь придаешь этому такое большое значение? — Еще бы, — совсем уж замогильным голосом произнес Доэрти. — Износ составляет два, а то и три миллиметра. — Сколько штифтов удерживают предкрылок? — Всего один. — И если он неисправен?… — Во время полета предкрылки могут сдвинуться вперед. Им было достаточно выдвинуться лишь отчасти Не забывай, предкрылки используются на малой скорости. При крейсерском полете эффект их действия многократно возрастает. Даже малое увеличение кривизны могло серьезно изменить аэродинамику крыла. Кейси хмуро рассматривала деталь в лупу. — Но почему они выдвинулись, когда полет приближался к концу? Доэрти покачал головой. — Осмотри фиксаторы других плоскостей, — предложил он. — Ни один из них не изношен. — Может быть, остальные фиксаторы заменяли, а этот оставили? — Нет, — ответил Доэрти. — Полагаю, остальные — настоящие, а этот поставили на замену. Взгляни на соседний фиксатор. Видишь клеймо у основания? Кейси увидела выпуклую букву «Н» в треугольничке и несколько цифр. Все производители деталей клеймили свою продукцию подобными символами. — Да… — А теперь посмотри на этот. Улавливаешь разницу? На этом фиксаторе треугольник развернут вершиной вниз. Это подделка, Кейси.* * *
Фальсификация деталей становилась на пороге двадцать первого века злейшим врагом производителей авиатехники. Внимание средств массовой информации сосредотачивалось в основном на подделке товаров широкого потребления — часов, компакт-дисков, компьютерных программ. И, тем не менее, производство подделок бурно развивалось во всех сферах промышленности. Детали автомобилей и самолетов не были исключением. Однако в данном случае проблема фальсификации принимала новый, зловещий оборот. В отличие от поддельных часов «Картье», фальшивая деталь самолета грозила гибелью людей. — Ладно, — сказала Кейси. — Я проверю ремонтные ведомости и выясню, откуда взялась эта штука. ФАВП обязывала авиакомпании скрупулезно фиксировать любые ремонтные работы, произведенные на их машинах. Замена любой детали должна была отмечаться в сервисном журнале. Вдобавок производители самолетов по собственной инициативе вели подробный учет деталей, первоначально установленных на заводе, и их изготовителей. В результате этой деятельности можно было проследить историю любой из миллиона составных частей машины. Если деталь переносили с одного самолета на другой, это становилось известно. Если деталь снимали для ремонта, это становилось известно. Имея достаточно времени, можно было точно выяснить, откуда взялась та или иная деталь, кто ее установил и когда. Кейси ткнула пальцем в дефектный фиксатор. — Ты сфотографировал его? — Еще бы. Документация в полном порядке. — Тогда снимай, — велела Кейси. — Я отправлю его на металлургическую экспертизу. Кстати, могла ли эта неисправность вызвать рассогласование сигналов от правого и левого предкрылков? На лице Доэрти появилась одна из редких улыбок. — Да, могла. И, по моему мнению, так оно и было. Мы имеем дело с нестандартной частью, которая едва не погубила самолет.* * *
Спускаясь с крыла, Ричман возбужденно допытывался: — Значит, причина обнаружена? Дело в неисправной части? Значит, все разъяснилось? Он начинал действовать Кейси на нервы. — Будем действовать по порядку, — сказала она. — Нужно все проверить. — Проверить? Что проверить? И как? — Первым делом выяснить, откуда взялась дефектная деталь, — объяснила Кейси. — Отправляйся в контору и попроси Норму проверить, прислали ли ремонтные ведомости из Лос-Анджелеса. Потом пусть отправит телекс гонконгскому СП. Нам нужна документация компании-перевозчика. Пусть скажет, что ее затребовала ФАВП и мы хотим взглянуть первыми. — Хорошо, — сказал Ричман. Он двинулся к открытым воротам ангара номер пять и вышел наружу. Он шагал чуть вальяжно, с видом человека, которому доверили важнейшие сведения. Однако Кейси по-прежнему казалось, что она бродит в потемках. Во всяком случае, пока.У ангара номер 5 10:00 утра
Кейси вышла из ангара. Утреннее солнце ударило ей в глаза, и она заморгала. Увидев Дона Брэлла, который вылезал из автомобиля у ворот здания номер 121, она двинулась ему навстречу. — Привет, Кейси, — сказал Дон, захлопывая дверцу. — А я все жду, когда же ты меня отыщешь. — Я говорила с Мардером, — отозвалась Кейси. — Он поклялся, что не отдаст китайцам крыло. Брэлл кивнул: — Мардер звонил мне вчера вечером. Сказал то же самое. Тем не менее в голосе Брэлла сквозила тревога. — Мардер утверждает, что это всего лишь сплетня. — Он лжет, — сказал Брэлл. — Он намерен отправить крыло в Китай. — Ни за что, — ответила Кейси. — Это бессмысленно. — Послушай, — заговорил Брэлл. — Лично меня это не касается. Завод закроют через десять лет, к тому времени я выйду на пенсию. Но твоим детишкам настанет пора поступать в колледж. Образование стоит немалых денег, а тебя вышвырнут на улицу. Ты думала об этом? — Дон, — сказала Кейси, — отдавать крыло китайцам нельзя, это твои собственные слова. Это было бы чистым безумием… — Мардер и есть настоящий безумец. — Брэлл смотрел на нее, щурясь от яркого света. — И ты об этом знаешь. Ты знаешь, на что он способен. — Дон… — Послушай, — перебил Брэлл. — Я знаю, что говорю. Эти стапели отправляют не в Атланту. Их пошлют в Сан-Педро, в морской порт. В Сан-Педро сейчас сооружают специальные контейнеры для перевозки стапелей по воде. Теперь Кейси понимала, на чем основаны слухи, которые распускали профсоюзы. — Стапели — негабаритный груз, — сказала она. — Их нельзя перевозить по шоссе или железной дороге. Крупные грузы всегда следуют морем. В Сан-Педро строят контейнеры, чтобы везти стапели через Панамский канал. Это единственный путь, которым их можно доставить в Атланту. Но Брэлл уже качал головой: — Я видел фрахтовые документы. Там значится не Атланта, а Сеул. Южная Корея. — Корея? — Кейси нахмурилась. — Именно. — Бессмыслица какая-то. — Совершенно верно. Потому что это всего лишь прикрытие. «Нортон» посылает стапели в Корею, чтобы потом переправить их в Шанхай. — Ты снял копии документов? — спросила Кейси. — С собой у меня их нет. — Я бы хотела взглянуть. Брэлл вздохнул: — Так и быть, Кейси. Я достану тебе копии. Но ты ставишь меня в чертовски трудное положение. Рабочие «Нортона» не желают, чтобы сделка состоялась. Мардер требует, чтобы я их успокоил, но что я могу сделать? Я всего лишь руководитель местного отделения профсоюза, ваш завод мне не подчиняется. — Что ты хочешь этим сказать? — В данной ситуации я бессилен. — Дон… — Ты всегда мне нравилась, Кейси, — произнес Брэлл. — Но если ты и впредь будешь околачиваться в цехах, я ничем не смогу тебе помочь. Он повернулся и ушел.У ангара номер 5 10:04 утра
На залитой утренним солнцем территории завода бурлила кипучая деятельность. Механики катили на велосипедах из одного ангара в другой. Казалось, ничто не предвещает опасность или угрозу, но Кейси отлично понимала, что хотел сказать Брэлл: она вступила в зону непримиримого конфликта. Беспокойно озираясь, она вынула сотовый телефон, собираясь позвонить Мардеру, и в ту же секунду заметила грузную фигуру Джека Роджерса, который направлялся к ней. Джек освещал вопросы аэрокосмической индустрии на страницах газеты «Телеграф-Стар», издававшейся в округе Орандж. Он принадлежал к уже почти вымершему поколению газетчиков, которые знали свой предмет не хуже людей, у которых брали интервью. Джек небрежно махнул рукой, приветствуя Кейси. — Доброе утро, Джек. Что стряслось? — Хочу расспросить тебя об утреннем происшествии в ангаре номер 64, — сказал Джек. — Кран уронил стапель крыла. — Да, это очень неприятно, — ответила Кейси. — Чуть позже случилась еще одна такая же неприятность — стапель погрузили на трейлер, но водитель слишком резко повернул у ангара номер 94. Контейнер соскользнул на землю. Последствия самые плачевные. — Угу, — пробормотала Кейси. — Очевидно, это саботаж, — продолжал Роджерс. — Мои источники сообщают, что профсоюз настроен против сделки с Китаем. — Я слышала об этом, — отозвалась Кейси, кивая. — Это потому, что в согласии с условиями контракта производство крыла передается в Шанхай? — Прекрати, Джек, — сказала Кейси. — Это попросту смешно. — Ты точно знаешь? — Джек… — Кейси отступила на шаг. — Я не могу обсуждать условия контракта. И никто не может, пока на нем не высохнут чернила. — Ладно. — Роджерс достал блокнот. — Это и вправду похоже на глупую сплетню. Ни одна компания не отдаст крыло. Это было бы самоубийством. — Совершенно верно, — подтвердила Кейси. Она вновь возвращалась к тому же вопросу: зачем Эдгартону, да и любой другой компании, отдавать производство крыла на сторону? Это совершенно бессмысленно. Роджерс оторвал взгляд от блокнота: — Хотел бы я знать, почему профсоюз решил, будто бы крыло отправляют за рубеж. Кейси пожала плечами. — Спроси у них. — Она знала, что у Роджерса есть источники информации в профсоюзе. Брэлл — наверняка. А может, и другие. — Я слышал, у них есть документы, подтверждающие это. — Тебе их показывали? — спросила Кейси. Роджерс покачал головой: — Нет. — Если у профсоюза есть улики, зачем их скрывают? Роджерс улыбнулся и сделал в блокноте очередную пометку: — Прими мои соболезнования по поводу взрыва турбины в Майами. — Я знаю только то, что показывали по телевизору. — Ты не боишься, что этот случай повлияет на отношение публики к N-22? — Роджерс занес перо над блокнотом, готовясь записать ответ Кейси. — Не вижу тому причин. Загорелся двигатель, а не самолет. Полагаю, следствие обнаружит дефект роторного диска. — В этом нет никаких сомнений, — отозвался Роджерс. — Я говорил с Доном Питерсоном из ФАВП. Он сообщил мне, что причиной происшествия был разрыв диска шестой ступени. В материале диска обнаружены хрупкие азотистые включения. — Включения альфа-фазы? — спросила Кейси. — Да, — ответил Джек. — А также усталостные дефекты. Кейси кивнула. Турбина реактивного двигателя работает при температуре 1400 градусов Цельсия, выше точки плавления большинства конструкционных сплавов, которые размягчаются уже при 1200 градусах. Поэтому детали турбины изготавливают из титановых сплавов при помощи весьма сложных технологий. Некоторые части являются произведением искусства; турбинные лопатки представляют собой монокристалл металла, выращивание которого — весьма деликатная процедура даже для опытного мастера. «Усталостными дефектами» называют нарушения структуры, обусловленные временем и условиями эксплуатации. При этом монокристалл распадается на поликристаллические колонии, ослабляющие устойчивость лопаток к усталостным разрушениям. — Теперь о Пятьсот сорок пятом, — сказал Роджерс. — В чем причина? Тоже двигатели подвели? — Этот инцидент произошел лишь вчера, Джек. Мы только приступили к расследованию. — Ты представляешь ГК в ГРП, не так ли? — Да. — Ты удовлетворена ходом расследования? — Джек, я не имею права комментировать это происшествие. Слишком рано. — Зато для домыслов — самая пора. Ты знаешь, как это бывает, Кейси. Досужие разговоры, кривотолки, которые впоследствии будет трудно опровергнуть. Я хотел бы сразу взять правильный тон. Вы исключаете неисправность двигателей? — Джек, комментариев не будет, — ответила Кейси. — Стало быть, не исключаете? — Комментариев не будет. Роджерс черкнул что-то в блокноте и, не поднимая глаз, сказал: — Полагаю, вы проверяете также и предкрылки. — Мы все проверяем, Джек. — Учитывая, что у N-22 и прежде были нелады с предкрылками… — Все это уже быльем поросло, — возразила Кейси. — Мы устранили дефект несколько лет назад. Помнится, ты сам написал об этом статью. — За два дня ваши самолеты дважды потерпели аварию. Вы не боитесь, что пассажиры сочтут N-22 ненадежной машиной? Теперь Кейси видела, каким образом Роджерс собирается построить интервью. Кейси стремилась уклониться от ответов, и он намекнул, о чем напишет в статье, если она будет и дальше держать рот на замке. Это был обычный журналистский шантаж, хотя и в мягкой форме. — Джек, — заговорила Кейси, — во всем мире эксплуатируются три сотни N-22. У этой модели завидный послужной список. — За пять лет на N-22 не погиб ни один человек — до вчерашнего дня. В сущности, этим можно было только гордиться, но Кейси решила промолчать. Она словно воочию видела заголовок: «Первые жертвы аэробуса компании „Нортон“…» — Самая лучшая услуга, которую мы можем оказать обществу, — это точная исчерпывающая информация. Однако в настоящий момент мы ничего не знаем. Публиковать домыслы было бы безответственно. Она достигла своей цели. Роджерс убрал перо. — Ладно, — сказал он. — Может быть, поговорим неофициально? — С удовольствием. — Кейси знала, что может ему доверять. — Итак, не для записи: Пятьсот сорок пятый испытал сильные колебания тангажа. Мы полагаем, что самолет дельфинировал, но не знаем, почему. Показания РПД противоречивы. Чтобы восстановить данные, потребуется несколько дней. Мы стараемся работать как можно быстрее. — Затронет ли это китайскую сделку? — Надеюсь, нет. — Пилот был китаец, не так ли? Чанг? — Он живет в Гонконге. Его национальность мне неизвестна. — Стало быть, ошибка пилота представляется сомнительной? — Ты знаешь, чем оборачиваются подобные расследования. Какую бы причину мы ни назвали, у кого-нибудь обязательно останутся сомнения. Мы не можем руководствоваться чьими-то сомнениями. Наша задача — дать объективный вывод. — Еще бы, — отозвался Роджерс. — И, кстати, эта ваша сделка с Китаем — дело решенное? Я слышал, что нет. Кейси пожала плечами: — Откровенно говоря, не знаю. — Мардер говорил с тобой о ней? — Со мной лично — нет. — Кейси ответила, тщательно подобрав слова, надеясь, что Роджерс не будет развивать эту тему дальше. Ее надежды оправдались. — Так и быть, Кейси, — сказал он. — Я не буду об этом писать. Но, может быть, у тебя найдется что-нибудь стоящее? Я должен сдать материал уже сегодня. — Почему бы тебе не заняться «Чипскейт Эрлайнз»? — предложила Кейси. Этим презрительным прозвищем в авиаиндустрии именовали компании, осуществлявшие перевозки по удивительно низким тарифам[45] — Они по-прежнему остаются в тени. — Побойся бога, Кейси, — заспорил Роджерс. — О них так много написано, что всего не перечтешь. — Но никому и в голову не пришло докопаться до сути дела, — заметила Кейси. — Дешевые авиаперевозки — настоящее биржевое мошенничество. — Биржевое мошенничество? — Разумеется, — ответила Кейси. — Ты покупаешь старый и такой дряхлый самолет, что ни одна уважающая себя компания не взяла бы его даже на запчасти. Потом ты заключаешь субконтракт на обслуживание, чтобы ограничить свою ответственность. Ты продаешь дешевые билеты и пускаешь выручку на приобретение новых маршрутов. Это типичная пирамида, но на бумаге все выглядит великолепно. Обороты растут, прибыли растут, и перед тобой распахиваются все двери Уолл-стрит. Ты столько экономишь на техническом обслуживании, что твои прибыли взлетают до небес. Твои акции удваиваются в цене, потом учетверяются. К тому времени, когда твои корыта начинают разваливаться на лету — а это непременно когда-нибудь начинается, — ты уже сорвал на бирже такой куш, что можешь нанимать лучших адвокатов. В этом смысл и суть дерегуляции,[46] Джек. Когда приносят счет, по нему никто не платит. — Только пассажиры. — Именно. Безопасность полетов всегда была делом чести. ФАВП — орган наблюдательный, но не принудительный. И если в результате дерегуляции меняются правила игры, мы должны предупредить общество. Либо утроить финансирование ФАВП. Либо так, либо эдак. Роджерс кивнул. — Берри Джордан из лос-анджелесской «Таймс» сказал, что он намерен заняться освещением вопросов безопасности транспорта. Но это требует немалых ресурсов — время для поиска материалов, консультации с юристами. Моей газете это не по карману. Мне нужно что-нибудь, что я мог бы тиснуть сегодня вечером. — Опять-таки неофициально, — сказала Кейси. — У меня есть хороший сюжет. Только обещай не раскрывать источник. — Разумеется, — ответил Роджерс. — Взорвавшийся двигатель был из числа тех шести, которые «Санстар» приобрел у «Аэросивикас», — заговорила Кейси. — Кенни Бэрн был их консультантом. Он осмотрел механизмы и обнаружил множество дефектов. — Какого рода дефекты? — Трещины в лопатках турбин. — Усталостные разрушения лопаток турбин? — изумленно переспросил Роджерс. — Да. Кенни посоветовал воздержаться от покупки, но «Санстар» отремонтировал их и поставил на самолеты. Когда турбина взорвалась, Кенни был вне себя от ярости. Можешь упомянуть, что узнал о «Санстаре» от Кенни. Но не вздумай сообщить, что мы на них жаловались. Нам еще работать с ними. — Понимаю, — сказал Роджерс. — Спасибо. Но мой редактор захочет сегодня же узнать, что случилось в цеху. Поэтому я задам тебе следующий вопрос: ты уверена в том, что слухи о передаче крыла китайцам беспочвенны? — Кажется, мы пошли по второму кругу, — заметила Кейси. — Да. — Об этом нужно спрашивать не меня, а Эдгартона, — ответила Кейси. — Я звонил ему в контору, и мне сказали, что его нет в городе. Где он? В Пекине? — Комментариев не будет. — А Мардер? — Что — Мардер? Роджерс вздохнул. — Все знают, что Эдгартон и Мардер на ножах. Мардер нацелился на должность президента, но совет директоров его прокатил. Однако с Эдгартоном заключен лишь годовой контракт. У него всего двенадцать месяцев, чтобы добиться успеха. Я слышал, Мардер подсиживает его всеми доступными способами. — Я ничего об этом не знаю. — Разумеется, до Кейси доходили подобные слухи. Ни для кого не было секретом, что назначение Эдгартона явилось тяжелым ударом для Мардера. Однако мог ли Мардер что-нибудь противопоставить ему — дело совсем иное. Его жена владела одиннадцатью процентами акций «Нортона». Воспользовавшись своими связями, Мардер мог наскрести еще пять. Однако шестнадцати процентов было недостаточно, чтобы переломить ситуацию — особенно если учесть, что Эдгартон пользовался твердой поддержкой совета директоров. Поэтому большинство служащих предприятия полагали, что у Мардера нет иного выхода, кроме сотрудничества с Эдгартоном, — по крайней мере, в данный момент. Компания переживала серьезные финансовые затруднения. Она уже начала строить самолеты, на которые не было покупателя. Чтобы удержаться на рынке и создавать новые модели, требовались миллиарды долларов. Ситуация была очевидная. Эта сделка необходима компании. И каждый это понимал. Мардер тоже. — Тебе не доводилось слышать, что Мардер подсиживает Эдгартона? — спросил Роджерс. — Комментариев не будет, — ответила Кейси. — Но, опять-таки неофициально, скажу: поступать так было бы глупо. Все на заводе мечтают об этой сделке. И Мардер не исключение. В эти дни он всеми силами подталкивает расследование происшествия с Пятьсот сорок пятым, чтобы контракт не оказался сорванным. — Способно ли соперничество двух ведущих руководителей повредить репутации компании? — Вряд ли. — Ладно. — Роджерс закрыл блокнот. — Позвони мне, если что-нибудь выяснится с Пятьсот сорок пятым. — Непременно, Джек. — Спасибо, Кейси.* * *
Расставшись с Роджерсом, Кейси почувствовала, как много сил отняла у нее беседа. В нынешние дни разговор с журналистом все больше напоминал решающий шахматный матч: ты должен просчитывать свои действия на несколько ходов вперед, предвидеть, каким образом репортер может исказить твои слова. Интервью зачастую проходило в атмосфере откровенной неприязни. Так было не всегда. Когда-то журналистов интересовала информация, их вопросы были нацелены на выяснение сути обсуждаемого события. Репортеры стремились получить точную ясную картину, и для этого им приходилось смотреть на вещи твоими глазами, проникаться образом твоего мышления. В конечном итоге они могли не соглашаться с тобой, однако делом чести было скрупулезно изложить твою точку зрения, прежде чем ее опровергать. Процесс взятия интервью был официальный, безличный, поскольку внимание было приковано в основном к предмету, который предполагалось освещать. Но теперь журналисты приступали к делу, имея в голове готовый сюжет. Они видели свою обязанность в том, чтобы подтверждать то, что уже известно. Им требовались не столько сведения, сколько улики. Они относились к точке зрения собеседника с неприкрытым скептицизмом, заранее считая, что он старается скрыть правду. Они исходили из презумпции всеобщей виновности, вели разговор в духе едва сдерживаемой враждебности и подозрительности. Эта новая манера подразумевала весьма личный подход: человека пытались загнать в угол, подловить на мелких промахах, вырвать у него неловкое заявление или хотя бы фразу, которую можно извлечь из контекста и подать как глупость или бессмыслицу. Поскольку беседа принимала столь личный характер, репортер непрерывно интересовался собственным мнением интервьюируемого: как вы считаете, будет ли иметь событие отрицательные последствия? Как вы думаете, пострадает ли компания? Подобные спекуляции были неприемлемы для старого поколения журналистов, которых интересовала истинная подоплека дела. Современный журналист склонен к откровенной субъективности восприятия — он предпочитает термин право на собственную интерпретацию, — и так называемые «личные мнения» составляют основу его продукции. Кейси находила такой подход весьма утомительным. «Джек Роджерс еще из лучших, — подумала она. — Работать с репортерами печатных изданий всегда было легче и приятнее. Но за тележурналистами нужен глаз да глаз. От них можно ожидать любой пакости».У ангара номер 5 10:15 утра
Шагая по заводской территории, Кейси вынула из сумочки сотовый телефон и позвонила Мардеру. Эйлин, его секретарь, сообщила, что у шефа деловая встреча. — Я только что говорила с Джеком Роджерсом, — сказала Кейси. — По-моему, он собирается написать статью о передаче производства крыла Китаю и серьезных трениях в нашем руководстве. — Ого, — отозвалась Эйлин. — Это очень плохо. — Пусть Эдгартон встретится с ним и покончит со слухами. — Эдгартон не общается с прессой, — сказала Эйлин. — Джон освободится в шесть. Хочешь встретиться с ним, когда он вернется в контору? — Да, пожалуй. — Я запишу тебя на прием, — пообещала Эйлин.Лаборатория прочностных испытаний 10:19 утра
— Амос! — крикнула Кейси, подходя к Питерсу, роющемуся в груде железок, сваленных рядом со зданием лаборатории прочностных испытаний. Он оглянулся и посмотрел на нее: — Проваливай! Амос был легендой «Нортона». Несдержанный и грубый, в возрасте около семидесяти лет, он далеко перешагнул все положенные сроки ухода на пенсию, но продолжал работать, потому что на заводе его некем было заменить. Его специальностью была полная загадок наука о сопротивляемости нагрузкам, или усталостные испытания. В нынешнее время они были куда важнее, чем десяток лет назад. С тех пор, как началась дерегуляция, компании-перевозчики эксплуатировали самолеты намного дольше, чем следовало. На внутренних линиях летали три тысячи машин, переваливших за двадцатилетний рубеж, а через пять лет их число должно было удвоиться. Никто не знал, что будет с этими самолетами по мере их старения. Никто, кроме Амоса. Именно его НКТБ пригласила консультантом для расследования нашумевшего происшествия с «Боингом-737» компании «Алоха» в 1988 году. «Алоха» осуществляла внутренние перевозки между Гавайскими островами. Один из самолетов «Алохи» находился на высоте семь тысяч метров, когда внезапно отвалился трехметровый участок обшивки от входного люка до крыла. Салон разгерметизировался, одну из стюардесс засосало в образовавшийся пролом. Невзирая на взрывную декомпрессию, экипажу удалось благополучно посадить машину на острове Мауи, и ее тут же сдали на слом. Весь парк «Алохи» был исследован на предмет коррозии и усталостных повреждений. Были списаны еще два престарелых «Боинга», а один несколько месяцев простоял в ремонте. Корпуса всех трех машин имели значительные растрескивания корпуса и иные следы коррозии. ФАВП издало Директиву о годности к полетам, потребовав осмотреть все находящиеся в эксплуатации «Боинги-737». Еще сорок девять машин восемнадцати различных авиакомпаний имели трещины в корпусе. Контролирующие органы авиаиндустрии переполошились. Считалось, что «Боинг», «Алоха» и ФАВП внимательно следят за состоянием «семьсот тридцать седьмых»: на этих машинах раннего выпуска нередко отмечались коррозионные повреждения. «Боинг» предупреждал «Алоху», что влажный соленый воздух Гавайев «весьма способствует» коррозии. Последовавшее за этим расследование показало, что происшествие было вызвано рядом причин. Выяснилось, что машины «Алохи», совершая короткие рейсы, накапливают циклы взлета — посадки намного быстрее, чем предусматривается установленными сроками регламентных работ. Избыточное напряжение вкупе с корродирующим воздействием океанского воздуха способствовало образованию мелких трещин в обшивке корпуса. Это обстоятельство ускользнуло от внимания «Алохи», располагавшей низкоквалифицированным техническим персоналом. ФАВП упустило их из виду по причине большой загруженности и нехватки кадров. Технический инспектор ФАВП в Гонолулу надзирал за девятью авиакомпаниями и множеством ремонтных станций, разбросанных по всему Тихоокеанскому региону от Китая до Сингапура и Филиппин. Со временем трещины в корпусах самолетов расширялись, и конструкция теряла прочность. «Алоха», «Боинг» и ФАВП интерпретировали результат расследования каждый по-своему. Незамеченные повреждения самолетов «Алохи» объяснялись плохим обслуживанием, неправильной эксплуатацией, недостатком внимания со стороны ФАВП и конструкторскими просчетами. Несколько лет участники событий обменивались взаимными обвинениями. Однако происшествие с самолетом «Алохи» привлекло внимание производителей к проблеме старения флота, и Амос приобрел широкую известность на «Нортоне». Он уговорил руководство приобретать все больше старых машин, с тем чтобы использовать их крылья и фюзеляжи в качестве объектов исследований. День за днем испытательные машины подвергали дряхлые самолеты циклическим нагрузкам, имитируя взлет, посадку, воздействие воздушных потоков и турбулентности. Амос получил возможность определять, в каких местах они ломаются и почему. — Амос, — сказала Кейси, приближаясь к старику. — Это я, Кейси Синглтон. Амос близоруко моргнул. — А, Кейси. Не узнал тебя. — Он смотрел на нее, прищурившись. — Доктор выписал мне новый рецепт… Э-ээ… Как поживаешь? — Он двинулся к маленькому зданию в нескольких шагах от испытательного стенда, жестом велел Кейси идти следом. Для всех было загадкой, каким образом Кейси удается ладить с Питерсом. Все объяснялось просто — они были соседями; Амос жил один со своим мопсом, и Кейси раз в месяц приходила к нему что-нибудь состряпать. В ответ Амос угощал ее рассказами об авиакатастрофах, которые ему доводилось расследовать с той поры, когда в пятидесятых годах произошли первые крушения «Кометы». Во всем, что касалось самолетов, Амос был ходячей энциклопедией. Кейси многому научилась у него, он стал для нее кем-то вроде наставника. — Кажется, я видел тебя вчера утром, — сказал Амос. — Да. Я была с дочерью. — Я так и подумал. Хочешь кофе? — Он открыл дверь, и в нос Кейси ударил острый запах подгоревшей гущи. У Амоса всегда был отвратительный кофе. — Не откажусь, — сказала она. Старик налил ей чашку: — Надеюсь, черный сойдет. Забыл купить сливки. — С удовольствием выпью черный. — Амос забывал о сливках уже много лет кряду. Амос налил себе кофе в грязную кружку и жестом предложил Кейси сесть в потертое кресло, стоявшее напротив его стола. На столе возвышалась высокая стопка толстых сборников «Международного симпозиума ФАВП/НАСА по структурной целостности, надежности воздушных кораблей, методикам термографического анализа, устойчивости к коррозии и сопротивлению материалов». Водрузив ноги на стол, Амос раздвинул журналы, чтобы видеть гостью. — Какая скучища — возиться с этим старьем, — заговорил он. — Как бы я хотел вернуть времена, когда в моей лаборатории в последний раз проводили «Т2»! — «Т2»? — Еще бы, откуда тебе знать, — заметил Амос. — Ты работаешь здесь пять лет, за это время мы не выпустили ни одной новой модели. Всякий раз, когда появляется новая машина, первый экземпляр подвергают тестам по программе «T1» — статические испытания. Самолет укрепляют на вибростенде и трясут, пока он не развалится на куски. Таким способом мы обнаруживаем слабые места. Второй экземпляр испытывают по программе «Т2» — тесты на усталостные разрушения. Это задача посложнее. Со временем материал теряет упругость, становится хрупким. Мы закрепляем самолет в испытательной машине и день за днем, год за годом в ускоренном темпе имитируем взлеты и посадки. По стандартам «Нортона» самолет должен выдержать испытания усталостной прочности в течение более чем двух сроков службы. Иными словами, если конструкторы рассчитывают машину так, чтобы она служила двадцать лет — скажем, пятьдесят тысяч часов налета и двадцать тысяч циклов, — мы терзаем его более чем вдвое дольше, прежде чем передать в серийное производство. Мы твердо уверены в надежности машины. Как кофе? Кейси пригубила напиток, сумев не поморщиться. Зарядив кофеварку порошком, Амос с утра до вечера гнал сквозь него кипяток. Именно поэтому кофе приобретал столь специфический аромат. — Очень вкусно, Амос, —ответила Кейси. — Захочешь добавки — только попроси. Там, где я его взял, найдется еще. Так вот, испытания в течение удвоенного срока службы проводят почти все производители самолетов. Мы дотягиваем до четырехкратного срока. Именно поэтому у нас на заводе говорят, что все остальные делают конфетку, а «Нортон» — роскошный деликатес. — И именно потому, — подхватила Кейси, — Мардер говорит, будто бы все остальные делают деньги, а мы сидим без гроша. — Мардер. — Амос фыркнул. — У него одни деньги на уме. В былые времена начальство говорило нам: «Делайте самый лучший самолет, какой только сможете». Теперь говорят: «Делайте самый лучший… в пределах отпущенных средств». Улавливаешь разницу? — Он с шумом прихлебнул кофе. — Итак, Кейси, что привело тебя ко мне? Пятьсот сорок пятый? Кейси кивнула. — Ничем не могу тебе помочь, — сказал Амос. — Почему? — Самолет новый. Об усталости не может быть и речи. — У нас возникли трудности с одной деталью. — Кейси протянула ему фиксатор в пластиковом пакете. — Хм-мм… — Старик покрутил фиксатор в пальцах, поднес его к свету. — Это скорее всего… нет-нет, не подсказывай… это, по всей вероятности, фиксатор предкрылка, второго по счету от основания крыла. — Совершенно верно. — Еще бы. — Амос нахмурился. — Но деталь с дефектом. — Знаю. — Так в чем же вопрос? — Доэрти полагает, что эта деталь могла стать причиной происшествия. Он прав? — Ну… — Амос поднял глаза к потолку, размышляя. — Нет. Ставлю сотню долларов — эта деталь здесь ни при чем. Кейси вздохнула. Она вернулась на исходные позиции. Единственная версия оказалась ложной. — Разочарована? — спросил Амос. — Честно говоря, да. — Значит, ты плохо меня слушала, — продолжал старик. — Это очень ценная улика. — Но ты сам сказал, что фиксатор не мог… — Кейси, Кейси! — Амос покачал головой. — Пошевели мозгами. Сидя в кабинете, пропахшем горелым кофе, Кейси пыталась заставить себя думать. Она пыталась понять, к чему клонит Амос, однако ничто не шло ей на ум. Она посмотрела на старика: — Так и быть. Сдаюсь. Что я упустила? — Были ли заменены остальные фиксаторы? — Нет. — Только этот? — Да. — Почему только этот, Кейси? — спросил Амос. — Не знаю. — Узнай. — Зачем? Какой от этого прок? Амос потряс в воздухе кулаками: — Кейси! Вдумайся хорошенько. На Пятьсот сорок пятом что-то случилось с предкрылком. Иными словами, неисправно крыло. — Верно. — Ты обнаружила, что одну из деталей крыла заменили. — Верно. — Зачем? — Понятия не имею… — Что, если крыло было повреждено? Что с ним могло случиться, если пришлось заменить одну из его деталей? Были ли заменены другие? В каком состоянии крыло сейчас — исправно или требует ремонта? — Мы осмотрели его и не заметили никаких неполадок. Амос раздраженно затряс головой: — Забудь о том, что можно увидеть глазом, Кейси. Изучи техническую документацию самолета и ремонтные ведомости. Выясни, откуда взялась эта деталь, и проследи историю всего крыла в целом. Иначе ты окажешься в тупике.* * *
— Думаю, ты найдешь и другие поддельные детали. — Амос вздохнул и поднялся на ноги. — В последнее время на самолетах все чаще попадаются фальшивки. Этого и следовало ожидать. В наши дни люди все больше верят в магию и волшебство. — О чем ты? — Они верят, будто бы можно делать нечто из ничего. Сама знаешь: правительство вводит дерегуляцию авиаперевозок, цены на билеты снижаются, и все в восторге. Однако перевозчик вынужден сокращать издержки. В самолетах все хуже кормят — неприятно, но не беда. Все меньше становится прямых рейсов, все больше с пересадками. Неприятно, но не беда. Салоны ветшают, потому что нет денег на косметический ремонт, — неприятно, но не беда. Но перевозчику приходится еще сокращать расходы. Самолеты эксплуатируются все дольше, новые приобретаются все реже. Парк машин стареет. Но и это не беда — по крайней мере, пока. В будущем это нам аукнется. Но расходы нужно еще уменьшать. На чем еще можно сэкономить? На техническом обслуживании? На запчастях? Это не может продолжаться до бесконечности. Разумеется, конгресс помогает авиакомпаниям, урезая ассигнования ФАВП, ослабляя тем самым технический надзор. Компании-перевозчики сокращают расходы на обслуживание, потому что за ними никто не следит. А публике все равно — последние тридцать лет наши авиалинии считаются самыми безопасными в мире. Но дело в том, что прежде мы платили за это. Мы платили за новые надежные машины, оплачивали контроль за тем, что их поддерживают в хорошем состоянии. Но те времена прошли. Нынче все верят, будто бы можно получить нечто из ничего. — Чем же все это кончится? — Готов спорить на сто долларов, через десять лет государство вновь начнет контролировать гражданскую авиацию. Произойдет серия катастроф, и дерегуляцию придется отменить. Сторонники экономической свободы взвоют. Однако свободный рынок не способен обеспечить безопасность полетов. Это можно сделать только путем государственного регулирования. Хочешь иметь качественные продукты — приставь к фермерам инспекторов. Хочешь иметь чистую воду — учреди экологические комитеты. Хочешь, чтобы людей не обманывали на бирже, — организуй контроль за деятельностью акционерных обществ. Хочешь избежать воздушных катастроф — присматривай за авиаперевозчиками. И уж поверь мне, так оно и будет. — Насчет Пятьсот сорок пятого… Амос пожал плечами. — За рубежом требования к безопасности перевозок еще менее строги. Там царит сущий кавардак. Загляни в ремонтные ведомости и будь предельно внимательна, изучи документы на каждую подозрительную деталь. Кейси шагнула к двери. — И, Кейси… Она повернулась: — Да? — Надеюсь, ты понимаешь, какая сейчас обстановка. Чтобы проверить этот фиксатор, тебе придется поднять заводскую документацию на Пятьсот сорок пятый. — Знаю. — Документация находится в ангаре номер 64. На твоем месте я бы сейчас туда не совался. По крайней мере, в одиночку. — Не преувеличивай, Амос, — сказала Кейси. — Я привыкла работать в цеху. Все будет хорошо. Амос покачал головой: — Происшествие с Пятьсот сорок пятым — случай особый. Ты знаешь, что о нем думают рабочие. Если у них появится возможность помешать расследованию, они используют каждый шанс. Будь осторожна. — Постараюсь. — Будь предельно осторожна.Здание номер 64 11:45 утра
Вдоль осевой линии здания номер 64 протянулись огороженные сеткой площадки — склады деталей для конвейера и автоматизированные рабочие места кладовщиков. Они занимали маленькие отсеки и были оборудованы проекторами для чтения микропленок, складскими терминалами и мониторами общезаводской компьютерной сети. Кейси склонилась над проектором, прокручивая фотокопии заводской документации на фюзеляж 271 — этот номер был присвоен при выпуске самолету, выполнявшему рейс «Транс-Пасифик» 545. Джерри Дженкинс, старший кладовщик цеха, стоял рядом, нервно постукивая по столу ручкой. — Уже нашла? — то и дело спрашивал он. — Нашла? — Джерри, — сказала Кейси. — Успокойся. — Я спокоен, — отозвался Джерри, оглядывая цех. — Я просто подумал, тебе было бы лучше заняться этим между сменами. Во время пересменки они привлекали бы меньше внимания. — Джерри, — сказала Кейси. — У меня срочное дело. Джерри вновь забарабанил ручкой. — Китайская сделка у всех на слуху, — заметил он. — Что я скажу ребятам? — Скажи ребятам, — ответила Кейси, — что, если эта сделка не состоится, конвейер остановят и все окажутся на улице. Джерри сглотнул. — Это правда? Но я слышал… — Джерри, не мешай работать. Документация самолета насчитывала огромное количество позиций — миллионы листов бумаги, по одному на каждую деталь, использованную при сборке машины. Эти листы вкупе с еще более подробной документацией, которая требовалась для получения сертификата ФАВП, содержала сведения, составлявшие коммерческую тайну «Нортона». Потому ФАВП не держала их у себя, поскольку в противоположном случае конкуренты компании могли бы получить документацию, ссылаясь на Акт о свободе распространения информации. «Нортон» хранил тысячи тонн бумаги, занимавшие по двадцать пять метров полок на каждую модель, в громадном здании в Комптоне. Все они были сняты на микропленку, чтобы ими можно было пользоваться в цеху. Однако найти документацию на отдельную деталь — дело долгое, подумала Кейси, и… — Нашла? Уже нашла? — Да, — ответила Кейси. — Нашла. Она рассматривала фотокопию документа на бланке фирмы «Хоффман Метал Уоркс», что в городе Монтклер, штат Калифорния. Фиксатор предкрылков был помечен шифром, который совпадал с конструкторской маркировкой: A/908/B-2117L(2) предкрыл. фикс. SS/HT. Дата изготовления, напечатанная типографским шрифтом, штамп с датой поставки и дата установки на самолет. Далее следовали две печати — одна с подписью сборщика, поставившего деталь, другая — личное клеймо инспектора ГК, подтвердившего, что работа выполнена качественно. — «Хоффман» — это ОП? — спросила Кейси. — Да, ОП. — Фирма «Хоффман Метал Уоркс» была официальным производителем. Ее продукция поставлялась напрямую, без посредников. Джерри смотрел сквозь сетку, разглядывая раскинувшийся по ту ее сторону цех. Казалось, никто не обращает на них внимания, но Кейси знала, что за ними наблюдают. — Уже уходишь? — спросил Джерри. — Да, Джерри. Уже ухожу. Кейси двинулась к выходу, шагая по коридору между складскими отсеками — подальше от потолочных кранов. Время от времени она поглядывала на подвесные галереи, желая убедиться, что там никого нет. До сих пор галереи пустовали. Стало быть, ее на время оставили в покое. Было ясно одно: деталь, которую поставили на Пятьсот сорок пятый во время заводской сборки, поступила от заслуживающего доверия производителя. Эта деталь была качественная. Та, которую обнаружил Доэрти, — дефектная. Иными словами, Амос оказался прав. Что-то случилось с крылом, и его пришлось ремонтировать. Но что именно? Кейси предстояло проделать огромную работу. В самые сжатые сроки.Отдел гарантии качества 12:30 утра
Если деталь некачественная, откуда она взялась? Кейси требовались ремонтные ведомости, но они еще не прибыли. Куда запропастился Ричман? Вернувшись в кабинет, Кейси пролистала пачку телексов. Сервисные представители всего мира запрашивали информацию о N-22. Самым типичным был телекс от мадридского СП:«МОЙ ИНФОРМАТОР В „ИБЕРИИ“ Б. АЛОНЗО ПОДТВЕРЖДАЕТ ЧТО ВВИДУ АВАРИИ В МАЙАМИ ОАВП НАМЕРЕНА ОТЛОЖИТЬ ВОЗОБНОВЛЕНИЕ СЕРТИФИКАТА N-22 ССЫЛАЯСЬ НА ДИРЕКТИВУ О ГОДНОСТИ ПОЛЕТАМ ЖДУ УКАЗАНИЙ».Кейси воздохнула. Сообщение СП нетрудно было предвидеть. ОАВП, Объединенная администрация воздушных перевозок, была европейским аналогом ФАВП. В последнее время она доставляла американским производителям все больше неприятностей. ОАВП постепенно набирала силу, и в ее рядах было немало крючкотворов, не способных провести четкую грань между годностью к полетам и защитой интересов того или иного производителя. Уже долгое время ОАВП прилагала немало сил, вынуждая американских самолетостроителей ставить на свои машины европейские двигатели. Американцы сопротивлялись, и не было ничего странного в том, что ОАВП воспользовалась взрывом турбины в Майами, чтобы усилить нажим на «Нортон», отсрочив возобновление сертификата. Решив, что это вопрос политики и, стало быть, не ее дело, Кейси взяла следующий телекс:
ОТ: С. НИЕТО, СПВАНКУВ ДЛЯ: К. СИНГЛТОН, ГК/ГРП СЕГОДНЯ В 4:00 ВТОРОМУ ПИЛОТУ ЛЬЮ ЗАН ПИНГУ БЫЛА СДЕЛАНА СРОЧ. ОПЕРАЦИЯ. ДИАГНОЗ ВНУТРИЧЕРЕП. КРОВОИЗЛИЯНИЕ. ОПРОС В/П ОТЛОЖЕН ПО МЕНЬШ. МЕРЕ НА 48 ЧАСОВ.Кейси надеялась получить ответы пострадавшего пилота раньше чем через двое суток. Она хотела выяснить, почему тот был на корме, а не в кабине. Но, по-видимому, опрос придется отложить до конца недели. Она взяла следующий телекс и изумленно вытаращила глаза:
ОТ: РИК РАКОСКИ, СПГНКНГ ДЛЯ: К. СИНГЛТОН, ГК/ГРП ВАШ ЗАПРОС РЕМОНТНЫЕ ВЕДОМОСТИ ТРАНС-ПАСИФИК 545 ФЮЗЕЛЯЖ 271 РЕГИСТР 098/443/НВ09 ПЕРЕДАН ПЕРЕВОЗЧИКУ В ОТВЕТ НА ЗАПРОС ФАВП «ТРАНС-ПАСИФИК» ПРЕДОСТАВИЛ ВСЕ ДОКУМЕНТЫ РЕМОНТНЫХ СТАНЦИЙ КАЙТАК, ГНКНГ, А ТАКЖЕ СИНГАПУРА И МЕЛЬБУРНА. ДОКУМЕНТЫ ОТПРАВЛЕНЫ ЭЛЕКТРОННОЙ ПОЧТОЙ В АДРЕС НОРТОН ЭЙРКРАФТ. ПРОДОЛЖАЮ ИЗЫСКИВАТЬ ВОЗМОЖНОСТЬ ОПРОСИТЬ ЭКИПАЖ. СИТУАЦИЯ ОСЛОЖНЯЕТСЯ.Ловкий ход со стороны «Транс-Пасифик», подумала Кейси. Не желая, чтобы их людей подвергали расспросам, руководство компании предоставило все иные сведения, демонстрируя готовность к сотрудничеству. В кабинет вошла Норма. — Ведомости из Лос-Анджелеса поступят с минуты на минуту, — сказала она. — Документы из Гонконга уже прибыли. — Вижу. Ты знаешь, в какую директорию их записали? — Вот. — Норма подала Кейси листок бумаги, и Кейси защелкала клавишами терминала, стоявшего у ее стола. Пришлось подождать, пока центральный процессор обслужит запрос, потом на экране вспыхнуло:
РЕМ. ВЕДОМОСТИ N-22 ФЮЗ. 271 РЕГ. 098/443/НВ09 РЕМ. СТ. КАЙТАК РЕМ. ВЕДОМОСТЬ КАТЕГОРИИ А-С РЕМ. СТ. СНГПР РЕМ. ВЕДОМОСТЬ КАТЕГОРИЯ В РЕМ. СТ. МЛБРН РЕМ. ВЕДОМОСТЬ КАТЕГОРИИ А, В— Ага, — сказала Кейси и принялась за работу.
* * *
Прошло около часа, прежде чем Кейси получила ответы на свои вопросы. Однако в конце концов у нее сложилась ясная картина того, что стряслось с фиксатором предкрылков Пятьсот сорок пятого. 10 ноября прошлого года во время перелета из Бомбея в Мельбурн на борту возникли неполадки с радиосвязью. Пилот совершил незапланированную посадку в Индонезии на острове Ява. Радиостанцию отремонтировали без особого труда — заменили треснувшую плату, — и яванская наземная бригада заправила машину для полета в Мельбурн. После посадки в Мельбурне механик австралийской бригады заметил, что правое крыло было повреждено. Спасибо тебе, Амос. Крыло действительно пострадало. Мельбурнский механик заметил, что заправочный патрубок правого крыла был погнут, в результате чего был незначительно поврежден находящийся рядом фиксатор предкрылка. Решили, что это произошло ввиду небрежности наземной бригады во время дозаправки на Яве. Топливные патрубки N-22 расположены на внутренней поверхности крыла, чуть позади передней кромки. Неопытный заправщик воспользовался подъемником неподходящего для N-22 типа, и ограждение платформы задело наконечник шланга, подключенного к топливному патрубку самолета. Наконечник вдавился в патрубок, согнув его и повредив расположенный рядом фиксатор предкрылка. Фиксаторы предкрылков меняют нечасто, и на складах мельбурнской ремонтной станции этой детали не оказалось. Было решено не задерживать рейс и разрешить экипажу продолжать полет до Сингапура, с тем чтобы ремонт был произведен в порту назначения. Бдительный сингапурский механик заметил, что ведомость о замене фиксатора выглядит подозрительно. Создавалось впечатление, будто бы рабочие не знали толком, какую деталь поставили — настоящую или поддельную. Однако деталь была уже на месте и функционировала безупречно, поэтому было решено не заменять ее, а отправить самолет в Гонконг, порт приписки «Транс-Пасифик», где была гарантирована замена фиксатора на настоящий. Служащие ремонтной станции Гонконга, отлично понимая, что находятся в мировом центре промышленных подделок, принимали особые меры предосторожности, с тем чтобы запасные части были настоящими. Они заказали деталь непосредственно у официального производителя в США. 13 ноября прошлого года на самолет установили новый фиксатор. Казалось, документы в полном порядке — на экране Кейси появилась фотокопия. Фиксатор был изготовлен «Хоффман Метал Уоркс», Монтклер, Калифорния — официальным поставщиком «Нортона». Однако Кейси знала, что документ подложный, потому что деталь оказалась фальшивой. Ей еще предстояло расследовать подлог и выяснить, откуда на самом деле поступил фиксатор. Но в эту минуту ее мысли занимал вопрос, который задал Амос: Были ли заменены другие части? Сидя за терминалом, Кейси пролистывала полный отчет гонконгской ремонтной станции за 13 ноября. Она хотела выяснить, какие еще работы производились на самолете в тот день. Дело продвигалось медленно; Кейси пришлось просмотреть фотокопии бланков с начертанными от руки галочками в квадратиках. Но в конце концов она нашла список ремонтных операций на крыле: ЗАМ. ПР.7. ПРАВ. П. Ф. — Замена седьмого предохранителя правого посадочного фонаря. ЗАМ. ФИКС. ПРАВ. ПРКР. — Замена правого фиксатора предкрылка. КОНТР. ГСО — Контроль группы смежного оборудования. Ниже стояла пометка механика: «НОРМ». Это значило, что проверка произведена и все оказалось в норме. Группой смежного оборудования называют совокупность деталей и механизмов, которые надлежит проверять при выходе из строя той или иной части. Например, если была обнаружена течь в стыках топливной системы правого крыла, как правило, полагалось проверить также стыки левого, поскольку они принадлежат к одной ГСО. Ввиду неисправности фиксатора правого предкрылка была произведена проверка смежного с ним оборудования. Но что входит в эту группу? Кейси знала, что состав групп определяется конструкторами «Нортона». Однако она не могла вывести список на экран своего компьютера. Чтобы получить его, она должна была отправиться в цех. Кейси оттолкнула кресло от стола.Здание номер 64 14:40
Здание номер 64 практически вымерло; казалось, во время пересменки в цеху не оставалось ни человека. Между первой и второй сменой был часовой перерыв — именно столько времени требовалось, чтобы освободить парковочные стоянки. Первая смена завершала работу в 14:30, вторая приступала в 15:30. По мнению Джерри Дженкинса, Кейси следовало прийти именно в этот час, чтобы поработать без свидетелей. Она была вынуждена признать его правоту. Вокруг не было ни души. Кейси сразу направилась к складским помещениям, чтобы найти Дженкинса, но его там не оказалось. Встретив инспектора, она спросила, куда девался Джерри. — Джерри? Он ушел домой, — ответил инспектор. — Почему? — Сказал, что неважно себя чувствует. Кейси нахмурилась. Рабочий день Дженкинса кончался только в пять. Она отправилась к терминалу, чтобы самой добыть нужные данные. Пощелкав клавишами, она вскоре вошла в базу данных ГРО. Отстучав слова «ФИКС. ПРАВ. ПРДК.», она получила ответ на свой запрос:НАПРАВ. РЕЛЬС ПРАВ. ПРДК. (22/ПРАВ. КРЫЛО/2-5455) ГИДРАВЛ ЦИЛ. ПРАВ. ПРДК. (22/ПРАВ. КРЫЛО/2-7334) ГИДРАВЛ. ПОРШ. ПРАВ. ПРДК.(22/ПРАВ. КРЫЛО/2-3444) ШТОК ПРАВ. ПРДК. (22/ПРАВ. КРЫЛО/2-3445) ПРАВ. Б/К ДАТЧИК (22/ПРАВ. КРЫЛО/2-0212) КРЕП. ПРАВ Б/К ДАТЧИКА (22/ПРАВ КРЫЛО/2-0445) КОЖУХ ПРАВ. Б/К ДАТЧИКА (22/ПРАВ. КРЫЛО/2-0343) РАЗЪЕМ ПРАВ. Б/К ДАТЧИКА (22/ПРАВ. КРЫЛО/2-0102)Разумно и логично. В группу предкрылка входили еще четыре элемента его привода: направляющий рельс, гидравлический цилиндр и поршень, а также шток, которым он соединялся с предкрылком. Вдобавок механикам предписывалось осматривать соседний бесконтактный датчик приближения, его крепление, защитный кожух и электрический разъем. Кейси помнила, что Доэрти уже проверил направляющий рельс. Если Амос не ошибся, им придется очень внимательно осмотреть датчик приближения. Кейси была уверена, что до сих пор никто этого не сделал. Мог ли датчик оказаться причиной аварии? Да, подумала она. Это было вполне возможно. Она выключила терминал и зашагала по цеху, направляясь к своей конторе. Нужно позвонить Рону Смиту, попросить проверить датчик. Кейси прошла под брюхом самолета в сторону открытых ворот у северного торца ангара. Приближаясь к воротам, она заметила двух мужчин, входивших в здание. В ярком полуденном свете они казались неясными силуэтами, но Кейси видела, что один из них одет в красную рубашку. А на голове другого она заметила бейсбольную шапочку. Кейси вернулась к складам, чтобы попросить инспектора вызвать охрану. Но инспектор уже ушел; за сетчатыми заборами никого не было. Кейси огляделась и внезапно обнаружила, что цех пуст. Она увидела лишь пожилую чернокожую женщину, которая орудовала шваброй в дальнем углу ангара. До нее было около километра. Кейси бросила взгляд на часы. До появления рабочих второй смены оставалось пятнадцать минут. Мужчины шагали ей навстречу. Кейси развернулась и двинулась прочь, возвращаясь по пути, которым пришла сюда. Как-нибудь справлюсь, подумала она и, не теряя присутствия духа, открыла сумочку и вынула сотовый телефон, собираясь позвонить в охрану. Аппарат не работал. Связи не было. Кейси сообразила, что находится в самом сердце ангара, а под потолком натянута медная сеть, экранирующая радиопомехи, которые могли помешать испытаниям электронных систем самолета. Она могла воспользоваться телефоном, только добравшись до противоположного торца здания. На расстоянии километра от того места, где она находилась. Она прибавила шаг. Каблуки туфель цокали по бетону. Казалось, звук разносится по всему ангару. Неужели она и впрямь одна? Нет, конечно. В это самое мгновение ее окружают сотни людей. Просто она их не замечает. Они находятся внутри фюзеляжей либо за огромными стапелями, обступившими самолеты. Где-то рядом сотни людей. С минуты на минуту кто-нибудь попадется ей на глаза. Кейси оглянулась через плечо. Мужчины нагоняли ее. Кейси зашагала еще быстрее, почти побежала, спотыкаясь на высоких каблуках. Это попросту смешно, вдруг подумала она. Вице-президент «Нортон Эйркрафт» мчится по цеху словно заяц в самый разгар дня. Она пошла обычным шагом. Она глубоко втянула в себя воздух. Она оглянулась: мужчины еще приблизились. Сумеет ли она постоять за себя? Нет, подумала Кейси. Когда вокруг ни души, с двумя здоровяками ей не совладать. Она пошла быстрее. Слева от нее потянулись раздаточные окошки. Во время рабочей смены здесь суетились десятки механиков, нагружая проволочные корзины комплектующими. Но сейчас у окошек никого не было. Тишь да гладь. Кейси оглянулась через плечо. Мужчины находились в пятидесяти шагах позади и сокращали расстояние. Кейси знала, что стоит ей закричать, и на подмогу ринутся десятки механиков. Громилы тут же исчезнут среди стапелей и лесов, и она окажется в очень затруднительном положении. Она не переживет такого позора. Нет, она не станет кричать. Ни за что. Но где же, черт возьми, пожарные извещатели? Куда подевались кнопки вызова экстренной медицинской помощи? Где кнопки оповещения об утечке опасных веществ? Они установлены повсюду. Кейси проработала в этом здании несколько лет. Она должна вспомнить, где они располагаются. Она нажмет кнопку и скажет, что произошел несчастный случай… Но где же кнопки? Мужчины приблизились на расстояние тридцати шагов. Если они побегут, то догонят Кейси в считанные секунды. Но они соблюдали осторожность — видимо, тоже опасались, что в любой момент могут появиться люди. Но Кейси не видела вокруг никого. Справа возвышался лес голубых столбов — сборочных зажимов, которые удерживали секции фюзеляжа, пока их соединяли вместе. Последнее место, где можно было укрыться. Я — вице-президент. «Нортона», а эти двое… Плевать. Кейси свернула направо, нырнула между столбов и, спотыкаясь, начала пробираться между ними, минуя лестницы и подвесные светильники. Она услышала, как мужчины за ее спиной удивленно вскрикнули, потом бросились следом. Но Кейси уже двигалась в густой тени решеток. Двигалась очень быстро.
* * *
Кейси отлично ориентировалась в цеху. Она шла быстрым уверенным шагом, то и дело поглядывая вверх в надежде кого-нибудь заметить. Как правило, на каждой платформе работали двадцать-тридцать человек, соединяя секции фюзеляжа в ярком свете флуоресцентных ламп. Но сейчас там никого не было. Кейси услышала ворчание мужчин, с проклятиями натыкавшихся на распорки столбов. Она побежала, ныряя под низко нависавшие балки, перепрыгивая через кабели и кожухи, и вдруг оказалась на открытом пространстве. Участок номер четырнадцать. Самолет стоял на своих шасси, высоко вздымаясь над полом. Еще выше Кейси заметила подвесную платформу, окружившую хвост на высоте восемнадцати метров. Она бросила взгляд на фюзеляж и заметила чей-то силуэт в иллюминаторе. В самолете кто-то есть. Ну, наконец-то! Кейси взбежала по лестнице, щелкая каблуками по металлическим ступеням. Поднявшись на два пролета, она остановилась и огляделась. Высоко над головой на подвесной платформе она увидела грузные фигуры трех механиков в касках. Они стояли на «качелях» — платформе, подвешенной в трех метрах от потолка ангара, — и собирали верхнюю секцию вертикального руля. Кейси слышала пронзительный визг электроприводов ручного инструмента. Она посмотрела вниз и увидела двух преследователей. Они продрались сквозь чащу синих столбов, подняли лица, заметили Кейси и начали подниматься к ней. Кейси двинулась дальше. Добравшись до кормового люка самолета, она вбежала внутрь. Огромный недостроенный фюзеляж — набор тускло сверкающих дуг — был похож на скелет металлического кита. В середине фюзеляжа она увидела одинокую женщину-китаянку, которая укрепляла на стенах серебристые панели теплоизоляции. Женщина робко посмотрела на Кейси. — Здесь есть кто-нибудь еще? — спросила Кейси. Женщина покачала головой. Казалось, она испугана, словно ее застали за чем-то дурным. Кейси повернулась и бросилась назад к люку. Внизу она увидела мужчин, которых отделял от нее лишь один лестничный пролет. Кейси вновь повернулась и побежала вверх по лестнице, ведущей к подвесной платформе. В том месте, где она впервые ступила на лестницу, ее ширина составляла около трех метров. Теперь она сузилась до шестидесяти сантиметров и становилась все круче, скорее напоминая пожарный трап, уходящий на головокружительную высоту среди решетчатых лесов. Повсюду свисали электрические кабели, словно лианы в джунглях; поднимаясь, Кейси то и дело натыкалась плечом на соединительные коробки. Лестница запетляла. Каждые десять шагов она сворачивала в сторону под прямым углом. Кейси уже поднялась на высоту двенадцати метров. Посмотрев вниз, она видела широкую «спину» самолета, глядя вверх — его огромный хвост. Внезапно ее охватила паника. Посмотрев на мужчин, собиравших вертикальный руль, она закричала: — Эй! Эй! Механики не обращали на нее внимания. Внизу виднелись преследователи. По мере того как они поднимались, их головы то исчезали, то вновь появлялись среди решеток лесов. — Эй! Эй! Механики и не подумали оглянуться. Поднявшись еще выше, Кейси поняла, почему не может до них докричаться. Уши механиков были закрыты черными пластиковыми чашечками звукоизолирующих наушников. Они ничего не слышали. Кейси полезла вверх. На высоте пятнадцати метров лестница круто свернула направо, огибая горизонтальные рули, прикрепленные к хвосту. Рули не давали Кейси рассмотреть механиков, работавших над ее головой. Она двинулась в обход рулей. Их поверхность была черной; они были изготовлены из органического композита, и Кейси помнила, что к ним нельзя прикасаться. Ей хотелось схватиться за них рукой; лестница, по которой она поднималась, не годилась для быстрой ходьбы. Она раскачивалась под ее ногами, и каблук Кейси сорвался со ступеньки. Она ухватилась за поручень взмокшей рукой и соскользнула вниз на два метра, прежде чем остановиться. Она продолжала взбираться вверх. Она уже не видела пола: его загораживали решетки лесов. Она не видела, появились ли рабочие второй смены или еще нет. Она продолжала подъем. Ее охватила дурнота; под крышей ангара собирался жаркий влажный воздух, и Кейси вспомнила обиходное название верхних рабочих площадок — «парилка». Продолжая взбираться вверх, она наконец поравнялась с горизонтальными рулями. Едва Кейси поднялась над ними, лестница вновь изогнулась, на сей раз по направлению к широкой вертикальной плоскости хвоста. Люди, работавшие по ту его сторону, вновь скрылись из виду. Теперь Кейси боялась смотреть вниз; она не отрывала глаз от деревянных стропил крыши над головой. Еще пять футов, еще один поворот лестницы вокруг хвоста, и она окажется… Кейси замерла на месте, вытаращив глаза. Рабочие куда-то исчезли. Кейси посмотрела вниз и увидела под собой три желтые каски. Механики забрались в подъемную клеть и теперь спускались вниз. — Эй! Эй! Рабочие не слышали. Услышав стук подошв преследователей, которые продолжали взбираться за ней, Кейси вновь подняла лицо. Она чувствовала, как вибрирует лестница. Она понимала, что эти двое совсем близко. Ей некуда было деться. Прямо перед ней лестница упиралась в металлическую платформу полтора на полтора метра, окружавшую хвост. У края платформы возвышалось ограждение, а за ним — пустота. Кейси стояла на крохотной платформе на высоте восемнадцати метров, прижимаясь к огромной плоскости хвоста. Преследователи нагоняли ее. А ей некуда было деться. Не стоило лезть вверх, подумала она. Лучше было оставаться внизу. Однако у нее не было выбора. Кейси перебросила ногу поверх ограждения платформы и, дотянувшись до решетки лесов, ухватилась за нее рукой. Металл нагрелся в горячем воздухе. Кейси перебросила вторую ногу. И начала спускаться по решетке, цепляясь за прутья.* * *
Она почти сразу осознала свою ошибку. Решетки были собраны из диагонально пересекающихся прутьев, и всякий раз, когда Кейси хваталась за них рукой, ладонь соскальзывала, защемлялась в крестовине и пальцы охватывала жгучая боль. Прутья имели острые грани, держаться за них было трудно. Уже через несколько секунд спуска Кейси начала задыхаться. Она просунула руку в решетку, зацепилась за нее согнутым локтем и перевела дыхание. Она старалась не смотреть вниз. Бросив взгляд налево, она увидела преследователей на крохотной платформе — мужчину в красной рубахе и его приятеля в бейсбольной каскетке Она стояли на площадке, глядя на нее и решая, что предпринять дальше. Кейси висела в двух метрах под ними, держась за внешнюю решетку лесов. Один из преследователей натянул толстые брезентовые рукавицы. Кейси поняла, что ей пора возобновить спуск. Она осторожно отцепила локоть и двинулась вниз. Два метра. Еще два. Она поравнялась с горизонтальными рулями, которые были видны сквозь решетку. Леса затряслись. Вскинув глаза, она увидела мужчину в красной рубахе, который начал спускаться следом. Она понимала, что тот окажется рядом в считанные секунды. Другой мужчина спускался по лестнице, то и дело задерживаясь, чтобы рассмотреть Кейси сквозь решетку. Головорез в красной рубахе находился всего в четырех метрах над ней. Кейси поспешила вниз. Изрезанные пальцы горели, воздух вырывался из груди хриплыми выдохами. В самых неожиданных местах решетку покрывали масляные пятна, ее руки продолжали соскальзывать. Она почти физически ощущала приближение преследователя. Посмотрев вверх, она увидела огромные рыжие башмаки с массивными рубчатыми подошвами. Еще несколько мгновений — и эти подошвы наступят ей на пальцы. Внезапно что-то ударило Кейси по плечу. Она оглянулась и увидела силовой кабель, свисавший с потолка. Он был толщиной пять сантиметров и покрыт серой пластиковой изоляцией. Интересно, какой вес он выдержит? Мужчина над головой Кейси продолжал спускаться. Рискнем. Кейси потянулась к кабелю и дернула его. Кабель казался надежным. Она посмотрела вверх и увидела соединительную коробку. Она подтянула к себе кабель и обхватила его рукой, затем ногой. Рыжий башмак приблизился вплотную, и в ту же секунду Кейси отпустила решетку и повисла на кабеле. И соскользнула вниз. Она попыталась передвигаться, перебирая руками, но ее пальцы слишком ослабли. Она соскальзывала, чувствуя, как горят ладони. Она мчалась вниз слишком быстро. Но ничего не могла с этим поделать. Боль в ладонях стала невыносимой. Кейси спустилась на три метра, еще на три. Внезапно ее нога наткнулась на соединительную коробку, и Кейси остановилась, раскачиваясь в воздухе. Она обогнула коробку, обхватила кабель ногами, и собственный вес вновь повлек ее вниз… Она почувствовала, что кабель подается. Из коробки вылетел сноп искр, взревели сирены. Кабель раскачивался из стороны в сторону. Кейси услышала крики внизу. Опустив глаза, она к своему изумлению увидела, что до пола осталось всего два — два с половиной метра. К ней тянулись чьи-то руки. Люди что-то кричали. Кейси разжала пальцы и рухнула вниз.* * *
Кейси сама удивилась тому, как быстро она оправилась от потрясения. Она вскочила на ноги, неловко отряхивая одежду. — Все в порядке, — вновь и вновь повторяла она обступившим ее людям. — Я в полном порядке. — К ней подбежали санитары. — Я цела и невредима, — сказала им Кейси. Разглядев ее нагрудный знак с синей полосой, рабочие смутились. Зачем одному из руководителей компании подниматься на леса? Они переминались с ноги на ногу, не зная, что делать. — Все в порядке. Я цела и невредима, — говорила им Кейси. — Возвращайтесь к работе. Санитары заспорили, но Кейси протиснулась сквозь толпу и двинулась прочь, но вдруг рядом с ней возник Кенни Бэрн и обхватил ее за плечи. — Что случилось, черт побери? — Ничего, — ответила Кейси. — Сейчас не время находиться в цеху. Понимаешь, надеюсь? — Да, понимаю, — сказала Кейси. Кенни вывел ее из цеха на залитую солнцем площадку. Кейси сощурилась от яркого света. Огромную стоянку теперь занимали машины рабочих второй смены. Солнечные лучи отражались от ветровых стекол выстроившихся колоннами и шеренгами автомобилей. Кенни повернулся к ней. — Надо быть осторожнее, Кейси. Ты понимаешь, что я имею в виду? — Да, — ответила она. — Понимаю. Она осмотрела свою одежду. Блузку и юбку пересекал жирный след. — У тебя есть во что переодеться? — спросил Кенни. — Нет. Придется ехать домой. — Я отвезу тебя. Кейси хотела отказаться, но передумала. — Спасибо, Кенни, — сказала она.Здание администрации 18:00
Джон Мардер оторвал взгляд от стола и посмотрел на Кейси. — Я слышал, в шестьдесят четвертом ангаре что-то произошло? — спросил он. — Ничего особенного. Я кое-что проверяла. Мардер кивнул. — Я запрещаю тебе появляться в цеху в одиночку. Если тебе нужно туда пойти, бери с собой Ричмана или кого-нибудь из инженеров. — Хорошо. — Сейчас не время испытывать судьбу. — Понимаю. — Теперь давай о репортере, — сказал Мардер. — Что он затеял? — Джек Роджерс работает над статьей, которая может доставить нам неприятности. Профсоюзы обвиняют нас в намерении передать производство крыла Китаю. Произошла утечка документов, якобы подтверждающих это. Роджерс объясняет утечку трениями в руководстве. — Трениями? — переспросил Мардер. — Какими еще трениями? — Он утверждает, будто бы вы с Эдгартоном ведете непримиримую борьбу, и спросил, не отразится ли конфликт в руководстве на судьбе сделки. — О, господи, — раздраженным тоном отозвался Мардер. — Это попросту смешно. В этом вопросе я поддерживаю Гэла на все сто. Контракт необходим компании как воздух. И никто из нас не выдавал никаких секретов. Что ты ему сказала? — Мне удалось уговорить его повременить со статьей, — ответила Кейси. — Но если мы хотим, чтобы она вовсе не вышла, нужно скормить Роджерсу что-нибудь более заманчивое. Например, устроить интервью с Эдгартоном либо предоставить исключительные права на освещение сделки с Китаем. Только так мы заткнем ему рот. — Все это прекрасно, — сказал Мардер, — но Гэл не общается с прессой. Я могу попросить его, но он вряд ли согласится. — Может быть, кто-нибудь другой? — предложила Кейси. — Например, вы. — Все не так просто, — заметил Мардер. — Гэл велел мне уклоняться от встреч с представителями средств массовой информации до тех пор, пока не состоится сделка. Я вынужден соблюдать осторожность. Этому парню можно доверять? — Насколько я его знаю, да. — Если я сообщу ему кое-что по секрету, он прикроет меня? — Конечно. Все, что ему требуется, — это материал для публикации. — Коли так, я встречусь с ним. — Мардер черкнул что-то в блокноте. — У тебя все? — Да. Кейси повернулась, собираясь уходить. — Кстати, как дела у Ричмана? — Отлично, — ответила Кейси. — Просто ему не хватает опыта. — Кажется, он довольно сообразительный малый, — сказал Мардер. — Загрузи его работой. Поручи ему что-нибудь. — Ладно, — отозвалась Кейси. Мардер поднялся из-за стола: — Встретимся завтра на совещании ГРП.* * *
Едва Кейси ушла, открылась боковая дверь, и в кабинете появился Ричман. — Ты, тупой болван, — прорычал Мардер. — Ее едва не убили в шестьдесят четвертом ангаре. Где ты был? — Ну, я… — Уясни себе хорошенько, — сказал Мардер. — Я не хочу, чтобы с Синглтон что-нибудь случилось. Ты меня понял? Она нужна нам целой и невредимой. Она не сможет работать, лежа на больничной койке. — Я все понял, Джон. — Вот и славно. Не отходи от нее ни на шаг, пока мы не утрясем это дело.Отдел гарантии качества 18:20
Кейси вернулась в свою контору на четвертом этаже. Норма до сих пор сидела за своим столом, в углу ее рта висела сигарета. — Тебя дожидается очередная пачка, — сказала она. — Я положила документы тебе на стол. — Ясно. — Ричман уехал домой. — Ясно. — Во всяком случае, он рвался побыстрее смыться. Я разговаривала с Эвелин из бухгалтерии. — И что же? — Пока Ричман работал в маркетинге, его разъезды оплачивались из фонда обслуживания клиентов. Это липовый счет, на котором держат деньги для взяток. Наш парень профукал целое состояние. — Сколько? — Лучше сядь, не то упадешь. Двести восемьдесят четыре тысячи долларов. — Ух ты! — воскликнула Кейси. — За три месяца? — Да. — Для лыжных забав многовато, — заметила Кейси. — Каким образом списывались расходы? — На представительство. Имя клиента не указывалось. — В таком случае кто подписывал счета? — Этот фонд принадлежит производственному сектору, — ответила Норма. — Иными словами, он в руках Мардера. — Стало быть, средства отпускал Мардер? — Видимо, да. Эвелин пообещала разобраться. Остается лишь запастись терпением. — Норма перебрала бумаги на своем столе. — Больше ничего важного… ФАВП задерживает стенограмму переговоров в пилотской кабине. Многое говорилось по-китайски, и переводчики расходятся во мнении относительно смысла сказанного… «Транс-Пасифик» готовит свой собственный перевод, так что… — Чего и следовало ожидать, — сказала Кейси, вздохнув. В случаях, подобных инциденту с Пятьсот сорок пятым, запись переговоров в кабине передавалась ФАВП, которая излагала их в письменном виде, поскольку голоса пилотов являются собственностью перевозчика. Однако всякий раз, когда речь шла о зарубежных авиакомпаниях, возникали трудности с переводом. — Эллисон звонила? — спросила Кейси. — Нет, милая. По личным делам тебе звонил только Тедди Роули. Кейси вздохнула: — Забудь о нем. — Я хотела посоветовать тебе то же самое.* * *
Уединившись в кабинете, Кейси перелистала бумаги, лежавшие на ее столе. Большинство из них касались происшествия с Пятьсот сорок пятым. На первой странице перечислялись документы, собранные в папке:ФОРМА ФАВП №8020-9 ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ СООБЩЕНИЕ ОБ ИНЦИДЕНТЕ/КАТАСТРОФЕ ФОРМА ФАВП №8020-6 ОТЧЕТ О ВОЗДУШНОЙ КАТАСТРОФЕ ФОРМА ФАВП №8020-6-1 ОТЧЕТ О ВОЗДУШНОЙ КАТАСТРОФЕ (ПРОДОЛЖЕНИЕ) ФОРМА ФАВП №7230 ГРАФИК ПРОХОЖДЕНИЯ КОНТРОЛЬНЫХ ПУНКТОВ СТАНЦИЯ ПРИБЛИЖЕНИЯ ГОНОЛУЛУ СТАНЦИЯ ПРИБЛИЖЕНИЯ ЛОС-АНДЖЕЛЕСА СТАНЦИЯ ПРИБЛИЖЕНИЯ ЮЖНОЙ КАЛИФОРНИИ ПЛАН ПОЛЕТА/МЕЖДУНАРОДНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ГРАЖДАНСКОЙ АВИАЦИИ (МОГА)Папка содержала несколько десятков страниц с картами, на которых был обозначен курс самолета, стенограммы записей регистратора переговоров в пилотской кабине и погодные карты. За папкой следовали материалы «Нортона» — распечатка записи сбоев в системах самолета, которая до сих пор оставалась единственным надежным источником информации. Кейси решила взять бумаги с собой. Она очень устала; документы можно просмотреть и дома.
Глендейл 22:45
Он рывком уселся в постели, повернулся и опустил ноги на пол. — Послушай, крошка… — заговорил он, не глядя на Кейси. Кейси рассматривала бугры мускулов на его обнаженной спине, хребет позвоночника, крепкие плечи. — Это было что-то особенное, — продолжал он. — Я рад, что мы смогли встретиться. — Угу, — отозвалась Кейси. — Но ты ведь знаешь, завтра у меня трудный день… Кейси была бы рада задержать его до утра, но понимала, что он непременно уйдет. Он никогда не оставался на ночь. Поэтому она сказала: — Да, конечно. Я понимаю, Тедди. Услышав эти слова, Тедди встрепенулся. Обернувшись, он одарил Кейси своей неотразимой, чуть кривоватой улыбкой. — Ты — первый класс, Кейси! — Наклонившись, он прильнул к ее губам долгим поцелуем. Кейси понимала: это награда за то, что она не стала упрашивать его остаться. Она поцеловала Тедди в ответ, вдыхая едва заметный запах пива, и провела ладонью по его шее, ласково приглаживая нежные волоски. Тедди сразу отпрянул: — Мне… э-э-э… не хотелось бы мчаться сломя голову… — Да, конечно, Тедди. — Кстати, — сказал Тедди, — я слышал, ты сегодня побывала на «качелях». — Да, побывала. — Есть люди, с которыми лучше не ссориться. — Понимаю. — Надеюсь, понимаешь. — Тедди ухмыльнулся, поцеловал ее в щеку и наклонился, разыскивая свои носки. — В общем, мне пора. — Да, Тедди. Не хочешь выпить кофе перед тем, как уходить? Тедди натягивал ковбойские сапоги. — Э-э-э… нет, крошка. Рад был тебя увидеть. Это было что-то потрясающее. Не желая оставатьсяодной в постели, Кейси тоже поднялась на ноги. Натянув просторную футболку, она проводила Тедди к выходу и прикоснулась губами к его щеке. Тедди легонько щелкнул ее по носу. — Это было что-то потрясающее, — повторил он. — Доброй ночи, Тедди, — отозвалась Кейси. Она заперла дверь, включила сигнализацию и отправилась обратно. Она выключила стереосистему и обвела комнаты взглядом, чтобы убедиться, что Тедди ничего не забыл. Другие мужчины, как правило, оставляли что-нибудь из своих вещей, чтобы получить предлог вернуться. Тедди никогда ничего не забывал. Все следы его пребывания исчезли — лишь недопитая банка пива стояла на кухонном столе. Кейси бросила ее в ведро и вытерла влажный отпечаток ее донца. Уже несколько месяцев она уговаривала себя покончить с этим. С чем? — спрашивал ее внутренний голос, но Кейси так и не смогла найти ответ. Работа отнимала слишком много времени, ей было трудно обзаводиться знакомствами. Полгода назад Кейси вместе с Эйлин, помощницей Мардера, отправилась в бар, оформленный в стиле салуна Дикого Запада. Там собирались молодые работники киностудий. Эйлин назвала диснеевских мультипликаторов забавным народцем, но Кейси в этой компании чувствовала себя неловко. Она была немолода, не слишком хороша собой. Ей не хватало непринужденности девиц, которые расхаживали по бару в обтягивающих джинсах и коротких футболках. Парни тоже были слишком молоды для нее. У них были детские лица, и Кейси было трудно поддерживать с ними беседу. Она чувствовала себя слишком серьезной. У нее высокая должность, ребенок, она выглядит на все сорок. Больше она никуда не ходила с Эйлин. Но это не значило, что ей не нужен мужчина. Просто ей было трудно найти партнера. Ей не хватало ни времени, ни сил. В конце концов она плюнула наличную жизнь. Когда ей звонил Тедди и сообщал, что он находится поблизости, Кейси отпирала входную дверь и шла в ванную. Приготовиться. Так продолжалось уже около года.* * *
Кейси заварила чай и вернулась в постель. Прислонившись к спинке кровати, она взяла стопку документов и начала просматривать запись регистратора сбоев, водя по строчкам ногтем большого пальца:A/S PWR TEST 0000001000 AIL SERVO COMP 0000100100 CFDS SENS FAIL 0000001000 AUX 1 0000000000 AUX 2 0000000000 AUX 3 0000000000 AUX COA 0100000000Подобными символами были заполнены еще девять страниц. Кейси не знала толком, что означают эти записи, в особенности те, которые регистрировали сбои в системах AUX[47]. Одной из них, вероятно, была вспомогательная хвостовая турбина, которая снабжала самолет электричеством на земле и служила резервным источником энергии во время полета. Но что представляют собой другие? Вспомогательные кабели? Дублирующие системы? И что такое AUX COA? Придется расспросить Рона. Кейси отложила распечатку и взяла пачку документов с расшифровкой сбоев, случившихся на каждом этапе полета. Зевая, она торопливо пролистывала их и вдруг остановилась:
ЭТАП 4 ВСЕГО СБОЕВ 1 РАССОГЛАСОВАНИЕ ПР И ЛЕВ Б/К ДАТЧИКОВ ПРИБЛИЖЕНИЯ 8 АПРЕЛЯ 00:36 ВЫСОТА 12 000 СКОРОСТЬ 0,8 МАХАКейси нахмурилась. Она едва верила собственным глазам. Сбой в работе бесконтактного датчика приближения. Та самая неисправность, о которой свидетельствовала ремонтная ведомость. На третьем часу полета компьютер зафиксировал сбой в работе датчика. В крыле много датчиков приближения — маленьких электронных устройств, которые подают сигнал, когда рядом оказывается что-нибудь металлическое. Их задачей является сигнализировать о правильном положении поворотных плоскостей крыла, поскольку из кабины пилотов они не видны. Судя по данным регистратора, между сигналами датчиков правого и левого крыла произошло рассогласование. Причем виной тому был датчик правого крыла. Кейси решила узнать, проявлялась ли неисправность в дальнейшем. Она торопливо просмотрела список до конца, шурша бумагами. На первый взгляд все было в порядке. Однако если датчик дал сбой хотя бы раз, его необходимо проверить. Опять-таки придется обращаться к Рону… Было очень трудно сложить картину полета из разрозненных отрывочных кусков. Без непрерывного потока информации регистратора полетных данных не обойтись. Завтра утром Кейси позвонит Робу Вонгу и выяснит, как у него продвигаются дела. А пока… Кейси зевнула, опустилась на подушки и продолжила работать.
СРЕДА
Глендейл 6:12 утра
Зазвонил телефон. Кейси с трудом продрала глаза и перекатилась по постели, услышав хруст бумаг под локтем. Посмотрев вниз, она увидела рассыпавшиеся по полу документы. Телефон продолжал звонить. Кейси взяла трубку. — Мама… — Послышался удрученный голос Эллисон. Казалось, она вот-вот заплачет. — Привет, Эллисон. — Мама… Папа заставляет меня надеть красное платье, а я хочу синее с цветами. Кейси вздохнула: — Какое ты надевала вчера? — Синее. Но оно чистое и совсем не помялось! Давнишняя история. Эллисон обожала носить одежду, которую надевала накануне. Эдакий врожденный детский консерватизм. — Милая, ты ведь знаешь — я хочу, чтобы ты ходила в школу в чистом. — Но синее платье чистое, мама! Я терпеть не могу красное! В прошлом месяце любимым платьем Эллисон было именно красное. Она буквально дралась за право носить его каждый день. Кейси уселась в кровати, зевая и рассматривая бумаги, густо испещренные колонками символов. Она слушала жалобный голос дочери, стараясь унять раздражение. Почему Джим не уладил все сам? По телефону это было куда труднее, Джиму не хватило твердости — он всегда был склонен потакать дочери, — и Эллисон, естественно, решила сыграть на противоречиях между родителями, живущими вдали друг от друга. Старая как мир уловка. — Эллисон, — сказала Кейси, перебивая дочь. — Если отец велел надеть красное платье, делай, как он говорит. — Но, мама… — Сейчас папа главный. — Но, мама… — Хватит, Эллисон. Никаких больше споров. Надевай красное платье. — Ох, мама… — Девочка разрыдалась. — Я ненавижу тебя! В трубке послышались короткие гудки. Кейси подумала, не перезвонить ли дочери, но решила оставить все как есть. Зевая, она выбралась из постели, вошла в кухню и включила кофеварку. Из гостиной донеслось жужжание факса. Кейси отправилась взглянуть на его распечатку. Это была копия пресс-релиза одной вашингтонской организации по связям с общественностью. Организация носила ничего не значащее название — Институт авиационных исследований, — но, насколько знала Кейси, представляла интересы европейского консорциума «Аэробус». Пресс-релиз был отпечатан в виде газетной статьи с заголовком крупными буквами:ОАВП ОТКЛАДЫВАЕТ ВОЗОБНОВЛЕНИЕ СЕРТИФИКАТА ШИРОКОФЮЗЕЛЯЖНОГО РЕАКТИВНОГО ЛАЙНЕРА N-22, ССЫЛАЯСЬ НА ТО, ЧТО НЕИСПРАВНОСТИ, ОГРАНИЧИВАВШИЕ ЕГО ГОДНОСТЬ К ПОЛЕТАМ, ДО СИХ ПОР НЕ УСТРАНЕНЫКейси вздохнула. Сегодня будет жаркий денек.
Боевая рубка 7:00 утра
Кейси поднялась по металлической лестнице, ведущей в боевую рубку. На подвесной галерее она увидела Мардера, который ждал ее, расхаживая туда-обратно. — Кейси. — Доброе утро, Джон. — Ты уже читала об этой выходке ОАВП? — Он держал в руке листок с факсом. — Да, читала. — Все это полная чепуха, но Эдгартон взвился на дыбы. Он вне себя. Сначала два происшествия с N-22 в течение двух суток, а теперь еще и это. Эдгартону кажется, что пресса ополчилась против нас. И у него нет никакой уверенности, что Бенсон окажется на высоте. Уильям Бенсон был одним из старейших служащих «Нортона». Он возглавлял отдел связей с общественностью еще тогда, когда компания существовала за счет военных заказов и не отчитывалась перед прессой. Грубоватый и прямолинейный, Бенсон так и не сумел приспособиться к реалиям мира, возникшего после уотергейтского скандала, — мира, в котором заправляли журналисты, свергающие правительства. Неприязнь Бенсона к репортерам была притчей во языцех. — Этот факс может привлечь внимание представителей средств массовой информации, Кейси. Особенно тех, которые не знают, до какой степени прогнила ОАВП. Скажем прямо — они нипочем не пожелают общаться с агентом по связям с печатью. Они захотят взять интервью у кого-нибудь из руководства. Эдгартон велел направлять их к тебе. — Ко мне? — Нет уж, подумала Кейси. У меня и так дел по горло. — Бенсон будет только рад умыть руки. — Гэл лично беседовал с ним. Бенсон сделает все, что в его силах. — Это точно? — И еще я подумал, — продолжал Мардер, — что нам следует подготовить подробное досье на N-22. Что-нибудь посерьезнее обычного трепа. Гэл предлагает тебе собрать убедительные данные, которые позволят опровергнуть инсинуации ОАВП — длительность ремонтных работ, точность соблюдения полетных графиков, свидетельства надежности машины и так далее. — Хорошо. — Работа предстояла немалая, однако… — Я сказал Гэлу, что ты очень занята и тебе придется потрудиться сверхурочно, — добавил Мардер. — Он согласился повысить твою ПК на два пункта. Поощрительная компенсация, выплачиваемая из премиальных фондов компании, составляла изрядную долю доходов служащих. Повышение на два пункта сулило Кейси весьма ощутимую прибавку к жалованью. — Так и быть, — согласилась она. — Главная задача — дать достойный исчерпывающий ответ на этот выпад ОАВП, — сказал Мардер. — Гэл не хочет, чтобы мы ударили в грязь лицом. Могу я рассчитывать на твою помощь? — Разумеется, — отозвалась Кейси. — Отлично. — Мардер поднялся по лестнице и вошел в комнату.* * *
Ричман уже был там. В спортивной куртке и галстуке он выглядел типичным выпускником колледжа. Мардер сразу взял быка за рога — размахивая факсом от ОАВП, он обрушился на инженеров с упреками: — Надеюсь, вы уже знаете, в какую игру ОАВП решило сыграть с нами. Они выбрали самое удачное время, чтобы сорвать китайскую сделку. Но если вы читали это сообщение, то должны были заметить, что речь идет только о взрыве в Майами, о происшествии с Пятьсот сорок пятым не говорится ни слова. Во всяком случае, пока. Кейси пыталась сосредоточиться, но ее мысли всецело занимала обещанная премия. Два пункта это значит… — она произвела расчеты в уме. Получалось, прибавка составит около двадцати процентов. Господи, изумилась она. Двадцать процентов! Она сможет отправить Эллисон в частную школу. И они смогут провести отпуск в каком-нибудь славном местечке, на Гавайях или вроде того. Они остановятся в дорогом отеле. А на следующий год переедут в более просторный дом с большим двором, Эллисон будет где резвиться, и… Она почувствовала обращенные к ней взгляды присутствующих. — Кейси? — произнес Мардер. — Что с ЦРПД? Когда мы получим запись? — Прошу прощения, — сказала Кейси. — Сегодня утром я говорила с Робом. Восстановление синхронизации требует времени. Что-либо определенное можно будет сказать только завтра. — Хорошо. Что с крыльями? — Джон, это очень, очень трудная задача, — унылым монотонным голосом заговорил Доэрти. — Мы нашли дефектный фиксатор на втором от борта предкрылке. Деталь оказалась поддельной, и… — Проверим во время летных испытаний, — перебил Мардер. — Что с гидравликой? — Осмотр еще не завершен, но пока все системы функционируют нормально. Кабельная сеть в порядке. — Когда закончите? — Сегодня к концу первой смены. — Электрооборудование?… — Мы проверили все основные магистрали, — заговорил Рон. — До сих пор неисправностей не обнаружено. Полагаю, придется подвергнуть всю электросеть машины циклическому испытанию. — Согласен. Нельзя ли организовать круглосуточные работы, чтобы сберечь время? — Разумеется. — Рон пожал плечами. — Это влетит в копеечку, однако… — Плевать на расходы. Что еще? — Возникло одно забавное обстоятельство… — произнес Рон. — Регистратор сбоев показывает неполадки в цепи датчика приближения правого крыла. Пилоты могли получить ложный сигнал о выпуске предкрылка. Именно об этом Кейси подумала вчера вечером. Она сделала пометку — расспросить Рона. А заодно и о линиях AUX. Она вновь задумалась о своем. Эллисон пойдет в хорошую школу. Кейси представляла ее в маленьком классе, у доски по росту… — Что с двигателями? — спросил Мардер. — Остаются неясности с решеткой реверса, — ответил Кенни Бэрн. — Потребуется еще день. — Продолжайте, пока не исключите решетку из списка причин происшествия. Авионика? — Продолжаем работать, — отозвался Трунг. — Что с автопилотом? — Мы еще не добрались до него. Автопилот положено проверять последним, во время летных испытаний. — Хорошо, — сказал Мардер. — Иными словами, возникла новая версия — неисправность датчика приближения. Проверьте сегодня же. Авионика, двигатели, полетные данные — работы продолжаются. У нас все? Присутствующие закивали головами. — Мне нужны ответы, — произнес Мардер, подняв над головой факс от ОАВП. — Это только вершина айсберга. Не вижу смысла напоминать вам, что случилось с ДС-10. Самый лучший лайнер своего времени, чудо инженерного искусства. Потом пара происшествий, неудачные кадры в выпуске новостей, и — бац! ДС-10 выбросили на помойку. На помойку. Так что я жду ответов на свои вопросы.«Нортон Эйркрафт» 9:13 утра
Шагая рядом с Кейси к ангару номер 5, Ричман спросил: — Кажется, Мардер не на шутку взволнован. Неужели он говорил всерьез? — О ДС-10? Да. Его сняли с эксплуатации из-за одной-единственной катастрофы. — Какой именно? — В мае семьдесят девятого года ДС-10 компании «Америкен Эрлайнз» вылетел из Чикаго в Лос-Анджелес, — заговорила Кейси. — Хороший денек, прекрасная погода. Сразу после взлета отвалился левый двигатель. Самолет потерял скорость и рухнул рядом с аэропортом. Все, кто находился на борту, погибли. Страшная трагедия, все совершилось за тридцать секунд. Взлетающий лайнер снимали несколько человек, и эти кадры появились в вечернем выпуске новостей. Журналисты не жалели черных красок, называли ДС-10 летающим гробом. Транспортные агентства захлестнули звонки с требованиями вернуть деньги за билеты на ДС-10. С тех пор «Дугласу» не удалось продать ни одной такой машины. — Почему отвалился двигатель? — Из-за неправильного обслуживания, — ответила Кейси. — «Америкен Эрлайнз» нарушила инструкцию по демонтажу двигателя. «Дуглас» требовал сначала снимать двигатель, а уж потом — пилон, которым тот крепится к крылу. Однако ради экономии времени механики «Америкен Эрлайнз» снимали двигатель вместе с пилоном, а это лишние семь тонн металла. Во время демонтажа у автопогрузчика кончилось горючее, и он повредил пилон. Повреждение осталось незамеченным, и со временем двигатель отвалился. Причина тому — неправильная эксплуатация. — Может быть, и так, — возразил Ричман, — но ведь самолет должен летать и с одним двигателем. — Совершенно верно, — подтвердила Кейси. — ДС-10 рассчитан таким образом, чтобы уцелеть даже при такой аварии. Он соответствовал самым строгим требованиям безопасности. Если бы пилот удержал скорость, ничего не случилось бы. Самолет удалось бы посадить. — Почему же не удалось? — Потому что, как это всегда бывает, произошла цепочка событий, которая в конечном итоге привела к катастрофе, — объяснила Кейси. — В данном случае приборы капитана питались энергией от левой турбины. Как только двигатель отвалился, все они отключились, в том числе система аварийного оповещения и шейкер штурвала. Это специальное устройство, которое встряхивает штурвал, сигнализируя о падении скорости. Приборы второго пилота продолжали работать, но на его штурвале не было шейкера. На штурвале второго пилота его устанавливают по желанию покупателя, и «Америкен Эрлайнз» не стала его заказывать. А «Дуглас» не стал дублировать систему аварийного оповещения. Поэтому, когда ДС-10 начал терять скорость, второй пилот не сообразил, что нужно усилить тягу. — Хорошо, — согласился Ричман. — Значит, конструкторы должны были сделать так, чтобы приборы капитана не отключались. — Нет, это предусмотрено требованиями безопасности, — сказала Кейси. — Конструкторы ДС-10 построили самолет так, чтобы такая неисправность не привела к его гибели. Как только отвалился двигатель, автоматика отключила приборы капитана, чтобы предотвратить дальнейшие повреждения электросети. Не забывай, все системы самолета дублируются. Вновь включить приборы капитана очень просто, для этого бортинженеру было достаточно нажать кнопку реле либо запустить резервную систему энергопитания. Но он не сделал ни того, ни другого. — Почему? — Этого никто не знает, — ответила Кейси. — Второй пилот, не имея необходимой информации, еще убавил скорость. Самолет завис и рухнул на землю. Несколько секунд они шли молча. — Теперь подумай, что нужно было сделать, чтобы избежать всего этого, — продолжала Кейси. — Механики наземной бригады должны были проверить пилон после того, как демонтировали его с нарушением правил. Но они не сделали этого. Компания «Континентал» еще раньше повредила автопогрузчиками два пилона и должна была сообщить об этом «Америкен Эрлайнз». Но это не было сделано. «Дуглас» сообщил «Америкен Эрлайнз» о неполадках с самолетами «Континентал», но «Америкен» не отреагировала. Ричман покачал головой. — «Дуглас» не мог объяснить катастрофу не правильной эксплуатацией, потому что «Америкен Эрлайнз» — слишком ценный клиент. Называть истинные причины аварии было не в интересах «Дугласа». Такое бывает нередко — если пресса не проявит должного рвения, правда остается за семью печатями. Этот случай оказался не по зубам телевизионщикам, и они пустили пленку в эфир. На записи видно, как отваливается двигатель и самолет, вильнув влево, падает на землю. Эти кадры как бы сами по себе свидетельствовали о том, что ДС-10 плохо сконструирован, что инженеры «Дугласа» не предвидели возможность разрушения пилона и не предприняли никаких мер для обеспечения безопасности пассажиров. Все это совершенно не соответствовало действительности, однако «Дуглас» больше не продал ни одного ДС-10. — Что ж, — заметил Ричман, — вряд ли можно винить в этом журналистов. Они не создают новости, только рассказывают о них. — Именно к этому я и веду, — возразила Кейси. — Журналисты ничего не рассказывали. Они лишь пустили кадры в эфир. Чикагская катастрофа послужила чем-то вроде поворотного пункта для авиаиндустрии. Впервые хороший самолет был погублен недоброжелательной прессой. Комиссия по транспортной безопасности пыталась спасти его, опубликовав 21 декабря полный отчет о происшествии. Однако он остался незамеченным. Сейчас «Боинг» выпускает в эксплуатацию новую модель — «777». Они организовали в прессе целую кампанию, приуроченную к первым полетам. Они пригласили на свои заводы съемочную группу с заданием год за годом освещать процесс создания новой машины. Результатом этой работы стал шестисерийный телефильм. Одновременно будет издана книга. «Боинг» делает все, что в его силах, чтобы заранее создать самолету добрую славу. Уж очень высоки ставки. Ричман шагал рядом с Кейси. — Трудно поверить, что пресса обладает такой властью, — сказал он. Кейси покачала головой. — Мардер тревожится не напрасно, — отозвалась она. — Если кто-нибудь из журналистов копнет историю с Пятьсот сорок пятым, то станет известно, что за два дня с самолетами N-22 произошло две аварии. Тогда нам несдобровать.Нью-Йорк. Редакция «Ньюслайн» 13:54
Дженнифер Мэлоун сидела за монтажным столиком в редакции еженедельной информационной программы «Ньюслайн» на двадцать третьем этаже манхэттенского небоскреба, залитого яркими лучами полуденного солнца. В кабинет вошла Дебора, помощница Дженнифер. — Пачино взбунтовался, — беззаботным голосом произнесла она, бросив на стол рулончик факса. Дженнифер нажала кнопку «пауза»: — Что? — Аль Пачино отказался сниматься. — Когда? — Десять минут назад. Послал Марти ко всем чертям и ушел. — Что? Мы потратили четыре дня на съемки фоновых кадров в Танжере! Аль Пачино открывает программу и остается на экране все двенадцать минут! — Двенадцати минутный выпуск «Ньюслайн», одной из самых популярных информационных программ, сулил ее участникам рекламу, которую не купишь ни за какие деньги. Любая голливудская знаменитость была бы счастлива попасть в выпуск. — Что случилось? — Пока их гримировали, Марти трепался с Пачино и упомянул, что тот уже четыре года находится в тени. Думаю, Пачино оскорбился и ушел. — Во время съемки? — Нет. До ее начала. — Господи, — произнесла Дженнифер. — Пачино не мог так поступить. По условиям контракта он обязан рекламировать нас. Контракт действует уже несколько месяцев. — Верно. И тем не менее. — Что сказал Марти? — Марти вне себя. Он спрашивает — а чего, собственно, ожидал Пачино? У нас информационное шоу, мы задаем прямые, порой нелицеприятные вопросы. Короче говоря, Марти в своем репертуаре. Дженнифер выругалась. — Именно этого мы опасались больше всего. Марти Рирдон был знаменит своей язвительностью в общении с людьми, у которых брал интервью. Два года назад он бросил карьеру журналиста и стал телеведущим «Ньюслайн», соблазнившись высокими заработками, однако до сих пор считал себя эдаким крутым репортером, придирчивым, но справедливым, хотя на самом деле главным его приемом было ошеломить собеседника, поставить его в неловкое положение сугубо личными вопросами, даже если они не имели никакого отношения к теме передачи. Никто не хотел сажать Марти за один стол с Аль Пачино — Марти недолюбливал знаменитостей и, по его собственному выражению, терпеть не мог «надувать мыльные пузыри», — однако Фрэнсис, обычно имевшая дело со звездами, сейчас находилась в Токио и брала интервью у дочери императора. — Дик говорил с Марти? Нельзя ли как-нибудь уладить размолвку с Пачино? — Дик Шенк, исполнительный продюсер «Ньюслайн», всего за три года умудрился превратить скромную передачу, которая транслировалась в период летнего затишья, в нашумевшее шоу, выходящее в эфир в самые удобные для зрителей часы дня. Шенк единолично принимал ключевые решения, и кроме него никто не смог бы обуздать такую приму, как Марти. — Дик обедает с мистером Эрли. — Эрли был президентом телекомпании, и деловые обеды с его участием, как правило, затягивались до вечера. — Стало быть, Дик ничего не знает. — Пока нет. — Потрясающе. — Дженнифер бросила взгляд на часы: 14:00. Если Пачино заупрямится всерьез, ей придется затыкать двенадцати минутную дыру, на что оставалось меньше трех суток. — Что у нас есть на замену? — Ничего. Интервью с матерью Терезой вновь отправили на доработку, материалы по Мики Мантлу еще не поступили. Остается лишь репортаж о Лиге юных бейсболистов. — Дик нипочем не пустит его в эфир, — простонала Дженнифер. — Еще бы, — отозвалась Дебора. — Этот репортаж — чушь собачья. Дженнифер развернула рулончик, который принесла Дебора. Это был пресс-релиз какой-то компании по связям с общественностью — один из сотен документов, которые ежедневно получали информационные агентства всей страны. Как и все подобные сообщения, этот пресс-релиз был оформлен, словно сенсационная газетная статья с шапкой, набранной крупным шрифтом. Заголовок гласил:ОАВП ОТКЛАДЫВАЕТ ВОЗОБНОВЛЕНИЕ СЕРТИФИКАТА ШИРОКОФЮЗЕЛЯЖНОГО РЕАКТИВНОГО ЛАЙНЕРА N-22, ССЫЛАЯСЬ НА ТО, ЧТО НЕИСПРАВНОСТИ, ОГРАНИЧИВАВШИЕ ЕГО ГОДНОСТЬ К ПОЛЕТАМ, ДО СИХ ПОР НЕ УСТРАНЕНЫ— Что это? — спросила Дженнифер, нахмурившись. — Гектор велел передать тебе эту бумагу. — Зачем? — Решил, что она может тебя заинтересовать. — С какой стати? И что такое ОАВП, черт побери? — Дженнифер пробежала глазами текст, напичканный головоломными авиационными терминами. О живой картинке, разумеется, нечего и мечтать, подумала она. — Судя по всему, — сказала Дебора, — речь идет о самолете, который взорвался в Майами. — Ага. Гектор хочет сделать репортаж о безопасности полетов? Что ж, в добрый час. Эту пленку видела вся страна. Между прочим, кадры оставляют желать лучшего. — Дженнифер отбросила рулончик в сторону. — Спроси, не найдется ли у него чего-нибудь поинтереснее? Дебора ушла. Оставшись одна, Дженнифер посмотрела на портрет Чарлза Мэнсона, застывший на экране перед ее глазами. Потом она выключила изображение, решив дать себе время поразмыслить.
* * *
Дженнифер Мэлоун исполнилось двадцать девять лет, она была самым молодым сегментным продюсером «Ньюслайн». Она быстро продвигалась по службе, потому что очень любила свою работу. Она рано проявила свои таланты; еще не закончив колледж Брауна, Дженнифер во время летних каникул работала в редакции практикантом вроде Деборы. Она допоздна засиживалась за терминалом, прочесывая хранилища всемирной компьютерной сети, и в один прекрасный день, трепеща от страха, отправилась к Дику Шенку с сюжетом о загадочном африканском вирусе и бесстрашном враче-эпидемиологе. В результате был снят знаменитый документальный фильм, ставший для «Ньюслайн» гвоздем сезона и принесший Шенку очередную премию Пибоди для его Стены Славы. Уже очень скоро Дженнифер выпустила репортаж о Дарреле Строубери, о хищнической эксплуатации недр в Монтане и о спекуляции родовыми землями ирокезов. Еще никогда ни один практикант из колледжа не выпускал новости в эфир; на счету Дженнифер было уже четыре ролика. Шенк объявил, что ему нравится дерзость девушки, и предложил ей должность. Дженнифер была умна, хороша собой, нелишней оказалась и принадлежность к Лиге Плюща. Год спустя, в июне, Дженнифер закончила колледж и поступила на работу в «Ньюслайн». Костяк редакции составляли пятнадцать продюсеров, занимавшихся подготовкой сегментов. К каждому из них был прикреплен «свой» телеведущий, каждый должен был выдавать продукцию раз в две недели. Как правило, съемка репортажа занимала месяц; после двух недель предварительных изысканий продюсер являлся к Шенку и получал «добро». После этого группа выезжала на место, снимала фоновые кадры и брала второстепенные интервью. Продюсер отшлифовывал текст, который предстояло озвучить ведущему — тот прилетал на один день, снимался на месте событий, брал основные интервью и уезжал на другие съемки, предоставив продюсеру кроить и монтировать запись. Иногда перед трансляцией ведущий являлся в редакцию, изучал сценарий и озвучивал кадры. Когда сегмент выходил в эфир, ведущий выглядел на экране и вел себя таким образом, словно он и есть настоящий автор программы — «Ньюслайн» ревностно оберегала репутацию своих звезд. Но истинным репортером был продюсер. Он находил сюжет, разрабатывал его, писал сценарий и монтировал кадры. Ведущий делал лишь то, что ему велели. Дженнифер нравился такой подход. Обладая значительным влиянием, она любила работать за кулисами, оставаясь в тени. Анонимность как нельзя лучше соответствовала ее целям. Очень часто во время беседы гость, считая ее мелкой сошкой, говорил, не подбирая слов, даже когда камеры были включены. Время от времени он спрашивал, когда же появится Марти Рирдон, Дженнифер с самым серьезным видом отвечала, что это еще не решено, и продолжала задавать вопросы. И в ходе интервью разделывала под орех надутого болвана, решившего, будто его пригласили на примерку костюмов. Главным было то, что именно она делала репортаж. Ей было безразлично, что слава достается ведущему. «Мы и не утверждаем, будто бы они снимают сегмент, — повторял Шенк. — Мы не говорим, будто бы они берут интервью, в то время как это делают другие. Центром внимания нашей программы является не телезвезда, а сюжет. Ведущий — всего лишь гид, проводник, который помогает зрителям разобраться в происходящем. Это человек, которому они доверяют, которого рады впустить в свой дом». Все правильно, думала Дженнифер. Вдобавок нехватка времени не позволяла действовать по-иному. Телезвезда вроде Марти Рирдона занята куда больше, чем сам Президент, и, уж конечно, он намного популярнее, его чаще узнают на улицах. Вряд ли можно ожидать, что такой человек, как Марти, станет тратить свое драгоценное время, занимаясь черновой работой, отсекая ложные версии, собирая по крупицам сюжет. На это у него нет времени. Закон телевидения: лишнего времени не бывает никогда.* * *
Дженнифер вновь посмотрела на часы. Дик вернется с обеда не раньше трех, а то и половины четвертого. Марти не станет извиняться перед Аль Пачино. Вернувшись, Дик взбесится, но потом поручит Рирдону новое задание и потребует сюжет, которым можно заткнуть образовавшуюся дыру. У Дженнифер оставалось полчаса, чтобы придумать его. Она включила телевизор и рассеянно пощелкала каналами. Потом еще раз бросила взгляд на факс, лежавший на столе.ОАВП ОТКЛАДЫВАЕТ ВОЗОБНОВЛЕНИЕ СЕРТИФИКАТА ШИРОКОФЮЗЕЛЯЖНОГО РЕАКТИВНОГО ЛАЙНЕРА N-22, ССЫЛАЯСЬ НА ТО, ЧТО НЕИСПРАВНОСТИ, ОГРАНИЧИВАВШИЕ ЕГО ГОДНОСТЬ К ПОЛЕТАМ, ДО СИХ ПОР НЕ УСТРАНЕНЫМинутку, подумала она. «До сих пор не устранены»? Уж не идет ли речь о неприятностях, которые могут возникнуть в будущем? Если так, может получиться хороший репортаж. Не отчет о катастрофе — их показывали миллион раз. Все эти бесконечные россказни о том, что на самолетах используются компьютеры производства 60-х, об устаревших, ненадежных системах управления лишь понапрасну тревожат зрителей. С аудиторией трудно установить контакт, поскольку люди не видят возможности повлиять на развитие событий. Но дефекты конкретной модели самолета? Это вопрос безопасности промышленного продукта. Не покупайте это изделие. Не летайте этим самолетом. Может получиться очень, очень эффектный репортаж, подумала Дженнифер. Она сняла трубку и набрала номер.
Ангар номер 5 11:15 утра
Кейси нашла Рона Смита у носового шасси. Рон стоял, с головой погрузившись в люк обслуживания. Вокруг усердно трудилась бригада электриков. — Рон, — заговорила Кейси. — Я хочу расспросить тебя о показаниях регистратора сбоев. — Она принесла с собой распечатку — все десять страниц. — В чем дело? — Здесь показания четырех линий AUX. Первая, вторая, третья и СОА. Что они обслуживают? — Это важно? — Именно это я и хотела бы выяснить. — Что ж. — Рон вздохнул. — AUX 1 — это вспомогательный электрогенератор, хвостовая турбина. AUX 2 и AUX 3 — резервные линии, их прокладывают на случай будущих модернизаций систем. А AUX СОА — это линия, которая обслуживает оборудование, установленное по выбору заказчика. Например, экспресс-анализатор, которого на этом самолете нет. — Все четыре линии показывают нули, — произнесла Кейси. — Значит ли это, что они были в работе? — Не обязательно. Ноль — значение по умолчанию. — Хорошо. — Кейси сложила распечатку. — Что со сбоями датчика приближения? — Его сейчас проверяют. Может быть, обнаружится что-нибудь интересное. Но посуди сама. Содержимое регистратора сбоев — это нечто вроде моментальных снимков. Мы не можем восстановить картину полета по разрозненным кадрам. Нам нужны данные ЦРПД. Придется тебе добыть их, Кейси. — Я всеми силами подгоняла Роба Вонга, однако… — Нажми на него покрепче, — сказал Рон. — Регистратор полетных данных — единственная наша надежда. Из-под крыла самолета донесся негодующий вопль: — Мать вашу! Какого черта! Вы только взгляните сюда! Это был голос Кенни Бэрна.* * *
Кенни стоял на платформе под левым двигателем, яростно размахивая руками. Инженеры, стоявшие вокруг, качали головами. Кейси приблизилась к платформе: — Что-нибудь нашел? — Даже не знаю, с чего начать, — ответил Кенни, указывая на двигатель. — Во-первых, не правильно установлены уплотнения охлаждающей системы. Какой-то болван из наземной бригады воткнул их задом наперед. — Они могли вызвать отказ двигателя? — Да, рано или поздно. Но это еще не все. Взгляни на дефлектор решетки реверса. Кейси поднялась по приставной лестнице к соплу двигателя, вокруг которого толпились инженеры, разглядывая откинутый дефлектор. — Покажите ей, парни, — велел Бэрн. Кто-то осветил фонариком внутреннюю полость дефлектора. Кейси увидела прочный стальной колпак, поверхность которого была покрыта тонким слоем сажи от выхлопа турбины. Пятнышко света переместилось на фирменное клеймо «Пратт и Уитни», выдавленное у самого края металлического патрубка. — Видишь? — спросил Кенни. — Что? Фабричное клеймо? — Эмблема «Пратт и Уитни» представляла собой окружность с изображением орла и буквами «Р» и «W» внутри. — Да. Клеймо. — Чем оно тебе не нравится? Бэрн покачал головой: — Кейси, голова орла развернута на сто восемьдесят градусов. Он смотрит в другую сторону. — Ox… — Кейси не заметила этого. — Уж не думаешь ли ты, что Пратт и Уитни повернули своего орла? Ни за что. Это поддельная деталь, Кейси. — Ясно, — отозвалась Кейси. — Но могла ли она стать причиной происшествия? Наступил критический момент. На самолете уже были обнаружены фальшивые детали. Амос предсказывал, что будут и другие, и он не ошибся. Вопрос лишь в том, могли ли они повлиять на поведение машины во время инцидента. — Вполне могла, — сказал Кенни, переминаясь с ноги на ногу. — Но мы не можем разобрать двигатель на части. На это уйдет две недели. — Как же проверить? — Нам нужен ЦРПД, Кейси. Нам нужны его данные.* * *
— Давайте я съезжу в вычислительный центр, — предложил Ричман. — Выясню, как продвигаются дела у Вонга. — Не надо, — ответила Кейси. — Ничего хорошего не получится. — Роб Вонг был человеком темпераментным и раздражительным. Попытавшись подогнать его, Кейси ничего бы не добилась. Вонг попросту бросил бы все и не появлялся на работе несколько дней. Запищал сотовый телефон. Звонила Норма. — Начинается, — сообщила она. — Тебе звонили Джек Роджерс, Берри Джордан из лос-анджелесской «Таймс» и некто Уинслоу из «Вашингтон Пост». «Ньюслайн» затребовала материалы по N-22. — «Ньюслайн»? Информационная передача? — Да. — Они делают репортаж? — Не думаю, — ответила Норма. — Скорее ловят рыбку в мутной воде. — Хорошо, — сказала Кейси. — Я перезвоню тебе. — Она уселась в углу ангара, вынула записную книжку и принялась составлять список документов для прессы. Отчет ФАВП о процессе сертификации новой машины; извещение ФАВП о выдаче сертификата на N-22 — Норме придется искать его среди бумаг пятилетней давности. Прошлогодний отчет ФАВП о проверке надежности машины. Внутренний отчет «Нортон Эйркрафт» о безопасности полетов N-22 с 1991 года до настоящего времени — весьма благоприятный. Список директив о годности к полетам — весьма скромный. Таблица основных параметров N-22 — скорость и дальность полета, размеры, вес. Кейси не хотела посылать слишком много бумаг, но и те, которые она выбрала, давали исчерпывающее представление о машине. Ричман не спускал с нее глаз. — Что теперь? — спросил он. Кейси вырвала из книжки листок и протянула ему. — Отнеси Норме. Пусть она подготовит пакет для прессы и рассылает всем, кто попросит. — Хорошо. — Ричман вгляделся в листок. — Не пойму, что здесь написано… — Норма разберется. Твоя задача — передать ей бумагу. — Ясно. Ричман ушел, весело насвистывая. Вновь запищал телефон. Это был Джек Роджерс, решивший связаться с Кейси напрямую. — Продолжают поступать слухи о передаче крыла Китаю. Мне сказали, что «Нортон» отправляет стапели в Корею, откуда их перешлют в Шанхай. — Ты говорил с Мардером? — Нет. Я звонил ему, но не застал на месте. — Прежде чем что-либо предпринимать, обязательно поговори с Мардером, — сказала Кейси. — Он позволит записать беседу на пленку? — Поговори с ним. — Ладно, — отозвался Роджерс. — Но он станет все отрицать, верно? — Поговори с ним. Роджерс вздохнул. — Послушай, Кейси. У меня нет никакого желания придерживать факты для тщательной проверки, с тем чтобы в один прекрасный день прочесть о них в лос-анджелесской «Таймс». Мне нужна твоя помощь. Слухи о передаче производства крыла Китаю — они на чем-нибудь основаны или нет? — Ничего не могу сказать. — Тогда вот что, — продолжал Роджерс. — Если я напишу, что несколько высокопоставленных служащих «Нортона» отрицают передачу крыла Китаю, это тебе не повредит? — Едва ли. — Осторожный ответ на осторожный вопрос. — Хорошо, Кейси. Спасибо. Я позвоню Мардеру. Роджерс положил трубку.«Ньюслайн» 14:25
Дженнифер Мэлоун набрала номер на факсимильной машине и попросила к телефону Алана Прайса. Его не оказалось на месте, и Дженнифер пришлось беседовать с помощницей Прайса, мисс Уэлд. — Насколько мне известно, европейские органы задерживают возобновление сертификата на самолет компании «Нортон Эйркрафт». В чем причина? — Вы говорите об N-22? — Да. — Вопрос деликатный, и я предпочла бы остаться в тени. — Что вы имеете в виду? — Прошу не упоминать мое имя. — Хорошо. — В прошлом европейцы признавали сертификаты, выданные ФАВП; ее требования считались достаточно строгими. Однако в последнее время ОАВП подвергает сомнению процедуру сертификации, принятую в США. Есть основания полагать, что ФАВП вступила в сговор с американскими производителями и снизила планку своих стандартов. — Вот как? — Замечательно, подумала Дженнифер. Тупая американская бюрократия. Дик Шенк обожает подобные истории. Вдобавок ФАВП уже несколько лет подвергалась критике; должно быть, за ней числится немало грешков. — Есть ли какие-либо доказательства? — спросила Дженнифер. — Европейцев не удовлетворяет сама система сертификации. Например, ФАВП не хранит у себя сертификационные документы, предоставив это компаниям-производителям. Это обстоятельство вызывает серьезные подозрения. — Ага, — отозвалась Дженнифер и записала: ФАВП снюхалась с производителями. Коррупция! — Если вам нужны более подробные сведения, советую напрямую связаться с ОАВП, — сказала мисс Уэлд. — Я продиктую вам их телефоны.* * *
Однако Дженнифер предпочла обратиться в ФАВП. После нескольких звонков ее соединили с мистером Уилсоном из отдела по связям с общественностью. — Насколько мне известно, ОАВП отказывается продлить действие сертификата самолета компании «Нортон» марки N-22. — Да, — ответил Уилсон. — Они решили выждать некоторое время. — ФАВП выдала сертификат на N-22? — Еще бы. В США нельзя производить авиатехнику без одобрения ФАВП, а также сертификации конструкции машины и производственного процесса от начала до самого конца. — Документы у вас? — Нет. Они хранятся у «Нортона». Ага, подумала Дженнифер. Значит, это правда. Она записала: Документы хранятся у «Нортона», а не в ФАВП. Лисе доверили курятник? — Вас не беспокоит то, что документы находятся у «Нортона»? — Нет, ничуть. — Вы уверены, что процесс сертификации достаточно строг? — Еще бы. И, как я уже говорил, N-22 получил сертификат пять лет назад. — Я слышала, что в Европе недовольны самой процедурой сертификации. — Видите ли, — заговорил Уилсон, осторожно подбирая слова. — ОАВП — организация сравнительно молодая. В отличие от ФАВП, ее полномочия не закреплены законом. Думаю, руководство ОАВП в настоящий момент решает, как действовать дальше.* * *
Дженнифер позвонила в пресс-бюро «Аэробуса» в Вашингтоне и связалась со специалистом из отдела сбыта по фамилии Сэмюельсон. Тот неохотно подтвердил, что до него дошли слухи, будто бы ОАВП задерживает сертификацию N-22, но никаких подробностей он не знает. — Впрочем, в последнее время у «Нортона» возникло немало затруднений, — сказал Сэмюельсон. — Например, они считают свою сделку с Китаем решенным делом, но лично я сомневаюсь в этом. Только теперь Дженнифер впервые услышала о китайской сделке. Китай приобретает N-22? — написала она и сказала: — Ага. — Дело в том, — продолжал Сэмюельсон, — что аэробус А-340 лучше во всех отношениях. Он новее аэробуса N-22. У него большая дальность полета. Он лучше во всем. Мы попытались объяснить это китайцам, и они начинают понимать, какие перспективы сулит сотрудничество с нами. По моему мнению, сделка «Нортона» с Китайской Народной Республикой сорвется. И, разумеется, это решение будет отчасти продиктовано соображениями относительно безопасности полетов. Еще добавлю — правда, неофициально, — что китайскую сторону очень тревожит вопрос надежности N-22. К. считают N-22 ненадеж., — записала Дженнифер. — С кем я могу поговорить об этом? — спросила она. — Видите ли, китайцы, как правило, очень неохотно сообщают сведения о переговорах во время их проведения, — ответил Сэмюельсон. — Но я знаю одного человека, который сумеет вам помочь. Он работает в коммерческом отделе «Экс-Им-банка», который предоставляет долгосрочные кредиты для операций с зарубежными партнерами. — Как его фамилия? — спросила Дженнифер.* * *
Его звали Роберт Гордон. Телефонистке потребовалось около пятнадцати минут, чтобы связаться с коммерческим отделом. Наконец секретарь ответила: — Мне очень жаль, но мистер Гордон на совещании. — Вам звонят из «Ньюслайн», — сказала Дженнифер. — Ох. — Трубка на секунду умолкла. — Подождите минуту, пожалуйста. Дженнифер улыбнулась. Этот прием срабатывал всегда. Гордон подошел к телефону, и она расспросила его о сертификате ОАВП и сделке «Нортона» с Китаем. — Правда ли, что контракт оказался под угрозой срыва? — Любая сделка с авиатехникой может сорваться, пока не подписан контракт, — ответил Гордон. — Однако, насколько мне известно, переговоры «Нортона» с Китаем идут успешно. Впрочем, ходят слухи о том, что европейцы отказали «Нортону» в выдаче сертификата на N-22. — В чем причина? — Видите ли, — заговорил Гордон, — я не являюсь специалистом в области авиации, но у компании множество затруднений. У «Нортона» проблемы, — записала Дженнифер. — Например, вчера случилось происшествие в Майами, — продолжал Гордон. — Ивы, верно, слышали об инциденте в Далласе. — Что там стряслось? — В прошлом году во время разбега у самолета вспыхнул двигатель. Пассажиры спешно покинули борт. Несколько человек спрыгнули с крыльев и сломали ноги. Инц. в Далласе — двиг./слом, ноги. Видеозапись? — Ага, — сказала Дженнифер. — Не знаю, как вы, — добавил Гордон, — но я стараюсь летать пореже, и если люди вынуждены прыгать с самолета, я бы не хотел очутиться на его борту. Прыг. с смлт. — подчеркнуть. Ненадежн. техника. Внизу Дженнифер приписала крупными заглавными буквами: ЛЕТАЮЩИЙ ГРОБ* * *
Она позвонила в «Нортон», чтобы узнать, как компания объясняет происходящее. Ей ответил руководитель отдела по связям с общественностью Бенсон. Он говорил протяжным полусонным голосом типичного бюрократа от промышленности. Дженнифер решила врезать ему по зубам. — Я хочу расспросить вас о происшествии в Далласе. — В Далласе? — испуганно переспросил Бенсон. Замечательно. — В прошлом году, — заговорила Дженнифер, — загорелся двигатель вашего самолета, люди прыгали с него и ломали ноги. — Ах, да. Происшествие с Семьсот тридцать седьмым. Происш. с 737, — написала Дженнифер. — Понятно. Итак, что вы можете сказать о нем? — Ничего, — ответил Бенсон. — Это не наш самолет. — К чему эти увертки? Я уже знаю об инциденте. — Это самолет компании «Боинг». Дженнифер вздохнула. — Послушайте, не надо морочить мне голову. — Всякий раз, когда какой-нибудь пресс-секретарь начинал запираться, ее охватывала скука. Хороший журналист всегда сумеет раскопать правду. Такое чувство, будто бы эти люди надеются, что если они ничего не скажут, то и все другие будут держать язык за зубами. — Мне очень жаль, мисс Мэлоун, но этот самолет построили не мы. — Что ж, коли так, — с нескрываемым сарказмом произнесла Дженнифер, — то, может быть, вы подскажете мне, каким образом это можно подтвердить? — Да, мадам, — отозвался Бенсон. — Наберите номер «Боинга», вам там помогут. В трубке зазвучали короткие гудки. Каков мерзавец! Как он смеет грубить представителю прессы! Задень репортера — и обязательно получишь сдачи. Неужели он этого не понимает?* * *
Она позвонила в «Боинг» и попросила соединить с отделом по связям с прессой. Записанный на пленку голос предложил Дженнифер отправить свои вопросы по факсу, пообещав связаться с ней позже. Дженнифер едва поверила собственным ушам. Крупнейшая корпорация Америки, и они даже не подходят к телефону! Она раздраженно швырнула трубку на рычаг. Ждать было бессмысленно. Если в Далласе действительно загорелся «Боинг», репортаж не получится. Сюжет развалится словно карточный домик. Дженнифер побарабанила пальцами по столу, раздумывая, как ей быть.* * *
Она вновь позвонила в «Нортон» и попросила соединить ее не с отделом по связям с прессой, а с кем-нибудь из администрации. Ее направили в контору президента и перепоручили заботам женщины по фамилии Синглтон. — Чем могу вам помочь? — спросила та. — Насколько мне известно, европейские органы задерживают сертификацию N-22, — заговорила Дженнифер. — Какие недостатки у этого самолета? — Никаких, — ответила Синглтон. — N-22 летает в Штатах уже пять лет. — Мои источники утверждают, что эта машина ненадежна, — сказала Дженнифер. — Вчера на взлетной полосе в Майами загорелся двигатель… — Да, действительно, произошел разрыв ротора турбины. Мы ведем расследование этого происшествия. — Синглтон говорила спокойным ровным голосом, как будто взрыв турбины — самое обычное дело. Разрыв ротора, — записала Дженнифер. — Ага, — сказала она. — Понимаю. Но если у вашего самолета нет недостатков, почему ОАВП задерживает выдачу сертификата? Синглтон помедлила. — Я могу ответить на этот вопрос лишь в общих чертах, — сказала она. — В неофициальном порядке. Теперь она говорила чуть напряженным, обеспокоенным тоном. Прекрасно, подумала Дженнифер. Уже горячее. — Самолет в полном порядке, мисс Мэлоун, — продолжала Синглтон. — Дело в двигательной установке. В нашей стране N-22 летает с двигателями «Пратт и Уитни». Но ОАВП заявляет, что, если мы хотим продавать машины в Европу, мы обязаны снабжать их двигателями «IAE». — «IAE»? — Это европейский консорциум, который производит реактивные двигатели. Как «Аэробус». Консорциум. IAE = консорциум, — записала Дженнифер. — ОАВП вынуждает нас оснащать самолеты двигателями производства «IAE», потому что они соответствуют европейским стандартам по шуму и выхлопу, которые якобы гораздо строже американских. Но суть дела такова, что мы производим не двигатели, а корпуса и крылья и считаем, что выбор двигателя нужно оставлять на усмотрение потребителя. Мы снабжаем самолет тем двигателем, который заказывает клиент. Если он попросит «IAE», мы поставим «IAE». Если он хочет «Пратт и Уитни» — вот вам «Пратт и Уитни». Хотите «Дженерал Электрик» — ради бога. В нашей отрасли так было всегда. Двигатели выбирает заказчик. Поэтому мы считаем вмешательство ОАВП незаконным. Мы будем рады поставить двигатель «IAE», если его закажет «Люфтганза» или «Сабена». Но мы считаем, что ОАВП не вправе диктовать условия, открывающие нам доступ на европейский рынок. Иными словами, их директивы не имеют ничего общего с годностью к полетам. Дженнифер нахмурилась: — Вы утверждаете, что речь идет о нарушении свободы предпринимательства? — Именно. ОАВП возводит торговые барьеры, пытается вынудить нас устанавливать на самолетах европейские двигатели. Но если они действительно этого хотят, они должны сосредоточить свои усилия на европейских потребителях авиатехники, а не на нас. Наруш. своб. предпр-ства! — Почему же ОАВП не займется европейскими авиакомпаниями? — Спросите у них. Но, откровенно говоря, я думаю, что они уже пытались это сделать и их послали ко всем чертям. Каждый самолет — штучное изделие и оснащается по выбору заказчика. Авиакомпания выбирает двигатели, электрооборудование, интерьер салона. Клиент имеет право выбирать. Дженнифер бездумно водила ручкой по бумаге. Она вслушивалась в голос собеседницы, пытаясь уловить ее эмоции. Синглтон говорила чуть утомленно, будто школьный преподаватель в конце учебного дня. В ее словах не чувствовалось ни напряжения, ни колебаний, ни скрытого подтекста. «Проклятие, — подумала Дженнифер. — Тут нечего ловить».* * *
Все же она предприняла последнюю попытку — позвонила в Национальную комиссию по транспортной безопасности в Вашингтоне. Ее соединили с сотрудником отдела по связям с общественностью по фамилии Кеннер. — Я хотела бы узнать, почему ОАВП задерживает сертификацию N-22. — Видите ли, это не наш профиль, — с удивлением в голосе отозвался Кеннер. — Вероятно, вам лучше обратиться в ФАВП. — Может быть, вы сообщите мне что-нибудь в неофициальном порядке? — Процедура выдачи сертификатов ФАВП весьма строга и долгое время служила образцом для аналогичных зарубежных органов. Насколько я помню, до сих пор агентства всего мира считали требования ФАВП исчерпывающими. Но ОАВП нарушила традицию, и, мне думается, по совершенно очевидной причине. Все дело в политике, мисс Мэлоун. ОАВП хочет, чтобы американские производители закупали европейские двигатели, иначе им угрожают отзывом сертификата. Ну и, разумеется, «Аэробус» хочет перехватить контракт, который вот-вот будет подписан между «Нортоном» и Китаем. — Иными словами, ОАВП намеренно создает N-22 дурную репутацию. — Во всяком случае, пытается посеять сомнения в его надежности. — Законные сомнения? — Насколько я знаю, нет. N-22 — отличный самолет. Проверенная машина. «Аэробус» утверждает, что они выпускают новую модель; «Нортон» отвечает на это, что их машина прошла испытания временем. Китайцы, вероятно, предпочтут испытанную модель. К тому же N-22 несколько дешевле. — Но он надежен? — Вполне. НКТБ утвержд.: N-22 — надеж. смлт. Дженнифер поблагодарила Кеннера и повесила трубку. Откинувшись на спинку кресла, она вздохнула. Версия лопнула, словно мыльный пузырь. Пустышка. Что тут еще скажешь? — Вот дерьмо, — сказала она.* * *
Дженнифер нажала клавишу интеркома. — Дебора, — заговорила она. — Вся эта история с самолетом… — А, так ты тоже смотришь? — пронзительно воскликнула Дебора. — Смотрю? Что? — «Си-Эн-Эн». Это потрясающе! Дженнифер схватила пульт дистанционного управления.«Эль-Торито» 12:05
Ресторан «Эль-Торито» предлагал посетителям недурную снедь по весьма умеренным ценам и пятьдесят два сорта пива; это было излюбленное заведение инженеров «Нортона». Сотрудники ГРП собрались за столом в центре главного зала, справа от стойки бара. Официантка записала заказы и уже собиралась уйти, когда Кенни Бэрн произнес: — Я слышал, у Эдгартона неприятности. — Как и у всех нас, — заметил Доэрти, потянувшись к блюду с чипсами. — Мардер терпеть его не может. — Что из того? — подал голос Рон Смит. — Мардер ненавидит всех подряд. — Да, но не в этом дело, — продолжал Кенни. — Ходят упорные слухи, будто бы Мардер не собирается… — О господи! Вы только взгляните! — Дуг Доэрти ткнул пальцем в сторону бара. Все повернулись к телевизору, подвешенному над стойкой. Звук был выключен, однако ошибки быть не могло: на экране появилось изображение салона N-22, словно снятого видеокамерой в трясущихся руках. Пассажиры буквально летали в воздухе, натыкаясь на багажные полки и стены, переваливаясь поверх спинок кресел. — Какой кошмар! — воскликнул Кенни. Они вскочили из-за стола и ринулись к бару с криком: — Звук! Включите звук! Телевизор продолжал транслировать ужасные кадры. К тому времени, когда Кейси подбежала к бару, видеозапись кончилась. На экране возник худощавый мужчина с усами, в тщательно скроенном голубом костюме, напоминавшем униформу. Кейси признала в нем Бредли Кинга, адвоката, который специализировался на воздушных катастрофах. — Видать, дело нешуточное, коли за него взялся сам Король Высот, — заметил Кенни. «Полагаю, кадры говорят сами за себя, — вещал тем временем Бредли Кинг. — Эту запись предоставил мой клиент, мистер Сонг, и она дает нам весьма отчетливую картину ужасных испытаний, выпавших на долю пассажиров этого злополучного рейса. Самолет свалился в неуправляемое пике, и лишь сто пятьдесят метров отделяли его от неминуемого крушения в водах Тихого океана!» — Чего? — осведомился Кенни. — Куда свалился самолет? «Насколько вам известно, я сам пилот, — продолжал Кинг, — и могу с полной уверенностью заявить, что это происшествие явилось результатом широко известных просчетов в конструкции аэробуса N-22. Компания „Нортон Эйркрафт“ выявила эти недостатки уже несколько лет назад, но не сделала ничего, чтобы исправить их. Пилоты, авиакомпании и сотрудники ФАВП в один голос поминают N-22 дурным словом. Я лично знаком с пилотами, которые отказываются летать на нем ввиду его ненадежности». — Особенно те, которые состоят у тебя на довольствии, — вставил Бэрн. «И тем не менее компания „Нортон Эйркрафт“ не предприняла ничего существенного в ответ на эти жалобы. Это попросту не укладывается в голове — производитель знает о дефектах своей продукции и даже не пытается их устранить! Преступная небрежность должна была рано или поздно привести к трагедии, подобной нынешней. Три человека погибли, два пассажира парализованы, и в тот самый миг, когда я веду этот репортаж, второй пилот находится в состоянии комы. В общем и целом пришлось госпитализировать пятьдесят семь пассажиров. Это позор для всей гражданской авиации!» — Подонок, — сказал Кенни. — Ведь знает же, что это не правда. Вновь пошли кадры «Си-Эн-Эн», на сей раз в режиме замедленного воспроизведения. Пассажиры взлетали в воздух, очертания их тел то расплывались, то четко проглядывали вновь. От этого зрелища Кейси прошиб пот. У нее закружилась голова, в груди возникла тяжесть. Казалось, в зале ресторана наступила темнота, окружающие предметы приняли зеленоватый оттенок. Кейси рухнула на ближайший табурет, тяжело дыша. На экране появился бородатый мужчина профессорской внешности. Он стоял неподалеку от одной из посадочных полос лос-анджелесского аэропорта, за его спиной приземлялись самолеты. Кейси не слышала, что он говорит — звук заглушали вопли инженеров: — Подлец! — Урод! — Мерзавец! — Лживая сволочь! — Заткнитесь, парни! — прикрикнула Кейси. Бородача звали Фредерик Баркер, когда-то он работал в ФАВП, но потом уволился. В последние годы Баркер несколько раз свидетельствовал в суде против «Нортон Эйркрафт». Инженеры ненавидели его всей душой. «На мой взгляд, эта проблема не допускает двоякого толкования», — послышался голос Баркера. Какая еще проблема, подумала Кейси, и в ту же секунду на экране возникла телестудия «Си-Эн-Эн» в Атланте. За спиной женщины, ведущей репортаж, виднелась заставка с фотографией N-22. Под снимком были начертаны огромные красные буквы: «НЕНАДЕЖЕН?» — Подумать только, — сказал Кенни Бэрн. — Сначала Король Высот, потом его прихлебатель Баркер. Неужели никто не знает, что он работает на Кинга? На экране появилось взорванное здание где-то на Ближнем Востоке. Кейси отвернулась, поднялась с табурета и глубоко вздохнула. — Что-то мне пива захотелось, — сказал Кенни Бэрн. Он направился к столу, остальные потянулись следом, бормоча проклятия в адрес Фреда Баркера. Кейси взяла сумочку, вынула сотовый телефон и позвонила в контору. — Норма, — сказала она, — позвони в «Си-Эн-Эн» и раздобудь копию пленки об N-22, которую они только что показывали. — Но я собиралась… — Сейчас же, — перебила Кейси. — Займись этим сейчас же.«Ньюслайн» 15:06
— Дебора! — вскричала Дженнифер, не отрывая глаз от экрана. — Позвони в «Си-Эн-Эн» и раздобудь копию этой пленки! — Она смотрела запись словно зачарованная. Запись пошла вновь, на сей раз в замедленном воспроизведении — шесть кадров в секунду. От этого впечатление только усилилось. Потрясающе! На глазах у Дженнифер один из несчастных взмыл в воздух, раскинув руки и ноги. Он упал в кресло, его шея хрустнула, тело бессильно обмякло, потом вновь взлетело, ударилось о потолок… Невероятно! У него сломалась шея — под прицелом камеры! Это была самая потрясающая пленка из всех, какие попадались Дженнифер. А звук! Сказка! Люди вопили от дикого ужаса — такие звуки не подделаешь. Многие кричали по-китайски, и это придавало событиям экзотический оттенок. А все эти удары и хруст, раздававшиеся, когда люди и предметы врезались в стены и потолок… О господи! Фантастическая запись! Потрясающая! Она длилась целую вечность, сорок пять секунд, и была изумительно хороша от начала до самого конца. Даже когда камеру мотало из стороны в сторону и изображение расплывалось, теряя фокус, это лишь прибавляло кадрам зрелищности. Ни один оператор не смог бы сделать ничего подобного ни за какие деньги. — Дебора! — крикнула Дженнифер. — Дебора! От возбуждения ее сердце гулко забилось, голова пошла кругом. Дженнифер едва замечала какого-то прилизанного адвоката, который принялся комментировать запись; должно быть, это его пленка. Но он не откажется передать ее «Ньюслайн». Ему нужна гласность, а это значит, что репортаж, считай, в кармане. Потрясающе! Немножко подредактировать, перекроить — и дело сделано! В кабинет влетела Дебора, возбужденная и раскрасневшаяся. — Разыщи видеозаписи о «Нортоне» за последние пять лет, — велела Дженнифер. — Запроси в Интернете сведения об N-22, о человеке по имени Бредли Кинг и о… — Она вновь посмотрела на экран, — …о Фредерике Баркере. Загружай все без разбору. Сведения нужны мне немедленно!* * *
Двадцать минут спустя в ее распоряжении оказались краткое описание истории N-22 и сведения об основных участниках событий. Микропленка с выпуском лос-анджелесской «Таймс» пятилетней давности — выдача сертификата, первый перелет N-22 к первому покупателю. Современная авионика, новейшие электронные системы управления, автопилот… обычный в таких случаях треп. Статья в «Нью-Йорк таймс» о Бредли Кинге, адвокате, выступавшем на судах против авиакомпаний. Его лишили права вести процессы за то, что он беседовал с родственниками жертв крушения до того, как им официально сообщали о смерти близких. Еще одна статья, на сей раз в лос-анджелесской «Таймс», — о том, как Кинг вчинил групповой иск после катастрофы в Атланте. «Индепендент Пресс-Телеграф», величая Кинга «Бичом авиации», опубликовала заключение суда штата Огайо, который обвинил его в «неподобающем поведении» при контактах с родственниками погибших. Кинг отрицал злой умысел. «Неужели Кинг зашел так далеко?» — спрашивала «Нью-Йорк таймс». Статья лос-анджелесской «Таймс» о «доносчике» Фредерике Баркере и его скандальном увольнении из ФАВП. Баркер, известный критикан, утверждает, будто бы он ушел из администрации из-за споров по поводу N-22. Его бывший начальник заявил, что Баркера уволили за то, что он поставлял журналистам закрытую информацию. Баркер учредил частную контору, объявив себя «консультантом по вопросам авиаперевозок». «Индепендент Пресс-Телеграф»: Баркер отправляется в крестовый поход против N-22, утверждая, будто бы на счету самолета множество «неприемлемых происшествий технического порядка». «Телеграф-Стар» округа Орандж: Фред Баркер организует кампанию за безопасность воздушного транспорта. Та же «Телеграф-Стар»: Фред Баркер обвиняет ФАВП в попустительстве компании «Нортон Эйркрафт», выпускающей ненадежную машину. «Телеграф-Стар»: Баркер выступает главным свидетелем на процессе Бредли Кинга. Стороны пришли к полюбовному соглашению. В голове Дженнифер уже начинали складываться общие очертания будущего репортажа. Бредли Кинга, ловца санитарных машин, по-видимому, придется исключить, но Баркер, бывший сотрудник ФАВП, может оказаться полезным. Может быть, он сумеет подвергнуть критике процедуру сертификации, принятую в ФАВП. Еще Дженнифер обратила внимание на Джека Роджерса, репортера «Телеграф-Стар», который, казалось, относился к «Нортон Эйркрафт» с особым пристрастием. Она отметила несколько свежих статей из цикла Роджерса:«Эдгартону поручено наладить сбыт продукции „Нортон Эйркрафт“, переживающей тяжелые времена. Разногласия среди директоров и руководящего персонала. Успех Эдгартона сомнителен. Преступность и наркотики в сборочных цехах „Нортона“. Слухи о трениях с профсоюзом. Рабочие выступают против китайской сделки, которая, по их мнению, погубит предприятие».Дженнифер улыбнулась. Фортуна определенно повернулась к ней лицом.
* * *
Она позвонила в «Телеграф-Стар» Джеку Роджерсу: — Я ознакомилась с вашими заметками о «Нортоне». Прекрасные репортажи. Насколько я понимаю, вы считаете, что у компании возникли трудности. — Да, целая куча, — ответил Роджерс. — Вы имеете в виду неприятности с самолетами? — И с профсоюзами тоже. — А в чем дело? — Пока неясно. Завод лихорадит, а руководство не в силах навести порядок. Профсоюз против сделки с Китаем. — Вы готовы выступить перед камерой? — Разумеется. Свои источники я не выдам, но расскажу все, что знаю. Еще бы, подумала Дженнифер. Появиться на экране — мечта любого газетчика. Они понимают, что настоящие деньги приносит только телевидение. Каким бы успехом ни пользовались твои статьи, ты никто и ничто, пока не сумел прорваться в эфир. Однако, получив признание телезрителей, человек мог заняться прибыльной лекционной деятельностью и иметь пять-десять тысяч долларов за интервью во время делового завтрака. — Несколько дней я буду в отъезде, — сказала Дженнифер. — С вами свяжутся люди из моей конторы. — Когда именно? — спросил Роджерс.* * *
Дженнифер позвонила в Лос-Анджелес Фреду Баркеру. Казалось, он ждал ее звонка. — Весьма зрелищная запись, — сказала она. — Выпуск предкрылков на скорости, близкой к звуковой, грозит самолету катастрофой, — отозвался Баркер. — Именно это произошло с лайнером «Транс-Пасифик». Это уже девятый случай с N-22 с тех пор, когда он поступил в эксплуатацию. — Девятый? — Да. Тут нет ничего нового, мисс Мэлоун. По меньшей мере три человека стали очередной жертвой конструкторских просчетов «Нортона», но компания и ухом не ведет. — Вы можете предоставить сведения об остальных восьми происшествиях? — Продиктуйте номер вашего факса.* * *
Дженнифер внимательно изучала список инцидентов, вызванных выпуском предкрылков N-22. На ее взгляд, список был составлен чуть более подробно, чем требовалось, но от этого выглядел не менее впечатляюще:«1. 4 января 1992 г. Предкрылки были выпущены на высоте 10 600 метров при скорости 0,84 числа Маха. Пилот ненамеренно сдвинул рычаг управления предкрылками и закрылками. 2. 2 апреля 1992 г. Предкрылки были выпущены во время крейсерского полета на скорости 0,81 числа Маха. По утверждениям экипажа, на рычаг упал бортовой журнал. 3. 17 июля 1992 г. Сначала инцидент объясняли сильной турбулентностью, но потом выяснили, что предкрылки были выпущены из-за ненамеренного перемещения рычага. Пострадали пять пассажиров, трое из них — серьезно. 4. 20 декабря 1992 г. Предкрылки были выпущены на крейсерской скорости без перемещения рычага. Пострадали двое пассажиров. 5. 12 марта 1993 г. Предкрылки выпущены на скорости 0,82 числа Маха. Рычаг управления не был поднят и зафиксирован. 6. 4 апреля 1993 г. Второй пилот облокотился о рычаг и выпустил предкрылки. Пострадали несколько пассажиров. 7. 4 июля 1993 г. Пилот сообщил о выпуске предкрылков в результате ненамеренного перемещения рычага. Самолет двигался со скоростью 0,81 Маха. 8. 10 июня 1994 г. Предкрылки были выпущены во время крейсерского полета без перемещения рычага».Дженнифер взяла трубку и вновь позвонила Баркеру. — Вы согласитесь выступить с комментариями перед камерой? — Мне уже приходилось свидетельствовать в судах по поводу этих инцидентов, — ответил Баркер. — Буду только рад выступить по телевизору. Видите ли, мне очень хочется, чтобы дефекты этого самолета были устранены, прежде чем появятся очередные жертвы. Но этого никто не делает — ни компания, ни ФАВП. Это позор. — Почему вы уверены, что последний инцидент был вызван выпуском предкрылков? — У меня есть информатор среди служащих «Нортона», — объяснил Баркер. — Работник, которого раздражает непрерывная ложь. Он сказал, что виноваты предкрылки и компания старается скрыть это обстоятельство. Закончив беседу с Баркером, Дженнифер нажала кнопку интеркома. — Дебора! — крикнула она. — Свяжи меня с транспортным отделом!
* * *
Закрыв дверь в кабинет, Дженнифер молча сидела у стола. Она уже знала, что сюжет у нее в руках. Сказочный сюжет. Оставался лишь один вопрос: под каким углом подать эту историю? В каком ключе излагать события? Для программ, подобных «Ньюслайн», концепция репортажа была краеугольным камнем. Продюсеры старшего поколения твердили что-то о «контексте», для них это слово означало, что события следует освещать шире, подробнее. Они не ограничивались нынешним состоянием дел, их интересовала история возникновения того или иного вопроса, а также аналогичные случаи. «Контекст» представлялся старикам настолько важным, что они считали своим морально-этическим долгом придерживаться его. Дженнифер не соглашалась с ними. Если отвлечься от ханжеской болтовни, контекст был всего лишь способом раздуть репортаж, причем не самым лучшим, поскольку он подразумевал обращение к прошлому. Дженнифер не интересовало прошлое; она принадлежала к молодому поколению, осознавшему, что телезрителей привлекает настоящее — события, которые происходят сейчас, явления и случаи, превращенные электроникой в непрерывный поток изображений. Контекст по самой своей сути требовал выхода за рамки настоящего, а интересы Дженнифер не распространялись за его пределы. Как, впрочем, и интересы всего человечества, полагала она. Прошлое осталось в истории и подлежит забвению. Кого заботит, что вы ели вчера? Чем занимались на прошлой неделе? Самое волнующее и захватывающее — то, что происходит в данную минуту. Настоящее — вот конек телевидения. Иными словами, в репортаже с хорошей структурой нет места прошлому. Список давних происшествий, предоставленный Баркером, грозил оказаться серьезной помехой, потому что он привлекал внимание к нудному, умирающему прошлому. Значит, список как-то нужно обойти — упомянуть вскользь и больше к нему не возвращаться. Дженнифер предстояло найти способ облечь репортаж в такую форму, чтобы в нем разворачивалось настоящее и зритель мог проследить за логикой развития событий. Самый лучший способ привлечь зрителя — это представить освещаемую проблему как борьбу добра и зла, в виде нравоучительного повествования. Аудитории это по вкусу. Сумев придать репортажу такую форму, ты мгновенно завоевываешь зрителя. Ты говоришь с ним на его языке. Однако поскольку репортаж должен развиваться стремительно, его мораль следует подавать в виде чередующихся пунктов, каждый из которых не требует пояснений — фактов и обстоятельств, которым зритель верит заранее. Каждый знает, что крупные компании прогнили от коррупции, что их руководители — нечистоплотные жадные скряги. Это не требует доказательства. Об этом достаточно намекнуть. Люди заранее уверены в том, что правительство состоит из ленивых некомпетентных бюрократов. Это тоже не нуждается в подтверждении. И, уж конечно, при производстве продукции заводчикам и в голову не приходит задуматься над вопросами безопасности. Из таких вот неоспоримых утверждений и складывается нравоучительная история. Молниеносно развертывающийся репортаж о том, что происходит сейчас, в данный момент.* * *
Однако сюжет должен был удовлетворять и иным требованиям. Во-первых, Дженнифер предстояло заинтересовать им Дика Шенка. Она должна была подать происходящее под таким углом, который привлек бы Дика, отвечал бы его видению мира. Это нелегко; Дик был намного утонченнее простых обывателей, и угодить ему было куда сложнее. В «Ньюслайн» Шенка называли брюзгой за ту бессердечную жестокость, с которой он отвергал предложенные сюжеты. Бывая в помещениях редакции, он напускал на себя снисходительный вид этакого добродушного старикана. Однако этому приходил конец, когда Шенк выслушивал предложения. В такие минуты он становился опасен. Прекрасно образованный, настоящий интеллектуал, Дик при желании мог очаровать кого угодно, но в глубине души он был груб и жесток. С возрастом он становился все более безжалостным, он лелеял и взращивал в себе эту черту, считая ее ключом к успеху. Дженнифер предстояла встреча с Диком. Она знала, что репортаж нужен ему позарез. Но было ясно, что он сердит на Аль Пачино и Марти и его злость мгновенно обратится против Дженнифер и сюжета, который она ему принесет. Чтобы избежать его гнева и получить «добро» на съемку репортажа, следовало действовать осмотрительно. Дженнифер должна была представить сюжет таким образом, чтобы дать выход злости и раздражению Дика Шенка и направить их в созидательное русло. Дженнифер взяла блокнот и принялась набрасывать черновик грядущей беседы.Здание администрации 13:04
Кейси вошла в лифт здания администрации, Ричман — следом за ней. — Не понимаю, — сказал он, — отчего все так злы на Кинга? — Оттого, что он лжет, — объяснила Кейси. — Он прекрасно знает, что самолет не приближался к океану на расстояние ста пятидесяти метров. Инцидент произошел на высоте двенадцати километров. Машина опустилась от силы на сотню-другую метров. — Что из того? Кинг старается привлечь внимание к происшествию, упрочить позиции своего клиента. Он знает, что делает. — Еще бы. — «Нортон» уже судился с ним? — Трижды. Ричман пожал плечами: — Если вы так уверены в себе, вчините ему иск. — Стоило бы, — отозвалась Кейси, — но судебные тяжбы влетают в копеечку, а излишняя гласность нам ни к чему. Куда дешевле уладить дело миром и прибавить затраты на умиротворение Кинга к стоимости самолета. Авиакомпания переложит издержки на кошельки пассажиров. В конечном итоге каждый воздушный путешественник приплачивает за билет несколько долларов в виде скрытого налога. Налога на крючкотворство. Налога на бредли кингов. Вот так обстоят дела в реальном мире. Двери лифта раздвинулись, и они вышли в коридор четвертого этажа. Кейси торопливо зашагала к помещениям своего отдела. — Чем мы займемся теперь? — спросил Ричман. — Одним важным делом, которое напрочь вылетело у меня из головы. — Кейси покосилась на Ричмана. — И у тебя тоже.«Ньюслайн» 16.45
Дженнифер Мэлоун шагала к кабинету Дика Шенка. По пути она миновала Стену Славы, плотно увешанную фотографиями, плакатами и дипломами. На фотоснимках были запечатлены мгновения близости с сильными мира сего: Шенк скачет на лошади бок о бок с Рейганом; Шенк на яхте с Кронкайтом; Шенк в Саутгэмптоне играет в софтбол с Тичем; Шенк с Клинтоном; Шенк с Беном Бредли. В дальнем углу висела фотография, на которой смехотворно юный Шенк, держа на плече допотопную кинокамеру «Аррифлекс», снимает в Овальном зале Джона Кеннеди. Дик Шенк начинал свою карьеру в шестидесятых вольным стрелком из тех, что снимают все подряд. Это была золотая эпоха информационных программ — они были независимы, получали щедрое финансирование, могли свободно комплектовать свой штат. Это была пора расцвета «Белых страниц „Си-Би-Эс“» и «Репортажей „Эн-Би-Си“». В ту пору, когда Шенк был юнцом, странствующим по свету с кинокамерой в руках, ему принадлежал весь мир, и он занимался серьезным делом. С годами пришел успех, и горизонты Шенка сузились. Теперь его мир ограничивался загородным домом в Коннектикуте и каменным особняком в Нью-Йорке. Если он и отправлялся куда-нибудь еще, то только в лимузине. Но, невзирая на блестящее образование, богатство и известность, Шенк был недоволен своей судьбой. Ему казалось, что его недооценивают, не проявляют должного уважения к нему лично и к его достижениям. Любопытный юнец превратился в язвительного желчного мужчину. Страдая от недостатка внимания со стороны окружающих, Шенк платил им той же монетой, и его мироощущение становилось все более циничным. Именно поэтому, думала Дженнифер, он непременно ухватится за репортаж о «Нортоне». Дженнифер вошла в приемную и остановилась у стола Мэриан. — Собираешься встретиться с Диком? — спросила та. — Он у себя? Мэриан кивнула: — Хочешь, я пойду с тобой? — Это необходимо? — спросила Дженнифер, приподняв бровь. — Видишь ли, — объяснила Мэриан, — Дик уже прикладывался к бутылке. — Не беда, — сказала Дженнифер. — Как-нибудь справлюсь.* * *
Дик Шенк слушал ее, закрыв глаза и сцепив пальцы. Время от времени он чуть заметно кивал. Дженнифер изложила сюжет, подчеркнув отправные пункты: происшествие в Майами, отказ ОАВП в выдаче сертификата, инцидент на борту самолета «Транс-Пасифик», угроза срыва китайской сделки. Она упомянула о бывшем эксперте ФАВП, утверждавшем, будто бы в конструкции N-22 множество просчетов и неисправленных недоработок, о журналисте, специализирующемся на авиатехнике, который заявлял, что компания плохо управляется, в цехах — разгул наркомании и бандитизма, о непопулярном новом президенте, который старается повысить объемы продаж. Типичный портрет некогда знаменитой фирмы, пришедшей в упадок. Дженнифер предлагала подать события в таком ключе: внешне благополучное предприятие прогнило изнутри. Оставшись без крепкой хозяйской руки, компания годами выпускает некачественную продукцию. Осведомленные люди кричат об этом на всех перекрестках, но руководители «Нортона» словно воды в рот набрали. Служащие ФАВП вошли с ними в сговор и не дают делу ход. И все же правда выплыла наружу. Европейцы отказываются продлить сертификат; китайцы вот-вот откажутся от сделки; самолет продолжает губить пассажиров в точном соответствии с предсказаниями специалистов. Имеются потрясающие кадры, от начала и до конца запечатлевшие муки и страдания пассажиров, трое из которых расстались с жизнью. Под занавес всем становится ясно: N-22 — летающий гроб. Дженнифер умолкла. Повисла долгая тишина. Потом Шенк поднял веки. — Недурно, — сказал он. Дженнифер заулыбалась. — Как реагирует компания? — ленивым тоном осведомился Шенк. — Каменная стена. Самолет безопасен, критики лгут. — Чего и следовало ожидать. — Шенк покачал головой. — Непрошибаемое американское упрямство. — Сам он ездил на «БМВ», предпочитал швейцарские часы, французские вина, английскую обувь. — Все, что производится в Штатах, — куча дерьма, — заявил он и откинулся на спинку кресла, как будто эта мысль потребовала от него невероятного напряжения сил. Потом его голос вновь зазвучал протяжно, задумчиво: — Какими доказательствами мы располагаем? — Их немного, — призналась Дженнифер. — Происшествия в Майами и на борту «Транс-Пасифик» до сих пор находятся в стадии расследования. — Когда можно ждать результатов? — Через несколько недель. — Ага. — Шенк медленно кивнул. — Мне нравится твой замысел. Очень нравится. Мы дадим захватывающий репортаж и натянем нос «Шестидесяти минутам». В прошлом месяце они рассказывали о дефектных деталях самолетов. А мы расскажем о самолете, который ненадежен от носа до хвоста! Летающий гроб! Великолепно! Напугаем всех до полусмерти. — Я тоже так думаю, — отозвалась Дженнифер. Теперь она улыбалась во весь рот. Шенк заглотил приманку! — А я буду рад дать пинка Хьюитту, — добавил Дик. Дон Хьюитт, легендарный продюсер «Шестидесяти минут», всю жизнь сидел у него в печенках. Средства массовой информации упоминали о Хьюитте намного чаще, чем о Шенке, и это больно ранило его гордость. — Жалкие бездари, — проворчал он. — Помнишь их провальный репортаж о гольфистах-профессионалах в период межсезонья? Дженнифер покачала головой: — Честно говоря, нет. — Это было давно, — продолжал Дик. На мгновение его глаза затуманились, взирая в пространство, и Дженнифер поняла, что за обедом Шенк крепко выпил. — Впрочем, не будем о них. Итак, на чем мы остановились? У тебя есть парень из ФАВП, журналист, пленка из Майами и, наконец, главный козырь — запись, сделанная любительской камерой. — Совершенно верно. — Дженнифер кивнула. — «Си-Эн-Эн» станет крутить ее день и ночь напролет, — сказал Шенк. — Через неделю эта история навязнет у всех в зубах. Мы должны успеть к субботе. — Обязательно, — отозвалась Дженнифер. — Даю тебе двадцать минут эфира, — сказал Шенк. Он развернул кресло и бросил взгляд на разноцветные листки бумаги, хранившие сведения о ходе съемок того или иного сегмента и о месте пребывания того или иного телеведущего. — И еще я даю тебе э-ээ… Марти. В четверг у него интервью с Биллом Гейтсом в Сиэтле; в пятницу мы перебросим его в Лос-Анджелес. Он будет в твоем распоряжении шесть-семь часов. — Хорошо. Шенк вновь повернулся к Дженнифер лицом: — Приступай к работе. — Хорошо, — повторила Дженнифер. — Спасибо, Дик. — Ты уверена, что управишься в срок? Дженнифер принялась собирать свои записи: — Я тебя не подведу. Выйдя в приемную, она услышала, как Шенк кричит ей вслед: — И помни, Дженнифер — никаких дефектных деталей! Мне не нужен репортаж о ржавых железках!Отдел гарантии качества компании «Нортон» 14:21
Кейси вошла в контору ГК в сопровождении Ричмана. Норма уже вернулась с обеда и раскуривала очередную сигарету. — Норма, — заговорила Кейси, — тебе не попадалась на глаза видеокассета? Формата «V-8»? — Попадалась, — ответила Норма. — Вчера вечером ты забыла ее на своем столе. — Она выдвинула ящик, вынула оттуда кассету и повернулась к Ричману. — Мардер дважды справлялся о тебе. Велел перезвонить ему, как только ты появишься. — Хорошо, — сказал Ричман и зашагал по коридору к своему кабинету. Как только молодой человек скрылся за дверью, Норма произнесла: — Эйлин говорит, что он много общается с Мардером. — Может быть, Мардер пытается поладить с Нортонами? — На кой черт ему это? Он и так женат на единственной дочери Чарли. — Хочешь сказать, Ричман наушничает Мардеру? — спросила Кейси. — Трижды в день. Кейси нахмурилась: — Но зачем? — Хороший вопрос, милая. Думаю, тебя хотят подставить. — За что? — Понятия не имею, — ответила Норма. — Из-за сделки с Китаем? Норма пожала плечами. — Не знаю. Но Мардер — самый ловкий интриган в истории компании. Он отлично умеет заметать следы. На твоем месте я бы остерегалась Ричмана. — Она подалась вперед и понизила голос: — Когда я вернулась с обеда, здесь никого не было. Парень держит свой кейс в кабинете, и я ознакомилась с его содержимым. — Ну, и?… — Ричман копирует все документы, которые попадаются ему на глаза. Он отксерил все заметки с твоего стола. И еще он записывает номера телефонов, по которым ты звонила. — Какой в этом смысл? — Даже не догадываюсь, — сказала Норма. — Но это еще не все. Я нашла его паспорт. За последние два месяца он пять раз побывал в Корее. — В Корее? — переспросила Кейси. — Именно так, дорогуша. В Сеуле. Летал туда почти еженедельно. Ненадолго — на день, максимум на два. — Но… — Но и это еще не все, — продолжала Норма. — Корейцы ставят на въездной визе штамп с номером рейса. Однако в паспорте Ричмана указаны не коммерческие, а бортовые номера самолетов. — Значит, он летал частными рейсами? — По-видимому, да. — Самолетами «Нортона»? Норма покачала головой: — Нет. Я говорила с Элис из транспортного отдела. За последний год ни одна машина компании не бывала в Корее. Уже несколько месяцев они летают в Пекин и обратно, но в Корее не приземлялись. Кейси нахмурилась. — И даже это еще не все, — сказала Норма. — Я говорила с сеульским СП. Он мой старинный приятель. Помнишь, как в прошлом месяце у Мардера случилась неприятность с зубами и он взял три выходных дня? — Помню… — Они с Ричманом побывали в Сеуле. СП узнал об этом после их отъезда и был очень недоволен тем, что его не поставили в известность, не пригласили ни на одно совещание с их участием. Он воспринял это как личное оскорбление. — Какие совещания? — Никто не знает. — Норма посмотрела на Кейси. — Будь осторожнее с этим парнишкой.* * *
Кейси сидела за столом в своем кабинете, разбирая самые свежие телексы. В дверь просунулась голова Ричмана. — Еще поручения будут? — оживленным тоном спросил он. — Непременно, — отозвалась Кейси. — Езжай в окружное бюро воздушных сообщений, найди там Дэна Грина и возьми у него полетное задание и список экипажа Пятьсот сорок пятого. — Разве их у нас нет? — Есть, но только предварительные. К настоящему времени Дэн должен был получить уточненные данные. Они нужны мне к завтрашнему совещанию. Контора ОБВС находится в Эль-Сегундо. — В Эль-Сегундо? Поездка туда займет целый день. — Знаю, но это необходимо. Ричман замялся: — Думаю, от меня будет больше толку, если я останусь здесь… — Отправляйся, — велела Кейси. — И позвони мне, когда документы будут у тебя на руках.Центр обработки видеоинформации 16:30
Дальняя комната ЦОВ в Глендейле была заставлена рядами жужжащих компьютеров — машин «Силикон Графикс Индиго» в невысоких корпусах с пурпурной полосой. Скотт Хармон, припадая на загипсованную ногу, пробрался сквозь хитросплетение кабелей, змеящихся по полу. — Отлично, — сказал он. — Сейчас все сделаем, не успеешь оглянуться. Он ввел Кейси в один из редакторских отсеков. Это была комната средних размеров с уютной кушеткой у задней стены, увешанной плакатами. Вдоль остальных трех стен помещения вытянулись монтажные столы — на каждом из них три монитора, два осциллографа, несколько компьютерных клавиатур. Скотт застучал по клавишам, потом жестом предложил Кейси садиться рядом. — Какой материал? — спросил он. — Любительская видеокамера. — Обычная «восьмерка»? — с этими словами Скотт бросил взгляд на осциллограф. — Да, так и есть. Закодирована в системе «Долби». Стандартная штука. — Кажется, да… — Замечательно. Стало быть, на часовой кассете помещается девяносто четыре минуты. Экран мигнул, и Кейси увидела горные вершины, покрытые облаками. Камера плавно повернулась, поймав в объектив молодого мужчину лет тридцати двух, который шагал по дороге, неся на плече ребенка. На заднем плане виднелись деревенские домики с бурыми крышами. По обе стороны к дороге подступали заросли бамбука. — Где это? — спросил Хармон. Кейси пожала плечами: — Где-то в Китае. Ты можешь включить ускоренное воспроизведение? — Конечно. Кадры побежали быстрее, на изображении появились полосы помех. Перед глазами Кейси промелькнули небольшой дом с распахнутой дверью, кухня, черные горшки и кастрюли, открытый чемодан на кровати, железнодорожная станция, женщина, входящая в вагон. Потом она увидела забитую транспортом улицу города, похожего на Гонконг, зал ожидания в аэропорту, мужчину с ребенком на коленях. Ребенок плакал и вырывался. Потом возник коридор, ведущий к входному люку самолета, стюардесса, проверяющая билеты… — Притормози, — сказала Кейси. Скотт нажал клавишу, запуская воспроизведение с нормальной скоростью: — Это и есть то, что тебе нужно? — Да. Кейси увидела женщину, которая шагала по коридору с ребенком на руках. Изображение прервалось, и на экране появился ребенок, сидящий на коленях матери. Объектив камеры поднялся, остановившись на лице женщины, которая театрально зевнула. Действие происходило на борту летящего самолета; салон освещали ночники, за иллюминаторами царила темнота, слышался ровный гул реактивных двигателей. — Все правильно, — сказала Кейси. Она узнала женщину, с которой беседовала в медпункте. Как ее зовут? Кейси записывала ее фамилию в блокнот. Хармон, сидевший рядом за монитором, шевельнул больной ногой и охнул. — Впредь будет мне наука, — сказал он. — О чем ты? — Никогда не спускаться на лыжах по подтаявшему снегу. Кейси кивнула, не отрывая взгляд от экрана. Камера вновь переместилась на спящего ребенка. Изображение расплылось и померкло. — Парень не сумел сразу остановить камеру, — пояснил Хармон. Следующий эпизод был снят в ярком дневном свете. Младенец сидел, улыбаясь. В кадре появилась рука. Она качнулась, привлекая внимание ребенка. Мужской голос произнес: «Сара… Са-ра… Улыбнись папочке… У-лыб-нись». Сара улыбнулась и загукала. — Сообразительная девочка, — сказал Хармон. Вновь послышался мужской голос: «Как ты себя чувствуешь, направляясь в Америку? Ждешь встречи с землей предков?» Сара опять загукала и замахала крохотными ручонками, пытаясь дотянуться до камеры. Женщина сказала что-то об американцах и пугалах, и объектив повернулся к ней. «А что скажет мамочка? — спросил мужчина. — Она рада вернуться домой?» «Хватит, Тим, — отозвалась женщина, отворачивая лицо. — Прошу тебя, не надо». «Ладно тебе, Эм. О чем ты сейчас думаешь?» «Чего я хочу больше всего, — заговорила женщина, — о чем я мечтала целый год, так это чизбургер». «С горячим бобовым соусом „хи-ханг“?» — спросил мужчина. «Господи, нет! С луком, томатами, латуком, солеными огурчиками и майонезом». На экране вновь показалась девочка. Она тянула ступню в рот, слюнявя свои ножки. «Вкусно? — спросил мужчина, рассмеявшись. — Это и есть твой завтрак, Сара? Надоело ждать стюардессу?» Внезапно его жена рывком повернула голову, глядя мимо камеры. «Что это было?» — встревоженным голосом произнесла она. «Успокойся, Эм», — ответил мужчина, продолжая смеяться. — Останови запись, — велела Кейси.* * *
Хармон нажал кнопку. На экране застыло обеспокоенное лицо женщины. — Отмотай назад на пять секунд, — попросила Кейси. В нижнем углу экрана появились белые цифры счетчика. Кадры побежали в обратную сторону, вновь покрывшись полосами. — Отлично, — сказала Кейси. — Теперь прибавь звук. Девочка сосала ножку, хлюпая так громко, что этот звук напоминал шум водопада. Гул в салоне превратился в мерный рев. «Вкусно? — спросил мужчина. Его голос звучал очень громко и был искажен. — Это и есть твой завтрак, Сара? Надоело ждать стюардессу?» В промежутках между его словами слышались иные звуки — тихий шелест голосов окружающих, шорох одежды, позвякивание ножей и вилок в носовой кухне… И что-то еще. Какой-то новый звук. Женщина рывком повернула голову: «Что это было?» — Проклятие, — сказала Кейси. Полной уверенности у нее не было. Привычные звуки салона заглушали все остальное. Кейси подалась вперед, напрягая слух. Ворвался голос мужчины. Его смех прозвучал громовым раскатом: «Успокойся, Эм». Девочка вновь рассмеялась пронзительным режущим ухо смехом. Кейси разочарованно качала головой. Был ли этот низкий рокочущий звук или ей только почудилось? Пожалуй, нужно вернуться назад и прослушать еще раз. — Ты можешь пропустить запись через звуковой фильтр? — спросила она. «Мы уже почти дома, милая», — сказал мужчина. — О господи, — пробормотал Хармон, во все глаза глядя на монитор.* * *
Все, что было на экране, накренилось под немыслимым углом. Девочка соскользнула с колен матери; та подхватила ее и прижала к своей груди. Камера тряслась и раскачивалась. Пассажиры на заднем фоне кричали и цеплялись за подлокотники. Самолет свалился в крутое пике. Потом камера вновь вздрогнула, и теперь казалось, будто бы пассажиры утонули в своих креслах. Женщина обмякла под действием ускорения, ее щеки обвисли, плечи поникли. Ребенок продолжал плакать. Мужчина крикнул: «Какого черта!» — и в тот же миг его жена взмыла в воздух. Ее удерживал только привязной ремень. Потом и камера взлетела к потолку, послышался резкий хруст, и изображение быстро завертелось по спирали. Когда наконец оно остановилось, в поле зрения попало что-то белое с полосками. Прежде чем Кейси успела сообразить, что это было, камера вновь дернулась, и она увидела поручень кресла. Камера смотрела на него снизу. За поручень цеплялись чьи-то пальцы. По-видимому, камера упала в проход, и ее объектив смотрел вертикально вверх. Крики пассажиров не умолкали. — О господи, — вновь пробормотал Хармон. Изображение метнулось в сторону, двигаясь все быстрее. По экрану ряд за рядом проносились кресла. Заметив, что камера скользит к корме, Кейси сообразила — самолет вновь набирает высоту. Прежде чем она успела собраться с мыслями, камера вновь взмыла в воздух. «Аппарат потерял вес, — подумала Кейси. — Вероятно, самолет достиг вершины дуги, опять клюнул носом, и в этот миг возникла невесомость, а потом…» Изображение перевернулось и затряслось. Послышался глухой удар, и на экране в плохом фокусе мелькнул чей-то широко раскрытый рот и зубы. Потом камера опять сдвинулась и, судя по всему, упала в кресло. Весь экран заполнил огромный башмак, врезавшийся в объектив. Изображение резко повернулось и опять замерло. Камера вновь упала в проход объективом в сторону хвоста. Несколько коротких мгновений она лежала неподвижно, и на экране появилась ужасающая картина: из-за кресел в проход высовывались руки и ноги, пассажиры кричали и хватались за все, до чего могли дотянуться. Камера тут же заскользила вновь, на сей раз к пилотской кабине. Самолет опять свалился в пике. Камера мчалась все быстрее и быстрее, потом наткнулась на переборку и повернулась объективом вперед. Она приближалась к телу, распластавшемуся в проходе. Пожилая китаянка подняла голову, и в тот же миг камера врезалась ей в лоб, потом взлетела вверх, бешено кувыркаясь, и опять повалилась на пол. На экране крупным планом мелькнуло что-то блестящее, похожее на застежку привязного ремня. Потом камера вновь заскользила вперед, въехала в первый салон, ударилась о женский каблук в проходе, накренилась, но продолжала мчаться дальше. Оказавшись в носовом камбузе, камера на мгновение остановилась. По полу прокатилась винная бутылка и ударила по объективу. Аппарат быстро закружился на месте и после нескольких оборотов покатился вперед, словно гимнаст, делающий «колесо». Пока камера катилась по камбузу к пилотской кабине, изображение то меркло, то проглядывало вновь. Дверь кабины была распахнута; на секунду Кейси увидела кусочек неба в окошках пилотов, их голубые плечи и фуражку, потом камера с треском остановилась, и на экране возникло равномерное серое поле. Секунду спустя Кейси сообразила, что камера застряла под дверцей кабины в том самом месте, где она ее нашла, и уткнулась объективом в ковровую дорожку. Теперь смотреть было нечего — весь экран занимало серое полотно ковра, — однако Кейси слышала завывание сирен в кабине и записанные на пленку голоса, наперебой предупреждавшие: «скорость… скорость… потеря скорости…», возбужденные голоса пилотов, кричавших что-то по-китайски. — Останови запись, — велела она. Хармон нажал клавишу. — Господи Иисусе, — сказал он.* * *
Кейси еще раз просмотрела пленку, потом пустила ее в замедленном темпе. Однако в этом режиме почти все движения казались смазанными, их было невозможно различить. — Не вижу, ничего не вижу, — вновь и вновь повторяла она. — Не могу понять, что происходит. — Если хочешь, я могу провести покадровый анализ, — предложил Хармон, успевший к этому времени уяснить положение дел. — Что это такое? — Я могу воспользоваться компьютером и интерполировать кадры, на которых движение слишком быстрое. — Интерполировать? — Компьютер берет два смежных кадра и вставляет между ними еще один. Все сводится к поточечному построению, однако этот метод позволит замедлить… — Нет, — перебила Кейси. — Я не хочу, чтобы компьютеры добавляли в запись что-то свое. Что еще ты можешь предложить? — Могу удвоить или даже утроить количество кадров. В эпизодах с быстрыми движениями изображение будет чуть подрагивать, но ты сможешь хоть что-нибудь рассмотреть. Вот, гляди. — Хармон отыскал эпизод, в котором камера кувыркалась в воздухе, и замедлил воспроизведение. — Изображение кажется смазанным, но это происходит из-за движения камеры, а не снимаемых объектов. Вот я делаю стоп-кадр. Видишь? Вполне отчетливая картинка. На экране застыло изображение салона, снятого со стороны пилотской кабины в сторону кормы. Тела пассажиров перевалились через спинки и подлокотники кресел, их контуры чуть расплывались из-за большой скорости перемещения. — Этот кадр можно пустить в дело, — сказал Хармон. Кейси поняла, к чему он клонит. Даже при быстром движении через каждые десять-двенадцать кадров камера выдавала вполне приемлемое изображение. — Все ясно, — сказала она. — Займись. — Но этим наши возможности не исчерпываются, — продолжал Скотт. — Мы можем отправить пленку в… Кейси покачала головой: — Кассета ни при каких обстоятельствах не должна покидать пределы этого здания. — Как скажешь. — Сделай для меня две копии, — попросила Кейси. — Перепиши кассету полностью, от первой до последней секунды.Группа АМС Ангар номер 4 17:25
Вокруг Пятьсот сорок пятого, стоявшего в ангаре номер пять, по-прежнему хлопотали механики ремонтно-восстановительной службы. Кейси приблизилась к следующему ангару и вошла внутрь. В этом помещении, чем-то похожем на пещеру, практически в полном безмолвии трудилась группа анализа материальных свидетельств под руководством Мэри Рингер. Над бетонным полом были натянуты оранжевые ленты длиной около трехсот футов, обозначавшие стены салона Пятьсот сорок пятого Поперечными лентами были показаны внутренние переборки; короткие параллельные отрезки представляли ряды кресел. Тут и там виднелись белые флажки на деревянных подставках — ими были отмечены точки, по тем или иным причинам привлекшие внимание экспертов. На высоте шести футов протянулись ленты, обозначавшие потолок и багажные отсеки аэробуса. Вся конструкция в целом представляла собой нечто вроде каркасного макета пассажирского салона самолета. Среди оранжевых лент осторожно и беззвучно двигались пять женщин, каждая из которых имела дипломы инженера и психолога. Они раскладывали по полу предметы одежды, ручную кладь, фото — и видеокамеры, детские игрушки и прочие личные вещи пассажиров. Порой от того или иного предмета тянулся голубой шнур, обозначавший его перемещение во время аварии. По стенам ангара были развешаны фотографии салона, отпечатанные с огромным увеличением. Эти снимки были сделаны в понедельник. Сотрудники группы АМС работали молча, внимательно сверяясь с записями и фотографиями. Анализ материальных свидетельств проводился нечасто. Его считали крайней мерой, жестом отчаяния, и он лишь изредка давал полезную информацию. Однако в случае с Пятьсот сорок пятым группа Мэри Рингер приступила к работе с самого начала, поскольку пассажиры получили много повреждений, и это грозило компании тяжелым судебным разбирательством. По сути дела, пострадавшие сами не знали, что с ними произошло, и могли предъявить самые невероятные обвинения. Мэри и ее люди пытались воссоздать перемещения пассажиров и предметов внутри салона. Однако это была трудная задача, и дело продвигалось медленно. Мэри, кряжистая седовласая женщина лет пятидесяти, работала в хвостовом отсеке. — Мэри, — заговорила Кейси, заметив ее. — Как дела с фото — и видеокамерами? — Я так и знала, что ты спросишь. — Мэри посмотрела в блокнот. — Мы нашли девятнадцать аппаратов. Тринадцать фотографических и шесть видеокамер. Из тринадцати фотоаппаратов пять разбиты, пленки засвечены. Еще две были разряжены. Мы проявили пленки шести оставшихся. На трех из них оказались кадры, но все они были сняты до происшествия. Мы воспользовались ими, чтобы определить, кто и где сидел, поскольку «Транс-Пасифик» не предоставила нам посадочную карту. — А видео? — Э-ээ… Сейчас посмотрим. — Мэри вновь заглянула в записи и вздохнула. — Шесть видеокамер, двумя из них снимали внутри самолета, но только до инцидента. Я слышала о записи, которую показывали по телевизору. Должно быть, владелец унес ее с собой, когда машина приземлилась в Лос-Анджелесе. — Возможно. — Как насчет регистратора полетных данных? Он нужен нам для… — Он всем нужен, — перебила Кейси. — Я делаю все, что могу. — Она оглядела хвостовой отсек, огороженный лентой. В углу на бетонном полу лежала пилотская фуражка. — Нет ли на ней имени хозяина? — Да, внутри, — ответила Мэри. — Что-то вроде «Зен Чинг». Ярлычок пришлось переводить с китайского. — Кто его перевел? — Эйлин Хан из конторы Мардера. Она читает и пишет по-китайски, помогает нам. А что? — Ничего особенного. Просто полюбопытствовала. — Кейси двинулась к выходу. — Кейси, — сказала ей вслед Мэри. — Нам нужна запись РПД. — Знаю, — ответила Кейси. — Понимаю.* * *
Кейси позвонила Норме: — Кто сможет сделать перевод с китайского? — Ты имеешь в виду, кроме Эйлин? — Да. Кроме Эйлин. — Кейси предпочитала держаться подальше от конторы Мардера. — Дай подумать, — сказала Норма. — Может быть, Эллен Фонг из бухгалтерии? Когда-то она служила в ФАВП переводчиком. — Кажется, ее муж работает у Доэрти? — Да. Но на нее можно положиться. — Ты так думаешь? — Я знаю, — непререкаемым тоном отозвалась Норма.Здание номер 102 Бухгалтерия 17:50
Кейси вошла в помещение бухгалтерии, расположенное в цоколе здания номер сто два. Было уже почти шесть вечера, и Эллен Фонг собиралась отправиться домой. — Эллен, — сказала Кейси. — Мне нужна твоя помощь. — Ради бога. — Эллен отличалась неизменно добродушным, веселым нравом. Ей исполнилось лишь сорок, но у нее уже было трое детей. — Ты действительно работала в ФАВП переводчиком? — Это было давно, — ответила Эллен. — Мне нужно кое-что перевести. — Кейси, в твоем распоряжении куда более компетентные специалисты… — Я бы предпочла, чтобы этим занялась именно ты, — сказала Кейси. — Эти сведения нужно сохранить в тайне. — Даже от Билла? — Речь шла о муже Эллен. Кейси кивнула: — Тебя что-то смущает? — Ни капли. — Эллен бросила взгляд на кассету в руке Кейси. — Когда тебе нужен перевод? — Завтра. В крайнем случае — в пятницу. — Сделаю, — пообещала Эллен.Акустическая лаборатория 17:55
Взяв вторую копию видеокассеты, Кейси отправилась в акустическую лабораторию «Нортона», расположенную на задах здания номер 24. Лабораторией заведовал бывший сотрудник ЦРУ из Омахи, талантливый, но на редкость мнительный инженер-электронщик по имени Джей Зейглер. Он самолично изготавливал звуковые фильтры и аппаратуру для воспроизведения, поскольку, по его словам, ни за что не доверил бы посторонним разработку оборудования, на котором ему предстояло трудиться. Компания организовала лабораторию, чтобы помогать государственным органам расшифровывать записи — регистратора переговоров в кабине. В случае аварии правительственные служащие забирали РПК на анализ в Вашингтон. Так поступали для того, чтобы не допустить утечки сведений в прессу до окончания расследования. В этих службах работали квалифицированные специалисты по распознаванию речи, однако им не хватало опыта в анализе переговоров между пилотами, которые то и дело заглушают сирены и записанные на пленку голоса оповещателей. Все эти звуки являлись коммерческой собственностью «Нортона», и компания учредила специальную лабораторию, чтобы отсеивать их. Массивная звуконепроницаемая дверь, как всегда, была на запоре. Кейси постучала в нее кулаком, и несколько секунд спустя голос в динамике произнес: — Пароль? — Джей, это я, Кейси Синглтон. — Пароль? — Ради всего святого, Джей! Открой дверь. Послышался щелчок, и воцарилась тишина. Кейси терпеливо ждала. Тяжелая дверь чуть приоткрылась. Сквозь щелочку Кейси увидела Джея Зейглера. Он носил темные очки и волосы до плеч. — А, — сказал он. — Это ты, Синглтон? Входи. Тебе разрешен доступ в эти помещения. Он еще чуть-чуть приоткрыл дверь, и Кейси протиснулась мимо него в темную комнату. Зейглер тут же захлопнул дверь и задвинул одну за другой три щеколды. — Надо было предупредить по телефону, Синглтон. У нас есть линия, защищенная от прослушивания. Переговоры ведутся через скрамблер с четырехэтапной кодировкой. — Извини, Джей. У меня срочное дело. — Безопасность — превыше всего. Кейси протянула ему катушку с магнитной лентой. Джей бросил на нее взгляд. — Это дюймовая лента, Синглтон. Нам редко приходится иметь дело с этим носителем. — Но ты сможешь ее воспроизвести? Зейглер кивнул. — Я могу воспроизвести все, что угодно, что бы ты нам ни подсунула. — Он укрепил катушку на горизонтальном подкассетнике и протянул пленку сквозь щель блока магнитных головок. Потом оглянулся через плечо. — У тебя есть допуск к этой информации? — Это моя запись, Джей. — Я только спросил. — Должна тебя предупредить: эта запись… — Ничего не говори, Синглтон. Так будет лучше. Как только началось воспроизведение, на всех мониторах в помещении возникли осциллографические фигуры — зеленые линии, пляшущие на черном фоне. — Ага… ясно, — сказал Зейглер. — Это звуковая дорожка формата «V-8», закодированная в системе «Долби-D», по всей видимости, любительская камера… — Из громкоговорителя доносился ритмичный хрустящий звук. Зейглер присмотрелся к мониторам. На нескольких экранах появились забавные изображения, представляющие трехмерную модель спектра записи, — нечто вроде разноцветных бусинок, подрагивающих на струне. Каждая такая бусинка соответствовала участку спектра шириной в несколько герц. — Это шаги, — объявил Зейглер. — Резиновая подошва ступает по траве или по грунтовой дороге. Это сельская местность, городские шумы отсутствуют. Шаги скорее всего мужские. Они чуть сбиваются с ритма, вероятно, мужчина что-то несет. Что-то легкое. И тем не менее равновесие его тела чуть нарушено. Кейси вспомнила первый эпизод, записанный на видеокассете: мужчина идет по дороге, ведущей из китайской деревни, и несет на плече ребенка. — Ты совершенно прав, — с уважением произнесла она. Послышался щебечущий звук — нечто вроде птичьей трели. — Минутку, — сказал Зейглер и нажал на клавишу. Трель повторилась, потом еще и еще раз. По экранам мониторов прыгали бусинки. — Ага, — заговорил наконец Зейглер. — В моей фонотеке этого нет. Где снимали? За границей? — В Китае. — Тогда все ясно. Я ведь не могу объять необъятное. Из громкоговорителя продолжали доноситься звуки шагов. Засвистел ветер. Мужской голос произнес: «Она уснула…» — Американец, рост от метра восьмидесяти до двух, возраст от тридцати до тридцати трех, — сказал Зейглер. Кейси кивнула, вновь изумляясь. Зейглер нажал клавишу, и на мониторе появилось изображение — мужчина, идущий по дороге. Изображение застыло. — Что я должен делать? — спросил Зейглер. — Последние девять минут записаны на борту Пятьсот сорок пятого, — объяснила Кейси. — Камера сняла все, что происходило во время инцидента. — Ух ты! — воскликнул Зейглер, потирая ладони. — Должно быть, это интересно. — Я прошу тебя сделать заключение о всех необычных звуках, возникших непосредственно перед аварией. Особенно меня интересует… — Ничего не говори, — перебил Зейглер. — Я не хочу предвзятости. — Когда можно ждать результат? — Через двадцать часов. — Зейглер бросил взгляд на запястье. — Завтра после обеда. — Хорошо. И еще одна просьба, Джей. Эта пленка не должна попасть в чужие руки. Лицо Зейглера превратилось в каменную маску. — Какая пленка? — спросил он.ГК 18:10
Кейси вернулась в свой кабинет чуть позже шести вечера. На столе лежали очередные сообщения.ОТ: С. НИЕНТО, СП ВАНКУВ. ДЛЯ: К. СИНГЛТОН, ГРП/ГК ВТОРОЙ ПИЛОТ ЗАН ПИНГ, КЛИНИКА ОБЩЕЙ ХИРУРГИИ ВАНКУВЕРА. ПОСЛЕОПЕРАЦИОННЫЕ ОСЛОЖНЕНИЯ. НАХОДИТСЯ БЕЗ СОЗНАНИЯ, СОСТОЯНИЕ ОЦЕНИВАЕТСЯ КАК СТАБИЛЬНОЕ. ПРЕДСТАВИТЕЛЬ ПЕРЕВОЗЧИКА МАЙК ЛИ СЕГОДНЯ ПОБЫВАЛ В ГОСПИТАЛЕ. ЗАВТРА ПОПЫТАЮСЬ УЗНАТЬ О СОСТОЯНИИ В/П И, ЕСЛИ УДАСТСЯ, ОПРОСИТЬ ЕГО.— Норма! — позвала Кейси. — Напомни завтра, чтобы я позвонила в Ванкувер. — Сделаю пометку в календаре, — сказала Норма. — Кстати, тебе пришло еще вот это. — Она подала Кейси факс. Это была одна страничка, судя по всему, скопированная из журнала, которыми снабжают пассажиров в полете. Надпись над черно-белой едва различимой фотографией гласила: «Служащий месяца». Под снимком шел текст: «Джон Жен Чанг, капитан компании „Транс-Пасифик Эрлайнз“, назван служащим месяца. Отец капитана Чанга был летчиком, и сам Джон летает уже двадцать лет, семь из которых он водит лайнеры „Транс-Пасифик“. В свободное от работы время капитан Чанг занимается велоспортом и гольфом. На этом снимке он отдыхает на пляжах острова Лантан-Айленд со своей женой Сунь и детьми, Эрикой и Томом». Кейси нахмурилась: — Что это? — Сама хотела бы знать, — сказала Норма. — Откуда ее прислали? — У верхнего обреза страницы был напечатан телефонный номер, но ни имени, ни фамилии не было. — Из копировальной мастерской в Ла-Тьера, — ответила Норма. — Рядом с аэропортом, — заметила Кейси. — Да. У них много клиентов, они понятия не имеют, кто отправил этот факс. Кейси внимательно рассматривала фотографию: — Кажется, это страница из журнала, которые выдают в полете. — Журнал компании «Транс-Пасифик». Но не за нынешний месяц. — Нельзя ли раздобыть экземпляр? — Попытаюсь. — Я бы хотела получше рассмотреть этот снимок, — сказала Кейси. — Я так и подумала. Кейси обратилась к остальным документам, лежащим на ее столе.
ОТ: Т. КОРМАН, ОТДЕЛ ТЕХ. ОБСЛУЖИВАНИЯ ДЛЯ: К. СИНГЛТОН, ГРП/ГК «Закончена доработка очков виртуальной реальности (ОВР) марки „Нортон N-22“, предназначенных для наземных бригад, которые осуществляют ремонтные работы на внутренних линиях и за рубежом. Теперь проигрыватель компакт-дисков крепится к поясу, вес очков снижен. ОВР позволяют просматривать руководства по эксплуатации 12А/102-12А/406, включая чертежи и сечения деталей. Завтра будут разосланы сигнальные экземпляры. Серийное производство начнется 5/1».Разработка очков виртуальной реальности была частью программы по оказанию помощи компаниям-клиентам в улучшении эксплуатационного обслуживания. Производители авиатехники уже давно осознали, что большинство неполадок возникает из-за низкого качества ремонтных работ. Как правило, пассажирский лайнер, который поддерживают в хорошем состоянии, способен летать десятилетиями; несколько устаревших N-5s эксплуатировались уже шестьдесят лет. С другой стороны, самолет, лишенный должного ухода, мог в считанные минуты доставить пассажирам и экипажу немало неприятностей или даже попасть в катастрофу. Финансовые затруднения, которые принесла с собой дерегуляция, привели к тому, что авиакомпании были вынуждены сокращать штаты — в том числе и бригад наземного обслуживания. Вдобавок они старались как можно быстрее отправить машину в полет. В отдельных случаях срок пребывания в аэропорту уменьшался с двух часов до двадцати минут. Это требовало от наземных бригад чрезвычайного напряжения сил. «Нортон», как и «Боинг» с «Дугласом», был заинтересован в том, чтобы механики работали эффективнее. Одним из важнейших шагов на этом пути было создание аппарата, который проецировал страницы ремонтных руководств на внутреннюю поверхность специальных очков. Кейси продолжала просматривать документы. Следующей в очереди была сводка дефектных ведомостей, которая позволяла ФАВП тщательнее отслеживать неисправные детали. Сколь-нибудь серьезных неполадок на прошлой неделе не случилось — отказал компрессор в двигателе, перегорела лампочка индикатора готовности турбины, вышел из строя датчик масляного фильтра, нарушился контакт в системе сигнализации о перегреве топлива. Еще здесь были отчеты ГРП о послеремонтном наблюдении за машинами, побывавшими в аварии. Сотрудники отдела технического обслуживания осматривали каждый такой самолет дважды в неделю на протяжении полугода, убеждаясь в том, что ГРП сделала правильный вывод о причинах неполадок и что данная неисправность более не возникала. После этого отдел составлял итоговый документ, один из которых и лежал сейчас на столе Кейси:
ЗАКРЫТАЯ ИНФОРМАЦИЯ — ТОЛЬКО ДЛЯ СЛУЖЕБНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ РЕГ. НОМЕР ГРП-8-2776 МОДЕЛЬ N-20 КОМПАНИЯ ЭР-ПОРТУГАЛ ИСПОЛНИТЕЛЬ ДЖ. РАМОНЕС, СП ДИРЕКТИВА AVN-SVC-08774/ADH ДАТА ИНЦИДЕНТА 4 МАРТА НОМЕР ФЮЗЕЛЯЖА 1280 АЭРОПОРТ ЛИССАБОН, ПОРТУГАЛИЯ НЕИСПРАВНОСТЬ: ОТКАЗ КОЛЕСА НОСОВОГО ШАССИ ВО ВРЕМЯ ВЗЛЕТА ОПИСАНИЕ ИНЦИДЕНТА: Во время разбега поступил сигнал о заклинивании колеса носового шасси, и экипаж прекратил взлет. Лопнула шина носового шасси, произошло возгорание, ликвидированное наземной пожарной службой. Пассажиры и экипаж покинули самолет при помощи аварийных трапов. Никто из находившихся на борту не пострадал. ПРИНЯТЫЕ МЕРЫ: Осмотр самолета выявил следующее: 1) Серьезно повреждены оба закрылка. 2) Каналы турбины правого двигателя плотно забиты продуктами сгорания. 3) Стерта шина носового колеса с потерей приблизительно 30 процентов массы. Стойка шасси и гидравлическая система не пострадали. РЕКОМЕНДАЦИИ: Компании-перевозчику следует обратить особое внимание на устранение недостатков систем управления. Компании-перевозчику следует усилить контроль за качеством ремонтных работ в зарубежных аэропортах. Самолет находится в ремонте. Компания-перевозчик рассматривает меры по повышению качества обслуживания. Дэвид Левин Отдел материально-технического обеспечения Компания «Нортон Эйркрафт» Бербэнк, штат Калифорния.Итоговые отчеты всегда составлялись в дипломатичном тоне. Кейси понимала, что в данном случае обслуживание производилось столь безграмотно, что во время взлета заклинилось колесо носового шасси и лопнула шина, и это едва не привело к катастрофе. Но в отчете об этом не было ни слова; приходилось буквально читать между строк. Виновником происшествия была компания-перевозчик, однако перевозчик был также и потребителем, а кто же решится подставить своего клиента? Кейси понимала, что в свое время инцидент с Пятьсот сорок пятым закончится точно такой же вежливой отпиской. Но прежде предстояло немало потрудиться. В кабинет вошла Норма: — Контора «Транс-Пасифик» закрыта. Отыскать журнал удастся только завтра. — Хорошо. — Послушай, Кейси… — Что? — Двигай домой. Кейси вздохнула: — Ты права, Норма. Пора ехать. — И постарайся хоть немножко отдохнуть, ладно?
Глендейл 21:15
Эллисон оставила на автоответчике сообщение о том, что она переночует у Эми и что папа не возражает. Кейси это не понравилось, она полагала, что девочке не следует оставаться на ночь у подруг среди учебной недели, но сделать уже ничего было нельзя. Она легла в постель, повернула к себе фотографию дочери, стоявшую на прикроватной тумбочке, посмотрела на нее и углубилась в работу. Когда зазвонил телефон, Кейси изучала курс Пятьсот сорок пятого, сверяя координаты узловых точек с записями радиопереговоров, которые пилоты вели со станциями приближения в Гонолулу и Окленде. — Кейси Синглтон. — Привет, Кейси. Это Джон Мардер. Кейси уселась в постели. До сих пор Мардер не звонил ей домой. Она бросила взгляд на часы: уже пробило девять вечера. Мардер откашлялся: — Я только что говорил с Бенсоном из отдела по связям с общественностью. Некая информационная телепрограмма просила разрешения снять репортаж на территории компании. Бенсон отказал. — И что же? — Кейси не видела в этом ничего удивительного: тележурналистов никогда не пускали на завод. — Потом ему позвонила женщина по фамилии Мэлоун, продюсер той самой программы, а именно — «Ньюслайн», и сказала, что просьба позволить съемку на нашей территории исходила от нее и она настаивает на том, чтобы ее пустили внутрь. Весьма напористая и самоуверенная дамочка. Бенсон послал ее ко всем чертям. — Так… — Он говорит, что сделал это мягко и осторожно. — Ну, и?… — Кейси выжидала. — И эта Мэлоун заявила, что «Ньюслайн» готовит репортаж об N-22 и что она хочет взять интервью у президента. Бенсон сказал, что Гэл сейчас за границей и связаться с ним нет никакой возможности. — Ага. — Тогда Мэлоун предложила нам как следует задуматься над ее просьбой, поскольку в репортаже «Ньюслайн» будут затронуты вопросы безопасности полетов, а машины «Нортона» дважды за двое суток попадали в аварии — взрыв турбины и выпуск предкрылков, и несколько пассажиров погибли. Она говорит, что беседовала с экспертами — разумеется, никаких имен, хотя я догадываюсь, кто эти люди, — и что она хочет дать президенту возможность оправдаться. Кейси вздохнула. — Бенсон сказал, что сумеет устроить интервью с президентом на следующей неделе, но Мэлоун отказалась наотрез, — продолжал Мардер. — Она заявила, что так дело не пойдет и что «Ньюслайн» пустит репортаж в эфир в ближайшие выходные. — В ближайшие выходные? — Да, — подтвердил Мардер, — в самый неудобный для нас момент, накануне моего отъезда в Китай. «Ньюслайн» — очень популярное шоу. Этот репортаж увидит вся страна. — Понимаю, — сказала Кейси. — Потом Мэлоун добавила, что она хочет справедливости и что нежелание компаний опровергать нарекания в свой адрес неизменно вызывает подозрения. И уж коли президент не может дать интервью «Ньюслайн», нельзя ли ей встретиться с кем-либо из руководства «Нортона»? — Так… — Поэтому завтра в полдень я принимаю эту сучку у себя в кабинете, — сказал Мардер. — Вас будут снимать на видео? — Нет. Только беседа на общие темы, никаких съемок. Но речь пойдет о расследовании, которое ведет ГРП, поэтому желательно твое присутствие. — Еще бы. — Судя по всему, они намерены смешать N-22 с грязью, — продолжал Мардер. — Все началось с записи, которую пустила в эфир «Си-Эн-Эн». Но тут уж ничего не поделаешь, Кейси. Мы влипли и должны выпутаться любой ценой. — Я приеду, — пообещала Кейси.ЧЕТВЕРГ
Аэропорт Марина 6:30 утра
Дженнифер Мэлоун разбудило негромкое настойчивое жужжание. Она выключила будильник, посмотрела на загорелое плечо лежавшего рядом мужчины, и ее охватило раздражение. Этот парень был каскадером, снимался в телесериалах. Дженнифер познакомилась с ним несколько месяцев назад. У него было морщинистое лицо, великолепное мускулистое тело, он был хорош в постели… но, господи, Дженнифер терпеть не могла, когда любовники оставались у нее на ночь. Вчера это случилось во второй раз; она мягко попыталась выпроводить парня, но тот лишь перевернулся на другой бок и уснул. И вот он валяется в ее кровати и похрапывает. Дженнифер терпеть не могла просыпаться в одной комнате с мужчиной. Все в ней вызывало отвращение — звук дыхания, запах, исходящий от его кожи, его жирные волосы на подушке. Даже звезды и знаменитости, при виде которых у Дженнифер захватывало дух, на следующий день выглядели словно киты, выброшенные на берег. Создавалось ощущение, будто мужчины не знают свое место; они приходят, получают то, чего хотят, она тоже получает то, чего хотела, и все счастливы. Ну почему бы после этого не свалить домой? Дженнифер позвонила ему из самолета. «Сегодня я буду в городе, — сказала она. — Чем ты планируешь заняться?» «Буду трахать тебя», — без колебания отозвался он. Какая прелесть. Как это замечательно — сидеть рядом с каким-то бухгалтером, уткнувшимся в свой компьютер, и слышать, как тебе на ухо говорят: «Сегодня я тебя буду трахать. Во всех комнатах». К его чести, он выполнил свое обещание. Он не слабак, этот парень, его тело заряжено энергией — той самой энергией калифорнийского солнца, которую нечасто встретишь где-нибудь в Нью-Йорке. И ни о чем не нужно говорить. Только заниматься любовью. Но теперь, когда сквозь окна льется солнечный свет… Будь все проклято. Дженнифер выбралась из постели, чувствуя, как ее обнаженную кожу холодят струйки воздуха из кондиционера, и направилась к шкафу подобрать одежду на сегодняшний день. Она всегда одевалась без причуд и выбрала белые джинсы, футболку и голубую куртку. Она унесла одежду в ванную и пустила воду в душе. Пока вода нагревалась, Дженнифер позвонила оператору и велела через час собрать съемочную группу в холле. Стоя под душем, она еще раз перебрала в памяти сегодняшнее расписание. Сначала Баркер, в девять часов. Чтобы разогреть Баркера, Дженнифер снимет его на скорую руку на фоне самолетов, потом они отправятся к нему в кабинет. Затем репортер, Роджерс. У Дженнифер не было времени ехать к нему в редакцию в округ Орандж. Она снимет его в Бербэнке — другой аэропорт, другой пейзаж. Роджерс расскажет о «Нортоне» на фоне зданий компании. В полдень она встречается с человеком из «Нортона». К этому времени она уже ознакомится с аргументами двух предыдущих собеседников и постарается припугнуть строптивца, вынудить его устроить ей встречу с президентом. А потом… потом посмотрим. Любитель гоняться за машинами «Скорой помощи» — ближе к вечеру, буквально на несколько минут. Для равновесия — кто-нибудь из ФАВП, в пятницу. В тот же день — кто-нибудь из «Нортона». Марти выступит на фоне ангаров завода. Сценарий не был приготовлен заранее, однако Дженнифер вполне достаточно вступительных фраз, а остальное можно будет добавить голосом за кадром. Потом пойдут зарисовки — пассажиры поднимаются на борт навстречу своей гибели; взлеты и посадки; несколько впечатляющих кадров катастрофы. И передача готова. «Это будет замечательный репортаж», — думала Дженнифер, выбираясь из душа. Ей не нравилось лишь одно. Какого дьявола этот парень не уехал вчера домой?ГК 6:40 утра
Едва Кейси вошла в контору ГК, Норма посмотрела на нее и ткнула большим пальцем в сторону кабинета Ричмана. Кейси нахмурилась. — Когда я приехала на работу, он уже был у себя. Висит на телефоне не меньше часа. Наш лентяй на поверку оказался не таким уж соней, — сказала Норма. Кейси зашагала по коридору. Приблизившись к кабинету Ричмана, она услышала, как тот говорит: — Ни в коем случае. Мы точно знаем, как все обернется. Нет. Нет. Да, я уверен. Не знаю. Понятия не имею. Кейси просунула голову в дверь. Ричман разговаривал по телефону, откинувшись на спинку своего кресла и водрузив ноги на стол. Увидев Кейси, он явно смутился. — Освобожусь через минутку, — шепнул он, прикрыв микрофон рукой. — Все в порядке. — Кейси вернулась в свой кабинет и принялась разбирать бумаги. Ричман только мешал ей. «Самая пора отослать его с каким-нибудь новым поручением», — подумала она. — Доброе утро, — сказал Ричман, появляясь в ее кабинете. Он был весел, улыбался от уха до уха. — Я привез документы, которые вы просили, и оставил их на вашем столе. — Спасибо, — отозвалась Кейси. — Сегодня ты поедешь в представительство «Транс-Пасифик». — «Транс-Пасифик»? Разве их контора не в аэропорту? — По-моему, она расположена в деловой части Лос-Анджелеса. Узнай адрес у Нормы. Мне нужны журналы, которыми они снабжают пассажиров. Даже самые старые, какие только они сумеют раздобыть. По меньшей мере за последний год. — Черт возьми, — заспорил Ричман. — Можно послать курьера! — Это срочно, — ответила Кейси. — Но я пропущу совещание ГРП. — Твое присутствие необязательно. А журналы нужны мне как можно быстрее. — Журналы для пассажиров? Зачем? — Боб, — сказала Кейси. — Делай что ведено. Ричман криво ухмыльнулся: — Вы что — пытаетесь избавиться от меня? — Привези журналы, оставь их у Нормы и позвони мне.Боевая рубка 7:30 утра
Мардер опоздал на совещание. Он торопливо вошел в комнату, раздраженно хмуря лицо, и рухнул в кресло. — Так, — заговорил он, — давайте к делу. Что у нас с Пятьсот сорок пятым? Что с «черным ящиком»? — Пока ничего, — ответила Кейси. — Без этой записи мы как без рук. Поднажми, Кейси. Что с механикой? — Все очень сложно, не знаю, что и подумать, — заныл Доэрти. — Меня продолжает беспокоить фиксатор предкрылка. Полагаю, следует еще тщательнее… — Дуг, — перебил Мардер. — Я ведь уже говорил тебе. Мы проверим фиксатор во время полетных испытаний. Что с гидравликой? — Порядок. — Трубопроводы исправны? — Да. Но, разумеется, мы осматривали их в нормальных условиях, а следовало бы на морозе и при пониженном давлении. — Хорошо. Отложим до летных испытаний. Что с электрооборудованием? — Сегодня в шесть вечера начнем циклический тест, который будет продолжаться всю ночь. Если что-то неисправно, узнаем об этом утром. — Но у тебя есть какие-нибудь подозрения? — Только датчики приближения в правом крыле. — Вы проверяли их? — Да. Датчики выглядят исправными, но чтобы убедиться в этом наверняка, придется извлекать их из корпусов, снимать с крыла, а это грозит… — …задержкой всех остальных работ, — подхватил Мардер. — Оставь их в покое. Что с двигателями? — Норма, — ответил Кенни Бэрн. — Двигатели исправны. Несколько уплотнений в системе охлаждения установлены задом наперед, а решетка реверса оказалась фальшивой, однако мы не обнаружили ничего, что могло бы вызвать аварию. — Хорошо. Двигатели исключаются. Что с авионикой? — Результаты тестирования в пределах нормы, — ответил Ван Трунг. — Что с автопилотом? Почему капитану пришлось бороться за управление? — Автопилот в порядке. — Ясно. — Мардер обвел комнату взглядом. — Стало быть, у нас нет ни одной зацепки — так, что ли? Расследование длится уже семьдесят два часа, а мы по-прежнему не знаем, что стряслось с Пятьсот сорок пятым, — я правильно вас понял? За столом воцарилось молчание. — Ради всего святого! — с отвращением воскликнул Мардер и хватил кулаком по столу. — Похоже, вы невнимательно меня слушали, ребята. Я требую, чтобы вы разобрались в этой истории!Бульвар Сепульведа 10:10 утра
Фред Баркер разрешал затруднения Дженнифер одно за другим. Сначала она сняла его по пути на работу. Эти кадры должна была сопровождать вступительная фраза Марти: «Мы беседуем с Фредом Баркером, бывшим сотрудником ФАВП, а ныне несгибаемым борцом за безопасность воздушных сообщений». Фред предложил для съемок площадку на бульваре Сепульведа, откуда открывалась обширная панорама южных посадочных полос лос-анджелесского международного аэропорта. О лучшей точке нельзя было и мечтать. Вдобавок Баркер заверил Дженнифер, что на этом месте никогда не производились кино- и телесъемки. Потом Дженнифер намеревалась снять Баркера на рабочем месте и вновь пустить голос Марти за кадром: «После увольнения из ФАВП Фред Баркер неустанно привлекает внимание общественности к дефектам конструкции самолетов — особенно N-22 производства компании „Нортон“. Баркер предложил для съемки угловое помещение своей конторы, а сам расположился на фоне книжных полок с толстыми папками документов ФАВП. Перед ним на столе высилась кипа технических на вид бумаг, которые он перелистывал под взором камеры». Следующим в очереди было выступление Баркера — ему предстояло изложить свои взгляды с подробностями, на которых Марти Рирдон не мог останавливаться из-за нехватки времени. Баркер и здесь не оплошал. Он знал, где находятся вилки холодильника, телефонов, выключатели кондиционера и прочих источников шума, который мог помешать работе. Также у Баркера был наготове видеомагнитофон с записью происшествия на борту Пятьсот сорок пятого, которую показывали по «Си-Эн-Эн». Студийный монитор «Тринитрон» стоял в темном углу, и можно было снимать прямо с экрана. Был и видеовыход для непосредственной перезаписи и синхронизации изображения со звуковым сопровождением. Баркер перевел запись на дюймовую пленку, и картинка была отличная. У него нашлась даже большая модель N-22 с движущимися плоскостями крыльев и хвоста, которые он мог поворачивать, демонстрируя, какие неполадки случились в полете. Сам Баркер оделся применительно к случаю — рубашка с коротким рукавом и галстук. В его облике было что-то от инженера, и вместе с тем он выглядел уверенным в себе солидным общественным деятелем. Баркер оказался весьма фотогеничен. Он держался раскованно, избегал специальных терминов, давал короткие ответы. Казалось, он заранее знает, как Дженнифер будет монтировать запись, и старался не создавать для нее неудобств. Например, ему и в голову не приходило схватить модель на середине фразы — он заканчивал ответ, потом говорил: «А сейчас я хотел бы обратиться к модели». Получив согласие Дженнифер, он повторял предыдущий ответ, одновременно беря модель в руки. Он говорил и двигался плавно, без суеты и спешки. Разумеется, Баркер привык к публичным выступлениям, как перед телекамерами, так и в зале суда. Дженнифер не нравилось лишь, что она не может добиться от него ярких эмоций — шока, негодования. Наоборот, каждым своим жестом, позой и мимикой лица Баркер выражал глубокое сожаление. Очень жаль, но катастрофы избежать не удалось. Очень жаль, но никто не предпринял должных мер к устранению ее причин. Очень жаль, но все эти годы власти не прислушивались к его словам. — До сих пор на самолетах этого типа восемь раз возникали неполадки с предкрылками, — сообщил Баркер. Он поднял модель, приблизил ее к своему лицу и повернул так, чтобы блики осветителей не попадали в объектив камеры. — Вот предкрылок, — продолжал он, вытягивая подвижную плоскость из передней кромки крыла. Он убрал руку и спросил: — Вы снимете ее вблизи? — Опоздал, — ответил оператор. — Нельзя ли повторить? — Пожалуйста. Вы начнете с широкоугольного плана? — С двукратного увеличения, — сказал оператор. Баркер кивнул. Он сделал паузу изаговорил вновь: — До сих пор на самолетах этого типа восемь раз возникали неполадки с предкрылками. — Он опять приподнял модель, заранее повернув ее так, чтобы избежать бликов. — Это предкрылок. — Он вытянул плоскость из крыла и вновь сделал паузу. — Теперь успел, — сказал оператор. — Предкрылки выпускаются только при взлете и посадке, — продолжал Баркер. — Во время крейсерского полета они втянуты в крыло. Однако предкрылки N-22 порой выпускаются сами по себе. Это дефект конструкции. — Еще одна пауза. — Сейчас я продемонстрирую, что при этом происходит, и было бы нелишне снять самолет целиком. — Даю крупный план, — произнес оператор. Баркер терпеливо дождался нужного момента, потом сказал: — Вследствие этого дефекта, когда выпускаются предкрылки, самолет задирает нос — вот так — и грозит зависнуть в воздухе. — Он чуть накренил модель. — В этом положении машина практически неуправляема. Если пилот пытается вернуть ее в горизонтальный полет, она по инерции проворачивается дальше и срывается в пике. Пилот вновь пытается выровнять машину, и она вновь задирает нос. Потом опять сваливается в пике, потом вновь набирает высоту. Именно это случилось с самолетом, выполнявшим рейс «Транс-Пасифик» номер 545. Именно поэтому погибли люди. Баркер выдержал паузу. — Модель нам больше не понадобится, — сказал он. — Я откладываю ее. — Хорошо, — отозвалась Дженнифер. Она следила за ним через монитор, установленный на полу, и подумала, что будет трудновато смонтировать переход от крупного плана к кадрам, на которых Баркер убирает модель. Вот если бы он повторил… — Самолет сваливается в пике, потом опять набирает высоту и вновь опускает нос. Именно это случилось с самолетом, выполнявшим рейс «Транс-Пасифик» номер 545. Именно поэтому погибли люди, — произнес Баркер. Бросив в объектив полный горечи взгляд, он отставил модель в сторону. Он сделал это плавно и неторопливо, однако сам его жест как бы намекал на катастрофу.* * *
Дженнифер не питала ни малейших иллюзий относительно того, что происходило у нее на глазах. Это было не интервью, а самый настоящий спектакль. Однако в последнее время интервьюируемые все чаще появлялись перед объективом во всеоружии. Они разбирались в ракурсах съемки, знали, как монтируются записи. Порой гости передачи приходили на съемку полностью загримированными. Поначалу такой подход к делу озадачивал журналистов, потом они привыкли. Постоянно не хватало времени; то и дело нужно было мчаться с одной съемочной площадки на другую, и подготовленный клиент весьма облегчал им жизнь. Баркер держался столь безупречно и так хорошо разбирался в тонкостях телевизионного ремесла, что Дженнифер захотелось устроить ему небольшое испытание. — Мистер Баркер… — заговорила она. — Да? — Баркер повернулся к ней. — Проверь ракурс, — велела Дженнифер оператору. — Он сидит под острым углом. Тебе следует переместиться к камере. Дженнифер сдвинула кресло и вплотную приблизилась к объективу. Баркер чуть повернулся следом. — Теперь порядок, — сказал оператор. — Мистер Баркер, — продолжала Дженнифер, — вы бывший сотрудник ФАВП… — Когда-то я работал в ФАВП, — отозвался Баркер, — но покинул эту организацию, потому что был против протекционистской политики по отношению к производителям. N-22 компании «Нортон» и есть результат этой порочной практики. Баркер вновь демонстрировал свой профессионализм; его ответ вылился в настоящее заявление. — Ваша отставка вызвала противоречивые толки, — сказала Дженнифер. — Я знаком с самыми различными спекуляциями относительно причин моего увольнения из ФАВП, — ответил Баркер, вновь делая заявление. — На самом же деле мой уход поставил администрацию в трудное положение. Я подвергал критике образ действий ФАВП, но руководство отмалчивалось, и я ушел. Я ничуть не удивлен тем, что они до сих пор пытаются меня дискредитировать. — ФАВП обвиняет вас в том, что вы допускали утечку информации в прессу, — продолжала Дженнифер. — Они утверждают, что уволили вас именно за это. — Эти обвинения ничем не подтверждены. У ФАВП нет никаких, даже самых незначительных улик, которыми можно было оправдать их негативное отношение к моей деятельности. — Правда ли, что вы работаете на Бредли Кинга, частного поверенного? — Я выступал на многих судебных процессах в качестве эксперта по вопросам гражданской авиации. Я полагаю, что в подобных случаях очень важно дать слово компетентному специалисту. — Бредли Кинг платил вам? — Каждый эксперт вправе рассчитывать на компенсацию расходов и затраченного времени. Это обычная практика. — Правда ли, что вы состоите на жалованье у Бредли Кинга и ваша контора — все, что находится в этой комнате, все, что мы видим вокруг, — оплачено из его кармана? — Мою деятельность финансирует некоммерческая организация, Институт авиационных исследований в Вашингтоне. Моя цель — способствовать повышению безопасности полетов. Я делаю все, что в моих силах, чтобы авиапассажиры чувствовали себя в небе спокойно и уверенно. — И все же, мистер Баркер, вы — наемный эксперт? — У меня сложились вполне определенные и хорошо обоснованные взгляды на вопросы безопасности полетов. Нет ничего странного, что к моим услугам прибегают люди, разделяющие мою озабоченность. — Как вы относитесь к ФАВП? — ФАВП создавалась с самыми благими намерениями, однако этот орган отправляет две несовместимые функции: контролирует воздушные перевозки и одновременно способствует расширению их объемов. Она нуждается в коренной перестройке. Руководство ФАВП чересчур снисходительно к производителям авиатехники. — Нельзя ли привести пример? — Дженнифер подбрасывала Баркеру лакомый кусок; она заранее знала ответ из их предыдущей беседы. И вновь Баркер сделал заявление: — Одним из самых наглядных примеров подобного рода покровительственных отношений является процедура сертификации, принятая в ФАВП. Документы, на основании которых новый самолет получает путевку в жизнь, хранятся не в ФАВП, а у компании-производителя. Такой подход ничем нельзя оправдать. Лису приставили охранять курятник. — Вы одобряете деятельность ФАВП в целом? — Боюсь, они не справляются со своими обязанностями. Жизнь наших сограждан подвергается неоправданному риску. Скажем прямо — в ФАВП пора наводить порядок. Иначе люди и впредь будут погибать, как, например, на борту самолета компании «Нортон». — Баркер повел рукой в сторону модели N-22, плавно и неторопливо, так, чтобы камера поспевала за его движением. — На мой взгляд, — добавил он, — то, что случилось с этой машиной, — позор для нашей нации.* * *
Интервью закончилось. Пока съемочная группа собирала оборудование, Баркер подошел к Дженнифер. — С кем еще вы намерены встретиться? — спросил он. — Далее в моем списке значится Джек Роджерс. — Это хороший, честный журналист. — Вслед за ним — один из руководителей «Нортона». — Дженнифер сверилась со своими записями. — Некто Джон Мардер. — Ну-ну. — На что вы намекаете? — Видите ли, у Мардера очень хорошо подвешен язык. Он втянет вас в обсуждение директив о годности к полетам. Вывалит целую кучу технического жаргона. Но суть дела состоит в том, что именно он возглавлял программу разработки N-22. Он руководил созданием этой машины и знает, что в ее конструкции есть недоработки. Он несет за них личную ответственность.За пределами территории «Нортона» 11:10 утра
После Баркера с его отточенными движениями и изысканной манерой держаться репортер Джек Роджерс поверг Дженнифер в легкий шок. Он явился в желто-зеленой спортивной куртке, от которой за милю несло округом Орандж, а его галстук в шахматную клетку выделялся на экране монитора ярким пятном. Он был похож на профессионального игрока в гольф, которого пригласили на собеседование для приема на работу. Поначалу Дженнифер держала свои мысли при себе. Она поблагодарила журналиста за то, что тот приехал, и поставила его у сетчатого забора, за которым раскинулась территория «Нортон Эйркрафт». Потом она задала ему несколько вопросов; Роджерс отвечал короткими фразами. Он говорил охотно, явно стараясь понравиться. — Черт возьми, припекает все сильнее, — сказала Дженнифер. — Ты готов, Джордж? — спросила она, обращаясь к оператору. — Еще несколько минут. Дженнифер вновь повернулась к Роджерсу. Звукооператор расстегнул ворот его рубашки и прикреплял микрофон. По мере того как продолжались приготовления, Роджерс начинал обливаться потом. Дженнифер попросила гримера промокнуть ему лицо. Это, по-видимому, принесло Роджерсу некоторое облегчение. Сославшись на жару, Дженнифер предложила ему снять куртку и повесить ее на плечо, сказав, что это придаст ему вид репортера, занятого работой. Роджерс с благодарностью подчинился. Дженнифер попросила его ослабить узел галстука. Роджерс не стал упрямиться. Дженнифер повернулась к оператору: — Что скажешь? — Без куртки уже лучше. Но этот галстук — сущий кошмар. Дженнифер улыбнулась Роджерсу. — Все идет как нельзя лучше, — сказала она, — но не согласитесь ли вы снять галстук и закатать рукава рубашки? — Я никогда этого не делаю, — ответил Роджерс. — Я никогда не закатываю рукава. — Это придало бы вам уверенный, чуть небрежный вид. Закатанные рукава словно намекают на готовность к схватке. Журналист, готовый ринуться в бой. Понимаете мою мысль? — Я никогда не закатываю рукава. Дженнифер нахмурилась: — Никогда? — Никогда. — Я хочу создать вам определенный имидж. С закатанными рукавами вы будете выглядеть более сильным, уверенным, напористым. — Мне очень жаль. Дженнифер терялась в догадках. Подавляющее большинство людей, оказавшись перед объективом камер «Ньюслайн», готовы сделать все, что угодно. Если бы их попросили дать интервью в нижнем белье, они подчинились бы не раздумывая. Кстати сказать, такие случаи бывали. Кого он из себя корчит, этот убогий газетчик? Сколько он получает? От силы тридцать тысяч в год — месячные подотчетные суммы Дженнифер исчислялись куда большими цифрами. — Видите ли, я не могу показывать свои руки, — объяснил Роджерс. — У меня э-ээ… псориаз. — Это не беда. Гример!* * *
Роджерс отвечал на вопросы, перебросив куртку через плечо, сняв галстук и закатав рукава. Он говорил путаными фразами по тридцать-сорок секунд за раз. Стоило Дженнифер повторить вопрос в надежде на короткий ответ, Роджерс начинал обливаться потом и отвечал еще пространнее. Время от времени приходилось прерывать работу, чтобы вытереть испарину с его лица. Дженнифер не уставала повторять, что все идет замечательно, что он отлично справляется со своей задачей. Так оно и было, хотя Роджерс даже не догадывался о роли, которая ему была уготована. По-видимому, он не понимал, что запись будет смонтирована из кусков, средняя продолжительность которых составит менее трех секунд, что из его выступления в эфир пойдут лишь отдельные фразы, да и то, возможно, не полностью. Роджерс очень старался, хотел оказаться полезным, но он заваливал Дженнифер множеством подробностей, которым она не могла найти применения, то и дело пускался в отвлеченные рассуждения, которые нимало ее не интересовали. В конце концов Дженнифер начала опасаться, что не сумеет извлечь какой-либо пользы из этого интервью и лишь понапрасну потратит с Роджерсом время. Поэтому она решила пустить в ход прием, к которому неизменно прибегала в подобных случаях. — Все просто замечательно, — сказала она. — Мы приближаемся к завершению эпизода, и нам нужно снять несколько ударных моментов. — Она сжала пальцы в кулак. — Я задам вам несколько вопросов, и вы ответите на каждый одной энергичной фразой. — Хорошо, — отозвался Роджерс. — Мистер Роджерс, могут ли происшествия с N-22 помешать «Нортону» заключить сделку с Китаем? — Если учесть, сколько инцидентов произошло за столь короткий промежуток… — Прошу прощения, — перебила Дженнифер. — Мне нужен простой ответ. Итак, могут ли происшествия с N-22 помешать «Нортону» заключить сделку с Китаем? — Несомненно. — Еще раз прошу прощения, — повторила Дженнифер. — Я жду от вас ответа вроде: «Происшествия с N-22 могут стоить „Нортону“ китайской сделки». — Ага. Ясно. — Роджерс сглотнул. — Итак?… — Да, я вынужден констатировать, что происшествия с этим самолетом могут сорвать сделку с Китаем. «О господи», — подумала Дженнифер. — Джек, я хочу, чтобы в своем ответе вы упомянули о «Нортоне». Иначе зрители не поймут, о чем идет речь. — Ага. — Продолжайте. — На мой взгляд, происшествия с N-22 могут помешать «Нортону» заключить сделку с Китаем. Дженнифер вздохнула. Ответ прозвучал сухо, в нем не ощущалось ярких эмоций. Таким тоном Роджерс мог говорить о состоянии своего телефонного счета. Однако времени уже не оставалось. — Великолепно, — сказала Дженнифер. — Очень хорошо. Теперь следующий вопрос. Вы согласны с тем, что для «Нортона» наступили трудные времена? — Еще бы. — Джек… — Дженнифер вздохнула. — Ага. Извините. — Он набрал полную грудь воздуха и заговорил: — На мой взгляд… — Минутку, — попросила Дженнифер. — Выдвиньте вперед ногу и переместите на нее вес своего тела. Подайтесь к камере. — Так? — спросил Роджерс, чуть наклоняясь и поворачиваясь. — Да, теперь то, что нужно. Продолжайте. Перебросив куртку через плечо, сняв галстук и закатав рукава рубашки, Джек Роджерс стоял у сетчатого забора на фоне ангаров «Нортон Эйркрафт». — На мой взгляд, нет никаких сомнений в том, что для компании «Нортон» наступили очень тяжелые времена, — изрек он. Он сделал паузу и посмотрел на Дженнифер. Дженнифер улыбнулась. — Огромное вам спасибо, — сказала она. — Вы были великолепны.Администрация компании «Нортон» 11:55 утра
Кейси вошла в кабинет Мардера за несколько минут до полудня. Мардер поправлял галстук и манжеты. — Пожалуй, лучше всего устроиться здесь, — предложил он, указывая на кофейный столик и кресла в углу кабинета. — Ты все приготовила? — Кажется, да, — ответила Кейси. — Я сам начну разговор, — сказал Мардер, — и если потребуется, обращусь к тебе за поддержкой. — Хорошо. Мардер продолжал расхаживать по кабинету: — Охрана сообщила, что за южным ограждением работает съемочная группа. Они берут интервью у Роджерса. — Ага, — отозвалась Кейси. — Безмозглый тупица. Могу себе представить, что он им наговорит. — Вы беседовали когда-нибудь с Роджерсом? — спросила Кейси. Зажужжал интерком. — Господин Мардер, пришла мисс Мэлоун, — сказала Эйлин. — Впустите ее, — велел Мардер и торопливо зашагал к двери, готовясь встретить журналистку. При виде женщины, вошедшей в кабинет, Кейси едва сумела скрыть изумление. Перед ней стояла девчонка чуть старше Ричмана. Ей от силы двадцать восемь — двадцать девять лет, решила Кейси. Мэлоун была блондинка с миловидным лицом, на котором застыло суровое подозрительное выражение, характерное для обитателя Нью-Йорка. Она стриглась накоротко, словно пытаясь скрыть свою женственность, и одевалась крайне небрежно. На ней были джинсы, белая футболка и голубой блейзер с вычурным воротником. Этакий голливудский типаж. От одного взгляда на нее Кейси охватывало чувство неловкости. Но Мардер уже повернулся к ней и говорил: — Мисс Мэлоун, познакомьтесь с Кейси Синглтон, она представляет отдел гарантии качества в группе расследования происшествий. Юная блондинка самодовольно улыбнулась. Кейси обменялась с ней рукопожатием.* * *
Издеваются они, что ли, подумала Дженнифер Мэлоун. Неужели это и есть капитан индустрии, этот шустрый дергунчик в плохо сидящем костюме, с прилизанными черными волосами? А это что за дама из каталога Тэлбота? Синглтон была выше ее ростом — Дженнифер почувствовала укол самолюбия — и красива той пышущей здоровьем красотой, которую нередко встретишь на Среднем Западе. У нее была спортивная фигура, очевидно, она находилась в прекрасной форме, хотя уже давно перешагнула тот возраст, когда женщине позволительно ограничиваться тем минимумом косметики, который был сейчас на ее лице. В глазах Синглтон сквозили тревога и напряжение. Судя по всему, ей было чего бояться. Дженнифер была разочарована. Она готовилась к этой встрече целый день, вновь и вновь шлифуя формулировки и аргументы. Она готовилась столкнуться с достойным противником, но вместо этого как будто вновь попала в колледж и оказалась в компании заместителя директора и застенчивой библиотекарши. Мелкие сошки, напрочь лишенные чувства стиля. А этот кабинет! Тесная конура с серыми стенами и дешевой утилитарной мебелью. Помещение казалось таким безликим, что Дженнифер не видела смысла проводить здесь съемки. Эта комната не оставит у зрителя ровным счетом никакого впечатления. Неужели у президента компании такой же неприглядный кабинет? В таком случае съемки придется перенести в другое место — на улицу либо в сборочный цех. Этот кабинет не годится для шоу. Самолет — огромная, могучая птица. Телезрители нипочем не поверят, что их делают такие вот жалкие серые людишки, запертые в убогих комнатушках. Мардер подвел Дженнифер к столику и креслам в углу и предложил садиться жестом хлебосольного хозяина, словно приглашал ее на банкет. Он не указал, какое кресло ей занять, поэтому Дженнифер села спиной к окну, чтобы лучи солнца били в глаза хозяевам. Она достала свои записи и зашуршала страницами. — Хотите что-нибудь выпить? — спросил Мардер. — Кофе? — С удовольствием. — Какой кофе вы предпочитаете? — Черный, — ответила Дженнифер.* * *
Кейси следила за тем, как Дженнифер перебирает листки. — Буду откровенна, — заговорила журналистка. — Мы располагаем весьма серьезными материалами, которые свидетельствуют против N-22, И против вашей фирмы в целом. Однако у каждой медали есть две стороны, и мы хотим дать вам возможность оправдаться перед критиками. Мардер ничего не сказал, лишь кивнул. Он сидел скрестив ноги, держа на коленях записную книжку. — Во-первых, мы знаем, что случилось на борту самолета «Транс-Пасифик». «Неужели? — подумала Кейси. — А мы — нет». — Во время полета выдвинулись предкрылки — кажется, это называется «выпущены»? — и самолет потерял управление, то падая, то набирая высоту, и из-за этого погибли пассажиры. Видеозапись этой трагедии обошла всю страну. Нам известны имена пассажиров, предъявивших компании судебные иски. Мы знаем также, что на N-22 и раньше случался выпуск предкрылков, но ни ФАВП, ни «Нортон» не обращали на это внимания, хотя за последние годы подобные инциденты происходили девять раз. Мэлоун на секунду умолкла, потом продолжала: — Мы знаем, что ФАВП проводит столь снисходительную политику, что даже не требует предоставления документов, необходимых для сертификации самолетов. Компания «Нортон» хранит их у себя. «Господи, — подумала Кейси. — Она совершенно ничего не понимает». — Позвольте для начала оспорить ваше последнее утверждение, — сказал Мардер. — Ни один производитель не держит свою документацию в ФАВП. Ни «Боинг», ни «Дуглас», ни «Аэробус», ни «Нортон». Откровенно говоря, мы предпочли бы хранить их в ФАВП. Однако это невозможно, поскольку документы содержат сведения, составляющие коммерческую тайну. Окажись они в распоряжении ФАВП, наши конкуренты могли бы получить эти сведения на основании Акта о свободе распространения информации. Кое-кто из наших соперников только об этом и мечтает. Самым рьяным сторонником изменения правил ФАВП был «Аэробус» — по причинам, о которых я только что говорил. Подозреваю, ваши взгляды на деятельность ФАВП навеяны кем-то из «Аэробуса». Мэлоун замялась и посмотрела в свои записи. Кейси подумала, что Мардер оказался прав. Он точно угадал источник, из которого Мэлоун черпала сведения. Именно «Аэробус» скормил журналистке этот лакомый кусок, вероятно, озвучив его через свое подразделение по связям с общественностью — Институт авиационных исследований. Известно ли Мэлоун, что за спиной ИАИ стоит «Аэробус»? — Но вы не можете не согласиться с тем, — ледяным тоном заявила журналистка, — что передача документов ФАВП в «Нортон» выглядит несколько подозрительно. — Мисс Мэлоун, — отозвался Мардер, — как я уже говорил, мы бы предпочли оставить их на хранение в ФАВП. Но Акт о свободе распространения информации написан не нами. Законы издаем не мы. И тем не менее мы считаем, что разработки, в которые вложены миллиарды долларов, не должны становиться достоянием конкурентов. — Иными словами, вы выступаете против Акта о свободе распространения информации? — Ни в коем случае. — Мардер шевельнулся в кресле. — Вы упомянули о самолете, выполнявшем рейс пятьсот сорок пять. — Да. — Во-первых, мы не согласны с тем, что инцидент был вызван выпуском предкрылков. «Ого, — подумала Кейси. — Мардер подставляет себя под удар. Он сказал не правду, и это грозит…» — В настоящий момент мы ведем расследование, — говорил тем временем Мардер, — и хотя еще рано обсуждать его результаты, я уверен, что вас ввели в заблуждение. Полагаю, о предкрылках вам рассказал Фред Баркер. — Я беседовала с мистером Баркером в числе других… — Вы наводили о нем справки в ФАВП? — Нам известно о его скандальной репутации… — И это еще мягко сказано. Мистер Баркер отстаивает точку зрения, основанную на искажении фактов. — Это вы так считаете. — Нет, мисс Мэлоун. Баркер действительно искажает факты, — ворчливым тоном отозвался Мардер. Он указал на бумаги, которые Дженнифер разложила на столе. — Я не мог не заметить среди ваших записей сводку происшествий, вызванных выпуском предкрылков. Вы получили ее от Баркера? Мэлоун снова на мгновение замялась. — Да. — Нельзя ли взглянуть? — Пожалуйста. Она подала Мардеру список, и тот просмотрел его. — Здесь искажены факты, мистер Мардер? — спросила Дженнифер. — Нет, но в этом списке опущены важные подробности. Он составлен на основании наших документов, но ему не хватает полноты. Что вы знаете о директивах о годности к полетам, мисс Мэлоун? — Директивы о годности к полетам? Мардер поднялся и подошел к своему столу. — Каждый раз, когда самолет нашей постройки попадает в аварию, мы тщательно исследуем происшествие, стремясь выяснить, что произошло и по какой причине. Если это технический дефект, мы издаем сервисный бюллетень; если ФАВП считает необходимым придать нашим рекомендациям обязательный характер, они выпускают директиву о годности к полетам. После того как началась эксплуатация N-22, мы обнаружили просчет в конструкции предкрылков, и была издана директива, направленная на его устранение. Американским авиакомпаниям предписано устранить этот просчет в обязательном порядке, с тем чтобы предотвратить дальнейшие его проявления. Он вернулся к столику с другой бумагой и передал ее журналистке: — Вот исчерпывающая сводка о выпуске предкрылков.«1. 4 января 1992 г. (ОТ) Предкрылки были выпущены на высоте 10 600 метров при скорости 0,84 числа Маха. Пилот ненамеренно сдвинул рычаг управления предкрылками и закрылками. По результатам расследования издана директива A/D 44-8. 2. 2 апреля 1992 г. (ОТ) Предкрылки были выпущены во время крейсерского полета на скорости 0,81 числа Маха. По утверждениям экипажа, на рычаг упал бортовой журнал. Выполнение директивы A/D 44-8 могло предотвратить инцидент, но она не была принята во внимание. 3. 17 июля 1992 г. (ОТ) Сначала инцидент объясняли сильной турбулентностью, но потом выяснили, что предкрылки были выпущены из-за ненамеренного перемещения рычага. Пострадали пять пассажиров, трое из них — серьезно. Выполнение директивы A/D 44-8 могло предотвратить инцидент, но она не была принята во внимание. 4. 20 декабря 1992 г. (ОТ) Предкрылки были выпущены на крейсерской скорости без перемещения рычага. Обнаружена утечка в трех узлах гидравлической системы. По результатам расследования издана директива A/D 51-29. 5. 12 марта 1993 г. (ЗР) Предкрылки выпущены на скорости 0,82 числа Маха. Рычаг управления не был поднят и зафиксирован. Выполнение директивы A/D 44-8 могло предотвратить инцидент, но она не была принята во внимание. 6. 4 апреля 1993 г. (ЗР) Второй пилот облокотился о рычаг, производя операции с автопилотом. В результате рычаг был опущен, произошел выпуск предкрылков. Выполнение директивы A/D 44-8 могло предотвратить инцидент, но она не была принята во внимание. 7. 4 июля 1993 г. (ЗР) Пилот сообщил о выпуске предкрылков в результате ненамеренного перемещения рычага. Самолет двигался со скоростью 0,81 числа Маха. Выполнение директивы A/D 44-8 могло предотвратить инцидент, но она не была принята во внимание. 8. 10 июня 1994 г. (ЗР) Предкрылки были выпущены во время крейсерского полета без перемещения рычага. Обнаружена утечка в гидросистеме управления предкрылками. Выполнение директивы A/D 51-29 могло предотвратить инцидент, но она не была принята во внимание».— Я подчеркнул фразы, опущенные в том списке, которым вас снабдил Баркер, — объяснил Мардер. — После первого инцидента с предкрылками ФАВП издала директиву с требованием усовершенствовать некоторые приборы управления в кабине пилотов. Для этого у авиакомпаний был год. Некоторые выполнили требование сразу, другие — нет. Как вы могли заметить, инцидент повторялся только на самолетах, в конструкцию которых не было внесено предложенное изменение. — Я не вполне понимаю… — Позвольте мне закончить. В декабре 1992 года мы обнаружили еще один дефект. Трубопроводы, ведущие к предкрылкам, давали утечку. Наземные бригады обслуживания оказались не в силах выявлять неисправность. Поэтому мы издали еще один сервисный бюллетень и разработали течеискатель, облегчавший механикам проверку стыков гидросистемы. Этого оказалось вполне достаточно. Неисправность была устранена в течение месяца. — Вы ошибаетесь, мистер Мардер, — заявила Мэлоун, тыча пальцем в список. — Это происшествие повторилось в 1994 году. — На самолете зарубежной авиакомпании, — сказал Мардер. — Видите пометки «ОТ» и «ЗР»? Это означает «отечественные» и «зарубежные» авиакомпании. Американские операторы обязаны выполнять предписания ФАВП. Однако зарубежные компании находятся за пределами ее юрисдикции. Поэтому они не всегда выполняют требования директив. Начиная с 1992 года подобные инциденты случались только с машинами зарубежных компаний, которые не произвели необходимые модификации. Мэлоун внимательно присмотрелась к списку. — Иными словами, вы сознательно позволяете авиакомпаниям эксплуатировать неисправные самолеты? Вы сидите сложа руки, я правильно вас понимаю? Мардер с шумом втянул в себя воздух. Кейси подумала, что он вот-вот взорвется, но Мардер сдержался. — Мисс Мэлоун, мы производим самолеты, но не эксплуатируем их. Если «Эр Индонезиа» или «Пакистани Эр» не подчиняются директивам о годности к полетам, мы не можем принудить их к этому. — Хорошо. Коли вы занимаетесь производством самолетов, давайте поговорим о качестве вашей продукции, — сказала Мэлоун. — Сколько изменений вам пришлось внести в конструкцию предкрылков? Судя по этому списку, их было восемь. «Она ничего не понимает, — подумала Кейси. — Она ничего не хочет слышать. Она не желает вникать в смысл того, что ей говорят». — Нет, всего лишь два, — поправил Мардер. — Но ведь в списке восемь инцидентов! Вы должны признать… — Да, — раздраженно произнес Мардер. — Но речь идет не об инцидентах, а о директивах ФАВП, а этих директив было лишь две. — Он начинал сердиться, его лицо наливалось кровью. — Понимаю, — отозвалась Мэлоун. — Итак, на самолете вашего производства были выявлены два просчета в конструкции предкрылков. — И были внесены две модификации. — Две модификации узлов, в которых вы допустили просчет, — сказала Мэлоун. — И это только в конструкции предкрылков. Мы еще не касались закрылков, рулей, топливных баков и всего прочего, из чего состоит самолет! Всего лишь одна второстепенная система — и два исправления. Вы испытывали машину, прежде чем всучить ее ничего не подозревающим потребителям? — Разумеется, мы испытывали ее, — процедил Мардер сквозь стиснутые зубы. — Но вы должны понимать… — Я понимаю это так, — перебила Мэлоун, — что люди стали жертвами ваших конструкторских ошибок, мистер Мардер. Ваш самолет — самый настоящий летающий гроб. А вам, по всей видимости, нет до этого никакого дела! — Будь все проклято, черт побери! — Мардер воздел руки кверху, выскочил из кресла и прошелся по кабинету, приплясывая на ходу. — Еще ни разу в жизни я не слыхивал подобной чепухи!
* * *
«Уж очень просто все получилось», — подумала Дженнифер. Откровенно говоря, даже слишком просто. Во вспышке Мардера ей чудилось что-то театральное, наигранное. За время беседы ее мнение об этом человеке полностью изменилось. Мардера никак нельзя было назвать скромным школьным учителем. Она поняла это по его глазам. Подавляющее большинство людей, когда задаешь им вопросы, совершают непроизвольные движения глазами — вверх, вниз, из стороны в сторону. Но взгляд Мардера оставался спокойным и непоколебимым. Ничто не могло вывести его из себя. Дженнифер подозревала, что он и сейчас держит себя в руках, а его вспышка — всего лишь притворство. Впрочем, это ее не беспокоило. С самого начала ее целью было обойти этих людей, запугать их до такой степени, чтобы они отправили ее к президенту компании. Дженнифер хотела, чтобы Марти Рирдон взял интервью у президента — от этого зависел успех репортажа. Он немало потерял бы в глазах публики, если бы на столь серьезные обвинения «Ньюслайн» в адрес N-22 отвечали служащие среднего звена. Но если удастся снять президента, значимость репортажа многократно возрастет. Ей нужен президент. Пока все идет по плану. — Объясните ей, Кейси, — велел Мардер.* * *
Выходка Мардера потрясла Кейси. Мардер всегда славился своим дурным характером, но терять самообладание в присутствии журналиста — грубейшая тактическая ошибка. И вот теперь, негодующе пыхтя за своим столом и продолжая багроветь лицом, Мардер говорит: — Объясните ей, Кейси. — Мисс Мэлоун, — сказала Кейси, — мы все очень озабочены безопасностью полетов. — Она надеялась, что эти слова объяснят несдержанность Мардера. — Мы придаем огромное значение надежности нашей продукции, и у N-22 великолепный послужной список. И если с нашими самолетами происходит какая-либо неприятность… — С вашим самолетом случилась очень серьезная неприятность, — заметила Мэлоун, не спуская глаз с Кейси. — Да, — ответила Кейси. — В настоящий момент мы ведем расследование этого происшествия. Я вхожу в состав следственной группы, мы работаем круглые сутки, пытаясь разобраться в том, что случилось. — Вы имеете в виду — почему были выпущены предкрылки? Вы должны об этом знать. Такое уже бывало раньше. — В данный момент… — заговорила Кейси. — Послушайте, — вмешался Мардер. — Чертовы предкрылки здесь ни при чем. Фредерик Баркер — безнадежный алкоголик и платный лгун. Его хозяин — нечистый на руку стряпчий. Ни один человек в здравом уме не станет его слушать. Кейси закусила губу. Она не хотела спорить с Мардером в присутствии репортера, и все же… — Но если дело не в предкрылках… — сказала Мэлоун. — Предкрылки здесь ни при чем, — твердым голосом заявил Мардер. — Через двадцать четыре часа мы опубликуем предварительный отчет, который подтвердит это со всей очевидностью. «Что? — подумала Кейси. — Что он несет? Ни о каких предварительных отчетах и речи быть не может!» — Вот как? — негромко произнесла Мэлоун. — Именно, — подтвердил Мардер. — Представители прессы могут связаться со следственной группой через Кейси Синглтон. Мы вас оповестим, мисс Мэлоун. По-видимому, Мэлоун сообразила, что Мардер намерен завершить интервью. Поэтому она сказала: — Но нам нужно обсудить еще несколько вопросов — взрыв турбины в Майами, выступления профсоюзов против сделки с Китаем… — Что за чепуха! — отозвался Мардер. — Учитывая тяжесть предъявленных обвинений, — продолжала Мэлоун, — вас, вероятно, заинтересует наше предложение дать мистеру Эдгартону, президенту «Нортона», возможность оправдаться. — Даже не надейтесь, — отрезал Мардер. — Это в ваших собственных интересах, — сказала Мэлоун. — Если нам придется сообщить, что президент отказался дать объяснения, это может прозвучать… — Хватит городить чепуху, — ответил Мардер. — Без инцидента с «Транс-Пасифик» ваш репортаж не стоит выеденного яйца. Завтра мы намерены опубликовать предварительный отчет о причинах происшествия. Вам сообщат, когда именно. Нам не о чем больше говорить, мисс Мэлоун. Спасибо, что заглянули к нам на огонек. Беседа подошла к концу.Администрация компании «Нортон» 12:43
— Откуда только такие берутся? — заговорил Мардер, когда Мэлоун ушла — Ее не интересуют факты. Ей плевать на ФАВН, на то, как мы строим самолеты. Ее занимают только интриги и склоки. Может быть, она работает на «Аэробус»? Вот что я хотел бы знать. — Джон… — произнесла Кейси. — По поводу предварительных результатов… — Забудь об этом, — отрывисто бросил Мардер. — Я сам займусь. Возвращайся к своим обязанностям. Я свяжусь с десятым этажом, провентилирую обстановку и приму кое-какие меры. Поговорим потом. — Но, Джон, — настаивала Кейси, — ты сказал ей, что предкрылки здесь ни при чем. — Это не твоя забота, — ответил Мардер. — Иди работай.* * *
Кейси ушла, и Мардер позвонил Эдгартону. — Через час я вылетаю в Гонконг с личным визитом к семьям пострадавших, — сказал президент. — Переговорю с руководством авиакомпании, выражу соболезнование родным погибших. — Хорошая мысль, Гэл, — похвалил Мардер. — Как дела с прессой? — Все, как я подозревал, — ответил Мардер. — «Ньюслайн» готовит острый критический репортаж об N-22. — Ты можешь их остановить? — Еще бы. Проще пареной репы, — отозвался Мардер. — Каким образом? — спросил Эдгартон. — Мы опубликуем предварительные данные о том, что предкрылки не выдвигались, но расследование показало, что причиной аварии стала поддельная решетка реверса. — На самолете действительно была поддельная решетка? — Да. Но инцидент произошел не из-за нее. — Отлично, — сказал Эдгартон. — Дефектная деталь — то, что нужно. Это снимает вину с «Нортона». — Совершенно верно, — согласился Мардер. — Девчонка готова выступить с заявлением? — Да. — Пусть вызубрит свою роль назубок, — велел Эдгартон. — Общаться с этими болтунами — рискованное дело. — Ей предстоит встреча с Марти Рирдоном, — сказал Мардер. — Неважно, с кем именно. Она знает, что следует говорить? — Да. — Ты накачал ее? — Да. Чуть позже мы еще раз пробежимся по всем вопросам. — Отлично, — сказал Эдгартон. — Пусть с ней позанимается та женщина, которая тренирует наших перед публичными выступлениями. — Ну, не знаю, Гэл, неужели ты и впрямь опасаешься… — Да, опасаюсь, — перебил Эдгартон. — А значит, и ты тоже. Синглтон должна быть готова к любым неожиданностям. — Хорошо, — ответил Мардер. — И не забывай, Джон, — произнес Эдгартон. — Провалишь дело — пеняй на себя. С этими словами он дал отбой.У здания администрации компании «Нортон» 13:04
Выйдя из здания администрации, Дженнифер уселась в свою машину, куда более встревоженная, чем была готова признаться самой себе. Возникало впечатление, что ее не собираются пускать к президенту. Дженнифер начинала бояться — у нее появилось такое предчувствие, — что от имени «Нортона» выступит Кейси Синглтон. Это грозило в корне изменить эмоциональный настрой репортажа. Зрители жаждут увидеть тучных невежественных промышленников, которых настигла справедливая кара. Интеллигентная, внимательная, миловидная женщина не годится на такую роль. Неужели Мардер и Синглтон настолько хитры, что понимают это? И, разумеется, Марти не преминет потрепать ей нервы. В этом тоже не было ничего хорошего. Стоило Дженнифер представить их вместе, и ее пронзала нервная дрожь. Синглтон — умная, привлекательная, открытая женщина, а Марти готов охаять даже многодетную мать и ее яблочный пирог. Его невозможно остановить. Он вцепится бедняжке в горло. К тому же Дженнифер начинала тревожить слабость самого сюжета. Когда она брала интервью у Баркера, тот говорил столь убедительно, что в ее душе поднялось ликование. Но если эти директивы действительно существуют, значит, компания твердо стоит на ногах. Еще ее беспокоила репутация Баркера. Если у ФАВП есть против него компрометирующие сведения, на Баркера нельзя полагаться. «Ньюслайн» попадет впросак, пустив его в эфир. Репортер, Джек как-бишь-его-там, оставил у Дженнифер одно лишь чувство разочарования. Он плохо держался перед камерой, его материалу не хватало остроты. В конце концов, кому какое дело до наркотиков в заводском цеху? Все американские компании сталкиваются с этой проблемой. Тут нет ничего нового. Даже если рабочие принимают наркотики, это еще не значит, что самолет ненадежен, а Дженнифер стремилась доказать именно это. Ей нужны живые убедительные кадры, подтверждающие, что N-22 — летающий гроб. Таких кадров у нее не было. До сих пор Дженнифер располагала записью «Си-Эн-Эн», уже потерявшей новизну, и кадрами о взрыве турбины в Майами, которые вряд ли можно было назвать впечатляющими. Из-под крыла валит дым. Мелочь, ничего интересного. И, что хуже всего, компания намерена опубликовать предварительные данные, которые опровергнут утверждения Баркера… Зазвонил сотовый телефон. — Что скажешь? — послышался в трубке голос Шенка. — Здравствуй, Дик, — отозвалась Дженнифер. — Итак, какие у нас успехи? — осведомился Шенк. — В эту минуту у меня перед глазами расписание. Марти закончит с Биллом Гейтсом через два часа. «Давай оставим это, — хотела сказать Дженнифер. — Сюжет разваливается на части, концы не сходятся с концами, и было бы глупо надеяться, что я сумею поправить положение за двое суток». — Дженнифер? Присылать к тебе Марти или не стоит? Дженнифер не нашла в себе сил сказать «нет». Она не могла сознаться в своей ошибке. Если она сейчас откажется снимать репортаж, Шенк ее убьет. Слова, в которые она облекла свое предложение, холодная уверенность, с которой она покидала его кабинет, — все это подстегивало ее, не давало опустить руки. На вопрос Шенка существовал лишь один ответ. — Да, Дик. Присылай. — Ты успеешь к субботе? — Да, Дик. — Надеюсь, это не будет репортаж о ржавых железках? — Нет, Дик. — Я бы не хотел, чтобы передача вылилась в жалкую пародию на «Шестьдесят минут». Не вздумай сделать репортаж о дефектных деталях. — Все в порядке, Дик. — Не слышу уверенности в твоем голосе. — Я уверена, Дик. Просто устала. — Хорошо. Марти вылетает из Сиэтла в четыре. К восьми он приедет в отель. Подготовь к его приезду расписание и отправь мне домой копию по факсу. — Ладно, Дик. — Прижми им хвосты, крошка, — сказал Шенк и положил трубку. Дженнифер сложила аппарат и вздохнула. Она повернула ключ в замке зажигания и включила заднюю скорость.* * *
Кейси увидела машину Мэлоун, которая пятилась по автостоянке. Мэлоун ездила на черном «Лексусе» — таком же, как у Дика. Кейси порадовалась тому, что Мэлоун ее не видит. Ей о многом надо было подумать. Она продолжала гадать, что на уме у Мардера. Он устроил истерику перед журналисткой, сказал ей, что предкрылки не виноваты, и велел дожидаться предварительных результатов расследования. Как у него повернулся язык? Мардер всегда отличался безудержной бравадой, но на сей раз он дал маху. На взгляд Кейси, его выходка не сулила ничего, кроме неприятностей для компании и самого Мардера. А Мардер был не из тех, кто действует себе во вред.ГК 14:10
Несколько минут Норма слушала Кейси, не перебивая. Наконец она произнесла: — Так в чем вопрос? — Кажется, Мардер хочет, чтобы я выступила от имени «Нортона». — Это обычная мера предосторожности, — ответила Норма. — Большие шишки предпочитают прятаться в ветвях. Эдгартон нипочем не пойдет на контакт с журналистами. И Мардер тоже. Ты осуществляешь связь между прессой и ГРП. Вдобавок ты — вице-президент компании. Эти сведения пойдут внизу экрана бегущей строкой. Кейси промолчала. Норма посмотрела на нее. — Так в чем вопрос? — повторила она. — Мардер сообщил журналистке, что инцидент с Пятьсот сорок пятым не имеет ничего общего с предкрылками. Еще он сказал, что завтра будет опубликован предварительный отчет о расследовании. — Хм-мм… — Но это не правда. — Хм-мм… — Зачем это Мардеру? — спросила Кейси. — Зачем он подставляет меня? — Спасает свою шкуру, — ответила Норма. — Вероятно, пытается скрыть некие обстоятельства, о которых он знает, а ты — нет. — Какие обстоятельства? Норма покачала головой: — Могу лишь догадываться, что речь идет о дефекте в конструкции самолета. Мардер возглавлял разработку N-22. Он знает об этой машине больше, чем кто-либо в компании. Вероятно, существует какой-то нюанс, который он хочет сохранить в тайне. — И поэтому высосал причину аварии из пальца? — Могу лишь догадываться. — А я должна таскать за него каштаны? — Похоже на то. Кейси помолчала. — Что же мне делать? — спросила она. — Выясни истинную причину, — сказала Норма, щурясь от дыма сигареты. — Слишком мало времени… Норма пожала плечами: — Выясни, что произошло с самолетом. Мардер повел дело таким образом, что все шишки достанутся тебе.* * *
В коридоре Кейси столкнулась с Ричманом. — Э-ээ… здравствуйте, — заговорил он. — Потом, — отмахнулась Кейси. Она вошла в свой кабинет и заперла дверь, потом взяла фотографию дочери и принялась ее рассматривать. На снимке Эллисон только что выбралась из соседского бассейна. Рядом стояла другая девочка, ееровесница. Обе были в мокрых купальниках. Угловатые детские фигуры, щербатые улыбки, беззаботные и невинные. Кейси отодвинула фотографию в сторону, распечатала большую коробку, стоявшую на ее столе, и вынула оттуда черный проигрыватель компакт-дисков с поясом из неопренового каучука. К аппарату был подключен кабель, ведущий к странным на вид очкам. Они были велики по размеру и походили на защитные, но не охватывали все лицо целиком. Их стекла были покрыты изнутри каким-то необычным слоем, мерцавшим на свету. Кейси сообразила, что это очки виртуальной реальности, предназначенные для бригад наземного обслуживания. Из коробки выпала карточка, подписанная рукой Тома Кернелла: «Первое испытание ОВР. Желаю тебе получить удовольствие!» Удовольствие. Кейси отложила очки и просмотрела бумаги на своем столе. Наконец-то прислали расшифровку переговоров в кабине. Еще она заметила журнал «Транс-Пасифик Флайтлайнз». Одна из его страниц была заложена бумажной полоской. Кейси открыла журнал на странице с фотографией Джона Чанга, объявленного «служащим месяца». Снимок разительно отличался от факса, который она видела прежде. В свои сорок пять Джон Чанг выглядел подтянутым, спортивным. Рядом стояла его жена, более грузная, улыбчивая. Дети, присевшие на корточки у ног отца, были совсем взрослые — девочка-тинейджер и парень лет двадцати трех. Сын был копией отца с поправкой на современную моду: он очень коротко стригся и носил в ухе маленькую золотую серьгу. Кейси прочла подпись: «Капитан Чанг отдыхает на пляже острова Лантан-Айленд с женой Сунь и детьми Эрикой и Томом». На переднем плане виднелось голубое полотенце, расстеленное на песке. Рядом стояла плетеная корзина для пикников, из которой торчала синяя в клетку тряпка. Заурядная, ничем не примечательная сцена. Зачем кому-то потребовалось посылать этот снимок по факсу? Кейси взглянула на дату выпуска журнала. Январь, три месяца назад. И тем не менее кто-то отыскал старый журнал и отправил ей факс. Но кто? Служащий «Транс-Пасифик»? Пассажир? Кто? И зачем? Что он хотел сообщить Кейси?* * *
Фотография в журнале напомнила ей о версиях, которые до сих пор оставались нерасследованными. Кейси предстояло немало потрудиться — что ж, пора браться задело. Норма права. Кейси не знала, какую каверзу замыслил Мардер. Но, может быть, это не так уж важно: ее ждала привычная задача — выяснить, что произошло на борту Пятьсот сорок пятого.* * *
Кейси выглянула из кабинета: — Где Ричман? Норма улыбнулась: — Я отправила его в отдел по связям с общественностью, к Бенсону. Велела попросить обычный набор документов для прессы — на тот случай, если они нам понадобятся. — Вряд ли это придется Бенсону по вкусу, — заметила Кейси. — Ага, — отозвалась Норма. — Пожалуй, он задаст мистеру Ричману хорошую трепку. — Она еще раз улыбнулась и бросила взгляд на запястье. — На все про все у тебя около часа. Действуй.Акустическая лаборатория 15:05
— Так. Синглтон. — Зейглер жестом велел Кейси садиться. Чтобы попасть в лабораторию, ей пришлось минут пять молотить кулаками в звуконепроницаемую дверь. — Кажется, нам удалось обнаружить то, что ты искала. На экране монитора напротив Кейси застыл кадр с улыбающимся ребенком, сидящим на коленях матери. — Ты просила проанализировать отрезок, предшествующий инциденту, — сказал Зейглер. — Сейчас мы находимся примерно за восемнадцать секунд до начала отрезка. Сперва я дам полный звук, потом — запись, пропущенную через фильтры. Ты готова? — Да, — ответила Кейси. Зейглер включил воспроизведение. Звук был таким громким, что слюнявое чмоканье девочки казалось чем-то вроде шума пенистого потока воды. Гудение турбин превратилось в надсадный рев. «Что, вкусно?» — загрохотал мужской голос. — Включаю фильтры, — сказал Зейглер. — Обрезаю высокие частоты. Запись зазвучала глуше. — Отсеиваю нормальные звуки салона. На фоне возникшей тишины чмоканье вновь показалось очень громким. Рев турбин исчез. — Вырезаю среднечастотный участок спектра. Чмоканье утихло. Теперь Кейси слышала только звон столовых приборов и шорох одежды. «Э… и… ее… твой… автрак… ара?» — произнес мужчина. Его голос то исчезал, то прорезался вновь. — К сожалению, полностью устранить человеческие голоса не удается, — заметил Зейглер. — Но ведь тебе это и не нужно? — Нет, — отозвалась Кейси. «На… ело… ать с… дессу?» — спросил мужчина. Как только он умолк, в динамиках воцарилась почти полная тишина, нарушаемая лишь отдаленными звуками. — Ага, — сказал Зейглер. — Начинается. На экране появились показания таймера, ведущего прямой отсчет времени. Быстро мелькали красные цифры, отмеряя десятые и сотые доли секунды. Женщина рывком повернула голову: «Ш… о? Ш… о э… было»? — Проклятие, — выругалась Кейси. Теперь она ясно слышала этот низкий рокот, отчетливый басовый звук. — Фильтры повышают его частоту, — объяснил Зейглер. — Но на самом деле это сильный низкочастотный рокот, спектр которого простирается до двух-пяти герц. Почти вибрация. «Все ясно», — подумала Кейси. Теперь, когда действовали фильтры, она прекрасно различала этот звук. Он присутствовал в записи, и от него нельзя было отмахнуться. Вновь загрохотал мужской голос: «У… койся, Эм». Девочка вновь зашевелила губами, издавая пронзительный режущий ухо звук. «Мы… очти… ома… илая», — сообщил мужчина. — Стоп! — воскликнула Кейси. На экране застыли большие красные цифры — 11:59:32. «Почти двенадцать секунд, — подумала Кейси. — Двенадцать секунд — именно столько требуется, чтобы полностью выпустить предкрылки». Итак, на Пятьсот сорок пятом действительно были выдвинуты предкрылки.* * *
На экране замелькали кадры, снятые во время крутого пике: девочка скользит по коленям матери, женщина подхватывает ребенка, потом камера показывает ее испуганное лицо. На заднем плане — встревоженные пассажиры. Фильтры преобразуют их крики в загадочные прерывистые звуки, мало чем отличающиеся от помех. Зейглер остановил воспроизведение: — Вот твоя улика, Синглтон. Неопровержимая, я бы сказал. — Выпуск предкрылков. — Да, весьма характерный звук. Ошибиться невозможно. — Но зачем их выпустили? — Лайнер находился в крейсерском полете. Зачем было выпускать предкрылки? Может быть, они выдвинулись самопроизвольно? Или пилот все же нажал рычаг? Кейси вновь пожалела, что у нее нет записи РПД. Окажись она под рукой, можно было в считанные минуты получить ответы на все вопросы. Однако восстановление синхронизации продвигалось очень медленно. — Ты просмотрел кассету до конца? — Следующий интересный эпизод — там, где включаются аварийные сигналы и системы оповещения, — сказал Зейглер. — Как только камера застревает под дверью, я начинаю различать звуки и могу воссоздать последовательность сигналов, которые машина подавала пилоту. Но для этого потребуются еще сутки. — Займись, — велела Кейси. — Мне пригодятся любые сведения, какие ты сможешь получить. Запищал пейджер. Кейси отстегнула его от пояса и посмотрела на дисплей.Дж. М. Админ. НОИП.Джон Мардер вызывал ее к себе в кабинет. Немедленно.
Здание администрации компании «Нортон» 17:00
Джон Мардер был спокоен и невозмутим — это не предвещало ничего хорошего. — Короткое интервью, — сказал он, — от силы десять-двадцать минут. У тебя не будет времени вдаваться в подробности. Ты руководишь ГРП, стало быть, именно тебе надлежит продемонстрировать, насколько серьезно компания относится к вопросам безопасности полетов. Ты расскажешь о том, как тщательно мы расследуем происшествия, какое внимание уделяем сервисному обслуживанию. Потом ты объявишь, будто бы предварительное расследование показало, что причиной инцидента стала поддельная решетка реверса, установленная зарубежной ремонтной бригадой, а значит, предкрылки здесь ни при чем. Это выбьет почву из-под ног Баркера, и «Ньюслайн» останется с носом. — Джон, — заговорила Кейси, — я только что побывала в акустической лаборатории. Нет никаких сомнений — предкрылки были выпущены. — Результаты акустического анализа могут рассматриваться в лучшем случае как косвенные данные, — возразил Мардер. — А Зейглер — псих. Чтобы точно выяснить, что произошло во время полета, мы вынуждены дожидаться восстановления записи РПД. А тем временем ГРП опубликует предварительные результаты, которые исключают выпуск предкрылков. — Джон, мне это не нравится. — Кейси казалось, что ее голос доносится откуда-то издалека. — Речь идет о нашем будущем, Кейси. — Я понимаю, но… — Сделка с Китаем спасет компанию. Инвестиции, перспективные разработки, новые машины. Вот о чем мы говорим, Кейси. О тысячах рабочих мест. — Джон, я понимаю, но… — Позволь кое-что спросить, Кейси. Неужели ты думаешь, будто бы с N-22 что-то не в порядке? — Нет, конечно. — Ты считаешь его летающим гробом? — Нет. — А «Нортон»? Как по-твоему, это солидная компания? — Разумеется. Мардер смотрел на Кейси, покачивая головой. Наконец он сказал: — Я хочу, чтобы ты встретилась с одним человеком.* * *
Эдвард Фуллер возглавлял юридический отдел «Нортона». Это был худощавый нескладный мужчина лет сорока. Он сидел в кабинете Мардера, беспокойно шевелясь в кресле. — Эдвард, — заговорил Мардер, — у нас неприятности. «Ньюслайн» намерена дать репортаж об N-22. Передача состоится в ближайшие выходные, в самые популярные часы, и будет выдержана в самом неблагоприятном для нас ключе. — Насколько неблагоприятном? — Они называют N-22 летающим гробом. — О господи, — отозвался Фуллер. — Только этого нам не хватало. — Совершенно верно, — сказал Мардер. — Я пригласил тебя, чтобы спросить, что мы можем с этим сделать. — Сделать? — Фуллер нахмурился. — Да, — ответил Мардер. — «Ньюслайн» — передача, падкая на сенсации. Мы считаем их взгляды на нашу продукцию безосновательными и предвзятыми. По нашему мнению, они дискредитируют нас — намеренно и безответственно. — Понимаю. — Итак, что мы можем сделать? — спросил Мардер. — Нельзя ли помешать им выпустить репортаж? — Нет. — Может быть, остановить их по решению суда? — Нет, это означало бы добиваться предварительного запрета, а с точки зрения общественности такой шаг выглядит подозрительно. — Иными словами, ты не советуешь так поступать. — Пытаться заткнуть рот прессе? Нарушить первую поправку? Это создаст впечатление, будто бы нам есть что скрывать. — То есть они вольны выпустить репортаж, а мы не в силах им помешать? — спросил Мардер. — Да. — Хорошо. Но я считаю, что «Ньюслайн» пользуется искаженными сведениями, которые не соответствуют действительности. Можем ли мы потребовать, чтобы нам предоставили равное количество времени для опровержения? — Нет, — ответил Фуллер. — Доктрина равноправия, частью которой было требование о предоставлении одинакового количества эфирного времени, была отменена в период правления Рейгана. Теперь информационные программы не обязаны обеспечивать сторонам равные возможности для выражения своих взглядов. — Стало быть, они могут заявлять все, что хотят? Сколь бы односторонними ни были их утверждения? — Совершенно верно. — Но это несправедливо. — Таков закон, — ответил Фуллер, пожимая плечами. — Хорошо, — сказал Мардер. — Эта передача выйдет в эфир в очень ответственный для нашей компании момент. Негативная подача событий может стоить нам китайской сделки. — Вполне. — Допустим, это приведет к разрыву контракта. Если мы сумеем доказать ошибочность взглядов «Ньюслайн» — а мы уже заявили их представителю, что они заблуждаются, — то нельзя ли подать на них в суд за причинение убытков? — С точки зрения практики — нет. Возможно, нам удастся продемонстрировать, что они игнорируют и искажают известные им факты, но, судя по прецедентам, доказать это весьма трудно. — Стало быть, мы не можем судиться с ними из-за убытков? — Нет. — Они могут утверждать все, что захотят, и если в результате компания разорится, нам останется лишь проклинать жестокую судьбу? — Именно так. — Есть ли на них хоть какая-нибудь управа? — Видите ли… — Фуллер заерзал в кресле. — Если они выставят компанию в ложном свете, их можно будет привлечь к ответственности. Однако в данном случае все обстоит иначе. Один из пассажиров Пятьсот сорок пятого подал на нас в суд. Журналисты всегда могут заявить, будто бы они лишь освещают факты — мол, адвокат пострадавшего выдвинул против нас такие-то обвинения. — Понимаю, — сказал Мардер. — Однако на суде обвинения выдвигаются в присутствии ограниченного числа людей. А «Ньюслайн» собирается транслировать эту чушь на сорокамиллионную аудиторию. Вдобавок они придают обвинениям дополнительный вес уже тем, что озвучивают их по телевизору. Мы несем убытки не из-за обвинений как таковых, а из-за того, что они стали известны широкой общественности. — Я понял, к чему ты клонишь, — ответил Фуллер. — Но закон смотрит на эти вещи иначе. «Ньюслайн» имеет полное право освещать судебный процесс. — Иными словами, они могут повторять любые утверждения, сколь бы возмутительными те ни были? Например, если адвокат заявит, будто бы мы использовали труд несовершеннолетних, «Ньюслайн» вправе пустить их в эфир и не нести за это никакой ответственности? — Верно. — Допустим, мы подали в суд и выиграли. Стало ясно, что «Ньюслайн» распространяла ложные сведения о нашей продукции, основываясь на утверждениях адвоката, которые тот делал в суде. Обязана ли «Ньюслайн» опровергнуть заявления, которые услышали сорок миллионов зрителей? — Нет. Не обязана. — Но почему? — «Ньюслайн» вправе сама решать, какие сведения заслуживают опубликования. Если они, журналисты, полагают, что исход судебного разбирательства не стоит внимания, они не обязаны освещать его. Это остается на их усмотрение. — А тем временем наша компания становится банкротом, — подхватил Мардер. — Тридцать тысяч человек теряют работу, жилье, медицинскую страховку и отправляются мыть посуду в соседней забегаловке. А потом и еще пятнадцать тысяч остаются безработными, когда разоряются наши поставщики из Джорджии, Огайо, Техаса и Коннектикута. Этим достойным людям, посвятившим жизнь разработке и изготовлению лучших в мире машин, крепко пожимают руку и дают хороший пинок под зад. Так, что ли? Фуллер пожал плечами: — Да. Так уж работает система. — Ты называешь это «работает»? — Система есть система, — ответил Фуллер.* * *
Мардер бросил взгляд на Кейси, потом вновь повернулся к Фуллеру. — Так вот, Эд, — заговорил он. — Складывается безвыходная ситуация. Мы выпускаем великолепные машины, все объективные данные свидетельствуют о том, что они надежны и безопасны. Мы тратим годы на разработку и испытания. Мы пользуемся заслуженным авторитетом. И ты хочешь сказать, что какой-нибудь тележурналист может приехать на завод, поболтаться здесь пару дней и сделать так, что все наши усилия пойдут прахом? Опозорить нас перед всей страной и не нести за это никакой ответственности? И мы не можем даже подать на него в суд за причинение убытков? Фуллер кивнул. — Какой кошмар, — произнес Мардер. Фуллер откашлялся. — Видишь ли, так было не всегда, — сказал он. — Однако в течение последних тридцати лет, после принятия в 1964 году акта Салливана, суды все чаще закрывают дела о диффамации, ссылаясь на Первую поправку. Теперь пресса пользуется куда большими правами. — В том числе — правом на клевету. Фуллер пожал плечами. — Жалобы на клевету со стороны прессы имеют давнюю историю, — объяснил он. — Уже несколько лет спустя после принятия Первой поправки Томас Джефферсон обвинял прессу в необъективности и предвзятости… — Послушай, Эд, — перебил Мардер. — Нас не интересуют события двухвековой давности. Мы говорим не о горстке нечистоплотных редакторов колониальных газет. Речь идет о телевизионном шоу, которое намерено представить жареные факты на суд сорока миллионов зрителей — а это существенная доля населения страны — и тем самым похоронить нашу репутацию. Похоронить. Причем незаслуженно. Вот о чем идет речь. Итак, — продолжал Мардер, — что посоветуешь, Эд? — Ну… — Фуллер вновь прочистил горло. — Я всегда советую клиентам говорить правду. — Замечательно, Эд. Очень ценный совет. Но что нам делать? — Самое лучшее, что вы можете предпринять, — ответил Фуллер, — это найти объяснение происшествию с Пятьсот сорок пятым. — Инцидент произошел четыре дня назад. Мы еще не выяснили его причину. — Выясняйте. Я не вижу иного выхода.* * *
Фуллер ушел, и Мардер повернулся к Кейси. Он смотрел на нее, не говоря ни слова. Несколько секунд Кейси сохраняла молчание. Она отлично понимала, к чему клонят Мардер и Фуллер. Они разыграли перед ней великолепный спектакль. С другой стороны, Фуллер был прав. Будет лучше всего, если Кейси сможет рассказать правду, объяснить причины аварии. Прислушиваясь к словам Фуллера, она подумала, что, может быть, ей удастся последовать его совету, докопавшись до истины — хотя бы отчасти. В ее руках было вполне достаточно непроверенных версий и сомнительных фактов, из которых можно составить достоверную картину происходящего. — Так и быть, Джон, — сказала она. — Я дам интервью. — Замечательно, — отозвался Мардер, улыбаясь и потирая руки. — Я знал, что ты пойдешь навстречу. «Ньюслайн» назначила съемку на завтра, на четыре часа дня. Я хочу, чтобы ты переговорила с консультантом по связям с общественностью, с человеком, которого мы пригласили со стороны, и… — Джон, — сказала Кейси. — Я сама решу, как мне действовать. — Но это очень умная женщина, и… — Извини, Джон, — ответила Кейси. — У меня нет времени. — Она может оказаться полезной, Кейси. Подскажет тебе несколько приемов… — У меня много дел, — отрезала Кейси и вышла из кабинета.Вычислительный центр 18:15
Кейси не давала обещания повторять то, что велел говорить Мардер; она лишь обещала дать интервью. У нее оставалось менее суток, чтобы добиться решительного прогресса в расследовании. Она была не настолько наивна, чтобы надеяться в столь короткий срок докопаться до причин аварии. Она лишь рассчитывала отыскать какую-нибудь зацепку, о которой можно поведать журналистам. У нее оставалось слишком много непроверенных версий и разрозненных улик. Возможная неисправность фиксатора. Неполадки в системе датчиков приближения. Она по-прежнему ждала результатов опроса второго пилота, лежавшего в ванкуверской клинике. Пленка с кадрами инцидента, которую она оставила в центре обработки видеоизображений. Запись переговоров в пилотской кабине, которую переводила Эллен Фонг. Факт выпуска предкрылков, которые тут же были втянуты обратно — что бы это значило? Ей предстояло выяснить еще очень многое.* * *
— Я знаю, что тебе очень нужны эти данные, — сказал Роб Вонг, разворачиваясь вместе с креслом. — Поверь, я отлично тебя понимаю. — Он сидел в дисплейной комнате перед экранами, заполненными всевозможными символами. — Но что я могу поделать? — Роб, — заговорила Кейси. — Предкрылки действительно были выпущены. Я обязана выяснить, почему так случилось и что еще происходило на борту. Это невозможно выяснить без данных РПД. — Коли так, — отозвался Роб, — тебе придется посмотреть в лицо фактам. Мы восстанавливаем сто двадцать часов записи. Первые девяносто семь безупречны. На последних двадцати трех сбита синхронизация. — Меня интересуют только три последних часа записи. — Понимаю, — сказал Вонг. — Но для восстановления этих трех часов мы должны отыскать момент, когда в шине данных возникли сбои, и только потом двигаться вперед. Мы вынуждены обработать все двадцать три часа. На восстановление каждого блока уходит две минуты. — Что ты хочешь сказать? — Кейси нахмурилась, подсчитывая в уме. — Две минуты на каждый блок — это шестьдесят пять недель работы. — Но ведь это больше года! — При условии, что мы будем трудиться двадцать четыре часа в сутки. На самом же деле полное восстановление записи регистратора займет три года. — Роб, она нужна мне немедленно! — Это невозможно, Кейси. Придется тебе обойтись без записи полетных данных. Мне очень жаль, Кейси. Так уж получилось.* * *
Кейси позвонила в бухгалтерию: — Эллен Фонг на месте? — Она сегодня не приехала. Работала на дому. — У вас есть ее телефон? — Разумеется. Но вы не застанете ее дома. Они с мужем отправились на прием, организованный каким-то благотворительным обществом. — Передайте ей, что я звонила, — попросила Кейси.* * *
Она позвонила в глендейлский Центр обработки видеоинформации — там анализировали ее видеокассету. Она спросила Скотта Хармона. — Скотта не будет до конца дня. Он приедет на работу завтра утром.* * *
Она позвонила Стиву Ниенто, сервисному представителю в Ванкувере. Ответила секретарша: — Стиву пришлось уехать пораньше. Но, насколько мне известно, он сам собирался звонить вам. Сказал, что у него плохие новости. Кейси вздохнула. Она уже отчаялась услышать что-нибудь хорошее. — Вы можете связаться с ним? — Только завтра. — Передайте ему, что я звонила.* * *
Запищал сотовый телефон. — Господи, этому Бенсону стоило бы поучиться любезности, — сказал Ричман. — Какая муха его укусила? Я испугался, что он меня поколотит. — Где ты находишься? — В конторе. Хотите, приеду к вам? — Не надо, — ответила Кейси. — Уже седьмой час. На сегодня твоя работа закончена. — Но… — Увидимся завтра, Боб. Она дала отбой.* * *
Покидая ангар номер 5, Кейси увидела бригаду электриков, которые готовили Пятьсот сорок пятый к циклическим испытаниям электрооборудования, что должны были длиться всю ночь до утра. Самолет был приподнят на три метра и покоился на массивных голубых конструкциях, подпиравших его крылья, а также носовой и кормовой отсеки фюзеляжа. Под брюхом машины приблизительно в шести метрах от пола была натянута страховочная сеть. Все люки салона и дверцы люков обслуживания были распахнуты; рабочие, стоявшие на сети, подключали кабели, соединявшие контактные коробки лайнера с главным блоком циклического тестирования — шестифутовым кубом, установленным в центре ангара чуть в стороне от самолета. Циклический тест электрооборудования, или ЦТЭ, заключался в следующем. Испытательная аппаратура посылала короткие импульсы в каждый уголок электросети самолета, проверяя один за другим каждый компонент — верхнее освещение салона и ночники, лампочки индикаторов на панели управления и систему зажигания двигателей, механизмы выпуска шасси. Каждый цикл занимал два часа. За ночь предстояло сделать десяток-другой циклов. Проходя мимо главного блока, Кейси увидела Тедди Роули. Он приветствовал Кейси взмахом руки, но не подошел к ней. Тедди был занят; судя по всему, он пронюхал о том, что через три дня состоятся летные испытания, и хотел убедиться, что циклический тест проведен должным образом. Кейси махнула в ответ, но Тедди уже отвернулся. Кейси отправилась в свою контору.* * *
Уже смеркалось, и купол неба стал темно-синим. Кейси шагала к зданию администрации, прислушиваясь к отдаленному реву самолетов, покидавших аэропорт Бербэнк. По пути ей попался Амос Питерс, ковылявший к автомобилю с пачкой бумаг под мышкой. Он оглянулся и заметил Кейси. — Привет, Кейси. — Здравствуй, Амос. Старик с гулким стуком швырнул бумаги на крышу автомобиля и нагнулся, чтобы отпереть дверцу. — Я слыхал, на тебя напустили журналистов. — Да. — Кейси ничуть не удивилась его осведомленности. Наверняка об этом уже знает каждый встречный-поперечный. Слухи здесь расходятся молниеносно — это было первой из наук, которые она усвоила, поступив на работу в «Нортон». — Ты действительно собираешься дать интервью? — Обещала. — И скажешь им то, что они хотят услышать? Кейси пожала плечами. — Не вздумай умничать и задирать нос, — посоветовал Амос. — Это ведь телерепортеры, и если говорить об умственном развитии, то даже болотная тина даст им сто очков вперед. Ври напропалую. И наплюй на все. — Посмотрим. Амос вздохнул. — Ты уже достаточно взрослая, чтобы понимать, как делаются эти дела, — сказал он. — Куда ты сейчас? Домой? — Пока нет. — На твоем месте я бы не стал шататься вечером по территории. — А что? — Люди нервничают, — объяснил Амос. — На твоем месте в ближайшие дни я бы отправлялся домой как можно раньше. Понимаешь, о чем я толкую? — Я учту твой совет. — Да уж, постарайся. Я не шучу, Кейси. Амос сел за руль и уехал.ГК 19:20
Норма уже ушла. Помещения отдела гарантии качества словно вымерли. Уборщицы уже начали надраивать полы в дальних кабинетах; Кейси услышала, как чей-то карманный приемник напевает: «Беги, крошка, спасайся». Кейси подошла к кофейному автомату, наполнила стаканчик остывшей жидкостью и отнесла его к себе в кабинет. Включив свет, она окинула взглядом стопку документов, которые дожидались своей очереди на ее столе. Она опустилась в кресло, борясь с унынием, которое ей навевали последние события. До встречи с журналистами оставалось всего двадцать часов, а она так и не сумела свести воедино разрозненные кусочки мозаики. Ври напропалую. И наплюй на все. Кейси вздохнула. Возможно, Амос прав. Она еще раз посмотрела на бумаги и отложила в сторону фотографию Джона Чанга и его улыбающихся домочадцев. Ей оставалось только одно — работать с документами, проверять каждую мелочь. Кейси вновь просмотрела карты с курсом Пятьсот сорок пятого. Карты словно дразнили ее; она помнила, что за минуту до того, как вчера вечером позвонил Мардер, у нее мелькнула какая-то мысль, возникло какое-то ощущение… Какое? Но мысль мелькнула и исчезла. Кейси отодвинула карты и увидела приложенную к ним генеральную декларацию со списком экипажа:ДЖОН ЖЕН ЧАН Г, КАПИТАН 5/7/51 М ЛЬЮ ЗАН ПИНГ, ВТОРОЙ ПИЛОТ 3/11/59 М РИЧАРД ЯНГ, ВТОРОЙ ПИЛОТ 9/9/61 М ГЕРХАРД РЕЙМАН, ВТОРОЙ ПИЛОТ 7/23/49 М ГЕНРИ МАРХАНД, ИНЖЕНЕР 4/25/69 М ТОМАС ЧАНГ, ВТОРОЙ ПИЛОТ 6/29/70 М ГАРРИЕТ ЧАНГ, БОРТПРОВОДНИК 5/12/77 Ж ЛИНДА ЧИНГ, БОРТПРОВОДНИК 5/18/76 Ж НЭНСИ МОРЛИ, БОРТПРОВОДНИК 7/19/75 Ж КЕЙ ЛИАНГ, БОРТПРОВОДНИК 6/4/72 Ж ДЖОН УАЙТ, БОРТПРОВОДНИК 1/30/70 Ж М. В. ЧАНГ, БОРТПРОВОДНИК 4/1/77 Ж ША ЯН ХАО, БОРТПРОВОДНИК 3/13/73 Ж ЙИ ДЖИАО, БОРТПРОВОДНИК 11/18/76 Ж ГАРРИЕТ КИНГ, БОРТПРОВОДНИК 10/10/75 Ж В. ХОИ, БОРТПРОВОДНИК 11/18/76 Ж ЙИ ЧАНГ, БОРТПРОВОДНИК 1/8/74 ЖКейси замерла, потом пригубила остывший кофе. Что-то в этом списке показалось ей странным. Но что именно, она не поняла. Она отложила список. Еще здесь была расшифровка записи переговоров с южнокалифорнийской станцией приближения. Она была напечатана без знаков пунктуации, переговоры Пятьсот сорок пятого перемежались с фразами пилотов других машин:
05:43:12 Борт UAH198: скорость три шесть пять высота десять сто 05:43:15 Борт USA2585: готов продолжать переговоры на прежней частоте был вынужден включить запасную радиостанцию приношу извинения 05:43:17 Станция: понял вас сто девяносто восьмой 05:43:19 Борт AAL001: остаток топлива четыре два ноль один 05:43:22 Станция: записываю четыре два ноль один вы входите в зону нашей ответственности 05:43:23 Борт ТРА545: диспетчерская говорит транс-пасифик 545 у нас непредвиденная ситуация 05:43:26 Станция: ноль ноль первый подтверждаю прием 05:43:29 Станция: продолжайте пятьсот сорок пятый 05:43:31 Борт ТРА545: прошу очистить полосу для аварийной посадки в лос анджелесе. 05:43:32 Борт AAL001: снижаюсь до восьми восьмисот 05:43:35 Станция: пятьсот сорок пятый принимаю вашу просьбу очистить полосу для экстренной посадки 05:43:40 Борт ТРА5454: вас понял 05:43:41 Станция: что у вас произошло 05:43:42 Борт UAH198: скорость три два один высота девять семьсот пятьдесят 05:44:05 Борт ТРА545: неприятности с пассажирами нам потребуются машины скорой помощи тридцать или сорок машин может быть больше 05:44:10 Станция: повторите пятьсот сорок пятый вы сказали сорок машин скорой помощи 05:44:35 Борт ТРА545: мы вошли в зону сильной турбулентности пострадали пассажиры и члены экипажа 05:44:48 Станция: сто девяносто восьмой желаю удачной посадки 05:43:50 Станция: транспасифик я регистрирую ваше требование предоставить сорок машин скорой помощи 05:43:52 Борт UAH198: спасибоЗапись переговоров озадачила Кейси. Пилот вел себя по меньшей мере странно. Инцидент с Пятьсот сорок пятым начался вскоре после пяти часов утра. В это время самолет находился в радиоконтакте со станцией приближения Гонолулу. Учитывая большое количество раненых, капитан мог попросить экстренной посадки на Гавайях. Но он этого не сделал. Почему? Вместо этого капитан продолжал вести самолет в Лос-Анджелес. И доложил о происшествии непосредственно перед тем, как заходить на посадку. Чего он так долго ждал? И почему он сообщил, будто бы инцидент возник из-за турбулентности? Он знал, что это не так. Он сам сказал стюардессе о том, что были выпущены предкрылки. Прослушав запись Зейглера, Кейси убедилась в том, что предкрылки действительно были выдвинуты. Почему пилот не сообщил об этом? Зачем было лгать диспетчеру? Все сходились в мнении о том, что Чанг — опытный пилот. Чем можно объяснить его поведение? Может, он был в шоке? В критических ситуациях даже лучшие пилоты порой теряют голову. Однако в словах Чанга Кейси чудилась какая-то логика, едва ли не план. Она продолжала читать:
05:44:48 Станция: вероятно вам потребуется медицинский персонал какие повреждения получили люди 05:44:48 Борт ТРА545: точно не знаю 05:44:48 Станция: назовите приблизительное количество пострадавших 05:44:48 Борт ТРА545: к сожалению не могу оценить невозможно 05:44:48 Станция: кто-нибудь потерял сознание 05:44:48 Борт ТРА545: нет не думаю но двое мертвы.Казалось, капитан забыл о жертвах и вспомнил о них лишь в последнюю секунду.
05:44:48 Станция: ноль ноль первый понял вас 05:44:48 Станция: пятьсот сорок пятый в каком состоянии машина 05:44:48 Борт ТРА545: незначительные повреждения в пассажирском отсеке«Незначительные повреждения?» — подумала Кейси. Ремонт салона обойдется в миллионы долларов. Неужели капитану было лень сходить и посмотреть? Неужели он не знал об истинных масштабах разрушений? И если знал, то зачем солгал?
05:44:48 Станция: в каком состоянии панель управления 05:44:48 Борт ТРА545: органы управления функционируют показания рпд в пределах нормы 05:44:48 Станция: пятьсот сорок пятый я регистрирую ваш ответ в каком состоянии экипаж? 05:44:48 Борт ТРА545: капитан и второй пилот чувствуют себя нормально.В этот миг один из вторых пилотов лежал в луже собственной крови. Неужели капитан не знал об этом? Кейси пробежала взглядом до конца записи и отложила распечатку в сторону. Завтра она покажет ее Феликсу и спросит его мнение. Она изучила отчеты о повреждениях механической части и салона, прочла докладные записки об обнаружении поддельных деталей — фиксатора и решетки реверса. Начиналась ночь, но Кейси продолжала методично, неторопливо работать.
* * *
Уже пробило десять часов, когда Кейси вновь взяла в руки данные о сбоях в системах Пятьсот сорок пятого. Она надеялась, что ей не придется разбираться в непонятных символах, поскольку рассчитывала на показания РПД. Однако теперь оставалось лишь внимательно их изучить. Уставшая, Кейси рассматривала колонки цифр на первой странице, зевая во весь рот:A/S PWR TEST 00000010000 AIL SERVO COMP 00001001000 CFDS SENS FAIL 00000010000 AUX 1 00000000000 AUX 2 00000000000 AUX 3 00000000000 AUX COA 01000000000Ей не хотелось этим заниматься. Она еще не ужинала и чувствовала, что пора подкрепиться. В любом случае из всей распечатки ее интересовали только строки с показаниями линий AUX. Она расспросила Рона, и тот объяснил, что первая линия отвечает за вспомогательную турбину, вторая и третья не используются, а линия AUX COA обслуживает оборудование, которое устанавливается по требованию заказчика. В этих строках не содержится никакой информации о сбоях, сказал Рон, поскольку ноль — это норма. Значение по умолчанию. Стало быть, она покончила с документами. Больше ей нечего было делать. Она встала из-за стола, потянулась и посмотрела на часы. Было пятнадцать минут одиннадцатого. Надо поспать, решила Кейси. Ведь завтра ей предстояло выступить по телевизору. Ей совсем не хотелось, чтобы после передачи позвонила мать и сказала: «Ты выглядела такой уставшей, милая…» Кейси свернула распечатку и отложила ее в сторону. «Ноль — прекрасное значение по умолчанию», — подумала она. Именно так можно было назвать результат ее сегодняшней ночной работы. Огромный ноль. Ничего. — Большой жирный ноль, — сказала она вслух. — Это значит отсутствие сигналов на линии. Ей не хотелось думать о том, что это значит, — время подходило к концу, план расследования остался невыполненным, все шло к тому, что завтра она будет стоять перед камерой, отвечая на вопросы знаменитого Марти Рирдона, и ей нечего будет ему сказать. Кроме тех слов, которые велел сказать Мардер. Ври напропалую. И наплюй на все. Может быть, так она и сделает. Ты достаточно взрослая, чтобы понимать, как делаются эти дела. Кейси выключила настольную лампу и шагнула к двери. Она попрощалась с уборщицей Эстер и вышла в коридор. Войдя в лифт, она нажала кнопку нижнего этажа. Едва она прикоснулась к кнопке, та засветилась. Вспыхнула цифра «1». Дверца лифта начала закрываться, и Кейси зевнула. Она действительно очень устала. Ей не стоило засиживаться допоздна. Она начинала совершать глупые ошибки, упускала из виду важные подробности… Она бросила взгляд на светящуюся кнопку. И в этот миг до нее дошло.
* * *
— Что-нибудь забыли? — спросила Эстер, увидев входящую Кейси. — Нет, — ответила Кейси. Она торопливо перебрала бумаги, лежавшие на ее столе, разбрасывая их во все стороны, роняя на пол. Рон сказал, что ноль — это значение по умолчанию, и если в строках нули, значит, невозможно сказать, использовались линии или нет. Но если появилась единица… что это значит? Кейси отыскала распечатку и провела пальцем по колонкам цифр:AUX 1 00000000000 AUX 2 00000000000 AUX 3 00000000000 AUX COA 01000000000Единица! На втором отрезке полета на линии AUX COA был зарегистрирован сбой. Значит, к этой линии было подключено какое-то устройство. Какую функцию оно выполняло? Кейси затаила дыхание. Она едва отваживалась надеяться. Рон сказал, что линия AUX COA предназначена для оборудования, которое устанавливается по требованию заказчика. Например, для экспресс-анализатора. Экспресс-анализатор представлял собой еще один «черный ящик», который должен был помогать наземным ремонтным службам. Он фиксировал многие из тех полетных параметров, которые записывал РПД. Если на Пятьсот сорок пятом был экспресс-анализатор, Кейси могла получить ответы на все свои вопросы. Однако Рон утверждал, что на Пятьсот сорок пятом анализатора не было. Он сказал, что искал в хвосте — там, где его обычно устанавливают на N-22. Там его не оказалось. Искал ли Рон в других местах? Кейси знала, что ФАВП не регламентирует эксплуатацию дополнительного оборудования, к которому относится и экспресс-анализатор. Его могли установить в любом месте по желанию заказчика — в кормовом люке обслуживания, в грузовом трюме, в радиоотсеке под кабиной пилотов… Он мог оказаться где угодно. Может быть, Рон и не пытался его найти? Кейси решила сама заняться поисками.
* * *
Десять минут она листала толстые руководства по ремонту N-22, но безуспешно. Об экспресс-анализаторе не было ни слова, во всяком случае, ей не удалось отыскать нужную ссылку. Однако руководства, хранившиеся в этом кабинете, предназначались лично для нее, а поскольку Кейси не имела прямого отношения к ремонтным работам, документация уже давно не обновлялась. Большинство руководств было издано еще в ту пору, когда она поступила на работу в «Нортон», и многим из них было не меньше пяти лет. Ей на глаза попались очки виртуальной реальности, лежащие на столе. Минутку, подумала она и, схватив очки, надела их. Подключив очки к проигрывателю компакт-дисков, она нажала кнопку «ВКЛ». Ничего не произошло. Несколько секунд Кейси возилась с клавишами и лишь потом сообразила, что в проигрывателе нет диска. Она заглянула в коробку, вынула оттуда серебристую пластинку, вложила ее в аппарат и вновь включила питание. Очки засияли. Кейси увидела страницу из первого тома руководства, спроецированную на внутреннюю поверхность линз. Она не понимала толком, как действует система — очки находились в двух сантиметрах от глаз, а изображение словно висело в воздухе в полуметре от ее лица. Страница казалась почти прозрачной; Кейси прекрасно видела находящиеся за ней предметы. Корман то и дело говорил, что из виртуальной реальности можно извлечь лишь виртуальную пользу, если не считать отдельных узкоспециальных приложений. Одним из них были ремонтные работы. Руки человека, который возится с механизмами, зачастую перепачканы маслом либо заняты инструментами и деталями, и у него нет времени листать толстые справочники. Собираясь ремонтировать реактивный двигатель на десятиметровой высоте, ты вряд ли потащишь с собой пудовые фолианты. Идеальным выходом в такой ситуации были очки виртуальной реальности, и Корман создал их. Нажимая кнопки проигрывателя, Кейси обнаружила, что может просматривать руководства страница за страницей. Также была предусмотрена функция поиска, которой можно было управлять при помощи клавиатуры, висящей в воздухе. Нужно было лишь подвести курсор к клавише «Э». Сделать это оказалось не так-то просто, но Кейси справилась. Зажужжал двигатель проигрывателя, и перед глазами Кейси повисла надпись:N-22 ЭКСПРЕСС-АНАЛИЗАТОР РЕКОМЕНДУЕМЫЕ УСТАНОВОЧНЫЕ ПОЗИЦИИНажимая клавиши, Кейси пролистала схемы с подробным изображением мест, в которых можно было устанавливать анализатор. Всего таких мест набралось тридцать. Кейси прицепила проигрыватель к поясу и покинула кабинет.
Аэропорт Марина 22:20
Марти Рирдон застрял в Сиэтле. Интервью с Биллом Гейтсом затянулось, и Марти опоздал на свой рейс. Он мог прилететь только завтра утром. Дженнифер пришлось перекроить расписание. «Завтра будет жаркий денек», — сказала она себе. Она рассчитывала приступить к работе в девять часов, но теперь все откладывалось в лучшем случае до десяти. Дженнифер заперлась в своем номере, включила портативный компьютер и принялась за расчеты.09:00 — 10:00 Переезд из лос-анджелесского аэропорта 10:00 — 10:45 Баркер в своем кабинете 11:00 — 11:30 Кинг в аэропорту 11:30 — 12:00 Представитель ФАВП в аэропорту 12:15 — 12:45 Переезд в Бербэнк 14:00 — 14:30 Роджерс в Бербэнке 14:30 — 15:30 Марти у территории «Нортона» 16:00 — 16:30 Синглтон в «Нортоне» 16:30 — 18:00 Возвращение в лос-анджелесский аэропортРасписание было уплотнено до предела — ни обеденного перерыва, ни запаса времени на транспортные пробки и неизбежные заминки в ходе съемок. А завтра — пятница. Марти наверняка пожелает улететь в Нью-Йорк шестичасовым рейсом. У Марти новая подружка, он обожает проводить выходные в ее компании. Марти очень рассердится, если опоздает на самолет. А он наверняка опоздает. Беда в том, что, когда Марти закончит с Синглтон, на дорогах начнется час пик. Ему нипочем не успеть на свой рейс. Чтобы не опоздать, ему нужно выехать из Бербэнка в половине третьего. Значит, придется перенести Синглтон на утро, а Кинга — на послеобеденные часы. Дженнифер опасалась, что человек из ФАВП откажется дать интервью, если его в последнюю минуту назначат на другой срок, но знала, что Кинг наверняка пойдет навстречу. Если потребуется, он будет ждать хоть до полуночи. Дженнифер заранее побеседовала с ним. Кинг оказался хвастливым болтуном, но короткие фразы удавались ему на славу — пять-десять секунд. Он бил не в бровь, а в глаз. Дело того стоило.
09:00 — 10:00 Переезд из лос-анджелесского аэропорта 10:00 — 10:45 Баркер в своем кабинете 11:00 — 11:30 Представитель ФАВП в аэропорту 11:30 — 12:30 Переезд в Бербэнк 12:30 — 13:00 Роджерс в Бербэнке 13:00 — 14:00 Марти у территории «Нортона» 14:00 — 14:30 Синглтон в «Нортоне» 14:30 — 16:00 Возвращение в лос-анджелесский аэропорт 16:00 — 16:30 Кинг в аэропорту 17:00 — 18:00 Возвращение в отельТак будет лучше. Дженнифер еще раз мысленно перечислила свои резервы. Если человек из ФАВП окажется покладистым (она не встречалась с ним лично, только говорила по телефону), то Марти не придется с ним беседовать. Если переезд в Бербэнк отнимет слишком много времени, Дженнифер откажется от услуг Роджерса — в любом случае его позиции были слабы — и сразу начнет снимать Марти. Интервью с Синглтон не затянется надолго — Дженнифер не хотелось, чтобы Марти опоздал на свой самолет, и у него не будет времени как следует насесть на вице-президента «Нортона». Уплотненное расписание даже удобнее. Потом возвращение в аэропорт Лос-Анджелеса, последнее интервью с Кингом, в шесть вечера Марти улетает, и запись готова. Дженнифер отправится на телецентр, смонтирует репортаж и перегонит его в Нью-Йорк по спутниковым каналам. Утром в субботу она позвонит в редакцию «Ньюслайн», выслушает замечания Дика, внесет необходимые поправки и к полудню вновь перегонит запись в Нью-Йорк. На подготовку к эфиру останется вполне достаточно времени. Дженнифер сделала пометку — позвонить утром в «Нортон» и сообщить, что Синглтон понадобится ей на два часа раньше запланированногосрока. Наконец Дженнифер взялась за папку с документами, которые «Нортон» выслал по факсу в ее контору. Их должна была обрабатывать Дебора. Дженнифер никогда не заглядывала в пресс-бюллетени, не собиралась делать этого и сейчас, но ей нечем было занять себя. Она торопливо просмотрела документы. Ничего иного она и не ждала: сплошные самовосхваления, N-22 — надежная машина с великолепным послужным списком… Рука Дженнифер, листавшая страницы, вдруг замерла. — Ну и дела, — пробормотала она и закрыла папку.
Ангар номер 5 22:30
В ночное время территория «Нортона» казалась вымершей — автостоянки опустели, здания, расположенные вдоль периметра, погрузились в тишину. Однако ограда была ярко освещена. Прожекторы горели всю ночь напролет. На углах зданий были укреплены видеокамеры. Шагая из здания администрации к ангару номер пять, Кейси слышала громкий цокот своих каблуков по асфальту. Огромные ворота ангара были опущены и заперты. Кейси увидела Тедди Роули, который стоял у ангара, беседуя с одним из электриков. В лучах прожекторов вились струйки сигаретного дыма. Кейси подошла к боковой двери ангара. — Привет, крошка, — сказал Тедди. — До сих пор торчишь на работе? — Да, — ответила Кейси. Она распахнула дверь, и электрик сказал: — Здание закрыто. Вход запрещен. Мы проводим циклический тест. — Ничего страшного, — отозвалась Кейси. — Извините, но вам туда нельзя, — возразил электрик. — Рон Смит категорически запретил пускать внутрь людей. Если вы хотя бы прикоснетесь к чему-нибудь… — Я буду осторожна, — пообещала Кейси. Тедди подошел к ней. — Я знаю, ты ничего не испортишь, — сказал он, — но тебе потребуется вот эта штука. — Он протянул Кейси тяжелый ручной фонарь длиной около метра. — Внутри темно, не забывай. — А верхний свет включать нельзя, — добавил электрик. — Мы не можем допустить изменения освещенности. — Я понимаю, — ответила Кейси. Испытательная аппаратура обладала высокой чувствительностью; включение потолочных ламп могло исказить показания приборов. Электрик все еще колебался. — Может быть, позвонить Рону Смиту, сообщить ему, что вы входите в ангар? — Звоните кому хотите, — сказала Кейси. — Только не беритесь за поручни, потому что… — Даже не прикоснусь, — перебила Кейси. — Черт побери, я знаю, что делаю. Она вошла в ангар. Тедди не ошибся: здесь царила темнота. Кейси скорее ощущала, чем видела, окружающее ее обширное пространство. Она с трудом различала очертания самолета над головой. Все его люки и дверцы были открыты, повсюду свисали электрические кабели. Под хвостом в крохотном пятачке призрачного голубого света стоял испытательный блок. Каждый раз, когда включалась очередная система, на компьютерном дисплее вспыхивала другая картинка. Кейси увидела, как зажглись и тут же погасли лампы в пилотской кабине. Потом на высоте девяти метров загорелся яркий свет в первом салоне. И вновь темнота. Мгновение спустя вспыхнули габаритные огни на концах крыльев и хвоста, прорезав ангар снопами слепящего белого света. Потом опять стало темно. Внезапно включились фары на передних кромках крыльев, и начали втягиваться стойки шасси. Самолет висел в воздухе, и шасси могли втягиваться и выпускаться без помех. За ночь это должно было повториться до двадцати раз. Из-за стены ангара доносился голос электрика, который продолжал говорить встревоженным тоном. Тедди рассмеялся, и электрик сказал что-то еще. Кейси включила фонарь и двинулась вперед. Фонарь давал мощный свет. Она повернула ободок отражателя, расширяя конус лучей. Шасси втянулись до конца. Потом их люки распахнулись, и шасси выдвинулись вновь. Опустившись до предела, начали, вращаться огромные резиновые колеса, издавая гидравлическое завывание. Мгновение спустя вспыхнул опознавательный прожектор, высвечивая эмблему на хвосте. Потом он погас. Кейси двинулась к кормовому люку обслуживания. Рон сказал, что экспресс-анализатора там нет, но она хотела убедиться в этом еще раз. Она поднялась по широкому трапу, приставленному к хвостовому входному люку, стараясь не прикоснуться к поручням. К ним были прикреплены кабели, и Кейси не хотелось сдвинуть их либо внести помехи, создаваемые электрическим полем ее руки. Люк обслуживания, врезанный в наклонное основание хвоста, находился прямо над ее головой. Он был открыт. Кейси направила внутрь луч фонаря. Потолком отсека служила внешняя обшивка турбинного генератора, вспомогательного источника энергии. Генератор был окружен хитросплетением изогнутых трубопроводов и белых соединительных коробок. Под ними неровными рядами выстроились стрелочные приборы, контактные разъемы и черные блоки с радиаторами охлаждения. Если экспресс-анализатор находится здесь, Кейси вполне могла его не заметить: он представлял собой коробку длиной всего около двадцати сантиметров. Кейси натянула очки и включила проигрыватель. Секунду спустя перед ее глазами повис чертеж кормового отсека обслуживания. Сквозь него Кейси видела настоящий отсек. На чертеже красным прямоугольником был отмечен экспресс-анализатор. Но в реальности его место занимал другой прибор — манометр, показывающий давление в гидросистеме управления рулями. Рон не ошибся. Экспресс-анализатора здесь не оказалось. Кейси спустилась по трапу, ступила на пол ангара и прошла под брюхом самолета к носовому люку обслуживания, расположенному чуть позади переднего шасси. Он тоже был открыт. Остановившись под ним, Кейси направила в отсек луч фонаря и отыскала нужную страницу руководства. Перед ее глазами повисло новое изображение. Анализатор должен был находиться справа, на шине электрооборудования рядом с блоком управления гидравликой. Но там его не было. Отведенная ему ячейка оказалась пустой. На ее дне Кейси увидела круглый разъем; металлические штыри контактов поблескивали в свете фонаря. Значит, анализатор установлен где-то внутри самолета. Кейси двинулась направо, к складному трапу, ведущему к пассажирскому люку, расположенному на высоте девяти метров за пилотской кабиной. Входя в салон, Кейси услышала, как ее каблук ступил на металл. Здесь было темно; направив фонарь к хвосту, она обвела лучом салон. Пассажирский отсек выглядел хуже прежнего. Тут и там в свете фонаря тускло поблескивала теплоизоляция. Электрики сняли панели внутренней обшивки вокруг иллюминаторов, чтобы получить доступ к контактным коробкам, установленным вдоль стен. Кейси ощутила слабый запах рвоты; кто-то пытался заглушить его при помощи дезодоранта со сладковатым цветочным ароматом. Внезапно за ее спиной вспыхнул свет в пилотской кабине. Загорелись потолочные лампы, мягко освещая два кресла. Потом замерцали видеоэкраны, замигали огоньки на верхней панели управления. На консоли между креслами зажужжал принтер РПД. Отпечатав несколько тестовых строк, он остановился. Кабина погрузилась в темноту. Начался следующий цикл. Над головой Кейси загорелись лампы носового камбуза; вспыхнули окошки системы отопления и микроволновых печей. Послышался сигнал перегрева, запищали таймеры печей. Потом звуки умолкли. Воцарилась тишина. И темнота. Кейси еще стояла в проеме люка, нажимая кнопки прикрепленного к поясу проигрывателя, когда ей почудились чьи-то шаги. Она замерла, прислушиваясь. Сказать точно было трудно; в ходе циклического испытания то и дело раздавались негромкие сигналы, щелкали реле и соленоиды систем авионики. Кейси прислушалась внимательнее. Нет, она не ошиблась. Действительно, шаги. Кто-то неторопливо обходил ангар. Испуганная, Кейси высунулась из люка и громко позвала: — Тедди? Это ты? Она прислушалась. Шаги умолкли. Тишина. Лишь негромкие щелчки реле. Кейси решила не обращать внимания. Она забралась в развороченное нутро самолета, и это подействовало ей на нервы. Она устала, ей чудится черт знает что. Она обошла камбуз и приблизилась к левому борту, где, как утверждала схема, у самого пола располагалась ячейка дополнительного электрооборудования. Крышка уже была снята. Кейси заглянула внутрь сквозь полупрозрачное изображение. Ячейка в основном была занята второстепенными приборами авионики, и еще оставалось немного места… Экспресс-анализатора здесь не было. Кейси двинулась вдоль по салону к центральной переборке. В ее раму под полкой с журналами был врезан еще один отсек. «Устанавливать здесь анализатор было бы неразумно», — подумала Кейси, и поэтому она ничуть не удивилась, не обнаружив его там. Четыре позиции проверены, оставалось двадцать шесть. Она отправилась к хвосту, к внутреннему кормовому люку обслуживания. Это место представлялось более удачным — квадратная панель слева от заднего пассажирского люка. Панель не была привинчена; она висела на петлях, что в случае необходимости обеспечивало наземной бригаде быстрый доступ. Кейси приблизилась к открытому люку. Сквозь него задувал прохладный сквозняк. Снаружи царила темнота; Кейси не могла рассмотреть пол ангара, оставшийся в двенадцати метрах под ее ногами. Панель оказалась совсем рядом с люком и была открыта. Кейси присмотрелась, разглядывая ячейку сквозь изображение чертежа. Если анализатор здесь, он должен находиться в нижнем правом углу, рядом с аварийными выключателями света в салоне и кнопкой переговорного устройства с экипажем. Там его не оказалось. Загорелись огни на концах крыльев, испуская яркий ритмично мигающий свет, который проникал в салон через распахнутый люк и иллюминаторы, отбрасывая угловатые тени. Потом огни погасли. Щелк! Кейси замерла. Звук доносился со стороны пилотской кабины. Он показался ей металлическим, словно чья-то нога наткнулась на гаечный ключ. Кейси вновь напрягла слух. Она услышала мягкие шаги и легкий хруст. В салоне кто-то есть. Кейси сорвала очки и оставила их болтаться на шее. Она беззвучно скользнула в сторону и спряталась за пассажирскими креслами в хвосте самолета. Шаги приближались. Кроме них теперь слышалось неясное бормотание. Неужели их двое? Кейси затаила дыхание. Вспыхнули осветительные лампы — сначала на носу, потом во втором салоне и наконец в третьем. Однако большинство трубок свисало на проводах, отбрасывая вычурные тени. Опять темнота. Кейси стиснула в руке фонарь. Его тяжесть принесла ей спокойствие. Она повернула голову направо и посмотрела в проход. Она вновь слышала шаги, но ничего не видела. Потом загорелись посадочные огни. Их отраженный свет проник в ряды иллюминаторов обоих бортов, и на потолке возникли яркие овальные пятна. Кейси увидела тень, закрывавшую пятна одно за другим. Кто-то двигался по проходу. «Плохи дела», — подумала Кейси. Что она может предпринять? Она сжимала в руке фонарь, но не питала иллюзий относительно своих способностей к самообороне. Еще у нее был сотовый телефон, пейджер… Она опустила руку и беззвучно выключила висящий на поясе аппарат. Человек приблизился вплотную. Кейси подалась вперед, вытянула голову, пока не заболела шея, и наконец увидела его. Он уже почти добрался до хвоста. Кейси не разглядела его лица, но в свете посадочных огней рассмотрела красную рубашку. Посадочные огни выключились. В салоне воцарилась тишина. Кейси затаила дыхание. Она услышала тихий щелчок, донесшийся со стороны носа. Кейси знала, что это сработало реле, но мужчина в красной рубашке, похоже, испугался. Он что-то пробормотал и прибавил шаг. Кейси ждала. Чуть погодя она услышала стук подошв по металлическому трапу. Мужчина спускался вниз. Кейси не знала этого наверняка, но, по крайней мере, надеялась. Опять тишина вокруг. Кейси осторожно выбралась из-за кресел. Пора уносить отсюда ноги, решила она и, подойдя к открытому люку, прислушалась. Да, все верно, шаги удалялись и звучали все тише. Вспыхнула носовая фара, и Кейси увидела длинную тень мужчины. Он уходил. «Прочь отсюда», — нашептывал внутренний голос Кейси, но она почувствовала ремешок очков на своей шее и замерла в нерешительности. Все равно нужно дать незнакомцу время покинуть ангар — ей совсем не хотелось спуститься вниз и столкнуться с ним нос к носу. Поэтому она решила осмотреть еще один ремонтный люк. Она натянула очки и включила проигрыватель. Появилась следующая страница. Очередной отсек обслуживания находился совсем рядом, у люка, в котором стояла Кейси, с наружной стороны фюзеляжа. Она высунулась из люка, цепляясь за него правой рукой, и увидела, что заглянуть в отсек совсем нетрудно. Его крышка была откинута. Кейси увидела три вертикальных стойки с электрическим оборудованием — вероятно, это была дублирующая аппаратура управления двумя хвостовыми входными люками. А внизу… Экспресс-анализатор. Зеленая коробка с белой полосой на крышке. Кейси схватила коробку и осторожно потянула ее к себе. С металлическим щелчком блок отделился от разъема и оказался в ее пальцах. Наконец-то! Кейси вновь скрылась в люке, придерживая коробку обеими руками и содрогаясь от возбуждения. Наконец-то ей улыбнулась удача. Она была так обрадована, что не услышала торопливые шаги за своей спиной. Когда она наконец обратила на них внимание, было слишком поздно. Ее с силой толкнули вперед, она вскрикнула, взмахнула руками и вывалилась из люка в пустоту. Она упала с девятиметровой высоты.* * *
Однако уже мгновение спустя — не слишком ли быстро? — ее щеку пронзила режущая боль, которая тут же распространилась по всему телу. Что-то было не так. Боль ощущалась лишь в отдельных точках. Она подскочила кверху и опустилась вновь, словно качаясь в гигантском гамаке. Страховочная сеть. Она упала в страховочную сеть. Она ничего не видела в темноте, но черная сеть была натянута под самым брюхом самолета, и она в нее угодила. Кейси перекатилась на спину и увидела силуэт человека, стоящего в люке. Человек повернулся и скрылся в салоне. Кейси поднялась на ноги, но сохранять равновесие было не так-то просто. Сеть медленно колебалась. Кейси двинулась вперед, к тускло поблескивающей металлической плоскости крыла. Где-то впереди по стальному трапу простучали подошвы. Человек спускался на пол. Надо выбираться отсюда. Надо выбраться из сети, пока ее не поймали. Кейси приблизилась к крылу и услышала, как кто-то кашлянул. Этот звук донесся от передней кромки крыла, чуть слева. Там кто-то стоял. На полу. Кейси замерла, чувствуя, как сеть раскачивается под ее ногами. Она знала, что с минуты на минуту должны вспыхнуть огни. И тогда она узнает, где находится ее противник. Внезапно замигала стробоскопическая лампа на хвосте. Ее мощности хватило, чтобы осветить весь ангар. Теперь Кейси смогла рассмотреть человека. Это был Ричман.* * *
Он был в темно-синей ветровке и черных слаксах. Ничто в его облике не напоминало прежнего безалаберного школяра. Ричман стоял под крылом, приняв настороженную позу. Он водил головой из стороны в сторону, ощупывая пространство цепким взглядом. Стробоскоп погас, погружая ангар в темноту. Кейси шагнула вперед, прислушиваясь к скрипу сети под ногами. Слышит ли ее Ричман? Сможет ли определить, где она находится? Она приблизилась к крылу, уходящему в непроглядную тьму. Она схватилась за него руками и двинулась вдоль кромки, понимая, что рано или поздно сеть кончится. Ее нога наткнулась на толстый канат; наклонившись, Кейси нащупала узлы. Она улеглась на сеть, взялась за канат обеими руками и перевалилась через край. На секунду она повисла на одной руке. Сеть оттянулась книзу. Кейси окружала темнота, и она не знала, далеко ли до пола — два метра? Три? Послышались бегущие шаги. Она выпустила канат и полетела вниз.* * *
Она ударилась о пол ступнями и рухнула на колени. От удара о твердый бетон коленные чашечки пронзила острая боль. Ричман вновь кашлянул. Он был совсем рядом, слева. Кейси вскочила и метнулась к выходу. Вновь загорелись посадочные огни, резкие и слепящие. В их отблеске Кейси увидела, как Ричман вскинул ладони, прикрывая глаза. Кейси поняла, что на несколько секунд он ослеплен. Не так уж много. Но, может быть, она успеет. Где же сообщник Ричмана? Кейси побежала.* * *
С глухим металлическим гулом она врезалась в стену ангара. Кто-то за ее спиной рявкнул: — Эй! Кейси пошла вдоль стены, нащупывая дверь. Она услышала бегущие шаги. Где же выход? Где? Шаги за ее спиной все учащались. Ее пальцы коснулись деревянной поверхности, потом вертикальной металлической полосы, вновь нащупали доску и наконец — стальной брус. Дверная задвижка. Кейси налегла на нее всем телом. Прохладный воздух. Ей удалось выбраться наружу. — Привет, крошка, — сказал Тедди, оборачиваясь к Кейси. — Как дела?* * *
Кейси упала на колени, хватая воздух ртом. Тедди и электрик подбежали к ней. — В чем дело? Что стряслось? Они обступили ее, осторожно похлопывая по плечам и спине. Кейси с трудом перевела дыхание и выдавила: — Вызовите охрану. — Что? — Вызовите охрану! В ангаре кто-то есть! Электрик побежал к телефону. Тедди остался с Кейси. Внезапно она вспомнила об экспресс-анализаторе. На мгновение ее охватил испуг. Куда девался прибор? — Господи, только этого не хватало, — простонала она, поднимаясь на ноги. — Я ее уронила. — Что уронила, крошка? — Коробку… — Кейси повернулась и заглянула в ангар. Придется заставить Тедди и электрика отправиться вместе с ней обратно и… — Ту самую, которую держишь в руках? — спросил Тедди. Кейси бросила взгляд на свою левую ладонь. Она сжимала анализатор с такой силой, что побелели костяшки пальцев.Глендейл 23:30
— Успокойся, милая, — сказал Тедди, входя в спальню Кейси и обнимая ее за плечи. — Все в порядке. — Тедди, — отозвалась Кейси, — я не понимаю, зачем… — Выяснишь завтра, — мягко перебил Тедди. — Но он вел себя так, словно… — Утро вечера мудренее. — Что, если он… У Кейси не было сил закончить фразу. Она рухнула на кровать, внезапно почувствовав неодолимую усталость. — Я переночую на диване, — сказал Тедди. — Не хочу оставлять тебя одну. — Он посмотрел на Кейси и приподнял пальцем ее подбородок. — Ничего не бойся, крошка. Он протянул руку и вынул анализатор из ее пальцев. Кейси выпустила его с неохотой. — Мы положим его вот здесь, — продолжал Тедди, опуская коробку на прикроватный столик. Он говорил с Кейси, словно с малым ребенком. — Тедди, это очень важная улика… — Знаю. Она никуда не денется. Договорились? — Хорошо. — Если тебе что-нибудь понадобится, только свистни. — Тедди ушел, прикрыв за собой дверь. Кейси посмотрела на подушку. Нужно было раздеться, приготовиться ко сну. Лицо саднило от боли — что с ним? Нужно взглянуть на себя в зеркало… Она взяла анализатор, сунула его под подушку, посмотрела на нее, потом опустила на подушку голову и смежила веки. «Только на минутку», — подумала она.ПЯТНИЦА
Глендейл 6:30 утра
Кейси рывком уселась в кровати и едва не задохнулась от резкой боли, пронзившей все ее тело. Лицо горело; она прикоснулась к щеке и поморщилась. Лучи света, проникавшие в окно, упали на изножье кровати. Кейси увидела две грязные полосы на покрывале. Она лежала в обуви, полностью одетая. Она проспала всю ночь в одежде. Кейси со стоном приподнялась и спустила ноги на пол. Болела каждая косточка. Она бросила взгляд на прикроватный столик. Будильник показывал половину седьмого утра. Она сунула руку под подушку и вынула оттуда зеленую металлическую коробку с белой полосой. Экспресс-анализатор. Распахнулась дверь, и в комнату вошел Тедди в длинных трусах. Он принес кружку кофе. — Что, плохи дела? — Болит все, от ног до головы. — Я так и знал. — Он протянул Кейси кружку. — Не уронишь? Кейси покачала головой и с благодарностью приняла кофе. Стоило ей поднести кружку к губам, у нее мучительно заныли плечи. Кофе был горячий и крепкий. — Лицо пострадало не так уж сильно, — заметил Тедди, окидывая ее критическим взглядом. — В основном сбоку. Думаю, именно этим местом ты приложилась к сетке… Внезапно Кейси вспомнила, что ей предстоит выступление по телевидению. — Господи боже мой… — Она вскочила с кровати и вновь застонала. — Три таблетки аспирина, — посоветовал Тедди, — и горячий душ. — У меня нет времени. — Ничего, пара минут всегда найдется, — возразил Тедди. — Пусти самую горячую воду, какую сможешь вытерпеть. Кейси отправилась в ванную, включила душ и осмотрела себя в зеркале. Ее лицо покрывали потеки косметики. От уха вдоль шеи протянулся багровый кровоподтек. Не беда, можно прикрыть волосами, подумала она. Никто ничего не заметит. Она пригубила кофе, разделась и забралась под душ. На локте, бедре и коленях красовались синяки. Кейси не могла припомнить, откуда они взялись. Под напором горячих жалящих струй воды по телу разливалось блаженство. Выйдя из ванны, Кейси услышала звонок телефона. — Не вздумай брать трубку! — крикнула она, распахивая дверь. — Может быть, все же ответить? — сказал Тедди. — У меня нет времени, — отрезала Кейси. — Во всяком случае, сегодня. Она отправилась в спальню одеться. До встречи с Марти Рирдоном оставалось десять часов, и Кейси не хотела терять ни минуты. Ее занимал лишь один вопрос. Что же случилось с Пятьсот сорок пятым?Вычислительный центр компании «Нортон» 7:40 утра
Роб Вонг положил зеленую коробку на стол, подключил кабель и нажал кнопку на пульте. На корпусе экспресс-анализатора вспыхнул маленький красный огонек. — Питание подключено, — сказал Вонг. Он откинулся на спинку кресла и взглянул на Кейси. — Ну что, рискнем? — Я готова, — отозвалась Кейси. — Скрести пальцы на счастье, — посоветовал Вонг и ткнул пальцем в клавиатуру. Красный огонек на корпусе анализатора быстро замигал. — Это значит… — напряженным голосом произнесла Кейси. — Это значит, что все в порядке, — перебил Вонг. — Началась загрузка содержимого памяти. Через несколько секунд красный огонек вновь загорелся непрерывным светом. — Что теперь? — Перезапись завершена, — объяснил Вонг. — Посмотрим, что у нас получилось. — На мониторе, сменяя друг друга, возникли колонки символов. Вонг подался вперед, вглядываясь в экран. — Ага… кажется, все в порядке. Похоже, Кейси, сегодня у тебя выдался счастливый денек. — Несколько секунд он быстро стучал по клавишам, потом опять откинулся на спинку кресла. На экране возникла каркасная модель самолета. Пустоты каркаса быстро заполнялись, превращаясь в объемное изображение. Появился небесно-голубой фон. Серебристый лайнер поднимался в воздух с выпущенными шасси. Вонг пощелкал клавишами, поворачивая модель хвостом к экрану. Еще он добавил зелень, простирающуюся до горизонта, и серую дорожку взлетной полосы. Изображение было схематическим, но весьма наглядным. Самолет покатил по полосе, набирая скорость. Его нос задрался кверху, шасси втянулись в фюзеляж. — Мы взлетаем, — с улыбкой объявил Вонг. Самолет продолжал взлетать. Вонг нажал еще одну клавишу, и в правой части экрана открылось прямоугольное окно, в котором быстро мелькали колонки цифр. — Это, конечно, не РПД, но здесь есть все основные параметры, — сказал Вонг. — Скорость, высота, курс, запас топлива, перемещения управляющих плоскостей — предкрылков, закрылков, элеронов, горизонтальных и вертикальных рулей. Все, что тебе требуется. И, что главное, эти данные стабильны. Самолет продолжал набирать высоту. Вонг нажал клавишу, и на экране появились облака. Самолет взлетал, пробивая облачность. — Вряд ли ты хочешь смотреть весь полет, — заметил Вонг. — Когда начался инцидент? — Девятый час сороковая минута полета. — Прошло девять часов сорок минут? — Да. — Сейчас отыщем этот момент.* * *
Самолет на экране летел горизонтально, цифры в окне не менялись. Потом среди них вспыхнул красный огонек. — Что это? — Зарегистрирован сбой. Э-ээ… рассогласование предкрылков. Кейси посмотрела на экран. Все оставалось по-прежнему. — Предкрылки не выпущены? — Нет, — ответил Вонг. — Это всего лишь сбой датчика. Кейси подождала еще несколько мгновений. Самолет продолжал лететь горизонтально. Прошло пять секунд. По-прежнему горизонтальный полет. Прошло семь секунд. Из передней кромки выдвинулся предкрылок. — Выпуск предкрылка, — сообщил Вонг, глядя на цифры. — Предкрылки выпущены полностью, — добавил он. — Значит, сначала был сбой? — спросила Кейси. — А уж потом выпуск предкрылков? — Совершенно верно. — Самопроизвольный? — Нет. Пилот сдвинул рычаг. Видишь — самолет задирает нос и… ого-го! Тангаж превышает предельный уровень! Предупреждение о потере скорости, и… Самолет на экране клюнул носом вниз и сорвался в крутое пике. Белые облака проносились мимо — все быстрее и быстрее. Запищали тревожные сигналы, замерцали огоньки. — Что случилось? — спросила Кейси. — Угол наклона опять превысил допустимые пределы. Ты только посмотри, что творится! Самолет вышел из пике и круто взмыл кверху. — Угол наклона шестнадцать… семнадцать… двадцать один градус, — говорил Вонг, качая головой. — Двадцать один! Для транспортных самолетов обычный угол набора высоты составлял три-пять градусов. Наклон в десять градусов уже считался крутым и допускался только для отрыва от земли. При наклоне в двадцать один градус пассажирам должно было казаться, что самолет принял вертикальное положение. Вновь тревожные сигналы. — Перегрузка, — ровным голосом произнес Вонг. — Самолет подвергся напряжениям, на которые он не рассчитан. Вы проверяли силовые элементы конструкции? На их глазах самолет вновь сорвался в пике. — Не верю своим глазам, — сказал Вонг. — Автопилот должен был погасить такие колебания… — Самолет управляется вручную. — Даже если так, подобные колебания должны были включить автопилот. — Вонг ткнул пальцем в окошко с цифрами. — Видишь? Автопилот пытается перехватить управление. Капитан вновь и вновь выключает его. Это чистое безумие. Очередной взлет. Еще одно пике. Самолет взмывал и падал шесть раз, после чего внезапно вернулся в горизонтальное положение. — В чем дело? — спросила Кейси. — Автопилот наконец взял управление на себя. — Вонг протяжно вздохнул. — Теперь ты знаешь, что произошло с Пятьсот сорок пятым. Но будь я проклят, если понимаю, как такое могло случиться!Боевая рубка 9:00 утра
В боевой рубке работала бригада уборщиков. Они мыли огромные окна, выходящие в цех, протирали стол и кресла. В дальнем углу женщина чистила пылесосом ковер. Доэрти и Рон Смит стояли у дверей, рассматривая компьютерную распечатку. — В чем дело? — спросила Кейси. — Мардер отменил сегодняшнее совещание ГРП, — ответил Доэрти. — Но почему меня не предупредили?… — Кейси тут же вспомнила, что накануне ночью выключила пейджер. Она нащупала аппарат и включила его. — Циклический тест показал, что электросистемы машины практически в идеальном состоянии, — сказал Рон. — Как мы и утверждали все это время, N-22 — замечательный самолет. Обнаружены лишь две неисправности. Линия AUX СОА давала сбои пять циклов подряд. Это началось примерно в половине одиннадцатого вечера. — Он выжидательно посмотрел на Кейси. Должно быть, ему сообщили, что она в то время была в ангаре. Но Кейси совсем не хотелось объясняться с ним. Во всяком случае, сейчас. — Как дела с датчиком приближения? — спросила она. — Это и есть вторая неисправность, — сказал Смит. — Из двадцати двух циклов, которые мы успели совершить за ночь, датчик приближения давал сбой шесть раз. — И если этот сбой произошел в полете… — То пилоты получили сигнал о рассогласовании показаний датчиков правого и левого крыльев. Кейси повернулась, собираясь уходить. — Эй! — крикнул ей вслед Доэрти. — Ты куда? — Мне нужно просмотреть одну видеозапись. — Что происходит, черт побери? — Как только узнаю, скажу тебе первому. — С этими словами Кейси ушла.* * *
Еще вчера казалось, что следствие зашло в тупик, но сегодня оно продвигалось с непостижимой скоростью. Ключом к успеху оказались данные экспресс-анализатора. Наконец Кейси удалось воссоздать события на борту Пятьсот сорок пятого, и разрозненные кусочки мозаики быстро становились на свое место. По пути к автомобилю Кейси позвонила Норме. — Норма, мне нужно маршрутное расписание Пятьсот сорок пятого. — Лежит на моем столе, — отозвалась Норма. — Его прислали в пакете документации ФАВП. Что именно ты хочешь выяснить? — Время посадки в Гонолулу. — Сейчас посмотрю. — Трубка умолкла. — Он не садится в Гонолулу, — сказала наконец Норма. — Только пролетает над… — Не нужно, — перебила Кейси. — Это все, что я хотела узнать. — Послушай, — сказала Норма. — Мардер уже трижды звонил тебе. Говорит, ты не отвечаешь на вызовы пейджера. — Передай, что не можешь со мной связаться. — Ричман тоже хотел… — Ты не можешь со мной связаться, — повторила Кейси. Она дала отбой и поспешила к автомобилю.* * *
По дороге она позвонила в бухгалтерию Эллен Фонг. Секретарь сказала, что сегодня она опять работает дома. Кейси попросила номер и позвонила Эллен домой. — Эллен, это Кейси Синглтон. — Я узнала тебя, — осторожным холодным тоном отозвалась Эллен. — Ты занималась переводом? — Да. — Тот же ровный невозмутимый тон. — Ты закончила его? — Да. Закончила. — Можешь отправить его мне по факсу? — спросила Кейси. — Пожалуй, этого не стоит делать, — после короткой паузы произнесла Эллен. — Как скажешь… — Знаешь, почему? — Догадываюсь. — Я привезу его тебе в кабинет, — предложила Эллен. — В два часа устроит? — Устроит, — сказала Кейси.* * *
Отдельные кусочки быстро складывались в общую картинку. Теперь Кейси не сомневалась, что сможет объяснить происшествие на борту Пятьсот сорок пятого. Она уже почти могла связать события в единую цепочку. Если повезет, она обнаружит недостающее звено на видеозаписи. Оставался последний вопрос. Что со всем этим делать?Бульвар Сепульведа 10:45 утра
Фред Баркер обливался потом. Кондиционер в его кабинете был выключен, а въедливые расспросы Марти Рирдона заставляли Баркера нервничать. Капли пота стекали по его вискам, поблескивали в бороде, проступали сквозь ткань рубашки. Рирдону исполнилось сорок пять лет, на его привлекательном тонкогубом лице выделялись пронизывающие глаза. У него были манеры прокурора, который сочувствует обвиняемому. Он держался с уверенностью бывалого человека, говорил неторопливо, зачастую короткими фразами, произнося их так, чтобы они звучали здраво и рассудительно. Его излюбленным приемом было сомневаться в каждом слове собеседника. Темные брови удивленно взлетают кверху: да что вы говорите? — Мистер Баркер, — заговорил Марти, подаваясь вперед. — Вы перечислили недостатки самолета N-22 производства «Нортон Эйркрафт». Но представители компании утверждают, будто бы ФАВП издала директивы о годности к полетам, направленные на устранение этих дефектов. — Нет. — Сбитый с толку вопросами Марти, Баркер избегал длинных предложений. Он старался говорить как можно короче. — Директивы оказались бесполезными? — Мы только что стали свидетелями еще одного инцидента, вызванного недостатками в конструкции предкрылков. — Однако представители «Нортона» отрицают это. — Я уверен: в конце концов выяснится, что дело именно в предкрылках. — Значит, руководство «Нортона» лжет? — Они вновь повторяют свой старый трюк: пускаются в сложные объяснения, запутывая суть дела. — Сложные объяснения, — повторил Марти. — Но вы согласны с тем, что самолет — это очень сложная машина? — В данном случае — нет. Причиной инцидента послужило их нежелание исправить давний конструкторский просчет. — Вы уверены в этом? — Да. — Откуда у вас такая уверенность? Вы инженер? — Нет. — У вас есть степень по авиастроению? — Нет. — Какой у вас был профилирующий предмет во время учебы в колледже? — Но это было так давно… — Кажется, музыка, мистер Баркер? Разве вы специализировались не по музыке? — Э-ээ… ну, в общем, да. Дженнифер следила за нападками Рирдона со смешанным чувством. Беспомощная растерянность интервьюируемых всегда забавляла ее, а телезрители обожают смотреть, как полный самомнения «знаток» словно уменьшается в размерах, будто проколотый воздушный шарик. Однако резкость Марти грозила погубить репортаж. Если он развенчает Баркера… «Разумеется, эти кадры можно будет вырезать, — подумала Дженнифер. — Либо вовсе исключить из репортажа беседу Марти с Баркером». — Бакалавр искусств, музыковед, — задумчивым тоном произнес Марти. — Как вы думаете, мистер Баркер, дает ли ваша специальность право судить о самолетах? — Сама по себе нет, однако… — Вы владеете другими профессиями? — Нет. — У вас есть хотя бы какое-нибудь научное или техническое образование? Баркер оттянул ворот рубашки. — Я работал в ФАВП. — Вероятно, ФАВП предоставила вам возможность пройти техническую переподготовку. Изучали ли вы, скажем, гидродинамику? — Нет. — Аэродинамику? — У меня большой опыт… — Не сомневаюсь в этом. Но проходили ли вы официальную подготовку по аэродинамике, вычислительной математике, металлургии и иным дисциплинам, необходимым для создания авиатехники? — Официальную — нет. — Значит, неофициальную? — Да, разумеется. Опыт, который накапливался годами… — Замечательно. Я вижу книги за вашей спиной и на вашем столе. — Рирдон подался вперед и взял в руки открытый том. — Вот, к примеру, «Современные методы прочностных и усталостных испытаний силовых элементов конструкции летательных аппаратов». Книга содержит массу технических терминов. Вы понимаете их? — Если не все, то большинство. — Вот, к примеру. — Рирдон ткнул пальцем в открытую страницу и повернул книгу к себе. — На восемьсот седьмой странице есть фраза: «Ливерс и Рэдон вводят параметр двуосности В, связанный с величиной напряжения Т соотношением (5)». Видите? — Да. — Баркер судорожно сглотнул. — Что такое «параметр двуосности»? — Видите ли, это не объяснишь двумя словами… — Кто такие Ливерс и Рэдон? — перебил Марти. — Это исследователи, занятые в данной области. — Вы знакомы с ними? — Лично — нет. — Вы знакомы с их работами? — Я слышал их имена. — Но вы знаете об этих людях хоть что-нибудь? — Никакой личной информацией о них я не располагаю. — Кто они — выдающиеся ученые или рядовые специалисты? — Я уже говорил вам: не знаю. — Баркер вновь принялся теребить воротник. Дженнифер поняла, что съемку пора прекращать. Марти загонял Баркера в угол, словно пес, почуявший запах страха. Дженнифер хотела сделать упор на то, что Баркер продолжает свою кампанию уже много лет, составил себе репутацию и готов продолжать борьбу. В любом случае он накануне изложил ей свою версию о предкрылках и пространно ответил на ее вопросы. Она похлопала Марти по плечу: — Мы опаздываем. Марти отреагировал мгновенно; беседа уже прискучила ему. Он вскочил на ноги: — Прошу прощения, мистер Баркер, но мы вынуждены закругляться. Спасибо, что уделили нам время. Вы нам очень помогли. Баркер казался ошеломленным. Он что-то пробормотал. К нему подошла женщина-гример с салфетками в руке: — Позвольте, я сниму косметику… Рирдон повернулся к Дженнифер и негромко осведомился: — Что ты задумала, черт побери? — Марти, — отозвалась она тем же приглушенным голосом, — пленка «Си-Эн-Эн» — настоящий динамит. Мой репортаж произведет впечатление разорвавшейся бомбы. Люди побоятся летать на самолетах. Мы устроим крупный скандал, всколыхнем общественное мнение. — Ничего подобного, — возразил Рирдон. — От этого шута толку ни на грош. Типичный наемный свидетель. Все, на что он способен — это улаживать иски до суда. Он понятия не имеет о том, что говорит. — Марти! Нравится тебе Баркер или нет, но за этим самолетом уже давно тянется дурная слава. А пленка «Си-Эн-Эн» — просто чудо. — Да, и ее видела вся страна, — сказал Рирдон. — Но в чем соль твоего сюжета? Может быть, просветишь меня? — Я все объясню, Марти. — Да уж, постарайся. — Фраза осталась неоконченной, но Дженнифер отлично догадывалась, что хотел сказать Марти: «Иначе я позвоню Дику и нажму на все рычаги».Шоссе Авиации 11:15 утра
Для полноты картины требовалось изложить противоположную точку зрения, и Марти взял интервью у служащего ФАВП. Съемка проходила на улице, на фоне аэропорта. ФАВП представлял худощавый мужчина в очках, с такой заурядной внешностью, что Дженнифер не могла припомнить его имя. Его глаза быстро моргали на солнце, он казался таким робким и безобидным, что Дженнифер уже начинала сомневаться в его способности отстаивать свое мнение. К несчастью, его суждения о Баркере оказались на редкость категоричными. — ФАВП обрабатывает огромное количество закрытой информации. Некоторые из этих сведений носят технический характер, другие касаются вопросов собственности. Данные затрагивают интересы авиапромышленности в целом и отдельных компаний. Для успешного функционирования ФАВП необходимо, чтобы все наши подопечные находились в равных условиях. Поэтому мы разработали строгие правила относительно распространения этих сведений. Мистер Баркер нарушал эти правила. Казалось, он находил наслаждение в том, чтобы появиться на телеэкране или прочесть в газете свою фамилию. — Баркер утверждает, что это не так, — сказал Марти. — Он заявил, что ФАВП не справляется со своими обязанностями, и он был вынужден говорить об этом вслух. — С адвокатами? — С адвокатами? — переспросил Марти. — Да. Мистер Баркер делился информацией с адвокатами, ведущими судебные дела против авиакомпаний. Он снабжал их конфиденциальной информацией о ходе расследований, которые еще не были завершены. Это противозаконно. — Вы наказывали его? — Мы никого не наказываем. У нас нет таких полномочий. Однако нам было ясно, что адвокаты платят Баркеру за эти сведения. Мы обратились в Департамент юстиции, однако дело было спущено на тормозах. Это встревожило нас. Мы надеялись, что Баркера отправят за решетку, а вместе с ним и его клиентов. — Что же этому помешало? — Наведите справки в Департаменте. Там работают юристы. А они никогда не сажают в тюрьму своих коллег. Нечто вроде профессиональной солидарности. Баркер работал на адвокатов, и они вытащили его из передряги. Баркер и сейчас работает на них. Все, на что он способен, — это инициировать либо подкреплять своими показаниями необоснованные судебные обвинения. Безопасность авиасообщений его не интересует. Иначе он работал бы у нас, служил бы обществу, вместо того чтобы делать деньги. — Насколько вам известно, в настоящий момент ФАВП подвергается жесткой критике… — заговорил Марти. Дженнифер решила, что пора его остановить. Она не видела смысла продолжать интервью, поскольку в любом случае собиралась вырезать большую его часть. Она оставит только слова о том, что Баркер жаждет публичной известности. Эта фраза представителя ФАВП казалась наименее жесткой, и ее будет вполне достаточно, чтобы создать видимость равновесия. Без Баркера ей не обойтись. — Марти, мне очень жаль, но нам еще ехать через весь город. Марти кивнул и тут же принялся благодарить собеседника — это было еще одним свидетельством его неудовольствия, — оставил автограф для его ребенка и уселся в лимузин спиной к Дженнифер. — Господи боже мой, — пробормотал Марти, как только автомобиль тронулся с места. Он помахал рукой человеку из ФАВП и улыбнулся ему. Потом повернулся к Дженнифер. — Я ничего не понимаю, Дженнифер, — зловещим тоном заговорил он. — Поправь, если я ошибаюсь, но, по-моему, у тебя ничего нет, кроме голословных обвинений стряпчих и их платных подручных. У тебя нет ничего существенного. — Мы сделаем репортаж, вот увидишь, — сказала Дженнифер, стараясь говорить уверенным голосом. Марти недовольно фыркнул. Лимузин свернул на шоссе и помчался на север, к территории компании «Нортон Эйркрафт».Центр обработки видеоинформации 11:17 утра
— Пошла запись, — сказал Хармон, барабаня пальцами по пульту. Кейси шевельнулась в кресле, чувствуя, как ее пронизывает боль. До интервью оставалось лишь несколько часов, а она все еще не решила, как себя вести. На экране возникли первые кадры. Хармон увеличил их количество втрое, и теперь изображение, чуть подрагивая, воспроизводилось в замедленном темпе. От этого картина происшествия казалась еще ужаснее. Кейси молча смотрела, как люди взмывают в воздух, как кувыркается и падает камера и как она, наконец, застревает под дверью пилотской кабины. — Включите обратное воспроизведение. — С какой скоростью? — Как можно медленнее. — Один кадр в секунду? — Да. Изображение двинулось назад. Появился серый ковер, потом изображение расплылось — это камера отпрыгнула от кабины. Мелькнул свет в открытой двери, потом в объектив ударили яркие лучи, проникавшие в кабину сквозь окошки пилотов. Кейси увидела их плечи по обе стороны «пьедестала» — капитан сидел слева, второй пилот — справа. Капитан протянул руку к «пьедесталу». — Стоп. Кейси внимательно рассматривала застывший кадр. Из-за спинки кресла высовывалась голова капитана. Фуражки на нем не было. Второй пилот смотрел прямо перед собой. Кейси подтянула кресло к пульту, вглядываясь в экран. Потом она поднялась на ноги и приблизилась к экрану вплотную, так, что ей стали видны линии горизонтальной развертки. «Вот оно, — подумала Кейси. — В ярких живых красках». И что прикажете с этим делать?* * *
«Ничего», — подумалаКейси. Она ничего не может предпринять. Она добыла улику, но вряд ли могла рассказать о ней и сохранить свою должность. Впрочем, Кейси понимала, что в любом случае потеряет работу. Мардер и Эдгартон заманили ее в ловушку, вынудив общаться с прессой. Солжет ли она, как того хотел Мардер, или скажет правду, она окажется в беде. У нее нет выхода. Кейси видела единственное решение — отказаться от интервью. Но она не могла так поступить. Она оказалась между двух огней. — Спасибо, — сказала она, вздохнув. — Я увидела все, что хотела. — Что теперь? — Сделайте для меня копию. Хармон нажал клавишу на пульте и заерзал в кресле. Ему явно было не по себе. — Я должен кое-что сказать вам, мисс Синглтон, — заговорил он. — Наши сотрудники видели эту запись, и, откровенно говоря, она весьма встревожила их. — Могу себе представить, — отозвалась Кейси. — Все они видели выступление адвоката, который утверждает, будто бы вы скрываете истинную причину происшествия. — Ага. — Одна из наших служащих, девушка из приемной, полагает, что мы обязаны передать эту запись властям либо на телевидение. Кому-нибудь вроде Родни Кинга. Мы буквально сидим на вулкане. На карту поставлены человеческие жизни. Кейси вздохнула. Она даже не удивилась. То, о чем говорил Хармон, сулило ей очередную головную боль, и с этим нужно было что-то делать. — Вы уже передали запись? — спросила она. — Я правильно вас понимаю? — Нет, — ответил Хармон. — Пока нет. — Но люди встревожены. — Да. — А вы? Что вы сами об этом думаете? — Ну… честно говоря, я обеспокоен не меньше остальных, — сказал Хармон. — Я имею в виду, вы работаете на «Нортон» и должны проявлять лояльность. Это можно понять. Но если с самолетом и вправду что-то не в порядке и если из-за этого гибнут люди… Кейси лихорадочно размышляла, обдумывая сложившуюся ситуацию. Она не видела способа выяснить, сколько сделано копий. Контролировать развитие событий и удерживать их в узде отныне стало невозможно. Ей надоели интриги — с компанией-перевозчиком, с инженерами, с профсоюзами, с Мардером и Ричманом. Она оказалась в самом их средоточии, пытаясь распутать этот клубок. А теперь еще и видеоцентр. — Как зовут девушку из приемной? — спросила Кейси. — Кристин Бэррон. — Она знает, что ваша компания подписала обязательство о неразглашении информации? — Да, но… думаю, соображения порядочности возьмут верх. — Мне нужно позвонить, — сказала Кейси. — Так, чтобы никто не подслушивал.* * *
Хармон проводил ее в пустующий кабинет, и Кейси позвонила в два места. Вернувшись, она сказала Хармону: — Эта запись является частной собственностью «Нортона». Вы не имеете права передавать ее кому-нибудь без нашего согласия. Вы подписали обязательство о неразглашении информации. — Вас не мучит совесть? — спросил Хармон. — Нет, — ответила Кейси. — Не мучит. Мы ведем расследование и обязательно докопаемся до причин. Вы беретесь судить о вещах, которых совершенно не понимаете. Опубликовав видеозапись, вы поможете падким на сенсации адвокатам привлечь нас к суду за нанесение ущерба. Вы подписали обязательство. Нарушив его, вы останетесь не у дел. Не забывайте об этом. Она взяла кассету и вышла из комнаты.Отдел гарантии качества 11:50 утра
Разгневанная и раздосадованная, Кейси пулей влетела в свой кабинет. Там ее дожидалась пожилая женщина. — Марта Гершон, — представилась она. — Консультант по связям со средствами массовой информации. Более всего она была похожа на бабушку, которая обожает своих внуков: седые волосы собраны на затылке, бежевое платье с глухим воротом. — Мне очень жаль, но я занята, — сказала Кейси. — Я знаю, Мардер просил вас встретиться со мной, но, боюсь… — Я знаю, у вас очень много дел, — спокойным рассудительным тоном отозвалась Марта Гершон. — У вас нет времени для беседы со мной, особенно сегодня. Вдобавок вам вовсе не хочется со мной говорить, правда? Вам ведь безразлично мнение Джона Мардера. Кейси промолчала, глядя на любезную даму, стоявшую в ее кабинете с улыбкой на лице. — Вам, должно быть, кажется, что мистер Мардер манипулирует вами, — продолжала та. — Понимаю вас. Я познакомилась с ним и нашла его прямым и весьма целеустремленным человеком. Вы разделяете мое мнение? — Нет. — И, по-моему, он недолюбливает женщин, — добавила Гершон. — Подозреваю, что он устроил ваше выступление по телевидению в надежде на то, что вы не справитесь. Мне бы не хотелось этого. Кейси внимательно посмотрела на нее. — Садитесь, прошу вас, — предложила она. — Спасибо, милая. — Женщина опустилась на кушетку, и бежевое платье окутало ее складками. Она аккуратно положила руки на колени, сохраняя невозмутимое спокойствие. — Наш разговор не займет много времени, — сказала она, — но, пожалуй, будет удобнее, если вы тоже сядете. Кейси села. — Я лишь хотела до начала интервью напомнить вам о нескольких вещах. Вам предстоит беседа с Марти Рирдоном. Вы знали об этом? — Нет, не знала. — У Рирдона особый, неповторимый стиль. И это значительно облегчит вашу задачу. — Надеюсь, вы не ошибаетесь. — Да, милая. Я знаю, что говорю. Вам удобно? — Кажется, да. — Я хочу взглянуть, как вы сидите, откинувшись на спинку кресла. Вот так. Откиньтесь. Подаваясь вперед, человек выглядит встревоженным, его тело напрягается. Откинувшись назад, вы спокойно выслушиваете собеседника и расслабляетесь. Вероятно, в ходе интервью вам захочется это сделать. Я имею в виду — откинуться назад и расслабиться. — Хорошо, — отозвалась Кейси и откинулась на спинку кресла. — Вы расслабились? — Кажется, да. — Вы всегда сидите за столом, сцепив пальцы? Это придает вам замкнутый, напряженный вид. Побольше открытости — расцепите пальцы и положите ладони на стол. Вот так. Чувствуете себя естественно? — Кажется, да. — Должно быть, вы сейчас пребываете в сильном напряжении, — заметила Гершон, сочувственно прищелкнув языком. — Я знавала Рирдона еще в ту пору, когда он был молодым репортером. Кронкайт терпеть его не мог. Считал его самоуверенным верхоглядом. Пожалуй, он не ошибся в своих оценках. Марти — это сплошные хитрости и трюки, а в голове пустота. Он не причинит вам ни малейших неприятностей, Кэтрин. Такой умной, интеллигентной женщине, как вы, нет причин его опасаться. — Вашими бы устами да мед пить. — О, нет! — со смехом отозвалась Гершон. — Я лишь пытаюсь растолковать вам истинное положение дел. Главное, что нужно помнить в разговоре с Рирдоном, — это то, что вы знаете гораздо больше, чем он. Вы занимаетесь своим делом долгие годы, а он буквально только что услышал о проблемах самолетостроения. Вероятнее всего, он прилетел сюда нынче утром и уже вечером отправится восвояси. Он неглуп, сообразителен, быстро усваивает новые сведения, но ему не хватает глубины ваших познаний. Итак, помните: вы знаете гораздо больше, чем он. — Хорошо, — отозвалась Кейси. — Теперь следующее. Поскольку Рирдон не располагает сколь-нибудь существенной информацией, ему остается лишь манипулировать сведениями, которые вы ему сообщаете в ходе беседы. У Марти репутация журналиста, который для достижения своих целей не останавливается ни перед чем, однако если вы проследите за его поведением, то поймете, что он пользуется одним и тем же приемом. Он предлагает вам ряд утверждений, с которыми вы вынуждены соглашаться; вы киваете, вновь и вновь произносите «да», и вдруг он сбивает вас с толку неожиданным вопросом. Марти проделывает этот трюк всю свою жизнь. Остается лишь удивляться тому, что люди до сих пор не разгадали его уловку. Вот он говорит: вы — женщина. Вы отвечаете: да. Вы живете в Калифорнии. Да. У вас хорошая работа. Да. Вам нравится ваша жизнь. Да. Зачем же вы ограбили банк? Все это время вы продолжали согласно кивать — и вдруг вы ошеломлены, вас выбили из седла — а это и есть та самая реакция, на которую рассчитывал Марти. Не забывайте: ему нужна ваша реакция на конкретную фразу. Не получив желаемого, он задаст тот же вопрос, но в иной форме. Возможно, он станет вновь и вновь обращаться к прежней теме. Если Марти продолжает поднимать один и тот же вопрос, вы можете быть уверены — он не добился нужного результата. — Хорошо. — У Марти есть и другой трюк. Он задает провокационный вопрос и делает паузу, предоставляя вам заполнить вакуум. Например, он скажет: Кейси, вы строите самолеты, а значит, должны знать, что они ненадежны… И будет ждать вашего ответа. Но заметьте, что на самом деле он ничего не спросил. Кейси кивнула. — Либо он повторит ваш ответ недоверчивым тоном. — Понимаю, — сказала Кейси. — Ах, понимаете… — Гершон изумленно вскинула брови, очень точно имитируя манеру Рирдона. — Надеюсь, вы уловили мою мысль. Вас вынудят оправдываться. Но вам нет никакой нужды делать это. Если Марти не задал вопрос, вы не обязаны что-либо говорить. Кейси кивнула. — Ничего не говорить. — Очень хорошо. — Гершон улыбнулась. — Вы справитесь. Не забывайте: в вашем распоряжении столько времени, сколько нужно. Интервью записывают на пленку, при монтаже все паузы будут вырезаны. Если вы не понимаете вопрос, попросите разъяснить его. Рирдон большой мастер задавать расплывчатые вопросы, которые провоцируют заранее известный ответ. Помните: он не разбирается в сути того, что говорит. Он приехал сюда на один день. — Понимаю, — отозвалась Кейси. — Теперь вот еще что. Если вы можете смотреть на Марти не смущаясь, смотрите. Если нет, выберите какую-нибудь точку над его головой — например, угол спинки кресла, узор на стене за его спиной. Сконцентрируйтесь на этой точке. По записи невозможно догадаться, что вы смотрите мимо ведущего. Делайте все, что помогает вам собраться с мыслями. Кейси попробовала последовать совету Гершон, посмотрев мимо ее уха. — Замечательно, — похвалила Гершон. — У вас получится. И последнее, что я хотела вам сказать, Кэтрин. Вы заняты в очень сложном производстве. Не пытайтесь посвятить Марти в эти сложности — будете разочарованы. Вы увидите, что это его не интересует. Скорее всего, он уведет разговор в сторону, потому что суть дела ему безразлична. Многие люди жалуются на беспредметность телевидения. Но это свойство заложено в самой его природе. Телевидению противопоказана информация. Информация активна, заставляет шевелить мозгами. Телевидение пассивно. Информация беспристрастна, объективна. Телевидение построено на эмоциях. Это забава, развлечение. Что бы ни говорил, что бы ни делал Марти, ему, в сущности, наплевать на вас, на вашу компанию, на ваши самолеты. Ему платят за его редкостный талант провоцировать людей, заставлять их выплескивать эмоции, терять выдержку и говорить что-нибудь нелепое или глупое. Он ничего не хочет знать о самолетах. Ему нужен кадр, мгновенное впечатление. Если вы поймете это, то без труда справитесь с ним. На ее лице вновь появилась улыбка доброй родственницы. — Я уверена, у вас все получится, Кейси, — добавила она. — Вы будете там? — спросила Кейси. — Во время интервью? — О нет! — Гершон улыбнулась. — Мы с Марти старые знакомцы. Мы недолюбливаем друг друга. В тех редких случаях, когда мы оказываемся рядом, нам обоим хочется одного — презрительно сплюнуть.Здание администрации 13:00
Джон Мардер сидел за столом и готовил пакет документов, которыми Кейси предстояло воспользоваться в ходе интервью. Мардер хотел, чтобы в пакете было все, что может пригодиться, и в должном порядке. Сначала — докладная записка об обнаружении поддельной решетки реверса на первой турбине. Находка фальшивки была поистине подарком судьбы. Кенни Бэрн при всей своей никчемности наконец принес хоть какую-то пользу. Решетка реверса — крупная ответственная деталь. На нее непременно обратят внимание. То, что она поддельная, сомнений не вызывает. Увидев своего знаменитого орла, вытисненного клювом в другую сторону, Пратт и Уитни взвоют от негодования. И, что главное, наличие подделки уведет разговор в этом направлении, снимет подозрения с… Зазвонил личный телефон Мардера. Он взял трубку: — Мардер. В трубке слышался характерный свист спутниковой связи. Гэл Эдгартон звонил ему по пути в Гонконг, сидя в частном лайнере «Нортона». — Уже? — спросил он. — Еще нет. Через час, Гэл. — Позвони мне, как только все закончится. — Обязательно, Гэл. — Жду хороших новостей. — Эдгартон дал отбой.Бербэнк 13:15
Дженнифер терзалась беспокойством. Ей пришлось на некоторое время покинуть Марти. Но оставлять его одного во время съемок было опасно. Энергичный, неуемный, он требовал постоянного внимания. Марти повсюду нужно было водить за ручку, предупреждая каждое его желание. Как и все остальные шоумены «Ньюслайн», Рирдон некогда был репортером, но теперь стал артистом и усвоил все актерские замашки. Откровенно говоря, он был малоприятным типом. Как бы ни язвил Марти по поводу репортажа о «Нортоне», Дженнифер понимала, что его заботит исключительно собственное реноме. Марти знал, что сюжет сляпали наспех, что он слабоват и, как говорится, «с душком». Марти боялся попасть впросак с этим репортажем. Он боялся, что его друзья и знакомые, сидя за ленчем в «Четырех временах года», станут отпускать по его адресу ехидные замечания. Ему были чужды такие понятия, как честь и достоинство журналиста. Он думал только о том, как будет выглядеть в глазах окружающих. Но Дженнифер не сомневалась, что решающее доказательство у нее в кармане. Она отлучилась на двадцать минут и, вернувшись на съемочную площадку в такси, сразу увидела Марти, который расхаживал взад-вперед, повесив голову. Встревоженный и недовольный. Типичный Марти. Дженнифер выбралась из машины. Марти подошел к ней и принялся изливать свои жалобы. Сюжет никуда не годится, нужно отложить съемки, позвонить Дику… — Марти, смотри сюда, — перебила Дженнифер. Она передала оператору кассету, которую держала в руках, и тот сунул ее в приемную щель камеры. Дженнифер подошла к монитору, стоявшему на траве. — Что это? — спросил Марти, остановившись напротив экрана. — Смотри. Пошла запись — ребенок, сидящий на коленях матери. Сплошные «га-га» и «гу-гу». Ребенок сунул ножку себе в рот. Марти бросил взгляд на Дженнифер. Его темные брови поползли вверх. Дженнифер молчала. Солнце светило прямо в монитор, детали чуть размывались, но картинка была достаточно ясной. Внезапно пассажиры взлетели и закувыркались в воздухе. Марти затаил дыхание и впился в экран возбужденным взглядом. — Где ты это раздобыла? — У одного недовольного служащего. — И где же он служит? — В видеоцентре, который выполняет заказы «Нортона». Эта женщина решила выполнить свой гражданский долг и опубликовать запись. Она разыскала меня по телефону. — Эта запись принадлежит «Нортону»? — Они нашли ее в самолете. — Невероятно, — сказал Марти, не отрывая взгляд от экрана. — По-тря-сающе! — Пассажиры кувыркались, камера мчалась по проходу. — Убойные кадры! — Ну разве это не сказка? События продолжали развиваться. Великолепная запись, от начала до самого конца, даже лучше, чем пленка «Си-Эн-Эн», — более эффектная, динамичная. Камера вырвалась из рук хозяина и металась по салону, создавая куда более наглядное впечатление о том, что происходило на борту. — Кто еще получил эту пленку? — спросил Марти. — Никто. — Но эта твоя недовольная могла… — Нет, — заверила его Дженнифер. — Я попросила никому не давать запись, пообещав, что взамен мы оплатим ее расходы на адвокатов. Она будет сидеть тише мыши. — Значит, эта пленка — наш эксклюзив? — Совершенно верно. — Живое свидетельство происшествия на борту самолета «Нортона». — Именно. — Это будет потрясающий репортаж, — сказал Марти.* * *
«Воскрешение из мертвых, — подумала Дженнифер, наблюдая за Марти, который подошел к ограде и начал готовиться к выступлению. — Репортаж спасен!» Дженнифер видела, что Марти готов пуститься во все тяжкие. Новая пленка ничего не добавляла к той информации, которой они располагали до сих пор, но Марти — настоящий профессионал. Он знал, что успех передачи всецело зависит от документальных кадров. Все остальное не в счет. А эта пленка была способна потрясти кого угодно. Настроение Марти заметно улучшилось. Он расхаживал у ограды, посматривая на здания «Нортона». Все благоприятствовало успеху — пленка, добытая в недрах компании, намеки на тупость руководства и их попытки скрыть истину. Марти выжмет материал до последней капли. Пока гримерша освежала его шею, Марти сказал: — Надо отправить запись Дику. Пусть обеспечит рекламу. — Уже, — отозвалась Дженнифер, ткнув пальцем в сторону одного из фургонов, стоявших на обочине. Уже через час Дик получит запись по спутниковым каналам. И, уж конечно, он ее хорошенько раскрутит. Пустив в эфир короткие выдержки, он подготовит аудиторию к субботней передаче. «Новая потрясающая лента о катастрофе „Нортона“! Ужасающие кадры гибели в воздухе! Только на „Ньюслайн“! Смотрите нас в субботу в десять вечера!» Рекламу будут показывать каждые полчаса. В субботу вечером у экранов соберется вся страна.* * *
Марти выступил с импровизацией, и выступил блестяще. Погрузившись в машины, съемочная группа отправилась к воротам «Нортона». Они даже опередили график на несколько минут. — Кто представляет компанию? — спросил Марти. — Женщина по фамилии Синглтон. — Женщина? — Темные брови Марти вновь поползли вверх. — Какого черта? — Она вице-президент, начальник отдела гарантии качества. Ей далеко за тридцать. Она возглавляет расследование. Марти протянул руку. — Дай-ка мне документы и записи. — Он принялся изучать их, еще сидя в машине. — Ты ведь понимаешь, чем нам предстоит заняться. Репортаж уже, можно сказать, состоялся. Интересующие нас кадры длятся четыре, может быть, четыре с половиной минуты. Вероятно, тебе захочется показать некоторые из них дважды — я бы так и сделал. Не вижу смысла тратить много времени на Баркера и остальных. Главное — это видеозапись и интервью с представителем «Нортона». Это — суть репортажа, Стало быть, у нас один выход: хорошенько прижать эту дамочку и размазать ее по стенам. Дженнифер ничего не сказала. Пока Марти листал документы, она терпеливо ждала. — Минутку, минутку, — заговорил Марти. Он смотрел в бумаги широко распахнутыми глазами. — Это что, шутка? — Нет, — ответила Дженнифер. — Но ведь это самая настоящая бомба, — сказал Рирдон. — Где ты это достала? — Три дня назад прислали из «Нортона» в пакете с прочими документами. Должно быть, вложили по ошибке. — Эта ошибка дорого им обойдется, — заметил Марти. — Особенно мисс Синглтон.Боевая рубка 14:15
Кейси шагала по территории, направляясь в ГРП, когда запищал сотовый телефон. Звонил Стиви Ниенто, сервисный представитель в Ванкувере. — У меня плохие новости, — сказал Стиви. — Вчера я побывал в госпитале. Он умер. Отек мозга. Майка Ли рядом не оказалось, и меня попросили опознать тело… — Стиви, — перебила Кейси. — Это не телефонный разговор. Отправь мне телекс. — Хорошо. — Только не сюда, — добавила Кейси. — Отправь его в Юму, в отдел летных испытаний. — Вот как? — Именно. — Хорошо. Кейси дала отбой и вошла в ангар номер четыре, вдоль пола которого были натянуты ленты. Она собиралась поговорить с Мэри Рингер о капитанской фуражке, найденной в салоне. Кейси уже стало ясно, что это одна из важнейших улик. Внезапно ее осенило. Она позвонила Норме. — Послушай, кажется, я догадалась, откуда пришел факс со страницей из журнала для пассажиров. — Это так важно? — Да. Позвони в аэропорт, в клинику Сентинела. Попроси к телефону стюардессу по имени Кей Лианг. Узнай у нее вот что. Записывай… Она говорила с Нормой несколько минут, потом дала отбой. Телефон тут же зазвонил вновь. — Кейси Синглтон. — Где ты шатаешься, черт побери? — рявкнул Мардер. — В четвертом ангаре. Я пытаюсь… — Ты должна быть здесь, — отрезал Мардер. — Тебя ждут журналисты. — Интервью назначено на четыре часа. — Его перенесли, оно начинается в ближайшие минуты. — Уже? — Да, все уже собрались. Репортеры, съемочная группа — все. Они разворачивают оборудование. Ждут только тебя, Кейси.* * *
Кейси сидела в кресле в боевой рубке, подставив лицо женщине-гримеру. В рубке было полно людей. Несколько мужчин устанавливали огромные софиты и подвешивали к потолку звукопоглощающие панели. Звукооператоры укрепляли на столе и стенах микрофоны. Операторы возились с оборудованием — две съемочные группы, у каждой по две камеры, всего — четыре, по одной в каждом углу. За столом друг против друга стояли два кресла — одно для Кейси, другое для ведущего. Кейси было неприятно, что съемки будут проводиться в боевой рубке. Она не понимала, зачем Мардер пустил сюда посторонних. Было что-то унизительное в том, что комната, в которой они работали, разбирая причины воздушных происшествий, превратилась в сцену для телешоу. Кейси это совсем не нравилось. Она чувствовала себя неуверенно: события разворачивались слишком быстро. Женщина-гример то и дело просила ее держать голову неподвижно, закрывать глаза, открывать их. Подошла Эйлин, секретарь Мардера. У нее в руках был большой пакет из бурой оберточной бумаги. — Джон просил передать вам вот это, — сказала она. Кейси хотела заглянуть внутрь, но гримерша попросила ее поднять глаза к потолку. — Всего одна минута, потом вы свободны. Подошла Дженнифер Мэлоун, продюсер передачи. — Как вы себя чувствуете, мисс Синглтон? — спросила она, лучась улыбкой. — Спасибо, хорошо. — Кейси продолжала смотреть вверх. — Барбара, — сказала Мэлоун, обращаясь к гримерше. — Не забудьте сделать… э-ээ… — Она неопределенно взмахнула рукой в сторону Кейси. — Не забуду. — Что сделать? — спросила Кейси. — Ничего особенного, — ответила женщина. — Так, последние штрихи. — Даю вам минуту, чтобы закончить макияж, потом пришлю Марти. Вы познакомитесь с ним и, прежде чем начать интервью, обсудите основные моменты беседы. — Хорошо. Мэлоун ушла. Барбара продолжала работать с лицом Кейси: — Я положу светлый тон под вашими глазами, чтобы вы не казались такой уставшей. — Мисс Синглтон? Кейси сразу узнала голос, звучавший с телеэкрана уже много лет. Барбара отступила назад, и она увидела Марти Рирдона, стоящего напротив. На нем были рубашка с короткими рукавами и галстук, шея обернута салфеткой. Он протянул руку: — Марти Рирдон. Рад с вами познакомиться. — Здравствуйте, — отозвалась Кейси. — Спасибо, что согласились помочь нам, — продолжал Рирдон. — Мы постараемся не мучить вас понапрасну. — Надеюсь. — Как вы, должно быть, знаете, интервью пойдет в записи, — сказал Рирдон. — Поэтому если вам захочется откашляться или что-нибудь в этом роде — не стесняйтесь. Мы вырежем соответствующие кадры. Если вам в какой-то момент захочется переформулировать ответ — ради бога. Мы дадим вам возможность сказать именно то, что вы хотели. — Хорошо. — В основном мы будем говорить о происшествии на борту «Транс-Пасифик». Но я намерен коснуться и иных вопросов. В ходе беседы я упомяну о китайской сделке и, если хватит времени, о том, как к ней относятся профсоюзы. Однако я не хотел бы слишком отклоняться от главной темы — инцидента с самолетом «Транс-Пасифик». Вы ведь входите в состав следственной комиссии? — Да. — Очень хорошо. Я имею обыкновение задавать неожиданные вопросы, что называется наугад. Но пусть вас это не беспокоит. Наша единственная цель — как можно тщательнее разобраться в происходящем. — Понимаю. — Что ж, увидимся через несколько минут, — сказал Рирдон. Улыбнувшись, он ушел. Перед Кейси вновь возникла Барбара. — Поднимите глаза, — велела она. Кейси посмотрела в потолок. — Марти очень хороший человек, — сказала Барбара. — В глубине души он добряк каких мало. Обожает своих детишек. Кейси услышала голос Мэлоун: — Долго еще ждать, ребята? — Пять минут, — сказал кто-то. — Что со звуком? — Мы готовы. Давайте сюда клиентов. Барбара начала припудривать шею Кейси. Кейси поморщилась от боли. — Я оставлю вам номерок. Может быть, вам захочется туда позвонить, — сказала Барбара. — Зачем? — Это очень хорошая организация, прекрасные люди. В основном психологи, рассудительные и благоразумные. Они окажут вам помощь. — Какую? — Пожалуйста, посмотрите налево… Должно быть, он крепко вас ударил. — Я упала, — возразила Кейси. — Да-да, понимаю… и все же я оставлю визитку на тот случай, если вы передумаете, — сказала Барбара, орудуя пуховкой. — Хм-мм… придется наложить основу, чтобы скрыть кровоподтек… — Она повернулась к своему чемоданчику, вынула оттуда губку с кремом и принялась втирать его в шею Кейси. — Я работаю гримером, у меня наметанный глаз, и тем не менее женщины всегда все отрицают. Но я считаю, что семейному насилию пора положить конец. — Я разведена, — сказала Кейси. — Я знаю, знаю… Мужчины уверены, что мы будем молчать. Мой собственный муж… все кончилось тем, что я забрала детей и ушла. — Вы ничего не понимаете. — Я все понимаю. Когда над вами совершают насилие, вам кажется, что с этим ничего нельзя поделать. Отсюда депрессия, чувство беспомощности, — сказала Барбара. — Но рано или поздно каждый из нас вынужден посмотреть в лицо правде. Появилась Мэлоун. — Марти уже говорил с вами? В основном нас интересует авария, вероятно, он с нее и начнет. Но он может упомянуть также о китайской сделке и профсоюзах. Не спешите с ответами, времени у нас достаточно. И не пугайтесь, если Марти станет перескакивать с одной темы на другую. Он часто так делает. — Поверните голову вправо, — велела Барбара, начиная обрабатывать шею Кейси с другой стороны. Кейси повернулась вправо. Вошел звукооператор. — Вот, возьмите, — сказал он, протягивая ей пластиковую коробочку со свисающим шнуром. — Что это? — спросила Кейси. — Смотрите направо, — попросила Барбара. — Это радиомикрофон. Потерпите еще минуту, и я помогу вам его надеть. В сумочке, лежавшей на полу за спинкой кресла, запищал сотовый телефон. — Выключите эту штуку! — крикнул кто-то. Кейси протянула руку к сумочке и открыла ее. — Это мой телефон, — сказала она. — Ох… извините. Кейси приложила трубку к уху. — Эйлин принесла тебе конверт? — спросил Мардер. — Да. — Ты ознакомилась с его содержимым? — Еще нет. — Приподнимите подбородок, — велела Барбара. — Там все документы, о которых мы говорили, — продолжал Мардер. — О решетке реверса и обо всем прочем. Там все, что может тебе потребоваться. — Хорошо. — Я лишь хотел быть уверенным в том, что ты пойдешь на интервью во всеоружии. — Я готова. — Отлично. Мы надеемся на тебя. Кейси свернула аппарат и выключила его. — Подбородок вверх, — повторила Барбара. — Вот так. Хорошая девочка.* * *
Наконец с гримом было покончено, и Кейси поднялась на ноги. Барбара обмахнула ее плечи маленькой кисточкой и побрызгала волосы лаком. Потом она вместе с Кейси вышла в туалетную комнату и показала, как укладывать шнур микрофона под блузкой и лифчиком, как крепить его к лацкану. Шнур выводился из-под юбки и присоединялся к передатчику. Барбара прикрепила его к поясу Кейси и включила питание. — Не забывайте, с этой минуты вы в эфире, — сказала она. — Окружающие слышат каждое ваше слово. — Ясно, — отозвалась Кейси. Она привела в порядок одежду. Передатчик неприятно давил на бедро, шнур щекотал кожу. Кейси было неловко и неуютно. Барбара повела ее в рубку, придерживая за локоть. Кейси чувствовала себя гладиатором, которого тащат на арену. В рубке горел яркий свет, было очень жарко. Кейси проводили к столу, велев смотреть под ноги и не задевать кабели, и усадили в кресло. За ее спиной стояли две телекамеры. Еще две смотрели ей в лицо. Оператор попросил ее сдвинуть кресло на несколько сантиметров вправо. Кейси подчинилась. К ней подошел звукооператор и поправил микрофон, сказав, что слышен шорох одежды. Напротив Кейси Марти Рирдон самостоятельно укреплял микрофон, болтая с оператором. Потом он уселся в кресло. Он держался непринужденно и выглядел расслабленным. Посмотрев в лицо Кейси, он улыбнулся ей. — Вам не о чем тревожиться, — сказал он. — Это проще пареной репы.* * *
— Пошевеливайтесь, ребята, они уже в креслах. Становится жарко. — Первая камера готова. — Вторая камера готова. — Звук готов. — Давайте свет, — велела Мэлоун. Кейси думала, что свет уже включен, но вдруг со всех сторон хлынули слепящие лучи. Кейси показалось, что она угодила в пылающую жаровню. — Проверьте камеры, — сказала Мэлоун. — Мы готовы. — Все в порядке. — Отлично, — сказала Мэлоун. — Включайте запись. Началось интервью.Боевая рубка 14:33
Марти Рирдон поймал взгляд Кейси, улыбнулся и широким жестом обвел помещение. — Значит, это и есть та самая комната, в которой встречаются специалисты «Нортона», чтобы проанализировать причины аварий. Кейси кивнула. — И вы принимаете участие в этой работе. — Да. — Вы — вице-президент компании «Нортон», возглавляете отдел гарантии качества. — Да. — Вы работаете в компании пять лет. — Да. — Кажется, эту комнату называют боевой рубкой? — Да, кое-кто называет ее именно так. — Почему? Кейси замялась. Она не знала, какими словами рассказать о спорах, которые вспыхивали в этой комнате, о гневных восклицаниях, которыми сопровождалась каждая попытка выяснить причину того или иного происшествия, и при этом не сказать ничего, что можно было выдернуть из контекста. — Так уж повелось, — ответила она. — Боевая рубка… — произнес Рирдон. — Карты, схемы, планы битв, невыносимое напряжение. Осадное положение. Можно сказать, что ваша компания, «Нортон Эйркрафт», оказалась в осадном положении. Не так ли? — Что вы имеете в виду? — спросила Кейси. Рирдон вскинул брови. — ОАВП, Объединенная европейская администрация воздушных перевозок, отказывается выдать сертификат одному из ваших самолетов, N-22, утверждая, что он ненадежен. — На самом деле самолет уже получил сертификат, однако… — И вы собирались продать пятьдесят N-22 Китаю. Но ходят слухи, будто бы теперь и китайцы озабочены вопросами надежности вашей продукции. Кейси пропустила выпад мимо ушей. Она заставила себя сосредоточить внимание на Рирдоне. Окружающее словно перестало для нее существовать. — Я ничего не знаю об озабоченности китайской стороны, — сказала она. — Но знаете о причинах, которые эту озабоченность вызывают, — подхватил Рирдон. — В начале нынешней недели произошел серьезный инцидент с N-22. — Да. — Самолет компании «Транс-Пасифик», рейс номер пятьсот сорок пять. Инцидент произошел во время полета над Тихим океаном. — Да. — Три человека погибли. А сколько людей получили ранения? — Кажется, пятьдесят шесть. — Кейси понимала, что ее ответ ужаснет публику, каким бы тоном она ни произнесла эти слова. — Пятьдесят шесть пострадавших, — с нажимом произнес Рирдон. — Сломанные шеи. Сломанные конечности. Сотрясения мозга. Черепные травмы. Два человека останутся парализованными на всю жизнь… Он умолк, глядя на Кейси. — Что вы об этом думаете? — Наша компания делает все возможное, чтобы повышать безопасность воздушных перевозок. Мы испытываем машины в течение утроенного срока службы… — Звучит впечатляюще. Но убеждены ли вы в адекватности этих мер? Кейси замялась. К чему он клонит? — Прошу прощения, — сказала она. — Боюсь, я не вполне улавливаю вашу мысль. — Компания обязана строить надежные машины, не правда ли? — Разумеется. Мы так и делаем. — С этим не все согласны, — возразил Рирдон. — Например, ОАВП. У китайской стороны тоже могут появиться сомнения… Скажите, обязана ли компания исправлять просчеты в конструкции самолетов, зная о том, что они ненадежны? — Что вы имеете в виду? — Я имею в виду следующее, — ответил Рирдон. — То, что произошло с Пятьсот сорок пятым, случалось и прежде. И не раз. На других экземплярах N-22. Это правда? — Нет, — сказала Кейси. — Нет? — переспросил Рирдон, вскидывая брови. — Нет, — твердым голосом повторила Кейси. Вот он, решительный момент. Кейси балансировала на краю пропасти. — Значит, это произошло впервые? — Да. — Тогда, быть может, вы прокомментируете вот этот список? — Рирдон вынул лист бумаги и предъявил его на всеобщее обозрение. Даже на расстоянии Кейси видела, что это такое. — Это список происшествий с самолетами марки N-22, вызванных выпуском предкрылков. Первый инцидент возник в 1992 году, сразу после ввода самолета в эксплуатацию. Всего восемь случаев. Восемь не связанных друг с другом эпизодов. Авария на борту Пятьсот сорок пятого — девятая. — Это не совсем так. — Объясните, почему. Стараясь говорить как можно короче, Кейси рассказала о механизме действия директив о годности к полетам, объяснила, какие дефекты в конструкции N-22 потребовали вмешательства ФАВП. Она рассказала, каким образом были устранены недостатки, если не считать самолетов зарубежных авиакомпаний, которые не подчинились директивам. После 1992 года на самолетах американских компаний подобных инцидентов не случалось. Рирдон внимал ее рассказу, вскинув брови с таким видом, будто строптивость зарубежных компаний оказалась для него откровением. — Давайте посмотрим, верно ли я вас понял, — произнес он. — Вы утверждаете, что компания «Нортон» строго следовала правилам, выпуская директивы, которые должны были способствовать устранению дефекта. — Нет, — возразила Кейси. — Компания действительно устранила этот дефект. — Вот как? Но нам сказали, что гибель пассажиров Пятьсот сорок пятого вызвана выпуском предкрылков. — Это не правда. — Кейси знала, что она идет по лезвию бритвы, манипулируя тонкостями языка и техническими терминами. Если Рирдон спросит, были ли выпущены предкрылки, она окажется в трудном положении. Затаив дыхание, Кейси ждала следующего вопроса. — Значит, те люди, которые утверждали, что на Пятьсот сорок пятом были выпущены предкрылки, ошибаются? — Понятия не имею, откуда они это взяли. — Кейси решила пойти дальше. — Да, они ошибаются. — Ошибается Баркер, бывший сотрудник ФАВП. — Да. — Ошибается ОАВП. — Видите ли, на самом деле ОАВП отложила выдачу сертификата из-за повышенного уровня шумов… — Давайте не будем отвлекаться, — перебил Рирдон. Кейси вспомнила слова Гершон: «Его не интересует информация». — Итак, ОАВП ошибается, — повторил Рирдон. Вопрос предполагал сложные объяснения. Как же ответить покороче? — Они ошибаются, утверждая, будто бы самолет ненадежен. — Значит, по-вашему, их критика в адрес N-22 необоснованна? — спросил Рирдон. — Совершенно верно. Это превосходный самолет. — Грамотно сконструированный. — Да. — Надежный. — Да. — Вы бы полетели на N-22? — Если есть выбор, летаю только на нем. — Ваши родные, друзья… — И они тоже. — Никаких сомнений, колебаний? — Никаких. — Какова была ваша реакция, когда вы увидели по телевизору запись, сделанную на борту Пятьсот сорок пятого? Он заставит вас вновь и вновь говорить «да», а потом ошеломит неожиданным вопросом. Но Кейси была готова к такому повороту. — Мы считаем это происшествие в высшей мере трагическим. Когда я смотрела запись, меня переполняли жалость и сочувствие к пострадавшим. — Вы чувствовали жалость. — Да. — Неужели это не поколебало вашей веры в N-22? Вы не задались вопросом — а так ли уж он надежен? — Нет. — Почему? — Потому что у N-22 блестящая репутация. Это один из лучших современных самолетов. — Один из лучших… — Рирдон язвительно улыбнулся. — Да, мистер Рирдон, — сказала Кейси. — Позвольте задать вам вопрос. В прошлом году сорок три тысячи американцев погибли в дорожных катастрофах, четыре тысячи утонули, две тысячи умерли от отравления недоброкачественными продуктами. Известно ли вам, сколько человек погибло на коммерческих воздушных линиях? Рирдон выдержал паузу. — Откровенно говоря, вы застали меня врасплох, — признался он, хмыкнув. — Это честный вопрос, мистер Рирдон. Сколько авиапассажиров погибло в прошлом году? Рирдон нахмурился: — Думаю… что-то около тысячи? — Пятьдесят, — сказала Кейси. — Всего пятьдесят человек. А в позапрошлом году — шестьдесят. Меньше, чем погибших мотоциклистов. — Сколько из них погибли на борту N-22? — Рирдон сузил глаза, собираясь дать сдачи. — Ни одного, — сказала Кейси. — Вы имеете в виду… — В нашей стране дорожные происшествия уносят ежегодно жизни сорока трех тысяч человек, и это никого не тревожит. Люди садятся за руль в состоянии опьянения, переутомления — и делают это без малейших колебаний. Но те же самые люди впадают в панику при одной мысли о том, что придется лететь на самолете. Все дело в том, — продолжала Кейси, — что телевидение постоянно преувеличивает опасность. Запись, которую вы собираетесь показать, заставит людей бояться полетов. Причем понапрасну. — Вы считаете, что эту запись не следует показывать? — Я этого не говорила. — Но вы утверждали, что она напугает людей, причем понапрасну. — Совершенно верно. — Стало быть, вы считаете, что подобные записи показывать нельзя? На что он намекает? К чему клонит? — Я этого не говорила, — ответила Кейси. — Я задал вопрос. — Я сказала, — произнесла Кейси, — что подобные записи создают неверное представление об опасности воздушных путешествий. — В том числе и об опасности полетов на N-22? — Я уже говорила, что считаю N-22 надежной машиной. — Значит, вы полагаете, что такие записи нельзя показывать публике. К чему он клонит? Кейси до сих пор не могла разгадать его замысел. Она не ответила, лихорадочно размышляя, пытаясь понять, чего хочет Рирдон. У нее возникло тягостное ощущение, что она догадывается. — Итак, мисс Синглтон, вы считаете, что подобные записи следует скрывать. — Нет. — Значит, их нельзя скрывать? — Нельзя. — Случалось ли вашей компании скрывать какие-либо видеозаписи? Ага, подумала Кейси. Она попыталась подсчитать, сколько людей видели пленку. Довольно много, сообразила она. Эллен Фонг, Зейглер, сотрудники видеоцентра… Десяток человек, может быть, больше. — Мисс Синглтон, — продолжал Рирдон, — известно ли вам, лично вам, о каких-либо других записях, сделанных во время аварии? «Ври напропалую», — советовал Амос. — Да, — ответила она. — Я знаю о такой пленке. — Вы ее просматривали? — Да. — Это ужасные, пугающие кадры, — сказал Рирдон. — Вы со мной согласны? Пленка у них, сообразила Кейси. Они ее получили. Начиная с этого момента следовало соблюдать крайнюю осторожность. — Очень трагичные кадры, — подтвердила она. — Происшествие с Пятьсот сорок пятым — настоящая трагедия. Она чувствовала себя усталой. От напряжения у нее заныли плечи. — Мисс Синглтон, позвольте спросить прямо: ваша компания скрывает эту запись? — Нет. Брови Рирдона изумленно поползли вверх: — Но вы ее не опубликовали. — Нет. — Но почему? — Мы нашли кассету в салоне самолета, — ответила Кейси, — и используем ее в ходе текущего расследования. Мы не видели причин публиковать ее до окончания следствия. — И вы утверждаете, что не скрывали хорошо известные дефекты N-22? — Нет, не скрывали. — Многие с вами не согласятся, мисс Синглтон. «Ньюслайн» получил копию этой записи от сотрудника «Нортона». Этот человек полагает, что компании есть что скрывать. Угрызения совести вынудили его опубликовать эту пленку. Кейси напряглась всем телом. Она даже не шелохнулась. — Вы удивлены? — осведомился Рирдон, кривя губы. Кейси не ответила. В ее голове образовалась сумятица. Она обдумывала свой следующий шаг. Рирдон снисходительно улыбался, явно наслаждаясь происходящим. Пора. — Вы видели эту запись, мистер Рирдон? — Кейси задала вопрос таким тоном, словно подразумевала, что никакой пленки не было и Рирдон все придумал. — Да, — с печалью в голосе отозвался тот. — Я видел эту запись. Смотреть ее было истинным мучением. Это ужасное, страшное свидетельство того, что происходило на борту N-22. — Вы просмотрели ее целиком? — Разумеется. И мои нью-йоркские коллеги тоже. «Значит, ее уже переправили в Нью-Йорк», — подумала Кейси. Осторожно. Держи ухо востро! — Мисс Синглтон, ваша компания намеревалась когда-нибудь опубликовать эту запись? — Она не наша, мы не вправе ее обнародовать. После завершения расследования мы вернем ее хозяину. Он сам решит, что с ней делать. — После завершения расследования… — Рирдон покачал головой. — Прошу меня извинить, но не слишком ли много тайн и секретов у компании, которая, по вашим словам, так заботливо печется о безопасности полетов? — Тайн и секретов? — Мисс Синглтон. Если бы в конструкции N-22 были серьезные дефекты, о которых компания знала уже долгие годы, вы бы рассказали нам о них? — Таких дефектов нет. — Неужели? — Рирдон смотрел на бумаги, разложенные перед ним на столе. — Если ваши слова о надежности N-22 — правда, то как вы объясните вот это? Он протянул Кейси лист бумаги. Она взяла лист и посмотрела на него. — Господи боже мой! — воскликнула она. Рирдон получил свой «момент истины». Он застал Кейси врасплох, выбил ее из равновесия. Кейси понимала, что она потеряла лицо. Назад возврата нет, как бы она ни оправдывалась, что бы ни говорила. Но в этот миг Кейси всецело занимал лежащий перед ней документ. Она никак не ожидала увидеть его сейчас. Это была ксерокопия титульной страницы отчета трехлетней давности.ЗАКРЫТАЯ ИНФОРМАЦИЯ — ТОЛЬКО ДЛЯ СЛУЖЕБНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ «НОРТОНЭЙРКРАФТ» ИТОГОВЫЙ ОТЧЕТ НЕУСТОЙЧИВОСТЬ ЛЕТНЫХ ХАРАКТЕРИСТИК N-22Ниже были указаны фамилии членов комиссии. Кейси значилась первой, поскольку комиссию возглавляла именно она. Кейси знала, что в этом исследовании, равно как и в его результатах, нет ничего неприглядного. Однако сам факт его проведения и даже тема — «Неустойчивость летных характеристик» — выглядели устрашающе. Рирдона не интересует информация. «Но ведь это внутренний отчет, — подумала Кейси. — Его не собирались публиковать. Он был составлен три года назад — много ли людей помнят о нем? Где его раздобыл Рирдон?» Отчет прислали из ее конторы. Кто это сделал? «Ричман», — со злостью подумала она. Ричман сунул его в пакет с документами для прессы, пока тот лежал на ее столе. С документами, которые Норма по ее просьбе отправила факсом в «Ньюслайн». Откуда Ричман узнал об отчете? От Мардера. Мардер возглавлял разработку N-22, он-то и заказал это исследование. И сделал так, чтобы его результаты выплыли наружу в тот самый миг, когда Кейси выступает по телевидению, потому что… — Мисс Синглтон? — подал голос Рирдон. Кейси подняла лицо. Свет юпитеров ударил ей в глаза. — Да? — Вы узнаете этот документ? — Да, узнаю, — ответила она. — Это ваша подпись в нижнем углу? — Да. Рирдон протянул ей три оставшиеся страницы отчета: — Иными словами, вы возглавляли секретную комиссию, которая исследовала неустойчивость летных характеристик N-22. Я правильно понял? Что теперь делать, как выпутываться? Его не интересует информация. — Тут нет никакого секрета, — заговорила Кейси. — Это было лишь одно из множества испытаний, которым мы подвергаем наши самолеты, находящиеся в эксплуатации. — Но вы сами признали, что речь идет о неустойчивости летных характеристик. — Послушайте, — заговорила Кейси. — Подобные исследования служат интересам дела… — Вот как? — Рирдон недоверчиво вскинул брови. — Да, — сказала Кейси. — После первого инцидента с предкрылками, который случился четыре года назад, у нас возник вопрос, гарантирована ли устойчивость управления самолетом при некоторых конфигурациях. Мы не оставили этот вопрос без внимания, мы отнеслись к нему со всей серьезностью. Мы создали особую комиссию, поручили ей испытать машину в разнообразных условиях и выяснить, верны ли наши подозрения. Комиссия пришла к выводу о том, что… — Я приведу выдержку из вашего доклада, — перебил Рирдон. — «Устойчивость управления обеспечивается компьютерами», — прочел он. — Совершенно верно, — сказала Кейси. — Ни один современный самолет не обходится без… — «Отмечена повышенная чувствительность ручного управления при изменении эшелона», — прочел Рирдон. Кейси внимательно вглядывалась в страницы отчета, следя за цитатами Рирдона. — Совершенно верно, но если вы прочтете фразу до конца… — Пилоты утверждают, что самолет неуправляем, — перебил Рирдон. — Вы вырвали их показания из контекста. — Вот как? — Брови вновь поползли кверху. — Я лишь привел выдержку из вашего отчета. Из отчета секретной комиссии компании «Нортон». — Мне казалось, вы хотите узнать мое мнение. — Кейси начинала давать волю гневу. Она понимала, что ее раздражение не укрылось от собеседника, но ей было все равно. Рирдон откинулся на спинку кресла и развел руками. В каждом его жесте читались здравомыслие и невозмутимость. — Это и есть наша главная задача, мисс Синглтон. — Коли так, позвольте мне объяснить. Целью данного исследования было выяснить, возможно ли проявление неустойчивости в управлении N-22. Мы пришли к выводу, что самолет устойчив, и… — Это вы так считаете. — Позвольте мне закончить. — Разумеется. — Я вновь приведу ваши выдержки, но уже в контексте документа, — сказала Кейси. — В отчете написано, что N-22 управляется компьютерами. Все современные самолеты нуждаются в компьютерах для стабилизации в полете — и не потому, что ими не могут управлять пилоты. Пилоты могут водить их, тут нет никаких сложностей. Однако авиакомпании желают иметь экономичные машины. Максимальная экономия топлива достигается при минимальной тяге. Рирдон пренебрежительно взмахнул рукой: — Прошу меня извинить, но мы говорим о других вещах… — Чтобы минимизировать тягу, — продолжала Кейси, — самолет должен очень точно выдерживать определенное положение в воздухе. Самое эффективное положение — легкий наклон носом вверх. При крейсерском полете самолет удерживается в этом положении при помощи компьютеров. Это самое обычное дело. — Неустойчивость — самое обычное дело? Рирдон постоянно уводил беседу в сторону, не давал Кейси перехватить инициативу. — Я перехожу к этому. — Ждем с нетерпением. — В голосе Рирдона звучал неприкрытый сарказм. Кейси попыталась взять себя в руки. Как бы плохо ни складывались обстоятельства, будет еще хуже, если она утратит выдержку. — Вы процитировали фразу из отчета, — сказала она. — Позвольте мне ее закончить, «При изменении эшелона отмечена повышенная чувствительность ручного управления, которая тем не менее лежит в пределах расчетных параметров и не представляет никаких трудностей для квалифицированных пилотов». Вот так завершается это предложение. — Но вы признали, что у N-22 чувствительное управление. Разве это не означает, что он неустойчив? — Нет, — ответила Кейси. — Чувствительный — это не значит неустойчивый. — Самолетом нельзя управлять… — Рирдон покачал головой. — Можно. — Вы предприняли это исследование, потому что у вас были причины для беспокойства. — Мы предприняли его, поскольку наша работа в том и состоит, чтобы обеспечивать надежность самолетов, — возразила Кейси. — И мы уверены: самолет надежен. — Секретное исследование. — Оно не было секретным. — Вы скрыли его результаты. Они остались неопубликованными. — Это был внутренний отчет. — Значит, вам нечего скрывать? — Нечего, — ответила Кейси. — Почему же вы не сказали нам правду о происшествии с Пятьсот сорок пятым? — Правду? — Нам сообщили, что следственная комиссия сделала предварительные выводы о причинах инцидента. Это так? — Работа близка к завершению. — Близка к завершению… Мисс Синглтон, вы обнаружили причину или нет? Кейси смотрела на Рирдона. Вопрос повис в воздухе. — Мне очень жаль, — произнес оператор за ее спиной, — но нам пора перезаряжать камеры. — Перезарядка! На лице Рирдона появилось такое выражение, как будто ему закатили оплеуху. Но он быстро пришел в себя. — Продолжение следует, — сказал он, улыбаясь Кейси. Он выглядел расслабленным; он понимал, что одержал верх. Он поднялся из кресла и повернулся к Кейси спиной. Лампы погасли; казалось, в комнате внезапно воцарился мрак. Кто-то включил кондиционер. Кейси тоже поднялась на ноги и отцепила от пояса радиомикрофон. Подошла Барбара с пуховкой. Кейси отвела ее руку. — Я вернусь через минуту, — сказала она. Теперь, когда юпитеры были выключены, она заметила Ричмана, который шагал к двери. Кейси метнулась следом.
Здание номер 64 15:01
Она догнала его в коридоре, схватила за руку и развернула к себе лицом. — Сукин сын! — Эй, — сказал Ричман. — Успокойтесь. — Кивком головы он указал за спину Кейси. Она оглянулась и увидела техника и оператора, которые выходили в коридор. Взбешенная, Кейси затолкала Ричмана в дамскую комнату. Он рассмеялся: — Господи, я и не знал, что вы принимаете все так близко к сердцу… Кейси затащила его в туалет и прижала спиной к раковинам, протянувшимся вдоль стены. — Жалкий подонок, — прошипела она. — Не знаю, зачем тебе это потребовалось, но ты разгласил результаты исследования, и я… — Ничего вы не сделаете. — Голос Ричмана внезапно стал ледяным. Он оттолкнул руки Кейси. — Неужели вы до сих пор не сообразили? Все кончено, Кейси. Вы только что сорвали сделку с Китаем. Вам конец. Кейси смотрела на него непонимающим взглядом. Ричман казался собранным, уверенным в себе — совершенно другим человеком. — Эдгартону конец. Китайской сделке конец. И вам тоже конец. — Ричман улыбнулся. — Все получилось именно так, как задумал Мардер. «Мардер, — подумала Кейси. — За всем этим стоял Мардер». — Если китайский контракт сорвется, Мардеру придется несладко. Эдгартон лично позаботится об этом. Ричман с жалостью покачал головой. — Ничего подобного. Эдгартон торчит в Гонконге, он даже не поймет, что с ним произошло. К полудню воскресенья Мардер станет новым президентом «Нортон Эйркрафт». Чтобы уломать совет директоров, ему хватит десяти минут, потому что мы заключили куда более масштабную сделку с Кореей. Заказ на сто десять самолетов и намерение приобрести еще тридцать пять. Шестнадцать миллиардов долларов. Члены совета будут потрясены. — Корея… — Кейси пыталась уяснить смысл происходящего. Крупнейший заказ в истории компании. — Но зачем… — Затем, что мы отдаем им крыло, — объяснил Ричман. — А они в ответ будут только рады приобрести сто десять машин. Их не интересует мнение падкой на сенсации американской прессы. Они отлично знают, что самолет надежен. — Мардер отдает им крыло? — Разумеется. Это решение положило конец всем колебаниям. — Да, — сказала Кейси. — А заодно и компании. — Наша программа послужит укреплению мировой экономики, — возразил Ричман. — И удушит компанию. — Шестнадцать миллиардов долларов, — напомнил Ричман. — Как только об этом станет известно, акции «Нортона» подскочат до небес. Всем будет хорошо. «Всем, кроме работников „Нортона“», — подумала Кейси. — Сделка уже заключена, — продолжал Ричман. — Нам нужно было лишь, чтобы кто-нибудь похоронил N-22 в глазах общества. Мы только что сделали это вашими руками. Кейси вздохнула. Ее плечи обвисли. Посмотрев мимо Ричмана, она заглянула в зеркало. Грим на ее шее превратился в сухую корку и растрескался. Ее глаза налились кровью. Она выглядела измученной и усталой. Загнанной в угол. — Поэтому я предлагаю, — заговорил Ричман, — вежливо спросить меня, что вам делать дальше. Вам остается одно — подчиняться приказам. Сделайте, что велено, будьте паинькой, и, глядишь, Мардер даст вам выходное пособие. Скажем, в размере трехмесячного жалованья. Иначе вылетите на улицу с пустым карманом. Он подался к Кейси: — Вы поняли, что я сказал? — Да, — ответила Кейси. — Я жду. Спрашивайте. Вежливо. Кейси задумалась, перебирая варианты, пытаясь найти выход из тупика. Но выхода не было. Она потерпела поражение. Ее переиграли с самого начала — с того самого дня, когда в ее конторе появился Ричман. — Я жду, — напомнил Ричман. Кейси посмотрела в его гладко выбритое лицо, вдохнула запах его одеколона. Этот подонок упивается своим превосходством. В приступе яростного гнева она вдруг увидела иное решение. С самого начала она трудилась не покладая рук, поставив себе целью разобраться в причинах аварии. Она действовала честно и открыто, но теперь ей придется об этом пожалеть. А может быть, нет? — Посмотрите в лицо фактам, — произнес Ричман. — Все кончено. Вы бессильны что-либо изменить. Кейси оттолкнулась от раковины. — Что ж, посмотрим, — сказала она и вышла из комнаты.Боевая рубка 15:15
Кейси заняла свое кресло. К ней подошел звукооператор и укрепил радиомикрофон на поясе ее юбки. — Скажите несколько слов, — попросил он. — Мне нужно установить уровень записи. — Проверка, проверка, — сказала Кейси. — Я ужасно устала. — Достаточно. Спасибо. Кейси увидела Ричмана, который проскользнул в комнату и привалился спиной к дальней стене. На его губах играла чуть заметная улыбка, лицо казалось безмятежным. Он был совершенно уверен в том, что Кейси в его руках, Мардер заключил колоссальную сделку, отдал на сторону производство крыла, накинул удавку на шею компании, и в этом ему помогла она, Кейси. Рирдон уселся в кресло напротив, повел плечами, поправил галстук и улыбнулся. — Здесь жарко, вы не находите? — Он посмотрел на часы. — Мы уже почти закончили. К Рирдону приблизилась Мэлоун и что-то зашептала ему на ухо. Это продолжалось довольно долго, потом Рирдон спросил: «Неужели?», и его брови поползли вверх. Он несколько раз кивнул, наконец сказал: «Все ясно», — и принялся разбирать бумаги из пакета, лежавшего перед ним на столе. — Ребята, вы готовы? — спросила Мэлоун. — Первая камера готова. — Вторая камера готова. — Звук готов. — Пускайте запись, — скомандовала она. «Ну вот, начинается», — подумала Кейси. Она глубоко вздохнула, выжидательно глядя на Рирдона. Рирдон улыбнулся: — Вы один из руководителей «Нортон Эйркрафт». — Да. — Работаете здесь пять лет. — Да. — Вы доверенный, высокопоставленный служащий компании. Кейси кивнула. Если бы он знал… — Самолет, выполнявший рейс «Транс-Пасифик» номер 545, потерпел аварию. Вы считаете этот самолет безупречным и надежным. — Совершенно верно. — И тем не менее погибли три человека и более пятидесяти получили ранения. — Да. — Мы все видели запись, снятую во время инцидента. Ужасные кадры. Ваша следственная комиссия работает дни напролет, и вот наконец нам стало известно, что вы нашли причину аварии. — Да, — ответила Кейси. — Вы выяснили, что произошло на борту самолета. Осторожно. Отныне нужно было действовать с крайней осторожностью. Кейси не знала всей правды; у нее были лишь серьезные подозрения. Ей еще предстояло собрать кусочки мозаики, убедиться в том, что события происходили в определенном порядке, образуя цепочку причинно-следственных связей. Она ничего не знала наверняка. — Мы близки к разгадке, — сказала она. — Нет смысла повторять, что мы ждем с нетерпением. — Результаты расследования будут объявлены завтра. За стойками юпитеров она увидела испуганное лицо Ричмана. Он не ожидал такого поворота. Он пытался понять, что происходит. Пускай пошевелит мозгами. Рирдон повернул голову, и Мэлоун зашептала ему на ухо. Рирдон кивнул и вновь обратился к Кейси: — Мисс Синглтон, если вы знаете причину, какой смысл откладывать? — Потому что, как вы и сказали, это очень серьезное происшествие. Вокруг него нагромождено множество ничем не подкрепленных спекуляций и слухов из различных источников. Компания «Нортон Эйркрафт» намерена действовать со всей ответственностью. Прежде чем заявлять что-либо публично, мы должны подтвердить свои предположения летными испытаниями, в которых будет участвовать лайнер, потерпевший аварию. — Когда начнутся эти испытания? — Завтра утром. — Ага. — Рирдон с сожалением вздохнул. — Это слишком поздно для нашей передачи. Надеюсь, вы понимаете, что лишили компанию возможности ответить на столь серьезные обвинения. У Кейси был заранее готов ответ. — Мы назначили летные испытания на пять утра, — сказала она. — Сразу по их окончании мы дадим пресс-конференцию — завтра в полдень. — В полдень, — повторил Рирдон. Его лицо превратилось в непроницаемую маску, но Кейси знала, что он лихорадочно размышляет. Полдень в Лос-Анджелесе — это четыре часа дня в Нью-Йорке. Вполне достаточно времени, чтобы подготовить вечерние выпуски новостей в обоих городах. Предварительные результаты расследования будут широко освещаться как местными, так и федеральными каналами. А передача «Ньюслайн», назначенная на десять вечера субботы, выйдет с опозданием. Репортаж, смонтированный накануне вечером, безнадежно устареет. Может случиться и так, что результаты расследования не оставят от сюжета камня на камне. Рирдон вздохнул. — С другой стороны, мы не хотели бы оказаться несправедливыми по отношению к вашей компании, — сказал он. — Естественно, — отозвалась Кейси.Администрация компании «Нортон» 16:15
— Плевать на нее, — сказал Мардер Ричману. — Что бы она ни делала, сейчас это не имеет никакого значения. — Но если она назначила летные испытания… — Кому какое дело? — перебил Мардер. — По-моему, она собралась пригласить съемочную группу. — Что из того? Испытания лишь усугубят ее положение. Синглтон не имеет ни малейшего понятия о причинах аварии. И ничего не поймет, даже если поднимет самолет в воздух. Вряд ли им удастся воспроизвести ход событий. Вдобавок могут случиться самые неожиданные вещи. — Например? — Самолет подвергся тяжелым перегрузкам, — объяснил Мардер. — В его силовых элементах могли возникнуть повреждения, оставшиеся незамеченными. Когда такая машина поднимается в воздух, может случиться все, что угодно. — Мардер пренебрежительно взмахнул рукой. — Летные испытания ничего не изменят. Репортаж «Ньюслайн» выйдет в эфир в субботу, с десяти до одиннадцати вечера. Ранним утром в субботу я сообщу членам совета директоров о том, что нам грозят скандальные разоблачения, и потребую созыва экстренного заседания в воскресенье утром. Гэл не успеет вовремя вернуться из Гонконга. Услышав о шестнадцатимиллиардной сделке, его сторонники переметнутся на нашу сторону. Все они являются держателями акций и понимают, что известие о заключении контракта принесет им немалые барыши. Я стану новым президентом компании, и никто не сможет меня остановить. Ни Гэл Эдгартон, ни тем более Кейси Синглтон. — Ну, не знаю, — сказал Ричман. — По-моему, она что-то замышляет. Она очень умна, Джон. — Умна, но недостаточно, — ответил Мардер.Боевая рубка 16:20
Ассистенты упаковали камеры в чехлы, сняли с потолков панели из пенистого пластика, отцепили микрофоны и отключили электрооборудование. Однако переговоры продолжались. На них присутствовали Эд Фуллер, руководитель юридического отдела «Нортона», Тедди Роули, летчик-испытатель, и два инженера отдела летных испытаний, которых пригласили, чтобы разъяснять технические подробности. От имени «Ньюслайн» выступала одна Мэлоун; Рирдон прохаживался за ее спиной, изредка что-то шепча ей на ухо. Его властные манеры исчезли вместе с ярким освещением. Теперь он казался усталым, раздраженным, нетерпеливым. Мэлоун начала беседу, заявив, что поскольку передача «Ньюслайн» целиком посвящена самолету «Нортона» N-22, то компания должна быть заинтересована в том, чтобы позволить «Ньюслайн» вести съемку испытаний. Кейси сказала, что в этом нет нужды. Ход испытаний фиксируется десятками видеокамер, установленных как снаружи самолета, так и в его салоне. «Ньюслайн» получит готовую запись. — Нет, — возразила Мэлоун. — Этого недостаточно. Съемочная группа «Ньюслайн» должна присутствовать на борту. Кейси сказала, что это невозможно, что ни одна компания не допускает журналистов к летным испытаниям. Она пообещала обеспечить трансляцию съемок на землю. — Этого недостаточно, — заявила Мэлоун. В разговор вмешался Эд Фуллер. Он напомнил о юридической ответственности компании. «Нортон» не имеет права допускать к испытаниям посторонних, не имеющих соответствующей страховки. — Вы, разумеется, понимаете, что в самой природе летных испытаний заложен риск. Он неизбежен. Мэлоун сказала, что «Ньюслайн» готова рисковать и подпишет отказ от претензий. Фуллер сказал, что он мог бы составить текст отказа, но юристы «Ньюслайн» наверняка его не одобрят. К тому же для этого нет времени. Мэлоун заверила его, что получит «добро» юристов «Ньюслайн» в течение часа. В любое время дня и ночи. Фуллер заговорил о другом. Он сказал, что если «Нортон» и позволит снимать испытания, то лишь при условии точного и адекватного освещения событий. Он потребовал представить ему на утверждение окончательный вариант записи. Мэлоун заявила, что журналистская этика не допускает подобный образ действий и в любом случае для этого нет времени. Если испытания завершатся к полудню, ей придется смонтировать пленку в передвижной студии и сразу перегнать ее в Нью-Йорк. Фуллера это не устраивало. Он желал убедиться в том, что события зафиксированы объективно и непредвзято. После долгих препирательств Мэлоун предложила выделить тридцать секунд эфира, в течение которых представитель «Нортона» мог бы изложить свою точку зрения на исход испытаний. Заявление можно записать во время пресс-конференции. Редактировать его не будут. Фуллер потребовал минуту. Сошлись на сорока секундах. — Есть еще одно условие, — добавил Фуллер. — Если мы позволим вам снимать испытания, вы должны исключить из репортажа запись реального инцидента, которую получили сегодня. — Ни за что, — ответила Мэлоун. — Запись пойдет в эфир. — Вы заявили, что запись была получена от источника внутри компании, — сказал Фуллер. — Это не правда. Мы настаиваем на том, чтобы источник был назван точно и определенно. — Мы получили пленку от служащего «Нортона». — Нет, — возразил Фуллер. — Во всяком случае, от служащего вашего субподрядчика. — Нет. Если хотите, я процитирую точное определение субподрядчика. — Это уже тонкости. — Мы располагаем заявлением Кристин Бэррон, которое она дала под присягой. Она не является служащей «Нортон Эйркрафт». Более того, она не является служащей видеоцентра. Она работает там на временной основе. — Так что же? — Мы требуем точного изложения фактов, например, подтверждения того, что пленка получена из источников за пределами нашей компании. Мэлоун пожала плечами: — Как я уже говорила, эти тонкости не имеют большого значения. — Что же мешает вам согласиться? — Хорошо, — после минутного размышления сказала Мэлоун. Фуллер подал ей лист бумаги. — В этом документе вкратце зафиксировано наше взаимопонимание по данному вопросу. Подпишите его. Мэлоун посмотрела на Рирдона. Рирдон пожал плечами. Мэлоун поставила свою подпись. — Не понимаю, из-за чего сыр-бор. — Она уже собралась вернуть бумагу Фуллеру, но в последний момент придержала ее. — На борту самолета будут присутствовать две съемочные группы «Ньюслайн». Кажется, мы об этом договаривались? — Нет, — ответил Фуллер. — Об этом не было и речи. Ваши люди будут наблюдать за испытаниями с земли. — Нас это не устраивает. — Съемочные группы «Ньюслайн» допустят на летное поле, — пояснила Кейси. — Им позволят снимать приготовления, а также взлет и посадку. Но на борту самолета им находиться нельзя. — Прошу прощения, но нас это не устраивает, — повторила Мэлоун. Тедди Роули прочистил горло. — Боюсь, вы неверно представляете себе ситуацию, мисс Мэлоун, — заговорил он. — Если вы рассчитываете бродить по салону с камерой в руках, вы ошибаетесь. Каждый участник испытательного полета должен быть крест-накрест пристегнут ремнями к креслу. Вас даже в туалет не пустят. К тому же вам не разрешат пользоваться батареями и осветителями, поскольку электроприборы создают магнитные поля, которые могут исказить показания измерительной аппаратуры. — Нам не нужны лампы, — заспорила Мэлоун. — Мы можем снимать при любом освещении. — Вы не понимаете, — сказал Роули. — Там, наверху, будет очень неуютно. — Именно поэтому мы хотим туда попасть, — отрезала Мэлоун.* * *
— Позвольте быть полностью откровенным, мисс Мэлоун, — сказал Фуллер, откашлявшись, — Наша компания ни при каких обстоятельствах не позволит вам снимать на борту самолета. Это даже не обсуждается. На лице Мэлоун появилась упрямая мина. — Послушайте, — заговорил Роули, — неужели вы не понимаете, почему мы испытываем самолеты над пустыней, над обширными незаселенными территориями? — Вы имеете в виду, самолет может потерпеть катастрофу? — Я имею в виду, мы даже не догадываемся, что может произойти. Поверьте моему слову: вам лучше оставаться на земле. Мэлоун покачала головой: — Нет. На борту должны находиться мои люди. — Поймите, нас ждут огромные перегрузки… — На самолете будет установлено тридцать камер, — вмешалась Кейси. — Они будут снимать под всевозможными ракурсами — пилотскую хабину, крылья, салон, все подряд. Мы предоставляем вам эксклюзивное право на эти записи. Никому и в голову не придет, что съемка велась не вашими камерами. Мэлоун бросила на нее сердитый взгляд, но Кейси поняла, что ей удалось зацепить журналистку на крючок. Ее интересовало одно — документальные кадры. — Я сама установлю камеры, — сказала Мэлоун. — Охо-хо… — пробормотал Роули. — Я должна иметь право утверждать, что на борту была наша аппаратура, — добавила Мэлоун. В конце концов Кейси добилась компромисса. «Ньюслайн» устанавливает в любом месте салона две неподвижно закрепленные камеры. Их сигнал транслируется на землю. Помимо этого, программа получает в свое распоряжение записи всех остальных камер. Наконец, «Ньюслайн» получает разрешение снять выступление Рирдона на фоне здания номер 64, в котором находилась сборочная линия. Компания «Нортон» оплачивает переезд съемочных групп в Аризону и проживание в местном мотеле, за свой счет доставляет их утром на испытательный аэродром и к вечеру отправляет назад в Лос-Анджелес. Мэлоун подтолкнула документ к Фуллеру. — Договорились, — сказала она.* * *
Озабоченно поглядывая на часы, Рирдон вместе с Мэлоун покинул комнату и отправился записывать свое выступление. Кейси осталась в боевой рубке наедине с Фуллером и Роули. Фуллер вздохнул. — Надеюсь, мы приняли верное решение. — Он повернулся к Кейси. — Я сделал все, что ты велела, когда звонила мне из видеоцентра. — Да, Эд, — ответила Кейси. — Ты был великолепен. — Но я видел запись, — сказал Фуллер. — Это настоящий кошмар. Боюсь, что, каков бы ни был результат испытаний, зрители запомнят только эти кадры. — Если их вообще кто-нибудь увидит, — заметила Кейси. — Больше всего я боюсь, что «Ньюслайн» покажет запись, как бы ни обернулось дело. — Вряд ли, — сказала Кейси. — Они забудут о ней, как только станет ясна истинная причина аварии. — Хотелось бы надеяться, — со вздохом отозвался Фуллер. — Уж очень высоки ставки. — Да, — согласилась Кейси. — Ставки высоки. — Посоветуйте им запастись теплой одеждой, — сказал Тедди. — Да и ты, крошка, не забудь. И вот еще что. Я следил за этой дамочкой. Похоже, она твердо намерена лететь. — Может быть. — И ты тоже? — Может быть, — ответила Кейси. — Советую хорошенько подумать, — произнес Роули. — Ты видела запись, восстановленную по данным экспресс-анализатора. Самолет испытал перегрузки, в полтора раза превышающие допустимые пределы. Пилот подверг машину напряжениям, на которые она не рассчитана. Завтра я собираюсь повторить то же самое. Кейси пожала плечами. — Доэрти проверил фюзеляж, — сказала она. — Просветил его рентгеном, и… — Да, он проверял, — ответил Тедди. — Но не слишком тщательно. Как правило, фюзеляж исследуют около месяца, прежде чем вновь пустить его в эксплуатацию. Просвечивают каждое соединение. В данном случае это не было сделано. — На что ты намекаешь? — Завтра я подвергну самолет таким же перегрузкам, и нет никакой гарантии, что он их выдержит. — Пытаешься испугать меня? — спросила Кейси. — Нет, всего лишь предупреждаю. Это очень серьезно, Кейси. Самолет может развалиться на куски.У здания номер 64 16:55
— Ни разу в истории ни одна компания не допускала журналистов к летным испытаниям, — сообщил Рирдон. — Однако их результат настолько важен для будущего «Нортона», а его руководство настолько уверено в том, каков будет исход испытаний, что нам дали разрешение на съемку. Сегодня мы впервые увидим документальные кадры, снятые на борту самолета, выполнявшего рейс «Транс-Пасифик» 545, печально знаменитого аэробуса N-22 производства компании «Нортон Эйркрафт». Представители компании считают его надежным и безопасным. Критики называют его «летающим гробом»… Рирдон выдержал паузу. — Тебе нужны заготовки голоса за кадром? — Пригодятся. — Кстати, где проводятся испытания? — В Юме. — Ясно, — сказал Рирдон. Стоя на залитой вечерним солнцем площадке перед зданием номер 64, он посмотрел на носки своих туфель и заговорил негромким доверительным тоном: — Мы находимся на испытательном полигоне компании «Нортон» в городе Юма, штат Аризона. Сейчас пять утра, и наземная бригада «Нортона» заканчивает последние приготовления перед тем, как Пятьсот сорок пятый поднимется в воздух. — Он поднял лицо. — В котором часу рассвет? — Откуда мне знать? — ответила Дженнифер. — Давай все возможные варианты. — Мы чувствуем, как в предрассветной тьме нарастает напряжение… Мы чувствуем, как с первыми лучами солнца нарастает напряжение… Мы чувствуем, как в ярком утреннем свете нарастает напряжение… — Достаточно, — сказала Дженнифер. — Как будем комментировать исход испытаний? — И так и эдак. — Ты имеешь в виду успех и неудачу? — Давай оба варианта — на всякий случай. Рирдон вновь посмотрел на свои туфли. — Самолет совершает посадку, и техники «Нортона» поздравляют друг друга. Нас окружают радостные лица. Испытания завершились успешно. Компания отстояла свою правоту. По крайней мере, в этот раз… — Рирдон набрал полную грудь воздуха. — Самолет совершает посадку, и голоса вокруг нас подавленно стихают. Компания «Нортон» вынуждена признать свое поражение. Летные испытания со всей наглядностью продемонстрировали серьезные недостатки конструкции N-22… — Он поднял лицо. — Хватит? — Давай еще промежуточный вариант, но со съемкой на фоне зданий «Нортона». Пожалуй, его-то мы и выпустим в эфир. — Хорошая мысль. Больше всего Рирдону нравилось то, что он вновь появится на экране. Он выпрямился, словно пружина, выпятил подбородок и посмотрел в объектив. — Здесь, в этом здании, где строят самолеты N-22… нет, не так. За моей спиной находится здание, в котором… нет. Подожди минутку. — Он покачал головой и вновь посмотрел в объектив. — Итак, репутация N-22 по-прежнему остается под вопросом. Вот здание, в котором собирают самолеты этой марки, рабочие и инженеры уверены в надежности N-22, однако переубедить критиков не удалось. Соберет ли смерть очередной урожай в небесах? Будущее покажет, С вами был Марти Рирдон, «Ньюслайн», Бербэнк, штат Калифорния. Он моргнул. — Ну что? Слишком расплывчато? Слащаво? — Великолепно, Марти. Рирдон уже отстегивал микрофон и снимал с пояса передатчик. — Мне пора, — сказал он и, потрепав Дженнифер по щеке, торопливо зашагал к поджидавшему автомобилю. Дженнифер повернулась к операторам. — Собирайтесь, ребята, — велела она. — Мы отправляемся в Аризону.СУББОТА
Испытательный полигон компании «Нортон» Юма, штат Аризона 4:45 утра
Над плоскими вершинами восточных отрогов горного массива Хила появилась тонкая красная полоса. В темно-синем небе все еще сверкали несколько звезд. Было очень холодно; изо рта Кейси вырывался пар. Она застегнула ветровку и потопала ногами, стараясь согреться. На взлетной дорожке стоял аэробус «Транс-Пасифик», залитый огнями прожекторов. Наземная бригада отдела летных испытаний заканчивала установку видеокамер. Крылья, двигатели и шасси самолета облепили люди. Съемочные группы «Ньюслайн» уже вышли на поле и вели запись приготовлений. Мэлоун наблюдала за их действиями, стоя бок о бок с Кейси. — Господи, как же здесь холодно, — пробормотала она. Кейси отправилась к испытательной станции — приземистому зданию в испанском колониальном стиле, примыкавшему к диспетчерской башне. Помещение было набито мониторами, каждый из которых воспроизводил сигнал своей видеокамеры. Большинство камер было нацелено на тот или иной узел самолета — на одном из экранов Кейси увидела фиксатор правого предкрылка, — и от этого комната чем-то напоминала конструкторское бюро. Зрелище было довольно унылое. — Я ожидала иного, — заметила Мэлоун. — Это пилотская кабина, — сказала Кейси, ткнув пальцем в монитор. — Камера подвешена к потолку и обращена вниз. Опять кабина, объектив смотрит в лицо пилота. В кресле сидит Роули. Вот салон, камера расположена объективом к корме. Опять салон, объектив направлен к носу. Вид на правое крыло. На левое. Вот эти камеры вы устанавливали сами. Еще предусмотрена внешняя съемка. — Внешняя? — Во время полета аэробус будет сопровождать истребитель «F-14». Чуть позже включатся и его камеры. — Ну, не знаю, — разочарованно произнесла Мэлоун. — Я надеялась, что картина будет… ну, скажем, более впечатляющая. — Самолет еще не взлетел. Мэлоун недовольно нахмурилась: — И эти нелепые ракурсы в салоне… Кстати, кто будет находиться там во время полета? — Никто. — Вы хотите сказать, все кресла будут пусты? — Совершенно верно. Это ведь испытательный полет. — Так не годится, — сказала Мэлоун. — Эти кадры лишены наглядности. В креслах должны сидеть пассажиры. Хотя бы несколько. Нельзя ли послать туда людей? Давайте я сама полечу! Кейси покачала головой. — Этот полет опасен, — ответила она. — Во время инцидента машина подверглась значительным перегрузкам. Мы не знаем, что с ней может случиться. Мэлоун фыркнула: — Чего вы боитесь, мисс Синглтон? Юристов здесь нет. Позвольте мне подняться на борт. Кейси внимательно посмотрела на нее. Глупая наивная девчонка, которую интересует только зрелище, впечатление. Она скользит по поверхности явлений, не желая доискиваться их сути. Кейси понимала, что должна ответить отказом, но вдруг услышала свой собственный голос: — Вам это не понравится. — Вы хотите сказать, это опасно? — Я сказала, вам это не понравится. — Я готова лететь. — Мэлоун посмотрела на Кейси с откровенным вызовом. — А вы? Кейси словно наяву услышала голос Марти Рирдона:Невзирая на собственные многократные и настойчивые уверения в надежности аэробуса N-22, представитель компании «Нортон Эйркрафт» госпожа Синглтон отказалась принять участие в испытании. Она не пожелала лететь, оправдываясь тем, что…Чем? Как ни старалась Кейси, она не могла придумать оправдания, которое прозвучало бы на телеэкранах достаточно убедительно. Напряжение послед них дне и, усилия, затраченные на расследование аварии, страх сболтнуть что-нибудь лишнее, бесцеремонное вмешательство журналистов, грозившее перевернуть ее жизнь, — все это внезапно вылилось в гневную вспышку. Кейси точно знала, что ее ждет в полете. Мэлоун тоже видела записи, но так и не поняла, что они означают. — Хорошо, — сказала Кейси. — Идемте.
На борту Пятьсот сорок пятого 5:05 утра
Дженнифер поежилась; в самолете было холодно, а в искусственном свете среди длинных проходов и рядов пустых кресел казалось еще холоднее. Разглядев повреждения, знакомые по видеозаписям, Дженнифер испытала легкое потрясение. Все это случилось здесь, подумала она. Это тот самый самолет. На потолке еще оставались кровавые отпечатки подошв. Разбитые багажные отсеки, потрескавшиеся фибергласовые панели. Неистребимый запах рвоты. И, что еще хуже, в некоторых местах вокруг иллюминаторов панели были сняты, обнажая серебристую теплоизоляцию и пучки проводов. Внезапно она остро почувствовала, что находится внутри огромного металлического механизма. Она уже подумала, не оставить ли эту затею, но Синглтон жестом предложила ей сесть в среднем ряду второго салона, лицом к камере, прикрепленной к потолку. Дженнифер села рядом с Синглтон. Техник «Нортона» в форменной куртке надел на нее плечевой ремень безопасности, такой же, какие носят стюардессы на обычных рейсах. Два зеленых брезентовых ремня охватывали плечи и соединялись на поясе массивной стальной пряжкой. Конструкция выглядела довольно внушительно. Мужчина в форме, пыхтя от усердия, плотно затянул ремни. — О господи, — пробормотала Дженнифер. — Нельзя ли немножко ослабить? — Натяжение должно быть таким, чтобы вы его едва выдерживали, — сказал техник. — Если вы свободно дышите, значит, нужно затянуть еще сильнее. Чувствуете, как вас сдавливают ремни? — Да. — Отпускают их следующим образом. — Он показал Дженнифер механизм разъединения. — Потяните вот за этот рычаг. — Зачем мне это? — На случай экстренной необходимости. Потяните его. Дженнифер подчинилась. Натяжение ремней ослабло, давление исчезло. — А теперь, если не возражаете, застегнитесь сами. Дженнифер застегнула пряжку. Это оказалось проще простого. Непонятно, почему люди придают значение таким пустякам. — А теперь затяните ремни. Еще туже. — Затяну, когда потребуется. — К тому времени, когда вы поймете, что нужно затянуть ремни сильнее, будет слишком поздно. Прошу вас… Синглтон сидела рядом, невозмутимо застегивая и крепко затягивая ремни. Брезентовые ленты впились ей в бедра, плотно охватили плечи. Синглтон вздохнула и откинулась на спинку. — Ну вот, вы готовы, — сказал техник, — Желаю приятного полета. Он повернулся и отправился к люку. Из пилотской кабины вышел Роули, качая головой. — Послушайте, девушки, — заговорил он. — Я очень не советую вам лететь. — Он обращался в основном к Синглтон. Дженнифер показалось, что он сердится на нее. — Поднимай машину, Тедди, — отозвалась Синглтон. — Это ваше последнее слово? — Последнее и окончательное. Роули ушел. В интеркоме послышался щелчок. — Закрыть люки… Захлопнулись люки — два глухих удара. В самолете по-прежнему было холодно. Дженнифер вздрогнула и оглянулась через плечо на пустые кресла. Потом бросила взгляд на Синглтон. Синглтон смотрела прямо перед собой. Дженнифер услышала звук запускаемых двигателей — низкое завывание, переходящее в надсадный визг. Щелкнул интерком. Голос пилота произнес: — Башня, это «Нортон» ноль первый. Прошу разрешения занять место на стенде предполетного контроля. Щелк. — Слышу вас, ноль первый, выруливайте по второй левой дорожке. Щелк. — Понял вас, башня. Самолет тронулся с места и покатил вперед. Выглянув в иллюминатор, Дженнифер увидела, что небо уже начинает светлеть. Несколько секунд спустя самолет остановился. — Что они делают? — спросила Дженнифер. — Взвешивают самолет, — ответила Синглтон. — Его взвешивают в начале и в конце испытаний, чтобы убедиться, что мы точно воспроизвели условия полета. — На весах? — Они вмонтированы в бетон. Щелк. — Тедди, подай вперед на метр. Щелк. — Даю. Взревели двигатели, и Дженнифер почувствовала, как самолет двинулся вперед, потом опять остановился. Щелк. — Спасибо. Порядок. Щелк. — Пока, ребята! Щелк. — Башня, ноль первый просит разрешения на взлет. Щелк. — Для вас освобождена третья полоса, ветер встречный, три метра в секунду. Щелк. — Вас понял. Самолет начал разбег, завывание двигателей превратилось в гулкий рев. Звук становился все громче, и Дженнифер подумала, что ей еще не доводилось слышать в самолетах такого шума. Она почувствовала, как колеса шасси с тупым стуком катятся по трещинам бетона и внезапно земля провалилась вниз. Самолет поднялся в воздух, в иллюминаторах показалось синее небо. Начался взлет.* * *
Щелк. — Пор-рядочек, девушки, наш полет будет происходить на высоте один-один-шесть, это значит одиннадцать тысяч шестьсот метров, и в ходе нашей экскурсии мы совершим петлю между станцией в Юме и Карстайрсом, штат Невада. Всем удобно? Повернув голову направо, вы увидите самолет сопровождения. Дженнифер посмотрела в иллюминатор и увидела серебристый истребитель, сверкающий в лучах утреннего солнца. Истребитель летел так близко, что она разглядела пилота, машущего рукой. Внезапно истребитель отстал. Щелк. — Вряд ли вы сумеете как следует его рассмотреть, он будет держаться позади и чуть выше — это самое безопасное место. Мы уже поднялись на высоту три с половиной тысячи метров, пожалуй, настало время сглотнуть. Мисс Мэлоун, мы взлетаем намного быстрее пассажирских черепах. Дженнифер сглотнула, в ушах громко чмокнуло. — Куда мы спешим? — спросила она. — Роули хочет побыстрее набрать высоту, чтобы охладить машину. — Охладить? — Температура воздуха на высоте двенадцати километров минус пятьдесят градусов. В данную минуту самолет гораздо теплее, и разные его части охлаждаются с различной скоростью. Однако в продолжительном полете, таком, который совершил «Транс-Пасифик», все детали машины постепенно приобретают температуру окружающего воздуха. Один из вопросов, интересующих следственную комиссию, состоит в том, одинаково ли ведут себя стыки трубопроводов при разных температурах. Мы должны выдержать самолет на высоте достаточно долго, чтобы он успел охладиться. Только после этого мы начнем испытания. — Сколько для этого требуется времени? — спросила Дженнифер. — Как правило, самолет охлаждают два часа. — И все это время мы будем сидеть на привязи? Синглтон взглянула на нее: — Вы сами напросились. — Хотите сказать, мы два часа просидим без дела? Щелк. — Мы попытаемся развлечь вас, мисс Мэлоун, — подал голос Роули. — Мы находимся на высоте шести с половиной километров и продолжаем подниматься. Наша скорость составляет шесть десятых числа Маха, то бишь скорости звука, но мы разгонимся до восьми десятых — это обычная скорость пассажирского лайнера. Всем удобно? — Вы нас слышите? — спросила Дженнифер. — Слышу и вижу. Если посмотрите направо, и сами увидите меня. Включился монитор, установленный перед Дженнифер и Кейси. Дженнифер увидела плечи пилота и его голову. Они уже поднялись достаточно высоко, и в окна кабины хлынул солнечный свет. Однако в салоне все еще было холодно. Дженнифер сидела в среднем ряду и не могла видеть в иллюминатор землю. Она посмотрела на Синглтон. Синглтон улыбнулась.* * *
Щелк. — Мы поднялись на высоту одиннадцать тысяч шестьсот метров. Славный денек, никакой турбулентности. Если хотите, снимайте сбрую и приходите ко мне в гости. Что? Дженнифер недоуменно вскинула брови, но Синглтон уже сбросила ремни и двинулась к пилотскойкабине. — Я думала, нам нельзя ходить по салону. — Пока можно, — ответила Синглтон. Дженнифер освободилась от ремней и вместе с Синглтон прошла по салону первого класса к кабине. Она чувствовала легкую вибрацию под ногами, но и только. Самолет казался совершенно устойчивым, Дверца кабины была распахнута. Она увидела внутри Роули и еще одного, незнакомого пилота. Третий мужчина возился с какими-то приборами. Дженнифер остановилась рядом с Синглтон и заглянула в кабину. — Итак, мисс Мэлоун, — заговорил Роули, — насколько мне известно, вы брали интервью у Баркера. — Да. — Чем он объяснил аварию? — Выпуском предкрылков. — Ага. Хорошо, теперь смотрите внимательно. Вот рычаг управления закрылками и предкрылками. Мы набрали высоту и летим с крейсерской скоростью. Сейчас я выпущу предкрылки. — Он протянул руку к рычагу, расположенному между креслами. — Стойте! Дайте мне привязаться ремнями! — Вам ничто не угрожает, мисс Мэлоун. — Я хочу хотя бы сесть в кресло. — Садитесь. Дженнифер шагнула к креслу, но, заметив, что Синглтон осталась в дверях и наблюдает за ней, устыдилась своих страхов. Она вернулась к кабине и стала рядом с Синглтон. — Выпускаю предкрылки. Роули опустил рычаг. Дженнифер услышала низкий рокот, длившийся несколько секунд. Ничего особенного не произошло. Самолет чуть задрал нос и застыл в этом положении. — Предкрылки выпущены. — Роули указал на приборную панель. — Видите показания скорости и высоты? Видите индикатор выпуска предкрылков? Мы точно воспроизвели ситуацию, которая, по словам Баркера, явилась причиной гибели трех человек на этом самом самолете. Машина точно выдерживает заданную высоту. Хотите повторить? — Да, — ответила Дженнифер. Больше ей нечего было сказать. — Хорошо. Предкрылки втянуты. Может быть, на сей раз вы захотите выпустить их собственноручно? Или подойдете к иллюминатору и посмотрите на крыло, чтобы увидеть, как это происходит? Довольно интересное зрелище. — Роули нажал клавишу. — Башня, говорит ноль первый. Нельзя ли проверить видеосвязь? — Несколько секунд он прислушивался, потом сказал: — Отлично. Мисс Мэлоун, будьте добры чуть сдвинуться вперед, чтобы ваши приятели могли рассмотреть вас через эту камеру. — Он ткнул пальцем в потолок кабины. — Сделайте им ручкой. Дженнифер махнула рукой, чувствуя себя донельзя глупо. — Мисс Мэлоун, сколько раз нужно втянуть и выпустить предкрылки, чтобы вы успели снять все как следует? — Ну… не знаю. — С каждой минутой Дженнифер чувствовала себя все более неуютно. Испытательный полет начинал казаться чем-то вроде западни. Эти кадры выставят Баркера в неприглядном свете, превратят репортаж в нелепую комедию, и уж конечно… — Если хотите, мы можем повторять эту процедуру до самого вечера, — говорил тем временем Роули. — Выпуск предкрылков на крейсерской скорости не представляет для N-22 ни малейшей опасности. Машина справляется с ним без труда. — Попробуйте еще раз, — натянутым голосом произнесла Дженнифер. — Вот рычаг. Откиньте кожух и опустите рычаг на два сантиметра. Дженнифер понимала, что задумал Роули. Он заманивал ее в поле зрения объектива камеры. — Будет лучше, если вы сделаете это сами. — Слушаюсь, мэм. Как прикажете. Роули опустил рычаг. Вновь послышался рокот. Самолет опять приподнял нос. Точь-в-точь как прежде. — Камеры самолета сопровождения фиксируют выпуск предкрылков, — продолжал Роули. — Вы получите кадры наружных съемок, на которых записано все от начала до конца. Итак, я втягиваю предкрылки. Дженнифер с нетерпением следила за его манипуляциями. — Но если инцидент возник не из-за предкрылков, то в чем его причина? — спросила она. В разговор вмешалась Синглтон, которая до сих пор хранила молчание. — Сколько времени прошло, Тедди? — осведомилась она. — Мы заняли свой эшелон двадцать три минуты назад. — Этого достаточно? — Думаю, да. Теперь это может начаться в любой момент. — Что может начаться? — спросила Дженнифер. — Первый этап событий, которые привели к аварии, — объяснила Синглтон. — Первый этап событий?… — Да, — сказала Синглтон. — Практически каждое воздушное происшествие является результатом последовательности событий. Мы называем это каскадом. Аварии никогда не возникают по одной-единственной причине. Всегда имеет место цепочка событий, происходящих по очереди. Мы полагаем, что в данном случае все началось с ошибочного показания системы сбора данных, обусловленного дефектом одной из деталей конструкции самолета. — Дефектная деталь? — упавшим голосом переспросила Дженнифер.* * *
Она тут же мысленно перемонтировала запись. Придется как-то обойти этот неприятный момент. По словам Синглтон, он послужил лишь отправной точкой происшествия, и нет никакого смысла заострять на нем внимание, особенно если учесть, что это только одно из звеньев цепи. Следующий этап — реакция пилотов — была не менее, а то и более важным звеном. В конце концов, происшествие с Пятьсот сорок пятым — ужасная, впечатляющая трагедия, захватившая весь самолет, и было бы не правильно списывать ее на неисправность одной-единственной детали… — Вы сказали, что это была цепочка событий… — Совершенно верно, — ответила Синглтон. — Ряд событий в последовательности, которая, по нашему мнению, и привела к трагедии. Плечи Дженнифер поникли.* * *
Они ждали. Все оставалось по-прежнему. Прошло пять минут, Дженнифер начала мерзнуть. Она то и дело посматривала на часы. — Чего мы ждем? — спросила она. — Потерпите, — отозвалась Синглтон. Послышался гудок, и Дженнифер увидела янтарные буквы «РАССОГЛ. ПРДКРЛ», вспыхнувшие на панели управления. — Вот оно, — сказал Роули. — Что именно? — Сигнал регистратора полетных данных, который считает, будто бы предкрылки находятся не там, где положено. Как вы видите, рычаг поднят, стало быть, предкрылки втянуты. И мы знаем, что это действительно так. Однако компьютер получил сигнал о том, что один из них выдвинут. В данном случае, как нам известно, тревогу поднял неисправный датчик приближения в правом крыле. Он должен был сигнализировать о том, что предкрылок втянут. Однако он был поврежден, и, когда его температура понизилась, он начал давать сбои. Он сообщает пилоту о выпуске предкрылка, хотя для этого нет никаких оснований. Дженнифер покачала головой: — Датчик приближения… Я не понимаю вас. Какое он имеет отношение к аварии? — Пилот Пятьсот сорок пятого получил предупреждение о неполадках с предкрылками, — объяснила Синглтон. — Подобные сигналы поступают в кабину довольно часто. Однако пилот не знает, действительно ли предкрылки были выпущены или это ошибка датчика. Он пытается отключить сигнал, выпустив предкрылки и вновь их втянув. — Значит, пилот Пятьсот сорок пятого выпустил предкрылки, чтобы отключить сигнал? — Да. — Но если авария была вызвана не предкрылками… — Нет. Мы только что продемонстрировали это. — Тогда что же? — Девушки, будьте добры занять свои места, — заговорил Роули. — Сейчас мы попытаемся воспроизвести ход событий.На борту Пятьсот сорок пятого 6:25 утра
Заняв место в среднем ряду второго салона, Кейси надела плечевые ремни и плотно их затянула. Она посмотрела на Мэлоун. Та взмокла, ее лицо побледнело. — Крепче, — велела Кейси. — Я уже… Кейси протянула руку, ухватила поясной ремень Мэлоун и потянула его изо всех сил. Мэлоун охнула. — Ради всего святого… — Я не в восторге от вас, — сказала Кейси, — но мне не хочется смотреть, как ваша симпатичная задница превращается в отбивную. Мэлоун вытерла лоб тыльной стороной ладони. Несмотря на холод, по ее лицу струился пот. Кейси вынула бумажный пакет и сунула его под бедро Мэлоун. — Не хочу, чтобы вас стошнило на меня. — Думаете, нам понадобятся пакеты? — Гарантирую, — ответила Кейси. Глаза Мэлоун забегали. — Послушайте, — заговорила она, — нельзя ли все это отменить? — Переключить телевизор на другой канал? — Послушайте, — сказала Мэлоун. — Возможно, я ошибалась. — В чем? — Нам не следовало садиться в самолет. Нужно было наблюдать за испытаниями с земли. — Уже поздно, — сказала Кейси. Она понимала, что грубит Мэлоун оттого, что и сама боится. Вряд ли Тедди говорил серьезно, утверждая, будто бы машина может развалиться в воздухе. Он не настолько глуп, чтобы садиться в самолет, не прошедший тщательной проверки. Пока длились тесты силовых элементов и электрооборудования, Тедди находился поблизости, зная, что несколько дней спустя ему придется поднимать эту машину в небо. Тедди отнюдь не дурак. «Но он — летчик-испытатель, — подумала Кейси. — А все они малость с приветом». Щелк. — Итак, девушки, мы начинаем. Вы пристегнулись? — Да, — ответила Кейси. Мэлоун промолчала. Ее губы шевельнулись, но она не произнесла ни звука. Щелк. — Сопровождение, здесь ноль первый, инициирую колебание тангажа. Щелк. — Вас понял, ноль первый. Подайте сигнал, когда начнете. Щелк. — Башня, здесь ноль первый. Проверка видеосвязи. Щелк. — Связь в порядке. Щелк. — Начинаем, парни! Хоп! Кейси посмотрела на экран бокового монитора, который показывал Тедди. Его движения были спокойными, уверенными. Он казался полностью расслабленным. Щелк. — Девушки, я получил сигнал рассогласования предкрылков и теперь выпускаю их, чтобы отключить предупреждение. Предкрылки выпущены. Я отключаю автопилот. Нос задирается кверху, скорость падает… и вот я получаю соответствующее предупреждение. Кейси услышала пронзительный прерывистый гудок. Из динамиков системы оповещения донесся ровный голос, записанный на пленку: «Потеря скорости… потеря скорости…» Щелк. — Я опускаю нос, чтобы не зависнуть. Самолет опустил нос и сорвался в пике.* * *
Казалось, они падают отвесно вниз. Сквозь рев турбин Кейси услышала пронзительный вопль. В ее плечи врезались ремни. Дженнифер Мэлоун кричала, широко раскрыв рот, — это и был тот самый монотонный вопль, прорвавшийся сквозь гром двигателей. У Кейси закружилась голова. Она пыталась отсчитывать время. Пять… шесть… семь… восемь секунд. Сколько длится падение? Мало-помалу самолет начал выравниваться и наконец вышел из пике. Визг турбин утих, превратившись в низкий рокот. Кейси почувствовала, как тяжелеет ее тело. Сила тяжести увеличивалась, становясь едва выносимой. Щеки Кейси обвисли, локти вдавились в поручни. Перегрузка. По меньшей мере двукратная. Теперь Кейси весила сто килограммов. Она утонула в кресле, словно вдавленная в него гигантской рукой. Дженнифер перестала вопить и теперь лишь негромко постанывала. По мере того как самолет набирал высоту, сила тяжести уменьшалась. Сначала машина поднималась под обычным углом, потом все круче, и наконец Кейси показалось, что они летят вертикально вверх. Завизжали турбины. Завопила Дженнифер. Кейси пыталась отсчитывать секунды, но не могла. У нее не было сил сосредоточить внимание. Внезапно желудок подступил к горлу, и Кейси затошнило. Она увидела, как установленный на палубе монитор на мгновение взмыл в воздух, но его удержали привязные ремни. В верхней точке дуги подъема все предметы потеряли вес. Дженнифер зажала рот ладонью. Потом самолет накренился… и вновь рухнул вниз. Щелк. — Второе колебание тангажа… Очередное крутое пике. Дженнифер отняла руку от губ и вновь закричала громче прежнего. Кейси цеплялась за поручни, пытаясь привести в порядок мысли. Она забыла о том, что нужно считать секунды, забыла о… Вновь перегрузка. Невыносимое давление втиснуло ее в сиденье. Кейси не могла шевельнуться. Не могла даже повернуть голову. Потом самолет вновь начал взлет, еще круче, чем в первый раз. Оглушительно завизжали двигатели, и Кейси почувствовала, как Дженнифер тянется к ней, хватает ее за руку. Кейси повернулась и посмотрела в ее бледное лицо с широко распахнутыми глазами. — Прекратите! Прекратите это! — кричала девушка. Самолет вновь достиг верхней точки подъема. Кейси вновь затошнило. На лице Дженнифер застыло ошеломленное выражение. Она прижимала ладонь к губам, между ее пальцев струилась рвота. Нос самолета опустился. Началось очередное пике.* * *
Щелк. — Открываю дверцы багажных отсеков, чтобы дать вам почувствовать, как это было. Распахнулись дверцы потолочных контейнеров левого и правого борта, и оттуда вывалились белые кубы размером около метра. Это была мягкая неопреновая пена, но кубы метались по салону плотной стаей, словно потревоженные птицы. Кейси чувствовала, как они врезаются ей в лицо, бьют по затылку. Дженнифер опять охватил позыв к рвоте, она пыталась вытащить пакет из-под ноги. Кубы метнулись вперед, к пилотской кабине. Они заслоняли поле зрения, но постепенно один за другим падали на палубу и, подскочив, замирали на месте. Изменился тон звука двигателей. Кейси вновь вдавило в кресло. Самолет опять начал набирать высоту.* * *
Пилот F-14 увидел, как огромный аэробус пробил облачность, взмывая в воздух под углом в двадцать градусов. — Тедди, — сказал он в микрофон. — Что ты делаешь, черт побери? — Воспроизвожу параметры, записанные в «черном ящике». — Господи боже мой, — пробормотал пилот. Громадный пассажирский самолет с ревом выскочил из облаков на высоте одиннадцати километров. Поднявшись еще на триста метров, он начал терять скорость, грозя зависнуть в воздухе. Потом вновь опустил нос.* * *
Сильная струя рвоты ударила в пакет. Она разлилась по рукам Дженнифер, капала ей на колени. Она повернула к Кейси позеленевшее, искаженное лицо. — Прошу вас, прекратите… Самолет опять клюнул носом. Начиналось очередное пике. Кейси посмотрела на Дженнифер. — Вы ведь хотели снять события от начала до конца. Потрясающие кадры. Осталось еще два колебания… — Нет! Не надо! Машина мчалась вниз. — Тедди, — сказала Кейси, продолжая смотреть на Дженнифер. — Убери руки со штурвала. Глаза Дженнифер испуганно расширились. Щелк. — Понял тебя. Отпускаю штурвал. В тот же миг самолет выровнялся — мягко, плавно. Визг турбин сменился монотонным низким рокотом. Пенные кубы повалились на пол, кувыркнулись и застыли в неподвижности. Горизонтальный полет. В иллюминаторы заглянуло солнце. Дженнифер вытерла губы ладонью и обвела салон мутным взором. — Что?… Что случилось? — Пилот убрал руки со штурвала. Дженнифер непонимающе покачала головой. Ее глаза словно остекленели. — Убрал… руки? — слабым голосом переспросила она. Кейси кивнула: — Совершенно верно. — Тогда почему… — Машину ведет автопилот. Мэлоун осела в кресле, откинув голову назад. — Не понимаю, — сказала она. — Чтобы положить конец инциденту, капитану Пятьсот сорок пятого нужно было лишь отпустить штурвал. Стоило ему убрать руки — и все тотчас прекратилось бы. Дженнифер вздохнула: — Почему же он этого не сделал? Кейси не ответила. Она повернулась к монитору и сказала: — Возвращаемся, Тедди.Испытательный полигон компании «Нортон» Юма, штат Аризона 9:45 утра
Миновав главный зал станции испытательного полигона, Кейси вошла в комнату пилотов — старое обшитое деревянными панелями помещение, служившее летчикам местом отдыха еще в те времена, когда «Нортон» выпускал военную технику. Комковатая зеленая кушетка, выцветшая на солнце. Несколько металлических самолетных кресел вокруг стола, покрытого исцарапанным пластиком. Единственным современным предметом в комнате был маленький телевизор с встроенным видеомагнитофоном. Он стоял у обшарпанного автомата кока-колы, на котором висела табличка «неисправен». В окне дребезжал кондиционер. Солнце уже раскалило летное поле, и в комнате воцарилось удушливое тепло. Кейси выглянула в окно и посмотрела на операторов «Ньюслайн», которые бродили вокруг Пятьсот сорок пятого, сверкавшего в ярких лучах пустынного солнца. Они выглядели растерянными, явно не знали, что им делать. Время от времени они нацеливали объективы, словно собираясь начать съемку, и тут же опускали камеры. Казалось, они чего-то ждут. Кейси вскрыла бурый бумажный конверт, который принесла с собой, и просмотрела его содержимое. Цветные ксерокопии, которые она заказала Норме, получились отменно. Телексы принесли именно те сообщения, которые она ждала. Все готово. Она подошла к телевизору, который велела установить в комнате. Вставив в щель кассету, она принялась ждать. Ждать Мэлоун.* * *
Кейси чувствовала, как ее охватывает усталость. Она вспомнила о «скопе» и, закатав рукав, сняла четыре круглых пластыря, налепленных в ряд на руке. Скополаминовый пластырь для борьбы с морской болезнью. Благодаря ему Кейси не стошнило во время полета. Она знала, что ее ожидает. Мэлоун даже не догадывалась. Кейси не испытывала ни малейшей симпатии к журналистке. Она лишь хотела покончить с этим делом. Сейчас ей предстоял последний решительный шаг. О ее истинных намерениях знал только один сотрудник «Нортона» — Фуллер. Когда Кейси позвонила ему из видеоцентра, он сразу уловил ее замысел. Он понимал, какие последствия сулит передача видеозаписи «Ньюслайн». Он предвидел, какое воздействие окажет она на журналистов и как их можно заманить в ловушку. Испытательный полет захлопнул западню. Кейси ждала Мэлоун.* * *
Пять минут спустя в комнату вошла Мэлоун и с грохотом захлопнула за собой дверь. На ней была форменная роба испытательного полигона. Она умыла лицо и зачесала волосы назад. Она была донельзя раздражена. — Не понимаю, что вы хотели этим доказать, — заговорила она, — но вы недурно повеселились. Сняли на пленку дешевый спектакль. Перепугали меня до смерти. Надеюсь, вы получили удовольствие, но мой сюжет не изменится ни на йоту. Баркер был прав. Как он и говорил, у вашего самолета нелады с предкрылками. Он упустил лишь одно обстоятельство — то, что эти неполадки проявляются при отключенном автопилоте. Именно это мы выяснили сегодня в ходе вашей жалкой демонстрации. Вы ни в чем меня не убедили. Ваш самолет — летающий гроб. Как только передача выйдет в эфир, вы лишитесь всей своей клиентуры. Мы втопчем в грязь ваши дерьмовые самолеты и вас лично. Кейси промолчала. «Молоденькая глупая девчонка», — подумала она, сама удивляясь резкости своих суждений. Должно быть, она успела проникнуться духом старшего поколения работников «Нортона», людей, которые умели отличить истинную силу от пустопорожней болтовни и позерства. Мэлоун еще несколько минут сотрясала воздух нелепыми угрозами, потом Кейси сказала: — У вас ничего не получится. — Вот увидите! — У вас один выход — рассказать правду о происшествии на борту Пятьсот сорок пятого. Но вряд ли вам захочется это сделать. — Дождитесь субботы, — прошипела Мэлоун. — И копайте себе могилу. Кейси вздохнула: — Сядьте, мисс Мэлоун. — И не подумаю! — Неужели вас не заинтересовало, каким образом девица из провинциального видеоцентра могла узнать, что вы снимаете репортаж о «Нортоне»? — заговорила Кейси. — Как она раздобыла номер вашей сотовой связи, как догадалась позвонить вам? Мэлоун молчала. — Неужели вас не насторожило то, что юрисконсульт компании столь быстро дознался, что пленка уже у вас, и заранее обзавелся показаниями девушки о том, что вы получили запись из ее рук? Мэлоун молчала. — Эд Фуллер появился в видеоцентре считанные минуты спустя после вашего ухода, мисс Мэлоун. Он опасался столкнуться с вами. Мэлоун нахмурилась: — К чему вы ведете? — Неужели вас не удивило настоятельное требование Эда Фуллера подписать заявление о том, что вы получили видеозапись из источников за пределами «Нортона»? — Но это же ясно как божий день. Запись свидетельствует против вашей компании. Он стремился уберечь ее от обвинений. — С чьей стороны? — Э-ээ… ну, не знаю. Наверное, он опасался нападок со стороны широкой публики. — Думаю, вам лучше сесть. — Кейси открыла папку. Мэлоун медленно опустилась в кресло. Мэлоун нахмурилась. — Минутку, — сказала она. — Вы хотите сказать, что я получила запись не от девушки из видеоцентра? Кейси бросила на нее взгляд. — Так кто же мне звонил? — спросила Мэлоун. Кейси сохраняла молчание. — Это были вы? Кейси кивнула. — Так, значит, вы хотели, чтобы эта пленка оказалась у меня? — Да. — Но зачем? Кейси улыбнулась.* * *
Она протянула Мэлоун верхний лист из папки. — Вот официальное заключение ФАВП о неисправности датчика приближения предкрылка самолета компании «Транс-Пасифик», выполнявшего рейс номер 545. Здесь указано, что деталь имела дефект — старую трещину. — Мой репортаж не имеет никакого отношения к дефектным деталям, — сказала Мэлоун. — Разумеется, — подтвердила Кейси. — Ведь сегодняшний полет показал, что любой квалифицированный летчик без труда отключил бы сигнал о рассогласовании, вызванный неисправностью датчика. Ему нужно было лишь снять руки со штурвала. Но пилот Пятьсот сорок пятого этого не сделал. — Мы уже навели справки, — отозвалась Мэлоун. — Капитан Пятьсот сорок пятого — прекрасный пилот. — Совершенно верно, — согласилась Кейси. Она протянула Мэлоун следующий лист. — Это список экипажа, представленный в ФАВП вместе с полетным заданием в день отправления:ДЖОН ЖЕН ЧАНГ, КАПИТАН 5/7/51 М ЛЬЮ ЗАН ПИНГ, ВТОРОЙ ПИЛОТ 3/11/59 М РИЧАРД ЯНГ, ВТОРОЙ ПИЛОТ 9/9/61 М ГЕРХАРД РЕЙМАН, ВТОРОЙ ПИЛОТ 7/23/49 М ГЕНРИ МАРХАНД, ИНЖЕНЕР 4/25/69 М ТОМАС ЧАНГ, ВТОРОЙ ПИЛОТ 6/29/70 ММэлоун посмотрела на документ и отложила его в сторону. — А вот список, который мы получили от «Транс-Пасифик» спустя сутки после происшествия:
ДЖОН ЖЕН ЧАНГ, КАПИТАН 5/7/51 ЛЬЮ ЗАН ПИНГ, ВТОРОЙ ПИЛОТ 3/11/59 РИЧАРД ЯНГ, ВТОРОЙ ПИЛОТ 9/9/61 ГЕРХАРД РЕЙМАН, ВТОРОЙ ПИЛОТ 7/23/49 ГЕНРИ МАРХАНД, ИНЖЕНЕР 4/25/69 ТОМАС ЧАНГ, ИНЖЕНЕР 6/29/70Мэлоун изучила список и пожала плечами: — Они совпадают. — Нет. В первом из них Томас Чанг числится вторым пилотом. Во втором — бортинженером. — Обычная конторская ошибка, — сказала Мэлоун. — Нет. — Кейси покачала головой. Она подала собеседнице очередной лист. — Это страница из журнала, которым «Транс-Пасифик» снабжает своих пассажиров в полете. Капитан Джон Чанг и его семья. Эту фотографию прислала нам одна из бортпроводниц, пожелавшая, чтобы мы узнали правду. Вы, наверное, заметили, что детей зовут Эрика и Томас. Томас Чанг — сын капитана Чанга. Он был в составе экипажа Пятьсот сорок пятого. Мэлоун нахмурилась. — Чанги — династия пилотов. Томас Чанг тоже пилот, он имеет право управлять пассажирскими машинами многих типов. Но он не проходил подготовку на N-22. — Этого не может быть, — заявила Мэлоун. — За несколько минут до инцидента, — продолжала Кейси, — капитан Джон Чанг покинул кабину и отправился в хвост выпить кофе. Авария застала его в хвосте, он серьезно пострадал. Два дня назад хирурги ванкуверской клиники сделали ему операцию на мозге. В клинике полагали, что это второй пилот. Однако впоследствии было установлено, что это был Джон Жен Чанг. Мэлоун качала головой. Кейси протянула ей телекс:
ОТ: С. НИЕНТО СП ВАНКУВ. ДЛЯ: К. СИНГЛТОН, ИСПЫТАТЕЛЬНЫЙ ПОЛИГОН ЮМА СТРОГО КОНФИДЕНЦИАЛЬНО ПОДТВЕРЖДЕНЫ РЕЗУЛЬТАТЫ ПОСМЕРТНОГО ОПОЗНАНИЯ ПОСТРАДАВШЕГО ЧЛЕНА ЭКИПАЖА, ПРОХОДИВШЕГО КУРС ЛЕЧЕНИЯ В ВАНКУВЕРЕ. ЭТО ДЖОН ЧАНГ, КОМАНДИР ЭКИПАЖА «ТРАНС-ПАСИФИК» РЕЙС 545.— Чанга не было в кабине, — сказала Кейси. — Он находился на корме. Там обнаружили его фуражку. Иными словами, в момент аварии кресло капитана занимал кто-то другой. Кейси включила телевизор и пустила запись. — Вот заключительные эпизоды видеозаписи, которую вам передала девушка из видеоцентра. Вы видите, как камера движется к кабине, поворачивается и в конце концов застревает под дверью. Но за мгновение до этого… Вот! — На экране застыл стоп-кадр. — Перед вами панель управления. — Я почти ничего не вижу, — сказала Мэлоун. — Пилоты смотрят в другую сторону. — Вы видите, что у пилота очень коротко подстрижены волосы, — ответила Кейси. — Взгляните на снимок. У Томаса Чанга короткая стрижка. Мэлоун вновь покачала головой, на сей раз увереннее. — Я вам не верю, — заявила она. — Качество записи оставляет желать лучшего, к тому же мы видим лица пилотов в одну четверть. Запись не позволяет их опознать и вообще ни о чем не говорит. — У Томаса Чанга в ухе маленькая серьга. Вы могли заметить ее на снимке из журнала. На записи вы видите ту же серьгу — в тот миг, когда она отражает луч света. Мэлоун промолчала. Кейси протянула ей еще один документ. — Это перевод переговоров в кабине, записанных на этой кассете. Перевод с китайского. Многие фразы заглушают сирены и голоса системы аварийного оповещения. Здесь приведены лишь ключевые слова.
05:44:59 Система оповещения: потеря скорости… потеря скорости… 05:45:00 Второй пилот: что (сирена) ты 05:45:01 Капитан: я пытаюсь выправить (сирена) 05:45:02 Система оповещения: потеря скорости… потеря скорости… 05:45:03 Второй пилот: том отпусти (сирена) 05:45:04 Капитан: зачем (сирена) 05:45:11 Второй пилот: томми (сирена) когда (сирена) нужно (сирена)Кейси забрала бумагу. — Я оставлю перевод у себя, — сказала она. — Он не предназначен для публикации, но служит важным дополнением к видеозаписи. — Господи, — ошеломленным голосом произнесла Мэлоун. — Он посадил за штурвал мальчишку!
* * *
— Да, — сказала Кейси. — Джон Чанг доверил управление пилоту, который не имел права водить N-22. В результате пострадали пятьдесят шесть человек и погибли четверо, в том числе и сам капитан. Мы предполагаем, что полет проходил в автоматическом режиме и Джон Чанг на несколько минут оставил машину на попечение сына. Поступило предупреждение о рассогласовании предкрылков, и Томас выпустил их, чтобы отключить сигнал. Он испугался и слишком энергично сдвинул штурвал. Мы полагаем, что некоторое время спустя он потерял сознание из-за сильных колебаний, и автопилот перехватил управление. — Какой-то болван позволил своему сыну управлять аэробусом? — спросила Мэлоун. — Да, — ответила Кейси. — Это и есть причина аварии? — Да. У вас есть видеозапись, которая подтверждает это. Стало быть, факты у вас в руках. Мистер Рирдон заявил перед камерами, что он и его нью-йоркские коллеги просмотрели запись от начала до конца. Значит, вы видели эпизод в кабине. Только что я объяснила, что означает этот эпизод. Мы представили вам дополнительную улику и, что еще важнее, продемонстрировали во время испытательного полета, что N-22 вполне надежен. — Но есть люди, которые с вами не согласятся… — заговорила Дженнифер. — Отныне речь идет не о мнениях, мисс Мэлоун, — перебила Кейси. — Речь идет об установленных фактах. Если «Ньюслайн» утаит их либо выступит с какими-либо утверждениями о ненадежности N-22, основанными на данном происшествии, мы подадим на вас в суд за предвзятость и грубое искажение фактов. Эд Фуллер — человек консервативный, но он уверен в том, что выиграет процесс. В ваших руках видеозапись, подтверждающая нашу правоту. Хотите ли вы, чтобы мистер Фуллер позвонил мистеру Шенку и объяснил ситуацию, или предпочтете сделать это сами? Мэлоун молчала. — Мисс Мэлоун?… — Где телефон? — Там, в углу. Мэлоун поднялась на ноги и шагнула к телефону. Кейси отправилась к двери. — Господи, — сказала Мэлоун, качая головой. — Капитан сажает сына за штурвал самолета, в котором полно людей. Как такое могло случиться? Кейси пожала плечами. — Он любил своего сына. Думаю, он и прежде время от времени позволял ему водить самолет. Вот почему пилоты гражданской авиации получают право управлять той или иной машиной только после интенсивной подготовки. Томас Чанг сам не знал, что делал, и оказался застигнутым врасплох. «И вы тоже, мисс Мэлоун», — подумала Кейси, закрывая за собой дверь.Юма 10:05 утра
— Какого черта! — воскликнул Дик Шенк. — В моей программе дыра площадью с Афганистан, и ты говоришь, что сделала репортаж о дефектной детали? О желторотом пилоте? Я правильно тебя понял, Дженнифер? Даже не надейся. На карту поставлена моя репутация. Я не намерен идти по стопам «Шестидесяти минут». — Дик, — сказала Дженнифер, — все можно повернуть иначе. Это семейная трагедия… — Не пойдет, — отрезал Шенк. — Кого интересуют какие-то там китайцы? — Парень погубил четырех человек, еще пятьдесят шесть получили ранения… — Какая разница? Я разочарован в тебе, Дженнифер. Очень, очень разочарован. Ты понимаешь, что все это значит? Это значит, что я вынужден пустить в эфир убогий репортаж о юных бейсболистах. — Дик, — сказала Дженнифер. — Авария произошла не по моей вине. Я лишь освещаю события. — Тебе не удалось сказать ничего нового. Подобных репортажей пруд пруди. — Дик, я… — Ты показала лишь собственную некомпетентность, — заявил Шенк. — Ты все испортила, Дженнифер. У тебя был великолепный сюжет о дерьмовой американской технике, и два дня спустя ты являешься с пустыми руками. Самолет ни при чем, виноват пилот. И бригада обслуживания. И дефектные детали. — Дик… — Я предупреждал: никаких дефектных деталей. Ты погубила репортаж, Дженнифер. Поговорим в понедельник. Он положил трубку.Глендейл 11:00 утра
Едва на экране появились заключительные титры «Ньюслайн», в доме Кейси зазвонил телефон. Незнакомый грубоватый голос спросил: — Кейси Синглтон? — Да, это я. — Говорит Гэл Эдгартон. — Как поживаете, сэр? — Я нахожусь в Гонконге, и только что один из членов совета директоров сообщил мне, что в нынешнем вечернем выпуске «Ньюслайн» не было ни слова о «Нортоне». — Совершенно верно, сэр. — Я очень рад, — сказал Эдгартон. — Интересно, почему они не пустили репортаж? — Понятия не имею, — ответила Кейси. — Что ж, ваши усилия увенчались успехом, — продолжал Эдгартон. — Через несколько часов я вылетаю в Пекин подписывать торговое соглашение. Джон Мардер должен был встретить меня там, но мне сказали, что по каким-то причинам он остался в Калифорнии. — Я ничего не знаю об этом, — отозвалась Кейси. — Отлично, — сказал Эдгартон. — Рад это слышать. В ближайшие дни в руководстве «Нортона» будут произведены кое-какие перестановки. А пока примите мои поздравления, Кейси. Вам пришлось нелегко. Но вы с честью вышли из положения. — Спасибо, сэр. — Гэл. — Спасибо, Гэл. — После моего возвращения мы пообедаем вместе. Мой секретарь позвонит вам и сообщит о времени встречи. Продолжайте трудиться в том же духе. Эдгартон дал отбой, и тут же посыпались звонки. Майк Ли в осторожных выражениях поздравил Кейси и поинтересовался, как ей удалось сорвать репортаж. Кейси ответила, что не имеет к этому никакого отношения и что «Ньюслайн» отменила передачу по собственным соображениям. Потом позвонили Доэрти, Бэрн и Рон Смит. Позвонила Норма. — Дорогуша, я горжусь тобой, — сказала она. И наконец объявился Тедди Роули. Он сказал, что находится неподалеку, и спросил, чем занята Кейси. — Я очень устала, Тедди. Давай в другой раз, хорошо? — Как скажешь, крошка. Сегодня был замечательный день. Твой день. — Да, Тедди. Но я действительно устала. Она отключила телефон и отправилась на боковую.ВОСКРЕСЕНЬЕ
Глендейл 17:45
Вечер выдался погожий. Кейси все еще стояла в сумерках около своего дома, когда к ней подошел Амос с собакой. Пес лизнул руку Кейси. — Итак, ты выкрутилась, — сказал Амос. — Да, — ответила Кейси. — Кажется, да. — На заводе только и говорят о том, что ты бросила вызов Мардеру. Не захотела врать про Пятьсот сорок пятый. Это правда? — Более или менее. — В таком случае ты поступила глупо, — сказал Амос. — Надо было врать. Они всегда врут. Вопрос лишь в том, чья ложь пойдет в эфир. — Амос… — Твой отец был журналистом; ты считаешь, что всегда нужно стараться говорить правду. Это не так. Уже долгие годы все иначе. Я следил за тем, как эти подонки освещали катастрофу «Алохи». Их интересовали только жареные факты. Стюардессу выбросило из салона — умерла ли она, прежде чем упасть в воду? Жива ли она до сих пор? Больше они ничего не желали знать. — Амос… — Кейси хотела заставить его умолкнуть. — Да, я знаю, — продолжал старик. — Это забава, развлечение. Но послушай, что я тебе скажу. Сегодня тебе повезло. В следующий раз может не повезти. Не превращай это в привычку. Помни: не ты, а они устанавливают правила игры. И эта игра не имеет ничего общего с объективностью, фактами и реальностью. Это самый настоящий цирк. Кейси не хотелось спорить с ним. Она погладила собаку. — Все меняется, — сказал Амос. — В давние дни средства массовой информации хотя бы приближенно, но все-таки отражали реальную жизнь. Теперь все поставлено вверх ногами. Реальность — это то, что ты видишь на экране и читаешь в газетах, и по сравнению с ней обыденная жизнь кажется серой и неинтересной. Иными словами, нынешняя повседневная жизнь — это ложь, а телевидение и газеты — правда. Порой я оглядываю свою гостиную, и из всех предметов, которые я вижу, самым реальным представляется телевизор. По сравнению с его яркими, красочными картинками моя жизнь кажется унылой и беспросветной. И я выключаю этот чертов ящик. И каждый раз с удовольствием возвращаюсь к настоящей жизни. Кейси продолжала играть с собакой. Из-за угла показались лучи света, прорезавшие сумерки. Она шагнула им навстречу и вышла на обочину. — Пойду поброжу еще немного, — сказал Амос. — Спокойной ночи. Автомобиль остановился. Распахнулась пассажирская дверца. — Мама! — Эллисон бросилась на шею Кейси, обхватив ее ногами. — Как я по тебе соскучилась! — Я тоже, милая, — ответила Кейси. — Я тоже. Джим вышел из машины и протянул Кейси рюкзак. В темноте она не могла как следует рассмотреть его лицо. — Спокойной ночи, — сказал ей Джим. — Спокойной ночи, Джим, — отозвалась Кейси. Эллисон взяла ее за руку, и они зашагали к дому. Становилось все темнее и прохладнее. Подняв лицо, Кейси увидела след реактивного самолета. Там, в высоте, еще продолжался день. Лайнер мчался в темнеющем ночном небе, оставляя за собой белую полоску.* * *
ПЯТАЯ КОЛОНКА ПЕРВОЙ ПОЛОСЫ. ПЕЧАТЬ В ПОЛНЫЙ ФОРМАТ АВТОРСКИЕ ПРАВА: «ТЕЛЕГРАФ-СТАР ИНКОРПОРЕЙТЕД» ЗАГОЛОВОК: «„НОРТОН ЭЙРКРАФТ“ ПОСТАВЛЯЕТ КИТАЮ 50 РЕАКТИВНЫХ АЭРОБУСОВ» ХВОСТОВОЕ ОПЕРЕНИЕ БУДЕТ ПРОИЗВОДИТЬСЯ В ШАНХАЕ ВЫРУЧЕННЫЕ СРЕДСТВА БУДУТ НАПРАВЛЕНЫ НА РАЗРАБОТКУ САМОЛЕТА НОВОГО ПОКОЛЕНИЯ ПРОФСОЮЗЫ ВЫРАЖАЮТ ОЗАБОЧЕННОСТЬ ПО ПОВОДУ ПОТЕРИ РАБОЧИХ МЕСТ АВТОР: ДЖЕК РОДЖЕРС ТЕКСТ: «Сегодня компания „Нортон Эйркрафт“ объявила о продаже Китайской Народной Республике пятидесяти широкофюзеляжных самолетов N-22 на сумму восемь миллиардов долларов. Президент компании Харольд Эдгартон рассказал, что соглашение, подписанное накануне в Пекине, предусматривает поставку самолетов в течение ближайших четырех лет, а также передачу производства хвостового оперения дочерней компании в Шанхае». Эта сделка оказалась блистательной победой компании, пережившей нелегкие времена, и обернулась тяжким поражением для «Аэробуса», отчаянно боровшегося за контракт силами своих лоббистов как в Пекине, так и в Вашингтоне. Эдгартон сказал, что пятьдесят самолетов, проданных Китаю, вкупе с двенадцатью N-22, предназначенными для «Транс-Пасифик», обеспечат «Нортону» финансовую базу для продолжения разработок широкофюзеляжной машины N-XX, с которой компания надеется вступить в двадцать первый век. Известие об учреждении дочерней компании вызвало неудовольствие некоторых кругов в Бербэнке. Председатель местных профсоюзов авто — и авиастроителей Дон Брэлл встретил это решение в штыки. «Мы теряем ежегодно тысячи вакансий, — заявил он. — „Нортон“ экспортирует американские рабочие места с целью повышения объемов экспорта. Наше будущее под угрозой». В ответ на вопрос о предполагаемом сокращении числа рабочих мест Эдгартон сообщил: «Дочерние предприятия — это жизненная реалия нашей сферы промышленности, существующая уже много лет. Если мы откажемся, это сделают „Боинг“ либо „Дуглас“. Одной из наших важнейших задач является забота о будущем, о новых рабочих местах, которые появятся с началом производства нового самолета N-XX». Также Эдгартон упомянул о том, что китайская сторона подписала договор о намерении приобрести еще тридцать машин. Завод в Шанхае приступит к работе в январе следующего года. Заключение контракта положило конец слухам о том, что недавние инциденты с N-22, широко освещавшиеся прессой, могут сорвать сделку. По этому поводу Эдгартон сказал: «N-22 — проверенный, надежный самолет с блестящей репутацией. Надеюсь, сделка с КНР еще более укрепит ее».
ДИРЕКТОРИЯ C\LTX 40\DL\NORTON «ТРАНС-ПАСИФИК» ПРИОБРЕТАЕТ ШИРОКОФЮЗЕЛЯЖНЫЕ АЭРОБУСЫ ПРОИЗВОДСТВА КОМПАНИИ «НОРТОН» «Транс-Пасифик Эрлайнз», гонконгская компания-перевозчик, заказала сегодня двадцать широкофюзеляжных самолетов N-22, подтверждая тем самым все возрастающую роль Азии как потребителя продукции авиаиндустрии.
ПЛАТНЫЙ ЭКСПЕРТ КУСАЕТ РУКУ, КОТОРАЯ НЕ ЖЕЛАЕТ ЕГО КОРМИТЬ[48]
«Скандально известный эксперт по вопросам авиации Фредерик Баркер вчинил иск Бредли Кингу за отказ выплатить обещанный аванс за выступления на судебных процессах. Бредли Кинг уклонился от комментариев».
«АЭРОБУС» РАССМАТРИВАЕТ ПЕРСПЕКТИВЫ СОТРУДНИЧЕСТВА С КОРЕЕЙ
«Сонкинг Индастриз», промышленная корпорация в Сеуле, объявила о начале переговоров с тулузской «Аэробус Индустри» по поводу организации в Корее производства важнейших сборочных компонентов новой модификации лайнера А-340В с повышенной вместимостью. После опровержения слухов о секретных переговорах «Сонкинг» с компанией «Нортон Эйркрафт» средства массовой информации вновь поднимают вопрос о стремлении Кореи занять место на мировом рынке аэрокосмической продукции.
ОАВП ВОЗОБНОВЛЯЕТ СЕРТИФИКАТ ШИРОКОФЮЗЕЛЯЖНОГО САМОЛЕТА N-22
«Сегодня ОАВП приняла решение об утверждении сертификата аэробуса N-22 производства компании „Нортон Эйркрафт“. Пресс-секретарь ОАВП заявил о том, что „нет никаких оснований считать, будто бы выдача сертификата была отложена по политическим мотивам“».
МАРДЕР ЗАНИМАЕТ ПОСТ КОНСУЛЬТАНТА
«Джон Мардер, 46 лет, неожиданно покинул „Нортон Эйркрафт“ и возглавил Авиационный институт, консультационную фирму по вопросам аэрокосмических исследований, тесно связанную с европейскими авиаперевозчиками. Мардер выразил уверенность в том, что он сумеет включиться в активную работу с первых дней пребывания на новом посту. Служащие „Нортона“ отзываются о своем бывшем коллеге как о „глубоко порядочном, справедливом руководителе“».
ЭКСПОРТ АМЕРИКАНСКИХ РАБОЧИХ МЕСТ — ТРЕВОЖНАЯ ТЕНДЕНЦИЯ?
«Комментируя продажу Китаю пятидесяти аэробусов „Нортона“, Уильям Кэмпбелл заявил, что в ближайшие пять лет американские производители авиатехники экспортируют за границу 250 000 рабочих мест. Поскольку этот „экспорт“ финансируется „Экс-Им-банком“, находящимся в ведении Торгового Департамента, Кэмпбелл сказал: „Это безумие. Американские рабочие платят налоги не для того, чтобы правительство помогало американским компаниям отнимать рабочие места у соотечественников“. Кэмпбелл упомянул о японских корпорациях, которые проявляют куда большую заботу о своих работниках, нежели американские космополиты».
РИЧМАН АРЕСТОВАН В СИНГАПУРЕ
«Молодой член семейства Нортон арестован сегодня сингапурской полицией по обвинению в хранении наркотиков. Роберт Ричман, 28 лет, задержан с поличным в результате запланированной операции властей. Если выдвинутые обвинения будут доказаны, то в согласии с местными драконовскими законами об обороте наркотиков его ждет смертная казнь».
СИНГЛТОН ВОЗГЛАВЛЯЕТ ОТДЕЛ
«Сегодня Харольд Эдгартон назначил Кэтрин К. Синглтон новым руководителем отдела общественных связей компании „Нортон Эйркрафт“. Ранее Синглтон занимала пост вице-президента в отделе гарантии качества компании, штаб-квартира которой находится в Бербэнке».
МЭЛОУН ПРИНИМАЕТ ПРЕДЛОЖЕНИЕ «ПРИСТАЛЬНОГО ВЗГЛЯДА»
«После четырех лет сотрудничества с „Ньюслайн“ известный телепродюсер Дженнифер Мэлоун переходит на работу в программу „Пристальный взгляд“. Она объясняет свое решение расстаться с „Ньюслайн“ разногласиями по поводу условий контракта. Мэлоун говорит: „Пристальный взгляд“ — это то, что происходит сейчас, в эту минуту, и я с воодушевлением жду возможности взяться за дело».
* * *
ЗАКРЫТАЯ ИНФОРМАЦИЯ — ТОЛЬКО ДЛЯ СЛУЖЕБНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ РЕГ. НОМЕР ГРП-96-42 МОДЕЛЬ N-22 КОМПАНИЯ ТРАНС-ПАСИФИК ИСПОЛНИТЕЛЬ: Р. РАКОСКИ, СП ГОНКОНГ ДИРЕКТИВА AVN-SVC-08764/AAC ДАТА ИНЦИДЕНТА 8 АПРЕЛЯ НОМЕР ФЮЗЕЛЯЖА 271 МЕСТО ВОЗНИКНОВЕНИЯ ИНЦИДЕНТА ТИХИЙ ОКЕАН ТЕМА: ЭКСТРЕМАЛЬНЫЕ КОЛЕБАНИЯ ТАНГАЖА ОПИСАНИЕ ИНЦИДЕНТА: Во время крейсерского полета в кабину поступило предупреждение о рассогласовании положения предкрылков. Член экипажа выдвинул предкрылки, чтобы отключить сигнал, вследствие чего самолет испытал несколько сильных колебаний тангажа и потерял 1800 метров высоты, прежде чем автопилот вновь взял на себя управление. Четыре человека погибли, пятьдесятшесть были ранены. ПРИНЯТЫЕ МЕРЫ: Осмотр самолета выявил следующее: 1) Серьезно поврежден пассажирский салон. 2) Неисправен датчик приближения предкрылка 2 IB. 3) Фиксатор предкрылка изготовлен предприятием, не являющимся официальным поставщиком «Нортона». 4) Решетка реверса турбины № 1 изготовлена предприятием, не являющимся официальным поставщиком «Нортона». 5) Обнаружено еще несколько деталей, изготовленных предприятиями, не являющимися официальными поставщиками. Принято решение об их замене. РЕКОМЕНДАЦИИ: Компании-перевозчику следует обратить особое внимание на устранение выявленных недостатков. Компании-перевозчику следует усилить контроль за качеством ремонтных работ в зарубежных аэропортах. В данный момент самолет находится в ремонте. Компания-перевозчик рассматривает меры по повышению качества обслуживания.
Майкл Крайтон NEXT
Чем более понятной становится Вселенная, тем более бессмысленной она кажется.Стивен Уэйнберг
Слово «цель» — это алтарь неизвестному богу.Уильям Джеймс
Нельзя выбрать невозможное.Жан Поль Сартр
ПРОЛОГ
Шагая по застланному мягким ковром коридору, Васко Борден одернул лацканы пиджака и поправил галстук. Черт! Дожив до сорока девяти лет, он так и не привык к костюмам. Этот, темно-синего цвета, был сшит на заказ — просторным, чтобы не ограничивать свободу движений его большого тела. Борден был настоящим здоровяком: ростом в сто девяносто и сто десять килограммов живого веса, настоящий «шкаф». В прошлом футболист, сейчас он подвизался на ниве частного сыска и был одним из самых удачливых «охотников за людьми». За весьма солидное вознаграждение он разыскивал тех, кто сбежал, будучи выпущен под залог до суда, а также предателей, заподозренных в промышленном шпионаже. Таких называли перебежчиками. Вот и сейчас Васко шел за одним из таких — тридцатилетним, но уже лысеющим сотрудником компании «Микро протеомикс», базирующейся в Кембридже, штат Массачусетс. Объект направлялся в конференц-зал. Симпозиум «БиоСмена-2006» под восторженным лозунгом «Сделай это возможным сейчас!» проходил в отеле «Венецианец» в Лас-Вегасе. Среди двух тысяч его участников присутствовали все, кто был так или иначе связан с разработками в области биотехнологий: инвесторы, специалисты по подбору кадров, руководители научных учреждений, эксперты в области трансфера технологий, юристы в области авторских и смежных прав на интеллектуальную собственность. Так или иначе, здесь были представлены все американские компании, работавшие в сфере генной инженерии. Короче говоря, это было идеальное место для встречи перебежчика со своим связником. Он выглядел сущим агнцем: доверчивое лицо с трогательной ямочкой на подбородке, растерянный взгляд, сутулые плечи, неловкая походка. В общем, сама невинность. Кто бы знал, что этот ангелочек вывел с помощью криогенных технологий двенадцать трансгенных эмбрионов и теперь приволок их сюда, на симпозиум, чтобы передать представителю своих новых хозяев. Это был далеко не первый случай, когда постдоку [49]надоело работать за мизерную зарплату. Не первый и не последний. Перебежчик подошел к столику регистрации, получил аккредитационную карточку на цепочке и надел ее на шею. Васко, стоявший у входа, надел свою. Он хорошо подготовился к выполнению задания, загодя выяснив, что ему может понадобиться. Ему было необходимо смешаться с участниками симпозиума, ничем не выделяясь среди них. Основные докладчики выступали в главном конференц-зале, однако, помимо их выступлений, были запланированы еще и тематические семинары по различным темам: «Искусство кадрового подбора», «Стратегия успеха», «Руководитель и достойное вознаграждение персонала», «Корпоративное управление и устойчивое развитие бизнеса», «Новые тенденции в деятельности Патентного управления», «Инвестиции: благо или проклятие?» и, наконец, «Промышленный шпионаж. Защити себя сейчас!». Работа Васко была в основном связана с фирмами, работающими в области высоких технологий. Он уже не раз бывал на таких симпозиумах, и обычно речь на них шла либо о науке, либо о деньгах. Здесь люди собрались, чтобы говорить о деньгах! Перебежчик, которого звали Эдди Толман, протопал мимо Васко в конференц-зал. Васко последовал за ним. Толман спустился на несколько рядов и сел, выбрав уединенное место, в отдалении от остальной публики. Васко уселся позади и чуть поодаль от него. Малыш Толман проверил сотовый телефон на предмет входящих сообщений и, не обнаружив оных, расслабился и стал слушать выступавшего в данный момент оратора. «Неужели ему это действительно интересно?» — мысленно подивился Васко.* * *
На сцене возвышался человек-легенда, один из самых знаменитых венчурных бизнесменов, интересы которых лежали в области рискованных инвестиций, великий и ужасный Джек Б. Ватсон. Его снимала телекамера, и лицо оратора транслировалось крупным планом на огромный экран, установленный в глубине сцены. Все было на месте: фирменный загар и сногсшибательная улыбка. Он выглядел на все свои миллиарды. Пятидесятидвухлетнему Ватсону нельзя было дать больше сорока с хвостиком. Всю жизнь он усиленно создавал себе имидж эдакого капиталиста с совестью, распинаясь на каждом углу о «социальной ответственности бизнеса». Эта тактика позволила ему заключить ряд потрясающе выгодных сделок. Еще бы! Кто позволит себе усомниться в честности и порядочности человека, который не сходит с телеэкранов, являясь главным героем репортажей об открытии благотворительных школ, и вручает одаренным детям из малоимущих семей чеки на крупные суммы, оплачивая их дальнейшее обучение! Но здесь, в этом зале, сидела другая публика, не оболваненная щедро оплаченным пиаром. Люди, слушавшие Ватсона, знали, что он — крутой бизнесмен, который не разменивается на мелочи. «Интересно, — подумал Васко, — неужели Ватсон обнаглел до такой степени, чтобы отважиться на приобретение дюжины трансгенных эмбрионов, выращенных вопреки закону? Похоже, да». Как бы то ни было, в данный момент Ватсон с энтузиазмом говорил об умопомрачительных перспективах, открывающихся перед всеми присутствующими: — Биотехнологическая наука находится на взлете! Мы становимся свидетелями исторических перемен, сродни тем, которые изменили нашу жизнь тридцать лет назад благодаря компьютерному буму. Самая крупная компания, работающая в области биотехнологий, «Амген», со штаб-квартирой в Лос-Анджелесе, имеет в своем штате семь тысяч человек. Государственное финансирование научно-исследовательских учреждений — от Нью-Йорка до Сан-Франциско и от Бостона до Майами — превышает четыре миллиарда долларов! Венчурные бизнесмены вкладывают в биотехнологические компании до пяти миллиардов долларов в год! Волна чудесных исцелений, ставших возможными благодаря стволовым клеткам, цитокинам и протеономике, привлекает в эту область самые блестящие умы. А учитывая то, что население земного шара постоянно стареет, наше будущее выглядит более радужным, чем когда-либо! Но и это еще не все! Нами достигнут тот рубеж, перейдя который мы сможем примкнуть к Большой Фарме [50], и это непременно произойдет. Эти огромные, обросшие жиром корпорации нуждаются в нас, и сами это знают. Им нужны новые генные разработки, новые технологии. Они — вчерашний день, мы — завтрашний. Именно мы — залог будущих прибылей! Это заявление вызвало бурные аплодисменты. Васко поерзал в своем кресле. Слушатели аплодировали, даже несмотря на то, что знали: этот мерзавец за минуту порвет на куски любую из их компаний, если это будет сулить ему выгоду. — Безусловно, на пути нашего прогресса встречаются преграды. Некоторые люди, иногда даже движимые лучшими побуждениями или, по крайней мере, декларирующие таковые, становятся преградой на пути человечества к самосовершенствованию. Они не хотят, чтобы парализованный встал и пошел, чтобы онкологический пациент исцелился, чтобы больной ребенок выздоровел и вновь смог играть со сверстниками. У этих людей — свои аргументы: этические, религиозные и даже утилитарные. Но, какими бы доводами они ни прикрывались, эти люди играют на стороне смерти. И поэтому они никогда не выиграют! И снова — шквал аплодисментов. Васко вновь поглядел на малыша Толмана, который опять нажимал на кнопки своего сотового. Наверное, ждал какого-то сообщения, причем с большим нетерпением. Не означает ли это, что его связник опаздывает? Впрочем, нетерпение Толмана вполне объяснимо. Потому что — Васко был в этом уверен — парень припрятал стальной термос с жидким азотом, в котором находятся эмбрионы, и наверняка не в своем гостиничном номере. Его Васко уже обыскал. С того момента, как Толман уехал из Кембриджа, прошло пять дней. Криостат не вечен, а если эмбрионы разморозятся, им — конец. Так что если у Толмана не было возможности долить в термос жидкого азота, он сейчас должен дергаться от нетерпения, всей душой желая поскорее достать термос из потайного места и передать его заказчику. Поэтому развязка должна наступить очень скоро. Не более чем через час.* * *
— Без сомнения, кое-кто и дальше будет чинить препоны прогрессу, — вещал со сцены Ватсон. — Даже лучшие из наших компаний оказываются втянутыми в бессмысленные и контрпродуктивные судебные тяжбы. Именно сейчас одна из моих вновь созданных компаний — «Биоген» со штаб-квартирой, расположенной неподалеку от Лос-Анджелеса, — судится из-за того, что некто Барнет вдруг решил, что он не должен уважать подписанные им же самим контракты. Он, видите ли, передумал! Этот Барнет намерен блокировать прогресс медицинской науки до тех пор, пока мы ему не заплатим. Адвокатом этого вымогателя выступает его дочь-юрист. Семейный бизнес, понимаете ли! Ватсон улыбнулся. — Но мы выиграем этот процесс! Потому что прогресс не остановить! В этом месте Ватсон взметнул обе руки вверх, на что аудитория ответила взрывом оваций. Васко подумал, что Ватсон ведет себя, как кандидат на какую-нибудь высокую политическую должность. Кстати, не туда ли он на самом деле метит? А что, с этого типа станется! У него наверняка хватит денег, чтобы добиться избрания. В современной американской политической жизни быть богатым очень важно. Он повернул голову и увидел, что малыш Толман исчез. Кресло, в котором он только что сидел, теперь было пустым. Черт!* * *
— Прогресс — наша миссия, наш Священный Грааль! — кричал Ватсон. — Прогресс, который победит болезни! Прогресс, который положит конец старению, психическим заболеваниям, продлит жизнь! Жизнь без недугов, дряхлости, боли и страха! Величайшая мечта человечества наконец становится явью! Васко Борден его уже не слушал. Он шел вдоль ряда кресел, ощупывая глазами запасные выходы из зала. Вот вышли двое людей, но ни один из них не напоминал Толмана. Парень просто не мог смыться отсюда. Васко оглянулся как раз вовремя, чтобы заметить Толмана, двигающегося по центральному проходу. Малыш снова проверял свой мобильный. — Шестьдесят миллиардов в этом году, двести миллиардов в следующем! Пятьсот миллиардов за пять лет! Таковы перспективы нашей индустрии, таково будущее, в которое мы ведем все человечество! Публика внезапно вскочила на ноги, чтобы аплодировать Ватсону стоя, и Васко потерял Толмана из виду, но — только на несколько секунд. Когда он увидел парня снова, тот шел по направлению к центральному выходу. Васко свернул влево и выскользнул через боковую дверь как раз в тот момент, когда Толман вышел в вестибюль, щурясь от горевшего там яркого света. Перебежчик взглянул на часы и направился в сторону дальнего коридора, проходя мимо больших окон, смотревших на кампанилу — уменьшенную копию башни на площади Сан-Марко, идеально точно воссозданную при строительстве отеля «Венецианец». Он шел по направлению к зоне бассейнов или, может быть, в открытый двор с садом. В этот вечерний час там должно быть полным-полно посетителей. Васко старался держаться поближе к нему, чувствуя, что близится развязка.* * *
Джек Ватсон расхаживал взад-вперед по сцене конференц-зала, расточая улыбки и взмахами рук приветствуя восторженных слушателей. — Благодарю вас! Я польщен! Большое спасибо! — выкрикивал он, кланяясь после каждой фразы. С таким понятием, как скромность, он был явно незнаком. Наблюдая это зрелище на экране маленького черно-белого монитора, стоявшего за кулисами, Рик Дил с отвращением фыркнул. Тридцатичетырехлетний Рик Дил являлся президентом компании «Биоген рисерч», которая была образована сравнительно недавно и теперь боролась за место под солнцем. Сейчас, глядя на то, как главный инвестор его компании ломается на сцене, Дил испытывал смесь стыда и гадливости. Потому что он знал: несмотря на теперешние овации и пресс-релизы с фотографиями счастливых чернокожих ребятишек, которые появятся уже сегодня вечером, Джек Ватсон — настоящая сволочь. Какой-то остряк очень точно заметил о Ватсоне: «Самое доброе, что я могу сказать о нем, это то, что он не садист. Он просто первостатейный подонок». Дил принимал деньги от Ватсона с огромной неохотой. Как бы он хотел, чтобы в этом не было необходимости! Жена Дила была весьма состоятельной, и изначально «Биоген» был образован именно на ее деньги. Первым, на что он сделал ставку в качестве президента компании, стала новая клеточная линия, на производство которой была выдана лицензия Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Это была так называемая клеточная линия Барнета, полученная из тела человека по имени Фрэнк Барнет, клетки которого оказались способными синтезировать мощные противораковые белки из группы цитокинов. Дил не очень-то рассчитывал на получение лицензии, но ему ее все же выдали. После этого он неожиданно оказался перед лицом необходимости как можно скорее получить разрешение Федерального управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов на клинические испытания препарата. Их стоимость за одну серию быстро выросла с одного до десяти миллионов долларов, и это — не считая побочных расходов. Дил больше не мог рассчитывать только на деньги жены и нуждался в финансовых вливаниях со стороны. И только тогда он узнал, насколько рискованным делом считают венчурные бизнесмены инвестиции в исследования, связанные с цитокинами. Понадобились годы, чтобы вывести на рынок препараты на основе некоторых представителей этой группы белков — например, белков семейства интерлейкинов, а ряд других цитокинов считался крайне (а порой даже смертельно) опасным для пациентов. А потом Фрэнк Барнет подал судебный иск, поставив под сомнение право собственности «Биогена» на клеточную линию. Поскольку Дилу было сложно не только выбить деньги из потенциальных инвесторов, но даже получить у них согласие на встречу, ему пришлось принять предложение вечно улыбающегося, загорелого Джека Ватсона. Однако при этом он ни на секунду не забывал: больше всего на свете Джек Ватсон хочет прибрать к рукам «Биоген» и вышвырнуть его, Рика Дила, пинком под зад.* * *
— Потрясающая речь, Джек! Просто изумительная! — заговорил, протянув руку для поздравления, Дил, когда Ватсон наконец пришел за кулисы. — Да? Рад, что она тебе понравилась, — ответил тот, но руки не подал. Вместо этого он снял с лацкана петельный микрофон и бросил его на ладонь Дила. — Позаботься об этом, Рик. — Конечно, Джек! — Твоя жена здесь? — Нет, Карен не смогла приехать, — развел руками Дил. — Проблемы с детьми, знаешь ли. — Жаль, что она меня не слышала, — проговорил Ватсон. — Она непременно посмотрит запись твоего выступления на DVD, — пообещал Дил. — Что ж, я сделал важное дело. Наши дела обстоят теперь следующим образом: с сегодняшнего дня все знают про судебный процесс, о том, что его затеял плохой человек по имени Барнет, но мы полностью держим ситуацию под контролем. Это очень важно. Компания теперь прекрасно позиционирована. — Ты именно ради этого согласился на это выступление? — спросил Дил. Ватсон посмотрел на него, как на недоумка. — А ты что думал, я прикатил в Вегас по собственной прихоти? Боже Святый! — Он снял с пояса беспроводной передатчик от микрофона и сунул его Дилу. — Об этом тоже позаботься. — Разумеется, Джек! После этого Джек Ватсон, не произнеся больше ни слова, развернулся к Дилу спиной и пошел прочь. «Слава богу, что у Карен есть деньги! — подумал тот, глядя ему вслед. — Без них я был бы обречен!»* * *
Пройдя под арками Дворца Дожей, Васко Борден вышел во внутренний двор отеля. Он медленно двигался следом за перебежчиком Эдди Толманом сквозь водоворот людей, для которых жизнь в этот поздний вечерний час только начиналась. Миниатюрный микрофон в ухе Васко зашипел. Это подавала сигнал его помощница Долли, находившаяся сейчас в другой части отеля. Он прикоснулся к уху и буркнул: — Говори. — Лысый мальчик Толман собрался поразвлечься. — Это точно? — Абсолютно. Он… — Погоди секунду, — проговорил Васко, — я сейчас. Впереди себя он увидел нечто невероятное. Справа возник Джек Б. Ватсон в сопровождении стройной темноволосой красавицы. Ватсон был знаменит тем, что его всегда сопровождали сногсшибательные красотки. Все они работали на него, все были умны и потрясающе хороши собой. Поэтому удивила Васко не женщина, а то, что Ватсон направлялся прямиком к перебежчику, Эдди Толману. Это была сущая бессмыслица! Даже если бы они и впрямь заключили меж собой сделку, знаменитый венчурный бизнесмен ни за что не стал бы встречаться с ним лично, и уж тем более на публике! И все же — вот они, двое, приближаются друг к другу на запруженном нарядной публикой дворе отеля «Венецианец». Какого черта? Васко не верил собственным глазам. А затем изящная спутница Ватсона слегка споткнулась и остановилась. На ней было короткое обтягивающее платье и туфли на высоких каблуках. Она оперлась о плечо Ватсона, опустилась на одно колено и, продемонстрировав публике ногу невероятной длины, поправила ремешок туфельки. Затем красавица встала и улыбнулась Ватсону. Васко отвлекся от созерцания сладкой парочки, посмотрел туда, где только что находился Толман, и не нашел его. Парень исчез. Ватсон и женщина прошли так близко от Васко, что на него повеяло ароматом ее парфюма. Ватсон что-то бормотал ей. Она стиснула его руку, положила голову ему на плечо, и вот — их уже нет. Голубки, да и только! Произошло ли все это случайно или было спланировано? Неужели они обвели его вокруг пальца? Ватсон прижал ладонь к уху. — Долли, я потерял его! — Не страшно, я его веду. Васко поднял глаза. Она находилась на втором этаже и следила за всем, что происходит внизу. — Это случайно не Ватсон там прошел? — Он самый. Потому я и подумал: а вдруг… — Нет, нет, — торопливо проговорила Долли. — Не могу поверить в то, что Ватсон имеет к этому отношение. Это не его стиль. А вот и наш лысенький, направляется в свой номер, поскольку у него там назначено свидание. Об этом я тебе и толковала, говоря, что он собирается поразвлечься. — Случайно не знаешь, с кем? — С какой-то русской девицей. Видимо, ему нравятся русские, причем высокие. — Мы знаем, кто она такая? — Нет, но кое-какая информация о ней у меня имеется. Кроме того, я смогла установить в его номере камеры скрытого наблюдения. Васко улыбнулся. — Как тебе это удалось? — Скажем так: служба безопасности в «Венецианце» оказалась не на высоте. И довольно дешевой.* * *
Двадцатидвухлетняя Ирина Катаева позвонила в номер. В левой руке она держала бутылку вина в бархатном подарочном чехле с витыми тесемками. Дверь открыл молодой человек лет тридцати. На вид он был весьма непривлекателен. — Вы Эдди? — Совершенно верно. Входите, прошу вас. — Вот, — она протянула ему вино, — я принесла это вам из гостиничного сейфа. Наблюдая эту сцену на экране портативного монитора, Васко заметил: — Она передала ему это на лестничной клетке, под объективами камер наблюдения. Почему она не подождала, пока войдет внутрь? — Может, ей велели так сделать? — предположила Долли. — В ней около шести футов роста. Итак, что нам о ней известно? — Прекрасно владеет английским языком. Живет в стране уже четыре года. Учится в университете. — Работает в отеле? — Нет. — Значит, она не профессионалка? — Это же Невада! — с укоризной в голосе проговорила Долли. Девушка на мониторе вошла в номер и закрыла за собой дверь. Васко покрутил ручки настройки, выбрав изображение с одной из установленных внутри камер слежения. У малыша был большой номер! Почти в две тысячи квадратных футов, он был декорирован в венецианском стиле. Словно услышав мысли Васко, девушка одобрительно покивала и заметила: — Красивый номер! Просто великолепный! — Да, — согласился Толман. — Хотите выпить? Она отрицательно мотнула головой. — Нет, у меня, честно говоря, совсем мало времени. Девушка завела руку за спину и расстегнула платье, тут же соскользнувшее с ее плеч, а затем отвернулась, изображая смущение, и позволила Толману полюбоваться своей обнаженной до самых ягодиц спиной. — Где здесь спальня? — спросила она. — Сюда, крошка. Когда эти двое вошли в спальню, Васко вывел на монитор картинку с другой камеры. Он увидел спальню как раз в тот момент, когда девушка говорила: — Я ничего не знаю про твой бизнес. Не знаю и не хочу знать. Бизнес — это так скучно! Девушка позволила платью упасть на пол, переступила через него и легла на кровать. Теперь она была совершенно голой, если не считать туфелек на шпильках, но в следующий момент она сбросила и их. — Не думаю, что тебе надо пить, — сказала она. — А мне уж точно ни к чему. Толман бросился на нее всем своим весом — так, что кровать прогнулась, а подушки подпрыгнула. Девушка охнула, но попыталась улыбнуться. — Потише, дружок. Задыхаясь от возбуждения, он потянулся к ее волосам и стал ласкать их. — Оставь мои волосы в покое! — велела девушка и откатилась в сторону. — Просто ложись на спину, расслабься и позволь мне сделать тебя счастливым!* * *
— Нет, — задумчиво проговорил Васко, глядя на крохотный экран, — он не боец! Когда мужчина имеет дело с такой женщиной… — Да будет тебе! — проговорила, поправив наушники, сидевшая рядом Долли. — Ты прямо как спортивный комментатор! Но «матч» закончился. Она уже одевается. — О да, причем очень торопливо. — Она должна была уделить ему полчаса, но, если он и заплатил ей, я этого не заметила. — Я тоже. Гляди-ка, он тоже принялся одеваться! — Что-то готовится, — проговорила Долли. — Она выходит из спальни. Васко попытался переключиться на другую камеру, но на экране монитора не было ничего, кроме помех. — Я ни хрена не вижу! — сообщил он помощнице. — Она уходит, а он все еще там. Нет, подожди, он тоже выходит. — Да? — Да! И прихватил с собой бутылку вина. — Понятно, — пробурчал Васко. — И куда же, интересно, он с ней направился?* * *
Замороженные эмбрионы перевозятся в жидком азоте, в специальном стальном термосе с колбой из боросиликатного стекла, называемом сосудом Дьюара или попросту дьюаром. По виду дьюары напоминают молочные бидоны и обычно бывают довольно больших размеров, но можно без труда раздобыть и маленький. По форме такой дьюар не будет напоминать винную бутылку, поскольку имеет широкую горловину, но вполне может быть такого же размера и уж наверняка поместится в подарочный бархатный чехол для бутылки дорогого вина. — Малыш наверняка несет дьюар, — проговорил Васко. — Я уверен: в мешочке — именно он. — Я тоже так думаю, — согласилась Долли. — Ты их еще видишь? — Да, вижу. Васко заметил их на нижнем этаже, возле стоянки свободных гондол. Они шли, взявшись за руки, причем парень держал бутылку вина вертикально, крепко зажав ее согнутой в локте свободной рукой. Было видно, что нести ее так ему неудобно, да и вообще эта пара производила странное впечатление: потрясающе красивая девушка и неуклюжий, сутулый молодой человек. Они шли вдоль канала, не обращая внимания на шикарные магазины, мимо которых проходили. — Направляются на встречу, — констатировал Васко. — Да, я вижу, — ответила Долли. Васко окинул взглядом заполненную публикой улицу и в дальнем ее конце заметил Долли. Долли было двадцать восемь лет, и она обладала абсолютно непримечательной внешностью. Именно благодаря этому она умела превращаться в кого угодно: бухгалтершу, любовницу, секретаршу, продавщицу. Ее способность к мимикрии не могла не восхищать. Сегодня она выглядела так, как должна выглядеть женщина, приехавшая поразвлечься в Лас-Вегас: блестящее платье с декольте и прическа блонд с начесом. Она была полновата, но это не только не вредило, а, наоборот, делало выбранный ею имидж безупречным. Они с Васко работали вместе уже на протяжении четырех лет, и из них вышла отличная команда. Неплохо им было друг с другом и в свободные от работы часы, хотя Долли выводила из себя привычка Васко курить в постели сигары. — Идут в зал, — сообщила Долли и тут же поправила саму себя, — нет, возвращаются. Главный вестибюль отеля представлял собой огромный овальный зал с высоким позолоченным потолком, приглушенным светом и мраморными колоннами. Все здесь было исполинским, отчего люди, попав сюда, казались лилипутами. Васко в задумчивости почесал нос. — Передумали? Или, может, пытаются нас запутать? — Думаю, они просто осторожничают. — Значит, настал решающий момент. Даже важнее, чем задержание перебежчика, была другая поставленная перед ними задача: выяснить, кому именно он собирался передать эмбрионы. Пока было ясно лишь одно: этот неизвестный является одним из участников конференции. — Да, я тоже думаю, что близится развязка, — ровным голосом проговорила Долли.* * *
Рик Дил, сжимая в руке сотовый телефон, нервно расхаживал вдоль канала с гондолами, не обращая внимания на витрины магазинов с выставленными в них дорогими вещами, к которым он всегда был равнодушен. Дил вырос младшим из трех сыновей в семье балтиморского врача. Все братья окончили медицинский факультет, но если двое старших мальчиков пошли по стопам отца и стали акушерами, то Рик отказался от врачебной практики, отдав предпочтение чистой науке. Семья постоянно давила на него, пытаясь заставить изменить свое решение, и, чтобы избавиться от этого непрекращающегося прессинга, Рик переехал на Запад. В течение некоторого времени он занимался исследованиями в области генетики в Калифорнийском университете в Сан-Франциско, но вскоре заразился царившей в городе атмосферой научного предпринимательства. Казалось, любой мало-мальски смыслящий в своем деле ученый здесь либо открывает собственную компанию, либо- это уж как минимум — заседает в советах директоров сразу нескольких фирм, работающих в области биотехнологий, или «биотехов», как их называли в профессиональных кругах. Когда эти люди оказывались за одним столом — хоть в зале заседаний, хоть в ресторане, — речь только и шла что о трансфере технологий, перекрестном лицензировании, промежуточных платежах, поглощениях, выплате дивидендов и правах на интеллектуальную собственность. Как раз в это время Карен, жена Рика, Получила очень приличное наследство, и он понял: теперь у него есть стартовый капитал, на который можно начать собственное дело. Однако в районе Калифорнийского залива различных конкурирующих между собой компаний было уже невпроворот, из-за чего пробиться к солнцу здесь было крайне сложно, а нанять грамотный персонал — и того сложнее. Поэтому Дил решил обосноваться в районе к северу от Лос-Анджелеса, где уже размещалась колоссальная штаб-квартира компании «Амген». Дил построил там же суперсовременную лабораторию, набрал несколько блестящих исследовательских групп, и дело пошло. Отец и братья, навестившие его однажды, были буквально потрясены. Но почему же она не звонит? Дил взглянул на часы. Девять вечера! Дети сейчас уже должны лежать в кроватях, а Карен — находиться дома. Горничная сказала, что хозяйка около часа назад ушла и она не знает, куда именно. Но Карен никогда не выходила из дома без сотового телефона. Он должен быть у нее с собой. Почему же она ему не перезвонит? Дил был в растерянности и из-за этого не находил себе места. Он оказался один в этом проклятом городе, где на каждый квадратный метр площади приходилось больше красавиц, чем где бы то ни было еще. Ясное дело, что по большей части эта красота являлась результатом пластической хирургии, но, как бы то ни было, они были чертовски сексуальны! Чуть впереди он увидел мешковатого вида парня с высокой девушкой на каблуках-шпильках. Она была просто сногсшибательной: черные волосы, шелковистая кожа, чувственное стройное тело. Этот увалень наверняка заплатил за нее, но, даже несмотря на это, он, судя по всему, не мог оценить такую красоту по достоинству. Он вцепился в бутылку с вином, словно в любимого ребенка, и нервничал так, что с его физиономии градом тек пот. А вот девочка… Хороша! Ах, Господи Иисусе, до чего хороша! «Но, черт побери, почему же не звонит Карен?»* * *
— Эй, ты только посмотри, — проговорил Васко, — это же парень из «Биогена»! Болтается с таким видом, будто ему нечем заняться! — Я вижу его, — откликнулась Долли. Она находилась на квартал впереди Васко. — А в чем дело? — Да нет, ни в чем. Не обращай внимания. Толман и русская девица прошли мимо мужчины из «Биогена», но тот не предпринял никаких подозрительных действий. Разве что раскрыл мобильник-раскладушку и принялся набирать номер. Как же его звать? Ах да, Дил! Васко что-то о нем слышал. Открыл компанию на деньги жены и теперь наверняка сидит у нее под каблуком. Обычная история. Богатенькая бабенка, старинное семейство с Востока, куча денег. Таким бабам впору носить мужские штаны. — Ресторан! — внезапно послышался в наушнике голос Долли. — Они идут в «Терраццо»! «Терраццо Антико» был двухэтажным рестораном с застекленными балконами и обстановкой, подходящей для современного борделя: сплошная позолота. Колонны, потолок, все здесь было покрыто позолоченными узорами. Васко начинало трясти от одного только взгляда на эту безвкусицу. Парочка вошла внутрь, миновала стойку регистрации и направилась к боковому столику, за которым сидел тип с бандитской рожей — смуглый и с густыми бровями. Глядя на русскую девушку, бандит откровенно облизывался. Толман подошел к столику и заговорил со смуглокожим. Вид у того стал растерянным. Он не предложил им сесть. «Что-то тут не так!» — подумалось Васко. Русская девушка отступила на шаг назад. И вдруг — вспышка фотоаппарата. Долли сделала снимок. Толман сразу все понял и кинулся бежать. — Долли! Дура! — заорал Васко и погнался за парнем, который несся в глубь ресторана. На его пути, растопырив руки, возник официант. — Простите, сэр… Васко на бегу сбил его с ног. Толман был впереди, но бежал медленнее, чем мог бы, поскольку старался не трясти драгоценный сосуд. Однако он не понимал, куда бежит, и не ориентировался в обстановке. Ресторан был незнаком ему. Он просто убегал. Бах! Он ворвался сквозь открывающиеся в обе стороны двери на кухню. Васко — за ним. Все вокруг них орали, а некоторые повара даже грозили ножами. Толман рвался вперед, наверное, рассчитывая на то, что в конце кухни будет запасной выход. Его не оказалось. Поняв, что он в ловушке, беглец, затравленно озираясь, остановился. Васко перешел на шаг, достал из кармана удостоверение частного детектива и, предъявив его окружающим, произнес: — Производится гражданский арест! Толман стоял в пространстве между двумя большими холодильниками, прижавшись спиной к узкой двери с длинным вертикальным оконцем. Видимо, сообразив, что деваться ему некуда, он метнулся в дверь, захлопнул ее за собой, и рядом с ней тут же загорелась маленькая круглая лампочка. Это был служебный лифт. Твою мать! — Куда ходит лифт? — На второй этаж — Куда-нибудь еще? — Нет, только на второй этаж. Васко надавил на микрофон в ухе. — Долли! — Все слышала! Бегу на второй этаж! Васко слышал одышку женщины, бежавшей вверх по лестнице. Сам он встал напротив двери лифта и стал ждать. Затем — нажал на кнопку, вызывая кабину обратно. — Я возле лифта, — задыхаясь, проговорила Долли. — Я видела его! Он поехал вниз! — Лифт очень маленький, — сказал Васко. — Я знаю. — Если у него с собой действительно жидкий азот, лучше бы ему там не находиться. Пару лет назад Васко шел по следу другого перебежчика, у которого тоже был с собой дьюар с жидким азотом, и загнал его на склад лаборатории. Парень заперся в туалете и едва не задохнулся. Кабинка лифта остановилась, Васко подергал ручку, но дверь не открылась. Толман, должно быть, дернул аварийный рычаг, заблокировавший ее. Васко заглянул в узкое окошко и увидел на полу кабины бархатный чехол. Он был спущен вниз, и из него торчала широкая горловина дьюара из нержавеющей стали. Крышка была снята, и из горловины вился белый парок. Через стекло оконца на Васко дикими глазами смотрел Толман. — Выходи, сынок, — ласково проговорил Васко. — Не делай глупостей. Толман помотал головой. — Это опасно, ты ведь сам знаешь. Но парень нажал на кнопку, и кабина поехала вверх. От ужасного предчувствия у Васко засосало под ложечкой. Малыш все знал. Он точно знал, на что шел.* * *
— Он снова здесь, наверху, — сообщила со второго этажа Долли, — но дверь не открывается. А теперь опять поехал вниз. — Оставь его в покое и возвращайся к столику! — приказал Васко. Долли тут же поняла, чего от нее хочет шеф, и поспешила вниз по обитым красным ковром ступенькам лестницы. Она не удивилась, обнаружив, что столик, за которым сидел мужчина с разбойничьей рожей, пуст. Ни бандита, ни русской девицы. Лишь стодолларовая купюра, небрежно сунутая в бокал. Разумеется, он заплатил наличными! И исчез.* * *
Вокруг Васко стояли трое сотрудников службы безопасности отеля, и каждый говорил что-то свое. Васко, возвышавшийся над ними на пол головы, рявкнул, приказав им заткнуться — Скажите мне только одно, — потребовал он, — как можно открыть дверь? — Он, наверное, перевел механизм открывания дверей на ручной режим. — Как ее открыть? — Нужно отключить электропитание лифта. — И тогда дверь откроется? — Нет, тогда лифт остановится, и мы сможем открыть дверь с помощью инструмента. — Сколько времени все это займет? — Может, десять, может, пятнадцать минут. Но какая разница, парень-то все равно никуда не денется! — Денется, — мрачно ответил Васко. Парень из службы безопасности засмеялся: — Куда ему, на хрен, деваться? Кабина лифта снова опустилась. Толман стоял на коленях. — Вставай! — прокричал Васко, безуспешно дергая дверь. — Вставай, вставай! Давай же, сынок, вставай! Не стоит оно того! Внезапно глаза Толмана закатились, и он повалился на спину. Кабина снова пошла вверх. — Да что за черт! — возмущенно воскликнул один из охранников. — Кто он вообще такой? «Ах ты, Господи!» — подумал Васко.* * *
Малыш Толман действительно отключил автоматику в механизме лифта, и понадобилось сорок минут для того, чтобы открыть двери вручную и вытащить его из кабины. Разумеется, к этому моменту он уже давно был мертв. Поскольку азот тяжелее воздуха, испаряясь из дьюара, он скапливался на полу кабины. Поэтому, потеряв сознание, Толман упал в облако, на сто процентов состоящее из азота, и уже через минуту отдал богу душу. Сотрудники службы безопасности хотели знать, что находится в дьюаре, но там ничего не оказалось, за исключением пустых зажимов, в которых должны были находиться трубки с эмбрионами. Эмбрионы исчезли. — Вы что, полагаете, он сам решил убить себя? — спросил один из охранников. — Выходит, что так, — ответил Васко. — Он работал в лаборатории эмбриологии и прекрасно понимал, какую опасность представляет собой жидкий азот в ограниченном замкнутом пространстве. Жидкий азот стал причиной большего числа несчастных случаев в лабораториях, нежели любой другой химикат, причем в половине случаев человек нагибался, желая помочь надышавшемуся азотом и упавшему коллеге, вдыхал те же самые пары и тоже падал, чтобы уже никогда не подняться. — Это стало его выходом из сложного положения, — подытожил Васко.* * *
Позже, когда они возвращались домой, сидевшая за рулем Долли спросила: — Так что же произошло с эмбрионами? Васко развел руками: — Понятия не имею. У парня их не было. — Думаешь, их прихватила девчонка, прежде чем ушла из его номера? — Кто-то их прихватил — это точно, вот только кто? Кстати, в отеле ее знают? — Они просмотрели записи камер наблюдения и утверждают, что никогда раньше ее не видели. — А как с ее учебой в университете? — Она действительно училась там весь прошлый год, но в этом году ни разу не появлялась на занятиях. — Значит, исчезла. — Да, — кивнула Долли, — и она, и смуглый парень, и эмбрионы. Все исчезли. — Хотел бы я знать, как все это связано друг с другом, — задумчиво проговорил Васко. — А может, никак? — предположила Долли. — Может быть, — согласился Васко. — Такое уже бывало. Впереди он увидел неоновые огни придорожного кафе и затормозил. Ему нужно было выпить.ГЛАВА 001
Зал номер 48 Верховного суда Лос-Анджелеса представлял собой обшитое деревянными панелями помещение, главное место в котором занимал огромный герб штата Калифорния. Это и залом-то назвать было нельзя — так, небольшая комната, все в которой буквально кричало об упадке и запустении. Рыжий вытоптанный ковер с грязными пятнами, фанерная поверхность стойки для дачи свидетельских показаний облупилась и поцарапалась, одна из ламп дневного света перегорела и спорадически мигала, отчего в той части комнаты, где располагались места присяжных, было темнее, чем везде. Да и сами присяжные были одеты кое-как — в основном в джинсы и рубашки с короткими рукавами. Стул судьи немилосердно скрипел каждый раз, когда его честь Дэвис Пайк поворачивался, чтобы посмотреть на экран своего ноутбука, а на протяжении всего дня он делал это постоянно. Алекс Барнет подозревала, что судья проверяет либо свою электронную почту, либо биржевые котировки принадлежащих ему акций. Короче говоря, это место казалось совершенно неподходящим для того, чтобы разбираться в комплексе сложнейших вопросов, связанных с биотехнологиями. Но именно это здесь и происходило на протяжении последних двух недель. Процесс назывался «Фрэнк М. Барнет против правления Калифорнийского университета». Алекс была тридцатидвухлетним успешным адвокатом, младшим партнером в юридической фирме. Она сидела за столом истца, вместе с другими юристами, представляющими интересы ее отца, и наблюдала за тем, как его приводят к присяге для допроса. Она ободряюще улыбалась ему, но в глубине души все же побаивалась, как бы он не дал маху. Фрэнк Барнет, с грудью как бочка, в пятьдесят один год выглядел гораздо моложе, казался здоровым и уверенным. Алекс понимала: столь цветущий вид отца может сыграть на суде против него. Тем более что еще до начала судебного процесса средства массовой информации щедро облили ее отца грязью. По заказу пиарщиков Рика Дила они изобразили его неблагодарным, жадным и беспринципным типом, человеком, который мешает научному прогрессу, не держит свое слово, для которого важно лишь одно — деньги. Это было не просто далеко от правды. Это было откровенным враньем, однако ни один журналист не попросил отца изложить его точку зрения. Ни один! За Риком Дилом стоял Джек Ватсон. Поскольку он являлся знаменитым филантропом, журналисты считали его «хорошим парнем», а ее отец, следовательно, автоматически оказывался «плохим». Стоило этому моралите, вышедшему почему-то из-под пера местного журналиста, пишущего на тему развлечений, появиться на страницах «Нью-Йорк таймс», как его дружно подхватили все остальные. Отметилась и «Лос-Анджелес таймс», напечатав аналогичную статью, автор которой пытался даже перещеголять своего нью-йоркского коллегу в очернении ее отца. А местные газеты, так те и вовсе не умолкали, изо дня в день призывая громы и молнии на голову человека, который пытается затормозить развитие медицинской науки и осмелился порочить Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе — этот храм знаний, гордость родного города. Полдюжины телекамер неизменно встречали их с отцом, когда они поднимались по ступеням суда. Их собственные попытки изложить на страницах газет свою точку зрения на происходящее неизменно оказывались бесплодными. Специалист по связям со средствами массовой информации, нанятый ее отцом, неплохо знал свое дело, но куда ему было равняться с хорошо смазанной и щедро оплаченной пропагандистской машиной Джека Ватсона! Не могло быть сомнений в том, что присяжные читали некоторые из этих статей, целью которых было заставить ее отца оправдываться, вывести его из равновесия еще до того, как он начнет отвечать на вопросы, будучи вызван на место для дачи свидетельских показаний в суде. Адвокат отца встал и приступил к допросу. — Мистер Барнет, позвольте мне вернуть вас на восемь лет назад. Чем вы занимались в июне того года? — Я работал на строительстве, — твердым голосом ответил отец. — Я руководил всеми сварочными работами на сооружении газопровода в Калгари. — И именно тогда вы заподозрили у себя болезнь? — Я стал просыпаться по ночам в холодном поту. — У вас поднималась температура? — Я полагал, что — да. — Вы обратились к врачу? — Не сразу, — ответил он. — Я подумал, что это обычная простуда или что-то подобное. Но потливость не прекращалась, а через месяц я стал испытывать слабость во всем теле. И тогда пошел к врачу. — Что же он вамсказал? — Он обнаружил у меня новообразование в брюшной полости и направил к самому известному специалисту на Западном побережье, профессору Медицинского центра Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. — Как зовут это светило? — Доктор Майкл Гросс. Вон он. — Ее отец указал на столик, за которым сидел ответчик. Алекс не повернула голову в ту сторону. Она не сводила глаз с отца. — Он обследовал вас? — Да, обследовал. — Сделал ли он вам какие-либо анализы? — Да. Анализ крови, рентгеновское исследование, компьютерную томографию всего тела. А еще — биопсию костного мозга. — Каким образом он это сделал? — Воткнул мне иглу в тазовую кость — вот сюда. Игла протыкает кость и попадает в костный мозг. Потом его откачивают и исследуют. — После того, как были сделаны все эти исследования, сообщил ли он вам окончательный диагноз? — Да, он сказал, что у меня — Т-клеточный острый лимфобластный лейкоз. — Как вы объяснили себе суть этого заболевания? — Как рак костного мозга. — Предложил ли вам доктор лечение? — Да, операцию, а затем химиотерапию. — Сообщил ли он вам свой прогноз? Сказал ли, каковы, по его мнению, могут быть результаты данного курса лечения? — Он сказал, что перспективы не слишком радужные. — А точнее? — Он сказал, что мне осталось жить меньше года, — Удалось ли вам впоследствии выслушать альтернативное мнение? Мнение другого врача? — Да, удалось. — И каково же оно было? — Ну, он подтвердил первоначальный диагноз… — Барнет умолк и прикусил нижнюю губу, пытаясь справиться с волнением. Это удивило Алекс. Обычно отец умел держать себя в руках и не поддаваться эмоциям. Даже понимая, что этот момент пойдет на пользу делу, она невольно испытала тревогу за него. — Я был напуган. По-настоящему напуган, — продолжал отец. — Они все твердили, что… мне осталось жить совсем недолго. Он опустил голову на грудь. В зале царила тишина. — Мистер Барнет, хотите воды? — Нет, я в порядке. Он поднял голову и провел ладонью по лбу. — Пожалуйста, продолжайте, когда будете готовы. — Я выслушал и третье мнение. И все в один голос утверждали, что доктор Гросс — лучший специалист по этому заболеванию. — И тогда вы решили продолжить лечение у доктора Гросса. — Да, так оно и было. Отец, похоже, овладел собой. Алекс облегченно вздохнула и откинулась на спинку жесткого стула. Дальше процедура дачи свидетельских показаний проходила гладко, и отец без запинки излагал историю, которую ему уже приходилось рассказывать десятки раз до этого. Историю о том, как он, напуганный страшными предсказаниями, не желающий умирать человек, поверил в доктора Гросса и вручил ему свою жизнь, как под руководством доктора Гросса он прошел хирургическую операцию и курс химиотерапии, как в течение следующего года постепенно отступали симптомы страшной болезни, как доктор Гросс, похоже, первым поверил в то, что он выздоровел, и о том, как курс лечения был успешно завершен. — Продолжали ли вы после этого обследоваться у доктора Гросса? — спросил адвокат. — Да, каждые три месяца. — Что показывали обследования? — Все было в норме. Я снова набрал прежний вес, ко мне вернулись силы, у меня снова отросли волосы. У меня было хорошее самочувствие. — Что же произошло потом? — Примерно через год, после очередного обследования, доктор Гросс позвонил мне и сказал, что он хотел бы провести дополнительные анализы. — Он объяснил, почему и с какой целью? — По его словам, ему что-то не понравилось в моей крови. — Доктор Гросс сообщил, что именно показалось ему подозрительным? — Нет. — Он сказал вам, что рак не прошел? — Нет, но именно этого я и испугался. Раньше он никогда не проводил повторные анализы. — Фрэнк Барнет переступил с ноги на ногу. — Я спросил его, не вернулся ли рак, на что он ответил: «Пока нет, но мы должны очень пристально наблюдать за вами». Он настаивал на том, что я должен постоянно сдавать анализы. — Какова была ваша реакция? — Мне стало очень страшно — страшнее, чем в первый раз. Когда я впервые узнал о своем заболевании, я собрал в кулак всю свою волю и приготовился бороться. Потом я выздоровел — по крайней мере мне так сказали-и решил, что небеса даровали мне вторую жизнь, чудесный шанс начать все сначала. И вдруг — этот звонок… Меня вновь обуял страх. — То есть вы посчитали, что болезнь вернулась? — Разумеется, иначе зачем могли понадобиться дополнительные анализы? — Вам стало страшно? — Страшно? Меня охватил ужас! Наблюдая за тем, как проходит допрос, Алекс пожалела о том, что в свое время они не догадались сделать фотографии. Она помнила дни, когда отец исхудал, весь был серого цвета и едва стоял на ногах. Одежда тогда висела на нем, как на вешалке, а сам он напоминал ходячего мертвеца. Но сейчас отец выглядел цветущим, полнокровным и сильным, каким и положено быть строителю. Глядя на него, было сложно поверить, что этому человеку может быть знаком страх. А присяжных было необходимо убедить в том, что этот человек сломлен и находится на грани психического истощения. Алекс понимала: это очень важно, поскольку может сыграть решающую роль в принятии присяжными решения. Но делать это следовало крайне осторожно. А адвокат отца, к сожалению, имел скверную привычку забывать собственные наработки во время опроса участников процесса. — Как развивались события дальше, мистер Барнет? — спросил адвокат. — Я снова отправился сдавать анализы и проходить исследования. Доктор Гросс проделал все то же, что и раньше, плюс сделал биопсию печени. — Каков был результат? — Он велел мне прийти снова через шесть месяцев. — С какой целью? — Он просто сказал: «Приходите снова через шесть месяцев». — Каким было ваше самочувствие на тот момент? — Я чувствовал себя вполне здоровым, но решил, что у меня рецидив. — Это сказал вам доктор Гросс? — Нет, он мне вообще ничего не сказал. И вообще никто в больнице мне ничего не говорил. Они только твердили: «Приходите через шесть месяцев».* * *
Разумеется, ее отец решил, что опять болен. Он встретил женщину, на которой мог жениться, но не сделал этого, поскольку, по его мнению, жить ему оставалось недолго. Он продал свой дом и переселился в маленькую квартиру, чтобы не иметь долгов по ипотеке. — Звучит так, будто вы собрались умирать, — предположил адвокат. — Протестую! — Я снимаю свой вопрос. Давайте продолжим. Мистер Барнет, как долго вы продолжали посещать Медицинский центр университета и сдавать анализы? — Четыре года. — Четыре года… Когда же у вас впервые зародились подозрения относительно того, что вам не говорят всей правды о состоянии вашего здоровья? — Ну, по прошествии этих четырех лет я по-прежнему чувствовал себя вполне здоровым. Каждый день я, образно выражаясь, ожидал удара молнии, но ничего не происходило. Однако доктор Гросс настаивал на том, чтобы я сдавал анализы снова и снова. К тому времени я перебрался в Сан-Диего и хотел сдавать анализы там, чтобы потом пересылать их результаты сюда, но доктор Гросс заявил: «Нет, только в Лос-Анджелесе, только в университете!» — Почему? — Он сказал, что не доверяет ни одной лаборатории, кроме своей собственной. И постоянно заставлял меня подписывать все новые и новые бумаги. — Что за бумаги? — Поначалу это были расписки в том, что я по доброй воле иду на риск, подвергаясь различным процедурам. Очень скоро появились новые бумаги, в которых говорилось, что я согласен принимать участие в каком-то исследовательском проекте. Каждый раз, когда я приезжал, мне предлагалось подписать все новые расписки. Со временем они превратились в десятистраничные документы, написанные мудреным юридическим языком. — И вы их подписывали? — Под конец — перестал. — Почему же? — Потому что в некоторых говорилось о том, что я не возражаю против коммерческого использования моих тканей. — Это вас встревожило? — Конечно! Ведь к тому моменту я уже был почти уверен в том, что доктор скрывает от меня правду о происходящем, о том, зачем нужны все эти нескончаемые анализы. В один из приездов я напрямую спросил доктора Гросса: использует ли он мои ткани в коммерческих целях? Он категорически отрицал это, заявив, что его интересы лежат исключительно в области науки. Ну ладно, сказал я и подписал все бумаги, за исключением тех, в которых говорилось о согласии на использование моих тканей в коммерческих целях. — Что произошло затем? — Он страшно рассердился. Кричал, что не сможет лечить меня дальше, если я не подпишу эти документы, что я ставлю под угрозу свое здоровье и свое будущее. Он заявил, что я совершаю большую ошибку. — Протестую! Это утверждение недоказуемо! — Хорошо. Мистер Барнет, после того, как вы отказались подписать бумаги, доктор Гросс прекратил вас лечить? — Да. — И вы обратились к юристу? — Да. — Что же вам удалось выяснить? — Я узнал, что доктор Гросс продал клетки, изъятые из моего тела в ходе анализов, фармацевтической компании «Биоген». — Что вы почувствовали, узнав об этом? — Я испытал настоящий шок, — ответил отец Алекс. — Я пришел к доктору Гроссу, когда был болен, напуган и беззащитен. Я вручил ему свою жизнь, доверился ему. А он, оказывается, годами обманывал меня лживыми запугиваниями, чтобы воровать части моего тела и наживаться, торгуя ими. Все это время ему было наплевать на меня, ему были нужны только мои клетки. — Известно ли вам, сколько стоят эти ваши клетки? — Фармацевтическая компания оценила их в три миллиарда долларов. Присяжные дружно ахнули.ГЛАВА 002
На протяжении всего того времени, что ее отец давал показания, Алекс наблюдала за присяжными. Их лица были безучастными, но никто из них не ерзал и не выказывал каких-либо признаков нетерпения. Однако после того, как все они разом выдохнули, картина изменилась. Теперь присяжные ловили буквально каждое слово, звучавшее в ходе продолжавшегося допроса. — Скажите, мистер Барнет, извинился ли перед вами доктор Гросс за то, что вводил вас в заблуждение? — И не подумал. — Предложил ли он вам поделиться полученными доходами? — Нет. — А вы сами обращались к нему с такой просьбой? — Да, я сделал это со временем, когда окончательно осознал, что произошло. В конце концов, это были клетки, взятые из моего тела. Я решил, что имею право на компенсацию за то, что со мной сотворили. — Но он отказался? — Совершенно верно. Доктор Гросс заявил, что меня не касается то, что он делал с моими клетками, что это вообще не мое дело. Присяжные отреагировали на эти слова. Несколько голов повернулись в сторону доктора Гросса. «Хороший знак!» — подумала Алекс. — И последний вопрос, мистер Барнет. Вы хотя бы раз подписывали разрешение, предоставляющее доктору Гроссу право на коммерческое использование ваших клеток? — Нет. — Вы не уполномочивали его на их продажу? — Нет, но он все равно их продавал. — Вопросов больше нет. Судья назначил пятнадцатиминутный перерыв, а когда судебное заседание возобновилось, к перекрестному допросу истца приступили адвокаты Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Для защиты своих интересов на этом процессе университет нанял «Райпера и Кросса» — солидную юридическую фирму, специализирующуюся на судебных процессах с перспективой многомиллионных выплат. «Райпер и Кросс» представляли интересы нефтяных компаний и ведущих корпораций оборонной промышленности. Для Алекс было очевидно, что в этом процессе университет волнует вовсе не медицинский прогресс, а огромные деньги, стоявшие на кону. Это был большой бизнес, и они наняли лучшую фирму. Ведущим адвокатом, представлявшим на процессе интересы университета, был Альберт Родригес — человек с моложавой, располагающей внешностью, дружелюбной улыбкой и обезоруживающей способностью производить обманчивое впечатление новичка, выступающего едва ли не на самом первом в его жизни процессе. Всем своим видом он словно заранее просил присяжных отнестись к нему со снисхождением. — Мистер Барнет, я представляю, сколь невыносимо было для вас вернуться воспоминаниями в тот период вашей жизни, который принес вам столь болезненные эмоциональные переживания. Я благодарен вам за все, о чем вы нам поведали, и не задержу вас долго. Если не ошибаюсь, вы сообщили присяжным, что были напуганы, и это вполне понятно — кто бы не испугался, окажись он на вашем месте! Кстати, на сколько вы похудели перед тем, как обратились к доктору Гроссу? «О-о-о!» — подумала Алекс. Она сразу поняла, какую линию защиты избрали их противники. Они будут делать упор на то, что отца вылечили, изображая это чуть ли не актом божественной милости со стороны светил университета. Алекс покосилась на сидевшего рядом с ней адвоката. Тот шевелил губами, и было ясно, что он пытается выработать тактику контрнаступления. Она наклонилась к нему и прошептала, почти не разжимая губ: — Прекрати! Тот, смутившись, закивал головой. Тем временем Фрэнк Барнет отвечал: — Я не знаю точно, сколько я потерял. Килограммов двадцать или двадцать пять. — Наверное, одежда на вас сидела ужасно? — Не то слово! Не сидела, а висела. — А как обстояло у вас дело с жизненными силами? Могли ли вы с легкостью преодолеть лестничный пролет? — Нет, я поднимался на две-три ступеньки, а потом останавливался, чтобы отдохнуть. — То есть вы быстро уставали? Алекс пихнула адвоката локтем в бок и шепотом подсказала: — Вопрос уже задан и ответ на него получен. Адвокат тут же вскочил на ноги и вздернул вверх руку. — Протестую, ваша честь! Мистер Барнет уже сообщил высокому суду о том, что у него была обнаружена острая форма онкологического заболевания со всеми вытекающими отсюда последствиями! — Да! — с готовностью кивнул Родригес. — И он также сказал, что был крайне напуган. Но я полагаю, присяжные должны знать, насколько отчаянным было его положение. — Протест отклоняется. — Благодарю вас. Итак, мистер Барнет, вы потеряли четверть своего веса, вы были так слабы, что не могли подняться больше, чем на пару ступенек, и у вас нашли практически неизлечимую болезнь — лейкемию — в последней стадии. Я все правильно излагаю? — Да. Алекс стиснула зубы. Ей отчаянно хотелось положить конец этому допросу — заведомо предвзятому и не имеющему никакого отношения к главному вопросу: предосудительно ли вел себя доктор ее отца после того, как курс лечения был окончен? Но судья позволил всему этому продолжаться, и тут уж она была бессильна. Кроме того, противнику нельзя было давать оснований для возможной апелляции. — И вот, — продолжал Родригес, — оказавшись в беде, на краю пропасти, вы обратились к врачу, который считался лучшим специалистом по этому заболеванию на всем Западном побережье. Так? — Так. — И он вылечил вас? — Да. — Вылечили! Этот блестящий специалист, неравнодушный человек и доктор от Бога вылечил вас! — воскликнул Родригес, как телевизионный проповедник в кульминационный момент своей проповеди. — Протестую! — вскинулся адвокат ее отца. — Ваша честь, доктор Гросс — врач, а не святой! — Протест поддерживаю. — Хорошо, — сказал Родригес, — давайте по-другому. Мистер Барнет, как давно вам был поставлен диагноз «лейкемия»? — Шесть лет назад. — А теперь скажите, разве не считается раковый больной излечившимся, если после диагностирования онкологического заболевания он прожил пять лет? — Протестую! Подобный вопрос может быть адресован только эксперту! — Протест принят. — Ваша честь, — заговорил Родригес, повернувшись к судье, — я не понимаю, почему адвокат истца то и дело заявляет протесты. Ведь я всего лишь пытаюсь доказать, что доктор Гросс вылечил мистера Барнета от смертельного заболевания! — А я не понимаю, — ответил судья, — почему адвокат ответчика не может задавать вопросы просто и ясно, без двусмысленных околичностей, вызывающих протесты противоположной стороны. — Я все понял, ваша честь. Благодарю вас за разъяснение. Мистер Барнет, согласны ли вы с тем, что вас вылечили от лейкемии? — Да. — В настоящее время вы полностью здоровы? — Да. — Кто, по вашему мнению, вылечил вас? — Доктор Гросс. — Благодарю вас. Если не ошибаюсь, вы заявили суду, что, когда доктор Гросс попросил вас вернуться для дальнейших исследований, вы решили, что по-прежнему больны? — Да. — Доктор Гросс говорил вам, что у вас все еще наблюдается лейкемия? — Нет. — Говорил ли вам это кто-нибудь из его сотрудников? — Нет. — Итак, — подытожил Родригес, — вам никто и никогда не заявлял, что вы все еще больны. Я правильно понял ваши показания? — Правильно. — Вот и прекрасно! А теперь вернемся к вашему лечению. Вам была сделана операция и проведен курс химиотерапии. Как, по-вашему, это был обычный курс лечения от Т-клеточного острого лимфобластного лейкоза? — Нет, мое лечение не было обычным. — Это была какая-то новая медицинская технология? — Да. — Вы были первым пациентом, прошедшим этот принципиально новый курс лечения? — Да, первым. — Об этом вам сообщил доктор Гросс? — Да. — А сказал ли он вам, каким образом был разработан этот курс лечения? — Он говорил, что это — часть научно-исследовательской программы. — Значит, вы дали согласие на то, чтобы участвовать в этой научно-исследовательской программе? — Да. — Вместе с другими пациентами, страдающими тем же заболеванием? — Ну, наверное, да. Я думаю, были и другие. — В вашем случае данный курс лечения принес результаты? — Да. — Вы излечились? — Да. — Благодарю вас. Итак, мистер Барнет, известно Ли вам, что, разрабатывая новые лекарства, необходимые для борьбы с различными недугами, ученые нередко получают их из тканей больных или испытывают их на этих тканях? — Да. — Вы знали, что ваши ткани будут использованы таким же образом? — Да, но не в коммерческих… — Прошу прощения! Ответьте одним словом: просто «да» или «нет». Когда вы дали согласие на использование ваших тканей в исследовательских целях, вы знали, что из них могут быть получены или на них могут быть испытаны новые лекарственные средства и препараты? — Да. — Вы отдавали себе отчет в том, что, если бы такой препарат удалось получить из ваших тканей, он стал бы доступен другим больным? — Да. — Вы подписали бумагу, в которой подтверждали свое согласие на это? Последовала долгая пауза, а затем: — Да. — Благодарю вас, мистер Барнет. У меня больше нет вопросов.* * *
— Ну, как, по-твоему, все прошло? — Спросил отец, когда они с Алекс вышли из здания суда. Завершающие выступления были назначены на завтра, а сейчас они неторопливо направлялись к автомобильной стоянке по раскаленному асфальту центральной части Лос-Анджелеса. — Трудно сказать, — ответила Алекс. — Они очень здорово умеют передергивать факты. Мы знаем, что в результате этой программы не появилось никакое новое лекарство, но вряд ли присяжные понимают, что происходит. Мы вызовем в суд экспертов, и они объяснят, что университет просто-напросто извлек из твоих тканей клеточную линию и использовал ее для производства цитокина — по тому же принципу, как он вырабатывался в твоем теле. Ни о каком новом препарате речь тут не идет, но вряд ли присяжные способны уловить разницу. Кроме того, Родригес явно делает все, чтобы поставить знак равенства между нашим делом и делом Мура, которое слушалось лет двадцать назад. Они и впрямь похожи. У Мура под лживыми предлогами изымались ткани, а затем продавались на сторону. Университет с легкостью выиграл тот процесс, хотя, по идее, должен был проиграть. — Итак, советник, как обстоят наши дела? Алекс улыбнулась отцу, обняла его за плечи и поцеловала в щеку. — Дорогу осилит идущий, — сказала она.ГЛАВА 003
Барри Шиндлер, гениальный адвокат по бракоразводным делам, развалившись в своем кресле, переменил позу. Он пытался слушать клиента, расположившегося по другую сторону письменного стола, но у него ничего не получалось. Клиент был типичным болваном по имени Дил, руководителем какой-то биотехнологической шарашки. Он говорил расплывчато и почти безучастно, на его физиономии ничего не отражалось. А ведь речь шла о том, как жена наставляла ему рога! Этот Дил, должно быть, ужасный муж — зануда и тряпка. Послать бы его подальше! Но Барри еще не успел понять, какой куш он может сорвать на этом деле. Пока перспектива вырисовывалась неутешительная, — похоже, все деньги в этой семейке контролирует баба. Дил продолжал свой скорбный рассказ. О том, как он безуспешно звонил жене из Лас-Вегаса. О том, как впоследствии обнаружил у нее счета из отеля, который она посещала каждую среду. О том, как, подкараулив жену в вестибюле отеля, застукал ее в тот момент, когда она снимала номер на пару со своим тренером по теннису. Все та же старая калифорнийская история! Барри слышал ее не один десяток раз. Неужели эти люди не понимают, что живут по одному и тому же клише? Оскорбленный муж застает свою благоверную в объятиях тренера по теннису. Такой штамп не годится даже для «Отчаянных домохозяек»! Барри окончательно перестал слушать клиента. Нынче утром в его голове вертелось слишком много мыслей. Он фактически проиграл дело Киркоривич, и об этом уже гудел весь город. И только потому, что анализ ДНК показал: миллиардер не является отцом ребенка! Поэтому суд не удовлетворил требования Барри о выплате компенсации его клиентке, хотя он снизил их до более чем скромных 1,4 миллиона долларов. Судья согласился только на четверть этой суммы. Все адвокаты в городе злорадствовали, поскольку все они втайне завидовали Барри Шиндлеру. Он слышал, что «Лос-Анджелес мэгэзин» уже готовит большую статью, посвященную этому процессу, причем сам Барри будет выглядеть в ней не лучшим образом. Однако заботило его не это. Барри знал: чем более беспринципной и безжалостной сволочью живописуют его журналисты, тем больше у него становится клиентов. Потому что, когда дело доходит до бракоразводного процесса, людям нужна именно безжалостная сволочь. К такому адвокату они выстраиваются в очередь. А можно ли представить себе более безжалостного, беспринципного, жадного до халявной рекламы, умелого в самовозвеличивании, не гнушающегося никакими средствами, ни перед чем не останавливающегося сукина сына — адвоката по бракоразводным делам — во всей Южной Калифорнии, чем Барри Шиндлер? Нет. И он этим гордился! Но не это заботило его. Его не волновал даже дом, который он строил в Монтане для Дениз и двух ее мерзких детишек. Его не волновал ремонт, который она затеяла в их доме в Холмби-Хиллз, хотя одна только кухня обошлась уже в пятьдесят тысяч баксов, а Дениз продолжала вносить в проект все новые и новые изменения. В том, что касается ремонта, Дениз была настоящей маньячкой. Больная женщина. Нет, нет и нет! Барри Шиндлера беспокоила только одна вещь — аренда. Он арендовал целый этаж офисного здания на углу улиц Уилшир и Дохени-драйв, в котором располагалась его контора с двадцатью тремя сотрудниками. Каждый из них, по мнению Барри, как юрист и гроша ломаного не стоил, но их вид — сидящих за письменными столами или деловито снующих с бумагами в руках — производил впечатление на клиентов. Кроме того, они могли выполнять всякие незначительные технические поручения: снимать показания, составлять и рассылать запросы, подшивать папки, наконец. Иными словами, делать то, чем не хотелось заниматься самому Барри. Он знал: судопроизводство — это война на истощение, особенно в таких делах, какими занимался он. Главное здесь — назначить клиенту как можно более высокий гонорар, а потом любыми способами тянуть время. До тех пор, пока ответчику не осточертеют непрекращающиеся проволочки, переносы слушаний, вызовы новых и новых свидетелей и, разумеется, изо дня в день растущие расходы. Рано или поздно от этого уставали даже самые богатые. Именно такая тактика позволяла Барри зарабатывать больше любого другого из его коллег. Мужья, в основном, были люди рациональные и здравомыслящие. Они хотели жить собственной жизнью: купить новый дом, завести классную девчонку и трахать ее в свое удовольствие. Они хотели, чтобы все проблемы, связанные с разводом, были урегулированы как можно быстрее. А вот для жен главным было отомстить. Поэтому Барри делал все для того, чтобы процесс тянулся как можно дольше — год за годом, до тех пор, пока доведенный до отчаяния муж не выкинет белый флаг. В конечном итоге мужья всегда капитулировали. Люди говорили, что подобная тактика заставляет страдать детей. В таком случае пошли на хрен эти дети! Если бы клиентам не было на них наплевать, они, для начала не стали бы разводиться. Они бы продолжали жить вместе и мучиться, как все остальные, поскольку… В этот момент какие-то слова зануды-посетителя привлекли его внимание. — Прошу прощения! — Барри Шиндлер выпрямился в кресле. — Я не расслышал вашу последнюю фразу. Не могли бы вы повторить? — Я сказал, что хочу, чтобы мою жену проверили. — Могу вас заверить: в соответствии с существующей в подобных делах практикой ваша супруга будет проверена самым тщательным образом. И, разумеется, я установлю за ней слежку, чтобы знать о ней все: сколько она пьет, употребляет ли наркотики, где и с кем проводит время, оставаясь на ночь вне дома, имеет ли лесбийские наклонности и все такое. Это — стандартная процедура. — Нет, нет, — воздел руку Дил, — я имею в виду генетическую проверку. — Проверку на что? — На все. — Ага, ага… — с умным видом покивал Барри, ни черта не понимая. О чем болтает этот поц? Генетическая экспертиза в бракоразводном процессе? Опустив взгляд, он посмотрел на визитную карточку клиента, лежавшую на столе. РИЧАРД «РИК» ДИЛ ДОКТОР НАУК Барри скорчил несчастную физиономию. Только полные кретины пишут на визитках свои клички! На карточке также значилось, что он — генеральный директор «Биоген рисерч инкорпорейтед», какой-то компании из Вествью-Виллидж. — Попробую пояснить, — продолжал Дил. — К примеру, я почти уверен, что у моей жены имеется генетическая предрасположенность к маниакально-депрессивному психозу. Временами она ведет себя очень странно, даже эксцентрично. Возможно, у нее есть патогенная мутация в одном из генов, обусловливающих развитие болезни Альцгеймера. Если так, то проверка сможет выявить ранние признаки этого страшного недуга. — Прелестно! Просто прелестно! — Барри уже с энтузиазмом кивал головой, наслаждаясь каждым словом клиента. Перед ним открывались совершенно новые, неосвоенные территории для судебных препирательств. Лучшего подарка для себя не смог бы придумать даже он сам. Добиваться проведения генетической экспертизы, чтобы выяснить, есть ли у бабы ранние признаки болезни Альцгеймера… Да кого, твою мать, колышет, есть они у нее или нет! Что бы ни показали исследования, их результаты будут оспорены. Прелестно, просто прелестно! Вызов экспертов, битва научных степеней, затягивание процесса! Чем дольше длится процесс, тем выше гонорар — вот что было самым соблазнительным. Ведь это будет не процесс! Это будет настоящее Эльдорадо, мать твою! Но самое прекрасное, сообразил Барри, заключалось в том, что генетическая экспертиза может превратиться в обычную практику для всех бракоразводных процессов. Шиндлер станет пионером, первопроходцем! Средства массовой информации обеспечат ему такую рекламу, какую не купишь и за миллиард! — Продолжайте, пожалуйста, мистер Дил! — проговорил он, подавшись всем телом вперед, подобно голодному крокодилу. — Ее нужно проверить на предмет генетической предрасположенности к диабету, к раку груди в результате мутаций генов BRCA и на все остальное. А еще, — не умолкал Дил, — у моей жены может присутствовать предрасположенность к болезни Хантингтона — наследственному заболеванию центральной нервной системы, которая выражается в фатальной дегенерации нервной системы. Мозг больного медленно разрушается, начинаются проблемы с вестибулярным аппаратом и неконтролируемые движения. В дальнейшем человек может потерять способность говорить и передвигаться. Болезнью Хантингтона страдал ее дед, так что этот недуг мог передаться и ей. Ее родители еще молоды, а болезнь обнаруживает себя только в пожилом возрасте. То есть, вполне возможно, что моя жена носит в себе ген Хантингтона, что, по сути, является смертным приговором. — Ага, понятно, — снова закивал головой Барри. — Это будет означать, что она неспособна осуществлять опеку над детьми. — Совершенно верно. — Странно, что она сама не решила пройти такое исследование раньше. — Она боится. Шансы на то, что в ее организме может обнаружиться этот ген, составляют пятьдесят на пятьдесят. Если он есть, она со временем впадет в слабоумие и умрет, превратившись в овощ. Но пока ей всего двадцать восемь, а болезнь может не давать о себе знать еще лет двадцать. Так что, если она узнает об этом сейчас, это… Это напрочь отравит остаток ее жизни. — Но может случиться и обратное. Она испытает огромное облегчение, если выяснится, что у нее такого гена нет. — Она не захочет рисковать и не согласится на обследование. — Вам не приходит в голову, каким еще тестам ее можно было бы подвергнуть? — Да каким угодно, черт побери! То, о чем я упомянул, это только начало. Я хочу, чтобы экспертиза была проведена по полной программе, а на сегодняшний день существует тысяча двести генных тестов. Тысяча двести! Шиндлер облизал губы. Потрясающе! Почему ему стало известно об этом только сейчас? Он прочистил горло. — Но отдаете ли вы себе отчет в том, что, если вы пойдете на это, ваша жена потребует, чтобы и вы также подверглись всем этим исследованиям? — Без проблем! — легко ответил Дил. — Вы уже Проходили подобные тесты? — Нет. Но я знаю, как подтасовать их результаты. Барри Шиндлер откинулся на спинку кресла. Прелестно!ГЛАВА 004
Укрытая под непроницаемым сводом листвы, почва джунглей была темна и молчалива. Даже малейший ветерок не мог пробиться сквозь густые заросли. Хагар вытер пот со лба, оглянулся на остальных и двинулся дальше. Экспедиция углублялась в джунгли Центральной Суматры. Никто не разговаривал, и это нравилось Хагару. Вот они дошли до реки. У берега было привязано выдолбленное из ствола дерева каноэ, а через реку — на уровне плеч — тянулась веревка. Двумя группами они перебрались на противоположный берег. Хагар, стоя в каноэ, в два приема переправил их на ту сторону, перебирая, как завзятый паромщик, руками веревку. Сначала — первую группу, а потом — вторую. Все происходило в тишине, нарушаемой лишь далекими криками птицы-носорога. Оказавшись на другом берегу, они двинулись дальше. Тропинка сужалась, на ней все чаще встречались лужи жидкой грязи. Очень скоро они осточертели путешественникам. Наконец один из них не выдержал: — Долго еще это будет продолжаться? Это был ребенок, худой американский подросток с оспинами на лице. Он смотрел на свою мать — необъятных размеров матрону в шляпке из страусовых перьев. — Мы уже пришли? — ныл он. Хагар приложил пальцы к губам ребенка. — Тише! — У меня ножки болят! Остальные туристы, напоминавшие связку разноцветных воздушных шариков, столпились вокруг них. — Не шуми, — прошептал Хагар, — а то не увидишь их. — Я их и так не вижу! Мальчик надул губы, но, как только группа тронулась в путь, он немедленно присоединился к остальным. Сегодня группа состояла преимущественно из американцев, и они были далеко не самыми худшими экскурсантами. Худшими, должен был признать Хагар, всегда были… — Вон они! — Смотрите! — послышались возбужденные крики. Туристы показывали вперед, вскрикивали и возбужденно переговаривались. Примерно в пятидесяти метрах впереди и чуть правее на дереве примостился молодой орангутанг. Ветви слегка прогибались под его весом. Великолепное животное! Не менее сорока килограммов веса, рыжеватая шерсть и отчетливая белая полоса возле уха. Хагар не видел его уже несколько недель. Он жестом велел своим экскурсантам молчать и двинулся вперед. Туристы пошли следом за ним, толкая друг друга локтями, корча рожи и возбужденно перешептываясь. — Ш-ш-ш! — цыкнул он на них. — Подумаешь, большое дело! — скривился один из них. — Я-то думал, это заповедник! — Ш-ш-ш! — Но ведь их здесь охраняют, и… — Ш-ш-ш! Хагару была нужна тишина. Он поднял руку к нагрудному карману рубашки, в котором лежал диктофон, и включил запись. Затем он снял с петлицы петельный микрофон и зажал его в руке. Они уже находились примерно в тридцати метрах от обезьяны и только что миновали знак, на котором было написано: «ЗАПОВЕДНИК ОРАНГУТАНГОВ БУКУТ-АЛАМ». Здесь маленьких человекообразных, брошенных родителями, выхаживали, возвращали к жизни и приучали к жизни в естественной среде. Занималась этим — а также научными исследованиями — расположенная здесь же ветеринарная станция, укомплектованная штатом высокопрофессиональных специалистов. — Если это — заповедник, я не понимаю, почему… — Тихо, Джордж! Ты же слышал, что он сказал! Двадцать метров… — Смотрите, еще один! Нет, два! Они указывали влево. Там, в ветвях, орангутанг-одногодка играл со своим старшим товарищем. Это было захватывающее зрелище, но Хагара оно не привлекало. Он не сводил взгляда с животного, которое они увидели первым. Орангутанг с белой полосой не стал убегать. Он повис, ухватившись одной рукой за ветку, и, склонив голову набок, смотрел на людей. Молодые обезьяны разбежались. Остался он один — с белой полосой. И он смотрел на них. Десять метров… Хагар вытянул вперед руку с микрофоном. Туристы вынимали и включали видеокамеры. Орангутанг посмотрел прямо на Хагара и издал странный звук, словно кашлянул: — Дваас… Хагар повторил это слово: — Дваас. Орангутанг продолжал смотреть на него. Его огромные губы двигались. Казалось, обезьяна гримасничает. А затем он выдал целый набор звуков, напоминавших человеческую речь: — Оох стомм дваас, варлаат лианми… — Эти звуки произносит… он? — с замиранием сердца спросил один из туристов. — Да, — ответил Хагар. — Он… умеет говорить? — Обезьяны не разговаривают! — безапелляционно заявил другой турист. — Орангутанги всегда молчат. В любой книжке можешь прочитать. Остальные туристы щелкали камерами, снимая удивительную обезьяну. Орангутанг не выказывал никаких признаков раздражения. Его губы снова начали двигаться: — Гиин лихтен дваас. — Может, он простыл? — спросила женщина из туристической группы. — Кажется, что он кашляет! — Он не кашляет, — проговорил другой голос. Хагар обернулся к говорившему и увидел толстого мужчину, который на протяжении всего их пути пыхтел и обливался потом, пытаясь не отстать от остальных. Теперь он держал в руке диктофон, направив его на орангутанга. Весь его вид был преисполнен решительности. — Это что, — спросил он, — какой-то ваш фокус? — Нет, — ответил Хагар. — Он, — мужчина ткнул пальцем в сторону орангутанга, — говорит по-датски. Суматра когда-то была колонией Дании. Это датский язык. — Я этого не знал, — признался Хагар. — А я знаю. Животное сказало: «Оставьте меня в покое, дураки». А потом, когда начались вспышки фотокамер, оно добавило: «Не надо огня». — Я даже не думал, что эти звуки могут быть осознанной речью, — сказал Хагар. — Но вы тем не менее их записывали! — Ну, разве что из любопытства… — Вы протянули в его сторону руку с микрофоном еще до того, как он заговорил! — Орангутанги не умеют говорить. — Этот — может! Все туристы уставились на орангутанга. Тот все так же висел на одной руке, а второй чесал себя под мышкой. И — молчал. Толстяк громко произнес: — Геен лихтен. Обезьяна посмотрела на него безразличным взглядом и равнодушно моргнула. — Геен лихтен! Орангутанг никак не отреагировал и, повернувшись спиной к людям, перепрыгнул на соседнюю ветку и стал легко, как акробат, взбираться по лиане. — Геен лихтен!!! Орангутанг продолжал взбираться вверх. Женщина в шляпе из страусовых перьев сказала: — Я думаю, он просто кашлял. Или что-то такое… — Эй, месье, коман са ва? — прокричал толстяк вдогонку обезьяне. Та продолжала скакать по ветвям, с легкостью перехватывая их длинными мохнатыми руками. Она даже не посмотрела вниз. — Я подумал, может, он понимает по-французски, — оправдывающимся тоном проговорил толстяк и пожал плечами. — Выходит, нет. Сквозь лиственный покров над их головами начал пробиваться легкий дождь, и туристы торопливо убрали камеры в сумки. Хагар с облегчением вытер пот со лба. Слева трое молодых орангутангов принялись сражаться за плод папайи, и взгляды всех туристов обратились к ним. И тут сверху раздалось: — Эспес де кон! В наступившей тишине фраза прозвучала пугающе громко и отчетливо. Толстяк обернулся так проворно, как будто его укусила змея. — Что? Все остальные тоже обернулись и стали смотреть вверх. — Это ругательство! — заявил мальчишка. — Французское ругательство! Я их все знаю! — Цыц! — шикнула на него мать. Прячась от дождя, туристы столпились под деревом. Они уже не видели орангутана над своими головами. — Кеске те ди? — проорал толстяк. Ответа не последовало. Послышался только треск ветвей, по которым прыгало крупное животное, а затем — далекий крик птицы-носорога.НАХАЛЬНЫЙ ШИПМАНЗЕ ОШЕЛОМИЛ ТУРИСТОВ! «Мировые новости» AFFE SPRICHT IM DSCHUNGEL, FLUCHE GEORGE BUSH «Шпигель» ОРАНГУТАН БОЛТАЕТ ПО-ФРАНЦУЗСКИ! «Пари-Матч» (подпись под фотографией Жака Деррида) ПРАВОВЕРНАЯ ОБЕЗЬЯНА ОСУЖДАЕТ ВРАГОВ ИСЛАМА «Уикли стандарт» МАКАКА ГОВОРИТ. ЛЮДИ МОЛЧАТ, РАЗИНУВ РОТ «Нэшнл энкуайрер» НА ЯВЕ ОБНАРУЖЕН ГОВОРЯЩИЙ ОРАНГУТАНГ «Нью-Йорк таймc». (На последней странице печатается список ошибок и опечаток.) ЧЕЛОВЕКООБРАЗНЫЕ ПРИМАТЫ — НА СУМАТРЕ! «Лос-Анджелес таймc» «И, наконец, группа туристов из Индонезии клянется, что в джунглях Борнео они стали объектом хулиганского поведения со стороны орангутанга, который обругал их на датском и французском языках. Возможно, это свидетельствует о том, что человекообразный гораздо умнее, чем туристы. Однако никаких аудиозаписей ругающегося орангутана не имеется, так что, если вы верите во всю эту историю, вам — прямая дорога в местную администрацию. Там человекообразных хамов предостаточно!»Репортаж Кейт Олберманн, канал MSNBC News, нередактированный вариант.
ГЛАВА 005
— Ну ты гляди, что делается! — воскликнул Чарли Хаггинс. Он смотрел телевизор на кухне своего дома в Сан-Диего. Звук был выключен, но выпуск новостей транслировался с субтитрами, и в них говорилось: «На Суматре обнаружен говорящий орангутан!» — Что там такое? — спросила жена. Она готовила завтрак и не видела, что творится на экране телевизора. — Орангутанг! — Он выиграл главный приз викторины? Жена Хаггинса преподавала английский язык в средней школе и считала себя чрезвычайно остроумным человеком. — Нет, золотко, по телевизору говорят, что какие-то люди на Суматре наткнулись на говорящую обезьяну. — Правда? А я, дура такая, думала, что обезьяны не говорят! — Так по телевизору сказали. — Врут, как всегда. — Думаешь, врут? Ага, вот — Бритни Спирс развелась… Какое облегчение! Она, наверное, снова забеременела. По крайней мере, похоже на то. Пош Спайс надела на тусовку классное зеленое платье, а Стинг говорит, что он может заниматься сексом восемь часов кряду. — Всмятку или в мешочек? — спросила жена. — Тантрически. — Я тебя про яйца спрашиваю. — Всмятку. — Зови детей. Завтрак почти готов. — Ладно. Чарли встал из-за стола и направился к лестнице. Когда он вошел в гостиную, зазвонил телефон. Звонили с работы. В лабораторном корпусе компании «Радиал геномикс», затаившемся под сенью эвкалиптов, заполонивших территорию Калифорнийского университета в Сан-Диего, сидел Генри Кендалл, барабанил пальцами по крышке стола и ждал, когда Чарли ответит. Прозвучал уже третий звонок. Где его черти носят? Наконец в трубке раздался голос Чарли: — Алло! — Чарли, — даже не поздоровавшись, заговорил Генри, — ты слушаешь новости? — Какие новости? — Какие новости? Твою мать! Новости про говорящую обезьяну на Суматре! — Да брехня все это! — равнодушно проронил Чарли. — Почему ты так решил? — Брось, Генри! Ты же сам понимаешь, что это — полное фуфло! — В новостях сообщили, что обезьяна разговаривала на датском языке. — Чушь! — Возможно, это обезьяна из группы Атгенброека! — сказал Кендалл. — Чушь! Та обезьяна была взрослой — двух или трех лет. — Ну и что? Возможно, Аттенброек сделал это несколько лет назад. У него была продвинутая группа. Кроме того, эти ребята из Утрехта — вруны все до единого. Чарли Хаггинс устало вздохнул. — В Голландии подобные исследования запрещены законом. — Вот именно! Потому они и проводили их на Суматре! — Генри, это слишком сложная технология. Нас отделяют годы от того момента, когда нам наконец удастся создать трансгенную обезьяну. Ты знаешь это не хуже меня. — Сложная, говоришь? А ты слышал, о чем заявили утрехтцы? Они взяли стволовые клетки быка и поместили их в яички мыши. Вот это действительно сложно! Это круто! — Особенно для мышей. — Не вижу ничего смешного! — А ты попробуй представить себе несчастную мышь с гигантскими фиолетовыми яйцами быка. Каково ей таскать их за собой? — Все равно не смешно. — Послушай, Генри, — заговорил Чарли, — ты увидел по телевизору какого-то репортера, который болтал о говорящей обезьяне, и безоговорочно поверил ему? Ты что, приятель, не в себе? — Боюсь, что да. — Генри, — в голосе Чарли уже звучало отчаяние, — по телику рассказывали о двухголовой змее. Ты и этому веришь? Очнись, дорогой! — Двухголовая змея действительносуществовала. — Ну ладно, все! Мне нужно везти детей в школу. После поговорим, — заявил Чарли и повесил трубку. «Лживая свинья! Детей всегда отвозит в школу его жена! Он просто отделался от меня!» Генри Кендалл прошелся по лаборатории, выглянул в окно и глубоко вздохнул. Чарли, конечно, прав, эта история наверняка фальшивка. А если нет?* * *
Да, Генри Кендалл действительно относился к категории легковозбудимых людей. Когда он нервничал, у него даже начинали дрожать руки. А еще он был на редкость неуклюжим: постоянно спотыкался и натыкался на все подряд в лаборатории. У него был слабый желудок, и вообще он был из тех, кого называют «дергаными». Но Генри Кендалл не сказал Чарли о том, что его волнение было связано с одним разговором, произошедшим неделю назад. В тот момент он показался Генри лишенным смысла, но теперь приобрел зловещую окраску. В лабораторию позвонила какая-то дура-секретарша из НИЗ — Национального института здоровья. Когда Генри снял трубку, она спросила: — Вы — доктор Генри А. Кендалл? — Да. — Верно ли, что четыре года назад вы в течение полугода проводили исследования в НИЗ? — Да, верно… — Это был период с мая по октябрь? — По-моему, да. А к чему все эти вопросы? — Вы работали в обезьяннике в Мэриленде? — Да. — Соответствует ли действительности информация о том, что, приехав в НИЗ в мае того года, вы прошли анализы на наличие инфекционных заболеваний, поскольку собирались работать с приматами? — Соответствует, — ответил Генри. Его действительно заставили сделать анализы на предмет наличия любых инфекций — от обычной ОРВИ до гепатита и ВИЧ. Крови из него выпустили с полведра, не меньше! — Но позвольте все же узнать, почему вы расспрашиваете меня об этом? — Я просто выполняю кое-какую бумажную работу, — сообщила секретарша. — Для доктора Беллармино. Генри похолодел. Роб Беллармино возглавлял управление генетических исследований Национального института здоровья. К тому моменту, когда там появился Генри, он занимал этот пост всего четыре года, но уже успел прибрать всю работу к рукам. Его никак нельзя было назвать другом Генри и Чарли. — А что, возникли какие-то проблемы? — с замиранием сердца спросил Генри, уже успев понять: да, возникли! — Нет, нет, — поспешно заверила девушка, — у нас тут просто вышла некоторая путаница в бумагах, а доктор Беллармино — большой аккуратист и любит, чтобы все записи содержались в полном порядке. Итак, еще несколько вопросов. Скажите, пожалуйста, когда выпроводили исследования в обезьяннике, приходилось ли вам работать с самкой шимпанзе по кличке Мэри? Ее лабораторный номер был Р-402. — Я, признаться, не помню, — проговорил Генри, — ведь столько времени прошло. Я работал с несколькими шимпанзе, но, как их звали… Это уж извините! — Тем летом она была беременна. — Сожалею, но я действительно не помню. — У нас тогда еще случилась вспышка энцефалита, и большинство животных пришлось подвергнуть карантину, помните? — Да, карантин я помню. Шимпанзе отправили в разные обезьянники по всей стране. — Благодарю вас, доктор Кендалл. Ах да, и еще одно. Могу ли я уточнить ваш адрес? У нас тут записано так: Ла-Джолла, Марбури-Мэдисон-драйв, дом 348. Все правильно? — Да, все верно. — Еще раз спасибо за то, что уделили мне время, доктор Кендалл.* * *
На этом разговор закончился. Генри тогда подумал лишь, что этот Беллармино — хитрый сукин сын, и никогда не знаешь, чего от него ожидать. Но теперь, с появлением этого примата на Суматре… Он растерянно покачал головой. Чарли Хаггинс может спорить хоть до хрипоты, но ученым все же удалось создать трансгенную обезьяну, это — факт! Причем случилось это не только что, а несколько лет назад. В наши дни существует сколько угодно трансгенных млекопитающих — собак, кошек и так далее, почему бы не предположить, что говорящий орангутанг также является результатом генетических экспериментов? Работа Генри в Национальном институте здоровья была связана с исследованиями генетической основы аутизма. Он отправился в обезьянник, чтобы выяснить, какие гены определяют различия в коммуникативных способностях людей и приматов, и ему пришлось работать с эмбрионами человекообразных обезьян. Добиться конкретных результатов Генри не удалось. Стоило ему только приступить к работе, как исследования пришлось остановить из-за вспышки энцефалита. В результате ему пришлось до конца научного отпуска торчать в лаборатории в Бетесде. Вот и все, что ему было известно. По крайней мере — известно наверняка.ЛЮДИ И ШИМПАНЗЕ ПРОДОЛЖАЛИ СКРЕЩИВАТЬСЯ МИЛЛИОНЫ ЛЕТ Разделение видов не положило конец брачным связям между человеком и обезьяной. Ученые приходят к противоречивым выводам Ученые Гарвардского университета и Массачусетского технологического института пришли к выводу о том, что эволюционные пути человека и шимпанзе разошлись значительно позже, чем было принято считать. Генетикам было давно известно, что приматы и человеческие существа произошли от одного общего предка, который жил на планете около 18 миллионов лет назад. Первыми, примерно 16 миллионов лет назад, выделились гиббоны, затем, около 12 миллионов лет назад — орангутанги. Гориллы выделились в отдельный подотряд 10 миллионов лет назад, а шимпанзе и человек — около 9 миллионов. Тем не менее после расшифровки генома человека в 2001 году ученые обнаружили, что у человека и шимпанзе отличаются только 1,5 процента генетического набора, то есть всего около 500 генов. Эта цифра оказалась гораздо ниже, чем предполагалось. В 2003 году исследователи начали составлять детальный каталог не совпадающих генов человека и шимпанзе. Сегодня ясно, что у них идентичны многие структурные белки, включая белки гемоглобина и цитохрома С. Кровь шимпанзе и человека также ничем не отличается. Возникает вопрос: если два этих вида разделились 9 миллионов лет назад, почему они до сих пор так схожи? Генетики Гарварда предполагают, что люди и шимпанзе продолжали скрещиваться в течение долгого времени после разделения видов. Подобное скрещивание, или гибридизация, оказывает давление эволюционного отбора на икс-хромосому, заставляя ее меняться быстрее. Ученые обнаружили, что самые новые гены человеческого генома обнаруживаются именно в икс-хромосомах. Из этого ученые делают вывод о том, что древние люди продолжали спариваться с шимпанзе на протяжении еще долгого времени, и прекратилось это примерно 5,4 миллиона лет назад, когда эволюционные линии разошлись окончательно. Эта новая точка зрения вступает в резкое противоречие с устоявшимся мнением, согласно которому, после того как видообразование произошло, скрещивание разных видов не может иметь сколько-нибудь ощутимого эффекта. С точки зрения доктора Дэвида Райха, нам известно мало примеров межвидового скрещивания только потому, что мы попросту еще не интересовались этим и не пытались их выявить. Эксперты Гарварда заявляют, что в настоящее время скрещивание человека и шимпанзе невозможно, а любые сообщения средств массовой информации о появлении искусственно выведенных гибридов этих двух видов — существ, которых желтая пресса успела окрестить «человекозьяна», — являются досужей выдумкой и ложью.
ГЛАВА 006
Титановый куб штаб-квартиры «Биоген рисерч» разместился в технопарке в окрестностях Вествью-Виллидж в Южной Калифорнии. Величественно возвышающийся над оживленным 101-м шоссе куб был идеей президента «Биогена» Рика Дила, который упрямо называл его гексаэдром. Здание имело внушительный и высокотехнологичный вид, однако ни по каким внешним признакам было совершенно невозможно определить, что делается внутри него. Именно к этому и стремился Дил. В дополнение к зданию штаб-квартиры «Биоген» владел сорока тысячами квадратных футов ничем не примечательной с виду территории, вытянувшейся длинной полосой вдоль технопарка в двух милях от гексаэдра. Там были расположены помещения, в которых содержались подопытные животные, а также лаборатории, в которых проводились наиболее опасные работы. Джош Винклер, молодой и перспективный ученый, снял с полки, укрепленной у двери, ведущей к вольерам с животными, резиновые перчатки и хирургическую маску. Его помощник, Том Веллер, читал газетную вырезку, прикрепленную к стене липкой лентой. — Пойдем, Том, — сказал Джош. — Дил, должно быть, навалил от страха полные штаны, — проговорил Веллер и, указав на газетную вырезку, спросил: — Ты это читал? Джош повернулся к стене и посмотрел на вырезку. Это была заметка из «Уолл-стрит джорнэл».УЧЕНЫЕ ВЫДЕЛИЛИ «ГЕН ХОЗЯИНА» Что это: генетический фундамент контроля других людей? ТУЛУЗА (Франция). Группа французских биологов выделила ген, который заставляет его носителей предпринимать попытки контролировать других людей. Ученые назвали его «мастер-ген». Это не то, что мы привыкли понимать под термином «главный ген» или «олигоген». Данный термин происходит от английского «master», то есть «хозяин». Тут — совсем иное! Сегодня об этом открытии сообщила на пресс-конференции группа генетиков Биохимического института Университета Тулузы во главе с доктором Мишелем Нарсежаком-Буало. «Этот ген, — заявил доктор Нарсежак-Буало, — связан с потребностью в социальном доминировании и установлении жесткого контроля над другими людьми. А проще говоря, он пробуждает в человеке непреодолимую склонность командовать — всем и всеми. Мы обнаружили его у спортивных лидеров, у руководителей крупных компаний, у высокопоставленных чиновников. Мы уверены, что этот ген присутствовал у всех известных истории диктаторов». Доктор Нарсежак-Буало пояснил, что в агрессивной форме обнаруженный ген производит на свет диктаторов, а в более мягкой, гетерозиготной, обусловливает наличие у своего носителя умеренных квазитоталитарных наклонностей. То есть такой человек — чаще всего из самых лучших побуждений — будет постоянно поучать людей, указывая им, как жить. «В ходе психологических тестов, — рассказал доктор Нарсежак-Буало, — люди с гетерозиготной формой «гена хозяина» демонстрировали убежденность в том, что все остальные нуждаются в их «мудрости и проницательности» и неспособны устроить собственную жизнь без руководства с их стороны. Такая форма гена присуща, в основном, политическим и общественным деятелям, религиозным фундаменталистам и знаменитостям. Подобный психологический комплекс сопровождается уверенностью в собственной правоте, непогрешимости и праве быть лидером, наставником, а то и гуру, а также стойкой неприязнью по отношению к тем, кто не желает их слушать и почитать». Одновременно доктор из Тулузы призвал предельно осторожно интерпретировать результаты исследований. «Многие люди, помешанные на том, чтобы контролировать других, — говорит он, — просто хотят, чтобы все были похожи на них. Они не переносят тех, кто от них отличается». Видимо, этой же биологической закономерностью объясняется еще одно парадоксальное открытие, сделанное учеными из исследовательской группы доктора Нарсежака-Буало. Они утверждают, что люди, обладающие «геном хозяина», весьма уютно чувствуют себя в авторитарной среде, в которой существуют жесткие, чреватые насилием социальные правила. «Наши исследования показывают, что данный ген способствует формированию не только «хозяина», но и «раба», который хочет, чтобы им командовали. Все эти люди так или иначе тяготеют к тоталитарным государствам». Французский ученый отметил, что люди этого сорта особенно чутко реагируют на веяния моды и подавляют любые мнения и предпочтения, не совпадающие с теми, которые культивируются в представляемой ими группе.— «Особенно чутко реагируют на веяния моды?» — повторил Джош. — Что за бред? — Нет, тут все серьезно, — сказал Том Веллер. — Это — маркетинг. Сегодня, куда ни плюнь — попадешь в маркетинг. Дочитай до конца. Джош принялся читать последний абзац.
Хотя французские ученые и остановились в шаге от того, чтобы назвать «ген хозяина» формой генетического заболевания, они не убедили общественность и в том, что их открытие не сулит современному обществу дальнейших раздоров и потрясений.— Глазам своим не верю! — покачал головой Джош. — Эти ребята выделяют «ген хозяина» и трубят об этом на весь мир! Они случайно не успели тиснуть статью об этом в научном журнале? — Нет, ограничились пресс-конференцией. Никаких публикаций, даже намеков на них. — А что будет дальше — «ген раба»? Нет, мне кажется, все это — полная ахинея! — проговорил Джош и взглянул на часы. — Ты хочешь сказать «мы хотим думать, что это — ахинея»? — Да, именно это я и хочу сказать. Мы надеемся, что это — вранье. Поскольку это противоречит тому, о чем собирается заявить «Биоген». Вот это я знаю точно! — Ты полагаешь, Дил теперь отложит официальное сообщение? — спросил Том Веллер. — Возможно. Но Дил и раньше терпеть не мог задержек, а теперь, после возвращения из Вегаса, он и вовсе превратился в психа! Джош натянул тонкие резиновые перчатки, надел на глаза защитные очки и бумажную хирургическую маску. Затем он взял шестидюймовый баллон со сжатым воздухом и прикрутил к нему колбу с ретровирусом. Вся эта конструкция была размером с металлический цилиндр для большой сигары. В следующий момент он повернул большим пальцем пластиковый вентиль на верхушке баллона и велел Тому: — Возьми свой карманный компьютер. Сразу же после этого они прошли сквозь двери-распашонки в зону содержания животных. Мужчин нисколько не шокировал знакомый — сладковатый, шибающий в нос — запах крыс. Их здесь жило пять или шесть сотен — в двух возвышающихся на пять ярдов в высоту рядах клеток, вытянувшихся по обе стороны центрального прохода. К каждой клетке была прикреплена табличка с номером. — Ну, и чем мы будем развлекаться сегодня? — осведомился Том Веллер. Джош поглядел на монитор карманного компьютера со столбцом цифр на нем. Затем они пошли по проходу, пока не достигли тех клеток, к которым были прикреплены таблички с сегодняшним числом. Пять клеток — пять крыс. Животные были белыми, упитанными и довольно резвыми. — Они выглядят вполне здоровыми. Это у них уже вторая доза? — Ага. — Ну ладно, мальчики и девочки, — заговорил Джош, обращаясь к животным, — вы уж сегодня не расстраивайте папочку, ладно? Затем он открыл дверцу первой клетки, молниеносно просунул руку внутрь и схватил большим и указательным пальцами за шкирку находившуюся там крысу. Остальные его пальцы прихватили тельце грызуна, зажав его шею, чтобы тот не мог дергаться. Затем Джош ловко прижал к мордочке зверька прозрачный пластиковый конус колбы с ретровирусом. Дыхание животного тут же затуманило изнутри прозрачную поверхность. Короткое тихое шипение, и — вирус выпущен из баллона. Джош удерживал маску на мордочке крысы, пока та вдыхала, а затем снова сунул ее обратно в клетку. — Ну вот, с одной закончили! — проговорил он. Том Веллер сделал пометку стилусом на экране своего карманного компьютера, и они двинулись дальше.
* * *
Биоинженерами был сконструирован ретро вирус, несущий ген ACMPD3N7 — один из членов семейства генов, контролирующих аминокарбоксимуконатсемиальдегиддекарбоксилазу. В «Биогене» это называли «геном зрелости». Будучи активирован, ACMPD3N7, похоже, изменял реакции некоторых элементов головного мозга — миндалевидного тела и мозговых извилин. Результатом становилось ускорение процесса развития и формирования организма. По крайней мере у крыс. Крысята-самки, например, начинали демонстрировать признаки материнского поведения и принимались раньше положенного природой срока сооружать в клетках гнезда, словно уже собрались рожать детенышей. Свидетельства о том, что «ген зрелости» действительно работает, были получены и в результате экспериментов, проводившихся «Биогеном» над макаками-резус. Интерес к этому гену был вызван также тем, что с ним, возможно, был связан целый ряд нервно дегенеративных заболеваний. Одна из научных школ утверждала, что нервно дегенеративные заболевания являются результатом нарушений в головном мозгу обычного течения процессов созревания организма. Если ACMPD3N7 действительно имел какое-то отношение к болезни Альцгеймера или другим психическим заболеваниям, коммерческая стоимость этого гена стала бы поистине баснословной! Джош перешел к следующей клетке и только успел надеть конус колбы с ретровирусом на мордочку новой крысы, как вдруг зазвонил его сотовый телефон. Он жестом велел Тому вынуть мобильник из его нагрудного кармана. Том посмотрел на экран и сообщил: — Это твоя мама. — О, черт! — выругался Джош и, скроив жалобное лицо, взмолился: — Займи ее хотя бы на пару минут, ладно?* * *
— Джошуа, чем ты занимаешься? — Я работаю, мам. — Ты можешь прерваться? — Нет, мам. — Но у нас тут ЧП! Джош тяжело вздохнул: — Что он натворил на сей раз? — Не знаю, — ответила мать, — но он — в городской тюрьме! — Ну пусть Чарльз вытащит его оттуда. Чарльз Сильверберг был их семейным адвокатом. — Чарльз сейчас как раз этим и занимается! — возбужденно проговорила мать. — Но завтра Адам обязан предстать перед судом, и после слушаний кто-нибудь должен привезти его домой! — Я не могу. Я работаю. — Но ведь он твой брат, Джош! — Ему, как и мне, тридцать с лишним лет! — возразил Джош. Все это продолжалось годами! Поначалу его брат Адам работал менеджером по инвестициям в филиале одного из крупнейших германских банков, но постоянно попадал в какие-то переделки и в результате был уволен. — Что он, такси взять не сумеет? — Не думаю, что в сложившихся обстоятельствах это будет правильным решением. Джош снова вздохнул. — Что он сделал, мам? — Похоже, купил кокаин у подставной девицы из Агентства по борьбе с наркотиками. — Опять? — Джошуа, так ты поедешь в город, чтобы забрать его? Последовал новый тяжкий вздох. — Да, мам, поеду. Он закрыл сотовый телефон и повернулся к Веллеру: — Как ты отнесешься к тому, что я покину тебя на пару часов? — Нормально, — ответил Том. — У меня все равно осталась в офисе кое-какая бумажная работа, которую нужно доделать. Джошуа развернулся и, снимая на ходу перчатки, вышел из помещения. Он сунул перчатки, защитные очки, маску и цилиндр в карман лабораторного халата, отцепил от лацкана именной бейджик и поспешил к своей машине.* * *
Ведя автомобиль по направлению к центру города, он бросил взгляд на цилиндр, очертания которого угадывались сквозь ткань халата, небрежно брошенного на пассажирское сиденье. Чтобы не нарушать расписание эксперимента, Джош должен был вернуться в лабораторию и закончить обработку оставшихся крыс до пяти часов вечера. Жизнь по расписанию и жесткая необходимость строго соблюдать его символизировали собой все, что отличало Джошуа от его старшего брата. Когда-то у Адама было все: великолепная внешность, популярность, спортивная удаль. Во время учебы в элитарной Вестфилдской школе он шел от победы к победе: редактор школьной газеты, капитан футбольной команды, президент дискуссионного клуба, победитель школьных олимпиад… Джош, наоборот, считался неудачником. Он был низеньким, толстым и неуклюжим. Он ходил вперевалку-и ничего не мог с этим поделать. Не помогли даже ортопедические ботинки, которые заставляла его носить мать. Девчонки брезговали им и хихикали за его спиной, когда он проходил мимо них по школьным коридорам. Школа для Джоша была сущим мучением, поэтому он и учился с грехом пополам. После школы Адам поступил в Йельский университет, а Джош с огромным трудом попал во второразрядный колледж Эмерсона. Теперь все изменилось. Год назад Адама вышвырнули из «Дойче Банка», где он работал, постоянно связываясь с наркотиками. Джош тем временем устроился в «Биоген» на скромную должность младшего ассистента, но стал быстро продвигаться по служебной лестнице. В компании по достоинству оценили его трудолюбие и творческий подход к работе. Джош остался в компании надолго, и, если какой-нибудь из нынешних проектов, включая «ген зрелости», увенчается успехом, он надеялся стать богатым человеком. А вот Адам… Джош затормозил перед зданием суда. Адам сидел на ступенях, уставившись в землю. Его мятый костюм был испещрен грязными пятнами, щеки — покрыты щетиной. Рядом стоял Чарльз Сильверберг и говорил по сотовому телефону. Джош посигналил. Чарльз приветственно махнул ему рукой и ушел. Адам поплелся к машине и сел в нее. — Спасибо, брат. — Он захлопнул дверцу. — Весьма благодарен. — Не за что. Джош отъехал от тротуара и посмотрел на часы. У него еще оставалось время, чтобы довезти Адама до дома матери и вернуться в лабораторию к пяти. — Я тебя оторвал от каких-то дел? — спросил Адам. Вот еще одна черта Адама, которая бесила Джоша, — его брат портил не только собственную жизнь, но и жизнь других людей. Похоже, это доставляло ему удовольствие. — Да, ты оторвал меня от важных дел. — Мне очень жаль. — Тебе жаль? Если бы тебе было жаль, ты прекратил бы то и дело вляпываться в дерьмо! — Эй, полегче! — огрызнулся Адам. — Откуда, к черту, мне было знать, что это подстава? Меня заманили в западню, даже Чарльз так сказал! Эта сука подловила меня! Чарли говорит, что отмажет меня в два счета. — Тебя никто никуда не заманил бы, если бы ты не пристрастился к наркотикам, — парировал Джош. — Да пошел ты! Нечего читать мне нотации! Джош ничего не ответил. После всех этих лет он знал, что его слова, что бы он ни говорил, ничего не изменят. Они долго ехали в молчании. Наконец Адам снова заговорил: — Я действительно очень сожалею. — Ни хрена ты не сожалеешь! — Да, ты прав, — проговорил Адам. — Ты целиком и полностью прав. — Адам повесил голову на грудь и театрально вздохнул. — Я снова вляпался в дерьмо. Кающийся Адам! Джош наблюдал все это уже десятки раз. Адам воинственный, Адам кающийся, Адам рассудительный, Адам защищающийся. Но при этом он неизменно доказывал свою правоту. Каждый раз! На приборной панели вспыхнул оранжевый огонек. Бензин в машине был на исходе. Впереди очень кстати замаячила бензоколонка. — Мне нужно заправиться. — Отлично! А мне как раз нужно отлить! — Ты останешься в машине. — Но мне и вправду нужно в сортир! — Сиди, где сидишь, черт побери! — Джош остановился у колонки и вышел из машины, а затем наклонился к окну и сказал: — Никуда не выходи! Сиди так, чтобы я тебе все время видел! — А вдруг я обоссусь в твоей машине? — Не советую! — Но… — Заткнись, Адам! Джош сунул кредитную карточку в прорезь колонки и стал заливать топливо в бензобак. Он посмотрел на брата сквозь заднее стекло, а потом снова перевел взгляд на быстро меняющиеся цифры — галлоны и доллары. Как дорог нынче стал бензин! Надо было покупать более экономичный автомобиль. Закончив заправляться, он сел в машину и взглянул на Адама. У его брата было какое-то странное выражение лица, а в машине ощущался необычный запах. — Адам! — Ну? — Что ты сделал? — Ничего. Джош завел двигатель и снова принюхался. Запах казался ему знакомым. И тут его внимание привлек какой-то тусклый блеск. Он опустил глаза и увидел серебристый цилиндр, лежащий на полу между ног его брата. Джош протянул руку, поднял цилиндр, и тот показался ему непривычно легким. — Адам… — Я ничего не делал! Джош встряхнул цилиндр. Тот был пуст. — Я думал, это освежитель дыхания или что-то в этом роде! — принялся оправдываться брат. — Ты кретин, Адам! — Почему? Я же ничего… — Это препарат для крыс, Адам. Ты только что вдохнул вирус, предназначенный для крыс. Адам дернулся, словно укушенный, и обмяк на сиденье машины. — Что же теперь будет? — Ничего хорошего.* * *
К тому времени, когда они доехали до дома матери в Беверли-Хиллз, Джош успел обдумать случившееся и пришел к выводу, что Адаму ничего не угрожает. Хотя этот ретровирус мог заразить не только грызуна, но и человека, доза была рассчитана на существо весом в восемьсот граммов, а его брат весил раз в сто больше. Поэтому риск воздействия препарата на его генетическую систему был ничтожный. — Так со мной ничего не случится? — спросил Адам. — Нет. — Ты уверен? — Да. — Извини меня за это, — сказал Адам. — И еще раз спасибо за то, что забрал меня. До свидания. — Я подожду, пока ты войдешь в дом, — ответил Джош. Он смотрел, как брат прошел по подъездной дорожке и постучал в дверь. Открыла мать. Адам вошел внутрь, и мать закрыла дверь. На Джоша она даже не взглянула. Он завел двигатель и уехал.ГЛАВА 007
В полдень Алекс Барнет вышла из своего кабинета в юридической фирме «Сенчури сити» и отправилась домой. Идти ей было недалеко, — она и ее восьмилетний сын Джем и занимали квартиру в доме на Роксбери-парк. Джеми простудился и не пошел в школу, и по просьбе Алекс за ним сейчас присматривал ее отец. Отца она нашла на кухне, где он готовил макароны с сыром. Когда Джеми болел, это было единственное блюдо, которое мальчик ел. — Как он? — спросила Алекс. — Температура спала, но сопли все еще текут и кашель не проходит. — Он проголодался? — Только что. Сказал, что хочет макароны. — Это хороший знак, — сказала она. — Помочь тебе? — Да нет, — помотал головой отец, — я уже почти закончил. Тебе не следовало возвращаться домой. — Я знаю. Папа, судья объявил свое решение. — Когда? — Сегодня утром. — И что? — Мы проиграли. Отец продолжал мешать макароны. — Мы проиграли вчистую? — Да, — ответила она, — мы проиграли дело по всем пунктам. Тебе отказано в праве на твои собственные ткани. Они признаны «биологическими отходами», которыми университет с твоего согласия мог распоряжаться по собственному усмотрению. Суд заявил, что с того момента, как эти ткани покинули твое тело, ты утратил на них все права, и университет мог делать с ними что угодно. — Но они снова вызвали меня… — По словам судьи, разумный человек сразу понял бы, что ткани отбираются для коммерческого использования. Поэтому, дескать, твое молчание было истолковано как согласие. — Но ведь они сказали мне, что я болен! — Все наши аргументы были отвергнуты, папа. — Они лгали мне! — Я знаю, но, по мнению судьи, поощрение медицинских исследований является составной частью прогрессивной социальной политики. Если признать сейчас твои права, это якобы окажет парализующий эффект на прогресс медицинской науки. Судья объясняет свое решение заботой об общественном благе. — Да при чем тут общественное благо! — вспылил отец. — Я был на волосок от того, чтобы стать богачом. Подумать только, три миллиарда долларов! — Университетам нужны деньги, папа, а судья, в сущности, поступил так же, как поступали все судьи Калифорнии на протяжении последней четверти века, с тех пор, как в 1987 году было принято решение по делу Мура. Я тебе рассказывала: тогда, как и в твоем случае, суд постановил, что его ткани являлись «биологическими отходами», на которые он не имел никаких прав. И это решение рассматривалось в качестве прецедента на протяжении более чем двух последних десятилетий. — Что же будет теперь? — спросил отец. — Мы подадим апелляцию, — ответила Алекс. — Дело совершенно безнадежное, но без этого мы не сможем обратиться в Верховный суд штата Калифорния. — А когда мы туда обратимся? — Через год. — У нас есть шансы выиграть? — спросил отец.* * *
— Никаких, — проговорил Альберт Родригес, повернувшись в крутящемся кресле к ее отцу. Он в сопровождении еще нескольких адвокатов Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе заявился в офис Алекс на следующий день после того, как суд вынес решение по делу ее отца. — У вас нет никаких шансов выиграть дело, мистер Барнет. — Я удивлена тем, с какой уверенностью вы предвосхищаете возможное решение Верховного суда Калифорнии, — сказала Алекс. — О, я понятия не имею, каким будет его решение, — ответил Родригес. — Я просто сообщаю вам, что вы проиграете в любом случае, какое бы решение ни принял суд… — То есть как? — вздернула брови Алекс. — Университет — государственное учреждение. Совет управляющих готов от имени штата Калифорния забирать клетки вашего отца в порядке принудительного отчуждения, то есть без его согласия. — Что-о? — изумленно моргнула Алекс. — Объясняю: даже если суд примет решение о том, что клетки вашего отца действительно являются его собственностью, что, на мой взгляд, маловероятно, штат все равно получит их, воспользовавшись предусмотренным законодательством правом государства на принудительное отчуждение частной собственности. — Но принцип принудительного отчуждения собственности введен в законодательство для тех случаев, когда возникает необходимость в строительстве, школ, дорог… — Главный смысл этого принципа заключается в обеспечении общественного блага, так что в данном случае его применение будет вполне обоснованным и логичным. Штат может это сделать и сделает, — отрезал Родригес. Ее отец смотрел на него, как громом пораженный. — Вы шутите? — спросил он. — Нисколько, мистер Барнет. Это вполне законная форма отчуждения собственности, и штат воспользуется ею. — Вы пришли сюда для того, чтобы сообщить мне именно это? — осведомилась Алекс. Родригес пожал плечами: — Мы решили, что будет правильно прояснить вам ситуацию, — на тот случай, если вы решите судиться дальше. — А вы предлагаете нам отказаться от претензий? — Будь я на вашем месте, то поступил бы именно так, — ответил Родригес. — Прекращение процесса сэкономило бы государству значительные суммы, — вставил один из его свиты. — Оно бы всем много чего сэкономило, — добавил Родригес. — И что вы готовы предложить нам взамен на отказ от претензий в суде? — Ничего, мисс Барнет. Боюсь, вы меня не совсем правильно поняли. Мы не торгуемся с вами и не предлагаем вам сделку. Мы просто информируем вас о существующем положении вещей, чтобы вы могли принять осознанное и наиболее разумное решение. Фрэнк Барнет громко откашлялся: — То есть вы хотите сказать, что, невзирая ни на что, забрали клетки моего организма, невзирая ни на что, продали их за три миллиарда долларов и, невзирая ни на что, намерены оставить себе все деньги? — Сформулировано без обиняков, но вполне точно, — сказал Родригес. На этом встреча закончилась. Родригес и его свита откланялись, поблагодарив Алекс за то, что она уделила им время, и ушли. Алекс кивнула отцу, молча извинившись, и вышла следом за адвокатами. Сквозь стеклянную перегородку Фрэнк Барнет видел, как разговор между ними возобновился в коридоре. — Вот ведь ублюдки! — не сдержался он. — Господи, в каком мире мы живем!* * *
— Вот и я часто задаю себе тот же самый вопрос, — послышался голос за его спиной. Барнет обернулся. В дальнем углу переговорной комнаты сидел молодой человек в очках с толстой роговой оправой. Барнет вспомнил его: во время разговора с Родригесом и его сворой он принес поднос с кофе и прохладительными напитками и поставил его на боковой столик. А потом сел в уголке и оставался там до конца встречи. Барнет решил, что это какой-нибудь младший клерк юридической фирмы, но сейчас молодой человек говорил с уверенностью, несвойственной мелкой сошке. — Давайте посмотрим в глаза правде, мистер Барнет, — продолжал он. — Вас поимели. Оказывается, ваши клетки весьма редки и дороги. Они представляют собой эффективный производитель цитокинов — химических соединений, которые борются с раком. Именно это является подлинной причиной того, что вы выжили и побороли болезнь. На самом деле ваши клетки вырабатывают цитокины гораздо эффективнее, нежели любая искусственная технология, именно поэтому их стоимость так велика. Врачи университета ничего не изобрели и не создали своими руками. Они ничто не модифицировали генетическим путем. Они просто взяли ваши клетки, вырастили их в чашке Петри и продали «Биогену». А вас, мой дорогой друг, как я уже сказал, поимели. — Кто вы? — спросил Петри. — На правосудие вам уповать не приходится, — продолжал молодой человек, пропустив его вопрос мимо ушей, — поскольку суды абсолютно некомпетентны. Они не осознают, как быстро меняется все вокруг, не понимают, что мы сегодня живем в совершенно другом мире. Они не воспринимают ничего нового. И в связи со своей полной технической безграмотностью они не знают, как делаются — . или, в вашем случае, не делаются — дела. Ваши клетки украли и продали. Все очень просто и ясно. А суд решил, что это — в порядке вещей. Барнет печально вздохнул. — Однако, — продолжал незнакомец, — воров все же можно покарать по заслугам. — Каким образом? — Поскольку Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе никак не изменил ваши клетки, другая компания может также взять их, внести минимальные генетические изменения и продать в качестве нового продукта. — Но «Биоген» уже купил мои клетки. — Верно. Но клеточные линии — хрупки, с ними может произойти что угодно. — Что вы имеете в виду? — Биологические культуры беззащитны перед грибком, бактериальными инфекциями, подвержены контаминациям, мутациям. С ними может произойти любая беда. — «Биоген» наверняка предпринял меры предосторожности. — Безусловно. Но иногда даже самые серьезные меры оказываются недостаточны. — Кто вы? — вновь спросил Барнет. Глядя сквозь прозрачную перегородку, он видел людей, снующих по коридору, и ломал голову над тем, куда запропастилась его дочь. — Я никто, — ответил незнакомец. — Вы со мной никогда не встречались. — У вас есть визитная карточка? Мужчина покачал головой. — Меня здесь и самого нет, мистер Барнет. Барнет наморщил лоб: — А моя дочь… — Она ни о чем не знает. Все это — строго между вами и мной. — Вы говорите о чем-то незаконном? — Я вообще ни о чем не говорю, поскольку мы с вами никогда не встречались, — многозначительно произнес молодой человек. — Но давайте попытаемся представить себе, как это могло бы быть. — Ну ладно… — С этого момента вы не можете продавать свои клетки на законных основаниях, поскольку суд решил, что они больше вам не принадлежат, а являются собственностью «Биогена». Но ваши клетки могут быть приобретены в каких-нибудь других местах. В течение всей своей жизни вы сдавали кровь много раз и во многих медицинских учреждениях. Сорок лет назад вы воевали во Вьетнаме, значит, сдавали кровь армейским медикам. Двадцать лет назад в Сан-Диего вам делали операцию на коленном Суставе. Больница, в которой это происходило, также брала вашу кровь на анализ и, кроме того, там же остался ваш коленный хрящ. На протяжении многих лет вы консультировались со многими врачами, и они направляли вас на анализ крови. Эта кровь остается в клиниках, так что отыскать ее не составит труда — даже с помощью открытых для общего доступа баз данных. На тот случай, если, например, другая компания захочет использовать ваши клетки. — А как же «Биоген»? Молодой человек передернул плечами: — Биотехнология — сложный бизнес. Порча биологического материала случается постоянно. Если в их лабораториях что-то пойдет не так, это будет не вашей проблемой, верно ведь? — Но что там может случиться? — Понятия не имею. Все, что угодно. Повисло недолгое молчание, которое нарушил Барнет. — А ради чего я стану это делать? — спросил он. — Ради ста миллионов долларов, которые вы получите. — За что? — За согласие сделать биопсию шести жизненно важных органов вашего организма. — Но вы же сами говорите, что можете достать образцы моей крови в других местах? — Теоретически — да, и, если дело дойдет до суда, именно так и будет заявлено. Но на самом деле любой компании нужны свежие клетки, а не образцы сорокалетней давности. — Не знаю, что и сказать… — Не торопитесь, мистер Барнет. Обдумайте все как следует. — Молодой человек поднялся на ноги. — Вас, может, и поимели, но это не означает, что вы должны с этим смириться.Из газеты колледжа Бомон «Студенческий вестник» СТРАСТИ ПО СТВОЛОВЫМ КЛЕТКАМ РАЗГОРАЮТСЯ Шокирующее утверждение профессора Маккьюна: «Эффективное средство лечения появится только через десятилетия!» Выступая в забитом до отказе Бомон-Холле, знаменитый профессор биологии Кевин Маккьюн потряс слушателей заявлением о том, что исследования в области стволовых клеток являются грандиозной мистификацией. «Все, что вам рассказывали об этом, — заявил он, — не более чем миф, цель которого — обеспечить финансирование научно-исследовательских заведений, эксплуатируя несбыточные надежды смертельно больных. Так давайте выясним, в чем же заключается истина». Стволовыми называются те клетки, пояснил оратор, которые обладают способностью развиваться, превращаясь в различные другие. Существуют две разновидности стволовых клеток. Взрослые стволовые клетки можно обнаружить повсюду в организме: в мышечной ткани, в мозгу, в печени и так далее. Они способны производить новые клетки, но — только той ткани, в которой они существуют. Они крайне важны, поскольку каждые семь лет происходит полное обновление всех клеток человеческого организма. В этой части научное знание о стволовых клетках не вызывает сомнений. Но существует и другой вид стволовых клеток — эмбриональные, и здесь все гораздо сложнее. Они, например, обнаружены в кроветворной ткани пуповины, а также извлекаются из эмбрионов. Эмбриональные стволовые клетки — полипотентны, то есть обладают способностью превращаться в любую ткань. Однако исследования с их использованием представляют собой весьма зыбкую почву, поскольку предполагают работу с человеческими эмбрионами, а это создает множество морально-этических и религиозных проблем. В обществе широко распространено мнение, что эмбрионы обладают всеми правами, присущими человеческому существу. Это — старый спор, и конца-краю ему не видно. УЧЕНЫЕ ГОВОРЯТ О ЗАПРЕТЕ НА ИССЛЕДОВАНИЯ Нынешняя администрация США уже постановила, что эмбриональные стволовые клетки могут отбираться из уже существующих клеточных линий, но никак не из новых эмбрионов. Ученые, однако, считают, что существующие клеточные линии не годятся, и в связи с этим рассматривают постановление правительства в качестве фактического запрета на исследования в данной области. Поэтому многие из них, не рассчитывая на государственные гранты, но желая продолжать свою работу, переходят в частные научно-исследовательские центры. Но основная проблема заключается даже не в недостатке стволовых клеток. Для выздоровления каждый пациент должен иметь собственные полипотентные стволовые клетки. Это необходимо для того, чтобы заново вырастить орган, восстановить ткань при гибели части клеток или излечить паралич. Великая, но пока недостижимая мечта. Сегодня никто не способен добиться подобного лечебного эффекта и никто даже не имеет понятия, как это сделать. Когда на свет появляется новорожденный, у него можно взять кровь из пуповины и заморозить ее на тот случай, если она понадобится в будущем. Многие именно так и поступают. А как быть со взрослыми? Откуда нам с вами взять полипотентные стволовые клетки? Это — вопрос вопросов. НА ПУТИ К МЕЧТЕ О ВСЕОБЩЕМ ЗДОРОВЬЕ У нас с вами остались только взрослые стволовые клетки, способные развиваться лишь в один вид ткани. Например, стволовые клетки печени способны создавать только ткани печени и так далее. Но что, если найти способ снова превращать взрослые стволовые клетки в эмбриональные? Это позволило бы каждому взрослому человеку иметь запас собственных эмбриональных стволовых клеток, и таким образом заветная мечта медицины стала бы явью. Оказывается, такой способ существует и заключается в том, чтобы поместить взрослую стволовую клетку в яйцеклетку (она же яйцо, она же яйцеклетка) человека. Что-то в яйце заставляет взрослую стволовую клетку возвращаться в исходное — эмбриональное — состояние и делает ее полипотентной. Хорошая новость, но в медицинской практике данная технология практически неприменима, поскольку для ее реализации потребовалось бы неимоверное количество яйцеклеток. Опять тупик. Вот почему ученые всего мира, не покладая рук, ищут доступный способ превращения взрослой стволовой клетки в полипотентную. Один эскулап из Шанхая — под неодобрительное цоканье языком со стороны коллег — помещал человеческие стволовые клетки в обычные куриные яйца, но результаты были весьма противоречивыми, и до сих пор непонятно, получится ли толк из такой методы. В равной степени представляется сомнительным осуществление еще одной заветной мечты всемирной медицины, связанной со стволовыми клетками. Имеется в виду возможность пересадки органов без их отторжения, лечение серьезных травм позвоночника и тому подобное. На протяжении многих лет пропагандисты этой идеи лгали, заявляя, что до ее реализации — рукой подать, а средства массовой информации публиковали самые фантастические измышления, вселяя в души несчастных, страдающих серьезными заболеваниями, призрачную надежду на то, что спасение рядом. К сожалению, это не так. От того дня, когда подобные технологии смогут дарить людям исцеление, нас отделяют еще долгие годы, а то и десятилетия. Многие здравомыслящие ученые в частных беседах высказывают мнение, что это произойдет не ранее 2050 года. Они указывают на то, что с момента, когда Уотсон и Крик расшифровали генетический код человека, до того времени, когда генетика стала применяться в прикладной медицине, прошло сорок лет. СКАНДАЛ, ПОТРЯСШИЙ МИР Именно на волне лихорадочных людских надежд и газетной истерии в фокусе внимания мировой общественности оказался южнокорейский биохимик Хван Ву Сук, объявивший в 2004 году о том, что он успешно добился превращения взрослой стволовой клетки вэмбриональную путем перенесения ее в человеческое яйцо. Хван слыл трудоголиком: просиживал в лаборатории по восемнадцать часов в день семьдней в неделю. В марте 2005-го сенсационный рассказ Хвана о его «достижениях» был напечатан в журнале «Сайенс», после чего в Корею начали стекаться ученые со всего мира. Веем вдруг показалось, что лечение с помощью стволовых клеток вот-вот станет возможным. Хван превратился в национального героя Кореи и был назначен руководителем вновь созданного Всемирного центра стволовых клеток, финансирование которого взяло на себя правительство Республики Корея. Ио в ноябре 2005 года помогавший Хвану американский ученый из Питсбурга объявил о том, что прекращает совместную работу с корейцем. А затем один из сотрудников Хвана признался в том, что тот брал яйцеклетки у сотрудниц своей лаборатории, что считается серьезным этическим нарушением. В декабре 2005 года Национальный университет Сеула сообщил, что клеточные линии, якобы созданные Хваном, оказались фальсификацией, а статья в журнале «Сайенс» полна неточностей, противоречий и откровенных подтасовок. Журнал, дезавуировал свою публикацию, а Хвану были предъявлены уголовные обвинения. Вот как обстоят дела на сегодняшний день. ОПАСНОСТИ МЕДИАНАДУВАТЕЛЬСТВА «Какие уроки можем мы извлечь из всего этого? — спрашивает профессор Маккьюн и отвечает: — Во-первых, в мире, где правят массмедиа, постоянно публикуемые слухи падают на благодатную почву человеческого легковерия и доверчивости, порождая несбыточные надежды. Годами средства массовой информации расписывали исследования в области стволовых клеток как приближающееся чудо, и поэтому каждый раз, когда кто-нибудь заявлял, что чудо свершилось; этому безоговорочно верили. Означает ли это, что в легковесности или злонамеренном надувательстве со стороны массмедиа кроется опасность? Разумеется, да еще какая! Поскольку такие вещи не только порождают тщетные надежды в душах тяжело больных людей, но влияют и на самих ученых. Те тоже начинают верить в то, что до чуда — рукой подать, хотя, казалось бы, кому как не им знать, что это далеко не так. Что мы можем поделать с медианадувательством? Оно прекратилось бы практически немедленно, если бы того за- хотели научные учреждения, но они этого не хотят. Оно их устраивает, поскольку приносит им гранты. Поэтому ничто не изменится. Университеты Йеля, Стэнфорда и Джона Гопкинса провоцируют слухи и медианадувательство ничуть не в меньшей степени, нежели такие корпорации, как «Эксон» или «Форд». Точно так же ведут себя отдельные ученые, работающие в этих уважаемых учреждениях. Все это происходит потому, что постоянно возрастает их коммерческая заинтересованность. Если вы слышите заявление того или иного ученого о том, что какое-нибудь его заявление было преувеличено или искажено тем или иным изданием, спросите его, направил ли он опровержение редактору этого издания. В девяносто девяти случаях из ста ответ будет отрицательным. Еще один урок. «Консультации со специалистами». Вся писанина Хвана, опубликованная в журнале «Сайенс», была предварительно показана специалистам и получила их одобрение. Если нам нужно доказательство того, что «консультации со специалистами» — пустой и ничего не значащий ритуал, то история с Хваном лучшее тому свидетельство. Он сделал сенсационное заявление, но не предоставил столь же сенсационных доказательств. Многие случаи показывают, что «консультации специалистов» не повышают качество научной периодики. Ученые и сами знают об этом, но читатели продолжают считать этот фактор залогом качества и говорят: «Эта газета прибегает к консультациям специалистов, а эта — нет». Как будто подобное что-то значит. Ровным счетом ничего! Наконец — сами журналы. Где была «железная рука» главного редактора журнала «Сайенс»? Не забывайте, «Сайенс» — солидное издание, в его штате работают 115 человек. И все оке они не распознали грандиозную мистификацию, подкрепленную иллюстрациями, обработанными с помощью компьютерной программы «Адобе фотошоп». А ведь именно «Фотошоп» чаще всего используется теми, кто задумал сфабриковать ту или иную научную фальшивку. И «Сайенс» — далеко не единственный журнал, обманутый мошенниками от науки. Жульнические публикации о якобы сенсационных научных «достижениях» печатались во многих других изданиях. Вспомнить хотя бы публикацию в «Медицинском журнале Новой Англии» о том, что обезболивающий препарат виокс удваивает риск развития инфаркта миокардам инсульта, целиком и полностью сфабрикованную статью в «Ланцете», посвященную мифической связи между приемом определенных лекарств и возникновением рака гортани, 250 пациентов в базе данных, на которую ссылался журнал, имели одинаковую дату рождения! Одно это должно было насторожить журналистов, но — не насторожило. Каждая медицинская фальсификация — не просто скандал. Это — угроза общественному здоровью. И все же надувательство продолжается. ЦЕНА ОБМАНА Цена обмана непомерно высока. В денежном выражении она, по мнению Маккьюна, составляет тридцать миллиардов долларов ежегодно. Фальсификация в мире науки — не редкость, и в ее сети попадается не только вненаучная общественность, но и сами ученые. Даже Фрэнсис Коллинз, глава проекта «Человеческий геном» Национального института здоровья, пять раз становился соавтором научных публикаций, признанных впоследствии фальшивками и дезавуированных. Последний урок не содержит в себе никаких неожиданностей. По крайней мере уже не содержит. Возможно, это было иначе в те времена, когда Эйнштейн беседовал с Нильсом Бором и в каждой отрасли науки насчитывалось от силы несколько десятков серьезных специалистов. Но сегодня ученых в Америке три миллиона, это уже не призвание, а карьера. Наука коррумпирована не менее, чем любая другая сфера человеческой деятельности, и ученые давно перестали быть бессребрениками и подвижниками. Времена Джордано Бруно давно прошли, современные ученые — обычные люди, и ничто человеческое им не чуждо. Они лгут, жульничают, обкрадывают друг друга, судятся, утаивают информацию, фальсифицируют данные, преувеличивают собственную значимость и незаслуженно порочат чужие достижения. Такова человеческая природа, и ее не изменить.Макс ТЭЛЕР
ГЛАВА 008
В лаборатории «Биогена» Том Веллер и Джош Винклер шли вдоль рядов клеток с крысами. Джош продолжал давать крысам ретровирус с модифицированным геном. Все шло согласно заведенному порядку. Внезапно зазвонил сотовый телефон Тома, и Джош неодобрительно покосился на своего ассистента. Старшим здесь был он. Он имел право разговаривать по телефону в рабочее время, Том — нет. Веллер стянул с правой руки резиновую перчатку и вынул телефон из кармана. — Алло. — Том? Звонила его мать. — Привет, ма. Я сейчас на работе. Джош снова покосился на младшего ассистента. — Можно я перезвоню тебе позже? — Вчера вечером твой отец попал в аварию. И… погиб. — Что? — У Тома внезапно закружилась голова. Он прислонился к крысиным клеткам и сделал судорожный вдох. В устремленном на него взгляде Джоша появилось беспокойство. — Как это произошло? — Его машина врезалась в опору эстакады, — сказала мать. — Это случилось в полночь. Его увезли в больницу «Лонг-Бич Мемориал», но спасти не смогли. Сегодня рано утром он умер. — Господи… А ты дома? Хочешь, чтобы я приехал? Рейчел знает? — Я только что сообщила ей. — Хорошо, я приеду. — Том, мне ужасно неудобно просить тебя об этом, но… — Ты хочешь, чтобы я поставил в известность Лизу? — Я просто не знаю, где ее искать. — Лиза была паршивой овцой их семьи. Самая младшая из детей — ей только что исполнилось двадцать, — она уже много лет не разговаривала с матерью. — Ты не знаешь, где она находится, Том? — Я сумею ее найти. Несколько дней назад она мне звонила. — Чтобы попросить денег? — Нет, сообщила мне свой новый адрес. Она теперь в Торрансе. — Я не смогу добраться до нее, — сказала мать. — Я сам сделаю это. — Если она захочет проститься с отцом, скажи ей, что похороны в четверг. — Да, мама. Он выключил телефон и повернулся к Джошу. Тот, поняв, что что-то неладно, смотрел на него с тревогой и сочувствием. — Что-то случилось? — Мой отец погиб. — Прими мои соболезнования. — Автомобильная катастрофа. Вчера ночью. Мне нужно сообщить сестре. — Ты должен ехать прямо сейчас? — Я заеду в офис и пришлю вместо себя Сэнди. — Сэнди не годится. Она не знает, что и как делать. — Джош, — жалобным голосом проговорил Том, — мне вправду нужно ехать!* * *
Движение на 405-м шоссе было плотным, и только через час Том затормозил у фасада ветхого многоквартирного дома на Саут-Экр в Торрансе. Подойдя к двери подъезда, он нажал на кнопку звонка 38-й квартиры. Дом стоял прямо у скоростной автострады, и гул машин не стихал здесь ни на секунду. Он знал, что Лиза работает по ночам, но теперь было только десять утра. Хорошо бы она уже проснулась! Домофон загудел, и дверь открылась. В подъезде царил застаревший запах кошачьей мочи, лифт не работал, и Тому пришлось подниматься на третий этаж пешком, переступая через черные полиэтиленовые мешки с мусором. Собаки разодрали один из них, и его вонючее содержимое высыпалось на несколько ступеней. Остановившись перед дверью квартиры 38, Том надавил на кнопку звонка. — Минутку, мать вашу! — послышался изнутри голос его сестры. Том стал ждать. Через некоторое время Лиза открыла дверь. На ней был купальный халат, короткие черные волосы зачесаны назад. Вид у девушки был расстроенный. — Эта стерва мне уже звонила, — сказала она. — Мама? — Разбудила меня, зараза! — Лиза повернулась и пошла в квартиру. Том двинулся следом за ней. — А я подумала, что это рассыльный из магазина выпивку привез. В квартире царил сущий бедлам. Лиза прошлепала босыми ногами на кухню, порылась в горе грязной посуды, наваленной в раковине, и, отыскав кофейную чашку, сполоснула ее. — Кофе будешь? — спросила она. Том отрицательно мотнул головой. — Черт, Лиз, какой же ты развела свинарник! — Ты же знаешь, я работаю по ночам. Лизу никогда не волновало, что ее окружает. Даже когда она была маленькой девочкой, в ее комнате всегда царил жуткий беспорядок, но она этого даже не замечала. «С тех пор она ничуть не изменилась», — подумал Том, глядя сквозь грязные занавески кухонного окна на поток машин, катившихся по шоссе. — Что у тебя на работе? — осведомился он. — Да что у меня может быть на работе? Обычная ночная тошниловка! Каждую ночь одно и то же! — Что сказала мама? — Хотела узнать, приеду ли я на похороны. — И что ты ей ответила? — Послала ее подальше. С какой стати мне ехать? Он не был моим отцом. Том вздохнул. Это был давний семейный спор. Лиза считала, что она не дочь Джона Веллера. — Ты ведь это знаешь? — повернулась она к Тому. — Нет, — ответил он. — Ты всегда говоришь то, что хочет мать. — Лиза выудила из переполненной пепельницы более-менее длинный окурок и наклонилась над газовой плитой, чтобы прикурить от конфорки. — Он был пьян, когда разбился? — Не знаю. — Наверняка надрался, как свинья! Или наглотался стероидов, которые жрал для своего бодибилдинга. Отец Тома начал заниматься бодибилдингом довольно поздно, но, даже несмотря на это, принимал участие в любительских соревнованиях. — Папа не употреблял стероиды. — Ну да, конечно! Как-то раз в его ванной комнате я нашла иголки. — Он тебе просто не нравился. — Сейчас это уже не имеет никакого значения. Он не был моим отцом, и мне наплевать на все, что с ним связано. — Мама всегда говорила, что он твой отец, а ты отрицаешь это из-за того, что он тебе не нравится. — А знаешь, мы можем раз и навсегда поставить в этом споре точку. — О чем это ты? — Об анализе ДНК для установления отцовства. — Лиза, не начинай снова! — Я не начинаю. Я заканчиваю. — Не надо, прошу тебя. Мама и так расстроена. Обещай, что не будешь настаивать на этом. — Ты просто трусливая курица, вот ты кто! И тут Том увидел, что сестра — на грани слез. Он обнял ее, и она, прижавшись к груди брата, расплакалась. — Мне так жаль! — выдавила она из себя, содрогаясь в рыданиях. — Мне так жаль!* * *
После того как брат уехал, она разогрела в микроволновке чашку с остывшим кофе и села за кухонный стол перед телефоном. Позвонив в справочную, она узнала номер больницы, и еще через минуту в трубке прозвучал голос: — Больница «Лонг-Бич Мемориал». — Соедините меня с моргом, — попросила Лиза. — Извините, но морг расположен в здании офиса коронера. Продиктовать вам номер телефона? — Сегодня в вашей больнице умер член моей семьи. Где сейчас может находиться тело? — Подождите, пожалуйста, минутку, я соединю вас с патолого-анатомическим отделением.* * *
Через четыре дня ей снова позвонила мать. — Какого черта ты творишь? — О чем это ты? — О том, что ты заявилась в больницу и потребовала, чтобы тебе дали образец крови твоего отца. — Он не мой отец. — Лиза, ты когда-нибудь прекратишь играть в эту дурацкую игру? — Нет! Потому что он действительно не мой отец, и это подтвердил генетический анализ, результаты которого я только что получила. Вот что здесь говорится: вероятность того, что Джон Дж. Веллер является моим отцом, составляет 1 к 2,9 миллиона! — Какой еще генетический анализ? — Тот самый, который был проведен по моему запросу. — Какая же ты дрянь! — Нет, мамочка, это скорее относится к тебе! Джон Веллер не мой отец, и анализ ДНК доказал это. Хотя я всегда знала это и без всяких анализов. — Ну ладно, мы еще поглядим! — сказала мать и повесила трубку.* * *
Примерно через полчаса после этого позвонил ее брат Том. — Привет, Лиз. — Голос его звучал ровно и буднично. — Только что звонила мама. — Вот как? — Она говорила про какой-то анализ. — Да, я сделала анализ, Том. И угадай, что он показал. — Я уже знаю. А где делали анализ? — Здесь, в Лонг-Бич. — Как называется лаборатория? — «Биорад тестинг». — Гм-гм, — кашлянул в трубку брат. — Ты знаешь, все эти лаборатории, которые размещают рекламу в Интернете, не очень надежны. — Они гарантировали точность анализа. — Мама очень расстроена. — Ничем не могу помочь, — ответила Лиза. — Она сейчас намерена делать собственный анализ, а потом будет судебная тяжба. Потому что ты фактически обвиняешь ее в неверности. — Вот это да! — весело воскликнула Лиза. — Но, знаешь, мне на это начхать! — Лиз, это может вызвать ненужную шумиху вокруг смерти отца. — Твоего отца, — ответила она. — Не моего.ГЛАВА 009
Кевин Маккормик, главный администратор больницы «Лонг-Бич Мемориал», поглядел на полного мужчину, входящего в его кабинет, и, бросив через стол скрепленную степлером пачку листов, спросил злым голосом: — Как, черт возьми, это могло произойти? Марти Робертс, заведующий патолого-анатомическим отделением, торопливо просмотрел документ и ответил: — Понятия не имею. — Вдова умершего Джона Дж. Веллера подала на нас в суд за несанкционированное предоставление тканей покойного ее дочери. — А как все это выглядит с юридической точки зрения? — спросил Марти Робертс. — Пока неясно, — пробурчал Маккормик. — Юрист говорит, что дочь является членом семьи и имеет законное право получить образец тканей для анализа на предмет болезней, которые может унаследовать от отца. Проблема в другом: она сделала анализ на отцовство, и он оказался отрицательным. Значит, она ему не дочь. Теоретически это может сделать выдачу ей образцов тканей незаконной. — В тот момент мы не могли знать, что… — Конечно, нет. Но ведь мы говорим о законе! Единственный вопрос, который сейчас имеет значение, состоит в следующем: сумеет ли эта семья нас засудить? Ответ — да. У них есть законные основания подать на нас в суд, и они это делают. — Где сейчас тело? — На кладбище. Уже восемь дней, как похоронили. — Понятно. — Марти перелистал страницы. — И они требуют… — Помимо компенсации ущерба, сумма которой еще не определена, они требуют образцы крови и ткани, чтобы провести дополнительную экспертизу. У нас сохранились образцы тканей умершего? — Нужно уточнить, — ответил Марти, — но я полагаю, что сохранились. — Точно? — Скорее всего, Кевин. Мы в последнее время сохраняем образцы тканей всех, кто обращается в больницу. — Неправильный ответ! — со злостью обронил Маккормик. — Ладно. А как звучит правильный? — Правильный ответ звучит так: у нас не осталось образцов тканей этого мужика. — Но они знают, что это не так. Кроме того, у нас не могла не сохраниться кровь, которую брали для наркологического анализа. — Этот образец тоже потерялся! — Но какой смысл отпираться? В случае надобности они выкопают его из могилы и получат все, что им нужно. — Правильно. — Ну и? — Вот и пусть себе копают. Так советовал поступить юрист. Для эксгумации требуется куча разрешений, времени и денег. Будем надеяться на то, что им не хватит либо одного, либо другого, либо третьего, и это дело завянет само по себе. — Хорошо, — согласился Марти, — но я-то здесь для чего? — Для того, чтобы вернуться к себе в патолого-анатомическое отделение, а потом официально сообщить мне, что у нас не сохранились образцы тканей погибшего, поскольку то, что осталось после передачи их части его дочери, по ошибке уничтожено или потеряно. — Понял. — Позвони мне через час, — велел Маккормик и отвернулся.* * *
Марти Робертс вошел в расположенную в подвале лабораторию патологической анатомии. Его лаборант, Раза Рашад, красивый темноглазый мужчина двадцати семи лет, мыл стол из нержавеющей стали, готовя его для нового тела. По правде говоря, в действительности именно Раза заправлял всем в лаборатории. Марти, обремененный непосильной административной нагрузкой, контролировал работу ведущих патологов, занимался ротацией студентов-медиков и другими важными делами. Остальное он доверил Разе, который был весьма умным и честолюбивым. — Привет, Раза! Помнишь того сорокашестилетнего белого, который разбился на машине примерно неделю назад? Он врезался в опору моста. — Да, помню. Геллер… Нет, Веллер. — Его дочь попросила у нас образец его крови. — Да, и мы ей его дали. — Ну так вот, она сделала анализ на отцовство и получила отрицательный результат. Оказалось, что мужик ей не отец. Раза смотрел на шефа непонимающим взглядом. — Ну и что? — Ее мамаша страшно расстроилась и требует новые образцы тканей. Они у нас остались? — Я должен посмотреть. Наверное, да. Обычно образцы тканей всех основных органов сохраняются. — А может случиться так, что мы их потеряли и не сумеем найти? Раза, не сводя взгляда с Марти, медленно кивнул. — Вполне возможно. Такое случается: засунешь куда-нибудь образцы, а потом не можешь найти. — Ведь в таком случае на это могут уйти месяцы, верно? — Даже годы. А может статься, что они вообще никогда не найдутся. — Да, хотя это, конечно, стыд и позор, — сказал Марти. — А как насчет крови для наркологического анализа? Раза нахмурился: — Такие образцы всегда сохранялись в лабораториях. У нас нет доступа к их хранилищам. — Значит, у них образец крови остался? — Да, несомненно. — И нам до него не добраться? — Ну почему же, — загадочно улыбнулся Раза. — Правда, мне для этого понадобится пара дней. — Отлично! Действуй! Марти Робертс отправился в свой кабинет и набрал номер главного администратора больницы. Когда Маккормик ответил, он сказал: — У меня плохие новости, Кевин. К сожалению, все образцы тканей утрачены или утеряны. — Прискорбно слышать это, — проговорил Маккормик и повесил трубку. — Марти, а что, с этим Веллером какие-то проблемы? — спросил Раза, входя в кабинет. — Нет, — ответил Марти. — Уже нет. И еще, я уже просил тебя раньше: не называй меня Марти. Обращайся ко мне как положено — доктор Робертс.ГЛАВА 010
В лаборатории «Радиал геномикс» в Ла-Джолле Чарли Хаггинс развернул плоский экран монитора к Генри Кендаллу, чтобы тот смог прочитать заголовок: «ГОВОРЯЩАЯ ОБЕЗЬЯНА ОКАЗАЛАСЬ «УТКОЙ». — Что я тебе говорил! — сказал он. — Прошла всего неделя, и выяснилось, что все это брехня. — Ладно, ладно, я был неправ, — проговорил Генри, — признаю. Я попусту беспокоился. — «Беспокоился» это не то слово. — Ладно, проехали! — Давай лучше поговорим о чем-нибудь важном. — О чем, например? — О «гене новизны». Наша заявка на получение гранта отклонена. — Он принялся печатать на клавиатуре компьютера. — Нас опять поимели, причем твой любимчик, папа римский дофамина, доктор Роберт А. Беллармино из НИЗ.* * *
За последние десять лет исследования человеческого мозга сфокусировались на нейрогормоне дофамине, одном из медиаторов нервной системы. Выяснилось, что уровень дофамина в значительной степени определяет здоровье человека, страдающего такими недугами, как болезнь Паркинсона и шизофрения. Исследования лаборатории Чарли Хаггинса показали, что рецепторы дофамина в мозгу управляются, помимо прочих, геном D4DR. Лаборатория Чарли стояла в авангарде этих исследований до тех пор, пока их конкурент, доктор Роберт Беллармино из Национального института здоровья, не начал называть D4DR «геном новизны», заявив, что этот ген, предположительно, отвечает за стремление человека рисковать, искать новых сексуальных партнеров или ввязываться в различные авантюры. По словам Беллармино, именно более высоким уровнем дофамина у мужчин по сравнению с женщинами объясняется то, что их отличает большее безрассудство и они склонны к таким развлечениям, как скалолазание и супружеская неверность. Беллармино принадлежит к евангелическим христианам и является ведущим исследователем Национального института здоровья. Искушенный в политике, он представляет собой образец современного ученого, сочетая в себе скромный научный талант и великолепную смекалку в общении со средствами массовой информации. Его лаборатория стала первой, заключившей контракт с фирмой, обеспечивающей связи с прессой, поэтому его идеи неизменно получали самое широкое освещение в печатных и электронных СМИ. Это, в свою очередь, привлекало в его лабораторию самых одаренных и многообещающих молодых ученых, которые ставили свой талант на службу Беллармино и добавляли очки к его престижу. В случае с D4DR Беллармино блестяще удавалось приспосабливать свои комментарии к тому, во что верили его слушатели. Выступая перед группами прогрессивных граждан, он говорил о «гене новизны» с энтузиазмом, рассказывая о нем перед консервативной аудиторией, он винил его во всех человеческих пороках. Абсурдность подобных комментариев бесила Чарли и Генри, и полгода назад они подали заявку на грант, заявив о намерении провести исследования с целью выяснить степень распространенности «гена новизны». Их план, изложенный в заявке, был сама простота. Они отправят исследовательские группы в парки развлечений и возьмут анализы крови у некоторых из посетителей — перед тем, как те прокатятся на аттракционах, а затем еще раз, в течение дня. Предполагалось, что завсегдатаи луна-парков и любители рискованных аттракционов как раз и являются носителями этого гена. Единственной проблемой до сих пор было то, что представителями Национального фонда науки (НФН) поставлено условие относительно того, что с предложением Чарли и Генри должны ознакомиться несколько анонимных экспертов. Одним из них, с большой долей вероятности, должен стать Роберт Беллармино, а он пользовался репутацией ученого, мягко говоря, охочего до чужих идей. — В общем, — сказал Генри, — НФН нас поимел. Экспертам наша мысль не понравилась. Один из них сказал, что она слишком «дурашливая». — Угу, — промычал Чарли. — Какое отношение это имеет к нашему жулику? — А ты вспомни, где мы предлагали провести наши исследования! — Ну конечно, в двух крупнейших в мире парках развлечений, расположенных в разных странах: в американском Сандаски и английском Блэкпуле. — Вот именно. Угадай, кого сейчас нет в городе, — сказал Генри. Он нажал на кнопку клавиатуры, открывающую программу электронной почты, и на экране высветилось сообщение: Программа-автоответчик. От: Роба Беллармино, НИЗ. Тема: Меня нет в городе. Путешествую. Текст: Я буду отсутствовать в офисе в течение ближайших двух недель. Если у вас возникла необходимость в срочной помощи, свяжитесь с моим офисом по телефону. - А теперь угадай, куда он подевался, — продолжал Генри. — Я позвонил в его офис и узнал, что сейчас Беллармино отправился в Сандаски, штат Огайо, а потом поедет в Англию, в Блэкпул. — Вот сволочь! — выругался Чарли. — Уж если решил спереть чужую идею, так хотя бы имей вежливость немного изменить ее! — Беллармино, судя по всему, наплевать на то, что мы можем узнать о его проделках, — предположил Генри. — И это злит больше всего. А может, нам устроить скандал? Обвинить его в нарушении этических норм и в плагиате? — Я был бы счастлив это сделать, — ответил Чарли, — но из этого ничего не выйдет. Если мы предъявим ему обвинение в недобросовестном поведении, нам придется потратить уйму времени и закопаться в ворохе бумаг. Наши гранты прикажут долго жить, а в конце концов нашу жалобу все равно положат под сукно. Роб — основной игрок в НИЗ. Под ним ходят многие исследовательские заведения, он распределяет гранты на миллионы долларов. Он участвует в молитвенных завтраках с конгрессменами. Он — ученый, который верит в Бога. Его любят на Капитолийском холме. Его никогда не обвинят в недостойном поведении, даже если мы поймаем его в тот момент, когда он будет трахать лабораторную обезьяну. — Так что же, это сойдет ему с рук? — Мы живем в несовершенном мире, — вздохнул Чарли. — И у нас много работы. Поэтому отправляйся к себе.ГЛАВА 011
Барри Шиндлеру было скучно. Женщина, сидевшая перед ним, трещала без умолку. Она принадлежала к весьма распространенному типу богатой суки с Восточного побережья, шлюхи с внешностью Кэтрин Хэпберн — в брючном костюме, с солидным трастовым фондом, непомерными претензиями и носовым ньюпортским акцентом. Но, несмотря на свои аристократические замашки, максимум, на что она была способна, — это трахаться со своим тренером по теннису, точно так же, как любая другая дура с силиконовыми сиськами, живущая в этом городе. Они идеально подходили друг другу с ее адвокатом, этим надутым ослом Лиги Плюща, Бобом Уилсоном, одетым в костюм в тонкую полоску, дорогую рубашку, дурацкий галстук и еще более идиотские туфли с дырочками. Неудивительно, что все называли его Чистюля Уилсон. Он не уставал напоминать каждому встречному-поперечному о том, что является юристом гарвардской школы. Можно подумать, что это кого-то колышет! По крайней мере Барри Шиндлер клал на это с прибором. Потому что он знал: Уилсон — джентльмен, а это значит, дерьмо собачье. Он никого не способен взять за глотку. А вот Барри Шиндлер всегда целился только в глотку. Женщина, Карен Дил, продолжала болтать. Господи, до чего же любят трепаться эти богатые стервы! Шиндлер не перебивал ее, поскольку не хотел давать Уилсону повод объявить на суде, что он, Шиндлер, «травил его клиентку». За последние сорок минут Уилсон уже четырежды заявил ему это. Так пусть баба продолжает болтать. Пусть выговорится, выдохнется, окончательно запутается в утомительных подробностях, живописующих ее мужа как плохого отца и вообще полное дерьмо. В конце концов, шашни-то на стороне завела именно она. Этот факт на суде, разумеется, рассматриваться не будет, поскольку в Калифорнии практиковался так называемый безвиновный развод, когда для расторжения брака не были нужны какие-то определенные причины и хватало лишь таких доводов, как «непреодолимые различия во взглядах» или «несходство характеров» супругов. Однако супружеская неверность со стороны жены всегда делала процесс ярким и захватывающим. Кроме того, в умелых руках — руках Барри — этот факт мог легко превратиться в обвинение. Дескать, у этой женщины есть дела поважнее, чем воспитание детей. Она скверная мать и неверная жена, эгоистичная дамочка, предпочитающая развлекаться на стороне, в то время как несчастные крошки дни напролет находятся на попечении служанки-мексиканки, не понимающей ни слова по-английски. Просто поэма! «А она шикарно выглядит в свои двадцать восемь, — подумал Барри. — На суде это тоже сыграет против нее». Барри Шиндлер уже видел генеральное направление, по которому он поведет атаку на противника. Чистюля Уилсон, судя по всему, почувствовал это, поскольку явно забеспокоился. А может, он нервничает из-за того, что Шиндлер вообще взялся за это? Обычно Барри не занимался бракоразводными делами. Он перепоручал их шестеркам из своей конторы, а сам просиживал днями в залах судебных заседаний, участвуя в процессах, где на кон были поставлены десятки миллионов. Наконец женщина замолчала, чтобы перевести дыхание, и, воспользовавшись этой благодатной паузой, Шиндлер заговорил сам: — Миссис Дил, давайте пока оставим эту тему и обсудим кое-что другое. Мы официально требуем, чтобы вы прошли комплексное генетическое обследование посредством всех существующих анализов, которые должны быть проведены в заслуживающем доверия научно-исследовательском учреждении, желательно в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, и… Женщина буквально подпрыгнула на стуле. Ее лицо залила краска. — Нет! — Не будем торопиться, — мягко проговорил Чистюля, положив ладонь на плечо своей клиентки, но она со злостью сбросила его руку. — Нет! Ни в коем случае! Я отказываюсь! «Как прелестно! — думал Шиндлер. — Как неожиданно и прелестно!» — Предполагая, что вы можете ответить отказом, — продолжал он, — мы подготовили соответствующий запрос в суд, — он протянул документ Чистюле, — и полагаем, что судья с готовностью удовлетворит наше ходатайство. — Никогда не слышал ни о чем подобном, — пробормотал Чистюля, листая страницы. — Генетическая экспертиза в бракоразводном процессе… Что за невидаль? Миссис Дил уже находилась в состоянии, близком к истерике. — Нет! Нет! Я не буду! Это ведь его идея, да? Да как он смел! Скотина! Грязный сукин сын! Чистюля с удивлением смотрел на свою клиентку. — Миссис Дил, — сказал он, — я думаю, нам лучше обсудить это с глазу на глаз. — Нет! Никаких обсуждений! Никаких анализов! Нет, и точка! — В таком случае, — проговорил Шиндлер, равнодушно пожав плечами, — нам придется отправиться прямиком к судье. — Да пошел ты на хрен! Пошел на хрен вместе с ним! Пошли вы все! Никаких гребаных анализов! Женщина вскочила, схватила свою сумочку и ураганом вылетела из комнаты, громко хлопнув дверью. В комнате ненадолго повисла тишина, а затем Шиндлер сказал: — Так и запишем: в 15:45 ответчица покинула комнату переговоров, прервав тем самым предварительное обсуждение деталей развода. Затем он начал собирать свои бумаги в атташе-кейс. — Что за дела, Барри? — спросил его Чистюля Уилсон. — Мы имеем дело с обычным разводом, какую роль могут сыграть в нем генетические анализы? — Вот это мы и собираемся выяснить, — ответил Шиндлер. — Это новое слово в юридической практике, прогрессивная технология, но мы думаем, что у нее большое будущее. Он со щелчком захлопнул крышку кейса и вышел из переговорной.ГЛАВА 012
Когда зазвонил телефон, Джош Винклер как раз закрыл дверь своего кабинета, направляясь в кафетерий. Звонила мать. Она говорила ласковым голосом, а это всегда было тревожным знаком. — Джош, дорогой! Расскажи мне, пожалуйста, что ты сделал с братом? — Что значит «что я сделал с братом»? Ничего я с ним не делал! Я вообще не видел Адама уже две недели — с тех пор, когда забрал его из тюрьмы. - Сегодня, как было назначено, он явился в суд, — стала рассказывать мать. — Его представлял Чарльз. — Угу, — буркнул Джош, ожидая продолжения. — И что дальше? — Он пришел вовремя, подстриженный, в чистой рубашке с галстуком, в глаженом, вычищенном костюме и даже в начищенных до блеска ботинках. Он заявил, что полностью осознает свою вину и просит включить его в программу по лечению от наркотической зависимости, сказал, что не употреблял наркотики уже две недели, что нашел работу… — Что-о? — Да, он нашел работу. Устроился водителем лимузина, кажется, в свою бывшую фирму. Он работает там без всяких происшествий все те же две недели. Чарльз даже говорит, что он прибавил в весе. — Я в это не верю! — заявил Джош. — Я сначала тоже не поверила, но Чарльз клянётся, что это правда. Адам словно стал другим человеком, как будто в одночасье повзрослел. Это похоже на чудо, правда? Алло, Джошуа! Ты меня слышишь? — Слышу, — помолчав, ответил он. — Ну разве это не чудо? — Да, мам; чудо. — Я позвонила Адаму. У него теперь есть сотовый телефон, и он сразу же ответил. Он сказал мне, что ты сделал что-то такое, чтобы помочь ему. Так что же ты сделал? — Ничего особенного, мама. Мы просто поговорили. — Он сказал, что ты дал ему ингалятор с каким-то генетическим препаратом. «О Боже!» — подумал Джош. На этот счет существовали строжайшие правила. Эксперименты на людях без предварительного согласования и одобрения соответствующих инстанций… Да его за это в два счета вышибут с работы! — Нет, мам, он, должно быть, что-то напутал. Он в тот момент был разбит, вымотан… — По его словам, это был спрей. — Нет, мам. — Он сказал, что вдохнул какой-то мышиный спрей. — Нет, мам. — Не будь таким скрытным, сынок! Я думала, тебе будет приятно это узнать. Ты ведь тем и занят, что ищешь всякие новые лекарства. А вдруг этот твой спрей способен излечивать наркоманов? Ты только подумай, какие перед тобой открываются перспективы! Джошуа тряс головой: — Нет, мама, говорю же тебе, ничего такого не было! — Хорошо. Ладно. Ты не хочешь говорить мне правду. Я тебя понимаю. Это был какой-нибудь экспериментальный препарат? — Мама! — Видишь ли, Джош, я рассказала об этом Лоис Грэхэм, потому что ее Эрика только что вытурили из колледжа из-за того, что он сидит то ли на крэке, то ли на героине… — Ма-ма-а!!! — И она хочет, чтобы ты попробовал этот спрей на нем. «Господи Иисусе!» — Мама, об этом нельзя никому говорить! — А у Хелен Стерн дочка постоянно глотает снотворные таблетки. Она уже разбила свою машину, и они подумывают о том, чтобы отобрать у нее ребенка и отдать его на воспитание. И Хелен тоже хочет… — Мама, я тебя умоляю! Не говори больше об этом ни с кем! — Ты с ума сошел? Я не могу не говорить об этом? Твое лекарство вернуло мне сына! Это чудо, Джошуа! Скоро весь мир заговорит о том, что ты сделал, хочешь ты того или нет. Джош уже начал обливаться потом, у него кружилась голова. Но внезапно все прояснилось и стало простым и понятным. «Скоро весь мир заговорит о том, что ты сделал…» А почему бы и нет? Вдруг он и вправду сумеет избавить людей от наркотической зависимости? Это будет самое ценное лекарство, открытое за последние десятилетия! А если оно способно на большее: лечить навязчивые неврозы или нарушения, связанные с рассеянностью? Ведь им уже известно, что «ген зрелости» обладает поведенческим эффектом. То, что Адам по своей дурости вдохнул аэрозоль, это просто подарок небес! Следующей его мыслью было: «А на каком, интересно, этапе находится рассмотрение патентной заявки на ACMPD3N7?» Он решил обойтись без обеда и вернулся в кабинет. — Мама? — Да, Джош. — Мне нужна твоя помощь. — Конечно, дорогой, все, что угодно! — Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала, но никому об этом не рассказывала. Никому и никогда! — Ну это, конечно, трудновато… — Мама, да или нет? — Ну хорошо, милый, я согласна. — Ты сказала, что сын Лоис Грэхэм употребляет героин, и поэтому его выгнали из колледжа? — Да. — Где он сейчас? — Насколько мне известно, он обосновался в какой-то ужасной ночлежке. — Ты знаешь, где его найти? — Я — нет, но Лоис недавно ездила проведать его и потом рассказывала, что это кошмарное место — старая деревянная халупа с облупившимися синими жалюзи, стоящая на Тридцать восьмой восточной улице. Там прямо на полу спали около десятка наркоманов. Впрочем, я могу позвонить Лоис и спросить ее… — Нет, мам, — торопливо сказал Джош, — ничего не делай. — Но ты же сам сказал, что тебе нужна моя помощь! — Это — позже. Пока мне больше ничего не надо. Я позвоню тебе через денек-другой. Джош нацарапал в блокноте: «Эрик Грэхэм, улица 38В. Деревянный дом, синие жалюзи». Затем он потянулся за ключами от машины.* * *
Рейчел Аллен из хозяйственной службы с упреком сказала: — Ты еще не вернул баллон с кислородом, который брал две недели назад, и колбу с вирусом, которая к нему прилагалась. В компании очень строго следили за расходованием состава с ретровирусом. Это было нужно, чтобы контролировать правильность дозировки. — Да, — ответил Джош, — знаю. Все время забываю вернуть их. — А где они? — У меня в машине. — В машине? Джош, это же заразный ретровирус! — Он только для мышей заразный. — Пусть так, но все равно этот препарат должен храниться в специальной лаборатории с пониженным давлением. Рейчел была дотошной до невозможности, но ее никто не воспринимал всерьез. — Ты права, Рейч, — миролюбиво проговорил Джош, — но у меня проблемы в семье. Мне, — он понизил голос, — нужно вытащить брата из тюрьмы. — Да ну?! — Честное слово! — А что он натворил? Поколебавшись, Джош сказал: — Совершил вооруженное ограбление. — Матерь Божья! — Грабанул винный магазин. Мама просто в шоке. Так что ты не волнуйся, я обязательно верну баллон. А пока… ты не дашь мне еще один? — По правилам мы не можем выдать новую емкость до тех пор, пока не возвращена предыдущая. — Но мне очень нужно! Прошу тебя!* * *
Падал легкий дождь. На мокром асфальте переливались радужные бензиновые пятна, небо было затянуто низкими сердитыми тучами. Джош ехал по Тридцать восьмой восточной улице. Это была старая часть города, которую с севера окаймляли восстановленные и заново перестроенные районы. Здесь же до сих пор стояли дома 20-30-х годов. Джош проехал мимо нескольких деревянных корпусных строений разной степени ветхости, у одного из которых была синяя дверь. Синих жалюзи видно не было. Наконец он очутился в районе складов. По обе стороны улицы тянулись погрузочные площадки. Развернувшись, Джош поехал обратно. Медленно ведя машину, он завернул за угол и наконец увидел тот самый дом. Это была даже не Тридцать восьмая, а ее пересечение с Аламедо. Дом притулился за высокими сорняками и оградой из пыльных кустов. Перед самым крыльцом, прямо на асфальте, лежал старый, покрытый ржавыми пят нами тюфяк. Лужайка перед домом была изуродована безобразной колеей, оставленной колесами стоявшего здесь же обшарпанного автобуса «Фольксваген». Джош остановил машину на противоположной стороне улицы. Он смотрел на дом. И ждал.ГЛАВА 013
Гроб поднялся из разрытой могилы, и в лучах солнца стало видно, что он выглядит точно так же, как неделю назад, когда его зарывали, если не считать комьев земли, прилипших к бокам и крышке. — Как все это унизительно! — проговорила Эмили Веллер. Прямая, как палка, она стояла у края могилы между своим сыном Томом и дочерью Рейчел. Лизы, разумеется, не было. Именно она являлась причиной всего, что здесь сейчас происходило, но разве придет ей в голову приехать и собственными глазами посмотреть на то, что делают по ее милости с бедным отцом! Гроб медленно покачивался на тросах в воздухе, а могильщики осторожно отводили его в сторону. Распоряжался их действиями патологоанатом из больницы, маленький нервный человечек по имени Марти Робертс. «Еще бы ему не нервничать! — подумала Эмили. — Ведь он — один из тех, кто, не имея на то никакого права, передал образец крови Лизе!» — Что теперь? — спросила Эмили, повернувшись к Тому. Ее двадцатишестилетний сын был одет в строгий костюм и галстук. Он вырос хорошим мальчиком, получил степень магистра микробиологии и теперь работал в биотехнологической компании в Лос-Анджелесе. Со старшей дочерью ей тоже повезло. Рейчел училась на последнем курсе Университета Южной Каролины, изучая науку делового администрирования. — Они возьмут у Джека кровь прямо здесь? — О, они возьмут не только кровь! — ответил Том. — Что ты имеешь в виду? — удивилась Эмили. — Видишь ли, — стал объяснять Том, — для генетического анализа, результаты которого оспариваются, как в нашем случае, обычно берутся образцы тканей нескольких органов. — Я этого не знала, — сказала Эмили, нахмурившись. Сердце гулко билось в ее груди, к горлу подступила тошнота. Она прикусила губу. — Мама, тебе нехорошо? — Мне нужно было захватить успокоительное. — Мы долго здесь пробудем? — поинтересовалась Рейчел. — Нет, — ответил Том, — всего несколько минут. Патолог откроет гроб, чтобы убедиться в идентичности тела, а потом его снова заберут в больницу, где и будут отобраны ткани, необходимые для анализа. Завтра или послезавтра тело вернут на кладбище для повторного захоронения. — Завтра или послезавтра? — переспросила Эмили. Она фыркнула и вытерла глаза платком. — Ты хочешь сказать, что нам снова придется сюда приезжать и опять хоронить Джека? Все это так… так… — Я понимаю, мама. — Том ласково похлопал мать по руке. — Мне очень жаль, но иначе не получится. Они обязаны проверить наличие одной вещи, так называемой «химеры»… — Нет-нет, не хочу слышать всех этих подробностей! Он обнял ее за плечи. — Хорошо, мама.* * *
В древней мифологии химерами называли чудовищ с частями тела,заимствованными у разных животных. Порождение Тифона и Ехидны, придуманное древними греками, имело голову и шею льва, туловище козла и хвост дракона. В мифологии других народов химеры могли иметь какие-нибудь человеческие части тела, как, например, египетский Сфинкс с телом льва, крыльями птицы и головой женщины. Но современные «химеры» — люди с двойным набором хромосом — стали известны науке совсем недавно. Женщина, которая нуждалась в пересадке почки, сделала анализы двум своим детям, рассматривая их в качестве потенциальных доноров, и выяснила, что ни у одного из них нет ее ДНК. Ей заявили, что дети не ее, и потребовали предъявить доказательства того, что она действительно дала им жизнь. Последовал судебный процесс. После долгих исследований врачи выяснили, что в ее яичниках содержались две разных цепочки ДНК, в коже живота обнаружили ДНК, аналогичную той, что была у ее детей, а в коже плеч ее не было. Женщина представляла собой эдакую хромосомную мозаику. Оказалось, что изначально в матке ее матери развивались двуяйцевые близнецы, но затем эмбрион ее сестры растворился в ее эмбрионе, поэтому, родившись на свет, она в буквальном смысле стала одновременно и собой, и своей сестрой-близняшкой. С тех пор науке стало известно о более чем пятидесяти случаев «химер». Ученые теперь подозревали, что «химеризм» — не такое уж редкое явление, как полагали они прежде. Поэтому вполне могло оказаться, что «химерой» был и отец Лизы. Но для того, чтобы выяснить это, нужно было взять образцы тканей из всех его органов, причем желательно с нескольких сторон каждого органа. Именно по этой причине доктор Робертс не мог сделать требующиеся заборы прямо здесь, у могилы. Было необходимо везти тело в больницу. Доктор Робертс поднял крышку гроба и обратил скорбный взгляд на семейство покойного. — Не соблаговолит ли кто-нибудь из вас произвести опознание тела? — осведомился он с ледяной вежливостью могильщика. — Я произведу! — вызвался Том, обошел могилу и заглянул в гроб. Отец, как ему показалось, почти не изменился, разве что кожа его стала темно-серой, а конечности — особенно ноги — словно бы усохли и съежились. Официальным тоном патологоанатом спросил: — Вы подтверждаете, что это ваш отец, Джон Дж. Веллер? — Да, это он. — На этом — все. Благодарю вас. — Послушайте, доктор Роберте, я понимаю, что вы должны действовать в соответствии с определенными правилами, но все же хочу попросить вас: не могли бы вы произвести забор тканей прямо здесь? Маме будет крайне тяжело снова приезжать сюда, чтобы хоронить отца еще раз. — Извините, — ответил Марти Робертс, — но мои действия определяются федеральным законом, в который я не могу вносить поправки. В соответствии с ним, я обязан отвезти тело в лабораторию. — А может… хотя бы один раз… вы сделаете исключение? — Хотел бы, да не могу. Простите. Том кивнул и вернулся к матери и сестре. — О чем вы там говорили? — спросила Эмили. — Да так, задал ему пару вопросов. Том оглянулся и увидел, что доктор Робертс склонился над гробом так низко, что наполовину скрылся в нем. Внезапно патологоанатом выпрямился, подошел к Тому и начал шептать ему на ухо — тихо, чтобы никто не услышал: — Мистер Веллер, возможно, нам действительно стоит поберечь нервы ваших близких. Только с условием, что все останется между нами. — Разумеется! Так вы… — Да, мы все сделаем здесь. Это займет совсем немного времени. Позвольте, я только возьму свои инструменты. Он поспешил к стоявшему неподалеку фургончику. Эмили снова прикусила губу: — Что он собрался делать? — Я попросил его произвести все необходимые действия прямо здесь, мама. — И он согласился? Спасибо, дорогой! — Она с благодарностью поцеловала сына в щеку. — Он сделает здесь все, что необходимо было сделать в больнице? — Нет, но этого будет достаточно, чтобы ответить на твои вопросы. Через двадцать минут образцы тканей были взяты и помещены в стеклянные пробирки, которые, в свою очередь, уложили в металлический переносной холодильник. Гроб снова опустили в могилу и засыпали землей. — Идемте отсюда, — сказала Эмили Веллер детям. — Мне сейчас просто необходимо выпить. — Когда они уже отъезжали от кладбища, она обратилась к Тому: — Прости, что из-за меня тебе пришлось пройти через все это. Скажи, а мой бедный Джек… папа… его тело сильно… пострадало? — Нет, — ответил Том. — Вовсе нет. — Хорошо, — сказала Эмили. — Это очень хорошо.ГЛАВА 014
К тому времени, как Марти Робертс добрался до больницы «Лонг-Бич Мемориал», он взмок, как мышь. Из-за того, что он сделал на кладбище, Марти мог легко потерять лицензию врача. Если один из этих чертовых могильщиков снимет телефонную трубку и позвонит властям округа, те, без сомнения, поинтересуются, почему Марти нарушил все существующие правила, да еще в случае, связанном с судебным иском. Когда врач берет образцы тканей покойника не в лаборатории, а в полевых, так сказать, условиях, он рискует заразиться — это известно всем. Поэтому власти округа непременно поинтересуются и тем, с какой стати Марти Роберте пошел на такой риск. А вскоре они заинтересуются и кое-чем еще… — Черт! Черт! Черт! Черт! Он остановил машину на стоянке, отведенной для карет «Скорой помощи», и, спустившись в подвальный этаж, почти бегом заторопился по длинному коридору, ведущему к патолого-анатомическому отделению. В этот обеденный час там почти никого не было. Ряды столов из нержавеющей стали стояли пустыми. Раза мыл руки. — Ну ты, кретин чертов! — набросился на него Марти. — Ты что, хочешь, чтобы нас всех посадили за решетку? Раза медленно повернулся. — В чем дело? — спокойно спросил он. — В чем дело? — бушевал Марти. — Дело в том, что я велел тебе забирать кости только у тех трупов, которых должны кремировать! Кремировать, а не хоронить! Это что, твою мать, так сложно уяснить? — Я так и делаю, — все так же невозмутимо ответил Раза. — Нет, ты должен так делать, но не делаешь! Разница колоссальная! Я только что вернулся с эксгумации, и знаешь, что я увидел, когда парня выкопали из могилы? Очень кожаные ноги! И очень кожаные руки! Без, твою мать, костей! В могиле, чтоб тебе пусто было! — Я тут ни при чем, — сказал Раза. — А кто забрал его кости? Святые угодники? Раза направился к кабинету. — Как звали мужика? — Веллер. — А, опять он! Тот самый, образцы которого мы «потеряли»? — Вот именно! И сегодня семья эксгумировала его. Потому что он был похоронен, а не кремирован! Раза склонился над клавиатурой компьютера и ввел в окно поиска фамилию покойного. — Ага, — сказал он, посмотрев на монитор компьютера, — ты прав, его похоронили. Но я не брал у него кости. — Не брал? — хмыкнул Марти. — А кто брал? Раза пожал плечами. — В тот вечер меня подменял брат. Я сам не мог работать, поскольку у меня было назначено свидание. — Твой брат? Какой еще брат? Никто из посторонних не имеет права… — Да не потей ты, Марти, — принялся успокаивать его Раза. — Брат действительно время от времени подменяет меня. Он знает дело. Он работал в морге «Хилдейла». Марти вытер пот со лба. — Боже милостивый! И как долго это продолжается? — Может, с год. — Год?! — Он работает только по ночам, носит мой лабораторный халат и очень похож на меня. Нас не отличить. — Погоди минутку! — Марти трагическим жестом воздел руки вверх. — Кто давал образец крови девке. Ну той, девке, Лизе Веллер? Твой брат? — Ну да, — развел руками Раза, — случается, он допускает ошибки. С кем не бывает! — То есть иногда он все же работает днем? — Только по воскресеньям, и только если у меня назначено свидание. Марти ухватился за край стола, чтобы не упасть, наклонился и стал часто дышать. У него закружилась голова. — Значит, какой-то мудак, который даже не работает в больнице, без какого-либо разрешения дает образец крови покойника девке только потому, что она его об этом попросила? — Не мудак, а мой брат! — Господи Иисусе! — Он сказал, что девчонка была классная. — Это, конечно, все объясняет! — Да будет тебе, Марти! — миролюбивым тоном проговорил Раза. — Я сожалею, что так вышло с этим Веллером, честное слово, но ведь это мог сделать кто угодно. Те же самые кладбищенские могли вырыть его и забрать длинные кости. Могильщики частенько работают на независимых поставщиков. Ты же знаешь, такое происходит сплошь и рядом. Вон, не так давно за это взяли парней в Фениксе, потом в Миннесоте, а теперь и в Бруклине. — И где они теперь, Раза? В тюряге! — Это верно, — понурился лаборант. — Ну ладно, признаюсь тебе: я велел брату сделать это. — Ты?… — Да. В тот день, когда поступило тело Веллера, раздался звонок из банка тканей. Срочный заказ на комплект длинных костей. Веллер подходил по всем параметрам. Должны мы были выполнить заказ или нет? Ты же знаешь, эти «костяные» ребята могут обратиться в десяток других мест. Если они говорят «немедленно», это означает «немедленно». Хоть умри, а заказ выполни. Марти вздохнул: — Да, срочный заказ — дело серьезное. — То-то и оно. Марти упал в кресло и сам стал печатать на клавиатуре. — Вы изъяли эти длинные кости восемь дней назад, но я не вижу, чтобы мне за них перевели деньги. Сообщения о переводе нет. — Не волнуйся, придет. — А почту проверял? Может, чек уже пришел? — Ах, черт, забыл! Но, повторяю, не волнуйся, ты свой кусочек хлебушка с маслицем получишь. — Ну, гляди у меня! — предупредил Марти и собрался уходить. Остановившись у двери, он обернулся и добавил: — И чтоб с сегодняшнего дня твой чертов братец к больнице на пушечный выстрел не подходил! — Конечно, Марти, конечно!* * *
Марти Робертс вышел на улицу, чтобы переставить машину. Он сел за руль и перегнал ее на стоянку, перед въездом которой висел знак: «ТОЛЬКО ДЛЯ ВРАЧЕЙ». Выключив двигатель, он долго сидел в машине, размышляя о Разе. «Кусочек хлебушка с маслицем… Твою мать! Похоже, Раза уже считает эту программу своей, а его, Марти Робертса, своим подчиненным. Раза занимается платежами, Раза, ни с кем не советуясь, вызывает своего брата на помощь. Раза ведет себя не как лаборант, а как начальник, и это очень опасно — по целому ряду причин. Нужно что-то предпринять, чтобы положить этому конец, причем как можно скорее. Иначе утрата врачебной лицензии станет самой мелкой из моих проблем».ГЛАВА 015
В лучах закатного солнца титановый куб, в котором свила гнездо компания «Биоген рисерч», казался ослепительно-красным, окрашивая разместившиеся под его сенью автопарковки в темно-апельсиновый цвет. Президент «Биогена» Рик Дил вышел из центрального подъезда, остановился, чтобы надеть солнцезащитные очки, а затем неторопливо двинулся к своему новому, с иголочки, «Порше Каррера SC». Он обожал эту машину, которую купил за неделю до заключения брака, лежавшего теперь в руинах, и… — Твою мать! Он не верил своим глазам: — Сука! Стерва! Сволочь! Его парковочное место было пустым. Машина исчезла. — Вот гадина! Дил не знал, каким образом это проделали, но был абсолютно уверен: машину забрала жена. Скорее всего, это сделал ее любовник. Как-никак в последнее время она трахалась с торговцем автомобилями. Он потопал обратно. Брэдли Гордон, начальник службы безопасности, стоял в вестибюле, облокотившись на стойку дежурного администратора, и болтал с дежурившей в это время Лизой. Лиза была девчонкой что надо. Именно поэтому Рик взял ее на работу. — Брэд, нужно немедленно просмотреть записи с камер слежения, установленных на автомобильной стоянке! — заявил Рик. — Ага! А зачем? — повернулся к нему Брэд. — Что случилось? — Кто-то угнал мой «Порше». — Ага! Вот черт! — выругался Брэд. — Когда это произошло? «Не годится он для этой работы!» — подумал Рик. Подумал не в первый раз. А вслух сказал: — Давай просмотрим запись камер наблюдения, Брэд. — Ага, ну конечно! — засуетился Брэд. Он подмигнул Лизе и направился к двери, которая открывалась только с помощью электронной ключ-карты и вела в закрытые для посторонних и особо охраняемые помещения. Рик, кипя от злости, шел за ним. Сидевший за одним из двух письменных столов в маленьком стеклянном «аквариуме» парень сосредоточенно изучал ладонь свой левой руки. На вереницу мониторов, стоявших перед ним, он не обращал никакого внимания. — Джейсон! — предостерегающим тоном проговорил: Брэд. — Пришел мистер Дил! Ага? — Ой, черт! Извините! — Парень вскочил со стула. — Мне нужно бежать! Я не знал, что… — Не торопись. Мистер Дил хочет просмотреть записи камер наблюдения. — Каких именно камер, мистер Дил? — обратился он к начальнику. — Господи! — вздохнул Рик. — Тех, которые наблюдают за автостоянкой! — Ага! Значит, камеры на стоянке! Джейсон, открути на сорок восемь часов назад, и… — Я поставил машину на стоянку только сегодня утром! — прорычал Дил. — Ага! Примерно во сколько? — Я приехал сюда в семь часов утра! Парень, сидевший перед мониторами, заерзал на стуле. — Гм, видите ли, мистер Гордон, камеры на автостоянке не работают! — Почему? — Пока не знаю. Думаю, какие-то проблемы с кабелем. — Сколько времени они не работают? — Ну-у… — замычал Брэд. — Два месяца, — сказал парень. — Два месяца? — Нам нужно было заказать запчасти. — Какие еще запчасти? — Запчасти для ремонта. Из Германии. — Какие запчасти, я спрашиваю? — Не помню. Мне нужно посмотреть… — Но зато у нас работают камеры на крыше, — вставил парень. — Так покажите мне записи камер на крыше! — велел Дил. — Правильно! Джейсон, прокрути запись! Понадобилось пятнадцать минут, чтобы отмотать пленку нескольких кассет назад и затем включить воспроизведение. Рик увидел, как на автостоянке остановился его «Порше», увидел самого себя, выбравшегося из машины и входящего в здание. То, что произошло потом, удивило его. Рядом с его машиной остановилась другая, из нее вышли двое мужчин, сели в его «Порше» и уехали. — Они вас поджидали, — сказал Брэд. — Или ехали следом за вами. — Похоже на то, — согласился Рик. — Позвони в полицию и сообщи об угоне машины, а потом скажи Лизе, чтобы отвезла меня домой. Последнее распоряжение заставило Брэда растерянно моргнуть.* * *
«Главная проблема, — думал Рик, когда Лиза везла его домой, — заключается в том, что Брэд Гордон — идиот, но выгнать его Рик не мог. Брэд Гордон — фанат серфинга, фанат туризма, завязавший алкаш, так и не окончивший колледж, — приходился племянником Джеку Ватсону, главному инвестору «Биогена». Джек Ватсон всегда присматривал за Брэдом и следил за тем, чтобы у того была приличная работа. А Брэд постоянно попадал в самые гнусные передряги. Ходили даже слухи о том, что он спал с женой вице-президента компании «Геносистемз» в Пало-Альто, за что его оттуда, разумеется, вышвырнули. Его дядюшка поднял по этому поводу страшную вонь, не понимая, за что увольняют любимого племянника. В конце концов Ватсон договорился до того, что возложил вину за происшедшее на… самого вице-президента. А что произошло теперь? На автостоянке, оказывается, не работали камеры наблюдения! Целых два месяца! Это заставляло задуматься о том, как вообще обстоят дела в службе безопасности «Биогена». Рик взглянул на Лизу, которая невозмутимо вела машину. Он взял ее на работу дежурным администратором вскоре после того, как наружу выплыла интрижка его жены с тренером по теннису. У нее был изумительный профиль, и она вполне могла бы стать моделью. Тот, кто спроектировал ее носик, без сомнения, обладал подлинным талантом. Не хуже было и тело — с узкой талией и высокой грудью. Лизе было двадцать лет, и, будучи студенткой Университета Крествью, она устроилась работать в «Биоген» на время летних каникул. Все мужики в компании при виде ее хватались за штаны. Тем более Рика удивляло, что, когда они занимались любовью, Лиза лежала, как бесчувственный манекен и лишь заметив его растерянность, начинала механически двигаться и неубедительно постанывать. Иногда они даже пыталась что-то говорить: «О да, милый! Ах, возьми меня! Да, да, вот так!» — но и это было до крайности фальшиво и неестественно. Рик видел, что внутри она остается холодной, как ледышка. Покопавшись в научной литературе, Рик выяснил, что Лиза, скорее всего, страдает клиническим нарушением, называющимся ангедония, которое выражается в неспособности испытывать удовольствие, полном равнодушии к простым радостям жизни — кино, музыке, чтению и сексу в том числе. Лучшей иллюстрацией этого синдрома было поведение Лизы в постели. Самое любопытное заключалось в том, что ангедония, судя по всему, имела генетический компонент и была каким-то образом связана с серповидной долей головного мозга. В один из дней Рик намеревался сделать полномасштабное исследование генетической системы Лизы. Просто так, чтобы проверить правильность своих предположений. Пока же ночи, проведенные с Лизой, вселяли в него неуверенность в собственных силах. На этой почве у Рика мог бы и вовсе развиться комплекс неполноценности, если бы не Грета, постдок-австриячка из лаборатории микробиологии. Грета было невысокой толстухой, в очках и с короткой мужской стрижкой. Но зато она трахалась, как хорек: визжала, плакала и извивалась. После секса с ней Рик, покрытый потом с головы до ног, хватал ртом воздух и чувствовал себя настоящим половым гигантом. Машина остановилась возле многоквартирного дома, куда переехал Рик после того, как ушел от жены. Он сунул руку в карман, проверяя, на месте ли ключи. — Хочешь, чтобы я пошла с тобой? — равнодушно спросила Лиза. У нее были изумительные голубые глаза с длинными ресницами и сладострастные полные губы. «А почему бы и нет?» — подумалось ему. — Конечно, — ответил Рик. — Пойдем.* * *
Он позвонил адвокату, Барри Шиндлеру, и сообщил, что жена похитила у него машину. — Думаете, это она? — с сомнением в голосе спросил Шиндлер. — Да, я думаю именно так. Она наняла каких-то парней. Камера наблюдения зафиксировала угон машины и их физиономии. — А она сама на этой записи есть? — Нет, только они. Но за всем этим точно стоит она. — Я в этом сомневаюсь, — проговорил Шиндлер. — Обычно брошенные жены громят машины мужей, а не угоняют их. — Я же говорю вам… — Хорошо, я это проверю. Но сейчас я хочу обсудить с вами несколько других вопросов, связанных с бракоразводным процессом. Тем временем Лиза раздевалась на противоположном конце комнаты. Снимая каждый предмет одежды, она аккуратно складывала его и вешала на спинку кресла. На ней был розовый бюстгальтер и крохотные розовые трусики, сквозь которые покатым бугорком выступал лобок. Никаких кружев, только тонкая ткань, плотно облегающая упругое тело. Лиза завела руки за спину, намереваясь расстегнуть лифчик. — Я перезвоню вам позже, — сказал Рик адвокату и повесил трубку.БЛОНДИНЫ ПОПАДУТ В КРАСНУЮ КНИГУ? Светловолосые люди становятся вымирающим видом и исчезнут через 200 лет Как сообщает Би-би-си, исследование немецких ученых, проведенное под эгидой Всемирной организации здравоохранения, показывает, что люди со светлыми волосами постепенно превращаются в вымирающий вид, который окончательно прекратит свое существование к 2202 году. Ученые предсказывают, что последний настоящий блондин будет рожден в Финляндии — стране, в которой процент светловолосых жителей традиционно выше, чем в других местах. Это связано с тем, что процент людей с геном, определяющим светлый цвет волос, становится все ниже. Когда он достигнет нуля, настанет царство крашеных блондинок. Со столь пессимистичным прогнозом согласны не все ученые, но спекуляции на эту тему становятся все более частыми. Недавно перспектива исчезновения блондинов в течение двух столетий упоминалась также в публикации научного раздела лондонской «Таймс», посвященной новым данным, полученным в ходе исследования MC1R — гена, определяющего светлый цвет волос у человека.
ГЛАВА 016
В джунглях царила тишина. Не стрекотали цикады, не вопила птица-носорог, не слышалось верещания обезьян. Гробовое молчание. И в этом нет ничего удивительного, думал Хагар. Он сокрушенно покачал головой, бросив очередной осуждающий взгляд на десять съемочных групп, кучками расположившихся на лужайке. Телевизионщики то и дело протирали объективы, на которых оседала влага, и вглядывались в чащу листвы над головами. Он велел им соблюдать тишину, и они послушно молчали. Французы беспрестанно курили, оператор немецкой группы жестами показывал своему ассистенту, что делать, и тот так же молча выполнял его указания. Японцы из телекомпании Эн-эйч-кей тоже молчали, а вот телевизионщики с Си-эн-эн постоянно о чем-то перешептывались и меняли объективы, гремя железными коробками. Их коллеги из британской «Скай-ТВ», приехавшие из Гонконга, заявились в абсолютно непригодной для джунглей одежде. Теперь они, сняв кроссовки, отдирали от ног слизней-кровососов и шепотом ругались на чем свет стоит. Хагар предупредил телекомпании о том, что представляют собой джунгли Суматры и как сложно здесь вести съемку. Он советовал им прислать тележурналистов, имеющих опыт съемки дикой природы, но к его словам никто не прислушался. Они отправили в Берастаги телевизионные группы, которые оказались поблизости. Единственный талант этих людей заключался в том, чтобы стоять с важным видом перед телекамерой или совать микрофон под нос высокопоставленному собеседнику. Вот и сейчас они выстроились на поляне джунглей, словно ожидая, что из кустов вот-вот выпрыгнет глава какого-нибудь государства и даст им интервью. Безнадега! Они ждали уже три часа, но говорящий орангутанг до сих пор не осчастливил их своим появлением, и Хагар уже начинал думать, что сегодня этого не произойдет. Он встретился взглядом с одним из французских телевизионщиков и жестом велел ему погасить сигарету, Француз передернул плечами, повернулся к нему спиной и продолжал дымить. К Хагару скользнул японец и шепотом спросил: — Когда появится животное? — Когда будет тихо. — То есть вы хотите сказать, что, возможно, сегодня это не случится? Хагар повернул руки ладонями вверх и развел их в стороны. — Нас тут слишком много? Хагар кивнул. — Тогда, может быть, завтра мы вернемся сюда без них? — заговорщическим тоном предложил японец. — Хорошо, — согласился Хагар. И вдруг телевизионщики засуетились. Операторы метнулись к свои камерам, поправили штативы и принялись снимать. Хагар услышал звук голосов, говорящих на нескольких языках. Стоявший поблизости от него тележурналист из «Скай-ТВ» поднес к губам микрофон и забормотал в него шепотом провинциального трагика: — Мы находимся в дремучих джунглях Суматры, и прямо перед нами — животное, которое вызвало переполох во всем мире, шимпанзе, которое умеет не только говорить, но и — да, да! — ругаться. «Господи!» — вздохнул про себя Хагар. Он повернулся в ту сторону, куда были нацелены объективы телекамер, и увидел промелькнувшую фигуру с темной головой и коричневой шерстью. Зверек был не больше двух футов в высоту. Он издал жалобный крик, характерный только для одного животного, обитающего в этих краях, — макаки свинохвостого. Телевизионщики словно взбесились. Они ощетинились микрофонами, как ружьями, направив их в ту сторону, откуда донесся крик. Следом за первым из чащи послышались крики других животных. Видимо, там находилась целая стая лапундеров. Первым в происходящем разобрался немец. — Nein, nein, nein! — завопил он, прекратив съемку и в раздражении отскочив от камеры. — Es ist ein macaque [51]. Словно иллюстрируя его правоту, в листве над их головами, перепрыгивая с ветки на ветку, пробежала дюжина макак. Они направлялись на север. Один из англичан повернулся к Хагару. — А где же шимпанзе? — Орангутанг, — поправил его Хагар. — Плевать! Где он? Мужчина буквально кипел от злости. — Видимо, общение с вами не значится в его расписании на сегодняшний день. — Он обычно появляется именно здесь, да? Тогда, может, мы положим какую-нибудь еду, угощение — что-нибудь такое, что заставит его выйти? Может, его как-нибудь позвать? — Нет, — коротко ответил Хагар. — Значит, нет никакого способа выманить его? Я вас правильно понял? — Совершенно правильно. — И мы будем сидеть здесь как идиоты и надеяться, что он все-таки покажется? — Англичанин посмотрел на часы. — От меня ждут видеоматериал не позже полудня. — К сожалению, мы с вами находимся в джунглях, и тут все происходит или не происходит вне зависимости от нашего желания. Это природа, это вполне естественно. — Говорящая обезьяна — это неестественно! — кипел оператор. — У меня времени в обрез! — Даже не знаю, что вам сказать, — вздохнул Хагар. — Не надо мне ничего говорить! — заорал англичанин. — Просто найдите мне эту долбаную обезьяну, и все! Его крики взбудоражили макак в листве. Они пугливо завопили и стали разбегаться в разные стороны. Хагар посмотрел на остальных. — Может, все заткнутся? — осведомился французский телеоператор. — Сам заткнись, педераст поганый! — заорал на него англичанин. — Полегче, сынок! — проговорил огромный мужчина из австралийской группы, выйдя вперед и положив ладонь на плечо англичанина. Тот развернулся и попытался ударить его в челюсть, но австралиец перехватил руку буяна, вывернул ее и толкнул разбушевавшегося оператора на его же штатив. Штатив упал, англичанин повалился на него. Остальные англичане кинулись на здоровенного осси [52], австралийцы пришли на помощь своему товарищу. Их примеру последовали немцы, и вскоре три съемочных группы сцепились в драке. Когда повалился штатив французов и их камера шлепнулась в грязь, к драке присоединились все остальные телевизионщики. Через несколько секунд поляна превратилась в ристалище, на котором сосредоточенно тузили друг друга два десятка творческих работников. Хагар печально наблюдал эту картину, думая о том, что орангутанга сегодня уже точно не будет.ГЛАВА 017
Глава «Биогена» Рик Дил находился в раздевалке загородного клуба «Бель-Эр». Он только что сыграл партию в гольф для четверых в компании потенциальных инвесторов, которых ему очень хотелось бы видеть в числе инвесторов своей компании. Среди них был парень из «Мерил Линч», его любовник, а также человек из «Ситибанка». Рик пытался вести себя естественно и непринужденно, но у него это плохо получалось. Особенно после того, как в вестибюле клуба он увидел Карен с ее засранцем-тренером в белой тенниске и шортах. Без денег Карен он окажется в полной зависимости от своего главного инвестора, Джека Ватсона. Ему срочно были нужны свежие финансовые вливания. На поле для гольфа, где ярко светило солнце и дул свежий ветерок, Рик разливался перед своими гостями соловьем, расписывая радужные перспективы биотехнологий и чудеса, которые могут творить цитокины, получаемые из приобретенных «Биогеном» клеточных линий Барнета. Он пытался убедить их в том, что компания быстро развивается — и сейчас самый подходящий момент для того, чтобы сделать удачное вложение капитала. Троица, однако, смотрела на все это совсем под другим углом зрения. — А лимфокины это то же самое, что цитокины? — принялся допрашивать его парень из «Мерил Линч». — И разве цитокины не становились причиной необъяснимых смертей? Рик подтвердил, что да, действительно, несколько лет назад был зафиксирован ряд летальных исходов, но — только из-за того, что кто-то из врачей поторопился с применением цитокинов в лечебных целях. — Пять лет назад я пытался вкладывать деньги в лимфокины, — сообщил парень из «Мерил Линч», — но не заработал на этом ни цента. Потом в разговор вступил мужчина из «Ситибанка». — А что вы скажете про «цитокиновые бури»? — спросил он. «Господи, теперь еще и «цитокиновые бури»!» — вздохнул про себя Рик. — Ну, — заговорил он, — синдром или эффект «цитокиновой бури» — это всего лишь умозрительное предположение. Данная гипотеза предполагает, что иногда, при крайне редком стечении ряда обстоятельств, иммунная система может среагировать слишком остро и атаковать организм, вызвав сбой его важных функций. — Именно это происходило во время эпидемии гриппа 1918 года? — Так утверждают некоторые ученые, но они работают на фармацевтические компании, которые являются нашими конкурентами. — По-вашему мнению, это может быть неправдой? — В наше время к утверждениям ученых необходимо относиться с большой осторожностью. — Даже по поводу 1918 года? — Дезинформация может принимать самые разные обличья, — ответил Рик, поднимая свой мячик. — Истина заключается в том, что цитокины — это билет в будущее. Их легко выявить для клинического тестирования и разработки новых препаратов, а продукты, созданные на их основе, демонстрируют самую быструю окупаемость среди всего остального, что существует сегодня в этой сфере. Именно поэтому, создав «Биоген», я первым делом начал вкладывать деньги именно в цитокины. И буквально на днях мы выиграли судебный процесс, который… — А они будут подавать апелляцию? Я слышал, что — собираются. — Судья своим решением буквально выбил из них дух. — Но разве пациенты не умирали в результате переноса генов, который провоцировал «цитокиновую бурю»? Разве от этого не умерло множество людей? — Не так уж много, — вздохнул Рик. — Ну а сколько: пятьдесят, сто? Или больше? — Я не располагаю точными цифрами, — ответил Рик. Он уже понял, что сегодня — не его день, и это предположение подтвердилось уже через час, когда один из набитой долларами троицы заявил, что только законченный идиот будет вкладывать деньги в цитокины. «Прелестно!» — невольно повторил он в мыслях любимое слово своего адвоката.* * *
И вот теперь, выжатый как лимон и побежденный, он сгорбился на скамейке в раздевалке загородного клуба. И как раз в этот момент вошел не кто иной, как Джек Ватсон, человек, которого Рик сейчас хотел видеть меньше всего. Вот уж везение! — Ну что, кто-нибудь из этих ребят решил впрыснуть тебе под кожу немного денег? — Возможно, — соврал Рик. — Поживем — увидим. — Эти типы из «Мерил Линч» просто слабаки! — заявил Ватсон. — Максимальный риск, на который они готовы пойти, это просверлить дырочку в стене женской раздевалки и подглядывать за голыми бабами. Кстати, что ты думаешь о случившемся в «Радиал геномикс»? — А что там случилось? — Значит, еще не слышал? А я думал, об этом уже все знают. — Ватсон наклонился и стал расшнуровывать кроссовку. — Я полагал, что ты первым должен встревожиться. Ведь у тебя совсем недавно произошла кража? — Да, мою машину угнали с автостоянки компании. Но я ведь сейчас развожусь, и… — И думаешь, что твою тачку заказала жена? — Ну, в общем-то, да. — Думаешь или знаешь наверняка? — Нет, — признался Дил, — это всего лишь мое предположение. — Дело в том, что в «Радиал геномикс» тоже начиналось с этого. С мелких краж. С парковки угнали тачку лаборанта, в столовой сперли сумочку сотрудницы, в душевой похитили удостоверение еще одного сотрудника. Поначалу на это не обращали особого внимания, и только потом сообразили, что кто-то прощупывал систему безопасности, выявлял ее слабые места. Только сообразили они это слишком поздно, после того, как украли всю их компьютерную базу данных. — Украли базу данных? — Дил нахмурился. Это очень серьезно. Сегодня же вечером он позвонит своему знакомому, Чарли Хаггинсу из «Геномикс», и во всех подробностях выяснит у него о случившемся. — Разумеется, — продолжал говорить Ватсон, словно прочитав его мысли, — Хаггинс не признается в том, что это произошло. В июне они впервые выбросили свои акции на рынок, и он понимает, что такой скандал напрочь убьет спрос на них, станет для них смертным приговором. Но вот что произошло на самом деле. В прошлом месяце у них украли четыре клеточных линии и пятьдесят терабайт компьютерной информации — основную базу данных и ее резервную копию, хранившуюся вообще в другом месте. Все было проделано очень профессионально. «Геномикс» получил такой удар по яйцам, от которого не скоро оправится. — Грустно слышать, — покивал головой Рик Дил. — Я, естественно, свел Чарли с ГБИ — «Группой биологической информации». Это что-то вроде охранной фирмы, которая специализируется на защите информации. Ты наверняка о них слышал. — ГБИ? — Дил не мог вспомнить это название, но все же оно казалось ему знакомым. — Ну конечно, я о них знаю. — Они обеспечивали системы информационной защиты для «Генентек», «Уайт», «Биосин» и десятков других крупнейших фармацевтических корпораций. Разумеется, эти компании не станут распространяться на данную тему, но факт остается фактом: если у тебя возникают проблемы, обращаться нужно только в ГБИ. Они — лучшие. Они приходят, анализируют твою систему безопасности, выявляют слабые места, находят дыры в защите и затыкают их. Тихо, быстро, скрытно. Дил полагал, что единственным слабым местом в системе безопасности его компании является племянник Ватсона, но вслух говорить об этом не стал. — Наверное, мне следует пообщаться с ними, — негромко сказал он.* * *
И вот теперь Рик Дил сидел за столиком ресторана напротив элегантной блондинки в строгом костюме черного цвета, назвавшейся Жаклин Моурер. У нее были короткие волосы и отрывистая манера говорить. Она крепко пожала ему руку и вручила визитную карточку, на которой были напечатаны три синие буквы ГБИ, ее имя, телефон — и больше ничего. Ей было не более тридцати. Когда она говорила, то смотрела собеседнику прямо в глаза и была весьма прямолинейна. Рик еще раз взглянул на визитную карточку и спросил: — Где расположены отделения ГБИ? — Во многих городах по всему миру. — А где работаете вы? — Сейчас в Сан-Франциско, а до этого работала в Цюрихе. Он пытался определить ее акцент — то ли французский, то ли немецкий? Нет, скорее все же немецкий. — Вы из Цюриха? — Нет, я родилась в Токио. Мой отец был дипломатом. Поэтому в детстве и юности я много путешествовала с родителями. Посещала школы в Париже и Кембридже, а первым местом работы для меня стало отделение банка «Лионский кредит» в Гонконге, потому что я знаю пекинский и гуандунский диалекты. Потом я перешла в частный банк «Ломбар Одье» в Женеве. К ним подошел официант, и женщина заказала минеральную воду, название которой ничего не говорило Рику. — Что это за вода? — поинтересовался он. — Норвежская. Очень хорошая. Он заказал то же самое. — Как вы попали в ГБИ? — спросил Рик. — Это произошло два года назад, в Цюрихе. — При каких обстоятельствах? — Подробности я рассказать не могу, но у одной компании возникли серьезные проблемы, и она обратилась к ГБИ с просьбой решить их. Меня попросили оказать кое-какое техническое содействие, и со временем я присоединилась к их команде. — Проблемы возникли у компании в Цюрихе? Она улыбнулась. — Простите, но я не могу об этом говорить. — С какими компаниями вам приходилось работать с тех пор, как вы перешли в ГБИ. — Это тоже конфиденциальная информация. Рик нахмурился. Любопытная получится беседа, если эта красотка ничего не может ему выложить! — Видите ли, — сказала женщина, словно угадав, о чем он думает, — кража информации является весьма распространенным явлением, и от нее страдают многие компании во всем мире. По некоторым данным, ущерб от этих преступлений составляет триллион евро ежегодно. Однако ни одна компания не хочет, чтобы ее проблемы становились достоянием гласности. Мы уважаем желание наших клиентов относительно соблюдения конфиденциальности. — Но что же вы все-таки можете мне сказать? — спросил Рик. — Назовите наугад любую крупную финансовую, научную или фармацевтическую фирму — и почти на сто процентов можете быть уверены в том, что мы с ней работали. — Вы весьма скрытны. — Мы будем столь же скрытны, работая и на вас. В вашу компанию будут присланы всего три человека, включая меня. Мы представимся финансовыми консультантами, работающими на венчурную фирму, которая рассматривает возможность инвестиций в вашу компанию. Будем работать у вас неделю, выясняя состояние вашей системы безопасности, а затем представим вам отчет. Ее прямота и деловитость вызывали уважение. Рик пытался не терять нить разговора, но внешность женщины мешала ему сосредоточиться. Она не сделала ни одного жеста, не бросила ни одного взгляда, которые могли бы быть истолкованы как сексуальные, но при этом в ней чувствовался колоссальный заряд секса. Взгляд Рика то и дело соскальзывал на ее тугие груди, не стянутые — он ясно это видел — бюстгальтером. — Мистер Дил! — окликнула Рика женщина, глядя на него. Он, должно быть, слишком глубоко погрузился в свои мечтания. — Извините, — Рик помотал головой и провел ладонью по лицу. — На меня в последнее время столько всего свалилось. — Нам известно о ваших семейных неприятностях, — сказала она. — А также о проблемах с системой безопасности вашей компании. Я имею в виду щекотливость ситуации. — Да, — кивнул он, — службу безопасности возглавляет человек по имени Брэдли… — Его нужно немедленно убрать, — категоричным тоном заявила женщина. — Я понимаю, — ответил Рик, — но его дядя… — Предоставьте это нам. К их столику снова подошел официант. Они сделали заказ, и затем разговор продолжился. Рик чувствовал, что его все сильнее тянет к этой женщине. В Жаклин Моурер сочетались скрытность и какой-то вызов, что непреодолимо влекло его к ней, поэтому Рику Дилу оказалось несложно принять решение: он нанимает представляемую ею фирму. Ему хотелось снова увидеть ее, и как можно скорее. Закончив обедать, они вышли из ресторана, и Жаклин Моурер крепко пожала его руку. — Когда вы приступите к работе? — спросил он. — Немедленно. Если хотите, прямо сегодня. — Это было бы неплохо. — Значит, договорились. Мы приедем в вашу штаб-квартиру в течение четырех дней. — Не сегодня? — О нет! Начнем мы сегодня, но сначала нужно урегулировать проблему с начальником вашей службы безопасности. Как только она будет решена, мы сразу же появимся. Ко входу в ресторан подкатил черный лимузин «Линкольн Таункар». Водитель вышел и открыл заднюю дверь для Жаклин Моурер. — Да, кстати, — заговорила она, — ваш «Порше» находится в Хьюстоне. Мы совершенно уверены в том, что его угнала не ваша жена. Женщина скользнула на заднее сиденье. Ее юбка за дралась почти до бедра, но Жаклин не стала поправлять ее. Шофер захлопнул дверь. Она помахала Рику на прощанье, и машина уехала. Оставшись один, Рик поймал себя на том, что уже с минуту не дышит.ГЛАВА 018
Это был его способ расслабляться. «Но попробуй, объясни это кому-то другому! — думал Брэд Гордон. — Молодому холостяку в наше время нужно быть крайне осторожным!» Именно поэтому, усаживаясь на открытой трибуне школьного стадиона, он всегда клал рядом с собой карманный компьютер и сотовый телефон, делал вид, что отправляет какие-то сообщения и разговаривает по мобильнику, изображая из себя поджидающего свое чадо занятого родителя или дядю. Кроме того, он приходил сюда не чаще одного-двух раз в неделю и только во время футбольного сезона. Когда ему было совершенно нечем заняться. Под лучами полуденного солнца бегающие по полю девочки в шортах и носках по колено выглядели просто восхитительно. Это были семиклассницы — с жеребячьими ногами и созревающими грудками, слегка подпрыгивающими на бегу. Попки у них уже почти оформились, но все еще имели милый детский вид. Еще не женщины, но уже не девушки, они пока еще сохраняли трогательную невинность. Брэд уселся на свое обычное место, примерно на середине трибуны и чуть поодаль от остальных зрителей. Кивнув другим завсегдатаям — дедушкам, бабушкам и гувернанткам-мексиканкам, — он достал и положил на колени свой обычный набор, карманный компьютер и сотовый телефон, делая вид, будто слишком занят, чтобы смотреть на играющих в футбол девчонок. — Извините! Брэд повернул голову. Рядом с ним села девушка с внешностью азиатки. Раньше он никогда не видел ее здесь, но она была очень даже симпатичной. Лет восемнадцати или около того. — Мне очень неловко тревожить вас, но нужно позарез позвонить родителям Эмили, — она кивнула на одну из бегающих по полю девочек, — а у меня в телефоне сдохла батарейка. Можно позвонить по вашему? Всего одну минуточку! — Гм, конечно, — ответил Брэд, протягивая ей телефон. — Это местный звонок. — Никаких проблем! Девушка позвонила, сказала, что игра подходит к концу и за Эмили можно будет скоро заехать. Он делал вид, что не прислушивается к разговору. Потом вернула трубку Брэду, случайно прикоснувшись к его руке. — Большущее вам спасибо! — Не за что. — Я раньше не видела вас на стадионе. Вы часто сюда приходите? — Не так часто, как хотелось бы. Завален работой. А которая из них Эмили? — Брэд кивнул в сторону поля. — Эмили — центрфорвард. — Она указала на чернокожую девочку на противоположном конце поля. — Я ее подруга. — Она протянула руку и обменялась рукопожатием с Брэдом. — Меня зовут Келли. — Брэд, — представился он. — Очень приятно, Брэд. А вы здесь с кем? — Приехал повидать племянницу, а она сегодня, оказывается, у дантиста. — Он развел руками. — Заботливый дядюшка. Ей наверняка было бы приятно. Но вы выглядите слишком молодо, чтобы быть дядей одной из этих девочек. Брэд улыбнулся. Он почему-то нервничал. Келли сидела очень близко, почти прикасаясь к нему бедром. — Мои родители очень старые, — сказала Келли, задумчиво глядя на поле. — Когда я родилась, отцу было уже пятьдесят. Наверное, именно поэтому мне нравятся мужчины в возрасте. Брэд задумался о том, сколько ей может быть лет, но спросить не осмелился. Подобный вопрос выглядел бы слишком подозрительно. Келливытянула руки и, широко раздвинув пальцы, принялась рассматривать их. — Я покрасила ногти, — сообщила она. — Вам нравится такой цвет? — Да, очень симпатичный. — Папа терпеть не может, когда я крашу ногти. По его мнению, я из-за этого выгляжу слишком взрослой. Но мне кажется, что это очень хороший цвет. «Пылкая любовь» — так он называется. — Ага… — А тут все девчонки ногти красят. Сама я начала в седьмом классе. А сейчас я уже окончила школу. — Вот как? — Да, в прошлом году. Келли открыла сумочку и стала рыться в ней. Скосив глаза, Брэд увидел там парочку самокруток с марихуаной, завернутых в тонкий целлофан, и несколько разноцветных презервативов. Она захлопнула сумочку, и Брэд торопливо отвел взгляд в сторону. — Значит, вы теперь учитесь в университете? — спросил он. — Нет, — ответила девушка, — я решила годик отдохнуть. — Она улыбнулась. — У меня в аттестате не очень хорошие оценки. Слишком много развлекалась. — Она вынула маленькую пластиковую бутылку с апельсиновым соком. — У вас нет водки? — С собой нет, — с удивлением ответил Брэд. — А джина? — Нет… — Но вы ведь можете достать что-нибудь выпить? — Она снова улыбнулась. — Наверное, могу, — сказал он. — Я в долгу не останусь, — проговорила она, продолжая улыбаться. С этого все и началось.* * *
Они ушли со школьного стадиона порознь, с промежутком в несколько минут. Брэд вышел первым и ждал ее в машине на парковке, наблюдая, как девушка неторопливо направляется в его сторону. На ней были шлепки, короткая юбчонка и кружевной топик, напоминающий те, в которых ложатся в кровать. Впрочем, в эти дни так одевались почти все девчонки. Большая сумка била ее по бедру. Она закурила, села в черный «Мустанг» и помахала ему рукой. Брэд завел двигатель и вывел машину со стоянки. Она поехала за ним. «Только не раскатывай раньше времени губы!» — напомнил себе Брэд. Но проблема заключалась в том, что он их уже раскатал.ГЛАВА 019
Педантичной Мэрили Хантер, заведующей генетической лабораторией больницы «Лонг-Бич Мемориал», нравилась собственная манера говорить, а Марти Робертс изо всех сил делал вид, что слушает ее с интересом. Манеры у Мэрили были напыщенные, неторопливые и величавые, словно у библиотекарши из фильма сороковых годов. Она получала удовольствие, когда ей удавалось подловить кого-нибудь из персонала больницы на той или иной ошибке. — Я сейчас изложу свое понимание проблемы, а ты, в случае чего, меня поправишь, — проговорила Мэрили Хантер. — Итак, дочь мистера Веллера после его смерти сделала анализ на отцовство, который показал, что у них разные ДНК. Тем не менее вдова утверждает, что Веллер являлся отцом их дочери, и настаивает на проведении повторной экспертизы. Ты приносишь мне образцы крови, а также тканей селезенки, печени и почки, хотя в похоронном бюро тело было накачано бальзамирующими растворами. Ты, судя по всему, ищешь «химеру»? — Да, либо ошибку в первоначальном анализе ДНК, — ответил Марти. — Нам неизвестно, откуда дочь взяла образец крови для анализа. — В анализах на отцовство нередко бывают погрешности, — сказала Мэрили, — особенно когда они проводятся в частных заведениях. Моя лаборатория ошибок не допускает. Мы исследуем все эти ткани, Марти, сразу же после того, как ты предоставишь мне мазок из ротовой полости дочери. — Да, да, — ответил Марти. Он совсем забыл об этом. Лаборатории нужен образец клеток с внутренней части щеки девушки, чтобы сравнить ее ДНК с ДНК покойного. — Но она может не согласиться. — В таком случае, — заявила Мэрили, — возьмем образцы клеток у сына и другой дочери. Но ты ведь знаешь, исследование тканей — дело не быстрое. Оно может занять недели. — Да, разумеется. Мэрили открыла папку пациента Веллера, на которой стоял фиолетовый штамп «СКОНЧАЛСЯ», и принялась перелистывать страницы. — Не перестаю удивляться результатам вашего первоначального вскрытия, — проговорила она. — А в чем дело? — вскинулся Марти. — Здесь говорится о том, что вы брали кровь для наркологического анализа и получили отрицательный результат. — Мы делаем такой анализ в каждом случае автокатастрофы. Это обычная практика. — Хм-м… — промычала Мэрилин Хантер, сложив губы трубочкой. — Дело в том, что мы продублировали наркологический анализ в нашей лаборатории. И результат оказался далеко не отрицательным. — Да ну? — делано удивился Марти, подумав про себя: «Что еще за хрень?» — Трудно проводить этот анализ после того, как тело было забальзамировано, но мы научились это делать. И установили, что в теле скончавшегося Веллера на межклеточном уровне повышено содержание кальция и магния… «О Господи!» — пронеслось в мозгу у Марти. — …А также мы обнаружили повышенную активность дегидрогеназ печени, что говорит о наличии в организме перед автокатастрофой высокого содержания алкоголя. Марти захотелось рычать. Какая же сволочь делала первоначальный наркологический анализ? И делали ли его вообще, или чертов Раза наврал, что отправлял кровь на анализ? — И, наконец, мы обнаружили присутствие этакриновой кислоты. — Этакриновой кислоты? — Марти в растерянности потряс головой. — Чушь какая-то! Ведь это же мочегонное средство! — Правильно. — Мужчине было сорок шесть лет. Полученные им травмы были ужасны, но, даже несмотря на них, я могу с уверенностью сказать: он находился в великолепной физической форме, как если бы занимался бодибилдингом или каким-то другим видом спорта. Бодибилдеры принимают такие лекарства. Если он принимал мочегонное, возможно, именно поэтому… — Ты исходишь из того, что он знал о том, что принял это лекарство. Но он, возможно, не знал. — Думаешь, его отравили? — спросил Марти. — Токсические реакции организма включают в себя шок, резкое понижение кровяного давления и кому. Возможно, это способствовало его смерти. — Не знаю, как ты это определила, — промямлил Марти. — Ты же сам писал заключение о причинах смерти, — напомнила Мэрили, постучав пальцем по бумагам. — Да, я писал. Веллер получил тяжелейшие травмы: вдребезги разбитое лицо, перикардиальные разрывы, перелом бедра и бедренной кости. В машине не сработала подушка безопасности. — Машину, естественно, проверили? Марти вздохнул. — Спроси у копов. Это не моя работа. — Ее должны были проверить. — Послушай, — заговорил Марти, — это была автомобильная катастрофа. Имеются свидетели. Этот парень не был пьян и не находился в коме. Он врезался в бетонную опору моста на скорости девяносто миль в час. Почти все подобные катастрофы на самом деле представляют собой осознанное самоубийство. В таком случае неудивительно, что жертва сначала отключила подушки безопасности. — Но ты это не проверял, Марти. — Конечно, нет. С какой стати? Наркологический анализ погибшего оказался отрицательным, другие анализы — вполне нормальными, учитывая его повреждения и время смерти. — Но они не были нормальными, Марти. — Наши анализы были нормальными! — Гм, — кашлянула Мэрили, — а ты уверен, что эти анализы на самом деле были сделаны? И вот тут Марти Робертс впервые серьезно задумался о Разе. Раза заявил, что в ту ночь поступил срочный заказ на кости из банка тканей, и он его выполнил. Поэтому Раза, конечно же, не хотел, чтобы тело Веллера лежало в холодильнике пять или шесть дней, пока будет делаться наркологический анализ. — Я должен проверить, — сказал он, — и убедиться в том, что анализы действительно были сделаны. — Это необходимо, — кивнула Мэрили. — Потому что, как значится в документах на покойного, его сын работает в биотехнологической компании, а его вдова — в клинике педиатрии. Я думаю, они оба кое-что смыслят в биологии и имеют доступ к лекарственным препаратам. Поэтому мы должны убедиться в том, что мистер Веллер не был отравлен. — Возможно, — сказал Марти, — хотя и маловероятно. Женщина наградила его ледяным взглядом. — Я займусь этим сейчас же, — поспешно проговорил Марти.* * *
Возвращаясь к себе в лабораторию, он размышлял о том, что делать с Разой. Этот парень стал представлять собой нешуточную опасность. Теперь Марти был на сто процентов уверен, что Раза не заказывал наркологический анализ, а это означало, что лабораторный отчет был фальшивкой. Раза либо сам состряпал его, либо ксерокопировал другой отчет и заменил имя и фамилию, либо имел в лаборатории сообщника, который проделал это. Последний вариант был наиболее вероятным. Господи, значит, в это вовлечен кто-то еще! А теперь и мисс Благонравная Ханжа откроет охоту на грешников из-за того, что проведенные ею анализы обнаружили присутствие в теле Веллера этакриновой кислоты. Этакриновая кислота! Если Джон Веллер и впрямь был отравлен, это был умный выбор. Мужик, судя по всему, был помешан на своем теле. Чтобы поддерживать такую прекрасную физическую форму, он должен был проводить в спортзале не менее двух часов в день. Наверняка он тоннами жрал всякие биологическиактивные добавки и прочую подобную дрянь, поэтому будет трудно доказать, что он не принимал мочегонное. Трудно, но не невозможно. Этакриновую кислоту, продавали только по рецепту врача, значит, должен остаться бумажный след. Даже если он взял лекарство у какого-нибудь другого качка или заказал через вебсайт в Австралии, это можно будет со временем выяснить. И тогда очень скоро кто-то захочет еще раз взглянуть на тело и выяснит, что у трупа отсутствуют кости рук и ног. Черт! Долбаный Раза! Сволочь! Марта принялся думать о сорокашестилетнем бодибилдере. Мужчина в таком возрасте, да еще обремененный семьей, может столь истово трудиться над своим телом только по двум причинам. Первая: он — голубой. Вторая: у него есть любовница. В обоих случаях он наверняка не спит со своей женой. А что чувствует в данной ситуации она? Злится? Скорее всего, да. Является ли это достаточным основанием для того, чтобы отравить неверного муженька? Кто знает! Люди убивали друг друга и из-за меньшего. Марти постарался припомнить, как вела себя миссис Веллер во время эксгумации: заплаканная вдова, опирающаяся на руку своего высокого сына и поддерживаемая с другой стороны любящей дочерью. Ужасно трогательно! Вот только… В тот момент, когда гроб поднялся из земли, Эмили Веллер вдруг ужасно занервничала. Безутешной вдове внезапно захотелось, чтобы все было сделано как можно быстрее. Не надо везти тело в больницу, не надо брать слишком много образцов тканей. Женщина, которая потребовала проведения комплексной генетической экспертизы, в одночасье передумала. Почему? На ум приходил только один логичный ответ: миссис Веллер хотела провести анализ на отцовство, но она не думала, что для этого тело придется везти в больницу для всестороннего исследования. Она не предполагала, что эксперты захотят взять образцы тканей различных органов, считая, что они удовлетворятся анализом крови, вернут труп в могилу и разъедутся по домам. Когда события стали развиваться по иному сценарию, она запаниковала. Что ж, такой вариант вполне возможен.* * *
Марти вошел в свой кабинет и закрыл дверь. Ему было необходимо позвонить миссис Веллер. Это был деликатный звонок. Номер и время будут зафиксированы телефонной станцией. Какой же придумать предлог? Марти наморщил лоб. Ах да, ему нужны образцы ДНК миссис Веллер и ее детей. Хорошо, ладно. Но возникает вопрос: почему он не взял у них образцы ДНК прямо на кладбище, во время эксгумации? Ведь они берутся с помощью обычного мазка с внутренней стороны щеки. Минутное дело. Ответ: потому что он думал, что эти образцы уже взяты лабораторией мисс Благонравной Ханжи. Марти оценил правдоподобность подобного объяснения и нашел его вполне подходящим. Затем он снял телефонную трубку и набрал номер.* * *
— Миссис Веллер? Это доктор Робертс из больницы «Лонг-Бич Мемориал». Марти Робертс. — Здравствуйте, доктор Робертс. — Последовала короткая пауза. — Все в порядке? — Да, миссис Веллер. Я всего лишь хотел бы договориться с вами о дате, когда вы с вашими детьми приедете к нам, чтобы сдать образцы ДНК и кровь для исследования. — Мы уже сделали это. Сдали все, что положено, той женщине из лаборатории. — Ах, вот как! Вы имеете в виду доктора Хантер? Извините, я не знал. Последовала новая пауза, после которой Эмили спросила: — А вы сейчас проводите, гм, исследования Джека? — Да, кое-какие исследования делаем мы, кое-какие — лаборатория. — Обнаружили что-нибудь? В смысле, нашли что-нибудь необычное? Марта улыбнулся. Вдова явно имела в виду не отцовство. Она беспокоилось, что они могут найти что-то еще. — Ну, видите ли, миссис Веллер… — Да, слушаю вас? — Похоже, возникло некоторое осложнение. Собственно говоря, ничего серьезного, но… — Что за осложнение? — Генетическая лаборатория обнаружила в тканях мистера Веллера наличие некоего необычного препарата. Впрочем, возможно, это какая-то ошибка лаборантов. — О каком именно препарате идет речь? — Я упомянул об этом только потому, что знаю: вы хотите, чтобы ваш супруг наконец упокоился с миром. — Это верно, мне бы хотелось, чтобы его наконец оставили в покое. — Поверьте, мне было бы крайне неприятно, если бы его память снова потревожили, начав задавать вопросы относительно того, как этот препарат попал в его тело. Потому что, даже если это лабораторная ошибка, здесь уже оказывается замешан закон, миссис Веллер. Повторяю: мне бы очень не хотелось, чтобы вас опять беспокоили, если какой-нибудь коронер вдруг начнет дознание. — Понимаю, — ответила она. — Разумеется, я не посоветую вам ничего иного, кроме как скрупулезно соблюдать закон, но во время эксгумации я заметил, что эта процедура стала для вас тяжелым эмоциональным потрясением. — Да, да… — Но если вы не хотите испытать еще один шок от проведения повторной эксгумации, не говоря уж о связанных с этим расходах, вы можете выбрать другой, более легкий и дешевый путь. Вы можете распорядиться о кремации тела. — Я не думала об этом, — ответила вдова. — Уверен, вы даже не предполагали, что извлечение тела вашего супруга из места захоронения нанесет вам столь сильную морально-психологическую травму? — Вы совершенно правы. — И вам, возможно, не захочется пройти через это еще раз? — Ни в коем случае! «Еще бы!» — подумал Марта. — Конечно, если бы вы знали, что будет проводиться расследование, вы никогда не приняли бы решение о кремации, да и я бы не посоветовал вам это. Но вы могли принять такое решение самостоятельно, руководствуясь какими-то своими причинами. И если бы это было сделано быстро — скажем, сегодня вечером или завтра утром, — все выглядело бы именно таким образом. Тело оказалось бы кремированным раньше, чем коронер принял решение о начале дознания. — Я вас поняла. — Ну что ж, мне пора, — сказал Марти. — Я благодарна вам за то, что вы нашли время позвонить, — сказала она. — Что-нибудь еще? — Нет, это все, что я хотел вам сказать. Благодарю вас, миссис Веллер. — Не за что, доктор Робертс. В трубке раздались короткие гудки. Марти Робертс откинулся на спинку кресла и закинул руки за голову. Он был доволен тем, что сделал этот звонок. Ну просто очень доволен! Осталось сделать последнюю вещь. — Лаборатория пятого этажа, Дженни слушает. — Дженни, это доктор Робертс из патологоанатомии. Не могли бы вы проверить для меня результаты одного анализа? — Это срочный анализ доктор Робертс? — Нет, давнишний. Наркологический анализ, который заказывали восемь дней назад. Фамилия пациента — Веллер. Марти продиктовал номер истории болезни. На том конце линии повисла тишина, затем звякнули ключи. — Джон Веллер? Белый мужчина сорока шести лет? — Он самый. — Мы сделали расширенный наркологический анализ в три часа тридцать семь минут утра в воскресенье восьмого мая. Наркологический анализ и — ага, вот! — еще девять других. — У вас сохранились образцы крови пациента? — Да, я уверена, что сохранились. Мы сейчас ничего не выбрасываем. — Не могли бы вы проверить? — Доктор Робертс, уверяю вас, мы все сохраняем, даже бирки, которые привязывают к ножкам новорожденных. Согласно закону сейчас мы делаем каждому младенцу анализ на фенилкетонурию [53], но, даже несмотря на это, сохраняем бирки. Мы сохраняем образцы пуповинной крови, плаценты, тканей, оставшихся после отсечения. Мы сохраняем все… — Я понял. И все же не сочтите за труд, проверьте. — Да вот, я уже вижу на экране компьютера: образец крови есть, он заморожен и хранится в холодильном отделении В-7. В конце месяца его заберут в запасное хранилище, расположенное в другом здании. — Простите меня за настойчивость, Дженни, но в данном случае возможно полицейское расследование, поэтому я прошу вас: проверьте наличие образца лично, чтобы не оставалось никаких сомнений в том, что он есть и никуда не подевался. — Хорошо, я отправлю кого-нибудь вниз, а потом перезвоню вам. — Спасибо, Дженни. Марти повесил трубку и вновь откинулся на спинку кресла. Сквозь стеклянную перегородку он видел Разу, который скреб железный стол, готовя его к новому вскрытию. Раза, надо признаться, трудился на совесть. Дотошный парень и весьма внимательный к деталям. А это означает, что он вполне мог влезть в базу данных больницы, чтобы внести в нее несуществующий образец крови. Или за него это сделал кто-то другой. Зазвонил телефон. — Доктор Робертс? Это Дженни. — Слушаю вас, Дженни. — Боюсь, я поторопилась, заверив вас, что все на месте. Образец венозной крови Веллера в объеме 30 кубических сантиметров был заморожен, но его почему-то нет в холодильном отделении В-7. Видимо, по ошибке его поместили в какое-то другое место. Я уже напала на след этого образца и, как только выясню его местонахождение, сразу же сообщу вам. Что-нибудь еще, доктор Робертс? — Нет, Дженни. Большое вам спасибо.ГЛАВА 020
Наконец-то! Эллис Ливайн нашел свою мать на втором этаже магазина «Поло Ральф Лоурен» на перекрестке Семьдесят второй улицы и Мэдисон. Она как раз выходила из примерочной кабинки. На ней были белые хлопчатобумажные брюки и поверх них — цветастое подвязанное поясом платье наподобие халата. Она встала перед зеркалом, поворачиваясь из стороны в сторону, и только тогда заметила сына. — Здравствуй, дорогой. Как тебе, нравится? — Мама, что ты здесь делаешь? — Покупаю одежду для круиза. — Но вы не поедете в круиз! — сказал Эллис. - Обязательно поедем. Мы ездим в круиз каждый год. Тебе нравятся манжеты на штанинах? — Мама! Она нахмурилась и рассеянно поправила светлые волосы. — Вот насчет этого верха я не уверена, — задумчиво проговорила она. — Тебе не кажется, что в нем я похожа на фруктовый салат? — Нам нужно поговорить, — заявил Эллис. — Хорошо. У тебя есть время, чтобы пообедать со мной? — Нет, мама. Мне нужно возвращаться на работу. Эллис был бухгалтером в рекламном агентстве и сей- час вырвался с работы буквально на час, после того как ему в панике позвонил брат. Он подошел к матери и негромким, но многозначительным голосом произнес: — Мама, ты сейчас не можешь покупать все эти вещи! — Не глупи, дорогой. — Мама, ведь у нас был семейный совет, и мы обо всем договорились! Эллис и двое его братьев приезжали к родителям в прошлые выходные. Их отцу было шестьдесят три, а матери — пятьдесят девять. Они жили в собственном доме в Скарсдейле. Братья приехали к родителям, чтобы обсудить финансовые проблемы. Разговор получился тяжелым, мучительным. — Ты, наверное, шутишь, — сказала она ему сейчас. — Нет, я совершенно серьезен. Он сжал руку матери. — Эллис Джекоб Ливайн! Вы ведете себя недопустимо! — Мама, отец потерял работу. — Я знаю, но у нас много… - И ему заморозили пенсию. — Только временно. — Нет, мама, это не временно. — Но у нас всегда было много… — Уже — нет. Все изменилось. — Мы с папой говорили после того, как вы уехали, и он сказал, что с нами все будет в порядке. Все эти разговоры о необходимости продать дом и «Ягуар» просто смехотворны! — Это он так сказал? — Ну, разумеется! Эллис вздохнул. — Он просто хотел успокоить тебя. — Но я ничуть не беспокоюсь. Ведь он так любит эти «Ягуары». Ваш отец каждый год покупает новый «Ягуар» — с тех самых пор, когда вы еще были совсем крошками. На них уже оборачивались продавщицы. Эллис оттащил мать в сторону. — Мама, как ты не поймешь, теперь все иначе! — Не надо, прошу тебя! Эллис отвел взгляд в сторону. Ему было больно смотреть ей в глаза. Сколько он помнил родителей, они всегда были успешными, крепко стоящими на ногах, солидными людьми. Жизнь Эллиса и его братьев была полна взлетами и падениями, например, старший брат перманентно находился в состоянии развода, но их родители принадлежали к старшему поколению, которое больше других добродетелей ценило стабильность, и поэтому были незыблемы, как скала. На них всегда можно было положиться. Никто не встревожился даже после того, как их отец потерял работу. Конечно, в таком возрасте ему не приходилось рассчитывать на то, что удастся найти новую, но у него имелись вложения, акции, недвижимость в Монтане и на Виргинских островах, а также вполне приличная пенсия. Причин для беспокойства не было, поэтому родители не изменили привычный стиль жизни: они продолжали развлекаться, путешествовать и тратить деньги. И вот теперь Эллис и его братья платили по закладным за дом в Скарсдейле, пытались продать квартиру в Шарлотте-Амалии и дом в Вейле. — Мама, — снова заговорил он, — у меня двое Детишек в детском саду, у Джеффа ребенок учится в первом классе частной школы. Ты знаешь, сколько сегодня стоит обучение в частной школе? Аарон платит алименты. У каждого из нас — своя жизнь, мы не можем оплачивать вдобавок и вашу. — Вы не платите ни за меня, ни за своего отца! — фыркнула она. — Платим, мама, платим! И поэтому я говорю тебе: ты не можешь покупать эти вещи. Вернись в кабинку, переоденься в свою одежду, и идем отсюда. Прошу тебя! И внезапно к его ужасу мать разрыдалась, закрыв лицо ладонями. — Я так боюсь! — выдавила она из себя. — Что с нами будет? Эллис обнял мать и прижал ее голову к своей груди. — Все будет хорошо, мама, — мягко сказал он. — Переоденься, а потом мы поедем и где-нибудь пообедаем. — У тебя же нет времени! Ты сам сказал! — сквозь слезы проговорила мать. — Ничего, я договорюсь с начальством. Поедем в «Карлайл». Тебе там понравится. Мать всхлипнула в последний раз, вытерла глаза и, гордо подняв голову, направилась в примерочную кабинку. Эллис вытащил из кармана сотовый телефон, чтобы позвонить на работу и предупредить о том, что он задерживается.ГЛАВА 021
На посвященном проблеме биотехнологий молитвенном завтраке членов конгресса в Вашингтоне доктор Роберт Беллармино с нетерпением ожидал, когда ведущий, конгрессмен Генри Уэйтерс, отличавшийся особой многословностью, закончит представлять его собравшимся. — Доктор Беллармино известен всем нам как врач с совестью, человек, принадлежащий науке и Богу, человек, сохранивший высокие нравственные принципы и моральные устои в наш век всеобщей распущенности, символом которой стало МТУ. Доктор Беллармино является не только одним из руководителей Национального института здоровья, но и нерукоположенным пастырем баптистской церкви Томаса Филда в Хьюстоне, а также автором «Поворотного пункта» — книги духовного пробуждения для восприятия целительной проповеди Господа нашего Иисуса Христа. Я знаю, что уже через час он должен находиться в зале слушаний конгресса, поэтому позвольте мне предоставить слово служителю науки и Господа, доктору Роберту А. Беллармино. Вальяжный и уверенный в себе, Беллармино поднялся на возвышение и встал за ораторскую трибуну. Тема его выступления, как значилось в программке, звучала так: «Планы Господа в отношении человечества и генетика». — Благодарю конгрессмена Уэйтерса за теплые слова в мой адрес и всех вас за то, что пришли сюда сегодня. Некоторые из вас могут удивиться тому, что ученый, особенно ученый-генетик, может совместить свою работу со Словом Божьим. Но, как нам указывает выдающийся американский генетик Дентон Александер, в Библии говорится о том, что Господь является Создателем всего сущего, а значит, и ДНК, которая определяет биологическое разнообразие нашей планеты. Возможно, именно по этой причине некоторые противники генетики доказывают, что мы не должны заниматься своей работой, что мы пытаемся взять на себя функции Бога. Тот же постулат лежит в основе некоторых экологических доктрин, которые утверждают, что природа свята и неприкосновенна. Подобные убеждения, безусловно, являются языческими и безбожными. Беллармино сделал паузу, чтобы слушатели могли оценить сказанное. В дальнейшем он намеревался подробнее развить тезис о языческих верованиях, особенно пантеистической теории природы, получившей название «калифорнийской космологии». Позднее, но не сегодня. — В Книге Бытия — глава первая стих двадцать восьмой и глава вторая стих пятнадцатый — ясно говорится о том, что Всевышний возложил на человеческие существа ответственность заботиться о земле и всех живущих на ней живых созданиях. Вспомните слова Писания; «И сотворил Бог человека по образу Своему… Мужчину и женщину… И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле». А затем: «И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его». Мы не изображаем из себя Бога. Мы провинимся перед Ним, если не станем послушно исполнять Его волю в отношении всего того, что Он даровал нам, во всей величественности и разнообразии щедрости Своей. В этом и заключается предназначение человека по Божьему промыслу. Мы, волею Господа, распорядители на этой планете. Генная инженерия использует тот инструментарий, который Всевышний дал нам для воплощения в жизнь Его воли. Незащищенные урожаи уничтожаются вредителями, они гибнут от морозов и засухи. Генетическое модифицирование способно предотвратить это. Для посевов понадобится меньше площадей, что позволит сохранить больше нетронутых участков природы и при этом накормить голодных. Генная инженерия позволяет излить щедрость Господню на всех страждущих, как Он бы того хотел. Генетически модифицированные организмы создают чистый инсулин для диабетиков, чистый коагулирующий фактор, повышающий свертываемость крови у больных гемофилией. Прежде люди, страдающие этими заболеваниями, часто погибали от заражения. Именно благодаря генной инженерии стало возможным создание столь чистых препаратов. Кто осмелится утверждать, что это не соответствует воле Всевышнего? Критики заявляют, что генная инженерия противоестественна, поскольку меняет саму природу организма, его глубинную и мудрую суть. Эти утверждения носят откровенно языческий характер. Одомашнивание растений и животных, происходившее на протяжении тысяч лет, тоже меняло их суть. Домашняя собака перестала быть волком. Кукуруза больше не является чахлым растением с несъедобными плодами, каким ее изначально создала природа. Генная инженерия — это всего лишь новый шаг на долгом пути, которым изначально идет человечество. Она никоим образом не означает резкого и решительного отхода от издревле установившейся традиции, разрыва с прошлым. Нередко приходится слышать, что мы не должны изменять ДНК. Но почему? ДНК сама непрерывно меняется и находится в постоянном взаимодействии с нашим повседневным существованием. Можем ли мы приказать спортсменам не заниматься тяжелой атлетикой на том основании, что в результате меняется объем их мышц? Можем ли мы запретить студентам читать книги, поскольку из-за этого меняется структура их развивающегося мозга? Конечно же, нет. Наши тела постоянно изменяются, а вместе с ними меняется и наша ДНК. Существует около пятисот генетических заболеваний, которые, в принципе, могли бы быть излечены с помощью генной терапии. Многие из них являются причиной мучительных страданий и ранней смерти детей. Другие — висят над людьми, словно смертный приговор: эти несчастные на протяжении всей своей жизни ждут, когда придет болезнь и свалит их с ног. Должны мы лечить эти недуги, если у нас есть такая возможность? Должны ли мы облегчать человеческие страдания там, где это возможно? Если да, то мы должны изменять ДНК. Видите, как все просто? Итак, имеем ли мы право модифицировать ДНК? Является ли это Божьим промыслом или человеческой гордыней, высокомерием? Ответить на этот вопрос непросто. То же самое относится к наиболее щекотливому вопросу — использованию в этих целях человеческих эмбрионов и зародышей. Многие последователи иудео-христианской традиции выступают категорически против использования эмбрионов, но подобные взгляды со временем вступят в противоречие с необходимостью лечить больных и облегчать страдания. Может быть, не в этом году и даже не в следующем, но такое время настанет. Для того чтобы принять правильное решение, необходимо много думать и молиться. Господь наш Иисус умел излечить больных и оживить мертвых. Имеем ли мы право следовать его примеру, если сумеем сделать это? Сложный вопрос. Мы знаем, что гордыня имеет множество обличий, она способна не только заставить человека возомнить себя Богом, но и оказаться грузом, тянущим его назад, мешающим его развитию. Мы созданы, чтобы отражать славу Господа, а не тешить свое самолюбие. Лично у меня нет ответа на эти вопросы, и сейчас, стоя перед вами, я искренне признаюсь: в душе моей царит смятение. Однако в ней также живет вера в то, что Господь наставит нас на путь истинный и в конечном итоге приведет в тот мир, в котором, по Его разумению, нам должно жить. Я верю в то, что мы должны быть мудры и не можем Проявлять своенравие, когда имеем дело с его творениями, с его страждущими детьми и тварями. И за это я молюсь Господу нашему со всей страстью. Аминь. Речь произвела эффект на слушателей. Так было всегда. С теми или иными вариациями Беллармино произносил ее перед различными аудиториями уже на протяжении десяти лет, и каждый раз — все более твердо и решительно. Пять лет назад он не произносил слово «эмбрион»; а теперь осмелел, хотя определенную осторожность все же соблюдал. Он заставлял слушателей задуматься. Мысль о страданиях заставляла их чувствовать себя неловко, как и мысль о том, чтобы заставить парализованного ходить. Разумеется, никто не знал, реальны ли перспективы, которые столь ярко расписывал Беллармино. Что касается его самого, то он сомневался в том, что такое вообще когда-нибудь случится. Но пусть слушатели думают, что благословенная эпоха грядет. Пусть беспокоятся. Это хорошо. Ставки слишком высоки, а будущее приближается со скоростью ракеты. Любое исследование, которое власти запретят проводить в Вашингтоне, непременно будет проведено в Шанхае, Сеуле или Сан-Паулу. И Беллармино, искушенный в интригах и виртуозно умеющий лицемерить, был намерен не допустить этого. Иными словами» ничто не должно нанести ущерб его лаборатории, его исследованиям и его репутации. Он хорошо умел защищать и одно, и второе, и третье.* * *
Часом позже, в обитом деревянными панелями зале, Беллармино был приведен к присяге перед лицом специального комитета палаты представителей по генетике и здравоохранению. Слушания были посвящены весьма актуальному вопросу: может ли Патентное ведомство оформлять патенты на человеческие гены. Таких патентов уже были выданы тысячи. Правильно ли это? — Не вызывает сомнений, что тут мы столкнулись с проблемой, — заявил Беллармино, даже не заглядывая в свои записи. Для большего эффекта он вызубрил текст своих показаний наизусть и мог бы без запинки произнести его хоть перед телекамерой. — Индустриальное патентование генов создает серьезные препятствия для будущих научных изысканий. В то же время патентование генов учеными не вызывает серьезных опасений, поскольку ученые охотно делятся друг с другом результатами своих исследований. Конечно, это была чушь. Доктор Беллармино не упомянул о том, что различия между промышленностью и миром науки давно стерлись. Двадцать процентов ученых, занимающихся академическими исследованиями, состояли на содержании у промышленности. Десять процентов ученых занимались исследованиями в области создания лекарственных средств, и десять процентов их разработок уже вышли на рынок. Более сорока процентов ученых в ходе своих исследований подали заявки на оформление патентов. Не сказал Беллармино и о том, что он сам проводил весьма агрессивную патентную политику. За последние четыре года его лаборатория подала 572 патентные заявки по результатам исследований в области лечения болезни Альцгеймера, шизофрении, маниакально-депрессивных психозов, фобий, дефицита внимания. Он оформил патенты на дюжину генов, повинных в различных нарушениях обмена веществ, выражающихся в непрекращающихся во сне движениях ног или непроизвольном ночном мочеиспускании. — Тем не менее, — продолжал доктор Беллармино, — я могу заверить комитет в том, что практика патентования генов в целом являет собой благое дело. Меры, предусмотренные нашим законодательством для защиты интеллектуальной собственности, работают исправно, Важные исследования оказываются защищенными, и потребитель — американский пациент — выигрывает от нашей деятельности. Беллармино не сообщил конгрессменам о том, что ежегодно выдается более четырех тысяч патентов, основанных на исследованиях ДНК: по два патента в час в течение каждого рабочего дня. Поскольку всего генов у человека около тридцати пяти тысяч, эксперты полагали, что более двадцати процентов генома человека уже приватизировано и находится в частной собственности. Он умолчал также и о том, что самым крупным владельцем патентов являлся вовсе не какой-нибудь промышленный гигант, а Калифорнийский университет. Ему принадлежит право на большее число патентов, чем компаниям «Пфайзер», «Мерк», «Лили» и «Вайт», вместе взятым. — Мысль о том, что часть человеческого генома может кому-то принадлежать, кажется многим нелепой и путающей, — продолжал Беллармино, — но именно это делает Америку великой и расширяет наши горизонты познания. Согласен, временами это становится причиной некоторых шероховатостей, но все проблемы, я уверен, рано или поздно будут преодолены. Патентование генов — это именно тот путь, которым следует двигаться. Закончив, доктор Беллармино покинул зал, где проходили слушания, и направился в аэропорт Рейгана, из которого он должен был вылететь в Огайо, чтобы продолжить исследования «гена новизны», которые проводились в расположенном там парке развлечений. Беллармино сопровождала съемочная группа из передачи «60 минут». Телевизионщики готовили передачу о его напряженной и важнейшей работе на ниве генетики и о нем самом. Кадры, снятые в Огайо, должны были стать важной частью передачи, потому что там он общался с простыми людьми, и режиссер сказал, что это придаст сюжету теплоту и искренность.Пресс-релиз Массачусетского технологического института Правительственный центр, Бостон Для немедленного распространения УЧЕНЫЕ ВЫРАСТИЛИ В ЛАБОРАТОРИИ МИНИАТЮРНОЕ УХО Первая «парциальная форма жизни» из МТИ Сфера возможного применения — создание слуховых аппаратов Ученые МТИ впервые вырастили человеческое ухо на тканевой культуре. Австралийский эстрадный исполнитель Стеларк обратился в лабораторию Массачусетского технологического института с просьбой создать для него дополнительное ухо. Образец ткани Стеларка поместили в крутящийся биореактор с пониженным уровнем гравитации и вырастили ухо размером в четверть настоящего, чуть больше бутылочной крышки. Представители МТИ заявили, что это ухо может рассматриваться в качестве «парциальной формы жизни», наполовину сконструированной, наполовину выращенной. В прошлом году ученые той же лаборатории МТИ вырастили лягушачье мясо из помещенных на биополимерную сетку тканей лягушки. Они же вырастили бараний бифштекс из клеток еще не рожденной овцы. Они так же создали то, что было названо «кожей без жертв». Эта кожа была искусственно выращена в лаборатории и вполне подходила для производства обуви, сумок, ремней и другой кожаной продукции, которая предположительно могла бы найти спрос у строгих вегетарианцев и защитников животных. Несколько компаний, производящих слуховые аппараты, уже начали переговоры с МТИ относительно закупки этой технологии. Как заявил генетик Зак Раби, «население Америки стареет, и многие пожилые граждане, выбирая между слуховым аппаратом и выращенным генетически модифицированным в сторону увеличения ухом, могут отдать предпочтение последнему. Представитель фирмы «Аудион», производящей слуховые аппараты, подчеркнул: «Мы говорим не об ушах слоненка Дамбо, а об увеличении внешнего уха всего лишь на двадцать процентов, что вдвое усилит слух. Мы полагаем, что потенциальный рынок такого товара, как увеличенное ухо, огромен. Когда такие уши будут у многих людей, это перестанет бросаться в глаза, и они станут таким же обычным явлением, каким являются сегодня силиконовые имплантанты для груди.
ГЛАВА 022
День, выдавшийся для Марти Робертса и без того неудачным, стал еще мрачнее после телефонного звонка Эмили Веллер. - Мистер Робертс, — сказала она, — я звоню вам из крематория. Похоже, с кремацией моего несчастного мужа возникли проблемы. — Какого рода проблемы? — Марти находился в своем кабинете в патолого-анатомическом отделении. — Они говорят, что не могут кремировать моего мужа, если в его теле содержится металл. — Металл? Какой еще металл? Ведь у него не было шурупов в костях или осколков, оставшихся от военных ранений, не так ли? — Нет-нет, они говорят, что в руках и ногах Джека — металлические трубки, а кости удалены. — Вот как? — Марти встал с кресла и стал размахивать в воздухе рукой, чтобы привлечь внимание Разы, находившегося в прозекторской. — Удивительно! Как такое могло произойти? — Я звоню вам для того, чтобы задать тот же самый вопрос. — Даже не знаю, что сказать. Не имею ни малейшего представления, миссис Веллер. Я шокирован вашим сообщением. В кабинет вошел Раза. — С вашего позволения я включу громкую связь, миссис Веллер, чтобы разговаривать с вами и одновременно делать записи. Насколько я понял, вы сейчас находитесь в крематории, куда привезли тело мужа? — Да, — ответила вдова, — а мне заявляют, что у Джека в ногах и руках вместо костей свинцовые трубки, и поэтому они не могут его кремировать. — Понятно, — проговорил Марти, глядя на Разу. Тот яростно помотал головой и нацарапал на листе блокнота: «Мы взяли только одну ногу. Вставили деревянный штифт». — Миссис Веллер, — заговорил Марти, — я не представляю, каким образом это могло случиться. Возможно, это сделали в похоронном бюро или, быть может, на кладбище. — Как бы то ни было, работники крематория говорят мне, что Джека нужно перезахоронить. А еще они говорят, что нужно обратиться в полицию, поскольку его кости, похоже, украли. — Последовала долгая многозначительная пауза, после которой женщина спросила: — А что об этом думаете вы, доктор Робертс? — Я перезвоню вам, миссис Веллер, — торопливо проговорил Марти Роберте и повесил трубку. — Ты, кретин! — тут же набросился он на Разу. — Я же тебя предупреждал! Дерево, только дерево! — Я знаю, — защищался Раза, — но мы к этому свинцу не имеем никакого отношения! Клянусь тебе! Мы используем только деревянные штифты! — Свинцовые трубки… — проговорил Марти, в отчаянии качая головой. — Какое-то безумие! — Это не мы, Марти! Клянусь тебе, это не мы! Наверняка это сделали кладбищенские ублюдки! Ты ведь сам знаешь, как это просто. Они проводят церемонию, члены семьи бросают в могилу по горсти земли, и все расходятся по домам. Гроб еще не закопан. Они не производят захоронение в течение всего дня, если не больше. А потом, ночью, приходят к гробу и забирают кости. Ну ты же сам все знаешь! — А ты откуда узнал об этом? — спросил Марти, буравя лаборанта взглядом. — В прошлом году был случай, когда позвонила женщина, вспомнившая о том, что перед похоронами мужа забыла снять с его пальца обручальное кольцо. Она спрашивала, не сняли ли его мы во время вскрытия. Я ответил, что мы с тела ничего не снимали, и обещал позвонить на кладбище. Выяснилось, что они еще не похоронили покойника. Женщина приехала туда и забрала кольцо. Марти Робертс сел в кресло. — Послушай, — заговорил он, — если полиция начнет расследование, если они поинтересуются банковскими счетами… — Да нет же, нет! Поверь мне! — Это же курам на смех! - Говорю же тебе, Марти, не делали мы этого! Никаких металлических трубок! Нет, нет и еще раз нет! — Это я уже слышал, вот только не верю. Раза постучал по столу. — Ты бы лучше спросил у нее по поводу рецепта. — Спрошу, не сомневайся. А теперь проваливай отсюда. Я ей сейчас перезвоню.* * *
Раза прошел через прозекторскую и зашел в раздевалку. Убедившись в том, что там никого нет, он вынул из кармана сотовый телефон и набрал номер. — Джесу, — заговорил он, когда ему ответили, — ты что, совсем охренел? Что ты творишь? Вставил в того парня, который погиб в автокатастрофе, какие-то свинцовые трубки! Черт! Марти рвет и мечет! Родственники попытались кремировать чувака, а выяснилось, что он нашпигован свинцовыми трубками. Сколько раз тебе говорить: используй только дерево!* * *
— Миссис Веллер, — говорил тем временем Марти Робертс, — я полагаю, вам все же придется перезахоронить вашего супруга. Другого выхода нет. — Почему же, есть. Например, обратиться в полицию в связи с кражей костей у покойника. — Я не могу указывать вам, что нужно делать. Только вамрешать, как лучше поступить в данной ситуации, но я убежден в том, что в результате долгого полицейского расследования всплывет выписанный на ваше имя рецепт на этакриновую кислоту, которую вы приобрели в аптеке «Лонгвуд» на Мотор-драйв. — Я приобрела это лекарство для себя. — О, я в этом не сомневаюсь! Остается только выяснить, каким образом оно попало в тело вашего мужа, и это может привести к осложнениям. — Наличие препарата в теле было обнаружено в вашей больнице? — Да, но я убежден, что лаборатория не станет делать далекоидущих выводов, если вы не будете выдвигать обвинение против больницы. Сообщите мне о решении, которое вы примете, миссис Веллер, а пока — прощаюсь с вами. Он повесил трубку и взглянул на термометр, висевший в прозекторском зале. Тот показывал 15 градусов, но Марти безудержно потел.* * *
— А я все думаю: когда ты покажешься? — проговорила Мэрили Хантер, в лабораторию которой пришел Марти Робертс. Она была мрачнее тучи. — Я хотела бы знать, какую роль в этом деле играешь ты. — В каком таком деле? — Сегодня звонил Кевин Маккормик. Нам грозит еще один судебный процесс со стороны семейства Веллеров. Иск подал сын покойного, тот парень, который работает в биотехнологической компании. — В чем суть иска? — Я только следовала существующим правилам, — понуро проговорила Мэрили. — Угу. Так в связи с чем он собирается подавать в суд? — Похоже, страховая компания расторгла с ним договор о страховании жизни. — Из-за чего? — У его отца был BNB71 — ген сердечных заболеваний. — Правда? Ерунда какая-то! Этот мужик был здоровее здорового. — У него имелся ген, но он не был активирован. Мы нашли его в тканях и задокументировали, а страховая компания, узнав об этом, отменила страховку Веллера-младшего, прилепив к нему ярлык «потенциально больного». - А откуда они взяли эту информацию? — Она выкладывается в Интернете. — Выкладываете в Интернете? - Таково требование закона, — пояснила Мэрили. — Согласно законодательству штата, подобная информация должна быть доступной и проверяемой. Мы обязаны выкладывать ее на специальный FTP-адрес. Для входа туда требуется пароль, но заполучить его — пара пустяков. — Не могу поверить, что вы размещаете генетическую информацию практически в открытом доступе! — Не всю, а только ту, что связана с расследованиями. А по факту каждой автокатастрофы со смертельным исходом автоматически возбуждается уголовное дело. Сын утверждает, что он не давал разрешения на обнародование генетической информации о нем самом, и это правда. Но если мы помещаем информацию об отце, чего требует от нас законодательство штата, то получается, что мы размещаем информацию и о сыне. Потому что дети наследуют как минимум половину генов родителей. Получается, что либо так, либо иначе, но мы все равно вынуждены нарушить закон. — Мэрили печально вздохнула. — Том Веллер хочет, чтобы ему возобновили страховку, но из этого ничего не выйдет. Марти Робертс оперся руками о стол. — Как обстоят дела сейчас? — Мистер Веллер подал в суд на больницу и на меня лично. Его адвокат потребовал, чтобы лаборатория больше не прикасалась к каким-либо биологическим материалам, имеющим отношение к семейству Веллер. — Мэрили хмыкнула. — Мы больше не у дел. Не у дел! Больше никаких расследований, никаких ковыряний в теле Веллера! Марти Робертс внутренне ликовал, хотя внешне старался изобразить сочувствие. — Это так несправедливо! — всплеснул он руками. — Получается, что нашим обществом правят юристы! — Это уже не имеет значения, Марти, — сказала она. — Все закончено. Поезд ушел.* * *
Вернувшись чуть позже к себе в отделение, Марти заявил: — Раза, один из нас должен уйти. — Я знаю, — ответил Раза, — и я буду скучать по тебе, Марти. — Что ты имеешь в виду? — Я получил новую работу, — ответил молодой человек, улыбаясь. — В больнице «Гамильтон», в Сан-Франциско. У тамошнего лаборанта только что случился инфаркт, так что послезавтра я уже приступаю к работе. Сейчас я собираю вещички и пакуюсь. Сегодня — мой последний день в этой лаборатории. — Понятно, — протянул Марти Робертс. Он не знал, что еще сказать. — Я знаю, по закону ты можешь потребовать, чтобы я отработал еще две недели, но я сказал в больнице, что в связи с чрезвычайными обстоятельствами ты наверняка войдешь в положение и отпустишь меня. Кстати, у меня есть кандидатура на замену мне. Это мой друг, Джесу. Очень хороший парень. Сейчас он работает в похоронном бюро, так что наше дело знает. — Ладно, я на него взгляну, — сказал Марти, но, возможно, замену тебе я подберу сам. — Ясное дело, решать — тебе. — Раза протянул Марти руку. — Спасибо за все, доктор Робертс. — Я тебя долго не забуду, — улыбнулся на прощание Марти. Раза повернулся и вышел из прозекторской.ГЛАВА 023
Джош Винклер стоял у окна своего кабинета, выходившего в огромную приемную зону «Биогена», и предавался невеселым раздумьям. Дела в последнее время шли сикось-накось. Том Веллер, ассистент Джоша, взял недельный отпуск по семейным обстоятельствам. Сначала у него в автокатастрофе погиб отец, а потом еще возникли проблемы с его медицинской страховкой. Поэтому теперь Джош был вынужден работать с новым, неопытным ассистентом. Снаружи бригада ремонтников возилась с видеокамерами наблюдения на автостоянке, в вестибюле Брэд Гордон снова точил лясы с красавицей Лизой. Джош вздохнул. Каким этот парень владеет секретом, позволяющим ему делать что угодно, вплоть до заигрывания с любовницей босса? Похоже, он не допускает даже мысли о том, что его могут уволить! Груди у Лизы были просто потрясающими! — Джош, ты меня слышишь? — Да, мама. — Ты о чем-то задумался? - Нет, мама. Сверху ему был хорошо виден вырез блузки Лизы и выпирающие из него мраморно-белые окружности тугих грудей. Без сомнения, слишком тугих, чтобы быть настоящими, но Джоша это не смущало. В наше время с помощью хирургии все улучшали себе всё. В том числе и мужчины. Даже двадцатилетние парни делали себе подтяжки лица и вставляли имплантанты в пенис. — Ну так как же, Джош? — спросила мать. — А? Извини, мама, что ты говорила? — Я говорила Про Ливайнов, наших родственников. — Не знаю. Где они живут? — В Скарсдейле, дорогой. Теперь он вспомнил. Те самые Ливайны, которые слишком безоглядно тратили деньги. — Мама, это незаконно. — Но ты сделал это с сыном Лоис. Да, он это сделал, но только потому, что был уверен: его никто никогда не поймает. — Теперь мальчик бросил наркотики и работает в банке, Джош. В банке! — Кем он там работает? — Точно не знаю. Кассиром, что ли… — Это замечательно, мама. — Замечательно — не то слово. Этот твой спрей может оказаться настоящей золотой жилой, Джош. Сколько людей мечтали бы получить такое лекарство! Наконец ты сделал что-то свое. — Спасибо, мама. — Ты понимаешь, что я имею в виду. Этот спрей может оказаться сенсацией, но ведь ты сначала должен выяснить во всех подробностях, как он влияет на людей, разве не так? — Да, — вздохнул он. Это была чистая правда. — Вот поэтому-то тебе и нужно поехать к Ливайнам. — Хорошо, — сказал он, — я попробую достать баллон. — Для обоих родителей? — Да, мама, для обоих. Он закрыл сотовый телефон и стал обдумывать план действий, как вдруг послышался вой сирен. Через мгновение перед зданием затормозили две черно-белые патрульные машины. Из них выпрыгнули четверо полицейских, вошли в подъезд и направились прямиком к Брэду, который по-прежнему стоял, опершись о стойку, и трепался с Лизой. — Брэдли А. Гордон это вы? Тот растерянно кивнул. В следующий миг один из полицейских развернул начальника службы безопасности «Биогена» спиной к стене, завел его руки назад и защелкнул на них наручники. «Твою мать!» — подумал Джош, с разинутым ртом наблюдая эту сцену.* * *
Брэд вырывался и ревел: — Что за черт? Что это значит? — Мистер Гордон, вы арестованы за нападение при отягчающих обстоятельствах и изнасилование несовершеннолетней. — Что?! — Вы имеете право хранить молчание… — Какой еще несовершеннолетней! — орал Брэд. — Отпустите меня, мать вашу! Имел я всех этих несовершеннолетних! Полицейские с интересом уставились на него. Поняв свою оплошность, он поправился: — Ладно, я не то ляпнул! Не знаю я никакой несовершеннолетней! — Мы полагаем, что знаете, сэр. — Вы, парни, совершаете очень большую ошибку! — завопил Брэд, когда копы повели его к машине. — Идите смирно, сэр. — Я засужу на хрен ваши полицейские задницы! — Сюда, пожалуйста, сэр, — сказали ему и вывели на залитый солнцем двор.* * *
Когда Брэда увели, Джош посмотрел на других людей, выстроившихся вдоль поручня балкона. Половина всего персонала компании смотрела вниз, говорила, перешептывалась. В дальнем конце балкона он увидел Рика Дила, главу «Биогена». Босс стоял молча, засунув руки в карманы, и невозмутимо созерцал происходящее. Если Дил и был расстроен, он ничем не показал этого.ГЛАВА 024
Брэд Гордон с тоской во взгляде смотрел на отхожее место в одиночной камере, куда его поместили. К бачку прилепилась мокрая полоска туалетной бумаги, на полу перед унитазом натекла лужа бурой жидкости, в которой плавали куски какой-то дряни. Брэду хотелось по малой нужде, но он не мог заставить себя встать в эту омерзительную лужу. Ему даже не хотелось думать, что это могло быть. За его спиной в замке повернулся ключ. Он встал и обернулся. Дверь открылась, и на пороге камеры появился полицейский. — Пошли, Гордон. — Куда? Зачем? — Адвокат приехал. Полицейский провел Брэда по коридору и втолкнул в тесную комнатку. Там сидели пожилой мужчина в костюме в полоску и молодой парень в куртке с эмблемой команды «Доджерс», на столе перед которым стоял открытый и включенный лэптоп. На носу у парня примостились очки в толстой роговой оправе, отчего он напоминал нечто среднее между совой и Гарри Поттером. Они оба встали и пожали Брэду руку. Их имен он не расслышал, но догадался, что эти двое — из юридической конторы, которая работала на его дядю. — Что происходит? — спросил он. Пожилой адвокат открыл лежавшую перед ним папку. — Ее зовут Келли Чин, — сказал он. — Вы встретили ее на футбольном матче, вы охмурили ее… — Я охмурил ее? — А затем повезли ее в отель «Вествью Плаза», в номер 413. — Все было не так! — В номере вы склонили ее к оральному, генитальному и анальному сексу. А ей всего шестнадцать лет. — Господи Иисусе! Ничего этого не было! Пожилой адвокат молча смотрел на Брэда, а потом сообщил: — Вы — по уши в дерьме, друг мой. — Я же говорю вам: не было ничего подобного! — Понятно. Вас двоих засняли камеры наблюдения в вестибюле гостиницы и в лифте. Камеры в коридоре четвертого этажа зафиксировали, как вы с мисс Чин входите в номер 413. Вы пробыли там один час и семь минут, после чего она ушла одна. — Да, правильно, но… — Спускаясь в лифте, она плакала. — Что? — Она поехала прямиком в больницу округа Вествью и заявила там, что подверглась нападению и изнасилованию. Она прошла медицинское освидетельствование, в ходе которого были сделаны фотографии. У нее были обнаружены вагинальные разрывы и анальные травмы. Из прямой кишки были взят образец семенной жидкости. Сейчас он отправлен на анализ, но девушка утверждает, что она — ваша. Это так? — О, черт! — тихо проговорил Брэд. — Давайте-ка начистоту и без утайки, — сказал адвокат. — Расскажите мне, что именно произошло. — Маленькая сучка! — Начнем с футбольного матча, на котором вы познакомились. Свидетели утверждают, что вас и прежде видели на матчах, когда играли команды девочек. Зачем вы посещали эти игры, мистер Гордон? — О, Господи! — выдохнул он. Брэд рассказал всю историю, хотя пожилой адвокат все время перебивал его. Подробный рассказ о знакомстве занял более получаса. Наконец он добрался до того момента, когда они приехали в гостиницу. — Вы хотите сказать, что девочку вам подставили? — спросил адвокат. — Определенно подставили! — Когда вы ехали в лифте, не было никаких поцелуев или других проявлений интимности? — Нет, ничего такого. Она вела себя весьма сдержанно, по-азиатски. — Значит, по-азиатски сдержанно? Понятно. Это-то и плохо. На записях камер она непохожа на девушку, которой не терпится оказаться в постели с мужчиной. — Она, наверное, просто трусила. — Как вообще она себя вела? — Ну, когда мы находились в спальне и готовились, она, с одной стороны, была страстной, но, с другой, какой-то странной. Понимаете, она как будто то хотела этого, то не хотела. Но в целом было похоже на то, что ей хочется. Дошло до того, что она надела мне резинку, легла, раздвинула ноги, а потом вдруг вскочила и — прыг в сторону! «Нет, — говорит, — я не хочу». Я прыгаю вокруг нее, у меня все торчит, дымится. Наконец мне это надоело, и я разозлился. Она это видит, начинает извиняться. Встала на колени, сделала мне минет, и я кончил прямо в резинку. Она отсасывала не хуже профессионалки, но сейчас, знаете ли, все девчонки умеют это делать. В общем, потом она сняла с меня резинку, унесла ее в ванную комнату и, как я понял по звуку, спустила ее в унитаз. После этого она вернулась с мокрой горячей губкой, обтерла меня и заявила, что ей пора домой. Брэд поскреб подбородок и продолжал рассказывать: — Я возражать не стал, поскольку к тому времени уже начал подозревать, что с девчонкой что-то не в порядке. То ли она с причудами, то ли вообще психованная, а в таком случае она мне на хрен не нужна. «Ну что ж, иди, — говорю я ей. — Извини, если что не так». Девчонка попросила меня немного подождать после ее ухода. «Хорошо, — отвечаю, — какие проблемы!» Она отваливает. Я некоторое время жду, а потом тоже ухожу. И, клянусь вам, — закончил свое повествование Брэд, — это все, что было! — Она сообщила вам, сколько ей лет? — Нет. — А вы спрашивали? — Нет, но она сказала, что уже окончила школу. — Ничего она не окончила. Она — недоучка и несовершеннолетняя. — О, черт! Повисло тягостное молчание. Адвокат листал страницы лежащей перед ним папки. — Итак, по вашим словам, получается следующее. Эта девушка соблазнила вас на футбольном матче, вы привезли ее в номер отеля, она собрала вашу сперму в презерватив и уехала, причинила себе мелкие генитально-анальные травмы, ввела вашу спермы себе в прямую кишку, отправилась в больницу и сделала заявление об изнасиловании. Так? — Выходит, что так, — кивнул Брэд. — Крайне неубедительная история, мистер Гордон. — Но именно так все и было. — Имеются ли у вас доказательства правдивости ваших слов? Брэд погрузился в мрачные раздумья. — Нет, — сказал он наконец, — ничего у меня нет. — И в этом заключается главная проблема, — подвел итог адвокат.* * *
После того как Брэда увели обратно в камеру, пожилой адвокат обратился к молодому человеку в куртке «Доджерсов» и очках в толстой роговой оправе: — Что-нибудь скажешь? — Да, — ответил тот и развернул лэптоп так, чтобы пожилому был виден экран компьютера, на котором виднелся зубчатый узор, напоминающий рисунок на ленте электрокардиограммы. — Голосовой анализ показывает, что парень не запинался и не колебался. Похоже, он не лжет или, по крайней мере, убежден в том, что все обстояло именно так, как он рассказывает. — Интересно, — сказал пожилой. — Впрочем, это не имеет значения. Нет ни единого шанса на то, что нам удастся вытащить этого парня из той задницы, в которой он оказался.ГЛАВА 025
Генри Кендалл припарковал машину на стоянке «Лонг-Бич Мемориал» и вошел в больницу через боковой вход. В руке он держал контейнер для транспортировки человеческих тканей и органов. Он спустился в подвальное помещение, где располагалось патолого-анатомическое отделение, и спросил доктора Марти Робертса, сказав, что они давние друзья, одноклассники по школе округа Мэрии. Марти тут же вышел к посетителю. — О, Господи! — воскликнул он. — Я услышал твое имя и подумал, что ты умер. — Пока нет, как видишь, — сказал Генри, тряся руку старого друга. — Да и ты выглядишь неплохо. — Я выгляжу толстым, а вот ты действительно в полном порядке. Как поживает Линн? — Хорошо, и детишки — тоже. А как твоя Дженис? — Сбежала с кардиохирургом пару лет назад. — Извини, я не знал. — Я очень легко это пережил. Да и черт с ней, — махнул рукой Марти Робертс. — Жизнь прекрасна. Тут у нас были кое-какие проблемы, но сейчас все рассосалось. — Он улыбнулся. — Как я понимаю, ты заявился сюда из Ла-Джоллы. Ты ведь там сейчас трудишься? — Верно, верно. В «Радиал геномикс». — Понятно, — кивнул Марти. — Ну и что тебя ко мне привело? — Хочу, чтобы ты кое на что взглянул, — сказал Кендалл. — Это образец крови. Поможешь? — Конечно, какие проблемы! Могу я спросить, чья эта кровь? — Спросить-то ты можешь, вот только я не знаю, что тебе ответить. Честное слово. Он открыл контейнер из пенополистирола, обтянутый специальным теплоизоляционным материалом, и протянул его Марти. В центре находилась пробирка с кровью. Марти вынул ее из контейнера. — На сопроводительном ярлыке написано: «Из лаборатории Роберта А. Беллармино». — Затем он посмотрел на второй, более старый ярлык, приклеенный ниже. — А это что такое? Какой-то номер? Похоже, здесь написано «F-102». Тут — неразборчиво. — Ты прочитал правильно. Марта поднял глаза на старого друга: — В таком случае просвети меня. Что это такое? — Это я у тебя хотел узнать, — ответил Генри. — Тогда позволь, я тебе кое-что скажу, — заговорил Марти. — Я не хочу иметь ничего общего с чем бы то ни было незаконным. Мы здесь такими вещами не занимаемся. — Тут нет ничего незаконного… — Ага, но В своей лаборатории вы анализ почему-то делать не хотите. — Поэтому ты садишься за руль и два часа пилишь сюда, чтобы анализ сделал я. — Марти, просто сделай это! Пожалуйста!* * *
Марти Робертc прильнул к микроскопу, а потом повернул видеоэкран, чтобы Генри тоже мог его видеть. — Итак, — сказал он, — структура эритроцитов, гемо-глобин, протеиновые зерна — все в полном порядке. Кровь как кровь. Кому она принадлежит? — Это человеческая кровь? — Господи, конечно, человеческая! — ответил Марти. — А ты что, думал, она принадлежит животному? — Я только спросил. — Если это кровь определенного вида обезьян, мы не сможем отличить ее от человеческой. Например, образцы крови шимпанзе и человека практически неразличимы. Я помню случай, когда копы арестовали парня, работавшего в зоопарке Сан-Диего. Он был покрыт кровью с ног до головы, и полицейские приняли его за убийцу. Выяснилось, что это кровь самки шимпанзе, у которой была менструация. Это случилось, еще когда я был врачом-стажером. — Ты не можешь отличить? А как же сиаловая кислота? — Сиаловая кислота — это маркёр крови шимпанзе. Так ты думаешь, это кровь шимпанзе? — Я не знаю, Марти. — Мы не можем сделать анализ на сиаловую кислоту в нашей лаборатории. Для этого необходимы веские основания и специальный запрос. А вот в лаборатории «Радиал геномикс» в Сан-Диего это вполне могли бы сделать. — Очень смешно. — Генри, ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что это такое? — Нет, — ответил Генри, — я хочу, чтобы ты произвел генетический анализ этой крови и сравнил ее с образцом моей ДНК. Марти шлепнулся в кресло. — Ты меня пугаешь, — сказал он. — Ты впутался в какую-то дикую историю? — Нет, ничего такого. Это связано с одним исследовательским проектом, проводившимся несколько лет назад. — То есть ты не знаешь, принадлежит ли эта кровь тебе или шимпанзе? — Да. — Или вам обоим? — Так ты сделаешь для меня анализ ДНК? — Да, я сделаю мазок с твоей щеки и через несколько недель сообщу тебе результат. — Спасибо. Это может остаться между нами? — Господи Святый! — всплеснул руками Марти Робертс. — Ты снова меня пугаешь! Конечно, это останется между нами! — Он улыбнулся. — Когда все будет готово, я сразу тебе позвоню.ГЛАВА 026
— Речь идет О «субмаринах», — сказал Джошу Винклеру адвокат, коньком которого было патентное право. — Об очень серьезных «субмаринах». — Продолжайте, — улыбаясь, проговорил Джош. Они сидели в закусочной «Макдоналдс», и все остальные посетители были не старше семнадцати лет, поэтому не имелось ни единого шанса на то, что об их встрече прознают в компании. — Вы, — заговорил адвокат, — велели мне искать патенты или патентные заявки, связанные с тем, что вы называете «геном зрелости». Я нашел пять — начиная с 1990 года. — Угу… — Две являются типичными «субмаринами». Так мы называем заявки на еще не сделанные открытия, так сказать «спящие» патенты, которые должны проснуться сразу же, как только данное открытие будет сделано. Классический пример — СОХ-2. — Слышал, — сказал Джош. — Это старая история. Драка за патент на ингибитор СОХ-2 вошла в историю. В 2000 году университет Рочестера получил патент на ген, названный СОХ-2, ответственный за энзим, вызывающий боль. Университет тут же подал в суд на фармацевтический гигант «Сирл», успешно продававший противоартритный препарат селебрекс, который блокировал энзим СОХ-2. Рочестер заявил, что продажа селебрекса нарушает его авторские права, даже несмотря на то, что в патенте был сформулирован лишь общийпринцип действия гена — подавление боли. В патенте не было, сказано ни слова о каких-либо лекарственных препаратах. Именно на это указал судья четыре года спустя, когда Рочестер проиграл. В решении суда говорилось, что патент университета представлял собой всего лишь подобие рабочего плана, и признал его претензии к «Сирлу» несостоятельными. Однако этот судебный процесс никак не повлиял на политику патентного бюро. Оно продолжало выдавать патенты на гены, практическое применение которых оставалось весьма туманным. В патенте могло говориться, что открытие данного гена имеет большое значения для борьбы с сердечно-сосудистыми заболеваниями, инфекциями или для подавления боли. Суды признавали, что такие заявления бессмысленны, но, несмотря на это, бюро продолжало выдавать патенты, и гранты текли рекой. — Переходите к делу, — сказал Джош. Адвокат заглянул в блокнот. — Ваш лучший кандидат — патентная заявка 1998 года на аминокарбоксимуконат метальдегида дегидрогеназы, или ACMMD. В патенте говорится о том, что он влияет на возможности нейротрансмиттеров головного мозга. — Так же действует наш «ген зрелости», — сказал Джош. — Совершенно верно. Поэтому, если бы вам принадлежал ACMMD, вы смогли бы контролировать «ген зрелости», поскольку вы контролировали бы его эффект. Мило, не правда ли? — Кому принадлежит патент на ACMMD? Адвокат полистал блокнот. — Патентная заявка подана в 1995 году компанией под названием «Ген Ко-ком» из Ньютона, штат Массачусетс. Согласно бумагам, права на все приложения к патентам принадлежали главному инвестору, некоему Карлу Вейганду, а после того, как в 2000 году он скончался, перешли к его вдове. В данный момент она умирает от рака в больнице «Бостон Мемориал» и намерена завещать вышеозначенной больнице все принадлежащие ей патенты. — Вы в силах что-нибудь предпринять? — Только скажите! — Тогда действуйте! — заявил Джош, потирая руки.ГЛАВА 027
К этой проблеме Рик Дил подошел как к научно-исследовательскому проекту. Он прочитал две книги, посвященные женскому оргазму, причем одна была с картинками, и трижды просмотрел видеопособие, делая заметки. Это было необходимо, поскольку Рик дал себе торжественную клятву: он заставит Лизу испытать оргазм! И вот теперь, находясь между ее ногами, он трудился, обливаясь потом. Это продолжалось более получаса. Его пальцы онемели, язык болел, колени ныли, но тело Лизы оставалось совершенно индифферентным — расслабленным, вялым, и не реагировало на все его усилия. Не произошло ничего из того, что обещали книги. Никакого лабиального набухания, никакой ретракции верхней части клитора, никаких изменений в ритме дыхания, напряжении мышц живота, никаких стонов и вскриков. Ни-че-го! Он уже замучился, а Лиза все так же смотрела в потолок, словно человек на приеме у стоматолога, который с нетерпением ожидает окончания неприятной процедуры. А потом… подождите минутку… ритм ее дыхания стал меняться. Сначала — незначительно, а потом все более заметно. Живот девушки стал ритмично напрягаться, она принялась сжимать ладонями груди и тихонько стонать. Заработало! Рик удвоил старания, и Лиза с энтузиазмом ответила ему. Наука определенно работала! Лиза теперь отвечала на каждое движение Рика: тяжело дышала, извивалась на постели, выгибала спину. И вдруг она изогнулась дугой и закричала: — Да! Да, Брэд! Да-а-а!!! Рик отскочил от нее, словно его ударило током. Лиза зажала себе рот ладонью и перекатилась на край кровати. Она вздрогнула, резко села и, откинув с лица волосы, посмотрела на Рика сверху вниз. Ее щеки горели, а глаза потемнели от возбуждения. — Вот черт! — сказала она. — Какая жалость! Извини! Неловкость ситуации сгладил зазвонивший телефон Рика. Лиза поспешно взяла его с тумбочки и передала Рику. — Да! Кто это? — рявкнул тот. Он был вне себя от злости. — Мистер Дил? Это Барри Шиндлер. — А, привет, Барри! — Что-то не так? - Да нет, все в порядке. Лиза встала с кровати и принялась одеваться, повернувшись к нему спиной. — Но вот и славненько! А у меня для вас хорошие новости! — Какие именно? — Как вам известно, на прошлой неделе ваша супруга отказалась пройти генетическую экспертизу. Мы подали заявление в суд, и вот вчера пришло постановление. Суд обязал ее подчиниться нашему требованию. — Так, и что дальше? — А дальше вот что. Не пожелав подчиниться постановлению суда, ваша жена сбежала. — Что вы имеете в виду? — спросил Рик. — Она сбежала. Уехала из города, причем никто не знает, куда именно. — А как же дети? — Она бросила их. — Кто же о них заботится? — Домработница. Вы звоните детям ежедневно? — Обычно да, но в последнее время я был очень занят на работе. — Когда вы звонили им в последний раз? — Не помню. Может, дня три назад. — Так вот, вам сейчас лучше оторвать задницу от дивана, или где вы там находитесь, и поспешить к детям, — злым голосом проговорил Шиндлер. — Сию же минуту! Вы хотели получить опеку над детьми? Вы ее получили! Так что продемонстрируйте суду свою состоятельность в качестве родителя. Произнеся это, адвокат повесил трубку. Рик Дил сел, прислонился спиной к спинке кровати и сказал Лизе: — Мне нужно уехать. — Ладно, — ответила она, — увидимся позже. Еще раз извиняюсь.ГЛАВА 028
Залог был определен в полмиллиона долларов. Адвокат Брэда Гордона заплатил эту сумму. Брэд знал, что это деньги его дяди, но ему было наплевать. Главное, его выпустили на волю! Когда он выходил из зала суда, к нему угрем скользнул забавного вида парень — тот самый, в куртке с эмблемой «Доджерсов» — и шепнул на ухо: — Нам нужно поговорить! — О чем? — Вас подставили. Я теперь точно знаю, как все это было проделано. — Вот как? — Да. Повторяю — нам нужно поговорить. Как выяснилось, парень заранее заказал комнату для переговоров в другой части здания суда. Именно туда они с Брэдом и направились. Плотно закрыв дверь, парень открыл свой лэптоп и жестом предложил Брэду сесть на стул. Затем он повернул компьютер так, чтобы Брэд видел монитор. — Кто-то получил доступ к записям ваших телефонных переговоров. — Откуда вам это известно? — Мы нашли подход к вашему сотовому оператору. — И что? — Они получали доступ к вашему сотовому телефону, когда вы находились вне работы. — Почему? — Как вы, наверное, знаете, ваш сотовый телефон поддерживает технологию GPS. Это означает, что каждый раз, когда вы звоните по нему, ваше местоположение автоматически фиксируется спутником. — Парень нажал на кнопку клавиатуры. — Проследив звонки, сделанные вами в течение тридцати дней, мы обнаружили вот это. — На карте города появились многочисленные красные точки, но наибольшее их скопление находилось в районе Вествью. Парень увеличил изображение. — Это футбольное поле. — По-вашему, они знали, что я туда ходил? — Да, по вторникам и четвергам. Кто-то знал об этом две недели назад. — Значит, это была подстава, — сказал Брэд. - Несомненно. Именно это я и пытаюсь вам втолковать. - А что с девкой? — Мы сейчас над этим работаем. Она — обычный подросток, по происхождению, скорее всего, филиппинка. Она была замечена на вебкамерах. Мастурбировала за деньги для охочих до этого пользователей Интернета. Однако сейчас важно другое: несостоятельность ее версии. Если посмотреть на записи камер наблюдения отеля, — парень нажал на другую кнопку, — можно увидеть, как, ожидая лифт после ухода из гостиничного номера, она отворачивается, открывает сумочку, копается в ней, достает что-то и подносит к лицу. Мы думаем, она закапала себе в глаза какие-то капли, которые вызвали у нее слезы. Потому что, когда девушка через несколько секунд оказывается в лифте, она уже явно плачет. Но заметьте: она, в качестве предположительной жертвы изнасилования, не подошла к стойке регистрации, чтобы заявить о нападении и изнасиловании. Странно, не правда ли? — Угу, — промычал Брэд. Сузив глаза, он смотрел на экран компьютера. — Смотрите дальше. Она проходит через вестибюль отеля и направляется к своей машине. Установленная на парковке камера наблюдения зафиксировала, что девушка отъехала в 17:17. В зависимости от загруженности дорог путь от отеля до больницы занимает от одиннадцати до семнадцати минут. Но она появилась там только в 18:05, то есть через сорок пять минут. Что она делала в этот промежуток времени? — Наносила себе травмы? — Нет. Мы показали фотографии, сделанные в больнице, нескольким экспертам, а также медсестре, которая осматривала девушку. К слову сказать, эта медсестра весьма опытна в своем деле. И в результате вырисовывается весьма ясная картина. Мы думаем, что по дороге в больницу она встретилась со своим сообщником, который, согласно их плану, и нанес ей эти травмы. — Какой-то парень? — Да. — В таком случае он должен был оставить в ней свою ДНК. — На нем был презерватив. — Значит, в это дело были вовлечены по крайней мере два человека. — Мы полагаем, что тут работала целая группа, — сказал парень. — Подстава была организована очень профессионально. Кто мог бы вам это устроить? Сидя в тюремной камере, Брэд уже размышлял над тем, кто может желать ему зла. И пришел к выводу: только один человек. Рик. — Босс. Он невзлюбил меня с первого дня. — Вы пытались склонить к половому акту его девушку? — Я не пытался! Я драл ее во все дыры! — И в результате вы отстранены от работы, минимум через девять месяцев вы предстанете перед судом, и вам грозит от десяти до двадцати лет. Парень закрыл лэптоп и встал. — Так что же дальше? — растерянно спросил Брэд. — Будем работать с девочкой. Попробуем раскопать историю ее жизни, раздобыть видео из Интернета. Возможно, это поможет добиться, чтобы вам не предъявляли обвинение. — Рик… Чтоб он сдох, гадина! — Да, приятель, всеми этими чудесами вы обязаны именно ему. — Парень остановился перед дверью и, обернувшись, бросил напоследок: — И мой вам совет: не ходите больше на этот девчачий стадион!Из рубрики «Новости недели» журнала «САЙЕНС» НЕАНДЕРТАЛЕЦ: СЛИШКОМ ОСТОРОЖЕН, ЧТОБЫ ВЫЖИТЬ? Ученые обнаружили «ген смерти» Антропологи получили из окаменевшего скелета неандертальца ген, который, по их мнению, объясняет причину вымирания этого вида предшественника homo sapiens. Широкой общественности неизвестен тот факт, что мозг неандертальца был больше, чем у кроманьонца, и неандертальцы создавали великолепные для той поры орудия труда. После наступления ледникового периода они существовали еще несколько столетий, после чего их вытеснили кроманьонцы. Так почему же вымерли неандертальцы? Ответ предлагает профессор Шелдон Гармон из университета Висконсина. По его мнению, в организме неандертальцев имелся ген, который препятствовал их стремлению к любым изменениям. «Неандертальцы, — говорит ученый, — были первыми «зелеными», сторонниками защиты окружающей среды. Они создали уклад жизни, который позволял им существовать в полной гармонии с природой. Они не охотились ради развлечения и с большой осторожностью применяли орудия труда. Они с неодобрением отнеслись к пришедшим им на смену кроманьонцам, которые расписывали стены и потолки пещер, создавали сложные, сделанные с большим мастерством каменные и костяные изделия, изобрели загонный способ охоты, направляя дичь на скалы и заставляя ее бросаться вниз. Таким образом уничтожались целые стада животных. Сегодня мы говорим о наскальной живописи кроманьонцев как о замечательных образцах доисторического искусства, но неандертальцы относились к ним так же, как мы в наши дни относимся к непристойным граффити на заборах и стенах подъездов. А изощренные орудия кроманьонцев, как, например, копьеметалка, гарпуны и крючки для ловли рыбы, силки для птиц, они считали пустой тратой времени и полагали их опасными для окружающей среды. Ко всем этим новшествам неандертальцы относились с большим неодобрением, и в итоге перестали существовать как вид». Тем не менее Гармон предполагает, что неандертальцы все же скрещивались с кроманьонцами. «Это, несомненно, происходило, — утверждает профессор Гармон, — поскольку в организме современного человека мы обнаружили точно такой же ген. Он наверняка достался нам от неандертальцев и отвечает за осторожность и консерватизм в поведении человека. Поведение многих людей, которые тоскуют по «доброму старому времени» или, как минимум, противятся переменам, определяется именно этим, неандертальским геном». По словам Гармона, механизм действия гена уже очевиден: он влияет на рецепторы дофамина задней латеральной борозды поясной извилины и правой лобной доли переднего мозга. Заявление Гармона вызвало целый ураган критики со стороны представителей научного сообщества. Столь ожесточенной полемики не возникало с тех пор, как два десятилетия назад опубликовал свои противоречивые труды основоположник социобиологии Эдвард Уилсон. Как утверждает генетик из Колумбийского университета Вартан Горвалд, Гармон вносит элемент политики в сугубо научную сферу. «Вовсе нет, — отвечает своему оппоненту профессор Гармон. — Ген обнаружен как у неандертальца, так и у современного человека. Механизм его действия был выяснен в ходе сканирования мозговой деятельности и не вызывает сомнений. Точно так же неоспоримо доказана связь этого гена с осторожным, консервативным поведением. Политика тут совершенно ни при чем. Речь идет об общем восприятии жизни — оптимистичном или пессимистичном: либо вы открыты будущему, либо вы его боитесь, либо вы считаете, что мир улучшается, либо — наоборот. Давно известно, что некоторые люди с радостью относятся к инновациям и позитивно смотрят в будущее, в то время как другие боятся перемен и тормозят все новое. Линия раздела между двумя этим категориями людей проходит на генетическом уровне и состоит в наличии или отсутствии у них неандертальского гена».На следующий день эту же тему подхватила «Нью-Йорк таймс».
ОТКРЫТИЕ ГЕНА НЕАНДЕРТАЛЬЦЕВ ИГРАЕТ НА РУКУ «ЗЕЛЕНЫМ» Страх перед технологической революцией растет не на пустом месте Штутгарт, Германия. «Открытие антропологом Шелдоном Гармоном так называемого гена неандертальца стало еще одним аргументом в пользу выработки твердой и внятной политики в сфере экологии, — заявила представитель «Гринпис» Марша Мэдсден. — Тот факт, что неандертальцы проиграли битву с окружающей средой, должен послужить предупреждением всем нам. Как и неандертальцы, мы исчезнем с лица земли, если не предпримем срочных и решительных мер».А потом — «Уолл-стрит джорнэл».
ОСТОРОЖНОСТЬ СГУБИЛА НЕАНДЕРТАЛЬЦЕВ Смертельный принцип: «Тише едешь — дальше будешь» Американский антрополог выяснил, что неандертальцы вымерли из-за генетической предрасположенности к нежеланию перемен. Иными словами, неандертальцы исповедовали принцип «тише едешь — дальше будешь», столь милый сердцу противников либерализма и реакционных защитников окружающей среды. Так полагает Джек Смайт из Американского института конкуренции, прогрессивного мозгового центра, расположенного в Вашингтоне. Исчезновение неандертальцев должно послужить предостережением для тех, кто пытается тормозить прогресс и тянет нас обратно в жестокую, скотскую и короткую жизнь.Стив УЭЙНБЕРГ
ГЛАВА 029
На экране стоящего в углу кабинета телевизора транслировался репортаж о том, как Шелдон Гармон, профессор антропологии и самопровозглашенный первооткрыватель «неандертальского» гена, подвергся нападению во время публичного выступления. Кто-то из возмущенных слушателей вылил ему на голову бутылку минеральной воды. Эту сцену крутили снова и снова, причем в замедленном темпе: вода медленно льется на лысый череп ученого, а на его лице, как ни странно, застыло весьма довольное выражение. — Видишь, — проговорил Рик Дил, — он улыбается! Этот скандал ему как нельзя более кстати. Это — лучшая реклама, которая поможет продвигать ген на рынке. — Возможно, — согласился Джош Винклер, — не зря же там оказались телекамеры. Им только и требовалось, чтобы этот эпизод был зафиксирован на пленку и прошел в эфире. — Точно! — подхватил Рик. — Но помимо того, что этот парень получил рекламу для своего гена, он к тому же заявляет, что тот действует по той же схеме, что и наш «ген зрелости». Активизация поясной извилины и так далее. Как бы он не умыкнул наше открытие! — Вряд ли, — откликнулся Джош. — Десятки генов оказывают влияние на поясную извилину. — Пусть так, — сказал Рик, — но все равно нам нужно поскорее сделать объявление. — При всем уважении к тебе, Рик, я вынужден сказать, что наш «ген зрелости» для этого еще не созрел. Это было бы преждевременно. — Ты испытывал ген на крысах, и все было в порядке. — Крыс, которые катают в клетках шарики из дерьма, не покажут в выпуске вечерних новостей. Дил медленно кивнул головой. — Да, ты прав, нам нужно что-нибудь более убедительное. — А из-за чего ты так торопишься? — спросил Джош. — Из-за совета директоров. С тех пор как арестовали Брэда, его дядя рвет и мечет. Он полагает, что в проблемах его племянника виноваты мы. Короче, он требует, чтобы мы как можно скорее сообщили о каком-нибудь грандиозном открытии. — Но у нас такого еще нет! — Знаю, но, если бы мы смогли хотя бы заявить о том, что готовы приступить к клиническим испытаниям… — К испытаниям на людях? — Джош поежился. — Я бы не стал этого делать. Мы ведь еще даже не направляли заявку в FDA [54]. — Вот давай с этого и начнем. — Рик, ты знаешь, что требуется для первоначальной заявки. Куча бумаг высотой до потолка: дневники исследований, протоколы наблюдений, описания. Это только для начала. А потом мы еще будем обязаны предоставить расписание основных этапов… Рик нетерпеливо махнул рукой: — Знаю! Я ведь говорю о том, чтобы сделать только предварительное объявление. — Ты хочешь объявить о том, что мы сделали то, чего у нас еще нет? — Объявить о том, что мы делаем это! — Но ведь нам понадобятся месяцы только для того, чтобы собрать необходимые документы. — Репортерам на это плевать. Мы сообщим следующее: «Ученые из компании «Биоген Рисерч» в Вествью Виллидж подают заявку в Управление по надзору с просьбой о разрешении приступить к первоначальной стадии испытания… — «Гена зрелости»… — Да, который будет вводиться в ретровирусном векторе. — И что мы скажем об этом «гене зрелости»? Что он, по-нашему, должен делать? — осведомился Джош. — Не знаю. Можно, например, заявить, что он излечивает наркотическую зависимость. По спине Джоша пробежал холодок. — С какой стати нам это говорить? — Но ведь это звучит логично, разве тебе не кажется? — принялся объяснять Рик Дил. — «Ген зрелости» обеспечивает сбалансированное, зрелое поведение человека, которое, по логике вещей, несовместимо с наркотической зависимостью. — Мне кажется… — Тебе кажется? — Дил повернулся к собеседнику. — Будем оптимистами Джош. Я уверяю тебя, это отличная идея. Скажи, каков уровень рецидива в существующих сегодня программах лечения наркоманов? Восемьдесят процентов? Девяносто? Сто? Большинство излечившихся не работают, и это — факт! Сколько наркоманов существует в стране? Господи, да только в тюрьмах их сидит больше миллиона! А сколько их ходит по улицам? Двадцать миллионов? Или тридцать? Джош начал потеть. — Наверняка наркоманов в Америке не меньше восьми процентов населения. — А если добавить к ним алкоголиков, получится не менее десяти процентов. И это делает «ген зрелости» настоящим золотым дном. Джош молчал. — Ну, что скажешь, Джош? — Да, пожалуй, неплохая идея. — Ты ведь не попытаешься меня подставить? — Да что ты! — воскликнул Джош. — Конечно, нет! — И не станешь вести какую-нибудь собственную игру за моей спиной? — Нет. С чего ты это взял? — Сегодня звонила твоя мать. — Черт… — Она очень гордится твоими научными свершениями и не понимает, почему я не даю тебе повышения. Джош плюхнулся на стул. Он был с ног до головы покрыт холодным липким потом. — И что ты теперь намерен сделать? — Разумеется, повысить тебя, — улыбнулся Дил, — что же еще? У тебя, кстати, записаны дозы, в которых ты вводил препарат?ГЛАВА 030
К разработке названия нового продукта привлекли маркетинговую фирму «Ватсон и Найми», и вот сейчас в конференц-зале со стеклянными стенами на Мэдисон-авеню проходило заседание, призванное решить эту важную проблему. В помещении было полным-полно молодых людей лет около двадцати. Хиппового вида они были одеты так, словно пришли на рок-концерт, а не на серьезное мероприятие. Между тем перед ними выступала вовсе не группа расхлябанных музыкантов, а профессор в галстуке-бабочке, рассказывавший о гене А58799-6В. В данный момент профессор демонстрировал графики энзимного действия — извилистые черные линии на белом. Молодые люди сидели в креслах, кто развалившись, кто ссутулившись, зевая и листая журналы с фотографиями голых баб. Лишь несколько человек пытались сосредоточиться на предлагаемых их вниманию материалах. Сидевший в последнем ряду руководитель группы, психолог Пол Гоуд, поднял руку и, вытянув указательный палец, очертил в воздухе круг, давая профессору знак закругляться. На лице мужчины в бабочке отразилось удивление, но тем не менее он плавно перешел к заключительной части. — Итак, — сказал профессор, — я подвожу итоги. Наша группа из Колумбийского университета выделила ген, который обеспечивает социальную гармонию и связи в тех или иных группах людей. Данный эффект достигается благодаря активизации деятельности предлобной части коры головного мозга, того самого участка, который, как известно, весьма важен в выработке у человека веры и доверия к тому или иному. Мы продемонстрировали действие этого гена, предлагая подопытным два типа идей: противоречивые и традиционные. Противоречивые идеи вызывают в предлобной части четкие и характерные волны, в то время как традиционные — лишь рассеянную активность, которую можно сравнить с теплым свечением ночника. Так, субъекты, обладающие данным геном, демонстрируют явную склонность к шаблонному мышлению и привычным идеям. Они также тяготеют к коллективному мнению по любому вопросу. Они любят телевидение. Они любят Википедию. Они любят коктейль-приемы. Они любят светскую болтовню. Они любят находиться в согласии с окружающими. Наш ген весьма важен для социальной стабильности и цивилизованности. Поскольку он обеспечивает здравый смысл, благоразумие и житейскую мудрость, идущие в русле традиций, мы назвали его «геном приспособленчества». В аудитории воцарилась ошеломленная тишина. Наконец один из слушателей переспросил: — Как вы его назвали? — «Ген приспособленчества». С разных сторон посыпались реплики: — Господи, какой кошмар! — Застрелиться можно! — Забудьте об этом! — Или, — быстро добавил профессор, — «ген цивилизованности». Аудитория разразилась возмущенными выкриками: — «Ген цивилизованности»? Это еще хуже! — Ужасно! — Фу, гадость! — Лучше с моста в реку прыгнуть! Профессор смутился. — Чем вам не нравится это название? Цивилизованность — хорошая вещь, разве не так? — Разумеется, хорошая, — сказал руководитель группы. Встав со своего места и выйдя вперед, Пол Гоуд поднялся на сцену. — Беда только в том, что никто в этой стране не хочет считать себя общественником или цивилизатором. Нет, куда там! Мы все до единого — завзятые индивидуалисты, бунтари, противники истеблишмента! Мы боремся, бастуем, мы делаем все по-своему и идем своим путем! Кто-то очень метко назвал это явление «стадом непокорных духом». Никто не хочет считать себя конформистом и приспособленцем. — Но на самом деле каждый пытается приспосабливаться, — сказал профессор. — Или, по крайней мере, почти каждый. Открытый нами ген имеется у 92 процентов людей. У настоящих бунтарей он отсутствует, и они… — Остановитесь на этом, — жестко проговорил руководитель группы. — Просто замолчите. Вы хотите, что-! бы ваш ген оказался ценным. А значит, он должен создавать нечто, чем хотят обладать люди, нечто волнующее и желанное. Приспособленчество не является ни тем, ни другим. Это что-то весьма приземленное и скучное, вроде тоста с маслом и виноградным джемом. Именно эту мысль и пытается донести до вас группа, — Он указал на стул. — Присядьте, профессор. После этого Гоуд повернулся к группе, которая теперь выглядела гораздо более собранной и внимательной. — Ну что, народ, готовы к мозговой атаке? В таком случае убираем журнальчики — и вперед! — Как насчет «гена мудрости»? — спросил один. — Хорошо, но не совсем точно. — «Ген простоты». — Теплее. — «Социальный ген». — Как бойко идет торговля! — «Социализирующий ген». — Спасибо, доктор. Дальше! — «Ген благоразумия». — «Ген благоразумия»? Недурно, очень недурно. — «Ген благонамеренности». — Звучит слишком по-маоистски. Или по-буддистски. Эй, ребята, проснитесь! — «Ген вечеринок». — «Ген развлечений». — «Ген счастья». — «Ген прожигателя жизни». Гоуд хмурился и наконец снова поднял руку, заставив своих подопечных умолкнуть. — Измените ход мысли, — сказал он. — Отмотайте назад. Задумайтесь еще раз. В чем состоит проблема? Это действительно ген приспособленчества, но мы не хотим произносить это вслух. Чем хорошо приспособленчество? Что оно дает отдельно взятому человеку? А ну-ка, быстренько! — Позволяет быть своим в любой социальной группе. - Ты не являешься аутсайдером. — Ты думаешь, как остальные. — Позволяет избежать трений с другими. — Помогает приспособиться. — Ты читаешь «Таймс». — Никто не смотрит на тебя с насмешкой. — Облегчает жизнь. — Не нужно ни с кем спорить. — Легко выражать свое мнение. — С тобой все соглашаются. — Все считают тебя хорошим человеком. — Ты сам чувствуешь себя хорошо. — Ты чувствуешь себя комфортно. Гоуд звонко щелкнул пальцами и указал на того, кто произнес последнюю фразу. — Отлично! Шаблонное мышление помогает нам чувствовать себя комфортно. Да, да, никаких сюрпризов, никакой душевной боли. В окружающем нас мире все постоянно меняется, меняется буквально каждую минуту. Это не самое комфортабельное место, а ведь каждому хочется чувствовать себя комфортно, разве не так? Комфортно, как в старых разношенных ботинках, привычном свитере, любимом кресле. — Ген комфортности? — Ген уюта? — Теплый и пушистый ген… Ген теплоты? — Счастливый ген. — Ген дружелюбия. Ген простоты. — Ген спокойствия. Болеутоляющий… Так продолжалось в течение еще некоторого времени, пока наконец не наметились девять наиболее предпочтительных вариантов, которые написали на доске. Завязался ожесточенный спор, в ходе которого один за другим с доски стирались те или иные варианты, хотя было решено, что на фокус-группах будут отработаны все девять вариантов. Наконец все пришли к мнению, что наиболее удачным считается вариант «ген комфорта».* * *
— Давайте обсудим еще один аспект, — предложил Гоуд. — Профессор, скажите, пожалуйста, какое практическое применение может иметь открытый вами ген? Профессор объяснил, что говорить об этом покарано. Ученые выделили ген, но еще не определили весь ряд заболеваний, с которым его можно ассоциировать. Однако, учитывая тот факт, что ген комфорта присущ подавляющему большинству людей, ученые полагают, что многие страдают от генетических аномалий, связанных именно с ним. Попробую привести примеры. Люди, которые страстно стремятся присоединиться к большинству, предположительно страдают генетическим нарушением. Люди, впадающие в глубокую депрессию, оставаясь в одиночестве, будучи предоставлены сами себе, вероятно, тоже. Участники всевозможных маршей протеста, завсегдатаи спортивных состязаний. которых влечет туда, возможно, даже неосознанное стремление окружить себя большими массами людей, также являются потенциальными жертвами генетических нарушений. Еще одна группа — это люди, которые считают необходимым соглашаться с мнением большинства, вне зависимости от того, о чем идет речи. У них также имеется нарушение. А взять тех, кто боится думать самостоятельно, боится независимости от своей социальной группы… — Подводя черту, — проговорил профессор, — таких людей — огромное множество. Если существует возможность опереться на чужое мнение, думать самостоятельно не желает практически никто. — Вы хотите сказать, что подобное поведение может рассматриваться как патологическое? — спросил кто-то. — Любое компульсивное поведение является патологическим, — ответил профессор. — А позитивное поведение? Марши протеста? — Мы считаем, что стоим на пороге открытия целого ряда болезненных состояний, связанных с различными аспектами общения. Генетические отклонения, вызываемые «геном комфорта», еще не сформулированы окончательно, но Колумбийский университет подал патентную заявку на сам ген, предполагая, что ценность гена будет повышаться по мере того, как будут идентифицироваться данные отклонения с полной определенностью. Гоуд кашлянул. — Мы совершили ошибку. Все эти нарушения наблюдаются в сфере общения. Это — «ген общения». На том и порешили.Из интернет-издания «Бизнес онлайн» УЧЕНЫЕ ОТКРЫЛИ ГЕН ОБЩЕНИЯ Передается ли по наследству способность к общению? Ученые «Моркомб лабораториз» из Колумбийского университета отвечают на этот вопрос утвердительно. Они заявляют, что обнаружили ген, который регулирует эту способность, и подали патентную заявку на него.
«Нью-Йорк таймс» ГЕН ОБЩЕНИЯ… КОГДА ПРЕКРАТИТСЯ ВСЯ ЭТА ЧУШЬ? Приехали! Исследователи из Колумбийского университета заявляют, что открыли ген общения. Что дальше? Ген застенчивости? Ген затворничества? Ген монашества? А как насчет отвали-от-меня-гена? На самом деле недобросовестные ученые попросту пользуются невежеством широкой общественности в отношении механизма действия генов. Ни один ген не контролирует те или иные поведенческие особенности. Почтеннейшей публике, к сожалению, об этом неизвестно. Она рассуждает так: если есть гены, определяющие цвет глаз, рост и курчавость волос, почему бы не быть гену, отвечающему за общительность? Ни один из ученых не желает высказаться на этот счет внятно и отчетливо. Все они заседают в советах директоров частных компаний и наперегонки гоняются за генами, которые смогут запатентовать ради собственной наживы. Прекратится ли это когда-нибудь? По всей видимости, нет.
Из интернет-издания «Грист онлайн» ХОТИТЕ ПООБЩАТЬСЯ? ЭТО ЗАПАТЕНТОВАНО Исследовательская группа Колумбийского университета подала патентную заявку на ген, который, по ее утверждению, контролирует степень и форму общительности. Означает ли это, что наступит день, когда любой человек, принимающий антидепрессанты, или успокаивающие препараты, или средства от дефицита внимания, будет вынужден платить процент с каждой купленной упаковки лекарства Колумбийскому университету? Как стало известно, фармацевтические гиганты Швейцарии уже вступили в ожесточенную схватку с целью получить лицензию на использование этого гена.
ГЛАВА 031
Слушания контрольной комиссии по биоэтике Национального института здоровья в Бетесде были организованы самым тщательным образом — так, чтобы на них царила атмосфера коллегиальности и раскрепощенности. Или, по крайней мере, их видимость. Все сидели за тем же длинным столом в хорошо знакомом им конференц-зале на третьем этаже, с объявлениями о предстоящих семинарах, висящими на стенах, и старенькой кофеваркой, шипевшей в углу. Поскольку кофе она готовила омерзительный, и это было общеизвестным фактом, его никто не пил. Шестеро ученых, входящих в состав контрольной комиссии и собравшихся на это заседание, были одеты более формально, нежели обычно. Все в пиджаках, а один даже нацепил галстук. Однако чувствовали они себя свободно и непринужденно, обратив взгляды на человека, вызванного на сегодняшние слушания, доктора Рональда Марша. Ему был сорок один год, и он сидел за тем же столом. — Каким же именно образом умерла эта двенадцатилетняя девочка? Доктор Марш был профессором медицины в Техасском университете Остина. — Она страдала врожденной почечной недостаточностью, передавшейся ей генетическим путем. С девятимесячного возраста девочку лечили с помощью диеты и почечного диализа. У нее наблюдалась некоторая задержка роста, но никакого умственного отставания. И сама девочка, и ее семья хотели совершить эту процедуру в надежде на то, что она сможет после этого жить нормальной жизнью и не будет привязана к аппарату диализа до конца своих дней. Как вы сами понимаете, это не жизнь, особенно для юной девочки. Сидящие за столом невозмутимо слушали говорившего. — Проанализировав факты, мы все пришли к единому мнению: с помощью прежних методов до взрослого возраста нам ее не довести. Гормональные изменения уже начали негативно сказываться на ее обмене веществ. В течение трех-четырех лет ее ожидала неминуемая смерть. И именно в связи с этим мы предприняли процедуру по переносу гена. — Марш помолчал. — Мы сознавали, на какой риск идем. — Вы обсуждали этот риск с родными пациентки? — спросил один из ученых. — Разумеется. Во всех деталях. — А с самой пациенткой? — Да. Она была умной девочкой, и первой предложила провести эту процедуру — вычитала о ней в Интернете. Она понимала, что риск огромен. — Сообщили ли вы родителям пациентки о том, насколько велика опасность? — Да, мы сделали это. Мы сказали им о том, что шансы на успех не превышают трех процентов. — И, несмотря на это, они не отступились от своей идеи? — Да, на них давила дочь. Она рассуждала так: если смерти все равно не избежать, то можно и рискнуть. Терять мне, дескать, нечего. — Однако она была малолетней… — Да, — сказал Марш, — и больной была тоже она. — Вы получили письменные согласия? — Конечно. — Мы с ними ознакомились. Некоторые из них составлены в чрезмерно оптимистичных тонах, и степень опасности в них явно преуменьшена. — Документы о согласии и разрешения составлены юридическим отделом больницы, — сообщил Марш. — И вы должны были заметить, что родные пациентки подписали заявление, в котором сказано, что они целиком и полностью информированы о степени риска. Кроме того, все доведенные до них сведения содержатся и в истории болезни пациентки. Мы не предприняли бы ни шагу, если бы все заинтересованные стороны не были полностью проинформированы и не дали бы свое согласие, обладая данной информацией. В то время как доктор Марш произносил этот монолог, в комнату скользнул председатель комиссии доктор Роберт Беллармино и занял место в конце стола. — И после этого вы провели процедуру? — спросил один из членов комиссии. — Да, мы ее провели. — Какой был использован вектор? — Модифицированный аденовирусный раствор в комбинации со стандартными иммуносупрессивными добавками по протоколам Барлоу. — Каков был результат? — Почти сразу у нее взлетела температура — почти до 42 градусов. На второй день у пациентки появились признаки отказа различных органов. Восстановить деятельность печени и почек не удалось. На третий день она скончалась. В комнате воцарилось недолгое молчание. — Если мне будет позволено сделать еще одно замечание, я хотел бы сказать, что все произошедшее оказало сокрушительное воздействие и на весь персонал больницы, и на меня лично. Мы лечили, выхаживали эту девочку с самого раннего детства, ее… любили все: врачи, и медсестры, и нянечки. Когда она появлялась в клинике, там словно становилось светлее. Мы решились на эту рискованную процедуру потому, что так хотела она, но теперь по ночам я спрашиваю себя: а правильно ли мы поступили? И каждый раз я прихожу к выводу, что был обязан пойти на это при условии, что этого хотела пациентка. Она хотела жить. Разве мог я не дать ей этого шанса? Кто-то кашлянул. — Но у вас не было опыта в генной трансплантации. — Именно поэтому мы хотели направить ее к другим медикам — к тем, у кого он имелся. — Почему же вы этого не сделали? — Никто не захотел браться. — И какие выводы вы из этого сделали? Марш горестно вздохнул. — Вы когда-нибудь наблюдали, как тяжело умирает пациент, страдающий этим заболеванием? Его почки подвергаются некрозу. Его печень отключается. Его тело распухает и приобретает лилово-серый оттенок. Он не может дышать. У него начинается агония, которая длится несколько дней. Мог ли я допустить, чтобы все это случилось с чудесной девочкой? Не думаю. За столом вновь повисла тишина. Члены комиссии смотрели на доктора Марша с нескрываемым неодобрением. — Почему же сейчас родственники девочки подали в суд? — Не знаю, — покачал головой Марш. — У меня не было возможности поговорить с ними. — В их исковом заявлении говорится, что они не были должным образом проинформированы. — Были. Мы все надеялись на лучшее, смотрели в будущее с оптимизмом. Теперь же они просто не могут смириться с правдой, которая заключается в следующем: если в трех процентах случаев пациенты выздоравливают, то в остальных девяносто семи они, увы, умирают. Девяносто семь! Это почти верная смерть. Они знали это, но когда их надежды оказались разбитыми, почувствовали себя обманутыми. Но мы ни в чем и ни разу не покривили перед ними душой.* * *
После того как доктор Марш покинул комнату, началось закрытое обсуждение. Шесть членов комиссии из семи откровенно возмущались. Они доказывали, что доктор Марш говорит неправду сейчас и говорил ее раньше, что он действовал опрометчиво и безрассудно, что он дискредитирует генетику, что он ведет себя подобно ковбою с Дикого Запада, который, даже не имея Должного опыта и надлежащих знаний, готов удариться в любую авантюру. Они явно вели дело к тому, чтобы осудить Марша вынести рекомендацию, в соответствии с которой он будет лишен лицензии и утратит возможность претендовать на правительственные гранты. Председатель комиссии Роб Беллармино долго молчал. Наконец он прочистил горло и заговорил: — Не могу отделаться от мысли о том, что точно такие же аргументы звучали после того, как доктор Кристиан Барнард совершил прорыв в медицинской науке, сделав первую пересадку сердца. — Но здесь не произошло никакого прорыва! — Не имея должного опыта… Ковбой с Дикого Запада… Уязвимый для судебных тяжб… Позвольте мне напомнить вам, коллеги, как начинал доктор Барнард. Его первые семь пациентов умерли практически сразу, его называли убийцей и шарлатаном. Но сегодня только в нашей стране ежегодно проводится более двух тысяч операций по пересадке сердца. Большинство пациентов живет после этого от пяти до пятнадцати лет. Пересадка почки сегодня стала повседневным делом, пересадка легкого и печени, сама мысль о которых вызывала священный трепет всего нескольких лет назад, сейчас разрешены. Любой новый метод лечения проходит непростой период становления, когда он является пионерским, и каждый раз это происходит благодаря таким отважным первопроходцам, как доктор Марш, которые берут на себя всю полноту ответственности. — Но было нарушено так много правил! — Что вы сделаете с доктором Маршем? — поинтересовался Беллармино. — Человек потерял сон, и это видно по его лицу. Пациентка — девочка, которую он искренне любил, — умерла в результате его лечения. Какое более страшное наказание сможете вы для него придумать? И кто мы такие, чтобы бросить в него камень? — Однако правила этики… — Никто из нас не заглядывал в глаза этой девочки. Никто из нас не знал ее жизнь, ее боль, ее надежды. В отличие от Марша. Он знал ее много лет. Неужели теперь мы посмеем осудить его? В комнате воцарилось молчание. В конечном итоге было решено вынести порицание в адрес юридического отдела Техасского университета, не принимая никаких мер в отношении самого доктора Марша. «Беллармино уболтал нас», — сказал потом один из членов комиссии. В этом был весь Роб Беллармино, умевший говорить, как проповедник, вкрадчиво апеллировать к Богу, перетягивать одеяло на себя и в итоге добиваться своего, вне зависимости от того, о чем шла речь и кто от этого мог пострадать. Роб мог оправдать все, что угодно. В этом ему не было равных. Самое забавное заключалось в том, что Беллармино покинул конференц-зал еще до того, как окончательное решение было сформулировано. Он опаздывал на очередную встречу.* * *
После заседания комиссии по биоэтике Беллармино вернулся к себе в лабораторию, где у него была назначена встреча с одним из его пост доков. Парень перешел к нему из Медицинского центра Корнелла, где проделал блистательную работу по изучению механизмов, контролирующих образование и строение хроматина. Обычно ДНК клетки расположена в ее ядре. Большинство людей представляют ее молекулу в виде двойной спирали, знаменитой завитой «лесенки», открытой Уотсоном и Криком. Но эта «лесенка» представляет собой всего одну из форм ДНК. На самом деле она может существовать и в виде единичной цепи, и в виде более плотной структуры, называемой центромерой. Конкретный вид ДНК зависит от протеинов, взаимодействующих с ДНК. Это имеет большое значение, поскольку, когда ДНК сжата, ее гены оказываются недоступны для клетки. Один из способов контролировать гены в таком случае — это изменение хроматина различных участков ДНК. Так, например, когда гены вводились в новую клетку, необходимо было позаботиться и о том, чтобы с помощью добавления определенных препаратов поддерживать хроматин в надлежащем виде. Новый постдок Беллармино совершил настоящий прорыв, проведя исследование в области метилирования посредством определенных протеинов и их воздействия на структуру хроматина. Научная статья парня, озаглавленная «Управление доступностью геном протеина и метилтрансферазы аденина» являла собой пример четкого и глубокого мышления. Она, несомненно, должна была наделать шума в научных кругах и создать парню достойную репутацию. Беллармино сидел в своем кабинете и внимательно читал статью, а парень нетерпеливо ерзал в кресле по другую сторону письменного стола. - Великолепно! — вынес наконец свой приговор Беллармино. — Просто великолепно! — Он постучал по стопке листов. — Я думаю, эта статья добавит лаборатории изрядное количество очков. И тебе, разумеется, тоже. - Спасибо за лестный отзыв, Роб. — У вас тут указано семь соавторов, и мое имя в этом списке стоит достаточно высоко, — сказал Беллармино. — Вы значитесь третьим, — проговорил парень, — но, если вы считаете, что я должен был поставить вас на второе… - Вообще-то я припоминаю состоявшийся между нами несколько месяцев назад разговор, в ходе которого мы обсуждали возможные механизмы метилирования, и я тогда предложил тебе… — Да, я помню. — Тот самый механизм, о котором ты говоришь в этой работе. Поэтому у меня не вызывает сомнений, что я должен значиться не соавтором, а основным автором этой работы. - А-а-а… — Парень моргнул и поперхнулся. — Это станет залогом того, что работа будет гораздо чаще цитироваться, — отеческим тоном пояснил Беллармино, — что позволит ей прозвучать гораздо громче и многократно усилит ее эффект. Кроме того, авторство в данном случае — пустая формальность. Ты будешь значиться первым из соавторов, и всем будет понятно, что основная часть информации собрана именно тобой. Для тебя в твоем нынешнем положении это — огромная победа, значительный рывок вперед. На тебя будут ссылаться, перед тобой откроется перспектива получения фантов. — Беллармино улыбнулся. — Следующая твоя работа, обещаю тебе, будет целиком и полностью твоей, а через год-другой я помогу тебе обзавестись собственной лабораторией. — Я, гм… — Парень судорожно сглотнул. — Я понимаю. — Ну вот и чудесно! Так что внеси в статью необходимые изменения, пришли ее мне, а я отправлю ее в «Нейчур». Она заслуживает большего, нежели «Сайенс», которая сегодня переживает не лучшие времена. Затем я позвоню редактору, объясню ему важность нашей статьи и позабочусь о том, чтобы она была опубликована как можно скорее. — Спасибо, Роб, — промямлил парень. — Да о чем речь! — вальяжно махнул рукой Беллармино. — Можешь всегда на меня рассчитывать!ВЫСТАВКИ «ВЛАЖНОГО ИСКУССТВА» Галереи выставляют трансгенные организмы Живые существа — на продажу Южноафриканская художница Лора Синти представила в Лондоне трансгенный кактус, содержащий генетический материал человека. На кактусе растут человеческие волосы. Синти говорит: «Кактус с растущими из него волосами демонстрирует все желания и признаки сексуальности. Он не хочет находиться в неволе. Он мечтает оказаться на свободе». Когда Синти спросили о том, как реагировала на кактус публика, та ответила: «Наибольший интерес проявили лысые мужчины». Художница Марта де Менезес создала модифицированных бабочек с разными по расцветке крыльями. «Сначала, — говорит она, — люди были шокированы. Им показалось, что это не очень удачная мысль». Она также заявила, что ее следующим творением будет рыба-зебра с вертикальными, а не горизонтальными полосами, чтобы она больше походила на настоящую зебру. Эти изменения станут передаваться потомству. Финский художник Орон Каттс выращивает на тканевой культуре крылья для свиньи с помощью стволовых клеток из свиного костного мозга. По словам Каттса, свиным клеткам, с целью ускорения их роста, постоянно ставят музыку. «Мы подобрали для них самую свинскую музыку и воспроизводим ее круглые сутки». Он говорит, что музыка действительно способствует росту клеток. Художник из Чикаго Эдуарде Кэк создал трансгенную крольчиху по кличке Альба, которая светилась зеленым светом. В оплодотворенную яйцеклетку кролика-альбиноса был введен GPF, ген обитающей в северо-восточной части Тихого океана медузы, заставляющий ее светиться зеленым. Животное, выросшее из этой клетки, также стало светиться. Разразилась настоящая буря. Кэк объяснил это тем, что «при виде крольчихи многим становилось не по себе», но при этом заметил, что GPF давным-давно используется в генетических исследованиях и вводился различным закваскам? плесени, растениям, плодовым мушкам-дрозофилам, мышам и коровьим эмбрионам. Кэк сказал, что теперь намеревается создать светящуюся собаку. Альбу постигла преждевременная смерть по неизвестным причинам. В 2003 году на продажу были выставлены первые трансгенные живые существа. Ими стали светящиеся красным рыбки-зебры, созданные Гун Цзюанем в Сингапуре и запатентованные компанией из Остина, штат Техас. Они были предложены на рынок под названием «светорыбки» после двух лет, в течение которых их изучали эксперты государственных контролирующих учреждений. Вынесенный в итоге вердикт гласил, что рыбки не представляют опасности для человека в том случае, если их не употреблять в пищу.
ГЛАВА 032
— Мадам Бонд, — проговорила учительница первого класса, — ваш сын — прелестный мальчик, но у него хромает математика. Ему плохо дается сложение, а вычитание и того хуже. А вот с французским языком стало гораздо лучше. — Рада слышать, — ответила Гейл Бонд. — Переезд сюда из Лондона дался ему нелегко, но, признаюсь, меня удивили ваши слова о том, что у него трудности с математикой. — Потому что вы — ученый? — Отчасти да. Я работаю здесь, в Париже, в Национальном институте, а отец Эвана — менеджер инвестиционного банка, и он с утра до вечера оперирует цифрами. — Что ж, — сказала учительница, — вы, как генетик, должны знать, что в генах содержится далеко не все. Случается, сын великого художника вовсе не способен рисовать. Но, должна вам сказать, если вы будете выполнять за мальчика домашнее задание, добра ему это не принесет. — Выполнять за него домашнее задание? — удивилась Гейл Бонд. — О чем это вы? — Если это делаете не вы, то, значит, кто-то другой. — Простите, но я вас не понимаю. — Домашние задания Эвана всегда выполнены блестяще, — пояснила учительница. — Но все контрольные работы, которые проходят в классе, он выполняет из рук вон плохо. Поэтому мне волей-неволей приходится думать, что домашнее задание за него делает кто-то другой. Гейл Бонд потрясла головой. — Ума не приложу, кто это может быть, — сказала она. — Когда сын возвращается домой из школы и садится за уроки, с ним находится одна только домработница. Она почти не говорит по-французски. Я прихожу в пять, и к этому времени он уже заканчивает делать уроки. По крайней мере он мне так говорит. — И вы не проверяете его домашнее задание? — Нет, никогда. Эван заверяет, что в этом нет необходимости. — Значит, он получает помощь откуда-то еще, — подвела итог учительница. Она достала странички с домашним заданием Эвана и разложила их на столе. — Вот, взгляните. Каждая задача — на отдельном листе. Идеально! — Да, вижу, — кивнула Гейл, глядя на листочки. — А вот эти пятнышки…На бумаге были видны маленькие зеленые и белые точки. — Я часто их замечаю. Обычно они находятся внизу страницы. Словно кто-то что-то пролил. — Похоже, я знаю, кто ему помогает, — проговорила Гейл Бонд. — Кто? — Кое-кто из лаборатории.* * *
Она отперла дверь квартиры и сразу услышала, как ее зовет Жерар. — Здравствуй, любимая! Точь-в-точь, как ее муж. — Привет, Жерар! — ответила она. — Что новенького? — Купаться хочу! — Непременно искупаешься. Она прошла в коридор, где на своем насесте сидел Жерар. Это был трансгенный серый африканский попугай, которому еще не исполнилось и двух лет. Будучи еще птенцом, он получил изрядное количество различных человеческих генов, но заметного эффекта это пока не возымело. — Отлично выглядишь, крошка! Я по тебе скучал! — сказал Жерар, все так же имитируя голос ее мужа. — Спасибо, — ответила она. — У меня к тебе вопрос, Жерар. — Давай, если настаиваешь. — Ответь мне, сколько будет тринадцать минус семь? — Не знаю. Она колебалась. — От тринадцати отнять семь. Сколько останется? — Именно так сформулировал бы вопрос Эван. Птица без запинки ответила: — Шесть. — От одиннадцати отнять четыре. Сколько останется? — Семь. — От двенадцати отнять два. Сколько останется? — Десять. Она наморщила лоб, а потом спросила: — От двадцати четырех отнять одиннадцать! — Ох, ох, ох! — Попугай несколько раз переступил с лапы на лапу. — Пытаешься запутать меня. Тринадцать. — От ста одного отнять семьдесят? — Тридцать один. Но такими большими числами мы не пользовались. Обычно из двух цифр. — Мы? Жерар не ответил. Он стал ритмично кивать головой и хрипло запел: — Я люблю пара-ад… — Жерар, — снова заговорила она, — Эван просил тебя помочь? — Ага, конечно! — последовал ответ, а затем голосом Эвана попугай проговорил: — Эй, Жерри, помоги-ка мне! У меня не получается! — Потом птица заныла тем же голосом: — Не полу-уча-ается-а-а… — Так, — сказала Гейл, — мне нужно сходить за видеокамерой. — Я звезда? Я звезда? — Да, — ответила женщина, — ты звезда. Попугай заговорил новым голосом, растягивая слова на американский лад: — Извините, что мы опоздали, но нам нужно было забрать нашего сына Хэнка. — Это из какого фильма? — осведомилась Гейл. Тот же самый протяжный американский говор: — Ничего, ничего. Все в порядке… — Ты не хочешь мне ответить? — спросила она. — Хочу купаться, перед тем как сниматься! — заявил Жерар. — Ты мне обещала! Гейл Бонд поспешила за видеокамерой.* * *
Человеческие гены Жерару имплантировали Йоши Томидзу и Гейл Бонд в лаборатории Мориса Гролье Национального института в Париже, когда тот был еще птенцом. Однако в течение первого года жизни эффект от этой операции был почти незаметен. Что неудивительно. Успех от введения трансгенов встречался редко, и требовались десятки, даже сотни попыток для того, чтобы достичь желаемого результата. Это объясняется просто: для того, чтобы ген успешно заработал в новой для себя среде, необходимо соблюдать многие условия. Для начала ген должен быть правильно перенесен в существующий генетический материал животного. Иногда его помещали задом наперед, и это давало либо негативный эффект, либо вообще никакого. Иногда его помещали в нестабильный участок генома, в результате чего животное оказывалось поражено злокачественным онкологическим заболеванием. Это случалось довольно часто. Кроме того, трансгеника никогда не ограничивалась переносом одного-единственного гена. Генетики были вынуждены переносить дополнительные гены, функции которых заключалась в том, чтобы обеспечивать основному гену условия для нормального функционирования. Например, большинство генов имеют изоляторы и стимуляторы. Последние могут вырабатывать протеины, которые отключают собственные гены животного чтобы трансген сумел одержать верх над ними. Они также способны усилить действие самого внедренного гена. Изоляторы оберегают новый ген от окружающих его и одновременно обеспечивают доступность генетического материала внутри клетки. И без того запутанные, эти хитросплетения усложняются еще больше, если добавить к ним тонкости со «связниками» — рибонуклеиновыми кислотами, действующими внутри клетки. Или с генами, контролирующими происходящие преобразования. И так далее. В реальности перенос гена в организм животного больше напоминает не некое биологическое действо, а работу по отладке сложнейшей компьютерной программы. Необходимо исправлять ошибки, производить доводку, нейтрализовать нежелательные эффекты, и все это — до тех пор, пока не будет достигнут желаемый результат. А потом оставалось ждать, когда «программа» заработает. Иногда на это уходили годы. Именно поэтому руководитель лаборатории предложили Гейл Бонд забрать Жерара домой в качестве домашнего любимца. Домашние условия рассматривались в качестве особенно важного фактора. Африканские серые попугаи являются чрезвычайно умными птицами — по этому показателю их даже сравнивают с шимпанзе — и обладают наибольшими способностями к языку. Некоторым не человекообразным приматам удавалось «произносить» около 150 слов с помощью языка жестов или клавиатуры компьютера, но для африканского серого попугая это могло считаться средним уровнем. Наиболее «талантливым» из этих птиц удавалось усвоить до тысячи слов. Поэтому для развития способностей и увеличения словарного запаса им необходимо находиться в постоянном контакте с человеком. Их нельзя содержать в клетках рядом с мышами и хомячками, иначе они могли бы сойти с ума от недостатка общения. Это не является преувеличением. Защитники животных утверждают, что психика многих серых попугаев оказывалась подорванной в результате дефицита общения. Для них такая жизнь равносильна заключению человека в одиночную камеру на много лет. Серые попугаи нуждаются в общении в не меньшей степени, чем хомо сапиенс, а по мнению некоторых ученых, даже в большей. Жерар с тех пор, когда был еще птенцом, рос, что называется, буквально на пальце у человека, и заговорил очень рано. Когда Гейл, которая в то время отметила свой тридцать первый день рождения и вышла замуж за банковского менеджера, принесла Жерара домой, его словарный запас был уже довольно велик. Оказавшись в гостиной, он заявил: — Классная хата, Гейл! Круто! К сожалению, птица успела нахвататься американского сленга, когда смотрела телевизор, стоявший в лаборатории. — Рада, что тебе здесь нравится, Жерар, — ответила она. — Я о том и толкую, — сказал попугай. — Хочешь сказать, что тебе здесь не нравится? — Хочу сказать то, что сказал. — Ладно. — Это так, к слову. — Хорошо, я поняла. Она немедленно сделала запись в своем рабочем дневнике. Эта речь Жерара могла оказаться чрезвычайно важной. Одна из задач экспериментов с трансгенами заключалась в том, чтобы выяснить, до какого уровня ученым удастся развить интеллект животных, не относящихся к человекообразным. Проводить подобные эксперименты с приматами было невозможно — на этот счет имелось слишком много правил и запретов, а вот в отношении попугаев люди были менее щепетильны. Не существовало никаких комиссий по этике, которые контролировали бы эксперименты над этими птицами. Поэтому лаборатория Гролье работала с африканскими серыми. Помимо всего прочего, они пытались обнаружить в речи попугая признаки самосознания. Птицы узнавали себя, глядя в зеркало, но речь — это совсем другое. Пока нельзя было утверждать, что попугаи сознательно употребляют слово «я», говоря о себе. Скорее всего они просто повторяли услышанное. Вопрос заключался в том, когда попугай произнесет это слово осознанно, и Гейл показалось, что, впервые оказавшись в ее гостиной, Жерар сделал именно это. Неплохое начало.* * *
Ричард, ее муж, не проявил интереса к появлению в их квартире нового жильца. Он лишь пожал плечами и сказал: — Только не надейся на то, что я буду чистить эту клетку. Гейл сообщила, что она тоже не намерена этого делать. Единственным человеком, проявившим энтузиазм, оказался их сын. Эван сразу же принялся играть с попугаем, посадил его на палец, а позже носил на плече. Проходила неделя за неделей, и именно Эван проводил с птицей больше всего времени. Судя по всему, попугай оценил это и теперь воздавал мальчику сторицей, принявшись помогать ему.* * *
Гейл установила видеокамеру на штатив, настроила видоискатель и включила запись. Некоторые серые попугаи умели считать, и кое-кто даже утверждал, что наиболее смышленые из этих птиц имеют рудиментарное представление о концепции нуля, но ни одна не была способна производить арифметические вычисления. Ни одна, кроме Жерара. От волнения у Гейл дрожали руки, и ей приходилось действовать медленно и методично. Закончив приготовления, она проговорила намеренно спокойным голосом, на" какой только была способна: — Жерар! Сейчас я покажу тебе картинку и хочу, чтобы ты сказал мне, что с ней нужно делать. Она показала птице листок с домашним заданием Эвана, на котором был написан простенький арифметический пример — пятнадцать минус семь, — закрыв ответ ладонью. — Я это уже делал. — И все равно, что тут нужно делать? — не отступала Гейл. — Ты должна сказать. — Ты можешь посмотреть на этот рисунок и назвать ответ? — Ты должна сказать, — повторил Жерар. Сидя на насесте, он переминался с лапы на лапу и, глядя прямо в объектив камеры, явно демонстрировал раздражение. Жерар не любил, когда к нему приставали. — Здесь говорится: от пятнадцати отнять семь, — проговорила Гейл. — Восемь, — сразу же ответил попугай.* * *
Гейл с трудом подавила огромное желание повернуться к камере и завизжать от радости. Она спокойно перевернула страницу, на которой был написан следующий пример. — Так, дальше. От двадцати трех отнять девять. Сколько останется? — Четырнадцать. — Очень хорошо! А теперь… — Ты мне обещала, — сказал Жерар. — Я тебе что-то обещала? — Да, ты мне обещала, — подтвердила птица. — Ты знаешь… Он имел в виду ванну. — Ах да, — вспомнила Гейл. — Обязательно, но чуть позже. А сейчас… — Ты мне обещала! — угрюмо твердил попугай. — Хочу купаться. — Жерар, сейчас я покажу тебе следующий пример и спрошу тебя: сколько останется, если от двадцати девяти отнять восемь? — Надеюсь, они смотрят, — проговорил попугай странным тоном. — Они увидят. Они увидят, и они узнают, и они скажут: «Ведь и слепой прекрасно видит — она и мухи не обидит». — Жерар, сосредоточься. Если от двадцати девяти отнять восемь, сколько останется? Жерар раскрыл клюв, и в этот момент послышался звонок в дверь. Гейл находилась близко к птице и поэтому сразу поняла, что это проделки попугая, иначе она непременно бросилась бы открывать дверь. Он идеально имитировал любые домашние звуки: звонок в дверь, верещание телефона, звук воды, спускаемой в туалете. — Жерар, ну пожалуйста! Попугай изобразил звук приближающихся шагов и даже скрип половицы, а потом проговорил голосом ее мужа: — Отлично выглядишь, крошка! Я по тебе скучал! — Жерар… — начала она. А птица уже говорила женским голосом: — О, Ричард! Как давно тебя не было! Тишина. Затем — звук поцелуя. Гейл, окаменев, смотрела на попугая, а тот, почти не раскрывая клюв, продолжал воспроизводить звуки и голоса. «Как магнитофон», — подумалось ей. — Мы одни? — спросил женский голос. — Да, — ответил голос мужа. — Парень вернется из школы не раньше трех. — А эта?… — Гейл на конференции, в Женеве. — Значит, в нашем распоряжении целый день? Ой, как здорово! Снова звуки поцелуев. Шаги двух пар ног. Пересекают комнату. Ее муж: — Хочешь что-нибудь выпить? — Возможно, позже, малыш, а сейчас я хочу только тебя! Гейл развернулась и выключила видеокамеру. — А теперь ты меня искупаешь? — спросил Жерар. Она посмотрела на него. Хлопнула дверь спальни. Скрип пружин кровати. Женский визг, смех. Снова заскрипели пружины. — Перестань, Жерар, — попросила Гейл. — Я знал, ты захочешь это узнать, — ответил попугай.* * *
— Ненавижу эту гребаную птицу! — сказал ее муж поздно вечером. Они находились в спальне. — Дело не в этом, Ричард, — сказала Гейл. — Ты можешь делать все, что угодно, но только не в моем доме. Не на нашей кровати. Она уже сменила простыни, но, даже несмотря на это, не могла заставить себя не только сесть на постель, но даже подойти к ней. Она стояла на противоположной стороне спальни, у окна, из-за которого доносился шум парижских улиц, оживленных даже в этот поздний час. — Это случилось только один раз, — проговорил Ричард. Гейл ненавидела, когда муж врал ей. — Да, я помню, когда я была в Женеве. Может, спросить Жерара, были ли другие разы? — Не надо, не втягивай в это птицу. — Были… Были и другие разы, — сказала она. — Ну извини! Я очень сожалею! Довольна? Что ты хочешь от меня услышать, Гейл? — Ничего. Я хочу, чтобы ты так больше не поступал. Я хочу, чтобы твоих шлюх не было в этом доме. — Хорошо!Замечательно! Так тому и быть! А теперь можем мы прекратить этот разговор? — Да, — сказала она, — можем. — Ненавижу долбаную птицу! Гейл подошла к двери, но, прежде чем выйти, повернулась и произнесла: — Если ты к ней хотя бы пальцем прикоснешься, я тебя убью. — Куда ты уходишь? — К черту.* * *
С Йоши Томидзу она встретилась в его квартире. Их связь началась год назад и после некоторого перерыва возобновилась в Женеве. В Токио Йоши ждали жена и ребенок. Осенью он собирался возвращаться туда, так что вскоре им с Гейл предстояло расстаться. — Ты очень напряжена, — проговорил он, гладя ее по спине. У него были чудесные руки. — Поссорилась с Ричардом? — Да не так, чтобы очень. Чуть-чуть. Гейл смотрела на лунный свет, струившийся из окна. Он был на удивление ярким. — Так что же случилось? — спросил Йоши. — Я волнуюсь насчет Жерара. — Почему? — Ричард ненавидит его. Люто ненавидит. — Он ничего не сделает с Жераром. Это слишком ценная птица. — С него станется, — ответила Гейл и села на постели. — Может, мне лучше вернуться? Йоши пожал плечами: — Если хочешь… — Извини, — сказала она. Он легко поцеловал ее. — Поступай так, как считаешь нужным. Гейл вздохнула. — Ты прав, я, наверное, схожу с ума. — Она снова легла и накрылась простыней. — Скажи мне, что я схожу с ума. Ну пожалуйста.ГЛАВА 033
Брэд Гордон выключил телевизор и крикнул: — Входите! Не заперто! Часы показывали полдень. Он торчал без дела в своей квартире на третьем этаже дома по Шерман-Оак, смотрел бейсбольный мяч и ждал, когда рассыльный привезет заказанную пиццу. Однако когда дверь открылась, на пороге, к его удивлению, предстала самая восхитительная женщина из всех, которых ему когда-либо приходилось видеть. Лет около тридцати, высокая, стройная, она была сама элегантность. Одетая на европейский лад, на не слишком высоких каблуках, она излучала сексуальность и в то же время заставляла держаться на расстоянии. Брэд выпрямился в кресле, в котором сидел, провел рукой по подбородку и вспыхнул от стыда, ощутив ладонью двухдневную щетину. — Извините, — промычал он, — я не ждал гостей. — Меня прислал ваш дядя, мистер Ватсон, — сказала женщина, подходя к Брэду. Он торопливо поднялся на ноги. — Меня зовут Мария Гонсалес. — В ее речи чувствовался легкий акцент, но он не был испанским. Скорее немецким. — Я работаю в фирме, осуществляющей инвестиционные операции вашего дяди, — проговорила женщина, пожимая руку Брэда. Тот покивал головой, вдыхая легкий аромат ее духов. Его не удивило, что она работает на дядю Джека. Старик любил окружать себя привлекательными на вид и очень умными деловыми женщинами. — Чем могу помочь вам, мисс Гонсалес? — спросил Брэд. — Лично мне — ничем, — ответила красотка, оглядываясь и ища глазами место, где можно было бы присесть. Не найдя такового, она осталась стоять. — Но вы могли бы сделать кое-что для вашего дяди. — Да, разумеется, все, что угодно! — Вероятно, излишне напоминать вам о том, что Дядя выкупил вас под залог и намерен оплатить услуги адвокатов по защите вас в ходе судебных слушаний. А поскольку вам инкриминируется половая связь с несовершеннолетней, защита будет не из легких. — Но меня подставили… Женщина подняла руку: — Меня это не касается. Дело в другом. Ваш дядя постоянно помогал вам на протяжении многих лет, и теперь у вас появился шанс отплатить ему добром за добро. Он нуждается в вашей помощи. На конфиденциальной основе. — Дяде Джеку понадобилась моя помощь? — Совершенно верно. — Конечно, я сделаю все, что смогу. — Повторяю: это строго конфиденциально. — Я понял. — Вы не должны говорить об этом ни с кем и никогда. — Ладно. — Наружу не должно просочиться ни слова, а если это случится, вы останетесь без денег на адвокатов и проведете двадцать лет в тюремной камере, как растлитель малолетних. Брэд вытер вспотевшие ладони о штаны. — Да, да, я все понимаю. — На сей раз вы не должны облажаться, Брэд. — Ладно, ладно. Вы хоть объясните, что от меня требуется. — Ваша любимая компания, «Биоген», собирается объявить о новом важном достижении — открытии гена, который помогает излечиться от наркозависимости. Это — первый шаг на пути к выводу на рынок потрясающего коммерческого продукта, благодаря которому компания окажется в центре внимания, и финансирование потечет рекой. Ваш дядя занимает в компании ключевые позиции, и он не хочет, чтобы они оказались ослаблены в результате прихода новых инвесторов. Ему хотелось бы отпугнуть их. — Понятно. — Это можно сделать, распространив некие плохие новости относительно «Биогена». — Какие, например? — В настоящий момент, — сказала Мария Гонсалес, — самым важным коммерческим продуктом «Биогена» является клеточная линия Барнета, которую компания приобрела у Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Она производит цитокины, весьма важные в лечении онкологических заболеваний. — Ага… — Порча этих клеточных линий имела бы катастрофические последствия. Женщина сунула руку в сумочку и вынула оттуда маленький пластиковый флакончик, в каких одна очень известная фирма выпускает капли от покраснения глаз. Открутив колпачок, она капнула по одной капле жидкости на кончики пальцев другой руки. — Вам понятно? — спросила она. — Да, — кивнул Брэд. — По одной капле на каждый палец, и — дать просохнуть. — Ясно. — Вы отправляетесь в «Биоген». Ваша электронная карточка-пропуск все еще работает, так что попасть туда для вас не составит труда. Затем по базе данных вы выясняете местонахождение хранилища, в котором находится клеточная линия Барнета. Номер хранилища — здесь. — Женщина протянула Брэду карточку, на которой значился номер BGOX6178990QD. — Это замороженные образцы в лабораторных сосудах. Вы подходите и… просто прикасаетесь к каждому из них. — Просто прикасаюсь? — Брэд подозрительно покосился на пузырек. — Что это за штука? — Ничего такого, что могло бы вам повредить. Но клетки ее не любят. — Но меня снимут камеры наблюдения, да и использование магнитных карточек тоже фиксируется. Они узнают, кто это сделал. — Этого не произойдет, если вы приедете между часом и двумя дня. В это время системы безопасности отключаются для профилактических работ. — Ничего подобного. — На этой неделе будет именно так. Брэд взял у женщины пластиковый флакончик и покрутил его в руке. — Вы понимаете, что у них есть еще и резервное хранилище? — Сделайте то, о чем просит вас дядя, а все остальное оставьте на его усмотрение. — Она закрыла сумочку. — И последнее. Не пытайтесь пока связаться с дядей. Он не хочет, чтобы контакты между вами были зафиксированы. Ясно? — Вполне. — Тогда желаю удачи. И заранее благодарю вас от имени дяди. Она снова пожала его руку и ушла.ВЫМИРАНИЕ БЛОНДИНАМ ВСЕ ЖЕ НЕ ГРОЗИТ Би-би-си распространило ложную информацию. Не было ни исследований ВОЗ, ни исследований германских ученых. Самая скверная шутка про блондинок за последние 150 лет Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ) опровергла сегодня информацию о том, что она когда-либо проводила или публиковала результаты исследований о грядущем исчезновении «гена блондинов». Согласно утверждению группы представителей ООН, «ВОЗ не имеет представления о том, откуда появилась подобная информация, но подчеркивает, что мы не придерживаемся мнения, согласно которому количество людей со светлым цветом волос стремится к уменьшению». По мнению газеты «Вашингтон пост», источником информации, распространенной Би-би-си, послужили слухи, выложенные в одном из германских интернет-ресурсов. Те, в свою очередь, основывались на заметке, опубликованной два года назад в германском женском журнале «Аллегра», где в качестве источника информации указывался неназванный антрополог, работающий в ВОЗ. Подобная «утка» никогда не увидела бы свет, если бы редакторы Би-би-си взяли на себя труд провести хотя бы минимальную проверку достоверности подобной информации, утверждает профессор медиалогии из Джорджтаунского университета Лен Юлер. Некоторые эксперты в области средств массовой информации доказывают, что СМИ в последнее время вообще перестали проверять точность и правдивость информации. «Мы просто печатаем информацию, и — вперед», — заявил на условиях анонимности один репортер. Другой, также пожелавший остаться неизвестным, прокомментировал случившееся так: «А что, отличная история! Точность сгубила бы ее». Углубленное исследование, проведенное сайтом «городских легенд» Snopes.com, показало, что байки относительно грядущего вымирания блондинов время от времени появляются на протяжении последних 150 лет и уходят своими корнями во времена Авраама Линкольна. И каждый раз, для придания этой версии большего веса, приводились ссылки на некие «научные исследования». Вот типичный пример подобной публикации, датированный 1906 годом.
БЛОНДИНЫ ОБРЕЧЕНЫ НА ИСЧЕЗНОВЕНИЕ С ЛИЦА ЗЕМЛИ Майор Вудрафф предрекает блондинам зловещий конец. Так говорит наука Девушка с золотыми локонами обречена. Через шесть сотен лет блондины исчезнут. Эту печальную участь предсказал сегодня блондинам майор К. И. Вудрафф, выступавший с лекцией в Ассоциации за развитие науки в Колумбийском университете. «Разумеется, блондины не исчезнут, но не исчезнут и публикации, предрекающие их вымирание на протяжении уже полутора веков», — говорит профессор Юлер.
ГЛАВА 034
Линн, жена Генри Кендалла, на протяжении всей своей взрослой жизни занималась тем, что разрабатывала вебсайты, поэтому в течение дня она обычно находилась дома. В этот день около трех часов дня раздался довольно странный звонок. — Это доктор Марти Робертс из «Лонг-Бич Мемориал», — произнес мужской голос. — Могу я поговорить с Генри? — Его сейчас нет дома, он на футболе, — ответил Линн. — Может, ему что-то передать? — Я звонил ему на работу, на сотовый, но он не отвечает. — Судя по тону доктора Робертса, дело у него было неотложное. — Я увижу Генри через час, — сказала Линн. — А вы доктор Робертс, думаете, с ним что-то могло случиться? — О нет! С ним все в порядке. Просто попросите, чтобы он мне перезвонил, хорошо? Линн пообещала выполнить просьбу. Позже, когда муж вернулся домой, Линн вошла на кухню. Он поставил перед их восьмилетним сыном Джеми блюдце с печеньем и налил чашку молока. — Ты знаешь кого-нибудь в больнице «Лонг-Бич Мемориал»? — спросила Линн. Генри моргнул. — Он звонил? — Да, около трех. Кто это такой? — Мой школьный друг, патологоанатом. Что он сказал? — Ничего, просто попросил, чтобы ты перезвонил ему. — Линн пришлось сделать над собой усилие, чтобы не спросить у мужа, какие дела связывают его с этим патологоанатомом. — Хорошо, — кивнул Генри. — Спасибо. Она увидела, как Генри покосился на стоявший на кухне телефон, затем развернулся и пошел в их маленький общий кабинет. Он закрыл дверь, и через пару минут из кабинета послышался его приглушенный голос. Слов было не разобрать. Джеми уплетал печенье, запивая его молоком. Трейси, их тринадцатилетняя дочь, находилась в своей комнате на втором этаже, и оттуда грохотала музыка. Линн задрала голову и крикнула: — Потише, пожалуйста! Трейси ее не услышала. Пришлось подниматься наверх. Когда она спустилась, Генри находился в гостиной, беспокойно меряя комнату шагами. — Мне придется кое-куда отлучиться, — сообщил он. - Хорошо. А куда именно? — В Бетесде. — Какие-то дела в НИЗ? Генри обычно ездил в Национальный институт здоровья раза два в год для участия в различных конференциях. — Да. Линн видела, что муж буквально не находит себе места. — Генри, — заговорила она, — ты не хочешь рассказать мне, чем все это вызвано? — Просто я провожу одно исследование… Мне нужно кое-что проверить… Я просто… В общем я не знаю. — Тебе нужно в Бетесде, но ты не знаешь, зачем? — Да нет, конечно же, знаю. Это, гм, связано с Беллармино. Линн знала, что Роберт Беллармино является руководителем генетического направления в НИЗ, но он никогда не был другом ее мужа. — Что с ним такое? — Мне нужно… Ну, в общем, разобраться кое с чем, что он сделал. Линн опустилась в кресло. — Генри, — заговорила она, — я люблю тебя, но сейчас ты меня просто пугаешь. Почему ты не можешь мне рассказать… — Послушай, — перебил жену Кендалл, — я не хочу говорить об этом! Мне нужно ехать, вот и все. Всего на один день. — У тебя какие-то неприятности? — Я сказал тебе, Линн, что не хочу говорить об этом. Я должен ехать. — Хорошо, езжай. А когда? — Завтра. Она медленно кивнула. — Понятно. Хочешь, я закажу… — Билет я уже заказал. — Генри перестал метаться по комнате и подошел к жене. — Линн, я не хочу, чтобы ты волновалась. — Но все для этого делаешь. — Не переживай. Мне нужно уладить одно дело, а по- том все будет в порядке. Больше он не сказал ничего.* * *
Линн и Генри были женаты пятнадцать лет и имели двух детей. Она лучше кого-либо другого знала, до какой степени он подвержен нервным тикам и резким переменам настроения. Тот самый безудержный полет фантазии и богатое воображение, которые делали Генри великолепным исследователем, превратили его также в нервную и даже немного истеричную личность. Он посещал врача каждые две недели, а звонил ему и того чаще. Ему постоянно казалось, что у него что-то болит, где-то режет или стреляет. Беспричинные страхи заставляли его просыпаться по ночам в холодном поту, он начинал паниковать по любому поводу. Мельчайший дорожный инцидент казался ему катастрофой, овевавшей его «дыханием смерти», как называл это сам Генри. Поэтому, даже несмотря на то, что поведение Генри и вся эта история с поездкой в Бетесде казались ей странными, Линн не придала этому большого внимания. Посмотрев на часы, она решила, что пора размораживать спагетти в соусе. Иначе Джеми наестся печенья и не станет ужинать. Трейси снова включила музыку на всю катушку. Вскоре повседневные заботы вышли на первый план и вытеснили из ее сознания мысли о странном поведении Генри и его предстоящей поездке в Бетесде. У ней были другие дела, и она занялась ими.ГЛАВА 035
Генри Кендалл вышел из аэропорта Даллеса и поехал на север по 267-му шоссе, направляясь к «обезьяньему институту» в Ламбертвилле. Только через час впереди показалась проволочная ограда и будка охраны позади двойных ворот. Перед воротами высились огромные клены, за раскидистыми кронами которых, в глубине территории, притаилось несколько зданий. Это был один из самых крупных в мире комплексов, где проводились исследования приматов, но справочник «Национальные институты» не сообщал ни об этом факте, ни о местонахождении комплекса. Отчасти из-за того, что вокруг изучения приматов всегда шло много споров, отчасти из-за опасений, что активисты движений по защите животных разнесут здесь все вдребезги. Генри остановил машину у внешних ворот, нажал на кнопку интеркома, представился и назвал свой кодовый номер. Он не был здесь уже четыре года, но его код, к счастью, все еще не аннулировали. Затем он высунул голову из машины, чтобы камеры наблюдения смогли четко зафиксировать его лицо. — Благодарю вас, доктор Кендалл, — проговорил голос из динамика, внешние ворота открылись, и Генри подъехал к внутренним. Позади него закрылись первые ворота. Из будки вышел охранник и проверил его удостоверение. Он смутно помнил этого парня. — Мы вас сегодня не ждали, доктор Кендалл, — проговорил охранник и вручил ему временный пропуск в виде магнитной карты. — Меня попросили забрать из моего личного шкафчика кое-какие вещи. — Вот-вот, гайки в последнее время стали закручивать будь здоров, сами знаете. — Да уж, знаю. — Он имел в виду Беллармино. Открылись внутренние ворота, и Генри въехал на территорию комплекса. Миновав административное здание, он поехал прямиком к корпусам обезьянника. Шимпанзе раньше содержались в корпусе В, и Генри надеялся, что они по-прежнему там. Он открыл внешнюю дверь, всунул магнитную карту в прорезь электронного замка внутренней двери, вошел в помещение и двинулся по коридору по направлению к пункту наблюдений В. Это была комната, заставленная экранами дисплеев, на которых имелись изображения всех шимпанзе, содержавшихся на обоих этажах корпуса. Всего здесь содержалось около восьмидесяти животных — самцов и самок различного возраста. Одетый в униформу хаки, здесь нес вахту дежурный помощник ветеринара, а еще здесь находился некто Ровак, директор всего комплекса. Его, должно быть, предупредили о приезде Кендалла охранники. Ровака, пятидесятилетнего мужчину со стальными от проседи волосами, отличали замашки военного, но он был хорошим ученым. — А я все думал, когда ты появишься, — дружелюбно проговорил Ровак. Они обменялись рукопожатиями. — Ты достал кровь? Генри кивнул. — У гребаного Беллармино была корова, — сказал Ровак. — Он здесь еще не появлялся, и, пожалуй, мы знаем, почему. — Что ты имеешь в виду? — осведомился Генри. — Пойдем, пройдемся. Генри сверился со своими записями. — Мне нужна самка F-402, - сказал он. - Нет, — мотнул головой Ровак, — тебе нужен ее отпрыск. Он находится там. Они пошли по боковому коридору, ведущему в небольшую пристройку, которую обычно использовали для кратковременных семинаров и обучающих экспериментов над животными. — Вы держите его здесь? — Приходится. Сам увидишь. Наконец они пришли в учебную пристройку. На пер- вый взгляд это помещение напоминало игровую комнату детского сада: синий ковер на полу и разбросанные по нему яркие игрушки. Случайный посетитель вряд ли заметил бы, что все они сделаны из очень прочного пластика, из которого обычные детские игрушки не делают. На одной стороне комнаты стена была прозрачной. Из динамиков негромко звучала музыка Моцарта. Ровак развел руками: — Что поделать, любит Моцарта. Они вошли в боковую комнату меньшего размера. Из стеклянного потолка падал столб мягкого солнечного света, по центру стояла клетка, а в ней сидел молодой шимпанзе размером примерно с четырехлетнего ребенка. Морда шимпанзе была более плоской, нежели обычно бывает у его сородичей, а кожа — бледной, но это был шимпанзе. — Привет, Дейв, — сказал Ровак. — Привет, — хрипло ответил шимпанзе. Он повернулся к Генри: — Ты моя мама?* * *
Генри Кендалл утратил дар речи. Он открывал рот, но слова не шли из горла. — Да, — ответил Ровак, — он твоя мама. — Затем, обернувшись к Кендаллу, он сказал: — Его зовут Дейв. Шимпанзе молча смотрел на Генри. Просто смотрел, сидя в клетке и ухватившись руками за большие пальцы ног. — Я понимаю, для тебя это шок, — заговорил Ровак, — а представь себе, что чувствовали мы здесь, когда это обнаружилось. Ветеринара едва инфаркт не хватил. Никто и понятия не имел о том, что он какой-то особенный, пока вдруг анализ на сиаловую кислоту с какого-то перепугу не дал отрицательный результат. Анализ повторяли снова и снова, полагая, что это лабораторная ошибка. Оказалось, нет, не ошибка. А примерно три месяца назад он заговорил. Генри вздохнул. — Он говорит хорошо, — продолжал Ровак. — Иногда ему не очень дается согласование времен, но, с другой стороны, его ведь никто не учил. Более того, он скрывал от всех эту свою способность. Хочешь, я выпущу его? Генри колебался. — А он не… га… Шимпанзе подчас могли быть весьма агрессивны и, находясь в дурном расположении духа, даже маленькие умели демонстрировать скверный характер. — О нет, уверяю тебя! Он очень мил и послушен. Ведь в конечном итоге он не совсем шимпанзе. — Ровак открыл клетку. — Иди сюда, Дейв. Дейв выбрался наружу — осторожно, нерешительно, как человек, которого выпускают из тюрьмы. Казалось, что вне пределов клетки ему не по себе. Он перевел взгляд на Генри. — Я буду жить с тобой? — Не знаю, — ответил тот. — Я не люблю клетку. — Шимпанзе взял Генри за руку. — Мы можем пойти поиграть? Они направились в игровую комнату. Первым шел Дейв. Генри спросил: — Это входит в распорядок? — Да, он играет примерно по часу в день. Чаще всего с ветеринаром, иногда со мной. Дейв подошел к игрушкам и принялся выкладывать из них геометрические фигуры — сначала круг, потом квадрат. — Я рад, что ты приехал повидаться с ним, — сказал Ровак. — Мне кажется, это важно. — Что с ним будет? — А ты сам-то как думаешь, Генри? Все это незаконно, как куча дерьма на лужайке перед Белым домом. Трансгенный высший примат! Ты знаешь, что скрещивать шимпанзе и человека пытался еще Гитлер? И Сталин, между прочим, тоже! И вот смотри, какая вырисовывается картина: Гитлер, Сталин, а теперь — американский ученый из НИЗ. Ну уж нет, друг мой! — Так что же вы… — Это — результат полностью незаконного эксперимента. Он должен быть уничтожен. — Ты шутишь? — Генри, — заговорил Ровак, — ты находишься в Вашингтоне и видишь перед собой бочку с динамитом. Нынешняя администрация и так урезала финансирование НИЗ, а если станет известно об этом, — он кивнул на Дейва, — нас вообще посадят на хлеб и воду. — Но ведь это необыкновенное животное! — Оно незаконное, и всех волнует только это. — Ровак покачал головой. — Не будь сентиментальным, Генри. Мы имеем дело с несанкционированным экспериментом, а существующие правила четко говорят, что все подобные эксперименты должны быть немедленно прекращены, а полученные в ходе их результаты — уничтожены. Все, без исключений! — А что вы, гм… — Внутривенная инъекция морфия. Он ничего не почувствует. Тебе не о чем волноваться, мы все сделаем чисто и аккуратно. После кремации не останется никаких следов того, что все это вообще когда-либо существовало. — Ровак снова кивнул на Дейва. — Поиграй с ним немного. Мы ему уже надоели, а ты все же новый человек.* * *
Сидя на полу, они играли в какие-то странные импровизированные шахматы, используя кубики вместо фигур, а Генри, исподтишка рассматривая Дейва, подмечал детали. Руки, пропорции которых были вполне человеческими, приспособленные для хватания ноги, которые могли принадлежать только шимпанзе, глаза с голубоватыми искорками и улыбку — не совсем человеческую, но и не совсем обезьянью. — Весело! — сказал Дейв. — Это потому, что ты выигрываешь. Генри не совсем понимал правила этой игры, но старался позволить Дейву выиграть. Он всегда поступал так, играя со своими детьми. «А ведь это тоже мой ребенок!» — пронеслось внезапно в его мозгу.* * *
Генри понимал, что не в состоянии соображать трезво, и действовал, повинуясь порыву. Он не спускал глаз с Дейва, когда Ровак вернул того в клетку и закрыл дверцу, запиравшуюся на замок с цифровым набором. — Позволь мне подержать его за руку, — попросил он. — Открой клетку. — Послушай, — проговорил Ровак, — не мучай ты себя, да и его тоже. — Я хочу всего лишь подержать его за руку напоследок. Ровак вздохнул и отпер клетку. Генри запомнил комбинацию кодового замка: 01-05-04, затем он пожал руку Дейва и попрощался. — Ты придешь завтра? — спросил Дейв. — Я приду скоро, — ответил Генри. Затем Дейв отвернулся и не смотрел, как Генри вы- шел из комнаты и закрыл за собой дверь. — Слушай, — заговорил Ровак, — ты должен радоваться одному тому, что тебя не обвинили в целой куче нарушений и не бросили за решетку. Не глупи по поводу этого. Мы тут все уладим, а ты занимайся своими делами. — Хорошо, — сказал Генри, — спасибо. Он попросил разрешения остаться в комплексе до тех пор, пока не настанет время ехать в аэропорт, и ему отвели комнату, предназначенную для исследователей, приезжавших сюда поработать из других городов. В комнате был компьютер внутренней сети, и Генри провел за ним несколько часов, читая все, что там имелось относительно Дейва. В итоге он распечатал весь файл. Он бродил по комплексу, несколько раз ходил в туалет, и все это — для того, чтобы охранники привыкли видеть его на мониторах наблюдения. Ровак отправился домой в четыре часа, заглянув перед отъездом, чтобы попрощаться. Смена дежурных охранников и ветеринаров происходила в шесть. В пять тридцать Генри вернулся в учебную пристройку и направился в комнату Дейва. Он отпер клетку. — Здравствуй, мама, — сказал Дейв. — Привет, Дейв. Ты хочешь погулять? — Да, — сказал Дейв. — Хорошо. Тогда делай все, что я скажу.* * *
Ученые часто гуляли с шимпанзе, которых изучали, нередко держа их за руку. Зная это, Генри неторопливо прошел по коридору пристройки, стараясь вести себя как можно более буднично и не смотреть на камеры наблюдения. Они свернули влево, в главный коридор, и направились к выходу из корпуса. Вставив карточку в прорезь замка, Генри открыл сначала внутреннюю дверь, а затем наружную. Как он и ожидал, никаких сигналов тревоги не последовало. Комплекс Ламбертвилль был рассчитан на то, чтобы не пускать посторонних снаружи и не выпускать сбежавших животных изнутри. Однако в отношении ученых, вывозящих с территории комплекса подопытных животных, никаких ограничений не существовало. Пользуясь этим, Генри посадил Дейва на пол у заднего сиденья и поехал к въездным воротам. Наступил час смены дежурств. Множество машин въезжали в ворота и выезжали из них. Генри вернул карточку и гостевой бейджик охраннику. — Благодарю вас, доктор Кендалл, — вежливо сказал тот, и Генри выехал из ворот на дорогу, вьющуюся между зелеными холмами Западного Мэриленда.* * *
— Ты возвращаешься домой на машине? — спросила Линн. — Почему? — Это долгая история. — Почему, Генри? — Иначе не получается. Так сложились обстоятельства. — Генри, ты ведешь себя очень странно, и сам это понимаешь. — Тут — вопрос морального порядка. — Какого еще морального порядка? — Я несу ответственность… — Какую ответственность, черт побери, Генри? — Дорогая, это долгая история. — Ты это уже говорил. — Поверь, я все тебе расскажу, но тебе придется дождаться, пока я вернусь домой. — Это твоя мама? — спросил Дейв. — Кто с тобой в машине? — вскинулась Линн. — Никого. — Кто сейчас говорил хриплым голосом? — Я вправду не могу сейчас тебе этого объяснить, — сказал он. — Дождись моего приезда, и ты все поймешь. — Генри… — До скорой встречи, Линн. Поцелуй детей. — Он повесил трубку. Дейв смотрел на него терпеливым взглядом: — Это была твоя мама? — Нет, кое-кто другой. — Она сердится? — Нет. Ты хочешь кушать, Дейв? — Скоро захочу. — Ладно, мы найдем по дороге какую-нибудь автомобильную закусочную. А пока тебе следует пристегнуть ремень безопасности. Дейв посмотрел на него непонимающим взглядом. Генри перегнулся вправо, вытянул ремень и закрепил его, впрочем, случись что, от ремня было бы мало проку, поскольку пассажир был ростом с маленького ребенка. — Мне не нравится. — Дейв принялся дергать ремень, пытаясь освободиться. — Так нужно. — Нет. — Извини. — Я хочу обратно. — Обратно нельзя, Дейв. Дейв перестал сопротивляться и стал смотреть в окно. — Темно. Генри погладил животное по голове и ощутил мягкую короткую шерсть. Он почувствовал, что от этого его прикосновения Дейв расслабился. — Все хорошо, Дейв. Теперь все будет хорошо. Генри откинулся назад и погнал машину на запад.ГЛАВА 036
— Что ты несешь? — спросила Линн Кендалл, глядя на Дейва, мирно сидящего на кушетке в гостиной. — Эта обезьяна — твой сын? — Ну не совсем… — Не совсем?! — Линн металась по гостиной, словно разъяренная тигрица. — Что, черт побери, это значит, Генри? Был обычный субботний день. Их дочь-подросток Трейси находилась на заднем дворе, загорая, болтая по телефону и напрочь забыв о необходимости делать уроки. Ее брат Джеми плескался в бассейне. Линн, поскольку подошел крайний срок сдачи заказа, провела весь день дома, заканчивая работу. Она трудилась не покладая рук три последних дня и очень удивилась, когда распахнулась дверь и в дом вошел ее муж Генри, ведя за руку шимпанзе. — Генри, так это твой сын или нет? — В какой-то степени да. — В какой-то степени… Понятно. Спасибо, что все объяснил. — Вдруг Линн резко развернулась и уставилась на мужа. В голову ей пришла ужасная мысль. — Подожди-ка минутку! Ты что, пытаешься сказать мне, что у тебя был секс с… — Нет, нет! — воскликнул ее муж, прижав руки к груди. — Нет, дорогая! Как ты могла такое подумать? Это был всего лишь эксперимент. — Всего лишь эксперимент? Эксперимент?! Господи Иисусе! Что еще за эксперимент, Генри? Обезьяна сидела на диване, держа руками большие пальцы ног, и смотрела на двух взрослых. — Постарайся не кричать, — попросил Генри. — Ты нервируешь его. — Я его нервирую? Я его нервирую! Это всего лишь чертова обезьяна, Генри! — Человекообразная. — Человекообразная, не человекообразная… Что она здесь делает, Генри? Почему она находится в нашем доме? — Ну… Как тебе сказать… В общем, он будет жить с нами. — Он будет жить с нами! С какой это радости? У тебя есть сын-обезьяна, о котором ты раньше слыхом не слыхивал, и вот ты заявляешься вместе с ним! Прекрасно! Все понятно! Понятнее не бывает! Кто угодно поймет! Почему ты мне сразу не сказал, Генри? Ах, дорогая, не волнуйся, пусть это будет для тебя сюрпризом! Я еду, домой со своим сыном-обезьяной, но сообщу тебе об этом, только когда войду в дверь! Здорово, Генри! Я рада, что в свое время мы посещали сеансы по искусству общения и супружеских отношений! — Мне очень жаль, Линн… — Тебе всегда чего-то жаль, Генри! Что ты собираешься с ним делать? Отвести в зоопарк или что-то еще? — Мне не нравится в зоопарке, — произнес Дейв, заговорив в первый раз. — Тебя не спрашивают! — рявкнула на него Линн. — Сиди и помалкивай! А потом она окаменела. Она повернулась. Она широко раскрыла глаза. — Он говорит? — Да, — ответил ей Дейв. — А ты — моя мама?* * *
Линн Кендалл не потеряла сознание, но ее начала бить крупная дрожь, а потом ее колени подогнулись. Генри подхватил жену и усадил на ее любимое кресло — лицом к кофейному столику, стоявшему рядом с диваном. Дейв не пошевелился. Он просто смотрел на происходящее широко открытыми глазами. Генри пошел на кухню, налил стакан лимонада и принес его жене. — На, — сказал он, — попей. — Мне сейчас нужно мартини, черт возьми! — Милая, те времена — в прошлом. Линн когда-то была алкоголичкой, но затем вылечилась и теперь являлась членом Содружества анонимных алкоголиков. — Я теперь сама не знаю, какие времена в прошлом, а какие нет, — сказала Линн, не сводя глаз с Дейва. — Он говорит! Обезьяна говорит! — Человекообразная обезьяна. — Извини, что я расстроил тебя, — произнес Дейв. — Ага, спасибо… — Его зовут Дейв, — сообщил Генри. — У него иногда бывают проблемы с согласованием времен. — Иногда люди будут расстраиваемые мной, — заявил Дейв. — Тогда они чувствуют себя плохо. — Дейв… — проговорила Линн. — Дело не в тебе, дорогой. Ты, по-моему, очень милый. Дело в нем. — Она указала большим пальцем на Генри. — В этом придурке. — Что такое «при-ду-рок»? — Он, должно быть, никогда не слышал ругани, — предположил Генри. — Тебе следует следить за словами. — Как можно следить за словами? — сказал Дейв. — Это звуки. Нельзя следить за звуками. — Я не знаю, как это объяснить, — призналась Линн и откинулась на спинку кресла. — Это такое выражение, — пояснил Генри. — Фигура речи. — А, понятно, — сказал Дейв. Повисла тишина. Линн вздохнула, Генри похлопал ее но руке. А потом Дейв спросил: — У вас есть деревья? Я люблю лазать по деревьям.* * *
В этот момент в дом вернулся Джеми. — Эй, мам, мне нужно полотенце! Он вошел в гостиную и уставился на шимпанзе. — Привет! — сказал Дейв. Джеми моргнул от удивления, но быстро пришел в себя. — Привет! — вежливо ответил он. — Я Джеми. — Меня зовут Дейв. У вас есть деревья, чтобы лазать? — Конечно! Есть одно здоровенное дерево! Пойдем, покажу! Джеми направился к двери, а Дейв вопрошающе посмотрел на Линн и Генри. — Иди, — сказал тот. — Все в порядке. Дейв спрыгнул с дивана и поскакал по направлению к двери следом за Джеми. — А вдруг он убежит? — спросила Линн. — Вряд ли. — Потому что он — твой сын? Дверь громко хлопнула. Со двора послышался пронзительный визг их дочери и крик: «Что это такое?!» Они услышали голос Джеми: — Шимпанзе, и мы собираемся залезть на дерево. — Где ты его взял, Джеми? — Это папин. — Он кусается? Они не расслышали ответ Джеми, но увидели в окно, как закачались ветви дерева. Снаружи слышался смех и радостное щебетание. — Что ты намерен с ним делать? — спросила Линн. — Не знаю, — ответил Генри. — Но он не может оставаться здесь. — Это я понимаю. — Я не разрешила взять в дом собаку, и уж тем более я не соглашусь на шимпанзе. — Знаю. — Кроме того, здесь для него просто нет места. — Знаю. — Вот ведь загвоздка. Генри молча кивнул. — Как это получилось, Генри? — Это долгая история. — Я слушаю.* * *
Когда был расшифрован геном человека, объяснил Генри, ученые обнаружили, что геном шимпанзе почти идентичен человеческому. — Разница между нашими видами, — сказал он, — составляет всего пятьсот генов. Конечно, эта цифра обманчива, поскольку у человека и морского ежа также много общих генов. Более того, почти любое создание, живущее на этой планете, имеет десятки тысяч одинаковых генов с остальными. Иными словами, генетический фундамент, лежащий в основе каждой из форм жизни, во многом схож с другими. Данное наблюдение пробудило огромный интерес к вопросу: чем определяются различия между разными видами. Казалось бы, пятьсот генов — это не очень много, но при этом шимпанзе и человека разделяет целая пропасть. — Многие виды, — продолжал рассказывать Генри, — способны скрещиваться и производить на свет гибриды: львы и тигры, леопарды и ягуары, дельфины и киты, бизоны и домашние коровы, зебры и лошади, верблюды и ламы. Гризли и белые медведи иногда скрещиваются в дикой природе, производя на свет метисов, прозванных «гризбелы». Поэтому возник вопрос: способны ли человек и шимпанзе в результате скрещивания произвести на свет гибрид, который можно было бы назвать «человекозьяной». Похоже, ответ — отрицательный. — Кто-нибудь пробовал это делать? — Пробовали, и неоднократно, начиная еще с 20-х годов. Но, пусть даже гибридизация оказалась невозможной, пояснил Генри, можно было пойти другим путем: ввести человеческие гены непосредственно в эмбрион шимпанзе, чтобы создать трансгенное животное. Четыре года назад, когда Генри в течение месяца занимался исследованиями на базе Национального института здоровья, изучая проблему аутизма, ему захотелось разобраться в том, какие гены определяют разницу в способах общения между людьми и человекообразными обезьянами. — Потому что, — объяснил он, — шимпанзе общаются между собой. Они могут организовывать очень эффективные охотничьи партии, чтобы убивать мелких животных. Итак, общение есть, а языка нет. Как же они это делают? Так же, как аутисты. Это заинтересовало меня. — И что ты предпринял? — спросила его жена. В лаборатории, под микроскопом, он ввел в эмбрион шимпанзе гены человека. Свои собственные гены. — Включая те, которые отвечают за речь? — уточнила Линн. — Не только. Все. — Ты ввел все свои гены? — Видишь ли, — сказал он, — я не думал, что эксперимент закончится рождением детеныша. Я намеревался удалить плод на завершающей стадии. — Плод, но не животное? Если бы трансгенный плод оставался в чреве матери восемь или девять недель до самопроизвольного выкидыша, он развился бы в достаточной мере для того, чтобы его вскрытие позволило Генри продвинуться в понимании «речи» обезьян. — Ты рассчитывал на то, что произойдет выкидыш и плод умрет? — Да, я надеялся, что он продержится в чреве самки достаточно долго, чтобы… — И потом ты собирался разрезать его? — Произвести вскрытие. Да. — Твои гены, фактически твое потомство… Ты делал это лишь для того, чтобы потом его разрезать? — Она смотрела на него, как на монстра. — Линн, это был эксперимент. Мы поступаем так все время… — Генри осекся. — Впрочем, не стоит в это углубляться. Просто собственные гены были под рукой. Мне не нужно было получать у кого-то разрешение не то, чтобы использовать их. Это был эксперимент. Лично меня это не касалось. — Теперь касается, — сказала она.* * *
Вопрос, на который Генри пытался получить ответ, носил фундаментальный характер. Эволюционные пути произошедших от общего предка шимпанзе и людей разошлись шесть миллионов лет назад. Ученые уже давно заметили, что шимпанзе внешне очень напоминают людей на зародышевом уровне. В связи с этим они предположили, что человек отличается от шимпанзе отчасти благодаря различиям в том, как протекает внутриутробное развитие. На этой стадии развитие шимпанзе как бы приостанавливается, а человеческое продолжается. Некоторые ученые предполагали, что это связано с развитием человеческого мозга, объем которого удваивается в первый год после рождения. Но Генри интересовала именно речь, а чтобы она стала возможной, голосовые связки должны были опуститься от зева к глотке, создав таким образом голосовую коробку. У человека это происходило, у шимпанзе — нет. Вся последовательность развития была неимоверно сложной. Генри надеялся получить трансгенный плод и, исследовав его, выяснить, какие изменения в развитии человека делают возможной речь. По крайней мере, именно в этом состоял изначальный план его эксперимента. — Почему ты не изъял плод, как собирался? — спросила Линн. — Потому что в то лето несколько шимпанзе заболели вирусным энцефалитом, и здоровых животных пришлось поместить на карантин. Их развезли по различным лабораториям вдоль всего восточного побережья. С тех пор я потерял из виду самку, которой я имплантировал эмбрион. Я предполагал, что в какой-нибудь неизвестной мне лаборатории, куда ее увезли, у нее произошел самопроизвольный выкидыш и зародыш безвозвратно пропал. Я не мог наводить справки, чтобы не привлечь внимания. — Поскольку твой эксперимент был незаконным. — Ну, это слишком сильное слово. Я думал, что эксперимент провалился и на этом все закончилось. — Видимо, не закончилось. — Да, не закончилось. Как выяснилось, самка родила вполне здорового детеныша, и их обоих со временем вернули в Бетесде. Маленький шимпанзе казался обычным во всех отношениях. Правда, его кожа была бледнее, чем у других, и особенно это было заметно вокруг рта, где нет шерсти, но пигментация шимпанзе может варьироваться, поэтому такая мелочь никого не удивила. С возрастом он стал менее обычным. По мере роста его морда не начала выдаваться вперед, как это происходит у других сородичей, а оставалась плоской, как бывает у детенышей этого вида. Но и это никого не насторожило. До тех пор, пока плановый анализ крови не выявил отсутствие у маленького шимпанзе энзима сиаловой кислоты. Поскольку этот энзим присутствует у всех человекообразных, ученые решили, что в анализ вкралась ошибка, и повторили его, но результат оказался прежним. У детеныша не было этого энзима. — Отсутствие данного энзима — признак человека, — пояснил Генри. — У людей сиаловой кислоты нет, зато она есть у всех человекообразных обезьян. — А у детеныша не оказалось? — В том-то и дело. Тогда ученые сделали полный генетический анализ и выяснили, что разница между геномом человека и этого детеныша на полтора процента меньше обычной. И они начали складывать картинку по кусочкам. — То есть сравнили ДНК шимпанзе с ДНК всех, кто с ним работал? — Да. — И обнаружили наибольшее сходство с твоей ДНК. — Да. Несколько недель назад из конторы Беллармино мне прислали образец. Я полагаю, для того чтобы запугать меня. — И что ты предпринял? — Отнес его другу, чтобы тот сделал анализ. — К тому самому другу из Лонг-Бич? — Да. — А что Беллармино? — Он просто не хочет нести ответственности, когда все всплывет. — Генри покачал головой. — Я возвращался домой и находился уже западнее Чикаго, когда мне позвонил Ровак, тот человек из обезьяньего комплекса. Позвонил и сказал: «Теперь, парень, можешь рассчитывать только на себя». Вот — их позиция: разбирайся сам, а мы тут ни при чем. Линн наморщила лоб. — Но разве это не является выдающимся открытием? Разве оно не прославит тебя на весь мир? Ты создал первую трансгенную человекообразную обезьяну! — Беда в том, — сказал Генри, — что меня за это могут обвинить и даже посадить в тюрьму. Потому что НИЗ запрещает проведение трансгенных экспериментов на любых животных, кроме крыс. Потому что всякие психи, протестующие против генной инженерии и «франкенфуда», встанут на дыбы и объявят НИЗ войну, а он этого не хочет и станет открещиваться всеми руками и ногами. — Получается, ты никому не можешь рассказать, откуда взялся Дейв? Это скверно, Генри, ведь скрыть его от всего мира тебе не удастся. — Я знаю, — проговорил он несчастным голосом. — Трейси уже сейчас висит на телефоне, рассказывая всем своим друзьям о том, что у нее на заднем дворе — умный маленький шимпанзе. — Да… — Ее подружки набегут сюда через несколько минут. Как ты объяснишь им появление Дейва? А ведь вслед за подружками здесь появятся репортеры. — Линн взглянула на часы. — Через час, максимум два. Что ты им скажешь? — Не знаю. Может быть, я скажу, что эта работа была проведена в другой стране — Китае или Южной Корее. А потом его прислали сюда. — А что скажет Дейв, когда репортеры заговорят с ним? — Я попрошу его не разговаривать с ними. — Репортеры так просто неотвяжутся, Генри. Они разобьют лагерь вокруг нашего дома и будут смотреть на нас через подзорные трубы и телеобъективы, они будут кружить на вертолетах над нашими головами, они вылетят первым же рейсом в Китай и Южную Корею, чтобы взять интервью у человека, сделавшего Дейва, а когда они такого человека не найдут… Что тогда? Линн выжидающе посмотрела на мужа, а потом подошла к двери и выглянула на задний двор, где играли Дейв и Джеми, крича и бегая между деревьями. Некоторое время она молчала, а потом сказала: — Знаешь, а кожа у него действительно бледная. — Я знаю. — Лицо — плоское, почти человеческое. Интересно, как бы он выглядел без шерсти?* * *
Так родился синдром Гандлера — Крюкхайма, редкая генетическая мутация, жертвы которой отличаются маленьким ростом, обильным волосяным покровом по всему телу, деформацией черт лица, придающей им сходство с обезьяной. Это явление встречается настолько редко, что в прошлом веке оно было зафиксировано всего четырежды. Первый раз в аристократической венгерской семье в Будапеште в 1932 году. Там с этим синдромом появились на свет двое детей. Этот случай был описан в медицинской литературе австрийским ученым, доктором Эмилем Крюкхаймом. Второй эпизод был зафиксирован в 1944 году, когда ребенок с аналогичной патологией родился в семье инуитов на севере Аляски. Третий ребенок, девочка, родился в Сан-Паулу в 1957 году, но уже через несколько недель умер от инфекции. Четвертая жертва синдрома появилась на свет в бельгийском городе Брюгге в 1988 году. Мальчика мельком видели журналисты, но впоследствии о нем больше никто ничего не слышал, и его нынешнее местонахождение неизвестно. — А что, мне нравится! — сказала Линн, подняв голову от ноутбука, на котором она печатала все это. — Как будет называться этот синдром? Избыточная наследственная волосатость? — Гипертрихоз, — поправил ее Генри. — Правильно. — Она продолжила печатать. — Значит, так. Синдром Гандлера — Крюкхайма… связан… с гипертрихозом. Полностью это называется наследственный hypertrichosis langinosa, и за последние сто лет известно не более пятидесяти случаев этого явления. — Ты это пишешь или читаешь? — И то, и другое. — Линн откинулась назад. — Ладно, пока нам этого хватит. А ты лучше пойди и скажи Дейву. — Что я должен ему сказать? — Что он — человек. Хотя он, наверное, и без того считает себя им. — Хорошо. — Генри направился к двери и по дороге спросил: — Ты думаешь, это сработает? — Я не думаю, а знаю, что сработает, — сказала Линн. — В Калифорнии существует закон, запрещающий вмешиваться в частную жизнь детей с отклонениями. Многие из них имеют серьезные уродства. Они и без вмешательства назойливых журналистов испытывают огромные трудности в жизни — в общении со сверстниками и когда приходит пора идти в школу. На беспардонных репортеров накладывают крупные штрафы, поэтому они предпочитают не рисковать. Значит, и к нам не полезут. — Возможно, — согласился Генри. — Это — все, что мы пока можем сделать, — сказала Линн и вновь принялась печатать. Возле двери Генри остановился и, повернувшись к жене, с улыбкой спросил: — Если Дейв — человек, означает ли это, что мы не можем отдать его в цирк, как тебе поначалу хотелось? — Об этом и речи быть не может! Дейв будет жить с нами. Теперь, благодаря тебе, он член нашей семьи. У нас нет иного выбора. Генри вышел из дома. Трейси и ее подружки стояли под деревом, указывая на ветви. — Смотрите на обезьяну! Смотрите на нее! — Эй! — прикрикнул на них Генри. — Это не обезьяна! Не надо его обижать! У Дейва редкая болезнь… И он рассказал им о «синдроме Гандлера — Крюкхайма». Девочки слушали его, открыв рты.* * *
У Джеми была кровать на колесиках, которую использовали, когда в их доме оставались на ночь его друзья. Линн вытащила ее из кладовки, и Дейва уложили на нее, рядом с кроватью Джеми. — Как мягко! — проговорил он и тут же заснул. Линн сидела рядом и гладила его нежную, шелковистую шерсть. — Это так здорово, мам, что у меня теперь будет братик! — сказал Джеми. — Еще бы, милый, — прошептала Линн, а затем вышла, выключив свет и прикрыв дверь. Когда часом позже она заглянула в детскую, чтобы проведать их, то увидела, что Дейв скрутил простыни кругом вокруг себя, соорудив нечто вроде гнезда посередине кровати.* * *
— Нет! — говорила Трейси, стоя руки в боки на кухне. — Нет, он не может жить в нашем доме! Как ты мог так поступить со мной, папа? — Как поступить? — Ты знаешь, что будут говорить другие ребята. Он — обезьяна, похожая на человека. И он говорит точно так же, как ты, когда у тебя заложен нос. — Девочка была на грани слез. — Ведь он — твой родственник, у него твои гены. — Но, Трейси… — Я в шоке! — Она начала всхлипывать. — У меня был шанс возглавить группу поддержки новичков! — Трейси, я уверен, что ты ее возглавишь. — Меня должны были назначить, потому что по очередности это был мой год! — Он и остается твоим. — Только не в том случае, если у меня в доме живет обезьяна! Она подошла к холодильнику, достала оттуда банку кока-колы и вернулась, продолжая всхлипывать. И тут вошла ее мать. — Он не обезьяна, — твердо сказала Линн. — Это несчастный мальчик, страдающий серьезным заболеванием. — Ага, рассказывай сказки! — горько фыркнула Трейси. — Если не веришь, зайди в Интернет и посмотри сама. Хотя бы в Гугле. — И посмотрю! Все еще всхлипывая, Трейси подошла к компьютеру. Генри украдкой взглянул на Линн, а затем встал позади дочери и стал смотреть ей через плечо. Отчет о разновидности гипертрихоза — 1923 (Венгрия) Синдром Гандлера — Крюкхайма Понедельник 01/Янв/ 06@ 17:05 Несомненно, чрезмерная волосатость свидетельствует о том, что… Венгерский случай, зафиксированный в 1923… Dot.gks.org/9872767/9877676/490056 — 22К — Cached — Similar pages Синдром Гандлера — Крюкхайма — Инуиты судятся (1944) В ужасные дни Второй мировой войны лечением инуитского мальчика из городка Сандук в Северной Аляске, страдающего синдромом Гандлера — Крюкхайма, занялся местный… dot.gks.org/FAQ_G-K_S/7844908Inuit 41K — Cached — Similar pages Проститутка в Пекине родила ребенка-обезьяну Газета «Нью Чайна пост» рассказывает о похожем на шимпанзе ребенке — покрытом шерстью, с большими руками и ногами, — произведенном на свет монгольской проституткой, которая утверждает, что за деньги совокуплялась с русской обезьяной. Ученые предполагают, что новорожденный может страдать синдромом Гандлера — Крюкхайма, крайне редкой… Dot.gks.org/4577878/9877676/490056 — 66К — Cached — Similar pages Человек-обезьяна из Дели — Новый случай синдрома Гандлера — Крюкхайма? Газета «Хиндустан таймс» пишет о человеке с внешностью и ловкостью обезьяны, который, прыгая с крыши на крышу, пугает местных жителей. 3 тысячи полицейских были вызваны для… Dot.gks.org/4577878/9877676/490056 — 66К — Cached — Similar pages Синдром Гандлера — Крюкхайма — Из Бельгии В бельгийской прессе, а также в газетах Парижа и Бонна широко печатались фотографии мальчика с внешностью обезьяны. После 1989 года ребенок, которого звали Жиль исчез из поля зрения общественности… (Переведено) Dot.gks.org/4577878/9877676/490056 — 52К — Cached — Similar pages Syndrome Gandler-Kreukheim — De la Belgique Ressemblant a un singe, l'image du jeune garcon est apparue partput dans la presse de Bruxelles comme les publications dispersees a Paris et a Bonn. Apres 1989, l'enfant dont le nom etait Gilles, est disparu de la vue publique… Dot.gks.fr/4577878/77676/0056/9923.shmtl — 36K — Cached — Similar pages — А я и не знала! — растерянно проговорила Трейси, глядя на экран компьютера. — За всю историю стало известно только о четырех или пяти случаях. Бедный мальчик! — Он очень необычный, — сказал Генри. — Надеюсь, теперь ты будешь добрее к нему. — Положив руку на плечо Трейси, он обернулся к жене и еле слышно прошептал: — И все это — за пару часов? - Я очень старалась, — также шепотом ответила она.ГЛАВА 037
За расставленными рядами и покрытыми зеленым сукном столами в конференц-зале шанхайского отеля «Хуатин» расположились пятьдесят журналистов. В глубине зала находились телекамеры, а на переднем плане прямо на полу расселась целая группа фоторепортеров с аппаратами, оснащенными огромными телеобъективами. Когда к микрофону вышел руководитель шанхайского Института биохимии и клеточной биологии профессор Шэнь Чжихун, зал осветился целым фейерверком фотовспышек. Одетый в черный костюм, Шэнь выглядел изысканно, а его английский язык был безупречен. Прежде чем возглавить ИБКБ, он провел десять лет в Кембридже и преподавал биологию клетки в Массачусетском технологическом институте. — Даже не знаю, сообщу ли я вам сейчас хорошую новость или плохую, — начал он. — Боюсь все же, она вас разочарует. Но я, по крайней мере, отправлю в могилу целый ряд слухов, получивших в последнее время широкое распространение. По каким-то причинам стали циркулировать слухи о неэтичных исследованиях в Китае. Все это началось после XII Восточно-Азиатского объединенного симпозиума по биомедицинским исследованиям, состоявшегося в городе Шаосин китайской провинции Чжэцзян. Почему это произошло, для меня остается загадкой. Конференция была совершенно обычной и носила технический характер, но тем не менее на следующей конференции, состоявшейся в Сеуле, репортеры из Тайваня и Токио задавали очень колкие и целенаправленные вопросы. Поэтому Ён Джэ Ли, руководитель исследований по молекулярной биологии Сеульского национального университета, посоветовал мне подойти к этому вопросу прямо и без экивоков. Он, что называется, на собственной шкуре испытал губительную силу слухов… По залу пробежала волна веселого оживления. Все, разумеется, поняли, что Шэнь имеет в виду грандиозный скандал, разразившийся вокруг выдающегося корейского генетика Хван Ву Сука. — Поэтому я сразу перейду к делу. Уже много лет ходят слухи о том, что китайские ученые пытаются создать гибрид человека и шимпанзе. Утверждается, что еще в 1967 году хирург по имени Цзи Юнсян оплодотворил самку шимпанзе человеческой спермой. Животное было на третьем месяце беременности, когда разъяренные граждане приступом взяли его лабораторию и положили эксперименту конец. Обезьяна сдохла, но ученые из Академии наук Китая, судя по слухам, пообещали продолжить исследования в этом направлении. Шэнь сделал паузу. — Это была первая версия, и она от первого до последнего слова является неправдой. Ни в Китае, ни где-либо еще ни одна самка шимпанзе никогда не беременела от человеческой спермы. Если бы такое случилось, вы бы об этом наверняка знали. Шэнь помолчал, предоставив слушателям возможность переварить услышанное, а затем продолжал: — В 1980 году получила распространение новая история, в соответствии с которой некие итальянские ученые видели в одной из лабораторий Пекина эмбрионы, появившиеся в результате скрещивания человека и шимпанзе. Я услышал об этом, когда был профессором Массачусетского технологического института, пытался найти этих итальянских ученых, но так и не сумел. Они каждый раз оказывались «друзьями моих знакомых». Снова вспышки. Фоторепортеры, извивавшиеся под ногами оратора, раздражали. Однако таков был давно заведенный порядок проведения пресс-конференций, и, вздохнув, китаец продолжал: — Далее. Несколько лет назад невесть откуда возникла история о том, что какая-то монгольская проститутка родила дитя, похожее на шимпанзе. Говорилось, что этот «обезьяноребенок» выглядел как человек, но был покрыт шерстью и имел большие руки и ноги. Повзрослев, он стал пить виски и более или менее связно говорить. Теперь он якобы находится в штаб-квартире Китайского космического агентства и дожидается отправки на Луну, поскольку отправлять туда человека слишком опасно. Это тоже байка. Все истории, которые я вам пересказал, лживы. Они, бесспорно, возбуждают воображение, искушают наивные умы, но они — ложь. Почему в каждом из этих «сюжетов» упоминается Китай? Не знаю. Для меня это — загадка, тем более что страной, в которой существуют наиболее либеральные правила в отношении генетических экспериментов, являются Соединенные Штаты. Там можно делать почти все, что угодно. Именно там гиббона успешно скрестили с сиамангом, а ведь эти приматы отличаются друг от друга в гораздо более значительной степени, нежели человек и шимпанзе. В результате появилось потомство. Это было сделано в Университете штата Джорджия почти тридцать лет назад. После этого профессор предложил журналистам задавать вопросы.СТЕНОГРАММА ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИИ ВОПРОС: Скажите, мистер Шэнь, американцы экспериментируют в области гибридизации шимпанзе? ДОКТОР ШЭНЬ: У меня нет оснований так думать. Я всего лишь отметил, что Америка смотрит на подобные эксперименты наиболее либерально. ВОПРОС: Возможно ли оплодотворить самку шимпанзе человеческой спермой? ДОКТОР ШЭНЬ: Думаю, что нет. Такие попытки предпринимались на протяжении целого века. Достаточно вспомнить знаменитого русского селекционера, которому Сталин еще в 20-х годах приказал сделать это, чтобы создать особую расу солдат. Его звали Иванов. У него ничего не вышло, и его бросили в тюрьму. Через несколько лет такие же попытки предприняли ученые Гитлера, и тоже потерпели неудачу. Сегодня нам известно, что, хотя геномы человека и шимпанзе очень близки, разительно отличаются процессы их внутриутробного развития. Вот почему на ваш вопрос я отвечаю: нет. ВОПРОС: Можно ли это сделать с помощью генной инженерии? ДОКТОР ШЭНЬ: Трудно сказать. Это сложноосуществимо с технической стороны. Что же касается стороны этической, то, на мой взгляд, это и вовсе невозможно. ВОПРОС: Но американские ученые уже подали патентную заявку на гибрид человека с любым другим видом. ДОКТОР ШЭНЬ: Профессору Стюарту Ньюмену было отказано в патенте на получеловеческий гибрид. Но он и не произвел гибрид. Ньюмен заявил, что он подал патентную заявку только для того, чтобы привлечь внимание к этической стороне вопроса. Эта этическая сторона до сих пор остается в тени. ВОПРОС: Доктор Шэнь, думаете ли вы, что такой гибрид со временем все же будет создан? ДОКТОР ШЭНЬ: Я организовал эту пресс-конференцию, чтобы положить конец слухам, а не для того, чтобы разжигать их, подливая масло в огонь. Но, если вы желаете, чтобы я высказал свою личную точку зрения, то я скажу: да, когда-нибудь это случится.
ГЛАВА 038
Воспоминания преследовали Марка Зангера, образы увиденного никак не хотели растопиться в воске его сознания. Несчастная рептилия, встретившая свою смерть ночью, на песке одного из пляжей Коста-Рики, беспомощная перед ягуаром, который прыгает на нее. Зверь ломает ей шею и начинает пожирать плоть своей жертвы, а та все еще беспомощно бьет ластами. И все это сопровождается хрустом панциря. Марк Зангер не ожидал увидеть что-либо столь ужасное. Он пришел на пляж Тортугеро, чтобы посмотреть, как огромные кожистые черепахи выползают из океана и откладывают яйца в песок. Он знал, что это происходит ежегодно на протяжении тысяч веков. Самки черепах демонстрировали высочайший материнский подвиг, выползая из моря, откладывая яйца в песок и закапывая их уставшими от долгого плавания ластами, после чего затирали песок, чтобы на нем не осталось ни малейшего следа того, что тут находится. Это был неторопливый ритуал, обусловленный генами, которые трудились на протяжении миллионов лет. А потом появился ягуар, метнувшийся тенью, чернее самой ночи. И тогда, прошлым летом, все в жизни Марка Зангера изменилось. Жестокость атаки, ее внезапность, злоба, бешеная скорость, с какой все это произошло, потрясли его. Все, что бы ни делал человек на планете по имени Земля, идет ей во вред, нарушая её хрупкое равновесие. Уничтожение окружающей среды, варварская индустриализация, утрата привычных форм обитания для животных, которые оказались загнаны в угол… Стоит ли удивляться тому, что они начали огрызаться в беспомощной попытке выжить? Объяснение ужасному нападению, невольным свидетелем которого он стал, существовало. Мир природы находится в коллапсе, и Марк объяснил это красавцу натуралисту Рамону Вальдесу, который его сопровождал. Тот покачал головой: — Нет, синьор Зангер, так было всегда, со времен моего отца, и деда, и прадеда. Они рассказывали, что ягуар нападает только ночью. Это — часть жизненного цикла. — Но в последнее время подобные нападения участились, — сказал Зангер. — Это происходит из-за загрязнения окружающей среды. — Нет, сеньор, здесь ничего не изменилось. Каждый месяц ягуар съедает от одной до четырех черепах. Мы ведем наблюдения на протяжении многих лет. — Но эта жестокость противоестественна! Ягуар невдалеке от них продолжал свою кровавую трапезу. Все так же хрустели кости и панцирь. — Это вполне нормально, — возразил Рамон Вальдес. — Так здесь устроена жизнь. Зангеру больше не хотелось говорить на эту тему. Вальдес стоял на стороне тех, кто выступал за индустриализацию и губил природу, крупных американских корпораций, хозяйничавших в Коста-Рике и других латиноамериканских странах. Неудивительно, что такой человек обосновался здесь, в Коста-Рике, которую на протяжении десятилетий контролировало ЦРУ. Это была по сути не страна, а придаток США, служивший интересам ее бизнеса. Но американскому бизнесу всегда было наплевать на природу. — Ягуару тоже нужно есть, — проговорил Рамон Вальдес, — и, на мой взгляд, пусть лучше ему достанется черепаха, чем человеческий ребенок. «Это еще как посмотреть!» — подумал Зангер.* * *
Сидя на верхнем этаже своего дома в Беркли, Зангер раздумывал о том, что ему делать дальше. Хотя он всем представлялся биологом, у него не было подготовки, необходимой для практической работы. Он посещал колледж всего в течение одного года, после чего бросил учебу ради того, чтобы также очень недолго поработать в фирме «Катер и Холи», занимавшейся ландшафтной архитектурой. Все познания Зангера в области биологии ограничивались школьным курсом. Сын банкира, Зангер располагал довольно значительным трастовым фон-дом и не нуждался в работе, чтобы зарабатывать себе на жизнь. И все же ему нужна была цель в жизни. Богатство, по его мнению, делало задачу самоидентификации только сложнее, и чем старше он становился, тем менее привлекательной казалась ему мысль о том, чтобы вернуться в колледж и закончить обучение. Недавно он стал представляться художником, а художник не нуждается в формальном образовании. Более того, оно мешает его способности полноценно ощущать дух времени, свободно странствовать по волнам перемен, меняющих общество, и формулировать свой ответ им. По мнению самого Зангера, он был весьма информированным человеком. Он читал городские газеты Беркли, а иногда — журналы вроде «Мазер Джонс». Не каждый месяц, конечно, но иногда такое случалось. Хотя, по правде говоря, нередко он просто рассматривал картинки, не читая статьи. Но для того, чтобы ощущать дух времени, этого оказывалось вполне достаточно. Искусство имело дело с чувствами, с тем, каково жить в этом материалистическом мире с его безвкусной роскошью, лживыми обещаниями и повсеместным глубоким разочарованием. Чего не хватало людям сегодняшнего дня, так это внимания к собственным чувствам. Предназначение искусства заключалось именно в том, чтобы вернуть к жизни истинные чувства, разбудить людей и потрясти их новым знанием. Именно поэтому так много молодых художников создавали свои произведения с помощью генетических технологий и живых материалов. «Влажное искусство» — так они называли это. Искусство с использованием тканей. Многие художники теперь проводили большую часть своего я времени в лабораториях, и творения, которые выходили из-под их рук, носили сугубо научный характер. Один художник выращивал в чашке Петри бифштексы, а потом, устраивая настоящий спектакль, ел их на глазах зрителей. Скорее всего, на вкус это была первостатейная гадость, тем более генетически модифицированная. Фу! Художник во Франции создал светящегося кролика с помощью люминесцентных генов то ли от светлячка, то ли от кого-то еще. Другие художники меняли цвет шерсти животных, делая их похожими на радугу, а кто- то даже вырастил иглы дикобраза на голове очаровательного щенка. Такие произведения искусства вызывали противоречивые чувства. Многие люди испытывали отвращение, но, думал Зангер, они и должны ощущать подобные чувства. Такое же отвращение, которое ощутил он сам, увидев расправу ягуара с мамой-черепахой на пляже в Коста-Рике. Жуткое извращение природы, омерзительную дикость, которую он с тех пор не мог выбросить из головы. И это, конечно, являлось достаточной причиной для того, чтобы заняться искусством. Но искусством не ради искусства, а ради того, чтобы помочь окружающей среде. Это стало целью Марка Зангера, и он был твердо намерен добиться ее осуществления.ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ВРАЧ АРЕСТОВАН ЗА ПОХИЩЕНИЕ ОРГАНОВ Задержан сотрудник больницы «Лонг-Бич Мемориал». Воры продавали кости, кровь, органы Известный врач из Лонг-Бич арестован за продажу органов, незаконно изымавшихся из трупов в больнице «Лонг-Бич Мемориал». Доктор Мартин Робертс, руководитель отделения патолого-анатомии, где проводятся вскрытия, обвинен в 143 случаях преступного изъятия органов из тел умерших с целью контрабандной продажи их банкам органов. По словам окружного прокурора Лонг-Бич Барбары Бейтс, «это дело напоминает второсортный фильм ужасов». В обвинении, которое Бейтс предъявила задержанному врачу, говорится также, что доктор Робертс оформлял фальшивые свидетельства о смерти, фальсифицировал результаты лабораторных анализов, а также действовал в сговоре с местными похоронными бюро и работниками кладбищ, чтобы скрыть свои чудовищные деяния. Это дело является лишь последним эпизодом в охватившей страну современной пандемии осквернения трупов. Среди других случаев широкую огласку получили дела доктора Майка Мастромарино, дантиста и миллионера из нью-йоркского Бруклина, который за пять лет, как утверждается, похитил органы у тысяч трупов, включая кости 95-летнего Аластера Кука, биомедицинской фирмы из Форт Ли в Нью-Джерси, которая продавала органы, поставляемые Мастромарино, банкам тканей по всей стране, крематория в Сан-Диего, в котором изымались органы из поступающих туда трупов, и еще одного, в Лейк-Эльсинор штат Калифорния, где человеческие органы хранились в огромных холодильниках, дожидаясь часа, когда их продадут, и, наконец, Медицинского центра Университета Калифорнии в Лос-Анджелесе, в котором 500 тел были распотрошены и распроданы по частям за 700 тысяч долларов, причем среди покупателей значилась компания «Джонсон и Джонсон». «Эта проблема носит глобальный характер, — утверждает окружной прокурор Бейтс. — Случаи незаконного изъятия органов были зафиксированы в Англии, Канаде, Австралии, России, Германии и Франции. Мы полагаем, что подобные кражи случаются сегодня повсюду в мире. Пациенты испытывают крайнюю озабоченность». Доктор Робертс заявил Верховному суду о своей полной невиновности по всем пунктам обвинения и был выпущен под залог в один миллион долларов. Одновременно с ним обвинения были предъявлены еще четырем сотрудникам «Лонг-Бич Мемориал», включая Мэрили Хантер, которая возглавляла в больнице лабораторию генетики. Главный администратор больницы Кевин Маккормик был шокирован произошедшим и заявил, что «поведение доктора Робертса противоречит всем принципам, которые исповедует наша больница». По словам Маккормика, он отдал указание о проведении тщательного расследования всего, что происходит в больнице, и обнародует его результаты, как только оно будет завершено. Обвинители говорят, что узнали о преступной деятельности лиц, которым теперь предъявлены обвинения, от своего осведомителя по имени Разы Рашад. Мистер Рашад, студент первого курса медицинского колледжа в Сан-Франциско, раньше работал в отделении патолого-анатомии под руководством доктора Робертса. Именно там он стал свидетелем незаконной деятельности последнего. «Показания мистера Рашада стали очень важным фундаментом для обоснования обвинений», — заявила Бейтс.
ГЛАВА 039
Джош Винклер поспешил в вольеры с животными, чтобы выяснить на месте, о чем толкует Том Веллер. — Сколько крыс умерло? — спросил он. — Девять. Увидев девять окоченевших трупиков животных, что лежали, повалившись набок в девяти идущих подряд клетках, Джош Винклер покрылся испариной. — Нужно провести вскрытие, — сказал он. — Когда они умерли? — Должно быть, ночью, — ответил Том. — Их кормили в шесть вечера, и замечаний относительно каких-либо проблем не было, — добавил он, сверившись с записями в блокноте. — В какую контрольную группу они входили? — А-7, - сообщил Том. — Исследование «гена зрелости». «Боже милостивый!» — пронеслось в мозгу у Джоша, хотя внешне он сохранял спокойствие. — Какого они возраста? — М-м-м… Сейчас поглядим. Им тридцать восемь недель и четыре дня. «Господи Иисусе!» Обычно лабораторная крыса живет 160 недель, чуть больше трех лет, эти же прожили всего четверть этого срока. Джош сделал глубокий вдох. — А как остальные из этой группы? — Изначально контрольная группа состояла из двадцати особей, — сказал Том, — одинаково здоровых и одного возраста. Две из них умерли несколько дней назад от респираторной инфекции. Тогда я не придал этому большого значения. Что же касается других… Взгляни сам. Он провел Джоша вдоль ряда клеток. Одного взгляда на уцелевших крыс было достаточно, чтобы понять, что с ними происходит. — Вылезающая шерсть, вялость, сонное состояние, уменьшение мышечной массы. Большинство едва могли встать на задние лапы, а у четырех они вообще отнялись. Джош потрясенно смотрел на зверьков. — Они старые! — проговорил он. — Они все старые! — Да, — согласился Том, — налицо все признаки преждевременного старения. — Я вскрыл крыс, умерших два дня назад. У одной обнаружилась гипофизарная аденома, у второй — дегенерация позвоночника. — Признаки старости… — Правильно, — кивнул Том, — признаки старости. Возможно, этот ген не станет чудо-продуктом. Рик очень рассчитывал на него, а теперь выясняется, что он вызывает раннюю смерть. Это будет настоящей катастрофой.* * *
— Как я себя чувствую? — переспросил Адам. Они с братом сидели за столиком ресторана. — Благодаря тебе, Джош, я чувствую себя хорошо. Правда, иногда устаю. И кожа стала сухой. А еще — появилось несколько новых морщинок. Но в целом я в порядке. А почему ты спрашиваешь? — Просто поинтересовался твоим самочувствием, — произнес Джош безразлично, как только мог. Он пытался не смотреть на своего старшего брата. На самом деле Адам очень сильно изменился. Там на висках, где раньше виднелись редкие седые волоски, волосы теперь стали цвета соли с перцем, на голове появились залысины, кожа вокруг глаз и губ покрылась сеточкой морщинок, а лоб прорезали глубокие морщины. Он стал выглядеть, значительно старше. Адаму было тридцать два. «Иисусе!» — А, гм, наркотики не употребляешь? — Нет, нет! С этим, слава Богу, покончено, — сказал Адам. Он заказал себе сандвич, но откусил от него всего два раза и положил на тарелку. — Что, не вкусно? — Да нет, зуб болит. Нужно сходить к дантисту. — Адам потрогал щеку. — Ненавижу жаловаться. Вообще-то я подумывал о том, что лучше позаниматься спортом, вместо того чтобы таскаться по врачам. Мне нужен спорт, а то у меня в последнее время часто случаются запоры. — Хочешь вернуться в прежнюю команду по баскету? — спросил Джош. В свое время брат дважды в неделю играл с коллегами в баскетбол. — Не-а, — ответил Адам, — я думал о теннисе или. гольфе. — Отличная мысль, — одобрил Джош. За столом повисло молчание. Адам отодвинул тарелку в сторону. — Я знаю, что стал выглядеть старше, — сказал он, — и можешь не делать вид, будто не заметил этого. Это все замечают. Я спрашивал маму, и она сказала, что у отца было так же. Он в тридцать с небольшим вдруг стал выглядеть старше, прямо сразу, едва ли не за ночь постарел. Может быть, это как-то связано с генами. — Да, вполне возможно. — А ты что-нибудь об этом знаешь? — Кто, я? Нет. — Почему же ты вдруг захотел увидеться со мной сегодня, пригласил на обед? Срочно, словно тебе не терпелось. — Просто мы с тобой давно не виделись, вот и все. — Кончай придуриваться, Джош. Ты никогда не умел врать. Джош вздохнул. — Адам, — сказал он, — я думаю, нам с тобой нужно сделать кое-какие анализы и провести исследования. — Какие именно? — На прочность костей, вместимость легких. И — МРТ. — Это еще что такое? — Магнитно-резонансная томография. — Зачем? Для чего все эти исследования? — Адам не сводил взгляда с брата. — Чтобы выяснить причину старения? — Да. — Я старею слишком быстро? Это как-то связано с твоим генетическим спреем? — Вот это и нужно выяснить, — ответил Джош. — Я хочу позвонить Эрни. Эрни Лоуренс был их семейным врачом. — Хорошо, я согласен. Звони.ГЛАВА 040
В полдень на брифинге для сотрудников конгресса, проводимом в Вашингтоне, профессор Уильям Гарфилд из Университета Миннесоты говорил:- Вопреки всему, что вы могли слышать, никто никогда не доказал, что хотя бы один ген способен влиять на поведенческие характеристики человека. Некоторые мои коллеги полагают, что со временем подобные открытия могут быть сделаны, другие уверены в том, что этого никогда не произойдет. И все же мы почти ежедневно читаем в газетах о новых генах, ответственных то за одно, то за другое, хотя ни в одном случае истинность этого не была доказана. — Что вы такое говорите? — удивился помощник сенатора Уилсона. — А как же «ген гомосексуализма», заставляющий мужчину быть голубым? — Связь между данным геном и гомосексуальностью сугубо статистическая, но никак не казуальная. Ни один ген не определяет сексуальную ориентацию. — А «ген насилия»? — Последние исследования опровергают его существование. — Писали также о «гене сна». — У крыс. — «Ген алкоголизма»? — Версия не выдержала проверки. — Что скажете про «ген диабета»? — На сегодняшний день мы выявили девяносто шесть генов, связанных с диабетом. Безусловно, мы найдем еще. В зале воцарилось удивленное молчание. Наконец еще один помощник сенатора спросил: — Если ни один ген не влияет на поведение человека, то с какой стати возник весь этот шум? Профессор Гарфилд пожал плечами. — Если угодно, назовите это городской легендой. Или мифом, рожденным средствами массовой информации. Обвините общественность в научном невежестве. Она на самом деле верит в то, что гены влияют на поведение, поскольку это выглядит логичным. На самом деле даже цвет волос и рост человека не определяются только генами, а уж такое явление, как алкоголизм — определенно нет. — Минуточку! Вы утверждаете, что рост не определяется генами? — Если говорить об отдельной личности, то определяется. Допустим, вы выше вашего друга, но, скорее всего, потому, что ваши родители были высокими. Но для целых народов определяющим фактором роста являются условия жизни. На протяжении последних пятидесяти лет европейцы подрастали на один дюйм за каждое десятилетие. То же касается и японцев. Это — слишком быстро для изменений, обусловленных генами. Это — результат изменений условий жизни: более высокое качество предродового ухода, питания, здравоохранения и так далее. Американцы, между прочим, за этот период не выросли. Наоборот, они даже слегка убавили в росте — возможно, из-за низкого качества предродового обслуживания и скверного питания. Дело в том, что взаимодействие между генами и условиями жизни строится по очень сложной схеме. У ученых все еще нет ясного понимания того, как работают гены. Более того, не существует даже единой точки зрения на то, чем вообще является ген. — Повторите, пожалуйста. — Среди ученых нет единого, с которым были бы согласны все, определения того, что такое ген. — Я думал, ген является составной частью Генома, — сказал кто-то. — Последовательность нуклеотидов, АГЦТ, определяющая генетический код. — Да, таково одно из определений, — кивнул Гарфилд, — но оно несовершенно, поскольку одна последовательность АГЦТ может определять код многих белков. Некоторые участки генетического кода являются по сути «рубильником», который включает или выключает другие участки. Одни из них находятся в бездействии до тех пор, пока их не активируют те или иные факторы внешней среды. Другие участки активны только в период развития организма, а затем засыпают, чтобы больше никогда не пробудиться. Третьи включаются и выключаются постоянно на протяжении всей жизни индивидуума. Как я уже сказал, все это очень сложно. В воздух поднялась рука; высказаться решил помощник сенатора Муни, получавшего существенные финансовые вливания от фармацевтических компаний. — Профессор, я полагаю, что вы выражаете мнение меньшинства. Большая часть ученых не согласится с вашим воззрением на гены. — На самом деле со мной согласно большинство, — возразил Гарфилд, — причем с полным основанием.* * *
Когда человеческий геном был расшифрован, ученые удивились, обнаружив, что он содержит всего около тридцати пяти тысяч генов. Они ожидали, что их число будет значительно выше. Ведь даже у жалкого земляного червя генов насчитывалось двадцать тысяч. Это означало, что разницу между человеком и червем определяли всего каких-то пятнадцать тысяч генов. Чем тогда можно объяснить столь колоссальное различие между двумя этими существами? Этот вопрос был снят с повестки дня после того, как ученые начали изучать взаимодействие генов друг с другом. Например, один ген мог создавать белок, а другой — энзим, который, словно ножницами, отрезал часть этого белка и таким образом менял его. Некоторые гены содержали множественные последовательности нуклеотидов, разделяемые совершенно бессмысленными участками. Такой ген мог использовать любую из последовательностей для синтеза белка. Некоторые гены активировались лишь после того, как было активировано несколько других генов или происходил ряд изменений во внешней среде. Значит, гены гораздо более чувствительны к внешней среде — как внутри, так и вовне человеческого организма, — чем кто-либо мог ожидать. И многообразие форм взаимодействия генов означало, что могут существовать миллиарды возможных его результатов. — В этом нет ничего удивительного, — говорил Гарфилд. — Ученые сегодня движутся в направлении того, что мы называем эпигенетическими исследованиями. Их цель — детально выяснить, как гены взаимодействуют с окружающей средой, чтобы создать конкретного индивидуума. Профессор погрузился в подробности. Помощники конгрессменов один за другим стали уходить. В зале осталась лишь кучка слушателей, которые, впрочем, были заняты тем, что проверяли наличие новых сообщений на своих сотовых телефонах.ПЕРВЫМИ БЛОНДИНАМИ БЫЛИ НЕАНДЕРТАЛЬЦЫ Сильнее нас, с большим по размеру мозгом, умнее нас Генетические изменения цвета волос показывают, что первыми блондинами на планете были не хомо сапиенс, а неандертальцы. Ген, определяющий светлый цвет волос, возник примерно в период вюрмского обледенения, возможно, в результате недостатка солнечного света в ледниковый период. Ученые утверждают, что первыми носителями этого гена стали неандертальцы, которые были преимущественно блондинами. «Мозг неандертальцев был примерно на одну пятую больше, чем наш, они были выше и сильнее нас. И, безусловно, умнее, — заявляет Марко Свабо из Хельсинкского института генетики. — Можно почти не сомневаться в том, что современный человек является одомашненной версией неандертальца — примерно так же, как нынешняя собака является одомашненной разновидностью более сильного и умного волка». По словам ученого, неандертальцы превосходили нас по уровню интеллекта и привлекательности. Со светлыми волосами, высокими скулами и безупречными чертами, они бы выглядели сейчас, как некая раса супермоделей. «Более худые и непривлекательные хомо сапиенс наверняка испытывали бы непреодолимое влечение к красоте, силе и уму этих блондинов. По всей видимости, некоторые неандертальские женщины жалели тщедушных и мелких кроманьонцев и спаривались с ними. В этом нам повезло. Мы унаследовали ген блондинов-неандертальцев и благодаря этому избежали участи превращения в жалких и глупых созданий. Хотя, надо признать, мы все равно демонстрируем изрядную долю глупости». Свабо сказал, что распространенное мнение о том, будто блондины глупы, является уловкой темноволосых, нацеленной на то, чтобы отвлечь внимание от реальной проблемы мира, которая заключается в их собственных недостатках. «Составьте список самых глупых людей планеты, — добавил он, — и вы убедитесь в том, что все они брюнеты». Доктор Эвард Нильссон, представитель института в германском Марбурге, исследовавший геном неандертальца, заявил, что данная теория небезынтересна. «Моя жена блондинка, — сказал Нильссон, — и я всегда делаю то, что она велит. Наши дети тоже блондины, и весьма умны. Поэтому я согласен, в этой версии что-то есть».
ГЛАВА 041
Первые несколько дней в доме Кендалла прошли для Дейва на удивление хорошо. Подстриженная шерсть, джинсы, кроссовки, футболка с эмблемой «Квиксилвер» и нахлобученная на голову бейсбольная кепка — все это помогало ему выглядеть почти так же, как любой другой мальчишка, когда требовалось выйти на улицу. Кроме того, он быстро учился. У него была хорошая координация, и с помощью Линн он быстро научился писать свое имя. Чтение, правда, давалось хуже. В выходные дни он с успехом участвовал в спортивных состязаниях, хотя, случалось, приводил в замешательство других игроков. Во время одной из игр бейсбольной Малой лиги мяч был отбит слишком высоко и полетел с поля в сторону здания школы. Дейв пулей пересек поле, взлетел по стене и поймал мяч у окна второго этажа. Мальчишки наблюдали эту картину со смесью восхищения и досады. Это было нечестно, ведь им так хотелось посмотреть, как мяч вдребезги разобьет оконное стекло. Но, с другой стороны, всем хотелось видеть его в своей команде. Вот почему Линн была немало удивлена, когда одним субботним днем Дейв вернулся домой с невероятно расстроенным видом. — В чем дело? — спросила она. — Я тут чужой, — заявил Дейв. — У всех нас время от времени появляется такое ощущение, — сказала она. Он потряс головой: — На меня все смотрят. После короткого молчания Линн ответила: — Это естественно, ведь ты не совсем такой, как другие ребята. — Да. — Над тобой что, издеваются? — Иногда, — кивнул он головой. — Что они делают? — Кидаются чем попало, обзываются. — Как именно обзываются? Дейв прикусил верхнюю губу: — «Парень-макака». Он находился на грани слез. — Конечно, это неприятно. Мне очень жаль. — Сняв с Дейва бейсбольную кепку, Линн принялась гладить его по голове. — Дети могут быть очень злыми. — Иногда я чувствую себя самым несчастным в мире, — проговорил Дейв. С горестным видом он повернулся к ней спиной и снял рубашку. Линн пробежалась пальцами по шерсти на его спине, выискивая царапины или другие признаки травм. И — сразу же почувствовала, как он расслабился. Его дыхание успокоилось, и даже настроение, похоже, поднялось. Только позже она осознала, что повела себя подобно обезьянам в дикой природе. Одна поворачивается к другой спиной, и последняя начинает перебирать ее шерсть. Линн решила, что будет делать это каждый день. Хотя бы для того, чтобы Дейв чувствовал себя более комфортно.* * *
С того момента, как появился Дейв, все в жизни Линн изменилось. Хотя Дейв был, вне всякого сомнения, предметом ответственности Генри, шимпанзе почти не проявлял к нему интереса. Он сразу же привязался к Линн, и какие-то его то ли внутренние, то ли внешние проявления (были ли это полные души глаза или детское поведение?) немедленно завоевали ее сердце. Она стала читать о шимпанзе и узнала любопытные факты. Поскольку самки шимпанзе имеют много сексуальных партнеров, они не знают, кто именно из самцов является отцом малыша. Поэтому у шимпанзе нет таких понятий, как «отец» или «отцовство». У шимпанзе есть только мать. Дейв производил впечатление брошенного ребенка, настоящая мать которого не занималась его воспитанием. Поэтому теперь он смотрел на Линн с нескрываемым обожанием, и она отвечала ему тем же. Между ними возникла совершенно неожиданная и глубоко эмоциональная связь. — Мама, это же не твой ребенок! — со злостью бросила Трейси. Она находилась в том возрасте, когда дети стремятся полностью завладеть вниманием родителей и ревнуют ко всякому, кто этому мешает. — Знаю, Трейс, — отвечала Линн, — но я ему нужна. — Но ведь ты не имеешь к нему никакого отношения! — Девочка театральным жестом вскинула руки. — Я знаю. — Так чего ты с ним возишься? — По-твоему, я уделяю ему чересчур много внимания? — Вот черт! Конечно!!! — Извини. Я об этом не задумывалась. Линн привлекла дочь к себе и крепко обняла ее. — Не обращайся со мной, как с обезьяной! — вспыхнула та и отстранилась. Но, в конце концов, они все в какой-то мере были обезьянами. Люди являлись приматами. Наблюдая Дейва и то, как общается с ним мать, Трейси испытывала неудобство, неосознанно понимая, как много общего у человека с обезьяной. Ласки, прикосновения, призванные успокоить, взгляд, устремленный в землю перед лицом угрозы или в знак повиновения (Трейси сама опускала глаза, когда кокетничала с мальчиками), прямой взгляд, означающий угрозу и злость… К этому можно добавить мурашки, иногда бегущие по телу. Они были вызваны сокращением у человека тех же мышц кожи, которые заставляют шерсть обезьян подниматься дыбом, чтобы выглядеть страшнее в опасной ситуации. Манера спать, свернувшись калачиком и сделав из простыней некое подобие гнезда. И так далее и тому подобное. Обезьяны! Они все обезьяны!* * *
Самым значительным отличием являлась шерсть. Дейв был покрыт ею, те же, кто его окружал, — нет. Линн вычитала, что выпадение шерсти произошло после того, как люди отделились от шимпанзе. Одно распространенное объяснение состояло в том, что люди на время стали то ли водными, то ли болотными обитателями. В большинстве своем млекопитающие покрыты шерстью, помогающей им регулировать внутреннюю температуру. Но водные млекопитающие, как, например, дельфины или киты, потеряли шерсть, что позволило им быстрее и удобнее передвигаться в воде и придало их телам большую обтекаемость. Лишились шерсти и люди. Но самым странным для Линн было не покидавшее ее ощущение, что Дейв является человеком и одновременно не является им. Она не знала, как быть с этим чувством, и по мере того, как проходили дни, оно не ослабевало.СУДЕБНЫЙ ПРОЦЕСС В СВЯЗИ С ГЕНОМ БОЛЕЗНИ КАНАВАНА ЗАКОНЧЕН Этическая сторона патентования генов поставлена под сомнение Болезнь Канавана является передающимся по наследству заболеванием, смертельным для детей в первые годы их жизни. В 1987 году Дэн Гринберг и его жена узнали, что их девятимесячный сын страдает этой болезнью. У Гринбергов был еще один ребенок, дочь, у которой также было обнаружено это заболевание. Поскольку Гринберги хотели избавить других родителей от подобного горя, они убедили генетика Рубена Маталона разработать дородовой анализ на наличие у плода болезни Канавана. С этой целью Гринберги предоставили собственные ткани, образцы тканей своих покойных детей и прилагали усилия, направленные на то, чтобы получить по всему миру ткани у других семей, пострадавших от этого заболевания. В результате в 1993 году был выделен ген болезни Канавана. Многие семьи, входившие в группу риска, получили возможность сделать пренатальный анализ на наличие этой болезни. Однако втайне от Гринбергов доктор Маталон оформил патент на этот ген и назначил высокую цену за проведение дальнейших анализов. Теперь многие семьи, которые предоставили ткани и деньги для проведения исследований, не могли позволить себе сделать такой анализ. В 2003 году Гринберги и другие заинтересованные лица подали в суд на Маталона и детскую больницу Майами, обвинив его в нарушении существовавших договоренностей, неправедном обогащении, мошеннических действиях и незаконном завладении производственными секретами. Суд частично удовлетворил иск. В результате анализ стал более доступным, но пациенты все равно обязаны платить отступные детской больнице Майами. Этическая сторона поведения врачей и медицинских учреждений, вовлеченных в этот судебный процесс, по-прежнему является предметом горячих дискуссий.
Новости психологии ВЗРОСЛЫЕ БОЛЬШЕ НЕ РАСТУТ Британский исследователь обвиняет формальное образование Профессора и ученые «на удивление незрелы» Если вам кажется, что окружающие вас взрослые ведут себя как дети, вы, возможно, правы. Научно это называется «психологическая неотения», то есть сохранение детского поведения во взрослом возрасте. И явление это получает все более широкое распространение. По словам доктора Брюса Чарльтона, психолога-эволюциониста из города Ньюкасл-апон-Тайн, людям теперь требуется больше времени на то, чтобы достичь психологической зрелости, а некоторым это и вовсе не удается. Чарльтон полагает, что это является побочным негативным эффектом формального образования, которое человек получает вплоть до достижения двадцатилетнего возраста, а то и дольше. Формальное образование требует от индивидуума детской манеры восприятия, вступающей в противоречие с достижением им психологической зрелости, что в нормальных обстоятельствах должно происходить в позднеподростковом возрасте или в двадцать с небольшим лет. Он указывает на то, что научные сотрудники, преподаватели, ученые и многие другие профессионалы зачастую являются на удивление незрелыми. Он называет их «непредсказуемыми, лишенными приоритетов и склонными к чрезмерным эмоциональным реакциям». На более ранних этапах развития человеческого общества, когда, например, люди занимались охотой и собирательством, они имели более устойчивую психику и поэтому взрослели уже в подростковом возрасте. А сегодня, когда общество быстро меняется и физическая сила утратила свое первоначальное значение, зрелость наступает значительно позже. Чарльтон отмечает, что такие вехи зрелости, как окончание вуза, женитьба и рождение первого ребенка, раньше располагались в определенных возрастных отрезках, теперь же они могут откладываться на десятилетия. «Таким образом, — утверждает он, — многие из современных людей вообще никогда не становятся взрослыми». Чарльтон считает, что, возможно, это явление может быть вызвано необходимостью приспосабливаться. Детская гибкость, поведение и навыки могут быть полезны для существования в нынешнем нестабильном мире, где людям приходится часто менять работу, приобретать новые навыки, переезжать с места на место. Но расплачиваться за это приходится ростом индивидуализма, маниакальным стремлением к переменам (результатом чего является, в частности, все более быстрое изменение веяний моды), а также продолжающимся эмоциональным и духовным обмельчанием. Он добавляет, что «современным людям не хватает глубины характера, которая в прежние времена встречалась гораздо чаще».
ГЛАВА 042
— Эллис, — проговорила миссис Ливайн, — что это за баллончик? Ее сын держал в руках серебристый цилиндр с пластиковым наконечником, как у ингалятора. Они находились в гостиной дома его родителей в Скарсдейле. Снаружи стучали молотки рабочих, ремонтировавших гараж, готовя дом к продаже. — Так что в этом баллончике? — снова спросила она. — Это новое генетическое лекарство, мама. — Я в нем не нуждаюсь. — Оно омолодит твою кожу. — А отцу ты заявил, что оно улучшит его сексуальную жизнь! — Ну-у… — Это он велел тебе скормить мне это зелье? — Нет, мама. — Послушай-ка меня. Я не нуждаюсь в улучшении сексуальной жизни. Я еще никогда не чувствовала себя лучше, чем сейчас. — Но вы спите в разных спальнях. — Потому что он храпит. — Мама, этот спрей поможет тебе. — Мне не нужна никакая помощь. — Он сделает тебя счастливее, обещаю… — Ты никогда, даже в детстве, не слушал, что тебе говорят другие. — Но, мама… — И не изменился, даже повзрослев. — Мама, пожалуйста… Эллис уже начинал злиться. Уламывать мать должен был бы не он, а Аарон, извечный мамин любимчик. Но Аарон заявил, что вызван в суд, поэтому заниматься этим пришлось Эллису. Он направился к матери, не выпуская баллончик из рук. — Отойди от меня, Эллис! Он продолжал приближаться. — Эллис, ведь я твоя мать! Она наступила ему на ногу. Эллис сморщился от боли, но в следующий момент одной рукой схватил мать за затылок, а второй прижал пластиковый раструб к ее лицу и сжал баллончик. Женщина сопротивлялась и пыталась вырваться. — Я не хочу! Не хочу! И все же она вдыхала содержимое баллончика, даже когда кричала. — Нет! Нет! Нет! Он продолжал удерживать ее. Со стороны могло показаться, что сын душит мать. Сознавая это, он чувствовал себя ужасно неловко. Его рука прикасалась к ее щеке, он ощущал запах ее пудры. Наконец Эллис отступил от матери. — Как ты смеешь! — крикнула она и, ругаясь, выбежала из комнаты. Эллис прислонился спиной к стене. У него кружилась голова. Мысль о том, что он обращался так с собственной матерью, заставляла его чувствовать себя преступником. «Но это нужно было сделать, — сказал он себе. — Непременно нужно!»ГЛАВА 043
«Плохо дело!» — думал Рик Дил, стирая с лица зеленое гороховое пюре и вытирая стекла очков. Часы показывали пять вечера, на кухне было жарко. Трое его детей, сидя за столом, орали друг на друга, толкались и кидались хот-догами. Все вокруг было заляпано горчицей. Самая младшая, сидевшая на высоком стульчике, отказывалась есть и только что выплюнула папе в лицо гороховое пюре. Вообще-то ее должна была кормить Кончита, но она в этот вечер куда-то пропала. С тех пор, как его жена ушла, на няньку вообще ни в чем нельзя было положиться. Шлюхи всегда проявляют солидарность по отношению друг к другу. Видимо, Кончите, которая превратилась в сплошную головную боль, придется искать замену, а она, в свою очередь, непременно подаст на него в суд. Впрочем, возможно, прежде чем она обратится в суд, ему удастся с ней договориться. — Ты это хочешь? Тогда получи! Джейсон, его старший сын, залепил хот-догом прямо в лицо Сэму. Сэм взвыл и изобразил умирающего. Теперь они катались по полу. — Папа! Папа! Останови его! Он меня душит! — Джейсон, не души брата! Джейсон не обратил на слова отца никакого внимания. Рик схватил его за воротник и оттащил от Сэма. — Я же сказал тебе: не души брата! — А я и не душил! Он сам начал! — Хочешь остаться сегодня без телевизора? Нет? Тогда ешь и дай поесть брату! Рик взял ложку, чтобы продолжать кормить малышку, но та упрямо сжала губы и смотрела на отца враждебным взглядом маленьких глаз. Он вздохнул. «И почему только дети на высоких стульчиках всегда отказываются есть и бросают игрушки на пол? Может, зря жена ушла?» — подумалось ему. На работе дела шли еще хуже. Экс-глава его службы безопасности трахал Лизу раньше и, теперь, когда его выпустили из тюрьмы, наверняка трахает ее опять. Эта девчонка была напрочь лишена вкуса. Если Брэда осудят за педофилию, это станет скверной рекламой для компании, но Рик все равно этого хотел. Чудо-лекарство Джоша Винклера, похоже, убивает людей. Он сорвался с катушек, принявшись на свой страх и риск проводить испытания на людях, и, если его отправят за решетку это тоже пагубно отразится на репутации компании. Он пытался впихнуть ложку с гороховым пюре в рот дочери, когда зазвонил телефон. И после этого все стало гораздо хуже.* * *
— Сукин сын! — Рик Дил отвернулся от ряда экранов, на которые выводилось изображение с камер наблюдения. — Глазам своим не верю! Рик сжимал кулаки. На экранах ненавидимый им Брэд Гордон поочередно входил в каждую лабораторию, совал пальцы в чашки Петри и шел дальше. Эту операцию он проделал во всех имевшихся в здании лабораториях. — Он заявился в здание в час ночи, — рассказывал мужчина, временно исполнявший обязанности руководителя службы безопасности. — Наверное, у него была магнитная карточка-пропуск, о которой мы не знали, поскольку его карточка была уже аннулирована. Затем он обошел все лаборатории и заразил все запасы культур из клеточной линии Барнета. — Брэд, конечно, скотина, но то, что он сделал, не смертельно. У нас есть дополнительные запасы этой культуры, хранящиеся в Сан-Хосе, Лондоне и Сингапуре. — Вообще-то, эти запасы вчера были вывезены, — сказал руководитель службы безопасности. — Кто-то взял клеточные линии и ушел. У них имелось надлежащее разрешение, переданное по электронной почте, защищенное и со всеми необходимыми кодами. — Кто выдал это разрешение? — Вы, сэр. В электронном сообщении была ваша учетная запись и персональные данные. — О, Господи! — Он резко развернулся. — Как это произошло? — Мы сейчас как раз пытаемся выяснить это. — Но клеточная линия! — воскликнул Рик. — У нас есть другие места… — К сожалению, похоже, что… — У нас есть клиенты, которые брали ее в лизинг. — Боюсь, что нет. — Что вы несете? — Рик уже кричал. — Вы хотите сказать, что пропали все до единого образцы клеточной линии Барнета? Во всем, мать его, мире? Исчезли? — Насколько нам известно, да. — Но это же катастрофа! — По-видимому. — Это может означать конец моей компании! Эти клетки были нашей страховкой, нашим спасательным кругом! Мы заплатили за них Университету целое состояние! И вот теперь вы заявляете мне, что они пропали? — Мир рушился на его глазах, и Рик зажмурился. — Это — организованная, скоординированная атака на мою компанию! У них были свои люди и в Лондоне, и в Сингапуре, и вообще везде! — Да, сэр, мы тоже так думаем. — Они решили уничтожить мою компанию! — Возможно. — Я должен получить эти клетки обратно! Немедленно! — Их ни у кого нет. Кроме Барнета, разумеется. — Тогда достаньте Барнета! — К сожалению, мистер Барнет, похоже, тоже исчез. Нам не удается выяснить его местонахождение. — Замечательно! Просто великолепно! — Рик повернулся к своему помощнику и заорал: — Вызовите адвокатов! Вызовите этих козлов из Университета! И пусть все они, разрази их гром, соберутся здесь к восьми часам вечера! - Но я не уверен, что у нас получится… — Выполнять!!!ГЛАВА 044
У Гейл Бонд началась новая жизнь. Каждую ночь она проводила с Йоши, а в шесть часов утра возвращалась домой, чтобы разбудить Эвана, накормить его завтраком и отправить в школу. Однажды утром, придя домой, она отперла входную дверь и увидела, что Жерар исчез. Его не накрытая пустая клетка стояла в коридоре, а шест пустовал. Гейл выругалась и кинулась в спальню, где сладко спал Ричард. Она разбудила его, тряхнув за плечо. — Ричард, где Жерар? Он зевнул. — Что? — Жерар! Где Жерар? — Видишь ли, произошел досадный инцидент. — Какой еще инцидент? Что ты с ним сделал? — Клетку чистили на кухне, а окно было открыто. Вот он и улетел. — Он не мог улететь. У него были подрезаны крылья. — Я знаю, — сказал Ричард, снова зевнув. — Так что же произошло? — Могу сказать тебе только одно. Я услышал, как вскрикнула Надежда, пришел на кухню, и она указала мне на окно. Я выглянул и увидел, как птица неуклюже опускается на землю. Разумеется, я тут же кинулся вниз, на улицу, но ее уже не было. Ублюдок явно прилагал усилия, чтобы не улыбнуться. — Ричард, это очень серьезно. Это трансгенное животное. Если попугай окажется на воле, он может передать свои гены другим попугаям. — Говорю же тебе, это был досадный инцидент. — Где Надежда? — Она теперь приходит в полдень. Я решил, что могу сократить ее рабочий день. Ты не возражаешь, пупсик? — Не называй меня пупсиком! Я не знаю, что ты сделал с птицей, но учти, Ричард, это крайне серьезно! Он равнодушно пожал плечами. — Не знаю, что тебе и сказать.* * *
Разумеется, это пустило под откос все ее планы. В следующем месяце они собирались опубликовать в Интернете сенсационные результаты своей работы, и вслед за этим во всем мире неизбежно поднялся бы крик относительно того, что это — фальсификация. Ученые наверняка заявили бы, что это — феномен Умного Ганса, обычное имитирование интеллекта или вообще бог весть что. Чтобы доказать свою правоту, они должны были бы предъявить скептикам птицу, а теперь она пропала. — Я с удовольствием убила бы Ричарда, — сказала Гейл Морису, руководителю лаборатории. — А я нанял бы для тебя лучшего адвоката, чтобы он защищал тебя в суде, — без улыбки проговорил тот. — Как ты думаешь, Ричарду известно, где находится птица? — Возможно, но мне он ни за что этого не скажет. Он ненавидел Жерара. Я поговорю с Надеждой, хотя думаю, что он наверняка подкупил ее. — Птица знала твое имя? Или название лаборатории? Или номера телефонов? — Нет, но Жерар помнил звук моего сотового телефона и часто воспроизводил его. — Что ж, тогда, возможно, в один прекрасный день он тебе позвонит. Гейл вздохнула: — Возможно.ГЛАВА 045
Алекс Барнет вела один из самых сложных в ее практике процессов — дело по обвинению в сексуальном нападении и изнасиловании двухлетнего мальчика в Ма-либу. Обвиняемый, тридцатидвухлетний Мик Кроули, политический обозреватель вашингтонской газеты, находился в гостях у своей свояченицы, когда вдруг ощутил непреодолимую потребность заняться анальным сексом с ее маленьким, еще не выросшим из подгузников, сыном. Кроули был богатым и глубоко испорченным выпускником Йеля, наследником огромного состояния, заработанного на ниве фармацевтики. Он нанял печально известного вашингтонского адвоката Эйба Ганцлера по кличке Не-Было-Такого. Как оказалось, сексуальные пристрастия Кроули были хорошо известны в Вашингтоне, но Ганцлер в своей обычной манере еще за несколько месяцев до начала процесса принялся отчаянно шельмовать в прессе Алекс и мать ребенка, доказывая, что они — завзятые феминистки, а все дело является лишь плодом их извращенного воображения. И все это — несмотря на наличие официального заключения врачей, проводивших освидетельствование малыша. Пенис у Кроули был маленький, но все же причинил серьезные повреждения прямой кишке крохи. Алекс, позабыв обо всем на свете, готовилась к третьему дню судебного заседания, и в этот момент Эмми, ее помощница, сообщила по интеркому, что ей звонит отец. Алекс сняла трубку. — Я ужасно занята, папа. — Я не задержу тебя надолго, — сказал отец. — Хочу уехать на пару недель. — Да? Понятно. В кабинет вошел один из ее коллег-адвокатов и шлепнул на стол Алекс пачку свежих газет. «Стар» напечатала фотографии пострадавшего ребенка, больницы в Малибу и неприглядные снимки Алекс и матери малыша, глупо щурящихся на ярком солнце. — Куда ты уезжаешь, папа? — Еще не знаю, — ответил отец, — но мне нужно побыть одному. Сотовый, наверное, отключу. Когда доберусь до места, я пришлю тебе весточку. И коробку с кое-какими вещами. На тот случай, если они тебе понадобятся. — Хорошо, папа, отдыхай. Говоря с отцом, она перелистывала «Лос-Анджелес таймс». На протяжении многих лет эта газета боролась за право иметь доступ и публиковать любую информацию, связанную с судебными процессами, — независимо от того, является ли она предварительной, носит ли частный характер или даже основана на слухах. Калифорнийские судьи с крайней неохотой предавали огласке даже документы, в которых указывались домашние адреса пострадавших женщин или медицинские данные, связанные с изнасилованными детьми. Такая газетная политика давала адвокатам возможность делать громкие и голословные утверждения в пользу своих подзащитных еще до начала суда. Почему бы и нет? «Таймс» напечатает все, что угодно! И «Тайме» печатала. «Народ имеет право знать!» Да, народ действительно имел право знать, какого размера были разрывы в прямой кишке несчастного маленького мальчика… — Алекс, ты держишься? — Да, папа, я в порядке. — Они тебя еще не достали? — Нет. Я жду помощи от общественных организаций по защите детей, но они пока не делают никаких заявлений и хранят странное молчание. — Ты наверняка потрясена всем этим, — сказал он. — Этот мерзавец имеет крепкие связи среди политиков. Сволочь! Ну ладно, Лекси, мне пора. — Пока, папа. Алекс положила трубку. Анализы ДНК должны быть готовы уже сегодня, но их результаты еще не пришли из лаборатории. Взятые образцы были минимальными, и она с тревогой думала о том, что они покажут.ГЛАВА 046
В обитом бархатом презентационном зале известного лондонского рекламного агентства «Селат, Энни, Косс лимитед» мягко погасли огни. На экране возникло изображение американского шоссе, по которому, сливаясь в мутную полосу, неслись машины. Вдоль шоссе не росло ни единого деревца, зато виднелись бесчисленные рекламные плакаты и вывески. Гэвин Косс по опыту знал, что такая картинка способствует немедленному сплочению аудитории. Любой негатив в отношении Америки воспринимался на ура и работал безотказно. - Американский бизнес тратит на рекламу больше средств, чем любая страна мира, — сказал Косс. — Иначе и быть не может, учитывая качество американских товаров… В темном пространстве плавали кроссовки. — …И интеллект самих американцев. Негромкие, приглушенные смешки. — Как заметил недавно один из наших журналистов, большинство американцев неспособны найти собственную задницу даже с помощью обеих рук. Громкий смех. Аудитория начала разогреваться. — Грубый, бескультурный народ, похлопывающий друг друга по спине по мере того, как каждый залезает все глубже в долги. — «Этого должно хватить», — подумал он и сменил тон. — Однако я хотел бы привлечь ваше внимание к другому. А именно, к огромному количеству рекламных сообщений, организованных в пространстве вдоль шоссе. Кроме того, в каждом автомобиле есть радио, которое передает еще большее количество рекламы. Ежедневно американцы слышат до трех тысяч таких сообщений. Точнее говоря, слушают, но не слышат. Психологи установили, что чрезмерное количество рекламных объявлений создает своеобразный блок, не пропускающий их в сознание человека, и со временем этот блок превращается в непробиваемый панцирь. В мире, и без того перегруженном информацией, все эти объявления теряют силу и перестают оказывать какое-либо воздействие. Картинки на экране стали меняться. На нем появилось изображение Таймс-сквер в Нью-Йорке, затем Синдзуки в Токио и, наконец, Пиккадилли в Лондоне. — Насыщение современных городов рекламой сегодня носит глобальный характер. Огромные рекламные инсталляции, включая гигантские видеоэкраны, появляются на городских площадях и шоссе, на станциях метро и вокзалах. Мы пытаемся воткнуть рекламу всюду, где только можно: в магазинах, в общественных туалетах, в залах ожидания, в пабах, в ресторанах, в залах аэропортов и в самолетах. Более того, мы замахнулись на персональное пространство человека. Логотипы, названия брэндов и рекламные слоганы появляются на самых обычных, казалось бы, предметах: ножах, столовых приборах, компьютерах. Мы находим их на всем, что носим — одежде, сумках, обуви, украшениях. Если на публике появляется человек без какого-нибудь логотипа на майке или кепке, это вызывает удивление. Если бы тридцать лет назад кто-нибудь предсказал, что вскоре каждый житель земли превратится в человека-сандвича, ходячую рекламу той или иной фирмы, такая идея показалась бы фантастической. И все же это случилось. Что мы получили в результате? Затоваривание образами, изнурение восприятия и снижение воздействия рекламы. Что мы можем предпринять теперь? Как мы можем двигаться вперед в условиях новой технологической эры? Ответ, возможно, покажется еретическим, но он таков. Картинка на экране вновь сменилась. На ней появился лес. Огромные деревья возносили свои кроны к небу, а под ними царила густая тень. Затем появился заснеженный горный пик, потом — тропический остров: дуга песчаного мыса, прозрачная, как хрусталь, вода, горделивые пальмы. И наконец на экране возникла картинка подводного мира: коралловый риф, снующие между кораллами разноцветные рыбы, губки, лежащие на дне. — Мир природы! — нараспев провозгласил Косс. — Он совершенно не затронут рекламой. Мир природы, вот что нам предстоит освоить и колонизировать в коммерческих целях. Пока что он остается девственным. Выкрик из темноты: — Но ведь это кощунство! — Да, таково общепринятое мнение. Но общепринятое мнение окончательно и бесповоротно устарело. Потому что с тех пор, когда это мнение стало общепринятым, мир ушел вперед. Общепринятое мнение — пережиток прошлого, и в данном случае — тоже. Картинка на экране, оставаясь, на первый взгляд, прежней, вдруг изменилась самым диковинным образом. На ветках кораллов появились надписи: «ВР — ЭТО ЧИСТОТА», проплыла стайка рыбок, подмигивая и скандируя «ВОДАФОН! ВОДАФОН!», мелькнула рыба-клоун, на боку которой красовалось «КЭДБЕРРИ», затем над кораллом с логотипом компании «ЭНЕРГОСИСТЕМЫ ШОТЛАНДИИ» степенно проплыла рыба-шар с черной надписью «ЛЛОЙД ТСБ ГРУПП» на боку. И, наконец, из подводной норы, извиваясь, появилась зубастая мурена, по зеленоватой шкуре которой бежала надпись «МАРКС И СПЕНСЕР». — Только задумайтесь над тем, какие возможности перед нами открываются! — призвал Косс.* * *
Аудитория была потрясена. Он заранее знал, что так будет. Теперь предстояло закрепить достигнутый эффект. На экране появилось изображение пустыни со шпилями красных скал, протянувшихся к небу в кружевах облаков. Через несколько мгновений облака слились в одно большое, которое, в свою очередь, трансформировалось в буквы: ВР ОЗНАЧАЕТ ЧИСТУЮ МОЩЬ — Каждая из этих букв, — сказал он, — имеет девятьсот футов в высоту, и располагаются они в четверти мили над землей. Они ясно видны невооруженным взглядом и хорошо фотографируются, а во время заката становятся просто прекрасными. — Изображение стало меняться. — Видите, что происходит по мере того, как солнце клонится к горизонту. Буквы из белых становятся розовыми, затем красными и наконец — и наконец темно-синими. Поэтому рекламный лозунг воспринимается как неотъемлемая часть естественного пейзажа и, следовательно, живой природы. Косс вернул на экран изображение, на котором надпись на небе была белой. — Эти буквы, — объяснил он, — созданы с помощью соединения наночастиц и генетически модифицированной бактерии clostridium perfringens. Они представляют собой, так сказать, рой наночастиц и будут видны в течение довольно длительного периода времени. В зависимости от определенных условий, конечно, которые влияют и на обычное облако. Оно может возникнуть всего на несколько минут, в иных случаях — на час или многократно. На экране разрозненные облака начали превращаться в повторяющийся бесконечное количество раз рекламный слоган компании «Бритиш петролеум». Вереница этих слоганов, сделанных из облаков, протянулась до самого горизонта. — Я думаю, каждый из вас оценит потенциал этого нового рекламного носителя. Природного носителя. Он ожидал взрыва бурных аплодисментов, но в темноте царила гнетущая тишина. Впрочем, слушатели, должно быть, были слишком потрясены увиденным. Еще бы, бесконечно повторяющаяся реклама, плывущая прямо в чистом небе! От такого зрелища можно и в обморок хлопнуться. — Но эти облака — особый случай, — добавил Косс.* * *
Он вернулся к изображению подводного мира с плавающими рыбами и снова заговорил: — В данном случае рекламные надписи и логотипы созданы самими живыми существами, посредством генетической модификации каждой из особей. Мы называем это «генной рекламой». Здесь существует своя специфика. Для начала необходимо подобрать подходящих для данной цели носителей. На рифах, наиболее часто посещаемых туристами, обитает не так уж много красивых рыб. Некоторые из них слишком тусклые, другие чересчур вялые, поэтому мы выбираем лучших. И, разумеется, генетическое модифицирование морских обитателей потребует патентования в каждом отдельном случае. Поэтому мы, бесспорно, запатентуем кораллы Бритиш петролеум, рыбу-клоуна Кэдберри, мурену Маркс и Спенсер и ската Бритиш Эйруэйз, морского ангела Королевский банк Шотландии и так далее. Косс прочистил горло. — Причем делать все это необходимо очень быстро. Почему? Потому что мы работаем в конкурентной среде. Мы хотим выпустить на рынок нашу рыбу-клоуна Кэдберри раньше, чем кто-то другой запатентует рыбу-клоуна Херши или Макдоналд. Причем мы хотим, чтобы это создание было сильным, потому что в естественных условиях рыбе-клоуну Кэдберри придется конкурировать с обычными рыбами-клоунами, и она должна одержать над ними верх. Чем более жизнеспособным будет наш носитель, тем чаще будут видеть нашу рекламу, тем скорее обычные, не рекламные рыбы прекратят свое существование, полностью уступив место рыбам-носителям. Мы вступаем в эпоху дарвинианской рекламы! Пусть победит сильнейший рекламщик!* * *
В аудитории кто-то вежливо кашлянул, и голос невидимого слушателя произнес: — Простите меня, Гэвин, но все это кажется мне каким-то кошмаром, издевательством над природой. Названия брэндов на рыбах, рекламные слоганы из облаков… Что дальше? Создадите африканских носорогов с рекламой «Лендровера» на боку? Если вы намерены использовать животных в подобных целях, все защитники окружающей среды в мире закидают вас камнями. — Ничего подобного, — ответил Косс. — Потому что это будет выглядеть не так, будто корпорации используют животных в рекламных целях, а, наоборот, поддерживают их. Мы же просим их об этом. Они вкладывают деньги в сохранение живой природы. Принцип социальной ответственности! Задумайтесь о том, сколько музеев, театров и симфонических оркестров полностью зависит от корпоративного спонсорства. Сегодня даже некоторые участки дорог содержатся и поддерживаются спонсорами. Почему же подобный дух филантропии не может осенить живую природу? Ведь она важнее дорог! Это поможет сохранить вымирающие виды. Таким образом корпорации смогут укрепить свою репутацию — точно так же, как когда-то они сделали это, финансируя скучные мыльные оперы. То же относится и к другим видам животных, существование которых пока не находится под угрозой. Ко всем рыбам в морях. Мы говорим об эпохе благородной корпоративной филантропии на всемирном уровне. — Типа «вот — черный носорог, подаренный вам «Лендровером», или «вот — ягуар, подаренный вам «Ягуаром»? — Я бы не стал формулировать это столь прямолинейно, но в принципе — да, мы предлагаем именно это. Суть данного предложения состоит в том, что здесь нет проигравших. Выигрывает природа. Выигрывают корпорации. Выигрывает реклама.* * *
За свою карьеру Гэвин Косс провел сотни презентаций, и умение чувствовать аудиторию никогда не подводило его. Сейчас он понимал, что эта группа не купит его товар. Настало время зажечь свет и ответить на вопросы. Он смотрел на ряды хмурых лиц. — Я признаю, что сказанное мной прозвучало необычно и радикально, — заявил он, — но мир быстро меняется. Хочется нам того или нет, но это все равно кто-то сделает. Подобная колонизация природы произойдет, вопрос только в том, кто станет колонизатором. Я призываю вас очень тщательно обдумать предложенные мною возможности, а затем решить, хотите ли вы принять в этом участие. С заднего ряда поднялся Гарт Бейкер, глава «Мидлендс медиа ассошиэйтс». — Ваша идея, бесспорно, необычна, Гэвин, — проговорил он, — но хочу вас уверить в том, что она не сработает. — Правда? Почему же? — Потому что кое-кто это уже сделал.ГЛАВА 047
Не было ни луны, ни каких-либо звуков, кроме рокота прибоя в темноте да подвывания влажного ветра. Пляж Тортугеро тянулся более чем на милю вдоль неровного атлантического побережья Коста-Рики, но сегодня он казался просто темной полосой, которая сливалась с таким же темным звездным небом. Хулио Манарес немного постоял, чтобы глаза привыкли к темноте. Человек может видеть даже при свете звезд, если только немного выждать. Вскоре он уже видел пальмы, мусор, выброшенный волнами на берег, и чахлые низкорослые кусты, ветви которых трепал морской бриз. На волнующейся поверхности океана виднелись белые шапки бурунов. Он знал, что океан здесь кишит акулами. Этот уголок Атлантики был мрачным и неприветливым. Пройдя по берегу с четверть мили, он увидел Мануэля — темный силуэт, присевший на корточки под мангровым деревом. Мануэль прятался от ветра. Больше на пляже никого не было. Хулио двинулся к нему, проходя мимо глубоких ям, вырытых черепахами в предшествующие дни. Этот пляж был одним из немногих мест, облюбованных кожистыми черепахами. После наступления темноты они выползали из океана и откладывали яйца. Это действо занимало большую часть ночи, в течение которой черепахи оказывались практически беззащитными — в прежние времена перед браконьерами, а теперь преимущественно перед ягуарами, рыскавшими по берегу, черными, как сама ночь. Недавно назначенный руководителем природоохранной службы этого региона, Хулио хорошо знал, что черепах на берегу убивали каждую неделю. Предотвращать это помогали туристы. Когда они гуляли по пляжу, ягуары держались в отдалении. Но часто большие кошки приходили сюда после полуночи, когда туристы расходились по гостиницам. Можно было подумать, что сама природа выбрала туристов своим оружием с тем, чтобы защитить черепах от ягуаров. Когда Хулио учился в аспирантуре в Сан-Хуа- не, он с другими аспирантами часто смеялся над этим, задаваясь шутливым вопросом: не являются ли туристы агентами эволюции? Впрочем, туристы изменили в этой стране все, почему бы теперь им не заняться дикой природой? Выходило так, что некоторые качества черепах — терпимость к свету фонариков, способность издавать умильные жалобные звуки — качества, которые привлекают туристов и заставляют их слоняться по пляжу, помогают многим черепахам выжить, помогают их яйцам уцелеть и, следовательно, помогают их потомству появиться на свет. «Причинно-следственный способ выживания, ставший возможным в результате превращения в достопримечательность для туристов», — так они шутили в аспирантуре. Но, конечно же, в принципе, это было возможно. А если то, о чем рассказал ему Мануэль, правда… Мануэль тоже увидел его и поднялся на ноги. — Нам туда, — сказал он и пошел дальше по берегу. — Ты сегодня ночью нашел несколько? — Только одну. Такую, о каких я рассказывал. — Muy bien. Они молча шли вдоль пляжа, но идти пришлось недалеко. Примерно через сотню ярдов Хулио увидел на песке тусклое и слегка пульсирующее фиолетовое мерцание. — Это она? — Она самая, — ответил Мануэль.* * *
Черепаха весила не меньше центнера и была примерно в метр с четвертью длиной. У нее были характерные для кожистых черепах пластины панциря размером с мужскую ладонь. Коричневатые, с черными полосами. Пресмыкающееся наполовину зарылось в песок и продолжало углублять яму задними ластами. Хулио стоял над черепахой и смотрел на нее. — Это то начинается, то прекращается, — сказал Мануэль. И вот то, о чем он говорил, началось. Фиолетовоесвечение, исходившее, казалось, из пластин панциря. Некоторые из них не светились и оставались темными, другие вспыхивали и гасли, третьи светились, не переставая. Каждый импульс длился около секунды. Пластина быстро вспыхивала и медленно гасла. — Сколько таких черепах ты видел? — спросил Хулио. — Эта — третья. — И это свечение удерживает ягуаров на расстоянии? Хулио продолжал наблюдать за мягкой фиолетовой пульсацией. Что-то в этом казалось ему знакомым. Это напоминало свет то ли светлячка, то ли люминесцентных бактерий в волнах прибоя. Что-то такое, что он уже видел. — Да, ягуары предпочитают держаться от них подальше. — Подожди-ка минутку, — сказал вдруг Хулио. — А что это такое? — Он показал на панцирь, где светящиеся и темные пластины образовывали некий узор. — Да, такое бывает. — Но ты это видишь? — Да, вижу. — Это похоже на шестиугольник. — Даже не знаю… — Напоминает символ какой-то корпорации, ты не согласен? — Возможно. — А другие черепахи? У них тоже высвечивался такой же символ? — Нет, у каждой свой узор. — Значит, ты думаешь, этот напоминает шестиугольник случайно? — Да, Хулио, думаю, это так. Сам посмотри: узор на панцире не идеальный, он не симметричный. Пока он говорил, свечение прекратилось. Черепаха снова была темной. — Ты можешь сфотографировать этот узор? — Я уже сделал это. Правда, без вспышки, с большой выдержкой, так что снимок получился немного размытым, но он у меня есть. — Хорошо, — кивнул Хулио. — Это наверняка какое-то генетическое изменение. Давай проверим журнал посетителей и выясним, кто мог это сделать.ГЛАВА 048
— Джош! Звонила его мать. — Да, мама? — Я подумала, что тебе нужно это знать. Ты помнишь сына Лоис Грэхэм? Эрика, того, который сидел на героине? Произошла ужасная трагедия. Его больше нет. Джош издал протяжный вздох, откинулся на спинку стула и закрыл глаза. — Как это случилось? — Он разбился на машине, но, когда сделали вскрытие, или как там это у них называется, оказалось, что у него случился инфаркт. А ведь ему был всего двадцать один год, Джош! — Может, это у них наследственное? — Нет. Отец Эрика живет в Швейцарии, ему шестьдесят четыре года, и он до сих пор лазает по горам. И у Лоис отличное здоровье. Она просто раздавлена случившимся. Мы все раздавлены. Джош промолчал. — У Эрика все складывалось так хорошо! — продолжала говорить мать. — Он избавился от наркотиков, нашел новую работу, а осенью собирался продолжить учебу. Вот только он начал лысеть. Многие думали, что он прошел курс химиотерапии. И еще — стал сутулиться. Джош, ты меня слышишь? — Слышу, мама. — Я видела его на прошлой неделе. Он выглядел как старик. Джош снова ничего не сказал. — Джош, семья Эрика в трауре. Ты обязан их навестить. — Я постараюсь. — Джош, твой брат тоже выглядит очень постаревшим. — Знаю. — Что происходит? — спросила она. — Что ты с ними сделал? — Я? — Да, Джош. Ты дал этим людям какой-то ген или что там было в этом твоем спрее? И теперь они превращаются в стариков. — Мама, Адам сделал это сам. Он вынюхал спрей, поскольку думал, что это какой-то наркотик. Меня в тот момент даже не было рядом с ним. А что касается сына Лоис Грэхэм, то ты сама просила меня дать ему спрей. — Как ты можешь такое говорить! — Ты заставила меня это сделать. — Джош, ты становишься невыносим. Как я могла заставить тебя что-то сделать? Я ничего не понимаю в твоей работе. Ты позвонил мне и спросил, где живет Эрик. И просил меня ничего не говорить его матери. Вот как было дело. Джош сидел молча. Он надавил кончиками пальцев на веки, и вскоре в глазах поплыли цветные пятна. Ему хотелось бежать — из своего кабинета, из этой компании. Ему хотелось, чтобы все это оказалось страшным сном. — Мама, — сказал он наконец, — все это может оказаться очень серьезным. В этот момент Джош думал о том, что вполне может очутиться за решеткой. — Конечно же, это серьезно! Мне страшно, Джош! Что теперь будет? Неужели я потеряю сына? — Не знаю, мама. Надеюсь, что нет. — Я думаю, шанс все-таки есть. Я позвонила Ливайнам в Скарсдейл. Они уже старые, им обоим за шестьдесят. И оба бодры. Хелен сказала, что никогда не чувствовала себя лучше, а Джордж постоянно играет в гольф. — Это хорошо, — ответил Джош. — Так что, может, с ними все в порядке? — Думаю, да. — В таком случае, может, и с Адамом все будет хорошо? — Я очень надеюсь на это, мама. Очень надеюсь. Он положил трубку. Конечно, Ливайны в полном порядке. Он залил в распылители чистый физиологический раствор, так что они не получили ген. Он не собирался отправлять свой экспериментальный ген каким-то незнакомым людям в Нью-Йорк. Но если это дарит матери утешение, то пусть так и думает. А вот у самого Джоша в душе уже не осталось надежды — ни насчет брата, ни насчет него самого. Он должен обо всем рассказать Рику Дилу. Но только позже, только не сейчас.ГЛАВА 049
Муж Гейл Бонд, Ричард, менеджер по инвестициям, часто засиживался допоздна, когда нужно было развлечь важного клиента. А важнее американца, который сидел сейчас напротив него за ресторанным столиком, и быть не могло. Это был Бартон Уильямc, знаменитый инвестор из Кливленда. — Вы хотите сделать сюрприз жене, Бартон? — уточнил Ричард Бонд. — Думаю, у меня есть именно то, что вам нужно. Уильямc посмотрел на собеседника одним глазом, во взгляде которого не читалось ни малейшего интереса. Бартону Уильямсу было семьдесят пять лет, и он очень сильно напоминал жабу. У него было толстое обвисшее лицо с двойным подбородком и крупными порами, широкий плоский нос и глазки-бусинки. А еще — привычка положить руки на стол и лечь щекой на пальцы. В такие моменты его сходство с жабой усиливалось еще больше. На самом деле таким образом он давал отдых своей шее, болевшей от артрита. Ортопедический воротник Уильяме не носил, заявляя, что тот его старит. Он мог лежать таким образом сколько угодно, Ричарду Бонду было на это наплевать. Уильяме был достаточно стар и достаточно богат, чтобы делать все, что захочет, а хотел он на протяжении всей своей жизни одного — женщин. Даже сейчас, несмотря на возраст и внешность, он имел их в невообразимом количестве и в любое время суток. Во время встреч с Уильямсом Ричард неизменно устраивал так, чтобы под конец трапезы к их столику подходила какая-нибудь доступная женщина, заранее договариваясь с ней относительно того, за кого она себя выдаст: за его секретаршу, решившую занести шефу важные бумаги, за старую приятельницу, подошедшую поздороваться и спросить, как дела, или просто за почитательницу выдающегося американского финансиста. Эти уловки не могли одурачить старого Бартона Уильямса, они лишь забавляли его. Он полагал вполне логичным, что партнеры по бизнесу хлопочут ради него. Когда ты стоишь десять миллиардов долларов, люди лезут из кожи вон, чтобы ублажить тебя. Так было всегда, и Уильямc воспринимал это как должное. Однако в данный момент миллиардеру больше всего на свете хотелось ублажить собственную жену, с которой он прожил уже сорок лет. По каким-то необъяснимым причинам Эвелин в свои шестьдесят вдруг разочаровалась в их браке, устав от бесконечных эскапад — так она это называла — мужа. — Подарок мог бы помочь, но он должен быть чертовски хорош, — проговорил Бартон. — Она успела привыкнуть ко всему: к виллам во Франции, к яхтам на Сардинии, к драгоценностям от Уинстона, к тому, что на день рождения ее собаке самолетом присылают из Рима угощение от самых знаменитых итальянских шеф-поваров. Вот в чем проблема. Ее уже ничем не купишь. Ей шестьдесят лет, и она пресыщена всем на свете. — Гарантирую, ваш подарок будет уникальным, — сказал Ричард. — Ваша супруга любит животных, ведь так? — У нее целый долбаный зоопарк, прямо на территории нашего имения. — А птиц она держит? — Господи, наверное, сотню, не меньше. У нас весь солярий забит певчими птицами. Трещат целый день напролет. Она их выводит. — И попугаи есть? — Все, какие только существуют в природе. Слава богу, они не говорят. С попугаями ей всегда не везло. — Теперь повезет. Бартон вздохнул: — Она не захочет еще одного долбаного попугая. — Этого — захочет, — пообещал Ричард. — Он уникальный, другого такого нет во всем мире. — Я улетаю завтра в шесть утра, — проворчал Бартон. — Подарок будет ждать вас навашем самолете, — сказал Ричард.ГЛАВА 050
Роб Беллармино ободряюще улыбнулся. — Только не смотрите в камеры, — сказал он ребятам. Они расположились в библиотеке школы Джорджа Вашингтона в Силвер-Спрингс, штат Мэриленд. Стулья для слушателей были расставлены в три полукруга, а в центре находилось кресло, в котором восседал Беллармино, пришедший на встречу со школьниками, чтобы поговорить об этических проблемах генетики. Телевизионщики снимали происходящее тремя камерами. Одна была установлена в глубине комнаты, вторая — сбоку, она должна была брать Беллармино крупным планом, третья смотрела на школьников и фиксировала восхищение, появлявшееся на их лицах по мере того, как подростки слушали рассказ о жизни и работе генетиков Национального института здоровья. По мнению продюсера телешоу, главной задачей было показать живое общение почетного гостя со своими юными слушателями, и Беллармино с этим целиком и полностью согласился. Из числа школьников для участия в беседе были отобраны самые умные и эрудированные. Беллармино полагал, что все это будет весьма забавно. Сначала он коротко рассказал о себе, а затем сказал, что готов ответить на вопросы. Первый же вопрос заставил его задуматься. — Доктор Беллармино, — спросила девочка азиатской наружности, — что вы думаете о женщине из Техаса, которая клонировала своего умершего кота? Вообще-то Беллармино считал все эти дела с дохлыми кошками позором и гадостью. Они дискредитировали и обесценивали важную работу, которой занимались он сам и его коллеги. Но сказать он этого не мог. — Безусловно, эта женщина оказалась в сложной эмоциональной ситуации, — дипломатично начал Беллармино. — Мы все обожаем наших домашних любимцев. Но… — Он выдержал паузу. — Эту работу выполнила калифорнийская компания под названием «Дженетикс сэйвингс энд клон», и, как говорят, она обошлась в пятьдесят тысяч долларов. — Вы считаете этичным клонировать кота? — не унималась девочка. — Как вам должно быть известно, на сегодняшний день клонировано уже довольно много животных: овец, мышей, собак, кошек. Так что сейчас это уже не является чем-то из ряда вон выходящим. Обеспокоенность вызывает лишь то, что продолжительность жизни клонированного животного совсем не такая, как у обычного. — А разве этично платить пятьдесят тысяч долларов за клонирование кота, когда в мире голодает так много людей? — спросил другой школьник. Беллармино внутренне зарычал. И что они привязались к этому клонированию? — Лично я не являюсь энтузиастом этой методики, — сказал он, — но я не взял бы на себя смелость называть ее неэтичной. — А разве нельзя назвать ее неэтичной хотя бы из-за того, что она психологически готовит общество к тому, чтобы признать допустимым клонирование человека? — Не думаю, что клонирование домашних животных окажет какое-то влияние на вопросы, связанные с клонированием человека. — А клонировать человека этично? — К счастью, — ответил Беллармино, — все эти вопросы приобретут актуальность лишь в отдаленном будущем, а пока, по моему глубокому убеждению, нам следует обсуждать вопросы, актуальные на сегодняшний день. Многие люди выражают озабоченность в связи с генетически модифицированными продуктами, других тревожит генная терапия и стволовые клетки. Вот это — действительно реальные проблемы. Кстати, волнуют ли они кого-нибудь из вас, ребята? — С заднего ряда потянул руку мальчик. — Да? — благосклонно кивнул Беллармино. — А как по-вашему, возможно ли вообще клонировать человека? — Да, я считаю, что это возможно. Не сейчас, но со временем это будет возможно. — Когда? — Я не хотел бы гадать, когда именно. Есть ли вопросы на какую-нибудь другую тему? Поднялась еще одна рука. — Да? — По вашему мнению, клонирование человека неэтично? Опять! Беллармино колебался. Он понимал, что его ответ войдет в телепередачу, и кто знает, как телевизионщики отредактируют его. Они наверняка сделают все возможное, чтобы выставить его в максимально неприглядном виде. У репортеров существует стойкое предубеждение против подвижников. Кроме того, каждое его слово весомо с профессиональной точки зрения, поскольку он возглавляет подразделение Национального института здоровья. — Вы, видимо, слышали много чего о клонировании, и большая часть всего этого — неправда. Говоря, как ученый, я должен признать, что не вижу ничего изначально порочного в такой методике, как клонирование. Я не вижу в ней моральных противоречий. Это всего лишь очередная генетическая технология. Как я упоминал, мы уже делали это со множеством различных животных. Однако вместе с тем, мне известно, что в клонировании весьма велика доля неудач. Прежде чем одно животное будет клонировано успешно, погибает множество других. Очевидно, что по отношению к человеку такое — неприемлемо. Поэтому в настоящий момент я считаю, что клонирование человека не стоит в повестке дня. — Не пытаются ли ученые, занимающиеся клонированием, уподобиться Богу? — Лично я не стал бы формулировать это подобным образом, — сказал он. — Если Бог создал человека и весь остальной мир, то очевидно, что средства генной инженерии также являются его творением. Если исходить из этой посылки, можно сделать вывод, что именно Бог сделал возможным генетическое модифицирование. Это — творение не человека, но Бога. И в данном случае, как и во всех остальных, наша задача — мудро распорядиться тем, что даровал нам Всевышний. Беллармино почувствовал себя лучше. Этот ответ являлся его домашней заготовкой, которую он использовал уже десятки раз. — Значит, занимаясь клонированием, ученые мудро распоряжаются тем, что даровал нам Господь? Понимая, что делать этого не надо, Беллармино все же вытер вспотевший лоб рукавом пиджака. Он надеялся на то, что телевизионщики не вставят этот момент в передачу, хотя в глубине души знал: наверняка вставят. Еще бы, детишки заставили взмокнуть одного из руководителей НИЗ! — Некоторые полагают, что им известны Божьи помыслы, — ответил он. — Но лично я так не считаю. Этого не может знать никто, кроме самого Бога. По-моему, любой, кто пытается толковать намерения и волю Всевышнего, демонстрирует непомерное самомнение. Беллармино хотелось взглянуть на часы, но он не стал этого делать. Школьники смотрели на него чуть насмешливо, а не с восторгом, как он того ожидал. — Различных тем, связанных с генетикой, видимо-невидимо, — проговорил он. — Давайте двигаться дальше. — Доктор Беллармино, — заговорил мальчик, сидевший слева от него, — я хотел задать вопрос относительно синдрома антиобщественного поведения. Я читал, что он вызывается определенным геном и связан с насилием, преступлениями и агрессивным поведением. — Да, это правда. Этот ген существует примерно у двух процентов жителей планеты. — А как же Новая Зеландия? Этот ген свойствен тридцати процентам белого населения страны и шестидесяти процентам маори. — Да, действительно, такие цифры назывались, но к ним нужно относиться с осторожностью. — Означает ли это, что склонность к насилию передается наследственным путем? Беллармино помолчал. Он стал задумываться: у скольких из этих детей родители работают в Бетесде? Жаль, что он не выяснил их фамилии до начала встречи. Слишком уж грамотными и безжалостными были их вопросы. Не пытается ли кто-нибудь из недоброжелателей дискредитировать его, используя этих детишек? Не является ли вся эта затея тщательно продуманной ловушкой, нацеленной на то, чтобы выставить его в максимально неприглядном свете, первым шагом к тому, чтобы выдавить его из НИЗ? На дворе — век информации, и теперь подобные вещи делаются именно так. Сначала — выставляют тебя в дурацком свете, заставляют показать свою слабость, вынуждают ляпнуть какую-нибудь глупость, а потом твои слова снова и снова крутят по всем кабельным телеканалам и цитируют в газетах. Затем тебе начинают звонить конгрессмены, требуют взять свои слова назад, цокают языками, покачивают головами. Как, дескать, он мог оказаться таким близоруким? Подходит ли он вообще для этой работы, соответствует ли своей должности? И завтра ты оказываешься на улице. Вот как это делается. Теперь ему задали очень опасный вопрос относительно генетики маори. Если он скажет то, что думает, на следующий же день его обвинят в унижении и без того обездоленного этнического меньшинства. Даже если он скомкает ответ и выдавит из себя нечто маловразумительное, он все равно рискует быть обвиненным в пропаганде евгеники. Как вообще он может отвечать на этот вопрос? «Никак», — решил для себя Беллармино. — Это, — сказал он, — чрезвычайно интересная область исследований, но наши познания в ней еще слишком скудны, чтобы я мог тебе ответить. Следующий вопрос, пожалуйста.ГЛАВА 051
На юге Суматры целый день шел дождь. Почва джунглей промокла. Листья промокли. Промокло все. Съемочные группы телевизионщиков из разных стран давно разъехались по другим заданиям, и теперь Хагар вернулся сюда с одним-единственным клиентом — человеком по фамилии Горевич, знаменитым фотографом натуралистом, прилетевшим из Танзании. Горевич устроился под большим деревом фикуса, расстегнул спортивную сумку, достал оттуда нейлоновую ячеистую сеть наподобие гамака и аккуратно разложил ее на земле. Затем он подтянул к себе металлический ящик, извлек из него пневматическую винтовку и собрал ее. — Это незаконно, вы что, не знаете? — сказал Хагар. — Это заповедник. — Да и хрен с ним. — Лучше спрячьте эту штуку. Не дай бог, лесники пожалуют! — Да и хрен с ними. — Горевич снарядил винтовку баллоном со сжатым воздухом и открыл магазин. — Этот ваш парень большой? — Он совсем молодой — года два или три. Весит килограммов тридцать, может, даже меньше. — Понятно. Значит, десять кубиков. — Горевич достал из ящика дротик, вложил его в магазин, а затем еще один и еще. Передернул затвор и спросил: — Когда ты видел его в последний раз? — Десять дней назад, — ответил Хагар. — Где? — Неподалеку отсюда. — Он вернется? Здесь его родные места? — Похоже на то. Горевич приник к оптическому прицелу, описал винтовкой дугу в воздухе, направил дуло вверх, затем вниз и с удовлетворенным видом отложил ее в сторону. — Вы используете небольшую дозу? — Не переживай, — ответил Горевич. — И вот еще что. Если он будет находиться высоко на дереве, вы не должны стрелять, потому что… — Я сказал, не переживай! — Горевич посмотрел на Хагара. — Я знаю, что делать. Доза как раз такая, что он сначала почувствует неустойчивость и головокружение. Он сам спустится вниз, прежде чем вырубится. Возможно, нам еще придется преследовать его по земле. — Вы уже делали это раньше? Горевич кивнул. — С орангутангами? — С шимпанзе. — Шимпанзе это совсем другое. — Да неужели? — саркастически вздернул брови визитер. Наступило неловкое молчание. Горевич достал видеокамеру, штатив, смонтировал их и установил. Затем он прикрепил к верхней части камеры микрофон дальнего действия в виде тарелки диаметром в один фут. Посмотрев на эту конструкцию, Хагар подумал: «Неуклюже, но весьма эффективно». Горевич сел на корточки и стал смотреть на зеленую стену джунглей. Мужчины слушали звуки дождя и ждали.* * *
В течение последних недель упоминания о говорящем орангутанге начисто исчезли со страниц газет. История умерла, как и многие другие, не нашедшие подтверждения истории о животных: о трехметровой обезьяне в Конго, которую никто так и не сумел отыскать, несмотря на рассказы местных жителей, или о гигантской летучей мыши с размахом крыльев в четыре метра, которую якобы видели в Новой Гвинее. Для Горевича утрата прессой интереса к говорящему человекообразному была как нельзя кстати. Потому что, когда орангутанг вновь объявится, интерес к нему взлетит до небес. А еще потому, что Горевич собирался не просто сфотографировать чудо-обезьяну и записать ее речь, но и изловить ее. Спасаясь от моросящего дождя, он доверху застегнул воротник куртки и продолжал терпеливо ждать.* * *
Лишь ближе к вечеру, когда уже начинало смеркаться, задремавший Горевич внезапно услышал скрипучий голос, произнесший: — Алор. Мерд. Он открыл глаза и посмотрел на сидевшего рядом Хагара. Тот молча кивнул головой. — Алор. Коман са ва? Горевич медленно огляделся. — Мерд. Скумбаг. Эспес де кон. — Голос был низким и горловым, а речь медленной, будто у пьяницы в баре. — Фунхеле а устед. Горевич включил камеру. Он не знал, откуда звучит голос, но мог хотя бы записать его. Затем он стал осторожно поворачивать объектив, не сводя при этом взгляда с уровня звукозаписи. Поскольку микрофон был направленного действия, он по уровню звука вскоре определил, что тот идет… с южной стороны. Примерно на девять часов от того места, где он сейчас стоял. Горевич приник глазом к видоискателю, увеличил масштаб изображения, но ничего не увидел. Джунгли темнели с каждой минутой. Хагар неподвижно стоял рядом и наблюдал за происходящим. Вдруг послышался треск ветвей, и в видоискателе метнулась какая-то тень. Горевич поднял объектив и увидел силуэт, взбирающийся все выше по ветвям к раскидистой кроне дерева. Через несколько секунд орангутанг оказался на высоте семидесяти футов над их головами. — Годе влёк хетт. Эсхол вики. Влёк. Горевич снял камеру со штатива и попытался снимать, однако в видоискателе не было ничего, кроме черноты. Горевич переключил камеру на режим ночной съемки, но снова ничего не увидел. Только зеленый массив листвы, волнующийся, как вода на ветру. Именно по этому волнению листвы можно было угадать, что животное движется вверх и вбок. — Влёк хетт. Мойдер факер. — Вот ведь паскудник! Голос становился все слабее и замирал в отдалении. Горевич понял, что должен принимать какое-то решение, причем как можно скорее. Он положил камеру и потянулся за винтовкой. Приложив ее к плечу, он стал смотреть в оптический прицел — военный, ночного видения, с повышенной четкостью. И сразу же увидел обезьяну. Глаза ее в прицеле выглядели белыми точками. — Нет! — сказал Хагар. Орангутанг прыгнул на соседнее дерево, на несколько мгновений распластавшись в пустоте. Горевич выстрелил. Послышался хлопок сжатого воздуха, а потом шуршание, с которым дротик прошивал густую листву. Промах. Он снова поднял винтовку. — Не делайте этого! — Заткнись. Горевич прицелился и выстрелил. На несколько секунд в листве наступила тишина, а затем треск. — Вы в него попали, — сказал Хагар. Горевич ждал. Снова послышался шорох листьев и треск ветвей. Орангутанг двигался. Теперь — прямо наверх. — Нет, не попал. Горевич в третий раз поднял винтовку. — Вы попали! Если вы выстрелите снова… Горевич выстрелил. Хлопок возле его уха, затем — тишина. Горевич опустил винтовку и пошел перезаряжать ее, не спуская взгляда с лиственного свода. Он присел на корточки, открыл свой металлический ящик и стал рыться в нем, ища новые дротики. Все это время он смотрел вверх. Тишина. — Вы попали в него, — уже в который раз повторил Хагар. — Возможно. — Я точно знаю это. — Нет, ты этого не знаешь. — Горевич вложил в магазин еще три дротика. — Не можешь знать. — Он не двигается. Вы в него попали. Горевич занял позицию для стрельбы, поднял винтовку и в тот же миг увидел темный предмет, стремительно летящий вниз. Это был орангутанг, падающий с высоты в 150 футов. Животное рухнуло на землю прямо у ног Горевича, выбив из-под себя фонтаны грязи, и застыло без движения. Хагар включил фонарь. Тело пронзили три дротика. Один торчал из ноги, два из груди. Орангутанг не шевелился. Его глаза были открыты и смотрели вверх. — Великолепно! — сказал Хагар. — Блестящая работа! Горевич упал коленями прямо в грязь, прижался ртом к губам обезьяны и стал делать ей искусственное дыхание, пытаясь вернуть животное к жизни.ГЛАВА 052
За длинным столом, одновременно листая разложенные перед ними бумаги, сидели шестеро адвокатов. По звуку это напоминало метель. Рик Дил нетерпеливо ждал, кусая губы. Наконец Альберт Родригес, его ведущий адвокат, поднял голову. — Ситуация такова, — заговорил Родригес. — У тебя имеются веские причины — весьма веские! — полагать, что Фрэнк Барнет организовал заговор с целью уничтожить принадлежащие тебе клеточные линии, для того чтобы он сам смог продать их какой-нибудь другой компании. — Точно! — сказал Рик. — Так оно и есть, мать твою! — Три суда вынесли постановления, в соответствии с которыми клетки Барнета являются твоей собственностью. Следовательно, ты имеешь право забрать их. — Ты имеешь в виду — забрать их снова? — Вот именно. — Вот только мужик этот смылся и где-то прячется. — Это, конечно, неудобство, но сути вещей не меняет. Ты — собственник клеточной линии Барнета, — сказал Родригес, — где бы она ни находилась. — В каком смысле? — Его дети, его внуки… У них, по всей вероятности, те же клетки. — Ты имеешь в виду, что я могу забрать клетки у его детишек? — Эти клетки принадлежат тебе по закону, — напомнил Родригес. — А если детишки не согласятся? — Наверняка не согласятся. Но, поскольку клетки являются твоей собственностью, согласиться им придется. — Тут ведь речь идет о пункционной биопсии печени и селезенки, — сказал Дил. — Это не самые приятные процедуры. — Но и не смертельные, — парировал Родригес. — Обычные амбулаторные процедуры. Разумеется, ты должен будешь проследить за тем, чтобы биопсия была сделана компетентным специалистом, но, я думаю, с этим у тебя проблем не возникнет. Дил наморщил лоб. — Давай-ка посмотрим, правильно ли я тебя понял. Ты хочешь сказать, что я могу просто-напросто схватить его детишек или внучат на улице, притащить их к врачу и забрать у них клетки, вне зависимости от того, хотят они этого или нет? — Именно это я и хочу сказать. — И все это будет законно? — поинтересовался Дил. — Абсолютно. — Почему? — Потому что они шляются по улицам с клетками, которые по закону принадлежат тебе, то есть, по сути, с украденной собственностью. Это, с формальной точки зрения, является уголовным преступлением. По закону, если человек видит, как совершается преступление, он имеет право произвести гражданский арест и заключить преступника под стражу. Так что, если ты увидишь детишек Барнета, гуляющих по улице, ты можешь на законных основаниях задержать их. — Я? Лично я? — Нет, нет, — сказал Родригес. — В данных обстоятельствах лучше прибегнуть к помощи обладающего специальной подготовкой профессионала — специалиста по поимке разнообразных беглецов. - Ты имеешь в виду «охотника за людьми»? — Они не любят слово «охотник», да и мы тоже. — Ладно. У тебя есть на примете подходящий человек? — Да, у нас такой человек имеется. — Тогда позвоните ему, — велел Дил. — Сейчас же.ГЛАВА 053
Васко Борден встал перед зеркалом и, окинув себя профессиональным взглядом, принялся втирать тушь в седеющие края своей бородки клинышком. Васко был большим мужчиной — под два метра ростом, он, казалось, состоял из одних только мышц, на которых не было ни грамма жира. Бритая голова и аккуратно подстриженная эспаньолка придавали ему немного демонический вид. Он хотел выглядеть устрашающе, и у него это получалось. Закончив подкрашивать бороду, Васко повернулся к лежавшему на кровати чемодану. В нем лежал аккуратно сложенный комбинезон с логотипом энергокомпании «Кон-Эдисон» на груди, крикливый клетчатый спортивный пиджак, строгий черный итальянский костюм, мотоциклетная куртка, на спине которой красовалась надпись УМРИ В АДУ, велюровый тренировочный костюм, фальшивая гипсовая повязка на ногу, которую можно было надевать и снимать по мере возникновения необходимости, короткоствольный «Моссберг-590» и два черных «пара» 45-го калибра. Сегодня Васко оделся в твидовый спортивный пиджак, слаксы и коричневые ботинки со шнурками. Наконец он выложил на кровать три фотографии. Первая: Фрэнк Барнет. Пятьдесят один год, мужчина хоть куда, бывший морской пехотинец. Вторая: его дочь Алекс, тридцать с небольшим лет, адвокат. Третья: его внук Джеми восьми лет. Сам Барнет исчез, и Васко не видел надобности его искать. Барнет мог находиться где угодно: в Мексике, в Коста-Рике, в Австралии. Гораздо проще взять клетки у членов его семьи. Он посмотрел на фото дочери. Когда целью является юрист — это всегда плохо. Даже если ты все сделал так, что комар носа не подточит, на тебя все равно подадут в суд. Девица была светловолосой и, если верить снимку, находилась в прекрасной физической форме. Вполне привлекательная особь, если вам по вкусу такой тип женщин, но на вкус Васко она была слишком худой. Наверняка по вечерам посещала какие-нибудь курсы по израильскому рукопашному бою. Тут не угадаешь. В любом случае даже от ее фотографии так и несло проблемами. Значит, остается мальчишка. Джеми. Восемь лет, ученик второго класса местной школы. Васко может подъехать туда, прихватить парня, взять образцы тканей и закончить с этой бодягой еще до обеда. Это было бы весьма кстати, поскольку условия контракта предусматривали гонорар в пятьдесят тысяч, если задание будет выполнено в течение недели, и его уменьшение на десять тысяч за каждую просроченную неделю. Поэтому у него имелись все основания не откладывать дело в долгий ящик. «Обработаю парня, — решил он. — Легко и в тему». Вошла Долли с листком бумаги в руке. Сегодня на ней был синий костюм, туфли на низком каблуке и белая блузка. В руке она держала коричневый кожаный атташе-кейс. Как обычно, ее неброская внешность позволяла ей перемещаться где угодно, не привлекая к себе внимания. — Оцени, — сказала она, протягивая ему лист. Васко взял бумагу и быстро просмотрел ее содержание. Это был подписанный Алекс Барнет документ, разрешающий его предъявителю забрать ее сына Джеми из школы и отвезти к их семейному врачу для медосмотра. — А в приемную врача ты звонила? — спросил Васко. — Конечно. Сказала, что у Джеми температура и воспаленное горло. Они велели привезти его. — Значит, если из школы позвонят врачу… — Мы будем прикрыты. — Итак, тебя прислали из конторы его матери? — Верно. — Карточка у тебя есть? Она достала визитную карточку с логотипом юридической фирмы. — А если они позвонят матери? — Как видишь, ее сотовый телефон значится на разрешении. — На самом деле это телефон Синди? Синди была секретаршей в их офисе в Плайя-дель-Рей. — Что ж, тогда за дело, — провозгласил Васко и, обняв Долли за плечи, осведомился: — Ты справишься с этим? — Конечно, а почему ты спрашиваешь? — Сама знаешь, почему. Долли питала слабость к детям. Стоило ей взглянуть в глаза ребенка, и она таяла. Как-то раз они преследовали беглеца в Канаде, настигли его в Ванкувере и, когда позвонили в дверь, им ответил ребенок, девочка лет восьми. Долли спросила, дома ли ее папа. Девочка сказала, что папы нет, после чего Долли ушла. Тем временем ее отец как раз направлялся домой. Ребенок сразу же направился к телефону, позвонил папаше и предупредил его, чтобы он сматывался. Девочка оказалась весьма опытной. Они с отцом бегали от правосудия с тех пор, как ей исполнилось пять лет. После того случая Васко и Долли ни разу не смогли даже близко подобраться к тому парню. — Такое случилось всего один раз, — вздохнула Долли. — Не один, а больше. — Васко, — сказала она, — сегодня все пройдет как по нотам. — Ну хорошо, — смилостивился Васко и позволил женщине поцеловать себя в щеку. На подъездной дорожке была припаркована карета «Скорой помощи», задняя дверь ее была открыта. Васко ощутил запах сигаретного дыма. Обойдя машину, он увидел стоящего позади нее Ника. Он был одет в белый халат и курил. — Господи, Ник, что ты творишь? — Только одну сигаретку, — сказал Ник. — Выброси! Мы уже отправляемся. Оборудование у тебя с собой? — Все на месте. Ник Рэмси был врачом, которого они использовали на заданиях, требовавших участия медика. Когда-то он работал в отделении неотложной хирургии, но затем пристрастие к алкоголю и наркотикам сделало свое дело, и он оказался на улице. С тех пор Ник прошел программу реабилитации, но получить стабильную работу, имея такой послужной список, было непросто. — Им нужна пункционная биопсия печени и селезенки, а еще кровь… — Знаю, я прочитал. Прокол тонкой иглой. Я готов. Васко несколько секунд молчал. — Ник, ты пил? — Нет, черт побери! — А по-моему, от тебя попахивает. — Да нет же, Васко! Ты сам знаешь, что я бы не стал… — У меня острый нюх, Ник. — ет! — А ну-ка открой рот. Васко подался вперед и понюхал. — Я только пригубил, вот и все, — сказал Ник. Васко протянул руку ладонью вверх: — Бутылку! Ник сунул руку под полу халата, вытащил пинтовую бутылку «Джек Дэниелс» и отдал ее Васко. — Вот это здорово! — Васко придвинулся ближе, почти касаясь лица Ника. — А теперь слушай внимательно, — тихо проговорил он. — Выкинешь сегодня еще один фокус, и я лично вышвырну тебя из машины на 405-м шоссе. Если ты хочешь превратить свою жизнь в кошмар, я тебе в этом помогу. Ты меня понял? — Да, Васко. — Вот и хорошо. Я рад, что между нами существует взаимопонимание. — Он отступил назад. — Вытяни руки вперед. — Я в порядке… — Вытяни руки. — В напряженные моменты Васко никогда не повышал голос. Наоборот, он понижал его — это заставляло людей слушать внимательнее, выводило их из равновесия. — Немедленно вытяни руки, Ник. Ник Рэмси вытянул руки вперед. Они не дрожали. — Ладно, полезай в машину. — Я только… — В машину, Ник. Я все сказал. Васко сел за руль, Долли — рядом с ним, и они поехали. — Как он? — спросила Долли. — Более или менее. — Он не навредит мальчику? — Нет, — ответил Васко. — Речь идет о двух проколах иглами. Несколько секунд, и все готово. — Не дай ему бог сделать что-нибудь не так! — Эй, — сказал Васко, — ты сама-то в порядке? — Да, я в порядке. — Тогда сделаем то, что должны. И он прибавил газу.ГЛАВА 054
Когда Брэд Гордон входил в кафе «Граница» на бульваре Вентура, его грызло скверное предчувствие, а когда он окинул взглядом кабинки, оно усилилось еще больше. Это была грязная забегаловка, до отказа забитая актерами. Из задней кабинки ему помахал рукой мужчина. Его новый знакомец был одет в легкий серый костюм. Низкорослый и лысоватый, он имел крайне неуверенный вид. Рукопожатие его было вялым и липким. — Вилли Джонсон, — представился он. — Я ваш новый адвокат и буду защищать вас в ходе грядущего судебного процесса. — Я думал, что адвоката мне предоставит дядя. — Вот он вам меня и предоставил. Моя специализация — педерасты. — Что это такое? — Секс с мальчиками. Однако у меня есть опыт и в делах по сексу с малолетками. — У меня не было ни с кем секса. Ни с малолетками, ни с кем-то еще. — Я просмотрел ваше дело и полицейские рапорты, — заявил Джонсон, открывая блокнот, — и думаю, что у нас есть несколько способов выстроить защиту. — Что с девчонкой? — Она сейчас недосягаема. Уехала на Филиппины, где у нее внезапно заболела мать. Но мне говорили, что к началу суда она вернется. — Я думал, суда вообще не будет, — сказал Брэд. Подошла официантка, но он взмахом руки отослал ее прочь. — Почему мы встречаемся в этом отвратительном месте? — В десять часов мне нужно быть в суде на бульваре Ван-Найс, вот я и подумал, что отсюда будет ближе добираться. Брэд тревожно огляделся. — Тут полным-полно актеров, и все они без умолку треплются. — Мы не будем обсуждать детали дела здесь, — сказал Джонсон. — Я хотел только обсудить общую линию защиты. В вашем случае я предложил бы генетическую защиту. — Генетическую защиту? Что это означает? — Люди с различными генетическими расстройствами зачастую оказываются не в состоянии подавить в себе некоторые импульсы, — пояснил Джонсон. — Это делает их в техническом смысле невиновными. Именно это мы предложим в качестве оправдывающего мотива в вашем случае. — Какие еще генетические расстройства? У меня нет никаких генетических расстройств! — Послушайте, тут нет ничего зазорного. Взгляните на это, допустим, как на диабет. Вы в этом не виноваты, вы таким родились. В вашем случае у вас возникла непреодолимая тяга заняться сексом с привлекательной молодой женщиной. — Он улыбнулся. — Такую же тягу испытывают около девяноста процентов мужского населения планеты. — Что это за хреновая защита такая? — Не хреновая, а очень даже эффективная. — Джонсон полистал страницы в блокноте. В последнее время газеты опубликовали несколько статей… — Вы хотите сказать, что существует ген, который заставляет мужчин трахаться с несовершеннолетними? Джонсон вздохнул. — Ах, если бы все было так просто! Но, к сожалению, это не так. — Так на чем вы будете строить защиту? — На D4DR? — Что это такое? — «Ген новизны». Это ген, который заставляет нас искать острые ощущения, рисковать, стремиться к новизне. Мы попытаемся доказать, что именно «ген новизны» обусловил ваше необдуманное поведение. — По-моему, чушь какая-то. — Вот как? Вы когда-нибудь прыгали с парашютом? — Да, в армии, и ненавидел это. — С аквалангом ныряли? — Пару раз. У меня была одна заводная девчонка, которая обожала это дело. — В горы поднимались? — Не-а. — Правда? Разве во время учебы в школе вы с вашими одноклассниками не поднимались на гору Райнер? — Да, но это было… — Вот видите, — закивал Джонсон, — вы совершили восхождение на главный пик Америки. На спортивных машинах гоняли? — Вообще-то нет. — За последние три года вас пять раз штрафовали за то, что вы превышали скорость на вашем «Порше». По законам штата Калифорния вас могли лишить водительских прав, так что вы отчаянно рисковали. — Да просто ездил, как все… — Думаю, что нет. Как насчет секса с любовницей шефа? — Ну-у… — А секс с женой босса? — Было один раз, две работы назад. Но она сама на меня залезла. — Это были очень рискованные сексуальные партнерши, мистер Гордон, с этим не поспорит ни один прокурор. Теперь перейдем к незащищенному сексу и венерическим заболеваниям. — Эй, минуточку! Я не хочу… — Разумеется, не хотите, — сказал Джонсон, — и в этом нет ничего удивительного, учитывая, что вы трижды лечились от лобковых вшей или, проще говоря, мандавошек, дважды от гонореи, один раз от хламидиоза, дважды от кондиломы, то есть генитальных бородавок, одна из которых, кстати, была расположена рядом с анусом. И это только за последние пять лет, если верить записям вашего врача в Южной Калифорнии. — Откуда вы все это узнали? Джонсон передернул плечами. — Прыжки с парашютом, погружения с аквалангом, восхождение на горные вершины, отчаянная езда на автомобиле, рискованные интимные отношения, незащищенный секс. Если уж все это не указывает на склонность к экстремальному поведению, то я и не представляю, что для этого нужно еще.* * *
Брэд Гордон молчал. Он был вынужден признать, что коротышка знает свое дело. Брэд никогда раньше не рассматривал свою жизнь под таким углом. Когда он трахал жену босса, дядя, узнав об этом, устроил ему грандиозный разнос. «Какого черта ты так себя ведешь? — орал он. — Неужели ты не можешь удержать свой член в штанах?» Тогда Брэд не нашелся, что ответить. В дядиной интерпретации его поступки действительно выглядели по-идиотски. Ту шлюху даже нельзя было назвать симпатичной. Но теперь у Брэда появился ответ на вопрос дяди. Он просто не мог ничего с собой поделать, его поведением управляли гены. Джонсон продолжал свои объяснения, обильно снабжая их научными деталями. Из его слов выходило, что жизнь Брэда была отдана на милость гена D4DR, который контролировал уровень химических процессов в мозгу. Какая-то штука под названием дофамин заставляла Брэда рисковать, страстно желать неизведанных доселе ощущений и наслаждаться всем новым. Сканирование мозга и другие исследования доказали, что люди, подобные Брэду, не могут устоять перед искушением пойти на риск. — Это и есть «ген новизны», — подвел итог Джонсон, — и такое название дал ему главный генетик Америки, доктор Роберт Беллармино. Доктор Беллармино — ведущий исследователь в области генетики, один из руководителей Национального института здоровья. Он возглавляет крупнейшую лабораторию, он ежегодно публикует до пятидесяти статей. Ни одно жюри присяжных не сможет проигнорировать его исследования. — Ладно, допустим, есть у меня этот ген. И вы всерьез полагаете, что это прокатит? — Да, но перед тем, как подавать торт на стол, его необходимо украсить. — Это вы о чем? — Накануне суда вы, естественно, встревожены, ваши нервы на пределе. — Ну и?… — Поэтому вам нужно хотя бы немного развеяться. Я хочу, чтобы вы предприняли путешествие по стране и при этом совершали различные рискованные поступки, где это только возможно. Джонсон уточнил, что он имеет в виду. Езда с недозволенной скоростью и, соответственно, квитанции о штрафах в качестве доказательства, драки, катание на «русских горках», участие в групповых восхождениях в национальных парках, скандалы в связи с несоблюдением правил безопасности, жалобы на то, что оборудование неисправно, и так далее. Все, что угодно, лишь бы имя Брэда было зафиксировано в официальных документах, связанных с различными предприятиями в духе сорвиголовы, которые затем могли бы быть предъявлены суду. — Вот, собственно, и все, — подытожил Джонсон. — Действуйте. В следующий раз увидимся с вами через несколько недель. Он протянул Брэду лист бумаги. — Что это? — Список самых больших в Америке аттракционов «русские горки». Непременно посетите хотя бы первые три. — Боже милостивый! Огайо, Индиана, Техас… — Никаких жалоб! — отрезал Джонсон. — Вам, друг мой, светит двадцать лет тюрьмы в одной камере с большим татуированным парнем, который доставит вам гораздо больше неприятностей, чем бородавка на анусе. Поэтому делайте то, что я говорю. И уезжайте сегодня же.* * *
Оказавшись в своей квартире на Шерман-Оакс, Брэд уложил чемодан. Мысль о большом татуированном парне некоторое время не давала ему покоя. Он размышлял над тем, не взять ли с собой пистолет. Ведь ему предстоит путешествие через всю страну и посещение безумных мест вроде Огайо. Кто знает, что может случиться! Решив, что это правильная мысль, Брэд уложил в чемодан коробку с патронами и пистолет в кожаной ножной кобуре. Направляясь к машине, он вдруг осознал, что настроение у него поднялось и будущее уже кажется ему не таким мрачным. Стоял солнечный день, вымытый до блеска «Порше» сиял, а у Брэда был план. Прокатиться с ветерком!ГЛАВА 055
Линн Кендалл, запыхавшись, вбежала в директорский кабинет школы Ла-Джоллы. — Я приехала, как только смогла, — заявила она с порога. — Что случилось? В чем дело? — Дело в Дэвиде, — ответила директриса, женщина около сорока лет, — в мальчике, которого вы воспитываете в вашей семье. Ваш сын Джеми привел его с собой в школу. — Да, чтобы посмотреть, сможет ли он адаптироваться… — Боюсь, у него это плохо получилось. На игровой площадке он укусил другого ребенка. — Ох нет, только не это… — Почти до крови. — Какой ужас! — Мы часто замечаем такое поведение у детей, которые воспитываются дома, миссис Кендалл. Им катастрофически не хватает навыков общения и самоконтроля. Ежедневное посещение школы и общение со сверстниками не может быть заменено ничем другим. — Я очень сожалею, что подобное стало возможным. — Вы должны очень серьезно поговорить с ним, — сказала директриса. — Он сейчас изолирован и заперт в соседней комнате. Линн вошла в маленькую комнату, до потолка заставленную зелеными металлическими шкафами для бумаг. Дейв сидел, свернувшись, на деревянном стуле. Он выглядел очень маленьким и очень одиноким. ¦ - Что случилось, Дейв? — Он обидел Джеми. — Кто? — Я не знаю его имени. Он есть в шестом классе. «В шестом классе? — подумала Линн. — Значит, этот мальчик гораздо крупнее». — Каким образом, Дейв? — Он толкнул Джеми на землю. Он сделал ему больно. — А что сделал ты? — Я прыгнул ему на спину. — Ты хотел защитить Джеми? Дейв кивнул. — Но ты не должен был кусаться, Дейв. — Он меня первый укусил. — Вот как? Куда он тебя укусил? — Сюда. — Дейв показал короткий сильный палец. Кожа на нем была бледной и толстой. Возможно, на нем и были следы от укуса, но Линн их не видела. — Ты сказал об этом директору? — Она не моя мама. — Линн знала: таким образом Дейв хочет сказать, что директор его не любит. Молодые шимпанзе жили в обществе матриархата, где отношение к ним со стороны самок являлось очень важным и постоянно отслеживалось. — Ты показал ей свой палец? Дейв покачал головой. — Нет. — Я поговорю с ней, — пообещала Линн.* * *
— Значит, вот как все случилось, — сказала директриса. — Что ж, я не удивлена. Он прыгнул мальчику на спину. Что он ожидал получить взамен? — Но ведь второй мальчик первым укусил его? — У нас кусаться запрещено, миссис Кендалл. — Я спрашиваю: другой мальчик его укусил? — Он это отрицает. — Этот мальчик учится в шестом классе? — Да, это класс мисс Фромкин. — Я хотела бы поговорить с ним, — сказала Линн. — Мы не можем дать на это разрешение, — заявила директриса, — это не ваш ребенок. — Но он обвиняет Дейва! И ситуация весьма серьезная. Для того чтобы понять, как поступить и как вести себя с Дейвом, я должна точно знать, что между ними произошло. — Я уже рассказала вам, что произошло. — Вы это сами видели? — Нет, но я знаю это со слов мистера Артура, воспитателя, ответственного за игровую площадку. Уверяю вас, во всем, что касается возникающих между детьми конфликтов, он крайне добросовестен и всегда точно излагает их суть. А суть — в том, что мы здесь категорически не разрешаем кусаться, миссис Кендалл. Линн казалось, что на нее давит чья-то невидимая рука. Разговор явно не клеился и грозил обернуться скандалом. — Наверное, мне нужно поговорить с моим сыном Джеми, — сказала она. — Джеми скажет вам то же самое, что и Дэвид, я в этом не сомневаюсь. Однако мистер Артур утверждает, что все было совершенно иначе. — То есть большой мальчик не напал первым на Джеми? Директриса напряглась. — Миссис Кендалл, — заговорила она, — для разрешения дисциплинарных противоречий мы можем обратиться к записям камер безопасности, установленных на игровой площадке. Если понадобится, мы можем просмотреть их — сейчас или позже. Но я советую вам оставить в покое вопрос о том, кто виноват в ситуации с кусанием. Потому что виноват тут Дэвид. — Понятно, — сказала Линн. Ситуация для нее действительно стала ясной как день. — Хорошо, я поговорю в Дейвом, когда он вернется из школы. — Полагаю, вам лучше взять его с собой прямо сейчас. — Я предпочла бы, чтобы он провел остаток дня здесь и вернулся домой вместе с Джеми. — Не думаю, что… — У Дейва проблемы с общением, о которых вы сами говорили. Вряд ли ему будет проще общаться со сверстниками, если забрать его из класса прямо сейчас. Я потолкую с ним, когда он вернется домой. — Хорошо, — неохотно кивнула директриса. — А сейчас, — сказала Линн, — я пойду к нему и скажу, что он остается здесь до конца учебного дня.ГЛАВА 056
Алекс Барнет выпрыгнула из такси и кинулась к школе. Когда она увидела карету «Скорой помощи», у нее упало сердце. Всего несколько минут назад, когда она беседовала с всхлипывающей клиенткой, с ней связались по интеркому из приемной фирмы и сообщили о звонке учительницы Джеми. Что-то там про визит врача к ее сыну. Никаких деталей не сообщили, но Алекс не стала ждать. Она сунула в руки зареванной клиентки коробку с салфетками «Клинекс», поймала такси и велела шоферу нестись, не обращая внимания на светофоры. «Скорая» с открытыми дверями стояла у обочины, а внутри сидел врач в белом халате. Алекс захотелось кричать. Она никогда прежде не испытывала ничего подобного. Ее затошнило от страха, и окружающий мир стал зеленовато-белым. Алекс пробежала мимо «Скорой» на школьный двор. Дежурная мамаша, сидевшая у двери, попыталась вежливо осведомиться: — Могу я вам чем-нибудь… Но Алекс знала, что класс Джеми находится на первом этаже с противоположной стороны здания, и кинулась прямиком туда. Зазвонил ее сотовый телефон. Звонила учительница Джеми, мисс Холлоуэй. — Та женщина ждет за дверями класса, — сдавленным шепотом проговорила учительница. — Она вручила мне бумагу с номером вашего сотового телефона, но я не поверила ей и решила позвонить по номеру, который значится в школьной картотеке. — Вы правильно сделали, — на бегу сказала Алекс, — я уже почти здесь. — Она снаружи. Алекс завернула за угол и увидела женщину в синем костюме, стоящую возле двери в классную аудиторию. Алекс направилась прямиком к ней. — Кто вы, черт возьми, такая? Женщина спокойно улыбнулась и протянула ей руку. — Здравствуйте, мисс Барнет. Я Кейси Роджерс. Мне очень жаль, что вам пришлось побеспокоиться. Она вела себя так открыто, так непринужденно, что это обезоружило Алекс. Она уперла руки в бедра и пыталась отдышаться. — Какие проблемы, Кейси? — Никаких проблем, мисс Барнет. — Вы работаете в моей фирме? — О нет! Я работаю у доктора Хьюза. Доктор Хьюз попросил меня забрать Джеми и привезти к нему, чтобы сделать прививку столбняка. В этом нет особой срочности, но сделать это необходимо. Он ведь неделю назад порезал коленку, разве не так? — Не так. — Вот как? Гм, ничего не понимаю. Может быть, произошла какая-то путаница, и речь шла о другом ребенке? Если позволите, я позвоню доктору Хьюзу. Она вынула из карманасотовый телефон. — Да уж, не сочтите за труд. Дети смотрели на них изнутри через окна классной комнаты. Она помахала Джеми, он улыбнулся в ответ. — Пожалуй, нам лучше отойти в сторонку, чтобы не отвлекать их, — сказала женщина, а затем заговорила в трубку: — Доктора Хьюза, пожалуйста. Да, это Кейси. Идя бок о бок, они направились к входу в школу. За воротами Алекс снова увидела карету «Скорой помощи». — Это вы приехали на «Скорой»? — спросила она. — Конечно, нет. Понятия не имею, что она здесь делает. — Женщина указала пальцем на лобовое стекло машины. — Похоже, водитель решил перекусить. Посмотрев туда же, Алекс увидела плотного мужчину с темной бородкой клинышком и огромным сандвичем в руке. Может, он и впрямь остановился напротив школы лишь для того, чтобы заморить червячка? Однако что-то в этом человеке насторожило ее. Вот только что? — Доктор Хьюз? Это Кейси. Да, я нахожусь рядом с мисс Барнет, и она утверждает, что у ее сына Джеми не было пореза ноги. — Не было, — подтвердила Алекс. Они вышли из ворот и почти вплотную приблизились к «Скорой помощи». Водитель положил сандвич на приборную доску и открыл дверь. Он вылезал из машины. — Да, доктор Хьюз, — говорила Кейси, — мы сейчас выходим из школы. — Она протянула трубку Алекс. — Не хотите поговорить с доктором? — Конечно, — сказала Алекс. Она приложила трубку к уху и услышала оглушительный электрический разряд. Потеряв ориентацию, она уронила трубку на асфальт, а Кейси Роджерс схватила ее за локти и завела ее руки за спину. Из-за машины появился водитель, направляясь к ним. — Парень нам больше не нужен, — сказал он. — Она тоже подойдет. Алекс понадобилось несколько секунд, чтобы понять — ее похищают. А дальше в действие вступили инстинкты. Она мотнула головой вперед, ударив Кейси в нос. Та закричала и отпустила ее, из разбитого носа хлынула кровь. Затем Алекс схватила Кейси за руку, крутанула ее и кинула прямо на здоровяка. Он, несмотря на свои габариты, изящно отступил в сторону, в результате чего Кейси шмякнулась на асфальт и стала кататься, вопя от боли. Алекс сунула руку в карман. — Назад! — угрожающе выкрикнула она. — Мы не хотим причинить вам какой-то вред, мисс Барнет, — проговорил мужчина. Он был словно каменный и на полторы головы выше нее. Как только он протянул к ней руку, она выпустила ему в лицо струю перцовой жидкости из баллончика. — Черт! Твою мать! Он поднял руку, чтобы защитить лицо, и отвернулся, оказавшись к ней вполоборота. Зная, что второго такого шанса не представится, Алекс ударила его — быстро и сильно — каблуком в горло. Мужчина захрипел, а она, не удержав равновесие, упала на спину на тротуар и тут же вновь вскочила. Женщина, назвавшаяся Кейси, уже тоже поднималась на ноги. Кровь из ее разбитого носа продолжала капать на асфальт. Не обращая внимания на Алекс, она пришла на помощь здоровяку, который, прислонившись боком к карете «Скорой», согнулся пополам и выл от боли, держась обеими руками за горло. В отдалении послышались сирены, — кто-то из очевидцев вызвал полицию, — и теперь женщина торопливо помогала своему раненому сообщнику забраться на пассажирское сиденье «Скорой». Сама она села за руль и злобно крикнула Алекс: — Мы все равно арестуем тебя! — Вы… Что? — переспросила Алекс. Нереальность происходящего ошеломила ее. — Что вы со мной сделаете? — Мы еще вернемся, сука! — Женщина завела мотор. — Никуда ты от нас не денешься! На крыше «Скорой» закрутился красный маячок, взвыла сирена, и машина сорвалась с места. — За что?! — крикнула Алекс вдогонку уносящейся машине. Она могла предположить только одно: все это — какая-то чудовищная ошибка. Но Верн Хьюз, на которого ссылалась и с которым говорила по телефону эта баба, действительно был их семейным врачом! Именно от его имени они приехали за Джеми. — Нет, это была не ошибка. «Мы все равно арестуем тебя!» — Что это может значить? Алекс повернулась и поспешила в школу. Теперь она могла думать только о Джеми.* * *
Было время полдника. Дети сидели за своими партами и ели нарезанные кусочками фрукты. У некоторых счастливчиков был еще и йогурт. В классе стоял веселый гвалт. Мисс Холлоуэй отдала Алекс бумагу, которую привезла с собой женщина. Это был скопированный на ксероксе стандартный бланк юридической фирмы Алекс, а не записка из офиса доктора. Это означало, что женщина в синем костюме была опытным оперативником. Застигнутая врасплох, она тут же изменила и легенду, и план, мило улыбалась, пожала Алекс руку, нашла правдоподобную причину, чтобы им обеим выйти на улицу. А потом протянула ей телефон, чтобы, когда Алекс возьмет его… «Парень нам больше не нужен». Они пришли, чтобы похитить Джеми, но вместо него были готовы похитить ее. Почему? Ради выкупа? Денег у нее — кот наплакал, так что эта версия отпадает. Может, это связано с каким-нибудь судебным делом? Раньше она действительно участвовала в довольно опасных делах, но в настоящее время — сплошная рутина. «Она тоже подойдет». Либо ее сын, либо она. — Вы не хотите сообщить что-нибудь, что должна знать я или школа? — спросила мисс Холлоуэй. — Нет, — ответила Алекс, — но Джеми я заберу домой. — Они уже почти закончили полдничать. Алекс мотнула головой, давая знак Джеми следовать за ней. Мальчик неохотно встал из-за парты. — Ты чего, мам? — спросил он. — Нам нужно идти. — Я хочу остаться. Алекс вздохнула: — Ты не можешь не препираться, Джеми? — Я и так много пропустил, когда болел. Можешь спросить у мисс Холлоуэй. И по друзьям соскучился. Я хочу остаться. Тем более что на обед будут давать хот-доги. — Извини, дружок, — развела она руками. — Собирай свои пожитки. Мы должны идти.* * *
Перед школой стояли две полицейские машины. Четверо полицейских внимательно осматривали тротуар. — Вы мисс Барнет? — спросил один из них. — Да, это я. — У нас есть заявление дамы, которая работает в офисе директора и видела все, что здесь произошло, — сказал полисмен, указав на одно из окон школы. — Но тут очень много крови, мисс Барнет. — Да, женщина упала и разбила нос. — Вы в разводе, мисс Барнет? — Да, я разведена. — Как давно? — Пять лет. — Это изрядный срок. — Я с вами согласна. — Отношения с вашим бывшим мужем у вас… — Самые что ни на есть сердечные. Она поговорила с полицейскими еще несколько минут, в течение которых Джеми, стоя рядом, нетерпеливо переминался с ноги на ногу. — Вы будете подавать жалобу? — Буду, — ответила Алекс, — но сначала я должна отвезти сына домой. — Мы можем дать вам бланк заявления, и вы заполните его дома. — Это было бы замечательно. Один из полицейских вручил ей визитную карточку и сказал, что она может звонить, если ей что-нибудь понадобится. — Непременно, — пообещала Алекс, после чего они с Джеми отправились домой.* * *
Окружающий мир вдруг показался ей совсем другим, нежели прежде. Раньше для нее не было ничего мягче и радостнее, чем солнечный свет Беверли-Хиллз, теперь же ей повсюду мерещилась опасность. Алекс не знала, с какой стороны и почему она может прийти, и поэтому крепко держала Джеми за руку. — Мы что, пойдем домой пешком? — со вздохом спросил он. — Да, пешком, — ответила Алекс. Но даже этот невинный вопрос заставил ее нервы напрячься. Их дом находился всего в нескольких кварталах от школы, но безопасно ли идти пешком теперь, после всего случившегося? Не поджидают ли их где-нибудь на пути те люди из «Скорой помощи» и не замаскируются ли они получше в следующий раз? — Идти слишком далеко, — заныл Джеми. — И жарко. — И все же мы пойдем пешком, и точка. По дороге Алекс открыла сотовый телефон и позвонила к себе в офис. Трубку сняла ее помощница Эми. — Послушай, я хочу, чтобы ты проверила последние файлы округа. Выясни, не прохожу ли я где-нибудь в качестве обвиняемой. — Я чего-то не знаю? — со смехом спросила Эмми. Но смех этот был нервным. За преступление, совершенное адвокатом, в тюрьме мог оказаться и его помощник. В последнее время такое уже пару раз случалось. — Не волнуйся, — ответила Алекс. — Просто мне кажется, что за мной гоняются «охотники за людьми». — Ты сбежала из-под залога? — Нет, — сказала Алекс, — но в том-то и загвоздка. Я не понимаю, что надо этим людям. Помощница сказала, что постарается выяснить, а Джеми, шедший рядом, спросил: — А кто такие «охотники за людьми»? И почему они за тобой гоняются? — Именно это я и пытаюсь выяснить, Джеми. Я думаю, это какая-то ошибка. — Они хотели тебя побить? — Нет, нет, ничего такого. Ей не хотелось пугать мальчика. Вскоре перезвонила помощница. — Слушай, на тебя действительно подали исковое заявление в Верховный суд округа Вентура. До этого места был добрый час езды на машине от Лос-Анджелеса вверх, мимо Окснарда. — В чем суть заявления? — Оно подано от имени компании «Биоген рисерч инкорпорейтед» из Вествуд-Виллидж. Я не вижу на сайте текст заявления, но тут говорится, что ты не явилась на суд. — И когда я должна была туда явиться? — Вчера. — А повестку мне вручали? — Тут указано, что повестка вручена. — Ни черта подобного. — А здесь говорится, что повестку ты получила. — Значит, меня обвиняют в неуважении к суду. Выдан ли ордер на мой арест. — На этот счет ничего не говорится, но сайт обновляется каждый день, так что…Алекс захлопнула телефон. — Тебя арестуют? — спросил Джеми. — Нет, солнышко. — Тогда можно мне вернуться в школу после обеда? — Посмотрим.* * *
Многоквартирный дом, в котором они жили, выглядел вполне мирно в лучах полуденного солнца. Некоторое время Алекс стояла на противоположной стороне парка и наблюдала за домом и окрестностями. — Чего мы ждем? — спросил Джеми. — Давай постоим минутку. — Минутка уже прошла. — Нет, еще не прошла. Она смотрела на мужчину в комбинезоне, вышедшего из-за угла здания. Он напоминал бы работника коммунальной службы, который ходит по квартирам и проверяет показания счетчиков, если бы не безобразный парик и подстриженная черная бородка клинышком, которую она уже видела. Кроме того, работники коммунальных служб никогда не заходят в дома через центральный подъезд. Они всегда пользуются черным входом. Алекс думала, что, если этот человек действительно «охотник за людьми», он по закону имеет право войти в ее квартиру без предупреждения и без ордера. Он, если захочет, даже может выломать дверь. У него есть право обыскать ее квартиру и перетряхнуть ее вещи, забрать ее компьютер и просмотреть его жесткий диск. Для того чтобы наложить лапу на беглеца, он имеет право на все. Но она не является бег… — Мам, ну пойдем же! — снова заныл Джеми. — Пожалуйста! Ее сын был прав в одном: они не могли стоять здесь до бесконечности. В центре парка располагалась песочница, в которой возились несколько ребятишек. Мамы, бабушки и няни сидели на стоявших вокруг лавочках. — Давай поиграем в песочнице, — предложила сыну Алекс. — Я не хочу. - Давай же. — Песочницы — для карапузов! — Ну хоть немного, Джеми. Мальчик сердито подошел к песочнице, сел на ее край и принялся бросать песок носком сандалета, а Алекс тем временем набирала телефон своей помощницы. — Эми, я все думаю о «Биогене», компании, которая купила клеточную линию моего отца. Скажи, у нас есть какие-нибудь запросы, ожидающие решения? — Был один в Верховный суд Калифорнии, но — год назад. — Так что же происходит? — удивилась она. — В чем суть теперешнего иска «Биогена»? Позвони секретарю суда в Вентуре, выясни, о чем идет речь. — Будет сделано. — От моего отца новостей не было? — Пока нет. — Хорошо. Ничего хорошего, впрочем, не было, поскольку теперь у Алекс возникло стойкое ощущение: все происходящее как-то связано с ее отцом, или, по крайней мере, с его клетками. «Охотники» приехали на «Скорой помощи», в которой находился врач, поскольку они собирались взять образцы тканей или совершить какие-то иные процедуры. Длинные иглы. Она видела отблеск солнечных лучей на длинных иглах в пластиковых упаковках, когда врач в «Скорой» перекладывал вещи с места на место. И тут ее словно током ударило. Они хотели взять их клетки! Они хотели взять клетки у нее или у ее сына. Алекс не могла понять, для чего, но намерение у них было именно такое. Звонить в полицию? Нет, рано, решила она. Если в отношении ее существует обвинение за неуважение к суду, ее попросту возьмут под стражу, и что тогда будет с Джеми? Алекс потрясла головой. Для начала ей нужно время, чтобы понять смысл происходящего, выстроить линию поведения. Что же ей делать? Хорошо бы позвонить отцу, но его сотовый не отвечал уже несколько дней. Если эти ребята знают, где она живет, они должны знать, и на какой машине она ездит, и… — Эми, — сказала Алекс, — ты не хотела бы покататься пару дней на моей машине? — На «БМВ»? Конечно! Но… — А я пока поезжу на твоей. Но только ты сама должна пригнать ее ко мне. Прекрати, Джеми! Прекрати бросаться песком! — Ты уверена, что хочешь ездить на раздолбанной «Тойоте»? — Я об этом просто мечтаю! Тогда сделаем так. Приезжай на юго-восточную сторону парка Роксбери и останови машину перед белым домом в испанском стиле с коваными воротами.* * *
Прежняя жизнь Алекс не подготовила ее к ситуациям, подобным этой. Она всегда жила при солнечном свете. Она подчинялась правилам. Она работала в суде. Она никогда не ездила на желтый свет светофора и не парковала машину в запрещенных местах. Она не жульничала с налогами. Многие в фирме считали ее буквоедом и занудой. Она говорила клиентам: «Правила существуют для того, чтобы им следовать, и не чтобы гнуть их под себя». И она сама верила в это. Пятью годами раньше, когда Алекс стало известно, что муж изменяет ей направо и налево, она вышвырнула его — уже через час после того, как ей открылась правда. Собрала его чемоданы, выставила за дверь и в тот же день сменила замки. Когда он вернулся с рыбалки, она, не открывая двери, послала его куда подальше, и на этом все было кончено. В тот момент Мэтт спал с одной из ее лучших подруг — такая уж у него была манера, — и Алекс никогда больше не перемолвилась с той женщиной ни единым словом. Разумеется, Джеми должен был видеться с отцом, и Алекс позаботилась о том, чтобы это происходило регулярно. В назначенный срок, минута в минуту, она привозила Джеми к отцу. Мэтт, правда, не отличался подобной пунктуальностью, но Алекс не злилась из-за этого. Не все сразу, считала Алекс, полагая, что если сейчас поступает правильно она, то со временем так же будут поступать и другие. На работе ее считали непрактичной идеалисткой и упрекали в недостатке реализма. Она же утверждала, что в юридической практике слово «реализм» является синонимом «нечестности», и твердо стояла на своем. Но временами она и сама ощущала, что ограничивает себя, берясь лишь за те судебные дела, которые не вступают в противоречие с ее убеждениями. Глава фирмы, Роберт А. Кох, как-то сказал ей: «Ты напоминаешь мне человека, который отказывается от военной службы и говорит: «Пусть дерутся другие». Но когда-нибудь драться приходится каждому, Алекс. Бывают ситуации, когда драки не избежать». Кох, как и ее отец, прежде был морским пехотинцем. Он говорил грубовато и бесцеремонно и бравировал этим. Алекс всегда предпочитала игнорировать эту черту начальника. Теперь все изменилось. Теперь она не имела права игнорировать ни единой мелочи. Она не знала точно, что происходит, но понимала, что с помощью одних только разговоров из этой заварухи ей не выбраться. Но вместе с тем она была уверена, что никто не воткнет иголки ни в нее, ни в ее сына. Чтобы не допустить этого, она пойдет на все. Абсолютно на все. Алекс воспроизвела в мозгу инцидент, случившийся в школе. У нее не было с собой пистолета. У нее вообще не было пистолета. И теперь она об этом жалела. «Если бы они попытались сделать что-нибудь с моим сыном, смогла бы я убить их?» — подумала она. Ответ возник сам собой: «Да, смогла бы». И она знала, что это — правда.* * *
Белая «Тойота Хайлендер» с помятым передним бампером затормозила у тротуара. За рулем машины сидела Эми. — Идем, Джеми, — сказала Алекс, беря сына за руку. — Наконец-то! Мальчик рванулся к их дому, но она потянула его в противоположную сторону. — Куда мы идем? — спросил он. — Предпримем небольшую поездку. — Куда? — подозрительно спросил Джеми. — Я не хочу никуда ехать. — Я куплю тебе «Сони Плейстейшн», — без колебаний сказала Алекс. Вот уже год она упрямо отказывала сыну в его просьбах купить эту игровую приставку, а сейчас сказала первое, что пришло в голову. — Честно? Вот здорово! Спасибо, ма! Вот только какие взять игры? Я хочу «Тони Ястреб-3», я хочу «Шрека»… — Что захочешь, то и возьмем, — оборвала она поток мальчишеских мечтаний, — а пока полезай в машину. Мы должны отвезти Эми обратно на работу. — А что потом? Куда мы поедем потом? — В «Леголенд». — Опять первое, что пришло на ум.* * *
Когда Эми вела машину, направляясь обратно на работу, она вдруг сказала: — Кстати, я захватила посылку от твоего отца. Подумала: а вдруг она тебе понадобится? — Какую посылку? — Ее привезли в нашу контору на прошлой неделе. Ты даже не открыла ее, поскольку была занята делом Мика Кроули. Помнишь того журналиста, политического обозревателя, который любит маленьких мальчиков? Это была маленькая коробка в фирменной обертке курьерской службы «ФедЭкс». Алекс сорвала ее, открыла коробку и высыпала ее содержимое себе на колени. Дешевый сотовый телефон, который покупают, чтобы, воспользовавшись, через час выбросить. Две оплаченные телефонные карты. Завернутая в фольгу пачка наличных: пять тысяч стодолларовыми банкнотами. И наконец таинственная записка: «если попадешь В БЕДУ. Выключи свой сотовый телефон. Не говори никому, куда отправляешься. Одолжи у кого-нибудь ма шину. Пошли сообщение мне на пейджер, когда остановишься в мотеле. Держи Джеми при себе». Алекс вздохнула: — Вот ведь сукин сын! — В чем дело? — Иногда мне хочется придушить отца, — ответила Алекс, не желая посвящать Эми в детали. — Послушай, сегодня четверг. Как ты смотришь на то, чтобы устроить себе длинный уикенд? — Об этом меня постоянно просит мой парень. Он мечтает съездить в Пеббл-Бич и посмотреть парад старых автомобилей. — Прекрасная идея! — сказала Алекс. — Берите мою машину и езжайте. — Правда? Я даже не знаю… А вдруг с ней что-нибудь случится — мы ее поцарапаем или еще что? — Об этом можете не волноваться, — ответила Алекс. — Забирайте машину. Эми наморщила лоб и долго сидела, не говоря ни слова. Наконец она спросила: — Это не опасно? — Конечно, не опасно. — Я ведь не знаю, во что ты ввязалась, — осторожно проговорила помощница. — Ни во что я не ввязывалась. Говоря юридическим языком, это ошибочное опознание. К понедельнику все будет улажено, я тебе обещаю. Верни мне машину в воскресенье вечером, а в понедельник утром встретимся в офисе. — Точно? — Абсолютно точно. — А может мой парень управлять твоей машиной? — Сколько угодно.ГЛАВА 057
Если бы не коробка и банка с кукурузными хлопьями, Джорджия Беллармино никогда бы ни о чем не узнала. Джорджия разговаривала по телефону с клиентом из Нью-Йорка, который только что получил назначение в министерство образования. Они обсуждали дом, который он собирался купить, чтобы вместе с семьей переехать в Роквиль, штат Мэриленд. Джорджия, которая на протяжении трех лет подряд завоевывала в Роквиле звание «Лучшего риелтора года», деловито обсуждала с клиентом условия сделки, когда ее шестнадцатилетняя дочь Дженнифер крикнула с кухни: — Мама, я опаздываю в школу! Где кукурузные хлопья? — На кухонном столе. — Их здесь нет. — Посмотри еще раз. — Коробка пустая. Наверное, Джимми все слопал. Миссис Беллармино прикрыла трубку рукой. — В таком случае открой новую коробку, Джен, — сказала она. — Тебе уже шестнадцать, а ты такая беспомощная! — Где она? На кухне захлопали дверцы шкафов. — Посмотри над плитой, — сказала миссис Беллармино. — Только что смотрела. Нет там ничего. Миссис Беллармино сказала клиенту, что перезвонит ему, повесила трубку и отправилась на кухню. На дочери были джинсы в обтяжку и почти прозрачный топик, какой могла бы надеть шлюха, собираясь на панель. Теперь так одевались даже школьницы. Миссис Беллармино вздохнула. — Посмотри над плитой, — повторила она. — Говорю же тебе, там ничего нет. — Посмотри снова. — Мама, найди ее для меня, пожалуйста! Я опаздываю! Миссис Беллармино оставалась непреклонной. — Над плитой. Дженнифер встала на цыпочки, открыла дверцу шкафчика и потянулась за коробкой с кукурузными хлопьями, которая, конечно же, находилась там. Но миссис Беллармино смотрела не на хлопья, а на обнажившийся живот дочери. — Джен, у тебя снова синяки на животе. Ее дочь достала коробку и одернула топик, прикрыв живот. — Ничего страшного. — Но такие же у тебя были совсем недавно! — Мама, я опаздываю. Девочка подошла к столу и села. — Дженнифер, дай мне на них посмотреть. С мученическим вздохом девушка встала и задрала топик, обнажив свой живот. Миссис Беллармино увидела продольный синяк длиной с дюйм прямо над линией бикини, и второй, посветлее, на другой стороне живота. — Не обращай внимания, мама, я просто постоянно опираюсь животом на край парты. — Но от этого не может быть синяков. — Чепуха! — Ты принимаешь витамины? — Мам, могу я наконец позавтракать? — Ты знаешь, что можешь рассказывать мне обо всем, ты знаешь, что… — Я знаю, что опаздываю в школу! У меня сейчас контрольная по французскому! Давить на нее не имело смысла, тем более что зазвонил телефон. Наверняка это снова был клиент из Нью-Йорка. Клиенты — народ беспокойный, они считают, что риелтору можно звонить в любое время суток и помногу раз. Миссис Беллармино вернулась в гостиную, чтобы ответить на звонок, и открыла свои документы, желая свериться с цифрами. Через пять минут дочь крикнула: — Пока, мам! — и тут же хлопнула входная дверь. Миссис Беллармино не могла отделаться от какого-то тревожного чувства. Она набрала номер лаборатории мужа в Бетесде. К счастью, Роб оказался на месте, и ее сразу же соединили с ним. Она рассказала ему о том, что произошло сегодня утром. — Что, по-твоему, мы должны делать? — спросила она. — Для начала обыщи ее комнату. У нас есть определенные родительские обязательства. - Хорошо, — ответила она. — Тогда я позвоню на работу и сообщу, что задерживаюсь. — И непременно поставь в известность меня, если удастся что-нибудь выяснить.ГЛАВА 058
Принадлежащий Бартону Уильямсу «Боинг-737» подкатился к частному терминалу аэропорта Хопкинс в Кливленде, штат Огайо, и гул двигателей стал медленно стихать. Салон самолета был роскошен. Две спальни для гостей, две полноценные ванны с душем и столовая, рассчитанная на восемь персон. Но главным здесь была спальня хозяина, спальня-королева, занимавшая треть всего самолета, — с покрывалами из дорогого настоящего меха и приглушенным освещением. Именно здесь Бартон проводил большую часть полета. Он нуждался в услугах только одной стюардессы, но с ним неизменно летали не менее трех. Он любил компанию, он любил посмеяться и поболтать, он любил юную гладкую плоть, распростертую на меховом покрывале в интимном, красноватом, чувственном освещении скрытых плафонов. И, черт возьми, только здесь, на высоте в сорок тысяч футов над землей, он мог чувствовать себя в полной безопасности от жены. Мысль о жене испортила ему настроение. Он посмотрел на попугая, сидевшего на насесте в углу гостиной. Попугай сказал: — Ты меня похитил. — А ну-ка повтори еще раз, как тебя зовут? — Райли. Дуфус Райли, — смешным голосом проговорил попугай. — Ты тут не особо умничай! — Меня зовут Жерар. — Вот это правильно. Жерар. Правда, мне не очень нравится это имя. Непривычно звучит. Как насчет Джерри? Подходит тебе такой вариант? — Нет, — сказал попугай, — не подходит. — Почему? — Глупо звучит. И идея глупая. Повисло неловкое молчание. — Да неужели? — спросил наконец Бартон Уильямс с угрозой в голосе. Уильямс понимал, что это всего лишь птица, но он не привык, чтобы его называли глупцом — тем более какой-то попугай! — и никто не осмеливался сделать это на протяжении многих-многих лет. Он почувствовал, что восторг, который он испытал, получив этот удивительный подарок для жены, начинает охладевать. — Джерри, — заговорил он, — ты лучше будь со мной повежливее, потому что теперь я твой владелец. — Людьми нельзя владеть. — А ты не человек, Джерри. Ты всего лишь чертова птица. — Бартон подошел к насесту. — Хочешь знать, что будет дальше? Я подарю тебя своей жене. Я хочу, чтобы ты прилично себя вел и был забавным. Я хочу, чтобы ты делал ей комплименты, подлизывался и говорил приятные слова. Тебе понятно? — Так, как делают все, — сказал Жерар голосом пилота, который, услышав это из кабины, повернулся назад. — Господи, — продолжал Жерар тем же голосом, — как же иногда меня тошнит от этого старого пердуна! Бартон Уильямс нахмурился. Затем попугай изобразил гул работающих турбин и наложил на него голос девушки, одной из стюардесс: — Джерри, давай решим, кто будет его трахать: ты или я? — Сейчас твоя очередь, — сказал Жерар своим обычным голосом и тут же — печальный вздох и снова голос девушки: — Что ж, никуда не денешься. — Не забудь принести ему его выпивку. Два щелчка: открылась и закрылась дверь. Лицо Бартона Уильямса стало багроветь. Птица продолжала голосом стюардессы: — О, Бартон! О, дай мне его! О-о, какой он большой! А-а, Бартон! Ох, мой большой мальчик! У-у, как он мне нравится! Такой большой, такой сладкий! А-а-ах… Бартон Уильямс смотрел на птицу. — Я думаю, что ты стал бы не самым ценным приобретением для моего дома. — Именно ты являешься причиной того, что наши дети уродливы, дорогой, — сказал Жерар. — Ну ладно, хватит, — проговорил Бартон и отвернулся. — О, Бартон! О, дай мне его! Какой большой! О-о… Бартон накинул на клетку покрывало.* * *
— Дженни, дорогая, ведь у тебя есть родные в Дейтоне? — Да, мистер Уильямс. — Как ты полагаешь, захочет ли кто-нибудь из них получить в подарок говорящую птицу? — В общем-то да, мистер Уильямс, я уверена, что они будут очень рады. — Вот и замечательно. В таком случае я был бы тебе крайне благодарен, если бы ты сегодня же отдала им этого попугая. — Конечно, мистер Уильямс. — А если твоей родне по какой-то причине вдруг не понравится этот болтливый компаньон, пусть не стесняются, привяжут ему к лапам груз потяжелее и кинут в реку. Потому что лично я больше никогда в жизни не хочу видеть эту птицу. — Ясно, мистер Уильямс. — Я все слышал, — сказал попугай. — Вот и хорошо, — ответил Бартон Уильямс.* * *
Лимузин увез старика домой, а экипаж самолета и стюардессы остались стоять на бетоне аэродрома. — И что мне с ним делать? — растерянно проговорила Дженни, держа в руках накрытую покрывалом клетку. — Мой отец ненавидит птиц. Он отстреливает их из двустволки. — Отнеси его в зоомагазин, — посоветовал пилот, — или отдай кому-нибудь, кто отвезет его подальше — в Юту, Мексику или еще куда-нибудь.* * *
Дорогой зоомагазин в Шейкер-Хейтс назывался «Ласковая лапа». Там продавали только щенков. Парень за стойкой был довольно привлекательным и, может, чуть моложе Дженни. У него было отличное тело. Она подошла к нему, держа в руке накрытую клетку с Жераром. — Скажите, у вас есть попугаи? — Нет, у нас только собаки, — улыбнулся он. — А вы нам кого принесли? Кстати, меня зовут Стэн. Его имя значилось и на бейджике: «СТЭН МИЛГРАМ». — Привет, Стэн. Я — Дженни. А вот это Жерар, он — серый африканский попугай. — Ну что ж, давайте на него посмотрим. Вы хотите продать его? — Да хотя бы просто отдать. — Почему? Чем он вам не угодил? — Не мне, а хозяину. Дженни сняла с клетки покрывало. Жерар моргнул и взъерошил перья. — Меня похитили, — сообщил он. — Ишь ты, — удивился Стэн, — а он у вас хорошо разговаривает. — Да, говорить он мастер, — подтвердила Дженни. — Да, говорить он мастер, — передразнил попугай девушку ее же голосом, а затем добавил уже своим: — Не надо снисходительности! Стэн вздернул брови: — Что он имеет в виду? — Меня окружают глупцы, — заявил Жерар. — Он просто болтает, вот и все, — пожала плечами Дженни. — Может, с ним что-то не так? — Да нет, все в порядке. Жерар повернул голову к Стэну. — Я же сказал тебе, — трагическим тоном заговорил он, — меня похитили. Она — соучастница. Она одна из похитителей. — Он краденый? — спросил Стэн. — Не краденый, — сказал Жерар. — Похищенный. — Что у него за акцент? — спросил Стэн, с улыбкой глядя на Дженни. Она повернулась боком, чтобы он смог получше разглядеть ее груди. — Французский. — Нет, похоже, британский. — По крайней мере он из Франции — это все, что мне известно. — О-ля-ля! — воскликнул Жерар. — Меня будет кто-нибудь слушать? — Он считает себя человеком, — сообщила Дженни. — Я и есть человек, ты, мелкая дура! — проговорил Жерар. — А если ты хочешь трахнуть этого парня, то не стесняйся, сделай это. Только не заставляй меня ждать, пока ты будешь трясти перед ним своими прелестями. Дженни залилась краской. Парень отвернулся, и его улыбка стала еще шире. — У него мерзкий язык, — сказала, пунцовея, Дженни. — Он когда-нибудь ругается? — Мне не приходилось этого слышать. — Потому что, если он не ругается, — сказал Стэн, — я знаю кое-кого, кому он мог бы понравиться. — И кто же это? — Моя тетушка из Калифорнии. Живет в Миссион-Вьехо, в округе Орандж. Она вдова, любит животных и очень одинока. — Это было бы замечательно. Я согласна. — Значит, ты меня отдаешь? — с ужасом в голосе спросил Жерар. — Это же рабство! Я не вещь, которую можно отдать или подарить! — Я собираюсь поехать туда на машине через пару дней и могу взять его с собой. Уверен, он ей понравится. И, кстати, что вы делаете сегодня вечером? — Вообще-то, на этот вечер у меня нет никаких планов, — ответила Дженни.ГЛАВА 059
Склад располагался около аэропорта в Медане. В его крыше имелось окно, так что освещение было хорошим, и молодой орангутанг в клетке казался достаточно здоровым, ясноглазым и проворным. Он, похоже, полностью оправился от действия дротиков. Но Горевич с расстроенным видом мерил комнату шагами, то и дело поглядывая на часы. На стоявшем рядом столе лежала на боку видеокамера. Из трещины в ее корпусе сочилась грязная вода. Горевич мог бы разобрать ее и высушить, но у него не было инструментов. У него не было того, у него не было сего… Зангер, представитель сети, спросил: — Что вы намерены делать теперь? — Ждать, когда прибудет другая чертова камера, — ответил Горевич. Он повернулся к сотруднику курьерской фирмы «Ди-эйч-эл», молодому малайцу в ярко-желтой униформе. — Сколько еще ждать? — Они сказали, в течение часа, сэр. Горевич фыркнул. — Они сказали это уже два часа назад. — Да, сэр, но самолет уже вылетел из Бекаси и теперь направляется сюда. Бекаси располагался на северном побережье Явы, в восьми сотнях миль отсюда. — И камера — на борту? — Думаю, да, сэр. Горевич продолжал метаться по комнате, избегая обвиняющего взгляда Зангера. С начала и до конца все это напоминало комедию ошибок. В джунглях, пытаясь реанимировать орангутанга, Горевич трудился почти час, пока у животного не появились первые признаки жизни. Потом завязалась борьба, в ходе которой он пытался связать обезьяну. Ему пришлось снова утихомирить ее с помощью снотворного — только на сей раз гораздо меньшей дозы, — а потом тщательно следить за тем, чтобы животное не впало в адреналиновую кому, пока он тащил его в Медан, ближайший город, где имелся аэропорт. Орангутан успешно пережил это путешествие и, оказавшись на этом складе, принялся ругаться, как пьяный голландский матрос. Горевич известил Зангера, и тот сразу же вылетел из Нью-Йорка. Но к тому времени, когда Зангер прибыл, у орангутанга начался ларингит. Говорить он больше не мог и лишь хрипло что-то шептал. — Что толку в новой камере, если невозможно расслышать, что он там шепчет! — злился Зангер. — Его не слышно! — Ничего страшного, — ответил Горевич. — Мы снимем его, а голос наложим позже. Наложим и синхронизируем с артикуляцией губ. — Вы хотите наложить голос на отснятый материал? — словно не веря собственным ушам, переспросил Зангер. — Ну да. Никто ничего не заметит. — Вы что, из ума выжили? Это заметят все! Лаборатории всего мира будут исследовать эту запись с помощью самой современной аппаратуры! Они обнаружат наложение звука через пять минут! — Ну хорошо, — сдался Горевич, — тогда подождем, пока он выздоровеет. Такой вариант Зангеру тоже пришелся не по душе. — Похоже, он сильно болен. Он что, где-то подхватил простуду? — Возможно, — сказал Горевич. На самом деле он был уверен, что передал обезьяне собственную респираторно-вирусную инфекцию, когда делал ей искусственное дыхание изо рта в рот. Для самого Горевича эта простуда была пустяковой, а орангутана теперь от кашля гнуло в дугу. — Нужно вызвать к нему ветеринара. — Это невозможно, — воспротивился Горевич. — Не забывайте, это животное находилось в заповеднике, а мы его украли. — Это вы его украли, — поправил Зангер, — а теперь, если не будете благоразумны, то можете его еще и убить. — Он молодой, он поправится. И действительно, уже на следующий день орангутанг снова заговорил, хотя время от времени вновь принимался кашлять и сплевывать отвратительную желто-зеленую мокроту. Горевич решил на всякий случай не откладывать съемку и отправился в машину за оборудованием, но на обратном пути споткнулся и уронил камеру прямо в грязную лужу, в результате чего ее корпус лопнул. Все это случилось в нескольких шагах от двери склада. И, разумеется, во всех магазинах города Медан не нашлось ни одной приличной видеокамеры. Поэтому им пришлось выписывать ее с Явы. Теперь они ждали прибытия самолета, на борту которого она путешествовала, а обезьяна тем временем ругалась, кашляла и плевалась в них из своей клетки. Зангер встал так, чтобы плевки не долетали до него, и укоризненно произнес: — Господи, ну что за манеры! А Горевич уже в который раз повернулся к молодому малайцу и спросил: — Ну долго еще? Парень в желтой униформе лишь развел руками и покачал головой. Орангутан в клетке кашлял и ругался.ГЛАВА 060
Джорджия Беллармино открыла дверь в комнату своей дочери и приступила к тщательному осмотру. Разумеется, здесь царил невообразимый кавардак. Крошки в складках беспорядочно смятых пледов, поцарапанные компакт-диски на полу, раздавленные банки из-под кока-колы под кроватью вместе с грязной расческой, электрощипцами для завивки и пустым тюбиком от тонального крема. Джорджия по очереди открыла выдвижные ящики прикроватной тумбочки, обнаружив там ворох оберток от жевательной резинки, спутавшиеся лифчики и трусики, ментоловые конфеты для свежего дыхания, несколько тюбиков туши для ресниц, прошлогодние фотографии, спички, калькулятор, грязные носки, старые номера журналов «Вог для подростков» и «Пипл». Находкой, которая огорчила ее больше всего, оказались сигареты. Теперь — к комоду. Она быстро, словно чувствуя спиной взгляд дочери, осмотрела его и перешла к стенному шкафу. Тут — ничего особенного. Внизу — ворох туфель и кроссовок. Потом — шкафчик под раковиной в ванной и даже ящик для грязного белья. Она не нашла ничего, что могло бы объяснить синяки. «И зачем Дженнифер нужен ящик, если она попросту бросает грязное белье где попало?» — мысленно недоумевала Джорджия Беллармино. Она наклонилась и стала автоматически подбирать вещи с полу ванной, даже не задумываясь о том, что делает. И вот тут-то она увидела на плитках пола четыре параллельных черных полоски — едва заметных и оставленных, по всей видимости, чем-то резиновым. Она сразу же поняла, что может оставить такие следы. Стремянка. Подняв глаза к потолку, она увидела квадратную панель, закрывавшую отверстие, через которое, в случае надобности, можно было попасть на чердак. На панели явственно виднелись серые смазанные отпечатки пальцев. Джорджия пошла за стремянкой. Стоило ей отодвинуть панель в сторону, как из образовавшегося отверстия посыпались иглы и шприцы, градом застучав по кафельному полу. «Боже милостивый!» — пронеслось в мозгу у Джорджии. Она сунула руку в отверстие и начала шарить в ней. Ее пальцы наткнулись на несколько картонных ко- робок наподобие тех, в которые упаковывают зубную пасту. Она вытащила их. На каждой была наклейка с названием лекарства: ЛУПРОН, ПЕРГОНАЛ, ФОЛЕСТИМ. Лекарства от бесплодия. Чем занималась ее дочь? Не желая расстраивать мужа, Джорджия не стала ему звонить. Вместо этого она взяла свой сотовый телефон и набрала номер школы.ГЛАВА 061
В расположенном в центре Чикаго офисе доктора Мартина Беннетта надрывался интерком, но хозяин кабинета не обращал на него внимания. Результаты биопсии оказались куда хуже, чем он рассчитывал. Гораздо хуже. Он бессознательно пробежал пальцами по краю бумаги, размышляя, как он сообщит об этом пациенту. Мартину Беннетту было пятьдесят пять. Практикующий терапевт, он почти треть века сообщал многим пациентам плохие новости. Другой, возможно, и привык бы, а вот Беннетту эта задача каждый раз давалась с невероятным трудом. Особенно если пациент был молод и имел детей. Он посмотрел на стоявшую на столе фотографию двух своих сыновей. Они оба были студентами. Тад был старшекурсником Стэнфорда, а Билл учился на подготовительных курсах при медицинском колледже Колумбийского университета. Раздался стук в дверь, она приоткрылась, и в образовавшуюся щель всунулась голова Беверли, его медицинской сестры. — Простите, доктор Беннетт, но вы не отвечали по интеркому, а мне показалось, что это важно. — Да, я тут… пытался сообразить, как все это сформулировать. — Он поднялся из-за стола. — Я готов принять Андреа. Медсестра помотала головой. — Андреа не приехала, — сказала она. — Я говорю про другую женщину. — Какую другую женщину? Беверли скользнула в кабинет и закрыла за собой дверь. — Про вашу дочь, — проговорила она, понизив голос. — О чем вы толкуете? У меня нет дочери. — По крайней мере, в приемной вас дожидается молодая женщина, которая утверждает, что она ваша дочь. — Это невозможно, — сказал Беннетт. — Кто она такая? Беверли заглянула в блокнот. — Ее фамилия Мерфи, живет в Сиэтле, ее мать работает в университете. Ей лет двадцать восемь, и с ней — малышка, девочка лет полутора. Мерфи? Сиэтл? Мозг Беннетта лихорадочно работал. — Лет двадцать восемь, говоришь? Нет, нет, это невозможно. Беннетт имел связи с женщинами, будучи в колледже и даже будучи студентом медицинского вуза. Но он женился на Эмили почти тридцать пять лет назад и с тех пор позволял себе супружеские измены, лишь выезжая на различные медицинские конференции. Это случалось, по крайней мере, дважды в год: в Канкуне, в Швейцарии, в других экзотических местах. Тем более что заниматься этим Беннетт стал лет десять-пятнадцать назад. Поэтому он просто не мог иметь столь великовозрастного побочного ребенка. — Никогда не знаешь, какой сюрприз преподнесет жизнь, — философски заметила медсестра. — Так вы ее примете, доктор? — Нет. — Так я ей и передам, — сказала Беверли, а потом, понизив голос до шепота, проговорила: — Но вы ведь не хотите, чтобы она устроила скандал перед другими пациентами? Тем более что она кажется мне, ну как бы это сказать, немного неуравновешенной. И если она не ваша дочь, почему бы вам не сказать ей это с глазу на глаз? Беннетт медленно кивнул и опустился в кресло. — Хорошо, — сказал он, — пригласи ее.* * *
— Не ожидали, а? Женщина, стоявшая на пороге и качавшая на руках маленького ребенка, была непривлекательной блондинкой среднего роста, в грязных джинсах и такой же футболке. — Лицо ребенка тоже было грязным, на носу повисла зеленая сопля. — Извините, я не нарядилась по такому торжественному случаю, но вы сами знаете, как это бывает. Беннетт стоял за своим письменным столом. — Проходите, пожалуйста, мисс… — Мерфи. Элизабет Мерфи. — Она кивнула на ребенка. — А это Бесс. — Меня зовут доктор Беннетт. Он жестом предложил ей сесть по другую сторону стола и, пока она шла от двери, внимательно смотрел на нее. Нет, между ними не было никакого сходства. Ни малейшего! Он был темноволосым, светлокожим и имел склонность к полноте. Его посетительница была смуглой, тощей как палка и хрупкой. — Да, я знаю, — сказала она, разгадав его внимательный взгляд, — вы думаете, что я ничуть не похожа на вас. Но если бы мне вернуть мой натуральный цвет волос и немного прибавить в весе, вы сразу заметили бы сходство. — Извините, — сказал Беннетт, садясь в кресло, — но, говоря откровенно, я действительно не вижу сходства. — Не стоит извиняться, — передернула плечами женщина. — Представляю, каким шоком должно быть для вас мое появление в вашем кабинете в таком вот качестве. — Ну, шок не шок, а неожиданность — это точно. — Я поначалу хотела позвонить вам и предупредить о своем приходе, но потом передумала, решив, что вы скорее всего откажетесь меня принять. Вот и заявилась без предупреждения. — Я вижу. Скажите, мисс Мерфи, что заставляет вас думать, что вы — моя дочь? — О, в этом можете не сомневаться! Ваша! Тут сомнений быть не может. Она говорила с бесхитростной уверенностью. — Ваша мать утверждает, что была знакомасо мной? — уточнил Беннетт. — Нет. — Она когда-нибудь со мной встречалась? — О нет, что вы! Он с облегчением вздохнул. — Но тогда, боюсь, я не понимаю… — Я перейду сразу к сути дела. Вы жили в Далласе? На Южной Мемориал? Доктор наморщил лоб: — Да. — Тогда у всех тамошних жителей брали образцы крови на тот случай, если им понадобится донорская кровь. — Это было давно. — Беннетт погрузился в воспоминания. — Около тридцати лет назад. — Да, но тем не менее образцы крови сохранились, папа. И снова в ее голосе прозвучала непоколебимая убежденность. — И что из этого следует? Она поерзала на стуле. — Хотите подержать свою внучку? — Не сейчас, спасибо. Женщина криво улыбнулась. — Вы не такой, каким я вас представляла. Я думала, что доктор должен быть более… отзывчивым. В клинике в Бельвю, где я отвыкала от метадона, хватало отзывчивых людей. — Мисс Мерфи, — заговорил он, — позвольте мне… — Но когда я избавилась от наркотиков и когда у меня появилась эта чудесная дочь, я решила разобраться в своей жизни. Мне захотелось, чтобы моя крошка знала своих бабушку и дедушку, и, наконец, мне захотелось встретиться с вами. «С этим пора заканчивать!» — подумал Беннетт и встал из-за стола. — Мисс Мерфи, вы понимаете, что я могу сделать анализ ДНК, и он покажет… — Да, я это понимаю, — перебила его посетительница и бросила на его стол сложенный вдвое лист бумаги. Беннетт медленно развернул его, — это был отчет из генетической лаборатории в Далласе. Он прочитал первый абзац, и у него закружилась голова. — Тут говорится, что вы определенно мой отец. Существует лишь один шанс из четырех миллиардов, что вы им не являетесь. В лаборатории сравнили мой образец крови с вашим — тем, который хранился все эти годы. — Это какое-то безумие! — пробормотал Беннетт, рухнув в кресло. — А я думала, вы меня поздравите, — сказала она. — Ведь вычислить вас было не так легко. Двадцать восемь лет назад моя мама жила в Сент-Луисе, и в то время она была замужем… В Сент-Луисе Беннетт учился в медицинской школе. — Но вы же сказали, что она меня не знает! — Она прошла процедуру искусственного оплодотворения, использовав сперму анонимного донора. Каковым являлись вы. У Беннетта потемнело в глазах. — Я предположила, что донор был студентом-медиком, — продолжала она, — поскольку мама обратилась в медицинскую школу, а у них был собственный банк спермы. Ведь студенты медики тогда сдавали сперму за вознаграждение, верно? — Да, по двадцать пять долларов. — Ну вот, видите! Неплохие карманные деньги в то время. И как часто это можно было делать? Раз в неделю? Пришел, кончил в пробирку, и — на четверть сотни богаче! — Да, что-то в этом роде. — Клиника сгорела пятнадцать лет назад, а с ней и все записи. Но я отыскала студенческие альбомы выпускников и внимательно изучила их. Каждый год в школе училось сто двадцать студентов, половину которых составляли девушки. Если их исключить, остается шестьдесят молодых людей. Отбрасываем азиатов и прочих нацменов и получаем примерно тридцать человек. Приняв во внимание факт, что в те времена сперма хранилась не более года, я составила список из ста сорока имен, которые нужно было проверить. Все заняло гораздо меньше времени, чем я ожидала. Беннетт смотрел на женщину бессмысленным взглядом. Ее слова доносились до него словно через толстую перину. — Но хотите, скажу вам правду? — продолжала она. — Когда я увидела вас на фотографии в альбоме выпускников, я сразу все поняла. Что-то такое в ваших волосах, бровях… — Она пожала плечами. — И вот я здесь. — Но этого не должно было случиться, — проговорил Беннетт. — Мы все были анонимными донорами. Нас невозможно было проследить. Никто из нас никогда не должен был узнать, родился от него ребенок или нет. Анонимность донора являлась законом. — Что ж, — был ответ, — те времена в прошлом. — Однако я не давал согласия быть вашим отцом, и это — главное. Женщина снова пожала плечами. — Ну что я могу сказать? — Я всего лишь помогал бесплодным парам обзавестись ребенком, а мне самому он был не нужен! — И все же я — ваш ребенок. — Но у вас ведь есть родители. — Я — ваша дочь, доктор Беннетт, и могу доказать это в суде. Повисло молчание. Они смотрели друг на друга. Ребенок гугнил и извивался. — Я хотела встретиться со своим биологическим отцом. — Что ж, вы с ним встретились. Что дальше? — И еще я хотела, чтобы он выполнил свои обязанности и обязательства. Потому что после того, как он поступил со мной подобным образом… «Ага, вот оно! — метнулось в мозгу у Беннетта. — Карты выложены на стол!» — Мисс Мерфи, — медленно проговорил он, — от меня вы ничего не получите. Он встал. Она тоже встала. — Тем, что я стала наркоманкой, — сказала она, — я обязана вашим генам. — Прекратите нести чушь. — Ваш отец был алкоголиком, а у вас в молодости тоже были проблемы с наркотиками. Вы носите в себе гены наркотической зависимости. — Что еще за гены такие? — AGS3. Героиновая зависимость. DAT1. Кокаиновая зависимость. У вас есть эти гены, и у меня тоже. Их передали мне вы. Вы не имели права сдавать свою дефектную сперму. — О чем вы говорите? — Беннетт уже почти кричал. Эта женщина явно действовала по заранее разработанному сценарию, произнося тщательно заученный текст. — Я сдавал сперму тридцать лет назад! Тогда генетических тестов не было, точно так же, как сейчас нет ответственности за это. — Вы знали! — прошипела она. — Знали, что у вас проблемы с кокаином. Знали, что это — в крови у вашей семьи. Но вы все равно продавали свою сперму. Вы выбросили свою опасную сперму на рынок, не заботясь о тех, кого вы заразили! — Заразил? — Вы опозорили профессию врача! Вы передавали другим людям свои генетические болезни! Но вам ведь наплевать на этих несчастных! Несмотря на возбуждение, охватившее его всего несколько минут назад, Беннетт вдруг странным образом успокоился. Он направился к двери. — Мисс Мерфи, мне нечего больше вам сказать. — Решили вышвырнуть меня вон? — с угрозой спросила она. — Что ж, вы об этом пожалеете! Вы об этом горько пожалеете! И она ураганом вылетела из кабинета.* * *
Ощущая себя полностью опустошенным, Беннетт без сил рухнул на стул, предназначенный для посетителей. Он находился в состоянии шока. Его взгляд упал на письменный стол с лежащими на нем амбулаторными картами пациентов, дожидавшихся в приемной. Теперь все это показалось незначительным и лишенным смысла. Беннетт набрал номер своего адвоката и быстро описал сложившуюся ситуацию. — Она хочет денег? — спросил тот. — Полагаю, что да. — А сколько именно хочет, не сказала? — Джефф, — вздохнул Беннетт, — ты это серьезно? — К сожалению, приходится, — ответил адвокат. — То же самое случилось в Миссури, но в Миссури тогда не было четких законов, регулирующих отцовство по отношению к детям, родившимся в результате искусственного оплодотворения. Дела, подобные твоему, до недавнего времени не были проблемой, но теперь в делах об отцовстве суды, как правило, стараются выносить решения в пользу детей. — Ей уже двадцать восемь! — Да, и у нее есть родители. И тем не менее она может добиваться своего через суд. Она может выдвинуть обвинение в опрометчивом создании угрозы для ребенка, в жестоком с ним обращении и в чем угодно еще, что она сумеет вытащить из шляпы. Может, она чего-то добьется от судьи, а может, и нет. Не забывай, судебные решения в делах, связанных с отцовством, почти всегда направлены против мужчин. Допустим, ты обрюхатил женщину, и она решает сделать аборт. Ей для этого не нужно твое согласие. Но если она решит родить, ты будешь платить алименты, даже если ты никогда не давал согласия на то, чтобы иметь от нее ребенка. Суд заявит, что виноват ты, что ты должен был семь раз подумать, прежде чем лезть к ней в постель. Или, к примеру, ты делаешь анализ ДНК и выясняешь, что дети — не твои, то есть жена обманула тебя. Суд все равно заставит тебя содержать их или — в случае развода — платить им алименты. Платить алименты чужим детям! — Но она в свои двадцать восемь давно не ребенок. — Вопрос нужно ставить иначе: хочет ли известный врач идти в суд в связи с тем, что он не желает помогать собственной дочери? — Нет, не хочет, — откликнулся Беннетт. — Вот именно, не хочет. И она это знает. Кроме того, я могу предположить, что она знает и законы Миссури. Так что дождись ее звонка, договорись с ней о встрече и позови меня. Если у нее есть адвокат, тем лучше. Позаботься о том, чтобы он тоже пришел. А пока перешли мне по факсу генетический отчет, который она тебе вручила. - Мне придется платить ей отступные? — Будем на это надеяться, — сказал адвокат и повесил трубку.ГЛАВА 062
Дежурным офицером в полицейском отделении Роквиля оказалась привлекательная чернокожая женщина лет двадцати пяти. На табличке, стоявшей на столе перед ней, значилось: «ОФИЦЕР Дж. ЛОУРИ». На женщине была форма с иголочки. Джорджия Беллармино подтолкнула дочь поближе к столу, поставила бумажный пакет со шприцами и лекарствами перед женщиной-полицейским и сказала: — Офицер, я нашла все эти предметы у своей дочери и хочу знать, зачем они ей нужны. Но она отказывается сообщить мне это. Дочь сверкнула на нее яростным взглядом. — Я ненавижу тебя, мама. Офицер Лоури не выказала удивления. Она взглянула на шприцы, а затем подняла глаза на дочь Джорджии. — Было ли все это выписано вам врачом? — Да. — Связано ли это каким-то образом с проблемами репродукции? — Да. — Сколько вам лет? — Шестнадцать. — Могу я видеть какой-нибудь документ, удостоверяющий личность? — Ей действительно шестнадцать лет, — заявила Джорджия Беллармино, делая шаг вперед, — и я желаю знать… — Извините, мэм, — перебила ее полицейская. — Если ей шестнадцать и все эти предметы связаны с проблемами репродукции, у вас нет права на информацию. — Что значит у меня нет права на информацию? Она моя дочь! Ей всего шестнадцать! — Таков закон, мэм. — Но этот закон касается абортов, а она не собирается делать аборт. Я вообще не знаю, какого черта она делает. Это же лекарства от бесплодия! Она колет себе лекарства от бесплодия! — Простите, но я ничем не могу вам помочь. — Вы хотите сказать, что моя дочь имеет право накачиваться лекарствами, а мне не позволено знать, для чего она это делает? — Нет, если она сама не пожелает сообщить вам это. — А ее врач? Офицер Лоури отрицательно покачала головой. — Он также ничего вам не скажет. Право врача — не разглашать информацию, полученную от пациента. Джорджия Беллармино собрала шприцы и побросала их обратно в пакет. — Безобразие! — Я не пишу законы, мэм, — сказала чернокожая полицейская. — Я только слежу за тем, чтобы они исполнялись.* * *
Они ехали обратно в школу. — Солнышко, — заговорила Джорджия, — ты что, пытаешься забеременеть? — Нет! — огрызнулась Дженнифер, сидевшая, сложив руки на груди. Она была так зла, что от нее, казалось, летели искры. — Но ведь тебе всего шестнадцать, и у тебя с этим не должно быть проблем. Так зачем тебе это? — Из-за тебя я чувствовала себя полной идиоткой! — Но ведь я беспокоилась, милая. — Нет, просто ты — неуемная и злобная стерва! Я ненавижу тебя, и я ненавижу эту машину! Так продолжалось еще некоторое время, пока наконец машина не остановилась перед зданием школы. Дженнифер вышла из машины и грохнула дверью. — А еще из-за тебя я опоздала на французский!* * *
Утро оказалось просто чудовищным. Из-за перипетий с дочерью Джорджия пропустила две важные встречи, и теперь предстояло заново договариваться с клиентами. Поэтому, войдя в офис, она поставила бумажный пакет на пол и тут же села за телефон. Проходившая мимо офис-менеджер Флоренс мельком заглянула в пакет и присвистнула: — Ух ты! А для тебя это не поздновато? — Это не мое, — раздраженно ответила Джорджия. — Значит, твоей дочки? — Да. — А все этот доктор Вандикин, — сказала Флоренс. — Кто? — Доктор Вандикин из Майами. Девчонки-подростки принимают гормоны, накачивают себе яичники, продают ему свои яйцеклетки и копят денежки. — Для чего? — Чтобы купить себе импланты груди. Джорджия вздохнула. — Здорово! Просто здорово! Она хотела, чтобы с Дженнифер поговорил отец, но, к сожалению, Роб сейчас летел в Огайо, где должна была сниматься одна из частей телевизионного фильма о нем. С разговором, который неминуемо станет грандиозным скандалом, приходилось повременить.ГЛАВА 063
Они ехали на подземном поезде из офисного здания сената в столовую. Роберт Уилсон, сенатор-демократ от штата Вермонт, повернулся к Диане Фейнстайн, сенатору-демократу от штата Калифорния, и сказал: — Я полагаю, нам следует проявить большую активность в вопросах, связанных с генетикой. Нужно, например, рассмотреть возможность принятия закона, который запретил бы молодым женщинам торговать своими яйцеклетками, а то может начаться такое… — Это уже происходит, Боб, — ответила Фейнстайн. — Девочки уже вовсю продают свои гаметы. — Чтобы платить за учебу? — Некоторые, может быть, и для этого, но большинство зарабатывают деньги на машину для дружка или на пластическую операцию для себя. Сенатор Уилсон выглядел озадаченным. — И давно это творится? — осведомился он. — Да уже года два, не меньше. — Может быть, в Калифорнии… — Везде, Боб! Девочка-подросток в Нью-Гэмпшире занималась этим, чтобы заплатить залог в суде за своего мальчика. — И тебя это не беспокоит? — Мне это не нравится, — сказала Фейнстайн. — Я считаю такое поведение неблагоразумным. Эти девочки могут обречь себя на бесплодие. Но на каком основании можно запретить подобную практику? Их тела, их яйцеклетки. — Фейнстайн пожала плечами. — Как бы то ни было, поезд уже ушел, Боб, и ушел довольно давно.ГЛАВА 064
Только не это! Только не опять! Эллис Ливайн нашел свою мать на втором этаже магазина «Поло Ральф Лоурен» на перекрестке Семьдесят второй улицы и Мэдисон. Она, в кремовом льняном костюме, стояла перед зеркалом, поворачиваясь то так, то эдак. — Здравствуй, дорогой, — сказала она, увидев сына. — Ты хочешь устроить мне еще одну сцену? — Мама, чем ты занимаешься? — Покупаю кое-что к летнему сезону, милый. — Ведь мы уже говорили на эту тему, — напомнил Эллис. — Всего несколько вещей, сынок. Для лета. Тебе нравятся эти манжеты на брюках? — Мама, мы с тобой уже все это проходили! Она вздернула брови и с беспечным видом взбила свои седые волосы. — Как тебе этот шарфик? — спросила она. — По-моему, он немного вызывающий. — Нам нужно поговорить, — заявил Эллис. — Мы пойдем обедать? — Спрей не сработал, — сказал он. — О, а я и не знала. — Женщина потерла щеку. Я ощутила какое-то странное ощущение на коже примерно через неделю, но ведь это пустяки, правда? — И продолжила покупать вещи. — Я в последнее время почти ничего не покупаю. — В прошлом месяце — на три тысячи долларов. — О, не волнуйся. Многие вещи я сдала обратно. Она подергала шарф. — Мне кажется, этот зеленый шарф не подходит к цвету моего лица. Я в нем выгляжу какой-то больной. А вот розовый шарфик был бы в самый раз. Нужно спросить, есть ли у них розовые. Эллис пристально смотрел на мать. Внутри него нарастало скверное предчувствие. Наконец он решил, что с ней что-то не так. Она стояла перед зеркалом, на том же самом месте, где он нашел ее несколько недель назад, и тогда она выказала полнейшее равнодушие по отношению к нему, к его словам, к сложному положению, в котором оказалась ее семья. Ее поведение было совершенно неадекватно ситуации. Будучи бухгалтером, Эллис с ужасом относился к людям, которые проявляли неадекватность по отношению к деньгам. Деньги были реальны и материальны — четкие цифры, за которыми стояли конкретные люди, события, вещи, не зависящие от того, под каким углом ты на них смотришь. Его мать была не в состоянии оценить холодную реальность своего финансового положения. Он смотрел, как с улыбкой она попросила продавщицу принести розовый шарфик. Розовых нет, ответила та, есть только зеленые и белые. Тогда мать попросила принести белый. Продавщица ушла, а мать с той же улыбкой обернулась к нему. «Очень неадекватно. Почти как если бы… А если это раннее слабоумие? — подумалось ему. — Может, это первые его проявления?» — Почему ты на меня так смотришь? — Как, мама? — Я не сумасшедшая. Вам не упрятать меня в психушку. — Что ты такое говоришь? — Я знаю вас, мальчики. Вам нужны деньги. Вот почему вы продаете нашу недвижимость в Вейле и на Виргинских островах. Только для денег. Вы все жадные. Вы, словно стервятники, ждете, когда ваши родители подохнут. А если мы замешкаемся, вы нам подсобите. Засунете нас в дурдом или в богадельню. Сметете нас со своего пути. Объявите сумасшедшими. Ведь вы именно это задумали, не правда ли? Вернулась продавщица с белым шарфиком. Мать обмотала его вокруг шеи и театральным жестом закинула один конец за плечо. — Так вот, мистер Умные Штанишки, заруби у себя на носу: меня тебе ни в какой дом — престарелых или умалишенных — не запихнуть! — Затем, повернувшись к продавщице, она сказала: — Я его беру. Все это время она не переставала улыбаться.* * *
Братья встретились тем же вечером. Красавчик Джефф, без устали таскавший девиц по кабакам, имел связи во всех ресторанах города и достал им столик около водопада в «Суши Хана». Даже в этот сравнительно ранний час ресторан был битком набит моделями и актрисами, с которыми Джефф то и дело перемигивался. Эллиса это раздражало. — Как дела дома? — спросил он. Джефф пожал плечами: — Нормально. Иногда, правда, приходится работать допоздна. Впрочем, ты сам знаешь. — Нет, не знаю, потому что я не крупный менеджер по инвестициям и девицы не подмигивают мне на каждом шагу. Аарон, юрист и младший из трех братьев, разговаривал по сотовому телефону. Закончив говорить, он захлопнул его, сунул в карман и прикрикнул: — Ну вы, двое, хватит цапаться! Грызетесь, не переставая, с тех пор как школу закончили. Что с мамой? — Именно об этом я говорил вам по телефону, — заговорил Эллис. — Она похожа на привидение, но при этом постоянно улыбается, счастлива, и ей ни до чего нет дела. — На прошлой неделе ухнула три тысячи. — Ей на все наплевать. Она делает покупок больше, чем когда-либо. — А все из-за этого спрея! — сказал Аарон. — Откуда ты его взял? — У одного парня, который работает в компании «Биоген» в Калифорнии. Джефф посмотрел через плечо, потом снова повернулся к братьям и сообщил: — По поводу этого «Биогена» я кое-что слышал. У них в последнее время возникли крупные неприятности. — Что за неприятности? — спросил Аарон. — Какой-то их продукт оказался безнадежно испорчен, и доходы резко поползли вниз. Кто-то допустил небрежность или где-то ошибся… Я точно не помню. Они собирались вот-вот выбросить на рынок свои акции, но теперь с этим точно придется повременить. Аарон повернулся к Эллису: — Ты полагаешь, на маму действует этот твой спрей? — Нет, я так не думаю. По-моему, эта чертова штуковина просто не сработала. — Но если ее чем-то заразили… — заговорил Аарон. — Хватит разыгрывать из себя законника. Этот спрей прислал нам в порядке одолжения сын маминой кузины. Тот самый, из «Биогена». — Но генная терапия опасна, — напомнил вечно осторожный Аарон. — Уже были смертельные случаи, причем много. Эллис вздохнул. — Аарон, — сказал он, — мы же не собираемся ни на кого подавать в суд. Речь о другом. Мы видим, что у мамы начинается умственная деградация. Я уж не знаю, что это — синдром Альцгеймера или что-то еще. — Ей всего шестьдесят два года. — Такое может начаться и раньше. Аарон покачал головой в знак несогласия. — Прекрати, Элли! Она была в прекрасной физической форме, она была умницей. А теперь ты говоришь мне, что она все это растеряла. Это, должно быть, из-за спрея. — Заражение, — напомнил Джефф. Он улыбался очередной красотке. — Джефф, черт тебя возьми, ты можешь сосредоточиться и послушать то, о чем мы говорим? — А я и слушаю. Нет, ну вы только поглядите, какие у нее сиськи! — Фальшивые. — Вечно вы все опошлите! — И нос у нее тоже исправлен. — Она просто красавица! — У нее паранойя, — сказал Эллис. — Ты этого знать не можешь. — Я говорю про маму, — пояснил Эллис. — Она считает, что мы хотим упрятать ее в сумасшедший дом. — Возможно, что нам действительно придется это сделать, что, кстати, будет стоить очень больших денег. И виноваты в этом будут биотехнологические компании. Опросы общественного мнения показывают, что девяносто два процента людей относятся к ним отрицательно. Их воспринимают как беспринципные мешки с дерьмом, равнодушные к человеческим жизням. Они выводят генетически модифицированные сельскохозяйственные продукты, уродуют природу. Патентуя гены, они втихаря, пока никто не смотрит в их сторону, прибирают к рукам наше общее наследство. Требуют тысячи долларов за лекарства, которые на самом деле стоят гроши, ссылаясь на дороговизну исследований, — в то время, как большую часть этих денег они тратят на рекламу. Да и в рекламе — врут напропалую. Хитрые, подлые, жадные подонки! В суде мы бы их разделали под орех. — Повторяю, — сказал Эллис, — мы не собираемся ни с кем судиться. Мы говорим о маме. — Отец в полном порядке, пусть он сам с ней разберется, — заявил Джефф, встал и пересел за столик к трем длинноногим девицам в коротких юбках. — Им наверняка не больше пятнадцати лет, — сморщил нос Эллис. — У них на столике стоит выпивка, — сказал Аарон. — А у него двое детишек-школьников. — Как дела дома? — спросил Аарон. — Да пошел ты! — Ладно, не будем отклоняться от темы, — предложил Аарон. — Возможно, мама действительно деградирует, а возможно, и нет. Но если она окажется в лечебнице, нам понадобится куча денег. Я не уверен, что мы в состоянии себе это позволить. — К чему ты клонишь? — Я хочу узнать больше об этом «Биогене». Гораздо больше. — Послушать тебя, так ты уже задумал с ними судиться. — Я просто все рассчитываю наперед, — ответил Аарон.ГЛАВА 065
Понеслась! Билли Кливер, энергичный и злой шестиклассник, пронесся на своем скейтборде по игровой площадке, вылетел со школьного двора и, прокатившись по диагонали через проезжую часть, пятками поставил скейт на дыбы и взлетел на противоположный тротуар. Он проделал все это безупречно, и это было хорошо, поскольку Билли чувствовал, что сегодня его авторитет в глазах ребят заметно пошатнулся. Позади него катились еще четверо парней, его обычные компаньоны и приспешники. Они спускались на скейтах по крутым, вьющимся к подножию холма улицам Сан-Диего, по направлению к Маркет-стрит. Однако сейчас «гвардия» Билли не свистела и не улюлюкала, как обычно, а хранила гробовое молчание. Мальчишки словно утратили веру в своего лидера. Сегодня Билли Кливера унизили. Его рука горела, как в огне. Он просил школьную медсестру просто заклеить ранку пластырем, но эта дура намотала на его руку полкило бинтов. Билли, конечно, сорвал их через минуту после того, как вышел из школы, но рука все равно выглядела жутко. Он теперь был похож на какого-то больного, на инвалида. Униженный и оскорбленный Билли Кливер в свои одиннадцать лет был на голову выше остальных сверстников. Его рост превышал сто семьдесят сантиметров, а вес — шестьдесят килограммов. Он был здоровее даже многих учителей, поэтому связываться с ним никто не рисковал. И этот маленький поганец Джеми, придурок с зубами враскорячку, тоже не имел права вставать на пути Билли. Марки Лестер — Надоедала — передал ему пас, и, когда Билли попятился, чтобы взять его, он наткнулся на этого чертова Джеми Бобра и упал, повалив и его. Билли разозлился. Было до невозможности стыдно валяться вот эдак на глазах у всех, в том числе у Сары Хиггинс и других девчонок, которые откровенно хихикали над ним. Бобер все еще валялся на земле, поэтому Билли пнул его пару раз кроссовкой — не особо сильно, а скорее для острастки, — а когда придурок встал, легонечко пихнул его. Так, чепуха на постном масле! А в следующий момент ему на спину прыгнул этот Парень Макака, вцепился в его волосы и стал рычать прямо ему в ухо. Билли протянул руку назад, схватил его, и тут Макака его укусил. Мама родная! У Билли в глазах аж звезды вспыхнули! Разумеется, вечно торчащий на площадке надсмотрщик, мистер Сопливый Нос, ничего не сделал, а только кудахтал: «Перестаньте, мальчики! Разойдитесь, мальчики!» Парня Макаку заперли в пустом классе и позвонили его матери, чтобы она забрала его домой. Но мамаша не послушалась и оставила его в школе. Что ж, тем хуже для него. Потому что теперь они уже шли вдоль подножия холма, пересекая бейсбольное поле. Вот они, Джеми и Парень Макака. Понеслась! Билли налетает на них, как бык, сбивает обоих с ног, и они летят, словно кегли, повалившись прямо возле ямы за краем поля. Джеми тормозит мордой о землю, поднимая облако коричневой пыли, а Парень Макака взлетает на проволочную ограду позади домашней базы. Сзади дружки Билли орут во все горло: — Крови! Мы хотим крови! Маленький дурачок Джеми ноет, сидя в пыли, поэтому Билли направляется прямиком к Парню Макаке. Он размахивается скейтбордом и достает прыгучего гаденыша прямо по уху. Тот валится на землю, как тряпичная кукла, но тут же вскакивает на ноги, и Билли, желая преподнести козлу урок, бьет его снизу в подбородок — так, что у того даже ноги от земли отрываются. Билли не хочет запачкать в крови новые кроссовки «Ванс», поэтому он снова берется за доску, намереваясь врезать ею по плоской роже Парня Макаки. Возможно, удастся сломать ему нос или челюсть, и тогда он будет еще безобразнее, чем сейчас. Но Парень Макака отскакивает в сторону, доска со звоном ударяется в металлическую сетку, и тут враг впивается зубами в запястье Билли и изо всех сил кусает его. Билли кричит, роняет доску, а Макака продолжает висеть на его руке, словно бульдог. Рука немеет, из нее течет кровь и капает на подборок Парня Макаки. Выкатившимися глазами он таращится на Билли. Волосы на его голове торчат дыбом, и Билли охватывает дикий страх: «Твою мать! Да он меня сейчас сожрет!» — проносится у него в голове. Но потом подбегают дружки Билли и начинают в восемь рук молотить Макаку скейтами по голове. Билли орет, Макака рычит, и, кажется, проходит целая вечность, пока Макака наконец разжимает челюсти и отпускает руку Билли. Макака прыгает на Марки Лестера, бьет его в грудь, и Надоедала падает на землю, валя вместе с собой своих товарищей. Образовывается куча-мала, вокруг которой клубится пыль. Билли тем временем нянчит свою кровоточащую руку. Через несколько секунд Билли поднимает глаза и видит, что Макака висит на проволочной ограде футах в пятнадцати над землей и таращится на них сверху, а приятели Билли прыгают внизу, вопят на него и потрясают в воздухе скейтами. Но ничего не происходит. Билли поднимается на ноги и говорит: — Вы похожи на стадо обезьян! — Мы хотим, чтобы он слез на землю. — Он не слезет, — говорит Билли. — Он не дурак. Он знает, что тогда мы вышибем из него дух. По крайней мере я точно вышибу. — Так как же заставить его спуститься? Билли испытывает злость, слепую ярость. У него чешутся руки. Поэтому он подходит к Джеми и начинает пинать его ногами, пытаясь попасть ему по его маленьким яйцам, но парень крутится, вопит и зовет на помощь. Некоторым из приятелей Билли это приходится не по душе. — Эй, оставь его! — кричат они. — Он же еще совсем сосунок! Но Билли думает: «Хрен вам! Я хочу, чтобы этот долбаный Макака слез на землю! И он слезет!» Маленький гаденыш катается в пыли. На тебе! На! На тебе еще раз! Щенок валяется в пыли и зовет на помощь. И вдруг дружки Билли принимаются кричать: — Дерьмо! — Дерьмо! Дерьмо! — Дерьмо! И — убегают. А потом что-то горячее и мягкое ударяется сзади в шею Билли. Он ощущает запах и не может поверить этому. Господи Иисусе, он просто не может в это поверить! — Дерьмо! Эта тварь кидается дерьмом! Парень Макака все там же, наверху, только теперь у него спущены штаны. Он гадит себе в руку, швыряется дерьмом и, главное, не промахивается! Парни уже все заляпаны им, и тут еще один кусок дерьма попадает Билли прямо в лицо. У него в этот момент как раз приоткрыт рот. — Тьфу, тьфу, тьфу! Он отплевывается, вытирает лицо и снова начинает отплевываться, пытаясь избавиться от омерзительного вкуса. Обезьянье дерьмо! Твою мать! Дерьмо! Билли поднимает кулак и кричит: — Ты, гребаное животное! И получает еще один кусок дерьма. Чпок! Прямо в лоб. Билли хватает свою доску и убегает к приятелям. Они тоже плюются. Это отвратительно! От их одежды, лиц воняет дерьмом. Они смотрят на Билли. Их лица перепачканы. На них написано: «Смотри, во что ты нас втянул!» — пора сделать решительный шаг, и Билли знает, какой именно. — Этот парень — животное! — говорит он. — А с животными известно, как поступают. У моего отца есть пистолет, и я знаю, где он его держит. — Ты только болтать умеешь! — Трепач! — Сами увидите! — огрызается Билли. — Завтра Парень Макака в школу не придет. Вот увидите! Билли устало тащится домой, остальные плетутся следом за ним. А он тем временем думает: «Господи, что же я такое сейчас наобещал!»ГЛАВА 066
Стэн Милграм отправился в долгое путешествие, чтобы проведать свою тетушку в Калифорнии, но уже через час пути Жерар принялся жаловаться. — Воняет! — сказал он. — Вонь до небес! — Повернув голову, птица посмотрела в окно. — Что это за дыра? — Это Колумбус, штат Огайо, — ответил Стэн. — Отвратительно! — сказал Жерар. — Про это место говорят: Колумбус это Кливленд, только без шика. Птица промолчала. — Знаешь, что такое шик? — Да. Заткнись и веди машину. Жерар, похоже, был недоволен, хотя у него и не было для этого оснований, учитывая то, как хорошо с ним обращались последние дни. Стэн не поленился, залез в Интернет и выяснил, что предпочитают серые африканские попугаи. В результате Жерар получил вкусные яблоки и особую зелень. Стэн даже не стал выключать на ночь телевизор в зоомагазине, чтобы Жерару не было скучно. Уже через день Жерар перестал щипать его пальцы и даже позволил Стэну посадить себя на плечо, не укусив при этом его за ухо. — Мы уже приехали? — спросил Жерар. — Нет, мы едем только час. — Сколько еще осталось? — Нам придется ехать три дня, Жерар. — Три дня. Это будет двадцать четыре умножить на три… Семьдесят два часа. У Стэна отвисла челюсть. Он еще никогда не слышал, чтобы птицы могли совершать арифметические действия. — Откуда ты этому научился? — У меня много талантов. Я человек разносторонний. — Никакой ты не человек. — Он рассмеялся. — А-а, это, наверное, из какого-то фильма? Стэн был уверен, что попугаи часто повторяют фразы, слышанные ими во время трансляции по телевизору того или иного фильма. — Дейв, — монотонным голосом заговорил Жерар, — этот разговор утратил всякий смысл. Прощай. — А, подожди, я знаю, откуда это! Из «Звездных войн», верно? — Пристегните ремни, ночь обещает быть тряской. Это уже был женский голос. Стэн наморщил лоб. — Это, видно, из какого-то фильма про самолет. — И здесь его ищут, и там его ищут, повсюду эти французишки рыщут… — Я знаю, это уже не из кино. Это стихи. — Утопите меня! — на сей раз в голосе Жерара прозвучал британский акцент. — Я сдаюсь, — сказал Стэн. — Я тоже, — проговорил попугай и изобразил печальный вздох. — Долго нам еще? — Три дня, — ответил Стэн. Попугай смотрел в окно на пробегающие мимо улицы провинциального городка. — Что ж, они спасены от благ цивилизации, — сказал он, растягивая слова на ковбойский лад, и изобразил бренчание банджо. Позже Жерар принялся распевать французские песни. Впрочем, возможно, это были арабские песни — Стэн не мог сказать с точностью. По крайней мере, песни на каком-то иностранном языке. То ли Жерара кто-то брал с собой на живой концерт, то ли он слышал запись, но попугай воспроизводил звуки настраиваемых инструментов, шум и крики слушателей. Казалось, он поет «Диди» или что-то вроде этого. Поначалу это было интересно — все равно что слушать радио, но затем Жерар начал повторяться. По узкой дороге перед ними тащилась машина, которой; управляла женщина. Стэн дважды пытался обогнать ее, но безуспешно. Жерар стал повторить одну и ту же фразу: — Le soleil c'est beau [55]. После этого он изобразил громкий звук выстрела: — Бах! — Это по-французски, Жерар? — Le soleil c'est beau. Ба-бах! — Жерар! Попугай сказал: — Les femmes au volant c'est la lachete personifie. — Он издал рычащий звук. — Pourquoi elle ne depasse pas? Oh, oui, merde, des travaux [56]. Женщина-водитель стала наконец поворачивать направо, но делала она это крайне медленно, поэтому Стэну пришлось притормозить. — Il ne faut jamais freiner… Comme disait le vieux pere Bugatti, les voitures sont faites pour rouler, pas pour s'arreter [57]. Стэн вздохнул: — Я не понимаю ни слова из того, что ты говоришь, Жерар. — Merde, les flics arrivent! [58] Попугай стал изображать завывание полицейской сирены. — Ну все, довольно! — сказал Стэн и включил радио. Приближался вечер. Они миновали Мэривиль и теперь ехали по направлению к Сент-Луису. Машин на дороге становилось все больше. — Мы уже приехали? — спросил Жерар. Стэн снова вздохнул. — Расслабься, — сказал он, — поездка будет долгой.ГЛАВА 067
Линн сидела на краешке ванны и влажной салфеткой осторожно промывала рану за ухом Дейва. — Дейв, — сказала она, — расскажи мне, что произошло. Рана была глубокой, но он не жаловался. — Они догнали нас, мам! — От возбуждения Джеми бурно жестикулировал. Он был с головы до ног покрыт пылью, на его животе и плечах были ссадины, но каких-либо серьезных повреждений у сына Линн не обнаружила. — Мы ничего не сделали! А эти шестиклассники… Такие гады! — Джеми, — остановила сына Линн, — пусть Дейв расскажет. Откуда у тебя эта рана? — Билли ударил его доской, — сообщил Джеми и повторил: — Мы ничего не сделали. — Вы ничего не сделали? — переспросила она, вздернув бровь. — Ты хочешь сказать, что все это началось ни с того ни с сего? — Ну да! Мам, я клянусь! Мы просто шли домой, а они нас догнали. — Звонила миссис Лестер, — негромко проговорила Линн. — Ее сын вернулся домой покрытый экскрементами. — Нет, это были какашки! — сказал Джеми. — Каким образом… — Это Дейв в них кидался! Они нас били, а он стал бросаться в них какашками, и они убежали. Он молодец, настоящий снайпер! Ни разу не промахнулся! Линн продолжала промывать рану. — Это правда, Дейв? — Они сделали больно Джеми. Они били его и толкали. — И поэтому ты начал бросаться в них… какашками? — Они сделали больно Джеми, — повторил он, словно это объясняло все.* * *
— Что, правда? — спросил Генри, когда, вернувшись домой, выслушал рассказ жены. — Он кидался в них дерьмом? Это типичное поведение шимпанзе. — Возможно, но проблема в другом. Учителя говорят, что он ведет себя просто безобразно: нарушает дисциплину в классе, постоянно попадает в какие-то неприятности на игровой площадке, дерется, а теперь еще вот стал кидаться экскрементами. — Линн безнадежно покачала головой. — У меня не получается быть мамой шимпанзе. — Наполовину шимпанзе. — Да хоть на четверть! Генри, я не могу заставить его понять, что вести себя нужно так, а не иначе. — Но ведь они дразнят его, разве не так? А эти старшие мальчики, скейтбордисты! Они ведь шестиклассники? Так чего они связываются с малышами из второго класса? — Джеми говорит, что дети издеваются над ним. Они называют его Парень Макака. — Ты думаешь, драку спровоцировал Дейв? — Не знаю, но он агрессивен. — Все началось на игровой площадке. Я уверен, что там установлена камера слежения. — Генри, ты не понимаешь, что я тебе говорю? — Понимаю. Ты считаешь, что все это начал Дейв. А вот мне кажется, что какой-нибудь кретин-задира… В этот момент во дворе прогремел выстрел.ГЛАВА 068
Машины едва ползли. 405-е шоссе превратилось в реку красных огней, текущую в ночи. Алекс Барнет тяжело вздохнула. Сидевший рядом Джеми нетерпеливо спросил: — Долго нам еще тащиться? — Придется потерпеть, Джеми. — Я устал! — Ложись на заднее сиденье и отдыхай. — Я не могу! Мне скучно! — Придется потерпеть, — повторила она. Алекс открыла новый сотовый телефон и нашла номер своей подруги детства, который она предусмотрительно занесла в память. Больше ей было некому звонить, а Линн всегда подставляла ей плечо. Когда между Алекс и ее мужем произошел разрыв, она, спасаясь от одиночества, отправилась именно к Линн. Их сыновья — оба названные Джеми — играли вместе. Алекс прожила у подруги неделю. Но сейчас Линн почему-то не ответила на телефонный звонок. Сначала Алекс подумала, что ошиблась номером, потом решила, что это — причуды дешевого мобильника, на третий раз на том конце включился автоответчик, и наконец… — Алло! Алло! Кто это? — Линн, это я, Алекс. Слушай, я… — О, Алекс, извини, ради Бога, но я сейчас не могу говорить. — Что? — Не сейчас! Извини! Как-нибудь в другой раз! — Но что… В трубке раздались короткие гудки. Линн повесила трубку. Алекс невидящим взглядом смотрела на красные мурашки автомобильных огней, бегущие по ночному шоссе. — Кто это? — спросил ее сын. — Тетя Линн, — ответила Алекс, — но она не могла говорить. Занята, наверное. — Так мы едем к ним? — Может, завтра съездим.* * *
Алекс съехала с шоссе возле Сан-Клементино и стала искать мотель. Странно, но, поняв, что сегодня она не сможет увидеться с Линн, Алекс почувствовала себя напрочь выбитой из колеи. До этого она даже не отдавала себе отчет в том, до какой степени рассчитывает на подругу. — Куда мы едем, мам? — с прежним нетерпением спросил Джеми. — Мы переночуем в мотеле. — В каком мотеле? — Пока не знаю. Мальчик смотрел на мать. — А ты знаешь, где он находится? — Нет, Джеми. Сейчас я как раз ищу подходящий. Мимо «Холлидей Инн» они проехали — он был слишком большой и привлекал к себе внимание, а вот скромный «Бест вестерн» на Камино-Реаль подошел. Велев Джеми сидеть в машине, она пошла оформлять номер. За стойкой дежурного администратора стоял прыщавый, похожий на сутенера парень. Он казался перевозбужденным: постоянно барабанил пальцами по полированной поверхности стойки и мычал себе под нос какую-то мелодию. — Привет! — сказала Алекс. — У вас найдется номер на ночь? — Да, мэм. — Я хотела бы его взять. — Вы — одна? — Нет, я с сыном. Парень посмотрел в открытую дверь на Джеми. — Ему больше двенадцати лет? — Парень продолжал барабанить пальцами по стойке. — Да. А почему вы спрашиваете? — Если он пойдет в бассейн, вам придется сопровождать его. — Хорошо. Алекс дала ему кредитную карточку. Он вставил ее в машинку и скопировал на квитанцию, все так же барабаня пальцами по стойке. Это начинало действовать ей на нервы. — Могу я спросить вас? Зачем вы это делаете? Он начал монотонно петь: — Беда там, где я есть, беда там, где я был… — Парень улыбнулся и зачем-то пояснил: — Это песня. — Очень необычная, — сказала Алекс. — Ее пел мой папа. — Понятно. — Он умер. — А-а… — Покончил с собой. — Очень печально слышать. — Застрелился. — Это ужасно. — Хотите взглянуть на ружье, из которого он выстрелил в себя? — Как-нибудь в следующий раз. — Оно у меня тут. — Парень кивнул на стойку, за которой стоял. — Внизу. Незаряженное, конечно. Он снова принялся барабанить пальцами по стойке, свистеть и запел: — Беда там, где я есть, беда там, где я был… — Мне бы номер, — сказала Алекс. Не прекращая своих упражнений, он дал ей карточку постояльца, и она заполнила ее. Алекс даже подумывала о том, чтобы поехать в какой-нибудь другой мотель, но она устала, и ее ждал Джеми. Его нужно было накормить, купить какую-нибудь одежду, зубную щетку и другие необходимые мелочи. — Вот, пожалуйста, — сказал наконец парень, протягивая ей ключи. Лишь оказавшись в номере, Алекс вспомнила о том, что не должна пользоваться своей кредитной карточкой, однако теперь было слишком поздно сожалеть о своем промахе. — Мам, я хочу есть. — Я знаю, сынок. Мы что-нибудь придумаем. — Я хочу гамбургер. — Хорошо, будет тебе гамбургер. Алекс проехала через парковку мотеля и снова выехала на улицу. Прежде чем идти в номер, она решила накормить Джеми.ГЛАВА 069
Пока Линн бежала на задний двор, прозвучали еще два выстрела. Ее дочь, Трейси, визжала, Дейв был на дереве, он вопил и скакал на ветке, а Джеми лежал на земле, и из его головы текла кровь. Линн стало плохо. На заплетающихся ногах она двинулась к Джеми, а Трейси закричала: — Мама, ложись! Выстрелы, похоже, раздавались с улицы. Кем бы ни был стрелок, он находился по ту сторону забора из штакетника. В отдалении послышалось завывание сирен. Линн не могла оторвать взгляда от Джеми. Она медленно, со страхом приближалась к нему. Послышалось еще несколько выстрелов, и пули прошили листву дерева. Стреляли по Дейву. Дейв вопил, рычал и со злостью тряс ветки. — Ты сдохнешь! — заорал он. — Ты сдохнешь, парень! — Успокойся, Дейв! — крикнула Линн. Она упала на землю и на четвереньках поползла к Джеми, который лежал на траве. Кроме него, она в этот момент никого и ничего не видела. Трейси набрала номер 911 и диктовала Службе спасения ихадрес. Она надеялась на то, что Генри выйдет из дома на улицу, увидит, кто стреляет, и при этом не пострадает. Было очевидно, что кто-то решил убить Дейва. Сирены уже звучали громче, с улицы донеслись крики и звук бегущих ног. Напротив их дома остановилась какая-то машина, и свет ее фар, пробиваясь между штакетинами, наполнил двор причудливыми тенями. Дейв наверху издал воинственный вопль и убежал. Трейси продолжала кричать от страха. Линн наконец подобралась к Джеми. Возле его головы уже натекла целая лужа крови. — Джеми! Джеми! Линн осторожно перевернула сына на спину и увидела на его лбу большую рану, из которой текла кровь, заливая лицо. Он слабо улыбнулся. — Привет, мам… — Джеми, ты ранен? — Нет… — Куда? Куда тебя ранили, Джеми? — Я упал… С дерева… Краем юбки Линн аккуратно протерла лоб сына и промокнула рану на его лбу. Пулевого отверстия не было, только здоровенная, обильно кровоточащая ссадина. — Милый, так в тебя не попали? — Нет, мам, — мальчик слегка мотнул головой. — Он стрелял не в меня, а в Дейва. — Кто стрелял? — Билли. Линн подняла голову. Ветки едва заметно качались в свете фар. Дейв исчез.* * *
Дейв спрыгнул с дерева на тротуар и припустил за улепетывающим Билли Кливером, бежавшим по улице к себе домой. В случае необходимости Дейв мог бегать очень быстро, используя все четыре конечности. Он бежал параллельно тротуару, по траве, поскольку отталкиваться суставами от асфальта было больно. Не переставая рычать, он догонял Билли. Добежав до конца квартала, Билли оглянулся и увидел настигающего его Дейва. Вцепившись в пистолет дрожащими руками, он выстрелил раз, затем второй. Дейв продолжал бежать. Из окон, подсвеченных голубым светом работающих телевизоров, на них смотрели люди. Билли повернулся, намереваясь бежать дальше, но в этот момент Дейв прыгнул ему на спину и ударил головой о столб, на котором был укреплен какой-то дорожный знак. От удара металлический столб загудел. Билли упал на тротуар, попытался перевернуться, но Дейв крепко держал его и, ухватив за волосы, бил лбом об асфальт. Он наверняка убил бы Билли, но звук приближающихся сирен отвлек его и заставил обернуться. Воспользовавшись этим, Билли ударил противника, освободился от его хватки и, вскочив на ноги, бросился по подъездной дорожке к ближайшему дому. На дорожке стояла пустая машина. Билли проворно забрался в нее и запер двери буквально за секунду до того, как на лобовое стекло запрыгнул Дейв и стал вглядываться в салон автомобиля. Билли направил на него пистолет, но он был слишком испуган и у него так сильно тряслись руки, что он не смог выстрелить. Дейв спрыгнул с капота и принялся дергать ручку пассажирской двери, пытаясь открыть ее. Билли, задыхаясь от страха, смотрел на него. Дейв присел и скрылся из виду. Сирены надрывались уже совсем близко.* * *
Билли не сразу, но все же понял, в каком затруднительном положении он оказался. Сейчас приедет полиция. Он сидит в чужой машине с пистолетом, покрытым его кровью и отпечатками пальцев. На его руках — пороховая гарь и красная ссадина — там, где ему прищемило кожу, когда он неумело передернул затвор. Он ведь не умел обращаться с оружием, он только хотел попугать их. Полицейские найдут его здесь, запертым в машине, словно в ловушке. Билли осторожно выглянул, пытаясь увидеть Дейва. Визжащим черным комком Дейв выпрыгнул откуда-то снизу и ударился в стекло. Билли завизжал от страха и отшатнулся назад. Пистолет выстрелил. Пуля ударила в приборную доску. Во все стороны брызнули осколки пластмассы, один из которых порезал руку Билли. Салон машины наполнился дымом. Билли выронил оружие на пол и, хватая ртом воздух, откинулся на сиденье. Сирены. Они звучат все ближе. Ну и ладно. Пусть его найдут здесь. Это была самооборона, тут и доказывать ничего не нужно. Он защищался. Парень Макака опасен. Он был похож на обезьяну и вел себя как обезьяна. Он — убийца. Он должен сидеть в зоопарке, в клетке с толстыми прутьями. На крыше подъехавшей машины вращались красные огни. Сирена умолкла. Раздался голос, многократно усиленный мегафоном: — Это полиция! Выходите из машины! Очень медленно, и поднимите руки так, чтобы мы их видели! — Я не могу! — закричал Билли. — Он там, снаружи! — Выходите из машины! — снова прогремело из громкоговорителя. — С поднятыми руками! Билли подождал еще несколько секунд, но затем все же выбрался наружу, высоко задрав руки и моргая от яркого света фар. Подошел полицейский, толкнул его на землю и защелкнул наручники на его запястьях. — Я не виноват, — заныл Билли, уткнувшись лицом в траву. — Это все тот парень, Дейв. Он под машиной. — Под машиной никого нет, — сказал коп, рывком поднимая Билли на ноги. — Здесь только ты, и больше никого. А теперь ты расскажешь нам, что тут произошло.* * *
Приехал его отец. Билли был уверен, что он побьет его, но отец, похоже, не собирался этого делать. Он попросил показать ему пистолет, а потом спросил Билли, где патроны. Билли сказал, что стрелял в опасного мальчика, который напал на него. Отец кивнул с непроницаемым выражением лица. Он сказал, что тоже поедет в участок, куда полицейские собирались отвезти Билли, чтобы взять у него показания.* * *
— Полагаю, нам не остается ничего другого, как признать, что мы потерпели неудачу, — сказал Генри. — О чем ты говоришь! — удивилась Линн, перебирая пальцами шерсть Дейва. — Дейв тут ни при чем, ты сам сказал. — Да, но он постоянно становится причиной всяких неприятностей. Дерется, кусается. А теперь еще, спаси и помилуй, стрельба! Из-за него в опасности оказываемся все мы. — Но в этом нет его вины, Генри! — Мне даже страшно подумать о том, что может произойти завтра. — Об этом нужно было думать раньше, — сказала Линн, — года четыре назад, когда ты решился на свой эксперимент. А сейчас рвать волосы на голове поздновато, ты так не думаешь? Теперь мы несем за него ответственность, и он останется с нами. — Но… — Мы — его семья. — Но в Джеми стреляли! — С Джеми все в порядке. — Но стрельба… — Это был ненормальный парень-шестиклассник. Полиция уже задержала его. — Линн, ты не слушаешь меня! Жена посмотрела на Генри тяжелым взглядом. — Ты что же, полагаешь, что сможешь спокойненько избавиться от него? Вылить в сортир, как чашку Петри, в которой выросло не то, что ты хотел? Ты не можешь выбросить Дейва, как это делают с биологическими отходами. Дейв — живое, разумное, наделенное чувствами существо, и сделал его таким ты сам. Ты являешься причиной, по которой он появился на свет, и ты не имеешь права бросить его только потому, что он оказался неудобен, или… — Но… — Никаких «но», Генри! Он знал, что означают стальные нотки в голосе жены, поэтому пожал плечами и умолк. — Спасибо, — сказал Дейв, наклонив голову, чтобы ей было удобно чесать ему шею. — Спасибо, мама.ГЛАВА 070
Алекс привезла сына в закусочную для автомобилистов, и они, не выходя из машины, перекусили гамбургерами и картошкой фри, запив все это клубничным коктейлем. Расплатилась она наличными. Она подумала, не позвонить ли еще раз Линн, но в прошлый раз у подруги был такой запыхавшийся голос, что Алекс решила не беспокоить ее. Затем они заехали в аптеку «Волстон», в длиннющем зале которой можно было найти все, что душе угодно. Алекс купила нижнее белье и смену одежды для Джеми и то же самое для себя. К этому она добавила две зубные щетки и пасту. Уже направляясь к кассе, Алекс заметила оружейный отдел, располагавшийся между отделами часов и видеокамер. На протяжении многих лет отец брал ее с собой в тир, так что с оружием она обращаться умела. Она предложила Джеми сходить и посмотреть игрушки, а сама направилась к витрине с пистолетами. — Вам помочь? — осведомился скучного вида продавец с усиками. — Я хотела бы посмотреть вот этот «Моссберг» двойного действия, — Это модель 590, двенадцатого калибра. Идеальное оружие для защиты дома. Только на этой неделе на него установлена специальная цена. Алекс взвесила ружье в руках, кивнула и сказала: — Хорошо, я его беру. — Мне понадобится документ, удостоверяющий личность, и адрес, по которому будет доставлена покупка. — Я заберу ружье прямо сейчас. — Простите, мэм, но, в соответствии с законом штата Калифорния, вы можете получить купленное оружие только через десять дней. Алекс вернула ружье продавцу. — В таком случае мне нужно подумать. Она нашли Джеми, заплатила за Человека-паука, с которым он играл, и они вышли на улицу. Возле их машины стоял человек. Он склонился над ветровым стеклом, рассматривая прикрепленную к нему регистрационную карточку автомобиля, а потом записал ее номер. Это был пожилой мужчина, одетый в какую-то форму. По виду он напоминал охранника из магазина. «Бежать! — мелькнуло в ее голове. — Бежать сейчас же!» Но это не имело смысла, поскольку без машины далеко не убежишь. Нужно было соображать очень быстро. Велев Джеми садиться в машину, она подошла к незнакомцу. — Проклятый лжец! — сказала она. — Кто? — удивленно спросил охранник. — Мой бывший муж! Говорит всем, что эта машина принадлежит ему, а на самом деле — нет. Я уже добилась судебного решения, запрещающего ему преследовать меня, но он продолжает мотать мне нервы. По его милости мне пришлось засудить охранника из универсама «Уолл-Март», который по глупости пошел у него на поводу. — Как это? — спросил мужчина. — Не прикидывайтесь тупым, — сказала Алекс. — Я знаю, он наверняка позвонил вам. Он мог назваться адвокатом, или судебным исполнителем, или поручителем, внесшим залог, и попросить вас проверить, не стоит ли на парковке моя машина. Мог наврать, что меня разыскивают по решению суда или что-нибудь в этом духе. — Ну, в общем-то, да… — Он все врет! Он случайно не сообщил вам, что я — адвокат? — Нет, он просто… — Так вот, я — адвокат, а вы оказались втянуты в его незаконные действия — вторжение в частную жизнь и нанесение морального ущерба. — Алекс достала из сумки блокнот и ручку. — Итак, ваше имя… — Она наклонилась, чтобы рассмотреть бирку с именем на лацкане охранника, и принялась записывать. — Мне проблемы не нужны, мэм, — промямлил тот. — Тогда отдайте мне бумажку, на которой вы записали номер регистрационной карточки, и проваливайте. А когда вам снова позвонит мой муж, скажите ему, что вы меня в глаза не видели, иначе я за шиворот приволоку вас в суд, и вы легко отделаетесь, если потеряете только работу. Охранник отдал ей листок, при этом руки его тряслись. Алекс села за руль и уехала. Выезжая со стоянки, она думала: «Может, это сработает. А может, и нет». Больше всего ее удивляло то, как быстро этому «охотнику» удавалось вычислить ее местонахождение. Он, без сомнения, пару часов следил за ее автомобилем, пока наконец не сообразил, что она поменялась машинами со своей помощницей. Он и его подручные знали имя помощницы и регистрационный номер ее «Тойоты», так что теперь им известно, на какой машине ездит Алекс. Кроме того, она неосторожно использовала кредитную карточку, и через несколько минут «охотник» уже знал о том, что она находится в мотеле в Сан-Хуан-Капистрайо. Предполагая, что ей понадобится сделать кое-какие покупки, он, по-видимому, обзвонил все магазины в радиусе пяти миль от мотеля и наплел охранникам с три короба, предупредив напоследок: «Ищите белую «Тойоту» номер такой-то…» И ее нашли. Почти сразу. Если ее рассуждения верны, то «охотник» сейчас уже направляется в Капистрано. Если он едет на машине, то окажется здесь через три часа, но если он воспользовался вертолетом, то он уже здесь. — Мам, можно мне посмотреть телевизор, когда мы вернемся в мотель? — Конечно, солнышко. Но, разумеется, возвращаться в мотель она не собиралась.* * *
Алекс припарковала машину на углу, на противоположной стороне улицы, на которой располагался мотель. Отсюда ей был виден вестибюль и психованный парень за стойкой администратора. Он разговаривал по телефону и при этом беспрестанно озирался. Алекс вынула сотовый телефон и набрала номер мотеля. Парень нажал на кнопку, переключившись на вторую линию. — Мотель «Бест вестерн», — сказал он. — Это мисс Колсон. Я недавно остановилась у вас. — Да, мисс Колсон. В голосе парня звучало возбуждение. Он принялся озираться еще энергичнее. — Вы поселили меня в номере 204. — Да. — Мне кажется, что сейчас у меня в номере кто-то находится. — Мисс Колсон, я даже вообразить не могу… — Я хочу, чтобы вы сходили туда и открыли дверь. — Если там кто-то и есть, то это наверняка горничная… — Думаю, это мужчина. — О, такого просто не может быть! — Сходите и откройте дверь, иначе мне придется позвонить в полицию. — Нет, это совсем ни к чему! Я сейчас же выполню вашу просьбу. — Благодарю вас. Парень снова переключился на другую линию, быстро сказал что-то и потрусил через заднюю дверь к номерам. Алекс выскочила из машины, перебежала дорогу, вошла в вестибюль и взяла из-под стойки стоявшее там ружье. Это был «Ремингтон» двенадцатого калибра. Не лучшее, по ее мнению, оружие, но сейчас выбирать не приходилось. Патроны она достанет потом. Затем она вернулась в машину. — Зачем нам ружье? — спросил Джеми. — На всякий случай, — уклончиво ответила Алекс. Она завела двигатель и медленно поехала вперед, намереваясь повернуть на Камино-Реаль. В зеркало заднего вида она видела, как в вестибюль вернулся психованный парень с озадаченной миной на физиономии. — Я хочу посмотреть телевизор! — заявил Джеми. — Сегодня не получится, — ответила Алекс. — Сегодня у нас будет приключение. — Какое приключение? — Увидишь. Она ехала на восток, подальше от городских огней, в темноту холмов.ГЛАВА 071
Стэн Милграм потерялся в бесконечной темноте. Дорога тянулась вперед светлой полоской, но по обеим ее сторонам не было видно никаких признаков жизни. Ничего, кроме черного пустынного ландшафта, раскинувшегося на десятки миль вокруг. На севере можно было разглядеть гряду горных вершин — едва различимую волнистую линию черного на черном. И больше ничего — ни огней, ни городов, ни домов. Ничего. Так он ехал уже больше часа. Где, черт побери, он оказался? Сзади раздался вопль — настолько пронзительный, что Стэн от неожиданности подпрыгнул на сиденье, и у него заложило уши. За последние несколько часов он усвоил важный урок: если вы путешествуете на машине, да еще на дальнее расстояние, ни за что не берите с собой чертову птицу, и вы сэкономите кучу нервов! Стэн давно накрыл клетку покрывалом, но это уже не помогало. От Сент-Луиса до Миссури и дальше — до Гэллапа, что в Нью-Мексико, попугай не замолкал ни на минуту. В Гэллапе Стэн остановился в мотеле, но посреди ночи птица начала издавать душераздирающие крики, и он был вынужден уехать, поскольку остальные постояльцы устроили форменный скандал и едва не линчевали их обоих. Пока они ехали, птица молчала, но стоило Стэну свернуть с дороги, чтобы найти другой мотель и поспать хотя бы несколько часов, как попугай снова принялся орать. Поэтому он продолжал ехать. За окном сменяли друг друга города. Вайнона, Кингман, Барстоу… Впереди лежал Сан-Бернардино — Сан-Барду, как называла этот город его тетушка, — и единственным, о чем мог думать Стэн, было то, что скоро этому мучительному путешествию придет конец. «Господи, — молился он про себя, — помоги мне доехать раньше, чем я сверну шею этой проклятой птице!» Однако усталость давала о себе знать. Проехав две тысячи миль, он потерял ориентацию. Стэн либо не заметил поворота на Сан-Бернардино, либо… Либо что? В общем, он заблудился. А птица продолжала орать. Теперь попугай запел песню: — Твое сердце в поту, твое тело в огне, подари поцелуй и приникни ко мне! Стэн остановил машину на обочине, вышел из машины и открыл заднюю дверь. Затем он снял с клетки покрывало и спросил: — Жерар, зачем ты это делаешь? — Ты не спишь, ты не ешь… — Замолчи, Жерар! Почему ты себя так ведешь? — Я боюсь. — Чего? — Слишком далеко от дома. — Птица моргнула, глядя в непроглядную темноту. — Что это за преисподняя? — Это пустыня. — Здесь холодно. — Ночью в пустыне всегда холодно. — Зачем мы здесь? — Я везу тебя в твой новый дом. — Стэн смотрел на попугая. — Если я не стану накрывать клетку, ты будешь вести себя тихо? — Да. — И будешь молчать? — Да. — Обещаешь? — Да. — Хорошо. Мне нужна тишина, чтобы сообразить, где мы находимся. — Не знаю, почему, но я тебя люблю, и несмотря на все, что было между нами… — снова запел попугай — Постарайся помочь мне, Жерар. Прошу тебя. Стэн обошел машину, сел за руль и вывел машину на дорогу, снова принявшись наматывать мили. Попугай молчал. Вскоре Стэн увидел дорожный знак, сообщавший о том, что через три мили будет город Ирп. — Физкультпривет, какашка-таракашка! — проорал попугай. Стэн устало вздохнул. Он продолжал ехать в ночи. — Ты напоминаешь мне мужчину, — проговорил Жерар. — Ты же обещал! — сказал Стэн. — Нет, ты должен спросить: «Какого мужчину?» — Жерар, заткнись! — Ты напоминаешь мне мужчину, — повторил Жерар. — Какого мужчину? — покорно спросил Стэн. — У которого штанины. — Какие еще штанины? — Что надеты на мужчину. — Какого муж… — Тут Стэн понял, что птица издевается над ним, и зарычал: — Если ты сейчас же не заткнешься, я оставлю тебя на обочине и уеду! — Ну разве ты после этого не сумасшедший заяц? Стэн посмотрел на часы. «Еще час! — подумал он. - Потерплю еще час, а потом вышвырну его на дорогу!»ГЛАВА 072
Эллис сидел напротив брата в его кабинете, в юридической фирме, где работал Аарон. Окно кабинета выходило на южную часть города, и из него была видна громадина Эмпайр-стейт-биддинг. Несмотря на дымку, висевшую в воздухе, величественный вид, открывавшийся отсюда, все равно поражал воображение. — В общем, — сказал Эллис, — я поговорил с тем мужиком из Калифорнии. — Угу, — промычал Аарон. — И что же? — Он утверждает, что никогда не давал маме никаких препаратов. — Угу. — Говорит, что это была обычная вода. — А что еще ему остается говорить! — Аарон, — заговорил Эллис, — маме дали простую воду. По словам Винклера, он ни за что не рискнул бы переправлять через границы штатов какие-либо серьезные препараты. Мать требовала от него послать лекарство, вот он и послал воду, чтобы только отвязаться от нее. Он при этом рассчитывал на эффект плацебо. — И ты ему веришь? — спросил Аарон, покачав головой. — Я думаю, у него есть все нужные документы. — Наверняка есть. — Выписки, лабораторные отчеты и другая документация, которая велась в фирме. — Конечно, и все — фальшивое. — Эти документы они обязаны предоставлять в Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов. Их фальсификация является федеральным преступлением. — Так же, как испытания генных препаратов на друзьях и родственниках. — Аарон пододвинул к себе стопку бумаг. — Тебе известна история генной терапии? Это настоящий роман ужасов, Элли. Еще в конце восьмидесятых генетики, не имея ни опыта, ни достаточной подготовки, принялись лечить людей, убивая их направо и налево. Достоверно известно, что подобная «терапия» стоила жизни по крайней мере шести сотням больных. Еще большее число летальных исходов нам неизвестно. А знаешь, почему? — Нет. Почему? — Они заявили — слушай внимательно! — что не могли сообщать о смертельных случаях, поскольку это была «информация для служебного пользования». Убийства пациентов они возвели в ранг коммерческой тайны! — Это правда? Они так и сказали? — Ты думаешь, я шучу? А потом они выставили страховой программе «Медикэр» счет за эксперимент, в ходе которого погиб пациент. Они убивают, мы платим. Если какой-нибудь университет поймают за руку, он тут же заявляет, что не обязан предоставлять информацию, поскольку является некоммерческим учреждением. А за руку ловили многих: университеты Миннесоты, Пени, Дьюка… ученые считают, что они — выше закона. Только подумать, шестьсот смертей! Эллис сказал: — Я не понимаю, какое это имеет отношение к… — Знаешь, каким образом генетика убивает людей? Десятками разных способов. Они сами не знают, чем обернется та или иная их манипуляция. К примеру, вводят в тело человека какой-нибудь ген, а он активирует процесс образования злокачественных клеток, и человек умирает от рака. Или вызывает массированную аллергическую реакцию, и человек тоже отдает богу душу. Эти клистирные трубки не понимают, что делают. Они циничны и не признают никаких правил, но считают, что мы должны благоговейно целовать их в задницы. Эллис поерзал на стуле. — Ну а вдруг Винклер говорит правду? Что, если мы ошибаемся? — Мы с тобой никакие правила не нарушали, — сказал Аарон. — Нарушали они. И теперь они в глубоком-глубоком дерьме.ГЛАВА 073
Затевая драку в баре «Счастливая Люси» на Пирл-Стрит в городе Джексон-Холл, штат Вайоминг, Брэд Гордон никак не ожидал, что в итоге окажется в больнице. Два парня в обтягивающих клетчатых рубашках с перламутровыми пуговицами, на первый взгляд, показались ему сущими котятами, и он подумал, что легко разделается с ними. Откуда ему было знать, что это были не голубые, а братья, что младший преподает карате в университете Вайоминга и выиграл в Гонконге чемпионат памяти Брюса Ли! Поэтому, ничтоже сумняшеся, он пару раз едко прошелся по поводу педиков и перламутровых пуговиц. Несмотря на некоторые навыки кикбоксинга и подкованные металлическими набойками ботинки, Брэд продержался всего тридцать секунд и лишился множества зубов. После этого он битых три часа лежал в проклятой лечебнице, пока врачи пытались вставить зубы обратно. Они названивали какому-то пародонтологу, но тот не брал трубку — возможно, потому что, как объяснил молодой врач, уехал на выходные охотиться. Ему очень нравился лось. У него вкусное мясо. Лось! А Брэд помирал от боли во рту! В итоге его уложили на больничную койку, накачав челюсть новокаином и обложив физиономию пакетами с льдом. Непонятно как, но ему все же удалось уснуть, а к утру опухоль спала до такой степени, что Брэд уже мог говорить по телефону, и он позвонил в Лос-Анджелес своему адвокату, Вилли Джонсу, зажав его визитную карточку покалеченным большим и указательным пальцами. — Юридическая фирма «Джонсон, Бейкер и Халлоран», — жизнерадостным голосом сообщила секретарша. — Вилли Джонса, пожалуйста. — Минутку. — В трубке щелкнуло, но Брэда не переключили. Он услышал, как тот же женский голос отвечает другому звонившему: — Юридическая фирма «Фабер, Эллис и Кондон». Брэд еще раз посмотрел на визитную карточку. В адресе значилось офисное здание в Энсино. Брэд знал это место. В этом здании адвокаты снимали крохотные кабинеты и пользовались услугами одной секретарши, которая была натаскана отвечать на телефонные звонки так, как если бы она работала в крупной юридической фирме. Клиент не должен был догадаться, что он пользуется услугами адвоката-одиночки. В этом здании находили себе прибежище только неудачники, либо защищавшие мелких наркоторговцев, либо сами отсидевшие тюремный срок. — Простите… — сказал Брэд в телефонную трубку. — Прошу прощения, сэр, я как раз пытаюсь отыскать мистера Джонсона. — Прикрыв трубку ладонью, она спросила: — Кто-нибудь видел Вилли Джонсона? Брэд услышал приглушенный мужской голос, прооравший: — Вилли Джонсон — мудак! Брэд сидел у дверей отделения неотложной хирургии. Он испытывал слабость, челюсть неимоверно болела, и ему совершенно не нравилось то, что он слышал в трубке. — Вы нашли мистера Джонсона? — Подождите минутку, сэр, мы его ищем. Брэд повесил трубку. Ему хотелось плакать.* * *
Он пошел в буфет, намереваясь позавтракать, но боль в челюсти не позволяла жевать, и другие посетители странно смотрели на него. Взглянув на свое отражение в оконном стекле, Брэд понял, почему. Его челюсть была синей и безобразно распухла. Но все равно она выглядела гораздо лучше, чем накануне вечером. Однако сейчас его не волновало ничего, кроме этого адвоката Джонсона. Все его первоначальные подозрения относительно этого человека подтверждались. Почему они встречались не в его юридической фирме, а в ресторане? Да потому, что ни в какой фирме Джонсон не работал! Оставалось одно — звонить дяде Джеку. — Инвестиционная группа Джон Б. Ватсон. — Мистера Ватсона, пожалуйста. Одна секретарша переключила Брэда на вторую, и уже та соединила его с дядей. — Привет, дядя Джек! — Где тебя, мать твою, носит? — не размениваясь на приветствия, спросил Ватсон. Голос его звучал крайне недружелюбно. — Я в Вайоминге. — Надеюсь, ты не ввязываешься в разные неприятности? — Меня послал сюда адвокат, — сказал Брэд, — и именно поэтому я тебе звоню. Мне немного не по себе. Этот парень… — Слушай, тебя обвиняют в приставании к малолетке, и нам нужен спец именно по таким делам. Он вовсе не обязан тебе нравиться. Лично я слышал, что он настоящий подонок, ну и что из этого? — Видишь ли… — Однако он выигрывает судебные процессы, так что делай, что он велит. Почему ты так чудно разговариваешь? — Да так, не важно. — Я занят, Брэд. Кроме того, тебе было сказано не звонить сюда. Клак, и в трубке раздались короткие гудки.* * *
Еще никогда в жизни Брэд не чувствовал себя столь отвратительно. Когда он вернулся в мотель, молодой парень за стойкой регистрации сказал, что его искали полицейские и говорили что-то про преступление на почве нетерпимости. Брэд решил, что из гостеприимного Джексон-Холл пора сваливать. Он пошел в свой номер, чтобы собрать вещи, и пока упаковывал чемодан, смотрел по телевизору передачу, в которой рассказывались реальные полицейские истории. Там говорилось о том, как полиция инсценировала телевизионное интервью, и как только парень немного расслабился и позволил себе сказать лишнее, на его запястьях защелкнулись наручники. Теперь он дожидался приведения в исполнение смертного приговора. Полиция с каждым днем работала все более изощренно и каверзно. Брэд торопливо закончил сборы, заплатил по счету и поспешил к своей машине.ГЛАВА 074
Самозваный художник-эколог Марк Зангер, недавно вернувшийся из поездки по Коста-Рике, повернул голову от компьютера и изумленно вытаращился на четверых мужчин, ворвавшихся в дверь его дома в Беркли. Они были в синих резиновых костюмах химзащиты, резиновых шлемах с масками, резиновых перчатках и ботинках, а в руках держали жуткого вида винтовки и большие пистолеты. Зангер не успел и глазом моргнуть, как эти люди навалились на него, схватили его своими резиновыми руками и оттащили от клавиатуры компьютера. — Свиньи! Фашисты! — стал орать он, но оказалось, что орут все находившиеся в комнате. — Это беззаконие! Фашистские свиньи! — продолжал вопить Зангер, пока на него надевали наручники. Но вместе с тем он видел их лица сквозь прозрачные забрала, и на них читался страх. — Господи, чем, по-вашему, я тут занимаюсь? — кричал Зангер. — Мы знаем, чем вы тут занимаетесь, — ответили они и поволокли его из комнаты. Они грубо стащили его по ступеням и выволокли на улицу. Зангеру оставалось надеяться лишь на то, что телевизионщики наготове и зафиксируют на пленку творящееся бесчинство. Однако журналистов загнали на противоположную сторону улицы и не подпускали близко, а с такого расстояния сцену полицейского насилия было невозможно снять крупным планом, на что он рассчитывал. Зангер внезапно осознал, как все это должно выглядеть со стороны. Полицейские в страшных резиновых костюмах тащат мужчину лет тридцати, в джинсах, футболке с портретом Че Гевары и с длинны-ми волосами, а тот извивается в их руках, кричит и ругается. Он, должно быть, похож на сумасшедшего. На двух Тедов — Теда Банди [59] и Теда Кажински [60]. Копы заявят, что в его квартире обнаружено микробиологическое оборудование, предназначенное для работ в области генной инженерии, что он создавал смертоносные вирусы чумы, сибирской язвы и прочих страшных болезней, что он — опасный безумец. — Отпустите меня, — сказал он, заставив себя успокоиться. — Я сам пойду. — Хорошо, сэр, — вежливо ответил один из полицейских. Они позволили ему встать на ноги и идти. Зангер двинулся вперед со всем достоинством, на какое был способен, гордо встряхнув волосами и распрямив плечи. Его вели к машине. Разумеется, она была без опознавательных знаков. Он должен был сразу догадаться. Никакие это не полицейские, а ЦРУ, или ФБР, или еще какая-нибудь долбаная спецслужба! Секретная правительственная организация, тайная власть, черные вертолеты. Никому не подотчетные, скрытые нацисты, живущие среди нас. Кипя от злости, он оказался совершенно не готов к встрече с миссис Малуф, чернокожей дамой, которая жила на втором этаже его дома. Она и двое ее детей стояли на улице. Когда Зангер проходил мимо них, она шагнула вперед и принялась кричать на него: — Ты, ублюдок! Ты поставил под угрозу мою семью, жизнь моих детей! Ты — Франкенштейн! Франкенштейн! Зангер понимал, как невыгодно для него будет выглядеть эта сцена в вечернем выпуске новостей. Чернокожая женщина кричит на него, называет его Франкенштейном, а рядом плачут от страха маленькие дети, напуганные происходящим. Затем, нагнув его голову рукой в резиновой перчатке, один из копов затолкал его на заднее сиденье машины без опознавательных знаков. Как только дверь захлопнулась, Зангер подумал: «Меня поимели!»* * *
Сидя в камере предварительного заключения, Зангер смотрел стоявший в коридоре телевизор и напрягал слух, пытаясь расслышать комментарии журналистов. Это было непросто, поскольку его сокамерники неумолчно галдели и громко ссорились. Он старался не обращать внимания на стоявший здесь запах блевотины. С каждой секундой в его душе нарастало чувство отчаяния и безысходности. Сначала показали его самого: с длинными патлами, одетого, как бомж, бредущего между двумя фантастическими существами в костюмах химзащиты. Дикторша тем временем рассказывала зрителям, что представляет собой задержанный Зангер. Безработный, необразованный человек без цели в жизни и определенных занятий, одиночка, в грязной и тесной квартире которого обнаружены материалы и оборудование для проведения генетических экспериментов, опасный фанатик, идеально подходящий под определение биотеррориста. Затем показали бородатого адвоката из Сан-Франциско, активиста какой-то экологической группы, который призвал покарать Зангера по всей строгости закона. Зангер, дескать, нанес непоправимый ущерб исчезающим видам животных, поставил под угрозу само их существование посредством своих безответственных, хищнических действий. Зангер нахмурился. Что за бред он несет? Бородача на экране телевизора сменило изображение кожистой черепахи и карта Коста-Рики. Оказывается, деятельность Зангера насторожила власти в связи с тем, что он, как выяснилось, ранее посещал национальный парк Тортугеро, и его действия, видите ли, представляли серьезную опасность для экологии «в лице кожистых черепах». Все это не укладывалось у него в голове. Он никогда и ни для кого не представлял угрозы. Он хотел сделать как лучше, вот и все, но и это у него не получилось. После того как он вернулся домой, то понял, что просто не в состоянии воплотить свои планы в жизнь. Зангер купил десяток учебников по генетике, но этот предмет оказался слишком сложен для него. Открыв наугад самую тоненькую из книг, он принялся читать: «Речь может идти о двух генетических конструкциях. Первая конструкция включает ген рекомбиназы, соединенный с промотором инсулина. Вторая конструкция — ген человеческой щелочной фосфатазы НРАР под сильным вирусным промотором. А еще между промотором и геном есть участок ДНК, который останавливает транскрипцию гена. Примечательно, что этот кусок ДНК (мешающий транскрипции фосфатазы) может быть вырезан Cre-рекомбиназой. Искусственный гормон тимоксифен активирует синтез инсулина. Инъекция гормона активирует инсулиновый промотор и, как следствие, экспрессию рекомбиназы. Рекомбиназа вырезает из второй конструкции участок, препятствующий синтезу фосфатазы. Фосфатазу можно использовать как метку; (провести специальную гистохимическую реакцию). Все меченые клетки будут потомками b-клеток (поскольку именно в них синтезируется инсулин)». Зангер почувствовал, что у него заходит ум за разум, и захлопнул книгу. И вот теперь по телевизору показывают черепах на ночном пляже, которые светятся странным фиолетовым светом, и утверждают, что это дело его рук! Сама эта мысль смешна и нелепа. Но фашистское государство требует крови, и роль жертвы уготована именно ему. Его бросят в тюремные застенки за преступление, которое он не мог совершить хотя бы в силу своей необразованности.ТРАНСГЕННЫЕ ДОМАШНИЕ ПИТОМЦЫ — НА ПОДХОДЕ Гигантские тараканы, вечные щенки. Художники и ученые трудятся не покладая рук Получившая образование в Йельском университете художница Лиза Хенсли объединила усилия с работающей в области генетики фирмой «Боргер и Снодд» с целью создания гигантских тараканов. Их планируется продавать в качестве домашних питомцев наряду с котятами и щенками. Генетически модифицированные тараканы будут достигать девяноста сантиметров в длину и тридцати сантиметров в высоту. Они будут размером примерно с большую таксу, сказала Хенсли, хотя, конечно, лаять не смогут. Хенсли рассматривает этих новых домашних питомцев как произведение искусства и хочет пробудить в сердцах людей тревогу за судьбу насекомых. «Насекомые, — говорит она, — являются наиболее многочисленными живыми существами из всех видов, населяющих планету, и тем не менее мы испытываем по отношению к ним какое-то иррациональное предубеждение. Мы должны прижать наших братьев насекомых к груди, полюбить их, расцеловать их». Она отметила, что подлинная угроза глобального потепления заключается в том, что оно грозит вымиранием многим видам насекомых. Хенсли призналась, что источником ее вдохновения стали работы художницы Кэтрин Чалмерс («Б. С. Инжиниринг», Стэнфордский университет), чей проект «Тараканы Америки» впервые превратил этих насекомых в важный объект современного искусства. Тем временем в Нью-Джерси фирма «Камник геномикс» усиленно работает над созданием животного, появление которого, по их мнению, будет с восторгом встречено любителями собак, — вечного щенка. «Этот малыш, которого мы заранее назвали «вечнощеном», никогда не вырастет и на протяжении всей своей жизни будет оставаться щенком», — обещает представитель компании Линн Камник. Сейчас фирма работает над тем, чтобы нейтрализовать у «вечнощена» нежелательные черты щенячьего поведения. Он, например, не должен грызть обувь, что обычно доставляет владельцам собак массу неприятностей. Как только у животного сформируется зубной аппарат, эта привычка должна исчезнуть. «К сожалению, — признается Камник, — наше генетическое вмешательство в организм собаки препятствует самому росту зубов, но мы решим эту проблему». По ее словам, слухи, согласно которым фирма намерена выпустить в продажу беззубых животных, лишены оснований. Камник утверждает, что, в связи с поздним взрослением людей в наше время, они хотят, чтобы по жизни их сопровождало столь же юное и энергичное существо, как и онисами. «Мы все, подобно Питеру Пэну, не хотим взрослеть, — говорит она, — и благодаря генетике это становится возможным».
ГЛАВА 075
Все еще блуждая между покрытыми ночью холмами, Стэн Милграм сощурился на вынырнувший из темноты дорожный знак: «ПАЛОМАР-МАУНТИН, 37 миль». Где это, черт побери? Стэн никогда не предполагал, что Калифорния такая большая! За последние несколько часов он проехал пару городов, но в три часа утра все было закрыто, в том числе и бензоколонки, и в итоге он снова оказался на темной загородной дороге. Надо было взять с собой карту. Стэн был измучен до предела, раздражен и смертельно хотел спать. Но он знал: если остановить машину на обочине, чтобы соснуть хотя бы пару часов, проклятая птица снова примется орать. На протяжении последнего часа Жерар молчал, но теперь он почему-то начал издавать звуки, напоминающие набор телефонного номера. Как будто он кому-то звонил. — Прекрати, Жерар, — велел ему Стэн. Птица умолкла, и в машине вновь воцарилась благословенная тишина. Но продолжалось это недолго. — Я голоден, — заявил Жерар. — Я тоже. — Ты захватил чипсы? — Чипсы закончились. Они доели их еще в городе Ирпе. Когда это было — час назад? Или два? — Никому не понять мою боль и тревогу… — замурлыкал Жерар. — Не надо! — предостерег его Стэн. — Никому, лишь Иисусу… — Жерар! Воцарилась тишина. Это было все равно что путешествовать с ребенком. Попугай в полной мере обладал детским упрямством и непредсказуемостью. Это утомляло. Они переехали через железнодорожные рельсы. Жерар изобразил пыхтение паровоза и издал жалобный свист. — Как долго я не видел света со-лнца-а!.. — заголосил он. Стэн решил ничего не говорить. Он вцепился в руль и продолжал ехать в ночи. В зеркало заднего вида он заметил, что небо позади них начинает светлеть. Это означало, что он едет на запад, то есть именно туда, куда ему было нужно. И то хорошо! Значит, он едет хотя бы в правильном направлении. А потом Жерар вновь принялся за свое: — Леди и джентльмены, медам и месье, дамен унд херрен! Из того, что еще недавно было грудой безжизненных тканей, возник культурный, мыслящий, развитый человек, и я рад представить вам его! Встречайте! — Ты меня достал, — проговорил Стэн, — и я предупреждаю тебя в последний раз: умолкни. — Это моя жизнь, не забывай об этом, — пропела птица, а потом заорала во всю мочь. Стэну показалось, что от этого дикого и пронзительного крика в машине лопнут стекла. Он моргнул от неожиданности и крепче вцепился в рулевое колесо. А потом крик так же внезапно прекратился. — Мы так рады видеть здесь столько замечательных людей! — тоном профессионального конферансье объявил Жерар. Стэн покачал головой: «Боже милостивый!» — Так давайте же веселиться, веселиться, веселиться! А ну-ка, произнесем это слово все вместе! Веселиться, веселиться, веселиться! — Прекрати, — сказал Стэн. Но Жерара было не унять. — Веселиться, веселиться, веселиться, веселиться! О да, крошка! Веселиться. Веселиться… — Довольно! — крикнул Стэн, резко съехал с дороги и остановил машину на обочине. Затем он вышел из машины и с силой грохнул дверью. — Тебе меня не запугать, парнишка, — сказал Жерар. Стэн выругался и открыл заднюю дверь. Жерар снова запел: - У нас есть новость для тебя, узнаешь ты, что правда это, и ты останешься один… — Вот именно, один! — рявкнул Стэн. — Потому что дальше ты не поедешь, приятель! Он грубо вытащил птицу из клетки — Жерар улучил момент и злобно тяпнул его за палец, но Стэн не обратил на это внимания — и бросил на пыльную обочину. — Похоже, ты меня отпускаешь, и, если это взаправду, я хотел бы… — Еще как взаправду! — прорычал Стэн. Жерар растопырил крылья: — Ты не можешь поступить так со мной! — Правда? Сейчас поглядим. Стэн обошел машину и открыл водительскую дверь. — Мне нужен мой насест! — заявил Жерар. — Хотя бы это ты можешь… — Пошел ты со своим насестом! — Не уезжай, сумасшедший! Все еще можно исправить! — Прощай, Жерар. Стэн поставил ногу на педаль газа и рванул с места, постаравшись поднять как можно больше пыли. Он посмотрел в зеркало, но попугая уже не было видно. Стэн лишь заметил, что все заднее сиденье загажено птичьим пометом. Черт, это придется оттирать не один день! Но, по крайней мере, в машине воцарилась тишина. Благословенная тишина. Наконец-то. Приключения с Жераром закончились.* * *
Теперь, когда в машине стало тихо, на Стэна навалилась вся скопившаяся в нем усталость. Он начал клевать носом. Пытаясь отогнать сон, он включил радио, опустил стекло и, высунув голову в окно, подставил ее холодному утреннему ветру, но ничего не помогало. Он понял, что вот-вот заснет и нужно немедленно сделать привал. Пока заснуть ему не давала лишь мысль о птице. Его мучили угрызения совести из-за того, что он бросил ее столь бессердечно на обочине дороги. Это было равносильно убийству. Такая птица не протянет долго в пустыне, какая-нибудь гремучая змея или койот быстренько разберутся с ней. Впрочем, скорее всего, уже разобрались, так что возвращаться не имеет смысла. Стэн съехал с дороги и остановил машину в маленькой сосновой рощице. Он выключил мотор, вдохнул пахнущий хвоей воздух и почти сразу провалился в сон.* * *
Некоторое время Жерар расхаживал взад и вперед по пыльной обочине. Ему хотелось забраться куда-нибудь повыше, и несколько раз он пытался вспрыгнуть на растущие вдоль дороги низкорослые кусты шалфея. Но их ветки не выдерживали его веса, и каждый раз он снова падал на землю. Наконец ему удалось полузапрыгнуть, полувзлететь на куст можжевельника высотой около метра. Устроившись на этом импровизированном насесте, он мог бы поспать, но уснуть мешал холод, непривычный для тропической птицы, а также завывание и тявканье каких-то зверей в пустыне. Тявканье это раздавалось все ближе. Жерар распушил перья — это было признаком тревоги-и посмотрел в ту сторону, откуда доносились звуки. В ночи, по краю песчаного бархана промелькнуло несколько темных силуэтов. Блеснули зеленые глаза. Жерар снова распушил перья. Он наблюдал за тем, как стая приближается к нему.ГЛАВА 076
Вертолет «Робинсон R-44», вздымая клубы пыли, опустился на землю, и,низко пригибаясь под еще вращающимися лопастями, из него выпрыгнул Васко Борден. В стоявшем неподалеку черном «Хаммере» его уже ждала Долли. Она приехала сюда заранее, когда он занимался бесплодными поисками Алекс в Пеббл-Бич. — Она зарегистрировалась в мотеле «Бест Вестерн», — начала докладывать Долли, — затем заехала в аптеку «Волстон», где охранник опознал ее машину. Но она запугала его, рассказав какую-то дикую историю про своего бывшего мужа, и он на это купился. — Когда это было? — Незадолго до восьми часов вечера. Затем она вернулась в мотель, наплела дежурному администратору, что в ее номер кто-то вломился, и, когда он пошел проверить номер, украла ружье, хранившееся под стойкой, и была такова. — Вот как? — удивился Васко. — Да у этой девочки яйца крепче, чем у любого мужика! — Видимо, она пыталась купить дробовик в аптеке, но наткнулась на требование ждать в течение десяти дней. — И что теперь? — Мы отслеживали ее сотовый телефон, но она его отключила. Однако до этого мы успели засечь, что она движется на восток, в сторону шоссе Ортега. — Прямиком в пустыню, — кивнул Васко. — Она переночует в машине, а утром продолжит путь. — Мы можем посмотреть снимки со спутника. Часов в восемь. В это время они быстрее всего грузятся. — В восемь утра она уже будет в пути, — сказал Васко, откинув голову на подголовник сиденья. — Она поедет на рассвете. Давай прикинем. — Он помолчал, размышляя: — Всю вторую половину дня наша дама ехала, держа курс в основном на юг. — Думаешь, она направляется в Мексику? Васко помотал головой: — Леди не хочет оставлять следы, а если она пересечет границу, это будет зафиксировано. — Может, она решила поехать на восток, чтобы пересечь границу в Браун-Филд или Калексико? — предположила Долли. — Возможно. — Васко задумчиво поскреб бородку. На пальцах остались черные следы. — Черт! — Он вспомнил, что выкрасил ее тушью, но было поздно. — Она напугана и едет, как мне кажется, туда, где рассчитывает получить помощь. Может быть, хочет встретиться с отцом или с какими-то своими знакомыми — с бывшим парнем, школьной подругой, бывшим учителем или партнером по юридической практике… — На протяжении последних двух часов мы проверяли ее компьютерную базу данных. Пока — ничего. — А как насчет ее старых телефонных звонков? — В зону телефонного кода Сан-Диего она никогда не звонила. — Насколько глубоко вы копнули. — Проверили все звонки, сделанные ею за последний год. Один год. Это был максимальный срок, за который можно было проверить телефонные переговоры объекта без специального ордера. — Итак, — вздохнул Васко, — к кому бы она ни направлялась, она не звонила этому человеку по крайней мере год. Нам остается только ждать. — Он повернулся к Долли. — Поехали в этот «Бест Вестерн». Я хочу выяснить, каким именно ружьем обзавелась наша маленькая леди. К тому же мы сможем отдохнуть пару часов до заката. Я уверен, что мы возьмем ее еще до завтрашнего дня. У меня предчувствие. — Он постучал себя пальцем по груди. — Оно меня еще никогда не подводило. — Твоя красивая рубашка измазана тушью, — сказала Долли. — О, черт! — снова вздохнул он. — Не расстраивайся, я куплю тебе новую.ГЛАВА 077
Жерар смотрел, как к нему приближаются темные силуэты. Они фыркали, сопели, а иногда даже словно мяукали. Они крались, прижимаясь к земле, и их тела были едва различимы в зарослях шалфея. Они кружили вокруг куста, на котором устроился Жерар, подходили совсем близко и тут же отскакивали назад. Они явно чуяли его запах. Зверей было шестеро. Жерар распушил перья — отчасти, чтобы согреться. От животных исходил неприятный мускусный запах. У них были вытянутые морды, горящие зеленым глаза и пушистые хвосты — не черные, а скорее коричневато-серые. Они подошли ближе. — Я тря-, тря-, трясусь! Я уже тря-, тря-, трясусь! И еще ближе. Теперь они находились совсем рядом Самый большой из зверей остановился в полуметре от Жерара и уставился на него. Жерар не шевелился. Прошло несколько томительных секунд, и зверь стал красться вперед. — Здесь нельзя останавливаться, мистер! Животное замерло на месте и попятилось. Другие тоже подались назад. Казалось, голос привел их в замешательство. Но — не надолго. Вожак снова двинулся вперед. — Эй, стоять! На сей раз зверь остановился буквально на пару секунд, а потом расстояние между ними вновь начало сокращаться. — Думаешь, тебе сегодня повезло, ты, гнилушка? Повезло, да? Ха! Зверь теперь крался очень медленно. Крался и нюхал, крался и нюхал… От самого этого существа воняло отвратительно. Вот его нос оказался всего в нескольких дюймах от Жерара. Попугай наклонился и что было сил впился клювом в мягкий нос животного. Зверь взвыл и отпрыгнул назад, едва не сбив Жерара с куста, но птица сумела сохранить равновесие. — Каждый раз, когда оборачиваешься, ожидай увидеть сзади меня, Мэтт! — продекламировал Жерар. — Потому что, когда однажды ты обернешься, я буду там, и я убью тебя! Зверь улегся на живот и тер раненый нос передними лапами. Через полминуты он поднялся и грозно зарычал. — Жизнь тяжела. Но она вдвойне тяжелее, если ты глуп. Теперь рычала уже вся стая. Звери выстроились полукругом и пошли вперед. Они словно понимали друг друга и переговаривались низким горловым рычанием. Жерар распушил перья, потом еще раз. Он даже растопырил крылья и захлопал ими, пытаясь казаться большим и страшным, но звери почему-то не испугались. — Эй вы, кретины! Вам грозит опасность, разве вы не видите? Они гонятся за вами, они гонятся за всеми нами! Однако на сей раз голос не произвел на животных никакого эффекта. Они продолжали медленно сжимать кольцо вокруг можжевелового куста. Жерар обернулся и посмотрел на тех тварей, которые подходили сзади. Нехорошо! Очень нехорошо! — Убирайтесь туда, откуда пришли! — заорал Жерар и снова нервно захлопал крыльями. Видимо, нервозность ситуации придала ему сил, поскольку на сей раз он даже немного приподнялся в воздух над веткой, на которой сидел. Рычащие звери были уже совсем рядом. Жерар стал изо всех сил бить крыльями и почувствовал, что поднимается в воздух. Последний раз ему подрезали перья на крыльях несколько недель назад, и за это время они успели отрасти. Он снова мог летать! Он поднялся высоко над землей и убедился в том, что умеет парить. Не так, как орел, разумеется, но хотя бы чуть-чуть. Вонючие твари оказались далеко внизу и продолжали рычать, задрав головы кверху, а Жерар полетел на запад, в том направлении, куда уехал Стэн. Он улетал от восхода, навстречу темноте. Своим чутким обонянием он уловил запах пищи — и летел к ней.ГЛАВА 078
Спавшая на переднем сиденье машины, Алекс открыла глаза и увидела, что она окружена мужчинами. Трое из них заглядывали в машину. На них были ковбойские шляпы, а в руках они держали палки с проволочными петлями на концах. Она резко выпрямилась на сиденье. Один из мужчин сделал ей знак, веля сидеть смирно. — Минутку, мисс. Не дергайтесь. Алекс посмотрела на сына. Тот продолжал мирно спать позади нее. Ничто не могло разбудить Джеми. Когда Алекс снова перевела взгляд на мужчин, она вскрикнула от страха. Один из ковбоев поднял палку. В прикрепленной к ней петле висела гигантская гремучая змея не меньше полутора метров в длину. Она извивалась и издавала характерный звук трещоткой на хвосте. — Теперь можете выйти, если хотите, — сказал ковбой и отшвырнул рептилию далеко в сторону. Алекс осторожно открыла дверь. — Ее привлекло тепло вашего двигателя. Под утро они всегда заползают под машины. Мужчин было шестеро. У каждого в руках была палка с петлей и мешок, внутри которого что-то шевелилось. Теперь ей было нетрудно догадаться, что именно. — Что вы делаете? — спросила она. — Собираем гремучек. — Зачем? — Для фестиваля гремучих змей. Он состоится на следующей неделе в Юме. — Ага, — кивнула Алекс, ничего не понимая. — Это вроде конкурса. Кто принесет больше всего змей, тот и победил. — Понятно. — Их принимают на вес, так что мы берем только самых здоровых змеюк. Извините, мы не хотели вас напугать. — Спасибо. Группа мужчин двинулась прочь, но тот, который говорил с Алекс, задержался. — Мэм, вам не стоит находиться тут одной, — проговорил он. — Хотя у вас, как я вижу, есть оружие. — Он кивнул на лежавший в машине дробовик. — Да, вот только патронов к нему у меня нет. — Ну это как раз не беда, — сказал мужчина и направился к своей машине, припаркованной через дорогу. — У вас двенадцатый калибр? — спросил он, обернувшись на ходу. — Да, — ответила Алекс, — двенадцатый. — Годится. Вернувшись через минуту, ковбой протянул Алекс целую пригоршню красных патронов для ружья, и она рассовала их по карманам. — Спасибо, — поблагодарила она. — Сколько я вам должна? Он покачал головой: — Просто будьте осторожны, мэм. Сказав это, мужчина повернулся и двинулся следом за своими товарищами. Потом снова остановился, оглянулся на Алекс и сообщил: — С час назад здесь проезжал большой черный «Хаммер». Здоровенный дядька с бородкой сказал, что он ищет женщину и маленького мальчика. Они, дескать, пропали, а он их дядя. — Ага. А что вы ему сказали? — Мы вас тогда еще не видели, вот так и сказали. — Куда он поехал? — В сторону Эльсинора. Но, я думаю, сейчас он, наверное, уже едет обратно. — Спасибо, — сказала Алекс. Ковбой помахал ей рукой. — Не останавливайтесь на бензоколонке, — предупредил он. — Желаю удачи.Си-би-эс 5, Сан-Франциско (транскрипт) ОБВИНЕННЫЙ В БИОТЕРРОРИЗМЕ ПРЕСТУПНИК СЕГОДНЯ ВЫПУЩЕН НА СВОБОДУ Си-би-эс 5: Сегодня из тюрьмы округа Аламеда с испытательным сроком в два года был выпущен подозреваемый в терроризме Марк Зангер. Он был арестован за хранение опасных биологических материалов. Информированные источники сообщили, что техническая сложность предъявленных Зангеру обвинений заставила прокурора неохотно признать, что он не может упрятать Зангера за решетку. В частности, было поставлено под сомнение обвинение Зангера в том, что он генетически модифицировал черепах в Латинской Америке. Мы говорим с Хулио Манаресом в Коста-Рике. Манарес: Атлантические черепахи действительно подверглись генной модификации, которая заставляет их панцири светиться фиолетовым светом. Однако объяснения тому, как это было сделано, не существует. Возраст чере-пах указывает на то, что эта генная манипуляция была произведена с ними от пяти до десяти лет назад. Си-би-эс 5: Вскоре после ареста Зангера следователи установили, что он не находился в Коста-Рике в то время, когда были проделаны эти генные модификации. Он побывал там лишь в прошлом году. И вот Марк Зангер, подозревавшийся в терроризме, вышел на свободу, заплатив штраф в пятьсот долларов.
ГЛАВА 079
В комнате 443 здания конгресса вот-вот должны были начаться слушания. В ожидании этого момента конгрессмен Марвин Минковски (демократ, штат Висконсин) повернулся к конгрессмену Генри Векслеру (демократ, штат Калифорния) и спросил: — Не следует ли нам принять более жесткие правила, чтобы ограничить доступность рекомбинантных ДНК? — Ты намекаешь на Зангера? — Ну, последний случай связан именно с ним. Где он взял все то, что у него обнаружили, ты случайно не знаешь? — В Интернете, — ответил Векслер. — Набор для создания рекомбинантной ДНК можно купить в Нью-Джерси и Северной Каролине, и стоит он пару сотен баксов. — Это грозит обернуться бедой, ты так не думаешь? — Послушай, — сказал Векслер, — моя жена — заядлый садовод, а твоя? — Она с ума сходит от своих роз. — Наверное, посещает местный клуб садоводов? — Само собой. Раньше многие садоводы выводили новые гибриды, прививая растения. Теперь они пошли дальше и используют для этого наборы ДНК, — проговорил Векслер. — Генетически модифицированные розы создают сегодня во всем мире. Именно таким образом японцы вывели голубую розу, о которой садоводы мечтали столетиями. Так что новые технологии нынче повсюду, Марв. И в крупных компаниях, и во дворах домохозяек. Они везде. — И что же с этим делать? — спросил Минковски. — Ничего. Я не сделаю ничего, что огорчило бы твою жену. И мою, кстати, тоже. — Он обхватил подбородок ладонью (этот жест всегда очень красиво выглядел на телеэкране). — Но, возможно, мне пора произнести речь и выразить озабоченность в связи с потенциальной опасностью, которую представляет неконтролируемое развитие этих технологий. — Отличная мысль! — обрадовался Минковски. — Я, пожалуй, тоже забацаю речь на эту тему.НОВОСТИ ЛИПОСАКЦИИ Жир премьер-министра продан за 18 тысяч долларов НОВОСТИ БИ-БИ-СИ. Кусок мыла из жира, выкачанного из итальянского премьер-министра Сильвио Берлускони, продан частному коллекционеру за 18 тысяч долларов. Мыло является произведением искусства, названным «Mani Pulite» («Чистые руки»). Его автор — художник Джанни Мотти, живущий и работающий в Швейцарии. Моти приобрел жир в клинике в Лугарно, где Берлускони была проведена процедура липосакции. Затем Мотти перетопил жир в кусок мыла и продал его на художественной ярмарке в Базеле частному швейцарскому коллекционеру, который теперь может умывать руки при участии премьер-министра Италии. Наблюдатели отмечают, что Берлускони весьма непопулярен в Европе, и это могло снизить цену мыла из его жира. По их мнению, жир кинозвезд будет пользоваться куда большим спросом и оцениваться значительно выше. «Цена на субпродукты из Брэда Пита или Памелы Андерсон будет просто заоблачной», — сказал один из них. Согласятся ли звезды продавать свой жир? «А почему бы и нет, — отвечает пластический хирург из Беверли-Хиллз. — Они могут использовать вырученные деньги на благотворительность. Они ведь все равно делают липосакцию. Сейчас мы просто выбрасываем жир, выкачанный из их тел, а он мог бы пойти на благое дело». БЫСТРОХОДНЫЙ КАТЕР НА ЯГОДИЧНОМ ТОПЛИВЕ СЛУЖБА ЭЛЕКТРОННЫХ НОВОСТЕЙ. Состоятельный житель Новой Зеландии Питер Бетан попытается установить мировой рекорд, совершив кругосветное путешествие на быстроходном катере, использовав в качестве топливажир из собственных ягодиц. Его экологически чистый 78-футовый тримаран «Эрсрейс» оснащен двигателем, работающим на биодизельном топливе, созданном из растительного масла и жиров. Строго говоря, собственная «пятая точка» мистера Бетана внесла весьма скромный вклад в осуществление запланированного им путешествия, поскольку его ягодицы стали животворным источником всего одного литра топлива. Тем не менее Бетан отметил, что с его стороны это явилось жертвой, поскольку, как он выразился, «мою задницу искромсали вдоль и поперек». ХУДОЖНИК ГОТОВИТ И ЕСТ СОБСТВЕННЫЙ ЖИР РЕЙТЕР. Нью-йоркский художник-концептуалист Риккардо Вега прошел процедуру липосакции, приготовил собственный жир и съел его. Он заявил, что целью этой акции было привлечение внимания к бесхозяйственности западного общества. Он также сохранил еще несколько порций своего жира, намереваясь их продать. По его словам, это даст людям возможность попробовать на вкус человеческую плоть и на собственном опыте узнать, что такое каннибализм. Вега пока не назначил цену на свой жир, но, по мнению одного из торговцев произведениями искусства, она будет значительно ниже, чем на жир Берлускони. «Берлускони премьер-министр, а Вегу никто не знает, — заявил он. — Кроме того, он не первый в этой области. Еще до него художник Маркос Эваристта делал из собственного жира фрикадельки». Маркое Эваристта — чилиец по происхождению, художник, живущий в Дании. Слухи о том, что фрикадельки из его жира будут выставлены на аукционе «Кристи», не могут быть подтверждены, поскольку представители аукционного дома отказались обсуждать данную тему.
ГЛАВА 080
Карета «Скорой помощи» летела по шоссе на юг. Сидевшая за рулем Долли разговаривала по телефону с Васко, используя только что купленную новенькую блютус-гарнитуру. Васко был зол, но Долли ничем не могла ему помочь. Он уже во второй раз взял ложный след и винить в этом должен был только самого себя. — Слушай, — говорила Долли, — мы только что, буквально несколько минут назад, получили список ее телефонных звонков за последние пять лет. В этой зоне телефонного кода живут люди, которым Алекс регулярно звонила. Их фамилия Кендалл, Генри и Линн. Он биохимик; чем занимается его жена, мы не знаем, но она и Алекс ровесницы. Мы предполагаем, что, возможно, они вместе росли. — Где живут эти Кендаллы? — спросил Васко. — В Ла-Джолле. Это к северу от… — Я знаю, где это находится, черт возьми! — прогремел Васко. — Где ты сейчас? — спросила Долли. — Возвращаюсь из Эльсинора. Я нахожусь по крайней мере в часе езды от Ла-Джоллы. Дорога тут чертовски извилистая. Я уверен, что она спала в машине где-то на этой дороге. — Откуда ты это знаешь? — Знаю, и все тут! Нюхом чую. — Что ж, наверное, сейчас она как раз едет в Ла-Джоллу. А может, уже приехала туда. — А где ты? — В двадцати минутах езды от дома Кендаллов. Хочешь, чтобы мы их взяли? — Как себя чувствует док? — Трезвый. — Точно? — Хоть сейчас в правительство сажай. Пьет кофе из термоса. — Ты проверила, что в термосе? — Конечно. Так что нам делать — действовать самостоятельно или дождаться тебя? — Если наткнетесь на девчонку, Алекс, оставьте ее в покое, а если увидите парня, берите его. — Будет сделано.ГЛАВА 081
— Боб! — сказала Алекс, прижимая к уху сотовый телефон. На другом конце линии послышалось сонное ворчание:- Сколько сейчас времени? — Семь утра, Боб. — О, господи! — Послышался мягкий шлепок, словно голова собеседника упала на подушку. — Ну, Алекс, если ты разбудила меня из-за какой-нибудь ерунды, берегись. — Ты что, побывал вчера на очередной дегустации? Роберт А. Кох, уважаемый глава юридической фирмы, был известен своим пристрастием к хорошему вину. У него была собственная коллекция вин, он покупал их на аукционах «Кристи», ездил за особо редкими сортами в Напу, Австралию, Францию. Но Алекс подозревала, что все это было лишь прикрытием, основанием для того, чтобы иметь возможность постоянно выпивать. — Я жду, Алекс, и постарайся не разозлить меня. — Ладно. В течение последних суток за мной гоняется «охотник за людьми» — здоровенный дядька, прямо ходячий комод. Он преследует меня и моего сына, хочет проткнуть нас иглами для биопсии и взять наши клетки. — Очень смешно. А теперь давай серьезно. Что тебе нужно? — Я говорю совершенно серьезно! Меня и моего сына преследует охотник за людьми! — Ни с того ни с сего? — Нет, я думаю, это связано с «Биогеном». — Я слышал, что у «Биогена» неприятности, — сказал Боб. — И теперь, говоришь, они пытаются взять ваши клетки? Они, вероятно, не имеют права это делать. — «Вероятно» — это не то, что я хотела услышать. — Закон расплывчат… — Послушай! Рядом со мной находится мой восьмилетний сын. А они пытаются схватить его затолкать в машину «Скорой помощи» и проткнуть его печень иглами! Я не хочу слышать «вероятно» и «закон расплывчат»! Я хочу услышать: «Мы не допустим этого!» — Конечно, мы попытаемся. Это связано с делом твоего отца? — Да. — Ты ему звонила? — Он не отвечает. — А в полицию ты звонила? — В Окснарде выдан ордер на мой арест. Сегодня там состоятся слушания. Мне нужно, чтобы на них присутствовал какой-нибудь хороший юрист, представляющий мои интересы. — Я отправлю туда Денниса. — Я сказала «хороший». — Деннис вполне хорош. — Деннис хорош, если у него есть месяц на подготовку, а слушания назначены на сегодня, Боб. — Ладно, а кого хотела бы там видеть ты? — Тебя. — О, Боже милостивый! Окснард! Это же так далеко, мать твою! — Боб, меня довели до того, что мне пришлось украсть дробовик, и теперь я повсюду таскаю его с собой! А ты ноешь только потому, что тебе придется всего лишь прокатиться на машине! — Ну хорошо, хорошо, не кипятись. Только сначала мне нужно уладить кое-какие дела. — Ты поедешь? — Да, я поеду. Можешь хотя бы намекнуть мне, вокруг чего весь этот сыр-бор? — Детали ты найдешь в файле Барнета. Я предполагаю, что речь идет о праве принудительного отчуждения частной собственности или присвоении чужой собственности. — Под собственностью подразумеваются твои клетки? — «Биоген» утверждает, что они принадлежат ему. — Каким образом ему могут принадлежать твои клетки? Вот клетки твоего отца — да. А, я понял! Ведь клетки-то у вас одинаковые! Но это полный бред, Алекс! — Вот и скажи это судье. — Они не имеют права нарушать целостность твоего организма или организма твоего ребенка только потому… — Прибереги это для судьи, — сказала она. — Я перезвоню тебе позже, чтобы узнать, как все прошло. Алекс закрыла телефон и посмотрела на Джеми. Он все еще мирно спал и был похож на ангелочка. Если Кох доберется до Окснарда до середины дня, он может добиться назначения экстренных слушаний на сегодня. Наверное, звонить ему стоит не раньше четырех часов дня. Это время будет тянуться для нее невыносимо долго. Алекс ехала в Ла-Джоллу.ГЛАВА 082
«Только гостей нас сейчас не хватало!» — думал Генри Кендалл, с неодобрением наблюдая за тем, как Линн обнимается с Алекс Барнет, а потом наклоняется и целует ее сына Джеми. Алекс и Джеми заявились, даже не предупредив о своем приезде. Оживленно болтая и жестикулируя, счастливые оттого, что наконец встретились, женщины отправились на кухню готовить завтрак для Джеми Алекс. Их собственный Джеми тем временем играл с Дейвом в «Плейстейшн». Игра называлась «Рули или умри». Из их комнаты доносились звуки сталкивающихся машин и визг покрышек. Генри Кендалл был потрясен случившимся и не находил себе места от волнения. Он отправился в свою комнату, чтобы обдумать сложившуюся ситуацию. Он только что вернулся из полицейского участка, где вместе с копами просмотрел запись камеры наблюдения, установленной на школьной игровой площадке. Качество записи было скверным, и это к лучшему, потому что Генри было невыносимо смотреть, как здоровенный балбес Билли бьет и пинает его сына. Несколько раз ему даже приходилось отвернуться. А остальные мальчишки, эта банда скейтбордистов? Им место в тюрьме! Если есть на земле справедливость, их всех исключат из школы. Но вместе с тем Генри понимал: на этом все не закончится. В наши дни судятся все кому не лень, и Генри не сомневался: родители скейтбордистов тоже будут судиться, добиваясь восстановления своих отпрысков в школе. Они подадут в суд на его семью, на Джеми и Дейва. И во время судебного разбирательства непременно выяснится, что не существует никакого синдрома Гандлера — Крюкхайма, или как там назвала его Линн. Все узнают о том, что Дейв всего лишь трансгенный шимпанзе. А что потом? В средствах массовой информации поднимется такой вой, что хоть святых выноси, репортеры месяцами будут ошиваться на лужайке перед их домом, преследовать членов их семьи везде, где бы те ни появились. Они будут снимать их скрытыми камерами днем и ночью, они до основания разрушат их жизнь. А когда журналистам это надоест, в бой вступят попы, проповедники, религиозные организации и защитники животных. Генри и его родных будут называть безбожниками и преступниками, несущими угрозу не только всему американскому обществу, но и биосфере в целом. Генри, как наяву, видел телевизионных комментаторов, галдящих на разных языках — английском, испанском, немецком, французском, японском, — и все это на фоне картинок, на которых изображен их дом, сам Генри и Дейв. И это будет только начало. Дейва, естественно, заберут, Генри, возможно, отправится в тюрьму. Впрочем, последнее было маловероятным. Ученые на протяжении двух десятков лет сплошь и рядом нарушали правила в отношении генетических экспериментов, и никого еще не посадили, даже если пациент умирал. Но заниматься исследованиями ему точно запретят. Не исключено, что его выгонят из лаборатории — на год, а то и больше. Как в таком случае ему содержать семью? Линн в одиночку не потянет, а ее интернет-бизнес наверняка прикажет долго жить. А что будет с Дейвом? А с его сыном? С Трейси? Жители Ла-Джоллы, по крайней мере значительная их часть, придерживались довольно либеральных взглядов, но даже им вряд ли будет приятно узнать, что их дети ходили в одну школу с очеловеченной обезьяной. Люди к такому еще не готовы, а их либерализм существует преимущественно на словах. Возможно, его семье придется сменить место жительства _ продать дом и переехать куда-нибудь подальше, в Монтану, например. Хотя может статься, что там их встретят еще менее гостеприимно. Эти и другие мысли вертелись в голове у Генри под аккомпанемент ревущих моторов, вой автомобильных гудков и скрежет металла, а его жена и ее подруга смеялись на кухне. Генри был в отчаянии. И над всем этим тяготело непреходящее чувство вины.* * *
Ясно было одно: он должен внимательнее следить за своими детьми, постоянно знать, где они находятся и чем занимаются. Он не имеет права допустить повторения инцидентов, подобных вчерашнему. Линн хотела продержать детей дома еще один час. Пусть они опоздают в школу, но зато не будет неприятных встреч со старшеклассниками. Билли Кливер представлял собой явную опасность, и, похоже, его не задержали в полиции. Его скорее всего просто попугали, а потом передали с рук на руки отцу. Тот, насколько было известно Генри, работал специалистом по вопросам обороны в местном научно-исследовательском центре и был очень жестким, агрессивным человеком, одним из тех, кто предпочитает решать проблемы сабельным ударом. Генри повернулся к пакету, который принес из лаборатории. В качестве пункта отправления на посылке значилось: «Трактек индастриз», город Чиба, Япония. Внутри находились пять серебряных трубочек длиной в дюйм и чуть тоньше, чем соломинка для содовой. Он вынул их и стал рассматривать. В каждое такое чудо миниатюризации было встроено устройство глобального позиционирования, датчики температуры тела, пульса, дыхания и кровяного давления. Оно активировалось с помощью вмонтированного с одной стороны магнита. Кончик трубочки один раз вспыхивал голубым светом, и она начинала работать. Эти устройства были предназначены для контроля над лабораторными приматами, обезьянами и бабуинами. К ним прилагались специальные хирургические инструменты, напоминавшие большие шприцы, для того чтобы вводить их под кожу шеи, над ключицей. Разумеется, со своими детьми Генри так поступить не мог, поэтому возникал вопрос: куда поместить эти маячки? Размышляя над этим, Генри отправился в гостиную, где находились дети. Положить сенсоры в школьные ранцы? Не пойдет. Зашить в воротники рубашек? Дети их почувствуют. Так куда же?* * *
Хирургический инструмент сработал безупречно. Маячок идеально вошел в резиновую пятку кроссовки. Один маячок он ввел в кроссовку Джеми, второй — в кроссовку Дейва, а третий, повинуясь некоему наитию, он решил поместить в кроссовку второго Джеми, сына Алекс. — Зачем это? — спросил Джеми. — Мне нужно произвести кое-какие измерения. Сейчас вернусь. Генри ввел капсулу в третью кроссовку. У него осталось еще две. «Что делать с ними?» — размышлял Генри. В голову приходило несколько вариантов.ГЛАВА 083
«Хаммер» остановился позади кареты «Скорой помощи». Васко выбрался из машины и подошел к ней. — Что тут происходит? — спросил он, забравшись внутрь. Долли кивком головы указала на дом в конце улицы. — Там живут Кендаллы, а перед домом ты можешь видеть машину Барнет. Она внутри уже час. — И что она там делает? — нахмурившись, осведомился Васко. Долли покачала головой. — Я могу использовать микрофон направленного действия, но для этого нужно очутиться прямо напротив окон, а ты, я думаю, не хочешь, чтобы мы засветились. — Верно, не хочу. Васко откинулся на сиденье, издал протяжный вздох и взглянул на часы. — Что ж, войти туда мы не можем. «Охотникам за людьми» было разрешено входить в жилища преследуемых без ордера, но в дом третьего лица они вломиться не могли, даже если знали, что их «дичь» находится там. — Рано или поздно, — сказал Васко, — она все равно выйдет, а мы будем тут как тут.ГЛАВА 084
Жерар устал. С того времени, как ему удалось отдохнуть в последний раз, он летел уже целый час, и это была настоящая катастрофа. Вскоре после рассвета он оказался возле домов, откуда доносился запах еды. Это были деревянные постройки с облупившейся на стенах краской. Рядом с ними стояли старые машины, вокруг которых росла трава, за изгородью фыркали большие животные. Жерар уселся на столб изгороди и увидел, как из дома выходит мальчик в синем комбинезоне и с ведром в руке. Едой запахло еще сильнее. — Хочу есть, — сказал он. Мальчик обернулся, посмотрел вокруг и пошел дальше. — Я хочу есть, — повторил Жерар. — Я голоден. Мальчик снова остановился и принялся озираться. — В чем дело? Ты что, говорить не умеешь? — Умею, — сказал мальчик. — А вы где? — Здесь. Мальчик увидел птицу и подошел к столбу. — Меня зовут Жерар. — Вот это да! Ты умеешь говорить? — Невероятно, правда? — спросил Жерар. От ведра исходил чарующий аромат кукурузы и другого зерна. Правда, было там что-то такое, что пахло скверно, но голод был сильнее. — Я хочу есть. — А что именно ты хочешь? — спросил парень. Он сунул руку в ведро и вытащил оттуда пригоршню еды. — Вот это будешь? Жерар наклонился, попробовал предложенное угощение и тут же выплюнул его. — Гадость! — Это корм для кур. Им нравится. — У тебя есть свежие овощи? Мальчишка засмеялся. — Какой ты смешной! Ты говоришь, как англичанин. Как тебя зовут? — Жерар. Апельсин найдется? — Попугай нетерпеливо раскачивался на столбе. — Я люблю апельсин. — Где ты научился так хорошо говорить? — Я могу задать тебе тот же самый вопрос. — Знаешь что? Я покажу тебя своему папе, — сказал парнишка и, вытянув руку, подставил ее Жерару. — Ты ведь ручной? — Ручнее не бывает. Жерар перешел со столба на руку мальчика, и тот, посадив его на плечо, направился обратно к деревянному дому. — Держу пари, мы сможем продать тебя и заработать кучу денег. Жерар издал пронзительный вопль и взлетел на крышу дома. — Эй, вернись! Из дома послышался голос: — Джаред, делай свою работу! Мальчик неохотно вернулся на грязный двор и стал бросать на землю птичий корм. Желтые птицы кудахтали, подпрыгивали и расталкивали друг друга. Они казались чрезвычайно глупыми. Поколебавшись несколько секунд, Жерар решил, что он тоже не прочь поесть это. Слетев в крыши, он пронзительно заорал, чтобы отогнать тупых птиц, и принялся подбирать с земли зерна. На вкус они были отвратительными, но надо же было ему набить брюхо! Увидев попугая, мальчишка растопырил руки и бросился на него, однако Жерар увернулся, взлетел и ухитрился больно укусить парня за нос. Тот завопил от боли, а Жерар перелетел на несколько метров дальше и снова принялся клевать куриный корм. Желтые птицы бестолково толпились вокруг него. — Пошли вон! Пошли отсюда, дуры! — крикнул Жерар, но желтые птицы не слушались. Тогда Жерар изобразил звук сирены. Мальчишка снова кинулся на Жерара, но промахнулся. Видимо, он тоже был очень глуп.* * *
— Бафтинг! [61] Бафтинг! Высота — двадцать тысяч метров! Бафтинг! Произвожу набор высоты! — Затем — звук взрыва. Эта импровизация заставила кур разбежаться и позволила Жерару спокойно поесть. Мальчишка убежал в дом, вышел оттуда с сетью и теперь подкрадывался к попугаю. Это было уже слишком. Жерара и без того начало пучить от мерзкой еды, а тут еще этот придурок, изображающий из себя гладиатора! Не дожидаясь броска, Жерар взлетел, пронесся над самой головой неугомонного малолетки, пребольно клюнул его в темечко, а затем взмыл в синее небо и продолжил свой путь.* * *
Двадцатью минутами позже, когда воздух стал прохладнее, попугай достиг берега океана и полетел вдоль него. Здесь лететь было легче — помогали воздушные потоки, даруя благословенный отдых уставшим крыльям. Жерар даже ощутил некоторое умиротворение. Это состояние продолжалось до тех пор, пока прямо над ним не пронеслась какая-то огромная белая птица — гигантских, просто невероятных размеров. Поток воздуха подхватил Жерара, завертел его и швырнул вниз. Когда Жерар пришел в себя и восстановил нормальное положение в воздухе, то увидел, что огромная птица уже далеко. Она словно плыла по воздуху, глядя на солнце единственным черным глазом, расположенным посередине головы. При этом она не размахивала крыльями и держала их неподвижно, широко расправив в обе стороны. Жерар порадовался, что птица была одна. Если бы над ним пролетела целая стая таких же, ему бы несдобровать. Он видел, как, совершив плавный поворот, птица направилась к земле. И именно в этот момент он заметил внизу чудесный зеленый оазис, раскинувшийся посреди высохшего побережья. Настоящий оазис! Он расположился неподалеку от нагромождения огромных булыжников. Морской ветер качал ветви пальм и пышных садов, а вокруг этой зеленой роскоши угнездились чудесные домики. Жерар сразу же проникся уверенностью: там наверняка есть еда. Зрелище было столь привлекательным, что он резко спикировал вниз.* * *
Это было похоже на чудо. По саду, полному цветов и кустарников, в прохладной тени пальмовых деревьев, наполненной щебетанием сотен птиц, молча ходили красивые люди в белой одежде. Едой здесь не пахло, но Жерар был уверен: она здесь должна быть. И внезапно он ощутил его — божественный запах разрезанного апельсина! А в следующий момент он увидел вторую птицу с ослепительно ярким красно-синим оперением. Она сидела на насесте, а рядом стоял поднос с кусочками фруктов: апельсинов, авокадо. И еще там был восхитительный свежий лук-латук! Жерар приземлился рядом с птицей. — Я хочу тебе понравиться, — сообщил он. — При-вет, — хрипло прокаркал красно-синий. — Я хочу тебе понравиться. — При-вет. — Хорошо у тебя здесь! Меня зовут Жерар. — Как дела, док? — спросила птица. — Можно мне кусочек апельсина? — При-вет. Как дела, док. — Я говорю, можно мне апельсина? — При-вет. Потеряв терпение, Жерар взял с блюда дольку апельсина. Красно-синяя птица злобно клюнула его, но он увернулся и упорхнул, унося в клюве апельсин. Жерар уселся на ветку дерева, посмотрел вниз и только теперь увидел, что вторая птица прикована цепочкой к насесту. Жерар, не торопясь, съел апельсин, а потом полетел за добавкой. Теперь он подошел к насесту сзади, а в следующий раз — сбоку. Он подлетал неожиданно, хватал новый кусок и улетал подальше от злобной птицы, которая могла выразить свое возмущение лишь одним словом: — При-вет! Через полчаса Жерар полностью насытился. Он стал рассматривать людей в белой одежде. Они говорили про найквил [62] и «Джелл-О» [63]. — «Джелл-О» — это вкусный десерт для всей семьи, который теперь содержит еще больше каль-ци-я! — сообщил Жерар, сидя на ветке. Двое из тех, кто был внизу, посмотрели наверх, кто-то засмеялся, и они пошли дальше. Здесь царил мир и покой. В ручейках, бежавших вдоль дороги, бурлила вода. Он останется здесь. Впервые за долгое, долгое время Жерар ощутил уверенность и спокойствие.ГЛАВА 085
— Все! Работаем! — скомандовал Васко. Из дома Кендаллов вышли двое мальчиков. Один — темненький и кривоногий, в бейсбольной кепке, второй — светленький и тоже в бейсболке. На нем были штанишки цвета хаки и спортивная рубашка. — Похоже, это и есть Джеми, — сказал Васко, заводя двигатель. Машина тронулась с места и медленно поехала вперед. — Не знаю, — проговорила Долли. — Он как-то иначе выглядит. — Это из-за бейсболки, — сказал Васко. — А ты возьми да спроси его. Долли опустила стекло, высунулась и окликнула мальчика: — Ты Джеми? — Да, — ответил он, повернув голову. Долли выпрыгнула из машины.* * *
Когда с улицы раздался высокий вопль, Генри Кендалл работал за компьютером, активируя «Трактек». Он сразу понял, что кричит Дейв. Вскочив со стула, он опрометью бросился к двери. Следом за ним бежала выскочившая из кухни Линн. Генри успел заметить, что Алекс осталась сидеть на кухне, крепко прижав к себе своего сына. На ее лице был написан ужас.* * *
Дейв был поставлен в тупик происходящим. Сначала Джеми о чем-то говорил с женщиной, а потом она выскочила из машины и схватила его. Дейв не был склонен нападать на самок, поэтому он просто смотрел, как женщина сгребла Джеми в охапку, подтащила его к белой машине и открыла задние двери. Внутри он увидел мужчину в белом халате и много блестящих инструментов, вид которых здорово напугал его. Джеми, видимо, тоже испугался, поскольку он принялся кричать. И тогда женщина засунула его в машину и захлопнула двери. Прежде чем машина тронулась с места, Дейв заверещал, кинулся к задней ее части и вцепился в хромированные ручки дверей. Машина поехала, набирая скорость, но Дейв не разжимал рук, болтаясь на дверях, как привязанная игрушка. Ухватившись покрепче, он подтянулся и заглянул в заднее окно. Он увидел мужчину в белом халате и женщину. Она пыталась положить Джеми на носилки и привязать его к ним. Джеми кричал. Дейв ощутил, как по его жилам разлилась горячая ярость. Он взвыл и стал колотить кулаком в дверь. Женщина подняла на него встревоженный взгляд. Казалось, она была потрясена, увидев Дейва. Затем она повернулась к водителю и что-то прокричала. Водитель принялся резко крутить руль, и машина стала рыскать по дороге. Дейва швыряло из стороны в сторону, и ему с трудом удавалось удерживаться, вцепившись в скрытые в углублениях дверей ручки. Когда его в очередной раз бросило влево, он вытянул руку и ухватился за фонарь, установленный над дверями, а затем забрался на крышу «Скорой». Дул сильный ветер, а поверхность крыши было совершенно гладкой. Дейв лег на живот и пополз вперед. Машина выправилась, сбавила скорость и поехала ровно. Изнутри слышались крики. Дейв продолжал ползти.* * *
— Мы от него отделались! — крикнула Долли, поглядев в заднее окно. — Кто это был? — Не знаю, но похож на обезьяну. — Он не обезьяна! Он мой друг! — крикнул Джеми, сопротивляясь попыткам привязать его к носилкам. — Мы вместе ходим в школу! Когда парень висел снаружи, ветер сорвал с него кепку, и Долли успела заметить, что его голова покрыта коричневой шерстью. — Как тебя зовут? — обратилась она к своему пленнику. — Джеми. Джеми Кендалл. — О нет! — выдохнула она. — О Боже! — прорычал Васко, ведя машину. — Ты взяла не того парня? — Но он сказал, что его зовут Джеми! — Это не тот Джеми, дура! Ты понимаешь, что это значит? Похищение человека! — Я не виновата… — А кто, по-твоему, виноват? — Ты тоже видел мальчишку. — Я не видел… — Ты смотрел прямо на него. — Да заткнись же ты! Хватит спорить! Его нужно вернуть обратно. — О чем ты говоришь? — Мы должны отвезти его туда, откуда взяли! Ведь получается, что мы совершили преступление! Киднепинг! А в следующий момент Васко выругался и закричал.* * *
Дейв сидел на крыше «Скорой помощи» в промежутке между мигалками и лобовым стеклом. Он наклонился со стороны водителя и посмотрел вниз. Возле окна торчало большое боковое зеркало, в котором было видно уродливое лицо водителя с черной бородой. Он вел машину и что-то кричал. Дейв знал, что этот человек хочет сделать Джеми больно. Он скалил зубы, что являлось признаком злости. Дейв спрыгнул вниз, повис на боковом зеркале, а затем просунул руку в открытое окно. Его сильные пальцы ухватили бородатого за нос. Тот завопил и дернул головой. Пальцы Дейва соскользнули с носа врага, но он тут же метнулся вперед и вцепился зубами в его ухо. Мужчина кричал от ярости, Дейв чувствовал ее, но ярости было в избытке и у него самого. Он стиснул челюсти изо всех сил и почувствовал, как ухо противника с хрустом отделилось, а на подбородок Дейва хлынула горячая кровь. Водитель заголосил еще громче и резко вывернул руль.* * *
«Скорая помощь» накренилась, ее левые колеса приподнялись над асфальтом, и она медленно завалилась на правый бок. Послышался отвратительный скрежет металла. Когда машина падала, Дейв все еще висел на зеркале, но от удара его швырнуло в окно «Скорой помощи», прямо на лицо бородатого, и одна кроссовка Дейва оказалась у него во рту. Машина прокатилась несколько метров на боку и остановилась. Мужчина кусал ногу Дейва и кашлял, женщина в глубине машины кричала. Дейв вытащил ногу из кроссовки, оставив ее во рту у водителя. Из ушного отверстия бородача хлестала кровь. Дейв скинул вторую кроссовку, прыгнул во внутренний салон «Скорой помощи» и, хоть и не без усилий, сумел открыть задние двери. Человек в белом халате лежал на боку, изо рта у него текла кровь. Он навалился всем своим весом на Джеми, и тот кричал от боли и страха. Дейв вытащил дядьку в белом халате из машины и бросил его прямо на проезжую часть, а затем вернулся за Джеми. Он поднял его, перекинул через плечо и побежал. Он нес друга домой. — Ты не ранен? — спросил Джеми. Откушенное ухо все еще находилось во рту Дейва. Он сплюнул его в ладонь и ответил: — Нет. — Что это у тебя в руке? Дейв разжал кулак. — Ухо. — Тьфу, какая гадость! — Я откусил ему ухо. Он плохой. Он хотел сделать тебе больно. Приблизившись к дому, они увидели, что все выстроились на лужайке: Генри, Линн и их гости. Дейв поставил Джеми на землю, и тот бросился к родителям. Дейв ждал, когда его мама, Линн, приласкает его, но она была целиком поглощена Джеми. Дейву стало обидно. Он бросил ухо,которое держал в руке, на землю. Все суетились вокруг него, но никто к нему не прикасался, никто не хотел погладить его шерсть. Ему становилось все более и более грустно. А потом он увидел похожую на большую коробку черную машину, ехавшую по улице по направлению к ним. Она была огромной, высокой и неслась прямо на лужайку.ГЛАВА 086
В зале суда Окснарда было тесно и так холодно, что Боб Кох не на шутку испугался возможности подхватить воспаление легких. Он и без того чувствовал себя препогано. Похмелье, хотя и ушло, но уступило место изжоге и кислому вкусу во рту. Судья был моложавым мужчиной лет сорока и, судя по его виду, тоже перебрал накануне. А может, и нет. Кох прочистил горло. — Ваша честь, я представляю Александру Барнет, которая не смогла лично присутствовать здесь. — Суд приказал ей явиться, — сказал судья, — и именно лично. — Мне это известно, ваша честь, но в настоящее время она и ее ребенок скрываются от «охотников за людьми», которые намерены изъять ткани из их тел. Чтобы не допустить этого, им пришлось спасаться бегством. — Что еще за «охотники за людьми»? — спросил судья. — Откуда они взялись? — Мы тоже хотели бы получить ответ на этот вопрос, ваша честь, — сказал Боб Кох. Судья повернулся к адвокату «Биогена»: — Мистер Родригес? — Ваша честь, — заговорил Родригес, поднимаясь со своего места, — как таковых «охотников за людьми» в данном случае нет. — А кто есть? — Работает профессиональный агент по розыску беглецов. — Кто дал на это санкцию? — Санкции как таковой также нет. В данном случае речь идет о гражданском аресте, ваша честь. — Аресте кого? — Мисс Барнет и ее сына. — На каком основании? — Незаконное владение похищенной собственностью. — Для произведения гражданского ареста владение похищенной собственностью должно быть удостоверено человеком, производящим арест. — Совершенно верно, ваша честь. — Что именно было удостоверено? — Владение чужой собственностью предполагается, ваша честь. — Полагаю, вы говорите о клеточной линии Барнета? — проговорил судья. — Да, ваша честь. Как уже было сообщено суду, — с предъявлением соответствующих документов, — эта клеточная линия принадлежала Университету Калифорнии в Лос-Анджелесе, который уступил право собственности компании «Биоген» из Вествью. Данное право Собственности подтверждено решениями нескольких предыдущих судов. — Каким же образом эта собственность оказалась похищенной? — Ваша честь, в нашем распоряжении имеются доказательства того, что мистер Барнет организовал заговор с целью уничтожения клеточных линий, имевшихся в распоряжении «Биогена». Но, так это или нет, «Биогену» в любом случае имеет право вернуть себе клеточные линии, собственником которых он является. — Он может сделать это, взяв клетки у мистера Барнета. — Да, ваша честь, теоретически это так. Поскольку суд постановил, что клетки мистера Барнета являются собственностью «Биогена», компания может взять их в любой момент. Вне зависимости от того, находится ли эта собственность в теле мистера Барнета или нет. «Биоген» является собственником клеток. — Вы отказываете мистеру Барнету в праве на целостность его тела? — осведомился судья, вздернув брови. — Со всем уважением, ваша честь, должен заметить, что такого права не существует. Предположим, кто-то взял бриллиантовое кольцо вашей жены и проглотил его. Кольцо все равно остается вашей собственностью. — Да, но тогда мне придется набраться терпения и дожидаться, пока оно опять увидит свет Божий, — сказал судья. — А если кольцо по каким-то причинам застрянет в кишечнике? Разве вы не имеете права изъять его оттуда? Уверен, что имеете. Его никто и никаким образом не может у вас забрать. Это кольцо — ваша собственность, где бы оно ни находилось. Человек, проглотивший его, должен знать, что к нему могут быть применены меры по изъятию. Кох решил, что пора и ему вмешаться в дискуссию. — Ваша честь, — заговорил он, — если я не забыл школьный курс биологии, то, что проглочено человеком, находится не в его теле, а в пространстве внутри его тела. Поэтому можно считать, что кольцо находится вне человеческого тела. — Ваша честь! — начал закипать Родригес. — Однако все это схоластика, — продолжал Кох, повысив голос. — Мы с вами ведем речь не об украденном кольце с бриллиантом. Мы говорим о клетках, которые действительно находятся в теле человека. Предположение, что эти клетки могут принадлежать кому-то другому, даже если таково было решение апелляционного суда, ведет к абсурдным выводам, которые только что прозвучали здесь. Если у «Биогена» больше нет клеток мистера Барнета, значит, он утратил их по собственной глупости. Компания не имеет права снова заявиться к носителю этих клеток и взять у него новую порцию. Если вы потеряли кольцо с бриллиантом, вы не можете заявиться на алмазную копь и потребовать замену. — Сравнение неточно! — заявил Родригес. — Ваша честь, любое сравнение грешит неточностью. — Ваша честь, — заговорил Родригес, — я хотел бы попросить суд принимать во внимание прежние судебные решения и строго придерживаться обсуждаемой здесь проблемы. А суть ее такова. Суд вынес решение, в соответствии с которым эти клетки принадлежат компании «Биоген». Они взяты из тела мистера Барнета, но являются собственностью «Биогена». Поэтому мы утверждаем, что у нас есть право в любое время вернуть себе эти клетки. — Ваша честь, данное утверждение прямо противоречит тринадцатой поправке к Конституции США об отмене рабства. «Биоген» может владеть клетками мистера Барнета, но он не может владеть самим мистером Барнетом. Не имеет права. — Мы никогда не заявляли претензий на владение мистером Барнетом, — сказал Родригес. — Только его клетками. — Однако на практике получается так, что вы фактически закабалили мистера Барнета, коли заявляете о своем праве на доступ к его телу в любое время дня и ночи. — Джентльмены, — устало вздохнул судья, — я уловил суть проблемы, но какое отношение все это имеет к мисс Барнет и ее ребенку?* * *
Боб Кох молчал. Пусть Родригес сам роет себе могилу. Вывод, к которому он хотел подвести суд, был немыслим и неприемлем ни для кого, кроме него самого. — Ваша честь, — начал Родригес, — если суд согласен с тем, что клетки мистера Барнета являются собственностью моего клиента, как, я полагаю, и должно быть, то эти клетки должны принадлежать ему, где бы они ни находились. Если, к примеру, мистер Барнет сдавал кровь в банки крови, содержащиеся в ней клетки принадлежат нам. Мы можем заявить на них свои права и потребовать изъятия их из сданной крови, поскольку мистер Барнет по закону не имеет права передавать их какой-либо третьей стороне. Они — наша собственность. Идентичные клетки обнаружены в телах детей и внуков мистера Барнета. Следовательно, они также принадлежат нам, и мы имеем право на их изъятие. — А «охотник за людьми»? — Специалист по поиску беглецов, — поправил Родригес. — Он должен произвести гражданский арест на следующем основании. Ближайшие родственники мистера Барнета являются носителями его клеток и, следовательно, владеют тем, что принадлежит нам. Из этого проистекает вывод: они носят в себе нашу собственность, или, другими словами, владеют похищенной собственностью и, следовательно, подлежат аресту. Судья вздохнул. — Ваша честь, — продолжал Родригес, — подобное умозаключение может показаться суду нелогичным, однако необходимо исходить из того, что мы живем в новую эпоху, то, что кажется нам странным сегодня, будет выглядеть вполне логичным через несколько лет. Значительная часть человеческого генома уже приватизирована. Приватизирована информация о различных болезнетворных микроорганизмах. Мысль о том, что подобные биологические элементы могут находиться в частной собственности, шокирует многих, поскольку все это для нас внове. Но суд должен принимать решения с учетом предыдущих определений. А они таковы: клетки мистера Барнета — принадлежат нам! — Но, если говорить о его потомках, то можно считать, что их клетки являются копиями клеток мистера Барнета, — сказал судья. — Согласен, ваша честь, но это не меняет дела. Если мне принадлежит формула изготовления чего-либо, а кто-то ксерокопирует эту формулу и передает копию третьему лицу, она все равно остается моей собственностью. Формула принадлежит мне, вне зависимости от того, как или кем она была скопирована. Судья повернулся к Бобу Коху: — Мистер Кох?* * *
— Ваша честь, мистер Родригес просил строго придерживаться обсуждаемой темы. Так я и поступлю. В ходе предыдущих судебных разбирательств было решено, что, будучи изъяты из тела мистера Барнета, его клетки ему более не принадлежат. Но в этих разбирательствах не говорилось, что мистер Барнет является ходячей золотой жилой, в которой «Биоген» может ковыряться снова и снова. И уж тем более в них не было ни намека на то, что «Биоген» имеет право на физическое изъятие клеток у любого их носителя. Требования истца выходят далеко за рамки предыдущих судебных решений и определений. Это по сути новый иск, в основе которого лежит одно лишь стремление выдать желаемое за действительное. И мы просим суд потребовать от «Биогена», чтобы тот отозвал своего «охотника за людьми». — Я не понимаю, — заговорил судья, — на каком основании компания «Биоген» стала действовать на свой страх и риск, мистер Родригес. Ее действия выглядят поспешными и неоправданными, если не сказать незаконными. Вы определенно могли дождаться, когда появится мисс Барнет и по собственной воле предстанет перед этим судом. — К сожалению, ваша честь, это было невозможно. Бизнес моего клиента оказался в критической ситуации. Как я уже сказал, мы считаем, что стали жертвой заговора, цель которого лишить нас того, что принадлежит нам по праву. Не вдаваясь в детали, могу сказать, что клетки должны быть возвращены немедленно. Если этого не произойдет, наши потери могут быть колоссальными, и компания может вообще вылететь из бизнеса. Мы просто своевременно реагируем на чрезвычайную ситуацию.* * *
Боб видел, что судья готов купиться на эту чушь о «своевременности реагирования». По всей видимости» он не хотел нести ответственность за разорение калифорнийской биотехнологической компании. Судья поерзал в своем кресле, посмотрел на настенные часы и снова поерзал. Нужно было исправлять ситуацию, причем немедленно. — Ваша честь, — начал Боб, — есть еще один аспект данной проблемы, который должен быть рассмотрен уважаемым судом с последующим принятием соответствующего решения. Я хотел бы обратить ваше внимание на это письменное заявление от имени Медицинского центра Университета Дьюка, датированное сегодняшним днем. — Он передал документ судье и вручил копию Родригесу. — Если позволите, ваша честь, я кратко изложу его содержание и поясню, какое отношение оно имеет к рассматриваемому делу. Затем Боб объяснил, что клеточная линия Барнета была способна в больших объемах вырабатывать вещество, называемое цитотоксический TLA7D, потенциальный антиканцероген. Именно это делало данную клеточную линию столь ценной. Однако на прошлой неделе Патентное ведомство США выдало университету Дьюка патент на ген белка TLA4A. Это ген с промотором, кодирующий белок, который удаляет гидроксильную группу из центра цитотоксичного белка, связывающегося с Т-лимфоцитами, 4В. Этот белок — предшественник цитотоксина TLA7D, который образуется при удалении гидроксильной группы. Пока гидроксильная группа не удалена, белок не обладает биологической активностью. Таким образом, ген, который контролирует выработку производимого «Биогеном» вещества, является собственностью университета Дьюка, и он заявляет свои права на него в документе, который вы, ваша честь, сейчас держите в руках. Родригес стал багроветь. — Ваша честь, — заговорил он, — я рассматриваю это как попытку внести неразбериху в дело, которое представляется мне весьма простым. Я требую, чтобы суд… — Дело действительно простое, — перебил его Боб. — До тех пор пока «Биоген» не заключит официальное соглашение с университетом Дьюка, он не имеет права использовать энзим, вырабатываемый принадлежащим Дьюку геном. Потому что как энзим, так и его производные компании не принадлежат. — Но это… — «Биогену» принадлежит клетка, ваша честь, но отнюдь не гены, находящиеся в этой клетке. Судья вновь посмотрел на часы. — Я внимательно рассмотрю этот аспект и сообщу о своем решении завтра, — проговорил он. — Но ваша честь… — Благодарю вас, джентльмены. На этом дискуссия окончена. — Но ваша честь, не забывайте про женщину и ребенка, за которым гонится «охотник»! — Я понимаю ваши чувства. Теперь мне остается понять, как смотрит на это закон. До завтра, господа.ГЛАВА 087
Кендаллы кричали, глядя, как прямо на них мчится черный «Хаммер». Но Васко Борден, рыча сквозь сжатые зубы и придерживая левой руке повязку в том месте, где совсем недавно было ухо, знал, что делает. Он заехал на лужайку и резко остановил машину перед самой дверью, заблокировав вход в дом. Затем они с Долли выскочили наружу, схватили Джеми, сына Алекс, сбили с ног ошеломленную мать и, забравшись обратно в машину, дали задний ход. Тем временем все остальные наблюдали эту сцену, утратив дар речи и не в состоянии пошевелиться. — Вот так, крошка! Когда ты не в доме, ты — моя! — проорал Васко. Затем машина сорвалась с места и помчалась по улице. Васко обернулся к своей помощнице: — Мы потеряли нашу «Скорую», поэтому придется действовать по плану В. Долли, дорогая, распорядись, чтобы готовили операционную. Скажи, что мы будем через двадцать минут. Через час дело будет сделано.* * *
Генри Кендалл находился в состоянии шока. Прямо на лужайке перед его домом только что произошло похищение человека, и он даже пальцем не пошевелил, чтобы помешать этому! Его собственный сын плакал и цеплялся за мать, Дейв бросил на землю чье-то ухо, а мать похищенного мальчика поднималась на ноги, крича, чтобы кто-нибудь вызвал полицию. Однако «Хаммер» уже умчался по улице, завернул за угол и скрылся из вида. Генри чувствовал себя слабым и выхолощенным, словно он совершил что-то очень нехорошее, словно в чем-то провинился перед Линн. Не в состоянии бездействовать и далее, он вернулся в дом и сел за компьютер. Точно так же он сидел пять минут назад, когда заверещал Дейв и завертелась вся эта жуткая карусель. На мониторе был все еще открыт сайт компании «Трактек», куда он ввел серийные номера активированных им маячков и имена детей, к которым относился каждый из них. Он сделал это в отношении своего Джеми и Дейва, а вот зарегистрировать второго Джеми не успел. С тяжелой душой он сделал это сейчас. Страничка компании «Трактек» сменилась блеклой, безликой картой с окошком, в которое следовало ввести номер устройства, которое вам нужно найти. Генри ввел серийный номер маячка Джеми Барнета. Если устройство работает, он увидит его движущимся по дороге. Но синее пятнышко не двигалось. Оно оставалось на одном и том же месте. На экране высветился адрес: Мербери-Мэдисон-драйв, 348. Это был его собственный дом. Генри огляделся и увидел в углу рюкзак Джеми и его белые кроссовки. Мальчик не надел их. Затем он ввел в окошко поиска номер маячка собственного сына. Результат был таким же. Синее пятнышко оставалось на его доме. Затем оно едва заметно сдвинулось, и в дверь вошел его сын Джеми. — Папа, что ты делаешь? Приехали полицейские. Они хотят всех допросить. — Хорошо, я выйду через минуту. — Его мама так расстроена! — Дай мне минуту, Джеми. — Она плачет. Мама говорит, им нужна какая-то ткань. — Джеми, я же сказал, что сейчас приду! Генри торопливо ввел серийный номер третьего устройства — того, что находилось в кроссовке Дейва. Карта на экране исчезла и через несколько секунд появилась снова, но выглядела она уже иначе. Теперь на ней были обозначены дороги, ведущие к северу от города, в сторону Терри-Пайнс. Синяя точка двигалась вдоль одной из них. Координаты на экране сообщали: Север, Тори-Пайнс-роуд, восток-северо-восток, 57 миль в час. Затем точка свернула на Гейлорд-роуд и стала двигаться в глубь страны. Каким-то загадочным образом маячок Дейва оказался внутри «Хаммера». Он либо выпал из его кроссовки, либо они забрали его кроссовку с собой. Но маячок был там, и он работал! Генри сказал: — Джеми, сходи за Алекс. Скажи ей, что она мне нужна на минутку. — Но папка… — Сделай то, о чем я прошу. И ничего не говори полицейским.* * *
Алекс смотрела на экран. — Я достану этого гада и снесу ему башку. Прикоснулся к моему сыну — считай, что ты покойник. — Голос ее был ровным и холодным, и от этого по коже Генри побежали мурашки. Она говорила совершенно серьезно. — Куда он направляется? — спросила Алекс. — Он свернул от побережья и едет в глубь страны, но, возможно, он просто пытается избежать автомобильных пробок в Дель-Мар. Он может затем вновь выехать к побережью. Мы выясним это через несколько минут. — Насколько далеко он находится от нас? — В десяти минутах езды. — Поехали! Ты захвати это, — она кивнула на ноутбук, — а я возьму ружье. Генри выглянул в окно. На обочине перед домом стояли три полицейские машины с включенными проблесковыми маячками, а на лужайке находилась группа из шести полицейских. — Это будет не так просто, — сказал он. — Очень даже просто, — откликнулась Алекс. — Я оставила машину за углом. — Они сказали, что хотят поговорить со мной. — Отделайся от них. Я буду ждать тебя в машине.* * *
Генри заявил полицейским, что Дейв нуждается в медицинской помощи, и он должен отвезти его в больницу, а что касается дачи показаний, то его жена, Линн, все видела и расскажет им все подробности случившегося. Генри также сказал, что готов дать подробные показания после того, как вернется, а сейчас он должен без промедления ехать с Дейвом в больницу. Поскольку руки Дейва были в крови, полицейские с готовностью приняли его версию, а Линн посмотрела на мужа странным взглядом. — Я постараюсь вернуться как можно скорее, — пообещал он и пошел по направлению к заднему крыльцу. Дейв увязался за ним. — Куда мы едем? — спросил он. — Мы должны найти того дядьку с черной бородой. — Он сделал больно Джеми. — Да, я знаю. — А я сделал больно ему. — Это я тоже знаю. — Я откусил ему ухо. — Угу. — А в следующий раз откушу нос. — Дейв, — сказал Генри, — мы должны сохранять самообладание. — Что такое само… обладание? На разъяснения времени не было. Они подошли к белой «Тойоте» Алекс и забрались внутрь: Генри сел спереди, Дейв сзади. — Что это такое? — спросил Дейв, указывая на сиденье рядом с собой. — Это ружье, Дейв, — сказала Алекс. — Не трогай его. Она завела двигатель и поехала вперед.* * *
Алекс позвонила Бобу Коху, чтобы узнать, нет ли у него новостей. — Новости есть, — ответил он, — но хотелось бы, чтобы они были получше. — Судья принял какое-нибудь решение? — Нет, отложил это до завтра. — А ты пытался… — Да, пытался. Он в замешательстве. Эта область законодательства не слишком хорошо знакома судьям из Окснарда. Наверное, именно поэтому «Биоген» решил действовать здесь. — Значит, завтра? — Да. — Спасибо, — сказала Алекс и отключила телефон. Рассказывать Бобу о том, что произошло, не имело смысла. Она даже не была уверена в том, что это вообще нужно делать. Впрочем, наверное, все-таки придется.* * *
Генри на пассажирском сиденье не сводил глаз с экрана компьютера. Здесь, в машине, соединение иногда пропадало на минуту, а то и на две. Он начал волноваться, что связь пропадет вовсе. Генри обернулся и посмотрел на Дейва. Тот был босым. — Где твои кроссовки? — спросил он. — Я их потерял. — Где? — В белой машине. Он имел в виду карету «Скорой помощи». — Каким образом? — Одна оказалась у того дядьки во рту, а потом машина перевернулась. — И твои кроссовки слетели? — Да, слетели. По-видимому, Алекс подумала о том же, о чем и Генри, поскольку она сказала: — В таком случае его кроссовки должны находиться в «Скорой», а не в «Хаммере». Мы едем не за той машиной. — Нет, это не может быть «Скорая». Она ведь опрокинулась. — А как же сигнал? — Должно быть, маячок каким-то образом выскочил из кроссовки, упал в одежду бородатого и сейчас находится там. — Значит, маячок может снова выпасть и потеряться. — Да, может. — Или они обнаружат его. — И такое возможно. Больше Алекс ничего не сказала. Генри продолжал смотреть на экран. Синяя точка сначала двигалась на восток, потом взяла курс на север, а затем снова на восток — мимо Ранчо-Санта-Фе, обратно в пустыню. Наконец она свернула на Хайланд-драйв. — Все, — сказал Генри, — я понял, куда они едут. В Солана-Каньон. — Что это такое? — Курорт. Очень большой и очень дорогой. — Там есть врачи? — Наверняка. Там могут даже проводить хирургические операции: подтяжки лица, липоксацию и всякое такое. — Значит, у них есть операционные, — мрачно констатировала Алекс и утопила в пол педаль газа.* * *
Территория в сто акров, известная, как Солана-Каньон, являла собой триумф искусства маркетинга. Всего несколько десятилетий назад это место было известно под своим первоначальным именем — Хеллхол-Палмс [64]. Плоская местность, сплошь утыканная валунами, и — никакого каньона в пределах видимости. Так что Солана-Каньон не имел каньона, а также никакого отношения к прибрежному городку Солана-Бич. Это название просто показалось лучше других, которые рассматривались: Энджел-Спрингс, Дзен-Маунтин-Вью, Седар-Спрингс и Сйлвер-Хилл-Ашрам [65]. По сравнению с другими, высокопарными вариантами название Солана-Каньон показалось более сдержанным, элегантным и достойным курорта, где за тысячи долларов в день богачи возвращали молодость своим телам с помощью йоги, массажа, медитации, духовных бесед и диеты. Все это осуществлялось под руководством опытного персонала, встречавшего дорогих гостей приветствием «Намаcте!», молитвенно сложив руки ладонями на уровне сердца [66]. Солана-Каньон был также любимым местом многих знаменитостей, где они приходили в себя, отдыхая от своей бурной жизни. Алекс въехала в сложенные из кирпича центральные ворота, укрывшиеся позади огромных пальм. Они следовали за сигналом маячка, который теперь перемещался по направлению к дальнему концу курорта. — Он направляется к служебному входу, — констатировал Генри. — Ты бывал здесь раньше? — Один раз. Читал лекцию о генетике. — И как? — Больше меня не приглашали. Им пришлось не по нраву то, что я говорил. Знаешь старую пословицу? Учитель всегда считает, что его ученики обязаны своим умом условиям, в которых живут, а его дети — генам. То же самое — с богачами. Если у тебя куча денег или ты красив, тебе хочется слышать, что таким тебя сделали гены. Это позволяет тебе чувствовать превосходство над всеми остальными, считать, что ты избранный и хотя бы поэтому заслуживаешь успеха. И, следовательно, можешь относиться к другим людям, как к мусору. Стоп! Они останавливаются. Притормози. — Что теперь? — спросила Алекс. Они находились на боковой дорожке, а впереди виднелся служебный въезд. — Я думаю, они находятся на автостоянке. — Ну и что же? Давай возьмем их прямо там! — Нет, — покачал головой Генри. — На стоянке всегда дежурят несколько человек из охраны. Если они увидят тебе с ружьем в руке, проблем не оберешься. — Он смотрел на экран. — Стоят. Снова поехали. Опять остановились. — Он нахмурился. — Если там охранники, — сказала Алекс, — они увидят, как брыкается Джеми, когда его будут вытаскивать из машины. — Ему могли вколоть снотворное, или… — Генри осекся, увидев боль в глазах женщины. — В общем, я не знаю. — Погоди! Они снова поехали. Движутся по задней дорожке. Алекс тронула машину с места и поехала к служебным воротам. Они были открыты, и их никто не охранял. Алекс въехала внутрь, на автостоянку. Задняя дорожка начиналась в дальнем конце парковки. — Что будем делать теперь? — спросила она. — Поедем за ними? — Вряд ли это разумно. Они нас заметят. Лучше припаркуй машину здесь. — Генри открыл дверь. — Давай прогуляемся по прекрасному курорту Солана- Каньон. — Он посмотрел на свою спутницу. — Ты оставишь ружье здесь? — Еще чего! — Она открыла багажник, достала оттуда полотенце и, обернув им дробовик, сказала: — Я готова. — Ну ладно, — сказал Генри. — Тогда идем. — Черт бы их побрал! — выругался Васко, нажав на тормоз. Он ехал, по задней дорожке, намереваясь припарковать машину позади хирургического корпуса. Первоначальный план был таков: из здания выйдет доктор Мануэль Кахаль, сядет к ним в «Хаммер», сделает здесь же биопсию и сразу уйдет. Чисто и красиво. Никто ничего не увидит, никто ничего не узнает. Но теперь все могло пойти насмарку. Дорога оказалась перегороженной. Два мужика в спецовках и с лопатами выкопали поперек нее здоровенную канаву, перебраться через которую не было никакой возможности. А до хирургического корпуса оставалось еще не менее сотни метров. — Черт! Черт! Черт! — Успокойся, Васко, — сказала Долли. — Не велика беда. Коли дорога перекопана, мы просто войдем внутрь и сделаем все там. — Тогда все увидят, что мы разгуливаем по курорту! — Ну и что с того? Нас примут за обычных посетителей. Кроме того здесь все заняты только собой. На нас никто не обратит внимания. А если кто-то и обратит или даже решит позвонить кому следует, чего не случится, процедура закончится раньше, чем он успеет сказать «здрасьте». В операционной Мануэль проведет ее быстрее, чем мог бы в машине. — Не нравится мне все это. — Васко посмотрел на дорогу, а затем окинул взглядом пространство курорта. Впрочем, Долли была права. Им нужно пройти совсем немного по саду, и они — уже возле хирургического корпуса. Он повернулся к парню и сказал: — Слушай меня внимательно. Мы сейчас прогуляемся. Ты будешь вести себя тихо, и тогда все будет хорошо. — Что вы собираетесь со мной делать? — спросил мальчик. — Ничего. Просто сделаем тебе анализ крови. — А зачем тогда эти иголки? — Ну уколют тебя маленькой иголочкой, так ты даже ничего не почувствуешь. Как комарик укусил. Васко обернулся к Долли: — Ладно, звони Мануэлю. Скажи ему, что мы идем. И давайте двигаться. С самого раннего детства взрослые учили Джеми, что, если его похищают, он должен как можно громче кричать и отбиваться, что он и делал, когда бородатый дядька схватил его на лужайке у дома. Однако сейчас он был очень напуган и боялся, что эти люди причинят ему зло, если он станет доставлять им неприятности. Поэтому он смирно шел по дорожке сада. Женщина шла рядом, положив руку ему на плечо, а здоровенный мужчина — с другой стороны, натянув на голову широкополую ковбойскую шляпу, закрывавшую кроваво-красную дыру с левой стороны головы. Они проходили мимо отдыхающих в купальных халатах. В основном это были женщины, которые болтали, смеялись и даже не смотрели в их сторону. Стоило им войти под сень небольшой рощицы, как вдруг раздался странный скрипучий голос. — Тебе помочь с домашним заданием? — спросил он. Джеми так удивился, что замер на месте и поднял голову. Это была птица — серый попугай. — Ты друг Эвана? — спросил пернатый. — Нет, — ответил мальчик. — Ты такого же размера, как он. — Сколько будет, если от одиннадцати отнять девять? От изумления Джеми не мог вымолвить ни слова и только смотрел, открыв рот, на удивительную птицу. — Идем, дорогой, — сказала Долли. — Это всего лишь птица. — Всего лишь птица? — возмущенно спросил попугай. — Кого это ты называешь птицей? — Ты так много говоришь! — произнес Джеми. — А ты — нет. — Кто эти люди? Почему они тебя держат? — Мы его не держим, — сказала Долли. — Вы, господа, намереваетесь убить моего сына, не так ли? — осведомился попугай. — О, Господи! — выдохнул Васко. — О, Господи! — повторил попугай его голосом. — Как тебя зовут? — Пойдемте дальше, — приказал Васко. — Джеми. Меня зовут Джеми. — Привет, Джеми! А я Жерар! — Привет, Жерар! — Ну хватит! — рявкнул Васко. — Давайте двигаться дальше. — Это зависит от того, кто в седле, — заявил Жерар. — Долли, — сказал Васко, — мы должны соблюдать график. — Лучший друг мальчика — его мать, — сообщил попугай каким-то странным голосом. — Ты знаешь мою маму? — удивился Джеми. — Нет, сынок, он ее не знает, — проговорила Долли. — Он просто повторяет фразы, которые когда-то где-то слышал. — Ваша история звучит не очень-то правдоподобно, — сказал Жерар. А потом — другим голосом: — О, это скверно! Может, у вас в запасе имеется другая? Взрослые стали подталкивать Джеми вперед. Он понял, что они не позволят ему задержаться здесь, и не хотел поднимать шум. — Пока, Жерар, — сказал он. — Пока, Джеми. Они прошли немного вперед, и Джеми сказал: — А он забавный! — Да, забавный, — согласилась Долли, крепко держа мальчика за плечо.* * *
Первое, что им встретилось, когда они оказались в саду, был плавательный бассейн. Это был самый спокойный бассейн из всех, которые приходилось видеть Алекс: никто не плескался, никто не шумел. Люди лежали вдоль его кромки, подобно трупам. Рядом стоял шкафчик с полотенцами и купальными халатами. Алекс взяла халат и накинула на плечо, спрятав под ним обмотанное полотенцем ружье. — Где ты всему этому научилась? — осведомился Генри, наблюдая за ее действиями. Он нервничал. Еще бы! Ведь Алекс держала в руке ружье и была готова пустить его в ход. Он не знал, вооружен ли бородатый мужчина, но, вероятнее всего, это было именно так. — На юридическом факультете, — усмехнулась она. Дейв шел в нескольких шагах позади них. — Не отставай, Дейв, — сказал Генри, обернувшись. — Хорошо. Они завернули за угол, прошли под кирпичной аркой и оказались в другом уединенном саду. Воздух был прохладен, на тропинке лежали тени, а вдоль нее бежал узкий ручеек. Внезапно над их головами прозвучало: — Физкультпривет, какашка-таракашка! Генри испуганно задрал голову кверху. — Кто это сказал? — Я. — Это птица, — с облегчением вздохнул Генри. — Прошу прощения, я не птица. Меня зовут Жерар. — О, говорящий попугай, — сказала Алекс. — Меня зовут Джеми, — продолжал попугай. — Привет, Джеми. Я — Жерар. Привет, Жерар! Алекс замерла, глядя на птицу округлившимися глазами. — Это голос Джеми! — Ты знаешь мою маму? — проговорил попугай, в точности воспроизводя голос Джеми. — Джеми! — закричала Алекс. — Джеми! Джеми! И откуда-то издалека донеслось: — Мама!* * *
Дейв сорвался с места и кинулся вперед. Генри смотрел на Алекс, которая стояла неподвижно. Она отбросила халат, полотенце и теперь сосредоточенно заряжала ружье, методично дергая за цевье, после того как засовывала в магазин очередной патрон. Металл издавал холодное клацанье. Закончив, она повернулась к Генри. — Идем. — Она казалась спокойной до бесчувствия. — Если хочешь, можешь идти позади меня. — Гм, хорошо. Алекс двинулась вперед. — Джеми! — Мама! Она пошла быстрее. От задней двери хирургического корпуса их отделяло около двадцати футов — каких-то пять шесть широких шагов, и тут началось… Васко не на шутку разозлился. Его преданная помощница таяла прямо на глазах. Мальчишка заорал: «Мама!» — и она выпустила его, а сама просто стояла и смотрела, как парализованная. — Что ты делаешь? — крикнул Васко. — Держи его! Но она не ответила и не пошевелилась. — Мама! Мама! «Этого я и боялся!» — подумал Васко. Восьмилетний парень зовет на помощь мать, а вокруг расхаживают дамы в белых купальных халатах. Может, до этого они действительно не обращали на них внимания, но теперь стали показывать в их сторону и переговариваться. Васко был тут, что называется, ни к селу ни к городу: высоченный, бородатый, одетый во все черное и в черной шляпе, чтобы скрыть откушенное ухо. Он знал, что выглядит типичным злодеем из скверного ковбойского фильма. От сопровождавшей его женщины не было проку. Она не пыталась утихомирить мальчишку и вести его дальше, и парень в любой момент мог повернуться и кинуться наутек. Васко должен был взять контроль над ситуацией. Он потянулся за пистолетом, но тут из дверей стали выходить все новые и новые женщины. Черт! В сад высыпала целая группа теток, занимавшихся йогой и решивших посмотреть, что за мальчик так жалобно зовет свою маму. А тут — он, человек в черном! Он облажался! — Долли! — прошипел он. — Чтоб ты провалилась! Возьми себя в руки! Мы должны доставить этого молодого человека в хирургический корпус и… Он не успел договорить, потому что в следующий миг сверху на него что-то обрушилось. Это снова был тот самый темный, волосатый парень, который откусил ему ухо. Он спрыгнул с ветки метрах в трех над его головой, пушечным ядром ударил Васко в грудь, отчего тот навзничь опрокинулся в розовые кусты, повалившись на спину и задрав ноги высоко в воздух. И на этом все кончилось. Мальчишка припустил назад, на бегу зовя мать, а Долли вдруг стала вести себя так, будто она незнакома с Васко, и даже не помогла ему, когда он, исцарапанный, кряхтя, выбирался из колючих розовых кустов. Трудно сохранять достоинство, когда поднимаешься на ноги с земли, с утыканной иголками задницей, когда при этом на тебя глазеет как минимум сотня людей и в любой момент могут нагрянуть охранники. Темный, похожий на обезьяну парень исчез. По крайней мере его нигде не было видно. Васко понимает, что отсюда пора убираться. Все кончено. Он потерпел катастрофу почище «Титаника». Долли, мать ее, по-прежнему стоит неподвижно, как статуя Свободы, поэтому Васко тормошит ее и кричит, чтобы она шевелилась, что им нужно сматываться. Другие женщины, собравшиеся вокруг них, неодобрительно шумят. Какая-то старая карга в трико возмущенно вопит: «Маньяк!» Ее поддерживают остальные тетки. Слышатся выкрики: «Оставьте ее! Хам! Насильник!» Ему хочется заорать в ответ: «Она на меня работает!» Но, конечно, это уже было не так. Она стоит растерянная и сбитая с толку, а старая шлюха в трико уже вызывает полицию. Значит, будет еще хуже.* * *
Долли двигается медленно, как лунатик. У Васко нет времени дожидаться, пока она очухается, поэтому, скользнув мимо нее, он рысцой устремляется в сад, думая лишь об одном — поскорее убраться отсюда. В следующем саду он видит мальчишку рядом с каким-то мужиком, а возле них стоит эта сучка Алекс с ружьем двенадцатого калибра наперевес и с таким видом, будто умеет им пользоваться: одна рука — держит цевье, другая сжимает приклад, а палец лежит на спусковом крючке. И говорит ему: — Если я еще когда-нибудь увижу твою рожу, скотина, я разнесу ее в кровавые сопли! Васко, ничего не отвечая, трусит мимо нее, но в следующий момент позади него раздается грохот, а впереди кусты, растущие вдоль тропинки, разлетаются в стороны зеленым конфетти. Разумеется, он останавливается и медленно поворачивается, держа руки подальше от тела, чтобы не вызывать ненужных подозрений. — Ты, мать твою, слышал, что я тебе сказала? — спрашивает она. — Да, мэм, — отвечает он. — Никогда не перечьте даме с ружьем, тем более если у нее плохое настроение. Вокруг уже собралась целая толпа. Женщины щебечут, как птички, и вытягивают шеи, чтобы лучше рассмотреть происходящее. Но стерва не обращает на это внимания. Она орет на него: — Что я тебе сказала?! — Вы сказали, что если увидите меня еще раз, то убьете. — Правильно, — говорит она, — убью! Еще раз прикоснешься ко мне или к моему сыну — сдохнешь! — Да, мэм, — говорит он, чувствуя, как краска бросается в лицо, испытывая одновременно страх, унижение, злость. — А теперь проваливай, — говорит она, слегка качнув стволом. Она знает, что делает. Адвокатша, которая регулярно посещает стрельбище. Хуже не бывает! Васко кивает и уходит — быстро, как только может. Он жаждет оказаться подальше от нее и всех этих женщин. Происходящее кажется ему ночным кошмаром: сотня баб в халатах наблюдают за тем, как он жрет дерьмо! Вскоре он уже почти бежит. Скорее к «Хаммеру», скорее отсюда!* * *
И тут он увидел темного парня, похожего на обезьяну. Собственно, он и был обезьяной. Теперь, видя, как он двигается, Васко полностью уверился в этом. Обезьяна, одетая мальчиком, но все равно обезьяна. При виде этой твари, скачущей по саду, у Васко вновь заболела голова — там, где недавно было ухо. Не понимая, что делает, Васко выхватил пистолет и начал стрелять. Не то чтобы он надеялся попасть в маленького ублюдка с такого расстояния, но ему нужно было хоть что-нибудь сделать. Разумеется, обезьяна побежала, вскарабкалась на стену и пропала из виду. Васко последовал за ней. Это оказался женский туалет и ванная комната. Свет внутри не горел, значит, там никого не было. Справа от себя он увидел бассейн, но и там не было ни души. Значит, в ванной нет никого, если не считать обезьяны. Он крепче сжал пистолет и двинулся вперед. Клик-клак! Он замер. Ему был хорошо знаком звук передергиваемого затвора помпового ружья. Никогда не заходите в комнату, если услышите за дверью такой звук. Он стал ждать. — Думаешь, тебе повезло, гнилушка? — раздался хриплый голос, показавшийся ему знакомым. Злясь и боясь, он стоял возле женского туалета до тех пор, пока не почувствовал себя до невозможности глупо. — Да пошли вы все! — сказал он, повернулся и направился к машине. В конце концов, что ему за дело до этого обезьяньего парня! — Ну надо же! — сказал голос из-за двери. — В городе так много стволов и так мало мозгов! Он развернулся и посмотрел назад, но не увидел никого, кроме птицы, которая сидела на двери туалета. Он так и не понял, откуда раздался голос. Васко поспешил к своему «Хаммеру». Он уже мысленно репетировал то, что скажет руководителям юридической фирмы и людям из «Биогена». Факты весьма просты: женщина была вооружена, да к тому же ее кто-то предупредил. Васко тут ничего не мог сделать. Он был классным профессионалом, но не умел творить чудеса. Пусть выясняют, откуда произошла утечка информации. Прежде чем обвинять его, пусть сначала займутся собой. Ну и все такое в том же духе.ГЛАВА 088
Слабый и изможденный, Адам Винклер лежал на больничной койке. Он был лыс и бледен. Его костлявые пальцы сжимали руку Джоша. — Слушай, — говорил он, — тут нет твоей вины. В конце концов, я сам пытался убить себя, употребляя наркотики. Рано или поздно это все равно произошло бы. Но ты оказал мне огромную услугу — подарил время. Посмотри на меня. Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя виноватым. Джош не мог выдавить из себя ни слова. Его глаза были наполнены слезами. — Обещай, что не будешь себя винить. Джош кивнул. — Врунишка! — Адам слабо улыбнулся. — Как продвигается твой судебный процесс? — Нормально, — ответил Джош. — Какие-то люди из Нью-Йорка обвиняют нас в том, что по нашей милости у их матери развилась болезнь Альцгеймера. Хотя на самом деле мы дали ей простую воду. — Вы выиграете процесс? — О, конечно! Адам вздохнул. — Врунишка… — Его пальцы разжались. — Береги себя, брат… — едва слышно прошептал он, и глаза его закрылись. Джоша захлестнула волна паники. Он вытер слезы. Но Адам все еще дышал. Он просто спал. Очень мирно.ГЛАВА 089
Объясняя вынесенное им постановление, судья простуженно кашлял. Главными его слушателями были Алекс Барнет, Боб Кох и Альберт Родригес. — Как видите, — говорил он, — я принял решение, что, хотя компания «Биоген» действительно обладает правом собственности на клетки мистера Барнета, она не имеет законного права изымать эти клетки из тел индивидуумов — живых или мертвых, включая и самого мистера Барнета. И тем более они не могут быть изъяты из тел его близких или дальних родственников. Любое другое решение противоречило бы 13-й поправке к Конституции США, запретившей рабство во всех его проявлениях. В своем постановлении я отмечаю, что данная ситуация возникла в результате путаницы в решениях предыдущих судебных инстанций относительно того, что представляет собой право собственности в биологическом контексте. Первопричиной этой путаницы стало, главным образом, мнение, что ткани, удаленные или изъятые из тела человека, например, в результате хирургической операции, являются биологическими отходами и, следовательно, он в них больше не нуждается. Взять, к примеру, мертворожденное дитя. Мы не смеем отрицать, что мать и другие родственники могут испытывать по отношению к нему сильную эмоциональную тягу и желают распорядиться им по собственному усмотрению: похоронить, кремировать или передать его ткани для исследований, чтобы, возможно, помочь другим. Мнение, согласно которому больница или врач могут распоряжаться мертворожденным ребенком, как им будет угодно, на том лишь основании, что он находится вне тела матери и якобы представляет собой «биологические отходы», является необоснованным и негуманным. Аналогичная логика применима к случаю с клетками мистера Барнета. Даже при том, что они изъяты из его тела, он будет по-прежнему — и с полным правом! — считать их своими. Это чувство не исчезнет у него только потому, что суд, руководствуясь какими-то юридическими теориями, впихнул его дело в прокрустово ложе судебных уложений. Человеческие чувства неподвластны решениям суда. А именно так нередко пытались поступать мои коллеги в ходе предшествующих судебных разбирательств. Одни суды, разбирая дела о человеческих тканях, рассматривали их как отходы. Другие — как необходимый для исследований материал, сродни книгам, которые ученый берет в библиотеке. Третьи смотрели на извлеченные ткани, как наоставленную владельцем собственность, которую при определенных обстоятельствах можно использовать, не спрашивая разрешения у владельца. Так поступают с чемоданом, брошенным в камере хранения и невостребованным впоследствии. По прошествии определенного времени ячейку вскрывают и ее содержимое продают. Некоторые суды пытались сохранить баланс между требованиями соперничающих сторон и приходили к выводу, что важность проведения научных исследований во благо общества перевешивает «эгоистичные притязания» отдельных индивидуумов, заявляющих свои права на свои же ткани. Каждый из этих примеров вступает в конфликт с упрямой природой человека. Наши тела — наша личная собственность. В каком-то смысле владение собственным телом является наиболее фундаментальной формой собственности из всех нам известных. Это — основа нашего существования на этом свете. Если суды не поймут этой основополагающей истины, их решения будут несостоятельны, как бы безупречно они ни выглядели с точки зрения юридической науки. Вот почему, когда человек отдает ткани врачу для проведения научных исследований, — это вовсе не то же самое, что подарить книгу библиотеке. И никогда таковым не будет. Если впоследствии врач или научное учреждение, где он работает, захотят использовать эти ткани для каких-либо иных целей, они должны будут испросить у донора разрешение на это. Примеры можно приводить бесконечно. Точно так же, как редакции журналов уведомляют вас о том, что заканчивается срок вашей подписки, университеты могут ставить вас в известность о том, что хотят использовать ваши ткани в каких-то новых целях. Нас убеждают, что это затормозит исследования в области медицины, но истина заключается в обратном. Если университеты не признают, что люди на протяжении всей жизни сохраняют вполне объяснимый эмоциональный интерес к судьбе своих тканей, это приведет к тому, что они вообще перестанут отдавать их науке. Вместо этого они попросту станут продавать их коммерческим организациям. А адвокаты сдуют пыль с документов, которые позволяют университетам использовать в любых целях не более чем анализ крови пациента, если с ним не заключен официальный контракт, предусматривающий иное. Пациенты — не дурачки, а их адвокаты — тем более. Если университеты и отдельные врачи будут по-прежнему своевольничать и поступать так, как пожелает их левая нога, стоимость медицинских исследований взлетит до небес. Поэтому единственным приемлемым решением данной проблемы является принятие законодательного акта, который закрепит право гражданина распоряжаться своей плотью — в любой ее форме — по собственному усмотрению. Раз и навсегда. Нас уверяют, что интерес пациента к собственным тканям и его право на частную жизнь заканчиваются его смертью. Это тоже образец устаревшего мышления, которое необходимо изживать. Гены умершего наследуют его потомки, и, если кто-то станет изучать эти гены — даже после его смерти — или обнародует его «генетический портрет», это будет равносильно вторжению в личную жизнь его потомков. Дети умершего могут потерять страховку жизни только потому, что нынешние законы не согласуются с нынешней реальностью. Подводя итог, скажу: дело Барнета пошло наперекосяк из-за глубоких и фундаментальных ошибок, допущенных судами. Вопрос правообладания будет становиться яблоком раздора каждый раз, когда индивидуум вырабатывает в своем теле то, что, согласно постановлению суда, является собственностью кого-то другого. Причем определить, кто прав, будет крайне сложно. Это относится к клеточным линиям, это относится к генам, это относится к определенным белкам. Все это, с точки зрения здравого смысла, не может являться частной собственностью. Неизменное правило юриспруденции гласит: общее наследие не может принадлежать кому-то одному. Неизменное правило заключается в том, что природа не может являться предметом частной собственности. И тем не менее более чем за двадцать лет наша Фемида — в первую очередь я имею в виду патентные суды — так и не сумела подтвердить это на практике. Подобная ситуация приведет к тому, что со временем и по мере развития научных знаний путаница и волюнтаризм приобретут лавинообразный характер. Частная собственность на человеческий геном, на те или иные природные явления сделает исследования слишком дорогими, сложными и — в итоге — ненужными. То, что совершено предыдущими судами, является ошибкой, и эта ошибка должна быть исправлена. Причем чем скорее, тем лучше.* * *
Алекс повернулась к Бобу Коху. — Мне кажется, нашему судье кто-то помог, — сказала она. — Не исключено, — согласился Боб.ГЛАВА 090
Рик Дил пытался склеить свою разваливающуюся жизнь, но из этого ничего не получалось. Она рассыпалась на осколки, как стекло, в которое угодили камнем. «Ген зрелости» оказался полной катастрофой. Хуже того, на «Биоген» подал в суд адвокат из Нью-Йорка — умный и пронырливый. Адвокаты Рика советовали ему пойти на мировую, поскольку в противном случае, по их словам, компании грозит банкротство. Впрочем, рано или поздно это все равно должно было произойти. «Биоген» потерял клеточную линию Барнета, восстановить ее, взяв клетки у его дочери и внука, не получилось, а теперь еще появился этот новый патент, который и вовсе обесценивает главный продукт компании. По просьбе Дила его жена перестала прятаться и вернулась в город. Детей на лето отправили к ее родителям в Мартаз-Виньярд. Впоследствии она намеревалась забрать детей к себе. Адвокат Дила, Барри Шиндлер, сам находился в процессе развода, и времени на Рика у него сейчас не было. Разразился громкий скандал вокруг новаторской практики генетического тестирования как нового элемента бракоразводных процессов. Шиндлера, провозгласившего себя изобретателем и пионером этой практики, которую все единодушно осудили как неэтичную, поносили на каждом углу. В конгрессе поговаривали о необходимости принятия закона, который ограничил бы генетическое тестирование, однако знающие люди сомневались, что конгрессмены пойдут на такой шаг. Генетическое тестирование имело слишком большое значение для страховых компаний, главной целью которых было увильнуть от выплаты страховых премий своим клиентам. Брэд Гордон, пока не начался суд, уехал из города. Поговаривали, что он колесит по западному побережью, то и дело ввязываясь в разные неприятные истории. Юридическая фирма Родригеса выставила «Биогену» предварительный счет в размере миллиона долларов. Они, однако, хотели получить с компании еще два миллиона за все судебные тяжбы, которые им пришлось вести от имени своего клиента. На столе Рика зажужжал интерком, и раздался голос его секретарши: — Мистер Рик, к вам пришла дама из охранной фирмы ГБИ. Рик поерзал в кресле. Он вспомнил, как хороша, как возбуждающа была Жаклин Моурер. Он не видел ее уже несколько недель. — Пригласи ее, — сказал он секретарше, а затем встал, заправил в штаны выбившуюся рубашку и, растянув губы в приветливой улыбке, повернулся к двери. Улыбка медленно сползла с его лица, когда в дверь вошла женщина лет тридцати в неописуемо безобразном синем костюме, с мясистым лицом и жидкими волосами до плеч. — Мистер Дил? Я Андреа Вудман из ГБИ. Приношу извинения за то, что не смогла встретиться с вами раньше, но в последние несколько недель мы были просто по горло завалены делами других клиентов. Я приехала, как только немного освободилась. Ужасно рада с вами познакомиться. Она протянула руку, но Рик не пошевелился. С отвисшей челюстью, он стоял и смотрел на нее, не в силах вымолвить ни слова.ПЕЩЕРНЫЕ ЛЮДИ ПРЕДПОЧИТАЛИ БЛОНДИНОК Последние исследования канадского антрополога Питера Фроста доказывают, что у женщин европейских территорий голубые глаза и светлые волосы появились в конце последнего ледникового периода как средство, помогавшее им привлекать к себе мужчин. Действие гена MC1R, отвечающего за цвет волос, привело к тому, что около 11 тысяч лет назад появились семь оттенков светлых волос, отмечает, ученый. По меркам генетики это произошло чрезвычайно быстро. Обычно подобные эволюционные процессы занимают не менее миллиона лет. Однако сексуальные предпочтения способны ускорить обусловленные генами изменения. Конкуренция между женщинами за мужчин, которых в те времена недоставало из-за высокой и ранней смертности, привела к появлению нового цвета волос и глаз. Выводы Фроста подтверждаются исследованиями трех японских университетов, в результате которых было названо примерное время, когда вследствие генетических мутаций на планете возникли блондины. Фрост полагает, что сексуальная притягательность обладательниц светлых волос и глаз обусловлена тем, что они отличаются повышенным уровнем женского полового гормона эстрогена и, следовательно, более высокой плодовитостью. Однако с подобной точкой зрения согласны не все. 27-летняя Джоди Кидд, блондинка и фотомодель, говорит: «Я не думаю, что светлый цвет волос как-то связан с повышенной сексуальной активностью. Красота — это нечто гораздо более глубокое». Теория профессора Фроста была опубликована в журнале «Эволюция и поведение человека». Результаты его изысканий подкреплены исследованиями Всемирной организации здравоохранения, показавшими, что к 2202 году людей со светлыми волосами на планете не останется. Впоследствии выводы ВОЗ были поставлены под сомнение, в том числе и авторитетными специалистами из ООН.
ГЛАВА 091
Фрэнк Барнет вошел в роскошный офис венчурного бизнесмена Джека Ватсона вскоре после полудня. С его прежних посещений здесь ничего не изменилось. Все та же мебель от Маиса, произведения современного искусства: портрет Александра Великого кисти Уорхола, скульптура воздушного шара работы Кунса, а на стене позади письменного стола Ватсона по-прежнему висела картина Танси, изображающая альпинистов, взбирающихся на гору. Приглушенные звонки телефонов, бежевые ковры и повсюду — потрясающе красивые женщины, двигающиеся плавно и без суеты. Одна такая стояла рядом с Ватсоном, положив руку ему на плечо. — А, Фрэнк! — сказал Ватсон, не вставая из-за стола. — Ты знаком с Жаклин Моурер? — Боюсь, что нет. Красотка пожала его руку. Она была холодна и деловита. — Рада встрече, мистер Барнет. — А вот с нашим техническим гением Джимми Максвеллом вы уже знакомы. Ватсон кивнул на парня двадцати с небольшим лет, сидевшего в глубине комнаты. Он был в очках с толстой роговой оправой и в футболке с эмблемой «Доджерсов». Это был тот самый молодой человек, который в свое время заговорил с Барнетом в офисе юридической компании его дочери. Подняв глаза от лэптопа, он приветственно помахал Барнету рукой. — Здрасьте! — бросил парень. — Привет, — ответил Барнет. — Я попросил тебя прийти, — заговорил Ватсон, сев поудобнее, — потому что наше дело близится к концу. Мисс Моурер только что провела переговоры с Университетом Дьюка относительно соглашения о лицензионном использовании запатентованного ими гена на чрезвычайно выгодных условиях. Женщина улыбнулась улыбкой сфинкса. — Я умею ладить с учеными, — сказала она. — Рик Дил, — продолжал Ватсон, — ушел с поста руководителя «Биогена». Винклер и другие члены высшего руководства ушли вместе с ним. У большинства из них проблемы с законом, и, к сожалению, компания не сумеет им помочь. Если ты нарушаешь закон, нечего рассчитывать на то, что компания станет покрывать твои грешки. Пусть теперь сами выпутываются. — Бедолаги, — добавила Жаклин Моурер. — Вот такие дела, — сказал Ватсон. — Учитывая возникший кризис, совет директоров «Биогена» обратился ко мне с просьбой взять бразды правления в свои руки и снова поставить компанию на ноги. Я согласился в обмен на определенную долю акций. Барнет кивнул. — Значит, все получилось в соответствии с планом. — О да. — Ватсон наградил его странным взглядом. — В общем, Фрэнк, тебе теперь ничто не мешает вернуться домой, к семье. Уверен, что твоя дочка и внук будут счастливы вновь увидеть тебя. — Надеюсь. Она, наверное, злится. Ну да ничего, скоро остынет. Так всегда бывает. — Конечно, остынет, — сказал Ватсон. По-прежнему не вставая с кресла, он протянул Барнету руку и легонько подмигнул. — Ты в порядке? — спросил Барнет. — Да так, вчера играл в гольф и что-то себе растянул. — Ну не все же время работать! Надо иногда и отдыхать. — Ты прав, — сказал Ватсон, улыбнувшись своей знаменитой улыбкой. — Ах, как ты прав!ГЛАВА 092
Брэд Гордон следовал за людским потоком, тянувшимся по направлению к «Могучему Конгу», гигантским «русским горкам» в парке развлечений «Седар-Пойнт» в городе Сандаски, штат Огайо. Уже несколько недель он посещал парки аттракционов, но этот был лучшим и самым большим в Америке. Брэд чувствовал себя гораздо лучше, его челюсть зажила и почти не болела. А вот что действительно беспокоило Брэда, так это мысли о его адвокате. Джексон казался умным, но Брэд все равно беспокоился. Почему дядя не нанял для него высококлассного адвоката? Ведь он всегда так поступал! Теперь Брэду время от времени начинало казаться, что его судьба висит на волоске. Однако теперь он отбросил все эти невеселые мысли и, задрав голову, стал смотреть на гигантский аттракцион и людей, истошно визжавших на крутом спуске. Высота «Могучего Конга» превышала сто тридцать метров, и, когда вагонетки обрушивались вниз с такой высоты, было от чего повизжать. Вот это да! Вот это «русские горки»! У входа на аттракцион нетерпеливо переминались с ноги на ногу и переговаривались те, кто уже успел купить билеты. Брэд, как обычно, дождался, пока в конец очереди встали две молоденьких девчонки, и пристроился за ними. Они были розовощекими, кровь с молоком, с еще маленькими, но подающими надежды грудками и симпатичными мордашками. У одной из них на зубах были брекеты, но это ее нисколько не портило, даже наоборот. Он стоял за ними, с удовольствием слушая их милый бессодержательный щебет. Потом, когда подошла очередь и их вагончик с головокружительной скоростью понесся вниз, он счастливо орал вместе с ними. Когда Брэд сошел с аттракциона, в его жилах бурлил адреналин, а сердце выпрыгивало из груди. Он шел следом за девчонками, с наслаждением глядя, как те вертят своими маленькими тугими попками. Они снова заняли, очередь к кассе «Могучего Конга». Что ж, великолепно! Брэд тоже пристроился за ними. Он, словно во сне, смотрел на их мягкие локоны, веснушки на плечах, в голове у него рождались фантазии, в которых он оказывался в постели с одной из этих цыпочек. Нет, лучше с обеими! И в этот момент перед ним возник какой-то мужчина и сказал: — Пойдемте со мной, пожалуйста. Брэд моргнул, испытав секундное чувство вины за свои похабные мечтания, и спросил: — Простите, что вы сказали? — Не могли бы вы пройти со мной, сэр? У мужчины было красивое, уверенное лицо. Он ободряюще улыбался. Брэда охватили подозрения. Копы часто вели себя вежливо и дружелюбно. Но ведь он ничего не делал с этими девчонками. Не прикоснулся, ничего не сказал. — Сэр, прошу вас! Это очень важно. Не могли бы вы пройти сюда? Вот сюда! Брэд посмотрел в ту сторону, куда показывал незнакомец, и увидел целую кучу народа. Там были мужчины в какой-то униформе, возможно из службы охраны, пара похожих на врачей мужчин в белых халатах и съемочная группа с телекамерой. Внезапно Брэда охватил безумный, параноидальный страх. — Сэр, — проговорил красивый мужчина, — вы нам очень нужны… — Зачем это я вам понадобился? — Прошу вас, сэр! — Мужчина взял Брэда за локоть и сильно сжал его. — Нам нужно несколько взрослых, как мы их называем, «рецидивистов», тех, кто катается на одном аттракционе по нескольку раз. Из всей этой тирады в мозгу Брэда зацепились только два слова: «взрослых рецидивистов». По его телу побежали мурашки. Они знают! И теперь этот красивый и обаятельный краснобай тащит его к людям в белых халатах! Они явно явились за ним! Брэд дернулся, но мужчина крепко держал его. Сердце Брэда колотилось как сумасшедшее, он всем телом дрожал от страха. Нагнувшись, он задрал штанину и вытащил из кобуры пистолет. — Нет! Отпустите меня! Люди вокруг стали кричать, а красавец от удивления вытаращил глаза. Он поднял руки и заговорил: — Успокойтесь! Мы всего лишь хотим… Пистолет в руке Брэда выстрелил. Он не понимал, что произошло, пока не увидел, как мужчина споткнулся и начал падать. Он вцепился в Брэда и пытался удержаться, повиснув на нем. Брэд выстрелил снова, и мужчина упал на спину. Кто-то закричал: — Он убил доктора Беллармино! Он убил Беллармино! В голове у Брэда Гордона все смешалось. Он видел, как разбегаются люди, как бегут две симпатичные попки, с которыми он катался на аттракционе. Мир рушился вокруг него. Когда люди в униформе стали кричать ему, требуя, чтобы он бросил оружие, Брэд выстрелил и в них. А потом — провалился в темноту.* * *
На открытии осенней встречи Организации руководителей межуниверситетского трансфера технологий (ОРМТТ), организации, работа которой была посвящена лицензированию работы университетских ученых, с основным докладом выступил известный филантроп Джек Б. Ватсон. Основной упор он сделал на своих излюбленных темах: впечатляющем развитии биотехнологий, важности патентования генов, безоговорочного соблюдения закона Бэя — Доула [67] и необходимости сохранения статус-кво для процветания бизнеса и благосостояния университетов. Процветание наших университетов, заявил он, зависит от сильных партнеров в области биотехнологий. Это — ключ к знаниям и ключ к будущему. Он сказал собравшимся то, что они хотели слышать, и, как обычно, покинул трибуну под громовые аплодисменты. Лишь немногие заметили, что он слегка прихрамывал, а его правая рука была как-то неестественно неподвижна. Оказавшись за кулисами, Ватсон оперся на руку красивой женщины. — Где этот чертов доктор Роббинс? — спросил он. — Он ждет тебя в клинике, — ответила она. Ватсон выругался, а затем, тяжело опираясь на ее, руку, вышел на улицу, где его уже ждал лимузин. Ночь была холодной и туманной. — Проклятые доктора! — ворчал он. — Не буду больше делать никаких анализов! — Доктор Роббинс не упоминал ни о каких анализах. Водитель открыл дверь, и Ватсон неуклюже забрался в машину, буквально втащив ногу, которая не хотела слушаться. Женщина ему помогала. Затем она села в лимузин с другой стороны. — Сильно болит? — спросила она. — По ночам всегда болит сильнее. — Дать тебе таблетку? — Я уже одну проглотил. — Он глубоко вздохнул. — Доктор Роббинс знает, что это такое? — Думаю, да. — Он тебе сказал? — Нет. — Ты лжешь. — Он ничего мне не сказал, Джек. — О, Господи! Лимузин быстро мчался в ночи. Ватсон, тяжело дыша, смотрел в окно.* * *
В этот час в клинике было безлюдно. Тридцатипятилетний Фред Роббинс, красивый, как голливудская звезда, ждал Ватсона в большой смотровой комнате в компании с двумя молодыми врачами. На столе перед ним стояли легкие коробки с рентгеновскими снимками и результатами электрофореза и компьютерной томографии. Ватсон тяжело плюхнулся на стул и махнул двум молодым людям: — Вы свободны. — Но Джек… — Я хочу, чтобы вы сказали мне все с глазу на глаз. Они ушли, оставив Ватсона наедине с Роббинсом. — Вас называют лучшим диагностом Америки, Фред. Так что давайте, рассказывайте. — Что ж, — сказал Роббинс, — это по сути биохимический процесс, вот почему я хотел… — Три месяца назад, — перебил его Ватсон, — у меня заболела нога. Через неделю я ее уже волочил. Вскоре мне стало трудно подниматься по лестнице. Теперь у меня ослабла правая рука, я даже не могу выдавить зубную пасту на щетку. Мне стало тяжело дышать. И все это продолжается уже три месяца. Так скажите, что со мной? — В общем, это заболевание называется парез Вогельмана, встречается оно не очень часто, но и не так уж редко. В Америке каждый год регистрируется несколько тысяч случаев, во всем мире — около пятидесяти тысяч. Впервые оно описано в 1890-х французским… — Вы можете его вылечить? — На сегодняшний день эффективных методов лечения не существует. — А хоть какие-нибудь существуют? — Только болеутоляющая и поддерживающая терапия: массаж, витамин В… — Но лекарств нет? — К сожалению, нет, Джек. — Что вызывает эту болезнь? — Это мы как раз знаем. Пять лет назад группа ученых под руководством Эндерса из Исследовательского института Скриппса выделила ген BRD7A, ответственный за выработку белка, который восстанавливает миелин вокруг нервных клеток. Они выяснили, что точечная мутация гена вызывает у животных парез Вогельмана. — Черт, вы хотите сказать, что у меня болезнь, вызванная каким-то генетическим нарушением? — Да, но… — Как давно был выделен этот ген? Пять лет назад? Тогда можно попробовать замену гена, чтобы в организме вырабатывался здоровый белок. — Замена гена является довольно рискованной формой терапии. — А у меня есть выбор? Сколько времени у меня осталось? — Это сложно сказать наверняка, но… — Примерно? — Возможно, четыре месяца. — Иисусе! — У Ватсона перехватило дыхание. Он вытер ладонью лоб и глубоко вздохнул. — Вот, значит, как обстоит дело. Тогда давайте попробуем заменить ген. Прошло пять лет, у них должен быть протокол. — У них его нет, — сказал Роббинс. — У кого-то должен быть. — Нет. Скриппс запатентовал ген и передал его по лицензии компании «Бейнарт Бангхофф», швейцарскому фармацевтическому гиганту. Это была часть пакетного соглашения по двадцати наименованиям, из которых BRD7A считался далеко не самым важным. — О чем вы говорите? — Компания «Бейнарт» назначила очень высокий размер выплат за использование гена. — Почему? Это же сиротская болезнь! [68] Какой в этом смысл? Роббинс пожал плечами. — «Бейнарт Бангхофф» — большая компания. Кто знает, чем они руководствуются, принимая то или иное решение! Их отдел лицензирования устанавливает размер выплат за восемьсот генов, которые они контролируют, и в этом отделе работает сорок человек. Чистой воды бюрократия. Но установление ими высоких размеров выплат — их обычная практика. — Боже милостивый! — Поэтому в течение последних пяти лет ни одна лаборатория мира не работала над этим заболеванием. — Господи… — Слишком дорого, Джек. — В таком случае я куплю этот чертов ген! — Не выйдет. Я уже выяснял. Он не продается. — Все продается. — Любая продажа, осуществленная «Бейнхартом», должна быть одобрена Скриппсом, а подразделение Скриппса, занимающееся трансфером технологий, ни за что не одобрит… — Не волнуйтесь, я это я возьму на себя. — Вообще-то да, у вас это может получиться. — И перенос гена я тоже организую. Для этого мы создадим специальную группу на базе этой клиники. — Мне бы очень хотелось, чтобы это получилось, Джек, но перенос гена — крайне рискованная процедура, и сегодня за это не возьмется ни одна лаборатория. В тюрьму за неудачный перенос гена еще никого не посадили, но было много случаев, когда пациенты умирали, и… — Фред, взгляните на меня! — Вы могли бы сделать это в Шанхае. — Ни в коем случае! Только здесь! Фред Роббинс прикусил губу. — Джек, вы должны взглянуть в лицо реальности. Шансы на успех составляют менее одного процента. Если бы с геном работали на протяжении последних лет, у нас были бы результаты опытов на животных, вирусные исследования, иммунодепрессивные протоколы — все то, что повысило бы ваши шансы. Но то, что вы предлагаете, — это стрелять с бедра… — На большее у меня просто нет времени. Только стрелять с бедра. Фред Роббинс с сомнением покачал головой. — Сто миллионов долларов, — сказал Ватсон. — Вне зависимости от результата. В Аркадии есть частная клиника, проведите процедуру там. У нас либо получится, либо нет. Фред Роббинс снова грустно покачал головой. — Мне очень жаль, Джек. Очень жаль.ГЛАВА 094
Под потолком прозекторской один за другим вспыхнули несколько рядов ярких ламп. «Впечатляющее начало!» — подумал Горевич, державший в руке любительскую видеокамеру. Человек в белом халате выглядел внушительно и даже грозно: седые волосы, очки в проволочной оправе, жесткий взгляд. Это был ученый с мировым именем, знаменитый анатом, специализирующийся на приматах, Йорг Эриксон. — Доктор Эриксон, чем мы сегодня занимаемся? — спросил Горевич. — Сегодня мы исследуем всемирно известное животное, орангутанга из Индонезии, который, предположительно, умел разговаривать как минимум на двух языках. Что ж, сейчас увидим. Доктор Эриксон повернулся к стальному столу, на котором, накрытое простыней, угадывалось тело. Широким театральным жестом он сдернул простыню. — Перед нами — молодой pongo abelii, орангутанг суматранский, отличающийся от борнейского орангутанга меньшими размерами. Это самец, возраст которого около трех лет, в хорошей с виду физической форме, без видимых шрамов и повреждений. Что ж, начнем. Он взял скальпель. — С помощью срединного сагиттального надреза я, обнажаю переднюю мускулатуру глотки и зев. Обратите внимание на верхние и нижние лопаточно-подъязычные мускулы, а также грудинно-подъязычную мышцу. Хм… — Эриксон склонился над шеей животного, закрыв ее от объектива камеры. — Что вы там видите, профессор? — Я рассматриваю лопаточно-подъязычные и грудинно-подъязычные мышцы, и вижу кое-что весьма интересное. Обычно передняя мускулатура глотки орангутанга развита довольно слабо, и в ней отсутствует тонкий аппарат речи, свойственный человеку. Но это животное похоже на какой-то переходный вид, которому отчасти присущи характеристики строения глотки и примата, и человека. Обратите внимание на грудино-ключичнососцевидную область… «Господи Иисусе!» — подумал Горевич, услышав мудреный термин. — Профессор, а не могли бы вы сказать это по-английски? — Нет, я не знаю, как объяснить это в доступной форме. — Ну хотя бы попробуйте. Чтобы нашим зрителям было понятнее. — Хорошо. Все эти специфические мышцы, большая часть которых прикреплена к подъязычной кости, или, как ее еще называют, адамову яблоку, больше похожи на человеческие, чем на обезьяньи. — Чем это может быть вызвано? — Очевидно, какой-то мутацией. — А остальное тело животного? Оно тоже имеет сходство с человеческим? — Всего остального я еще не видел, — сварливо ответил Эриксон, — но в свое время мы дойдем и до этого. Сейчас меня больше интересует вращение оси большого затылочного отверстия и, конечно, глубина и расположение борозд двигательной зоны коры головного мозга. Разумеется, это можно будет выяснить лишь при том условии, что серое вещество осталось неповрежденным. — Вы рассчитываете обнаружить в мозгу изменения, приблизившие орангутанга к человеку? — Откровенно говоря, не знаю, — ответил Эриксон. Он переключил внимание на череп орангутана, положил ладони на редкие волосы, покрывавшие голову обезьяны, и стал ощупывать кости. — Вот видите, у этого животного теменные кости изгибаются внутрь. Это типично для человекообразных. А у человека они выгнуты наружу, и верхняя часть черепа шире, чем нижняя. Эриксон отступил от стола. — То есть вы хотите сказать, что перед нами — помесь человека и обезьяны? — уточнил Горевич. — Нет, — ответил Эриксон, — это обезьяна. Точнее сказать, аберрантная, видоизмененная обезьяна. Но это определенно обезьяна.Пресс-релиз ИНВЕСТИЦИОННАЯ ГРУППА ДЖОНА Б. ВАТСОНА Для немедленного распространения Сегодня в Шанхае умер Джон «Джек» Б.Ватсон, всемирно известный филантроп и основатель «Инвестиционной группы Ватсона». Мистер Ватсон получил широкое международное признание в связи со своей благотворительной деятельностью и помощью больным и бедным во всем мире. Мистера Ватсона сразила весьма агрессивная и скоротечная форма рака. Он был госпитализирован в одну из частных клиник Шанхая и умер там через три дня. Его оплакивают друзья и коллеги во всех странах мира.
ГЛАВА 095
Генри Кендалл с удивлением наблюдал за тем, как Жерар помогает Дейву выполнять домашние задания по математике. Впрочем, продлится это, видимо, недолго, поскольку со временем Дейву понадобится другая, особая форма обучения. Он страдал характерной для всех шимпанзе особенностью — неспособностью надолго сосредоточиваться на каком-то одном предмете. Ему становилось все труднее поспевать в учебе за одноклассниками, а особенно тяжело ему давалось чтение. Каждый раз оно становилось для Дейва настоящей пыткой. А его необычайные физические данные сделали его изгоем на игровой площадке. Другие дети просто не хотели играть с Дейвом, поскольку не могли тягаться с ним в силе, быстроте и ловкости. В результате он занялся серфингом и достиг в этом виде спорта блестящих результатов. К этому времени правда о том, кем является Дейв, выплыла наружу. В журнале «Пипл» была напечатана обидная статья под названием «Современное семейство». «Современная семья, — говорилось в ней, — это уже не просто однополая, или смешанная, или межрасовая семья. Все это осталось в прошлом веке. Так заявляет Трейси Кендалл, а уж она знает, о чем говорит, потому что семью Кендаллов, живущую в Ла-Джолле, штат Калифорния, можно назвать трансгенной и межвидовой. Такое веселье, как то, что царит в их доме, можно встретить разве что в стае обезьян». Генри вызвали для дачи показаний в конгрессе, и это было забавно. Конгрессмены распинались перед телекамерами битых два часа, после чего разбежались, сославшись на неотложные дела. Потом выступали свидетели, каждому из которых предоставили по шесть минут, но слушать их было уже некому. Позже все конгрессмены заявили, что они намерены в ближайшее время выступить с фундаментальными речами, посвященными созданию трансгенных существ. Общество «Либертарианская биология» назвала Генри Ученым Года, а Джереми Рифкин окрестил военным преступником. Национальный совет церквей подверг его суровой критике, а папа римский отлучил от церкви, и только потом узнал, что Генри не являлся католиком. Выяснилось, что Римско-католическая церковь ошибочно отлучила другого Генри Кендалла. Национальный институт здоровья также осудил его поступок, но вместо Роберта Беллармино во главе управления генетических исследований Национального института здоровья поставили Вильяма Гладстоуна, а он в отличие от Беллармино характеризовался большей широтой взглядов и меньшей самовлюбленностью. Теперь Генри постоянно колесил по стране, выступая на университетских семинарах с лекциями по трансгенным технологиям. Он превратился в одну из самых противоречивых фигур в стране. Преподобный Билли Джон Харкер из Теннесси назвал его новым воплощением Сатаны. Билл Майер, известный реакционер, придерживающийся левых взглядов, опубликовал в «Книжном обозрении Нью-Йорка» пространную статью, которая потом сразу же стала предметом бурных обсуждений. Статья была озаглавлена «Изгнанные из рая, или Почему недопустимы трансгенные карикатуры на людей». Автор, правда, забыл упомянуть о том, что трансгенных животных выводят уже на протяжении последних двадцати лет. На ком только не ставились эти опыты: на собаках, кошках, мышах, бактериях, овцах и коровах! Когда главного генетика НИЗ попросили высказать свое мнение по поводу этой статьи, он закашлялся и спросил: — А что это такое «Книжное обозрение Нью-Йорка»? Линн Кендалл создала и поддерживала вебсайт под названием «Трансгеник таймс», на котором в деталях описывала повседневную жизнь Дейва, Жерара и ее человеческих детей — Джеми и Трейси.* * *
Прожив год в Ла-Джолле, Жерар начал издавать звуки набираемого телефонного номера. Он делал это и раньше, но они оставались загадкой для Кендаллов. Было ясно только, что это какой-то международный номер, но по звуку они не могли угадать код страны. — Откуда ты прилетел, Жерар? — спрашивали Генри и Линн. — Я утратил покой и сон, и с тех пор, как ты вышла за двери… Жерар в последнее время страстно полюбил американскую музыку кантри. — Из какой страны, Жерар? Однако на этот вопрос они ни разу не получили внятного ответа. Иногда Жерар говорил по-французски, иногда в его речи начинал проскальзывать британский акцент. Они предполагали, что он попал сюда из Европы. А потом в один прекрасный день за ужином у Кендаллов оказался француз, аспирант Генри, и он услышал звуки, издаваемые Жераром. Прислушавшись внимательнее, он воскликнул: — Мой Бог! Я знаю, что он делает! — Он послушал еще немного и добавил: — Но тут нет кода города. — Вытащив сотовый телефон, он стал набирать номер, а потом попросил: — Жерар, сделай это еще раз! Жерар повторил звуки. — И еще разок. — Жизнь — это книга, а ее нужно уметь читать, — пропел Жерар. — Жизнь — это история, и ее надо уметь рассказать. — Я знаю эту песню, — сказал аспирант. — Откуда? — спросил Генри. — Она звучала на конкурсе Евровидения. Жерар, телефон! Жерар снова изобразил требуемые звуки, и аспирант набрал парижский номер. Ответила женщина. — Простите меня, — сказал он по-французски, — вам, случаем, не знаком серый попугай по имени Жерар? Женщина заплакала. — Он в порядке? — спросила она. — Позвольте мне с ним поговорить! — С ним все хорошо. Аспирант поднес трубку к голове Жерара, и тот, возбужденно переступая с лапы на лапу, стал слушать. А потом сказал: — Значит, вот, где ты живешь? О, мамочке там понравится! Гейл Бонд прилетела уже через несколько дней, пробыла в Ла-Джолле неделю, а потом вернулась в Париж. Одна. Жерар предпочел остаться. Несколько дней после этого он пел: Всю ночь оставалась со мной моя крошка, Всю душу мне вывернула наизнанку, Столы опрокинуты, словно бомбежка В доме моем была спозаранку. Любил я ее, но все в прошлом, прощай, И лживой любви больше не обещай. Одним словом, все складывалось лучше, чем можно было ожидать. Все члены семьи были заняты, но при этом держались друг друга. Только две вещи тревожили Генри. Он заметил, что на мордочке Дейва появилось несколько седых волосков. Значит, не исключено, что Дейв, подобно многим другим трансгенным животным, умрет раньше положенного срока. А одним осенним днем, когда Генри и Дейв, держась за руки, шли на сельскую ярмарку, их остановил фермер в перепачканном землей комбинезоне и, кивнув на Дейва, спросил: — Слушай, друг, а можешь сделать мне такого же, чтобы он работал у меня на ферме? Генри стало страшно.Майкл Крайтон Опасный пациент
Предисловие автора
Читателям, которых шокирует или испугает содержание книги, не стоит обманывать себя мыслью, будто все это нечто новое. Физическое изучение мозга насчитывает уже более столетия, технология воздействия на поведение развивается более пятидесяти лет. Так что на протяжении нескольких десятилетий эта тема была открыта для дискуссий, поддержки или опровержения. Не было также недостатка и в публикациях. Исследования в области нейробиологии являются достаточно сенсационными, чтобы о них регулярно появлялись статьи в воскресных выпусках крупных газет. Но общество, по существу, до сих пор не относилось к проблеме с должной серьезностью. За много лет сделано столько мрачных прогнозов и распространено столько вольных спекуляций на эту тему, что публика сейчас расценивает «контроль над сознанием» как проблему, отодвинутую далеко в будущее: это, мол, рано или поздно произойдет, но еще не скоро, да и вряд ли сможет оказать какое-то воздействие на нынешнее поколение. Ученые, проводящие подобные исследования, напротив, всячески искали возможности публичного обсуждения. Джеймс В. Макконнелл из Мичиганского университета несколько лет назад говорил своим студентам: «Смотрите, мы уже способны на такое. Мы можем контролировать человеческое поведение. Но вот кто будет решать, что надо делать? Если вы над этим не задумаетесь и не скажете мне, что я должен делать, я, пожалуй, сам все решу за вас. Но тогда будет уже поздно». Сегодня многие полагают, будто живут в мире, в котором все предопределено и все происходит в соответствии с жестким, заранее спланированным курсом. Но принятые в прошлом решения заставили нас с вами жить в условиях страшного загрязнения окружающей среды, распада личности и кризиса городов: кто-то принимал решения за нас, и теперь мы пожинаем их горькие плоды. Подобный подход представляет собой инфантильный и опасный отказ от ответственности, и все мы обязаны осознать истинный смысл происходящего. В свете сказанного предлагаю нижеследующую хронологию: История терапии психомоторной эпилепсии: 1864 год – Морель, Фебре и другие французские нейрологи описали ряд симптомов психомоторной эпилепсии. 1888 год – Хафлингс Джексон (Великобритания) предложил классическое описание психомоторной эпилепсии и сопровождающей ее ауры. 1898 год – Джексон и Колман (Великобритания) локализовали источник расстройства в височной доле мозга. 1908 год – Хорсли и Кларк (Великобритания) дали описание методики стереотактических хирургических операций на животных. 1941 год – Джаспер и Кершман (США и Канада) показали, что электроэнцефалограмма пациентов с психомоторной эпилепсией характеризуется возмущениями из височной доли. 1947 год – Шпигель с сотрудниками (США) обнародовал результаты первой стереотактической операции на человеке. 1950 год – Пенфилд и Флэнеген (Канада) провели серию операций на больных с психомоторной эпилепсией, давших хорошие результаты. 1958 год – Талейрак с сотрудниками (Франция) начали регулярно осуществлять стереотактическую имплантацию электродов в мозговые ткани. 1963 год – Хит с сотрудниками (США) позволили пациентам самостоятельно стимулировать себя с помощью имплантированных электродов. 1965 год – Нарабаяси (Япония) обнародовал результаты стереотактических операций, проведенных на 98 пациентах, страдающих психомоторным агрессивным поведением. 1965 год – к этому времени в различных странах проведено более 24 тысяч стереотактических операций на людях. 1968 год – Дельгадо с сотрудниками (США) снабжает «стимуприемниками» (радиостимулятор в комплексе с радиоприемником) ходячих стационарных пациентов, страдающих психомоторной эпилепсией. 1969 год – В Аламогордо, штат Нью-Мексико, шимпанзе напрямую связана по радио с компьютером, программирующим и осуществляющим стимуляции головного мозга. 1971 год – Пациент Гарольд Бенсон прооперирован в Лос-Анджелесе.М.К. Лос-Анджелес, 23 октября 1971 года
Я пришел к выводу, что мои субъективные объяснения собственного поведения почти неизменно носят мифический характер. Я не знаю, почему поступаю так или иначе.Дж. Б. С. Галдейн
Дикая природа осваивает колониста.Фредерик Джексон Тернер
9 МАРТА 1971 ГОДА, ВТОРНИК: ПОСТУПЛЕНИЕ
1
В полдень они спустились в отделение «Скорой помощи» и сели на банкетке рядом с вращающимися дверями входа. Двери выходили на автостоянку. Эллис нервничал и не обращал внимания на окружающих, погруженный в свои мысли. Моррис был спокоен. Он сунул леденец в рот и, скомкав обертку, положил ее в карман своей белой куртки. Сидя на банкетке, они видели, как солнечные лучи падают на стеклянную стену и освещают надпись: «ОТДЕЛЕНИЕ СКОРОЙ ПОМОЩИ» – и ниже, чуть более мелкими буквами: «СТОЯНКА ЗАПРЕЩЕНА. ТОЛЬКО ДЛЯ САНИТАРНЫХ ФУРГОНОВ». Они услышали вдали вой сирены. – Это они? – спросил Моррис. Эллис взглянул на часы. – Вряд ли. Слишком рано. Они сидели на банкетке и слушали приближающийся вой сирены. Эллис снял очки и кончиком галстука протер стекла. Одна из медсестер отделения «Скорой помощи», незнакомая Моррису девушка, подошла к ним и сказала, лучезарно улыбаясь: – Вы встречаете нового больного? Эллис покосился на нее. Моррис ответил: – Мы заберем его прямо в палату. История болезни у вас? – Да, видимо, у нас, доктор, – ответила сестра и отошла, несколько обиженная. Эллис вздохнул. Он водрузил очки на нос и, нахмурившись, посмотрел сестре вслед. – Она же без всякой задней мысли… – сказал Моррис. – Полагаю, что это уже всей больнице известно, – буркнул Эллис. – Ну, это слишком большой секрет, чтобы его можно было хранить в тайне. Сирена выла уже совсем близко: сквозь стекло они увидели, как на автостоянку подкатил санитарный фургон. Двое санитаров открыли задние дверцы и достали носилки. На носилках лежала дряхлая старуха. Она задыхалась и издавала булькающие звуки. Острая пульмонарная эдема, подумал Моррис, наблюдая за тем, как ее препровождают в палату. – Надеюсь, он в хорошей форме, – сказал Эллис. – Кто? – Бенсон. – А почему он должен быть в плохой? – Его могли разозлить. – Эллис выглянул на улицу. Эллис и впрямь не в духе, подумал Моррис. Он знал, что это значит: Эллис возбужден. Он провел немало совместных с Эллисом операций и давно уяснил особенности его поведения. Раздражительность, нервозность и томительные часы ожидания, а потом полное, почти отрешенное спокойствие во время операции. – Ну где же он, черт побери! – пробормотал Эллис и снова взглянул на часы. Чтобы сменить тему, Моррис сказал: – У вас все готово для трех тридцати? Сегодня в три тридцать пополудни Бенсона должны были представить персоналу на общей нейрохирургической конференции. – Насколько я знаю, – ответил Эллис, – доклад делает Росс. Я очень надеюсь, что Бенсон в хорошей форме. Из динамика на стене раздался приятный мужской голос: – Доктор Эллис, доктор Джон Эллис, два-два-три-четыре. Доктор Эллис, два-два-три-четыре. Эллис встал. – Черт! – бросил он. Моррис знал, что этоозначает. «Два-два-три-четыре» – добавочный номер зоолаборатории. По-видимому, что-то стряслось с обезьянами. Весь прошлый месяц Эллис ежедневно оперировал по три обезьяны – просто чтобы не дать себе и ассистентам расслабиться. Он смотрел, как Эллис пошел к противоположной стене, где висел служебный телефон. При ходьбе Эллис слегка хромал – результат полученного в детстве увечья, из-за чего был поврежден малоберцовый нерв правой ноги. Моррис часто задумывался, не повлияла ли эта травма на решение Эллиса стать нейрохирургом. Безусловно, Эллис производил впечатление человека, стремящегося исправить все изъяны, отремонтировать любую неисправность. Он так и говорил своим пациентам: «Ну, мы вас подремонтируем». Да и сам он имел немало таких изъянов: хромота, преждевременная лысина, близорукость – ему приходилось носить очки с толстыми стеклами. Из-за этого он производил впечатление уязвимого человека, что, в свою очередь, заставляло окружающих относиться к его раздражительности чуть более терпимо. Или, возможно, эта раздражительность была результатом многолетней работы в хирургии. Моррис и сам толком не мог понять: он уже давно не держал в руках скальпель. Он выглянул в окно на залитую солнцем автостоянку. Начались часы вечерних посещений: родственники больных въезжали на территорию клиники, вылезали из автомобилей и озирались вокруг, бросая взгляды на высоченные корпуса больничного комплекса. В их глазах ясно прочитывался страх: больница – место, к которому всегда относятся с опаской. Моррис заметил, что многие из посетителей хорошо загорели. В Лос-Анджелесе стояло теплое солнечное лето, а он был бледный – под стать своей больничной униформе, которую он не снимал целыми днями. Надо бы почаще бывать на воздухе, подумал он. Надо обедать на террасе. Он, разумеется, играл в теннис, но это случалось, как правило, вечерами… Вернулся Эллис. – Представляешь, Этель сорвала швы! – Как же это могло случиться? Этель была молодой резус-макакой, которой вчера сделали операцию на мозге. Операция прошла идеально. И Этель сегодня была необычно подавлена, как оно и бывает обычно с прооперированными резус-макаками. – Сам не знаю, – сказал Эллис. – Скорее всего высвободила руку из повязки… В общем, сейчас она орет как резаная – с одной стороны кость вышла наружу. – Она порвала провода? – Не знаю. Но мне надо спуститься вниз и снова наложить швы. Ты справишься один? – Надо думать. – С полицейскими умеешь ладить? – спросил Эллис. – Скорее всего, с ними проблем не будет. – Наверное, нет. – Отправь Бенсона на седьмой этаж как можно скорее. Потом вызови Росс. Я вернусь, когда закончу, – он взглянул на часы. – На то, чтобы зашить Этель, уйдет минут сорок – если, конечно, она не будет буянить. – Удачи тебе и ей! – сказал Моррис, улыбаясь. Эллис скривил недовольную мину и ушел. К Моррису подошла медсестра «Скорой помощи». – Что с ним такое сегодня? – Да ничего – просто нервничает. – Это уж точно, – сказала сестра. Она замолчала и посмотрела в окно, явно не собираясь уходить. Моррис с любопытством наблюдал за ней. Он проработал в больнице достаточно долго, чтобы безошибочно распознавать неуловимые признаки служебного положения всех сотрудников. Большинство сестер разбирались в лекарствах куда лучше его, и если они уставали, то не старались это скрыть. («По-моему, на этом сегодня можно закончить, доктор».) Проработав здесь несколько лет, он получил должность врача в отделении хирургии, и сестры стали с ним держаться скованнее. Став же старшим врачом, он окончательно обрел уверенность в себе – по той причине, что некоторые сестры теперь называли его просто по имени. Но когда он перешел в Центр нейропсихиатрических исследований на должность младшего научного сотрудника, в его отношениях с сестрами вновь появилась формальная строгость, что было признаком его нового статуса. Но тут что-то совсем другое: сестра околачивается вокруг да около – видно, хочет просто постоять рядом с ним, потому что он излучает некую ауру солидности. Потому что все в больнице знают, что должно произойти. Глядя в окно, сестра сказала: – Ну вот и он. Моррис вскочил и посмотрел в окно. К зданию подкатил синий полицейский фургон, развернулся и встал на стоянке для санитарных машин. – Ну и отлично, – сказал он. – Сообщите на седьмой этаж и скажите, что мы скоро будем. – Хорошо, доктор. Медсестра ушла. Двое санитаров открыли настежь служебную дверь. Они ничего не знали о Бенсоне. Один из них обратился к Моррису: – Вы его ждете? – Да. – На обследование? – Нет, прямо в приемный покой. Санитары кивнули и стали смотреть, как водитель фургона – офицер полиции – подошел к задним дверцам и распахнул их. Из фургона показались два полицейских. На ярком солнечном свете они сощурились. Потом показался Бенсон. Как всегда, Морриса поразила его внешность. Бенсон был плотным мужчиной тридцати четырех лет, вечно с каким-то изумленно-виноватым видом. Он стоял у фургона, держа перед собой закованные в наручники ладони, и озирался по сторонам. Увидев Морриса, он сказал: «Привет!» – и стал смущенно глядеть в другую сторону. – Вы здесь начальник? – спросил один из полицейских. – Да. Я доктор Моррис. Полицейский махнул рукой на двери больничного корпуса. – Покажите куда идти, доктор. – Будьте любезны, снимите с него наручники, – попросил Моррис. Бенсон метнул взгляд на Морриса и снова отвернулся. – У нас на этот счет нет никаких инструкций, – полицейские переглянулись. – Ну, наверное, можно. Пока они снимали наручники, водитель принес Моррису заполненный протокол в папке. Протокол назывался: «Перевод подозреваемого под надзор (медицинский)». Моррис поставил свою подпись. – И здесь, – сказал водитель. Моррис еще раз расписался и посмотрел на Бенсона. Бенсон стоял спокойно, почесывая запястья и глядя прямо перед собой. Будничность совершенного ритуала, все эти бланки и подписи вызвали у Морриса ощущение, что ему доставили посылку экспресс-почтой. Он даже подумал, не кажется ли Бенсон самому себе этой посылкой. – Вот и ладно, – сказал водитель. – Спасибо, док. Моррис повел обоих полицейских и Бенсона в больницу. Санитары закрыли за ними двери. Медсестра подкатила кресло на колесиках, и Бенсон уселся в него. Полицейские явно сконфузились. – Таков порядок, – пояснил Моррис. Все двинулись к лифту. Лифт остановился на втором этаже – в вестибюле. Человек шесть-семь посетителей дожидались лифта, чтобы подняться на верхние этажи, но несколько растерялись, увидев в кабине Морриса, Бенсона в кресле-каталке и двух полицейских. – Пожалуйста, поезжайте на другом лифте, – попросил Моррис вежливо. Двери лифта закрылись. Кабина поползла вверх. – А где доктор Эллис? – заинтересовался Бенсон. – Я-то думал, он тоже будет меня встречать. – Он в операционной. Скоро освободится. – А доктор Росс? – Вы увидите ее на презентации. – Ах да! – улыбнулся Бенсон. – Презентация! Полицейские обменялись подозрительными взглядами, но промолчали. Лифт добрался до седьмого этажа, и все вышли. На седьмом этаже располагалось специальное хирургическое отделение, где лежали особо тяжелые больные. В основном здесь проводились обследования наиболее сложных случаев. Здесь наблюдались пациенты с болезнями сердца, почек и системы обмена веществ. Они отправились в помещение для дежурных медсестер – отгороженное от коридора стеклом пространство в центре "+"-образного этажа. Дежурная сестра оторвала взгляд от книги. Она была немало удивлена при виде полицейских, но ничего не сказала. – Это мистер Бенсон, – обратился к ней Моррис. – Палата семьсот десять уже подготовлена? – Да, все готово, – ответила сестра и приветливо улыбнулась Бенсону. Бенсон в ответ выдавил слабую улыбку и скользнул взглядом по пульту компьютера, стоящего в углу. – У вас тут пункт разделения компьютерного времени? – Да, – сказал Моррис. – А где главный компьютер? – В подвале. – Этого здания? – Да. Он забирает массу энергии, а линии электропередачи подходят к нашему корпусу. Бенсон закивал. Морриса его вопросы не удивили. Бенсон просто старался отвлечься от мыслей о предстоящей операции – к тому же он был как-никак специалистом по компьютерам. Медсестра передала Моррису историю болезни Бенсона – стандартную голубую пластиковую папку с гербом Университетской больницы. Но на обложке была укреплена красная ленточка, что означало «нейрохирургия», желтая ленточка, что означало «интенсивный уход», и белая ленточка, которую Моррис до сих пор еще никогда не видел на картах больных. Белая ленточка означала «повышенные меры безопасности». – Это моя история болезни? – спросил Бенсон, когда Моррис покатил его каталку по коридору к палате номер 710. За ними следовали полицейские. – Угу. – Мне всегда было любопытно узнать, что там внутри. – В основном масса неразборчивых каракуль. На самом деле толстенная медицинская карта Бенсона была вся испещрена аккуратными записями, перемежающимися множеством распечаток компьютерных тестов. Они подошли к двери палаты 710. Прежде чем они зашли в палату, один из полицейских шагнул внутрь и закрыл за собой дверь. Второй полицейский остался снаружи. – Так, на всякий случай, – пояснил он. Бенсон взглянул на Морриса. – Обо мне так заботятся! Это даже приятно. Первый полицейский вышел из палаты. – Все в порядке, – объявил он. Моррис вкатил каталку с Бенсоном в палату. Это была просторная комната в южном крыле здания, поэтому тут целый день светило солнце. – У вас одна из лучших палат во всей больнице, – сказал Моррис. – Мне можно встать? – Конечно. Бенсон встал с каталки и присел на край кровати. Он подпрыгнул несколько раз на матрасе. Потом, нажимая на кнопки, стал изменять положение кровати, после чего заглянул под кровать, чтобы собственными глазами увидеть электромеханизм. Моррис подошел к окну и опустил жалюзи – в палате стало чуть темнее. – Пустяк! – сказал Бенсон. – Что именно? – Да эта машинка под кроватью. Поразительно пустяковое приспособление. Тут бы надо было поставить возвратный механизм, чтобы каждое движение тела человека, лежащего в кровати, автоматически компенсировалось… – Его голос угас. Он распахнул дверцы стенного шкафа, заглянул внутрь, потом пошел осматривать ванную и вернулся. Моррис подумал, что он ведет себя не как обычный пациент. Большинство больных поначалу стесняются и пугаются больничной обстановки, но Бенсон вел себя так, точно собирался снять номер в гостинице. – Да, я остаюсь, – сказал Бенсон и рассмеялся. Он сел на кровать и взглянул на Морриса, потом перевел взгляд на полицейских. – Они что, все время будут со мной? – Думаю, они могут подождать снаружи, – ответил Моррис. Полицейские кивнули и вышли, закрыв за собой дверь. – Я хотел узнать – они что, будут тут со мной постоянно? – спросил Бенсон. – Да, – ответил Моррис. – Все время? – Да. До тех пор, пока нам не удастся снять с вас все обвинения. Бенсон нахмурился. – А что… Я что-то… Все было настолько ужасно? – Вы поставили ему синяк под глазом и сломали ребро. – Но он жив? – Да. Он жив. – Я ничего не помню, – сказал Бенсон. – Сердечники в моем запоминающем устройстве полностью размагничены. – Я это знаю. – Но я рад, что с ним полный порядок. Моррис кивнул. – Вы с собой что-нибудь захватили? Пижаму и прочее?… – Нет, но мне это могут устроить. – Хорошо. А пока на первое время вы получите больничную одежду. У вас нет никаких пожеланий? – Все нормально, – он ухмыльнулся. – Хотя, может, не помешало бы пропустить по маленькой. – А вот без этого, – ответил Моррис, тоже ухмыляясь, – вам придется обойтись. Бенсон вздохнул. Моррис вышел из палаты. Полицейские принесли к двери стул. Один из них сел, а другой встал рядом. Моррис раскрыл записную книжку. – Вам нужно знать дальнейший распорядок, – сказал он. – Через полчаса придет сотрудник приемного отделения с финансовыми счетами – Бенсону нужно будет их подписать. Потом в половине четвертого его спустят в главный конференц-зал для презентации на хирургической конференции. Через двадцать минут он вернется. Сегодня вечером его обреют наголо. Операция назначена на шесть утра завтра. У вас есть вопросы? – Нам принесут поесть? – спросил один из них. – Я попрошу сестру заказать две лишние порции. Сколько вас будет дежурить – один или двое? – Один. Мы работаем посменно по восемь часов. – Я поставлю в известность сестер, – пообещал Моррис. – Лучше, если вы совместите свою пересменку с их графиком. Они должны знать, кто из посторонних находится на этаже. Полицейские закивали. Наступила неловкая пауза. Наконец один из них произнес: – А что с ним? – У него одна из форм эпилепсии. – Я видел парня, которого он избил, – продолжал полицейский. – Здоровенный парень, похож на водителя трейлера. Никогда бы не подумал, что такой коротышка… – он мотнул головой в сторону палаты Бенсона, -., мог такое учудить. – Во время эпилептических припадков он становится агрессивным. Полицейские задумчиво покачали головами. – А что это за операция? – Разновидность операции на мозге, которую мы называем операцией третьей стадии, – сказал Моррис. Он не удосужился объяснить подробнее. Полицейские все равно ничего не поймут. И, подумал он, даже если поймут, все равно не поверят.2
Нейрохирургические общие конференции, на которых всеми хирургами больницы обсуждались наиболее интересные казусы, обыкновенно проводились по четвергам в девять утра. Специальные же конференции почти не созывались: слишком трудно было собрать весь персонал клиники. Но сегодня амфитеатр оказался забит до отказа: все ряды были заполнены фигурами в белых халатах. Присутствующие во все глаза смотрели на Эллиса, который, водрузив очки на нос, объявил: – Как многие из вас знают, завтра утром в Центре нейропсихиатрических исследований будет произведена операция на височной доле мозга – операция третьей стадии, как мы ее называем, – на человеке. В аудитории царила гробовая тишина. Джанет Росс стояла в дальнем углу амфитеатра у двери и наблюдала за происходящим. Она удивилась, насколько пассивно отреагировали присутствующие на это сообщение. Нос другой стороны, чего же тут удивляться. Все в больнице знали, что ЦНПИ давно уже подбирал хорошего кандидата для операции третьей степени. – Я хочу попросить вас, – продолжал Эллис, – задавать как можно меньше вопросов пациенту, которого мы сейчас вам представим. Он очень ранимый человек и страдает весьма серьезным расстройством психики. Мы решили, что, прежде чем представить вам пациента, нам следует ознакомить вас с его психиатрическими данными. Наблюдающий психиатр доктор Росс познакомит вас с заключением. – Эллис кивнул Росс. Она вышла к кафедре, обвела взглядом поднимающиеся полукругом ряды лиц и на мгновение разволновалась. Джанет Росс была высокая, худенькая, очень миловидная загорелая блондинка. Самой Росс ее фигура казалась слишком костистой и угловатой, и ей иногда хотелось быть чуточку более женственной. Но она знала, что у нее броская внешность, и в свои тридцать лет, имея более чем десятилетний опыт в явно мужской профессии, она с успехом научилась пользоваться преимуществами своих внешних данных. Она заложила руки за спину, сделала глубокий вдох и начала излагать заключение о состоянии больного быстро и лаконично – как обычно и делаются доклады на больших конференциях. – Гарольд Франклин Бенсон, – говорила она, – возраст – тридцать четыре года, разведен, профессия инженер компьютерной техники, еще два года тому назад был абсолютно здоров, пока не попал в автомобильную катастрофу на шоссе Санта-Моника. После катастрофы он находился без сознания в течение неопределенного периода времени. Его доставили в местную клинику на краткое обследование, и на следующее утро он был отпущен домой в хорошем состоянии. В течение шести месяцев у него не было жалоб, но потом начались, по его словам, периоды «затемнения». В зале стояла тишина: глаза присутствующих были устремлены на нее. Все внимательно слушали. – Эти «затемнения» длились обычно несколько минут и повторялись приблизительно один раз в месяц. Обычно им предшествовали ощущения странных, часто неприятных запахов. «Затемнения» наступали, как правило, после принятия им алкоголя. Пациент консультировался с местным врачом-терапевтом, который сказал ему, что он просто слишком много работает, и порекомендовал снизить потребление алкогольных напитков. Бенсон послушался его совета, но «затемнения» не исчезли. Год назад – спустя год после автокатастрофы – он понял, что периоды «затемнения» наступают все чаще и чаще и длятся дольше. Он часто приходил в сознание в незнакомой обстановке. В ряде случаев он обнаруживал на своем теле порезы и синяки, либо его одежда была порвана. Это означало, что он с кем-то дрался. Однако он никогда не мог точно припомнить, что же происходило во время этих периодов «затемнения». Многие слушатели закивали. Они поняли, что она излагала им обычную историю болезни эпилептика с поврежденной височной долей мозга. Но самое неприятное было впереди. – Друзья пациента, – продолжала она, – говорили ему, что он стал вести себя как-то по-другому, не так, как прежде. Но он не считался с их мнением. Постепенно он утратил контакт со всеми своими старыми приятелями. Как раз в то время – год назад – он сделал, по его словам, грандиозное открытие. Бенсон – специалист по компьютерам и работает в области создания искусственной жизни или машинного интеллекта. В процессе своих исследований, по его словам, он обнаружил, что машины состязаются с людьми и что в конце концов машины одержат верх и завоюют все человечество. По аудитории прошелестел шепоток. Это заявление явно заинтересовало сотрудников клиники – особенно психиатров. Она увидела, как ее старый наставник Мэнон, сидящий на самой верхотуре, обхватил голову руками. Мэнон все понял. – Бенсон пытался рассказывать о своем открытии друзьям. Они посоветовали ему обратиться к психиатру, и это его разозлило. За последний год он постепенно утвердился в своем убеждении, что машины вступили в заговор с целью завоевать мир. И вот полгода назад пациент был арестован полицией по подозрению в избиении бортмеханика самолета. Однако веских доказательств обнаружено не было, и обвинения с него были сняты. Но данный эпизод взволновал Бенсона и заставил его самого обратиться к психиатру за помощью. У него было смутное подозрение, что он и был тем самым человеком, который смертным боем избил бортмеханика. Ему такое происшествие казалось невероятным, невозможным, но смутное подозрение осталось. Он был направлен на обследование в Центр нейропсихиатрических исследований Университетской больницы четыре месяца назад – в ноябре 1970 года. На основании истории его болезни – травма головы, эпизодические приступы агрессивного поведения, сопровождаемые ощущениями странных запахов, – ему поставили предварительный диагноз: возможная психомоторная эпилепсия. Как вы знаете, ЦНПИ в настоящее время принимает к себе только больных с расстройствами поведения, подлежащими органическому лечению. Нейрологическое обследование показало, что состояние пациента в норме. Электроэнцефалограмма тоже была нормальная. Исследования активности нейронных волн не выявили никакой патологии. Обследование было произведено повторно после ввода в организм алкоголя – и тогда были зафиксированы ненормальные импульсы. ЭЭГ показала предприпадочное состояние в правой височной доле головного мозга. На этом основании Бенсон был признан пациентом первой стадии: диагноз психомоторной эпилепсии подтвердился. Она сделала паузу, чтобы перевести дыхание и дать возможность аудитории переварить услышанное. – Пациент – человек с высоким интеллектом, и ему объяснили характер его заболевания. Ему сказали, что он повредил головной мозг в автомобильной катастрофе и, как следствие, приобрел такую форму эпилепсии, во время которой происходит своего рода «паралич мысли» – временная остановка деятельности мозга, а не тела, влекущая за собой акты насилия. Ему сказали, что эта болезнь довольно широко распространена и ее можно взять под контроль. Ему предписали курс химиотерапии. Три месяца назад Бенсон был арестован по обвинению в нападении и нанесении телесных повреждений. Его жертвой стала двадцатичетырехлетняя танцовщица из стриптиз-бара, которая позднее сняла свои обвинения. Мы в качестве представителей больницы вмешались в ход расследования как сторона, представляющая его интересы. Месяц назад мы завершили курс лечения с применением морладона, пи-аминобензадона и триамилина. Ни один из этих препаратов, как и их комбинация, не привел к улучшению состояния Бенсона. На этом основании он был признан пациентом второй стадии: психомоторная эпилепсия с повышенной сопротивляемостью к наркотическим препаратам. И его назначили на операцию третьей стадии, которую мы сегодня и намерены обсудить. Она сделала паузу. – Прежде чем пригласить его в конференц-зал, – продолжала она, – я должна еще добавить, что вчера днем он напал на служащего бензозаправочной станции и сильно его избил. Его операция запланирована на завтра, и мы убедили полицию освободить его из-под стражи. Но, строго говоря, ему еще должны предъявить обвинение в нападении и нанесении побоев. Аудитория безмолвствовала. Она помолчала еще и вышла за Бенсоном. Бенсон ждал под дверью в конференц-зал, сидя в своем кресле-каталке. На нем был банный халат в белую и синюю полоску – такие в больнице выдавали всем пациентам. Увидев Джанет Росс, он расплылся в улыбке. – Здравствуйте, доктор Росс! – Привет, Гарри! – улыбнулась она ему. – Как вы себя чувствуете? Она задала этот вопрос из вежливости. Многолетний опыт психиатра сразу позволил ей точно определить его самочувствие. Бенсон был возбужден и перепуган: на верхней губе под носом выступили крошечные капельки испарины, он вжал плечи, а крепко стиснутые ладони положил себе на колени. – Я чувствую себя отлично, – ответил он. – Просто прекрасно. За спиной Бенсона возвышался Моррис. Он толкал каталку. Рядом с ним стоял полицейский. – Он тоже войдет с нами? – спросила она у Морриса. Прежде чем Моррис ответил, Бенсон бросил глухо: – Он ходит за мной по пятам. Полицейский кивнул и смутился. – Ну ладно, – сказала она. Она раскрыла дверь – Моррис вкатил Бенсона в конференц-зал и направился прямо к Эллису. Эллис шагнул вперед и подал Бенсону руку. – Мистер Бенсон, очень рад вас видеть. – Я тоже, доктор Эллис. Моррис развернул его лицом к залу. Росс села справа от Бенсона и мельком взглянула на полицейского, оставшегося стоять у дверей, стараясь не привлекать к себе внимания. Эллис стоял рядом с Бенсоном – тот разглядывал стену из рифленого стекла, на которой были развешаны рентгеновские снимки. Он, похоже, понял, что это снимки его черепа. Эллис, заметив озадаченный взгляд Бенсона, выключил свет за стеклом. Рентгеновские снимки померкли, превратившись в черные квадраты. – Мы попросили вас присутствовать здесь, – обратился к Бенсону Эллис, – чтобы вы ответили на ряд вопросов наших сотрудников, – он указал на полукруглые ряды, заполненные людьми в белых халатах. – Они вас не нервируют? Эллис задал этот вопрос точно в шутку. Росс нахмурилась. Она в своей жизни побывала на сотнях конференций, и пациентов неизменно спрашивали, не нервируют ли их собравшиеся на амфитеатре врачи. На этот прямо поставленный вопрос пациенты, как правило, всегда отвечали отрицательно. – Ну, конечно, они меня нервируют, – сказал Бенсон. – Они любого заставят занервничать. Росс подавила улыбку. Вот молодец, подумала она. – Представьте: если бы вы были машиной, а я бы поставил вас перед толпой инженеров, которые стали бы выяснять, какая у вас неполадка и как вас починить? Как бы вам это понравилось? Эллис был явно ошарашен. Он провел ладонью по редеющим волосам и взглянул на Росс, а она резко мотнула головой, словно говоря: «Не надо – здесь не место исследовать психопатологию Бенсона». – Я бы тоже занервничал, – согласился Эллис. – Ну вот, – сказал Бенсон, – видите?! Эллис сглотнул слюну. Да он же нарочно тебя дразнит, подумала Росс. Не попадайся ему на крючок! – Но ведь, – сказал Эллис, – я же не машина! Росс вздрогнула. – Это как посмотреть, – возразил Бенсон. – Некоторые ваши функции носят повторяющийся механический характер. С этой точки зрения их легко спрограммировать, и они относительно просты, если вы… – Думаю, – вставая, вступила в разговор Росс, – что сейчас нам самое время послушать вопросы присутствующих. Эллису все это явно не понравилось, но он не стал возражать, а Бенсон тоже милостиво помалкивал. Она взглянула на аудиторию, и через какое-то мгновение руку поднял мужчина. – Мистер Бенсон, вы не могли бы рассказать нам подробнее о запахах, которые преследуют вас перед затемнениями? – Вообще-то нет, – ответил Бенсон. – Они какие-то странные – вот и все. Они отвратительные, эти запахи, удушливые, но ни на что не похожи – если вы понимаете, что я хочу сказать. Я хочу сказать, что невозможно определить характер запахов. В моем запоминающем устройстве ничего подобного не зафиксировано. – Вы не могли бы дать нам приблизительное описание этих запахов? Бенсон пожал плечами. – Может… свинячье дерьмо в скипидаре. В аудитории поднялась еще одна рука. – Мистер Бенсон, вы испытывали эти затемнения все чаще и чаще. Они были также и более продолжительными? – Да, – ответил Бенсон. – Теперь они длятся часами. – А как вы себя чувствуете после периодов затемнения? – Тошнит. – Вы не уточните ваши ощущения? – Иногда я блюю. Достаточно уточнил? Росс нахмурилась. Она понимала, что Бенсон начинает злиться. – Еще есть вопросы? – спросила она, надеясь, что больше не будет. Она обвела взглядом ряды амфитеатра. Наступило долгое молчание. – Ну тогда, – сказал Эллис, – мы, наверное, можем перейти к обсуждению деталей операции третьей стадии. Мистеру Бенсону все это известно, поэтому он может либо остаться, либо уйти – как ему будет угодно. Росс не одобрила этих слов. Эллис выпендривался – все это типичные приколы хирурга, обожающего всем показывать, что его пациент готов быть разрезанным и изувеченным. Как же это нечестно – просить Бенсона остаться в зале. – Я останусь, – сказал Бенсон. – Отлично! – Эллис подошел к доске и схематично изобразил на ней человеческий мозг. – Так вот, – начал он, – насколько мы понимаем процесс протекания болезни, при эпилепсии поражается часть мозга – образуется рубец. Это словно шрам в любой иной области человеческого организма – масса фиброзных тканей, множество разрывов и деформаций. Такой рубец становится как бы фокусом ненормальных электрических разрядов Из этого фокуса можно наблюдать расхождение множества волн, которые подобны ряби на воде от брошенного камня. Эллис изобразил на мозге точку и нарисовал расходящиеся от нее концентрические круги. – Вследствие этой электрической ряби и происходит припадок. В некоторых областях мозга этот фокус электрического разряда результирует в припадке, сопровождающемся судорогами мышц, образованием пены на губах и так далее. Если этот фокус возникает в других областях мозга, результаты бывают иными. Если фокус разрядов находится в височной доле, как в случае мистера Бенсона, мы можем наблюдать так называемую психомоторную эпилепсию – конвульсии сознания, а не тела… Возникают странные мысли, сопровождаемые вспышками насильственных действий. Этому предшествует характерная аура, часто проявляющаяся в виде запахов. Бенсон слушал, смотрел, кивал. – Далее, – продолжал Эллис. – Из работ многих исследователей нам известно, что возможно прервать припадок, подвергая электрошоку определенные участки мозга. Припадки начинаются медленно. Проходит несколько секунд – иногда даже полминуты, – прежде чем припадок достигнет пика. Электрошок в этот самый момент предотвращает припадок. Он перечеркнул двумя косыми чертами концентрические круги. Потом нарисовал новый мозг, голову и шею. – Перед нами встают две проблемы. Первая – какую именно часть мозга следует подвергнуть электрошоку. Ну, мы вообще-то знаем, что электрошок следует направлять в миндалины, в заднюю область так называемой лимбической системы. Но мы не знаем, куда именно, однако мы можем решить эту проблему путем имплантирования некоторого количества электродов в мозг. Завтра утром мистеру Бенсону будет имплантировано сорок электродов. Он провел две черты на мозге. – Теперь вторая проблема: как нам определить время начала приступа? Мы же должны четко знать, когда применить блокирующий шок. К счастью, те же самые электроды, которые мы применяем для посылки разряда, могут быть также использованы для «считывания» электрической активности мозга. Каждому приступу предшествует вполне определенный рисунок электрической активности. Эллис замолчал и взглянул на Бенсона, потом на аудиторию. – То есть мы имеем дело с системой обратной связи – те же самые электроды используются для определения начала очередного припадка и для электрошока, прерывающего этот припадок. Механизм системы обратной связи контролируется компьютером. Он нарисовал крошечный квадратик на шее схематического пациента. – Мы в ЦНПИ разработали компьютер, который будет вести наблюдение за электрической активностью мозга: зафиксировав начало нового приступа, он направит соответствующий электрошок в нужный участок мозга. Этот компьютер имеет размеры обычной почтовой марки и весит одну десятую унции. Его имплантируют под кожу шеи пациента. Эллис нарисовал эллипс под шеей и соединил его проводками с квадратиком компьютера. – Компьютер будет снабжен энергетической установкой типа «Хэндлер Пи-Пи-Джей» с плутониевым наполнителем, который мы имплантируем под кожу, в плечевую мышцу. Таким образом, пациент будет на полном самообеспечении. Энергетическая установка способна постоянно и надежно вырабатывать энергию в течение двадцати лет, – он ткнул мелом в разные части диаграммы. – Такова полная цепь системы обратной связи: мозг – электроды – компьютер – энергетическая установка – и снова мозг. Замкнутое кольцо без каких-либо внешних элементов. Он обернулся к Бенсону, следившему за дискуссией с выражением подчеркнутого безразличия. – Мистер Бенсон, у вас есть какие-нибудь замечания? Росс издала сдавленный стон. Эллис прямо-таки старался ему досадить. Это очень жестоко – даже для хирурга. – Нет, – ответил Бенсон. – Мне нечего сказать, – и зевнул.* * *
Когда Бенсона выкатили из аудитории, Росс удалилась вместе с ним. Ей не было необходимости сопровождать его, но ее беспокоило состояние пациента, и она чувствовала себя немного виноватой в том, как с ним обошелся Эллис. – Как вам это понравилось? – спросила она. – По-своему было интересно. – В каком смысле? – Ну, дискуссия проходила в сугубо медицинском плане. Мне думалось, что она будет больше выдержана в философском ключе. – Мы же практикующие врачи, – сказала она, улыбаясь, – и нас интересуют практические проблемы. Бенсон тоже улыбнулся. – Как и Ньютона. Что может быть более практичным, чем ответ на вопрос, отчего яблоко падает с дерева. – Вы и впрямь усматриваете в этом философский смысл? Бенсон кивнул и посерьезнел. – Да – и вы тоже. Вы только притворяетесь, будто это не так. Она остановилась посреди коридора, глядя вслед Бенсону, которого покатили к лифту. Бенсон, Моррис и полицейский стали ждать у дверей. Моррис нетерпеливо, даже свирепо, нажимал кнопку вызова. Наконец лифт подъехал, и они вошли внутрь. Бенсон махнул ей на прощанье рукой, и двери закрылись. Она пошла обратно в аудиторию. – …продолжались более десяти лет, – говорил Эллис. – Вначале мы имели дело с кардиостимуляторами, когда для замены батареек требовалось небольшое хирургическое вмешательство почти каждый год. Эта процедура малоприятна как для хирурга, так и для пациента. Ядерная энергетическая установка вполне надежна и может быть использована в течение длительного времени. Мы, вероятно, заменим установку не ранее 1990 года – если мистер Бенсон к тому времени будет все еще жив. Джанет Росс проскользнула в зал и села, когда был задан следующий вопрос: – Но как вы определите, какой из сорока электродов должен предотвратить приступ? – Мы имплантируем все электроды, – ответил Эллис, – и замкнем их на компьютер. Все электроды будут в рабочем режиме круглосуточно. Через сутки после операции мы стимулируем электроды по радио и определим, какой из них функционирует наиболее эффективно. Впоследствии мы будем активизировать их с помощью дистанционного управления. Откуда– то из средних рядов раздался кашель и знакомый голос произнес: – Эти технические детали представляют определенный интерес, но мне кажется, они уводят от главной проблемы. – Росс посмотрела на выступающего: Мэнон. Мэнону было лет семьдесят пять – он давно занимал должность почетного профессора и редко появлялся в клинике. Когда же он все-таки приходил, к нему относились как к старому чудаку, давно растратившему весь свой былой талант и безнадежно отставшему от современного уровня развития научной мысли. – Мне представляется, что этот пациент является психотиком. – Это преувеличение, – возразил Эллис. – Возможно. Но, во всяком случае, у него явно проявляется острое расстройство личностных ориентаций. Мне представляется тревожным то, что в его сознании отождествляются люди и машины. – Расстройство личности – составляющая его заболевания, – сказал Эллис. – В недавней статье Харлея, сотрудника Йельского университета, отмечалось, что у пятидесяти процентов эпилептиков с пораженной височной долей наблюдаются симптомы распада личности, что никак не связано с припадками как таковыми. – Верно, – сказал Мэнон с едва заметным раздражением в голосе. – Это симптом его заболевания, не зависящий от приступов. Но будет ли предлагаемая вами операция способствовать излечению и этого заболевания? Джанет Росс была удовлетворена. Мэнон в точности повторил ее доводы. – Нет, – сказал Эллис. – Вероятно, нет. – Другими словами, операция положит конец приступам, но не его бредовым идеям? – Да, скорее всего, так и случится. – Позвольте мне немного еще занять ваше время, – продолжал Мэнон. Нахмурившись, он обвел глазами аудиторию. – Именно такой образ мышления более всего меня и пугает в исследованиях, проводимых Центром. Я вовсе не имею в виду конкретно вас, доктор. Это общая проблема всей нынешней медицины. Например, если мы сталкиваемся с попыткой самоубийства или случаем употребления смертельной дозы наркотиков, то как мы поступаем? Мы прочищаем пострадавшему желудок, читаем ему душещипательную лекцию и отправляем домой. Вот и все лечение – но едва ли так мы излечим больного. Пациент рано или поздно вновь вернется к нам. Прочистка желудка не лечит депрессию. Этим можно только устранить единичный случай отравления наркотиками. – Я понимаю, что вы хотите сказать, но тем не менее… – Я бы также хотел вам напомнить случай с пациентом Л. Вы помните этот случай? – Вряд ли случай с мистером Л. в данном случае применим, – возразил Эллис. Говорил он уже запальчиво и раздраженно. – Я в этом отнюдь не уверен. – И, видя обращенные к нему озадаченные лица слушателей, Мэнон продолжал: – Несколько лет назад история с мистером Л. наделала много шума. Это был мужчина тридцати девяти лет, страдающий двусторонней болезнью почек в последней стадии. Хронический гломерулонефрит. Ему предполагалось сделать операцию по пересадке почек. Но поскольку оборудования для трансплантации у нас не хватает, специальная комиссия отбирает кандидатов на операцию. Так вот, психиатры – члены отборочной комиссии резко возражали против назначения мистера Л. на операцию по трансплантации почек на том основании, что мистер Л. страдал психозом. Он верил, например, что Солнце правит Землей, и не выходил на улицу в течение светового дня. По нашему убеждению, его психическое состояние было таково, что операция по пересадке почек не могла принести ему никакой пользы. Но в конце концов его прооперировали. А полгода спустя он покончил с собой. Это была трагедия. Но вопрос в другом: не принесли бы пользы кому-то другому затраты многих тысяч долларов и многих часов труднейшей работы, которые потребовала та операция? Эллис шагал взад и вперед перед кафедрой, чуть подволакивая больную ногу. Росс знала, что это означает: он ощущает угрозу извне. Обычно Эллис старательно скрывал свое увечье, так что его хромоту мог заметить лишь наметанный глаз. Но когда он был уставшим, или обозленным, или испуганным, хромота становилась очень заметной. Можно было подумать, что он бессознательно требовал от окружающих сочувствия: мол, не надо на меня нападать, я же калека! Но, разумеется, он этого даже не подозревал. – Я понимаю суть вашего возражения, – сказал Эллис. – Однако в том виде, в каком вы сформулировали свою позицию, я не могу ответить на ваш вопрос. Ваш аргумент невозможно опровергнуть. Но мне бы хотелось подойти к проблеме с несколько иной точки зрения. Безусловно, Бенсон страдает расстройством психики, и наша операция, возможно, не изменит его состояния. Но подумайте, что может произойти, если мы его не прооперируем? Мы разве окажем ему большую услугу? Не думаю. Нам известно, что его припадки опасны для жизни – и его жизни, и жизни окружающих. Эти припадки уже стали причиной его конфликта с законом, и они с каждым разом становятся все интенсивнее. Операция поможет предотвратить их, и нам представляется, что именно в этом и заключается ее польза для пациента. Мэнон передернул плечами. Джанет Росс знала, что означает этот жест: признак неразрешимых противоречий, тупика. – Так, – продолжал Эллис. – Другие вопросы есть? Других вопросов не было.3
– Черт бы его побрал! – воскликнул Эллис, отирая пот со лба. – Он все никак не угомонится! Джанет Росс шла рядом с ним. Они направлялись к корпусу научно-исследовательских лабораторий. Близился вечер. Солнце желтело, становясь постепенно серым и бледным. – Он сделал обоснованные замечания, – сказала она мягко. – Ах да, я все время забываю, что ты на его стороне. – А почему ты все время забываешь? – Она улыбнулась. Будучи единственным психиатром в штате Центра нейропсихиатрических исследований, она с самого начала выступала противницей операции Бенсона. – Послушай, – сказал Эллис. – Мы же делаем все, что в наших силах. Если бы его можно было полностью вылечить – замечательно! Но нам это не под силу. Мы можем только помочь ему. Вот мы и поможем. Она молчала. Сказать ей было нечего. Она уже не раз высказывала Эллису свое мнение. Эта операция больному ничем не поможет – более того, есть вероятность, что после нее Бенсону станет хуже. Она не сомневалась, что и Эллис учитывал такую вероятность, но упрямо ее игнорировал. Или, по крайней мере, так ей казалось. Вообще– то Эллис ей нравился -так же, как и другие хирурги. Она видела в хирургах склонных к самым решительным действиям мужчин (да в основном все они были мужчинами, что она считала весьма знаменательным), стремящихся что-то сделать, предпринять что-то радикальное. В этом смысле Эллис был куда лучше многих из них. Он мудро поступил, отвергнув нескольких пациентов третьей стадии, стоявших в очереди до Бенсона. Она знала, сколь трудным для него было это решение, потому что в глубине души он только и горел желанием сделать новую операцию. – Как же я все это ненавижу! – пробурчал Эллис. – Ненавидишь – что? – Политику. Приятно оперировать обезьянок. Никакой политики. – Но ты же хочешь прооперировать Бенсона… – Я готов. Мы все готовы. Нам просто необходимо наконец-то решиться на этот важный шаг. Настало время его сделать, – он взглянул на нее. – А почему ты так неуверенна? – Потому. Они подошли к научно-исследовательскому корпусу. Эллис отправился на ужин с Макферсоном – «политический ужин», как раздраженно пояснил он, – а она поднялась на четвертый этаж. После десяти лет непрерывного расширения Центр нейропсихиатрических исследований занял полностью весь четвертый этаж. В этом здании стены на всех этажах были выкрашены в унылый белый цвет, а стены ЦНПИ сияли всеми цветами радуги. Цель этой веселой раскраски была одна – дать пациентам возможность испытывать здесь спокойствие и оптимизм, но на Росс эти яркие стены четвертого этажа всегда оказывали прямо противоположное воздействие. Она считала эти попугайские цвета фальшивыми и искусственно веселыми – точно в яслях для умственно отсталых малышей. Она вышла из лифта и бросила взгляд в сторону справочной: одна стена голубая, другая красная. Как и почти все остальное в Центре нейропсихиатрических исследований, идея такой расцветки принадлежала Макферсону. Странно, подумала она, как точно в структуре организации отражаются особенности личности начальника. Макферсон, казалось, был воплощением веселого духа детского сада – безграничного оптимизма. Ну уж конечно – можно быть оптимистом, когда тебе предстоит прооперировать Гарри Бенсона! В Центре было тихо: почти весь персонал уже разошелся по домам. Она прошла по коридору мимо ярких дверей с табличками: «СОНОЭНЦЕФАЛОГРАФИЯ», «КОРКОВЫЕ ФУНКЦИИ», «ЭЭГ», «ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ ДИАГНОСТИКА» и в самом конце коридора – «ТЕЛЕКОМП». Работа, кипящая за этими дверьми, была столь же сложной для понимания, как и надписи на табличках, а ведь это было только отделение ухода за больными – «Прикладныепроцедуры», как называл его Макферсон. В отделении занимались, можно сказать, вещами ординарными – если сравнивать с «Развитием», отделением исследовательских проектов с его химитродами, компсимами и вероятностными сценариями. Не говоря уж о крупных проектах вроде «Джорджа» и «Марты», «Формы Кью», «Развитие» лет на десять опережало «Прикладные процедуры», а «прикладники» в своих областях продвинулись очень и очень далеко. Год назад Макферсон попросил Росс провести группу журналистов, специализирующихся на вопросах науки, по ЦНПИ. Он выбрал именно ее в качестве гида, по его словам, из-за ее «аппетитной попки»! Забавно было от него такое услышать. Но она также была и шокирована. Обычно он держался с ней вежливо и по-отечески. Но что говорить о ней – шокированы были и репортеры. Росс собиралась показать им и «Прикладные», и «Развитие», но, увидев, что делается у «прикладников», гости явно получили чрезмерную порцию острых ощущений, и она прервала экскурсию. Потом это ее долго беспокоило. Репортеры же не были наивными неискушенными дурачками. Это были люди, которые курсировали между крупнейшими научными центрами всю свою жизнь. Но, ознакомившись с опытами и исследованиями, которые велись в ЦНПИ, они буквально потеряли дар речи. Сама она давно уже утратила способность абстрагироваться, взглянуть на происходящее в Центре как бы со стороны – ведь к тому времени она проработала здесь уже три года и постепенно привыкла ко всему, что творилось в этих стенах. Взаимодействие человека и машины, человеческого мозга и электронного мозга – все это уже давно не представлялось ей чем-то странным и шокирующим. Она воспринимала это как нормальный путь движения науки вперед к новым достижениям. С другой же стороны, она выступала против операции третьей стадии на Бенсоне. С самого начала она возражала. Она была уверена, что Бенсон – неподходящий человеческий материал, и теперь у нее оставался один-единственный, последний шанс это доказать. В конце коридора она на мгновение замерла у дверей «Телекомпа» и прислушалась к тихому зудению принтеров. Из-за двери донеслись голоса – и она открыла дверь. «Телекомп» был в полном смысле сердцем всего Центра: просторное помещение, уставленное разнообразным электронным оборудованием. Стены и потолки были обиты звуконепроницаемыми накладками – напоминание о тех давнишних временах, когда здесь стояли стрекочущие телетайпы. Теперь же использовались либо бесшумные КЛТ – катодно-лучевые тубы, – либо струйные принтеры, которые не шумно печатали, а выливали на бумагу ряды букв точно из шланга. Макферсон настоял на замене печатных аппаратов на бесшумные машины, потому что, как ему казалось, стрекот телетайпов раздражал поступивших в ЦНПИ пациентов. В комнате находились Герхард и его ассистент Ричардс. Их называли близнецами-вундеркиндами: Герхарду было только двадцать четыре, Ричардсу – и того меньше. Они были самыми юными сотрудниками Центра: оба рассматривали «Телекомп» как площадку для игр. Они работали допоздна, но урывками и беспорядочно: начинали вечером, а уходили из лаборатории засветло. Они редко появлялись на научных советах Центра и общих собраниях – к вящему неудовольствию Макферсона. Но чего нельзя было отрицать, так это их таланта. В таланте им невозможно было отказать. Герхард носил ковбойские сапоги, полотняные штаны и атласные рубашки с жемчужными пуговицами. В возрасте тринадцати лет он обрел всенародную известность, построив двадцатифутовую твердотопливную ракету во дворе родительского дома в Финиксе. У ракеты была чрезвычайно сложная электронная система наведения, и Герхард не сомневался, что сумеет вывести ее на орбиту. Соседи, заметившие за гаражом устремленный в небо нос ракеты, забеспокоились и вызвали полицию. После чего в известность поставили даже армейское командование. Армейская комиссия изучила ракету Герхарда и отправила ее на полигон Уайт-Сэндз для запуска. После запуска вторая ступень воспламенилась до момента отделения, и ракета взорвалась на высоте две мили. Но к тому времени Герхард получил четыре патента на свою систему наведения и несколько заманчивых предложений из ряда колледжей и промышленных фирм. Он их все отверг и поручил своему дяде инвестировать гонорары за патенты, а достигнув шестнадцатилетия, купил себе «Мазерати». Он нанялся на работу в компанию «Локхид» в Палмдейле, в Калифорнии, но через год уволился, потому что не имел возможности должностного роста – из-за отсутствия инженерного диплома. К тому же сослуживцы открыто недолюбливали семнадцатилетнего коллегу, разъезжавшего на «Мазерати» и предпочитавшего приходить на работу в лабораторию около полуночи. Считалось, что в нем отсутствует «дух коллективизма». Вот тогда-то Макферсон и взял его в Центр нейропсихиатрических исследований для разработки электронных компонентов, совместимых с человеческим мозгом. Макферсон как глава ЦНПИ провел собеседования с десятками кандидатов, которые считали эту работу «научным вызовом» и «интересной возможностью для прикладного использования теоретических разработок», но только Герхард сказал, что ему все это кажется ужасно занятной игрой – и его немедленно взяли в штат. У Ричардса был приблизительно аналогичный жизненный опыт. Он закончил среднюю школу и полгода проучился в колледже, а потом загремел в армию. Уже попав было в полк для отправки во Вьетнам, он предложил некоторые улучшения в армейских системах электронной разведки. Его предложения оказались удачными, и Ричардс отправился не на поля сражений, а в военные лаборатории в Санта-Монике. После демобилизации он тоже пришел в ЦНПИ. Близнецы– вундеркинды! Росс улыбнулась. – Привет, Джан! – сказал Герхард. – Как дела, Джан? – сказал Ричардс. Они обменялись рукопожатием. Эти двое были единственными в Центре, кто осмеливался обращаться к Макферсону просто «Род». И Макферсон смирился с этим. – Все отлично, – ответила она. – Мы представляли нашего пациента третьей стадии на конференции. Я хочу на него взглянуть. – А мы как раз заканчиваем проверку его компьютера, – сказал Герхард. – Все в норме, – он указал на стол с микроскопом, окруженным множеством электронных датчиков и дисплеев. – А где компьютер? – Под стеклом. Она присмотрелась повнимательнее. Пластиковый пакетик размером с почтовую марку лежал под окуляром микроскопа. Сквозь прозрачную оболочку она увидела плотную паутину миниатюрных электронных компонентов и проводков. Из пакетика торчали сорок контактов. С помощью микроскопа ребята исследовали все электроды – один за другим. – Осталось проверить логическую цепь, – сказал Ричардс. – У нас на всякий случай есть страховочный блок поддержки. Джанет подошла к полкам с картотекой и стала просматривать карточки тестов. Просмотрев несколько карточек, она спросила: – А нет ли у вас психодексных карточек? – Есть. Вон там, – сказал Герхард. – Тебе нужны пятипространственные или "н" – пространственные? – "Н" – пространственные. Герхард выдвинул ящик и вытащил лист картона. Еще он вынул плоскую планшетку. К планшетке на цепочке был привязан заостренный металлический штырек, похожий на карандаш. – Но это же не для вашего пациента третьей стадии? – спросил он. – Для него, – ответила Росс. – Вы уж и так использовали на него много психодексов… – Нужна еще одна – для истории болезни. Герхард отдал ей карточку и планшетку. – Ваш пациент понимает, что с ним делают? – Он понимает почти все. Герхард покачал головой. – Он, наверно, совсем спятил. – Да, – сказала Росс. – В том-то все и дело. На седьмом этаже она зашла в кабинет дежурных медсестер и попросила историю болезни Бенсона. В кабинете сидела новенькая. – Извините, но родственникам не разрешается знакомиться с медицинскими записями. – Я доктор Росс. Сестра смутилась. – Извините, доктор. Я не обратила внимания на ваш значок. Ваш пациент находится в палате семьсот четыре. – Какой пациент? – Малыш Джерри Питерс. Доктор Росс подняла брови. – Разве вы не педиатр? – спросила сестра. – Нет, я психиатр Центра нейропсихиатрических исследований. – Она услышала гневные нотки в собственном голосе и расстроилась. Впрочем, разве она не привыкла с юности то и дело слышать: «Но вы же не хотите стать врачом, вы, очевидно, хотите стать медсестрой?» или «Ну, для женщины самое милое дело – педиатрия, то есть это самое естественное…» – А, значит, вам нужен мистер Бенсон из семьсот десятой. Его только что… – Спасибо! – Росс взяла историю болезни и пошла к палате Бенсона. Она постучала – и услышала выстрелы. Потом открыла дверь. Свет был потушен – горел только ночник у кровати, но комната купалась в голубом сиянии, струящемся от телеэкрана. Человек на экране говорил: – …умер, не успев упасть на землю. Две пули попали в сердце. – Вы здесь? – спросила она и шире открыла дверь. Бенсон поглядел на вошедшую. Он улыбнулся и нажал кнопку на панели около кровати – телевизор погас. Его голова была обернута полотенцем. – Как вы себя чувствуете? – спросила она и села на стул около его кровати. – Голым, – ответил он и указал на полотенце. – Вот смех! Только когда тебя обреют наголо, осознаешь, сколько у тебя волос на голове. – Он дотронулся до полотенца. – Женщине, наверное, еще хуже. Он поглядел на нее и сконфузился. – Это совсем не смешно, – ответила она. – Пожалуй, – он откинулся на подушку. – После этой процедуры я посмотрел в мусорную корзину – и просто оторопел. Как же много волос! Голове сразу стало холодно. Вот что самое занятное – то, что голове холодно. Потому мне и повязали полотенце. Я им сказал, что хочу взглянуть на голову – хочу, мол, посмотреть, как она выглядит лысой – а они говорят: лучше не надо. Ну, я подождал, пока они уйдут, потом пошел в ванную. А когда вошел туда… – Да? – …Я не стал снимать полотенца. – Он рассмеялся. – Не смог. Что бы это значило? – Не знаю. А вы как думаете? Он снова рассмеялся. – Слушайте, почему психиатры никогда не отвечают на прямо поставленный вопрос? – Он закурил и бросил на нее надменный взгляд. – Мне сказали, чтобы я не курил. А я все равно буду. – Какая разница? – Она внимательно смотрела на него. Похоже, он находился в хорошем расположении духа, и ей не хотелось портить ему настроение. Но, с другой стороны, негоже вступать с ним в панибратские беседы накануне операции на мозге. – Несколько минут назад заходил Эллис, – сказал он, затягиваясь. – Он проставил на мне какие-то метки. Хотите посмотреть? – он чуть приподнял полотенце справа, обнажив бледно-белую кожу черепа. Под ухом виднелись два крошечных голубых крестика. – Ну и как? – ухмыльнулся он. – Нормально, – сказала она. – Как вы себя чувствуете? – Отлично. Просто отлично. – Волнуетесь? – Нет! А о чем волноваться? Не о чем. В ближайшие несколько часов я весь в вашем распоряжении – вашем и Эллиса… – Мне кажется, перед операцией люди обычно волнуются. – Ну вот опять – сердобольный психиатр. – Он улыбнулся, потом нахмурился и закусил губу. – Конечно, волнуюсь. – Что вас тревожит? – Да все! – он впился в сигарету. – Все буквально! Волнуюсь, как буду спать. Как буду чувствовать себя завтра. Как буду себя чувствовать, когда все кончится. А что, если кто-то допустит ошибку? Что, если я превращусь в овощ? А если больно будет? А если… – Умрете? – Ну да! И это тоже. – Но это правда несложная операция. Это не сложнее, чем вырезать аппендицит. – Могу поспорить: вы так говорите всем пациентам, которым предстоит трепанация черепа. – Нет, правда. Это простая, быстрая операция. Она продлится полтора часа. Он слегка кивнул. Она не поняла, удалось ли ей его убедить. – Знаете, – сказал он, – мне почему-то кажется, что ничего не будет. Я все думаю, что завтра утром в самый последний момент ко мне придут и скажут: «Вы здоровы, Бенсон, можете отправляться домой». – Мы надеемся, что вы выздоровеете после операции, – проговорив эти слова, она почувствовала себя виноватой, но ложь получилась очень естественной. – Ох, какая же вы благоразумная. Бывают минуты, когда мне от всего этого тошно. – Как сейчас? Он снова дотронулся до полотенца. – Вы только представьте: они же собираются проделать у меня в голове дырки и сунуть туда провода!! – Так вы все знаете? – А как же! Ну да ладно, теперь-то что об этом! – Вы сердитесь? – Нет. Просто боюсь. – Хорошо, что боитесь. Это совершенно нормальное состояние. Но только старайтесь не злиться. Он затушил сигарету в пепельнице и тут же закурил новую. Сменив тему, он указал пальцем на планшетку, которую она держала под мышкой. – А это что? – Новый тест. Я бы хотела, чтобы вы его сейчас прошли. – Сейчас? – Да. Это необходимо для вашей истории болезни. Бенсон безразлично пожал плечами. Он уже несколько раз проходил подобный тест. Она подала ему планшетку, на которой он установил карточку с вопросами, после чего начал отвечать. Он читал вопросы вслух: – Кем бы вы предпочли стать – бабуином или слоном? Бабуином. Слоны живут слишком долго. Металлическим штырьком он протыкал клеточку против нужного ответа на карточке. – Если бы вы были цветом, каким бы цветом вы предпочли быть – зеленым или желтым? Желтым. Сейчас мне очень желто, – он засмеялся и проткнул клеточку. Она ждала, пока он ответит на все тридцать вопросов. Он вернул ей планшет, и его настроение опять, похоже, улучшилось. – А вы там будете? Завтра. – Да. – А я смогу вас узнать? – Полагаю, что да. – А когда пройдет действие наркоза? – Завтра днем или ближе к вечеру. – Так быстро? – Я же говорила: это довольно-таки простая операция, – повторила она. Он кивнул. Она спросила, не принести ли ему чего-нибудь. Он попросил джинджер-эля, но она сказала, что ему нельзя принимать ничего перорально за двенадцать часов до операции. Еще она сказала, что на ночь ему сделают несколько уколов, чтобы помочь уснуть, и еще несколько уколов утром перед операцией. Она пожелала ему спокойной ночи. Выйдя в коридор, Росс услышала неясный гул – снова заработал телевизор, и мужской голос произнес: «Эй, лейтенант! По городу с трехмиллионным населением разгуливает убийца!» Она плотно прикрыла дверь палаты.* * *
Перед тем как покинуть четвертый этаж, Росс оставила короткую запись в истории болезни Бенсона. Она обвела запись красным карандашом, чтобы сестры ее сразу заметили: " ПСИХИАТРИЧЕСКОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ О СОСТОЯНИИ ПАЦИЕНТА: Пациент, тридцати четырех лет, на протяжении последних двух лет страдает психомоторной эпилепсией. Этиология болезни, по-видимому, травматического характера – вследствие травмы, полученной в результате автомобильной катастрофы. Пациент ранее пытался убить двоих людей и неоднократно вступал в драки. Любое сделанное им заявление персоналу больницы, что он «чувствует себя как-то странно» или что «ощущает неприятный запах», следует рассматривать как симптом приближающегося припадка. В этом случае немедленно поставьте в известность ЦНПИ или службу безопасности клиники. Заболевание пациента сопровождается также расстройством личности, являющимся одним из проявлений его болезни. Он убежден, что машины составили заговор с целью завоевания мира. Это убеждение обладает устойчивым характером, и всякая попытка разуверить его в этом приведет только к возникновению у него чувства враждебности и подозрительности. Следует также иметь в виду, что он обладает высоким интеллектуальным уровнем развития и острой эмоциональностью. Временами этот пациент может проявлять повышенную требовательность, но с ним следует обращаться твердо и уважительно. Его взаимоотношения с окружающими, отличающиеся здравомыслием и остроумием, возможно, заставят кое-кого забыть, что его поведение не является осознанным. Он страдает органическим заболеванием, которое определенным образом воздействует на его психическое состояние. В глубине души он сильно напуган и в высшей степени беспокоится о том, что его ожидает. Джанет Росс, д.м. ЦНПИ ".4
– Что-то я не понимаю, – сказал пресс-секретарь. Эллис вздохнул, а Макферсон терпеливо улыбнулся. – Это органическая причина агрессивного поведения, – пояснил он. – Именно так мы и смотрим на эту проблему. Все трое сидели в ресторане «Фор Кингз» рядом с клиникой. Идея устроить ранний ужин принадлежала Макферсону. Макферсон попросил Эллиса поприсутствовать – потому Эллис и пришел. Вот так сам Эллис все это воспринимал. Эллис поднял руку и знаком попросил официанта принести еще кофе. Может, от кофе он хоть сможет не заснуть прямо здесь. Но на самом деле это не имело значения: он в любом случае не смог бы сегодня заснуть. Накануне его первой операции третьей стадии на человеке! Он прекрасно знал, что всю ночь будет ворочаться с боку на бок, мысленно воспроизводя все этапы предстоящей операции. Снова и снова повторяя каждое свое движение, которое он, кажется, уже и так заучил наизусть. Он же прооперировал кучу обезьян, готовясь к третьей стадии. Если говорить точно – сто пятьдесят четыре обезьяны. С обезьянами трудно. Они рвут швы, выдирают проводки, визжат, дерутся, пытаются укусить руку хирурга… – Коньяк? – предложил Макферсон. – Отлично, – согласился пресс-секретарь. Макферсон бросил вопросительный взгляд на Эллиса. Эллис помотал головой. Он налил в кофе сливок и подавил зевок. Между прочим, этот пресс-секретарь сам похож на обезьянку. Молодой резус-макак: такая же квадратная нижняя челюсть, такая же затаенная тревога в поблескивающих глазах. Звали пресс-секретаря Ральф. Эллис не знал его фамилии. У пресс-секретарей никогда не бывает фамилий. Конечно, в больнице его никто так не называл: пресс-секретарь. Он был директором отдела по связям с общественностью, или руководителем отдела по связям с прессой, или что-то в этом роде. Точно – вылитая обезьянка! Эллис даже поймал себя на том, что изучает участок его черепа сразу за ухом, куда он обычно имплантирует электроды… – Нам точно неизвестны причины агрессивного поведения, – продолжал Макферсон. – Сейчас распространяется масса досужих домыслов на этот счет, сочиняемых нашими социологами и оплачиваемых деньгами наших добропорядочных налогоплательщиков. Но мы знаем твердо: одна болезнь – психомоторная эпилепсия – может вызвать агрессивное поведение. – Психомоторная эпилепсия, – повторил Ральф. – Да. Причем психомоторная эпилепсия не менее распространена, чем любая иная разновидность эпилепсии. Многие известные люди страдали ею – например, Достоевский. Мы в Центре считаем, что психомоторная эпилепсия очень часто встречается у людей, которые постоянно участвуют в актах насилия – например, кое у кого из полицейских, у гангстеров, у участников уличных беспорядков, у «Ангелов ада». Никто почему-то не считает подобных людей физически нездоровыми. Мы просто соглашаемся с тем, что на свете есть много людей с дурным характером. Мы считаем, что это нормально. Но, возможно, ничего нормального в этом нет. – Понял, – сказал Ральф. И, похоже, он и впрямь что-то понимал. Макферсону надо было бы стать учителем в начальных классах, подумал Эллис. Его величайший дар – обучать. Конечно, он никакой не исследователь… – Так вот, – сказал Макферсон, проводя рукой по седой шевелюре, – мы пока не знаем, насколько распространена психомоторная эпилепсия. Но наша гипотеза заключается в том, что, возможно, ею страдают от одного до двух процентов населения страны, то есть от двух до четырех миллионов американцев. – Боже! – воскликнул Ральф. Эллис отпил кофе. «Боже! – подумал он. – О господи! Боже…» – По ряду причин, – продолжал Макферсон, кивнув в знак благодарности официанту, принесшему коньяк, – психомоторные эпилептики имеют предрасположенность к агрессивности во время приступов болезни. Мы не знаем почему, но это так. Среди прочих побочных явлений болезни – гиперсексуальность и патологическая интоксикация. Тут Ральф по-настоящему заинтересовался. – У нас была одна пациентка, страдающая этим заболеванием, которая во время приступов могла иметь половые сношения с двенадцатью мужчинами подряд и тем не менее не достигать сексуального удовлетворения. Ральф одним залпом осушил свою рюмку. Эллис заметил, что у Ральфа широченный галстук с модным психоделическим узором. Сорокалетний хиппующий пресс-секретарь при мысли о такой женщине стал пить коньяк как воду… – Патологическая интоксикация связана с буйной формой опьянения, вызванного минимальным количеством алкоголя – буквально одним-двумя глотками. Такое количество алкоголя способно вызвать припадок. Эллис тем временем размышлял о своем пациенте третьей стадии. Бенсон, упитанный малыш Бенсон, обходительный программист-компьютерщик, который напивался и избивал первых встречных – мужчин, женщин, всех, кто попадался ему под руку. Сама идея попытки излечить такого субъекта с помощью проводов, вставленных в мозг, казалась абсурдной. Ральф, кажется, размышлял о том же. – И что, подобная операция способна излечить агрессивность? – Да! – заявил Макферсон. – Мы так считаем. Но ранее эти операции на людях не проводились. Первая такая операция будет проведена в нашей клинике завтра утром. – Поня-ятно, – сказал Ральф, точно до него только что дошел истинный смысл сделанного ему приглашения поужинать. – Дело весьма щекотливое – в том, что касается прессы, – продолжал Макферсон. – Разумеется, я понимаю… Наступила короткая пауза. Наконец Ральф сказал: – И кто будет проводить операцию? – Я, – отозвался Эллис. – Так, – сказал Ральф, – мне надо проверить наш архив. Надо посмотреть, есть ли у нас ваша свежая фотография и биографические сведения – для пресс-релизов. – Он нахмурился при мысли о предстоящей работе. Эллиса поразила реакция этого человека. Значит, его заботит только это? Что ему надо раздобыть его свежую фотографию. Но Макферсон ловко проявил инициативу. – Мы обеспечим вас всем необходимым. На этом встреча закончилась.5
Роберт Моррис сидел в больничном кафетерии, доедая прогорклый яблочный пирог. Вдруг его «биппер» проснулся и издал оглушительный электронный визг, не умолкавший до тех пор, пока Моррис не опустил руку к ремню и не отключил прибор. Он вернулся к пирогу. Через некоторое время «биппер» опять завизжал. Он чертыхнулся, положил вилку и отправился к настенному телефонному аппарату ответить на вызов. Было время, когда он считал эту небольшую серую коробочку, пристегнутую к ремню, замечательной игрушкой. Он особенно ценил те моменты, когда во время обеда с какой-нибудь симпатичной девушкой его «биппер» вдруг трезвонил, требуя от него отзыва. Этот вой означал, что он чрезвычайно ответственный работник, вовлеченный в дела жизни и смерти. Когда «биппер» начинал верещать, он извинялся и шел к телефону, преисполненный сознанием того, что служебный долг превыше всего. И девушкам это ужасно нравилось. Но по прошествии нескольких лет игрушка перестала его радовать. Коробочка была жестокой, неумолимой обузой и постепенно стала символизировать в его глазах тот факт, что он себе не принадлежит. Его постоянно теребили все кому не лень, причем по самым неожиданным поводам – например, дежурная сестра, которой вздумалось перепроверить, что больному назначены таблетки на два часа утра; или неугомонный посетитель, который поставил всех на уши, справляясь о послеоперационном состоянии мамы; или это был звонок, извещавший, что конференция началась – когда он давным-давно сидел на этой чертовой конференции. И теперь любимыми часами его жизни стало время, когда он приходил домой и ненадолго избавлялся от этой проклятой коробки. Тогда он становился недосягаемым – и свободным. И это ему ужасно нравилось. Набирая номер коммутатора, он оглянулся на остатки своего яблочного пирога на столике. – Доктор Моррис, – представился он. – Доктор Моррис, два-четыре-семь-один. – Спасибо! – это был добавочный в кабинет медсестер на седьмом этаже. Поразительно, как ему удалось вызубрить все эти добавочные номера. Телефонная сеть больницы была сложнее анатомии человека. Но с течением времени без всяких осознанных усилий он все же умудрился изучить ее достаточно хорошо. Он набрал номер седьмого этажа. – Доктор Моррис. – Ах да! – ответил женский голос. – К нам пришла женщина с передачей для Гарольда Бенсона. Она говорит, что в сумке личные вещи. Можно их ему передать? – Я подойду и посмотрю, – ответил он. – Спасибо, доктор. Он вернулся к своему столику, взял поднос и отнес к стойке с грязной посудой. Как только он поставил поднос, «биппер» снова завизжал. Он пошел к телефону. – Доктор Моррис! – Доктор Моррис, один-три-пять-семь. Отделение обмена веществ. Он набрал номер. – Это доктор Моррис. – Это доктор Хэнли, – произнес незнакомый голос. – Мы хотим попросить вас взглянуть на женщину, у которой предположительно стероидный психоз. У нее гемолитическая анемия. Ей назначена операция на желчном пузыре. – Сегодня не могу, – ответил Моррис. – И завтра очень сложно. – Это, подумал он, еще мягко сказано. – А вы не пробовали обратиться к Питерсу? – Нет… – У Питерса большой опыт в области стероидной терапии. Попросите его. – Хорошо. Спасибо. Моррис повесил трубку. Он вошел в лифт и нажал кнопку седьмого этажа. «Биппер» зазвонил в третий раз. Он взглянул на часы: 6.30. Пора уходить – рабочий день кончился. Но он ответил. Его вызывал Келсо, ординатор из педиатрического отделения. – Хочешь задницу надеру? – спросил Келсо. – Хочу. Когда? – Ну, скажем, через полчасика? – Если кишка не тонка. – Не тонка, не тонка. Кишки у меня в багажнике. – Ну, тогда увидимся на парковке, – сказал Моррис. И добавил: – Я, может быть, немножко опоздаю. – Смотри, только не очень. А то уже темнеет. Моррис обещал поторопиться и повесил трубку. На седьмом этаже стояла тишина. На других этажах обычно было шумно, всегда толпились посетители, но на седьмом этаже в этот час было тихо и пустынно. Тут царила какая-то сонная, спокойная атмосфера, которую дежурные сестры старались поддерживать. – Вот она, доктор, – сказала сестра в дежурке и кивнула на девушку, сидящую на банкетке. Моррис подошел к ней. Она была молоденькая и смазливая – в стиле красоток из шоу-бизнеса. С длинными ногами. – Я доктор Моррис. – Анджела Блэк. – Она встала, и они обменялись очень формальным рукопожатием. – Я принесла это для Гарри, – она подняла голубую сумку. – Он просил меня принести. – Хорошо. – Он взял у нее сумку. – Я прослежу, чтобы ему это передали. Она помолчала и спросила неуверенно: – Мне нельзя к нему? – Вам не стоит! Бенсон теперь, должно быть, уже обрит. А предоперационные пациенты, которых обрили наголо, обычно не хотят никого видеть. – Но только на несколько минут! – Ему дали сильное успокоительное. Она была явно разочарована. – Тогда не могли бы вы передать ему кое-что? – Конечно. – Скажите ему, что я вернулась на старую квартиру. Он поймет. – Хорошо. – Не забудете? – Нет. Я передам. – Спасибо, – она улыбнулась. Приятная улыбка, невзирая на длинные накладные ресницы и обильную косметику. И почему это молодые девчонки так уродуют свои лица? – Ну, я, пожалуй, пойду. – И она пошла: короткая юбка, длинные ноги, уверенная быстрая походка. Он посмотрел ей вслед, а потом взвесил сумку на руке. Тяжелая. Полицейский, дежуривший у дверей палаты 710, спросил: – Как идут дела? – Прекрасно, – ответил Моррис. Полицейский взглянул на сумку, но ничего не сказал. Гарри Бенсон смотрел по телевизору вестерн. Моррис приглушил звук. – Вот что вам принесла очень симпатичная девушка. – Анджела? – улыбнулся Бенсон. – Да, у нее замечательный экстерьер. Не шибко сложный внутренний механизм, но экстерьер – просто прелесть. – Он протянул руку, и Моррис отдал ему сумку. – Она все принесла? Моррис наблюдал за тем, как Бенсон открывает сумку и раскладывает ее содержимое на кровати. Пижама, электробритва, лосьон после бритья и романчик в бумажной обложке. Потом Бенсон выудил черный парик. – А это что? – изумился Моррис. Бенсон пожал плечами. – Я знал, что рано или поздно он мне понадобится, – сказал он, рассмеявшись. – Вы же меня отпустите? Рано или поздно. Моррис тоже рассмеялся. Бенсон бросил парик обратно в сумку и достал пластиковый пакет на «молнии». Он расстегнул «молнию» – и Моррис увидел, что это набор отверток разного размера. – А это зачем? – спросил Моррис. Бенсон задумался с озадаченным видом. – Не знаю, поймете ли вы… – Так все же? – Они всегда со мной. Для самообороны. Бенсон положил набор отверток обратно в сумку. Он обращался с этим набором бережно, чуть ли не благоговейно. Моррис знал, что пациенты, в особенности те, у кого серьезные заболевания, часто приносят с собой в клинику очень странные вещи. Такие предметы имели для них своего рода тотемическое значение, точно обладали магической охранительной силой. Часто эти предметы имели отношение к привычкам или увлечениям больных. Он вспомнил яхтсмена с мозговой метастазой, который взял с собой в палату набор инструментов для починки парусов. И женщину с запущенной болезнью сердца, которая принесла банку с теннисными мячами. Такие вот дела. – Я понимаю, – сказал Моррис. Бенсон улыбнулся.6
Войдя в «Телекомп», Росс увидела, что кабинет пуст. Принтеры не работали, а на дисплеях высвечивались произвольные ряды цифр. Она пошла к столику и налила себе чашку кофе, потом ввела данные тест-карточки Бенсона в компьютер. В ЦНПИ разработали психодексный тест вместе с другими психологическими тестами для компьютерного анализа. Этот тест был составной частью того, что Макферсон называл «обоюдоострым мышлением». В данном случае он имел в виду, что гипотеза, согласно которой мозг – это тот же компьютер, имеет двоякий смысл. С одной стороны, можно было использовать компьютер в качестве инструмента для анализа деятельности мозга. В то же время можно было воспользоваться новыми знаниями о функционировании мозга для создания более совершенных и усложненных компьютеров. Как говорил Макферсон: «Мозг в такой же степени модель компьютера, в какой компьютер – модель мозга». В Центре инженеры-компьютерщики и нейробиологи работали вместе бок о бок много лет. Из этого сотрудничества родились «Форма Кью» и программы типа «Джордж» и «Марта», а также новые психохирургические методики и психодекс. Психодекс был довольно прост. Это был тест, в котором испытуемому необходимо было давать мгновенные ответы на психологические вопросы, затем эти ответы классифицировались и обрабатывались в соответствии со сложным математическим алгоритмом. Пока в компьютер вводились данные с карточки, Росс смотрела, как на дисплее вспыхивают все новые и новые ряды вычислений. Она не обращала на них внимания: колонки чисел, как ей было известно, всего-навсего черновики компьютера, только промежуточные звенья перед окончательным ответом. Она улыбнулась, подумав о том, как бы Герхард объяснил эти вычисления: ротация матриц в пространстве, выяснение факторов, приведение их к ортогональному уровню и последующая корреляция. Все это звучало очень сложно и научно, и она, надо сказать, мало что в этом понимала. Давным– давно она обнаружила, что компьютером можно пользоваться, не понимая принципов его работы. Точно так же можно пользоваться автомобилем, или пылесосом, или собственным мозгом. На экране выскочила надпись: «РАСЧЕТЫ ЗАВЕРШЕНЫ. ВЫЗОВИТЕ ВИЗУАЛЬНЫЙ ОБРАЗ». Она набрала код для трехмерного графика. Компьютер ответил, что трехмерный образ дает восемьдесят один процент дисперсии. Росс увидела на дисплее трехмерное изображение горы с острым пиком. Она некоторое время рассматривала возникший график, потом сняла телефонную трубку и вызвала Макферсона. Макферсон, нахмурившись, смотрел на экран. Эллис заглядывал ему через плечо. – Ясно? – спросила Росс. – Абсолютно, – ответил Макферсон. – Когда делали тест? – Сегодня. Макферсон вздохнул. – Не хотите сдаваться без боя, да? Вместо ответа она начала нажимать клавиши и вызвала на дисплее изображение еще одной горной вершины – теперь куда более высокой. – А это самые последние данные. – Судя по этим расчетам, возвышение соответствует… – Психозному состоянию. – То есть теперь это проявилось у него в куда большей степени, – заметил Макферсон. – Больше, чем всего месяц назад. – Да. – Не думаете ли вы, что он мухлевал при тестировании? Росс покачала головой. Она вывела на дисплей результаты всех четырех предыдущих тестов. Тенденция была ясна: на каждом последующем изображении горный пик вздымался выше и выше, становясь все острее. – Что ж, – сказал Макферсон, – по всему видно, что ему становится хуже. То есть вы из этого делаете вывод, что его не следует оперировать. – Сегодня это убеждение сильнее, чем когда-либо. Он безусловно психотик, и если вы начнете вставлять ему в голову провода… – Знаю, – прервал ее Макферсон. – Я знаю, что вы скажете. – …он решит, что превратится в машину, – закончила она. Макферсон повернулся к Эллису. – Как вы думаете: мы не можем сбить это повышение торазином? Торазин был сильным транквилизатором, использовавшимся в Центре. Некоторым психотикам он помогал восстанавливать ясность мышления. – Можно попробовать. Макферсон кивнул. – Я тоже так думаю. А вы, Джанет? Она смотрела на дисплей и молчала. Какая же все-таки странная штука эти тесты. Горные пики – это всего лишь абстракция, математическое выражение эмоционального состояния. Это же не реальный атрибут личности – вроде пальцев, или веса, или роста. – Джанет! Что вы думаете? – повторил Макферсон. – Я думаю, – ответила она, – что вы оба только и мечтаете об этой операции. – А вы по-прежнему ее не одобряете? – Я не «не одобряю»? Я считаю ее вредной для Бенсона. – А что вы думаете по поводу использования торазина? – не отступал Макферсон. – Это большой риск. – Неоправданный риск? – Может быть, оправданный, может быть, нет. Но это риск. Макферсон кивнул и обратился к Эллису: – Вы настаиваете на операции? – Да, – ответил Эллис, не спуская глаз с дисплея. – Я настаиваю на операции.7
Как обычно, Моррису было неловко играть в теннис на территории клиники. Высокие здания комплекса всегда заставляли его ощущать себя немного виноватым – эти ряды окон, лица несчастных пациентов, которые не могли, подобно ему, прыгать и махать ракеткой. И еще звук. Точнее – отсутствие звука. Неподалеку от больницы проходило шоссе, и приятные мягкие шлепки теннисного мяча полностью заглушались нескончаемым монотонным урчанием проносящихся мимо автомобилей. Темнело. Он уже начал плохо видеть: мяч неожиданно выскакивал откуда-то из пустоты и летел на его поле. Келсо приходилось куда легче. Моррис часто шутил, что Келсо, наверное, ест много моркови, но, как бы там ни было, его унижала столь поздняя игра с Келсо. Тому сумерки помогали, а Моррис терпеть не мог, проигрывать. Он уже давно свыкся со своей страстью к соперничеству. Он был азартен в играх, в работе, в отношениях с женщинами. Росс частенько обращала его внимание на это, а потом быстро меняла тему разговора, – так все психиатры коварно затрагивают какую-то проблему, а потом резко от нее уходят. А Моррису было все равно. Это был факт его жизни, и чем бы это ни было продиктовано – глубоким ощущением неуверенности, потребностью самоутвердиться, комплексом неполноценности – он об этом не думал. Он испытывал удовольствие от соревнований и удовлетворение от своих побед. А до сих пор ему чаще удавалось побеждать, чем проигрывать. Отчасти он и пришел в Центр потому, что здесь возможности были неисчерпаемые, а вознаграждение – щедрым. В глубине души Моррис надеялся стать профессором еще до достижения им сорока. До сих пор его карьера ученого была весьма впечатляющей – потому-то Эллис и взял его к себе, – и он не сомневался в столь же успешном будущем. Очень здорово, когда твое имя упоминается в связи с крупнейшим научным центром хирургической практики. Сегодня он был в прекрасном настроении и играл, не жалея сил, полчаса, пока вдруг не ощутил усталости и не начал испытывать сложности со зрением в наступивших сумерках. Он махнул Келсо ракеткой – пытаться перекричать гудение машин на автостраде было бессмысленно, – прося прекратить игру. Они подошли к сетке и обменялись рукопожатием. Моррис не без удовольствия отметил, что Келсо весь взмок. – Хорошо поиграли! – сказал Келсо. – Что, завтра в это же время? – Не уверен. Келсо удивленно поднял брови. – Ах да, – вспомнил он. – У тебя завтра большой праздник. – Большой, – подтвердил Моррис. Бог ты мой, неужели эта новость достигла даже ушей сотрудников педиатрического отделения? В какое-то мгновение он почувствовал примерно то, что мог бы испытывать Эллис, – смутное, почти болезненное волнение, захлестнувшее его при осознании того факта, что вся Университетская больница завтра будет затаив дыхание следить за операцией. – Ну, удачи тебе! – сказал Келсо. Они пошли обратно к больнице. Моррис увидел Эллиса: одинокая фигурка вдалеке, чуть прихрамывая, пересекла парковку. Эллис сел за руль и уехал домой.10 МАРТА 1971 ГОДА, СРЕДА: ИМПЛАНТАЦИЯ
1
В шесть утра Джанет Росс уже была на третьем этаже в хирургическом отделении, одетая во все зеленое. Она пила кофе с кексом. В этот ранний час «хирургичка» была полна людей. Хотя операции обычно назначали на шесть, они, как правило, начинались с пятнадцати-двадцатиминутным опозданием. Хирурги сидели по углам, читали газеты, обсуждали ситуацию на фондовой бирже и свои успехи в игре в гольф. Время от времени кто-то вставал, выходил из кабинета, шел на смотровую галерею и наблюдал за приготовлениями в операционной. Она была здесь единственной женщиной, и ее присутствие отчасти сказывалось на поведении находящихся в «хирургичке» мужчин. Ей было немного неприятно осознавать себя белой вороной: Росс раздражало, что при ней мужчины старались вести себя подчеркнуто вежливо и держались менее раскованно. Но мужское грубоватое зубоскальство не резало ей слух – она не любила оказываться в положении непрошеного гостя. Ее всю жизнь преследовало это ощущение – что она незваный гость. Даже в пору юности. Ее отец был хирургом, который никогда не удосуживался скрывать свое разочарование и раздражение по поводу рождения не сына, а дочери. Сын идеально вписался бы в его жизненную схему: по субботам он мог бы приводить сына в клинику, брать с собой в операционную – все это было дозволено, если у вас сын. Но дочь – это нечто иное, досадная помеха, разрушающая привычный ровный ритм жизни хирурга. А потому она всегда была непрошеным гостем… Она оглядела людей, собравшихся в это утро в «хирургичке», и потом, чтобы скрыть неловкость, подошла к телефону и набрала номер седьмого этажа. – Это доктор Росс. Мистер Бенсон готов? – Его только что отправили. – Когда он покинул палату? – Минут пять назад. Она повесила трубку и вернулась к столику допивать кофе. Вошел Эллис и помахал ей рукой. – У нас пятиминутная задержка в связи с подготовкой компьютера к работе. Техники проверяют линии. Наш пациент готов? – Пять минут назад его отправили. – Морриса видела? – Еще нет. – Лучше бы ему оторвать задницу от стула и спуститься к нам! – буркнул Эллис. У Росс сразу почему-то улучшилось настроение. Моррис ехал в лифте вместе с сестрой-сиделкой и Бенсоном, который лежал на носилках. Их сопровождал полицейский. Моррис обратился к полицейскому: – Вам там нельзя выходить. – Почему? – Мы выйдем на стерильном этаже. – А мне-то что делать? – полицейский явно был смущен. Он все утро держался как-то робко и неуверенно. В суматохе предоперационной подготовки он чувствовал себя беспомощным и лишним. – Можете наблюдать со смотровой галереи на третьем этаже. Скажите дежурной сестре, что я вам разрешил. Полицейский кивнул. Лифт остановился на втором этаже. Двери раскрылись, и их взору предстал холл, заполненный людьми в зеленых хирургических костюмах. На стене висела большая табличка: «СТЕРИЛЬНАЯ ЗОНА. БЕЗ СПЕЦИАЛЬНОГО РАЗРЕШЕНИЯ НЕ ВХОДИТЬ». Надпись была сделана красными буквами. Моррис и сестра выкатили носилки с Бенсоном из лифта. Полицейский остался. Лицо у него было взволнованное. Он нажал кнопку третьего этажа, и двери закрылись.* * *
Операционная номер 9 была самой большой в клинике – помещение площадью почти в тридцать квадратных футов, начиненное электронной аппаратурой. Когда в операционной находилась вся смена – а это двенадцать человек, – тут становилось довольно тесно. Но сейчас только две санитарки трудились в похожей на кафельную пещеру операционной. Они устанавливали стерильные столики и ставили вокруг кресла ширмы. В операционной номер 9 не было стола. Вместо операционного стола посреди комнаты стояло большое мягкое кресло – вроде зубоврачебного. Джанет Росс наблюдала за работой санитарок через стеклянную дверь, отделявшую стерилизаторскую от операционной. За ее спиной Эллис закончил стерилизовать руки, пробурчал себе под нос, что «опять этот гребаный Моррис опаздывает». Эллис перед каждой операцией становился ужасным сквернословом. Он также ужасно нервничал, хотя ему казалось, что со стороны этого не видно. Росс несколько раз участвовала с ним в операциях над животными, и ей был знаком этот предоперационный ритуал: нервное напряжение, сквернословие перед операцией – иабсолютное спокойствие, как только начиналась работа. Эллис локтем завернул краны и вошел в операционную – пятясь, чтобы не задеть ладонями косяк двери. Санитарка подала ему полотенце. Вытирая руки, он взглянул через плечо на Росс, оставшуюся за дверью, а потом его взгляд скользнул вверх, к застекленной стене смотровой галереи. Росс знала, что сейчас там соберется полно народу – все будут следить за ходом операции. Пришел Моррис и начал мыть руки. – Эллис спрашивал про тебя, – сказала Росс. – Я возил пациента на экскурсию, – ответил он. Одна из суетящихся в операционной санитарок вошла в отсек стерилизации и сказала: – Доктор Росс, там пришли из радиационной лаборатории, привезли блок питания. Доктору Эллису сейчас отдать? – Если блок уже в рабочем режиме – то отдайте. – Я спрошу, – санитарка исчезла, и через мгновение ее голова снова выглянула из-за двери. – Говорит, что можно подключать, но, если ваше оборудование не экранировано, могут быть неприятности. Росс знала, что все оборудование в операционной номер 9 было экранировано еще неделю назад. Плутониевый энергоблок не был слишком сильным излучателем, во всяком случае, его радиационное излучение не оставляло следа даже на рентгеновской пластинке, но оно могло пагубно повлиять на более чувствительные научные приборы. Впрочем, разумеется, для людей никакой опасности не существовало. – Мы экранированы, – ответила Росс. – Пусть принесут в операционную. Росс обернулась к Моррису, который заканчивал мыть руки. – Как там Бенсон? – Нервничает. – Еще бы! – Моррис бросил на нее вопросительный взгляд. Она стряхнула остатки воды с ладоней и вошла в операционную. Первый, кого она увидела, был лаборант из «радиации»: он вкатывал столик на колесиках. Блок питания лежал в небольшом свинцовом ящичке. На стенках ящичка виднелись надписи: «ОСТОРОЖНО: РАДИАЦИЯ» и трехлепестковый оранжевый значок. Все это казалось ей немного смешным, ведь энергетическая установка была совершенно безопасной. Эллис стоял в центре операционной – ему помогали надевать халат. Он сунул ладони в резиновые перчатки и сжал пальцы, растягивая резину. – Вы это простерилизовали? – спросил он у лаборанта «радиации». – Простите, сэр? – Вы простерилизовали блок питания? – Понятия не имею, сэр. – Тогда дайте эту штуку нашей санитарке – пусть она ее обработает в автоклаве. Блок должен быть стерильным. Доктор Росс вытерла руки полотенцем и поежилась: в операционной было прохладно. Как и многие хирурги, Эллис предпочитал работать на холоде – пациентам же тут было впору замерзнуть. Но как часто говаривал – Эллис: «Если мне хорошо, то и пациенту хорошо». Эллис стоял в дальнем конце операционной у подсвеченного экрана, а ассистирующая сестра развешивала рентгеноснимки пациента. Эллис внимательно их изучал, хотя раньше видел все раз десять. Это были обычные снимки черепа. Один за другим в операционной появлялись остальные члены хирургической команды. В общей сложности тут было две санитарки, две ассистирующих сестры, санитар, Эллис, два хирурга-ассистента, включая Морриса, два оператора и программист. Анестезиолог находился в соседнем помещении с Бенсоном. Не отрывая взгляда от пульта, оператор компьютера сказал: – Можем начинать, когда скажете, доктор. – Давайте лучше подождем пациента, – сухо ответил Эллис. Послышались смешки. Росс обвела взглядом все семь мониторов. Они были разного размера и расположены в разных местах, в зависимости от степени их важности для хирурга. Самый маленький монитор был подключен к видеокамере, запечатлевающей ход операции. В данный момент на экране виднелось пустое операционное кресло – вид сверху. Другой монитор, расположенный чуть ближе к хирургу, высвечивал электроэнцефалограмму – ЭЭГ. Сейчас он был выключен, и по экрану бежали шестнадцать горизонтальных белых линий. Был еще и крупный экран для фиксирования основных параметров операции: электрокардиограммы, периферического артериального давления, дыхания, работы сердца, центрального венозного давления, ректальной температуры. Как и монитор ЭЭГ, он тоже высвечивал ровные белые линии. Два экрана вообще не горели. На них потом появятся черно-белые изображения рентгенограмм внутренних органов, сделанных во время операции. Наконец два цветных монитора показывали данные программы «ЛИМБИК». Эта программа в настоящее время прокручивалась вхолостую без ввода данных. На экранах трехмерная картинка мозга вращалась вокруг своей оси, а производимые компьютером случайные координаты возникали ниже под картинкой. Как обычно, Росс казалось, что компьютер – это словно еще один человек в комнате. Такое впечатление всегда усиливалось в ходе операции. Эллис просмотрел рентгеноснимки и взглянул на часы. 6.19. Бенсон все еще находился в соседнем помещении вместе с анестезиологом. Эллис обошел операционную, коротко перебросившись с каждым парой слов. Он сегодня был необычайно любезен, и Росс пока не могла понять причины такой перемены настроения. Она бросила взгляд на смотровую галерею и заметила там директора клиники, заведующего хирургическим отделением, заведующего лечебным отделением и руководителя научно-исследовательского отделения. Тут она поняла, отчего Эллис такой дружелюбный. В 6.21 Бенсона доставили в операционную. Находясь под действием сильных транквилизаторов, он был совершенно спокоен, тело обмякло, веки отяжелели. Голова обвязана зеленым полотенцем. Эллис руководил переноской Бенсона с носилок в кресло. Когда руки и ноги Бенсона опутали кожаными ремнями, он, похоже, проснулся, – глаза его широко раскрылись. – Это для того, чтобы вы не упали, – сказал Эллис с улыбкой. – Мы же не хотим, чтобы вы ушиблись. – Ага, – тихо ответил Бенсон и закрыл глаза. Эллис кивнул сестрам, которые тут же сняли стерильное полотенце с головы пациента. Бритая голова была маленькой (так всегда казалось Росс) – и белой. Кожа мягкая – только слева чуть выше лба виднелся небольшой порез от бритвы. Голубые крестики, поставленные Эллисом, ясно проступали под левым ухом. Бенсон погрузился в кресло. Он уже не открывал глаз. Один из техников начал прилаживать проводки от монитора к его голове, приклеивая их электролитным клеем. Проводки намертво прилипали к коже, и скоро все тело пациента оказалось в разноцветной паутине проводков, бегущих к электронной аппаратуре, установленной вокруг операционного кресла. Эллис взглянул на мониторы. На экране ЭЭГ теперь возникли частые зигзаги: велась запись сердцебиения; линии дыхания превратились в плавные синусоиды, температура не повышалась. Операторы начали вводить предоперационные данные в компьютер. Стандартные лабораторные данные были введены заранее. В ходе операции компьютер зафиксирует все важнейшие параметры с пятисекундным интервалом и сразу же просигнализирует в случае каких-то отклонений от нормы. – Музыку, пожалуйста, – попросил Эллис, и сестра сунула кассету в портативный магнитофон, установленный в углу операционной. По комнате поплыли первые такты концерта Баха. Эллис всегда оперировал под Баха: он говорил, что строгая гармония – если не гениальность – этой музыки должна передаться ему во время операции. Приближалось начало операции. Часы на стене показывали 6.29.14. Висящие рядом с ними часы отсчета времени застыли на пяти нулях. С помощью санитарки Росс надела стерильный халат и перчатки. С перчатками ей всегда приходилось непросто. Она редко присутствовала на операциях, и поэтому процедура стерилизации обычно доставляла ей немало трудностей: когда она надевала перчатки, ладонь вечно застревала, или палец не попадал куда нужно, или два пальца забивались сразу в один резиновый канал. Понять чувства санитарки было невозможно: виднелись только ее глаза над марлевой повязкой на лице. Росс радовалась, что Эллис и остальные были целиком поглощены пациентом. Она вошла в операционную, стараясь не наступать на черные провода, змеящиеся по полу в разные стороны. На первом этапе операции участия Росс не требовалось. Она ждала, пока заработает стереотактический механизм и определятся первые параметры. Так что у нее было время постоять пока в сторонке и расправить резину перчаток. Вообще– то ей не было никакой нужды присутствовать на операции, но Макферсон настоял на том, чтобы сотрудники-нехирурги хотя бы время от времени участвовали в операциях и проходили весь ритуал подготовки. Он считал, что так в Центре поддерживается дух сплоченности и коллективизма. По крайней мере, он так говорил. Росс смотрела, как Эллис с ассистентами накрывают Бенсона стерильными простынями. Потом она перевела взгляд на обзорный монитор над операционным креслом. Вся операция будет запечатлена на видеопленке для последующего анализа. – Ну, начнем, пожалуй, – объявил Эллис. – Шприц! Анестезиолог, стоящий за креслом, ввел иглу между вторым и третьим позвонком. Бенсон шевельнулся, издал тихий звук, и анестезиолог сказал: – Я вошел. Сколько? На главном компьютере вспыхнула надпись: «ОПЕРАЦИЯ НАЧАЛАСЬ», и автоматически пошел отсчет времени на настенных часах. – Дайте для начала тридцать кубиков, – сказал Эллис. – Пожалуйста, рентгенограмму! Рентгеновские аппараты подкатили вплотную к креслу и направили на лицо и затылок пациента. Потом установили пластины. Щелкнули стопоры. Эллис ногой нажал на кнопку в полу – мониторы внезапно вспыхнули, и на них высветились черно-белые изображения черепа. Он смотрел на оба экрана и ждал, пока все будет готово для съемки. Программист сел за компьютер, и его пальцы забегали по клавиатуре. На телеэкране появилась надпись: «ПНЕВМОГРАФИЯ». – Хорошо, теперь давайте наденем на него шапку, – сказал Эллис. Над головой пациента навели похожую на коробку стерео тактическую рамку. Были определены и зафиксированы точки бурения черепа. Эллис ввел местную анестезию в скальп, потом разрезал кожу и осторожно снял ее, обнажив белую поверхность черепной коробки. – Бур, пожалуйста. Двух миллиметровым буром он сделал первые два отверстия в правой части черепа. Потом плотно надвинул стерео тактическую рамку – «шапку» – на голову и прочно приладил ее к черепу. Росс взглянула на дисплей. Данные сердцебиения и кровяного давления высвечивались и гасли. Все было в норме. Вскоре компьютеру, как и хирургам, предстоят более сложные действия. – Давайте проверим позицию, – сказал Эллис и, отступив от пациента, критически оглядел бритую голову Бенсона вместе с надетой на нее сверху конструкцией. Рентгенолог-техник подошел к креслу и сделал снимки. Когда– то, вспомнила Росс, они в буквальном смысле брали рентгеноснимки в руки и определяли правильность позиции, внимательно их изучая. Это отнимало много времени. Используя компас, транспортир и линейку, они чертили линии по рентгенограмме, измеряли и сверяли данные. А теперь данные вводились непосредственно в компьютер, который проводил анализ куда быстрее и точнее. Все повернулись к экрану компьютера и стали ждать появления на нем изображения. На экране возникли рентгенограммы, и тут же их заменили схематичные графики. Плановое расположение стерео тактического аппарата было быстро вычислено, затем на эти данные были наложены данные настоящего положения «шапки». По экрану поползли графики, и вспыхнула надпись: «РАСПОЛОЖЕНИЕ ПРАВИЛЬНОЕ». Эллис кивнул. – Спасибо за консультацию, – серьезно сказал он компьютеру и подошел к столику, где лежали электроды. Хирурги теперь использовали электроды из нержавейки с тефлоновым покрытием. Раньше электроды из чего только не делались – из меди, золота, платиновых сплавов и даже из мягкой стали. Это было в те дни, когда электроды устанавливались на ощупь. В ходе прежних операций «на ощупь» пациенты теряли много крови. В операционных царила суета. Необходимо было удалять крупные фрагменты черепа, чтобы добраться до поверхности мозга. Хирург находил нужные точки на поверхности, а затем вводил электроды в мозговую ткань. Если электроды нужно было устанавливать достаточно глубоко, в мозговом веществе приходилось делать надрезы скальпелем и потом уже ставить электроды. Были и другие серьезные осложнения: операции длились много часов и пациенты плохо себя чувствовали в послеоперационный период. Компьютер все изменил. Компьютер позволял определять нужную точку на трехмерном графике. Вначале, подобно другим исследователям в этой области, сотрудники Центра нейропсихиатрических исследований пытались соотнести глубинные точки установки электродов со строением черепа. Они вычисляли координаты точек, беря за ориентир глазное яблоко, ушной канал, стреловидный шов. Разумеется, эффект был незначительный: мозг у разных людей располагается в черепной коробке неравномерно. Единственный способ точно определить глубинные точки в мозге – соотнести их с другими участками мозга. И наиболее удобной точкой отсчета могли стать вентрикулы – заполненные жидкостью полости в мозговой ткани! Теперь эта практика широко использовалась: нейрохирурги ориентировались исключительно по вентрикулам. При использовании компьютера отпала всякая необходимость обнажать поверхность мозга. Вместо этого в черепной коробке проделывалось несколько крошечных отверстий, туда вставлялись электроды, а компьютер посредством рентгеноскопии следил за тем, чтобы электроды заняли правильное положение. Эллис взял первую связку электродов. Издали Росс приняла эту связку за одиночный провод. На самом деле косичка состояла из двадцати тончайших проводков с обнаженными контактами. Каждый проводок был покрыт тефлоном по всей длине, кроме миллиметрового кончика. Проводки были разной длины, и под увеличительным стеклом идущие уступами электродные контакты выглядели точно миниатюрная лесенка. Эллис проверил косичку под сильной лупой. Он попросил добавить свет и внимательно осмотрел каждый контакт. Потом поручил санитарке проверить каждый проводок на тестере. Накануне это уже проделывалось раз десять, но Эллис всегда проверял контакты непосредственно перед их подключением. И у него всегда под рукой было четыре простерилизованных комплекта, хотя полагалось иметь всего два. Эллис был очень предусмотрительным хирургом. – Мы готовы к подключению? – спросил он ассистентов. Те кивнули. Он шагнул к пациенту. – Так, проходим сквозь оболочку. До этого момента буры проделали отверстия в кости, но не тронули мембрану оболочки мозга, покрывающую мозговую ткань и содержащую мозговую жидкость. Ассистент Эллиса сделал пункцию. – Есть жидкость, – объявил он. Тоненькая ниточка светлой жидкости заструилась по бритой голове пациента. Сестра осторожно стерла ее губкой. Росс не переставала удивляться тому, как надежно укрыт мозг. Другие органы тоже, конечно, хорошо предохранены от внешних воздействий: легкие и сердце в костяной клетке ребер, печень и желчный пузырь тоже под ребрами, почки – под толстым слоем жировых тканей, и им ничто не угрожает, к тому же они прикрыты толстыми мышцами спины. Все это очень надежная защита, но она не шла ни в какое сравнение со сплошным костяным покровом центральной нервной системы. Но и это еще не все: под костной тканью были похожие на мешки мембраны, заполненные мозговой жидкостью. Жидкость была под давлением; поэтому мозг словно купался в центре жидкостной системы, обеспечивающей ему отменную защиту. Макферсон сравнивал мозг с зародышем в околоплодных водах. – Ребенок выходит из лона матери, – говорил Макферсон, – а мозг никогда не покидает своего обиталища… – Будем устанавливать, – объявил Эллис. Росс шагнула вперед и встала рядом с остальными членами хирургической команды у кресла. Она наблюдала, как Эллис ввел электроды в отверстие и, войдя в мозговую ткань, чуть толкнул их вглубь. Оператор нажал нужные клавиши на пульте. На дисплее вспыхнула надпись: «ПУНКТ ВВОДА ЛОКАЛИЗОВАН». Пациент не шевелился и не издавал ни звука. Мозг не чувствовал боли – в нем же отсутствуют болевые рецепторы. Это был странный каприз эволюции – то, что орган, реагирующий на болевые ощущения всего организма, сам не имеет ощущений. Росс перевела взгляд с Эллиса на рентгеновский монитор. Там в черно-белом контрастном изображении она увидела, как четко очерченный электрод медленно проникает в глубь мозга. Она завороженно следила за изменением порожденного воображением компьютера образа. Компьютер интерпретировал рентгенограммы, рисуя на дисплее схематичный мозг с зоной ввода электродов в височной доле, очерченной красной сплошной линией, и мерцающим голубым пунктиром отмечая маршрут движения электрода до места установки. Пока что Эллис вводил электрод, не отклоняясь от нужной траектории. – Здoрово! – вырвалось у Росс. Компьютер быстро высвечивал трехмерные координатные сетки по мере погружения электрода все глубже в мозг. – Совершенствуемся на практике, – отозвался Эллис грубовато. Он уже пользовался аппаратом глубинного сканирования, соединенного со стерео тактической «шапкой». Сканер преобразовывал движение его пальцев в движение электродов с десятикратным уменьшением. Если бы он сдвинул палец на полдюйма, сканер превратил бы эти полдюйма в полмиллиметра. Электроды медленно входили в толщу мозговой ткани. Росс оторвала взгляд от монитора компьютера и взглянула на обзорный монитор с изображением Эллиса за работой: легче было следить за операцией на мониторе. Но она тут же повернулась к креслу, как только услышала явственно произнесенное Бенсоном «ух». Эллис замер. – Что это было? – Пациент, – сказал анестезиолог, кивнув на Бенсона. Эллис подался вперед и заглянул Бенсону в лицо. – С вами все в порядке, мистер Бенсон? – четко и громко произнес он. – Да. Все отлично, – ответил Бенсон. Его голос звучал глухо. – Больно? – Нет. – Хорошо. Расслабьтесь, – и Эллис вернулся к электроду. Росс с облегчением вздохнула. Она почему-то ужасно нервничала, хотя и знала, что причин для тревоги нет. Бенсон не мог чувствовать боли, и транквилизаторы только погрузили его в глубокую дрему – не более того. Он не мог потерять сознания. Им не нужно было отключать его сознание полностью, и не было смысла делать общую анестезию. Она повернулась к монитору компьютера. Там теперь появилось перевернутое изображение мозга – вид снизу, со стороны шеи. Был отчетливо виден кончик электрода – голубая точка в концентрических кругах. Эллису нельзя было отклоняться более чем на один миллиметр – одну двадцать пятую дюйма – от рассчитанной компьютером траектории. Он отклонился на полмиллиметра. «ОШИБКА 50 – ОТКЛОНЕНИЕ ОТ ТРАЕКТОРИИ», – сообщил компьютер. – Ты сбился, – предупредила Росс. Электрод замер. Эллис метнул взгляд на дисплей. – Слишком высоко на бета-плоскости? – Широко на гамма. – Ладно. Через мгновение электрод продолжил свое путешествие в глубь мозга. «ОШИБКА 40», – высветилось на дисплее. Изображение мозга медленно вращалось вокруг вертикальной оси – теперь давался вид сбоку. «ОШИБКА 20», – сообщил компьютер. – Ты даешь поправку очень удачно, – прокомментировала Росс. Эллис, подпевая концерту Баха, кивнул. «ОШИБКА ПО ТРАЕКТОРИИ НОЛЬ», – известил компьютер и, развернув изображение мозга, дал вид сзади. На втором мониторе высветился полный вид спереди. Через несколько секунд на дисплее загорелась надпись: «ПРИБЛИЖЕНИЕ К ЦЕЛИ». Росс повторила сообщение вслух. Еще несколько секунд – и новая надпись: «КОНТАКТ». – Ты попал, – сообщила Росс. Эллис отступил на шаг и скрестил руки на груди. – Давайте проверим координаты, – сказал он. Часы отсчета времени показывали, что после начала операции прошло двадцать семь минут. Программист стал быстро нажимать кнопки на клавиатуре. На мониторах высветились данные о положении электродов. После прекращения проверки на главном дисплее снова появилось слово «КОНТАКТ». – Теперь сравним, – сказал Эллис. Компьютер зафиксировал схематичное изображение установленного электрода и наложил на него рентгеноскопическое изображение черепа пациента. Обе картинки совпали. Компьютер доложил: «НАЛОЖЕНИЕ В ПРЕДЕЛАХ ДОПУСТИМЫХ ПОГРЕШНОСТЕЙ». – Ну все, – сказал Эллис и завинтил крошечную пластиковую шляпку, которая прочно удерживала электродную косичку на черепе. Потом взял кусочек цементного раствора и обмазал шляпку сверху. После чего размотал двадцать тончайших проводочков электродной косички и пригнул их в одну сторону. – Теперь можем вводить вторую связку, – сказал он. После того как была установлена вторая электродная связка, на коже черепа сделали тонкий изогнутый надрез. Чтобы не задеть важные сосуды и нервы, разрез расположили от места ввода электродов под углом к основанию черепа. Далее он отклонялся к правому плечу. Затем Эллис вскрыл небольшой кармашек под правой подмышкой. – Где энергоблок? – спросил он. Ему поднесли энергетическую установку. Она была меньше пачки сигарет и содержала двадцать семь граммов радиоактивного изотопа окиси плутония-239. Радиация преобразовывалась в теплоту, которая в термионическом элементе мгновенно превращалась в электрическую энергию. А с помощью батареи постоянного тока достигалось нужное напряжение. Эллис подключил энергоблок к тестеру и сделал контрольную проверку мощности перед имплантацией. Держа блок на ладони, он заметил: – Холодно. Я бы не смог привыкнуть. Росс знала, что несколько слоев вакуумной упаковки сохраняли поверхность блока холодной, в то время как внутри радиационной капсулы температура достигала 500° по Фаренгейту – на таком жару можно было изжарить ростбиф. Он проверил также и уровень радиации, чтобы убедиться в отсутствии утечки. Все счетчики показали нормальный уровень. Естественно, какая-то незначительная утечка была, но не больше, чем излучает обычный цветной телевизор. Наконец он попросил подать ошейник с жетоном. Бенсону придется носить этот ошейник до тех пор, пока ядерная энергетическая установка будет находиться в его теле. На жетоне была выбита надпись-предупреждение о том, что его владелец имеет ядерный энергоблок. Ниже стоял номер телефона. Росс знала, что по этому телефону можно связаться с автоответчиком, который круглые сутки воспроизводил одну и ту же магнитофонную запись. В записи давалась подробная техническая информация об энергоблоке и сообщалось, что пулевые ранения, автомобильные катастрофы, ожоги и прочие телесные повреждения могут способствовать выходу плутония – мощного излучателя альфа-частиц. Также там было специальное обращение к врачам, коронерам и работникам моргов, которых предупреждали о недопустимости кремировать тело до извлечения из него ядерной батареи. Эллис вставил энергетическую установку в подкожный карман под мышкой и наложил швы. После чего все его внимание переключилось на микрокомпьютер размером с почтовую марку. Росс взглянула на смотровую галерею и заметила там «вундеркиндов-близнецов» Герхарда и Ричардса, внимательно наблюдавших за операцией. Эллис проверил крошечную коробочку под сильной лупой и передал ее оператору. Тот подключил микрокомпьютер к главному компьютеру клиники. Росс воспринимала компьютер как самую большую диковинку электронной цепи, частью которой теперь становился Бенсон. Придя три года назад в Центр, она стала свидетельницей того, как компьютер постепенно уменьшался – сначала он был размером с сундук, потом превратился вот в эту едва заметную почтовую марку, которую едва можно было различить на ладони, хотя внутри все в точности копировало схему его крупного предшественника. Компьютер таких микроскопических размеров позволял с легкостью имплантировать его под кожу. Пациент мог двигаться без помех, принимать душ – словом, делать все, что угодно. Это куда лучше, чем старые модели, когда батарею приходилось пристегивать к ремню, а все тело было опоясано проводами. Она взглянула на компьютерный дисплей. Там уже показалась надпись: «ОПЕРАТИВНЫЕ МОНИТОРЫ ОТКЛЮЧЕНЫ ДЛЯ ПРОВЕРКИ». На одном мониторе вспыхнула увеличенная схема цепи. Компьютер проверял каждый контакт и компонент по отдельности. На каждый этап этой проверки уходило четыре миллионных доли секунды. Весь процесс уложился в две секунды. Компьютер высветил: «ЭЛЕКТРОННАЯ ПРОВЕРКА – ОТРИЦАТЕЛЬНО». Через мгновение на дисплее возникло изображение мозга. Компьютер возобновил контроль за ходом операции. – Так, – сказал Эллис, – теперь давайте его подключать. Он тщательно подсоединил все сорок контактов обеих электронных связок к выходным контактам пластиковой коробочки. Потом уложил проводки вдоль шеи, подоткнул их под кожу открытого надреза и попросил передать ему хирургические нитки. Часы отсчета времени показывали 1.12.00.2
Моррис вкатил каталку с Бенсоном в реабилитационную палату – длинное помещение с низким потолком, куда пациентов отправляли сразу после операции. В Центре была особая реабилитационная палата – как и для кардиологических и ожоговых пациентов. Но в реабилитационное отделение Центра, напичканное сложнейшей электронной аппаратурой, до сих пор еще никого не помещали. Бенсон оказался первым обитателем палаты. Бенсон был бледен, но спокоен. Голова и шея перебинтованы. Моррис следил, чтобы санитары осторожно перенесли его с носилок на кровать. В дальнем углу палаты Эллис по телефону надиктовывал заключение. При наборе номера 1104 можно было напрямую подключиться к магнитофону. Надиктованное сообщение потом перепечатает секретарша и подошьет в историю болезни Бенсона. Голос Эллиса монотонно звучал из дальнего угла палаты: – …сантиметров были намечены в правой височной доле и двухмиллиметровым буром сделаны вводные отверстия. Применялось сверло К-7. Имплантация электродов Бриггса осуществлялась с помощью компьютера – по программе «ЛИМБИК». Дорогая, пожалуйста, заглавными буквами: эл-и-эм-бэ-и-ка. Установка электродов по данным рентгенограммы определена компьютером в пределах допустимых погрешностей. Электроды закреплены с помощью фиксирующих колпачков Тайлера и зубопротезного раствора седьмой степени. Трансмиссия… – Как его наблюдать? – спросила дежурная сестра реабилитационного отделения. – Проверка жизнедеятельности через каждые пять минут в течение первого часа, через каждые пятнадцать минут – в течение второго, затем через полчаса и впоследствии – через каждый час. Если состояние будет стабильным, можете перевести его к нам на этаж через шесть часов. Медсестра, кивая, делала пометки у себя в журнале. Моррис присел около кровати и стал писать оперативку. КРАТКАЯ ОПЕРАТИВНАЯ СПРАВКА О СОСТОЯНИИ ГАРОЛЬДА Ф. БЕНСОНА Предоперац, диагноз: психомоторная (височная доля) эпилепсия Постоперац, д-з: аналогично Процедура: имплантация двойных электродных связок Бриггса в правую височную долю с подкожной установкой компьютера и плутониевого энергоблока Предоперац, медикамент.: фенобарбитал 500 мг. Антропин 60 мг – за час до операции Анестезия: лидокаин (1/1000) эпинефрин местно Приблиз, потеря крови: 250 мл Жидкостный заменитель: 200 мл Д5/В Продолж-ность операции: 1 час 12 мин Послеоперац, состояние: хорошееЗакончив писать, он услышал, как Росс обратилась к сестре: – Дайте ему фенобарб, как только он очнется. – В ее голосе сквозили недобрые нотки. Он взглянул на нее. – Что-нибудь не так? – Нет-нет. – Слушай, чем ты недовольна? – А ты нарываешься на ссору? – Да нет, но… – Тогда проследи, чтобы ему дали фенобарб. Его необходимо держать на седативах, пока мы не приступим к интерфейсингу. И она пулей вылетела из палаты. Моррис молча посмотрел ей вслед, потом бросил взгляд на Эллиса, который, не переставая диктовать, наблюдал эту сцену. Эллис пожал плечами. – Что с ней такое? – поинтересовалась сестра. – Наверное, просто устала, – предположил Моррис. Он установил мониторы на полке над головой Бенсона, включил аппарат и подождал, пока он нагреется. Потом укрепил временный индуктор у Бенсона на плече. Во время операции все провода были законтачены, но пока система не функционировала. До ее включения Бенсона необходимо было подвергнуть интерфейсингу. Другими словами, надо было выяснить, какие из сорока контактов будут способны подавить эпилептический припадок, и затем активизировать необходимые контакты подкожного компьютера. Поскольку компьютер располагался под кожей, включение следовало проводить посредством индуктора, который оказывал свое действие сквозь кожу. Но интерфейсинг можно было осуществить только завтра утром. Тем временем аппараты следили за активностью мозговых волн Бенсона. Установленные над головой пациента мониторы светились ярко-зеленым фоном, по которому бежали ярко-белые зигзаги его ЭЭГ. Рисунок соответствовал нормальным альфа-ритмам, замедленным действием седатива. Бенсон открыл глаза и уставился на Морриса. – Как вы себя чувствуете? – спросил тот. – Спать хочется, – ответил Бенсон. – Скоро начнете? – Уже закончили, – ответил Моррис. Бенсон кивнул, ничуть не удивившись, и закрыл глаза. Техник из лаборатории радиации вошел в палату и стал проверять наличие утечки из ядерного энергоблока с помощью счетчика Гейгера. Утечки не было. Моррис надел Бенсону на шею ошейник. Сестра, с любопытством дотронувшись до него, прочитала все надписи на жетоне и нахмурилась. Подошел Эллис. – Ну что, завтракать? – Да, – сказал Моррис. – Неплохо бы позавтракать. И они вышли из палаты.
3
Беда в том, что ему и впрямь не нравился звук собственного голоса. Его голос был грубым и хриплым, а дикция – нечеткой. Макферсон предпочел бы увидеть свои фразы мысленным взором – начертанными на воображаемой странице. Он нажал на кнопку записи диктофона. – Римская три. Философский смысл. Он замолчал и оглядел кабинет. На углу его большого письменного стола примостился крупный муляж головного мозга. Одна стена – сплошь в стеллажах, уставленных научными журналами. И включенный монитор. Он просматривал запись утренней операции. Звук был выключен, и на экране мерцали только молочно-белые образы. Эллис сверлил отверстия в черепе Бенсона. Макферсон понаблюдал и снова стал диктовать: – Данная операция представляет собой первый опыт непосредственной связи между человеческим мозгом и компьютером. Связь эта постоянна. Теперь, разумеется, любой человек, взаимодействующий с компьютером посредством нажатия клавиш на терминале, можно сказать, связан с ним. Слишком заумно, подумал он. Он прокрутил запись обратно и начал надиктовывать заново. – Теперь человек, сидящий за клавиатурой компьютера и взаимодействующий с машиной посредством нажатия клавиш, связан с компьютером. Но эта связь не прямая. И связь эта не постоянная. Поэтому операция представляет собой нечто совсем иное. Как же к этому относиться? Хороший вопрос, подумал он. Он воззрился на телевизионное изображение операции и продолжал: – В данном случае можно счесть компьютер своего рода протезом. Точно так же, как человек с ампутированной рукой может получить механический эквивалент своей потерянной руке, так и человек с повреждением головного мозга может получить механическую помощь для преодоления пагубных результатов этого повреждения. На такие мысли наводит эта благоприятная операция. Можно сказать, что в данном случае компьютер стал высококачественным протезом. Однако подлинный смысл этого кроется куда глубже. Он замолчал и взглянул на монитор. Кто-то в монтажной студии поменял последовательность записей, и теперь он уже видел не операцию, а предоперационное интервью Бенсона. Бенсон был возбужден: он курил и по ходу разговора махал сигаретой, точно ножом. Заинтересовавшись, Макферсон включил звук. – …знают, что делают! Машины же повсюду! Когда-то они обслуживали человека – теперь они забирают над нами власть. Медленно, постепенно забирают власть! Дверь кабинета отворилась, и показалась голова Эллиса. Он бросил взгляд на экран и улыбнулся: – Смотрите предварительные картинки? – Работаю немного, – ответил Макферсон и кивнул на диктофон. Эллис кивнул и исчез, закрыв за собой дверь. – …знаю, что я предал род человеческий, – говорил Бенсон, – потому что я помогаю сделать машины более разумными. Но это моя работа – я программирую искусственный интеллект и… Макферсон выключил звук. Потом вернулся к своему диктофону. – Имея дело с компьютерной техникой, мы всегда различаем центральное оборудование и периферию. То есть главный компьютер считается основным даже в том случае, если, говоря человеческим языком, он расположен в некоем отдаленном месте – например, в подвале здания. Различное же оборудование – принтеры, пульты, дисплеи и тому подобное – является периферийным. Они могут быть расположены на рубеже компьютерной системы, на различных этажах здания. Макферсон взглянул на телеэкран: Бенсон был не на шутку возбужден. Он включил звук и услышал: – …все более и более разумными. Сначала паровые двигатели, потом автомобили и аэропланы, потом арифмометры. Теперь уже компьютеры, с сетями обратной связи… Макферсон выключил звук. – Если взять человеческий мозг, то аналогия тут такая: мозг и периферийные терминалы, как, например, рот, руки, ноги. Они выполняют команды мозга. В общем и целом, мы судим о работе мозга по результатам этих периферийных функций. Мы замечаем, что человек говорит, как он жестикулирует, как поступает, и на основании этих данных дедуктивным образом приходим к выводу о том, как функционирует его мозг. Это общеизвестно. Он взглянул на Бенсона. А что бы сказал Бенсон? Согласился или стал бы возражать? А, какая разница! – Теперь же в ходе этой операции мы создали человека не с одним мозгом, а с двумя. У него есть биологический мозг – поврежденный, и у него теперь есть новый – компьютерный мозг, который должен исправлять повреждения первого. Этот новый мозг предназначен для контроля над биологическим мозгом. Таким образом мы сталкиваемся с новой ситуацией. Поврежденный биологический мозг пациента является периферийным терминалом – единственным, точнее говоря, терминалом – нового компьютера. В одной области новый компьютерный мозг осуществляет полный контроль. И потому биологический мозг пациента, а в действительности все его тело, становится как бы терминалом для нового компьютера. Итак, мы создали человека, который представляет собой сложный компьютерный терминал. Этот пациент есть дисплей нового компьютера, и он столь же бессилен контролировать процесс вывода данных, как монитор бессилен контролировать информацию, поступающую на его экран. Возможно, это слишком сильно сказано, подумал Макферсон и, нажав на кнопку, добавил: – Гарриет, перепечатайте последний абзац, но я потом хочу его отредактировать, хорошо? «Римская четыре. Итоги и выводы». Он снова замолчал и включил звук, чтобы послушать Бенсона. Бенсон говорил: – …ненавижу их! В особенности проституток. Бортмеханики, балерины, переводчики, рабочие бензоколонок – люди, которые являются машинами или обслуживают машины. Проститутки! Я их всех ненавижу! Говоря это, Бенсон яростно тыкал в собеседника зажженной сигаретой.4
– И что вы чувствовали? – спросил доктор Рамос. – Я разозлилась, – ответила Джанет Росс. – Разозлилась. Просто из себя вышла. Представляете: эта сестра стоит и смотрит! И притворяется, будто ничего не понимает, что происходит, а сама все прекрасно понимает! – Вы разозлились на… – доктор Рамос не закончил. – На хирургов. На Бенсона. Они захотели – и сделали. Я же им с самого начала говорила – с самого первого дня, – что это дурацкая затея, очень опасная затея, но Эллис, и Моррис, и Макферсон – все они только и мечтали об этой операции. Они все такие самодовольные. Особенно Моррис. Когда я увидела его в реабилитационной… Как он снисходительно разговаривал с Бенсоном – а тот, бедняга, был бледный как полотно, весь перевязанный, в проводках – я просто рассвирепела. – И почему? – Да потому, что он лежал там такой бледный, потому что… А! Она осеклась, подыскивая слова для ответа, но так и не придумала ничего путного. – Насколько я понимаю, операция прошла успешно, – сказал доктор Рамос. – И многие люди, перенесшие тяжелую операцию, теряют цвет лица. Так что же вас так вывело из себя? Росс молчала. – Не знаю, – наконец пробормотала она. Она услышала, как доктор Рамос пошевелился в кресле. Его она не видела: она лежала на кушетке, а доктор Рамос сидел у нее в изголовье. Наступила долгая пауза. Она уставилась в потолок и попыталась придумать, что бы сказать. Но мысли ее путались, и ничего здравого в голову не приходило. Доктор Рамос сказал: – Вам представляется важным присутствие сестры. – Разве? – Вы же сами упомянули про нее. – Я не заметила. – Вы сказали, что сестра находилась в палате и прекрасно понимала, в чем дело… Так что именно происходило? – Я рассвирепела. – Но вы не знаете отчего. – Знаю. Из-за Морриса. Он такой самодовольный. – Самодовольный, – повторил доктор Рамос. – Чрезмерно самоуверенный. – Вы сказали, самодовольный. – Слушайте, я ничего не имела в виду конкретно. Это просто слово… – она осеклась. Опять рассердилась. Она отчетливо слышала, как ее злость прорывается в голосе. – Ну вот, вы и теперь рассердились, – сказал доктор Рамос. – Очень. – Почему? После долгой паузы она ответила: – Они меня не послушались. – Кто вас не послушался? – Никто. Ни Макферсон, ни Эллис, ни Моррис. Никто. – Вы говорили доктору Эллису или доктору Макферсону, что вы на них сердиты? – Нет. – Но вы излили свой гнев на доктора Морриса? – Да. – Он куда-то гнул, но она пока не понимала, куда именно. Обычно она могла сразу все понять заранее. Но на этот раз… – Сколько лет доктору Моррису? – Не знаю. Он моего возраста. Тридцать, тридцать один – что-то около этого. – Вашего возраста. Это ее сводило с ума – его манера повторять за ней слова и фразы. – Да, да, черт побери, моего возраста. – Он хирург, как и вы. – Да… – Вам легче излить свою злость на кого-то, кого вы считаете своим ровесником. – Никогда об этом не думала. – Ваш отец тоже был хирургом, но не был ровесником. – Не надо только анализировать мои отношения с отцом! – Вы все еще обозлены. Она вздохнула. – Давайте переменим тему. – Хорошо, – ответил он тем добродушным тоном, который иногда ей нравился, а иногда выводил из себя.5
Моррис терпеть не мог проводить предварительные собеседования. В группу собеседования в основном входили психологи, и эта работа отнимала массу времени и душевных сил. Согласно последним статистическим сводкам, только одному из сорока пяти новых пациентов ЦНПИ требовалось серьезное лечение в стационаре. И только у одного из восьмидесяти трех стационарных больных подтверждалось наличие мозговых травм, повлекших за собой расстройство поведения. А это означало, что все эти собеседования по большей части просто пустая трата времени. В особенности так обстояло дело со случайными пациентами. Год назад Макферсон принял политическое решение: со всяким, кто каким-то образом узнал про существование ЦНПИ и сам пришел на прием, должна проводиться беседа. До сих пор, естественно, большинство людей обращались в Центр по направлению лечащего врача. Однако, по мнению Макферсона, репутация Центра напрямую зависела от успешного лечения больных, попавших к ним по личной инициативе. Макферсон также считал, что все штатные сотрудники Центра должны время от время проводить собеседования. Моррис два дня в месяц работал в небольшой комнатке, разделенной пополам стеклом с зеркальной поверхностью. Сегодня был один из его дней, но ему страшно не хотелось тут сидеть. У него еще не прошло возбуждение после утренней операции, и ему было тошно терять время на это скучнейшее занятие. Он бросил несчастный взгляд на вошедшего в кабинет пациента. Это был молодой длинноволосый парень лет двадцати пяти, в полотняных штанах и свитере. Моррис встал. – Я доктор Моррис. – А я Крейг Бекерман. – Рукопожатие неуверенное и слабое. – Пожалуйста, садитесь. – Моррис указал на стул перед своим столом. За спинной стула располагалась прозрачная стена-зеркало. – Что вас привело к нам? – Я… мм… Мне просто любопытно. Я о вас читал, – сказал Бекерман. – В журнале. Вы тут делаете операции на мозге. – Верно. – Ну вот… мм… мне и интересно. – В каком смысле? – Ну, в той журнальной статье… Здесь можно курить? – Конечно. – Моррис подвинул к Бекерману пепельницу. Бекерман достал пачку «Кэмела», вытряс одну сигарету на стол и закурил. – Итак, журнальная статья… – Да, журнальная статья. Там говорилось, что вы вставляете провода в мозг. Это правда? – Да, иногда мы делаем подобные операции. Бекерман кивнул и затянулся сигаретой. – А правда, что вы можете вставить провода в мозг и человек будет испытывать удовольствие? Неописуемое удовольствие? – Да, – Моррис постарался произнести это слово как можно более равнодушно. – Неужели это правда? – Это чистая правда. – Моррис потряс ручкой, давая понять, что в ней кончились чернила. Он выдвинул ящик, чтобы достать другую ручку, и, сунув ладонь в ящик, незаметно нажал там одну из многочисленных кнопок. И тут же зазвонил телефон. Он снял трубку. – Доктор Моррис. – Вы звонили? – спросила секретарша с другого конца провода. – Да. Пожалуйста, все звонки, какие будут, переключайте в отделение «Развитие». – Хорошо. – Спасибо, – сказал Моррис и положил трубку. Он знал, что скоро в отгороженную часть кабинета тихо войдут сотрудники отделения «Развитие» и будут наблюдать за интервью черезполупрозрачное стекло. – Так вы говорили… – О проводах в мозгу. – Да, мы делаем такие операции, мистер Бекерман, при исключительных обстоятельствах. Но пока что все они носят скорее экспериментальный характер. – Ладно. – Бекерман затянулся сигаретой. – Мне это подходит. – Если вас интересует информация на этот счет, мы можем подобрать для вас вырезки из журналов, сделать копии научных публикаций, где подробно описана наша деятельность. Бекерман улыбнулся и покачал головой. – Нет-нет, мне не нужна информация. Я хочу пойти на операцию. Я доброволец. Моррис сделал вид, что удивился. Он помолчал и сказал: – Понятно. – Послушайте, в статье говорилось, что один электроразряд аналогичен двенадцати оргазмам. Это же потрясающе! – И вы хотите, чтобы вам сделали такую операцию? – Ну да! – энергично закивал головой Бекерман. – Хочу! – Но зачем? – Да вы шутите? Любой бы захотел. Получать такое удовольствие! – Возможно. Но вы первый, кто обращается к нам с подобной просьбой. – А что такое? Это очень дорогая операция или что? – Нет, но мы не делаем операции просто так, по несерьезным причинам. – Тьфу ты! Значит, вот оно что. Ну ладно. – Бекерман встал и, качая головой, вышел из кабинета. Все трое сотрудников «Развития» не могли скрыть своего изумления. Сидя в соседней комнате, они все видели через прозрачное с их стороны стекло. – Поразительно! – воскликнул Моррис. Сотрудники «Развития» ничего не сказали. Наконец один из них прокашлялся и добавил: – Мягко говоря. Моррис примерно представлял себе, о чем они сейчас думают. Долгие годы их учили проводить исследования, связанные с вероятностным коэффициентом заболеваемости, с прикладным потенциалом возможных результатов и промышленного применения экспериментов и тому подобное. Их приучили принимать в расчет будущее состояние науки – и вдруг они столкнулись с настоящим. – Этот парень просто электроголик! – заметил один из них со вздохом. Концепция электроголизма не так давно вызвала определенный интерес и стала предметом дискуссий в академических кругах. Понятие электроголика – человека, нуждающегося в электрошоке, как другие люди нуждаются в дозе наркотиков, – казалось просто-напросто плодом чистой фантазии. Но вот перед ними предстал человек, являвший собой типичный пример потенциального электроголика. – Электричество – самый сильный кайф! – сказал другой и засмеялся. Но смех был нервный, почти натужный. Моррис подумал, что сказал бы Макферсон. Возможно, что-нибудь философическое. Макферсон в последнее время интересуется философскими проблемами. Идея электроголизма была связана с поразительным открытием, сделанным в 1950-е годы Джеймсом Олдсом. Олдс обнаружил, что в мозге существуют области, электрическая стимуляция которых продуцирует интенсивные ощущения наслаждения – эти участки мозгового вещества он назвал «реками воздаяния». Если крысе поместить в этот участок мозга электрод, она могла нажимать рычаг для стимуляции электрошока до пяти тысяч раз в час. В своем стремлении к удовольствию крыса была готова забыть о пище и воде. Она переставала нажимать на рычаг, только дойдя до последней степени истощения. Этот поразительный эксперимент затем повторялся с золотыми рыбками, морскими свинками, дельфинами, кошками и козами. И наконец уже ни у кого не возникало сомнения, что «терминалы удовольствия» присутствуют в мозге всех живых существ. Они также имелись и в человеческом мозге. Из этого заключения и возникло понятие «электроголик» – человек, нуждающийся в постоянном удовольствии от электрического шока. На первый взгляд, предположение, что человек может превратиться в электроголика, казалось невероятным и невозможным. Но в действительности ничего невозможного в этом не было. Например, технологическое оборудование в настоящее время является довольно дорогостоящим, хотя это никому не выгодно. Но разве нельзя представить себе, что какая-нибудь оборотистая японская фирма начнет производить нейроэлектроды стоимостью в два-три доллара и экспортировать их по всему миру? Идею нелегальной операции также нельзя считать чем-то из ряда вон выходящим. Было время, когда до миллиона американок в год делали себе подпольный аборт. Имплантация электродов в мозг немного более сложная процедура, но не настолько, чтобы быть абсолютно невозможной. А в будущем хирургические методики будут стандартизованы. Так что можно легко представить себе клиники, открывшиеся где-нибудь в Мексике или на Багамах. Поиск хирургов для проведения подобных операций также не представляет собой неразрешимую проблему. Один квалифицированный нейрохирург может проводить до пятнадцати операций в день. Он, конечно, будет брать за каждую операцию по тысяче долларов, – а нещепетильных хирургов с такими запросами найти, конечно же, нетрудно. Сотня тысяч долларов наличными в неделю – это слишком сильное искушение нарушить закон. Если, строго говоря, такой закон вообще существует. Похоже, что нет. Год назад клиника организовала совместный семинар с юристами на тему «Биомедицинские технологии и право». Среди обсуждаемых тем был и электроголизм. Но юристы не поддержали дискуссию. Концепция электроголиков не вписывалась в существующую систему законодательства, регулирующего борьбу с наркоманией. Все ныне действующие законы признавали, что человек может пристраститься к наркотикам по неведению или под давлением извне, а это нечто совсем отличное от человека, который сознательно ищет возможности перенести операцию, в результате чего он пристрастится к электрошоку. Большинство юристов сочли, что население не станет испытывать нужду в подобных операциях, так что и проблем с законодательством возникнуть не может вследствие того, что не будет общественной потребности в этой слабости. Но вот Бекерман продемонстрировал наличие такой потребности. – Черт меня побери! – сказал третий сотрудник «Развития». Моррис счел этот комментарий неадекватным ситуации. Сам же он почувствовал то, что уже чувствовал раз или два с тех пор, как пришел в Центр. Это было ощущение того, что все меняется слишком стремительно и опасно, и события развиваются, не поддаваясь обдуманному контролю, и что все вообще когда-нибудь может выйти из-под контроля – внезапно и без всякого предупреждения.6
В шесть вечера Роджер Макферсон, заведующий Центром нейропсихиатрических исследований, отправился на седьмой этаж осмотреть своего пациента. По крайней мере, именно так он мысленно называл Бенсона – «своим пациентом». Чувство собственника, не совсем неуместное в данном случае. Без Макферсона не было бы никакого ЦНПИ, а без ЦНПИ не было бы ни нейрохирургии, ни Бенсона. Вот что он об этом думал. В палате 710 стояла тишина. Стены были омыты красноватыми бликами закатного солнца. Бенсон, похоже, спал. Но когда Макферсон закрыл за собой дверь, Бенсон устремил на него немигающий взгляд. – Как вы себя чувствуете? – спросил Макферсон, подходя к кровати. – Все только об этом и спрашивают, – улыбнулся Бенсон. – Это естественный вопрос, – улыбнулся в ответ Макферсон. – Устал я – вот и все. Очень устал… Иногда мне кажется, что я часовая мина и вы тут все ждете, когда я взорвусь. – Вы так думаете? – спросил Макферсон и машинально поправил Бенсону подушку, чтобы лучше видеть монитор. Синусоида нормальная. – Тик-так, – сказал Бенсон, закрывая глаза. – Тик-так. Макферсон нахмурился. Он уже привык к механическим метафорам Бенсона: ведь этот человек, в конце концов, одержим мыслью, что люди – те же машины. Но эти его идеи что-то слишком быстро проявились после операции… – У вас что-нибудь болит? – Ничего. Только немного ноет за ушами, словно после падения. Вот и все. Макферсон знал, что это костная боль от бурения черепной коробки. – После падения? – Ну да – я же падший человек. Я поддался и уступил. – Чему? – Процессу превращения меня в машину. – Он открыл глаза и снова улыбнулся. – Или в мину с часовым механизмом. – Вы чувствуете какие-нибудь запахи? Странные ощущения? – задавая этот вопрос, Макферсон смотрел на сканер ЭЭГ над головой пациента. Там по-прежнему вычерчивались нормальные альфа-узоры без каких-либо признаков приближающегося приступа. – Нет. Ничего такого. – Но вам кажется, будто вы можете взорваться? – Макферсон подумал, что такие вопросы лучше бы задавать Росс. – Вроде того, – ответил Бенсон. – В будущей войне мы все взорвемся. – Что вы хотите этим сказать? – А вы, похоже, раздражены? – Нет, просто немного озадачен. Так что это значит – в будущей войне? – В будущей войне между человеком и машинами. Понимаете: человеческий мозг отжил свое. Это что– то новенькое! Раньше Макферсон не слышал от Бенсона такого. Он внимательно посмотрел на пациента, лежащего в кровати с туго забинтованной головой и плечами. Из-за повязки верхняя часть его тела казалась толстой, чрезмерных размеров. – Ну да, – сказал Бенсон. – Человеческий мозг дошел до предела своего развития. Он исчерпался – вот и наплодил следующее поколение разумных существ. Они же… Ох, как же я устал! – Он закрыл глаза. – Вас утомила операция. – Легкая процедура, – сказал он и улыбнулся с закрытыми глазами. Через мгновение он захрапел. Макферсон постоял у кровати еще несколько минут, потом подошел к окну и стал смотреть на садящееся в Тихий океан солнце. Замечательная палата: отсюда видно заходящее солнце на фоне фешенебельных жилых кварталов Санта-Моники. Он задержался у окна еще на несколько минут. Бенсон спал. Наконец Макферсон тихо вышел из палаты и отправился в кабинет дежурных медсестер написать свое заключение в историю болезни пациента. "Пациент активен, реактивен и нормально ориентируется ". Написав эту фразу, он задумался. Он пока не мог понять, различает ли Бенсон людей, ориентируется ли во времени и пространстве – они же еще не проверяли специально его ориентации. Но он быстро реагировал на собеседника, так что Макферсон решил оставить эту запись как есть. "Поток мыслей упорядочен и ясен, однако пациента по-прежнему, как и в предоперационный период, преследует навязчивая идея о засилье машин. Сейчас пока еще рано делать сколько-нибудь однозначные выводы, но представляется верным сделанное ранее предположение, что операция не изменит его психического состояния между припадками ". Подпись: " Роджер Макферсон, доктор медицины ". Он несколько секунд рассматривал написанное, потом закрыл журнал и поставил его на полку. Хорошее заключение – спокойное, четкое, без всяких там радужных обещаний. История болезни – официальный документ, и в случае чего его могут затребовать в суд. Макферсон вовсе и не думал, что история болезни Бенсона будет фигурировать в суде, но все же надо всегда проявлять предусмотрительность. Ведь никогда не знаешь, что может случиться… Он твердо верил в реальные факты – и считал, что в них-то и заключается смысл его работы. Глава любого крупного научного центра – фигура политическая. С этим можно не соглашаться, это может не нравиться. Но тем не менее это истинная правда, это неизбежное условие его работы. Необходимо постоянно поддерживать ровные дружелюбные отношения между сотрудниками Центра. Чем больше у тебя в штате «звезд», тем труднее продвигается работа в коллективе – так ведь и в политике. Необходимо постоянно изыскивать источники финансирования на стороне, а это чистой воды политика! В особенности когда работаешь в такой щекотливой области, в какой специализируется ЦНПИ. Макферсон давно уже выработал хренопероксидазный принцип заявок на гранты [грант – денежное довольствие на конкретный научный проект]. Принцип был весьма прост: когда просишь деньги, надо написать в заявке, что эти деньги будут истрачены на поиск энзимы пероксидаза в клубнях хрена, с помощью чего возможно излечивать рак. Под такой проект легко можно было выторговать шестьдесят тысяч долларов – при том, что невозможно было получить и шестидесяти центов на исследования в области контроля над сознанием. Он оглядел батарею историй болезни на полке – вереницу корешков с незнакомыми фамилиями, в которой терялся корешок, помеченный БЕНСОН Г. Ф., 710. В каком-то смысле, подумал заведующий Центром, Бенсон прав: он был и впрямь ходячей миной с часовым механизмом. Человек, для лечения которого применяют технологию контроля за деятельностью мозга, мог бы стать предметом различных иррациональных предрассудков общества. «Контроль за деятельностью сердца» – с помощью кардиостимуляторов – считался величайшим изобретением века. «Контроль за деятельностью почек» – с помощью наркотиков считался даром небес. Но вот «контроль за деятельностью мозга» почему-то рассматривается как смертный грех, как зло – хотя исследования ЦНПИ были аналогичны подобным же исследованиям в области контроля над другими органами. Даже технология была такой же: ядерная энергетическая установка, которую они используют, впервые была разработана для применения в кардиостимуляторах. Но предрассудок оказался живуч. Вот и Бенсон рассматривал себя как бомбу с часовым механизмом. Макферсон вздохнул, взял историю болезни и открыл раздел рекомендаций лечащему врачу. И Эллис, и Моррис написали свои послеоперационные заключения. Макферсон добавил собственное: " После интерфейсинга завтра утром назначить торазин ". Он перечитал запись и решил, что сестры могут не понять термин «интерфейсинг». Он вычеркнул строчку и надписал сверху: «Завтра после полудня назначить торазин». Идя к себе, Макферсон размышлял о том, что теперь он будет спать спокойно: ведь Бенсону начнут давать торазин. Возможно, им не под силу обезвредить эту мину – но, по крайней мере, ее можно бросить в бак с холодной водой.7
Поздно вечером, сидя в «Телекомпе», Герхард с беспокойством смотрел на клавиатуру. Он ввел в компьютер новые команды, потом подошел к принтеру и начал перечитывать длинную простыню, испещренную зелеными полосками. Он быстро просматривал текст, пытаясь найти ошибку, которая, как ему было известно, вкралась в запрограммированные инструкции. Сам компьютер никогда не ошибался. Герхард уже имел десятилетний опыт обращения с компьютерами – разными типами в разных учреждениях, – и ему еще не встречалась машина, допустившая ошибку. Конечно, временами ошибки случались, но они всегда были в программах, а не в машинах. Иногда подобную безукоризненность было трудно себе вообразить. Прежде всего безошибочность компьютера никак не укладывалась в схему представлений об остальном мире, где машины постоянно ошибались: бомбы взрывались, стереопроигрыватели ломались, грили перегревались, барахлили стартеры. Современный человек благосклонно смирялся с этими ошибками, оставлял за машинами право на ошибочные действия. Но компьютеры – совсем другое дело, и работа с ними часто оказывалась для человека унизительной. Они всегда действовали исправно. Даже когда у них уходили недели на поиск решения какой-то проблемы, даже когда ту или иную программу десять раз проверяло множество разных людей, даже когда весь персонал постепенно приходил к выводу, что наконец-то в первый раз компьютерный интеллект дал сбой – всегда в конце концов оказывалось, что все дело в ошибке человека. Всегда. Вошел Ричардс, сбросил блайзер и налил себе чашку кофе. – Как дела? Герхард покачал головой. – У меня проблема с «Джорджем». – Опять? Вот черт! – Ричардс взглянул на пульт. – А как «Марта?» – «Марта» в порядке. Кажется. А вот «Джордж» барахлит. – А который «Джордж»? – «Святой Георгий». Просто сукин сын какой-то. Ричардс отпил кофе и присел к терминалу. – Не возражаешь, если я попробую? – Валяй. Ричардс начал нажимать клавиши. Он вызвал программу «Святой Георгий». Потом – программу «Марта». Потом набрал код взаимодействия. Программы составили не Ричардс и Герхард – это были модификации нескольких программ, разработанных в различных университетах. Но основная идея осталась неизменной – создать программу, которая могла бы заставить компьютер эмоционально реагировать – подобно людям. И вполне логичным представлялось обозначить эти программы человеческими именами – «Джордж» и «Марта». Для этого были уже прецеденты: «Элиза» в Бостоне и «Олдос» в Англии. «Джордж» и «Марта», в сущности, были двумя одинаковыми программами с незначительными вариациями. В первоначальном варианте у «Джорджа» были запрограммированы нейтральные реакции на внешние стимулы. Потом создали «Марту». «Марта» была немного стервозна. «Марте» многое не нравилось. Наконец был составлен новый «Джордж», очень милый добродушный «Джордж». Его-то и назвали «Святой Георгий». Каждая программа могла реагировать тремя эмоциональными состояниями – любовь, страх и гнев. Каждая могла продуцировать три вида действий – сближение, отход и нападение. Все это, конечно, было чистой абстракцией. Эмоции и действия стимулировались разными группами чисел. Например, первоначальный «Джордж» был нейтрален к большинству чисел, но ему не нравилось число 751. Он был запрограммирован не любить именно это число. Кроме того, он не любил подобные числа – 743, 772 и так далее. Он предпочитал числа вроде 404, 133 и 918. При введении в программу одного из этих чисел «Джордж» отвечал числами, обозначающими любовь и сближение. При вводе 707 «Джордж» давал задний ход. В ответ на 750 «Джордж» свирепо нападал – судя по числам, которые появлялись на дисплее. Сотрудники Центра уже давно играли с этими программами. Через какое-то время программу модифицировали так, что с компьютером можно было «разговаривать». Числа переводились во фразы. Это было забавно и очень интересно. Настоящее взаимодействие называлось «Рождественская игра», потому что этот «диалог» по сути сводился к обмену подарками – предметами, за которыми, как ранее за числами, закреплялось определенное эмоциональное значение. Обычный «Джордж», взаимодействуя с «Мартой», в конечном счете одерживал над ней победу, и ее стервозность подавлялась. Но вот «Святой Георгий» оказывал на нее куда более пагубное влияние. Его добродушная покладистость сводила ее с ума. Это когда все шло нормально. Ричардс следил за выскакивающими на дисплее словами. ПРИВЕТ Я СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ. ПРИВЕТ. КАК ТЕБЯ ЗОВУТ? МАРТА. ТЫ НЕРАЗГОВОРЧИВА МАРТА. НЕТ. НО ТЫ МНЕ НРАВИШЬСЯ. А ТЫ МНЕ НЕТ. ЗНАЮ Я МОГУ ПОМОЧЬ? – Точки не всегда пропечатываются, – заметил Ричардс. – И давно это началось? – Это еще ничего! Ты дальше смотри. ПОМОЧЬ? ДА, Я ХОЧУ ТЕБЕ ПОМОЧЬ. ПОШЕЛ К КОШКЕ. Ричардс вздрогнул. «Кошки» в программе символизировали то, что не нравилось и «Святому Георгию», и «Марте» в одинаковой степени. СПАСИБО. ПОШЕЛ К КОШКЕ. СПАСИБО ТЫ ОЧЕНЬ ДОБРА. ПОШЕЛ К КОШКЕ. НЕТ СПАСИБО. НЕ ЛЮБИШЬ КОШЕК? ЛЮБЛЮ НО У МЕНЯ УЖЕ МНОГО КОШЕК. ТОГДА ИДИ К ГОРИЛЛЕ. – Гадость какая! – сказал Ричардс. – А другие взаимодействия как? – Примерно в таком же духе. – И так же мерзко? – Примерно. Они уже свыклись с мыслью, что, когда компьютеры взаимодействуют, результаты этого взаимодействия всегда непредсказуемы. Можно было догадаться в общих чертах, что произойдет, но конкретные ситуации всегда были неясны. Это все равно что компьютер, играющий в шашки: можно предположить, что он выиграет, но всякий раз он выигрывал по-другому, в зависимости от ходов противника. МНЕ НЕ НУЖНА ГОРИЛЛА. НЕ ЛЮБИШЬ ГОРИЛЛ? НЕТ СПАСИБО. ТЫ ОЧЕНЬ ВЕЖЛИВЫЙ. ИЗВИНИ ЕСЛИ Я ТЕБЯ ЧЕМ-ТО ОБИДЕЛ. МНОГО БОЛТАЕШЬ. ИЗВИНИ. КУПИ СЕБЕ БАКЛАЖАН. Ричардс с интересом следил за диалогом. В «Святом Георгии» баклажаны не были запрограммированы, но он не любил огурцы и бананы. НЕТ СПАСИБО. НЕ ЛЮБИШЬ БАКЛАЖАНЫ? НЕ ОЧЕНЬ. НУ ТАК ВОТ ТЕБЕ ЕЩЕ ОДИН. НЕ НАДО СПАСИБО. А Я ХОЧУ ЧТОБЫ ТЫ ЕГО ВЗЯЛ. НЕТ СПАСИБО. НУ-КА БЕРИ. НЕТ СПАСИБО. Я НАСТАИВАЮ. НЕТ СПАСИБО. – Что со «Святым Георгием»? – спросил Ричардс. – У него однотипные ответы. – Это-то меня и беспокоит. – И где же он «завис»? – Я как раз это пытался найти, когда ты вошел. Я НАСТАИВАЮ, ЧТОБЫ ТЫ ВЗЯЛ ОГУРЕЦ. Я ОТКАЗЫВАЮСЬ. – «Джордж»! – воскликнул Ричардс почти бессознательно. ТОГДА БАНАН. НЕТ. – «Джордж» сдается! – сказал Ричардс – Он больше не святой! НУ ТОГДА СЪЕШЬ И ОГУРЕЦ И БАНАН. НЕТ СПАСИБО. Я НАСТАИВАЮ. ПОШЛА К ЧЕРТУ Я УБЬЮ ТЕБЯ… … … По дисплею поползли ряды белых точек. – Что это значит? Непечатная реакция? – спросил Ричардс. – Не знаю. В первый раз такое вижу. – Сколько раз проигрывалась эта программа? – Сто десять раз против «Марты». – Что-нибудь стирали? – Нет. – Черт меня побери, – сказал Ричардс. – Что-то у этого святого быстро лопается терпение. Надо будет… Герхард кивнул и пошел к принтеру. Теоретически рассуждая, в том, что произошло, не было ничего удивительного. И «Джордж» и «Марта» были запрограммированы на обучение в процессе практики. Как и шахматные программы – там машины с каждым разом играли все лучше и лучше, – эта программа была составлена таким образом, что машина могла «выучивать» новые реакции. После ста десяти диалогов с «Мартой» «Джордж» вдруг перестал быть «святым». Он научился не быть святым в общении с Мартой – несмотря на то, что был запрограммирован на святость. – Как я его понимаю, – сказал Ричардс и выключил компьютер. А потом они вместе с Герхардом стали искать ошибку в программе – если таковая была, – из-за которой и произошли столь странные вещи.11 МАРТА 1971 ГОДА. ЧЕТВЕРГ: ИНТЕРФЕЙСИНГ
1
Джанет Росс сидела в пустом кабинете. Она взглянула на настенные часы: 9 утра – и перевела взгляд на письменный стол. На столе ничего не было за исключением вазы с цветами и ее записной книжки. Она покосилась на стул перед столом и громко произнесла: – Как у нас идут дела? Раздался щелчок, и из вмонтированного в потолок динамика донесся голос Герхарда: – Нам надо еще несколько минут, чтобы отрегулировать уровень звука. Освещение нормальное. Хочешь, поболтаем? Росс кивнула и бросила взгляд через плечо на стекло с зеркальным покрытием. Она увидела в нем свое отражение, но ей было известно, что за стеклом-перегородкой сидит Герхард перед мониторами и смотрит на нее. – У тебя усталый голос, – сказала она. – У нас проблемы со «Святым Георгием». Сегодня всю ночь с ним провозились. – Я тоже устала. У меня проблемы кое с кем, кто далеко не святой. Росс рассмеялась. Она говорила первое, что приходило в голову, пока Герхард налаживал звук, и не придавала большого значения своим словам. Но что правда, то правда: Артур далеко не святой. И не такое великое сокровище, каким он ей показался несколько недель назад, когда они познакомились. Она, по правде сказать, была немного без ума от него. («Без ума? Гм. Вы это так называете?» – представила она себе реакцию доктора Рамоса.) Артур был красив и богат. Желтый «Феррари». Море энергии и море обаяния. В его компании она чувствовала себя вполне раскованно и вполне женщиной. Он был способен на головокружительные, сумасбродные поступки – ну например, однажды он слетал с ней в Мехико поужинать: он знал там один ресторанчик, где пекли лучшие в мире маисовые лепешки. Она понимала, что это все ужасно глупо, но ей нравилось. И в каком-то смысле ей было с ним легко: не надо было говорить о лекарствах, больнице, психиатрии. Артура это совершенно не интересовало. Его интересовала она – как женщина. («Но не как сексуальный объект?» Черт бы вас побрал, доктор Рамос!) А потом, узнав его лучше, она вдруг поняла, что ей хочется поговорить с ним о своей работе. И обнаружила, к своему немалому удивлению, что Артур и слышать об этом не хочет. Артура ее работа пугала: у него явно были комплексы, связанные с профессиональными достижениями. Формально он был биржевым брокером – несложное ремесло для сына богача – и веско рассуждал о деньгах, инвестициях, норме прибыли, эмиссии акций. Но в его манере держаться было нечто агрессивное, точно подсознательно он все время пытался самоутвердиться в чужих глазах. И потом она поняла то, о чем должна была бы догадаться с самого начала, – что Артура она привлекла главным образом своей самоуверенностью. Теоретически рассуждая, ее было куда труднее поразить, ошарашить и очаровать, чем какую-нибудь начинающую актриску-провинциалку, завороженно разглядывающую витрины дешевых универмагов. А потому она была более желанна. Наконец эта странная роль начала ее утомлять, и она уже не испытывала никакого удовольствия от ощущения раскованности с ним. И вообще все это скоро стало ее раздражать. Она начала отмечать про себя знакомые признаки охлаждения: работы в клинике прибавилось, и ей приходилось отменять свидания. Когда же они виделись, она быстро уставала от его вальяжности и беспокойной энергичности, от его костюмов и его автомобилей. За ужином она смотрела на него и пыталась найти в нем то, что раньше обнаружила. И не могла – даже намека. А вчера она с ним порвала. Они оба давно поняли, что разрыв не за горами. Но отчего же это ее так расстроило? – Ты что замолчала? – спросил Герхард. – Не знаю, что говорить… Настала пора, когда все люди доброй воли должны прийти на помощь нашему пациенту. Юркая рыжая лиса прыгнула на перепуганную лягушку. Мы все стремимся ступить на широкую дорогу, ведущую на небеса… – Она замолчала. – Хватит? – Еще немного. – Мэри, Мэри, милая малютка, как всходят цветы в твоем садике? Извини, дальше не помню. Как там дальше? – Она засмеялась. – Все отлично. Я установил уровень записи. Росс поглядела на динамик. – Ты будешь проводить интерфейсинг в конце сеанса? – Вероятно, если все хорошо пройдет. Род торопится посадить его на транквилизаторы. Она кивнула. Это была финальная стадия лечения Бенсона, которую требовалось завершить до начала курса приема транквилизаторов. Бенсона держали на седативе – на фенобарбитале – до прошлой полуночи. Сегодня утром действие седатива должно было полностью пройти: Бенсон теперь был готов к интерфейсингу. Это Макферсон изобрел термин «интерфейсинг». Макферсон обожал компьютерную терминологию. Интерфейсом называется граница между двумя системами или между компьютером и эффектором. В случае с Бенсоном это была практически граница между двумя компьютерами – его мозгом и маленьким компьютером, находящимся у него под кожей плеча. Контакты были подсоединены, но система еще не включена. Как только будет нажата соответствующая кнопка, возникнет цикл обратной связи: Бенсон – компьютер – Бенсон. Макферсон рассматривал этот прецедент только как первый из множества последующих. Он планировал перейти от эпилептиков к шизофреникам, потом к умственно отсталым, потом к слепым. Истории болезни кандидатов были расставлены на полке в его кабинете. И он планировал использовать все более совершенные компьютеры. Постепенно он рассчитывал перейти к проектам вроде «Формы Кью», которую даже Росс считала слишком преждевременной. Но сегодня главный практический вопрос заключался в том, какой из сорока электродов способен предотвратить припадок. Никто этого пока не знал. Это можно будет определить только экспериментальным путем. В ходе операции электроды были установлены с предельной точностью – непосредственно в зоне ввода, с погрешностью до одного миллиметра. С хирургической точки зрения все прошло просто замечательно, но, учитывая плотность мозгового вещества, ввод оказался очень неточным. Диаметр нервных клеток мозга составляет микрон. А в миллиметре пространства находятся тысячи нервных клеток. С этой точки зрения электроды, можно сказать, были установлены весьма приблизительно. А это значит, что требуется множество электродов. Можно предположить, что при имплантации нескольких электродов в зоне по меньшей мере один из них будет размещен надлежащим образом для подавления приступа. Стимуляция методом проб и ошибок позволит определить, какой же именно электрод необходимо использовать. – Пациент! – объявил Герхард через динамик. Через минуту Бенсона ввезли в каталке. На нем был голубой полосатый халат. Он неуверенно помахал ей: сразу было видно, что он нервничает. Повязки на плече стесняли движение его руки. – Как вы себя чувствуете? – спросил он и улыбнулся. – Это я должна вам задать такой вопрос. – Здесь я буду задавать вопросы! – Он все еще улыбался, но в голосе его послышались твердые нотки. К своему удивлению, она поняла, что он боится. А потом удивилась, почему же это ее, собственно, удивило. Ну конечно, он должен бояться. Всякий бы на его месте испытывал страх. Ей самой было немножко неспокойно. Сиделка похлопала Бенсона по плечу, кивнула доктору Росс и удалилась. Они остались наедине. Некоторое время оба молчали. Бенсон смотрел на нее, она – на него. Ей хотелось дать Герхарду возможность сфокусировать телеобъектив, вмонтированный в потолок, и подготовить необходимое оборудование для стимуляции. – Чем сегодня займемся? – спросил Бенсон. – Мы хотим простимулировать ваши электроды, последовательно каждый, и посмотреть, что произойдет. Он кивнул. Похоже, Бенсон воспринял это сообщение спокойно, но она уже научилась не доверять его спокойствию. Помолчав, он спросил: – Будет больно? – Нет. – Ну и ладно. Поехали. Герхард, восседая в соседней комнате на высоком табурете среди горящих зеленых датчиков, смотрел сквозь прозрачное стекло на Росс и Бенсона. Рядом с ним стоял Ричардс. Он взял в руку микрофон, поднес к губам и тихо произнес: – Серия стимуляций первая. Пациент Гарольд Бенсон. Одиннадцатое марта 1971 года. Герхард посмотрел на четыре монитора перед собой. На одном мониторе высветилось изображение Бенсона крупным планом: во время сеанса стимуляции будет вестись видеозапись реакций пациента. Другой монитор высвечивал компьютерную схему сорока электродов – два параллельных ряда в мозговой ткани. По мере стимуляции каждого из сорока электродов соответствующая точка на мониторе начнет мерцать. Третий монитор показывал осциллограмму электрошока после его подачи. Диаграмма работы крошечного компьютера Бенсона изображалась на четвертом мониторе. Этот монитор тоже загорится во время стимуляций. В соседнем помещении Росс говорила пациенту: – Вы почувствуете различные ощущения. Некоторые из них, может быть, окажутся довольно приятными. Мы просим вас сообщить нам, что вы чувствуете. Хорошо? Бенсон кивнул. – Электрод один, пять милливольт, пять секунд, – скомандовал Ричардс и нажал кнопку. Компьютерная диаграмма показала, что цепь замкнулась, и электрический разряд побежал по сложной электронной паутине плечевого компьютера Бенсона. Ричардс и Герхард наблюдали за Бенсоном через односторонне прозрачное стекло. – Занятно, – сказал Бенсон. – Что? – спросила Росс. – Ощущение… – Вы можете его описать? – Ну, это что-то вроде того, как ешь бутерброд с ветчиной. – Вы любите бутерброды с ветчиной? Бенсон пожал плечами. – Не особенно. – Вы голодны? – Не особенно. – Еще что-нибудь чувствуете? – Нет. Только вкус бутерброда с ветчиной. – Он улыбнулся. – На куске ржаного хлеба. Герхард, восседающий за контрольным пультом, кивнул. Первый электрод стимулировал воспоминания. – Электрод номер два, пять милливольт, пять секунд, – сказал Ричардс. – Мне надо в туалет, – заявил Бенсон. – Это пройдет, – отозвалась Росс. Герхард отвернулся от контрольного пульта, отпил кофе и продолжал наблюдать за собеседованием. – Электрод номер три, пять милливольт, пять секунд. Этот разряд не возымел на Бенсона никакого эффекта. Бенсон тихо рассказывал Росс об общественных туалетах в ресторанах, отелях и аэропортах. – Попробуй еще, – сказал Герхард. – Добавь пять. – Повторяю: электрод номер три, десять милливольт, пять секунд, – сказал Ричардс. На мониторе вспыхнула цепь, замкнутая на третий электрод. Опять нулевой эффект. – Переходи к четвертому, – сказал Герхард и записал в тетрадь: "№ 1 – подавлен, память (бутербр, с ветчиной). № 2 – полн, мочевой пузырь № 3 – никаких субъективных изменений № 4 -…" Он поставил тире и стал ждать. Проверка всех сорока электродов, похоже, займет порядочно времени, но ему было интересно наблюдать за происходящим. Хотя разные электроды производили поразительно различные действия, все же соседние электроды генерировали сходные ощущения. Это было неоспоримым доказательством плотности мозга, который кто-то однажды назвал самой сложной структурой познанной реальности. И ведь верно: в одном человеческом мозге втрое больше клеток, чем людей на земле. Такую плотность трудно себе вообразить. На раннем этапе работы в ЦНПИ Герхард добился у руководства разрешения рассечь человеческий мозг. Он корпел над ним несколько дней, обложившись нейроанатомическими учебниками. Для рассечения мозговой ткани он воспользовался традиционным инструментом – тупой деревянной палочкой, которой разгребал похожую на мягкий сыр серую массу. Он терпеливо и осторожно погружался все глубже и глубже и в итоге ничего не нашел. Мозг оказался не похож ни на печень, ни на легкие. Невооруженному глазу он представлялся однородным и неинтересным, не выдавая своей истинной роли в организме. Мозг был слишком тонким органом, слишком сложным. Слишком плотным. – Электрод номер четыре, – диктовал Ричардс. – Пять милливольт, пять секунд. В мозг пациента поступил разряд. И тут Бенсон каким-то странным детским голоском произнес: – Пожалуйста, дайте мне молока с печеньем. – Это интересно, – сказал Герхард, наблюдая за реакцией. Ричардс кивнул. – Какой возраст, как думаешь? – Лет пять-шесть, не больше. Бенсон поговорил о печенье и потом стал рассказывать Росс про свой трехколесный велосипед. И на протяжении последующих нескольких минут он медленно, точно скиталец во времени, приближался к настоящему сквозь толщу лет. Наконец он опять стал взрослым, вспоминающим о своем детстве, а не пребывающим в прошлом ребенком. – Мне всегда хотелось печенья, а она мне никогда не давала. Она говорила, что от печенья один вред, от него зубы болят. – Можем продолжать, – сказал Герхард. – Электрод номер пять, пять милливольт, пять секунд, – объявил Ричардс. Бенсон тревожно заерзал в своей каталке. Росс спросила, что его беспокоит. Бенсон ответил: – Чуднoе какое-то ощущение. – Какое? – Не могу его описать. Точно наждачная бумага. Неприятно. Герхард кивнул и записал: «№ 5 – электрод потенциального припадка». Иногда такое случалось. Время от времени оказывалось, что электрод может стимулировать припадок. Никто не мог понять причины этого – и Герхард полагал, что этого никому никогда не удастся понять. Мозг, считал он, не поддается рациональному постижению. Работа над программами вроде «Джорджа» и «Марты» привела его к убеждению, что простые компьютерные команды могут приводить к сложному и непредсказуемому поведению. Верно и то, что запрограммированная машина могла превосходить способности программиста – это было ясно продемонстрировано в 1963 году, когда Артур Сэмюэльс из «Ай-Би-Эм» запрограммировал машину играть в шашки – и машина вскоре стала так хорошо играть, что обыграла самого Сэмюэльса. Однако все эти эксперименты проводились с компьютерами, в которых цепей было не больше, чем в мозге муравья. Человеческий же мозг значительно превосходит муравьиный по сложности, и программирование человеческого мозга могло растянуться на многие десятилетия. Как можно было серьезно ожидать, что его можно познать? Тут была также и философская проблема. Теорема Геделя: никакая система не может сама себя объяснить, и никакая машина не способна познать собственные действия. Самое большее, чего человеческий мозг, по убеждению Герхарда, мог добиться после многолетних усилий, – так это расшифровать мозг лягушки. Но человеческий мозг никогда не сумеет исчерпывающим образом расшифровать самое себя. Для этого необходим сверхчеловеческий мозг. Герхард полагал, что когда-нибудь создадут такой компьютер, который сумеет разложить по полочкам миллиарды мозговых клеток и сотни миллиардов их взаимосвязей. Тогда-то наконец человек получит желаемую информацию. Но не человек выполнит эту работу – ее выполнит интеллект иного, более высокого порядка. И человеку, естественно, не будет дано узнать, как работал этот компьютер. Вошел Моррис с чашкой кофе. Он отпил глоток и взглянул через стекло на Бенсона. – Как он там? – О'кей! – ответил Герхард. – Электрод номер шесть, пять и пять, – продиктовал Ричардс. В соседней комнате Бенсон никак не отреагировал. Он болтал с Росс об операции и о не покидающей его головной боли. Он держался спокойно: его явно ничего не беспокоило. Они повторили стимуляцию – и вновь в поведении Бенсона не произошло никаких изменений. Тогда они продолжили поиск. – Электрод номер семь, пять и пять, – сказал Ричардс. И пустил разряд. Бенсон резко выпрямился в каталке. – О! Вот это здорово! – Что? – спросила Росс. – Вы сможете повторить? – Что вы ощущаете? – Мне приятно, – ответил Бенсон. Он, похоже, переменился в лице. – Знаете, – сказал он после паузы. – Вы очень милый человек, доктор Росс. – Спасибо. – И очень привлекательная женщина. Не помню, говорил ли я вам это раньше. – Как вы себя чувствуете? – Вы мне ужасно нравитесь, – сказал Бенсон. – Не знаю, говорил ли я вам это раньше. – Мило! – сказал Герхард, глядя через стекло. – Очень мило. Моррис кивнул. – Сильный терминал удовольствия. Он, кажется, возбудился. Герхард сделал пометку в журнале. Моррис отпил глоток кофе. Они подождали, пока Бенсон успокоится. Потом Ричардс монотонно продолжал: – Электрод номер восемь, пять милливольт, пять секунд… Сеанс стимуляций продолжался.2
В полдень Макферсон пришел на сеанс интерфейсинга. Никто не удивился его приходу. В каком-то смысле наступил решающий этап. Все, что этому предшествовало, было не так уж и важно. Они имплантировали электроды, компьютер и энергетическую установку. И все это замкнули в единую цепь. Но цепь не функционировала до тех пор, пока не включили систему интерфейсинга. Это было похоже на то, как если бы шофер сел в новенький автомобиль и впервые включил зажигание. Герхард показал Макферсону стенограмму сеанса стимуляций. – При пяти милливольтах у нас обнаружилось три позитивных терминала и два негативных. Позитивные – седьмой, девятый и тридцать первый электроды. Негативные – пятый и тридцать второй. Макферсон просмотрел его записи и взглянул на Бенсона через стекло. – Среди позитивных есть реальные терминалы удовольствия? – Похоже, что седьмой. – Сильный? – Очень сильный. Когда мы простимулировали его, он испытал сексуальное влечение к Джан. – Насколько сильный? Он не может его выбить из равновесия? Герхард покачал головой. – Нет, – сказал он. – Если только он не получит множественные стимуляции за краткий промежуток времени. Помните того норвежца… – Думаю, нам об этом не стоит беспокоиться, – заметил Макферсон. – Бенсон пробудет у нас в клинике еще несколько дней. Если возникнут проблемы, мы можем попробовать другие электроды. Мы просто понаблюдаем за ним какое-то время. А что насчет девятого? – Очень слабый. И пока неясно, что это такое. – Как он реагировал? – Наблюдались слабо возросшая раскованность, добродушие – рассказывал смешные байки. На Макферсона это, похоже, не произвело никакого впечатления. – А тридцать первый? – Очевидный транквилизирующий эффект: спокоен, расслаблен, доволен. Макферсон потер руки. – Полагаю, нам надо продолжать. – Он взглянул на Бенсона и добавил: – Поставьте пациента на интерфейс через седьмой и тридцать первый электроды. Макферсон, несомненно, тонко чувствовал весь драматизм момента и его значение для истории медицины. А Герхард – нет. Он соскочил с табурета и неохотно отправился в угол, где прямо под монитором был установлен компьютерный пульт. Он начал нажимать разные клавиши. Монитор, вспыхнув, ожил. Через мгновение на нем возникли ряды слов: БЕНСОН Г. Ф. ПРОЦЕДУРА: ИНТЕРФЕЙСИНГ ВЕРОЯТНЫЕ ЭЛЕКТРОДЫ: 40, серийно ВЕРОЯТНОЕ НАПРЯЖЕНИЕ: продолжительное ВЕРОЯТНАЯ ДЛИТЕЛЬНОСТЬ: продолжительная ВЕРОЯТНЫЕ ВОЛНОВЫЕ ФОРМЫ: только пульсация Герхард нажал клавишу – и экран опустел, потом на нем возникла серия вопросов, на которые Герхард отвечал, набирая текст на клавиатуре: ИНТЕРФЕЙСНАЯ ПРОЦЕДУРА: БЕНСОН Г. Ф. 1. КАКИЕ ЭЛЕКТРОДЫ БУДУТ АКТИВИЗИРОВАНЫ? Только 7 и 31 2. КАКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ ПОДАТЬ НА ЭЛЕКТРОД СЕМЬ? 5 мВ 3. КАКАЯ ДЛИТЕЛЬНОСТЬ РАЗРЯДА НА ЭЛЕКТРОД СЕМЬ? 5 сек Наступила пауза, после чего аналогичные вопросы были заданы относительно электрода номер 31. Герхард ввел ответы. Следя за монитором, Макферсон сказал Моррису: – Это отчасти забавно. Мы указываем маленькому компьютеру, как ему работать. Маленький компьютер получает свои команды от большого компьютера, а тот, в свою очередь, получает команды от Герхарда, у которого компьютер еще больше, чем эти оба, вместе взятые. – Очень может быть, – отозвался Герхард и рассмеялся. На экране вспыхнули слова: ПАРАМЕТРЫ ИНТЕРФЕЙСИНГА В ПАМЯТИ ГОТОВ ПРОГРАММИРОВАТЬ ВСПОМОГАТЕЛЬНОЕ УСТРОЙСТВО Моррис вздохнул. Он-то надеялся, что никогда в жизни не доживет до такого момента, когда компьютер будет обращаться к нему как к «вспомогательному устройству». Герхард спокойно перебирал клавиатуру. Клавиши тихо щелкали. На других мониторах присутствующие увидели изображение внутренних цепей микрокомпьютера. Изображение мерцало по мере того, как происходила активациякомпонентов. БЕНСОН Г. Ф. ПРОШЕЛ ИНТЕРФЕЙСИНГ ИМПЛАНТИРОВАННОЕ УСТРОЙСТВО СЧИТЫВАЕТ ДАННЫЕ ЭЭГ И ПРОГРАММИРУЕТ НАДЛЕЖАЩУЮ СХЕМУ ОБРАТНОЙ СВЯЗИ Вот и все. Моррис был даже разочарован. Он знал, что именно так оно и будет, но ожидал – или хотел, – чтобы все произошло как-то более драматично. Герхард проверил устойчивость системы и запросил наличие возможных ошибок. Получил отрицательный ответ. Экран погас, и тотчас на нем вспыхнуло последнее сообщение: УНИВЕРСИТЕТСКАЯ БОЛЬНИЦА СИСТЕМА 360 КОМПЬЮТЕР БЛАГОДАРИТ ВАС ЗА ПЕРЕДАЧУ ТАКОГО ИНТЕРЕСНОГО ПАЦИЕНТА ДЛЯ ЛЕЧЕНИЯ Герхард улыбнулся. В соседней комнате Бенсон все еще тихо переговаривался с Росс. Никто из них, похоже, не почувствовал никаких перемен в поведении друг друга.3
После сеанса стимуляций Джанет Росс вышла из кабинета в необыкновенно подавленном состоянии. Она стояла в коридоре и смотрела вслед каталке Бенсона. Сиделка свернула за угол, и Росс в последний раз увидела белые повязки на спине и затылке Бенсона. Потом он исчез из ее поля зрения. Она пошла по коридору в противоположном направлении, раскрывая на ходу разноцветные двери. Почему-то ей вспомнился желтый «Феррари» Артура. Автомобиль был восхитительный, элегантный и совершенно бесполезный. Большая игрушка. И ей захотелось оказаться в Санта-Монике, выйти из Артурова «Феррари» в своем валенсианском халате, подняться по ступенькам казино и поставить на кон такую безделицу, как деньги. Она посмотрела на часы. Господи, еще только четверть первого. Впереди целых полдня. Интересно, как себя ощущает педиатр? Наверное, занятная профессия. Щекотать малышей, делать им уколы в попку, учить мам высаживать детей на горшок. Неплохая жизнь! Она снова подумала о повязках на голове Бенсона и вошла в «Телекомп». Ей хотелось поговорить с Герхардом наедине, но, увы – в кабинете было полно народу. Макферсон, Моррис, Эллис. Все! Они были оживлены и чокались кофейными чашками. Кто– то сунул и ей в руку чашку кофе, а Макферсон по-отечески обнял ее за плечи. – Я так понимаю, что сегодня мы возбудили Бенсона в твоем присутствии! – Да, это вам удалось, – она выжала улыбку. – Ну, я полагаю, ты к этому привыкла. – Не совсем. В комнате стало тихо, и радостное настроение сразу улетучилось. Она огорчилась, но не очень. Что забавного в том, что мужчине простимулировали сексуальное возбуждение? С физиологической точки зрения это было интересно, или страшновато, или даже трогательно, но вовсе не забавно. Ну почему они все считают это таким уж смешным? Эллис выудил из кармана плоскую фляжку и подлил ей в кофе спирту. – Теперь у тебя кофейный ликер, – сказал он, подмигнув, – вкус изумительный! Она кивнула и взглянула на Герхарда. – До дна, до дна! – сказал Эллис. Герхард беседовал с Моррисом. Похоже, разговор о чем-то серьезном. До ее ушей донеслись слова Морриса: «…пожалуйста, передайте мне эту кошечку!» Герхард захохотал. Моррис тоже. Какой-то анекдот… – Неплохо, если распробовать, – сказал Эллис. – Как тебе? – Очень вкусно, – согласилась она, отпив глоточек. Ей удалось ускользнуть от Эллиса и Макферсона и подойти к Герхарду. Он в этот момент находился в одиночестве: Моррис пошел налить себе еще кофе. – Послушай, – сказала она, – мы можем поговорить? – Конечно. – Герхард склонил голову к ней. – Что такое? – Мне надо кое-что узнать. Ты можешь понаблюдать за Бенсоном прямо отсюда, через главный компьютер? – То есть понаблюдать за имплантированным компьютером? – Да. Герхард пожал плечами. – Наверное, смогу, а что? Мы же знаем, что имплантированная установка работает… – Я знаю, знаю… Но ты можешь это сделать – просто на всякий случай. Герхард ничего не сказал. Но в его глазах стоял вопрос: на какой случай? – Ну, я прошу тебя! – Ладно! Я включу систему мониторинга, как только все отсюда уйдут, – он кивнул в сторону сотрудников. – Я буду проверять его каждые полчаса. Она нахмурилась. – Каждые пятнадцать минут? – предложил он. – А можешь каждые десять минут? – спросила она. – Ладно. Каждые десять минут. – Спасибо. – Она допила кофе – по пищеводу и желудку разлилось тепло – и вышла из кабинета.* * *
Эллис сидел в углу палаты 710 и наблюдал, как человек шесть техников снуют вокруг кровати. Двое сотрудников радиационной лаборатории брали пробы на радиоактивность, сестра из «химии» брала анализ крови на уровень стероидов, электротехник возился с монитором ЭЭГ. Еще тут были Герхард и Ричардс – они в последний раз проверяли цепь интерфейса. Невзирая на царящую вокруг суматоху, Бенсон неподвижно лежал на кровати, спокойно дышал и глядел в потолок. Он словно не замечал ни суетящихся вокруг него людей, ни того, что кто-то брал его за руку, а кто-то подтыкал простыню. Он просто лежал, уставившись в потолок. У одного из сотрудников радиационной лаборатории были волосатые руки: они нелепо торчали из рукавов белого халата. На мгновение лаборант положил эту волосатую руку на повязку Бенсона. Эллис сразу подумал о прооперированных им обезьянках. Там требовались только техническое умение и сноровка, ведь всегда знаешь – хотя и притворяешься, будто все иначе, – что это всего лишь обезьяна, а не живой человек и если у тебя дрогнет рука и ты разрежешь бедную обезьяну от уха до уха, ничего не случится. Никто не будет засыпать тебя вопросами, родственники не будут требовать объяснений, не нагрянут репортеры с прокурором – ничего не произойдет. Не будет даже наглого запроса из отдела снабжения: куда это, мол, подевались обезьяны стоимостью восемьдесят долларов каждая. Всем было наплевать на обезьян. И ему тоже. Ему было неинтересно помогать обезьянам. Ему было интересно помогать людям. Бенсон пошевелился. – Я устал, – сказал он и взглянул на Эллиса. – Ребята, скоро? – спросил Эллис. Один за другим техники и лаборанты отступили от кровати, собрали свои инструменты и записи и вышли из палаты. Последними ушли Ричардс и Герхард. Бенсон с Эллисом остались одни. – Чувствуете сонливость? – спросил Эллис. – Чувствую себя машиной. Чувствую себя автомобилем на современной станции техобслуживания. Чувствую, что меня чинят. Бенсон начинал злиться. Эллис и сам ощутил возрастающее раздражение. Он даже испытал поползновение пойти в дежурку и попросить сестер и санитаров связать Бенсона и вколоть ему успокоительное, когда начнется припадок. Но он продолжал сидеть. – Это просто ерунда! – сказал Эллис. Бенсон сверкнул глазами и тяжело задышал. Эллис взглянул на мониторы над кроватью. Нейроволны двигались ломаной линией, давая характерную конфигурацию предприпадочного состояния. Бенсон наморщил нос и принюхался. – Что это за запах? – спросил он. – Что за мерзкий… На мониторе вспыхнула красная надпись: «СТИМУЛЯЦИЯ». Нейроволны превратились в беспорядочный клубок белых линий. Это продолжалось пять секунд. И тотчас зрачки Бенсона сузились. Потом линии снова приобрели плавные очертания. Зрачки вернулись к нормальному состоянию. Бенсон отвернулся и стал смотреть на солнце за окном. – А смотрите-ка: сегодня такой чудесный день, не правда ли? – произнес он тихо.4
Сама не зная зачем, Джанет Росс вернулась в клинику в 23.00. Она ходила в кино с врачом из отделения патологии, который вот уже несколько недель упрашивал ее, и она в конце концов уступила его просьбам. Они смотрели гангстерский боевик: врач уверял, что других фильмов и не смотрит. В этом фильме произошло пять убийств, а потом она сбилась со счета. В темноте зрительного зала она осторожно покосилась на своего спутника: он улыбался. У него была стереотипная реакция – психопатолог, имеющий склонность к насилию и смерти. Она начала размышлять о других стереотипах поведения врачей: хирурги-садисты, инфантильные педиатры, гинекологи-женоненавистники. Ну и сумасшедшие психиатры, конечно. После сеанса он подвез ее обратно в больницу, потому что она оставила свою машину на служебной стоянке. Но вместо того, чтобы поехать домой, она отправилась к зданию ЦНПИ. Без всякой причины. В Центре никого не было, но она надеялась застать Герхарда и Ричардса за работой – так оно и случилось: они корпели над компьютерными распечатками в «Телекомпе». Они даже не заметили, как она вошла и налила себе кофе. – Проблемы? – спросила она. Герхард почесал в затылке. – Теперь с «Мартой». Сначала «Джордж» отказывается быть святым. Теперь «Марта» становится милочкой. Все летит к черту… Ричардс улыбнулся. – У тебя, Джан, свои пациенты, у нас свои. – Ну, что касается моего пациента… – Конечно-конечно! – Герхард встал и подошел к пульту компьютера. – А я вот думаю: чего это ты вернулась? Свидание разочаровало? – Поход в кино разочаровал, – ответила она. Герхард стал нажимать клавиши. Принтер застрекотал, и из него поползла бумажная лента с цифрами и словами: 01:12 Нормальная ЭЭГ 04:02 Норма ЭЭГ 01:22 Нормальная ЭЭГ 04:12 Норма ЭЭГ 01:32 Сон ЭЭГ 04:22 Норма ЭЭГ 01:42 Сон ЭЭГ 04:32 Сон ЭЭГ 01:52 Норма ЭЭГ 04:42 Норма ЭЭГ 02:02 Норма ЭЭГ 04:52 Норма ЭЭГ 02:12 Норма ЭЭГ 05:02 Сон ЭЭГ 02:22 Норма ЭЭГ 05:12 Норма ЭЭГ 02:32 Сон ЭЭГ 05:22 Норма ЭЭГ 02:42 Норма ЭЭГ 05:32 Сон ЭЭГ 02:52 Норма ЭЭГ 05:42 Норма ЭЭГ 03:02 Норма ЭЭГ 05:52 Норма ЭЭГ 03:12 Сон ЭЭГ 06:02 Норма ЭЭГ 03:22 Сон ЭЭГ 06:12 Норма ЭЭГ 03:32 Стимуляция 06:22 Норма ЭЭГ 03:42 Норма ЭЭГ 06:32 Норма ЭЭГ 03:52 Сон ЭЭГ 06:42 Норма ЭЭГ 06:52 Стимуляция 08:52 Норма ЭЭГ 07:02 Норма ЭЭГ 09:02 Стимуляция 07:12 Норма ЭЭГ 09:12 Сон ЭЭГ 07:22 Сон ЭЭГ 09:22 Сон ЭЭГ 07:32 Сон ЭЭГ 09:32 Норма ЭЭГ 07:42 Сон ЭЭГ 09:42 Норма ЭЭГ 07:52 Норма ЭЭГ 09:52 Норма ЭЭГ 08:02 Норма ЭЭГ 10:02 Норма ЭЭГ 08:12 Норма ЭЭГ 10:12 Норма ЭЭГ 08:22 Сон ЭЭГ 10:22 Норма ЭЭГ 08:32 Норма ЭЭГ 10:32 Стимуляция 08:42 Норма ЭЭГ 10:42 Сон ЭЭГ – Что-то я тут ничего не понимаю, – сказала, нахмурившись, Росс. – Такое впечатление, что он время от времени засыпал, испытал пару стимуляций, но… – она покачала головой. – Нельзя эти данные просмотреть в другом режиме? В это время компьютер воспроизвел новую колонку цифр и слов, завершавшуюся строчкой. 11:12 Норма ЭЭГ – Ох уж эти люди! – сказал Герхард с напускным раздражением. – Никак не могут сладить с компьютерными данными! – Что правда, то правда. Машина с легкостью ориентируется в колонках цифр. А людям непременно надо взглянуть на график. С другой стороны, компьютер не силен в графиках. Классическая проблема – заставить машину различить буквы "В" и "Д". Это под силу ребенку, но для машины почти невозможно взглянуть на две конфигурации и быстро отметить различие. – Я выведу данные в графической форме, – сказал Герхард. Он нажал на клавиши: экран опустел, и через мгновение там загорелась неровная парабола графика, на которой замерцали числовые параметры. – Черт! – воскликнула она, увидев график. – Что такое? – спросил Герхард. – У него участились стимуляции. То у него их не было довольно длительное время, потом они стали возникать каждые два часа. А теперь – каждый час. – Ну и? – А ты что сам думаешь? – Ничего. – А на самом деле это очень важно, – сказала она. – Мы знаем, что мозг Бенсона должен взаимодействовать с компьютером, так? – Да… – И что это взаимодействие определяет своего рода матрицу обучения. Это как ребенок, играющий с жестянкой из-под печенья. Если будут шлепать ребенка по руке всякий раз, когда он тянется к жестянке, очень скоро он вообще перестанет к ней тянуться. Смотрите! Она нарисовала простой график. – Ну вот: происходит негативная стимуляция. Ребенок тянется к жестянке, но каждый раз испытывает боль. И он перестает тянуться. В конце концов он вообще забудет про нее. Ясно? – Да, – сказал Герхард, – но… – Дай я закончу. Если ребенок нормален, то все происходит именно так. Но если ребенок мазохист, все будет иметь совершенно другой вид. – Она нарисовала другой график. – Здесь ребенок настойчиво тянется за жестянкой, потому что ему нравится испытывать ощущение боли. На первый взгляд это негативная стимуляция, но в действительности – позитивная! Помните Сесила? – Нет, – ответил Герхард. На принтере вылезла новая строчка: 11:22 Стимуляция. – О господи! Начинается! – вырвалось у Росс. – Что начинается? – Бенсон вошел в цикл позитивной прогрессии. – Что-то я не пойму. – Ну, это как у Сесила. Сесил был первой обезьяной, чей мозг с помощью электродов подключили к компьютеру. Это было в 1965 году. Тогда у нас еще были громоздкие компьютеры – как шкафы, и обезьяну подсоединили к нему настоящим электрокабелем. У Сесила была эпилепсия. Компьютер определил начало приступа и произвел контршок, чтобы воспрепятствовать припадку. После этого припадки должны были повторяться с уменьшающейся частотой – это как рука, которая после ударов все реже и реже тянется к жестянке. Но произошло как раз обратное. Сесилу понравилось ощущение шока. И он начал сознательно вызывать у себя припадки, чтобы испытать наслаждение от электрошока. – Именно это делает Бенсон? – По-моему, да. Герхард недоверчиво покачал головой. – Слушай, Джан, все это очень интересно, но не может же человек сознательно вызывать и прекращать эпилептические припадки! Они же не поддаются контролю со стороны разума. Припадки… – …непроизвольны, – закончила Джанет. – Правильно. Их можно контролировать не более, чем сердцебиение, кровяное давление, потоотделение и прочие непроизвольные действия организма. Наступила долгая пауза. Наконец Герхард сказал: – Ты хочешь сказать, что я ошибаюсь? На экране компьютера вспыхнула новая строчка: 11:32 – Я хочу сказать, что ты пропустил слишком много конференций. Ты что-нибудь слышал об автономном обучении? Герхард виновато потупился. – Нет. – Долгое время это было величайшей загадкой. Традиционно считалось, что человек способен научиться контролировать только волевые поступки. Можно научиться водить машину, но нельзя научиться понижать кровяное давление. Разумеется, когда-то существовали йоги, которые могли понизить расходуемость кислорода в организме и замедлить сердцебиение вплоть до полной остановки сердца. Считалось, что они могли даже управлять перистальтикой кишечника и пить жидкость заднепроходным отверстием. Но все это было не доказано практически – и в теоретическом плане невозможно. Герхард неуверенно кивнул. – Но вот выясняется, что все это возможно. Можно научить крысу регулировать приток крови только в одно ухо. В правое или левое – какое захочешь. Можно научить ее повышать или понижать собственное кровяное давление и частоту сердцебиения. Тому же можно обучить и людей. В этом нет ничего невозможного. – Но как? – Он задал вопрос с нескрываемым изумлением. Вся неловкость, которую он только что испытывал, улетучилась. – Ну, если, допустим, у тебя пациент с повышенным давлением, его надо посадить в кабинете, обернуть предплечье муфтой тонометра. Как только давление падает, звонит колокольчик. Надо дать пациенту задание: добиться того, чтобы колокольчик звонил как можно чаще. И он начинает трудиться: колокольчик должен зазвонить. Вначале это происходит случайно. Но очень скоро пациент обучается вызывать звон колокольчика чаще. А спустя час-другой колокольчик звонит постоянно. Герхард почесал за ухом. – И ты считаешь, что Бенсон вызывает приступы, чтобы испытать удовольствие от электрошока? – Да. – Ну и в чем тогда разница? Он же в любом случае все равно не будет испытывать припадки. Ведь компьютер все равно им противодействует. – Неверно! Пару лет назад одного норвежского шизофреника подключили к компьютеру и позволили стимулировать терминал удовольствия сколько угодно. И он себя чрезмерными стимуляциями довел до физического истощения. Герхард заморгал. Ричардс, который во время их разговора неотрывно смотрел на монитор, вдруг сказал: – Что-то не то! – Что? – Данные больше не появляются. Вот что они увидели на экране: 11:32 – – – – 11:42 – – – – – Росс вздохнула. – Попробуй получить компьютерную интерпретацию этой параболы. Проверь, точно ли он вошел в цикл обучения и насколько быстро идет развитие этого цикла. – Она двинулась к двери. – Пойду посмотрю, что случилось с Бенсоном. Дверь захлопнулась. Герхард сел за пульт.12 МАРТА 1971 ГОДА, ПЯТНИЦА: СБОЙ
1
На седьмом этаже было тихо. В кабинете дежурных специального хирургического отделения сидели две сестры. Одна делала пометки в истории болезни пациента, другая жевала шоколадный батончик и читала киножурнал. Они не обратили внимания на Росс, которая подошла к полке с историями болезни, достала карту Бенсона и стала ее читать. Она хотела удостовериться, что Бенсону дали назначенные медикаменты, но, к своему удивлению, увидела, что он ничего не получил. – Почему Бенсону не давали торазин? – спросила она. Обе сестры изумленно переглянулись. – Бенсону? – Пациенту из семьсот десятой палаты. – Она взглянула на часы: первый час ночи. – Ему должны были давать торазин, начиная с полудня. Двенадцать часов назад. – Позвольте? – Одна из сестер протянула руку к медицинской карте. Росс отдала ей пухлый журнал и стала наблюдать, как сестра ищет соответствующую страничку. Запись, сделанная Макферсоном относительно торазина, была обведена красным карандашом сестры. Рядом стояла загадочная пометка «Позвонить». Росс полагала, что без торазиновой блокады психоз Бенсона окажется неподконтрольным и приведет к опасным последствиям. – Ах да, – сказала сестра. – Теперь я вспомнила. Доктор Моррис сказал, что нам следует принимать во внимание только то, что прописал он и доктор Росс. Мы же не знаем этого доктора Макфи, поэтому надо дождаться утра и получить его подтверждение на этот вид терапии. Вот… – Доктор Мак-ФЕРСОН, – сказала Росс раздраженно, – является руководителем Центра нейропсихиатрии. Сестра еще раз взглянула на подпись. – А мы-то откуда можем знать? Смотрите, какая неразборчивая подпись. – Она вернула Росс журнал. – Мы решили, что это Макфи, а единственный Макфи в списке сотрудников клиники – гинеколог, и нам это показалось странным. Иногда врачи по ошибке оставляют предписания не в тех картах… – Хорошо, – махнула рукой Росс. – Хорошо. Только дайте ему сейчас торазин, ладно? – Конечно, доктор, – ответила сестра. Она укоризненно взглянула на Росс и пошла к шкафчику с медикаментами. Росс зашагала по коридору к палате номер 710.* * *
Около палаты Бенсона на стуле сидел полицейский. Он читал «Тайные любовные похождения» с чрезмерным, по мнению Росс, интересом. Она сразу поняла, откуда у него этот журнал: он заскучал и кто-то из сестер принес ему чтиво. Он курил и сбрасывал пепел в направлении пепельницы на пол. При ее приближении он оторвал взгляд от журнала. – Добрый вечер, доктор. – Добрый вечер. – Она с трудом подавила желание отчитать его за недостойное поведение. Но полицейские не входили в ее юрисдикцию, и к тому же ее и так вывели из себя медсестры. – Все тихо? – Тихо, тихо. Из– за двери палаты слышались звуки телевизора -передавали какое-то шоу, и то и дело раздавались взрывы хохота. Кто-то спросил: «Ну, и что ты потом сделал?» Снова смех. Она открыла дверь. В палате было темно. Только горел голубой экран телевизора. Бенсон явно спал: он лежал, отвернувшись от двери, простыни были высоко накинуты на плечи. Она выключила телевизор, потом подошла к кровати и тронула Бенсона за ногу. – Гарри, – сказала она тихо. – Гарри… – И осеклась. Под ее пальцами нога пациента оказалась мягкой и бесформенной. Она нажала посильнее. «Нога» странным образом провалилась. Она зажгла ночник и откинула простыню. Бенсона не было. Вместо него в кровати лежали три пластиковых мешка вроде тех, какими пользовались в больнице для сбора мусора. Все три были надуты и крепко сшиты, не пропуская воздуха. Голову Бенсона изображала сложенная простыня. Рукой служило личное полотенце. – Сержант, – негромко сказала она, – а ну-ка зайдите! Полицейский вошел в палату, держа ладонь на кобуре. Росс указала рукой на кровать. – Мать твою! – воскликнул полицейский. – Что случилось? – Это я как раз хочу у вас спросить. Полицейский не ответил. Он побежал в туалет и проверил там: пусто. Он заглянул в стенной шкаф. – Одежда его здесь! – Когда вы заходили в палату в последний раз? – …но ботинок нет! – продолжал полицейский, роясь в шкафу. – Ботинок нет! – Он обернулся и посмотрел на Росс несчастным взглядом. – Куда же он делся? – Когда вы в последний раз заходили в палату? – повторила Росс. Она нажала на кнопку вызова ночной медсестры. – Минут двадцать назад. Росс подошла к окну и выглянула на улицу. Окно было открыто, но до асфальта семь этажей. – А когда надолго вы отлучались? – Да всего-то на каких-то пару минут… – Вы долго отсутствовали? – У меня кончились сигареты. А у вас тут нет автоматов. Я отсутствовал минуты три, не больше. Мне пришлось сбегать в кафе напротив. Это было примерно в полдвенадцатого. А сестры обещали присмотреть за палатой. – Великолепно! – сказала Росс. Она осмотрела тумбочку и обнаружила бритвенные принадлежности, бумажник, ключи от машины… Все на месте. Вызванная звонком сестра просунула голову в приоткрытую дверь палаты. – Что-нибудь случилось? – Кажется, мы лишились пациента, – сказала Росс. – Извините, что? Росс молча указала на пластиковые пакеты в кровати. Сестра не сразу сообразила, что это значит, но потом смертельно побледнела. – Вызовите доктора Эллиса, – сказала Росс, – доктора Макферсона и доктора Морриса. Они все дома. Воспользуйтесь коммутатором. Скажите, что это экстренный звонок. Сообщите им, что Бенсон исчез. И позвоните в службу безопасности клиники. Вам ясно? – Да, доктор! – Сестра выбежала из палаты. Росс присела на край кровати и обратила все свое внимание на полицейского. – А откуда у него эти пакеты? – спросил тот. Она уже догадалась. – Один – из этого мусорного ведра. Другой из мусорной корзины у двери. Полотенце – из ванной. – Хитро придумано, – пробормотал полицейский и кивнул на стенной шкаф. – Но далеко он не уйдет. Он же оставил всю одежду. – Но обулся… – Перебинтованный человек в халате далеко не убежит, даже если он в ботинках, – уверенно заявил полицейский. – Пожалуй, надо сообщить в участок. – Бенсон звонил кому-нибудь? – Сегодня? – Нет – в прошлом году! – Слушайте, леди, вы со мной так не разговаривайте! Теперь, хорошо приглядевшись к нему, она увидела, что он совсем еще мальчишка – лет двадцать с небольшим. Он был напуган. Он проворонил преступника и теперь не знал, что же будет дальше. – Простите, – сказала она. – Да, сегодня. – Он один раз звонил. Около одиннадцати. – Вы не слышали… – Да нет, – он пожал плечами. – Я и не думал… – его голос угас. – Итак, он звонил в одиннадцать и исчез в половине двенадцатого. – Она вышла в коридор и взглянула в сторону поста медсестер. Там постоянно кто-то дежурил – и чтобы дойти до лифта, он обязательно должен был миновать пост. Нет, ему бы не удалось пройти незамеченным. Что же он еще мог предпринять? Она посмотрела в противоположном направлении. В конце коридора была лестница. Он мог спуститься вниз пешком. Но семь пролетов? Бенсон для такого путешествия слишком слаб. И к тому же… Ну, спустился бы он в вестибюль – в халате, перебинтованный. Дежурный в регистратуре его непременно остановил бы. – Ничего не понимаю, – сказал полицейский, выйдя в коридор. – Ну куда он мог пойти? – Он смышленый человек, – заметила Росс. Этот факт они все почему-то упускали из виду. В глазах полицейских Бенсон был преступником, которому предъявлено обвинение в хулиганском нападении, – для них он один из сотен «преступных элементов», которых они видят каждый день в участке. Для больничного персонала Бенсон – пациент, несчастный, потенциально опасный, маргинальный психотик. И все почему-то забывают, что Бенсон ко всему прочему необычайно умен. Он добился выдающихся результатов в области компьютерной техники, где работают люди с незаурядными интеллектуальными способностями. На первом же тестировании в Центре он показал уровень интеллекта, равный 144. Он вполне был способен тщательно спланировать свое бегство из клиники, мог подслушать под дверью разговоры персонала с полицейским, мог услышать, как полицейский обсуждает с сестрами свою отлучку за сигаретами, – а потом в считанные минуты сбежать. Но как? Бенсон мог догадаться, что ему не удастся ускользнуть из больницы в халате. Но он оставил свою одежду в палате – возможно, осознав, что не сможет улизнуть и в собственной одежде. Во всяком случае, в полночь. Его бы остановили внизу на выходе. Последние посетители ушли из здания часа три назад. Так что же он удумал? Полицейский пошел на пост к медсестрам – звонить в участок и сообщить о случившемся. Росс пошла за ним, приоткрывая все соседние двери. В палате 709 находился больной с сильными ожогами. Она заглянула внутрь и удостоверилась, что там только один человек, 708-я была пуста: прооперированного пациента с пересаженной почкой сегодня днем выписали. Но она осмотрела и эту палату. На следующей двери висела табличка «ИНВЕНТАРЬ». Это была обычная кладовая. Бинты, вата, шины, хирургические нитки, запас простыней. Открыв дверь, она пошла вдоль полок. Бутылочки с физраствором, подносы с наборами различных инструментов, стерильные маски, перчатки, фартуки, стерильные халаты для сестер и санитаров… Она остановилась, увидев синий халат, который чья-то торопливая рука затолкала в угол полки. На полке возвышались горки отглаженных белых брюк, рубах и курток – в таких ходят больничные санитары. Она позвала сестру…* * *
– Это невозможно! – говорил Эллис, расхаживая по кабинету дежурных сестер. – Просто невозможно! После операции прошло два дня – точнее полтора. Он просто не мог встать и уйти. – Но ушел, – сказала Джанет Росс. – И сделал это единственным доступным ему способом – переодевшись в форму санитара. Потом он, скорее всего, спустился по лестнице на шестой этаж и на лифте спустился в вестибюль. Никто его и не заметил: санитары входят и выходят в любое время суток. На Эллисе был строгий костюм-тройка, галстук распущен. Он курил. Росс раньше никогда не видела его с сигаретой в зубах. – И все же я не понимаю, – говорил он. – Его же накачали торазином и… – Он не получил ни капли! – сказала Росс. – То есть? – Что за торазин? – вмешался полицейский, делавший пометки в своей записной книжке. – Сестры засомневались, назначен ли ему торазин, и не стали ему колоть. С прошлой полуночи ему не давали ни транквилизаторов, ни седативов. – Боже! – Эллис метнул на сестер такой взгляд, словно собирался их убить. – Да, но как же голова? Она же перебинтована. Этого же нельзя не заметить! Моррис, до сих пор сидевший молча, очнулся. – У него был парик, – сказал он. – Ты шутишь! – Я видел его собственными глазами. – А какого цвета парик? – спросил полицейский. – Черный, – ответил Моррис. – Господи! Боже! – повторил Эллис. – Откуда у него этот парик? – спросил Эллис. – Ему приносили передачу. В день поступления в клинику. – Слушайте, – сказал Эллис, – пусть даже парик, но куда он мог деться! Он же оставил в палате бумажник, деньги. Такси он поймать не мог в такой поздний час. Росс воззрилась на Эллиса, поражаясь его способности игнорировать реальность. Ему просто не хотелось поверить, что Бенсон сбежал, и он оспаривал неопровержимые доказательства. И оспаривал упрямо. – Он позвонил кому-то около одиннадцати, – сказала Росс, взглянув на Морриса. – Ты не помнишь, кто принес ему парик? – Симпатичная девушка. – Имя не помнишь? – саркастически спросила Росс. – Анджела Блэк, – поспешно ответил Моррис. – Поищи ее телефон в справочнике, – попросила Росс. Моррис начал листать толстенный том, но тут зазвонил телефон, и Эллис снял трубку. Он послушал, потом без комментариев передал трубку Росс. – Алло? – Я закончил компьютерную развертку, – сказал Герхард. – Только что. Ты была права. Бенсон вошел в цикл обучения со своим имплантированным компьютером. Стимуляции в точности ложатся на параболу проекции. – Потрясающе! – сказала Росс. Она взглянула на Эллиса, потом перевела взгляд на Морриса и полицейского. Они терпеливо ждали. – Все именно так, как ты и сказала, – продолжал Герхард. – Бенсону явно понравился электрошок. Он стимулировал припадки все чаще и чаще. Изгиб параболы постепенно становится все круче и круче. – Когда он сорвется? – Скоро. Если предположить, что он не нарушит цикл – а это маловероятно, – то с шести часов четырех минут утра он будет получать практически непрерывные стимуляции. – Эта проекция подтверждена? – спросила она, нахмурившись, и взглянула на часы. Уже половина первого ночи. – Да. Непрерывные стимуляции должны начаться в шесть часов четыре минуты утра. – О'кей! – Росс повесила трубку и обвела взглядом присутствующих. – Бенсон попал в прогрессирующий цикл обучения со своим компьютером. Он запрограммирован на срыв сегодня в шесть утра. – Боже! – Эллис взглянул на стенные часы. – Менее чем через шесть часов. Моррис, отложив телефонную книгу, говорил со справочной. – …Тогда попробуйте поискать в Западном Лос-Анджелесе. – И после паузы добавил: – А в списке новых абонентов? Полицейский перестал делать пометки в книжке и сидел с озадаченным видом. – Что-то должно произойти после шести утра? – Похоже на то, – ответила Росс. Эллис нервно затянулся сигаретой. – Ну вот, после двух лет воздержания – снова закурил! – мрачно заявил он и аккуратно загасил сигарету в пепельнице. – Макферсону сообщили? – Ему должны были позвонить. – Проверьте номера, не фигурирующие в книге, – продолжал Моррис свой диалог со справочной службой. – Я доктор Моррис из Университетской больницы. Дело очень серьезное. Нам необходимо найти Анджелу Блэк. И если… – он свирепо бросил трубку. – Сука! – Без успеха? Он кивнул. – Но нам даже неизвестно, точно ли Бенсон звонил этой девушке, – сказал Эллис. – Он же мог позвонить еще кому-то. – Кому бы он ни звонил, этот человек через несколько часов может оказаться в большой беде, – сказала Росс. Она раскрыла историю болезни Бенсона. – Время у нас пока есть. Так что давайте займемся делом.2
На фривее образовалась пробка. Этот фривей всегда заполнен автомобилями – даже в час ночи в пятницу. Она вглядывалась в вереницу красных огней впереди, которая извивалась на много миль, точно рассвирепевшая змея. Сколько же людей! И куда они устремляются в столь поздний – или ранний – час? Джанет Росс вообще-то нравилось ездить по фривеям. Она довольно часто возвращалась домой из клиники поздно вечером, а то и под утро, и проносилась мимо зеленых щитов – указателей, миновала паутину дорожных развязок, эстакад и туннелей, наслаждаясь скоростью и чувствуя себя великолепно – свободной, вольной. Она выросла в Калифорнии и с детства помнила первое впечатление от фривеев. Система скоростных шоссе развивалась по мере ее взросления, и ее не пугали эти бетонные лабиринты. Они были частью окружающего пейзажа. Быстро! Здорово! Автомобиль – неотъемлемый элемент образа жизни в Лос-Анджелесе – городе, в большей мере, чем прочие города мира, зависящем от технологического прогресса. Лос-Анджелес просто не выжил бы без автомобиля, как не смог бы выжить без воды, поступающей по трубопроводам, которые растянулись на сотни миль отсюда, и как не смог бы выжить без внедрения новейших градостроительных технологий. Все это было фактом существования гигантского города-муравейника, и так оно было с самого начала века. Но в последние годы Джанет начала осознавать неуловимое психологическое воздействие жизни в автомобиле. В Лос-Анджелесе не было открытых кафе, потому что тут мало кто передвигался пешком: здесь уличное кафе, где можно сидеть и глазеть на спешащих мимо людей, было мобильным. «Кафе» менялось на каждом новом светофоре, когда поток машин и людей останавливался на несколько мгновений, люди переглядывались и снова мчались вперед. И было нечто нечеловеческое в этой жизни внутри кокона из стекла и нержавеющей стали с кондиционером, стереофоническим магнитофоном, бортовой электросистемой – в полной изоляции от внешнего мира. Такое существование подавляло глубинную человеческую потребность к объединению, к сплочению, потребность видеть и быть увиденным. Психиатры даже говорили о развитии у местных жителей деперсонализационного синдрома. Лос-Анджелес был пристанищем недавних эмигрантов, а потому чужаков: и автомобили сохраняли их статус чужаков друг для друга. В городе было очень немного социальных институтов, способствующих сближению его жителей. Практически тут никто не ходил в церковь, а кружки по интересам мало кого удовлетворяли. Люди становились одинокими, они жаловались на свою оторванность друг от друга, разобщенность, на отсутствие друзей, на разлуку с родителями. Часто у них развивались суицидальные настроения – и обычным инструментом самоубийства был все тот же автомобиль. Полиция, сообщая о таких случаях, пользовалась эвфемизмом «автокатастрофа с фатальным исходом». Будущая жертва выбирала для себя надежную эстакаду и взлетала на нее на скорости восемьдесят-девяносто миль в час – нога вжимает акселератор до отказа… Иногда на то, чтобы вытащить тело из-под обломков, уходило много часов… На скорости шестьдесят пять миль в час она резко взяла вправо через все пять полос, съехала с фривея на Сансет и помчалась по направлению к Голливуд-хиллс. Она ехала по райончику, который старожилы называли Голубыми Альпами: здесь селились гомосексуалисты. Людей со всякого рода проблемами физиологического и психологического характера буквально тянуло в Лос-Анджелес. Город манил свободой. Но ценой этой свободы было отсутствие средств к существованию, отсутствие жизненной опоры… Она въехала в Лорел-каньон и на полной скорости помчалась по виражам. Шины скрипели на поворотах, свет фар бил по окаймляющим шоссе деревьям. Здесь движение было небольшим. Через несколько минут она подъедет к дому Бенсона. Теоретически рассуждая, ей и остальному персоналу ЦНПИ надо решить одну простую проблему: вернуть Бенсона в палату к шести утра. Если им это удастся, можно будет отключить имплантированный компьютер и остановить прогрессирующий цикл. После чего его напичкают седативами и выждут несколько дней, прежде чем подключить к новому терминалу. В первый раз они, конечно, выбрали не те электроды – это был риск, заранее ими осознававшийся. Но это был приемлемый риск, потому что они полагались на возможность исправить допущенную ошибку. Но такой возможности больше нет. Его надо вернуть. Простая проблема, имеющая довольно простое решение – установить излюбленные места посещения Бенсона. Изучив его историю болезни, все разъехались в разные стороны. Росс направлялась к нему домой в Лорел-каньон. Эллис уехал в стриптиз-клуб под названием «Джекрэббит», где частенько бывал Бенсон. Моррис поехал в «Автотроникс инк.» в Санта-Монику, где работал Бенсон. Моррис позвонил президенту фирмы, который согласился встретиться с ним рано утром до начала рабочего дня. Они договорились встретиться в клинике через час и сверить данные, которые им удастся собрать. План простой и, как ей казалось, невыполнимый. Но другого им ничего не оставалось. Она поставила машину перед домом Бенсона и пошла по тропинке к двери. Дверь была приоткрыта. Изнутри доносились крики и хихиканье. Она постучала и раскрыла дверь пошире. – Эй, кто-нибудь! Ее, похоже, не услышали. Смех раздавался откуда-то из глубины дома. Росс вошла в коридор. Она ни разу не была у Бенсона, и ей было интересно посмотреть, как он живет. Оглядываясь вокруг, она поняла, что этого и следовало ожидать. Снаружи дом представлял собой самую обычную деревянную постройку – типичный домик на ранчо: столь же неприметный на вид, как и его хозяин. Но внутри все было похоже на гостиную времен Людовика XVI: изящные антикварные кресла, на гнутых ножках, кушетки, гобелены на стенах, голый паркетный пол. – Есть кто-нибудь дома? – позвала она, и ее голос эхом отозвался от стен и потолков. Ответа не последовало, но смех не умолкал. Она направилась на голоса. Вошла в кухню и увидела старинную газовую плиту – ни тостеров, ни посудомоечной машины, ни миксеров. Ни одной машины, отметила она про себя. Бенсон создал себе мир, в котором современной машине не было места. Окно кухни выходило на задний двор. За окном она увидела зеленую лужайку, плавательный бассейн – все очень простенькое, современное. Ох уж эта неприметная внешность Бенсона! Дворик купался в зеленоватом сиянии, струившемся от прожекторов под водой. В бассейне, хохоча, плескались две девушки. Она вышла во дворик. Девушки не заметили ее появления. Они продолжали плескаться и беззаботно хохотать, борясь друг с другом под водой. Она вышла на парапет бассейна и сказала: – Кто-нибудь дома есть? Тогда только они ее заметили и отскочили в разные стороны. – Ищете Гарри? – спросила одна из них. – Да. – Вы из полиции? – Я врач. Одна из девушек вылезла из бассейна и стала обтираться полотенцем. На ней было красное бикини. – Вы разминулись на минуту. Только этого нельзя говорить полицейским. Он просил. – Она поставила ногу на стул и принялась ее вытирать. Росс отметила, что это было рассчитанное и демонстративное движение юной соблазнительницы-профессионалки. Ага, эти девушки любят нравиться девушкам, поняла она. – Когда он ушел? – Да только что. – А вы тут долго? – С недельку, – ответила девушка в бассейне. – Гарри пригласил нас пожить здесь. Мы ему понравились. Другая завернулась в полотенце и сказала: – Мы познакомились в «Джекрэббите». Он там постоянно ошивается. Росс кивнула. – Он такой клевый! – продолжала девушка. – Любит подухариться. Представляете, в чем он сегодня заявился? – В чем? – В форме больничного санитара. Весь в белом. – Она тряхнула головой. – Во духарик! – Вы говорили с ним? – Естественно. – И что он сказал? Девушка в красном бикини пошла к дому. Росс за ней. – Он просил ничего не говорить легавым. И еще сказал, чтоб мы не скучали. – А зачем он приходил? – Забрать кое-что. – Что? – Да что-то из своего кабинета. – А где его кабинет? – Пойдемте, я покажу. И она повела Росс через весь дом. Ее влажные ступни оставляли крохотные лужицы на голом паркете. – Клевая фатера, а? Гарри прямо-таки чокнутый какой-то. Вы когда-нибудь разговаривали с ним? – Да. – Ну, тогда вы и сами знаете. Нет, он правда свихнутый. – Она обвела рукой вокруг. – Посмотрите на все это старье. А он вам зачем? – Он болен. – Это точно! Я видела бинты на голове. Что с ним стряслось – попал в аварию? – У него была операция. – Да вы что! В больнице? – Да. – Нет, правда? Они миновали гостиную и по коридору прошли к спальням. Девушка повернула направо и открыла дверь – это был кабинет: антикварный письменный стол, антикварные лампы, пухлые старинные кушетки и кресла. – Он зашел сюда и что-то забрал. – Вы не видели что? – Да мы не обратили внимания. Он взял, кажется, большие рулоны бумаги. – Она показала руками размеры рулонов. – Вот такие! Вроде чертежи. – Чертежи? – Да, кажется – внутри рулонов они были голубоватые, а снаружи белые. Очень большие. – Он еще что-нибудь забрал? – Да. Металлический ящик. – Что за металлический ящик? – Росс подумала сразу о небольшом чемоданчике. – Вроде похож на чемоданчик для инструментов. Я только мельком видела, когда он его раскрыл и сразу закрыл. Вроде там лежали инструменты какие-то. – А больше вы ничего не рассмотрели? Девушка помолчала, кусая губы. – Ну, я не заглядывала специально… – Да? – У него там вроде лежал пистолет. – Он не сказал, куда направляется? – Нет. – И даже не намекнул? – Нет. – И не сказал, когда вернется? – А вот это странно. Он поцеловал меня, потом Сюзи, потом сказал: «Не скучайте, девки», и попросил ничего не рассказывать легавым. И потом сказал, что вряд ли мы еще увидимся. – Она покачала головой. – Да, это странно. Но вы же сами знаете Гарри. – Да, – кивнула Росс. – Уж я-то знаю Гарри. – Она взглянула на часы. 1.47. Осталось всего только четыре часа.3
Первое, на что обратил внимание Эллис, был запах: влажный, тяжелый, горячий – звериный запах. Он поморщился. И как только Бенсон мог облюбовать такое местечко? Он наблюдал, как прожектор прорезал тьму зала и осветил пару длинных ляжек. Зал возбужденно оживился в предвкушении зрелища. Это напомнило Эллису годы службы на флоте: его часть стояла в Балтиморе. В последний раз он был в подобном заведении там: юный морской пехотинец, переполненный фантазиями и нервным вожделением. Давно это было. Поразительно, как же быстро бежит время. – Итак, леди и джентльмены, несравненная и восхитительная Синтия Синсиэр! Поприветствуем нашу Синтию аплодисментами! Луч прожектора осветил всю сцену и вырвал из тьмы уродливую, но пышнотелую девицу. Оркестрик заиграл какую-то мелодию. Когда прожектор осветил глаза Синтии, она прищурилась и начала танцевать. Она не попадала в такт, но это мало беспокоило зрителей. Эллис оглядел посетителей. Здесь было много мужчин и много девиц с грубыми лицами и короткой стрижкой. – Гарри Бенсон? – переспросил менеджер. – Да, он у нас часто бывает. – Вы видели его в последнее время? – Ну, не скажу, что в последнее время, – менеджер кашлянул, и Эллис почувствовал пары алкоголя в его дыхании. – Но вот что я вам скажу. Лучше бы он перестал у нас бывать. Он, похоже, малость тронутый. И вечнозадирает моих девчонок. А знаете, как трудно удержать тут девчонок? Костьми приходится ложиться – вот что это такое. Эллис кивнул и продолжал разглядывать аудиторию. Бенсон, скорее всего, переоделся: конечно же, он больше не станет разгуливать в наряде санитара. Эллис внимательно изучал затылки посетителей. Он искал бинты. И не увидел. – Но в последнее время вы его не видели? – Нет, – покачал головой менеджер. – Уже с неделю или что-то около того. – Мимо прошла официантка, одетая в бикини, отороченное белым кроличьим мехом. – Сэл, ты не видела Гарри в последнее время? – Да он тут постоянно толчется, – уклончиво ответила та и понесла дальше поднос с выпивкой. – Лучше бы ему тут не толочься и не задирать моих девчонок, – повторил менеджер и смущенно кашлянул. Эллис двинулся в толпу зрителей. Луч прожектора мелькал у него над головой сквозь завесу табачного дыма, поспевая за девицей на сцене. Синтия пыталась расстегнуть застежку бюстгальтера. Она двигалась, шаркая босыми ногами по сцене, – руки за спиной, пустые глаза устремлены в зрительный зал. Наблюдая за ней, Эллис понял, почему Бенсон считал стриптизерш машинами. Они точно механизмы – это вне всякого сомнения. И ненастоящие: когда бюстгальтер упал к ее ногам, Эллис заметил под каждой грудью тонкие рубцы, оставшиеся после имплантации силиконовых подкожных вставок. Джэглону это понравилось бы, подумал он. Это в точности соответствует его теории механического секса. Джэглон работал у них в отделении «Развитие» и был одержим идеей соединения искусственного интеллекта с человеческим. Он доказывал, что, с одной стороны, косметическая хирургия и имплантация искусственных органов превращает человека в механическое существо, а с другой стороны, развитие технологии производства роботов придает машинам более человеческие свойства. Очень скоро, уверял молодой сотрудник, люди будут заниматься сексом с роботами-гуманоидами. Возможно, это уже происходит, подумал Эллис, глядя на стриптизершу. Он снова обвел взглядом зрителей, радуясь, что Бенсона здесь сегодня нет. Потом он пошел проверить телефонную будку в углу и мужской туалет. В крохотном сортире нестерпимо воняло блевотиной. Он снова поморщился и посмотрел в разбитое зеркало над раковиной. Что бы ни говорили о клубе «Джекрэббит», он производил отталкивающее впечатление. Интересно, раздражало ли это Бенсона? Эллис вернулся в зал и стал протискиваться к выходу. – Не нашли? – спросил менеджер. Эллис помотал головой и вышел. На улице он глубоко вдохнул прохладный свежий воздух и сел за руль. Ему не давала покоя тема запахов. Он уже давно ломал себе голову над этой проблемой, но так и не пришел ни к какому выводу. Он прооперировал Бенсона, вторгнувшись в своеобразную область мозга – лимбическую систему. С точки зрения эволюции это был самый древний участок мозга. Первоначально этот участок отвечал за распознавание запахов. Между прочим, старинный термин для обозначения этой области – rhinencephalon – «нюхающий мозг». Риненцефалон возник около 150 миллионов лет назад, когда на земле господствовали рептилии. Этот «нюхающий мозг» контролировал примитивное поведение, стимулируя гнев, страх, похоть, голод, заставляя животных атаковать или отступать. У доисторических рептилий, как и у современных крокодилов, не было другого органа, регулирующего поведение. У человека же был церебральный кортекс. Но церебральный кортекс – позднейшее добавление. Современная стадия его развития у человека началась два миллиона лет назад, и в нынешнем состоянии церебральный кортекс существует лишь сотню тысяч лет. С точки зрения эволюции это ничтожно малый промежуток исторического времени. Кортекс развился вокруг лимбического мозга, который ничуть не изменился, глубоко погруженный в тканях нового кортекса. Кортексу, способному испытывать любовь, тревогу, муки совести и сочинять поэзию, пришлось заключить непростой мир с покоящимся в его ядре крокодильим мозгом. Иногда, как в случае с Бенсоном, этот хрупкий мир рушился, и крокодилий мозг время от времени торжествовал победу. Какое же ко всему этому отношение имеют запахи? Эллис пока не мог понять. Конечно, припадки у Бенсона часто начинались с ощущения странных запахов. Но, может быть, возникало и еще что-то? Какое-то иное ощущение? Он не знал этого и, вертя баранку, думал, что это не так уж и важно. Единственная проблема теперь – найти Бенсона прежде, чем крокодилий мозг одержит верх над человеческим. Однажды в Центре Эллис видел, как это происходит. Он наблюдал за этим взрывом через стекло с зеркальной поверхностью. Бенсон вел себя нормально – и вдруг он бросился на стену и начал ее яростно колотить, потом схватил стул и с силой грохнул им об стену. Припадок начался без всякого предупреждения и сопровождался приливом неконтролируемой, бездумной ярости. Итак, в шесть утра, подумал Эллис. Времени не так-то много.4
– Что, ситуация критическая? – спросил Фарли, отпирая дверь центрального входа «Автотроникс». – Можно и так сказать, – ответил Моррис, поеживаясь. Ночь была холодная, и он полчаса дожидался Фарли под дверью фирмы. Фарли был высокий худощавый флегматик. А может, просто он еще не проснулся. Он чуть ли не целую вечность провозился с замком. Впустив Морриса внутрь, он включил свет в тесном вестибюле. В глубине здания располагалась единственная комната, похожая на пещеру. Вокруг поблескивающих машин диковинного вида стояли письменные столы. Моррис слегка нахмурился. – Знаю, что вы подумали, – сказал Фарли. – Ну и бардак! – Нет, я только… – Да нет, у нас и правда бедлам. Но мы справляемся с работой в срок, уверяю вас. – Он указал на один из столов. – Вот стол Гарри – рядом с БАПом. – Что такое БАП? Фарли кивнул на огромную металлическую конструкцию, напоминавшую паука. – БАП означает: безнадежно автоматический пинг-понгист. – Он ухмыльнулся. – Да нет. Мы просто так шутим. Моррис подошел к паучьей конструкции и обошел ее вокруг. – Это штука играет в пинг-понг? – Пока плохо, – признался Фарли, – но мы работаем над этой проблемой. Мы получили грант от министерства обороны, и условиями контракта предусмотрено создание робота, играющего в пинг-понг. Я знаю, о чем вы думаете. Вы думаете: это какая-то ерунда. Моррис пожал плечами. Ему не нравилось, что Фарли постоянно сообщает, о чем он, Моррис, думает. Фарли улыбнулся. – Бог его знает, что у них на уме. Разумеется, способности у этого робота будут феноменальные. Только представьте себе: компьютер, ориентирующийся в трехмерном пространстве, при этом имеющий колоссальную мобильность, да еще обладающий способностью контактировать со сферическим предметом и посылать его в цель в соответствии с определенным заданием. Сферический предмет должен попасть между этими двумя белыми линиями, точно в площадь стола. Вряд ли они собираются использовать этот компьютер на соревнованиях по пинг-понгу, – добавил он. Он прошел к дальней стене и открыл холодильник с большой оранжевой наклейкой «РАДИАЦИЯ» и другой, чуть пониже, – «ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА». Он вытащил из холодильника две жестянки. – Хотите кофе? Моррис молча смотрел на наклейки. – Это чтобы отвадить секретарш, – пояснил Фарли и ухмыльнулся. Его веселье раздражало Морриса. Он смотрел, как Фарли насыпает кофе из банки в чашки. Потом Моррис пошел к столу Бенсона и стал выдвигать ящики. – А что случилось с Гарри? – Что вы имеете в виду? – спросил Моррис. В верхнем ящике лежали канцелярские принадлежности: бумага, карандаши, лекала, ворох бумажек с заметками и колонками вычислений. Во втором ящике хранилась документация – в основном письма. – Ну, он же был в больнице. – Ему сделали операцию, но он сбежал. Мы пытаемся его найти. – Да, он в последнее время какой-то не такой, – заметил Фарли. – Угу, – отозвался Моррис, просматривая бумаги в ящике. Деловые письма, деловые письма, бланки запросов… – А я помню, когда это с ним началось, – сказал Фарли. – Во время эпохальной недели. Моррис оторвал взгляд от бумаг. – Когда? – Во время эпохальной недели. Вы какой кофе любите? – Черный. Фарли передал ему чашку и всыпал себе порошковые сливки. – Эпохальная неделя – это неделя в июле 1969 года. Вы, верно, об этом ничего не знаете. Моррис покачал головой. – Это неофициальное название. Его мы придумали. Понимаете, все сотрудники поняли, что рано или поздно она наступит. – Что наступит? – Эпохальная неделя. Компьютерщики во всем мире знали, что это наступит, и ждали. И это произошло в июле 1969 года. Способность компьютера анализировать информацию превзошла аналогичные способности человека. Компьютеры с тех пор были в состоянии получать и хранить в памяти больше информации, чем три с половиной миллиарда человек. – Это и было новой эпохой? – Еще бы! Моррис отпил кофе. Жидкость обожгла ему кончик языка, и он словно очнулся от дремоты. – Это шутка? – Да нет же! Это правда. Эпохальный рубеж был пройден в 1969 году, и с тех пор компьютеры постоянно развиваются – куда быстрее человека. К 1975 году они обгонят разумных людей в смысле способностей в пятьдесят раз. – Он помолчал. – Это очень тревожило Гарри. – Могу себе представить. – Вот тогда-то с ним и началось. Он стал очень странно себя вести, все что-то утаивал. Моррис оглядел комнату и устремил взгляд на крупные детали компьютерного оборудования, расставленные в разных местах. Его охватило странное чувство: он впервые оказался в помещении, «заставленном» компьютерами. Он понял, что некоторые его суждения о Бенсоне были ошибочными. Он-то считал, что Бенсон в общем мало чем отличается от других – но человек, работающий в таких условиях, должен отличаться от большинства людей. Опыт такой работы должен изменить характер и темперамент. Он вспомнил, что говорила Росс: убеждение в том, будто все люди в сущности одинаковы, – это буржуазный миф. Очень многие люди совсем не похожи на большинство. Они другие. Фарли тоже не такой, как все. В другой ситуации Моррис просто счел бы Фарли дурашливым зубоскалом. Однако он, ясное дело, чертовски умен. Но зачем эти клоунские манеры, эти дурацкие ухмылочки? – И знаете, как все быстро развивается? – продолжал Фарли. – Ужасно быстро. За какие-то несколько лет мы перешли с уровня миллисекунд на уровень наносекунд. Когда в 1952 году был сконструирован компьютер ИЛЛИАК-1, он был способен производить одиннадцать тысяч арифметических операций в секунду. Быстро, да? Ну вот, а теперь уже почти готов ИЛЛИАК-IV. Он будет производить двести миллионов операций в секунду. Это компьютер четвертого поколения. Разумеется, его невозможно было бы построить без участия других компьютеров. При разработке ИЛЛИАК-IV два компьютера непрерывно работали в течение двух лет. Моррис молча пил кофе. Возможно, из-за усталости, возможно, из-за призрачной атмосферы в этом помещении он начал вдруг ощущать некое сродство с Бенсоном. Компьютеры, используемые для проектирования новых компьютеров, – может, они и в самом деле когда-нибудь завоюют мир? И что бы на это сказала Росс? Что он разделяет болезненное заблуждение пациента? – Нашли что-нибудь интересное в ящиках? – спросил Фарли. – Нет, – Моррис сел за стол и снова обвел комнату взглядом. Он попытался действовать, как Бенсон, думать, как Бенсон. Быть Бенсоном. – А чем он занимался в свободное от работы время? – Не представляю. Он как-то отдалился от нас в последние несколько месяцев, ушел в себя. Я знаю, у него были нелады с законом. И я знал, что он собирается лечь в больницу. Не нравилась ему ваша больница. – Почему? – спросил без особого интереса Моррис. Ничего удивительного, что Бенсон испытывал враждебное чувство к больнице. Фарли не ответил. Он встал с кресла и подошел к доске объявлений, где булавками были прикреплены вырезки из газет, записки и фотографии. Он снял пожелтевшую газетную вырезку и принес ее Моррису. Это была заметка из «Лос-Анджелес таймс» за 17 июля 1969 года. Заголовок заметки гласил: «УНИВЕРСИТЕТСКАЯ БОЛЬНИЦА ПОЛУЧИЛА НОВЫЙ КОМПЬЮТЕР». В заметке сообщалось об установке в подвале больницы компьютера «Ай-Би-Эм-360», который будет использоваться при лабораторных исследованиях, в ходе операций и тому подобное. – Вы заметили дату? – спросил Фарли. – Эпохальная неделя. Моррис взглянул на дату и нахмурился.5
– Я пытаюсь рассуждать логически, доктор Росс. – Я понимаю, Гарри. – Мне кажется, очень важно придерживаться логики при обсуждении таких вещей. – Я тоже так считаю. Она сидела и смотрела, как крутится бобина с магнитофонной пленкой. Напротив нее сидел Эллис: глаза закрыты, сигарета в углу рта. Моррис пил кофе. А она составляла список того, что им удалось выяснить, пытаясь решить, каков же будет их следующий шаг. Бобина крутилась. – Я все классифицирую в соответствии с тем, что называю негативными тенденциями, – говорил Бенсон. – Существует четыре основных негативных тенденции. Вам интересно? – Да, конечно. – Нет, правда? – Правда. – Ну вот. Тенденция номер один – экспансия компьютера. Широта применения компьютера. Компьютер – машина, но не похожая ни на какую другую машину в истории человечества. Прочие машины выполняют конкретные функции в узких областях – автомобили, холодильники, посудомойки. Считается, что у каждой машины своя специфическая функция. Но не то у компьютеров. Они могут делать массу самых разных вещей. – Ну конечно, компьютеры… – Позвольте, я договорю. Тенденция номер два – автономность компьютера. Когда-то на заре своего существования компьютеры не были автономны. Они были похожи на арифмометры: надо было постоянно находиться при них, нажимать на клавиши, заставлять их работать. Это как автомобиль: он не поедет без шофера. Но теперь все изменилось. Компьютеры становятся самостоятельными. Можно задать компьютеру кучу всевозможных команд для нескольких стадий работы – и уйти, а компьютер без вас будет справляться с поставленной задачей. – Гарри, я… – Пожалуйста, не прерывайте меня. Это все очень серьезно. Тенденция номер три – миниатюризация. Вы и сами знаете. Компьютер, который в 1950 году занимал целую комнату, теперь имеет размеры не больше сигаретной пачки. А очень скоро он станет и того меньше. Наступила пауза. – Тенденция номер четыре, – начал Бенсон. Росс выключила магнитофон и взглянула на Эллиса и Морриса. – Нам это ничем не поможет, – сказала она. Они не ответили, молча глядя на нее усталыми глазами. Росс обратилась к составленному ею списку. "Бенсон дома в 12.00.30. Взял (?) чертежи и (?) пистолет, чемоданчик с инструментами. В последнее время Бенсон перестал появляться в клубе «Джекрэббит». Бенсона беспокоит компьютер в Университет, б-це, установленный в июле 1969 г.". – У тебя есть какие-нибудь соображения? – спросил Эллис. – Нет, – ответила Росс. – Но мне кажется, надо поговорить с Макферсоном. – Она вопросительно взглянула на Эллиса. Тот безвольно кивнул. Моррис едва заметно пожал плечами. – Ладно. Я сама поговорю. Часы показывали 4.30. – Дело в том, – говорила Росс, – что мы исчерпали все возможные варианты. Время уходит. Макферсон сидел за столом и смотрел на нее. У него был утомленный взгляд. – И что вы хотите от меня? – Сообщите в полицию. – Полиция уже в курсе. Им сообщил обо всем их сотрудник. Насколько я понимаю, теперь на седьмом этаже не протолкнуться – кругом полицейские. – Но полиции ничего не известно об операции. – Господи! Да ведь полиция доставила его сюда для операции! Конечно, им все известно. – Но они не знают деталей. – Они не интересовались. – И им ничего не известно о компьютерном прогнозе на шесть утра. – А что именно? Он ее раздражал. Ну и упрямец, черт бы его побрал! Он же прекрасно понимает, о чем идет речь. – Я полагаю, они бы по-другому отнеслись к этому делу, если бы знали, что в шесть утра у Бенсона должен начаться припадок. – Пожалуй, вы правы. – Макферсон тяжело поднялся с кресла. – Полагаю, теперь они перестанут видеть в нем сбежавшего преступника, обвиняемого в хулиганском нападении, а будут считать его сумасшедшим убийцей с проводами в черепе. – Он вздохнул. – В настоящий момент их задачей является его поимка. Если же мы расскажем им о Бенсоне все, они наверняка постараются пристрелить его. – Но ведь речь идет о жизни невинных людей. Если компьютерная программа… – Программа – она и есть программа. Пускай даже компьютерная программа. Она может реализоваться только после ввода команды, а команда в нашем случае состоит из трех стимуляций в разное время. Можно провести великое множество парабол через три точки. Можно экстраполировать ее самым различным образом. И у нас нет твердой уверенности, что он обязательно сорвется ровно в шесть. Если угодно, он вообще может не сорваться. Она взглянула на развешанные по стенам кабинета графики. В этом кабинете Макферсон разрабатывал планы Центра, фиксируя стадии будущего развития на этих графиках – аккуратных и многоцветных. Она знала, что значат для него эти рисунки. Она знала, что значит для него Центр нейропсихиатрических исследований. Она знала, что значит для него Бенсон. Но тем не менее занятая им позиция казалась ей нелогичной и безответственной. Но как ему это сказать? – Послушайте, Джан, вы говорили, что исчерпали все варианты. Но должен с вами не согласиться. Полагаю, у нас остается еще один вариант – ждать. Я полагаю, есть вероятность того, что он вернется в клинику, под наше крыло. И поскольку эта вероятность существует, я предпочел бы ждать. – То есть вы не собираетесь заявлять в полицию? – Нет. – А если он не вернется и если во время приступа он снова совершит нападение на человека – вы что же, хотите, чтобы на нас посыпались все шишки? – На меня шишки уже посыпались, – печально улыбнулся Макферсон. Часы показывали 5.00.6
Все устали, но никто не мог заснуть. Они остались в «Телекомпе», наблюдая за новыми компьютерными выкладками, колонка которых неумолимо приближалась к критическому рубежу на оси времени. Часы показывали 5.30. Потом 5.45. Эллис искурил всю пачку и пошел за новой. Моррис сидел, уткнувшись в журнал, но страницы не переворачивал. Время от времени он поглядывал на настенные часы. Росс нервно ходила по кабинету и смотрела на восход за окном. Небо розовело над тонкой коричневатой полоской смога на востоке. Вернулся Эллис с сигаретами. Герхард оторвался от компьютеров и стал делать всем кофе. Моррис встал и, подойдя к Герхарду, наблюдал за его манипуляциями. Молча, не предлагая помочь. Просто стоял и смотрел. Росс прислушалась к тиканью настенных часов. Странно, что раньше она никогда не замечала их тиканья: ведь звук был довольно громкий. И каждую минуту раздавался металлический щелчок: минутная стрелка перескакивала на очередную точку. Этот звук нервировал Росс. Она сосредоточила внимание на часах, дожидаясь громкого щелчка на фоне тихого тиканья. Точно навязчивая идея, подумала она. И стала припоминать прочие психические расстройства, пережитые ею в прошлом. Ощущение «дежавю» – иллюзия, что уже однажды была там, где оказалась впервые, деперсонализация – ощущение, что она смотрит на себя со стороны из толпы людей, ассоциации, галлюцинации, фобии. Между здоровьем и болезнью, между здоровой психикой и расстроенной не было четкой грани. Это своего рода спектр, и все люди располагаются в какой-то его точке. Какое бы место ты ни занимал на этом спектре, остальные все равно будут смотреть на тебя как на диковинку. Им Бенсон казался странным, а сами они, безусловно, казались странными Бенсону. Ровно в шесть утра все встали и как по команде устремили глаза на циферблат на стене. И ничего не случилось. – Может быть, это произойдет в 6.04, – сказал Герхард. Они стали ждать. На часах было четыре минуты седьмого. И все равно ничего не случилось. Телефон не зазвонил, посыльный не постучал в дверь. Ничего… Эллис сорвал целлофановую обертку с пачки сигарет и скомкал ее в кулаке. От этого звука Росс чуть не вскрикнула. Он начал играть с целлофаном, комкая и расправляя его в ладони. Она заскрипела зубами. Часы показывали 6.10, потом 6.15. Вошел Макферсон. – Пока все хорошо, – улыбнулся он невесело и вышел. Остальные переглянулись. Прошло еще минут пять. – Ну, не знаю, – сказал Герхард, глядя на дисплей компьютера. – Может быть, произошла какая-то ошибка в прогнозе. У нас было задано всего три точки. Может быть, надо провести еще одну параболу. Он сел за пульт и стал нажимать клавиши. На экране вспыхнули новые параболы, мерцая белым пунктиром на зеленом фоне. Он убрал руки с клавиатуры. – Нет. Компьютер повторяет первоначальный график. Это единственный вариант. – Значит, компьютер ошибся, – сказал Моррис. – Уже половина седьмого. Сейчас откроется кафетерий. Кто-нибудь хочет позавтракать? – Я не прочь, – отозвался Эллис и встал. – Джан? Она помотала головой. – Я побуду пока здесь. – Вряд ли что-то произойдет, – сказал Моррис. – Лучше тебе сходить поесть. – Я побуду здесь! – вырвалось у нее бессознательно. – Ну ладно-ладно! – замахал руками Моррис. Он метнул взгляд на Эллиса, и они вышли. Она осталась с Герхардом. – Ты учел лимит погрешности этой кривой? – спросила она. – Учел. Но я не пойму, что происходит. Лимит уже давно пройден. Лимит составил плюс-минус две минуты на 99 процентов. – Ты хочешь сказать, что припадок должен был произойти в промежутке от 6.02 до 6.06. – Ну, в общем, да. Но припадка явно не было. – Но ведь нужно какое-то время, чтобы компьютер обнаружил припадок? – Согласен, – неуверенно кивнул Герхард. Она подошла к окну. Солнце уже встало и сияло на небе красноватым пятном. Почему восход всегда кажется менее живописным, чем закат? Ведь восход и заход должны быть одинаковыми… Она услышала за спиной тихий электронный писк. – О! – воскликнул Герхард. – Что это значит? Герхард указал пальцем на небольшой металлический ящик на полке в дальнем углу. Ящик был подсоединен к телефонному аппарату. На ящике замигала зеленая лампочка. – Что это значит? – повторила она. – Это линия спецсвязи. Круглосуточное воспроизведение текста после набора номера, который указан у него на жетоне. Она подошла к ящику и сняла трубку с рычага. Приложила трубку к уху и услышала размеренный резкий голос: «…настоятельно рекомендуется не кремировать труп и не производить вскрытия тела, пока не будут удалены радиоактивные материалы. В противном случае существует серьезная опасность заражения…». Она обернулась к Герхарду: – Это можно выключить? Он нажал кнопку на ящике. Голос умолк. – Алло? – сказала она. В трубке молчали, потом раздался возбужденный мужской голос: – С кем я говорю? – Я доктор Росс. – Вы работаете в… – пауза. – Центре нейропсихиатрических исследований? – Да. – Возьмите ручку и бумагу. Запишите адрес. Это капитан Андерс из полицейского управления Лос-Анджелеса. Она жестом попросила Герхарда принести ей карандаш или ручку. – Что случилось, капитан? – Убийство. И нам надо задать вам несколько вопросов.7
Три патрульные машины были припаркованы у входа жилого дома близ Сансет-бульвара. Мигалки уже привлекли толпу зевак, несмотря на столь ранний час и утренний холод. Она остановилась чуть дальше и вернулась к дому. Ее остановил молодой патрульный. – Вы здесь живете? – Я доктор Росс. Меня вызвал капитан Андерс. Он кивнул в сторону лифта. – Третий этаж, из лифта налево, – и пропустил ее в здание. Зеваки с любопытством наблюдали, как она пошла по вестибюлю и остановилась перед лифтом. Люди столпились у входа, заглядывая друг другу через плечо в раскрытую дверь и перешептываясь. Интересно, подумала она, что они о ней говорят. От мигалок патрульных машин по стенам вестибюля бежали красноватые блики. Подъехал лифт, она вошла, и двери закрылись. Внутри лифт был обшит пластиковыми панелями под дерево. Вытертый коврик на полу – зеленый, загаженный многочисленными собаками и кошками. Она нервно стояла, переминаясь с ноги на ногу, пока лифт со скрипом полз на третий этаж. Она уже прекрасно представляла себе, кто обитает в таких домах: шлюхи, гомики, наркаши и случайные гастролеры. Тут можно было снимать квартиру ненадолго – на месяц. То еще местечко… Она вышла на третьем этаже и двинулась к группе полицейских у двери в дальнем конце коридора. Дорогу ей преградил сержант. Она повторила, что ей звонил капитан Андерс, и ее пропустили в квартиру, попросив ничего там не трогать. Это была крохотная квартирка с одной спальней, меблированная в псевдоиспанском стиле. Или во всяком случае ей так показалось. Внутри находилось человек двадцать – они фотографировали, измеряли, снимали отпечатки пальцев, собирали вещественные доказательства. Сейчас трудно было представить, как тут все выглядело до наплыва сотрудников полиции. К ней подошел Андерс. Моложавый, лет тридцати пяти, в строгом темном костюме. Длинные волосы падают на воротничок рубашки. На носу очки в роговой оправе. Он был похож на молодого профессора, и это ее поразило. Странно все-таки, как у людей рождаются предубеждения. Он спросил у нее тихим голосом: – Вы доктор Росс? – Да. – Капитан Андерс. Спасибо, что приехали. – Он быстро и сильно пожал ей руку. – Тело находится в спальне. Там же сотрудники канцелярии коронера. Он повел ее в спальню. Убитой оказалась нагая девушка лет двадцати с небольшим, распростертая на кровати. У нее была разбита голова, а на теле виднелось несколько ножевых ран. Вся постель была в крови. В воздухе стоял сладковатый запах крови. В комнате царил беспорядок: стул перед трюмо валялся на полу, косметика и флакончики с духами разбросаны по ковру, ночник разбит. В спальне находилось шестеро – среди них судмедэксперт. Он заполнял свидетельство о смерти. – Это доктор Росс, – представил ее Андерс. – Расскажите ей. Судмедэксперт кивнул на труп. – Зверское убийство, как сами видите. Сильный удар в левый височный отдел, вызвавший деформацию черепа и мгновенную потерю сознания. Ударили вон той лампой. На лампе обнаружены кровь ее группы и ее волосы. Росс поглядела на лампу и перевела взгляд на тело. – А ножевые ранения? – Нанесены позже, видимо, уже после смерти. Смерть наступила после удара по голове. Росс осмотрела голову убитой. С одной стороны голова была размозжена и напоминала сдувшийся футбольный мяч, черты когда-то миловидного лица искажены. – Можно видеть, – продолжал врач, – что она успела наложить макияж. Насколько можно предполагать, она сидела перед трюмо вот здесь и красила лицо. Удар последовал сверху под углом, она упала со стула, и все полетело на ковер. Потом ее подняли… – врач воздел руки и изобразил усилие, с которым как бы поднимал тело, – и перенесли со стула на кровать. – Это был кто-то довольно сильный? – О да! Мужчина, вне всякого сомнения. – Откуда вам известно? – В сливном отверстии ванны нашли паховые волосы. Мы обнаружили два типа волос. Одни волоски принадлежат ей, другие – мужчине. У мужчин паховые волосы, как вам известно, более курчавые и менее эллиптичные на поперечном срезе, чем женские. – Мне это неизвестно. – Если хотите, могу указать вам литературу, где об этом можно почитать. Совершенно ясно также, что убийца имел с ней половую связь до убийства. Мы исследовали семенную жидкость и знаем его группу крови – первая. Мужчина после полового акта принял душ, а потом вышел из ванной и убил ее. Росс кивнула. – После удара по голове ее подняли и положили на кровать. К этому времени кровотечение было несильным. На трюмо и на ковре обнаружено незначительное количество крови. Но теперь ее убийца взял какое-то орудие и несколько раз ударил ее в живот. Заметьте, что самые глубокие раны расположены в нижней части живота, в паховой области – возможно, действия убийцы имели для него некий символический сексуальный смысл. Но это только наше предположение. Росс снова кивнула, но ничего не сказала. Она решила, что сотрудник канцелярии коронера – зануда, и ей не хотелось говорить ему больше, чем нужно. Она подошла поближе к трупу и исследовала колотые раны. Отверстия оказались довольно маленькими, точно уколы, но вокруг отверстий кожа была сильно разорвана. – Вы нашли орудие? – спросила она. – Нет. – И что это было, по-вашему? – Не знаю. Нечто не очень острое, но удар был силен – чтобы прорвать кожу и ткани тупым инструментом, требуется значительное усилие при ударе. – Это еще один аргумент в пользу нашего предположения, что убийца – мужчина, – заявил Андерс. – Да, можно предположить, что это был металлический предмет, например, нож для вскрытия писем, или металлическая линейка, или отвертка. Что-то в этом роде. Но вот что интересно. – Судмедэксперт указал на левую руку убитой. Рука лежала поперек кровати и была сильно изувечена колотыми ранами. – Смотрите: он ударил ее в живот, потом в руку. Раны тянутся правильной прямой линией. Обратите внимание на последовательность колотых ран. И теперь смотрите: он несколько раз ударил по руке, потом продолжал колоть простыню и одеяло. Уколы продолжают образовывать прямую линию. Он провел рукой вдоль череды рваных отверстий в ткани. – Насколько я это понимаю, это персеверация. Автоматическое продолжение бесцельного движения. Точно он превратился в своего рода машину, которая просто продолжает работать вхолостую… – Верно, – заметила Росс. – Мы полагаем, – продолжал судмедэксперт, – что это есть проявление состояния транса. Однако мы не знаем, имело ли это состояние органическое происхождение или функциональное, было ли оно естественным или искусственно вызванным. Поскольку девушка сама впустила его в квартиру, это состояние транса возникло позднее. Росс поняла вдруг, что сотрудник канцелярии коронера просто выпендривается перед ней. Вот это ее и раздражало. Сейчас не время играть в Шерлока Холмса. Андерс передал ей жетон. – При осмотре квартиры мы обнаружили вот это. Росс повертела жетон в руке и прочитала: «У меня ядерный биостимулятор. Внешнее физическое воздействие или огонь способны повредить оболочку капсулы и способствовать выбросу токсичных материалов. В случае моего ранения или смерти позвоните по тел. (213) 6521134». – По этому телефону мы дозвонились вам, – сказал Андерс, внимательно глядя на нее. – Мы вам все рассказали, теперь ваша очередь. – Его зовут Гарри Бенсон. Ему тридцать четыре года, и он страдает психомоторной эпилепсией. Врач щелкнул пальцами. – Ну я же говорил! – Что такое психомоторная эпилепсия? – спросил Андерс. В этот момент из соседней комнаты вошел человек в штатском. – Мы нашли отпечатки, – сказал он. – Они фигурируют в картотеке министерства обороны. Только там и больше нигде. У этого парня допуск к секретным материалам с 1968 года по настоящее время. Имя – Гарри Бенсон, живет в Лос-Анджелесе. – Допуск к чему? – спросил Андерс. – Вероятно, к исследованиям в области компьютерной технологии, – предположила Росс. – Да, правильно, – подтвердил штатский. – В последние три года – секретные разработки компьютерных технологий. Андерс делал пометки в записной книжке. – Его группа крови у них указана? – Да. Первая. Росс повернулась к врачу. – Вы выяснили личность убитой? – Имя – Дорис Блэнкфурт, сценический псевдоним – Анджела Блэк. Двадцать шесть лет, живет в этой квартире полтора месяца. – Чем она занимается? – Танцовщица. Росс кивнула. – Вам это о чем-нибудь говорит? – спросил Андерс. – У него слабость к танцовщицам. – Он испытывает к ним влечение? – Влечение и отвращение. Это довольно сложно объяснить. Андерс бросил на нее удивленный взгляд. Неужели он считает, что она его дурачит? – И он страдает эпилепсией? – Да. Психомоторной эпилепсией. Андерс продолжал писать. – Мне необходимо узнать об этом подробнее. – Разумеется. – Мне нужно описание его болезни, фотографии… – Я вам дам все интересующие вас материалы. – …и как можно скорее. Росс кивнула. Вся ее решимость избегать сотрудничества с полицией растаяла. Она неотрывно смотрела на разбитую голову девушки. И воочию представила себе, как внезапно и яростно он на нее набросился. Росс взглянула на часы. – Уже полвосьмого. Мне надо возвращаться в больницу, но я заеду домой переодеться и умыться. Можете подъехать ко мне домой или в больницу. – Я подъеду к вам домой, – ответил Андерс. – Минут через двадцать мы тут закончим. – О'кей, – сказала она и дала ему адрес.8
Приятно было стоять под душем: горячие струйки воды, точно иголочки, кололи ее голую кожу. Она расслабилась и, закрыв глаза, глубоко вдыхала теплый пар. Она обожала душ, хотя и отдавала себе отчет в том, что эта привычка укладывается в схему мужского поведения. Мужчины любят принимать душ, женщины – ванну. Об этом однажды упомянул доктор Рамос. Она поначалу решила, что это ерунда: схемы поведения на то и нужны, чтобы их ломать. Она же – индивидуальность! Потом она узнала, что душ используется при лечении шизофреников. Иногда удавалось успокоить их путем резкой смены холодной и горячей струи. – Ну, теперь вам кажется, что вы шизофреничка? – спросил доктор Рамос и от души посмеялся. Он не часто смеялся. Порой она пыталась его рассмешить – без особого успеха. Она выключила душ и вылезла из ванны, завернувшись в простыню. Отерла испарину с зеркала и стала себя рассматривать. «Ну и страхолюдина», – сказала она и кивнула. Отражение в зеркале тоже ей кивнуло. Душем смыло тени с век и тушь с ресниц – больше никакой косметикой она не пользовалась. Теперь ее глаза казались маленькими и усталыми. На какой час назначена ее сегодняшняя встреча с доктором Рамосом? А разве сегодня? Какой сегодня день, кстати? Она с трудом припомнила, что пятница. Она не спала в последние сутки и теперь мысленно отметила все симптомы усталости от недосыпания, которые выучила еще будучи практиканткой. Сводит желудок. Тупая боль во всем теле. Легкая затуманенность сознания. Ощущение ужасное! Она знала, что будет дальше. В следующие четыре-пять часов она будет грезить о сне. Ей будет представляться кровать и мягкий матрас. Ее начнут преследовать приятные ощущения, сопровождающие отход ко сну. Но она надеялась, что Бенсона удастся найти гораздо раньше. Зеркало снова запотело. Она раскрыла дверь, чтобы впустить в ванную комнату свежий воздух, и снова стерла пар с зеркала. Она уже собралась было наложить новый слой теней на веки, когда в дверь позвонили. Это, наверное, Андерс. Она оставила входную дверь незапертой. – Открыто! – крикнула Росс и продолжала заниматься макияжем. Наложила тени и подкрасила тушью ресницы на одном глазу. – Если хотите кофе, вскипятите воду на кухне! Она закончила красить второй глаз, покрепче завернулась в простыню и выглянула в коридор. – Вы там все нашли? В коридоре стоял Гарри Бенсон. – Доброе утро, доктор Росс, – произнес он приятным голосом. – Надеюсь, мое появление не слишком неуместно. Странно, что она так перепугалась. Он протянул руку, она ее слабо пожала, почти не отдавая себе отчета в своих действиях. Ее переполнял страх. Но чего она боится? Она же знает этого мужчину достаточно хорошо: раньше она неоднократно оставалась с ним наедине и никогда не боялась. Отчасти этот страх был вызван его неожиданным появлением здесь, в ее доме. И еще – домашняя, а не больничная обстановка: она вдруг остро ощутила, что стоит перед ним нагая, завернутая в купальную простыню. – Извините, я что-нибудь на себя накину. Он вежливо кивнул и отправился в гостиную. Она закрыла за собой дверь спальни и села на кровать. Она тяжело дышала, точно пробежала длинную дистанцию. Тревога, подумала она. Но это слово не успокоило ее. Она вспомнила пациента, который в отчаянии заорал на нее: «Нечего втолковывать мне, что у меня депрессия. Я себя ужасно чувствую!» Росс подошла к шкафу и надела первое попавшееся ей под руку платье. Потом вернулась в ванную и посмотрелась в зеркало. Время тяну, подумала она. А сейчас время тянуть не стоит. Она глубоко вздохнула и вышла к нему. Гарри стоял посреди гостиной. По всему было видно, что он смущен. Она оглядела комнату как бы его глазами: современная, чистенькая, незнакомая квартира. Современная мебель: черная кожа и хромированный металл, угловатые линии. По стенам висят современные картины. Современный, сверкающий, механический мир. Удобная, совершенно чужая мебель. – Вот уж никогда бы не подумал, что вы можете жить в таком доме, – сказал он. – Нас пугают разные вещи, Гарри. – Она старалась говорить дружелюбно. – Хотите кофе? – Нет, спасибо. Он был хорошо одет: галстук, пиджак. Но его парик – черные длинные волосы – производил отталкивающее впечатление. И еще его глаза – усталые, затуманенные, – глаза человека, едва не валящегося с ног от усталости. Она вспомнила, какое опустошение, физическое и эмоциональное, испытывают крысы после чрезмерных стимуляций удовольствия. В конце сеанса они лежат на полу клетки, раскинув лапки, тяжело дыша, выбившись из сил настолько, что не в состоянии подползти к рычагу электрошока и нажать его еще раз. – Вы здесь одна? – спросил Гарри. – Одна. На его левой щеке виднелся небольшой кровоподтек – прямо под глазом. Она взглянула на его перебинтованную голову. Бинты едва виднелись из-под парика – узкая белая полоска между волосами и воротничком рубашки. – Что-нибудь не так? – Нет, все в порядке. – А вы, похоже, нервничаете. – Его голос прозвучал с неподдельной озабоченностью. Возможно, он только что испытал стимуляцию. Она вдруг вспомнила, как недавно после пробной стимуляции он пережил сексуальное влечение к ней – как раз перед интерфейсингом. – Да нет же… я не нервничаю, – Росс улыбнулась. – У вас очень милая улыбка. Она оглядела его одежду, ища кровь. Убитая девушка была вся в крови. И Бенсон тоже должен был сильно измазаться. Но на его одежде не было ни пятнышка. Возможно, он еще раз принял душ и смыл с себя кровь. После того, как убил ее. – Ну, а я налью себе кофе. – Она вышла на кухню с облегчением. В кухне, подальше от него, она могла спокойно перевести дух. Она поставила чайник на конфорку, зажгла газ и постояла немного у плиты. Надо взять себя в руки. Надо взять ситуацию под контроль. Странная вещь: хотя Росс испытала шок, увидев Бенсона у себя в доме, она почему-то вовсе не удивилась его приходу. Психомоторные эпилептики – это люди, опасающиеся собственной агрессивности. Более половины из них совершают самоубийства из отчаяния: все они сильно терзаются и страдают и оттого обращаются к врачу за помощью. Но почему же он не вернулся в клинику? Росс вышла в гостиную. Бенсон стоял у огромного окна и смотрел на город, раскинувшийся во все стороны на многие мили к горизонту. – Вы сердитесь на меня? – Отчего? – Ну, я ведь сбежал. – А почему вы сбежали, Гарри? – Она почувствовала, как к ней возвращается уверенность. Она способна подчинить своей воле этого человека. Это же ее работа. Она оставалась наедине с мужчинами куда более опасными, чем этот. Она вспомнила полугодичное пребывание в больнице «Кэмерон», где ей пришлось иметь дело с психопатами и убийцами – очаровательными, обаятельными и страшными мужчинами. – Потому. – Он улыбнулся и сел в кресло. Поерзал, встал, пересел на софу. – У вас какая-то неудобная мебель. И как вы можете жить в таком неуютном месте? – Мне здесь нравится. – Но здесь же все такое неудобное! – Он бросил на нее вызывающий взгляд. Она опять слегка похолодела от страха. Обстановка, в которой сейчас оказался Бенсон, была для него угрожающей, а Бенсон реагировал на внешнюю опасность агрессивно. – Как вы нашли меня, Гарри? – Вы удивлены, что я знаю ваш адрес? – Да, немного. – Я проявил предусмотрительность. Прежде чем отправиться к вам в больницу, я узнал, где живете вы, где живет Эллис и Макферсон. Я знаю все адреса. – Зачем? – На всякий случай. – А чего вы опасались? Он не ответил. Встал, подошел к окну и стал смотреть на город. – А ведь они меня ищут, – пробормотал он. – Ищут, ведь так? – Да. – Но они меня не найдут. Город большой. В кухне засвистел чайник. Она извинилась и вышла из комнаты. Наливая себе кофе, она скользнула глазами по хозяйственному столу, ища какой-нибудь тяжелый предмет. Может, удастся ударить его по голове. Эллис ей этого никогда не простит, но что делать… – Тут у вас на стене картина, – крикнул Бенсон. – На ней много цифр. Кто это сделал? – Человек по имени Джонс. – А зачем это ему понадобилось рисовать цифры? Цифры нужны машинам. Налив молока в чашку, она вернулась в гостиную и села. – Гарри… – Нет, в самом деле. Посмотрите! Что это значит? – он постучал пальцем по другой картине. – Гарри, подойдите ко мне, сядьте. Он оглянулся, постоял, потом подошел и сел на кушетку напротив. Он немного напрягся, но через мгновение уже успокоенно улыбнулся. На долю секунды его зрачки расширились. Новая стимуляция, подумала она. Что же делать, черт побери?! – Гарри, что с вами случилось? – Не знаю, – ответил он спокойно. – Вы ушли из больницы… – Да, я ушел из больницы в белом санитарном костюме. Я все это заранее продумал. За мной приехала Анджела. – А потом? – А потом мы поехали ко мне. Я страшно волновался. – Почему? – Ну знаете, я же понимаю, чем все это кончится. Она не совсем поняла, что он имеет в виду. – И как же это кончится? – А от меня мы поехали к ней, немного выпили, занялись любовью, и я ей и сказал, как все это закончится. Тогда она испугалась. Она захотела позвонить в больницу, чтобы сказать им, где я… – Онуставился в пустоту, на мгновение смутившись. Она не хотела форсировать события. У него был приступ, и он, конечно, не вспомнит, как совершил убийство. Тут случай полнейшей, подлинной амнезии. Но надо заставить его продолжать рассказ. – Так почему вы убежали, Гарри? – Это случилось днем, – он смотрел на нее в упор. – Я лежал в своей палате и вдруг понял, что все обо мне заботятся, носятся вокруг меня, обслуживают меня, точно я – машина. И я испугался. Глубоко, в самом отдаленном уголке мозга, родилась мысль, что ее подозрения подтвердились. Параноический страх Бенсона перед машинами в основе своей был порожден страхом зависимости, утраты самостоятельности. Он и впрямь говорил правду, заявив, что боится чужой заботы о себе. А люди обычно ненавидят то, чего боятся. Но в таком случае Бенсон зависит от нее. И как же он на это отреагирует? – Вы ведь меня обманули, – сказал он вдруг. – Никто вас не обманывал, Гарри. Он начал злиться. – Обманули, обманули. Вы… – Он осекся и опять улыбнулся. Зрачки чуть расширились: еще одна стимуляция. Теперь они происходили чаще. Скоро опять наступит срыв. – А знаете, это потрясающее ощущение! – сказал он. – Какое ощущение? – Эта вибрация. – Так вот что вы чувствуете? – Как только все становится невмоготу – трррр – и я снова счастлив! Так тепло, приятно – здорово! – Это стимуляции. Она с трудом удержалась от того, чтобы не взглянуть на часы. Какая разница? Андерс же сказал, что приедет через двадцать минут, но его могло что-то задержать. Но даже если бы он приехал, вряд ли он смог бы справиться с Бенсоном. Психомоторный эпилептик, предоставленный сам себе, – опасное и пугающее зрелище. Андерс скорее всего застрелил бы Бенсона. А ей не хотелось такого финала. – А знаете, что происходит потом? Вибрация приятна только в первый момент. Когда она становится очень сильной, я чувствую… удушье. – А как сейчас? Сильно? – Сильно. – Он улыбнулся. И в тот момент, когда он улыбнулся, она с ужасом осознала свою полнейшую беспомощность. Все, чему ее когда-то учили, – о способах контролировать поведение пациентов, направлять поток их мыслей, следить за манерой речи – все теперь утратило смысл. Словесные ухищрения ей не помогут. Это все равно что заговаривать зубы больному бешенством или раком мозга. Недуг Бенсона – физического свойства. Теперь он находится во власти машины, которая неумолимо и безукоризненно подталкивает его к припадку. Их беседа не может привести к отключению имплантированного компьютера. Ей оставалось только одно – вернуть его в больницу. Но как? Она попыталась его образумить. – Вы хоть осознаете, что происходит, Гарри? Эти стимуляции изнуряют вас, способствуют новым припадкам. – Но ощущение очень приятное. – Но вы же сами только что сказали, что это не всегда приятно. – Не всегда. – Ну, а вы не хотите это исправить? Он помолчал. – Исправить? – Починить. Изменить так, чтобы у вас больше не было припадков. – Она осторожно подбирала слова. – Так вы считаете, что меня нужно подремонтировать? – Эта фраза напомнила ей об Эллисе: любимая фраза хирурга. – Гарри, мы можем улучшить ваше самочувствие. – Да я прекрасно себя чувствую, доктор Росс! – Но, Гарри, когда вы были у Анджелы… – Я ничего не помню! – Вы пошли к ней после побега из больницы. – Нет, ничего не помню. Память стерта. Ничего – пусто. Могу прокрутить вам – сами послушайте. – Он раскрыл рот и издал шипение. – Слышите? Все стерто. – Вы же не машина, Гарри, – мягко сказала она. – Пока нет. У нее сводило желудок. От нервного напряжения ее затошнило. И вновь где-то в глубине мозга возникла мысль: интересное физическое проявление эмоционального состояния. Она даже обрадовалась этой своей способности отвлечься от присутствия Гарри – хотя бы на несколько мгновений. Но ее также разозлили воспоминания о том; как она спорила с Эллисом и Макферсоном, как выступала на конференциях, доказывая, что имплантация компьютера приведет только к усилению наличествующих в психике Бенсона галлюцинаторных явлений. А они не обратили на ее аргументы никакого внимания. Вот бы они оба оказались здесь, на ее месте. – Вы все пытаетесь превратить меня в машину, – Сказал Гарри. – Все вы. А я сопротивляюсь. – Гарри… – Дайте мне договорить! – Его лицо помрачнело. И тут же на губах появилась блаженная улыбка. Еще одна стимуляция. Теперь каждую из них разделяли какие-то минуты. Где же Андерс? Хоть кто-нибудь придет? Ей захотелось с криком выбежать в коридор. Может, попытаться дозвониться в больницу? В полицию? – Как же приятно! – все еще улыбаясь, проговорил Бенсон. – Какое же приятное ощущение. Ни с чем не сравнится. Я мог бы плавать в этом ощущении вечно. – Гарри, я прошу вас: постарайтесь успокоиться. – А я спокоен. Но ведь вы не этого хотите? – А чего? – Вы хотите, чтобы я был послушной машиной. Вы хотите, чтобы я подчинялся приказам своих господ, чтобы я исполнял все инструкции. Вот чего вы хотите. – Но вы же не машина, Гарри. – И никогда ею не буду. – Его улыбка угасла. – Никогда. Она глубоко вздохнула. – Гарри, я хочу, чтобы вы вернулись в больницу. – Нет. – Мы поможем вам. Вам полегчает. – Нет. – Мы же заботимся о вас. – Вы заботитесь обо мне! – Он засмеялся громко, мрачно. – Предмет вашей заботы – научные эксперименты. Предмет вашей заботы – научный протокол. Вас заботят дальнейшие перспективы. Обо мне вы и не думаете. Он разозлился и пришел в возбуждение. – Ваша репутация сильно пошатнется, если вам придется заявить во всеуслышание, что из всех ваших многочисленных пациентов, наблюдавшихся на протяжении многих лет, один умер – потому что свихнулся и полицейским пришлось его пристрелить. Это очень плохо скажется на вашей репутации! – Гарри! – Я знаю, что говорю. – Бенсон вытянул руки вперед. – Час назад мне было очень плохо. Потом я очнулся и увидел кровь под ногтями. Кровь! Я знаю. – Он стал рассматривать пальцы, согнув их так, чтобы можно было заглянуть под ногти. Он тронул свою повязку на голове. – Операция должна была пройти успешно, но она мне не помогла. И вдруг он заплакал. Его лицо оставалось бесстрастным, ровным, но по щекам потекли слезы. – Операция не помогла. Не понимаю: почему не помогла… И вдруг так же неожиданно он улыбнулся. Новая стимуляция. Эта произошла менее чем через минуту после предыдущей. Она поняла, что через несколько секунд с ним произойдет припадок. – Я не хочу никому причинять боль, – сказал он с улыбкой. Ей стало жаль его, жаль, что все так случилось. – Я вас понимаю, – сказала она. – Давайте вернемся в больницу. – Нет-нет… – Я поеду с вами. И буду с вами все время. И не буду отходить от вас ни на шаг. Все будет хорошо. – Не спорить со мной! – Он вскочил с кушетки, сжав кулаки, испепеляя ее взглядом. – Я не желаю слушать… – он осекся, но на этот раз не улыбнулся. Он начал принюхиваться. – Что это за запах? Какой неприятный запах! Что это? Ох, какой противный, вы слышите меня? Он мне неприятен! Бенсон стал наступать на нее, продолжая втягивать воздух ноздрями. Вытянул руки к ней. – Гарри… – Какое неприятное ощущение… Она встала с кушетки и отошла в сторону. Он последовал за ней, растопырив пальцы вытянутых рук. – Я не хочу! Не хочу ощущать этого! – Он уже не принюхивался. Он находился в состоянии транса и продолжал приближаться к ней. – Гарри… У него было бледное неподвижное лицо – точно маска робота. Он протянул к ней руки. Казалось, он бредет во сне. Движения его были замедленными, поэтому ей удавалось держаться от него на достаточном удалении. Потом он вдруг подхватил с журнального столика тяжелую стеклянную пепельницу и швырнул в нее. Она увернулась. Пепельница попала в окно и выбила стекло. Бенсон прыгнул на нее и обхватил руками за талию – медвежьей хваткой. Он с невероятной силой сжал ее в своих объятиях. – Гарри, – задыхаясь, прохрипела она. – Гарри… – Она взглянула ему в лицо и увидела, что оно по-прежнему ровное и белое. Она ударила его коленом в пах. Он охнул и выпустил ее, согнулся пополам и закашлялся. Она подбежала к телефонному аппарату, сняла трубку и набрала «ноль». Бенсон все еще стоял, согнувшись и кашляя. – Оператор. – Оператор, соедините меня с полицией. – Вас соединить с полицией Беверли-Хиллз или с лос-анджелесским управлением? – Все равно! – Но какое управление вам нужно? Она выронила трубку. Бенсон опять схватил ее. До ее слуха донесся тонкий голосок оператора: «Алло! Алло!» Бенсон отшвырнул телефонный аппарат в угол комнаты. Потом схватил настольную лампу и начал размахивать ею, описывая большие круги в воздухе. Первый раз ей удалось увернуться, и она почувствовала волну воздуха, прилетевшую от тяжелой металлической подставки. Попади ей подставка в голову, она будет убита на месте. На месте! Эта мысль подтолкнула ее к решительным действиям. Росс выбежала на кухню. Бенсон бросил лампу и устремился за ней. Она отчаянно выдвигала все ящики, ища нож. Она нашла только небольшой разделочный ножик. Куда же подевались мясные тесаки? Бенсон уже был в кухне. Она бросила в него, не целясь, чайник. Чайник попал ему в колено. Он двигался вперед. Голос из глубинного закоулка мозга по-прежнему нашептывал ей, что она совершает большую ошибку, что в кухне есть нечто, чем она может воспользоваться. Но что? Бенсон схватил ее за шею. Захват напугал ее до смерти. Она вцепилась ему в запястья, пытаясь разжать его ладони. Она лягнула его пяткой, но он увернулся и привалил ее спиной к хозяйственному столу, пытаясь зажать ей рот. Росс была не в состоянии ни шевельнуться, ни вздохнуть. Перед глазами у нее поплыли синие круги. Легкие требовали притока свежего воздуха. Она царапала ногтями стол, пытаясь нащупать что-нибудь, чем можно его ударить. Но пальцы ничего не нащупывали. Кухня… Росс отчаянно замахала руками. Почувствовала, как пальцы наткнулись на ручку посудомоечной машины, на ручки плиты. Кухонные машины! Перед глазами все позеленело. Большие синие круги наплывали один на другой. Она умрет в собственной кухне… Кухня. Кухня. «Опасности кухни». И уже теряя сознание, она в какое-то мгновение поняла… Микроволновая печь! Она уже ничего не видела. Все вокруг обратилось в неровное зеленое поле. Пальцы чувствовали металлическую окантовку печи, стеклянную дверцу, потом вверх… вверх… выключатель, рычажки. Она повернула круглый диск… Бенсон вскрикнул. Кольцо, сдавливающее ее шею, распалось. Она сползла на пол. Бенсон истошно кричал. Это были ужасные вопли страдания. К ней медленно вернулось зрение, и она увидела его. Он стоял над ней, обхватив голову руками. И кричал. Он не обращал внимания на лежащую на полу женщину. Он извивался и сгибался, держась за виски, и выл точно раненый зверь. Потом, крича, бросился прочь из кухни. И тут сознание покинуло ее.9
Синяки начали проступать – длинные фиолетово-синие и красные кровоподтеки на обеих сторонах шеи. Она осторожно дотронулась до них, глядя в зеркало. – Когда он ушел? – спросил Андерс. Он стоял в дверях ванной и смотрел на нее. – Не знаю. Примерно когда я потеряла сознание. Он оглянулся в сторону гостиной. – Там такой беспорядок. – Могу себе представить. – Почему он напал на вас? – У него был припадок. – Но вы же его врач… – Это не имеет значения. Когда у него припадок, он теряет над собой контроль. Полностью. Во время припадка он может убить собственного ребенка. Такие случаи известны. Андерс недоверчиво нахмурился. Она могла представить себе, какие мысли его сейчас обуревают. Пока сам своими глазами не увидишь припадок психомоторного эпилептика, трудно вообразить себе и понять беспричинно жестокое нападение. Это целиком выходит за все рамки норм человеческого поведения. Это не похоже ни на что. Тут невозможно найти никаких аналогий. – Ммм, – произнес Андерс наконец. – Но он вас не убил. Не совсем, подумала она и потрогала синяки. Через несколько часов синяки приобретут еще более ужасный вид. Что же с ними делать? Запудрить? Замазать тоном? Но у нее нет пудры. Может, надеть свитер с высокой горловиной? – Нет, он меня не убил. Но мог бы. – А что случилось? – Я включила СВЧ. – Это что – средство против эпилепсии? – Едва ли. Но волны высокой частоты оказали воздействие на подкожную электронику Бенсона. Микроволновое излучение нарушает работу электронных биостимуляторов. Это, кстати, большая проблема для тех, кому вживляют сердечные стимуляторы. «Опасности кухни». На эту тему в последнее время опубликовано много статей. – Ясно. Андерс отправился в гостиную сделать несколько звонков. Росс пошла одеваться. Она выбрала черную водолазку и серую юбку и, одевшись, осмотрела себя в зеркале. Синяков не было видно. Потом она отметила про себя странное сочетание цветов – черный и серый. Не ее цвета. Слишком мрачно. Слишком холодно. Цвет смерти. Она решила было переодеться, но передумала. Она услышала голос Андерса: он в гостиной разговаривал по телефону. Она пошла на кухню чего-нибудь выпить – не кофе. Ей захотелось виски со льдом. Наливая виски в стакан, она увидела глубокие царапины на столе, оставленные ее ногтями. Взглянула на свои ногти. Три сломаны. Раньше она этого не заметила. Она положила в стакан лед и пошла в гостиную. – Да, – говорил Андерс в трубку. – Да, я понимаю… Ни малейшего представления. Мы попытаемся. – Наступила пауза. Она подошла к разбитому окну и выглянула на улицу. Солнце было в зените, освещая темную полоску коричневатой воздушной пелены, висящей над зданиями. И в самом деле: смертоносное местечко, подумала она. Лучше бы переселиться поближе к пляжу, где воздух чище. – Но послушайте! – злобно произнес Андерс. – Ничего бы этого не случилось, если бы вы поставили охрану перед входом в больницу. Так что лучше подумайте об этом. Росс услышала, как бросили трубку на рычаг. Она повернулась. – Сволочи! – сказал Андерс. – У всех свои политические игры. – Даже в полицейском управлении? – Особенно в полицейском управлении! Стоит только случиться неприятности, как тут же начинают искать, на кого бы все свалить. – Они хотят все свалить на вас? – Они пока что только примериваются – достаточно ли высокая у меня должность. Она понимающе кивнула и стала думать, что сейчас происходит в больнице. Наверное, примерно то же самое. Больнице необходимо сохранить свое реноме. Все, наверное, с ног сбились: директор боится потерять с трудом выбитые фонды. Да, на кого-то обязательно все свалят. Макферсон – слишком большая фигура. Она и Моррис – мелюзга. Наверное, козлом отпущения окажется Эллис – он же ассистент-профессор. Выгнать ассистент-профессора – это значит уволить временно нанятого сотрудника, который плохо ладил с коллективом, оказался неуживчивым, вспыльчивым, склочным, недоброжелательным, слишком много о себе возомнившим. Куда лучше, чем увольнять профессора – тут без скандала не обойдется. И это увольнение может бросить тень на тех, кто решал давать ему полную ставку. Да, скорее всего Эллис. Интересно, он сам-то это понимает? Он совсем недавно купил новый дом в Брентвуде. Он им очень гордился. Пригласил всех сотрудников Центра на новоселье… Росс смотрела через разбитое стекло на город. – Слушайте, а какая связь между эпилепсией и сердечными стимуляторами? – Никакой – кроме того, что у Бенсона мозговой стимулятор, очень похожий на сердечный. Андерс раскрыл свою записную книжку. – Начните лучше с самого начала и не торопитесь. – Хорошо. – Она поставила стакан с виски на столик. – Только позвольте я сначала позвоню. Андерс кивнул, сел и ждал, пока она звонила Макферсону. Потом, стараясь оставаться спокойной, она посвятила полицейского во все известные ей подробности истории Бенсона.10
Макферсон положил трубку и посмотрел на утреннее солнце в окне. Солнце было уже не бледным и холодным. Теплое, почти жаркое утреннее солнце. – Это звонила Росс, – сказал он. Моррис кивнул. – И что? – Бенсон приходил к ней домой. Но она его упустила. Моррис вздохнул. – Похоже, нам сегодня не везет, – сказал Макферсон. Он покачал головой, не сводя глаз с солнца. – Я не верю в удачу. – Он повернулся к Моррису. – А вы? Моррис вымотался за эту ночь. Он не слушал. – Что, простите? – Вы верите в удачу? – Конечно. Все хирурги верят в удачу. – Я не верю в удачу, – повторил Макферсон. – И никогда не верил. Я всегда верил в планирование. – Он махнул рукой на висящие по стенам графики, чертежи и умолк, уставившись на них. Графики были вычерчены на больших листах – сложная вязь разноцветных линий. Это были графики с прогнозом на далекую перспективу: на диаграммах оставались свободные поля для нанесения данных о результатах будущих исследований. Он очень гордился этими диаграммами. Так, еще в 1967 году он изучил возможности трех областей – диагностической концептуализации, хирургической технологии и микроэлектроники – и пришел к выводу, что вскоре они должны соединиться в единую методологию, которая к июлю 1971 года позволит оперировать психомоторных эпилептиков. Центр опередил его прогноз на четыре месяца, но все равно расчеты оказались поразительно верными. – Поразительно верными! – сказал он вслух. – А? – отозвался Моррис. Макферсон покачал головой. – Вы устали? – Да. – Все мы устали. А где Эллис? – Варит кофе. Макферсон кивнул. Кофе – это хорошо. Он потер глаза. Интересно, удастся ли ему наконец поспать? Но до этого еще далеко – он ляжет не раньше, чем найдут и вернут Бенсона. А на это может уйти много часов. Может быть, весь день. Он снова взглянул на графики. Как же все шло хорошо. Имплантация электродов в мозг осуществлена на четыре месяца раньше намеченного срока! Компьютерная стимуляция поведения с опережением почти на девять месяцев! Но это тоже порождало свои проблемы. Программы «Джордж» и «Марта» вели себя беспорядочно. А «Форма Кью»? Он помотал головой. Теперь «Форму Кью», может быть, вообще не удастся запустить, а ведь это его любимый проект. На перспективном графике опытная проверка «Формы Кью» намечена на 1979 год, с применением на человеке – начиная с 1986 года. В 1986 году ему будет семьдесят пять – если он вообще будет жив, – но его это не беспокоило. Главный интерес для него представляла сама идея. «Форма Кью» была логическим продолжением всей научной работы Центра нейропсихиатрических исследований. Она началась как проект под названием «Формы Кихотика» – настолько невероятной она тогда представлялась. Но Макферсон был уверен, что все получится, потому что проект был необходим. Во-первых, речь шла о размерах, во-вторых, о расходах. Современный компьютер – скажем, «Ай-Би-Эм» третьего поколения – стоит несколько миллионов долларов. Он пожирает огромное количество энергии, для него требуется много места. И тем не менее даже самый большой компьютер имеет такое же количество цепей, как мозг муравья. Компьютер, аналогичный по своим способностям человеческому мозгу, будет напоминать небоскреб. А энергии ему потребуется столько же, сколько городу с полумиллионным населением. Разумеется, никто никогда не стал бы даже пытаться строить такую махину, используя современные компьютерные технологии. Необходимо найти принципиально новую методологию – а у Макферсона не было ни малейшего сомнения, что такие методологии должны существовать. Живые ткани! В теории все было довольно просто. Компьютер, как и человеческий мозг, состоит из функциональных элементов – крохотных клеток разного вида. С течением времени размеры этих элементов существенно уменьшались. И они будут продолжать уменьшаться по мере дальнейшего развития микроэлектронных технологий. Также снизится и количество потребляемой энергии. Но отдельные элементы никогда не станут столь же маленькими, как и нервные клетки-нейроны. В одном кубическом дюйме укладывается миллиард нервных клеток. Ни один способ миниатюризации, изобретенный человеком, не достигнет подобной экономии пространства. И никакой человеческий мозг не сконструирует элемент, который будет поглощать столь же мало энергии, как нейрон. Вывод: создавать компьютеры надо с помощью нейронов. Уже возможно выращивать изолированные нейроны в тканевых культурах. Уже возможно искусственно изменять их функции. А в будущем станет возможно культивировать их в соответствии с конкретными потребностями и добиваться их соединения особым образом – по мере необходимости. А когда это произойдет, можно будет сконструировать компьютер объемом, скажем, в шесть кубических футов, в котором разместятся миллиарды нервных клеток. На питание такого компьютера будет затрачиваться незначительное количество энергии. Тепловой выброс и отходы его деятельности можно будет утилизовать. И это будет наиболее разумным существом на всей планете. «Форма Кью»! В ряде лабораторий и правительственных научных центрах по всей стране уже давно велись предварительные исследования. И немалые средства уже вложены. И прогресс был налицо. Но для Макферсона манящей перспективой было не столько создание суперразумного органического компьютера. Это было всего только побочным продуктом. Что в действительности было чрезвычайно интересно, так это идея органического протеза человеческого мозга. Ибо как только вы создали органический компьютер – компьютер, состоящий из живых клеток и берущий свою энергию из обогащенной кислородом и питательными веществами крови, – тогда можно трансплантировать этот компьютер в человеческий организм. И можно получить человека, имеющего двойной мозг. На что это будет похоже? Макферсон и сам не мог этого представить. Тут возникали бесчисленные проблемы, конечно. Проблемы взаимосвязи, взаимосовместимости, местоположения, а также чисто философская проблема состязания между старым биологическим мозгом и трансплантантом. Но до 1986 года было еще много времени, чтобы решить все эти проблемы. В конце концов, в 1950 году большинство людей осмеивали идею космического путешествия на Луну. «Форма Кью». Пока это только мечта, но при должном финансировании она осуществится. А он был убежден, что осуществится. Пока Бенсон не сбежал из больницы. Это происшествие сразу резко изменило все. Дверь приоткрылась, и показалась голова Эллиса. – Хотите кофе? – Да, – ответил Макферсон и взглянул на Морриса. – Нет, – сказал Моррис и встал. – Пойду-ка прослушаю еще раз кое-какие собеседования Бенсона. – Хорошая мысль, – сказал Макферсон, хотя вовсе так не считал. Он понял, что Моррису просто надо себя чем-то занять, надо что-то делать – хоть что-нибудь, лишь бы не заснуть. Моррис вышел. Эллис тоже ушел, и Макферсон остался наедине со своими графиками и мыслями.11
Росс закончила беседу с Андерсом к полудню. Она очень устала. От виски она немного успокоилась, но усталость только усилилась. К концу их беседы она уже с трудом подыскивала слова, теряла нить разговора, то и дело поправлялась, потому что произносила вовсе не то, что хотела сказать. До сих пор она никогда еще в жизни не чувствовала такой усталости, как сейчас. Андерс же, напротив, слушал ее с величайшим вниманием. – Где, как вы думаете, сейчас может находиться Бенсон? Куда он мог пойти? Она покачала головой. – Трудно сказать. Сейчас после перенесенного припадка он в постиктальном состоянии, как мы говорим, и предсказать его поведение невозможно. – Но вы же его психиатр, – настаивал Андерс. – Вам должно быть многое о нем известно. Неужели вы не можете предположить, куда бы он мог пойти? Как он будет себя вести? – Нет. – Боже, как же она устала! Неужели он не может понять? – Бенсон находится в ненормальном состоянии. Он почти психопат, он получил избыточное количество стимуляций, он пережил несколько припадков. Он может сделать все, что угодно. – Но если он устал, испуган… – Андерс замолчал. – Как он может себя вести в таком состоянии? Как бы он себя повел? – Слушайте, – сказала Росс, – так мы ни к чему не придем. Он может сделать все, что ему заблагорассудится. – О'кей, – сказал Андерс. Он мельком взглянул на нее и отпил кофе. Господи, ну почему он просто не пустит все дело на самотек? Его желание понять мотивы Бенсона и выследить его было смехотворно и нереалистично. К тому же всем и так известно, чем это обернется. Кто-нибудь выследит Бенсона и пристрелит его – тем все и кончится. Даже Бенсон сказал… Она нахмурилась. А что он сказал? Что-то о том, как все это закончится. Как же это он сформулировал – дословно? Она попыталась припомнить, но не смогла. Она тогда была слишком напугана, чтобы придавать значение его словам. – Да, это просто невозможно, – сказал Андерс, встав и подойдя к окну. – В любом другом городе шанс есть, но не в Лос-Анджелесе. Не в городе площадью пятьсот квадратных миль. Он же больше Нью-Йорка, Чикаго, Сан-Франциско и Филадельфии, вместе взятых. Вам это известно? – Нет, – ответила она, не слушая. – Слишком много возможностей спрятаться, – продолжал он. – Слишком много возможностей убежать: шоссе, аэропорты, морские пристани. Если он не дурак, он уже давно скрылся из города. Сбежал в Мексику или в Канаду. – Он этого не сделает. – А что он сделает? – Он вернется в клинику. Наступила пауза. – Мне казалось, вы отказывались делать догадки на этот счет. – Это только интуитивная догадка. Вот и все. – Тогда поедем в больницу.* * *
Центр нейропсихиатрических исследований походил на военный штаб. Все посещения были отменены вплоть до следующего понедельника. На четвертый этаж допускались только сотрудники Центра и полицейские. Но по неизвестной причине все сотрудники отделения «Развитие» находились на этаже: они бегали по коридору с перепуганными лицами, явно опасаясь за судьбу своих рабочих мест и стипендий. Телефоны разрывались – звонили репортеры местных газет. Макферсон заперся у себя в кабинете с представителями администрации. Эллис изрыгал проклятия по адресу всякого, кто подходил к нему ближе чем на десять ярдов. Моррис куда-то исчез, и его нигде не могли отыскать. Герхард и Ричардс пытались освободить несколько телефонных линий, чтобы с их помощью контролировать компьютерную программу Бенсона, используя для этого второй стационарный компьютер, но все линии были безнадежно заняты. В глазах стороннего наблюдателя Центр, должно быть, представлялся форменным бедламом: в пепельницах громоздятся горы окурков, кофейные чашки, надкусанные гамбургеры и тосты валяются на полу, на спинках стульев висят скомканные пиджаки и форменные куртки. И телефоны не умолкали: как только кто-то вешал трубку, телефон трезвонил вновь. Росс сидела в своем кабинете вместе с Андерсом и перечитывала составленный полицейским протокол, сверяя приметы Бенсона. Описание было составлено по рубрикам типовой компьютерной программы, но в целом было достаточно точным: «Белый мужчина, черные волосы, карие глаза, рост 5 футов 8 дюймов, вес 140 фунтов, возраст 34 года. Особые приметы внешности: черный парик и бинты на затылочной части головы. Возможно, вооружен – револьвер (?). Особенности поведения: ненормальные реакции, прочее – персеверация. Причина преступного поведения: подозрение на психическое заболевание». Росс вздохнула. – Он не вполне соответствует вашим компьютерным рубрикам. – Никто не соответствует, – ответил Андерс. – Мы можем только надеяться на то, что описание достаточно точное, чтобы кто-нибудь смог его опознать. Мы также разослали его фотографию. Несколько сотен снимков распространены по всему городу. Это должно нам помочь. – А что теперь? – спросила Росс. – Ждать. Если только вам не придет в голову, где он может прятаться. Она покачала головой. – Значит, будем ждать.12
Они находились в просторном, с низким потолком, помещении, стены и потолок которого были выложены белым кафелем. Помещение было залито ярким светом люминесцентных ламп. Шесть металлических столов выстроились в ряд вдоль стены. Каждый стол завершался большой раковиной. Пять столов были пусты. Тело Анджелы Блэк лежало на шестом. Двое патологоанатомов из полиции и Моррис склонились над телом. Шло вскрытие. Моррис повидал на своем веку немало вскрытий, но те, на которых он присутствовал в качестве хирурга, не были похожи на это. Сейчас патологоанатомы не менее получаса исследовали поверхность тела, фотографируя каждый дюйм, и только потом приступили к вскрытию. Они пристально осмотрели колотые раны, уделив особое внимание тому, что они назвали «растянутым разрывом». Как объяснил один из патологоанатомов, это означало, что раны были нанесены тупым предметом. Предмет не разрезал, а вмял и разорвал упругий эпидермис. Затем инструмент прошел внутрь ткани, но первый разрыв всегда немного отклоняется от траектории глубокого проникновения. Они также отметили, что волоски с поверхности кожи в некоторых местах загнулись и попали в раны – это было еще одним свидетельством того, что раны нанесены тупым предметом. – А что за тупой предмет? – поинтересовался Моррис. Патологоанатом пожал плечами. – Пока трудно сказать. Надо осмотреть раны более тщательно, по всему следу проникания. След проникания означал глубину, на которую орудие вошло в тело. Определить след проникания было непросто: кожа эластична и имеет тенденцию возвращаться в исходное положение, восстанавливая прежнюю форму, а подкожные ткани после смерти меняют конфигурацию. Дело затянулось. Моррис едва держался на ногах от усталости. Глаза болели. Через некоторое время он вышел из анатомички и зашел в соседний кабинет – лабораторию судмедэкспертизы, где на большом столе лежали вещи, найденные в сумочке убитой. Их изучали трое. Один называл предмет за предметом, другой записывал их характеристики в протокол, третий наклеивал на них ярлыки. Моррис стал молча наблюдать. В основном предметы были самые обычные: губная помада, компакт-пудра, ключи от машины, кошелек, бумажные салфетки, жвачка, контрацептивные пилюли, телефонная книжка, шариковая ручка, тени для глаз, ножницы. И две коробки спичек. – Две коробки спичек, – сказал полицейский. – На обеих фирменная надпись: "Отель «Марина-аэропорт». Моррис вздохнул. Как неторопливо, терпеливо они работают. Это не лучше вскрытия. Неужели им и впрямь кажется, будто они таким образом что-то обнаружат? Для него это было невыносимо. Джанет Росс называла это болезнью хирурга – искушение действовать решительно и быстро, неспособность терпеливо ждать. Однажды на одной из конференций в Центре они обсуждали кандидатуру пациента третьей стадии – женщину по фамилии Уорли. Моррис настаивал, чтобы ее поставили в операционный план, несмотря на то, что у нее был целый букет прочих заболеваний. Росс тогда подняла его на смех: «слабый самоконтроль», сказала она ему тогда. В тот момент он готов был ее убить, и его намерение не исчезло даже после того, как Эллис спокойным безапелляционным тоном произнес, что он согласен: мол, миссис Уорли – неподходящий кандидат для операции. Моррис был совершенно уничтожен, хотя Макферсон и заявил, что, по его мнению, миссис Уорли вполне подходит и ее следует оставить в списке с пометкой «возможный кандидат». «Слабый самоконтроль, – подумал он. – Чтоб тебе пропасть!» – «Марина-аэропорт», а? – задумчиво произнес полицейский. – Не там ли останавливаются стюардессы между рейсами? – Не знаю, – отозвался другой. Моррис не прислушивался. Он потер глаза и решил выпить еще кофе. Он не спал уже тридцать шесть часов и дольше терпеть не мог. Он вышел, поднялся наверх и стал искать автомат. Должен же быть где-нибудь кофе. Даже полицейские пьют кофе. Все пьют кофе. И вдруг он остановился, похолодев. Ему было кое-что известно об аэропорте «Марина». В аэропорту «Марина» Бенсона арестовали в первый раз – по подозрению в избиении механика. В отеле есть бар. Там все и случилось. Моррис в этом не сомневался. Он взглянул на часы и отправился на автостоянку. Если он сейчас поторопится, ему удастся не попасть в пробку в час пик по пути в аэропорт. Над головой прогудел самолет, шедший на посадку. Моррис съехал с эстакады над фривеем и помчался по бульвару. Он проезжал мимо баров, мотелей и компаний по найму автомобилей. Диктор по радио делал объявления: «…на шоссе Сан-Диего произошла авария: грузовик блокировал три полосы. Компьютерный прогноз скорости – двенадцать миль в час. На Сан-Бернардинском шоссе в левом ряду у автомобиля заглох мотор. Компьютерный прогноз скорости движения транспорта на этом участке – тридцать одна миля в час…». Моррис снова подумал о Бенсоне. Возможно, он и прав: компьютеры и в самом деле берут верх над людьми. Он вспомнил смешного коротышку англичанина, выступавшего у них с лекцией: тот убеждал собравшихся, что очень скоро операции возможно будет проводить в таких условиях, когда хирург, находясь в другом полушарии, воспользуется руками робота, и его команды будут посылаться через искусственный спутник связи. Идея казалась чистейшим безумием, и его коллеги-хирурги недовольно морщились. «…На шоссе Вентура к западу от Хаскелла столкновение двух автомобилей создало помеху движению. Компьютерный прогноз скорости – восемнадцать миль в час». Он поймал себя на том, что внимательно слушает сводку дорожно-транспортных происшествий. Что ни говори, а эти сводки жизненно важны для всякого жителя Лос-Анджелеса. Прожив в этом городе какое-то время, вырабатываешь привычку автоматически обращать внимание на эти радиосообщения, – точно так же, как обитатели других районов страны совершенно автоматически обращают внимание на сводки погоды. Моррис приехал в Калифорнию из Мичигана. В течение первых нескольких недель после приезда он все интересовался прогнозом погоды на конец дня. Ему казалось, что это обычный вопрос для приезжего и естественный способ завязать разговор. Но ему отвечали удивленно-озадаченными взглядами. Позднее он понял, что оказался в одном из немногих уголков земного шара, где погода никого не интересует – погода здесь всегда была более или менее одинаковой и редко становилась темой беседы. Но вот автомобили! Это был предмет повального увлечения. Всех интересовало, какая у тебя машина, какой у нее ход, нравится ли она тебе, надежные ли у нее движок и коробка передач, какие неполадки уже были. Точно так же все с энтузиазмом готовы были обсуждать шоферские приключения и курьезы, вчерашние пробки на фривее, аварии… В Лос-Анджелесе любая мелочь, имеющая отношение к автомобилю, представлялась в высшей степени серьезной и заслуживающей того, чтобы ей уделяли сколько угодно времени. И он вспомнил – как последний признак этого всеобщего идиотизма – замечание какого-то астронома: если бы марсиане направили свои телескопы на Лос-Анджелес, они решили бы, что автомобиль является доминирующей формой жизни в этом регионе. И в каком-то смысле они бы были правы.* * *
Он остановился на стоянке близ отеля «Марина-аэропорт» и вошел в вестибюль. Здание было столь же нелепым, сколь и его название – с характерной калифорнийской тягой к ужасающей эклектике. В данном случае это была неоново-пластиковая гостиница в японском стиле. Он пошел прямо в бар. Бар был темный и почти пустой, хотя часы показывали только пять вечера. В дальнем углу сидели две стюардессы и болтали, попивая коктейли. Двое бизнесменов скучали у стойки. Бармен лениво уставился в пустоту, погруженный в свои мысли. Моррис сел на табурет. Когда к нему подошел бармен, Моррис показал фотографию Бенсона. – Вам знаком этот человек? – Что вы будете? – спросил бармен. Моррис постучал пальцем по фотографии. – Это бар. Мы подаем спиртное, – гнул свое бармен. У Морриса возникло странное чувство. Это было то самое ощущение, которое охватывало его в начале операции: он казался самому себе хирургом в кинофильме. Словно он играл роль. Теперь вот он превратился в частного сыщика. – Его фамилия Бенсон. Я его врач. Он серьезно болен. – А что с ним? Моррис вздохнул. – Так вы его знаете? – А то нет. Гарри, так? – Верно. Гарри Бенсон. Когда вы его видели в последний раз? – Час назад. А что с ним? – Эпилепсия. Мне очень важно найти его. Вы не знаете, куда он пошел? – Эпилепсия? Ни фига себе! – Бармен взял фотографию и внимательно ее рассмотрел при свете неоновой рекламы, сверкающей над батареей бутылок. – Это он, точно. Но только он покрасил волосы в черный цвет. – Вы не знаете, куда он пошел? – Мне он не показался больным. А вы уверены… – Вы знаете, куда он пошел?! Наступила пауза. Бармен помрачнел. Моррис сразу пожалел, что повысил голос. – Никакой ты не врач, – сказал бармен. – Проваливай отсюда! – Мне нужна ваша помощь. Надо спешить. – Моррис раскрыл бумажник, вытащил несколько визиток – на всех значилось, что он доктор медицины, – и передал их бармену. Бармен на них даже не взглянул. – Его также разыскивает полиция. – Я так и знал, – пробормотал бармен. – Я так и знал. – Может быть, мне пригласить сюда полицейского, который поможет мне вас порасспросить? Возможно, вы соучастник убийства. – Моррис подумал, что это заявление прозвучало эффектно. По крайней мере драматично. Бармен взял одну визитную карточку, воззрился на нее, потом уронил на прилавок. – Я ничего не знаю, – сказал он. – Ну, заходит он сюда. Вот и все дела. – Куда он пошел сегодня? – Не знаю. Он ушел с Джо. – Кто это Джо? – Механик. Работает в вечернюю смену на «Юнайтед». – «Юнайтед эйрлайнз»? – Ну да. Слушайте, а что… Но Моррис уже выбежал из бара. В вестибюле он нашел телефон, позвонил в ЦНПИ и через коммутатор связался с капитаном Андерсом. – Андерс слушает. – Алло! Это Моррис. Я в аэропорту. Я напал на след Бенсона. Около часа назад его видели в баре отеля «Марина-аэропорт». Он ушел оттуда с механиком по имени Джо, который работает в авиакомпании «Юнайтед». Работает в вечернюю смену. В трубке повисла тишина. Моррис услышал скрип авторучки, бегающей по бумаге. – Записал, – сказал Андерс. – Что-нибудь еще? – Нет. – Мы вышлем группу захвата. Вы полагаете, он пошел в ангар «Юнайтед»? – Возможно. – Мы вышлем группу немедленно. – А что… – Моррис осекся и уставился на телефонную трубку. С того конца провода бежали короткие гудки. Он глубоко вздохнул и стал соображать, что же делать дальше. Теперь это дело полиции. Бенсон опасен. Пусть этим занимается полиция. С другой стороны, сколько времени им понадобится, чтобы приехать сюда? И где находится ближайший участок? В Инглвуде? В Калвер-Сити? В час пик, даже с сиренами, они доберутся сюда не раньше чем через двадцать минут. А может, и через полчаса. Это слишком долго. Бенсон может скрыться за эти полчаса. К тому же надо за ним следить. Установить его местопребывание и не спускать с него глаз. Не вмешиваться. Но и не дать ему уйти.* * *
На большой вывеске было написано: ЮНАЙТЕД ЭЙРЛАЙНЗ – ТОЛЬКО ПЕРСОНАЛ ОБСЛУЖИВАНИЯ. Под вывеской у ворот стояла будка охранника. Моррис остановился напротив будки и высунул голову из окна. – Я доктор Моррис. Я ищу Джо. Моррис приготовился к долгим препирательствам. Но охраннику, похоже, было на все наплевать. – Джо пришел минут десять назад. Он в седьмом ангаре. Вдали перед собой Моррис увидел три гигантских ангара с автостоянкой позади. – Который из них седьмой? – Крайний слева. Не знаю, чего это он туда пошел. Может, из-за гостя. – Какого гостя? – Он вписал в книгу гостя, – охранник заглянул в журнал. – Мистер Бенсон. И повел его в седьмой. – А что в седьмом? – «ДС-10» на капитальном. Сейчас там все затихло. Может, ждут новый двигатель. Через недельку подвезут. Наверно, хотел ему просто показать там все. – Спасибо! – Моррис миновал ворота и, выехав на полосу, ведущую к автостоянке, припарковался около седьмого ангара. Он вышел из машины и остановился. Ему же неизвестно, есть Бенсон в седьмом ангаре или нет. Надо бы проверить. А иначе, если приедет полиция, он окажется в дурацком положении. Может, Бенсона уже и след простыл. Нет, лучше проверить. Он не испытывал страха. Он молод и в хорошей физической форме. К тому же он вполне осознавал, насколько опасен Бенсон. Это знание должно послужить ему надежной защитой. Бенсон представляет наибольшую опасность для тех, кто не догадывается о смертельной угрозе, таящейся в его болезни. Моррис решил только заглянуть в ангар и удостовериться, что Бенсон там. Ангар представлял собой исполинскую конструкцию без дверей – за исключением больших ворот для въезда самолетов. Ворота были закрыты. Как же войти внутрь? Моррис внимательно осмотрел поверхность конструкции – рифленая сталь. Затем увидел обычную дверь в дальнем левом углу. Он сел за руль, подъехал к двери, остановился и вошел в ангар. Внутри была кромешная тьма. И мертвая тишина. Он постоял у двери и услышал тихий стон. Он стал шарить по стене рукой в поисках выключателя. Пальцы наткнулись на металлическую коробку. Он ощупал ее и обнаружил несколько рубильников. Он рванул их все. Один за другим над головой вспыхнули огни – очень яркие. В центре ангара он увидел огромный самолет, сверкающий в потоках света, струящегося с потолка. Поразительно: каким же исполином самолет кажется в закрытом помещении. Он двинулся к самолету. И снова услышал стон. Поначалу он не мог понять, откуда доносится звук. Вокруг не было ни души. Но к фюзеляжу около крыла была приставлена лестница. Он прошел под брюхом самолета к лестнице. В ангаре воняло бензином и маслом. Было тепло. Еще стон. Он пошел быстрее. Его шаги гулко отдавались под сводчатым потолком ангара. Стон, похоже, исходил откуда-то изнутри самолета. Как же пробраться внутрь? Странная мысль: он жедесятки раз летал на самолете. Пассажиры всегда идут на посадку по эстакаде. Но это в аэропорту, а в ангаре? Самолет такой огромный – как же залезть в салон? Он миновал два сигарообразных двигателя под крылом. Гигантские цилиндры, с черными лопастями турбин внутри. Странно: ему никогда раньше не приходило в голову, какие же эти двигатели большие. Наверное, просто не обращал внимания. Еще стон. Он подошел к лестнице и стал взбираться. На высоте шести футов он ступил на крыло – сверкающее серебряное плато, испещренное рядами заклепок. Увидел под ногой надпись: «НАСТУПАЙ ЗДЕСЬ». У надписи виднелись капельки крови. Он скользнул взглядом вдоль крыла и заметил у фюзеляжа лежащего на спине человека. Он был весь в крови. Моррис приблизился и увидел, что лицо человека страшно изуродовано, а рука вывернута неестественно назад. Он услышал за спиной какой-то шум и резко обернулся. И тут все огни в ангаре потухли.* * *
Моррис похолодел. Он внезапно перестал ориентироваться в пространстве и почувствовал себя так, точно оказался подвешен в пустоте. Он не шевелился. Он задержал дыхание. Он ждал. Раненый снова застонал. И больше ни звука. Моррис встал на колени, сам не зная зачем. Просто он чувствовал себя в большей безопасности, находясь ближе к металлической поверхности крыла. Он не испытывал страха – только какую-то растерянность. Потом услышал тихий смешок. И испугался. – Бенсон? Ответа не последовало. – Бенсон, вы здесь? Нет ответа. Только шаги идущего по бетонному полу человека. Четкие, ровные шаги, отдающиеся эхом. – Гарри! Это доктор Моррис. Моррис заморгал, пытаясь привыкнуть к темноте. Ничего не выходит. Он ничего не видел. Не видел краев крыла, очертаний фюзеляжа. Он ни черта не мог разобрать в кромешной тьме! Шаги приближались. – Гарри, я хочу вам помочь! – Голос сорвался. И это, конечно, передало его страх Бенсону. И он решил молчать. Сердце колотилось как сумасшедшее. Он задыхался. – Гарри! Нет ответа. Но шагов больше не было слышно. Может, Бенсон решил сдаться. Может, у него новая стимуляция. Может, он просто передумал. Новый звук: металлический лязг. Очень близко. Еще лязг. Бенсон взбирался по лестнице! Морриса прошиб холодный пот. Он по-прежнему ничего не видел. Он настолько был дезориентирован, что уже и забыл, в каком месте на крыле он находится. И где лестница – впереди или сзади? Еще лязг. Он постарался определить, с какой стороны донесся звук. Откуда-то спереди. Значит, он стоит лицом к задней части крыла. Лицом к лестнице. Еще лязг. Сколько же там ступенек? Лестница высотой шесть футов – шесть ступенек. Скоро Бенсон окажется на крыле. Что же использовать в качестве оружия? Моррис похлопал себя по карманам. Рубашка и пиджак были влажными от пота. У него промелькнула мысль: как же это смешно – ведь он врач, а Бенсон его пациент. Бенсон должен внять голосу рассудка. Бенсон должен подчиниться его командам. Еще лязг. Ботинок! Моррис поспешно стащил с ноги ботинок и проклял все на свете, поняв, что подошва резиновая. Но все лучше, чем ничего. Он крепко сжал в ладони ботинок и поднял высоко над головой, приготовившись нанести удар. Перед его мысленным взором предстал избитый механик. Изувеченное окровавленное лицо. И он вдруг понял, что ему надо ударить Бенсона очень сильно, вложив в этот удар весь свой страх. Ему надо попытаться убить Бенсона. Металлические звуки прекратились, но он услышал дыхание. И – сначала далеко, а потом все ближе – сирены. Полиция! Бенсон тоже их услышит и остановится. Еще лязг. Бенсон спускается вниз? Моррис с облегчением перевел дыхание. А потом услышал странный царапающий звук и почувствовал, как качнулось крыло под ногами. Бенсон не стал спускаться вниз. Он продолжал подниматься вверх и теперь встал на крыле. – Доктор Моррис? Моррис уже было собрался ответить, но закусил язык. Он понимал, что и Бенсон ничего не видит. Бенсону надо услышать голос и определить направление. Моррис молчал. – Доктор Моррис! Мне нужна ваша помощь. Сирены выли уже совсем близко. Моррис на мгновение успокоился при мысли, что скоро Бенсона поймают. И этот кошмар закончится. – Пожалуйста, помогите мне, доктор Моррис! Может быть, он просит вполне искренне. Может, ему и впрямь нужна помощь. Но в таком случае он, как врач Бенсона, обязан ему помочь. – Прошу вас! Моррис выпрямился. – Я здесь, Гарри. Успокойтесь и… В воздухе что-то тихо засвистело. Морриса обдало волной за секунду до удара. А потом страшная, мучительная боль пронзила губы и челюсть. Его отбросило назад, и он покатился по крылу. Боль была невыносимая – такой боли он еще ни разу в жизни не испытывал. Потом он упал во тьму. Расстояние от поверхности крыла до бетонного пола было небольшим. Но ему показалось, что он летел целую вечность. Целую вечность.13
Джанет Росс стояла перед дверью лечебного кабинета в отделении «Скорой помощи», заглядывая внутрь через небольшое окно. В кабинете шесть врачей занимались Моррисом. Они окружили стол плотной стеной, и она мало что видела. Только его ноги. На одной ноге был надет ботинок. Другой ботинок отсутствовал. Было много крови: почти все сотрудники «Скорой помощи» были забрызганы красными кляксами. Стоящий с ней рядом Андерс сказал: – Вряд ли мне стоит говорить, что я думаю по поводу всего этого. – Понимаю. – Этот человек чрезвычайно опасен. Доктору Моррису следовало бы дождаться приезда полиции. – Но полиции не удалось поймать Бенсона, – сказала Росс с внезапной злостью. Андерс ничего не понимает. Он не понимает, какую ответственность можно испытывать за собственного пациента, как можно желать за кем-то ухаживать. – Но и Моррис его не поймал. – А почему полиции не удалось его схватить? – Когда полицейские вошли в ангар, Бенсона там уже не было. Из ангара есть несколько выходов, и они не могли их все прикрыть. Морриса нашли под крылом на полу, а механика – на крыле. Оба были серьезно ранены. Дверь кабинета раскрылась. Вышел Эллис: лицо осунувшееся, небритое. – Как он? – спросила Росс. – Он в порядке. Он мало что сможет рассказать в ближайшие несколько недель, но с ним все в норме. Его повезут в операционную – вправить челюсть и удалить сломанные зубы. – Он обернулся к Андерсу. – Орудие нашли? Андерс кивнул. – Двухфутовая свинцовая труба. – Наверное, ударил прямо в рот, – сказал Эллис. – Слава богу, что он не вдохнул выбитые зубы. Бронхи чистые. – Он обнял Джанет. – Его подремонтируют. – А как насчет другого? – Механик? – Эллис покачал головой. – Я бы не стал давать никаких гарантий. Нос сломан, и носовые кости вмяты в мозговую ткань. Ему дают физраствор через ноздри. Большая потеря крови и значительная опасность энцефалита. – Как вы оцениваете его шансы выжить? – спросил Андерс. – Состояние критическое. – Ясно. – Андерс ушел. Росс вышла вместе с Эллисом из отделения «Скорой помощи», и они отправились в кафетерий. Эллис по-прежнему обнимал ее за плечи. – Полнейшая неразбериха, – сказал он. – С ним точно все в порядке? – спросила Росс. – Несомненно. – Он был довольно симпатичный… – Челюсть поставят на место. Он будет как новенький. Она передернула плечами. – Что, холодно? – Холодно, – ответила она. – И устала. Ужасно устала.* * *
Они с Эллисом пили кофе в кафетерии. Было уже половина седьмого, и в кафетерий набилось много народу. Эллис ел медленно, каждым своим движением выказывая усталость. – Странно, – заметил он. – Что? – Сегодня утром мне звонили из Миннесоты. У них есть вакантное место профессора в нейрохирургии. Спрашивали, не заинтересуюсь ли я. Она ничего не сказала. – Ну, не странно ли? – Нет. – Я сказал им, что не собираюсь никуда уходить отсюда, пока меня не вышибут. – А ты уверен, что это произойдет? – А ты нет? – Он оглядел кафетерий: сестры, практиканты, техперсонал. – Не понравится мне в Миннесоте. Слишком холодно. – Но там сильная школа. – Это да. Школа сильная, – он вздохнул. – Замечательная школа! Росс стало его жаль, но она подавила это чувство. Он сам во всем виноват, хотя она его предупреждала. В истекшие сутки она еще никому не попеняла: «Я же говорила!» Она просто не позволяла себе даже подумать об этом. Во-первых, не было никакой необходимости это говорить. С другой стороны, это все равно бы не помогло Бенсону, а он продолжал оставаться ее главной заботой. Но и особой симпатии к этому отважному хирургу она не испытывала. Отважные хирурги с легкостью готовы были рисковать жизнью пациентов, но не своей. Самое большее, что мог потерять хирург, – это свою репутацию. – Ну, – сказал Эллис, – пора мне возвращаться в Центр. Пойду посмотрю, что там происходит. Знаешь, что я тебе скажу? – Что? – Хорошо бы они его пристрелили, – и он пошел к лифту.* * *
Операция началась в семь вечера. Росс стояла на смотровой галерее, глядя через стекло, как Морриса ввозят на каталке в операционную. На него накинули простыню. Операцию проводили Бендиксон и Куртис – оба классные специалисты в области косметической хирургии. Они «подремонтируют» его так, как никто бы другой не смог. И все же, когда сняли стерильные повязки, она не смогла без содрогания взглянуть на лицо Морриса. Верхняя часть его лица оставалась неповрежденной. Вся нижняя часть представляла собой кровавое месиво – точно кусок свеженарубленного мяса. Невозможно было понять, где в этой красной массе рот. Эллис все это лицезрел еще в «Скорой помощи». Она же была потрясена увиденным – даже на расстоянии. И воочию представила себе, как это выглядит вблизи… Она смотрела, как стерильными простынями обкладывают его туловище, голову. Хирурги были уже в халатах и в перчатках, столики с инструментами подкатили поближе; сестры стояли наготове. Весь ритуал приготовления к операции протекал споро и гладко. Это чудесный ритуал, подумала она, настолько строгий и совершенный, что никто бы не подумал – и сами хирурги, возможно, этого не осознавали, – что они собираются оперировать своего коллегу. Эта стандартная процедура на хирурга действует как анестезия – как веселящий газ действует на пациента. Она постояла еще немного и ушла.14
Подходя к зданию ЦНПИ, она заметила стайку репортеров, окружавших Эллиса у входа. Он отвечал на их вопросы, находясь явно в скверном расположении духа. До нее донеслись произнесенные несколько раз слова «контроль над сознанием». Испытывая чувство вины, она свернула к боковому входу, быстро прошла к лифту и поднялась на четвертый этаж. «Контроль над сознанием», – подумала она. Воскресные выпуски газет с этим «контролем над сознанием» раздуют сенсацию. А потом на следующей неделе появятся важные редакционные статьи, а потом еще более важные статьи в медицинских журналах – об опасностях, таящихся в неконтролируемых и безответственных научных исследованиях и экспериментах. Она буквально видела их заголовки. «Контроль над сознанием». Боже! Истина заключается в том, что сознание всех людей в той или иной мере контролируется, и все этому обстоятельству даже рады. Самые могущественные контролеры сознания – родители. Они наносят максимальный урон. Теоретически почему-то всегда забывают, что никто не рождается с предрассудками, неврозами или страхами: эти душевные свойства требуют направляющую руку. Разумеется, родители не намеренно вредят собственным детям. Они просто-напросто внушают установки, которые, по их разумению, окажутся полезными и важными для детей в жизни. Новорожденные – своего рода компьютеры, требующие программного обеспечения. И они заучат все, чему бы их ни учили: от плохой грамматики до плохих установок. Как и компьютеры, они неразборчивы, они не умеют выбирать между правильными и порочными идеями. Аналогия достаточно точная: многие отмечают инфантильность компьютеров и их способность воспринимать все буквально. Например, если вы задаете команду «Надень ботинки и носки», компьютер ответит, что носки не налезают на ботинки. Весь период программирования завершается к семилетнему возрасту. Расовые установки, сексуальные установки, этические установки, религиозные, национальные… Гороскоп устанавливается, и детей отпускают вращаться по предначертанным траекториям. «Контроль над сознанием»… А как насчет такой простой вещи, как социальные условности? Вроде рукопожатия при встрече или знакомстве? Или вроде стояния лицом к дверям в лифте. Или движения по левой стороне на эскалаторе? Или вилка слева, нож справа при сервировке стола? Да ведь их сотни – подобных условностей, необходимых людям для стереотипизации своего социального поведения и общения. Исключите хотя бы одну из них – и в душе возникнет непереносимая тревога. Люди нуждаются в контроле над сознанием. Они рады этому контролю. Они безнадежно одиноки и беспомощны без него. Но стоит группе людей попытаться разрешить животрепещущую проблему сегодняшнего дня – неконтролируемого насилия – и тут же все возопят: ах, контроль над сознанием! Контроль над сознанием! А что лучше: контроль или полная свобода? Она доехала до четвертого этажа, миновала нескольких полицейских в коридоре и зашла в свой кабинет. Там сидел Андерс с сумрачным видом. Он только что положил трубку. – У нас первый успех. – Да? – Ее раздражение сразу прошло, сменившись нетерпеливым ожиданием новостей. – Да. Но будь я проклят, если понимаю, что это значит. – А что случилось? – Описание Бенсона и его фотографию распространили в центре города, и кто-то его узнал. – Кто же? – Клерк из отдела градостроительства в Сити-холле. Он заявил, что дней десять назад Бенсон к ним приходил. В отделе градостроительства хранятся спецификации всех общественных зданий в городе. Росс кивнула. – Так вот, Бенсон приходил узнать кое-какие данные об одном здании. Ему хотелось взглянуть на схему электропроводки. Он назвался инженером-электриком и показал какое-то удостоверение. – Девушки в его доме говорили, что он приходил за какими-то чертежами. – Да, очевидно, он получил их в отделе градостроительства. – И что это за чертежи? – Схемы внутренних коммуникаций Университетской больницы, – ответил Андерс. – Теперь он знаком со всей системой электропроводки в вашей клинике. И что вы мне на это скажете? Они молча переглянулись.* * *
К восьми часам Росс почти засыпала на ногах. Шея сильно разболелась, началась головная боль. Она поняла, что выбора у нее больше нет, – или она поспит хоть немного, или упадет в обморок. – Если я понадоблюсь вам, можете найти меня на этаже, – сказала она Андерсу. Она пошла по коридору Центра мимо полицейских. Росс уже не обращала на них внимания. Теперь ей казалось, что в коридорах Центра полицейские толклись бог знает с каких пор. Она заглянула в кабинет Макферсона. Он сидел за столом, свесив голову на грудь, и дремал, издавая короткие отрывистые вздохи. Казалось, его мучают во сне кошмары. Она тихо затворила дверь. Мимо пробежал санитар, неся на подносе переполненные окурками пепельницы и пустые кофейные чашки. Странно, что санитар занимается работой уборщицы. Это зрелище навело ее на некий вопрос, который она никак не могла сформулировать. Неопределенность мысли продолжала ее мучить, но в конце концов она выбросила ее из головы. Она слишком устала и уже была не способна ясно мыслить. Она подошла к одному из лечебных кабинетов, заглянула внутрь и увидела, что там никого нет. Она вошла, плотно закрыла за собой дверь и легла на смотровую кушетку. И почти мгновенно заснула.15
В холле Эллис смотрел себя в передаче одиннадцатичасовых новостей. Он включил телевизор отчасти из-за тщеславия, отчасти из-за мрачного любопытства. Здесь же находились Герхард, Ричардс и капитан Андерс. На экране Эллис заглядывал, чуть прищурившись, в объектив камеры и отвечал на вопросы репортеров. У самого его лица маячили микрофоны, но он себе казался вполне спокойным. Это его обрадовало. И он счел свои ответы здравыми. Репортеры задавали ему вопросы об операции, и он давал им краткие и доходчивые пояснения. Потом кто-то спросил: «А зачем нужна была эта операция?» «Пациент, – отвечал Эллис, – страдает от возобновляющихся приступов агрессивного поведения. У него органическая болезнь мозга – то есть его мозг травмирован. Мы пытались его подремонтировать. Мы стремимся предотвратить акты насилия». Никто бы не стал с этим спорить, подумал он. Даже Макферсона порадовал бы столь вежливый ответ. «Насколько распространенной является связь заболеваний мозга с агрессивным поведением?» «Нам неизвестно, насколько это распространенное явление, мы даже не знаем, насколько распространенным является нарушение мозговой деятельности. Но, по нашим подсчетам, около десяти миллионов американцев несомненно страдают серьезными дисфункциями мозга и еще пять миллионов имеют незначительные мозговые дисфункции». «Итого пятнадцать миллионов? – переспросил репортер. – Но это же каждый тринадцатый». Быстро он сосчитал, подумал Эллис. Сам он потом высчитал, что это каждый четырнадцатый. «Да, что– то около того, -отвечал он с экрана. – Два с половиной миллиона больных церебральным параличом. Два миллиона с конвульсивными расстройствами, в том числе с эпилепсией. Шесть миллионов умственно отсталых. Возможно, еще два с половиной миллиона страдают гиперкинетическим расстройством поведения». «И все эти люди агрессивны?» «Нет, безусловно, нет. Но значительная часть людей, совершающих акты насилия, если подвергнуть их тщательному осмотру, имеет те или иные поражения мозговых функций. Физические поражения. Это обстоятельство – серьезный довод против аргументации различных теорий, усматривающих все беды общества в бедности и расовой дискриминации, социальной несправедливости и тому подобном. Эти факторы, несомненно, способствуют агрессивному поведению. Но важным фактором является и физическое повреждение мозга. А физические повреждения мозга невозможно излечить социальными лекарствами». Репортеры на мгновение умолкли. Эллис помнил эту внезапно возникшую паузу. И он помнил, как сразу почувствовал себя увереннее. Он перехватил инициативу и теперь сам дирижировал этим шоу. «Когда вы говорите „агрессивное поведение“…» «Я имею в виду акты неспровоцированного насилия со стороны одиночек. Это – серьезнейшая проблема современного мира. Насилие. Это и важнейшая проблема нашей страны. В 1969 году в нашей стране было убито или подверглось нападению больше людей, чем было убито или ранено за все годы вьетнамской войны. В частности…» На репортеров это заявление произвело ошеломляющее впечатление. «…произошло 14 560 убийств, 36 500 изнасилований, 306 500 случаев нападений с отягчающими обстоятельствами. В итоге мы имеем треть миллиона случаев насилия. А сюда не включены все случаи летального исхода автомобильных катастроф и физических увечий из-за пользования автомобилем. За этот же период мы имеем 56 000 смертельных исходов в автокатастрофах и три миллиона увечий». – Ты всегда был асом по части статистики, – заметил Герхард. – Впечатляет? – отозвался Эллис. – Да! Высший класс. Но у тебя какое-то не внушающее доверия выражение лица. – Это мое обычное выражение. Герхард расхохотался. «И вы считаете, что эти данные отражают уровень физических повреждений мозга?» «В значительной степени, – ответил Эллис. – В весьма значительной степени. Один из способов установить физическое повреждение мозга у того или иного индивида – это история повторяющихся случаев его агрессивного поведения. Есть немало ярких тому примеров. У Чарлза Уитмена, убившего семнадцать человек в Техасе, была злокачественная опухоль мозга, и за много недель до совершения этого преступления он признался своему психиатру, что его посещает намерение забраться на башню и стрелять с нее в людей. Ричард Спек был повинен в ряде актов крайне жестокого насилия, прежде чем он убил восемь медицинских сестер. Ли Харви Освальд неоднократно нападал на окружающих, в том числе и на собственную жену. Это самые известные случаи. Ежегодно происходит треть из миллионов случаев, которые не столь известны. Мы стараемся предотвратить агрессивное поведение с помощью хирургического вмешательства. Вряд ли к этому стоит относиться с предубеждением. Я считаю, что это благородная цель, имеющая огромную важность для общества». "Не считаете ли вы, что это и есть «контроль над сознанием?» «Скажите, как бы вы определили обязательное образование, получаемое детьми в системе средних школ?» «Средним образованием», – ответил репортер. На этом интервью закончилось. Эллис вскочил, недовольный. – Они выставили меня круглым идиотом! – Ничуть! – возразил Андерс.13 МАРТА 1971 ГОДА, СУББОТА: ЗАВЕРШЕНИЕ
1
Ее избивали, нанося жестокие сокрушительные удары. Она каталась по земле и стонала. – Эй! Проснись! – Герхард потряс ее за плечо. – Проснись, Джан! Она открыла глаза. Вокруг было темно. Кто-то склонился над ней. – Давай-давай, просыпайся… Она зевнула. От зевка токи боли пронзили шею. – Что такое? – Тебе звонят. Это Бенсон! Услышав это известие, она в ту же секунду проснулась. Герхард помог ей подняться, и она помотала головой, чтобы окончательно прийти в себя. Шея нестерпимо болела, все тело ломило – невозможно было пошевелиться, но она не обращала внимания на боль. – Где? – В «Телекомпе». Она вышла в коридор и сощурилась от яркого света. В коридоре еще толпились полицейские, но теперь у них был утомленный вид, глаза слипались, губы чуть кривились. Она последовала за Герхардом в «Телекомп». Ричардс протянул Росс телефонную трубку со словами: – Она идет. Джанет взяла трубку. – Алло! Гарри? Стоя в дальнем углу кабинета, Андерс слушал их разговор по параллельному аппарату. – Я неважно себя чувствую, – сказал Гарри Бенсон. – Я хочу, чтобы это прекратилось, доктор Росс. – А в чем дело, Гарри? – Она распознала в его голосе нотки усталости и почти детской капризности. Интересно, что бы сказала подопытная крыса после круглосуточной стимуляции? – Плохи дела, я ужасно устал. – Мы можем вам помочь. – Эти ощущения… – продолжал Бенсон. – Я уже от них устал. Вот и все. Просто устал. Я хочу, чтобы они прекратились. – Вы должны дать нам возможность помочь вам, Гарри. – Я не верю, что вы сможете. – Надо нам доверять, Гарри. Наступила долгая пауза, Андерс взглянул на Росс. Она пожала плечами. – Алло, Гарри? – Лучше бы вы не делали… Андерс взглянул на часы. – Что? – Операцию. – Мы можем все исправить, Гарри. – Я хотел сам все исправить. – Он опять заговорил детски капризным голосом. – Мне захотелось вытащить провода. Росс нахмурилась. – И вы попробовали? – Нет. Я попробовал развязать бинты, но было так больно! Не нравится мне эта боль. Не люблю, когда больно. Да, он и впрямь как ребенок. Интересно, подумала она, эта регрессия – какой-то особый побочный эффект или просто результат его страха и усталости? – Хорошо, что вы не пытались их вытащить… – Но надо же что-то делать! Надо же прекратить эти ощущения! Я хочу починить компьютер. – Гарри, этого нельзя делать! Мы сами все исправим! – Нет, я сам. – Гарри! – произнесла она тихим, успокаивающим, почти материнским тоном. – Гарри, пожалуйста, верьте нам. Ответа не последовало. На другом конце провода слышалось шумное дыхание. Она обвела комнату взглядом, останавливаясь на напряженных лицах присутствующих. – Гарри, пожалуйста, верьте нам. Хотя бы на этот раз. И тогда все будет в порядке. – Меня ищет полиция. – Здесь нет полиции, – сказала она. – Все уже ушли. Вы можете спокойно прийти сюда. Все будет хорошо. – Раньше вы меня обманывали! – Голос опять капризный. – Нет, Гарри. Просто произошла ошибка. Если вы сейчас придете сюда, все будет хорошо. Наступило долгое молчание, потом Гарри вздохнул. – Извините, – сказал он. – Я-то знаю, чем все закончится. Я должен сам починить компьютер. – Гарри… Раздался щелчок, и в трубке послышались короткие гудки. Росс положила трубку. Андерс тут же набрал номер телефонной компании и попросил определить номер, с которого только что звонили. Вот почему он поглядывал на часы, подумала Росс. – Черт! – воскликнул Андерс и бросил трубку. – Они не могут определить номер. Они даже не могут установить, откуда звонят! Идиоты! – Он сел на стул. – Бенсон вел себя как ребенок, – сказала Росс, качая головой. – А что он имел в виду, говоря, что починит компьютер? – Видимо, он хочет отсоединить контакты, вживленные ему в плечо. – Но он же сказал, что уже пытался. – Может, пытался, может, и нет, – ответила Росс. – Он в отчаянии – под воздействием всех полученных стимуляций и перенесенных приступов. – А это возможно – вытащить провода и отключить компьютер? – Да. Во всяком случае, наши подопытные животные так делают. Обезьяны… – Она потерла глаза. – Есть кофе? Герхард налил ей чашку. – Бедняга Гарри, – сказала она. – Он, наверное, совсем обезумел от ужаса. – А как вы думаете, насколько велико это чувство отчаяния? – спросил Андерс. – Достаточно велико… Сахар остался? – Сахара нет, – ответил Герхард. – Кончился часа два назад. – Не понимаю… – сказала она. – У него есть схема прокладки электрокабеля в больнице, – сказал Андерс. – А главный компьютер – компьютер, с помощью которого проводилась его операция, – находится в главном здании, в подвале. Росс поставила чашку на стол, уставилась на полицейского, нахмурилась, снова потерла глаза, взяла чашку и снова поставила ее. – Не знаю, – наконец пробормотала она. – Пока вы спали, звонил патологоанатом, – сказал Андерс. – Он пришел к выводу, что Бенсон ударил танцовщицу отверткой. Бенсон совершил нападение на механика в аэропорту, совершил нападение на Морриса. Машины и люди, так или иначе с машинами связанные… Моррис ведь имел отношение к процессу превращения Бенсона в машину. Росс улыбнулась. – Но я-то психиатр. – Я просто спрашиваю. Это возможно? – Конечно, вполне возможно… Снова зазвонил телефон. Росс сняла трубку. – Центр нейропсихиатрических исследований! – Тихоокеанская телефонная компания, – сказал мужской голос. – Мы проверили прошлый телефонный звонок для капитана Андерса. Он у вас? – Минуту! – Росс кивнула капитану Андерсу, и тот снял трубку параллельного аппарата. – Андерс слушает! – Наступила долгая пауза, после чего он сказал: – Повторите, пожалуйста! И в каком промежутке вы проверяли? Понятно. Спасибо. Он положил трубку и стал крутить диск. – Расскажите-ка мне об этом ядерном энергоблоке, – попросил он. – А что такое? – Я хочу знать, что произойдет в случае его повреждения. – Андерс отвернулся от присутствующих в кабинете: на другом конце сняли трубку. – Дайте мне группу гражданской обороны. Это Андерс из отдела убийств. Он обернулся к Росс. – Он носит на себе тридцать семь граммов радиоактивного плутония-239, – сказала Росс. – Если контейнер разрушится, все находящиеся в непосредственной близости к нему люди и объекты получат значительную долю радиации. – Какие частицы излучаются? Она поглядела на него с удивлением. – Я ходил в колледж, – пояснил он, – и вообще-то умею читать и писать, когда в том есть необходимость. – Альфа-частицы, – ответила Росс. Андерс заговорил в трубку: – Это Андерс из отдела убийств. Пришлите фургон к Университетской больнице. У нас тут есть вероятность радиоактивной утечки. Человек и непосредственная среда могут получить заражение от излучателя альфа-частиц, плутоний-239. – Он взглянул на Росс. – Есть вероятность взрыва? – Нет, – покачала она головой. – Взрыва не будет… Хорошо. Понимаю. Вышлите их как можно скорее. Он положил трубку. – Вы не хотите объяснить, что происходит? – спросила Росс. – Телефонная компания проверила звонок Бенсона. Они уверены, что в этом промежутке времени в больницу не поступали звонки из города. Ни одного. Росс заморгала. – Вот именно! – продолжал Андерс. – Бенсон звонил откуда-то из больницы. Росс выглянула из окна четвертого этажа и стала наблюдать, как Андерс отдает приказания по крайней мере двадцати полицейским. Половина прибывших отправилась в главное здание больницы, остальные разбились на небольшие группы и стояли, переговариваясь и дымя сигаретами. Вскоре подъехал белый фургон гражданской обороны, и из него вышли трое в металлических костюмах. Андерс перебросился с ними несколькими фразами, кивнул и стал распаковывать странного вида прибор. Потом Андерс зашагал к зданию Центра. Стоя рядом с ней, Герхард тоже наблюдал за приготовлениями на улице. – Бенсону от них не уйти, – пробормотал он. – Знаю, – ответила она. – Я все думаю: есть ли способ его обезоружить и обездвижить. Нельзя ли достать переносной микроволновый излучатель? – Я уже думал об этом, – сказал Герхард. – Но это небезопасно. Невозможно в точности предугадать, какое воздействие он окажет на электронику Бенсона. И к тому же, сама знаешь, микроволновка накроет всех пациентов с сердечными стимуляторами… – Неужели ничего нельзя сделать? Герхард покачал головой. – Должен же быть выход! – настаивала она. Он отрицательно помотал головой. – Да и к тому же очень скоро нейтрализующее воздействие будет оказывать инкорпорированная среда Бенсона. – Теоретически рассуждая! Герхард пожал плечами. Понятие «инкорпорированной среды» придумали сотрудники отделения «Развитие» ЦНПИ. Идея была проста, но смысл ее был куда глубже, чем могло показаться на первый взгляд. Началось все с общеизвестного: мозг испытывает воздействие среды. Среда порождает некий психический опыт, который превращается в воспоминания, установки и привычки – конкретные предметы и явления запечатлеваются в проводящих путях мозговых клеток. А эти пути фиксируются каким-то образом химическими или электрическими соединениями. Точно так же, как тело простого рабочего видоизменяется в зависимости от выполняемой им работы, так и мозг человека видоизменяется под воздействием пережитого опыта. Но эти нейронные изменения, как и мозоли на руках рабочего, никуда не исчезают после завершения того или иного воздействия среды. В этом смысле мозг инкорпорировал среду прошлого опыта. В сущности человеческий мозг есть сумма прошлого опыта – и таковым остается после того, как тот или иной опыт давно стал достоянием истории. А это означает, что причина болезни и метод лечения могут быть совершенно несовместимы. Причина расстройства поведения может лежать в детском опыте, но излечить это расстройство невозможно путем устранения причины, так как сама причина уже давно не имеет места в жизни взрослого человека. Поэтому лекарство надо искать совсем в другом направлении. Как говорили ребята из отделения «Развитие»: «Пожар может возникнуть из-за спички, но уж когда огонь полыхает, его не потушишь, просто загасив спичку. Проблема уже не в спичке. Проблема – в огне». Что же касается Бенсона, то он испытывал в течение двадцати четырех часов интенсивные стимуляции, порожденные имплантированным компьютером. Эти стимуляции оказали страшное воздействие на его мозг, породив новый опыт, новые ожидания, новые установки. В его мозг была как бы инкорпорирована новая среда. И очень скоро станет невозможно предсказать реакции его мозга. Потому что это уже был не прежний мозг Бенсона, а совершенно другой мозг, продукт его нового жизненного опыта. В кабинет вошел Андерс. – У нас все готово, – сказал он. – Мы видели. – Я поставил по два человека у каждого выхода из подвала, двоих у входа, двоих у запасного выхода из отделения «Скорой помощи» и по двое – у каждого из трех лифтов. На лечебных этажах людей я снял – не стоит создавать там панику. Как предусмотрительно, подумала она, но ничего не сказала. Андерс взглянул на часы. – Без двадцати час. Ну а теперь кто-нибудь покажет мне главный компьютер? – Он в подвале, – сказала Росс, кивнув в сторону главного здания. – Вон там. – Вы не хотите меня туда проводить? – Конечно! – Ей было все равно. Она уже не питала никаких иллюзий относительно своей способности как-то влиять на ход событий. Она поняла, что попала в неумолимый водоворот, куда вовлечены десятки людей, их поступков и решений… Чему быть, того не миновать. Она пошла с Андерсом по коридору и вдруг вспомнила миссис Крейл. Странно: она не думала о миссис Крейл уже много лет. Эмили Крейл была ее первой пациенткой много лет назад. Она лежала в психиатрическом отделении. Эта пятидесятилетняя женщина была матерью взрослых детей. Она досаждала мужу. У нее была депрессия с суицидальными наклонностями. Джанет Росс взялась за эту пациентку с чувством личной ответственности за ее судьбу. Она была тогда молода и преисполнена энтузиазма и стала сражаться с фобиями миссис Крейл как генерал на войне: она мобилизовала все ресурсы, она разрабатывала стратегию, намечала планы предстоящих сражений. Она нянчилась с миссис Крейл после ее двух неудачных попыток самоубийства. А потом она осознала, что существуют пределы ее энергии, умения и знаний. Состояние миссис Крейл не улучшалось, ее попытки самоубийства становились все изощреннее, и в конце концов ей удалось наложить на себя руки. К тому моменту Росс – на свое счастье – уже оставила всякую надежду помочь своей пациентке. Как рассталась с надеждой помочь Бенсону. Они уже дошли до конца коридора, как вдруг сзади из «Телекомпа» раздался крик Герхарда: – Джанет! Джанет! Ты здесь? Она вернулась в «Телекомп», за ней – и Андерс. На компьютерном пульте беспорядочно мигали сигнальные огни. – Ты только посмотри! – Герхард указал на один из дисплеев. ТЕКУЩАЯ ПРОГРАММА ЗАВЕРШЕНА ПРОГРАММА ИЗМЕНЕНА ВХОД 05 0402 01 00 ПРОГРАММА ИЗМЕНЕНА – Главному компьютеру задали новую программу! – сказал Герхард. – Ну и что? – Но это не мы! – А что за новая программа? – Не знаю. Мы не давали команду на изменение. Росс и Андерс смотрели на пульт. НОВАЯ ПРОГРАММА ЗАДАНА Далее ничего не последовало. На экране больше ничего не появилось. – Что это значит? – спросил Андерс. – Не знаю, – ответил Герхард. – Возможно, нас опережает какой-нибудь параллельный терминал, но это вряд ли возможно. Мы задали нашему терминалу приоритетное программирование на ближайшее время. Так что мы являемся единственным субъектом ввода изменений в программы. На дисплее вспыхнули новые строчки: НОВАЯ ПРОГРАММА: НЕИСПРАВНОСТЬ В МАШИНЕ ВСЕ ПРОГРАММЫ ЗАВЕРШЕНЫ ЗАВЕРШЕНЫ ЗАВЕРШЕНЫ ЗАВЕРШЕНЫ ЗАВЕРШЕНЫ ЗАВЕРШЕНЫ – Что-о-о? – Герхард начал нажимать клавиши на пульте, но скоро бросил это занятие. – Компьютер не воспринимает никаких команд. – Почему? – Видимо, что-то случилось с главным компьютером в подвале. Росс взглянула на Андерса. – Пойдемте, покажите мне этот компьютер, – сказал полицейский. И тут один из экранов погас. Все лампочки на пульте потухли. На экране появилась светящаяся точка. Потом погас второй дисплей, за ним и третий. Принтер перестал стрекотать. – Компьютер сам себя отключил, – сказал Герхард. – Может быть, ему в этом помогли, – предположил Андерс. Они с Росс пошли к лифту.* * *
Вечер был прохладный и влажный. Они торопливо шагали через парковку к главному зданию. Андерс проверял на ходу свой револьвер, пытаясь рассмотреть обойму при свете фонарей. – Я вот о чем хочу вас предупредить, – сказала Росс. – Вам не следует угрожать ему револьвером. У него будет неадекватная реакция. – Потому что он – машина? – улыбнулся Андерс. – Он просто никак не отреагирует. Если у него сейчас припадок, он просто его не увидит, не поймет, что это такое. Словом, не отреагирует на револьвер должным образом. Они вошли в здание через ярко освещенный главный вход и прошли к лифтам в глубине первого этажа. – Где у него расположен ядерный блок? – спросил Андерс. – Под кожей у правого плеча. – Где именно? – Вот здесь. – Она нарисовала у себя на правом плече треугольник. – Такого размера? – Да. Размером с пачку сигарет. – Ясно. Они спустились на лифте в подвал. В лифте с ними ехали два полицейских. Оба явно нервничали и держали ладони на кобурах. Пока они спускались, Андерс кивнул на свой револьвер. – Вам когда-нибудь приходилось стрелять из такой штуки? – Ни разу. – Никогда? – Никогда. Он ничего не сказал. Двери лифта разъехались. Им в лицо пахнуло влажной прохладой подвального помещения. Они выглянули в коридор: голые бетонные стены, по потолку бегут трубы, редкие электрические лампочки тускло светят над головой. Они вышли. Двери за ними закрылись. Они постояли, прислушиваясь. И ничего не услышали, кроме гудения электродвигателей где-то вдалеке. Андерс прошептал: – Кто-нибудь находится в подвале по вечерам? – Наладчики, – кивнула она. – И патологоанатомы, если у них есть работа. – Что, патологоанатомические лаборатории находятся здесь? – Да. – А где компьютер? – Вон там. Она повела его по тускло освещенному коридору. Прямо перед ними была прачечная. Заперто, но огромные тележки с грязным бельем стояли в коридоре у двери. Андерс внимательно осмотрел тюки с бельем, после чего они направились к кухне. Кухня в этот поздний час тоже не работала, но свет в помещении горел, освещая огромный зал с покрытыми кафелем стенами и длинные ряды стальных печей. – Здесь короче, – сказала Росс, проводя Андерса через кухню. Их шаги отдавались гулким эхом от кафельных стен. Андерс шагал спокойно, держа револьвер чуть впереди и водя стволом по сторонам. Пройдя кухню, они попали в другой коридор, почти такой же, из которого только что ушли. Андерс вопросительно взглянул на нее. Она поняла, что он перестал ориентироваться, и вспомнила, как сама не за один месяц изучила эти лабиринты коридоров в подвале главного здания. – Теперь направо, – шепнула она. Они прошли рядом с плакатом на стене: СОТРУДНИКИ! СООБЩАЙТЕ О ВСЕХ ПРОИСШЕСТВИЯХ ВЫШЕСТОЯЩЕМУ НАЧАЛЬСТВУ. На плакате был изображен мужчина с порезом на пальце. Дальше они увидели еще одно воззвание: ВАМ НУЖЕН ЗАЕМ? ОБРАТИТЕСЬ В КАССУ ВЗАИМОПОМОЩИ. Они повернули направо и попали в небольшое помещение, где были установлены торговые автоматы: горячий кофе, булочки, сандвичи, леденцы. Она вспомнила, как в свое время жила в общежитии больницы и вечерами спускалась сюда перекусить. В те добрые старые времена профессия врача казалась ей благородным и многообещающим занятием. Сколь радужные перспективы открывались ей тогда в жизни, все это обещало быть таким удивительным. Надо же: она будет врачом! Андерс осмотрел помещение и остановился. – Взгляните! – прошептал он. Она оглянулась и вздрогнула. Все автоматы были разбиты. Пакетики с леденцами и сандвичи в обертках были разбросаны по полу. Из автоматического кофейника тонкой струйкой бежал кофейный ручей. Андерс осторожно подошел, стараясь не наступать в кофейные и лимонадные лужи, и ощупал пробоины в металлическом каркасе автоматов. – Похоже на топор, – сказал он. – Где же он раздобыл топор? – Топоры можно снять со щита противопожарного инвентаря. – Но здесь я что-то топора не нахожу, – сказал он, оглядываясь вокруг. Потом взглянул на нее. Росс ничего не сказала. Они покинули зал торговых автоматов и двинулись дальше по коридору. Скоро они подошли к новому перекрестку подземных ходов. – Ну и куда теперь? – Налево. Мы уже близко. Далеко впереди коридор сворачивал направо. Росс знала, что там, за углом, находится хранилище историй болезни, а за ним – главный компьютер. Планировщики специально расположили компьютер рядом с хранилищем, потому что администрация намеревалась постепенно внести в память компьютера всю документацию. И вдруг Андерс замер на месте. Она тоже остановилась и прислушалась. До них донесся звук шагов и голос – кто-то мурлыкал мелодию. Андерс приложил палец к губам и жестом попросил Росс не двигаться. А сам шагнул вперед, к повороту. Мурлыканье приближалось. Андерс остановился у поворота и осторожно заглянул за угол. Росс задержала дыхание. – Эй! – раздался громкий мужской голос, и в то же мгновение рука Андерса точно змея метнулась за угол и на полу во весь рост растянулся мужчина. – Эй! – снова крикнул незнакомец. С грохотом покатилось ведро с водой. Росс узнала пожилого слесаря и подошла к нему. – Какого… – Шшшш! Тихо! – она приложила палец к губам и помогла ему подняться. Вернулся Андерс. – Не выходите из подвала, – сказал он слесарю. – Идите в кухню и ждите. И не пытайтесь выйти из подвала! – Он произнес эти слова злобным шепотом. Росс поняла почему. Всякий, кто покажется из подвала, будет убит наповал находящимися в засаде полицейскими. Слесарь перепуганно кивал. – Все в порядке, – успокаивала его Росс. – Но я же ничего не сделал. – Тут скрывается человек, которого мы ищем. Подождите, пока все кончится. – Оставайтесь в кухне, – повторил Андерс. Слесарь кивнул, отряхнулся и поспешил прочь. На ходу он обернулся и покачал головой. Росс с Андерсом пошли дальше, свернули за угол и оказались перед входом в хранилище. На стене располагалась большая вывеска: ИСТОРИИ БОЛЕЗНИ Андерс вопросительно посмотрел на нее. Она кивнула. Они вошли… Хранилище занимало огромное помещение, сплошь уставленное полками от пола до потолка. Это было похоже на большой библиотечный фонд. Андерс на мгновение замер. – Большая у нас картотека, –сказала она. – Это бумаги на всех пациентов вашей больницы? – Нет. Только на тех, кто побывал у нас за последние пять лет. Остальные хранятся в архиве. – Господи! Они бесшумно пошли вдоль стеллажей. Андерс держал револьвер на изготовку. Время от времени он останавливался и сквозь проемы между стеллажами смотрел в глубь помещения. Там никого не было. – Здесь кто-нибудь дежурит? – Дежурный должен быть. Она оглядела ряды картонных корешков. Хранилище всегда внушало ей благоговейный ужас. Будучи практикующим врачом, она привыкла иметь дело с большим числом пациентов. Она лечила сотни и осматривала тысячи больных. А хранилище историй болезни клиники насчитывало миллионы папок, но ведь это было только одно медицинское учреждение, в одном городе, в одной стране. Миллионы и миллионы пациентов. – У нас в конторе нечто похожее, – сказал Андерс. – Часто у вас теряют дела? – Постоянно. Он вздохнул. – У нас тоже. В это мгновение из-за угла вышла девчушка лет пятнадцати или шестнадцати. В руках она держала кипу папок. Андерс инстинктивно навел на нее револьвер. Девочка взглянула на него, выронила папки и закричала. – Тише! – прошипел Андерс. Крик резко оборвался, превратившись в всхлип. У девочки округлились глаза. – Я полицейский, – прошептал Андерс. Он вытащил бумажник и показал свое удостоверение. – Ты тут никого не видела? – Кого? – Вот этого мужчину, – Андерс продемонстрировал ей фотографию Бенсона. Она посмотрела на фотографию и покачала головой. – Ты уверена? – Ну… не могу сказать… – Нам лучше пройти к компьютеру, – сказала Росс. Ей почему-то стало неловко от того, что они напугали девочку. Администрация нанимала старшеклассников и студентов колледжей на секретарскую работу-почасовку в архиве и хранилище. Платили им гроши. Росс и сама помнила, как ее однажды напугали в таком же возрасте. Она шла по лесу с мальчиком. И они увидели змею. Мальчик сказал, что это гремучая змея, и она перепугалась до смерти. А потом узнала, что он просто ее дразнил. Змея была совершенно безвредной. И она с тех пор… – Ладно, – Андерс прервал ее мысли. – Компьютер так компьютер. Куда? Росс пошла впереди. Андерс обернулся на девочку: та подбирала с пола папки. – Слушай, – обратился он к девочке. – Если увидишь этого человека, не разговаривай с ним. Ничего не делай – только кричи что есть мочи. Поняла? Девочка кивнула. И тут Росс поняла, что на этот раз гремучая змея – настоящая. Все теперь было взаправду. Они пошли по коридору и скоро добрались до компьютерного отсека. Это было единственное место в подвале, где все имело вполне цивилизованный вид. Голый бетонный пол здесь был застелен голубым ковровым покрытием. Одну стену коридора пробили и вместо нее установили стеклянную перегородку, сквозь которую была видна комната с компонентами компьютера. Росс вспомнила, как устанавливали компьютер: тогда она еще подумала, что эта стеклянная перегородка – излишняя роскошь. О чем она и сказала Макферсону. – Пусть люди видят, что там происходит, – ответил ей тогда Макферсон. – В каком смысле? – В том смысле, что компьютер – обычная машина. Только больше и дороже, чем прочие, но тем не менее – машина. Пусть люди к ней привыкают. Не надо ее бояться или обожествлять. Пусть они привыкнут к компьютеру как к повседневной бытовой вещи. И все же всякий раз, проходя мимо компьютерного зала, она испытывала прямо противоположные чувства: особые условия содержания аппаратуры, ковровая дорожка на полу, дорогостоящее оборудование – все это заставляло относиться к компьютеру как к чему-то необычному и уникальному. Особенно ее поражало то, что во всей больнице ковровое покрытие на полу можно было увидеть еще только в одном месте – перед входом в часовенку на первом этаже. В этом подвальном помещении у нее возникала всегда одна и та же мысль: храм компьютера. А какая разница компьютеру – есть или нет ковры на полу? Во всяком случае, работники клиники по-своему воспринимали зрелище за стеклянной перегородкой. На стекле было приклеено сделанное от руки объявление: НЕ КОРМИТЕ И НЕ ДРАЗНИТЕ КОМПЬЮТЕР. Они с Андерсом пригнулись к полу, ниже стеклянной перегородки. Андерс осторожно заглянул внутрь. – Ну что? – прошептала она. – Кажется, он там. Тогда она тоже заглянула. Сердце у нее в груди вдруг сильно забилось. Все тело напряглось. В помещении стояло шесть громоздких блоков памяти, большой Г-образный пульт центрального процессора, принтер, считывающие устройства для перфокарт и два дисковода. Оборудование весело поблескивало: острые края аппаратуры были окантованы алюминиевыми угольниками. В потолке горели люминесцентные лампы. Она никого не заметила – только оборудование. Всеми забытое, тихо покоящееся здесь, оно напомнило ей каменные колонны Стоунхенджа. И потом она его увидела. Бенсон стоял между двумя магнитофонами. Белый костюм санитара, черные волосы. – Это он, – шепнула она. – Где дверь? – прошептал Андерс. Он зачем-то снова проверил барабан своего револьвера. С тихим щелчком барабан встал на место. – Там, чуть дальше, – ответила она и указала на дверь в десяти футах от них. – Другие входы или выходы есть? – Нет. Сердце ее все еще учащенно билось. Она переводила взгляд со ствола револьвера на лицо Андерса и обратно. – Ладно. Оставайтесь здесь, – с этими словами Андерс легко пригнул ее к полу, а сам, согнувшись, двинулся к двери. На полпути он остановился, встал на колени и оглянулся на нее. Она с удивлением отметила про себя, что он испуган. У него было бледное лицо, тело напряглось. Он вытянул руку и поднял револьвер. Нам всем страшно, подумала она. И потом, с грохотом распахнув дверь, Андерс впрыгнул в компьютерный зал и упал животом на пол. Она услышала его страшный крик: «Бенсон!!!» И сразу же за этим криком последовал выстрел. Потом второй и третий. Она не могла понять, кто стрелял. Она видела только ноги Андерса. Из раскрытой двери вился сероватый дымок и медленно поднимался к потолку. Прогремели еще два выстрела, и раздался громкий крик. Она зажмурилась и прижалась щекой к ковровому покрытию. – Бенсон! Перестань, Бенсон! – заорал Андерс. Этим ничего не добиться, подумала она. Неужели Андерс этого не понимает? Один за другим прогрохотали еще несколько выстрелов. И вдруг стекло над ее головой разлетелось вдребезги и большие осколки упали ей на плечи и на волосы. Она стряхнула их. И тут неожиданно через разбитое стекло-перегородку в коридор выпрыгнул Бенсон и упал рядом с ней. Он был всего в нескольких шагах от нее. Она заметила, что одна нога у него в крови: красное пятно расплывалось на белой штанине. – Гарри… Голос у нее сорвался. Она ужасно испугалась. Она знала, что ей не следует бояться этого человека – что этим она оказывает плохую услугу своему пациенту, предает собственную профессию, утрачивая доверие в его глазах. И тем не менее она испугалась. Бенсон взглянул на нее пустыми невидящими глазами. Он побежал по коридору. – Подождите, Гарри! – Ничего! – сказал Андерс. Он выскочил из компьютерного зала и бросился Бенсону вдогонку, сжимая револьвер в руке. Вид полицейского при исполнении служебных обязанностей в этой ситуации показался Росс абсурдным: ей захотелось рассмеяться. Она слышала топот ног бегущего Бенсона, глухим эхом отдававшийся от потолка и стен подвального коридора. Андерс исчез за углом, преследуя беглеца. До ее слуха донесся нестройный топот двух пар ног. Росс осталась одна. Она встала на ноги, у нее кружилась голова, тошнило. Она понимала, что сейчас произойдет. Бенсон, как загнанный в западню зверь, будет искать запасной выход. И как только он выскочит на улицу – на открытое и безлюдное место – поджидающий его там полицейский выстрелит в упор. Все выходы из здания перекрыты. Спастись ему невозможно. Ей не хотелось присутствовать при этом. Но она вошла в компьютерный зал и огляделась по сторонам. Главный компьютер был разгромлен. Два блока памяти перевернуты, основной пульт пробит во многих местах, провода вырваны с корнем и свисали спутанными клочьями к полу. Провода искрились. Надо бы обесточить, подумала она. А то может начаться пожар. Она огляделась вокруг в поисках огнетушителя и увидела топор Бенсона в углу. А потом заметила и пистолет. Она с любопытством подняла его с пола. Странно: такой тяжелый – куда тяжелее, чем она предполагала. Большой, маслянистый, холодный. Она знала, что у Андерса револьвер. Значит, это пистолет Бенсона. Она недоверчиво смотрела на пистолет, точно кусок металла мог что-то сообщить или объяснить ей. Откуда– то из глубины подвала один за другим прозвучали четыре револьверных выстрела и эхом отозвались в лабиринте коридоров. Она подошла к разбитому стеклу и выглянула. И ничего не увидела и не услышала. Наверное, все кончено. Росс обернулась на шипение искр, бегущих по проводке компьютера. И услышала монотонно повторяющиеся хлопки. Она увидела, что одна катушка с магнитной лентой крутится вхолостую и обрывок ленты колотит по корпусу блока памяти. Росс подошла и отключила блок. Потом взглянула на один из дисплеев. Там возникало только одно слово: ЭРМИНА. И так до бесконечности. ЭРМИНА, ЭРМИНА… Потом раздались еще два выстрела – уже чуть ближе. Она поняла, что Бенсон все еще жив, все еще убегает. Она стояла в углу разгромленного компьютерного зала и чего-то ждала. Еще выстрел – совсем близко. Росс присела за одним из блоков памяти и услышала приближающиеся шаги. Она подумала: вот смех-то! Бенсон несколько минут назад прятался за этим стальным ящиком, а теперь она сама прячется здесь же, точно компьютер может каким-то образом спасти ее от опасности. Она услышала глубокий вздох: человек ловил губами воздух. Шаги были совсем рядом. Дверь в компьютерный зал открылась и с грохотом захлопнулась. Она все еще тихо сидела на корточках и не могла видеть происходящего. Мимо компьютерного зала кто-то пробежал. Топот ног скоро растаял далеко в коридоре. Все стихло. Она услышала дыхание и кашель. Росс выпрямилась во весь рост. Гарри Бенсон в разорванной куртке санитара, с окровавленной левой ногой сидел на ковре, припав к стене. Он сильно вспотел и тяжело, порывисто дышал. Он устремил взгляд прямо перед собой, точно не подозревая о ее присутствии. Она, все еще сжимая пистолет в руках, почувствовала облегчение. Ну, теперь все должно получиться. Она вернет его в Центр живым. Полицейские не убили его, и – какая невероятная удача! – он остался с ней один на один. Она вдруг почувствовала радость. – Гарри… Он поднял на нее взгляд и моргнул. В первый момент он не узнал ее, потом улыбнулся. – Привет, доктор Росс. Приятная улыбка. Перед глазами у нее промелькнуло видение: Макферсон важно пожимает ей руку и благодарит за то, что ей удалось спасти проект и привести Бенсона назад живым. А потом она вспомнила – совсем не к месту, – как ее отец вдруг почувствовал себя плохо и ему пришлось выйти из зала, где проходила церемония вручения дипломов об окончании медицинского колледжа. И почему это она сейчас об этом вспомнила? – Все будет хорошо, Гарри, – сказала она. Ее голос звучал доверительно и твердо. И это ее обрадовало. Ей хотелось вселить в него уверенность, успокоить его, поэтому она стояла не шевелясь, не делая попыток приблизиться к нему. Но не выходила из-за стального ящика. Он тяжело, с хрипом, дышал и молчал. Потом оглядел изуродованное оборудование. – Это я сделал, – сказал он. – Правда? – С вами все будет хорошо, Гарри. Она быстро обдумывала, что надо предпринять в отношении Бенсона. Сегодня же нужна будет срочная операция на левой ноге, а утром они отключат его компьютер, перепрограммируют электроды и все исправят. Катастрофы можно будет избежать. Это просто невероятно – как же ей повезло! Им всем повезло. Эллис сохранит свое место. Макферсон будет расширять фронт исследований. Они ей будут благодарны. Они оценят ее достижение и по достоинству… – Доктор Росс! – Он стал приподниматься, морщась от боли. – Не надо двигаться. Оставайтесь на месте, Гарри! – Мне надо… – Оставайтесь там, Гарри. Бенсон заморгал, и улыбка на его губах растаяла. – Не называйте меня Гарри. Для вас я мистер Бенсон. Зовите меня мистер Бенсон. Она безошибочно распознала злобные нотки в его голосе. Это ее удивило и расстроило. Она-то пытается помочь ему. Неужели он не понимает, что она единственная, кто хочет ему помочь? Остальные были бы только рады его смерти. Он все силился встать на ноги. – Не двигайтесь, Гарри! – повысила она голос, направив на него пистолет. Это был злой, враждебный жест. Он ее рассердил. Росс знала, что ей не следует на него сердиться, но она ничего не могла с собой поделать. Он по– детски усмехнулся, узнав знакомый предмет. – Это же мой пистолет! – Теперь он у меня. Он все еще улыбался – улыбка, похожая на гримасу боли, застыла на лице. Он выпрямился и тяжело привалился к стене. На ковре, там, где он лежал, образовалось большое темно-красное пятно. Он опустил глаза и увидел пятно. – Мне больно. – Не двигайтесь. Все будет хорошо. – Он прострелил мне ногу… – Бенсон оторвал взгляд от кровавого пятна и посмотрел на Росс. Он по-прежнему мучительно улыбался. – Вы же не станете стрелять, а? – Стану, если надо будет. – Вы же мой врач. – Стойте там, Гарри. – Нет, вы не станете стрелять, – Бенсон шагнул к ней. – Не подходите, Гарри. Он улыбнулся. Сделал еще шаг, пошатнулся, но удержался на ногах. – Нет, вряд ли станете. Его слова испугали ее. Она боялась убить его и боялась, что не сможет выстрелить. – Андерс! – закричала она. – Андерс! – Крик эхом полетел по коридору. Бенсон сделал еще шаг, не спуская с нее глаз. Пошатнувшись, он начал падать, но оперся о металлический корпус дисковода. От этого резкого движения куртка лопнула под мышкой. Он взглянул на лопнувший шов. – Порвался… – Стой там, Гарри! Стой там! – Точно с животным разговариваешь, подумала она. «Не кормите и не дразните животных». Она почувствовала себя укротительницей тигров в цирке. Он стоял, опершись на руку, и тяжело дышал. – Отдайте мой пистолет! Мне нужно. Отдайте! – Гарри… Со стоном он оттолкнулся от своей опоры и двинулся к ней. – Андерс!! – Зря вы это. Времени больше нет, доктор Росс. – Он пристально смотрел на нее. Она заметила, как расширились его зрачки в момент очередной стимуляции. – Ох, как же приятно! – сказал он и улыбнулся. Стимуляция, похоже, отвлекла его на какое-то время. Он переключился на себя, наслаждаясь испытанным ощущением. Когда он снова заговорил, голос его был спокойным и отрешенным. – Понимаете, они меня преследуют. Они обратили против меня все свои маленькие компьютеры. Запрограммировали их на охоту. На охоту и убийство. Основная человеческая программа. Вы понимаете? Охота и убийство. Он находился от нее всего в нескольких шагах. Она крепко сжимала в руках пистолет – как это делал Андерс. Но рука ее дрожала. – Пожалуйста, Гарри, не подходи. Пожалуйста. Он улыбнулся. И сделал еще один шаг. Она и сама не знала, что же ей делать, как вдруг почувствовала, что палец лег на спусковой крючок и пистолет выстрелил. Звук выстрела был оглушительный, пистолет дернулся в ладони, и рука подпрыгнула вверх, так что она сама едва не упала. Ее отбросило к стене. Бенсон моргал и ждал, пока рассеется дым. – Это не так-то просто, – улыбнулся он. Росс крепче сжала пистолет. Рукоятка потеплела. Она подняла оружие, но теперь рука дрожала куда больше прежнего. Она уняла дрожь, взяв правую ладонь левой. Бенсон наступал. – Дальше не подходи, Гарри. Я предупреждаю. Перед глазами у нее всплывало множество различных картин. Вот Бенсон в первый день их встречи: застенчивый мужчина с ужасной болезнью. Потом побежала лента кадров с участием Бенсона: собеседования, тесты, процедуры. Это был хороший парень – откровенный и напуганный. В том, что случилось, его вины не было. Во всем была повинна она, Эллис, Макферсон, Моррис. Потом она подумала о Моррисе – и вспомнила кровавое месиво, в которое превратилось его лицо. – Доктор Росс, – сказал Бенсон. – Вы же мой врач. Вы не можете причинить мне боль. Он был уже совсем близко. Он протянул руку к пистолету. Ее била дрожь. Росс смотрела, как его рука приближается к пистолету. Все ближе и ближе к стволу. Пальцы тянутся, тянутся. Она выстрелила в упор. С поразительной ловкостью Бенсон подпрыгнул и развернулся в воздухе всем телом, увертываясь от пули. Она обрадовалась. Ей удалось отогнать его, не ранив. Скоро подоспеет Андерс и поможет ей утихомирить Бенсона, а потом они отведут его в операционную. Бенсон тяжело рухнул на принтер и перевернул машину. Принтер вдруг застрекотал, бумажная лента поползла вверх, на ней появились какие-то буквы. Бенсон упал навзничь. Из груди крупными струями забила кровь. Белая куртка моментально окрасилась в красный цвет. – Гарри! – позвала она. Он не двигался. – Гарри! Гарри! Потом она с трудом могла вспомнить, что произошло дальше. Вернулся Андерс и забрал у нее пистолет. Он отвел ее в сторону. В компьютерный зал вошли трое мужчин в странных металлических костюмах и внесли длинную пластиковую капсулу на носилках. Они раскрыли капсулу. Внутри капсула была обита желтоватым материалом с рифленой поверхностью. Они подняли тело Бенсона – она отметила, как осторожно они действовали, стараясь не запачкать его кровью свою одежду, – и уложили внутрь капсулы. Потом закрыли ее и заперли на засовчики. Двое унесли капсулу. Третий стал обходить помещение со счетчиком Гейгера. Счетчик громко свиристел. Этот звук почему-то показался ей похожим на урчание разозленной обезьяны. Мужчина подошел к ней. Росс не видела его лица, скрытого серым шлемом. Стекло шлема запотело. – Лучше вам покинуть это помещение, – сказал он. Андерс обнял ее за плечи. Она расплакалась.Майкл КРАЙТОН ПАРК ЮРСКОГО ПЕРИОДА
Посвящается А.М. и Т.
«Рептилии вызывают омерзение своим холодным телом, блеклой окраской, извивающимся хрящевым хребтом, отвратительной кожей, злобным видом, неподвижным взглядом, неприятным запахом. Они издают резкие звуки, обитают в гнилых местах и очень ядовиты, Поэтому Создатель не особенно старался произвести их в большом количестве».Линней, 1797
«Возродить исчезнувшую с лица земли форму жизни – невозможно».Эрвин Чаргафф, 1972
ВВЕДЕНИЕ «ДЕЛО ИН-ДЖИН»
Уходящий XX век стал свидетелем «золотой лихорадки» в науке, достигшей особенно поразительных масштабов в безудержном и яростном стремлении извлечь выгоду из прикладной генетики. Исследования в этой области продвигались такими темпами и так мало комментировались, что их истинные размеры и смысл вряд ли можно полностью осознать. Биотехнология предвещает величайшую революцию в истории человечества. К концу этого десятилетия ее влияние на повседневную жизнь будет неизмеримо большим, чем влияние энергии атома или компьютеров. Как сказал один журналист: «Биотехнология изменит все аспекты человеческой жизни: нашу медицину, нашу еду, наше здоровье, наши развлечения, даже наши тела. Изменения коснутся всего и будут необратимы. Эта наука буквально преобразит лицо нашей планеты». Но биотехнологическая революция отличается от прежних научных преобразований тремя важнейшими характеристиками. Во-первых, она имеет широкую научную и материальную базу. Америка шагнула в эпоху атома благодаря работе лишь одного исследовательского центра в Лос-Аламосе. Она вошла в компьютерный век усилиями примерно дюжины компаний. Но биотехнологические исследования только в одной Америке проводятся сейчас более чем в двух тысячах лабораторий. Пятьсот корпораций ежегодно расходуют на эти цели пять миллиардов долларов. Во-вторых, большинство этих исследований проводится неосмотрительно или бездумно. Попытки изменить окраску форели, чтобы ее лучше было видно в водном потоке, создать деревья с квадратными стволами для удобства переработки или изобрести ароматизаторы, после ввода в организм которых вы всегда будете благоухать вашими любимыми духами, — все это не так смешно, как кажется на первый взгляд. Безусловно, достижения биотехнологии могут использоваться в отраслях промышленности, традиционно подверженных капризам моды, таких, как производство косметики или индустрия отдыха, но озабоченность усугубляет непредсказуемость результатов и легкомысленное применение новой могущественной технологии. В-третьих, все исследования проводятся совершенно произвольно. Никто их не контролирует. Нет и федерального закона, регулирующего их. Ни одна страна мира, включая Америку, не имеет четкой правительственной программы в этой области. Диапазон практического применения биотехнологии чрезвычайно широк — от производства биопрепаратов для сельского хозяйства до изготовления искусственного снега, и именно это создает трудности для выработки и проведения разумной политики. Но больше всего тревожит тот факт, что среди самих ученых нет ни одного, стоящего на страже интересов человечества. Примечательно, что почти каждый специалист, участвующий в генетических разработках, также занят и в бизнесе, связанном с этой наукой. Нет беспристрастных наблюдателей. У каждого свой, небескорыстный интерес. Коммерциализация молекулярной биологии с этической точки зрения — самое ошеломляющее событие в истории науки, и осуществилась она с невероятной скоростью. В течение четырех столетий со времен Галилея наука развивалась как свободное и открытое исследование природы. Ученых никогда не интересовали национальные границы, они были выше мелкой суеты политиков и войн. Ученые всегда сопротивлялись засекречиванию научных исследований и даже встретили с неодобрением идею патентовать собственные открытия; они считали, что трудятся на благо всего человечества. И в самом деле, на протяжении многих поколений открытия ученых были совершенно бескорыстными. Когда в 1953 году двум молодым исследователям из Англии Джеймсу Уотсону и Френсису Крику удалось расшифровать структуру ДНК, их достижение превозносилось как торжество человеческого духа, как триумф, увенчавший вековые попытки научным путем постичь Вселенную. Все уверенно ожидали, что это открытие будет отдано людям, чтобы служить на их благо. Но этого не произошло. Тридцать лет спустя почти все коллеги Уотсона и Крика по научной работе были заняты делом совершенно иного рода. Исследования в области молекулярной генетики приобрели необычайный размах и превратились в огромное коммерческое предприятие с многомиллионным капиталом, но корни этого следует искать не в 1953 году, а в апреле 1976-го. Именно тогда произошла известная встреча между крупным промышленным магнатом Робертом Свенсоном и биохимиком из Калифорнийского университета Гербертом Бойером. Они решили основать коммерческую компанию по использованию достижений Бойера в технике манипуляций с генами. Их новая компания, ГЕНИНТЕХ, скоро стала самым крупным и наиболее успешным из всех начинаний в области генной инженерии. Все сразу захотели стать богатыми. Почти каждую неделю объявлялось об открытии новой компании, ученые объединялись в группы для использования результатов генетических исследований. К 1986 году не менее 362 ученых, в том числе 64 из Национальной Академии, являлись членами экспертных советов биотехнологических форм, а тех ученых, которые являлись владельцами акций этих фирм или периодически консультировали их, было гораздо больше. Необходимо подчеркнуть, сколь велико было значение изменения отношения ученых к результату своего труда. В прошлом ученые-теоретики относились к бизнесу со снобизмом. Делать деньги — занятие, недостойное интеллектуала, пригодное лишь для торгашей, считали они. А заниматься исследованиями для промышленности, даже для таких престижных фирм, как «Белл» или Ай-би-эм, — удел тех, кому не удалось получить место в университете. Таким образом, чистые ученые весьма критически относились к работе ученых-прикладников, да и к промышленности в целом. Благодаря этому давнему антагонизму университетские ученые были неподвластны растлевающему влиянию промышленности, и всякий раз, когда в практической сфере возникал спор, они готовы были беспристрастно и на высочайшем профессиональном уровне участвовать в дискуссии. Но сегодня картина изменилась. Осталось очень мало как микробиологов, так и научных учреждений, не связанных с коммерцией. Старые добрые времена канули в вечность. Исследования в генетике продвигаются небывалыми темпами. Но они засекречены, проводятся в спешке и нацелены на извлечение прибыли. В атмосфере коммерциализации почти неизбежно появление такой компании, как «Интернэшинл джинетик текнолоджиз» в Пало Альто, компании с далеко идущими планами. Также не стоит удивляться тому, что кризис в генетике, вызванный ею же, мог остаться незамеченным. В конце концов, исследования «Ин-Джин» проводились секретно, а сами события произошли в одном из самых отдаленных районов Центральной Америки; число их очевидцев не превышало и двадцати человек. Лишь горстка из них осталась в живых. Когда наконец 5 октября 1989 года в Верховном суде Сан-Франциско рассматривалось дело о банкротстве «Интернэшинл джинетик текнолоджиз», процесс не привлек большого внимания прессы. Он был воспринят как нечто ординарное: в тот год «Ин-Джин» была уже третьей биотехнологической компанией, потерпевшей банкротство, и седьмой — с 1986 года. А так как кредиторами были японские инвестиционные консорциумы, такие, как «Хамагури» и «Денсака», компании, традиционно предпочитающие оставаться в тени, немногие судебные документы стали достоянием общественности. Для избежания ненужной огласки адвокат «Ин-Джин» Дэниэл Росс из компании Коуэн, Суэйн и Росс представлял на суде и японских вкладчиков. Кроме того, за закрытыми дверями суда прозвучала весьма необычная петиция вице-консула Коста-Рики. Таким образом, неудивительно, что за какой-то месяц все проблемы «Ин-Джин» были тихо и мирно улажены. Участники этого процесса, в том числе и крупные ученые — члены коллегии советников, подписали договор о неразглашении, все они будут молчать о случившемся. Но многие из главных действующих лиц дела «Ин-Джин» ничего не подписывали и были готовы рассказать о знаменательных событиях, приведших к тем двум последним дням на далеком острове у западного побережья Коста-Рики в августе 1989 года.ПРОЛОГ УКУС РАПТОРА
Тропический дождь лил как из ведра, барабаня по рифленой крыше здания больницы, грохоча по металлическим желобам и потоками обрушиваясь на землю, Роберта Картер вздохнула, глядя в окно. Берег океана, скрытый низко опустившимся туманом, отсюда был едва различим. Не на это она рассчитывала, отправляясь на два месяца поработать врачом в рыбацкой деревне Байя Анаско на западном побережье Коста-Рики. После двух изнурительных лет работы на «скорой помощи» в больнице Майкл Риз в Чикаго Бобби Картер мечтала о солнце и покое. И вот уже три недели она в Байя Анаско. И каждый день — дождь. Все остальное было прекрасно. Ей нравилась уединенность деревеньки, доброжелательность ее жителей. По организации здравоохранения Коста-Рика входит в двадцатку лучших стран мира, и даже в этой далекой прибрежной деревушке больница была прекрасно оборудована и снабжена всем необходимым. Ее фельдшер, Мануэль Арагон, умен и хорошо обучен. Бобби могла практиковать здесь на том же уровне, что и в Чикаго. Но дождь! Этот вечный, нескончаемый дождь! Мануэль, находившийся тут же в смотровой, неожиданно поднял голову, прислушиваясь. — Ты слышишь? — спросил он. — Ну конечно же, слышу, — ответила Бобби. — Нет, ты послушай. И тогда она уловила его, этот новый звук, смешанный с шумом дождя. Это был низкий гул, который то усиливался, то стихал, скоро стало ясно: это ритмичный треск двигателя вертолета. «Неужели они летают в такую погоду?» — подумала она. Но звук упорно нарастал, а затем из тумана, окутавшего океан, вырвался вертолет и затрещал над ними. Сделав круг, он снова оказался над водой. Бобби видела, как там, у рыбачьих лодок, он развернулся и, косо снизившись у шаткого деревянного пирса, полетел обратно по направлению к пляжу. Он явно искал место для приземления. — Это был пузатый «Сикорский»[69], на боку его была голубая полоса со словами «Констракшн Ин-Джин». Это было название строительной компании, возводящей новый курорт на одном из прибрежных островов. Предполагалось, что курорт будет весьма фешенебельным и полным различных нововведений. Строительство продолжалось уже больше двух лет, многие из местного населения были заняты на нем. Бобби могла себе представить, что это будет, — один из тех огромных американских курортов с бассейнами и теннисными кортами, где отдыхающие смогут играть и пить свой дайкири[70], никак не соприкасаясь с реальной жизнью страны. «Интересно, что за чрезвычайные обстоятельства могли вынудить их лететь в такую погоду?» — подумала Бобби. Она увидела, как за стеклом кабины облегченно вздохнул пилот, посадив наконец вертолет на мокрый песок пляжа. Человек в комбинезоне спрыгнул на землю и распахнул большую боковую дверь. До Бобби донеслись отчаянные крики по-испански, и Мануэль, стоявший рядом, подтолкнул ее. Им требовался врач. Двое темнокожих из экипажа вертолета шли по направлению к ней, они несли казавшееся безжизненным тело. А третий, белый, лающим голосом выкрикивал команды. На нем был желтый дождевик, а из-под бейсбольной кепки с эмблемой команды Метса торчали рыжие волосы. — Врач здесь есть? — спросил он у подбежавшей Бобби. — Я доктор Картер, — ответила она. Дождь тяжелыми каплями колотил ее по голове и плечам. Рыжий недовольно оглядел Бобби. На ней были обрезанные выше колен джинсы и майка с тонкими бретельками. На шее висел стетоскоп, раструб которого заржавел от соленого воздуха. — Эд Реджис, — представился он. — Доктор, у нас тяжелобольной. — Тогда вам лучше отправить его в Сан-Хосе, — сказала она. Сан-Хосе — столица и находится всего в двадцати минутах лету. — Мы бы так и сделали, но в такую погоду нам не перелететь через горы. Придется вам лечить его здесь. Бобби шла рядом с раненым, пока его несли в больницу. Он был совсем юный, не старше восемнадцати. Приподняв пропитавшуюся кровью рубашку, она увидела глубокую рваную рану вдоль плеча, а затем такую же на ноге. — Что с ним случилось? — Несчастный случай на стройке, — прокричал Эд. — Он упал, и его задел бульдозер. Потерявший сознание парнишка был бледен и дрожал. У ярко-зеленой двери больницы стоял Мануэль и махал им рукой. Раненого внесли внутрь и положили на стол в центре комнаты. Мануэль приступил к внутривенному вливанию, а Бобби, направив свет на парня, склонилась над ним, чтобы осмотреть раны. Она сразу же поняла, что дела его плохи. Скорее всего ему не выжить. Глубокая рваная рана спускалась от ключицы к туловищу, мышцы на краях ее свисали клочьями. Плечо смещено, и обнажились бледные кости. Второй разрыв пришелся на мощные мышцы бедра и был настолько глубок, что можно было видеть пульсацию бедренной артерии. Первым впечатлением Бобби было, что ногу разрезали. — Расскажите мне еще раз, как это произошло, — обратилась она к Эду. — Я сам не видел, — ответил он. — Мне сказали, что его задел бульдозер. — Это похоже на нападение хищника, — сказала Бобби, исследуя рану. Как большинство врачей «скорой помощи», она прекрасно помнила всех пациентов, прошедших через ее руки за годы работы. У нее было два случая нападения животных. Первый — с двухлетним малышом, на которого набросилась собака породы ротвейлер. Второй — с подвыпившим служителем цирка, пострадавшим от встречи с бенгальским тигром. В обоих случаях повреждения были схожими. Раны, нанесенные хищником, весьма характерны. — Хищника? — произнес Эд, облизав губы. — Да нет же, поверьте, это был бульдозер. — Он провел языком по губам, явно нервничая, как будто сделал что-то дурное. Бобби недоумевала почему: ведь если они использовали на стройке необученных рабочих из местных, то несчастный случай для них событие не чрезвычайное. — Будем промывать? — спросил Мануэль. — Да, — ответила Бобби. — Только сначала сделай ему блокаду. Она наклонилась над пациентом и кончиками пальцев ощупала рану. Если его задел бульдозер, то в рану должна попасть грязь. Но там ничего не было, кроме скользкой слизистой пены. И от раны исходил какой-то странный смрад, отдающий гнилью, запах смерти и разложения. Никогда раньше ей не приходилось встречаться с таким запахом. — Когда это случилось? — Час назад. Она опять обратила внимание на то, как был напряжен Эд Реджис. Он явно принадлежал к типу беспокойных, нервных людей. И совсем не походил на мастера со стройки. Скорее, он мог быть кем-то из администрации. Ему явно было не по себе. Мысли Бобби Картер вновь вернулись к ранам. Так или иначе, они не походили на механическую травму. Не было ни загрязнения почвой, ни размозжения тканей — признаков, характерных для любой травмы, будь то несчастный случай или автокатастрофа. Вместо всего этого изодранная кожа на плече и бедре. Действительно, было похоже, что на него напал какой-то зверь. Но, с другой стороны, на большей части тела не было никаких следов, что необычно при нападении животного. Она снова оглядела его голову, руки, кисти. Кисти. Мороз пробежал у нее по коже при взгляде на его кисти. Обе ладони были в мелких рваных порезах, а запястья и предплечья — в синяках. Она проработала в Чикаго достаточно долго, чтобы понять, что это означает. — Ладно, — сказала она, — Подождите за дверью. — Почему? — встревоженно спросил Эд. Он был недоволен. — Вы хотите, чтобы я ему помогла или нет? — С этими словами Бобби вытолкала Эда из комнаты и закрыла дверь у него перед носом. Она не могла проникнуть в суть происходящего, но все это ей не нравилось. — Мне продолжать промывать? — неуверенно спросил Мануэль. — Да, — ответила Бобби. Она достала свой маленький автоматический фотоаппарат «Олимп» и, поправив освещение, сделала несколько моментальных снимков раны. «Действительно, похоже на укусы», — подумала она. Но тут больной застонал, и Бобби, отложив аппарат, наклонилась к нему. Он шевелил губами, с трудом двигая опухшим языком. — Raptor, — произнес он. — Lo sa raptor. При этих словах Мануэль замер и в ужасе отпрянул. — Что это значит? — спросила Бобби. — Я не знаю, доктор, — Мануэль покачал головой. — «Lo sa raptor» — no es espanol. — Разве? — ей показалось, что это было по-испански. — Тогда, пожалуйста, продолжай промывать. — Нет, доктор. — Мануэль поморщился. — Ужасный запах. — И он перекрестился. Бобби опять посмотрела на скользкую пену, покрывающую рану. Она потрогала ее, слегка растерла пальцами. Пена очень напоминала слюну... Губы раненого вновь зашевелились. — Raptor, — прошептал он. — Оно его укусило, — с ужасом проговорил Мануэль. — Кто укусил? — Raptor. — Что такое «raptor»? — Это hupia. Бобби нахмурилась. Костариканцы не отличались особой суеверностью, но о hupia она слышала в деревне и раньше. Говорили, что это ночные призраки, безлицые вампиры, похищающие детей. По преданию, раньше они жили в горах Коста-Рики, а теперь поселились на прибрежных островах. Мануэль все пятился назад, что-то бормоча и крестясь. — Этот запах, он такой необычный, — сказал он. — Конечно, это hupia. Бобби уже собиралась приказать ему вернуться на место и продолжить работу, когда юноша вдруг открыл глаза и резко сел на столе. Мануэль в ужасе взвизгнул. Раненый со стоном поворачивал голову с широко раскрытыми глазами направо и налево, а затем из него фонтаном брызнула кровавая рвота. Его тут же затрясло, тело корчилось в судорогах. Бобби попыталась схватить его, но он, сотрясаясь в конвульсиях, скатился со стола на цементный пол. Его снова вырвало. Кровь была повсюду. Со словами «Что тут, черт возьми, происходит?» Эд открыл дверь, но, увидев кровь, отвернулся, прижав руку ко рту. Бобби схватила шпатель, чтобы протиснуть его между сжатыми зубами юноши, но, когда ей удалось это сделать, она уже знала, что спасти его невозможно. Юноша дернулся в последний раз, затем обмяк и затих. Бобби нагнулась, чтобы сделать ему искусственное дыхание «изо рта в рот», но бросившийся к ней Мануэль схватил ее за плечи и потянул назад. — Нет, — сказал он. — hupia перейдет на тебя. — Мануэль, ради Бога... — Нет. — В глазах его была ярость. — Нет. Тебе этого не понять. Бобби взглянула на лежащего на полу юношу и поняла, что все это бесполезно: оживить его не удастся. Мануэль позвал людей с вертолета, они пришли и забрали тело. Появился Эд. Вытирая рот тыльной стороной ладони, он пробормотал: — Я знаю, вы сделали все, что могли. Бобби молча наблюдала, как тело вносили в вертолет и как он с ревом взмыл в небо. — Так-то лучше, — сказал Мануэль. Бобби думала о руках юноши. Порезы и ссадины на них свидетельствовали о том, что он защищался. Она была убеждена, что он погиб не в результате несчастного случая на стройке, на него кто-то напал, и руками он пытался защититься. — Где находится остров, откуда они прилетели? — спросила Бобби. — В океане. Примерно в ста шестидесяти или двухстах километрах от берега. — Далековато для курорта. Мануэль наблюдал за вертолетом: — Надеюсь, они никогда не вернутся. «Ну что ж, — подумала она, — по крайней мере, у меня есть снимки». Но, повернувшись к столу, она увидела, что фотоаппарат исчез. Позже вечером дождь наконец прекратился. Оставшись одна в своей спальне, расположенной в задней части здания больницы, Бобби погрузилась в свой старенький, в обтрепанной бумажной обложке испанский словарь. Юноша произнес «raptor», и, несмотря на протесты Мануэля, она подозревала, что это слово было все-таки испанским. И, конечно, она нашла его в словаре. Оно означало «вор», «похититель». Это ее несколько смутило. Смысл его был подозрительно близок значению слова hupia. Конечно, она не верила в эти предрассудки. Да и какой призрак мог так изрезать руки. Что же пытался ей сказать юноша? Из соседней комнаты послышался стон, там лежала одна из деревенских женщин в ожидании родов. За ней ухаживала Елена Моралес, местная акушерка. Бобби заглянула к ним и жестом подозвала Елену. — Елена... — Si, доктор? — Ты знаешь, что такое «raptor»? Седовласая, энергичная, несмотря на свои шестьдесят лет, Елена была человеком рассудительным и практичным. Глядя в ночное небо, она нахмурилась и сказала: — Raptor? — Да. Ты знаешь это слово? — Si, — кивнула Елена. — Это значит... человек, который приходит ночью и уносит ребенка. — Похититель детей? — Да. — Hupia? Елена переменилась в лице: — Не говорите такого, доктор. — Почему? — Не надо поминать hupia сейчас, — твердо сказала Елена, кивнув в сторону, откуда доносились стоны роженицы. — Неблагоразумно произносить это слово сейчас. — А этот похититель кусает и режет свои жертвы? — Кусает и режет? — Елена была озадачена. — Нет, доктор. Ничего такого он не делает. Это человек, который уносит новорожденных младенцев, — Елену явно раздражал разговор, и ей хотелось скорее его закончить. Она направилась в палату. — Я позову вас, доктор, когда начнутся роды. Думаю, остался час или два. Бобби посмотрела на звезды, прислушалась к мирному шуму прибоя, доносившемуся с океана. В темноте вырисовывались силуэты рыбацких лодок, стоявших на якоре близ берега. Все было так мирно и буднично, что все эти разговоры о вампирах и похищенных детях показались ей глупыми. Вернувшись к себе, она вспомнила, как настаивал Мануэль на том, что это слово не испанское. Из любопытства она решила заглянуть в маленький английский словарь и, к своему удивлению, обнаружила это слово и в нем:raptor — сущ., обр. от лат. raptor грабитель, фр. Raptus: хищная птица.
ПЕРВОЕ ПРИБЛИЖЕНИЕ
Первоначально кривая дробной размерности практически не дает представления о структуре математической модели, которую она призвана выражатьЯн Малкольм
Почти рай
Майк Боумен, бодро насвистывая вел свой «лендровер» по биологическому заповеднику Кабо Бланко, расположенному на западном побережье Коста-Рики. Было прекрасное июльское утро, и дорога, на сколько хватало глаз, была живописной: она шла по краю отвесных гор, откуда можно было обозревать и джунгли, и голубую гладь Тихого океана. В путеводителях писали, что Кабо Бланко — это нетронутая, девственная природа, почти рай. Глядя на все это, Боумен чувствовал, что теперь его отпуск снова пойдет на лад. Боумен, тридцатишестилетний агент по продаже недвижимости из Далласа, приехал в Коста-Рику с женой и дочерью в отпуск на две недели. Идея этого путешествия принадлежала жене. Неделями Элин твердила ему о чудесных национальных парках Коста-Рики и о том, как полезно для Тины будет увидеть их. А потом, когда они уже приехали туда, оказалось, что Элин записана на прием к специалисту по пластической хирургии в Сан-Хосе. Тогда Майк Боумен впервые услышал о первоклассных и недорогих пластических операциях, которые делают в Коста-Рике, и роскошных частных клиниках Сан-Хосе. Конечно, последовал крупный скандал. Майк чувствовал, что она ему солгала, так оно в действительности и было. Он был ярым противником пластических операций. Это же просто смешно: Элин всего тридцать, и она красивая женщина. Не прошло и десяти лет с тех пор, когда ее, студентку последнего курса, выбрали королевой на вечере выпускников в Раисе. Но Элин постепенно теряла уверенность в себе и становилась беспокойной. И, судя по всему, последние несколько лет ее больше всего волновалапотеря красоты. Красоты — и, стало быть, всего на свете. «Лендровер» проехал по глубокой луже, разбрызгав грязь. Сидящая рядом Элин сказала: — Майк, ты уверен, что мы правильно едем? За несколько часов мы не встретили ни одного человека. — Пятнадцать минут назад проехала машина, — напомнил он ей. — Помнишь, такая голубая. — Она ехала в обратном направлении... — Дорогая, ты мечтала о пустынном пляже, — сказал он, — и ты его получишь. Элин с сомнением покачала головой: — Хотелось бы верить. — Да, папа, хотелось бы верить, — с заднего сиденья сказала Кристина. Ей было восемь лет. — Верьте мне, я знаю. — Некоторое время он вел машину в молчании. — Правда, здесь чудесно? Посмотрите, какой вид. Он великолепен. — Да, нормально, — сказала Тина. Элин достала пудреницу и посмотрелась в зеркальце, слегка похлопав пальцами под глазами. Вздохнув, она убрала ее. Дорога пошла под гору, и Майк сосредоточился на управлении машиной. Вдруг через дорогу пронеслось что-то черное, и Тина закричала: — Смотрите! Смотрите! Но животное быстро исчезло в джунглях. — Кто это был? — спросила Элин. — Обезьяна? — Может, белкообразная обезьяна, — сказал Боумен. — Я могу ее записать? — спросила Тина, доставая карандаш. В качестве внеклассной работы она составляла список всех животных, увиденных во время путешествия. — Не знаю, — неуверенно сказал Майк. Тина сверилась с картинками в путеводителе. — Вряд ли это белкообразная обезьяна, — сказала она. — Скорее всего, это опять ревун. — За время этой поездки они уже видели нескольких обезьян-ревунов. — Слушайте, — продолжала Тина, веселея, — в этой книжке пишут, что «на побережье Кабо Бланко обитают разнообразные представители фауны, в том числе ревуны, белолицые обезьяны, трехпалые ленивцы и броненосцы». Как ты думаешь, папа, мы увидим трехпалого ленивца? — Обязательно увидим. — Правда? — А ты посмотрись в зеркало. — Очень остроумно, папа. Дорога сквозь джунгли спускалась к океану. Майк Боумен почувствовал себя настоящим героем, когда они наконец добрались до абсолютно безлюдного пляжа, окаймлявшего океан трехкилометровым полумесяцем белого песка. Он поставил машину в тень пальм, которые росли вдоль берега, и достал пакеты с едой. Элин надела купальник и сказала: — Господи, ну как мне избавиться от этого веса? — Дорогая, ты выглядишь великолепно. — На самом деле она казалась ему слишком худой, но он уже давно научился не говорить об этом вслух. Тина уже бежала вдоль берега. — Не забудь надеть панаму, — крикнула ей вслед Элин. — Потом, — не оборачиваясь, ответила Тина. — Я хочу посмотреть, есть ли здесь ленивцы. Элин Боумен оглядела пляж, деревья. — Ты думаешь, с ней все будет в порядке? — Дорогая, тут на километры нет ни одной живой души, — ответил Майк. — А змеи? — Ради Бога, — сказал Майк, — здесь нет змей. — Но могут быть... — Дорогая, — твердо сказал он, — змеи — холоднокровные. Это рептилии. Они не могут поддерживать постоянную температуру тела. Здесь на песке тридцать градусов с лишним. Если змея выползет на него, она попросту изжарится. Поверь мне. На берегу нет змей. — Майк посмотрел на бегущую вдаль дочь, темное пятнышко на белом песке. — Отпустим ее. Пусть наслаждается. Он обнял жену за талию. Тина бежала, пока не выдохлась. Затем она бросилась на песок и с восторгом перекатилась к кромке воды. Океан был теплым, и почти не было волн. Девочка немного посидела, переводя дыхание, и оглянулась на родителей и машину, чтобы понять, далеко ли она убежала. Мама махала ей рукой, подзывая к себе. Тина бодро помахала в ответ, делая вид, что не понимает жеста матери. Тина не хотела надевать панаму, и она не хотела возвращаться назад и снова слушать все эти разговоры о похудании. Ей хотелось остаться здесь и, может быть, увидеть ленивца. Два дня назад она уже видела ленивца а зоопарке в Сан-Хосе. Он был забавным, совсем как персонаж «Маппет шоу», и казался совершенно безобидным. В любом случае, он не умеет быстро двигаться, и она всегда сможет убежать от него, Мама опять звала ее, и Тина решила уйти с солнцепека у воды под тень пальм. Они нависали над сучковатыми сплетениями корней манговых зарослей, делая безуспешной любую попытку проникнуть в глубь острова. Девочка села на песок и поддела ногой высохшие листья мангра. Она заметила на песке множество птичьих следов. Коста-Рика славилась своими пернатыми. В путеводителях говорилось, что самых разных видов птиц в Коста-Рике в три раза больше, чем во всей Америке и Канаде, вместе взятых. Она увидела маленькие, едва заметные следы какой-то птицы. Другие следы были крупнее и глубже врезались в песок. Тина лениво смотрела на них, когда услышала какое-то чириканье и последовавшее за ним шуршание в гуще мангровых зарослей. Интересно, могут так чирикать ленивцы? Тина склонялась к мысли, что нет, но не была уверена. Наверное, это чирикала какая-то морская птица. Снова услышав шуршание. Тина замерла и стала ждать. Наконец появился и источник звуков. В нескольких метрах от нее из-под мангровых корней появилась ящерица и уставилась на девочку. У Тины перехватило дыхание. Это новое животное для ее списка! Ящерица встала на задние лапы, балансируя на толстом хвосте, и не отрывала глаз от девочки. Тина отметила, что она ростом почти тридцать сантиметров, темно-зеленая с коричневыми полосами вдоль спины. Ее крошечные передние ножки заканчивались маленькими шевелящимися пальчиками. Ящерица, подняв голову, смотрела на девочку. «Какая симпатичная, — подумала Тина, — похожа на большую саламандру». Она подняла руку и тоже пошевелила пальцами. Ящерица не испугалась и пошла к Тине на задних лапах держась прямо. Она была не больше курицы и, как курица, при ходьбе покачивала головой. Тина подумала, что такую ящерицу можно держать дома, как кошку или собаку. Девочка заметила, что ящерица оставляет трехпалые следы, которые выглядят абсолютно как птичьи. Ящерица подошла ближе. Тина старалась не шевелиться, чтобы не вспугнуть маленького зверька. Она была поражена тем, что ящерица осмелилась подойти к ней так близко, но потом вспомнила, что здесь заповедник. Все животные чувствуют себя здесь в безопасности. Должно быть, эта ящерица ручная. Возможно, она ожидала, что Тина ее чем-нибудь угостит. К сожалению, у нее ничего не было. Девочка медленно протянула руку с раскрытой ладонью, показывая, что у нее ничего нет. Ящерица остановилась, подняла голову и что-то прощебетала. — Извини, — сказала Тина, — но у меня ничего нет. И тогда ящерица совершенно неожиданно вспрыгнула на протянутую руку. Тина почувствовала, как маленькие пальчики ящерицы раздирают ее ладонь и как под тяжестью удивительно большого веса животного опускается ее рука. А ящерица тем временем стала карабкаться вверх по ее руке, пытаясь дотянуться до лица. — Я просто хочу ее видеть, — сказала Элин Боумен, щурясь от солнца. — И больше ничего. Только видеть. — Я уверен, что с ней все в порядке, — сказал Майк, копаясь в коробке с едой, которую они взяли с собой из отеля. Там была неаппетитная жареная курица и какие-то изделия из теста с мясной начинкой. Вряд ли Элин притронется ко всему этому. — А ты не боишься, что она уйдет с пляжа? — Нет, дорогая, не боюсь. — Я ощущаю здесь такую оторванность от всего. — Я думал, что именно этого ты и хотела. — Хотела. — Так в чем же дело? — Просто я хочу ее видеть, вот и все. И тут издалека ветер донес до них голос дочери. Это был пронзительный крик.Пунтаренас
— Думаю, ей стало лучше, — сказал доктор Круз, опуская пластиковый полог кислородной палатки, внутри которой лежала спящая Тина. Майк Боумен присел у кровати рядом с дочерью. Он считал, что доктор Круз довольно толковый врач, его английский был безупречен — результат учебы в медицинских центрах Лондона и Балтимора. Он был сама компетентность, и клиника Санта-Мария, современная больница в Пунтаренасе, считалась безупречной. И все-таки Майк Боумен нервничал. Его дочь тяжело больна, они далеко от дома, и от этого никуда не деться. Когда там, на побережье, Майк добежал до дочери, она ужасно кричала. Вся левая рука ее была в крови и покрыта мелкими укусами величиной с отпечаток большого пальца. И еще на руке была какая-то липкая пена, похожая на пенистую слюну. Он понес ее по берегу назад к машине. Почти сразу рука девочки начала краснеть и опухать. Майк не скоро забудет их возвращение к цивилизации — эту безумную гонку, когда вездеходный «лендровер», то пробуксовывая, то двигаясь юзом, пробивался по раскисшей от грязи дороге среди холмов. А Тина в это время кричала от страха и боли, и рука ее все краснела и распухала. Задолго до того, как они добрались до границ парка, отек распространился на шею и девочке стало трудно дышать... — Теперь она будет в порядке? — спросила Элин, глядя на дочь сквозь пленку кислородной палатки. — Надеюсь, — ответил доктор Круз. — Я ввел ей еще одну дозу стероидов, и теперь ее дыхание значительно облегчилось, да и отек уменьшился. — А эти укусы... — начал Майк Боумен. — Пока нам не удалось их идентифицировать, — сказал доктор. — Сам я вижу такие укусы впервые. Но можно заметить, что они исчезают. Уже сейчас их трудно различить. К счастью, я сделал несколько снимков. И взял образцы этой липкой слюны — один для анализа здесь, другой, чтобы отправить в лабораторию в Сан-Хосе, а третий мы сохраним в замороженном виде, чтобы использовать в случае необходимости. Ее рисунок у вас? — Да, — отозвался Майк. Он протянул доктору набросок, сделанный Тиной в ответ на вопросы, заданные ей в приемном покое. — Это животное ее укусило? — спросил доктор, глядя на рисунок. — Да, — ответил Майк. — Она рассказывала, что это была зеленая ящерица размером с курицу или ворону. — Никогда не видел такой ящерицы, — произнес доктор. — Она изображена здесь стоящей на задних лапах. — Верно, — подтвердил Майк Боумен, — Тина сказала, что ящерица ходила на задних лапах. Доктор Круз нахмурился. Он более внимательно посмотрел на рисунок: — Я не специалист. Я попросил приехать сюда доктора Гутьерреса. Он ведущий специалист биологического заповедника Карары, который находится по другую сторону залива. Возможно, он сможет определить, что это за животное. — А он не из Кабо Бланко? — спросил Боумен. — Именно там ее покусали. — К сожалению, нет, — сказал Круз. — В Кабо Бланко нет постоянного персонала, и в последнее время там не работал ни один исследователь. Вы, наверное, первые люди, ступившие на этот берег за несколько месяцев. Но я уверен, что вы убедитесь в компетентности доктора Гутьерреса. Доктор Гутьеррес оказался бородатым мужчиной в шортах и рубашке цвета хаки. Как это ни странно, он оказался американцем. Его представили Боуменам, и он ответил им с мягким южным акцентом: — Мистер и миссис Боумен, приветствую вас, приятно познакомиться. Затем Гутьеррес объяснил, что он биолог-практик из Йельского университета и последние пять лет проработал в Коста-Рике, Марти Гутьеррес тщательно осмотрел Тину, осторожно поднял ее руку, изучая следы укусов, пользуясь крошечным фонариком и измеряя их маленькой карманной линейкой. Затем он отступил назад, кивая сам себе, как будто ему что-то стало ясно. Он внимательно рассмотрел поляроидные снимки и задал доктору Крузу несколько вопросов о слюне. Тот ответил, что она еще на анализе в лаборатории. Наконец он повернулся к Майку Боумену и его жене, напряженно ожидавшим результата. — Думаю, что с Тиной все будет хорошо, я хочу лишь уточнить некоторые детали, — сказал он, — что-то записывая своим четким почерком. — Ваша дочь говорит, что была искусана зеленой ящерицей ростом примерно тридцать сантиметров, которая появилась из мангрового болота и шла на задних лапах? — Да, все правильно. — И ящерица издавала какие-то звуки? — Тина сказала, что она чирикала или попискивала. — Скажем, как мышь? — Да. — Ну, в таком случае, — сказал доктор Гутьеррес, — мне известна эта ящерица. Он объяснил, что из шести тысяч видов ящериц, существующих в мире, чуть больше дюжины передвигаются в вертикальном положении. И только четыре вида из них обитают в Латинской Америке. И, судя по окраске, данная ящерица может принадлежать только к одному виду из этих четырех. — Я уверен, что это была Basiliscus amoratus, василиск — полосатая ящерица, которая водится здесь, в Коста-Рике, и еще в Гондурасе. Рост такой ящерицы, стоящей на задних ногах, иногда достигает и тридцати сантиметров. — А они ядовиты? — Нет, миссис Боумен. Они совершенно безвредны. — Гутьеррес объяснил, что опухоль на руке Тины была вызвана аллергической реакцией. — По данным медицинской статистики, четырнадцать процентов людей подвержены сильной аллергии на рептилий, — добавил он. — Судя по всему, это относится и к вашей дочери. — Она кричала... Она говорила, что было очень больно. — Наверное, так и было, — сказал Гутьеррес. — Слюна рептилий содержит серотонин, который вызывает сильнейшую боль. — Он обратился к Крузу: — У нее понизилось давление после антигистаминов? — Да, — ответил Круз, — и очень быстро. — Серотонин, — сказал Гутьеррес, — без всякого сомнения. И все же у Элин Боумен оставались сомнения. — Но почему эта ящерица вообще ее укусила? — Укусы ящериц — очень распространенное явление, — ответил Гутьеррес. — Служителей зоопарков кусают постоянно. Только на днях мне рассказали о том, что в Амалойе ящерица покусала ребенка в колыбели, это в ста километрах от того места, где вы были. Так что это бывает. Правда, мне не совсем понятно, почему у вашей дочери так много укусов. Что она делала в это время? — Ничего. Она сказала, что сидела очень тихо, так как боялась спугнуть эту ящерицу. — Сидела очень тихо, — повторил Гутьеррес, хмурясь. Он покачал головой. — М-да. Вряд ли я смогу в точности описать, что произошло. Дикие животные непредсказуемы. — А эта пенистая слюна на ее руке? — спросила Элин. — У меня не выходит из головы мысль о бешенстве... — Нет-нет, — успокоил ее доктор Гутьеррес. — Рептилия не может быть носителем бешенства. У вашей дочери была аллергическая реакция на укус василиска. И ничего более серьезного. Затем Майк Боумен показал Гутьерресу картинку. нарисованную Тиной. — Это можно принять за изображение василиска, — сказал он. — Естественно, здесь не все точно. Шея слишком длинна, и задние ноги нарисованы только с тремя пальцами вместо пяти. Хвост толстоват и слишком задран вверх. Но в целом это достаточно похожее изображение того вида ящерицы, о котором мы говорили. — Но Тина подчеркивала, что шея была очень длинной, — настаивала Элин Боумен, — и она говорила, что на ногах было по три пальца. — Тина довольно наблюдательна, — добавил Майк Боумен. — Я в этом не сомневаюсь, — улыбаясь, сказал Гутьеррес. — Но все-таки считаю, что ее покусал обычный Basiliscus amoratus, и у нее была сильная герпетическая реакция. При использовании лекарств она проходит за двенадцать часов. Утром ваша дочь будет здорова. В оснащенной современным оборудованием лаборатории, расположенной в цокольном этаже клиники Санта-Мария, узнали о том, что доктор Гутьеррес идентифицировал животное, покусавшее американского ребенка, как безвредного василиска. Тут же анализ слюны был отложен, хотя первичное фракционирование выявило несколько белков с крайне высоким молекулярным весом и неизвестным биологическим действием. Но дежуривший ночью лаборант был очень занят, поэтому он положил образцы слюны в холодильник. На следующее утро сменивший его лаборант, как обычно, проверил образцы анализов, чтобы убрать те из них, которые принадлежали выписываемым больным. Увидев, что Боумен Кристину в это утро выписывают, он было выбросил образцы слюны, но в последний момент заметил на одном из них красный ярлык, означавший, что данный образец должен быть передан в лабораторию университета Сан-Хосе. Тогда он вытащил пробирку со слюной из мусорной корзины и отправил ее по назначению. — Ну, скажи спасибо доктору Крузу, — сказала Элин Боумен, слегка подтолкнув дочь вперед, — Спасибо, доктор Круз. Сегодня я чувствую себя намного лучше. — Тима пожала ему руку и заметила: — Сегодня на вас другая рубашка. На мгновение он казался озадаченным, затем улыбнулся: — Ты права, Тина. Если я всю ночь работаю в больнице, то утром меняю рубашку. — А галстук не меняете? — Нет, только рубашку. — Майк говорил вам, что она наблюдательна, — заметила Элин. — Я это вижу. — Доктор Круз улыбнулся и похлопал девочку по плечу. — Желаю тебе хорошо провести остаток каникул в Коста-Рике. — Спасибо. Боумены уже собрались уходить, когда доктор Круз спросил: — Да, Тина, а ты помнишь ящерицу, которая тебя покусала? — Ага. — А ты помнишь ее лапы? — Ага. — Были на них пальцы? — Да. — Сколько их было? — Три. — Откуда ты знаешь? — Потому что я видела, — сказала Тина. — Ведь все птицы на пляже оставляли на песке следы с тремя пальцами, вот такие. — Она подняла руку с тремя широко расставленными пальцами. — И у этой ящерицы были такие следы. — У ящерицы были следы как у птицы? — Ага, — подтвердила Тина, — и походка была у нес как у птицы. Она двигала головой вот так, вверх и вниз. — И девочка сделала несколько шагов, покачивая головой. После отъезда Боуменов доктор Круз решил передать этот разговор Гутьерресу на биологическую станцию. — Должен признать, что рассказ девочки озадачивает, — сказал Гутьеррес. — Я сам кое-что перепроверил. И сейчас я уже не уверен, что ее покусал василиск. Совсем не уверен. — Но кто это мог быть? — Пожалуй, сейчас я не стал бы торопиться с гипотезами. Кстати, вы слышали у вас в больнице о каких-нибудь еще случаях укуса ящерицы? — Нет. — Сообщите мне, мой друг, если услышите.Побережье
Марти Гутьеррес сидел на берегу близ мангровых зарослей и наблюдал, как вечернее солнце спускалось все ниже, пока оно не засверкало неровными линиями на глади вод залива и лучи его не забрались под пальмы. Это было на пляже Кабо Бланко. Насколько он мог определить, он сидел недалеко от того места, где двумя днями раньше была та американская девочка. Хотя то, что Гутьеррес сказал Боуменам о частых укусах ящериц, было правдой, ему никогда не приходилось слышать о том, чтобы василиск кого-то кусал. И тем более о том, чтобы после укуса ящерицы кого-то госпитализировали. Кроме того, область укусов была немного больше области возможных укусов василиска. Тогда, вернувшись на биостанцию в Карару, он заглянул в их маленькую научную библиотеку, но не нашел никакой информации об укусах василисков. Затем он сверился с базой данных Международной компьютерной биослужбы. И опять не нашел никакой информации ни об укусах василисков, ни о случаях госпитализации по поводу этих укусов. Тогда он обратился к начальнику медицинской службы Амалойи, и тот подтвердил, что девятидневный младенец, спавший в своей кроватке, был укушен в ногу животным, которое его бабка, единственная свидетельница происшедшего, определила как ящерицу. Позже нога распухла, и ребенок едва не умер. Старушка сообщила, что ящерица была зеленой с коричневыми полосами. Пока эта женщина не отогнала ее, ящерица успела укусить ребенка несколько раз. — Странно, — удивился Гутьеррес. — Ничего странного, обычное дело, — ответил ему начальник медслужбы и добавил, что слышал и о других случаях укусов. В Васкесе, соседней деревне на побережье, был также укушен ребенок во время сна. И еще один в Пуэрто-Сотреро. Все эти случаи произошли в течение последних двух месяцев. И каждый раз жертвами становились спящие дети или младенцы. Это новые подробности, складывающиеся в единую четкую картину, привели Гутьерреса к мыслям о том, что речь идет о дотоле неизвестном виде ящерицы. Неудивительно, что это произошло в Коста-Рике. Эта страна, в своем самом узком месте едва достигающая ста двадцати километров, по размерам меньше штата Мэн[71]. И, несмотря на ограниченное пространство, Коста-Рика отличается удивительным разнообразием биологических мест обитания: два побережья — атлантическое и тихоокеанское; четыре отдельные горные системы, включающие вершины высотой более трех с половиной тысяч метров и действующие вулканы; тропические джунгли, горные леса, зоны умеренного пояса, топкие болота и бесплодные пустыни. Такое экологическое разнообразие порождает удивительное многообразие растительного и животного мира. В Коста-Рике втрое больше видов птиц, чем во всей Северной Америке. Более тысячи сортов орхидей. Более пяти тысяч видов насекомых. В этих местах постоянно появляются новые виды. Подобные открытия случаются в последнее время все чаще и чаще по довольно грустной причине. Коста-Рика теряет свои леса, и обитатели джунглей, лишившись своей естественной среды, переселяются в другие зоны, при этом иногда меняя свои повадки. Таким образом, появление нового вида было вполне возможно. Но вместе с радостью они доставляли ученым и массу проблем, связанных с возможностью появления новых болезней. Ящерицы были носителями вирусных заболеваний, причем некоторые могли передаваться человеку. Наиболее серьезным из них был центральный энцефалит рептилий, похожий на сонную болезнь и поражающий людей и лошадей. Гутьеррес чувствовал, что ему необходимо обнаружить эту новую ящерицу, хотя бы для выявления возможных заболеваний. Сидя на берегу и глядя на садящееся солнце, он вздохнул. Возможно, Тина Боумен видела новое животное, а возможно, и нет. Он, Гутьеррес, уж точно его не видел. В это утро он зарядил свой пневматический пистолет стрелами с лигамином и, преисполненный надежд, отправился на побережье. Но день прошел впустую. Ему пора возвращаться, так как совсем не хотелось вести машину в темноте по такой опасной дороге. Гутьеррес встал и пошел по пляжу. Пройдя немного вперед, он увидел темный силуэт обезьяны-ревуна, семенящей по краю мангрового болота. Гутьеррес отступил назад, к воде. Если ему встретился один ревун, то, наверное, на ближайших деревьях скрываются и другие. А ревуны имели обыкновение мочиться на непрошенных гостей. Но этот ревун, кажется, был один. Он шел медленно, часто останавливаясь и присаживаясь на задние лапы. Он что-то держал в зубах. Подойдя ближе, Гутьеррес увидел, что он ест. Изо рта ревуна свисал хвост и задние ноги ящерицы. Даже издали были заметны коричневые полосы на ее зеленом теле. Гутьеррес бросился на землю и прицелился. Ревун, привыкший к безопасной жизни в заповеднике, с любопытством уставился на него. Он не убежал даже тогда, когда мимо просвистела первая стрела, не задев его. Когда вторая стрела глубоко вонзилась в его бедро, ревун, издав пронзительный вопль, в котором смешались гнев и изумление, выпустил из зубов остатки своей пищи и бросился в джунгли. Гутьеррес поднялся на ноги и подошел к тому месту, откуда убежал ревун. Он не беспокоился за обезьяну: доза транквилизатора была так мала, что могла вызвать лишь головокружение на несколько минут. Он уже думал о том, как поступить со своей неожиданной находкой. Сам он напишет предварительный отчет, а останки ящерицы, естественно, нужно отправить в Соединенные Штаты для окончательной идентификации. Но кому их отправить? Признанным экспертом был Эдвард X. Симпсон, почетный профессор зоологии Колумбийского университета в Нью-Йорке. Симпсон, элегантный пожилой мужчина с зачесанными назад седыми волосами, был первым авторитетом в мире по классификации ящериц. Марти склонялся к мысли послать свою ящерицу именно доктору Симпсону.Нью-Йорк
Доктор Ричард Стоун, заведующий лабораторией тропических болезней (ЛТБ) Медицинского центра Колумбийского университета, часто говорил, что название лаборатории ассоциируется с гораздо более крупным учреждением, нежели их лаборатория. В начале XX века она занимала весь четвертый этаж здания Центра биомедицинских исследований. В то время усилия целых коллективов специалистов были направлены на борьбу с такими бедствиями, как желтая лихорадка, малярия и холера. Но благодаря успехам медицины, а также исследованиям в лабораториях Найроби и Сан-Паулу ЛТБ утратила свое былое значение. Соответственно сократился и ее штат. Теперь в ней постоянно работали лишь два лаборанта, да и они занимались в основном диагносцированием заболеваний жителей Нью-Йорка, прибывших из-за границы. В то утро привычную рутину работы лаборатории нарушило появление необычной посылки. — О, очень мило, — сказала лаборантка ЛТБ, читая надпись, сделанную таможней. — «Частично изжеванный фрагмент неопознанной костариканской ящерицы». — Она наморщила нос. — Это вам, доктор Стоун. Ричард Стоун подошел поближе, чтобы посмотреть на новое поступление: — Это то, что нам доставили из лаборатории Эда Симпсона? — Да, — ответила лаборантка. — Только не пойму, почему они прислали ящерицу нам? — Мне звонила его секретарша, — сказал Стоун. — Симпсон сейчас в летней экспедиции на Борнео, а поскольку речь идет о возможности заразной болезни, распространяемой этой ящерицей, она попросила нас взглянуть на нее. Что ж, давайте посмотрим, что это такое. Перед ними лежал белый пластмассовый цилиндр емкостью примерно два литра с металлическими запорами и завинчивающейся крышкой. На этикетке стояла надпись: «Международные контейнерные перевозки биологических образцов». На контейнере также были наклейки и предупреждающие надписи на четырех языках. чтобы не допустить его вскрытия подозрительными таможенниками. Судя по всему, это сработало. Когда Ричард Стоун включил свет на полную мощность, он увидел, что герметичность не нарушена. Стоун включил вытяжной шкаф, надел маску и натянул пластиковые перчатки. Все-таки за последнее время в лаборатории идентифицировали образцы, зараженные венесуэльской конской лихорадкой, японским энцефалитом Б, вирусом Куасанурского леса, вирусами Лангата и Майаро. Затем он отвинтил крышку. Послышалось шипение выходящего газа, и из горла появился белый дымок. Цилиндр стал совершенно ледяным. Внутри Стоун обнаружил пластиковый пакет для сандвичей, закрывающийся на молнию, в котором находилось что-то зеленое. Стоун расстелил на столе хирургическую ткань и вытряс на нее содержимое пакета. С глухим стуком на стол упал кусок замороженного мяса. — Брр! — сказала лаборантка. — Выглядит, как будто его ели. — Именно так, — подтвердил Стоун. — Чего они от нас хотят? Лаборантка заглянула в приложенные документы. — Ящерицы кусали местных детей. У них сомнения относительно идентификации этой ящерицы, и их волнуют болезни, передаваемые при укусе. — Она достала детский рисунок с изображением ящерицы, надписанный сверху «ТИНА», — Один ребенок нарисовал эту ящерицу. Стоун взглянул на рисунок. — Вряд ли мы скажем что-то более конкретное о виде, — произнес он, — но мы сможем достаточно легко выявить наличие заболеваний, если нам удастся получить немного крови из этого куска. Как они называют это животное? — «Basiliscus amoratus с генетической аномалией, выраженной в трехпалости», — прочитала лаборантка. — Хорошо, — сказал Стоун, — начнем. Пока она будет оттаивать, сделайте рентгеновские снимки и сфотографируйте. Когда получите кровь, начните пробы с антителами до тех пор, пока не получим положительную реакцию. Если возникнут проблемы — сообщите. Ответ был готов в лаборатории еще до обеда: кровь ящерицы не проявила какой-либо значительной реактивности ни к одному из вирусных или бактериальных антигенов. При исследовании токсичности был получен лишь один положительный результат: кровь дала слабую реакцию с ядом индийской королевской кобры. Но подобная взаимореактивность — распространенное явление среди рептилий, поэтому доктор Стоун не счел необходимым сообщать об этом в факсе, отправленном в тот же вечер доктору Мартину Гутьерресу. Проблемой идентификации ящерицы никто и не занимался, решили дождаться доктора Симпсона. Он должен был вернуться не раньше, чем через несколько недель, и его секретарша обратилась к ЛТБ с просьбой сохранить фрагмент ящерицы до его приезда. Доктор Стоун положил его обратно в пакет на молнии и засунул с морозильник. Мартин Гутьеррес читал факс, полученный из лаборатории тропических болезней Медицинского центра Колумбийского университета. Он был коротким:Предмет: Basiliscus amoratus с генетической аномалией получен из офиса доктора Симпсона. Материалы: задняя часть (?) частично съеденного животного. Проведенные исследования: рентген, микроскопия, иммунологические тесты на вирусные, паразитарные и бактериальные заболевания. Полученные данные: гистологические или иммунологические признаки какого-либо заболевания, заразного для человека, в данном экземпляре Basiliscus amoratus отсутствуют.Полученная справка позволила Гутьерресу сделать два вывода. Во-первых, его определение ящерицы как василиска подтверждено учеными Колумбийского университета. А во-вторых, отсутствие инфекционных заболеваний означает то, что недавние случаи единичных укусов ящерицы не представляют серьезной опасности для здоровья людей в Коста-Рике. Напротив, он чувствовал, что изначально был прав: гонимые из лесов ящерицы в новых местах обитания входят в контакт с жителями деревень. Гутьеррес был уверен, что буквально через несколько недель ящерицы, привыкнув к новым условиям, успокоятся и случаи укусов прекратятся. Тропический дождь лил как из ведра, барабаня по рифленой крыше здания больницы в Байя Анаско. Было около полуночи; электричество из-за грозы отключилось, и акушерка Елена Моралес работала при свете небольшого фонаря, когда услышала какое-то чириканье, или попискивание. Решив, что это крыса, она быстро положила компресс на лоб роженицы и поспешила в соседнюю комнату, чтобы проверить, все ли в порядке с новорожденным. Едва она взялась за дверную ручку, как снова услышала чириканье. Акушерка успокоилась. Должно быть, это была птица, влетевшая в окно, чтобы укрыться от дождя. В Коста-Рике считалось, что птица, прилетевшая к младенцу, приносит счастье. Елена открыла дверь. Ребенок лежал в плетеной колыбели, завернутый в легкое одеяло так, что открытым оставалось только его лицо. По краям колыбели, подобно горгульям[72], изогнулись три темно-зеленые ящерицы. Увидев Елену, они подняли головы и с любопытством уставились на нее, но не убежали. При свете фонаря Елена увидела, что с их мордочек каплями стекает кровь. Мягко чирикая, одна из ящериц склонилась ниже над постелькой и резким движением головы оторвала от ребенка кусок мяса. Елена, закричав, бросилась к ним, и ящерицы исчезли в темноте. Но даже не добежав до кроватки, Елена увидела, что произошло с лицом ребенка, и поняла, что он уже мертв. А ящерицы, чирикая и повизгивая, растворились в дождливой ночи, оставив лишь кровавые трехпалые следы, похожие на птичьи.Подпись: Ричард А. Стоун, доктор медицины, заведующий лабораторией.
Искажение фактов
Позже, немного успокоившись, Елена решила не сообщать о нападении ящериц. Несмотря на кошмар, который ей пришлось увидеть, еще больше она боялась что ее обвинят в недосмотре за ребенком, поэтому сказала его матери, что ребенок умер от удушья, и в отчете, что она посылала в Сан-Хосе, в качестве причины смерти обозначила СВДС — синдром внезапной детской смерти. Так было принято обозначать случаи смерти новорожденных, наступившей по неизвестной причине. Это было в порядке вещей, и ее сообщение не вызвало вопросов. Лаборатория университета в Сан-Хосе, в которой производился анализ слюны с руки Тины Боумен, сделала несколько достойных внимания открытий. В слюне, как и предполагалось, было выявлено большое количество серотонина. Но в протеинах слюны был обнаружен настоящий гигант с молекулярной массой 1 980 000 — один из крупнейших белков, известных науке. Биологическая активность все еще изучалась, но похоже было, что это нейротоксический яд, родственный яду кобры, но с более примитивной структурой. Лаборатория также выявила следы гамма-аминометионингидролазы. Поскольку этот фермент применяется в генной инженерии и не присущ обычным животным, лаборанты решили, что он принесен в лабораторию, и не упомянули о нем в телефонном разговоре с доктором Крузом, врачом из Пунтаренаса, направившим им эту слюну для анализа. Фрагменты тела ящерицы лежали в морозильнике в Колумбийском университете, дожидаясь приезда доктора Симпсона, который должен был вернуться не раньше, чем через месяц. Все бы так и шло своим чередом, если бы в лабораторию тропических болезней не вошла однажды лаборантка Элис Левин. Увидев рисунок Тины Боумен, она воскликнула: — Ой, чей это ребенок нарисовал динозавра? — Кого? — переспросил Ричард Стоун, медленно поворачиваясь к ней. — Динозавра. Разве нет? Мой ребенок постоянно их рисует. — Это ящерица, — отозвался Стоун. — Из Коста-Рики. Ее нарисовало одна девочка оттуда. — Нет, — покачала головой Элис, — посмотрите внимательно. Это же совершенно ясно. Большая голова, длинная шея, стоит на задних лапах, толстый хвост. Это динозавр. — Исключено. Она ростом только тридцать сантиметров. — Ну и что? Тогда были и маленькие динозавры, — парировала Элис. — Поверьте, уж я знаю. Ведь у меня двое мальчишек, так что я в этом специалист. Самые маленькие динозавры были и еще меньше. Минизавры или что-то в этом роде. Их названия невозможно запомнить. На это способны только десятилетние. — Ты не понимаешь, — сказал Стоун, — это рисунок современного животного. Нам прислали его часть. Сейчас она лежит у нас в морозильнике. — С этими словами Стоун открыл морозильник и, достав оттуда пакет, вытряс его содержимое. Элис Левин, не дотрагиваясь, посмотрела на замороженные части лап и хвоста животного и пожала плечами: — Не знаю, по-моему, это динозавр. Стоун покачал головой: — Исключено. — Почему? — настаивала Элис. — Ведь это может быть пережиток, или реликт, или как их там. Стоун продолжал отрицательно качать головой. Элис была всего лишь лаборанткой из соседней бактериологической лаборатории. У нее было богатое воображение. Стоун помнил, как когда-то она утверждала, что ее преследует санитар из хирургического отделения... — Знаешь, — продолжала Элис, — может получиться большой шум, если это все-таки окажется динозавром. — Это не динозавр. — А кто-нибудь проверял? — Нет, — ответил Стоун. — Ну тогда отнеси его в Музей естественной истории или еще куда-нибудь, — не сдавалась Элис. — Ты должен это сделать. — Я буду выглядеть идиотом. — Может быть, мне сделать вместо тебя? — Нет, — сказал Стоун, — не надо. — Но ты будешь что-то делать? — Ничего не буду. — Он положил пакет обратно в морозильник и захлопнул дверцу. — Это не динозавр, это ящерица. И что бы это ни было, оно может подождать, пока доктор Симпсон вернется с Борнео и идентифицирует его. И давай на этом закончим, Элис. Я эту ящерицу никуда не понесу.ВТОРОЕ ПРИБЛИЖЕНИЕ
При последующих представлениях дробной размерности могут появиться неожиданные изменения направления прямой.Ян Малкольм
Берег внутреннего моря
Алан Грант согнулся, едва не касаясь носом земли. Была страшная жара — столбик термометра подбирался к отметке сорок градусов. Колени горели, их уже не спасали толстые и мягкие наколенники. Едкая солончаковая пыль раздирала горло. Пот градом стекал со лба. Но Грант не замечал этого: кусочек земли размером пять на восемь сантиметров поглотил все его внимание. Кропотливо работая зубочисткой и кистью из верблюжьего волоса, он извлек крошечный кусочек челюстной кости, имеющей форму буквы «L». Он был длиной не больше трех сантиметров и не толще мизинца. На нем просматривались зубы — ряд маленьких крупинок с характерным наклоном к центру. Частицы кости отслоились, когда он копал. Грант на секунду прервал работу, чтобы смазать находку склеивающим раствором. Было совершенно ясно, что кость принадлежала детенышу плотоядного динозавра, умершему семьдесят девять миллионов лет назад в возрасте около двух месяцев. Если повезет, Грант сможет найти и весь скелет. И тогда это будет первый известный в науке полный скелет детеныша плотоядного динозавра. — Эй, Алан! Алан Грант поднял голову, щурясь от солнца. Он опустил на глаза темные очки и вытер со лба пот. Раскопки велись на выветренном горном склоне в окрестностях Шейкуотера, штат Монтана. Под голубым куполом неба вокруг насколько хватало глаз простирались старые горы с обнаженными пластами крошащегося известняка. Ни деревца, ни кустика. Ничего, кроме голых скал, палящего солнца и завывающего ветра. Те, кто приезжал в эти места, находили их унылыми и мрачными, но Грант увидел в этом пейзаже нечто совершенно иное. Эта бесплодная земля осталась от другого абсолютно непохожего на наш, мира, исчезнувшего восемьдесят миллионов лет назад. Воображение уносило его туда, на теплые заболоченные берега огромного внутреннего моря. Оно простиралось на тысячи километров, охватывая все пространство от молодых отрогов Скалистых гор до крутых вершин Аппалачей. Под водой был весь американский Запад. Гранту виделось небо в редких облаках, темных от дыма курящихся вулканов. Воздух был плотнее и более насыщенным углекислотой. Побережье было покрыто буйной растительностью. В этих водах не было рыбы, но море изобиловало моллюсками и улитками. Птерозавры устремлялись с гор к этим берегам за своей пищей — водорослями. По топкому берегу, в пальмовых зарослях рыскали плотоядные динозавры. А поблизости был небольшой островок, площадью не более восьми тысяч квадратных километров. Окруженный густой зеленью, он служил надежным прибежищем для травоядных утконосых динозавров, которые стадами гнездились там, откладывали яйца и выхаживали свое щебечущее потомство. За миллионы лет, прошедшие с тех пор, бледно-зеленое солончаковое озеро мелело и наконец исчезло. Обнажившаяся земля прогнулась и растрескалась от жары. А прибрежный остров, хранящий в своем лоне яйца динозавров, превратился в выветренный горный склон, где Алан Грант и производил свои раскопки. — Эй, Алан! Гран поднялся на ноги. Это был крепкий бородатый мужчина сорока лет. Он услышал тарахтение портативного генератора и доносившийся издалека грохот отбойного молотка, врезающегося в твердую породу соседней горы. Там так же работали и участники экспедиции. Они оттаскивали большие обломки породы, предварительно проверив, нет ли в них ископаемых. Грант видел их лагерь, расположенный у подножия горы: шесть вигвамов, колышущиеся на ветру борта общей палатки, автофургон, служащий полевой лабораторией. В его тени стояла Элли и махала Гранту рукой. — К нам кто-то едет! — крикнула она, показывая рукой на восток. Грант увидел облако пыли, поднятое голубым «фордом» — седаном, который, подпрыгивая на неровной дороге, ехал в их сторону. Грант посмотрел на часы: как раз вовремя. Ребята, подняв головы, с интересом следили за машиной. Посторонние не часто приезжали к ним в Шейкуотер, и можно было долго гадать, зачем Алан Грант понадобился юристу из Агентства по охране окружающей среды. Но Грант знал, что палеонтология, наука об исчезнувших формах жизни, за последние годы приобрела неожиданно большое значение. Современный мир быстро изменяется и ответы на многие вопросы, связанные с погодой, исчезновением леса, повсеместным потеплением климата, озоновым слоем, можно найти, обратившись к прошлому. А эту информацию могут дать палеонтологи. За последние несколько лет его уже дважды приглашали в качестве эксперта. Грант начал подниматься в гору навстречу машине. Гость, закашлявшись от пыли, открыл дверцу машины. — Боб Моррис, Агентство по охране окружающей среды, АПООС, — сказал он, протягивая руку. — Я из отделения Сан-Франциско. Представившись, Грант произнес: — Вы совсем изжарились. Хотите пива? — О Боже, конечно. Моррису было под тридцать; он был при галстуке и в брюках от делового костюма. В руках держал портфель. Они направились к фургону. Грант обратил внимание, как скрипела земля под остроносыми ботинками Морриса. — Когда я впервые поднялся сюда, я решил, что здесь резервация индейцев, — сказал Моррис, показывая на вигвамы. — Нет, — ответил Грант, — просто это самый удобный вид жилья для этих мест. Он объяснил, что когда они в 1978 году впервые приехали сюда на раскопки у них были самые современные на тот момент восьмиугольные палатки. Но оказалось, что они не выдерживают ветра. Им пришлось перепробовать несколько видов палаток, но безуспешно, Кончилось тем, что стали ставить вигвамы, просторные, удобные и более устойчивые на ветру. — Это вигвамы племени Черноногих индейцев, они строятся на четырех опорах, — сказал Грант. — Вигвамы Сиуксов строятся на трех. Но, поскольку эти места раньше были территорией Черноногих, мы решили... — Ага, — произнес Моррис, — резонно. — Он сощурившись всматривался в пустынный пейзаж. Покачав головой, спросил: — Как давно вы здесь? — Около шестидесяти ящиков, — ответил Грант. Заметив удивление на лице Морриса, он пояснил: — Мы измеряем время пивом. Когда мы приехали сюда в июне, у нас было сто ящиков. На сегодняшний день выпито около шестидесяти. — Если точно, то шестьдесят три, — включилась в разговор Элли Сэттлер. Они уже подошли к фургону. Гранта позабавило то, как уставился Моррис на загорелую Элли. На ней были отрезанные выше колен джинсы и завязанная узлом на животе ковбойка, белокурые волосы зачесаны назад. Ей было двадцать четыре года. — Тут все держится на Элли, — сказал Грант, знакомя их. — И в своем деле она большой специалист. — А чем она занимается? — спросил Моррис. — Палеоботаникой, — ответила Элли, — и еще выполняю обычную для таких экспедиций работу. Она открыла дверь, и они вошли внутрь. Кондиционер, установленный в фургоне, понижал температуру лишь до тридцати градусов, но после полуденной жары там казалось прохладно. Вдоль стен стояли длинные деревянные столы, на которых были аккуратно разложены образцы маленьких костей, снабженные ярлыками. Чуть дальше стояли керамические блюда и горшки. Воздух был прочно пропитан запахом уксуса. Моррис взглянул на кости. — Я думал, что динозавры были большими, — сказал он. — Они и были большими, — ответила Элли, — но все, что вы здесь видите, остатки скелетов детенышей. Значение Шейкуотера, прежде всего, в том, что здесь огромное количество гнездовий динозавров. До того как мы начали эту работу, о малышах не было известно почти ничего. К тому времени было найдено лишь одно гнездо, в пустыне Гоби. Мы обнаружили дюжину гнезд различных гадрозавров, в которых были и яйца, и кости детенышей. Пока Грант доставал пиво из холодильника, Элли показала Моррису ванночки с уксусной кислотой, предназначенные для растворения известняка, прилипшего к хрупким костям. — Эти кости похожи на куриные, — сказал Моррис, заглядывая в посудину. — Да, — согласилась Элли, — они очень напоминают птичьи. — А это что? — спросил Моррис, показывая на груды больших костей за окном фургона, завернутых в толстый пластик. — Отбросы, — ответила Элли. — Просто большие осколки костей. Раньше мы их и не принимали во внимание, но сейчас посылаем на генетический анализ. — Генетический анализ? — переспросил Моррис. — А вот и пиво, — сказал подошедший Грант, бросая банку Моррису. Другую банку он дал Элли. Запрокинув голову. Элли начала пить. Моррис не мог оторвать глаз от ее длинной шеи. — У нас здесь все по-простому, — сказал Грант. — Хотите зайти в мой кабинет? — Конечно, — ответил Моррис. Грант повел его в конец фургона, где стоял диван с изорванной обивкой, продавленный стул и обшарпанный приставной столик. Грант опустился на диван, который при этом заскрипел и выпустил облако беловатой пыли. Откинувшись на спинку и водрузив ноги в ботинках на столик, он жестом пригласил Морриса сесть: — Устраивайтесь поудобнее. Грант был профессором палеонтологии Денверского университета, одним из ведущих специалистов в своей области, и при этом чувствовал себя совершенно чуждым светским условностям. Он не был кабинетным работником и понимал, что все самое важное в палеонтологии делается в поле, руками. Грант с трудом выносил всех этих академиков, музейных работников — словом, тех, кого он называл «охотниками на динозавров за чашкой чая». И ему стоило определенных усилий отделить себя от них как в манере одеваться, так и в поведении. Он даже лекции читал в джинсах и в теннисных туфлях. Моррис, прежде чем сесть, отряхнул сиденье стула. Затем он открыл портфель, порылся в нем и оглянулся на Элли, которая в другом конце фургона, не обращая на них никакого внимания, извлекала с помощью пинцета кости из ванночки с кислотой. — Вас, должно быть, интересует, зачем я здесь, — произнес он. Грант кивнул: — Да, вы проделали немалый путь, мистер Моррис. — Хорошо, — сказал Моррис, — приступим сразу к сути. АПООС озабочено деятельностью Фонда Хэммонда. Ведь вы получаете от них какие-то деньги. — Тридцать тысяч долларов в год, — кивнув, ответил Грант. — В течение последних, пяти лет. — Что вам известно об этом Фонде? — спросил Моррис. Грант пожал плечами: — Фонд Хэммонда — всеми уважаемый источник академических субсидий. Они оплачивают исследования по всему миру, в том числе и несколько исследований, связанных с динозаврами. Я знаю, что они субсидируют Боба Керри из Тиррела в Альберте и Джона Уэллера на Аляске. Возможно, кого-то еще. — А вам известно, почему Фонд Хэммонда так поддерживает исследования, связанные с динозаврами? — Конечно. Потому что старый Джон Хэммонд помешан на динозаврах. — Вы встречались с ним? — Один или два раза, — пожимая плечами, ответил Грант. — Он иногда приезжает сюда ненадолго. Ведь ему немало лет. И он весьма эксцентричен, как многие богатые люди. Но всегда полон энтузиазма. А в чем дело? — Дело в том, — ответил Моррис, — что Фонд Хэммонда довольно загадочная организация. — Он достал ксерокопию карты мира, испещренную красными точками, и протянул ее Гранту. — Здесь отмечены раскопки, которые финансировал Фонд за последний год. Вам ничего не кажется странным? Монтана, Аляска. Канада, Швеция... Все это находится на севере. Ни одного места ниже сорок пятой параллели. — Моррис достал еще несколько карт. — И это год за годом. Ни один проект, связанный с раскопками динозавров на юге, в Юте, Колорадо или в Мексике, не финансировался ни разу. Фонд Хэммонда субсидирует раскопки лишь в холодных климатических зонах. Нам бы хотелось знать, с чем это связано. Грант быстро просмотрел карты. Если действительно Фонд поддерживает только раскопки в холодных зонах, то это странно, потому что лучшие специалисты по динозаврам работают в жарких странах. — И здесь есть еще загадки, — продолжал Моррис. — Например, какое отношение имеют динозавры к янтарю? — К янтарю? — Да, это твердая желтая смола, получаемая из сока сухих деревьев. — Я знаю, что это такое, — сказал Грант. — А почему вы спрашиваете? — Потому что за последние пять лет Хэммонд приобрел в Америке, Европе и Азии огромное количество янтаря, среди которого есть множество экземпляров музейной ценности. Фонд потратил на янтарь семнадцать миллионов долларов. Сейчас они владеют крупнейшим в мире частным запасом этого материала. — Что-то я не очень понимаю, — сказал Грант. — И никто не понимает, — подтвердил Моррис. — Пока что это выглядит как сущая бессмыслица. Янтарь без труда можно производить искусственным путем. Он не имеет ни коммерческой ценности, ни оборонного значения. Нет никакого смысла накапливать его. Но Хэммонд именно это и делает, причем уже не один год. — Янтарь, — покачав головой, произнес Грант. — А этот его остров в Коста-Рике? — продолжал Моррис. — Десять лет назад Фонд Хэммонда арендовал его у правительства Коста-Рики. Якобы чтобы устроить там биологический заповедник. — Я ничего об этом не знаю, — хмурясь сказал Грант. — Мне удалось выяснить лишь немного, — сказал Моррис. — Остров находится в ста шестидесяти километрах от западного побережья. Он весьма труднодоступен и расположен в том месте океана, где благодаря ветру и течению он почти всегда окутан туманом. Они его назвали Облачным островом, Isla Nublar. Должно быть, то, что этот остров кому-то понадобился, очень удивило костариканцев. — Моррис порылся в портфеле, — А заговорил я об этом потому, что, судя по этим документам, вам был выплачен гонорар консультанта за работу, связанную с этим островом. — Мне? — поразился Грант. Моррис протянул ему какую-то бумагу. Это была ксерокопия чека, выписанного в марте 1984 года компанией «Ин-Джин», (Фараллон Роуд, Пало Альто, Калифорния.) на имя Алана Гранта, на сумму двенадцать тысяч долларов. Внизу чека, в углу, стоял штамп «Служба консультаций (Коста-Рика) Ювенильное гиперпространство». — Ах, конечно, — сказал Грант, — помню. Это была чертовски загадочная история, но я ее помню. И ничего общего с островом она не имела. Первое гнездо с яйцами динозавра Алан Грант нашел в 1979 году в Монтане, а в последующие два года он обнаружил множество таких гнезд. Но он не спешил с публикацией своего открытия до 1983 года. После того как был напечатан его доклад о десятитысячной стае утконосых динозавров, населявших побережье обширного внутреннего моря, делавших общие гнезда в прибрежном песке и всей стаей растивших детенышей. Грант стал знаменитостью. Идея материнского инстинкта, присущего этим гигантским животным, динозаврам, сопровождавшаяся изображениями симпатичных детенышей, высовывающих мордочки из яиц, была благожелательно встречена во всем мире. Гранта буквально осаждали просьбами об интервью, лекциях, книгах. Естественно, он отказался от всего этого, желая лишь одного — продолжать свои раскопки. Именно в эти безумные дни в середине восьмидесятых к нему обратилась компания «Ин-Джин» с просьбой о консультации. — Вам до этого приходилось слышать об «Ин-Джин»? — спросил Моррис. — Нет. — Каким образом они вышли на вас? — Мне позвонили по телефону. Человек по фамилии Дженнаро или Дженнино, что-то в этом роде. Моррис кивнул. — Дональд Дженнаро, — сказал он. — Это штатный консультант «Ин-Джин». — Как бы то ни было, он хотел узнать о питании динозавров. За подробное описание этого он предложил мне большой гонорар. — Грант допил пиво и поставил банку на пол. — Его особенно интересовали невзрослые динозавры. Детеныши и подростки. Чем они питались. По-моему, он считал, что я это знаю. — А вы знали? — В общем-то нет. Я сказал ему об этом. Мы нашли множество скелетов, но не имели почти никаких данных о питании. Но Дженнаро сказал, что знает, что мы публиковали не все, и хочет получить то, что у нас имелось. И он предложил очень большой гонорар. Пятьдесят тысяч долларов. Моррис достал магнитофон и установил его на столе. — Вы не будете возражать? — Ну что вы, конечно нет. — Итак, в 1984 году вам позвонил Дженнаро. Что было дальше? — Что? — повторил Грант. — Вы сами видите, как мы тут работаем. Пятидесяти тысяч хватило бы нам на два лета раскопок. Я сказал ему, что сделаю все, что смогу. — Итак, вы согласились составить для него описание. — Да. — Того, чем питались невзрослые динозавры. — Да. — Вы встречались с Дженнаро? — Нет, только разговаривал по телефону. — Говорил ли вам Дженнаро, для чего ему нужна эта информация? — Да, — сказал Грант. — Он собирался организовать музей для детей и хотел воссоздать облик маленького динозавра. Он сказал, что нанимает ряд академических консультантов, и перечислил их. Среди них было несколько палеонтологов, как я, математик из Техаса Ян Малкольм, пара экологов. Системный аналитик. Неплохая команда. Моррис кивнул, что-то записывая. — Значит, вы согласились? — Да. Я согласился выслать им краткий отчет о нашей работе: что нам известно о повадках утконосых гадрозавров, найденных нами. — Что это была за информация? — Туда входило все: способы создания гнезд, территории обитания, питание, стадное поведение. Словом, все. — И как реагировал Дженнаро? — Он все звонил и звонил. Случалось, посреди ночи. Едят ли динозавры это? Едят ли они то? Стоит ли включать это в экспозицию? Я никак не мог понять, что он так волнуется. То есть я хочу сказать, что тоже считаю, что динозавры очень важны, но не настолько. Прошло уже шестьдесят пять миллионов лет с тех пор, как они вымерли. Можно было бы и отложить свои звонки до утра. — Понятно, — сказал Моррис. — А пятьдесят тысяч долларов? Грант покачал головой: — Я устал от Дженнаро и отказался от всего этого. Мы сошлись на двенадцати тысячах. Это было где-то в середине восемьдесят пятого. Моррис записал это. — А «Ин-Джин»? Приходилось еще сталкиваться с ними? — Ни разу после восемьдесят пятого, — А когда Фонд Хэммонда начал финансировать ваши поиски? — Мне нужно посмотреть, — сказал Грант. — Но это было приблизительно в то же время. В середине восьмидесятых. — И вы знаете Хэммонда лишь как богатого фанатика динозавров. — Да. Моррис еще что-то записал. — Послушайте, — сказал Грант, — если АПООС так интересуется Джоном Хэммондом и тем, что он делает — раскопками на севере, приобретением янтаря, — почему бы вам не спросить об этом его самого? — В данный момент это невозможно. — Почему? — Потому что у нас нет ничего, свидетельствующего о незаконности его действий, — ответил Моррис. — Но лично мне совершенно ясно, что Джон Хэммонд обходит закон. — Первыми ко мне обратились сотрудники Службы передачи технологии, — пояснил Моррис. — Из отдела контроля за передачей американской технологии, которая может иметь оборонное значение. Они позвонили мне, чтобы сообщить о том, что со стороны «Ин-Джин» возможна незаконная по двум статьям передача технологии. Во-первых, «Ин-Джин» отправила в Коста-Рику три «Крей-Экс-эм-пи». «Ин-Джин» охарактеризовала это как внутрикорпоративную передачу и заявила, что данные не предназначены для перепродажи. Но СПТ никак не могла взять в толк, на кой черт кому-то в Коста-Рике могут понадобиться такие мощные машины. — «Крей», — проговорил Грант. — Это какие-то компьютеры? Моррис кивнул: — Очень мощные. В перспективе компания, имеющая три таких суперкомпьютера, обладает гораздо большими возможностями, чем любая другая частная компания в Америке, и «Ин-Джин» отправляет эти машины в Коста-Рику. У вас, естественно, должен возникнуть вопрос: почему? — Сдаюсь. Почему? — А этого никто не знает. Но еще больше вызывают беспокойство «Худз», — продолжал Моррис. — «Худз» — это автоматизированные генные секвенаторы, машины, которые самостоятельно определяют последовательность оснований в ДНК. Они настолько новы, что их еще не успели занести в список технологий, не подлежащих вывозу. Но любая лаборатория, работающая в области генной инженерии, была бы счастлива приобрести такой агрегат, если бы, конечно, цена в полмиллиона долларов оказалась ей по карману. — Он поискал у себя в записях. — Ну а «Ин-Джин» переправила двадцать четыре такие машины на свой остров в Коста-Рике. И опять они утверждали, что это не экспорт, а передача внутри корпорации. СПТ ничего не могла с этим поделать. Юридически она не имеет права вмешиваться в вопросы дальнейшего использования технологий. Но очевидно, что «Ин-Джин» устанавливала самое мощное в мире оборудование по генной инженерии в богом забытой латиноамериканской стране. В стране, где на этот счет не существует никаких законов. А ведь такое уже было. Уже были случаи, когда американские биотехнологические компании переносили свою деятельность на территорию другой страны, дабы обойти законы и ограничения. Наиболее вопиющим случаем, по словам Морриса, было дело компании «Биосин» о вакцине против бешенства. В 1986 году «Генетическая корпорация биосинтеза» из Купертино испытывала созданную биоинженерным путем вакцину против бешенства на одной из ферм в Чили. Не поставив в известность ни правительство Чили, ни работников фермы, они попросту ввели вакцину. Вакцина состояла из живых вирусов бешенства, которые в результате генетических преобразований должны были утратить свою опасность для здоровья человека. Но именно это качество и не было предварительно проверено; компания не знала, может ли вызвать бешенство данный вирус. Больше того, вирус был видоизменен. Обычно человек не может заболеть бешенством, не будучи укушенным животным. Но созданный «Биосином» вирус мог проникать в организм через легочные альвеолы и, таким образом, можно было инфицироваться воздушно-капельным путем. Служащие компании перевозили в Чили эти живые вирусы бешенства в обычной дорожной сумке самолетом гражданской авиалинии. Мысль о том, что капсула могла разбиться во время полета, не раз приводила Морриса в ужас. Ведь тогда все на самолете заразились бы бешенством. Все это было возмутительно. Безответственно. Это была преступная халатность. Но ничего не было предпринято против «Биосина». Чилийские фермеры, сами того не подозревая, рисковали жизнью, они были неграмотными крестьянами; внимание правительства Чили было поглощено экономическим кризисом; а у американских властей не было никаких полномочий. Поэтому Льюис Доджсон, генетик, руководивший испытаниями, до сих пор продолжает работать в «Биосине». И компания эта ведет себя все так же безрассудно. И уже другие американские компании спешат установить свое оборудование в странах, не искушенных в генетических исследованиях. В странах, не выделявших генную инженерию из ряда других высокотехнологических разработок, приветствовавших ее появление на своей территории, не догадываясь об опасности, которую она несет. — Поэтому мы начали расследование деятельности «Ин-Джин», — закончил свой рассказ Моррис. — Примерно три недели назад. — И что вам удалось обнаружить? — спросил Грант. — Очень немного, — признал Моррис. — Наверное, нам придется закрыть расследование, когда я вернусь в Сан-Франциско. — Он начал складывать бумаги обратно в портфель. — Кстати, что значат слова «ювенильное гиперпространство»? — Просто я так пометил свой отчет, — ответил Грант. — «Гиперпространство» — это термин, обозначающий многомерное пространство, ну как игра в «крестики и нолики» в трех измерениях. Если принимать во внимание все проявления деятельности животного — принятие пищи, движение, сон, — то можно его изобразить в многомерном пространстве. Некоторые палеонтологи относятся к поведению животного как к явлению экологического гиперпространства. Слова «Ювенильное гиперпространство» просто подчеркивают, что речь идет о молодых особях динозавров, правда, звучит это довольно претенциозно. На другом конце фургона зазвонил телефон. Элли сняла трубку: — Он сейчас занят. Вам можно перезвонить? Моррис взял портфель и встал. — Спасибо за помощь и за пиво, — сказал он. — Рад был помочь, — ответил Грант. Он пошел с Моррисом к двери, находящейся на другом конце фургона. — А Хэммонд никогда не просил у вас какие-нибудь материальные результаты раскопок? Кости, яйца или еще что-нибудь? — спросил Моррис. — Нет, — ответил Грант. — Доктор Сэттлер говорила, что вы здесь проводите и генетические исследования... — Ну, это не совсем так, — объяснил Грант. — Кости, которые слишком переломаны или по какой-нибудь другой причине не годятся для музейных хранилищ, мы направляем в лабораторию. Там их перемалывают и пытаются извлечь для нас белки. Затем они идентифицируют эти белки и отсылают нам полученные данные. — А что это за лаборатория? — спросил Моррис. — Медико-биологическая служба в Солт Лейк. — А почему именно эта лаборатория? — Нас устраивают их расценки. — А она никак не связана с «Ин-Джин»? — Насколько я знаю, нет. Они уже были у двери фургона. Грант открыл ее и почувствовал наплыв горячего воздуха, идущего снаружи. Моррис помешкал, надевая солнечные очки. — И последнее, — сказал он. — Предположим, что «Ин-Джин» на самом деле не создавала экспонаты для музея. Могли ли они как-нибудь еще использовать информацию, полученную от вас? Грант засмеялся: — Конечно. Они могли кормить маленького гадрозавра. Моррис тоже засмеялся: — Маленького гадрозавра. Это интересная мысль. А какой величины они были? — Примерно такими, — сказал Грант, разведя руки в стороны на расстояние пятнадцати сантиметров друг от друга. — Размером с белку. — И сколько времени им нужно было, чтобы вырасти? — Три года, — сказал Грант. Хотите верьте, хотите нет. Моррис протянул руку: — Ну что ж, еще раз спасибо за помощь. — Будьте осторожны на обратном пути, — сказал Грант. Он проводил глазами Морриса, идущего к своей машине, и закрыл дверь. — Что ты обо всем этом думаешь? — спросил он у Элли. — Наив какой-то, — пожала плечами она. — Как тебе Джон Хэммонд в роли сверхзлодея? — засмеялся Грант. — Джон Хэммонд зловещ примерно так же, как Уолт Дисней. Кстати, кто это звонил? — Ах да, — сказала Элли, — звонила некая Элис Левин. Она работает в Колумбийском медицинском центре. Вы ее знаете? — Нет, — покачал головой Грант. — Речь шла об идентификации каких-то останков. Она просила вас срочно перезвонить.Скелет
Элли Сэттлер убрала прядь светлых волос со лба и сосредоточила все внимание на ванночках с кислотой. Они стояли по шесть штук в ряд, концентрация в них колебалась от пяти до тридцати процентов. Элли надо было приглядывать за более сильными растворами, потому что, растворив известь, они могли начать разъедать кости. А кости малышей-динозавров такие хрупкие. Она поражалась, что они вообще сохранились за эти восемьдесят миллионов лет. До нее доносился голос Гранта, говорящего по телефону: — Мисс Левин? Это Алан Грант. Так что там у вас... У вас есть что? Что? — он засмеялся. — Очень сильно в этом сомневаюсь, мисс Левин... Очень жаль, но у меня действительно нет времени... Нет, я бы, конечно, взглянул, но могу с уверенностью сказать, что это василисковая ящерица. Но... да, вы можете это сделать. Хорошо. Пошлите прямо сейчас. — Он повесил трубку и покачал головой. — Чего только не придумают. — Вы о чем? — спросила Элли. — Она хочет идентифицировать какую-то ящерицу, — ответил Грант, — и собирается послать мне по факсу рентгеновский снимок. — Он подошел к факсу и стал ждать. — Кстати, у меня для тебя интересная находка. — Правда? Грант кивнул: — Я нашел это прямо перед приездом этого парня. На Южной горе, четвертый горизонт. Детеныш велоцираптора: челюсть со всеми зубами, поэтому никаких проблем с идентификацией. И место это выглядит нетронутым. Похоже, мы сможем найти и весь скелет. — Потрясающе, — сказала Элли. — А возраст? — Совсем малыш, — ответил Грант. — Два, ну от силы четыре месяца, — А это точно велоцираптор? — Точно, — сказал Грант. — Может, нам наконец улыбнется удача. За последние два года в Шейкуотере их группа откапывала лишь утконосых гадрозавров. Уже были накоплены данные об огромных, с десяти– или двадцатитысячным поголовьем, стадах травоядных динозавров, бродивших по равнинам в меловой период, как позже бродили стада бизонов. Но все настойчивее возникал вопрос: а где же были хищники? Понятно, что хищников было меньше. Это подтверждало и изучение популяций хищных животных и птиц в заповедниках Африки и Индии. Грубо говоря, на одного плотоядного хищника приходилось четыреста травоядных — значит, стадо из десяти тысяч утконосых могло поддерживать лишь двадцать пять тиранозавров. Все говорило о том, что им вряд ли удастся найти останки большого хищника. Но где были мелкие хищники? В Шейкуотере были найдены десятки гнездовий, в некоторых местах земля была буквально покрыта кусочками скорлупы яиц динозавров, а многие мелкие динозавры ели яйца. Поэтому останки таких животных, как дромеозавр, овираптор, велоцираптор и целурозавр, — хищников ростом от метра до полутора — должны были быть найдены здесь в большом количестве. Но до сих пор они не обнаружили ни одного. Может быть, скелет этого велоцираптора и вправду предвещал им удачу. И это был детеныш! Элли знала, что Грант мечтал изучить поведение плотоядных динозавров в период выращивания потомства так же, как он уже изучил поведение травоядных. Возможно, это будет первым шагом к осуществлению мечты Гранта. — Представляю, как вас это взволновало, — сказала Элли. Грант не отвечал. — Я говорю, что вы, наверное, очень взволнованы, — повторила Элли. — О Боже, — произнес Грант. Он не отрываясь смотрел на факс.* * *
Заглянув через плечо Гранта, Элли посмотрела на рентгеновский снимок и медленно выдохнула. — Ты думаешь, это амасский период? — только и спросила она. — Да, — ответил Грант, — или триасский. Этот скелет такой легкий. — Но это не ящерица, — сказала Элли. — Нет, — подтвердил Грант. — Это не ящерица. Вот уже двести миллионов лет, как на этой планете не было ни одной трехпалой ящерицы. Первой мыслью Элли было, что перед ней подделка — искусно, мастерски выполенная, но все же подделка. Угроза подделки в науке существовала всегда, и каждый биолог это знал. Ярчайшим примером тому был пилтдаунский человек — творение рук неизвестного по сей день мошенника, принимавшееся за подлинник в течение сорока лет. А относительно недавно известный астроном Фред Хойль заявил, что выставленный в Британском музее ископаемый крылатый динозавр, археоптерикс — фальшивка. (Кстати, подлинность его была позже установлена.) Успех многих подделок был обеспечен тем, что они содержали в себе именно ту информацию, которую и ждали от них ученые. И сейчас, на взгляд Элли, скелет ящерицы на рентгеновском снимке был безупречно правильным. Трехпалая ступня была хорошо сбалансирована, наименьшим был средний палец. У плюсневого сустава ясно проглядывались костные следы четвертого и пятого пальцев. Большая берцовая кость была хорошо развита и значительно длиннее бедра. С боку была видна полностью сформированная вертлюжная впадина. Хвост состоял из сорока пяти позвонков. Без сомнения, это была молодая особь прокомпсогнат. — А может, этот снимок быть подделанным? — Не знаю, — сказал Грант. — Но подделать рентгеновский снимок почти невозможно. Кроме того, прокомпсогнатус — животное малоизвестное. Даже те, кто хорошо знает динозавров, никогда о нем не слышали. Элли читала приложенную записку:— «Экземпляр, полученный на пляже Кабо Бланко. 16 июля...»Предположительно, его ела обезьяна-ревун, и это все, что удалось у нее отобрать. Ох... здесь говорится, что ящерица напала на маленькую девочку. — Сомневаюсь в этом, — сказал Грант. — Но все возможно. Прокомпсогнатус настолько мал и легок, что можно предположить, что он должен питаться падалью, мертвечиной. А размер его можно вычислить. — Грант быстро обмерил изображение на снимке. — До пояса животное около двадцати сантиметров, из чего следует, что его полный рост около тридцати сантиметров, примерно с курицу. У такого даже ребенок может вызвать страх. Он мог укусить младенца, но не большого ребенка. Элли, нахмурясь, смотрела на снимок. — Вы считаете, что это может быть признано узаконенным открытием? — спросила она. — Как в случае с целакантом? — Возможно, — ответил Грант. Целакант был рыбой длиной полтора метра, которая считалась вымершей шестьдесят пять миллионов лет назад, пока в 1938 году в океане не выловили один экземпляр. Были и другие примеры. Австралийский горный карликовый опоссум был известен лишь как ископаемое, пока в Мельбурне, в мусорном баке не был обнаружен живой представитель этого вида. А один зоолог описал ископаемую фруктовую летучую мышь, пролежавшую в земле десять тысяч лет, и вскоре получил по почте экземпляр этого животного, живущего в наши дни. — Но неужели это настоящий динозавр? — настаивала Элли. — Несмотря на такой огромный промежуток времени? — Да, это проблема, — согласился Грант. Окаменелости большинства вновь открытых животных были довольно свежими: их возраст был десять — двадцать миллионов лет. Среди них были ископаемые и постарше, как, например, это было в случае с целакантом, останки которого насчитывали шестьдесят пять миллионов лет. Но экземпляр, на который они сейчас смотрели, был старше, гораздо старше. Динозавры вымерли в меловой период, шестьдесят пять миллионов лет назад. А расцвет их в качестве доминирующей формы жизни на планете приходился на юрский период, сто девяносто миллионов лет назад. А появились они впервые в триасовый период, двести двадцать миллионов лет назад. Прокомпсогнатусы жили на заре мелового периода — в столь далекие времена, когда наша планета даже выглядела иначе. Все континенты были слиты в один материк, названный Пангеей и простиравшийся от Северного полюса до Южного, обширный материк, поросший папоротниками и лесами, с несколькими огромными пустынями. Атлантический океан был узеньким озером, разделявшим то, что позднее стало Африкой и Флоридой. Воздух был плотнее, а земля — теплее. И сотни действующих вулканов. Именно в такой среде обитали прокомпсогнатусы. — Ладно, — сказала Элли. — Мы знаем, что некоторые животные выжили. Например, крокодилы, животные триасового периода, живут и сейчас. Или акулы, ведь они тоже относятся к триасовому периоду. Так что мы знаем, что такое бывает. Грант кивнул. — Главное в том, — сказал он, — что я не нахожу этому другого объяснения. Это может быть либо подделкой, в чем я очень сомневаюсь, либо новым открытием. Чем еще это может быть? Зазвонил телефон. — Это, наверное, опять Элис Левин, — сказал Грант. — Интересно, сможет ли она прислать нам само животное? Он снял трубку, и на лице его отразилось удивление: — Да, я буду говорить с мистером Хэммондом. Да. Конечно. — Хэммонд? Что ему нужно? — произнесла Элли. Грант покачал головой в ответ и сказал в трубку: — Да, мистер Хэммонд. Мне тоже приятно вас слышать... Да... — Он посмотрел на Элли. — О, неужели? Правда? Что вы говорите! Прикрыв рукой трубку, он тихо сказал: — Эксцентричен, как всегда. Тебе стоит это послушать. Грант нажал на кнопку громкоговорителя и Элли услышала скрипучий голос старика, который быстро говорил: — ...привязался к нам этот парень из АПООС, ни черта не понимает, а лезет, хотя его никто не просил, носится по стране, дергает людей, все ворошит. Надеюсь, к вам никто не приезжал? — Честно говоря, ко мне приезжали, — ответил Грант. Раздался громкий презрительный смех Хэммонда: — Я это подозревал. И вас осчастливила эта продувная бестия Моррис? — Вы правы, его действительно зовут Моррис. — Он хочет встретиться со всеми консультантами, — сказал Хэммонд. — Он уже виделся на днях с Яном Малкольмом, математиком из Техаса, вы его знаете. От него мы и узнали обо всем этом. Теперь у нас новая головная боль: расхлебывать кашу, которую он заварил. Это вполне в духе правительства: обвинения против нас они предъявить не могут, зато сколько шума наделает этот их парень, который развил бурную деятельность, между прочим, за счет налогоплательщиков. Он вам помешал? Сорвал работу? — Нет-нет, он совсем мне не мешал. — В какой-то степени даже жаль, — сказал Хэммонд, — потому что тогда бы я постарался добиться судебного запрета на его деятельность. Но все-таки я поручил нашим юристам заняться АПООС и выяснить, что они имеют против нас. Директор Агентства утверждает, что понятия не имел ни о каком расследовании. Вы только подумайте! Все дело в проклятой бюрократии. Черт возьми, этот парень собирается добраться до Коста-Рики, все там пронюхать и проникнуть на наш остров. Вы знаете, что у нас там есть остров? — Нет, — сказал Грант, глядя на Элли, — я не знал. — Так вот, мы купили остров и начали там работать. Это было четыре или пять лет назад, точно не помню. Называется Isla Nublar — большой остров, в сотне миль от берега. Чудесное место. Тропические джунгли. Там будет заповедник. А знаете, вам стоило бы его увидеть, доктор Грант. — Это интересно, — сказал Грант, — но... — Мы уже почти все там закончили, — продолжал Хэммонд. — Я выслал вам кое-какие материалы о нем. Вы получили? — Нет, но мы ведь так далеко от... — Может быть, сегодня еще получите. Познакомьтесь с ними. Остров просто прекрасен. Там есть все. Мы ведем там строительство вот уже тридцать месяцев. Можете себе представить, какая там красота. Большой парк. Планируем открыть его в сентябре следующего года. Нет, вам просто нужно все это видеть. — Звучит очень интригующе, но... — Собственно говоря, — сказал Хэммонд, — я хочу уговорить вас посетить его, доктор Грант. Я уверен, вы увидите, что это по вашей части. Остров вас очарует. — Но у меня в самом разгаре... — начал Грант. — Знаете что, — заявил Хэммонд, как будто эта мысль только что пришла ему в голову, — на этот уик-энд ко мне туда приезжает несколько наших консультантов. Приезжайте и вы, проведите там пару дней, осмотрите остров. Естественно, за наш счет. Будет просто потрясающе, если вы поделитесь с нами вашими впечатлениями. — Но я просто не могу, — сказал Грант. — Ну только на уик-энд, — продолжал Хэммонд с вызывающей раздражение старческой бодрой настойчивостью. — Речь идет ведь только об этом, доктор Грант. Мне меньше всего хотелось бы отрывать вас от работы. Я знаю, насколько она важна, уверяю вас. Ни в коем случае ее нельзя прерывать. Но вы могли бы слетать туда на уик-энд и вернуться в понедельник. — Нет, я не могу, — попытался возразить Грант. — Я как раз только что нашел новый скелет и... — Да-да, прекрасно, но я все-таки считаю, что вы должны приехать... — сказал Хэммонд, не очень-то слушая. — И мы только что получили факты, свидетельствующие об одной достойной внимания, но совершенно озадачивающей находке, которые говорят о том, что сохранился живой вид прокомпсогнатуса. — Что вы сказали? — воскликнул Хэммонд после невольной паузы. — Я что-то не расслышал. Вы сказали, живой прокомпсогнатус? — Правильно, — подтвердил Грант. — Биологический образец, часть животного, обнаруженного где-то в Центральной Америке. Живого прокомпсогнатуса. — Не может быть, — сказал Хэммонд. — Живой прокомпсогнатус? Просто поразительно. — Да, — сказал Грант, — и у нас была такая же реакция. Так что, вы видите, сейчас не время уезжать... — Вы сказали, в Центральной Америке? — Да. — А где именно в Центральной Америке, вам известно? — На пляже под названием Кабо Бланко, точно не знаю, где это... — Ясно, — Хэммонд прочистил горло. — И когда этот, как его, образец попал к вам в руки? — Как раз сегодня. — Понятно, сегодня. Да-да, сегодня. — Хэммонд снова прокашлялся. Грант посмотрел на Элли и прошептал одними губами: — Что все это значит? — Похоже, расстроен, — тихо ответила Элли. — Посмотри, здесь ли еще Моррис, — все так же еле слышно прошептал Грант. Она подошла к окну и выглянула: машины Морриса не было. Элли обернулась к Гранту. По громкоговорителю было слышно, как кашляет Хэммонд. — Ах, доктор Грант. Вы уже кому-нибудь рассказали об этом? — Нет. — Хорошо. Это хорошо. Да. Ладно. Честно говоря, доктор Грант, есть небольшая проблема с этим островом. И вся эта заварушка АПООС абсолютно не ко времени. — То есть? — спросил Грант. — Ну, у нас были свои проблемы и кое-какие проволочки... Ну, скажем, на меня здесь оказывают некоторое давление, и мне бы хотелось, чтобы вы взглянули на остров, оказали мне любезность. И высказали мне ваше мнение. Я заплачу вам обычный гонорар консультанта, работающего в выходные, двадцать тысяч в день. За три дня вы получите шестьдесят тысяч. А если вы уговорите приехать доктора Сэттлер, то ее гонорар будет таким же. Элли посмотрела на Гранта. Он говорил: — Да, мистер Хэммонд, это большие деньги, они полностью обеспечат наши экспедиции еще на два лета. — Вот и хорошо, — мягко сказал Хэммонд. Его мысли, казалось, были уже где-то далеко. — Я хочу сделать это путешествие приятным для вас... Вот что, я посылаю за вами самолет нашей компании, он вас заберет на частном аэродроме к востоку от Шото. Вы ведь знаете, где это? Это всего в двух часах езды от вашего лагеря. Приезжайте туда завтра к пяти часам вечера, я буду ждать вас. Доставлю вас прямо на остров. Вы с доктором Сэттлер успеете к этому самолету? — Думаю, что да. — Прекрасно. Не берите много вещей. Паспорта вам не понадобятся. С нетерпением жду нашей встречи. До завтра, — сказал Хэммонд и повесил трубку.
Коуэн, Суэйн и Росс
Полуденное солнце залило светом комнаты юридической конторы Коуэн, Суэйн и Росс, придавая помещению жизнерадостность, чего отнюдь не испытывал сам Дональд Дженнаро. Он говорил по телефону, глядя на своего шефа, Дэниэла Росса, который своим безучастным видом и темным костюмом в тонкую полоску напоминал ему владельца похоронного бюро. — Понимаю, Джон, — говорил Дженнаро. — И Грант согласился приехать? Очень хорошо... да, я считаю, что это прекрасно. Поздравляю, Джон. — Он повесил трубку и повернулся к Россу. — Мы больше не можем доверять Хэммонду. На него оказывают слишком большое давление. Его деятельность расследует АПООС, кроме того, он отстает от графика со своим строительством в Коста-Рике, вкладчики начинают нервничать. О его проблемах ходит слишком много слухов. Слишком много рабочих гибнет у него на стройке. А теперь еще этот прокомпзит, или как его там, найденный на материке... — А в чем там дело? — спросил Росс. — Может быть, и ни в чем, — ответил Дженнаро. — Но Хамачи — один из главных наших вкладчиков. На прошлой неделе я получил отчет от его представителя в Сан-Хосе, столице Коста-Рики. В нем говорится, что на побережье появилась какая-то новая ящерица, которая кусает детей. — Новая ящерица? — заморгал глазами Росс. — Да, — ответил Дженнаро. — Мы не можем все так оставить. Мы должны срочно произвести осмотр этого острова. Я попросил Хэммонда организовать еженедельное инспектирование острова независимыми экспертами в течение трех ближайших недель. — И что говорит Хэммонд? — Он пытается убедить меня, что на острове все в порядке. Утверждает, что принимает все положенные меры предосторожности. — Но вы ему не верите, — сказал Росс. — Нет, — подтвердил Дженнаро. — Не верю. До того как начать работать на Коуэна и Суэйна, Дональд Дженнаро занимался банковскими вкладами. Многие клиенты Коуэпа и Суэйна, занятые в высокой технологии, нуждались в инвестициях, и Дженнаро помогал им находить нужные суммы денег. Одним из первых его поручений, еще в 1982 году, было ведение дел Джона Хэммонда, которому тогда было под семьдесят, в целях объединения капиталов для того, чтобы основать компанию «Ин-Джин». Им тогда удалось набрать почти миллиард долларов, и Дженнаро вспоминал это как горячее время. — Хэммонд, — мечтатель, — сказал он. — Но потенциально опасный мечтатель, — добавил Росс. — Мы не должны быть замешаны во всем этом. Какова наша доля? — Фирма работает из пяти процентов, — сказал Дженнаро. — От всего дохода или с ограничениями? — От всего. Росс покачал головой: — Нам не следовало этого делать. — В то время это казалось выгодным, — сказал Дженнаро. — Ведь это было, черт возьми, восемь лет назад. Мы ведь брали эти деньги вместо какой-то части гонораров. И, если вы помните, план Хэммонда был в высшей степени рискованным. Хэммонд буквально пытался совершить невозможное. Никто всерьез не думал, что он добьется успеха. — Но, судя по всему, он добился, — заключил Росс. — И тем не менее я согласен, проверка необходима. А что вы скажете об экспертах? — Первыми будут эксперты, которых Хэммонд нанимал в качестве консультантов еще при зарождении проекта. — Дженнаро бросил на стол Росса список. — Сюда входят палеонтолог, палеоботаник и математик. Они едут туда на этот уик-энд. Я поеду с ними. — А они скажут вам правду? — поинтересовался Росс. — Думаю, да. Ни один из них не имеет своих интересов на острове, а Ян Малкольм, математик, с самого начала не скрывал своего отрицательного отношения к этой затее. Он был убежден, что проект неосуществим, его просто невозможно осуществить. — А кто еще там будет? — Некто из технического персонала: специалист по компьютерным системам. Он проверит наши компьютеры и устранит дефекты. Он должен быть там в пятницу утром. — Прекрасно, — сказал Росс. — Вы как-нибудь готовитесь? — Хэммонд захотел обзвонить всех сам. Думаю, что он хочет скрыть от них свои неприятности. Пытается обставить это как просто дружеское приглашение. Якобы для того, чтобы продемонстрировать свой остров. — Хорошо, — сказал Росс. — Проследите, чтобы все это осуществилось. Держите все в своих руках. Эту ситуацию в Коста-Рике надо разрешить за неделю. Росс встал и вышел из комнаты. Взяв трубку радиотелефона, Дженнаро набрал номер; послышались завывающие гудки. Затем он услышал голос: — Грант у телефона. — Здравствуйте, доктор Грант, это Дональд Дженнаро, главный консультант «Ин-Джин». Мы разговаривали с вами несколько лет назад, не знаю, помните ли вы... — Помню, — ответил Грант. — Хорошо, — продолжал Дженнаро. — Я только что говорил по телефону с Джоном Хэммондом, и он сообщил мне приятную новость, что вы едете на наш остров в Коста-Рике... — Да, — сказал Грант, — мы собираемся туда завтра. — Я лишь хотел поблагодарить вас за то, что вы по первой просьбе пошли нам навстречу. Все в «Ин-Джин» вам благодарны. Мы пригласили Яна Малкольма, который, как и вы, был одним из первых наших консультантов. Он математик Техасского университета в Остине. — Мне говорил об этом Джон Хэммонд, — сказал Грант. — Ну что ж, прекрасно, — продолжал Дженнаро. — Между прочим, я тоже еду. Кстати, это животное, о котором вы говорили, про... проком... ну как его?.. — Прокомпсогнатус, — сказал Грант. — Да. Оно находится у вас? Я имею ввиду само животное. — Нет, — ответил Грант, — я видел только рентгеновский снимок. А сам экземпляр находится в Нью-Йорке. Мне звонила лаборантка из Колумбийского университета. — А вы могли бы дать мне его подробное описание? — сказал Дженнаро. — Я бы постарался разыскать его для мистера Хэммонда, который очень им заинтересовался. Думаю, что вы и сами захотели бы взглянуть на это животное. Может быть, мне удастся доставить его на остров во время вашего пребывания там. Грант сообщил Дженнаро всю известную ему информацию. — Что ж, замечательно, доктор Грант, — произнес Дженнаро. — Наилучшие пожелания доктору Сэттлеру. С нетерпением жду нашей встречи. — И Дженнаро повесил трубку.Планы
Утром следующего дня Элли подошла к «кабинету» Гранта в дальнем конце фургона с пухлым конвертом из плотной бумаги в руках. — Только что получили, — сказала она, — Кто-то из ребят привез его из города. От Хэммонда. Открыв конверт. Грант увидел бело-голубую эмблему «Ин-Джин». Внутри не было никакого сопроводительного письма, только скрепленная пачка бумаг. Вынимая ее из конверта, Грант увидел, что это какие-то чертежи. Они были даны в масштабе и все вместе образовывали довольно толстую книжку. На титульном листе было написано:— Что все это значит, черт возьми? — воскликнул Грант. Едва он раскрыл книжку, как из нее выпал листок бумаги.ISLA NUBLAR, КУРОРТНЫЕ СООРУЖЕНИЯ ДЛЯ ГОСТЕЙ
(ПОЛНЫЙ КОМПЛЕКТ: ГОСТИНИЦА ПРИ «САФАРИ»).
«Дорогие Алан и Элли. Как видите, пока у нас готово лишь немного официальных вспомогательных материалов. Но онидадут вам представление о проекте Isla Nublar. По-моему, он очень увлекательный! С нетерпением жду того момента, когда мы с вами сможем его обсудить. Надеюсь, вы сможете к нам присоединиться! С наилучшими пожеланиями,— Ничего не понимаю, — сказал Грант. Он быстро пролистал книжку. — Это архитектурные планы. — Он посмотрел на первую страницу:Джон.»
Грант начал рассматривать чертежи. На них стояли штампы:ЦЕНТР ДЛЯ ГОСТЕЙ / РАССЕЛЕНИЕ КУРОРТА
ISLA NUBLAR
КЛИЕНТ «Ин-Джин», Пало Альто, Калифорния АРХИТЕКТОРЫ Даннинг, Мэрфи & К°. Нью-Йорк. Ричард Мэрфи, участник проекта; Теодор Чен, главный архитектор, Шелдон Джеймс, административная группа. ИНЖЕНЕРЫ Харлоу, Уитни & Филдз, Бостон строительные работы; А. Т. Мисикава, Осака, механические работы. БЛАГОУСТРОЙСТВО ТЕРРИТОРИИ Шеппертон Роджерс, Лондон; А. Ашикига, X. Йеяссу, Макасава. ЭЛЕКТРИЧЕСТВО Н. В. Кобаяси, Токио. А. Р. Макасава, старший консультант. КОМПЬЮТЕРНАЯ СЕТЬ Интегрированные компьютерные системы, Кэмбридж. Массачусетс. Деннис Недри, руководитель проекта.
и«ПРОМЫШЛЕННАЯ ТАЙНА, НЕ КОПИРОВАТЬ»
Все страницы были пронумерованы, а наверху стояла надпись:«СЕКРЕТНЫЕ РАБОТЫ — НЕ ПОДЛЕЖАТ РАСПРОСТРАНЕНИЮ».
«Эти чертежи являются результатом секретной работы компании „Ин-Джин“. Вы должны подписать документ 112/4А, иначе возможно судебное преследование».— Это все похоже на бред, — сказал Грант. — А может, здесь есть какой-то смысл, — ответила Элли. На следующей странице была топографическая карта. Нанесенный на нее Isla Nublar напоминал развернутую каплю, выпуклую на севере и конусообразно суженную к югу. Остров был длиной тринадцать километров и на карте был разделен на несколько секторов. Северный сектор был помечен «Место для гостей» и состоял из нескольких частей, обозначенных «Прибытие гостей», «Центр для гостей», «Энергетическое питание (Опреснители) Обеспечение», «Резиденция Хэммонда» и «Гостиница Сафари». Грант увидел очертания бассейна, прямоугольники теннисных кортов и круглые закорючки, обозначающие зеленые насаждения. — Курорт как курорт, — сказала Элли. На следующих страницах были подробные чертежи зоны расселения участников сафари. Сама гостиница на вертикальной проекции выглядела несколько театрально: длинное низкое здание с какими-то пирамидами на крыше. Другим зданиям этой зоны на чертежах было уделено мало внимания. Остальная часть острова была еще более загадочна. Насколько понял Грант, в основном это была открытая местность. Сеть дорог, туннелей, отдельные здания и длинное, узкое, явно искусственное озеро с бетонными дамбами и шлюзами. Значительная часть острова была разделена на большие неровные участки, почти совсем не разработанные. Каждый участок был помечен шифром:
— А здесь где-нибудь дан ключ к шифру? — спросила Элли. Грант быстро перелистал бумаги, но ничего не нашел. — Я же говорю, бред какой-то, — повторил он. Он посмотрел на неровные участки, отделенные друг от друга сетью дорог. Таких участков было всего шесть, и между их границами и дорогами были проложены забетонированные рвы. С внешней части каждого рва была ограда. Все ограды были помечены значками с изображением маленькой молнии. Грант и Элли долго не могли понять, что это означает, пока наконец не догадались, что по оградам проходит электрический ток. — Очень странно, — произнесла Элли. — Курорт, где по ограждениям пропущен ток? — Километры таких ограждений, — добавил Грант. — И плюс к этому рвы. А дороги, как правило, проходят между ними. — Прямо как в зоопарке, — заметила Элли. Они вернулись к карте и стали внимательно рассматривать контурные линии. Дороги были разбросаны по острову. Главная магистраль проходила с юга на север, пересекая горный массив, расположенный в центре острова, причем один ее отрезок, казалось, буквально прорезал скалу, нависавшую над рекой. Создавалось впечатление, что все эти огороженные пространства, ограниченные рвами и изгородями с током, были созданы намеренно. Причем дороги были приподняты над общим уровнем, что давало возможность видеть, что делается за оградой. — Знаете, — сказала Элли, — некоторые размеры здесь совершенно неожиданные. Посмотрите. Ширина этого бетонного рва десять метров. Очень похоже на военные укрепления. — И эти здания тоже, — произнес Грант. Он заметил, что на каждом секторе острова имеется несколько построек, расположенных, как правило, в отдаленных уголках. Все они были бетонными, с толстыми стенами. На проекции сбоку они были похожи на бункеры с маленькими окошками. Совсем как огневые сооружения нацистов в старых фильмах о войне. Их размышления прервал приглушенный звук взрыва. Грант отложил бумаги. — За работу, — сказал он. — Пуск! Экран компьютера задрожал, и на нем желтым контуром появилось изображение. На этот раз вывод был верным, и Алан Грант увидел скелет, прекрасно очерченный, с длинной шеей, выгнутой назад. Без сомнения, это был детеныш велоцираптора, и, похоже, он был... Изображение исчезло. — Ненавижу эти компьютеры, — сказал Грант, щурясь на солнце. — Что случилось на сей раз? — Отключился вход интегратора, — сказал один из студентов. — Подождите минутку. — И он склонился над связкой проводов, выходящих из задней панели их переносного компьютера, работающего на аккумуляторах. Компьютер был установлен на ящик из-под пива на Четвертой Горе. Рядом было устройство, которое они называли Колымагой. Грант присел на землю и посмотрел на часы. — Придется все делать по старинке, — сказал он, обращаясь к Элли. — Ох, — с сожалением произнес один из студентов, услышавший эти слова. — Дело в том, — сказал Грант, — что мне надо успеть на самолет. А я хочу обеспечить сохранность этого скелета. Обычно если начинаешь выкапывать окаменелость, то надо довести дело до конца в один прием, иначе есть риск потерять ее. Людям, впервые попавшим в эти места, казалось, что почва здесь неподвижна, а между тем она постоянно подвергалась выветриванию и размыванию. Это происходило буквально на глазах; с утра до ночи был слышен стук камешков, скатывающихся с крошащихся склонов. Кроме того, постоянно существовала угроза ливня с ураганом, а ведь даже небольшого дождя было достаточно для того, чтобы смыть хрупкие кости динозавра. Поэтому частично выкопанный скелет был в опасности, и надо было обеспечить его сохранность до возвращения Гранта. Обычно это делалось таким образом: над местом раскопки натягивался брезент, а по периметру его рыли канаву, чтобы сдерживать приток воды. Проблема состояла в том, чтобы определить размеры данного ископаемого, Для ее решения использовалась компьютерная акустическая томография, или КАТ. Этот метод был нововведением. Колымага выстреливала в землю мягкую свинцовую пулю, создавая ударные волны, которые компьютер считывал, и на экране появлялось изображение склона в разрезе, напоминающее рентгеновское. Этот метод они использовали с переменным успехом все лето. Сейчас Колымага находилась в шести метрах от них. Это был большой серебряный ящик на колесах с зонтом наверху. Он был похож на тележку мороженщика, неизвестно каким образом оказавшуюся на этой выжженной земле. Обслуживали этот агрегат два юных помощника Гранта, которые заряжали его новыми свинцовыми пулями. До сих пор программа КАТ лишь определяла размеры области раскопок, чем повышала эффективность работы команды Гранта. Но ребята, работавшие с компьютером, утверждали, что через несколько лет им удастся добиться такой детальной картины, что копать вообще не придется. Компьютер предоставит абсолютно полное трехмерное изображение костей; все это предвещало новую эру в археологии, археологию без раскопок. Но пока до этого было далеко. А оборудование, безупречно работающее в университетской лаборатории, оказалось удивительно хрупким и неустойчивым в поле. — Сколько еще ждать? — спросил Грант. — Мы уже получили изображение, Алан, и неплохое. Грант посмотрел на экран. Он увидел весь скелет, обозначенный ярко-желтым цветом. Действительно, перед ним была молодая особа. Налицо были все свойства велоцираптора: единственный коготок, который у взрослого динозавра превращается в изогнутое пятнадцатисантиметровое оружие, способное раздирать добычу, у этого малыша был не больше шипа розы. Он был едва различим на экране. Вообще, велоцираптор — животное изящное, с хрупкими, как у птицы, костями и, предположительно, с интеллектом птицы. Данный скелет вполне соответствовал норме, если не считать того, что голова и шея были выгнуты назад. Подобный шейный изгиб у ископаемых был распространенным явлением, и некоторые ученые даже выдвинули теорию, в соответствии с которой динозавры вымерли оттого, что были отравлены алкалоидами, выделяемыми растениями. Считалось, что выгнутая шея свидетельствовала о предсмертной агонии. Грант положил конец этим домыслам, доказав, что у многих видов птиц и рептилий после смерти происходило сокращение задних швейных связок, следствием чего и являлось характерное отбрасывание головы назад. И это было связано не с причиной смерти, а с процессом высыхания скелета под воздействием солнца. Грант заметил, что скелет был еще и перекошен вбок так, что правая нога была приподнята относительно спинного хребта. — Он кажется несколько деформированным, — сказал один из студентов. — Но, по-моему, причина не в компьютере. — Нет, — ответил Грант. — Это время. Миллионы и миллионы лет. Грант знал, что большинству людей трудно себе представить время с точки зрения геологии. Человеческая жизнь измеряется в совершенно другой временной шкале. Яблоко в месте среза становится коричневым за несколько минут. Серебро темнеет за несколько дней. Кучка компоста перегнивает за один сезон. Ребенок вырастает за десять лет. Ни одно из этих явлений обычной жизни не готовит человека к восприятию периода в восемьдесят миллионов лет — отрезка времени, которое прошло с тех пор, как оборвалась жизнь этого маленького животного. На своих лекциях Грант пытался прибегнуть к различным сравнениям. Если, например, представить человеческую жизнь как один день, то все равно восемьдесят миллионов лет будут равны 3652 годам, и это будет больше, чем возраст пирамид. Да, давно же умер этот велоцираптор. — Не очень-то он страшен на вид, — сказал один из ребят. — Он и не был страшным, — ответил Грант. — По крайней мере, пока был маленьким. Возможно, этот малыш питался мертвечиной, обгладывая кости животных, убитых взрослыми, в то время как те, наевшись досыта, лежали, греясь на солнце. Плотоядные за один прием могли поглощать пищу весом до двадцати пяти процентов от собственного веса, поэтому естественно, что после еды они делались сонливыми. А малыши, что-то вереща, пробирались между большими телами взрослых, снисходительно поглядывающих на них сквозь дремоту, и время от времени откусывали по кусочку от мертвых животных. Должно быть, эти малыши были смышлеными зверюшками. Совсем другое дело — взрослые. Пожалуй, велоцирапторы самые свирепые из всех динозавров, когда-либо существовавших. Несмотря на свой небольшой рост — они весили около девяноста килограммов, а размером были с леопарда, — велоцирапторы были быстрыми, умными и очень жестокими. Они легко справлялись с противником, орудуя своими острыми зубами, мощными когтистыми передними лапами и задними ногами с единственным, но обладающим разрушительной силой когтем. Велоцирапторы охотились группами, и Грант представлял себе, как дюжина этих животных неслась на бешеной скорости, преследуя динозавра гораздо крупнее их; как они вспрыгивали ему на спину, раздирая его шею и вонзаясь когтями между ребрами и в живот. Да, это было зрелище... — У нас очень мало времени, — слова Элли вернули его к действительности. Грант дал указания по поводу рытья канавы. Судя по изображению на компьютере, область залегания скелета была относительно ограниченной, поэтому будет достаточно вырыть канаву вокруг площадки в два квадратных метра. Элли между тем устанавливала над склоном брезентовый навес. Грант присоединился к ней и забил в землю последние колья. — А как умер этот малыш? — спросил один из ребят. — Вряд ли мы это сможем узнать, — ответил Грант. — Детская смертность среди диких животных высока. В парках Африки среди некоторых плотоядных она достигает семидесяти процентов. Он мог умереть от чего угодно: от болезни, от того, что отстал от стада, да мало ли от чего. Даже от нападения взрослого велоцираптора. Нам известно, что эти животные охотились группами, но мы ничего не знаем об их поведении в стаде. Студенты, кивая, слушали. Все они изучали поведение животных и знали, что когда, например, вожаком львиной стаи становится новый самец, первым делом он убивает всех львят. Причина этого, видимо, лежит на генетическом уровне: самец желает как можно шире насадить собственные гены и, убив львят, он вызывает у львиц течку и оплодотворяет самок, принося им новую беременность. Этим он также лишает их возможности тратить время на воспитание потомства другого самца. Возможно, в охотничьей стае велоцирапторов также существовал закон господства одного самца. «Как мало мы знаем о динозаврах, — подумал Грант, — Несмотря на сто пятьдесят лет исследований и раскопок по всему миру, мы не знаем почти ничего о том, какими же были динозавры на самом деле». — Нам нужно ехать, — сказала Элли, — если мы, конечно, хотим быть в Шото в пять./Р/РRОС/V/2А, /D/ТRIС/L/5(4А 1), //VV/НАDR/Х/11 (6А 3 3DВ).
Хэммонд
Секретарь Дженнаро возилась с новым чемоданом, с которого еще не были сняты бирки. — Знаете, мистер Дженнаро, — строго сказала она, — вы забыли упаковать чемодан, и это наводит меня на мысль, что вы не очень-то хотите ехать. — Может, вы и правы, — ответил Дженнаро, — ведь меня не будет на дне рождения дочери. В субботу — день рождения Аманды и Элизабет пригласила двадцать четырехлетних крикунов, клоуна Кэппи и фокусника. Новость о том, что Дженнаро уезжает, не обрадовала ее, как, впрочем, и Аманду. — Ну что ж, я сделала все, что можно было сделать за такое короткое время, — сказала секретарь. — Положила кроссовки вашего размера, шорты и рабушки хаки, несессер. Пару джинсов и ветровку на случай похолодания. Машина ждет вас внизу. Если хотите успеть на этот рейс, вы должны выехать прямо сейчас. Она вышла. Дженнаро пошел по коридору, на ходу отрывая ярлыки с чемодана. Когда он проходил мимо стеклянных стен конференц-зала, увидевший его Дэн Росс встал из-за стола и вышел к нему. — Удачной поездки, — сказал Росс. — Я хочу иметь полную ясность в одном: насколько плохи наши дела на самом деле, Дональд. Но если на этом острове серьезные проблемы, сжигай корабли. — О Боже, Дэн... Ведь речь идет о крупных вложениях. — Никаких колебаний. Не думай об этом. Просто сделай, как я говорю. Ты меня понял? Дженнаро кивнул. — Понял, — произнес он. — Но Хэммонд... — К черту Хэммонда, — отрезал Росс. — Мой мальчик, мой мальчик, — услышал он знакомый скрипучий голос, — как ты поживаешь, мой мальчик? — Очень хорошо, сэр, — ответил Дженнаро. Он откинулся на спинку мягкого кожаного кресла реактивного самолета «Гольфстрим 2», летевшего на восток, в сторону Скалистых гор. — Ты совсем мне не звонишь, — укоризненно сказал Хэммонд. — А я скучал по тебе, Дональд. Как твоя прелестная жена? — Хорошо. У Элизабет все прекрасно. У нас теперь есть дочь. — Чудесно, чудесно. Дети, это такое счастье. Твоя дочь была бы в восторге от нашего нового парка в Коста-Рике. Дженнаро успел забыть, каким коротышкой был Хэммонд: сидя в кресле, он не доставал ногами до пола; во время разговора он ими болтал. Было в нем что-то детское, хотя сейчас ему было... сколько? Семьдесят пять? Семьдесят шесть? Что-то около того. Он постарел с того момента, когда Дженнаро видел его в последний раз, но ведь это было пять лет назад. Хэммонд был ярким человеком, прирожденным шоуменом. Дженнаро помнил, что в 1983 году у него был слон, которого он повсюду возил с собой в небольшой клетке. Слон был ростом около двадцати трех сантиметров, все в нем соответствовало норме, кроме недоразвитых бивней. Хэммонд брал его с собой на все эти переговоры по сбору денег в свой Фонд. Как правило, Дженнаро вносил в комнату клетку, покрытую небольшим одеялом, как заварочный чайник с чехлом, и Хэммонд произносил свою обычную речь о перспективах развития так называемой «биологической потребительской продукции». Затем в самый патетический момент речи он срывал одеяло с клетки, и слон представал перед глазами собравшихся. И тут Хэммонд просил денег. Этот слон всегда вызывал всеобщий восторг; его крошечное тело, чуть больше кошачьего, предвещало невиданные чудеса, которых можно было ждать от лаборатории Нормана Атертона, генетика из Стэнфорда, партнера Хэммонда в его новом предприятии. Но, демонстрируя своего слова, Хэммонд много недоговаривал. Например, Хэммонд основывал фирму, связанную исследованиями в области биотехнологии, но этот маленький слон отнюдь не был достижением генной инженерии. Атертон попросту взял эмбрион карликового слона и вырастил его в искусственной среде при гормональном вмешательстве. Само по себе это уже было большим достижением, но оно не имело ничего общего с тем, о чем вещал Хэммонд. Не говоря уже о том, что Атертону не удалось повторить это чудо, хотя он и пытался: ведь каждый, кто видел этого миниатюрного слона, хотел заполучить такого же. Кроме того, слон был склонен к простуде, особенно зимой. Стоило кому-нибудь, находящемуся поблизости от клетки чихнуть, как Хэммонда охватывал ужас. А иногда слон протискивал свои бивни между прутьями клетки и раздраженно пыхтел, пытаясь выйти на волю. Хэммонд пребывал в постоянной тревоге: как бы слон не умер раньше, чем Атертон сумеет вырастить ему замену. Хэммонд также скрыл от предполагаемых вкладчиков тот факт, что поведение слона значительно изменилось в процессе миниатюризации. Это маленькое создание, хотя и выглядело как слон, вело себя как злобный грызун, быстрый в движении и коварный. Хэммонд предупреждал окружающих, чтобы те не гладили слона, поскольку тот мог укусить. И хотя Хэммонд уверенно говорил о том, что ежегодный доход к 1993 году достигнет семи миллиардов долларов, его проект был абсолютно спекулятивным. У Хэммонда были воображение и энтузиазм, но все это не давало уверенности в том, что его планы осуществимы. Особенно после того, как выяснилось, что Норман Атертон, мозговой центр плана, неизлечимо болен раком. Об этом Хэммонд также не упоминал публично. И все-таки с помощью Дженнаро Хэммонду удалось набрать нужную сумму. За период с сентября 1983 года по ноябрь 1985-го Джон Альфред Хэммонд и его «Толстокожий Портфель» набрали восемьсот семьдесят миллионов долларов, которые и должны были лечь в основу задуманной им фирмы «Интернэшинл джинетик текнолоджиз». Они бы набрали еще больше, если бы Хэммонд не настаивал на полной секретности и не заявлял о том, что доход с этого предприятия можно будет получать не раньше, чем через пять лет. Это отпугнуло многих вкладчиков. В результате им пришлось иметь дело в основном с японскими консорциумами. Японцы были единственными инвесторами, имеющими терпение. Сидя в кожаном кресле самолета, Дженнаро думал о том, какой же изворотливый тип этот Хэммонд. Сейчас старик не желал замечать того, что юридическая фирма Дженнаро буквально навязала ему эту поездку. Напротив, Хэммонд держал себя так, будто цель ее была чисто развлекательной. — Какая жалость, что ты не взял свою семью, Дональд, — сказал он. Дженнаро пожал плечами: — У моей дочери день рождения. Мы пригласили двадцать ребятишек. Должен быть и торт, и клоун. Все, что положено. — Да, я понимаю, — ответил Хэммонд. — Дети относятся к этому серьезно. — А кстати. Парк готов для гостей? — поинтересовался Дженнаро. — Ну, формально не совсем, — ответил Хэммонд. — Но отель уже готов, так что есть где остановиться... — А животные? — Ну, конечно, все животные на своих местах. — Насколько я помню, сначала предполагалось, что будет двенадцать... — начал Дженнаро. — О, мы значительно превысили эти цифры. Сейчас у нас двести тридцать восемь животных, Дональд. — Двести тридцать восемь? Старик захихикал, довольный реакцией Дженнаро: — Ты даже не можешь вообразить. У нас их стада. — Двести тридцать восемь... А сколько видов? — Пятнадцать различных видов, Дональд. — Невероятно, — произнес Дженнаро. — Это потрясающе. А как дела со всем остальным, что вы задумывали? Оборудование? Компьютеры? — Все, все есть, — ответил Хэммонд. — Все на этом острове на самом высоком уровне. Да ты и сам увидишь, Дональд. Там все просто чудесно. Вот почему эта ваша... озабоченность... так неуместна. С этим островом нет никаких проблем. — Тогда не должно быть проблем и с инспектированием, — сказал Дженнаро. — Их и не будет, — ответил Хэммонд. — Но это нас задержит. Все остановится из-за вашего официального визита... — Вы и без нас отставали от плана. Вы отложили открытие. — Ах, это. — Хэммонд теребил концы красного шелкового платка, торчащие из нагрудного кармана его куртки. — Этого не могло не произойти. Не могло. — Почему? — спросил Дженнаро. — Ну что ж, Дональд, — начал Хэммонд, — чтобы это объяснить, нужно вернуться к первоначальной концепции нашего предприятия. Он был задуман как самый современный в мире парк для развлечений и отдыха, сочетающий новейшие достижения электроники и биологии. Я не говорю о трюках. Трюки существуют везде. Они есть и на Кони-Айленде. И сейчас везде есть аттракционы с использованием мультипликации, электроники, световых эффектов: дом с привидениями, логово пиратов, Дикий Запад, землетрясение... Ну а мы решили создать биологические аттракционы. Живые аттракционы. Аттракционы настолько потрясающие, что они захватят воображение всего мира. Дженнаро не смог сдержать улыбки. Он уже не раз слышал эту речь, слово в слово обращенную к вкладчикам много лет назад. — И мы не должны забывать, что главной целью нашего проекта в Коста-Рике являются прибыли, — заявил Хэммонд, глядя в иллюминатор, — огромные прибыли. — Я помню, — сказал Дженнаро. — А секрет того, как делать деньги на Парке, — продолжал Хэммонд, — очень прост — сократить расходы на персонал. На тех, кто занимается едой, на продавцов билетов, на всех этих уборщиков, ремонтников. Наш Парк должно обслуживать минимальное число людей. Поэтому основная часть денег вложена в компьютеры: мы автоматизировали все, что только можно. — Я помню... — Но реальность такова, — сказал Хэммонд, — что, когда вы одновременно занимаетесь всеми животными и всеми компьютерами, не избежать неожиданностей. Кому-нибудь удавалось наладить работу огромной компьютерной сети по плану? Я таких не знаю. — Значит, все это обычные задержки, связанные с началом работы? — Именно, — подтвердил Хэммонд, — обычные задержки. — Я слышал, что во время строительства были несчастные случаи, — сказал Дженнаро. — Погибли несколько рабочих... — Да, было несколько несчастных случаев, — согласился Хэммонд. — Со смертельным исходом — три. Двое рабочих погибли во время прокладки дороги через скалу. А третий попал под бульдозер в январе. Но за последние месяцы у нас не было ни одного несчастного случая. — Старик положил руку на плечо Дженнаро. — Поверь мне, Дональд, — сказал он, — все на острове идет по плану. И все у нас там прекрасно. Послышался щелчок радио. Прозвучал голос пилота:«Пожалуйста, пристегните ремни. Мы идем на посадку в Шото».
Шото
Грант и Элли стояли у «джипа» посреди выжженной солнцем равнины, ожидая приземления самолета. Вдали чернели горы. Полуденный ветер гнал пыль и сухие листья перекати-поля по растрескавшемуся бетону аэродрома. — До чего ж противно прислуживать этим толстосумам, — проворчал Грант. — Без этого не обойтись, — пожала плечами Элли. Многие науки, такие, как физика и химия, финансировало государство, но палеонтология по-прежнему оставалась в сильной зависимости от частной финансовой поддержки. Хотя этот костариканский остров сам по себе вызывал любопытство Гранта, он согласился на эту поездку по другой причине: он не мог отказать Джону Хэммонду. Это была оборотная сторона покровительства, и так было всегда. Небольшой, сияющий глянцем самолет марки «Груммен», сделав круг над полем, сел и покатился в их сторону. Элли надела на плечо дорожную сумку. Самолет остановился, распахнулась дверь, открытая стюардессой в голубой униформе. Грант был удивлен, что внутри самолета, несмотря на роскошную обстановку, было так тесно. Ему пришлось пригнуться для того, чтобы подойти и пожать руку Хэммонду. — Доктор Грант и доктор Сэттлер, — сказал Хэммонд, — очень рад вас видеть. Позвольте представить вам моего коллегу, Дональда Дженнаро. Дженнаро оказался коренастым, крепким мужчиной лет тридцати пяти в костюме от Армани и в очках в металлической оправе. Гранту он сразу же не понравился. Они обменялись рукопожатиями. Пожимая руку Элли, Дженнаро удивленно произнес: — А вы, оказывается, женщина. — Такое иногда случается, — ответила Элли, а Грант подумал: «Ей он тоже не понравился». Хэммонд повернулся к Дженнаро: — Вы, конечно, знаете, чем занимаются доктор Грант и доктор Сэттлер. Они палеонтологи. Они выкапывают динозавров. — И он захохотал, видимо, найдя в этом что-то смешное. — Прошу вас занять свои места, — сказала стюардесса, закрывая дверь. Самолет сразу же тронулся с места. — Вы должны нас извинить за всю эту суматоху, — сказал Хэммонд, — Дональду очень важно, чтобы мы скорее оказались там. Пилот сообщил, что через четыре часа они будут в Далласе, где самолет дозаправится, а оттуда они полетят прямо в Коста-Рику, куда прибудут к утру. — А сколько времени мы пробудем в Коста-Рике? — спросил Грант. — Это зависит от многих обстоятельств, — ответил Дженнаро, — нам надо кое-что выяснить. — Клянусь, — сказал Хэммонд, — мы пробудем там не больше сорока восьми часов. Грант пристегнул ремень. — Этот ваш остров, на который мы направляемся, — я ничего раньше о нем не слышал. Это что, какая-то тайна? — В некотором роде, — ответил Хэммонд. — Мы очень, очень старались, чтобы никто о нем не узнал до того дня, когда мы наконец откроем его и он предстанет перед удивленной и восхищенной публикой.Выгодная цель
Корпорация «Биосин» в Купертино, штат Калифорния, никогда еще не созывала экстренного совещания совета директоров. А сейчас в конференц-зале сидели десять директоров, раздраженных и проявляющих нетерпение. Было восемь часов вечера. Сначала они переговаривались между собой, но разговоры постепенно затихли. Слышался лишь шелест бумаг. Все напряженно поглядывали на часы. — Чего мы ждем? — спросил один из них. — Мы ждем еще одного человека, — сказал Льюис, Доджсон, — нам нужен еще один. Он посмотрел на часы. В офисе Рона Мейера сказали, что он вылетел из Сан-Диего шестичасовым самолетом. Ему пора бы быть здесь, даже с учетом времени на дорогу из аэропорта. — Нужен кворум? — спросил еще один из директоров. — Да, — ответил Доджсон. — Нам нужен еще один. Это утихомирило всех еще на какое-то время. Необходимость кворума означала, что им предстоит принять какое-то важное решение. И, черт возьми, они его примут, хотя Доджсон предпочел бы обойтись без этого совещания. Но Стейнгратен, глава «Биосина», был непреклонен. — Ты должен получить их согласие на это. Лью, — сказал он. Говоря о Льюисе Доджсоне, все сходилось во мнении, что он самый напористый генетик из своего поколения или самый безрассудный. В свои тридцать четыре года это был лысеющий человек с лицом хищной птицы, в котором чувствовалась воля. Некогда Джон Хопкинс исключил его из аспирантуры за то, что Доджсон собирался применять генную терапию на людях, не проведя предварительной должной апробации. Позже, нанятый компанией «Биосин», он проводил в Чили испытания спорной вакцины против бешенства. Сейчас Доджсон возглавлял отдел развития перспективной продукции в «Биосине», который должен был заниматься «встречными разработками», то есть изучением устройства и принципов работы продукции конкурирующих фирм, и на базе этого созданием собственного варианта. Фактически отдел существовал за счет промышленного шпионажа, большая часть которого была направлена против компании «Ин-Джин». В восьмидесятые годы лишь у нескольких компаний, занимающихся разработкой генной инженерии, появились вопросы типа «Каков биологический эквивалент плеера „Сони“?» Эти компании не интересовали ни лекарства, ни здравоохранение, полем их деятельности были развлечения, спорт, отдых, косметика и домашние животные. В девяностые годы ощутимая потребность в «биологической потребительской продукции» была уже высока, и «Ин-Джин», и «Биосин» были заняты в этой области. «Биосин» уже достигла некоторого успеха, создав по заказу Департамента по рыболовству и развлечениям штата Айдахо вид новой, светлой форели. Такая форель была заметнее в реке, и считалось, что это шаг вперед в развитии рыболовства. (По крайней мере сократилось число жалоб в Департамент в связи с отсутствием в реках форели.) А то, что эта форель зачастую не выдерживала яркого солнца и что ее мясо было рыхлым и безвкусным, не обсуждалось. «Биосин» продолжал работу над ней и... Открылась дверь и появился Рон Мейер. Войдя в комнату, он быстро сел на свое место. Теперь у Доджсона был кворум. Он встал. — Джентльмены, — обратился он к присутствующим, — мы сегодня собрались здесь, чтобы обсудить, как говорят военные, выгодную цель — «Ин-Джин». Доджсон кратко изложил предысторию. Появление «Ин-Джин» в 1983 году при помощи японских вкладчиков. Приобретение трех суперкомпьютеров «Крей Экс-эм-пи». Приобретение Isla Nublar в Коста-Рике. Запасы янтаря. Необычные дары зоопаркам по всему миру, начиная от Нью-Йорского зоологического общества, кончая Рантхапурским парком диких животных в Индии. — И несмотря на всю эту информацию, — сказал Доджсон, — мы до сих пор не знали, каковы истинные цели «Ин-Джин». Создавалось впечатление, что они занимаются животными; на них работали ученые, представляющие науки, связанные с прошлым: палеобиологи, филогенетики по ДНК и так далее. Затем в 1987 году они купили никому не известную компанию из Нэшвила, штат Теннесси, «Пористые пластмассы». Эта агропромышленная компания незадолго до этого запатентовала новый вид пластика, обладающего свойствами скорлупы птичьего яйца. Придав ему форму яйца, в нем можно вырастить зародыш птенца. Начиная со следующего года все производство этого пористого пластика оказалось в руках «Ин-Джин». — Доктор Доджсон, все это, конечно, очень интересно... — В это же время, — продолжал Доджсон, — на Isla Nublar началось строительство. Там проводились огромные земляные работы; в частности, в центре острова было вырыто неглубокое озеро длиной в три километра. Была пущена весьма достоверная информация о том, что там строится курорт, но на самом деле «Ин-Джин» построила на острове огромный частный зоопарк. Один из директоров подался вперед и произнес: — И что из этого, доктор Доджсон? — Это не обычный зоопарк, — проговорил Доджсон, — такого зоопарка нет нигде в мире. Похоже, что «Ин-Джин» создала нечто совершенно необычное. Им удалось клонировать[73] вымерших животных. — Что это за животные? — Животные, которые выводятся из яйца и которым в зоопарке требуется большое пространство. — Что это за животные? — Динозавры, — ответил Доджсон. — Они клонируют динозавров.* * *
Последовавшее всеобщее оцепенение, по мнению Доджсона, было абсолютно неуместно. Косность этих денежных мешков всегда раздражала его: они вкладывали деньги в науку, ничего не зная о ее возможностях. А ведь не так давно, в 1982 году, в научной литературе уже была дискуссия о клонировании динозавров. С каждым годом работа с ДНК открывала что-то новое. Уже в восьмидесятые годы был извлечен генетический материал из египетских мумий, из шкуры квагги, африканского животного, похожего на зебру, вымершего около столетия назад. К 1985 году казалось возможным восстановить ДНК этой лошади и вырастить новое животное. В таком случае это было бы первым животным, вызванным из прошлого благодаря одному лишь воссозданию ДНК. Но если возможно это, то почему невозможно и другое? Например, воссоздать мастодонта? Саблезубого тигра? Дронта? Или даже динозавра? Правда, еще нигде на Земле не была обнаружена ДНК динозавра. Но если перемолоть большое количество костей динозавров, то, возможно, и удалось бы извлечь фрагменты ДНК. Раньше считалось, что процесс окаменения уничтожает всю ДНК. Но сейчас это мнение признано неверным. Если восстановить достаточное количество фрагментов ДНК, то появится возможность клонировать живого динозавра. Тогда, в 1982 году, техническая сторона этого казалась неразрешимой. Но для теоретических изысканий не было никаких препятствий. Они были сложны, дорогостоящи и не давали гарантий в успехе. Но все-таки при определенных усилиях он был возможен. И, судя по всему, «Ин-Джин» решила попробовать. — И вот что они сделали, — сказал Доджсон, — они создали величайший туристический аттракцион за всю историю мира. Вам известно, как популярны зоопарки. В прошлом году число американцев, посетивших зоопарки, значительно превысило число побывавших на всех играх профессионального бейсбола и футбола, вместе взятых. И японцы любят зоопарки: в Японии сейчас пятьдесят зоопарков, а еще больше строится. А что касается этого зоопарка, то «Ин-Джин» может запросить любую плату. Две тысячи долларов в день, десять тысяч в день... И, кроме того, не надо забывать о коммерции. Фотоальбомы, майки, видеоигры, кепки, мягкие игрушки, книжки с комиксами и, конечно, домашние животные. — Домашние животные? — Конечно. Если «Ин-Джин» может создать динозавра в натуральную величину, то они смогут создать и карликовых динозавров, чтобы все желающие могли держать их у себя дома. Какому ребенку не захочется иметь маленького динозавра? Быть хозяином маленького патентованного животного? «Ин-Джин» будет продавать их миллионами. И «Ин-Джин» уж постарается сделать их такими, чтобы они могли есть пищу, только изготовленную «Ин-Джин». — О Боже, — произнес кто-то. — Именно, — сказал Доджсон. — Этот зоопарк станет центром небывалого предприятия. — Вы сказали, что эти динозавры будут патентованными? — Да. Сейчас можно патентовать генетически созданных животных. Верховный суд принял это решение в 1987 году. У «Ин-Джин» будут свои динозавры, и больше никто законно не сможет их производить. — А что мешает нам создать наших собственных динозавров? — раздался вопрос. — Ничего, кроме того, что они опередили нас на пять лет. Догнать их до конца века почти невозможно. Выдержав паузу, Доджсон добавил: — Конечно, если бы мы могли заполучить несколько образцов их динозавров, мы бы изучили их и создали свои собственные, с соответствующими модификациями в ДНК, позволяющими обойти их патент. — Мы можем получить экземпляры их динозавров? Последовала пауза. Затем Доджсон ответил: — Думаю, что да. Кто-то, прочистив горло, спросил: — А это не будет незаконно... — Нет-нет, — быстро ответил Доджсон. — Ничего незаконного. Речь идет о законном источнике их ДНК. Недовольный сотрудник или какая-нибудь шваль, от которой избавились, что-то в этом роде. — У вас есть законный источник, доктор Доджсон? — Да, — ответил Доджсон. — Но, к сожалению, у нас мало времени. Дело в том, что «Ин-Джин» переживает сейчас небольшой кризис, и мой источник должен будет действовать в течение ближайших двадцати четырех часов. В комнате повисла напряженная тишина. Присутствующие смотрели то на секретаршу, стенографирующую совещание, то на магнитофон на столе напротив нее. — Нет необходимости в принятии формального решения, — сказал Доджсон, — мне только нужно знать, одобрите ли вы мои действия... Присутствующие медленно закивали. Никто не произнес ни слова. В протокол ничего не пошло. Они просто молча кивали. — Спасибо за то, что приехали, джентльмены, — сказал Доджсон. — Я вас понял.Аэропорт
Льюис Доджсон вошел в здание аэропорта Сан-Франциско и быстро огляделся. Человек, с которым у него была назначена встреча, был уже там и ждал его у стойки. Доджсон присел рядом, поставил кейс на пол между ними. — Опаздываешь парень, — произнес человек. Взглянув на соломенную шляпу Доджсона, он засмеялся: — Это что, маскировка? — На всякий случай, — подавив раздражение, ответил Доджсон. В течение шести месяцев Доджсон терпеливо обрабатывал этого человека, а тот с каждой встречей вел себя все более заносчиво и нагло. Но выхода у Доджсона не было: слишком велика была ставка, и они оба об этом знали. ДНК, созданная методом биоинженерии, если оценивать по весу — самое дорогое вещество в мире. Одна микроскопическая бактерия, которую не разглядеть невооруженным глазом, содержит гены фермента сердечного приступа, стрептокиназы или «антифриза», который предохраняет зерновые культуры от замерзания, и знающий в этом толк покупатель не пожалеет за такую бактерию и пяти миллиардов долларов. Это и породило еще одну сторону промышленного шпионажа, новую и весьма своеобразную. А Доджсон в этом деле был большим специалистом. В 1987 году, например, он уговорил одну женщину-генетика, считавшую себя недооцененной в компании «Сетус», перейти к ним в «Биосин», прихватив с собой пять штаммов выработанной там бактерии. Эта женщина попросту нанесла по капле на ногти одной руки и вышла из здания компании. Но с «Ин-Джин» все было сложнее. Доджсону нужны были уже не бактериальная ДНК; он хотел получить замороженные эмбрионы, охрана которых, как он знал, осуществлялась самым тщательным образом. Чтобы получить их, ему нужен был сотрудник компании, имеющий доступ к эмбрионам, который бы пожелал их выкрасть, преодолев все препоны. Найти такого человека было нелегко. И все-таки в январе Доджсону удалось выявить подходящего сотрудника «Ин-Джин». Хотя этот человек не имел непосредственного доступа к генетическому материалу, Доджсон не упускал его из виду и встречался с ним раз в месяц в баре «У Карлоса и Чарли» в Силиконовой Долине, снабжая его небольшими суммами. И сейчас наступил тот момент, которого Доджсон так долго ждал: «Ин-Джин» приглашала на свой остров консультантов и подрядчиков, а это означало, что можно будет получить доступ к эмбрионам. — Ближе к делу, — сказал человек. — У меня десять минут до вылета. — Вы хотите, чтобы я напомнил вам порядок ваших действий? — спросил Доджсон. — К черту мои действия, мистер Доджсон, — ответил человек, — Покажите мне эти вонючие деньги. Доджсон отстегнул замки кейса и приоткрыл его. Человек скользнул взглядом по содержимому: — Это все? — Здесь половина. Семьсот пятьдесят тысяч долларов. — Ну что же, прекрасно. — Человек отвернулся и допил свой кофе. — Нормально, мистер Доджсон. Доджсон быстро закрыл кейс. — Надеюсь, вы помните, что это за все пятнадцать экземпляров. — Помню. Пятнадцать замороженных эмбрионов. А как я их буду переправлять? Доджсон протянул ему аэрозольный баллон с пенкой для бритья «Жиллетт». — В нем? — Да. — А если мой багаж проверят? Доджсон пожал плечами: — Надавите на клапан. Человек нажал, и на руке его появилась белая пенка. — Неплохо. — Он вытер руку о край тарелки. — Неплохо. — Просто этот баллон немного тяжелее обычного. Техники Доджсона монтировали его двое суток без перерыва. Доджсон быстро показал, как с ним обращаться. — Сколько в нем охлаждающего газа? — Хватит на тридцать шесть часов. К этому времени эмбрионы должны быть в Сан-Хосе. — А это уж забота вашего парня на катере, — сказал человек. — Лучше позаботьтесь о том, чтобы у него на борту оказался переносной холодильник. — Обязательно, — ответил Доджсон. — Вернемся к нашим условиям... — Все остается в силе, — сказал Доджсон. — Пятьдесят тысяч за доставку каждого эмбриона. А если они окажутся жизнеспособными, то еще по пятьдесят за каждого. — Отлично. Только чтобы катер обязательно ждал в пятницу вечером у восточного порта острова. Не у северного, куда причаливают большие транспортные суда, а у восточного порта. Это такой маленький вспомогательный причал. Вы поняли? — Понял, — сказал Доджсон. — Когда вы вернетесь в Сан-Хосе? — Наверное, в воскресенье. — Человек отошел от стойки. Доджсон вдруг почувствовал беспокойство: — А вы точно знаете, что будете делать с... — Знаю, — ответил человек, — можете быть спокойны, знаю. — Кроме того, — сказал Доджсон, — мы полагаем, что остров поддерживает постоянную радиосвязь с дирекцией корпорации «Ин-Джин» в Калифорнии, и поэтому... — Послушайте, я все знаю, — перебил его человек. — Успокойтесь и готовьте деньги. Я хочу получить всю сумму наличными утром в воскресенье в аэропорту Сан-Хосе. — Я буду ждать вас, — сказал Доджсон. — Можете не волноваться.Малкольм
В Далласе незадолго до полуночи в самолет вошел высокий худой лысоватый человек, одетый во все черное: черную рубашку, брюки, черные носки и ботинки. — О, Доктор Малкольм, — произнес Хэммонд, изобразив на лице улыбку. — Привет, Джон, — усмехнулся Малкольм в ответ. — Да, боюсь, что твой вечный противник опять с тобой. Со словами: «Ян Малкольм, математик, здравствуйте» он быстро пожал всем руки. Гранту показалось, что поездка,прежде всего, забавляет Малкольма, и он поразился этому. Конечно же, имя Малкольма было известно Гранту. Ян Малкольм был самым известным из плеяды молодых математиков, которые открыто заявили о том, что их интересует «истинное устройство мира». Эти ученые порвали с традицией, поддерживаемой их отстраненными от жизни собратьями по науке в нескольких важнейших направлениях. Во-первых, они постоянно использовали компьютеры, к чему следовавшие традиции математики относились неодобрительно. Во-вторых, они работали в основном только с нелинейными уравнениями в недавно появившейся области математики под названием «теория хаоса». И в-третьих, они старались оперировать явлениями, реально существующими в мире. И наконец, чтобы подчеркнуть свой выход из мира академизма, их одежда и манера говорить отличались тем, что один из математиков старшего поколения назвал «прискорбным избытком индивидуальности». Иначе говоря, они зачастую вели себя как «звезды» рока. Малкольм сел в одно из кресел. Стюардесса предложила ему что-нибудь выпить, и он попросил: — Диетическую колу. В открытую дверь тянуло влажным воздухом Далласа. — Не жарковато ли вам в черном? — обратилась к нему Элли. — Вы очень хорошенькая, доктор Сэттлер, — последовал ответ. — Я готов целый день любоваться вашими ножками. Но при этом должен вам сказать, что вы не правы: черный цвет как нельзя лучше годится для жары. Вспомните об излучении абсолютно черного тела, черный — наилучший цвет для жары. Эффективное излучение. В любом случае, я ношу только два цвета: черный и серый. Элли смотрела на него, широко открыв рот. — Эти цвета годятся на все случаи жизни, — продолжал Малкольм, — и они хорошо сочетаются друг с другом, поэтому не страшно по ошибке надеть серые носки с черными брюками. — Но вам не кажется скучным носить только два цвета? — Абсолютно нет. Я считаю, что это освобождает. Я полагаю, что моя жизнь имеет определенную ценность, и не хочу терять времени на мысли о туалетах, — сказал Малкольм. — Я не хочу думать о том, что я надену утром. Если честно, что может быть скучнее моды? Разве только профессиональный спорт. Взрослые мужчины, ударяющие по маленьким мячикам, в то время как остальная часть человечества платит деньги за то, чтобы им похлопать. Но в целом моду я считаю гораздо зануднее спорта. — Доктор Малкольм, — пояснил Хэммонд, — человек твердых принципов. — И немного не в себе, — бодро добавил Малкольм. — Но вы должны признать, что мы затронули нетривиальную тему. Мы живем в мире ужасных данностей. Это данность, что вы ведете себя именно так, что вас волнует именно это. Никто не думает о данностях. Неудивительно ли это? В обществе информации никто не думает. Мы хотели избавиться от бумаги, а получилось, что мы избавились от мысли. Хэммонд, подняв руки, повернулся к Дженнаро: — Это вы его пригласили. — Что очень кстати для вас, — сказал Малкольм. — Потому что у вас, похоже, серьезные проблемы. — У нас нет проблем, — быстро ответил Хэммонд. — Я всегда говорил, что этот остров неперспективен, — продолжал Малкольм. — Я предсказывал это с самого начала. — Он потянулся за своим портфелем из кожи. — И сейчас, я полагаю, вы все знаете, каков будет неизбежный результат. Вам придется все это прикрыть. — Прикрыть! — В гневе Хэммонд встал. — Ну это просто смешно! На этот взрыв Хэммонда Малкольм лишь пожал плечами. — Я привез копии моего отчета, — сказал он. — Можете на них взглянуть. Это отчет о консультации, которую я проводил для «Ин-Джин». Вычисления тут сложноваты, но я могу помочь вас с ними разобраться. Вы что, уходите? — Мне нужно сделать несколько звонков, — сказал Хэммонд и вышел в соседнее помещение. — Ну что ж, лететь нам долго, — сказал Малкольм, — по крайней мере, мой отчет вас хоть как-то займет.* * *
Самолет летел, пронзая темноту ночи. Грант знал, что у Малкольма были недоброжелатели, и он понимал теперь, почему многие находили его стиль слишком колючим, а его приложение теории хаоса слишком легковесным. Грант листал отчет, глядя на уравнения. — Из вашего отчета вытекает, что остров обречен на неудачу? — послышался голос Дженнаро. — Правильно. — Из-за теории хаоса? — Правильно. А точнее, из-за поведения системы в фазовом пространстве. Дженнаро отбросил бумаги в сторону и спросил: — А можно это перевести на английский? — Конечно, — ответил Малкольм. — Давайте решим, с чего начать. Вы знаете, что такое нелинейное уравнение? — Нет. — А странные аттракторы? — Нет. — Хорошо, — сказал Малкольм, — начнем с самого начала. — Он помолчал, глядя в потолок. — Физика достигла большого успеха, описав определенные виды поведения: движение планет по орбите, полет космического корабля на Луну, маятники, пружины, катящиеся шарики и тому подобное. Обычное движение предметов. Все это выражается так называемыми линейными уравнениями, и математики без труда могут их решить. Мы решали их сотни лет. — Хорошо, — сказал Дженнаро. — Но существует и другой вид поведения, который с трудом поддается физике. Ну, например, все, что связано с турбулентностью. Вода, льющаяся из сосуда. Движение воздуха над крылом самолета. Погода. Кровь, проходящая через сердце. Турбулентные явления выражаются нелинейными уравнениями. Решить их трудно и даже почти невозможно. Поэтому вся эта область всегда была непонятна физикам. Но около десяти лет назад появилась новая теория, которая освещает все эти явления. Она называется теорией хаоса. Первоначально эта теория выросла из попыток в шестидесятые годы создать электронную модель погоды. Погода — это большая сложная система, а более конкретно — это земная атмосфера в ее взаимодействии с землей и солнцем. Поведение этой большой и сложной системы никогда не поддавалось пониманию. Поэтому мы не могли предсказывать погоду. Но первые исследователи благодаря компьютерным моделям поняли одно: даже если это можно понять, предсказать это невозможно. Предсказать погоду абсолютно невозможно. А причина в том, что поведение системы чутко реагирует на начальные условия. — Я запутался, — сказал Дженнаро. — Если я буду стрелять из пушки снарядом определенного веса, с определенной скоростью и под определенным углом и если после этого я выстрелю вторым снарядом почти того же веса, почти с той же скоростью и почти под тем же углом — что произойдет? — Оба снаряда приземлятся почти в одном и том же месте. — Правильно, — сказал Малкольм. — Это — линейная динамика. — Хорошо. — Но если у меня есть одна система погоды, которую я привожу в действие при определенной температуре, определенной скорости ветра и определенной влажности и если я повторю все это при почти таких же температуре, ветре и влажности, то вторая система не поведет себя почти так же, как первая. Она отклонится и очень быстро превратится в нечто совершенно другое. Гроза вместо ясного солнца. Это и есть нелинейная динамика. Она чувствительна к начальным условиям: мельчайшие различия растут и превращаются в доминирующие. — Кажется, я понимаю, — сказал Дженнаро. — В двух словах это «эффект бабочки». Бабочка машет крыльями в Пекине, а погода меняется в Нью-Йорке, — Значит, хаос — это все случайное и непредсказуемое? — спросил Дженнаро. — Я правильно понял? — Нет, — ответил Малкольм. — На самом деле мы находим скрытые закономерности внутри комплексного многообразия поведения системы. Вот почему столь широки возможности теории хаоса: с ее помощью можно изучать что угодно: уровни цен на бирже, поведение разбушевавшейся толпы, электрическую активность мозга при эпилепсии. Любой вид комплексной системы, где имеют место беспорядок и непредсказуемость. Мы можем найти порядок, лежащий в ее основе. Понятно? — Да, — ответил Дженнаро. — Но что это за порядок? — В основном он характеризуется движением системы внутри фазового пространства, — ответил Малкольм. — Господи, — вырвалось у Дженнаро, — единственное, что я хочу знать, это почему вы считаете остров Хэммонда неперспективным. — Понимаю, — сказал Малкольм. — Дойду и до этого. Теория хаоса утверждает два положения. Первое: в основе комплексных систем, подобных погоде, лежит порядок. Второе, противоположное первому, — поведение простых систем может носить сложный характер. Возьмем, например, шары при игре в пул[74]. Вы ударяете по шару, и он начинает отскакивать от краев стола. Теоретически это очень простая система, почти ньютоновская. Если вам известны сила, приложенная к шару, его масса и вы можете вычислить, под какими углами шар будет ударяться о стенки, то вы можете предсказать и все дальнейшее поведение шара. Теоретически вы могли бы предсказать все его поведение, пока он не остановится. Вы могли бы определить, где он остановится через три часа. Ясно, — кивнул Дженнаро. — Но на самом деле оказывается, что предсказать больше, чем на несколько секунд, вы не можете. Потому что почти сразу вступают в действие мельчайшие детали: неровности на поверхности шара, крошечные царапины на деревянной поверхности стола — и поведение шара меняется. Нескольких секунд достаточно для того, чтобы перечеркнуть все ваши кропотливые расчеты. Таким образом, выходит, что поведение простой системы, каковой является шар для пула, непредсказуемо. — Понятно. — А проект Хэммонда, — продолжал Малкольм, — тоже простая система — животные в среде зоопарка, — которая в конечном счете поведет себя непредсказуемо. — Вы так считаете из-за... — Теории, — сказал Малкольм. — Но, может быть, стоит сначала осмотреть остров, увидеть, что там сделано? — Нет. В этом нет никакой необходимости. Детали несущественны. Теория говорит о том, что поведение острова очень скоро станет непредсказуемым. — А вы уверены в вашей теории? — Конечно, — сказал Малкольм. — Абсолютно уверен. — Он откинулся на спинку кресла. — С этим островом не все в порядке. Вас ждет катастрофа.Isla Nublar
Завывая, винты вертолета начали вращаться, отбрасывая тени на взлетную полосу аэропорта Сан-Хосе. В наушниках Гранта послышался треск: пилот говорил с механиком. В Сан-Хосе они взяли еще одного пассажира, человека по имени Деннис Недри, который прилетел туда, чтобы к ним присоединиться. Толстый и неопрятный, он жевал шоколад. Пальцы у него были липкими, а к рубашке пристали клочки обертки. Недри пробормотал что-то о том, что он работает с компьютерами, и ни с кем не поздоровался за руку. Глядя вниз сквозь стекло. Грант видел бетонное поле аэродрома, которое становилось все меньше и меньше, он смотрел на мчащуюся за ними тень вертолета, который уносил их на запад, к горам. — Нам лететь около сорока минут, — сказал сидевший неподалеку Хэммонд. Пролетая над невысокими горами, они оказались в гуще перистых облаков, сквозь которые пробивалось яркое солнце. Гранта поразила пустынность этих суровых гор: никакой растительности, лишь голая, выветренная порода. — В Коста-Рике, — сказал Хэммонд, — контроль рождаемости лучше, чем в других странах Центральной Америки, но и здесь леса отсутствуют, особенно в последние десять лет. Миновав облачную зону, вертолет оказался по другую сторону гор, и Грант увидел пляжи западного побережья. Они пролетели над маленькой прибрежной деревенькой. — Байя Анаско, — сказал пилот, — рыбацкая деревня. — Он показал на север. — Дальше вдоль берега вы видите заповедник Кабо Бланко. Там великолепные пляжи. Вертолет повернул к океану. Вода стала зеленой, а затем потемнела, приобретя цвет аквамарина. Солнце отражалось на ее поверхности. Было около десяти утра. — Еще пара минут, — сказал Хэммонд, — и мы увидим Isla Nublar. Хэммонд объяснил, что Isla Nublar — не настоящий остров. Скорее, это морское образование, вулканический взброс скалы со дна океана. — Свидетельства его вулканического происхождения можно увидеть повсюду на острове, — сказал Хэммонд. — Там множество мест выхода подземных испарений, и очень часто земля под ногами горячая. Из-за этого, а также из-за множества течений на острове очень туманно. Когда мы прилетим, вы увидите... А вот и он. Вертолет рванулся вперед, снизившись над водой. Грант увидел резкие очертания острова, острыми шпилями скал круто поднимающегося над океаном. — Господи, он похож на Алькатраз, — сказал Малкольм. Над покрытыми зеленью склонами клубился туман, придавая острову таинственный вид. — Только, конечно, намного больше, — ответил Малкольму Хэммонд. — Почти тринадцать километров в длину и пять в ширину в самом широком месте, а площадь его примерно пятьдесят шесть квадратных метров. Выходит, что это крупнейший биологический заповедник в Северной Америке. Вертолет снова набрав высоту, направился к северной части острова. Грант пытался смотреть сквозь плотную пелену тумана. — Туман здесь обычно не такой густой, — сказал Хэммонд. Он казался обеспокоенным. У северного побережья горы были самыми высокими на острове. Они поднимались над океаном на высоту двух тысяч метров. Вершины их были в тумане, но Гранту видны были неровные скалы, о которые с грохотом разбивались волны океана. Вертолет поднялся над горами. — К сожалению, — сказал Хэммонд, — мы должны приземлиться на острове. Мне это не по душе, поскольку мы потревожим животных. А это иногда небезопасно... Его слова были прерваны голосом пилота: — Начинаем снижение. Держитесь крепче, ребята. Вертолет начал снижаться, и они тут же оказались в гуще тумана. В наушники Грант слышал повторяющиеся электронные позывные, но видимости не было никакой; затем появились смутные очертания зеленых веток сосен, прорезающихся сквозь туман. Некоторые ветки были совсем близко. — Как ему это удается, черт возьми? — спросил Малкольм, но ему никто не ответил. Пилот повернул голову налево, затем направо, глядя на сосны. Деревья были все еще близко. Вертолет быстро снижался. — О Боже, — сказал Малкольм. Сигналы в наушниках стали громче. Грант посмотрел на пилота. Тот был поглощен посадкой. Грант взглянул вниз и увидел прямо под вертолетом гигантский ярко флуоресцирующий крест. На концах креста мигали лампы. Пилот слегка скорректировал курс, и вертолет коснулся посадочной полосы. Шум двигателя стал тише и постепенно замер. Грант облегченно вздохнул и отстегнул ремень безопасности. — Мы должны быстро спуститься, вот здесь, — сказал Хэммонд, — из-за завихрения ветра. На этой горе бывают часто сильные завихрения, и... ну вот, все в порядке. Грант увидел, что к вертолету бежит рыжеволосый человек в бейсбольной кепке. Подбежав, тот распахнул дверь и сказал: — Привет, я Эд Реджис. Добро пожаловать всем на Isla Nublar. И, пожалуйста, будьте осторожны при спуске. Они спускались с горы по узкой извилистой тропинке. Воздух был сырым и промозглым. По мере того как они продвигались вниз, туман рассеивался и Грант уже мог рассмотреть пейзаж. Он напоминал ему тихоокеанский северо-запад, Олимпийский полуостров. — Это верно, — сказал Эд Реджис. — Экологически это лиственный тропический лес. Но растительность здесь несколько иная, чем на материке, где она больше похожа на классические тропические джунгли. Но такой микроклимат здесь только на высоте, на склонах северных гор. Большая часть острова — тропики. Внизу были видны белые крыши больших зданий, утопающих в зелени. К удивлению Гранта, их расположение было тщательно продуманным. Они спустились ниже и вышли из тумана. Теперь перед глазами Гранта был весь остров, простирающийся далеко к югу. Реджис был прав: большая часть острова была покрыта тропическим лесом. Глядя на юг, Грант увидел одинокий ствол дерева, поднимающийся над пальмами. Веток на нем не было, один только искривленный ствол. Затем ствол пошевелился и развернулся в сторону пришельцев. И Грант понял, что перед ним вовсе не дерево. Он смотрел на грациозно изогнутую шею необычного создания, поднятую вверх на пятнадцать метров. Он смотрел на динозавра.Добро пожаловать
— О Боже, — тихо сказала Элли. Они все смотрели поверх сосен на животное. — О Боже. Первой ее мыслью было то, что это животное необычайно красиво. В книгах их всегда изображали огромными, неповоротливыми существами, а в движениях этого длинношеего животного была грация, если не сказать, достоинство. И оно было быстрым, в его поведении не было ни вялости, ни неуклюжести. Завропод настороженно посмотрел на них и издал низкий трубный звук, совсем как слон. Мгновенно из листвы показалась вторая голова, затем третья, четвертая. — О Боже, — снова прошептала Элли. Дженнаро потерял дар речи. Он знал, что этого можно было ожидать — уже несколько лет он знал об этом, — но по-настоящему никогда не верил, что это произойдет, и сейчас был потрясен. Внушающее ужас могущество новой генной технологии, которое раньше он считал лишь громкими словами, призванными обеспечить успех сделок, — все это могущество вдруг дошло до него. Эти животные были такими большими! Просто громадными! Величиной с дом! И их так много! Черт возьми, настоящие динозавры! Такие реальные, о каких можно было только мечтать. Дженнаро подумал: «На этом острове мы сделаем состояние. Состояния». Он уповал на Бога, чтобы тот сохранил остров. Грант стоял на тропинке у спуска горы. Его затуманившийся взор был прикован к серым шеям, вытянутым над пальмами. Он почувствовал головокружение, как будто земля быстро уходила у него из-под ног. Грант с трудом перевел дух. Потому что он смотрел на то, чего не ожидал увидеть никогда в жизни. И тем не менее это было перед ним. Животные, стоящие в дымке, были типичными апатозаврами, завроподами среднего размера. В ошеломленном мозгу Гранта прокручивалось все, что он знал о них: североамериканские травоядные позднего юрского горизонта, известные под названием «бронтозавры». Впервые найдены Е. Д. Коупом в 1876 году в Монтане. Экземпляры, связанные с отложениями пластов Моррисона в Колорадо, Юте и Оклахоме. Недавно Берман и Макинтош стали относить их к диплодокам из-за формы черепа. Традиционно считалось, что бронтозавры проводили большую часть жизни в мелких водах, где им легче было поддерживать свой массивный корпус. Но данное животное было явно не в воде, и движения его были слишком быстрыми, голова и шея очень активно двигались над пальмами, удивительно активно... Грант засмеялся. — О чем это вы? — забеспокоившись, спросил Хэммонд. — Что-то не так? Продолжая смеяться, Грант покачал головой. Он не мог сказать им, что развеселило его то, что он, видя животное лишь несколько секунд, уже начал принимать его и обдумывать, как, используя свои наблюдения, ответить на издавна волновавший ученых вопрос. Он все еще продолжал смеяться, когда над пальмами появились, покачиваясь, пятая и шестая головы. Ящероногие динозавры разглядывали людей. Они напоминали Гранту гигантских жирафов, взгляд их был добродушным и несколько глуповатым. — Как я понимаю, они не игрушечные, — сказал Малкольм, — они очень похожи на настоящих. — Они и есть настоящие, — ответил Хэммонд. — С чего бы им не быть настоящими? Со своего места они снова услышали трубный звук. Сначало затрубил один ящер, затем к нему присоединились и другие. — Это их призывный сигнал, — сказал Эд Реджис. — Приветствуют наше появление на острове. Грант прислушался, завороженный этим звуком. — Наверное, вас интересует наша дальнейшая программа, — сказал Хэммонд, когда они продолжили свой путь. — Мы запланировали для вас осмотр всех сооружений, а затем совершите экскурсию в парк динозавров. Мы встретимся с вами за обедом, и я отвечу на все интересующие вас вопросы. А теперь вы можете пойти с мистером Реджисом... Все последовали за Эдом Реджисом, который повел их к ближайшим строениям. Над дорогой, по которой они шли, висело нечто вроде указателя, на котором корявыми буквами от руки было выведено:«Добро пожаловать в Парк юрского периода».
ТРЕТЬЕ ПРИБЛИЖЕНИЕ
С каждым новым представлением кривой, структура модели становится все более и более подробной.Ян Малкольм
Парк Юрского периода
Гости углубились в зеленый туннель пальмовой аллеи, ведущей к главному зданию для посетителей. Густая листва над их головами образовывала сплошной зеленый свод. Привычный мир менялся на глазах. Со всех сторон их окружали густо посаженные причудливые растения — от этого ощущение новизны, необычности мира доисторических тропиков усиливалось еще больше. — А они ничего — на вид, — заметила Элли, поворачиваясь к Гранту. — Да, — ответил Алан, — хочется подобраться к ним поближе, приподнять подушечки на лапах, обнажить когти, провести рукой по коже. Хочется раскрыть им пасть и рассмотреть как следует их зубы. А до тех пор я ни в чем не могу быть уверен. Но выглядят они внушительно, это точно. — А здесь произошли некоторые изменения, — заметил Малкольм. — Да, совсем другая картина, — согласился Грант. Впервые кости гигантских животных были найдены в Европе 150 лет назад. С тех пор изучение динозавров представляло собой пример научной дедукции. Палеонтолога можно было сравнить с сыщиком, который в поисках улик изучает кости ископаемых животных, ищет следы давно вымерших гигантов. Лучшими становились те ученые, которые могли делать блестящие умозаключения. Именно таким образом завершались все знаменательные для палеонтологии дискуссии, включая ту, в которой главным оппонентом выступал Грант, а предметом ожесточенных споров был вопрос о том, были ли динозавры теплокровными. Ученые традиционно относили динозавров к рептилиям — холоднокровным существам, получавшим необходимое для их жизнедеятельности тепло из окружающей среды. Метаболические процессы у млекопитающих превращают перевариваемую пищу в тепло, согревающее их тела. Организм рептилии на это не способен. В конце концов группа исследователей из Йельского университета, возглавляемая Джоном Остромом и Робертом Бэккером, пришла к заключению, что гипотеза, согласно которой динозавры представляли собой неповоротливых, холоднокровных существ, плохо стыковалась с результатами раскопок. В лучших традициях дедуктивного метода они пришли к этому заключению, имея на руках всего несколько фактов. Во-первых, положение тела животного. Все рептилии, включая ящериц, ползают по земле или имеют короткие, постоянно согнутые лапы. Они как бы прижимаются к земле в поисках тепла. Ящерицы не могут встать на задних лапах в полный рост даже на несколько секунд — их организму не хватает на это энергии. А динозавры, в отличие от них, могли держаться на выпрямленных лапах, причем многие виды даже передвигались на задних лапах. В современном животном мире вертикальное положение сохраняют только теплокровные существа — млекопитающие и птицы. Таким образом, фактор положения тела в пространстве предполагает, что динозавры — теплокровные. Затем исследователи обратились к проблеме метаболизма. Они высчитали, какая сила необходима для того, чтобы толкать кровь вверх по артериям шестиметровой шеи брахиозавра, и пришли к заключению, что сердце у него должно быть, как у теплокровного животного и состоять из четырех камер. Они также изучили следы, оставленные ископаемыми животными, и пришли к следующему заключению. Оказывается, динозавр мог бегать с такой же скоростью, что и человек, — а такая подвижность опять-таки подразумевала теплокровность. Останки динозавра были найдены даже в Заполярье, где рептилии не могли жить из-за чрезвычайно низкой температуры. Кроме того, последние исследования группового поведения животных, основанные в целом на экспериментах самого Гранта, позволили прийти к предположению, что общение динозавров между собой носило сложный социальный характер. Они даже вскармливали своих детенышей, чего никогда не делают рептилии. Видимо, у самок динозавров инстинкты были все-таки другие, чем, скажем, у черепах, которые никогда не возвращаются к отложенным яйцам. В течение долгих пятнадцати лет гипотеза о теплокровных ископаемых животных подвергалась яростной критике. Наконец ученые мира признали, что эти животные были все-таки быстрыми, активными существами. Однако антагонизм не исчез, а просто перешел в скрытую форму: на симпозиумах и конгрессах иные ученые мужи до сих пор демонстративно не разговаривали друг с другом. Но теперь, если появилась возможность воссоздать динозавров, то научная специальность Гранта изменилась бы в мгновение ока. На исследованиях палеонтологов можно было бы ставить жирный крест. Лавочку пришлось бы закрывать — и огромные, гулкие залы палеонтологических музеев, где у подножия гигантских скелетов в почтительном, любопытном оцепенении редакции журналов, сборников научных трудов и так далее. — Что-то не похоже, что вы сильно переживаете, — заметил Малкольм. — Палеонтологи давно уже об этом говорили. Многие знали, что дело идет к этому. Вот только не ожидали, что так скоро. — возразил Грант. — А это вечная история с ископаемыми, — заметил, смеясь, Малкольм. — Все все знают, ждут, и тем не менее получается врасплох. Они уходили все дальше и дальше. Динозавров уже не было видно, но долго еще издалека доносились их гулкие крики. — Одного не могу понять, — продолжал Грант, — откуда они берут ДНК? Он хорошо знал, что ученые в университетах Беркли, Токио и Лондона выдвинули достаточно серьезную гипотезу, согласно которой воссоздать вымерших животных, например динозавров, в принципе можно. Главное, иметь ДНК, принадлежавшую этим животным. Трудность заключалась, однако, в том, что все до сих пор известные ученым динозавры были найдены в ископаемой форме, а при фоссилизации[75] большая часть ДНК разлагалась, превращаясь в неорганическую материю. Однако, если динозавр сохранился в условиях вечной мерзлоты, пролежал в торфяном болоте или мумифицировался в знойной пустыне, то ДНК могла и сохраниться. Но ни замороженного, ни мумифицированного динозавра найти пока не удавалось, а значит, воссоздать было просто не из чего. Нельзя было применить ни одну из известных науке генетических технологий. Так пылится без дела новенький ксерокс, когда копировать нечего. — А ведь если нет ДНК динозавра, то настоящий, живой экземпляр не получить, — сказала Элли. — А вдруг существует способ, о котором мы не подумали, — возразил Грант. — Это какой такой способ? — удивилась Элли. — Не знаю, — ответил Грант. Выйдя за ограду, они подошли к плавательному бассейну. Переливаясь через край, вода кое-где образовывала искусственные водопады, падая в несколько маленьких прудов, обложенных камнями. Повсюду росли огромные папоротники. — Потрясающие, правда? — сказал Эд Реджис. — Представляете, когда опускается туман, то благодаря папоротникам тут создается эффект доисторического ландшафта. Это самые настоящие доисторические папоротники, юрские. Элли остановилась и стала внимательно рассматривать растения. Все правильно он сказал, это Serenna veriformans — вид папоротника, который часто находят в виде окаменелостей. Ему более двухсот миллионов лет, и сохранился он только во влажных, тропических лесах Бразилии и Колумбии. Однако тот, кто решил высадить этот папоротник вокруг бассейна, видимо, не ведал, что в спорах растения содержится смертельно ядовитый алкалоид бета-карболин. Одно лишь прикосновение к красивым раскидистым плетям папоротника могло вызвать недомогание, а если бы ребенок, нарвав листочков, засунул их себе в рот, то точно бы умер — яд папоротника был раз в пятьдесят сильнее, чем алкалоид, содержащийся в олеандре. Какими наивными бывают люди, когда дело касается растений, рассуждала про себя Элли. Выбирая цветок, они думают лишь о том, как он выглядит, словно подбирают картину для того, чтобы повесить ее на стену. Им и в голову не приходит, что растения — те же живые существа, в которых, не замирая ни на секунду, протекают такие же процессы жизнедеятельности, как и у человека — они дышат, у них идет пищеварение и выделение шлаков, они размножаются и, наконец, защищаются от своих врагов. Элли знала, что на заре истории нашей планеты в растительном мире царили такие же законы борьбы за выживание, как и в животном, а порой даже и более жестокие. Яд, который вырабатывали Serenna veriformans, был всего лишь незначительным примером многообразного арсенала «химического оружия» растений. Например, некоторые растения выделяют терпены[76], пропитывая почву ядом и подавляя тем самым рост других растений. Или алкалоиды, благодаря которым листва растений приобретает запах и вкус, отгоняющий насекомых, хищников и, кстати, детей. Или феромоны — вещества, которые растения используют для связи между собой. Когда на ель Дугласа нападали жуки, она выделяла специальное вещество, отпугивающее вредителей. Одновременно в иных, даже отдаленных частях леса другие ели Дугласа выделяли тот же самый феромон, реагируя на аллохимический сигнал тревоги, посланный деревьями, подвергшимися нападению вредителей. Те, кто полагают, что наша планета населена только животными, а растения — лишь красивый зеленый фон, серьезно заблуждаются. В этом зеленом море ключом бьет жизнь. Растения передвигаются, изгибаются и поворачиваются, отталкивая соседей, они стремятся получить как можно больше солнечного света. Их жизнь тесно переплетена с животным миром, от которого они успешно защищаются грубой корой или острыми шипами, ядовитым соком. Некоторым представителям фауны они позволяют себя есть, чтобы ускорить свое собственное размножение, — те разносят пыльцу и семена. Сложный, подвижный процесс жизнедеятельности растений не прекращал очаровывать Элли. Но она знала, что большинство людей его не понимало. То, что вокруг бассейна высажены ядовитые папоротники, ясно говорило о том, что создатели Парка юрского периода были непростительно беспечны. — Какая прелесть, правда? — не унимался Эд Реджис. — Смотрите, перед вами гостиница «Сафари»! Посмотрев в указанном направлении, Элли увидела низкое, но внушительное здание. Наверху виднелись прозрачные пирамиды стеклянной крыши. — Вот здесь вы все будете жить во время вашего пребывания в Парке. Номер Гранта был выдержан в бежевых тонах, а плетеная мебель отличалась буйством разных оттенков зеленого, напоминающим о джунглях. Правда отделочные работы еще не совсем завершились — в стенном шкафу были свалены пиломатериалы, а на полу валялись куски электрического провода. В углу комнаты стоял телевизор, на нем лежала табличка:2-й канал: Нагорье Гипсилофодонтов 3-й канал: Территория Трицератопсов 4-й канал: Трясина Завроподов 5-й канал: Страна Хищников 6-й канал: Пустыня Стегозавров 7-й канал: Долина Велоцирапторов 8-й канал: Пик ПтерозавровНазвания каналов вдруг показались Гранту неуместно игривыми. Он раздраженно включил телевизор, но на экране появились только какие-то полосы. Выключив телевизор, он пошел в спальню и бросил чемодан на кровать. Прямо над ней Алан увидел стеклянный потолок пирамидальной формы. У тех, кто будет здесь жить, подумал он, наверняка возникнет ощущение, что они спят в спальном мешке под открытым ночным небом, усеянном звездами. К сожалению, стеклянный свод необходимо укреплять прочными балками, поэтому на кровати лежит полосатая тень. Грант задумался. В свое время он знакомился с проектом отеля и теперь не мог припомнить, чтобы в конструкции стеклянной крыши были предусмотрены балки. Более того, они выглядели каким-то инородным, неуклюжим дополнением. Снаружи стеклянных панелей была установлена черная стальная рама, а к ней, в свою очередь, были приварены балки. Удивившись, Грант пошел из спальни в гостиную, где было окно с видом на бассейн. — Между прочим, папоротники вокруг бассейна ядовитые, — сказала Элли, входя в комнату. — А в комнатах вы ничего не заметили? — По сравнению с проектом кое-что изменили. — Да, я тоже обратила на это внимание, — сказала она, расхаживая по комнате. — Окна стали меньше. Стекло они взяли закаленное, рамы стальные. Кстати, двери тоже стальные. К чему такие предосторожности? А забор видел, когда мы заходили на территорию? Грант кивнул. Отель был окружен со всех сторон стальной оградой. Толщина прутьев достигала сантиметров двух-трех, а высота — четырех метров. Ограда была красиво обсажена кустами, ее выкрасили в черный цвет под кованый чугун, однако никакие ухищрения не могли скрыть толщину и высоту крепких прутьев. — Знаете, а, наверное, ограждение тоже не было предусмотрено проектом, — задумчиво сказала Элли. — Лично мне отель напоминает крепость. — Не беспокойся, сейчас все у них узнаем, — пообещал Грант, глядя на часы. — Экскурсия начинается через двадцать минут.
...Когда на земле царили динозавры
Они собрались в двухэтажном здании для гостей Парка. Сквозь стеклянные стены виднелись балки и опоры из темной анодированной стали. Тут царил дух современных технологий, подумал Грант. Они прошли в небольшую аудиторию, внутри которой высилась действующая модель тиранозавра. Она угрожающе нависала над входом в выставочный зал. Рядом висела табличка:Дальше располагались другие экспозиции: «ЧТО ТАКОЕ ДИНОЗАВР?» и «МИР МЕЗОЗОЯ». Однако экспозиции не были закончены: повсюду по полу тянулись провода и кабели. Дженнаро поднялся на сцену и подошел к стоящим там Гранту, Элли и Малкольму. В глубине сцены сидел Хэммонд, скрестив руки на груди. — Сейчас мы пойдем осматривать наш центр, — объявил Дженнаро. Голос его легким эхом разносился по комнате. — Сотрудники мистера Хэммонда и он сам покажут вам все самым подробным образом. Но, прежде чем мы пойдем, я бы хотел напомнить, зачем мы здесь собрались и какое решение я должен принять. Теперь вы знаете, что в целом этот остров представляет собой место, где воссозданные с помощью генной инженерии динозавры помещены в естественные условия обитания. Естественный Парк, в котором они живут на воле, предназначен для туристических экскурсий. В настоящее время Парк для посетителей пока закрыт, но его откроют через год. Итак, я хочу получить ответ на один очень простой вопрос. Опасно находиться на острове или нет? Угрожает ли опасность туристам? Представляют ли динозавры, находящиеся здесь, хоть малейшую угрозу? — Мы располагаем некоторой информацией, которую нам необходимо рассмотреть, — продолжал Дженнаро, выключая свет в комнате. — Во-первых, как мы знаем, доктору Гранту удалось установить вид до сих пор неизвестного динозавра, найденного на территории Коста-Рики. Динозавр этот известен только по небольшому фрагменту животного, обнаруженному в июле этого года, после того как он, по непроверенным сведениям, укусил на пляже американскую школьницу. Подробнее доктор Грант расскажет вам об этом позднее. Я запросил этот образец. Он хранится в одной нью-йоркской лаборатории. Его доставят вертолетом и мы сможем тщательно изучить его здесь, на месте. Но у нас есть и другие данные. В Коста-Рике прекрасно налажена система здравоохранения. Их медстатистика фиксирует абсолютно все. Начиная с марта в тамошние больницы стали приносить детей, укушенных ящерицами прямо в колыбелях. Кроме того, приходили старики с подобными укусами, полученными во время крепкого сна. Эти случаи были зафиксированы в основном у жителей прибрежных деревень, на участке от Исмалойи до Пунтаренаса. После марта сведений об укусах ящериц не поступало. Однако у меня есть еще кое-что — диаграмма, сделанная в министерстве здравоохранения в Коста-Рике. Она отражает динамику детской смертности в городах западного побережья страны за первую половину этого года....КОГДА НА ЗЕМЛЕ ЦАРИЛИ ДИНОЗАВРЫ
— Я хочу обратить ваше внимание на две особенности этой диаграммы, — продолжал Дженнаро. — Во-первых, как мы видим, в январе и феврале уровень детской смертности низок, затем в марте происходит всплеск, в апреле уровень снова низкий. Однако начиная с мая смертность высокая, вплоть до июля, когда была укушена американская школьница. По мнению министерства здравоохранения, у факта повышенной детской смертности есть какая-то причина, однако медицинские работники из прибрежных деревень объяснений не представляют. Вторая особенность этой диаграммы заключается в том, что резкие скачки загадочным образом происходят раз в две недели. Видимо, можно предположить, что речь идет о каком-то повторяющемся явлении. — Итак, — подвел итог Дженнаро, включая свет, — я рассказал вам, какими данными мы располагаем. Ну а какие будут у вас... — Чтобы не терять много времени, — перебил его Малкольм, — я вам все объясню. — Объясните? — удивленно переспросил Дженнаро. — Да, — ответил Малкольм. — Во-первых, ваши подопечные, скорее всего, с острова удрали. — А, черт! — простонал Хэммонд, сидевший сзади. — Во-вторых, диаграмма, полученная вами из министерства здравоохранения, почти наверняка не имеет никакого отношения к убежавшим динозаврам. — А откуда вы это знаете? — вмешался Грант. — Обратите внимание, что кривая все время показывает по очереди то высокую, то низкую смертность, — начал Малкольм. — Такие кривые характерны для большинства сложных систем. Возьмем, например, воду, капающую из крана. Если вы слегка повернете кран, вода будет капать равномерно: кап, кап, кап. А теперь откройте кран чуть сильнее, вода пойдет, образовывая турбулентный поток, и у вас будут чередоваться большие и малые капли: кап-кап... кап-кап... Примерно так. Вы можете сами попробовать. За чередованием всегда скрывается турбулентность. Всегда. И если где-то распространяется новое заболевание, вы всегда получите диаграмму с такой вот чередующейся кривой. — И все-таки, почему вы сказали, что сбежавшие динозавры здесь ни при чем? — снова спросил Грант. — Потому, что нелинейная зависимость, — ответил Малкольм. — Такую кривую могли дать только сотни сбежавших динозавров. А я думаю, что их сбежало гораздо меньше. Отсюда вывод, что кривая на диаграмме показывает нам какое-то другое явление, связанное, например, с новой разновидностью гриппа. — И тем не менее вы думаете, что динозавры сбежали? — не унимался Дженнаро. — По всей видимости, да. — А почему? — Бежать их заставило то, чем вы здесь занимаетесь. Понимаете, вы хотите возродить на этом острове природные условия, которые существовали в далеком прошлом, создать изолированный мир, в котором вымершие животные будут жить в естественных условиях. Правильно? — Правильно. — Однако, по моему мнению, ваша задача неосуществима. Результат математического моделирования настолько очевиден, что даже не нужно его проводить. Ну вот представьте, например, что я вас спрашиваю, какой налог нужно платить с прибыли, равняющейся одному миллиарду долларов. Чтобы ответить на мой вопрос, калькулятор вам не понадобится. Вы и так мне ответите. Точно так же в нашей ситуации с островом, мне не нужно делать расчеты, чтобы сказать вам, что успешно воспроизвести природное явление или пытаться изолировать его от остального мира просто невозможно. — Но почему невозможно? Существуют же, наконец, зоопарки... — В зоопарках природу не возрождают, — возразил Малкольм. — Давайте разберемся. Зоопарки — это уже существующие островки природы. Их подвергают самым незначительным изменениям, создавая там загоны или площадки для животных. Причем даже такие незначительные попытки изменений часто оканчиваются неудачей. Животные оттуда постоянно бегут. Однако данный Парк создан не по образцу зоопарка. У вас тут планы более грандиозные. Мне это больше напоминает попытку построить орбитальную космическую станцию на земле. — Нет, не понимаю, — покачал головой Дженнаро. — Но это же очень просто. За исключением воздуха, распространение которого ограничить невозможно, все в этом Парке должно быть изолировано. Никого не впускать, никого не выпускать. Животные, которых вы здесь держите, ни в коем случае не должны попасть в другие, большие экосистемы земли. Они ни в коем случае не должны отсюда бежать. — И никогда не бежали, — сердито вставил Хэммонд. — Такой изоляции добиться невозможно, — спокойно продолжал Малкольм. — У вас просто ничего не должно получиться. — Однако получается. Вон сколько времени уже получается. — Вы меня, конечно, извините, — сказал Малкольм, — но вы просто сами не понимаете, о чем говорите. — Высокомерный кретин, — бросил Хэммонд, встал и вышел из комнаты. — Ну, успокойтесь, успокойтесь, пожалуйста, — примиряюще заговорил Дженнаро. — Я прошу прощения, — сказал Малкольм, — однако сути дела это не меняет. То, что мы называем природой, является на самом деле сложнейшей системой, очень тонким механизмом. И вот об этом мы часто забываем. Сначала мы создаем упрощенную картину природы, а затем, убедившись в ее бесполезности, начинаем ее перекраивать и латать. Я не отношу себя к числу защитников окружающей среды. Но ведь нужно хотя бы постараться понять то, чего не понимаешь. Сколько раз нужно повторять, сколько раз нужно видеть все это собственными глазами? Построили Асуанскую плотину. Кричали о том, какое богатство ожидает Египет. А вместо этого гибнет плодороднейшая дельта Нила. Появляются мириады кровососущих насекомых, подрывается экономика страны. Потом строят... — Простите, — перебил его Дженнаро, — кажется, вертолет прилетел. Наверное, привезли образец для доктора Гранта. Он быстро вышел из комнаты, все последовали за ним. У подножия горы стоял Дженнаро. Он кричал так, что голос его перекрывал шум вертолета, а на шее выступили вены. — Повторите! Что вы сделали? Кого вы позвали? — Ну, успокойся, успокойся, — растерянно приговаривал Хэммонд. — Вы что, с ума сошли?! — взвизгнул Дженнаро. — Постой, — строгосказал Хэммонд, взяв себя в руки. — Думаю, тебе не следует забывать, что... — Нет! — прошипел Дженнаро. — Нет, это вы не должны забывать, что это вам не светский раут? Это вам не воскресная экскурсия... — Это мой остров, — перебил его Хэммонд. — И я буду приглашать того, кого захочу. — На вашем острове работает комиссия по расследованию. Ваши инвесторы озабочены тем, что ситуация у вас вышла из-под контроля. Мы считаем, что здесь очень опасно и что... — Послушай, Дональд, вам моих планов не нарушить. — Я нарушу любые планы, если в этом возникнет необходимость. — Да здесь неопасно, — повторял Хэммонд. — что бы этот горе-математик ни говорил. — Здесь опасно... — Я продемонстрирую безопасность... — Да... И не забудьте посадить их обратно на вертолет, — сказал Дженнаро, не слушая его. — Невозможно, — ответил Хэммонд, показывая на облака. — Вертолет улетел. — И правда, шум винтов вертолета удалялся. — Неужели вы, черт побери, не понимаете, что подвергаете бессмысленному риску... — начал Дженнаро. — Тихо, тихо, — успокаивающе сказал Хэммонд. — Потом продолжим, а то детей напугаем. Грант обернулся и увидел, что по холму спускаются двое детей в сопровождении Эди Реджиса — мальчик, лет примерно одиннадцати, в очках, и девочка помладше, лет семи или восьми. Ее белокурые волосы были заправлены под бейсбольное кепи, а на плече болталась бейсбольная перчатка. Дети легко сбежали по тропинке, ведущей от вертолетной площадки, и остановились, не доходя до Дженнаро и Хэммонда. — О Боже! — еле слышно простонал Дженнаро. — Слушай, полегче, — прошипел Хэммонд. — Их родители сейчас как раз разводятся, я хочу, чтобы дети на пару дней отвлеклись. Девочка несмело помахала им рукой. — Привет, дедушка, — крикнула она. — Вот и мы.
Экскурсия по острову
Тим Мерфи сразу понял, что на острове что-то не так. Когда он увидел своего деда, тот как раз спорил с краснолицым человеком, возрастом помоложе, стоящим напротив. Остальные взрослые, стоящие за ними, не знали, куда деваться от смущения. Лекси тоже почувствовала висящее в воздухе напряжение, она отстала от Тима и шла, подкидывая вверх бейсбольный мячик. Ему пришлось даже поторопить ее: — Ну-ка, Лекси, не отставай! — Ты лучше сам не отставай! — Не дерзи! — прикрикнул Тим. Лекси обиженно сверкнула глазами, но тут к ним подошел Эд Реджис и весело сказал: — Сейчас я вас познакомлю со всеми и пойдем на экскурсию. — Нет, мне надо идти, у меня дела, — заупрямилась Лекси. — Ну тогда я тебя первой представлю, — предложил Эд Реджис. — Нет, мне надо идти. Но Эд Реджис уже начал представлять их присутствующим. Сначала дедушке, который поцеловал их по очереди, затем человеку, который с ним спорил. Это был крепкий на вид мужчина по имени Дженнаро. Остальных Тим запомнил как-то смутно. Там была белокурая женщина в шортах, бородатый мужчина в джинсах и пестрой рубашке с короткими рукавами. Он походил на человека, проводящего все свое время на открытом воздухе. Еще был какой-то толстый парень, из породы умных очкариков, который, как оказалось, имел отношение к компьютерам. И наконец, худощавый человек, одетый в черное, который руки им не подал, а просто кивнул головой. Тим старался систематизировать свои первые впечатления от новых знакомств. Он отрешенно смотрел на ноги женщины, как вдруг понял, что знает, кто такой бородатый. — Закрой рот. Муха залетит, — шепнула Лекси. — Я его знаю, — сказал Тим. — Странно, если б не знал, — только что познакомились. — Да нет, — нетерпеливо поморщился Тим. — У меня дома его книга стоит. — А какая книга, Тим? — услышав его, спросил бородатый. — «Потерянный мир динозавров», — ответил Тим. Лекси фыркнула: — Папа говорит, что Тим помешался на динозаврах. Но Тим ее не слышал. Он вспоминал, что ему известно об Алане Гранте. Алан Грант был одним из самых ярых сторонников теории теплокровных динозавров. Он провел много раскопок в районе Эгг-Хилл, штат Монтана. Это место было знаменито тем, что именно там нашли очень много яиц динозавров. Из найденных яиц больше всего было на счету профессора Гранта. Кроме того, он был неплохим художником и свои книги иллюстрировал сам. — На динозаврах, говоришь, помешался? — переспросил бородатый. — Ну, если честно, я тоже. — Папа говорит, что динозавры все глупые, — сообщила Лекси. — Он говорит, что Тиму надо гулять на улице и заниматься спортом. — Ты вроде куда-то собиралась, — напомнил Тим сестре. Ему было ужасно неудобно. — Ничего, успею, — не унималась Лекси. — Ты как будто очень спешила. — Я уж как-нибудь сама решу, Тимоти? — ответила она и уперлась руками в бедра, копируя самую неприятную позу их матери. — Я что придумал, — вмешался Эд Реджис. — Давайте-ка мы все пойдем в центр для гостей, оттуда и начнем экскурсию. Все тронулись с места. И тут Тим услышал, как Дженнаро прошептал дедушке: — Убить вас за это мало! — Тим поднял голову и увидел, что рядом идет доктор Грант. — Тебе сколько лет, Тим? — Одиннадцать. — Давно динозаврами интересуешься? Тим судорожно сглотнул. Он очень волновался, разговаривая с самим доктором Грантом. — Да как вам сказать. Мы ходим в музеи — иногда. Ну когда я могу их уговорить. То есть его. Отца. — Твой папа динозаврами, видно, совсем не интересуется? Тим кивнул и рассказал Гранту, как они с семьей ходили в музей истории природы. Отец посмотрел на скелет доисторического животного и сказал: — Да, здоровая штука. — Да нет, папа, — сказал Тим. — Это как раз не самый крупный из них — камптозавр. — Ну не знаю, а мне кажется, большой. — Да нет же, папа, это даже еще не взрослый экземпляр. Отец, прищурившись, стал вглядываться в скелет. — Это что, юрский период? — Ты что. Нет. Это меловой. — Меловой? А что, есть разница между меловым и юрским? — Да. Каких-нибудь сотни миллионов лет, — ответил Тим. — Меловой что, старше? — Да нет, папа, юрский старше. — Ну что тебе сказать, — сказал отец, пятясь назад. — Все равно размер впечатляет. Он повернулся к Тиму, надеясь, что мальчик с ним согласится. Тим знал, что с отцом лучше не спорить, и поэтому что-то пробормотал. После этого они пошли к другому экспонату. Тим стоял перед скелетом тиранозавра рекса — самого могучего из известных хищников. Наконец отец спросил: — Куда ты смотришь? — Позвонки считаю, — ответил Тим. — Позвонки? — Ну да. Кости в позвоночнике. — Я знаю, что такое позвонки, — раздраженно сказал отец. Он еще постоял и затем спросил: — А чего ты их считаешь? — Думаю, что их должно быть не столько. Тиранозавры должны иметь только тридцать семь хвостовых позвонков. А у этого больше. — То есть ты хочешь сказать, что в музее истории природы выставлен неправильный экспонат? Нет, что-то ты, брат, не то говоришь. — Да, но это так. Отец решительно направился к смотрителю, сидящему в углу. — Что ты опять натворил? — спросила мать Тима. — Ничего я не натворил? — ответил Тим. — Я просто сказал, что это неправильный динозавр. И все. Потом вернулся отец со смущенным лицом: конечно же, охранник сказал ему, что у данного тиранозавра действительно слишком много позвонков в хвостовой части. — А откуда ты это знал? — спросил отец. — Прочитал, — честно ответил Тим. — Да, сынок, удивительно, — сказал отец, кладя руку на плечо сыну. — Ты даже знаешь, сколько должно быть позвонков в хвосте. Я такого себе и представить не мог. Ты точно на динозаврах помешался. Затем отец сказал, что он хотел бы успеть хотя бы ко второму тайму, Лекси тут же к нему присоединилась, и они ушли из музея. Остальных динозавров Тим посмотреть не успел, а ведь они приходили сюда именно для этого. Но так уж у них в семье было поставлено. Так уж у них в семье было раньше поставлено, поправил сам себя Тим. Теперь, когда отец разводился с мамой, все, наверное, будет по-другому. Отец от них уже уехал, и хотя поначалу жизнь без отца казалась какой-то странной, Тиму она нравилась. Ему казалось, что у мамы есть другой мужчина, хотя уверен он не был. И уж, конечно, Лекси о своих предположениях он не говорил. Лекси очень тяжело переживала разлуку с отцом, и в течение последних нескольких недель она стала такой противной, что... — Это был 5027-й? — прерывая его размышления, спросил Грант. — Простите, я не понял? — Ну, тот тиранозавр в музее... У него был номер 5027? — Да. А откуда вы знаете? — Да его уже лет пятнадцать поправить хотят, — улыбаясь сказал Грант. — Но теперь, может быть, уже и не поправят. — Почему? — Из-за того, что здесь происходит, — ответил Грант. — Здесь, на острове твоего дедушки. Тим недоверчиво покачал головой. Он не понимал, о чем говорит Грант. — Мама сказала, что здесь курорт — плавательный бассейн, теннисные корты. — Не совсем так, — ответил Грант. — Я тебе по дороге все расскажу.* * *
«Ну вот сделали из меня няньку», — с досадой думал Эд Реджис, нетерпеливо постукивая ногой. Он сидел в центре для посетителей, ожидая начала экскурсии. Старик сказал ему прямо: «От детей ни на шаг не отходи. Вся ответственность за них лежит на тебе». Реджису все это не нравилось. Он чувствовал себя несправедливо разжалованным офицером. Эд сюда шел не нянькой работать. И, раз уж на то пошло, не гидом — пусть даже для особо почетных гостей. Он возглавлял отдел по связям с общественностью, и работы по подготовке к открытию, которое намечено провести через год, у него было выше крыши. Ему нужно было проделать огромную работу, не оставляющую свободного времени, — координировать подготовку к открытию с фирмами и агентствами, работающими с ними, в Сан-Франциско, Лондоне, Нью-Йорке и Токио. Тем более не стоило забывать, что никому нельзя было сказать, в чем будет заключаться притягательная сила Парка на самом деле. Поэтому агентства пока только ограничивались тем, что разогревали потихоньку интерес публики к Парку. Однако их это не очень-то устраивало. Творческих людей надо лелеять. Чтобы они создавали что-нибудь стоящее, нужно их не только подталкивать, но и поддерживать. А ему тут приходится экскурсии какие-то проводить. Это общая проблема для всех, кто хочет чего-нибудь добиться в сфере связей с общественностью. Не понимают, что ты такой же профессионал, как и все остальные! Реджис на острове находился уже семь месяцев, то уезжал, то приезжал, но его все равно использовали как мальчика на побегушках. Возьмем, например, тот случай в январе. Этим должен был заниматься Хардинг. Да, Хардинг или Оуэнз, генеральный подрядчик. Однако пришлось делать все Эду Реджису. Какое он имеет отношение к заболевшим рабочим? А теперь еще эта экскурсия, эти дети. Он обернулся к присутствующим и стал считать их по головам. Ну вот, одного не хватает. И тут в конце вестибюля показалась доктор Сэттлер, выходящая из туалета. — Прекрасно, а теперь пройдемте на второй этаж. Тим шел вместе с остальными. Он поднимался вслед за мистером Реджисом по черной металлической лестнице, ведущей на второй этаж. Они прошли мимо таблички:Табличка заинтриговала Тима. Они шли по коридору второго этажа. Одна стена была полностью из стекла и выходила на балкон, на котором в легкой дымке виднелись пальмы. С другой стороны были двери, с табличками: «Смотритель парка», «Группа обслуживания гостей», «Генеральный директор». Дойдя до середины коридора, они уперлись в стеклянную стену, на которой висел знак:ЗАКРЫТАЯ ЗОНА ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН
Под этой табличкой висели еще несколько:БИООПАСНОСТЬ ВНИМАНИЕ!
БИОЛОГИЧЕСКАЯ ОПАСНОСТЬ
Условия работы Лаборатории Согласно USG P4/EK3 Джинетик протоколз
и:ВНИМАНИЕ:
ВЕДУТСЯ РАБОТЫ С ТЕРАТОГЕННЫМИ ВЕЩЕСТВАМИ
БЕРЕМЕННЫМ ЖЕНЩИНАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН
Возбуждение Тима росло. Тератогенные вещества! Из них делают чудовищ! Он был заворожен и почувствовал разочарование, когда Эд Реджис сказал, обращаясь к присутствующим: «На эти надписи внимания не обращайте. Повесить их заставляет нас закон. Можете мне поверить, что здесь все абсолютно безопасно». Он пропустил их через дверь. С другой стороны стеклянной стены дежурил охранник. — Вы могли заметить, что численность обслуживающего персонала на острове сведена к минимуму. Всего двадцать человек требуется на обслуживание всего острова. Естественно, когда начнут приезжать гости, обслуживающий персонал будет увеличен, но сейчас их только двадцать. Вот наш пульт управления. Отсюда мы управляем работой всех служб Парка. Они остановились перед окнами, за которыми была темная комната, напоминающая центр управления космическим полетом в миниатюре. С одной стороны на вертикальной стеклянной панели была нанесена прозрачная карта Парка. С другой стороны перед ней вытянулся ряд светящихся экранов компьютеров. На одних мониторах была выведена какая-то информация, на других — а их было большинство — изображения происходящего в разных частях Парка. В комнате находились два человека. Они разговаривали стоя. — Слева — наш главный инженер Джон Арнольд, — объяснил Реджис, показывая на худощавого человека. который курил сигарету. — Рядом с ним стоит смотритель Парка, Роберт Малдун, знаменитый охотник из Найроби. Малдун был плотным мужчиной в костюме цвета хаки, на нагрудном кармане его рубашки болтались солнечные очки. Заметив группу экскурсантов, он коротко им кивнул и снова повернулся к компьютерам. — Конечно, вы хотите зайти внутрь, — сказал Эд Реджис. — Но сначала давайте посмотрим, как мы получаем ДНК динозавров.ОПАСНОСТЬ!
ВЕДУТСЯ РАБОТЫ С РАДИОАКТИВНЫМИ ИЗОТОПАМИ.
ОБЛАДАЮЩИМИ КАНЦЕРОГЕННЫМ ПОТЕНЦИАЛОМ
* * *
Табличка на двери гласила: «Группа экстракции». Как и все остальные двери в лабораторном корпусе, открыть ее можно было только с помощью специальной карточки, на которую был нанесен код. Когда Эд Реджис сунул свою карточку в щель замка, мигнула лампочка и дверь открылась. За дверью Тим увидел небольшое помещение, залитое зеленым светом. В нем находились четверо лаборантов в белых халатах, которые сидели перед двойными стереомикроскопами или смотрели на удивительно четкие изображения на экранах мониторов. Все помещение было уставлено какими-то желтыми камнями, они стояли в застекленных полках, в картонных коробках, на больших рабочих подносах. К каждому камню была приклеена бирка на которой было что-то написано чернилами. Реджис представил им Генри Ву, подтянутого тридцатилетнего человека. — А вот наш главный генетик — доктор Ву. Сейчас он нам расскажет, чем тут занимаются. — Во всяком случае, постараюсь, — сказал Генри Ву. — Генетика — наука сложная. Но вам-то, наверное, интересно, откуда мы взяли ДНК для наших динозавров. — Да, хотелось бы узнать, — отозвался Грант. — Вообще-то, — начал Ву, — существуют два возможных источника получения ДНК. Иногда мы можем получить ее прямо из костей динозавров, используя метод Лоя — извлечение антитела. — Каковы возможности этого метода? — осведомился Грант. — Ну, если учесть, что во время фоссилизации большая часть растворяемого белка вымывается, метод Лоя позволяет нам получить около двадцати процентов белка. Для этого мы должны истолочь кости в порошок. Сам доктор Лой использовал этот метод для получения белков вымерших австралийских сумчатых и клеток крови из останков древнего человека. Его метод настолько эффективен, что позволяет работать всего лишь с пятьюдесятью нанограммами материала. Это составляет пятьдесят миллиардных грамма. — Значит, вы использовали метод Лоя? — снова спросил Грант. — Только как вспомогательный метод, — ответил Ву. — Вы прекрасно понимаете, что двадцать процентов вещества для нашей работы недостаточно. Для того чтобы воспроизвести динозавра, нам нужно получить всю цепочку ДНК полностью. И она у нас вот тут, — Он взял один из желтых камней. — В янтаре — окаменевшей смоле, в которую когда-то превратился сок доисторических деревьев. Грант посмотрел на Элли, затем на Малкольма. — А что, умно придумано, — произнес Малкольм. — Я все-таки ничего не понимаю, — признался Грант. — Когда древесный сок стекает, — стал объяснять Ву, — в него попадают и остаются там насекомые. Потом эти насекомые отлично сохраняются внутри окаменелости. Каких только насекомых не найдешь в янтаре, включая паразитов, сосавших кровь у крупных животных. — Сосавших кровь... — повторил Грант. От удивления, смешанного с восхищением, у него открылся рот. — То есть вы хотите сказать — они сосали кровь динозавров... — Надеюсь, что да. — А потом эти насекомые попадали в янтарь — продолжал Грант. — Черт побери, а ведь может получиться. — Уже получается, — сказал Ву. Он подошел к микроскопам. Лаборант как раз установил кусочек янтаря, внутри которого находилась муха, перед окулярами. На экране монитора было видно, как он проткнул янтарь иглой, введя ее в грудной отдел доисторической мухи. — Если у этого насекомого содержатся инородные клетки крови, мы сможем извлечь их и получить палео-ДНК или ДНК вымершего животного. Наверняка мы, конечно, не знаем, пока не извлечем все, что там есть, проведем репликацию и проверку. Этим мы занимались последние пять лет. Дело шло медленно, но результаты мы все-таки получили. Вообще-то с помощью этого процесса легче получить ДНК динозавра, чем ДНК млекопитающих. Дело в том, что у последних эритроциты не имеют ядер. Чтобы воспроизвести млекопитающее, нужно найти лейкоциты, которые встречаются гораздо реже, чем эритроциты. Но у динозавров эритроциты имеют ядра, как у современных птиц. Кстати, это одно из многих подтверждений того, что динозавры на самом деле не рептилии. Это огромные, покрытые кожей птицы. Тим обратил внимание, что выражение лица у доктора Гранта было все еще недоверчивым, а Деннис Недри, неопрятный суетливый толстяк, не проявлял абсолютно никакого интереса, как будто все это он уже знал. Недри нетерпеливо посматривал в сторону следующей комнаты. — Я вижу, что мистер Недри интересуется следующим этапом нашей работы, — заметил Ву, — на котором мы расшифровываем полученную ДНК. Делаем мы это с помощью очень мощных компьютеров. Через раздвижную дверь они вошли в следующую комнату. Здесь было прохладно и раздавалось громкое гудение. Два высоких двухметровых аппарата круглой формы возвышались в центре комнаты. Вдоль стен тянулись ряды ящиков из нержавеющей стали. — Это наша высокотехнологичная прачечная-автомат, — с гордостью сказал доктор Ву, — а аппараты вдоль стены — автоматические генные секвенаторы[77] фирмы «Хамачи-Худ». Ими управляют с огромной скоростью суперкомпьютеры «Крей-Экс-Эм-Пи», вы их видите в центре комнаты. По сути, комната представляет собой генную фабрику удивительной мощности. В помещении стояло несколько мониторов. Данные мелькали на экране с такой скоростью, что разобрать что-нибудь было просто невозможно. Нажав кнопку, Ву остановил на дисплее таблицу:— Здесь мы можем видеть подлинную структуру небольшой части цепочки ДНК динозавра, — начал объяснять Ву. — Обратите внимание, что последовательность состоит из четырех основных соединений — аденина, тимина, гуанина, цитозина. В этом участке ДНК, вероятно, содержатся указания, как создать молекулы белка, например, гормона или фермента. Полная молекула ДНК содержит три миллиона таких оснований. Если каждую секунду на этом экране в течение восьми часов в день будет появляться новая таблица, на то, чтобы увидеть полную цепочку ДНК у нас уйдет два года. Вот какие у нее размеры. — Вот вам типичный пример, — он показал на экран, — поскольку здесь в строке 1201 цепочка содержит ошибку. ДНК, которую мы получаем, как правило бывает в виде отдельных фрагментов или неполной. Поэтому мы начинаем с того, что как бы чиним ее, вернее, этим занимается компьютер. Он перережет цепочку ДНК, используя так называемые рестрикционные ферменты. Компьютер выбирает целую группу различных ферментов, которые и выполняют поставленную задачу.
— Перед вами тот же участок цепочки. Вы видите местоположение рестрикционных ферментов. На строчке 1201 вы видите, как два фермента перерезали поврежденный участок с обеих сторон. Обычно компьютеры у нас сами решают, какими средствами они воспользуются. С другой стороны, нам нужно знать, какие пары оснований необходимо вставить, чтобы исправить повреждение. Для этого мы сопоставляем разные участки, разрезанные ферментами. Как, например, здесь.
Код: С= сравнение Р= развернутое сравнение П= подтверждение сравнения 0=ОкончаниеСопоставление последовательности рестрикционных ферментов
— Теперь мы ищем такой участок цепочки, который перекрывает поврежденное место. Так мы узнаем, чего там не хватает. Вы увидите, что, таким образом, мы сможем исправить поврежденный участок. Темные полосы на экране — это ограниченные участки — маленькие отрезки ДНК динозавра. Мы разрезали их с помощью ферментов и проанализировали. Теперь компьютер соединяет их снова путем поиска накладывающихся участков кода ДНК. Это напоминает решение головоломки. Компьютер делает это очень быстро.
— И вот перед вами воссозданная компьютером цепочка ДНК. На работу, которую мы с вами провели, в обычной лаборатории ушли бы месяцы, а у нас — секунды. — Значит, вы работаете с полной цепочкой ДНК? — поинтересовался Грант. — Да нет, — сказал Ву. — Это невозможно. Мы добились большого прогресса по сравнению с шестидесятыми. Тогда на дешифровку такого кода у целой лаборатории ушло бы четыре года. Теперь компьютеры делают это в течение нескольких часов. Однако даже сейчас мы не можем развернуть всю цепочку. Мы исследуем только те ее участки, которые отличают динозавра от других доисторических животных или не встречаются в современных молекулах ДНК. Межвидовое расхождение по нуклеотидам не превышает нескольких процентов, но все равно, чтобы их проанализировать нужно провести очень большую работу.
* * *
Деннис Недри зевнул. Он давно уже понял, чем примерно должны заниматься в «Ин-Джин». Несколько лет назад, когда Недри наняли в «Ин-Джин» для того, чтобы он разработал системы управления Парком, он удивился, увидев, что согласно техническому заданию длина групп разрядов числовых данных должна достигать не менее З×109. Сначала Недри подумал, что тут какая-то ошибка, и позвонил в Пало-Альто. Однако там ему сказали, что требование правильное, действительно, три миллиарда разрядов чисел. С большими системами Недри приходилось работать много и в прошлом. Профессиональный авторитет он заработал, создавая межконтинентальные линии телефонной связи для транснациональных корпораций. Такие системы обычно требуют несколько миллионов записей. К подобной работе он привык. Но в «Ин-Джин» хотели создать что-то немыслимо гигантское. Не понимая в чем дело, Недри поехал к Барни Феллоузу, который работал в компании «Симболикс» в Кембридже. — Послушай, Барни, — спросил он своего приятеля, — что это за база данных, которая требует трех миллиардов записей? — Напортачили, когда техзадание писали. — засмеялся Барни, — лишний ноль вписали. А может, два. — Там все правильно, я проверял. Они хотят три миллиарда. — Свихнулись, наверное, — предположил Барни. — Она работать не будет. Даже если у них самые быстрые процессоры и алгоритмы, то поиск данных займет несколько дней. Или недель. — Это я знаю, — отмахнулся Недри. — Слава богу, мне хоть алгоритмы не надо делать. Но меня только попросили разработать архивирование и память для программы. И все-таки, для чего может служить такая база данных? — Бумагу о неразглашении подписывал? — спросил, нахмурившись, Барни. — Да, — ответил Недри, большинство контрактов которого включали пункт о неразглашении конфиденциальной информации. — Ты мне что-нибудь можешь про них рассказать? — Фирма занимается биотехнологией. — Биотехнологией, — протянул Барни. — Ну тогда все ясно. — Что? — Молекулы ДНК. — Да нет, — возразил Недри. — Кто за это возьмется. Он знал, что в биологии собирались начать целый проект в целях изучения полной цепочки ДНК человека. На такую работу ушло бы лет десять. В ней пришлось бы участвовать сотням ученым из лабораторий всего мира. Это было бы грандиозной программой, не уступающей по масштабам Манхэттенскому проекту, создавшему атомную бомбу. — У них частная компания, — добавил Недри. — С тремя миллиардами разрядов чисел, — усмехнулся Барни. — Кроме ДНК, я больше ничего не могу предположить. А может, у них приступ научного оптимизма? — Острый приступ, — поправил его Недри. — А может, они исследуют только участки цепочки ДНК, а память у них в основном предусматривает произвольную выборку. Вот это уже было больше похоже на истину. Определенные способы поиска в базе данных поглощают огромное количество памяти машины. — А ты не знаешь, кто писал им программу? — Нет, — ответил Недри. — Они там слова лишнего не говорят. — В общем, я думаю, что они занимаются ДНК, — заключил Барни. — Какая у них там машина стоит? — «Супер-Экс-Эм-Пи». — «Экс-Эм-Пи»? Да еще «Супер»? Да это же несколько «Креев»! Вот это да! — Барни нахмурился, задумавшись. — Это все, что ты можешь мне рассказать? — Все, — ответил Недри, — извини. Он вернулся из Кембриджа и разработал систему управления Парком. У него и команды программистов, которой он руководил, на это ушло более года. Работать было особенно тяжело, потому что заказчик ни за что не хотел сообщить, для каких целей создаются подсистемы. Задания ему давались примерно в следующей форме: «Разработайте такой-то блок для такой-то записи» или «Сделайте такой-то блок для вывода данных на экран». В техническом задании он находил только параметры требуемой системы, но никаких сведений о ее использовании. Недри работал чуть ли не вслепую. И вот теперь, когда система пришла в действие, он не удивился, что в ней оказались скрытые дефекты. Что они, собственно, ожидали? Денниса вызвали сюда в панике, встревоженные «его» дефектом. Как они мне надоели, думал Недри. Он повернулся к присутствующим, услышав, как Грант спросил: — После того как компьютер проведет анализ ДНК, как вы узнаете вид животного? — Мы пользуемся двумя процедурами, — ответил Ву. — Во-первых, мы составляем филогенетические схемы. Как и все остальное в организме — руки, ноги и так далее, ДНК постоянно развивается. Поэтому мы можем взять неизвестную нам часть цепочки ДНК и с помощью компьютера определить, правда приблизительно, ее место в общеэволюционном процессе. Время на это уйдет, конечно, много, но ответ мы получим, — А какой второй способ? — Нужно просто вырастить животное и посмотреть кем оно окажется, — ответил Ву, пожимая плечами. — Так мы обычно и поступаем. Я вам покажу, как это делается.* * *
По мере того как экскурсия продолжалась, нетерпение Тима все возрастало и возрастало. Технику он любил, но, несмотря на это, ему становилось неинтересно. Все подошли к соседней двери, на которой было написано: «Оплодотворение». Сунув в щель карточку, доктор Ву открыл дверь и все вошли в комнату. Тим увидел комнату, похожую на прежнюю где также у микроскопов склонились лаборанты. Часть помещения была огорожена и освещена голубыми ультрафиолетовыми лампами. Доктор Ву объяснил, что их работа с ДНК остановки деления клеток в точно определенные моменты и для этой цели у них здесь хранились самые сильнодействующие яды. — Гелотоксины, производные колхицина, бета-алкалоиды, — перечислял он, показывая на набор наполненных шприцев, установленных под ультрафиолетовой лампой. — Умертвляют все живое в течение секунды. Тиму, конечно же, хотелось поподробнее узнать о ядах, однако доктор Ву монотонно рассказывал о том, как они использовали неоплодотворенную яйцеклетку крокодила и заменяли ДНК. Затем какие-то сложные вопросы задавал профессор Грант. С одной стороны в комнате стояли большие баки, на которых было написано: «Жидкий азот». Там также стояли большие, в человеческий рост, морозильные камеры. На полках внутри них хранились зародыши, каждый был упакован в тонкую серебряную фольгу. Лекси скучала. Недри откровенно зевал. И даже доктору Сэттлер становилось неинтересно. Тим устал от всех этих лабораторных сложностей. Ему хотелось увидеть динозавров. На следующей двери было написано: «Инкубатор». — Там внутри тепло и сыро; — предупредил доктор Ву. — Мы поддерживаем внутреннюю температуру на уровне 37,2 градуса по Цельсию, относительную влажность в пределах 109 процентов. Мы так же увеличиваем содержание кислорода в воздухе до 33 процентов. — Атмосфера юрского периода, — произнес Грант. — Верно. Во всяком случае, мы так полагаем. Если кто-нибудь из вас почувствует, что кружится голова, сразу же скажите мне. Доктор Ву сунул карточку в щель, и дверь инкубатора с шипением открылась. — Напоминаю, внутри ни к чему не прикасаться. У некоторых яиц скорлупа пропускает жир кожи пальцев. Будьте осторожны — на уровне головы все время двигаются сенсорные датчики. Он открыл внутреннюю дверь, и они зашли в инкубатор. Тим увидел большое просторное помещение. На длинных столах под мощными инфракрасными лампами лежали яйца. Их бледные очертания были размыты какими-то шипящими стелющимися испарениями. Все яйца слегка покачивались. — У рептилий яйца содержат большое количество желтка. Однако воды внутри почти нет. Зародыш должен втягивать влагу внутрь из атмосферы. Для этого мы создаем туман. Доктор Ву объяснил, что на каждом столе находится до ста пятидесяти яиц. Он показал новую партию яиц, полученных методом извлечения ДНК. Партии обозначались номерами, указанными на каждом столе, например: «СТЕГ — 458/2» или «ТРИЦ — 390/4». Между столами по пояс в тумане двигались лаборанты. Погружая руки в испарения, они каждый час переворачивали яйца, одно за другим, заодно измеряя температуру с помощью термодатчиков. За происходящим в комнате следили подвешенные сверху телевизионные камеры и двигающиеся сенсорные датчики. Термодатчик прикасался гибким щупом к каждому яйцу, раздавалось пиканье, и датчик отправлялся дальше. — В нашем инкубаторе мы произвели уже более десятка выводков. В результате мы располагаем двумястами тридцатью восемью живыми экземлярами. Уровень выживания — в пределах четырех десятых процента, и мы естественно хотим его повысить. Однако, согласно данным, полученным из компьютера, нам приходится иметь дело почти с пятьюстами переменными. Сто двадцать переменных относятся к окружающей среде, еще двести действуют внутри яйца, остальные относятся к собственно генетическому материалу. Скорлупа сделана из пластмассы. Зародыш мы помещаем внутрь механическим путем, а затем они у нас здесь вызревают. — Как быстро вырастает динозавр? — Динозавры растут быстро, достигая полного роста в период от двух до четырех лет. У нас в Парке уже есть определенное количество взрослых экземпляров. — А что означают эти цифры? — Это коды, которыми маркируем различные партии по извлеченному нами ДНК. Первые четыре буквы — вид. Вот смотрите, «ТРИЦ» означает трицератопс, а «СТЕГ» — стегозавр. И так далее. — А что на этом столе? — спросил Грант. На табличке был написано: «хххх-0001/1». Внизу приписано от руки: «Предположительно келу». — Это новая партия ДНК, — пояснил Ву. — Что из этого вырастет, мы точно не знаем. Когда делается первое извлечение, какое получится животное, неизвестно. Вы видите, что тут написано «Предположительно келу», значит, по всей вероятности, это будет келурозавр — если я не путаю, небольшое травоядное. Очень трудно запоминать все эти имена. Уже известно около трехсот видов динозавров. — Триста сорок семь, — уточнил Тим. — А кто-нибудь сейчас должен вылупиться? — улыбаясь, спросил Грант. — Сейчас нет: У каждого животного свой период инкубации. Однако в среднем это примерно месяца два. Мы стараемся сделать так, чтобы они появлялись все разом и не осложняли работу обслуживающему персоналу. Итак можно представить себе, что здесь творится, когда в течение двух-трех дней на свет появляются сто пятьдесят динозавров. Ну, конечно, многие не выживают. Между прочим, эти келурозавры должны появиться со дня на день. Еще вопросы будут? Нет? Тогда пойдемте в помещение для новорожденных. Это была круглая белая комната. Тут стояла несколько небольших инкубаторов, но в данный момент ОРУ были пустыми. По полу были разбросаны половики и игрушки. На полу спиной к двери сидела молодая женщина в белом халате. — Ну, кто тут у нас сегодня? — спросил доктор Ву. — Да так, ничего особенного, — ответила Кэти. — Только один маленький велоцираптор. — Ну-ка, давайте на него посмотрим. Женщина поднялась на ноги и отошла в сторону. Тим услышал, как Недри произнес: — На ящерицу похож. Маленький динозавр был не больше полуметра и размерами напоминал мелкую обезьяну. Он был темно-желтого цвета с коричневыми полосами, как у тигра. Головой и длинной мордой он походил на ящерицу, однако, в отличие от последней, уверенно стоял на сильных задних лапах, сохраняя равновесие при помощи толстого прямого хвоста. Передними лапами, которые были короче задних, он шевелил в воздухе. Велоцираптор наклонил голову и уставился на склонившихся над ним гостей. — Велоцираптор, — тихо произнес Алан Грант. — Velociraptor mongoliensis, — добавил доктор Ву, кивая. — Хищник. Данный экзепляр родился шесть недель назад. — Я совсем недавно раскопал велоцираптора, — сообщил Грант, нагибаясь, чтобы внимательно рассмотреть животное. Тут же крохотный динозавр, подпрыгнув, перескочил через голову Гранта и очутился у Тима в руках. — Эй, поосторожней? — Детеныши у них прыгают, — сказал доктор Ву, — кстати, и взрослые особи тоже. Тиму удалось наконец одолеть велоцираптора. Он протянул его доктору Ву. Детеныш весил немного, чуть больше полукилограмма. Кожа у него была теплой и абсолютно сухой. Крохотная головка оказалась сантиметрах в пяти-шести от лица Тима. На него уставились темные глаза-бусинки. Взад и вперед мелькал маленький раздвоенный язычок. — А он меня не укусит? — Нет. Он у нас дружелюбный. — Вы уверены? — озабоченно спросил Дженнаро. — Абсолютно, — успокоил его доктор Ву. — По крайней мере, не укусит, пока маленький. У этих малышек нет никаких зубов, даже яичных. — Яичных? — спросил Недри. — Да, яичных. Большинство видов динозавров рождаются с небольшими зубами — скорее даже маленькими шипами на кончике носа, как у носорога. Они нужны им, чтобы вылупиться из яиц. Велоцирапторы — исключение. Они расковыривают дырку в скорлупе с помощью своей заостренной мордочки, а затем наши сотрудники уже помогают им выбраться наружу. — Значит, это вы им помогаете выбраться наружу, — заметил Грант, качая головой. — А на воле? — На воле? — Ну да, на воле. Когда они рождаются на воле, — объяснил Грант, — когда они живут в своем гнезде. — Нет, это невозможно, — возразил доктор Ву. — Ни один из наших экземпляров не способен размножаться. Поэтому-то мы и создали, так сказать, детский сад для динозавров. Только так можно восполнять поголовье динозавров в Парке. — А почему они у вас не размножаются? — Ну, вы, наверное, и сами понимаете, почему они не должны размножаться, — начал объяснять доктор Ву. — В особо ответственных случаях, вроде нашего, мы всегда разрабатываем системы с многократной защитой, даже когда это и не нужно. То есть мы всегда устанавливаем по крайней мере две контрольные процедуры. В нашем случае, существуют два независимых друг от друга фактора, благодаря которым животные не могут размножаться. Во-первых, они стерилизованы, так как мы облучаем их рентгеновскими лучами. — А второй фактор? — Все экземпляры, находящиеся в Парке юрского периода, — самки, — сказал доктор Ву с довольной улыбкой. — Я бы хотел, чтобы вы рассказали об этом поподробнее. Ведь насколько я знаю, стерилизация при помощи облучения не гарантирует положительного результата. Может быть неверно выбрана доза, поток лучей может быть направлен не на тот орган животного... — Все правильно, — ответил доктор Ву, — однако мы вполне уверены, что уничтожаем у них ткани яичников. — А то, что они все самки, — не унимался Малкольм, — это кто-нибудь проверяет? Иными словами, кто-нибудь задирает им, так сказать, юбки, чтобы проверить? И вообще, как у них пол-то определяют? — Половые органы меняются от вида к виду. У некоторых видов половые признаки различаются хорошо, у других слабо. Однако, отвечая на ваш вопрос, мы знаем, что все наши экземпляры самки потому, что мы их такими делаем в буквальном смысле этого слова. Мы управляем их набором хромосом и средой обитания зародыша внутри яйца. С точки зрения биотехнологии, легче всего выращивать самок. Вероятно, вы знаете, что любой зародыш изначально наследует женский генетический код. Иными словами, мы все зарождаемся самками. Для того, чтобы развивающийся эмбрион превратился в самца необходимо дополнительное воздействие, то есть, в ходе развития в определенный момент должен появиться дополнительный гормон. Но если этого не произойдет, зародыш разовьется в самку. Поэтому все наши экземпляры женского пола. Правда, к некоторым из них мы относимся как к самцам. Например, когда мы говорим о тиранозавре рексе, мы называет его «он». Но на самом деле самцов там нет, и уж поверьте мне, наши экземпляры не размножаются.* * *
Маленький велоцираптор обнюхал Тима, затем потерся головой о шею мальчика. Тим хихикнул. — Она хочет, чтобы все ее покормили, — пояснил доктор Ву. — А что она ест? — Мышей, Но она только что ела, поэтому сейчас мы ее кормить не будем. Маленький велоцираптор отпрянул, пристально посмотрел на Тима и стал перебирать передними лапами в воздухе. Тим увидел, что на каждой лапе у ящера три пальца с маленьким коготком на каждом. Затем велоцираптор опять уткнулся головой в шею Тиму. Подошел Грант и стал пристально рассматривать животное. Он потрогал крохотную лапку и сказал Тиму. — Я возьму его, ладно? Мальчик передал велоцираптора в руки палеонтолога. Перевернув животное на спину, Грант внимательно осмотрел все его тело. Велоцираптор при этом извивался, пытаясь вырваться. Затем Грант высоко подняв динозавра, стал смотреть на него в профиль, не обращая внимания на пронзительные крики животного. — Не нравится, — заметил Реджис, — не любит, когда его от груди отрывают. Велоцираптор продолжал кричать, но Грант не обращал на это внимания. Сжав хвост, он пытался нащупать позвонки. Вмешался Реджис: — Доктор Грант, отпустите ее. — Я ей ничего не сделаю. — Послушайте, доктор Грант, эти животные принадлежат к другому миру. В те времена, когда они жили, людей не было. Некому было брать их на руки, мять... — Во-первых, я ее не мну, а... — Доктор Грант, отпустите ее, — приказал Эд Реджис. — Послушайте... — Я сказал, отпустите. — В голосе Реджиса появилось раздражение. Грант вернул ящера Тиму. Животное сразу перестало кричать. Тим чувствовал, как бьется маленькое сердце прижавшегося к груди динозавра. — Прошу меня извинить, доктор Грант; — сказал Реджис уже спокойно, — эти животные в детстве очень нервные. Мы уже потеряли несколько экземпляров из-за внезапного стресса, который, по нашему мнению, был связан с гормонами коры надпочечников. Иногда смерть у них наступает за какие-нибудь три-четыре минуты. Тим погладил велоцираптора по голове. — Все нормально, приятель, — сказал он. — Все будет хорошо. Сердце животного продолжало бешено биться. — Мы считаем, что к нашим животным необходимо относиться как можно более гуманно, — продолжал Реджис. — Я обещаю, что вам будет предоставлена возможность провести тщательный осмотр. Однако Грант не унимался. Он подошел к Тиму, в руках которого лежал динозавр, и, наклонив голову, стал осматривать животное. Велоцираптор внезапно открыл пасть, обнажая зубы, и угрожающе зашипел. — Великолепно, — сказал Грант. — А можно остаться и поиграть с ним? — спросил мальчик. — Только не теперь, — ответил Эд Реджис, взглянув на часы. — Сейчас три часа и мы как раз успеем спокойно осмотреть Парк. Вы увидите динозавров в естественной среде обитания, которую мы для них создали. Тим отпустил велоцираптора. Тот поспешно побежал через комнату, схватил зубами половик и потащил его в угол комнаты.Контрольный пост
Когда они возвращались в зал управления Парком, Малкольм спросил: — Что я еще хотел у вас спросить, доктор Ву. Сколько всего видов вам удалось воспроизвести? — Точно не знаю, — ответил Ву, — Но я думаю, на сегодняшний день видов пятнадцать. Правильно, Эд? — Да. Наверное, пятнадцать, — согласился Эд Реджис. — То есть вы не знаете точно? — переспросил Малкольм, прикинувшись удивленным. — Я перестал считать, — ответил доктор Ву, улыбаясь, — где-то после первого десятка. Не забывайте, что иногда нам кажется, что мы создали «правильный» экземпляр, то есть, правильный с точки зрения ДНК. Затем экземпляр развивается, и через шесть месяцев внезапно становится ясно, что нас постигла неудача. Мы видим, что произошла ошибка — ген-переключатель не сработал, и нужный гормон не пошел. Или же в процессе развития экземпляра происходит какой-нибудь другой сбой. В таких случаях нам приходится поднимать, так сказать, чертежи данного экземпляра. — Он улыбнулся. — В какой-то момент я думал, что мы располагаем более чем двадцатью видами, однако сейчас у нас осталось пятнадцать. — А нет ли среди них такого вида, как... — Малкольм повернулся к Гранту, — Как он называется? — Прокомпсогнатус. — подсказал Грант. — Вы делали прокомпсогнатусов, иликак они там называются? — спросил Малкольм. — Конечно, — быстро ответил доктор Ву. — Это очень своеобразные экземпляры. И мы сделали их очень много, больше, чем других. — А почему? — Понимаете, мы хотим, чтобы Парк юрского периода был как можно реальнее с точки зрения существовавших тогда природных условий, а санитарами юрского периода и были прокомпсогнатусы. Как сейчас шакалы. Поэтому мы и создали их, чтобы они нам тут все чистили. — То есть пожирали падаль? — Да, когда падаль появляется. Однако много падали у нас не бывает. На острове всего около двухсот тридцати особей, — объяснял доктор Ву. — Мы создавали их не столько из-за проблемы падали, сколько из-за совершенно другого вида отходов. — Какого вида? — Видите ли, — начал доктор Ву, — у нас на острове живут очень крупные травоядные динозавры. Мы специально старались не выводить самые крупные виды, и тем не менее у нас есть экземпляры, вес которых превышает тридцать тонн. А сколько у нас животных, вес которых составляет от пяти до десяти тонн. Тут возникает две проблемы. Во-первых, их нужно кормить, поэтому нам приходится раз в две недели завозить на остров специально для них корм. Выращивать растительную пищу для таких животных на таком маленьком острове просто невозможно. Вторая проблема — это отходы их жизнедеятельности. Не знаю, видели ли вы когда-нибудь количество экскрементов, выделяемых слоном, — продолжал Ву. — Но поверьте мне, оно довольно внушительно. Каждая такая кучка размером с добрый футбольный мяч, а теперь представьте помет бронтозавра, который больше слона раз в десять. А сколько такого добра оставляет после себя целое стадо бронтозавров. Более того, не забывайте, что чем больше животное, тем менее эффективно оно переваривает пищу. Поэтому они выделяют огромное количество экскрементов. К сожалению, за шестьдесят миллионов лет, прошедших с тех пор, как вымерли динозавры, бактерии, которые разлагали их помет, видимо, так же исчезли. Во всяком случае, экскременты ящеров не разлагаются очень долго. — Да, это серьезная проблема, — согласился Малкольм. — Это очень серьезная проблема, — продолжал доктор Ву даже не улыбнувшись. — Сколько времени мы потратили, чтобы решить ее. Вы, конечно, знаете, что в Африке живет навозный жук, который поедает экскременты слона. У многих других крупных животных существуют, как сказать, партнеры, цель существования которых — убирать за другими. В общем, прокомпсогнатусы вроде бы будут поедать экскременты крупных травоядных. Их собственные экскременты быстро разлагаются с помощью существующих бактерий. Короче, если у нас будет достаточно этих животных, наша проблема будет решена. — А сколько вы их уже сделали? — Точную цифру я не помню, но собирались мы сделать пятьдесят. И сделали, или почти сделали. У нас их было три партии. Мы выпускали каждую партию раз в полгода, пока не набралось нужного количества. — Пятьдесят экземпляров, — проговорил Малкольм. — За ними всеми, наверное, не уследишь. — Наш контрольный пост именно для этого и был создан. Там вам покажут, как это делается. — В этом я не сомневаюсь, — сказал Малкольм. — И все-таки, если какой-нибудь из этих прокомпсогнатусов удрал. — Они не могут отсюда удрать. — Я знаю, но давайте просто предположим, что он удрал... — То есть так, как удрало животное, которое нашли на пляже? — перебил его доктор Ву, удивленно поднимая брови. — То, которое укусило американскую школьницу? — Допустим, да. — Я не знаю, что это был за животное, — сказал доктор Ву, — но я знаю, что оно не из наших. Во-первых, у нас тут очень строгий контроль: компьютер считает животных каждые пять минут. Не успеет оно исчезнуть, как мы уже знаем. — И это все? — Нет. До материка отсюда более ста шестидесяти километров. На катере туда идти целый день, а оказавшись во внешнем мире, наши подопечные погибнут в течение двенадцати часов, — сказал доктор Ву. — Откуда вы это знаете? — Потому что именно я сделал так, что они должны погибать, — ответил доктор Ву, в голосе которого появилось наконец раздражение. — Вы знаете, не такие уж мы здесь и дураки. Мы понимаем, что имеем дело с доисторическими животными. А они представляют собой частицу утраченной экологической системы — сложного живого клубка исчезнувшего миллионы лет назад. В современном мире нет хищников, которые бы им угрожали, нет ничего, что бы сдерживало их рост. Нам не нужно, чтобы они выживали в естественных условиях. Поэтому я сделал так, что их жизнь зависит от лизина. Я вставил им специальный ген, изменивший один из ферментов белкового обмена. В результате животные не могут сами производить аминокислоту лизин. Они могут получать ее только извне. Если они не получат извне, то есть от нас, большую дозу лизина в виде таблеток, они впадут в кому через двенадцать часов, а потом погибнут. Генетическая структура этих животных создана нами так, чтобы не позволить им выжить в реальном мире. Они могут жить только в Парке юрского периода. На самом деле они совсем не свободны. Они наши пленники. — Это наш командный пост, — сказал Эд Реджис — Теперь вы знаете, как мы делаем животных, и хотите посмотреть как мы управляем жизнью Парка, перед тем как мы пойдем... Внезапно он умолк. За толстой стеклянной стеной света не было. Все мониторы были отключены, за исключением трех, на которых мелькали цифры, а на одном стояло изображение большой лодки. — В чем дело? — пробормотал Эд Реджис. — А, черт, они же сейчас швартуются. — Швартуются? — Раз в две недели с материка приходит судно с припасами. К сожалению, на острове нет хорошей бухты. Нет даже более менее приличного причала. Очень трудно пришвартоваться, когда на море спокойно. Минут пять придется подождать. Он постучал по стеклу, но находившиеся внутри люди не обратили на это внимания. — Ну что ж, будем ждать. Элли повернулась к доктору Ву: — Вы говорили, что у вас бывают случаи, когда созданный экземпляр сначала развивается нормально, а потом вдруг оказывается, что он не отвечает требованиям... — Да, — заговорил доктор Ву, — боюсь, что это неизбежно. Мы можем воспроизвести ДНК, но при развитии экземпляра очень важен фактор правильного расчета времени. Мы не можем знать, что процесс развития идет в нужном направлении, пока своими глазами не увидим, что животное растет правильно. — А откуда вы знаете, что оно растет правильно? — вмешался Грант. — Вы же не видели, как развивались их предки. — Да, я много об этом думал, — усмехнулся доктор Ву. — Мне кажется, что тут мы имеем дело с парадоксами. В конечном итоге, я надеюсь, палеонтологи, например вы, сравнят наших животных с останками их предков, чтобы проверить правильность последовательности развития. — А почему экземпляр велоцираптора, который мы только что видели, вы назвали mongoliensis, — спросила Элли. — Название происходит от места, где нашли янтарь, — пояснил доктор Ву. — Его нашли в Китае. — Любопытно, — сказал Грант. — А я как раз раскапывал недавно детскую особь. А у вас есть взрослые велоцирапторы? — Есть, — ответил Эд Реджис без малейшего колебания. — Восемь взрослых самок. Хищницы. Охотятся стаей. — А мы их увидим? — Нет, — как-то смущенно ответил доктор Ву. Повисла неловкая пауза. Доктор Ву посмотрел на Реджиса. — Пока нет, — жизнерадостно сказал Реджис. — Велоцирапторы еще не были введены нами в баланс фауны Парка. Мы держим их в специальном загоне. — Я могу их там увидеть? — спросил Грант. — Конечно можете. Вообще-то, раз у нас есть время, — Реджис взглянул на часы, — вы могли бы пойти посмотреть на них. — Да, — сказал Грант, — очень бы хотелось. — Обязательно надо посмотреть, — добавила Элли. — Я тоже хочу посмотреть, — взмолился Тим. — Тогда вам нужно обойти здание, миновать вспомогательные сооружения, а там вы уже сами увидите загон. Держитесь подальше от изгороди. А ты хочешь пойти? — обратился он к девочке. — Не-а, — ответила Лекси, оценивающе оглядывая Реджиса. — А вы не хотите поиграть со мной? В мяч? — Конечно, — сказал Эд Реджис. — Пойдем спустимся вниз и поиграем, пока не открыли комнату. В сопровождении Элли и Малкольма, Грант обошел главное здание. Следом за ними шел мальчик. Грант любил детей. А как их можно не любить, когда они так непосредственно, так страстно интересуются динозаврами. Гранту приходилось видеть, как в музеях дети стояли с открытыми ртами, взирая на огромные скелеты, уходящие под самый потолок. Он часто спрашивал себя, почему вымершие ящеры производят такое сильное впечатление на детей. Но потом он понял, что дети любят динозавров потому, что эти гигантские создания воплощают в себе управляемую силу неограниченной власти. Динозавры символизируют родителей, которых дети обожают, но боятся. Дети любят динозавров точно так же, как они любят своих родителей. Грант даже подозревал, что по этой же самой причине совсем маленьким детям удавалось запомнить имена динозавров. Он неизменно поражался, когда какой-нибудь трехлетний карапуз пищал: «Стегозавры! Стегозавры!» В произведении таких сложных имен скрывался способ обрести власть над внушающими ужас гигантами, подчинить их своей воле. — Что ты знаешь о велоцирапторах? — спросил Грант у Тима из вежливости, чтобы не молчать. — Это мелкие хищники, которые как, и дейнонихусы, охотятся стаей, — ответил Тим. — Правильно, — сказал Грант. — Правда, дейнонихусов стали только сейчас относить к велоцирапторам. А что касается привычки охотиться стаей, то тут прямых доказательств нет. Такой вывод в свое время сделал, благодаря чисто внешним факторам. Велоцирапторы — сильные ящеры, которые очень быстро бегают, однако обладают сравнительно малым весом — в пределах от шестидесяти до восьмидесяти килограммов. Мы предполагаем, что когда они охотились на более крупных животных, то нападали всей стаей. Мы находили окаменелости, в которых одно крупное животное — жертва — соседствовало с несколькими скелетами велоцирапторов, видимо, напавших стаей. У велоцирапторов был достаточно большой мозг. Они были умнее большинства других динозавров. — А насколько умнее? — спросил Малкольм. — Это будет зависеть от того, кому из палеонтологов вы зададите этот вопрос, — ответил Грант. — Когда мы пришли к мысли, что динозавры могли быть теплокровными, некоторые стали предполагать, что они были вдобавок достаточно умными. Однако точно этого никто не знает. Выйдя за пределы территории, предназначенной для гостей Парка, они вскоре услышали как стучат генераторы и почувствовали слабый запах бензина. Группа миновала небольшую пальмовую рощу, и перед ними оказалось большое низкое строение из бетонных блоков со стальной крышей. Шум доносился именно оттуда. Они подошли ближе. — Должно быть, это стучит генератор, — предположила Элли. — Огромный генератор, ничего не скажешь, — с удивлением сказал Грант, заглядывая внутрь. На самом деле это была целая электростанция, которая уходила вниз на два этажа. До боли яркие электрические лампочки освещали воющие турбины и бесчисленные трубы, уходящие в землю. — Для курорта это многовато, — сказал Малкольм. — Здесь тока на целый город хватит. — Может, это все для компьютеров нужно? — Может быть. Грант вдруг услышал блеяние. Пройдя несколько метров, он подошел к загону, в котором находилось пятьдесят-шестьдесят коз. — А это зачем? — спросила Элли. — Понятия не имею. — Наверное, они их динозаврам скармливают, — предположил Малкольм. Группа пошла дальше по тропинке, ведущей через густые бамбуковые заросли. Наконец они вышли к двойной ограде из стальной сетки. Поверху, на высоте четырех метров, проходила свернутая спиралями колючая проволока. Около внешней ограды был слышен гул — так гудит электрический ток. Грант заметил, что за оградой растут густые заросли крупных, метра под два, папоротников. Он услышал какое-то гнусавое похрапывание, затем звуки тяжелых шагов, приближающихся к ним. Потом все стихло. — Я ничего не вижу, — прошептал Тим. — Тс-с... Грант ждал. Прошло несколько секунд. В воздухе звенели мухи. Однако видно ничего не было. Элли дотронулась до его плеча и показала рукой на папоротники. Грант увидел, что среди плетей виднеется голова животного. Голова была неподвижна, большая часть ее была скрыта листьями папоротников. На них холодно смотрели два больших темных глаза. Длина головы достигала полуметра с лишним. От острой морды длинный ряд зубов уходил назад к слуховому проходу, ушной раковины у ящера не было. Головой животное напоминало большую ящерицу или даже крокодила. Глаза смотрели не мигая, животное не двигалось. Кожа была голая, блестящая, с рисунком, напоминающим брусчатку. Окрас у животного был такой же, как и у детеныша, которого они видели раньше — желто-коричневый с темновато-красными полосами как и тигра. Грант видел, как очень медленно показалась лапа и раздвинула плети папоротника, закрывающие морду животного. Лапа была сильная, мускулистая, с тремя ловко двигающимися пальцами, которые заканчивались изогнутыми когтями. Гранту вдруг стало холодно и он подумал: — Оно выслеживает нас. Для человека, как и для любого млекопитающего, в охотничьей повадке рептилий была неподдающаяся описанию враждебность. Неудивительно, что люди относятся к рептилиям с каким-то омерзением. Чуждым было все — неподвижность, холодность, даже то, как они двигались. Оказаться рядом с крокодилом или какой-нибудь крупной рептилией означало вдруг вспомнить другую жизнь, другой, исчезнувший мир. Конечно, это животное не знало, что его заметили, что оно... Нападение произошло стремительно, одновременно слева и справа. Хищники преодолели десять метров, которые отделяли их от изгороди, с пугающей быстротой. В глазах Гранта мелькнувшим пятном слились могучие двухметровые тела, прямые хвосты, когтистые лапы, раскрытые пасти, усеянные неровными зубами. Рыча, ящеры неслись вперед, затем рванулись вверх в прыжке. Грант увидел огромные когти на задних лапах, напоминающие кинжалы. Затем они наткнулись на изгородь, и в воздухе одновременно брызнули два снопа белых искр. Злобно шипя, велоцирапторы шлепнулись на землю. Изумленные люди ринулись к изгороди. И только тогда вперед бросился третий ящер. Прыгнув вперед, он врезался в ограду грудью. Тим вскрикнул от ужаса, когда перед ним коротко вспыхнул яркий свет, осыпая его дождем искр. Раздалось глухое рычание, переходящее в шипение, столь характерное для рептилий, и ящеры исчезли в зарослях папоротника, оставив в воздухе слабый запах разложения и облачко едкого дыма. — Вот дьявол, — проговорил Тим. — Вот это скорость, — прошептала Элли. — Охотятся стаей, — сказал Грант в каком-то восторженном оцепенении. — Они инстинктивно подстерегают добычу в засаде. Удивительно... — Я бы их особенно умными не назвал, — заметил Малкольм. По ту сторону ограды, в зарослях пальм, они услышали храп. Из листвы медленно показались несколько голов ящеров. Грант стал считать... три... четыре... пять... Ящеры холодно, не отрываясь наблюдали за людьми. К Гранту подбежал чернокожий человек в комбинезоне. — С вами все в порядке? — Все нормально, — успокоил его Грант. — Сработала сигнализация, — сообщил человек и посмотрел на сетку ограды — помятую и почерневшую. — Они что, напали на вас? — Их было трое. Человек кивнул головой: — Они это постоянно... Бросаются на ограду, получают разряд... Но выводов не делают. — Что же они у вас такие глупые? — пошутил Малкольм. Чернокожий помолчал, потом прищурившись от солнца, произнес: — Скажите спасибо ограде, сеньор, — и отвернулся. Все нападение ящеров, от самого начала до конца не заняло шести секунд. Грант все еще пытался осознать происшедшее. Хищники напали на них с поразительной скоростью — они двигались так, что их не было даже видно. — Да, бегают они быстро, — сказал Малкольм, возвращаясь назад. — Это верно, — отозвался Грант, — быстрее любой современной рептилии. Крокодил-самец может передвигаться очень быстро, но только на очень короткие расстояния — метра на два-три, не дальше. Огромные ящерицы, например полутораметровый дракон Комодо, встречающийся в Индонезии, могут бежать со скоростью сорок восемь километров в час и легко догонять человека. Они постоянно нападают на людей, убивают их. Так вот, я думаю, что они бегают раза в два быстрее. — Скорость гепарда, — согласился Малкольм. — Около ста километров в час. — Точно. — Но обратите внимание, как они срываются с места, — продолжал Малкольм. — Как птицы. — Да. В современном мире только очень небольшие млекопитающие, вроде мангусты, которая может нападать на кобру, обладает такой скоростью. Небольшие млекопитающие и птицы. Например, птица-секретарь, обитающая в Африке и питающаяся змеями, или казуар. Действительно, эта похожая на страуса птица, живущая на Новой Гвинее и обладающая мощными лапами с острыми когтями, когда-то поразила Гранта точно такой же зловещей, смертоносной стремительностью движений, как и сейчас велоцираптор, — Значит, эти велоцирапторы внешне похожи на рептилий. Но двигаются они как птицы — такая же скорость, такая же хитрость хищной птицы. Правильно? — спросил Малкольм. — Да, — ответил Грант. — Я бы сказал, что они представляют собой комбинацию признаков рептилий и птиц. — Вас это удивляет? — Не очень, — ответил Грант. — Примерно к такому выводу уже давно пришли палеонтологи. Когда между двадцатыми и тридцатыми годами прошлого столетия впервые нашли кости гигантских ящеров, ученые считали своим долгом найти их прямых потомков среди существующих видов. Тогда считалось, что полностью вымерших животных не существует, так как Бог не может позволить исчезнуть с лица земли ни одному из своих творений. Со временем от этого заблуждения отказались, и стало ясно, что кости принадлежат действительно вымершим животным. Но каким? В 1842 году Ричард Оуэн, тогда ведущий английский анатом назвал их «Диносауриа», что в переводе с латыни означает «грозные ящерицы». Оуэн допускал, что динозавры сочетали в себе черты ящериц, крокодилов и птиц. В частности, бедренная часть задних лап динозавров была такой же, как у птиц, а не у ящериц. И в отличие от последних многие виды динозавров были прямоходящими. По представлению Оуэна, динозавры были быстрыми, подвижными животными, и такую точку зрения другие ученые разделяли в течение последующих сорока лет. Однако затем были найдены останки действительно огромных ящеров, весивших при жизни не менее сотни тонн, и ученые изменили представление о динозаврах в пользу туповатых, медлительных гигантов, обреченных на вымирание. Так, на смену образу стремительных птиц надолго пришел образ неповоротливых рептилий. И только в последние годы среди некоторых ученых, к которым принадлежал Грант, наметилось возвращение к концепции более подвижных динозавров. В ученых кругах, занимающихся изучением динозавров, Грант слыл радикалом. Однако теперь он видел, что даже его собственные концепции не отражали повадок этих огромных, стремительно двигающихся существ. — Так вот, что я хотел спросить, — продолжал Малкольм. — Насколько убедительно они для вас выглядели? Это на самом деле динозавры? — Думаю, да. — А это скоординированное нападение... — Можно было ожидать, — ответил Грант. — Согласно находкам палеонтологов, стаи велоцирапторов могли успешно нападать на таких крупных динозавров, как тенонтозавр, весивший четыреста килограммов и бегавший со скоростью лошади. Для этого от хищников явно требовались скоординированные действия. — Как они их добивались, не имея языка? — Ну для коллективной охоты язык не нужен, — отозвалась Элли. — Как шимпанзе охотятся? Группа шимпанзе преследует обезьяну и убивает ее. Общение во время охоты при помощи глаз. — А эти динозавры действительно нападали на нас? — Да. — Значит, если бы они смогли, они бы убили нас и съели? — спросил Малкольм. — Думаю, что да. — Я почему спрашиваю, — продолжал Малкольм, — мне когда-то говорили, что крупные хищники, такие, как львы и тигры, не являются прирожденными людоедами. Верно? Такие животные в процессе своей жизни должны узнать, что людей убивать легко. И только после этого они становятся людоедами. — Да, думаю, что это правда, — согласился Грант. — А эти динозавры должны быть еще менее расположены нападать на людей, чем львы и тигры. Ведь они родом из того времени, когда людей, да и других млекопитающих просто не существовало. Бог его знает, что они думают, когда видят нас. А вот о чем я думаю: а может они узнали в процессе своей жизни, что человека убить нетрудно? Они продолжали идти молча. — Как бы там ни было, — сказал наконец Малкольм, — мне очень хочется как можно скорее посмотреть на центр управления Парком.Версия 4.4
— У тебя не возникло каких-нибудь проблем с группой? — поинтересовался Хэммонд. — Нет, — покачал головой Генри Ву. — Никаких проблем не было. — Они приняли твои объяснения? — А почему бы и нет? — пожал плечами Ву. — В общих чертах ведь все ясно. Сложности возникают только в деталях. И именно о них я и хотел сегодня с вами поговорить. Можете расценивать это как чисто эстетический вопрос. Джон Хэммонд наморщил нос, словно уловив какой-то неприятный запах. — Чисто эстетический? — переспросил он. Они стояли в гостиной элегантного домика Хэммонда, расположенного в тени пальм в северной части Парка. В комнате было свежо и уютно, полдюжины мониторов позволяли следить за животными в Парке. Папка с надписью «Развитие животных: версия 4:4», которую принес с собой Ву, лежала на журнальном столике. Хэммонд смотрел на него по-отечески терпеливо. Тридцатитрехлетний Ву вдруг как-то особенно остро ощутил, что он всю свою профессиональную жизнь проработал рядом с Хэммондом, который нанял его сразу после окончания аспирантуры. — Нет, конечно, у меня есть не только эстетические, но и практические соображения, — продолжал Ву. — Мне кажется, что вы все-таки должны учесть мои рекомендации относительно второй фразы. Нам следует перейти к версии 4:4. — Ты не хочешь заменить всех имеющихся животных? — поразился Хэммонд. — Да, хочу. — Но почему? Что в них плохого? — Ничего, — сказал Ву, — если не считать того, что они самые настоящие динозавры. — Так мне именно это и нужно, Генри, — улыбнулся Хэммонд. — И ты мои пожелания выполнил. — Я знаю, — вздохнул Ву. — Но понимаете... Он замялся. Ну как объяснить это Хэммонду? Он фактически ни разу не был на острове. А Ву хотел обратить его внимание на очень неординарные обстоятельства. — Понимаете, — продолжал он, — сейчас, в настоящий момент, почти никто не видел живого динозавра. Никому не известно, как они на самом деле выглядят. — Да... — Мы с вами получили настоящих динозавров, — Ву указал на экраны в комнате, — но по ряду параметров результат меня не удовлетворяет. Они у нас какие-то неубедительные. Я бы мог их усовершенствовать. — В каком смысле? — Во-первых, они слишком быстро двигаются, — ответил Ву. — Людям может показаться странным проворство таких гигантских животных. Я боюсь, посетители решат, что это похоже на кино, которое крутят с повышенной скоростью. — Но, Генри, это же настоящие динозавры! Ты сам говорил... — Да, конечно, — вздохнул Ву. — Но нам нетрудно вывести и других, более домашних... они и двигаться будут помедленней. — Более домашних? — фыркнул Хэммонд. — Домашние динозавры никому не нужны, Генри. Людям хочется увидеть настоящих динозавров! — Как раз об этом я и собирался с вами поговорить, — сказал Ву. — Я не думаю, что им действительно хочется увидеть настоящих динозавров. Они хотят, чтобы динозавры оправдали их ожидания, а это совсем другое дело. Хэммонд нахмурился: — Вы же сами говорили, Джон: это развлекательное предприятие, — продолжал убеждать его Ву. — А развлечения не имеют ничего общего с реальностью. Развлечение — прямая противоположность реальному миру. Хэммонд вздохнул: — Да ладно тебе. Генри! Мы что, устроим сейчас очередную дискуссию на отвлеченные темы? Ты же знаешь, я не люблю усложнять... Динозавры, которых мы вывели, реальны и... — Реальны, да не совсем, — возразил Ву. Расхаживая взад и вперед по комнате, он указал на экраны мониторов. — Мне кажется, мы не должны себя обманывать. Мы здесь не воскресили прошлое. Оно ушло безвозвратно. Мы занимались тем, что воссоздали, реконструировали прошлое... по крайней мере, какой-то его вариант. И я хочу вас убедить в том, что мы можем сделать его еще лучше. — Лучше, чем оно было в реальности? — А почему бы и нет? — сказал Ву. — В конце концов, эти животные уже модифицированы. Мы ввели им специальные гены, чтобы их можно было запатентовать. И, кроме того, сделали ящеров лизин-зависимыми. Да и к тому же всеми силами попытались ускорить их рост и взросление. Хэммонд передернул плечами. — Это было неизбежно. Мы не хотели ждать. У нас есть инвесторы, с которыми надо считаться. — Безусловно. Но почему мы должны останавливаться на полпути? Почему бы нам не пойти дальше и не создать такого динозавра, какого бы нам хотелось видеть? Пусть это будет новая версия: более медлительный, более послушный ящер. Хэммонд нахмурился: — Но тогда динозавры не будут настоящими. — А они и сейчас ненастоящие, — сказал Ву. — Именно это я и пытаюсь вам объяснить. Здесь этим и не пахнет. Ву беспомощно пожал плечами. Он видел, что ему никак не удается пробить стену непонимания. Хэммонд никогда не вникал в тонкости, а в них-то и была вся суть! Как втолковать Хэммонду, что в ДНК были разрывы, выпадение фрагментов, нарушение последовательности и их нужно было заполнить? Ву старался действовать как можно точнее, но в некоторых случаях все равно приходилось двигаться вслепую. ДНК динозавров напоминала старую, подретушированную фотографию: в принципе все то же, что и в оригинале, но кое-какие детали восстановлены и оттенены, а в результате... — Ладно, Генри, — Хэммонд положил Ву руку на плечо. — Не обижайся, но, по-моему, у тебя мандраж. Ты столько времени напряженно работал и проделал чертову уйму работы — чертову уйму! — и наконец настала пора показать людям, что тебе удалось сделать. Вполне понятно, что ты нервничаешь. И тебя посещают некоторые сомнения. Но я убежден. Генри, мир будет вполне удовлетворен. Вполне! Хэммонд говорил и одновременно увлекал его к двери. — Но, Джон! — воскликнул Ву. — Вспомните, как мы в восемьдесят седьмом году начали разрабатывать систему содержания животных! Тогда у нас еще не было подросших ящеров, и приходилось предугадывать, что нам понадобится. Мы заказали большие электрошокеры, зарешеченные автомобили, ружья, стреляющие металлической сеткой, по которой проходит ток высокого напряжения. Все готовилось специально по нашему заказу. Теперь у нас есть целая куча приспособлений, но все они оказались слишком нерасторопными по сравнению с этими зверюгами. Нам надо исправить ситуацию. Вам известно, что Малдун хочет заполучить военное снаряжение: управляемые ракеты и лазерные прицелы? — Не впутывай сюда Малдуна, — сказал Хэммонд. — Я совершенно не волнуюсь. Это ведь просто зоопарк, Генри. Зазвонил телефон, и Хэммонд снял трубку. Ву отчаянно пытался придумать, как бы убедить босса. Но все дело было в том, что по прошествии пяти долгих лет создание Парка юрского периода близилось к своему завершению и Джон Хэммонд больше не желал слушать своего подчиненного. А ведь было время, когда Хэммонд слушал Ву очень внимательно. Особенно в самом начале их совместной деятельности. Генри Ву, двадцативосьмилетный аспирант, работал тогда над диссертацией в Стэнфорде, в лаборатории Нормана Эфертона. Смерть Эфертона повергла всех в смятение и в траур: никто не знал, как будет теперь обстоять дело с субсидированием докторских программ. Все повисло в воздухе, и люди очень беспокоились за свою профессиональную судьбу. Через две недели после похорон Джон Хэммонд пришел к Ву. В лаборатории все знали, что Эфертон был как-то связан с Хэммондом, однако подробности никому не были известны. И вдруг Хэммонд обратился к Ву с такой прямотой, которую Ву не мог забыть. — Норман мне всегда говорил, что вы лучший генетик в лаборатории, — заявил Хэммонд. — И каковы теперь ваши планы? — Не знаю. Продолжать исследования... — Вы хотели бы получить работу в университете? — Да. — Напрасно, — торопливо проговорил Хэммонд. — По крайней мере, если вы цените свой талант. Ву удивленно заморгал. — Но почему? — Давайте смотреть фактам в лицо, — принялся объяснять Хэммонд. — Университеты больше не являются интеллектуальными центрами нашей страны. Сама эта идея абсурдна! Университеты — это ведь тихая заводь. Да-да, не делайте удивленные глаза. Я не говорю ничего такого, что вам не было бы известно. Со второй мировой войны все действительно важные открытия выходят из частных лабораторий. Лазер, транзистор, вакцина против полиомиелита, микросхемы, голография, персональные компьютеры, томографы, работающие с магнитным резонансом или с рентгеновским излучением, — этот список можно продолжать и продолжать. В университетах подобных открытий сейчас просто не делают. Не делают уже лет сорок! Если вы хотите заниматься серьезными исследованиями в области компьютерной техники или генетики, вы не должны идти в университет. Бог с вами! Какой университет?! Ву буквально лишился дара речи. — Боже правый, — продолжал Хэммонд, — сколько вам придется преодолеть трудностей прежде, чем начать новый проект. Сколько заполнить анкет, получить подписей, сколько написать запросов на гранты! А управляющие комитеты?! А руководители отделов?! А финансовые комиссии универстета?! Где взять лишнюю рабочую комнату? Как раздобыть дополнительных ассистентов, если они вам понадобятся? Сколько все это займет времени? Блестящий ученый не может тратить свое драгоценное время на всякие дурацкие анкеты и комитеты. Жизнь слишком коротка, а ДНК, наоборот, длинна. Вы же хотите оставить свой след в науке? Если вы хотите сделать что-нибудь стоящее, держитесь подальше от университетов. В те дни Ву отчаянно желал оставить след в науке. Поэтому он трепетно внимал каждому слову Джона Хэммонда. — Я говорю о работе, — по-прежнему наседал на Ву Хэммонд. — О настоящем деле. Что нужно ученому для успешной работы? Ему нужны время и деньги. Я предлагаю вам пятилетний контракт и финансирование порядка десяти миллионов долларов в год. Пятьдесят миллионов долларов, причем никто не будет вам указывать, как их тратить. Вы сами будете это решать. А все остальные — прочь с дороги! Это было так потрясающе, что казалось сказкой. Ву долго молчал. Потом наконец спросил: — В обмен на что? — На то, что вы совершите прорыв в невозможное, — ответил Хэммонд. — И попытаетесь сделать то, что, скорее всего, сделать невозможно. — А о чем идет речь? — Я не могу сообщить вам подробностей, но в принципе речь идет о клонировании рептилий. — Я не считаю это невозможным, — сказал Ву. — С рептилиями иметь дело проще, чем с млекопитающими. Клонирование займет, очевидно, лет десять — пятнадцать, не больше, если учесть, что генетика постоянно развивается. — У меня всего пять лет, — сказал Хэммонд. — И куча денег, которые я дам тому, кто попытается совершить этот прорыв сейчас. — А результаты работы можно будет опубликовать? — В конечном итоге да. — Но не сразу? — Нет. — Однако в конечном итоге да? — еще раз уточнил Ву, явно упирая на этот пункт. Хэммонд рассмеялся. — Не беспокойтесь. Если исследования увенчаются успехом, весь мир узнает о том, что вы сделали. Это я вам обещаю. И вот теперь, похоже, мир действительно узнает, — подумал Ву. Пять лет напряженных, нечеловеческих усилий — и через год Парк откроется для публики. Разумеется, не все за эти годы было так, как обещал Хэммонд. В ряде случаев Ву указывали, как ему следует поступить, и порой на него оказывалось ужасное давление. Да и направление работы изменилось: теперь речь шла не о клонировании рептилий, а о клонировании птиц (поскольку стало уже понятно, что динозавры очень близки к птицам). Что было совсем другой задачей. Гораздо более трудной. Вдобавок в последние два года Ву пришлось в основном выполнять роль администратора, контролируя работу исследователей и работая с банком данных о генных последовательностях. Административную работу Ву не любил. И вовсе не стремился к ней. Однако в конце концов усилия Ву увенчались успехом. Он сделал то, что, по всеобщему мнению, сделать было невозможно... по крайней мере, за такое короткое время. И Генри Ву считал, что опыт и достижения дают ему какое-то право голоса. Но вместо этого его влияние уменьшалось с каждым днем. Динозавры уже существовали. Техника их получения была отработана настолько, что стала рутиной. Методика была доведена до совершенства. И Джон Хэммонд больше не нуждался в услугах Генри Ву. — Это было бы прекрасно, — произнес в телефонную трубку Хэммонд. Потом немного послушал, что ему говорят в ответ, и улыбнулся, посмотрев на Ву — Прекрасно. Да-да. Прекрасно. Хэммонд повесил трубку. — На чем мы остановились. Генри? — Мы говорили о второй фазе, — напомнил Ву — Ах, да... Но мы же это уже обсуждали. Генри... — Я знаю, но вы не осознаете... — Извини меня. Генри, — перебил его Хэммонд, в голосе которого зазвучали нетерпеливые нотки. — Я все осознаю. И я буду с тобой откровенен. Генри. По-моему, у нас нет никаких оснований для того, чтобы пытаться улучшить реальность. Каждое изменение в геноме[78] было вызвано либо необходимостью, либо какими-нибудь юридическими требованиями. В дальнейшем мы можем производить измерения, чтобы повысить устойчивость животных к болезням или в других целях. Но я не думаю, что мы должны стремиться улучшить реальность просто потому, что так вроде бы будет лучше. У нас в Парке обитают настоящие динозавры. Это именно то, что люди хотят увидеть. И они должны их увидеть! Это наш долг, Генри. Так будет честно. Генри. По-прежнему улыбаясь, Хэммонд открыл перед Ву дверь, давая понять, что пора уходить.Контрольный пост
Раздосадованный Грант посмотрел на экраны мониторов в темном помещении центрального поста. Грант не любил компьютеры. Он знал, что это старомодно, современный исследователь должен рассуждать по-другому, но ему было наплевать. Кое-кто из парней, работавших на него, обожал компьютеры и общался с ними на равных, как с людьми. Грант же ничего подобного не чувствовал. Компьютеры всегда казались ему чем-то совершенно чуждыми, загадочными, таинственными машинами. Даже фундаментальное различие между операционной системой и прикладной программой приводило его в смятение и отчаяние, он словно попадал в чужую страну, в географии которой он никак не мог разобраться. Однако Дженнаро, замечал Грант, не ощущал дискомфорта, да и Малкольм чувствовал себя в своей стихии, работая на компьютере; он посапывал носом, словно ищейка, взявшая след. — Интересуетесь системой контроля? — спросил, поворачиваясь в кресле, дежуривший на центральном посту Джон Арнольд. Главный инженер был худым, нервным мужчиной лет сорока пяти, который непрерывно курил одну сигарету за другой. Он покосился на коллег, сидевших в комнате. — У нас невероятно надежная система контроля, — заявил Арнольд и закурил очередную сигарету. — Например? — поинтересовался Дженнаро. — Например, слежение за ящерами. — Арнольд нажал клавишу, и на висящую на стене карту, закрытую стеклом, наложилась сетка ломаных линий. — Это наш молодой Т-рекс. Маленький рекс. Здесь воспроизведены все его перемещения по Парку за последние четыре часа. — Арнольд еще раз нажал клавишу. — А вот то, что было вчера. — Очередное нажатие на клавишу. — А это — позавчера. Линии наслаивались друг на друга, напоминая детские каракули. Но все каракули были сосредоточены в одном месте, на юго-восточном берегу лагуны. — Вы видите, у него есть своя территория, — сказал Арнольд. — Он молодой, поэтому предпочитает держаться возле воды. И подальше от взрослого тиранозавра. Если сравнить перемещения большого и маленького тиранозавров, станет понятно, что их пути никогда не пересекаются. — А где сейчас большой рекc? — спросил Джениаро. Арнольд нажал другую клавишу. Сетка исчезла, зато на полях к северо-западу от лагуны появилось светящееся пятно с условным цифровым обозначением. — Он здесь. — А маленький тиранозавр? — Черт, да я сейчас вам покажу всех животных в Парке! — воскликнул Арнольд. Карта начала зажигаться, будто рождественская елка, одновременно вспыхивала не одна дюжина световых пятен, каждое было снабжено своим номером. — Вот где находятся в данную минуту все двести тридцать восемь ящеров. — Ас какой точностью это показано? — С точностью до полутора метров. — Арнольд затянулся сигаретой. — Давайте сделаем так: вы проедетесь по Парку на машине и сами убедитесь в том, что животные на своих местах — точь-в-точь как показано на карте. — А как часто выясняется их местонахождение? — Каждые тридцать секунд. — Что ж, это впечатляет, — сказал Дженнаро. — А каким образом удается этого достичь? — У нас по всему Парку установлены датчики, — пояснил Арнольд. — Большинство из них передают информацию по проводам, а некоторые — по радио. Естественно, датчики не могут сказать, о каком виде ящеров идет речь в том или ином случае, но у нас есть система распознавания видеообразов. И даже если мы не смотрим на монитор, это делает за нас компьютер. Он проверяет местонахождение каждого динозавра. — А компьютер никогда не ошибается? — Только когда дело касается малышей. Он может их порой перепутать — образы слишком малы. Но нас это не волнует. Малыши почти всегда держатся около взрослых. Ну и потом есть же разбивка по размерам. — А это что такое? — Раз в пятнадцать минут компьютер разделяет по размерам животных всех категорий, — сказал Арнольд. — Вот так.— То, что вы здесь видите, — продолжал Арнольд, — это результат отдельной системы подсчета. Он не основан на системе слежения. Это как бы свежий взгляд. Основная идея состоит в том, что компьютер не может ошибиться, поскольку он сравнивает два разных способа получения информации. И если животное исчезнет, мы уже через пять минут будем об этом знать. — Понятно, — протянул Малкольм. — А это когда-нибудь подвергалось проверке? — Ну, в некотором смысле да, — сказал Арнольд. — У нас погибло несколько видов животных. Отнелия запуталась в ветвях дерева и погибла от удушья. Один из стегозавров умер от желудочно-кишечного заболевания, которым до сих пор страдают ящеры. Гипсилофодонт упал и сломал себе шею. И в каждом случае, как только животное переставало двигаться, поступление цифровых данных прекращалось, и компьютер подавал сигнал тревоги. — Не позже, чем через пять минут. — Да. Грант сказал: — А что это за цифры в правой колонке? — Номер версии. Самые последние ящеры — это версия 4.1 или 4.3. Сейчас мы собираемся приступить к производству версии 4.4. — Номер версии? Это что, программное обеспечение? Новые модификации? — Ну, в общем, да, — кивнул Арнольд. — В каком-то смысле это можно назвать программным обеспечением. Как только мы обнаруживаем изъян в ДНК, ребята из лаборатории доктора Ву приступают к работе над новой версией. Идея нумеровать живые существа, словно мягкие компьютерные диски, модернизировать и подправлять их смутила Гранта. Он даже не мог объяснить почему — сама эта мысль была слишком новой и смелой, — однако он инстинктивно чувствовал какое-то отторжение. В конце концов, это все-таки живые существа... Арнольд, очевидно, обратил внимание на выражение его лица, потому что сказал: — Послушайте, доктор Грант, вам не следует обольщаться на счет этих тварей. Очень важно помнить, что они созданы искусственно. Созданы человеком. И тут могут быть разные технические дефекты. И как только мы их обнаружим, сотрудники доктора Ву должны приступить к разработке новой версии. А нам необходимо отслеживать каждый шаг уже имеющейся версии. — Да-да, конечно! — нетерпеливо воскликнул Малкольм. — Но давайте вернемся к системе подсчета. Насколько я понимаю, все подсчеты базируются на показаниях датчиков движения? — Да. — А датчики установлены по всему Парку? — Они позволяют просматривать девяносто два процента территории, — сказал Арнольд. — Мы не можем ими воспользоваться только в некоторых местах. К примеру, на реке, протекающей в джунглях, поскольку она очень бурная, и поднимающиеся над поверхностью воды испарения мешают работе датчиков. Но практически во всех других местах датчики установлены. И если компьютер обнаруживает, что ящер зашел в непросматриваемую зону, он это запоминает и ждет, когда животное оттуда выйдет. Если же оно не появляется, компьютер подает сигнал тревоги. — Так, теперь вот еще что... — сказал Малкольм. — У нас в таблице указано сорок девять прокомпсогнатид. А если бы я заподозрил, что не все они принадлежат к данной разновидности? Как бы вы мне доказали, что я не прав? — Двумя способами, — принялся объяснять Арнольд. — Прежде всего я бы сравнил его перемещения с перемещениями других компи. Они стадные животные и всегда ходят вместе. В Парке у нас два таких стада. Так что интересующие нас особи должны быть либо в стаде. А, либо в стаде Б. — Да, но... — А второй способ непосредственно визуальный, — продолжал, не слушая возражений, Арнольд. Он нажал несколько клавиш, и на одном их мониторов замелькали изображения компи, с первого по сорок девятый номер. — Эти картинки... — Представляют собой идентификационные образы. Причем это самые свежие данные. За последние пять минут. — Значит, вы можете увидеть всех ящеров? — Да. Я в любой момент могу посмотреть на животных. — А что вы скажете обусловиях их содержания? — поинтересовался Дженнаро. — Они могут браться из заповедника? — Никоим образом, — заверил его Арнольд. — Это дорогие животные, мистер Дженнаро. И мы очень хорошо о них заботимся. Существует множество заграждений. Во-первых, рвы с водой. — Он нажал клавишу, и карта покрылась сеткой оранжевых линий. — Эти рвы не бывают глубже полуметра, они заполнены водой. Для особенно крупных животных рвы могут быть глубиной до девяти метров. Во-вторых, есть колючая проволока, по которой пропущен электрический ток. — На карте засветились ярко-красные линии. — У нас восемьдесят километров заграждений высотой три с половиной метра, в том числе тридцать пять километров вдоль берега острова. И все заграждения под напряжением десять тысяч вольт. Ящеры быстро соображают, что к ним не следует подходить близко. — Ну а если кто-нибудь все-таки выберется? — спросил Дженнаро. Арнольд фыркнул и погасил окурок. — Ну, чисто гипотетически, — настаивал Дженнаро. — Предположим, что это случится... Малдун откашлялся, прочищая горло. — Мы пойдем в Парк и водворим животное на место, — сказал он. — Для этого существует масса способов: электрошок, сети под высоким напряжением, транквилизаторы. Все это не смертельно, потому что, как уже сказал мистер Арнольд, ящеры — очень дорогие животные. Дженнаро кивнул: — А если динозавр покинет остров? — Он умрет в течение суток, — сказал Арнольд. — Это специально выведенные животные. Они не могут выжить вне заповедника. — А что насчет системы контроля? — поинтересовался Дженнаро. — Сквозь нее можно прорваться? Арнольд покачал головой. — Система непробиваема. Компьютер существует совершенно автономно. У него автономное питание, запасное питание тоже автономное. Система не сообщается с внешним миром, поэтому на нее нельзя повлиять извне. Безопасность гарантирована. Наступила пауза. Арнольд запыхтел сигаретой. — Чертовски надежная система, — пробормотал он. — Будь я проклят, надежнее ничего не может быть. — Но тогда, — сказал Малкольм, — раз ваша система так хорошо работает, значит, никаких проблем нет? — У нас море проблем, — ответил Арнольд, приподнимая бровь. — Но это не имеет отношения к тому, что вас беспокоит. Насколько я понимаю, вы опасаетесь, что животные удерут с острова, переберутся на материк и устроят там веселую жизнь. Нас же это ничуть не тревожит. Ящеры кажутся нам созданиями весьма хрупкими и нежными. Их вернули в мир, в корне отличающийся от того, который они покинули шестьдесят пять миллионов лет назад, они не адаптированы к новым условиям. Нам приходится очень тщательно заботиться о них. — Поймите, — продолжал Арнольд, — люди сотни лет держат в зоопарках млекопитающих и рептилий. И прекрасно знают, как ухаживать за слонами или крокодилами. Но до нас никто не пытался ухаживать за динозаврами. Это новые животные. И мы просто не ведаем, как это делать. Самая серьезная проблема — это болезни наших животных. — Болезни? — внезапно встревожился Дженнаро. — А посетители не могут заразиться? Арнольд опять фыркнул: — Вы когда-нибудь подхватывали простуду, заразившись от крокодила в зоопарке, мистер Дженнаро? Работников зоопарка это абсолютно не тревожит. И нас тоже. Нас тревожит то, что животные могут умереть от болезней или заразить своих сородичей. Однако и на этот счет у нас разработаны специальные программы. Хотите посмотреть медицинскую карту большого тиранозавра? А его прививочную карту? А стоматологическую? Это нечто... вам следовало бы полюбоваться, как ветеринары чистят его громадные клыки, чтобы у бедняжки не портились зубки... — Только не сейчас! — воскликнул Дженнаро, — А что вы скажете о механических системах? — Вы имеете в виду маршруты? — уточнил Арнольд. — Маршруты? — пронзительно поглядел на него Грант. — Пока еще ни один маршрут не готов, — принялся объяснять Арнольд. — У нас планируется маршрут по реке Джунглей, где суда идут по подводным направляющим, Будет еще маршрут к летающим ящерам, но пока пользоваться им нельзя. К открытию Парка мы подготовим основной маршрут — тот, по которому вы через несколько минут поедете. Остальные будут введены в действие по линии номер шесть, через двенадцать месяцев после открытия. — Погодите минутку, — перебил его Грант. — У вас что, будут маршруты, как в увеселительном парке? Арнольд сказал: — Это не увеселительный, а зоологический парк. У нас планируются экскурсии в различные его уголки, и мы называем это «маршрутами». Вот и все. Грант нахмурился. Его снова охватило беспокойство. Ему пришлась не по вкусу идея, что динозавров будут использовать для увеселения публики. А Малкольм продолжал задавать вопросы: — Вы можете отсюда, из этой комнаты, управлять всем Парком? — Да, — кивнул Арнольд. — Если придется, я могу справиться даже в одиночку. Тут все автоматизировано. Компьютер может сам выследить животных, накормить их и заполнить поилки водой, которую не нужно будет менять в течение сорока восьми часов. — Эту систему спроектировал мистер Недри? — спросил Малхольм. Деннис Недри сидел за терминалом в дальнем углу комнаты, сосал леденец и стучал по клавишам. — Да, это так, — подтвердил Недри, не поднимая глаз. — Это потрясающая система, — с гордостью вставил Арнольд. — Верно, — с отсутствующим видом откликнулся Недри. — Осталось только доработать пару мелких деталей. — Ладно, — сказал Арнольд. — Нам пора отправляться в путь, так что если у вас больше нет вопросов... — Вообще-то есть один, — сказал Малкольм. — Это меня интересует как исследователя. Вы нам продемонстрировали, что можете отследить перемещения прокомпсогнатид и воспроизвести на дисплее изображение каждой отдельной особи. А можно ли произвести какое-нибудь групповое исследование? Например, измерить их или сделать еще что-нибудь в этом же роде... Скажем, если бы мне вдруг пришло в голову поинтересоваться их ростом или весом, или... Арнольд, не дослушав, нажал несколько клавиш. — Все это можно сделать и очень быстро, — сказал Арнольд. — Компьютер получает данные с видеозаписи, и вот как это выглядит. Перед вами нормальное распределение Пуассона для популяции животных. Оно показывает, что большинство животных по размеру мало отличаются от среднего значения, и лишь некоторые бывают больше или меньше всех остальных. Это нам и демонстрируют хвосты кривой.ВСЕГО ЖИВОТНЫХ 238
Вы ожидали именно такого распределения? — уточнил Малкольм. — Да. В любой здоровой биологической популяции существует подобное распределение. Ну, ладно, — добавил Арнольд, закуривая очередную сигарету, — у вас есть еще вопросы? — Нет, — покачал головой Малкольм. — Я выяснил все, что мне хотелось узнать. Идя к выходу, Дженнаро произнес: — По-моему, это отличная система, я ума не приложу, как бы животные могли выбраться с этого острова. — Неужели? — поднял брови Малкольм. — А я считал, что это ясно как день. — Погодите, — опешил Дженнаро. — Вы думаете, что животные могут отсюда выбраться? — Я не думаю, а знаю. — Но как? — воскликнул Дженнаро. — Вы же сами видели. Они могут сосчитать всех ящеров. Могут на всех посмотреть. Они постоянно в курсе их перемещений. Как же динозаврам удастся убежать? Малкольм улыбнулся. — Элементарно, — сказал он. — Это все в рамках ваших допущений. — Ваших допущений? — повторил, нахмурившись, Дженнаро. — Да, — кивнул Малкольм. — Ну посудите сами. Ученые и лаборанты попытались создать в Парке юрского периода новый, полноценный биологический мир, это была их главная цель. А ученые, сидящие на контрольном пункте, ожидают увидеть естественный мир. Вспомните график, который они нам показали. Хотя если даже на минуту задуматься, станет понятно, что нормальное распределение среди животных на этом острове должно было бы вызвать крайнее беспокойство. — Вы полагаете? — Да. Вспомните, что говорил нам недавно доктор Ву, и вы со мной согласитесь, что такого графика не может быть. — Но почему? — никак не понимал Дженнаро. — Потому что речь шла о графике для нормальной биологической популяции. А в Парке юрского периода этого как раз нет! Парк юрского периода — не реальный мир. Он задуман как контролируемый мир, который только с виду напоминает реальный. В этом смысле он настоящий парк, имеющий много общего с японским классическим садом. Искусственная природа может казаться даже более естественной, чем настоящая. — Боюсь, что вы меня совсем запутали, — раздосадованно сказал Дженнаро. — Я уверен, что путешествие вам многое разъяснит, — ответил Малкольм.
Путешествие
— Сюда, пожалуйста, все сюда! — сказал Эд Реджис. Стоявшая рядом с ним женщина раздавала пробковые шлемы с надписью «Парк юрского периода» и маленькие синие эмблемы с изображением динозавра. Из подземного гаража, расположенного под Центром для гостей выехала цепочка вездеходов «тойота». Машины подъезжали бесшумно, водителей ни в одной не было. Двое негров в униформах-сафари открывали двери перед пассажирами. — В каждую машину могут сесть от двух до четырех пассажиров, от двух до четырех пассажиров, — говорил голос, записанный на магнитофонную пленку. — Детям до десяти лет разрешается ехать только в сопровождении взрослых. В каждую машину могут сесть от двух до четырех пассажиров... Тим глядел, как Грант, Сэттлер и Малкольм залезают в первый вездеход, вместе с ними туда сел и адвокат Дженнаро. Тим перевел взгляд на Лекси, которая пыталась засунуть в перчатку сжатый кулак. Указав на первую машину, Тим спросил: — А мне можно с ними? — Я боюсь, им нужно кое-что обсудить, — сказал Эд Реджис. — Некоторые технические подробности. — А меня очень интересуют технические подробности, — заявил Тим. — Так что я лучше поеду с ними. — Ну, ты и так сможешь услышать, о чем они говорят, — успокоил его Реджис. — У нас между машинами постоянная радиосвязь. Подъехала вторая машина. Тим и Лекси залезли внутрь, Эд Реджис последовал за ними. — Это электромобили, — пояснил Реджис. — Питание подводится от подземного кабеля. Тим был рад, что он сидит на переднем сиденье, ведь перед ним на щитке было два компьютерных экрана и нечто, напоминавшее с виду проигрыватель для компакт-дисков. Это оказался проигрыватель с лазерных дисков, подключенный к компьютеру. Еще Тим увидел в машине «Уоки-Токи» и радиопередатчик. На крыше были установлены две антенны, а в «бардачке» лежали какие-то защитные очки. Чернокожие служители закрыли двери электромобиля. Он загудел и двинулся с места. Ехавшие впереди Дженнаро и трое ученых взволнованно разговаривали, показывая куда-то руками. Эд Реджис предложил: — Давайте послушаем, о чем они говорят. И включил рацию. — Я не понимаю, какого черта вы тут делаете! — это говорил Дженнаро. Он был, судя по голосу, ужасно сердит. — А я, наоборот, прекрасно понимаю, почему меня сюда прислали, — ответил Малкольм. — Вас прислали для того, чтобы вы помогли мне советом, а не устраивали какие-то проклятые головоломки. Мне принадлежат пять процентов акций этой компании, и я чувствую себя обязанным убедиться, что Хэммонд тщательно выполнил свою работу. И вдруг вы притаскиваетесь сюда и... Эд Реджис нажал на кнопку и сказал: — Чтобы не загрязнять окружающую среду, в Парке юрского периода используются легковые электромобили, изготовленные специально для нас в Осаке фирмой «Тойота». Мы надеемся, что в будущем нам удастся ездить прямо среди животных — как это бывает в африканских заповедниках. Ну, а пока что сядьте поудобнее и наслаждайтесь нашим путешествием. Эд сделал паузу и добавил: — Кстати, мы тут, сзади, вас слышим. — О Господи! — воскликнул Дженнаро. — Я хочу поговорить свободно! Я не просил этих проклятых детей являться сюда... Эд Реджис умиротворяюще улыбнулся и нажал другую кнопку. — Ну, что... представление начинается? Они услышали ликующие звуки труб, и на экранах, расположенных в машине, загорелась надпись: «Добро пожаловать в Парк юрского периода!» Звонкий голос сказал: — Добро пожаловать в Парк юрского периода! Вы попадаете сейчас в навеки утраченное доисторическое прошлое, в мир исполинских животных, которые давным-давно исчезли с лица земли и которых вам сейчас посчастливится впервые увидеть. — Это Ричард Кайли, — пояснил Эд Реджис. — Мы не жалели денег. Электромобиль въехал в пальмовую рощу, деревья были невысокими, с толстыми стволами. Ричард Кайли продолжал: — Прежде всего обратите внимание на удивительный растительный мир, окружающий вас. Деревья справа и слева от вас называются цикадами, это доисторические предшественники пальмового дерева. Цикады были любимой пищей динозавров. Еще вы можете здесь увидеть деревья, которые называются беннетиталеании и гинкго. В мире динозавров росли и более современные деревья, такие как сосна, пихта и болотный кипарис. Вы их тоже увидите в нашем Парке. Электромобиль медленно ехал среди деревьев. Тим обратил внимание на то, что заграждения и стены были замаскированы зеленью: создатели Парка явно стремились усилить впечатление, будто экскурсия проводится в настоящих джунглях. — По нашим представлениям мир динозавров, — продолжал рассказывать Ричард Кайли. — это мир сугубо вегетарианский, мы всегда воображаем себе, что динозавры буквально прогрызали себе дорогу по гигантским заболоченным лесам юрского и мелового периодов сотни миллионов лет тому назад. Однако большинство динозавров не были такими огромными, как думают люди. Самые маленькие динозавры были не больше по своей величине пони. Сначала мы посетим этих некрупных животных, которых называют гипсилофодонтами. Если вы сейчас посмотрите налево, вы можете их увидеть. Все дружно посмотрели налево. Машина остановилась на пологом склоне, где листва была не такой густой и открывался вид на восток. У подножья поросших лесом холмов желтел луг, трава достигала метровой высоты. Динозавров нигде не было видно. — Ну, где же они? — воскликнула Лекси. Тим посмотрел на щиток. Лампочки радиопередатчика мигали, лазерный проигрыватель тихо жужжал. Очевидно, компакт-диск управлялся автоматически. Тим догадался, что вероятно, экраны в машинах контролируются теми же датчиками движения, которые следят за перемещениями динозавров. На экранах теперь появились изображения гипсилофодонтов и кое-какие данные о них. Голос сказал: — Гипсилофодонты были этакими газелями в мире динозавров: маленькие, быстрые животные, которые некогда водились буквально везде, от Англии до Центральной Азии и Северной Америки. Мы думаем, эти животные так благоденствовали, поскольку обладали более приспособленными для пережевывания растений челюстями и зубами, нежели другие их современники. И действительно, само название «гипсилофодонт» означает «зубы с острыми краями», а это характерная особенность самозатачивающихся зубов данного вида животных. Этих динозавров можно увидеть, если посмотреть прямо перед собой на равнину, и еще, вполне вероятно, кто-то из них сидит на дереве. — На дереве? — изумилась Лекси. — Динозавр сидит на дереве? Тим тоже изумленно смотрел в бинокль. — Посмотри направо, — сказал он. — Вон там, примерно посередине большого зеленого ствола... В кружеве теней, отбрасываемых листьями, на ветке неподвижно стоял темно-зеленый зверек размером с обезьяну-бабуина. Он напоминал ящерицу, вставшую на задние лапки. Удерживать равновесие зверьку помогал длинный хвост, свисавший вниз. — Это отнелия, — сказал Тим. — Маленькие зверьки, которых вы видите, называются отнелии, — вновь зазвучал голос экскурсовода. — Они получили свое название в честь жившего в девятнадцатом веке охотника за динозаврами Отнеля Марша. Тим заметил еще двух животных, они сидели на том же дереве, только повыше. Все отнелии были одинаковой величины. И все сохраняли полную неподвижность. — Тоска зеленая, — недовольно протянула Лекси. — Они же ничего не делают. — Самое большое стадо этих животных обитает в траве на равнине, внизу, — продолжал голос. — Мы можем привлечь их внимание, если воспроизведем брачный призыв этих животных. Из громкоговорителя на заборе раздался какой-то протяжный носовой звук, похожий на крик диких гусей. По левую руку от посетителей из травы вдруг высунулась одна за другой шесть ящеричных головок. Это было очень комично, и Тим расхохотался. Головки исчезли. Из громкоговорителя снова раздался крик, и снова головки высунулись из травы — опять-таки одна за другой, в той же последовательности. Столь точное повторение изумляло. — Гипсилофодонты не особенно умные животные, — объяснил голос. — По уровню интеллекта их можно сравнить с коровой. Головы были тускло-зеленого цвета, по длинной шее тянулись вниз цепочка темно-коричневых и черных пятен. Тим решил, что, судя по размерам головы, тело животного должно достигать в длину метра полтора, примерно как у оленя. Некоторые гипсилофодонты жевали траву, прилежно работая челюстями. Потом вдруг один из динозавров поднял лапу и почесал голову, у него было пять пальцев. Этот жест придал ему весьма глубокомысленный вид. — Если вы увидите, как они чешутся, не удивляйтесь: у них кожный зуд. Ученые-ветеринары, работающие в Парке юрского периода, считают, что это может быть либо грибок, либо аллергия. Но наверняка пока сказать ничего не могут. Все-таки мы впервые в истории изучаем живых динозавров. Внезапно заработал мотор электромобиля, раздалось скрежетание. От неожиданности стадо гипсилофодонтов подскочило в воздух и помчалось по траве, словно кенгуру; в ярких лучах послеполуденного солнца отчетливо виднелись их тела, массивные задние ноги и длинные хвосты. Всего несколько прыжков — и гипсилофодонты скрылись вдали. — Ну а сейчас, понаблюдав за этими удивительными травоядными, мы поедем туда, где водятся более крупные динозавры. Гораздо более крупные. И электромобиль поехал дальше вперед, пересекая Парк юрского периода в южном направлении.Контрольный пост
— Съемники барахлят, — сказал сидевший в темной комнате Джон Арнольд. — Пошлите электрика, пусть проверит электромобили ББ-4 и ББ-5, как только они вернутся с экскурсии. — Хорошо, мистер Арнольд, — послышался голос из приемника. — Да это все пустяки! — воскликнул Хэммонд, входя в комнату. Выглянув в окно, он увидел, два электромобиля, которые ехали по Парку на юг. Малдун стоял в углу и молча наблюдал за происходящим. Арнольд отодвинул свой стул от главного пульта управления. — Пустяков здесь не бывает, мистер Хэммонд, — возразил он и закурил очередную сигарету. И без того постоянно нервничавший, Арнольд был сейчас как натянутая струна. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что посетители по Парку едут впервые. Вообще-то Арнольд и его сотрудники редко ходили в парк. Иногда туда наведывался лишь ветеринар Хардинг. Ну, и люди, ухаживавшие за животными, ходили в домики, где хранился корм. Но в основном за Парком велось наблюдение с контрольного поста, и теперь, когда в Парке появились первые посетители, у Арнольда была сотня разных поводов для беспокойства. Джон Арнольд был системным программистом и работал над созданием подводной лодки с ракетами «Полларис» в конце шестидесятых годов, однако потом у него родился первый ребенок, и производство оружия стало вдруг ему отвратительно. Тем временем Дисней начал создавать свои увеселительные парки на основе сложных технологий, и туда набирали людей из аэрокосмической промышленности. Арнольд помогал построить «Дисней-уорлд» в Орландо и участвовал в создании больших парков — «Волшебной горы» в Калифорнии, «Американской старины» в Вирджинии и «Астромира» в Хьюстоне. Постоянная работа в парках исказила мировосприятие Арнольда. Он шутил, говоря, что целый мир — это тематический парк, но в такой шутке была для него доля истины. — Париж — тематический парк, — провозгласил однажды Арнольд, вернувшись из отпуска, — правда, он очень дорогой, да и служители довольно неприятные, угрюмые типы. За последние два года работа Арнольда состояла в том, чтобы «довести до кондиции» Парк юрского периода. Будучи системщиком, он привык работать не торопясь — говоря об «открытии Парка в сентябре», он имел в виду сентябрь будущего года, — и вот теперь по мере приближения заветной даты Арнольд все больше впадал в уныние, когда оценивал то, что сделано. Он по опыту знал, что порой на устранение дефектов одного-единственного маршрута уходят годы. Что уж тут говорить о целом Парке?! — Да вы просто паникер! — воскликнул Хэммонд. — Я так не думаю, — покачал головой Арнольд. — Поймите, с точки зрения системщика Парк юрского периода делается с самым большим размахом за всю историю. Посетители об этом думать не будут, а я думаю. Он начал загибать пальцы: — Во-первых, в Парке юрского периода есть все проблемы, актуальные для любого увеселительного парка: поддержание порядка на маршрутах, контроль за очередями, транспорт, вопросы питания, размещение посетителей, уборка мусора, безопасность. Во-вторых, перед нами встают проблемы, от которых никуда не деться ни одному большому зоопарку: уход за животными, их здоровье и благополучие, кормление, чистка, защита от насекомых, паразитов, борьба с аллергией и инфекциями, поддержание в порядке заграждений и все такое прочее. И наконец мы столкнулись с совершенно новыми проблемами, ведь нам приходится ухаживать за животными, которых никогда раньше не разводили. — Ну, все не так уж и плохо, — сказал Хэммонд. — Нет, плохо. Вы здесь наездами и не могли всего заметить, — возразил Арнольд. — Тиранозавр пьет воду из лагуны и, случается, заболевает. Почему — мы не знаем. Самки трицератопсов убивают друг друга в борьбе за главенство, и мы вынуждены разделять стада, чтобы там оставалось меньше шести особей. И опять-таки мы не знаем, почему это происходит. У стегозавров язык часто покрывается волдырями, они по непонятным причинам страдают диареей. Мы уже потеряли двух животных. У гипсилофодонтов на коже сыпь. А велоцирапторы... — Нет, про велоцирапторов, пожалуйста, не надо! — замахал руками Хэммонд. — Мне осточертело слушать про велоцирапторов. Похоже, это самые жуткие твари, которые когда-либо существовали на свете. — Совершенно верно, — тихо произнес Малдун. — Их всех нужно истребить. — Вы хотели надеть на них радиофицированные ошейники, — напомнил Хэммонд. — Я согласился. — Да. И они их мигом сжевали... Но даже если хищникам никогда не удастся вырваться на свободу, — сказал Арнольд, — я считаю, мы все равно должны признать, что Парк юрского периода изначально таит в себе страшную угрозу. — О, дьявол! — скривился Хэммонд. — Вы-то на чьей стороне, не пойму? — У нас сейчас выведено пятнадцать разных видов вымерших животных, — сказал Арнольд. — И большинство их весьма опасно. Из-за дилофозавров пришлось отложить ввод в действие маршрута по Реке Джунглей Аттракцион «Гнездовье птератопсов» — он планировался на маршруте к летающим ящерам — тоже пока не готов, потому что птеродактили совершенно непредсказуемы. И никакие не инженерные проблемы порождают задержки, мистер Хэммонд. Все упирается в то, что необходимо надежно контролировать животных. — У вас и инженерных проблем выше головы, — хмыкнул Хэммонд. — Нечего все валить на животных! — Да, такие проблемы тоже есть. Действительно, стоило нам додуматься до того, чтобы установить в машинах проигрыватели для лазерных дисков, контролируемые датчиками движения, и главный аттракцион «Прогулка по Парку» можно было считать готовым. Мы несколько недель налаживали его, и вдруг забарахлила коробка передач! Коробка передач! — Давайте лучше смотреть в будущее, — сказал Хэммонд. — Вы отладите все технические детали, и с животными все будет в порядке. В конце концов их же можно выдрессировать! С самого начала создатели Парка уповали именно на это. Какими бы необычными ни были животные, все же фундаментально их поведение не должно отличаться от поведения любых зверей в зоопарке. Если за ними постоянно ухаживать, они привыкнуть и начнут отвечать на ласку. — Ну, а пока что скажете: как дела с компьютером? — спросил Хэммонд. И при этом посмотрел на Денниса Недри, который сидел за терминалом в углу комнаты. — Этот чертов компьютер — наша вечная головная боль. — Мы сейчас туда входим, — откликнулся Недри. — Это надо было делать с самого начала... — принялся читать ему нотацию Хэммонд, но Арнольд предостерегающе положил ему на плечо руку. Арнольд знал, что когда Недри работает, с ним лучше не связываться. — Это большая система, — сказал Арнольд. — Тут всякое может случиться. И действительно, список дефектов уже насчитывал более ста тридцати пунктов, среди которых были и довольно странные неполадки. Например: Программа кормления животных запускалась повторно не каждые двадцать четыре часа, а каждые двенадцать часов, и воскресные кормления не записывались. В результате персонал не мог точно измерить количество пищи, потребляемой животными. Система безопасности, контролировавшая все двери, которые открывались с помощью магнитных карточек, выключалась всякий раз, когда выходила из строя система питания, и при включении запасного источника энергии работать отказывалась. Программа безопасности была рассчитана исключительно на основную систему питания. Программа экономии электроэнергии, убавлявшая освещение в сумерках, после десяти часов вечера, работала только по четным дням недели. Автоматический анализатор фекалий (его прозвали «дерьмовый робот»), предназначенный для выявления паразитов в испражнениях животных, показывал, что у всех ящеров есть паразит Phagostomum venolosum, хотя на самом деле ни у кого его не было. А по программе в еду животных автоматически добавлялись лекарства. Если же работники парка вынимали медикаменты из кормушек, включался сигнал тревоги, который просто так не выключить. И так далее, и тому подобное, страница за страницей... Приехав в Парк, Деннис Недри сперва надеялся справиться со всеми неполадками к концу недели. Однако увидев полный список дефектов, он побледнел. Недри позвонил в свой офис в Кембридже и велел сотрудникам работать без выходных до понедельника. А еще он сказал Джону Арнольду, что ему нужно поддерживать постоянную телефонную связь между островом Нубларом и материком, поскольку для отладки программы ему и его коллегам необходимо было обмениваться данными. Пока Недри работал, Арнольд создал новое окно на своем мониторе. Это позволило ему увидеть, что делает на рабочем месте Недри. Не то чтобы Арнольд не доверял Недри... Нет, просто он любил быть в курсе всего, что происходит. Арнольд посмотрел на графический дисплей справа от него: на дисплее показывался маршрут электромобилей. Они ехали вдоль реки, чуть к северу от того места, где проходил маршрут «К летающим ящерам» и к авиарию. — Взгляните налево, — сказал голос, — и вы увидите купол авиария Парка юрского периода, он пока еще не готов для приема посетителей. Тим увидел вдали алюминиевые подпорки, сверкавшие на солнце. — А внизу течет река мезозойской эры, и, если вам повезет, вы можете разглядеть в ее водах очень редкого плотоядного животного. Пожалуйста, все наденьте защитные очки! На экранах в машине показалась птичья голова, украшенная ярко-красным гребнем. Но никто из сидевших в машине Тима на экран не смотрел, все уставились в окно. Электромобиль ехал вдоль высокого обрыва, откуда была видна бурная река. Правда, густая листва, нависавшая над рекой с обеих сторон, почти закрывала воду. — Эти плотоядные динозавры сейчас там, — сообщил голос. — Животные, которых вы видите, называются дилофозаврами. Но несмотря на уверения экскурсовода Тим увидел всего одного дилофозаара. Стоя на задних лапах, он пил из реки. С виду дилофозавр был классическим хищником: массивный хвост, сильные задние лапы, длинная шея. В высоту он достигал трех метров и был, словно леопард, покрыт желтыми и черными пятнами. Однако внимание Тима прежде всего приковала голова дилофозавра. Два широких волнистых гребня шли по верху морды от глаз к носу. В середине они соединялись, образуя на голове динозавра букву «V». Гребни были в черно-красную полоску, как у попугая или тукана. Животное тихонько ухало, будто сова. — А они хорошенькие, — умилилась Лекси. — Дилофозавры, — произнес голос, — одни из первых на земле плотоядных динозавров. Ученые думали, что их челюстные мускулы были слишком слабыми и дилофозавры, не имея сил убить добычу, пожирали падаль. Однако теперь мы знаем, что они ядовиты. — Ого! — ухмыльнулся Тим. — Здорово! И опять в воздухе разнесся характерный крик этого животного. Лекси беспокойно заерзала на сиденье. — А они действительно ядовитые, мистер Реджис? — Не волнуйся, — сказал Эд Реджис. — Но они ядовитые, да? — Ну... да, Лекси. — Как и у современных рептилий — гигантской ящерицы ядозуба и гремучей змеи, — железы дилофозавра вырабатывают гемотоксин. Буквально через несколько минут после укуса жертва теряет сознание. После этого динозавр спокойно приканчивает свою добычу. Таким образом, дилофозавр — великолепное, однако весьма опасное дополнение коллекции животных, которую вы видите здесь, в Парке юрского периода. Электромобиль свернул в другую сторону, река осталась позади. Тим оглянулся, надеясь в последний раз полюбоваться на дилофозавра. Ведь это кому сказать?! Ядовитый динозавр!.. С каким удовольствием он сейчас остановил бы машину, однако все было автоматизировано. Тим голову на отсечение готов был дать, что доктору Гранту тоже хотелось бы остановиться. — Если вы посмотрите вправо, на обрыв, то увидите трехзвездный ресторан «У гигантов». Шеф-повар Алан Ричард приехал сюда из всемирно известного французского ресторана «Боманьер». Вы можете сделать заказ прямо из отеля, наберите по телефону цифру «4». Тим посмотрел на обрыв, но ничего не увидел. — Ресторана пока не существует, — объяснил Эд Реджис. — Строительство начнется не раньше ноября. — Продолжая наше доисторическое сафари, мы подъезжаем к травоядным из отряда птицетазовых. Посмотрев направо, вы, возможно, увидите их. И действительно, Тим заметил двух животных, которые неподвижно застыли в тени раскидистого дерева. Трицератопсы... такие же серые и большие, как слон... с виду свирепые, как носороги. Над каждым глазом были изогнутые роговые выросты длиной метра полтора, напоминающие перевернутые бивни слона. Третий рог располагался по носу, как у носорога. Вытянутой мордой животное тоже напоминало носорога. — В отличие от других динозавров, — сказал голос, — Triceratops serratus не очень хорошо видят. Они близоруки, как современные носороги, и склонны пугаться движущихся предметов. Если бы они стояли ближе и могли разглядеть нашу машину, они бы ее атаковали! Но расслабьтесь, друзья! Мы здесь в полной безопасности. На загривке у трицератопса гребень в виде веера. Это сплошная кость, очень прочная. Каждое животное весит около семи тонн. Несмотря на свою устрашающую внешность, трицератопсы — существа очень кроткие. Они знают служителей, которые за ними ухаживают, и позволяют себя гладить. Особенно им нравится, когда им чешут круп. — А почему они не двигаются? — спросила Лекси. Она опустила свое окно. — Эй! Глупый динозавр! А ну пошевелись! — Не приставай к животным, Лекси, — остановил ее Эд Реджис. — Но почему? Они же ничего не понимают. Сидят тут, как будто на картинке в книжке, — недовольно пробурчала Лекси. А голос продолжал: — Добродушные чудовища из давно ушедших времен резко контрастируют с теми, которых мы увидим сейчас. Этот самец — самый знаменитый хищник во всей истории — могущественный тиран, известный под именем Tyranosaurus Rex. — Отлично, Tyranosaurus Rex! — воскликнул Тим. — Надеюсь, он окажется получше этих туш, — проворчала Лекси, отворачиваясь от трицератопсов. И электромобиль, урча, поехал вперед.Большой Рекс
— Величественные тиранозавры появились к концу века динозавров. Динозавры правили землей сто двадцать миллионов лет, а тиранозавры существовали только в последние пятнадцать миллионов лет. Электромобили остановились у подножия холма. Оттуда открывался вид на лесистый склон, выходивший на берег лагуны. Заходящее солнце постепенно скрывалось за туманной линией горизонта. Парк юрского периода был окутан мягким светом, тени все удлинялись... По лагуне пробегала розовая рябь. Посмотрев на юг, посетители увидели грациозные шеи апатозавров, стоявших у кромки воды, их отражения плясали на зыбкой поверхности. Было тихо, только нежно стрекотали цикады. Глядя на этот пейзаж, было невозможно поверить, что ты действительно перенесся на миллионы лет назад, в давно исчезнувший мир. — Здорово, да? — сказал в переговорное устройств Эд Реджис. — Я люблю сюда приходить по вечерам. Просто посидеть... Но Грант был бесстрастен. — Где Т-рекс? — спросил он. — Хороший вопрос. Маленького часто можно увидеть возле лагуны. В лагуне водится рыба. Малыш уже научился ее ловить. Он это так интересно делает! Лапами не пользуется, а сует под воду голову. Словно птица. — Малыш? — Маленький Т-рекс. Он подросток, ему всего два года, он еще в три раза меньше взрослого. Рост два с половиной метра, вес полторы тонны. А другой тиранозавр уже взрослый. Но я сейчас что-то не вижу. — Может, он охотится на апатозавров? — предположил Грант. Реджис засмеялся; тому, кто слышал его по рации, этот смех должен был показаться дребезжащим, — Да он бы с удовольствием, если б мог... вы уж мне поверьте. Порой он стоит у лагуны, глазеет на апатозавров и в бессильной ярости машет своими маленькими передними лапками. Но территория обитания Т-рекса наглухо отгорожена забором и обнесена траншеями. Они замаскированы, чтобы их не было видно, но, уверяю вас, тиранозавр никуда не может уйти. — Но тогда где же он? — Прячется, — ответил Реджис. — Он у нас немножко робкий. — Робкий? — переспросил Малкольм. — Тиранозавр — робкий? — Ну, обычно он не показывается на глаза чужим. Его практически невозможно увидеть на открытой местности. Особенно днем, когда светло. — А почему? — Мы думаем, потому, что у него чувствительная кожа и он легко обгорает. Малкольм разразился хохотом. Грант вздохнул. — Вы рассеяли столько иллюзий! — Не беспокойтесь, вы все равно не будете разочарованы, — успокоил его Реджис. — Надо только подождать. До них донеслось негромкое блеяние. Внезапно посреди поля на гидравлическом лифте подняли из-под земли клетку. Затем стенки опустились, и пассажиры, сидевшие в машинах, увидели привязанного длинной веревкой козленка, он жалобно блеял. — Теперь тиранозавр появится в любую минуту, — снова подал голос Реджис. Все припали к окнам. — Вы только посмотрите на них! — хмыкнул Хэммонд, глядя на монитор на контрольном пункте. — Повысовывались из окон — так им не терпится увидеть... Ждут не дождутся. Да, они явились сюда, чтобы вкусить опасности. — Этого я и боюсь, — пробурчал Малдун. Он вертел на пальце ключи и неотрывно следил за электромобилями. Это была первая экскурсия по Парку юрского периода, впервые туда были допущены посетители, и Малдун в полной мере разделял опасения Арнольда. Роберт Малдун был крупным пятидесятилетним мужчиной с усами стального цвета и синими глазами. Он вырос в Кении, пойдя по стопам своего отца, большую часть жизни работал гидом-проводником, и имел дело с туристами, приезжавшими в Африку поохотиться на диких зверей. Однако с 1980 года он в основном сотрудничал с заповедниками и зоопарками, куда его приглашали как консультанта, хорошо знающего дикую природу. Малдун стал известным человеком; в статье лондонской газеты «Санди Тайме» говорилось: «Роберт Малдун столь же бесценен для зоопарка, как Роберт Трент Джонс — на площадке для гольфа; он непревзойденный мастер своего дела». В 1986 году Роберт Малдун выполнял какую-то работу для компании из Сан-Франциско, которая организовала частный парк-заповедник на одном из островов Северной Америки. Малдун наметил участки обитания для львов, слонов, зебр и бегемотов, исходя из размеров и привычек различных животных. Он определил, кого можно держать вместе, а кого — нет. Но для Малдуна эта работа была самой обычной рутиной. Его гораздо больше интересовал индийский «Парк тигров» в южном Кашмире. А затем год назад ему предложили стать начальником отдела диких животных в Парке юрского периода. Как раз в это время Малдуну захотелось покинуть Африку. Зарплата была прекрасной, и Малдун согласился поработать в Парке годик. Он был поражен, узнав, что здесь действительно создана коллекция генетически сконструированных доисторических животных. Работа была, конечно, интересной, но за годы жизни в Африке Малдун привык смотреть на животных весьма трезво — его представления были напрочь лишены романтики, и поэтому у него часто возникали разногласия с калифорнийским руководством Парка юрского периода, и в частности с низеньким коротышкой, стоявшим сейчас рядом с ним на контрольном пункте. Одно дело, считал Малдун, клонировать динозавров в лаборатории. И совсем другое — держать их на свободе в заповеднике. По мнению Малдуна, некоторые динозавры были слишком опасными, чтобы существовать в условиях Парка. Отчасти опасность была вызвана тем, что ученые еще очень мало знали об этих животных. Например, никто не подозревал, что дилофозавры ядовиты, пока вдруг кто-то не увидел, как они охотятся на крыс, обитавших на острове: дилофозавры кусали грызунов и, отступив назад, ждали, пока те издохнут. Но даже после этого никому и в голову не пришло, что они способны плеваться, пока наконец дилофозавр не плюнул ядовитой слюной в одного из служителей, и бедняга чуть было не ослеп. Когда это стряслось, Хэммонд дал согласие на изучение яда дилофозавров, и выяснилось, что в нем содержится семь токсичных ферментов. Было также обнаружено, что дилофозавры плюются на целых пятнадцать метров. Руководство решило, что дилофозаврам нужно удалить железы, вырабатывающие яд: ведь плевок такого чудовища мог ослепить посетителя во время экскурсии на машине. Ветеринары предприняли две попытки, взяв для этого двух разных животных, но обе попытки закончились неудачей. Никто не знал, где именно вырабатывается яд. Это можно было узнать, только произведя вскрытие дилофозавра, однако руководство не разрешило их убивать. Но больше всего Малдуна тревожили велоцирапторы. Они были прирожденными охотниками и никогда не упускали добычу. Велоцирапторы убивали даже тогда, когда не были голодны. Они убивали просто так, ради удовольствия. Эти животные отличались удивительным проворством: они прекрасно бегали и обладали потрясающей прыгучестью. Все их четыре лапы были снабжены страшными когтями. Один взмах — и хищник вспорет человеку живот, выпустив ему кишки. Вдобавок у велоцирапторов были мощнейшие челюсти, зверюги не откусывали мясо, а резали, прямо-таки кромсали его своими зубами. Умом они намного превосходили других динозавров и, казалось, были созданы для того, чтобы выбираться из клеток и заграждений на свободу. Каждый специалист, работающий в зоопарке, знает, что некоторые животные особенно часто убегают из клеток. Некоторые — скажем, обезьяны и слоны — умеют открывать дверцы. Другие — например, дикие кабаны — необычайно умны и додумываются до того, что отодвигают защелку своим пятачком. Но кому придет в голову, что гигантский броненосец — ас по части открывания клеток? Или американский лось? И тем не менее лось почти так же мастерски открывает задвижки своей мордой, как слон — хоботом. Американский лось всегда выбирается на свободу, у него особый талант. И таким же талантом обладали велоцирапторы. Хищники были уж, во всяком случае, не глупее шимпанзе. Как и у шимпанзе, у них были ловкие лапы, которыми они могли открывать двери и производить различные действия с предметами. В принципе им не составляло труда выбраться на свободу. И когда опасения Малдуна сбылись, когда один из велоцирапторов наконец удрал, он, до того как его поймали, успел убить двух рабочих-строителей. А третьего покалечил. После этой истории в домике для посетителей сделали на двери тяжелый засов, вставили окна из огнеупорного стекла и обнесли дом высоким забором. А загон, в котором содержался велоцираптор, снабдили электронными датчиками; они должны были подать сигнал тревоги, если хищник опять попытается бежать. Малдун требовал, чтобы ему дали еще и оружие. Причем не что иное, как управляемые ракеты. Охотникам известно, насколько трудно свалить с ног четырехтонного африканского слона. А ведь некоторые динозавры весили в десять раз больше! Руководство пришло в ужас и настойчиво твердило, что на острове ни у кого не должно быть оружия. Однако, когда Малдун пригрозил уволиться и сделать всю эту историю достоянием гласности, выступив в печати, был найден компромисс. В результате были специально изготовлены две управляемые ракеты с лазерным прицелом, которые хранились теперь в подвале. Ключи от подвала были только у Малдуна. Их-то он сейчас и вертел на пальце. — Я пойду вниз, — заявил он. Наблюдавший за экранами Арнольд кивнул. Два электромобиля стояли на вершине холма: пассажиры ждали появления тиранозавра. — Эй! — окликнул Малдуна Деннис Недри, сидевший у самого дальнего дисплея. — Прихвати мне заодно по дороге кока-колы.* * *
Грант ждал, сидя в машине и спокойно наблюдая за происходящим. Козлиное блеяние стало громче, настойчивей. Козел бешено носился из стороны в сторону, натягивая веревку. Грант услышал по рации встревоженный голос Лекси: — А что будет с козликом? Она его что, съест? — Думаю, да, — ответили ей, а затем Элли приглушила звук радиопередатчика. Внезапно до них донеслось зловоние: пахло протухшим, гнилым мясом, этот запах долетал снизу, со склона холма. Грант прошептал: — Он здесь. — Не он, а она, — поправил Малкольм. Козел был привязан посерединеполя, в тридцати метрах от ближайших деревьев. Динозавр, должно быть, прятался где-то среди деревьев, но Грант пока никого не видел. Однако потом он сообразил, что зря смотрит вниз: голова животного возвышалась над землей на шесть метров, она достигала верхушек пальм и была наполовину скрыта листьями. Малкольм прошептал: — О, Боже!.. Да она огромная, как дом! Грант во все глаза смотрел на громадную квадратную голову высотой в полтора метра, всю в красно-коричневых пятнах, со здоровенными челюстями и клыками... Один раз тиранозавриха щелкнула челюстями. Однако из укрытия не выходила. Малкольм спросил шепотом: — И долго она будет ждать? — Минуты три-четыре. Наверно... Тиранозавриха ринулась вперед, теперь было видно все ее гигантское тело. В четыре скачка она добралась до козла, нагнулась и прокусила ему шею. Блеянье прекратилось. Наступила тишина. Тиранозавриха нависла над добычей, но вдруг заколебалась. Массивная голова повернулась на мускулистой шее: тиранозавриха озиралась по сторонам. Она долго, пристально смотрела на электромобиль, стоявший высоко на холме. — Она может нас увидеть? — прошептал Малкольм. — О да, — сказал по рации Реджис. — Сейчас посмотрим, будет ли она есть свою жертву прямо у нас на глазах или же утащит ее куда-нибудь, Тиранозавриха наклонилась и обнюхала козлиную тушу. Защебетала какая-то пташка, тиранозавриха настороженно вскинула голову. И опять принялась озираться, слегка дергая головой в разные стороны. — Словно птица, — сказала Элли. Но тиранозавриха по-прежнему вела себя нерешительно. — Чего она боится? — недоумевал Малкольм. — Может быть, другого тиранозавра, — шепотом предположил Грант. Большие хищники типа львов и тигров нередко начинают осторожничать, убив свою жертву. Как будто они вдруг стали беззащитными. Зоологи девятнадцатого века ошибочно считали, что животных охватывает чувство вины за содеянное. Но современные ученые приписывают это усталости, которую испытывает хищник: он много часов подряд выслеживал добычу, прежде чем совершить финальный бросок, — а также тому, что хищникам очень часто не везет на охоте. Идея «природы с окровавленными когтями и зубами» оказалась в корне неверной: в большинстве случаев жертве удается убежать. Когда же хищник наконец убивает животное, он высматривает: нет ли поблизости другого плотоядного, который может напасть на него и отобрать добычу. Так что, очевидно, тиранозавриха боялась какого-нибудь своего сородича. Громадное животное снова склонилось над козлиной тушей. Прижав ее к земле гигантской задней лапой, тиранозавриха принялась терзать добычу. — Она решила остаться, — прошептал Реджис. — Отлично! Тиранозавриха снова вскинула голову, из ее пасти свисали окровавленные обрывки мяса. Она еще раз пристальна посмотрела на электромобиль и мерно задвигала челюстями. Послышался неприятный хруст костей. — Ой, — раздался по рации голос Лекси. — Какая же это га-адость! И тут — казалось, осторожность все-таки взяла верх — тиранозавриха схватила зубами останки козла и тихонько уволокла его за деревья. — Леди и джентльмены! Перед вами тиранозавр рекс, — сообщил магнитофон. Электромобили двинулись с места и тихо поехали вперед, по дорожке в зарослях. Малкольм сел на свое место. — Фантастика! — воскликнул он. Дженнаро утер пот со лба. Он был бледен.Контрольный пост
Войдя в зал, Генри Ву увидел, что все сидят в темноте и слушают, о чем переговариваются по рации люди в Парке. — Господи, если такой зверь выберется на свободу, — говорил Дженнаро, и голос его дребезжал, — его ничто не остановит. — Ничто его не остановит, ничто... — Он такой огромный, у него нет в природе врагов... — Боже мой, вы только подумайте... Сидевший на контрольном пункте Хэммонд проворчал: — Черт бы побрал этих людишек! На них не угодишь. Ву сказал: — Они что, до сих пор опасаются побега животных? Не понимаю я их. Они уже должны были убедиться, что у нас все под контролем. Мы создали животных, создали привлекательное место отдыха... Ву передернул плечами. Он был глубоко убежден, что парк построен на верных принципах. Точно так же он верил, что палео-ДНК в принципе восстановлена верно. Любые проблемы с восстановлением ДНК в конечном итоге упирались в генетический код, что вызывало нарушение фенотипа[79]: не работал фермент, белковые цепочки не укладывались правильно. Но насколько бы тяжелыми ни казались нарушения, их удавалось исправить, сделав сравнительно небольшие поправки в следующих версиях. А вот что касается проблем Парка юрского периода, то Ву, наоборот, не считал их принципиальными. Там не было проблем с контролем. Ничего существенного, серьезного, ничего даже отдаленно похожего на побег животных. Ву саму мысль об этом считал оскорбительной: неужели он способен создать систему, в которой такое возможно? — Это все Малкольм, — мрачно пробурчал Хэммонд. — Он за всем этим стоит. Вы же знаете, он с самого начала был против. У него своя теория: якобы сложные системы невозможно контролировать, а природе нельзя подражать. Я не понимаю, в чем тут дело. Черт, мы же тут создаем зоопарк! В мире полно зоопарков, и все они прекрасно функционируют. Но Малкольм намерен доказать правоту своей теории или умереть. Я лишь надеюсь, что он не напугает Дженнаро настолько, чтобы тот попытался закрыть Парк. Ву сказал: — А он может это сделать? — Нет, — сказал Хэммонд. — Но он может попытаться напугать японских инвесторов, чтобы они отозвали средства. Или же поднимет вонь в Сан-Хосе, в правительственных кругах. Из-за него могут возникнуть неприятности. Арнольд погасил окурок. — Давайте подождем и посмотрим, как будут разворачиваться события, — предложил он. — Мы с вами верим в наш Парк. Посмотрим, что из этого получится.* * *
Малдун вышел из лифта, кивнул охраннику, дежурившему на первом этаже, и пошел вниз, в подвал. Слегка хлопнув ладонью по выключателю, он зажег свет. Подвал был битком набит электромобилями, две дюжины машин стояли аккуратными рядами. Планировалось, что после открытия парка эти машины будут беспечной вереницей объезжать парк, возвращаться к гостинице и отправляться обратно. В углу стоял «джип» с красной полосой, один из двух автомобилей, работавших на бензине. Ветеринар Хардинг в то утро взял вторую машину. «Джип» мог проехать где угодно, даже среди животных. На боку каждого «джипа» была нарисована диагональная красная полоса: почему-то она отпугивала трицератопсов, и они не нападали на машину. Пройдя мимо «джипа», Малдун дошел до конца подвала. На стальной двери, которая вела в оружейную комнату, не было никаких надписей. Малдун открыл ее ключом и широко распахнул. Внутри стояли ружейные пирамиды. Малдун достал гранатомет Рэндлера и боеприпасы. А под мышку сунул две ракеты. Заперев за собой дверь, Малдун положил оружие на заднее сиденье «джипа». Когда он выходил из гаража, вдалеке послышался раскат грома. — Похоже, будет дождь, — заметил Эд Реджис, поглядев на небо. Электромобили опять остановились, на сей раз возле болота, где обитали ящероногие динозавры. На берегу лагуны паслись апатозавры, они объедали листья с верхушек пальмовых деревьев. Там же было несколько гадрозавров с мордами, напоминающими утиный клюв. По сравнению с апатозаврами они казались малютками. Тим, разумеется, знал, что на самом деле гадрозавры вовсе не малютки. Просто апатозавры были гораздо больше. Их крохотные головки, сидевшие на длиннющих шеях, возвышались над землей на целых пятьдесят футов. — Больших животных, которых вы сейчас видите, называют обычно бронтозаврами, — сказал магнитофон. — Но на самом деле это апатозавры. Они весят более тридцати тонн. Это означает, что одно-единственное животное весит столько же, сколько стадо современных слонов. Как вы можете заметить, любимое место их обитания по краю лагуны, это не заболоченная местность. Несмотря на то, что говорится в книгах, бронтозавры избегают болот. Они предпочитают иметь под ногами твердую почву. — Бронтозавр — самый большой из динозавров, Лекси, — пояснил Эд Реджис. Тим не стал с ним связываться и доказывать другое. Вообще-то брахиозавр был в три раза больше бронтозавра. А некоторые люди считали, что ультразавр и сейсмозавр еще больше брахиозавра. Вполне вероятно, что сейсмозавр весил аж сто тонн! Более мелкие гадрозавры, пасшиеся рядом с апатозаврами, вставали на задние лапы, чтобы дотянуться до веток. Они двигались весьма грациозно для подобных созданий. Среди взрослых гадрозавров шныряли несколько детенышей: они подъедали листья, которые выпадали из пасти взрослых животных. — Динозавры в Парке юрского периода не размножаются, — сообщил голос экскурсовода. — Детеныши, которых вы видите, выведены искусственно несколько месяцев назад и помещены в стадо. Однако взрослые особи их все равно кормят. Послышался раскат грома. Небо помрачнело, появились грозные, низкие тучи. — Да, похоже, дождь собирается, — кивнул Эд Реджис. Машина двинулась вперед, Тим оглянулся, чтобы посмотреть на гадрозавров. Внезапно сбоку мелькнуло какое-то животное бледно-желтого цвета. На спине у него были коричневатые полосы. Тим сразу узнал его. — Эй! — закричал Тим. — Остановите машину! — Что такое? — спросил Эд Реджис. — Быстро! Остановите машину! — А сейчас мы поедем посмотреть на наших последних доисторических животных, — провозгласил записанный на магнитофон голос. — Это стегозавры. — В чем дело, Тим? — Я его видел! Я его видел вон там, на лугу! — Что ты видел? — Велоцираптора! Вон там на лугу! — Стегозавры — животные среднего юрского периода, обитающие сто семьдесят миллионов лет тому назад, — сообщил магнитофон. — Несколько таких удивительных травоядных живут здесь, в Париже. — О нет, Тим, вряд ли, — покачал головой Эд Реджис. — Это не велоцираптор. — Нет, я его видел! Остановите машину! В радиопередатчике послышалось бормотание: новость была передана Гранту и Малкольму. — Тим говорит, что видел велоцираптора. — Где? — На лугу. — Давайте вернемся и посмотрим. — Мы не можем вернуться, — сказал Эд Реджис. — Мы можем ехать только вперед. Так запрограммированы машины. — Мы не можем вернуться? — переспросил Грант. — Да, — подтвердил Реджис. — Мне очень жаль, но вы понимаете, это экскурсионный маршрут... — Тим, говорит профессор Малкольм, — перебил Эда другой голос. — Я хочу задать тебе всего один вопрос по поводу этого велоцираптора. Какого он был возраста, по-твоему? — Старше того малыша, что мы сегодня видели, — ответил Тим. — И моложе взрослых велоцирапторов. Взрослые были почти двухметровые, а этот вполовину меньше. — Очень интересно, — сказал Малкольм. — Я его видел только одну секунду, — добавил Тим. — А я уверен, что это был не велоцираптор, — заявил Эд Реджис. — Это просто не мог быть велоцираптор. Наверно, ты видел отнелию. Они постоянно перепрыгивают через ограду. С ними черт знает сколько хлопот. — Я твердо знаю, что видел велоцираптора, — сказал Тим. — Я есть хочу, — пожаловалась Лекси. Она начала хныкать.* * *
На контрольном пункте Арнольд повернулся к Ву. — Как вы думаете, что видел мальчик? — Я думаю, это была отнелия. Арнольд кивнул. — За отнелиями очень трудно следить, потому что они проводят очень много времени на деревьях. Отнелии были единственными животными, за которыми им не удавалось следить ежеминутно. Компьютеры постоянно теряли их из виду, поскольку отнелии то залезали на деревья, то спрыгивали на землю. — До чего же обидно, — сказал Хэммонд, — мы создали этот чудесный, фантастический парк, а наши первые посетители являются сюда с видом ревизоров и выискивают лишь, какие у нас проблемы. Они совсем не изумлены. — Это их дело, — сказал Арнольд. — Мы не можем заставить их изумляться. В радиопередатчике щелкнуло, и Арнольд услышал, как кто-то говорит, медленно произнося слова: — Эй, Джон! Это судно «Анна Б», мы тут на пристани. Разгрузка не закончена, но я смотрю, с юга идут тучи. Если погода еще ухудшится, мне, пожалуй, придется отчаливать. Арнольд повернулся к монитору, на котором было видно грузовое судно, причалившее к пристани на восточном берегу острова. Он нажал кнопку радиосвязи: — А много вам еще осталось разгрузить, Джим? — Только три последних контейнера с оборудованием. Я не смотрел в декларацию, но полагаю, вы вполне можете подождать их пару недель. Здесь не очень-то подходящее место для стоянки, а до берега — сотни километров. — Вы просите разрешения отчалить? — Да, Джон. — Мне нужно это оборудование, — заявил Хэммонд. — Это оборудование для лабораторий. Нам оно необходимо. — Да, — сказал Арнольд. — Но вы же не захотели вложить деньги в строительство защитного мола. Вот у нас и нет хорошей пристани. Если разыграется шторм, корабль может разбиться. Я видел, как таким образом погибали корабли. А вам тогда придется взять на себя все издержки: возмещение убытков за корабль плюс расходы по расчистке дока... И пока вы этого не сделаете, пользоваться доком будет нельзя... Хэммонд махнул рукой. — Ладно, пусть убираются! — Можете отчаливать, «Анна Б», — сказал в микрофон Арнольд. — Увидимся через две недели, — откликнулся голос. На видеомониторе показалась команда корабля: стоя на палубе, матросы сбрасывали причальный конец. Арнольд повернулся к главному монитору и увидел, что электромобиль движется в клубах дыма. — Где они сейчас? — поинтересовался Хэммонд. — Похоже, что в южной части, — откликнулся Арнольд. На южной оконечности острова вулканы были активнее, чем на северной. — А значит, они уже почти добрались до стегозавров, — добавил он. — Наверняка теперь они остановятся: им захочется посмотреть, чем занимается Хардинг.Стегозавр
Когда электромобиль остановился, Элли Сэттлер принялась рассматривать сквозь клубы дыма стегозавра. Он стоял спокойно, не шевелясь. Рядом с ним стоял «джип» с красной полосой. — Надо признать, вид у этой зверюги препотешный, — сказал Малкольм. Стегозавр достигал в длину шести метров, он был огромным, тяжеловесным, вдоль спины его торчал ряд защитных пластин. На хвосте грозно топорщились почти метровые шипы. Однако шея увенчивалась до нелепости маленькой головкой, да и взгляд был глупым-преглупым, словно у самой тупой лошади. Пока они глядели на стегозавра, из-за его спины показался какой-то человек. — А это наш ветеринар, доктор Хардинг, — сообщил по рации Реджис. — Животное сейчас под наркозом, поэтому и не шевелится. Стегозавр болен. Грант уже выскочил из машины и подбежал к неподвижно лежавшему динозавру. Элли тоже вышла и, оглянувшись, увидела, как подъехал второй электромобиль, из которого выпрыгнули дети. — А чем он болеет? — спросил Тим. — Неизвестно, — сказала Элли. Большие роговые пластины, тянувшиеся вдоль хребта животного слегка поникли. Стегозавр дышал медленно, с трудом, всякий раз, когда он набирал в легкие воздух, слышался какой-то влажный всхлип. — А он не заразный? — поинтересовалась Лекси. Они подошли к Гранту и ветеринару, которые, стоя на коленях возле непомерно маленькой стегозавровой головы, заглядывали ему в пасть. Лекси наморщила нос. — А эта тварь здоровенная, — сказала она. — И такая воню-ючая! — Да уж. — Элли тоже заметила, что от стегозавра пахло, прямо скажем, своеобразно — как от тухлой рыбы. Это напоминало ей что-то очень знакомое, но она никак не могла вспомнить, что именно. Тем не менее Элли понятия не имела, как должен пахнуть стегозавр, Вполне вероятно, это его характерный запах... Впрочем, на сей счет у Элли были сомнения. Большинство травоядных не имеют сильного запаха. И их испражнения тоже. Зловоние вообще-то исходит от тех, кто ест мясо. — Может, дело в том, что он болеет? — спросила Лекси. — Может быть. Не забывай, ветеринар ввел ему транквилизатор. — Элли, ты только взгляни на его язык? — воскликнул Грант. Темно-бордовый язык безвольно свисал, вывалившись из пасти животного. Ветеринар посветил фонариком, чтобы Элли могла рассмотреть маленькие волдыри серебристого цвета. — Пустулезное высыпание, — сказала Элли. — Интересно... — С этими стегозаврами вечно нервотрепка, — пожаловался ветеринар. — Они постоянно болеют. — А какие симптомы? — спросила Элли. Она поскребла ногтем язык животного. Из лопнувших пузырьков вытекла какая-то прозрачная жидкость. — Фу! — поморщилась Лекси. — Симптомы такие: потеря равновесия и нарушение ориентации в пространстве, затрудненное дыхание и обильный понос, — сказал Хардинг. — Это повторяется примерно каждые шесть недель. — Они много едят? — О да, — кивнул Хардинг. — Животному таких размеров в день необходимо минимум двадцать два — двадцать семь килограммов травы и исток... просто для того, чтобы держаться на ногах. Они постоянно находятся в поисках пищи. — Непохоже, чтобы он отравился каким-нибудь растением, — заметила Элли. — Раз стегозавры едят практически беспрерывно, то они и болели бы беспрерывно, питаясь ядовитыми растениями. А они болеют каждые шесть недель. — Вот именно, — поддакнул ветеринар. — Позвольте-ка. — Элли взяла у ветеринара фонарь. — Транквилизатор воздействует на зрачки, да? — спросила она, посветив фонарем в глаза стегозавру. — Да. Это мистический эффект. Зрачки сужены. — Но его зрачки, наоборот, расширены! — возразила Элли. Хардинг присмотрелся. Сомнений не было: зрачки стегозавра были расширены и не сужались даже, когда на них направлялся луч света. — Будь я проклят! — воскликнул Хардинг. — Это фармакологический эффект. — Да. — Элли поднялась на ноги и огляделась по сторонам. — Какая у него территория обитания? — Около тринадцати квадратных километров. — В этой зоне? — спросила Элли. Они стояли на лугу, по которому кое-где были разбросаны большие валуны. С земли периодически поднимались клубы пара. День клонился к закату, и небо, понемногу затягивающееся серыми облаками, розовело. — В основном они обитают к северу и востоку отсюда, — сказал Хардинг. — Но когда заболевают, обычно приходят сюда. Интересная головоломка, — думала Элли. — Чем же объясняется периодичность этих отравлений? Она указала рукой в конец поля, — Видите вон те низкие, изящные кустики? — Это вест-индийская сирень, — откликнулся Хардинг. — Она ядовита. Но животные ее не едят. — Вы уверены? — Да. Мы следим за ними по видео, и к тому же я на всякий случай исследовал их испражнения. Стегозавры никогда не едят сирень. «Китайская ягода», или вест-индийская сирень, Melia azedarach — по-латыни, содержит токсичные алкалоиды. Китайцы использовали это растение, чтобы травить рыбу. — Стегозавры не едят их, — повторил ветеринар. — Интересно, — протянула Элли. — Если б вы не были так уверены, я бы сказала, что у животного все признаки отравления вест-индийской сиренью: ступор, волдыри на слизистой, расширение зрачков. Элли подошла к кустам, чтобы рассмотреть их вблизи, и нагнулась. — Вы правы, — кивнула она. — Растения не повреждены, их никто не объедает. Они целехоньки. — И потом не забудьте, что вся эта история повторяется через каждые шесть недель, — напомнил ей ветеринар. — А как часто приходят сюда стегозавры? — Примерно раз в неделю, — ответил Хардинг. — Стегозавры не торопясь обходят свои владения, а по дороге пасутся. Весь обход занимает примерно неделю. — Но заболевают-то они раз в шесть недель! — Верно, — подтвердил Хардинг. — Какая скучища... — протянула Лекси. — Ш-ш-ш... — шикнул на нее Тим. — Доктор Сэттлер думает, не мешай! — Пока что мне, увы, ничего в голову не приходит, — пробормотала Элли, шагая вперед по лугу. Она услышала, как за ее спиной Лекси спрашивает: — Кто-нибудь хочет поиграть в мяч? Элли посмотрела на землю. На лугу валялось много камней. Слева слышался шум прибоя. Среди камней Элли заметила ягоды. Может быть, это их едят животные? Нет, это чепуха! Ягоды вест-индийской сирени ужасно горькие... — Вы что-нибудь нашли? — спросил Грант, подходя к ней. Элли вздохнула. — Только груду камней, — сказала она. — Должно быть, тут рядом берег — все камни гладкие, отшлифованные. И почему-то они сложены в кучки. — В кучки? — переспросил Грант. — Да, тут полно таких кучек. Например, вон там, справа, одна. — Элли указала рукой. И, как только она это сделала, ей вдруг все стало понятно. Камни были отшлифованы, но океан тут был ни при чем. И вдобавок они лежали маленькими кучками, словно их так нарочно побросали. Это были желудочные камни! Множество птиц, а также крокодилы глотают небольшие камешки, которые скапливаются у них во втором желудке. Сокращаясь, мышцы этого желудка давят на камни, а те, в свою очередь, перетирают грубую растительную пищу, прежде чем она попадает в основной желудок, и тем самым облегчают пищеварение. Некоторые ученые высказывали предположение, что у динозавров тоже были такие желудочные камни. Во-первых, зубы у стегозавров слишком мелкие и не заостренные, ими плохо пережевывать пищу. Поэтому ученые считали, что динозавры заглатывали пищу целиком, а затем желудочные камни размельчали растительные волокна. И во-вторых, в брюшной полости некоторых ископаемых динозавров были обнаружены кучки небольших камней. Однако данная гипотеза еще не подтверждалась и... — Желудочные камни, — тихо произнес Грант. — Да, я тоже так думаю. Они их заглатывают, а когда через неделю камни станут гладкими, динозавры их отрыгивают, оставляя на земле маленькую кучку, и заглатывают новую порцию. А глотая камни, они заодно глотают и ягоды. И заболевают. — Будь я проклят, если вы не правы! — воскликнул Грант. Повинуясь инстинкту палеонтолога, он принялся рассматривать кучку камней, вороша их рукой. И вдруг замер. — Элли! — ахнул он. — Взгляните сюда! — Кидай сюда! Целься в перчатку! — крикнула Лекси, и Дженнаро бросил ей мяч. Она швырнула его обратно, причем с такой силищей, что ему стало больно. — Полегче! Я же без перчаток! — Не хнычь, нытик! — презрительно сказала Лекси. Раздосадованный Дженнаро запустил в нее мячом, и раздался звонкий шлепок: мяч ударился о кожаную перчатку. — Вот теперь другое дело! — похвалила Лекси. Стоя возле динозавра, Дженнаро продолжал играть в мяч и одновременно разговаривал с Малкольмом. — А каким образом вписывается в вашу теорию этот больной динозавр? — Это все предсказывалось, — ответил Малкольм. Дженнаро с сомнением покачал головой. — А есть что-нибудь такое, что бы не предсказывалось вашей теорией? — Послушайте, — начал Малкольм. — Я тут ни при чем. Это теория хаоса. Но, как я уже успел заметить, выводы математических теорий никого не интересуют. Но они могут иметь огромные последствия для судеб человечества. Куда большие, чем принцип Гейзенберга или теорема Геделя, о которых сейчас столько разговоров. Вот они-то скорее представляют академический интерес, решают проблемы философского характера. А теория хаоса имеет отношение к повседневной жизни. Вы знаете, почему были созданы первые компьютеры? — Нет, — сказал Дженнаро. — А ну, кидай сюда! — завопила Лекси. — Компьютеры создали в конце сороковых годов, потому что математики, в частности Джон фон Ньюман, считали, что компьютер — машина, способная оперировать сразу множеством переменных величин, — позволит человеку предсказывать погоду, и эта проблема наконец будет решена. Следующие сорок лет человек продолжал верить в эту сказку. Человечество верило, что достаточно уловить последовательность событий — и можно выступать в роли предсказателей. Если у тебя достаточно информации, ты можешь предсказать все, что угодно. Это кредо всех ученых, начиная с Ньютона. — Ну и что? — Теория хаоса вдребезги разбила эти иллюзии. Она утверждает, что есть феномены, которые в принципе не поддаются прогнозированию. Погоду можно предсказать только на несколько дней вперед, не больше. Все деньги, которые потратили на долгосрочные прогнозы — а за последние несколько десятилетий было потрачено полмиллиарда, — это деньги, выброшенные на ветер. Это были напрасные поиски. Бессмысленно пытаться превратить свинец в золото. Мы оглядываемся на алхимиков и смеемся над их попытками, но будущие поколения точно так же поднимут на смех нас самих. Мы пытались сделать невозможное и ухнули на это кучу денег. Существуют феномены — их довольно много, — которые в принципе нельзя предсказать. — Так утверждает теория хаоса? — Да, и меня поражает, что так мало людей к этому прислушиваются, — сказал Малкольм. — Я говорил об этом Хэммонду до того, как он затеял строительство Парка. Вы хотите создать доисторических животных и поселить их тут, на острове? Чудесно! Прелестная фантазия. Очаровательная!.. Но все пойдет не так, как запланировано. Эта программа совершенно непредсказуема, точно так же, как погода. — Вы ему это говорили? — потрясенно переспросил Дженнаро. — Да. И я говорил, что отклонения неизбежны. Во-первых, совершенно очевидно, что животные привыкли жить в других условиях. Этому стегозавру сто миллионов лет. Он не приспособлен к нашему миру. Воздух другой, уровень солнечной радиации другой, почва другая, насекомые другие, звуки другие, растительность другая. Все другое! Содержание кислорода в воздухе понизилось. Бедное животное чувствует себя, как человек на высоте десять тысяч метров. Послушайте, как он хрипит. — А во-вторых что? — Парк не способен удержать под контролем изменения различных жизненных форм. История эволюции показывает, что жизнь преодолевает любые барьеры. Жизнь вырывается на свободу. И осваивает новые территории. Это происходит мучительно, порой бывает сопряжено с массой опасностей, но жизнь пробивает себе дорогу. — Малкольм покачал головой. — Я вовсе не философствую, это все так и есть. Дженнаро поднял глаза. Элли и Грант, стоявшие вдали на лугу, размахивали руками и что-то кричали. — Вы мне принесли кока-колу? — спросил Деннис Недри, когда Малдун вернулся на контрольный пост. Малдун не потрудился ответить. Он кинулся прямо к монитору и стал смотреть, что происходит. По рации до него донесся голос Хардинга: — Стегозавр... наконец-то... держите... вот так... — О чем это он? — спросил Малдун. — Они спустились к южному берегу, — объяснил Арнольд. — Поэтому связь порой прерывается. Я сейчас переключу их на другой канал. Но вообще-то они выяснили, почему болеют стегозавры. Они жрут какие-то ягоды. Хэммонд кивнул. — Я знал, что рано или поздно мы решим эту проблему, — сказал он. — Не очень-то убедительно, — протянул Дженнаро. На кончике его пальца лежал какой-то осколочек, белевший в лучах заходящего солнца; он был не больше почтовой марки. — Вы уверены, Алан? — Абсолютно уверен, — подтвердил Грант. — Доказательство на обратной, внутренней стороне. Поверните скорлупку другой стороной, и вы увидите еле заметные перекрещивающиеся линии, этакое грубое изображение треугольника. — Да, я вижу. — Мы откопали два яйца с подобным рисунком неподалеку от моего дома в Монтане. — Вы утверждаете, что это яйцо динозавра? — Без сомнения, — кивнул Грант. Хардинг пожал плечами: — Эти динозавры не выводят потомства. — Как вы видите, выводят, — возразил Дженнаро. — Но, должно быть, это птичье яйцо! — упорствовал Хардинг. — У нас тут на острове десятки различных птиц! Грант покачал головой. — Обратите внимание на кривизну осколка. Он почти прямой. Значит, это осколок скорлупы от очень большого яйца. А какой он толстый! Может, у вас тут, конечно, есть страусы? А раз нет, то, значит, это яйцо динозавра. — Но они не способны оставлять потомство, — повторил Хардинг. — У нас тут только самки! — Я знаю только одно, — заявил Грант, — это яйцо динозавра. Малкольм спросил: — А вы можете сказать, какого именно динозавра? — Да, — кивнул Грант. — Это яйцо велоцираптора.КОНТРОЛЬНЫЙ ПОСТ
— Полная нелепость, — пробормотал Хэммонд, прислушиваясь на контрольном посту к голосам, доносившимся из радиопередатчика. — Это наверняка птичье яйцо! Другого просто быть не может! В радиопередатчике послышался треск. Потом раздался голос Малкольма: — Давайте кое-что проверим, хорошо? Я прошу мистера Арнольда воспроизвести на экране таблицу, в которой подсчитаны все животные. — Прямо сейчас? — Да, прямо сейчас. Насколько я понимаю, вы можете перенести ее и на экран в машине доктора Хардинга, не так ли? Пожалуйста, сделайте это. — Хорошо, о чем разговор? — откликнулся Арнольд. Через мгновение на экране компьютера, стоявшего на контрольном посту, появилась таблица:— Я надеюсь, вы удовлетворены? — сказал Хэммонд. — Вы видите таблицу на своем экране? — Да, видим, — откликнулся Малкольм. — Все, как всегда, сходится. — Хэммонд не мог скрыть злорадства. — Погодите, — сказал вдруг Малкольм. — А компьютер не может поискать другое количество животных? — Например? — уточнил Арнольд. — Например, двести тридцать девять. — Минуточку, — нахмурился Арнольд. Через секунду на экране появилась другая таблица:ВСЕГО ЖИВОТНЫХ –238
Хэммонд подался вперед: — Черт побери, что это такое? — Мы обнаружили еще одного компи. — Но откуда он взялся? — Не знаю. В радиопередатчике раздался треск. — Так, а теперь попросите компьютер поискать... ну, скажем, триста животных. — О чем он говорит? — воскликнул, повысив голос, Хэммонд. — Триста животных?! О чем он говорит? — Минуточку, — сказал Арнольд. — Это займет пару минут. Он ткнул пальцем, нажав несколько кнопок. Появилась первая надпись:ВСЕГО ЖИВОТНЫХ — 239
— Не понимаю, к чему он клонит, — сказал Хэммонд. — А я, увы, боюсь, что понимаю, — отозвался Арнольд. Он смотрел на экран. В первой строчке, пощелкивая, менялись цифры.ВСЕГО ЖИВОТНЫХ — 239
— Двести сорок четыре? — переспросил Хэммонд. — Что происходит? — Компьютер подсчитывает количество животных в Парке, — ответил Ву. — Он подсчитывает всех животных. — Но я думал, он всегда это делал! — Хэммонд обернулся. — Недри! Вы опять что-то изменили в программе? — Нет, — поднял глаза сидевший за компьютером Недри. — Компьютер позволяет оператору задавать искомое число животных — в целях ускорения подсчетов. Но это исключительно ради удобства, это вовсе не дефект программы. — Он прав, — подтвердил Арнольд. — Мы всегда исходили из числа двести тридцать восемь, поскольку не предполагали, что животных может быть больше.ВСЕГО ЖИВОТНЫХ — 244
— Погодите! — воскликнул Хэммонд. — Но эти животные не могут размножаться. Компьютер, должно быть, считает полевых мышей или каких-нибудь других зверьков. — Я тоже так думаю, — сказал Арнольд. — Почти наверняка это огрехи визуального отслеживания. Но скоро все выяснится. Хэммонд повернулся к Ву: — Они ведь не способны к размножению, не так ли? — Не способны, — ответил Ву.ВСЕГО ЖИВОТНЫХ — 262
— Откуда же они берутся? — пробормотал Арнольд. — Будь я проклят, если знаю, — ответил Ву. Они молча смотрели, как число животных увеличивается.ВСЕГО ЖИВОТНЫХ — 270
Послышался голос Дженнаро; — О дьявол. — Я есть хочу! Когда мы поедем домой? — раздался голос девочки. — Сейчас-сейчас, Лекси. На экране вспыхнул сигнал ошибки.ВСЕГО ЖИВОТНЫХ — 283
— Ошибка, — закивал Хэммонд. — Я так и думал! Я знал, что тут непременно должна быть ошибка! Однако через мгновение на мониторе появилась таблица:ОШИБКА: Заданные параметры: 300 животных не обнаружено.
Снова раздался треск в радиопередатчике. — Теперь вы понимаете, в чем была ваша ошибка? — спросил Малкольм. — Вы отслеживали перемещения только ожидаемого числа динозавров. Вы боялись потерять какое-нибудь животное и направляли все усилия на выяснение, не уменьшилось ли количество особей. Но загвоздка была не в этом. Загвоздка в том, что у вас больше животных, чем вы думали. — О, Боже! — прошептал Арнольд. — Но их не может быть больше! — возмутился Ву. — Мы же знаем, сколько получено особей. И больше их просто не может быть. — Боюсь, что может. Генри, — сказал Малкольм. — Они размножаются. — Нет! — Даже если вас не убеждает осколок скорлупы, найденный Грантом, вы можете убедиться, что я прав, посмотрев свои собственные данные. Взгляните на график распределения животных по величине. Арнольд сейчас его воспроизведет на компьютере.ВСЕГО ЖИВОТНЫХ — 292
— Ну, как? Вы что-нибудь заметили? — спросил Малкольм. — Это распределение Пуассона, — ответил Ву. — Нормальная кривая. — Но вы же сами говорили, что выводили компи в три приема? С шестимесячным интервалом... — Да... — Тогда у вас на графике должно быть три отдельных пика — по одному на каждую группу, — сказал Малкольм, стуча по клавишам. — Примерно так.
— Но такого у вас нет, — продолжал Малкольм. — То что мы видим на дисплее — это график размножающейся популяции. Ваши прокомпсогнатусы размножаются! Ву покачал головой. — Я не понимаю, каким образом. — Они размножаются точно так же, как отнелии, майязавры, гипси и... и велоцирапторы! — О, Господи! — ахнул Малдун. — По Парку свободно разгуливают велоцирапторы. — Ну, все не так уж и плохо, — заявил Хэммонд, взглянув на экран. — Мы имеем увеличение поголовья всего у трех видов... ладно, у пяти... В двух категориях это увеличение совсем незначительное. — Да о чем вы говорите? — громко воскликнул Ву. — Неужели вы не понимаете, что это значит? — Конечно, я понимаю, что это значит, Генри, — отрезал Хэммонд. — Это значит, что ты все перепутал. — Вовсе нет. — И динозавры начали по твоей милости размножаться. Генри! — Но они же все самки! — воскликнул Ву. — Это невозможно. Тут явно закралась ошибка. И посмотрите на цифры. У больших животных, майязавров и гипси, прирост маленький. А у небольших — очень существенный. Это полный абсурд. Наверняка тут ошибка. В радиопередатчике раздался щелчок. — Отнюдь, — возразил Грант. — Я думаю, цифры лишь подтверждают, что мы имеем дело с размножением животных. И происходит оно на этом острове в семи различных местах.
Места размножения
Небо потемнело. Вдалеке раздавались раскаты грома. Грант и его спутники, просунув головы в открытые двери джипа, впились взглядом в экран на панели. — Места размножения? — переспросил по рации Ву. — Гнезда, — пояснил Грант. — Если предположить, что в среднем динозавры откладывают от восьми до двенадцати яиц, то получится, что у компи два гнезда. У велоцирапторов — тоже два. У отнелий — одно. И у гипсилофодонтидов и майязавров — соответственно по одному. — А где эти гнезда? — Нам их предстоит найти, — сказал Грант. — Динозавры устраивают гнезда в уединенных местах. — Но почему так мало крупных животных? — спросил Ву. — Если майязавры откладывают от восьми до двенадцати яиц, то в Парке должно появиться от восьми до двенадцати майязавров. А вовсе не один-единственный. — Это верно, — кивнул Грант, — но дело в том, что велоцирапторы и компи свободно разгуливают по Парку и, очевидно, поедают яйца более крупных животных... а может, пожирают и новорожденных динозавриков. — Но мы никогда этого не видели! — запротестовал, вклинившись в радиопереговоры, Арнольд. — Велоцирапторы — ночные животные, — сказал Грант. — А кто-нибудь разве ведет наблюдение в парке и по ночам? Воцарилось долгое молчание. — Я лично так не думаю, — продолжал Грант. — И все равно это какой-то абсурд, — не сдавался Ву. — Пятьдесят, так сказать, внеплановых животных не могут пропитаться жалкой кучкой яиц. — Не могут, — согласился Грант. — Я полагаю, они питаются не только этим. Наверное, они едят маленьких грызунов. Мышей и крыс. Снова наступило молчание. — Позвольте мне высказать одно предположение, — сказал Грант. — Очевидно, прибыв на остров, вы сначала не знали, как избавиться от огромного количества крыс. Но прошло время, и проблема как-то сама собой разрешилась. — Да. Правда... — И вам не пришло в голову разузнать, почему это случилось? — Ну, мы просто думали... — начал Арнольд. — Послушайте, — перебил его Ву, — как бы там ни было, факт остается фактом: все животные — самки. А значит, размножение невозможно. Однако Грант и над этим уже поразмыслил. Как раз недавно ему довелось услышать об одном прелюбопытном исследовании в Западной Германии, и он полагал, что знает, в чем дело. — Когда вы получили ДНК динозавров, — сказал Грант, — вы работали с ферментарным материалом, не так ли? — Так, — откликнулся Ву. — А не приходилось ли вам включать фрагменты ДНК других видов животных? Чтобы воссоздать полностью всю цепочку ДНК. — Иногда приходилось, — ответил Ву. — Иначе нельзя было выполнить эту работу. Порой мы включали ДНК птиц — самых разных подвидов, а порой — ДНК рептилий. — А ДНК амфибий? Особенно меня интересует ДНК лягушек. — Вполне вероятно. Я должен проверить. — Проверьте, — попросил Грант. — И я думаю, вы поймете, каков ответ на ваш вопрос. Малкольм спросил: — ДНК лягушек? Но почему именно ДНК лягушек? Дженнаро нетерпеливо вмешался в разговор: — Послушайте, все это очень интересно, но мы ушли в сторону от главного вопроса: могли ли животные убежать с острова? — Информация, которой мы располагаем, не позволяет судить об этом, — ответил Грант. — А как это можно узнать? — Мне известен только один способ, — сказал Грант. — Надо разыскать гнезда динозавров, осмотреть их и сосчитать яйца, из которых вылупились детеныши. Таким образом мы сможем определить, сколько было изначально. А затем попытаемся выяснить, не пропал ли кто-нибудь из них. — Но идя таким путем, — сказал Малкольм, — вы ведь все равно не узнаете, что стряслось с пропавшими животными: то ли их убили, то ли они умерли естественной смертью, то ли покинули остров. — Нет, конечно, — кивнул Грант, — но это только начало. И я полагаю, мы сумеем почерпнуть дополнительную информацию из графиков распределения популяции, надо лишь приглядеться к ним повнимательней. — А как мы обнаружим гнезда? — В этом, — сказал Грант, — я думаю, нам поможет компьютер. — Можно, мы поедем домой? — спросила Лекси. — Я хочу есть! — Да, поехали, — улыбнулся ей Грант. — Ты была очень терпеливой девочкой. — Через двадцать минут ты сможешь покушать, — сказал Эд Реджис и пошел к электромобилям. — А я немного задержусь, — заявила Элли, — и сфотографирую стегозавра фотоаппаратом доктора Хардинга. К завтрашнему дню волдыри на языке исчезнут. — Я тоже хочу назад, — сказал Грант. — Так что поеду с детьми. — И я, — подхватил Малкольм. — А я, пожалуй, останусь, — решил Дженнаро. — Мы с доктором Сэттлер вернемся вместе с Хардингом на его «джипе». — Ну и отлично! Пошли! Они двинулись к машинам. Внезапно Малкольм спросил: — Как вы думаете, почему наш юрист решил остаться? Грант пожал плечами: — Очевидно, это связано с доктором Сэттлер. — Правда? Вы думаете, он на нее глаз положил? — Все это уже не раз бывало, — откликнулся Грант. Когда они подошли к электромобилям, Тим заявил: — На этот раз я поеду в первой машине, вместе с доктором Грантом. — Увы, но нам с доктором Грантом нужно поговорить, — возразил Малкольм. — Я буду тихонько сидеть и слушать. Не пророню ни словечка! — пообещал Тим. — У нас сугубо личный разговор, — продолжал упираться Малкольм, — Знаешь что, Тим? — предложил Эд Релжис. — А пускай они сами сядут во вторую машину. А мы поедем в первой, и ты сможешь надеть очки ночного видения. Ты когда-нибудь надевал очки ночного видения, Тим? Они очень чувствительные, ты сможешь видеть в них в темноте. — Отлично! — воскликнул Тим и побежал к первой машине. — Эй! — крикнула Лекси. — Я тоже хочу такие очки. — Нет, — отрезал Тим. — Это нечестно! Нечестно! Тебе всегда все достается, Тимми! Эд Реджис посмотрел им вслед и сказал Гранту: — Так... можно себе представить, что меня ждет по дороге домой. Грант и Малкольм сели во вторую машину. На ветровое стекло упало несколько дождевых капель. — Поехали, — сказал Эд Реджис. — Я тоже не прочь пообедать. И выпить банановый дайкири. Как, по-вашему, друзья? Выпить дайкири — хорошая мысль? Эд постучал по металлической обшивке машины. — Ладно, увидимся на месте, — сказал он и, подбежав к первой машине, прыгнул внутрь, на панели замигала красная лампочка. Раздалось негромкое жужжание — так обычно жужжит электричество, — и машина двинулась вперед. Малкольм, сидевший в машине, которая ехала в постепенно сгущающихся сумерках, как-то странно притих. Грант сказал: — Вы должны чувствовать себя победителем. Ваша теория верна. — Вообще-то если я что-то и ощущаю сейчас, то только ужас. Мне кажется, мы подошли к очень опасному рубежу. — Почему? — Так мне подсказывает интуиция. — Разве математики доверяют интуиции? — Целиком и полностью. Интуиция играет огромную роль. Как раз сейчас я думал о фракталах, — сказал Малкольм. — Вы знаете, что такое фракталы? Грант отрицательно покачал головой: — Нет, не знаю. — Фракталы — это раздел геометрии, его придумал человек по фамилии Мандельброт. В отличие от обыкновенной Эвклидовой геометрии, которуювсе проходят в школе, она рассматривает квадраты, кубы, сферы и тому подобное. Фрактальная геометрия пытается описывать реальные предметы из окружающего нас мира. Горы и облака имеют фрактальные очертания. Так что фракталы связаны с реальностью. Хоть каким-то образом. Ну так вот... Мандельброт обнаружил одну поразительную закономерность: в разном масштабе многие вещи выглядят практически одинаково. — Б разном масштабе? — переспросил Грант. — Например, — принялся объяснять Малкольм, — если посмотреть на большую гору издалека, вы увидите весьма характерный контур. Подойдя ближе и внимательно рассмотрев самую верхушку большой горы, вы убедитесь, что она имеет ту же форму, что и вся гора целиком. Если же пойти дальше и продолжать уменьшать масштаб, то все равно окажется, что даже самый маленький осколочек скалы, который можно разглядеть только под микроскопом, и тот обладает теми же фрактальными очертаниями, что и большая гора. — Честно говоря, не понимаю, почему вас это беспокоит, — сказал Грант. Он зевнул. Пахло серными вулканическими испарениями. Они приближались к участку дороги, тянувшемуся вдоль побережья, — в этом месте из машины были видны пляж и океан. — Это целое мировоззрение, — сказал Малкольм. — Мандельброт открыл, что большое повторяет себя в малом. И это касается не только предметов, но и событий. — Событий? — Взять хотя бы цены на хлопок, — пояснил Малкольм. — У нас есть достоверные данные о ценах на хлопок за последние сто лет, даже больше. Если вы внимательно изучите колебания цен, то увидите, что график ценовых колебаний в течение дня ничем существенным не отличается от графика колебаний за неделю, или за год, или за десять лет... И так во всем. День — это уменьшенное повторение всей нашей жизни. Вы хватаетесь за одно дело, но в результате делаете что-то совсем другое, планируете куда-то поехать, но вам так и не удается там побывать... А в конце вашей жизни оказывается, что все ваше существование было совершенно случайно. И вся ваша жизнь, в сущности, носит отпечаток такой же суетливости. — Я думаю, это всего лишь один из способов смотреть на вещи, — сказал Грант. — Нет, — покачал головой Малкольм. — Это единственный способ. По крайней мере только он приближает нас к реальности. Понимаете, концепция подобий подразумевает и представление о повторяемости признаков и о цикличности событий, а это означает, что будущее предсказать невозможно. Все может измениться внезапно, безо всякого предупреждения. — Ну, хорошо... — Однако мы себя успокаиваем, тешим иллюзиями, будто внезапные, крутые перемены — это нечто из ряда вон выходящее. Например, несчастный случай... скажем, автомобильная катастрофа. Или то, что нам неподвластно... допустим, неизлечимая болезнь. Мы не воспринимаем резкие, коренные, иррациональные перемены как неотъемлемую часть нашего существования. И тем не менее это так. Теория хаоса учит нас, — назидательно произнес Малкольм, — что линейности, которую мы приписываем буквально всему — от физики до литературы, — просто не существует. Линейность характерна для искусственного, искаженного восприятия мира. Реальная жизнь отнюдь не представляет собой цепочку внутренне связанных событий, которые происходят в строгой последовательности, одно за другим, и напоминают бусинки, нанизанные на нитку. Жизнь — это великое множество столкновений, и какое-то одно событие способно совершенно непредсказуемым, порой даже роковым образом изменить ход последующих. Малкольм откинулся на сиденье и посмотрел на электромобиль, ехавший впереди в нескольких метрах. — Это истинная правда, такова структура нашей Вселенной. Однако мы по каким-то причинам упорно делаем вид, что это неправда. Тут машины вдруг резко остановились. — Что случилось? — вскинулся Грант. Сидевшие в передней машине дети указывали на океан. Посмотрев на горизонт, затянутый надвигающимися тучами, Грант заметил темный силуэт грузового судна, направлявшегося назад, в Пунтаренас. — Почему мы остановились? — спросил Малкольм. Грант включил радиопередатчик и услышал, как девочка взволнованно воскликнула: — Посмотри туда, Тимми? Вон... вот там! Малкольм, прищурившись, поглядел на судно. — Они говорят о корабле? — Очевидно. Эд Реджис вышел из передней машины, и подбежав к Гранту с Малкольмом, заглянул в окно. — Извините, — скороговоркой произнес он, — но ребятишки ужасно взбудоражены. У вас есть бинокль? — Зачем он вам нужен? — Малышка уверяет, что на палубе кто-то сидит. Какой-то зверь, — сказал Реджис. Грант схватил бинокль и высунул локти в открытое окно электромобиля. Он внимательно разглядывал продолговатое грузовое судно. Было так темно, что Грант видел практически один силуэт; затем вдруг на корабле зажглись огоньки, они ярко засияли в темно-багровых сумерках. — Вы что-нибудь видите? — спросил Реджис. — Нет, — покачал головой Грант. — Ниже смотрите, — сказала по рации Лекси. — Они вот там, внизу. Грант опустил бинокль пониже и принялся рассматривать корпус корабля непосредственно над ватерлинией. Грузовое судно было широким, с бортиком, защищавшим палубу от брызг. Однако уже стемнело настолько, что Грант не мог как следует разглядеть корабль. — Все равно ничего не вижу... — А я вижу! — нетерпеливо перебила Лекси. — Возле кормы. Посмотрите возле кормы! — Как она может что-то разглядеть при таком освещении? — изумился Малкольм. — Дети могут, — ответил Грант. — У них такое острое зрение, какое нам и не снилось. Он направил бинокль на корму и начал медленно ее разглядывать. И вдруг увидел животных! Они играли, снуя между предметами, силуэты которых вырисовывались на корме. Грант увидел их мельком, но даже в потемках было понятно, что животные стоят на задних лапах, что их рост около метра и что массивные хвосты помогают им удерживать равновесие. — Ну, теперь видите? — спросила Лекси. — Да, вижу, — откликнулся Грант. — Кто это? — Велоцирапторы, — сказал Грант. — Их по крайней мере два. А может, и больше. Это подростки. — О, Господи! — ахнул Реджис. — Судно идет на материк! Малкольм передернул плечами: — Не впадайте в панику. Просто сообщите на контрольный пост, велите им отозвать корабль назад. Эд Реджис подбежал к машине и схватил рацию. Послышалось шипение и щелчки: он торопливо переключал каналы. — Что-то не в порядке, — сказал Реджис. — Эта рация не работает. Он кинулся ко второму электромобилю, нырнул внутрь, потом выглянул и посмотрел на своих спутников, — У нас обе рации сломались, — встревоженно произнес Эд. — Я не могу вызвать контрольный пост. — Тогда надо ехать! — сказал Грант.* * *
А на контрольном посту Малдун стоял у большого окна, выходившего в Парк. В семь часов вечера на острове включались кварцевые прожекторы, и он словно превращался в поблескивающий драгоценный камень, простирающийся вдаль, на юг. Малдун обожал этот миг... Внезапно из радиопередатчика послышался треск. — Так, они снова поехали, — прокомментировал Арнольд. — Едут сюда. — Но почему они останавливались? — спросил Хэммонд. — И почему мы не можем с ними связаться? — Наверное, из-за грозы, — предположил Малдун. — Из-за грозы возникли помехи. — Они будут на месте через двадцать минут, — сказал Хэммонд. — Вы бы позвонили и попросили накрыть на стол. Дети наверняка проголодались. Арнольд снял трубку и услышал непрерывное, монотонное шипение. — Что это? Что происходит? — О, Боже! Повесьте же трубку! — воскликнул Недри. — Вы мне сейчас все перепутаете. — Вы заняли все телефонные линии? Даже внутренние? — Я занял только внешние линии, — успокоил его Недри. — Внутренняя связь осталась, Арнольд принялся нажимать одну кнопку за другой. Однако везде раздавалось только шипение. — Такое впечатление, что вы все заняли. — Ну, тогда извините, — сказал Недри. — Через пятнадцать минут, когда мы передадим очередную порцию информации, я освобожу вам пару каналов. — Моя трудовая неделя явно затянулась. Пожалуй, я сам схожу за кока-колой. Недри взял свой рюкзак и направился к двери. — Не трогайте ничего на моей клавиатуре, хорошо? Дверь за ним закрылась. — Ну, нахал! — проворчал Хэммонд. — Да уж, — кивнул Арнольд. — Но, по-моему, дело свое он знает.* * *
Вдоль дороги клубы вулканического дыма переливались всеми цветами радуги, поблескивая в ярком свете кварцевых прожекторов. Грант произнес в микрофон: — Через сколько часов корабль доберется до материка? — Через восемнадцать, — ответил Эд Реджис. — Примерно через восемнадцать. Скорее всего так... — Он посмотрел на свои часы. — Завтра в одиннадцать утра он будет в порту. Грант нахмурился: — А с контрольным постом до сих пор нет связи? — Пока нет. — А что с Хардингом? Вы можете с ним связаться? — Нет, я пытался, но ничего не получилось. Очевидно, он отключил рацию. Малкольм сокрушенно покачал головой: — Выходит, вы единственные, кто знает о животных на корабле. — Я попытаюсь кого-нибудь предупредить, — сказал Эд Реджис. — О Боже, нам совершенно не нужно, чтобы животные попали на материк! — А когда мы вернемся на базу? — Отсюда до базы шестнадцать-семнадцать минут езды, — прикинул Эд Реджис. По ночам дорога освещалась большими прожекторами. Гранту казалось, что они едут по ярко-зеленому туннелю из листвы. На ветровое стекло упало несколько крупных дождевых капель. Внезапно Грант почувствовал, что электромобиль замедляет ход, потом машина вообще остановилась. — А теперь что стряслось? Лекси сказала: — Я не хочу останавливаться! Почему мы остановились? И тут вдруг погас свет. Дорога погрузилась во тьму, Лекси воскликнула: — Ой! — Наверное, генератор отключился, — предположил Эд Реджис. — Через минуту все будет нормально, я не сомневаюсь. — Что за черт? — воскликнул Арнольд, глядя на мониторы. — Что происходит? — встревожился Малдун. — Электричество отключилось, да? — Да, но только по периметру Парка. В здании все работает прекрасно. А в Парке электричества нет. Свет, телекамеры — все отключилось. Экраны мониторов, показывавшие, что творится в парке, погасли. — А что с электромобилями? — Они остановились где-то возле вольера тиранозавра. — Так, — сказал Малдун, — позвоните ремонтникам, пусть срочно наладят свет. Арнольд схватил телефонную трубку и услышал шипение: это переговаривались компьютеры Недри. — Телефоны все заняты! Черт бы побрал этого Недри!.. Недри! Проклятье, куда он запропастился? Деннис Недри распахнул дверь, на которой было написано «Оплодотворение». Когда на улице отключили электричество, замки, открывавшиеся магнитными карточками, тоже перестали работать. Теперь все двери в здании открывались просто от толчка. Система безопасности была указана одной из первых в списке недоработок Парка юрского периода. Неужели никому даже в голову не приходит, порой недоумевал Недри, что на самом деле это вовсе не дефект... что он, Недри, нарочно все так запрограммировал?! Он подстроил им классическую ловушку... Вообще-то мало кто из программистов, разрабатывающих сложные компьютерные системы, удержался бы от искушения оставить для себя какую-нибудь потайную лазейку. Прежде всего из соображений здравого смысла: если недотепы заблокируют систему, а потом призовут на помощь системного программиста, ему нужно будет каким-то образом проникнуть внутрь, чтобы устранить поломку. Отчасти же Недри сделал это, чтобы, так сказать, оставить свой автограф: «Здесь побывал такой-то и такой-то...» Ну и еще Недри пытался обеспечить свое будущее. Он был страшно недоволен работой в Парке юрского периода. В самый последний момент компания «Ин-Джин» потребовала существенно модифицировать систему, однако раскошелиться и заплатить за это не пожелала, заявив, что доработки входят в стоимость контракта. Недри пригрозили судебным иском, его клиентам написали письма, в которых он объявлялся человеком ненадежным, безответственным. Это был самый настоящий шантаж, и в конце концов Недри пришлось работать в Парке юрского периода сверхурочно, внося в программу изменения, которых потребовал Хэммонд. Однако позднее, когда его начал обхаживать в Байосине Льюис Доджсон, оказалось, что жертвы были не напрасны: Недри с готовностью его выслушал. И смог уверенно заявить, что система безопасности Парка юрского периода для него не помеха. Он сумеет проникнуть в любую комнату, сможет войти в любую систему, в любой уголок Парка. Он так все запрограммировал! Просто на всякий случай... Недри вошел в лабораторию, где занимались оплодотворением. Там никого не было: как он и предполагал, сотрудники ушли обедать. Недри расстегнул молнию на рюкзаке и достал баночку пенки для бритья фирмы «Жиллетт». Отвинтив дно, он заглянул внутрь: там стояло несколько маленьких цилиндриков. Недри надел плотные резиновые перчатки и открыл большой — в него свободно можно было войти — холодильник с надписью «Живой биологический материал. Хранить при минимум –10 градусов». Холодильник был размером с небольшую гардеробную, с полками от пола до потолка. В основном на полках стояли реактивы и лежали полиэтиленовые пакеты с какими-то жидкостями. Сбоку Недри увидел маленькую морозильную камеру, охлаждавшуюся жидким азотом, дверца была керамической и очень толстой. Недри открыл ее, и оттуда в белом облаке азотистого пара выпали концы тоненьких трубок. Склянки с эмбрионами были расставлены в строгом порядке, по видам: стегозавры, апатозавры, гадрозавры, тиранозавры... Каждый эмбрион хранился в отдельной склянке из тонкого стекла, обернутый серебряной фольгой и запаянной в полиэтилен. Недри торопливо схватил две скляночки и положил их в подготовленную банку. Недри привинтил дно и покрепче закрыл крышку. Послышалось шипение: это выходил газ. Банка в руках Недри вмиг стала ледяной. Доджсон уверял, что охлаждающей жидкости хватит на тридцать шесть часов. Этого было больше чем достаточно, чтобы добраться до Сан-Хосе. Недри отошел от холодильника и вернулся в главную лабораторию. Положив баночку в рюкзак, он закрыл молнию. Затем вышел в коридор. Кража заняла меньше двух минут. Он прекрасно представлял себе, какое замешательство царит сейчас на контрольном посту, где уже наверняка начали осознавать, что произошло. Система безопасности отказала, телефонная связь нарушена... Без него им часами придется разбираться с ремонтом... но всего через несколько минут он, Недри, вернется на контрольный пост и все поправит. И никто никогда не догадается, что он совершил. Деннис Недри, ухмыляясь, спустился на первый этаж, кивнул охраннику и прошел дальше в подвал. Пройдя мимо электромобилей, стоявших аккуратными рядами, он приблизился к «джипу», поставленному у самой стены; «джип» работал на бензине. Садясь в него, Недри заметил, что на пассажирском сиденье лежит какая-то странная серая труба. — Совсем как гранатомет, — подумал Недри, поворачивая ключ зажигания и заводя «джип». Он взглянул на часы. Отсюда до восточной пристани, если ехать через парк, три минуты езды. Еще три минуты на обратную дорогу — и он будет на контрольном посту. До чего же просто! — Проклятье! — воскликнул Арнольд, нажимая кнопки на клавиатуре компьютера. — Все отказало! Малдун стоял у окна, глядя на Парк. Свет погас на всем острове, кроме небольшого пространства непосредственно перед базой. Несколько сотрудников торопились укрыться от дождя, однако, похоже, никому еще не приходило в голову, что случилась беда. Малдун посмотрел на гостиницу: там ярко горели огни. — Ох-ох-ох, — вздохнул Арнольд. — Ну, и влипли мы! — А что такое? — спросил Малдун, Он отвернулся от окна и не заметил, как «джип» выехал из подземного гаража и поехал по Парку на восток, куда вела дорога, на которую посторонним въезд был воспрещен. — Этот идиот Недри отключил систему безопасности, — сказал Арнольд. — Теперь здесь все нараспашку. Двери больше не заперты. — Я пойду оповещу охрану, — сказал Малдун. — Но это еще полбеды, — продолжал Арнольд. — Когда отключается система безопасности, на внешних заграждениях вырубается электричество. — На заграждениях? — переспросил Малдун. — Да, там, где пропущен ток, — кивнул Арнольд. — Теперь никакого тока нет на всем острове. — Вы хотите сказать... — Вот именно! — еще раз кивнул Арнольд. — Животные могут выбраться на свободу. Он закурил сигарету. — Скорее всего ничего, конечно, не случится, но ручаться нельзя... Малдун кинулся к двери. — Я лучше поеду и привезу людей, застрявших там на электромобилях, — сказал он. — А то мало ли что... Малдун быстро спустился в гараж. На самом деле его не очень тревожило отключение электричества на ограде. Большинство динозавров сидели в вольерах уже девять месяцев или даже больше, и они не раз натыкались на заборы, что приводило к плачевным результатам. Малдун знал, что животные быстро соображают, как избежать того, что вызывает шок. Подопытный голубь за пару сеансов понимает что к чему. Так что вряд ли динозавры приблизятся к ограде. Малдуна гораздо больше волновало, что будут делать люди, сидящие в электромобилях. Он не хотел, чтобы они выходили из машин, ведь как только электричество включится, машины двинутся вперед, независимо от того, есть в них пассажиры или нет. А люди останутся в Парке. Конечно, им вряд ли придет в голову выходить из машины, ведь идет дождь. Но все-таки... никогда нельзя знать наверняка... Малдун дошел до гаража и поспешил к тому месту, где должен был стоять «джип». Как удачно, думал Малдун, что он предусмотрительно положил в машину гранотомет! Можно сразу выехать, и тогда он будет на месте через... «Джипа» не было! — Что за черт? — Малдун в изумлении уставился на пустое место, где раньше стояла машина. «Джип» исчез! Черт возьми, что же все-таки происходит?ЧЕТВЕРТОЕ ПРИБЛИЖЕНИЕ
Скрытые недостатки системы неизбежно начнут проявляться.Ян Малкольм
Главная дорога
Дождь громко барабанил по крыше электромобиля. Очки ночного видения давили Тиму на лоб. Он слегка ослабил ремешок над ухом. Потом он увидел фосфоресцирующую вспышку и разглядел среди черно-зеленых теней стоявший сзади электромобиль, в котором сидели доктор Грант и доктор Малкольм. Здорово. Доктор Грант смотрел на него через ветровое стекло. Тим увидел, что он берет рацию, лежащую на приборной панели. Раздалось шипение из-за атмосферных помех, а потом голос доктора Гранта: — Вы нас видите? Тим взял у Эда Реджиса рацию: — Я вас вижу. — Все в порядке? — Все нормально, доктор Грант. — Оставайтесь в машине. — Хорошо. Не беспокойтесь. — Тим выключил рацию. Эд Реджис хмыкнул. — Дождь льет как из ведра. Конечно, мы будем сидеть в машине, — пробормотал он. Тим посмотрел на деревья, которые росли на обочине. Листья, если смотреть на них сквозь очки ночного видения, казались ярко-зелеными — такой цвет обычно бывает на компьютере, — а под ними Тим заметил очертания зеленой же проволочной ограды. Электромобили остановились на склоне холма... Значит, где-то тут неподалеку обитает тиранозавр. Вот было бы потрясающе, если бы удалось разглядеть тиранозавра в очки ночного видения! Это был бы настоящий восторг! Может, тиранозавр подойдет к забору и посмотрит на них? Интересно, поблескивают ли его глаза в темноте? Если да, то это вообще отпад... Однако Тим ничего не видел и постепенно перестал приглядываться. Пассажиры, сидевшие в обеих машинах, притихли. Дождь стучал по крышам. По стеклам электромобилей текли струйки воды. Тиму даже в очках было не видно ни зги. — Долго мы уже тут сидим? — спросил Малкольм. — Не знаю. Минуты четыре... может быть, пять. — Интересно, что стряслось? — Наверное, короткое замыкание из-за дождя. — Но это случилось до того, как хлынул дождь. Снова наступило молчание. Лекси напряженно спросила: — Но ведь молнии не будет, правда? Она всегда боялась молний и теперь нервно сжимала в руках свою кожаную перчатку. Доктор Грант сказал: — Что-что? Мы не расслышали... — Да это просто моя сестра болтает. — А... Тим опять принялся разглядывать листву, но ничего не увидел. Во всяком случае, ничего такого, что могло бы по размерам сравниться с тиранозавром. «Интересно, гуляют ли тиранозавры по ночам? — принялся размышлять Тим, — Ночные они животные или нет?..» Тим не помнил, чтобы в книгах об этом говорилось. Однако у него было чувство, что тиранозавры могут гулять в любую погоду, и днем и ночью. Что для них время суток не имеет значения. А дождь все лил. — Проклятый дождь! — проворчал Эд Реджис. — Прямо потоп какой-то. Лекси сказала: — Я хочу есть. — Я знаю, Лекси, — мягко проговорил Реджис, — но мы тут застряли, детка. Наши машины работают от тока, который пропущен по проводам, зарытым в землю на дороге. — И надолго мы застряли? — Пока не наладят электричество. Тим слушал шум дождя, и постепенно его начало клонить ко сну. Он зевнул, повернулся, чтобы посмотреть на пальмовые деревья, которые росли слева от дороги, и резко вздрогнул от глухого удара, сотрясшего землю. Тим повернул голову назад и успел заметить какую-то темную тень, которая мелькнула между двумя машинами. — Боже мой! — Что это было? — Что-то большое, почти как наша машина... — Тим! Ты тут? Тим взял рацию. — Да, я тут. — Ты его видел, Тим? — Нет, — признался Тим. — Я не успел его разглядеть. — Да что же, черт побери, это было? — воскликнул Малкольм. — Ты в очках ночного видения, Тим? — Да. Я буду смотреть очень внимательно, — пообещал Тим. — Это был тиранозавр? — спросил Эд Реджис, — Не думаю. Он промчался по дороге. — Но ты же его не видел? — спросил Эд Реджис. — Нет. Тиму было очень неприятно, что он проморгал животное, неважно, кто это был: тиранозавр или не тиранозавр. Внезапно в небе сверкнула белая молния, раздался треск, и все вокруг стало ярко-зеленым... Тим зажмурился и начал отсчитывать секунды: — И — раз, и — два... Лекси всхлипнула: — О нет!.. — Не бойся, милая, — сказал Эд Реджис. — Это же просто молния! Тим внимательно разглядывал обочину дороги. Дождь хлестал со страшной силой, капли стучали по листьям, и те тряслись. Все вокруг пришло в движение. Все казалось живым. Тим осматривал буквально каждый листок... И вдруг замер! Под деревьями кто-то стоял. Тим поднял глаза и посмотрел повыше. За деревьями, по ту сторону забора, он увидел что-то огромное, шероховатое, словно кора дерева. Однако это было не дерево... Тим поправил очки и посмотрел еще выше... И увидел громадную голову тиранозавра! Он стоял у забора и глядел на электромобили. Снова сверкнула молния, гигантское животное тряхнуло головой и издало протяжный вопль. Затем снова стало темно и тихо, только слышался шум дождя. — Тим! — Да, доктор Грант... — Ты видел, что это было? — Да, доктор Грант, У Тима сложилось впечатление, что доктор Грант говорит, тщательно выбирая слова, так как не хочет расстраивать его сестренку. — А что там сейчас? — Ничего, — ответил Тим, глядя на тиранозавра в очки ночного видения. — Он стоит по ту сторону забора. — Мне отсюда почти ничего не видно, Тим. — А мне зато видно прекрасно, доктор Грант. Он просто стоит — и все. — Хорошо. Лекси по-прежнему плакала, хлюпая носом. Снова наступила пауза. Тим глядел на тиранозавра. До чего ж у него громадная башка! Животное перевело взгляд на другую машину. Потом опять посмотрело на ту машину, в которой сидел Тим. Тиму казалось, зверь смотрит прямо на него. В очках ночного видения глаза тиранозавра были ярко-зелеными и светящимися. У Тима похолодело внутри. А потом, скользнув взглядом по туловищу животного, посмотрев чуть пониже массивной головы с огромными челюстями, Тим увидел переднюю лапу тиранозавра, небольшую, но мускулистую. Тиранозавр взмахнул ей и схватился за забор. — Господи Боже ты мой! — ахнул Эд Реджис, посмотрев в окно. Самый крупный хищник, когда-либо ходивший по земле. Самое страшное нападение за всю историю человечества. В глубинах его журналистского сознания независимо ни от чего, как бы сама собой рождалась статья. Однако колени Эда неудержимо дрожали, штанины хлопали друг о друга, словно флаги на ветру. Господи, до чего ж он был напуган! Он не хотел сидеть здесь! Из всех людей, сидевших в машинах, только он, Эд Реджис, знал, что бывает, когда динозавр кидается в атаку. Он знал, что тогда бывает с людьми. Он видел покалеченные трупы тех, на кого напал велоцираптор. И эта картина всплыла в его памяти. А тут ведь не велоцираптор, а сам тиранозавр рекс! Он куда больше! Это же крупнейший плотоядный зверь, когда-либо ходивший по земле! О Господи! Вопль тиранозавра был ужасен, этакий вопль из какого-то иного мира... Эд Реджис почувствовал, что по брюкам расплывается мокрое пятно. Он обмочил штаны! Реджису стало стыдно и страшно. Однако он знал, что надо что-то делать. Нельзя так просто сидеть и ждать! Он должен что-то сделать. Хоть что-то... Его руки, положенные на приборную панель, дрожали... — Господи Боже ты мой! — повторил Эд Реджис. — Нельзя так говорить, — погрозила ему пальцем Лекси. Тим услышал, как открылась дверь. Отвернув голову от тиранозавра — очки ночного видения сползли набок, — он успел заметить, как Эд Реджис вылезает в открытую дверь, втягивая голову в плечи, спасаясь от дождя. — Эй! — окликнула Эда Лекси. — Ты куда? Но Эд Реджис молча повернулся и кинулся бежать в противоположную сторону от тиранозавра, и вскоре скрылся в лесу. Дверь электромобиля осталась открытой, панельная обшивка намокла. — Он ушел? — растерянно проговорила Лекси. — Но куда? Он оставил нас одних. — Закрой дверь, — приказал Тим, но Лекси начала кричать: — Он нас бросил! Он нас бросил! — Тим, что происходит? — раздался по рации голос доктора Гранта. — Тим! Тим подался вперед и попытался закрыть дверь. Однако, сидя сзади, он не мог дотянуться до ручки. Оглянувшись назад, Тим снова увидел тиранозавра при вспышке молнии: громадная черная тень на фоне ослепительно белого неба. — Тим, что происходит? — Он нас бросил, он нас бросил! Тим поморгал, чтобы быстрее адаптироваться к темноте. Когда он еще раз оглянулся, то увидел, что тиранозавр, огромный и неподвижный, по-прежнему стоит у ограды. Дождевая вода стекала с его клыков. Передняя лапа цепко держалась за забор... И тут вдруг до Тима дошло: тиранозавр ведь схватился за ограду. Ограда больше не под напряжением! — Лекси, закрой дверь! Рация затрещала. — Тим! — Я здесь, доктор Грант! — Что там такое? — Реджис убежал, — ответил Тим. — Что-что?? — Он убежал. Я думаю, он понял, что тока нет и забор больше не защита, — сказал Тим. — Забор больше не защита? — переспросил по рации Малкольм. — Он что, так и сказал, что тока нет? — Лекси, — велел Тим, — закрой дверь. Но Лекси продолжала монотонно хныкать, приговаривая: — Он нас бросил, он нас бросил! Тиму ничего не оставалось делать, как выйти из задней двери под проливной дождь и захлопнуть переднюю дверь. Снова загрохотал гром и сверкнула молния. Тим поднял глаза и увидел, что тиранозавр крушит забор своими могучими задними лапами. — Тимми! Он запрыгнул обратно и захлопнул за собой дверь, в громовых раскатах этого хлопка даже не было слышно. Из рации доносилось: — Тим! Ты здесь? Он схватил свою рацию: — Да, здесь. Тим повернулся к Лекси. — Запри двери. Сядь посередине сиденья. И заткнись! Тиранозавр тряхнул головой и неловко шагнул вперед. Когти его задних лап запутались в проволоке упавшей ограды. Лекси наконец заметила животное и умолкла, застыв, как изваяние. Она смотрела на тиранозавра широко раскрытыми глазами. В передатчике послышался треск: — Тим! — Да. доктор Грант. — Оставайтесь а машине. Никуда не выходите. Сидите спокойно. Не шевелитесь и не шумите. — Да, сэр. — Все будет хорошо. Я думаю, он не сможет открыть машину. — Да, сэр. — Только сидите смирно, чтобы не привлекать лишний раз его внимание. — Да, сэр. — Тим выключил передатчик. — Ты слышала, Лекси? Сестра молча кивнула. Она не отрывала взгляда от динозавра. Он заревел. При свете молнии дети увидели, как тиранозавр выпутался из проволоки и уверенно двинулся вперед. Теперь он стоял меж двух машин. Тим больше не видел электромобиля доктора Гранта, потому что его загораживала эта громадная туша. Дождь ручьями стекал по шершавой коже, по мускулистым задним лапам... Тим не видел головы животного, она была где-то над крышей электромобиля. Тиранозавр двинулся вдоль их машины. Вот он подошел к тому самому месту, на котором стоял Тим, когда выбрался из электромобиля. Потом к тому, куда ступал, выходя из машины, Эд Реджис. Зверь замер. Здоровенная голова опустилась вниз, к грязной земле. Тим оглянулся и посмотрел на доктора Гранта и доктора Малкольма, сидевших в задней машине. Они смотрели вперед сквозь ветровое стекло, их лица были страшно напряжены. Огромная голова вновь поднялась вверх и остановилась на уровне боковых окон электромобиля, пасть была открыта. При вспышке молнии дети увидели блестящий, словно бусина, безразличный глаз рептилии... Глаз заглядывал в машину. Сестра Тима задышала неровно, от испуга она начала задыхаться. Тим потянулся к ней и схватил ее за руку, надеясь, что она будет сидеть по-прежнему тихо. Динозавр очень долго смотрел в боковое окно. «Может быть, на самом деле он нас не видит?» — пронеслось в мозгу у Тима. Наконец голова чудовища поднялась еще выше и вновь скрылась из виду. — Тимми... — прошептала Лекси. — Все нормально, — едва слышно ответил Тим. — Я думаю, он нас не увидел. Тим обернулся и посмотрел на доктора Гранта, как вдруг электромобиль потряс сокрушительный удар и ветровое стекло сплошь покрылось паутиной трещин: это тиранозавр шарахнулся своей башкой о капот. Тим свалился с сиденья. Очки ночного видения соскочили со лба. Тим быстро уселся обратно и, моргая, уставился в темноту; во рту он ощущал теплую кровь. — Лекси! Сестры нигде не было видно. Тиранозавр стоял у капота электромобиля, грудь его вздымалась, он загребал в воздухе передними лапами. — Лекси! — прошептал Тим. Внезапно он услышал стон. Сестра лежала где-то на полу, под передним сиденьем. Но тут громадная голова снова опустилась вниз, загородив собой практически все лобовое стекло. Тиранозавр снова ударился головой о капот. Машина закачалась, Тим ухватился за сиденье. Тиранозавр стукнул головой еще пару раз, в металле появились вмятины. Потом он зашел сбоку. Большой, поднятый кверху хвост заслонял Тиму видимость. Животное фыркнуло и глухо зарычало, и этот раскатистый рык смешался с раскатами грома. Вонзив губы в запасное колесо, прикрепленное к багажнику электромобиля, тиранозавр один-единственный раз мотнул головой и сорвал его. Задняя часть машины на секунду приподнялась в воздух, а потом шлепнулась обратно на землю, разбрызгивая грязь. — Тим! — позвал доктор Грант. — Тим, ты здесь? Тим схватил рацию. — С нами все в порядке, — сказал он. Послышался резкий металлический скрежет: зверь принялся царапать когтями крышу электромобиля. Сердце Тима бешено заколотилось. С правой стороны в окне ничего не было видно, кроме шершавой кожи животного. Тиранозавр навалился на машину, которая раскачивалась взад и вперед с каждым его вздохом, рессоры громко скрипели, металл скрежетал. Лекси снова застонала. Тим положил рацию и начал переползать на переднее сиденье. Тиранозавр взревел, и металлическая крыша прогнулась. Тим ощутил резкую боль в голове и рухнул на пол, прямо на ручку переключения передач. Он оказался прямо рядом с Лекси и в ужасе увидел, что ее голова сбоку вся в крови. Сестра, похоже, была без сознания. Последовал очередной удар, и на пол посыпались осколки стекла. Закапал дождь. Тим поднял глаза: лобовое стекло было разбито. Теперь на его месте торчали только осколки, а за ними виднелась огромная голова динозавра. Динозавр смотрел на него! У Тима похолодело внутри, и тут голова ринулась вперед, пасть раскрылась. Зубы ударились о металл, Тим ощутил горячее, зловонное дыхание зверя и увидел толстый язык, просовывающийся в машину сквозь отверстие на месте разбитого стекла. Динозавр начал шлепать мокрым языком по обшивке кабины... капли горячей пенистой слюны упали на кожу Тима... затем тиранозавр взревел... оглушительно... И резко отстранил голову. Тим залез обратно на сиденье, стараясь держаться подальше от вмятины в крыше. На переднем сиденье рядом с водителем еще оставалось достаточно свободного места. Тиранозавр стоял под дождем возле переднего бампера. Похоже, его смутило то, что произошло. Из пасти чудовища обильно текла кровь. Тиранозавр смотрел на Тима, повернув голову так, что был виден один огромный глаз. Голова придвинулась к машине, тиранозавр начал всматриваться внутрь. Кровь капала на покореженный капот электромобиля, смешиваясь с дождем. «Он не может до меня добраться, — подумал Тим. — Он слишком большой». Затем голова отодвинулась, и Тим при вспышке молнии увидел, как динозавр задрал заднюю лапу. Мир бешено завертелся, электромобиль перевернулся на бок, захлюпала грязь... Лекси безвольно упала на боковое окно, он шлепнулся рядом с ней, ударившись головой. В глазах у Тима помутилось. А потом челюсти тиранозавра лязгнули о дверцу, и электромобиль, сотрясаясь, поднялся в воздух... — Тимми! — взвизгнула Лекси, причем так близко, что у него заболели уши. Она внезапно пришла в себя. Тим схватил ее рукой, и в этот момент тиранозавр снова принялся крушить машину. Тим почувствовал острую, колющую боль в боку, сестра упала на него. Машина, вибрируя, вновь взмыла в воздух. Лекси закричала: — Тимми! И он увидел, что дверь прямо перед ней распахнулась и Лекси выпала из машины в грязь. Однако он ничего не смог ей ответить, потому что в следующее мгновение все вокруг завертелось... стволы пальм полетели куда-то вниз... вбок: земля мелькнула далеко внизу... динозавр взревел... вновь мелькнул светящийся глаз... верхушки пальмовых деревьев... А потом машина с металлическим скрежетом и лязгом выпала из пасти тиранозавра, у Тима екнуло в животе, а потом все вокруг стало черным-черным и погрузилось во тьму. Сидевший в другой машине Малкольм ахнул: — Господи! Что там с их машиной? Грант поморгал, вглядываясь в темноту, в которой только что сверкнула молния. Вторая машина исчезла! Грант не верил своим глазам. Он наклонился вперед, стараясь разглядеть что-нибудь сквозь окно, по которому текли потоки воды. Динозавр такой огромный, наверное, он просто загораживает... Нет! Снова сверкнула молния, и Грант отчетливо увидел, что машина исчезла. — Что там случилось? — спросил Малкольм. — Не знаю. Сквозь шум дождя Грант смутно различил слабые крики девочки. Динозавр стоял в темноте на дороге, однако даже во мраке можно было разглядеть, что он нагнулся над землей и что-то обнюхивает. Или ест. — Вы что-нибудь видите? — спросил, щурясь, Малкольм. — Почти ничего, — ответил Грант. Дождевые капли барабанили по крыше электромобиля. Грант прислушивался, не кричит ли малышка, но ее больше не было слышно. Так они и сидели в машине, молча вслушиваясь в тишину. — Это была девочка? — наконец спросил Малкольм. — Такое впечатление, что кричала девочка. — Да, действительно. — Вы думаете? — Не знаю, — вздохнул Грант, на него вдруг навалилась усталость. Сквозь залитое дождевыми потоками лобовое стекло был виден расплывчатый силуэт динозавра: чудовище шло к их машине. Медленно и зловеще оно шло прямо на них. Малкольм сказал: — Знаете, в такие минуты, как эта, мне начинает казаться, что... что пусть лучше вымершие животные так и оставались бы вымершими. У вас сейчас нет такого чувства? — Есть, — ответил Грант. Сердце его громко колотилось в груди. — Гм... Как вы думаете, что нам предпринять? — Понятия не имею, — откликнулся Грант. Малкольм повернул ручку, толчком ноги распахнул дверь и кинулся бежать. Но едва он это сделал. Гранту стало понятно, что уже слишком поздно, тиранозавр подошел чересчур близко. Снова сверкнула молния, и Грант с ужасом заметил, что тиранозавр, взревев, рванулся вперед. Грант не мог связно объяснить, что случилось потом. Малкольм бежал, шлепая по грязи. Тиранозавр мчался за ним большими скачками, потом опустил свою громадную голову, и Малкольм подлетел в воздух, словно крошечная куколка. К тому времени Грант тоже уже выскочил из машины; холодный дождь хлестал его по лицу и плечам. Тиранозавр стоял к нему спиной, могучий хвост раскачивался, словно маятник. Грант собрался было юркнуть в лес, как вдруг тиранозавр повернулся к нему и оглушительно взревел. Грант похолодел. Он стоял у машины не со стороны водителя, а с противоположной, стоял под проливным дождем... Он торчал на виду у тиранозавра, стоявшего от него всего в двух с половиной метрах. Гигантский зверь снова взревел. На таком близком расстоянии его рев звучал ужасающе громко. Грант вдруг осознал, что дрожит от холода и от страха. Он прижал трясущиеся руки к металлической двери электромобиля, стараясь унять дрожь. Тиранозавр издал еще один вопль, однако в атаку не ринулся. Повернув голову, он посмотрел на машину сначала одним глазом, потом другим. И ничего не сделал. Просто стоял — и все. Что происходит? Лязгнули мощные челюсти. Тиранозавр сердито рыкнул, поднял огромную заднюю лапу и с размаху ударил ей по крыше машины; когти со скрежетом скользнули вниз по металлу, чуть не задев Гранта, который по-прежнему стоял не двигаясь. Лапа шлепнулась в грязь. Зверь медленно наклонил голову и, фыркая, принялся обследовать машину. Сперва заглянул сквозь лобовое стекло в салон. Затем двинулся по направлению к багажнику, захлопнул по дороге переднюю дверь со стороны пассажирского сиденья и пошел прямо на Гранта. Грант от ужаса чуть не потерял сознание, сердце его бешено колотилось. Животное подошло так близко, что он ощутил, как из пасти динозавра пахнет тухлым мясом и сладковатой кровью... это был тошнотворный запах хищника... Грант напрягся, ожидая неизбежного. Громадная голова проплыла мимо него, зверь пошел дальше. Грант недоуменно заморгал. Что случилось? Неужели тиранозавр его не увидел? Похоже, что нет. Но почему? Грант обернулся и увидел, что зверь обнюхивает заднее колесо. Толкнув колесо мордой, он поднял голову. И снова подошел к Гранту. Тиранозавр обдал его своим горячим дыханием. Однако он не принюхивался, как собака. Он просто дышал и, казалось, был очень озадачен. Нет, тиранозавр не мог его увидеть. Если, конечно, стоять неподвижно. Где-то на задворках сознания Гранта мелькнуло научное объяснение этого факта, он понял, почему... Страшная пасть открылась прямо перед ним, огромная голова поднялась вверх. Грант схватился руками за свои запястья, отчаянно стараясь стоять неподвижно, как изваяние, и не издавать ни звука. Тиранозавр взревел, и его рев далеко разнесся в ночном воздухе. Однако Грант к тому времени уже начал кое-что понимать. Зверь не мог его увидеть, но подозревал, что он где-то здесь, и пытался ревом вспугнуть его, заставить хоть как-то обнаружить свое присутствие. Значит, до тех пор, пока он будет стоять не шевелясь, сообразил Грант, он будет оставаться невидимым. Могучая задняя лапа приподнялась, и тиранозавр напоследок в бессильной ярости пнул электромобиль, перевернув его. Гранта пронзила острая боль, и он испытал весьма непривычное ощущение полета, поскольку его тело взмыло в воздух. Все это происходило как-то удивительно медленно, и у Гранта было полно времени, чтобы почувствовать, как его обдает холодом, и увидеть, как земля несется ему навстречу, чтобы он ударился о нее лицом.Возвращение
— О черт! — пробормотал Хардинг. — Вы только посмотрите на это. Они сидели в «джипе» Хардинга, который работал на бензине, и глядели сквозь лобовое стекло, по которому елозили «дворники». В желтом свете фар было видно, что дорогу перегородило большое поваленное дерево. — Наверное, молния ударила, — предположил Дженнаро. — Проклятое дерево. — Мы не сможем проехать, — сказал Хардинг. — Пожалуй, стоит связаться с контрольным постом и поговорить с Арнольдом. Он взял рацию и повернул переключатель каналов. — Алло, Джон! Джон, ты тут? Однако в ответ раздалось лишь громкое шипение. — Не понимаю, — пожал плечами Хардинг. — Похоже, радиосвязь отключена. — Должно быть, из-за грозы, — сказал Дженнаро. — Вероятно, — согласился Хардинг. — Попробуйте связаться с электромобилями, — сказала Элли. Хардинг попытался переключиться на другие каналы, но безрезультатно. — Ничего не слышно, — посетовал он. — Видимо, они уже на обратном пути, вне радиуса действия нашего передатчика. Ладно, как бы там ни было, я думаю, нам незачем тут оставаться. Пройдет не один час, прежде чем аварийная служба пришлет сюда рабочих и они уберут дерево. Хардинг выключил рацию и начал разворачивать машину. — Что вы собираетесь сделать? — поинтересовалась Элли. — Вернусь на перекресток и поеду по запасной дороге. К счастью, здесь существует вторая система дорог, — объяснил Хардинг. — У нас есть дороги для посетителей и дороги для служителей, ухаживающих за животными, грузовиков с кормом и тому подобное. Мы поедем назад по запасной дороге. Она немного длиннее и не такая живописная. Но вам она может показаться интересной. Если дождь прекратится, мы сможем посмотреть на кого-нибудь из животных. Мы будем на месте через тридцать — сорок минут, — сказал Хардинг. — Если я, конечно, не собьюсь с пути. Он развернул в темноте «джип» и снова поехал на юг. Сверкнуламолния, и все мониторы на контрольном посту погасли. Арнольд подался вперед и напряженно застыл. О Господи, только не сейчас! Не сейчас! Только этого не хватало — чтобы вообще все вышло из строя во время грозы... Основная сеть электропитания была, конечно, защищена от колебаний напряжения, но Арнольд не был уверен, что Недри использовал свои модемы только для передачи информации. Большинство людей не подозревают, что в компьютер можно прорваться через модем — по телефонной линии проходит импульс и — хлоп! — нет больше процессора. Нет долговременной памяти. Нет операционной системы. Нет компьютера. Экраны замерцали. А затем один за другим вновь осветились. Арнольд вздохнул и рухнул обратно в кресло. Интересно, куда же подевался Недри? Пять минут назад Арнольд велел охранникам обыскать здание. Наверное, этот жирный ублюдок заперся в туалете и читает комиксы... Однако охранники не возвращались. Пять минут... Если Недри в здании, они должны были бы его уже разыскать. — Кто-то взял этот проклятый «джип», — сообщил, заходя в комнату, — Малдун. — Вы уже связались с электромобилями? — С ними нет радиосвязи, — ответил Арнольд. — Я еще попробую воспользоваться вот этим, поскольку главная радиостанция не работает. Это маломощный радиопередатчик, но ничего, и он сойдет. Я уже попытался выйти на связь поочередно на всех шести каналах. У них в машинах есть рации, я точно знаю, но почему-то никто не отвечает. — Это нехорошо, — проговорил Малдун. — Если вы хотите туда поехать, возьмите машину аварийной службы. — Ладно, — кивнул Малдун. — но они все в восточном гараже, в километре с лишним отсюда... А где Хардинг? — Наверное, возвращается сюда. — Тогда он захватит по пути пассажиров из электромобилей. — Пожалуй, что так. — Кто-нибудь уже сообщил Хэммонду, что ребятишки пока не вернулись? — Нет, черт побери! — воскликнул Арнольд. — Я не хочу, чтобы сукин сын бегал тут и орал на меня. Пока что все в порядке. Машины просто застряли из-за дождя. Ничего, ребята посидят там немножко, а потом Хардинг их привезет. Или мы отыщем Недри и заставим мерзавца включить все обратно. — А вы не можете сами включить? — спросил Малдун. Арнольд покачал головой: — Я пытался. Но Недри что-то сделал с системой. Я не могу понять, что именно, однако мне ясно одно: если мне придется влезть в программу, на это уйдет не один час. Нам нужен Недри. Мы должны сию секунду разыскать сукина сына!Недри
Надпись гласила: «Ограда под напряжением 10 тысяч вольт. Не прикасаться!» Однако Недри притронулся к ней голыми руками и, отперев замок на воротах, широко распахнул их. Затем возвратился за «джипом», выехал за ворота и, выйдя из машины, вернулся, чтобы закрыть их за собой. Теперь он оказался в Парке, всего в полутора километрах от восточной пристани. Недри нажал на акселератор и, нависнув над рулем, внимательно вглядывался в залитое дождем окно, ведя «джип» по узкой дороге. Он ехал быстро — даже слишком быстро, — но ему нельзя было выбиваться из графика. Со всех сторон Недри окружали черные джунгли, однако вскоре слева должен был появиться океан. «Проклятая гроза!» — думал Недри. Из-за нее могут расстроиться все планы. Ведь если судно Доджсона не ждет его на восточной пристани, все полетит к чертям. Недри не мог торчать на берегу слишком долго, иначе его хватились бы на контрольном посту. Весь смысл этого плана состоял в том, чтобы быстренько съездить на восточную пристань, отдать эмбрионы и через несколько минут вернуться обратно, пока никто ничего не заметил. Это был хороший, умный план. Недри разрабатывал его тщательно, стараясь продумать все до мельчайших деталей. Этот план должен был принести ему полтора миллиона долларов. Одну целую пять десятых мегадолларов... Это составляло десять его годовых доходов, причем без всяких налогов, и он понимал, что его жизнь круто изменится. Недри проявил величайшую осторожность. Вплоть до того, что заставил Доджсона в самую последнюю минуту встретиться с ним в аэропорту Сан-Франциско — якобы для того, чтобы поглядеть на деньги. В действительности же Недри хотел записать свой разговор с Доджсоном на пленку и назвал его в этом разговоре по имени. Для того чтобы Доджсон не забыл уплатить должок, Недри положил копию записи в пакет с эмбрионами. Короче, Недри продумал буквально каждый шаг. Он не предусмотрел только этой проклятой грозы. Что-то пронеслось по дороге, что-то белое мелькнуло в свете фар... Похоже на большую крысу... Зверек метнулся в кусты, волоча по земле пушистый хвост. Опоссум... Удивительно, как он мог тут сохраниться? Казалось бы, динозавры давно должны были бы сожрать его. Но где же проклятая пристань? Недри ехал быстро, однако уже прошло целых пять минут... Вообще-то пора было бы приехать... Может, он не туда повернул? Да нет, непохоже... На дороге не было никаких развилок. Но где же тогда пристань? Для него было настоящим шоком, когда за поворотом он увидел, что дорога утыкается в серый бетонный барьер высотой два метра, потемневший от дождя. Недри ударил по тормозам, «джип» вильнул, его занесло, и на какой-то момент перепуганному Недри показалось, что он сейчас врежется... Он бешено завертел рулем, и «джип», скользя по грязи, остановился. Фары оказались в каком-нибудь футе от бетонной стены. Недри замер, прислушиваясь к ритмичному пощелкиванию «дворников». Потом глубоко вздохнул и, сделав медленный выдох, посмотрел назад. Да, судя по всему, он свернул не на ту дорогу. Можно, конечно, вернуться, но это займет слишком много времени. Лучше пойти посмотреть, куда его занесла нелегкая. Недри вылез из «джипа», тяжелые дождевые капли забарабанили по его голове. Это была настоящая тропическая гроза, дождь хлестал с такой силой, что становилось больно. Недри нажал на кнопочку и посмотрел на осветившийся циферблат наручных часов. Прошло шесть минут. Куда же он, черт побери, попал? Недри обогнул бетонный барьер и сквозь шум дождя расслышал звук журчащей воды. Может, тут рядом океан? Недри торопливо зашагал вперед, постепенно его глаза привыкали к темноте. Вокруг были непроходимые джунгли. Ливень барабанил по листьям. Журчание становилось все громче, Недри спешил на этот звук и вдруг заметил, что деревья остались позади, а его ноги утопают в мягкой илистой почве. Рядом темнела река. Река! Он вышел к реке Джунглей! «Проклятье! — подумал Недри. — Что это за место?» Река ведь тянулась по острову на много миль... Недри снова поглядел на часы. Миновало уже семь минут. — Ты влип, Деннис! — сказал он вслух сам себе. И словно в ответ из леса раздалось негромкое уханье совы. Однако Недри почти не обратил на это внимания, его тревожила судьба задуманного плана. Недри прекрасно понимал, что время истекло. Выбора у него больше не было. От первоначального плана придется отказаться. Все, что он может теперь сделать, это вернуться на контрольный пост, включить компьютер, попытаться каким-то образом связаться с Доджсоном и договориться о встрече на восточной пристани завтра ночью. Это, конечно, будет нелегко, но Недри надеялся выкрутиться. Компьютер автоматически записывал все телефонные разговоры; побеседовав с Доджсоном, надо будет войти в программу и стереть эту запись. Но одно совершенно ясно: дольше оставаться в Парке нельзя, иначе его отсутствие на контрольном посту не пройдет незамеченным. Недри повернул назад, ориентируясь на свет фар. Он промок до нитки и был ужасно несчастен. Снова раздалось негромкое уханье; на это раз Недри замер. Вообще-то на сову непохоже... Уханье раздавалось совсем неподалеку, оно доносилось справа, из джунглей. Прислушавшись, Недри различил в кустах какой-то треск. Потом все стихло. Он подождал: треск повторился. У Недри сложилось впечатление, что кто-то очень большой медленно пробирается по направлению к нему сквозь джунгли. Кто-то очень большой... И этот кто-то очень близко... Большой динозавр! Выбраться отсюда! Недри кинулся бежать. Он громко топал, но, даже несмотря на шум, ему было слышно, как животное с треском продирается сквозь чащу. И опять это уханье... Оно приближалось. Спотыкаясь в темноте о корни деревьев, раздвигая руками мокрые ветки, он наконец добрался до того места, откуда был виден стоявший впереди «джип»; различив свет фар, как бы омывавший барьер, Недри немного успокоился. Через секунду он будет в машине и выберется из этого проклятого леса. Он пробрался сквозь заросли, обошел барьер и... замер, похолодев. Зверь был уже там! Однако он стоял не совсем рядом. Динозавр был в сорока футах от Недри, туда еле-еле доходил свет фар. Недри не ездил на экскурсию по Парку, так что он видел не очень-то много динозавров, однако даже ему показалось, что динозавр выглядит довольно странно. Тело высотой десять футов было все в желтых и черных пятнах, а на голове скрещивались, образуя букву V, два красных гребня. Динозавр не шевелился, он лишь снова негромко заухал. Недри ждал, что животное нападет на него. Однако оно не нападало. Вероятно, его пугал свет фар, вынуждая держаться поодаль... ведь это похоже на огонь... Динозавр пристально поглядел на Недри, а потом резко вскинул голову. Недри почувствовал на груди что-то мокрое. Он посмотрел вниз и увидел на своей промокшей рубашке хлопья пены. Не понимая еще, в чем дело, он потрогал ее... Это была слюна. Динозавр в него плюнул! «Какая гадость!» — подумал Недри. Он оглянулся на динозавра и увидел, что тот снова мотнул головой. Второй плевок угодил ему в шею, прямо над воротником рубашки. Недри утер его рукой. Господи, до чего же противно!.. И не только противно: Недри почти сразу же почувствовал зуд и жжение. Руки тоже зудели. Казалось, он прикоснулся к кислоте. Недри открыл дверь машины, напоследок оглянулся; ему хотелось убедиться, что динозавр так и не нападет на него... И вдруг резкая, мучительная боль в глазах... вонзились острые шипы... Недри зажмурился, охнул, поднес руки к глазам, прикрывая их, и почувствовал, как по переносице стекает скользкая пена. Слюна... Динозавр плюнул ему в глаза. Как только он это осознал, боль захлестнула его, и он, хрипя, упал на колени и мгновенно потерял ориентацию. С колен Недри свалился на бок, прижался щекой к мокрой земле и, дыша с тоненьким присвистом, завопил от жуткой, непрекращающейся боли... перед крепко зажмуренными веками плясали яркие круги... Земля под ним заходила ходуном, и Недри понял, что динозавр сдвинулся с места... он снова услышал негромкое уханье и, несмотря на боль, все-таки открыл глаза... однако все равно ничего не увидел... ничего, кроме ярких кругов, светившихся на темном фоне. Постепенно Недри начал понимать... Он ослеп! Уханье становилось все громче, Недри с трудом поднялся за ноги и, шатаясь, привалился к двери машины; ему было дурно, муторно... Динозавр подошел уже близко, Недри чувствовал, что зверь совсем рядом... «Вот он, сопит где-то над ухом», — смутно осознавал Недри. Однако он ничего не видел. Он ничего не видел и поэтому был вне себя от ужаса. Недри вытянул руки и яростно замахал ими, пытаясь отразить атаку, которая — он в этом не сомневался — вот-вот должна была последовать. И тут его вновь пронзила острая боль... словно ему в живот воткнули раскаленный нож... Недри покачнулся, дотронулся вслепую до разорванной рубашки и, ощутив под рукой какой-то большой, скользкий комок, с ужасом осознал, что держит в руках свои внутренности... Динозавр распорол ему живот, и все кишки вывалились наружу! Недри рухнул на землю и почувствовал под собой что-то чешуйчатое и холодное... То была нога динозавра. А затем нахлынула новая волна боли, на сей раз болела голова... с двух сторон... Боль усилилась, зверь рывком поднял Недри на ноги. Недри понял, что клыки впились ему в голову, и сперва затрепетал от ужаса, а потом... потом у него осталось только желание, чтобы все это поскорее закончилось.Бунгало
— Еще кофе? — вежливо поинтересовался Хэммонд. — Нет, спасибо. — Генри Ву откинулся на спинку стула. — В меня уже ничего не лезет. Они сидели в столовой Хэммонда, в домике-бунгало, расположенном в уединенном уголке Парка, неподалеку от лабораторий. Ву вынужден был признать, что Хэммонд построил себе весьма элегантный домик, в его плавных очертаниях было что-то японское. Обед тоже удался на славу, тем более если учесть, что столовая была еще не до конца оборудована. Однако поведение Хэммонда беспокоило Ву. Старик изменился... слегка, правда, но изменился. На протяжении всего обеда Ву пытался понять, что с ним. Во-первых, старик стал непривычно болтлив, все время повторяется, в который раз рассказывает один и те же истории. Во-вторых, он очень несдержан: то вскипит от гнева, то начнет сентиментально хныкать... Однако все это можно объяснить возрастом. В конце концов, Джону Хэммонду уже почти семьдесят семь лет. Нет, было еще что-то... Какая-то уклончивость... Упрямое желание сделать по-своему. И в результате категорический отказ трезво посмотреть на ситуацию, сложившуюся в Парке. Ву был потрясен, узнав о том, что динозавры могут размножаться (он все еще не допускал мысли, что это уже свершившийся факт). После того как Грант спросил его о ДНК амфибий, Ву собирался сразу же пойти в лабораторию и проверить данные компьютера о различных наборах ДНК. Ведь если динозавры действительно размножаются, то вся работа по созданию Парка юрского периода окажется под вопросом: и методы генной инженерии, и генетический контроль, да вообще все на свете! Даже лизинозависимость должна будет подвергнуться сомнению. Если эти животные на самом деле могут давать потомство и жить на воле, то... Генри Ву хотел тут же проверить все данные. Однако Хэммонд настойчиво приглашал его вместе пообедать. — Ну-ну, Генри, для мороженого-то у тебя место осталось?! — сказал Хэммонд, отодвигаясь от стола. — Мария готовит потрясающее имбирное мороженое. — Согласен, — Ву взглянул на красивую, молчаливую служанку. Проводив взглядом Марию, вышедшую из комнаты, он поднял глаза на видеомонитор, установленный на стене. Экран не горел. — Ваш монитор выключен, — заметил Ву. — Неужели? — Хэммонд вскинул голову. — Наверное, из-за грозы. Он потянулся к телефону, стоявшему рядом. — Сейчас свяжусь с контрольным пунктом и поговорю с Джоном. Ву услышал, что из телефонной трубки доносится треск. Хэммонд пожал плечами и положил трубку на рычаг. — Телефонная связь, видимо, прервалась, — сказал он. — Или это Недри до сих пор передает свои данные. За выходные ему надо кое-что доделать. Недри — настоящий гений в своей области, но под конец его приходится дожимать, чтобы он все сделал как следует, — Может быть, я схожу на контрольный пост и проверю? — предложил Ву. — Нет-нет, — замахал на него руками Хэммонд. — В этом нет нужды. Если что-нибудь случилось, мы и так узнаем. Ах!.. В комнату вошла Мария с двумя блюдечками, на которых лежало мороженое. — Попробуй хоть немножко. Генри, — сказал Хэммонд. — Это со свежим имбирем, он растет в восточной части острова. Мороженое — моя стариковская слабость. И все же... Ву послушно поднес к губам ложечку с мороженым. За окном сверкнула молния и раздался раскатистый гром. — Ух ты, как близко! — пробормотал Ву. — Надеюсь, ребятишки не испугаются грозы. — Думаю, нет, — откликнулся Хэммонд и попробовал мороженое. — Однако знаешь. Генри, у меня есть некоторые опасения насчет Парка. Ву почувствовал внутреннее облегчение. Может быть, старик в конце концов посмотрит фактам в лицо? — Какие опасения? — Видишь ли. Парк юрского периода создан прежде всего для детей. Дети всего мира обожают динозавров, и они будут в восторге — в полном восторге! — от нашего Парка. Когда они увидят этих потрясающих животных, их маленькие личики озарятся радостью. Но я боюсь... я боюсь не дожить до этого. Генри. Я могу не увидеть радость, которая будет написана на их лицах. — Мне кажется, у нас есть и другие проблемы, — заметил Генри. — Но они не так меня тревожат, как эта, — ответил Хэммонд. — Я боюсь не дожить и не увидеть их сияющие, восторженные лица. Этот Парк — наш триумф. Мы выполнили то, что задумали. А ты, конечно, помнишь, что первоначально мы собирались использовать новый метод генной инженерии, чтобы делать деньги. Много денег. Ву понял, что Хэммонд намерен разразиться длинной-предлинной речью, на которые он был мастак. И поэтому сделал нетерпеливый жест. — Я это уже знаю, Джон... — Если бы ты организовал биоинженерную компанию, Генри, чем бы ты стал заниматься? Стал бы ты производить продукцию, чтобы помочь человечеству... скажем, помочь ему победить болезни? Упаси Бог! Что за дурацкая идея! Это слишком мелко для новой технологии. Хэммонд печально покачал головой, — И, однако же, если помнишь, — продолжал он, — компании, занимающиеся генной инженерией, такие, как «Генентэк энд Ситэс», все вначале занимались фармакологией. Новые лекарства для человечества. Благородная, очень благородная цель... Но, к несчастью, производство лекарств наталкивается на всевозможные барьеры. Одна только проверка в фармкомитете занимает от пяти до восьми лет... и это если повезет! Хуже того, на рынке борются разные силы! Допустим, ты придумал чудодейственное средство против рака или сердечной недостаточности... как «ГЕНИНТЕХ». И, допустим, ты хочешь выручить за одну дозу такого лекарства тысячу или даже две тысячи долларов. Ведь это твое право! В конце концов, ты же изобрел лекарство, ты оплатил расходы по его разработке и испытанию. А раз так, то ты вправе назначать такую цену, какую пожелаешь! Но неужели ты думаешь, что правительство тебе позволит? Нет, Генри, оно тебе не позволит. Больные не собираются платить за одну дозу лекарства тысячу долларов... они не скажут тебе «спасибо», а будут вне себя от ярости. «Синий крест»[80] тебе тоже ничего не оплатит. Они развопятся, что это грабеж средь бела дня. А коли так, то что-то непременно произойдет. Либо тебе не дадут патент. Либо будут тянуть с разрешением. Что-то непременно заставит тебя образумиться и продавать лекарство по более низкой цене. С точки зрения делового человека, помогать людям очень рискованно. Генри. Лично я никогда бы не помогал человечеству. Ву уже слышал доводы Хэммонда. И знал, что Хэммонд прав: некоторые недавно созданные биоинженерные компании, занимающиеся фармпрепаратами, действительно страдали от необъяснимой бюрократической волокиты, им действительно ставили препоны при получении патентов. — А теперь, — вновь заговорил Хэммонд, — подумай, насколько все иначе в развлекательном бизнесе. Развлечения нужны всем! И правительство в это не вмешивается. Если мне придет в голову запросить за день работы моего Парка пять тысяч долларов, кто меня остановит? В конце концов, сюда никого на аркане на тащат. И высокая плата за вход вовсе не рассматривается как грабеж на большой дороге, а, напротив, увеличивает притягательность Парка. Посещение Парка становится символом определенного статуса, а это американцы обожают. И японцы тоже, а у них денег еще больше. Хэммонд доел мороженое, и Мария молча унесла блюдечко. — Она не отсюда, — пояснил Хэммонд. — Она с Гаити. Ее мать — француженка... Однако как бы там ни было. Генри, ты должен помнить, что я занялся бизнесом в сфере развлечений именно потому, что хотел избавиться от вмешательства правительства, любого, в какой бы точке земного шара мы ни работали. — Кстати, а что в других точках земного шара? Хэммонд улыбнулся: — Вообще-то мы уже арендовали землю на Азорских островах, там будет европейский Парк юрского периода. И как тебе известно, давным-давно купили остров возле Гуама для строительства японского Парка. Работы там начнутся зимой следующего года. И через четыре года парки откроются. К этому времени прямой доход превысит десять миллиардов долларов в год, а за счет торговли, телевидения и всяких вспомогательных служб эти деньги удвоятся. Как мне докладывали, Льюис Доджсон думает, что мы собираемся разводить мирных, ручных зверюшек, но он ошибается. — Двадцать миллиардов долларов в год! — тихо проговорил Ву и покачал головой. — Только это между нами, — сказал Хэммонд. Он улыбнулся. — Незачем об этом особенно распространяться... Хочешь еще мороженого. Генри? — Вы нашли его? — рявкнул Арнольд, когда охранник зашел на контрольный пост. — Нет, мистер Арнольд. — Найдите его! — Я не думаю, что он здесь, в здании, мистер Арнольд. — Тогда посмотрите в гостинице, — приказал Арнольд, — посмотрите в здании аварийной службы, в сарае, везде, где только можно, но найдите его! — Дело в том, что... — Охранник заколебался. — Мистер Недри — такой толстый человек, да? — Да, — кивнул Арнольд. — Он толстый. Толстый бездельник. — М-м... Джимми, он дежурит в главном вестибюле, говорит, что видел, как толстый мужчина прошел в гараж. Малдун резко обернулся: — В гараж? Когда? — Минут десять — пятнадцать тому назад. — О Господи! — пробормотал Малдун.* * *
«Джип» остановился, визжа тормозами. — Извините, — сказал Хардинг. Элли увидела в свете фар стадо апатозавров; неуклюже переваливаясь, они переходили через дорогу. Животных было шесть, каждое размером с дом. И малыш размером с взрослую лошадь. Апатозавры шествовали молча, не торопясь и даже не глядели на «джип», стоявший с включенными фарами. В какой-то момент детеныш остановился, чтобы попить из лужи, потом снова двинулся вперед. Окажись на месте апатозавров стадо слонов, животные испугались бы машины, затрубили и встали бы кругом, чтобы защитить детеныша. Но эти животные не выказали ни малейших признаков страха. — Они что, нас не видят? — недоумевала Элли. — В известном смысле, да, — кивнул Хардинг. — То есть, конечно, видят, но мы для них ничего не значим. Мы почти не ездим тут по ночам на машинах, и динозавры не имеют этого опыта. Мы для них просто странные, незнакомо пахнущие объекты. Мы не представляем для них угрозы, а следовательно, не интересуем их. Я ездил несколько раз по ночам на машине, чтобы осмотреть больных зверей, и на обратном пути эти друзья торчали у меня на дороге по часу, а то и больше. — Что вы собираетесь предпринять? Хардинг ухмыльнулся: — Включу записанный на магнитофон рев тиранозавра. Это их подстегнет. Но вообще-то на тиранозавров им наплевать. Апатозавры такие огромные, что на них никто не может охотиться. Они одним взмахом хвоста сломают тиранозавру шею. Им это известно. И тиранозавру тоже. — Но они же нас видят? Может быть, если мы выйдем из машины, то... Хардинг пожал плечами: — То они, скорее всего, не отреагируют. У динозавров прекрасное зрение, но у них такая же зрительная система, как и у амфибий: они реагируют на движущиеся объекты. А неподвижные практически не замечают. Животные шествовали вперед, их шкура блестела от дождя. Хардинг завел мотор. — Ну, теперь, я полагаю, можно ехать, — сказал он. — Я подозреваю, на ваш Парк тоже могут оказывать давление... точно так же, как на «ГЕНИНТЕХ», когда они разработали новое лекарство, — сказал Ву. Они с Хэммондом переместились в гостиную и сидели, глядя, как ливень хлещет по большим стеклам. — Не понимаю, каким образом на меня можно оказать давление, — заметил Хэммонд. — Ученые могут попытаться сдержать вас. И даже остановить. — Ну, это им не под силу, — заявил Хэммонд. Он погрозил Ву пальцем. — Знаешь, почему они попытаются это сделать? Потому что им захочется продолжить исследования. Им всегда только этого хочется: продолжать исследования. Их интересуют не достижения. Не продвижение вперед. А сам процесс исследования. Что ж, их ждет сюрприз. — Я как-то об этом не думал, — сказал Ву. Хэммонд вздохнул. — А я уверен, что ученым было бы очень интересно проводить эти исследования. Но дело в том, что наши животные слишком дорого нам обходятся и их нельзя использовать для опытов. Это удивительная технология, Генри, но к тому же она еще и страшно дорогая. Так что ее можно использовать только в развлекательном бизнесе, — Хэммонд передернул плечами. — Вот так. — Но если будут предприниматься попытки прикрыть... — Да ты посмотри на факты, Генри! — раздраженно перебил его Хэммонд. — Тут тебе не Америка. И даже не Коста-Рика. Это мой остров. Я им владею. И ничто не помешает мне открыть тут Парк юрского периода для всех детей мира, — Хэммонд усмехнулся. — Или хотя бы для богатеньких детишек. И уверяю тебя, они будут в восторге. Сидевшая на заднем сиденье «джипа» Элли Сэттлер глядела в окно. Они уже двадцать минут ехали по мокрым джунглям, но с тех пор, как повстречали апатозавров, переходивших через дорогу, никаких других животных не видели. — Мы сейчас возле реки, — сказал, продолжая вести машину, Хардинг. — Она там, слева. Хардинг снова резко ударил по тормозам. Машина пошла юзом и остановилась перед стайкой небольших зеленых зверьков. — Ну, вы сегодня всего насмотритесь. Это компи. «Прокомпсогнатиды», — подумала Элли и пожалела, что рядом нет Гранта. Изображение этого животного они получили по факсу в Монтане. Маленькие зеленые прокомпсогнатиды перебегали на другую сторону дороги и, встав на задние лапы, издавали отрывистые крики; глядели на машину и торопливо скрывались в ночи. — Странно, — пробормотал Хардинг. — Хотел бы я знать, куда они собрались? Компи по ночам обычно никуда не бегают. Они заберутся на деревья и ждут рассвета. — Но тогда почему они сейчас куда-то отправились? — спросила Элли. — Понятия не имею. Как вы знаете, компи питаются падалью, подобно птице канюк. Умирающее животное для них приманка, у компи ужасно острый нюх. Они за несколько миль могут учуять умирающего зверя. — Значит, они бегут туда, где умирает какое-то животное? — Или умирает, или уже умерло. — Может, мы поедем за ними? — предложила Элли. — Я с удовольствием, — откликнулся Хардинг. — Действительно, почему бы и нет? Давайте поедем и посмотрим, куда они направляются.Тим
Тим Мерфи лежал в электромобиле, прижавшись щекой к дверной ручке. Он медленно приходил в сознание. Ему хотелось только одного — спать. Он изменил положение и почувствовал, что прижатая к металлической двери скула болит. Да и все тело ныло. Ноги, руки и, главное, голова... голова болела просто ужасно. И от этой боли ему хотелось поскорее уснуть опять. Тим приподнялся на локте, открыл глаза и, не совладав с тошнотой, перепачкал себе всю рубашку. Он ощутил во рту привкус желчи и утер губы ладонью. В голове пульсировала боль. Перед глазами все закачалось, то и дело подкатывала тошнота... казалось, мир вокруг плывет, а Тим раскачивается взад и вперед, сидя в лодке. Тим застонал и повалился на спину. Голова так раскалывалась, что даже было больно дышать, и он старался делать короткие, неглубокие вдохи. Головокружение тоже не проходило, словно все вокруг пришло в движение. Тим снова открыл глаза и осмотрелся, пытаясь сообразить что к чему. Он лежал в электромобиле. Однако сам электромобиль, очевидно, упал на бок, потому что Тим повалился спиной на дверку со стороны пассажирского сиденья, прямо над ним был руль, а еще выше виднелись ветви дерева, шевелившиеся от ветра. Дождь почти прекратился, но капли все еще падали на Тима сквозь разбитое лобовое стекло. Тим с любопытством смотрел на осколки стекла. Он не помнил, как оно разбилось. Он ничего не помнил, кроме того, что они остановились на дороге и он разговаривал с доктором Грантом, когда к ним подошел тиранозавр. Это было последнее, что застряло в его памяти. Тима опять затошнило, и он закрыл глаза, дожидаясь, пока тошнота отступит. Внезапно Тим осознал, что откуда-то доносится какое-то ритмичное поскрипывание: так скрипят корабельные снасти. Борясь с головокружением и тошнотой, он не мог избавиться от ощущения, что машина под ним действительно ходит ходуном. Однако, открыв в очередной раз глаза, Тим убедился, что это правда: лежавший на боку электромобиль на самом деле раскачивался: туда-сюда, туда-сюда... Машина раскачивалась. Тим нерешительно встал на ноги. Наклонившись над приборным щитком, он выглянул в разбитое окно. И сперва увидел только густую листву, шевелившуюся под ветром. Однако затем различил кое-где просветы, а под листьями разглядел землю... До нее было метров шесть! Тим недоуменно уставился вниз. Электромобиль лежал на ветвях большого дерева в шести метрах от земли и раскачивался взад и вперед под порывами ветра. — О черт! — воскликнул Тим. Что ж теперь делать? Он встал на цыпочки и выглянул еще дальше, опираясь на руль и стараясь как следует все рассмотреть. Руль легко повернулся, и электромобиль со скрипом изменил положение — сполз чуть вниз. Тим еще раз посмотрел сквозь разбитое стекло на боковой двери машины вниз, на землю. — О черт! Черт! — приговаривал он. — Черт! О черт! Снова раздался громкий треск — и электромобиль сполз еще ниже. Надо выбираться отсюда... Тим опустил глаза и посмотрел на свои ноги. Он стоял на дверной ручке. Тим присел на корточки и постарался разглядеть ручку. В темноте было плохо видно, но он все равно понял, что на двери огромная вмятина и ручку заклинило. Ему с ней ничего не сделать... Тим попытался открыть окно, но его тоже заклинило. Тогда он подумал о задней двери. Может быть, хоть она откроется? Тим перегнулся через сиденье, и машина резко накренилась, поскольку изменился центр тяжести. Мальчик осторожно вернулся в прежнее положение и дернул за ручку задней двери. Эту дверь тоже заело. Как же отсюда выбраться? Тим услышал сопение и посмотрел вниз. Прямо под ним расхаживала какая-то темная тень. Это был не тиранозавр. Тень была приземистой и толстой и сопела, ходя вразвалочку. Она размахивала хвостом, а еще Тим заметил, что у нее длинные шипы. Это был стегозавр. Очевидно, он выздоровел. Тим недоумевал, куда подевались все люди: Дженнаро, Сэттлер и ветеринар? Тим посмотрел на часы, но циферблат был разбит, и он не сумел ничего различить. Тим снял часы и отбросил их в сторону. Стегозавр фыркнул и двинулся дальше. Теперь только ветер шелестел в кронах деревьев да поскрипывал электромобиль, подаваясь то взад, то вперед. Тиму было необходимо выбраться из машины. Он схватился за ручку, попытался рывком открыть дверь, но ее заклинило намертво. Дверь даже не дрогнула. Внезапно Тим сообразил, что задняя дверь просто заперта. Он вытащил кнопку и повернул ручку. Задняя дверь — она находилась горизонтально относительно поверхности земли — приоткрылась и... уткнулась в ветку, которая росла чуть пониже. Щель была небольшой, но Тим подумал, что как-нибудь пролезет. Затаив дыхание, он медленно переполз на заднее сиденье. Машина заскрипела, но с места не сдвинулась. Крепко ухватившись за ручки, Тим начал медленно сползать вниз, в приоткрытую дверь. Вскоре он уже лежал животом на выгнутой двери, а его ноги свисали из машины. Тим помахал ими в воздухе, нащупал что-то твердое... это оказалась ветка... и наступил на нее. Как только он это сделал, ветка прогнулась, и дверь распахнулась шире, выпуская его на свободу. Он выпал из машины... листья хлестали его по лицу... он летел с одной ветки на другую, отскакивая, словно мячик... тело пронзала жгучая боль, в голове что-то ослепительно сверкало... Потом вдруг все резко прекратилось, ветер уже не свистел в ушах. Тим лежал, скрючившись, на большой ветке, живот жгло и саднило. Снова раздался треск. Тим поднял голову и увидел электромобиль, огромную темную тень, висевшую над ним в полутора метрах. И опять этот треск... Машина покачнулась. Тим усилием воли заставил себя двигаться и начал слезать с дерева. Когда-то он любил это занятие. И прекрасно лазил по деревьям. А это было очень хорошее дерево: ветки росли близко, настолько близко, что лазить по ним было почти так же легко, как по лестнице... Тр-ррр... Да, машина явно сползала вниз. Тим стал еще энергичнее перебирать руками и ногами, скользя по мокрым веткам, перепачкав руки липкой смолой... он очень торопился. Но едва Тим спустился на несколько сантиметров, как машина в последний раз скрипнула и медленно, очень медленно поползла вниз. Над головой Тима маячила зеленая решетка радиатора и мигали фары... а потом электромобиль полетел вниз... он падал все быстрее, ударился о ветку, на которой только что сидел Тим и... И застрял. Лицо Тима оказалось в нескольких дюймах от зубастой решетки, она прогнулась внутрь и напоминала зловещую пасть, а фары были похожи на глаза. На лицо Тима капало машинное масло. Он все еще висел в полуметре от земли. Наклонившись, Тим нащупал очередную ветку и полез вниз. Верхняя ветка прогнулась под тяжестью электромобиля, потом треснула, и электромобиль полетел прямо на Тима. Тим понял, что машина сейчас его накроет, ведь он просто не в силах так скоро спуститься на землю... а поэтому мальчик разжал руки и перестал цепляться за ветки. Тим понесся к земле. Он падал, ударяясь о ветки, чувствуя зверскую боль во всем теле, слыша, как электромобиль, с треском проламываясь сквозь сучья, несется за ним по пятам... точь-в-точь как зверь, преследующий добычу... А потом Тим воткнулся плечом в рыхлую землю, торопливо перекатываясь с боку на бок, постарался отодвинуться как можно дальше и прижался к стволу дерева как раз в тот момент, когда машина с металлическим грохотом рухнула совсем близко от него, обдав его горячим дождем электрических брызг, которые больно жгли кожу, а попав на мокрую почву, шипели. Тим медленно поднялся на ноги. В темноте раздалось фырканье, и мальчик увидел, что стегозавр возвращается: вероятно, его привлекло падение машины. Динозавр шел, не издавая ни звука, низко опустив голову, вдоль его загривка тянулись два ряда хрящевых пластин. Повадками он напоминал исполинскую черепаху. Такой глупый и медлительный. Тим схватил валявшийся на земле камень и запустил им в динозавра. — Убирайся отсюда! Камень глухо ударился о пластины чудовища. Но стегозавр все равно приближался. — Иди! Пошел прочь! Тим швырнул еще один камень и попал стегозавру по голове. Зверь заворчал, медленно повернул назад и, тяжело ступая, двинулся в том же направлена откуда пришел. Тим прислонился спиной к покалеченному электромобилю и оглянулся в темноте по сторонам. Он понимал, что ему нужно разыскать своих спутников, но боялся заблудиться. Он где-то в Парке... может быть, даже недалеко от главной дороги. Если бы только сообразить, где именно он сейчас находится. В темноте Тим мало что мог разглядеть, но... И тут он вспомнил про очки ночного видения. Тим влез в электромобиль через разбитое лобовое стекло и нашел очки и рацию. Рация сломалась, так что он ее тут же бросил. А вот очки не разбились. Тим надел их и, увидев знакомые фосфоресцирующие, зеленые изображения, сразу немного успокоился. Надев очки, он смог разглядеть слева покореженное ограждение и подошел к нему. Высотой ограда была три с половиной метра, однако тиранозавр легко повалил ее. Тим юркнул в этот пролом, пробрался сквозь лесную чащу и вышел на главную дорогу. В очках ему был виден второй электромобиль, он лежал на боку. Тим подбежал к нему и, затаив дыхание, заглянул внутрь. Никого... Доктора Гранта и доктора Малкольма не было и в помине. Куда же они подевались? И все остальные куда подевались? Тима вдруг, обуял ужас, он подумал, что стоит совсем один на дороге, которая идет через джунгли, а рядом валяется эта пустая машина... Мальчик в панике завертелся, озираясь, и ярко-зеленый мир, который он видел сквозь очки, закружился перед его глазами. Внезапно он заметил на обочине какой-то бледно-салатовый предмет. Это оказался бейсбольный мяч Лекси. Тим обтер с него грязь. — Лекси! Тим закричал во все горло, не заботясь о том, что его могут услышать звери. Он прислушался, но в ответ раздался лишь свист ветра и звук дождевых капель, падавших к деревьев на землю. — Лекси! Тим смутно припоминал, что, когда тиранозавр напал на них, Лекси сидела в машине. Но осталась ли она там или выбралась наружу? Он плохо помнил подробности атаки. И не мог с уверенностью сказать, что все-таки произошло. При одной только мысли о случившемся ему становилось не по себе... Тим замер посреди дороги, от ужаса у него перехватило дыхание. — Лекси! Ночь показалась ему еще беспросветней. Тиму стало так себя жалко, что он плюхнулся прямо в холодную дождевую лужу и разрыдался. Потом наконец успокоился.... однако плач не стихал! Он был негромкий и раздавался где-то неподалеку, на дороге. — Когда это случилось? — спросил Малдун, зайдя на контрольный пост. В руках он держал черный металлический ящик. — Полчаса назад. — «Джип» Хардинга должен был бы уже вернуться. Арнольд погасил окурок. — Я уверен, что они с минуты на минуту будут здесь. — Недри еще не отыскали? — поинтересовался Малдун. — Нет. Еще нет. Малдун открыл ящик, в котором лежали шесть портативных раций. — Я хочу раздать это людям, находящимся в здании. — Он протянул рацию Арнольду. — И зарядное устройство тоже возьмите. Это запасные рации, и их, естественно, никто не подзаряжал. Пусть минут двадцать подзарядятся, а потом надо попытаться связаться с машинами.* * *
Генри Ву открыл дверь, на которой было написано «Оплодотворение», и зашел в темную лабораторию. Там никого не оказалось: видимо, все сотрудники еще обедали. Ву прямиком направился к терминалу и вызвал из памяти данные по ДНК. Все эти данные хранились в компьютере. ДНК — такая большая молекула, что для каждого вида требовалось десять гигабайт[81] памяти, иначе нельзя было зафиксировать все подробности. Придется проверить все пятнадцать видов животных. А это такой объем информации — просто кошмар! Ву до сих пор не очень понимал, почему Грант придавал такое большое значение ДНК лягушки. Ву сам порой не мог отличить одну ДНК от другой. Ведь если разобраться, большинство фрагментов ДНК различных живых существ практически идентичны. ДНК — невероятно древняя субстанция. Люди, гуляющие по современным улицам и качающие на руках своих новеньких розовых младенцев, почти никогда не задумываются о том, что субстанция, лежащая в основе всего этого — субстанция, без которой невозможна жизненная круговерть, — с химической точки зрения почти такая же древняя, как и сама Земля. Молекула ДНК настолько стара, что ее эволюция в принципе завершилась больше двух миллиардов лет назад. С тех пор произошло очень мало перемен. Возникло лишь несколько более поздних комбинаций генов — и все! Сравнив ДНК человека и ДНК бактерий, вы обнаружите, что различие между ними составляет только 10 процентов. Именно этот присущий ей консерватизм и побудил Ву использовать ту ДНК, которую он считал более подходящей. Создавая своих динозавров, Ву обращался с ДНК, как скульптор обращается с глиной или мрамором. Он свободно творил. Ву включил поисковую программу, он знал, что результат будет получен не раньше, чем через две-три минуты. Он встал и, слоняясь по лаборатории, принялся осматривать инструментарий — такая уж у него была привычка. Ву обратил внимание на самописец возле холодильника, записывавший температуру в камере. На графике был маленький пик. — Странно, — подумал Ву. — Это значит, что кто-то побывал в холодильнике. Причем тоже недавно — в пределах получаса. Но кому понадобилось туда лезть на ночь глядя? Компьютер загудел, сигналя, что получены первые данные. Ву подошел посмотреть и, взглянув на экран, тут же позабыл и про холодильник, и про пик на графике.Результат был очевиден: ДНК всех размножавшихся динозавров включала в себя фрагменты ДНК ЕАNА или лягушки. У других же ничего подобного не было. Ву, правда, по-прежнему не понимал, почему это давало им возможность размножаться. Однако отрицать правоту Гранта он больше не мог. Динозавры действительно размножались. Ву поспешил на контрольный пост.
Лекси
Она свернулась клубочком в большой — диаметром в метр — дренажной трубе, проходившей под дорогой. Рот у нее был заткнут бейсбольной перчаткой, а сама она раскачивалась туда-сюда, то и дело стукаясь головой о трубу. Было темно, но Тим отчетливо видел ее в очки ночного видения. Похоже, она была цела и невредима; когда Тим это понял, у него прямо-таки гора с плеч свалилась. — Лекси! Это я, Тим. Она не ответила. Она по-прежнему билась головой о трубу. — Вылезай, Она покачала головой. Тим видел, что она страшно напугана. — Лекси, — сказал он, — если ты вылезешь, я тебе дам поносить эти очки. Но она лишь покачала головой. — Посмотри, что у меня есть, — произнес Тим, подняв руку. Лекси непонимающе уставилась на него. Наверное, было слишком темно, и она не могла ничего разглядеть. — Это твой мяч, Лекси. Я нашел твой мяч. — Ну и что? Он попытался найти к ней другой подход. — Тебе там, наверное, неудобно. И холодно. Ты не хочешь вылезти? Лекси опять принялась биться головой о железо. — Почему не хочешь? — Там взери. Тим на секунду опешил. Лекси уже много лет не говорила «взери». — Звери ушли, — сказал он. — Там есть большой взерь. Тиранозавр рекс. — Он ушел. — А куда он ушел? — Не знаю, но тут его нет, — сказал Тим, надеясь, что это действительно так. Лекси не шелохнулась. Потом опять забилась головой о трубу. Тим сел на траву так, чтобы она могла его видеть. Земля была мокрой. Тим обхватил руками колени и приготовился ждать. Ничего другого он придумать не мог. — Я буду сидеть тут, — заявил он. — И отдыхать. — А папа там? — Нет, — сказал Тим и подумал: как странно. — Он дома, Лекси. — А мама? — Нет, Лекси. — А какие-нибудь взрослые есть? — спросила Лекси. — Пока нет. Но я уверен, что они скоро придут. Они наверняка уже идут сюда. Тогда она зашевелилась и наконец вылезла наружу. Лекси дрожала от холода, на лбу у нее запеклась кровь, но в остальном все было нормально. Лекси огляделась и удивленно спросила: — А где доктор Грант? — Не знаю. — Но он же тут был. — Был? Когда? — Раньше, — сказала Лекси. — Я видела его, когда сидела в трубе. — Куда онушел? — Откуда мне знать? — Лекси наморщила нос и принялась кричать: — Ау! Ауууу! Доктор Грант! Тим нервничал: шум, который она подняла, мог привлечь тиранозавра, но через мгновение он услышал ответный крик. Он доносился справа, с того места, где стоял электромобиль и где Тим был буквально несколько минут тому назад. В очки ночного видения Тим с облегчением заметил доктора Гранта, который шел им навстречу. Рукав рубашки доктора был изорван, но все остальное было в порядке. — Слава Богу! — выдохнул доктор Грант, — А я вас искал...* * *
Эд Реджис, дрожа, вскочил на ноги, и утер с лица и рук холодную грязь. Он провел очень неприятные полчаса, прячась между большими валунами на склоне холма возле дороги. Он понимал, что это не очень-то надежное укрытие, но его охватил панический ужас, и Реджис не мог трезво рассуждать. Шлепнувшись в холодную грязь, он пытался взять себя в руки, но динозавр по-прежнему стоял у него перед глазами. Динозавр шел к нему. К машине... Эд Реджис толком не помнил, что произошло после этого. Вроде бы Лекси что-то сказала, но он не остановился, он не мог остановиться, а бежал, бежал, сломя голову... Сойдя с дороги, он споткнулся и кубарем полетел с холма... потом очутился возле валунов, и ему показалось, что можно заползти в просвет между ними, спрятаться... что места там вполне достаточно... и он не замедлил это попробовать. Он бежал, задыхаясь от ужаса и думая только о том, как удрать от тиранозавра. Потом же, когда он забился, словно крыса, в щель между камнями, Эд слегка успокоился, и ему стало безумно стыдно того, что он убежал, спасая свою шкуру, и бросил детей. Он знал, что должен вернуться на дорогу и попытаться спасти их, ведь он всегда считал, что сохранит в трудную минуту мужество и присутствие духа... но как Эд ни старался успокоиться, как ни заставлял себя вернуться, у него ничего не получалось. Он тут же снова впадал в панику, у него прерывалось дыхание, и он не мог сдвинуться с места. — Все равно это бесполезно, — говорил себе Эд. — Если дети до сих пор там, значит, их уже нет в живых. А раз так, то он, Эд Реджис, ничего не может для них сделать и лучше ему оставаться здесь... Никто, кроме него, не узнает о том, что случилось. А он ничего не мог поделать. Абсолютно ничего! Поэтому Реджис полчаса просидел среди камней, борясь с подступающим паническим страхом и стараясь не думать, погибли дети или нет и что скажет Хэммонд, когда об этом узнает. В конце концов он все-таки пошевелился: его к этому вынудили какие-то непривычные ощущения во рту. Уголок рта странно онемел и слегка зудел. Эд подумал, что, наверное, ударился, падая с холма. Он дотронулся до лица и почувствовал, что с губы свисает кусок мяса. Удивительно, но ему не было больно... Однако потом Реджис сообразил, что это пиявка, которая на глазах жирела, напиваясь крови из его губы. Она фактически залезла к нему в рот! Согнувшись от отвращения, Реджис оторвал пиявку и ощутил, как во рту забил кровавый фонтанчик. Реджис сплюнул и с омерзением отбросил ее подальше, к лесу. Потом заметил еще одну пиявку — на этот раз на руке — и тоже оторвал ее от кожи, на которой остался темный, кровавый след. Господи, да он был, наверное, сплошь покрыт этими гадинами! Наверное, они присосались, когда он падал с холма. Эти холмы кишели пиявками. И темные скалистые расщелины тоже... Что рассказывали рабочие?.. Что пиявки забираются под нижнее белье. Они любят теплые, темные местечки. И с удовольствием заползают на... — Аууу!! Эд Реджис замер. Этот крик донес ветер. — Аууу!! Доктор Грант! О Господи, да это же маленькая девочка! Эд Реджис прислушался. Судя по голосу, она не дрожала от страха или от боли. Она просто звала доктора, причем делала это, как всегда, настырно. Постепенно до Эда начало доходить, что, наверное, события развернулись не так, как он предполагал, и тиранозавр, вероятно, ушел... или, по крайней мере, не стал нападать... и все остались живы. И Грант, и Малкольм. Все, наверное, живы... И, как только Эд это понял, он тут же взял себя в руки: так человек трезвеет, когда его забирают в полицию. И Эду сразу стало легче на душе, ведь теперь он понял, что ему делать! Выбираясь из своего укрытия, он уже знал, каков будет его следующий шаг и что он скажет, как повернет ситуацию в свою пользу. Реджис утер холодную грязь с лица и вытер руки, уничтожая доказательства того, что он где-то прятался. Его нисколько не смущало, что он отсиживался в укрытии, но теперь нужно было брать на себя ответственность. Эд принялся карабкаться к дороге, но, выйдя из-за деревьев, недоуменно застыл, не понимая, где оказался. Машин не было видно. А он стоял внизу холма. Машины же должны быть наверху. Эд пошел наверх, к машинам. Было очень тихо. Он шлепал ногами по грязным лужам. Девочки больше не было слышно. Почему она прекратила кричать?.. Постепенно Эду начало казаться, что с девочкой случилась беда. А раз так, то идти туда не нужно. Может, тиранозавр по-прежнему бродит поблизости... Эд все еще был далеко от вершины. И не так уж далеко от дома... Было так тихо... Ужас как тихо... Эд Реджис повернул назад и пошел по направлению к базе. Алан Грант ощупал, легонько сжимая, руки и ноги девочки. У нее ничего не болело. Поразительно: если не считать ссадины на голове, она была цела и невредима. — Я же сказала, все нормально! — пробормотала Лекси. — Все равно мне нужно было проверить. Мальчику же не удалось так счастливо отделаться. У Тима распух и болел нос; Грант подозревал перелом. Правое плечо было серьезно поранено и опухло. Однако ноги действовали. Оба ребенка могли ходить. И это было самое главное! Грант тоже особенно не пострадал, если не считать раны на правой половине груди, оставленной когтем динозавра. При каждом вздохе рана начинала болеть, но Грант не считал ее серьезной. Вероятно, он какое-то время лежал без сознания, потому что лишь смутно припомнил, что происходило до того момента, как он, постанывая, приподнялся и сел в лесу, метрах в десяти от электромобиля. Сперва из раны шла кровь, но он прикладывал к ней листья, и через некоторое время кровотечение прекратилось. Тогда он пошел на поиски Малкольма и детей. Гранту еще не верилось, что он остался в живых, и, по мере того как к нему возвращались обрывки воспоминаний, он пытался понять, что же произошло. Тиранозавр запросто мог убить их. Почему он этого не сделал? — Я хочу есть, — сказал Лекси. — Я тоже, — сказал Грант. — Будем выбираться обратно в цивилизованный мир. Тем более что нам нужно рассказать про корабль. — А мы единственные, кто знает? — спросил Тим. — Да. Мы должны вернуться на базу и рассказать. — Тогда пошли по дороге к гостинице, — предложил Тим, указывая вниз, под горку. — А если они за нами приедут, мы их встретим по дороге. Грант обдумал его предложение. Из головы не шло одно воспоминание: темная тень, промелькнувшая между электромобилями еще до того, как на них напал тиранозавр... Что это было за животное? Сколько Грант ни размышлял, он все время приходил к одному и тому же выводу: это был маленький тиранозавр. — Нет, я с тобой не согласен, Тим. По обеим сторонам дороги тянется высокий забор, — возразил Грант. — Если тиранозавр перегородит нам путь, мы окажемся в ловушке. — Тогда лучше подождать здесь? — спросил Тим. — Да, — кивнул Грант. — Давайте подождем, пока кто-нибудь из наших не появится. — Я есть хочу! — захныкала Лекси. — Надеюсь, это будет не очень долго, — сказал Грант. — Я не хочу здесь оставаться, — надула губы Лекси. И тут снизу донесся мужской кашель. — Оставайтесь здесь, — велел Грант. Пробежав вперед, он посмотрел вниз. — Оставайся здесь! — приказал Тим сестре и кинулся вслед за доктором. Лекси побежала за братом: — Не оставляйте меня, не оставляйте меня тут, ребята... Грант заткнул ей рот рукой. Она начала отбиваться. Тогда он затряс головой и жестом указал ей вниз, призывая посмотреть туда. У подножия холма Грант увидел Эда Реджиса, который стоял неподвижно, как изваяние. В лесу внезапно воцарилась мертвая тишина. Резко прекратился неумолчный треск цикад и кваканье лягушек. Только слегка шелестели листья и тихонечко завывал ветер. Лекси хотела что-то сказать, но Грант притянул ее к стволу ближайшего дерева и усадил на толстые, узловатые корни, выступавшие из земли. Тим последовал за ними. Грант приложил руки к губам, призывая детей хранить молчание, и медленно привстал, выглядывая из-за дерева. Внизу темнела дорога, ветки высоких деревьев качались под ветром, и лунный свет, просачиваясь вниз, оставлял на земле причудливый пятнистый узор. Эд Реджис исчез. Грант не сразу разглядел его. Журналист прижался к стволу могучего дерева. Он не шевелился. В лесу по-прежнему царило безмолвие. Лекси нетерпеливо дернула Гранта за рубашку: ей хотелось узнать, что происходит. Затем совсем близко они услышали негромкое фырканье, почти такое же тихое, как шум ветра. Лекси тоже это услышала и моментально перестала сопротивляться. Странный звук, напоминающий вздох, раздался еще раз. Грант подумал, что так могла бы дышать лошадь. Грант посмотрел на Реджиса и увидел лунные тени, плясавшие на стволе дерева. А потом Грант заметил еще одну тень, которая возвышалась над остальными, однако не двигалась. Сильная, изогнутая шея, квадратная голова... Снова послышался вздох. Тим осторожно наклонился вперед: ему хотелось посмотреть, что это. Лекси последовала его примеру. Они услышали треск ломающейся ветки, и на тропинку ступил тиранозавр. Это был подросток высотой два с половиной метра, он двигался немного неуклюже, как обычно двигаются молодые животные, и напоминал повадками щенка. Юный тиранозавр пошел по тропинке; сделав шаг, он останавливался и принюхивался, прежде чем двинуться дальше. Он прошел мимо дерева, за которым прятался Реджис, и, судя по всему, не заметил журналиста. Реджис слегка расслабился. Повернув голову, он пытался разглядеть тиранозавра из своего укрытия. Но тиранозавра не было видно. Реджис начал понемногу успокаиваться и перестал вжиматься в ствол. Но в джунглях по-прежнему было тихо. Реджис постоял, прячась за стволом, еще полминуты. Затем лесные обитатели начали понемногу подавать голос: осторожно заквакала древесная лягушка, запели цикады — сперва одна, а за ней целый хор. Реджис отошел от дерева и повел плечами, как бы стряхивая напряжение. Выйдя на середину дороги, он поглядел туда, где скрылся тиранозавр. Зверь атаковал его слева. Подросток зарычал и, наклонив голову, сбил Реджиса с ног. Реджис закричал и попытался встать, но тиранозавр снова налетел на него и, очевидно, приплюснул своей задней лапой, потому что Реджис уже не пробовал встать, а лишь орал на динозавра, сидя на тропинке, и махал руками, словно это могло напугать зверя. Юный динозавр, похоже, был озадачен поведением своей крошечной жертвы и звуками, которые она издавала. Зверь наклонил голову и с любопытством принюхивался, а Реджис заколотил кулаками по его морде. — Убирайся! Назад! Убирайся! Пошел прочь! Реджис кричал во все горло, и динозавр попятился, давая Реджису возможность встать на ноги. — Да-да! Ты меня слышал?! Пошел прочь! Убирайся! — кричал Реджис, отходя от динозавра. Подросток с любопытством глядел на странное, крикливое маленькое животное, но когда Реджис отошел от него на несколько шагов, прыжком подскочил к журналисту и снова сбил его с ног. «Он с ним играет», — подумал Грант. — Эй! — заорал, падая, Реджис, но тиранозавр не набросился на него, а дал ему встать на ноги. Реджис вскочил и снова отступил на несколько шагов от своего преследователя. — Ты, глупое животное! Назад! Назад! Ты меня слышишь?! Назад! — вопил Эд, словно укротитель львов. Подросток зарычал, однако от нападения воздержался, и Реджис бочком-бочком подбирался к деревьям и высоким кустам, которые росли справа. Еще несколько шагов — и можно будет спрятаться... — Назад! Слышишь, ты?! Назад! — воскликнул Реджис, и вдруг в самый последний момент тиранозавр бросился на него и повалил на спину. — Прекрати! — взвизгнул Реджис, но подросток наклонил голову, и Реджис страшно закричал. Слов уже не было, был только пронзительный крик... Внезапно крик оборвался, животное подняло голову, и Грант увидел в его зубах куски мяса. — О нет! — тихо прошептала Лекси. Стоявший рядом с ней Тим отвернулся: его вывернуло наизнанку. Очки ночного видения соскользнули со лба и с металлическим звяканьем упали на землю. Подросток поднял голову и посмотрел на вершину холма. Тим поднял очки, а Грант схватил детей за руки, и все трое кинулись наутек.Контрольный пост
Компи неслись со всех ног по ночной дороге. «Джип» Хардинга ехал за ними на небольшом расстоянии. Элли указала на что-то вдалеке. — Это свет, что ли? — Может быть, — согласился Хардинг. — Похоже на фары. Внезапно рация зажужжала и затрещала. Послышался голос Арнольда: — Вы здесь? — Ага, вот он! — воскликнул Хардинг. — Наконец-то! Он нажал кнопочку: — Да, Джон, мы здесь. Мы около реки, едем за компи. Это очень интересно. Снова треск. А затем... — ...на ваша машина... — Что он сказал? — не понял Дженнаро. — Что-то про машину, — ответила Элли. Когда Грант проводил раскопки в Монтане, Элли была у него за радистку. Многолетний опыт позволял ей понимать речь по обрывкам слов. — Я думаю, он сказал, что ему нужна ваша машина, — предположила Элли. Хардинг нажал кнопку: — Джон! Вы здесь? Мы вас не очень хорошо слышим. Джон! Сверкнула молния, в наушниках долго раздавалось шипение, а затем послышался напряженный голос Арнольда: — ...где... вы... — Мы в полутора километрах от загона гипсилофодонтов, чуть севернее... Возле реки, сейчас едем за компи. — Не надо... черт... возвращайтесь... — Похоже, у него проблемы, — нахмурилась Элли. Не могло быть никаких сомнений по поводу того, что Арнольд разговаривал очень напряженно. — Может, нам стоит вернуться? Хардинг передернул плечами. — Да у Джона вечно проблемы! Вы же знаете этих инженеров... Они хотят, чтобы все было по инструкции. — Ветеринар нажал кнопку. — Джон! Повторите, пожалуйста... Снова треск. Снова помехи. Удар грома... Затем: — Малду... нужна ваша машина... о... Дженнаро насупился: — Он говорит, что Малдуну нужна наша машина, да? — Да, похоже, — кивнула Элли. — Ну, это вообще какая-то бессмыслица! — проворчал Хардинг. — ...другая... застряла... Малдун хочет... машина... — Я поняла! — воскликнула Элли. — Другие машины застряли на дороге из-за грозы, и Малдун хочет поехать туда. Хардинг пожал плечами. — Но почему Малдун не возьмет второй «джип»? — Он нажал кнопку рации. — Джон! Скажите Малдуну, пусть возьмет вторую машину. Она в гараже. Рация затрещала: — нет... послушайте... идиоты... машина... Опять помехи... — едри... чез... один... — Боюсь, что так мы ни до чего не договоримся, — покачал головой Хардинг. — Ладно, Джон. Мы сейчас приедем. Он выключил рацию и развернул машину. — Хотел бы я знать, что им так приспичило... Хардинг нажал на газ, и машина, урча, поехала по темной дороге. Через десять минут впереди приветственно засияли огни гостиницы «Сафари». Как только Хардинг затормозил возле нее, к ним кинулся Малдун. Он кричал и размахивал руками. — Черт побери, Арнольд, сукин ты сын! Черт побери, сейчас же восстанови мне связь с Парком! Сию же минуту! Вызволи оттуда моих внуков? Сию же минуту! — Джон Хэммонд стоял посреди комнаты, вопил и топал миниатюрным ботинком. Он это проделывал уже в течение двух минут. Генри Ву застыл в углу, он был как будто замороженный. — Но мистер Хэммонд, — возразил Арнольд. — Малдун именно за тем туда и поехал. Арнольд отвернулся и закурил очередную сигарету. Хэммонд был похож на всех других начальников, с которыми Арнольду приходилось сталкиваться. И в Диснейленде, и во флоте начальники вели себя одинаково. Они ни бельмеса не смыслили в технике и считали, надо орать — и тогда дело пойдет. И может быть, были правы, когда орали на секретарш, требуя немедленно раздобыть для них машину. Но при решении задач, которые стояли сейчас перед Арнольдом, от крика не было никакого толка. Компьютеру было абсолютно все равно, кричат на него или нет. И силовой сети тоже. Технологические сети оставались совершенно равнодушны к взрывам человеческих эмоций. Если уж на то пошло, от крика был один только вред, ведь Арнольд уже не сомневался, что Недри вряд ли появится, а значит, ему, Арнольду, предстояло войти в программу и попытаться выяснить, что там не так. Это была кропотливая работа, требовавшая спокойствия и сосредоточения. — Вы бы спустились в кафетерий, — сказал Арнольд, — и выпили бы кофейку. Мы вас позовем, как только у нас будут новости. — Мне не нужен здесь эффект Малкольма, — заявил Хэммонд. — Об этом не беспокойтесь, — заверил его Арнольд. — Но, может быть, вы дадите мне поработать? — Черт бы вас побрал! — пробурчал Хэммонд. — Я вас позову, сэр, когда у меня будут новости от Малдуна, — сказал Арнольд. Он нажал несколько клавиш на пульте и увидел, что привычная картинка на экране изменилась.Арнольд уже не управлял компьютером. Он собирался просмотреть программы — методично, строчка за строчкой просмотреть все инструкции, которые указывали компьютеру, что делать. Арнольд с тоской думал, что в программе Парка юрского периода больше полумиллиона строк, причем в основном незадокументированные, без пояснений. Ву выступил вперед: — Что вы делаете, Джон? — Проверяю программу. — Просматривая каждую строчку? Да вы будете заниматься этим целую вечность! — Ладно, — отмахнулся Арнольд. — Рассказывайте!
Дорога
Малдун резво вошел в поворот «джип» заскользил по грязи. Сидевший рядом с ним Дженнаро сжал кулаки. Они неслись по дороге, которая шла вдоль скал, высоко над рекой, терявшейся внизу, в темноте. Малдун мчался вперед. Лицо его было напряжено. — Далеко еще? — спросил Дженнаро. — Еще три, может быть, четыре с половиной километра. Элли и Хардинг остались в гостинице. Дженнаро попросился поехать вместе с Малдуном. Машина вильнула. — Уже целый час, — сказал Малдун, — целый час от пассажиров ни слова. — Но у них же есть рации, — сказал Дженнаро. — Мы не смогли с ними связаться, — объяснил Малдун. Дженнаро нахмурился: — Если бы я битый час просидел в машине под дождем, я бы наверняка попробовал связаться с кем-нибудь по рации. — Я тоже, — откликнулся Малдун. Дженнаро покачал головой: — Вы действительно думаете, что с ними случилось что-то неладное? — Вполне возможно, — сказал Малдун, — что с ними все в порядке, но мне будет спокойнее, если я их увижу. Это может произойти сейчас в любую минуту. Дорога повернула и пошла в гору. У подножия Дженнаро заметил какой-то белый предмет, лежавший в зарослях папоротника на обочине. — Погодите, — сказал Дженнаро, и Малдун нажал на тормоз. Дженнаро выскочил из «джипа» и побежал вперед, чтобы посмотреть при свете фар на лежащий предмет. Он думал, что это какая-то одежда, но оказалось... Дженнаро остановился. Даже с расстояния в шесть футов было прекрасно видно, что это такое. Дженнаро пошел медленней. Малдун выглянул из машины и спросил: — Что там? — Нога, — ответил Дженнаро. Нога была бледно-голубоватой, а на месте колена виднелся окровавленный огрызок. Дженнаро увидел на ноге белый носок и коричневый мужской ботинок. Такие ботинки носил Эд Реджис. К тому времени Малдун уже вышел из машины и, пробежав мимо Дженнаро, склонился над ногой. — О Господи! Малдун вытащил ногу из зарослей, поднес ее к свету, и на руки ему хлынула кровь. Дженнаро был еще в метре от него, но поспешно нагнулся, уперся руками в колени, зажмурился и начал глубоко дышать, борясь с тошнотой. — Дженнаро! — Голос Малдуна звучал резко. — Что? — Отодвиньтесь. Вы мне загораживаете свет. Дженнаро сделал глубокий вдох и отодвинулся. А когда открыл глаза, увидел, что Малдун придирчиво осматривает откушенную кость. — Разрез по сухожилию, — сказал Малдун. — Он не кусал: просто повернул ногу и отрезал своими зубами. Да, просто отрезал — и все тут! Малдун встал, держа обрубок окровавленным местом вниз, чтобы оставшаяся кровь стекала на папоротник. Когда он схватился за щиколотку, то перепачкал в крови белый носок. Дженнаро опять почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. — Насчет того, что тут случилось, вопросов нет, — сказал Малдун. — Его прикончил тиранозавр. — Малдун посмотрел на холм, потом перевел взгляд на Дженнаро. — Как вы себя чувствуете? Вы можете ходить? Малдун двинулся обратно к «джипу», неся в руках обрубок ноги. — Пожалуй, это следует захватить с собой, — сказал он. — Нехорошо ее тут оставлять. Господи, да она мне перепачкает всю машину! Поглядите, там сзади нет ничего типа пленки или газеты?.. Дженнаро открыл заднюю дверь и заглянул под сиденье. Он был рад подумать сейчас о чем-то другом. Теперь его целиком занимал вопрос: во что завернуть изуродованную ногу? Никаких других мыслей не осталось. Под сиденьем оказался холщовый мешок с инструментами, колесный диск, коробка из-под карт и... — Два куска пленки, — сказал Дженнаро. Пленка была аккуратно сложена в несколько раз. — Дайте мне один, — попросил Малдун, все еще стоя возле машины. Он завернул ногу в пленку и протянул бесформенный сверток Дженнаро. Держа его в руках, Дженнаро удивился: до чего же он тяжелый! — Положите ее назад, — велел Малдун. — И если есть чем загородить, то загородите, чтобы она не скатилась на пол... — Хорошо. Дженнаро положил сверток, и Малдун сел за руль. Он нажал на газ, колеса сперва прокручивались по грязи, но потом машина пошла. «Джип» помчался вверх по холму, на какой-то момент фары еще выхватывали из темноты кустарник, но затем скользнули вниз, и Дженнаро увидел перед машиной дорогу. — О Господи! — ахнул Малдун. Дженнаро увидел электромобиль, лежавший на боку посередине дороги. Второй машины вообще не было видно. — А где вторая машина? — спросил Дженнаро. Малдун быстро огляделся и указал налево. — Там. Второй электромобиль валялся в двадцати футах от первого, у подножия дерева. — А что она там делает? — Ее туда забросил тиранозавр. — Забросил? — переспросил Дженнаро. Малдун был мрачен. — Давайте-ка поскорее с этим разделаемся, — сказал он и вышел из «джипа». Они поспешно приблизились к электромобилю, шаря в темноте фонарями. Подойдя поближе, Дженнаро увидел, что машина страшно покалечена. Он предусмотрительно дал Малдуну заглянуть в нее первым. — Я бы на вашем месте не тревожился, — сказал Малдун. — Вряд ли мы там кого-нибудь обнаружим. — Да? — Да. Малдун объяснил, что, живя в Африке, он много раз оказывался на месте нападения животного на человека. Скажем, леопард ночью пропорол когтями палатку и унес трехлетнего ребенка. Или взять нападение буйвола на людей в Амбосели, или два случая нападения львов, или ту историю, когда крокодил напал на людей на севере Африки, возле Меру. Всякий раз оставалось удивительно мало следов. Неопытные люди полагают, что после атаки животного должны оставаться всякие кошмарные свидетельства: оторванные конечности, валяющиеся возле палатки, кровавые следы, уводящие в лес, окровавленная одежда где-нибудь неподалеку от лагеря... Но, по правде сказать, обычно не остается ничего, особенно если жертва маленькая — младенец или ребенок чуть постарше. Человек просто исчезает, словно он ушел в заросли и никогда больше не возвращался. Хищник может убить ребенка, хорошенько встряхнув его, перекусив ему шею. Как правило, при этом не проливается ни капли крови. И в большинстве случаев вы не найдете останков жертв. Разве что порой вам удастся отыскать пуговицу от рубашки или кусочек подметки. Но в основном не остается ровным счетом ничего. Хищники забирали детей — они всегда предпочитали детей — и не оставляли никаких свидетельств. Поэтому-то Малдун и думал, что детских останков им с Дженнаро не найти. Но в машине его ждал сюрприз. — Провалиться мне на этом месте! — воскликнул он. Малдун пытался понять, что же произошло. Лобовое стекло электромобиля было разбито, но осколков валялось немного. Он заметил, что какие-то осколки валяются на дороге. Значит, стекло было разбито там, а затем тиранозавр подхватил машину и швырнул ее сюда. Но машина ужасно покорежена... Малдун посветил внутрь фонарем. — Пусто? — напряженно спросил Дженнаро. — Не совсем, — откликнулся Малдун. Фонарь выхватил из темноты сломанную рацию, а на полу Малдун заметил кое-что еще: округлый черный предмет. Передние двери были покорежены и не открывались, но Малдун залез в машину через заднюю дверь и, перебравшись на переднее сиденье, подобрал с пола загадочный черный предмет. — Это часы! — воскликнул он, посветив себе фонарем. Дешевые наручные часы с черным пластиковым ремешком. Циферблат был разбит. Малдун подумал, что, наверное, это часы мальчика, хотя с уверенностью сказать не мог. Однако мальчику такие часы вполне подошли бы. — Что это? Часы? — спросил Дженнаро. — Да. А это рация, но она сломана. — Это что, важно? — Да. И вот тут есть еще кое-что... Малдун принюхался. В машине чувствовался какой-то кислый запах. Малдун осветил салон фонарем и увидел на боковой двери рвоту. Он дотронулся до нее пальцем: рвота была еще свежей. — Один из ребятишек, возможно, жив. — сказал Малдун. Дженнаро удивленно посмотрел на него: — Почему вы так думаете? — Часы, — ответил Малдун. — Они служат доказательством. Он протянул часы Дженнаро, тот взял их и, светя себе фонариком, принялся вертеть их в руках. — Стекло разбито, — заметил Дженнаро. — Вот именно, — сказал Малдун. — А ремешок цел. — Ну и что? — А то, что мальчик их снял. — Мало ли когда это могло случиться?! — пожал плечами Дженнаро. — Это могло быть еще до нападения тиранозавра. — Нет, — покачал головой Малдун. — Стекло в таких часах очень прочное. Оно может разбиться только от ужасного удара. Так что это произошло во время нападения Т-рекса. — Значит, мальчик сам снял часы... — Да, вдумайтесь в это хорошенько, — сказал Малдун. — Когда на вас нападает тиранозавр, вы разве будете тратить время на то, чтобы снять часы? — Может быть, часы были сорваны? — Практически невозможно сорвать часы с запястья, не оторвав саму руку. А тут тем более ремешок совершенно цел. Нет, — покачал головой Малдун, — мальчик снял их добровольно. Он посмотрел на часы, увидел, что циферблат разбит, и снял их. Причем у него было время, чтобы это сделать! — Но когда? — Это могло случиться только после того, как тиранозавр ушел, — заявил Малдун. — Значит, после нападения мальчик находился в машине. Рация тоже вышла из строя, так что он ее тоже бросил. Тим — умный паренек, он сообразил, что от этих предметов теперь нет никакого проку. — Если он такой сообразительный, — задумчиво протянул Дженнаро, — то куда он теперь направился? Я бы на его месте сидел в машине и ждал бы, когда за мной приедут. — Да, — кивнул Малдун. — Но, наверное, он не мог тут остаться. Либо тиранозавр вернулся. Либо явилось еще какое-нибудь животное. В общем, что-то заставило его уйти. — Но куда он направился? — спросил Дженнаро. — Попробуем это определить, — сказал Малдун и пошел вперед по главной дороге.* * *
Дженнаро внимательно смотрел на Малдуна, который шарил по земле своим фонарем. Лицо Малдуна было буквально в нескольких сантиметрах от грязи, он вел интенсивные поиски. Малдун действительно верил, что ему удалось напасть на след и что по крайней мере один ребенок жив. Дженнаро наблюдал за этим с бесстрастным видом. Его так потрясло, что они нашли откушенную ногу, что он преисполнился мрачной решимости закрыть Парк и уничтожить его. Что бы теперь ни говорил Малдун, Дженнаро все равно обвинял его в необоснованном энтузиазме и излишнем оптимизме, а также... — Видите эти отпечатки? — спросил Малдун, не отрывая взгляда от земли. — Какие отпечатки? — переспросил Дженнаро. — Следы... вот они, идут прямо на нас от дороги... Это следы взрослого человека. Ботинки на резиновой подошве. Обратите внимание на характерный рифленый рисунок... Дженнаро видел перед собой только грязь. Когда фонарь выхватывал из темноты лужи, в них начинали плясать отблески света. — Посмотрите, — продолжал Малдун, — большие следы подходят сюда и здесь к ним присоединяются другие. Маленькие и средние... они кружат тут, пересекаются... похоже, их обладатели стояли здесь и разговаривали... А потом кинулись наутек... — Малдун махнул рукой. — Туда, в Парк. Дженнаро покачал головой: — Да вы можете увидеть в этой грязи все, что вам заблагорассудится! Малдун поднялся и отступил на несколько шагов назад. Потом посмотрел на землю и вздохнул: — Говорите все, что хотите, а я держу пари, что кто-то из детей жив. А может быть, даже и двое. Может, и взрослому человеку удалось уцелеть... если, конечно, это не следы Реджиса. Придется обыскивать Парк. — Сегодня ночью? — ахнул Дженнаро. Но Малдун его уже не слушал. Он отошел в сторону, к насыпи, возле которой проходила дренажная труба. И опять присел на корточки. — В какой одежде была девочка? — Господи! — поморщился Дженнаро. — Ну откуда я знаю? Малдун медленно подошел к обочине дороги. И вдруг они услышали какие-то хрипы. Эти звуки явно издавало животное. — Послушайте... — в панике пробормотал Дженнаро. — Я думаю, нам лучше... — Тсс, — сказал Малдун. И замер, прислушиваясь. — Да это просто ветер, — прошептал Дженнаро. Но затем они снова услышали хрипы, теперь они звучали весьма отчетливо. Ветер тут был ни при чем. Хрипы доносились из зарослей, которые темнели впереди, на обочине дороги. На животное это тоже было непохоже, однако Малдун все равно насторожился. Он помахал фонарем и громко крикнул, но звуки не изменились. Малдун отвел в сторону пальмовые ветки. — Что это? — спросил Дженнаро. — Это Малкольм, — ответил Малдун.* * *
Ян Малкольм лежал на спине, кожа у него была бледно-серого цвета, рот широко открыт. Дыхание вырывалось изо рта с жуткими хрипами. Малдун протянул Дженнаро фонарь и наклонился, осматривая пострадавшего. — Никаких повреждений не видно, — пробормотал он. — Голова цела, грудь, руки... Дженнаро посветил фонарем на ноги Малкольма. — Он наложил себе жгут. Малкольм обвязал себе ремнем правое бедро. Дженнаро повел фонарем, освещая всю ногу. Правая щиколотка была вывернута, брюки прилипли к ноге и намокли от крови. Малдун слегка дотронулся до щиколотки, и Малкольм тут же застонал. Малдун отступил назад, раздумывая, что делать дальше. Вполне вероятно, это не единственная рана. Вдруг у Малкольма перелом позвоночника? Тогда он умрет, если его попытаться куда-нибудь перенести. Но если его оставить здесь, он умрет от болевого шока. Он не истек кровью только потому, что у него хватило присутствия духа наложить себе жгут. Вполне возможно, он обречен. А тогда — все одно, тогда его можно переносить. Дженнаро помог Малдуну поднять Малкольма, и они неуклюже понесли его на плечах. Малкольм застонал и судорожно, с присвистом, задышал. — Лекси... — пробормотал он. — Лекси... пошла... Лекси... — Кто такая Лекси? — спросил Малдун. — Малышка, — сказал Дженнаро. Они отнесли Малкольма к «джипу» и положили на заднее сиденье. Дженнаро затянул потуже жгут на ноге раненого. Малкольм снова застонал. Малдун закатал штанину Малкольма и увидел клочья мяса, торчащие наружу обломки тускло-белой кости. — Нужно отвезти его на контрольный пост, — сказал Малдун. — Вы хотите уехать без детей? — удивился Дженнаро. — Если они пошли в Парк, то ищи их свищи, здесь двадцать квадратных миль, — сказал Малдун, качая головой. — Единственный способ их обнаружить — это положиться на датчики движения. Если дети живы и бродят где-то здесь, датчики их засекут, и мы поедем прямо на место, чтобы забрать бедняг. А если сейчас же не отвезти доктора Малкольма на базу, он умрет. — Тогда нужно возвращаться, — согласился Дженнаро. — Да, я тоже так думаю. Они сели в машину. Дженнаро спросил: — Вы собираетесь рассказать Хэммонду о том, что ребятишки пропали? — Нет, — ответил Малдун. — Это ему расскажете вы.Контрольный пост
Дональд Дженнаро разглядывал Хэммонда, сидевшего в опустевшем кафетерии. Старик лениво ковырял ложечкой мороженое, спокойно доедая его. — Итак, Малдун считает, что дети где-то в Парке? — Да, он так полагает. — Тогда я уверен, что мы их найдем. — Я надеюсь, — ответил Дженнаро. Он посмотрел, как старик методично поедает мороженое, и поежился. — О, я уверен, что мы их найдем! Я всегда говорил, что этот Парк построен прежде всего для детишек. Дженнаро робко заметил: — Сэр, вы понимаете, что мы их потеряли? — Потеряли? — огрызнулся Хэммонд. — Нет, я знаю, что они потерялись. Я еще не впал в маразм. — Он вздохнул и заговорил другим тоном: — Послушайте, давайте не будем устраивать панику. У нас небольшое повреждение из-за грозы, в результате чего произошло незначительное, хотя и досадное происшествие. Вот и все! Мы уже с этим разбираемся. Арнольд скоро наладит компьютер. Малдун найдет детишек. Я не сомневаюсь, что он их вот-вот привезет, я даже доесть мороженое не успею... Давайте немного подождем, и вы увидите, что все уладится. — Как вы скажете, сэр. — Но почему? — спросил Генри Ву, глядя на дисплей. — Потому что, по моим предположениям, Недри что-то сделал с программой, — ответил Арнольд. — Вот почему я все досконально проверяю. — Ну, хорошо, — вздохнул Ву. — А вы все возможности использовали? — Какие именно? — спросил Арнольд. — Да я и сам толком не знаю. Но разве системы безопасности тоже отказали? А программа «Кичекс»? А все остальное? — О Господи! — воскликнул Арнольд и прищелкнул пальцами. — Конечно же, они должны работать! Системы безопасности можно отключить только с главного пульта. — Значит, если программа «Кичекс» действует, вы сможете выяснить, что натворил Недри. — Да уж, черт побери, — пробормотал Арнольд и принялся стучать по клавишам. Как это он раньше не сообразил?! Это же очевидно! В компьютерную сеть Парка была встроена многоуровневая система безопасности. В нее входила и программа «Кичекс», регистрирующая каждую клавишу, нажатую оператором, который имел доступ к сети. Исходно эта программа применялась для поиска и устранения ошибок в процессе отладки других программ, а потом ее оставили из соображений безопасности. Через мгновение перечень клавиш, нажатых Недри еще днем, и список команд, введенных им в компьютер, появились на экране:— Что это? — недоумевал Арнольд. — Похоже, он ковырялся здесь целыми часами. — Может, он просто убивал время, — предположил Ву, — пока не принял окончательное решение? В начале списка стояли цифры — кодовые номера клавиш в шестнадцатеричной системе счисления. Эти клавиши нажимал Недри. Цифры показывали, что уровень доступа к компьютеру у него в этот момент был как у рядового пользователя. Сначала он просто приглядывался — поведение довольно странное для программиста, который создал эту компьютерную систему. — Может быть, он хотел посмотреть, прежде чем войти в систему: нет ли в ней каких-то изменений? — задумался Ву. — Возможно, — отозвался Арнольд. Он разглядывал список команд и строка за строкой следовал за Недри, все глубже проникавшим в систему. — По крайней мере, мы узнаем, как он действовал, — добавил Арнольд. — «system» — это запрос Недри для того, чтобы выйти из уровня для обычных пользователей и получить доступ непосредственно к памяти. Компьютер спросил его имя и получил ответ: «nedry». Это имя давало допуск к памяти, и Недри, войдя в систему, приказал компьютеру перейти на командный уровень, то есть на высший уровень управления компьютерной сетью. Командный уровень был защищен дополнительными «барьерами», и компьютер запросил имя, номер допуска и пароль. Недри ответил:
Доступ к командному уровню был получен, и Недри дал команду security, чтобы выйти на управление системами безопасности и контроля, а поскольку доступ уже был получен, компьютер повиновался. Недри попробовал три варианта:
— Он попытался отключить системы безопасности, — отметил Ву, — чтобы никто потом не узнал, что он собирался предпринять. — Абсолютно верно, — подтвердил Арнольд, — но он, очевидно, не знал, что теперь отключить системы безопасности можно только вручную с центрального пульта. После трех непрошедших команд компьютер, видимо, насторожился. Но поскольку Недри предъявил действующий допуск, компьютер, скорее всего, решил, что Недри просто ошибся, пытаясь работать не за тем пультом. Компьютер запросил его, на каком уровне он хочет работать. Недри ответил: «security» — безопасность — и получил разрешение. — Ага! — воскликнул Ву. — Вот где собака зарыта! И показал на последнюю строку, введенную Недри в компьютер. whte-rbt. obj — Это еще что за чертовщина? — проворчал Арнольд. — «Белый кролик»? Это что, его любимая шутка?[82] — Это обозначено как объект. В компьютерной терминологии «объектом» называют часть программы, которую можно перенести в другое место и там ей пользоваться. Так переставляют стул в комнате, — объяснил Ву. — Объектом может быть последовательность команд для самых разных целей: рисования, очистки экрана или, скажем, выполнения каких-либо вычислений. — Давайте посмотрим, что там в этой программе, — предложил Арнольд. — Может, удастся разгадать, что он натворил? Арнольд обратился к обслуживающей программе и попросил найти объект с названием «whte-rbt. obj». Компьютер ответил, что такой объект в его памяти не обнаружен. — Такого нет, — констатировал Арнольд. — Давайте поищем в списке программ, — предложил Ву. Арнольд, быстро прикасаясь к клавишам, ввел соответствующую команду. На дисплее замелькали строчки программ. Строки бежали по экрану примерно минуту и резко остановились. — Вот оно! — воскликнул Ву. — Это вовсе не объект, а команда. На дисплее стрелка указывала на строку программы:
— Сукин сын! — выругался Арнольд. Ву покачал головой: — Это, конечно, не сбой в программе. — Несомненно, — согласился Арнольд. — Это вход в ловушку. Жирный ублюдок сляпал штуку, похожую на объект, а на самом деле это команда, связывающая воедино системы безопасности и электроограждение, а затем отключает и то и другое. В результате он получил свободный доступ в любую часть Парка. — Надо попробовать включить все заново, — сказал Ву. — Да, обязательно. — Арнольд, нахмурившись, смотрел на экран. — Нам надо расшифровать, как работает эта команда. Я хочу проследить поэтапно всю цепочку ее исполнения. Посмотрим, куда она нас приведет. Ву встал со стула. — Кто-то час назад лазил в морозильную камеру. Пожалуй, мне стоит пойти и пересчитать мои эмбриончики. Элли была в своей комнате: она собиралась переодеться в сухую одежду, когда в дверь постучали. — Это вы, Алан? — спросила она, но, открыв дверь, увидела Малдуна с большим пластиковым свертком под мышкой. Малдун тоже изрядно промок. Одежда его была в грязи. — Извините, но нам нужна ваша помощь, — торопливо проговорил он. — Час назад ящеры напали на электромобили. Мы привезли Малкольма, он в шоке. У него тяжело травмирована нога. Бедняга без сознания. Я пока поместил Малкольма в его комнате. Хардинг уже едет сюда. — Хардинг? — переспросила Элли. — А где остальные? Малдун — уже медленно — ответил: — Остальных, доктор Сэттлер, пока не нашли. — Боже мой! — Но мы считаем, что доктор Грант и дети живы. Мы думаем, что они ушли с дороги в Парк. — Ушли в Парк? — Мы так думаем. А сейчас Малкольм нуждается в помощи. Хардинга я уже вызвал. — А почему вы не вызвали врача? — На острове нет ни одного врача. Хардинг — это лучшее, что у нас есть. — Но тогда вы должны вызвать врача по телефону! — настаивала Элли. Малдун отрицательно покачал головой: — Это невозможно. Телефонные линии заблокированы, с внешним миром нет связи. Он поправил свой сверток. — А это что? — спросила Элли. — Ничего. Будьте любезны, пройдите в комнату Малкольма и помогите Хардингу. С этими словами Малдун удалился. Потрясенная Элли села на кровать. Элли Сэттлер не так-то легко впадала в панику. Вдобавок она знала, что Гранту не впервой оказываться в опасных ситуациях. Однажды он четыре дня пропадал в горах: под его грузовичком осыпались камни, и машина свалилась в ущелье с высоты в сотню футов. Грант сломал правую ногу и остался без воды. Однако все-таки выбрался... Но, с другой стороны, там ведь дети... Элли потрясла головой, отгоняя тревожные мысли. Дети, скорее всего, с Грантом. И если Грант углубился с ними в лес, то... Кто может обеспечить им большую безопасность в Парке юрского периода, чем специалист по динозаврам?
В парке
— Я устала, — прохныкала Лекси. — Понесите меня, доктор Грант! — Ты слишком большая, чтобы тебя тащить, — возразил Тим. — Но я устала! — Хорошо, Лекси, — отозвался Грант и взял ее на руки. — О, да ты тяжеленькая! Было уже почти девять часов вечера. Полная луна расплывчатым пятном просвечивала сквозь медленно движущийся туман, и нечеткие тени беглецов неслись, как бы указывая им дорогу по лугу к темному лесу, маячившему впереди. Грант никак не мог сообразить, где они находятся. Поскольку вначале они прошли через сломанную тиранозавром ограду. Грант полагал, что они идут по участку тиранозавров. А там ему быть ой как не хотелось! Он помнил, как компьютер отслеживал передвижение тиранозавров: плотная сеть ломаных линий покрывала небольшую территорию. И он с детьми находится сейчас именно там! Но Грант также помнил, что тиранозавры были изолированы от остальных животных, а это значило, что стоитминовать ограду, ров с водой или и то и другое вместе, и территория тиранозавров кончится. Однако ограды все не было. Девочка положила голову ему на плечо и принялась наматывать свои волосы на пальцы. Вскоре она стала посапывать. Тим устало ковылял рядом с Грантом. — Еще держишься, Тим? — Держусь, — откликнулся мальчик. — Мне кажется, мы сейчас на тиранозавровом участке. — Я в этом не сомневаюсь. Но, надеюсь, мы скоро из него выберемся. — Вы хотите войти в лес? — робко спросил Тим. Чем ближе они подходили, тем темнее и страшнее выглядел этот лес. — Да, — признался Грант. Мы сможем определить направление движения по номерам на датчиках. Зеленые ящики с датчиками движения были подвешены в метре над землей. Большинство были прикреплены к деревьям, остальные стояли на специальных подпорках. Ни один из них не работал. Видимо, отсутствовало электропитание. В середине лицевой стороны каждого такого ящика была вмонтирована линза, а под ней написан условный номер. В замутненном туманом лунном свете Грант разглядел пометку на одном из датчиков:Они углубились в лес. Огромные стволы колоннами возвышались со всех сторон. Туман, подсвеченный тусклым светом луны, стлался по земле, клубился у корней деревьев. Картина была живописной, но идти было очень трудно. Грант искал датчики, их нумерация шла в убывающем порядке. Они миновали Т(S) 03, затем Т(S) 02. Чуть позже добрались до Т(S) 01. Грант выбивался из сил под тяжестью девочки и очень надеялся, что этот ящик расположен на границе территории тиранозавров. Но он оказался лишь очередным датчиком, в ряду многих. Следующий был помечен Т (N) 01, затем шел Т(N) 02. Грант догадался, что нумерация подобна компасу — она географически выстроена вокруг какого-то центра. Они шли с юга на север, и номера уменьшались, а когда была пройдена центральная точка, номера стали увеличиваться. — По крайней мере, мы знаем, что идем в правильном направлении, — сказал Тим. — Молодец, — похвалил его Грант. Тим улыбнулся и тут же упал, споткнувшись о незаметную в тумане лиану. Без промедления он вскочил на ноги и опять пошел рядом с Грантом. Пройдя еще немного, мальчик сообщил: — А мои родители разводятся. — Угу, — отозвался Грант. — Мой отец ушел от нас месяц назад. Он теперь живет в Мил Белли. — Угу. — Он больше не носит мою сестру на шее. Он даже не берет ее на руки. — И говорит, что у тебя только динозавры на уме, — добавил Грант. Тим вздохнул: — Да. — Ты скучаешь по нему? — Не очень, — сказал Тим. — Только иногда. Она больше скучает. — Кто? Твоя мама? — Нет, Лекси. У мамы есть друг. Они познакомились на работе. Какое-то время они шли молча. Миновали датчики Т(N) 03 и Т(N) 04. — Ты его видел? — спросил Грант. — Да. — Ну и как он тебе? — Да ничего. Он моложе папы, но уже лысый. — А как он к тебе относится? — Не знаю. В общем, нормально. Я думаю, он хочет со мной подружиться. Я не знаю, что будет дальше. Маме иногда предлагает продать дом и уехать. Иногда они с мамой ругаются поздно вечером. Я сижу у себя в комнате и занимаюсь с компьютером, но мне все слышно. — Угу, — промычал Грант. — А вы развелись? — Нет. Моя жена умерла много лет назад. — И теперь вы с Элли Сэттлер? Грант улыбнулся в темноте: — Нет. Она моя ученица. — Она что, до сих пор в школе учится? — Учится, но в аспирантуре. Грант приостановился, переложил Лекси на другое плечо, и они пошли дальше, минуя датчики Т(N) 05 и Т(N) 06. Вдалеке слышались раскаты грома. Гроза уходила к югу. Тишину леса нарушали только звон цикад и нежные голоса древесных лягушек. — У вас есть дети? — спросил Тим. — Нет. — Вы не собираетесь жениться на Элли Сэттлер? — Нет, она в будущем году выходит замуж за очаровательного врача из Чикаго. — О! — Тим, видимо, удивился. После недолгой паузы он поинтересовался: — А на ком вы хотите жениться? — Я не думаю, что мне стоит на ком-нибудь жениться. — Я тоже не собираюсь жениться, — сообщил Тим. Они прошли еще немного, и Тим спросил: — Мы будем идти всю ночь? — У меня на это сил не хватит. Надо будет остановиться, по крайней мере на несколько часов, — ответил Грант и взглянул на часы. — Время у нас еще есть. Нам надо вернуться не позже, чем через пятнадцать часов, пока корабль не дошел до материка. — А где мы остановимся? — тут же спросил Тим. Гранта самого мучил этот вопрос. Первой его мыслью было взобраться на дерево и поспать там. Но, чтобы обезопасить себя от зверей, надо взобраться достаточно высоко, и Лекси может во сне сорваться и упасть. К тому же на жестких ветвях они вряд ли смогут сладко выспаться. По крайней мере, он сам точно не отдохнет. Нет, нужно подыскать действительно безопасное место... Грант вспомнил, как перед посадкой самолета он рассматривал план Парка. В каждой его части имелись отдельно стоящие здания. Грант не знал, как они выглядели, потому что их индивидуальные планы не прилагались. Не помнил он и где именно они стояли, но зато ему запомнилось, что здания были рассеяны по всему Парку. Значит, они могут быть и где-нибудь неподалеку... Вот только выбраться с территории тиранозавров посложнее, чем просто пройти через поваленную ограду. Чтобы найти такое здание, надо придумать какую-то стратегию поиска. И лучшей стратегией будет... — Тим, ты не мог бы подержать сестру? Я хочу влезть на дерево и посмотреть по сторонам.Т(S) 04.
* * *
Сверху был хорошо виден лес, ряды деревьев уходили вправо и влево. Впереди, на удивление близко, лес кончался. Вдоль опушки тянулось защитное ограждение, за которым белел забетонированный ров. За ними лежало большое открытое пространство. Грант решил, что там должна быть территория ящероногих динозавров. Вдали снова росли деревья, а дальше... дальше тусклый свет луны мерцал на океанских волнах. Откуда-то донесся рев динозавра, но это было далеко. Грант надел взятые у Тима очки для ночного видения и снова осмотрелся. Проследив взглядом за серой изогнутой полосой бетонного рва, он увидел то, что искал: темная полоса служебной дороги вела к плоской прямоугольной крыше. Крыша хоть и невысоко, но все-таки была приподнята над землей. И она была недалеко. Приблизительно в полукилометре от дерева. Когда Грант спустился вниз, Лекси хлюпала носом. — Что стряслось? — Я слышала зверя. — Он нас не тронет. Ты проснулась? Пойдем. Они подошли к забору высотой три с половиной метра со спиралью из колючей проволоки наверху. В лунном свете забор казался еще выше, чем был на самом деле. Сразу же за ним начинался ров. Лекси нерешительно посмотрела на преграду. — Ты сможешь перелезть? — спросил ее Грант. Она отдала ему бейсбольную перчатку и мяч. — Конечно, смогу! Запросто! И стала карабкаться вверх. — Спорим, что Тим не перелезет? Тим вздрогнул и злобно прошипел: — Заткнись ты! — Тимми боится высоты. — Не боюсь. — А вот и боишься! — Ни капельки! — Тогда догони меня. Грант обернулся к Тиму: даже в темноте было видно, как тот побледнел. — Ты перелезешь, Тим? — Конечно. — Тебе помочь? — Тимми — трусишка! — крикнула Лекси. — Дура набитая, — проворчал Тим и полез на забор. — Хо-олодно, — пожаловалась Лекси. Они стояли по пояс в вонючей воде, застоявшейся в бетонном рву. Забор был преодолен без осложнений, если не считать того, что Тим порвал шорты о колючую проволоку, протянутую по верху ограждения. Потом они спустились в ров, и теперь Грант искал, как из него выбраться. — По крайней мере, я помогла вам перетащить Тимми через забор, — похвасталась Лекси. — Он же всего боится. — Благодарю за помощь, — язвительно ответил Тим. В свете луны он видел какие-то комки, плавающие на воде. Тим шел вдоль рва, глядя на бетонную стену. Бетон был гладкий — и выбраться наверх не представлялось возможным. — Ой! — вскрикнула Лекси, показывая пальцем на воду. — Не бойся, Лекси, оно тебе ничего не сделает. Грант в конце концов нашел в бетонной стене трещину, вдоль которой к воде спускалась лиана. Он повис на лиане, она выдержала его вес. — Дети, вперед! Они вскарабкались по лиане и вышли на открытое пространство. Уже через несколько минут путники подошли к насыпи, за которой ниже уровня земли была проложена служебная дорога. Она вела направо к зданию подсобных служб. Они прошли мимо двух датчиков движения. Грант с огорчением отметил, что лампочки на них не горят, а значит, датчики не работают. Прошло уже больше двух часов после отключения электричества, и восстановить его до сих пор не удалось. Откуда-то издалека донесся рев тиранозавра. — Он близко? — испуганно прошептала Лекси. — Нет, — успокоил ее Грант. — Мы уже в другой части Парка. Они спустились к поросшей травой насыпи и направились к зданию, напоминавшему большой блиндаж. — Что это? — спросила Лекси. — Убежище, — ответил Грант, надеясь, что говорит правду. Вход, перегороженный массивной решеткой, был настолько широк, что в него мог проехать грузовик. Внутри виднелись охапки свежей травы и кипы сена, разбросанные среди какого-то оборудования. Решетчатые ворота были заперты на большой висячий замок. Пока Грант изучал его, Лекси проскользнула между массивными прутьями. — А ну все за мной! Тим пробрался следом за ней и сообщил: — Я думаю, доктор Грант, у вас тоже получится. Мальчик оказался прав. Грант хотя и с трудом, но все же протиснулся внутрь и тут же ощутил полное изнеможение. — Интересно, здесь есть хоть что-нибудь съедобное? — осведомилась Лекси. — Только сено. — Грант распотрошил кипу сена и разбросал его по полу. В середке сено было теплое. Путники улеглись и сразу почувствовали приятное тепло. Лекси свернулась калачиком. Тим ее обнял. Грант услышал, как вдали негромко трубят ящероногие динозавры. Дети, не промолвив ни слова, заснули, размеренно посапывая. Грант посмотрел на часы, но было слишком темно. Лекси пригревала его сбоку. Грант закрыл глаза и заснул.Контрольный пост
Едва Малдун и Дженнаро вошли на контрольный пост, Арнольд хлопнул в ладоши и закричал: — Ага, попался, сукин ты сын?! — Что там? — спросил Дженнаро. Арнольд указал на экран.— Вот, — с довольным видом сказал Арнольд. — Что «вот»? — переспросил Дженнаро. — Я наконец нашел команду, возвращающую программу к исходному виду. Команда «fini obj» восстанавливает связанные друг с другом параметры, а именно: общее питание и напряжение на защитных ограждениях. — Это хорошо, — кивнул Малдун. — Но эта команда делает и кое-что еще! — продолжал Арнольд. — Она затем стирает в программе все строки, где она упоминается, и таким образом уничтожает все следы своего существования. Ловко придумано! Дженнаро покачал головой: — Я плохо разбираюсь в компьютерах. На самом деле он разбирался достаточно, чтобы понимать, что означает, когда оснащенная высокими технологиями компания получает доступ к чужим программам. Это означает большие, огромные неприятности. — Посмотрите сюда, — предложил Арнольд и набрал на клавиатуре «fini obj». Дисплей мигнул, и текст на нем изменился.
Малдун обернулся к окну. — Смотрите! По всему Парку стали загораться большие кварцевые лампы. Все кинулись к окнам. — Наконец-то! — воскликнул Арнольд. Дженнаро поинтересовался: — Значит, и электрозащита тоже включилась? — Еще бы! — ответил Арнольд. — Через несколько секунд система выйдет на полную мощность, потому что защитные ограждения тянутся на полсотни миль и генератор должен подзарядить конденсаторы вдоль всех границ. Уже через полминуты мы опять станем хозяевами положения. Арнольд кивнул в сторону застекленной электрифицированной карты Парка. На карте зазмеились отходящие от электростанции ярко-красные линии. Они разбегались по всему Парку, показывая включенные участки электрозащиты. — Датчики движения тоже заработают? — уточнил Дженнаро. — Да, и они тоже. Компьютеру для подсчета потребуется несколько минут. Главное, что все уже работает, — ликовал Арнольд. — Еще только половина десятого, а мы сумели все наладить! Грант открыл глаза: яркий голубой свет сквозил через решетчатые ворота. Кварцевые лампы! Значит, есть электричество!.. Одурманенный усталостью, он взглянул на часы: только половина десятого. Он проспал совсем недолго. Пожалуй, стоит поспать еще чуть-чуть, решил Грант, а потом надо будет выйти к датчику движения и начать ходить перед ним взад и вперед. На контрольном посту его заметят и пришлют за ним и за детьми машину. Он попросит Арнольда связаться с обслуживающим судном, к полуночи все уладится, и ночевать они будут в гостинице, в своих постелях. Так он и сделает. Через пару минут. Грант зевнул и снова закрыл глаза. — Не так уж и плохо, — заявил Арнольд, разглядывая висящую в помещении контрольного поста карту, расцвеченную разноцветными огоньками. — Только три разрыва на весь Парк. Гораздо лучше, чем я ожидал. — Три разрыва? — переспросил Дженнаро. — Система управления автоматически отключает секции заграждения, где произошло короткое замыкание, — объяснил Арнольд. — Вот большой разрыв в двенадцатом секторе около главной трассы. — Это там, где рекс снес ограду, — вмешался Малдун — Да, именно там. И еще в одиннадцатом секторе, рядом с подсобными службами на участке завроподов, ящероногих динозавров. — Но почему отключилась эта секция? — удивился Дженнаро. — Бог его знает. Может, из-за грозы, а может, дерево упало. Подождем немного, посмотрим, что покажут мониторы. Третий обрыв около реки. Тоже непонятно, что там приключилось. Дженнаро увидел, что на карте появились новые обозначения, по ней разбежались зеленые цифры и точки. — А это что? — Это наши зверюшки. Включились датчики движения, и компьютер теперь определяет местоположение животных в Парке. И всех остальных тоже. Дженнаро уставился в карту. — То есть Гранта и детишек? — Да, мы подняли предел пересчета до четырех сотен. Тогда, если они будут передвигаться, датчики сочтут их за добавочных животных, — объяснил Арнольд и, посмотрев на карту, заметил: — Но пока я лишних животных не вижу. — Почему это так долго тянется? — Поймите, мистер Дженнаро, датчики регистрируют множество посторонних движений: ветви колышатся под ветром, птицы летают и так далее и тому подобное. Компьютер должен отбросить все фоновые движения. На это нужно... Ага, все! Подсчет окончен. Дженнаро почти закричал: — Вы видите детей? Арнольд обернулся и взглянул на карту. — Нет. Сейчас на карте нет дополнительной информации. Все, что здесь имеется, это динозавры. Может быть, дети сидят на дереве или укрылись в каком-то месте, где мы не в состоянии их увидеть. Пока не следует беспокоиться. Несколько животных тоже не обнаружено, в том числе и взрослый тиранозавр. Вероятно, он где-то спит и, разумеется, не движется. Люди тоже могут спать. Мы пока не имеем информации. Малдун кивнул: — Давайте-ка лучше займемся делом. Мы должны восстановить ограждения и вернуть животных на свои территории. Компьютер показывает, что у нас пять зверюг разгуливают не там, где им полагается находиться. Я возьму с собой ремонтную бригаду. Арнольд повернулся к Дженнаро: — Если вы не против, то присмотрите пока за доктором Малкольмом. Передайте доктору Хардингу, что примерно через час он понадобится Малдуну, ему нужно будет присмотреть за перевозкой динозавров. И я хотел бы обратить внимание мистера Хэммонда на то, что мы приступаем к заключительному этапу устранения последствий случившегося. Дженнаро прошел через железные ворота и приблизился к центральному входу в гостиницу «Сафари». Там он повстречался с Элли Сэттлер, она шла по коридору, неся кастрюлю с горячей водой и полотенце. — В том конце коридора кухня, — сообщила она. — Мы там греем воду для перевязок. — Как он? — спросил Дженнаро. — На удивление хорошо. Дойдя вместе с Элли до номера Малкольма, Дженнаро неожиданно услышал смех. Математик лежал на спине. Хардинг ставил ему капельницу. — А второй ему отвечает: «Скажу тебе честно, Билл, мне это не понравилось. И я вернулся за туалетной бумагой». Хардинг рассмеялся. — Неплохо, да? — спросил Малкольм. — О, мистер Дженнаро, видите, как бывает: пытаешься взять ситуацию в свои руки, а в результате с ногами из рук вон плохо. Дженнаро осторожно приблизился. Хардинг сказал: — Он получил достаточно большую дозу морфина. — А я считаю, что недостаточно большую, — возразил Малкольм. — О Боже, он пытается сэкономить на лекарствах! Ну как, вы нашли остальных? — Пока нет, — ответил Дженнаро. — Но я рад вас видеть в хорошем настроении. — А в каком еще я могу быть настроении с открытым переломом голени. Тем более что он явно инфицирован и рана уже подванивает?.. Но я всегда говорил, что пока человек не утратил чувство юмора... Дженнаро улыбнулся: — Вы помните, что случилось? — Конечно, помню! Неужели вы думаете, так легко позабыть, как тебя грызет тиранозавр рекc? Уж будьте уверены, вы бы запомнили это до конца своих дней! В моем случае сей срок может быть, увы, весьма недолгим... Но пока — да, я помню. Малкольм рассказал, как он бежал под дождем, стараясь оказаться подальше от электромобиля, и как за ним погнался тиранозавр. — Это была моя роковая ошибка, он был слишком близко, но я запаниковал. Короче, он схватил меня зубами. — За какое место? — спросил Дженнаро. — За грудь, — ответил Малкольм и задрал рубаху. Широким полукругом от плеча к пупку протянулся ряд глубоких ссадин. — Он поднял меня в воздух, основательно встряхнул и швырнул на землю. До этого момента со мной все было более или менее в порядке, не считая жуткого испуга. Упав, я сломал ногу. Укус по сравнению с этим — сущий пустяк. — Малкольм вздохнул. — Относительно, конечно. Хардинг объяснил; — У многих крупных хищников сравнительно слабые челюсти. Главная сила у них в шейных мышцах. Челюстями хищник только удерживает жертву, а мощная шея позволяет ему повалить животное на землю и разорвать на куски. Что же касается мелких зверюшек типа доктора Малкольма, то их зачастую просто потрясут и бросают. — Боюсь, что он прав, — подтвердил Малкольм. — Вряд ли бы я выжил, если б этот здоровяк занялся мной всерьез. По правде говоря, он напал на меня несколько неуклюже, словно не привык атаковать что-то, по размеру меньше автомобиля или небольшого домика. — Вы думаете, он напал на вас для проформы? — Мне больно это признавать, но в отличие от меня он отнесся к сей процедуре без должного внимания. Но ведь он весит восемь тонн, а я чуть поменьше. Дженнаро повернулся к Хардингу и сообщил: — Они собираются ремонтировать ограждения, Арнольд сказал, что вы должны помочь Малдуну вернуть животных по местам. — Сделаем, — откликнулся Хардинг. — В таком случае оставьте мне доктора Сэттлер и ампулу морфина, — предложил Малкольм. — И тогда эффект Малкольма здесь не проявится. — Что за эффект Малкольма? — удивился Дженнаро. — Скромность не позволяет мне подробно описывать феномен, названный моим именем. — С этими словами Малкольм зевнул и закрыл глаза. Через мгновение он уже спал. Элли вместе с Дженнаро вышла в коридор. — Не обольщайтесь насчет его состояния, — сказала она. — У него нервы на пределе. Когда прилетит вертолет? — Вертолет? — Ему необходимо прооперировать ногу. Убедитесь, что начальство вызовет вертолет. Малкольма надо вывезти с острова.
Парк
Портативный генератор затрещал и, рокоча, заработал. Замигали кварцевые лампы на телескопических опорах. Малдун слышал нежное журчание реки в нескольких ярдах к северу от себя. Он обернулся к ремонтному фургончику и увидел, что из него вышел рабочий с большой электропилой. — Нет-нет, Карлос, — сказал Малдун. — Неси веревки. Не нужно его пилить. Он вновь посмотрел на ограждение. Поврежденную секцию ограждения отыскали с трудом. Небольшое деревце-протокарпус навалилось на ограду. Протокарпусы здесь посадили, чтобы их перистые ветви замаскировали заграждение. Но это деревце поддерживалось неизолированными проволочными растяжками с металлическими креплениями. Во время грозы растяжки лопнули и, попав на защитное ограждение, вызвали короткое замыкание. Этого, разумеется, не случилось бы, если бы озеленители использовали растяжки, покрытые пластиком, и керамические крепления. Однако факт оставался фактом. В любом случае работы было немного: выпрямить деревце, убрать металлические крепления и поставить метку, чтобы утром озеленители сделали подпорку. Всех трудов минут на двадцать. Кратковременность работы радовала Малдуна: он помнил, что дилофозавры всегда держались неподалеку от реки. И хотя рабочие были с ними по разные стороны ограды, это их не спасло бы от плевка ослепляющей слюной. Подошел один из рабочих, Рамон. — Сеньор Малдун, — сказал он, — вы видели огоньки? — Рамон показал на восток, в сторону джунглей. — Я заметил их, когда мы уходили. Свет очень слабый. Вы видите его? Похоже на автомобильные фары. Только они не движутся. Малдун мельком взглянул туда, куда указывал рабочий. Скорее всего, это было какое-то вспомогательное освещение, ведь электричество уже было включено. — Займемся этим позже, — решил он. — А пока давайте выпрямлять дерево.* * *
Арнольд пребывал в приподнятом настроении. Порядок в Парке почти полностью восстановлен. Малдун чинит ограждения. Хэммонд отправился вместе с Хардингом посмотреть, как будут возвращать по местам разбежавшихся динозавров... Арнольд устал, но был так доволен, что даже мог проявить снисходительность по отношению к Дженнаро. — Вы интересовались эффектом Малкольма? — спросил Арнольд. — Это вас что, тревожит? — Нет, я спросил просто так, из любопытства. — То есть вы хотите, чтобы я вам объяснил, в чем Ян Малкольм не прав, да? — Совершенно верно. Арнольд закурил следующую сигарету. — Это не так-то просто понять. — Я постараюсь. — Ну, хорошо. Теория хаоса описывает нелинейные системы. Сейчас она стала очень общей теорией, приложимой для изучения всего, чего угодно, — от фондовой биржи до сердечных ритмов. Очень модная теория. Ее применяют к любой сложной системе с непредсказуемым поведением, понятно? — Да. — Ян Малкольм известен среди математиков как специалист по теории хаоса. Он интересный собеседник и приятный человек. Его основное занятие, кроме ношения черной одежды, это компьютерное моделирование поведения сложных систем. Джон Хэммонд, обожающий новомодные веяния в науке, предложил Малкольму создать модель нашего Парка как сложной системы. Что тот и сделал. Его модель — это поверхности в фазовом пространстве, их можно отобразить на дисплее компьютера. Вы их не видели? — Нет. — Ну, они похожи на странно искривленные корабельные винты. Представляете себе? — Не очень, — отозвался Дженнаро. Арнольд поднял руку и, держа ее горизонтально, ладонью вверх, продолжал: — Представьте себе, что на тыльной стороне ладони капля воды. Она должна стечь с моей руки, при этом она может скатиться к запястью, а может к пальцам. Капля может дойти до большого пальца, а может протечь между пальцами. Я не знаю, куда именно она будет двигаться. Но я знаю, что она будет двигаться по поверхности моей руки. Она должна двигаться именно так. — Ясно, — кивнул Дженнаро. — Теория хаоса уподобляет поведение сложной системы движению капли по поверхности пропеллера причудливой формы. Капля может скатываться по спирали или напрямую уйти к краю лопасти. Но она всегда движется по имеющейся поверхности. — Ясно, — повторил Дженнаро. — В моделях Малкольма обычно есть уступы или крутые уклоны, где скорость резко возрастает. Он сам скромно называет это ускоренное движение «эффектом Малкольма». Вся система может неожиданно перестать функционировать. Именно это он и говорил о Парке. По его словам, Парку как системе присуща внутренняя нестабильность. — Внутренняя нестабильность? — переспросил Дженнаро. — А как вы отреагировали на его сообщение? — Мы с ним не согласились и, естественно, проигнорировали, — ответил Арнольд. — Вы считаете, что вы мудро поступили? — Но это же очевидно! В конце концов, мы имеем дело с живой системой! Это жизнь, а не компьютерная модель, — объяснил Арнольд.* * *
В резком сиянии кварцевых ламп зеленая голова гипсилофодонта перевешивалась через стропы, глаза затуманились, язык вывалился. — Аккуратней! Аккуратней! — закричал Хэммонд, когда кран начал поднимать динозавра. Хардинг заворчал и подвинул голову, чтобы она легла на кожаные стропы. Он боялся, что пережмется сонная артерия. Кран зашипел и понес динозавра к поджидающему грузовику с мягкой подстилкой в кузове. Гипси, как их обычно называли, — это небольшие динозавры длиной два метра и весом более ста восьмидесяти килограммов, зеленого цвета в коричневую крапинку. Динозавриха дышала медленно, но в остальном все, похоже, было нормально. Хардинг выстрелил в нее из специального ружья шприцем с транквилизатором и, кажется, угадал с дозой. Определение дозы транквилизатора было самым сложным моментом. Слишком мало — ящер удерет в лес и рухнет где-нибудь в недоступном месте. Слишком много — необратимая остановка сердца, которое не расслабляется после резкого сокращения. Главное — точная дозировка. — Эй, там! Полегче! — закричал на рабочих Хэммонд. — Мистер Хэммонд, — попытался успокоить его Хардинг. — Пожалуйста... — Но они должны быть внимательней... — Они и так внимательны, — проворчал Хардинг. Он забрался в кузов, куда опустили гипси, и надел на динозавриху сбрую, ограничивающую ее движения. Потом нацепил на животное ошейник с кардиографическим датчиком, чтобы контролировать работу сердца, и, достав большой электронный термометр, размером с турецкий ятаган, ввел его в прямую кишку. Термометр писком просигнализировал, что измерение выполнено: 35,6 С. — Ну как она? — обеспокоенно спросил Хэммонд. — Превосходно, — ответил Хардинг. — Всего на полтора градуса ниже нормы. — Это слишком много! — испугался Хэммонд. — Слишком глубокий наркоз. — А вы хотите, чтобы она проснулась и выпрыгнула из кузова? — огрызнулся Хардинг. До прихода в Парк Хардинг руководил ветеринарным отделением зоопарка в Сан-Диего и был специалистом мирового класса по содержанию птиц. Он объехал весь мир, давая консультации зоопаркам Европы, Индии и Японии по уходу за экзотическими птицами. Хардинг не заинтересовался, когда появился странный маленький человечек, предложивший ему должность в частном увеселительном парке. Но когда до него дошло, чего добился Хэммонд... Такой шанс нельзя было упустить! Хардинга всегда манили научные лавры, а тут замаячила возможность в будущем написать книгу под названием «Руководство по ветеринарии. Внутренние болезни. Заболевания динозавров»... К концу двадцатого века ветеринария добилась значительных успехов. Лучшие зоопарки содержали клиники, мало отличающиеся от крупнейших больниц для людей. Новые учебники были лишь улучшенным повторением старых. Для специалистов мирового уровня не существовало каких-либо неизученных проблем. В такой ситуации оказаться первым, кто разработает лечение нового класса животных, это вам не шутка! Хардинг никогда не жалел о своем решении. Он приобрел значительный опыт работы с динозаврами и сейчас не собирался выслушивать ценные указания Хэммонда. Гипси захрипела и вздрогнула. Она по-прежнему тяжело дышала, зрачковый рефлекс отсутствовал. Надо было ехать. — Посадка закончена! — прокричал Хардинг. — Девочке пора возвращаться в свой загончик. — Живые системы, — объяснял Арнольд, — отличаются от механических. Живые системы никогда не находятся в равновесии. Им присуща внутренняя нестабильность. Они могут только казаться стабильными, но это видимость. В них все движется и изменяется. В некотором смысле они постоянно на грани распада. Дженнаро возразил: — Но ведь многое не изменяется: температура тела постоянна, есть и еще всякие... — Температура тела постоянно меняется, — перебил его Арнольд. — Постоянно! Она циклически изменяется на протяжении суток: самая низкая утром, самая высокая вечером. На нее влияют настроение, болезни, физические нагрузки, температура воздуха, пища. Температура тела то повышается, то понижается, и происходит это непрерывно. На графике видны небольшие отклонения, потому что в любой момент действуют какие-то силы: одни понижают температуру, другие повышают. Температуре присуща нестабильность. Как и любой другой параметр живой системы. — То есть вы хотите сказать... — Малкольм всего лишь теоретик, — продолжал Арнольд. — Сидя в своем кабинете, он выдумывает прелестные математические модели. Но ему и в голову не приходит одна вещь: то, что он считаем дефектом, на самом деле является необходимым свойством. Когда я занимался ракетами, мы столкнулись с явлением, названным «резонансное рыскание». Если ракета уходит со старта хоть бы слегка раскачиваясь, то она обречена — это и есть резонансное рыскание. Ракета непременно выйдет из-под контроля, и это необратимо. Таковы свойства механических систем. Маленькие отклонения становятся больше и больше, пока не разрушится вся система. Но те же самые отклонения существенно необходимы живым системам. Их наличие говорит о том, что система функционирует нормально и может отвечать на внешние воздействия. Малкольм никогда этого не понимал. — Вы уверены, что он этого не понимает? Мне кажется, что он ясно представляет себе разницу между живым и неживым... — Посмотрите! — воскликнул Арнольд. — Вот где доказательства! Он показал на экран. — Не пройдет и часа, как Парк снова будет в порядке. Единственное, что осталось сделать, это разобраться с телефонами. По некоторым причинам они пока отключены. Но все остальное работает. И это не теория, это факт! Игла глубоко вошла в шею, и Хардинг ввел медрин лежащей на земле наркотизированной самке динозавра. Она тут же начала приходить в себя, фыркая и брыкаясь могучими задними лапами. — Все назад! — закричал Хардинг, отскакивая в сторону, — Назад! Динозавриха, пьяно покачиваясь, встала на ноги. Потряхивая головой, очень похожей на голову ящерицы, она, моргая, смотрела на людей, залитых светом кварцевых ламп. — У нее из пасти слюна капает, — обеспокоенно воскликнул Хэммонд. — Это временно, — ответил Хардинг. — Пройдет. Динозавриха чихнула и медленно пошла по поляне подальше от яркого света. — Почему она не скачет? — Поскачет, — успокоил Хэммонда Хардинг. — Ей потребуется около часа на то, чтобы полностью прийти в себя. С ней все в порядке. Он повернулся к машине: — Все в порядке. Теперь займемся стегозавром. Малдун смотрел, как в землю забивают последний кол. Провода уже были натянуты, протокарпус распрямлен. На месте короткого замыкания на серебристом ограждении были обугленные черные подтеки. Внизу вышло из строя несколько керамических изоляторов. Их необходимо было заменить. Но до этого Арнольд должен был замкнуть все ограждения в единую цепь. — Контрольный пост! Говорит Малдун. Мы готовы начать ремонт. — Вас понял, — откликнулся Арнольд. — Отключаю вашу секцию. Малдун взглянул на часы. Где-то поодаль раздалось негромкое уханье, напоминающее крик совы. Малдун знал, что так кричат дилофозавры. Он подошел к Рамону и сказал: — Давайте здесь заканчивать. Я хочу заняться другими секциями ограждения.* * *
Прошел час. Дженнаро как раз смотрел на светящуюся карту, когда лампочки мигнули и изображенные на карте точки и цифры изменились. — Что случилось? Арнольд работал за компьютером. — Я пытаюсь включить телефоны, чтобы сообщить о Малкольме. — Да нет, я спрашиваю о том, что там у них случилось. Арнольд посмотрел на карту: — Похоже, что они заканчивают перевозить животных и завершают ремонт двух секций ограды. Как я уже говорил, Парк снова в наших руках. И без всяких катастроф вроде эффекта Малкольма! Фактически только третья секция... — Арнольд! — раздался голос Малдуна. — Слушаю. — Вы видели этот проклятый забор? — Подождите минуту. На одном из мониторов Дженнаро увидел показанный с высокой точки луг, трава колыхалась под ветром. За лугом виднелась низкая забетонированная крыша, — Это служебное здание на территории ящероногих динозавров, — объяснил Арнольд. — Мы используем такие здания для инвентаря, как продовольственный склад и так далее. Подобные здания поставлены по всему Парку, в каждом его секторе. Изображение на мониторе стало меняться. — Мы поворачиваем камеру, чтобы посмотреть на ограждение, — пояснил Арнольд. Дженнаро увидел сверкающую в свете ламп стену из Металлической сетки. Одна из секций была исковеркана и лежала на земле. Рядом стоял «джип» Малдуна и ходили рабочие — ремонтники. — Ого! — протянул Арнольд. — Похоже, что тиранозавр прорвался к завроподам. — Сегодня у него будет отличный ужин, — откликнулся Малдун. — Мы должны убрать его оттуда, — решил Арнольд. — Каким образом? — поинтересовался Малдун. — Мы не взяли с собой ничего подходящего для рекса. Я починю ограду, но не собираюсь соваться туда до рассвета. — Хэммонду это не понравится. — Ладно, обсудим все, когда я вернусь, — завершил дискуссию Малдун. — Сколько этих ящеров убьет рекс? — спросил Хэммонд, мечась по помещению контрольного поста. — Скорее всего, одного, — ответил Арнольд. — Завроподы достаточно велики, и рекс будет жрать одного несколько дней. — Мы должны сегодня же поймать его! — заявил Хэммонд. Малдун покачал головой: — Я не собираюсь выходить до рассвета. Хэммонд раскачивался на пятках: он всегда так делал, когда был зол. — Вы, наверно, забыли, что работаете на меня? — Нет, мистер Хэммонд, я не забыл. Но там бродит огромный взрослый тиранозавр. Как вы собираетесь его обездвижить? — У нас есть ружья, стреляющие транквилизатором. — У нас есть ружья, которые стреляют ампулками объемом до двадцати миллилитров. Это превосходное оружие для животных весом сто восемьдесят — двести килограммов. А тиранозавр весит восемь тонн! Он попросту ничего не заметит. — Вы заказывали более мощное оружие! — Я заказывал три штуки, мистер Хэммонд, но вы урезали ассигнования, и мы получили только одну. А она исчезла, ее захватил с собой Недри. — Какая глупость! Кто это допустил? — Недри не мой подчиненный, — ответил Малдун. — Итак, вы утверждаете, — продолжал Хэммонд, — что в данный момент нет способа остановить тиранозавра? — Да, именно так, — подтвердил Малдун. — Но это смешно! — Это ваш Парк, мистер Хэммонд, вы не хотели, чтобы кто-нибудь причинил вред вашим драгоценным динозаврам. Что ж, теперь тиранозавр проник к завроподам, и вы ничего, абсолютно ничего не можете с этим поделать. Проговорив последнюю фразу, Малдун вышел из помещения. — Одну минуточку! — заторопился следом за ним Хэммонд. Дженнаро внимательно глядел на экраны и прислушивался к раздраженному спору в коридоре, за дверью. Он сказал Арнольду: — Насколько я могу судить, вы пока что не контролируете Парк. — Не сгущайте краски, — возразил Арнольд, закуривая очередную сигарету. — Парк целиком в нашей власти. Через несколько часов рассветет. Мы, возможно, потеряем пару динозавров, прежде чем выгоним оттуда рекса, но, поверьте мне, мы контролируем Парк.Рассвет
Гранта разбудил громкий скрежет, сменившийся металлическим позвякиванием. Он открыл глаза и увидел, что мимо него проплывает к потолку конвейерная лента, на которой лежит охапка сена. За ней показались еще две охапки. Потом звяканье прекратилось, причем так же резко, как началось, и в бетонном здании опять стало тихо. Грант зевнул. Он сонно потянулся, но тут же зажмурился от боли и сел. Мягкий золотистый свет проникал в помещение сквозь боковые окна. Уже было утро, он проспал всю ночь! Грант торопливо взглянул на часы. Пять утра... Еще оставалось шесть часов, а потом отозвать корабль назад будет нельзя... Он, застонав, перевалился на спину. Голова раскалывалась от боли, тело ныло, словно Гранта долго-предолго били. Из другого угла до него донесся скрип... казалось, скрипело заржавленное колесо... А потом он услышал хихиканье Лекси. Грант медленно встал и осмотрелся. Теперь, когда стало светло, он понял, что они на складе, где хранится сено и всякие другие припасы. На стене висел серый металлический ящик с надписью: «Участок завроподов. Служебное пом. (04)». Значит, это, как он и думал, территория завроподов... Открыв ящик. Грант увидел телефон, но, сняв трубку, услышал лишь шипение. Телефоны, судя по всему, до сих пор не работали. — Жуй как следует! — говорила Лекси. — Не будь поросенком, Ральф! Грант зашел за угол и увидел, что Лекси стоит у ограды и протягивает сено животному, которое с виду напоминало большую розовую свинью и издавало скрипящие звуки — те самые, которые привлекли внимание Гранта. Это был детеныш трицератопса, размером с пони. Рогов у него на голове еще не было, только изогнутый костный гребешок над большими ласковыми глазами. Он просовывал морду сквозь прутья решетки и глядел на Лекси, а она протягивала ему очередную порцию сена. — Так-то лучше, — сказала Лекси. — Тут полно сена, не беспокойся. Она погладила детеныша по голове. — Ты ведь любишь сено, да, Ральф? Лекси обернулась и увидела Гранта. — Вид у вас неважный, — заметила она. — Я плохо себя чувствую. — Тим тоже. Нос у него распух — просто кошмар! — А где Тим? — Пошел по-маленькому. — сообщила девочка. — Хотите помочь мне покормить Ральфа? Детеныш трицератопса посмотрел на Гранта. Клочья сена свисали у него из пасти и падали на пол, когда он двигал челюстями, пережевывая пищу. — Он ужасный неряха, — сказала Лекси. — И очень голодный. Детеныш дожевал сено и облизнулся. Потом разинул пасть, ожидая добавки. Грант увидел тонкие, острые зубы и клювообразную верхнюю челюсть, напоминающую клюв попугая. — Хорошо, подожди минутку. — Лекси собрала сено с бетонного пола. — Честно говоря, Ральф, — добавила она, — может показаться, что твоя мама тебя никогда не кормила. — А почему ты зовешь его Ральфом? — Потому что он похож на Ральфа из моей школы, Грант подошел поближе и слегка дотронулся до шеи животного. — Не бойтесь, его можно погладить, — сказала Лекси. — Он любит, когда его гладят. Правда, Ральф? Кожа детеныша была сухой и горячей и напоминала на ощупь футбольный мяч. Ральф тихонько повизгивал, когда Грант его гладил. И от удовольствия вилял толстым хвостом. — Он совсем ручной. Жуя сено, Ральф поглядывал то на Лекси, то на Гранта и не выказывал ни малейших признаков страха. Грант вспомнил, что обычно динозавры не привязываются к людям. — Может, я на нем покатаюсь? — размечталась Лекси. — Лучше не надо. — Могу поспорить, что он мне позволит, — сказала Лекси. — Вот было бы здорово покататься на динозавре! Грант посмотрел сквозь решетку на луг, где обитали завроподы. С каждой минутой становилось все светлее. Надо сходить туда, подумал он, к датчикам. Ведь люди, сидящие на контрольном посту, доберутся сюда не раньше, чем через час... Гранту не нравилось, что телефоны до сих пор молчат... Вдруг он услышал громкое фырканье: так фыркают очень большие лошади. Детеныш забеспокоился. Он попытался вытащить голову, просунутую сквозь прутья решетки, но голова застряла. Детеныш завизжал от ужаса. Фырканье повторилось, на сей раз звуки раздавались гораздо ближе. Ральф встал на дыбы, отчаянно пытаясь вырваться. Он вертел головой, терся шеей о прутья... — Ральф, не надо так нервничать! — сказала Лекси. — Нужно его вытолкнуть, — решил Грант. Он протянул руки к голове Ральфа и, навалившись, начал отодвигать животное в сторону, потом толкать назад. Детеныш выдернул голову и, не удержав равновесие, плюхнулся на бок. И тут же на него упала огромная тень. Грант увидел гигантскую ногу, толще большого ствола. На ноге были пять закругленных ногтей, как у слона. Ральф посмотрел вверх и заскрипел. Показалась шестифутовая голова с тремя длинными белыми рогами: два рога росло над большими карими глазами, а третий, поменьше, на кончике носа. Это был взрослый трицератопс. Гигантское животное посмотрело на Гранта и Лекси, медленно поморгало и устремило свое внимание на Ральфа. Высунув язык, оно облизало детеныша. Ральф опять заскрипел и со счастливым видом потерся об огромную ножищу. — Это его мама? — спросила Лекси. — Похоже на то, — откликнулся Грант. — А маму тоже надо покормить? — спросила Лекси. Но взрослое животное уже подтолкнуло Ральфа мордой, оттесняя его от ограды. — Думаю, нет. Детеныш отвернулся от забора и пошел прочь. Время от времени мать подталкивала его, указывая дорогу. Они отправились на луг. — До свидания, Ральф! — Лекси помахала ему рукой. В этот момент из тени здания вышел Тим. — Знаете что? — сказал Грант. — Я собираюсь взобраться на холм и помаячить перед датчиками движения, чтобы на контрольном посту нас заметили и приехали за нами. А вы оставайтесь здесь и ждите меня. — Нет, — заявила Лекси. — Почему? Оставайтесь здесь. Это безопасно. — Вы нас не бросите, — сказала Лекси. — Правда, Тимми? — Правда, — кивнул Тим. — Хорошо, — согласился Грант. Они пролезли сквозь прутья решетки и ступили на территорию завроподов.* * *
Это случилось прямо перед восходом солнца. Воздух был теплым и влажным, небо — нежно-розовым, кое-где пурпурным. Белый туман низко стлался по земле. Дети и Грант заметили в отдалении мамашу-трицератопсиху и детеныша, шагавших к стае больших утконосых гадрозавров, которые объедали листву сдеревьев на краю лагуны. Некоторые гадрозавры стояли по колено в воде. Опустив плоские головы, они пили, тыкаясь мордами в свое отражение на гладкой поверхности воды. Время от времени животные поднимали головы и озирались. Один из детенышей отважился зайти в воду, взвизгнул и быстро отскочил, взрослые посматривали на него снисходительно. Южнее другие гадрозавры объедали кусты. Иногда они становились на задние лапы, упирались передними в стволы и таким образом могли дотянуться до более высоких веток. А совсем далеко над деревьями возвышался гигантский апатозавр, крошечная голова вертелась туда-сюда на длинной шее. Вся эта сцена выглядела так мирно, что Гранту было трудно помыслить об опасности. — Ой! — воскликнула, наклоняя голову, Лекси. Мимо них, жужжа, пролетели две гигантские красные стрекозы, размах их крыльев составлял шесть футов. — Что это такое? — Стрекозы, — сказал Грант. — В юрскую эпоху водились огромные насекомые. — А они кусаются? — поинтересовалась Лекси. — Не думаю, — сказал Грант. Тим вытянул руку. Стрекоза села на нее. Она была довольно увесистой. — Смотри, укусит! — предупредила Лекси. Но насекомое только медленно захлопало своими прозрачными крыльями в красных прожилках, а потом, когда Тим пошевелил рукой, упорхнуло. — И куда мы пойдем? — спросила Лекси. — Туда. Они пошли по полю. Вскоре показался черный ящик, стоявший на тяжелой металлической треноге, это был первый датчик движения, который попался им на глаза. Грант остановился и помахал перед ним руками. Однако ничего не произошло. Впрочем, раз телефоны не работали, то и датчики движения, очевидно, тоже еще не включились. — Давайте попробуем подойти к другому, — сказал Грант, указывая на луг. И тут они услышали доносившийся откуда-то рев большого животного. — Ах ты, черт! — воскликнул Арнольд. — Никак не могу отыскать! Он пил маленькими глоточками кофе и смотрел воспаленными, красными глазами на экраны мониторов. Арнольд отключил все мониторы от компьютера и исследовал программу. Арнольд был совершенно обессилен. Он работал двенадцать часов без передышки. Из лаборатории пришел Ву, Арнольд повернулся к нему. — Что вы не можете отыскать? — Да телефоны никак не включаются. Я не могу их починить. Я думаю, Недри что-то с ними сделал. Ву поднял трубку и услышал шипение. — Похоже на модем. — Но это не модем! — воскликнул Арнольд. — Я пошел в подвал и выключил все модемы. Вы слышите сейчас белый шум, который звучит как трансляция через модем. — Значит, телефонные линии забиты? — В общем, да. Недри заткнул их очень надежно. Он вставил в программу одну штучку... я никак не могу ее найти, и ввел команду, восстанавливающую программу, она вырезает вставки, но, очевидно, команда, отключающая телефоны, все еще действует в памяти компьютера. Ву пожал плечами: — Ну и что? Перезапустите ее: отключите систему, и память очистится. — Я никогда этого раньше не делал, — сказал Арнольд. — И мне трудно решиться. Может быть, системы снова запустятся, а может, и нет. Я не специалист по компьютерам, и вы тоже. Мы не настоящие специалисты. А без доступа к телефону мы ни с кем не можем поговорить. — Если команда в оперативной памяти, вы ее в списке программ не найдете. Искать вы можете и в оперативной памяти, но вы же не знаете, что именно нужно искать. По-моему, выход у вас один: перезапустить программу. Дженнаро взорвался: — Но телефоны у нас пока еще не действуют! — Мы над этим работаем. — Вы над этим работаете с полуночи! А Малкольму все хуже и хуже! Ему нужна медицинская помощь. — Это значит, что мне придется все отключить, — сказал Арнольд. — Но я не уверен, что все включится обратно. Дженнаро проговорил: — Послушайте. В гостинице лежит раненый. Ему нужен доктор, иначе он умрет. Вы не можете вызвать доктора, пока телефон не работает. Вполне вероятно, что у нас и так уже четыре покойника. Поскорее отключите систему и включите телефон! Арнольд все еще колебался. — Ну! — воскликнул Дженнаро. — Понимаете... дело в том, что системы безопасности не позволяют отключить компьютер и... — Тогда вырубите эти чертовы системы! Неужели до вас не доходит, что он умрет, если ему не окажут медицинскую помощь? — Ну, хорошо, — вздохнул Арнольд. Он встал и подошел к главной панели. Открыл крышку, и под ней показались металлические колпачки, под которыми были выключатели. Арнольд отключил их один за другим. — Вы просили, — сказал Арнольд. — Вот, получайте! И выключил рубильник. На контрольном посту стало темно. Все мониторы погасли. Трое мужчин остались в темноте. — Сколько нам придется ждать? — спросил Дженнаро. — Тридцать секунд, — ответил Арнольд. — Фу! — скривилась Лекси, когда они шли через луг. — Что такое? — спросил Грант. — Как воняет! — сказала Лекси. — Словно гнилыми объедками. Грант замер в нерешительности. Он внимательно вглядывался вдаль, где на краю луга росли деревья: нет ли там какого-нибудь подозрительного шевеления. Но ничего не увидел. — По-моему, это твое воображение, — сказал Грант. — Нет, не воображение... И тут Грант услышал гогот. Загоготали утконосые динозавры, плававшие в лагуне. Сперва загоготало одно животное, потом другое, и, наконец, этот крик подхватила вся стая. Утконосые волновались, они изгибались всем телом и, беспокойно озираясь, вылезали из воды. На берегу они торопливо становились кольцом вокруг детенышей, чтобы защитить их... «Они тоже чуют этот запах», — подумал Грант. Тиранозавр с ревом выскочил из-за деревьев в пятидесяти ярдах от них, возле самой лагуны. И большими прыжками помчался по лугу. Он не обратил внимания на людей, а устремился прямо к стае утконосых динозавров. — Я говорила?! — вскрикнула Лекси. — Никто меня не слушает! Видно было, как утконосые кинулись бежать. Грант ощущал, как земля дрожит от их топота. — Пошли-пошли, ребята! Он подхватил Лекси на руки и побежал вместе с Тимом по траве. Грант мельком видел, что тиранозавр, домчавшись до лагуны, кинулся на гадрозавров, которые, защищаясь, размахивали большими хвостами и громко беспрерывно гоготали. Затем раздался треск сучьев, шум листвы, и, бросив еще один взгляд на лагуну, Грант увидел, что утконосые динозавры удирают. Арнольд, сидевший на неосвещенном контрольном посту, взглянул на часы. Тридцать секунд... К этому времени память уже должна была бы освободиться. Он включил основные источники питания. Ничего не произошло. У Арнольда екнуло сердце. Он выключил источники питания, потом снова включил. И снова ничего... — Что стряслось? — спросил Дженнаро. — О черт! — пробормотал Арнольд. Но затем он вдруг вспомнил, что, прежде чем восстанавливать питание, нужно включить предохранители. Он щелкнул тремя переключателями и опять закрыл их колпачками. Потом снова щелкнул выключателем. Комната осветилась. Компьютер загудел. Мониторы зажужжали. — Слава Богу! — вздохнул Арнольд. И повернулся к главному монитору. На экране показались ряды надписей.Дженнаро потянулся к телефону, но телефон не работал. На сей раз из трубки даже шипения не раздавалось... Мертвая тишина... — Что такое? — Погодите секундочку, — сказал Арнольд. — При повторном запуске модули системы должны быть включены вручную. И он поспешно принялся за работу. — Но почему вручную? — спросил Дженнаро. — Ради Бога, дайте мне работать! Ву сказал: — Система не рассчитана на выключение. Так что если она выключится, значит, что-то не в порядке. И все нужно будет запускать вручную. Иначе если где-то возникнет короткое замыкание, то система будет включаться и выключаться, включаться и выключаться... и так до бесконечности. — Порядок! — воскликнул Арнольд. — Связь есть. Дженнаро взял трубку и начал было набирать номер, но внезапно остановился. — Господи, да вы только посмотрите на это! — ахнул он. И указал на видеомонитор. Но Арнольд не слушал. Он глядел на карту: точки, усеивавшие в каком-то месте берег лагуны, вдруг начали дружно перемещаться, причем очень быстро, словно подхваченные вихрем. — Что случилось? — не понял Дженнаро. — Это утконосые динозавры, — тусклым голосом произнес Арнольд. — Они спасаются бегством. Утконосые мчались с поразительной быстротой. Эти огромные животные бежали, тесно прижавшись друг к Другу, гогоча и хрипя; детеныши визжали и старались не попадаться им под ноги. Стая поднимала большое облако желтой пыли. Грант не мог разглядеть тиранозавра. Утконосые неслись прямо на них. Подхватив на руки Лекси, Грант добежал с Тимом до скал, на которых росли высокие хвойные деревья. Они бежали что было мочи, чувствуя, как земля трясется под их ногами. Динозавры приближались с оглушительным грохотом; такой грохот бывает в аэропорту. Он стоял в воздухе и терзал слух. Лекси что-то кричала, но Грант не мог разобрать ее слов. Они начали карабкаться на скалы, и тут стая их нагнала. Грант увидел огромные лапы бежавших вперед динозавров, каждое животное весило тонн пять... А потом стаю окутало такое плотное облако пыли, что уже ничего нельзя было разглядеть. Грант смутно видел очертания огромных тел, гигантских лап, слышал, как животные метались из стороны в сторону и кружили на одном месте, громко вскрикивая от боли. Один из гадрозавров наткнулся на большой валун, и камень, прокатившись мимо Гранта и детей, упал на луг. В плотном облаке пыли им было почти не видно, что происходит под скалами. Они припали к валунам, напряженно прислушиваясь к крикам, гоготу утконосых динозавров и к грозному рычанию тиранозавра. Лекси впилась ногтями в плечо Гранта. Другой гадрозавр ударил могучим хвостом по скалам, оставив кровавый след. Грант подождал, пока звуки схватки переместились левее, а затем велел детям вскарабкаться на самое высокое дерево. Они поспешно полезли вверх, на ощупь находя ветки, а животные в панике удирали, поднимая пыль столбом. Грант и дети вскарабкались метров на шесть, но затем Лекси вцепилась в Гранта и отказалась лезть дальше. Тим тоже устал, и Грант решил, что они забрались уже достаточно высоко. Сквозь пыль проглядывали широкие спины кричавших и толкавшихся животных. Грант прислонился спиной к шершавому стволу, откашлялся, закрыл глаза и приготовился ждать. Арнольд наладил камеру, когда стая утконосых уже убежала. Пыль медленно рассеивалась. Он увидел, что гадрозавры разбежались, а тиранозавр прекратил их преследовать. Это могло означать только одно: он заполучил добычу. Теперь тиранозавр был около лагуны. Арнольд посмотрел на видеомонитор и сказал: — Надо бы попросить Малдуна съездить туда и посмотреть, что там стряслось. — Хорошо, я его попрошу, — откликнулся Дженнаро и вышел из помещения.
Парк
Что-то негромко затрещало, словно сучья в костре. Грант ощутил теплое и влажное прикосновение к колену и открыл глаза. Прямо перед собой он увидел огромную голову песочного цвета. Плоское рыло напоминало утиный клюв. Выпуклые глаза смотрели ласково и добродушно — этакий коровий взгляд. Утиный клюв раскрылся, и динозавр принялся жевать ветки, отходившие от сука, на котором сидел Грант. Он увидел большие плоские зубы. Теплые губы жующего животного слегка прикоснулись к его колену. Утконосый гадрозавр... Грант изумился, увидев его так близко. Он, конечно, не испугался, ведь все виды утконосых динозавров травоядны, а этот и вовсе вел себя, словно какая-нибудь корова. Несмотря на свои исполинские размеры, ящер был так спокоен и миролюбив, что Грант чувствовал себя в полной безопасности. Он сидел на ветке, стараясь не шевелиться, и наблюдал за животным, поедавшим листья. Грант наблюдал за ящером с восхищенным трепетом, чувствуя себя хозяином этого гиганта: скорее всего, перед ним стоял майязавр, живший в позднем меловом периоде в Монтане. Грант первым, совместно с Джоном Хорнером, описал этот вид. Уголки губ майязавров были подтянуты вверх, так что казалось, будто ящеры усмехаются. Их имя переводилось как «ящер — хорошая мать», так как, по предположениям ученых, эти ящеры охраняли отложенные яйца и заботились о вылупившихся динозавриках, пока те не становились самостоятельными. Грант услышал настойчивый писк, и огромная голова нырнула вниз. Он наклонился и увидел детеныша, топтавшегося около ноги взрослого животного. Шкура малыша была темно-бежевая с черными пятнами. Динозавриха опустила голову к земле и спокойно ждала, пока малыш встанет на задние лапы и, опершись передними о морду матери, примется объедать ветки, свисавшие вбок от материнской пасти. Динозавриха терпеливо дождалась, когда малыш закончил трапезу и встал на все четыре лапы; затем огромная голова вновь вынырнула перед Грантом. Ящер продолжал объедать ветки всего в нескольких сантиметрах от Гранта. Палеонтолог разглядывал пару удлиненных ноздрей наверху плоского «клюва». Видимо, динозавр не мог его учуять. И хотя левый глаз смотрел прямо на Гранта, животное почему-то на него не реагировало. Вспомнив, как прошлой ночью тиранозавр силился его разглядеть. Грант решился на эксперимент. Он кашлянул. Динозавр тут же замер. Большая голова застыла, животное перестало жевать. Двигались только глаза: они искали источник звука. Через несколько мгновений динозавриха, видимо, решила, что опасность миновала и снова принялась жевать ветки. «Потрясающе», — подумал Грант. Сидевшая у него на коленях Лекси открыла глаза. — Ой, а что это? Встревоженная Динозавриха громко, протяжно загоготала. Этот гогот так перепугал Лекси, что она чуть не слетела с дерева. Животное отпрянуло от сука и снова загоготало. — Не своди ее с ума, — рассмеялся Тим, сидевший чуть повыше. Малыш пискнул и укрылся под материнским брюхом, а мать начала потихоньку отступать от дерева. Она подняла голову и испытующе уставилась на сук, где сидели Лекси и Грант. Эта Динозавриха с изогнутыми, словно в усмешке, губами выглядела очень забавно. — Она что, совсем тупая? — спросила Лекси. — Нет, — покачал головой Грант. — Просто ты ее повергла в изумление. — Ну и что она теперь собирается делать? — продолжала допытываться Лекси. — Скинет нас вниз, да? Динозавриха попятилась метра на три и снова подала голос. Гранту показалось, что она пытается их напугать. Но вообще-то животное, похоже, не знало, как ему поступить. Оно было сбито с толку и чувствовало себя неуютно. Грант с детьми ждали, затаившись, и наконец животное вновь потянулось к ветке, предвкушающе причмокивая. Оно явно намеревалось продолжить завтрак. — И не надейтесь! — заявила Лекси. — Я здесь не останусь. И она стала спускаться по веткам вниз. Стоило ей пошевелиться, как ящер в очередной раз издал испуганный клич. Грант был поражен. «А ведь динозавриха действительно не видит нас, пока мы не двигаемся, — подумал он. — А увидев, буквально через минуту забывает о нашем существовании. Точно так же обстояло дело с тиранозавром: вот вам еще один великолепный пример того, что из себя представляет зрительная кора, устроенная, как у земноводных. Исследования, выполненные на лягушках, показали, что те видят только движущиеся объекты — скажем, насекомых. Если же предмет неподвижен, они его не видят, не видят в прямом смысле слова. Похоже, что глаза динозавров устроены таким же образом». Как бы там ни было, вид спускающихся с дерева загадочных существ произвел слишком тягостное впечатление на динозавриху. Загоготав на прощание, животное подтолкнуло малыша и медленно поплелось прочь. В какой-то момент оно замерло, оглянулось на людей, но затем снова продолжило путь. Грант с детьми спустились на землю. Лекси отряхнула одежду. И у нее, и у брата одежда была покрыта тонким слоем пыли. Трава вокруг была примята, а местами и забрызгана кровью. И все пропиталось противным кислым запахом. Грант взглянул на часы. — Нам лучше не задерживаться тут, ребята, — сказал он. — Я не могу, — отозвалась Лекси. — Я туда больше не пойду. — Но мы должны! — С какой стати? — Мы должны рассказать про корабль, — терпеливо объяснил Грант. — Раз на контрольном посту нас не могут заметить с помощью датчиков движения, мы должны сами явиться туда. У нас нет другого выхода. — А почему бы нам не взять лодку? — спросил Тим. — Какую лодку? Тим показал пальцем на бетонное здание с решетчатыми воротами, в котором они провели ночь. До него было метров двадцать, причем нужно было идти по лугу. — Я видел там надувную лодку, — прибавил мальчик. Грант моментально оценил все плюсы подобного предложения. Было семь часов утра. Пройти предстояло не меньше тринадцати километров. Если же плыть по реке, они сэкономят время и силы... — Хорошо, давай, — согласился он.* * *
Арнольд включил режим визуального слежения и ждал, пока мониторы начнут сканировать всю территорию Парка, меняя картинку каждые две секунды. Это было утомительно для глаз, однако позволяло обнаружить «джип» Недри в самые кратчайшие сроки, на чем упорно настаивал Малдун. Сам он ушел с Дженнаро выяснить, что перепугало стадо травоядных динозавров, но потребовал, чтобы теперь, когда рассвело, машину нашли. Малдуну нужно было оружие. Динамик внутренней связи щелкнул. — Мистер Арнольд, мне бы хотелось поговорить с вами. Это был Хэммонд. Он вещал, словно сам Господь Бог. — Может быть, вы зайдете сюда, мистер Хэммонд? — Нет, мистер Арнольд. Лучше вы придите ко мне. Мы с доктором Ву ждем вас в лаборатории генетики. Арнольд вздохнул и отошел от мониторов. Грант неуверенно пробирался по темному помещению. Ему попадались пустые двадцатиметровые канистры из-под гербицидов, сучкорезы, запасные колеса для «джипа», мотки колючей проволоки, сорокакилограммовые мешки с удобрениями, связки коричневых керамических изоляторов, пустые банки из-под машинного масла, мешки с лампочками и провода. — Я не вижу никакой лодки. — Ищите, там дальше. — Мешки с цементом, длинные медные трубы, зеленая сетка... и, наконец, два пластмассовых весла, висящих на зажимах, прикрепленных к бетонной стене. — Так, хорошо, — сказал Грант. — А где лодка? — Должно быть, где-то здесь, — ответил Тим. — А ты ее вообще видел или нет? — Нет, я просто подумал, что она должна быть где-то здесь. Роясь в барахле. Грант не обнаружил никакой лодки, но зато обнаружил в металлическом ящике на стене комплект карт, которые от сырости покоробились и покрылись плесенью. Грант расстелил карты на полу и отбросил в сторону большого паука. Он рассматривал их очень долго. — Я хочу есть... — Подожди минутку. Это были подробные топографические карты центральной части острова — той самой, где сейчас находились Грант и дети. Судя по изображению, лагуна соединялась с рекой, которую они видели, проезжая на машине... потом река поворачивала к северу... протекала через авиарий и проходила метрах в восьмистах от гостиницы. Грант перелистал страницы атласа, возвращаясь назад. А как добраться до лагуны? Карта подсказывала, что в задней стене здания, где они находились, должна быть дверь. Грант присмотрелся и увидел ее: к лагуне вела мощеная дорога, спускавшаяся прямо к воде. Она была проложена ниже уровня земли, и сверху ее не было видно. Вероятно, Грант обнаружил дополнительную служебную дорогу, по которой можно доехать до пристани, расположенной в конце лагуны... А на стене павильона, стоявшего на причале, отчетливо виднелась надпись:— Эй! — воскликнул Тим. — Загляните сюда. Он протянул Гранту металлическую коробку. Открыв ее, Грант обнаружил пневматический пистолет и патронташ с пулями-шприцами. В нем было шесть пуль толщиной в палец. На пулях виднелась метка «МОРО-709». Грант надел патронташ через плечо, а пистолет заткнул за пояс. — Это усыпляющие пули? — Видимо, да. — Но где же все-таки лодка? — спросила Лекси. — Наверное, на пристани, — ответил Грант. Они пошли по дороге. Грант нес на плече весла. — Надеюсь, лодка будет большая, — сказала девочка. — А то я ведь не умею плавать. — Не волнуйся, — успокоил ее Грант. — А может, нам удастся поймать рыбку? — приободрилась Лекси. Дорога шла вниз между двумя пологими откосами. Было слышно тяжелое сопение, но Грант не видел источника звука. — А вы уверены, что лодка именно там? — спросила Лекси, наморщив нос. — Я надеюсь, — откликнулся Грант. Мерное сопение становилось все громче, затем послышалось еще и непрерывное жужжание. Они дошли по дороге до края небольшого бетонного причала, и вдруг Грант в ужасе замер. Тиранозавр! Он сидел в тени деревьев, выставив задние лапы. Глаза его были открыты, но зверь не шевелился. Только голова его плавно приподнималась и опадала в такт посапыванию. Что ж касается жужжания, то оно исходило от тучи мух, которые вились у его морды, ползали по ней, забирались в приоткрытую пасть, из которой торчали окровавленные клыки, и роились над обагренной кровью тушей убитого гадрозавра, лежавшей на боку за спиной у хищника. Тиранозавр сидел всего в двадцати метрах от дороги. Грант был уверен, что зверь его заметит, однако чудовище ни на что не реагировало. Он просто сидел — и все. Грант не сразу сообразил, что тиранозавр спит. Спит, сидя. Ученый махнул рукой, приказывая Тиму и Лекси оставаться на месте, и медленно двинулся по направлению к причалу. Он шел на виду у тиранозавра. Огромное животное продолжало спать, негромко посапывая. У края пристани стоял деревянный павильон, выкрашенный под цвет зеленой листвы. Грант тихонько отворил дверь и заглянул внутрь. Он увидел полдюжины оранжевых спасательных жилетов, развешанных по стенам, несколько мотков веревки и два больших резиновых свертка на полу. Свертки были туго перетянуты резиновой лентой. Лодки... Грант оглянулся на Лекси. Она беззвучно спросила: — Нет лодок? Он кивнул головой: — Есть! Тиранозавр отмахнулся передними лапами от мух, облепивших его морду, и снова замер. Грант выволок один из свертков на пристань. Он казался на удивление тяжелым. Алан освободил его от резиновых лент и нащупал баллончик со сжатым воздухом. Лодка с громким шипением начала расправляться, и — хлоп! — и вот она уже лежит надутая на причале. Хлопок показался Гранту ужасающе громким. Он обернулся к тиранозавру. Тиранозавр заворчал и фыркнул. Потом зашевелился... Грант собирался дать деру, но громадная туша, пошевелившись, снова привалилась к стволу и протяжно захрапела. Лекси с отвращением помахала ладошкой перед своим носом. Грант весь взмок от напряжения. Он поволок резиновую лодку к краю причала. Она громко плюхнулась в воду. Динозавр по-прежнему спал. Алан привязал лодку к причалу и вернулся в павильон за парой спасательных жилетов. Бросив их в лодку, он взмахнул рукой, призывая детей выйти на причал. Побледневшая от страха Лекси замахала на него: дескать, ни за что! Грант опять повторил свой молчаливый приказ. Тиранозавр все еще спал. Грант вновь поманил пальцем девочку. Лекси бесшумно подошла к нему, и он жестом приказал ей садиться в лодку. Потом уселся Тим, и оба ребенка надели спасательные жилеты. Грант последним спрыгнул в лодку и оттолкнулся от причала. Лодка бесшумно поплыла внутрь лагуны. Алан взял весла и вставил их в уключины. Лодка удалялась от пристани. Лекси откинулась назад и облегченно вздохнула. Затем всполошилась и обеими руками закрыла себе рот. Тело ее содрогалось, изо рта вырывались сдавленные хрипы: девочка пыталась подавить кашель. Она всегда кашляла не вовремя! — Лекси! — в ярости прошептал Тим, оглядываясь на берег. Девочка жалобно покачала головой и показала на горло. Тим знал, что этот жест означает: у меня зуд в глотке. Ей необходимо было выпить хоть глоточек воды. Грант греб. Тим перегнулся через борт и, зачерпнув воду ладонью, протянул ее сестре. Лекси зашлась в приступе громкого кашля. Тиму показалось, что звук разнесся по воде, словно ружейный гром. Тиранозавр лениво зевнул и, словно собака, поскреб задней лапой за ухом. Потом снова зевнул. Ящер явно опьянел от обильной трапезы и потому просыпался медленно. Девочка, сидя в лодке, немного поперхивалась. — Лекси, заткнись! — прошептал Тим. — Я не могу, — едва слышно откликнулась она и снова закашлялась. Грант греб изо всех сил, выводя лодку на середину лагуны. Тиранозавр, пошатываясь, поднялся на ноги. — Я не могу остановиться, Тимми, — жалобно взвизгнула Лекси. — Не могу, не могу! — Т-сс... Грант что было мочи махал веслами. — И потом какая разница? — продолжала Лекси. — Мы уже далеко. А он не умеет плавать. — Еще как умеет, кретинка! — заорал на нее Тим. Тиранозавр сошел с причала и тяжело плюхнулся в воду. А затем уверенно зашагал за ними к середине лагуны. — Откуда же мне было знать? — оправдывалась Лекси. — Да всем на свете известно, что тиранозавры умеют плавать! Это во всех книжках написано! И вообще, рептилии ведь могут плавать! — Змеи не могут. — Да могут, конечно! Идиотка! — Сядьте на дно, — приказал Грант. — И держитесь за что-нибудь. Он смотрел на тиранозавра, наблюдал за его движениями. Ящер был уже по грудь в воде, но огромная голова пока торчала над поверхностью. Неожиданно до Гранта дошло, что животное не плывет, а идет по дну; через мгновение над водой остались его глаза и ноздри. Тиранозавр стал похож на крокодила, он и плыл, как крокодил, размахивая огромным хвостом так, что вода взвинчивалась бурунами. Над водой чуть выступала голова, выглядывала горбатая спина и изредка показывался гребень, тянувшийся по верху хвоста. «Точь-в-точь как крокодил, — в тоске подумал Грант. — Самый большой крокодил в мире». — Простите меня, доктор Грант, — захныкала Лекси. — Я не хотела... Алан посмотрел через плечо. Лагуна в этом месте была шириной в какую-нибудь сотню метров, не больше, и они добрались уже почти до середины. Если плыть дальше, то ближе к берегу будет мелеть. А значит, тиранозавр снова сможет идти по дну. На мелководье он двигается гораздо быстрее... Грант развернул лодку и погреб к северу. — Что вы делаете?! Тиранозавр был уже в нескольких метрах от них. Хриплое дыхание раздавалось все громче. Грант посмотрел на весла, но они были из легкой пластмассы... Это не оружие. Ящер откинул голову и широко разинул пасть, демонстрируя несколько рядов изогнутых зубов. Затем резким рывком подвинулся к лодке. Огромная голова, едва не задев резиновый борт, исчезла под водой. Лодка закачалась на волнах, поднятых чудовищем. Тиранозавр ушел на дно, на поверхности остались только бурлящие пузырьки. Затем все успокоилось. Лекси вцепилась в поручень на борту и оглянулась. — Он что, утонул? — Нет, — пробормотал Грант. Пузырьки опять появились... потом на воде показалась легкая рябь... она вела к лодке... — Держитесь! — закричал Грант, и в тот же момент голова ящера поддела лодку и подбросила ее в воздух. Лодка бешено закрутилась и плюхнулась на воду. — Сделайте же что-нибудь! — зарыдала Лекси. — Сделайте что-нибудь! Грант выхватил из-за пояса пневматический пистолет. Он выглядел жалкой игрушкой, но и от него может быть толк, если попасть в уязвимое место: в глаз или в нос. Динозавр вынырнул рядом с лодкой и, разинув пасть, заревел. Грант прицелился и выстрелил. Шприц, сверкнув на солнце, вонзился зверю в щеку. Тиранозавр тряхнул головой и снова заревел. Неожиданно раздался ответный рев, он доносился с берега. Оглянувшись, Грант увидел молодого тиранозавра, стоявшего над тушей убитого гадрозавра и заявлявшего свои права на добычу. Тиранозавр-подросток ударил лапами по туше, затем поднял голову и громко рыкнул. Большой тиранозавр тоже увидел это и немедленно среагировал: повернул назад к берегу, чтобы спасти свой охотничий трофей. — Он удирает! — взвизгнула Лекси и захлопала в ладоши. — Он удирает! Ага! Вот тебе? Глупый динозавр! Младший тиранозавр, стоявший на берегу, вызывающе заревел. Разъярившись, большой зверь вылетел на полной скорости на берег и помчался вверх по склону холма, огибая пристань. Вода потоками лилась с его огромного тела. Подросток нагнул голову и кинулся наутек, держа в пасти огромный кусок мяса. Большой тиранозавр погнался за ним, пробежал мимо убитого гадрозавра и скрылся за холмом. Грант и дети в последний раз услышали его устрашающий рык, и лодка, выйдя из лагуны в реку, повернула на север. Измотанный греблей. Грант откинулся назад, грудь его ходила ходуном. Он никак не мог отдышаться и, спазматически хватая ртом воздух, лежал на дне лодки. — С вами все в порядке, доктор Грант? — спросила Лекси. — Надеюсь, теперь ты будешь делать то, что я тебе говорю? — Хорошо, — вздохнула Лекси, словно он потребовал чего-то несусветного. Она обмакнула руку в воду и немного подержала ее там. — А вы перестали грести, — заметила Лекси. — Я устал, — объяснил Грант. — Но тогда почему мы все-таки движемся? Грант привстал. Лекси была права: лодка медленно дрейфовала к северу. — Должно быть, это течение. Река уносила их на север, к гостинице. Грант посмотрел на часы и удивился: они показывали четверть восьмого. В предыдущий раз он глядел на часы всего пятнадцать минут назад, а казалось прошло два часа. Грант откинулся на резиновый борт, закрыл глаза и заснул.«Лодки».
ПЯТОЕ ПРИБЛИЖЕНИЕ
Кривая показывает, что недостатки системы становятся все более и более серьезными.Ян Малкольм
Поиски
Дженнаро сидел в «джипе», прислушиваясь к жужжанию мух и глядя на далекую пальму, силуэт которой расплывался в раскаленном воздухе. Он был ошарашен, увидев поле битвы: трава была утоптана на сотни метров во всех направлениях. Высокая пальма выворочена с корнем... На траве и на россыпях камней справа от машины большие пятна крови... Сидевший рядом Малдун сказал: — Никаких сомнений. Рекс порезвился среди гадрозавров. — Он снова отхлебнул виски и, закупорив бутылку, добавил: — Черт побери, сколько тут мух! Они наблюдали и выжидали. Дженнаро постучал пальцем по приборной доске. — Ну и чего мы дожидаемся? Малдун ответил не сразу. — Тиранозавр бродил неподалеку, — наконец произнес он и, прищурившись, оглядел местность, освещенную лучами утреннего солнца. — А у нас нет даже мало-мальски приличного оружия. — Но мы же в «джипе»! — Ах, мистер Дженнаро, да он обгонит наш «джип» — и все тут! — покачал головой Малдун. — Как только мы съедем с дороги и окажемся в открытом поле, наша колымага потянет только пятьдесят, от силы семьдесят пять километров в час. Он нас в два счета перегонит. Это ему раз плюнуть. — Малдун вздохнул. — Но вроде бы там пока все тихо. Ну как? Вы готовы рискнуть? — Конечно, готов! — откликнулся Дженнаро. Малдун завел мотор, вспугнув двух маленьких отнелий, которые выскочили из примятой травы прямо перед машиной. «Джип» тронулся с места. Малдун объехал вокруг вытоптанной площадки, затем описал круг чуть поменьше и продолжал двигаться по концентрической спирали, пока не дернулся к тому месту, откуда удрали отнелии. Затем он вышел из машины и пошел по траве, удаляясь от «джипа». И вдруг остановился, завидев тучу мух, роившихся в воздухе. — Что там? — спросил Дженнаро. — Принесите рацию, — скомандовал Малдун. Дженнаро вылез из «джипа» и поспешил к Малдуну. Он еще издалека учуял кисло-сладкий запах плоти, уже тронутой гниением. В траве лежало темное тело животного с вывороченными из суставов лапами, оно было перепачкано кровью... — Это молодой гадрозавр, — пояснил Малдун. — Все стадо в панике бежало, а подросток от него отделился, и Т-рекс его сцапал. — Откуда вы знаете? — удивился Дженнаро. Труп животного был весь истерзан. — Это видно по испражнениям, — сказал Малдун. — Видите вон там в траве белые как мел шарики? Это помет гадрозавров. Он белый от мочевой кислоты. А теперь взгляните сюда. — Малдун указал на здоровенную кучу, высотой по колено, наложенную в траве. — А это помет тиранозавра. — А почему вы считаете, что тиранозавр появился именно тогда, а не позже? — По укусам, — ответил Малдун. — Видите маленькие укусики? — Он указал на брюхо жертвы. — Это оставили отнелии. Они не кровоточат — значит, нанесены стервятниками уже после смерти животного. Над этим, конечно же, отнелии потрудились. Но убили-то его, перекусив ему шею: видите большую рану над ключицей? И это уже, без сомнения, труды Т-рекса. Дженнаро нагнулся над бесформенным, истерзанным трупом, у него возникло чувство ирреальности происходящего. Стоявший позади Малдун щелкнул кнопкой рации. — Контрольный пост? — Я вас слушаю, — отозвался по рации Арнольд. — Мы нашли еще одного убитого гадрозавра, молодого, — Малдун наклонился над облепленной мухами тушей и посмотрел клеймо на ноге. Там стоял опознавательный номер. — Особь числилась под номером НД/09, — сообщил Малдун. Передатчик затрещал. — А у меня для вас новость, — сказал Арнольд. — Что там еще? — Я нашел Недри.* * *
«Джип» проскочил между пальмами, росшими вдоль восточной дороги, и выбрался на узкую служебную дорогу, которая вела к Реке Джунглей. В этой части Парка было очень жарко, чувствовалась близость зарослей, зловонные испарения. Малдун постукивал по экрану монитора, установленного в «джипе»; на нем была сейчас изображена карта Парка с нанесенной на нее сеткой линий. — Его нашли, когда просматривали видеозаписи, — проговорил Малдун. — В секторе 1104 — это прямо впереди нас. Дженнаро увидел вдали бетонную стену, возле которой стоял «джип». — Должно быть, он перепутал и не туда свернул, — продолжал Малдун. — Низкорослый ублюдок!. — Что он украл? — поинтересовался Дженнаро. — Ву сказал: пятнадцать эмбрионов. Представляете, сколько это стоит? Дженнаро отрицательно покачал головой. — От двух до десяти миллионов, — пояснил Малдун. — Да, жирный кусок... Когда они подъехали ближе, Дженнаро увидел лежавшее возле машины тело. Оно было бесформенным и почему-то зеленым... однако едва лишь «джип» остановился, как зеленые тени бросились врассыпную. — Компи, — вздохнул Малдун. — Его обнаружили прокомпсогнатусы. Дюжина грациозных маленьких хищников размером не больше утки отбежали к опушке и возбужденно запищали, завидев людей, вылезавших из машины. Деннис Недри лежал на спине. Круглое мальчишеское лицо было обагрено кровью и опухло. Мухи тучами кружили над раскрытым ртом, из которого вывалился распухший язык. Тело было изуродовано: кишки наружу, одна нога отгрызена. Дженнаро поспешно отвернулся и посмотрел на малюток компи, которые стояли неподалеку на задних лапах и с любопытством наблюдали за людьми. Дженнаро заметил, что эти динозавры были пятипалыми. Они потирали лапками мордочки, и это придавало им жутковатое сходство с людьми, которые... — Будь я проклят! — вдруг воскликнул Малдун. — Это не компи. — Что?? Малдун потряс головой: — Видите пятна на лице и на рубахе? Принюхайтесь: от них пахнет застарелой, высохшей блевотиной. Дженнаро закатил глаза. Он тоже почуял этот запах. — Это слюна дило, — пояснил Малдун. — Плевок дилофозавра. Смотрите: роговица раздражена, покраснела. Вообще-то для глаз это болезненно, но не фатально. Нужно только два часа протирать их противоядием. Мы его держим на всякий случай в разных местах по всему Парку. Но этот ублюдок так легко не отделался. Дилофозавры его ослепили, а потом выпотрошили. М-да, не самая легкая смерть... Что ж, может быть все-таки в мире есть справедливость. Прокомпсогнатусы запищали и заметались взад и вперед, когда Дженнаро открыл заднюю дверцу машины и извлек из «джипа» серую металлическую трубку и коробку из нержавеющей стали. — Все на месте, — констатировал он и протянул Дженнаро два черных цилиндра. — Что это? — спросил Дженнаро. — То самое, — ответил Малдун. — Ракеты. Дженнаро отпрянул, и Малдун насмешливо заметил: — Поосторожней, если не хотите во что-нибудь вляпаться. Дженнаро аккуратно обошел труп Недри. Малдун перенес оружие в свой «джип» и положил его на заднее сиденье. Затем сел за руль. — Поехали. — А с ним что делать? — спросил Дженнаро, указывая на труп. — С ним что? — переспросил Малдун. — Да у нас еще уйма дел. Он завел мотор. Оглянувшись, Дженнаро увидел, что компи вновь принялись пировать. Один из зверьков вскочил Недри на лицо и, усевшись на его челюсть, принялся клевать нос. Река стала уже. Берега сблизились настолько, что ветви растущих на них деревьев сомкнулись в вышине и загородили солнце. Тим слышал птичий гомон и чириканье маленьких динозавриков, карабкавшихся по ветвям. Но все чаще воцарялась полная тишина, и путников окутывал горячий воздух, застоявшийся под пологом деревьев. Грант посмотрел на часы. Было восемь утра. Лодка мирно дрейфовала вниз по реке, на которой плясали солнечные зайчики. Похоже, лодка начала двигаться быстрее. Грант уже проснулся, но по-прежнему лежал на спине и смотрел на ветки. Внезапно Лекси протянула руку вверх. — Эй, что ты делаешь? — Как вы думаете, эти ягоды съедобны? — Девочка показала на дерево; некоторые ветки свисали так низко, что их можно было достать. Тим увидел на них гроздья ярко-красных ягод. — Нет, — ответил Грант. — Но почему? Маленькие динозаврики вон как их лопают. — Девочка кивнула на маленьких рептилий, ползавших по ветвям. — Нет, Лекси. Она вздохнула, его властный тон явно пришелся ей не по душе. — Жалко, что здесь нет папочки, — сказала она. — Папочка всегда знает, что нужно делать. — Да что ты молотишь? — взвился Тим. — Он никогда не знает, что нужно делать. — Нет, знает! — вздохнула Лекси, уставясь на деревья, мимо которых они проплывали, на их толстые, перекрученные корни, тянувшиеся к самой воде. — Просто не ты его любимчик... Тим молча отвернулся. — Но ты не переживай, папа к тебе хорошо относится. Даже несмотря на то, что ты поглощен только своими компьютерами и не интересуешься спортом. — Отец — рьяный болельщик, — объяснил Тим Алану. Грант понимающе кивнул. Вверху маленькие светло-желтые динозаврики с попугаячьими головками прыгали с ветки на ветку. Ростом они были чуть больше полуметра. — Ты знаешь, как они называются? — спросил Тим. — Микроцератопсы. — Подумаешь! — фыркнула Лекси. — А мне казалось, что это интересно. — Только сопливые мальчишки, — заявила Лекси, — интересуются динозаврами. — Кто тебе это сказал? — Папочка. Тим чуть было не сорвался на крик, но Грант поднял руку. — Тихо, дети, — приказал он. — Но почему? — возмутилась Лекси. — Я имею право делать что хочу, если... Но тут она осеклась, потому что тоже услышала леденящее душу рычание, доносившееся откуда-то снизу по течению. — Так где же этот проклятый рекс? — спросил Малдун, держа перед собой микрофон. — Его тут не видно. Они вернулись на территорию ящероногих динозавров и стояли, глядя на участок, вытоптанный перепуганными гадрозаврами. Тиранозавра нигде обнаружить не удалось. — Сейчас проверю, — сказал Арнольд и отключил связь. Малдун повернулся к Дженнаро. — Сейчас проверю! — язвительно повторил он. — А какого черта он раньше не проверял? Почему не выследил Т-рекса? — Понятия не имею, — пожал плечами Дженнаро. — Он нигде не показывается, — после паузы сообщил по рации Арнольд. — Что вы хотите этим сказать? — То, что на мониторах его нет. Датчики движения его тоже не засекли. — Черт возьми! — взорвался Малдун. — Лучше помолчите о своих датчиках движения. Вам удалось обнаружить Гранта и детей? — Датчики движения их тоже не зарегистрировали. — Ну и что нам теперь делать? — спросил Малдун. — Ждать, — ответил Арнольд. — Смотрите! Смотрите! Прямо по курсу вырос огромный купол авиария. Грант до того видел его только издали и теперь оценил гигантские размеры здания — в диаметре оно достигло четырехсот метров. Металлический каркас купола виднелся сквозь легкую дымку, и перво-наперво Гранту пришло на ум, что стекло в куполе должно весить около тонны. Когда же они подплыли ближе, он убедился, что никакого стекла нет и в помине, а есть только решетчатый каркас. Между конструкциями висела тонкая сетка. — Оно недостроено, — сказала Лекси. — Нет, наверное, так и задумали: оставить все полуоткрытым, — возразил Грант. — Но ведь птицы могут разлететься! — Если они очень большие, то не разлетятся. Река несла их прямо под купол. Путники поглядели вверх... И вот они уже под ним, а река несет их все дальше... Однако уже через несколько минут купол оказался так высоко над их головами, что почти исчез в туманной Дымке. — Насколько я припоминаю, тут есть еще одна гостиница, — сказал Грант и через пару минут увидел к северу от реки крышу, которая выглядывала из-за деревьев. — Вы хотите остановиться? — спросил Тим. — Может быть, здесь есть телефон. Или датчики движения. — Грант направил лодку к берегу. — Нам надо попробовать связаться с контрольным постом. Время уходит. Скользя по илистому грунту, они вылезли из лодки, и Грант вытащил ее из воды. Он привязал причальный конец к дереву и пошел, продираясь вместе с детьми сквозь густую чащу, где росли пальмы.Авиарий
— Ума не приложу, куда они все подевались, — проговорил Джон Арнольд в телефонную трубку. — Ни рекса не видно, ни Гранта с детьми. Он сидел перед пультом, допивая очередную чашку кофе. Вокруг были разбросаны бумажные тарелки и недоеденные бутерброды. Арнольд страшно вымотался. Дело было в восемь часов утра в субботу. Прошло четырнадцать часов с тех пор, как Недри разрушил компьютерную систему, управлявшую Парком. Арнольд терпеливо восстанавливал одну ее часть за другой. — Все системы Парка работают нормально. Телефоны включены. Я вызвал для вас врача. На другом конце провода Малкольм закашлялся. Арнольд позвонил ему в гостиницу. — Но с датчиками движения у вас по-прежнему сложности? — спросил Малкольм. — Да, я не могу найти то, что ищу. — Например, рекса? — Он до сих пор не показывается. Двадцать минут назад он двинулся на север, шел по берегу лагуны, а затем я его потерял из виду. И не знаю почему. Может быть, он снова завалился спать? — А вы смогли найти Гранта и детей? — Нет. — Думаю, ответ прост, — высказал предположение Малкольм. — Ваши сенсоры неадекватно перекрывают территорию Парка. — Неадекватно? — возмутился Арнольд. — Да они перекрывают девяносто два... — Я помню, девяносто два процента территории, — перебил его Малкольм. — Но если вы посмотрите на карту, то поймете, что эти восемь процентов топологически едины. Я имею в виду, что все непросматривающиеся участки соединены друг с другом, а следовательно, животные могут свободно передвигаться, избегая наблюдения. Для этого им нужно следовать или вдоль служебной трассы, либо по берегу Реки Джунглей, либо по побережью. — Даже если вы правы, — возразил Арнольд, — животные слишком глупы, чтобы это понять. — А кто может знать, насколько глупы животные? — поинтересовался Малкольм. — Вы считаете, что Грант с детьми пошли тем же путем? — ответил вопросом на вопрос Арнольд. — Необязательно, — ответил Малкольм и снова закашлялся. — Грант не дурак. Он несомненно желает, чтобы его заметили. Он и ребятишки должны размахивать руками перед каждым встречным датчиком движения. Но, вероятно, у них свои трудности, о которых мы не знаем. Или, может, они у реки... — Да это немыслимо! Там ведь так узко! Пробраться вдоль реки невозможно! — Но река может привести их сюда, так? — Так, но это далеко не самый безопасный путь, он же проходит через авиарий... — А почему авиарий не включен в маршрут? — осведомился Малкольм. — При организации маршрута мы столкнулись с проблемами. Исходно в Парке планировалось построить трехэтажную гостиницу, посетители тогда могли бы наблюдать за птеродактилями, находясь на уровне их полета. Сейчас в авиарий четыре дактиля — вообще-то их называют птеродактилями, это огромные летучие ящеры, питающиеся рыбой. — Так, ну и что? — Закончив строительство гостиницы, мы поместили дактилей в авиарий для акклиматизации. Но это было большой ошибкой. Оказалось, что наши рыболовы привязаны к территории. — Привязаны к территории? — Да, и жестко привязаны: они сражаются за территорию между собой и атакуют любое животное, вторгающееся в их владения. — Атакуют? — О, это впечатляющее зрелище, — усмехнулся Арнольд. — Дактили забираются под крышу авиария, складывают крылья и пикируют. Эта двенадцатикилограммовая тварь сваливается на человека, словно тонна кирпичей. Рабочие теряли сознание и получали серьезные травмы. — А самим дактилям это не вредит? — Да не очень-то. — Значит, если дети в авиарий... — Их там нет, — отрезал Арнольд. — По крайней мере, я на это надеюсь. — И это называется гостиницей? — хмыкнула Лекси. — Какая дыра! Сооруженная под куполом авиария гостиница «Крылатые ящеры» возвышалась на деревянных пилонах посреди рощи. Стволы деревьев и здание гостиницы были испещрены широкими белыми полосами. — Наверное, по каким-то причинам строительство не завершено, — предположил Грант, стараясь скрыть свое разочарование. Он посмотрел на часы. — Ладно, пойдемте к лодке. Пока они шли назад, выглянуло солнце и на душе стало веселее. Грант смотрел на решетчатую тень, отбрасываемую высоченным куполом. Он заметил, что трава местами покрыта широкими белыми штрихами, похожими на меловые полосы на стенах гостиницы. В утреннем воздухе явственно ощущался какой-то прокисший запах. — Тут воняет, — сказала Лекси. — А что это за белая гадость? — Похоже на помет рептилий. А может быть, это и птичий помет. — Но как так получилось, что гостиницу недостроили? — Не знаю. Грант увидел на траве впереди темную тень, словно от облака. Тень быстро приближалась. Через несколько мгновений она уже нависла над ними. Грант поднял голову и увидел огромный темный силуэт, загородивший солнце. — Ого! — закричала Лекси. — Это птеродактиль? — Да, — ответил Тим. Грант промолчал. Он был захвачен видом гигантского крылатого создания. Высоко в небе птеродактиль издал негромкий свист, грациозно развернулся и полетел по направлению к путникам. — Но почему же их не включили в экскурсию? — изумился Тим. Грант тоже об этом подумал. Летучие ящеры были так прекрасны, так грациозно двигались. Грант увидел, что появился еще один птеродактиль, потом третий, четвертый... — Может, их не включили в экскурсию, потому что гостиница недостроена? — предположила Лекси. Гранту пришло на ум, что это необычные птеродактили. Они были слишком велики. Скорее всего, под куполом летали птеродактили, огромные крылатые рептилии из периода верхнего мела. Когда они летали в вышине, то были похожи на маленькие аэропланы. Но стоило им опуститься ниже, и Грант различил, что у ящеров кожистые крылья длиной четыре с половиной метра, косматое тело и голова, как у крокодилов. Он вспомнил, что они питались рыбой и жили в Южной Америке и в Мексике. Лекси прищурилась и посмотрела в небо. — А они могут сделать нам что-нибудь плохое? — Не думаю. Они питаются рыбой. Один из дактилей спустился вниз по спирали и, прошелестев черной тенью за спиной путников, обдал их волной теплого воздуха и тошнотворной вонью. — Ого! — воскликнула Лекси. — А они и вправду большие! — Потом еще раз спросила: — А вы уверены, что они не причинят нам вреда? — Абсолютно уверен. Второй ящер спустился еще быстрее первого. Он прилетел сзади и просвистел прямо у них над головами. Грант успел разглядеть зубастый клюв и тело, покрытое шерстью. Ящер был похож на гигантскую летучую мышь. Но Грант был поражен тем, насколько хрупкими выглядели эти животные. Огромные крылья были обтянуты тонкой розовой кожицей, такой тонкой, что она просвечивала... да и вообще, все как бы нарочно подчеркивало их хрупкость. — Ой! — воскликнула Лекси. — Он меня клюнул! — Что-что? — переспросил Грант. — Он меня клюнул! Клюнул! Лекси отняла руку от головы, и Грант увидел кровь. Высоко над ними еще два ящера сложили крылья и, превратившись в два маленьких темных пятнышка, понеслись к земле. Стремительно падая, они издавали резкие крики. — Бежим! — Грант схватил детей за руки. Они побежали через луг, а крики все приближались. В последний момент Грант упал, толкнув детей на землю, и два птеродактиля пролетели над ними, крича и со свистом рассекая воздух развернутыми крыльями. Грант почувствовал, что когти ящера прорвали его рубаху на спине. Он вскочил, помог подняться Лекси, и все трое пробежали еще несколько метров. Но тут два новых ящера с криками спикировали на них спереди. Грант в последний момент толкнул детей на землю, и огромные тени пронеслись мимо. — Фу! — с омерзением произнесла Лекси, и Грант увидел, что ее одежда выпачкана белыми брызгами помета, Грант снова вскочил. — Бежим! Он готов был бежать, но Лекси в ужасе взвизгнула. Грант обернулся: один из ящеров вцепился ей в плечи своими когтистыми лапами. Огромные просвечивающиеся на солнце крылья нависли над девочкой. Ящер пытался ее унести, но Лекси оказалась слишком тяжелой. Когда же она попробовала вырваться, птеродактиль стал бить ее по голове длинным острым клювом. Лекси вопила, бешено размахивая руками. Грант сделал единственное, что пришло ему в голову. Подбежав, он подпрыгнул и бросился на дактиля, свалив его на землю. Сам Грант упал сверху на своего противника. Птеродактиль кричал и щелкал клювом. Грант отдернул голову, чтобы избежать ударов, и попытался отползти назад. Огромные крылья били его по телу. У Гранта было такое ощущение, будто его застала в брезентовой палатке гроза. Он ничего не видел и не слышал, кроме криков дактиля и хлопанья его гигантских кожистых крыльев. Когтистые лапы яростно били его в грудь. Лекси кричала. Грант отпрянул, и дактиль, пронзительно взвизгнув и заверещав, захлопал крыльями, пытаясь подняться. В конце концов он сложил крылья, словно летучая мышь, перевернулся и, приподнимаясь на небольших крыльевых когтях, заковылял прочь. Грант застыл в изумлении. Птеродактиль ходит на крыльях! Ледерер был прав в своих предположениях! Но тут на них набросились остальные ящеры. Гранту стало дурно, он упал и с ужасом заметил, что Лекси побежала, прикрывая голову руками... Тим закричал что было сил... Первый из ящеров снизился, и Лекси что-то в него бросила. Неожиданно дактиль свистнул и стал вновь набирать высоту. Два других тоже взмыли вверх и погнались за первым. Четвертый птеродактиль неуклюже захлопал крыльями и присоединился к сородичам. Грант, щурясь, смотрел в небо, не понимая, что произошло. Три ящера, злобно крича, преследовали первого. Путники остались на поле боя одни. — Что случилось? — спросил Грант. — Они схватили мою перчатку, — сказала Лекси. — Мою прекрасную «Деррил Строберри». Грант с детьми двинулись дальше. Тим обнял сестру за плечи и спросил: — Ну как, все в порядке? — Конечно же, дурачок, — хмыкнула Лекси, скидывая его руку. Она поглядела вверх. — Надеюсь, они ею подавятся и сдохнут. — Ага, — согласился Тим. — Я тоже надеюсь.* * *
Лекси приободрилась, когда они выплыли из-под серебристого купола авиария. Берега реки сдвинулись, и деревья снова сплелись ветвями в вышине. Река стала еще уже, чем раньше, местами она была шириной всего три метра, течение сильно ускорилось. Лекси протягивала руки вверх и касалась ветвей. Грант сидел в лодке и прислушивался к журчанию воды под нагретой резиной. Они двигались теперь намного быстрее, и ветки проносились над головой с гораздо большей скоростью. Это было приятно, поскольку в знойный коридор из сплетенных ветвей задувал легкий ветерок. Ну и вдобавок раз они плывут быстрее, значит, будут на месте намного раньше. Грант не знал точно, сколько они уже проплыли, но от домика на территории завроподов, где они провели прошлую ночь, их отделяло несколько километров. Может быть, семь-восемь. А может, и больше. Следовательно, им останется около часа ходьбы, когда они высадятся на берег. Но после авиария Грант не спешил покидать лодку. Пока и так хорошо... — Интересно, как там Ральф? — задумчиво произнесла Лекси. — Наверное, его убили... — Да нет, я уверен, что с ним все нормально! — Я все думаю: разрешил бы он мне покататься верхом? — Лекси зевнула: ее разморило на жаре. — Было бы чудесно прокатиться на Ральфе. Тим обратился к Гранту: — Помните, мы были вчера вечером у стегозавра? — Помню. — Почему вы тогда их спросили про ДНК лягушки? — Из-за размножения. Они не могли понять, почему их динозавры размножаются, несмотря на облучение и на то, что все динозавры в Парке — самки. — Да, действительно, — согласился Тим. — На облучение полагаться нельзя, от него часто никакого проку. По-моему, это уже тут сказалось. Однако другое возражение остается в силе: если все динозавры — самки, как они могут размножаться? — В самом деле, — откликнулся Тим. — В животном царстве размножение существует в самых неожиданных вариантах. — Тим очень любит слушать про размножение, — вставила Лекси. Они не обратили на нее внимания. — Например, — продолжал Грант, — некоторые животные размножаются без того, что мы называем сексом. Самец выделяет сперматофор, содержащий сперматозоиды, а самка позже его захватывает. При таком варианте между самцами и самками вовсе не обязательно должны существовать телесные различия, хотя мы и привыкли считать это необходимым. Самцы и самки у животных более сходны между собой, чем у людей. Тим кивнул: — Но при чем тут лягушки? Внезапно вверху, на деревьях, раздался визг, и микроцератопсы в панике кинулись наутек, раскачивая ветки. Огромная голова тиранозавра просунулась сквозь листву слева от путников. Лекси в ужасе застонала. Грант судорожно погреб к правому берегу, но река здесь была всего три метра шириной. Тиранозавр запутался в густых зарослях. Он ревел и вертел головой. Затем голова скрылась. Меж деревьев, росших на берегу, проглядывал огромный темный силуэт зверя: он двигался в северном направлении, ища просвет между деревьями, окаймляющими берег. Все микроцератопсы перебежали на противоположный берег и, вереща, метались и прыгали с ветки на ветку, вверх-вниз... Сидевшие в лодке Грант, Тим и Лекси беспомощно наблюдали за попытками тиранозавра продраться сквозь заросли. Но деревья росли слишком густо. Тиранозавр снова пошел вниз по течению, обогнал лодку и опять попробовал пробиться к реке, яростно сотрясая ветки. Но его попытка снова не удалась. Тогда он двинулся дальше. — Я его ненавижу, — прошептала Лекси. Грант сидел потрясенный. Если тиранозавр прорвется сквозь заросли, детей уже не спасти. Река сузилась настолько, что была чуть пошире лодки. Лодка плыла, словно по туннелю. Резиновые борта нередко терлись об илистые берега, вдоль которых быстрое течение проносило лодку. Грант посмотрел на часы. Почти десять. Лодка по-прежнему неслась вниз по течению. — Эй, — крикнула Лекси. — Слышите? Грант услышал рычание, прерывавшееся настойчивым уханьем. Крики доносились из-за поворота, ниже по течению. Грант прислушался: снова уханье... — Что это? — спросила Лекси. — Не знаю, — ответил Грант. — Но их там несколько. Он подгреб к противоположному берегу и схватился за ветку, чтобы удержать лодку на месте. Рычание повторилось. И уханье — тоже. — Словно стая сов, — заметил Тим.* * *
Малкольм застонал: — Не пора ввести еще морфин? — Еще не пора, — откликнулась Элли. Малкольм вздохнул: — А сколько у нас воды? — Не знаю. Из крана она хлещет вовсю... — Нет, я спрашиваю: какие у нас запасы воды? Есть хоть какие-нибудь? Элли покачала головой: — Никаких. — Пройдите по номерам на нашем этаже, — приказал Малкольм, — и наполните водой ванны. Элли нахмурилась. — И еще, — продолжал Малкольм, — у нас есть воки-токи? А карманные фонари? Спички? Примусы или что-нибудь еще в этом роде? — Я поищу. Вы что, готовитесь к землетрясению? — Примерно так. При эффекте Малкольма возможны катастрофические изменения. — Но Арнольд уверяет, что все системы работают нормально! — Да, и именно тогда и происходят катастрофы. — А вы невысокого мнения об Арнольде, да? — спросила Элли. — Нет, этого бы я не сказал. Он не математик. Как и Ву. У обоих нет настоящего ума. Я называю это умишком. Они не мыслят на два шага вперед. Их мышление ограниченно, и они называют это умением сфокусироваться. Они не замечают привходящих обстоятельств и не видят возможных последствий. Так получилось и с этим островом. Все наши беды из-за их умишка. Как можно создать животных и ожидать, что они будут вести себя, словно неживые?! Не верить, что они смогут совершать непредсказуемые поступки? Убежать? Но — нет, они этого не предусмотрели! — А вам не кажется, что просто такова человеческая порода? — спросила Элли. — О Боже! Конечно же, нет! — воскликнул Малкольм. — Точно с таким же успехом можно утверждать, что в человеческой природе есть на завтрак яичницу с ветчиной. Ничего подобного! Это всего лишь продукт западного воспитания, а большинству человечества противно даже думать о таком завтраке. — Малкольм поморщился от боли. — Морфин настраивает меня на философский лад. — Хотите воды? — Нет. Я объясню вам разницу между учеными и инженерами. Ученые дружно пудрят всем мозги, расписывая, как они докапываются до истины. Это правда, но на самом деле ими движут другие мотивы. Никто не руководствуется абстракциями вроде «поисков истины». В действительности ученых интересует результат их исследований. Они сосредоточены на одном: способны ли они что-либо свершить? И никогда не спрашивают себя: а нужно ли это свершать? Такой вопрос они называют бессмысленным, им так удобно. Дескать, если ты этого не сделаешь, то сделает кто-то другой. Они верят, что открытие неотвратимо, а посему каждый рвется быть первым. В науке идет игра. Даже абстрактное научное открытие — это акт агрессии, подобный взлому. Открытие требует большого оборудования и в буквальном смысле слова изменяет мир. Ускорители элементарных частиц уродуют землю и загрязняют ее радиоактивными продуктами. Астронавты оставили мусор на поверхности Луны. Ученые, совершающие открытия, неизбежно оставляют следы. Открытие — всегда насилие над природой. Всегда! Ученые сами стремятся к этому. Им необходимо препарировать природу. Им не терпится оставить в мире свой след. Они не могут удовлетвориться ролью наблюдателей. Не могут просто оценивать то, что они видят. Нет, они не желают мириться с естественным ходом вещей. Им нужно создать что-то противоестественное. Вот чем на самом деле занимаются ученые, а теперь все наше общество жаждет быть научным. Малкольм вздохнул и откинулся на подушки. — Вам не кажется, что вы преувеличиваете, — подняла брови Элли. — А как выглядели ваши раскопки в прошлом году? — Не очень-то красиво, — призналась Элли. — Вы ведь не рекультивировали почву после раскопок? — Нет. — Почему? Элли пожала плечами: — Наверное, не хватило денег... — Значит, на раскопки денег хватает, а на рекультивацию уже нет? — Ну, вообще-то мы работаем на пустошах... — На пустошах, — хмыкнул Малкольм, покачав головой. — У вас всего лишь пустоши, у других — всего лишь мусор, или всего лишь продукты распада, или побочные эффекты... Я пытаюсь втолковать вам, что ученым хочется действовать таким образом. Им нужны продукты распада, мусор, уродства и побочные эффекты. Они таким образом самоутверждаются. Этот путь — неотъемлемая часть всего научного подхода, и он ведет к катастрофе. — Но тогда что же делать? — Избавиться от людей, у которых не ум, а умишко, Отстранить их от власти. — Но тогда мы лишимся всех наших достижений... — Да каких достижений? — раздраженно вскричал Малкольм. — Несмотря на все достижения, время, которое женщины затрачивают на домашнее хозяйство, точно такое же, как было в 1930 году. Все эти пылесосы, стиральные машины, мусоропроводы, химчистки... Почему на уборку квартиры уходит столько же времени, как в тридцатом году? Элли не ответила. — А потому что нет никакого прогресса, — сказал Малкольм. — Никакого реального прогресса не существует. Тридцать тысяч лет назад, когда люди рисовали картины на стенах пещер в Ласко, они работали по двадцать часов в неделю, чтобы обеспечить себя пищей, инструментами и одеждой. В остальное время они могли играть, спать или просто делать что им заблагорассудится. И при этом они жили в естественном мире с чистым воздухом, с чистой водой, с прекрасными деревьями и роскошными закатами! Подумайте об этом! Двадцать часов в неделю... Тридцать тысяч лет тому назад... Элли спросила: — Вы что, хотите повернуть время вспять? — Нет, — сказал Малкольм. — Я хочу, чтобы человечество очнулось. Современная наука существует уже четыре столетия, и нам пора бы понять, что в ней хорошо, а что плохо. Пришло время все изменить. — Пока мы не уничтожили нашу планету? — спросила Элли. Малкольм вздохнул и закрыл глаза. — О Господи! Да меня это меньше всего волнует, — пробормотал он.* * *
В темном туннеле, нависавшем над Рекой Джунглей, Грант медленно вел лодку вниз по течению, хватаясь за ветки и притормаживая. Он по-прежнему слышал непонятные звуки. И наконец увидел динозавров. — Это не те, ядовитые? — Те самые, — подтвердил Грант. — Дилофозавры. На берегу реки стояли два дилофозавра. Их тела высотой три метра были покрыты черными и желтыми пятнами, а брюхо было ярко-зеленым, как у ящериц. Два красных изогнутых гребня проходили по верху от носа к глазам, образуя как бы букву «V». Сходство с птицами усиливалось тем, как дилофозавры двигались. Спустившись к реке на водопой, они наклонялись, а затем, подняв головы, рычали и ухали. Лекси прошептала: — Может, нам лучше вылезти и пойти пешком? Грант отрицательно покачал головой. Дилофозавры меньше тиранозавра. Они могут протиснуться сквозь густые заросли на берегу. И вообще, они довольно проворны, подумал Грант, наблюдая за дилофозаврами, которые то рычали, то ухали, обращаясь друг к другу. — Но мы не можем проплыть мимо них на лодке! — настаивала Лекси. — Они же ядовитые! — Придется как-нибудь проплыть, — сказал Грант. Дилофозавры продолжали пить и ухать, как совы. Казалось, это у них какой-то странный, повторяющийся ритуал. Животное, стоящее слева, нагибалось к воде, разинув пасть, в которой виднелись длинные ряды острых зубов, и, попив, ухало. Тогда другой дилофозавр, стоящий справа, ухал в ответ и наклонялся к воде, он был как бы зеркальным отражением первого ящера, в точности воспроизводя его движения, только в обратной последовательности. После этого все опять повторялось. Грант заметил, что динозавр, стоявший справа, немного поменьше, пятна на его спине тоже были меньше, а гребень — не такой яркий. — Будь я проклят! — воскликнул он. — Это же брачный ритуал. — Нам не удастся проскочить мимо них? — спросил Тим. — Не сейчас. Они стоят у самой воды. Грант знал, что животные нередко исполняют подобные брачные ритуалы часами. Они находятся без еды и ни на что не обращают внимания... Он взглянул на часы. Двадцать минут десятого... Ну, так что будем делать? — спросил Тим. Грант вздохнул: — Понятия не имею. Он сел на дно лодки, и тут вдруг дилофозавры начали возбужденно гоготать и рычать. Оба ящера отвернулись от воды и смотрели куда-то назад. — Что там такое? — спросила Лекси. Грант улыбнулся. — Я думаю, мы дождались подмоги. — Он оттолкнулся от берега. — Ребята, ложитесь на дно лодки. Мы должны промчаться мимо них как можно быстрее. Помните: что бы ни случилось, не говорите ни слова. Лодка, набирая скорость, двинулась по течению в сторону трубящих дилофозавров. Лекси лежала в ногах у Гранта и испуганно смотрела на него. Они приближались к дилофозаврам, которые все еще глядели в противоположную сторону, Грант достал пневматический пистолет и проверил заряд. Лодку несло дальше, до путников донесся странный запах: сладкий и одновременно тошнотворный. Пахло словно засохшей рвотой. Голоса ящеров стали громче. Лодка сделала еще один поворот, и Грант затаил дыхание. Дилофозавры были уже в нескольких метрах от путников и продолжали трубить, глядя в сторону деревьев. Как Грант и предполагал, они трубили, отпугивая тиранозавра. Тот пытался пробиться сквозь заросли, и дилофозавры трубили и топали лапами по прибрежному илу. Лодка прошла мимо них. Воняло невыносимо. Тиранозавр ревел — наверное, потому, что видел лодку. И вдруг... Стоп!.. Лодка встала. Они сели на мель всего в полуметре от дилофозавров. Лекси прошептала: — О Боже!.. По дну лодки что-то поскребло, и она сошла с илистой отмели. Они снова поплыли вниз по течению. Тиранозавр взревел в последний раз и ушел от берега. Один из дилофозавров удивленно огляделся и ухнул. Второй ему ответил. Лодка неслась вниз по реке.Тиранозавр
Освещенный лучами восходящего солнца «джип», подпрыгивая, летел вперед. Малдун вел машину. Дженнаро разместился рядом с ним. Они ехали по открытому пространству, удаляясь от зарослей пальм и других деревьев, которые росли вдоль реки в сотне метров к востоку от них. «Джип» подъехал к подножию холма и остановился. — Господи, ну и жарища! — вздохнул Малдун, отерев тыльной стороной ладони пот со лба. Он отхлебнул виски из бутылки, которую вез, зажав между коленями, и предложил глоток Дженнаро. Тот отрицательно покачал головой. Он разглядывал расплывшийся на утреннем солнцепеке пейзаж. Затем посмотрел на бортовой компьютер и видеомонитор, прикрепленный к приборному щитку. На мониторе мелькали виды Парка. Грант с детьми все еще не показывался. Тиранозавр тоже. Рация вдруг ожила: — Малдун! Малдун щелкнул переключателем: — Слушаю. — Вы выключили бортовой монитор? Я обнаружил рекса, он в квадрате 442. Движется по направлению к 443-му. — Погодите минуту! — отозвался Малдун, настраивая монитор. — Ага, сейчас я его вижу. Он идет вдоль реки. Ящер шел к северу вдоль зарослей, окаймлявших берега. — Поаккуратней с ним. Вы его только обездвижьте, ничего больше. — Не волнуйтесь, — ответил Малдун, щурясь на солнце. — Я его не обижу. — Не забывайте, — продолжал Арнольд. — Это наша главная приманка для туристов. Малдун выключил рацию, которая вдруг затрещала, словно от грозовых разрядов. — Идиот! Он до сих пор ждет туристов. Малдун завел мотор. — Давайте-ка навестим нашего дружка рекса, — мрачно пробурчал он, — и вкатим ему хорошую дозу. «Джип» затормозил. — А вам не терпится с ним схлестнуться, — заметил Дженнаро. — Пока я лишь хочу всадить иголочку этому здоровенному ублюдку, — сказал Малдун. — И потому я здесь. Машина завернула и остановилась. Через лобовое стекло Дженнаро увидел прямо перед собой тиранозавра: тот пробирался среди пальм, росших вдоль реки. Малдун осушил бутылку и бросил ее на заднее сиденье. Затем потянулся за своей трубой. Дженнаро смотрел на монитор, который показывал их «джип» и тиранозавра. Видимо, где-то за ними на деревьях установлена видеокамера. — Если хотите помочь, — сказал Малдун, — то вскройте ящики, что стоят у вас под ногами. Дженнаро нагнулся и открыл Халлибуртоновский ящик из нержавеющей стали. Внутри в пенопластовых прокладках покоились четыре цилиндра размером с литровую молочную бутылку. Надпись на них гласила:Дженнаро достал один из цилиндров. — Вы должны снять колпачок и привинтить иглу, — объяснил Малдун. Дженнаро открыл пластиковую упаковку со здоровенными иглами. Каждая была толщиной с его палец. Ко дну цилиндра был прикреплен свинцовый кружок. — Это поршень. Он выталкивает содержимое. — Малдун сидел впереди, держа пневматическое ружье на коленях, похожее на тяжелую металлическую трубу серого цвета. Дженнаро она напоминала гранатомет или пусковую установку для небольших ракет. — А что такое «МОРО-709»? — Обычное снотворное для животных, — ответил Малдун. — Все зоопарки мира им пользуются. Попробуем для начала тысячу сантиграммов. Малдун с треском открыл затвор. В ствол свободно вошел бы его кулак. Он вставил цилиндр в ствол и повернул затвор. — Должно подействовать, — сказал Малдун. — Среднему слону хватает двухсот сантиграммов, но слон весит две-три тонны. А в тиранозавре добрых восемь, и он гораздо злобнее слона. А именно это определяет дозу. — Каким образом? — Усыпляющая доза для животного зависит от его веса и темперамента. Если ввести одинаковую дозу «МОРО-709» слону, бегемоту и носорогу, то вы обездвижите слона, и он будет стоять как изваяние. У бегемота появится сонливость, но он будет двигаться, хотя и медленней. А носорог, как сумасшедший, ринется в бой. Но, с другой стороны, если вы погонитесь за ним на машине больше пяти минут, носорог упадет замертво от адреналинового шока. Ведь толстокожий носорог на самом деле очень нежное создание. Малдун медленно вел «джип» вдоль реки, приближаясь к тиранозавру. — Но все, о чем я говорил, касается млекопитающих, — продолжил он. — О них мы знаем достаточно много, потому что во всех зоопарках мира главные экспонаты — это крупные млекопитающие: львы, тигры, медведи, слоны. О рептилиях мы знаем намного меньше. А о динозаврах — вообще ничего. Динозавры для нас — новые животные. — Вы не относите их к рептилиям? — спросил Дженнаро. — Нет, — ответил Малдун, переключив скорость. — Динозавры не укладываются в существующие категории. — Мы обнаружили, что динозавры настолько же разнообразны, как и нынешние млекопитающие, — добавил Малдун. — Одни из динозавров вялые и неуклюжие, другие быстрые и ловкие. У каких-то хорошее зрение, у каких-то плохое. Некоторые тупые, иные очень даже неплохо соображают. — Например, велоцирапторы? — спросил Дженнаро. Малдун кивнул: — Велоцирапторы хитрые, очень хитрые. Поверьте, все неприятности, которые у нас были до того, не идут ни в какое сравнение с тем, что будет, если рапторы вырвутся из своего загона. Так... Я думаю, ближе к рексику подбираться не стоит. Тиранозавр, стоявший впереди, просунул голову меж ветвей и внимательно разглядывал поверхность реки, пытаясь протиснуться к ней сквозь заросли. Потом ящер спустился немного по течению и возобновил свои попытки. — Интересно, что он там разглядывает? — спросил Дженнаро. — Кто его знает? Может, пытается поймать микроцератопсов, которые скачут там по веткам. Они устроят ему игру в догонялки. Малдун остановил «джип» примерно в сорока пяти метрах от тиранозавра и развернул машину. Мотор он оставил включенным. — Садитесь за руль, — приказал Малдун, — и пристегните ремень. Он достал еще один заряд, сунул его под рубаху и вылез из машины. Дженнаро сел за руль. — Вам часто приходилось этим заниматься? — поинтересовался он. Малдун вздохнул: — Ни разу. Но я постараюсь попасть ему вон в то место, сразу за слуховым отверстием. И посмотрим, как он будет реагировать. Малдун зашел за «джип» и встал на одно колено. Приложил огромное ружье к плечу и выдвинул телескопический прицел. Затем прицелился в тиранозавра, который все еще не обращал на них внимания. Желтоватое облачко вылетело из ружья, и шприц-пуля белой стрелой промелькнул в воздухе, направляясь к тиранозавру. Но ничего особенного не произошло. Чуть погодя ящер медленно повернулся и с любопытством уставился на них. Он медленно ворочал головой из стороны в сторону, словно хотел разглядеть их каждым глазом по очереди. Малдун опустил ружье, перезарядил его. — Вы попали в него? — спросил Дженнаро. Малдун покачал головой: — Промазал. Проклятый лазерный прицел... Посмотрите, нет ли в ящике батареек. — Чего-чего? — переспросил Дженнаро. — Батареек, — повторил Малдун. — Они примерно с палец размером, с серой этикеткой. Дженнаро заглянул в ящик. Нагнувшись, он ощутил вибрацию машины и отчетливее услышал ворчание двигателя. Батареек он не нашел. Неожиданно ящер взревел. Рев, исторгнутый огромной грудной клеткой тиранозавра, огласил окрестности и перепугал Дженнаро. Резко выпрямившись, он схватился одной рукой за руль, а другой — за рычаг переключения скоростей. Из рации раздался голос: — Малдун! Я Арнольд! Немедленно уезжайте. Связь окончена. — Я сам знаю, что мне делать, — проворчал Малдун. Тиранозавр рванулся к машине. Малдун остался стоять на коленях. Ящер мчался прямо на них. Малдун медленно поднял ружье, прицелился и выстрелил. Дженнаро увидел желтоватое облачко и белую черточку, мелькнувшую навстречу ящеру. Ничего не изменилось. Огромная зверюга по-прежнему мчалась на них. Малдун вскочил на ноги с криком: — Едем! Едем! Дженнаро включил передачу, Малдун кинулся к двери, и «джип» рванулся вперед. Тиранозавр быстро приближался, Малдун распахнул дверь и впрыгнул в машину. — Быстрей, черт побери! Быстрей! Дженнаро врубил полную скорость. «Джип» отчаянно рванулся, нос машины задрался так, что через лобовое стекло было видно только небо, затем передние колеса ударились о землю, и «джип» стрелой помчался вперед. Дженнаро гнал машину к роще, располагавшейся слева от них, и вдруг увидел в зеркале главного вида, что тиранозавр, в последний раз взревев, повернул назад. Дженнаро сбросил скорость. — О Боже. Малдун покачал головой: — Клянусь всем святым: во второй раз я в него попал. — А мне кажется, что вы промахнулись, — возразил Дженнаро. — Может, игла сломалась раньше, чем препарат проник внутрь? — предположил Малдун. — Лучше признайтесь, что вы промахнулись. — Ладно, — вздыхая, произнес Малдун. — Я промазал. Сели батарейки в этом чертовом лазерном прицеле. Я сам виноват. Надо было проверить их после того. что случилось ночью. Давайте вернемся за новыми зарядами. «Джип» направился к северу, к отелю. Малдун включил рацию. — Контрольный пост? — Слушаю, — откликнулся Арнольд. — Мы возвращаемся на базу.«МОРО-709».
* * *
Река стала совсем узкой, течение еще ускорилось. Лодка неслась все быстрее. Это стало походить на захватывающий аттракцион. — Ого-го! — воскликнула Лекси, схватившись за борт. — Быстрей! Еще, еще! Грант, прищурившись, смотрел вперед. Река оставалась такой же узкой и темной, но впереди линия деревьев обрывалась и расстилалось залитое ярким солнцем открытое пространство, издалека доносился грохот. Казалось, река заканчивается на этой подозрительно ровной линии... Но лодка понеслась еще стремительней. Грант вцепился в весла. — Что это? — Водопад, — крикнул Грант. Лодка вырвалась из темного растительного коридора и устремилась к водопаду. Грохот был оглушающим. Грант налегал на весла из последних сил, но добился лишь того, что лодка закружилась, однако ее по-прежнему неумолимо сносило вниз, к обрыву. Лекси наклонилась к нему: — Я не умею плавать. Грант увидел, что спасательный жилет на ней не застегнут, но он уже ничего не мог поделать: они стремительно летели к водопаду, рев которого, каралось, заполнил весь мир. Грант вцепился в весло, посмотрел вниз и увидел под обрывом, в пятнадцати метрах чашу водопада. А там, стоя в воде, их ожидал тиранозавр. Лекси в ужасе закричала. Лодка завертелась, и ее задний конец провалился вниз. Путники взлетели в воздух, и началось жуткое падение вместе с ревущим потоком. Грант раскинул руки, словно пытаясь удержаться за воздух, и внезапно окружающий мир погрузился в безмолвие и неподвижность. Ему казалось, что он падает долго-долго, несколько минут. Грант успел увидеть, падая, как Лекси — она летела рядом — судорожно хватается за свой оранжевый спасательный жилет. Успел увидеть Тима, который глядел вниз. Успел заметить застывшую белую стену водопада, похожую на лист бумаги. А внизу пузырилась вода, и она беззвучно и плавно приближалась к нему. Внезапно Грант ощутил удар и погрузился в холодную воду, в которой бурлили белые пузырьки. Его закружило, прямо перед ним промелькнули лапы тиранозавра, но тут же Гранта поволокло течением вперед и вынесло в реку. Грант доплыл до берега, схватился за горячие скалы, подтянулся на руках, уцепился за ветку и, наконец, вылез из воды. Задыхаясь, он отполз в сторону и, плюхнувшись животом на камни, успел краем глаза заметить, как мимо по реке проносится коричневая резиновая лодка. Затем Грант увидел Тима: тот боролся с течением. Грант протянул руки и вытащил закашлявшегося, дрожащего мальчугана на берег. Грант оглянулся на водопад и увидел, что тиранозавр нагнулся и погрузил голову в воду. Огромная голова болталась из стороны в сторону, поднимая веер брызг. Потом тиранозавр выпрямился. В его пасти торчал оранжевый жилет Лекси. Мгновением позже на поверхности воды прямо рядом с длинным хвостом ящера появилась Лекси. Она лежала на воде лицом вниз, и течение уносило ее маленькое тело. Грант нырнул, и река опять закрутила его. Чуть позже он вытащил на камни неожиданно отяжелевшую, не подававшую признаков жизни девочку. Грант нагнулся над ней, собираясь сделать искусственное дыхание «изо рта в рот». Но она закашлялась, и ее вырвало желто-зеленой жидкостью. Потом девочка снова зашлась в приступе кашля. Глаза ее открылись. — Привет! — Она слабо улыбнулась. — А все-таки мы прорвались. Тим заплакал. Лекси снова закашлялась. — Перестань! Что ты ревешь? — Просто так. — Мы переживаем за тебя, — вмешался Грант. Маленькие белые кусочки пенопласта плыли по реке. Тиранозавр все еще терзал спасательный жилет. Он по-прежнему стоял к ним спиной, глядя на водопад. Но в любую секунду чудовище могло обернуться и увидеть их. — Пойдемте, дети, — приказал Грант. — Куда? — кашляя, спросила Лекси. — Пошли-пошли! — Грант выбрал место для подъема. Ниже по течению была поросшая травой лужайка, укрыться на ней было совершенно негде. Выше по течению стоял тиранозавр... И тут Грант заметил, что какое-то подобие тропинки идет по илистому берегу к водопаду. В грязи на тропинке он заметил след ботинка. Тиранозавр, утробно заревев, обернулся и осмотрел лужайку. Похоже, до него дошло, что добыча ускользнула. Ящер стал искать их ниже по течению. Грант с детьми нырнул под высокие кусты, росшие вдоль берега. Осторожно они пробирались назад к водопаду. — Куда мы идем? — спросила Лекси. — Мы же возвращаемся. — Я знаю. Они приблизились к водопаду, грохот падающей воды становился все громче. Камни на тропинке стали еще более скользкими, а сама тропинка утонула в грязи. Путников окутал туман, ощущение было такое, словно они пробираются сквозь облако. Казалось, тропинка вела их прямо под обрушивающийся поток, но, когда они приблизились, стало ясно, что они обходят водопад сзади. Тиранозавр все еще стоял спиной к ним, глядя вниз по течению. Путники заспешили к водопаду, и, едва они скрылись за его завесой, Грант увидел, что чудовище обернулось. Еще несколько шагов — и серебристая завеса скрыла от него ящера. Грант удивленно огляделся. Они оказались в небольшом помещении размером с маленькую кладовку. Все было заставлено какой-то техникой: неподвижными насосами, большими фильтрами с толстыми трубами. Все было холодным и мокрым. — Он нас увидел? — спросила Лекси. Из-за рева водопада ей пришлось кричать: — Где мы? Что это за место? Он нас увидел? — Погоди, — ответил Грант. Он осмотрелся. Помещение походило на насосную станцию. Значит, тут должно быть электричество. И возле него телефон... Грант принялся разглядывать агрегаты. — Что вы делаете? — заволновалась Лекси. — Ищу телефон. Было почти десять часов утра. Оставалось чуть больше часа, чтобы связаться с кораблем, прежде чем он прибудет на материк. В глубине помещения он обнаружил дверь с надписью «Служебное помещение». Но дверь была заперта. Рядом Грант увидел щель для магнитной карточки. По обе стороны от двери висели в ряд металлические ящички. Грант открывал их один за другим, но обнаружил лишь какие-то переключатели и циферблаты. Телефонов тоже не было. И ничего похожего на ключи от двери! Он чуть не пропустил ящичек слева от двери. Открыв его. Грант обнаружил девятикнопочный пульт кодового замка, покрытый пятнами зеленой плесени. Ему показалось, что этот пультик может открыть дверь. А за ней окажется телефон!.. На дверце ящика были нацарапаны цифры «1029». Грант нажал на кнопки. Дверь с шипением отворилась. За ней во тьме угадывались ведущие вниз бетонные ступени. На задней стене читалась надпись: «Спецмашина 04/22. Подзарядка». И была нарисована стрелка, указывавшая на ступеньки. Может, там и в самом деле спрятан автомобиль? — Дети, пойдемте. — Ни за что! — заупрямилась Лекси. — Я туда не пойду. — Лекси, пошли! — позвал ее Тим. — Ни за что на свете. Там темно, и я не пойду. — Хорошо, оставайтесь здесь. — Грант решил не тратить времени на уговоры. — Я скоро вернусь. Грант вошел в дверь. Раздался негромкий гудок, и дверь, подталкиваемая пружиной, захлопнулась за его спиной. Непроглядная тьма окутала Гранта. После секундного замешательства он повернулся к двери и ощупал ее гладкую поверхность, на которой не нашел ни ручки, ни кнопок. Он обернулся к противоположной стене, пытаясь обнаружить переключатель или пульт замка, или хоть что-нибудь... На стене ничего не было. Гранта обуял ужас, но тут его пальцы обнаружили холодный металлический цилиндр. Он нащупал раструб, потом шла плоская поверхность... Фонарь! Щелчок — и фонарь загорелся. Свет оказался неожиданно ярким. Грант осмотрел дверь и понял, что открыть ее не сможет. Придется ждать, пока дети не отопрут ее. А тем временем... Грант решил спуститься по лестнице. Ступени были крутыми и скользкими от сырости. Немного спустившись вниз, он услышал какое-то сопение и скрежет когтей по бетону. Грант достал пистолет и осторожно двинулся вперед. Ступени заворачивали за угол, и там в свете фонаря он заметил какие-то странные отблески. А через мгновение увидел автомобиль! Это был электромобильчик, напоминающий тележку для игроков в гольф. Перед машиной открывался туннель, казалось, уходивший на несколько километров. Ярко-красная лампочка горела над рулем, так что, возможно, аккумуляторы были заряжены. Грант снова услышал сопение и, резко обернувшись, увидел, что, взвившись в воздухе, к нему метнулась бледная тень со сверкнувшими клыками. Грант почти рефлекторно выстрелил. Зверь сбил его с ног и, отбиваясь изо всех сил, доктор покатился по полу. Фонарь отлетел в сторону. Но животное больше не двигалось, а Грант, увидев, кто на него напал, просто ошалел. Перед ним лежал велоцираптор. Правда, очень молодой, ему было всего год, не больше. Ростом он был от силы сантиметров шестьдесят, примерно с небольшую собаку. Животное тяжело дышало, из верхней челюсти торчала стрелка шприц-пули. Доза явно была велика для животного с таким весом, и Грант не медля выдернул стрелку. Велоцираптор чуть приоткрыл слабо поблескивавшие глаза и посмотрел на него. У Гранта создалось полное впечатление, что перед ним разумное существо, в нем была какая-то мягкость, так разительно контрастировавшая с агрессивной злобой взрослых особей, которых Грант видел в вольере. Он погладил звереныша по голове, пытаясь его успокоить, Грант разглядывал тело животного, слегка дрожавшее под действием наркотика. И вдруг он понял, что перед ним самец! Юный самец... Ошибиться было невозможно. Этот велоцираптор был рожден на свободе. Взволнованный своим открытием, Грант взлетел по лестнице назад к двери. С фонарем в руке он обследовал ее гладкую поверхность и такие же безликие стены. Грант попытался нажать на дверь, до него не сразу дошло, что он не сможет выбраться, пока дети не сообразят открыть дверь снаружи. Но до Гранта доносились их приглушенные голоса. — Доктор Грант! — закричалаЛекси, стуча по двери. — Доктор Грант! — Не шуми, — успокоил ее Тим. — Он вернется. — А куда он делся? — Успокойся. Доктор Грант знает, что делает. Он скоро вернется. — Но он уже должен вернуться! Уперев руки в боки, Лекси капризно топнула ногой. И в то же мгновение через водопад с ревом просунулась голова тиранозавра. Тим в ужасе смотрел на огромную разинутую пасть. Лекси бросилась на пол. Голова чудовища покачалась и исчезла, но Тим видел ее тень на завесе водопада. Едва Тим успел оттолкнуть сестру в глубь помещения, как снова с рычанием появились гигантские челюсти, между которыми, подергиваясь, показывался толстый язык. Лекси, дрожа, прижалась к брату. — Я его ненавижу! Она толкала Тима к задней стене, но помещение было всего в несколько футов в глубину и к тому же забито техникой. Спрятаться было негде. Опять из-за водопада вынырнула голова чудовища, но движения были немного медленней. Челюстями он уже дотянулся до закутка. Тиранозавр сопел и, принюхиваясь, раздувал ноздри. Но глаза его оставались за водной завесой. У Тима мелькнула мысль: — Он нас не видит, он знает, что мы здесь, но не может нас увидеть сквозь воду. Тиранозавр продолжал принюхиваться. — Что он делает? — прошептала Лекси. — Т-сс. Челюсти с тихим рычанием раздвинулись, и показался змееподобный толстый язык. Он был иссиня-черный и слегка раздваивался на конце, длиной не меньше метра, так что ящер без труда мог достать до задней стены. Язык с легким шорохом ощупывал фильтровальные установки. Перепуганные Тим и Лекси прижались спиной к трубам. Язык медленно двинулся влево, потом вправо, влажно шлепая по металлическим агрегатам. Кончик языка тщательно ощупывал трубы и заслонки, словно пробуя их на вкус. Тим увидел, что мышцы, изгибавшие язык, сокращались, и он был похож на слоновий хобот. Язык исследовал правую часть помещения и прикоснулся к ноге девочки. — Ой! — вздрогнула Лекси. Язык замер. Он свернулся кольцом и затем, словно змея, стал ползти по ее боку вверх. — Не шевелись! — прошептал Тим. ...Язык прополз по лицу Лекси, затем по плечу Тима и обвился вокруг его головы. Ощутив прикосновение скользкого языка к лицу, Тим закрыл глаза. Прикосновение было горячим и влажным. Слюна ящера воняла мочой. Обернувшись вокруг мальчика, ящер потянул его — пока очень медленно — к разинутой пасти. — Тимми... Тим не отзывался — черный язык тиранозавра закрыл его рот. Он все видел, но не мог произнести ни слова. Лекси вцепилась в его руку. — Бежим, Тимми! Язык тащил мальчика к фыркающей морде. Тяжелое, горячее дыхание обожгло его ноги. Лекси пыталась удержать брата, но против увлекавшей его мощи была бессильна. Тим выпустил ее руку и пытался сбросить с головы ужасную петлю. Но безуспешно. Он вонзил каблуки в илистую землю, однако его по-прежнему влекло вперед. Лекси обхватила его обеими руками за пояс и, громко крича, силилась удержать. Никакого эффекта! Из глаз Тима посыпались искры, им овладело безразличие, он не сопротивлялся, а покорно отдался влекущей его силе. — Тим-ми!! И вдруг язык ящера обмяк. Удушающая петля ослабла. Потом и вовсе соскользнула. Все тело Тима было перепачкано отвратительной пенистой слюной, он увидел, что язык бессильно сползает на заляпанный пол, жуткие челюсти захлопнулись, прикусив язык. Хлынула темная кровь, которая перемешивалась с грязью. Ноздри ящера по-прежнему раздувались, он тяжело сопел. Лекси закричала: — Что случилось? А затем медленно, очень медленно, как бывает во сне, кошмарная голова начала отползать, оставляя в грязи длинный след. И наконец исчезла. Перед детьми была лишь серебристая завеса водопада.Контрольный пост
— Отлично, — вздохнул сидевший на контрольном посту Арнольд. — Рекс повержен. Он откинулся в кресле. Широко улыбаясь, Арнольд закурил сигарету и смял пустую пачку. Последний этап в наведении порядка в Парке пройден. Теперь надо только поехать и вернуть тиранозавра на место. — Сукин сын! — выругался Малдун, глядя на монитор. — Все-таки я в него попал. — Он обернулся к Дженнаро. — Но его проняло только через час. Генри Ву нахмурился. — Но в таком положении он может захлебнуться... — Не захлебнется, — успокоил его Малдун. — В жизни не видел более живучую зверюгу. — Думаю, надо поехать и вытащить его, — сказал Арнольд. — Хорошо, — отозвался Малдун, но в его голосе не чувствовалось ни малейшего энтузиазма. — Это очень ценное животное. — Знаю я какое оно ценное, — проворчал Малдун. Арнольд повернулся к Дженнаро: — Обратите внимание. Парк почти возвращен к нормальному состоянию. И что бы ни предсказывали Малкольмовские математические модели, мы вновь целиком и полностью контролируем ситуацию. Дженнаро показал пальцем на экран над головой Арнольда и спросил: — А это что означает? Арнольд обернулся. Угол экрана был выделен для показа общего состояния системы. Обычно он был пуст, но, к удивлению Арнольда, сейчас на нем мигала желтая надпись: «Вспомогат. напряж. сниж»... Несколько мгновений он ничего не мог уразуметь. Почему падает напряжение вспомогательного источника питания? Парк должен получать питание от основного источника, а вовсе не от запасного! Арнольд подумал: а может, это стандартная проверка генераторов или уровня горючего в цистернах? Или зарядка аккумуляторов? — Генри, — Арнольд обратился к Ву. — Посмотрите-ка. — Зачем вы включили запасной генератор? — ответил тот вопросом на вопрос. — Я ничего не включал. — Нет, похоже, вы это сделали. — Но я не мог! — Вызовите таблицу состояния основных систем, — предложил Ву. В этой таблице содержались сведения за последние несколько часов. Арнольд нажал на клавишу, и в углу застрекотал принтер. Ву подошел к нему. Арнольд все еще смотрел на экран. Надпись мигала уже не желтым, а красным, и текст изменился: «Вспомогат. напряж. отсут». Мелькающие цифры начали обратный отсчет от двадцати. — Черт побери, что же здесь творится? — вскричал Арнольд.* * *
Тим осторожно прокрался по илистой тропинке и вышел на открытое пространство. Осмотревшись, он увидел тиранозавра, который лежал в воде на боку. — Надеюсь, он сдох, — проворчала Лекси. Тим видел, что тиранозавр жив, грудная клетка его двигалась, и одна из передних лап судорожно подергивалась, Но что-то с ним было не так. Тут Тим заметил белый цилиндр, впившийся в кожу ящера в области затылка, рядом с опознавательным номером, вытатуированным за ухом. — В него стреляли транквилизатором, — догадался Тим. — Так ему и надо, он чуть не сожрал нас. Тим смотрел, как тяжело дышит ящер. Неожиданно ему стало горько видеть огромное животное в таком плачевном состоянии. Он не хотел, чтобы ящер умер. — Он не виноват. — Ну, конечно! — возмутилась Лекси. — Он чуть нас не слопал, и он не виноват?! — Он хищник и действует, как ему предписано природой. — Если бы ты сидел сейчас в его брюхе, ты бы запел по-другому. Вдруг шум водопада изменился. Рев его стал смягчаться и затихать. Поток воды сузился и превратился в капель... А затем и вовсе исчез. — Тимми, куда делся водопад? — закричала Лекси. Только отдельные капли срывались вниз, словно из неприкрытого водопроводного крана. Чаша водопада успокоилась. Брат с сестрой изумленно застыли в неглубокой, заставленной агрегатами пещерке почти над самым уровнем воды. — Но водопады не должны останавливаться! — удивленно произнесла Лекси. Тим тряхнул головой: — Это, наверное, электричество... Кто-то отключил ток. Насосы и клапаны за их спиной переставали работать один за другим. Лампочки меркли. Агрегаты остановились. Затем раздался щелчок магнитного замка, и дверь, помеченная номером «04», медленно отворилась. Из-за двери показался сощурившийся от яркого света Грант. — Молодцы, ребята, вы все-таки открыли дверь! — Нет, мы тут ни при чем, — призналась Лекси. — Просто электричество отключилось, — объяснил Тим. — Ну и Бог с ним! — махнул рукой Грант. — Пойдемте, я покажу вам, что я нашел.* * *
Арнольд замер, как вкопанный. Мониторы гасли один за другим, следом за ними отключилось освещение, и контрольный пост погрузился в темноту. Все взбудораженно закричали. Наконец Малдун открыл жалюзи, и в комнате посветлело. Ву склонился над принтером. — Взгляните сюда, — позвал он остальных.Ву пояснил: — Вы отключили основной генератор утром в пять тридцать, а когда пытались его запустить, то запустили вместо основного запасной. — Боже! — прошептал Арнольд. Оказывается, главный генератор до сих пор отключен! Когда он пытался включить электроснабжение, заработал только запасной генератор. Арнольд сначала подумал, что это невозможно. Но тут же понял, что только так и могло быть. Случилось именно то, что и должно было произойти. Система электроснабжения была выстроена достаточно разумно. Сначала включился запасной генератор, и с его помощью запускался в работу основной, поскольку для его запуска требовался значительный расход энергии. В соответствии с техническими требованиями и была задумана система управления. Но Арнольду никогда раньше не приходилось иметь дело с основным генератором. Поэтому, когда загорелся свет и ожили мониторы, он даже не заподозрил, что главный генератор не запущен. Однако он так и не заработал. И все это время, пока они выслеживали тиранозавра и занимались массой других дел, энергоснабжение Парка шло от вспомогательного генератора. Это было не самым лучшим решением. Наконец-то до Арнольда стало доходить, чем это может кончиться... — А что здесь? — спросил Малдун, указав на какую-то строку в распечатке.
«5:14:57 Внимание: статус ограждений {NB}. Вкл. зап. питание {AV 09}».— Это означает, что компьютер послал предупреждение на мониторы контрольного поста, — пояснил Арнольд. — Относительно защитных ограждений. — Вы видели это предупреждение? Арнольд покачал головой: — Нет. Наверное, я тогда связывался с вами по рации. Короче, я ничего не видел. — А что означает «Внимание: статус ограждений»? — Пока не знаю. Но мы питались от вспомогательного источника. А он не дает мощности, какая требуется для электрифицированной ограды. Поэтому заграждения автоматически отключились. — Как? — ахнул Малдун. — Электрическая защита отключена? — Да. — Полностью? С пяти часов утра? То есть уже целых пять часов? — Да. — И у велоцирапторов тоже? Арнольд вздохнул: — Да. — Боже мой! — вскричал Малдун. — Пять часов... Да за это время они выбрались на свободу! В этот момент издалека донесся громкий вопль. Малдун торопливо заговорил. Обойдя всех присутствующих, он раздал им радиопередатчики. — Мистер Арнольд должен направиться на электростанцию и запустить основной генератор, — приказал Малдун. — Вы, доктор Ву, оставайтесь здесь. Кроме вас, никто не управится с компьютерами. Мистер Хэммонд, вам следует вернуться в гостиницу. Не спорьте со мной, уходите немедленно. Закройте за собой ворота и ждите, пока я вас позову, я помогу пока Арнольду разобраться с рапторами, — Малдун повернулся к Дженнаро: — Хотите рискнуть еще разок? — Не очень, — отозвался побледневший Дженнаро. — Ладно, тогда отправляйтесь с остальными в гостиницу. — Малдун осмотрел собравшихся. — Это все. А теперь действуйте! Хэммонд закричал: — Что вы собираетесь сделать с моими животными? — Вопрос сейчас стоит иначе, мистер Хэммонд, — возразил Малдун. — Вы лучше спросите: что они собираются сделать с нами?! Он выскочил из помещения и заспешил по коридору к своему кабинету. Дженнаро выбежал вслед за ним. — Что, передумали? — рявкнул Малдун. — Вам же понадобится помощь! — ответил Дженнаро. — Верно. Малдун вошел в комнату, на двери которой было написано:
Он схватил серую трубку гранатомета и открыл шкаф над письменным столом. На полке стояло шесть закрытых цилиндров и шесть пустых емкостей. — С этими динозаврами столько сложностей! — пожаловался Малдун. — Нервная система у них рассредоточена. Их трудно убить, даже если попасть прямо в мозг. Они очень надежно сделаны: толстые ребра защищают от выстрела в сердце, лапы и круп повредить тоже почти невозможно. Эти сволочи очень медленно истекают кровью и долго подыхают. Малдун вскрыл цилиндры и высыпал их содержимое в емкости. Затем протянул Дженнаро широкий патронташ. — Наденьте его. Дженнаро перепоясался, и Малдун дал ему заряды. — Единственная наша надежда — это разорвать их на куски. К несчастью, у нас всего шесть зарядов. А за оградой восемь рапторов. Пойдемте. И держитесь поближе ко мне — у вас заряды. Малдун вышел из комнаты и заспешил по галерее, разглядывая дорожку, которая вела к электростанции. Дженнаро, запыхавшись, бежал за ним. Они спустились на первый этаж, и, едва вышли через стеклянную дверь на улицу, Малдун застыл. Арнольд стоял, прижавшись спиной к стене электростанции. К нему подбирались три велоцираптора. Он схватил палку и, громко крича, замахивался на них. Рапторы, приближаясь к нему, перестроились. Один остался в центре, а двое других стали обходить жертву с флангов. Маневр выполнялся четко и скоординированно. Дженнаро содрогнулся. Стадное поведение... Малдун, замедлив шаг, приложил гранатомет к плечу и скомандовал: — Заряжай! Дженнаро засунул гранату в трубу гранатомета. Зажужжал электрический зуммер, но больше ничего не произошло. — Боже мой! Да вы вставили ее задом наперед! Малдун наклонил ствол, и заряд выпал в руки Дженнаро. Тот спешно перезарядил оружие. Рапторы, оскалившись, окружили Арнольда. Но вдруг ящер, стоявший слева, буквально разлетелся на куски: верхнюю часть тела подбросило в воздух, кровь брызнула, словно из раздавленного помидора, и испачкала стену. Нижняя же часть тела рухнула на землю, лапы били по воздуху, хвост извивался. — Это их слегка отрезвит, — проворчал Малдун. Арнольд влетел в дверь электростанции. Велоцирапторы обернулись и направились к Малдуну и Дженнаро. Приближаясь, они показывали клыки. Откуда-то издалека, со стороны гостиницы, раздались громкие крики. — Наверное, там несчастье, — испугался Дженнаро. — Заряжай! — ответил Малдун. Генри Ву, услышав взрыв, посмотрел на дверь контрольного поста. Он обогнул пульты и замер. Ему хотелось выйти, но он понимал, что должен оставаться на месте. Если Арнольду удастся возобновить подачу энергии хотя бы на минуту, то он, Ву, сумеет запустить основной генератор. Он услышал, как кто-то закричал. Кажется, то был голос Малдуна. Малдун ощутил боль в лодыжке, рухнул и больно ударился об асфальт. Оглянувшись, он увидел Дженнаро: тот кинулся наутек к лесу. Велоцирапторы, не обращая на него внимания, устремились к Малдуну. Их разделяло не более двадцати метров. Малдун на бегу заорал во все горло. Он сам не знал, куда мчится, но тем не менее понимал, что ему отпущено не более десяти секунд... Десять секунд... А может, и того меньше... Элли помогла Хардингу повернуть Малкольма и ждала, пока ветеринар наполнит шприц и введет больному морфий. Малкольм вздохнул и откинулся назад. Он слабел на глазах. По местной связи до них доносились какие-то визгливые крики и приглушенные взрывы, раздававшиеся где-то в районе гостиницы. В номер вошел Хэммонд и поинтересовался: — Ну, как он? — Пока держится, — ответил Хардин. — Временами заговаривается. — Ничего подобного, — возмутился Малкольм. — Я в здравом уме. — Все вместе они прислушались к звукам, вылетавшим из динамика. — Похоже, там война началась, — добавил Малкольм. — Рапторы вырвались на свободу, — объяснил Хэммонд. — Как же им это удалось? — Сбои в системе... Арнольд не подозревал, что включилось только вспомогательное электроснабжение, а защитные ограждения отключены. — Неужели? — Помолчал бы, хитроумный выродок! — Насколько помнится, — сказал Малкольм, — я предсказывал, что защита вырубится. Хэммонд рухнул в кресло и вздохнул. — Черт побери! — Он покачал головой. От вашего внимания, верно, не ускользнуло, что наша идея была вообще-то предельно проста. Я с моими коллегами несколько лет назад понял, что мы можем клонировать ДНК вымерших животных и вырастить их. Нам показалось, что это блистательная мысль, что-то вроде первого в истории человечества путешествия во времени. Мы, так сказать, вознамерились воскресить динозавров. Это было так волнующе и казалось настолько реальным, что мы решили испытать судьбу. Мы купили этот остров и приступили к работе. Все оказалось проще простого. — Проще простого?! — вскричал Малкольм. Неизвестно откуда он взял силы, но тем не менее поднялся и сел на постели. — Проще простого?! Да вы еще тупее, чем я думал! А ведь я и так считал вас круглым дураком! — Доктор Малкольм — вмешалась Элли, пытаясь уложить его на подушки. Но он только отмахнулся от нее и обернулся к динамику внутренней связи, откуда доносились душераздирающие вопли. — Что там творится? — гневно спросил Малкольм Вот вам реализация вашей простой идеи! Предельно простой! Вы создали новые формы жизни, не имея о них ни малейшего представления. Ваш доктор Ву даже не знает, как называются созданные им существа! Его не волнуют такие мелочи, как названия. Я уж не говорю о сути явления. Вы очень быстро сотворили множество новых существ, совершенно ничего о них не ведая. И при этом ожидаете, что они будут вам подвластны. Видимо, из благодарности за то, что вы их вызвали на свет Божий. Вы напрочь забыли, что они живые, что у них есть свои жизненные интересы и они могут не испытывать к вам никакой благодарности. Еще раз повторяю: вы забыли, как мало вы о них знаете, забыли о своей некомпетентности! Но бесшабашно заявляете, что все легко и просто... О Боже... Он, закашлявшись, откинулся на подушки. — Знаете, в чем порок так называемой «научной мощи»? — продолжал Малкольм. — Это своего рода унаследованное богатство. А вам, наверное, известно, какими тупицами бывают урожденные богачи. Это правило не знает исключений, — Что он такое говорит? — возмутился Хэммонд. Хардинг жестом показал ему, что больной бредит. Малкольм подмигнул ему. — Я поясню вам свою мысль, — произнес он. — Тот, кто хочет достичь могущества — в любой области! — должен постоянно чем-то жертвовать. Он должен учиться, долгие годы соблюдать суровую дисциплину. Это относится к достижению любого могущества. Чтобы стать президентом компании, или получить черный пояс по каратэ, или сделаться гуру, то есть духовным наставником, — для всего этого требуются значительные усилия, самоотверженность. Вам необходимо от многого отказаться ради достижения цели. Это должно быть для вас чем-то очень-очень важным. И когда вы наконец достигаете желанной цели, вы обретаете могущество, и его уже у вас не отнять. Оно становится частью вашего естества. Это в буквальном смысле слова результат вашей самодисциплины. Самое интересное тут вот что: если вы, скажем, овладели искусством убивать голыми руками, вы одновременно дозреете и до того, что не будете растрачивать свое умение направо и налево. Могущество такого рода имеет как бы встроенные механизмы безопасности. Самодисциплина приучает человека к тому, чтобы он не злоупотреблял обретенным мастерством. Но мощь науки подобна богатству, полученному по наследству: здесь не нужно никакой дисциплины. Вы прочли в книгах о чужих свершениях и делаете следующий шаг. Это можно проделать и в юном возрасте. И быстро добиться успеха. Здесь нет сурового ученичества, длящегося десятилетиями. Не существует мастеров-предшественников: всех ученых, работавших раньше, можно просто игнорировать. Нет здесь и преклонения перед природой. Правило одно: быстро разбогатеть, быстро создать себе имя. Хитрите, врите, подделывайте результаты — это все не имеет никакого значения. Ни для вас самих, ни для ваших коллег. Никто вас не осудит. Все такие же беспринципные. Все играют в одну игру: получить как можно больше и сразу. А поскольку вы стоите на плечах у гигантов, вы в состоянии быстро добиться результата. Не успев понять, что же вы на самом деле совершили, вы уже сообщаете о своем свершении, патентуете его и продаете. А у покупателя еще меньше сдерживающих факторов, чем у вас. Он просто покупает могущество, как любой другой товар, обеспечивающий ему комфорт. Ему и в голову не приходит, что это требует обучения и самодисциплины. — Вы понимаете, о чем он говорит? — спросил Хэммонд. Элли кивнула. — А я не могу уловить смысл. — Хорошо, я скажу совсем просто, — терпеливо проговорил Малкольм. — Каратист не убивает людей голыми руками. Он не позволяет себе в порыве гнева убить свою жену. Настоящий же убийца не признает дисциплины, у него нет тормозов, и он способен продать свою силу на субботней распродаже. Именно такого рода могущество дает нам наука. Вот почему вы решили, что создать Парк юрского периода проще простого. — Но это было действительно просто! — заартачился Хэммонд. — Тогда почему же все идет наперекосяк?«Наблюдатель за животными».
* * *
Джон Арнольд, у которого от напряжения кружилась голова, открыл дверь электростанции и вошел в темное помещение. — О Господи, да тут совсем черно! Он должен был вообще-то раньше сообразить, что свет выключен. Арнольд почувствовал сквозняк: в здании было два подземных этажа. Так, нужно найти эстакаду... И надо быть поосторожней, чтобы не сломать себе шею. Эстакада... Он, как слепой, пробирался на ощупь, пока не понял, что это бесполезно. Надо как-то осветить помещение. Арнольд вернулся назад и приоткрыл дверь сантиметров на десять. Света стало достаточно. Но как удержать ее в таком положении? Арнольд решительно снял ботинок и всунул его в щель. Он разглядел эстакаду и пошел по заржавленному железу. Обутая нога топала громко, босая ступала тихо. Но хотя бы не приходится тыкаться вслепую!.. Впереди показалась лестница, которая вела вниз, к генераторам. Еще десять метров... И вдруг стало темно. Свет померк. Арнольд посмотрел назад и увидел, что велоцираптор закрыл собой дверной проем. Ящер наклонился и тщательно обнюхал ботинок. Генри Ву мерял шагами комнату. Он нетерпеливо пробежался пальцами по клавиатуре, потрогал мониторы. Ву все время был в движении. Ему казалось, что он сойдет с ума от нервного напряжения. Ву еще раз мысленно повторил, что ему предстоит сделать. Действовать надо быстро. Сначала включится экран. Тогда нужно нажать... — Ву! — раздалось, свистя, из рация. Ву схватил микрофон: — Я слушаю! — Ну как? Включилось наконец это проклятое электричество или нет? — Это был Малдун. Его голос звучал как-то странно глухо. — Нет еще. — Ву улыбнулся, обрадовавшись, что Малдун жив. — Я думаю, Арнольд пошел для этого в технический корпус. А что было потом, я не знаю. — Где вы сейчас? — спросил Ву. — Я заткнут. — Что-что? — Заткнут в чертову трубу, — объяснил Малдун. — И пользуюсь тут большим спросом.* * *
«Веселенькое занятие — торчать затычкой в трубе!» — думал Малдун. За гостиницей лежал штабель дренажных труб, и Малдун, как какая-то жалкая тварь, втиснулся задом в первую попавшуюся трубу. Там было тесновато, но зато его здесь не могли достать велоцирапторы. По крайней мере, после того, как он отстрелил лапу первому голубчику, подошедшему к трубе. Раненый раптор, взвыв, отскочил, и остальные стали вести себя с тех пор гораздо почтительней. Малдун жалел только о том, что не дождался, пока в трубе появится морда мерзкой твари, а спустил курок раньше. Но у него есть еще такая возможность, ведь вокруг трубы рыщут еще три или четыре хищника. — Да, я пользуюсь большим спросом, — повторил Малдун в микрофон. Ву спросил: — А у Арнольда есть рация? — По-моему, нет. — Ладно, вы пока сидите тихо и ждите. Малдун не успел разглядеть другого конца трубы: слишком быстро он в нее залез. Теперь же он плотно закрывал собой трубу, и оставалось только уповать на то, что с другой стороны она закупорена. Его не очень-то прельщала мысль, что одна из этих скотин начнет обгрызать его окорока. Арнольд, пятясь, отступал по помосту. Велоцираптор шел вслед за ним, отставая не больше, чем на три метра, и углублялся в темноту. Арнольд слышал клацанье смертоносных когтей по железу. Но хищник двигался медленно. Арнольд знал, что ящер хорошо видит, однако решетчатый настил помоста, запах металла и смазки вынуждали раптора вести себя осторожно. В этой осторожности Арнольд видел свой единственный шанс. Если ему удастся добраться до лестницы и спуститься вниз на этаж... Он был совершенно уверен, что велоцирапторы не умеют карабкаться по лестницам. Во всяком случае, по узким и крутым лестницам. Арнольд глянул через плечо. До лестницы оставалось меньше метра. Еще пара шагов... Добрался! Схватившись за поручни, Арнольд повернулся спиной вперед и начал торопливо спускаться по почти вертикальному трапу. Наконец его ноги коснулись бетонного пола. Раптор, стоя на помосте метров на шесть выше него, заворчал в бессильной злобе. «Не повезло тебе, приятель», — подумал Арнольд и повернулся. Он был уже совсем рядом от главного генератора. Еще несколько шагов — и можно будет увидеть его даже при таком тусклом освещении... За спиной раздался глухой удар. Арнольд обернулся. Велоцираптор, пофыркивая, стоял на бетонном полу. Он спрыгнул сверху! Арнольд торопливо огляделся в поисках оружия, но был сбит с ног и ударился спиной об пол. Что-то тяжелое придавило его грудь, так что невозможно стало дышать, и он понял: ящер стоит на нем! И почувствовал, как огромные когти раздирают его тело. Смрадная пасть приближалась. Арнольд открыл рот и закричал... Элли вслушивалась в доносившиеся звуки, держа рацию обеими руками. Еще двое костариканских рабочих добрались до гостиницы. Казалось, они знали, что здесь безопаснее. Но за последние несколько минут никто не объявился, и снаружи стало тише. Малдун спросил по рации: — Сколько это должно занять времени? — Четыре-пять минут, — отозвался Ву. — Что слышно о Дженнаро? Дженнаро нажал кнопку: — Я здесь. — Где, черт побери, «здесь»? — взревел Малдун. — Я иду в технический корпус, — сообщил Дженнаро. — Пожелайте мне удачи.* * *
Дженнаро притаился в кустах и прислушался. Прямо перед ним проходила обсаженная кустами дорожка, которая вела к гостевому центру. Дженнаро знал, что технический корпус расположен восточнее. В ветвях чирикали птицы. Над землей стлался легкий туман. Издалека, справа от Дженнаро, донесся рев велоцираптора. Дженнаро пересек дорожку и углубился в заросли. — Любите рисковать? — Не очень. Это было правдой. Он не любил рисковать, но у него созрел план действий. Или, по крайней мере, хоть какое-то подобие. Если он находится к северу от основного комплекса зданий, значит, может проникнуть в технический корпус сзади. Все рапторы, очевидно, бродят среди Изданий к югу от него. С чего бы им лезть в джунгли? Дженнаро старался двигаться как можно тише, но, к сожалению, все равно производил довольно много шума. Он заставил себя умерить шаг, сердце бешено колотилось в груди. Листва перед ним была настолько густой, что он ничего не видел дальше полутора-двух метров. Дженнаро уже начал думать, что он прошел мимо цели, когда справа за пальмами показалась крыша. Он направился к зданию, обогнул его, нашел дверь и, открыв ее, проскользнул внутрь. Там было совсем темно, и Дженнаро обо что-то споткнулся. Мужской ботинок. Дженнаро нахмурился. Подпер ботинком дверь так, чтобы она была распахнута настежь, и прошел в здание. Перед собой он увидел помост и вдруг понял, что не знает, куда идти... А радиопередатчик остался на улице! Черт побери! Но в здании где-то должна быть рация! А если нет, то нужно просто разыскать генератор — и все! Дженнаро знал, как он выглядит. Наверное, генератор где-то в подвальном этаже. Дженнаро нашел лестницу, которая вела вниз. Внизу было темнее. Он пробирался среди труб, почти не видя их, держа руки перед собой, чтобы не ушибиться головой. Внезапно Дженнаро услышал рычание какого-то зверя. Дженнаро очень осторожно возобновил путь. Что-то капнуло ему на плечо и на руку. Жидкость была теплой и напоминала воду. Дженнаро потрогал ее в темноте пальцем. Липкая... Он понюхал... Кровь! Дженнаро посмотрел вверх. На трубе, словно на насесте, всего в нескольких футах над его головой сидел велоцираптор. Кровь стекала с его когтей, С какой-то странной отрешенностью Дженнаро подумал, что ящер, наверное, ранен. А потом бросился бежать, но раптор прыгнул ему на спину и толкнул лицом на цемент. Дженнаро был сильным мужчиной, он откинул хищника и покатился по полу. Обернувшись, он увидел, что раптор лежит на боку и тяжело дышит. Точно, он ранен! У него повреждена нога. Убить гадину... Дженнаро вскочил и огляделся, ища оружие. Раптор по-прежнему тяжело дышал, лежа на полу. Дженнаро суматошно искал что-нибудь, хоть какую-то замену оружию. Когда он опять повернулся к ящеру, тот исчез. Лишь его рычание эхом отдавалось в темноте. Дженнаро обошел помещение, вытянув перед собой руки, и вдруг почувствовал острую боль в правой ладони. Зубы... Он укусил меня! Раптор мотнул головой, и Дональд Дженнаро, не ожидавший рывка, упал. Малкольм лежал в постели весь в поту. Услышав, что приемник затрещал, он встрепенулся. — Ну как? — поинтересовался Малдун. — Есть что-нибудь? — Абсолютно ничего, — ответил Ву. — Черт побери! — Молчание. Малкольм вздохнул: — Я жду не дождусь, когда же он расскажет нам про свой новый план. Наступила пауза. — Я хотел бы, — сказал Малдун, — собрать всех в гостинице и перегруппироваться. Но не знаю, как мы туда доберемся. — Перед центром для гостей стоит «джип», — сообразил Ву. — Если я к вам подъеду, вы сможете заскочить в него? — Возможно. Но вам придется покинуть контрольный пост. — Я все равно тут не у дел. — Видит Бог, это так, — согласился Малкольм. — Контрольный пост без электричества — не контрольный пост. — Ладно, — решил Малдун, — попробуем. А то все выглядит довольно скверно. Лежа в постели, Малкольм проворчал; — Скверно?! Да это самая настоящая катастрофа! — Рапторы собираются сопровождать нас, — заметил Ву. — Лучше отключить связь, — сказал Малкольм, — и приступить к делу. Радио, щелкнув, отключилось. Малкольм закрыл глаза и мерно задышал, экономя силы. — Расслабьтесь, — попросила Элли, — и не расстраивайтесь. — Вы понимаете, о чем мы на самом деле говорим? — начал Малкольм. — Все эти попытки установить контроль... Мы говорим о мировоззрении, существующем на Западе более пятисот лет. Оно возникло в те времена, когда Флоренция была главным городом мира. Основополагающая идея любой науки в том, что это новый взгляд на реальность, что законы мироздания объективны и не зависят от чьей-либо веры или национальности. Словом, что все в мире устроено рационально. Эта идея была тогда новой и возбуждала умы. Она открывала перспективы и внушала веру в будущее. Старая средневековая система, существовавшая многие столетия, была отброшена. Средневековый мир феодальной политики, религиозных догм и отвратительных суеверий рухнул под натиском науки. Но на самом деле это случилось потому, что средневековая система перестала работать. Она уже не работала ни в экономике, ни в познании Вселенной. Она не соответствовала миру, пришедшему на смену средневековью.* * *
Малкольм закашлялся. — Но в наше время, — продолжал он, — наука как система убеждений насчитывает сотни лет своего существования. И подобно давней средневековой системе, наука перестала соответствовать окружающему миру. Наука достигла вершины своего могущества, и стали видны границы ее применения. Преимущественно благодаря науке миллиарды людей живут в тесном мирке, пронизанном множеством связей. Но наука не подскажет, что нужно делать в этом мире или как в нем жить. Наука может объяснить, как построить ядерный реактор но не подскажет, что строить его не следует. Наука может создать пестициды, но не говорит, чтобы ими не пользовались. И наш мир превращается в тотально загрязненный. Загрязнен воздух, загрязнены вода и почва, и все это из-за бесконтрольного развития науки! — Малкольм вздохнул. — Это ясно почти каждому. Наступила тишина. Малкольм лежал с закрытыми глазами и тяжело переводил дух. Никто не произносил ни слова, и Элли показалось, что Малкольм заснул. Вдруг он резко приподнялся. — В то же время исчезло важнейшее интеллектуальное оправдание существования науки. Еще со времен Ньютона и Декарта наука предлагала нам картину полнейшего контроля. Она претендовала на то, что будет контролировать все на свете, поскольку постигнет законы природы. Но в XX веке эта вера была безнадежно поколеблена. Сначала Гейзенберговский принцип неопределенности установил пределы тому, что мы можем узнать о субатомном мире. Можно сказать: «Ну и ладно! Никто из нас не живет в субатомном мире. В обыденной жизни это не имеет значения». Затем теорема Геделя наложила ограничения на математику — формальный язык науки. Математики всегда считали, что их языку присуща некая особая истинность, идущая от законов логики. Теперь нам известно, что так называемая «причинность» оказалась игрой по произвольным правилам. Это все не такие узкие вопросы, как нам представлялось. А теперь теория хаоса подтверждает, что непредсказуемость — неотъемлемый компонент нашей повседневной жизни. Она столь же обычное явление, как, скажем, гроза, которую мы так и не научились предсказывать. И великая мечта науки, мечта, владевшая умами в течение нескольких сотен лет, — я имею в виду мечту о тотальном контроле — в нашем веке благополучно захирела. А вместе с ней умерло оправдание науки, позволявшее ей поступать по своему усмотрению. И заставлявшее нас жить по ее подсказке. Наука всегда говорила, что не знает всего, но когда-нибудь непременно узнает. Однако теперь понятно, что это неправда. Это дурацкая похвальба. Подобная бредятина так же доводит до беды, как нелепая мысль, которая толкает ребенка прыгнуть с высокой крыши: дескать, он сможет полететь, будто птица. — Ну, это уже крайности! — вмешался Хэммонд, качая головой. — Мы с вами являемся свидетелями заката научной эры. Наука, как и другие устаревшие системы, сама себя разрушает. Чем больше она приобретает могущества, тем меньше становится способна с ним управляться. Ведь сейчас все происходит очень стремительно. Пятьдесят лет назад все сходили с ума при мысли об атомной бомбе. Это было символом мощи. Ничего мощнее и вообразить себе было нельзя! Но всего через десять лет после создания бомбы стала проявляться мощь генетики. А это куда серьезнее, чем атомная энергия. Достижения ученых-генетиков используются где угодно и кем угодно: и садоводами-любителями, и школьниками в лаборатории, диктаторами и террористами. Это должно заставить каждого задать вопрос: «А на что будет направлена мощь, которой я обладаю?» Но именно на этот вопрос наука ответить не в состоянии. — Что же произойдет дальше? — спросила Элли. — Перемены, — пожал плечами Малкольм. — Какие перемены? — Большие перемены всегда подобны смерти, — откликнулся Малкольм. — Вы не можете знать, что находится по ту сторону, пока сами там не окажетесь. Он закрыл глаза. — Бедняга, — покачав головой, прошептал Хэммонд. Малкольм вздохнул: — Вы понимаете, насколько маловероятно, что вы или кто-нибудь другой выберется с этого острова живым?ШЕСТОЕ ПРИБЛИЖЕНИЕ
Восстановление системы может оказаться невозможным.Ян Малкольм
Возвращение
Электромотор зажужжал, и электромобиль помчался вперед по темному туннелю. Грант ехал, касаясь одной ногой пола. В туннеле не было никаких ориентиров, лишь изредка сверху в него входили вентиляционные шахты, но они были прикрыты от дождя навесами и свет по ним почти не поступал. Грант все же заметил множественные белые наслоения помета. Здесь явно побывало немало животных. Лекси, сидевшая рядом с Грантом, направила луч фонаря назад, где лежал велоцираптор. — Почему он дышит с таким трудом? — Потому что я выстрелил в него транквилизатором. — Он умрет? — Надеюсь, что нет. — А зачем мы его взяли с собой? — Чтобы доказать, когда вернемся на базу, что динозавры действительно размножаются, — объяснил Грант. — А откуда вы знаете, что они размножаются? — Потому что он молодой и потому что он мальчик. — В самом деле? — удивилась Лекси, приглядываясь к зверенышу, освещенному фонарем. — Да, а теперь будь любезна, посвети вперед, — Грант вытянул руку и показал Лекси на часы. — Сколько на них? — Десять... пятнадцать... — Спасибо. — Это значит, нам только сорок пять минут, чтобы связаться с судном, — подсчитал Тим. — Мы, наверное, приближаемся, — сказал Грант. — Я думаю, мы должны быть сейчас где-то у центра для гостей. Он не был уверен, но чувствовал, что туннель постепенно поднимается вверх, выводя их к поверхности, и... — Ой! — вскрикнул Тим. Они с жуткой скоростью вылетели на дневной свет. Легкий туман, клубясь, частично скрывал очертания здания, стоявшего прямо перед ними. Грант сразу понял, что это центр для гостей. Они подъехали прямо к воротам гаража! — Ура! — закричала Лекси. — Ура! Мы вернулись? Она подпрыгивала на сиденье, пока Грант загонял электромобиль в гараж. Вдоль одной из стен стояли клетки для животных. Они нашли клетку с миской воды и положили в нее велоцираптора. Потом стали подниматься по лестнице на первый этаж в фойе центра для гостей. — Подать мне сюда гамбургер! И жареной картошки! И шоколадный коктейль! И никаких динозавров! Ура! Они подошли к фойе, открыли дверь и молча застыли на пороге. Стеклянные двери в фойе центра для гостей были разбиты, и серый холодный туман тянулся через огромный холл. Вывеска с надписью «Когда динозавры правили землей», сорванная с одного крюка, скрипела, раскачиваясь от сквозняка. Большой робот-тиранозавр валялся на полу, задрав ноги и демонстрируя металлические потроха. Снаружи за стеклянными стенами виднелись в тумане силуэты посаженных рядами пальм. Тим и Лекси остановились у металлического стола охраны. Грант взял передатчик охранника и включил все диапазоны. — Алло! Говорит Грант! Ответьте кто-нибудь! Алло! Говорит Грант! Лекси уставилась на лежавший справа от нее труп охранника. Из-за стола виднелись только его ноги. — Алло! Говорит Грант. Алло! Лекси попыталась обойти стол. Грант схватил ее за рукав. — Эй, прекрати! — Он мертвый? А что это на полу? Кровь? — Да. — А почему она не ярко-красная? — У тебя нездоровый интерес, — вмешался Тим. — У меня? Ничего подобного! Радиопередатчик ожил. — Боже мой! Грант! Это вы? И тут же раздался голос Элли: — Алан! Алан! — Да, это я. — Слава Богу! Вы в порядке? — Да, все нормально, А что с детьми? Вы их видели? Дети со мной, — успокоил ее Грант. — Они тоже в порядке. — Слава Богу... Лекси снова попыталась обойти вокруг стола. Грант придержал ее за локоть. — Отойди отсюда. Передатчик затрещал: — ...Где вы? — В фойе. В фойе главного корпуса. Раздался голос Ву: — Боже мой! Они здесь! — Алан, слушайте! — продолжала Элли. — Рапторы выбрались на свободу. Они умеют открывать двери. Имейте в виду: они могут оказаться в одном здании с вами. — Чудесно. А где вы? — Мы в гостинице. — А где остальные? Малдун и все прочие? — Мы потеряли несколько человек. Всех остальных собрали в гостиницу. — Телефон заработал? — Нет. Ничто не работает. Отключена энергосистема. — Как ее включить? — Мы пытаемся. — Ее совершенно необходимо включить как можно скорее. Через полчаса рапторы окажутся на материке. Он начал рассказывать про судно, но Малдун его прервал: — Я боюсь, вы не все поняли, доктор Грант, у нас нет этого получаса. — Почему? — Нас осадили велоцирапторы. Два из них забрались на крышу. — Ну и что? Ведь здание защищено. Малдун кашлянул. — Не совсем. Никто не подумал о том, что ящеры могут влезть на крышу, — радио затрещало. — ... — ревья посажены слишком близко к ограде. Рапторы перебрались через решетку, а затем проникли на крышу. Конечно, стальные решетки на световых куполах электрифицированы, но электричество-то отключено! Так что они сейчас прогрызают решетки. — Прогрызают решетки? — удивился Грант. Он задумался, пытаясь себе это представить. — И быстро? — Да. Их челюсти развивают давление свыше ста мегапаскалей, — ответил Малдун. — Подобно гиенам, они могут разгрызть стальной прут и... — радио ненадолго замолкло. — Как быстро? — вновь задал тот же вопрос Грант. Малдун, помедлив, ответил: — Я полагаю, минут через десять-пятнадцать они разгрызут решетку и через световые фонари ворвутся в здание. А когда они... О, доктор Грант, подождите минутку... Связь прервалась. Велоцирапторы прогрызли первый прут на световом фонаре над кроватью Малкольма. Один из рапторов схватил конец прута и потянул его на себя. Могучими задними лапами ящер уперся в стеклянный колпак, стекло треснуло, и обломки посыпались вниз на постель Малкольма. Элли собрала с простыни самые большие осколки. — Боже, до чего ж они безобразны! — глядя вверх поморщился Малкольм. Через разбитое стекло до них донеслось рычанье и фырканье динозавров, скрежет зубов, грызущих металл. Прутья решетки местами заблестели и явно стали тоньше. Пенистая слюна падала на простыни и на пол около стола. — Они еще не могут пролезть, — сказала Элли. — По крайней мере, пока не перегрызут второй прут. Ву сказал: — Если бы Гранту удалось как-нибудь пробраться в технический корпус... — Все к черту! — Взорвался Малдун. и, хромая — у него былаповреждена лодыжка — пошел по комнате. — Он не успеет туда добраться. Не успеет включить электричество и не сможет остановить их. Малкольм закашлялся и тихо, почти шепотом сказал: — Нет. — Что он говорит? — не расслышал Малдун. — Нет, — повторил Малкольм. — Сможет. — Сможет? — Отвлечь... — Малкольм поморщился. — Как отвлечь? — Пойти... К решетке... — И что там делать? Малкольм обессиленно улыбнулся: — Просунуть... руки... — О Боже! — произнес Малдун, отворачиваясь. — Погодите — вмешался Ву. — Он прав. Здесь только два раптора. Значит, по крайней мере, четыре снаружи. Мы должны выйти и отвлечь их. — И что тогда? — Тогда Грант сможет, не рискуя, добраться до технического корпуса и включить генератор. — А затем вернуться на контрольный пост и запустить систему? — Вот именно. — Нет! У нас совсем нет времени, — запротестовал Малдун. — Но если мы сумеем выманить рапторов отсюда или хотя бы заставим их спуститься с крыши... это могло бы сработать. Стоит попробовать. — На живца, — подытожил Малдун. — Именно так. — Кто решится быть живцом? Я не гожусь. У меня повреждена лодыжка. — Я пойду, — сказал Ву. — Нет, — возразил Малдун. — Вы единственный, кто разбирается в компьютерах. Вам надо будет объяснить Гранту, как запустить систему. — Тогда пойду я; — решил Хардинг. — Нет, — запротестовала Элли, — вы нужны Малкольму! Пойду я. — Черт, да я вас не имел в виду! Вы только представьте: рапторы за забором, рапторы на крыше... Но Элли уже наклонилась и зашнуровала кроссовки. — Только не говорите Гранту. Он будет нервничать.* * *
В фойе было тихо. Холодный туман плыл мимо них. Передатчик молчал уже несколько минут. Тим спросил: — Почему они не говорят с нами? — Я хочу есть, — заявила Лекси. — Они обдумывают план действий, — объяснил Грант. Рация заработала. — Грант! Вы....кри Ву говорит. Вы на связи? — Да, я на связи. — Слушайте, с вашего места видны задворки центра для гостей? — Да. — Дорожка между пальмами ведет к техническому корпусу. Там расположены моторы и генераторы. Я полагаю, вы вчера видели это здание. — Да, — ответил Грант, на мгновение смешавшись. Неужели он только вчера видел это здание? — Слушайте внимательно, — продолжал Ву. — Мы надеемся, что нам удастся приманить всех рапторов к гостинице, но полной уверенности нет. Так что будьте поосторожней. Нам требуется пять минут. — Вас понял. — Детей можно оставить в кафетерии, там они должны быть в безопасности. И возьмите с собой передатчик. — Хорошо. — Перед выходом выключите его, чтобы не шуметь на улице. И сообщите мне, когда доберетесь до технического корпуса. — Выполняю. Грант выключил рацию. Лекси медленно отступила назад. — Мы пойдем в кафетерий? — спросила она. — Да, — кивнул Грант. Они пошли по фойе, где плавал туман. — Я хочу гамбургер, — напомнила Лекси. — Не думаю, что нам удастся его зажарить без электричества. — Тогда мороженое. — Тим, останься с ней и помоги ей. — Хорошо. — Мне надо ненадолго уйти. — Я знаю. Они подошли к кафетерию и открыли дверь. Внутри Грант увидел квадратные обеденные столы со стульями. За ними были стальные двери. Ближе ко входу располагались касса и стойки со сладостями. — Ну, все, ребятки. Я хочу. чтобы вы оставались здесь, что бы ни случилось. Понятно? — Оставьте нам рацию, — попросила Лекси. — Не могу. Она мне нужна. Оставайтесь здесь. Я вернусь минут через пять. Договорились? — Договорились. Грант закрыл за собой дверь. В кафетерии стало совсем темно. Лекси всплеснула руками и попросила: — Включи свет. — Не могу, — ответил Тим, — нет электричества. Он надел очки для ночного видения. — Тебе-то хорошо. А как я? — Держи меня за руку. Поищем еду. — Он повел ее вперед. В очках Тим увидел в фосфоресцирующем зеленом свете столы и стулья. Справа светились касса и стойка со сладостями и жвачкой. Он взял горсть шоколадных батончиков. — Я тебе говорила: я хочу мороженого, а не какие-то шоколадки! — Бери пока, что дают. — Ну, Тим, мороженого! — Ладно, ладно. Тим засунул батончики в карман и повел Лекси в глубь помещения. Она потянула его за руку. — Я ни фига не вижу! — А ты иди рядом и держи меня за руку — вот и все. — Тогда шагай помедленнее. За рядами столов и стульев виднелись две железные двери с маленькими круглыми окошками. Вероятно, они ведут в кухню... Тим толкнул одну из дверей. Она широко распахнулась. Элли Сэттлер вышла из центральной двери гостиницы и почувствовала, как ее ноги и лицо обволакивает холодный туман. Сердце ее колотилось, хотя она и знала, что пока она за забором, ей ничто не угрожает. Прямо перед собой она разглядела сквозь туман толстые прутья ограды. Но что делалось дальше, не было видно. На расстоянии двадцати метров все тонуло в молочной белизне. Ни одного раптора. Всюду стояла пугающая тишина. — Эй! — попробовала крикнуть в туман Элли. В проеме двери появился Малдун. — Боюсь, это не поможет. Вы должны шуметь! Он вышел на улицу с металлическим прутом в руках Подойдя к ограде, ударил по ней, словно в обеденный гонг. — Все сюда! Обед готов! — Это смешно, — сказала Элли и тревожно посмотрела за ограду. Рапторов не было видно. — Они не понимают английского, — улыбнулся Малдун. — Но общую идею, думаю, они ухватят... Элли, продолжавшая нервничать, сочла его юмор неуместным. Она взглянула в сторону скрытого туманом центра для гостей. Малдун продолжал колотить по ограде, где на пределе видимости она увидела размытую, словно призрачную, желтоватую фигуру животного. Раптор... — Первый клиент, — заметил Малдун. Раптор растаял, словно бледная тень. Потом опять показался, но не приближался к ним. Казалось, ящер не интересовался шумом, доносившимся от гостиницы. Элли начала беспокоиться. Если ей не удастся привлечь рапторов к гостинице. Грант попадет в беду. — Вы слишком шумите, — сказала она Малдуну. — Чтоб мне провалиться! — Да, вы слишком шумите. — Я знаю этих зверюг... — Вы пьяны. Я сама ими займусь. — И как вы это сделаете? Она, не отвечая, подошла к воротам. — Говорят, рапторы сообразительны. — Да. По меньшей мере, как шимпанзе. — У них хороший слух? — Превосходный. — Может, им знаком этот звук? — сказала Элли и открыла ворота. Металлические петли, ржавые от постоянных туманов, громко заскрипели. Она снова закрыла и открыла скрипучие ворота. И оставила их открытыми. — Я бы, на вашем месте, не стал так поступать, — сказал Малдун. — Но если вам очень этого хочется, то подождите хотя бы пока я принесу гранатомет. — Гранатомет? Однако Малдун тут же вздохнул: — Но заряды все у Дженнаро. — Тогда стойте на стреме. — С этими словами Элли вышла за ворота. Сердце у нее билось так сильно, что она ног под собой не чуяла. Сэттлер отошла от ограды, которая ужасающе быстро таяла в тумане за ее спиной, и вскоре совсем исчезла. Как она и ожидала, Малдун в пьяном возбуждении принялся звать ее. Он ревел: — Черт побери, девочка! Не надо! Вернись! — Не зовите меня девочкой! — прокричала в ответ Элли. — Как хочу, так, черт побери, и зову! Она его не слушала. Элли медленно повернулась, вся напрягшись и внимательно глядя по сторонам. Она была, по меньшей мере, в двадцати метрах от забора. С листвы, словно мельчайший дождь, стекали струйки тумана. Оставляя в стороне заросли, Элли двигалась в мире серых теней. Ноги и плечи ее ныли от напряжения. Глаза болели: так пристально всматривалась в окружающие предметы. — Черт побери, вы меня слышите? — ревел Малдун. «Насколько сообразительны эти зверюги? — думала Элли. — Настолько, чтобы отсечь мне путь к отступлению или нет? До ворот совсем недалеко, не больше...» Ящеры атаковали. Совершенно беззвучно. Первый ящер выскочил слева из кустов, росших под деревом, и бросился вперед. Элли пустилась бежать. Второй атаковал с другой стороны, явно пытаясь перехватить ее на бегу. Он взвился в воздух, выставив грозные когти. Она рванулась вперед со спринтерской скоростью, и хищник, не дотянувшись до нее, плюхнулся в грязь. Элли мчалась изо всех сил, не оглядываясь. Ей уже не хватало воздуха, когда сквозь дымку стали видны прутья ограды. Малдун широко раскрыл ворота, и, крича, протягивал к ней руки. Он схватил ее за руку, и с такой силой рванул внутрь двора, что она потеряла равновесие и упала. Оглянувшись, Элли увидела, как три раптора, рыча, один за другим ударились об решетку. — Хорошая работа! — закричал Малдун и стал, дразня рапторов, рычать на них, чем привел хищников в бешенство. Они бросились на решетку, а один чуть не перепрыгнул через ограду. — Ого, чуть не перемахнул! Эти ублюдки, оказывается, умеют прыгать! Элли встала на ноги, разглядывая царапины и ссадины, по ноге текла кровь. Но в голове застряла только одна мысль: «Три раптора здесь, еще два на крыше. Значит, одного не хватает? Значит, он бродит где-то здесь...» — Идите сюда, помогите мне, — позвал Элли Малдун. — Будем поддерживать их интерес.* * *
Грант вышел из центра для гостей и быстро зашагал вперед, в туман. Он нашел между пальмами дорожку, которая вела на север. Впереди из тумана показался прямоугольник технического корпуса. С этой стороны Грант не нашел дверей и свернул за угол. Позади здания он обнаружил за рядом кустов бетонную погрузочную платформу. Взобравшись на нее, Грант наткнулся на заржавевшую металлическую дверь. Она оказалась заперта. Грант спрыгнул на землю и продолжил обход здания. Впереди справа показалась обычная дверь. Она была подперта мужским ботинком. Грант вошел внутрь и погрузился в темноту. Он прислушался — тишина. Грант достал передатчик и вышел на связь. — Говорит Грант. Я внутри.* * *
Ву взглянул на стеклянный потолок. Два раптора все еще прорывались в комнату Малкольма, но их заметно отвлекал шум внизу. Он подошел к окну. Три велоцираптора продолжали атаковать ограждение. Элли подбегала к решетке и отбегала назад, держась на безопасном расстоянии от нее. Но рапторы, казалось, больше не старались всерьез схватить ее. Похоже было, что они играют. Рапторы отскакивали от ограды, рыча и фыркая, припадали к земле, возвращались и снова набрасывались на решетку. Их поведение походило скорее на демонстрацию, чем на настоящую атаку. — Работают на публику, — заметил Малдун. — Как птицы. Ву кивнул: — Они умны. Понимают, что не могут достать ее и не делают серьезных попыток. — ...нутри. Ву схватил передатчик: — Доктор Грант! Повторите! — Я внутри. — Доктор Грант! Вы в техническом корпусе? — Да, — отозвался Грант и добавил. — Может, вы будете называть меня Алан? — Хорошо, Алан. Если вы стоите сразу за восточной дверью, то вы должны видеть разные трубы, — Ву закрыл глаза, пытаясь представить себе, что находится перед Грантом. — Прямо перед вами в центре здания, вниз уходит большая шахта, она спускается под землю на два этажа. Слева от вас металлическая эстакада, обнесенная перилами. — Вижу ее. — Идите вдоль эстакады. — Уже иду, — из динамика донесся приглушенный отзвук шагов по металлическому полу. — Пройдите метров семь — девять — и вы увидит: справа другую эстакаду. — Вижу. — Идите по ней. — Хорошо. — Вы дойдете до лестницы, она будет слева от вас. Она ведет в шахту. — Вижу. — Спускайтесь по ней. Длинная пауза, Ву провел ладонью по взмокшим волосам. Малдун напряженно нахмурился. — Так, я спустился, — сказал Грант. — Замечательно, — ответил Ву. — Теперь прямо перед вами должны быть две больших желтых цистерны с надписью «Беречь от огня». — Здесь написано «Огнеопасно». И еще что-то ниже по-испански. — Это то, что надо. Топливные цистерны для генератора. Одна из них опустошена, и нужно переключить на другую. Посмотрите: наверху из цистерн выходят белые трубы. — Десятисантиметровые из поливинилхлорида? — Да. — Следуйте по ходу трубы. — Хорошо, иду вдоль... Ой! — Что случилось? — Ничего. Ударился головой. Пауза. — Как вы себя чувствуете? — Прекрасно. Только... ударился головой. Как глупо! — Идите вдоль трубы. — Ладно, ладно, — в голосе Гранта слышалось раздражение. — Есть. Труба уходит в большой алюминиевый ящик с вентиляционными отверстиями на боках. Написано «Хонда». Это похоже на генератор. — Это и есть генератор. Если вы обойдете его, то увидите пульт с двумя кнопками. — Да, вижу. Желтая и красная. — Верно, — подтвердил Ву. — Нажмите на желтую и, не отпуская ее, надавите на красную. — Сейчас. Снова пауза. Она длилась примерно минуту. — Алан? — Не работает, — отозвался Грант. — А вы держали желтую кнопку, когда нажимали на красную? — спросил Ву. — Ну, конечно! — с досадой воскликнул Грант. — Я в точности выполнил все ваши указания. Сначала там загудело, потом послышались частые щелчки: щелк, щелк, щелк — и... все. — Попробуй еще раз. — Уже пробовал. Не работает. — Хорошо, подождите минутку, — Ву нахмурился. — Похоже, что генератор начинал запускаться, но по какой-то причине останавливался. Алан? — Слушаю! — Пройдите к задней стороне генератора, куда входит труба. — Так, — после паузы Грант продолжил. — Труба входит в черный цилиндр. По-моему, это топливный насос. — Верно. Это именно топливный насос. Найдите маленький клапан наверху. — Клапан? — Да, он должен торчать наверху помпы, на клапане есть небольшой металлический рычажок, его нужно повернуть. — Ага, нашел. Только он не сверху, а сбоку. — Ладно. Откройте его. — Из него выходит воздух. — Хорошо. Подождите, пока... — Теперь пошла жидкость. Пахнет вроде бы бензином. — Прекрасно. Закройте клапан... Теперь снова нажмите на кнопки. Чуть погодя Ву услышал негромкое чиханье и треск запускающегося мотора, а затем ровное пыхтенье стабильно работающего агрегата. — Пошло! — крикнул Грант. — Хорошая работа, Алан! Хорошая работа. — Дальше что? — вялым, бесцветным голосом отозвался Грант. — Здесь даже свет не зажегся. — Возвращайтесь обратно на контрольный пост, и я объясню вам, как вручную включить все системы. — Теперь мне этим предстоит заняться? — Да. — Хорошо. Я вас вызову, когда доберусь туда. Рация: зашипела и умолкла. — Алан? Никакого ответа...* * *
Тим прошел через дверь в задней стене кафетерия и вышел на кухню. В центре стоял огромный стол из нержавеющей стали, слева большая плита с несколькими горелками, а за всем этим — огромные холодильники. Чтобы достать какой-нибудь продукт, в них нужно было зайти. Тим в поисках мороженого принялся открывать холодильники. Как только он открыл первый холодильник, во влажном воздухе появилась дымка. — Почему плита включена? — спросила Лекси, отпустив его руку. — Она не включена. — А вон видишь маленькие голубые огоньки? — Это запальники? — (дома у них была электрическая плита). — Неважно, — ответил Тим, открывая следующий холодильник. — Это значит, что я смогу тебе что-нибудь приготовить. В следующем холодильнике обнаружилась разнообразная еда: пакеты молока, кучи овощей, рыба и груда отбивных на косточке. Не было только мороженого. — Ты все еще хочешь мороженого? — Я же тебе говорила! Следующий холодильник был гигантским. На двери, сделанной из нержавеющей стали торчала широкая горизонтальная ручка. Тим потянул за ручку и, открыв дверь, увидел морозильник размером с целую комнату. В нем было очень холодно. — Тимми... — Ты можешь чуть-чуть подождать? — раздраженно прервал ее мальчик. — Я тебе же ищу мороженое! — Тимми!.. Там что-то есть... Лекси шептала так тихо, что сначала до Тима не дошел смысл ее последних слов. Но затем он выскочил из морозильника, глядя, как дверь окутывает облачко зеленого дыма. Лекси стояла возле металлического рабочего стола. Она смотрела в сторону двери, которая вела в кухню. Тим услышал тихое шипенье, словно ползла очень большая змея. Звук становился то чуть громче, то совсем стихал. Он был еле слышен, это вполне мог задувать ветер, но почему-то Тим ни на секунду не усомнился, что ветер тут ни причем. Лекси зашептала: — Тимми! Я боюсь... Он подкрался к двери и выглянул за нее. В темноте кафетерия виднелись правильные ряды зеленых столов. И среди них, словно призрак, плавно двигался велоцираптор. Не считая шипящего дыхания, он не издавал ни звука.* * *
В темном помещении электростанции Грант шел вдоль труб, направляясь к лестнице. Найти дорогу во мраке было трудно, к тому же ему казалось, что шум генератора мешает ориентироваться. Грант добрался до лестницы и тут вдруг понял, что кроме шума генератора он слышит и какие-то другие звуки. Грант замер, прислушиваясь. Он услышал чей-то крик. Похоже было на голос Дженнаро... — Где вы? — закричал Грант. — Наверху, — ответил Дженнаро. — В грузовике. Грант не видел никакого грузовика. Он скосил глаза и заметил зеленоватые расплывчатые силуэты, движущиеся в темноте. Затем увидел грузовик и повернулся к нему.* * *
Тишина казалась Тиму леденящей. Велоцираптор был метров двух ростом, с мощной фигурой. Правда, могучие лапы и хвост были скрыты столами. Мальчик видел только мускулистый торс. Передние лапы со свисающими когтями ящер держал плотно прижатыми к туловищу. Тим разглядел даже переливающийся крапчатый узор на спине динозавра. Велоцираптор держался настороженно. Продвигаясь вперед, он озирался и подергивал головой, словно птица. Голова, кроме того, покачивалась вверх-вниз, длинный прямой хвост тоже раскачивался, что усиливало сходство с птицей. Гигантская молчаливая хищная птица... В кафетерии было темно, но раптор, наверное, видел неплохо. Время от времени он нагибался и засовывал голову под столы, при этом он шел вперед, не отклоняясь. Тим услышал, что ящер принюхивается. Затем хищник резко поднял голову и настороженно, по-птичьи, огляделся. Тим наблюдал за ним, пока не убедился, что ящер направляется к кухне. Может, он шел на запах? Во всех книгах было написано, что у динозавров слабое обоняние, но у этого было, похоже, великолепное. Впрочем, что такое книги, когда перед тобой живой ящер?! А ящер приближался. Тим нырнул назад в кухню. — Есть там кто-нибудь? — спросила Лекси. Тим не ответил. Он толкнул ее под стол в углу, за большим пустым мусорным баком. Нагнувшись к сестре, Тим свирепо прошептал: — Сиди здесь! И тут же побежал к холодильнику. Он схватил кучу холодных отбивных и помчался к двери. Аккуратно положил первую отбивную на пол, отошел на несколько шагов и положил вторую. В очки для ночного видения Тим заметил, что Лекси тайком выглянула из-за бака. Он жестом приказал ей спрятаться. Затем положил третью отбивную. И уже уходя в глубь кухни, бросил на пол четвертую. Шипенье стало громче, когтистая лапа зацепила дверь, и показалась огромная голова ящера. Велоцираптор замер на пороге. Тим стоял, пригнувшись в глубине кухни, у дальнего конца разделочного стола. У него не было времени спрятаться, голова и плечи мальчика торчали над поверхностью прямо на виду у хищника. Тим медленно наклонился, укрываясь под столом... Велоцираптор, озираясь, дернул головой и уставился прямо на мальчика. Тим застыл. Он оставался на виду, однако подумал: «Не двигаться!» Велоцираптор неподвижно стоял в дверях, Он принюхивался. Здесь темнее, — понял Тим. — Он видит хуже и будет осторожнее. Теперь мальчик чувствовал затхлый запах огромной рептилии, и через ночные очки видел, как ящер беззвучно зевнул, закинув назад голову и обнажив ряды острых, словно бритва, зубов. Велоцираптор опять посмотрел вперед, подергивая головой вправо и влево. Огромные глаза двигались в костистых глазницах. Тим отчетливо слышал стук своего сердца. Почему-то оказалось, что стоять лицом к лицу с такой зверюгой в кухне еще хуже, чем в лесу. Громадные размеры хищника, его быстрые движения, отвратительный запах, шипящее дыхание... Вблизи раптор оказался страшнее тиранозавра. Тиранозавр огромен и могуч, но не очень-то умен. Велоцираптор размером с человека, он очень быстр и сообразителен. Тим боялся его внимательных глаз не меньше, чем острых зубов. Велоцираптор принюхался и шагнул вперед, двигаясь прямо по направлению к Лекси. Он, наверное, учуял ее! Сердце Тима застучало еще громче. Велоцираптор остановился и медленно нагнулся. Он нашел отбивную. Тим хотел было наклониться пониже, чтобы посмотреть из-под стола, но не решился шевельнуться. Он замер, полуприсев, и напряженно прислушивался к хрусту. Динозавр жевал отбивную вместе с костью. Раптор поднял узкую голову и огляделся. Принюхался. Увидел вторую отбивную и стремительно двинулся вперед. Нагнулся... Тишина. Раптор не стал ее есть. Голова хищника поднялась. Тима буквально сжигало желание броситься ничком на пол, но он сдержался. Почему он не сожрал вторую отбивную? Дюжина ответов промелькнула в мозгу у Тима: ему не правится вкус говядины, она слишком холодная, он предпочитает живую пищу, он почуял ловушку, он учуял Лекси, учуял Тима, он увидел Тима... Теперь Велоцираптор двигался очень быстро. Он нашел третью отбивную, склонил голову, выпрямился и пошел дальше. Динозавр был совсем недалеко от него. Тим видел, как сокращаются небольшие мышцы на его боках. Он заметил запекшуюся кровь на когтях передних лап, тонкий узор из полосок на шкуре, наложенный на узор из пятен, и складки на шее под нижней челюстью. Велоцираптор принюхался. Он резко повернул голову и посмотрел прямо на Тима. Мальчик едва не задохнулся от ужаса. Тело его окаменело от напряжения. Он наблюдал, как ящер двигает глазами, исследуя помещение. Затем раптор опять принюхался. «Засек меня!» — подумал Тим. Но голова резко повернулась вперед, и хищник пошел к пятой отбивной. Тим мысленно умолял: «Лекси, пожалуйста, не шевелись, пожалуйста, не шевелись, ни в коем случае, пожалуйста...» Велоцираптор понюхал отбивную и двинулся дальше. Он оказался возле открытой двери холодильника. Тим видел волны тумана, выкатывавшиеся из двери, они окутывали ноги ящера. Огромная когтистая лапа поднялась и беззвучно опустилась на место. Динозавр колебался. «Слишком холодно, — понял Тим. — Он не войдет, тут слишком холодно, не войдет, слишком холодно, не войдет...» Динозавр вошел. Сперва скрылась голова, потом туловище, потом жесткий хвост. Тим метнулся к стальной двери надавил на нее всем телом, пытаясь захлопнуть ее. Но дверь защемила кончик хвоста и не закрывалась! Велоцираптор дико взревел. Мальчик нечаянно отступил на шаг назад — хвост исчез! Тим захлопнул дверь и услышал, как щелкнул замок. Закрыто! Он закричал: — Лекси, Лекси! Раптор с грохотом бился об дверь. Слышались тяжелые удары по стальной обшивке. Тим знал, что внутри есть плоская ручка, и если ящер по ней ударит, дверь раскроется. Они должны запереть дверь. — Лекси! Она была уже рядом. — Что тебе? Тим надавливал на горизонтально расположенную дверную ручку, удерживая ее в запертом положении. — Здесь должна быть чека! Такой тонкий гвоздик! Дай мне его! Велоцираптор рычал, как лев, толстая сталь заглушала звук. Ящер всем телом бросался на дверь. — Я ничего не вижу! — пропищала Лекси. Чека оказалась за дверной ручкой, она висела на короткой металлической цепочке. — Да вот же она! — Все равно не вижу! — пронзительно заверещала Лекси, и Тим сообразил, что у нее нет ночных очков. — Найди на ощупь! Ее маленькая ручка потянулась вперед и задела за его руки, нащупывая чеку. Сестра прижималась к нему, и Тим понимал, что она безумно перепугана. Лекси прерывисто дышала, пытаясь найти чеку. Велоцираптор снова ударил в дверь, и она открылась! Боже, она открылась!.. Но хищник не ожидал такого результата и отступил назад для новой попытки. Тим успел снова захлопнуть дверь. Лекси попятилась, шаря в темноте. — Нашла! — закричала девочка, сжимая в руке чеку. Она вставила ее в отверстие в ручке, но чека выпала. — Сверху! Вставь ее сверху! Девочка опять взяла чеку, подняла ее на цепочке и, перекинув цепочку через ручку, вставила чеку в отверстие. Заперто. Велоцираптор взревел. Он с такой силой стал биться о дверь, что дети отскочили. С каждым ударом мощные дверные петли скрипели, но не поддавались. Тим решил, что ящер не сможет открыть дверь холодильника. Раптор в ловушке. Тим еще раз посмотрел на дверь и сказал: — Пойдем. Он взял сестру за руку и повел к выходу. — Вы должны были их заметить, — настаивал Дженнаро, когда Грант выводил его из технического корпуса. — Их было дюжины две, этих компи. Мне пришлось забраться в кабину грузовика, чтобы от них укрыться. А они собрались перед лобовым стеклом, расселись, как канюки[83]. А при вашем появлении удрали. — Это стервятники, — объяснил Грант, — они не нападают на тех, кто движется или выглядит достаточно сильным. Они предпочитают мертвых или полумертвых. Во всяком случае, тех, кто не шевелится. Они поднимались по лестнице, направляясь к выходу. — А что случилось с напавшим на вас раптором? — спросил Грант. — Не знаю. — Он выбрался отсюда? — Я не видел. Мне удалось удрать от него... наверное, потому что он был ранен. Думаю, Малдун ранил его в ногу, и ящер истекал кровью. А потом... Я не знаю. Может, он убрался отсюда, а может, и сдох. Я его не видел. — Или он до сих пор еще здесь, — заключил Грант.* * *
Ву смотрел из окна гостиницы на велоцирапторов за оградой. Они все еще резвились, изображая охоту на Элли. Это продолжалось уже довольно долго, и Ву показалось, что игра слишком затянулась. Похоже было, что они так же старались привлечь внимание Элли, как и она их. Поведение динозавров никогда не интересовало Ву. И обоснованно — ведь поведение является вторичным по отношению к ДНК. Примерно как упаковка белковой молекулы. Поведение невозможно предсказать, его нельзя контролировать, кроме разве что самых грубых способов: например, сделать животное зависящим от пищевых компонентов, лишив его определенных ферментов. Но в целом поведение животных казалось Ву чем-то непостижимым, ибо он не мог, посмотрев на последовательность оснований в ДНК, предсказать их поведение. Это было невозможно. Работа Ву с ДНК была чисто эмпирической. Это была как бы отладка механизма «методом тыка». Таким же образом современный мастер чинит старые дедовские часы. Перед Ву был объект из прошлого, сделанный из древних материалов по древним канонам. Неизвестно почему он функционировал, к тому же его не раз чинили и усовершенствовали силы эволюции на протяжении целых геологических эпох. Итак, подобно часовщику, который сперва усовершенствует часы, а потом проверяет, стали ли они от этого лучше ходить, Ву вводил изменения и смотрел, улучшалось ли от этого поведение динозавров. Причем он старался исправить только самые грубые изъяны: например, когда животные бились об ограждения или чесались о деревья, сдирая собственную шкуру. Только такие формы поведения возвращали Ву к рабочему столу. Ограниченность возможностей его науки породила в нем странное отношение к динозаврам в Парке. Ву не был уверен, совершенно не был уверен в том, что поведение животных исторически достоверно. Этот вопрос всегда оставался открытым, на него вообще не существовало ответа. И хотя Ву никогда не признавался вслух, размножение динозавров стало ярчайшим подтверждением того, что он хорошо выполнил свою работу. Факт размножения указывал на то, что в основном система функционировала правильно; это служило лучшим доказательством того, что Ву правильно сложил все фрагменты головоломки. Он заново создал животных, живших миллионы лет назад, и сделал это с такой точностью, что его создания оказались способны самовоспроизводиться. Но сейчас, глядя в окно, Ву был обеспокоен. Рапторы слишком долго занимались одним и тем же. Они достаточно умны, а чем умнее животное, тем скорее ему надоедают однообразные действия. Умные животные способны составлять планы, и... Хардинг вышел в коридор из комнаты Малкольма. — Где Элли? — Все еще во дворе. — Ей лучше бы уйти оттуда. Рапторы покинули стеклянную крышу. — Когда? — спросил Ву, подходя к двери. — Только что. Ву кинулся к выходу. — Элли! В дом! Быстрее! Она удивленно оглянулась. — В чем дело? У нас все под контролем... — Сейчас же! Элли покачала головой. — Я знаю, что я делаю. — Элли, черт побери, быстрее! Малдуну не понравилось, что Ву стоит в раскрытых дверях, он только хотел было об этом сказать, как увидел падающую сверху тень. Он сразу понял, что произошло. Ву тяжело упал на пороге, и Малдун услышал, как Элли вскрикнула. Малдун подбежал к двери и, выглянув наружу, увидел, что Ву лежит на спине. Его живот был распорот огромными когтями раптора, а сам хищник, подергивая головой, выдирал внутренности у еще живой жертвы. Ву поднял слабеющие руки, пытаясь оттолкнуть страшную голову, пожиравшую его живьем. В этот момент крик Элли прервался, и она пустилась бежать вдоль ограды. Малдун захлопнул дверь, голова его кружилась от ужаса. — Все произошло так быстро! Хардинг спросил: — Он спрыгнул с крыши? Малдун кивнул. Он подошел к окну и, выглянув, увидел, что три раптора с внешней стороны ограды убегают прочь. Но они не гнались за Элли. Они возвращались к центру для гостей. Грант подошел к углу технического корпуса и пристально посмотрел вниз, в туман. Он слышал рычанье рапторов. Казалось, что они приближаются. Затем Грант увидел и самих хищников, но они пробежали мимо. Рапторы направлялись к гостинице. Он оглянулся на Дженнаро. Дженнаро покачал головой: нет. Грант придвинулся к нему и пролепетал на ухо: — У нас не осталось выбора. Нам необходимо включить компьютер. И Грант ушел в туман. Секунду помедлив, Дженнаро направился за ним. Элли не утратила способности соображать. Когда рапторы спрыгнули с крыши во двор, она со всех ног пустилась бежать к дальней стороне гостиницы. Там расстояние между оградой и зданием было метров четыре — пять. Элли бежала, не чувствуя за собой погони. Слышно было только ее собственное дыхание. Она повернула за угол и увидела деревья, которые росли вдоль стены. Подпрыгнув. Элли ухватилась за сук. Страха она не испытывала. Элли раскачалась и с каким-то восторгом увидела, как ее ноги поднялись на уровень головы. Она забросила ноги на сук и, напрягая брюшной пресс, быстро подтянулась. Она взобралась почти на четыре метра, а рапторы все еще не преследовали ее. Элли начала уже совсем успокаиваться, когда первый ящер появился под деревом. Морда его была выпачкана кровью, мясные лохмотья свисали из пасти. Она стала взбираться быстрее, перехватывая руками ветки и подтягиваясь, поднялась почти до верха здания. Элли уже вполне могла заглянуть на крышу. Затем она снова посмотрела вниз. Два раптора карабкались вверх по дереву. Элли уже была на уровне крыши. Засыпанная гравием крыша оказалась всего в полутора метрах от нее, сквозь туман проглядывали стеклянные пирамиды световых фонарей. На крыше была дверь, через которую Элли могла попасть внутрь здания. Она напрягла все силы, ее тело взметнулось в воздух и покатилось по гравию. Элли поцарапала лицо, но единственным ее чувством было радостное воодушевление, словно происходящее было игрой, игрой, которую она намеревалась выиграть. Элли подбежала к двери, открывавшейся на лестничную клетку. Она слышала, как за ее спиной раскачиваются ветви под рапторами. Они пока еще были на дереве. Элли подбежала к двери и повернула ручку. Дверь оказалась заперта. Прошло целое мгновение, пока до Элли доходило, что это означает, эйфория исчезла. Дверь заперта. Она на крыше и не может спуститься. Дверь заперта. Элли в бессильной ярости ударила по двери и побежала к дальнему краю крыши в надежде найти там спуск, но увидела сквозь туман только зеленоватую поверхность плавательного бассейна. Пространство вокруг бассейна было забетонировано: три — четыре метра бетона. Слишком много для прыжка. А рядом нет деревьев, по которым можно спуститься. И ступенек нет. И пожарной лестницы... Элли оглянулась: на крышу легко спрыгивали рапторы. Она метнулась к противоположному краю крыши, думая, что там вполне может находиться еще одна дверь, но ее не было. Слишком далеко... Рапторы, не спеша, подкрадывались к ней, беззвучно скользили меж стеклянных пирамид. Она еще раз глянула вниз. До края бассейна три метра. Слишком далеко... Рапторы приближались, они вдруг разделились и начали подкрадываться к ней с разных сторон. Элли ни с того ни с сего подумала: «Наверное, так всегда бывает. Одна малюсенькая ошибка — и все пропало». Она еще не вполне серьезно относилась к происходящему, азарт игры еще до конца не прошел, и Элли не верилось, что эти звери, готовы ее убить. Не верилось, что жизнь ее вот-вот оборвется и оборвется таким образом. Это казалось нереальным. Ею овладело, спасительное веселье. Она все еще не верила в то, что должно было случиться. Рапторы зарычали. Элли попятилась, отступая к краю крыши. Потом перевела дух и кинулась бежать. Подбегая к краю, она увидела бассейн и, понимая, что до него слишком далеко, все равно подумала: «Все к черту!» И прыгнула в пустоту. И упала. Резкий удар — и холод... Она очутилась под водой! Получилось! Элли вынырнула на поверхность и, посмотрев на крышу, увидела наблюдающих за ней рапторов. Она знала: то, что удалось ей, удастся и им. Она поплыла, разбрызгивая воду, и подумала: интересно, могут ли рапторы плавать? И решила, что конечно, могут. Они, наверное, плавают не хуже крокодилов. Рапторы отвернулись от края крыши, и она услышала голос Хардинга: — Сэттлер?! Элли поняла, что он открыл дверь, которая вела на крышу, и рапторы устремились к нему. Она торопливо выбралась из бассейна и побежала к гостинице. Хардинг, шагая через ступеньку, взлетел по лестнице на крышу и, не долго думая, отворил дверь. — Сэттлер! — вскричал он. И вдруг осекся. Световые фонари на крыше были окутаны туманом. Рапторов нигде не было видно, — Сэттлер! Его так волновала судьба Элли, что он не сразу осознал свою ошибку. «Как же можно было не увидеть этих зверюг?» — мелькнуло в голове у Хардинга. И тут же когтистая лапа высунулась из-за двери, страшная боль разорвала грудь ветеринара, он из последних сил отпрянул, закрыл дверь и услышал, как Малдун кричит ему снизу: — Она здесь! Она уже в здании! Раптор, стоявший на крыше, за дверью, заворчал, и Хардинг еще раз навалился на нее, когти хищника отдернулись, дверь захлопнулась с металлическим клацаньем, и ветеринар, кашляя, рухнул на пол. — Куда мы идем? — спросила Лекси. Они стояли на втором этаже центра для гостей. Все здание рассекал коридор со стеклянными стенами. — Мы идем на контрольный пост, — сказал Тим. — А где это? — Где-то здесь. Тим рассматривал таблички на дверях, мимо которых они проходили. Похоже, тут были сплошные кабинеты. «Охрана парка», «Обслуживание посетителей», «Главный управляющий», «Ревизор»... Они подошли к стеклянной перегородке, на которой виднелась надпись: «Проход запрещен. Вход только по специальным пропускам». На двери виднелась щель для магнитной карточки, но Тим просто толкнул дверь, и она распахнулась. — А почему она открылась? — Тока-то нет, — ответил Тим. — А зачем мы идем на контрольный пост? — продолжала допытываться Лекси. — Чтобы найти рацию. Нам нужно с кем-нибудь связаться. За стеклянной перегородкой снова тянулся коридор. Тим помнил планировку этой части здания: он тут был на экскурсии. Лекси вприпрыжку бежала рядом с ним. Вдали послышалось рычание велоцирапторов. Похоже, хищники приближались. Затем внизу раздался звон стекла, о которое они ударились. — Они уже там... — прошептала Лекси. — Не волнуйся. — А что они там делают? — не отставала девочка. — Теперь это неважно. «Инспектор», «Бухгалтерия», «Контрольный пост»... — Вот! — воскликнул Тим. Он толкнул дверь. На контрольном посту все было по-прежнему. Посреди комнаты стоял пульт, возле него четыре стула, на столе четыре компьютерных дисплея. В комнате царила темнота, горели только мониторы, на которых высвечивались цепочки разноцветных прямоугольников. — Ну, и где твоя рация? — спросила Лекси. Но Тим напрочь позабыл про рацию. Он сделал шаг вперед, неотрывно глядя на экраны компьютеров. Они светились! А это могло означать лишь одно... — Электричество включилось... — Фу! — дернулась в сторону Лекси. — В чем дело? — Да вот, наступила на чье-то ухо, — скривилась Лекси. Тим не заметил, когда они вошли, чтобы на контрольном посту валялись трупы. Он оглянулся и увидел, что на полу, действительно, лежит ухо, одно ухо и ничего больше. — Какая гадость! — прошептала девочка. — Не бери в голову. Тим снова повернулся к мониторам. — А где все остальные части тела? — продолжала приставать к нему с расспросами сестра. — Да не думай сейчас об этом! Тим пристально глядел на монитор. На экране светились разноцветные надписи.— Лучше не балуйся с этим, Тимми, — предупредила сестра. — Не беспокойся, не буду. Тим не первый раз видел сложные компьютеры, подобные машины были на работе у его отца. Они контролировали все на свете: от лифтов и системы безопасности до отопления и кондиционера. И выглядели они, в основном, так же, как тот, что стоял теперь перед ним — там тоже была уйма разноцветных надписей — только разобраться в них, как правило, было проще. Почти всегда для того, кто хотел вникнуть в систему, существовали пояснительные надписи. Но тут никакой вспомогательной надписи не было. Тим еще раз проверил, чтобы не ошибиться. Но тут он заметил кое-что другое: в верхнем левом углу экрана выскочили цифры. 10:47:22. Тим сообразил, что это время. До прибытия судна в порт оставалось всего тринадцать минут... однако сейчас его больше беспокоила судьба людей в гостинице. Раздался треск. Тим повернулся и увидел, что Лекси держит в руках рацию. Она вертела ручки и нажимала на кнопки. — Интересно, как это работает? — бормотала Лекси. — Никак не могу ее включить. — Дай-ка мне рацию! — Она моя! Я ее нашла! — Дай мне рацию, Лекси! — Нет, я первая по ней поговорю! — Лекси! Внезапно рация затрещала. — Что, черт побери, происходит? — это был голос Малдуна. Лекси вздрогнула от неожиданности и уронила передатчик на пол.
* * *
Грант, пригнувшись, крался между пальмами. Сквозь туманную дымку ему было видно, как рапторы подпрыгивают, рычат и бьются головами о стеклянные стены центра. Однако периодически они замолкали и, склонив головы набок, казалось, прислушивались к звукам, доносившимся издалека. А затем негромко скулили. — Что они делают? — спросил Дженнаро. — Наверное, пытаются прорваться в кафетерий, — ответил Грант. — А там что? — Я там оставил детей... — вздохнул Грант. — Они могут разбить стекло? — Не думаю... вряд ли. Грант наблюдал за рапторами, внезапно до него донеслось далекое потрескивание рации, и хищники запрыгали взволнованней. Они начали подпрыгивать один выше другого и, наконец, первый из них без особого труда сиганул на балкон второго этажа, а оттуда проник и в центр для гостей.* * *
На контрольном посту — он тоже был расположен на втором этаже — Тим подобрал с пола рацию, которую уронила Лекси. Мальчик нажал на кнопку. — Алло! Алло! — ...то ты, Тим? — раздался голос Малдуна. — Да, это я. — Ты где? — На контрольном посту. Электричество включено! — Так это ж здорово, Тим! — воскликнул Малдун. — Если мне скажут, как включить компьютер, я его запущу. Ответом было молчание. — Алло! — забеспокоился Тим. — Вы меня слышите? — М-да, с инструкциями все не так-то просто, — протянул Малдун. — Понимаешь ли, тут никто не знает, как это сделать... Ну, как запустить компьютер. — Вы что, шутите? — вскричал Тим. — Как это никто не знает? Просто невероятно... — Никто, — подтвердил Малдун и снова умолк. — Я думаю, нужно разбираться с основным энергоснабжением. Нужно включить основное энергоснабжение... Ты понимаешь в компьютерах, Тим? Тим уставился на экран. Лекси пихнула его в бок. — Скажи ему «нет», Тимми! — прошипела она. — Да. Понимаю немножко, — сказал Тим. — Ну, тогда попытайся, — попросил Малдун. — Мы тут совершенно не знаем, что делать. А Грант в компьютерах ни бельмеса не смыслит. — Хорошо, — кивнул Тим. — Я попытаюсь. Он выключил передатчик и принялся внимательно изучать надписи на мониторе. — Тимми, — захныкала Лекси, — ты же не знаешь, что делать. — Нет, знаю! — А если знаешь, то делай! — потребовала она. — Погоди минутку. Для начала Тим придвинул к пульту стул и нажал клавиши курсора. Они управляли движением курсора по экрану. Однако ничего не произошло. Тим нажал другие клавиши. Картинка на экране не изменилась. — Ну, так что? — сказала Лекси. — Что-то тут не так, — нахмурился Тим. — Да ты просто ничего не знаешь, Тимми, — поддела его Лекси. Тим еще раз внимательно изучил экран компьютера. На панели располагались в ряд клавиши — как на самом обычном персональном компьютере. А сам монитор был большим и цветным. Однако рамка дисплея показалась Тиму немного необычной. Он заметил множество красных светящихся точек, обрамлявших дисплей. Красные точки, обрамляющие экран... Что это может быть? Тим поднес к ним палец, и на его коже появился слабый красноватый отблеск. Он прикоснулся к экрану, и тут же раздался гудок.Через секунду врезка исчезла, и на экране появилась первоначальная таблица. — Что случилось? — заволновалась Лекси. — Что ты наделал?! Ты тутчто-то потрогал! — Конечно! — подумал Тим. — Я потрогал экран. Это был сенсорный экран. Красные огоньки по краям оказались инфракрасными датчиками. Тим никогда не видел такого экрана, но читал о нем в журналах. Он дотронулся до квадратика «Сброс/возврат». Изображение моментально изменилось. Тим увидел новую врезку: «Компьютер перезапущен. Выберите подпрограмму на главном экране». Они услышали по рации рычание рапторов. — Я хочу их увидеть, — попросила Лекси. — Нажми на «Обзор». — Нет, Лекси. — Но я хочу! — воскликнула девочка. И прикоснулась к квадратику, он не успел ее удержать. — На экране высветилась новая картинка.
— Ого! — воскликнула Лекси. — Лекси, сейчас же выключи! — Да ты только взгляни! — вскричала она. — Получилось! Вот это да! На мониторах, установленных в комнате, быстро менялись картинки с видами Парка. Большая часть изображений расплывалась в серой дымке — на улице ведь был туман, но на одной из картинок детям все же удалось разглядеть гостиницу, на крыше которой сидел велоцираптор, а затем на экране появилась залитая ярким солнечным светом корабельная корма... яркий солнечный свет... — Что там такое мелькнуло? — воскликнул Тим, подаваясь вперед. — Ты о чем? — О той картинке! Но изображение уже изменилось, и теперь брат с сестрой видели то, что происходило внутри гостиницы; комнаты мелькали одна за другой и, наконец, показался лежащий в постели Малкольм... — Останови вот эту! — попросила Лекси. — Я их вижу! Тим дотронулся до экрана в нескольких местах, и получил подменю. Потом еще одно... — Погоди! — возмутилась Лекси. — Ты все перепутаешь... — Да заткнешься ты или нет?! Ты же ничего не понимаешь в компьютерах! На экране перед Тимом был список видеокамер. Одна из них была помечена, как «Гостиница „Сафари“:LV-2-4.» Другая как «Корабль/VND/». Тим несколько раз нажал на экран. На дисплеях появились видеоизображения. Тим увидел корму грузового судна, перед которой расстилался океан. Вдали показалась земля: гавань, здания на берегу... Тим узнал это место: вчера он пролетал над ним на вертолете. Это был Пунтаренас. Похоже, судно собиралось причалить буквально через несколько минут. Но тут внимание мальчика привлек другой экран: в серой туманной дымке виднелась крыша гостиницы. Рапторы прятались за пирамидальными стеклянными колпаками, но то и дело высовывали головы. А затем на третьем мониторе стало видно то, что происходит в номере Малкольма. Он лежал в кровати, рядом стояла Элли. Они оба смотрели вверх. В комнату зашел Малдун и присоединился к ним, он тоже задрал голову и озабоченно поглядел на потолок. — Они нас видят, — сказала Лекси. — Я не думаю. Рация затрещала. На экране было видно, как Малдун берет передатчик и подносит к губам микрофон. — Алло? Тим? — Да, это я, — откликнулся мальчик. — Так, времени у нас не очень-то много, — тусклым голосом произнес Малкольм. — Хорошо бы все-таки запустить энергосистему. И тут до Тима донеслось рычание рапторов. Продолговатая голова на экране монитора пробила стекло и, просунувшись сверху в номер Малкольма, щелкнула челюстями. — Поторопись, Тимми! — пискнула Лекси. — Ради Бога, включи поскорее электричество.
Энергосистема
Пытаясь вернуть главную схему, Тим запутался: на экранах царила какая-то мешанина. Обычно существует какая-то кнопка или команда, позволяющая вызвать на экране предыдущее изображение или главное меню. Но в данной системе ничего подобного не было... или во всяком случае, Тиму ничего не было об этом известно. Он не сомневался в наличии каких-то вспомогательных команд, но ему никак не удавалось их обнаружить, а Лекси прыгала вокруг него и кричала ему прямо в ухо, от чего Тим ужасно нервничал. Наконец ему удалось воспроизвести главную схему. Он и сам не знал, как это получилось, однако схема вдруг появилась на экране. Тим замешкался, выбирая подходящую команду. — Ну, сделай же что-нибудь, Тимми! — Ты замолчишь или нет? Я пытаюсь... Тим нажал на квадратик «Шаблон главн». На экране высветилась сложная диаграмма: множество стрелочек и связанных между собой квадратиков. Нет, это не годится... Мальчик прикоснулся к надписи «Общий интерфейс». Изображение изменилось.— Что такое? — суетилась Лекси. — Почему ты не включаешь электричество, Тимми? Тим не обратил на нее внимания. А может, следует нажать на «информ»? Он нажал.
— Тимми-и! — заскулила Лекси, но Тим уже нажал на «Найти». И получил еще один бесполезный ответ. Тогда он попробовал «Возврат».
Мальчик слышал, как Малдун по рации спрашивает: — Ну, как там у тебя, Тим? Но он даже не потрудился ответить. Тим судорожно нажимал одну клавишу за другой. И вдруг совершенно неожиданно на экране загорелась главная схема.
Тим внимательно изучал надписи. И «Электрич. глав». и «Запуск сетей DNL» вполне могли иметь отношение к энергоснабжению. Да и «Здоровье/безопасность» и «Замки» тоже, вполне вероятно, важны в данном случае. Тим услышал рычание рапторов. Нужно сделать выбор! Он нажал на квадратик «Запуск сетей DNL» и, увидев картинку на экране, застонал.
Тим не знал, что ему делать. Он прикоснулся к надписи «Стандартные параметры».
Тим с досадой покачал головой. Он не сразу сообразил, что получил ценную информацию. Теперь он знал, как получить данные об электропитании гостиницы! Тим прикоснулся к надписи «Электропитание Р4».
— Не действует, — сказала Лекси. — Я знаю! Тим нажал еще на одну кнопку. На экране вспыхнула новая надпись.ЭЛЕКТРОПИТАНИЕ Р4 (ГОСТИНИЦА «САФАРИ») КОМАНДА НЕ ИСПОЛНЯЕМА. ОШИБКА — 505.
(Включение электропитания несовместимо с командой — ошибка. См. «Руководство» стр. 4.09-4.11).
Тим старался не потерять самообладания и спокойно все обдумать. Почему-то попытки включить электропитание приводили к тому, что он давал неправильную команду. Компьютер говорит, что команда, которую дает Тим, несовместима с включением электропитания. Но что это значит? Почему она несовместима? — Тимми... — Лекси потянула его за руку. — Не сейчас, Лекси. — Нет, сейчас! — сказала сестра и оттащила Тима от экрана и пульта управления. И тут он услышал рычание рапторов. Оно доносилось из коридора. Рапторы, трудившиеся на стеклянном куполе над кроватью Малкольма, уже почти перегрызли второй металлический прут. Теперь они уже могли свободно просовывать головы сквозь разбитое стекло и рычали на людей, смотревших на них снизу. Затем возвращались в исходное положение и снова начинали вгрызаться в металл. Малкольм сказал: — Осталось недолго. Три-четыре минуты. — Он нажал кнопку передатчика. — Тим, ты здесь? Тим! Ответа не было. Тим выскользнул из двери и увидел в конце коридора, возле балкона, велоцираптора. Мальчик потрясение уставился на зверя. Как ему удалось выбраться из холодильника? Но затем с балкона появился второй раптор, и Тим понял, что произошло. Раптор вовсе не выходил из холодильника. Он пришел с улицы. Он запрыгнул на балкон снизу. Второй раптор бесшумно приземлился на балконные перила и стоял, прекрасно удерживая равновесие. Тим не верил своим глазам. Крупное животное запрыгнуло на высоту трех метров! Нет, даже больше! Должно быть, у рапторов необыкновенно мощные задние лапы. Лекси прошептала: — Мне кажется, ты говорил, что они не могут... — Тес... Тим пытался собраться с мыслями, но, окаменев от ужаса, увидел, что на балкон метнулся третий велоцираптор. Животные немного потолкались в коридоре, а потом выстроились в ряд и согласованно двинулись вперед. Вперед по направлению к Тиму и Лекси! Тим тихонько нажал на дверь за своей спиной, решив укрыться на контрольном посту. Но она не поддалась. Он толкнул сильнее. — Тут заперто! — прошептала Лекси. — Вот, посмотри! Она показала ему на щель магнитной карточки. В ней поблескивал красный огонек. Замки каким-то образом заработали... — Из-за тебя она захлопнулась, идиотина! — шипела Лекси. Тим опять выглянул в коридор. Там было еще несколько дверей, однако на каждой светилась красная лампочка. А следовательно, все двери были заперты. Скрыться негде... Но внезапно Тим заметил на полу в другом конце коридора валявшегося человека. Это оказался мертвый охранник. К его поясу была прикреплена магнитная карточка, — Пошли! — прошептал Тим. Они кинулись к охраннику. Тим схватил карточку и повернулся, намереваясь возвратиться к контрольному посту. Но рапторы, естественно, его увидели. Они заворчали и загородили ему дорогу на контрольный пост. Затем рассредоточились и начали обходить Тима и Лекси с двух сторон. При этом они ритмично кивали головами. Рапторы готовились атаковать. Тим сделал единственное, что можно было предпринять в такой ситуации. Он открыл с помощью карточки ближайшую дверь в коридоре и затолкнул Лекси в комнату. Когда дверь начала медленно захлопываться за ними, ящеры зашипели и ринулись вперед.ЭЛЕКТРОПИТАНИЕ П4 (ГОСТИНИЦА «САФАРИ») КОМАНДА НЕ ИСПОЛНЯЕМА. ОШИБКА — 505.
(Включение электропитания несовместимо с командой — ошибка. См. «Руководство» стр. 4.09-4.11).
Гостиница
Ян Малкольм дышал так, словно каждый вздох мог оказаться для него последним. Его потускневшие глаза неотрывно следили за ящерами. Хардинг померил ему кровяное давление, нахмурился и померил еще раз. Элли Сэттлер зябко куталась в одеяло — ей было холодно. Малдун сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Хэммонд молча стоял. Все прислушивались к звукам, доносившимся из радиопередатчика. — Что там с Тимом? — спросил Хэммонд. — Он до сих пор молчит? — Не знаю. Малкольм сказал: — Правда, они безобразные? Действительно безобразные. Хэммонд сокрушенно покачал головой. — Кто бы мог подумать, что все так обернется? — пробормотал он. Элли сказала: — Как кто? Малкольм мог. — Я не думал, — возразил Малкольм. — Я это вычислил. Хэммонд вздохнул. — Пожалуйста, не будем об этом. Малкольм уже битый час твердит: «Я же вам говорил!» Ведь никто не хотел, чтобы все так получилось. — Да это не вопрос хотенья, — пробормотал Малкольм, не открывая глаз. Он говорил медленно — сказывалось влияние наркотиков. — Все дело в том, на что вы рассчитываете. Когда охотник идет в грозу в лес, чтобы добыть пропитание для своей семьи, разве он надеется контролировать природные стихии? Нет. Он понимает, что природа ему неподвластна. Недоступна его пониманию. Неконтролируема. Он может молиться природным стихиям, молиться лесным божествам, которые не дают ему умереть с голоду. Он молится, потому что понимает: природа вне его власти. А он целиком и полностью зависит от нее. Но вы решили, что вы не будете зависеть от природы. Вы возомнили себя способным ее контролировать, и с того самого момента попали в серьезный переплет, поскольку контролировать природу невозможно. И все же вы создали системы, претендующие именно на это. Но вы не можете этого добиться, не могли и никогда не сможете! Не надо путать Божий дар с яичницей. Вы в состоянии построить корабль, но не в состоянии создать океан. Вы можете сконструировать самолет, но создать воздух вы не в силах. Вы далеко не так могущественны, как вам представляется в ваших мечтах. — Он меня совершенно сбил с толку, — вздохнув, произнес Хэммонд. — Куда запропастился Тим? Я считал его ответственным мальчиком. — Я уверен, что он пытается взять ситуацию в свои руки, — сказал Малкольм. — Как и все остальные, — Да, и Грант тоже. А что, кстати, случилось с Грантом?* * *
Грант подошел к заднему входу в центр для гостей, к той самой двери, откуда он выходил двадцать минут назад. Он взялся за дверную ручку: заперто. И тут на глаза ему попалась маленькая красная лампочка. Замки снова работали! Проклятье! Грант добежал до фасада, и пройдя сквозь разбитые парадные двери в главный холл, остановился у стола охранника — он тут уже был раньше. Из радиопередатчика раздавался свист. Грант прошел в кухню в поисках детей, но кухонная дверь оказалась распахнутой, а дети исчезли. Грант поднялся наверх, но наткнулся на стеклянную панель, на которой было написано «Посторонним вход воспрещен». Дверь была заперта. Чтобы пройти дальше, требовалась магнитная карточка. Войти в запретную зону Грант не мог. Откуда-то из коридора донеслось рычание рапторов. Прохладная кожа рептилии коснулась лица Тима, когти разорвали его рубашку и Тим, завизжав от ужаса, упал на спину. — Тимми! — завопила Лекси. Тим неловко поднялся на ноги. На его плече угнездился малыш-велоцираптор, он в панике повизгивал и чирикал. Тим и Лексн попали в «детскую». На полу валялись игрушки: желтый мячик, кукла, пластмассовая погремушка. — Это детеныш раптора, — сказала Лекси, указывая на зверька, который судорожно вцепился в плечо Тима. Малыш уткнулся ему мордочкой в шею. «Бедняга, наверное, умирает с голоду», — подумал Тим. Лекси подошла поближе, малыш перепрыгнул к ней на плечо. И потерся носом о ее шею. — Почему он так себя ведет? — спросила Лекси. — Он боится? — Не знаю, — пожал плечами Тим. Лекси передала ему раптора. Малыш щебетал, визжал и взволнованно подскакивал на его плече. Он постоянно озирался, торопливо вертя головкой. Детеныш вне всякого сомнения, был страшно взбудоражен и... — Тим! — прошептала Лекси. Зайдя в «детскую», они закрыли за собой дверь. И теперь в нее заходили взрослые велоцирапторы. Сначала зашел один, потом — другой. Явно взволнованный малыш щебетал и подпрыгивал на плече у Тима. Мальчик понимал, что нужно удирать. Может быть, малыш отвлечет зверей? В конце концов, это же детеныш велоцирапторов! Он снял звереныша с плеча и бросил его рапторам. Малыш заметался, запутавшись у них в ногах. Первый раптор опустил морду и осторожно обнюхал малыша. Тим схватил Лекси за руку и потащил в глубь детской. Нужно найти какую-нибудь дверь, чтобы выбраться отсюда... Раздался пронзительный крик. Тим обернулся и увидел, что малыш барахтается в пасти велоцираптора. Второй зверь подскочил к первому и, схватив детеныша за лапы, попытался отобрать добычу у собрата. Рапторы принялись драться из-за детеныша, тот визжал. На пол закапали крупные капли крови. — Да они едят его! — ахнула Лекси. Рапторы уже сражались за останки детеныша: они отпрыгивали назад и сталкивались головами. Тим нашел дверь — она оказалась не заперта — и выскочил в другое помещение, таща за собой Лекси. Дети попали в какую-то комнату; темно-зеленый свет навел Тима на мысль, что они очутились в опустевшей лаборатории экстракции ДНК; здесь стояли рядами стереомикроскопы. Тим поглядел на экраны с высокой разрешающей способностью, на них застыли гигантские черно-белые изображения насекомых. Мухи и комары, кусавшие динозавров миллионы лет тому назад, пили кровь, которую использовали теперь ученые, чтобы воссоздать чудовищ для Парка юрского периода. Дети бежали по лаборатории, Тим слышал позади сопенье и рычанье гнавшихся за ними рапторов: те приближались... А затем, домчавшись до конца лаборатории, мальчик выскочил в дверь, к которой, очевидно, была подключена сигнализация, потому что в узком коридоре прерывисто завыла сирена и замигали вверху сигнальные лампочки. Мчась по коридору, Тим то погружался в темноту, то выныривал на свет. Даже несмотря на вой сирены он слышал сопенье рапторов, которые неотступно преследовали свои жертвы. Лекси скулила и стонала. Тим заметил впереди еще одну дверь, на которой голубел знак «Токсичные вещества». Он рванулся туда, влетел в комнату и вдруг наткнулся на что-то огромное... Лекси в ужасе завизжала... — Не надо так волноваться, ребятишки, — раздался чей-то голос. Тим недоверчиво заморгал. На него смотрел сверху вниз доктор Грант. А рядом стоял мистер Дженнаро. Очутившись в коридоре. Грант целых две минуты не мог сообразить, что у убитого охранника, лежавшего в фойе, вероятно, есть магнитная карточка. Он вернулся, взял ее и, войдя в коридор на верхнем этаже, торопливо зашагал вперед. Грант шел на шум, издаваемый рапторами, и обнаружил их в «детской» — они дрались. Грант был уверен, что дети скрылись в соседней комнате, и, не мешкая, побежал в лабораторию экстракции. И действительно обнаружил там детей. Но вот появились рапторы... На мгновение звери заколебались: их сбило с толку, что людей стало больше. Грант толкнул детей в объятия Дженнаро и велел: — Уведите их куда-нибудь в безопасное место. — Но... — Вон через ту дверь, — Грант указал через плечо Дженнаро в глубь комнаты. — Если сможете, проберитесь на контрольный пост. Там вы будете в безопасности. — А что вы собираетесь делать? — спросил Дженнаро. Рапторы стояли прямо у двери. Грант заметил, что они подождали, пока к ним присоединятся все их товарищи, а затем дружно двинулись вперед. Стайные охотники... Грант содрогнулся. — У меня есть план, — сказал он. — Ну, идите же! Дженнаро вывел детей из лаборатории. Рапторы медленно приближались к Гранту, пробираясь мимо суперкомпьютеров, мимо экранов, на которых мерцали бесконечные последовательности компьютерных команд. Хищники уже не колебались, они шли, опуская головы и обнюхивая пол. Грант услышал, что дверь за его спиной защелкнулась, и посмотрел через плечо. Все стояли по ту сторону стеклянной двери и смотрели на него. Дженнаро покачал головой. Грант понял, что это означает. Там не было прохода на контрольный пост. Дженнаро и дети попали в ловушку. Теперь все зависело от него, от Гранта. Грант медленно шел по лаборатории, уводя рапторов подальше от Дженнаро и ребятишек. Он заметил еще одну дверь, неподалеку от главной, на ней было написано «Рабочая комната». Грант толком не знал, что это такое, но у него вдруг родилась идея... Как бы ему хотелось не ошибиться! На двери голубел знак «Токсические вещества». Рапторы подбирались к нему... Грант повернулся, влетел в эту дверь, и его окутала глубокая, какая-то теплая тишина. Он посмотрел по сторонам. Да! Он оказался именно там, где ему хотелось: в инкубаторе. Под инфракрасными лампами стояли длинные столы, на них рядами лежали яйца, которые окутывал низко стлавшийся туман. Устройства, поворачивавшие яйца, пощелкивали и непрерывно крутились. Туман спускался по бокам столов на пол и там, испаряясь, исчезал. Грант ринулся прямиком в дальний угол, в залитую ультрафиолетовым светом лабораторию, располагавшуюся за стеклянной стеной. Его одежда стала вдруг голубой. Он осмотрел склянки с реактивами, штативы с пипетками, чашки Петри — разное хрупкое лабораторное оборудование. Рапторы зашли в комнату; сперва они вели себя осторожно: нюхали влажный воздух, внимательно глядели на столы, где поворачивались яйца. Зверь, который шел впереди остальных, утер лапой кровь с пасти. Рапторы бесшумно пробирались меж длинных столов. Они очень организованно двигались, время от времени опуская головы и заглядывая под столы. Они искали его, Гранта! Грант, нагнувшись, прокрался в самый конец лаборатории, потом поднял глаза и заметил металлический колпак, на котором был нарисован череп со скрещенными костями. Надпись гласила:Грант вспомнил, как Реджис расписывал, насколько это сильные яды. Всего несколько молекул вызывают мгновенную смерть... Колпак плотно прилегал к поверхности стола. Грант не мог подсунуть под него руку. Он пытался откинуть колпак, но ни крышки, ни какой-нибудь ручки — ничего подобного не видел... Алан медленно поднялся и посмотрел, что творится в основной лаборатории. Рапторы все еще пробирались меж столов. Грант опять повернулся к колпаку и увидел странное металлическое приспособление, углубленное в поверхность стола. Оно напоминало электрический разъем с круглой крышкой. Он снял крышку, и под ней оказалась кнопка. Грант нажал на нее. Колпак с тихим шипением поднялся к потолку. Перед Грантом высились стеклянные полки, на которых стояли ряды пузырьков; на них тоже был изображен череп со скрещенными костями. Грант принялся читать надписи. «ССК-55»... «Тетра-Альфа секретин»... «Тимо-левин Х-1612»... Жидкости флуоресцировали бледно-зеленым цветом под ультрафиолетовым освещением. Рядом на стеклянном подносе лежали шприцы. Они были маленькие, в каждом содержалась капля поблескивающей зеленоватой жидкости. Пригнувшись в синей темноте, Грант потянулся к подносу. Иглы шприцов были в пластиковых чехлах. Грант стянул один чехольчик зубами и поглядел на тонкую иголку. Он двинулся вперед. По направлению к рапторам. Грант всю жизнь изучал динозавров. И теперь убедился, что действительно знает о них очень много. Велоцирапторы были небольшими плотоядными динозаврами. Долгое время считалось, что они наряду с овирапторами и дромеозаврами крадут яйца. Некоторые современные птицы едят чужие птичьи яйца, и Грант всегда подозревал, что велоцирапторы не упустят возможности полакомиться яйцами динозавров. Он подкрался к ближайшему столу в инкубаторе. Медленно протянул руку в клубящийся туман и взял с поворачивающегося устройства большое яйцо. Оно было размером чуть ли не с футбольный мяч. На бежевом фоне слабо розовели прожилки. Осторожно держа яйцо, он проткнул иглой скорлупу и ввел внутрь содержимое шприца. Яйцо заголубело. Грант снова нагнулся. Под столом, в клубящемся тумане, ему удалось различить лапы рапторов. Он катнул светящееся яйцо туда, где стояли рапторы. Они встрепенулись, услышав легкий стук катящегося по полу яйца, и завертели головами. А затем возобновили свои неумолимые поиски. Яйцо остановилось в нескольких ярдах от первого раптора. Проклятье! Грант снова проделал ту же операцию: спокойно достал яйцо, снял его со стола, впрыснул туда жидкость ... и яйцо опять покатилось к хищникам. На сей раз яйцо остановилось прямо у лапы велоцираптора, мягко стукнувшись о его громадный коготь. Раптор удивленно посмотрел на этот новый подарок. Наклонившись, он понюхал яйцо. Немного покатал его мордой по полу. И — бросил... Велоцираптор выпрямился и медленно пошел вперед, ища Гранта. Не сработало! Грант потянулся за третьим яйцом и воткнул в скорлупу третий шприц. Затем взял его обеими руками и покатил по полу. Но теперь он придал ему большую скорость. Яйцо громко застучало по полу. Один из зверей услышал стук, опустил голову, заметил катящееся яйцо и инстинктивно бросился на движущийся предмет, стремительно лавируя между столами. Мощные челюсти щелкнули, раскусывая скорлупу... Раптор выпрямился, белок стекал по его клыкам. Он, причмокивая, облизал губы и фыркнул. Потом опять наклонился и лизнул, разлившееся по полу яйцо. Похоже, его ничуть не расстроило то, что оно разбилось. Ящер то выпрямлялся, то вновь нагибался, доедая вкусное лакомство. Грант смотрел на него из-под стола, ожидая развития событий... И вдруг раптор его заметил. Теперь он смотрел прямо на Гранта!.. Велоцираптор угрожающе заворчал. И двинулся по направлению к Алану, пересекая комнату длинными, необычайно стремительными скачками. Потрясенный Грант в ужасе замер, но хищник неожиданно начал ловить ртом воздух, в горле его раздалось бульканье, и он с размаху грохнулся на пол. Тяжелый хвост судорожно забил по кафельным плиткам. Раптор задыхался и время от времени издавал громкие, пронзительные крики. Из его рта шла пена. Голова моталась из стороны в сторону. Хвост извивался и бил по полу, «Один готов» — подумал Грант. Но хищник умирал не очень-то быстро. Похоже, он собирался подыхать целую вечность. Алан потянулся за следующим яйцом и заметил, что два других раптора замерли. Они внимательно прислушивались к звукам, которые вырывались из глотки умирающего животного. Сперва один из них наклонил голову, потом другой... Первый раптор приблизился к своему упавшему сородичу. Умирающий зверь уже корчился в судорогах, все его тело сотрясалось. Он жалобно стонал. Пена хлопьями шла из его рта, уже и головы толком не было видно. Ящер в очередной раз забился в конвульсиях и застонал. Раптор склонился над умирающим и внимательно осмотрел его. Похоже, его удивляла агония собрата. Он с опаской покосился на морду, перепачканную пеной, поглядел на изгибающуюся шею, на вздымающуюся грудь, на ноги... И впился зубами в заднюю лапу лежащего ящера. Умирающий зверь зарычал, резко приподнял голову и, изогнувшись, укусил неприятеля в шею. «Второй тоже готов», — подумал Грант. Однако стоявший зверь высвободился. Кровь стекала с его шеи. Он поднял заднюю лапу и молниеносно, всего одним движением, распорол поверженному животному брюхо. Кишки, свернутые кольцами, вывалились наружу, словно жирные змеи. Комнату огласили дикие крики подыхающего ящера. Нападавший отвернулся и отошел, словно борьба ему внезапно наскучила. Он пошел по комнате и, вдруг наклонив голову, наткнулся на поблескивавшее яйцо. Грант смотрел, как раптор вгрызается в скорлупу, блестящая жидкость закапала с подбородка жадного зверя. — Номер два, — вздохнул Грант. Второго раптора проняло почти моментально: он закашлялся и качнулся вперед. Падая, он ударился о стол. По полу раскатилась добрая дюжина яиц. Грант в отчаянии закатил глаза. Ведь оставался еще третий раптор! А у Гранта был только один шприц... После того, как по полу раскатилось столько яиц, ему нужно было придумать какой-то другой маневр. Но не успел он принять решение, как хищник раздраженно зафыркал. Грант поднял глаза: раптор его выследил. Однако зверь довольно долго не трогался с места, а лишь внимательно смотрел на человека. Потом медленно, спокойно пошел вперед. Так охотник подкрадывается к добыче. Велоцираптор беспрестанно наклонялся и заглядывал под столы, затем снова выпрямлялся. Он шел осторожно. И куда только подевалась стремительность, с которой он двигался, когда был в стае! Оставшись один, хищник осторожничал. Продвигаясь вперед, он не отрывал взгляда от Гранта. Грант торопливо осмотрелся. Спрятаться было негде. И предпринять ничего нельзя... Он тоже неотрывно следил за раптором, который медленно приближался к нему сбоку. Грант, впрочем, тоже не стоял на месте. Он старался, чтобы его и подбиравшегося к нему зверя разделяло как можно больше столов. Медленно... плавно Грант отступал влево... Раптор шел по инкубатору, освещенному темно-красными лампами. Воздух с негромким свистом проходил через его раздувающиеся ноздри. Грант наступал на яйца, подошвы ботинок были все в желтке. Присев на корточки, он нащупал в кармане рацию. Рация... Грант достал ее из кармана и включил. — Алло! Это Грант. — Алан? — раздался голос Элли. — Алан? — Послушайте, — тихо попросил он, — говорите сейчас что-нибудь в передатчик... хоть что-нибудь! — Алан, это вы? — Говорите! — повторил он и отбросил рацию подальше, стараясь, чтобы она упала на пути у раптора. А сам притаился за ножкой стола, выжидая. — Алан! Ответьте, пожалуйста! Затем послышался треск помех и — молчание. Рация умолкла. А раптор неумолимо продвигался вперед. Все ближе, ближе это негромкое свистящее дыхание... Рация по-прежнему безмолвствовала. Что такое, в чем дело? Неужели Элли его не поняла? Раптор подбирался к нему в темноте. — ...Алан? Услышав звонкий голос, донесшийся из радиопередатчика, большой зверь замер. Потом принюхался, словно учуяв в комнате еще кого-то. — Алан... пожалуйста... Ну, почему он не откинул передатчик еще дальше? Раптор переключил свое внимание на передатчик, но тот лежал слишком близко от Гранта, Огромная лапа маячила почти у его носа. Он отчетливо видел шероховатую шкуру, на которой плясали бледно-зеленые отблески. На загнутых когтях запеклась кровь. Сильно запахло рептилией. — Алан, послушайте меня... Алан?! Раптор наклонился и опасливо ткнул лапой рацию. В этот момент он отвернулся от Гранта. Большой хвост оказался прямо над головой Алана. Грант потянулся вверх и, глубоко вонзив шприц в мясистый хвост, ввел ящеру яд. Велоцираптор взревел и прыгнул на него. Широко разинув пасть, он с ужасающей скоростью помчался на Гранта. Щелкнув челюстями, ящер перекусил ножку стола и вздернул голову. Стол рухнул, и Грант повалился на спину, он был теперь на виду у хищника. Раптор навис над ним, выпрямился во весь рост, ударившись головой об инфракрасные лампы наверху, от чего те бешено закачались. — Алан? Раптор отступил назад и занес когтистую лапу для удара. Однако Грант откатился в сторону, и лапа обрушилась на пол, почти не задев его. Грант ощутил резкую боль в ключицах, на рубашку хлынула теплая кровь. Он покатился по полу, разбивая яйца, пачкая лицо и руки. Раптор снова стукнул лапой и вдребезги расколотил рацию, так что во все стороны полетели искры. В ярости зарычав, он нанес третий удар. Грант уже подкатился к самой стене, деваться ему было некуда, и зверь занес над ним лапу, намереваясь его прикончить. И вдруг повалился навзничь. Зверь хрипел. Из его пасти валила пена. Дженнаро и брат с сестрой зашли в комнату. Грант замахал на них руками, не веля приближаться. Девочка поглядела на умирающее животное и тихо произнесла: — Так тебе и надо. Дженнаро помог Гранту подняться на ноги. Затем все они повернулись и побежали на контрольный пост.«Осторожно? Биогенные токсины. Класс опасности А4. Соблюдать меры предосторожности!»
Контрольный пост
Тим был поражен, увидев, что на экране компьютера, установленного на контрольном посту, мигает свет. — Что это? — спросила Лекси.Тим заметил, что доктор Грант пристально глядит на экран, доктор опасливо потянулся к пульту. — Нет, я ничего не смыслю в компьютерах, — сокрушенно покачал он головой. Но Тим уже уселся перед компьютером. И начал поспешно прикасаться к экрану. На мониторах появилось судно, оно приближалось к Пунтаренас. До пристани оставалось всего лишь метров двести. На другом мониторе показалась гостиница, рапторы уже свисали с потолка. Из радиопередатчика раздавалось их рычание. — Сделай же что-нибудь, Тимми! — воскликнула Лекси. Тим нажал на квадратик «Запуск сетей DNL», хотя он и без того светился, на экране вспыхнула надпись:
— А что это означает? — спросил Тим. Дженнаро прищелкнул пальцами. — Это уже было. Значит, вспомогательного напряжения недостаточно. Ты должен включить основное питание. — Я? Тим прикоснулся к надписи «Электрич. главн».«ВНИМАНИЕ! ИСПОЛНЕНИЕ КОМАНДЫ ПРЕРВАНО (СЛИШКОМ НИЗКОЕ ВСПОМОГАТЕЛЬНОЕ НАПРЯЖЕНИЕ)».
Тим застонал. — Ну, и что ты собираешься делать? — спросил Грант. Теперь светился весь экран монитора. Тим нажал на квадратик «Главн». Никакого результата! Экран продолжал мигать. Тим попробовал «Главн, сеть Р». Душа у него ушла в пятки.
Экран не потухал. Тим нажал на квадратик «Установка главн. I».ГЛАВНАЯ ЭНЕРГОСЕТЬ НЕ ВКЛЮЧЕНА
ДЕЙСТВУЕТ ТОЛЬКО ВСПОМОГАТЕЛЬНАЯ.
Освещение в комнате включилось полностью. Все мониторы перестали мигать. — Эй! Все в порядке! Тим нажал на «Включ. сетей». Вроде бы ничего... Он посмотрел на видеомониторы и перевел взгляд на главный экран. Какую сеть включить?ГЛАВНАЯ ЭНЕРГОСЕТЬ РАБОТАЕТ
Грант что-то сказал, но Тим не расслышал, он лишь обратил внимание на его напряженный тон. Грант с тревогой следил за мальчиком. Сердце Тима бешено колотилось в груди. Лекси что-то вопила, обращаясь к нему. Тим больше не смотрел на видеомониторы. Он слышал, как на потолке гостиницы прогибаются прутья, слышал рычание рапторов. Потом Малкольм услышал голос: — Боже мой... Тим выбрал надпись «Гостин».
На какой-то жуткий миг — он показался всем бесконечным — Тим позабыл нужный номер... но потом все-таки вспомнил: Р4! И нажал на соответствующий квадратик.ОБОЗНАЧЬТЕ НОМЕР ВКЛЮЧАЕМОЙ СЕТИ.
Тим увидел на экране видеомонитора, как с гостиничного потолка посыпался дождь искр. Экран побелел. Лекси закричала: — Что ты наделал? Но изображение почти тут же восстановилось, и стали видны рапторы: они извивались между прутьями и вопили, попав в раскаленный водопад искр, а Малдун и его друзья по несчастью явно приободрились, голоса их стали звонче. — Есть! — Грант хлопнул Тима по спине. — Есть! Молодец! Все вскочили и запрыгали от радости, а затем Лекси спросила: — А что насчет корабля? — Насчет чего? — Насчет корабля, — она указала на экран. Здания за кормой корабля стали уже гораздо больше, они теперь находились справа, поскольку корабль повернул влево, собираясь причаливать. Матросы уже готовили концы. Тим снова уселся на стул и уставился на экран. Он внимательно изучал надписи. «Телеком VВВ» и «Телеком RSD», похоже, могли иметь отношение к телефонам. Он надавил на «Телеком RSD».ИДЕТ ВКЛЮЧЕНИЕ СЕТИ «ГОСТИН». Р4.
Тим нажал «Нет». — Может быть, с корабля тоже звонили, — предположила Лекси. — Может, тебе удастся таким образом с ними связаться! Но он не обратил на нее внимания.К ВАМ ПОСТУПИЛО 23 ТЕЛЕФОННЫХ ЗВОНКА И/ИЛИ ТЕЛЕГРАММЫ. ХОТИТЕ ПОЛУЧИТЬ СЕЙЧАС?
Тим нажал на «F7» и внезапно перед ним замелькали имена и телефоны из огромного списка. Фамилии шли не по алфавиту, и Тиму пришлось внимательно проглядывать список, пока он не обнаружил то, что искал.УКАЖИТЕ ТЕЛЕФОННЫЙ НОМЕР ИЛИ НАЖМИТЕ КНОПКУ F7 ДЛЯ ВЫХОДА В СООТВЕТСТВУЮЩУЮ ДИРЕКТОРИЮ.
Оставалось только выяснить, как звонить. Тим нажал на несколько кнопок внизу экрана.СУДНО «АННА Б». (ФРЕДДИ) 708—3902
Он выбрал «Звонить сейчас».ЗВОНИТЬ СЕЙЧАС ИЛИ ПОЗЖЕ?
Тим попытался еще раз. Раздался гудок, а затем звуки автоматически набираемого номера. — Получилось? — спросил Грант. — Отлично, Тимми, — похвалила его Лекси. — Но они уже почти на месте. На экране было видно, как судно уже причаливает к пристани. Они услышали пронзительный писк, а затем голос: — Алло, Джон? Это Фредди, Ты меня слышишь? Прием. Тим схватил телефонную трубку, лежавшую на панели, но услышал только звук набираемого номера. — Алло, Джон! Это Фредди. — Отвечай же! — шептала Лекси. Присутствующие в комнате похватали телефонные трубки — все, которые попались им на глаза — но везде слышались лишь звуки набираемого номера. Наконец Тим заметил трубку на боку панели, там мигала лампочка. — Алло, контрольный пост? Это Фредди. Вы меня слышите? Прием. Тим торопливо снял трубку. — Алло, говорит Тим Мерфи, мне нужно, чтобы вы... — Повтори еще раз, я тебя не понял, Джон. — Не причаливайте! Вы меня слышите? Наступила пауза. Затем голос удивленно произнес: — Похоже, какой-то паршивый мальчишка развлекается... Тим выкрикнул: — Не причаливайте! Возвращайтесь на остров! Отдаленные голоса звучали прерывисто. — Он что... назвался Мерфи? — спросил первый голос. — Да я не разобрал... не разобрал имени, — откликнулся второй. Тим в панике посмотрел на взрослых. Дженнаро взял у него трубку. — Дай-ка я попробую. Ты можешь узнать его имя? Раздался резкий треск. — ...наверно, это шутка... розыгрыш... наверно, долбанный оператор... или еще что-нибудь... Тим колдовал над панелью... неужели нельзя выяснить, кто ты такой Фредди?.. — Вы меня слышите? — произнес в телефонную трубку Дженнаро. — Вы слышите, ответьте. Прием. — Сынок, — протянул в ответ голос, — мы понятия не имеем, кто ты такой, но, черт тебя побери, это не смешно. Мы сейчас причаливаем, и у нас куча дел. Так что либо представься честь по чести, либо повесь трубку. На экране компьютера появилась надпись «Феррелл, Фредерик Д. (капит.)». — Вас устроит такое представление, капитан Феррелл? — гаркнул Дженнаро. — Если вы немедленно не развернете корабль и не возвратитесь на остров, вы нарушите 509-й параграф Единого Морского Кодекса, за что поплатитесь своей лицензией, выложите пятьдесят тысяч долларов штрафа и проведете пять лет в тюрьме. Вы меня слышите? Воцарилось молчание. — Вам понятно, капитан Феррелл? Наконец далекий голос произнес: — Понятно. А затем другой голос сказал: — Все на корму! И судно начало поворачивать назад. Лекси издала радостный возглас. Тим упал в кресло и утер пот со лба. Грант поинтересовался: — А что такое «Единый Морской Кодекс», на который вы сослались? — Чтоб мне провалиться, если я знаю, — усмехнулся Дженнаро. Все с довольным видом смотрели на экран. Судно отдалялось от берега, в этом не было сомнений. — Ну, я полагаю, все самое трудное позади, — вздохнул Дженнаро. Грант покачал головой. — Самое трудное, — сказал он, — только начинается.ИЗВИНИТЕ, ВАШ ЗАПРОС НЕ МОЖЕТ БЫТЬ УДОВЛЕТВОРЕН (ОШИБКА-598).
ПОЖАЛУЙСТА, ПОПЫТАЙТЕСЬ ЕЩЕ РАЗ.
СЕДЬМОЕ ПРИБЛИЖЕНИЕ
Математика требует все большей храбрости, чтобы смотреть в лицо скрытым последствиям.Ян Малкольм
Уничтожение мира
Они перенесли Малкольма в другой гостиничный номер и уложили в чистую постель. Хэммонд заметно оживился, распрямил плечи и засуетился. — Что ж, — заявил он, — по крайней мере, удалось предотвратить катастрофу. — Какую катастрофу? — со вздохом поинтересовался Малкольм. — Ну как же?! — воскликнул Хэммонд. — Такую, что ящеры не вырвались на свободу и не заполнили весь мир. Малкольм приподнялся на локте. — А вас это что, волновало? — Ну, конечно, риск был велик, — сказал Хэммонд. — Ведь это суперхищники, они могли бы уничтожить нашу планету, если бы выбрались с острова. — Да вы просто самовлюбленный идиот! — в ярости вскричал Малкольм. — Вы понимаете, о чем вы мне толкуете? Вы думаете, что можете уничтожить планету? Боже, до чего же вы упиваетесь своей властью! — Малкольм откинулся от подушки. — Нет, вы не в состоянии уничтожить всю планету. Вам это совершенно не по силам. — Но большинство людей считает, — натянуто произнес Хэммонд, — что планета находится в страшной опасности. — Это не так, — отрезал Малкольм. — Все эксперты придерживаются единого мнения: планете грозит беда. Малкольм снова вздохнул. — Позвольте мне вам кое-что рассказать о нашей планете, — сказал он. — Ей четыре с половиной миллиарда лет. И почти столько же времени на планете существует жизнь. Три и восемь десятых миллиарда лет. Сперва появились бактерии. Потом первые одноклеточные животные, затем более сложные существа — в океане и на суше. Затем начали сменять друг друга эпохи различных животных — амфибий, динозавров, млекопитающих... причем каждая длилась миллионы лет. Великие животные царства появлялись, переживали период расцвета и исчезали с лица земли. И все это происходило на фоне постоянных перемен и суровых потрясений: вырастали и рассыпались горные хребты, падали кометы, извергались вулканы, океаны выходили из берегов, перемещались целые континенты... Постоянные перемены, суровые потрясения... Даже сейчас основные географические свойства нашей планеты обусловлены столкновением двух крупнейших континентов, приведшим за миллионы лет к возникновению Гималаев. Планета наша все пережила в свое время. И она, безусловно, переживет нас. Хэммонд нахмурился. — То, что это продолжалось так долго, — заметил он, — не означает, что это будет длиться вечно. Если будет большое облучение... — Допустим, это произойдет, — перебил его Малкольм. — Допустим, на Земле страшно повысился уровень радиации, и все растения и животные умерли, а сама планета на сотни тысяч лет превратится в раскаленную сковороду. Жизнь все равно где-нибудь сохранится: под землей или, может, в арктических льдах... И когда минут тысячелетия, когда наша планета опять станет гостеприимной, жизнь на ней снова распространится повсюду. И процесс эволюции начнется заново. Конечно, могут пройти миллиарды лет, пока жизнь станет такой же разнообразной, как сейчас. И, конечно же, ее формы будут существенно отличаться от нынешних. Но планета переживет все наши безумства. Наша глупость не в состоянии погубить жизнь. Мы только себя, — вздохнул Малкольм, — себя можем погубить. Хэммонд сказал: — Но если озоновый слой уменьшится... — Больше ультрафиолета достигнет поверхности Земли. И что с того? — Ну... от этого же бывает рак кожи? Малкольм покачал головой. — Ультрафиолетовое излучение благоприятствует жизни. Это мощный источник энергии. Оно вызывает мутации, изменения. Многие формы жизни разовьются при повышении уровня ультрафиолетового излучения. — А многие другие погибнут, — сказал Хэммонд. Малкольм вздохнул, — По-вашему, такого еще не было? Вы, что, никогда не слышали про кислород? — Почему? Я знаю, что кислород необходим для жизни. — Это сейчас, — сказал Малкольм. — Но вообще-то кислород — это метаболический яд. Он мощный окислитель. Как фтор, который разъедает стекло. И когда кислород впервые появился — а появился он в качестве отходов жизнедеятельности некоторых растительных клеток примерно три миллиарда лет назад, — жизнь на нашей планете оказалась под угрозой. Эти растительные клетки отравляли среду смертельным ядом. Они выделяли смертоносный газ и способствовали его накоплению. На такой планете, как Венера, меньше одного процента кислорода. На Земле же концентрация кислорода стремительно увеличивалась: пять, десять и, в конце концов, двадцать один процент? Земная атмосфера сплошь состояла из яда! Она была несовместима с жизнью! Хэммонд посмотрел на него с раздражением. — К чему вы клоните? Вы считаете, что современные загрязнители тоже будут включены в обмен веществ? — Нет, — покачал головой Малкольм. — Ясчитаю, что жизнь на Земле в состоянии сама о себе позаботиться. В представлении человека сто лет — очень долгий срок. Сто лет назад у нас не было автомашин, самолетов, компьютеров и вакцин... Мир тогда был совершенно иным. Но для планеты сто лет — это ничтожный срок. И миллион лет — тоже. Планета живет и функционирует совершенно в другом ритме. Мы даже не представляем себе. насколько они медленные и мощные, эти ритмы. И нам не хватает смирения, чтобы это себе представить. Мы жили тут всего какое-то мгновение. И если завтра исчезнем, планета не будет по нам скучать. — А мы запросто можем исчезнуть, — ворчливо вставил Хэммонд. — Да, — кивнул Малкольм. — Можем. — Ну, и что ж по-вашему? Мы не должны заботиться о сохранении окружающей среды? — Нет, конечно. — Но как же тогда? Малкольм кашлянул и уставился в пространство. — Давайте внесем полную ясность. Это не планета наша в опасности. Это мы в опасности. У нас недостаточно сил, чтобы уничтожить планету... или спасти ее. Но мы должны собраться с силами и спасти самих себя.Все под контролем
Прошло четыре часа. День клонился к вечеру, солнце садилось. На контрольном посту вновь заработал кондиционер, компьютер тоже работал нормально. Насколько удалось выяснить, из двадцати четырех человек, находившихся на острове, восемь человек погибло, судьба еще шестерых была пока неясна. Центр для гостей и отель «Сафари» охранялись теперь надежно, северная оконечность острова, похоже, была очищена от динозавров. Грант и его товарищи связались с Сан-Хосе и попросили о помощи. Солдаты костариканской Национальной гвардии уже отправлялись на остров, вылетел и вертолет «Скорой помощи» — он должен был перевезти Малкольма в больницу. Однако по телефону костариканцы говорили очень осторожно и, конечно же, потом не раз созванивались с Вашингтоном, пока, наконец, не отправили на остров подмогу. И вот день заканчивался; если вертолеты не прилетят в ближайшее время, придется ждать до утра. А пока что оставалось томиться ожиданием. Корабль возвращался; матросы обнаружили трех молодых рапторов, резвившихся в кормовой части судна, и убили их. Непосредственная опасность на острове Нублар миновала, все люди были либо в центре для гостей, либо в отеле. Тим хорошо освоился с компьютером и вызвал на экране новую таблицу.— Что показывает этот проклятый агрегат? — возмутился Дженнаро. — Теперь он заявляет, что животных стало меньше? Грант кивнул. — Вероятно, так оно и есть. Элли сказала: — Парк юрского периода наконец опять под контролем. — Что это значит? — То, что достигнуто равновесие, — Грант указал на монитор. На одном из них было видно, как подскочили гипсилофодонты, завидев приближающихся с запада велоцирапторов. — Электроохрана была отключена много часов, — пояснил Грант. — Животные все перемешались. Популяции уравновесились... и теперь в Парке юрского периода установилось настоящее равновесие. — Мне кажется, это совершенно не предусматривалось, — сказал Дженнаро. — Не предусматривалось, что животные перемешаются. — И тем не менее, это произошло. На другом мониторе Грант увидел, как стая рапторов стремительно преследует на открытой местности четырехтонного гадрозавра. Гадрозавр пытался спастись бегством, но один из рапторов запрыгнул ему на спину и впился зубами в длинную шею, а другие рванулись вперед, окружили беднягу, принялись кусать его за ноги и разрывать брюхо мощными когтями. В считанные минуты шесть рапторов свалили на землю огромное животное. Грант молча смотрел на происходящее. Элли спросила: — Вы именно так себе все представляли? — Да я сам не знаю, как я себе это представлял, — сказал Грант. Он пристально следил за изображением на экране. — Нет, в общем-то не совсем так. Малдун тихо пробормотал: — Знаете, похоже, что все взрослые рапторы покинули свой загон. Грант сперва не обратил на это внимание. Он молча смотрел на мониторы, наблюдая за взаимоотношениями крупных животных. В южной части острова стегозавр отмахивался шипастым хвостом от осторожно кружившего вокруг него маленького тиранозаврика, который безуспешно пытался откусить костяные шипы. В западном секторе дрались взрослые трицератопсы: они нападали друг на друга и сплетались рогами. Одно животное уже лежало на земле раненое и испускало дух. Малдун сказал: — До темноты остался примерно час, доктор Грант. Если хотите, можно попытаться отыскать это гнездо. — Да, — кивнул Грант, — хочу. — Я вот о чем подумал, — продолжал Малдун. — Когда сюда заявятся костариканцы, они, наверное, решат, что остров представляет собой почти военную угрозу. И попробуют уничтожить его как можно скорее. — Верно, черт побери! — поддакнул Дженнаро. — Они разбомбят его с воздуха, — предположил Малдун. — Либо используют напалм, либо нервно-паралитический газ. Но в любом случае прибегнут к бомбежке. Грант воскликнул: — Этого недостаточно! Он вскочил. — Ладно, пора отправляться. — Мне кажется, вы меня не поняли, Алан, — поспешил вставить Дженнаро. — Мое мнение таково: весь остров представляет слишком большую опасность. Его следует уничтожить. Каждое животное на острове нужно уничтожить, и именно мы должны положиться на них, ведь они знают свое дело. Вы понимаете, о чем я говорю? — Прекрасно понимаю, — кивнул Грант. — Но тогда в чем проблема? — пожал плечами Дженнаро. — Это военная операция. Пусть они ей и занимаются. У Гранта болела спина, ведь раптор саданул по ней когтями. — Нет, — поморщился он. — Мы должны сами позаботиться об этом. — Оставьте все специалистам, — настаивал Дженнаро. Грант вспомнил, как он шесть часов назад нашел Дженнаро, который в ужасе забился в кабину грузовика, стоявшего в техническом корпусе. Грант резко вспылил и, схватив адвоката за горло, припер его к стене. — Послушай ты, низкорослый ублюдок! Ты виноват в том, что произошло, и должен сейчас это расхлебывать? — Но я расхлебываю... — закашлялся Дженнаро. — Ничего подобного! Ты с самого начала пытался избежать ответственности. — Черт... — Ты втравил инвесторов в дело, в котором сам толком не разобрался. Ты был совладельцем и при этом даже не сумел осуществить нормальный контроль. Ты не проверил, чем занимается человек, о котором ты доподлинно знал, что он лжец. Ты позволил ему иметь дело с самой опасной в мире технологией! Нет, ты, конечно же, вел себя безответственно. Дженнаро снова закашлялся. — Ну, хорошо... теперь я беру на себя ответственность... — Нет! — рявкнул Грант. — Ты опять пытаешься ее избежать. Но теперь это тебе не удастся. — Он отпустил Дженнаро, который скрючился, ловя ртом воздух, и повернулся к Малдуну. — Какое у нас есть оружие? Малдун ответил: — Несколько электросеток и электрошокеры. — Насколько мощные эти электрошокеры? — поинтересовался Грант. — Похоже, их используют, чтобы глушить акул. При контакте они вызывают шок. Высокий вольтаж, мало ампер... Летального исхода не вызывает, но из строя выводит основательно. — Нет, этого недостаточно, — покачал головой Грант. — В гнезде это не сработает. — В каком гнезде? — кашляя, пробормотал Дженнаро. — В гнезде велоцирапторов, — пояснила Элли. — В гнезде велоцирапторов?? Но Грант, не слушая его, уже спрашивал: — У нас есть радиофицированные ошейники? — Наверняка есть, — сказал Малдун. — Раздобудьте один. А что еще можно использовать для самозащиты? Малдун печально развел руками. — Ну... все, что получится. Малдун ушел. Грант повернулся к Дженнаро. — Ваш остров — дерьмо, мистер Дженнаро. И эксперимент ваш — дерьмо. Теперь это дерьмо нужно разгребать. Но сделать это нельзя, пока мы не поймем всех размеров этого кошмара. А следовательно, мы должны найти гнезда динозавров. Особенно важно обнаружить гнезда велоцирапторов. Они, вероятно, надежно спрятаны. Мы должны обнаружить их, осмотреть и сосчитать яйца. Нам необходимо учесть всех животных, родившихся на острове. Тогда можно будет его взорвать. Но мы обязаны сделать эту небольшую работенку. Элли изучала настенную карту, где была указана территория обитания каждого вида. Тим работал на компьютере. Элли кивнула в сторону карты. — Рапторы сосредоточены в южной части, там, где много вулканических испарений. Может быть. они любят тепло... — А там есть где спрятаться? — Выходит, что есть, — сказала Элли. — Там массивные бетонные дамбы, построенные, чтобы бороться с наводнениями. Просторные подземные помещения. Вода и полумрак. Грант кивнул. — Стало быть, они там. Элли сказала: — Туда есть вход с пляжа. — Она повернулась к компьютерному пульту. — Тим, покажи-ка нам еще раз эти сооружения. Но Тим не слушал ее. — Тим! — снова окликнула его Элли. Мальчик склонился над пультом. — Погодите минуточку, — пробормотал он. — Я тут кое-что нашел. — Нашел? Что? — Не обозначенный на схеме склад. Я не знаю, что там такое. — Должно быть, оружие, — предположил Грант.ВСЕГО ЖИВОТНЫХ
* * *
Все сгрудились возле технического корпуса. Стальная дверь открылась, и солнечный свет озарил бетонные ступеньки, уводившие под землю. — Проклятый Арнольд! — ругался Малдун, ковыляя по ступенькам, — Он наверняка про это знал с самого начала. — Вряд ли, — возразил Грант. — Он ведь даже не пытался сюда пробраться. — Ну, тогда Хэммонд знал. Кто-то же должен знать! — А где сейчас Хэммонд? — Все еще в гостинице. Они добрались до конца лестницы и увидели множество противогазов в пластиковых мешках: они висели на стене. Осветив фонарями помещение, Грант с Малдуном обнаружили несколько тяжелых стеклянных кубов высотой полметра, закрытых металлическими крышками. Внутри Грант различил какие-то темные маленькие шарики. «Как будто гигантские мельницы для черного перца», — подумал он. Малдун снял крышку со стеклянного куба и вынул один шарик. Поднес его к свету и озабоченно наморщил лоб. — Будь я проклят... — Что это такое? — «МОРО-12», — сказал Малдун. — Нервно-паралитический газ. Это гранаты. Куча гранат. — Тогда начнем? — мрачно предложил Грант. — Он меня любит, — улыбаясь, сказала Лекси. Они стояли в гараже центра для гостей и смотрели на маленького раптора, которого Грант поймал в туннеле. Девочка гладила малыша, просунув руку сквозь прутья клетки. Зверек к ней ластился. — Я бы на твоем месте был поосторожней, — заметил Малдун. — Они здорово кусаются. — Да он меня любит! — воскликнула Лекси. — Его зовут Кларенс. — Кларенс? — Да, — кивнула девочка. Малдун дергал в руках кожаный ошейник, к которому была прикреплена маленькая металлическая коробочка. Грант услышал пронзительный писк рации. — Как вы думаете, трудно будет надеть на него ошейник? Лекси по-прежнему ласкала детеныша, засунув руку в клетку. — Спорим, что мне он разрешит?! — воскликнула она. — Не стоит, — возразил Малдун. — Они непредсказуемы. — Да я уверена, что он мне разрешит! — повторила девочка. Малдун дал ей ошейник, и она протянула его раптору, чтобы он понюхал. А затем медленно надела его на шею зверенышу. Когда Лекси застегивала ошейник, раптор вдруг стал ярко-зеленым. А затем расслабился, и его шкура побледнела. — Он как хамелеон, — сказала Лекси. — Другие рапторы не обладали такими свойствами, — нахмурившись, заметил Малдун. — Должно быть, звери, рожденные на свободе, отличаются от них. Кстати, — он повернулся к Гранту, — как же все-таки они размножаются? У нас ведь были сплошные самки! Вы так и не объяснили нам, причем тут ДНК лягушки. — Не лягушки, — поправил Грант, — а амфибии. На лягушках это все хорошо изучено. Особенно, насколько мне помнится, подробно описаны западно-африканские лягушки. — А что это за феномен? — Половое перерождение, — сказал Грант. — А по-простому, — перемена пола. Грант объяснил, что некоторые растения и животные обладают способностью изменять в течение жизни свой пол. Таковы орхидеи, некоторые виды рыб, креветки, и, как выяснилось, лягушки. Было замечено, что лягушки, откладывающие яйца, через несколько месяцев могли полностью переродиться в самцов. Сперва они становились драчливы, как самцы, затем перенимали их брачные призывы, затем в их организме начинали вырабатываться мужские гормоны, у них вырастали мужские половые органы, и в конце концов такие лягушки благополучно спаривались с самками. — Да вы шутите! — не поверил Дженнаро. — А почему это происходит? — Вероятно, этому благоприятствует большое скопление животных одного пола. В подобных обстоятельствах амфибии внезапно могут переменить пол, самки становятся самцами. — И вы считаете, что с динозаврами случилось то же самое? — Да, поскольку никакого более правдоподобного объяснения у нас нет, — сказал Грант. — Я думаю, что все было именно так. Ну, а теперь, я надеюсь, мы отправимся на поиски гнезда? Они сели в «джип», а Лекси выпустила раптора из клетки. Зверек спокойно сидел у нее на руках и казался почти ручным. Девочка погладила его на прощанье по голове и выпустила. Но звереныш не уходил. — Иди же, брысь! — крикнула Лекси. — Иди домой! Раптор повернулся и убежал в кусты.* * *
Грант надел наушники, в руках он держал радиопередатчик. Малдун вел машину. Она ехала по главной дороге, направляясь на юг. Дженнаро повернулся к Гранту и спросил: — А на что похоже это гнездо? — Этого никто не знает, — пожал плечами Грант. — Но мне казалось, вы находили их на раскопках, — Я раскапывал окаменевшие гнезда динозавров, — сказал Грант. — Но за столько миллионов лет все окаменелости деформировались. У нас есть гипотезы, есть кое-какие предположения, но никто не может твердо знать, как выглядят гнезда динозавров. Грант прислушался к писку рации, он обратился к Малдуну и жестом велел ему ехать дальше. Он все больше и больше убеждался в правоте Элли: гнездо, очевидно, располагалось на юге, где были вулканические испарения. Грант покачал головой. — Вы должны понять: мы даже о гнездах живых рептилий — таких, как крокодилы, — далеко не все знаем. Этих животных трудно изучать. Тем не менее, про африканских аллигаторов было известно, что их гнезда охраняют только самки, ожидающие, пока детеныши проклюнутся из яиц. Самец ранней весной постоянно лежал бок о бок с самкой, дул на нее сбоку, пуская в воде пузыри — таким образом он пытался снискать ее расположение, — и наконец она задирала хвост, позволяя ему совокупиться с ней. Но через два месяца, к тому времени, как самка начинала устраивать гнездо, самца уже не было и в помине. Самка сама зорко охраняла конусообразное полутораметровое гнездо, и когда раздавался писк проклюнувшихся детенышей, нередко помогала им разбивать скорлупу, а затем вела их к воде. Иногда она даже переносила их туда в пасти. — Значит, взрослые аллигаторы защищают детенышей? — Да, — подтвердил Грант. — И вдобавок существует своеобразная групповая защита. Маленькие крокодильчики издают жалобный писк, и любой взрослый крокодил, который их услышит — неважно, родитель или нет, — приходит к ним на помощь и яростно кидается в атаку. Не становится в угрожающую позу, а именно кидается в атаку. — Ого!.. — Дженнаро умолк. — Но динозавры же не рептилии, — лаконично заметил Малдун. — Совершенно верно. И их поведение в период гнездовья может больше напоминать поведение птиц. — Стало быть, вы не знаете, — Дженнаро начал раздражаться. — Вы не знаете, как выглядят их гнезда? — Нет, — отрезал Грант. — Не знаю. — Так... — протянул Дженнаро. — Вот вам и эксперты... очковтиратели чертовы... Грант не обратил на него внимания. Он уже чувствовал запах серы. А впереди клубился вулканический пар. «Горячая здесь земля», — подумал Дженнаро, шагая вперед. Она была действительно раскаленной. То тут, то там грязь начинала пузыриться и как бы плевалась. Вонючие серные клубы пара, шипя, окутывали людей, поднимаясь на высоту их плеч. У Дженнаро было такое чувство, будто он попал в ад. Он посмотрел на Гранта, который шел, не снимая наушников и прислушиваясь к сигналам. В ковбойских сапогах, джинсах и гавайской майке Грант выглядел хладнокровным смельчаком. А вся смелость Дженнаро куда-то улетучилась. Он страшно перепугался, попав в это зловонное, кошмарное место, и понимал, что где-то здесь неподалеку прячутся велоцирапторы. У Дженнаро просто в голове не укладывалось, как это Грант может сохранять спокойствие. Или его сотрудница Сэттлер... Женщина спокойно шагала вперед и смотрела по сторонам. — Вас это что, не волнует? — спросил Дженнаро. — Я хочу сказать, вы что-то уж очень спокойны. — Нам нужно это сделать, — промолвил Грант. И больше не добавил ни слова. Они продвигались вперед в клубах пара. Дженнаро потрогал пристегнутые к поясу гранаты и обратился к Элли: — Почему он совершенно не волнуется? — Может, и волнуется, — возразила она. — Но он ведь предвкушал этот миг всю свою жизнь. Дженнаро кивнул и задумался: интересно, как это бывает? А у него было что-нибудь такое, чего бы он ждал всю жизнь? После некоторого размышления Дженнаро решил, что нет, не было... Грант прищурился: солнце светило ему в глаза. Впереди, в туманной дымке, притаилось какое-то животное: оно следило за людьми, затем стремительно умчалось. — Это был раптор? — спросила Элли. — Мне кажется, да. А может, какой-нибудь другой зверь. Но в любом случае не взрослая особь. Элли предположила: — Вероятно, он хотел сбить нас со следа? — Вполне возможно. Элли рассказала Гранту, как рапторы играли с ней у забора, чтобы отвлечь ее внимание от крыши, на которую тем временем забирались их сородичи. Если это было действительно так, то, значит, они превосходят по своим умственным способностям почти все живые организмы на Земле. Обычно считалось, что способностью строить и выполнять планы обладают только три вида живых существ: шимпанзе, гориллы и люди. Но, может быть, динозавры тоже в состоянии это делать... Раптор появился снова, он выскочил на свет, а затем, взвизгнув, отпрыгнул в сторону. Похоже, он действительно пытался сбить их с толку. Дженнаро нахмурился. — Насколько они умны? — спросил он. — Если считать, что они близки к птицам, — сказал Грант, — то их ум приведет вас в восхищение. Последние исследования показали, что серый попугай обладает способностью к абстрактному мышлению ничуть не меньше шимпанзе. А шимпанзе вполне в состоянии освоить элементы человеческого языка. Так вот, исследователи обнаружили, что эмоциональное развитие попугаев соответствует развитию трехлетнего ребенка, однако их ум не подвергается сомнению, попугаи могут мыслить символами. — Но я никогда не слышал, чтобы попугай кого-нибудь убил, — проворчал Дженнаро.* * *
Издалека доносился шум прибоя. Вулканические испарений остались уже позади, теперь перед Грантом и его товарищами расстилалась местность, усеянная большими валунами. Маленький раптор взобрался на камень и вдруг исчез. — Куда он мог подеваться? — удивилась Элли. Грант прислушивался к звукам, раздававшимся в наушниках. Писк прекратился. — Он убежал. Они торопливо пошли вперед и обнаружили среди скал небольшую нору, похожую на кроличью. Диаметром она была примерно в полметра. Пока они ее разглядывали, звереныш появился снова, он щурился на солнце и моргал. А затем ускакал. — Ни за что! — воскликнул Дженнаро. — Я туда ни за что не полезу! Грант не промолвил в ответ ни слова. Они с Элли начали доставать снаряжение. Вскоре Грант присоединил к портативному монитору маленькую видеокамеру. Он привязал к ней веревку, включил камеру и спустил ее вниз, в нору. — Да вы так ничего не увидите! — сказал Дженнаро. — Ничего, пусть будет хоть так. — откликнулся Грант. В верхней части норы было не так уж темно, и они смогли разглядеть гладкие грязные стены. А затем проход резко расширился. В наушниках послышался какой-то визг. Потом более низкий, трубный звук. Потом новые шумы — их явно издавало множество животных. — Да, это похоже на гнездо, — сказала Элли. — Но ведь вы ничего не видите! — воскликнул Дженнаро и утер пот со лба. — Не вижу, — согласился Грант. — Но зато слышу. Он еще немного послушал, а затем вытащил камеру из норы и положил на землю. — Ладно, давайте начинать. Грант полез к норе. Элли достала фонарь и электрошокер. Грант надел противогаз и неловко пополз по-пластунски. — Вы шутите?! Неужели вы действительно собираетесь сюда залезть? — ахнул Дженнаро. Грант кивнул. — Меня это не вдохновляет. И все же я полезу туда первым, за мной — Элли, за ней — вы. — Погодите, погодите минутку! — встревожился Дженнаро. — Почему бы нам сперва не забросать нору гранатами с нервно-паралитическим газом? А уж тогда можно и спуститься. Вам не кажется, что это более разумно? — Элли, вы достали фонарь? Элли протянула Гранту фонарь. — Ну, так что? — продолжал настаивать Дженнаро. — Что вы на это скажете? — Да я бы с удовольствием, — откликнулся Грант и полез в нору. — Но вы когда-нибудь видели, как умирают, отравившись газом? — Нет... — Обычно это вызывает конвульсии. Страшные конвульсии. — Ну, мне очень жаль... это, конечно, неприятно, но... — Послушайте, — перебил его Грант. — Мы должны спуститься сюда и посмотреть, сколько динозавров вылупилось из яиц. Если сперва отравить животных, то они в судорогах упадут на гнезда, и мы не сможем разглядеть, что в них лежало. Поэтому так поступить нельзя. — Но... — Вы создали этих животных, мистер Дженнаро. — Я их не создавал! — Они были созданы благодаря вашим капиталам. И вашим усилиям. Вы помогли создать их. Так что они — ваше творение. И вы не можете их теперь убить просто потому, что у вас пошаливают нервишки. — Да какие, к черту, нервишки? — вскричал Дженнаро. — Я напуган до смерти... — Пошли за мной! — скомандовал Грант. Элли протянула ему электрошокер. Он начал спускаться в нору, ворча. — Тесновато тут. Грант выдохнул воздух, вытянул руки и вдруг, тихо охнув, исчез. На Элли и Дженнаро зловеще смотрела черная, зияющая дыра. — Что с ним случилось? — в тревоге заметался Дженнаро. Элли подошла к норе и, наклонившись, прислушалась. Включив рацию, она негромко позвала: — Алан! Последовало долгое молчание. Наконец до них донесся слабый голос: — Я здесь. — Все в порядке, Алан? Опять долгое молчание. Когда Грант все же заговорил, его голос звучал как-то странно; в нем был чуть ли не благоговейный ужас. — Все отлично, — ответил он.Почти парадигма
Оставшийся в гостинице Джон Хэммонд мерил шагами комнату Малкольма. Хэммонд нервничал, ему было не по себе. Последний приступ красноречия отнял у Малкольма все силы, и он впал в кому. Хэммонду стало казаться, что он вот-вот умрет. Конечно, они вызвали вертолет, но Бог знает, когда этот вертолет появится на острове. При мысли о том, что Малкольм может умереть, Хэммонд преисполнился тревоги и ужаса. И вот парадокс! Хэммонд переживал возможную гибель Малкольма так остро именно потому, что он терпеть не мог математика. Он расстраивался из-за него больше, чем расстраивался бы из-за лучшего друга. Хэммонд чувствовал, что смерть Малкольма станет для него как бы последней отповедью, а этого Хэммонд перенести не мог. В комнате пахло ужасно. Просто ужасно! Это был запах разлагающейся человеческой плоти. — Все... пара... — пробормотал, поворачиваясь на подушке, Малкольм. — Он что, приходит в себя? — встрепенулся Хэммонд. Хардинг покачал головой. — А что он сказал? Какая пара? — Я не понял, — пожал плечами Хардинг. Хэммонд опять зашагал по комнате. Он пошире растворил окно, чтобы проветрить комнату. Наконец он не вытерпел и сказал: — Как, по-вашему, на улице сейчас не опасно? — Думаю, нет, — откликнулся Хардинг. — Я думаю, сейчас здесь все в порядке. — Ну, тогда я пойду прогуляюсь. — Хорошо, — кивнул Хардинг. Он вводил Малкольму внутривенно антибиотики. — Я скоро вернусь. — Ладно-ладно. Хэммонд вышел на яркий солнечный свет, недоумевая, с какой стати он начал оправдываться перед Хардингом?! Ведь Хардинг всего-навсего его служащий! Перед ним совершенно не нужно оправдываться. Хэммонд вышел из ворот и оглядел Парк. Наступал вечер, туман слегка рассеялся, и время от времени на небе показывалось заходящее солнце. Вот и сейчас оно вынырнуло из-за туч, и Хэммонд воспринял это как доброе предзнаменование. Что бы там ни говорили, он был уверен, что у Парка есть будущее. И даже если этот неуравновешенный болван Дженнаро решил сравнять Парк с землей — ну и пусть! Хэммонд знал, что в двух разных сейфах в конторе «Ин-Джин» в Пало-Альто хранится несколько дюжин замороженных эмбрионов. Их запросто можно вырастить снова на другом острове, в любом другом уголке земного шара. Мало ли что здесь были проблемы?! В следующий раз он их решит! Так и достигается прогресс — путем решения проблем... Размышляя об этом, Хэммонд пришел к выводу, что Ву не очень-то подходил для данной работы. Он слишком легкомысленно, небрежно относился к их великому начинанию. И потом он был одержим идеей усовершенствования динозавров. Вместо того, чтобы их сразу сделать как надо, он стремился их усовершенствовать. У Хэммонда зародилось смутное подозрение, что именно это и повлекло за собой крах. Ву во всем виноват! Хэммонду также пришлось признать, что и Джон Арнольд не соответствовал занимаемой должности главного инженера. У Арнольда был внушительный послужной список, однако он вымотался и стал докучливым паникером. Он был человеком неорганизованным и все время что-то забывал. Что-то очень важное... — Да, действительно ни Ву, ни Арнольд не обладали важнейшим свойством, необходимым для столь грандиозной работы, — решил Хэммонд. Им не хватало полета фантазии. Они не могли увидеть в своих мечтах потрясающий парк, где дети будут припадать к ограде, восхищенно глазея на необыкновенных существ, словно сошедших со страниц их сборников сказок. Да, Ву и Арнольд не умели фантазировать по-настоящему. Не умели видеть будущее. И мобилизовать все ресурсы, чтобы превратить волшебное видение в реальность. Они не были созданы для этого. И, кстати сказать, Эд Реджис тоже был выбран неудачно. Хардинг еще куда ни шло... А Малдун — пьяница... Хзммонд потряс головой. В следующий раз он будет поосмотрительней. Погрузившись в мысли, он шел по узкой тропинке по направлению к своему бунгало, удаляясь на север от центра для гостей. Рабочий, встретившийся ему по пути, слегка кивнул в знак приветствия. Хэммонд ему не ответил. Он считал, что местные рабочие фамильярны до наглости. По правде говоря, этот остров, принадлежавший Коста-Рике, тоже выбран неудачно. В следующий раз надо будет избежать столь вопиющих ошибок. Рев динозавра раздался ужасающе близко, Хэммонд так быстро обернулся, что упал на тропинку. А когда посмотрел назад, ему показалось, что в листве за тропинкой, обозначенной флажками, мелькнула тень молодого Т-рекса. И эта тень приближалась к нему! С какой стати Т-рекс очутился здесь? Почему он проник сюда, по эту сторону ограды? Хэммонда охватила ярость. Но увидев, что рабочий удирает, спасая свою жизнь, он тоже поднялся на ноги и кинулся, не разбирая дороги, в лес, начинавшийся за тропинкой. Хэммонд сразу окунулся в темноту, споткнулся, упал лицом на мокрые листья и влажную землю, с трудом поднялся на ноги, побежал дальше, снова упал и снова ринулся вперед... Теперь он мчался по крутому склону холма и, поскользнувшись, не сумел удержать равновесия. Беспомощно взмахнув руками, Хэммонд грохнулся на мягкую землю и кубарем покатился вниз. Достигнув таким образом подножия, он ткнулся лицом в мелкую прохладную лужицу, вода бурлила и затекала ему в нос. Хэммонд угодил в небольшой ручеек. Он был в панике. Что за идиотизм?! Надо было бежать к себе в бунгало! Хэммонд ругал себя на чем свет стоит. Пытаясь подняться, он ощутил резкую боль в правой лодыжке, такую сильную, что у него на глазах выступили слезы. Хэммонд осторожно ощупал лодыжку и понял, что у него, вероятно, перелом. Стиснув зубы, старик ступил на больную ногу, перенеся на нее весь свой вес. Да, так и есть... Это почти наверняка перелом. На контрольном посту Лекси сказала Тиму: — Жаль, что они не взяли нас с собой посмотреть на гнездо. — Это слишком опасно, Лекси, — возразил Тим. — Мы должны сидеть здесь. Кстати, как тебе вот это? Он нажал еще на одну кнопку, и из громкоговорителей, развешанных по Парку, вырвался записанный на магнитофон рев тиранозавра. — Отлично! — одобрила Лекси. — Это лучше, чем в прошлый раз. — Ты тоже можешь попробовать, — предложил Тим. — Если нажать вот сюда, то будет повтор. — А ну-ка, дай я попытаюсь. — Лекси нажала на кнопку. Тиранозавр снова взревел. — А можно сделать так, чтобы он поревел подольше? — спросила девочка. — Конечно! — воскликнул Тим. — Нужно только повернуть вот эту штуковину...* * *
Лежа у подножия холма, Хэммонд слушал, как тиранозавр оглашает ревом джунгли. О Господи!.. Он содрогнулся, услышав эти звуки. Кошмарный вопль, вопль из какого-то иного мира... Хэммонд ждал, что случится дальше. Что сделает тиранозавр? Добрался он уже до рабочего или нет? Хэммонд ждал, но слышал только стрекот цикад. Наконец до него дошло, что он лежит, затаив дыхание, и старик сделал глубокий вдох. С поврежденной ногой нечего было и думать о том, чтобы взобраться на холм. Придется ждать внизу, в ущелье. После того, как тиранозавр уйдет, можно начать кричать, взывая о помощи. Ну, а здесь ему пока никакая опасность не грозит. И тут он услышал голос, доносившийся из репродуктора: — Ну дай, Тимми, я тоже хочу попробовать! Дай! Я тоже хочу пореветь. Дети! Тиранозавр снова взревел, но теперь в его реве явно слышались какие-то музыкальные выкрутасы, а потом еще звучало как бы эхо. — Здорово! — воскликнула малышка. — Давай еще раз! Эти проклятые молокососы! Ему не нужно было привозить их сюда. С самого начала от них были одни неприятности. Они тут никому не были нужны. Хэммонд взял их только потому, что надеялся таким образом удержать Дженнаро, не дать ему уничтожить Парк, но Дженнаро вознамерился добиться своего не мытьем, так катаньем. А дети явно пробрались на контрольный пост и начали баловаться... ну кто, кто им позволил?! Сердце Хэммонда учащенно забилось, ему вдруг стало не хватать воздуха. Усилием воли он заставил себя расслабиться. Ничего страшного... Ну и пусть он не может взобраться на холм! Он же в какой-то сотне метров от своего бунгало и от гостиницы! Хэммонд сел на влажную землю, прислушиваясь к звукам, доносившимся из окружавших его джунглей. А затем, через некоторое время, принялся звать на помощь. Малкольм был способен говорить только шепотом. — Все... выглядит иначе... с другой стороны... Хардинг наклонился к нему поближе. — С другой стороны? Он решил, что Малкольм говорит о смерти. — Да, когда... происходит смена, — тихо произнес Малкольм. — Смена? Малкольм не ответил. Его пересохшие губы беззвучно шевелились. — Парадигма, — наконец выдохнул он. — Смена парадигмы? — переспросил Хардинг. Он знал это выражение. Два последних десятилетия так модно было называть революционный переворот в науке. «Парадигма» вообще-то обозначает модель, но ученые использовали этот термин в более широком смысле, имея в виду мировоззрение. Широкий взгляд на мир. И когда наука существенно меняла общепринятое мировоззрение, говорилось, что это «смена парадигмы». Подобные события случались относительно редко, примерно раз в сто лет. Эволюционная теория Дарвина произвела такой переворот. И квантовая механика тоже, но немножко поменьше. — Нет... — прошептал Малкольм... — Нет... парадигмы... за... — За парадигмой? — не понял Хардинг. — Меня... уже... не волнует... что... Хардинг вздохнул. Несмотря на все его усилия, у Малкольма быстро начинался предсмертный бред. Температура у него повышалась, а у Хардинга почти закончились антибиотики. — Что вас уже не волнует? — Ничто, — сказал Малкольм. — Ведь... все... выглядит иначе с другой стороны. И он улыбнулся.Спуск
— Вы сумасшедшая, — заявил Дженнаро, глядя, как Элли Сэттлер вытягивает руки и начинает задом наперед протискиваться через узкий лаз. — Только сумасшедшая способна на такое. — Возможно, — ответила она, улыбнувшись. Элли поползла, отталкиваясь руками от стенок лаза. И неожиданно исчезла. Перед Дженнаро зияло черное отверстие. Его прошиб пот. Он обернулся к Малдуну, стоявшему у «джипа». — Я туда не полезу. — Нет, полезете. — Я не могу! Не могу! — Они ждут вас, — настаивал Малдун. — Вы должны. — Одному Богу известно, что там внизу, — захныкал Дженнаро. — Говорю вам: я не могу! — Вы должны. Дженнаро оглянулся, посмотрел на дыру и опять повернулся к Малдуну. — Не могу. И вы меня не заставите. — Посмотрим, — ответил Малдун, поигрывая стальным прутом и рукояткой. — Вы когда-нибудь пробовали электрошокер? — Нет. — Не очень-то сильное средство, — объяснил Малдун. — Смертельных исходов почти не бывает. Просто с ног валит — и все. Ну, можно еще обгадиться. Но вообще-то он действует ненадолго. По крайней мере, так у динозавров. Люди, правда, немного помельче... Дженнаро уставился на шокер. — Вы не посмеете! — Я думаю, вам лучше спуститься и пересчитать этих животных, — сказал Малдун. — И советую поторопиться. Дженнаро вновь взглянул на дыру — черную, разверстую пасть земли. Потом посмотрел на Малдуна, тот стоял большой и бесстрастный. Дженнаро потел, у него кружилась голова. Он направился к яме. Издали она казалась маленькой, но по мере приближения разрасталась. — Молодец, — сказал Малдун. Дженнаро задом наперед полез в дыру. Но потом ему стало страшно при мысли о том, что придется задом наперед пятиться в неизвестность, и в последнюю секунду он повернулся и пополз головой вперед, отталкиваясь ногами и вытянув руки. Так он хотя бы видел, куда ползет. Дженнаро не забыл надеть противогаз. Неожиданно его повлекло вниз, он заскользил в черноту. Земляные стены расступились и исчезли во мраке. Затем, они опять сблизились, просто ужасающе. Дженнаро захлестнула боль — так на него давили эти стены... Боль становилась все сильнее, в легких уже почти не оставалось воздуха. А потом Дженнаро смутно понял, что туннель пошел слегка вверх. Он повернулся, задыхаясь, перед глазами плясали круги, боль была адской... Неожиданно туннель пошел вниз еще круче, но при этом расширился, и Дженнаро ощутил шероховатую бетонную поверхность, дуновение холодного воздуха... Тело вдруг освободилось от сжимавших его тисков. Переворачиваясь и подпрыгивая, он покатился по бетону. А затем упал. Голоса в темноте. Прикосновения пальцев. Они тянутся из мрака, откуда доносятся эти приглушенные голоса... Воздух был холодным, словно в пещере. — ... в порядке? — Да, вроде бы он в порядке. — Дышит... — Отлично. Женская рука погладила его по щеке. Это была Элли. Она прошептала: — Вы меня слышите? — Почему вы шепчетесь? — спросил Дженнаро. — Так надо. — И она показала пальцем. Дженнаро повернулся и медленно встал на ноги. Он ждал, пока его зрение адаптируется к темноте. Но еще до этого увидел блеск глаз. Блеск зеленых глаз... Их было несколько дюжин. Они смотрели на него со всех сторон. Под ногами Дженнаро было бетонное возвышение, что-то вроде мола, высотой примерно два метра. Большие ящики с электрощитами образовывали подобие ограждения, скрывающего людей от взоров двух взрослых велоцирапторов, которые стояли прямо перед ними на расстоянии полутора метров, не больше. Ящеры были темно-зелеными, с коричневатыми тигриными полосками. Они стояли на задних лапах, выпрямившись в полный рост и поддерживая равновесие напряженно вытянутыми хвостами. Рапторы беззвучно озирались, у них были большие темные глаза. У ног взрослых, щебеча, резвились малыши. За ними в темноте играли и кувыркались, коротко порыкивая, подростки. Дженнаро даже дышать боялся. Два раптора! Съежившись на бетонном возвышении, он находился всего на полметра выше голов хищников. Рапторы были раздражены, они нервно дергали головами. Время от времени нетерпеливо рычали. Наконец они отошли назад и вернулись к основной группе. Когда его глаза адаптировались к темноте, Дженнаро увидел, что находится в огромной пещере, но не естественной, а рукотворной — повсюду виднелись отпечатки опалубки и выступающий металлический каркас. По этой огромной, гулкой пещере бродило множество велоцирапторов. Дженнаро насчитал, по крайней мере, тридцать. А может, их было и больше. — Это колония, — прошептал Грант. — Четыре или шесть взрослых особей, остальные подростки и младенцы. Минимум два выводка. Один прошлогодний, другой этого года. Малышам месяца четыре на вид. Вылупились, наверно, в апреле. Один из малышей из любопытства взобрался на возвышение и, попискивая, направился к людям. Его отделяло от них всего три метра. — О Боже! — простонал Дженнаро. Но тут же кто-то из взрослых рапторов вышел вперед и, подняв голову, ласково подтолкнул малыша, заставляя его вернуться в стаю. Малыш пискливо запротестовал, потом подпрыгнул и вскочил взрослому на морду. Взрослый раптор пошел очень медленно, позволяя малышу забраться ему на голову, переползти оттуда на затылок и на спину... Добравшись до этого надежного места, малыш обернулся и громко зачирикал, обращаясь к непрошеным гостям. Взрослые, похоже, все еще не замечали людей. Дженнаро прошептал: — Не понимаю, почему они на нас не нападают? Грант покачал головой: — Они не могут нас увидеть. К тому же сейчас у них нет отложенных яиц... Поэтому они ведут себя поспокойней. — Поспокойней! — переспросил Дженнаро. — А сколько мы еще здесь проторчим? — Столько, сколько понадобится, чтобы их пересчитать, — ответил Грант. Насколько понял Грант, здесь было три гнезда, что соответствовало трем парам взрослых ящеров. Гнездо располагалось примерно в центре территории каждой семьи, но малыши не соблюдали границ и забегали на любую территорию. Взрослые снисходительно относились к самым младшим, а с подростками обращались более сурово, временами шлепая их, когда игра становилась слишком грубой. В это время маленький раптор подошел к Элли и стал тереться головой о ее ногу. Она посмотрела вниз и увидела кожаный воротник с прикрепленной к нему черной коробочкой. В одном месте ошейник подмок и натирал нежную кожу динозаврика. Малыш заскулил. В огромной пещере под ними один из взрослых рапторов с интересом повернул голову на звук. — Может, снять ошейник, как вы думаете? — спросила Элли. — Только побыстрее! — Хорошо, — кивнула она, присев на корточки над малышом. Тот вновь заскулил. Взрослые рапторы фыркнули и задергали головами. Элли погладила малыша, пытаясь его успокоить, чтобы он перестал скулить. Она протянула руку к ошейнику и расстегнула захрустевшую застежку-липучку. Взрослые ящеры вздрогнули. Один из них направился к Элли. — О, черт! — еле слышно прошептал Дженнаро. — Не двигайтесь, — велел Грант. — Стойте тихо. Раптор прошел мимо них, клацая длинными изогнутыми когтями по бетону. Он остановился прямо напротив Элли, которая сидела на корточках возле малыша. Она была скрыта стальным ящиком. Малыш оказался на виду, но рука Элли по-прежнему касалась ошейника. Взрослый раптор вытянул шею и принюхался. Голова его была совсем рядом с рукой Элли, но саму женщину он не видел, так как их разделял стальной ящик. Язык рептилии настороженно высунулся из пасти. Грант достал газовую гранату, прикрепленную к поясу, и держал большой палец на чеке. Дженнаро сделал предостерегающий жест, покачал головой и кивнул на Элли. Она была без противогаза. Грант убрал гранату и достал электрошокер. Большой раптор все еще стоял рядом с Элли. Она выпустила из рук ошейник. Металлическая застежка звякнула о бетон. Голова взрослого ящера слегка дернулась и с любопытством склонилась набок. Он подался вперед, желая посмотреть, что там такое, но тут малыш радостно чирикнул и пустился наутек. Взрослый раптор какое-то время еще оставался рядом с Элли. Наконец и он повернулся и отправился к центру своей территории. Дженнаро протяжно вздохнул: — Бог мой! Надеюсь, мы можем уходить? — Нет, — ответил Грант. — У нас еще осталась кое-какая работенка. Надев очки ночного видения, дающие ярко-зеленые фосфоресцирующие изображения, Грант с бетонного уступа разглядывал пещеру. Он осмотрел первое гнездо. Оно было слеплено из ила и травы в форме широкой и неглубокой корзины. Он насчитал в нем остатки четырнадцати яиц. Конечно, с такого расстояния он не мог пересчитать куски скорлупы, тем более что за долгое время скорлупа разбилась и рассеялась по полу, но он пересчитал отпечатки яиц, оставшиеся на иле. Очевидно, рапторы делали свои гнезда незадолго до того, как наступало время откладывать яйца, и те оставляли прочные отпечатки на строительном материале гнезда. Грант также обнаружил доказательство того, что минимум одно яйцо разбилось. Значит, должно быть тринадцать детенышей. Второе гнездо было наполовину разломано. По оценке Гранта, в нем лежало девять яиц. В третьем гнезде было отложено пятнадцать яиц, но, по-видимому, три были разбиты. — Ну, и сколько всего? — спросил Дженнаро. — Родилось тридцать четыре, — ответил Грант. — А скольких вы видите? Грант покачал головой. Животные бегали по пещере со всеми ее ответвлениями, то появляясь, то исчезая. — Я наблюдала за ними, — сказала Элли, освещая фонариком страницы блокнота. — Для уверенности надо бы сделать фотографии, но раскраска морды у всех малышей разная. По моим подсчетам их тридцать три. — А подростков? — Двадцать два.Алан, вы не заметили в их поведении ничего странного? — В каком смысле? — тихо спросил Грант. — Они очень странно располагаются в пространстве. Они размещаются по пещере упорядоченно, словно это какое-то особое построение. Грант задумался и сказал: — Здесь темно... — Нет, смотрите! Посмотрите сами. Понаблюдайте за малышами. Во время игры они носятся повсюду. Но в паузах собираются вместе. Заметьте, как они стоят. Все мордой к этой или к противоположной стенке. Словно их выстроили в шеренгу. — Не знаю, Элли... Ты думаешь, что у колонии существует метаструктура? Как у пчел? — Не совсем так. Здесь связи менее жесткие, это скорее тенденция. — И проявляется она в поведении малышей? — Нет. В этом все принимают участие, в том числе и взрослые. Понаблюдайте сами. Видите, как они выстраиваются? Грант нахмурился. Похоже, Элли была права. Ящеры могли заниматься чем угодно, но в паузах, когда они за чем-то наблюдали или просто отдыхали, они, похоже, располагались упорядочение, словно по невидимым линиям, нарисованным на полу. — Ума не приложу, — пробормотал Грант. — Может, они держатся по ветру? — Но я не чувствую никакого сквозняка, Алан! — Что же они такое делают?.. Может, пространственное размещение отражает социальную организацию? — Этого не может быть. Ведь они все себя так ведут. Дженнаро нажал на кнопочку на своих часах. — Я знал, что эта штуковина мне когда-нибудь пригодится. Циферблат откинулся, и под ним показался компас. — Вы этим пользуетесь в суде? — усмехнулся Грант. — Нет, — покачал головой Дженнаро. — Это мне жена подарила на день рождения. — Он посмотрел на компас. — Так, четкого направления у ящеров нет. Они выстраиваются приблизительно по линии северо-восток — юго-запад, с небольшими отклонениями. Элли предположила: — А может, до них доносится какой-нибудь шум, и они поворачиваются, чтобы лучше слышать? Грант наморщил лоб. — Или это ритуальное поведение? — продолжала она. — Видо-специфическое поведение, позволяющее им опознавать друг друга?.. Хотя, вполне вероятно, такое поведение ничего особенного и не означает... Слушайте, а может, они свихнулись? Могут динозавры свихнуться? Или это у них способ общения, когда они так выстраиваются в ряд? Грант тоже об этом подумал. Пчелы общаются при помощи своеобразных танцев, то есть меняя положение тела в пространстве. Может, и динозавры делают то же самое? Дженнаро взглянул на ящеров и спросил: — А почему они не выходят наружу? — Они ночные животные. — Да, но, кажется, они прячутся. Грант пожал плечами. В тот же момент маленькие динозаврики возбужденно запрыгали и заверещали. Взрослые ящеры какое-то время с любопытством смотрели на малышей, а затем, крича и ухая так, что это разносилось по всей пещере, динозавры повернулись и побежали по бетонному туннелю вперед, в темноту.Хэммонд
Джон Хэммонд с трудом сел на влажную землю у склона холма и попытался отдышаться. «Боже правый, ну и жарища!» — подумал он. Было жарко и влажно. Ему казалось, что он дышит сквозь мокрую губку. Хэммонд посмотрел на русло ручейка, которое осталось внизу, до него было уже метров двенадцать. Ему казалось, что он много часов назад отошел от струящейся воды и начал карабкаться по холму. Его лодыжка распухла и побагровела. Он совсем не мог ступать на эту ногу. Пришлось прыгать по склону на одной ноге, которая теперь ужасно болела от напряжения. И еще хотелось пить. Перед тем, как отойти от ручья, Хэммонд напился, хотя понимал, что это неразумно. Теперь он чувствовал дурноту, временами все вокруг начинало кружиться. Он с трудом удерживал равновесие. Однако Хэммонд знал, что ему непременно нужно взобраться на холм и попасть на тропинку. За последний час он несколько раз слышал на тропинке чьи-то шаги и принимался кричать, зовя на помощь. Но, очевидно, голос его звучал слабо, и на выручку к нему никто, не явился. Так что, увидев, что время идет, Хэммонд осознал, что ему самому придется карабкаться на холм, несмотря на больную ногу. И теперь он пытался осуществить свой замысел. Треклятые дети! Хэммонд потряс головой, как бы пытаясь ее прочистить. Он взбирался уже час с лишним, но преодолел только треть расстояния до вершины холма. А ведь он уже устал, дышал тяжело, словно старый пес. Ногу дергало. Хэммонд чувствовал головокружение... Разумеется, он прекрасно понимал, что не подвергается никакой опасности — слава Богу, он был совсем недалеко от своего бунгало — но приходилось признать, что он безумно утомился. Сидя на склоне холма, он вдруг ощутил, что не может больше пошевелиться. Хотя почему его так удивляет, что он устал? Ему ведь семьдесят семь лет. В этом возрасте обычно не лазают по горам. Даже если пребывают — как он — в отличной форме. Вообще-то Хэммонд собирался прожить до ста. А для этого надо лишь заботиться о себе, о своем здоровье и заниматься делами. Ей-Богу, у него полно оснований для того, чтобы жить долго-долго! Ему предстоит построить новые парки. Создать новые чудеса... Хэммонд услышал писк, а затем щебетание. Наверное, какие-то маленькие пташки скачут в кустиках. До него все это время доносились голоса мелких зверьков. В Парке было полно самых разнообразных животных: крыс, опоссумов, змей... Писк стал громче, вниз покатились комочки земли. Кто-то приближался к Хэммонду. Он увидел темно-зеленого зверька, который скакал к нему по склону холма... потом еще одного... и еще... — Компи! — леденея, подумал Хэммонд. Стервятники. Вид у компи был совсем неопасный. Они были не больше курицы и нервно подергивали головой — точь-в-точь, как куры... Но Хэммонд знал, что это ядовитые животные. Их слюна содержала медленно действующий яд, которым они обычно убивали покалеченных зверей. — Покалеченных зверей! — помрачнев, произнес про себя Хэммонд. Первый прокомпсогнатус уселся на склоне холма и уставился на старика. Он сидел в полутора метрах от него и наблюдал за ним. Вскоре к нему присоединились остальные. Они стояли рядком и следили за ним. Потом начали подпрыгивать, щебетать и размахивать маленькими когтистыми лапками. — Брысь! Пошли вон? — воскликнул Хэммонд и швырнул в них камнем. Компи отскочили назад, но лишь на полметра. Они не испугались. Похоже, знали, что он не в состоянии причинить им вреда. Хэммонд, рассердившись, отломил ветку и замахнулся на них. Компи отпрыгнули, схватились за листья и счастливо запищали. Вероятно, решили, что он с ними играет. Хэммонд опять вспомнил про их яд. В памяти всплыло, как одного из служителей, ухаживавших за животными, укусил прокомпсогнатус, сидевший в клетке. Служитель рассказывал, что яд действует, как наркотик: чувствуешь покой, хочется спать. Никакой боли не ощущаешь. Просто хочется спать... — К черту! — тряхнул головой Хэммонд. Он подобрал еще один камень, тщательно прицелился и попал зверьку прямо в грудь. Тот испуганно взвизгнул, упал на спину и перекувыркнулся через хвост. Его собратья немедленно попятились. Так-то лучше! Хэммонд повернулся и снова начал карабкаться вверх. Он держал в обеих руках по ветке и скакал на левой ноге, страдая от боли в бедре. Он уже взобрался на три метра, как вдруг компи запрыгнула ему на спину. Хэммонд дико замахал руками, стряхнул зверька, но потерял равновесие и покатился вниз по склону. Когда же остановился, другой компи подскочил к нему и откусил от его руки крошечный кусочек. Хэммонд в ужасе увидел, что по пальцам потекла кровь. Он опять повернулся и полез вверх. Еще один компи вспрыгнул ему на плечо и укусил сзади за шею. Вскрикнув от пронзительной боли, Хэммонд отшвырнул животное. Затем встал к ним лицом, тяжело дыша, а они окружили его и подпрыгивали, склонив головки набок и наблюдая за ним. От укушенного места на шее распространялось по плечам и спине приятное тепло. Хэммонд лег навзничь на склон холма и, как-то странно расслабившись, почувствовал, словно душа отделяется от его тела. Но при этом он знал, что все всегда было в порядке. Он ни в чем не ошибся. Это Малкольм неправильно провел анализ... Хэммонд лежал тихо-тихо, как дитя в своей колыбельке, и чувствовал неизъяснимый, восхитительный покой. Когда к нему в очередной раз приблизился прокомпсогнатус и укусил его за лодыжку, он лишь для порядка попытался его отогнать. Зверьки подбирались к нему поближе. Вскоре они уже щебетали вокруг него, словно взволнованные пташки. Он поднял руку, видя, что какой-то компи запрыгивает ему на грудь; он оказался удивительно легким и изящным. Хэммонд почувствовал лишь слабую, очень слабую боль, когда зверек наклонился и принялся жевать его шею...На берегу
Отправившись вслед за динозаврами по извилистым и то поднимавшимся вверх, то опускавшимся вниз бетонным туннелям, Грант внезапно увидел выход из пещеры и очутился на пляже. Перед ним расстилался Тихий океан. А вокруг на песке резвились и брыкались молодые велоцирапторы. Но затем животные одно за другим вернулись в тень пальмовых деревьев, росших по краю мангровых зарослей, и, опять построившись в ряд, уставились на океан. Они пристально глядели на юг. — Не понимаю, — пробормотал Дженнаро. — Я тоже, — сказал Грант. — Мне ясно только то, что они явно не любят солнца. На пляже было не очень солнечно, ветер нагнал легкий туман, океан был затянут дымкой. Но почему они так резко покинули свое гнездо? Что привело на берег всю колонию велоцирапторов? Дженнаро снова посмотрел на компас под циферблатом своих часов и определил, куда смотрят животные. — Северо-восток — юго-запад. Как и тогда. Сзади, из леса, раздавалось жужжание электрического ограждения. — Ну, хотя бы мы знаем, что они выбрались на внешнюю сторону, — заметила Элли. Послышался шум морского дизеля, и в тумане появился корабль, он шел с юга. Большое грузовое судно медленно двигалось на север. — Так вот почему они вышли из пещеры?! — воскликнул Дженнаро. Грант кивнул. — Наверно, они заслышали его приближение. Когда судно проходило мимо, животные следили за ним молча, лишь изредка раздавался случайный писк или чириканье. Грант был потрясен слаженностью их действий, тем, как они четко движутся и действуют в группе, Но может, в этом нет никакой особой таинственности? Он мысленно воссоздал последовательность событий, разыгравшихся в пещере. Сначала заволновались малыши. Взрослые обратили на это внимание. Наконец, все животные кинулись на берег. Это означало, что более молодые животные, обладавшие более острым слухом, раньше услышали шум приближающегося корабля. А затем взрослые повели всех на берег. Грант посмотрел на них и вдруг заметил, что взрослые рапторы сейчас явно охраняют детенышей. Они четко разместились в пространстве, причем не свободно и произвольно, как было в пещере. Нет, теперь у каждого было определенное место, они выстроились чуть ли не по ранжиру. Взрослые стояли на расстоянии примерно трех метров друг от друга. Каждого окружала группа детенышей. Подростки располагались между взрослыми, чуть впереди них. Грант заметил и другое: не все взрослые были равны между собой. Среди них выделялась самка с полоской на голове, она стояла в самом центре выстроившейся колонии. В пещере ее гнездо тоже было центральным. Грант догадался, что, очевидно, у рапторов, как и у некоторых видов обезьян, царит матриархат, и самка с полоской правит всей колонией. Самцы же расположились по периметру группы и приготовились к обороне. Однако в отличие от обезьян, организация которых отличается достаточной гибкостью, динозавры были организованы очень жестко, почти по-военному. И опять-таки они стояли на пляже, ориентируясь на северо-восток — юго-запад. Грант не мог этого понять. Но, с другой стороны, его не удивляло. Палеонтологи так долго раскапывали кости вымерших животных, что напрочь позабыли, как мало информации можно получить, изучая скелет. Кости могут рассказать кое-что о внешнем виде животного, о его высоте и весе. По ним можно понять, как прикреплялись мышцы и на основании этого сделать некоторые выводы об образе жизни животного — разумеется, в общих чертах. Еще они давали возможность судить о некоторых болезнях, поражавших кости. Но вообще-то по скелету толком ничего нельзя было сказать о поведении живого существа. Но поскольку палеонтологи располагали только костями вымерших животных, они только с ними и работали, подобно другим ученым. Грант весьма поднаторел в этой работе. И подчас начинал забывать недоказуемую гипотезу, что динозавры, вполне вероятно, были совершенно иными животными, что их поведение и социальная организация могут быть совершенно непонятны их наследникам — млекопитающим. Поскольку динозавры в основе своей родственны классу птиц... — О Господи! — выдохнул Грант. Он глядел на рапторов, выстроившихся в строго фиксированной последовательности на берегу и молча глядевших на корабль. И вдруг до него дошло, что перед ним... — Эти животные, — заметил, покачивая головой, Дженнаро, — наверняка отчаянно стремятся удрать отсюда. — Нет, — сказал Грант. — Они вовсе не хотят удрать. — Не хотят? — Нет, — еще раз сказал Грант. — Они собираются мигрировать.В преддверии темноты
— Мигрировать?! — воскликнула Элли. — Фантастика! — Да уж, — усмехнулся Грант. Элли спросила: — А куда, по-вашему, они хотят мигрировать? — Не знаю, — пожал плечами Грант, и тут из тумана вырвались большие вертолеты; грохоча, кружили над местностью, подвески под брюхом были набиты оружием. Рапторы в ужасе кинулись врассыпную, один из вертолетов повернул назад, полетал над берегом, а затем приземлился на пляже. Дверь распахнулась, и оттуда высыпались солдаты в форме цвета хаки, которые побежали к Гранту и его спутникам. Грант услышал, как они что-то тараторят по-испански, и увидел, что Малдун с детьми уже сидит в вертолете. Один из солдат произнес по-английски: — Пожалуйста, следуйте за нами. Пожалуйста, нет времени, чтобы здесь оставаться. Грант оглянулся на берег, где стояли рапторы, но они уже исчезли. Словно испарились. Казалось, их вообще никогда не было... Солдаты повели Гранта за собой, и он, послушно пройдя под громыхающим винтом, залез в большую дверь. Малдун наклонился к Гранту и прокричал ему прямо в ухо: — Они хотят, чтобы мы немедленно улетели! Они прямо сейчас приступают к операции! Солдаты усадили Гранта, Элли и Дженнаро в кресла и помогли им пристегнуть ремни. Тим и Лекси помахали Гранту рукой, и он вдруг увидел, до чего же они еще маленькие и уставшие. Лекси зевала, привалившись к плечу брата. К Гранту подошел офицер и крикнул: — Сеньор, вы главный? — Нет, — ответил Грант, — я тут не главный. — А кто главный? — Не знаю. Офицер подошел к Дженнаро и задал ему тот же вопрос: — Вы главный? — Нет, — покачал головой Дженнаро. Офицер поглядел на Элли, но ничего у нее не спросил. Когда вертолет начал подниматься в воздух, дверь еще оставалась открытой, и Грант высунулся, чтобы в последний раз поглядеть на рапторов, но вертолет уже взмыл над верхушками пальм и летел над островом, держа курс на север. Грант наклонился к Малдуну и громко спросил: — А где остальные? Малдун прокричал в ответ: — Хардинга и рабочих уже увезли. С Хэммондом случилось несчастье. Его нашли на холме возле бунгало. Наверное, он упал. — Но теперь все в порядке? — спросил Грант. — Нет. До него добрались компи. — А что с Малкольмом? Малдун сокрушенно покачал головой. Грант так устал, что уже почти ничего не чувствовал. Он отвернулся и выглянул из двери вертолета. Темнело, но в меркнущих лучах солнца он все же мельком увидел молодого тиранозавра с окровавленной пастью, терзавшего гадрозавра на берегу лагуны: Т-рекс поднял голову и заревел, глядя на пролетавший вертолет. Сзади раздались взрывы, затем впереди показался еще один вертолет, он кружил в тумане над центром для гостей... через мгновение здание превратилось в ярко-оранжевый огненный шар, и Лекси разразилась рыданиями, а Элли обняла ее и начала уговаривать не смотреть в ту сторону. Грант всматривался в то, что творится на земле, и в последний раз увидел гипсилофодонтов: они грациозно скакали, точно газели, а через несколько секунд рядом с этим местом произошел новый взрыв. Вертолет, в котором летел Грант, набрал высоту и направился на восток, где расстилался океан. Грант сел на сиденье. Он подумал о динозаврах, вспомнил, как они стояли на берегу, и начал гадать, куда они мигрировали бы, если б смогли... И осознал, что это так и останется для него загадкой, и испытал грусть, смешанную с облегчением. Офицер снова подошел к нему и почти вплотную приблизил свое лицо к лицу Гранта. — Вы главный? — Нет, — ответил Грант. — Пожалуйста, сеньор, скажите: кто тут главный? — Никто, — сказал Грант. Направляясь к материку, вертолет набирал скорость. Стало холодно, и солдаты закрыли дверь. Когда они ее закрывали, Грант выглянул еще раз и увидел остров на фоне темно-пурпурного неба и моря: он был окутан густым туманом, приглушавшим ярко-белые вспышки взрывов, которые раздавались часто-часто, один за другим, пока весь остров не превратился в стремительно уменьшавшуюся, ослепительную точку на фоне сгущающихся сумерек.ЭПИЛОГ САН-ХОСЕ
Шли дни. Власти вели себя любезно, они поместили американцев в прекрасный отель в Сан-Хосе. Грант и его товарищи могли свободно входить и выходить, могли с кем угодно общаться. Но им не позволяли покинуть страну. Каждый день их навещал молодой человек из американского посольства, он спрашивал, не нужно ли им чего-нибудь, и уверял, что Вашингтон всячески старается ускорить их отъезд из Коста-Рики. Но дело в том, что на территории, принадлежащей Коста-Рике, погибло слишком много людей. Дело в том, что буквально чудом удалось предотвратить экологическую катастрофу. Правительство Коста-Рики считало, что Джон Хэммонд обманул его, ввел в заблуждение относительно своих планов на остров. В сложившихся обстоятельствах власти вовсе не были намерены спешить и не отпускали тех, кто остался в живых. Они даже не позволяли похоронить Джона Хэммонда и Яна Малкольма. Они просто ждали. У Гранта сложилось такое впечатление, что его каждый день водили в новое государственное учреждение, где его допрашивал всякий раз новый, но неизменно учтивый, умный чиновник. Его вновь и вновь просили повторить свой рассказ. Спрашивали, как Грант познакомился с Джоном Хэммондом. Что Грант знал о проекте? Что за факс он получил из Нью-Йорка? Почему Грант поехал на остров? Что там случилось? День изо дня одно и то же, одни и те же подробности. Из пустого в порожнее... Грант долгое время считал, что ему не верят, ждут от него какой-то другой информации... хотя он понятия не имел, что он еще может сообщить, и тем не менее власти странным образом выжидали... И вот однажды после обеда, когда Грант сидел на краю гостиничного бассейна и глядел на плескавшихся в воде Тима и Лекси, к нему подошел американец в одежде цвета хаки. — Мы с вами никогда не встречались, — сказал он. — Меня зовут Марти Гутьеррес. Я ученый, работаю на научно-исследовательской базе Карары. Грант сказал: — А, так это вы первый обнаружили прокомпсогнатуса? — Верно, — подтвердил Гутьеррес, садясь рядом с Грантом. — Вам, должно быть, не терпится вернуться домой? — Конечно, — кивнул Грант. — У меня остались считанные дни, чтобы заняться раскопками... потом наступит зима. Дело в том, что в Монтане первый снег выпадает уже в августе, Гутьеррес продолжал: — Значит, поэтому Фонд Хэммонда субсидировал раскопки на севере? Потому что сохраненный генетический материал вероятнее было обнаружить там, где холодный климат? — Да, я полагаю, что это так. Гутьеррес одобрительно кивнул. — Он был умным человеком, ваш мистер Хэммонд. Грант промолчал. Гутьеррес откинулся на спинку шезлонга. — Власти вам ничего не расскажут, — наконец произнес он. — Во-первых из страха, а во-вторых, они, должно быть, сердиты на вас за то, что вы натворили. Но вообще-то в сельских районах сейчас происходит что-то странное... — Кто-то опять кусает младенцев? — Нет. Это, к счастью, прекратилось. Однако началось другое. Этой весной, в районе Исмайлои, к северу отсюда, какие-то неизвестные животные паслись на полях. Причем вели себя очень странно. Каждый день они продвигались вперед по прямой линии — прямой, почти как стрела — удаляясь от побережья в горы, в джунгли. Грант выпрямился. — Похоже на миграцию, — заметил Гутьеррес. — Как вы считаете? — Что они ели? — спросил Грант. — О, это очень странно. Они ели только бобовые — агаму и сою. Ну, еще иногда пожирали кур. Грант пробормотал: — Пищу, содержащую много лизина... А что потом случилось с этими животными? — Судя по всему, — сказал Гутьеррес, — они углубились в джунгли. Во всяком случае, их больше не видели. Конечно, в джунглях их разыскать очень сложно. Поисковая партия может провести в горах Немалой несколько лет и ничего не обнаружить... — И нас держат здесь, потому что... Гутьеррес пожал плечами. — Правительство обеспокоено. Вполне может быть, что появятся новые животные. И новые заботы. Поэтому власти принимают меры предосторожности. — А вы считаете, что животные могут появиться? — спросил Грант. — Не знаю. А вы? — Я тоже не знаю, — сказал Грант. — Но у вас есть какие-то подозрения? Грант кивнул. — В общем-то, да. Есть. — Я с вами согласен. Гутьеррес поднялся с места. Он помахал рукой Тиму и Лекси, резвившимся в бассейне. — Может быть, они отправят детей домой, — сказал он. — Какой резон держать их тут? — Гутьеррес надел солнечные очки. — Желаю приятно провести здесь время, доктор Грант. Это прелестное место. Грант сказал: — То есть, по-вашему, мы никуда не уедем? — Никто из нас никуда не уедет, доктор Грант, — улыбнулся Гутьеррес. А потом повернулся и направился к входу в отель.К СВЕДЕНИЮ ЧИТАТЕЛЕЙ
Работая над книгой, я изучил труды многих выдающихся палеонтологов, в том числе Роберта Беккера, Джона Хорнера, Джона Острома и Грегори Пола. Весьма полезными для меня оказались рисунки, выполненные молодыми художниками: Кеннетом Карпентером, Маргарет Колберт, Стефеном и Сильвией Черкас, Джоном Гурчем, Марком Холлетом, Дугласом Хендерсоном и Уильямом Стаутом. Их реконструкции дали возможность по-новому взглянуть на поведение динозавров. Содержащиеся в книге идеи о палео-ДНК, генетическом материале вымерших животных, впервые были высказаны Чарльзом Пеллигрино, использовавшим исследования Джорджа О. Пойнара-младшего, и Робертой Хесс, которые основали лабораторию в университете в Беркли по изучению ДНК вымерших животных. Изложение теории хаоса частично основывается на комментариях Ивара Экланда и Джеймса Глейка. Компьютерные программы Боба Гросса помогли в создании некоторых иллюстраций. Последние работы Гейнца Пейджелса вызвали к жизни образ Яна Малкольма. Однако роман полностью является плодом моей фантазии и высказанные в нем взгляды принадлежат лично мне, равно как и ошибки, встречающиеся в тексте.Майкл Крайтон Затерянный мир
А вот что меня действительно интересует – был ли у Бога, когда он творил мир, какой-то выбор?Альберт Эйнштейн
При хаотическом состоянии даже минимальные изменения в структуре почти всегда порождают существенные изменения в поведении системы. Управляемость поведения приводит систему к статике.Стюарт Кауффман
Последствия в принципе непредсказуемы.Ян Малколъм
Предисловие Вымирание видов на рубеже К – Т периодов
Конец двадцатого столетия ознаменовался значительным ростом интереса научной общественности к вопросу о вымирании видов. Вопрос этот не нов – в 1786 году, вскоре после Американской революции, барон Жорж Кювье первым заявил о вымирании видов. Правда, ученые согласились с фактом вымирания лишь спустя три четверти века, когда Дарвин выдвинул свою знаменитую теорию эволюции. А после Дарвина возникало множество противоречивых опровержений его теории, не все из которых касались вопроса вымирания видов. Напротив, ученый мир дружно согласился, что вымирание – неопровержимый факт, такой же, как то, что машины движутся посредством бензина. Вид вымирал, когда не мог приспособиться к изменяющимся условиям жизни. Ученые тщательно исследовали и горячо спорили о том, каким же образом виды приспосабливались к окружающей среде. Но никто даже под сомнение не ставил утверждение, что некоторые виды вымерли безвозвратно. Что тут можно еще добавить? Тем не менее, в начале семидесятых годов двадцатого века два открытия пролили новый свет на этот вопрос. Первое заключалось в том, что человечество стало многочисленным и очень быстро распространилось по всему земному шару – вытесняя коренных обитателей животного мира, вырубая тропические леса, загрязняя воздух и воду, а возможно, и изменяя климат на всей планете. Вследствие чего многие виды начали вымирать. Некоторые ученые забили тревогу; остальные сильно обеспокоились. Кто знает, насколько устойчива экосистема Земли? Насколько уязвима? Что, если люди зайдут слишком далеко и мир изменится так, что приведет к их собственному вымиранию? На эти вопросы никто не мог дать точного ответа. Поскольку никто не задавался целью изучать проблему вымирания видов, то сведений о гибели видов в прошлые геологические периоды было чрезвычайно мало. Потому ученые принялись внимательно исследовать причины вымирания в прошлом, чтобы ответить на вопросы, волнующие их в настоящее время. Второе открытие касалось гибели динозавров. Давно было известно, что все виды динозавров вымерли в кратчайшие сроки, в конце мелового периода, примерно шестьдесят пять миллионов лет назад. Собственно, по поводу этих сроков тоже ломалось множество копий: одни палеонтологи считали, что все произошло катастрофически быстро. Другие полагали, что динозавры вымирали постепенно, в течение десяти тысяч – десяти миллионов лет, а это уже немалый срок. Потом в 1980 году физик Луис Альварес с тремя коллегами обнаружили повышенное содержание иридия в отложениях конца мелового – начала третичного периодов, на так называемом рубеже М-Т. (Англичане использовали аббревиатуру К-Т, чтобы не путать Cretaceous (меловой) и Cambrian (кембрийский) периоды. На Земле иридий встречается редко, зато его часто находят в осколках метеоритов. Группа Альвареса предположила, что отложения рубежа М-Т богаты иридием потому, что в то время на планету рухнул огромный метеорит диаметром во много километров. Они выдвинули гипотезу, что поднявшиеся тучи пыли и мелких обломков закрыли небо, помешали фотосинтезу, погубили растения и животных и положили конец владычеству динозавров. Эта драматическая гипотеза потрясла воображение прессы и широкой публики. Тотчас же посыпались опровержения, и спор длился еще много лет. Где же находится кратер этого гигантского метеорита? Выдвигались разные предположения. История планеты насчитывает пять основных периодов вымирания видов – что, все они вызваны метеоритами и падали с регулярностью в двадцать шесть миллионов лет? Не ждет ли Землю новый опустошающий удар? И десять лет спустя эти вопросы остались без ответа. Страсти бушевали до августа 1993 года, когда на еженедельной конференции института Санта-Фе выступил нетрадиционный математик Ян Малкольм. Он заявил, что эти вопросы беспредметны, поскольку гипотеза о падении огромного метеорита – «не относящийся к делу вымысел». – Обратимся к числам, – сказал Малкольм, облокачиваясь о кафедру и пронзая взглядом притихшую аудиторию. – На нашей планете в настоящий момент существует пятьдесят миллионов видов растений и животных. Нам кажется, что это необычайное многообразие, но мы забываем о том, что было раньше. С момента появления жизни на Земле животный и растительный мир насчитал пятьдесят миллиардов видов. Отсюда следует, что из всех когда-либо существовавших видов уцелел лишь один из тысячи. Другими словами, девяносто девять и девять десятых процента всех видов вымерли. Поголовные истребления составляют от этого числа всего пять процентов. Остальные исчезли сами по себе. Малкольм объяснил, что жизнь на Земле отмечена непрерывным, последовательным уровнем вымирания. В целом средняя продолжительность жизни отдельно взятого вида составляет четыре миллиона лет. У млекопитающих – один миллион. Затем вид гибнет. Так и выходит, что за несколько миллионов лет каждый вид формируется, множится и процветает, а потом вымирает в свой срок. В среднем за всю историю жизни на планете в день погибало по одному виду. – Но почему? – вопросил ученый. – Что приводит земные виды к вымиранию с регулярностью в четыре миллиона лет? Во-первых, мы до сих пор не уяснили, насколько активна наша планета. За последние пятьдесят тысяч лет – геологическое мгновение ока – тропические леса успели сильно сократиться, а потом снова разрастись. А тропические леса – форма жизни сравнительно недавняя. Какие-то десять тысяч лет назад, когда на Американском континенте уже обитали племена охотников, оледенение доползло до современного Нью-Йорка. Тогда погибло множество животных. Итак, как мы видим, – продолжил Ян Малкольм, – виды животных живут и умирают в очень изменчивой окружающей среде. Этим, вероятно, объясняются девяносто процентов всех случаев вымирания. Если море обмелеет или в нем повысится концентрация соли, океанский планктон, конечно, погибнет. Но такие сложные существа, как динозавры, дело другое. Сложные животные обособились – в прямом и переносном смысле – от перемен окружающей среды. Почему же они вымерли? В физическом плане у них были все шансы выжить. Они не должны были погибнуть – и все-таки погибли. Я решился предположить, что сложные животные вымирают не из-за неспособности адаптироваться к изменившимся условиям жизни, а из-за собственного поведения. Позднейшие разработки в теории относительности и нелинейной динамики позволяют примерно представить себе, как это происходит. Из них следует, что сложные существа могут быстро меняться, причем не всегда в лучшую сторону. Предположим, что их поведение может изменить окружающую среду, что и приведет к упадку и смерти. Предположим, что животные могут перестать приспосабливаться. Не случилось ли все это с динозаврами? Не это ли истинная причина их вымирания? Мы никогда не узнаем. Но не случайно люди так сильно заинтересовались этим вопросом. Закат владычества динозавров позволил млекопитающим – включая и нас – встать на ноги. А отсюда мы напрямую переходим к вопросу: не повторится ли трагедия вымирания динозавров, но на этот раз с нами в главной роли? Не кроется ли на самом деле причина в нашем с вами поведении, а не в слепой судьбе или каком-то огненном метеорите с небес? На данный момент у нас ответа нет. Малкольм усмехнулся: – Но у меня есть пара предположений.ПРОЛОГ
«Жизнь на грани хаоса»
Институт Санта-Фе размещается в нескольких строениях вдоль проспекта Каньон, которые прежде принадлежали монастырю. А институтские конференции проводятся в бывшей молельне. Сейчас, стоя на подиуме, в водопаде солнечного света, Ян Малкольм на мгновение театрально умолк, прежде чем продолжать лекцию. Ему исполнилось сорок лет, и был он притчей во языцех во всем институте. Малкольм одним из первых начал разрабатывать теорию хаоса, но его многообещающую карьеру нарушило ранение во время путешествия по Коста-Рике. Ранение было весьма опасным, так что многие газеты поспешили объявить Малкольма погибшим. «Прошу прощения, что прерываю празднования в математических факультетах по всей стране, – позже съязвил он, – но оказалось, что я был мертв лишь слегка. Хирурги сотворили чудо и первыми же готовы распространяться об этом. Так что я снова здесь – так сказать, вторая производная». Весь в черном, опирающийся на трость, Малкольм казался воплощением строгости. В институте его знали как нешаблонного аналитика и неисправимого пессимиста. Лекция под названием «Жизнь на грани хаоса», которую он прочел в этом августе, являла его типичный образ мыслей. В ней Малкольм представлял свои выкладки по теории хаоса применительно к эволюции. Он и мечтать не мог о более компетентной аудитории. Институт Санта-Фе был основан в середине восьмидесятых годов нашего столетия группой ученых, которые решили досконально разработать теорию хаоса. Сюда съехались представители всех направлений науки – физики, экономисты, биологи, программисты. Объединяла эту разношерстную братию вера в то, что сложная структура мира скрывает от науки глобальный закон, который возможно вывести лишь с помощью теории хаоса, получившей теперь новое название – «теория сложности». Одним словом, теория сложности была объявлена «наукой двадцать первого века». Институт исследовал огромное число сложных систем – ярмарки, нейроны в мозгу человека, движение ферментов в одной-единственной клетке, поведение перелетных птиц в стаях – и систем, настолько запутанных, что изучение их было бы невозможно без компьютерной обработки. Ученые приступили к исследованиям недавно, но успели к этому времени получить ошеломляющие результаты. Уже на первом этапе они обнаружили, что в сложных системах проявляются определенные общие модели поведения. И пришли к выводу, что эти модели характерны для всех сложных систем. Исследователи поняли, что эти модели нельзя объяснить, анализируя каждый отдельно взятый компонент системы. Проверенный временем научный подход редукционизма[84] (чтобы понять работу часов, нужно разобрать их по винтикам) не сработает в случае со сложными системами, поскольку интересующие науку модели поведения, похоже, возникают именно из-за взаимодействия различных компонентов этих систем. Поведение систем нельзя назвать ни запланированным, ни направленным, оно просто существует – и все. Поэтому эти модели поведения получили названия «самопроизвольные». – Что касается самопроизвольных моделей поведения, – продолжил Ян Малкольм, – то для изучения эволюции показательны две из них. Первая – это адаптация. Мы наблюдаем эту модель повсеместно. Группы людей приспосабливаются к условиям ярмарки, клетки мозга приспосабливаются к сигнальной системе, иммунная система приспосабливается к инфекции, животные приспосабливаются к среде обитания. Мы пришли к выводу, что способность к адаптации характерна для сложных систем. Возможно, именно благодаря ей эволюция продвигается к созданию все более сложных организмов. Оратор переступил с ноги на ногу и перенес вес на трость. – Но более важно понять, каким способом сложные системы балансируют между необходимостью упорядоченности и императивом к переменам. Сложные системы стремятся к местоположению, которое мы называем «грань хаоса». Представим себе точку, достаточно нестабильную, чтобы поддерживать перемены живой системы, и достаточно стабильную, чтобы не дать ей скатиться в хаос анархии. Это зона конфликта, где новое и старое находятся в состоянии постоянной войны. Отыскать эту грань очень сложно. Если живая система подойдет слишком близко к краю, она рискует смешаться и распасться, а если отодвинется слишком далеко, то замрет, застынет и закоснеет. Оба состояния ведут к вымиранию. Слишком много или слишком мало перемен ведут к гибели. Сложная система может процветать только на грани хаоса. Он помолчал. – Можно сделать вывод, что вымирание – это неизбежный результат той или иной стратегии: слишком мало или слишком много изменений. В зале закивали. Большинство исследователей придерживались именно этой точки зрения. Вообще-то концепция грани хаоса считалась в институте едва ли не догмой. – К сожалению, – продолжал Малкольм, – между этой теоретической схемой и фактом вымирания лежит пропасть. У нас нет возможности проверить правильность этих выводов. Окаменелые остатки животных свидетельствуют о том, что они вымирали в определенные периоды истории, но не объясняют почему. Компьютерные версии эволюции не слишком достоверны. На живых организмах мы тоже не можем поставить эксперимент. Потому мы вынуждены признать, что вымирание нельзя объяснить ни теорией, ни практикой, а значит, оно не может быть предметом научных исследований. Возможно, именно поэтому между учеными и священниками разгорались такие споры по этому поводу. Вспомните, до сих пор еще никогда не возникало религиозных дебатов из-за числа «пи», или планковской константы, или функционирования поджелудочной железы. А вот по вопросу вымирания уже двести лет идет постоянная война. Не знаю, как решить проблему, если... Да? В чем дело? В дальнем ряду взметнулась нетерпеливая рука. Малкольм досадливо нахмурился. Институтская традиция гласила, что все вопросы задают после доклада, перебивать лектора считалось верхом неприличия. – У вас есть вопрос? – спросил Малкольм. В конце зала поднялся молодой человек тридцати лет с небольшим. – Собственно, скорее возражение, – заявил он. Он был смуглым и худым, одетым в рубашку и шорты цвета хаки. По манере одеваться и двигаться сразу было видно – аккуратист и педант. Малкольм вспомнил его – Левайн, палеонтолог из Беркли, который приехал в институт на лето. Ян ни разу не разговаривал с ним, но знал о репутации Левайна: он считался лучшим палеонтологом своего поколения, а возможно, и лучшим во всем мире. Но в институте его недолюбливали за напыщенность и надменность. – Я согласен, – сказал Левайн, – что окаменелости не помогут установить причину вымирания. Отчасти потому, – объясняют нам ваши тезисы, – что причиной вымирания было поведение... по костям не узнаешь, как вело себя животное. Но я не согласен, что эти поведенческие тезисы невозможно проверить. На самом деле выводы напрашиваются сами собой. Хотя, возможно, вы пока об этом не думали. Зал затаил дыхание. Малкольм сдвинул брови. Признанный математик не привык, чтобы его обвиняли в изложении непродуманных идей. – Объяснитесь, – попросил он. Левайн, казалось, остался равнодушным к напряжению, которое охватило весь зал. – Пожалуйста. В меловой период динозавры распространились по всей планете. Мы находим их останки на каждом континенте и в каждой климатической зоне, даже в Антарктиде. Далее. Если причиной вымирания динозавров действительно послужило их поведение, а не череда катастроф, болезни или смена растительности, или какое-либо другое распространенное объяснение, выдвинутое ранее, то мне кажется сомнительным, чтобы это поведение изменилось сразу и повсеместно. В свою очередь, это значит, что где-то на планете могли остаться живые динозавры. Почему вы не пытались их найти? – Попытайтесь сами, – холодно ответил Малкольм, – если вам это интересно. И если некуда девать свое время. – Нет-нет, – спокойно сказал Левайн, – я вполне серьезно. Что, если динозавры не вымерли? Если они до сих пор существуют? Где-то в изолированном и отдаленном уголке земного шара. – Вы имеете в виду «затерянный мир», – заметил Малкольм, и зал понимающе закивал. Институтские ученые разработали подручную терминологию общих эволюционных течений и схем. Это и «гороховое поле», и «конец игры», а также «игра жизни», «затерянный мир», «красная королева» и «черный шум». Так было проще обозначать вехи эволюции. Но все эти понятия... – Нет, – упрямо повторил Левайн, – в самом прямом смысле слова. – Тогда вас жестоко обманули, – отмахнулся Малкольм. Он повернулся спиной к залу и медленно подошел к доске. – Итак, прежде чем говорить о колебании жизни на грани хаоса, мы должны начать с вопроса: что является минимальным компонентом жизни? Большинство современных определений жизни учитывает наличие ДНК, но есть два примера, подтверждающие, что это определение слишком узкое. Возьмем вирусы и так называемые прионы, и станет ясно, что жизнь возможна и без ДНК... В дальнем конце зала Левайн еще мгновение стоял. Потом медленно сел и начал что-то записывать.Затерянный мир. Гипотезы
Когда лекция подошла к концу, было немногим за полдень. Малкольм заковылял через институтский двор. Рядом с ним шла Сара Хардинг, молодая биолог-практик, приехавшая из Африки. Малкольм знал ее уже семь лет, с тех пор, как в Беркли его попросили оценить ее докторскую работу. Они резко отличались друг от друга – сутулый и затянутый в черное аскет Малкольм, опирающийся на трость, и стройная, мускулистая Хардинг, пышущая молодостью и энергией. Наряд ее был прост – шорты и футболка да солнцезащитные очки, сдвинутые на лоб. Черные волосы коротко пострижены. Сара занималась африканскими хищниками, львами и гиенами. На следующий день она должна была вернуться в Найроби. Они сошлись поближе, когда Малкольм был в больнице. Хардинг провела весь отпуск в Остине, помогая Малкольму приходить в себя после многочисленных операций. Казалось, между ними начинался роман, и Ян – закоренелыи холостяк – наконец решил сдаться и остепениться. Но потом Хардинг улетела в Африку, а Малкольм вернулся в Санта-Фе. Что бы ни случилось между ними раньше, теперь они были просто друзьями. Они обсуждали вопросы, поднятые после лекции. По мнению Малкольма, иных возражений, как те, что прозвучали, он и не ждал: массовое вымирание было необходимо; человечество существует благодаря вымиранию видов в меловой период, когда исчезли динозавры, и млекопитающие смогли выйти на сцену. Один из слушателей выразился еще напыщенней: «Меловой период позволил зародиться нашему чувствительному сознанию!» – А с чего вы взяли, что люди чувствительны и сознательны? – немедленно парировал Малкольм. – Люди предпочитают никогда не думать сами, им это непривычно. В основном представители нашего вида просто повторяют услышанное... и очень огорчаются, когда наталкиваются на противоположное мнение. Человек отличается не сознательностью, а конформизмом, чтоподтверждают войны на религиозной почве. Другие животные сражаются за территорию или пищу, но единственное, неповторимое животное под названием «человек» сражается еще и за свою «веру». Дело в том, что вера определяет модель поведения, которая очень важна для эволюции человека. Но когда наше поведение ведет нас прямым путем к вымиранию, бессмысленно говорить о сознании. Мы твердолобые, самодовлеющие конформисты. Любое другое определение нашего вида есть не что иное, как тщеславный самообман. Следующий вопрос. И сейчас, шагая через двор, Сара вспомнила ответ Яна и рассмеялась: – Они не ждали такой отповеди. – Да, это звучало несколько обескураживающе, – согласился Малкольм. – Что поделать? Он покачал головой: – Самые блестящие ученые со всей страны и... ни одной интересной идеи. Кстати, что это за тип, который перебил меня? – Ричард Левайн? – Она снова рассмеялась. – Нахал, правда? Во всем мире его считают занозой в заднице. – Недурно, – хмыкнул Малкольм. – Дело в том, что он богат. Знаешь кукол «Бекки»? – Нет, – глянул в ее сторону Малкольм. – Ну, в Америке каждая маленькая девочка мечтает о такой. Собственно, это серия кукол – Бекки, Салли, Фрэнсис и еще несколько. Куклы-американки. Левайну досталась по наследству эта фирма. То есть этот засранец – настоящий денежный мешок. И привык с налета получать все, что пожелает. Малкольм кивнул. – У тебя еще есть время пообедать? – Конечно, я не против... – Доктор Малкольм! Подождите! Пожалуйста! Доктор Малкольм! Малкольм обернулся. Через институтский двор на всех парусах мчался Ричард Левайн. – О, черт, – прошипел Малкольм. – Доктор Малкольм, – начал запыхавшийся Левайн, – я крайне удивлен тем, что вы не восприняли мое предположение всерьез. – С чего бы? – ответил Ян. – Это же абсурд. – Да, но... – Мы с мисс Хардинг идем обедать, – сказал Малкольм, указав на Сару. – Да, но мне кажется, что вам следует пересмотреть свои взгляды, – настаивал Левайн. – Я говорю совершенно серьезно. Вполне возможно, что динозавры существуют до сих пор. До вас наверняка доходили слухи о странных существах в Коста-Рике, где вы уже бывали. – Да, относительно Коста-Рики я могу сказать, что... – И в Конго, – продолжал Левайн. – Уже несколько лет пигмеи заявляют о большом ископаемом ящере, возможно, даже об апатозавре, который водится в чаще близ Бокамбу. И в джунглях Явы видели существо размером с носорога, вероятно, это потомок цератопса... – Выдумки, – отрезал Малкольм. – Выдумки чистой воды. Ничего там не видели. Нет фотографий. Нет четких доказательств. – Да, но отсутствие доказательств еще не доказательство отсутствия! – возразил Левайн. – Я уверен, что где-то существует уголок, в котором обитают выжившие динозавры. – Все может быть, – пожал плечами Малкольм. – Значит, и останки динозавров тоже могут быть, – не унимался Левайн. – Я получил сообщения, что в Коста-Рике появились новые существа. Вернее, их останки. – Недавно? – насторожился Малкольм. – Не совсем. – А-а, я так и знал. – Последнее сообщение пришло девять месяцев назад, – сказал Левайн. – Я тогда находился в Сибири, изучал того замороженного мамонтенка и не мог вовремя вернуться. Но мне сказали, что это была огромная, нетипичная ящерица. Ее тушу нашли в джунглях Коста-Рики. – Ну, и что потом? – Ее сожгли. – Значит, ничего не осталось? – Именно. – Ни фотографий, ни доказательств? – Кажется, нет. – Выходит, это враки, – заключил Малкольм. – Возможно. Но я считаю, что стоит снарядить экспедицию и обыскать эти районы. Малкольм изумленно воззрился на молодого ученого: – Экспедицию? Чтобы найти мифический Затерянный мир? А кто будет все это оплачивать? – Я, – ответил Левайн. – И я уже прикинул предварительную смету. – Это все выльется... – Мне безразлично, во сколько это выльется. То, что существуют уцелевшие виды из других классов животных, – непреложный факт. Возможно, некоторые динозавры тоже пережили меловой период. – Выдумки, – покачал головой Малкольм. Левайн запнулся и подозрительно посмотрел на собеседника. – Доктор Малкольм, от кого-кого, но от вас я не ждал подобного отношения. Вы только что предъявили миру свою гипотезу, и я предоставляю вам возможность проверить ее. Я-то думал, что вы ухватитесь за мое предложение руками и ногами. – Я свое отхватался, – ответил Малкольм. – Но вместо того, чтобы поощрить меня, вы... – Динозавры меня не интересуют. . – Динозавры интересуют всех! – Кроме меня. Малкольм повернулся и зашагал прочь. – Кстати, – заметил Левайн, – а что вы делали в Коста-Рике? Я слышал, что вы провели там почти год. – Валялся на больничной койке. Шесть месяцев меня мучили интенсивной терапией. Меня даже нельзя было перенести к самолету. – Да, я знаю, что вы были ранены. Но зачем вы туда поехали? Не на поиски ли динозавров? Малкольм поднял глаза на Левайна, прищурился от яркого солнца и тяжело налег на трость. – Нет, – ответил он. – Не на поиски. Они втроем сидели за маленьким столиком в уголке кафе «Гваделупа», находившегося по ту сторону реки. Сара Хардинг потягивала из бутылки «Корону» и наблюдала за двумя мужчинами, сидящими напротив. Левайна просто распирало от радости, словно он завоевал право сидеть с ними за одним столиком. Малкольм выглядел уставшим и походил на отца, который слишком долго утихомиривал гиперактивного ребенка. – Знаете, что я слыхал? – продолжил Левайн. – Мне сказали, что несколько лет назад некая компания «ИнГен» генетически сконструировала динозавров и поселила их на каком-то острове в Коста-Рике. Но что-то у них пошло не так, погибло много людей, а динозавры были уничтожены. И теперь все как воды в рот набрали, чтобы не ссориться с законом. А может, просто договорились между собой. А правительство Коста-Рики боится отвадить туристов. Потому все молчат. Вот и все, что я слышал. Малкольм не сводил с него глаз. – И вы этому верите? – Нет, сперва не поверил. Но ведь слухи держатся до сих пор. И разговоры по этому поводу не затихают. Предполагают, что вы, Алан Грант и еще несколько человек были там в это время. – Вы уже расспрашивали Гранта? – Признаюсь, на конференции в Пекине. Он сказал, что это ерунда. Малкольм медленно кивнул. – Вы тоже так считаете? – спросил Левайн, потягивая пиво. – Вы ведь знакомы с Грантом? – Нет. Мы никогда не встречались. Левайн пристально вгляделся в лицо Яна. – Значит, все это неправда? Малкольм вздохнул: – Вам знакомо понятие «техномиф»? Его вывел Геллер из Принстона. Основной принцип заключается в том, что мы растеряли старые мифы – Орфей и Эвридика, Персей и Медуза. И заполнили пробел современными техномифами. В подтверждение Геллер приводит с десяток примеров. Один из них гласит, что в ангаре Воздушных сил Райт-Паттерсона держат живого инопланетянина. Во втором речь идет о том, что кто-то изобрел карбюратор, способный выжимать сто пятьдесят миль на трех литрах бензина, но автомобильные компании выкупили патент и сели на него толстыми задницами. Ходит слух о русских, которые развивают у детей телепатию на секретной базе в Сибири, и эти дети запросто могут убить любого силой мысли. Байка о том, что площадки в горах Перу – это космодром инопланетян. Что ЦРУ вывело вирус СПИДа, чтобы покончить с гомосексуалистами. Что Никола Тесла открыл способ добывать неограниченную энергию, но его дневники потерялись. Что в Стамбуле есть рисунки десятого века, которые изображают Землю из космоса. Что Стэнфордский исследовательский институт нашел парня, тело которого светится в темноте. Улавливаете мысль? – Вы имеете в виду, что динозавры «ИнГена» – такой же миф. – Естественно. Как иначе? Или вы считаете, что их можно генетически сконструировать? – Все специалисты сказали, что нет. – Они правы, – согласился Малкольм, повернувшись к Хардинг, словно ища поддержки. Она молча отхлебнула пиво. На самом деле Сара знала чуть больше, чем простые слухи и домыслы о динозаврах. Однажды после операции Малкольм бредил от переизбытка обезболивающих препаратов. Казалось, его мучает дикий страх, он корчился на постели, повторяя названия различных динозавров. Хардинг позвала медсестру, и та заверила, что такое с доктором Малкольмом бывает после каждой операции. Медики посчитали, что это галлюцинации, побочный эффект анестезии. Но Саре показалось, что Малкольм заново переживает какие-то кошмары, происходившие в реальности. Это ощущение усиливалось из-за того, что Ян называл динозавров по-свойски, как-то привычно: рапторы, компи и трихи. Особенно его корежило от рапторов. Позже, когда он вернулся домой, Сара спросила его о том бреде. Малкольм просто отмахнулся, сведя все к дурацкой шутке: «По крайней мере, я не бормотал имена других женщин». А потом обронил, словно невзначай, что ему мерещилось, будто он совсем ребенок и сидит в яйце динозавра. И добавил: как быстро болезнь заставляет человека опуститься до первобытного состояния! В целом он отнесся ко всему с необычайным равнодушием, словно это уже было совершеннейшим пустяком. Сара тогда ясно ощутила, что Ян ушел от ответа. Она не стала настаивать – в те дни она любила этого человека и относилась к нему крайне бережно. Малкольм вопросительно глядел на Хардинг, словно приглашая оспорить его слова. Но Сара только вздернула брови и ответила таким же взглядом. У него наверняка есть свои резоны: Подождем, когда он выскажет их. Левайн налег на стол, потянувшись к Малкольму, и тихо спросил: – Значит, история с «ИнГеном» – выдумка? – От начала и до конца, – мрачно кивнул Малкольм. – От начала и до конца. Три года Малкольм гнал от себя воспоминания. И к настоящему моменту весьма преуспел, так что сам начал верить в то, что ничего особенного не случилось. На самом же деле он работал консультантом в «Интернациональных генетических технологиях» в Пало-Альто летом 1989 года и действительно ездил в Коста-Рику по поручению компании, причем его поездка закончилась весьма печально. После катастрофы все вовлеченные стороны постарались замять эту историю. «ИнГен» стремилась уменьшить свою ответственность. Правительство Коста-Рики не хотело лишаться репутации настоящего туристического рая. Отдельным ученым пришлось дать подписку о неразглашении, за что позже они были вознаграждены щедрыми грантами, чтобы и впредь держали язык за зубами. Что же до Малкольма, то компания безропотно оплатила все больничные счета за двухгодичный курс лечения. Тем временем все разработки «ИнГена» в Коста-Рике были уничтожены. На острове не осталось ни единой живой твари. Компания наняла знаменитого стэнфордского профессора Джорджа Бейзелтона – биолога и писателя, который часто выступал на телевидении и завоевал прочную популярность как в ученом мире, так и у обывателей. Бейзелтон присягнул, что побывал на острове, и теперь неустанно опровергает досужие домыслы касательно ископаемых животных, которые якобы там живут. Его презрительное: «Саблезубые тигры, как же!» – оказалось эффективным оружием против слухов. Время шло, история с островом начала забываться. «ИнГен» к тому времени обанкротился, основные инвесторы из Европы и Азии забрали свои вклады. Хотя все недвижимое имущество компании пошло с молотка, они решили, что саму технологию никогда не продадут. Вскоре «ИнГен» окончательно сошел со сцены. И говорить больше не о чем. – Значит, это неправда, – подытожил Левайн, вгрызаясь в бутерброд. – Честно говоря, доктор Малкольм, мне даже полегчало. – Почему? – спросил Малкольм. – Потому что останки, которые продолжают находить в Коста-Рике, наверняка настоящие. Настоящего динозавра. Мой друг из Йеля сейчас там, и он сказал, что видел их своими глазами. А я ему верю. Малкольм пожал плечами: – Вряд ли в Коста-Рике обнаружится еще какое-нибудь животное. – Да, за последний год больше ничего найти не удалось. Но если удастся, я немедленно отправлюсь туда. А тем временем буду снаряжать экспедицию. Я давно уже продумываю все, что для этого необходимо. Где-то через год будет готов специальный транспорт. Я уже переговорил с Доком Торном. Потом я сколочу команду, куда, возможно, войдет и доктор Хардинг, или иной настолько же подкованный натуралист, плюс несколько одаренных студентов... Малкольм слушал, покачивая головой. – Вы думаете, что я попросту трачу время, – не спросил, а скорее заключил Левайн. – Да. – Но представьте... только представьте... что животные снова появятся в тех местах! – Быть такого не может. – А если может? – стоял на своем Левайн. – Разве вы не заинтересуетесь? И не поможете мне подготовить экспедицию? Малкольм доел и отодвинул тарелку. Посмотрел на Левайна. – Да, – наконец признал он. – Если эти твари снова появятся, я приду вам на помощь. – Отлично! – возликовал Левайн. – Вот все, что я хотел услышать. Когда они вышли под яркое солнце улицы Гваделупы, Малкольм и Сара направились к потрепанному седану Яна. Левайн запрыгнул в ярко-красный «феррари», помахал рукой и рванул с места. – Думаешь, такое может быть? – спросила Сара Хардинг. – Ну, что эти... животные снова появятся? – Нет. Это исключено. – Все обстоит именно так или ты просто надеешься? Малкольм пожал плечами и забрался на водительское сиденье, осторожно протиснув раненую ногу под рулевое колесо. Хардинг села рядом. Он глянул на нее и повернул ключ в зажигании. Машина двинулась обратно к институту. На следующий день Сара улетела в Африку. В течение следующих одиннадцати месяцев Левайн постоянно давал о себе знать, время от времени засыпая ее вопросами о лучших видеокамерах, об особенностях транспорта или надежных усыпляющих препаратах для крупных диких животных. Иногда ей звонил Док Торн, который строил машины. Обычно он перепуганно кричал в трубку. От Малкольма вообще не было ничего слышно, правда, на день рождения он таки выслал ей открытку. Поздравление опоздало на месяц. На обратной стороне открытки было нацарапано: «С днем рождения. Радуйся, что ты не со мной. Он меня с ума сведет».ПЕРВАЯ КОНФИГУРАЦИЯ
«В консервативных районах, далеко от грани хаоса, индивидуальные элементы объединяются очень медленно и не могут служить образцом».ЯН МАЛКОЛЬМ
Формы, отклонившиеся от нормы
Солнце стояло в зените. Вертолет летел низко над побережьем, держась черты, за которой буйные джунгли переходили в берег моря. Последние рыбацкие деревушки промелькнули внизу десять минут назад. Теперь под стрекочущей машиной раскинулись непроходимые джунгли Коста-Рики, мангровые болота и бесконечные мили горячих песков. Марти Гутиеррес сидел позади пилота и наблюдал в окно, как проносится лента береговой линии. В этом районе даже не было никаких дорог, по крайней мере, Марти не видел ни одной. Гутиеррес был спокойным бородатым американцем тридцати шести лет от роду, биологом. Он прожил в Коста-Рике последние восемь лет. Сперва он приехал сюда изучать разновидность туканов, которые водятся в тропических лесах, но остался на должности консультанта при Reserva Biologica de Carara, национальном парке на севере страны. Он щелкнул переговорником и спросил у пилота: – Долго еще? – Минут пять, сеньор Гутиеррес. Марти повернулся и сообщил: – Уже недолго осталось. Но высокий мужчина, ссутулившийся на заднем сиденье вертолета, не ответил и даже не подал знак, что услышал замечание Гутиерреса. Он сидел, подперев рукой подбородок, и хмурился, глядя в окно. Ричард Левайн был одет в выгоревший на солнце рабочий костюм цвета хаки. Австралийскую шляпу с поникшими полями он сдвинул на лоб. На шее ученого болтался изрядно потертый полевой бинокль. Невзирая на затрапезное одеяние, Левайн был сосредоточен, как примерный школьник на уроке. Проницательные глаза за очками в стальной оправе пристально и недоверчиво разглядывали пейзаж за окном. – Что это за место? – Роджас. – Значит, мы залетели далеко на юг? – Да. До границы с Панамой всего пятьдесят миль. – Что-то дорог не видать, – сказал Левайн, не отводя глаз от окна. – Как же ее нашли? – Двое туристов, – ответил Гутиеррес. – Приплыли на лодке и поставили палатку на берегу. – Когда? – Вчера. Только глянули на нее и сразу дали деру. Левайн кивнул. Он сидел, подогнув длинные ноги и положив подбородок на сплетенные пальцы, так что походил на богомола. Собственно, в начальной школе его так и дразнили – отчасти из-за внешности, отчасти потому, что Левайн был готов откусить голову всякому, кто не соглашался с его мнением. – Вы уже бывали в Коста-Рике? – спросил Гутиеррес. – Нет, это первый раз, – ответил Левайн и раздраженно махнул рукой, словно досадуя, что его отвлекают по таким пустячным вопросам. Гутиеррес усмехнулся. За все эти годы Левайн не изменился ни на йоту. Он до сих пор был самым блестящим и невыносимым ученым на свете. Они вдвоем были в числе лучших студентов Йеля, пока Левайн не наплевал на аспирантуру и не пожелал заниматься сравнительной зоологией. Он заявил, что его совершенно не волнуют сравнительные исследования, которые всегда нравились Гутиерресу. И язвительно окрестил его работу как «собирание попугайского дерьма по всему миру». А все потому, что Левайн – нетерпимый и талантливый парень – с головой погрузился в прошлое, в мир, которого больше не было. Он прославился фотографической памятью, самонадеянностью, острым языком и неприличным удовольствием, с которым любил указывать коллегам на их ошибки. Как заметил один из них, «Левайн никогда не забывает твои просчеты – и не дает забыть о них тебе». Прикладные исследователи терпеть не могли Левайна, и он платил им той же монетой. В глубине души он был страшно пунктуальным и дотошным, обожал просиживать в музеях, часами просматривая коллекции, проверяя особенности всех видов и восстанавливая скелеты ископаемых. Левайн ненавидел пыль, грязь и неудобства полевых работ. Будь его воля, он вовек не вылезал бы из музеев. Но так уж распорядилась судьба, что ему выпало жить в эпоху величайшего открытия в палеонтологии. Количество известных видов динозавров было взято под сомнение, и примерно раз в месяц их ряды начали пополняться новыми названиями. Потому слава и репутация Левайна подвигли его в путешествия по всему миру. Он исследовал новые находки и выносил профессиональное суждение, обескураживая исследователей, которые рискнули вызвать знаменитость к себе. – Откуда ты на этот раз? – поинтересовался Гутиеррес. – Из Монголии. Я был в Пылающих горах, в пустыне Гоби, три часа езды от Улан-Батора. – Да? И что там? – Джон Рокстон вел раскопки. Нашел фрагменты скелета и решил, что это новый вид велоцираптора. Пригласил меня посмотреть. – И? Левайн пожал плечами: – Рокстон никогда не разбирался в анатомии. Он богач-любитель, но, если что-то и раскопает, у него мозгов не хватит оценить свою находку. – Ты так ему и сказал? – А что? Это же правда. – А скелет? – Это вообще не раптор, – фыркнул Левайн. – Плюсны неправильные, лобковая кость заходит в брюшину слишком глубоко, а кости слишком легкие. Вот такие дела. Не знаю, куда смотрел Рокстон. Скорее всего он откопал подвид троодона, хотя я не стал бы утверждать это наверняка. – Троодона? – переспросил Гутиеррес. – Небольшое плотоядное животное Мелового периода, метра два в высоту. Вообще-то это обычный теропод. И ничего интересного Рокстон там не нашел. Разве что одна забавная штука. Там были остатки кожного покрова, его шкуры. Само по себе это не редкость. Больше десятка динозавров были найдены с довольно сохранившейся шкурой, в основном из гадрозавровых. Но эта – нечто особенное. Я сразу заметил, что эта шкура сильно отличается от остальных, ничего подобного раньше не встречалось у динозавров... – Сеньоры, – вмешался пилот, – впереди залив Хуана Фернандеса. – Сперва сделай круг, – попросил Левайн. Гутиеррес выглянул в окно. Он снова напрягся, позабыв о разговоре. Внизу, насколько видел взор, расстилались джунгли, Вертолет облетел побережье кругом. – Вот здесь, – молвил Гутиеррес, показывая вниз. Полуденное солнце озаряло пустынный полумесяц залива, весь в пенном прибое. Южнее, на песке, одиноко темнел странный предмет. С воздуха он казался скальным выступом или большой кучей песка. Это была бесформенная масса пяти футов в диаметре. Вокруг пестрело множество следов. – Кто здесь был? – вздохнул Левайн. – С утра прилетали ребята из Департамента общественного здоровья. – Они что-то делали? Ну, трогали, ворошили тушу? – Не знаю, – признался Гутиеррес. – Департамент общественного здоровья, – повторил Левайн, качая головой. – Что они понимают? Ты и близко не должен был подпускать их, Марти. – Эй, – обиделся Гутиеррес. – Это же не моя собственная страна Я и так из кожи вон вылез – они хотели уничтожить тушу, так я еле упросил дождаться твоего приезда. И все равно, долго ждать они не будут. – Тогда начнем, – сказал Левайн и щелкнул переговорником. – Долго мы еще собираемся кружить? Время-то идет. Спускайтесь. Я хочу рассмотреть эту штуку. Ричард Левайн поспешил к темной туше, бинокль раскачивался и бил его по груди. Даже отсюда чувствовался запах разложения. И уже сейчас Левайн мог сделать предварительные выводы. Туша лежала, наполовину зарывшись в песок, вокруг носились тучи насекомых. Кожа твари раздулась от распирающих ее изнутри газов, что затрудняло идентификацию. Ученый остановился в пяти ярдах от существа и вытащил камеру. Тут же к нему подбежал пилот вертолета и ударил по рукам. – No permitido! – Что? – Прошу прощения, сеньор. Снимать запрещено. – Какого черта? – разозлился Левайн. Он повернулся к Марти, который тяжело трусил к ним по песку. – Почему нельзя снимать? Это ведь важно... – Не снимать, – повторил пилот и вырвал камеру из рук Левайна. – Марти, это же идиотизм! – Иди и осмотри его, – сказал Гутиеррес, а сам заговорил с пилотом на испанском. Тот резко и злобно ответил и замахал руками. Левайн с минуту наблюдал, а потом отвернулся. «Ну и черт с ними, – подумал он. – Они могут препираться целую вечность». Он побежал дальше, хватая воздух ртом. По мере приближения к туше вонь становилась невыносимой. Хотя животное было большим, Левайн не заметил поблизости ни одной птицы, крысы или других пожирателей падали, только мухи. Мухи плотно облепили тушу, четко обрисовывая ее контур. Даже сейчас было видно, что это крупное животное – размером с лошадь или корову, пока газы не расперли его еще больше. Сухая шкура треснула на солнце и повисла клочьями, обнажив желтый подкожный жир. Фу, ну и вонища! Левайн поморщился. Он заставил себя подойти поближе, полностью сосредоточившись на животном. Хотя оно и было с корову, но отнюдь не являлось млекопитающим. Шкура была голой, без единого волоска. Первичный цвет кожи был зеленым, с более темными полосками. Кожный покров бугристый, и эти бугорки располагались рядами, напоминая кожу ящерицы. Плотность была разной, в зависимости от местонахождения, самая тонкая – внизу живота. На шее, плечах и задних лапах отчетливо виднелись кожные складки, как у ящерицы. Но тело было огромным. Левайн решил, что вес животного около ста килограммов, то есть примерно двести тридцать фунтов. Нигде в мире ящерицы не достигали таких размеров, кроме комодских драконов в Индонезии. Varanus komodoensis были плотоядными варанами в девять футов длиной, ели коз и свиней, а при случае баловались и человечиной. Но нигде в Новом Свете больше не водились вараны. Естественно, эта тварь была из класса Iguanidae. Игуаны встречались по всей Южной Америке, и морские игуаны могли вырастать до крупных размеров. И все-таки не до такой степени. Левайн медленно обошел тушу, подбираясь к ее морде. «Нет, – решил он, – это не ящерица». Тварь лежала на правом боку, почти наполовину зарывшись в песок, череда бугорков, отмечающих позвоночник, выступала над песком всего на несколько дюймов. Шея была подогнута, а голова спрятана под тушей, как утки прячут голову под крылом. Левайн увидел переднюю лапу, которая казалась маленькой и слабой. Задняя лапа была в песке. Левайн откопал бы ее и рассмотрел, но сперва ему хотелось снять всю тварь целиком, ничего не трогая. И чем больше палеонтолог разглядывал тело, тем сильнее убеждался, что это должно быть запечатлено на пленке. Потому что одно было совершенно ясно – перед ним редкое, а может, и вовсе неизвестное животное. Левайн был одновременно взволнован и собран. Если это открытие настолько важно, насколько он предполагает, его тем более следует задокументировать. В отдалении Гутиеррес ругался с пилотом, который упрямо вертел головой. «Вечно эти бюрократы банановых республик суются не в свое дело, – подумал Левайн. – Почему нельзя снимать? Кому это повредит? А как важно заснять изменения находки». Он услышал стрекот и увидел еще один вертолет, кружащийся над заливом. Его тень скользила по песку. Машина была ярко-белой, с какими-то красными буквами на борту. Поскольку он кружил со стороны солнца, Левайн не мог разглядеть, что там написано. Он снова повернулся к туше и отметил, что задняя конечность намного больше и мускулистей передней. Вероятно, существо перемещалось на двух задних ногах. Конечно, многие ящерицы могли вставать на задние лапы, но не такие большие. На самом деле чем внимательней Левайн приглядывался к туше, тем больше убеждался, что это не ящерица. Он заторопился – время-то шло, а работы невпроворот. С каждым подобным образцом возникают два основных вопроса: что это за животное и почему оно сдохло? Оглядывая бедро задней лапы, он заметил содранный эпидермис, вероятно, кожа лопнула под воздействием газов. Но, приглядевшись повнимательнее, Левайн обнаружил, что дело не в коже, а в ране, которая открыла красноватые мускулы и обнажила белую кость. Он перестал воспринимать запах и бледных личинок, которые копошились в ране, потому что понял... – Извини, – сказал Гутиеррес, подходя к другу. – Но пилот уперся рогом, и все. Сам пилот обеспокоенно шел за Марти, не сводя глаз с пассажиров. – Марти, – сказал Левайн, – мне действительно необходимо это заснять. – Боюсь, что ничего не выйдет, – пожал плечами Гутиеррес. – Это очень важно, Марти. – Прости, я старался. Чуть поодаль сел второй вертолет, и из него посыпались люди в форме. – Марти! Как ты думаешь, что это за животное? – Ну, точно не скажу, – начал Гутиеррес. – По общему виду я определил бы, что это неизвестный вид игуаны. Конечно, чрезвычайно крупный экземпляр, и, вероятно, он не относится к коренным обитателям Коста-Рики. Думаю, что это животное приплыло с Галапагосс или с одного из... – Нет, Марти, – перебил Левайн. – Это не игуана. – Пока ты не сказал лишнего, – молвил Гутиеррес, бросив взгляд на пилота, – должен заметить, что здесь находили несколько неизвестных разновидностей ящериц. Может, все дело в вырубке тропических лесов или еще в чем. Но стали появляться новые виды. Несколько лет назад я сам видел неопознанный вид... – Марти, это никакая не ящерица! – Быть не может, – возразил Гутиеррес, подмигивая изо всех сил. – Естественно, ящерица. – Нет! – Тебя сбили с толку ее размеры, – предположил Гутиеррес. – Собственно, в Коста-Рике встречаются отклонения от нормы... – Марти, – холодно проронил Левайн, – меня ничто не может сбить с толку. – Гм, я просто имел в виду... – И я утверждаю, что это не ящерица. – Прости, – покачал головой Гутиеррес. – Не могу с этим согласиться. Прибывшие люди сгрудились у вертолета и начали натягивать белые хирургические маски. – Мне наплевать на твое согласие, – заметил Левайн и повернулся к туше. – Установить это просто, достаточно отрезать голову или одну из конечностей, например, вот эту заднюю ногу, и... Он запнулся и сделал шаг к туше, вглядываясь в бедро твари. – Что там? – спросил Гутиеррес. – Дай мне нож. – Зачем? – Давай. Гутиеррес достал перочинный ножик и вложил рукоять в протянутую ладонь Левайна. Тот не отрываясь разглядывал животное. – Думаю, что это тебя заинтересует. – Что именно? – Вдоль внутренней... Неожиданно они услыхали крики и, подняв головы, обнаружили спешащих к ним людей. Они тащили что-то на плечах и громко вопили по-испански. – Что они говорят? – нахмурился Левайн. – Кричат, чтобы мы отошли, – вздохнул Гутиеррес. – Скажи, что мы заняты, – ответил Левайн и снова присел возле тела. Но прибывшие продолжали вопить, и внезапно раздался странный рев. Левайн увидел, что в руках у них появились огнеметы, выбрасывающие яркие языки огня. Ученый бросился наперерез пришельцам, крича: «Нет!» Но те не обратили на него ни малейшего внимания. – Это бесценный... – начал кричать Левайн. Но первый же человек с огнеметом схватил Левайна за руку и грубо отшвырнул прочь. – Что вы делаете, черт возьми? – заревел Левайн, вскакивая на ноги. Но было уже поздно. Первые языки пламени лизнули тушу, кожа зверя почернела, а скопившийся в теле метан грохнул и запылал синим огнем. В небо повалил густой едкий дым. – Останови их! Останови! – Левайн бросился к Гутиерресу. – Скажи, чтобы они прекратили! Но его друг недвижно стоял на месте, глядя на обугливающуюся тушу. Шкура зверя лопнула, во все стороны брызнул жир, потом показались черные плоские ребра. Вероятно, из-за сокращения мышц и складок кожи все туловище повернулось, выпростав длинную шею, охваченную огнем. И в этом пламени Левайн увидел длинную морду, ряд острых хищных зубов и черные провалы глазниц. На миг ему показалось, что это средневековый огнедышащий дракон, взмывающий в небо в дыму и пламени.Сан-Хосе
Левайн сидел в кафе аэропорта Сан-Хосе, потягивая пиво и ожидая обратного рейса в Штаты. Гутиеррес сидел рядом и в основном помалкивал. Неловкая пауза тянулась уже несколько минут. Гутиеррес глянул на рюкзак Левайна, лежащий у ног хозяина. Удобная конструкция из темно-зеленой непромокающей ткани с множеством карманов для разной электронной аппаратуры. – Классный рюкзак, – заметил Гутиеррес. – Где ты его достал? Похоже на работу Торна. Левайн глотнул пиво и кивнул: – Она и есть. – Здорово. – Марти продолжал разглядывать амуницию. – Что это в верхнем кармашке, спутниковый телефон? А здесь радиотелефон? Да, все схвачено. Удобная штука. Наверное, влетела тебе в... – Марти, – сдавленно молвил Левайн, – заткнись. Ты собираешься мне объяснить или нет? – Что объяснить? – Я хочу знать, что тут происходит. – Ричард, мне очень жаль, если ты... – Нет, – оборвал его Левайн. – Там, на берегу, лежал очень ценный экземпляр, Марти, и его сожгли. Я не могу понять, как ты допустил такое. Гутиеррес вздохнул. Оглянулся на туристов за другими столиками и тихо произнес: – Только под большим секретом, ладно? – Хорошо. – У нас проблемы. – Вижу. – Здесь появляются, гм... формы, отклонившиеся от нормы... их находят на берегу очень часто. И так уже несколько лет. – Отклонившиеся от нормы? – недоверчиво переспросил Левайн. – Ну, это официальное название происходящего, – пояснил Гутиеррес. – Никто в правительстве не хочет уточнять, что это значит на самом деле. Все началось пять лет назад. Эти особи были найдены в горах, неподалеку от фермы, на которой выращивали сою. – Сою, – повторил Левайн. Гутиеррес кивнул. – Вероятно, этих тварей привлекли бобы сои или другие растения. Выяснили, что им необходимы аминокислоты или лизин. Но никто ничего не знал наверняка. Может, им просто нравился вкус сои... – Марти, мне плевать, что им нравилось, хоть пиво и креветки. Вопрос в другом: откуда взялись эти животные? – Никто не знает, – ответил Гутиеррес. Левайн удержался от возражений. – Что сталось с остальными? – Их уничтожили. Насколько мне известно, несколько лет все было спокойно. И вот началось по новой. За последний год мы нашли четыре существа, включая и то, что ты сегодня видел. – И что с ними сделали? – Все... гм... ненормальные формы были сожжены. Да ты сам видел. С самого начала правительство приложило все силы, чтобы об этом никто не узнал. Несколько журналистов из Северной Америки начали вести репортажи о том, что на острове Нублар происходит что-то странное. Тогда Менендес пригласил группу журналистов прокатиться на этот остров, но их отвезли на другой. Никто не заметил подмены. Вот такие дела. Ну, правительство сильно озабочено секретностью. – Почему? – Они обеспокоены. – Обеспокоены? О чем это они беспокоились, хотел бы я знать... Гутиеррес поднял руку и пододвинулся поближе. – Болезнь, Ричард. – Болезнь? – Да. Коста-Рика имеет одну из лучших в мире систем здравоохранения. Эпидемиологи обнаружили вспышку энцефалита по побережью. – Энцефалит? И какой? Вирусный? – Нет. – Марти... – Я же говорю тебе, Ричард, никто ничего не знает. Он не вирусный, потому что антитела не вырабатываются и концентрация белых клеток остается неизменной. И не бактериальный, поскольку такой культуры не существует в природе. Полная загадка. Эпидемиологи выяснили только то, что загадочная болезнь сразила фермеров, которые жили рядом с гнездовьем этих тварей. И это действительно энцефалит – сильные головные боли, потеря сознания, высокая температура, бред. – Смертельные исходы? – Болезнь сама сходит на нет через три недели. Но все равно правительство в панике. Сам знаешь, эта страна держится за счет туристов. Никто не желает поднимать вопрос о неизвестных болезнях. – Значит, они считают, что энцефалит появился вместе с этими, гм... ненормальными формами? Гутиеррес пожал плечами: – Ящерицы переносят множество вирусных инфекций. Вполне резонно, что эти твари и являются переносчиками. – Но ты же сказал, что это не вирусный энцефалит. – Какой бы ни был. Между ними и болезнью есть связь, это точно. – Еще один повод узнать, откуда взялись эти существа. Наверняка уже искали... – Искали? – рассмеялся Гутиеррес. – Конечно, искали. Прочесали каждый квадратный сантиметр этой страны, и по многу раз. Были посланы десятки поисковых партий... некоторые возглавлял я сам. Проводили поиск с воздуха. Джунгли разбили на квадраты и облазили каждый из них. Облетели все острова, а эта та еще работенка, скажу я тебе. У западного побережья немало островов. Черт, обыскали даже те, которые считаются частными владениями... – А что, такие есть? – спросил Левайн. – Немного. Три или четыре. Вроде острова Нублар, он принадлежал американской фирме «ИнГен». – Но ты сказал, что этот остров обыскали... – Очень тщательно. Пусто. – А остальные? – Значит, так, – сказал Гутиеррес и принялся загибать пальцы: – На востоке остров Таламанка; там расположился «Медклуб». Потом Сорна, на западе; владелец – немецкая горнодобывающая фирма. На севере – Моразан, он принадлежит богатой костариканской семье. И еще один остров, название которого я забыл. – И что нашли исследователи? – Ничего. Полный ноль. И решили, что животные появляются откуда-то из глубины джунглей, поэтому их логово до сих пор не могут найти. – В таком случае пустой номер, – хмыкнул Левайн. – Знаю, – согласился Гутиеррес. – Тропические леса – хорошее место для того, чтобы надежно спрятаться. Можно пройти в десяти ярдах от крупного животного и не заметить его. И даже последние разработки аппаратов для дальнего поиска не помогут, слишком много слоев придется преодолеть: облака, кроны деревьев, флору нижнего уровня. Ничего нельзя поделать – в джунглях может скрываться все, что угодно. Так что правительство взволновано. И не только оно. – Ну? – вскинулся Левайн. – Эти существа заинтересовали многих. – Насколько заинтересовали? – намеренно небрежно осведомился Левайн. – После последней неудачи правительство разрешило одной команде ботаников из Беркли провести воздушную разведку в центре джунглей. Они шарили там целый месяц, пока к ним не предъявили претензии – то ли счет за перерасход бензина, то ли еще что. Но бюрократы из Сан-Хосе накатали жалобу в Беркли. А там ответили, что знать ничего не знают ни о какой команде биологов. Пока суд да дело, липовые биологи успели смыться из страны. – И вы так и не узнали, кто это был на самом деле? – Дохлый номер. Прошлой зимой двое шведских геологов забрались на дальние острова, чтобы взять пробы газа. Сказали, что это входит в их практику – изучение вулканической активности Центральной Америки. А там много вулканически активных островов, некоторые до сих пор дымят, так, что вроде все было в порядке. Но оказалось, что эти «геологи» работали на американскую компанию «Биосин» и искали на этих островах... э-э... больших животных. – Но при чем здесь биотехническая фирма? – удивился Левайн. – Полная бессмыслица. – Для тебя и меня, – возразил Гутиеррес. – Но у «Биосина» репутация хуже некуда. Их шеф по исследованиям – Льюис Доджсон. – А, помню, – кивнул Левайн. – Пару лет назад он учредил прививки против бешенства в Чили. Сделал прививки фермерам, даже не предупредив, чем он их колет. – Он. А еще генетически вывел картофель и завалил им супермаркеты, но никому не сказал, что это гибрид. Дети слегли с диареей, двое умерли в больнице. Компании пришлось нанять Джорджа Бейзелтона, чтобы упрочить свое положение. – Такое ощущение, что Бейзелтона нанимают все, кому не лень. Гутиеррес передернул плечами: – У него имя, с ним советуются университетские профессора. К тому же Бейзелтон – профессор биологии. Он почистил фирме перышки, помогая Доджсону выбраться из неприятностей с законом. На Доджсона работает куча людей по всему миру. В основном воруют новейшие разработки других фирм. Говорят, что «Биосин» – единственная генетическая компания, в которой адвокатов больше, чем ученых. – И чего они потеряли в Коста-Рике? – Не знаю, – сказал Гутиеррес, – но само отношение к исследованиям здесь очень переменилось, Ричард. Я сразу это заметил. В Коста-Рике одна из самых богатых экологических систем в мире. Полмиллиона видов на двенадцать классов обитателей тропических лесов. Пять процентов всех видов животных, существующих на планете. Много лет эта страна была центром биологических исследований, но теперь все по-другому. Прежде сюда приезжали ревностные ученые, которые изучали природу ради нее самой – ради макак-ревунов, гигантских ос или тропических растений. А теперь запахло деньгами, и ученые сменили вектор деятельности. Не то чтобы они мечтали разбогатеть. Но в сфере биологии все начало приобретать свою цену. Никто не знает, откуда берутся новые лекарства, поэтому фармакологические компании спонсируют любые виды исследований. Возможно, в птичьих яйцах содержится протеин, который отталкивает воду. Возможно, пауки производят пептид, который улучшает свертываемость крови. Возможно, из гладких листов папоротника удастся извлечь универсальное обезболивающее. Такое случалось достаточно часто, чтобы подогреть интерес к исследованиям. Люди больше не изучают природу, они копаются в ней. Отсюда новый взгляд на вещи: все новое и неизвестное автоматически вызывает повышенный интерес, поскольку может оказаться ценным. Потому стоит попытать счастья. Гутиеррес допил пиво. – Мир переворачивается вверх тормашками. И многие хотят выяснить, что это за отклонившиеся от нормы виды животных и откуда они берутся. Объявили посадку на самолет Левайна. Они поднялись из-за стола. – Ты никому не расскажешь? – спросил Гутиеррес. – Ну, что сегодня видел? – Честно говоря, я понятия не имею, что я видел, – ответил Левайн. – Это могло быть все, что угодно. – Счастливого полета, Ричард, – усмехнулся Гутиеррес. – Пока, Марти.Отъезд
Левайн шел к турникету, при каждом шаге рюкзак бил его по спине. Ричард обернулся, чтобы помахать рукой другу на прощание, но Гутиеррес уже вышел из здания аэропорта и поймал такси. Левайн пожат плечами и двинулся своим путем. Прямо перед ним находился таможенный контроль, пассажиры выстроились в очередь для получения штампа в паспорт. У Левайна был билет на ночной рейс до Сан-Франциско с долгой задержкой в Мехико. Очередь была не длинной, и Левайн решил, что еще успеет позвонить в собственный офис и сообщить Линде, своей секретарше, что он уже вылетает. Не мешало бы позвонить и Малкольму, подумалось ему. Оглядевшись, ученый увидел на стене справа ряд телефонов-автоматов, над которыми висела табличка: «Telefonos international». Правда, аппаратов было немного, и все они были заняты. Левайн решил, что лучше воспользоваться своим телефоном спутниковой связи, сбросил рюкзак с плеча и... И замер, нахмурившись. Пригляделся повнимательней. По международным телефонам разговаривали четверо человек. Первой была блондинка в шортах и коротенькой маечке. Она болтала и покачивала на руках загорелого до черноты ребенка. Рядом стоял бородатый мужчина в куртке в стиле сафари и время от времени поглядывал на золотые часы «Ролекс». И седовласая бабулька, говорившая на испанском, а сбоку стояли двое ее взрослых сыновей и горячо кивали в такт. Последним был пилот вертолета. Он сменил форменный пиджак на рубашку с короткими рукавами и галстук. Пилот стоял, отвернувшись к стене и ссутулив плечи. Левайн подобрался поближе и услышал, что пилот говорит по-английски. Ученый поставил рюкзак на пол и сделал вид, что подтягивает лямки, а сам навострил уши. Пилот так и не повернулся. – Нет-нет, профессор, – говорил он. – Так не пойдет. Нет. – Пауза. – Нет, говорю вам. Простите, профессор Беизелтон, но это неизвестно. Остров, но который?.. Нужно еще подождать. Нет, он улетает сегодня ночью. Нет, ничего он не узнал и не снял. Нет. Я понимаю. Adios. Левайн низко наклонился, когда пилот бросил трубку, и быстро зашагал в противоположный конец здания. «Что за черт», – подумал он. «Остров, но который...» Откуда они узнали, что дело в острове? Левайн сам не был до конца уверен. А он не разгибая спины работал надразрозненными данными день и ночь! Откуда взялись динозавры? Почему? Он отошел в угол, подальше от чужих глаз, и достал трубку своего телефона. Быстро набрал номер в Сан-Франциско. Пошел вызов, чуть щелкнув, когда сигнал проходил через спутник. Гудок. Потом раздался электронный голос: «Пожалуйста, введите свой код». Левайн набрал шестизначное число. Еще один гудок. Голос снова произнес: «Оставьте свое сообщение». – Я звоню, – начал Левайн, – чтобы сообщить о результатах поездки. Единичный экземпляр, в плохой форме. Местонахождение: ВВ-17 на вашей карте. Далеко на юге, что соответствует вашей гипотезе. Я не успел четко идентифицировать образец, его сожгли. Но, по-моему, это был орнитолест. Как вам известно, это животное в списке не значилось – крайне ценная находка. Он огляделся, но рядом никого не было, никто не обращал на него внимания. – Более того, внутренняя поверхность бедра разорвана. Об этом стоит поразмыслить. – Он замялся, не желая высказываться до конца. – Я высылаю пробу ткани, нужно тщательно исследовать ее. Еще я считаю, что в дело замешаны другие люди. В любом случае это что-то новое, Ян. Целый год ничего не находили, а теперь они снова появились. Что-то происходит. Мы ничего не понимаем. Или понимаем? Он выключил телефон и засунул его во внешний кармашек рюкзака. «А вдруг, – подумалось ему, – мы знаем больше, чем можем предположить?» Левайн посмотрел на турникет. Нужно было спешить на самолет.Пало-Альто
В два часа пополудни Эд Джеймс зарулил на полупустую стоянку на Картер-роуд. Рядом со входом в ресторан уже красовался черный «БМВ». В окне он заметил Доджсона за столиком, на его широком лице застыло недовольство. Доджсон постоянно был в дурном расположении духа. В данную минуту он разговаривал с плотным мужчиной, сидящим напротив, и поглядывал на часы. Плотный мужчина был Бейзелтоном. Профессора частенько показывали по телевизору. Джеймс всегда чувствовал облегчение, когда появлялся Беизелтон. Доджсон ходил перед ним на цыпочках, но трудно было представить, чтобы профессор принимал участие в каких-нибудь теневых операциях. Джеймс заглушил мотор и наклонил зеркальце заднего обзора, чтобы поправить воротничок и галстук. Зеркало отразило встрепанного, усталого человека с двухдневной щетиной на щеках. «Черт, еще бы не выглядеть как мокрая курица, – подумал он. – Середина ночи!» Доджсон всегда назначал встречи глухой ночью, и всегда в этом проклятом ресторане Марии Коллендер! Джеймс все никак не мог понять почему – кофе здесь подавали просто отвратительный. Но, с другой стороны, он много чего не понимал. Эд взял приготовленный конверт и вышел из машины, хлопнув дверцей. Направился к двери, качая головой. Уже несколько недель Доджсон платил ему пятьсот долларов в день за то, что он следил за каждым шагом определенных ученых. Сперва Джеймс считал это своего рода промышленным шпионажем. Но ни один из этих ученых не работал в промышленности. Все они были кабинетными червями, притом в скучнейших отраслях науки. Как та палеоботаник Саттлер, которая занималась доисторическими злаками. Джеймс посидел на одной из ее лекций в Беркли и едва не заснул. Ученая ставила слайды с маленькими бледными сферами, похожими на хлопковые шарики, а сама все бубнила о полисахаридах и рубеже каких-то периодов. Господи, ну и скучища! Естественно, пятьсот долларов в день – деньги на ветер. Он вошел в здание, моргая от яркого света, и приблизился к столику. Сел, кивнул Доджсону и Бейзелтону и уже поднял руку, чтобы подозвать официантку. Ему хотелось кофе. – У меня ночь занята, – мрачно глянул на него Доджсон. – Начнем. – Ладно, – согласился Эд и опустил руку. – Тоже неплохо. Он открыл конверт, начал вынимать оттуда листы бумаги и снимки, передвигая их через стол Доджсону. – Алан Грант, палеонтолог из штата Монтана. Сейчас в Париже, читает лекции о последних находках динозавров. Он выдвинул новую гипотезу о том, что тираннозавры были плотоядными и... – Неважно, – оборвал его Доджсон. – Дальше. – Эллен Саттлер-Рейнмен, – провозгласил Джеймс, передвинув фото. – Ботаник, раньше путалась с Грантом. Теперь замужем за одним физиком из Беркли. Маленькие сын и дочь. У нее неполная занятость, читает лекции в университете. В остальное время сидит дома, потому что... – Дальше, дальше. – Ладно. В целом остальные уже отпали. Дональд Геннаро, адвокат... умер от дизентерии во время деловой поездки. Деннис Недри, «Объединенные компьютерные системы»... тоже скончался. Джон Хаммонд, который основал «Интернациональные генетические технологии»... погиб во время инспекции владений компании в Коста-Рике. С ним были внук и внучка, сейчас дети живут у матери, на востоке, и... – Кто-нибудь был у них? Из «ИнГена»? – Никто. Мальчик пошел в колледж, девочка заканчивает начальную школу. После смерти Хаммонда «ИнГен» прекратила свое существование. Дело было передано в суд. Недвижимость пошла с молотка. Две недели назад, если быть точными. – Была ли выставлена на продажу Сторона-Б? – впервые подал голос Бейзелтон. – Сторона-Б? – недоуменно захлопал ресницами Джеймс. – Да. Кто-нибудь говорил вам о Стороне-Б? – Нет. В первый раз слышу. А что это? – Если услышите, дайте мне знать, – сказал Бейзелтон. Доджсон небрежно полистал отчеты и фотографии и нетерпеливо отодвинул. Поднял глаза на Эда: – Что еще вы раскопали? – Все, доктор Доджсон. – Как все? А Малкольм? И этот Левайн? Они до сих пор дружат? Джеймс заглянул в заметки. – Не уверен. Бейзелтон нахмурился: – Не уверены? Что это значит? – Малкольм встретил Левайна в институте Санта-Фе, – начал Джеймс. – Пару лет назад. Но Малкольм редко бывал в институте. Он наезжает в отделения биологии в Беркли с лекциями о математических моделях эволюции. Похоже, он утратил связь с Левайном. – Они поссорились? – Возможно. Мне сказали, что он возражал против экспедиции Левайна. – Какой еще экспедиции? – пододвинулся поближе Доджсон. – Уже год Левайн планирует снарядить экспедицию. Заказал специальный транспорт в компании «Мобильные полевые системы». Это небольшая фирма в Вудсайде, которую возглавляет какой-то Джек Торн. Он оснащает джипы и вездеходы для исследовательских групп. Ученые в Африке, Сычуане и Чили буквально молятся на него. – Малкольм знает об этой экспедиции? – Должен. Он наезжает к Торну время от времени. Где-то раз в месяц. Ну а Левайн бывает там каждый день. Там его и усадили за решетку. – За решетку? – удивился Бейзелтон. – Ага. – Джеймс сверился с записями. – Так. Десятого февраля Левайна арестовали за превышение скорости. Он выжал сто двадцать в районе, где предел был пятьдесят километров в час. Собственно, перед вудсайдским колледжем. Судья арестовал его «феррари», забрал права и припаял общественное поручение. Приказал курировать класс в этой школе. Бейзелтон ухмыльнулся: – Ричард Левайн учит подростков. Вот это картина! – Он старался. Естественно, просиживая свободное время у Торна. Пока не уехал из страны. – Когда он уезжал? – поинтересовался Доджсон. – Два дня назад. Улетел в Коста-Рику. Короткий визит, собирался вернуться сегодня утром. – И где он сейчас? – Не знаю. И боюсь, что это будет трудно установить. – Почему? Джеймс кашлянул: – Потому что он был в списке пассажиров, вылетающих из Коста-Рики... но когда самолет приземлился, его там не оказалось. Мой местный помощник сказал, что Левайн сдал перед полетом ключи от номера отеля в Сан-Хосе и обратно не возвращался. Другим рейсом тоже не вылетал. И в данную минуту боюсь, что Ричард Левайн исчез. Наступило молчание. Доджсон откинулся на спинку стула и что-то прошипел сквозь зубы. Поглядел на Бейзелтона, который качал головой. Доджсон осторожно сложил все бумаги в стопочку и засунул обратно в конверт. Протянул конверт Джеймсу. – А теперь слушай, сукин ты сын, – сказал Доджсон. – Я хочу от тебя всего одну вещь. Очень простую. Слушаешь? – Слушаю, – сглотнул Джеймс. Доджсон перегнулся через стол: – Найди его!Беркли
Ян Малкольм сидел в своем заваленном бумагами кабинете. Он поднял голову, в комнату входила Синди Беверли, его ассистентка. За ней шагал человек из срочной доставки с небольшим ящичком под мышкой. – Простите за беспокойство, доктор Малкольм, вы должны расписаться... Это тот образец из Коста-Рики. Ян поднялся и обошел стол. Без трости. Уже несколько недель он упорно тренировался ходить без поддержки. Иногда в ноге вспыхивала боль, но он не отступал, и вскоре наметился прогресс. Даже его лечащий врач, вечно улыбчивая Синди, одобрительно отозвалась о его успехах. – Ух, доктор Малкольм, после стольких лет, и вдруг вы решились. Что же подвигло вас? – Нельзя же все время надеяться на трость, – ответил ученый. Но дело было в другом. Восстав против неуемного энтузиазма Левайна, его грез о затерянном мире, потока его телефонных звонков днем и ночью, Малкольм волей-неволей начал пересматривать свои позиции. И принял таки, что все может быть – даже наверняка – и вымершие животные до сих пор преспокойно живут в каком-нибудь забытом, отдаленном уголке земного шара. У Малкольма были свои причины для подобной уверенности, о чем он лишь однажды намекнул Левайну. Именно вероятность существования другого острова с ископаемыми животными заставила его встать твердо на ноги. Он собирался в перспективе побывать на этом острове. И день за днем тренировал больную ногу. Они с Ричардом сузили круг поисков до череды островков вдоль побережья Коста-Рики. Левайн, как обычно, предвкушал и радовался, но Малкольм пока считал эту возможность гипотетической. Он давил в себе надежду на успех, пока не появятся твердые доказательства – фотографии или настоящие образцы тканей, которые вострубят о существовании живых ископаемых. А пока ничего подобного Малкольм не видел. Он даже не мог понять, что он чувствует по этому поводу – разочарование или облегчение. Но образцы Левайна все-таки прибыли. Малкольм взял накладную из рук почтальона и быстро расписался под заголовком: «Доставка образцов ткани. Биологические исследования». – Вы должны подчеркнуть нужное, сэр, – заметил почтальон. Малкольм просмотрел список вопросов, следующих ниже с двумя альтернативами – «да» и «нет». Живой экземпляр? Культура бактерии, вируса или протозоа? Зарегистрированный ранее экземпляр? Инфекционный экземпляр? Выращенный на фабрике или на животном-носителе? Экземпляр растительных тканей, проращенные семена или завязи? Насекомое или личинка? И так далее. Малкольм всюду подчеркнул «нет». – И на второй странице, сэр, – напомнил посыльный. Он оглядел кабинет, загроможденный кипами бумаг и завешанный картами, в которых торчали цветные флажки. – Вы проводите медицинские исследования? Малкольм перевернул лист и поставил подпись на следующей странице. – Нет. – И еще одну, сэр. Третий лист представлял собой собственно накладную, где с доставщика снималась дальнейшая ответственность. Малкольм расписался. – До свидания, – сказал почтальон и вышел. Малкольм тотчас же тяжело облокотился о стол и содрогнулся. – Еще болит? – посочувствовала Синди. Она перенесла ящичек на стол, смахнув несколько бумаг, и принялась распаковывать его. – Все нормально. Ян поискал взглядом трость, которая спряталась у кресла, за столом. Потом сделал глубокий вдох и медленно подошел к столу. Беверли сняла обертку. Показался маленький цилиндр из нержавеющей стали размером с ее кулак. Его крышка была запечатана воском с трехсторонним оттиском – символом биологических исследований. К цилиндру крепилась еще одна небольшая канистрочка, в которой находился жидкий азот. Малкольм придвинул лампу. – Поглядим, чем он увлекся на этот раз, – промолвил ученый. Взломал печать и отвинтил крышку. Зашипело, и над контейнером поднялось легкое белое облачко – конденсация. Внутренность цилиндра была покрыта инеем. Заглянув внутрь, Малкольм увидел пластиковый пакетик и лист бумаги. Он перевернул цилиндр и вывалил содержимое на стол. В пакетике находился окровавленный кусок зеленоватой плоти где-то в два квадратных дюйма, на котором лепился крохотный зеленый ярлычок из пластика. Он поднес пакетик к свету, исследовал его через лупу и положил на стол. Поглядел на зеленую пупырчатую кожу. «Возможно, – подумал Ян. – Возможно...» – Беверли, позовите Элизабет Гелман, она в зверинце. Скажите, что я хочу, чтобы она взглянула на кое-что. И предупредите, что дело секретное. Беверли кивнула и вышла из комнаты, к телефону. Оставшись один, Малкольм развернул записку, которая прибыла вместе с образцом. Это оказался желтый лист, вырванный из блокнота. Печатными буквами там стояло: Я БЫЛ ПРАВ, А ВЫ – НЕТ Малкольм нахмурился. Сукин сын! – Беверли? Когда позовете Элизабет, позвоните Ричарду Левайну в офис. Мне нужно немедленно с ним поговорить. Ричард Левайн прижался лицом к теплому каменному склону и перевел дыхание. В пятистах футах внизу раскинулся бескрайний океан, его изумрудные волны с шумом пенились у подножия черных скал. Лодка, на которой Ричард приплыл, уже успела превратиться в тоненькую белую черточку на горизонте. Ей пришлось вернуться, ведь на этом негостеприимном острове не было ни одной безопасной бухты. Итак, они остались одни. Левайн набрал в грудь воздуха и поглядел на Диего, который примостился в двадцати футах ниже. Он тащил рюкзак со всем оборудованием, он был сильным юношей. Диего уверенно улыбнулся и кивнул, запрокинув голову: – Смелее, уже недалеко, сеньор! – Надеюсь, – ответил Левайн. Разглядывая в бинокль этот утес из лодки, он посчитал его вполне приемлемым местом для подъема. Но оказалось, что склон утеса почти вертикален, а непрочные уступы и крошащиеся камни только увеличивали опасность. Левайн вытянул руки вверх, нащупал углубление. Прижался к скале. Из-под пальцев покатились камешки, и одна рука сорвалась. Он ухватился снова, подтянулся. Дыхание с хрипом вырывалось из груди – от усталости и страха. – Всего двадцать метров осталось, сеньор, – подбодрил Диего. – Вы справитесь. – Конечно, справлюсь, – пробормотал Левайн. – Учитывая альтернативу. У самой вершины утеса ветер окреп, принялся насвистывать в уши и трепать одежду. Казалось, он вознамерился сбросить гостя со скалы. Задрав голову, Ричард увидел плотную стену зарослей на самом краю. «Почти добрался, – подумал он. – Почти». А потом, в последнем рывке, он перевалил за край и покатился в мягкие влажные папоротники. Не отдышавшись как следует, он оглянулся и увидел, как легко, играючи на вершину забирается Диего. Юноша сел на зеленую траву и улыбнулся. Левайн повернул голову и оглядел нависшие над головой тенистые лапы папоротников. Дыхание понемногу приходило в норму, ноги немилосердно болели. Но плевать... он добрался! Наконец-то он здесь! Вокруг царили джунгли, девственный лес, куда не ступала нога человека. Все полностью соответствовало снимкам со спутника. Левайну пришлось полагаться на фотографии, поскольку карты частных владений – таких, как это, – не существовало. Этот остров являлся настоящим затерянным миром, изолированным в Тихом океане. Левайн прислушался к голосу ветра, шелесту пальмовых листьев, сбрасывающих ему в лицо капли влаги. А потом услышал другой, далекий звук, похожий на птичий вскрик, но более глубокий и мощный. Звук повторился снова. За спиной затрещало – Диего зажег, спичку, чтобы прикурить. Левайн быстро сел, оттолкнул руку парня и покачал головой. Диего непонимающе нахмурился. Левайн поднес палец к губам, призывая к тишине. И показал в направлении птичьего крика. Диего безразлично пожал плечами. На него этот крик не произвел никакого впечатления. И причин настораживаться он не видел. «А все потому, что парню неизвестно, какие сюрпризы ожидают нас впереди», – подумал Левайн, расстегивая темно-зеленый рюкзак. Он принялся собирать пневматическое ружье. Приладил ствол, загнал обойму, проверил подачу воздуха и протянул винтовку Диего. Тот взял ее, снова пожав плечами. Тем временем Левайн достал пневматический пистолет в кобуре и приладил кобуру на пояс. Вынул пистолет, проверил – на предохранителе ли – и снова вложил в кобуру. Ричард поднялся на ноги и кивнул Диего. Юноша застегнул рюкзак и забросил его за спину. Они вдвоем начали спускаться по заросшему склону холма, уходя все дальше от обрыва. Одежда сразу же промокла от росы. Со всех сторон их окружали густые джунгли, и вперед было видно лишь на пару ярдов. Гигантские листья папоротников в длину и ширину достигали размеров человеческого тела. Эти растения с толстыми, похожими на копья стеблями поднимались вверх на двадцать футов. А высоко над головой пышные кроны деревьев закрывали солнечный свет. Путешественники двигались в полумраке, их ноги тонули в рыхлой, влажной почве. Левайн часто останавливался и сверялся с наручным компасом. Они держали курс на запад, вниз по склону, к центру таинственного острова. Ученый знал, что этот остров – все, что осталось от древнего вулканического кратера, над которым сотни тысяч лет трудились ветер и дождь. Склоны бывшего кратера нисходили широкими террасами до самой центральной площадки. Но здесь, на вершине, скалы нагромождались друг на друга, поросшие непроходимым коварным лесом. Левайна охватило чувство полного одиночества, отрезанности от всего света, словно он попал в дремучее прошлое, в давний доисторический мир. Его сердце замирало на каждом шагу, пока они спускались вниз по склону, перебирались через шумные ручьи и снова поднимались на пригорок. На вершине следующего холма лес поредел, и в лица им дохнул морской ветер. Отсюда открывался вид на противоположную сторону острова – череду темных скал, которая растянулась на много миль. А посреди колыхалось море крон – джунгли. – Fantastico, – выдохнул Диего, шедший позади. Левайн немедленно шикнул на него. – Но, сеньор, – запротестовал юноша, махнув рукой на открывшийся пейзаж, – мы здесь одни! Левайн раздосадованно покачал головой. Они все уже обсудили, пока плыли в лодке: шаг на остров – рот на замок! Никаких одеколонов, конфет и сигарет. Вся еда – в плотно завязанных пластиковых пакетах. Все оборудование упаковано со всевозможнейшими предосторожностями. Ни одного лишнего звука, никакого, даже слабого, запаха. Он столько раз предупреждал Диего! Оказалось, что все эти предупреждения совершенно не дошли до юноши. Он ничего так и не понял. Левайн грозно зыркнул на Диего и снова потряс головой. – Сеньор, – ухмыльнулся парень, – здесь же только птицы. В эту минуту они услышали густой вибрирующий звук – рык невероятного, невиданного зверя, который бродил где-то внизу, в чаще. Тотчас же в ответ раздался похожий рев, откуда-то сбоку. Диего выпучил глаза. – Птицы? – язвительно прошептал Левайн одними губами. Диего молчал, стиснув губы и неотрывно глядя в джунгли. Южнее начали покачиваться верхушки деревьев, словно часть леса внезапно ожила. Остальные деревья остались неподвижными – это был не ветер. Диего быстро перекрестился. Снова раздались дикие крики, длившиеся примерно минуту, потом на остров снова снизошла тишина. Левайн начал спускаться с холма, направляясь к центру острова. Он быстро шагал вперед, высматривая змей в траве, когда сзади донесся тихий свист. Левайн обернулся. Диего показал рукой влево. Юноша двинулся к югу. Ученый вернулся, продрался сквозь заросли и последовал за ним. Через минуту они вышли к двум параллельным колеям в грязи – почти заросшим побегами папоротника и травы, но еще различимым. Здесь когда-то проезжал джип старого образца. Естественно, по этим следам они скорее доберутся до цели своего путешествия. Левайн кивнул, Диего сбросил рюкзак. Пришел черед Левайна тащить груз. Он подтянул лямки и закинул рюкзак за спину. Не проронив ни слова, они пошли по дороге. Кое-где следы джипа были едва заметны, и джунгли почти поглотили бывшую дорогу. Ясно, что ею не пользовались уже много лет, и лес был готов скрыть все следы пребывания человека. Позади тихо чертыхнулся Диего. Левайн оглянулся. Юноша с отвращением тряс поднятой ногой – он умудрился вступить в россыпь зеленоватого помета. Левайн вернулся. Диего тщательно вытер подошву листом папоротника. В помете оказались бесцветные клочки сена, смешанные с зеленью. Продукт жизнедеятельности какого-то животного был легким и крошащимся – слишком старым. Запаха не было. Левайн внимательно исследовал окрестности и нашел более свежие следы. Каждый катышек помета был двенадцати сантиметров в диаметре. Определенно здесь прошлось какое-то крупное травоядное. Диего молчал, но глядел на все широко раскрытыми глазами. Левайн качнул головой и двинулся дальше. Поскольку это были следы травоядного зверя, беспокоиться было не о чем. По крайней мере, не очень беспокоиться. И все равно его пальцы постоянно касались рукоятки пистолета, словно ища поддержки. Они добрались до потока с илистыми берегами. Здесь Левайн остановился. Он заметил в грязи отпечатки трехпалых лап, некоторые были чрезвычайно велики. Приложив собственную ладонь к следу, ученый отметил, что лапа животного была крупнее его руки. Когда он поднялся, то увидел, что Диего снова перекрестился. Не выпуская винтовки из другой руки. Они помедлили у ручья, вслушиваясь в нежное журчание его струй. Неожиданно Левайн заприметил на дне потока что-то блестящее. Он нагнулся и достал стеклянную трубочку примерно с карандаш. Один конец был обломан, а на боку виднелась шкала. Ученый узнал остатки пипетки, обыкновенной пипетки, которыми пользуются во всех лабораториях мира. Левайн повертел ее в пальцах, посмотрел на свет. Старая. Значит, здесь... Он повернулся и уловил краем глаза какое-то движение. Что-то коричневое, маленькое пронеслось вдоль бережка. Размером с крысу. Диего вскрикнул от удивления. Но тварь уже исчезла в зарослях. Левайн прошел вперед и склонился над илистым склоном. Там остались четкие следы небольшого животного. Отпечатки трехпалых лапок, похожих на птичьи следы. Рядом было полно подобных отпечатков, включая следы покрупнее, длиною в несколько дюймов. Однажды Левайну доводилось видеть подобные следы в обмелевшем русле реки штата Колорадо, где обнажилось древнее морское дно и проглянули запечатленные в камне следы ископаемых динозавров. Но сейчас отпечатки были свежими. И оставили их живые особи. Пока Левайн сидел на корточках, он услышал слева тихое чириканье. Повернув голову, он заметил, что папоротники слегка качаются. И замер в ожидании. Минуту спустя из-под листьев вынырнуло маленькое создание размером с мышь. У него была гладкая безволосая кожа, а на крохотной головке пучились большие глаза. Было оно зеленовато-коричневого цвета. Тварь начала нетерпеливо чирикать в сторону Левайна, словно желая прогнать непрошеного гостя. Ученый не сдвинулся с места, забыв дышать. Конечно, он опознал глазастенькое существо. Это был мусзавр, крохотный прозавропод позднего Триасового периода. Его скелеты находили только в Южной Америке. Это один из самых маленьких динозавров, известных науке. «Динозавр!» – подумал Левайн. Хотя он предполагал, что обнаружит ископаемых на этом острове, но встреча с живым, настоящим динозавром заворожила ученого. Особенно с таким крохотулей. Он не мог отвести от животного взгляда. Экое чудо! После стольких лет, стольких пыльных скелетов – настоящий живой динозавр! Маленький вышел на свет. Теперь Левайн обнаружил, что существо длиннее, чем показалось вначале. Десять сантиметров в длину, включая неожиданно толстый хвост. Как и говорили, оно сильно смахивало на ящерицу. Зверушка присела на задние лапки. Грудная клетка животного быстро раздувалась в такт его дыханию. Оно замахало крохотными передними лапами на Левайна и снова зачирикало. Медленно, очень медленно ученый протянул руку. Создание опять чирикнуло, но и не подумало убегать. Кажется, оно заинтересовалось и склонило головку набок, когда рука Левайна приблизилась вплотную. Его пальцы коснулись брюшка. Мусзавр стоял на месте, балансируя хвостом. Не выказывая ни капли страха, животное переступило на ладонь человека и встало на четыре лапки. Вес его едва ощущался, настолько зверушка была легкой. Динозаврик прошелся по ладони, обнюхивая пальцы. Очарованный Левайн улыбнулся. Внезапно маленькая тварь встревоженно зашипела, порскнула с его ладони и нырнула в заросли. Левайн моргнул, не понимая, почему его покинули. В ноздри ударил тяжелый резкий запах, и по другую сторону ручья раздался треск кустов. А затем там зарычали. Очень хрипло. Левайн тотчас же вспомнил, что плотоядные хищники всегда охотятся возле водопоя, когда их жертвы теряют бдительность и склоняются к воде. Но вспомнил он слишком поздно. Сзади страшно завизжал Диего. Когда Левайн обернулся, юношу уже утащили в заросли. Диего боролся – кусты ходили ходуном. Левайн мельком увидел огромную лапу, на среднем пальце которой торчал короткий изогнутый коготь. Потом лапа отступила. Кусты продолжали трястись. Неожиданно весь лес огласился ужасающим ревом. На ученого бросилось крупное животное. Ричард Левайн повернулся и пустился наутек. Сердце бешено колотилось в груди. Он понятия не имел, куда бежать. Знал только, что это бесполезно. На спину навалилась тяжесть, заставив его упасть на колени в грязь. И он осознал, что вопреки всем планам и расчетам все пошло наперекосяк и сейчас он умрет.Школа
– Если мы примем к рассмотрению теорию вымирания из-за падения метеорита, – сказал Ричард Левайн, – нам нужно решить несколько вопросов. Во-первых, есть ли на планете кратер больше девятнадцати миль в диаметре (минимальный размер метеорита, способного вызвать массовый падеж крупных животных во всем мире)? Во-вторых, соответствуют ли какие-либо кратеры по времени известным периодам вымирания? Оказалось, что таких кратеров несколько и пять из них соответствуют периодам... Келли Куртис зевала во весь рот, благо темнота в классе позволяла. Она подперла рукой подбородок и попыталась прогнать дремоту. Все это ей уже было известно. На телеэкране, установленном на передней парте, появилось изображение едва заметного выветрившегося полукруга. Она узнала кратер в Менсоне. Из темноты долетел голос доктора Левайна: – Это кратер вблизи Менсона, штат Айова, появившийся около шестидесяти пяти миллионов лет назад, как раз когда начали вымирать динозавры. Но погубил ли динозавров именно этот метеорит? «Не-а, – подумала Келли, зевая, – слишком маленький. Наверное, это был юкатанский». – Мы считаем, что этот кратер слишком мал, – громко произнес доктор Левайн. – И вероятный претендент на роль истребителя ископаемых – метеорит, упавший возле Мериды, на Юкатане. Трудно поверить, но его падение опустошило весь Мексиканский залив, и на Землю хлынули волны высотой две тысячи футов. Невероятное зрелище. Но и об этом кратере идут споры, касающиеся отложений на его краях и вымирания фитопланктона в ближних океанских водах. Это может показаться слишком сложным, но оставим пока этот вопрос. Мы вернемся к нему чуть позже. Итак, на сегодня все. Зажегся свет. Училка, миссис Мензис, вышла на середину класса и выключила компьютер, который выводил изображение на экран. Лекция закончилась. – Что ж, – начала она, – я рада, что доктор Левайн оставил нам эту запись. Он предупредил, что может опоздать на сегодняшний урок, но наверняка будет на следующей неделе, когда вы вернетесь после весенних каникул. Келли, вы с Арби работаете у доктора Левайна, так? Келли глянула на хмурого Арби, который ссутулился за своей партой. – Да, миссис Мензис, – ответила Келли. – Хорошо. Запишите домашнее задание на каникулы. Вся седьмая глава.„ – Класс застонал. – Включая упражнения в конце первой и второй части. К следующему занятию выполните. Удачных каникул. Встретимся через неделю. Зазвонил звонок. Класс встрепенулся, заскрипели стулья, и комната наполнилась гамом. Арби начал пробираться к Келли. Глядел он мрачно. Он был на голову ниже девочки – самый низкий в классе. И самый младший. Келли было тринадцать, как и всем семиклассникам, а ему – одиннадцать. Он проскочил через два класса, потому что был очень умным. Ходили сплетни, что его снова переведут в старший класс. Арби был настоящим гением, особенно по части компьютеров. Мальчик сунул ручку в нагрудный карман белоснежной сорочки и поправил очки в роговой оправе. Р. Б. Бентон был чернокожим. Оба его родителя работали в Сан-Хосе врачами и тщательно следили, чтобы их ребенок всегда был одет с иголочки, как студент университета. И Келли не сомневалась, что через пару лет он им и станет, если не сойдет с дистанции. Рядом с Арби Келли всегда чувствовала себя неловко и жутко стеснялась. Она донашивала старые платья сестры, которые их матушка привезла из Кмарта тысячу лет назад. Девочке приходилось носить даже старые кроссовки – такие затасканные и грязные, что их не брало никакое мыло. Даже стиральная машинка потерпела крах. Келли сама стирала и гладила свои вещи, потому что мамы постоянно не было дома. Келли со вздохом оглядела отутюженные штаны Арби и его зеркальные ботинки. Хотя она и завидовала мальчику, он был ее единственным настоящим другом – только он нормально относился к тому, что она отличница. Келли боялась, что друга переведут в девятый класс и они никогда больше не увидятся. Подойдя поближе, Арби хмуриться не перестал. Задрал голову, глянул ей в лицо и спросил: – А почему нет доктора Левайна? – Не знаю. Может, случилось что. – Что? – Не знаю. Что-нибудь. – Но он обещал! Обещал, что будет, – возразил Арби. – И возьмет нас за город. Все уже готово. И разрешение мы выбили, и все остальное. – Так что? Мы можем поехать в любое время. – Он должен был прийти, – упрямо повторил Арби. Келли не ждала от него другого. Арби привык к тому, что взрослые – люди ответственные. Его родители всегда держали слово. Келли же подобные проблемы не волновали. – Ничего страшного, Арб, – сказала девочка. – Давай поедем к доктору Торну сами. – Думаешь? –. А то. Почему нет? Арби заколебался. – Мне надо сперва позвонить маме. – Зачем? – Она наверняка скажет, чтобы ты шел домой. Давай, Арб, съездим вместе. Он все еще не решался. Он был смышленый мальчик, но любое изменение планов всегда волновало его. Келли уже знала, что если давить на него, то он начнет ворчать и спорить. Так что приходилось ждать, когда Арби примет самостоятельное решение. – Ладно, – наконец согласился он. – Давай съездим к Торну. – Встретимся у входа, – улыбнулась Келли. – Через пять минут. Когда она спускалась на первый этаж, снизу долетел хор голосов: – Келли – зануда, Келли – зануда... Девочка подняла голову выше. Это была тупая Эллисон Стоун и ее подружки-идиотки. Они торчали в вестибюле и дразнились: – Келли – зануда... Она прошла мимо одноклассниц, не обращая на них внимания. Невдалеке стояла мисс Эндерс, дежурная, которая даже и бровью не повела. Хотя завуч, мистер Каноза, постоянно напоминал, что учеников нужно защищать от приставаний сверстников. Позади надрывался хор: – Келли – зануда... Сильно умная, по горшкам дежурная... Книжки ворует, дома не ночует... И взрыв смеха. Впереди она заметила Арби, который ждал у входной двери. Он держал пучок серых проводов. Келли поспешила к нему. – Забудь, – бросил друг. – Они просто придурки. – Именно. – Мне наплевать. – Знаю. Забудь, и все. Позади захихикали: – Кел-ли и Ар-би... пошли погулять...вместе купались, потом целовались... Они вышли на улицу, голоса девчонок милосердно потонули в шуме учащихся, спешащих по домам. На стоянке желтели школьные автобусы. Вдоль здания школы выстроились машины родителей. Все рассаживались в транспорт. Арби наклонил голову, поглядывая через улицу. – Он снова здесь. – Не смотри на него, – напомнила Келли. – Не буду, не буду. – Помни, что говорил доктор Левайн. – Да ну, Кел. Я помню. По ту сторону дороги стоял простой серый седан, который успел примелькаться детям за последние два месяца. За рулем сидел уже знакомый мужчина с клочковатой бородой и делал вид, что читает газету. Этот бородач везде следил за доктором Левайном с тех пор, как тот начал читать уроки в Вудсайде. Келли считала, что именно из-за этого человека доктор Левайн попросил их с Арби быть его помощниками. Левайн сказал, что они будут помогать ему переносить оборудование, ксерокопировать задания, собирать домашние работы и выполнять подобную рутинную работу. Они думали, что это большая честь – работать на доктора Левайна, по крайней мере интересно помогать настоящему профессиональному ученому, потому и согласились. Как бы не так! Оказалось, что его задания вовсе не связаны с уроками, с этим Левайн справлялся сам. Зато он часто посылал их с небольшими поручениями. И предупредил, чтобы они остерегались этого бородача в машине. Ничего сложного, бородач вовсе не замечал их – они же дети! Доктор Левайн объяснил, что этот человек всегда следит за ним, потому что это как-то связано с арестом. Но Келли не поверила. Ее маму дважды арестовывали за вождение в пьяном виде, и никто никогда за ней не следил. Девочка, конечно, не знала, почему этот человек приглядывает за Левайном, но ведь ясно, что доктор ведет какие-то секретные исследования и не желает, чтобы о них кто-то пронюхал. Келли знала одно: доктор Левайн не особо заботится о классе, который ему поручили. Он часто читал лекции, подбирая слова прямо на ходу. Бывало, что он заявлялся в школу через парадный вход, ставил запись и уходил через черный. Куда он ходил в эти дни – никто не знал. Поручения, которые он давал своим юным помощникам, тоже были загадкой. Однажды они ездили в Стэнфорд и получили от одного профессора пять пластиковых квадратиков. Пластик был легонький, похожий на фольгу. В другой раз они пошли в магазин на краю города и забрали какое-то треугольное устройство. Человек за прилавком здорово нервничал, словно эта штука была нелегальной или еще что. Потом они передали Левайну какую-то металлическую трубку, в которой, похоже, были сигары. Дети не утерпели и открыли трубку и струхнули, когда обнаружили внутри четыре пластиковые ампулы с янтарной жидкостью. На ампулах было написано: «Осторожно! Токсично!» – и знаменитый интернациональный символ биологических исследований. Но в целом их задания были скучными. Доктор часто посылал детей в Стэнфорд – копировать на ксероксе записи по разным предметам: японским мечам, рентгеновской кристаллографии, мексиканским мышам-вампирам, вулканам Центральной Америки, океанским течениям у Эль-Нино, брачным повадкам муфлонов, токсичности морских огурцов, контрфорсах готических соборов... Доктор Левайн никогда не объяснял, почему он интересуется именно этими вопросами. Часто он посылал их туда каждый день, если считал, что собранного материала недостаточно. А потом внезапно он бросал очередной предмет и больше к нему не возвращался. И тогда они исследовали что-то другое. Конечно, кое-что дети все равно установили. Многие вопросы имели отношение к транспорту, который строил доктор Торн для экспедиции Левайна. Но в целом этот список впечатлял своей непостижимостью. Как-то Келли задумалась, что до всего этого бородачу в машине? Знает ли он что-то неизвестное им? Но бородач казался страшно ленивым. Едва ли он заметил, что Келли и Арби бегают по поручениям доктора Левайна. Сейчас бородач смотрел на школьную дверь и не обращал на детей никакого внимания. Они дошли до конца улицы и сели на лавку, поджидая автобус.Бирка
Котенок снежного барса высосал всю бутылочку молока и перевернулся на спину, раскинув лапки. Мелодично заурчал. – Хочет, чтобы его погладили, – сказала Элизабет Гелман. Малкольм протянул руку и потрепал котенка по животику. Малыш тут же выгнулся и вонзил острые зубки в его пальцы. Малкольм вскрикнул. – Бывает и такое, – кивнула Гелман. – Дорджи! Нехорошая девчонка! Разве так встречают нашего знаменитого гостя? – Она взяла руку Малкольма. – Кожу не прокусила. Но все равно нужно промыть. Дело происходило в научно-исследовательской лаборатории при зоопарке Сан-Франциско. Было три часа пополудни. Элизабет Гелман должна была высказать свое мнение по поводу присланных образцов, но ей пришлось задержаться для кормления подопечных малышей. Малкольм поприсутствовал на обеде маленькой гориллы, которая отплевывалась, словно человеческий младенец. Потом наблюдал за кормлением коалы и котенка снежного барса. – Прошу прощения, что так вышло, – сказала Гелман, отведя Яна к крану и обмыв ему руку. – Но мне показалось, что лучше было тебе прийти сюда, пока все мои сотрудники на еженедельной конференции. – Почему же лучше? – А потому, что ты передал нам очень интересные образцы, Ян. Очень интересные! – Она вытерла насухо его руку, потом внимательно осмотрела. – Ну, ничего страшного, жить будешь. – И что с образцами? – Сам знаешь, они очень неоднозначны. Кстати, их добыли в Коста-Рике? – Почему ты спрашиваешь? – Малкольму пришлось приложить усилие, чтобы голос звучал ровно. – Потому что ходят сплетни, что там появляются неизвестные животные. А это именно неизвестное науке животное, Ян. Элизабет провела его в небольшую приемную. Малкольм рухнул в кресло и положил трость на стол. Гелман приглушила освещение и включила проектор. – Ладно. Вот увеличенное изображение первичного материала, пока мы не приступили к исследованиям. Как видно, он состоит из фрагмента ткани животного, процесс омертвления наступил уже давно. Размеры ткани – четыре на шесть сантиметров. К ней прикреплена зеленая пластиковая бирка, квадратная, со стороной в два сантиметра. Образец ткани был отделен ножом, но не особо острым. Малкольм кивнул: – Ты что, Ян, отхватил его перочинным ножом? – Что-то в этом роде. – Хорошо. Сперва рассмотрим образец ткани. – Слайд сменился изображением под микроскопом. – Это увеличенный гистологический срез покровного эпидермиса. Вот эти пробелы с неровными рваными краями – места, где поверхность кожи подверглась посмертным некротическим изменениям. Но самое интересное здесь – это посторонние клеточные включения в эпидермис. Видите, как много здесь хроматофоров, пигментных клеток? На разрезе хорошо заметно неравномерное распределение меланофоров и аллофоров. В целом рисунок эпидермиса напоминает таковой у лацерты или амблиринхуса. – Это такие ящерицы? – поинтересовался Малкольм. – Да. Сильно смахивает на ящерицу... хотя картина не совсем типичная. Она увеличила изображение левой части снимка. – Видишь вот эту клетку, с таким легким ободком? Мы решили, что это мышца. Хроматофоры могут произвольно открываться и закрываться. Значит, это животное может менять окраску, как хамелеон. А вон там, видишь большой овал со светлым центром? Это пора бедренной мускусной железы. В середине наличествует плотная субстанция, которую мы до сих пор анализируем. Но предварительное заключение – это самец, только у ящериц-самцов имеются бедренные железы. – Ясно, – кивнул Малкольм. Слайд снова сменился. Перед Яном возникло нечто, похожее на пористую губку. – Рассмотрим поглубже. Это подкожные слои. Они нарушены из-за пузырьков газа, который выделился в результате разложения тканей. Но можно разглядеть сосуды – вот один, вон там второй, – окруженные гладкой мышечной тканью. Это не характерно для ящериц. Собственно, такого не увидишь ни у ящериц, ни у каких-либо иных рептилий. – Другими словами, это похоже на теплокровных? – Именно, – согласилась Гелман. – Ну, не млекопитающих, но птиц наверняка. Я бы сказала, что это был... гм, дохлый пеликан. Или что-то подобное. – Угу. – Только вот у пеликанов нет такой кожи. – Понятно. – Без перьев. – Ага. – Дальше, – продолжила Гелман. – Нам удалось извлечь толику крови из сосудов. Немного, но достаточно для анализа под микроскопом. Вот. Слайд сменился. Появилось несколько клеток, в основном красных, и одна-единственная бесформенная белая клетка. Неприятное зрелище. – Я не специалист, – проворчал Ян. – Ничего страшного, я сейчас все проясню. Во-первых, красные клетки обладают ядром. Это характерно для птиц, а не млекопитающих. Во-вторых, необычный гемоглобин, отличающийся от гемоглобина остальных ящериц. В-третьих, расплывчатая структура белой клетки. У нас недостаточно материала, чтобы определить все точно, но есть подозрения, что это существо обладало необычайно высоким иммунитетом. – И что? – пожал плечами Малкольм. – Не знаю, из этого экземпляра много не вытянешь. Кстати, можно ли достать образец побольше? – Если получится. – Откуда, из Стороны-Б? – Стороны-Б? – удивленно приподнял брови Ян. – Ну, так написано на ярлычке. – Гелман поменяла слайд. – Должна признаться, Ян, что это очень занимательная метка. Здесь, в зоопарке, мы постоянно метим животных, и нам известны все коммерческие метки и клейма, применяемые в мире. Но эту никто раньше не видел. Вот она, увеличенная в десять раз. На самом деле она не крупнее ногтя на большом пальце. Обычная пластиковая поверхность с одной стороны, а с другой – тефлоновое покрытие с зажимом из нержавеющей стали, который и крепился на коже животного. Зажим совсем маленький, такие цепляют на молодняк. Животное, которое ты видел, точно было взрослой особью? – Видимо. – Значит, метка находилась на звере с тех пор, как он был детенышем. Это подтверждает и износ материала. На поверхности можно разглядеть следы ржавчины. Невероятный случай. Это пластик с примесью дюраля, из него делают шлемы для американского футбола. Он очень прочный, просто износиться он не мог. – А что тогда? – Почти наверняка какая-то химическая реакция, кислотное воздействие. Возможно, в виде аэрозоля. – Вроде вулканических газов? – спросилМалкольм. – Может быть, особенно в свете следующего открытия. Ты увидишь, что метка довольно широкая, девять миллиметров. Она полая. – Полая? – сдвинул брови Малкольм. – Да. Там внутри полость. Нам не хотелось открывать ее, потому мы просветили ее рентгеном. Вот. Следующий слайд. Внутри метки Малкольм увидел путаницу белых линий и колбочек. – Внутри тоже ржавчина, видимо, там побывали кислотные пары. Но сомнений нет – это была радиометка, Ян. Следовательно, данный экземпляр – не простое животное. Эта теплокровная ящерица, или что-то вроде того, была выращена и помечена кем-то с самого рождения. Вот это-то и сбивает с толку. Кто-то вырастил это существо! Ты знаешь, кто и как? – Понятия не имею, – пожал плечами Малкольм. Элизабет Гелман вздохнула: – Ты брехливый сукин сын. Малкольм поднял руку: – Могу я забрать свой образец? – Ян! После всего, что я для тебя сделала... – Образец! – Ты должен все объяснить. – Обязательно объясню. Недели через две. И приглашу на обед. Элизабет швырнула на стол пакетик фольги. Ян взял пакет и сунул в карман. – Спасибо, Лиз. – Он встал. – Страшно не хочется убегать, но нужно кое-куда позвонить. Он двинулся к двери, когда Элизабет бросила: – Кстати, как это существо умерло? – А что такое? – остановился ученый. – Когда мы разглядывали ткань под микроскопом, то под верхним слоем эпидермиса нашли несколько чужеродных клеток, принадлежавших другому животному. – И что это значит? – Гм, вполне обычная картина, когда дерутся две ящерицы. Они толкают друг друга. И клетки проникают под эпидермис. – Да. На туше были следы драки. Животное было ранено. – А еще ты должен знать, что в его артериях обнаружились признаки хронического сужения сосудов. У этого животного был стресс, Ян. И не только из-за драки, в которой оно было ранено. Последствия этого сражения исчезли при посмертных изменениях. Я говорю о постоянном, хроническом стрессе. Не знаю, где жило это животное, но его окружение было опасным и угрожающим. – Ясно. – Так вот. Каким образом меченое животное ухитрилось попасть в стрессовые условия? На выходе из зоопарка Малкольм проверил, не следят ли за ним, потом заскочил в телефонную будку и позвонил Левайну. Того на месте не оказалось. «Естественно, – подумал Ян, – когда он нужен – его постоянно нет. Наверное, снова разъезжает на своем «феррари». Малкольм повесил трубку и направился к своей машине.Торн
«Мобильные полевые системы Торна» – гласили черные буквы на большой металлической двери гаража, стоявшего в самом конце Индустриального парка. Слева находилась дверь поменьше, ею обычно и пользовались. Арби нажал на кнопку домофона. – Пошли вон! – Это мы, доктор Торн. Арби и Келли. – А, хорошо. Дверь со щелчком распахнулась, и дети вошли внутрь. И оказались в огромном ангаре. У многочисленных машин возились механики, воздух пропитался запахом ацетилена, машинного масла и свежей краски. Прямо перед собой Келли увидела темно-зеленый «форд эксплорер» с кабиной без верха. Двое рабочих, стоя на стремянках, устанавливали туда большую гладкую солнцезащитную панель. Капот «форда» был приподнят, и шестицилиндровый двигатель изъят. Сейчас двое механиков как раз прилаживали на его место новый, меньший двигатель – он выглядел, словно округлая коробка из-под ботинок, тускло сияющая алюминиевым сплавом. Другие техники подтаскивали широкий, плоский аккумулятор, который предстояло закрепить над мотором. Справа стояли два трейлера, над которыми команда Торна трудилась уже вторую неделю. Это были не простые трейлеры, на которых семьи выбираются на пикник. Первый был гигантом обтекаемой формы размером с автобус, переделанный для жилья и работы – включая всевозможное оборудование – на четверых человек. Он назывался «Челленджер», и была в нем одна особенность: остановившись, вы могли раздвинуть его стены, открыв прямой доступ к внутреннему устройству. «Челленджер» был соединен специальным гофрированным переходом со вторым, меньшим, трейлером. Ему предстояло тянуть за собой этот второй трейлер, в котором находились передвижная лаборатория и новейшее исследовательское оборудование, хотя Келли понятия не имела, какое именно. Сейчас второй трейлер трудно было разглядеть из-за фонтана искр, которыми сыпал сварщик, устроившийся на его крыше. Невзирая на суету вокруг трейлера, он казался полностью завершенным. Правда, Келли тут же заметила нескольких рабочих, копошащихся внутри, а все сиденья и кресла были разложены вокруг машины. Сам Торн стоял посреди ангара и изо всех сил кричал сварщику на крыше: – Давай-давай, Эдди! Мы сегодня должны закончить! Потом повернулся и заорал уже в другую сторону: – Нет-нет-нет! Посмотри на чертеж! Генри, не ставь подпорку ровно! Здесь будут две крест-накрест. Посмотри на чертеж! Доктор Торн был седым широкоплечим здоровяком пятидесяти пяти лет. Если бы не очки, он смотрелся бы как борец, вышедший в отставку. Келли едва свыклась с мыслью, что Торн – профессор в университете; он обладал невероятной силой и никогда не стоял на месте. – Черт возьми, Генри! Генри! Генри, ты что, оглох? Торн снова выругался и потряс кулаками. Потом повернулся к детям. – Предполагается, что эти засранцы, – сказал он, – должны мне помогать. «Челленджер» полыхнул яркой вспышкой, похожей на молнию. Двоих рабочих, склонившихся над его крышей, разметало в разные стороны, а над машиной поднялась черная туча густого дыма. – Ну, что я говорил? Заземлите его! Заземлите, а потом лазьте там! Там же нехилое напряжение, остолопы! Вы что, хотите зажариться? Он снова оглянулся на детей и покачал головой: – Вот так-то, СУМ – серьезная защита. – СУМ? – Средство устрашения медведей, так его в шутку называет Левайн, – пояснил Торн. – Собственно, эту систему разработал я пару лет назад. Для лесников Йелло-устоуна, там мишки повадились вскрывать трейлеры. Поверни включатель, и на корпус машины пойдет десять тысяч вольт. Шарах! Выбьет желание полакомиться у самого крупного медведя. И что? Теперь эти паразиты подадут на компенсацию. За собственную же глупость. Он снова покачал головой: – Ну? И где Левайн? – Мы не знаем, – ответил Арби. – То есть? Разве он не был сегодня в школе? – Нет, он не пришел. Торн снова выругался. – Он мне нужен сегодня, чтобы провести последнюю проверку, прежде чем мы выедем в поле. Он же собирался сегодня вернуться! – Откуда? – спросила Келли. – Ну, он отправился в поход, как обычно, – начал Торн. – Очень радовался, волновался. Я сам снаряжал его – отдал рюкзак последней модели. Все, что необходимо, всего сорок семь фунтов весом. Ему понравилось. Он уехал в прошлый понедельник, четыре дня назад. – А куда? – Откуда я знаю? Он мне не докладывал. А я не спрашивал – бесполезно. Они же все одинаковы, эти ученые. Свихнулись на секретности. Правда, это не их вина. Приходится все время опасаться, что тебя обворуют, надуют или обойдут. Нет в мире совершенства. В прошлом году я снаряжал экспедицию на Амазонку, мы делали все оборудование водонепроницаемым – там же сплошные дождевые леса. Электроника выходит из строя, если в нее попадает вода. И ученый, который работал над этой проблемой, не получил ни черта. Это за водонепроницаемость! Какой-то университетский бюрократ заявил, что, дескать, «в этом не было необходимости». Глупости. Полная ерунда. Генри... ты меня слышишь? Ставь поперек! Торн рванулся через ангар, размахивая руками. Дети поспешили за ним. – А теперь полюбуйтесь, – сказал Торн. – Мы столько месяцев вкалывали над его заказом и наконец справились. Он хотел, чтобы машины были легкими, я сделал их легкими. Он хотел крепкие, я построил крепкие... легкие и прочные одновременно, почему нет? Правда, это вроде бы невозможно, но если взять достаточно титанового сплава, то получится. Он хотел машину, которой не нужно дозаправляться или подключаться к энергоисточнику, – пожалуйста. И вот он получил, что хотел, – невероятно прочную передвижную лабораторию, готовую отправиться в места, где нет бензозаправок и электричества. Вот все готово... я сам себе не верю. Он действительно не явился в школу? – Правда, – подтвердила Келли. – Значит, он пропал, – заявил Торн. – Прекрасно. Отлично. А полевые испытания? Мы собирались погонять эти машины с неделю, чтобы проверить их работу. – Знаем, – заметила Келли. – Мы отпросились у родителей и собрали все вещи. – А теперь он куда-то запропастился, – фыркнул Торн. – Ну, этого можно было ожидать. Эти богатенькие детки творят все, что хотят. Такие, как Левайн, вечно все портят! С потолка рухнула огромная металлическая клетка и приземлилась неподалеку от них. Торн отпрыгнул в сторону. – Эдди! Проклятье! Куда вы смотрите? – Простите, док, – отозвался Эдди Карр из-под потолка. – Но по плану она не может деформироваться при двенадцати тысячах пси. Вот мы и проверяем. – Хорошо, Эдди. Только не надо ронять ее нам на головы! Торн принялся осматривать клетку. Она была круглой, сплетенной из прутьев титанового сплава, каждый с дюйм толщиной. Падение с высоты никак ей не повредило. И она была легкой. Торн приподнял клетку одной рукой. Вся конструкция была шести футов в высоту и четырех в диаметре. И сильно смахивала на птичью клетку-переростка. Сбоку виднелась дверца, которая запиралась на прочный замок. – А для чего это? – поинтересовался Арби. – Вообще-то, – сказал Торн, – это часть вон того. И показал в угол зала, где рабочие собирали груду раздвижных алюминиевых стоек. – Наблюдательная площадка, которую можно собрать прямо в поле. В собранном виде достигает пятнадцати футов в высоту. На верхушке – небольшое укрытие. Тоже суперпрочное. – А что будут наблюдать с этой площадки? – спросил Арни. – Он не сказал вам? – полюбопытствовал Торн. – Нет, – ответил Арни. – Нет, – сказала Келли. – Ну, мне он тоже ничего не сказал. Разве только то, что она должна быть очень прочной. Легкой и прочной, легкой и прочной. Невероятно. – Торн вздохнул. – Спаси меня бог от ученых ослов. – Я думала, что вы тоже ученый, – заметила Келли. – Бывший, – быстро поправил ее Торн. – А теперь я делаю дело. А не просто треплю языком. Коллеги, которые знали Торна, соглашались, что с момента увольнения у него началась поистине счастливая жизнь. В свою бытность профессором прикладной инженерии и специалистом по экзотическим материалам, Торн всегда делал упор на практические занятия, чем и снискал любовь студентов. Самому знаменитому его курсу в Стэнфорде – «Инженерное дело 101а» – учащиеся дали название «Задачки Торна». А все из-за того, что профессор постоянно подбрасывал классу разнообразные проблемы и предлагал решить их на практике. Некоторые из них стали легендарными. Например, «Ужас туалетной бумаги»: Торн просил студентов спустить лоток с яйцами с вершины небоскреба Гувера, не разбив ни одного. В качестве смягчителя они могли использовать только картонные цилиндрики, извлеченные из сердцевины рулонов туалетной бумаги. Вся площадь пестрела тогда осколками яичной скорлупы. На следующий год Торн придумал новое задание – попросил студентов соорудить стул для человека весом сто килограммов, используя лишь папиросную бумагу и нитки. В другой раз он подвесил список экзаменационных билетов под потолок и предложил ученикам достать его, имея под рукой только обувную коробку с фунтом лакрицы и несколько зубочисток. В свободное от занятий время Торн в качестве эксперта часто разбирал в суде случаи, связанные с прикладной инженерией. Он занимался подрывами, авиакатастрофами, рухнувшими зданиями и прочими катаклизмами. Напрямую сталкиваясь с проявлениями реального мира, он пришел к выводу, что ученый обязан получить наиболее широкое образование. Торн частенько говаривал: «Как вы можете разрабатывать что-то для людей, если не знаете историю и психологию? Конечно, не можете. Ваши математические формулы могут быть суперточными, но люди свихнутся на них. И если так случится, это значит, что ошиблись вы, а не люди». Он пересыпал свои лекции цитатами из Платона, Чаки, Эмерсона и Чань Дзи. Но, хотя студенты носили его на руках, Торн быстро обнаружил, что пытается плыть против течения, защищая общее образование. В академическом мире наметилась тенденция к более узкой специализации, что выражалось даже в засилье строго специальной терминологии. При таких раскладах пользоваться популярностью среди студентов считалось пошлым, а интерес к насущным проблемам реального мира считался доказательством интеллектуальной недалекости и возмутительного равнодушия к теории. Но Торна выперли из-за приверженности к Чань Дзи. На очередном заседании кафедры поднялся один из его коллег и заявил, что «какое-то выдуманное китайское дерьмо похерило все инженерное дело». Месяц спустя Торн уволился и вскоре организовал собственное дело. Он обожал свою работу, но сильно скучал без учеников, потому он так привязался к двум юным помощникам Левайна. Эти дети были сметливы и исполнены энтузиазма. Притом достаточно молоды, и школа еще не успела отбить у них вкус к учебе. Они до сих пор не разучились пользоваться головой, а это в глазах Торна означало, что им еще далеко до завершения образования. – Джерри! – взревел Торн, привлекая внимание одного из сварщиков на трейлере. – Закрепи подпорки с обеих сторон! Вспомни про испытания! Торн ткнул пальцем в монитор, установленный прямо на полу. На экране трейлер налетал на барьер. Сперва он врезался передом, потом ударился боками, перевернулся и снова налетел на препятствие. После каждого удара машина отделывалась легкими царапинами. Эту компьютерную программу разработала одна автомобильная фирма, потом ее стерли. Торн восстановил программу и усовершенствовал. – Естественно, – ворчал он, – автомобильным компаниям такая программа ни к чему, слишком хорошая идея. А они не любят хороших идей – вдруг станут выпускать качественную продукцию! Он вздохнул: – На этом компьютере мы разбивали наши машины тысячи раз: разрабатываем конструкцию, разбиваем, улучшаем, снова разносим. Никаких теорий, чистая практика. Как и положено. Неприязнь Торна к теории успела войти в легенду. По его мнению, теория есть не что иное, как суррогат опыта, предлагаемый человеком, который понятия не имеет, о чем говорит. – Посмотрим. Джерри? Джерри! На черта мы прогоняем все это на компьютере, если вы, ребята, не следуете планам? У вас что, мозги у всех отсохли? – Простите, док... – Не прощу! Делай, как надо! – Мы и так перегрузили машину... – А-а! Так это твоя конструкция? Ты уже стал у нас конструктором? Делай по плану! Арби затрусил рядом с Торном. – Я боюсь за доктора Левайна, – сказал он. – Да ну? А я нет. – Но он всегда держал слово. И был таким ответственным. – Это да, – согласился Торн. – А еще он страшно импульсивен и делает все, что взбредет в голову. – Может, и так, – ответил Арби, – но вряд ли он задержался без причин. Мне кажется, у него не все ладно. На той неделе он взял нас в Беркли, где встречался с профессором Малкольмом, так у него висела на стене карта мира и там... – Малкольм! – простонал Торн. – Увольте! Это же два сапога пара. Один другого стоит. Правда, я рад, что связался именно с Левайном. Он развернулся на каблуках и зашагав в кабинет. – Вы хотите позвонить по спутфону? – спросил Арби. – По чему? – спросил, замерев, Торн. – По спутниковому телефону, – ответил Арби. – Разве доктор Левайн не взял его с собой? – Каким же образом? Ты знаешь, что самый маленький спутниковый телефон – размером с чемодан? – Да, но необязательно, – отозвался Арби. – Вы могли сделать ему меньшую модель. – Я? Как? Сам того не желая, Торн восхитился этим ребенком. Как таким не восхищаться? – С той маленькой панелью, которую мы принесли, – начал Арби. – Треугольной. Там было две антенки «Моторолла БСН-23», это нелегальная технология, ее разработали в ЦРУ. Зато с нею вы спокойно могли... – Эй-эй, – оборвал его Торн. – Откуда ты все это знаешь? Я же предупреждал вас... – Не волнуйтесь, я осторожный, – заверил Арби. – Но насчет панели я прав, так ведь? С нею вы могли сделать спутфон весом не больше полкило. Так? Торн одарил мальчика долгим взглядом. – Возможно, – наконец выдал он. – И что с того? Арби ухмыльнулся: – Круто! Небольшой кабинет Торна находился в углу ангара. Стены были сплошь заклеены светокопиями, распечатками чертежей и трехмерными компьютерными схемами. На столе громоздились груды микросхем, стопки каталогов оборудования и пачки факсов. Торн зарылся в эту кучу и вскоре вынырнул с небольшой телефонной трубкой серого цвета. – Вот, – сказал он, протягивая находку Арби. – Неплохо, верно? Я сам собрал его. – Похоже на сотовый, – заметила Келли. – Да, но сотовый связан со станциями, а этот напрямую подключается к космическому спутнику. С него можно дозвониться до любой точки в мире. – Он начал быстро набирать номер. – Раньше для этого требовалась спутниковая антенна трех футов в диаметре. Потом в один фут. А теперь антенны вообще не надо. И хорошо, я вас уверяю. Сейчас посмотрим, ответит ли он. Торн нажал кнопку динамика. Из аппарата донеслись шипение помех и далекие щелчки. – Зная Ричарда, – заметил Торн, – можно предположить, что он либо опоздал на самолет, либо попросту забыл, что у нас сегодня последняя проверка. Мы уже заканчиваем. Когда дело доходит до внутренней обивки салона и кресел, работу можно считать сделанной. Он нас задерживает. Ему же хуже. – Трубка начала выдавать равномерный писк. – Если не дозвонюсь до Левайна, попробуем связаться с Сарой Хардинг. – Сарой Хардинг? – вскинулась Келли. – А кто это? – спросил Арби. – Одна из самых известных бихевиористов животных, биолог, Арб. Сара Хардинг была кумиром Келли. Девочка читала все статьи про свою героиню, какие только могла найти. Сара Хардинг была бедной студенткой Чикагского университета, на государственном обеспечении, а сейчас, когда ей исполнилось тридцать три, она уже профессор Принстона. Сара – красивая и независимая, она сама проложила себе дорогу в жизни. Она решилась изучать львов и гиен в Африке и стала работать на природе. О ее выносливости ходили легенды. Однажды ее «лендровер» сломался, и Сара прошла в одиночку двадцать миль через саванну, отгоняя львов камнями. На снимках Сара обычно была изображена в шортах и рубашке цвета хаки, с биноклем на шее. Она стояла рядом со своим «лендровером». Короткие темные волосы, сильное мускулистое тело – она казалась крепкой и обветренной, но в то же время и величественней, и прекрасной. По крайней мере, таковой она представлялась Келли, которая, по своему обыкновению, разглядывала все фотографии очень дотошно, вникая в малейшие детали. – Никогда про нее не слышал, – сказал Арби. – Сильно часто не слезал с компьютера, Арби? – спросил Торн. – Нет, – ответил мальчик, и плечи его поникли, а это значило, что он смутился от порицания. – Бихевиорист? – переспросил он. – Правильно, – кивнул Торн. – Левайн несколько раз звонил ей на прошлой неделе. Она помогает ему со всем оборудованием, когда дело доходит до полевых нужд. Или дает советы. Или, возможно, помогает найти общий язык с Малкольмом. Ведь она была без ума от Малкольма. —Быть не может, – возразила Келли. – Наверное, это он был без ума от нее... – Ты знакома с Сарой? – спросил Торн, повернувшись к девочке. – Нет. Я знаю про нее. – Понятно, – буркнул Торн и замолчал. Он ясно увидел все симптомы поклонения героине и мысленно одобрил Келли. Для обычной девочки боготворить Сару Хардинг – не самое худшее. По крайней мере, она не атлетка и не рок-звезда. Собственно, детям полезно увлекаться людьми, которые грызут гранит науки... Трубка продолжала пищать. Никто не отвечал. – Ну, его аппарат в порядке, сигнал-то проходит. Больше узнать мы не можем. – А вы можете проследить его местонахождение? – спросил Арби. – К сожалению, нет. А если попытаемся нащупать на месте, то быстро истощим батарейки и... Раздался щелчок, и все услышали далекий, но четкий мужской голос: – Левайн. – Прекрасно! Он здесь, – закивал Торн. Нажал переговорную кнопку. – Ричард? Это доктор Торн. Из динамика полился треск помех. Потом слабый кашель, и хриплый голос произнес: – Алло? Алло? Это Левайн. Торн снова включил переговорник. – Ричард. Это Торн. Ты слышишь меня? – Алло? – сипел Левайн на том конце. – Алло? Торн вздохнул: – Ричард. Ты должен нажать кнопку «П» для передачи. – Алло? – Еще один долгий, раздирающий кашель. – Это Левайн. Алло? Торн с отвращением покачал головой. – Вероятно, он понятия не имеет, как работает аппарат. Черт! Я же объяснял. Естественно, он не слушал меня. Гении никогда никого не слушают. Они думают, что и так все знают. А это не игрушки. – Он снова нажал переговорную кнопку. – Ричард, слушай меня. Ты должен нажать кнопку «П» для... – Это Левайн. Алло! Левайн. Пожалуйста. Мне нужна помощь. – Он застонал. – Если вы слышите меня, пришлите подмогу. Я на этом острове, я думал, что все подготовил хорошо, но... Треск. Шипение. – Ого, – сказал Торн. – Что такое? – встревожился Арби. – Мы его теряем. – Почему? – Батарейка села. Они быстро истощаются. Проклятье! Ричард, где ты? Издалека долетел голос Левайна: – ... уже мертвый... ситуация... сейчас... очень серьезная..! не знаю... слышите меня, но если вы, ., помогите... – Ричард, скажи, где ты находишься?! Трубка зашипела сильнее, помехи стали громче, а голос почти затих. – ...окружили меня... голодные... слышу их запах... особенно ночью... – О чем это он? – спросил Арби. – ...ранен... не могу... не долго... пожалуйста... Трубка выдала последний хрип и треск и заглохла. Торн выключил аппарат. Поглядел на побледневших ребятишек. – Мы должны его найти, – сказал он.ВТОРАЯ КОНФИГУРАЦИЯ
«В сложных системах самоорганизация развивается все сильнее – по мере приближения системы к грани хаоса».ЯН МАЛКОЛЬМ
По следам
Торн отпер дверь в комнату Левайна и включил свет. Все замерли, пораженные. – Как в музее, – выдохнул Арби. Апартаменты Левайна, состоящие из двух спален, были декорированы в азиатском стиле, включая низкие деревянные столики, богато инкрустированные бюро и прочий дорогой антиквариат. Но помещения сверкали стерильной чистотой, и большая часть мебели стояла в пластиковых чехлах. Все было аккуратно помечено табличками. Посетители прошли в комнату. – Неужели он тут живет? – удивилась Келли. Верилось с трудом. Комнаты казались совершенно безликими, почти нечеловеческими. И в ее собственной комнате всегда царил такой кавардак... – Ага, живет, – подтвердил Торн, поворачивая ключ в замке. – И всегда в подобной обстановке. Потому он никогда не приводит к себе женщин – терпеть не может, чтобы кто-то трогал его вещи. В гостиной вокруг невысокого стеклянного стола стояли кушетки. На столе лежали четыре стопки книг, корешки которых были строго выровнены по стеклянному краю стола. Арби бегло просмотрел названия. «Теория катастроф и новых структур», «Индуктивные процессы в молекулярной эволюции», «Клеточная автоматика», «Методология нелинейной адаптации», «Периодичность в эволюционных системах». Было там и несколько более старых книг, на немецком. Келли потянула носом воздух. – Что-то готовится? – Не знаю, – сказал Торн и пошел в столовую. Вдоль стены тянулась плита, на которой выстроилась в ряд посуда, накрытая крышками. Посреди комнаты был обеденный стол полированного дерева. На нем стоял столовый прибор на одного, сверкая серебром и хрусталем. Над супницей поднимался парок. Торн подошел к столу и поднял лист бумаги, который лежал на крышке. – «Раковый суп, зелень, коктейль, – прочел он. – Надеюсь, что ваше путешествие было удачным. Ромелия». – Ух ты, – выдохнула Келли. – Значит, каждый день кто-то ему готовит. – Наверное, – кивнул Торн. Но этот факт его не удивил. Инженер запустил когти в пачку почты, которая лежала рядом с тарелкой. Келли подняла пару факсов, которые нашла на другом столе. Первый был из музея Пибоди в Йеле. – Это по-немецки? – спросила девочка, протягивая бумагу Торну. Ув. доктор Левайн! Документ, который Вы заказывали: «Geschichtliche Forschungsarbeiten tiber die Geologie Zentralamerikas, 1922-1929» выслан сегодня почтовым экспрессом. Благодарим Вас. Подпись: Дина Скрамбис, архивариус. – Точно перевести не могу, – сказал Торн, – но, кажется, это «Некоторые исследования по геологии Центральной Америки». Двадцатые годы. М-да, не слишком свежие новости. – Но почему он заказал эту книгу? – спросила девочка. Торн не ответил. И двинулся в спальню. Кровать была аккуратно застелена черным покрывалом. Торн распахнул дверцы платяного шкафа. Внутри лежали стопки одежды и белья – все глаженое, аккуратно разложенное и в основном в целлофановых пакетах. Он открыл верхнее отделение шкафа. Там на маленьких плечиках висели носки, четко чередующиеся по цвету. – Но как же можно так жить! – не выдержала Келли. – Очень просто, – ответил Торн. – Достаточно иметь слуг. Он быстро открыл остальные отделения. Келли подошла к тумбочке у кровати. На ней лежали несколько книг. Верхняя была маленькой, пожелтевшей от времени. Из Германии, поскольку название гласило: «Die funf Todesarten». Девочка пролистала книгу, разглядывая рисунки, изображавшие ацтеков в красочных нарядах. «Похоже на детские иллюстрированные книжки», – подумала она. Ниже находились книги и журналы в темно-красных переплетах института Санта-Фе – «Генетические алгоритмы и эвристика», «Геология Центральной Америки», «Мозаичные механизмы условного измерения». И отчет компании «ИнГен» за 1989 год. А рядом с телефоном Келли заприметила листок, на котором было что-то второпях написано. Она узнала четкий почерк Левайна. Там стояло: Сторона-Б Vulkanischei Такано? Нублар? 1 из 5 Смертей? в горах? Нет!!! может Гутиеррес осторожно Последнее слово было подчеркнуто. – А что такое Сторона-Б? – спросила Келли. – Он пишет про нее. Торн подошел и взглянул на листок. – Vulkanische, – пробормотал он. – Это значит «вулканический». А Такано и Нублар... Похоже на названия каких-то мест. Можно проверить по атласу... – А что это за пять смертей? – спросила Келли. – Черт его знает. Они озадаченно глядели на листок бумаги, когда в спальню вошел Арби и спросил: – Что такое Сторона-Б? – А что? – обернулся к нему Торн. – Лучше посмотрите на его кабинет, – ответил Арби. Левайн превратил в кабинет вторую спальню. Как и остальные комнаты, он сиял первозданной чистотой. На письменном столе, рядом с компьютером под пластиковым чехлом, были аккуратно сложены бумаги. Но половину стены занимала пробковая доска, на которой Левайн вывешивал карты, счета, вырезки из газет и снимки со спутников. Поверху был прицеплен лист с надписью: «Сторона-Б?» Рядом находился невнятный, тусклый снимок очкастого китайца в белом лабораторном халате. Он был снят на фоне джунглей, а сбоку виднелся деревянный знак: Сторона-Б. Халат китайца был распахнут, и на открывшейся рубашке были заметны какие-то буквы. Тут же висело следующее фото – увеличенное изображение этой самой рубашки. С обоих боков надпись скрывали полы халата, но, судя по всему, там стояло: нГен» Сторона-Б следовательская лабора Ниже Левайн начертал своим четким, изящным почерком: «ИнГен», Сторона-Б, исследовательская лаборатория ??? Где ???» А под фотографией находилась вырезка из отчета компании «ИнГен». Всего один абзац. Штаб-квартира компании находится в Пало-Альто, где «ИнГен» разместила современнейшую исследовательскую лабораторию площадью в двести квадратных футов. Помимо штаб-квартиры, компания владеет тремя полевыми лабораториями по всему миру. Геологическая лаборатория в Южной Африке, где изучаются янтарь и прочие минералы; экспериментальная ферма в горах Коста-Рики, где выращиваются экзотические виды растений; и лаборатория на острове Нублар, в 120 милях западнее Коста-Рики. Рядом висела реакция Левайна: «Никакой «Б». Лжецы!» – Он вцепился в эту Сторону-Б. – Да, – согласился Торн. – И думает, что это на каком-то острове. Вглядевшись в спутниковые фотографии, Торн открыл, что, хотя они были раскрашены в неправильные цвета и сняты с разной степенью приближения, все они изображают одну и ту же географическую точку: скалистое побережье и несколько островков. Берег моря состоял из песчаной полосы и придвинувшихся вплотную джунглей. Была ли это Коста-Рика – неизвестно, наверняка сказать было нельзя. По правде говоря, это мог быть любой уголок земного шара. – Он сказал, что находится на острове, – вспомнила Келли. – Да, – пожал плечами Торн. – Но это ни о чем не говорит. Он внимательно рассматривал доску. – Здесь примерно двадцать островов, если не больше. У нижней кромки доски висел листок из блокнота. Сторона-Б Всем отделениям помнить!пресса избежа Мистер Хаммонд напоминает всем после продажи. Долгосрочный план продажи. Продажа заказанных образцов не должна выходить стать известной. Мистер Хаммонд сообщает всем отделениям, что сведения о продукции не должны попасть в прессу или переписку никогда. – Это зацепка, – сказал инженер. – Но что отсюда можно вытянуть? Подошел Арби и принялся изучать написанное. – Здесь куча пропущенных букв и символов, – продолжил Торн. – Ты можешь что-нибудь сделать? – Да, – кивнул Арби. Он хрустнул пальцами и прямиком направился к столу Левайна. Снял пластиковый чехол с компьютера и сказал: – Думаю, что могу. Торн ожидал, что это будет машина последнего поколения, но компьютер оказался старым и довольно потрепанным. На боку стояла надпись: «Ассоциация дизайна, Инк.». А под кнопкой питания сияла маленькая металлическая табличка: «Собственность Интернациональной генетической технологии, Инк., Пало-Альто, Центр. Америка». – Это что? – удивился Торн. – У Левайна компьютер «ИнГена»? – Ага, – сказал Арби. – На прошлой неделе он посылал нас его купить. Они распродавали все оборудование. – Он послал вас? – не поверил Торн. – Да. Меня и Келли. Сам идти не хотел – боялся, что его выследят. – Но это профилированная машина, на ней работают только архитекторы, дизайнеры и инженеры. И ей уже лет пять. Для чего она сдалась Левайну? – Он нам не сказал, – ответил Арби, включая питание. – Но я и так знаю. – Ну? – Эта бумага, – кивнул Арби на блокнотный лист. – Знаете, почему запись так выглядит? Это восстановленный компьютерный файл. Левайн восстанавливал стертые файлы «ИнГена» из этой машины. Как объяснил Арби, все машины компании, выставленные на продажу, сперва прошли полное форматирование дисков, чтобы стереть всю имеющуюся информацию. За исключением этих профилированных компьютеров. Производители начинили их своеобразным программным обеспечением, закрепленным за каждой отдельной машиной. Да еще ввели специальные коды. Переформатировать их было невозможно – для этого понадобилось бы менять все программное обеспечение, а это заняло бы не один час. – Значит, их не форматировали, – заключил Торн. – Именно, – подтвердил Арби. – Они просто стерли все директории и продали машины. – А значит, все файлы остались на диске. – Да. Монитор засветился. На экран выплыла строка: Восстановленные файлы: 2387 – Ого! – выдохнул Арби. Он налег грудью на стол, не отрывая глаз от экрана и порхая пальцами по клавишам. Перед ним высветились длинные столбцы сотен и сотен файлов. – Как же ты собираешься... – начал было Торн. – Одну минуту, – перебил его Арби. И начал быстро что-то печатать. – Ладно, Арб, – промямлил Торн. Его поразила неожиданная властность в голосе мальчика, когда тот оказался за клавиатурой компьютера. Казалось, Арби позабыл и о своем возрасте, смущении и сомнениях. Электронный мир действительно был его родной стихией. И он знал, что здесь ему все подвластно. – Любая подсказка, любой намек может помочь нам... – Док, – бросил Арби, – оставьте. Идите и... ну, я не знаю. Помогите Келли, или еще что-нибудь. И мальчик повернулся к экрану и снова принялся печатать.Раптор
Велоцираптор был темно-зеленым, шести футов в высоту. Изготовившись к атаке, он громко шипел. Его мускулистая шея выстреливала вперед, челюсти были раскрыты. – Ну как, доктор Малкольм? – спросил Тим, один из моделистов. – Нет злобы, – сказал Малкольм, подходя. Он как раз шел к своему кабинету через заднее крыло биологического отделения. – Нет злобы? – Они никогда так не стоят, опираясь на обе лапы. Дай ему книгу... – он подхватил тетрадь со стола и сунул в передние лапы животного – ...и пускай поет псалмы. – Хе, – ухмыльнулся Тим. – Я и не думал, что все так плохо. – Плохо? – переспросил Малкольм. – В крупных хищниках всегда есть порыв. Мы должны ощущать его скорость, злость и силу. Открой шире пасть. Опусти шею пониже. Напряги мышцы, подтяни кожу. И подними эту лапу. Помни, что рапторы не хватают челюстями, они используют для атаки когти. Пусть коготь приподнимется, готовый полоснуть и вырвать кишки из живота жертвы. – Вы думаете? – с сомнением протянул Тим. – Это может напугать маленьких детей... – Ты имеешь в виду себя? – бросил Малкольм уже на ходу.– И еще один момент. Убери этот свистящий звук. Будто кому-то приспичило пописать. Пусть тварь рычит. Хищники, кстати, так и делают. – Хе, – буркнул Тим. – Я и не знал, что вы в этом лично заинтересованы. – Нужно быть аккуратным, – заметил Малкольм. – Понимаешь, все дело в аккуратности и неаккуратности. Именно в этом должен быть лично заинтересован каждый, заботящийся о своей репутации. Он шел и досадовал, не обращая внимания на мимолетную боль в ноге. Этот моделист задел его, хотя, надо признать, Тим был всего лишь типичным представителем воцарившегося повсюду беспардонного образа мысли. Малкольм называл это «наука сю-сю». Яна выводила из себя самонадеянность его ученых коллег. Они заразились этой напыщенностью в результате пренебрежения историей науки. Ученые притворялись, что история не играет никакой роли, потому что, дескать, современные исследователи успешно исправили ошибки прошлого. Естественно, их тупоголовые предшественники в прошлом считали точно так же. Они ошибались. И современные ученые тоже ошибаются. Ни один пример из истории науки не подтверждает этого лучше, чем представления о динозаврах. Грустно признавать, но самое точное определение динозаврам было и самым первым. В 1840-х годах, когда Ричард Оуен впервые описывал гигантские кости, найденные в Англии, он назвал их Dinosauria – ужасные ящеры. «До сих пор, – думал Малкольм, – это остается самым верным описанием этих тварей. Они действительно ящеры, и действительно ужасны». Но со времен Оуена «научный» взгляд на динозавров претерпел множество перемен. Поскольку викторианцы верили в неизбежность прогресса, они решили, что динозавры были плохи и никчемны – иначе с чего бы они вымерли? Потому викторианцы сделали их толстыми, летаргичными и тупыми – первые идиоты в прошлом. Их представление о динозаврах воспринял весь мир, и к началу двадцатого столетия динозавры стали так слабы, что не могли даже выдержать вес собственного тела. Бронтозавры должны были постоянно находиться в воде, чтобы не переломать себе ноги. И воцарилось мнение, что древний мир был населен слабыми, тупыми, неповоротливыми животными. Так продолжалось до 1960 года, когда несколько смелых ученых под руководством Джона Острома выдвинули образ быстрых, смышленых и теплокровных динозавров. Поскольку эти ученые посягнули на устоявшееся мнение, их много лет критиковали в свое удовольствие, хотя уже становилось ясно, что их идеи верны. Но последние десять лет интерес к социальному поведению породил новый взгляд. Теперь динозавры стали заботливыми созданиями, которые жили стадами и заботились о подрастающем потомстве. Они оказались хорошими, даже милыми и забавными животными. Просто эти милашки все погибли из-за кошмарного метеорита. Этот сюсюкающий взгляд на мир и породил людей, подобных Тиму, которым было лень глянуть на другую сторону медали, увидеть обратную сторону жизни. Конечно, некоторые динозавры жили стадом и помогали друг другу. Но остальные были охотниками и убийцами мирных собратьев. Для Малкольма истинная картина жизни в прошлом представлялась сплетением силы и слабости, хорошего и плохого – так было всегда и так осталось до сих пор. И нечего притворяться, что это не так. «Испугает маленьких детей», – вот уж точно! Малкольм презрительно фыркнул, шагая по коридору к себе в кабинет. На самом деле Малкольм встревожился, услышав объяснения Элизабет Гелман о присланном образце. Особенно о метке. Ян был уверен, что с этой меткой хлопот не оберешься. Правда, он не был уверен, как следует поступить дальше. Малкольм завернул за угол, миновал стенд с наконечниками для стрел, созданных древним человеком Америки. Впереди замаячил его кабинет. Беверли, ассистентка, стояла у своего стола и сортировала бумаги, собираясь домой. Она протянула ему факсы и сказала: – Я отправила сообщение доктору Левайну, но он не ответил. Никто не знает, где он. – Час от часу не легче, – вздохнул Малкольм. Вот и работай с этим Левайном! Он такой импульсивный, никогда не знаешь, что он выкинет в следующий раз. Малкольм был первым поручителем за Левайна, когда того арестовали за превышение скорости. Ян просмотрел факсы: приглашения на конференции, запросы о работах... ничего интересного. – Хорошо. Спасибо, Беверли. – Ах да. Фотографы тоже приходили. Они все закончили час назад. – Какие фотографы? – насторожился Ян. – Из «Журнала Хаоса». Снимали ваш кабинет. – Что вы имеете в виду? – Они пришли снять ваш кабинет, – пояснила Беверли. – Для серии статей о рабочих местах знаменитых математиков. У них было ваше письмо, где вы разрешали... – Я не посылал никакого письма, – оборвал ее Малкольм. – И в первый раз слышу про «Журнал Хаоса». Он вошел в кабинет и осмотрелся. Перепуганная Беверли поспешила за ним следом. – Все в порядке? Ничего не пропало? – Кажется, все на месте, – сказал он, бегло проверяя содержимое ящиков стола. Ничего не исчезло. – Уф, – облегченно вырвалось у Беверли, – я уж думала... Он повернулся и глянул в дальний конец комнаты. Карта! У него висела карта мира с помеченными местами, где обнаруживались все «формы, отклонившиеся от нормы». Даже при самом небрежном подсчете – считал Левайн – их было уже двенадцать. Зона находок тянулась от Рангироа на западе до Баджа Калифорния и Эквадора на востоке. Можно было верить в это или нет. Но последний образец кожи доказал, что, по крайней мере, один неизвестный вид существует. Так что предыдущим находкам приходится верить. – Они фотографировали эту карту? – Да, они все фотографировали. Это важно? Малкольм отстраненно посмотрел на карту. Что может вывести отсюда непосвященный? Они с Левайном часами просиживали перед этой картой, просчитывая месторасположение «затерянного мира». И наконец сузили поиски до пяти островов, неподалеку от побережья Коста-Рики. Левайн был убежден, что следует искать на одном из этих островов, и Малкольм начал приходить к выводу, что его коллега прав. Но эти острова не были помечены на карте... – Они были такими вежливыми. Иностранцы... кажется, шведы. Малкольм кивнул и вздохнул. «Ну и черт с ними, – подумал он. – Рано или поздно это должно было случиться». – Все в порядке, Беверли. – Вы уверены? – Да, все нормально. До свидания. – До свидания, доктор Малкольм. Оставшись один, Ян набрал номер Левайна. Отозвался автоответчик. Левайна до сих пор не было дома. – Ричард, ты дома? Если да, то возьми трубку, это важно. Малкольм подождал, но ничего не изменилось. – Ричард, это Ян. Слушай, у нас проблемы. Карта – уже не тайна. И мы проанализировали образец тканей. Я думаю, что мы можем смело решить, что Сторона-Б расположена... Кто-то поднял трубку. Малкольм услышал чье-то дыхание. – Ричард? – переспросил он. – Нет, – ответил далекий голос. – Это Торн. Мне кажется, что тебе лучше поскорее приехать сюда.Пять Смертей
– Я так и знал! – воскликнул Малкольм, входя в квартиру Левайна и быстро оглядываясь. – Я ждал чего-то в этом роде. Он же не способен и дня просидеть на месте! Я же говорил ему, не вздумай лезть туда, пока мы все не узнали досконально. Я должен был догадаться, что он не утерпит. Естественно, его и понесло. – Вот именно. – Раздутое эго, – покачал головой Малкольм. – Ричард всегда должен быть первым. Первым найти, первым добраться до места. Он наверняка все погубил. Его импульсивное поведение – это же настоящая буря в мозгу, в нейронах. Буря на грани хаоса. Навязчивые идеи – это всего лишь разновидность вредных привычек. Но какой ученый умел держать себя в руках? В школе же учат: раскрепощайте мозги. А то, что Нильс Бор был не только великим физиком, но и олимпийским чемпионом по атлетике, они забывают! Сейчас все стараются выработать у себя профессиональную модель поведения. Торн задумчиво посмотрел на Малкольма и решил, что перед ним – вторая крайность. – Вы знаете, на какой остров он отправился? – Нет, – сказал Малкольм, шатаясь по комнатам и разглядывая вещи. – Когда мы разговаривали в последний раз, то сузили круг поисков до пяти островов, все на юге. Но не решили еще, который именно. Торн показал на доску, где висели, снимки со спутников. – Эти острова? – Да, – подтвердил Ян, всматриваясь в фотографии. – Они расположены дугой вдоль залива Пуэрто-Кортес. Вероятно, необитаемы. Местные жители называют их Пять Смертей. – Почему? – поинтересовалась Келли. – Из-за одной старой индейской сказки, – пояснилМалкольм. – В ней идет речь о каком-то храбром воине, которого взяли в плен и предложили выбрать смерть: сожжение, утопление, сбрасывание со скалы, повешение и обезглавливание. Воин ответил, что хотел бы принять все смерти, и отправился с острова на остров, где его ждали разные испытания. Своеобразная американская версия двенадцати подвигов Геракла... – Так вот это о чем! – воскликнула Келли и выбежала из комнаты. Малкольм заморгал. Повернулся к Торну, но тот лишь пожал плечами. Келли вернулась, держа немецкую книжку с картинками. И протянула ее Малкольму. – Да, – кивнул тот. – «Die Funf Todesarten». То есть «Пять способов смерти». Странно, что на немецком... – Здесь полно книг на немецком, – вставила Келли. – Да ну? Вот ублюдок! А мне не сказал. – Это важно? – спросила девочка. – Еще бы! Подай мне вон ту лупу, пожалуйста. Келли принесла ему лупу со стола. – И в чем же дело? – Пять Смертей – древние вулканические острова, – начал объяснять Ян. – А значит, там рай для геологов. Еще в двадцатые годы немцы хотели разрабатывать их. Он внимательно всматривался в снимки. – Ага. Да, это именно они. Без сомнения. Матансерос, Муерте, Такано, Сорна, Пена... Все это имена смерти и уничтожения... Хорошо. Уже теплее. У нас есть спутниковые снимки со спектрографическим анализом облачного покрова? – Это поможет нам найти Сторону-Б? – подал голос Арби. – Что? – подскочил Малкольм. – Что тебе известно про Сторону-Б? Арби до сих пор сидел за компьютером, работая над файлами. – Ничего. Знаю только, что доктор Левайн тоже искал Сторону-Б. Это название встречается в файлах. – Каких файлах? – Я восстановил некоторые файлы «ИнГена» из этого компьютера. Просмотрел и нашел упоминания о Стороне-Б. Правда, несколько странные. Вроде этого. Он откинулся на спинку кресла, давая Яну возможность обозреть экран. Содержание: Запланированные проверки#35 Продукция, (Сторона-Б) кислородные баллоны, класс №5 – класс №7?? лабораторное оборудование, 4 00 куб. см – 50 0 куб. см биозащита ИК, 3 уровня – ИК 5 уровня заграждение, 13 гектар – 26 гектар персонал, 17(4 завед.) – 19(4 завед.) Малкольм нахмурился: – Забавно, но не особенно пригодится нам. Отсюда неясно, какой остров имеется в виду... если это вообще остров. Что тут еще? – Ну... – Арби пощелкал клавишами. – Сейчас посмотрим. Вот. Сторона-Б, Островная сеть Узлы Зона 1 (река) 1-8 Зона 2 (побережье) 9-16 Зона 3 (горы) 17-24 Зона 4 (долина) 25-32 – Ладно, – сдался Малкольм. – Выходит, остров. И у Стороны-Б есть какая-то сеть. Какая? Компьютерная? – Не знаю, – ответил Арби. – Может, радиосеть? – Зачем? – пожал плечами Малкольм. – Для чего может сгодиться радиосеть? Да, этот файл тоже не особо внятный. Арби вскинулся. Он воспринял последнее замечание как вызов. И яростно принялся что-то отстукивать на клавиатуре. Потом вскрикнул: – Стойте! Здесь еще один... если я смогу его открыть... Есть! Получилось! Он отодвинулся от экрана, чтобы все могли видеть. Малкольм глянул и промурлыкал: – Хорошо. Оч-чень хорошо! Сторона-Б, таблички Западное крыло, Восточное крыло, Грузовой причал Лаборатория, Зал заседаний, Вход Направо/налево, Управление, Теплостанция Универмаг, Деревня рабочих, Геологический центр Заправочная станция, Бассейн/корт, Оранжерея Заведующий, Горная тропа, Трубопровод 1-й охранный пункт, 2-й охранный пункт, Теплопровод Речная пристань, Лодочная станция, Солнечные батареи Луговой маршрут, Речной маршрут, Общий маршрут Канатная дорога. Горный маршрут, Ограждения – Это уже кое-что, – заметил Малкольм, изучая список. – Можешь распечатать это? – Конечно, – сияя, ответил Арби. – Это действительно то, что надо? – Да. Келли посмотрела на друга. – Арби, это обозначения, там должна быть карта. – Ага, наверняка. Здорово, а? Он подключил принтер. Малкольм некоторое время читал список, потом вернулся к доске и принялся разглядывать все спутниковые снимки через увеличительное стекло, почти водя носом по фотографиям. – Арб, – повторила Келли, – чего ты сидишь? Давай восстанови карту, она нам нужна! – Не знаю, получится ли, – замялся Арб. – Она занимает много места, времени уйдет уйма. – Хватит ныть, Арб. За работу! – Не стоит, – сказал Малкольм, отступая от доски. – Это уже неважно. – Почему? – спросил слегка задетый Арби. – Можешь отдыхать, Арби. Потому что последний файл, который ты восстановил, позволяет точно установить этот остров.Джеймс
Эд Джеймс зевнул и плотнее прижал наушники к ушам. Хотел убедиться, что ничего не пропустит. Он заерзал по сиденью машины, стараясь устроиться поудобней и не заснуть. На коленях лежал маленький магнитофон, рядом – блокнот и смятые салфетки из-под двух гамбургеров. Джеймс посмотрел на дом Левайна на противоположной стороне улицы. На третьем этаже, в квартире ученого, горел свет. «Жучок», который Джеймс поставил там на прошлой неделе, работал исправно. В наушниках раздался голос одного из детей: – А как? Ответил тот хромоножка, Малкольм: – Доказательством является многочисленное пересечение причинно-следственных связей в одной точке. – И что? – спросил мальчик. – Просто взгляните на снимки со спутника. «Снимки», – записал Джеймс в блокнот. – Мы уже смотрели, – сказала девочка. Джеймс чувствовал себя последним дураком, что прозевал детей, которые на самом деле работали на Левайна. Он хорошо помнил этих учеников из класса, в котором преподавал Левайн: невысокий негритенок и нескладная белая девочка. Всего-навсего дети, лет одиннадцати-двенадцати. И он самым позорным образом прошляпил их. Но теперь это уже не имеет значения. Он все равно добыл необходимую информацию. Джеймс подобрал с салфетки две последние французские булочки и съел их, хотя они давно остыли. – Ладно, – послышался голос Малкольма. – Вот этот остров. Именно сюда поехал Левайн. – Вы уверены? – с сомнением спросила девочка. – Это... остров Сорна. «Остров Сорна», – записал Джеймс. – Это нужный остров, – ответил Малкольм. – Почему? Три независимые друг от друга причины. Во-первых, это Частные владения, и правительство Коста-Рики не могло, как следует прочесать его. Во-вторых, кто его владельцы? Немцы, которые в двадцатые годы добились права разрабатывать его природные ресурсы. – Все эти немецкие книжки! – Именно. В-третьих, список Арби – и еще один источник – свидетельствует, что Сторона-Б расположена на вулканическом острове. Итак, на каком острове есть вулканические испарения? Возьмите лупу и посмотрите сами. Только на одном. – Вы имеете в виду вот это? – спросила девочка. – Правильно. Это вулканический дым. – Но как вы узнали? – Спектрографический анализ. Видишь вот этот пик? Это наличие серы в облачном покрове. Там нет иных источников серы, кроме вулканов. – А этот пик? – Метан, – ответил Малкольм. – Вероятно, там большие скопления метана. – Тоже из-за вулканов? – спросил Торн. – Возможно. Метан выделяется в процессе вулканической активности, особенно во время извержения. А еще он может быть органического происхождения. – Органического? Как же? – Крупные травоядные и... Следующих слов Джеймс не расслышал. Потом мальчик спросил: – Так мне восстанавливать или нет? Голос его звучал раздраженно. – Нет, – сказал Торн. – Уже не надо, Арби. Мы уже все узнали, что нам было нужно. Пойдем. Джеймс поднял глаза на дом и увидел, как начали гаснуть окна в квартире Левайна. Через минуту на улицу вышел Торн с детьми. Они сели в джип и укатили. Малкольм подошел к своей машине, с трудом забрался на водительское место и вырулил в противоположном направлении. Джеймс решил ехать за Малкольмом, но сперва нужно было сделать одно дело. Он включил зажигание, достал телефон и набрал номер.Полевые Системы
Спустя полчаса они добрались до гаража Торна. И Келли замерла с разинутым ртом. Большая часть рабочих уже ушла, и ангар оказался чистым и прибранным. Два трейлера стояли бок о бок, сияя свежей темно-зеленой краской и готовые к путешествию. – Они уже закончены! – Я же говорил, – кивнул Торн. И повернулся к начальнику смены, Эдди Карру, крепышу двадцати с хвостиком лет. – Как дела, Эдди? – Высыхают, док, – доложил Эдди. – Кое-где краска еще липнет, но к утру все будет в норме. – Некогда ждать утра. Мы отправляемся прямо сейчас. – Как? Арби и Келли переглянулись. Для них это тоже оказалось новостью. – Ты поведешь одну из машин, Эдди. К полуночи нам нужно быть уже в аэропорту. – Но я думал, что это просто полевые испытания... – Некогда. Мы отбываем сразу на место. В дверь позвонили. – Это Малкольм, – проговорил Торн и отпер замок. – Разве вы не едете на полевые испытания? – забеспокоился Эдди. – Лучше проверить их, док. Мы здорово изменили первоначальную конструкцию и... – Нет времени, – отрезал Малкольм, входя в ангар. – Нужно выезжать прямо сейчас. – Он повернулся к Торну: – Я очень волнуюсь за него. – Эдди! – рявкнул Торн. – Визы и остальные документы готовы? – Да, мы получили их еще две недели назад. – Хорошо, возьми их и позвони Дженкинсу – пусть встретит нас в аэропорту и все подготовит. Через четыре часа мы должны быть уже в воздухе. – Боже, док... – Исполняй. – Вы собираетесь в Коста-Рику? – спросила Келли. – Да. Нужно найти Левайна. Если уже не поздно. – И мы летим с вами, – заявила Келли. – Правильно, – поддакнул Арби. – И мы. – Исключено, – мотнул головой Торн. – Без вариантов. – Разве мы не заслужили? – Доктор Левайн говорил с нашими родителями! – Нам разрешили! – Вам разрешили, – спокойно сказал Торн, – поехать на полевые испытания в лес, в ста милях отсюда. А мы едем совсем не туда. Мы едем в опасное место. Вы остаетесь. Точка. – Но... – Дети, – нахмурился Торн, – отцепитесь. Я должен позвонить. А вы берите ваши шмотки и отправляйтесь домой. Он развернулся и пошел в кабинет. – Та-ак, – протянула Келли. Арби высунул язык в спину удаляющемуся Торну и пробурчал: – Задница! – Получай программу, Арби, – сказал Торн, не оборачиваясь. – Вы вдвоем идете домой. Ввод. Он вошел в кабинет и хлопнул дверью. Арби сунул руки в карманы. – Они без нас не справятся. – Знаю, Арб, – согласилась Келли. – Но его не уговоришь. Они повернулись к Малкольму. – Доктор Малкрльм, вы не могли бы... – Простите, не могу, – сказал Ян. – Но... – Нет, ребята. Это слишком опасно. Расстроенные дети подошли к машинам, которые блестели под неоновыми лампами. «Эксплорер», со светопоглощающими панелями на крыше кабины и фургона, был напичкан сверкающим электронным оборудованием. Просто взгляни на «Эксплорер» – и тебя захватит песня странствий – странствий, в которых тебе не суждено побывать. Арби приник к окну большего трейлера и выкатил глаза. – Ого, ты только глянь! – Я внутрь, – сказала Келли и открыла дверцу. И тут же поразилась, как прочно и монументально выглядит машина изнутри. Потом вскарабкалась по ступенькам в трейлер. Внутри прибавилась обивка серого цвета и куча нового оборудования. Оно было разбито на несколько отделений, строго по лабораторным функциям. В центре – биологическая лаборатория, с клетками, подставками и микроскопами, выведенными к мониторам. Тут было и биохимическое оборудование: спектрометры и несколько автоматических анализаторов. Рядом находились компьютерный отдел, банк данных и связь. Все это было миниатюрным, привинченным к откидным столам, которые убирались в стену. – Круто! – ухнул Арби. Келли не ответила. Она оглядывала лабораторию. Доктор Левайн следил за созданием этой машины, и ее делали на заказ, то есть для определенных целей. Здесь не было снаряжения для исследований в области геологии, ботаники, химии и прочих аспектов, которыми, по идее, должны заниматься в поле. Это не имело отношения к научной лаборатории в целом. Единственное, что имело смысл, – это биолаборатория и компьютеры. Биология и компьютеры. Ввод. Так для чего строился этот трейлер? Что они собирались изучать? На стене висела небольшая книжная полка, каждая книга находилась в специальном зажиме. Келли прочитала названия: «Моделирование адаптационных биологических систем», «Поведенческие особенности позвоночных», «Адаптация в естественной и искусственной системах», «Динозавры Северной Америки», «Первичная адаптация и эволюция»... Странный набор книг для полевой экспедиции. Если здесь и присутствовала логика, Келли ее не видела. Девочка прошла дальше. Там, где не было обивки, она заметила прочные перекладины, которыми рабочие укрепляли трейлер. Она слышала, как Торн сказал, что материал, из которого сделаны эти стержни, идет на боевые самолеты. Он очень легкий и прочный. А еще Келли заметила, что все стекла в окнах затянуты металлической сеткой. Почему трейлер так защищен? Девочка ощутила легкое беспокойство. Она вспомнила сегодняшний разговор с доктором Левайном по телефону. Он сказал, что окружен. Чем окружен? Он сказал: «Я слышу их запах, особенно ночью». О чем это он? И кто эти «они»? Все еще беспокоясь, Келли двинулась в заднюю часть машины, где располагались жилые апартаменты с жалюзи на окнах. Походная кухня, туалет и четыре койки. Над и под койками – вещевые контейнеры. Здесь имелось даже небольшое душевое отделение. Симпатичное. Потом девочка добралась до гофрированной трубы, соединяющей два трейлера. Она была короткой, похожей на перемычку между двумя пассажирскими вагонами. Вторая машина была полностью приспособлена для хозяйственных нужд – запчасти, коробки с провизией и лабораторным оборудованием, множество полок и шкафов. Все указывало на то, что экспедиция предстоит длительная. На задней стене трейлера даже висел мотоцикл. Келли попыталась открыть ящики шкафов, но они оказались запертыми. Но даже здесь виднелись укрепляющие стержни, вторую машину тоже подготовили к трудностям путешествия. – Но почему? – удивилась девочка. – К чему такая защита? – Глянь, – позвал Арби, подходя к встроенному в стену компьютеру с несколькими дисплеями с обширным набором клавиш. Мальчик выглядел, как кот, нажравшийся сметаны. – А для чего это? – спросила Келли. – Просматривать весь трейлер, – ответил Арби. – И отсюда можно делать все, что угодно. Управлять любыми системами и всем снаряжением. А вот камера наблюдения... Он нажал кнопку, и один из мониторов ожил. На нем появился Эдди, который шел через ангар к их трейлеру. – Эй, а это что такое? – воскликнул Арби, вглядываясь в нижнюю кнопку под стеклянным колпачком. Открыв колпачок, он обнаружил серебристую кнопку с надписью «ЗАЩ». – Наверное, это та защита, о которой говорил доктор Торн. Через минуту Эдди открыл дверцу трейлера и сказал: – Хватит сажать батареи. Давайте, вам пора. Слышали, что сказал док? Валите по домам. Дети переглянулись. – Ладно, идем, – ответила Келли. Они неохотно вылезли из машины. И направились к кабинету Торна, чтобы попрощаться. – Жалко, что нас не берут, – вздохнул Арби. – Ага. – Не хочу сидеть дома все каникулы, – продолжал он. – Они-то будут на работе. Он имел в виду родителей. – Знаю. Келли тоже не хотела возвращаться домой. Она так обрадовалась, что сможет вырваться на каникулы из дома, там сейчас было нехорошо. Днем мама работает в страховой компании бухгалтером, а вечером – официанткой в ночном клубе. Потому всегда на работе или с новым приятелем, Филом, который повадился торчать у них дома ночи напролет. Все бы ничего, если бы Эмилия была дома, но Эмилия училась на медсестру, так что Келли оставалась одна. А Фил был полным засранцем. Но маме он нравился, и она слушать не желала ничего плохого про него. Отговаривалась тем, что вот сама подрастешь... Потому Келли шла к кабинету Торна, правда, без особой надежды, что в последнюю минуту инженер передумает и возьмет их с собой. Он сидел за телефоном, спиной к двери. На экране его компьютера было изображение одной из фотографий со спутника, прихваченных из кабинета Левайна. Торн рассматривал фото, увеличивая то один, то другой участок. Дети приоткрыли двери и постучали. – До свидания, доктор Торн. – Счастливо, доктор Торн. Инженер обернулся, не отрывая трубку от уха. – Пока, детвора. И помахал рукой. Келли замялась. – Послушайте, можем мы просто поговорить с вами минутку... – Нет, – покачал головой Торн. – Но... – Келли! Я сейчас звоню. В Африке уже четыре часа утра, и скоро она отправится спать. – Кто? – Сара Хардинг. – Сара Хардинг тоже едет?! – воскликнула Келли, вцепляясь в ручку двери. – Не знаю, – буркнул Торн. – Желаю хорошо отдохнуть, ребята. Увидимся через неделю. Спасибо за помощь. А теперь – пока. – Он бросил взгляд за их спины. – Эдди! Дети уходят. Проводи их до выхода и запри дверь. Принеси документы! И собери сумку, ты едешь со мной! И тут же сменил тон: – Да, оператор, я все еще жду. И повернулся к детям спиной.Хардинг
Через прибор ночного видения весь мир казался пронзительно зеленым. Сара Хардинг вглядывалась в африканскую саванну. Прямо по курсу из травы поднималась каменистая насыпь. Ярко-зеленые точки сновали туда-сюда между камней. Наверное, какие-нибудь мелкие грызуны, решила Сара. Она стояла на сиденье джипа и медленно поводила головой. Свитер надежно защищал от ночной прохлады, а очки ночного видения слегка давили на переносицу. Неподалеку послышалось уханье гиен, и Сара пыталась найти источник звука. Она понимала, что даже с этой позиции трудно будет заметить животных, прячущихся в траве. Она повернулась к северу – ничего. Быстро оглянулась, так что зеленый мир закружился перед глазами. Глянула на юг. И заметила их. Трава слегка шевелилась там, где шла стая гиен, готовящихся к нападению. Сара заметила самку, которой дала прозвище Персона номер один, или П1. Эта зверюга держалась чуть в стороне от остальной стаи. Она скалила зубы и приглядывала за товарками, отмечая их передвижение. Сара Хардинг вгляделась туда, куда метила стая. И заметила жертву – стадо африканских буйволов, мирно пасущихся в высокой, по брюхо, траве. Они медленно переступали с ноги на ногу. Гиены завыли громче, пытаясь испугать добычу. И ринулись сквозь стадо буйволов, надеясь отогнать телят от матерей. Африканские буйволы кажутся на первый взгляд тупыми и неповоротливыми животными, но на самом деле они – одни из самых опасных млекопитающих южного континента, могучие силачи с острыми рогами, притом весьма сообразительные. Гиенам не под силу свалить взрослую особь, разве что больную или раненую. Зато они вполне способны загрызть теленка. Макена, помощник Сары, который сидел за рулем джипа, спросил: – Подъехать ближе? – Нет, так нормально. Даже более того. Машина стояла на склоне пологого холма, и отсюда открывался великолепный вид на саванну. Если повезет, удастся снять всю атаку гиен – от начала до конца. Сара включила видеокамеру, установленную на высоком шесте, и начала быстро наговаривать текст в магнитофон. – П1 с юга, П2 и П5 заходят с флангов, в двадцати ярдах. ПЗ в центре. П6 кружит на востоке. Не вижу П7. П8 кружит с севера. Ш идет напролом. Стадо разбегается. Вот и П7. Рвется напрямик. П8 заходит с севера. Отступает, снова кружится. Типичный прием гиен. Главенствующая особь бежит через стадо, пока остальные окружают его и заходят с разных сторон. Буйволы не в состоянии отследить направление атаки. Она вслушалась в отклики запаниковавшего стада, которое рассредоточилось и ринулось в разные стороны. Телят не видно – они были ниже травы, но слышны их отчаянные крики. Гиены вернулись. Буйволы уперлись ногами в землю и угрожающе наклонили рогатые головы. Трава шла рябью там, где кружились воющие и тявкающие хищники. Их вопли становились все более отрывистыми и громкими. Сара краем глаза уловила самку П8, челюсти которой уже стали алыми. Но саму атаку Хардинг не видела. Стадо буйволов чуть сдвинулось к востоку, где перегруппировалось. Одна из буйволих оказалась чуть в сторонке от остальных. Она не переставала бросаться на гиен. Вероятно, хищники зарезали ее теленка. Хардинг расстроилась. Все произошло так быстро – слишком быстро. Либо теленок был ранен, либо еще очень молод, может, только что родившийся. Некоторые буйволихи до сих пор телились. Нужно будет просмотреть запись, чтобы определить, в чем дело. С быстрыми животными так и получается. Но гиены, без сомнения, овладели добычей. Они грудились в одном месте, подвывая и прыгая. Сара заметила ПЗ, потом П5 – морды хищниц были в крови. Тут подоспели щенки, взрослые звери расступились и начали помогать детенышам – отхватывали куски получше и держали, пока щенки грызли. Все это было знакомо Саре Хардинг, которая последние несколько лет считалась первым в мире специалистом по гиенам. Когда она впервые опубликовала свои разработки, они были встречены холодным недоверием и даже презрением коллег, которые восприняли ее результаты на личном уровне. Сару обвиняли в том, что она женщина, что она красива, что она «переносит феминистические воззрения в природный мир». В университете намекали, что она может вылететь с должности. Коллеги качали головами. Но Сара не сдавалась, и по мере накопления информации, постепенно, ее взгляд на гиен переняли все. «И все же гиены – не слишком милые создания», – думала Сара, наблюдая за их ужином. Непропорционально крупные головы и сутулые тела, свалявшаяся шерсть, кошмарные пасти, пронзительные голоса, а крики напоминают противный смех. В цивилизованном мире небоскребов дикая природа воспринимается романтически, животные делятся на благородных и подлых, на героев и злодеев. В нашем усредненном мире гиены кажутся не слишком фотогеничными, чтобы радовать глаз. Они издавна считались хохочущими злодеями африканской саванны и никогда не пользовались симпатией изучающих их исследователей, пока за дело не взялась Сара Хардинг. То, что она открыла, представило гиен в совершенно новом свете. Отважные охотники и заботливые родители, живущие в очень сложном социуме – собственно, в условиях матриархата. Что же до их тошнотворного смеха, то таким образом они общаются между собой. Сара услышала рык и через прибор ночного видения заметила льва, двигающегося к убоине. Это была крупная самка, которая приближалась кругами. Гиены залаяли и защелкали зубами на львицу, отгоняя щенков подальше в траву. Через мгновение показались остальные львы и устроились пировать убитым гиенами теленком. Так, львы. Вот уж точно кошмарные твари. Хотя их называют царями зверей, на самом деле они злобны и... Зазвонил телефон. – Макена, – скомандовала Сара. Телефон зазвонил снова. Кому же это не терпится? Сара нахмурилась. Львы завертели головами, прислушиваясь. Макена пошарил под приборной доской, ища трубку. Телефон успел зазвонить еще трижды, прежде чем отыскался. – Да, доктор Хардинг здесь, – услышала Сара. Помощник протянул ей трубку: – Это доктор Торн. Она неохотно сняла очки и поднесла трубку к уху. Торна Сара хорошо знала, именно он делал большую часть снаряжения для ее джипа. – Док, надеюсь, что вы с чем-то срочным? – Да, – ответил Торн, – я хочу поговорить о Ричарде. – Что с ним? – Сара уловила в его голосе беспокойство. – Он не говорил с вами о своих исследованиях? – Нет, а что? – Совсем ничего не говорил? – Нет, он всегда скрытничал. Но мне показалось, что он нашел популяцию животных, которые живут в какой-то замкнутой биологической системе. Вот и все. Вы же знаете, какой он. И что? – Он пропал, Сара. Мы с Малкольмом считаем, что он в порядочной переделке. Сейчас он находится на одном острове возле Коста-Рики. И мы сейчас собираемся лететь за ним. – Сейчас? – Ночью. Вылетаем через пару часов в Сан-Хосе. Ян со мной. Мы хотим, чтобы ты присоединилась к нам. – Док, – фыркнула Сара, – даже если я успею на утренний рейс из Серонеры в Найроби, у меня уйдет целый день на перелет. И это если повезет. Я имею в виду... – Решай, – перебил ее Торн. – Я дам тебе координаты, а ты решай. Он продиктовал ей все, что знал, а Сара записывала в блокнот, положив его на сгиб локтя. Потом Торн попрощался и отключился. Хардинг стояла, глядя на африканскую ночную саванну, и ветер холодил ей щеки. Из темноты доносилось урчание и рык львов. Здесь была ее работа. Ее жизнь. – Доктор Хардинг? – спросил Макена. – Что будем делать? – Возвращаемся, – ответила она. – Мне нужно собираться. – Вы уезжаете? – Уезжаю.Сообщение
Торн вел машину к аэропорту, позади меркли огни Сан-Франциско. Малкольм развалился на переднем сиденье. Он оглянулся на трейлер, катящий за ними, и спросил: – Эдди в курсе, куда нас несет? – Да, – кивнул Торн. – Но, по-моему, он не поверил. – А дети? – Нет. Раздался негромкий писк. Торн достал небольшую черную коробочку пейджера. Огонек мигал. Он развернул экран и протянул коробочку Малкольму. – Прочитай вслух. – Это от Арби, – сказал Ян. – «Счастливого пути. Если понадобится наша помощь, звоните. На всякий случай мы будем начеку». И номер. Торн рассмеялся: – Замечательные ребята! Не сдаются до последнего. – Потом он стал серьезным, словно ему пришла в голову неожиданная мысль. – Когда отправлено послание? – Четыре минуты тому. Пришло по сети. – Ладно, просто проверяю. Они повернули направо, к аэропорту. Вдали показались огни вокзала. Малкольм мрачно глядел на дорогу. – Глупо бросаться вперед, очертя голову. Так не годится. – Да все будет в порядке. Главное, чтобы мы попали на нужный остров. – Без вариантов. – Откуда ты знаешь? – Я не хотел говорить при детях о самой важной улике. Несколько дней назад Левайн видел тушу одного из зверей. – Да ну? – Ему повезло – он увидел прежде, чем власти сожгли ее. И обнаружил на теле метку. Ричард срезал метку и прислал мне. – Метку? Что, клеймо? – Нет, метку, как на биологических образцах. Она была старой и пострадала от серных паров. – Наверное, вулканических. – Наверняка. – Ты сказал, она была старой? – Несколько лет, – ответил Малкольм. – Но самое интересное заключалось в том, как животное погибло. Левайн пришел к выводу, что животное было ранено еще при жизни – глубокая рваная рана до самой бедренной кости. – Ты думаешь, что его ранил другой динозавр? – спросил Торн. – Именно так. Наступила тишина. – Кто, кроме нас, знает об этом острове? – Понятия не имею. Но кто-то сильно пытался разузнать. В мой кабинет недавно вломились и все перефотографировали. – Великолепно, – вздохнул Торн. – Но ты же не знал, где находится этот остров? – Нет, тогда я еще не сопоставил все данные. – Как ты думаешь, кто-нибудь мог успеть раньше нас? – Нет, мы первые.Вопрос использования
Льюис Доджсон распахнул дверь с табличкой «Животные», и все собаки тут же залились громким лаем. Доджсон прошел по коридору, вдоль которого по обе стороны тянулись клетки высотой в три метра. Это здание было достаточно большим – калифорнийский отдел «Биотина» в Купертино требовал много животных для опытов и тестов. Рядом с ним семенил Россайтер, глава компании, который брезгливо смахивал шерстинки со своего итальянского костюма. – Паскудное место, терпеть его не могу, – сказал он. – Для чего ты меня сюда затащил? – Потому что нам нужно поговорить о будущем, – ответил Доджсон. – Здесь воняет, – пожаловался Россайтер и глянул на часы. – Давай побыстрее. – Поговорим здесь, – сказал Доджсон, заводя главу компании в стеклянную звуконепроницаемую кабинку посреди здания. Лай сразу же стих. Но через стекло было видно, как заходятся собаки в клетках. – Дело простое, но важное, – сказал Доджсон, меряя шагами маленькую комнату. Льюису Доджсону минуло сорок лет, у него были гладкие щеки и большие залысины. Он казался моложавым человеком, с мягкими манерами. Но внешность вводила в заблуждение – Доджсон с младенчески гладкими и розовыми щеками был одним из самых жестоких и агрессивных генетиков своего поколения. Это противоречие отразилось и на его карьере – неплохо успевающий студент Хопкинса, он был исключен за попытку, ставить опыты с генетическим материалом человека. Позже он вакцинировал фермеров в Чили, а те так и не узнали, что были привиты новым, неопробованным штаммом. И всякий раз Доджсон оправдывался тем, что у него не было времени, что его ученые разработки могли погрязнуть в тупых запретах, выдуманных для недалеких простаков. Он говорил, что «нацелен на результат», на самом же деле он просто не стеснялся в средствах и достигал цели любым способом. Еще Доджсону нравилось преподносить себя как выдающегося первооткрывателя, ученого-исследователя. Увы, ему не хватало таланта что-либо открывать самому, он никогда не принес в науку ничего нового. Он был настоящим паразитом – умел хвататься за открытия, сделанные кем-то другим. Он великолепно «первооткрывал» чью-либо работу, похищая разработки других ученых на ранних стадиях. В этой области ему равных не было. Уже много лет он возглавлял в «Биосине» отдел реверсивной инженерии, который (в теории) изучал продукцию конкурентов и определял, каким образом она была произведена. Но на практике этот отдел был посвящен промышленному шпионажу. Россайтер, естественно, не питал никаких иллюзий насчет Доджсона. Он не любил ретивого шпиона и старался встречаться с ним пореже. Доджсон постоянно балансировал на грани закона, да и с начальством держался запанибрата, что сильно нервировало Россайтера. Но глава компании прекрасно знал, какая конкурентная борьба ведется между современными биотехнологиями, а значит, такой человек, как Доджсон, – необходимое и неизбежное зло. Каждый хотел бы иметь такого работника. И Доджсон прекрасно знал свое дело. – Сразу перейду к сути дела, – сказал шпион, поворачиваясь к начальнику. – Если мы будем шевелиться, мы первыми захватим технологии «ИнГена». – Опять... – вздохнул Россайтер. – Знаю, Джеф! Знаю, что ты думаешь. Признаю, что несколько надоел... – Надоел? Ты постоянно проигрывал с этой компанией, вот и все! Мы уже лезли во все дырки. Черт, мы даже выкупили ее, поскольку ты сказал, что это выгодно. Черта с два! Японцы уперлись рогом, и все. – Я понимаю, Джеф. Но давай не будем забывать... – Что я по гроб жизни не забуду, так это то, что мы выложили семьсот пятьдесят тысяч долларов твоему дружку Недри – и остались с носом! – Но, Джеф... – Потом мы заплатили пятьсот тысяч долларов тому брокеру, который распродавал собственность компании. И что? Пшик! Технология «ИнГена» ускользнула между пальцев – вот это я никогда не забуду. – Но мы до сих пор пытаемся найти решение. Эта технология – жизненно необходима для будущего нашей компании. – Ты уже говорил это. – Мир меняется, Джеф. Я хочу решить главную проблему компании, с которой мы столкнемся в двадцать первом веке. – Какую это? Доджсон указал за стекло, в сторону беснующихся собак. – Опыты на животных. Посмотри правде в глаза, Джеф: с каждым годом усиливается давление общественного мнения, все выступают против использования подопытных животных. Всевозможные демонстрации протеста, проверки, запреты, письма и пресса. Сначала против была только кучка простачков и голливудских звезд. Но теперь их легион: даже университетские философы начали заявлять, что неэтично ставить опыты над обезьянами, собаками и даже крысами. Приходят протесты даже против использования кроликов, хотя их подают почти к каждому столу во всем мире. Скоро потребуют, чтобы мы прекратили ставить опыты над бактериями! – Да брось. – Подожди, то ли еще будет! И нам придет конец. Если только мы не раздобудем генетически сконструированное животное. Представь – вымершее существо, которое вернули к жизни, собственно, и животным-то назвать нельзя. У нас будут все права на него. Оно же вымерло. А если и существует, то не само по себе, а созданное нами специально для проведения лабораторных исследований! Мы создали его, запатентовали, мы им и владеем. И делаем с ним что пожелаем. А энзим и гормональная система динозавра такие же, как у млекопитающих. В будущем тестирование лекарств и препаратов на молодых динозаврах пройдет не хуже, чем на крысах или собаках. А риска нарваться на какой-нибудь запрет – никакого. – Это ты так думаешь, – покачал головой Россайтер. – Я просто уверен! Это же просто большие ящерицы, Джеф! Никто не любит ящериц. Они ни капли не похожи на милых псин, которые лижут тебе руку и разбивают сердце. У ящериц нет личности. Просто змеюки с ножками. Россайтер вздохнул: – Джеф, речь идет о настоящей свободе. С обычными животными много не наваяешь – полным-полно всяческих законов и инструкций, этических и моральных запретов. Крутые охотники не могут подстрелить льва или слона, как когда-то делали их деды и прадеды, а потом гордо позировали перед камерой. Сейчас повсюду их караулят ограничения, лицензии, лишние расходы – и презрение общественности. Попробуй застрели тигра, а потом объяви об этом во всеуслышание! В наши дни ты скорее без последствий пристрелишь собственных родителей, чем самого завалящего тигра. У тигров появились адвокаты. А теперь представь: специально устроенные охотничьи угодья, где-нибудь в Азии, где богачи и важные шишки свободно могут поохотиться на тираннозавра или трицераптора в естественных условиях обитания. Кто устоит перед таким искушением? Сколько охотников в мире хвастается лосиными рогами над собственным камином? А сколько захотят похвастаться зубастой головой тираннозавра над баром? – Ты шутишь. – Я пытаюсь открыть тебе глаза, Джеф. Этих животных можно использовать, да еще как! Мы сможем делать с ними все, что захотим! Россайтер поднялся и сунул руки в карманы пиджака. Вздохнул и посмотрел на Доджсона. – Эти животные до сих пор существуют? Доджсон медленно кивнул. – Ты знаешь, где они? Шпион снова кивнул. – Ладно, – сказал Россайтер. – Действуй. Он пошел к двери, потом остановился и обернулся. – Но, Лью, – добавил глава компании, – давай определимся. Я доверился тебе. Но в последний раз. Либо ты достаешь этих тварей, либо выходишь из игры. Это действительно последний раз. Ясно? – Не волнуйся, – ответил Доджсон. – На этот раз я их достану.ТРЕТЬЯ КОНФИГУРАЦИЯ
«В промежуточной фазе быстро развивающиеся сложные системы скрывают возможность приближения хаоса. Но эта возможность существует всегда».ЯН МАЛКОЛЬМ
Коста-Рика
В Пуэрто-Кортес лило как из ведра. Дождь барабанил по металлической крыше небольшого строения рядом со взлетным полем. Вымокший до нитки Торн стоял и ждал, пока местный таможенник проверит документы, а тот начинал вычитывать бумаги снова и снова. Это был мальчишка двадцати лет в мешковатом мундире. Звали его Родригес, и он страшно боялся допустить ошибку. Торн посмотрел на взлетную полосу, где в мягких предрассветных сумерках виднелись два больших вертолета. Под брюхами машин были прикручены грузовые контейнеры. Эдди Карр и Малкольм торчали под проливным дождем и ругались с рабочими, которые крепили груз. Родригес сложил бумаги. – Значит, сеньор Торн, ваш пункт назначения – остров Сорна... – Именно. – И вы везете только транспорт? – Да, исследовательские машины. – Сорна – дикое место. Там нет бензина, нет складов, даже дорог как таковых... – А вы там были? – Я? Нет. Там нет ничего интересного. Камни и джунгли. Лодке причалить некуда, разве что при очень благоприятных условиях. Например, сегодня туда не добраться. – Ясно, – коротко промолвил Торн. – Я просто хочу предупредить вас, – продолжал Родригес. – Мало ли что может там случиться. – Я готов ко всему. – Вы взяли правильную марку бензина? Он подходит вашим машинам? Торн вздохнул. К чему вдаваться в объяснения? – Правильную. – Вас только трое – вы, доктор Малкольм и ваш помощник, сеньор Карр, так? – Правильно. – Вы намереваетесь пробыть там менее недели? – Да. Скорее дня два. А если повезет, то мы покинем остров завтра. Родригес снова пошелестел документами, словно выискивая какой-нибудь подвох. – Ну... – Какая-нибудь проблема? – спросил Торн, поглядывая на часы. – Нет-нет, сеньор. Ваше разрешение подписано генеральным директором Отдела биологических разработок. Оно в порядке... – Родригес замялся. – Но вообще-то странно, что вам его подписали. – Почему же? – Точно не знаю, но несколько лет назад на одном острове возникли какие-то неприятности. С тех пор Отдел биологических разработок закрыл все острова Тихого океана от туристов. – Мы не туристы, – отрезал Торн. – Я понимаю, сеньор Торн. Снова пошуршал бумагами. Торн терпеливо ждал. На взлетной дорожке рабочие наконец приладили грузовые контейнеры как полагалось. – Хорошо, сеньор Торн, – вздохнул Родригес, отодвигая документы. – Желаю удачи. – Спасибо. Торн сунул документы в карман, выскочил под дождь и побежал к вертолетам. В трех милях от материка вертолеты прорвались через облачный покров и вынырнули навстречу ярким лучам восходящего солнца. Торн сидел на ведущем вертолете рядом с пилотом и свободно озирал все побережье. Он заметил в море пять островов, отстоящих от материка на разном расстоянии, рубленые скалистые наросты на синей морской ряби. Каждый остров тянулся на несколько миль, все они, без сомнения, являлись остатками древней вулканической гряды. Торн щелкнул переговорником: – Который из них Сорна? Пилот показал рукой вперед: Мы зовем их Пять Смертей. Муерте, Матансерос, Пена, Танако и Сорна, вон тот, большой, крайний с севера. – Вы там были? – Нет, сеньор. Но там наверняка есть посадочная площадка. – Откуда вы знаете? – Несколько лет назад здесь часто летали. Я слышал, что там обустроились американцы и что-то перевозили. – Точно не немцы? – Нет-нет, немцев тут не видали с... да, с мировой войны. Это были американцы. – А когда? – Не знаю точно. Может, лет десять назад. Вертолет взял к северу, пролетая над первым островом Торн узрел выветрившиеся вулканические отложения, поросшие густыми зарослями джунглей. Никаких признаков жизни или человеческого присутствия. – Местные считают эти острова дурными, – сообщил пилот. – Говорят, что оттуда приходит только беда. – Он улыбнулся. – Но какая именно, не знают. Жутко подозрительные индейцы.. Теперь они летели над открытым морем, а впереди лежал остров Сорна. Отсюда ясно было видно, что остров – бывший кратер вулкана. Из воды поднимались голые буро-серые скалы. – А где причаливают суда? Пилот махнул рукой туда, где море ярилось и пенилось, разбиваясь об острые утесы. – С восточной стороны море вымыло много пещер. Некоторые индейцы называют этот остров Gemido, что значит «стон». Из-за звуков, которые издают волны, попадая в пещеры. Некоторые пещеры тянутся на порядочное расстояние в глубь острова, так что можно проплыть далеко. Но не в такую погоду, как сейчас. Торн подумал о Саре Хардинг. Если она решилась ехать, то прибудет сегодня, но чуть позже. – К нам должна подъехать наша коллега. Днем. Вы можете подбросить ее сюда? – Сожалею, но у нас работа в Солфо-Хуан. Мы застрянем там до вечера. – Что же ей делать? – Пилот кивнул вниз. – Может, ей повезет и она доберется на корабле. Через час море переменится. – Но завтра вы нас заберете? – Да, сеньор Торн. Мы прилетим рано утром. В это время ветра нет. Вертолет подлетел к острову с запада, поднялся на несколько сот футов, чтобы перемахнуть через горную гряду, опоясывающую остров, и пошел к центру Сорны. Остров ничем не отличался от себе подобных: вулканические края и ущелья, затянутые плотным покровом буйных джунглей. С воздуха остров казался прекрасным, но Торн знал, что продираться через его заросли будет невообразимо трудно. Он просмотрел все глаза, пытаясь различить дороги. Машина снизилась и закружила над центральной частью острова. Торн так и не разглядел ни зданий, ни дорог. Вертолет начал опускаться. – Из-за скал здесь очень плохие ветра, – пояснил пилот. – Много воздушных ям. И единственно удобное для посадки место. – Он выглянул в окно. – Ага, тут. Торн заметил открытое пространство, поросшее высокой травой. – Мы сядем здесь, – сказал пилот.Остров Сорна
Эдди Карр стоял в густой траве и прикрывался рукой от клубов пыли, которые поднялись из-под винтов отлетающих вертолетов. Через несколько минут машины стали маленькими точками в синем небе, а стрекот винтов удалился и затих. Эдди глядел им вслед из-под ладони. – Когда они вернутся? – спросил он неуверенным голосом. – Завтра утром, – ответил Торн. – К тому времени мы найдем Левайна. – По крайней мере, нам нужно постараться найти, – добавил Малкольм. Потом вертолеты пропали из виду, нырнули за высокий край кратера. Карр, Торн и Малкольм стояли на прогалине, окруженные знойным маревом и полной тишиной. – Ох и паршиво тут, – заметил Эдди, натягивая бейсболку по самые брови. Эдди было двадцать четыре года, которые он провел в Дейли-Сити. Был он сильным, крепким и темноволосым. Тело Эдди дышало здоровьем, мышцы распирали рубашку, но руки поражали изяществом, особенно длинные тонкие пальцы. Эдди был техником и механиком от бога, Торн нахвалиться на него не мог. Он обладал талантом собрать и разобрать все, что угодно. Этот парень смотрел на вещь и уже знал, как она работает. Торн взял его на работу три года назад, прямо из колледжа. Эдди предполагал, что немного поработает, накопит деньжат и продолжит обучение. Но Торн вскоре начал во всем полагаться на Эдди. А тот, в свою очередь, неслишком торопился снова засесть за книжки. И все-таки Эдди не рассчитывал попасть в подобную переделку. Он был истинным продуктом цивилизации, городским ребенком, привыкшим к автомобильным гудкам и шуму машин. Такая обескураживающая тишина пугала его. – Ладно, – сказал Торн и положил руку на плечо помощника, – давай начнем. Они подошли к грузовым контейнерам, доставленным сюда вертолетами. Контейнеры покоились в высокой траве. – Помочь? – предложил Малкольм. – Нет, лучше мы сами, – сказал Эдди. У них ушло полчаса на то, чтобы открутить болты от досок контейнеров и открыть их. Еще несколько минут они проверяли состояние машин. Эдди сел за руль «эксплорера» и включил зажигание. Раздалось тихое, едва слышное урчание. – Как батареи? – спросил Торн. – Вроде в порядке. Эдди облегченно вздохнул. Он лично наблюдал, как машины переводили на электричество, но работка была еще та, а как следует обкатать транспорт и проверить уже не оставалось времени. И хотя электромобили были технологически проще машин с двигателем внутреннего сгорания – этого реликта девятнадцатого века, – Эдди прекрасно знал, что брать неопробованную технику в поле всегда рискованно. Особенно если эта техника – последнего образца. Эдди волновался больше, чем мог признаться даже самому себе. Как большинство прирожденных механиков, он был крайне консервативным человеком. Ему нравилось заставлять вещи работать – неважно как. Но «работа» подразумевала использование проверенных, надежных технологий. Увы, на этот раз его протест был отклонен. У Эдди болела голова по поводу двух моментов. Первый – силиконовые восьмиугольные соты солнечных панелей на крыше трейлеров. Они были эффективны и прочны. Эдди сам прилаживал каждую пластину. Но тем не менее стоило повредить хоть одну – и транспорт лишался энергии. Все системы сразу выйдут из строя. Второй занозой сидели сами батареи. Торн выбрал ниссановские литиево-ионные аккумуляторы. Но ведь они тоже пока считались экспериментальным образцом, что для Эдди выражалось в простом слове – «ненадежные». Эдди Карр настаивал на том, чтобы подстраховаться, он предлагал захватить генератор, работающий на бензине, – просто на всякий случай. Собственно, он много чего предлагал. И каждый раз безрезультатно. При таком раскладе Эдди решился на крайность – вмонтировал запасные батареи и никому ничего не сказал. Он был уверен, что Торну известно об этом небольшом довеске. Но Торн тоже ничего не говорил на этот счет. А Эдди первым не заговаривал. Но вот они очутились на этом богом забытом острове, и он был страшно рад, что подстраховался. Поскольку никто не знает, что их ждет впереди. Торн проследил, как Эдди вывел «эксплорер» из контейнера. Механик подогнал машину на середину прогалины: там солнечные лучи свободно падали на панели и подзаряжали батареи. Торн сел за руль первого трейлера и вывел его. Так странно было ехать на тихом транспорте – самым громким звуком было позвякивание металлических полос контейнера. Когда машина выехала на траву, ход ее стал полностью беззвучен. Торн вылез из кабины и соединил оба трейлера перемычкой – гибким стальным сочленением. Наконец дошло дело и до мотоцикла. Он тоже работал на электричестве. Торн подкатил его к «форду», поставил на подпорку и подсоединил к электросистеме, чтобы подзарядить батареи. – Вот и все, – заключил инженер, отступая на шаг. Эдди стоял в центре тихой жаркой прогалины и оглядывал далекие склоны круглого кратера, возвышающиеся над буйными джунглями. Голые скалы дрожали в знойном мареве, острые и неприступные. Парня охватило чувство оторванности от всего мира. – Зачем вообще надо было сюда соваться? – пробурчал он. – Чтобы вырваться, Эдди, – усмехнулся Малкольм, опираясь на трость. – Тебе когда-нибудь хотелось все бросить и сбежать куда подальше? – Не-а, – ответил Эдди. – Я всегда предпочитал покупать пиццу в магазине поближе. Ну, вы понимаете, что я имею в виду. – Ну, пиццы тут не достать. Торн полез за водительское сиденье и достал две тяжелые винтовки. Под прикладами были попарно вделаны две алюминиевые канистры. Торн протянул одну винтовку Эдди, а вторую показал Малкольму. – Видал такое? – Только читал. Это шведская штучка? – Да, это линдстратовское пневматическое ружье. Самое дорогое оружие в мире. Стреляет дартсами с любыми наполнителями, какие только тебе понадобятся. Простое, бесшумное и надежное. Торн открыл барабан и показал ряд пластиковых капсул, наполненных ярко-желтой жидкостью. Каждая капсула венчалась трехдюймовой иглой. – Это яд Conus purpurascens, коралловой змеи из южных морей, повышенной концентрации. Самый мощный нейротоксин в мире. Действует за две тысячные секунды, быстрее чем нервные импульсы. Животное свалится раньше, чем почувствует укол дартса. – Смертельный? Торн кивнул. – Предохранителя нет. Надо быть внимательным, чтобы не прострелить себе ногу, а то откинешь копыта, не успев осознать, что нажал на курок. Малкольм кивнул. – А противоядие есть? – Нет, ну и что? Вводить будет уже поздно. – Ну, тогда дело упрощается, – сказал Малкольм, принимая винтовку. – Просто хотел тебя предупредить. Эдди? Пора двигать.Ручей
Эдди забрался в «эксплорер». Торн и Малкольм залезли в кабину трейлера. Через минуту пискнуло радио. – Вы ввели данные, док? – спросил Эдди. – Ввожу, – ответил Торн. Он сунул дискету в дисковод. На маленьком мониторе появилось изображение острова, но его скрывали плотные облака. – И что теперь? – поинтересовался Малкольм. – Подожди, просто система набирает данные. – Откуда? – Из радара. Остров заслонило изображение спутникового радара, который легко проник под облачный покров. Торн нажал клавишу, и компьютер обрисовал края кратера, увеличил детали и проявил паутинную сеть дорог. – Нечетко, – буркнул Малкольм. Но Торну показалось, что все прекрасно. – Есть, – обрадовался Эдди. – Он что, видит то же, что и мы? – спросил Ян. – Да, монитор на приборной доске. – Но здесь нет ГЛ, – встревожился Эдди. – Он сломался? – Спокойно, подожди минуту. Он только распустил антенны. На крыше трейлера стоял конусообразный «глобальный локатор». Принимая информацию от орбитальной системы слежения, он мог установить месторасположение транспорта с точностью до ярда. Вскоре на карте острова появился красный крестик. – Отлично, – послышался голос Эдди, – вижу. Отсюда на север, похоже, ведет дорога. Нам туда? – Пожалуй, – пробормотал Торн. Судя по карте, эта дорога несколько миль петляла по острову, покуда не выходила на перекресток всех здешних дорог. Вероятно, там находилось какое-то строение, но разглядеть его пока что не удалось. – Ладно, док. Поехали. Эдди обогнул трейлер и двинулся вперед. Торн надавил на газ, и машина поехала за «фордом». Малкольм, сидевший рядом с водителем, углубился в ноутбук, который пристроил на коленях. В окно он так ни разу и не выглянул. Прогалина осталась позади, и машины углубились в тропические заросли. На приборной панели Торна замигали огоньки: подключились батареи. Сквозь густую листву пробивалось слишком мало солнца, чтобы питать двигатели. – Как дела, док? – спросил Эдди. – Двигатели работают? – Нормально, Эдди. – Голос какой-то нервный, – отметил Малкольм. – Он волнуется за оборудование. – Черта с два! – возмутился Эдди. – Я волнуюсь за себя. Хотя дорога здорово заросла и находилась в плохом состоянии, машины продвигались споро. Через десять минут они выехали к небольшому ручью с илистыми берегами. «Эксплорер» начал было пересекать проток, потом остановился. Из кабины выбрался Эдди и поскакал по камешкам обратно. – Что такое? – Я тут кое-что заметил, док. Торн и Малкольм вышли из трейлера и подошли к берегу ручья. Издалека донеслись крики, похожие на птичьи. Малкольм вскинул голову и нахмурился. – Птицы? – спросил Торн. Ян отрицательно покачал головой. Эдди склонился над водой и вытащил из ила кусок ткани. Это был темно-зеленый лоскут непромокаемой материи, с одного конца которого свисал обрывок лямки. – От нашего рюкзака, – сказал Эдди. – Мы из такого шили Левайну рюкзак? – Да, док. – Сенсор там был? Обычно они вшивали в свои походные рюкзаки сенсоры. – Да. – Можно взглянуть? – попросил Малкольм. Он взял лоскут, посмотрел сквозь него на свет, потом внимательно ощупал края. Торн отстегнул от пояса небольшой приемник, больше похожий на пейджер-переросток. Вгляделся в кристаллический экран. – Не могу поймать никакого сигнала —Эдди уставился на илистый берег. Снова наклонился. – А вот еще клочок. И еще. Похоже, рюкзак растащили на куски, док. Странные, нереальные птичьи крики взметнулись уже ближе. Малкольм завертел головой, пытаясь определить направление. Потом он услышал Эдди: – Ого, да у нас гости! Рядом с трейлером появилась небольшая группа ярко-зеленых животных, смахивающих на ящериц. Они были размером с цыпленка и весело чирикали. Стояли эти зверушки на задних лапках, балансируя длинными хвостами. Когда они шагали, их головы дергались взад-вперед, совсем как у цыплят. Их писк и щебет особо не отличался от птичьего. Но в остальном они казались вылитыми ящерицами. Их длинные смешные морды склонились набок, когда они увидели людей. – Это что, разновидность саламандр? – удивился Эдди. Зеленые ящерки стояли и наблюдали. Еще несколько вынырнули из-за трейлера и ближайших кустов. Теперь их было уже около дюжины. Зверьки смотрели и чирикали. – Компи, – сказал Малкольм. – А точнее, прокомпсогнаты. – Вы хотите сказать... – Да. Это динозавры. Эдди скорчил мину. – Я и не знал, что они так измельчали. – В большинстве своем динозавры были довольно малы, – пояснил Малкольм. – Обычно считают, что они были огромными, но на самом деле их размеры ограничивались величиной овцы или пони. – Эти похожи на цыплят, – сказал Эдди. – Да, у них много от птиц. – Они опасны? – встревожился Торн. – Не особо. Это маленькие трупоеды вроде шакалов. Питаются мертвечиной. Но близко лучше не подходить, их укусы ядовиты. – А я и не подхожу, – буркнул Эдди. – Мерзость какая. А ведь они не испугались. Малкольм тоже это заметил. – Думаю, что на острове людей не было, и у животных нет причин бояться человека. – Ну, сейчас будет, – сказал Эдди и поднял камень. – Стой! – крикнул Малкольм. – Нельзя... Но Эдди уже швырнул камень. Он приземлился в центре группы компи, и ящерицы брызнули в стороны. Но другие даже не пошевелились. Некоторые запрыгали и злобно зашипели. Но стайка осталась стоять, где была. Просто зачирикали и склонили головы. – Странно, – заметил Эдди и принюхался. – Чувствуете вонь? – Да, – подтвердил Малкольм. – Это защитный запах. – Обгадились со страху, гнильцой потянуло. Как будто что-то сдохло. Честно говоря, это ненормально, что животные вовсе не боятся. А вдруг они бешеные или еще что? – Нет. – Откуда вы знаете? – Потому что бешенство переносят только млекопитающие. Он ответил, сам не будучи до конца уверенным в этом. Бешенство переносят теплокровные животные. Может, компи тоже теплокровны? Кто его знает? В отдалении послышался треск. Малкольм заметил, что верхушки деревьев зашатались. Ветки качались, словно по ним прыгали, спасаясь, мелкие животные и птицы. Оттуда донеслись крики и визг. – Это уже точно не птицы, – сказал Торн. – Обезьяны? – Может быть, – ответил Малкольм. – Но вряд ли. – Давайте сматываться, – передернулся Эдди. Он перепрыгнул по камешкам к машине и взобрался в кабину «эксплорера». Малкольм быстрее Торна проскочил к трейлеру. Компи вились у самых ног, возбужденно чирикая. Ян и Торн забрались на свои места и захлопнули дверцы, стараясь не придавить маленьких животных. Торн завел мотор. Впереди «форд» преодолел ручей и двинулся вверх по склону. – А это, гм, прокомсо-что-то, – сказал Эдди по радио, – они настоящие, правда? – Да, – тихо ответил Малкольм. – Самые настоящие.Дорога
Торну было не по себе. Теперь он начинал понимать, что чувствует Эдди. Он построил эти машины и теперь оказался один на один с природой, а оборудование – непроверенное. Следующие пятнадцать минут они взбирались вверх по дороге, сквозь сумрак леса. В трейлере становилось слишком жарко. – Может, включим кондиционер? – спросил Малкольм. – Не хочу сажать батареи. – А если я просто открою окно? – Если это безопасно, – сказал Торн. – Вполне, – пожал плечами Ян. Он нажал кнопку, и толстое стекло поползло вниз. В кабину ворвался теплый воздух. Малкольм глянул на Торна: – Нервничаешь, док? – Конечно, еще бы! Даже при открытом окне он чувствовал, как по груди струится пот. По радио раздался голос Эдди: – Я же говорил вам, что сперва нужно все проверить, док. Все сделать по правилам. Нельзя соваться туда, где водятся ядовитые цыплята, не убедившись, что транспорт в полном порядке. – Машины в норме, – огрызнулся Торн. – Как твои батареи? – Отлично. Ну так мы проехали всего пять миль. Девять часов утра, док. Дорога повернула направо, потом налево и завилась серпантином вдоль крутого склона. Трейлер был тяжелее «эксплорера», и Торну пришлось полностью сосредоточиться на дороге. Вот и хорошо, не будет лишних мыслей. Впереди машина Эдди повернула влево и поднялась повыше. – Не вижу никаких зверей, – облегченно проронил парень. Наконец они преодолели подъем, и дорога пошла ровнее. Судя по локатору, они ехали на северо-запад, к центру острова. Но джунгли не спешили расступаться, и за сплошной стеной леса ничего не было видно. Впереди показалась развилка, и Эдди съехал к обочине. Торн увидел потемневший деревянный указатель с двумя стрелками. На левой значилось: «Болото», на правой – «Сторона-Б». – Ребята, куда нам? – К Стороне-Б, – ответил Малкольм. – Хорошо. «Эксплорер» покатил направо. Торн повел трейлер следом. Из-под земли показались желтоватые струи пара, окрашивающие ближайшие кусты в белый цвет. Завоняло. – Вулканические испарения, – сказал Торн, – как ты и предсказывал, Ян. Подъехав ближе, они увидели пузырящийся водоем, схваченный по краям желтой коркой. – Ага, – сказал Эдди, – булькает. Я бы сказал... О, черт! Вспыхнули сигнальные огни, и машина Эдди остановилась. Торн выругался и въехал в кусты, чтобы не столкнуться с «эксплорером». Он подкатил к кабине передней машины и вызверился на Эдди: – Господи боже, Эдди, ты что... Но Эдди не слышал его. Он таращился куда-то вперед, открыв рот. Торн повернул голову. Прямо перед ними в лесу зиял пролом – деревья были повалены. И остров лежал как на ладони. Но Торн не вглядывался в открывшуюся панораму. Потому что не мог отвести глаз от крупного животного размером с гиппопотама, которое трусило через эту просеку. Вообще-то это был не гиппопотам. Эта зверюга была бледно-коричневого цвета, а ее шкуру покрывали большие круглые пластинки. Вокруг головы возвышался костяной нарост-воротник, а из него выпирали два рога. Третий рог торчал из морды. Эдди, тяжело дыша, произнес: – Вы знаете, что это такое? – Трицератопс, – ответил Малкольм. – Молодой, судя по виду. – Наверняка, – выдохнул Эдди. Через дорогу поперла вторая зверюга, вдвое больше предыдущей, а ее рога были длинными, изогнутыми и острыми. – Наверное, это его мамаша. Появился третий, а потом и четвертый трицератопс. По прогалине протопало целое стадо этих оживших ископаемых. Они даже не взглянули на машины, спустились с холма и пропали в лесу. Только тогда люди обратили внимание на панораму острова. Торн увидел ровную заросшую долину, через которую катила воды широкая река. По берегам реки паслись животные. Там было стадо примерно из двадцати темно-зеленых динозавров среднего размера, их массивные головы время от времени склонялись к траве у самого берега. Рядом Торн разглядел восемь существ, похожих на больших уток с крупными наростами над головой – они пили воду и задирали головы, громогласно трубя. Еще там был одинокий стегозавр, с горбатой спиной, покрытой рядом вертикальных пластин. Стадо трицератопсов прошло мимо стегозавра, который и глазом не повел на них. К востоку люди увидели длинные изящные шеи апатозавров, их тела скрывали высокие деревья, с которых динозавры лениво объедали зеленые ветки. Завораживающее зрелище... но это было зрелище другого мира. – Док, – позвал Эдди. – Где мы оказались?Сторона-Б
Они сидели в машинах и не сводили глаз с долины, где в густой траве медленно бродили динозавры. От реки, возле которой мирно прогуливались стада древних животных, доносились курлыканье и стрекот. – Так вот что вы имели в виду, когда говорили о месте, где эволюция прошла мимо! Здесь время остановилось? – восхищенно молвил Эдди. – Вовсе нет, – сказал Малкольм. – Тому, что мы видим, существует вполне логичное и простое объяснение. И мы собираемся... От приборной доски долетело тонкие попискивание. На карте ГЛ, где преобладал синий цвет, появился яркий треугольник с буквами «левн». – Это он! – завопил Эдди. – Нашелся, сукин сын! – Заметил? – спросил Торн. – Слабый сигнал... – Нормально! Хватило даже на идентификацию. Это точно Левайн. Кажется, сигнал идет из этой долины. Он завел «эксплорер» и ринулся дальше по дороге. – Вперед, заберем этого черта! – воскликнул Эдди. Торн включил зажигание – зашумел вакуумный насос, и тихо заурчала автоматическая передача. Торн выжал сцепление и повел трейлер за машиной Эдди. Снова вокруг сомкнулись душные джунгли. Ветви деревьев почти полностью скрыли солнце. Сигнал локатора заработал с перебоями. Торн бросил взгляд на монитор и увидел, что яркий треугольник исчез, потом появился, потом снова исчез. – Мы теряем его, Эдди? – спросил инженер. – Плевать. Мы уже установили местонахождение и едем прямо туда. Это где-то впереди, неподалеку. Вон за тем постом или какой-то развалюхой. Впереди замаячило приземистое строение и дорожный шлагбаум перед ним. Действительно, похоже на пост патруля. Только заброшенный и увитый лианами. За ним начиналась мощеная дорога. Когда-то деревья по обе стороны были вырублены на расстоянии пятидесяти футов в обе стороны. Вскоре машины доехали до следующего шлагбаума и пропускного пункта. Еще через пятьдесят ярдов дорога начала петлять по склону. Сквозь поредевшие заросли Торн разглядел деревянные постройки, выкрашенные в одинаковый зеленый цвет. Выглядели они как хозяйственные строения, может, для хранения припасов и оборудования. Похоже, это была часть большого комплекса. Неожиданно дорога сделала поворот, и они увидели весь комплекс, раскинувшийся внизу на полмили. – Что это за дьявольщина? – пробормотал Эдди. Торн опешил. В центре виднелась крыша гигантского сооружения. Оно растянулось в разные стороны на несколько акров. И было размером с два добрых футбольных поля. За ним Торн заметил большое бетонное здание под железной крышей, вероятно, там находилась энергостанция. Но в таком случае ее хватило бы на небольшой город. В дальнем конце гигантского сооружения располагались грузовые причалы и стоянка для грузовых автомобилей. Справа, частично скрытые за деревьями, приютились несколько домиков, напоминающих коттеджи. Но отсюда трудно было понять, что это на самом деле. В совокупности эта сложная структура сильно смахивала на промышленный район или завод. Торн нахмурился, пытаясь свести концы с концами. – Вы знаете, что это такое? – спросил он у Малкольма. – Да, – кивнул тот. – Примерно это я и ожидал здесь обнаружить. – И? – Это что-то вроде фабрики. – Такая огромная? – засомневался Торн. – Именно. Так и должно быть. – Отозвался Эдди: – Я до сих пор вижу сигнал Левайна. И знаете что? Он идет из того домины. Они подкатили к центральному входу в главное здание. Оно было построено в современном стиле, из стекла и бетона, но джунгли давным-давно прорвались внутрь. С крыши свисали плети лиан. Стеклянные стены разбиты, между бетонными плитами пророс папоротник. – Эдди, откуда сигнал? – спросил Торн. – Изнутри. Что будем делать? – Разобьем лагерь там, – ответил Торн, показав влево, где в полумиле была, вероятно, большая лужайка. До сих пор джунгли не заполонили ее, и место оставалось открытым, так что можно смело подзаряжать солнечные батареи. – Потом осмотрим все вокруг. Эдди припарковал свой «форд», развернув его к дороге, по которой они приехали. Торн поставил трейлер рядом с машиной и выключил двигатель. Выбрался из кабины. Теплое, спокойное утро. Малкольм тоже вышел и встал рядом с инженером. Здесь, в центре острова, тишину нарушало лишь гудение насекомых. Подошел Эдди, хлопая себя по рукам и шее. – Неплохо, а? Комаров – тьма. Вы собираетесь доставать этого сукина сына? Эдди снял приемник с пояса и прикрыл экран ладонью, защищая от солнца. – Так, до сих пор там, – сообщил он, указывая на главное здание. – Ну что? – Пойдем за ним, – сказал Торн. Трое путешественников забрались в «эксплорер» и, оставив трейлеры, покатили к огромному разрушенному строению.Трейлер
Шум мотора смолк, и в трейлере воцарилась тишина. Мерцала приборная доска, на мониторе светились карта ГЛ и красный крест, указывающий положение машины. Небольшое окошко на мониторе, озаглавленное «действующие системы», показывало расход энергии за последние двенадцать часов. Все индикаторы горели зелеными огоньками. В жилой секции, где была кухня и четыре кровати, тихо журчала вода в холодильнике. Потом что-то завозилось в верхнем шкафчике, под самым потолком. Возня послышалась вновь, и снова наступила тишина. Через мгновение между створками дверцы просунулась кредитная карточка. Кредитка двинулась вверх, сбрасывая крючок с дверцы. Шкафчик открылся, оттуда вывалилось белое одеяло и мягко шлепнулось на пол. Одеяло раскрылось, и на свет появился Арби Бентон. Он со стоном разогнулся. – Если я не пописаю, то умру прямо на месте, – сказал он и на трясущихся ногах заковылял в крохотную ванную. Вздох облегчения. Именно Келли решила, что им тоже надо ехать, но детали прорабатывал Арби. И он все прекрасно устроил... ну, почти все. Он мудро предусмотрел, что в грузовом самолете будет холодно и им необходимо утеплиться, так что он стащил в шкафчики все одеяла и простыни, какие были в трейлере. Он просчитал, что прибудут они примерно через двенадцать часов, и приготовил печенье и бутылки с водой. Собственно, он предусмотрел все, кроме того, что Эдди Карр пройдет перед полетом по машине и позапирает все дверцы снаружи. И следующие двенадцать часов им придется сидеть взаперти, вдали от недосягаемого туалета. Двенадцать часов! Он снова вздохнул. Крутая струя мочи не иссякала. Еще бы! Кошмар же полный! И он до сих пор сидел бы там, если бы не сообразил... Сзади раздались сдавленные стоны. Арби выскочил из туалета и побежал к вещевому ящику под кроватью. Быстро открыл, и оттуда вывалилось еще одно одеяло, из которого выползла Келли. – Так-то, Кел, – гордо сказал мальчик. – Мы прорвались! – Мне надо выйти, – простонала девочка и бросилась в ванную, захлопнув за собой дверь. – Удалось! Мы на месте! – Одну минуту, ладно, Арб? Тут он впервые выглянул в окно. Вокруг простиралась зеленая полянка, за которой поднимались заросли папоротников и тропических деревьев. А высоко над лесом вздымались отвесные края вулканического кратера. Так, остров Сорна, все в порядке. В порядке! Вышла Келли. – Уф-ф-ф! Я думала, что помру. – Она показала Арби поднятый большой палец. – Кстати, как ты открылся? – Кредиткой, – ответил он. – У тебя есть кредитная карточка? – удивилась девочка. – Родители дали, на крайний случай. А это был еще тот случай! Арби попытался перевести все в шутку. Он знал, что Келли болезненно относится ко всему, связанному с деньгами. Она постоянно отпускала замечания по поводу его одежды и тому подобного. И что у него всегда есть деньги на такси и кока-колу в кафе... Однажды он сказал, что деньги – не главное, на что девочка саркастично ответила: «Когда они есть». С тех пор Арби старался избегать этой темы. Он никогда не знал, как следует вести себя с людьми. Все относились к нему довольно странно, неприязненно. Ну, во-первых, он еще маленький. Во-вторых, негр. И еще он был тем, что остальные дети называли «занудой» и «сильно умным». Ему постоянно приходилось бороться за то, чтобы быть принятым в их стаю, но ничего не получалось. Он не был белым, рослым, способным в спорте и тупым. Большинство занятий в школе были такими скучными, что Арби спал на ходу. Иногда учителя злились, но что поделаешь? Школа казалась Арби видеофильмом, который крутят на замедленной скорости. Можно поглядывать на экран раз в час и ничего не потерять. А когда он находится среди одноклассников, разве может он восторгаться сериалами вроде «Квартала Мелроуз», «Отделение «Пацифик» или подобной ерундой? Не может. Но Арби давно открыл, что неразумно высказывать свое мнение вслух. Лучше держать язык за зубами. Потому что его никто не понимает, кроме Келли. Она почти всегда правильно воспринимала все, о чем он говорил. Как и доктор Левайн. Единственное, что устраивало Арби в школе, – это отличный трек для занятий легкой атлетикой. Устраивало, не больше. Но когда доктор Левайн решил читать лекции в их классе, Арби впервые в жизни пришел в восторг от занятий. На самом деле... – Это точно Сорна? – спросила Келли, разглядывая джунгли. – Ага, наверняка. – Когда они в прошлый раз останавливались, ты слышал, о чем они говорили? – Не совсем, из-за одеял. – Я тоже, – вздохнула Келли. – Но, кажется, они от чего-то обалдели. – Ага. – Мне показалось, что они говорили о динозаврах. Ты слышал? Арби засмеялся: – Нет, Кел. – А мне показалось, что говорили. – Да ну, брось. – Мне показалось, что Торн сказал: «трицератопс». – Кел, динозавры вымерли шестьдесят миллионов лет назад. – Я знаю... Он показал в окно. – И где ты видишь там динозавров? Келли промолчала. Она подошла к противоположному окну и увидела, как Торн, Малкольм и Карр входят в центральное здание. . – Они разозлятся, когда обнаружат нас, – заметил Арби. – Как ты думаешь, что нам лучше сказать? – Лучше появиться внезапно. – Они окосеют от удивления. – Ну? И что они с нами сделают? – Может, отправят обратно? – Как? Не выйдет. – Пожалуй. Арби легкомысленно пожал плечами, хотя на самом деле этот вопрос его дико волновал. Это все Келли придумала. Арби никогда не нарушал правил и старался избегать неприятностей. Когда учитель делал ему даже самое незначительное замечание, он краснел до корней волос и обливался потом. Все эти двенадцать часов Арби думал над тем, как Торн и остальные отреагируют на их выходку. – Слушай, – сказала Келли. – Мы здесь, чтобы помочь им найти доктора Левайна, вот и все. Мы ведь уже помогали доктору Торну. – Да... – И мы можем снова им пригодиться. – Может быть... – Им нужна наша помощь. – Может быть, – повторил Арби. Эти аргументы его не убедили. – Интересно, что здесь найдется перекусить? – заметила Келли, открывая холодильник. – Ты голодный? – Сейчас умру, – признался Арби, только в этот миг сообразив, как он хочет есть. – А что ты хочешь? – А что там имеется? Он присел на серую обивку диванчика и принялся лениво наблюдать, как Келли копается в холодильнике. – Встань и посмотри, – раздраженно ответила девочка. – Я тебе не кухарка какая-нибудь. – Ладно-ладно, не злись. – Ну, ты все ждешь, когда тебя будут обслуживать. – Вовсе нет, – ответил он, быстро вскакивая с кушетки. – Ты просто ребенок, Арби. – Эй, полегче! Что тут такого? Чего ты завелась? – Ничего. Она достала бутерброд в целлофановой пленке. Арби подошел, глянул внутрь холодильника и ухватил первый попавшийся сандвич. – Ты его не будешь есть, – заметила Келли. – Буду. – Он с тунцом. Арби ненавидел тунцов. Потому немедленно вернул сандвич на полку и снова принялся изучать продукты. – Вон тот, слева, с индюшатиной, – посоветовала Келли. Он взял бутерброд. – Спасибо. – Не за что. Девочка присела на кушетку, развернула целлофан и жадно впилась зубами в булочку. – Слушай, по крайней мере, я доставил нас сюда, – сказал Арби, аккуратно снимая обертку и откладывая ее в сторонку. – Угу. Признаю. С этим ты справился. Арби ел бутерброд. За всю жизнь он не брал в рот ничего вкуснее! Даже лучше домашних сандвичей с индюшатиной, которые готовила мама. Мысль о маме больно кольнула мальчика. Она была очень красивой и работала гинекологом. Постоянно в работе, но, когда бы она ни подходила к сыну, всегда была такой мирной и спокойной. И Арби было спокойно рядом с ней. У них существовали особые взаимоотношения. Правда, в последнее время ее волновало то, как много сын знает. Однажды вечером он зашел к ней в кабинет. Мама готовила статью. Арби заглянул ей через плечо, просмотрел колонки чисел и предположил, что лучше попробовать нелинейное уравнение, чтобы все проанализировать. Мама странно поглядела на него, так отстраненно, как на чужого. И он почувствовал... – Я возьму еще, – заявила Келли, направляясь к холодильнику. Она вытащила еще два бутерброда. – Разве не хватит? – Ха, я не наелась. И принялась сдирать обертку со своего. – Может, нам лучше не есть... – Арб, если волноваться по таким пустякам, лучше было оставаться дома. Мальчик подумал и согласился. К его удивлению, оказалось, что свой первый бутерброд он успел прикончить. Потому он взял второй, который протянула Келли. Подружка жевала и поглядывала в окно. – Интересно, что это за дом, куда они зашли? Такой заброшенный. – Ага, не один год. – Зачем кому-то понадобилось строить здесь, на пустынном острове, такое большое здание? – Может, здесь занимались чем-то секретным. – Или опасным, – добавила Келли. – Верно. Мысль об опасности была одновременно щекочущей и успокаивающей. – Что же здесь делали? – не успокаивалась Келли. Она слезла с кушетки и подошла к окну. – Точно, крутое местечко. Вот это да! – Что? – Глянь, оно все заросло, будто тут много лет никого не было. И поле все в траве. Высокой. – Да-а... – А вот тут, – ткнула она пальцем под колеса трейлера, – чисто. Арби проглотил кусок и подошел к девочке. Она была права. В нескольких ярдах от трейлера трава была вытоптана. Во многих местах проглядывала голая земля. Слева направо, через всю лужайку, тянулась узкая, но отчетливая тропа. – Гм, – засомневалась Келли, – если здесь много лет уже никого нет, то кто же протоптал эту дорожку? – Наверное, животные, – сказал Арби, больше в голову ничего не приходило. – Охотничья тропа. – Какие животные? – Не знаю. Ну, какие тут водятся. Может, олени. – Я не видела никаких оленей. Он пожал плечами: – Может, козы. Ну, дикие козы, как на Гавайях. – Для коз или оленей тропа слишком широкая. – Может, здесь было целое стадо диких коз. – Слишком широкая, – упрямо повторила Келли. Она дернула плечом и отвернулась от окна. Снова подошла к холодильнику. – Что тут есть на десерт? Упоминание о десерте навело Арби на неожиданную мысль. Он бросился к кровати, взобрался на нее и принялся рыться в верхнем шкафчике. – Что ты делаешь? – удивилась Келли. – Проверяю сумку. – Зачем? – Кажется, я забыл мою зубную щетку. – И что? – Как же я буду чистить зубы? – Арб, какая разница? – Но я всегда чищу зубы... – Расслабься и поживи в свое удовольствие. Арби вздохнул: – Может, у доктора Торна есть запасная. Он закрыл шкафчик и сел на кушетку рядом с Келли. Она скрестила руки на груди и покачала головой. – Что, ничего на десерт? – Ничего. Даже йогурта. Эти взрослые! Никогда не могут толком собраться. – Это правда. Арби зевнул. В трейлере было очень тепло. Хотелось спать. Лежа в багажном отделении, согнувшись в три погибели, в течение двенадцати часов особо не заснешь. Теперь он неожиданно устал. Арби глянул на Келли, та тоже зевала. – Хочешь прогуляться? Чтобы не заснуть? – Лучше подождать тут, – ответил он. – Если я тут еще посижу, то точно засну. Арби пожал плечами. Нахлынула сонливость. Он вернулся в жилую секцию и свернулся клубочком на матрасе, под окном. Подошла Келли. – А я спать не буду, – объявила она. – Хорошо, Кел, – пробормотал Арби. У него слипались глаза. Он сообразил, что оторвать голову от подушки уже не в состоянии. – Но... – снова зевнула девочка, – может, я просто немного полежу. Он еще увидел, как Келли легла на противоположную койку, потом веки его сомкнулись, и мальчик погрузился в сон. Ему снилось, что они снова летят в самолете, – трейлер мягко покачивает и слышится рокот моторов. Арби скользил по поверхности сна, в какой-то момент он проснулся и убедился, что машина в самом деле куда-то едет – ее качало, и где-то за окном раздавалось низкое рокотание. Но почти сразу же мальчик снова уснул, и ему приснились динозавры, Келлины динозавры. Их было двое – такие большие, что в окно трейлера видны были только ноги, степенно шагающие мимо. Но потом, во сне, второй динозавр помедлил, наклонился и с любопытством заглянул в окошко. И тут Арби сообразил, что на него уставилась огромная башка тираннозавра – страшные челюсти что-то пережевывали, белые зубищи блестели на солнце. Во сне Арби спокойно поглядел на тварюгу и снова заснул.Внутри
Две большие вращающиеся стеклянные двери вели в темный вестибюль. Стекло пошло трещинами и потеками грязи, хромированные ручки дверей источила ржа. Но было видно, что по пыльным желтым листьям кто-то ходил. – Недавно эти двери открывали, – заметил Эдди. – Да, кто-то в туристических ботинках, – сказал Торн. Он открыл дверь. – Идем? Внутри здания воздух оказался спертым и затхлым. Стол дежурного, когда-то покрытый серой тканью, теперь затянуло темным лишайником. Рядом на стене были прибиты хромированные буквы, которые складывались в лозунг: «Мы творим будущее», но лианы уже заплели стену, так что надпись удалось прочесть не сразу. На ковре росли грибы. Справа путешественники увидели уголок для посетителей – две длинные кушетки и журнальный столик. Одна кушетка полностью скрылась под коричневой корочкой плесени, а вторая еще была под пластиковым чехлом. Рядом с кушеткой валялись ошметки зеленого рюкзака Левайна, изорванные на длинные полосы. На журнальном столике лежали две пустые бутылки из-под минеральной воды, Спутниковый телефон, грязные шорты и несколько конфетных оберток. Когда люди подошли ближе, со столика соскользнула ярко-зеленая змея и поспешила прочь. – Значит, это строил «ИнГен», – сказал Торн, прочитав лозунг на стене. – Совершенно верно, – кивнул Малкольм. Эдди склонился над рюкзаком Левайна, потрогал края длинных рваных дыр. Неожиданно из рюкзака выскочила жирная крысища. – Боже! Крыса кинулась наутек, пронзительно визжа. Эдди осторожно заглянул в рюкзак. – Не думаю, что кто-нибудь захочет доесть эти конфеты, – сказал он. Потрогал походные шорты. – Сигнал идет отсюда? В некоторые экспедиционные вещи тоже были вшиты микросенсоры. – Нет, – покачал головой Торн, глянув на монитор. – Сигнал идет, но... кажется, вон оттуда. Он махнул рукой на металлические двери в дальнем конце вестибюля. Когда-то они были заперты на висячий замок. Теперь же замок валялся на полу. – Давайте скорее заберем его, – проворчал Эдди, направляясь к двери. – А что это была за змея? – Не знаю. – Она ядовитая? – Понятия не имею. Двери открылись с громким скрипом. Трое мужчин оказались в коридоре. Окна в правой стене были все выбиты, и пол устлали сухие листья и лишайник. В некоторых местах на стене виднелись буроватые потеки, сильно похожие на кровь. По левой стене шла череда дверей, все они оказались незапертыми. В трещинах пола росла трава. С солнечной стороны разломанную стену заплели лианы, которые спускали свои плети даже с потолка. Торн и его спутники двинулись по коридору. Тишина, только шуршат под ногами палые листья. – Уже лучше, – сказал Торн, глядя на монитор. – Он где-то в этом здании. Торн распахнул первую же дверь. Это оказался простой кабинет: письменный стол, кресло и на стене – карта острова. Настольная лампа низко пригнула абажур под тяжестью лиан. Монитор компьютера затянула плесень. Из грязного окна на противоположной стене едва пробивались лучи солнца. За второй дверью обнаружился почти такой же кабинет: идентичный стол с креслом, окно и такая же карта. – Это какой-то деловой центр, – предположил Эдди. Торн пошел дальше. Открыл третью, потом четвертую дверь. Те же кабинеты. Инженер распахнул пятую дверь – и замер. Это был зал совещаний, заваленный листьями и мусором. На длинном деревянном столе в центре комнаты грудой навален помет животных. Окно в дальнем конце зала запылилось. Но внимание Торна привлекла огромная, на всю стену, карта. В нее были воткнуты разноцветные флажки. Эдди подошел поближе и нахмурился. Под картой стояло бюро. Торн попытался открыть хотя бы один ящичек и не преуспел, все было заперто. Малкольм медленно вышел на середину зала и огляделся. – А что означает эта карта? – спросил Эдди. – И к чему эти флажки? – Двадцать флажков четырех цветов, каждого – по пять, – резюмировал Малкольм. – Расположены в форме восьмиугольника, охватывает весь остров. Я бы сказал, что это какая-то сеть. – Кажется, Арби говорил, что на острове была некая сеть?. – Да, говорил... Интересно... – Ладно, сейчас не до этого, – отмахнулся Торн. Он вышел обратно в коридор, следя за усилением сигнала на наручном мониторе. Малкольм прикрыл дверь за собой и пошел следом, минуя другие кабинеты. Путешественники не стали открывать их. Они шли прямиком к Левайну, следуя за сигналом. Коридор заканчивался стеклянными створками расходящихся дверей с надписью: «Посторонним вход воспрещен». Торн приник лицом к стеклу, но за грязными потеками ничего не разглядел. Только что-то вроде большого зала с кучей техники. – Ты уверен, что знаешь, для чего все это строилось? – обратился Торн к Яну. – Конечно. Здесь выращивали динозавров. – Ого! – воскликнул Эдди. – Кому это надо? – Никому, – согласился Малкольм, – поэтому все держали в строгом секрете. – Ничего не понимаю. Малкольм улыбнулся. – Это долгая история, – сказал он. Ян попытался развести стеклянные створки в стороны, они слегка разошлись, но быстро сомкнулись. Он ухнул и поднажал. И неожиданно с металлическим скрежетом двери разъехались в стороны. Трое исследователей вступили в темный зал. Свет их фонариков заплясал по проходу между странными агрегатами. – Чтобы разобраться с этим местом, нужно вернуться на десять лет назад и начать с человека по имени Джон Хаммонд и животного под названием «квагги». – Как? – Квагги, – повторил Малкольм. – Это африканское млекопитающее, похожее на зебру. Вымерло в прошлом столетии. Но в 1980 году кто-то использовал новейшие технологии восстановления ДНК и с помощью куска шкуры квагги установил полную цепочку его ДНК. Так что начали поговаривать о выведении квагги, возвращении его к жизни. А если можно вернуть квагги, почему нельзя вывести других исчезнувших животных?Саблезубых тигров? Динозавров, наконец? – Откуда же взялась ДНК динозавров? – спросил Торн. – На самом деле ученые постоянно находили фрагменты их ДНК. Об этом никогда не заявляли во всеуслышание, потому что материала не хватало для восстановления. Так что никакой пользы от этого не было, чистое любопытство. – Но чтобы восстановить животное, недостаточно фрагментов ДНК, – возразил Торн, – необходима вся цепочка. – Правильно. И человек, который нашел способ воскрешения динозавров, был фантазером и богачом. Звали его Джон Хаммонд. Он сообразил, что когда динозавры еще жили, то насекомые пили их кровь, как делают они это и сейчас. И некоторые насекомые садились потом на ветки деревьев и попадали в смолу. Иногда из этой смолы образовывался янтарь. Хаммонд решил, что, если просверлить янтарь и выбрать содержимое желудка насекомого, можно получить всю цепочку ДНК динозавра. – И у него получилось? – Как видите. Чтобы разработать свое открытие, он основал «ИнГен». Хаммонд обладал настоящим талантом выколачивать деньги. Он выяснил, как проще получить достаточно средств для исследований. Деньги не спешили сыпаться дождем с неба. Хотя восстановление динозавров – вещь завлекательная, но все же это не лекарство от рака. Потому он решил устроить развлечение для туристов. Вывести динозавров и поместить их в подобие зоопарка, где сам он будет управляющим. – Это шутка? – недоверчиво спросил Торн. – Нет. Хаммонду удалось и это. Он построил свой парк на острове Нублар, к северу отсюда, и рассчитывал открыть его в конце 1989 года. Я сам ездил туда осматривать парк, незадолго до предположительного открытия. Но получилось так, что у Хаммонда возникли неприятности. Системы защиты парка полетели ко всем чертям, и динозавры вырвались на свободу. Несколько гостей погибло. После этого парк и все динозавры были уничтожены. Они прошли мимо окна, из которого открывался вид на долину внизу, с толпами бродивших по ней динозавров. – Если все они были уничтожены, что это за остров? – спросил Торн. – А этот остров – маленький секретец Хаммонда, темная сторона его парка. Они прошли дальше по узкому коридору. – Видите ли, – продолжал Малкольм, – гостям на острове Нублар показывали впечатляющую генетическую лабораторию, набитую компьютерами, генетическими сканерами и разнообразными приспособлениями выращивания молодых динозавриков. Посетителям говорили, чтодинозавров воспроизводят прямо здесь, в парке. И экскурсия по лаборатории, казалось, полностью это подтверждала. Он помолчал. – Но на самом деле эта экскурсия опускала несколько стадий развития. В одной комнате Хаммонд показывал вам, как извлекают цепочку ДНК. В следующей – уже ждали яйца, которые вот-вот проклюнутся. Очень трогательное зрелище – появление на свет детенышей динозавров. Но как эти существа прошли путь от ДНК до жизнеспособного эмбриона? Этого вам не покажут. Это подразумевается само по себе. Признаться, шоу было слишком превосходным, чтобы быть правдой. Например, в одном отсеке вы с волнением наблюдаете за выползающими из яиц динозаврами. И всегда все проходит великолепно – ни мертворожденных, ни отклонений в развитии, все путем! Создавалось впечатление, что воспроизводство ископаемых животных проходит без сучка без задоринки. Если задуматься, здесь было что-то не так. Хаммонд утверждал, что для выращивания динозавров применяется новейшая технология. Но любая новая промышленная технология несовершенна, ее недостатки проявляются по мере использования. Ее начальная производительность равняется примерно одному проценту. Значит, Хаммонду пришлось бы выводить тысячи эмбрионов динозавров, чтобы получить один единственный жизнеспособный. А это требовало огромных промышленных затрат, и небольшой лаборатории парка такое было не под силу. – Вы имеете в виду, что этим занимались тут, – заключил Торн. – Да. Здесь, на другом острове, под строжайшим секретом, Хаммонд проводил свои изыскания и хранил непривлекательную правду симпатичного парка. Тот небольшой генетический зоопарк – не более чем витрина. Динозавров выращивали именно здесь. – Но если всех зверей на том острове уничтожили, – удивился Эдди, – почему их оставили здесь? – Хороший вопрос. Думаю, что ответ мы узнаем через несколько минут, – заметил Малкольм, освещая фонариком возникшие впереди стеклянные стены. – Потому что, если не ошибаюсь, перед нами первый производственный цех.Арби
Арби проснулся и сел на постели. Заморгал от яркого солнечного света, бившего в окна трейлера. На соседней койке, громко сопя, дрыхла Келли. Мальчик выглянул в окно, оглядел вход в большое здание – взрослых не было видно. «Эксплорер» приткнулся у самого входа, но кабина его пустовала. Их спаренные трейлеры стояли посреди зеленой полянки. Арби почувствовал себя таким одиноким – отчаянно одиноким, – и его сердце внезапно сжалось от страха. Нельзя было сюда приезжать. Дурацкая идея. И самое худшее, что это был его план. Они полазали по трейлеру, договорились, потом пошли к кабинету Торна. Пока Келли заговаривала зубы Торну, Арби стянул ключ. По пути он отослал сообщение на пейджер Торна, чтобы инженер думал, что они остались в Вудсайде. Тогда Арби все казалось таким правильным, таким разумным. Но теперь его одолели сомнения и раскаяние. Лучше позвонить Торну прямо сейчас. И признаться во всем. Но все дело было в том, что ему просто хотелось услышать чей-нибудь голос! Он оставил Келли досыпать и перешел в переднюю часть трейлера. Повернул ключ в зажигании. Взял переговорник и сказал: – Это Арби. Кто-нибудь слышит меня? Это Арби. Тишина. Мальчик глянул на приборную панель, где светились все задействованные системы. Ничего не нашел про связь. Ему пришло в голову, что коммуникационные системы, возможно, контролируются компьютером. И решился включить компьютер. Пришлось сперва вернуться на середину транспорта, выдвинуть из стены клавиатуру и включить машину. На экране высветилось: «Полевые Системы Торна», а ниже появился список подсистем трейлера. Одним из пунктов стояла радиосвязь. Арби перевел курсор и нажал ввод. Экран компьютера потемнел, снизу появилась командная строка: «Подтверждение получено. Автоматическая настройка?» Арби понятия не имел, что это значит, но звучало заманчиво, потому он бесстрашно набрал: «Да». С компьютерами он чувствовал себя как рыба в воде. Экран остался темным, только внизу пробежал ряд цифр. Арби сообразил, что это частота в мегагерцах. Хотя и не был полностью уверен в этом. Затем внезапно экран погас, но в левом верхнем углу засветилось: Доступ: Мальчик нахмурился. Странно. Вероятно, сперва нужно войти в главную систему. Значит, надо набрать пароль. «Торн», – попытался угадать он. Ничего не произошло. Он немного подождал, потом ввел инициалы Торна – ДТ. Ничего. «Левайн». Ничего. «Полевые Системы Торна». Ничего, «пет». Ничего. «Экспедиция». Ничего. «Пароль». Ничего. «Ну, – подумал Арби, – по крайней мере система меня не вышвырнула». Многие программы отключаются после трех неудачных попыток. Торн не стал прибегать к особым средствам защиты. Сам Арби сделал бы по-другому. Эта система была слишком терпеливой и готовой помочь. «Помощь», – набрал мальчик. Курсор перешел на следующую строку. Пауза. И начал что-то выводить на экран. – Сработало, – хихикнул Арби и потер руки.Лаборатория
Когда глаза Торна чуть освоились в слабом свете фонаря, он обнаружил, что оказался в громадном зале, заставленном ровными рядами прямоугольных ящиков, из которых во все стороны торчали пластиковые трубки. Все вокруг было покрыто слоем пыли, некоторые ящики были перевернуты. – Первый ряд, – показал Малкольм, – генсканеры Нишигары. За ними, второй ряд, автоматические синтезаторы ДНК. – Это же ферма, – прошептал Эдди, – что-то вроде сельскохозяйственной. – Да. В углу зала стоял принтер, рядом лежало несколько пожелтевших листов бумаги. Малкольм поднял один из них и прочел: Последовательность: Распределение By / HQ-Ops Лори Русо / Prod Венн / Llv-1 Чанг /89 Реп Заключение Последовательность окончательная. Одобрено. – Это имеет отношение к тому, что животные на острове уцелели? – поинтересовался Торн. – Вряд ли, – ответил Малкольм. Действительно ли эти бумаги касались последних дней гигантской фермы? Или несколько лет назад их распечатали да так и оставили лежать?– Это распечатано из компьютерных расчетов, – сказал Малкольм. – Что-то там у динозавров в крови. С красными тельцами. – Это та самая последовательность? – Нет, – ответил Малкольм. и принялся шелестеть листками. – Нет, ДНК состоит из последовательности нуклеотидов... Вот. Он взял еще один лист. Заглянув за принтер, Ян обнаружил стопку листов. Все они оказались краткими докладными заметками. От: Управл. 1 отд. Дженкинса Кому: Х.Ву Добавочная доза Альфа 5 не снизит агрессию в полученных организмах. Нужно сегодня же начать опыты на генетическом уровне. Следующая: От: Упр. 1 отд. Кому: Х.Ву Изолированный GSK-3 может работать лучше, чем GSK-3 млекопитающих, который мы использовали. Предлагаю вводить на более поздней стадии эмбрионального развития. Согласны? Малкольм взял еще одну заметку. От: Бейкса Кому: Х.Ву Малые частицы протеина могут стать переносчиками. Источник инфекции точно не установлен, но лучше прекратить вводить плотояд. организмам протеин до полного выяснения. Болезнь необходимо остановить! – Кажется, у них были проблемы, – заметил Торн, заглядывая Яну через плечо. – Естественно, еще бы им не быть! Вопрос лишь в том... Он умолк, читая следующую заметку, подлиннее. Продукция «ИнГёна», 10-10-88 От: Лори Русо Кому: Всем управляющим Тема: Низкая продуктивность Последние удачно выжившие в период 24-72 часов организмы оказались инфицированы Escherichia coli. Это снизило продуктивность на 60%. Причина – в несоблюдении стерильности рабочим персоналом, особенно в процессе X (фазы пробы яиц и гормональных изменений 2G/H). Сменили смягчители и рукава на роботах 5А и 7D, но необходимо следить за ежедневной заменой хирургических игл (Общие правила: параграф 5-9). За следующий производственный цикл (10-12/10-26) каждое десятое яйцо пройдет тестирование на стадии X. При обнаружении инфекции сразу же отделяйте кладку от остальных. Докладывайте об ошибках. Если необходимо, останавливайте линию до полного выяснения причин. – Значит, у них были проблемы с инфекцией и загрязнением производственной линии, – резюмировал Малкольм. – А вот еще кое-что. Он протянул Торну следующий лист. Продукция «ИнГена», 12-18-88 От: Х.Ву Кому: Всем управляющим Тема: Метки Живые организмы будут снабжены новыми радиометками на ранней стадии развития. Кормление и содержание их в лабораторных условиях приказано прекратить. Программа освобождения контролируется по видео и радиосети всего острова. – Я правильно понял? – задумчиво произнес Торн. – Да, им было сложно кормить новорожденных животных, поэтому их пометили и отпустили. – И следили за ними по какой-то сети? – Думаю, да. – Они сами выпустили динозавров на остров? – поразился Эдди. – Что за идиотизм! – Скорее шаг отчаяния, – возразил Малкольм. – Только представьте: огромная фабрика-инкубатор, дорогущее оборудование, столько лет бились – и тут, в самом финале, животные начинают болеть и умирать. Хаммонд наверняка рвал и метал. Потому они решили отпустить животных на волю. – Но почему они не стали искать причину болезни, почему... – Бизнес – это перво-наперво результат, – ответил Малкольм. – И наверняка они считали, что в любую минуту отследят нужное животное и сумеют позагонять их всех на место. И не забывайте, что это сработало. Им удалось отпустить зверей на свободу, а потом собрать и перевезти в парк юрского периода, когда животные подросли. – Так не всех же... – Сдаюсь, – сказал Ян. – Пока мы не знаем, что произошло здесь потом. Они минули следующие двери и попали в небольшую пустую комнату, где посредине стояла скамья, а вдоль стен – шкафчики. И табличка: «Соблюдайте стерильность и условия SK-4». В конце комнаты на вешалке теснились пожелтевшие халаты и шапочки. – А, здесь переодевались, – сообразил Эдди. – Похоже на то, – кивнул Малкольм. Он открыл первый шкафчик, но там была только пара мужских туфель. Ян открыл другие. Все были пусты. В одном обнаружился лист бумаги с воззваниями: «Безопасность – дело каждого! Победим генетические аномалии! Сохраним биологическое сокровище! Остановим ДК!» —Что еще за ДК? – удивился Эдди. – Наверное, это название той странной болезни, – предположил Ян. В противоположном конце этой комнаты было еще две двери. Правая – пневматическая, ее открывали ударом ноги в резиновую панель, которая была вмонтирована в пол. Но эта дверь оказалась запертой, так что пришлось воспользоваться левой, которая отворилась легко и свободно. За ней открылся длинный коридор, от потолка до пола из толстого стекла. Хотя стекло было грязным и все в трещинах, разведчикам удалось различить зал, который скрывался за ним. Ничего подобного Торн в жизни не видел. Огромное помещение размером с футбольное поле. На двух уровнях его пересекали две конвейерные линии – одна шла очень высоко, вторая – на высоте пояса. Между линиями находились разнообразные механизмы и огромные агрегаты, с переплетением труб и держателей со смягчителями. Торн направил фонарик на ленту. – Сборочный конвейер, – заключил инженер. – А он целехонький, готовый к работе, – заметил Малкольм. – Вон проросли два папоротника, но в целом здесь удивительно чисто. – Слишком чисто, – поддакнул Эдди. Торн пожал плечами: – Если здесь следили за стерильностью, значит, запускали какие-нибудь очистители воздуха и фильтрации. Просто до сих пор все осталось, как прежде. – За столько лет? – покачал головой Эдди. – Нет, док, вряд ли. – А как тогда это объяснить? Малкольм сдвинул брови, вглядываясь за стекло. Каким же образом зал такого размера сохранялся в чистоте все эти годы? Что же здесь... – Ого! – воскликнул Эдди. Малкольм и сам заметил. В дальнем углу зала на середине стены висела небольшая голубая коробка, к которой шли все кабели. Самый обычный распределительный щит. И в нем светилась крошечная красная лампочка. Светилась! – Здесь есть напряжение! Торн ткнулся носом в стекло. – Не может быть. Скорее это батареи или какой-нибудь аккумулятор... – Да никакие батареи не протянут пяти лет. Я говорю вам, док, здесь есть напряжение! Арби, открыв рот, глядел на экран монитора, где постепенно появлялась надпись: «Вы впервые пользуетесь этой сетью?» «Да», – напечатал он. Снова пауза. «Ваше полное имя?» Арби ввел свое имя. «Желаете узнать пароль?» «Ерунда какая-то», – подумалось Арби. Это было похоже на насмешку. Мальчик ощутил разочарование. Неужели доктор Торн настолько тупой? «Да», – напечатал он. Через мгновение возникла строка: «Ваш новый пароль – VIG/&*849/. Пожалуйста, запишите его для себя». «Естественно, – подумал Арби, – а как же!» На столе бумаги не было, потому мальчик пошарил по карманам, отыскал клочок бумаги и записал пароль. «Пожалуйста, введите ваш пароль». Арби напечатал всю подсказанную серию цифр и символов. Снова пауза, потом на экране начали появляться слова. Так медленно, так неуверенно, словно эта система долгие годы... «Спасибо. Доступ подтвержден». Загорелся экран и внезапно стал темно-синим. Раздался электронный перезвон. А потом у Арби отвалилась челюсть, когда он увидел, что компьютер вывел на монитор: Интернациональные генетические технологии Сторона-Б Локальная сетевая служба Не может быть! Откуда эта сетевая служба? «ИнГен» закрыл Сторону-Б черт знает когда! Да и сам «ИнГен» давно вылетел в трубу. Какая еще сеть? И каким же образом он в нее пролез? Трейлер же ни к чему не подключен, никаких кабелей и тому подобного. Наверное, это радиосеть и он как-то ухитрился в нее войти. Но как может она работать? Для радиосети нужна энергия, а здесь ее нет. Арби подождал. Ничего не происходило. На экране светились те же слова. Он ждал, что вот-вот появится главное меню, но ничего не менялось. Арби уже решил, что система разладилась или зависла. Вероятно, в нее можно было войти, а потом – все, приехали. А может, нужно что-нибудь предпринять? И мальчик сделал самое простое, что можно было предпринять: нажал «ввод». И началось. Сетевая службу предлагает: Текущие файлы Время последнего изменения. Р/Разработки 10-02-89 П/Продукция 10-05-89 З/Записи 10-09-89 О/Обеспечение 11-12-89 У/Управление 11-11-89 Архив. Pi/Разработки (AV-AD) 11-01-89 Р2/Разработки (GD-99) 11-12-89 П/Продукция (FD-FN) 11-09-89 Видеосеть. А, 1-20 CCD , NDC.1.1 Точно, это старая система – файлы не изменяли вон сколько лет! Удивляясь, что она еще работает, Арби включил «видеосеть». Хо, работает! На экране начали возникать крохотные видеокадры, общим счетом пятнадцать. Они изображали разные части острова. Большинство камер, похоже, были расположены на высоте, на деревьях или еще как, и показывали они... Арби оторопел. Они показывали динозавров! Мальчик скривился. Фу, это же фильм. А что ж еще, если в одном конце экрана паслось стадо трицератопсов? В соседнем квадратике из травы высовывались какие-то зеленые ящерки. А еще в одном торчал одинокий стегозавр. «Фильм, ясное дело, – решил мальчик. – Канал про динозавров». Но тут на другом экранчике Арби узрел два соединенных трейлера на зеленой лужайке. На крыше сияли черные солнечные панели. Он почти различил самого себя, сидящего у окна. Господи! А на следующем экране появились Торн, Малкольм и Эдди. Они быстро залезли в «эксплорер» и поехали за угол лаборатории. С ужасом Арби понял, что это не фильм, все это происходит на самом деле!
Напряжение
Они обогнули на «эксплорере» главный корпус и направились к электростанции. По пути, справа, показалась небольшая деревенька, состоявшая из шести коттеджей в колониальном стиле и большого здания с вывеской «Управляющий». Прежде эти коттеджи были любовно вписаны в пейзаж, а теперь джунгли почти победили дело рук человеческих. Посреди комплекса был разбит теннисный корт, пересохший бассейн и маленькая заправочная станция перед домом, который отдаленно напоминал небольшой универмаг. – Интересно, сколько человек здесь жили? – пробормотал Торн. – А почему вы думаете, что не живут и сейчас? – спросил Эдди. – То есть? – Док... здесь до сих пор есть энергия. Лаборатория была под напряжением. Должно же это как-то объясняться. Эдди покатил машину прямо к энергостанции. Это было железобетонное здание, без окон и архитектурных украшений, и только под крышей тянулся ряд вентиляционных отверстий под стальными решетками. Сталь давно покрылась коричневатыми пятнами ржавчины. Эдди поехал вокруг здания, ища вход. Дверь отыскалась с противоположной стороны дома – тяжелая стальная створка, на которой были выгравированы слова: «Осторожно! Высокое напряжение! Не входить!» Путешественники выпрыгнули из машины. Торн потянул носом воздух. – Сера, – отметил он. – И неплохо концентрированная, – согласился Малкольм. Эдди толкнул дверь. – Знаете, ребята, мне кажется... Он не договорил – дверь внезапно распахнулась настежь и ударилась о бетонную стену. Эдди принялся вглядываться в темное помещение. Торн увидел густую путаницу труб, с пола поднимался пар. В этой комнате было нестерпимо жарко. Откуда-то шел непрестанный рокочущий звук. – Черт возьми, – прошептал Эдди и шагнул внутрь. Он увидел множество табличек и обозначений, большинство из которых невозможно было прочесть – повсюду лежала плотная желтая корка. Краны на трубах тоже покрылись желтым налетом. Эдди потер эту корку. – Любопытно, – промолвил он. – Сера? – Ага. Забавно. Он поискал источник рокота и увидел большое круглое отверстие с решеткой, за которым стояла турбина. Быстро вращающиеся лопасти турбины тускло поблескивали желтым. – Это тоже сера? – предположил Торн. – Нет, – ответил Эдди. – Вероятно, золото. Лопасти позолоченные. – Золото? – Угу. Оно очень инертное. – Он оглянулся на Торна. – Вы понимаете, что это такое? Невероятно! Так компактно и эффективно все придумано. Никто еще не мог выработать технологию... – Геотермальной станции, хочешь сказать? – закончил Малкольм. – Именно. Они открыли здесь источник тепла – газ или пар, он идет вот по этим трубам. И доводит до кипения воду в замкнутом цикле... вот в той мешанине труб... и вращает турбину... вон ту... получаем электроэнергию. Не знаю, какой именно источник тепла, но геотермальные источники разъедают все, что рядом. Обычно приходится тратиться на замену деталей и прочее. А эта станция до сих пор работает. Любопытно! Вдоль одной из стен располагалась главная панель, которая распределяла энергию по всему комплексу. Она была покрыта плесенью и расколота на несколько частей. – Не похоже, что здесь кто-то бывал за последние годы, – продолжал Эдди. – И некоторые энергосистемы вышли из строя. Но сама станция на ходу... невероятно! От серных испарений Торн закашлялся и вышел на улицу. Оглянулся на заднюю часть лаборатории. Один из цехов казался вполне сохранившимся, но остальные были разрушены. Повсюду валялись осколки стеклянных окон и стен. Малкольм тоже вышел наружу. – Наверное, постаралось какое-нибудь животное. – Разве животные могут нанести такие повреждения? – Некоторые из динозавров весили сорок-пятьдесят тонн, – кивнул Малкольм. – Одно-единственное существо весит, как целое стадо слонов. Так что это вполне могли постараться звери. Вы заметили ту тропу? Это охотничья тропа, тянется от складов до подножия холма. Да, животные здесь часто бывают. – О чем они вообще думали, когда выпускали их? – возмутился Торн. – Ну, я уверен, что они просто рассчитывали отпустить их на несколько недель или месяцев, а потом, когда животные окрепнут, собрать обратно. Вряд ли они задумывались... Неожиданно раздался электрический треск и шум, который шел из «эксплорера». Из здания вылетел встревоженный Эдди и поспешил к машине. – Я так и знал, – причитал он. – Связь спеклась. Я так и знал, что нужно было брать запасной комплект. Он рванул дверцу и вскарабкался на пассажирское сиденье. Схватил трубку и нажал кнопку передачи. Сквозь ветровое стекло Эдди видел, что Малкольм и Торн быстро шагают к нему. И вот связь заработала. – ...в машину! – заверещала трубка. – Кто это? – Доктор Торн! Доктор Малкольм! Скорее в машину! Когда Торн подошел, Эдди сказал: – Док, это тот чертов пацан. – Чего? – подпрыгнул Торн. – Это Арби. По радио несся голос Арби: – Скорее в машину! Я вижу, он идет! – О чем это он? – нахмурился Торн. – Он же далеко, правда? Он ведь не на острове? – Здесь я, здесь, доктор Торн! – запищало радио. – Но как он мог сюда попасть... – Доктор Торн! Скорее лезьте в машину! Торн побагровел от ярости. Кулаки доктора непроизвольно сжались. – Как же эта скотина ухитрилась, а? – Он вырвал трубку из рук Эдди. – Арби, черт тебя возьми... – Он идет! – О ком это он? – спросил Эдди. – Похоже, у ребенка истерика. – Я вижу по телевизору! Доктор Торн! Малкольм оглянулся на стену джунглей. – Наверное, лучше нам вернуться в машину, – тихо сказал он. – Какой еще телевизор? – бушевал Торн. – Понятия не имею, док, – отозвался Эдди. – Но если он к чему-то подключился из трейлера, мы тоже можем поглядеть. Он включил монитор на приборной доске. Экран ожил. – Паршивец! – никак не мог успокоиться Торн. – Я сверну ему шею! – А я думал, что вам нравится этот парень, – съязвил Малкольм. – Да, но... – Полный бардак, – вздохнул Ян, качая головой. Эдди уставился на экран монитора. – Боже! На крохотном мониторе появилось изображение могучего тела тираннозавра рекс, который направлялся по тропе прямо к ним. У него была грязно-коричневая шкура цвета запекшейся крови. В ярком свете солнца путешественники ясно увидели рельефные мускулы его задних ног. Зверюга двигалась быстро, без намека на страх или неуверенность. – Все в машину! – не отрываясь от монитора, приказал Торн. Все моментально взобрались в кабину. Тираннозавр исчез с поля зрения видеокамер, но сидящие в машине уже слышали его тяжелую поступь. Земля содрогалась под ногами чудовища, и эта дрожь передавалась «эксплореру». – Ян? – спросил Торн. – Что нам делать? Малкольм не ответил. С помертвевшим лицом он смотрел прямо перед собой. – Ян? – повторил Торн. Включилось радио. – Доктор Торн, – позвал Арби, – на мониторе его уже нет. Вы видите его? – Иисусе! – пискнул Эдди. Справа от «форда» лес разошелся, и с ошеломляющей скоростью появился тираннозавр рекс. Размеры твари поражали, словно снялся с места двухэтажный дом, над которым высоко в небо возносилась голова хищника. Но для такого огромного животного динозавр двигался невероятно живо и быстро. В машине воцарилась мертвая тишина. Торн оцепенело ждал, что будет. «Эксплорер» потряхивало при каждом громовом шаге зверя. Эдди тихо застонал. Но тираннозавр не обратил на них никакого внимания. Не сбавляя торопливой рыси, он быстро пробежал перед машиной. Путешественники едва успели заметить огромную голову и мощное тело, прежде чем динозавр пропал в зарослях слева. Теперь они видели только толстый хвост, который ходил взад-вперед, уравновешивая гигантскую тушу. «Как быстро, – задохнулся Торн. – Как быстро!» Это огромное животное появилось, заслонило собой небо и снова исчезло. Торн не был готов встретиться с чем-то настолько большим, которое движется настолько быстро. Вот от спешащего зверя остался уже только кончик хвоста. И в это мгновение хвост задел капот «эксплорера», выбив громкий металлический звук. Тираннозавр остановился. Из джунглей раздался низкий неуверенный рык. Хвост задергался осторожней. И тут же снова скользнул по машине. Деревья затрещали и закачались. Хвост пропал. Потому что тираннозавр возвращался. Зверь снова возник из джунглей. Быстро подошел к машине и остановился прямо перед «эксплорером». Динозавр снова издал рокочущий низкий рык и склонил голову набок, разглядывая странный новый объект. Он наклонился, и Торн увидел, что из пасти чудовища свисает какое-то животное. Вокруг головы тираннозавра тучами вились мухи. – Твою мать, – проныл Эдди. – Тихо, – прошептал Торн. Тираннозавр всхрапнул и заглянул в машину. Зверь внюхивался, чуть покачивая головой слева направо при каждом вздохе. Торн сообразил, что он почуял тепло от радиатора. Динозавр медленно начал обходить вокруг машины, обнюхивая ее бока. Потом поднял огромную голову, так что его глаза оказались на уровне ветрового стекла. Чудовище смотрело прямо на людей, моргая холодными глазами рептилии. У Торна создалось четкое впечатление, что зверь разглядывает их – его взгляд переходил с одного человека на другого. Потом тварь толкнула машину своим тупым носом, словно проверяя вес потенциального противника. Торн вцепился в рулевое колесо и затаил дыхание. А потом тираннозавр отступил на шаг, развернулся спиной к машине и высоко задрал свой толстый хвост. И начал пятиться. Люди услышали, как хвост заскреб по крыше машины. Могучие лапы пододвинулись еще ближе... И динозавр уселся на капот, вдавив бампер в землю всей тяжестью своего невероятного веса. Задняя часть машины поднялась в воздух. Сперва он просто сидел на месте. А минуту спустя начал ерзать туда-сюда, отчего раздался неприятный металлический скрежет. – Что за черт? – прошептал Эдди. Тираннозавр поднялся, машина встала на все четыре колеса. И Торн обнаружил, что весь капот измазан густой белой пастой. Тираннозавр быстро зашагал в сторону охотничьей тропы и вскоре скрылся из виду. Потом он еще раз показался на открытом пространстве – протопал мимо магазина, коттеджей и снова пропал. Торн повернулся к Эдди, тот, в свою очередь, посмотрел на Малкольма. Математик не стал поворачивать голову в сторону удалившегося динозавра. Он так и сидел, окаменев, глядя прямо перед собой. – Ян, – окликнул его Торн и тронул за плечо. – Ушел? – спросил Малкольм. – Да, ушел. Ян Малкольм расслабился, передернул плечами. Он медленно выдохнул. Голова упала на грудь. Ян глубоко вдохнул и снова поднял голову. – Признайте, что такое видишь не каждый день. – Ты в порядке? – спросил Торн. – Да, вполне. – Он приложил руку к груди, словно пытаясь успокоить сердце. – Конечно, в порядке. В конце концов, это был маленький экземпляр. – Маленький? – взвился Эдди. – И это называется маленький... – Да, для тираннозавра. Самки намного крупнее. Такой вот половой диморфизм – самки больше самцов. Считается, что обычно охотятся именно они. Но это мы можем проверить на опыте. – Постойте, – вмешался Эдди. – А с чего вы решили, что это был именно самец? Малкольм показал на капот, покрытий белой пастой, которая уже начинала издавать едкий запах. – Он метил территорию. – И что? Может, самки тоже метят... – Возможно, – согласился Малкольм. – Но анальные железы есть только у самцов. А как он это делал – вы сами видели. Эдди уставился на капот несчастным взглядом. – Надеюсь, что это можно отскрести. Я захватил моющие средства, но я же не знал, что придется отмывать... такую срань. Щелкнуло радио. – Доктор Торн, – заговорил Арби. – Доктор Торн, все в порядке? – Да, Арби. Спасибо тебе. – А почему вы ждете? Разве вы еще не видите доктора Левайна? – Нет, еще нет. Торн потянулся за сенсором, но коробочка скатилась на пол. Он наклонился и подобрал ее. Координаты Левайна изменились. – Он двигается... – Я знаю. Доктор Торн? – Да, Арби? Постой. Откуда ты знаешь? – Потому что я вижу его, – ответил мальчик. – Он едет на велосипеде. Появилась Келли. Она зевала и отводила от лица растрепавшиеся волосы. – С кем ты разговариваешь, Арби? – спросила девочка, заглядывая в экран компьютера. – Ух ты, неплохо. – Я вошел в сеть Стороны-Б, – похвастался ее друг. – Какую еще сеть? – Радиосеть, Кел. Почему-то она до сих пор работает. – Точно? Но как... – Дети, – вмешался Торн, – если вы забыли, я напомню: мы ищем Левайна. Арби взял трубку. – Он едет на велосипеде по тропе. Вокруг джунгли, очень густые. Тропа узкая. Думаю, что это та же тропа, по которой шел тираннозавр. – Кто-кто? – вырвалось у Келли. Торн завел машину и повел ее мимо станции в сторону деревни. Проехал мимо заправки, мимо коттеджей. И попал на тропу, по которой ушел тираннозавр. Охотничья тропа оказалась широкой и удобной для колес машины. – Детям небезопасно находиться здесь, – мрачно буркнул Малкольм. – А что теперь поделаешь? – вздохнул Торн. – Арби, ты видишь Левайна? Машина проскочила по круглой проплешине, которая когда-то была клумбой, и завернула за домик управляющего. Это было большое двухэтажное здание в тропическом колониальном стиле, по всему второму этажу шли деревянные балконы. Как и остальные дома, он был опутан зелеными растениями. – Да, доктор Торн, – донеслось из радио, – я вижу его. – Где? – Он едет за тираннозавром. На велосипеде. – Едет за тираннозавром, – вздохнул Малкольм. – Зачем, ну зачем я с ним связался? – Мы все такие, – огрызнулся Торн. Он поддал газу, минуя разломанную каменную ограду, которая, похоже, определяла границы поселения. Машина углубилась в лес, не сворачивая с тропы. – Вы еще не видите его? – спросил Арби. – Пока нет. Тропа быстро начала сужаться и петлять. Завернув за поворот, путешественники внезапно очутились перед поваленным деревом, которое перекрывало дорогу. В центре ствол был продавлен, ветки изломаны – ясно, что здесь регулярно ходило крупное животное. Торн затормозил перед стволом. Вышел из машины и двинулся к задней части «эксплорера». – Док, – воззвал Эдди. – Давайте я! – Нет, – отрезал Торн. – Если что случится, ты единственный сможешь справиться с оборудованием. Ты важнее, особенно теперь, когда с нами дети. Торн обошел машину и снял с крепежных крючьев мотоцикл. Поставил, проверил аккумулятор и подкатил транспорт к дереву. – Дай ружье, – приказал он Малкольму. Тот передал оружие, и Торн повесил его через плечо. Потом снял висевший на руле шлем и надел его. Защелкнул блок питания на поясе и подвел микрофон к щеке. – Вы, двое, возвращайтесь к трейлеру, – сказал инженер. – Позаботьтесь о детях. – Но, док... – начал Эдди. – Вперед, – промолвил Торн и перенес мотоцикл через ствол. Поставил на той стороне и опустился в седло. Тут заметил на дереве ту же едкую секрецию, прилипшую и к рукам. Он вопросительно посмотрел на Малкольма. – Помечает территорию, – сказал тот. – Отлично, просто отлично, – брезгливо поморщился Торн и вытер ладони о штаны. Потом завел мотоцикл и уехал. Кусты хлестали Торна по плечам и ногам, когда он мчался вниз по тропе, проложенной тираннозаврами. Животное было где-то впереди. Торн быстро катил по следу. Включилось, щелкнув, радио. – Доктор Торн, я уже вижу вас, – сообщил Арби. – Хорошо. Новый щелчок. – А доктор Левайн куда-то пропал, – обеспокоенно добавил Арби. Электрический мотоцикл не издавал почти ни единого звука, особенно катясь вниз. Чуть выше тропа разделилась надвое. Торн остановился, перегнулся через мотоцикл и внимательно изучил грязь на развилке. Следы динозавра увидеть было нетрудно, они вели налево. А еще там была тонкая лента – отпечаток колес велосипеда – которая тоже поворачивала налево. Торн поехал по левой тропе, но медленнее. Через десять ярдов он увидел у тропы полуобглоданную ногу какого-то животного. Нога была старой, в ней копошились белые личинки и мухи. И жарким летним утром вонь стояла невыносимая. Вскоре Торн наткнулся на скелет большого зверя, хотя кое-где на нем еще оставались ошметки кожи и мяса. По этим останкам тоже сновали мухи. – Я проехал мимо каких-то объеденных кусков, костей... – начал докладывать Торн в микрофон. После щелчка в ответ прозвучал уже голос Малкольма: – Этого я и боялся. – Боялся чего? – Наверное, там гнездо. Ты заметил, что наш динозавр тащил в пасти чью-то тушку? Не съел на месте, а куда-то попер. Значит, понес еду домой, в родное гнездо. – Гнездо тираннозавра... – только и прошептал Торн. – Будь осторожен. Торн перевел мотоцикл на нейтральную скорость и остальной путь просто катился. Когда земля более-менее выровнялась, он вылез из седла. Под ногами дрожала земля, и из ближайших кустов доносилось странное низкое рокотание, словно там мурлыкал огромный леопард. Торн огляделся – никаких следов велосипеда Левайна. Инженер сбросил с плеча винтовку и сжал ее вспотевшими руками. Снова раздалось низкое урчание, и Торн понял, что в этом звуке показалось ему странным. Он шел не из одной глотки – за кустами рокотали два больших динозавра. Торн нагнулся, сорвал пригоршню травы и подбросил ее в воздух. Травинки упали обратно к его ногам – на удачу, он подъехал с подветренной стороны. Торн нырнул в кусты. Окружившие его папоротники были настоящими гигантами, с плотными листьями, но высоко над ними виднелись кроны деревьев и солнечное небо. Урчащие звуки стали громче. К ним прибавился новый звук – странное чириканье. Высокое, какое-то механическое скрежетание, словно колесо скрипит. Торн заколебался. Потом он медленно, очень медленно продвинулся вперед. И замер.Гнездо
Над ним нависли два огромных тираннозавра, каждый двадцати футов высотой. Их бурая шкура блестела под солнцем, словно выделанная кожа. На морды страшно было смотреть – тяжелые челюсти и большие острые зубы. Но Торн заметил, что сейчас в гигантских животных нет ни капли злобы. Они медленно, почти грациозно выхаживали вокруг большого, круглого вала из засохшей грязи высотой фута в четыре. Двое взрослых динозавров брали в рот куски красного мяса и склоняли головы за эту грязевую стену. Оттуда радосто скрипели, причем скрип сразу же умолкал. Когда взрослые поднимали головы, их пасти были пусты. Сомнений не оставалось – это было гнездо. И Малкольм оказался прав – один из тираннозавров был заметно крупнее. Несколько мгновений спустя снова раздавался требовательный скрежет. Торну он напомнил писк голодных птенцов. Динозавры не переставали склоняться к гнезду и кормить невидимых детенышей. На верхушку грязевой стены упал кусок мяса, и Торн увидел детеныша, который высунулся из гнезда за этим куском. Он был размером с индюка, с большой головой и выпученными глазами. Его тельце было покрыто красным пухом, отчего он казался тощеньким и смешным. Вокруг шеи шла белая полоса пуха. Детеныш попискивал и неуклюже тянулся к упавшему куску, используя хилые передние лапки. Но когда он наконец добрался к мясу, то выбросил вперед голову и впился в добычу маленькими острыми зубками. Он принялся за еду, но вскоре испуганно скрежетнул и начал сползать по стенке вниз, наружу. Мама-тираннозавр тотчас же наклонилась и головой придержала малыша, а потом нежно препроводила его обратно в гнездо. Торна поразила осторожность, мягкость ее движений, ее забота о детеныше. Тем временем папа продолжал рвать тушку на маленькие куски. Оба зверя все так же мягко урчали, словно успокаивая свое потомство. Торн чуть подался вперед и случайно наступил на ветку – раздался громкий треск. В то же мгновение оба взрослых динозавра вскинули головы. Торн замер и затаил дыхание. Тираннозавры оглядывали джунгли, вертя головами во все стороны. Их тела напряглись, глазки стреляли по сторонам. Через минуту они успокоились. Повернулись друг к другу, покачали головами вверх и вниз и потерлись носами. Это походило на какой-то ритуал, почти танец. И лишь потом продолжили кормежку детенышей. Когда они расслабились, Торн выскользнул из кустов, быстро возвращаясь к мотоциклу. – Доктор Торн, – прошептал Арби, – я вас не вижу. Торн не ответил, а только постучал пальцем по микрофону, давая знать, что он услышал. – Кажется, я знаю, где доктор Левайн, – продолжал шептать Арби. – Он слева от вас. Торн снова постучал по микрофону и повернул налево. Там, среди папоротников, он заметил заляпанный грязью ржавый велосипед. На нем было написано: «Собственность «ИнГена». Веломашина стояла, прислоненная к стволу дерева. «Неплохо», – думал Арби, сидя в трейлере и разглядывая картинки, которые компьютер предъявлял по первому же требованию. Мальчик поделил экран на четыре части – изображений не много, и они достаточно крупные, чтобы хорошо рассмотреть. Одна из камер глядела сверху вниз на двух тираннозавров. Полдень, яркое солнце льет лучи на грязную, истоптанную траву. В центре – круглое гнездо из грязи, с крутыми стенами чуть выше метра высотой. Внутри четыре белых в крапинку яйца размером с футбольный мяч. А рядом – осколки яичной скорлупы и два маленьких тираннозавра, которые выглядели, словно странные крикливые птицы. Они сидели, задрав головы, как настоящие птенцы, и ждали, раскрыв рты, когда родители их накормят. Келли глянула на экран. – Какие они миленькие! А потом добавила: – Вот бы посмотреть поближе. Арби не ответил. Эта идея вовсе не вызвала в нем энтузиазма. Взрослые особи казались такими спокойными, но сама мысль о них вводила Арби в дрожь. Он привык следовать заведенному распорядку в жизни – даже расстановка картинок на экране монитора каким-то образом успокаивала его. Но на этом острове все было таким незнакомым и неожиданным. Никогда нельзя заранее знать, что произойдет в следующую минуту. И это выводило Арби из равновесия. А Келли воодушевилась. Она, не умолкая, восхищалась динозаврами – какие они большие, какие у них острые зубы, и так далее, без малейшего намека на испуг. Арби ощутил укол досады. – А откуда ты знаешь, что доктор Левайн где-то рядом? – спросила девочка. Арби показал на картинку с гнездом. – Смотри. – Вижу. – Нет, смотри, Кел. И изображение чуть сместилось. Оно съехало влево, потом вернулось на исходную позицию. – Видишь? – Ну и что? Может, это ветер качнул камеру. – Нет, Кел, – покачал головой Арби. – Левайн на дереве, это он дергает камеру. – А-а. – Молчание. – Может, ты и прав. Арби усмехнулся. Большего от Келли не добьешься. – Наверняка. – Но что он там делает? – Возможно, он регулирует камеру? По радио раздавалось тяжелое дыхание Торна. Келли глянула на четыре изображения, каждое из которых показывало какую-нибудь часть острова. – Не могу дождаться момента, когда попаду туда, – вздохнула она. – И я, – ответил Арби, хотя, если честно, он так не считал. Выглянув из окна трейлера, мальчик увидел «эксплорер» – возвращались Эдди и Малкольм. В глубине души он был страшно рад этому. Торн стоял под деревом и смотрел вверх. Сквозь листву не было видно Левайна, но кто-то явно лазил по веткам, поскольку, по мнению Торна, шум оттуда шел преизрядный. Он испуганно оглянулся на прогалину, которую скрывали листья папоротников. Оттуда слышалось урчание – спокойное, ровное, как прежде. Торн подождал. Какого черта Левайн делает на дереве? Он услышал треск веток, потом наступила тишина. Потом сверху раздалось ворчание. И снова затрещали ветки. Вдруг Левайн воскликнул: «Черт!», за чем последовал громкий треск, и шелест веток, и вопль боли. И Левайн рухнул с дерева прямо под ноги Торна. Ученый тяжело упал на спину и перекатился на бок, схватившись за плечо. – Дьявол! – выпалил он. На Левайне были испачканные рубашка и шорты цвета хаки, разорванные в нескольких местах. Щеки покрывали трехдневная щетина и пятна грязи. Он глянул на Торна, который бросился на помощь, и хмыкнул: – Вот кого не ожидал встретить, так это вас, док. Но вы всегда вовремя. Торн подхватил Левайна под руку, и тот уже начал вставать, когда из-за кустов раздался атакующий рев тираннозавра. – О нет! – воскликнула Келли. На экране монитора Т-рексы всполошились и заметались по кругу, вертя головами во все стороны. – Доктор Торн, – позвал Арби, – что случилось? Они услышали далекий и тонкий голос Левайна, но слов не разобрали. Эдди и Малкольм вошли в трейлер. Ян только глянул на экран и приказал: – Скажи, чтобы они немедленно убирались оттуда! Оба тираннозавра повернулись спинами друг к другу, встав в позицию обороны. Детеныши в гнезде оказались между двумя взрослыми защитниками. Динозавры мели хвостами взад-вперед над самым гнездом, поверх голов малышей. Напряжение достигло предела. И тогда один из тираннозавров двинулся с поляны. –Доктор Торн! Доктор Левайн! Убегайте! Торн перебросил ногу через седло и вцепился в резиновые рукоятки мотоцикла. Левайн вскочил ему за спину и обнял за пояс. Торн услышал леденящий душу рев и, оглянувшись, узрел одного из тираннозавров, проламывающегося сквозь заросли прямо к ним. Животное неслось на полной скорости – низко склонив голову и распахнув пасть. Т-рекс шел в атаку. Торн дал газу. Электромотор замурлыкал, но заднее колесо заскользило по грязи, так что транспорт остался на месте. – Давай! – надрывался Левайн. – Давай же! Тираннозавр с ревом мчался к ним. Земля содрогалась от его поступи. Страшный рык резал уши. Вот он уже близко, огромная голова ринулась вперед, челюсти открылись шире... Торн оттолкнулся пятками, толкая машину вперед. И заднее колесо взметнуло фонтан грязи, освобождаясь. Мотоцикл рванул по тропе. Торн выжал акселератор до упора. Машина подпрыгнула и опасно запетляла по дороге. Позади что-то орал Левайн, но Торн его не слышал. Сердце выскакивало из груди. Мотоцикл подскочил на выбоине, и они едва не завалились набок, но устояли и снова набрали прежнюю скорость. Торн боялся глянуть назад. Он слышал вонь тухлого мяса, чувствовал гнилостное дыхание ящера за спиной... – Док! Спокойней! – закричал Левайн. Торн не обратил на его вопль никакого внимания. Мотоцикл вылетел на холм. Кусты били по рукам, грязь запятнала лицо и грудь. Инженер пролетел под самыми деревьями, потом снова бросил машину на середину тропы. Сзади послышался еще один рев, и Торну показалось, что звучал он уже слабее... – Док! –проорал Левайн на самое ухо водителя. – Ты что, собираешься нас прикончить? Мы одни! Мотоцикл вырвался на более широкую тропу, и Торн рискнул оглянуться через плечо. Левайн говорил правду – никто за ними не гнался. Хотя вдалеке еще слышался рык. Торн сбавил скорость. – Спокойней, – прохрипел Левайн, его лицо посерело от страха. – Вы водите как сумасшедший. Вам нужно поучиться. Вы же чуть нас не угробили. – Он бросился на нас, – разозлился Торн. Левайн вечно издевается, но сейчас это уже слишком... – Глупости, – отрезал тот. – Вовсе он не бросался. – Тогда он хорошо притворялся! – Нет-нет, он не атаковал, он просто защищал свое гнездо. А это большая разница. – Не вижу никакой разницы, – буркнул Торн. Он заглушил мотор и глянул на Левайна. – На самом деле, – принялся объяснять тот, – если бы Т-рекс решил атаковать нас, мы бы уже были на том свете. Но он почти сразу остановился. – Точно? – не поверил Торн. – Абсолютно, – ответил Левайн, принимая обычный педантичный вид. – Он только хотел отпугнуть нас и защитить свою территорию. Он никогда не оставит гнездо без защиты, если только мы не выкинем чего-нибудь или не разорим гнездо. Я уверен, что сейчас он вернулся обратно к подруге и они снова возятся с малышами. – Значит, нам повезло, что они такие хорошие родители, – заметил Торн, заводя мотор. – Естественно, хорошие родители, – продолжил Левайн. – Это любой дурак знает. Вы видели, какой он тощий? Наверное, неделями не отходит от гнезда. Забывает питаться сам – кормит потомство. Тираннозавры – необычные животные, у них очень сложный охотничий инстинкт. И непростое отношение к детям. Я не удивлюсь, если их родительские функции не ограничиваются кормлением. Например, они могут учить своих детенышей охотиться. Сперва приносят раненых мелких животных и позволяют детенышам прикончить их. Что-то в этом роде. Очень интересно узнать точно, как тираннозавры воспитывают малышей. А чего мы ждем? В наушниках Торна щелкнуло, и послышался голос Малкольма: – Ему даже не придет в голову сказать спасибо за то, что вы спасли ему жизнь. – Естественно, – фыркнул Торн. – А кто это говорит? – поинтересовался Левайн. – Это Малкольм? Он здесь? – Здесь, – ответил Торн. – Он согласился со мной, правда, – без тени вопросительной интонации заявил Левайн. – Не совсем, – покачал головой Торн. – Послушайте, док, – сказал Ричард. – Простите, я не хотел вас обидеть. Да и не с чего тут обижаться. Мы же были в полной безопасности... за исключением вашей манеры водить мотоцикл. – Прекрасно. Сердце Торна до сих пор не могло успокоиться. Он сделал глубокий вдох и повел машину обратно к лагерю. – Я так рад видеть вас, док, – не унимался Левайн. – Правда рад. Торн молчал. Он катил по тропе, лес пролетал мимо. Они спустились в долину, выключив скорость. Вскоре показались трейлеры, стоящие на поляне. – Отлично! – воскликнул Левайн. – Вы все привезли. А оборудование работает? Оно в хорошем состоянии? – Как будто. – Отлично! Все просто замечательно! – Не думаю, – буркнул Торн. Из заднего окна трейлера им махали руками Арби и Келли. – Что это еще за шутки! – воскликнул Левайн.ЧЕТВЕРТАЯ КОНФИГУРАЦИЯ
«Приближаясь к грани хаоса, составляющие вступают во внутреннее противоречие. Это нестабильная и потенциально смертоносная область».ЯН МАЛКОЛЬМ
Левайн
Они бежали через поляну и кричали: – Доктор Левайн! Доктор Левайн! Вы живы! И повисли на Левайне, который не удержался и улыбнулся. – Док, – обратился Ричард к Торну, – это большая глупость. – Да? В таком случае объясните это им, – парировал Торн. – Они же твои ученики. – Не сердитесь, доктор Левайн, – протянула Келли. – Мы сами решились, – объяснил ситуацию Арби. – И сами добрались. – Сами? – поразился Левайн. – Мы думали, что вам нужна помощь. Так и оказалось, – добавил Арби, поворачиваясь к Торну. Тот кивнул: – Да. Они помогли нам. – И мы клянемся, что не будем путаться под ногами, – добавила Келли. – Вы будете делать все, что нужно, а мы просто... – Дети волновались за тебя, – сказал, приближаясь к ним, Малкольм. – Поскольку думали, что ты попал в беду. – Кстати, с чего такая спешка? – спросил Эдди. – Вы заказываете эти машины, а потом отправляетесь без них... – Не было выбора, – ответил Левайн. – На здешнее правительство свалилась вспышка энцефалита по всему прибрежному району. Они решили, что болезнь связана с трупами динозавров, которых выносило на берег. Конечно, идиотская мысль, но это не помешало им уничтожать каждый найденный труп. Я должен был попасть сюда первым – время дорого. – Поэтому ты направился сюда в одиночку, – заключил Малкольм. – Ерунда. Ян, не злись. Я собирался позвонить тебе, как только установлю, что это нужный остров. И я приехал не один. Со мной был проводник Диего, местный житель, который клялся, что побывал на этом острове еще ребенком. И он казался очень знающим проводником. По крайней мере, он легко помог мне справиться с подъемом на скалу. И все шло прекрасно, пока мы не наткнулись на ручей и на Диего... – Напали? – спросил Малкольм. – Кто? – Я даже не разглядел. Все произошло так быстро. Тварь сбила меня с ног и вцепилась в рюкзак. Я так и не знаю, что случилось потом. Может, форма моего рюкзака сбила животное с толку, потому что я поднялся и убежал, а оно не стало преследовать меня. – Тебе чертовски повезло, Ричард, – медленно промолвил Малкольм. – Да. Ну, я долго бежал. А когда огляделся, то был уже глубоко в джунглях. Потерялся. Я не знал, что делать, потому залез на дерево. Это казалось мне хорошей идеей... а поздно вечером пришли велоцерапторы. – Велоцерапторы? – переспросил Арби. – Небольшие плотоядные динозавры, – пояснил Левайн. – Мощные ноги, сильный хвост, длинная морда, бинокулярное зрение. Около двух метров высотой, весят под девяносто килограммов. Очень быстрые, смышленые, хищные, охотятся стаей. Их было восемь под моим деревом, они прыгали и пытались меня достать. Всю ночь напролет прыгали и рычали, прыгали и рычали... Я всю ночь не спал. – Да, жалость-то какая, – встрял Эдди. – Слушайте, – ощетинился Левайн, – мне плевать, если... – Ты всю ночь просидел на дереве? – спросил Торн. – Да, а утром они ушли. Я спустился и начал осматривать остров. Нашел лабораторию, или что это было. Наверняка отсюда убирались в большой спешке и нескольких животных не успели уничтожить. Я пошарил в здании и обнаружил, что там есть электричество – некоторые системы до сих пор работают. И, самое главное, осталась сеть наблюдательных камер. Вот удача! И я решил проверить эти камеры, а тут как раз подкатили вы... – Постой, – перебил его Эдди. – Мы приехали спасать тебя. – С чего бы? Я ведь не просил. – Похоже, просил. По телефону. – Это какая-то ошибка, – ответил Левайн. – Я так расстроился, потому что не мог включить телефон. Вы сделали его слишком сложным, док. Надо будет переделать. Итак, давайте начнем? Левайн осекся, увидев сердитые лица окружающих. Малкольм повернулся к Торну. – Великий ученый, – сказал он. – И никчемный человек. – Я не понимаю, с чего вы завелись, – начал Ричард. – На этот остров мы снарядили бы экспедицию рано или поздно. Выходит, что чем раньше – тем лучше. Все получилось великолепно, и, признаться, я не вижу причин снова поднимать этот вопрос. У нас слишком мало времени, чтобы тратить его на пустую болтовню. Нас ждет важное дело – и пора браться за работу. Этот остров предоставляет редкостную возможность, притом нужно спешить.Доджсон
Льюис Доджсон, сгорбившись, сидел за столиком в кафе Пуэрто-Кортес и катал между ладонями бутылку пива. Рядом восседал Джордж Бейзелтон – профессор биологии Стэнфорда. Он с наслаждением поглощал какое-то местное лакомство. Яичный желток растекался по зеленым листьям салата. Одно это вызывало у Доджсона приступ тошноты. Он отвернулся, но продолжал слышать, как Бейзелтон облизывает губы, смачно причмокивая. В баре больше никого не было, если не считать цыплят, которые что-то клевали на полу. И время от времени в дверях показывался какой-нибудь мальчишка, поднимал с земли камешек и швырял в цыплят. А потом убегал, хихикая. Старая песня Элвиса Пресли лилась из потрепанных колонок, расположенных по разные стороны стойки. Тут же присутствовал и раздолбанный магнитофон. Доджсон постукивал в такт давнишнему шлягеру «Влюбленный в тебя» и старался держать себя в руках. Он торчал в этой дыре уже битый час. Бейзелтон покончил с яйцами и отодвинул тарелку. Потом достал маленький ноутбук, который постоянно носил с собой. – Итак, Лью. Я все думал, как справиться с этим делом. – Справиться? – раздраженно повторил Доджсон. – Чего тут справляться, надо просто поехать на остров. Во время этой речи Доджсон похлопывал о краешек стола фотографией Ричарда Левайна. Повернул ее. Глянул на портрет вверх ногами. Потом сбоку. Вздохнул. Посмотрел на часы. – Лью, – терпеливо начал Бейзелтон, – попасть на остров нетрудно. Труднее придумать, как мы поднесем миру наше открытие. Доджсон задумался. – Наше открытие... А мне нравится, Джордж. Звучит – наше открытие. – Разве это не так? – ухмыльнулся Бейзелтон. – «Ин-Ген» обанкротился, его технология была потеряна для человечества. Какая трагическая потеря – я много раз повторял это по телевидению. При сложившихся условиях тот, кто отыщет утраченное снова, – сделает открытие. А как еще это назвать? Как говорил Генри Поинкаре... – Ладно, – оборвал его Доджсон. – Значит, мы совершили открытие. И что? Собрать пресс-конференцию? – Боже упаси! – ужаснулся Бейзелтон. – Пресс-конференция сведет на нет все наши достижения. Эти журналисты такие скептики, они обольют нас ведрами критики. Нет-нет. Открытие такого масштаба должно быть подано под отличным соусом. Нужно написать статью, Лью. – Статью? – Например, в «Природе». Точно. Доджсон скривил губы: – Ты хочешь заявить об этом в академическом издании? – А есть ли лучший способ легализоваться? – ответил Бейзелтон. – Жизненно важно подбросить эту тему нашим ученым ослам. Конечно, поднимутся дебаты... Но какие? Вопли заслуженных академиков, нападки на коллег и так далее. Все это заполнит журнал дня на три, а потом эти споры вытеснит более свежая информация, например о новых силиконовых грудях. И за эти три дня мы займем прочные позиции. – Ты напишешь эту статью? – Да. Потом нужно написать в «Американский студент» и, возможно, в «Естественную историю». Всякие общие места о том, что это открытие означает для будущего, что рассказывает о прошлом, и в таком же духе... Доджсон кивнул. Он видел, что Бейзелтон прав, и снова напомнил себе, что этот ученый петух очень нужен ему. Как разумно было принять его в команду. Доджсон никогда не думал о реакции общественности. А Бейзелтон только об этом и думал. – Что ж, хорошо, – согласился Доджсон. – Но все это еще вилами по воде писано, пока мы не попали на остров. Он снова глянул на часы. Позади открылась дверь, и появился помощник Доджсона, Говард Кинг. Он подталкивал в спину грузного и усатого костариканца. Абориген был мрачен. Он неприветливо оглядел компанию. Доджсон повернулся. – Это тот самый парень? – Да, Лью. – Как его зовут? – Гендока. – Сеньор Гендока, – обратился к аборигену Доджсон, протягивая фото Левайна, – вы знаете этого человека? Гендока мазнул взглядом по снимку. – Si, сеньор Левайн. – Правильно. Гребаный сеньор Левайн. Когда он был здесь? – Несколько дней назад. Он уехал с Диего, моим двоюродным братом. Они еще не вернулирь. – И куда же они уехали? – спросил Доджсон. – На остров Сорна. – Отлично! – Доджсон допил пиво и отставил бутылку. – У вас есть корабль? Молчание. Доджсон обратился к Кингу: – У него есть корабль? – Он рыбак, судно у него есть, – ответил помощник. – Si, – кивнул Гендока. – Рыбачье судно. – Хорошо. Я тоже хочу на остров Сорна. – Si, сеньор, но сегодня погода... – Мне наплевать на погоду, – заявил Доджсон. – Погода прояснится. Я хочу отправиться прямо сейчас. – Может, позже... – Сейчас! Гендока развел руками: – Мне очень жаль, сеньор... – Покажи ему деньги, Говард. Кинг открыл чемодан. Он был забит пачками банкнот, по пять тысяч в каждой. Гендока глянул, взял одну пачку и внимательно проверил. Осторожно положил на место и взволнованно переступил с ноги на ногу. – Я хочу отправиться сейчас! – Si, сеньор. Мы поплывем, когда вы будете готовы. – Вот так-то лучше, – сказал Доджсон. – Сколько до острова? – Около двух часов, сеньор. – Прекрасно. Просто прекрасно.Вышка
– Вот так! Левайн подсоединил трос к электрической лебедке «эксплорера» и включил ее. Трос медленно растянулся. Они спустились в долину у подножия скал. Полуденное солнце висело над головой, его свет отражался от кромки кратера. Долина купалась в жарких лучах, от которых дрожал воздух. Неподалеку паслось стадо гипсилофодонов. Зеленые газелеподобные животные опасливо поднимали головы каждый раз, когда слышали металлический лязг. Лязг издавали алюминиевые прутья, которые соединяли Эдди и ребята. Эти прутья доставили немало хлопот тогда, в Калифорнии. Прутья лежали на траве бесформенной грудой. – Теперь поглядим, – сказал Левайн, потирая руки. Кабель натягивался, алюминиевые прутья начали шевелиться и подниматься в воздух. Вся похожая на паука конструкция казалась такой хрупкой и неустойчивой, но Торн знал, что на самом деле она необычайно прочная. Вот уже десять футов над землей, пятнадцать, наконец четырехлапый агрегат замер. Маленький домик наверху теперь оказался среди нижних веток ближайших деревьев, и листва почти скрыла его из виду. Но сами металлические лапы ослепительно сверкали под солнцем. – Все? – спросил Арби. – Да. Торн обошел лапы с четырех сторон, продевая в отверстия крепежные болты, чтобы привинтить поперечные перекладины. – Но он слишком яркий, – промолвил Левайн. – Нужно было сделать его черным. – Эдди, – позвал Торн, – надо спрятать его. – Закрасить, док? У меня как раз есть баллончик с черной краской. – Нет, – возразил Левайн, – она оставит запах. Может, попробовать пальмы? – Ясно. Эдди направился к рощице пальм неподалеку и начал рубить широкие листья своим мачете. Келли удивленно оглядывала алюминиевую конструкцию. – Здорово! Но что это такое? – Это вышка, – пояснил Левайн. – Вперед. И он начал карабкаться по поперечным стержням вверх. Крыша маленького домика держалась на четырех алюминиевых стержнях, отстоящих друг от друга на четыре фута. Пол тоже был сделан из алюминиевых прутьев, но они неплотно прилегали друг к другу. Ноги детей могли проскочить между ними, так что Левайн прихватил первую партию листьев, которые Эдди поднял на веревке, и устлал ими пол. Оставшиеся листья он привязал по бокам домика, полностью замаскировав его. Арби и Келли во все глаза смотрели на животных. Отсюда открывался вид на всю долину. Вдалеке, на другой стороне реки, паслось стадо апатозавров. Семейка трицератопсов рысила куда-то на север. Прямо у воды толпились какие-то динозавры, похожие на уток. У них над головами возвышался длинный гребень. Низкий, раскатистый крик плыл над этими существами и заполнял долину – глубокий, неземной звук. Через минуту из леса на той стороне долины послышался ответный крик. – Что это? – спросила Келли. – Паразавролоф, – ответил Левайн. – Он трубит через этот полый гребень. Звуки низкой частоты переносятся на большие расстояния. На юге паслось стадо темно-зеленых животных с большим закрученным, выпирающим лбом и маленькими вздернутыми рогами. Они слегка напоминали буйволов. – Как называются вон те? – поинтересовалась Келли. – Хороший вопрос, – хмыкнул Левайн. – Они похожи на Pachycephalosaurus wyomingensis. Но точнее сказать не могу, потому что полных скелетов этих животных пока не находили. Эти лобные выступы – твердые костные образования, их фрагменты часто откапывали. Но я впервые вижу целое животное. – А зачем эти выступы? – спросил Арби. – Никто не знает. Все решили, что они используют их во время стычек, боев между самцами этого вида. Соревнование за самку. В домик забрался Малкольм. – Да, боевые наросты. Сейчас они хорошо видны. – Именно, но сейчас они вовсе не боевые. Наверное, брачный сезон уже закончился. – А может, они и вовсе не нужны, – предположил Малкольм, разглядывая зеленых существ. – Эти животные кажутся такими миролюбивыми. – Да, но это ничего не значит, – добавил Левайн. – Африканский буйвол тоже почти все время тихий и спокойный. Обычно они недвижно стоят на месте. И все-таки это опасные и непредсказуемые животные. Наверняка эти наросты зачем-то нужны – даже если мы пока не можем представить зачем. Он повернулся к детям. – Поэтому мы и построили вышку. Хотим установить круглосуточное наблюдение за животными. И сделать полную запись их поведения. – Зачем? – спросил Арби. – Потому что этот остров, – ответил Малкольм, – представляет уникальную возможность изучать величайшую тайну природы и истории нашей планеты: вымирание. – Видите ли, – начал Малкольм, – когда «ИнГен» сворачивал оборудование, они спешили и случайно оставили нескольких животных. Это было пять-шесть лет тому назад. Динозавры взрослеют быстро, большинство видов вступают в зрелый возраст через четыре-пять лет. К настоящему моменту первое поколение динозавров «ИнГена» – созданное в лаборатории – стало взрослым и произвело потомство уже в диких условиях. Сейчас на острове существует полная экологическая система, включающая с дюжину видов ископаемых, которые живут в социальных группах. Впервые за шестьдесят пять миллионов лет. – Так почему это возможность изучить вымирание? – спросил Арби. Малкольм обвел жестом долину. – Только задумайтесь. Вымирание – очень сложный для исследований вопрос. Существует множество противоречивых теорий. Данных не хватает. А эксперимент поставить невозможно. Галилей мог взобраться на Пизанскую башню и бросать вниз камни, чтобы проверить теорию гравитации. Он никогда такого не делал, но ведь мог. Ньютон использовал линзы для проверки теории света. Астрономы следили за затмениями, чтобы подтвердить эйнштейновскую теорию относительности. Наука полнится экспериментами и проверками. Но как проверить теорию вымирания видов? Никак. – А здесь... – начал Арби. – Да, – кивнул Малкольм. – Здесь мы имеем популяцию вымерших животных, искусственно выращенных и помещенных в замкнутую среду обитания. Им позволено эволюционировать как угодно. Ничего подобного в истории не бывало. Мы уже знаем, что эти животные однажды вымерли. Но никто не знает – почему. – И вы надеетесь узнать? За несколько дней? – Да. – Но как? Вы же не думаете, что они снова начнут вымирать, правда? – Прямо на глазах? – рассмеялся Малкольм. – Нет, конечно, нет. Но дело в том, что впервые мы изучаем не мертвые кости. Мы наблюдаем за живыми существами и изучаем их поведение. У меня есть теория, и я думаю, что даже за короткий промежуток времени мы увидим ее подтверждение. – Какое подтверждение? – подпрыгнула Келли. – Какая теория?! – воскликнул Арби. – Поглядим, – улыбнулся Малкольм.Красная королева
Жара нарастала, и апатозавры спустились вниз, к реке. Когда они склонились попить, их длинные грациозные шеи отразились в воде. Длинные мощные хвосты лениво помахивали взад-вперед. Несколько молодых апатозавров, гораздо мельче взрослых родичей, резвились в центре стада. – Прекрасно, не правда ли? – заметил Левайн. – Все так гармонично. Просто чудо. – Он перегнулся через поручень и крикнул Торну: – А где моя установка? – На подходе, – ответил тот. На этот раз на веревке подняли тяжелый треножник с круглой площадкой наверху. На ней размещались пять видеокамер и антенна, прикрепленная к солнечной панели. Левайн и Малкольм принялись устанавливать эту конструкцию. – А зачем антенна? – спросил Арби. – Все материалы мы передадим в Калифорнию, через спутник. Еще мы подключимся к местной сети. Так что у нас будет масса точек наблюдения. – И не нужно будет сидеть здесь все время? – Правильно. – Это и есть та самая вышка? – Да. По крайней мере, так ее называют специалисты вроде Сары Хардинг. На вышку взобрался Торн, чтобы помочь ученым. В небольшом укрытии стало тесно, но Левайн этого даже не заметил. Он был полностью поглощен динозаврами – навел бинокль на стада, пасущиеся на равнине. – Как мы и думали, – бросил он Малкольму. – Пространственная организация. Детеныши и старики в центре стада, взрослые особи – на периферии. Апатозавры используют для защиты хвост. – Похоже, что так. – Сомнений быть не может, – сказал Левайн и вздохнул. – Так приятно убедиться в своей правоте. Внизу, на земле, Эдди распаковал круглую алюминиевую клетку, которую дети видели еще в гараже. Высотой в шесть футов и четыре фута в диаметре, сделанная из титановых прутьев толщиной в один дюйм. – Что мне с ней делать? – спросил Эдди. – Поставь внизу, – ответил Левайн. – Она как раз подойдет. Эдди установил клетку между лапами вышки. Левайн начал спускаться. – А для чего это? – удивился Арби. – Чтобы поймать динозавра? – Напротив. – Левайн закрепил клетку к перекладинам. Открыл и захлопнул дверцу, проверяя. На двери был замок. Он проверил и замок, не вынимая ключа. – Это клетка против хищников, вроде той, что против акул. Если что-то случится, ты всегда можешь заскочить в клетку – и все в порядке. – А что может случиться? – встревожился Арби. – Ну, думаю, что ничего особенного, – сказал Левайн, забираясь обратно. – Вряд ли животные примут во внимание нас или этот домик. – Они нас не увидят? – Увидят, конечно, но проигнорируют. – А если они почуют запах... – Нет, мы разместили вышку так, чтобы ветер не выдавал нас. А эти папоротники, если ты успел заметить, издают определенный аромат. От листьев шел легкий терпкий запах, похожий на запах эвкалипта. – А вдруг они решат съесть этот папоротник? – нахмурился Арби. – Не решат. Это Dicranopterus atheoides. Он токсичен и имеет неприятный вкус. Существует теория, что они впервые стали токсичны в юрский период, чтобы защититься от поедания динозаврами. – Это не теория, – заявил Малкольм, – а глупые сплетни. – Почему же, определенная логика в этом есть, – возразил Левайн. – Растениям приходилось туго в мезозойскую эру, из-за крупных травоядных. Стада гигантских динозавров, где каждое животное потребляло сотни килограммов растительной пищи в день, угрожали смести растения с лица планеты, пока те не выработали защиту. Плохой вкус, жгучие волоски, шипы или токсины. Возможно, atheoides стал ядовитым именно тогда. Настолько ядовитым, что животные в те времена не ели это растение. Поэтому он так разросся. Да вы и сами видите. – Растения умеют защищаться? – поразилась Келли. – Еще как! Они эволюционируют, так же как все остальные формы жизни. Растения прошли все стадии агрессии, защиты и так далее. В девятнадцатом столетии большинство теорий касалось животных – природа в красном, когти и зубы. Теперь же ученые видят природу в зеленом, корни и побеги. Мы понимаем, что растения, борясь за выживание, развили у себя многие сложные способности. Например, вступая в симбиоз с некоторыми животными, научившись предупреждать другие растения об опасности и так далее. – Предупреждать? – сдвинула бровки Келли. – Например? – Ну, примеров множество, – пожал плечами Левайн. – В Африке акация вырастила у себя длинные острые шипы – около трех дюймов длиной. Но в ответ травоядные – антилопы и жирафы – вырастили длинные языки, чтобы избежать колючек. Шипы не помогали. Тогда акация снова эволюционировала и выработала яд. Она научилась производить в листьях большое количество танина, приводившее животных к летальному исходу. Буквально убивала их. В то же время акация научилась предупреждать остальные деревья. Когда антилопа начинала срывать листья, дерево выделяло летучее вещество, которое понуждало остальные деревья в лесу выделять в листья танин. Через пять-десять минут соседние деревья становились ядовитыми. – А что случилось с антилопой? Она умерла? – Вовсе нет, она тоже приспособилась. Антилопы сообразили, что можно есть листья, но недолго. Как только дерево начинало выделять танин, животное переставало его щипать. И травоядные изобрели новую стратегию. Например, когда жирафа ест акацию, то не касается деревьев с подветренной стороны. А переходит к отдаленному дереву. Так животные преодолели их защиту. – В эволюционной теории это называется «феноменом Красной королевы», – добавил Малкольм. – Помнишь «Алису в стране чудес»? Красная королева говорит Алисе, что для того, чтобы оставаться на месте, нужно бежать изо всех сил. Все организмы эволюционируют со страшной скоростью, чтобы сохранить прежнее равновесие. Остаться на месте. – Это касается всего? – спросил Арби. – Даже растений? – Да, – кивнул Левайн. – Растения по-своему очень активны. Дуб, например, вырабатывает танин и фенол, когда иа него нападают гусеницы. Как только одно дерево постигнет такая беда, все остальные узнают об этом. Своеобразный способ защиты всей рощи. Я бы сказал, сотрудничество среди деревьев. Арби кивнул и посмотрел на апатозавров, которые до сих пор стояли у реки. – Значит, поэтому динозавры не объели все деревья на острове? Ведь эти апатозавры могут съесть очень много. И шеи у них длинные, они могут достать на любую высоту. А деревья выглядят нетронутыми. – Правильно, – обрадовался Левайн. – Я и сам заметил. – Это потому, что растения защищаются? – Возможно. Но мне кажется, что все объясняется гораздо проще. – Как? – Просто смотри. Ответ у тебя перед глазами. Арби взял бинокль и уставился на стадо бронтозавров. – И как же это объясняется? – Среди палеонтологов, – начал Левайн, – давно идет спор о том, почему у апатозавров такие длинные шеи. Длиной около двадцати футов. Привыкли считать, что эти животные вырастили такие длинные шеи, чтобы срывать ветки, до которых не могут дотянуться более низкорослые звери. – И что? – спросил Арби. – О чем тут спорить? – Большинство животных на нашей планете имеют короткие шеи, поскольку длинные шеи приносят, так сказать, только проблемы на собственную шею. Телосложение: как разместить мускулы и сухожилия, чтобы поддерживать такую махину? Поведение: нервные импульсы слишком долго идут от мозга к туловищу. Глотание: пища проделывает немалый путь от рта к желудку. Дыхание: воздух идет по очень длинному воздуховоду. Сердечная деятельность: кровь должна перегоняться от сердца к голове, иначе животное потеряет сознание. В рамках эволюции все это очень сложно сделать. – А жирафы? – Да, но у жирафов не такие уж длинные шеи. Они вырастили себе большие сердца и очень плотную фасцию вокруг шеи. И получается, что шея жирафы – это кровяной шланг под давлением. – А у динозавров есть такой шланг? – Не знаю. Мы решили, что у апатозавров огромные сердца, весом под сто с гаком килограммов. Но есть и более простое решение этой проблемы – закачивания крови в длинную шею. – Ну? – Оно перед тобой. Арби захлопал в ладоши. – Они их не поднимают! – Именно, – кивнул Левайн. – По крайней мере, не часто и не надолго. Конечно, сейчас животные пьют и опустили шеи именно для этого. Но я уверен, что когда мы понаблюдаем за ними некоторое время, то обнаружим, что они не поднимают голов надолго. – Потому они и не объели все деревья! – Правильно. – Но если их длинные шеи не для добывания еды, – задумчиво промолвила Келли, – то для чего тогда? – Наверняка не просто так, – улыбнулся Левайн. – Я считаю, что для защиты. – Защиты? Длинной шеей? – опешил Арби. – Неужели? – Смотри, смотри. Это же очевидно. Арби приник к биноклю. – Терпеть не могу, когда он говорит нам: это же очевидно, – прошептал он Келли. – Знаю, – вздохнула девочка. Арби зыркнул на Торна и уловил взгляд инженера. Торн показал пальцами букву V, потом склонил набок один палец – второй наклонился следом. То есть они соединены... Если это намек, то Арби его не уловил. Не понял. Он наморщил лоб. «Мост», – одними губами прошептал Торн. Арби перевел взгляд на животных, на их огромные хвосты, которые ходили взад-вперед над головами детенышей. – Понял! – воскликнул Арби. – Они защищаются хвостами. А длинные шеи нужны, чтобы уравновесить длинные хвосты. Как на подвесном мосту! Левайн заморгал. – Быстро ты схватываешь. Торн отвернулся, пряча улыбку. – Но разве я не прав... – Прав, совершенно прав. Длинные шеи существуют потому, что существуют длинные хвосты. У двуногих все по-другому. Но четвероногим необходимо уравновесить длинный хвост, иначе животное постоянно будет заваливаться назад. В разговор вступил Малкольм: – В этом стаде меня больше беспокоит другое. – Да? – оживился Левайн. – А что именно? – В нем нет по-настоящему взрослых особей, – ответил Малкольм. – Эти животные кажутся большими по нашим меркам. На самом деле ни одно из них не достигло размера нормального взрослого бронтозавра. Я считаю это показательным. – Правда? Ничего особенного здесь я не вижу, – фыркнул Левайн. – Без сомнения, дело в том, что они просто не успели вырасти. Я уверен, что апатозавры растут гораздо медленнее остальных динозавров. Например, слоны растут медленнее других млекопитающих. – Это не объяснение, – покачал головой Ян. – Да? А что тогда? – Смотри, – Малкольм обвел рукой долину. – Это же очевидно. Дети захихикали. Левайну это не понравилось. – А для меня очевидно, – сказал он, – что ни одно животное не достигает полных размеров своего вида. Трицератопсы, арапозавры, даже паразавры и те меньше, чем ожидалось. Это свидетельствует о постоянном факторе: некоторые элементы питания, эффект заточения на маленьком острове, возможно, и методы их выращивания. Но я считаю, что все это незначительно и беспокоиться тут не о чем. – Может, ты и прав, – ответил Малкольм. – А может, и нет.Пуэбло – Кортес
– Нет полетов? – переспросила Сара Хардинг. – Как это нет полетов? Было одиннадцать часов утра. Хардинг провела в воздухе последние пятнадцать часов, большую часть пути она пролетела на военном самолете США, который поймала в Найроби. И добралась до Далласа. Она устала. Щеки впали. Ей дико хотелось принять душ и переодеться. Вместо этого она торчала в драном городишке на западном побережье Коста-Рики и ругалась с твердолобым служащим. Дождь уже прекратился, но небо над аэродромом оставалось стальным, затянутым низкими тучами. – Простите, – повторил Родригес. – Полетов сегодня не будет. – Но ведь утром вертолет отвез туда людей? – Да, это был вертолет. – Где он? – Вертолета сейчас нет. – Вижу. Где он? – Улетел в Сан-Франциско, – развел руками Родригес. – Когда он вернется? – Не знаю. Может, завтра, а может, и послезавтра. – Сеньор Родригес, – твердо промолвила Сара. – Мне нужно попасть на остров сегодня! – Я понимаю ваше желание, но ничем не могу помочь. – Что вы предложите? – Ничего не могу предложить, – пожал плечами чиновник. – Может, меня отвезет какое-нибудь судно? – Ничего не знаю о судне. – Это пристань, – сказала Сара, показывая за окно. – Там полно разных судов. – Знаю. Но вряд ли кто согласится везти вас на остров. Погода неблагоприятная. – Но если я спущусь туда... – Конечно, – вздохнул Родригес. – Конечно, вы можете поспрашивать. Вот так и случилось, что в начале двенадцатого Сара шагала по мокрым доскам причала с рюкзаком за спиной. У провонявшего рыбой причала покачивались четыре судна, но все они казались безлюдными. Суета наблюдалась только у дальнего конца причала, где было пришвартовано более крупное судно. На причале стоял красный джип, уже обвязанный канатами и готовый к погрузке. Рядом громоздились разнообразные стальные коробки и деревянные ящики со снаряжением. Сара восхитилась этим автомобилем – он был специально переоборудован, увеличен до размеров «лендровера» – самого лучшего полевого транспорта. «А такая операция стоила немалых денег, – подумала Сара. – Это удовольствие только для исследователей с толстым кошельком». На причале стояли двое американцев в широкополых шляпах. Они орали и махали руками, пока джип поднимался в воздух и перегружался на корабль с помощью крана-старичка. Сара услышала, как один из них кричал: «Осторожно! Осторожно!», тут джип со стуком сел на деревянную палубу. «Черт вас возьми, осторожней!» Несколько грузчиков принялись переносить ящики на корабль. Кран повернулся обратно, чтобы подцепить стальные коробки. Сара Хардинг подошла к ближайшему мужчине и вежливо заговорила: – Простите, но не могли бы вы мне помочь? Мужчина окинул ее взглядом. Он был среднего роста, с красноватой кожей и невыразительными чертами лица. Он смотрелся странно в новом хаки. Держался он как взволнованный и очень занятой человек. – Нет, я занят, – бросил он и сразу же отвернулся. – Мануэль! Смотри в оба, это очень хрупкое оборудование! – Мне неловко отрывать вас, – продолжила Сара, – но меня зовут Сара Хардинг, и мне нужно... – Мне глубоко безразлично, будь вы хоть Сарой Бернар... Мануэль! Проклятье! – Он замахал руками. – Эй, ты! Там! Да, ты! Переверни ящик! – Мне нужно на остров Сорна, – закончила девушка. Эти слова перевернули все с ног на голову. Мужчина медленно обернулся к ней: – Остров Сорна? А вы никак не связаны с доктором Левайном, а? – Да. – Черт меня побери, – расплылся он в широкой ухмылке и протянул руку. – Вот это да! Я Лью Доджсон из «Биосина». А это мой помощник, Говард Кинг. – Привет, – кивнул второй мужчина. Он был моложе и выше Доджсона, и привлекательней, в несколько грубоватом калифорнийском стиле. Сара знала этот тип мужчин: классический самец, который привык подчиняться более хитрому хозяину. Но в его поведении было заметно нечто непонятное – он чуть отодвинулся в сторонку, словно боялся стоять рядом, в то время как Доджсон, казалось, лучился дружелюбием. – А вон там, – Доджсон показал на судно, – наш третий компаньон, Джордж Бейзелтон. Сара увидела плотного мужчину, склонившегося над коробками, которые уже успели перенести грузчики. Его рубашка промокла от пота. – Вы все друзья Ричарда? – спросила Хардинг. – Мы как раз направляемся туда, чтобы спасти его, – сказал Доджсон и замялся, нахмурившись. – Но про вас он не рассказывал... Неожиданно Сара увидела себя его глазами: невысокая женщина тридцати лет, в выгоревшей рубашке, потертых шортах и тяжелых ботинках. Одежда грязная, волосы в беспорядке после этих перелетов. – Я познакомилась с Ричардом через Яна Малкольма. Мы с Яном старые друзья. – Понятно... Он продолжал хмуриться, словно в чем-то сомневался. Она решила объясниться полностью. – Я была в Африке и решила поехать в последнюю минуту. Мне позвонил док Торн. – А, ясно. Док. Он кивнул и расслабился, словно наконец все понял. – С Ричардом все в порядке? – спросила Сара. – Надеюсь, что да. Потому что все это оборудование мы везем для него. – Вы направляетесь на Сорну сейчас? – Если погода удержится, – и Доджсон глянул на небо. – Нужно отплыть через пять-десять минут. Знаете, можете присоединиться к нам, если решились ехать туда, – любезно предложил он. – Где ваши вещи? – Все с собой, – ответила Сара и подняла маленький рюкзак. – Путешествуете налегке? Отлично, мисс Хардинг. Добро пожаловать. Он был так открыт и дружелюбен, что это никак не вязалось с его прежним поведением. И Сара заметила, что его симпатичный помощник, Кинг, определенно встревожен и чувствует себя не в своей тарелке. Кинг повернулся к ней спиной и изображал бурную деятельность, приказывая грузчикам быть поосторожней с последними ящиками, на которых значилось «Корпорация «Биосин». Саре показалось, что Кинг избегает ее взгляда. И она еще не разглядела того, третьего мужчину. Потому заколебалась. – Вы уверены, что ничего страшного... – Конечно, уверен! Мы будем только рады! Как еще вы доберетесь до острова? Самолетов нет, вертолет улетел. – Да, я спрашивала... – Ну вот. Если вам нужно на остров, отправляйтесь с нами. Она посмотрела на джип и сказала: – Док уже должен быть там, со своим оборудованием. При этих словах Кинг встревоженно вскинул голову. Но Доджсон спокойно воспринял это заявление. – Наверняка. Они ведь выехали этой ночью. – Да, он мне звонил. – Хорошо, – все так же любезно кивнул Доджсон. – Значит, он уже там. Я надеюсь на это. С палубы долетела перебранка на испанском, потом появился капитан и перегнулся через борт: – Сеньор Доджсон, все готово. – Отлично. Великолепно. Поднимайтесь на борт, мисс Хардинг. Мы отплываем!Кинг
Выпуская клубы черного дыма, рыболовное судно покинуло пристань и вышло в открытое море. Говард Кинг чувствовал под ногами вибрацию корабельных двигателей и слышал скрип дерева. Он прислушивался к воплям команды на испанском и смотрел, как уплывает городок Пуэрто-Кортес, как растворяются в дымке маленькие домики. Он надеялся, что эта посудина крепкая, ведь они направляются в морское никуда. Доджсон снова пошел по грани. Снова испытывает судьбу. Этого Кинг боялся больше всего. Говард Кинг знал Лью Доджсона почти десять лет, с тех пор, как попал в «Биосин» молодым выпускником Беркли. Он был обещающим исследователем и намеревался покорить весь мир. Кинг занимался проблемой свертывания крови. В то время это была перспективная тема, и все надеялись найти способ рассасывать тромбы в артериях у пациентов с сердечно-сосудистой недостаточностью. Фармацевтические компании наперегонки старались открыть новое лекарство, которое спасет множество жизней и принесет кучу денег. Сначала Кинг работал над многообещающим веществом Гемаглаттин В-5, или ГГВ-5. Предварительные тесты показали, что оно рассасывает тромбы с невероятной скоростью. Кинг стал самым знаменитым исследователем «Биосина». Его фото красовалось во всех газетах корпорации. У него была собственная лаборатория и бюджет в полмиллиона долларов. А потом, совершенно неожиданно, все пошло прахом. Во время проверок на людях ГГВ-5 не сумел рассосать тромбы ни при инфаркте миокарда, ни при легочной эмболии. Хуже того, у этого препарата оказались кошмарные побочные действия: желудочные кровотечения, экзема и разные неврологические трудности. Когда один из пациентов скончался в корчах, компания остановила исследования. За неделю Кинг потерял свою лабораторию. Ее отдали недавно появившемуся датскому исследователю, который работал над экстрактом слюны желтой личинки с Суматры. Кинг переехал в меньшую лабораторию. Он решил, что проблемы крови ему надоели, и взялся за обезболивающие. Вот интересный момент – исследование протеина африканской рогатой жабы, который как будто обладал наркотическим эффектом. Но он растерял былую уверенность, и когда компания проверила его работу, то решили, что это исследование бесперспективно и опыты по нему вести уже не стоит. Проект по рогатой жабе был прикрыт. Кингу было тридцать пять, и дважды он потерпел поражение. Его фотографии уже нигде не вывешивались. Болтали, что в следующем году компания вышвырнет его за дверь. Когда он предложил новый исследовательский проект, ему сразу же отказали. В жизни Кинга потянулась черная полоса. Потом Лью Доджсон предложил поехать с ним. Доджсон заслужил нелестную репутацию у исследователей, его называли «перехватчиком» за талант выхватывать чужую работу из-под носа и выдавать за свою собственную. Раньше Кинг никогда бы не стал с ним связываться. Но теперь он согласился и пришел на встречу в дорогой ресторан Сан-Франциско, где подавали морепродукты. – Работа исследователя трудна, – начал Доджсон. – Естественно. – Трудна и рискованна. Исследования редко сразу же дают результат. Но разве работодатели это понимают? Нет. Если исследования заходят в тупик, обвиняют только тебя. Это несправедливо. – Это вы говорите мне? – скривился Кинг. – Но таковы правила игры, – пожал плечами Доджсон и высосал клешню краба. Кинг промолчал. – Лично я рисковать не люблю, – продолжил Доджсон. – А первопроходцы всегда рискуют. Большинство новых идей никуда не годится, так что новые разработки терпят крах. Такова жизнь. Раз ты взялся за исследование, будь готов к провалу. Хорошо, если ты работаешь в университете, где провал прилично оплачивается, а успех подвергается остракизму. Но в промышленности... нет. Разрабатывать собственные идеи в промышленности – не лучший путь для карьеры. Наживешь только кучу неприятностей. Что и случилось с вами, мой друг. – Что же мне делать? – спросил Кинг. – Ну, у меня есть свой научный метод. Я называю его направленным исследованием. Если только минимальное число идей приносит плоды, зачем трудиться и искать их самому? Это слишком трудно. Пусть это сделают другие – оставьте им весь риск – оставьте им возможность добиваться так называемой славы. Я лучше подожду и возьмусь за идеи, которые уже доказали свою успешность. Возьми хорошее и сделай его еще лучше. Или, по крайней мере, измени его, чтобы запатентовать. И присвоить. Вот и результат. Кинга поразила прямолинейность, с которой Доджсон открыто признавал себя вором. И вовсе не смущался. Кинг некоторое время поковырялся в своем салате. – А почему вы рассказываете это мне? – Потому что я имею на вас виды, – ответил Доджсон. – У.вас есть амбиции. И вы расстроены. Говорю вам, Говард, не нужно расстраиваться. И вовсе не обязательно вас уволят вследующем году. Хотя к этому все идет. Сколько вашему ребенку лет? – Четыре. – Это ужасно – потерять работу, имея на руках такую молодую семью. А другую работу попробуй найди. Кто предоставит вам еще один шанс? К тридцати пяти годам ученый уже заслуживает определенную репутацию, или он никакой не ученый. Я не считаю, что это правильно, но это общий образ мысли. Кинг прекрасно знал этот образ мысли. Общий для всех биотехнологических компаний Калифорнии. – Но, Говард, – тихо произнес Доджсон, наклоняясь поближе, – вас ждет удивительный мир, если вы смените точку зрения. Начните жить заново. Я считаю, что вам необходимо поразмыслить над моими словами. И через две недели Кинг стал личным помощником Доджсона в отделе Будущих биологических течений – так в «Биосине» назывался отдел промышленного шпионажа. И за последние годы Кинг снова поднялся в табели о рангах «Биосина» – потому что Доджсону он нравился. Сейчас Кинг считался преуспевающим человеком: «Порше», закладные, развод и ребенок, которого он видел только по выходным. И все потому, что Кинг согласился быть вторым в команде – работая дни напролет, вникая в детали и вытягивая босса из всех передряг. За это время Кинг успел прекрасно изучить Доджсона – его харизматичность, его взгляд на жизнь, его темные и светлые стороны. Кинг решил сдерживать проявления темной стороны натуры босса, и многие годы ему удавалось это. Но иногда он не справлялся. Как в этот раз. И вот они уплывают на этом старом корыте в океан, позади остается жалкая глухая деревенька Коста-Рики, и тут Доджсон внезапно решает сыграть какую-то партию, приглашая эту женщину на борт. Кинг не знал, что задумал Доджсон, но, судя по блеску глаз, тот явно что-то задумал. Такое уже бывало, и Кинг не на шутку забеспокоился. Эта Хардинг стояла сейчас на носу корабля и смотрела в океан. А Доджсон крутился возле джипа. Кинг направился к шефу. – Слушай, – сказал он, – нам нужно поговорить. – Конечно, – легко согласился Доджсон. – Что тебя беспокоит? И улыбнулся. Ясной невинной улыбкой.Хардинг
Сара Хардинг смотрела в серое неприветливое небо. Сильное течение раскачивало судно. Джип грозил вот-вот сорваться с места, вокруг него возились матросы, прикрепляя машину канатами к палубе. Сара стояла у борта, борясь с приступами морской болезни. Далеко, у самого горизонта, манил к себе остров Сорна – пока едва заметной темной чертой над морскими волнами. Сара повернулась и увидела Доджсона и Кинга, которые ожесточенно спорили. Кинг казался расстроенным, он быстро жестикулировал. Доджсон слушал и качал головой. Через минуту он положил руку на плечо Кинга. Видимо, пытался успокоить его. Оба не обращали внимания на суету вокруг джипа, хотя раньше очень беспокоились по поводу снаряжения. Третьего участника экспедиции, Бейзелтона, Сара, конечно, узнала, хотя ума не могла приложить, почему он оказался на этом маленьком рыболовецком судне. Бейзелтон равнодушно пожал ей руку и скрылся на нижней палубе, как только судно отчалило. Пока не появлялся. Может, его тоже тошнило. Вот Доджсон отошел от Кинга и поспешил к матросам. Оставшись один, Кинг начал проверять, надежно ли прикреплены остальные ящики с пометкой «Биосин». Хардинг никогда раньше не слышала о такой корпорации. Она не понимала, каким образом эта контора связана с Яном и Ричардом. Ян всегда относился к биотехнологическим компаниям пренебрежительно. И эти люди не были похожи на друзей. Слишком заняты делом, слишком... равнодушны друг к другу. Правда, вспомнила она, у Яна всегда были очень странные друзья. Они постоянно возникали совершенно неожиданно – японский каллиграф, индонезийский эквилибрист, фокусник из Лас-Вегаса в ярком болеро с блестками, пристукнутый французский астролог, который считал, что Земля полая... А эти его коллеги-математики! Они же настоящие сумасшедшие. По крайней мере, так показалось Саре. Они так таращили глаза и с пеной у рта отстаивали свою правоту. Страницы доказательств, сотни исписанных страниц. Для нее все это было пустой абстракцией. Саре нравилось копаться в земле, наблюдать за животными, ощущать запахи и звуки. Вот это по-настоящему. А все остальное – сухие теории, верные или искаженные. Волны начали биться в нос корабля, и Сара отступила подальше, чтобы не вымокнуть. Зевнула – последние двадцать четыре часа она провела на ногах. Доджсон закончил осматривать джип и подошел к ней. – Все в порядке? – спросила Сара. – Да, – мило улыбнулся Доджсон. – Кажется, ваш друг Кинг чем-то расстроен. – Он не любит корабли, – ответил Доджсон и кивнул на море. – Но мы еще успели вовремя. До острова всего какой-то час с небольшим. – Скажите, – попросила Сара, – что это за «Биосин»? Никогда не слышала об этой фирме. – Это небольшая компания. Мы занимаемся, так сказать, прикладной биологией. Выращиваем организмы на заказ. Например, мы создали новые виды лосося и другой рыбы. Или новый вид собак – маленьких домашних любимцев, чтобы хозяевам было удобнее брать их с собой в путешествия. Все в таком духе. «Как раз то, что терпеть не может Ян», – подумала она. – А где вы познакомились с Яном? – О, это было давно, – ответил Доджсон. Сара заметила, что он замялся. – Насколько давно? – Еще во времена парка. – Парка, – повторила она. – Он никогда не рассказывал вам, как повредил ногу? – Нет, – сказала Сара. – Просто объяснил, что это случилось во время какой-то проверки... И все. Там вышли какие-то неувязки. Это было в каком-то парке? – Да, где-то там, – ответил Доджсон и перевел взгляд на океан. Потом пожал плечами. – А вы? Как вы познакомились с ним? – Ян был одним из моих экзаменаторов. Я этнолог. Изучаю крупных млекопитающих в африканской экосистеме. А точнее, восточноафриканских хищников. – Хищников? – Сейчас я изучаю гиен, а до этого – львов. – И как давно? – Уже почти десять лет. Шесть лет постоянно, после защиты докторской. – Интересно, – закивал Доджсон. – И сейчас вы прилетели сюда прямо из Африки? – Да, из Серонеры. Танзания. Доджсон понимающе кивнул и посмотрел ей за спину, на далекий остров. – Знаете, а погода, кажется, улучшается. Она оглянулась и увидела голубые просветы в серых облаках. Солнце пыталось пробиться сквозь тучи. Море постепенно улеглось. И, к ее удивлению, остров оказался гораздо ближе. Уже можно было ясно разглядеть скалы, поднимающиеся над водой. Красновато-серые вулканические склоны, притом отвесные. – В Танзании у вас, наверное, своя исследовательская группа? – поинтересовался Доджсон. – Нет, я работаю одна. – А студенты? – Увы. Потому что моя работа не усыпана розами. Крупные хищники африканской саванны ведут преимущественно ночной образ жизни. И мне приходится работать по ночам. – Муж, наверное, недоволен. – Я не замужем, – передернула плечом Сара. – Странно. Такая красивая женщина... – У меня никогда не хватало времени, – перебила она. И, чтобы сменить тему, спросила: – А где вы собираетесь причаливать к острову? Доджсон повернулся, чтобы взглянуть на Сорну. Теперь они подошли достаточно близко, чтобы заметить белопенные волны, взлетающие высоко у подножия утесов. До острова оставалась какая-то миля или две. – Это необычный остров, – начал Доджсон. – Вся Центральная Америка – вулканического происхождения. Между Мексикой и Колумбией примерно тридцать действующих вулканов. Эти острова когда-то тоже были действующими вулканами, частями одной горной цепи. Но они потухли или выветрились за несколько тысяч лет. – Значит, это кратер? – Именно. Эти скалы подвергались разрушительному действию тропических ливней, но океан источил и основание острова. Видите те гладкие участки скал? Здесь океан подточил гору снизу и обрушил в море целые пласты. Вулканы состоят из мягкой породы. – И вы причалите... – Есть несколько участков, где море проточило пещеры. И в двух местах в них впадают реки, которые текут на острове. То есть по ним можно плыть. Вон там уже видно одну из пещер. Сара Хардинг увидела черное неровное отверстие у подножия скал. Вокруг него бесновались волны, вздымая пенные шапки на высоту пятидесяти футов. – Вы собираетесь завести корабль в пещеру? – Если погода продержится, – кивнул Доджсон. – Не волнуйтесь, это не так страшно, как может показаться. Так о чем вы говорили? Об Африке. Когда вы улетели оттуда? – Сразу после звонка доктора Торна. Он сказал, что собирается с Яном искать Левайна, и спросил, не приеду ли я. –И что вы ответили? – Сказала, что подумаю. Доджсон нахмурился. – Вы кому-нибудь сообщили, что выезжаете? – Нет. Потому что не знала точно, поеду или нет. Я ведь была так занята. У меня работа горит. А путь неблизкий. – Для бывшей возлюбленной, – сочувственно кивнул Доджсон. – Да, – вздохнула Сара. – Знаете... Ян... – Да, я знаю Яна. Еще тот характер. – С ним невозможно справиться, можно только уйти. Наступило неловкое молчание. Доджсон прокашлялся. – Гм, так кому же вы сказали, что уезжаете? – Никому. Просто прыгнула в первый же самолет и прилетела. – А ваш университет, ваши коллеги... – Не было времени, – отмахнулась Сара. – И я уже говорила, что работаю одна. Она снова глянула на остров. Скалы приблизились и поднимались высоко над бортом корабля. Оставалось несколько сот ярдов. Пещера оказалась больше, чем представлялось вначале, зато волны – выше. Сара покачала головой: – Так страшно! – Не волнуйтесь, – заверил ее Доджсон. – Видите? Капитан уже направил судно туда. Все будет хорошо, нужно только войти в пещеру. А потом... Это должно быть по-настоящему волнующе. Корабль мотало из стороны в сторону, он зарывался носом в волны. Сара ухватилась за поручень. Доджсон, стоявший рядом, ухмыльнулся. – Ну как? Правда волнующе? – Он почему-то напрягся, словно готовясь к прыжку. И потер руки. – Не стоит беспокоиться, мисс Хардинг. Я не допущу, чтобы с вами что-нибудь случилось... Она не успела понять, о чем это он, как корабль снова клюнул носом, взметнулся фонтан брызг, и Сара пошатнулась. Доджсон рванулся к ней, словно хотел поддержать... но упал... его тело ударило Сару по ногам, ее подбросило... потом следующая волна обдала ее брызгами, и Сара кувыркнулась за борт. Она закричала и попыталась ухватиться за поручни, но мир завертелся перед глазами, пальцы соскользнули – и Сара полетела куда-то вниз головой. Мимо пронесся борт корабля с облупившейся краской, в лицо бросился зеленый океан... И ее оглушили холодные, бурные волны. Сара с головой ушла под воду, в черную пустоту.Долина
– Все идет просто прекрасно, – потер руки Левайн. – Признаться, я даже не ожидал. Я страшно рад. Он стоял на вышке вместе с Торном, Эдди, Малкольмом и детьми, глядя на раскинувшуюся внизу долину. Все усиленно потели, сгрудившись на маленьком наблюдательном посту, полуденный воздух был тих и зноен. Зеленая равнина опустела – все динозавры предпочли укрыться поддеревьями, в тени. За исключением стада апатозавров, которые вернулись к реке и снова принялись пить. Эти огромные создания сбились в кучу у берега реки. Неподалеку разместилось стадо паразавролофов. Эти были поменьше размером и держались более рассредоточенно. Торн вытер пот, заливающий глаза. – И чему это ты так рад? – Тому, что мы видим это, – ответил Левайн. Он глянул на часы и занес время в блокнот. – Мы собираем информацию, на которую я надеялся. Что может быть лучше. Торн зевнул, от жары его разморило. – А что тут особенного? Динозавры пьют. И все. – Снова! – поправил его Левайн. – Второй раз за этот час. В полдень. Такое обильное потребление жидкости указывает на определенную терморегуляцию этих больших существ. – Ты имеешь в виду, что они так много пьют, чтобы охладиться, – раздраженно перевел Торн с научного жаргона на нормальный язык. – Конечно. Много пьют. Но, по моему мнению, в их возвращении к реке есть еще одна немаловажная особенность. – Какая? – Да вот же, – сказал Левайн, показывая вниз. – Посмотрите на эти стада. Они держатся вместе. Мы наблюдаем то, чему прежде не было свидетелей, даже гипотез никто не выдвигал – относительно динозавров, конечно. Это же не что иное, как межвидовой симбиоз. – Да ну? – Именно. Апатозавры и паразавры. Я видел их вчера, они тоже держались рядом. Бьюсь об заклад, что на открытой равнине они всегда ходят вместе. Естественно, вы спросите почему. – Естественно, – откликнулся Торн. – Дело в том, – разливался Левайн, – что апатозавры очень сильные, но очень близорукие животные, в то время как паразавры маленькие, зато видят очень хорошо. Они держатся вместе, потому что так лучше защищаться. Как зебры и бабуины в Африке. У зебр прекрасный нюх, а бабуины очень зоркие. Они эффективнее действуют против хищников вместе, чем порознь. – И вы считаете, что динозавры тоже... – Но это же очевидно! Присмотритесь к их поведению. Когда стада паслись отдельно, то держались тесными группами. Но вот они вместе, и паразавры разбрелись так, что сформировали вокруг апатозавров внешний круг. Вот как сейчас. А это значит одно – паразавры по отдельности находятся под защитой стада апатозавров. И наоборот. То есть групповая защита против хищников. Пока они наблюдали, один из паразавров поднял голову и уставился на ту сторону реки. Он протрубил – издал долгий мелодичный звук. Остальные паразавры тоже встрепенулись и повернулись к реке. Апатозавры продолжали пить, хотя пара взрослых особей подняла длинные шеи. Наступила тишина, слышалось только громкое жужжание мух. – Ну, и где же хищники? – не выдержал Торн. – Там, – ответил Малкольм и махнул рукой в сторону группы деревьев неподалеку от реки. Торн посмотрел в указанном направлении, но ничего не обнаружил. – Разве ты их не видишь? – Нет! – Приглядись. Они маленькие, похожие на ящериц. Темно-коричневые. Рапторы. Торн пожал плечами. Глянул – и все равно ничего не увидел. Левайн начал жевать конфету. Так как ему пришлось переложить бинокль в другую руку, он ухитрился уронить блокнот на пол хижины. Листочки разлетелись по всему полу. – Вкусно? – спросил Арби. – Угу. Правда сладковатая. – А еще есть? Левайн порылся в карманах и выудил еще одну конфету. Арби разломил ее напополам и отдал половину Келли. Свою половину он осторожно освободил от обертки и сунул бумажку в карман. – Понимаете, все это крайне важно, – сказал Малкольм. – Для вопроса о вымирании. Уже сейчас ясно, что вымирание динозавров – проблема намного более сложная, чем принято было считать. – Правда? – поднял брови Арби. – Взгляните. Все теории вымирания основаны на археологическом материале. Но он никак не отражает типы поведения, которые сейчас мы наблюдаем. Не сохраняет сложность групповых взаимоотношений. – Потому что эти материалы – просто кости, – вставил Арби. – Правильно. А кости – это не поведение. Археологические данные больше похожи на серию фотографий: застывшие моменты живой, меняющейся реальности. Просматривать эти данные – все равно, что листать семейный альбом. Вы знаете, что альбом не полный. Что настоящая жизнь заключена между снимками. Но вы не знаете, что там происходило, у вас есть только безжизненные картинки. Вы их изучаете, что еще остается? И вскоре вам начинает казаться, что альбом – это не серия мгновений, а та самая настоящая жизнь. И вы принимаетесь объяснять все на свете в категориях этого альбома, забывая о реальности, которая стоит за ним. Малкольм помолчал, потом продолжил: – Вдобавок к этому наметилась тенденция думать в физических категориях. Что вымирание произошло из-за какого-то экстремального физического вмешательства. Упал метеор и изменил климат на планете. Или вулкан взорвался и изменил климат. Или изменилась растительность, и виды начали голодать и дохнуть. Или появилась новая болезнь и унесла их в могилу. Или возникло новое растение и отравило всех динозавров. В каждом случае речь шла об экстремальном воздействии. Но никому не приходило в голову, что динозавры сами могли измениться – не в плане костей, а в плане поведения. Когда вы смотрите на животных вроде этих и видите, какие сложные поведенческие реакции им свойственны, то понимаете, что изменение группового поведения действительно может повлечь за собой вымирание. – А почему групповое поведение может измениться? – спросил Торн. – Если дело не в катастрофе, то, как должно измениться их поведение? – На самом деле, – ответил Малкольм, – поведение меняется постоянно. Жизнь на нашей планете динамична и активна, так же как сама планета. Меняется погода. Меняется Земля. Континенты дрейфуют. Океаны наступают и отступают. Поднимаются и рушатся горы. Все живые организмы на Земле постоянно приспосабливаются к новым условиям обитания, к их изменению. Легче всех приходится тем, кто приспосабливается быстрее. Поэтому едва ли какая-нибудь катастрофа, изменившая планету, могла стать причиной вымирания, поскольку такие изменения происходят постоянно. – В таком случае, – не унимался Торн, – что же вызвало вымирание? – Конечно, не само быстрое изменение, – сказал Малкольм. – Факты убедительно свидетельствуют об этом. – Какие факты? – После каждого крупного катаклизма прокатывается волна вымирания... но не сразу. Виды вымирают спустя тысячи или миллионы лет. Вспомним последнее оледенение Северной Америки. С севера пришел ледник, климат сильно изменился, но животные уцелели. Лишь после того как ледник отступил и все как будто бы должно пойти хорошо, многие виды начали вымирать. Именно тогда жирафы, тигры и мамонты исчезли с лица этого континента. Такая закономерность. Словно животных ослабляют крупные перемены, но умирают они много позже. Это широко известный феномен. – Называется «подготовка плацдарма», – сказал Левайн. – И как это объясняется? Левайн молчал. – Да никак, – ответил за него Малкольм. – Это одна из загадок палеонтологии. Но я считаю, что теория хаоса должна развеять эту тайну. Потому что, если пребывание жизни на грани хаоса – правда, то крупные изменения подталкивают животных ближе к хаосу. Дестабилизируют все типы поведения. И когда природа возвращается к норме, на самом деле это уже не норма. Для эволюции это еще одно сильное изменение, еще одна катастрофа, вот ее обычно и не переживают. Я считаю, что новое поведение в популяциях может проявляться самыми неожиданными способами. И мне кажется, что я могу ответить на вопрос – почему динозавры... – Что это? – воскликнул Торн. Он смотрел на деревья, из-под которых выпрыгнул один-единственный динозавр. Достаточно стройный, подвижный, с крепкими лапами и гибким вертящимся хвостом. В высоту он достигал чуть меньше двух метров. Был он зеленовато-коричневым, с темно-красными полосками, как у тигра. – А это велоцираптор, – ответил Малкольм. – Это та гадость, что караулила тебя под деревом? – обратился Торн к Левайну. – Какой он мерзкий. – Что ты, он очень гармоничный, – возразил Левайн. – Эти животные – великолепно устроенные машины для убийства. Вероятно, самые хищные хищники за всю историю планеты. Тот, который сейчас показался, персона номер один. Он вожак стаи. Торн перевел взгляд на деревья. – Их там несколько. – Конечно, – согласился Левайн. – Конкретно эта стая – очень большая. Он приник к биноклю. – Хочу найти их гнездо. Так и не удалось найти ни одного, хотя я обшарил весь остров. Конечно, они прячут их, но... Все паразавры громко закричали и бросились поближе к апатозаврам. Но большие диплодоки держались относительно безразлично. Взрослые апатозавры, которые стояли ближе всех к воде, повернулись спиной к приближающемуся раптору. – Они их не заметили? – встревожился Арби. – Они даже не смотрят туда. – Не обманывайся, – сказал Левайн, – апатозавры все заметили. Хоть они и кажутся огромными коровами, на самом деле это далеко не так. Эти хвосты длиной девять-десять метров, а весят несколько тонн. Гляди, как быстро они ими машут. Один удар такого хвоста отбросит любого хищника. – Значит, то, что они повернулись спиной – просто тактика защиты? – Без сомнения. И сейчас ты можешь убедиться в том, как здорово длинные шеи уравновешивают длинные хвосты. Хвосты взрослых особей были так длинны, что почти достигали противоположного берега. Бронтозавры махали своими страшными хвостами, паразавры кричали, и раптор-вожак повернул обратно. Через несколько минут вся стая ускакала под деревья, а потом потянулась к холмам. – Похоже, ты прав, – заметил Торн. – Хвосты их отпугнули. – Сколько ты насчитал? – спросил Левайн. – Не знаю. Десять или двенадцать. Наверняка кого-то упустил. – Четырнадцать, – бросил Малкольм, записывая в блокнот. – Хочешь, поедем за ними? – спросил Левайн. – Не сейчас. – Возьмем «эксплорер». – Попозже. – Нам нужно найти их гнездо, – не унимался Левайн, – Это же важно, Ян, если мы собираемся исследовать отношения охотника и жертвы. Что может быть важнее? А это такая прекрасная возможность... – Может, позже, – снова ответил Малкольм и посмотрел на часы. – Ты уже сто раз сверялся с часами, – напомнил ему Торн. Малкольм повел плечами. – Скоро обед, – сказал он. – Кстати, как там Сара? Она ведь скоро должна приехать? – Да, с минуты на минуту. Малкольм вытер пот со лба. – Как здесь жарко. – Да, жарко. Они прислушались к жужжанию насекомых и проследили за отступлением рапторов. – Я вот что думаю, – снова заговорил Малкольм. – Может, нам следует вернуться? – Вернуться? – возмутился Левайн. – Сейчас? А наши наблюдения? А остальные камеры, которые мы хотели установить, и... – Не знаю, может, лучше устроить перерыв? Левайн с недоверием воззрился на него. И промолчал. Торн и дети тоже молча смотрели на Яна. – Ну, мне кажется, – сказал тот, – что если Сара прилетела из самой Африки, то лучше будет встретить ее. Ну, простая вежливость. – Я и не думал, что... – начал Торн. – Нет-нет, – быстро перебил его Малкольм. – Ничего подобного. Я просто... Может, она не приедет вовсе. – Тут он заколебался: – Она сказала, что приедет? – Она сказала, что подумает. Малкольм нахмурился: – Значит, приедет. Если Сара так сказала, то она приедет. Я ее знаю. Так как, хочешь вернуться? – Естественно, нет, – отрезал Левайн, впиваясь в бинокль. – И с места не двинусь. – Док? Хотите вернуться? – Конечно, – сказал Торн, вытирая лоб. – Здесь жарко. – Насколько я знаю Сару, – промолвил Малкольм, спускаясь по перекладинам, – она наверняка собирается заявиться на остров с помпой!Пещера
Она забила ногами и вынырнула на поверхность, но вокруг была сплошная вода – морские валы поднимались на четыре метра выше головы, притом повсюду. Мощь океана была безгранична. Прибой бросил ее вперед, потом назад, и сопротивляться ему было бесполезно. Корабля нигде не было видно, одно только бушующее море. Острова она тоже не увидела, только море. Одно море. На Сару нахлынула паника. Она попыталась плыть против течения, но ботинки были слишком тяжелыми. Сара снова погрузилась с головой, рванулась и вынырнула, жадно глотая воздух. Нужно было избавиться от ботинок. Она набрала воздуха, нырнула головой вниз и попыталась расшнуровать обувь. Пока она распутывала узлы, легкие горели от морской воды. Океан неустанно швырял ее вперед-назад. Она стащила один башмак, глотнула воздуха и нырнула снова. Пальцы еле двигались от холода и страха, но она неистово дергала шнурок второго ботинка. Казалось, прошли часы. Наконец ноги стали свободными, легкими, и Сара распласталась на воде, переводя дух. Волна подняла ее и снова опустила. Острова не было видно. Новый приступ паники. Сара повернулась, и волна снова подбросила ее. И тогда она увидела остров. Острые скалы были так близко, пугающе близко. Волны с грохотом бились о камни. Сара была в каких-то ста пятидесяти метрах от берега, и ее несло прямо на неприступные скалы. Во время следующего подъема на волне она заметила пещеру, метрах в трехстах справа. Сара попыталась поплыть в ту сторону, но безуспешно. У нее не хватало сил, чтобы перебороть этот ужасающий прибой. Ее с неумолимой силой влекло на камни. Страх заставил сердце колотиться чаще. Она знала, что вскоре умрет. Волна ударила в лицо, залила рот, и Сара закашлялась. В глазах потемнело. Нахлынули тошнота и глубокий, дикий ужас. Женщина опустила голову и принялась мерно загребать руками и ногами, стараясь изо всех сил. Движения она не чувствовала, только над головой прокатывались волны прилива. Сара не осмеливалась посмотреть вперед. Она еще сильнее била ногами по воде. Приподняв голову для очередного вдоха, она увидела, что пещера стала чуточку – совсем чуть-чуть, но ближе. Сара взбодрилась, но и испугалась – она так ослабла! Руки и ноги болели от напряжения. Легкие горели. Дыхание с хрипом вырывалось из пересохшего рта. Она снова закашлялась, ухватила глоток воздуха, опустила лицо в воду и поплыла. Даже под водой она слышала тяжелое уханье прибоя о скалы. Сара рвалась вперед, выкладываясь до конца. Течение бросало ее то вправо-влево, то вперед-назад. Все усилия шли насмарку. Но она пыталась снова и снова. Постепенно боль в натруженных мышцах перешла в тупую ломоту. Ей показалось, что эта ноющая ломота останется на всю жизнь. И больше не обращала на нее внимания. Сара плыла, невзирая ни на что. Когда волна снова подбросила ее вверх, Сара подняла голову, чтобы перевести дыхание. И с удивлением обнаружила, что пещера совсем близко. Еще несколько гребков, и она попадет внутрь. Ей подумалось, что возле пещеры течение, вероятно, менее бурное. Но нет – по обе стороны от входа волны высоко вздымались на стены утесов, разлетались пеной и опадали обратно. Корабля нигде не было видно. Она снова нырнула и заколотила ногами, выбиваясь из последних сил. Тело едва слушалось, еще немного – и силы покинут ее. Сара знала, что ее несет на скалы. Гул прибоя стал громче, она снова рванулась вперед, и внезапно огромная волна подхватила ее, подняла и повлекла на скалы. Сопротивляться Сара уже не могла. Она вскинула голову и увидела только чернильную темноту. Изнемогая от усталости и боли, она поняла, что попала в пещеру. Она заплыла внутрь! Рокот прибоя гулко отдавался от стен, многократно повторяясь. В полной темноте невозможно было разглядеть стены грота. Сильное течение влекло Сару в глубь пещеры. Она судорожно вдохнула и слабо забила ногами. Ударилась о камень, на мгновение почувствовав укол боли, и тут же ее потянуло дальше. Что-то изменилось. Она увидела легкий свет на потолке, и вода вокруг нее начала слабо мерцать. Течение ослабло. Стало легче держать голову над водой. Впереди разгорелся жаркий полдневный свет, и показался край пещеры. И неожиданно ее вынесло наружу – под открытое, великолепное небо, на свежий воздух. Она оказалась на середине широкой заболоченной реки, окруженной густыми зелеными зарослями. Воздух был зноен и тих, вдалеке кричали тропические птицы. Далеко впереди, у излучины реки, она заметила корму корабля Доджсона, который уже стоял у берега. Никого не было видно, да Сара и не хотела никого из них видеть. Собрав остаток сил, она поплыла к берегу и уцепилась за ветви мангровых зарослей, которые нависали прямо над водой. Не в состоянии подтянуться, она продела руку через обнажившийся корень и легла спиной на спокойную воду, чтобы отдышаться и прийти в себя. Сара не знала, сколько времени она отдыхала, но наконец она почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы вскарабкаться по корням и веткам из реки и выползти на узкий илистый берег. Когда она выбиралась, то заприметила в грязи отпечатки лап какого-то крупного животного. Странные это были следы – трехпалые, и каждый большой палец заканчивался длинным когтем... Она приподнялась, чтобы оглядеться, и тут под ее ладонями земля начала вздрагивать. Сверху упала гигантская тень, и пораженная Сара увидела над собой бледное морщинистое брюхо исполинского животного. От слабости она не могла пошевелиться, даже поднять голову повыше. Последнее, что она видела, была огромная лапа, опускающаяся рядом в грязь с тихим чавкающим звуком. А потом внезапно победила усталость – Сара Хардинг закатила глаза и, потеряв сознание, упала навзничь.Доджсон
В нескольких ярдах выше по течению реки Льюис Доджсон забрался в усовершенствованный по заказу джип «Вранглер» и захлопнул дверцу. Рядом, на пассажирском сиденье, Говард Кинг ломал руки. – Как ты мог такое сделать с ней? – набросился он на шефа. – А что он сделал? – поинтересовался Джордж Бейзелтон с заднего сиденья. Доджсон не ответил и включил зажигание. Ожил мотор. Водитель повел машину к заросшему холму, подальше от корабля. – Как ты мог? – буйствовал Кинг. – Господи, как ты мог? – Это был несчастный случай, – бросил Доджсон. – Несчастный случай? Случай? – Да, несчастный случай, – спокойно ответил Доджсон. – Она упала за борт. – Я ничего не видел, – заметил Бейзелтон. Кинг замотал головой. – Господи, а если начнут расследование и... – И что? – оборвал его Доджсон. – Море бурное, она стояла на носу, и большая волна смыла ее за борт. Плавала она плохо. Мы покружили на месте, поискали, но безнадежно. Просто несчастный случай. С чего это ты завелся? – С чего я завелся? – Да, Говард. Какого черта ты бухтишь? – Да потому, что я все видел! Господи... – Ничего ты не видел, – сказал Доджсон. – И я не видел, – откликнулся Бейзелтон. – Я все время сидел внизу. – Тебе-то хорошо, – кивнул Говард Кинг. – Но что, если начнется расследование? Джип подпрыгивал на выбоинах, углубляясь все дальше в джунгли. – Не начнется, – сказал Доджсон. – Она улетела из Африки в спешке и никому не сказала, куда отправляется. – Откуда ты знаешь? – вскинулся Кинг. – Она сама сказала мне, Говард! Оттуда и знаю. И теперь достань карту и прекрати ныть. Играешь со мной, значит, принимаешь условия игры. – Я не знал, что ты собирался кого-то убить, господи помилуй! – Говард, – вздохнул Доджсон. – Ничего не будет. Достань карту. – Откуда ты знаешь? – Потому что я знаю, что делаю, – ответил Доджсон. – Вот почему. В отличие от Малкольма и Торна, которые лазят где-то по острову, сами не зная, какого черта поперлись в эти гребаные джунгли. Упоминание о конкурентах прибавило Кингу новых забот. – Может, поедем к ним... – задергался он. – Нет, Говард, к ним мы не поедем. Они не должны знать, что мы тут. Мы пробудем на острове четыре часа, помнишь? Прибыли в час, отплывем в пять. В порту будем к семи. И к полуночи – в Сан-Франциско. Раз-два, и готово! И тогда, после всех этих лет, я получу то, что мне причиталось давным-давно. – Эмбрионы динозавров? – предположил Бейзелтон. – Эмбрионы? – удивился Кинг. – О нет, это меня уже не интересует, – заявил Доджсон. – Когда-то я пытался раздобыть замороженные эмбрионы, но теперь это совершенно излишне. Мне нужны оплодотворенные яйца. И через четыре часа у меня будут яйца каждого вида, обитающего на этом проклятом острове. – Как же ты найдешь их за четыре часа? – А я уже знаю точное расположение гнезд всех животных. Карту, Говард. Кинг раскрыл карту. Это было большое топографическое изображение острова, шестьдесят на девяносто сантиметров, указывающее голубыми контурами поднимающиеся террасы кратера. В некоторых местах долины стояли красные концентрические круги, в других – целая россыпь этих кругов. – Что это? – полюбопытствовал Кинг. – Может, сам прочитаешь? – хмыкнул Доджсон. Кинг перевернул карту и прочел: – Колонка цифр. Нет, это даты. – Правильно, даты. – Прошедшие числа? Это результат наблюдений нескольких спутников? – Именно. Кинг нахмурился: – Это похоже на... видимый спектр, и апертурный радар, и... какой еще? – Инфракрасный. – Доджсон ухмыльнулся. – Я достал это за каких-то два часа. Списал все показания спутников, суммировал их и получил ответы на все вопросы. – Я понял, – кивнул Кинг. – Красные круги – это инфракрасные сигнатуры? – Да. Большие твари оставляют большие сигнатуры. Я достал записи со всех спутников за последние несколько лет и отметил расположения крупных скоплений. Они сходятся в определенных местах, что показано концентрическими кругами. Значит, животные стремятся к одному и тому же месту. Почему? – повернулся он к Кингу. – Да потому, что у них там гнезда! – Да, наверняка, – поддакнул Бейзелтон. – Может, они там едят? – предположил Кинг. Доджсон раздраженно мотнул головой. – Это не может быть местами питания. – Почему? – Потому что эти твари потянут на двадцать тонн каждая, вот почему. У тебя стадо динозавров по двадцать тонн на рыло, значит, общая масса их около полумиллиона фунтов, и все это прет по лесу. Потому что им нужно получить много растительной пищи в день. А сделать это можно, только постоянно передвигаясь. Правильно? – Я думаю... – Что ты там думаешь? Открой глаза, Говард! Ты видишь вокруг голые деревья? Нет, не видишь. Они жрут с каждого дерева по ветке и топают дальше. Поверь мне, эти животные должны передвигаться, чтобы есть. Но что не двигается с места – это их гнездовья. – Он бросил взгляд на карту. – И если я не ошибаюсь, первое гнездо находится справа от нас, по ту сторону холма. Джип подлетел на кочке, счастливо приземлился и продолжал подъем по склону холма.Позывы
Ричард Левайн стоял на вышке и наблюдал за стадами через бинокль. Малкольм и остальные вернулись к трейлеру, и Левайн остался один. На самом деле он был доволен этим обстоятельством. Ему было достаточно наблюдать за этими необыкновенными животными, и он знал, что Малкольм вовсе не разделяет, его безграничный энтузиазм. У того на уме совсем другое. И Малкольму всегда не хватало терпения проводить наблюдения – он хотел анализировать данные, а собирать их не хотел. Естественно, в научном мире существовало четкое разделение между учеными. Особенно ярко оно проявилось в физике. Экспериментаторы и теоретики жили в двух разных мирах, они обменивались письмами, но больше у них ничего общего не было. Словно они занимались разными науками. Разница между подходами Левайна и Малкольма выявилась еще раньше, в Санта-Фе. Их обоих интересовал вопрос вымирания видов, но Малкольм подходил к нему широко, с позиций чистой математики. Его выводы и литые формулы очаровали Левайна, и между двумя учеными завязался дружеский обмен: Левайн учил Малкольма палеонтологии, Малкольм подковывал Левайна в нелинейных уравнениях. Они вместе приходили к каким-то новым выводам и заключениям, что вызывало у обоих восторг. И в то же время они начинали спорить. Сколько раз крикунов вежливо выставляли из ресторана, вынуждая их окунаться в знойные улицы Гваделупы и расхаживать по берегу реки, не переставая орать друг на друга, а попадавшиеся им навстречу туристы спешили перейти на другую сторону улицы. В конце концов, из-за разницы во взглядах они перешли на личности. Малкольм решил, что Левайн – пустой педант, вечно копающийся в незначительных деталях. Левайн никогда не видит картину в целом. И не замечает совпадений в их общем деле. Со своей стороны Левайн без колебаний обозвал Малкольма надутым и оторванным от жизни индюком, плюющим на подробности и детали. – Бог – в мелочах! – однажды провозгласил Левайн. – Может быть, твой, – парировал Малкольм. – Но не мой. Мой бог – в процессе! Стоя на вышке, Левайн подумал, что такого ответа и можно было ожидать от математика. Сам он был уверен, что мелочи означают все, по крайней мере в биологии, и многие просчеты и неудачи коллег явились следствием их невнимательности к деталям. Сам же Левайн был рожден для мелочей и никогда их не пропускал. Как с тем хищником, который атаковал его и Диего. Левайн часто вспоминал об этом, снова и снова возвращаясь к нападению и мысленно восстанавливая прошлые события. Что-то беспокоило его, что-то было странным, но что именно – он не мог уловить. Животное напало быстро, это был теропод по форме – мощные задние ноги, гибкий хвост, крупная голова – все в норме... Но в то краткое мгновение, когда он видел динозавра, что-то заставило ученого определить животное как карнотавра. Судя по раскопкам Горро Фриго в Аргентине. Притом он отличался необычной кожей – светло-болотного цвета, но было еще что-то... Левайн передернул плечами. Где-то далеко звучал тревожный звоночек, и избавиться от беспокойства ученый никак не мог. Не мог, и все. Левайн перевел взгляд на паразавров, которые лениво паслись у берега реки, рядом со стадом апатозавров. Он вслушивался в их низкие трубные кличи. Палеонтолог заметил, что чаще всего животные издают резкие звуки, сходные с сигналом автомобиля. Иногда несколько животных начинали выть одновременно, перекрикивая друг друга – видимо, таким способом они устанавливали, где находится каждый член группы. Еще они выводили более долгое и печальное гудение. Так пели только двое взрослых особей изо всего стада – поднимали головы и долго-долго трубили. Что же это значило? Стоя под палящим солнцем, Левайн решился на небольшой эксперимент. Он сложил ладони лодочкой у рта и попытался воспроизвести этот трубный крик. Получилось не слишком удачно, но в ту же минуту вожак паразавров встрепенулся и начал вертеть головой по сторонам. И низко закричал, отвечая Левайну. Ричард повторил свой клич. И паразавр снова ответил. Левайн обрадовался успеху и сделал пометку в блокноте. Но когда он снова посмотрел на равнину, то с удивлением заметил, что стадо паразавров засуетилось. Они собрались вместе, вытянулись в цепочку и потрусили прямо к вышке. Левайна прошиб пот. Что он наделал? Мелькнула шальная мысль, не воспроизвел ли он брачный крик? Большего и не надо, чтобы привлечь распаленного динозавра. Кто знает, как эти существа ведут себя в брачный период? С возрастающим беспокойством Левайн следил, как стадо марширует к дереву, под которым находилось его убежище. Наверное, следовало бы позвонить Малкольму и попросить совета. Но тут Левайн сообразил, что, подражая крикам животных, он вмешался в окружающую среду и изменил ее. То есть сделал то, что клятвенно обещал Торну не делать. Конечно, это получилось случайно, и это ничего особо не изменит. Но Малкольм наверняка устроит ему грандиозную головомойку. Левайн опустил бинокль и замер. Радостный трубящий крик звучал уже так громко, что резал уши. Земля начала трястись, отчего хижина принялась угрожающе раскачиваться. «Господи боже, – подумал ученый, – они идут прямо на меня!» Он нагнулся и трясущимися пальцами стал шарить в рюкзаке в поисках радио.Проблемы эволюции
В трейлере Торн вытащил обезвоженные продукты из микроволновки и расставил на небольшом столике. Все принялись сдирать упаковку и обедать. Малкольм неохотно поковырялся вилкой в своей тарелке. – Что это? – спросил он. – Куриная грудинка с травами, – ответил Торн. Малкольм откусил кусочек и покачал головой: – Какая технология, а? По вкусу похоже на картон. Он посмотрел на обоих детей, сидящих напротив и энергично набивающих рты. Келли глянула в ответ и показала вилкой на книги, расставленные на полке над столом. – Я одного не пойму. – Только одного? – съязвил Малкольм. – Все это про эволюцию, – продолжала девочка. – Ведь Дарвин написал свою книгу уже давно, так? – Дарвин опубликовал свое «Происхождение видов» в 1859 году, – сообщил Малкольм. – И до сих пор все ей верят, правильно? – Правильней сказать, что все ученые в мире соглашаются с тем, что эволюция – неотъемлемая особенность жизни на планете, – уточнил Малкольм. – И что мы произошли от животных. Да. – Хорошо, – согласилась Келли. – Так чего мы тут сидим? Малкольм улыбнулся: – Мы сидим тут потому, что все принимают эволюцию, но никто не знает, каким образом она работает. С этой теорией возникло много вопросов и проблем. И все больше ученых это признают. Малкольм отодвинул тарелку. – Придется проследить пути этой теории в течение пары сотен лет. Начнем с барона Жоржа Кювье, самого знаменитого анатома своего времени, жившего в интеллектуальном сердце мира – Париже. Около 1800 года люди начали выкапывать древние кости, и Кювье понял, что они принадлежат животным, которые уже исчезли с лица земли. Та еще проблема, потому что в начале девятнадцатого столетия считалось, что все сотворенные виды животных до сих пор живут и здравствуют. Не такая уж и нелепая мысль, поскольку тогда верили, что нашей планете всего несколько тысяч лет. И бог, сотворивший всех животных, никогда не позволил бы своим созданиям вымереть. Так что вымирание не вписывалось ни в какие рамки. Кювье сходил с ума над найденными костями, но наконец заявил, что бог там или не бог, но многие животные все-таки вымерли. В результате, как он решил, всемирной катастрофы – что-то вроде Ноева потопа. – У Ноя был ковчег, а потоп... – И Кювье постепенно начал верить в вымирание, – продолжил Малкольм, – но он так и не принял эволюцию. По мнению Кювье, эволюции не существовало как факта. Одни животные умирали, другие выживали, но ни одно из них не эволюционировало. Он считал, что животные оставались неизменными. А потом появился Дарвин, который сказал, что животные изменяются и что найденные кости принадлежали вымершим предкам существующих сейчас животных. Выводы, исходящие из теории Дарвина, многих огорчили. Им не нравилось то, что божьи творения изменяются, а уж видеть в своем генеалогическом древе обезьян не улыбалось никому. Возмутительное и обидное предположение. Какие шли дебаты! Но Дарвин собрал потрясающий фактический материал и сумел доказать свои теоретические выкладки. И постепенно его теорию эволюции приняли все ученые и весь мир. Но остался главный вопрос – как совершается эволюция? На этот вопрос у Дарвина не было верного ответа. – Естественный отбор, – вставил Арби. – Да, так объяснял это Дарвин. Окружающая среда оказывает давление, которое вычленяетопределенных животных, и именно они плодятся и передают свои особенности последующим поколениям. Так происходит эволюция. Но, как выявили многие люди, естественный отбор не объяснение эволюции, а ее особенность: если животное выживает, значит, оно прошло отбор. Но по каким критериям этот самый отбор происходит? Как работает механизм отбора? Дарвин не знал. И целых пятьдесят лет никто не мог ответить на эти вопросы. – А гены? – удивилась Келли. – Да, – кивнул Малкольм. – Хорошо. Переходим к двадцатому столетию. Заново открыли работу Менделя. Фишер и Райт проводят исследования. Довольно скоро выясняется, что гены отвечают за наследственность – чем бы эти гены ни были. Не забывайте, что первую половину двадцатого века, в течение Первой и Второй мировых войн, никто понятия не имел, что такое этот ген. После Уотсона и Крика в 1953 году мы узнали, что ген – это двойная цепочка нуклеотидов. Отлично. И мир узнал о мутациях. Итак, к концу двадцатого столетия теория естественного отбора гласила, что мутации спонтанно возникают в генах, что окружающая среда поощряет удачные мутации, и в результате этого отбора и происходит эволюция. Просто и понятно. Бог ни при чем. Как и любая высшая сила. В конце концов, эволюция – это просто результат череды мутаций, носители которых либо выживают, либо гибнут. Так? – Так, – согласился Арби. – Вот тут и появляются новые противоречия. Во-первых, время. Одна-единственная бактерия – первичная форма жизни – имеет две тысячи энзимов, или ферментов-катализаторов. Ученые подсчитали, сколько времени потребуется, чтобы числом случайных совпадений выделить эти энзимы из первичного бульона. От сорока до ста миллиардов лет. Но наша Земля существует всего четыре миллиарда лет. Значит, случай подвернулся бы не скоро. Тем более что мы знаем, бактерии появились всего четыреста миллионов лет назад. Жизнь возникла быстро, очень быстро. Потому некоторые ученые придерживаются мнения, что жизнь на планете – внеземного происхождения. Хотя это уже уклонение от темы. – Хорошо... – Во-вторых, координация. Если вы верите в эту теорию, то вся восхитительная сложность жизни – не что иное, как набор случайных событий. Но стоит внимательней присмотреться к животным, и окажется, что многие элементы эволюционировали одновременно. Возьмем летучих мышей, обладающих эхолокацией, они ориентируются по звуку. Чтобы выделывать такое, должно было измениться очень многое. У мышей обязан был развиться особый аппарат для производства звуков, особые уши, чтобы слышать эхо, особые мозги, чтобы интерпретировать звуки, и особые тела, чтобы нырять, взлетать и ловить насекомых. Если все это не эволюционирует одновременно, толку никакого. Посчитать, что все это возникло чисто случайно, все равно что вообразить торнадо, который разломал дом и выстроил из обломков работоспособный «Боинг-747». В это трудно поверить. – Ну, согласен, – кивнул Торн. – Следующая проблема. Эволюция никогда не действует как слепая стихия. Некоторые экологические ниши остаются незаполненными. Некоторые растения непригодны для питания. И некоторые животные почти не изменяются. Акулы не эволюционировали уже сто шестьдесят миллионов лет. Опоссумы оставались неизменными со времен вымирания динозавров, уже шестьдесят пять миллионов лет. Окружение этих животных претерпело разительные перемены, а сами они остались практически прежними. Не совсем, но почти прежними. Другими словами, они никак не отреагировали на изменения окружающей среды. – Может, они до сих пор хорошо приспособлены к ней? – спросил Арби. – Может. А может, существует еще ;что-то, чего мы пока не понимаем. – Например? – Например, другие законы, влияющие на результат. – Ты имеешь в виду, что эволюцию что-то направляло? – уточнил Торн. – Нет, это теория Сотворения, и она неверна. Изначально неверна. Я же имею в виду, что естественный отбор, влияющий на гены, вероятно, еще не конец истории. Это слишком просто. Здесь воздействуют и другие силы. Молекула гемоглобина – это протеин, стиснувший, наподобие бутерброда, центральный атом железа, который притягивает кислород. Гемоглобин сжимается и расширяется, когда берет или отпускает кислород – словно крошечные молекулярные легкие. Сейчас нам известен подбор аминокислот, которые составляют гемоглобин. Но мы не знаем, как сложить их. К счастью, нам это и не нужно, потому что, стоит создать молекулу, она начнет все складывать сама. Само организовываться. Снова и снова доказывая, что жизнь способна организовываться сама. Складывается протеин. Энзимы взаимодействуют. Клетки собираются вместе, чтобы образовать орган, органы составляют отдельный организм. Отдельные организмы собираются вместе и составляют популяцию. Популяции составляют биосферу. Исходя из теории сложности, мы начинаем понимать, как осуществляется эта самоорганизация и что это все означает. И наши взгляды на эволюцию изменяются. – Но ведь эволюция – это все равно результат влияния окружающей среды на гены! – воскликнул Арби. – Этого недостаточно, – возразил Малкольм. – Не только это, потому что таким образом нельзя объяснить возникновение даже нашего вида. – Около трех миллионов лет назад, – начал Ян, – некоторые африканские обезьяны, жившие на деревьях, спустились на землю. Эти обезьяны ничем не отличались от остальных. Мозги у них были маленькие, и сметливости столько же, сколько у прочих сородичей. У них не было острых клыков и когтей для защиты. Не были они особо сильны или быстры. И леопард их быстро бы прикончил. Но поскольку они были невысоки ростом, им приходилось вставать на задние лапы, чтобы оглядываться над высокой африканской травой. С этого все и началось. С обычных обезьян, приподнимающихся над травой. Время шло, обезьяны задерживались на задних лапах все дольше и дольше. Так что верхние конечности оставались свободными. Эти животные, как и прочие обезьяны, часто пользовались орудиями. Шимпанзе, например, с помощью прутиков выуживают термитов. И так далее. Постепенно наши обезьяньи предки изобретали более сложные инструменты. Отчего их мозги начали расти и усложняться. Такая своеобразная спираль: более сложные орудия влекут за собой более сложный и развитый мозг, что влечет за собой еще более сложные орудия. В эволюционных сроках наш мозг буквально взорвался – увеличился в размерах более чем в два раза за какой-то миллион лет! Что и породило определенные трудности. – Какие же? – Ну, во-первых, рождение. Большой мозг не пройдет через родильный канал – во время родов и мать, и ребенок погибнут. Не дело. Что предприняла эволюция? Заставила человеческих детенышей рождаться недоразвитыми, когда их мозги достаточно малы, чтобы благополучно покинуть материнское чрево. Так происходит и с сумчатыми – длительный период взросления протекает вне тела матери. За первый год жизни мозг ребенка увеличивается вдвое. Неплохое решение трудности с рождением, но тут возникают новые проблемы. Получается, что долгое время после появления на свет ребенок будет оставаться беспомощным. Детеныши многих млекопитающих могут ходить уже через несколько минут после рождения. Другие делают первые шаги через несколько дней или недель. И только человеческий детеныш может самостоятельно передвигаться через целый год! А питаться сам не может еще дольше. Первой платой наших предков за большой мозг стала необходимость эволюционировать дальше, устанавливая новые социальные отношения, которые способствовали бы долговременной, многолетней опеке над детьми. Но это не самое главное. – Нет? – Нет. Рождаясь на ранней стадии развития, дети обладают не сформированным мозгом. Они появляются на свет, не имея заложенного изначально, инстинктивного поведения. Все, что у ребенка есть из первичных инстинктов, это умение сосать и хватать. Вот, собственно, и все. А полное, сложное поведение человека – вовсе не инстинктивно. Значит, человеческим сообществам пришлось изобретать способы обучения своих детей. Учить их, как себя вести. Каждое человеческое сообщество тратило массу времени и сил, чтобы научить своих юных членов правильному поведению. Если взглянуть на примитивное общество, где-нибудь в районе тропических лесов, то окажется, что каждый ребенок с рождения попадает в руки целой толпы взрослых, которые отвечают за воспитание и обучение малыша. Не только родители, но дяди и тети, и дедушки с бабушками, и старейшины племени. Одни учат ребенка охотиться или собирать плоды, другие – просвещают на темы секса или войны. Но ответственность распределяется разумно, и если у ребенка нет младшего-старшего дяди по матери, то его обязанности передают тщательно подобранному члену племени. Поскольку от воспитания детей в определенном смысле напрямую зависит выживаемость всего сообщества. Это самая важная часть жизни – передача опыта, суммы накопленных знаний о мире, орудиях, языках и социальных структурах. И вскоре, всего через несколько миллионов лет, дети уселись за компьютеры. Малкольм глянул на Арби и продолжил: – И если картина, которую я сейчас обрисовал, правдива, где же тут естественный отбор? Воздействует ли он на тело, увеличивая мозг? Воздействует ли он на развитие, выталкивая младенцев в мир так рано? Воздействует ли он на социальное поведение, заставляя объединяться и заботиться о детенышах? Или он воздействует на все сразу – тело, развитие и социальное поведение? – На все сразу, – ответил Арби. – Видимо, да, – согласился Малкольм. – Но может случиться, что автоматически действуют еще какие-то части этой истории, результат самоорганизации. Например, детеныши всех видов выглядят примерно одинаково – большие глаза, крупные головы, маленькие лица и никакой координации движений. Это типично для детей и щенков, и птенцов. Должно быть, потому взрослые всех видов обращаются с малышами очень бережно и нежно. Можно сказать, что внешность младенцев само организует поведение взрослых. И, разумеется, это хорошо. – А как обстоит дело с вымиранием динозавров? – спросил Торн. – Принципы самоорганизации могут работать лучше и хуже. Они могут как провоцировать изменения, так и подвести популяции к гибели, перевалить за край хаоса. На этом острове я надеюсь увидеть самоорганизующуюся адаптацию в поведении настоящих динозавров, что подскажет нам, отчего они вымерли. На самом деле я уверен, что мы уже знаем ответ на этот вопрос. Щелкнуло радио. – Браво! – восхитился Левайн. – Я сам не сумел бы объяснить все лучше. Но, может, вам стоит увидеть, что здесь творится. Паразавры такое вытворяют, Ян! – Что именно? – Иди и посмотри. – Ребята, – сказал Малкольм, – вы останетесь здесь и все увидите по мониторам. – Он нажал переговорную кнопку. – Ричард? Мы идем.Паразавры
Ричард Левайн впился пальцами в верхнюю перекладину вышки и не сводил глаз с равнины. Прямо впереди, у спуска к реке, стоило лишь чуть привстать на цыпочки, показалась величественная голова паразавра. Уткообразная голова была длиной примерно в метр, но казалась больше из-за длинного изогнутого гребня, который далеко выдавался назад. Когда животное приблизилось, Левайн разглядел зеленые чешуйки на его голове, мощный хвост и тяжелое тело со светло-зеленым подбрюшьем. Ростом паразавр был четыре метра, примерно с большого слона. Его голова достигала пола подвесной хижины. Животное уверенно направлялось прямо к Ричарду, его тяжелая поступь заставляла деревья вздрагивать. Через минуту возникла еще одна голова, потом еще одна, и так далее. Животные трубили и шли ровной цепью прямо к нему. Вожак быстро добрался до хижины. Левайн затаил дыхание. Динозавр уставился на человека большими коричневыми глазами и слегка повел ими, чтобы сфокусировать взгляд. Он облизнулся длинным темно-фиолетовым языком. Вышка затряслась от могучих шагов. А потом зверь прошел мимо, направляясь к противоположной стене джунглей. Потом протопало и второе животное. Левайн облегченно вздохнул. И медленно разжал побелевшие пальцы. Подобрал бинокль и несколько раз глубоко вдохнул, приходя в себя. Его страх улегся. А потом он подумал – что они делают? Куда идут? Поведение паразавров показалось ему крайне загадочным. Во время еды они стояли в оборонительной позиции, держась рядом, а потом внезапно вытянулись в линию, так что каждое животное стало потенциально легкой добычей для хищника. И все же они двигались очень организованно. Такое построение – цепью – явно служило какой-то цели. Но какой? Животные вошли в джунгли и начали издавать краткие трубящие звуки. Левайну снова показалось, что таким образом они определяют местоположение друг друга. Вероятно, чтобы никто не потерялся, пока они переходят на другое место. Но почему они решили перейти? Куда они направляются? Что делают? Естественно, стоя на вышке, ответа не найдешь. Левайн. заколебался, вслушиваясь в их кличи. Потом, решившись, перебросил ногу через поручень и полез по перекладинам вниз.Жара
Было жарко и мокро. По лицу провели чем-то жестким, вроде наждачной бумаги. И еще раз, по щеке. Сара Хардинг закашлялась. Что-то капнуло ей на шею. В нос ударил странный сладковатый аромат, похожий на запах ферментированного африканского пива. Глубокий свистящий звук. Потом вдоль шеи, от затылка до щеки, снова провели наждаком. Медленно она открыла глаза и увидела перед собой лошадиную морду. Большой глупый глаз уставился на Сару и заморгал, хлопая мягкими ресницами. Лошадь вылизывала ее. А что, даже приятно, подумалось Саре, так успокаивающе. Лежать в грязи, на спине, пока лошадь... Это была не лошадь! Внезапно Сара поняла, что у «лошади» слишком узкая голова, слишком вытянутая морда, да и все пропорции нарушены. Женщина приподнялась и обнаружила, что маленькая голова сидит на поразительно толстой шее, а тяжелое туловище... Сару подбросило, она поднялась на колени. – Боже! Это резкое движение испугало животное, которое встревоженно хрюкнуло и медленно отодвинулось в сторону. Оно отошло на несколько шагов, потом повернулось и укоризненно посмотрело на Сару. Теперь она полностью разглядела это существо: маленькая голова, толстая шея, высокое горбатое туловище с двойным рядом восьмиугольных пластин, которые тянулись вдоль хребта. На конце волочащегося сзади хвоста – острые выступы. Хардинг зажмурилась: – Этого не может быть! Сбитая с толку, женщина лихорадочно вспоминала название этого существа, и из далекого детства всплыл ответ: – Стегозавр. Это был самый настоящий, неподдельный стегозавр. Изумленная Сара внезапно вспомнила белые стены больницы, где она ухаживала за Яном Малкольмом, а тот, в бреду, произносил названия разных динозавров. Еще тогда Сара исполнилась подозрениями. Но даже сейчас, лицом к лицу с настоящим стегозавром, первой мыслью Сары было предположение, что это чья-то шутка. Она пригляделась к животному, выискивая шарниры на сочленениях и железные болты на коже. Но шкура была настоящей, и само животное двигалось очень плавно и естественно. Оно медленно моргало. Потом стегозавр повернулся и двинулся к кромке воды. И принялся лакать, быстро орудуя большим шероховатым языком. Язык был синим. Отчего же он синий? Из-за венозной крови? Может, стегозавр хладнокровный? Нет. Создание двигалось слишком размеренно, была в нем особая уверенность – безразличие окружающей среды. Ящерки и рептилии всегда обращают внимание на перепады температуры по мере продвижения. Они ведут себя по-другому. А стегозавр стоял в тени и лакал холодную воду, полностью уйдя в это занятие. Сара перевела взгляд на собственную рубашку. От шеи тянулись вниз вязкие, пахучие потеки слюны. Сара потрогала их пальцем – теплые. Ага, действительно теплокровный. Стегозавр! Сара снова уставилась на диковинного зверя. Кожа стегозавра была шишковатой, но не чешуйчатой, как бывает у рептилий. Скорее похожей на шкуру носорога или броненосца. И полностью лишенной волос. Стегозавр двигался медленно. Он казался мирным и туповатым созданием. «Наверное, он глупый, – подумала Сара, оглядывая его голову. – Черепная коробка такая маленькая, меньше, чем у лошади. По сравнению с массой тела». Она поднялась и застонала. Все тело ныло. Каждый мускул заявлял о себе ломотой и болью. Ноги дрожали. Сара с трудом перевела дыхание. Стегозавр замер и оглядел новое, вертикальное положение человека. Женщина не шевелилась, и животное снова потеряло к ней интерес и склонилось к воде. – Черт возьми, – прошептала Сара и глянула на часы. Половина второго, солнце еще стоит прямо над головой. Так что ориентироваться по нему невозможно. Страшная жара. Она решила идти и искать Малкольма и Торна. Босая, с негнущимися суставами, Сара заковыляла в джунгли, подальше от реки. Прошагав примерно с полчаса, она захотела пить. Но Сара умела долгое время обходиться без воды в африканской саванне. Потому продолжала идти, не обращая внимания на жажду. Дойдя до вершины холма, Сара наткнулась на звериную тропу – грязную широкую дорожку в лесу. По тропе идти стало легче. Через пятнадцать минут впереди раздались взволнованные вопли, которые напоминали собачий вой. Сара пошла осторожней. Через минуту с разных сторон затрещали кусты, и на тропу выскочило темно-зеленое, похожее на ящерицу животное чуть выше метра. Визжа, оно на полной скорости пронеслось мимо. Сара инстинктивно присела и не успела распрямиться, как мимо пронеслось следующее животное. Вскоре через лес проскакало целое стадо перепуганных зверушек, а потом одно столкнулось с Сарой и сбило ее с ног. Она упала в грязь, о ее тело споткнулось следующее животное и кувыркнулось через голову. В нескольких футах впереди Сара увидела большое дерево с раскидистыми ветками. Не раздумывая, она бросилась к дереву, схватилась за нижнюю ветку и взобралась на нее. Едва она оказалась в безопасности, как внизу появился новый динозавр, с острыми когтями, который пробежал прямо под веткой, преследуя зеленых ящериц. Когда он промчался мимо, Сара разглядела темное двухметровое тело с красноватыми полосками, словно у тигра. Вскоре появилось второе полосатое животное, затем третье – стая хищников, которые, шипя и рыча, неслись за добычей. За годы полевых исследований Сара привыкла подсчитывать зверей, которые пробегали мимо. Сейчас она насчитала девять полосатых хищников, чему несказанно удивилась. Ей показалось это неразумным. Как только исчез последний «тигр», она соскользнула с ветки и поспешила вдогонку. Сара понимала, что играет со смертью, но любопытство взяло верх. Она гналась за динозаврами до гребня холма, но еще до вершины поняла – по рычанию и реву, – что хищники завалили жертву. С верхушки холма она увидела конец охоты. Это не походило ни на одну охоту, которую ей доводилось видеть в Африке. На равнине Серонера дележ добычи происходил по одному и тому же плану. Ближе всего к туше находились крупные хищники, львы или гиены, они пировали вместе с детенышами. Чуть в стороне держались ожидающие своей очереди грифы и аисты марабу, а еще дальше кружились шакалы и прочие мелкие пожиратели падали. Когда крупные хищники наедались, к туше подступали мелкие. Разные животные поедали разные части туши: гиены и грифы ели кости, а шакалы обгладывали скелет дочиста. Таков обычай любой охоты, в результате – драк за добычу почти не было. Но здесь царил настоящий кровавый пир, не знающий законов и границ. Над упавшим животным тесно сгрудились хищники, яростно взгрызающиеся в мясо, они то и дело останавливались, чтобы зарычать и передраться между собой. Дрались они жестоко – один хищник рванул зубами соседа и разорвал ему бок. В ту же минуту остальные хищники защелкали зубами на несчастного сородича, который отскочил подальше, шипя и истекая кровью. Отодвинувшись, он не замедлил укусить за хвост ближайшего хищника, нанеся тому серьезное повреждение. Молодой динозавр, наполовину меньше остальных, попробовал протиснуться поближе к добыче, но взрослые его не подпустили. Они зарычали и злобно защелкали челюстями. Подросток быстро отпрыгнул, держась подальше от бритвенно острых зубов взрослых сородичей. Детенышей здесь вообще не было. Перед Хардинг находились взрослые злобные твари. Пока она следила, их головы и тела окрасились свежей кровью, и тут она заметила белесые шрамы на их боках и шеях. Эти животные были необычайно быстрыми и смышлеными, но их жизнь состояла из постоянных сражений. Неужели так развивалась их социальная организация? Если да, то это редкий случай. Животные многих видов дерутся за пищу, территорию или самку, но эти драки включают элемент игры и ритуальной агрессии, так что дело редко доходит до серьезных травм. Конечно, бывают и исключения. Когда бегемоты-самцы сражаются за гарем, они часто ранят бегемотов-противников. Но такое остервенение, как здесь, Сара видела впервые. В эту минуту раненое животное потянулось и укусило еще одного сородича, который заревел и напал на обидчика, пустив в ход длинный коготь на большом пальце. В мгновение ока раненый хищник был располосован, и из широкой раны на брюхе вывалились кольца бледных внутренностей. Животное, завывая, упало на траву, и трое особей оторвались от туши, подбежали к умирающему собрату и живо начали рвать его на части. Хардинг зажмурилась и отвернулась. Это был неправильный, непонятный мир. У нее закружилась голова, и Сара попятилась с вершины холма, быстро и осторожно покидая место дикой охоты.Шум
«Эксплорер» тихо катил по тропе через джунгли, держа курс на долину, где осталась вышка. За рулем сидел Торн. – Ты сказал, – обратился он к Малкольму, – что знаешь, почему динозавры начали вымирать... – И я совершенно уверен, что прав, – кивнул Малкольм, поудобнее устраиваясь на своем сиденье. – Исходная ситуация крайне проста. Динозавры появились в Триасовом периоде, около двухсот двадцати восьми миллионов лет назад. Они процветали и в последующие периоды, юрский и меловой. Они являлись главенствующей формой жизни на планете в течение ста пятидесяти миллионов лет, а это немалый срок. – Учитывая, что сами мы живем только три миллиона, – вставил Эдди. – Самонадеянная чепуха, – заявил Малкольм. – Некоторые обезьяны жили три миллиона лет назад, но не мы. Более-менее определенные человеческие существа появились тридцать пять тысяч лет назад. Тогда наши предки малевали в пещерах Франции и Испании охотничьи сцены, чтобы приманить удачу на охоте. Тридцать пять тысяч лет. Для истории Земли это один миг. Мы только-только вышли на сцену. – Да-а... – И, конечно, даже тридцать пять тысяч лет назад мы уже способствовали вымиранию зверей. Пещерные люди убивали так много дичи, что на некоторых континентах животные начали исчезать как вид. В Европе раньше водились львы и тигры. В Лос-Анджелесе – жирафы и гиппопотамы. Боже мой, десять тысяч лет назад предки коренных американцев охотились за мамонтами и истребили их совсем. И так было всегда, это обычная тенденция... – Ян! – Это так, хотя разные идиоты думают, что открыли что-то новое... – Ян, мы говорили о динозаврах. – А, да. Динозавры. Как бы там ни было, но сто пятьдесят миллионов лет динозавры царствовали на всей планете, они насчитывали целых двадцать один вид! Некоторые, такие, как камаразавры и фаброзавры, вымерли. Но подавляющее большинство жило и здравствовало на протяжении всего мелового периода. А потом, совершенно неожиданно, около шестидесяти пяти миллионов лет назад, все до единого виды передохли. Остались одни птицы... Что это было? – Я думал, ты знаешь, – проворчал Торн. – Нет, что это за звук? Вы слышали? – Нет. – Останови машину, – приказал Малкольм. Торн выключил мотор. Они опустили оконные стекла, и в кабину сразу хлынул полдневный зной. Ветра практически не было. Некоторое время люди напряженно прислушивались. – Ничего не слышно, – пожал плечами Торн. – С чего ты решил... – Тс-с-с, – прошипел Малкольм. Он высунулся из окна и приложил ладонь к уху. Через минуту вернулся на место. – Я могу поклясться, что слышал шум мотора. – Мотора? Двигателя внутреннего сгорания, что ли? – Да, – сказал Ян и показал рукой на восток. – Кто-то едет с той стороны. Они снова прислушались, но ничего не услышали. – Откуда здесь взяться двигателю, Ян? – покачал головой Торн. – Бензина-то нет. Зашумело радио. – Доктор Малкольм? – спросил голос Арби. – Да, Арби? – Кто здесь еще? На острове? – С чего ты взял? – Включите монитор. Торн включил монитор на приборной доске. Появились картинки, снятые разными следящими камерами. Все они показывали узкую восточную долину – склон холма, затененный высокими деревьями. Ветки деревьев мешали обзору. Но картина была мирной и совершенно неподвижной. – Что ты видел, Арби? – Смотрите. Сквозь зеленые листья Торн заметил мелькание одежды цвета хаки, потом снова, чуть дальше. Он сообразил, что этот человек отчасти идет, отчасти ползет сквозь переплетение кустов вниз по склону. Невысокий, с короткими темными волосами. – Черт возьми, – улыбнулся Малкольм. – Ты его знаешь? – Конечно. Это Сара. – Лучше забрать ее. – Торн взял радио и включил его. – Ричард! Молчание. – Ричард? Ты слышишь меня? Тишина. Малкольм вздохнул: – Просто великолепно, он не отвечает. Наверняка решил прогуляться. Вечно он сует свой нос... – Этого-то я и боялся, – нахмурился Торн. – Эдди, сними мотоцикл и слетай к Левайну, глянь, чем он там занимается. Захвати, ружье. А мы подберем Сару.Результат погони
Левайн забирался по звериной тропе все дальше в джунгли. Паразавры шагали где-то впереди, с шумом проламываясь сквозь заросли папоротника и молодых пальм. По крайней мере, теперь он понял, почему животные вытянулись в одну линию – по-другому в такой чаще и не пройдешь. Их трубные кличи не смолкали ни на минуту, но теперь они звучали по-новому – взволнованно, на более высокой ноте. Палеонтолог спешил за стадом по вытоптанной тропе, отталкивая мокрые пальмовые листья, которые размером были побольше его самого. Прислушиваясь к звериным крикам, он почувствовал явственный мускусный запах. Левайн отметил, что вскоре этот сладковатый аромат усилился. Впереди, несомненно, что-то происходило. Паразавры затрубили более отрывисто, почти залаяли. Они явно были чем-то встревожены. Но что могло встревожить гигантов трех с половиной метров в высоту и шести в длину? Любопытство победило. Левайн перешел на бег, отмахиваясь от веток и громадных листьев и перепрыгивая через поваленные стволы деревьев. Впереди послышался странный свистящий звук, плеск, а потом один из парозавров издал долгий, приглушенный гул. Эдди Карр подрулил на мотоцикле к вышке и остановился. Левайна там не было. Эдди оглядел землю вокруг и нашел множество глубоких следов зверей. Отпечатки были большими, шестидесяти сантиметров в диаметре, и вели они в сторону леса. Эдди изучил почву и нашел четкие следы ботинок. Судя по названию фирмы, принадлежали они Левайну. Кое-где эти следы накладывались на отпечатки звериных лап, следовательно, были сделаны позже. Следы ботинок тоже вели в джунгли. Эдди выругался. Ему меньше всего хотелось соваться в эти заросли. От одной мысли об этом ему становилось дурно. Но что поделаешь? Левайна нужно вернуть. «Этот паразит, – подумал парень, – ходячая неприятность». Эдди снял с плеча ружье и пристроил его поперек руля мотоцикла. Завел транспорт и бесшумно покатил в темную чащу леса. С колотящимся от волнения сердцем Левайн раздвинул листья последних пальм. И резко остановился. Прямо над его головой раскачивались огромные хвосты паразавров. Густая струя мочи хлестала из клоак, заливая землю вокруг. Левайн отпрыгнул назад, чтобы не забрызгаться. Позади ближайшего зверя была видна поляна, вытоптанная Ногами бесчисленных животных. Паразавры расположились на этой поляне и дружно извергали мочу во все стороны. Это зрелище удивило Левайна, от паразавров он такого не ожидал. Многие современные животные, включая носорогов и оленей, предпочитают мочиться в определенных местах. И часто они делают это всем стадом. Обычно это один из способов метить территорию. Но кто бы мог подумать, что динозавры поступали так же? Наконец паразавры закончили мочеиспускание и отступили на пару шагов. На этот раз они принялись в унисон испражняться. Каждый динозавр произвел большую желтую кучу, при этом низко урча. Над поляной поднялось плотное облако вони, сильно отдающее метаном. Позади Левайна кто-то прошептал: – Вот это да! Он обернулся и обнаружил сзади Эдди Карра на мотоцикле, который брезгливо помахал рукой перед лицом. – Сортир для динозавров, – прошептал он. – Не вздумай зажигать спичку, а то все здесь взлетит на воздух... – Тс-с-с! – яростно просипел Левайн. И снова повернулся к стаду. Некогда обращать внимание на молодого грубияна и дурака. Некоторые животные склонили головы и принялись лизать лужи мочи. «Наверняка для того, чтобы восстановить утраченные соли, – подумал ученый. – Или гормоны. Или...» Левайн пододвинулся поближе. Как мало известно об этих существах! Ничего определенного даже об основных повадках – как динозавры едят, как спят и размножаются. Целый мир заключен в сложном, взаимосвязующем поведении этих созданий, исчезнувших с лика планеты давным-давно. Чтобы понять их, потребуются годы работы десятков ученых-исследователей. Но надеяться на это нельзя. Все, что он может сделать, это пронаблюдать несколько их действий, несколько случайных фактов их жизни, чтобы хотя бы немного представить себе общую схему их поведения. Паразавры затрубили и направились дальше в лес. Левайн пошел следом. – Доктор Левайн, – тихо промолвил Эдди, – немедленно садитесь в седло. Левайн даже не оглянулся. Потому что, как только большие животные удалились, на полянку выскочили с десяток небольших зеленых динозавриков. Он их сразу узнал – Procompsognathus triassicus. Прокомпсогнатусы, маленькие падальщики, найденные Фраасом в Баварии в 1913 году. Левайн замер, очарованный. Конечно, он прекрасно знал этих динозавров, но только по реконструкциям, поскольку нигде в мире не обнаружили полного скелета прокомпсогнатуса. Самые полные исследования провел Острой, но у него на руках был скелет в очень плохом состоянии – изломанный и неполный. У динозавра Острона не хватало хвоста, шеи и передних лап. А здесь прыгали целые и живые прокомпсогнатусы, они сновали по поляне, словно выводок цыплят. Динозаврики принялись есть свежий помет и запивать остатками мочи. Левайн нахмурился. Неужели это типичное для падалыциков поведение? Вряд ли... Он сделал еще один шаг, чтобы рассмотреть все получше. – Доктор Левайн! – шипел Эдди. Интересно, что компи ели только свежий помет, не касаясь засохших остатков прежних куч, разбросанных по всей поляне. Что бы они ни извлекали из помета, эти вещества содержались только в свежих испражнениях. Протеины или гормоны, которые со временем разлагаются? Наверное, следует взять кусочек для анализа. Левайн достал из нагрудного кармана пластиковые пакетики. Прошел мимо компи, которые сперва не обратили на него никакого внимания. Он нагнулся над первой же кучей и потянулся кулечком. – Доктор Левайн! Раздосадованный Левайн обернулся, и в это мгновение один из компи подскочил и укусил его в руку. Второй запрыгнул ему на плечо и цапнул за ухо. Левайн взвыл и вскочил. Компи брызнули в стороны. – Черт! – вскрикнул он. Подлетел Эдди на мотоцикле. – Хватит! Залезайте, и валим отсюда.Первое гнездо
Красный джип остановился. Звериная тропа, по которой катила машина, впереди выводила на прогалину. Тропа, протоптанная какими-то крупными животными, была широкой и грязной. В грязи виднелись большие и глубокие отпечатки лап. С прогалины неслось странное горловое кряканье, словно там перекликались огромные гуси. – Так, – сказал Доджсон, – давайте ящик. Кинг промолчал. – Какой ящик? – спросил Бейзелтон. Не спуская глаз с прогалины, Доджсон ответил: – На сиденье, сзади вас, стоит черный ящик и блок питания. Дайте их мне. – Тяжелый, – ухнул Бейзелтон. – Из-за магнитов. Доджсон потянулся назад и взял ящик, сделанный из черного анодированного металла. Он был размером с обувную коробку, но оканчивался расширяющимся конусом. Снизу находилась пистолетная рукоять. Доджсон пристегнул блок питания к поясу и подсоединил его к ящику. Потом приподнял его за рукоять. Сзади оказались кнопка и шкала. – Аккумулятор заряжен? – спросил Доджсон. – Заряжен, – ответил Кинг. – Значит, так. Я иду первым. Включаю коробку и разгоняю зверей. Вы идете за мной и, как только животные разбегутся, хватаете из гнезда по яйцу. И возвращаетесь в машину. Я иду последним. Потом мы уезжаем. Понятно? – Вполне, – кивнул Бейзелтон. – Да, – сказал Кинг. – А какие там динозавры? – Меня это совершенно не колышет, – ответил Доджсон, вылезая из машины. – Один хрен. Действуем по плану. И осторожно прикрыл дверцу. Остальные тихо вышли из джипа и направились вперед по мокрой тропе. Под ногами зачавкала грязь. Крякающие звуки с прогалины не прерывались. Доджсон решил, что там находится множество животных. Он миновал несколько деревьев и увидел их. Это было целое гнездовье, состоявшее из четырех-пяти низких земляных валов, застеленных травой. Гнезда-ямы были примерно двух с половиной метров в ширину и метр в глубину. Вокруг гнезд толпилось двадцать взрослых особей цвета беж – целое стадо. Это были крупные динозавры, девяти метров в длину и трех в высоту. Они хрюкали и крякали не переставая. – Боже мой, – выдохнул обомлевший Бейзелтон. Доджсон покачал головой. – Это майазавры, – прошептал он. – Лакомый кусочек. Майазаврами этих зверей назвал палеонтолог Джек Хорнер. До него ученые считали, что динозавры оставляют свои яйца на произвол судьбы, как поступают все рептилии. Это предположение соответствовало старой концепции о том, что динозавры были хладнокровными рептилиями. И так же, как всех рептилий, их считали животными-одиночками. Во всех музеях висели картины, изображающие отдельных представителей разных видов – тут бронтозавр, там стегозавр или трицератопс, одиноко бредущие по болоту. Но раскопки, которые провел Хорнер, убедительно доказали, что по крайней мере один вид динозавров строил гнезда и ухаживал за потомством. Хорнер запечатлел такое поведение этих существ в их названии – «майазавр» значит «добрая мать-ящерица». И сейчас, глядя на них, Доджсон отметил, что майазавры действительно были хорошими родителями. Эти большие животные кружили возле гнезд, осторожно переступая лапами, чтобы не задеть земляные валы. Они были похожи на уток, их длинные головы оканчивались широкими расплющенными мордами, что характерно для уток. Майазавры щипали траву и бросали ее на яйца, лежащие в ямках. Таким образом они регулировали температуру яиц. Если бы эти огромные создания сели на яйца, то раздавили бы их. Потому они просто бросали траву, которая сохраняла тепло и поддерживала постоянную температуру. Животное трудились без устали. – Какие исполины, – молвил Бейзелтон. – Обыкновенные коровы-переростки, – пробурчал Доджсон. Хотя маиазавры были настоящими великанами, они питались растительной пищей, и их повадки и вправду напоминали коровьи. – Готовы? Пошли. Он поднял ящик, как ружье, и вышел на прогалину. Доджсон был готов к тому, что маиазавры поднимут большой шум, когда увидят чужаков, но те никак не отреагировали на появление людей. И почти не заметили их. Один-два взрослых динозавра подняли головы, глянули на незваных гостей глупыми глазами и отвернулись. Животные продолжали бросать траву на белые сферические яйца, каждое из которых в два раза превышало по размерам страусиное и было похоже на небольшой мяч. Пока все яйца были целы, малыши еще не проклюнулись. Кинг и Бейзелтон вышли из кустов и встали за спиной Доджсона. Маиазавры и хвостом не повели. – Странно, – прошептал Бейзелтон. – Тем лучше для нас, – сказал Доджсон и включил свой агрегат. Над прогалиной прокатился долгий пронзительный визг. Маиазавры немедленно повернули головы по направлению звука и закрякали. Они взволновались. Доджсон поправил что-то на шкале, и визг стал тоньше и пронзительней. Маиазавры затрясли головами и шарахнулись подальше от болезненного крика. Они столпились на дальнем краю прогалины. Некоторые из них обмочились со страху. Парочка бросилась в лес, покинув гнездовье. Все были встревожены и держались подальше. – А теперь вперед! – скомандовал Доджсон. Кинг подошел к ближайшему гнезду, перелез и, крякнув, поднял яйцо. Он едва удержал огромный шар в руках. Маиазавры захрюкали на него, но ни одна мамаша не рискнула приблизиться. Затем в гнездо взобрался Бейзелтон и забрал еще одно яйцо. Они поспешили к машине. Доджсон шел сзади, не сводя ящика со взрослых особей. На краю прогалины он выключил звук. Маиазавры тотчас же бросились обратно, громко и встревоженно крякая. Но когда они подбежали к гнездам, то, казалось, обо всем тут же позабыли. Они умолкли и снова принялись щипать траву. Доджсон преспокойно вернулся по тропе к машине. «Вот тупые твари», – думал Доджсон, подходя к джипу. Бейзелтон и Кинг укладывали яйца в большие контейнеры в багажнике и осторожно обкладывали их фольгой. Оба они улыбались, как дети. – Чудеса! – Великолепно! Просто фантастика! – Что я говорил? – хмыкнул Доджсон. – Плевое дело. – Он посмотрел на часы. – С таким успехом мы спокойно справимся за четыре часа. Он сел на водительское место и включил зажигание. Бейзелтон забрался на заднее сиденье. Кинг устроился рядом с водителем и развернул карту. – Следующее, – молвил Доджсон.Последствия погони
– Да все в порядке, – отбивался Левайн. Он обливался потом под алюминиевой крышей вышки. – Смотри, даже кожу не прокусило. И вытянул руку, на которой виднелись красные царапинки от зубов компи, но ничего более. – А из уха идет кровь, – возразил Эдди. – Я ничего не чувствую, так что это не опасно. – Не опасно, – согласился Эдди, открывая аптечку первой помощи. – Но все равно лучше промыть. – Я хочу вернуться к наблюдению, – заявил Левайн. Динозавры находились всего в четверти мили отсюда, и он прекрасно их видел. В неподвижном полдневном воздухе он слышал, как животные дышат. Слышал, как дышат динозавры! И еще услышит, если этот юноша оставит его одного. – Послушай, – начал Левайн, – я знаю, что делаю. Ты приехал под самый конец очень интересного и удачного эксперимента. Я подозвал динозавров, имитируя их крик. – Да ну? – Да. Именно потому они и пошли в лес. Так что едва ли мне понадобится твоя помощь... – Дело в том, что тебе в ухо попало немного их дерьма. Сейчас я все почищу. – Эдди смочил тампон в дезинфицирующем растворе. – Может чуток поболеть. – Мне все равно, я... Ой! – Не дергайся, сейчас пройдет. – Это совершенно бесполезно... – Если ты постоишь спокойно хотя бы секунду, я закончу. Вот и все. Он отнял тампон, на котором Левайн заметил коричневые полоски и неприметные красные пятнышки. Он так и знал, что ничего серьезного. Ричард потрогал ухо, оно совсем не болело. Он повернулся к долине, пока Эдди упаковывал аптечку. – Фу, какая тут жарища, – проворчал Эдди. Левайн только пожал плечами. – Приехала Сара Хардинг, они, наверное, уже доставили ее к трейлеру. Не хочешь вернуться? – Зачем? – Ну, может быть, поздороваться? – Здесь моя работа, – сказал Левайн, поднося к глазам бинокль. – Значит, не хочешь? – Ни в жизнь, – ответил ученый, наводя резкость, – ни в миллион лет. Ни в шестьдесят пять миллионов лет.Трейлер
Келли Куртис прислушивалась к плеску душа. Она с недоверием глядела на грязную кипу одежды, сваленной на кровати, – шорты и рубашка цвета хаки с короткими рукавами. Настоящая одежда Сары Хардинг! Не выдержав, Келли разложила одежду. Ткань была кое-где порвана и прожжена. У кармана виднелись несколько красноватых пятен, вероятно, старые следы крови. Девочка снова потрогала ткань... – Келли! – позвала Сара из душевой. Она запомнила ее имя! – Да, – предательски дрожащим голосом отозвалась девочка. – А где шампунь? – Я поищу, доктор Хардинг, – ответила Келли, лихорадочно открывая дверцы шкафчиков. Все мужчины ушли, оставив ее с Сарой, пока та купалась. Келли с отчаянием рылась во всех отделениях, хлопая дверцами. – Да ничего страшного, если ты его не найдешь, – сказала Сара. – Я сейчас... – Там есть жидкость для мытья посуды? Келли замерла, опешив. На раковине стояла зеленая пластиковая бутылочка. – Да, доктор Хардинг, но... – Давай. Там все равно тот же состав. – Из-за душевой занавески высунулась рука. Келли вложила в ладонь бутылочку. – И называй меня Сара. – Хорошо, доктор Хардинг. – Сара. – Хорошо, Сара. Сара Хардинг добрая, она держится просто и дружелюбно! Выдохшись, Келли села за кухонный столик и принялась ждать, не понадобится ли доктору Хардинг... Саре что-нибудь еще. За шторой Сара напевала «Я смою его запах с моих волос». Вскоре плеск воды прекратился, из-за занавески появилась рука и сняла с крючка полотенце. И вот возникла сама Сара, закутанная в банное полотенце. Она взъерошила пальцами короткие волосы, и на этом ее ухаживание за своей внешностью закончилось. – Уже неплохо. Да, это первоклассный полевой трейлер. Док сотворил чудо. – Да, – сказала Келли, – хороший трейлер. Сара улыбнулась ей. – Сколько тебе лет, Келли? – Тринадцать. – Значит, ты в восьмом классе? – В седьмом. – Седьмой класс, – задумчиво промолвила Сара. – Доктор Малкольм оставил для вас одежду, – сказала Келли. – Он сказал, что должно подойти. – И показала на чистые шорты и футболку. – А чье это? – Наверное, Эдди. Сара взяла одежду. – Вполне. Зашла за поворот, в спальное отделение, и принялась переодеваться. – Кем ты собираешься стать, когдавырастешь? – Не знаю. – Хороший ответ. – Правда? Келлина мама постоянно понукала ее браться за временную работу, чтобы выбрать будущую профессию. – Да, – ответила Сара. – Все умные люди не знают, чем именно заняться в жизни, пока не достигают двадцати или тридцати лет. – Ого! – А какой у тебя любимый предмет? – Вообще-то математика, – несколько виноватым голосом сообщила Келли. Вероятно, Сара уловила эту интонацию, поэтому спросила: – А что не так с математикой? – Ну, вы же знаете, что девочки не особо в ней разбираются. – Нет, не знаю, – ровным голосом проронила Сара. Келли запаниковала. Все шло так хорошо, но вот она сказала что-то не так, словно дала неправильный ответ любимому учителю. И девочка решила, что лучше молчать. И прикусила язык. Через минуту появилась Сара в шортах и футболке Эдди. Она присела и принялась натягивать ботинки. – Что ты имела в виду, когда сказала, что девочки не разбираются в математике? – обычным голосом спросила она. – Ну, все так говорят. – Все – это кто? – Мои учителя. Сара вздохнула: – Хорошо. Твои учителя... – И остальные ученики дразнят меня занудой и сильно умной. Ну, и всякое такое. Как это признание вырвалось, Келли и сама не знала. Удивительно, вот она сидит рядом с Сарой Хардинг, которую знает только по статьям из журналов, и рассказывает ей о своих личных неприятностях. Сара мягко улыбнулась: – Ну, если они так говорят, значит, ты действительно хорошо соображаешь в математике, а? – Наверное. – Это же чудесно, Келли, – снова улыбнулась Сара. – Но ведь мальчикам не нравятся слишком умные девочки. – Да ну? – удивленно подняла брови Сара. – Ну, все так говорят... – Все – это кто? – Моя мама. – Ага. Вероятно, она знает, о чем говорит. – Не знаю, – призналась Келли. – Мама вообще-то не очень хорошо разбирается в науке. – Значит, она может ошибаться? – спросила Сара, глядя на Келли, которая теребила кофточку. – Наверное. – Послушай, насколько мне известно, одним мужчинам нравятся умные женщины, другим – нет. Все в мире так устроено. – Она взялась за второй ботинок. – Ты знаешь о Джордже Шаллере? – Конечно. Он изучал панд. – Правильно. Панд, а до этого снежных барсов, львов и горилл. Он самый лучший исследователь двадцатого столетия... и знаешь, как он работал? Келли покачала головой. – Прежде чем выезжать на полевые исследования, Джордж читал все, что было написано о животном, которое он собирался наблюдать. Художественную литературу, газетные публикации, научные отчеты – все подряд. Потом он ехал и изучал их лично. И знаешь, что он обычно обнаруживал? Келли снова покачала головой, не решаясь и слова вымолвить. – Что почти все написанное и сказанное прежде – неправда. Например, гориллы, Джордж изучал горных горилл за десять лет до Дайан Фосси. И открыл, что существующие взгляды на этих животных – преувеличение, или непонимание, а то и просто выдумки чистой воды. Вроде идеи, что нельзя брать женщину в экспедицию по изучению горилл, а не то они обязательно ее изнасилуют. Это не так. Все... это... не так. Сара закончила шнуровать ботинки и встала. – Так что, Келли, ты должна сейчас понять одну вещь. Всю твою жизнь люди будут постоянно говорить тебе разное. И на девяносто восемь процентов то, что они будут говорить, будет неправдой. Келли промолчала. Почему-то эти слова ее задели. – Такова жизнь, – сказала Сара. – Люди обычно забивают себе головы общеизвестной непроверенной информацией. Так что трудно понять, кому верить, а кому нет. Я знаю, каково тебе.. – Правда? – Конечно. Моя мама вечно повторяла, что из меня никогда не будет толку. Так же, как некоторые мои профессора. – Правда? – пораженно спросила Келли. – Ага, собственно... Из другой секции трейлера раздался крик Малкольма: – Нет! Нет! Идиоты! Они все испортят! Сара тут же повернулась и поспешила на голос. Келли спрыгнула со стула и бросилась за ней. Все мужчины склонились над монитором. Они говорили одновременно и явно были расстроены и злы. – Ужасно, ужасно! – причитал Малкольм. – Это, кажется, джип, – заметил Торн. – Да, у них был красный джип, – сообщила Сара, подходя к монитору. – Тогда это Доджсон, – сказал Малкольм. – Проклятье! – Что он там делает? – Догадаться нетрудно. К экрану протолкалась Келли. Она увидела джунгли, сквозь которые мелькали отблески черно-красной машины. – Где они сейчас? – спросил Малкольм у Арби. – В восточной долине, – откликнулся мальчик. – Там, где мы нашли доктора Левайна. Щелкнуло радио, и раздался голос самого Левайна: – Вы имеете в виду, что на острове есть еще кто-то? – Да, Ричард. – Тогда их нужно поскорее остановить, пока они ничего не нарушили. – Знаю. Хочешь вернуться? – Не вижу пока причин. Если таковые возникнут, известите меня. И радио отключилось. Хардинг следила за передвижением джипа. – Да, это он, твой разлюбезный друг Доджсон. – Никакой он мне не друг, – огрызнулся Ян. Он встал, морщась от боли в ноге. – Двигаем. Нужно остановить этих ублюдков. Времени и так мало.Следующее гнездо
Красный джип тихо остановился перед сплошной стеной тропического леса. Но сквозь нее просвечивала открытая поляна. Доджсон замер, прислушиваясь. Кинг повернулся к нему и открыл было рот, но шеф предостерегающе поднял руку. С поляны до них долетел густой низкий рык, больше похожий на урчание. Казалось, там мурлыкал исполинский камышовый кот. А потом земля дрогнула – едва ощутимо, но ключи в зажигании закачались и звякнули о приборную доску. И по этому сотрясению почвы Доджсон осознал – это чьи-то шаги. Шаги кого-то очень большого. Очень. Кинг пораженно застыл, отвесив челюсть. Доджсон оглянулся на Бейзелтона – профессор сидел, вцепившись побелевшими пальцами в сиденье, и прислушивался к странным звукам. Сквозь пронизанные солнцем джунгли двинулась тень. Судя по всему, это животное было шести метров ростом и двенадцати метров в длину. Оно передвигалось на задних лапах, легко неся тяжелое туловище, короткую шею и невероятно большую голову. Это был тираннозавр. Доджсон помедлил, вглядываясь в кошмарную тень. Его сердце сжалось. Конечно, лучше бы проехаться к следующему гнезду, но Доджсон был уверен, что его аппарат подействует и тут. – Давайте попугаем его. Дайте ящик. Бейзелтон протянул ему коробку, как делал это и в прошлый раз. – Заряжены? – спросил Доджсон. – Да, в порядке, – ответил Кинг. – Ладно, пошли. Как и тогда: я иду впереди, вы – за мной. Берете яйца и несете в машину. Готовы? – Да, – ответил профессор. Кинг помолчал, не спуская глаз с тени. Потом спросил: – А что это за динозавр? – Это тираннозавр. – О господи! – Тираннозавр? – переспросил Бейзелтон. – Да какая разница? – раздраженно проронил Доджсон. – Действуем по плану. Готовы? – Минуточку, – попросил Бейзелтон. – А что, если оно не сработает? – тоже встревожился Кинг. – Вы же видели, что работает, – рассердился Доджсон. – В последних исследованиях установили довольно забавный факт, касающийся тираннозавров, – сообщил Бейзелтон. – Палеонтолог Рокстон изучил его черепную коробку и пришел к выводу, что их мозг был похож на мозг лягушки, только во много больше. То есть их нервная система реагировала лишь на движение. Они не заметят вас, если вы стоите неподвижно. Они вас просто не увидят. – Это точно? – не унимался Кинг. – По крайней мере, так писали. И это вполне логичное предположение. Не забывайте, что динозавры, хотя и очень велики, животные с примитивным мышлением. То есть тираннозавр не умнее обычной лягушки. – Не знаю, зачем мы туда премся, – нервно проговорил Кинг, глядя на лес. – Он такой огромный. – Ну и что? – взорвался Доджсон. – Ты слышал, что сказал Джордж? Это просто большая жаба. Мы запросто ее шуганем. Так что вылезайте и не хлопайте дверями. Джордж Бейзелтон чувствовал себя спокойно и уверенно, пока пересказывал статью, прочитанную в каком-то журнале. Он играл привычную роль, выдавая людям информацию, которой тем не хватало. Но, приближаясь к гнезду тираннозавра, профессор с неприятным удивлением обнаружил, что колени у него начинают дрожать. Ноги стали ватными. Прежде он считал, что это всего лишь фигура речи, но теперь со страхом убедился на личном опыте, что это просто констатация факта. Он закусил губу и взял себя в руки. Нет, страха он ни за что не выкажет. Он вполне владеет ситуацией. Доджсон уже шагал впереди, выставив ящичек перед собой, как пистолет. Бейзелтон зыркнул на бледного как смерть Кинга, который обливался потом. Бедняга был готов грохнуться в обморок, но медленно тащился за боссом. Профессор шел рядом, изо всех сил делая вид, что он в порядке. Вот Доджсон обернулся в последний раз и махнул рукой своим спутникам, чтобы нагоняли. А потом вышел на поляну. Бейзелтон увидел тираннозавра. Нет, двоих тираннозавров! Они стояли по разные стороны земляного вала. Две взрослые особи шести метров в высоту, с мощными задними ногами – огромные, темно-красные твари с зубастыми хищными пастями. Как и майазавры, звери тупо уставились на Доджсона, словно не в силах понять, как к ним осмелился заявиться этот наглый чужак. А потом они яростно заревели. Это был невозможный, сбивающий с ног рев. Доджсон поднял коробку, нацелил на динозавров, и воздух зазвенел от монотонного высокого визга. Тираннозавры заревели в ответ, наклонили головы, вытянули шеи и защелкали зубами, изготовившись к атаке. Они были слишком велики, и звук не отпугнул их. Страшилы начали обходить гнездо, направляясь к Доджсону. Земля задрожала под их шагами. – Твою мать, – прошептал Кинг. Но Доджсон не потерял головы. Он повернул тумблер, и Бейзелтон зажал уши ладонями. Механический вопль стал еще выше, громче. Он, казалось, пронзал голову насквозь. Динозавры тотчас же отшатнулись, словно получили крепкий удар в челюсть. Склонили головы и быстро заморгали. Пронзительный визг сотрясал воздух. Тираннозавры снова заревели, но уже не так уверенно. Из гнезда раздался ужасный писк. Доджсон пошел вперед, направляя ящик на зверей. Тираннозавры попятились, переводя взгляд с Доджсона на гнездо. Они трясли головами, словно пытаясь прочистить уши. Доджсон спокойно изменил настройку. Звук взвился еще выше. Он стал просто убийственным. Доджсон начал взбираться по земляному склону гнезда. Бейзелтон и Кинг опомнились и бросились к нему. Там оказалось четыре бугристых белых яйца и два детеныша, которые больше всего походили на крупных индеек. Другими словами, на огромных птенцов. Тираннозавры бесились по другую сторону поляны, удерживаемые невыносимым визгом. Так же, как майазавры, они обмочились от страха и ярости. Звери топали ногами, но не приближались. Перекрикивая страшный звук, Доджсон заорал: – Хватайте яйца! Весь дрожа, Кинг сполз в гнездо и ухватил ближайшее яйцо. Он поднял его трясущимися руками, выронил, снова поднял и начал карабкаться вверх. По пути наступил на лапу одного из детенышей, который зашелся криком от страха и боли. Тут родители кинулись к гнезду, привлеченные криком малыша. Кинг поспешно вылез из гнезда и побежал к машине. Бейзелтон посмотрел ему в спину. – Джордж! – надрывался Доджсон, не сводя ящика с тираннозавров. – Бери второе! Бейзелтон оглянулся на взрослых животных, увидел их бешенство и ужас, их щелкающие челюсти и внезапно понял, что ящик там или не ящик, но эти твари больше никому не позволят забраться в их гнездо. Кингу повезло, а ему, Бейзелтону, не повезет. Он просто чувствовал это, знал... – Джордж! Вперед! – Я не могу, – простонал Бейзелтон. – Сука! Высоко подняв оружие, Доджсон начал сам лезть в гнездо, но пошатнулся, взмахнул руками, и провод питания выдернулся из ящика. Визг оборвался. На поляне воцарилась тишина. Тираннозавры в последний раз тряхнули головами и заревели. Бейзелтон увидел, что Доджсон застыл на месте. Профессор тоже постарался не шевелиться. Небывалым усилием воли он заставил тело замереть и затаил дыхание. Бейзелтон ждал. С дальнего конца поляны тираннозавры направились к нему. – Что они делают? – закричал Арби. Он почти ткнулся носом в экран монитора. – Они с ума сошли! Стоят и не убегают. Келли молчала и не сводила глаз с изображения. – Что, хочешь туда, Кел? – спросил Арби. – Заткнись. – Нет, они не сошли с ума, – ответил по радио Малкольм, который следил по монитору на приборной доске машины. «Эксплорер» мчался по тропе в сторону восточной оконечности острова. За рулем сидел Торн. Сара и Малкольм устроились на заднем сиденье. – Ему нужно снова запустить свою пищалку, – волновалась Сара. – Неужели они собираются стоять и ничего не делать? – Да, – ответил Ян. – Но почему? – Их дезинформировали.Тираннозавры
Доджсон смотрел, как к нему приближается первый тираннозавр. Они оказались слишком осторожными для таких крупных животных. К гнезду подходил лишь один из родителей, и тот яростно ревел на каждом шагу, словно сбитый с толку тем фактом, что люди не бросились бежать без оглядки. А может, потому, что просто не видел их. Наверное, они с Бейзелтоном исчезли из его поля зрения. Второй родитель топтался на месте, по другую сторону гнезда. Он неустанно мотал головой в приступе негодования. Негодовать негодовал, но нападать не спешил. Конечно, рев динозавра холодил кровь и вгонял сердце в пятки. Доджсон не осмеливался обернуться к Бейзелтону, который стоял всего в нескольких ярдах позади. «Наверняка он напустил в штаны, потому сразу же не смылся, – подумал Доджсон. – Если он сдвинется с места, то можно считать его трупом. А если стоять неподвижно, все будет хорошо». Замерев в неудобном положении, но боясь пошевелиться, Доджсон медленно, очень медленно потянул к себе отсоединенный шнур питания. Ящик он продолжал сжимать в левой руке. Вот сейчас в ладони окажется конец шнура, и тогда он воткнет его на место. Все это время он не отводил взгляд от приближающегося тираннозавра. Под ногами дрожала земля. Из гнезда доносились крики детеныша, на которого наступил Кинг. Вероятно, именно эти вопли питомца и разозлили родителей. Какая разница, еще пара секунд, и он снова включит аппарат. А потом... Тираннозавр был совсем рядом. Доджсон уловил вонь гнилой плоти, шедшую из пасти хищника. Тварь заревела, и Доджсона обдало горячим дыханием. Динозавр остановился перед Бейзелтоном. Рефлекторно Доджсон повернул голову. Бейзелтон стоял совершенно неподвижно. Тираннозавр сделал еще шаг и наклонил огромную голову. Зарычал. И снова поднял башку. «Он его не видит!» – обрадовался Доджсон. Тираннозавр рокочуще и угрожающе заревел. Бейзелтон чудом сохранял неподвижность. Хищник снова склонил голову и щелкнул челюстями. Бейзелтон даже не моргнул. Тираннозавр с шумом втянул ноздрями воздух, обнюхивая человека, отчего брюки Бейзелтона затрепетали. Потом чудовище легонько толкнуло Бейзелтона мордой. И в это мгновение Доджсон понял, что тираннозавр видел их все это время. Хищник мотнул головой, сбивая Бейзелтона с ног. Профессор заверещал, когда голова тираннозавра прижала его к земле. Он замахал руками и закричал: «Сукин сын!», а динозавр распахнул пасть и сомкнул на нем свои кошмарные челюсти. Он сделал это так осторожно, почти нежно, но потом резко взмахнул головой, разрывая добычу. Доджсон услышал дикий крик и увидел что-то маленькое, свисающее из пасти тираннозавра. Это была рука Бейзелтона. Она безжизненно болталась между зубами монстра, на запястье блестели наручные часы, прямо под огромным глазом чудовища. Бейзелтон кричал, не переставая, и, услышав этот вопль, Доджсон облился обморочным потом. Он повернулся и побежал – обратно к машине, к спасению, к жизни. Он бежал, не оглядываясь. Келли и Арби, не сговариваясь, отвернулись от экрана. К горлу Келли подкатил тошнотворный ком. Она не могла на это смотреть. Но по радио продолжали доноситься крики человека, который лежал на спине, пока тираннозавр рвал его на части. – Выключи, – простонала Келли. Крики замерли. Келли перевела дыхание. – Спасибо. – Я ничего не делал, – ответил Арби. Она глянула на монитор и быстро отвернулась. Тираннозавр жрал что-то красное. Девочку передернуло. В трейлере наступило молчание. Келли слышала, как тикали электронные счетчики и приборы, а под полом машины журчал водяной насос. Издалека доносился шелест деревьев под дуновением ветра. Неожиданно Келли почувствовала себя такой одинокой, такой заброшенной на этом страшном острове. – Арби, что нам делать? – спросила она. Арби не ответил – он, зажав рот, поспешил к ванной. – Я так и знал, – пробормотал Малкольм, глядя на экран. – Я знал, что так и будет. Они хотели взять яйца. А теперь только гляньте – тираннозавры оставили гнездо! Оба! Он нажал кнопку передачи: – Арби, Келли, вы слышите меня? – Мы не можем говорить, – отозвалась Келли. «Эксплорер» катил вниз по склону холма, направляясь к гнездовью тираннозавров. – Бардак, – прршипел Торн, бешено вертя баранку. – Келли, ты слышишь? Мы не видим, что там происходит. Тираннозавры покинули гнездо! Келли? Что у вас случилось? Доджсон несся к джипу. Блок питания слетел с его пояса, но он даже не обратил на это внимания. Он увидел бледного и напряженного Кинга, который сидел в машине. Доджсон рухнул на водительское кресло и включил зажигание. Сзади заревели тираннозавры. – А где Бейзелтон? – спросил Кинг. – Он не стал этого делать, – бросил Доджсон. – То есть? – Я говорю, что этот гад не стал брать яйцо! И все! – заорал Доджсон, бросая машину вперед. Джип рванул с места, сзади раздался топот гигантских ног и рев. Кинг оглянулся на этот крик, держа в руках яйцо. – Может, выкинем? – предложил он. – Только попробуй! Кинг опустил стекло. – Может, он просто хочет вернуть яйцо. – Нет! – завопил Доджсон. Он перегнулся через спинку сиденья и начал бороться с Кингом, не выпуская из рук рулевого колеса. Тропа была узкой, с глубокими рытвинами. Джип подпрыгивал на каждой выбоине. Внезапно впереди на тропу из леса выломился один из тираннозавров. И остановился, перекрывая дорогу. – Черт! – зарычал Доджсон, ударив по тормозам. Машина проскользила еще несколько метров по грязной тропе и лишь потом остановилась. Тираннозавр двинулся к ним и заревел. – Разворачивайся! – заверещал Кинг. – Разворачивайся! Но Доджсон поворачивать не стал. Он дал машине задний ход и повел ее обратно по дороге. Ехали они быстро, а тропа была довольно узкой. – Ты спятил! – дергался Кинг. – Мы тут костей не соберем! Доджсон оторвал руку от руля и влепил Кингу пощечину. – Заткни пасть! От него требовались все внимание и сосредоточенность, чтобы маневрировать по предательски петляющей тропе. Но, даже несясь с такой скоростью, какую только могла выжать машина, Доджсон не сомневался, что тираннозавр их догонит. Вот тогда им точно каюк – они в дерьмовом джипе с дерьмовой парусиновой крышей, их точно убьют... – Нет! – закричал Кинг. Позади машины Доджсон увидел второго тираннозавра. Первый же не прекратил преследования, так что джип оказался в ловушке. Он запаниковал и рванул руль в сторону. Машина слетела с дороги, ломая кусты и небольшие деревца, отчего людей сильно тряхнуло. Потом багажник джипа резко накренился вниз, и его задние колеса повисли в воздухе. Доджсон немедленно дал газу, но колеса лишь беспомощно вертелись, а машина осталась на месте. Нет, она медленно начала сползать с обрыва, в зеленые джунгли, раскинувшиеся внизу, сквозь которые ничего нельзя было разглядеть. Кинг разрыдался. Тираннозавры ревели где-то совсем близко. Доджсон распахнул дверцу и выпрыгнул из машины. Пролетел сквозь крону, стукнулся о ствол дерева и покатился вниз по крутому склону холма. В кувырке он крепко приложился обо что-то лбом, так что перед глазами появились звездочки, а потом его сознание поглотила тьма.Решение
«Эксплорер» стоял на гребне холма, с которого открывался вид на всю восточную долину, поросшую густым тропическим лесом. Стекла в окнах были опущены. Снизу доносился рев тираннозавров и треск кустов под их лапами. – Они оба оставили гнездо, – заключил Торн. – Да. Те остолопы, наверное, что-то оттуда прихватили, – сказал Малкольм. Они немного помолчали, вслушиваясь в шум. Потом раздалось тихое гудение, и к машине подкатил Эдди на мотоцикле. – Я подумал, что вам может понадобиться помощь. Вы не собираетесь спускаться? – Нет, исключено, – покачал головой Малкольм. – Слишком опасно. Мы же не знаем, где они. Тут заговорила Сара: – Но почему Доджсон просто стоял на месте? Разве так ведут себя с хищниками? Если ты попался львам, нужно размахивать руками, кричать и бросать в них камни, чтобы отпугнуть. Но не стоять сложа руки. – Наверное, он прочитал какую-нибудь неправильную статью, – предположил Ян. – Была такая гипотеза, что тираннозавры видят только движущиеся объекты. Некто Рокстон провел исследование черепной коробки Т-рекса и вывел, что у них был мозг лягушки. По радио раздался голос Левайна: – Рокстон – идиот. Он настолько не знает анатомию, что едва ли может заниматься сексом с женой. Его статья – полная ерунда! – Какая статья? – спросил Торн. Снова щелкнуло радио. – Рокстон, – продолжил Левайн, – считал, что у тираннозавров зрение устроено как и у амфибий, у лягушки например. Лягушка видит движущийся объект, но не замечает неподвижный. Не может быть, чтобы гигантский хищник тираннозавр обладал такой же зрительной системой. Это невозможно. Хотя одна из самых распространенных защитных реакций – это замирание. Олени и им подобные животные, как только почуют опасность, замирают. Но хищник должен все равно заметить их. Конечно, и тираннозавр тоже. Левайн презрительно фыркнул: – Недавно Грант выдвинул еще одну дурацкую теорию, что тираннозавры боятся тропических ливней. Потому что, дескать, они непривычны к влажному климату. Полная белиберда! Меловой период не отличался засушливостью. В любом случае тираннозавры жили только в Северной Америке – их находили на территории современных США и Канады. Т-рексы обитали на побережье, а там шторма случаются очень часто. Естественно, что эти существа привычны к ливням и адаптировались к ним. – Есть ли какая-нибудь причина, по которой тираннозавр не станет набрасываться на кого-то? – спросил Малкольм. – Конечно. Одна точно есть. – Какая же? – Если он не голоден. Если он успел съесть другое животное. Любая добыча размером с козу отобьет у него аппетит на несколько часов. Нет-нет, тираннозавры прекрасно видят – шевелишься ты или нет. Они услышали новый взрыв бешенства тираннозавров. В полумиле к северу зашатались деревья. Снова рев. Казалось, двое хищников переговаривались друг с другом. – Что у нас есть? – спросила Сара Хардинг. – Три винтовки с полным боеприпасом, – ответил Торн. – Хорошо. Тогда трогаем, – сказала она. Пискнуло радио. – Меня там нет, – заметил Левайн, – но я бы рекомендовал подождать. – К черту! – отрезал Малкольм. – Сара права. Спустимся и поглядим, как там дела. – Смертнички, – отозвался Левайн. Арби вернулся к монитору, вытирая мокрый подбородок. Он до сих пор сохранял нежно-зеленый оттенок лица. – Что там? – Доктор Малкольм и остальные собираются ехать к гнезду. – Шутишь? – забеспокоился мальчик. – Ничего, – отмахнулась Келли. – Сара все уладит. – Будем надеяться.Гнездо тираннозавров
Машину остановили неподалеку от поляны. Эдди слез с мотоцикла и прислонил его к стволу дерева. Он подождал, пока остальные выберутся из «форда». Сара Хардинг уловила знакомую вонь гнилой плоти и экскрементов, которые всегда отличали близкое соседство плотоядных зверей. От этого запаха и жары кружилась голова. Жужжали мухи. Сара взяла одну из винтовок и перекинула через плечо. И оглянулась на троих мужчин. Они держались скованно и напряженно. Лицо Малкольма покрыла мертвенная бледность, особенно вокруг губ. Он напомнил ей Коффмана, ее научного руководителя, приехавшего в Африку. Коффман представлял собой одного из тяжелых пьяниц в стиле Хемингуэя, который постоянно попадал в истории и сам рассказывал кучу историй о своих приключениях с орангутангами на Суматре и лемурами на Мадагаскаре. Потому Сара и решила пригласить его в африканскую саванну. Он моментально спасовал. Весил профессор двести фунтов, и ей пришлось выволакивать его за воротник, пока вокруг рычали львы. Этот случай послужил ей хорошим уроком. Поэтому теперь Сара подошла к троим мужчинам и прошептала: – Если вы сдрейфили, лучше не ходите. Подождите тут. Я не собираюсь возиться еще и с вами. Сама все сделаю. И пошла прочь. – Ты уверена... – Да. И помолчите. Она направлялась прямо к поляне. Остальные поспешили за ней. Сара отвела в сторону листья пальмы и вышла на открытое место. Тираннозавров не было, поляна была пуста. Сбоку она заметила ботинок с ошметками рваной плоти, торчащей из обрывка носка, – все, что осталось от Бейзелтона. Из гнезда неслось монотонное тоненькое попискивание. Хардинг вскарабкалась на земляной вал, Малкольм дернулся за ней. Она увидела двоих скулящих детенышей тираннозавра. Рядом – три огромных яйца. Повсюду виднелись отпечатки ботинок. – Они забрали одно яйцо, – выдохнул Малкольм. – Черт! – Тебе так не хотелось, чтобы кто-то нарушил твою маленькую экосистему? – Да, – криво усмехнулся Ян. – Плохо, – буркнула Сара и обошла яму по краю. Она склонилась над маленькими тираннозавриками. Один из детенышей отполз в сторону, пригнув шею к тельцу. Второй же остался на месте, даже когда она приблизилась. Он лежал на боку, судорожно дыша и поводя мутными глазками. – Он ранен, – заключила Сара. Левайн стоял на вышке. Он прижимал к уху трубку и говорил в микрофон, висящий на шее. – Опиши, – приказал он. – Их двое, – начал Торн. – Сантиметров шестьдесят в длину, и то вряд ли. Весят по сорок фунтов. Похожи на маленьких казуаров. Большие глаза. Короткие рыла. Светло-коричневые. Вокруг шеи – темные круги. – Они могут стоять? – Гм-м... если и могут, то плохо. Ползают и все время пищат. – Значит, они совсем маленькие, – кивнул Левайн. – Может, несколько дней от роду. И никогда не вылезали из гнезда. Я бы был очень осторожным. – Почему? – Таких маленьких отпрысков, – ответил Левайн, – родители никогда не оставляют надолго. Хардинг пододвинулась ближе к раненому малышу. Попискивая, детеныш дернулся к ней. Одна ножка висела под странным углом. – Кажется, у него болит лапка. Подошел Эдди и остановился рядом с Сарой. – Сломана? – Да, но... – Эй! – воскликнул Эдди, когда малыш потянулся и ухватил острыми зубками носок его ботинка. Он отодвинул ногу, потянув за собой звереныша, который не ослаблял хватку. – Эй! Пусти! Эдди поднял ногу и покачал взад-вперед, но малыш не отцепился. Эдди еще потряс ногой, потом поставил ее на землю. Теперь детеныш лежал, распластавшись, в грязи, судорожно дышал и не отпускал ботинок Эдди. – Черт, – пробормотал парень. – Агрессивный мальчик, правда? – фыркнула Сара. – С самого рождения... Эдди опустил глаза на крошечные бритвенно-острые зубки. Динозаврик не смог прокусить кожу ботинка. Но держался крепко. Прикладом ружья Эдди попытался столкнуть детеныша, но ничего не вышло. Малыш лежал на земле, раздувая бока, медленно моргал, глядя на Эдди, и не думал отпускать его. Где-то с севера донесся рев его родителей. – Уходим, – сказал Малкольм. – Мы уже увидели все, что хотели. Нужно найти Доджсона. – Кажется, я заметил следы машины на тропе, – сообщил Торн. – Наверное, они укатили. – Лучше проверить. Все оглянулись на свою машину. – Постойте, а что мне делать с детенышем? – воззвал Эдди. – Пристрели, – бросил через плечо Малкольм. – Убить? – У него сломана лапка, Эдди, – сказала Сара. – Он все равно обречен. – Да, но... – Мы поедем обратно по следу, – сказал Торн. – Если не найдем Доджсона, направимся по дороге к лаборатории. А оттуда – к трейлеру. – Ладно, док. Я за вами. Эдди поднял ружье и повернул дулом вниз. – Поспеши, – посоветовала Сара, забираясь в машину. – Ты же не хочешь дождаться, когда вернутся мамочка и папочка?Конец игры
Ведя машину по следу протекторов, Малкольм поглядывал на монитор, который показывал изображение с разных видеокамер. Он искал Доджсона и его спутника. – Как дела? – поинтересовался по радио Левайн. – Они взяли одно яйцо, – сообщил Ян. – А нам пришлось пристрелить одного детеныша. – Всего два. А из скольких, шести? – Да. – Ну, все не так уж и плохо. Если только вы остановите этих придурков и они не натворят чего-нибудь еще. – Мы их как раз ищем, – мрачно ответил Малкольм. – Это неизбежно, Ян, – сказала Сара. – Невозможно изучать животных, чтобы вокруг не происходили какие-нибудь перемены. Это научный факт. – Естественно, – согласился Малкольм. – Это самое крупное открытие двадцатого столетия. Невозможно что-нибудь изучать, не изменяя этого. Со времен Галилея ученые привыкли считать, что они являются объективными наблюдателями природного мира. Это сквозило во всем их поведении, даже научные статьи они начинали словами: «Было изучено...» Словно изучение проводил таинственный некто или никто. Триста лет наука отличалась полной безличностью. Наука – объективна, и наблюдатели никак не влияли на результаты того, что он или она описывали. Эта отстраненность отмежевывала науку от человечества или от религии – областей, где точка зрения наблюдателя была неотделима от результатов исследования или наблюдения. Но двадцатое столетие уничтожило эту границу. Объективизм науки канул в небытие, даже на самом базовом уровне. Физики знали, что невозможно даже измерить одну-единственную частицу, не повлияв на нее. Если вы касаетесь инструментом этой частицы, чтобы определить ее позицию, вы кардинально изменяете её скорость. При определении скорости вы изменяете ее положение. Этот факт стал принципом Хейзенберга: изучая, вы изменяете. В конце концов, установили, что наблюдатели воспринимали вселенную, которая не позволяла никому остаться простым наблюдателем. – Я знаю, что невмешательство невозможно, – раздраженно отозвался Малкольм. – Но я имел в виду другое. – Что именно? – Конец игры, – ответил Малкольм, глядя на монитор. «Концом игры» называлась одна из самых спорных статистических концепций, касающаяся как эволюции, так и современной жизни. – Представь себе, что ты азартный игрок, – сказал он. – И играешь в орлянку. Если монета падает орлом, ты получаешь доллар. Если решкой – теряешь. – Ну? – Что происходит потом? Хардинг пожала плечами: – Ну, шансы на выигрыш и проигрыш равны. Можно выиграть, можно проиграть. Но в конце концов выпадет зеро. – К сожалению, нет, – фыркнул Малкольм. – Если ты играешь достаточно долго, то всегда проигрываешь – игроки всегда разоряются. Потому казино везде процветают. Но вопрос о том, что происходит за это время? До того, как игрок вконец проиграется? – Ну, и что же? – Если проследить за судьбой игрока, то оказывается, что ему везет или не везет попеременно, периодами. Другими-словами, все в мире идет полосой. Это реальный факт, который можно наблюдать повсеместно: в погоде, разливах рек, бейсболе, сердечном ритме или на распродажах. Если дела пошли из рук вон плохо, они так и останутся. Помнишь народную пословицу: беда не приходит одна? Теория сложности доказывает, что народная мудрость права. Худшее преобладает. Если не повезло, то надолго. Такова жизнь, таков мир. – И к чему это ты ведешь? Что нам не повезет? – Да, благодаря Доджсону, – нахмурился Малкольм, глядя на монитор. – Что, черт побери, происходит с этими уродами?Кинг
Что-то жужжало, как далекая пчела. Говард Кинг едва осознавал, что происходит вокруг него, поскольку только-только начал приходить в себя. Он открыл глаза и разглядел ветровое стекло машины и ветки деревьев за ним. Жужжание стало громче. Кинг не знал, где он находится. Он не помнил, как он тут оказался и что вообще произошло. Плечо и бедро болели. Лоб саднил. Он попытался напрячь память, но боль разрослась, мешая ясно мыслить. Последнее, что он помнил, это тираннозавр на дороге. И все. А потом Доджсон обернулся и... Кинг повернул голову и вскрикнул от острой боли, выстрелившей от шеи под череп. У него перехватило дыхание. Кинг закрыл глаза и осторожно выдохнул. Потом медленно открыл их снова. Доджсона в машине не было. Дверца со стороны водителя распахнута. В зажигании до сих пор торчали ключи. Доджсон сбежал. На руле виднелась кровь. На полу, у педали газа, лежал черный ящик. Открытая дверца чуть двинулась, заскрипев. В отдалении снова зажужжала странная пчела. Но звук был механическим, это он теперь понял. Какой-то механизм. Кинг подумал о корабле. Сколько он будет ждать? И, кстати, который час? Он глянул на часы. Стекло было разбито, и стрелки застыли на 1.54. Опять жужжит. Уже ближе. Кинг заставил себя пододвинуться ближе к приборной доске. Боль прострелила спину, но тут же прошла. Он медленно перевел дыхание. «Все в порядке, – мысленно заверил он себя. – Я пока живой». Кинг посмотрел на открытую дверцу, на солнечные блики. Солнце еще стояло высоко. Значит, прошло не так много времени. Когда же уходит корабль? В четыре? Или в пять? Он уже не помнил. Но он был уверен, что эти испанские рыбаки не станут околачиваться здесь, когда начнет темнеть. Они уплывут. И Говард Кинг страстно захотел оказаться на корабле, когда тот покинет остров. Он хотел этого больше всего на свете. Морщась, он приподнялся и переполз на водительское сиденье. Уселся, глубоко вдохнул и выглянул через открытую дверь. Машина висела над обрывом, ее удерживали только корни деревьев. Кинг увидел крутой склон, заросший лесом, уходивший куда-то далеко вниз. Под кронами деревьев царил мрак. У него закружилась голова от одного взгляда. До земли лететь метров шесть, если не больше. А внизу – зеленые примятые папоротники и черные камни. Он выглянул еще дальше. И увидел его. Доджсон лежал на спине, головой вниз. Тело искорежено, руки и ноги разбросаны. Он не шевелился. Кинг четко не разглядел подробности сквозь ветки деревьев, но Доджсон казался мертвым. Неожиданно жужжание стало громким, оно явно быстро приближалось. Кинг вскинул голову и увидел сквозь ветки, нависшие над ветровым стеклом, автомобиль, всего в десяти футах. Автомобиль! А потом машина скрылась из виду. Судя по звуку, это был электромобиль. Значит, там Малкольм. Говард Кинг приободрился, вспомнив, что на острове есть и другие люди. Это придало ему сил, несмотря на острую боль во всем теле. Он потянулся и повернул ключ в зажигании. Зарокотал мотор. Он дал газу и медленно выжал сцепление. Задние колеса завертелись. Он переключил передачу передних колес. Тут же машина рванула с места, протаранив кусты. Через минуту она была уже на дороге. Теперь Кинг вспомнил эту дорогу. Направо – к тираннозаврам. Машина Малкольма поехала налево. Кинг повернул налево и двинулся по дороге. Он пытался вспомнить, как вернуться к реке, к кораблю. Смутно в памяти встала развилка на вершине холма. Он решил, что доедет до развилки, поедет вниз по склону холма и уберется к чертям с этого проклятого острова. Это было его единственное желание. Убраться с острова, пока не поздно.Беда не приходит одна
«Эксплорер» выбрался на дорогу, идущую по кряжу. Она петляла туда и сюда, поворачивая у самых скал. Во многих местах машину подстерегали отвесные обрывы, зато отсюда открывался вид на весь остров. Через некоторое время перед ними раскинулась долина: вон там среди деревьев спрятана вышка, вон, поближе, поляна с трейлером. Справа стоял лабораторный комплекс, а чуть дальше – деревня рабочих. – Доджсона нигде не видно, – печально сказал Малкольм. – Куда он мог подеваться? Торн потянулся к радио. – Арби? – Да, док. – Ты видишь их? – Нет, но... – замялся мальчик. – Что? – Может, вы вернетесь? Это так интересно. – Что именно? – удивился Торн. – Только что приехал Эдди. Он привез с собой детеныша. – Что? – вскричал Малкольм, подаваясь вперед.ПЯТАЯ КОНФИГУРАЦИЯ
«На грани хаоса может произойти все. Больше всего рискуют выжившие».ЯН МАЛКОЛЬМ
Детеныш
В трейлере все сгрудились у стола, на котором лежал без сознания маленький Т-рекс. Его глазки были закрыты, а на мордочке – пластиковый овал кислородной маски. Маска почти не сползала с тупого рыльца малыша. Тихо шипел кислород. – Не мог же я его оставить, – оправдывался Эдди. – И я подумал, что если ему залечить лапку... – Эдди, – покачал головой Малкольм. – Потому я врубил ему морфия из аптечки и забрал с собой. Видите? Кислородная маска как раз по нему. – Эдди, – повторил Малкольм, – этого нельзя было делать: – Почему? Он в порядке. Мы просто возьмем лапу в шину и отвезем его обратно. Клацнуло радио. – Это невероятно глупо, – произнес Левайн. – Невероятно. – Спасибо, Ричард, – кивнул Торн. – Я протестую против содержания любых животных внутри трейлера! – Поздно ты спохватился, – сказала Сара Хардинг. Она подошла к малышу и начала снимать с него кардиограмму. Все услышали удары маленького сердца – очень быстрые, примерно сто пятьдесят ударов в минуту. – Сколько морфия ты ему дал? – Ну-у... Понимаешь... Всю ампулу. – Чего? Десять кубиков? – Вроде бы. Или двадцать. – Сколько он будет в отключке? – спросил Малкольм у Сары. – Понятия не имею. Мне приходилось усыплять львов и шакалов, когда я метила их. С ними нужно соблюдать дозу относительно их веса. Но с молодняком ничего заранее сказать нельзя. Может, несколько минут, а может, и часов. А что касается молодых тираннозавров, тут я вообще не специалист. Собственно, все зависит от метаболизма, а у него он похож на птичий, очень быстрый. Вон сердце как бьется. Я только могу сказать, что нам нужно поскорее отправить его отсюда. Сара приложила к лапе детеныша ультразвуковой излучатель и повернулась к монитору. Келли и Арби заслоняли экран. – Будьте добры, освободите нам место. Пожалуйста, у нас не так много времени. Когда они отошли, на экране появилось бело-зеленое изображение костей ноги. Как он похож на большую птицу, поразилась Сара. Грифа или стервятника. Она передвинула излучатель. – Ага... вот плюсны... вот малая и большая берцовая... – А почему ноги такие разные? – спросил Арби, указывая на плотные белые пятна на зеленых костях. – Потому что это детеныш, – ответила Сара. – Его кости большей частью состоят из хрящей, кальция мало. По-моему, этот малыш еще не может ходить сам, по крайней мере не слишком хорошо. Вот. Глянь на его коленную чашечку... Тут видна кровь в суставе... – Как ты выучила их анатомию? – удивилась Келли. – Пришлось. Просидела много часов над пометом хищников. Там оставалось множество обломков костей, и я разбиралась, кого из животных сожрали на этот раз. Пару раз посидишь и будешь отлично разбираться в анатомии. Она снова провела излучателем вдоль ноги детеныша. – И мой папа был ветеринаром. – Твой отец был ветеринаром? – поразился Малкольм. – Да. В зоопарке Сан-Диего. Он специализировался на птицах. Но я не вижу... Можешь увеличить? Арби щелкнул переключателем. Изображение увеличилось в два раза. – Ага, хорошо. То, что нужно. Видите? – Нет. – Вот, на большой берцовой. Тоненькая темная полоска. – Вон та темная полоска? – переспросил Арби. – Эта полоска означает смерть для детеныша, – пояснила Сара. – Бедро не срастется правильно, коленный сустав не будет сгибаться. Когда животное подрастет, оно не сможет бегать, не сможет даже ходить. А значит, и самостоятельно питаться. Оно будет калекой, и первый же хищник загрызет его, не пройдет и нескольких недель. – Но ведь можно вылечить его, наложить что-то вроде гипса, – подал голос Эдди. – Интересно, что? – Суперклей, – ответил парень. – Я прихватил с собой примерно килограмм, в ампулах по сто кубиков. Так, на всякий случай. В основе – полимерная смола, когда застывает, становится как сталь. – Прекрасно – насмешливо протянула Сара. – Это тоже погубит зверька. – Как? – Он растет, Эдди! Через пару недель он станет во много раз больше. Нам, конечно, нужен прочный материал, но разрушаемый со временем. Который отвалится или расколется через три-пять недель, когда нога зарастет. Есть такой? – Не знаю, – нахмурился Эдди. – Думай поскорее, времени мало, – поторопила его Сара. – Док? – беспомощно обернулся к шефу Эдди. – Это похоже на ваши вечные задачки: как наложить динозавру гипс, если под рукой только газета и суперклей? – А я знаю, – пробурчал Торн. От него не укрылась вся ирония ситуации. Он часто задавал подобные задачки своим студентам, а теперь оказался лицом к лицу перед одной из них. – Может, – неуверенно начал Эдди, – нужно развести смолу с чем-то вроде сахара? Торн покачал головой: – Гидроксидная группа сахарозы сделает смолу хрупкой. Она, конечно, схватится, но разлетится как стекло при первом же движении динозавра. – А если смешать с тряпкой, пропитанной сиропом? – Думаешь, что со временем тряпка сгниет? – Да. – И тогда гипс спадет? – Ну да. Торн пожал плечами: – Может, и получится. Но без проверки нельзя сказать наверняка, сколько он продержится. Может, пару дней, а может, и пару месяцев. – Слишком долго, – заметила Сара. –Животные растут быстрее. Если гипс удержится, оно все равно вырастет калекой, только из-за гипса. – Нам нужна органическая смола, которая со временем распадется, – промолвил Эдди. – Жевательная резинка? – воспрял Арби. – У меня их полно... – Нет, я думал о другом. На химическом уровне это смола с... – Мы никогда не решим эту задачу на химическом уровне, – вставил Торн. – У нас нет подходящего оборудования. – А что делать? Как еще ее решить... – А что, если сделать что-нибудь разное в разных направлениях? – предложил Арби. – Твердое с одной стороны и мягкое с другой? – А как? – вздохнул Эдди. – Лучше гомогенная смола. Такой клей, который, засыхая, становится твердым как железо, а... – Нет, погоди, – оборвал его Торн. – Что ты имел в виду, Арби? – Ну, Сара сказала, что нога растет. Значит, становится длиннее, но это не повлияет на гипс. И шире, а это повлияет, потому что гипс будет сжимать ногу. Но если сделать накладку непрочной по диаметру... – Точно, – обрадовался Торн. – Эта задача решается структурно. – Как? – не понял Эдди. – Возьмем какую-нибудь тонкую железку. Например, алюминиевую фольгу. Я видел такую на кухне. – Она не выдержит, – возразил Эдди. – А мы покроем ее слоем твоей смолы, – сказал Торн и повернулся к Саре: – Мы сделаем накладку, которая будет очень прочной на вертикальный разрыв и очень слабой на горизонтальный. Простое инженерное решение. Малыш будет спокойно ковылять на своей лапе, пока нажим будет идти вертикально, а когда он начнет подрастать и нога будет распирать накладку, она спадет. – Да, – кивнул Арби. – Это тяжело сделать? – спросила Сара. – Вряд ли. Свернем повязку из фольги и смажем ее смолой. – А что удержит фольгу, пока вы будете ее мазать смолой? – не унимался Эдди. – Да хоть жевательная резинка, – откликнулся Арби. – У нас ее полно, – улыбнулся Торн. В эту минуту маленький тираннозавр задергал лапками. Он поднял голову, кислородная маска спала, и зверек издал низкий, жалобный писк. – Скорее, – поторопила Сара, подхватывая его голову. – Давайте морфий. Малкольм уже держал шприц наготове. Он вогнал иглу в шею зверенышу. – Не больше пяти кубиков, – предупредила Сара. – А если больше? Что ему сделается? – У него шок от ранения, Ян. Слишком большое количество морфия может убить его. У него может наступить асфиксия. Наверняка его надпочечная железа тоже пострадала. – Если у него вообще есть надпочечники, – бросил Малкольм. – Неизвестно, есть ли у тираннозавров гормоны вообще. Мы же ничего не знаем о них. Щелкнуло радио, и послышался голос Левайна: – К слову, Ян. Я подозреваю, что у динозавров есть гормоны. На эту мысль наводят некоторые факторы. И раз уж ты, Ян, ввязался в эту авантюру с детенышем, мог бы, по крайней мере, набрать пару пробирок его крови. Кстати, док, не могли бы вы взять трубочку? – Этот парень, – вздохнул Малкольм, – начинает здорово действовать мне на нервы. Торн прошел по трейлеру до телефонного аппарата, который находился почти в головной части. Просьба Левайна была в высшей степени странной – по всему трейлеру стояли вполне приличные микрофоны. Но Левайн об этом прекрасно знал – он сам разрабатывал коммуникационную систему машины. – Да? – сказал Торн, поднимая трубку. – Док, – начал Левайн, – я сразу перейду к сути дела. Нельзя было приносить детеныша в трейлер. Вы нарываетесь на неприятности. – Какие именно? – Вообще-то я пока не знаю. И не хочу пугать остальных. Но почему бы пока не отослать детей на вышку, а? И не перейти сюда вам с Эдди? – То есть ты хочешь, чтобы мы отсюда смотали? Ты уверен, что так необходимо? – Да. Когда зверенышу впрыснули морфий, он перестал дергаться и бессильно откинулся на спинку. Сара снова приладила ему на мордочку кислородную маску. Глянула на монитор, проверяя сердечный ритм, но Арби и Келли оказались опять напротив экрана. – Дети, ради бога! Вошел Торн и хлопнул в ладоши. – Так, ребята! Пора на полевые работы. Выметаемся. – Сейчас? – удивился Арби. – А мы хотели посмотреть, как... – Нет-нет, – оборвал его Торн. – Доктору Малкольму и доктору Хардинг нужно побольше свободного места. А нам пора прогуляться к вышке. Там можете смотреть на динозавров до самого вечера. – Но, док... – Никаких возражений. Мы уже отправляемся, вперед. Эдди, ты тоже с нами. Оставь этих голубков заниматься своим делом. Вскоре все ушли. За ними захлопнулась дверь трейлера. Сара услышала тихое жужжание «эксплорера», когда машина покатила прочь. Склонившись над малышом и поправляя маску, она спросила: – Значит, голубков? – Наверняка Левайн... – пожал плечами Малкольм. – Думаешь, это была идея Левайна? Ну, отправить всех подальше? – Естественно. – Может, он что-то знает, чего не знаем мы? – Наверняка он так считает, – рассмеялся Ян. – Ну, давай сворачивать фольгу. Я хочу закончить все поскорее и вернуть малыша домой.Охота
К тому времени, как Торн со спутниками добрались до вышки, солнце спряталось за низкое облако. Вся долина купалась в мягком красноватом сиянии, когда Эдди остановил «эксплорер» под алюминиевыми стойками. Все поднялись в небольшую хижину. Левайн стоял там, рассматривая местность через бинокль. Создалось впечатление, что он вовсе не был рад их видеть. – Да не толкитесь вы, – раздраженно поприветствовал приятелей палеонтолог. С вышки открывался великолепный вид на широкую долину. Откуда-то с севера донеслись раскаты грома. Начало холодать и потянуло озоном. – Неужели будет гроза? – забеспокоилась Келли. – Похоже на то, – сказал Торн. Арби с сомнением глянул на решетчатую крышу домика и спросил: – И долго нам здесь торчать? – Не очень, – ответил Торн. – У нас всего один день. Завтра утром нас заберет вертолет. Я-то думал, что вы, ребята, будете использовать малейшую возможность посмотреть на динозавров. – А на самом деле почему мы ушли? – прищурился Арби. – Я знаю, – понимающе промолвила Келли. – Да? И? – Доктор Малкольм хочет побыть с Сарой наедине, дурак. – Зачем? – Они старые друзья, – ответила Келли. – И что? Мы же просто хотели посмотреть. – Нет, – вздохнула Келли. – Я же сказала, они очень старые друзья! – Да понял я, – обиделся Арби. – Я же не дурак. – Бросьте, – сказал Левайн, не отрываясь от бинокля. – А то пропустите интересное зрелище. – Какое? – Видите трицератопсов у реки? Их что-то испугало. Стадо трицератопсов мирно пило воду из реки, но сейчас они начали шуметь. Для таких крупных животных их крики оказались неожиданно высокими, словно визг собак. Арби покрутил головой. – Вон там, под деревьями, через реку. Там что-то есть. Под деревьями действительно мелькнула темная тень. Трицератопсы зашевелились и начали пододвигаться друг к другу, пока не встали в круг, выставив рога наружу, навстречу невидимой опасности. Единственный детеныш оказался в центре и закричал от страха. Одно из животных, видимо его мать, повернулось и потерлось об него мордой. Вскоре детеныш умолк. – Я их вижу, – молвила Келли, вглядываясь в траву под деревьями. – Это рапторы, да? Вон там. Трицератопсы встретили рапторов громким лаем и низко опущенными рогами. Потом они начали качать головами, так что острые рога ходили вверх-вниз. Животные образовали некий барьер из качающихся копий. Двигались они с инстинктивной слаженностью – это была природная защита травоядных против хищных врагов. Левайн счастливо улыбался. – Мы первые свидетели, – радостно заявил он. – Собственно, многие палеонтологи даже не верили, что такое было. – Что было? – переспросил Арби.. – Такая вот групповая защита. Особенно у трицератопсов... они похожи на носорогов, а те ходят поодиночке. Но теперь-то мы видим... А, вот. Из-под деревьев показался один единственный велоцираптор. Он быстро приподнялся на задних ногах, балансируя длинным хвостом. Стадо трицератопсов подняло вой при виде старого врага. Остальные рапторы прятались в высокой траве и показываться не спешили. Первый хищник начал двигаться по широкой дуге, приближаясь к воде в дальней точке. Он легко переплыл реку и выбрался на противоположный берег. Теперь велоцираптор был в пятидесяти ярдах вверх по течению от встревоженного стада травоядных, которые единым фронтом приготовились встречать врага. Животные сосредоточили все внимание на этом единственном рапторе. Очень осторожно остальные хищники выскользнули из своего укрытия и начали пробираться вперед, прячась в густой траве. – Эгей, – воскликнул Арби, – да они охотятся! – Да, стаей, – кивнул Левайн. Он подобрал конфетную обертку, валявшуюся на полу хижины, и бросил ее вниз, наблюдая за полетом. – Основная часть стаи находится с подветренной стороны, значит, трицератопсы их не учуют. Он поднял бинокль. – Сдается мне, сейчас перед нами разыграется финал охоты. Рапторы приблизились к стаду. И внезапно над островом разорвалась молния, мгновенно озарив долину призрачным светом. Один из подбирающихся рапторов замер в удивлении. Его голова была четко видна над верхушками трав. Завидев нового врага, стадо травоядных тотчас же отшатнулось и начало перегруппировываться. Рапторы замерли, словно изменяя первоначальный план. – Что случилось? – спросил Арби. – Почему они остановились? – У них проблема. – Какая? – Большая часть стаи еще не переплыла реку, а такой численностью они атаковать не могут. – Неужели они отступят? Не напав? – Кажется, да, – ответил Левайн. Один за другим рапторы подняли головы, обнаруживая свое месторасположение. С каждым новым хищником стадо трицератопсов поднимало громкий лай. Кажется, рапторы сообразили, что охота не удалась. Они потянулись обратно, под защиту деревьев. Увидев отступающих врагов, травоядные залаяли еще громче. И тогда оставшийся в одиночку раптор у водной кромки бросился в атаку. Он удивительно быстро – неотвратимо быстро – пролетел стрелой все пятьдесят футов, отделявшие его от стада. Взрослые трицератопсы не успевали перестроиться. Детеныш остался без прикрытия. Он заверещал от ужаса, когда увидел летящего на него хищника. Велоцираптор взметнулся в воздух, оттолкнувшись обеими задними лапами. Снова полыхнула молния, и в яростном свете наблюдатели увидели два изогнутых когтя, изготовившихся рвать и терзать. И в последнее мгновение ближайший взрослый трицератопс повернулся и с размаху впечатал каменную тяжелую голову с острыми рогами в брюхо атакующего врага, сбив его на грязный берег реки. Моментально остальные взрослые особи бросились вперед, задрав могучие головы. Когда первый добежал до распластавшегося хищника, раптор, шипя, вскочил, и рога трицератопса вонзились в ил. Раптор отпрыгнул в сторону и располосовал когтем морду противника в кровь. Трицератопс заревел, но тут подоспели еще два динозавра, остальные же окружили детеныша. Раптор поспешил укрыться в траве. – Ух ты! – выдохнул Арби. – Вот это да!Стадо
Из груди Кинга вырвался вздох облегчения, когда он наконец доехал до развилки и повернул налево, направив машину на широкую грязную дорогу. Он сразу узнал ее: эта развороченная дорога вела к кораблю. Взглянув налево, он увидел под собой всю долину. Корабль еще был на месте! Отлично! Он издал радостный крик и надавил на газ – его распирало от счастья. На палубе судна Кинг разглядел испанского рыбака, который разглядывал небо. Невзирая на приближающийся шторм, никакой суеты на корабле видно не было – значит, они не отправляются прямо сейчас. Наверное, ждут Доджсона. Вот и славно, вот и хорошо. Он будет рядом через пару минут. Вот только проедет через лес и сообразит, где оказался. Дорога, петляющая по вершине холма, пролегала высоко, вдоль одного из вулканических пиков. Здесь почти не было деревьев, и Кинг видел весь остров как на ладони. С востока открывался вид на реку и корабль, пришвартованный у берега. С запада виднелась лаборатория и двойной трейлер Малкольма у дальнего края лужайки. Они так и не узнали, что здесь делает этот паршивый Малкольм, вспомнил Кинг. Но теперь уже все равно. Сам он уезжает с острова. А это главное. Он уже чувствовал под ногами деревянную палубу корабля. «Возможно, выставлю одному из рыбаков пиво, – размяк Кинг. – Бутылку отличного холодного пива, когда мы спустимся по реке и свалим с этого проклятого острова. Выпьем за Доджсона. Или даже две бутылки». Кинг завернул за поворот и увидел на дороге стадо каких-то зеленых динозавров. Они были чуть больше метра в высоту, с крупными куполообразными головами и несколькими маленькими рожками. Эти животные казались зелеными речными буйволами. Правда, их было слишком много. Кинг резко затормозил. Джип занесло, и машина остановилась. Зеленые динозавры уставились на машину, но так и не пошевелились. Стадо просто стояло и лениво озирало окрестности. Кинг подождал, нетерпеливо барабаня пальцами по рулевому колесу. Когда ничего не изменилось, он погудел сигналом и включил фары. Животные стояли и тупо смотрели. Забавные это были зверушки, с гладким гребнем на лбу и множеством маленьких рожек вокруг. Они безразлично пялились на джип, совсем как коровы. Кинг завел машину и медленно двинулся вперед, надеясь, что звери расступятся и дадут ему дорогу. Они и не подумали посторониться. Наконец бампер уткнулся в ближайшего динозавра. Тот хрюкнул, отступил на пару шагов, нагнул голову и врезал по машине. Врезал увесисто, с громким металлическим лязгом! «Боже, – подумал Кинг, – он спокойно разнесет радиатор, если не поберечься». Он остановил машину и снова подождал. Животное успокоилось. Несколько тварей улеглись прямо на дорогу. Объехать их не было никакой возможности. Кинг оглянулся на реку и обнаружил, что корабль находится всего в какой-то полумиле отсюда. Он и не знал, что так близок к цели. Тут Кинг заметил, что рыбаки подозрительно засуетились. Они поднимали якорь. Они собираются отплывать! К черту, нечего ждать! Кинг открыл дверь и вылез из машины, оставив джип посреди дороги. В ту же минуту животные повскакивали и ближайшие бросились на него. Кинг пустился наутек, не успев закрыть дверцу, и зверь врезался в нее, оставив глубокую вмятину в металле. Говард кинулся к склону холма и увидел крутой обрыв, уходящий вниз почти вертикально футов на сто. Здесь никак невозможно спуститься – по крайней мере, в этом месте. Чуть дальше склон вроде бы был не таким отвесным. Но животные на дороге, похоже, серьезно заинтересовались Кингом и быстро приближались. У него не осталось выбора. Говард обежал машину сзади, как раз когда еще одно животное с размаху врезалось в заднюю фару, вдребезги расколотив пластик. Третья тварь ринулась на автомобиль. Кинг едва успел проскочить перед его носом, как животное налетело на бампер. От удара джип подскочил, задев Кинга и сбив его на землю. «Буйволы» зафыркали. Говард вскочил на ноги и перебежал на другую сторону дороги, за которой начинался легкий подъем. Он вскарабкался на холм; звери не стали гнаться следом. Но легче от этого не стало – он находился на противоположной стороне дороги! Нужно было выбираться обратно. Кинг поднялся на вершину гребня и глянул вниз, ругаясь сквозь зубы. Он решил пройти с сотню ярдов вдоль дороги, пока не минует скопище этих зеленых демонов, а уже потом перейти дорогу. Так еще оставалась надежда добраться до корабля. Почти сразу же его окружили густые заросли тропического леса. Он поскользнулся и проехался на коленях по скользкому грязному склону. А когда поднялся на ноги, то понял, что слабо представляет, в какую сторону нужно идти. Он стоял на дне глубокого оврага, пальмы тянулись вверх на десять футов и заслоняли свет широкими плотными листьями. Кинг видел перед собой самое большее на два-три метра. С ужасом он понял, что теперь вообще не знает, где дорога и где корабль. Говард пошел наугад, пробираясь через мокрые папоротники, в надежде сориентироваться на месте. Дети повисли на поручнях, провожая глазами отступающих рапторов. Торн ткнул Левайна локтем в бок и тихо промолвил: – Почему ты нас отозвал? – Предосторожность, – ответил тот. – Притащив детеныша в трейлер, вы нарываетесь на неприятности. – Какие именно? Левайн пожал плечами: – Не знаю, в том-то и дело. Но родители обычно не любят, чтобы их детей куда-то уносили. А у этого малыша очень большие родители. И тут от поручней раздался вскрик Арби: – Посмотрите! – Что там? – вскинулся Левайн. – Там человек! Тяжело дыша, Кинг вынырнул из зарослей папоротников и оказался на широкой равнине. Наконец он мог определить свое местонахождение! Кинг остановился, чтобы перевести дыхание. Грязную и потную одежду впору было выжимать. Он не мог сдержать разочарованного вздоха, обнаружив, что до корабля еще топать и топать. Собственно, он до сих пор находился не по ту сторону дороги. Перед Кингом раскинулась ровная травянистая долина, которую лениво пересекала река. Равнина была пустынна, только на том берегу реки стояли несколько динозавров. Эти, рогатые, – трицератопсы. Они казались несколько обеспокоенными. Взрослые особи мотали головами вверх-вниз, издавая лающие звуки. Дело ясное, нужно идти вдоль берега реки, пока она не приведет его к кораблю. Вот только мимо этих трицератопсов следует пробираться очень осторожно. Кинг полез в карман и достал конфету. Он снял обертку и сунул конфету в рот, поджидая – не уберутся ли эти животные куда подальше. Сколько же времени уйдет, чтобы добраться до корабля? Этот вопрос занимал Кинга больше всего. Он решил идти, наплевав на этих трицератопсов. И двинулся вперед по густой траве. И тогда услышал шипение, словно рядом сидела какая-то рептилия. Шипение доносилось из высокой травы, откуда-то слева. А потом в нос ударило зловоние гнилой плоти. Кинг замер. Конфета потеряла всякую сладость. Позади, от реки, раздался плеск. Кинг обернулся. – Это один из тех, кто был на джипе, – сказал Арби. – Почему же он стоит? С вышки хорошо были видны мрачные тени рапторов, бегущих по той стороне реки. Вот два хищника бросились в воду и поплыли. Прямо к человеку. – Ой, нет, – прошептал Арби. Кинг заметил двух темных полосатых ящеров, движущихся по противоположному берегу. Они бежали на задних лапах, слегка подпрыгивая. Ящеры отражались в спокойных водах реки. Они щелкали длинными челюстями и злобно шипели на Кинга. Он глянул вверх по течению и увидел еще одного ящера, и еще нескольких, которые уже успели войти в реку и поплыли. Говард Кинг попятился от реки. Потом повернулся и побежал прочь, по грудь в густой траве. Он начал задыхаться, когда впереди выпрыгнула еще одна ящерица и заурчала, зашипела. Он метнулся в сторону, но ближайшая тварь взметнулась в воздух. Она подпрыгнула так высоко, что над травой показалось все ее тело с выставленными вперед длинными задними лапами. Кинг увидел острые кривые когти. Говард снова сменил направление и услышал визг ящера, который приземлился в траву, не поймав добычу. Кинг бросился бежать. Его гнал дикий страх. Позади зарычал хищник. Кинг поднажал – впереди еще двадцать ярдов травы, потом снова начинались джунгли. Он увидел деревья – высокие деревья. Можно залезть на них и спастись. Слева наперерез ему выскочил еще один полосатый ящер. Кинг видел только его голову, движущуюся над травой. Она неслась невероятно быстро. «Я не успею», – мелькнуло у него в мозгу. Но нужно попытаться. Выбиваясь из сил, раздирая легкие, он мчался к деревьям. Осталось всего десять ярдов. Он вовсю работал руками, вздергивая колени, выталкивая с силой горячий воздух из груди. И тогда что-то тяжелое ударило его в спину и сбило с ног. В спину вонзилось что-то острое, и Кинг знал, что это когти. Он попытался перекатиться, но тварь вцепилась намертво, и человек не мог даже пошевелиться. Кинг растянулся на земле, а ящер навалился сверху, и он слышал его рычание над собой. Боль в спине была невыносима, она гасила последние силы. Потом он ощутил на затылке горячее дыхание зверя, и ужас его достиг высшей точки. И внезапно его охватила блаженная успокаивающая дремота. Время замедлилось. Словно во сне, он увидел каждый стебелек травы перед своим лицом. Кинг глядел на острые стебли в каком-то сомнамбулическом трансе, почти не почувствовав острой боли в шее, даже не отдавая себе отчета в том, что на ней сомкнулись бритвенные зубы чудовища. Казалось, все это происходит не с ним. Сам он далеко отсюда. На мгновение он удивился, услышав громкий хруст костей... И темнота поглотила его. Ничто. – Не смотрите, – сказал Торн, оттаскивая Арби от поручней. Он прижал голову мальчика к груди, но Арби нетерпеливо вырвался, чтобы увидеть, что происходит на равнине. Торн потянулся к Келли, но девочка отступила в сторону, не отводя глаз от страшного зрелища. – Не смотрите, – снова и снова повторял Торн, – не смотрите. Дети молчали и смотрели. Левайн навел бинокль. Над упавшим человеком копошилось уже пять рапторов, которые яростно рвали тело на куски. Вот один из хищников оторвал голову, и в зубах его остался окровавленный лоскут – бывший воротник. Прежде чем голова упала на землю, ее успел исполосовать зубами второй раптор. Вспыхнула молния, и громыхнул далекий гром. Быстро темнело, и Левайн с трудом мог различить, что происходит внизу. Но было ясно, что строгая иерархия, которой хищники придерживались во время охоты, сейчас забыта. Здесь каждый за себя – обезумевшие хищники скакали и рвали неподвижное тело на части, не забывая толкать и кусать сородичей. Один из рапторов подпрыгнул, сжимая в челюстях какой-то коричневый шарик. На морде его застыло странное выражение, пока он жевал. Потом он отошел в сторонку от остальных, взял этот шарик в передние лапы и принялся разглядывать. В наступающей тьме Левайну пришлось напрячь зрение, чтобы узнать этот предмет – динозавр жевал шоколадную конфету. И, судя по всему, она пришлась зверю по вкусу. Раптор вернулся к пиршеству и зарылся мордой в окровавленные останки. Через равнину наполовину бежали, наполовину скакали остальные рапторы, спеша принять участие в разделе добычи. Распаленно рыча, они бросились в самую гущу сородичей. Левайн опустил бинокль и взглянул на детей. Они молчали и смотрели вниз.Доджсон
Доджсона привело в чувство громкое чириканье, похожее на щебет множества крошечных птиц. Казалось, оно шло отовсюду. Он не сразу осознал, что лежит навзничь на крутом склоне холма. Доджсон попытался шевельнуться, но тяжелое тело отказалось слушаться. Какой-то груз навалился на его ноги, живот, руки. А тяжесть, придавившая грудь, мешала дышать. А еще хотелось спать, просто невыносимо хотелось спать. Он все на свете отдал бы, чтобы снова погрузиться в небытие. Доджсон снова начал задремывать, как что-то коснулось его руки. Дернуло за пальцы, по очереди, будто призывая обратно к бодрствованию. Медленно-медленно Доджсон пришел в себя. И открыл глаза. У самой его руки стоял крохотный зеленый динозаврик. Зверек нагнулся и ухватил его палец маленькими острыми зубками. Все пальцы кровоточили, их уже здорово успели обгрызть. Доджсон удивленно отдернул руку, и тут же чириканье вокруг стало громче. Он повернулся и обнаружил повсюду толпу таких же зеленых динозавриков, которые стояли у него на ногах и груди. Они были не больше цыпленка и, совсем как цыплята, клевали его живот, бедра, пах... Взвыв, Доджсон вскочил, сбрасывая с себя проклятых ящериц, которые запрыгали по сторонам, досадливо чирикая. Маленькие твари отскочили на пару метров и остановились. Повернулись и уставились на человека, не выказывая ни малейших признаков страха. Напротив, они словно бы ожидали. И тогда Доджсон сообразил, что это перед ним прокомпсогнатусы, компи. Падальщики. «Господи, – подумал он. – Они решили, что я умер!» Доджсон попятился, споткнулся и чуть не упал. Все тело болело, голова кружилась. Динозавры зачирикали, наблюдая за каждым его шагом. – Пошли вон, – сказал он, махнув рукой. – Кыш! Но они не ушли. Стояли, забавно склонив головы набок, и ждали. Доджсон опустил глаза и глянул на себя. Рубашка и штаны были разорваны в клочья. Из сотни маленьких ранок сочилась кровь. К горлу подкатила тошнота, он упер руки в колени. Потом глубоко вздохнул, глядя, как его кровь пропитывает палую листву. «Господи», – подумал он. И снова перевел дыхание. Как только он замер, маленькие твари подступили на шаг. Он распрямился, и они отскочили. Но мгновение спустя снова двинулись вперед. Один подошел совсем близко. Доджсон злобно пнул его ногой, отшвырнув маленькое тельце далеко в кусты. Тварь заверещала, но приземлилась, как кошка, на четыре лапки, и снова поднялась – живая и невредимая. Остальные не двигались. Ждали. Он огляделся и заметил, что начало темнеть. Часы показывали сорок минут седьмого вечера. Всего через несколько минут стемнеет. А здесь, под кронами тропических деревьев, было уже довольно темно. Нужно добраться до какого-нибудь укрытия, и поскорее. Он сверился с компасом, встроенным в наручные часы, и направился на юг. Необходимо Добраться до корабля. На корабле он будет в безопасности. Когда он зашагал, компи зачирикали и двинулись следом. Они держались позади, метрах в двух, с шумом пробираясь сквозь кусты. «Да их тут с дюжину», – сообразил Доджсон. По мере того как спускалась темнота, их глазки начали светиться зеленым огнем. Тело Доджсона представляло собой сплошной комок боли. Каждый шаг причинял муку. Его шатало. Кровь продолжала течь, и страшно хотелось спать. Нет, до реки не добраться. Его хватит разве что на пару сотен ярдов. Споткнувшись о корень, он упал. Собравшись с силами, встал. Одежда была перемазана грязью и кровью. Доджсон оглянулся на ярко-зеленые глазки за спиной и заставил себя идти дальше. Пожалуй, еще чуть-чуть он пройдет. И тогда он увидел свет сквозь ветки деревьев. Корабль? Доджсон зашагал быстрее, компи поспешили следом. Он продрался сквозь папоротники и увидел небольшой домик, похожий на сарай или сторожку, построенный из кирпича и покрытый жестью. Свет шел из квадратного окошка. Доджсон снова упал, встал на колени и пополз вперед, до самого домика. Добравшись до двери, он с трудом дотянулся до ручки и открыл ее. Внутри никого не было. От пола до потолка шли какие-то трубы. В прежние времена они были подсоединены к разным механизмам, но теперь механизмы исчезли, от них остались лишь следы ржавчины на бетонном полу. В углу комнатки светилась электрическая лампочка. К ней было подсоединено реле, которое и включало ее с приближением ночи. Этот-то свет и увидел Доджсон. Но откуда на острове электричество? А, плевать. Он ввалился в комнату, плотно закрыл за собой дверь и рухнул на бетонный пол. Через запыленное стекло окошка он видел компи, которые разочарованно прыгали снаружи и заглядывали внутрь домика. Но добраться до него не могли. Конечно, ему нужно будет идти дальше. Нужно будет как-нибудь выбраться с этого драного острова. «Но не сейчас, – подумал он. – Позже. Он побеспокоится об этом позже». Доджсон прикорнул на холодном пыльном полу и заснул.Лечение
Сара Хардинг обернула фольгу вокруг раненой ножки детеныша. Зверек до сих пор спал, дыша ровно и спокойно. Его тельце расслабилось. Тихо шипел кислород. Шина из фольги получилась шести дюймов в длину. Взяв маленькую кисточку, Сара принялась мазать ее клейкой резиной, чтобы, превратить повязку в подобие гипса. – Сколько там было рапторов? – спросила она у Яна. – Я не успела сосчитать. Кажется, около девяти. – Думаю, что больше, – ответил Малкольм. – Одиннадцать или двенадцать. – Двенадцать? – удивленно подняла она глаза. – На таком маленьком острове? – Да. Резина издавала резкий запах, похожий на запах клея. Сара покрывала фольгу ровным слоем. – Ты знаешь, о чем я думаю, – заметила она. – Знаю. Их слишком много. – Чересчур много, Ян. Это неправильно. В Африке активные хищники встречаются через каждые десять-пятнадцать километров, большего экосистема позволить не может. А на таком острове рапторов должно быть от силы пять. – Угу. Но не забывай, что дичь здесь довольно крупная... Некоторые экземпляры достигают двадцати или тридцати тонн. – Не знаю, можно ли считать это решающим фактором, но согласна – примем это за аргумент. Удвою счет, пусть будет десять рапторов на остров. Но ты сказал, что их тут двенадцать. А ведь здесь водятся и другие, более крупные хищники. Как тираннозавры... – Водятся. – Так что все равно слишком много, – покачала головой Сара. – Ну, зверей тут тоже много, – заметил Малкольм. – Не особо. В целом исследования жизни хищников – индийских тигров и африканских львов – показывают, что обычно приходится один хищник на двести травоядных. Значит, на двадцать пять хищников здесь должно приходиться примерно пять тысяч травоядных. Столько здесь будет? – Нет. – Как ты считаешь, сколько здесь живет зверей вообще? – Около двух сотен, – пожал он плечами. – Ну, пятьсот. – Значит, хищников слишком много. Подержи, Ян, а я установлю лампу. Сара повесила над малышом нагреватель, чтобы резина поскорее высохла. И поправила кислородную маску на мордочке тираннозаврика. – Остров не в состоянии поддерживать всех этих хищников. И все-таки они живут. – И в чем же загвоздка? – Думаю, что здесь есть источник пищи, о котором мы не знаем, – ответила Сара. – Ты имеешь в виду синтетическую пищу? – спросил Малкольм. – Сомнительно. – Нет, от синтетической еды животные становятся вялыми и слабыми. А эти звери не похожи на слабаков. Единственное объяснение – это высокий уровень смертности среди травоядных. Если они растут очень быстро или умирают молодыми, тогда появляется добавочный источник пищи для хищников. – Я заметил, что самые крупные взрослые кажутся маленькими, как будто не доросли до взросления. Может, их убивают слишком молодыми. – Возможно, – согласилась Сара. – Но если бы уровень смертности был здесь высоким, повсюду валялись бы скелеты и трупы животных. Ты видал что-нибудь подобное? – Признаться, нет. Я вообще не видел никаких скелетов. – Я тоже. – Она отвела нагреватель в сторону. – Этот остров какой-то странный, Ян. – Знаю, – кивнул Малкольм. – Знаешь? – Да. Я подозревал это с самого начала. Ударил гром. От подножия вышки тянулась темная и пустынная равнина. Стояла тишина, только издалека доносилось рычание рапторов. – Наверное, нам нужно возвращаться, – обеспокоенно промолвил Эдди. – Зачем? – бросил Левайн. Он нацепил прибор ночного видения, довольный собой, что догадался его прихватить. Мир окрасился ясной зеленью. Он отчетливо видел рапторов, пирующих над останками, и вытоптанную и окровавленную траву вокруг. На скелете не осталось и клочка мяса, но до сих пор оттуда раздавался треск и хруст костей. – Я просто подумал, – продолжал Эдди, – что уже ночь и безопасней будет пересидеть в трейлере. – Почему? – Ну, он крепкий и безопасный. Там есть все необходимое. Я просто подумал, что лучше вернуться. Мы ведь не собираемся торчать тут до утра? – Нет, – ответил Левайн. – За кого вы меня принимаете, за фанатика, что ли? Эдди только хмыкнул. – Давайте побудем тут еще немного, – закончил Левайн. – Док, – повернулся Эдди к Торну, – что скажете? Скоро польет как из ведра. – Подождем, – ответил Торн. – А потом вернемся все вместе. – Динозавры плодились на этом острове пять лет, может, чуть больше, – сказал Малкольм. – Но они оставались только здесь. И внезапно, за последний год, туши дохлых динозавров начали находить на берегах Коста-Рики и, судя по отчетам, на берегах Тихого океана. – Вынесло течением? – Предположительно. Но вот вопрос: почему именно сейчас? А не пять лет назад? Что-то изменилось, но что? И... постой-ка. Он подошел к компьютеру и склонился над экраном. – Что ты делаешь? – удивилась Сара. – Арби вошел в старую сеть, – сказал Ян, – а в ней сохранились записи еще с восьмидесятых. Он начал водить мышкой. – Мы даже не просмотрели эти записи... Появилось меню и список файлов. Малкольм принялся изучать названия. – Тогда у них возникли проблемы с какой-то болезнью, – сообщил он. – В лаборатории мы нашли много бумаг по этому поводу. – Какая болезнь? – Они не установили. – У диких животных встречаются разные вялотекущие болезни, – сказала Сара, – которые проявляются только через пять-десять лет. Вызываются вирусами и прионами. – Но, насколько я помню, для того чтобы животное заболело, оно должно съесть зараженную пищу. Молчание. – А чем, интересно, их кормили? – задумалась вслух Сара. – Если бы я бралась выращивать маленьких динозавров, я первым делом подумала бы об этом. Что они едят? Наверное, молоко, но... – Да, молоко, – ответил Малкольм, не отрывая глаз от экрана. – Первые шесть недель. Козье молоко. – Разумно. Козье молоко всегда используют для кормления детенышей в зоопарках. Оно прекрасный гипоаллергетик. А потом? – Минутку. Сара Хардинг держала в руках лапку тираннозаврика, ожидая, когда резина затвердеет. Она посмотрела на импровизированный гипс, принюхалась. От резины до сих пор шел резкий запах. – Надеюсь, все будет в порядке, – вздохнула она. – Иногда, если от детенышей идет неприятный запах, их не принимают обратно. Но, может, запах исчезнет, когда масса застынет? Сколько времени на это уйдет? – Минут десять, – ответил Малкольм, глянув на часы. – Не больше. – Я бы хотела отвезти малыша к гнезду. Загремел гром. Они машинально посмотрели на темнеющие окна. – Сегодня уже поздно, – пробормотал Малкольм, что-то отбивая на клавиатуре. – Итак... чем же они их кормили? С 1988-го по 1989 год... травоядные получали размоченную растительную пищу три раза в день... а плотоядные... Он замолчал. – Так что получали плотоядные? – напомнила Сара. – Что-то на основе животного протеина... – Из кого? Обычно делают из индюков или цыплят с добавлением антибиотиков. – Сара, – озадаченно молвил Малкольм, – они делали это из овец. – Да нет, не может быть. – Еще как может. Их поставщик специально разводил овец. – Это не шутка? – Боюсь, что нет, – покачал головой Ян. – Сейчас поищу... Зазвенел сигнал тревоги. Над головой Малкольма замигала красная лампочка. А мгновение спустя вспыхнуло внешнее освещение, залив ярким галогенным светом зеленую лужайку. – Что это? – встревожилась Сара. – Сенсоры... почему-то они сработали. Малкольм оставил компьютер и выглянул в окно. Ничего, только высокая трава и тени деревьев по периметру поляны. Все тихо и спокойно. – Что случилось? – спросила Сара, не отходя от детеныша. – Понятия не имею. Ничего не видно. – Но сенсоры-то сработали? Может, от ветра? – Ветра нет, – ответил Ян. – Смотрите! – крикнула Келли. Торн повернулся к ней. С вышки были хорошо видны оба сцепленных трейлера на гребне высокой горы. Внешнее освещение было включено. Торн сдернул с пояса радио: – Ян? Где ты? Щелчок. – На месте, док. – Что у вас случилось? – Не знаю. Просто включился наружный свет. Наверное, сработал сенсор. Но отсюда ничего особенного не видать. – Ян, у вас все в порядке? – Да, док. Не волнуйтесь. – Я же говорил, что восприимчивость сенсоров слишком велика, – заворчал Эдди. – Вот и получилось. Левайн нахмурился, но ничего не сказал. Сара закончила возиться с детенышем тираннозавра, завернула его в одеяло и осторожно привязала его к столу ремнями. Потом подошла к Малкольму и тоже выглянула в окно. – Так в чем дело? – спросила она. – Эдди говорит, что система сенсоров слишком чувствительна. – Точно? – Не знаю. Ее-то раньше никогда не проверяли. Малкольм оглядел все деревья по краю лужайки, пытаясь уловить хоть малейшее движение. Потом они услышали храпящий звук, почти рычание. Звук шел откуда-то с противоположной стороны. Малкольм посмотрел в окно на другой стороне трейлера. Они с Сарой пристально вглядывались в ночь. Малкольм затаил дыхание. Через минуту Сара вздохнула: – Я ничего не вижу, Ян. – Я тоже. – Наверное, ложная тревога. И тут Ян почувствовал вибрацию, глубокую дрожь земли, которая передавалась полу машины. Малкольм посмотрел на Сару расширившимися глазами. Он знал, что это означает. Вибрация повторилась, на этот раз более отчетливо. Сара выглянула в окно. – Ян! Я вижу его, – прошептала она. Малкольм подошел поближе. Сара показывала в сторону ближайших деревьев. – Что там? И сразу же заметил громадную тень, поднимающуюся над зарослями папоротников. Динозавр медленно поводил огромной головой взад-вперед, словно бы прислушивался к чему-то. Это был тираннозавр рекс. – Ян, – прошептала Сара, – их там двое. Действительно, из леса выступила вторая особь, покрупнее. Это была самка. Динозавры глухо зарычали. И медленно выдвинулись из леса, вступив на поляну. В ярком свете прожекторов они беспомощно заморгали. – Это его родители? – Не знаю. Похоже на то. Малкольм оглянулся на малыша. Тот до сих пор спал, ровно дыша. Одеяло равномерно поднималось и опускалось. – А зачем они сюда явились? – снова спросила Сара. – .Понятия не имею. Динозавры все еще медлили на краю поляны, не решаясь выйти из-под защиты деревьев. Казалось, они чего-то ждали. – Может, они ищут своего детеныша? – предположила Сара. – Брось. – Я серьезно. – Глупости. – Почему? Они могли нас выследить. Тираннозавры подняли головы, задрав вверх тяжелые страшные челюсти. Затем они начали поводить головами справа налево. Через пару минут звери сделали шаг к трейлеру. И снова замерли. – Сара, – молвил Малкольм, – до гнезда черт знает сколько километров. Как бы они могли нас выследить? – Мало ли. – Сара... – Ты же сам говорил, что мы ничего не знаем об этих существах. Совершенно не представляем их психологию, биохимию, нервную систему и не понимаем их поведенческие реакции. Про их нюх и слух нам тоже ничего не известно. – Так-то оно так, но... – Это хищники, Ян! У них превосходное зрение, слух и нюх. – Не спорю. – И кто его знает, что еще, – добавила Сара. – То есть? – нахмурился Малкольм. – Ян, существуют и другие способы восприятия окружающей среды. Змеи воспринимают инфракрасный свет. Летучие мыши ориентируются с помощью эхолокации. Птицы и черепахи чувствуют магнитные волны, поэтому они и мигрируют в дальние страны, безошибочно находя путь. У динозавров вполне может обнаружиться какое-нибудь новое чутье, которое мы пока и представить себе не можем. – Какая ерунда, Сара. – Да ну? Тогда что, по-твоему, они тут делают? Тираннозавры стояли на краю лужайки. Они больше не рычали, но продолжали водить головами по сторонам. Малкольм нахмурился: – Похоже... они озираются... – На таком ярком свету? Нет, Ян, свет их слепит. Сказав это, Сара поняла, что не ошиблась. Но тираннозавры продолжали покачивать головами размеренными, медленными движениями. – Так что же они делают? Нюхают? – Нет, головы подняты слишком высоко, ноздри не шевелятся. – Прислушиваются? – Возможно, – кивнула Сара. – К чему? – Может, к детенышу? Он поднял взгляд. . – Сара, детеныш спит. – Знаю. – Спит, а значит, молчит. Он не издает звуков. – Может, мы их просто не слышим. – Она не спускала глаз с тираннозавров. – Что-то же они делают, Ян! Все это неспроста. Мы не понимаем смысла их действий, но какой-то смысл в них определенно есть. С вышки Левайн наблюдал за поляной через прибор ночного видения. Он видел двоих тираннозавров, стоящих на выходе из джунглей. Они как-то странно водили головами. Синхронно. Потом подошли к трейлеру поближе, повертели головами вправо-влево и наконец, казалось, пришли к какому-то выводу. Они быстро и весьма агрессивно направились к центру поляны. По радио долетел возглас Малкольма: – Это свет! Их привлек яркий свет! И внешнее освещение мгновенно погасло, поляна погрузилась во тьму. Все затаили дыхание. – Вот так, – услышали на вышке голос Малкольма. – Что видишь? – спросил Торн у Левайна. – Ничего. – Что они делают? – Просто стоят на месте. Через прибор ночного видения Лёвайн заметил, что тираннозавры замерли, будто сконфуженные переменой освещения. Даже отсюда было слышно, как обеспокоенно они рычат. Динозавры мотали огромными головами и щелкали страшными челюстями. Но ближе не подходили. – Что там? – прошептала Келли. – Ничего, ждут, – ответил Левайн. – По крайней мере пока. Ричард почему-то был уверен, что тираннозавры встревожены. Трейлер должен представляться им непонятной и пугающей переменой в привычном окружении. Он понадеялся, что звери проникнутся неуверенностью и уйдут. Невзирая на свои размеры, эти существа отличались крайней осторожностью, даже пугливостью. Они снова зарычали. А потом двинулись прямо к темному трейлеру. – Ян, что нам делать? – Черт его знает, – прошипел Ян. Они скорчились в проходе машины, стараясь держаться подальше от окон. Тираннозавры твердо и размеренно топали к трейлеру. При каждом шаге десятитонных чудовищ пол машины вздрагивал. – Они идут сюда! – Я и сам догадался, – прошептал Малкольм. Первый тираннозавр подошел к трейлеру так близко, что полностью закрыл окно. Все, что видел Малкольм, это огромную мускулистую ногу и часть брюха. Голова предполагалась где-то далеко вверху. Второй динозавр зашел с другой стороны. Оба зверя начали ходить кругами у машины, храпя и рыча. Пол трейлера дрожал от их тяжелых шагов. От чудовищ исходил резкий мускусный запах. Один из тираннозавров задел боком машину, проскрежетав чешуей по металлу. Малкольм начал ударяться в панику. Он помнил этот запах, этот ужасающий запах! Ученого прошиб холодный пот. Он глянул на Сару, которая напряженно следила за каждым движением динозавров. – Это не охотничьиповадки, – прошептала женщина. – Не знаю, все может быть. Это же не львы. Один из тираннозавров заревел, разрывая ночную тишину душераздирающим криком. – Они не охотятся, – снова зашептала Сара, – они ищут, Ян! И через минуту, словно в ответ, заревел второй динозавр. Потом сверху склонилась исполинская голова и уставилась в окно. Малкольм распластался на полу машины, а Сара упала на него, попав ботинком Яну прямо в ухо. – Все будет хорошо, Сара. Снаружи доносилось хрипение и рык тираннозавров. – Ты не подвинешься? – шепотом спросил Малкольм. Она повернулась на бок, сдвигаясь к стене прохода, и Ян осторожно начал приподниматься, чтобы выглянуть из-за койки. Прямо на него смотрел огромный глаз, чуть вращаясь в орбите. Чуть ниже открывалась и захлопывалась зубастая пасть. Горячее дыхание тираннозавра затуманило оконное стекло. Вот голова чудовища исчезла, скользнув в сторону, и Ян перевел дух. Но тут же появилась снова – тираннозавр с размаху ударил головой по трейлеру, отчего машина качнулась. – Не бойся, Сара, трейлер выстоит. – Ты меня несказанно утешил, – прошептала она в ответ. С другой стороны раздался рев второго тираннозавра и тяжелый удар. Трейлер затрещал. Теперь двое динозавров начали методично биться о машину. Малкольма и Сару бросало из стороны в сторону. Хардинг попыталась зацепиться за что-то, но следующий толчок оторвал ее и швырнул о стену. Пол трейлера ходил ходуном. Со столов и полок посыпалось лабораторное оборудование. Зазвенело разбитое стекло. А затем все внезапно прекратилось. Наступила тишина. Заскрипев зубами, Малкольм привстал на одно колено. Выглянув в окно, он обнаружил, что его закрывает передняя часть тираннозавра. – Что же делать? – прошептал он сам себе. Щелкнуло радио. – Ян! Вы там, Ян? – громко спросил Торн. – Выключи, ради бога, – прошипела Сара. Малкольм стащил с пояса переговорник, прошептал: «С нами все в порядке» – и отключил связь. Сара поползла на четвереньках в переднюю часть трейлера, где находилась биолаборатория. Ян потащился следом и увидел, что в окно лаборатории пялится один из тираннозавров. Чудовище смотрело прямо на спеленатого детеныша и мягко урчало. Потом умолкло. И снова заурчало. – Она пришла за детенышем, Ян, – сообразила Сара. – Ну, черт возьми, и что теперь? Они прижимались к полу, стараясь не попасться на глаза динозаврихе. – Как можно передать ей детеныша? – Может, выпихнуть через дверь? – А если они на него наступят? – А нам какая разница! Тираннозавриха за окном издала серию нежных звуков, завершив ее низким угрожающим рыком. – Сара... Но Сара неожиданно встала во весь рост, глядя прямо на динозавра. Она сразу же заговорила тихим успокаивающим голосом: – Все хорошо... все в порядке... малыш здоров... Я просто развяжу его... Вот увидишь... Огромная голова тираннозавра заслонила все окно. Сара увидела, как напряглись могучие мышцы шеи. Челюсти медленно задвигались. Руки Сары тряслись, пока она распеленывала детеныша. – Вот и хорошо... Твой ребенок в порядке... Видишь, все нормально... Скорчившись у стены, Малкольм прошипел: – Что ты делаешь? Она ответила, не меняя интонации: – Я понимаю, что звучит это глупо... Но со львами это срабатывает... иногда... Вот и все... Малыш свободен... Сара развернула одеяло, сняла кислородную маску, продолжая спокойно и неторопливо приговаривать: – Так... теперь нужно просто... И закончила, взяв малыша на руки: – ...просто отдать его тебе. Внезапно самка отвела голову и ударила в стекло, которое покрылось белой паутиной трещин. Окно сразу сделалось непрозрачным, но Сара отчетливо увидела надвигающуюся тень, за чем последовал второй удар. Стекло вылетело из рамы. Сара выронила малыша на стол и отскочила. В трейлер всунулась окровавленная морда тираннозавра. Самка порезалась об осколки стекла. Но тут же ее ярость улеглась, и она начала действовать осторожнее. Тираннозавриха принялась обнюхивать дитя от головы до кончика хвоста. Дойдя до повязки, динозавриха принялась быстро лизать фольгу. Наконец она легко опустила нижнюю челюсть на малыша и так замерла. Лишь моргала огромными глазами, не сводя взгляда с Сары. Малкольм лежал на полу и смотрел, как по оконной раме ползут капли крови. Он начал было подниматься, но Сара оттолкнула его голову обратно. – Тс-с, – прошептала она. – Что там? – Она проверяет его сердцебиение. Тираннозавриха фыркнула, открыла пасть и осторожно взяла малыша в зубы. Потом медленно попятилась, протаскивая детеныша через разбитое окно. Динозавриха положила звереныша на землю, так что Малкольм и Сара видели, что произошло дальше. Чудовище склонилось, и его голова тоже пропала из виду. – Он проснулся? – прошептал Малкольм. – В смысле, детеныш проснулся? – Тс-с-с! Снаружи донеслись легкие хлопки, которые сопровождались тихим рокотанием материнской глотки. Сара встала на цыпочки, стараясь разглядеть, что там происходит. – Что там? – снова поинтересовался Малкольм. – Она лижет его. И толкает мордой. – И? – И все. Лижет и толкает. – А малыш? – Никак. Просто перекатывается, как мертвый. Сколько морфия мы вкатили ему в последний раз? – Откуда я знаю? Малкольм не стал подниматься с пола. Он лежал и вслушивался в рычание и мурлыканье огромного животного. Казалось, прошла целая вечность, когда раздался высокий пронзительный писк. – Он просыпается! Ян, он просыпается! Малкольм встал на колени и выглянул из окна как раз тогда, когда самка брала детеныша в пасть. Динозавриха направилась к деревьям. – Что это она? – Наверное, идет домой. Второй тираннозавр направился следом за первым. Малкольм и Сара смотрели вслед уходящим динозаврам. Малкольм обмяк. – Еще бы чуть-чуть... – Да, – вздохнула Сара, – еще бы чуть-чуть. И вытерла окровавленные руки. На вышке Торн надрывался в переговорник: – Ян! Ян, где вы? Ян! – Наверное, он выключил радио, – предположила Келли. Пошел дождь, забарабанив по металлической крыше хижины. Левайн не сводил прибор ночного видения с трейлера. Вспыхнула молния. – Ты видишь, что делают динозавры? – спросил Торн. – Я вижу, – отозвался Эдди. – Кажется... кажется, они уходят! Всеобщее ликование. Один лишь Левайн оставался молчаливым и сосредоточенным. – Все в порядке, Ричард? – спросил его Торн. – Да? – Не уверен, – ответил Левайн. – Боюсь, что мы допустили серьезную ошибку. Малкольм следил сквозь разбитое окно за уходящими динозаврами. Сара стояла у него за спиной и молчала. Не отводя глаз от зверей. Начался дождь, в незащищенное окно попадала вода. Небо прорезала яркая молния, осветив гигантских животных на краю поляны. Вдалеке зарокотал гром. Возле ближайшего большого дерева динозавры остановились и положили детеныша на землю. – Почему они так делают? – забеспокоилась Сара. – Они же должны вернуться к гнезду. – Не знаю, может... – Неужели детеныш умер? Но нет, при следующей вспышке молнии они увидели, что малыш шевелится. Значит, жив. Он заверещал, когда один из родителей взял его в зубы и разместил на развилке дерева, высоко над землей. – Только не это, – замотала головой Сара. – Мы ошиблись, Ян. Это было ошибкой. Самка тираннозавра какое-то время возилась с ребенком, устраивая его поудобнее. Потом она повернулась, распахнула пасть и страшно заревела. Самец заревел в ответ. И оба динозавра на всех парах помчались к трейлеру, попирая лапами траву на лужайке. – Боже, – простонала Сара. – Держись! – закричал Малкольм. – Плохи дела! От сокрушительного удара Сара с Малкольмом отлетели к противоположной стороне салона. Сара вскрикнула. Малкольм ударился головой о стену так, что из глаз посыпались искры, и упал на пол. Трейлер раскачивался и скрипел. Тираннозавры взревели и снова пошли в атаку. – Ян! Ян! – закричала Сара. Трейлер перевернулся набок. Малкольма тряхнуло, сверху на него посыпались стекло и лабораторное оборудование. Когда он приподнял голову, то обнаружил вокруг полный кавардак и разгром. Прямо над ним находилось высаженное самкой окно. Капли дождя падали на математика. Полыхнула молния, а потом в окно просунулась огромная башка тираннозавра и, зарычав, потянулась к нему. По металлическому боку трейлера заскребли когти динозавра, затем башка исчезла. Через минуту чудовища снова заревели и принялись толкать и елозить машину по грязи. – Сара! – крикнул Малкольм. Мир снова встал с ног на голову, и он увидел Сару, которая кувыркнулась, как и он, когда трейлер переворачивался. Теперь машина лежала на крыше. Малкольм пополз по потолку к Саре. Над головой висело оборудование, закрепленное на лабораторных столах. Ему на голову лилась разнообразная жидкость из разбитых колб и бутылок. Что-то ударило в плечо. Услышав шипение, он сообразил, что это кислота. Где-то в темноте стонала Сара. Снова сверкнула молния, и Малкольм увидел, что женщина, скорчившись, лежит возле гофрированной перемычки между двумя частями трейлера. Перемычка была почти перекручена, а это означало, что второй трейлер еще стоит на колесах. Безумие! Все это – безумие чистой воды! Снаружи бесновались тираннозавры, они принялись грызть покрышки. «Жаль, – подумал Малкольм, – что они не взялись за кабели аккумулятора. То-то бы удивились». Неожиданно тираннозавры снова ударили трейлер, просто сталкивая его с поляны. Когда машина остановилась, они ударили в нее снова. Трейлер заскользил по грязи. Наконец Малкольм дополз до Сары. Она обняла его. – Ян! Левая половина ее лица казалась почти черной. И когда сверкнула очередная молния, Малкольм увидел, что оно залито кровью. – Как ты? – В порядке, – ответила Сара, вытирая тыльной стороной ладони кровь с глаз. – Не посмотришь, что это? При следующей вспышке Ян увидел осколок стекла, врезавшийся в кожу головы у самых корней волос. Он вынул осколок и зажал рукой рану, из которой тотчас же выплеснулась кровь. Сейчас они были в кухне. Малкольм потянулся через плиту и нащупал кухонное полотенце. Он обмотал голову Сары полотенцем. Ткань сразу потемнела от крови. – Болит? – Все нормально. – С виду ничего страшного. Снаружи ревели тираннозавры. – Что они делают? – глухо спросила Сара. Тираннозавры снова ударили в трейлер. На этот раз машина заскользила заметно быстрее – вперед и... вниз. Заскользила вниз. – Толкают, – сказал Малкольм. – Куда? – К краю поляны. – Тираннозавры приложились снова, и трейлер заскользил еще быстрее. – Они толкают нас к обрыву. Это был отвесный склон горы высотой пятьсот футов, и остаться живыми после падения в долину не представлялось возможным. Она перехватила полотенце, оттолкнув его руку. – Сделай же что-нибудь! – Хорошо. Он пополз назад, с замиранием сердца ожидая следующего удара. Что делать, он не знал. В голову ничего не приходило. Трейлер лежал вверх тормашками, все перепуталось. Плечо горело, воняло кислотой, которая проедала его рубашку. А может, и плоть. Пекло страшно. В трейлере – хоть глаз выколи, энергии нет, повсюду стекло, а он... Энергии нет. Малкольм начал подниматься на ноги, но внезапный удар опрокинул его. Ян упал, сильно ударившись головой о холодильник. Его дверца распахнулась, и на Малкольма посыпались пакеты с молоком, стеклянные бутылки и куча всякой снеди. В холодильнике не горела лампочка. Потому что не было энергии. Лежа на спине, Малкольм глянул в сторону окна и увидел огромную лапу тираннозавра и примятую траву. Молния вспыхнула в тот миг, когда эта лапа поднялась для очередного удара. Трейлер содрогнулся и заскользил вниз еще быстрее. – Черт! – прошипел Малкольм. – Ян... Но было уже поздно. Трейлер громыхнул и протестующе заскрипел всеми металлическими частями. А потом, когда передняя часть машины перевалила через край обрыва, Малкольм увидел внизу далекое дно пропасти. Сперва медленно, потом все быстрее набирая скорость, все предметы сдвинулись с места и посыпались, поскользили, полетели вниз. Мимо прокувыркалась Сара, она попыталась вцепиться в Малкольма, но безуспешно. Тираннозавры ликующе заревели. «Мы падаем в пропасть», – пронеслось у Яна в голове. Не зная, что можно предпринять, он ухватился за дверцу холодильника и намертво прилип к ней. Дверца была холодной и скользкой от вытекших соусов. Трейлер затрещал и ринулся вниз. Руки Малкольма начали скользить по белой поверхности дверцы, все быстрее... быстрее... Наконец он сорвался и полетел вниз, к дальнему концу трейлера. Ян летел прямо на водительское кресло, но прежде чем успел врезаться, он налетел в темноте на что-то твердое. Мгновенная вспышка боли, потом еще одна. И медленно, легко и беззвучно мир вокруг него померк. По крыше вышки барабанил дождь, свешиваясь с краев сверкающей занавесью воды. Левайн протер линзы прибора ночного видения и снова приник к окуляру. Он исследовал черный край обрыва. – Что там? Что случилось? – волновался Арби. – Не знаю, – ответил Левайн. Трудно было что-то разглядеть при таком ливне. Несколько минут назад наблюдатели, затаив от ужаса дыхание, следили за тем, как тираннозавры сталкивали трейлер к пропасти, пихая машину брюхом и могучими задними лапами. Этим исполинам не пришлось особо напрягаться – в сумме они весили двадцать тонн, а трейлер тянул максимум на две тонны. Когда они перевернули машину вверх колесами, дело пошло еще быстрее – мокрая трава и грязь только способствовали скольжению. – Зачем они это делают? – спросил Торн у Левайна. – Подозреваю, что они расширяют свою территорию. – Каким же образом? – Не забывайте, с чем мы имеем дело, – сказал Левайн. – Поведение тираннозавров отличается сложностью, но во многом основано на инстинктах. И вопрос территории тоже решается инстинктивно. Тираннозавры метят территорию, а потом защищают ее. Это не осознанное поведение, мозг у них невелик, это заложено на уровне инстинктов. Боюсь, что, перенеся детеныша, мы дополнили понятие «их территория» поляной, на которой детеныш был найден. И теперь они защищают эту территорию, спихивая оттуда трейлер. Тут полыхнула молния, и все замерли при виде кошмарного зрелища. Первый трейлер перевалил через край скалы и повис над пропастью. Удерживал его от падения второй трейлер, который остался стоять на поляне. – Перемычка не выдержит! – закричал Эдди. – Она долго не протянет! При следующей вспышке молнии наблюдатели разглядели двоих тираннозавров, которые теперь взялись за второй трейлер и принялись подталкивать его к краю обрыва. – Я иду туда! – заявил Торн. – Я с тобой! – вскинулся Эдди. – Нет! Оставайся с детьми! – Но тебе нужна... – Ты останешься с детьми! Их нельзя бросать одних! – А Левайн... – Нет, останешься ты! И Торн начал спускаться по перекладинам, мокрым и скользким, к «эксплореру». Келли и Арби перевесились через перила и наблюдали за ним. Торн вскочил в машину и включил зажигание. До поляны было три мили, может, больше. Даже выжав из «форда» все, на что он способен, туда не добраться раньше чем за семь-восемь минут. Слишком поздно. Он не успеет. Но должен попытаться. Сара Хардинг услышала ритмическое потрескивание и открыла глаза. Вокруг царила темнота, и Сара не могла сориентироваться. Потом сверкнула молния, и прямо под собой Сара увидела долину, до которой лететь около пятисот футов. Вид на долину раскачивался взад-вперед. Она смотрела через ветровое стекло трейлера, который свисал с обрыва. Они уже не падали, но угрожающе раскачивались в воздухе над пропастью. Сама Сара лежала поперек водительского кресла, которое сорвалось с крепления и разнесло приборную доску – повсюду свисали обрывки проводов, а лампочки были разбиты или не светились. Видно было плохо, потому что левый глаз залила кровь. Сара выдернула из шортов край рубашки и оторвала от ткани две полосы. Она сложила одну полосу несколько раз и приложила в качестве компресса на рану. Вторую обмотала вокруг головы, надежно закрепив компресс. На мгновение вернулась острая боль, и Сара, сцепив зубы, подождала, пока она ослабнет. Трейлер вздрогнул. Сара посмотрела вверх и увидела Малкольма, припавшего к столу в десяти футах от нее. Он не двигался. – Ян, – позвала Сара. Он не ответил и даже не шевельнулся. Трейлер снова содрогнулся и глухо заскрипел, и тогда Сара осознала, что это означает. Первый трейлер свалился вниз с обрыва, но поскольку он был связан со вторым перемычкой, то повис, раскачиваясь, в воздухе. Второй трейлер остался стоять на поляне, и теперь тираннозавры сталкивают его вниз. – Ян! – снова позвала Сара. – Ян! Она встала, преодолевая нахлынувшую боль. Закружилась голова – неизвестно, сколько крови она потеряла. Сара начала карабкаться вверх, сперва встав на кресло и дотянувшись до ближайшего лабораторного стола. Потом подтянулась, вцепившись в рукоять, торчавшую в стене. Трейлер принялся раскачиваться сильнее. Оттуда она уже могла достать до дверцы холодильника, нужно только было преодолеть полочку для инструментов. Сара вцепилась в полочку и попробовала ее на прочность, прежде чем переносить на нее весь вес тела. Подняв ногу, Сара с усилием поставила ее на холодильник. Потом снова подтянулась и встала на него. Теперь можно было достать до дверцы плиты. «Скалолазанье по раздолбанной кухне», – подумала она. Вскоре Сара добралась до Малкольма. Снова сверкнула молния, и она увидела, что лицо Яна разбито в кровь. Он застонал. Сара принялась ощупывать и оглядывать Малкольма, пытаясь выяснить, насколько серьезно он ранен. – Ян, – промолвила она. – Прости, – прошептал он, не открывая глаз. – Ничего. – Я втянул тебя в это. – Ты можешь двигаться? Как ты вообще себя чувствуешь? – Моя нога, – простонал он. – Ян, нам нужно что-то сделать. Сверху, с поляны, доносился рев тираннозавров. Саре начало казаться, что вся ее жизнь прошла под этот кошмарный вой. Трейлер дернулся и закачался, ноги Сары соскользнули с холодильника, и она сама повисла на дверце плиты. Если она сорвется, придется лететь футов двадцать. Сара понимала, что дверца плиты долго не протянет. Хардинг начала шарить под собой ногами, пока не наткнулась на что-то прочное и твердое. Сперва пощупала ступнями, потом встала. Глянув вниз, он увидела, что стоит на нержавеющей мойке. Неловко переступив, она случайно открыла кран, тут же промочив ноги. Тираннозавры ревели и толкали машину вниз. Трейлер отодвинулся от края обрыва еще дальше. – Ян, у нас мало времени. Нужно что-то делать. Он поднял голову и посмотрел на нее невидящими глазами. Снова блеснула молния. Его губы шевельнулись. – Энергия, – прошептал он. – Ну? – Нет энергии. Сара не поняла, какой в этом смысл. Конечно, энергия отключена. Потом она вспомнила, что Малкольм сам ее отключил, когда тираннозавры подошли к машине. Свет напугал и озадачил их, может, он снова их напугает? – Ты хочешь, чтобы я включила электричество? Он утвердительно мотнул головой: – Да. Включи. – А как? – спросила Сара, оглядывая окружающую темноту. – Есть панель. – Где? Он не ответил. Сара потянулась и потрясла его за плечо. – Ян, где эта панель? Он кивнул вниз. Сара посмотрела на разбитую панель. – Там все сломано. – Вверху... Он уже едва слышно шептал. Сара с трудом припомнила, что где-то во втором трейлере есть вторая панель управления. Если добраться до нее, можно будет включить электричество. – Ладно, Ян, я все сделаю. Сара начала карабкаться вверх. Теперь задняя стенка трейлера была уже в тридцати футах внизу. Тираннозавры взревели, и трейлер снова качнуло. Сара замерла, потом продолжила путь наверх. Она собиралась пролезть во второй трейлер через перемычку, но, когда подобралась ближе, обнаружила, что это невозможно. В блеске молний она увидела, что гибкая перемычка перекрутилась и проход закрыт. Сара оказалась запертой в ведущем трейлере. Она услышала рев тираннозавров и тяжелый удар по стоящему сверху трейлеру. – Ян! Сара посмотрела вниз. Малкольм не двигался. К горлу подступила тошнота, Сара почувствовала себя побежденной. Один-два удара – и все будет кончено. Они упадут. И сделать ничего невозможно. Времени практически не осталось. Она висит в темноте, энергия отключена, и нет ничего... Или все-таки есть? Совсем рядом Сара различила тихое электрическое гудение. Неужели в этом конце трейлера есть какая-то панель? Может, они вставили панели в оба конца машины? Сара висела под самым потолком раскачивающегося трейлера, ее руки и плечи ныли от напряжения. Она огляделась, пытаясь определить, где находится панель. Висела она под самой перемычкой, значит, панель должна быть где-то неподалеку. Но где? Дождавшись очередной вспышки молнии, она поглядела по сторонам. Ничего похожего на панель. Пальцы готовы были разжаться. – Ян, пожалуйста... Панели не было. Не может быть – она явственно слышала гудение. Здесь должна быть панель! Просто ее не видно. Но она есть. Сара вертела головой во все стороны и, когда сверкнула следующая молния, она увидела то, что искала. Панель находилась в шести дюймах над головой Сары. Хотя она была перевернута, Сара четко видела все ее кнопки и рукояти. Сейчас они не светились. Если разобраться, что здесь к чему... К черту! Сара разжала правую руку, оставшись висеть на левой, и принялась давить на все кнопки подряд, до которых могла дотянуться. Тотчас же все лампы и прожектора трейлера загорелись. Сара продолжала нажимать остальные кнопки. Некоторые закоротились – оттуда посыпали искры и пошел дымок. Следующая кнопка, следующая... Неожиданно зажегся боковой монитор, висевший у Сары прямо под носом. Сперва он покрылся сетью помех, потом изображение выровнялось. Сара увидела поляну и двоих тираннозавров рядом со вторым трейлером. Динозавры толкали и пинали машину к краю пропасти. Сара нажала еще несколько кнопок. Осталась последняя, прикрытая серебристым защитным колпачком. Сара содрала колпачок и нажала на кнопку. На мониторе тираннозавры исчезли в ярком фонтане искр, до ушей долетел их разъяренный вопль. Затем экран монитора погас, а по всему трейлеру посыпались искры и затрещали разряды. Горячие искры брызнули в лицо Саре, на голову и руки, а потом все выключилось, и трейлер погрузился в темноту. Целую минуту стояла тишина. А потом, с неумолимостью рока, прогремел следующий удар по трейлеру.Торн
«Дворники» летали по ветровому стеклу «эксплорера» взад-вперед. Торн закладывал резкие повороты, невзирая на ливень. Он бросил взгляд на часы. Прошло три минуты. Ну, может, две. А может, и больше. Он не был уверен. Дорога была грязной и скользкой. Машина расплескивала глубокие лужи, и каждый раз Торн затаивал дыхание. Конечно, «эксплорер» строили с расчетом на водонепроницаемость, но никогда нельзя быть уверенным до конца. Каждая лужа – новое испытание. Пока все в норме, пока все в порядке. Прошло три минуты. По меньшей мере три. Дорога повернула, и за поворотом глазам Торна предстала огромная выбоина, заполненная водой. Он поддал газу, и машина пролетела через лужу, притом грязная вода плеснула у самых окон. И «эксплорер» выдержал! Но когда машина начала взбираться на холм, мотор засбоил. Потом под капотом что-то рвануло, из радиатора пошел какой-то мерзкий дым, и «эксплорер» заглох. Четыре минуты. Торн сидел в остановившейся машине, по крыше стучал дождь. Он повернул ключ в зажигании. Ничего не изменилось. Двигатель молчал. Потоки дождя заливали лобовое стекло. Торн откинулся на спинку сиденья, вздохнул и уставился на раскисшую дорогу впереди. Щелкнуло радио, и раздался голос Эдди: – Док? Вы уже на месте? Торн оглядел окрестности, пытаясь определить, где он находится. Судя по всему, до поляны оставалась одна, максимум две мили. Не добежать. Он выругался и включил переговорник: – Нет, Эдди. Я заглох. – Вы... что? – Мотор заглох. Я... Торн отключился – он кое-что заметил. У следующего поворота он разглядел мерцающий красный огонек. Торн прищурился, чтобы убедиться, что это не обман зрения. Да, все правильно – красный огонек все так же продолжал мигать. – Док, вы где? – обеспокоенно спросил Эдди. Торн не ответил. Он подхватил переговорник и винтовку, выпрыгнул из «эксплорера» и, пригибая голову, побежал за поворот – к странным огонькам. Там, посреди дороги, стоял красный джип, а огоньки оказались его габаритными огнями. Один, как положено, светился красным, а на втором был разбит колпачок, и он был белым. Торн подбежал поближе и заглянул в салон. При вспышке молнии оказалось, что за рулем никого нет. Дверца со стороны водительского кресла была распахнута и примята. Торн сел в машину, пошарил под рулем. Ура, ключи на месте! Он включил зажигание. Зарычал мотор. Торн развернулся и повел джип к поляне на вершине горы. Пара поворотов – и он увидел крышу лаборатории. Повернул налево, и вскоре свет фар выхватил из тьмы траву на поляне и двоих динозавров, подталкивающих трейлер к обрыву. Новый яркий свет застал тираннозавров врасплох, они одновременно повернулись к подъезжающему джипу и заревели. Звери оставили в покое трейлер и бросились вперед. Торн испуганно дал задний ход и только потом осознал, что тираннозавры бегут не к нему. Они кинулись через поляну к могучему дереву, которое высилось неподалеку. Там остановились, задрав вверх головы. Торн выключил фары. Теперь он видел тираннозавров лишь периодически – при свете молний. Ему даже удалось увидеть, как динозавры снимают с дерева своего детеныша. Потом они уже терлись о малыша мордами. Вероятно, прибытие Торна пробудило их родительские чувства. Когда полыхнула следующая молния, тираннозавров уже не было. Поляна опустела. Действительно ли они ушли? Или просто спрятались? Торн опустил окно и высунул голову под дождь. И услышал странный, низкий скрип. Он был похож на писк какого-нибудь животного, если бы не длился так долго и размеренно. Прислушавшись, Торн понял, в чем дело. Это скрипел металл. Инженер снова включил фары и медленно поехал вперед. Тираннозавры и впрямь ушли. При свете фар Торн увидел второй трейлер. Издавая непрерывный металлический скрип, трейлер медленно сползал по мокрой траве к краю обрыва. – Что он делает? – закричала Келли, заглушая плеск дождя. – Едет, – ответил Левайн, прикипевший к прибору ночного видения. Отсюда он мог разглядеть свет фар машины Торна. – Он едет к трейлеру. И... – И что? – не унималась Келли. – Что он делает сейчас? – Он ездит вокруг дерева, – ответил Левайн, – которое растет на краю поляны. – Зачем? – Наверное, обматывает трос вокруг ствола, – предположил Эдди. – Других причин я не вижу. Все замолчали. – А теперь? – спросил Арби. – Он выходит из джипа. И бежит к трейлеру. Торн на локтях и коленях ползал по грязи, сжимая в руках крюк от троса. Трейлер уползал все дальше, но Торн поднырнул под днище и прицепил крюк к задней оси. И сразу же откатился в сторону. Трейлер заскользил еще ниже, и натянувшийся трос хлестнул по тому месту, где только что лежал Торн. Лебедочный трос туго натянулся, днище трейлера протестующе заскрипело. Но трос выдержал. Торн выполз из-под трейлера и принялся осматривать результат своих усилий. Джип и не думал двигаться с места. Все в порядке. Поскольку трос был обмотан вокруг дерева, массы джипа вполне хватало, чтобы удержать трейлер на краю пропасти. Торн вернулся к джипу, залез внутрь и включил радио. – Док, док, – послышался взволнованный голос Эдди. – Я здесь, Эдди. – Вам удалось его остановить? – Да. Он больше не сползает. – Отлично! Но послушайте, перемычка может не выдержать. Мы ведь не могли предусмотреть такой... – Знаю, Эдди. Сейчас что-нибудь придумаю. Торн вылез под дождь и быстро побежал к трейлеру. Он открыл боковую дверцу и залез внутрь. Там царила кромешная тьма, ничего не было видно. И стоял полный кавардак. Под ногами захрустели осколки. Все окна были выбиты. – Эдди! – позвал Торн по радио. – Да, док. – Мне нужна веревка. – Он знал, что Эдди всегда держит про запас кучу всякого снаряжения. – Док... – Просто скажи, где. – Во втором трейлере, док. Торн натолкнулся в темноте на стол. – Та-ак. – В ящике для инструментов должен быть нейлоновый канат, – продолжал Эдди, – но я не знаю, насколько длинный. Сказал он это без особой надежды. Торн продолжал прокладывать дорогу через захламленный трейлер, пока не добрался до настенных отделений. Все они были открыты. Торн пошарил в них наугад, потом плюнул. Ящик с инструментами нашелся чуть ниже. Может, там будет веревка? Все, что ему сейчас необходимо, это простая веревка.Трейлер
Сара Хардинг висела на руках под потолком трейлера и осматривала перекрученный тамбур, который вел во вторую машину. Динозавры больше не сталкивали их никуда, и скольжение прекратилось. Но сверху начала сочиться вода и капать ей в лицо. Сара прекрасно знала, что это значит – перемычка не выдерживает. Вглядевшись, Сара заметила прореху, из которой торчали стальные прутья. Пока дыра была еще мала, но она быстро расползется. А когда это случится, стальные прутья не выдержат нагрузки, согнутся, а потом и переломятся. И через несколько минут висящий трейлер оторвется и полетит вниз. Сара полезла вниз, пока не добралась до Малкольма. – Ян! – Знаю, – промолвил тот, тряся головой. – Ян, нам нужно выбираться отсюда. – Она подхватила его под мышки и заставила Малкольма подняться. – И ты идешь со мной. Он обреченно покачал головой. Саре уже приходилось видеть этот жест, означавший отказ от борьбы. Она не могла вынести мгновения, когда Малкольм сдавался. Сама Хардинг всегда стояла до последнего. Почти всегда. – Я не могу... – прохрипел Ян. – Ты должен! – Сара... – И слышать ничего не хочу, Ян! Нечего тут болтать. Надо идти. Она подтолкнула Малкольма. Тот застонал, но собрался с силами. Сара снова подтолкнула его, понуждая залезть на стол. Полыхнула молния. Кажется, Малкольм чуточку приободрился. Он сумел встать ногами на край сиденья. Ноги Яна подкашивались, но он не падал. – И что делать? – Не знаю, но мы должны отсюда выбраться... Здесь есть веревка? Он слабо кивнул. – Где? Он указал на самый низ трейлера, болтающийся над пропастью. – Там. Под приборной доской. – Вперед. Сара потянулась и встала на обе стены трейлера, широко расставив ноги, совсем как трубочист в каминной трубе. От приборной доски ее отделяло двадцать футов. – Ладно, Ян. Давай. – Не могу, Сара. Я правда не могу. – Тогда цепляйся за меня. Я тебя вытащу. – Но... – Цепляйся, я говорю! Дрожащими руками Малкольм взялся за какую-то рукоять в стене. Приподнял правую ногу. А потом неожиданно навалился на Сару всем своим немалым весом, из-за чего она едва не сорвалась вниз. Его руки обвили шею Сары, едва не придушив. Она задохнулась, обеими руками подхватила Малкольма под колени. Потом он поудобнее обнял Сару за шею, так что она могла дышать. – Прости, – пробормотал он. – Все в порядке. Лезем. И она принялась спускаться вниз по вертикальному коридору, хватаясь за все, что подворачивалось под руку. Кое-где в стене были поручни, а где не было – там она цеплялась за полки, ножки стола, оконные рамы, даже за ковровое покрытие. В одном месте кусок ковра оторвался, и Сара едва не полетела вниз, лишь чудом успев раздвинуть ноги шире и устоять. Малкольм, который висел сзади, вскрикнул, у него затряслись руки. – Ты очень сильная, – проронил он. – Хоть и баба, – мрачно ответила она. До конца пути осталось десять футов. Потом пять. Сара повисла на руках, болтая ногами, пока не нащупала ступнями рулевое колесо. Она слезла, опустив Малкольма на приборную доску. Тот едва дышал. Трейлер затрещал и покачнулся. Под приборной доской Сара отыскала ящик с инструментами, открыла. И нашла нейлоновый канат в полдюйма толщиной, а длиной чуть больше пятидесяти футов. Она встала, вглядываясь в лежащую под ногами долину. До нее – несколько сот футов. Сара стояла совсем рядом с передней дверцей машины, предназначенной для водителя. Она повернула ручку. Дверца отъехала в бок, в лицо полетели дождевые капли. Сара высунулась наружу и посмотрела на трейлер. Слишком ровная поверхность – не за что ухватиться. Зато под брюхом трейлера наверняка масса труб, проводов и прочего. Покрепче вцепившись в дверную раму, Сара высунулась еще дальше, пытаясь заглянуть под дно трейлера. Она услышала звяканье металла, а потом кто-то сказал: – Наконец-то! Перед ней возникла массивная фигура – Торн, свесившийся на канате с шасси. – Бога ради, – сказал он. – Вам что, нужно особое приглашение? Вылезайте! – Там Ян, – ответила Сара. – Он ранен. «Как всегда, – думала Келли, глядя на Арби. – Когда дела идут из рук вон плохо, он не может с ними справиться. Одни эмоции, нервы. Просто трясется и ждет, когда все образуется. Вот уже и смотрит не на гору, а куда-то в сторону реки. Будто ничего не происходит. Как всегда!» – Что там сейчас? – обратилась Келли к Левайну. – Торн как раз туда залез, – ответил Ричард, вглядываясь в прибор ночного видения. – Залез? В трейлер? – Да. А сейчас... кто-то вылазит. – Кто? – Думаю, что Сара. Она всегда сумеет выкарабкаться. Келли напряженно всматривалась в темноту, пытаясь разглядеть все сама. Дождь почти прекратился, лишь слегка моросило. Трейлер по-прежнему раскачивался над долиной. Келли показалось, что она видит маленькую фигурку, поднимающуюся к шасси. Но она не была до конца уверенной в этом. – И что она делает? – Лезет вверх. – Одна? – Да, одна. Сара Хардинг выбралась через проем двери на дождь. Она старалась не смотреть вниз, зная, что до дна пропасти – пятьсот футов. Трейлер ощутимо качался. У нее через плечо была переброшена бухта каната. Сара поставила ногу на коробку передач, пошарила рукой и ухватилась за трос. И повисла. Торн из трейлера наставлял ее: – Без веревки мы Малкольма не вытащим. Можешь забраться наверх и закрепить ее? Полыхнула молния. Сара посмотрела вверх, на блестящее от дождя, а кое-где от машинного масла брюхо трейлера. Потом снова стало темно. – Сара! Ты справишься? – Да, – твердо сказала она. Сара подтянулась и полезла вверх. – Где она сейчас? – поинтересовалась Келли. – Что там? Все в порядке? Левайн поднял прибор ночного видения. – Она лезет. Арби издалека прислушивался к их голосам. Он стоял, отвернувшись к реке и потемневшей равнине. И с нетерпением ждал следующей молнии, чтобы убедиться: ему не показалось то, что он увидел чуть раньше. Сара сама не знала, как ей удалось, скользя и срываясь, добраться до края обрыва. Но нельзя было терять времени. Она размотала канат и поднырнула под второй трейлер. Пропустила канат под заднюю ось и быстро затянула узел. Потом подбежала к обрыву и швырнула канат вниз. – Док! – крикнула Сара. Торн стоял у дверцы. Он тут же поймал канат и обвязал его вокруг Малкольма. Ян застонал. – Вперед, – сказал Торн. Он обхватил Малкольма и вытащил его наружу, пока оба они не оказались на коробке передач. – Господи, – прошептал Малкольм, глянув вверх. Но Сара уже потащила его. – Просто хватайся руками, – посоветовал Торн. Малкольм начал подниматься. Через минуту он был уже в десяти футах над головой Торна. Сара стояла наверху, но инженер ее не видел – тело Малкольма все заслоняло. Торн тоже начал подниматься, с трудом находя, куда поставить ногу. Брюхо трейлера было липким и скользким. «Нужно было сделать его удобным для подъема, – подумалось Торну. – Но, с другой стороны, кто бы мог подумать, что придется подниматься таким образом?» Пред его мысленным взором возникла гофрированная перемычка, вот она начинает рваться... дыра все шире... шире... Он лез наверх. Переставляя ноги, цепляясь руками. Медленно, постепенно. Сверкнула молния, и он понял, что вершина уже близка. Сара стояла на краю обрыва и ждала Малкольма. Ян подтягивался на руках, его ноги висели свободно и бессильно. Но он продолжал двигаться. Еще пара футов... Сара ухватила его за воротник и просто вытащила наверх. Малкольм рухнул без сил. Торн продолжал подъем. Ноги скользили, руки еле двигались. Он поднимался. Сара склонилась над обрывом. – Давай, док! И протянула руку, растопырив пальцы. С металлическим лязгом перемычка разошлась сильнее, и трейлер сполз на десять футов вниз. Торн полез быстрее, не спуская глаз с Сары. Она до сих пор протягивала к нему руку. – Все получится, док... Он лез, зажмурившись. Просто лез, крепко сжимая в пальцах канат. Горели руки, ломило спину, а канат словно уменьшился. Он обмотал было его вокруг запястья, но в последний момент начал соскальзывать вниз, когда голову вдруг обожгла резкая боль. – Прошу прощения, – заявила Сара, выволакивая Торна из пропасти за волосы. Боль была сильной, но инженер почти не ощутил ее, потому что находился как раз у перемычки, которая на глазах превращалась в голый металлический корсет. Трейлер сполз еще ниже. Но Сара держала Торна мертвой хваткой, и наконец под пальцами у него оказалась мокрая трава, и он выбрался на твердую почву. Спасен! Позади раздалась серия металлического лязга – звяк! звяк! – и стальные прутья один за другим лопнули. А затем, издав предсмертный стон, трейлер полетел вниз, быстро уменьшаясь, пока не разлетелся вдребезги о камни на дне пропасти. При свете молний он казался смятой картонной коробкой. Торн повернулся к Саре: – Спасибо! Сара тяжело опустилась на землю рядом с ним. Из-под повязки на голове струилась кровь. Она разжала пальцы и стряхнула пучок седых волос, которые упали в мокрую траву. – Черт знает что, а не ночка!Вышка
—Получилось! – обрадовался Левайн. – Все выбрались? – спросила Келли. – Да! Получилось! Келли запрыгала и весело запищала. Арби повернулся и выхватил из рук Левайна прибор ночного видения. – Эй, минуточку... – возмутился было Левайн. – Надо! – отрезал Арби. Он повернулся к ночной равнине. Сперва он не увидел ничего, кроме зеленой мути. Потом он нащупал колесико настройки, повертел его и быстро сфокусировал прибор. – К чему такая спешка? – раздраженно спросил Левайн. – Учти, это дорогой прибор... И тут все услышали рычание, которое становилось все громче. В бледно-зеленом свете Арби четко разглядел рапторов. Их было двенадцать, и все они направлялись к вышке. Один из хищников шествовал чуть впереди и был, вероятно, вожаком. Но в остальном стаде трудно было определить какие-либо взаимоотношения. Все они рычали и слизывали с морд кровь, вытирая их когтистыми лапами. Этот жест казался настолько разумным, почти человеческим. В приборе ночного видения их глаза светились ярко-зеленым огнем. Судя по всему, они не замечали вышки. Они ни разу не посмотрели вверх. Но хищники явно направлялись сюда. Внезапно кто-то выхватил прибор из рук Арби. – Прошу прощения, – заявил Левайн. – Ты бы их даже не заметил, если бы не я, – обиделся Арби. – Спокойно, – сказал Левайн. Он поднял прибор ночного видения к глазам, настроил и сообщил о том, что увидел. Двенадцать особей, в двадцати футах. – Они нас видят? – тихо спросил Эдди. – Нет. Мы находимся с подветренной стороны, так что унюхать они нас тоже не могут. Мне кажется, что они просто идут по охотничьей тропе, которая лежит под этим деревом. Так что, если мы будем сидеть тихо, они просто пройдут мимо. Радио Эдди затрещало. Он быстро выключил его. Все уставились вниз, на равнину. Ночь уже стала тихой и спокойной. Дождь прекратился, сквозь разрывы туч проглядывала луна. Рапторов было еле видно – темные тени на серебристой траве. – А они могут нас здесь достать? – прошептал Эдди. – Вряд ли, – так же шепотом ответил Левайн. – Ты почти в двадцати футах над землей. Думаю, все будет в порядке. – Но ты сказал, что они могут лазить по деревьям. – Тс-с-с! Это не дерево. А теперь все прикусили языки. Малкольм щурился от боли, когда Торн укладывал его на стол во втором трейлере. – Похоже, мне не особо везет во время экспедиций, правда? – Ничего страшного, – возразила Сара. – Не волнуйся, Ян. Торн держал фонарь, пока Сара срезала брюки Малкольма. В правой ноге зияла глубокая рана, и он потерял много крови. – Аптечка у нас есть? – спросила Сара. – Снаружи, где мы цепляли мотоцикл, – ответил Торн. – Принеси. Торн вышел. Малкольм и Сара остались наедине. Она навела свет фонаря на рану, внимательно разглядывая повреждения. – Очень плохо? – спросил Малкольм. – Могло быть хуже, – бросила Сара. – Жить будешь, не помрешь. На самом деле рана была глубокой, почти до кости. Только чудом не была повреждена артерия. Зато рана сильно загрязнилась – в нее попало и машинное масло, и трава, смешавшись в неопределенную красную массу. Нужно это вычистить, но Сара хотела сперва вколоть Малкольму морфий. – Сара, – сказал Малкольм. – Я обязан тебе жизнью. – Ерунда, Ян. – Нет-нет, правда. – Ян, – она посмотрела на него в упор, – это не похоже на тебя. – Ничего, пройдет, – сказал он и чуть улыбнулся. Она знала, что его сейчас терзает сильная боль. Вернулся Торн с аптечкой. Сара наполнила шприц, выпустила из кончика иглы струйку и воткнула Малкольму в плечо. – Ой! – скривился он. – Сколько ты ввела? – Много. – Почему? – Потому что мне надо почистить рану, Ян. И этот процесс вряд ли тебе понравится. Малкольм вздохнул. – Не одно, так другое, – сказал он, обращаясь к Торну. – Давай, Сара, делай свое черное дело. Ричард Левайн следил за приближающимися рапторами сквозь очки ночного видения. Они двигались россыпью, характерной подпрыгивающей походкой. Левайн присматривался к ним, надеясь заметить в стае какие-либо признакиорганизованности, упорядоченности, разделения на доминирующие и подчиненные особи. Велоцирапторы были весьма смышлеными рептилиями, благодаря чему у них вполне могла существовать некая иерархия, которая оказала бы влияние на порядок передвижения стаи. Однако Левайну не удалось разглядеть ничего подобного. Стая скорее напоминала банду мародеров, совершенно беспорядочную и неуправляемую шайку, где каждый постоянно шипел и огрызался на своего сотоварища. – Неподалеку от Левайна скорчились на вышке Эдди и дети. Эдди обнимал ребятишек, пытаясь успокоить их. Мальчик дрожал от страха. С девочкой, кажется, было все в порядке, она выглядела куда более спокойной. Левайн вообще не понимал, чего тут бояться. Здесь, на высоте, они были в абсолютной безопасности. Он наблюдал за приближающейся стаей с чисто академическим интересом, пытаясь обнаружить в быстрых движениях рептилий некую упорядоченность. Несомненно, они следовали по своей охотничьей тропе. Путь их в точности совпадал с путем, который ранее проделали паразавры: вверх по берегу реки, затем подняться на небольшую возвышенность и далее – мимо опор вышки. На саму вышку рапторы не обращали ни малейшего внимания. Судя по всему, они интересовались в основном друг другом. Животные обогнули угол конструкции и собрались было продолжить свой путь, когда ближайшая из рептилий вдруг остановилась. Стая пробежала вперед, а отставший раптор все стоял, нюхая воздух. Затем он наклонился и начал шарить мордой в траве у подножия вышки. «Что он делает?» – удивился Левайн. Отставший раптор заворчал, продолжая рыться в траве. Затем он выпрямился, что-то зажав в когтистых пальцах своей верхней конечности. Левайн сощурился, пытаясь рассмотреть, что это такое. Это был кусочек конфетной обертки. Раптор поднял голову и мерцающими глазами посмотрел на верхнюю площадку вышки, прямо в глаза Левайну. А затем зарычал.Малкольм
– Вы хорошо себя чувствуете? – спросил Торн. – Мне становится все лучше и лучше, – отозвался Малкольм и вздохнул, расслабляя мышцы. – Видите ли, существуют причины, по которым люди тянутся к наркотикам. Сара Хардинг надела на ногу Малкольма надувную пластиковую шину для фиксации костей и спросила Торна: – Скоро прилетит вертолет? Торн бросил взгляд на свои часы: – Меньше чем через пять часов. Завтра на рассвете. – Вы уверены? – Абсолютно. Хардинг кивнула: – Хорошо. С ним все будет в порядке. – У меня все отлично, – сонным голосом подтвердил Малкольм. – Жаль только, что эксперимент уже закончился. Это был такой замечательный опыт! Такой элегантный, такой уникальный! Дарвину и не снилось подобное. Хардинг негромко сообщила Торну: – Я собираюсь очистить рану прямо сейчас. Подержите его ногу. – Затем сказала вслух: – Так что там не снилось Дарвину, а, Ян? – То, насколько сложной системой является жизнь, – откликнулся он, – и все, что связано с ней. Местность, пригодная для обитания вида. Соответствующие дороги. Булеановы сети. Самоорганизующееся поведение. Бедный человек! О-ох! Что вы там творите? – Просто расскажи нам, – попросила Сара, продолжая заниматься раной, – разве Дарвин и понятия не имел... – О том, что жизнь так невероятно сложна, – подхватил Малкольм. – Никто не осознает этого. Я хочу сказать – в единственной оплодотворенной яйцеклетке содержится сто тысяч генов, которые действуют совершенно согласованно, в нужное время включаясь в процесс и выходя из него – для того, чтобы превратить эту единственную яйцеклетку в полностью развитое живое существо. Эта единственная клетка начинает делиться, но получившиеся в результате этого клетки отличаются от нее. Каждая из них имеет свое предназначение. Одни образуют нервные волокна, другие – внутренности, третьи – конечности. Каждый набор клеток следует собственной программе, развиваясь и взаимодействуя друг с другом. В конечном итоге мы видим двести пятьдесят различных видов клеток, и все они развиваются совместно, точно в нужный срок. Именно тогда, когда организм нуждается в системе кровообращения, сердце начинает биться. Именно тогда, когда телу нужны гормоны, железы начинают вырабатывать их. Неделю за неделей происходит это невообразимо сложное развитие – происходит в совершенстве... в совершенстве. Ни одному роду человеческой деятельности не удалось и близко добиться подобного совершенства. Я хочу сказать – вы когда-нибудь строили дом? Дом – это сравнительно простая конструкция. Но даже при этом рабочие ухитряются соорудить неровные ступеньки, поставить раковину в кухне обратной стороной, а обойщик никогда не приходит в назначенный срок. Все и вся идет наперекосяк, все неправильно, неверно. Но муха, самая обычная муха, которая садится на бутерброд рабочего, решившего перекусить, – эта муха совершенна! Ох! Осторожнее! – Прошу прощения, – отозвалась Сара, продолжая промывать рану. – Но дело в том, – вещал Малкольм, – что мы едва способны даже описать этот загадочный процесс развития яйцеклетки, не говоря уже о том, чтобы понять его. Вы осознаете, насколько ограничено наше понимание? Математическим путем мы можем вычислить взаимодействие двух предметов – например, двух планет, вращающихся в космосе. Взаимодействие трех вещей – ну, трех планет в космическом пространстве – это уже проблематично. А что касается четырех или пяти предметов и их взаимодействия – то у нас просто нет реальных возможностей постигнуть это. А внутри яйцеклетки взаимодействуют между собой сто тысяч отдельных генов. Вам нужно, допустим, поднять вверх руки. Это так сложно – как вообще стало возможно существование жизни? Некоторые считают, будто дело в том, что формы жизни организуются сами по себе. Жизнь создает свой собственный порядок, точно так же, как порядок сам собой выстраивается при кристаллизации. Кое-кто полагает, что жизнь кристаллизуется в живое существо и именно так возникает вся эта сложность. Все это потому, что если вы ничего не понимаете в физической химии, то вы можете смотреть на кристалл и задаваться теми же самыми вопросами. Вы видите эти прекрасные многоугольники, эти геометрически совершенные грани и спрашиваете: «Какие силы контролируют этот процесс? Почему кристалл имеет такую правильную форму? И почему он настолько похож на другие кристаллы?» Но оказывается, что кристалл – это лишь конечный продукт воздействия молекулярных сил, которые заставляют молекулы расположиться в определенном порядке при образовании твердого вещества. Никто не контролирует этот процесс, он происходит сам по себе. Тот, кто задает множество вопросов о значении кристалла, не понимает того, что его создание обусловлено самыми простейшими процессами. Так что вполне может быть, что существование различных форм жизни обеспечивается некоей разновидностью кристаллизации. Может быть, жизнь возникла просто случайно. А может быть, для живых существ, так же как для кристаллов, существует некий основной порядок образования, создаваемый путем взаимодействия их элементов. Отлично. Пожалуй, одна из закономерностей, которые мы можем выяснить, наблюдая за кристаллами, – это то, что упорядоченность возникает и распространяется чрезвычайно быстро. Только что у нас была жидкость, в которой молекулы двигались совершенно произвольно. А через минуту мы видим кристалл, в котором все молекулы выстроены в определенном порядке. Верно? – Верно... – Ну, ладно. Так вот, теперь подумайте о взаимодействии всех форм жизни на планете, в результате которого образуется экосистема. Эта система еще сложнее, чем отдельно взятое животное. Все связи необычайно усложняются. Взять, например, такое растение, как юкка. Вы о нем знаете? – Расскажи. – Размножение юкки зависит от одного определенного вида бабочек. Эти бабочки собирают с цветка комок пыльцы и переносят его на другое растение – заметьте, не на другой цветок того же самого растения, а на другое растение – и там стряхивают этот комок, оплодотворяя цветок. И только потом бабочка откладывает яйца. Юкка не может выжить без этой бабочки. Бабочка не может выжить без юкки. Такие сложные взаимодействия могут навести вас на мысль, что подобное поведение также является некоторой разновидностью кристаллизации. – Ты говоришь все это метафорически? – спросила его Хардинг. – Я говорю об общем порядке, существующем в мире, – ответил Малкольм. – И о том, как быстро может возникнуть этот порядок путем кристаллизации. Ведь высшие животные способны быстро изменить свою модель поведения. Изменения подчас происходят с невероятной скоростью. Человек преобразует планету, и никто не знает, насколько опасен такой путь развития. Поэтому данные изменения образа жизни могут занять гораздо меньше времени, чем полагаем мы, сообразуясь с теорией эволюции. За десять тысяч лет люди перешли от охоты к земледелию, затем к жизни в городах, затем к виртуальному пространству. Изменения образа жизни происходят с головокружительной быстротой, и никто не знает, сумеет ли остальной мир адаптироваться к ним. Хотя лично я полагаю, что виртуальное пространство означает конец человечества как вида. – Да? И почему же ты так считаешь? – Потому что это означает конец продвижению вперед, – пояснил Малкольм. – Идея о том, чтобы соединить весь мир кабелями связи, – это идея всеобщей гибели. Каждый биолог знает, что маленькая группа живых существ, оказавшись в изоляции, эволюционирует быстрее. Поместите тысячу птиц на остров в океане, и их развитие пойдет ускоренным темпом. Поместите десять тысяч на обширный континент, и их эволюция замедлится. А что касается нашего собственного вида, то эволюция проявляется прежде всего в нашем поведении. Чтобы приспособиться, мы принимаем новую модель поведения, новый образ жизни. А любой человек на Земле знает, что нововведения принимаются только в мелких группах особей. Изберите в комитет трех человек – и, быть может, им удастся что-то сделать. Возьмите для этого же десятерых – и дело пойдет куда медленнее. А если в комитете будет состоять тридцать человек, то они и вовсе ничего не сотворят. При тридцати миллионах же любое дело будет совершенно невозможным. Таково воздействие массовых, поточных производств – они не дают чему-либо произойти. Массовость убивает разнообразие, она делает все места похожими одно на другое. Будь вы в Бангкоке, в Лондоне или в Токио – на одном углу вы увидите «Макдоналдс», на другом – «Бенеттон», а перейдя через улицу, наткнетесь на «Самсунг». Различия между странами мира исчезают. Вообще любые различия стираются. В мире массовых производств не остается почти ничего, кроме десятка книг, фильмов и высказываний, занимающих верхние места в рейтинговой таблице. Люди беспокоятся о том, что в дождевых лесах исчезает разнообразная, неповторимая флора и фауна. А как насчет интеллектуального разнообразия – нашего самого насущного ресурса? Он исчерпывается куда быстрее, чем леса. Но мы не задумываемся об этом, поскольку сейчас мы намереваемся создать виртуальное пространство и благодаря этому свести вместе пять миллиардов человек. Это заморозит всю эволюцию вида. Любое движение вперед прекратится. У всех будут одновременно возникать одни и те же мысли. Всемирное однообразие. Ох, больно же! Ты еще не закончила? – Почти, – отозвалась Хардинг. – Говори. – И поверьте мне, это произойдет быстро. Если вы смоделируете комплексную систему живых существ на соответствующем месте обитания, то обнаружите, что образ жизни меняется настолько быстро, что место обитания вскоре перестает отвечать нуждам данной системы. Для этого вовсе не требуется падения астероида, вспышки заболевания или чего-либо в этом роде. Просто резко изменяется образ жизни, и результат оказывается фатальным для самих живых существ. Моя идея заключается в том, что динозавры – будучи комплексными созданиями – могли претерпеть одно из подобных изменений образа жизни и поведения. И именно это привело к их исчезновению. – Как, всех динозавров? – Для этого потребовалось совсем немногое, – кивнул Малкольм. – Из-за перемены образа жизни некоторых динозавров, обитавших в болотах вокруг внутреннего моря, изменился круговорот воды, исчезли растения, которыми питались двадцать других видов и – бах! Все они вымерли. Это вызвало новые изменения. Вымирали хищники, а их добыча неконтролируемо размножалась. Нарушилось равновесие экосистемы. События пошли вразнос. Вымирали все новые виды. И неожиданно все было кончено. Это вполне могло произойти именно так. – Просто образ жизни... – Да, – подтвердил Малкольм. – Но в любом случае это лишь гипотеза. Я полагал, что мы вполне сможем доказать ее... Но теперь все закончилось. Нам нужно уезжать отсюда. Вам нужно вызвать остальных. Торн включил передатчик: – Эдди? Это Док. Ответа не последовало. – Эдди! Радио хрипело и трещало, а затем раздался звук, который они сначала приняли за завывание в эфире, вызванное статическим электричеством. И лишь миг спустя они осознали, что это был отчаянный вопль, исторгнутый человеческой глоткой.Вышка
Первый из рапторов зашипел и стал подпрыгивать, бросаясь на вышку и раскачивая все сооружение. Его когти щелкнули по металлу, и раптор тяжело шлепнулся на землю. Эдди был изумлен тем, насколько высоко удавалось подпрыгнуть рептилии – раптор кидался на вышку вновь и вновь, всякий раз без видимых усилий подскакивая на восемь футов. Его прыжки привлекли других животных, которые медленно двинулись обратно, окружая вышку. Вскоре вокруг вышки сомкнулось кольцо скачущих и рычащих бестий. Сооружение раскачивалось из стороны в сторону, когда пресмыкающиеся ударялись о него, щелкая челюстями, а затем падая обратно. Но, к своему удивлению, Левайн заметил, что рапторы явно усваивали урок. Некоторые из них уже пытались при помощи своих когтистых передних конечностей уцепиться за вышку, продолжая при этом сильно отталкиваться задними лапами. Один из рапторов не достал всего нескольких футов до площадки, где укрылись люди, когда земное тяготение вновь швырнуло его вниз. Казалось, падение не причиняло рапторам ни малейшего вреда. Они немедленно вскакивали на ноги и вновь бросались на штурм вышки. Эдди и дети вскочили на ноги. – Назад! – крикнул Левайн, отталкивая ребятишек в центр площадки. – Не выглядывайте! Эдди склонился над своим рюкзаком и извлек из него фальшфейер, затем поджег и перебросил через перила вышки. Два раптора отпрыгнули прочь. Фальшфейер полыхал на влажной земле, отбрасывая резкие красные тени, однако хищники продолжали атаковать. Эдди выломал из настила площадки алюминиевый прут и перегнулся через перила, орудуя прутом, словно дубинкой. Один из рапторов вскарабкался уже довольно высоко и теперь бросился вперед, нацеливаясь на шею Эдди и широко разевая хищные челюсти. Эдди, застигнутый этим нападением врасплох, закричал и отдернул голову; раптор чуть-чуть промахнулся мимо цели, однако ему удалось вцепиться в рубашку Эдди. Затем хищник упал вниз, крепко стиснув пасть, и его тяжесть швырнула Эдди на ограждение. – На помощь! На помощь! – кричал Эдди. Вес динозавра едва не увлек его за пределы площадки. Левайн обхватил Эдди руками и потянул его на себя. Глядя через плечо Эдди, Левайн видел, как раптор висит в воздухе, яростно шипя и по-прежнему сжимая в зубах ткань рубашки. Эдди ударил хищника по морде своей дубинкой, но тот держался поистине бульдожьей хваткой. Эдди опасно перегнулся через перила и мог упасть в любую секунду. Он вонзил прут в глаз рептилии, и раптор резко разжал зубы. Двое мужчин упали на пол площадки, не удержав равновесия. Когда они поднялись на ноги, то увидели, что рапторы уже карабкаются на вышку. Когда пресмыкающиеся показались над ограждением, Эдди бросился к ним и ударами прута сшиб их на землю. – Быстро наверх! – закричал он детям. – На крышу! Живо! Келли вскарабкалась по одной из опор, затем ловко подтянулась на крышу. Арби застыл на месте, словно не видя опасности. Келли глянула вниз и крикнула: – Лезь сюда, Арб! Мальчик был не в силах пошевелиться, его глаза широко распахнулись от ужаса. Левайн бросился к нему и подхватил его на руки. Эдди широко размахивал алюминиевым прутом, обрушивая на рапторов мощные удары. Один из рапторов поймал прут зубами и резко дернул его. Эдди потерял равновесие, неловко развернулся и спиной вперед упал с вышки, перевалившись через ограждение. Он еще успел крикнуть: «Не-е-ет!». Как только он ударился о землю, все хищники бросились к нему, прекратив прыжки. Левайн и дети слышали в темноте крики Эдди и ворчание рапторов. Левайн никогда ранее не испытывал такого ужаса. Он по-прежнему держал Арби на руках, подсаживая его на крышу. – Полезай, – повторял он. – Лезь наверх. Наверх. Келли сказала с крыши: – Ты сумеешь, Арб. Мальчик ухватился за край крыши и подтянулся, отчаянно дрыгая ногами. Когда он крепко лягнул Левайна в подбородок, тот инстинктивно разжал руки и увидел, как мальчик соскальзывает с крыши и тоже падает на землю. – О господи! – прошептал Левайн. – О господи... Торн подлез под трейлер и отцепил буксировочный трос. Бросив его на траву, он ползком выбрался под открытое небо и бросился к джипу. По пути Торн услышал гудение мотора и увидел, как Сара, вскочив на мотоцикл, уносится вдаль по дороге. За плечом у нее висела винтовка. Торн уселся за руль и врубил двигатель. Ему едва хватило терпения дождаться, пока трос не намотается на лебедку, скользя креплением по траве. Казалось, это заняло целую вечность. Вот трос обогнул ствол дерева. Торн ждал. Подняв взгляд, он увидел сквозь листву свет фар Сариного мотоцикла – она мчалась по направлению к вышке. Наконец мотор лебедки смолк. Торн включил передачу и вывел машину с поляны. Радиопередатчик щелкнул. – Ян! – позвал Торн. – Не беспокойтесь за меня, – сонным голосом откликнулся Малкольм. – Я в полном порядке. Келли лежала, распластавшись на покатой крыше вышки, и осторожно выглядывала за край. Она видела, как Арби свалился на землю с противоположной стороны от места падения Эдди. Судя по всему, он сильно ушибся. Но девочка не знала, что случилось с ним, потому что в этот миг отвернулась и покрепче ухватилась за мокрую крышу. Когда же она вновь осмелилась взглянуть на то страшное место, Арби там уже не было. Не было. Сара Хардинг гнала мотоцикл через джунгли по грязной раскисшей дороге. Она не знала точно, где именно находится, но полагала, что если будет и дальше следовать уклону местности, то рано или поздно окажется на равнине. По крайней мере, она на это надеялась. Прибавив скорость, она обогнула поворот и неожиданно увидела огромное дерево, лежащее поперек дороги. Нажав на тормоза, Сара резко развернулась и поехала назад. Выше по дороге она заметила, как свет фар джипа, который вел Торн, повернул направо. Сара последовала за джипом, выжимая из двигателя всю его мощь. Левайн стоял посреди площадки, не в силах пошевелиться от ужаса. Рапторы больше не прыгали и не старались вскарабкаться на вышку. Левайн слышал, как они ворчат и порыкивают внизу. До его слуха доносился хруст костей. Мальчик так и не издал ни звука. Холодный пот струился по телу Левайна. А затем Левайн услышал крик Арби: – Прочь! Пошли прочь! Наверху, на крыше вышки, Келли отчаянно извернулась, стараясь заглянуть на другую сторону. В меркнущем свете фальшфейера она увидела, что Арби находится в клетке. Ему удалось закрыть дверь, и теперь он просунул руку сквозь решетку, пытаясь повернуть ключ в замке. Совсем рядом с клеткой крутились три раптора. Увидев руку Арби, они бросились к клетке. Мальчик резко отдернул руку и закричал: – Пошли прочь! Рапторы принялись грызть клетку, поворачивая головы набок, чтобы укусить прутья решетки. Один из хищников зацепил нижней челюстью резинку, продетую в головку ключа. Раптор отдернул голову, растягивая резинку, и ключ неожиданно выскочил из замка, щелкнув рептилию по шее. Раптор удивленно квакнул и отпрыгнул назад. Теперь резинка была туго обмотана вокруг нижней челюсти, и ключ поблескивал в слабом свете фальшфейера. Раптор начал царапать морду передними конечностями, пытаясь избавиться от резиновой петли, но она зацепилась за изогнутые коренные зубы, и все усилия хищника не привели ни к чему – резинка лишь щелкала его по морде. Скоро раптор сдался и принялся тереться мордой о землю, пытаясь избавиться от ключа. Тем временем другим рапторам удалось оттащить клетку от вышки и опрокинуть ее наземь. Резкими клюющими движениями хищники пытались пробиться к Арби, которого отделяла от них решетка. Сообразив, что все их попытки напрасны, рапторы начали пинать и топтать клетку. К ним присоединялись все новые и новые собратья. Вскоре вокруг клетки столпились семь рапторов. Они бросались на нее и перекатывали ее все дальше от вышки. Их туши закрыли от Келли прячущегося в клетке Арби. Девочка услышала какой-то слабый шум и, подняв глаза, различила вдали свет двух фар. Это была автомашина. Кто-то спешил к ним. Арби казалось, что он попал в ад. Он сжался в клетке, окруженный черными рычащими силуэтами. Рапторы не могли просунуть головы в промежутки между прутьями решетки, но их горячая слюна капала на кожу мальчика, а удары когтистых лап порою достигали цели, полосуя руки и плечи Арби. Тело его было покрыто синяками и ссадинами, голова гудела от ударов о решетку. Весь мир вращался в какой-то дьявольской, неистовой пляске. Мальчик был твердо уверен лишь в одном. Рапторы катят его прочь от вышки. Когда машина подъехала ближе, Левайн подошел к ограждению и глянул вниз. В алом свете фальшфейера он увидел, как три раптора волокут в джунгли то, что осталось от тела Эдди. Время от времени они начинали драться между собой за эти жалкие останки, яростно рыча друг на друга, однако продолжали тащить добычу в укрытие. Затем Левайн заметил, что другая группа рапторов пинает и толкает клетку. Они катили ее к охотничьей тропе и дальше, в лес. Теперь, когда машина оказалась совсем рядом, Левайн различил шум двигателя джипа. За рулем виднелся силуэт Торна. Левайн надеялся, что у Торна есть оружие. Он хотел бы убить всех этих проклятых бестий. Перебить их всех до одного. Келли наблюдала с крыши, как рапторы толкают клетку, катя ее прочь. Один из хищников отстал и начал бегать кругами, словно чем-то обеспокоенный пес. Девочка увидела, что это тот самый раптор, который зацепился челюстью за резинку ключа. Ключ по-прежнему свисал сбоку от морды, поблескивая в алом свете. Раптор вновь и вновь тряс головой, пытаясь освободиться от него. Джип мчался к вышке, рыча двигателем, и отставший раптор, казалось, пришел в замешательство от неожиданно яркого света фар. Торн нажал на акселератор, стараясь сбить его машиной. Хищник развернулся и побежал прочь, по направлению к равнине. Келли соскочила с крыши и начала слезать с вышки. Торн распахнул дверцу, и Левайн заскочил в машину, прокричав: – Они забрали мальчика! – Он указал на тропу. Келли все еще слезала с вышки, крича им: – Подождите! – Залезай обратно! – велел ей Торн. – Сара едет следом. А мы выручим Арби! – Но... – Мы не можем потерять его! – Нажав на газ, Торн повел машину по охотничьей тропе, следом за рапторами. Лежа в трейлере, Ян Малкольм прислушивался к голосам, доносившимся по радио. В выкриках звучали паника и смятение. «Черный шум, – думал Малкольм. – Все сразу идет к черту». Взаимодействие сотни тысяч вещей. Он вздохнул и закрыл глаза. Торн вел машину на большой скорости. Вокруг плотной стеной смыкались джунгли. Тропа впереди сужалась, огромные пальмы сдвигались, задевая проезжающий джип. – Удастся ли нам это? – пробормотал Торн. – Тропа достаточно широкая, – отозвался Левайн. – Сегодня днем я ходил по ней. Тут даже паразавры бегают. – Как это могло случиться? – спросил Торн. – Клетка была прикреплена к опорам вышки. – Не знаю, – ответил Левайн. – Она оторвалась. – Как? Каким образом? – Я не видел. Слишком много всего случилось разом. – А Эдди? – угрюмо поинтересовался Торн. – Это произошло быстро, – проговорил Левайн. Джип продирался через джунгли, сильно подскакивая на неровностях тропы. Люди то и дело стукались головами о полотняную крышу. Торн вел машину на высокой скорости, пренебрегая опасностью. Рапторы передвигались очень быстро и далеко оторвались от погони. Торн едва видел силуэты последних животных, исчезающие в ночной темноте. – Они не стали меня слушать! – выкрикнула Келли, когда Сара подлетела к вышке на мотоцикле. – Что ты хотела им сказать? – Раптор забрал ключ! Арби заперт в клетке, а раптор унес ключ! – Куда? – спросила Сара. – Туда! – крикнула в ответ девочка, указывая рукой в сторону равнины. В лунном свете они едва различали темный силуэт бегущего раптора. – Нам нужен этот ключ! – Давай сюда! – приказала Сара, сбрасывая с плеча винтовку. Келли вскарабкалась на сиденье мотоцикла позади нее. Сара передала ей оружие. – Ты умеешь стрелять? – Нет. То есть я никогда... – Ты умеешь водить мотоцикл? – Нет, я... – Тогда тебе придется стрелять, – оборвала ее Сара. – Вот смотри: это спусковой крючок. Понятно? Вот предохранитель. Поверни его вот так. Ясно? Нас будет сильно трясти, так что не снимай ружье с предохранителя, пока мы не подъедем совсем близко. – Близко к чему? Но Сара не слышала. Она нажала на педаль газа, и мотоцикл сорвался с места и помчался в сторону равнины, следом за удирающим раптором. Келли, обхватив Сару за талию одной рукой, отчаянно пыталась удержаться на сиденье. Джип мчался по лесной тропе, расплескивая грязные лужи. – Что-то я не помню, чтобы дорога была настолько неровной, – пробормотал Левайн, цепляясь за поручень. – Может быть, если ты сбавишь скорость... – Нет, черт побери! – ответил Торн. – Если мы потеряем их из виду, то все будет кончено. Мы не знаем, где у этих рапторов логово. А здесь, в джунглях, ночью... О, черт! Далеко впереди рапторы свернули с тропы и нырнули в подлесок. Клетки нигде не было видно. Торн не очень хорошо различал очертания местности, однако, похоже, впереди был крутой склон, почти отвесно уходящий вниз. – Ты не можешь этого сделать! – воскликнул Левайн. – Там же настоящий обрыв! – Ничего другого не остается, – отозвался Торн. – Не сходи с ума, – попытался урезонить его Левайн. – Посмотри в лицо фактам, Док. Мы потеряли мальчика. Это горько, это страшно, но мы потеряли его. Торн бросил на Левайна косой взгляд. – Он не бросил тебя. И мы не можем бросить его, – ответил он. Рывком вывернув руль, Торн повел машину к краю обрыва. Машина нырнула носом, так что у людей поднялась к горлу тошнота, и со все увеличивающейся скоростью покатилась вниз. – Мать твою! – заорал Левайн. – Ты нас угробишь! – Держись! Подскакивая и кренясь, джип мчался во тьму.ШЕСТАЯ КОНФИГУРАЦИЯ
«Порядок нарушается во всех регионах одновременно. Выживание отдельных личностей и групп теперь маловероятно».ЯН МАЛКОЛЬМ
Погоня
Мотоцикл мчался по травянистой равнине. Келли цеплялась за Сару одной рукой, а в другой сжимала ружье. Оно было очень тяжелым, и рука Келли начала уставать. Мотоцикл трясло на выбоинах. Ветер подхватывал волосы девочки и хлестал ими по лицу. – Держись! – кричала Сара. Луна выглянула из-за туч, и трава засеребрилась в ее свете. Раптор был в сорока метрах впереди них, почти вне пределов досягаемости света мотоциклетной фары. Хищник упорно продолжал мчаться вперед. Других животных на равнине не было видно – за исключением апатозавра, мирно пасшегося вдалеке. Они догоняли раптора. Рептилия удирала, держа хвост параллельно земле, из-за высокой травы его было почти не видно. Сара чуть повернула мотоцикл, держась немного правее линии бега раптора. Постепенно машина настигала животное. Сара отклонилась назад, приблизив губы к уху Келли, и крикнула: – Приготовься! – Что мне делать? Теперь они мчались параллельно курсу раптора, едва не наезжая ему на хвост. Сара прибавила газу, покрепче сжала ноги и наклонилась вперед. – В шею! – заорала она. – Стреляй в шею! – Куда? – Куда-нибудь! В шею! Келли подняла винтовку. – Сейчас? – Нет! Погоди! Погоди! Почуяв приближение мотоцикла, раптор запаниковал и побежал быстрее. Келли пыталась найти предохранитель. Ружье прыгало у нее в руках. Все вокруг прыгало и тряслось. Пальцы девочки коснулись предохранителя и соскользнули. Она вновь попыталась взяться за него. Чтобы стрелять, ей понадобятся обе руки, а это значит, что придется отпустить Сару... – Приготовься! – крикнула Сара. – Но я не могу... – Давай! Стреляй! Ну же! Сара слегка повернула руль мотоцикла, обходя раптора сбоку. Теперь машина находилась в нескольких метрах от хищника. Келли чувствовала запах рептилии. Раптор повернул голову и зарычал на них. Келли выстрелила. Винтовка дернулась в ее руках, и девочка снова ухватилась за Сару. Раптор продолжал бежать. – Что случилось? – Ты промазала! Келли встряхнула головой. – Неважно! – выкрикнула Сара. – Ты еще можешь попасть! Я подъеду ближе! Она снова направила мотоцикл к раптору, стараясь подъехать почти вплотную. Но на этот раз все было совсем иначе: когда они оказались рядом, раптор бросился на них, вытягивая голову и щелкая челюстями. С невнятным возгласом Сара отвернула машину прочь, увеличивая дистанцию. – Сообразительный, ублюдок! – завопила она. – Он не даст нам второй попытки! В течение нескольких секунд раптор гнался за ними, а потом резко свернул, меняя направление бега, и помчался куда-то в сторону, пересекая равнину. – Он бежит к реке! – сообразила Келли. Сара прибавила газу. Мотоцикл рванулся вперед. – Там глубоко? Келли не ответила. – Там глубоко, я спрашиваю?! – Не знаю! – отчаянно вскрикнула Келли. Она пыталась вспомнить, как выглядели рапторы, когда пересекали реку. Помнится, ей тогда показалось, что они плывут. Это означало, что глубина там по меньшей мере... – Глубже метра? – спросила Сара. – Да! – Хреново! Теперь они отставали от раптора примерно на десять метров, и ехать становилось все труднее. Хищник мчался через заросли высоких толстых хвощей, и жесткие стебли хлестали их по ногам. Местность была неровной, и мотоцикл подскакивал и кренился на выбоинах. – Ничего не видно! – прокричала Сара. – Держись! Она свернула налево, в сторону от пути раптора, и направила машину к реке. Рептилия исчезла в высокой траве. – Что ты делаешь? – вскрикнула Келли. – Мы должны перехватить его! Стайка испуганных птиц с криками взвилась в воздух впереди них. Сара вела мотоцикл прямо через вихри хлопающих крыльев, и Келли пригнула голову. Ружье дернулось у нее в руке. – Осторожнее! – закричала Сара. – Что случилось? – Оно выстрелило! – Сколько в нем еще зарядов? – Два! Не трать их впустую! Река лежала впереди, поблескивая в лунном свете. Мотоцикл вылетел из зарослей травы на илистый берег. Сара повернула руль, мотоцикл накренился, колеса проскользнули, и машина свалилась набок. Келли упала в холодную грязь, а Сара тяжело рухнула поверх нее. Почти сразу же Сара вскочила и бросилась к мотоциклу, крича: – Скорее! Поднявшись, Келли побежала за ней. Ружье в ее руках было плотно облеплено грязью. На бегу девочка гадала, будет ли оружие стрелять в таком состоянии. Сара уже сидела на мотоцикле, нажимая ногой педаль газа и жестами приказывая Келли поторопиться. Келли запрыгнула на свое место, и Сара погнала мотоцикл вдоль берега, вверх по течению. Раптор был в двадцати метрах от них, почти у самой воды. – Он уходит! Джип неуправляемо несся вниз по склону холма, листья пальм хлестали по лобовому стеклу. Торн и Левайн ничего не видели, но чувствовали, насколько крут спуск. Джип опасно кренился из стороны в сторону. Левайн всякий раз вскрикивал. Торн вцепился в рулевое колесо, питаясь развернуть машину, и нажал на тормоза. Джип слегка снизил скорость, но продолжал съезжать вниз по склону. Прямо впереди них пальмы слегка расступались, и в этом просвете Торн заметил поле, усеянное огромными черными валунами. Рапторы бежали, петляя между камнями. Но, быть может, если взять влево... – Нет! – завопил Левайн. – Нет! – Держись! – крикнул Торн и вывернул руль. Машина утратила сцепление с почвой и заскользила боком, потом ударилась о крайний валун. Одна из фар разлетелась вдребезги. Машина накренилась, затем вновь выпрямилась. Торн подумал было, что повредил коробку передач, но каким-то чудом джип продолжал двигаться, съезжая вниз по склону и одновременно уклоняясь немного влево. Протянувшаяся низко над землей ветвь дерева разбила вторую фару. Они продолжали ехать дальше в полной темноте, пробиваясь через заросли пальм, затем машина вдруг резко выехала на относительно ровную горизонтальную поверхность. Шины джипа катились по мягкой почве. Торн остановил машину. Тишина. Торн и Левайн высунулись в боковые окна, пытаясь сориентироваться. Но было так темно, что разглядеть что-либо не представлялось возможным. Судя по всему, они находились на дне глубокого оврага, склоны которого густо поросли деревьями. – Аллювиальные наносы, – сказал Левайн. – Должно быть, мы находимся в сухом русле реки или ручья. Когда глаза Торна привыкли к темноте, он понял, что Левайн был прав. Рапторы бежали вниз по самой середине русла, по обеим сторонам окаймленного большими валунами. Но само дно высохшего потока было песчаным, и к тому же валуны расступались достаточно широко, чтобы между ними могла пройти машина. Торн решил рискнуть. – У вас есть хотя бы малейшее представление о том, куда мы попали? – спросил Левайн, провожая глазами рапторов. – Нет, – ответил Торн. Машина тронулась с места. Вскоре русло расширилось, превратившись в плоскую чашу. Валуны исчезли, по обеим берегам сухой реки росли деревья. Тут и там между стволами пробивались полоски лунного света. Видимость улучшилась. Но рапторы куда-то подевались. Торн остановил машину, опустил окно и прислушался. Он слышал шипение и рычание хищников. Эти звуки доносились откуда-то слева. Тронув джип с места, Торн выехал из русла сухой реки, пробиваясь через заросли папоротников и редко стоящих сосен. Левайн произнес: – Вы думаете, мальчик мог выжить во время спуска с этого холма? – Не знаю, – отозвался Торн. – Не могу представить себе этого. Он медленно вел машину вперед. Миновав просвет между деревьями, они заметили поляну, на которой папоротники были начисто вытоптаны. На той стороне полянки поблескивала в лунном свете струящаяся вода. Каким-то образом они снова выехали к реке. Но внимание Левайна и Торна привлекла сама поляна. На обширной расчистке под открытым небом белели несколько огромных скелетов апатозавров. Гигантские грудные клетки, белые дуги костей, мерцающие под луной... В центре поляны лежала на боку темная полуобъеденная туша, над которой жужжали в ночной темноте тучи мух. – Что это за место? – спросил Торн. – Похоже на скотомогильник. – Похоже, – согласился Левайн. – Но это не скотомогильник. Рапторы сгрудились на краю поляны, устроив драку над останками Эдди. На противоположной стороне расчистки люди заметили три низких земляных кургана, стенки которых были проломлены во многих местах. Внутри валялись расколотые скорлупки яиц. Над поляной висела густая гнилостная вонь. Левайн нагнулся вперед, внимательно вглядываясь в темноту. – Это логово рапторов, – сказал он. Малкольм, лежавший в погруженном во мрак трейлере, сел, морщась от боли, и схватился за передатчик: – Вы нашли гнездо? Это точно оно? Радио захрипело. Левайн ответил: – Да. По крайней мере, я так полагаю. – Опишите его, – потребовал Малкольм. Левайн негромко сообщил о внешнем виде логова и о его примерных размерах. На его взгляд, гнездо было неряшливым, неухоженным, выстроенным наспех. Он был удивлен, поскольку гнезда динозавров обыкновенно были устроены с невероятной аккуратностью. Левайн видел окаменелые останки древних гнезд несколько раз в разных регионах земного шара, от Монтаны до Монголии. Яйца в тех гнездах были уложены правильными концентрическими кругами. Часто в одном-единственном гнезде насчитывалось более тридцати яиц, и это заставляло предположить, что несколько самок откладывали яйца в один и тот же кратер, выложенный из жидкой грязи. Поблизости от гнезд были найдены многочисленные останки взрослых особей, и это указывало на то, что динозавры заботились о кладке совместно. Во время нескольких раскопок удалось даже воссоздать картину устройства логова – гнезда располагались в центре, а взрослые динозавры осторожно передвигались по внешнему периметру, чтобы не потревожить созревающие яйца. В этом отношении динозавры напоминали птиц, у которых существовали такие же устоявшиеся обычаи, неизменный порядок ухаживания, спаривания и высиживания яиц. Но эти велоцирапторы вели себя совершенно иначе. Вся сцена, открывшаяся глазам людей, несла на себе отпечаток беспорядочности и неустроенности: плохо выстроенные гнезда, праздношатающиеся взрослые особи, очень малое количество молодых динозавров, расколотые скорлупки яиц, сломанные стенки курганов, на которые явно кто-то наступил. Теперь Левайн заметил, что вокруг гнезд разбросаны маленькие обглоданные кости, которые вполне могли быть костями новорожденных велоцирапторов. Нигде на полянке не было заметно живых детенышей рапторов. Левайн насчитал трех подростков, но остальная стая явно отгоняла молодняк прочь от добычи, и на шкурах у них уже виднелось немало шрамов. Молодые динозавры выглядели крайне истощенными. Настороженно описывая круги около добычи, они отскакивали назад всякий раз, когда кто-нибудь из взрослых рычал на них. – А что вы скажете относительно апатозавров? – спросил по радио Малкольм. – Касательно этих туш? Левайн насчитал четыре костяка, лежащих друг подле друга, на разных стадиях разложения. – Вам нужно рассказать об этом Саре, – сказал Малкольм. Но Левайн уже задумался совершенно о другом: он гадал, каким образом вообще здесь оказались эти огромные туши. Апатозавры не погибли в результате несчастного случая, поскольку их гибель последовала в разное время, а после первой смерти все остальные животные избегали бы этого места. Вряд ли что-то могло привлечь их на эту поляну, и они были слишком велики, чтобы рапторы могли притащить их сюда. Так как же они оказались здесь? Какая-то мысль блуждала в глубине сознания Левайна, какая-то очевидная разгадка, которую он никак не мог... – Они приволокли сюда Арби, – сообщил Малкольм. – Да, – кивнул Левайн. – Приволокли. Он уставился на гнездо, пытаясь разглядеть клетку. Торн тронул его за плечо. – Вон она, – сказал он, указывая рукой. На земле, на дальнем краю поляны Левайн заметил отблеск алюминиевой решетки, частично скрытой ветвями деревьев. Однако Арби не было видно. – Надо пробраться туда, – сказал Торн. Рапторы не обращали внимания на клетку, продолжая сражаться за труп Эдди. Торн достал винтовку и проверил заряды в магазине. Их оказалось шесть. – На всех не хватит, – сказал он и защелкнул магазин. На поляне было по меньшей мере десять рапторов. Левайн пошарил на заднем сиденье и нашел свой рюкзак, упавший на пол. Расстегнув рюкзак, он достал из него серебристый цилиндр размером с бутылку. На цилиндре были изображены череп и кости. Надпись под ними гласила: «Осторожно! Токсично! Метахлорин (мивакурий)». – Что это? – спросил Торн. – Продукт с кухни Лос-Аламоса, – ответил Левайн. – Несмертельный парализатор для воздействия на большую площадь. Выделяет холинэстеразовую аэрозоль быстрого воздействия. Парализует все формы жизни не более чем за три минуты. Так мы свалим всех рапторов. – А как насчет мальчика? – возразил Торн. – Ты не можешь использовать это средство. Ты парализуешь и Арби. Левайн указал пальцем: – Если мы бросим контейнер справа от клетки, то газ пойдет в другую сторону от нее, прямо на рапторов. – А может, и нет, – возразил Торн. – И тогда мы можем причинить мальчику огромный вред. Левайн кивнул и спрятал цилиндр обратно в рюкзак, затем сел, пристально глядя через лобовое стекло на рапторов. – Ну и что? – спросил он. – Что нам теперь делать? Торн смотрел на алюминиевую клетку, частично скрытую листвой папоротников. И тут он заметил нечто, заставившее его резко податься вперед: клетка слегка шевелилась, прутья искрились в лунном свете. – Ты это видел? – спросил Левайн. – Я собираюсь вытащить мальчишку оттуда, – отозвался Торн. – Но как? – изумился Левайн. – Старым добрым способом, – загадочно ответил Торн и вылез из машины. Сара на полной скорости гнала мотоцикл по илистому берегу реки. Раптор мелькал впереди них, наискосок направляясь к воде. – Скорее! – кричала Келли. – Скорее! Раптор заметил их и свернул в сторону, стараясь уйти подальше. Он пытался оторваться от погони, но на открытом берегу реки мотоцикл двигался быстрее. Они поравнялись с хищником, вклинившись между ним и водой. Затем Сара начала поворачивать прочь от берега, к поросшей травой равнине. Раптор свернул направо, на равнину. Прочь от реки. – Получилось! – воскликнула Келли. Сара увеличила скорость, медленно подбираясь поближе к раптору. Казалось, тот понял, что ему не добраться до реки, и теперь не знал, что ему делать. Он просто бежал через равнину. А мотоцикл постепенно, неотступно нагонял его. Келли была в восторге. Она пыталась стереть грязь с винтовки, готовясь стрелять вновь. – Проклятье! – вскрикнула Сара. – Что? – Смотри! Келли наклонилась вперед, глядя поверх плеча Сары. Прямо по их курсу она узрела стадо апатозавров. Всего пятьдесят метров отделяло их от ближайшего из этих огромных животных. Апатозавры в испуге мычали и ревели. В лунном свете их тела отливали серо-зеленым цветом. Раптор бежал прямо на стадо. – Он думает, что ему удастся обмануть нас! – Сара прибавила скорости, нагоняя хищника. – Давай же!Стреляй! Келли прицелилась и выстрелила. Ружье дернулось. Но раптор продолжал бежать. – Мимо! Апатозавры медленно разворачивались, топча траву своими огромными ножищами. Их мощные хвосты рассекали воздух, словно хлысты. Но огромные травоядные двигались слишком медленно, чтобы вовремя убраться прочь. Раптор мчался вперед, намереваясь проскочить между гигантскими динозаврами. – Что нам теперь делать? – закричала Келли. – Выбора нет! – отозвалась Сара. Она бросила мотоцикл следом за раптором, и лунный свет внезапно закрыла тень – машина промчалась под брюхом у апатозавра. Келли успела заметить складки брюха, мелькнувшие в метре над ее головой. Ноги динозавра, толстые, словно древесные стволы, неторопливо поднимались и тяжело опускались на землю. Раптор бежал дальше, петляя между движущимися конечностями апатозавров. Сара неотступно преследовала его. Над их головами ревели и беспокойно двигались гигантские травоядные. Мотоцикл промчался под брюхом еще одного апатозавра, вылетел под лунный свет и вновь нырнул в тень. Теперь они были в самой середине стада. Келли казалось, что они внезапно оказались в лесу бродячих деревьев. Прямо впереди огромная ступня опустилась на землю, произведя ощутимое сотрясение почвы. Мотоцикл дернулся, когда Сара резко свернула влево; грубая кожа апатозавра царапнула корпус машины. – Держись! – крикнула Сара и вновь повернула руль, следуя за раптором. Сверху доносились мычание и рев апатозавров. Раптор вильнул в сторону и затем оказался на открытом месте, миновав наконец-то стадо. – Чтоб тебе! – Сара развернула мотоцикл. Гигантский хвост просвистел мимо, едва не задев их, и они тоже очутились за пределами стада. Теперь можно было прибавить скорость. Мотоцикл мчался через травянистую равнину. – Последний шанс! – прокричала Сара. – Стреляй! Келли подняла винтовку. Сара проделывала чудеса акробатики, подведя мотоцикл почти вплотную к бегущему раптору. Хищник попытался боднуть ее, но Сара, продолжая удерживать машину в том же положении, сильно ударила его кулаком по голове. – Стреляй! Келли прижала ствол ружья к шее раптора и нажала на спусковой крючок. Винтовка сильно дернулась, ударив девочку в живот. Раптор продолжал бежать. – Нет! – закричала Келли. – Нет! А затем хищник неожиданно упал, кувыркнувшись в траву, и Сара, заложив вираж, затормозила. Раптор находился в пяти метрах от них. Он дергался и бился в траве, а потом затих. Сара взяла винтовку и открыла магазин. Келли увидела в нем пять дротиков. – Я думала, это был последний, – протянула она. – Я соврала, – призналась Сара. – Подожди здесь. Келли стояла возле мотоцикла, а Сара осторожно пробиралась сквозь заросли травы. Она выстрелила, потом выждала несколько секунд и склонилась над тушей раптора. Когда она выпрямилась, в руке у нее поблескивал ключ. Рапторы, сгрудившиеся на краю поляны, продолжали терзать тело. Но теперь они вели себя менее активно: некоторые отошли прочь, потирая челюсти когтистыми лапами и мало-помалу перемещаясь к центру открытого пространства. Все ближе к клетке. Торн забрался в кузов джипа, откинув брезентовое покрытие, и внимательно осмотрел винтовку, которую держал в руках. Левайн пересел на сиденье водителя и включил двигатель. Торн крепко уцепился за поручень, чтобы не упасть, когда машина будет двигаться по неровной почве, а затем повернулся к Левайну. – Давай! Джип сорвался с места и помчался через поляну. Рапторы, сгрудившиеся возле трупа, застыли в изумлении при виде этого вторжения. Джип уже миновал середину поляны, где валялись огромные скелеты апатозавров. Широкие ребра мелькали высоко над головами людей. Левайн свернул влево, к поблескивающей алюминием клетке. Торн выскочил из кузова и обеими руками схватился за решетку. В темноте он не мог различить, сильно ли ранен Арби: мальчик лежал в клетке ничком. Левайн выбрался из машины, и Торн закричал на него, чтобы тот залезал обратно. Рывком подняв клетку, Торн задвинул ее в кузов джипа, затем запрыгнул сам. Левайн нажал на газ. Позади них рапторы, придя в себя, зарычали и бросились в погоню. Они мчались между огромными скелетами с ужасающей скоростью. Как раз в тот миг, когда Левайн резко увеличил скорость, ближайший раптор высоко подпрыгнул, приземлился на кузов машины и ухватился зубами за брезент. Хищник шипел, мертвой хваткой держась за прорезиненную материю. Левайн вел машину в заросли, прочь от поляны. В темноте Малкольм снова соскользнул в наркотический сон. Перед его глазами проплывали вереницы образов: красивые пейзажи, многоцветные компьютерные картинки на тему эволюции. В этом математическом мире долин виднелись популяции организмов, стремящихся к пику процветания или соскальзывающих в провалы неприспособленности. Кауфман и его сотрудники показали, что более совершенные организмы имеют комплекс внутренних ограничений, которые способствуют соскальзыванию с оптимума. Однако в то же время сложные живые существа сами по себе были избранниками эволюции. Поскольку сложные организмы способны адаптироваться. Посредством орудий, сотрудничества, обучения. Но высшие животные заплатили за свою приспособляемость известную цену – они сменили одну зависимость на другую. Необходимость изменять строение тела в процессе приспособления они сменили на необходимость изменять поведение, обусловленное социально. Этому поведению нужно было учиться. В некотором смысле высшие животные уже не передавали по наследству свою приспособленность посредством ДНК. Они передавали ее методом обучения. Шимпанзе учат своих детенышей собирать термитов палочкой. Это указывает по меньшей мере на рудимент культуры, упорядоченной общественной жизни. Животные, выросшие в изоляции, без родителей, без обучения, не вполне приспособлены к жизни. Животные из зоопарков часто не заботятся о своих детенышах, потому что никогда не видели, как это делается. Они не обращают внимания на своих отпрысков, отшвыривают их, могут задавить их или просто убить, если те им надоедают. Велоцирапторы были самыми разумными и самыми свирепыми динозаврами. Оба эти качества требовали поведенческого контроля. Миллионы лет назад, в начале мелового периода, их поведение было социально обусловлено, оно передавалось от старших особей младшим. Гены определяли возможность той или иной модели поведения, но не само поведение. Адаптивное поведение было сродни морали – это было поведение, сформированное многими поколениями, потому что оно приносило успех. Это поведение позволяло членам стада сотрудничать, совместно жить, охотиться и растить молодняк. Но тут, на острове, велоцирапторы были воспроизведены в генетической лаборатории. И хотя их физический облик был генетически задан, поведение задано не было. У этих заново воссозданных рапторов не было старших, которые могли бы научить их, подать пример правильного поведения. Они были предоставлены сами себе, и вот что вышло – в сообществе без структуры, без правил, без сотрудничества. Они жили в мире, в котором каждый был сам за себя, в котором выживали самые мерзкие и отвратительные, а все остальные погибали. Джип прибавлял скорости, подпрыгивая. Торн вцепился в поручни, чтобы его не выкинуло. Позади себя он видел раптора, который болтался в воздухе, словно тряпка, продолжая цепляться зубами за брезент. Отцепляться хищник явно не собирался. Левайн вывел машину обратно, на илистый берег реки, и свернул направо, вдоль границы воды. Раптор мертвой хваткой держался за машину. Прямо впереди Левайн увидел еще один скелет, валяющийся в грязи. Еще один скелет? Откуда вообще взялись здесь эти скелеты? Но времени раздумывать об этом не было – он вел машину вперед, прямо сквозь гигантскую грудную клетку. Фары были разбиты, и Левайну приходилось напряженно вглядываться, чтобы в слабом свете луны вовремя заметить любое препятствие. Сзади, в кузове машины, раптор наконец-то нашел опору для лап, выпустил из зубов брезент, сомкнул челюсти на решетке клетки и принялся вытаскивать клетку из кузова. Торн рванулся вперед и ухватился за ближайшую к нему стенку клетки. Клетка опрокинулась, и Торн упал на спину. Он как будто соревновался с раптором в перетягивании каната – и раптор явно побеждал. Пытаясь удержаться, Торн уцепился обеими ногами за пассажирское сиденье. Раптор зарычал. Торн чувствовал, что хищник разъярен возможной потерей своей добычи. – Держи! – крикнул Левайн, протягивая Торну ружье. Торн лежал на спине, обеими руками вцепившись в клетку, и взять ружье не мог. Левайн оглянулся и понял, как обстоит дело. Он бросил взгляд в зеркало заднего вида. И увидел, что следом за машиной мчится вся остальная стая, рыча и завывая. Торн не мог выпустить клетку из рук. Продолжая вести машину на высокой скорости, Левайн повернулся и прицелился. Он старался навести винтовку как можно точнее, зная, что будет, если он ненароком попадет в Торна или в Арби. Левайн ухитрился снять винтовку с предохранителя и ткнул стволом в раптора, который продолжал цепляться зубами за прутья решетки. Хищник завращал глазами и одним резким движением сомкнул челюсти на стволе оружия, а затем резко дернул его на себя. Левайн выстрелил. Глаза раптора дико выпучились, когда дротик впился ему в глотку изнутри. Хищник издал булькающий звук и забился в конвульсиях. Он вывалился из кузова джипа, при этом вырвав винтовку из рук Ричарда. Торн поднялся на колени и втянул клетку в машину, потом заглянул сквозь решетку, но так и не смог понять, в каком же состоянии находится Арби. Бросив взгляд назад, он узрел, что стая рапторов все еще продолжает преследовать джип. Но они были более чем в двадцати метрах позади машины и постепенно отставали. На приборной панели зашипел радиопередатчик: – Док! Торн узнал голос Сары. – Да, Сара? – Где вы? – Следуем вдоль реки, – ответил Торн. Грозовые тучи уползли с неба, и местность была залита ярким лунным светом. Рапторы продолжали гнаться за джипом, но теперь они были далеко позади. – Я не вижу света ваших фар, – сообщила Сара. – И не увидишь. Мы их расколошматили. Последовала пауза. Радио захрипело. Затем Сара напряженным голосом спросила: – А что с Арби? – Мы забрали его, – отозвался Торн. – Слава богу! Как он? – Не знаю. Жив. Местность стала более открытой. Джип выехал в обширную долину. Трава серебрилась в лунном свете. Торн огляделся, пытаясь сориентироваться. Вскоре он понял, что они снова оказались на равнине, но намного дальше к югу. Судя по всему, они по-прежнему на том же берегу реки, на котором стояла вышка. В этом случае они должны выехать на гребень водораздела, находившийся где-то слева. Дорога приведет их обратно к оставленному трейлеру. К убежищу. Тронув Левайна за плечо, Торн указал направо: – Рули туда! Левайн повернул руль. Торн взялся за передатчик: – Сара! – Да, Док? – Мы возвращаемся к трейлеру по дороге на гребне долины. – Хорошо, – отозвалась Сара. – Мы вас отыщем. Сара оглянулась на Келли. – Где эта дорога по гребню? – Мне кажется, она проходит вон там, – ответила Келли, указывая на обрывистый край долины, возвышавшийся над ними. – Отлично, – хмыкнула Сара, трогая мотоцикл с места. Джип мчался через равнину, глубоко утопая в серебристой траве. Рапторы, преследовавшие машину, отстали настолько, что их уже не было видно. – Кажется, нам удалось стряхнуть их с хвоста, – произнес Торн. – Может быть, – откликнулся Левайн. Когда он выезжал из русла сухого потока, то заметил, как несколько хищников умчались куда-то влево. И сейчас они вполне могли прятаться в траве. Левайну слабо верилось, что рапторы сдадутся так легко. Джип с ревом карабкался в гору. Прямо впереди виднелась извилистая дорога, ведущая со дна долины вверх. Левайн был уверен, что именно она проходит по водоразделу. Теперь, когда машину стало трясти меньше, Торн пробрался между сиденьями и склонился над клеткой. Просунув руку между прутьями, он коснулся тела Арби. Мальчик слабо застонал. Половина лица Арби была залита кровью, рубашка тоже промокла от крови. Но глаза мальчика были открыты, и он, судя по всему, вполне способен был шевелить руками и ногами. Прижавшись лицом к решетке, Торн негромко спросил: – Эй, сынок! Ты меня слышишь? Арби застонал и кивнул. – Ну, как ты? – Бывало и лучше, – сказал Арби. Джип выехал на фунтовую дорогу и покатил вверх по извилистому и крутому, как американские горки, пути. Чем выше они поднимались, тем спокойнее чувствовал себя Левайн. Долина осталась позади, внизу. Здесь, на горной дороге, должно быть гораздо безопаснее. Левайн посмотрел вперед, на приближающийся гребень горы. И в лунном свете увидел у самой дороги темные фигуры животных, прыгающих вверх и вниз. Рапторы! Поджидают его. Левайн ударил по тормозам. – Что же нам теперь делать? – Пересаживайся, – мрачно сказал Торн. – Я сам поведу.На грани хаоса
Торн вырулил на гребень горы, затем круто свернул влево и прибавил газу. В лунном свете хорошо была видна узкая лента дороги, которая вилась вдоль края утеса. Слева дорогу ограничивала почти отвесная скала, а справа – крутой обрыв. В двадцати футах над ними сопели и рычали велоцирапторы, прыгая по камням вдоль гребня горы параллельно курсу джипа. Левайн тоже видел рапторов. – Что же мы будем делать? – снова спросил он. Торн качнул головой: – Посмотри, что там в ящике с инструментами. Проверь «бардачок». Вытряхни оттуда все, что есть. Левайн наклонился и в полной темноте принялся копаться в инструментальном ящике. Но Торн знал, что вряд ли там найдется что-нибудь полезное. Они влипли в серьезные неприятности. Они потеряли ружье. Они – в джипе с брезентовым верхом, а вокруг – свора рапторов. Торн прикинул, что до прогалины, на которой стоял трейлер, осталось примерно полмили. Им надо проехать всего полмили. Торн чуть притормозил перед очередным крутым поворотом, прижал машину к левому краю дороги, подальше от отвесного обрыва. А завернув за поворот, увидел прямо посреди дороги раптора, который поджидал их, присев и угрожающе наклонив голову. Торн до упора вдавил педаль газа и направил машину на раптора. Зверь высоко подпрыгнул, растопырив в стороны страшные когтистые лапы, и приземлился на капот джипа. Острые когти громко заскрежетали, царапая металл. Тело раптора ударилось о ветровое стекло – стекло хрустнуло, по нему во все стороны паутиной разбежались трещины. Туша животного, распластавшегося на ветровом стекле, совершенно загораживала Торну обзор. Он совсем не видел дороги. На таком опасном серпантине ехать вслепую было бы чистым безумием, и Торн резко ударил по тормозам. – Эй! – крикнул Левайн, которого бросило вперед. Туша раптора от резкого торможения сползла с капота куда-то в сторону. Теперь Торн снова видел дорогу и тотчас же нажал на газ. Машина рванулась вперед. Левайна снова тряхнуло, отбросило назад. Но еще трое рапторов уже подбирались к джипу, заходили сбоку. Один велоцираптор вскочил на подножку джипа и вцепился зубами в боковое зеркальце заднего обзора. Светящийся глаз животного оказался совсем рядом с лицом Торна. Торн крутанул руль влево и повел машину возле самой скалистой стены, нависающей над дорогой. Примерно в десяти ярдах впереди из скалы на дорогу выдавался острый выступ. Торн глянул на раптора. Тот яростно цеплялся за машину, намертво сомкнув челюсти на зеркале – до того мгновения, когда скальный выступ врезал по боковому зеркалу, снеся его ко всем чертям – вместе с раптором. Дорога стала чуть шире. Теперь у Торна появилось больше простора для маневра. Тут машину сильно тряхнуло, Торн поднял голову и увидел, что брезентовый верх джипа у него над головой прогнулся под весом животного. Возле самого уха Торна свешивались вниз огромные когти раптора, легко пропоровшие брезент. Торн круто повернул вправо, потом резко бросил машину влево. Когти высунулись наружу, но животное все-таки удержалось на крыше джипа, брезентовый верх по-прежнему провисал под его весом. Тут Левайн вытащил откуда-то большой охотничий нож и ткнул лезвием вверх сквозь брезент. В то же мгновение когтистая лапа рванулась вниз, когти вспороли брезент и располосовали Левайну руку. Левайн закричал от боли и выронил нож. Торн наклонился и подобрал оружие с пола. В зеркале заднего обзора Торн увидел на дороге еще двоих рапторов, преследующих джип. Животные двигались очень быстро и явно нагоняли машину. Но теперь дорога стала уже совсем широкой, и Торн опять прибавил газу. Раптор, который сидел на крыше, перегнулся и заглянул внутрь сквозь расколотое ветровое стекло. Торн крепко зажал нож в кулаке и несколько раз изо всех сил ткнул вверх, сквозь брезентовый верх машины. Никакой существенной пользы это не принесло. Когда приблизился очередной поворот дороги, Торн, не сбавляя скорости, резко крутанул рулевое колесо вправо, потом влево. Джип при этом едва не опрокинулся, зато раптор не удержался и свалился с крыши. Но, падая, проклятая тварь изодрала когтями и стащила за собой почти весь брезентовый верх. Животное повалилось на землю прямо под ноги двум другим рапторам, догонявшим машину. Удар при столкновении был так силен, что всех троих рапторов буквально вынесло за правый край дороги, и они покатились, яростно рыча, вниз по почти отвесному склону утеса. – Мы их сделали! – воскликнул Левайн. Но в следующее мгновение с вершины утеса на дорогу, всего в нескольких футах от машины, спрыгнул еще один раптор и побежал вдогонку за джипом. А потом очень легко, как будто совершенно не напрягаясь, раптор запрыгнул в заднюю часть машины. Сидевший на пассажирском переднем сиденье Левайн оцепенел от ужаса. Раптор был внутри машины – голова низко опущена, передние лапы вскинуты, пасть широко разинута. Никаких сомнений – зверь собирается напасть. Раптор зашипел, глядя на Левайна. Левайн подумал: «Все кончено!» Он замер, не в силах ничего с собой сделать. По всему телу струился холодный пот, голова кружилась, и в одно мимолетное мгновение он понял, что уже ничто не может его спасти и до смерти ему осталось всего каких-нибудь несколько секунд. Тварь снова хищно зашипела, присела перед броском... И вдруг совершенно неожиданно из пасти раптора полезли клочья белой пены, глаза твари закатились. По зубастым челюстям стекала пена. Тело раптора начало подергиваться в судорогах, по всем мышцам пробежали спазмы. Раптор повалился на бок в задней части машины. Левайн увидел на дороге позади джипа Сару и Келли на мотоцикле. Сара сидела за рулем, Келли держала в руках пневматическое ружье. Торн притормозил, Сара поехала рядом и передала Девайну ключи. – Это от клетки! – крикнула она. Левайн, все еще не избавившись от оцепенения, протянул руку за ключами и чуть их не выронил. После только что пережитого потрясения Левайн пребывал в состоянии какого-то отупения и даже двигался замедленно. «Я ведь едва не погиб...» – думал он. – Возьми ее ружье! – сказал Торн. Левайн посмотрел налево, на вершину утеса. Еще несколько рапторов по-прежнему бежали вдоль дороги, преследуя машину. Левайн насчитал шесть тварей, но их там наверняка было больше. Он попробовал сосчитать зверей еще раз, мысли в голове путались... – Да возьми же ты ружье, черт побери! Левайн принял от Келли ружье, ощутил пальцами холодный металл ствола... И вдруг машина как-то странно дернулась, мотор чихнул и заработал тише, потом снова чихнул. Машина еще раз дернулась. – В чем дело? – спросил Левайн, повернувшись к Торну. – У нас проблемы... – ответил тот. – Бензин закончился. Торн повернул рукоятку переключения скоростей в нейтральное положение, и джип покатился вперед по инерции, постепенно снижая скорость. Впереди дорога немного поднималась вверх, а потом, за этим холмиком, снова начинался спуск. Сара вела мотоцикл позади джипа. Торн заметил, как Сара качает головой. Торн понял, что это их единственная надежда на спасение – надо, чтобы джип проехал за этот холмик. Он велел Левайну: – Открой клетку. Вытащи его оттуда. Левайн поспешно бросился исполнять приказание – он вдруг стал двигаться очень быстро, почти в панике. Но все-таки переполз назад и сумел вставить ключ в замок. Дверца клетки со скрипом открылась. Левайн помог Арби выбраться наружу. Торн следил за стрелкой спидометра, которая неумолимо ползла к нулевой отметке. Джип ехал со скоростью двадцать пять миль в час... двадцать... уже пятнадцать... Рапторы, преследующие машину, подтянулись ближе – как будто поняли, что с джипом творится что-то неладное. Пятнадцать миль в час. И скорость по-прежнему падает. – Все, он вылез, – сообщил сзади Левайн. Дверца клетки с лязгом закрылась. – Выкинь клетку из машины! – скомандовал Торн. Клетка, грохоча и лязгая, покатилась вниз по склону горы. Десять миль в час. Казалось, машина еле ползет. И вот наконец джип вскарабкался на вершину холма, перевалил на другую сторону и покатился вниз, снова набирая скорость. Двенадцать миль в час. Пятнадцать. Двадцать. Торн аккуратно огибал повороты дороги, стараясь не притрагиваться к тормозам. – Мы все равно не сможем так доехать до трейлера! – закричал Левайн. Он орал во всю глотку, срывая голос. Глаза его расширились от страха. – Знаю. Торн уже видел невдалеке, слева от дороги, трейлер. Но их отделял от трейлера довольно длинный пологий подъем. Джип не сможет катиться так далеко. До трейлера они не доедут. Но впереди дорога разветвлялась, и та ветка, что справа, заметно шла под уклон. Правая дорога вела к лаборатории. И, насколько Торн помнил, там все время должен быть пологий спуск, без подъемов. Торн повернул направо. Трейлер остался где-то слева. Впереди показалась крыша лаборатории – широкая плоская поверхность, залитая лунным светом. Торн обогнул здание лаборатории, проехал дальше по дороге, в сторону поселка для рабочих. Справа промелькнул домик управляющего, показалась коробка хозяйственного магазина, возле которого виднелись стойки бензонасосов. Интересно, остался ли на этой заправке бензин? – Смотри! – вдруг крикнул Левайн, показывая куда-то назад. – Смотри! Смотри! Торн оглянулся через плечо и увидел, что рапторы поотстали и вроде бы больше не преследуют машину. В окрестностях лаборатории животные вдруг заосторожничали. – Они больше не бегут за нами! – закричал Левайн. – Угу, – сказал Торн. – А куда делась Сара? Мотоцикла Сары нигде не было видно. Хардинг повернула руль, и мотоцикл рванулся вперед по пологому подъему дороги. Она легко взлетела на вершину холма, а потом дорога снова пошла под уклон, спускаясь к трейлеру. За мотоциклом по дороге с рычанием неслись четверо рапторов. Сара прибавила газу, стараясь оторваться от преследователей и выиграть хотя бы несколько лишних метров. Потому что они им ой как понадобятся... Сара отклонилась назад и крикнула Келли: – А теперь надо все сделать быстро! – Что? – крикнула в ответ Келли. – Когда подъедем к трейлеру, спрыгивай и беги внутрь. Меня не жди. Поняла? Келли кивнула. – Что бы ни случилось, меня не жди! – Ладно... Не сбавляя скорости, Сара направила мотоцикл прямо к трейлеру и резко затормозила. Мотоцикл заскользил по мокрой траве и врезался в металлический борт трейлера. Но Келли уже соскочила с сиденья, подбежала к двери и забралась в трейлер. Сара хотела, конечно, затащить внутрь и мотоцикл, но рапторы были слишком близко. Слишком близко. Поэтому Сара развернула мотоцикл и, выжав газ до отказа, отправила его к подбегающим животным, а сама одним броском спрыгнула с мотоцикла прямо в открытую дверь трейлера и упала спиной на пол салона. Затем быстро развернулась и пинком захлопнула дверь в то самое мгновение, когда первый раптор подскочил к трейлеру. Внутри трейлера было темно. Сара навалилась на дверь всем весом, а с той стороны звери раз за разом бились о дверь, пытаясь прорваться внутрь. Сара пошарила по двери рукой, стараясь найти замок или хоть какую-нибудь задвижку. Но изнутри на двери не было никакого замка. – Ян! Как закрыть эту дверь?! Из темноты раздался сонный голос Малкольма: – Жизнь подобна кристаллу... – Ян! Постарайся сосредоточиться! Мне нужна твоя помощь. Келли возилась в темноте рядом с Сарой, она тоже ощупывала дверь в поисках замка. Рапторы упорно колотили по двери с той стороны. Вскоре Келли сказала: – Вот он! Внизу, возле самого пола! Сара услышала металлический щелчок – замок закрылся. Она отступила от двери. Келли нащупала в темноте ее руку и крепко сжала. Рапторы снаружи яростно рычали и все пытались выбить дверь трейлера. – Все будет хорошо, – сказала Сара Хардинг, стараясь успокоить Келли. Потом Сара пошла к Яну Малкольму, который все еще лежал на кровати. Рапторы тыкались мордами в окно возле самой его головы, царапали когтями стекло. Малкольм совершенно равнодушно наблюдал за жуткими тварями. – Эти мерзавцы страшно шумят, правда? Возле кровати валялась вскрытая аптечка первой помощи, на постели лежал использованный шприц. Судя по всему, Малкольм снова ввел себе наркотик. Рапторы прекратили попытки прорваться внутрь через окно. Снаружи послышался скрежет когтей по металлу. Звук доносился откуда-то со стороны двери. Выглянув в окно, Сара увидела, что рапторы оттаскивают от трейлера мотоцикл. Животные в ярости прыгали по мотоциклу, колотили по нему мощными лапами. Так они очень скоро продырявят покрышки... – Ян, послушай, – сказала Сара. – Нам нужно поскорее что-нибудь сделать. – А я никуда не тороплюсь, – спокойно ответил Малкольм. – Какое у вас здесь есть оружие? – спросила она. – Оружие... Ох... А черт его знает... – Ян вздохнул. – Зачем тебе понадобилось оружие? – Ян, ну пожалуйста... – Ты так быстро говоришь, – пожаловался Малкольм. – Знаешь, Сара, по-моему, тебе бы надо как следует расслабиться... В темном трейлере Келли было страшно, но она немного успокоилась, когда Сара заговорила об оружии. Это было уже кое-что. Девочка поняла, что Сара настроена очень решительно и теперь ее, похоже, ничто не остановит – она просто возьмет и сделает то, что задумала. Не позволяй другим людям мешать тебе, верь, что можешь сделать все, что захочешь, – такая манера поведения пришлась Келли по душе, и девочка решила вести себя так же, как Сара. Келли прислушалась к голосу доктора Малкольма и поняла, что никакой помощи от него не дождешься. Он накачался наркотиками, и ему теперь все безразлично. А Сара Хардинг совсем не ориентируется внутри трейлера и не знает, где что лежит. Ничего, зато Келли знает. Она досконально обследовала трейлер раньше, когда искала что-нибудь съедобное. И она как будто припоминает... В полной темноте девочка принялась быстро открывать стенные ящики, один за другим. Она прищурилась, стараясь хоть что-нибудь разглядеть. Келли точно помнила, что в одном из нижних ящиков должен лежать пакет, на котором нарисованы череп и перекрещенные кости. Девочка решила, что в этом пакете наверняка упрятано какое-нибудь оружие. Келли слышала, как Сара уговаривает Малкольма: – Ян, ну пожалуйста, постарайся подумать... Потом она услышала, как доктор Малкольм ответил: – Я вот именно что думаю, Сара. Ты и не представляешь, какие у меня чудесные мысли... Знаешь, все эти скелеты в гнездовье рапторов представляют собой прекрасный пример... – Не сейчас, Ян! Келли шарила по ящикам. Девочка выдвигала их один за другим и оставляла открытыми, чтобы знать, какие из них она уже проверила. Она углублялась все дальше в салон трейлера, и вот наконец ее пальцы нащупали грубую, шершавую поверхность брезента. Келли подалась вперед. Да, это то, что надо! Девочка вытащила из ящика прямоугольный брезентовый сверток. Пакет оказался на удивление тяжелым. – Сара, Сара! Посмотри сюда! – позвала Келли. Сара Хардинг поднесла сверток к окну, сквозь которое пробивался лунный свет, развернула и стала рассматривать его содержимое. Внутри пакет был разделен на несколько проложенных войлоком секций. Там были три куска какого-то плотного вещества, на ощупь похожего на резину, и еще – небольшой серебристый цилиндрик, что-то вроде маленького кислородного баллончика. – Что же это за штуки такие? – Мы думали, что это удачная мысль, но теперь мне так не кажется, – подал голос Ян Малкольм. – Все дело в том, что... – Ян, что это такое? – перебила его Сара. В таком состоянии надо было все время заставлять его сосредоточиться, не позволять ему «растекаться мыслию по древу», углубляться в ненужные подробности. – Это не смертельно, – сказал Малкольм. – Дурацкая выдумка Александра. Мы хотели иметь под рукой... – Что это, Ян? – снова повторила Сара, поднеся кусок похожего на резину вещества к самому лицу Яна. – Дымовая шашка. То, чем ты сейчас занимаешься, Сара, – это... – Дымовая, и все? – переспросила Сара. – Эта штука выпускает дым, и больше ничего? – Да, но... – Что это? – снова спросила Сара, сунув Яну под нос серебристый баллончик. – Здесь же все написано. Это холинэстеразная бомба. Выделяет газ. Газ выходит и ненадолго парализует всех вокруг – по крайней мере, нам так сказали. – Насколько это – ненадолго, Ян? – Ну, может, на несколько минут, но... Сара покрутила баллончик в руках и спросила: – Как эта штука действует? На одном конце баллончика была крышечка с предохранительной чекой. Сара потянула за чеку, пытаясь разобраться в устройстве незнакомого механизма. – Не делай этого! – остановил ее Малкольм. – Как раз так она и работает. Вытаскиваешь чеку и бросаешь. Срабатывает через три секунды. – Прекрасно, – сказала Сара. Она быстро сложила аптечку, запихнула на место шприц и застегнула крышку. – Что ты делаешь? – забеспокоился Малкольм. – Мы отсюда уходим, – сказала Сара, направляясь к двери. Малкольм вздохнул и сказал: – Как все-таки здорово, когда в доме есть мужчина... Серебристый баллончик взлетел в воздух по крутой дуге, сверкнув в лунном свете. Рапторы были примерно в пяти метрах от трейлера, копошились вокруг мотоцикла. Один из ящеров поднял голову и заметил серебристый цилиндрик, который упал в траву в паре метров от них. Сара стояла возле двери трейлера и ждала. Ничего не случилось. Никаких взрывов. Вообще ничего. – Ян! Оно не сработало! Один из рапторов, самый любопытный, прыгнул к тому месту, где упал баллончик. Ящер наклонил голову, а когда снова выпрямился, в зубах у него серебристо поблескивал маленький цилиндрик. Сара вздохнула: – Эта штука не сработала... – Ну и что? Какая разница? – спокойно произнес Малкольм. Раптор потряс головой и принялся разгрызать баллончик. – Что мы теперь будем делать? – спросила Келли. Раздался громкий взрыв, и по прогалине стало расползаться облако густого белого дыма. Рапторы скрылись в дыму. Сара Хардинг быстро захлопнула дверь. – И что дальше? – снова спросила Келли. Они двинулись через прогалину в ночь, прочь от трейлера. Малкольм шел, опираясь на плечо Сары. Облако газа на поляне развеялось несколько минут назад. Первый раптор, на которого они наткнулись, лежал на боку, на траве, с открытыми глазами, но совершенно неподвижный. Но животное не умерло – Сара Хардинг видела, как пульсирует жилка на мощной шее раптора. Ящер был только парализован. Сара спросила у Малкольма: – Сколько времени будет действовать этот газ? – Понятия не имею. – Малкольм пожал плечами. – Ветер сильный? – Нет никакого ветра, Ян! – Ну, значит, на какое-то время это их задержит. Они двинулись дальше. Повсюду вокруг них лежали парализованные велоцирапторы. Люди обходили неподвижные тела, вдыхая резкий противный запах гниющей плоти, исходящий от хищников. Один раптор лежал прямо на перевернутом мотоцикле. Сара высвободила плечо, Малкольм вздохнул и медленно осел на землю. Потом он вдруг запел:– Как я хочу очутиться в земле хлопка...
Старые времена здесь не забыты...
Оглянись вокруг, оглянись![86]
Поселок
Сара направила мотоцикл вниз по склону холма, в сторону рабочего поселка. Глядя через плечо Келли, Сара заметила джип, припаркованный возле хозяйственного магазина, рядом с бензоколонкой. Подъехав к джипу, Сара притормозила, и все трое слезли с мотоцикла. Келли открыла двери склада и помогла Малкольму войти внутрь. Сара вкатила мотоцикл в помещение и заперла за собой дверь. – Эй, док, вы здесь? – окликнула Сара Торна. – Все здесь, – отозвался Торн. – Вместе с Арби. В тусклом лунном свете, пробивающемся через окна, Сара разглядывала магазин. Изнутри хозяйственный магазин больше всего напоминал заброшенную придорожную лавку, в которых торгуют разной мелочью. Здесь был холодильник со стеклянными стенками – для прохладительных напитков. Сквозь стекло виднелись ряды банок, покрытых толстым слоем пыли и плесени. Рядом с холодильником обнаружилась стойка из проволочной сетки, на полках лежали шоколадные батончики и пакетики с печеньем, тоже все покрытые зеленой плесенью и источенные червями. Журналы на соседней стойке были все пятилетней давности, бумага пожелтела, страницы скрутились трубочкой. Вдоль противоположной стены тянулись полки с основным товаром. Там были тюбики с зубной пастой, баночки с аспирином, лосьоны для загара, шампуни, бритвенные станки, зубные щетки, теннисные ракетки. Рядом стояли стеллажи с одеждой – рубашки, шорты, носки, купальники. Дальше шли полки с мелкими сувенирами – цепочки для ключей, пепельницы, пластиковые стаканчики. Посредине торгового зала, словно островок, выделялась стойка бара с компьютерным кассовым аппаратом, микроволновкой и кофеваркой. Дверца микроволновки была распахнута настежь – судя по всему, внутри какое-то животное устроило себе гнездо. Кофеварка растрескалась, с нее свисали серые клочья паутины. – Ну и помойка! – заметил Ян Малкольм. – А по мне, так здесь совсем неплохо, – отозвалась Сара. На всех окнах были крепкие решетки. Стены тоже выглядели довольно солидно. Консервированные продукты в банках, похоже, все еще были вполне съедобны. Сара заметила дверь с табличкой «Комнаты отдыха» – значит, здесь, наверное, должен быть и туалет. В этом убежище они будут в безопасности – по крайней мере какое-то время. Сара помогла Малкольму улечься на пол, потом пошла туда, где Торн и Левайн хлопотали над Арби. – Я прихватила аптечку, – сказала Сара. – Ну, как он? – Весь в синяках, есть несколько ран, – сообщил Торн. – Но вроде бы ничего не сломано. Голове здорово досталось. – У меня все болит, – пожаловался Арби. – Даже рот и тот болит! – Эй, пусть кто-нибудь посмотрит, нельзя ли включить здесь свет, – попросила Сара. – Арби, дай-ка я тебя осмотрю. Ага, тебе выбили пару зубов – поэтому рот и болит. Ничего, вставишь коронки. И ссадина на голове тоже как будто не слишком опасная... – Она очистила рану марлевым тампоном, потом повернулась к Торну: – Когда должен прилететь вертолет? Торн посмотрел на часы. – Часа через два. – И где он должен приземлиться? – Посадочная площадка в нескольких милях отсюда. Сара кивнула, продолжая обрабатывать раны Арби. – Хорошо. Значит, у нас есть два часа на то, чтобы добраться до этой площадки. Келли спросила: – Но как мы это сделаем? В машине кончился бензин. – Ничего, что-нибудь придумаем, – успокоила девочку Сара. – Все будет хорошо. – Ты всегда так говоришь... – сказала Келли. – Потому что это всегда оказывается правдой, – ответила Сара. – Так, Арби, теперь надо, чтобы ты мне немного помог. Сейчас мы тебя посадим, и я сниму твою рубашку... Торн с Левайном отошли в сторону. Лицо Левайна все еще было перекошено от волнения, и двигался он как-то нервно, беспокойно. Последняя поездка в джипе, казалось, окончательно его доконала. – О чем она таком говорит? – сказал Левайн. – Мы угодили в ловушку. Мы в ловушке! – В его голосе отчетливо звучали истеричные нотки. – Мы никуда отсюда не сможем выйти! Мы больше ничего не можем сделать! Говорю вам, мы все здесь подох... – Заткнись! – шикнул на него Торн, взяв за руку и притянув к себе. – Не пугай детей. – Да какая, к черту, разница?! Они все равно до нас доберутся, рано или поздно... Эй! Полегче! Торн до боли сжал его руку, наклонился к самому лицу Левайна и тихо, спокойно проговорил: – Слушай, ты уже достаточно взрослый, а ведешь себя как последняя задница. Ричард, возьми себя в руки, соберись! Ты слышал, что я сказал, Ричард? Левайн кивнул. – Вот и хорошо. А теперь, Ричард, я выйду наружу и проверю, работает ли бензоколонка. – Да как она может работать? Ты в своем уме? Здесь все заброшено, уже пять лет колонкой никто не пользовался... Говорю же тебе, это пустая трата сил и вре... – Ричард! – оборвал его Торн. – Мы должны выйти и проверить бензоколонку. Какое-то время двое мужчин молча смотрели друг на друга. – Ты хочешь сказать, что собираешься выйти наружу? – переспросил Левайн. – Да. Левайн нахмурился. Снова повисла напряженная пауза. Тут их окликнула Сара, которая все еще возилась с Арби: – Эй, ребята, так что у нас со светом? – Минуточку, – сказал Торн. Он снова наклонился к самому лицу Левайна и спросил: – Ну что, порядок? – Порядок... – ответил Левайн и вздохнул. Торн пошел к двери, открыл ее и вышел наружу, в темноту. Левайн запер за ним дверь. Торн услышал, как щелкнула, закрываясь, задвижка. Он сразу же обернулся и тихонько поскреб в дверь. Левайн приоткрыл дверь на несколько дюймов и выглянул наружу. – Ради всего святого, – прошептал Торн. – Не запирай ее! – Но я просто подумал... – Не запирай эту чертову дверь! – Ну, ладно, ладно... Извини. – Ради всего святого, – повторил Торн. Он снова закрыл дверь и повернулся навстречу ночному мраку. Раскинувшийся вокруг рабочий поселок был тих и спокоен. Тишину нарушал только мерный стрекот ночных насекомых. Торну подумалось, что здесь даже слишком тихо, подозрительно тихо. Ну, по крайней мере, хоть какое-то разнообразие после рычания рапторов. Торн довольно долго стоял, прислонившись спиной к двери, и осматривал все открытое пространство. Ничего подозрительного он не заметил. Потом Торн подошел к джипу, открыл боковую дверцу и принялся шарить руками по салону – в полной темноте он на ощупь искал рацию. Вскоре рация нашлась – как оказалось, она завалилась под пассажирское сиденье. Торн вытащил рацию, вернулся с ней к двери магазина и тихонько постучал. Левайн сразу же открыл и сказал: – Я не запирал ее, видишь... – Вот, держи. – Торн вручил ему рацию и снова закрыл дверь. И снова долго стоял, всматриваясь и вслушиваясь в ночь. Вокруг по-прежнему было очень тихо. На небе сияла полная луна. Воздух был тих и спокоен, ни малейшего ветерка. Торн пошел к заправке и стал внимательно осматривать бензоколонки. На ближайшей к нему ручка заржавела и вся была заплетена паутиной. Торн открыл вентиль и дернул за ручку насоса. Ничего не случилось. Он еще подергал за ручку насоса – из трубки не показалось ни капли жидкости. Торн попробовал протереть стекло на указателе отмеренного количества бензина, но стекло рассыпалось, едва он до него дотронулся. Металлический циферблат был весь затянут паутиной. Бензина в колонке не было. Нужно обязательно найти где-нибудь бензин, иначе им никак не добраться до вертолетной площадки. Торн задумался, глядя на пустые бензоколонки. Они были довольно простой конструкции – простые и надежные, именно такие колонки обычно встречаются в отдаленных от цивилизации местностях. И ничего удивительного – ведь это, в конце концов, все-таки остров. «Ага! – подумал Торн. – Это – остров. А значит, все припасы доставляли сюда либо по воздуху, либо на корабле. Чаще всего грузы перевозят по морю. На небольших таких корабликах, которые разгружают вручную. А это значит...» Торн наклонился и при бледном лунном свете стал внимательно рассматривать крепление колонки. Все верно, он так и думал – на этой заправке нет подземных цистерн для бензина. Торн нашел выходящую из основания колонки толстую трубку из черного пластика, которая изгибалась и уходила подземлю. Но было понятно, в какую сторону эта трубка тянется дальше – куда-то за угол здания магазина. Торн пошел вдоль нее, осторожно ступая по освещенному луной открытому пространству. Он остановился, прислушался, потом снова двинулся дальше. Повернув за угол, Торн увидел как раз то, что ожидал увидеть, – пятидесятигаллонные металлические бочки, установленные вдоль боковой стены магазина. Бочек было три, их соединяли друг с другом несколько таких же черных пластиковых трубок. Вполне разумно – ведь весь бензин попадал на остров в таких вот бочках. Торн легонько простукал бочки костяшкой пальца. Звук получился гулкий – значит, бочки пусты. Он поднял одну бочку, потряс, надеясь услышать плеск жидкости на дне. Им ведь и нужно-то всего пару галлонов бензина... Ничего. Все бочки были пусты. «Но ведь не может же быть, чтобы на всем острове было только три бочки бензина!» – подумал Торн. Он быстро подсчитал в уме – в такой большой лаборатории должно быть штук пять или шесть машин, если не больше. Даже при самой строгой экономии они сжигали по тридцать-сорок галлонов бензина в неделю. И компания обязательно позаботилась бы о том, чтобы на острове хранился запас горючего, которого хватило бы по меньшей мере на два месяца, просто на всякий случай. А то и на полгода. То есть это получается где-то от десяти до тридцати бочек. А металлические бочки с бензином довольно тяжелые, значит, их должны хранить где-то неподалеку от заправочной колонки. Может быть, полные бочки всего в нескольких ярдах отсюда... Торн медленно повернулся, огляделся. Луна светила ярко, на открытом пространстве было хорошо видно. Позади магазина виднелся просторный задний двор, за ним была ведущая к теннисным кортам дорожка, по обе стороны которой росли высокие кусты рододендрона. Над кустарником возвышалась проволочная изгородь, заплетенная диким виноградом. Слева от дорожки начинались коттеджи рабочего поселка. Торн разглядел только темную крышу ближайшего домика, первого в ряду. Справа от кортов, ближе к магазину, все густо заросло кустарником, но Торн все-таки высмотрел там какой-то просвет в зарослях... Наверное, там когда-то была тропинка. Торн направился туда. Магазин остался сзади. Подойдя к темному провалу в стене густого кустарника, он заметил там какую-то вертикальную линию и понял, что это – край распахнутой деревянной двери. Там, за кустарником, оказался сарай, полностью скрытый листвой. Другая дверь была заперта. Подойдя поближе, Торн увидел проржавевшую железную табличку с какой-то надписью, сделанной красной краской. В лунном свете красные буквы казались черными. «Осторожно! Не курить! Огнеопасно!» Торн остановился и прислушался. Откуда-то доносилось рычание рапторов, но они были очень далеко, наверное, где-то на вершине горы. По непонятной причине в поселке рапторы не появлялись. Торн подождал, с замирающим сердцем вглядываясь в черный провал двери сарая. В конце концов он решил, что ничего другого все равно не остается. Им нужен бензин. И Торн двинулся вперед. Тропинка, ведущая к сараю, отсырела после ночного дождя, но внутри сарая было сухо. Глаза постепенно привыкли к темноте. Сарай оказался совсем маленьким, примерно четыре на четыре метра. В скудном свете луны Торн увидел десяток покрытых ржавчиной железных бочек. Еще три или четыре бочки валялись на полу, перевернутые на бок. Торн принялся быстро проверять бочки. Он поднимал их одну за другой... Все бочки были легкими. Пустыми. Все – пустые! Отчаявшись найти здесь что-нибудь полезное, Торн повернулся к выходу. Задержался на мгновение, прислушиваясь и вглядываясь в лунную ночь. И вдруг он совершенно ясно услышал, что там, снаружи, кто-то дышит. Левайн расхаживал по магазину, от одного окна к другому, пытаясь проследить за передвижениями Торна. Все его тело дрожало от напряжения. Что делает этот чертов Торн? Зачем он так далеко отошел от магазина? Что за дикая глупость! Левайн все время поглядывал на входную дверь. Как же ему хотелось запереть ее на надежный засов! С незапертой дверью он чувствовал себя здесь таким беззащитным... Вот Торн пошел зачем-то в заросли кустарника и полностью скрылся из виду. И что-то долго его не было видно. Может, целую минуту, а то и две. Левайн смотрел в окно, нервно покусывая губы. Он услышал отдаленное рычание рапторов и понял, что звери остались где-то около въезда на территорию лаборатории. Рапторы не последовали за джипом сюда. Они не пришли сюда даже сейчас. Интересно, почему бы это? Левайн задумался над этой загадкой. Думать о чем-то отвлеченном оказалось приятно. Он даже чуть успокоился, расслабился. Вот вопрос, на который надо найти ответ: почему рапторы поступают именно так? Ему на ум сразу же пришло множество самых разных объяснений. Возможно, рапторы испытывают какой-то атавистический, подсознательный страх перед этим местом, местом, где они появились на свет. Они помнят, как сидели в клетках, и не хотят снова оказаться за решеткой. Но Левайн подозревал, что все-таки самое правильное объяснение – самое простое. Скорее всего земли вокруг лаборатории являются охотничьей территорией каких-то других животных. Эта территория помечена секретом животных другого вида, которые охраняют свои владения и не допускают к себе чужаков – поэтому рапторы и не хотят сюда вторгаться. Левайн припомнил, что даже могучий тираннозавр проходил по чужим охотничьим территориям быстро, нигде не останавливаясь. Но тогда чья же это территория? Левайн с нетерпением смотрел в окно и ждал. – Так что там насчет света? – крикнула Сара из противоположного конца зала. – Мне нужен свет. – Минуточку! – отозвался Левайн. Торн затаился возле выхода из сарая и напряженно прислушивался. Он ясно слышал тихие, мягкие вздохи – примерно так дышат лошади. Там, снаружи, притаилось какое-то крупное животное. И оно ждет его. Звуки доносились откуда-то справа от входа в сарай. Торн осторожно, медленно подался вперед и выглянул из-за двери. И ничего не увидел. Луна светила ярко, весь рабочий поселок был как на ладони, совершенно пустынный. Торн видел магазин, бензоколонки, темное пятно джипа. Посмотрев направо, он увидел только пустынную лужайку и заросли кустов рододендрона. А за ними – теннисные корты. И больше ничего. Торн смотрел и напряженно вслушивался в звуки ночи. Тихое посапывание никуда не делось. Звук был не громче шороха легкого ветерка в листве. Но ветра не было – на деревьях и кустах не шевелился ни единый листок. Или все-таки шевелился? У Торна было стойкое ощущение, что что-то здесь не так. Что-то неправильно. Что-то было прямо у него перед глазами, что-то, что он должен был увидеть, но не видел. Торн до предела напрягал зрение и уже было подумал, что собственные глаза его обманывают. Ему показалось, что где-то справа кустарник чуть пошевелился. Пятнистый узор листвы, залитой лунным светом, как будто немного сдвинулся, потом снова замер. Но Торн не был уверен, что это ему не показалось. Он снова стал всматриваться в то место, где ему почудилось какое-то движение. Приглядываясь, Торн осознал, что на самом деле его внимание привлек не сам кустарник, а сетчатая изгородь за ним. Почти на всем протяжении изгородь была заплетена виноградными лозами, но на некоторых участках просматривался ровный блестящий узор серебристой сетки. И было что-то неправильное в этом узоре... Изгородь как будто шевелилась, подергивалась какой-то странной рябью. Торн присмотрелся к изгороди повнимательнее. Может быть, она действительно двигалась. Может, там, за изгородью, притаилось какое-то животное. Животное прислонилось к изгороди, поэтому она и зашевелилась. И все-таки что-то было не так. Это объяснение ничего не объясняло. Нет, здесь что-то другое. Внезапно в магазине загорелся свет. Яркий электрический свет из зарешеченных окон залил лужайку перед магазином, исчертив четким геометрическим рисунком теней от решеток и лужайку, и стену кустарника возле теннисных кортов. И на мгновение – но всего только на одно мгновение – Торн увидел, что у живой изгороди вокруг кортов очень странная форма. И на самом деле там стоят два динозавра больше двух метров ростом, стоят бок о бок и смотрят прямо на него. Шкуры динозавров покрывал причудливый мозаичный рисунок из темных и светлых пятен, благодаря которому животные были совершенно невидимы на фоне кустов рододендрона и даже на фоне сетчатой изгороди, возвышающейся над кустарником. Торн не знал, что и подумать. Маскировочная окраска этих динозавров была совершенна – невероятно, сверхъестественно совершенна – до того мгновения, когда в окнах магазина внезапно вспыхнул яркий свет, неожиданно озаривший животных. Торн смотрел на динозавров затаив дыхание. Вскоре он обратил внимание на то, что такой похожий на листву кустарника узор из темных и светлых пятен покрывает не все тело животных, а только часть – примерно до середины груди. А выше шкура животных расписана блестящим ячеистым рисунком, имитирующим узор сетчатой изгороди. Пока Торн наблюдал за этими животными, вся окраска их тел стала быстро меняться. Прежний узор поблек, животные сделались белыми как мел, а потом на этом белом фоне проступили темные вертикальные полосы, в точности соответствующие рисунку теней от оконных решеток. И прямо у него на глазах два динозавра снова исчезли, будто растворились. Даже прищурившись и изо всех сил напрягая зрение, Торн смог лишь приблизительно угадать очертания тел ящеров. И если бы он не знал, что животные там, то вообще не увидел бы их. Эти ящеры – хамелеоны! И такой потрясающей способности к мимикрии Торн не видел ни у одного другого животного. Он медленно отступил от двери и пошел в глубь сарая. – Боже правый! – воскликнул Левайн, уставившись в окно. – Извините, – сказала Сара. – Но я должна была включить свет. Мальчик нуждается в помощи. В темноте я ничего не смогла бы сделать. Левайн ничего не ответил. Левайн смотрел в окно, стараясь понять, что же он сейчас увидел. У него возникло такое же странное чувство, как в тот день, когда погиб Диего, – мимолетное ощущение какой-то неправильности в окружающем. И вот теперь Левайн наконец понял, что же это было. Но это превосходило все существующие представления о возможностях сухопутных животных к... – В чем дело? Что там такое? – спросила Сара. Она подошла, стала рядом с Левайном и тоже посмотрела в окно. – Что-то с Торном? – Смотрите! – только и сказал Левайн. Сара посмотрела сквозь решетчатое окно. – Куда смотреть? На кусты? И что? Что, по-вашему, я должна там увидеть? – Смотрите! – повторил Левайн. Сара присмотрелась получше и покачала головой: – Извините... – Смотрите, начиная от нижней части кустарника, – посоветовал Левайн. – И медленно переводите взгляд выше... Посмотрите хорошенько!.. И увидите их очертания. Сара вздохнула: – Ничего особенного... – Тогда снова выключите свет, – сказал Левайн. – И вы увидите! Она выключила свет, и на мгновение Левайн отчетливо увидел двух животных, бледных, почти белых, с темными вертикальными полосами на шкуре. И почти сразу же окраска животных снова стала меняться. Сара Хардинг подошла к окну и посмотрела туда же, куда смотрел Левайн. На этот раз она сразу их увидела, как и предсказывал Левайн. – Черт! – вырвалось у нее. – Там два животных? – Да. Стоят плечом к плечу. – И... Они меняют окраску? – Да. Меняют. Они наблюдали, как полосатый рисунок на шкуре динозавров быстро сменяется пятнистым узором, поразительно похожим на листву кустов рододендрона, возле которых стояли ящеры. И вскоре два динозавра снова полностью исчезли из виду, растворились в ночи. Но ведь такая совершенная имитация окраски окружающей среды невозможна, если только кожа животных не содержит нескольких слоев хроматофоров, как у морских беспозвоночных. Настолько полная мимикрия и такая быстрая приспособляемость к меняющимся внешним условиям свидетельствуют о том, что... Сара Хардинг нахмурила брови и спросила: – А что это за животные? – Они хамелеоны, но, очевидно, очень необычные. Я даже не вполне уверен, что их можно отнести к разряду хамелеонов, поскольку практически все известные хамелеоны могут только... – Что это за животные? – нетерпеливо переспросила Сара. – Собственно, я бы определил их вид как карнотавры sastrei. Типичные представители вида, обнаруженного в Патагонии. Трех метров ростом, с такой своеобразной формой головы – вы обратили внимание на их морды? Короткий, приплюснутый нос, будто у бульдогов, а над глазами – пара длинных рогов, похожих на крылышки. – Они плотоядные? – Да, конечно, они хищники. У них... – А где Торн? – Он скрылся в зарослях кустарника вон там, справа, несколько минут назад. Сейчас его не видно, но... – Что мы будем делать? – спросила Сара. – Делать? – переспросил Левайн. – Я, кажется, не совсем понял вашу мысль... – Мы должны что-нибудь сделать, – медленно, как будто обращаясь к непонятливому ребенку, сказала Сара. – Мы должны помочь Торну вернуться. – Даже не знаю, что тут можно сделать, – сказал Левайн. – Эти животные весят по пять сотен фунтов каждое. И их здесь двое. Я ему с самого начала говорил, что нельзя отсюда высовываться. А теперь... Хардинг мрачно посмотрела в окно и сказала: – Пойдите и выключите свет еще раз. – Я бы предпочел... – Идите и выключайте свет! Левайна вдруг охватило раздражение. Он наслаждался замечательным научным открытием, этой совершенно неожиданной способностью, обнаружившейся у динозавров, более того, эта способность вообще уникальна, таким свойством не обладает ни одно известное позвоночное – и вот пожалуйста! Эта маленькая настырная девица вздумала им распоряжаться! Она орет на него, она смеет ему приказывать! Левайн оскорбился. В конце концов, эту Хардинг даже ученым не назовешь. Она просто натуралистка. Высокие теоретические сферы науки вообще недоступны ее пониманию. Она из тех недалеких людишек, которые копаются в помете животных и воображают себя великими исследователями. Приятное времяпрепровождение на свежем воздухе – вот и вся ее «научная работа». Но с настоящей наукой это и рядом не лежало... – Включайте! – приказала Хардинг, глядя в окно. Левайн щелкнул выключателем и собрался было подойти обратно к окну, но тут Сара снова крикнула: – Выключайте! Он поспешно вернулся и выключил свет. – Включайте! Левайн снова включил свет. Хардинг отвернулась от окна и прошла в другой конец комнаты. – Это им не нравится, – сказала она. – Они забеспокоились. – Ну, наверное, у них должен быть какой-то период задержки... – Ага, я так и думала! Вот. Открывайте их! – Сара сгребла с одной из полок несколько фонариков и протянула Левайну, а сама пошла к стеллажу и набрала там батареек. – Надеюсь, они еще работают. – Что вы собираетесь сделать? – поинтересовался Левайн. – Мы, – мрачно поправила его Сара. – Не я, а мы. Торн стоял в темном сарае и смотрел через открытую дверь наружу. В магазине кто-то то включал, то выключал свет. Потом свет какое-то время оставался включенным. А теперь они снова его выключили. Площадку перед магазином освещала теперь только полная луна. Снаружи послышалось какое-то шевеление, какой-то легкий шорох. Торн снова услышал звуки дыхания. А потом увидел двух динозавров, которые шли, выпрямившись, на задних лапах, удерживая равновесие с помощью мощных хвостов. Узор на шкуре животных быстро изменялся по мере их продвижения, и уследить за ними было очень трудно. Но динозавры определенно направлялись в сторону сарая. Звери подошли к двери сарая, и на фоне лунного света Торн наконец ясно разглядел очертания их тел. Они выглядели словно уменьшенные тираннозавры, только над глазами выдавались вперед роговые наросты, а передние лапы были совсем короткие, похожие на какие-то обрубки. Хищники пригнули квадратные головы к земле и осторожно заглянули внутрь сарая. Зафыркали, принюхиваясь. Длинные хвосты ящеров медленно покачивались из стороны в сторону. Животные были слишком крупными и не пролезли бы через дверь. На мгновение Торну показалось, что они и не пролезут. Но вот первый динозавр пригнул голову еще ниже, заворчал и сунулся в дверной проем. Торн затаил дыхание. Он пытался сообразить, что же теперь делать, но все мысли куда-то разбежались, он вообще ни о чем не мог думать. Животные действовали неспешно и слаженно. Первый ящер отступил в сторону, давая пройти второму. Внезапно в окнах магазина ярко вспыхнули несколько электрических фонариков. Лучи фонариков задвигались, заскользили по телам динозавров, заливая их светом. Фонарики медленно поворачивались из стороны в сторону, как прожектора на сторожевой вышке. Теперь динозавры были видны как на ладони, и животным это явно не понравилось. Ящеры зарычали и попытались отступить в сторону, спрятаться от предательского света. Но лучи фонариков непрерывно перемещались, скользили по телам динозавров, выдавая их расположение, не позволяя им спрятаться. Когда лучи света попадали на шкуру животных, она сразу же начинала менять окраску, на ней появлялись светлые пятна, которые перемещались, повторяя движения фонарей. По телам динозавров скользили белые полоски, которые то меркли, то снова появлялись. Лучи фонариков постоянно двигались и замирали только тогда, когда высвечивали морды животных, слепя динозаврам глаза. Огромные глаза под массивными надбровными дугами щурились, прикрывались веками. Животные трясли головами, мотали ими из стороны в сторону, как будто отбиваясь от назойливых насекомых. Динозавры всерьез забеспокоились. Оба выскочили из сарая и громко заревели, надеясь отпугнуть докучливые блуждающие огни. А яркие лучи фонариков как ни в чем не бывало продолжали медленно кружить вокруг животных. Лучи света двигались в неправильном, запутанном порядке, сбивая динозавров с толку. Животные снова дружно заревели и угрожающе двинулись в сторону источников света. Но наступали они не очень охотно. Им определенно не нравилось находиться под прицелом этих вездесущих бегающих огней. И в следующее мгновение оба динозавра разом отскочили в сторону и поскакали прочь. Лучи фонариков проследили их путь, отгоняя динозавров подальше, за теннисные корты. Торн двинулся вперед. Он слышал, как Сара крикнула: – Док! Уходите оттуда поскорее, пока они не вздумали вернуться! Торн быстро побежал на свет фонариков и вскоре оказался рядом с Сарой Хардинг и Левайном, которые держали в руках сразу по нескольку фонарей и размахивали ими из стороны в сторону. А потом они все вместе вернулись в магазин. Когда все вошли внутрь, Левайн захлопнул дверь, запер ее и бессильно опустился на пол прямо там, где стоял. – Никогда в жизни я еще так не боялся... – Ричард, возьми себя в руки, – ледяным тоном проговорила Сара Хардинг. Она прошла к середине комнаты и сложила фонарики на стойку бара. – Это было полное безумие – выходить на улицу, – продолжал Левайн, отирая пот со лба. Он весь вспотел, рубашка потемнела, пропитавшись потом. – Вообще-то риск был вполне оправданным, – сказала Сара и повернулась к Торну. – Вы ведь заметили, у них не сразу меняется окраска, есть определенный период задержки. Очень недолгий, если сравнивать, скажем, с осьминогом – но все же есть. И я подумала, что эти динозавры должны вести себя так же, как другие животные, привыкшие полагаться на маскировочную окраску. Они, скорее всего, обычно охотятся из засады. Вряд ли они могут быстро и долго бегать, преследуя жертву. Напротив, они способны часами стоять неподвижно в неменяющейся обстановке, полностью сливаясь с фоном благодаря защитной окраске. Они стоят и выжидают случая, когда какое-нибудь неосторожное животное, ничего не подозревая, подойдет достаточно близко. А если окружающая обстановка будет все время быстро меняться, эти динозавры поймут, что спрятаться привычным способом не удастся. И забеспокоятся. И если побеспокоить их достаточно сильно, то они в конце концов убегут. Что у нас и получилось. Левайн повернул голову и яростно уставился на Торна. – Это все из-за тебя! Если бы ты не вылез наружу и не стал бродить где попало... – Ричард, – оборвал его Торн, – нам нужно где-то добыть бензин, иначе мы никогда отсюда не выберемся. Не хочешь ли сам прогуляться на улицу? Левайн ничего не ответил, только шумно сглотнул. – Ну, не хочешь – не надо, – продолжал Торн. – В сарае бензина все равно нет. – Эй, ребята, – сказала Сара. – Смотрите, кто к нам пришел! Подошел Арби, опираясь на руку Келли. Он переоделся в то, что удалось найти в магазине, – в спортивные шорты и футболку с надписями «Биоинженерная лаборатория компании «ИнГен» и «Мы создаем будущее». Под глазом у мальчика налился черный синяк устрашающих размеров, щека опухла, на голове белела повязка. Руки и ноги были все в синяках и ссадинах. Но мальчик мог ходить и даже улыбнулся, хотя улыбка вышла немного кривоватой из-за распухшей щеки. Торн спросил: – Ну, как ты, сынок? Арби сказал: – Знаете, чего я сейчас хочу больше всего на свете? – Чего? – спросил Торн. – Диетической колы и аспирина! Сара склонилась над Малкольмом. Ян что-то тихонько мурлыкал себе под нос и отстраненно смотрел куда-то вдаль. – Как там Арби? – спросил он, увидев Сару. – Как будто в порядке. – Ему морфинчика не надо? – поинтересовался Малкольм. – Нет, это лишнее. – Вот и здорово, – довольно промурлыкал Малкольм и начал закатывать рукав. Торн вытряхнул из микроволновки чье-то гнездо, отчистил ее от мусора и разогрел куски говядины из банки. За стойкой бара обнаружился целый пакет с бумажными тарелками, разрисованными, как для Хеллоуина, – тыквами и летучими мышами. Торн разложил бифштексы по тарелкам. Дети с жадностью накинулись на еду. Торн подал тарелку Саре, потом повернулся к Левайну: – А ты будешь есть? Левайн смотрел в окно. – Не буду. Торн только пожал плечами. Подошел Арби с пустой тарелкой и спросил: – А добавки можно? – Конечно! – сказал Торн и отдал ребенку свою порцию. Левайн отошел от окна и присел возле Малкольма. – Ну, по крайней мере в одном мы оказались правы. Этот остров – настоящий затерянный мир, с нетронутой, первобытной экологической системой. Мы с самого начала были правы. Малкольм посмотрел на него и чуть приподнял голову. – Ты что, шутишь? – спросил он. – А как насчет кладбища апатозавров? – Я уже думал об этом, – сказал Левайн. – Очевидно, рапторы охотились на них и убили. А потом... – Что – потом? – перебил его Малкольм. – Притащили туши к своему гнезду? Ричард, не смеши меня. Эти апатозавры весят по пятьдесят тонн каждый. Их не могла бы никуда перетащить даже сотня рапторов. Нет, и еще раз нет. – Он вздохнул. – Трупы апатозавров наверняка принесло на то место рекой и прибило к берегу у излучины. А рапторы просто устроили гнездо в удобном месте, неподалеку от готового склада продовольствия – кладбища апатозавров. – Ну, возможно... – Но вот откуда вообще здесь взялось столько мертвых апатозавров, а, Ричард? И почему там нет ни одного взрослого животного? И почему на острове так много хищников? – Ну... Нам, конечно, нужно больше сведений, чтобы разобраться в этих вопросах... – начал было Левайн. – Нет, не нужно, – перебил его Малкольм. – Ты что, не был в лаборатории? Мы уже знаем ответы на все эти вопросы. – Так объясни, в чем же причина? – раздраженно спросил Левайн. – В прионах, – сказал Малкольм и закрыл глаза. – Каких таких прионах? – нахмурил брови Левайн. Малкольм вздохнул и ничего не ответил. – Ян! Что такое эти прионы? – спросил Левайн. – Отвали, – пробормотал Малкольм и махнул рукой. Арби свернулся в уголке и собрался заснуть. Торн скрутил рубашку и подложил мальчику под голову вместо подушки. Арби что-то пробормотал и улыбнулся. Через несколько секунд мальчик уже спал. Торн подошел к Саре. Она стояла у окна. Уже начало светать, небо над деревьями сделалось бледно-голубым. – Сколько у нас осталось времени? – спросила Сара. Торн глянул на часы. – Около часа. Сара принялась расхаживать по залу. – Нужно обязательно найти где-нибудь бензин. Если у нас будет бензин, мы сможем доехать на джипе до вертолетной площадки. – Но здесь нет бензина, – сказал Торн. – Где-то он обязательно должен быть. Ты проверил все бензоколонки на заправке? – Все. Ни в одной бензина нет. – А может, что-нибудь найдется внутри лаборатории? – Вряд ли. – А где же еще? Может быть, в трейлере? Торн покачал головой: – Это только прицеп. В передней части был запасной генератор и запас бензина, но все это ухнуло в пропасть. – А вдруг баки с бензином остались целы, когда упали? У нас есть еще мотоцикл. Может, мне стоит поехать туда и проверить... – Нет, Сара, – сказал Торн. – А по-моему, попробовать все-таки стоит. – Сара! Левайн, который смотрел в окно, вдруг негромко сказал: – Посмотрите сюда! У нас гости...Добрая мама
В предрассветных сумерках из зарослей кустарника появились динозавры и направились прямо к джипу. Их было шестеро, большие, около пятнадцати футов ростом, коричневые, с изогнутыми, будто утиные клювы, носами. – Это майазавры, – сообщил Левайн. – А я и не знал, что они здесь водятся. – Что они делают? Огромные животные столпились вокруг джипа и сразу же принялись раздирать машину когтями. Один динозавр содрал остатки брезентового верха. Второй вцепился в руль и стал дергать из стороны в сторону, раскачивая машину. – Ничего не понимаю! – признался Левайн. – Это хадрозавры. Травоядные. Такое агрессивное поведение совершенно для них не характерно. – Ничего себе! – Торн даже присвистнул – у них на глазах майазавры перевернули машину. Джип опрокинулся на бок. Одно из животных взобралось наверх и стало топтаться по боковой панели машины. Под тяжестью массивных лап металлические борта джипа прогнулись внутрь. Но когда джип перевернулся, из него вывалились два пенопластовых футляра и покатились по земле. Майазавры сразу переключили все внимание на эти футляры. Они толкали белые бочонки носами, отщипывали кусочки пенопласта. Животные двигались суетливо, поспешно. Всеми ими как будто разом овладело какое-то неистовство. – Что же там внутри? Какая-то еда? – спросил Левайн. – Любимое лакомство, приманка для динозавров? Что? Но вот майазаврам удалось отодрать крышку от одного из футляров. Внутри оказалось раздавленное яйцо. Из осколков скорлупы выглядывал морщинистый комочек плоти. Майазавры сразу прекратили буйствовать. Движения животных стали осторожными и плавными. Они начали фыркать и издавать трубные звуки, столпившись вокруг раздавленного яйца. Массивные тела животных совсем загородили обзор. А потом раздался тоненький писк. – Не может быть! – проговорил Левайн. На земле зашевелилось маленькое, хрупкое создание. Тельце детеныша было бледно-коричневым, почти белым. Детеныш попытался встать на ножки, но сразу же повалился. Малыш был не больше фута в длину, на шее кожа морщинилась складками. Вскоре рядом с первым детенышем показался второй. Сара Хардинг вздохнула. Один из взрослых майазавров медленно опустил огромную голову к самой земле, осторожно подхватил детеныша широким клювом и выпрямился, держа малыша в открытом клюве. Маленький майазаврик спокойно сидел на языке взрослого и вертел головой, оглядываясь по сторонам, когда его подняли так высоко над землей. Второго детеныша подобрали таким же образом. Взрослые еще с минуту потоптались на месте, как будто раздумывая, не нужно ли здесь еще что-нибудь сделать, а потом громко затрубили и все вместе отправились обратно. Оставив после себя перевернутый, покореженный джип. Торн сказал: – Похоже, бензин нам больше не нужен... – А, по-моему, нет, – сказала Сара. Торн осмотрел искалеченную машину и покачал головой. – Здорово они его отделали... даже если бы джип на полной скорости врезался в стену, и то выглядел бы получше, – сказал Торн. – Машина как будто побывала под прессом для металлолома. На такие нагрузки она не рассчитана. Левайн фыркнул: – Детройтские конструкторы не могли знать, что по джипу будет топтаться животное пяти тонн весом. – Знаешь, а мне было бы интересно посмотреть, как бы это выдержала наша машина, – сказал Торн. – Ты имеешь в виду, после того как мы ее укрепили? – Ну да, – сказал Торн. – Мы построили ее так, что она должна была выдерживать фантастические перегрузки. И мощное сдавливание тоже. Мы проверяли ее всякими компьютерными программами, добавляли всевозможные сотовые панели жесткости и все такое... – Погодите, – вмешалась Сара, отворачиваясь от окна. – О чем вы говорите? – О другой машине. – О какой другой машине? – О той машине, которую мы привезли с собой, – пояснил Торн. – Об «эксплорере»! – Ну конечно же! – внезапно обрадовалась Сара. – У нас ведь есть еще одна машина! А я совсем про нее забыла! «Эксплорер»! – О нем можно уже и не вспоминать, – сказал Торн. – Прошлой ночью в нем закоротило двигатель, когда я возвращался к трейлеру. Я загнал машину в слишком глубокую лужу, черпнул воды, и в «эксплорере» закоротило движок. – Да? Но, может быть, он все-таки... – Нет, – сказал Торн, качая головой. – После такого короткого замыкания там наверняка перегорела вся проводка. Это же электромобиль. На нем можно поставить крест. – Странно, что вы не вставили туда предохранители на такой случай. – Ну, мы обычно никогда не ставим предохранители... Хотя в этой последней модификации... – Торн задумался. Покачал головой. – Даже не верится... – Так, значит, предохранители все-таки были? – Да. Эдди вставил их буквально в последнюю минуту. – Значит, машина, возможно, все еще на ходу? – Да, вполне возможно. Если только заменить там предохранители. – А где она сейчас? – спросила Сара, решительно направляясь к мотоциклу. – Я бросил «эксплорер» на боковой дороге, которая ответвляется от той, что идет по гребню горы, и спускается вниз по склону. Но, Сара... – Это наш единственный шанс, – сказала Сара Хардинг. Она уже пристроила микрофон к щеке и выкатила мотоцикл к двери. – Держите со мной связь. Я поеду и найду машину. Торн и Левайн смотрели через окно, как Сара вывела мотоцикл на дорогу, села за руль и покатила к вершине холма. Левайн проводил ее взглядом. – Как ты думаешь, может у нее что-нибудь получиться? – спросил он у Торна. Тот только покачал головой. Рация затрещала, раздался голос Сары: – Док! Торн нажал на кнопку переговоров. – Слышу тебя, Сара! – Я уже на вершине. Вижу... шестерых тварей. – Рапторов? – Да. Они... Хм-м... Слушайте, я попробую проехать другим путем. Я вижу... Рация захрипела, заглушая слова. – Сара! Ее голос был едва слышен: – ...что-то вроде игры в догонялки......Здесь......Наверное, я лучше... – Сара, тебя плохо слышно! – ...прямо сейчас. Так что......лайте мне удачи. Из динамика рации доносился рокот мотоцикла. Потом послышался какой-то другой звук, похожий на рычание зверя. Но, может быть, это были просто слишком сильные радиопомехи. Торн подался вперед, прижал рацию к самому уху. И тут вдруг рация щелкнула и замолкла. Торн позвал: – Сара! Ответа не было. – Может, она отключила передатчик? – предположил Левайн. Торн покачал головой. – Сара! В ответ – тишина. – Сара, ты меня слышишь? Тишина. – Ч-черт! – выругался Торн. Время тянулось невероятно медленно. Левайн стоял у окна и смотрел. Келли спокойно спала в уголке. Арби лег рядом с Малкольмом и сразу же уснул. А сам Малкольм что-то монотонно мурлыкал себе под нос. Торн сел на пол посреди зала и прислонился спиной к стойке бара. Он раз за разом подносил к уху рацию, вызывал Сару, прислушивался, но так ни разу и не услышал ответа. Он перепробовал все шесть каналов. И ни на одном ничего не было слышно. В конце концов он оставил эти безнадежные попытки. Рация затрещала. – ...навижу эти дрянные штуки! Вечно они ломаются, когда не надо! Не представляю, что теперь де......штукой... ...чертова! Левайн мгновенно обернулся. Торн схватил рацию. – Сара? Сара! – Ну, наконец-то! – сказала Сара. Голос ее звучал хрипло, заглушаемый шумом помех. – Куда вы там подевались, док, черт побери? – С тобой все в порядке? – Да, все нормально. – У тебя какие-то неполадки с рацией. Ты куда-то пропадаешь. – Да? Ну, так что мне делать? – Попробуй протереть оболочку на батарейках. Они, наверное, потекли. – Да нет! Я спрашиваю, что мне делать с машиной? Торн даже переспросил: – Что? – Я возле машины, док! Я ее нашла. Что мне теперь делать? Левайн посмотрел на часы. – Вертолет прилетит через двадцать минут, – сказал он. – Знаешь, а ведь, может, у нее и получится...Доджсон
Доджсон проснулся на полу бетонного сарая. Все тело ломило от боли. Доджсон встал, подошел к окну, выглянул наружу и увидел бледно-голубое небо, исчерченное розовыми полосами. Он открыл дверь и вышел из сарая. Очень хотелось пить, все тело болело. Доджсон пошел, скрываясь под пологом густой листвы. Ранним утром в джунглях стояла удивительная тишина. Больше всего на свете Доджсону сейчас нужна была вода. Откуда-то слева доносилось тихое журчание ручейка. Доджсон свернул туда и пошел чуть быстрее. Небо в просветах древесных крон стремительно светлело. Доджсон знал, что Малкольм и его люди до сих пор где-то здесь, на острове. У них наверняка есть какой-то план, как выбраться с острова. А если они могут отсюда выбраться, значит, сможет и он. Доджсон поднялся на небольшой холмик и посмотрел вниз, на протекающий по дну оврага маленький ручеек. Вода в ручейке вроде бы была прозрачной и чистой. Доджсон стал поспешно спускаться к ручью, раздумывая, нет ли в воде каких-нибудь болезнетворных микробов. Потом решил, что это не так уж важно. Спустившись почти к самому дну оврага, он зацепился ногой за ветку и кувырком полетел вниз, страшно ругаясь. Доджсон поднялся на ноги и обернулся посмотреть, обо что же он споткнулся. И оказалось, что это была вовсе не ветка. Он зацепился за ремень зеленого брезентового рюкзака. Доджсон потянул за ремешок и. вытащил из кустов весь рюкзак. Рюкзак был распорот звериными когтями и испачкан пятнами запекшейся крови. Когда Доджсон вытаскивал рюкзак, все его содержимое вывалилось через дыру и рассыпалось по заросшей папоротниками земле. Вокруг жужжал целый рой мух. Зато Доджсону достались видеокамера, металлическая коробка, в каких обычно держали еду, и пластиковая бутылка с водой. Доджсон принялся быстро обыскивать густые папоротники, но больше ничего полезного не нашел, только несколько размокших конфет. Доджсон попил воды и только сейчас понял, что страшно проголодался. Он открыл металлическую коробку, надеясь найти там что-нибудь съедобное. Но еды внутри не оказалось. Коробка была выложена упаковочной пенкой. И в эту пенку была заботливо уложена рация. Доджсон выхватил рацию и поспешно осмотрел. Индикаторная лампочка ярко светилась – значит, батареи заряжены. Доджсон стал переключать рацию с одного канала на другой, прислушиваясь к шуму радиопомех. И вот наконец раздался мужской голос: – Сара? Это Торн. Сара! Потом прозвучал женский голос: – Док! Док, вы меня слышите? Я говорю, я – возле машины! Доджсон выслушал это и улыбнулся: – Значит, у них есть машина... Сидя в магазине, Торн прижимал рацию к щеке. – Хорошо, Сара. Теперь слушай меня внимательно. Забирайся внутрь и делай все, как я тебе скажу. – Да, док, я поняла, – ответила Сара Хардинг. – А теперь скажите, Левайн рядом с вами? – Да. Рация щелкнула, затрещала. Потом Сара сказала: – Тогда спросите у него, опасны ли зеленые динозавры ростом около четырех футов, с куполообразными головами? Левайн кивнул: – Скажи ей, что опасны. Это пахицефалозавры. – Он говорит, что опасны, – передал Торн. – Говорит, они называются пахицефало-что-то, так что держись от них подальше. А в чем дело? – Дело в том, что их тут штук пятьдесят, повсюду вокруг машины.«Эксплорер»
«Форд эксплорер» стоял на обочине, в тени нависающих над дорогой высоких деревьев. Машина остановилась прямо посредине глубокой выбоины на дороге, в которой, несомненно, прошлой ночью была большая лужа. Но сейчас почти вся вода высохла, и лужа превратилась в пятно грязевой жижи посреди дороги, достаточно большое, чтобы вместить десяток или полтора животных, которые купались в грязи, плескались, катались по дну канавы. Сара уже несколько минут наблюдала за этими зелеными динозаврами с куполообразными головами и раздумывала, что бы предпринять. Животные расположились не только в грязевой ванне, они сидели и перед машиной, и с обеих сторон от нее. Сара смотрела на пахицефалозавров с опаской. Она достаточно времени провела среди диких животных, наблюдая за их жизнью. Но обычно ей приходилось иметь дело с животными, повадки которых она хорошо знала. У Сары Хардинг был богатый опыт наблюдения за зверями в дикой природе, и она, как правило, знала, на какое расстояние к ним безопасно приближаться и при каких условиях. Если бы перед ней было сейчас стадо антилоп-гну, то Сара без малейшего колебания пошла бы прямо к машине. Если бы это было стадо американских диких буйволов, она держалась бы осторожно, но все равно подошла бы к ним. А если бы это были африканские буйволы, Сара ни за какие коврижки не стала бы к ним приближаться. Сара Хардинг нажала кнопку на рации, прижала микрофон к щеке и спросила: – Сколько времени у нас осталось? – Двадцать минут. – Значит, мне придется идти. Или вы что-нибудь придумали? Рация немного помолчала, потом затрещала, и Торн сказал: – Сара, Левайн говорит, что об этих животных ничего достоверно не известно. – Прекрасно! – Левайн говорит, что нигде ни разу не находили даже полных скелетов этих тварей. Так что даже предположительно невозможно ничего сказать об их повадках, кроме того, что они, вероятно, агрессивны. – Еще лучше, – сказала Сара. Она снова посмотрела на возню животных, расположившихся вокруг машины, потом на нависающие сверху ветви деревьев. Грязевая лужа находилась в густой, прохладной тени. Тихое и мирное местечко, укрытое от лучей восходящего солнца. Рация снова захрипела: – Левайн говорит, ты можешь попробовать медленно подойти к ним поближе и посмотреть, как отреагируют они на это. Но только иди осторожно, не делай никаких резких движений. Сара смотрела на животных и думала: «Наверное, животные с такими круглыми головами должны быть очень сообразительными...» – Нет уж, спасибо, – сказала она. – Я лучше попробую подобраться к машине как-нибудь по-другому. – Но как? Левайн спросил: – Ну, что там она говорит? – Говорит, что попробует пробраться как-нибудь по-другому. – Интересно, как это? – сказал Левайн. Он подошел к окну и посмотрел на небо. Становилось все светлее. Левайн нахмурился. Вид светлеющего неба вызвал у него какое-то смутное воспоминание... Что-то важное, что-то такое, о чем он знал, но просто давно не вспоминал... Это вроде бы было как-то связано с дневным светом... И с территорией. Территория! Левайн снова посмотрел на небо, стараясь сложить вместе ускользающие обрывки воспоминаний. Что изменится, когда полностью рассветет? Он потряс головой и вдруг вспомнил. – Сколько времени надо на то, чтобы заменить предохранители? – Может, пару минут, не больше, – ответил Торн. – Значит, мы все-таки еще можем успеть. Из динамика рации какое-то время доносилось только шипение, потом они услышали голос Сары Хардинг: – Все, я на месте. Над машиной. – Где-где? – Над машиной, – повторила Сара. – На дереве. Сара поползла по ветке, все больше удаляясь от ствола дерева. Ветка прогибалась под ее весом и вообще казалась очень гибкой. Сара была уже примерно в десяти футах над машиной и опускалась все ниже. Несколько животных подняли головы и увидели ее, и все стадо разом утратило прежнюю безмятежность. Животные, сидевшие в грязи, повскакивали с мест и начали сновать вокруг машины, настороженно вертя головами из стороны в сторону. Сара видела, как беспокойно они помахивают хвостами. Она проползла еще дальше вдоль ветки, ветка нагнулась еще ниже. Кора дерева была мокрой и скользкой после ночного дождя. Сара постаралась устроиться так, чтобы оказаться точно над машиной. «Пока все вроде бы идет нормально», – думала она. И вдруг совершенно внезапно одно из животных бросилось к стволу дерева, на котором сидела Сара, и сильно боднуло его головой. Удар был на удивление мощным. Дерево вздрогнуло, ветки закачались вверх-вниз. Сара изо всех сил ухватилась за ветку, стараясь удержаться. «Вот черт!» – подумала она. Ветка качнулась вверх, потом вниз, и Сара не сумела удержаться. Руки заскользили по мокрой ветке и мокрым листьям, и Сара полетела вниз. В последнюю секунду она поняла, что упадет не на крышу машины. А потом она упала, сильно ударившись о влажную, грязную землю. Упала прямо посреди стада животных. Рация трещала. – Сара! – позвал Торн. Ответа не было. – Что она там еще придумала? – раздраженно спросил Левайн и принялся беспокойно расхаживать взад-вперед по комнате. – Хотел бы я видеть, что она там делает! Келли, мирно спавшая в уголке, проснулась и села, протирая глаза. – А почему вы не смотрите по видео? Торн спросил: – Какое еще видео? Келли показала на кассовый аппарат на стойке бара. – Вот же компьютер! – Компьютер? – Ну да, конечно. Келли, зевая, уселась на стул перед кассовым аппаратом. Может, конечно, этот компьютер и не был подключен к общей сети, но все равно стоило его проверить. Девочка включила компьютер. И ничего не случилось. Келли несколько раз дернула рычажок подключения туда и обратно. Но все равно ничего не произошло. Компьютер не включился. Келли помахала ногами под столом и задела какие-то свисающиепровода. Посмотрев, что там такое, Келли увидела, что, оказывается, компьютер был вообще выключен из розетки. Так что она нашла нужный провод с вилкой и воткнула в розетку. Монитор засветился, и на нем появилось одно-единственное слово: ПАРОЛЬ: Келли поняла, что пока она не введет нужный пароль, компьютер работать не будет. Так, но ведь Арби знает пароль! Девочка оглянулась и увидела, что Арби еще спит. А будить его ей не хотелось. Тут Келли вспомнила, что Арби записал пароль на клочке бумаги и спрятал листок в карман. Может, этот листок все еще где-то в его одежде? Келли пошла в дальний конец зала, где лежала кучка мокрой, грязной одежды, и стала проверять все карманы. Она вытащила бумажник, ключи от дома и еще много всякой подобной мелочи. Наконец в заднем кармане брюк отыскался и кусочек бумажки, мокрый, заляпанный грязью. Чернила расплылись, но Келли все-таки смогла прочитать, что там написано: «VIG/&*849/». Келли взяла листок и вернулась к компьютеру. Потом она внимательно перепечатала пароль и нажала клавишу возврата. Экран потемнел, а потом вспыхнул снова. Келли удивилась. Заставка на экране была совсем не такая, как та, которую Келли видела раньше, в трейлере.InGen Site В Network Services
Компьютер все-таки был подключен к общей системе. Однако все заставки на нем выглядели иначе, и сам компьютер был не такой, как в трейлере. Келли подумала, что, наверное, это из-за того, что компьютер подключен непосредственно к внутренней сети лаборатории, а не связан с лабораторией по радио. А поскольку этот терминал был связан с главным компьютером обычными проводами, а не через радиопередатчик, то в заставки включили гораздо больше графических изображений. Возможно, где-то в пучке проводов под столом есть даже оптический канал. – Ну, что там с компьютером, Келли? – поинтересовался Левайн. – Работает, – сообщила девочка. Келли осторожно нажала клавишу. На экране появилось несколько рядов квадратиков с разными символами.InGen Site В Network Services
Келли поняла, что имеет дело с каким-то графическим интерфейсом, но значение символов было ей не совсем понятно, а никаких объяснений здесь не было. Люди, которые работали с этой системой, наверное, знали все эти символы на память. Но Келли-то не знала! Ей нужно было выйти в систему видеонаблюдения, но ни одна из этих картинок как будто не имела никакого отношения к видео. Девочка поводила стрелкой курсора по экрану, раздумывая, что же делать дальше. И решила попробовать картинки наугад. Она выбрала квадратик с кристаллическим рисунком в нижнем левом углу экрана и нажала на него. Табличка имела какое-то отношение к контролю за биологической продукцией.
– Ого! – озадаченно сказала девочка. – Что-то не так? – спросил Левайн, заглядывая ей через плечо. – Нет, все нормально, – сказала Келли. Она быстро нажала на табличку с заглавием, и изображение снова стало таким, как прежде. На этот раз Келли решила проверить одну из картинок с треугольниками. Изображение на экране снова изменилось: «Система видеонаблюдения»!
«Это то, что надо», – подумала Келли. Символы видеокамер в квадратиках почти сразу же сменились настоящими видеоизображениями. На маленьком мониторе кассового аппарата картинки получались очень маленькими, зато теперь Келли уже точно знала, как с этим обращаться. Она быстро передвинула курсор вдоль таблички, манипулируя изображениями. – Что вы хотите увидеть? – спросила Келли. – «Эксплорер», – сказал Торн. Девочка щелкнула по нужному месту на таблице, и сразу же вспыхнуло изображение с соответствующей камеры. – Вот, пожалуйста, – сказала Келли. – Что, уже? – удивленно спросил Левайн. Келли кивнула головой и подтвердила: – Ну да. Вот, посмотрите. Двое мужчин уставились на экран. Они увидели «эксплорер» на обочине дороги, в тени деревьев. Увидели и пахицефалозавров, в огромном количестве сновавших вокруг машины. Животные пробовали на зуб покрышки и передний бампер. Но вот Сары нигде не было видно. – Где же она? – спросил Торн. Сара Хардинг лежала в грязи под днищем машины. Она заползла туда сразу после того, как свалилась с дерева, и теперь могла только смотреть на множество зеленых лап – животные беспокойно бегали вокруг машины. Сара позвала: – Док! Вы меня слышите, док? Док! Но проклятущая рация снова не работала. Пахицефалозавры ворчали и сопели, стараясь выковырнуть ее из-под машины. Тут Сара вспомнила, как Торн что-то говорил насчет оболочки батареек. Вроде бы ее надо протереть, и рация заработает. Сара нащупала в заднем кармане энергоблок, достала его и плотно сжала оболочку на батарейках. В ту же секунду в наушниках снова затрещало. – Док! – позвала Сара. – Где ты, Сара? – спросил Торн. – Под машиной. – Зачем ты туда залезла? Ты уже пробовала? – Что пробовала? – Пробовала ее завести? Завести машину. – Нет, – ответила Сара. – Ничего я не пробовала. Я упала. – Ну, раз уж ты все равно залезла под машину, можешь как раз заменить предохранители, – сказал Торн. – Предохранители – под машиной? – Некоторые – да. Посмотри возле передних колес. Сара изогнулась всем телом, поползла по грязи к передним колесам. – Сразу за передним бампером есть небольшая коробочка. С левой стороны, – рассказывал Торн. – Вижу! – Можешь ее открыть? – Наверное, могу. – Сара подползла к коробочке и отодвинула защелку в сторону. Крышка коробки откинулась. Сара увидела внутри три черных рычажка. – Здесь три рычажка, и все повернуты вверх. – Вверх? – К переду машины. – Хм-м-м... Что ж, понятно, – сказал Торн. – Можешь прочитать, что на них написано? – Да! Тут написано «15 VV» и еще «02 R». – Так, понятно... – Что дальше? – Они отключены. Переведи все рычажки в обратное положение, – сказал Торн и спросил; – Кстати, Сара, ты сухая? – Нет, док! Я вся вымокла в этой чертовой грязюке. – Ну тогда не берись за рычажки голой рукой. Оторви кусок рубашки или возьми еще что-нибудь сухое. Сара Хардинг подползла к самому переднему бамперу. Животные, которые толпились спереди машины, заметили ее и принялись колотить по бамперу. Они наклоняли головы к самой земле и засовывали морды под машину, пытаясь вытащить оттуда Сару. – У них жутко воняет изо рта, – сказала Сара. – Что ты сказала, повтори? – переспросил Торн. – Так, ничего. – Сара переключила все рычажки один за другим. Наверху, внутри машины, раздалось тихое гудение. – Все, готово! Машина шумит. – Хорошо, так и должно быть, – сказал Торн. – И что теперь? – Ничего. Просто подожди. Сара отползла обратно к середине машины, в самую глубокую грязь, и стала смотреть на ноги пахицефалозавров. Животные непрестанно двигались, бегали и прыгали вокруг машины. – Сколько времени осталось? – спросила Сара. – Около десяти минут. Сара сказала: – Ну, док, я здесь застряла... – Знаю. Сара смотрела на животных. Они бегали повсюду, со всех сторон. И как будто становились все более агрессивными. Животные топали ногами и раздраженно фыркали. «Интересно, из-за чего они так забеспокоились?» – подумала Сара. И вдруг совершенно неожиданно все пахипефалозавры разом развернулись и убежали прочь от машины. Они побежали в ту сторону, куда была повернута машина, и дальше по дороге. Сара извернулась под днищем и посмотрела, как они убегают. Стало очень тихо. – Док! – позвана Сара. – Да. – Почему они убежали? – Оставайся под машиной, – велел Торн. – Док! – Не разговаривай! – И Торн отключил рацию. Сара подождала, не вполне понимая, что происходит. Голос Торна звучал как-то напряженно, и непонятно почему. И тут Сара услышала легкий шорох чьих-то шагов и, посмотрев вперед, увидела две ноги, стоявшие возле машины, рядом с водительской дверью. Две ноги в заляпанных грязью ботинках. Мужских ботинках. Сара Хардинг нахмурилась. Она сразу узнала эти ботинки. Узнала и брюки цвета хаки, несмотря на то что сейчас они были покрыты толстой коркой грязи. Это был Доджсон. Мужские ботинки повернулись носками к машине. Сара услышала, как щелкнул замок на дверце водителя. Доджсон хочет забраться в машину! Сара Хардинг сделала все так быстро, что даже не успела ни о чем подумать. Зарычав, она перекатилась к боковой части днища, высунула руки из-под машины, схватила Доджсона за лодыжки и изо всех сил дернула на себя. Доджсон упал в грязь, успев только вскрикнуть от неожиданности. Он повалился на спину, перевернулся и посмотрел на Сару. Лицо его потемнело от гнева. – Ты! Не может быть, черт возьми! Я же прикончил тебя еще на корабле! – взвыл он. Сара Хардинг раскраснелась от злости и начала выползать из-под машины. Доджсон уже встал на ноги, а Сара наполовину вылезла из-под машины, и тут земля под ногами вдруг начала ритмично содрогаться. Сара мгновенно поняла, в чем дело. Она видела, как Доджсон оглянулся через плечо и сразу же бросился на землю, распластался в грязи и начал поспешно заползать под машину, к Саре. Сара извернулась в грязи, посмотрела назад вдоль машины и увидела, что по дороге идет тираннозавр. Идет прямо к ним. От каждого шага тираннозавра земля вздрагивала. Доджсон уже пробрался под машину и прижался к Саре, но она не обратила на него внимания. Сара, не отрываясь, смотрела на огромные лапы с чудовищными когтями, которые ступали по грязной дороге. Вот они подошли к самой машине и остановились. Каждая лапа была размером не меньше трех футов. Тираннозавр утробно заворчал. Сара посмотрела на Доджсона. Его глаза едва не вылезали из орбит от ужаса. Тираннозавр задержался возле машины. Огромные лапы напряглись. Сара слышала, как где-то наверху тираннозавр шумно втягивает носом воздух, принюхиваясь. Потом ужасный ящер снова зарычал и пригнул голову к самой земле. Нижняя челюсть ляпнулась в грязь. Из-под машины Сара не видела глаз твари, видна была только нижняя челюсть. Тираннозавр снова стал принюхиваться – долго и вдумчиво. Он может их почуять! Доджсон рядом с Сарой трясся от страха. Но Сара Хардинг оставалась на удивление спокойной и хладнокровной. Она знала, что надо делать. Сара быстро извернулась, передвинулась всем телом так, что голова и плечи оказались у заднего колеса машины. Доджсон оглянулся посмотреть, что она делает, и тут Сара уперлась обеими ногами в его колени и начала выталкивать Доджсона наружу. Доджсон, смертельно перепуганный, задрожал еще сильнее и попытался вывернуться. Но позиция, которую заняла Сара, была гораздо удобнее. И дюйм за дюймом его обутые в ботинки ноги стали высовываться из-под машины, на блеклый свет утреннего солнца. Вот уже и колени Доджсона оказались снаружи. Сара пыхтела и кряхтела от напряжения, вкладывая в эти толчки все свои силы. Доджсон взвизгнул срывающимся, тонким голосом: – Что ты делаешь, тварь?! Сара услышала, как зарычал тираннозавр. Огромные лапы задвигались. Доджсон кричал: – Прекрати! Ты что, с ума сошла? Перестань! Но Сара Хардинг упорно продолжала выталкивать его из-под машины. Она поставила ботинок ему на плечо и толкнула изо всех сил. Какое-то время Доджсон сопротивлялся, но вдруг его тело подалось под ее натиском и легко заскользило наружу. Сара увидела, что тираннозавр схватил Доджсона за ноги и вытаскивает из-под машины. Доджсон вцепился руками в ботинок Сары, пытаясь если не удержаться, то хотя бы вытащить ее за собой. Сара размахнулась и сильно пнула его другой ногой прямо в лицо. Доджсон разжал руки и выскользнул из-под машины. Сара видела его перекошенное от ужаса, пепельно-бледное лицо с разинутым в безмолвном крике ртом. Она видела его скрюченные пальцы, которыми Доджсон цеплялся за землю. От пальцев оставались глубокие борозды в полужидкой грязи, по мере того как тираннозавр вытаскивал Доджсона из укрытия. И вот наконец все тело Доджсона оказалось на открытой дороге. Вокруг было удивительно тихо. Сара видела, как Доджсон извивается в грязи, переворачивается на спину и, подняв голову, смотрит вверх. Она видела на дороге темную тень нависшего над ним тираннозавра. Она видела опускающуюся морду ящера с широко разинутой пастью. Доджсон закричал, только когда клыкастые челюсти сомкнулись на его теле и тираннозавр поднял его высоко над землей. Доджсон чувствовал, как его поднимают в воздух на двадцать футов от земли. Все это время он кричал. Он знал, что настанет миг, когда эти кошмарные гигантские челюсти плотно сомкнутся, и тогда ему конец. Но челюсти почему-то не сжимались. Огромные зубы больно сдавливали Доджсону бока, но тираннозавр почему-то не спешил сжимать челюсти. Непрерывно вопя что есть мочи, Доджсон почувствовал, что его уносят куда-то в джунгли. Верхние ветки деревьев больно хлестали его по лицу. Горячее дыхание животного со свистом обтекало его тело. Липкая слюна залила ему весь корпус. Доджсон успел обмочиться и обгадиться от страха. Но тираннозавр до сих пор так и не стиснул челюсти. Люди в магазине наблюдали на мониторе, как тираннозавр схватил Доджсона и унес в джунгли. По рации до них доносились удаляющиеся пронзительные вопли. – Видели? – спросил Малкольм. – Вот он бог, перед вами. Левайн нахмурился и произнес, показывая на монитор: – Рекс его не прикончил. Видите, он все еще дергается. Почему же эта тварь его не убила? Сара Хардинг выждала, пока не стало слышно криков Доджсона, потом выбралась из-под машины и встала на дороге, освещенной бледным утренним солнцем. Открыла дверцу машины и села за руль. Ключи болтались в замке зажигания. Сара взялась за ключ испачканной в грязи рукой и повернула на пол-оборота. Мотор натужно зажужжал, потом в чреве машины раздалось тихое равномерное гудение. Все лампочки на приборной панели засветились. А потом все затихло. Интересно, работает машина или нет? Сара повернула руль, машина легко тронулась с места и покатила по дороге. Значит, мотор все-таки работает! – Док! – Да, Сара. – Машина работает. Я возвращаюсь к вам. – Хорошо, – сказал он. – Только давай поскорее! Сара нажала на педаль газа и услышала негромкий щелчок в коробке переключения скоростей. Машина двигалась поразительно тихо, почти неслышно. Поэтому Сара и смогла расслышать отдаленный стрекот винтов вертолета.
Утро
Сара вела машину по дороге, под густым пологом деревьев. Она ехала обратно в рабочий поселок. Сара слышала, что стрекот вертолета постепенно приближается, становится все громче. Вот вертолет зарокотал прямо у нее над головой, невидимый сквозь плотную завесу листвы. Сара опустила стекло в окошке и прислушалась. Похоже, вертолет полетел куда-то вправо от нее, к югу. Рация захрипела: – Сара! – Да, док. – Послушай, мы не можем связаться с вертолетом. – Поняла. – Она сразу сообразила, что надо сделать. – Где они должны приземлиться? Где находится эта посадочная площадка? – К югу, примерно в миле от того места, где ты сейчас. Там большая прогалина. Сворачивай на горную дорогу. Сара как раз подъезжала к развилке. Вправо уходила горная дорога, которая тянулась вдоль края утеса. – Хорошо, док, – сказала Сара. – Еду туда. – Скажи им, чтобы подождали, – сказал Торн. – А потом возвращайся и забери нас отсюда. – С вами там все в порядке? – спросила Сара. – Да, у нас все нормально. Сара поехала по правой дороге, вслушиваясь в рокот вертолета. Звук немного переменился – наверное, вертолет пошел на посадку. Но даже когда машина приземлилась, стрекот винтов не прекратился – значит, пилот не стал выключать двигатели. Дорога свернула налево, шум вертолетных винтов стал глуше. Сара прибавила газу и поехала еще быстрее, огибая поворот. Грунтовая дорога была все еще мокрой после ночного дождя, и из-под колес машины не поднималось облако пыли, которое могли бы заметить с вертолета. Получается, люди на вертолете никак не смогут узнать, что здесь кто-то есть. – Док, а долго они будут ждать? – Не знаю, – ответил Торн. – Ты их видишь? – Нет еще, – сказала Сара. Левайн смотрел в окно, на светлеющее небо над кромкой деревьев. Розовые полосы исчезли, небосвод сиял ровной, глубокой синевой. Утро полностью вступило в свои права. Утро... И тут все части головоломки внезапно сложились в цельную картину. Левайн вздрогнул, сообразив наконец, в чем дело. Он бросился к окну на противоположной стороне магазина и выглянул наружу, на теннисные корты. Он смотрел туда, где этой ночью устраивали засаду карнотавры. Сейчас там никого не было. Именно этого он и боялся. – Плохо дело... – сказал Левайн. – Еще только восемь часов, – сказал Торн, посмотрев на часы. – Скоро она до них доедет? – Не знаю. Может, минуты через три-четыре. – А когда вернется за нами? – Ну, еще через несколько минут... – Надеюсь, столько мы сумеем здесь продержаться, – мрачно проговорил Левайн. – А что случилось? Мы вроде бы в безопасности? – спросил Торн. – Через несколько минут солнце совсем взойдет, и все вокруг будет прекрасно освещено, – объяснил Левайн. – Ну и что? – не понял Торн. Тут снова затрещала рация, и Сара сказала: – Док, я их вижу! Я вижу вертолет! Сара обогнула последний поворот и увидела слева от дороги, на прогалине, посадочную площадку. Вертолет был там, лопасти винтов медленно вращались. Впереди дорога еще раз раздваивалась – влево, вниз по склону холма, уходила узкая колея. Эта дорога шла прямо сквозь джунгли и выходила к прогалине, на которой приземлился вертолет. Сара свернула туда. Машина запрыгала на глубоких выбоинах, и Саре пришлось немного сбавить скорость. Но вот она наконец въехала в джунгли, под плотную завесу деревьев. Дорога шла под уклон. Машина промчалась через узкий ручеек, протекавший по дну низины, и рванулась дальше. Сара уже видела впереди просвет в плотной стене зарослей, а за ним – залитую солнечным светом поляну. Вот она уже увидела и вертолет. Лопасти винтов завертелись быстрее – пилот собрался улетать! Сара видела, как пилот застегнул шлем, надел темные солнцезащитные очки. Потом посмотрел на часы, кивнул головой, что-то сказал второму пилоту... И вертолет начал подниматься в воздух. Сара посигналила и, утопив педаль газа до предела, помчалась вперед. Но она уже поняла, что люди в вертолете не услышали гудка машины. Машина неслась к прогалине, подпрыгивая на кочках. Торн спросил по рации: – Сара! В чем дело? Что там происходит? Сара летела вперед. Она высунулась из окна и закричала: – Подождите! Подождите! Но вертолет поднялся уже слишком высоко и исчез из виду. Стрекот винтов начал понемногу затихать. Когда машина выскочила на поляну, вертолет был уже едва различимой точкой в небе, а вскоре и совсем скрылся за горным хребтом, обрамляющим остров. Вертолет улетел. – Только не надо расстраиваться, – сказал Левайн, расхаживая по магазину. – Скажи ей, чтобы поскорее возвращалась за нами. И не надо волноваться. – Казалось, он разговаривает сам с собой. Левайн расхаживал от одной стены до другой, потом обратно и колотил по деревянным стенам носком ботинка. Потом он сокрушенно покачал головой и сказал: – Только попроси ее, пусть поторопится. Так ты думаешь, она успеет доехать сюда за пять минут? – Да, – кивнул Торн. – А в чем дело? Что случилось, Ричард? Левайн показал на окно. – Уже рассвело, – сказал он. – Днем мы здесь все равно что в ловушке. – Мы просидели в этой ловушке целую ночь, и ничего страшного не случилось, – напомнил Торн. – Днем все будет не так, – сказал Левайн. – Но почему? – Потому что ночью это охотничья территория карнотавров. И другие хищники сюда не заходят. За всю ночь мы не видели здесь никаких других животных, помнишь? Но днем все меняется. При дневном свете карнотавры не могут как следует спрятаться, по крайней мере на открытых местах, под прямыми лучами солнца. Поэтому они уходят в заросли. И оставляют эту охотничью территорию другим. – То есть? Левайн глянул на Келли, которая возилась с компьютером. Замялся, потом сказал: – Просто поверь мне, и все. Нам надо как можно скорее отсюда убираться. – Но куда? Сидя за компьютером, Келли слушала, о чем говорят Торн и доктор Левайн, и комкала в пальцах листок бумаги, на котором Арби записал пароль. Девочка чувствовала себя очень неуютно. Она разволновалась из-за того, каким тоном говорил доктор Левайн. Как ей хотелось, чтобы прямо сейчас здесь оказалась Сара Хардинг! Когда Сара была рядом, девочка чувствовала себя гораздо спокойнее и уверенней. Келли не хотелось думать о том положении, в котором они все оказались. Когда все ожидали прибытия вертолета, Келли еще старалась держать себя в руках, не падать духом. Но вот вертолет прилетел – и улетел. И Келли заметила, что никто даже не заговаривает о том, что он вернется. Наверное, они все точно знают, что вертолет не вернется никогда. Доктор Левайн говорил, что им надо поскорее убираться из магазина. Торн спросил у Левайна, куда, по его мнению, они должны уйти. – Я бы предпочел вообще убраться с этого чертова острова, но не представляю, как это можно сделать. Поэтому предлагаю вернуться в трейлер. По-моему, там сейчас наиболее безопасно. «Он хочет вернуться в трейлер», – думала Келли. Туда, куда им с Сарой пришлось поехать, чтобы забрать Малкольма. Келли не хотела возвращаться в трейлер. Она хотела домой. Не зная, чем еще заняться, Келли разгладила на столе мокрый клочок бумаги. Подошел доктор Левайн. – Перестань заниматься всякими глупостями, – сказал он. – Попробуй лучше найти Сару. – Я хочу домой, – тихо сказала Келли. Левайн вздохнул: – Я знаю, Келли. Мы все хотим домой. – И он снова принялся нервно расхаживать по комнате. Келли отодвинула листок в сторону, перевернула его и засунула под клавиатуру – на тот случай, если снова понадобится ввести пароль. И тут девочка обратила внимание на список, распечатанный на верхней стороне листка. Она снова пододвинула листок поближе. И прочитала: Список подразделений участка Б: 1 Западное крыло: Лаборатория Направо/налево Универмаг Заправочная станция Заведующий 1-й охранный пункт Речная пристань Луговой маршрут Канатная дорога. Восточное крыло: Зал заседаний Управление Деревня рабочих Бассейн корт Горная тропа 2-й охранный пункт Лодочная станция Речной маршрут Горный маршрут, Грузовой причал Вход Теплостанция Геологический центр Оранжерея Трубопровод Теплопровод Солнечные батареи Общий маршрут Ограждения Келли поняла наконец, что это за список – это распечатка с экрана в доме Левайна. Она осталась с того самого вечера, когда Арби восстанавливал стертые файлы в «Ин-Гене». Это было как будто совсем в другой жизни, миллион лет назад. А на самом деле всего... сколько? Всего два дня назад. Келли вспомнила, как гордился Арби, когда ему удалось расшифровать стертые данные. И как бились они над этим списком, пытаясь понять, что означают все эти названия. Теперь-то, конечно, все было понятно... Все это названия знакомых мест. Рабочий поселок, магазин, бензоколонка... Келли уставилась на листок, не веря своим глазам. «Быть не может!» – подумала она и сказала: – Доктор Торн, посмотрите-ка сюда! Торн поглядел на строчку в списке, которую показывала ему Келли. – Ты думаешь?.. – Но ведь здесь так и написано – «Лодочный сарай»! – Ты можешь найти его, Келли? – Вы имеете в виду, найти на видео? – Келли пожала плечами: – Ну, я попробую. – Пробуй! – Торн посмотрел на Левайна, который снова ходил от стены к стене и стучал по ним ногами. Потом взял рацию: – Сара! Это Торн. Рация захрипела в ответ: – Док? Мне пришлось на минутку задержаться. – Почему? – спросил Торн. Сара Хардинг остановила машину у въезда на горную дорогу. В пятидесяти ярдах впереди она увидела тираннозавра, который переходил дорогу, не замечая Сару. В пасти у ящера все еще болтался несчастный Доджсон. Доджсон непонятно по какой причине был до сих пор жив. Сара видела, как шевелятся его руки, торчащие из пасти зверя. И слышала, как он орет. Сара даже удивилась, когда поняла, что не испытывает к Доджсону абсолютно никаких чувств. Она равнодушно проводила взглядом тираннозавра, который пересек дорогу и направился вниз по склону, в джунгли. Когда животное исчезло в зарослях, Сара снова запустила машину и осторожно поехала дальше. Келли быстро просматривала изображения со всех видеокамер по очереди и наконец нашла то, что искала, – деревянную пристань, пристроенную к лодочному сараю. Дальняя стена сарая была открыта. Внутри сарай выглядел вполне прилично. Там не было ни зарослей папоротников, ни дикого винограда. Келли разглядела в сарае моторную лодку, закрепленную тросами у пристани. Сбоку от лодки стояли три бочки с горючим. Пристань выходила к воде. По воде бежали солнечные блики. Похоже, это была река. – Ну, как вы думаете? – спросила девочка у Торна. – Думаю, стоит попробовать, – сказал Торн, заглядывая ей через плечо. – Но где это находится? Ты можешь вызвать карту? – Наверное, могу, – сказала Келли и принялась щелкать по клавиатуре. Она вернулась к главному меню с загадочными картинками.Тут проснулся Арби и, зевая, подошел посмотреть, чем занимается Келли. – Хорошая графика. Ты влезла в систему, ага? – Ага, влезла, – сказала девочка. – Только я не совсем понимаю, что значат эти рисунки. Левайн расхаживал по комнате, поглядывая в окна. – Все это, конечно, славно и распрекрасно, – заметил он. – Только с каждой минутой на улице становится все светлее. Вы что, не понимаете? Нам надо придумать, как отсюда выбраться. Стены в этом домике не толще картона. Прекрасно подходит для тропического климата, но укрытие из такой развалюхи – никакое. – Согласен, – сказал Торн. – Эти стены простоят минуты три от силы. Посмотри сюда. – Он подошел к двери, поскреб ее ногтем. – Эта дверь... Раздался резкий треск, древесина вокруг замка лопнула, и дверь распахнулась настежь. Левайна откинуло в сторону, он тяжело грохнулся на пол. В дверном проеме стоял велоцираптор.
Проход
Сидевшая за компьютером Келли окаменела от ужаса. Она видела, как Торн откуда-то сбоку бросился вперед и, с разбегу налетев на дверь всем весом, захлопнул ее, ударив дверью раптора. Не ожидавшее такого отпора животное отступило назад. Закрывшаяся дверь прищемила ему лапу. Торн всем телом налег на дверь. С другой стороны на дверь набросился рычащий ящер. – Помоги мне! – крикнул Торн. Левайн поднялся на ноги и тоже подбежал к двери, встал рядом с Торном. – Я ведь говорил!.. – крикнул Левайн. Внезапно вокруг магазина оказалось полным-полно рапторов. С яростным ревом животные бросались на окна, корежа стальные решетки, прогибая их внутрь, к стеклу. Ящеры с разбегу бились о деревянные стены. Домик затрясся, с полок посыпались банки и бутылки и раскатились по всему полу. В нескольких местах деревянные панели на стенах расщепились, начали трескаться. Левайн обернулся к Келли и крикнул: – Быстро найди, как отсюда выбраться! Келли застыла в оцепенении, не в состоянии думать про компьютер. – Ну, давай же, Келли! – подтолкнул ее Арби. – Сосредоточься! Девочка повернулась к монитору, не зная толком, что же делать. Она щелкнула по крестику в верхнем левом углу экрана. Ничего не произошло. Тогда она щелкнула по кружку в верхнем ряду изображений. И сразу же квадратиков с картинками стало в два раза больше, они заполнили весь экран.– Не волнуйся, здесь обязательно должна быть какая-нибудь расшифровка, – сказал Арби. – Нужно только сообразить, какой из... Но Келли его не слушала. Она беспорядочно нажимала на разные квадратики, быстро перемещая курсор по экрану, отчаянно надеясь получить какую-нибудь вразумительную картинку, или вспомогательное меню, или что-нибудь еще, простое и понятное... Хоть что-нибудь! Внезапно все изображение на экране начало изгибаться, панель меню перегнулась пополам. – Что ты делаешь? – встревожился Арби.
По лбу Келли катились капли пота. – Не знаю! – крикнула она в ответ и отдернула руки от клавиатуры. – Так еще хуже! – закричал Арби. – Ты сделала только хуже! Изображение на экране продолжало менять очертания, квадратики искривлялись, превращаясь в ромбы. – Ну же, дети! – крикнул от двери Левайн. – Мы стараемся! – ответила Келли.
Арби сказал: – Оно складывается в кубик... Торн оттащил от стены большой холодильник со стеклянной дверцей и подпер им дверь. Рапторы яростно рвались в дверь, ударяли по ней всем телом. Холодильник раскачивался, бутылки внутри переворачивались и звенели. – Где ружья? – спросил Левайн. – У Сары, в машине. Три штуки. – Чудесно! Лучше и не придумаешь! На окнах некоторые прутья прогнулись уже так глубоко внутрь, что стекло лопнуло, на пол посыпались осколки. Правая стена поддавалась под напором ящеров, дерево растрескалось, в стене уже зияло несколько больших дыр. – Мы должны куда-нибудь убраться отсюда! – крикнул Левайн Келли. – Нужно найти проход! – Он подбежал к задней части магазина, туда, где был туалет. Но почти сразу же вернулся обратно. – Там тоже рапторы! Они нас окружили! События сменяли друг друга очень быстро, время как будто замедлило свой бег. На экране компьютера теперь появился кубик с изображениями на боках, который медленно вращался в пространстве. И Келли не знала, как остановить это вращение.
– Ну, давай же, Келли! – кричал Арби, глядя на девочку из-под опухших век. – Ты сможешь это сделать, я знаю! Сосредоточься! Ну, давай же! Все в комнате кричали. Келли смотрела на вращающийся кубик на экране и чувствовала себя потерянной и несчастной. Она больше не могла придумать, что тут еще можно сделать. Она не понимала, зачем вообще она здесь находится. Келли совсем растерялась. Ну почему так долго нет Сары? Арби стоял рядом с Келли и кричал прямо у нее над ухом: – Давай же, Келли! Сделай так, чтобы картинка не крутилась! Ты сможешь. Сделай это. Подумай хорошенько, сосредоточься! Но Келли никак не могла сосредоточиться. Она не могла нажать на изображения в кубическом меню – кубик на экране вращался слишком быстро. Наверное, здесь встроен отдельный процессор для поддержания такого количества графики. Келли только тупо смотрела на экран и ничего не могла сделать. Она думала о чем угодно, о сотне разных вещей. Мысли как будто сами по себе всплывали в ее мозгу. Она подумала о проводах под столом. Этот компьютер соединен с лабораторией обычными электрическими проводами. И здесь такая богатая графика... Келли вспомнила, что говорила ей Сара тогда, в трейлере. – Ну же, Келли, постарайся! Мы обязательно должны что-нибудь придумать! Мы должны найти какой-нибудь выход отсюда! Тогда, в трейлере, Сара сказала: «Большинство из того, что люди тебе говорят, на самом деле неправильно». – Это очень важно, Келли, – говорил ей Арби. Мальчишка весь дрожал, стоя возле нее. Келли поняла, что Арби сосредоточил все внимание на компьютере, чтобы отвлечься от того, что происходит вокруг. Это такой способ... Стена громко затрещала, в ней образовался пролом – восьмидюймовая планка провалилась внутрь. Раптор просунул голову в дыру и зарычал, щелкая челюстями. А Келли все думала о проводах под столом. Провода под столом... Девочка еще раз потрогала их ногами. Провода под столом. Арби сказал: – Это важно... И тут ее осенило. – Нет! Это совсем не важно! – сказала Келли, быстро сползла со стула и скорчилась под столом, осматривая провода. – Что ты делаешь?! – завопил Арби. Но Келли уже нашла спасительный выход. Она увидела, что провода уходят прямо под пол через маленькую дырочку. Увидела прямоугольную щель в полу. Девочка просунула в щель пальцы, нажала. И внезапно деревянная панель подалась под ее нажимом. В полу открылась дыра. Келли заглянула вниз. Темно. Вот оно! Здесь есть подвал. Нет, даже лучше – тоннель! Келли крикнула: – Сюда! Холодильник с грохотом свалился на пол. Рапторы проломились через входную дверь. Другие животные вконец разломали стены и влезли внутрь, разбрасывая во все стороны остатки магазинных витрин. Рапторы заполнили комнату, свирепо рыча и угрожающе пригибая головы. Они нашли кучку грязной одежды Арби и яростно расшвыряли вещи, разрывая их когтями. Ящеры двигались быстро и слаженно. Они охотились. Но люди, которые только что прятались в магазине, куда-то исчезли.
Побег
Келли шла впереди, подсвечивая себе фонариком. Они шли маленькой тесной группой по узкому тоннелю с влажными бетонными стенами. Вдоль левой тянулись связки разных труб и проводов. Под самым потолком проходили трубы водопровода и газопровода. В тоннеле пахло сыростью и плесенью. Келли слышала, как где-то пищали крысы. Они вышли к развилке. Келли посмотрела в оба ответвления тоннеля. Справа оказался длинный прямой проход, дальний конец которого терялся в темноте. «Скорее всего, этот проход ведет к лаборатории», – подумала Келли. Левый коридор был намного короче, и в конце его виднелись ступеньки, ведущие наверх. Келли свернула налево. Дойдя до конца тоннеля, она поднялась по ступенькам и вытолкнула наверх деревянную крышку люка. Люк открывался в маленьком хозяйственном строении, битком набитом всевозможными проводами и проржавевшими трубами. Сквозь окна с выбитыми стеклами внутрь проникал яркий солнечный свет. Все остальные повылезали из люка и встали рядом с Келли. Девочка выглянула в окно и увидела Сару Хардинг, которая ехала на машине вниз по склону холма, прямо к ним. Сара вела машину вдоль берега реки. Келли пристроилась рядом с ней на переднем сиденье. Возле дороги показалась деревянная табличка-указатель, которая сообщала, что лодочный сарай где-то впереди. – Значит, ты догадалась про тоннель благодаря графике? – с одобрением спросила Сара девочку. Келли кивнула. – Я вдруг поняла, что совсем неважно, что там изображено на экране. А важно то, что для обращения с таким огромным количеством данных нужны миллионы работающих пикселей – а значит, где-то должен быть кабель. А если есть кабель, значит, должен быть и путь, по которому кабель проложен. И там должно быть достаточно места, чтобы при необходимости рабочие могли исправлять неполадки. – И тогда ты посмотрела под стол... – Да, – сказала девочка. – Ты молодец, – похвалила ее Сара. – Знаешь, а ведь все эти люди обязаны тебе жизнью. – Да ну, что ты... – Келли легонько передернула плечами. Сара быстро взглянула на нее. – В жизни люди постоянно будут стараться лишить тебя признания твоих заслуг. Поэтому не стоит не признаваться в этом самой себе. Грунтовая дорога вдоль реки была очень грязной, и всю ее покрывали буйные заросли папоротников. Где-то вдалеке, позади, раздавались пронзительные крики динозавров. Сара объехала поваленное дерево, и тут впереди показался лодочный сарай. – Ой-ой-ой, – сказал Левайн. – Что-то у меня плохие предчувствия... Снаружи сарай наполовину развалился и сильно зарос диким виноградом. Крыша в нескольких местах прохудилась. Никто не говорил ни слова, когда Сара подкатила машину к широким воротам, запертым на проржавевший висячий замок. Все выбрались из машины и пошли дальше пешком, утопая по щиколотки в жидкой грязи. – Ты правда думаешь, что там внутри осталась лодка? – с сомнением спросил Арби. Малкольм оперся на плечо Сары Хардинг, а Торн налег всем весом на ворота. Прогнившие доски затрещали и развалились. Замок упал в грязь. Сара сказала: – А теперь поддержите его, – и переложила руку Малкольма на плечо Торна. А сама пинками расширила пролом в воротах настолько, чтобы можно было пробраться внутрь, и сразу же полезла в темный сарай. Келли поспешила за Сарой. – Вы что-нибудь видите? – спросил Левайн, обламывая гнилые доски с краев пролома, расширяя дыру. Рассерженные пауки разбегались во все стороны, обеспокоенные неожиданным вторжением. – Все нормально, лодка здесь, – сообщила Сара Хардинг. – И выглядит она вполне прилично. Левайн просунул голову через дыру. – Черт меня побери! – сказал он. – А ведь, может быть, мы и в самом деле сумеем отсюда выбраться!Конец
Льюис Доджсон упал. Кувыркаясь в воздухе, он вывалился из разинутой пасти тираннозавра и грохнулся на пологий земляной склон. От удара о землю у него перехватило дыхание, он сильно стукнулся головой, и голова какое-то время кружилась. Открыв глаза, Доджсон увидел перед собой пологий скат насыпи из засохшей грязи. Воздух вокруг пропитался стойким запахом разложения. А потом Доджсон услышал звук, от которого кровь застыла у него в жилах, – это был пронзительный писк динозавровых детенышей. Доджсон приподнялся на локте, огляделся и понял, что попал прямо в гнездо тираннозавра. Вокруг со всех сторон поднимались пологие склоны вала из засохшей грязи. В гнезде сидели три детеныша, причем у одного на задней лапке был прикреплен алюминиевый обруч. Детеныши возбужденно запищали и заковыляли к нему. Доджсон поднялся на ноги, не зная, что предпринять. Второй взрослый тираннозавр сидел у дальнего края гнезда, фыркал и довольно урчал. Тот тираннозавр, который принес сюда Доджсона, тоже никуда не делся. Он стоял рядом, нависая над Доджсоном. Доджсон смотрел на детенышей с пушистыми шейками и острыми маленькими мордочками, которые медленно подбирались к нему. И тут Доджсон бросился бежать. В мгновение ока взрослый тираннозавр наклонил голову и сбил его с ног. Потом взрослый тираннозавр снова выпрямился и стал ждать. И наблюдать. «Что за чертовщина тут творится?» – подумал Доджсон. Он снова осторожно поднялся на ноги. И снова его свалили на землю. Детеныши запищали и подобрались ближе. Доджсон видел, что их тельца покрыты кусками гнилого мяса и измазаны экскрементами. И от них жутко воняло. Доджсон встал на четвереньки и попытался отползти в сторону. Что-то ухватило его за ногу и удержало на месте. Доджсон оглянулся и увидел, что его нога зажата в пасти большого тираннозавра. Сперва огромное животное сжимало ногу аккуратно и несильно, но потом целюсти сомкнулись, и кости ноги затрещали, ломаясь. Доджсон завопил от боли. Он больше не мог двигаться. Он вообще не мог больше ничего делать – мог только кричать. Детеныши оживились и заковыляли к нему быстрее. В несколько секунд они одолели отделявшее их от Доджсона расстояние, маленькие головки метнулись к нему и принялись легонько покусывать Доджсона. А потом, поскольку Доджсон никуда не убегал, один детеныш вспрыгнул ему на сломанную ногу и впился зубами в кровоточащую плоть. Второй тираннозаврик взобрался Доджсону на живот и запустил острые, как бритвы, зубы ему в грудь. Третий детеныш прошелся вдоль тела к голове и одним быстрым движением отхватил кусок мяса от щеки Доджсона. Тот взвыл. Доджсон смотрел, как детеныш жрет его собственную плоть, прямо у него с лица. Из пасти детеныша капала кровь. Маленький тираннозавр откинул голову назад и проглотил кусок щеки Доджсона, а потом повернулся, снова разинул пасть и вцепился Доджсону в шею...СЕДЬМАЯ КОНФИГУРАЦИЯ
«Частичное восстановление стабильности может проявиться после уничтожения деструктивных элементов. Выживание отчасти зависит от случайных событий».ЯН МАЛКОЛЬМ
Отбытие
Лесная река осталась позади, лодка нырнула в непроглядную черноту пещеры. Рокот лодочного мотора отражался от стен пещеры гулким эхом. Торн уверенно правил лодкой, ведя ее по быстрому, бурному потоку. Слева грохотал водопад – сверкающая стена падающих с высоты водных струй. И вот наконец лодка выскользнула на свет, оставив позади отвесные скалы прибрежных утесов и пенистую линию прибоя. Впереди раскинулся открытый океан. Келли радостно вскрикнула и обняла Арби. Мальчик поморщился от боли, но тоже улыбнулся. Левайн обернулся и посмотрел на остров. – Должен признаться, мне не верилось, что мы сможем это сделать, – сказал он. – Я рассчитывал, что мы воспользуемся работающими видеокамерами и компьютерной сетью и будем продолжать собирать сведения, пока наконец не раскроем тайну вымирания видов. Сара Хардинг посмотрела на него и сказала: – Может, мы бы ее и раскрыли. А может, и нет. – Почему нет? Ведь это же настоящий Затерянный мир! Сара уставилась на него, словно не веря своим глазам. – Да ничего подобного! – сказала она. – Здесь слишком много хищников, помните? – Да, мы выяснили это, но ведь мы не знаем... – Ричард, мы с Яном проверили записи в лаборатории. Давным-давно, много лет назад, они совершили на этом острове одну большую ошибку. Еще тогда, когда лаборатория производила динозавров. – И что же это за ошибка? – Когда у них появились первые детеныши динозавров, они не знали, чем их кормить. Какое-то время они давали малышам козье молоко, и это было правильно. Козье молоко практически никогда не вызывает аллергических реакций. Но когда плотоядные динозавры подросли, им стали скармливать специальный экстракт белков животного происхождения. А этот экстракт делали из бараньего мяса. Левайн спросил: – Ну и что тут такого? Что не так? – В зоопарках животных никогда не кормят бараниной, – сказала Сара. – Из-за слишком высокого риска заражения животных какой-нибудь инфекцией. – Инфекцией... – тихо повторил Левайн. – А какой инфекцией? – Прионами, – подал голос Малкольм с противоположного конца лодки. Левайн непонимающе посмотрел на Малкольма, потом на Сару. Сара начала объяснять: – Прионы – это самые примитивные из известных науке болезнетворных агентов. Они устроены даже примитивнее, чем вирусы. В сущности, это всего лишь обрывки белковой цепочки. Они настолько примитивны, что не способны даже самостоятельно внедряться в организм и передаются от носителя к носителю только пассивным путем. А попав внутрь организма животных, они вызывают различные болезни – почесуху у овец, буйство у коров, а учеловека – «куру», специфическое инфекционное заболевание головного мозга. А у динозавров, после того как им скормили протеиновый экстракт из зараженной баранины, развилась прион зависимая болезнь под названием Ди-Экс. Лаборатория несколько лет пыталась найти способ избавиться от этого заболевания. – То есть, вы хотите сказать, в конце концов это им так и не удалось? – Какое-то время казалось, что все получилось, болезнь побеждена, динозавры начали процветать. Но потом случилось что-то непредвиденное. Болезнь начала быстро прогрессировать и распространяться среди животных. Прионы выделяются с фекалиями, поэтому, возможно... – Выделяются с фекалиями? – переспросил Левайн. – А компи пожирают испражнения других динозавров... – Да, все компи на острове заражены этой болезнью. Компи питаются падалью, они заражают прионами трупы животных, а от них, через загрязненную пищу, инфекция распространяется и среди других стервятников. Со временем все велоцирапторы на острове заразились прионами. Рапторы нападают на здоровых животных, и не всегда успешно. Бывает, что жертва уходит живой, только израненной. А ведь достаточно одного укуса – и здоровое животное будет инфицировано. Вот так, от укуса к укусу, инфекция постепенно распространилась на всех животных, обитающих на острове. Вот почему они умирают в таком молодом возрасте. А при такой ранней смертности плотоядные динозавры получают больше пищи, чем в нормальной экосистеме. Именно поэтому популяция хищников на острове оказалась гораздо больше, чем вы рассчитывали... Левайн заметно встревожился: – Знаете, а ведь один компи меня укусил... – Не стоит из-за этого так волноваться, – успокоила его Сара. – В худшем случае вы заработаете легкий энцефалит, но обычно все ограничивается обычной головной болью. Вам надо будет показаться доктору в Сан-Хосе. Левайн вспотел от волнения. Он отер пот со лба и сказал: – Вообще-то последнее время я не очень хорошо себя чувствую. – Это продлится не больше недели, Ричард, – сказала Сара Хардинг. – Уверена, с вами все будет в порядке. Левайн так расстроился, что у него даже плечи опустились. – При таких обстоятельствах этот остров вряд ли поможет нам разобраться в загадке вымирания, – сказала Сара. Ян Малкольм какое-то время смотрел назад, на темные прибрежные утесы, а потом заговорил: – А ведь, возможно, именно так все и должно было случиться... Ведь вымирание всегда было связано с какой-нибудь великой загадкой. На нашей планете уже пять раз происходило грандиозное вымирание видов, и вовсе не из-за астероидных дождей. Все почему-то зацикливаются на катастрофе мелового периода, когда вымерло большинство видов динозавров, но ведь подобное повальное вымирание случалось и в юрском, и в триасовом периодах. Тогда вымерло огромное количество животных, но эти масштабы – ничто по сравнению с вымиранием в пермском периоде, когда погибло девяносто процентов всего живого на планете, и в море, и на суше. Никто не знает, что послужило причиной этих грандиозных биологических катастроф. Но меня гораздо больше беспокоит, не станем ли мы, люди, причиной нового всеобщего вымирания? – Как это? – спросила Келли. – Человек так много уничтожает, – сказал Малкольм, – что я иногда думаю, мы – чума, которая в конце концов начисто сотрет с лица Земли все живое. Мы, люди, так хорошо умеем разрушать, что иногда мне кажется, будто разрушение и есть наше основное предназначение. Возможно, через каждые несколько миллиардов лет на Земле появляется животное, которое уничтожает весь остальной мир, расчищая место действия для дальнейшего этапа эволюции. Келли покачала головой, отвернулась от Малкольма, прошла в другой конец лодки и присела рядом с Торном. – Зачем ты слушаешь всю эту ерунду? – сказал Торн. – Не стоит воспринимать это так серьезно. Ведь все это только теории. Люди просто не могут не придумывать всякие там теории, но ведь на самом деле все эти теории только выдумки, и не более того. И со временем они меняются. Когда Америку только открыли, люди верили, что существует штука под названием флогистон. Вот ты знаешь, что это такое? Нет? Ну, так это и неважно, потому что никакого флогистона на самом деле не существует. А еще люди верили, что поведение человека определяется четырьмя телесными жидкостями, или жизненными соками. И думали, что Земля существует всего несколько тысяч лет. А теперь мы верим, что Земле около четырех миллиардов лет, верим в фотоны и электроны, и считаем, что человеческое поведение определяется такими штуками, как эго и самосознание. Нам кажется, что такие верования более научны, а потому правильны. – А разве нет? Торн пожал плечами: – Это ведь тоже всего лишь людские выдумки. Они нереальны. Вот ты когда-нибудь видела самосознание? Можешь принести мне такую штучку на тарелочке? А как насчет фотона? Можешь дать мне хоть один фотончик? Келли покачала головой: – Нет, но... – И ничего удивительного, потому что ничего такого вообще не существует. И неважно, насколько серьезно люди верят в существование этих вещей, – продолжал Торн. – Пройдет еще тысяча-другая лет, и люди будут вспоминать о нас и смеяться. Они будут говорить друг другу: «Представляете, во что верили эти чудаки? Они верили, что есть какие-то протоны и электроны! Можете вообразить подобную глупость?» И они здорово над нами посмеются, потому что к тому времени люди сочинят себе другие выдумки, поновее и получше. – Торн покачал головой. – Вот ты чувствуешь, как раскачивается лодка? Это – море. Оно настоящее. Чувствуешь запах соли в воздухе? Тепло солнечных лучей на коже? Все это тоже настоящее. Оно существует на самом деле. Видишь нас, всех вместе? Мы тоже существуем. Жизнь прекрасна. Это великий дар – жить, видеть солнце, дышать воздухом. И на самом деле в мире больше ничего другого не существует. А теперь посмотри на компас и скажи мне, в какой стороне юг. Я хочу попасть в Пуэрто-Кортес. Нам всем давно пора домой.Майкл КРАЙТОН РАЗОБЛАЧЕНИЕ
Посвящается Дугласу Крайтону
«Незаконными деяниями при найме на работу являются: • отказ принять на работу или уволить любого индивидуума или проявление дискриминации по отношению к любому индивидууму применительно к заработной плате, срокам, условиям или льготам, связанным с занимаемой должностью, из-за его расы, цвета кожи, религии, пола или национальности; • ограничение или разделение сотрудников или соискателей любым путем, который может лишить их прямо или косвенно равных возможностей или иным образом повлиять на их служебное положение из-за их расы, цвета кожи, религии, пола или национальности».Акт о Гражданских правах от 1964 года, Статья VII.
«Власть не имеет пола».Кэтрин Грэхем
Часть первая ПОНЕДЕЛЬНИК
от: DC/M АРТУРА КАНА МЕРЦАЛКИ / КУАЛА-ЛУМПУР / МАЛАЙЗИЯ кому: DC/S ТОМУ САНДЕРСУ СИЭТЛ (НА ДОМ)Том Сандерс и представить не мог, что опоздает на работу в этот понедельник, пятнадцатого июня. В 7.30 утра он встал под душ в своем доме на острове Бейн-бридж. Он посчитал, что если за десять минут успеет побриться, одеться и выйти из дома, то как раз успеет на паром, отходящий в 7.50, и будет на работе в 8.30, то есть как раз, чтобы еще раз утрясти все вопросы со Стефани Каплан перед тем, как идти на встречу с юрисконсультами фирмы «Конли-Уайт». День обещал быть заполненным делами, а факс, который он только что получил из Малайзии, только добавлял головной боли. Сандерс работал менеджером в отделе компании «Диджитал Комьюникейшнз Текнолоджи» в Сиэтле. Всю неделю компанию лихорадило — ее покупал «Конли-Уайт», нью-йоркский издательский концерн. Подобное слияние давало «Конли» возможность приобрести новейшую издательскую технологию, технологию следующего столетия. А вот последние известия от Артура из Малайзии были неважными, и Артур неспроста послал факс Сандерсу прямо домой. У Тома, когда ему придется посвящать в суть дела людей из «Конли-Уайт», будут проблемы, потому что они просто не… — Том? Ты где, Том? Жена Сандерса, Сюзен, звала его из спальни. Он высунул голову из-под струй. — Я в душе! Сюзен что-то ответила, но Сандерс не расслышал. Он вышел из-под душа, потянулся за полотенцем: — Что-что? — Я спрашиваю, ты можешь покормить детей? Его жена была адвокатом и работала четыре дня в неделю в какой-то фирме в деловой части города. По понедельникам она была свободна, чтобы побольше времени проводить с детьми, но, поскольку особой склонности к домашним делам у нее не было, утром каждого понедельника возникали какие-то сложности. — Том! Так ты сможешь покормить их, ради меня? — Нет, не могу, Сью, — откликнулся он. Часы на раковине показывали 7.34. — Я уже опаздываю. Сандерс напустил воду для бритья в раковину и начал намыливать щеки. Он был привлекателен внешне, легко, по-спортивному двигался. Он потрогал синяк на скуле, воспоминание о субботней игре в американский футбол между командами сотрудников компании. Быстрый, но неуклюжий Марк Ливайн в одном из эпизодов сбил его с ног. Да, староват уже Сандерс для футбола, хотя и поддерживает неплохую форму — его вес если и увеличился после окончания университета, то не более чем фунтов на пять, — зато, когда Сандерс ерошил себе волосы, в них отчетливо виднелись седые волоски. «Да, — подумал он, — кажется, пора вспомнить о возрасте и переключиться на теннис». В ванную комнату вошла Сюзен в купальном халате. Его жена утром, встав после сна с постели, всегда выглядела великолепно. Она была красива той свежей красотой, которая не требует косметики. — Ты точно не сможешь их покормить? — спросила она. — Ух, классный синяк! Страсти какие… — Она легонько чмокнула его и поставила на полку перед ним кофейник со свежесваренным кофе. — Мне нужно успеть с Мэттью к педиатру к четверти десятого, дети еще не завтракали, и я еще не одета. Может, ты все же успеешь их покормить? Ну, пожалуйста… — Поддразнивая, она потрепала его по волосам, и халат распахнулся. Она улыбнулась, запахивая халат. — А я буду должна тебе… — Сью, я не могу, — он рассеянно поцеловал жену в лоб. — У меня важная встреча, и мне никак нельзя опоздать. — Ну ладно. — Она вздохнула и, надувшись, отошла. Сандерс начал бриться. Через минуту он услышал голос жены: «Быстрей, дети, быстрей! Элайза, надевай туфельки». За этим послышалось хныканье Элайзы, которой недавно исполнилось четыре года и которая не любила носить туфли. Сандерс уже почти закончил бриться, когда снова услышал: «Элайза, немедленно обувай туфли и сейчас же веди брата вниз». Ответа Элайзы не последовало, и тогда Сюзен крикнула: «Элайза Энн, я с тобой говорю!» После этого Сюзен начала сердито хлопать ящиками бельевого шкафа, стоявшего в холле. Дети хором разревелись. Элайза, которую расстраивало малейшее проявление напряженности в доме, вошла в ванную, скривив лицо и роняя слезки. — Папочка… — всхлипнула она. Сандерс обнял ее одной рукой, другой продолжая бриться. — Она уже достаточно большая для того, чтобы немного мне помочь! — крикнула Сюзен из коридора. — Мамочка! — еще сильней зарыдала девочка, вцепившись Сандерсу в ногу. — Элайза, прекрати немедленно! Элайза продолжала реветь. Сюзен в коридоре топнула ногой. Сандерс не выносил слез дочери. — Ладно, Сью, я покормлю их. Он выпустил воду из раковины и сгреб дочку. — Пойдем завтракать, Лиз, — сказал он, вытирая ей слезы, — съедим чего-нибудь. Они вышли в коридор. Сюзен выглядела довольной. — Мне нужно всего-навсего десять минут, — сказала она. — Консуэла снова опаздывает. Ума не приложу, что с ней происходит. Сандерс не ответил. Его девятимесячный сын Мэтт сидел посреди коридора, колотил погремушкой и ревел. Сандерс подцепил его свободной рукой. — Пошли, детки, — сказал он, — давайте-ка перекусим. Когда он наклонился за Мэттом, полотенце, обмотанное вокруг бедер, соскользнуло, и он едва успел его придержать. Элайза захихикала. — Папуля, а я вижу твой член. — И, раскачивая ногой, попыталась лягнуть предмет своего особого интереса. — Не надо бить папу по этому месту, — сказал Сандерс смущенно. И, снова закрепив полотенце на бедрах, потащил детей вниз по лестнице. — Не забудь добавить в кашку Мэтту витамины, — крикнула ему Сюзен вдогонку. — Одну ложечку. Рисовую муку ему больше не разводи, он ее выплевывает. Он теперь любит пшеничную. — И она скрылась в ванной, захлопнув за собой дверь. Элайза посмотрела на отца серьезными глазами. — Похоже, что сегодня один из этих дней, папа? — Да, похоже на то. — Сандерс пошел вниз, понимая, что на паро́м он уже не успеет, а следовательно, опоздает на первую назначенную на утро встречу. Ненамного, всего на несколько минут, но это значит, что он не успеет порепетировать со Стефани. Хотя ей можно позвонить с парома и тогда… — А у меня есть член, папа? — Нет, Лиз. — Почему? — Ну, так уж получается, милая. — У мальчиков есть члены, а у девочек влагалища, — торжественно сообщила она. — Это правда. — Почему, папа? — Потому, что кончается на «У». — Он свалил дочь на кухонный стол и, вытащив из угла детский стульчик на высоких ножках, усадил на него Мэтта. — Что будешь на завтрак, Лиз? Воздушный рис или кукурузные хлопья? — Кукурузные хлопья. Мэтт начал колотить по столу ложкой. Сандерс достал из буфета пачку хлопьев и кастрюльку, затем прихватил пачку детского питания и кастрюльку поменьше — для Мэтта. Элайза следила за тем, как он полез в холодильник за молоком. — Пап? — Что? — Я хочу, чтобы мамочка была счастлива. — Я тоже, миленькая. Он размешал смесь для Мэтта и поставил перед ним тарелку. После этого он опустил кастрюльку Элайзы на стол, насыпал в нее кукурузные хлопья и вопросительно взглянул на дочь. — Хватит? — Угу. Сандерс налил в кастрюльку молока. — Не-е-ет, па-ап-ап! — заныла дочь. — Я сама хотела налить молоко! — Извини, Лиз… — Достань оттуда молоко… вынь молоко… — Она начала визжать почти в истерике. — Ну прости, Лиз, но это… — Я хотела наливать молоко!!! — Элайза сползла со стула на пол и лежала там, отчаянно молотя пятками по полу. — Убери его, убери молоко! Элайза вытворяла подобные штуки по нескольку раз на день. Сандерсу говорили, что это возрастное явление. В таких ситуациях родителям рекомендовалось проявлять твердость. — Мне очень жаль, — сказал Сандерс, — но тебе придется это съесть, Лиз. Он присел к столу рядом с Мэттом, чтобы покормить мальчика. Мэтт залез пальцами в кашу и провел ими по глазам, отчего тоже начал плакать. Сандерс схватил посудное полотенце, чтобы вытереть Мэтту мордашку. Мельком он заметил, что часы показывают уже без пяти восемь, и подумал, что было бы неплохо позвонить в офис и предупредить о своем опоздании. Но для начала следовало успокоить Элайзу, поскольку она продолжала валяться на полу, стучать ногами и вопить о молоке. — Ладно, Лиз, успокойся. Не кричи. — Он взял чистую миску, насыпал еще одну порцию хлопьев и передал пакет молока дочери, чтобы она налила сама. — Давай. Элайза скрестила руки и надула губки. — Не хочу. — Элайза, немедленно налей молоко! Дочь проворно вскарабкалась на стул. — Ладно, папочка! Сандерс сел, вытер Мэтту личико и начал его кормить. Малыш тут же перестал плакать и принялся жадно глотать свою кашку. Бедный мальчик просто был голоден. Элайза встала ногами на стул, подняла пакет повыше и залила молоком всю столешницу. — Ой-ой!.. — Пустяки. — Сандерс принялся вытирать стол, продолжая при этом кормить Мэтта. Элайза поставила перед собой коробку с детским питанием и, глядя на этикетку с изображением пса Гуфи, начала есть. Мэтт, сидя напротив, тоже ел спокойно. На некоторое время в кухне установилась тишина. Сандерс через плечо посмотрел на часы: почти восемь. Надо звонить в контору. Вошла Сюзен, в джинсах и бежевом свитере. Ее лицо было умиротворенным. — Жаль, я, видимо, пропустила самое интересное, — сказала она. — Спасибо за то, что задержался. — И она поцеловала мужа в щеку. — Ты счастлива, ма? — поинтересовалась Элайза. — Да, сладенькая. — Сюзен улыбнулась дочери и повернулась к Тому. — Я принимаю дежурство, ты ведь не хочешь опоздать, да? Нынче у тебя ведь важный день, так? Когда будет приказ о твоем повышении? — Надеюсь, что сегодня. — Как только узнаешь, позвони мне. — Обязательно. — Сандерс вскочил, придерживая по — Обязательно. — Сандерс вскочил, придерживая полотенце у талии, и побежал наверх одеваться. Перед отходом парома в 8.20 улицы всегда забиты транспортом. Чтобы успеть, нужно пошевеливаться.
ТОМ, УЧИТЫВАЯ ПРЕДСТОЯЩЕЕ СЛИЯНИЕ, ДУМАЮ, ЧТО БУДЕТ ЛУЧШЕ, ЕСЛИ ЭТО СООБЩЕНИЕ ТЫ ПОЛУЧИШЬ ДОМА, А НЕ В КОНТОРЕ. СБОРОЧНАЯ ЛИНИЯ МЕРЦАЛОК РАБОТАЕТ С ЗАГРУЗКОЙ НА 29%, НЕСМОТРЯ НА ВСЕ НАШИ УСИЛИЯ. ВЫБОРОЧНЫЕ ПРОВЕРКИ ДИСКОВОДОВ ПОКАЗАЛИ ЗАПАЗДЫВАНИЕ СИГНАЛА НА 120—140 МИЛЛИСЕКУНД. И У НАС НЕТ ПОЛНОЙ ЯСНОСТИ, ПОЧЕМУ НАМ НЕ УДАЕТСЯ ВЫДЕРЖАТЬ ТЕХНИЧЕСКИЕ УСЛОВИЯ. КРОМЕ ТОГО, НАБЛЮДАЮТСЯ ПЕРЕБОИ В ПОСТУПЛЕНИИ ПИТАНИЯ НА ДИСПЛЕЙ, ЧТО, ПО-ВИДИМОМУ, ЯВЛЯЕТСЯ СЛЕДСТВИЕМ КОНСТРУКТОРСКОГО ДЕФЕКТА ШАРНИРА. НЕСМОТРЯ НА ТО ЧТО МЫ ВЫПОЛНИЛИ РЕКОМЕНДАЦИИ ПО УСТРАНЕНИЮ НЕПОЛАДОК, СВЯЗАННЫХ С ПИТАНИЕМ ПОСТОЯННЫМ ТОКОМ, ПОЛУЧЕННЫЕ НАМИ НА ПРОШЛОЙ НЕДЕЛЕ, Я НЕ УВЕРЕН, ЧТО ЭТА ПРОБЛЕМА ПОЛНОСТЬЮ РЕШЕНА. КАК ДЕЛА СО СЛИЯНИЕМ? СКОРО ЛИ МЫ СТАНЕМ БОГАТЫМИ И ЗНАМЕНИТЫМИ? ЗАРАНЕЕ ПОЗДРАВЛЯЮ С ПОВЫШЕНИЕМ.АРТУР.
* * *
Том оставил машину на обычном месте, позади заправочной станции «Шелл», принадлежавшей Рики, и торопливо пошел по тротуару к парому. Он взбежал на борт за несколько секунд до того, как убрали трап. Ощущая под ногами мерный стук двигателей, он прошел на основную палубу. — Привет, Том! Сандерс посмотрел через плечо: к нему подходил Дэйв Бенедикт. Бенедикт работал юристом в фирме, которая обслуживала кучу компаний, специализирующихся на точных технологиях. — Что, тоже опоздал на семь пятьдесят, да? — спросил Бенедикт. — Ага. Сумасшедшее утро. — Кому ты это говоришь! Я собирался быть в конторе еще час назад. Но сейчас начало каникул, и, пока дети не разъехались по лагерям, Дженни не знает, что с ними делать. — Угу… — У меня дома полный бедлам, — пожаловался Бенедикт, качая головой. Они помолчали. Сандерс чувствовал, что у них с Бенедиктом было примерно одинаковое утро, но в дальнейшее обсуждение домашних проблем не вступал. Его всегда интересовало, почему женщины говорят между собой о самых интимных деталях семейной жизни, в то время как мужчины предпочитают об этом помалкивать. — А, все равно уже, — наконец сказал Бенедикт. — Как Сюзен? — Отлично. У нее все в порядке. — А с чего ты тогда хромаешь? — ухмыльнулся Бенедикт. — Матч по футболу среди сотрудников, в субботу. Слегка подковали… — Не будешь в другой раз вязаться с детьми, — сказал Бенедикт: компания «ДиджиКом» была широко известна большим количеством молодежи среди сотрудников. — Ха! — оскорбился Сандерс. — Я, между прочим, заработал очко. — В самом деле? — Еще бы! Чистый «тач-даун». Я пересек заднюю линию и, осиянный славой, пал на поле брани. В кафетерии на основной палубе они встали в очередь за кофе. — Вообще-то я думал, что ты побежишь на работу пораньше, — сказал Бенедикт. — Ведь сегодня для «ДиджиКом» большой день, а? Сандерс получил свой кофе и начал размешивать сахар. — В каком смысле? — Ведь сегодня должны объявить о слиянии? — Каком слиянии? — равнодушно поинтересовался Сандерс. Слияние было пока секретом, и о нем знали только немногие ответственные работники. Сандерс посмотрел на Бенедикта честными глазами. — Да ладно, брось, — сказал Бенедикт. — Я в курсе, что это большая тайна. А Боб Гарвин сегодня объявит о структурных изменениях и о куче повышений. — Бенедикт отхлебнул кофе. — Похоже, что Гарвин уйдет из компании, а? — Посмотрим, — пожал плечами Сандерс. Бенедикт уже действовал ему на нервы, но Сюзен приходилось частенько иметь дело с его фирмой, и Сандерс не мог себе позволить быть невежливым. Вот вам еще одно осложнение в бизнесе. Оттого что супруга работает. Они вышли на палубу и стали слева у поручней, наблюдая, как мимо проплывают дома Бейнбриджа. Сандерс кивнул в сторону дома на Уингпойнт, который долгое время служил летней резиденцией Уоррену Магнусону, когда тот был сенатором. — Я слыхал, его опять продали, — сказал Сандерс. — Ну? И кто его купил? — Какой-то козел из Калифорнии. Бейнбридж скрылся за кормой. Они стали смотреть на серую воду пролива. Над стаканчиками с кофе поднимался парок, отчетливо видный в лучах утреннего солнца. — Да, — заговорил Бенедикт. — Как ты думаешь, может быть, Гарвин не уйдет? — Кто его знает, — ответил Сандерс. — Боб создал компанию пятнадцать лет назад из ничего. Начинал он с того, что продавал дрянные модемы[87] из Кореи. Это тогда-то, когда никто толком не знал, что такое модем! А сейчас компании принадлежат три здания в центре города и заводы в Калифорнии, Техасе, в Ирландии и Малайзии. Он производит факс-модемы размером с десятицентовую монету и программы для электронной почты[88], он занялся изготовлением CD-ROM[89]. Наконец, он разработал и запатентовал алгоритмы, которые в следующем столетии сделают компанию ведущим поставщиком компьютерных программ в отраслях, связанных с образованием. Боб уже далеко не тот парень, что торговал тремя сотнями бракованных модемов… Не знаю, сможет ли он все это оставить. — А что, условия слияния этого не предусматривают? — Если ты что-то знаешь о слиянии, Дэйв, — улыбнулся Сандерс, — то, будь другом, поделись со мной, потому что я ничего об этом не слышал. Вообще-то Сандерс и в самом деле ничего толком не знал об условиях слияния — он занимался развитием производства CD-ROM и электронных баз данных. Хотя эти проблемы и были жизненно важны для будущего компании — собственно, из-за них «Конли-Уайт» и покупали «ДиджиКом», — они все же касались только техники. И Сандерс, занимаясь своими делами, мало что знал о решениях, принимаемых на высшем уровне. Сандерсу это даже казалось забавным. Дело в том, что в прежние годы, в Калифорнии, он имел отношение как раз к чисто управленческим вопросам, но с тех пор, как восемь лет назад он перебрался в Сиэтл, административные проблемы занимали его в гораздо меньшей степени. Бенедикт глотнул кофе. — Ну, я определенно слыхал, что Боб уходит и собирается ввести в состав правления женщину. — Кто это тебе сказал? — поинтересовался Сандерс. — Ну, он же уже назначил финдиректором женщину, не так ли? — Да, конечно. И довольно давно. Стефани Каплан была финансовым директором «ДиджиКом», но предположение, что она сможет руководить компанией, казалось весьма маловероятным. Молчаливую и настойчивую Каплан считали компетентной, но многие ее недолюбливали. Гарвин тоже не очень-то ей благоволил. — Ну, — сказал Бенедикт, — слух идет, что он собирается на ближайшие пять лет назначить начальником женщину. — А слух не сообщил тебе, как ее зовут? — Я думал, ты знаешь, — покачал головой Бенедикт. — В конце концов, это твоя компания.* * *
Продолжая стоять на освещенной лучами солнца палубе, он достал свой переносной телефон с памятью и набрал номер. — Кабинет мистера Сандерса, — услышал он голос своей секретарши Синди Вулф. — Привет. Это я. — Привет, Том. Вы на пароме? — Угу. Я буду на месте около девяти. — Ладно, я им передам. — Она замялась, и Сандерс почувствовал, с какой осторожностью секретарша подбирает слова. — Сегодня довольно суматошное утро. Мистер Гарвин только что был здесь, искал вас. — Искал меня? — нахмурился Сандерс. — Да. — Снова пауза. — И, по-моему, он был сильно удивлен, что вас нет. — А он не говорил, что ему нужно? — Нет, но он обошел один за другим почти все кабинеты на нашем этаже. Разговаривал с людьми. Что-то происходит, Том. — Что? — Мне никто ничего не говорил, — ответила она. — А что там Стефани? — Она звонила, но я сказала, что вас пока нет. — Еще что-нибудь есть? — Артур Кан звонил из Куала-Лумпура и спрашивал, получили ли вы его факс. — Получил. Я ему позвоню. Что еще? — Да вроде все, Том. — Спасибо, Синди. — Он нажал кнопку, прерывая связь. Стоявший рядом с ним Бенедикт показал на телефон Сандерса. — Забавная штуковина. По-моему, эти аппараты становятся все меньше и меньше, а? Этот не у вас ли сделали? Сандерс кивнул. — Я бы без него пропал, особенно в последнее время. Разве все телефонные номера запомнишь? А это не просто телефон — это телефон вместе с телефонным справочником. Вот смотри… — Он начал демонстрировать Бенедикту возможности аппарата. — У него память на двести номеров. Их можно зашифровать первыми тремя буквами имени. Сандерс набрал «К-А-Н», чтобы вызвать из памяти прибора международный номер Артура Кана. Затем нажал кнопку «Пуск». Послышалась череда попискиваний: каждое соответствовало цифре номера. Для Малайзии, с учетом кода страны и кода городов, таких попискиваний получилось тринадцать. — Господи, — поразился Бенедикт. — Ты что, на Марс звонишь? — Почти. В Малайзию — у нас там завод. Завод «ДиджиКом» в Малайзии находился в эксплуатации всего год. Там производили новые лазерные дисководы — аппараты, работавшие как проигрыватели компакт-дисков, но предназначавшиеся для компьютеров. Во всем деловом мире считалось признанным фактом, что вся информация будет в скором времени записываться цифровым способом и большая ее часть будет храниться на компакт-дисках. Компьютерные программы, базы данных, даже книги и журналы будут переводиться на диски. Этого не случилось до сих пор только потому, что лазерные дисководы работали слишком медленно. Пользователи должны были сидеть перед погасшими дисплеями, пока дисководы неторопливо шелестели и пощелкивали. А пользователи компьютеров не любят долго ждать. Вообще-то, в мировой компьютерной индустрии все скорости удваивались приблизительно каждые восемнадцать месяцев; с лазерными дисководами такого прогресса не удалось добиться и за пять последних лет. В «ДиджиКом» была разработана новейшая технология, предусматривающая использование дисководов нового поколения, получивших кодовое название «Мерцалка» (по начальному слову детской рождественской песенки «Мерцай-мерцай, маленькая звездочка»). «Мерцалки» были в два раза быстрее, чем любые другие. С виду они напоминали обычные бытовые проигрыватели компакт-дисков, но имели экран. Их можно носить с собой в руке и пользоваться ими даже в автобусе или поезде. Новые дисководы обещали стать революцией в вычислительной технике. И вот теперь на заводе в Малайзии возникли проблемы с новинкой. Бенедикт спросил, прихлебывая кофе: — Это правда, что ты единственный начальник отдела — не инженер? — Да, — улыбнулся Сандерс. — Я из маркетинговой службы. — Кажется, это довольно необычно? — спросил Бенедикт. — Не совсем. В нашей работе по маркетингу нам приходится тратить уйму времени, пытаясь выяснить свойства, характерные для нового продукта, и большинство из нас не может говорить с инженерами на равных. А я могу. Я и сам не знаю почему — у меня нет технического образования или опыта, но я нахожу общий язык с этими ребятами. В технике я понимаю ровно столько, сколько нужно, чтобы не давать им повода для шуток. А восемь лет назад Гарвин спросил у меня, не возьмусь ли я за руководство отделом. И вот я здесь. В телефоне раздался сигнал, что звонок прошел. Сандерс посмотрел на свои часы: в Куала-Лумпуре была почти полночь. Оставалось надеяться, что Артур Кан еще не спит. В следующую секунду в трубке щелкнуло, и сонный голос произнес: — Ау. Привет. — Артур, это Том. Артур Кан трескуче кашлянул. — А, Том… Привет. — Еще кашлянул. — Ты мой факс получил? — Получил. — Тогда ты в курсе. Не могу понять, что происходит, — пожаловался Кан. — Хотя и провел весь день на сборочной линии. А куда денешься — Джафар сбежал. Мохаммед Джафар, очень способный парень, был бригадиром на конвейере. — Сбежал? Почему? В трубке послышался треск электрических разрядов. — Его сглазили. — Не понял? — Джафара сглазила его двоюродная сестра, и он ушел. — Чего-о? — Трудно поверить, да? Он сказал, что его сестра наняла в Джохоре колдуна, чтобы наслать на него порчу, и он тут же отправился к колдуну-лекарю в Оранг-Азли для контрпорчи. У местных здесь есть целая больница в Куа-ла-Тингите, в трех часах езды от Куала-Лумпура. Очень знаменитая. Многие здешние политики обращаются туда, когда чувствуют какое-то недомогание. Так что Джафар отправился в эту больницу за помощью. — И как долго он там пробудет? — Хоть убей, не знаю. Рабочие говорят, что около недели. — А что случилось со сборочной линией, Артур? — Не знаю, — ответил Кан. — Я вообще не уверен, что дело в линии, но те приборы, что с нее сходят, функционируют очень медленно. А когда мы производим начальную контрольную загрузку, время поиска постоянно получается на сто миллисекунд выше, чем у прототипа. Мы не знаем, почему они работают медленно и почему здесь такое отклонение. Наши инженеры полагают, что тут дело в совместимости чипа-контроллера[90], который ориентирует расщепляющую оптику, и драйвера.[91] — Ты полагаешь, что чипы плохие? — Чипы-контроллеры производились в Сингапуре и доставлялись на автомобилях через границу в Малайзию. — Не знаю. Или они плохие, или дефект в коде драйвера. — А что там насчет мелькания на экране? — Я думаю, что это проблема конструкторов, Том. — Кан кашлянул. — Мы сами справиться не можем. Шарнирные контакты, подводящие ток к экрану, заключены в пластмассовые кожухи. Они должны функционировать независимо от того, как повернуть экран. На деле каждый раз, когда шарниры поворачиваются, ток то включается, то выключается, и экран мигает. Сандерс нахмурился. — Но это же стандартная конструкция, Артур: самый паршивый лэптоп[92] имеет такую же конструкцию шарнирных контактов. Их используют добрый десяток лет. — Сам знаю, — сказал Кан. — А у нас они не работают. Меня это просто с ума сводит. — Пошли мне несколько аппаратов. — Уже послал, по Ди-Эйч-Эл FDHL — международная курьерская почта. Они будут у тебя сегодня вечером, самое позднее — завтра утром. — Ладно, — сказал Сандерс. — И какие у тебя соображения? — Насчет завода? Ну, в настоящее время мы не вышли на полную мощность и гоним продукцию, которая работает на тридцать-пятьдесят процентов медленнее, чем опытные образцы. Это никуда не годится. Мы ведь не бытовые проигрыватели производим, Том. Наши показатели лишь немного лучше, чем у продукции «Тошибы» или «Сони», уже занявших рынок, а японские аппараты еще и стоят намного дешевле. Так что все очень серьезно. — И сколько времени уйдет на решение всех вопросов? Неделя? Месяц? Сколько? — Месяц, если дефект не в конструкции. Если в конструкции, то клади четыре месяца… Ну а если дело в чипе, то, может быть, и год. — Чудесно, — вздохнул Сандерс. — Вот такая ситуация. Штука не работает, и мы не знаем почему. — Кому ты об этом говорил? — спросил Сандерс. — Никому, кроме тебя, мой друг. — Спасибо, дорогой. Кан кашлянул. — Ты не выпустишь наружу эту информацию до окончания слияния, или как? — Не знаю еще. Не уверен, что получится. — Ну, от меня они ничего не узнают, обещаю. Если кто-нибудь спросит — я ничего не знаю, тем более что так оно и есть. — Ладно. Спасибо, Артур. Попозже еще позвоню. Сандерс дал отбой. «Мерцалки» определенно превратятся в политическую проблему при предстоящем слиянии с «Конли-Уайт», и Сандерс понятия не имел, с какого бока за нее взяться. А решать предстоит скоро — паром прогудел, и впереди уже показались черные контуры Колмановских доков и небоскребов делового центра Сиэтла.* * *
Офисы «ДиджиКом» располагались в трех отдельных зданиях, примыкающих к исторической Пайонир-сквер в центре Сиэтла. Пайонир-сквер в плане имела треугольную форму, а в центре этого треугольника был разбит маленький парк, в котором возвышалась беседка кованого железа со старинными часами наверху. По периметру площади стояли невысокие здания из красного кирпича, выстроенные в начале века и украшенные лепными фасадами с вырезанными на них датами; сейчас эти здания занимали фирмы, занимающиеся современной архитектурой, графическим дизайном, а также и целое созвездие компаний, специализирующихся на высоких технологиях, среди которых были «Алдус», «Эдванс Гологрэфикс» и «ДиджиКом». Поначалу «ДиджиКом» помещалась в одном здании — «Хаззард Билдинг» на южной стороне площади. По мере роста компания заняла три этажа в прилегающем к этому дому «Уэстерн Билдинге», а позднее и в «Горам Тауэре» на Джеймс-стрит. Но кабинеты руководства так и остались на верхних трех этажах «Хаззард Билдинга», прямо над площадью. Кабинет Сандерса располагался на четвертом этаже, хотя он очень рассчитывал не позже конца недели перебраться на пятый. Он поднялся на свой этаж ровно в девять утра и сразу почувствовал, что что-то не так. В коридорах слышалось шушуканье, в воздухе разлилось какое-то напряжение. Персонал кучковался у лазерных принтеров и перешептывался у кофеварок; когда Сандерс проходил мимо, люди замолкали или отворачивались. «Ой-ой», — подумал он. Как заведующий отделом, он не мог просто остановиться и выспросить у первого попавшегося ассистента, что стряслось. Мысленно ругаясь, он шел по коридору, кляня себя за то, что умудрился опоздать в такой важный день. Сквозь стеклянную дверь конференц-зала он увидел Марка Ливайна, тридцатитрехлетнего заведующего конструкторским отделом, рассказывающего что-то людям из «Конли-Уайт». Это было забавное зрелище: молодой, симпатичный и целеустремленный Ливайн, одетый в черные джинсы и черную же футболку от Армани, расхаживал взад-вперед и вовсю распинался перед группой одетых в синие костюмы чиновников из «Конли-Уайт», неподвижно сидевших перед макетами приборов, производимых компанией, и чиркавших что-то в своих блокнотах. Когда Ливайн заметил проходящего мимо Сандерса, он помахал ему рукой и, подойдя, высунул голову из двери конференц-зала. — Привет, старик, — поздоровался Ливайн. — Привет, Марк. Послушай… — Я могу тебе сказать только одно, — перебил его Ливайн, — в задницу их всех; в задницу Гарвина, в задницу Фила. В гробу я видел ихнее слияние и их всех с ихней реорганизацией. Тут я на твоей стороне, старик. — Слушай, Марк, ты не можешь?.. — У меня тут дела в самом разгаре, — Ливайн кивнул в сторону людей из «Конли-Уайт», — но я хочу, чтобы ты знал, как я ко всему этому отношусь. Они поступают неправильно. Поговорим попозже, ладно? Держи хвост пистолетом, старик, — сказал Ливайн, — а порох — сухим. — С этими словами он нырнул обратно в конференц-зал. Чиновники из «Конли-Уайт» дружно уставились на Сандерса через стекло. Тот отвернулся и быстро пошел к своему кабинету, все больше проникаясь чувством тревоги. Ливайн всегда отличался склонностью к преувеличениям, но даже учитывая это… «Они поступают неправильно…» — не выходили у него из головы слова Ливайна. Это могло означать только одно — Сандерс не получит повышения. Он почувствовал, как его бросило в жар. Голова закружилась, и он на минутку прислонился к стене. Вытерев лоб рукой, быстро поморгав глазами, он глубоко вздохнул и потряс головой. «Повышения не будет. О Господи!..» — Он снова глубоко вздохнул и пошел дальше. Вместо ожидаемого повышения, похоже, предвидится что-то вроде реорганизации, которая наверняка связана со слиянием. Всего каких-то девять месяцев назад техническому отделу уже пришлось пройти через радикальную реорганизацию, целью которой был пересмотр всех степеней подчиненности и ответственности и которая всех сбила с толку. Персонал не знал, кому теперь надо подавать заявки на бумагу для лазерного принтера и кто обязан размагничивать экраны мониторов. Последствия этой реорганизации сказывались на работе отдела долгие месяцы; только в последние несколько недель группам удалось наладить более или менее нормальное взаимодействие. И что же, проходить через все это еще раз? Какой в этом смысл?.. А ведь была еще прошлогодняя реорганизация, из-за которой, собственно, Сандерс и стал начальником отдела. Эта реорганизация предусматривала разделение Группы новой продукции на четыре подгруппы — конструкторской, программирования, телекоммуникаций данных и производственно-технической, — все это под руководством генерального менеджера, которого до сих пор не назначили. В последние месяцы таковым неофициально считали Тома Сандерса, поскольку как глава технического отдела он был наиболее заинтересован в скоординированной работе всех отделов. Теперь, после очередной реорганизации… кто его знает, что еще может измениться? Сандерса могут понизить и сделать ответственным за все производственные мощности «ДиджиКом». А ведь может получиться и хуже — в последние недели поползли слухи, что штаб-квартира компании в Купертино собирается прикрыть филиал в Сиэтле, передав его функции отдельным менеджерам в Калифорнии. Сандерс на эти слухи особо не обращал внимания, поскольку смысла в них было маловато: у менеджеров хватало забот с проталкиванием продукции на рынок и без того, чтобы еще заботиться о производстве. Но теперь приходилось смотреть на сплетни в другом свете. Если они верны, то для Сандерса разговор идет даже не о понижении в должности. Он может остаться без работы. О Боже! Без работы? Он невольно вспомнил свой разговор с Дэйвом Бенедиктом по дороге на работу. Бенедикт коллекционировал сплетни и, кажется, знал многое. Может даже, больше, чем говорил. «Это правда, что ты единственный начальник отдела — не инженер? — пришли на память слова Дэйва. А дальше: — Кажется, это довольно необычно?..» «Господи Иисусе», — подумал Том. Его снова прошиб пот. Стараясь дышать глубже, Сандерс наконец дошел до конца коридора к вошел в свой кабинет, ожидая увидеть здесь поджидающую его Стефани Каплан, финансового директора компании. Она-то и расскажет ему, что происходит. Но кабинет оказался пуст. Сандерс обратился к своей секретарше Синди Вулф, рывшейся в картотеке: — А где Стефани? — Она не пришла. — Почему? — Вашу встречу, назначенную на девять тридцать, отменили из-за изменений в расписании, — ответила Синди. — Каких изменений? — спросил Сандерс. — Что происходит? — Ожидается какая-то реорганизация, — ответила Синди и, стараясь не встретиться с начальником взглядом, опустила глаза на телефонный справочник, лежавший у нее на столе. — Они назначили на 12.30 дружеский ленч в главном конференц-зале с руководителями всех отделов, а к вам сейчас идет Фил Блэкберн. Он должен быть с минуты на минуту. Так, что еще? Ах да, Ди-Эйч-Эл во второй половине дня доставит дисководы из Куала-Лумпура, а в десять тридцать с вами хотел встретиться Гэри Босак. — Синди пробежала пальцем по записям в своем блокноте. — Дон Черри дважды звонил насчет «Коридора», и буквально минуту назад был срочный звонок от Эдди, из Остина. — Перезвони ему. Эдди Ларсон был контролером на заводе в Остине, производящем переносные радиотелефоны. Синди набрала номер, и почти сразу же Сандерс услыхал знакомый голос с гнусавым техасским акцентом. — Здорово, Томми. — Привет, Эдди. Что стряслось? — Так, небольшие осложнения с конвейером. У тебя найдется пара минут? — Да, конечно. — Поздравления с новой должностью уже принимаешь? — Пока ничего о ней не слышал, Эдди, — ответил Сандерс. — А-а. Но дело-то на мази? — Ничего не знаю. — Правда, что завод в Остине остановят? От неожиданности Сандерс захохотал. — Чего-о? — Слушай, Томми, но здесь об этом только и говорят. «Конли-Уайт» купит фирму, а потом нас прикроют. — Черт возьми, — сказал Сандерс. — Никто еще ничего не купил, и никто ничего не продает, Эдди. Конвейер в Остине — образец для всей индустрии. К тому же он очень выгоден. Эдди помолчал. — Но ты ведь скажешь мне, Томми, если что-нибудь узнаешь? — Скажу, — пообещал Сандерс. — Но это просто сплетни, Эдди, так что забудь об этом. Ну а что у тебя там за проблемы на конвейере? — С жиру бесятся. Девицы из сборочного потребовали, чтобы мы содрали все картинки с девками со стен мужского туалета. Говорят, что это пример сексуального преследования. Если хочешь знать мое мнение, это блажь, — заявил Ларсон, — потому что женщины все равно не заходят в мужской сортир. — А откуда они тогда знают о картинках? — В бригаде, которая убирается по вечерам, работают и женщины. И теперь работницы с конвейера хотят, чтобы картинки содрали. Сандерс вздохнул. — Не хватало нам еще неприятностей, связанных со взаимоотношениями полов. Уберите все картинки. — Несмотря на то что их туалет весь обвешан картинками? — Да, Эдди. — Если хочешь знать мое мнение, это значит сдаться на милость всякого феминистского дерьма. В дверь постучали. Сандерс поднял глаза и увидел, что в дверях стоит юрисконсульт компании Фил Блэкберн. — Эдди, мне нужно идти. — Ладно, — сказал Эдди, — но я хочу тебе сказать… — Извини, Эдди, но мне срочно нужно идти. Позвони мне, если будет необходимо. Сандерс положил трубку, и Блэкберн вошел в комнату. Сандерс сразу почувствовал, что адвокат улыбается слишком лучезарно и вообще имеет чересчур приветливый вид. Это был дурной знак.* * *
Главный юридический советник «ДиджиКом» Филип Блэкберн был стройным человеком сорока шести лет, одетым сейчас в темно-зеленый костюм от Хуго Босса. Как и Сандерс, Блэкберн работал на фирмуболее десяти лет, и это давало ему право принадлежать к «старой гвардии», к «тем, кто был у истоков». Когда Сандерс увидел его впервые, Блэкберн был молодым нахальным бородатым адвокатом по гражданскому праву из Беркли. Правда, с тех пор он пообтесался, перестал бороться за ограничение прибылей, сторонником которых он теперь стал, настойчиво, но осторожно проталкивал идеи проникновения в другие отрасли и равных возможностей. А корректность и следование последней моде в одежде сделали «тайного советника Фила» предметом насмешек в некоторых подразделениях компании. Как сказал один сотрудник: «От постоянного облизывания и держания на ветру палец у Фила уже покрылся цыпками». Он был первым, надевшим брюки-клеш, первым, срезавшим бачки, и первым сторонником разнообразия. Много шутили о его манерах. Тщеславный, слишком заботящийся о своей внешности, Блэкберн всегда что-то на себе поправлял: приглаживал волосы, трогал лицо, детали костюма, ласкательными движениями расправлял складки на пиджаке… Все это, вкупе с его несчастной привычкой подергивать, поглаживать и теребить кончик носа, было неисчерпаемым источником шуточек. Но шутники здорово рисковали — Блэкберн был злопамятен и считался воинствующим моралистом. В разговорах Блэкберн мог быть авторитетным и в частных беседах на короткий период мог показаться примером интеллектуальной честности, но в компании его считали тем, кем он был на самом деле: человеком без убеждений, ревностным исполнителем чужой воли и — благодаря таким качествам — идеальным человеком для претворения в жизнь карательных распоряжений Гарвина. В прежние годы Сандерс и Блэкберн были близкими приятелями, и не только потому, что росли вместе с компанией, но и потому, что их жизненные пути постоянно пересекались: когда Блэкберн в восемьдесят втором году прошел через мучительный развод, он некоторое время жил на холостяцкой квартире Сандерса в Саннивейле. А несколько лет спустя Блэкберн был свидетелем на свадьбе Сандерса и молоденькой сиэтлской адвокатессы Сюзен Хэндлер. Но когда Блэкберн в восемьдесят девятом женился во второй раз, Сандерса даже не пригласили на свадьбу — настолько натянутыми стали их отношения. Многие сотрудники компании считали это естественным и неизбежным, поскольку Блэкберн остался частью правящей верхушки в Купертино, к которой живший в Сиэтле Сандерс больше не принадлежал. Кроме всего прочего, между двумя бывшими друзьями существовали острые разногласия по поводу заводов в Ирландии и Малайзии. Сандерс чувствовал, что Блэкберн игнорирует важные реалии, связанные с производством продукции за границей. В качестве примера можно было бы привести категорическое требование Блэкберна, чтобы женщины составляли не меньше половины от списочного состава работников, занятых на конвейере в Куала-Лумпуре, причем; работать они должны на тех же должностях, что и мужчины. Местные же управляющие проводили политику половой сегрегации, разрешая женщинам работать только на определенных рабочих местах, да еще и отдельно от мужчин. Блэкберн страстно протестовал, а Сандерс тщетно объяснял ему: «Это же мусульманская страна, Фил!» — Это меня не волнует, — отвечал Фил. — «Диджи-Ком» стоит за равноправие. — Фил, это же их страна, и они мусульмане. — Ну и что? Завод-то наш! В другой раз разногласие возникло, по сути, по противоположному поводу: малайзийские чиновники не хотели принимать на работу в качестве бригадиров местных китайцев, хотя они и были намного более квалифицированны — политика правительства состояла в том, чтобы предоставлять руководящие должности только малайцам. Сандерс оспаривал такую дискриминацию, поскольку хотел иметь на заводе грамотный персонал. Но Фил, будучи непреклонным обличителем дискриминации в Америке, немедленно и безоговорочно согласился с политикой местных властей, обвиняя Сандерса, что тот не хочет следовать курсу «ДиджиКом», направленному на охват всех реалий межнациональной политики. И в последнюю минуту Сандерс полетел в Куала-Лумпур на встречу с султанами Селангора и Паханга, чтобы согласиться на их условия. Фил тогда заявил, что Сандерс «потакает экстремистам». Подобным разногласиям за период руководства Томом новым заводом в Малайзии не было конца. Сейчас Сандерс и Блэкберн приветствовали друг друга с осторожностью бывших друзей, давно забывших о своей дружбе, но преувеличенно сердечно. — Как жизнь, Фил? — спросил Сандерс, пожимая руку Блэкберну. — Великий день, — сказал Блэкберн, скользнув на стул перед столом Сандерса. — Куча новостей. Не знаю, какие ты уже слышал. — Я слышал, что у Гарвина созрело решение провести Реорганизацию. — Точно. Даже несколько решений. Пауза, Блэкберн пошевелился в кресле и уставился на свои руки. — Насколько я знаю, Боб сам хотел ввести тебя в курс дела. Он еще утром прошел по этажу и переговорил со всеми. — Меня не было. — Угу. Мы были слегка удивлены, что ты именно сегодня опоздал. Том не стал оправдываться и продолжал выжидательно смотреть на Блэкберна. — Ну, в любом случае, Том, — сказал Блэкберн, — дело вот в чем: в соответствии с планом общего слияния Боб решил поставить во главе отдела человека, не работающего в Группе новой продукции. Вот и все. Теперь все понятно. Сандерс вдохнул поглубже, чувствуя, как стеснило грудь. Все его тело напряглось, но он постарался не показать этого. — Я понимаю, что это для тебя удар, — сказал Блэкберн. — Ну, — пожал плечами Сандерс, — я уже слышал что-то… Когда он говорил, мысли его разбегались. Ясное дело — теперь не будет повышения, и он не будет иметь возможности для… — Ну да. Так вот, — продолжал Блэкберн, прочистив горло, — Боб решил поставить начальником всего отдела Мередит Джонсон. — Мередит Джонсон? — нахмурился Сандерс. — Ну да. Она работает в головной конторе в Купертино. Я думаю, ты ее знаешь. — Знаю, но… — Сандерс помотал головой. Бессмыслица какая-то. — Мередит занималась торговлей. И только торговлей. — Ну, вообще-то, да. Но, как ты знаешь, Мередит последние года два работала в управлении. — А если и так, Фил? ГНП — отдел инженерный. — Ну, вот ты же не инженер, а справляешься прекрасно. — Я был с этим связан много лет, еще когда занимался маркетингом. Слушай, ГНП в основном занимается линиями по производству вычислительной техники и программированием. Как она с этим справится? — Боб и не рассчитывает, что она непосредственно будет всем заправлять, — она будет координировать работу начальников отделов, входящих в ГНП. Официально ее должность будет называться так: вице-президент по передовым технологиям и планированию. Это новая структура, которая будет включать в себя ГНП, маркетинговую службу и отдел телекоммуникаций. — Господи, — сказал Сандерс, откинувшись на спинку кресла. — Как много всего. Блэкберн медленно кивнул. Сандерс помолчал, задумавшись. — Похоже на то, — сказал он, наконец, — что Мередит Джонсон будет управлять всей фирмой. — Я бы так далеко не заходил, — сказал Блэкберн. — Она не будет непосредственно управлять сбытом, или финансами, или развитием новых проектов. Но я полагаю, что, вне всякого сомнения, Боб сделает ее своей преемницей, когда уйдет в отставку, а это случится в ближайшие два года. — Блэкберн переменил позу. — Но это все в будущем, А сейчас… — Подожди минуту. Она будет принимать доклады от четырех начальников отделов? — А кто будет этими начальниками? Это уже решено? — Ну… — Фил кашлянул. Затем он пробежал руками по груди и подергал платочек в нагрудном кармане. — Окончательное решение будет принимать Мередит. — Значит, я могу остаться без работы. — Черт возьми, Том! — воскликнул Блэкберн. — Да ничего подобного! Боб хочет, чтобы все остались на своих местах, включая тебя. Он очень не хочет тебя терять. — Но это дело Мередит Джонсон — оставить меня на работе или нет. — Номинально, — развел руками Блэкберн, — это так. Но лично я думаю, что это чистая проформа. Сандерс так не считал. Если бы Гарвин захотел, он назвал бы имена руководителей одновременно с назначением Мередит Джонсон руководителем ГНП. Если Гарвин решил передать фирму в руки какой-то дамочки из отдела сбыта, это его дело, но он мог бы, по крайней мере, дать всем понять, что он не собирается расставаться с прежними начальниками отделов — людьми, которые так долго служили ему и компании верой и правдой. — Боже, — сказал Сандерс. — Я отдал этой фирме двенадцать лет. — Я думаю, ты будешь с нами и дальше, — успокаивающе сказал Блэкберн. — Суди сам: все заинтересованы в том, чтобы команда работала без срывов, — я же сказал, она не сможет управлять ею сама. — Ну да, ну да… Блэкберн поправил манжеты сорочки и пригладил волосы. — Слушай, Том. Я понимаю, тебе неприятно, что начальником поставили не тебя. Но не думай, что Мередит будет производить какие-либо перемещения по службе — у нее нет таких намерений вообще. Так что твое положение незыблемо. — Он сделал паузу. — Ну, ты же знаешь Мередит, Том. — Знаю, — кивнул Сандерс. — Мы с ней некоторое время жили вместе, но я ее не видел черт знает сколько лет. Блэкберн выглядел удивленным. — И вы даже не поддерживали контактов? — Практически нет. Когда Мередит пришла на работу в компанию, я как раз переехал в Сиэтл, а она осталась Купертино. Я как-то наткнулся на нее во время командировки. Поздоровались, и все. — Ну, значит, ты знаешь ее уже столько времени, — сказал Блэкберн, будто это имело какое-то значение. — Лет шесть-семь. — Даже больше, — ответил Сандерс. — Я уже восемь лет в Сиэтле. Так что… — стал вспоминать Сандерс. — Когда мы познакомились, она работала в фирме «Новелл» в Маунтин-вью. Продавала компьютерные сети мелким местным бизнесменам. Когда же это было? Хотя Сандерс хорошо помнил все события их с Мередит совместной жизни, даты он припомнить не мог. Он пытался нашарить в памяти какое-нибудь значительное событие — день рождения, продвижение по службе, переезд на новую квартиру — чтобы, отталкиваясь от него, точнее определить время. Наконец он припомнил, как они вместе смотрели по телевизору результаты выборов: воздушные шарики, летящие к потолку, радостные крики людей. Мередит пила пиво. Их знакомство тогда только состоялось. — Боже, Фил. Это было десять лет назад! — Да, давно, — сказал Блэкберн. Когда Сандерс впервые встретил Мередит Джонсон, она была одной из тысяч хорошеньких девушек, работавших в Сан-Хосе в отделах сбыта компаний, — двадцатилетних красоток, только что окончивших колледж и начинавших с того, что демонстрировали на экране возможности компьютера, в то время как кто-нибудь более влиятельный вел переговоры с потенциальными покупателями, стоя рядом. Со временем многие девушки стали достаточно компетентны, чтобы продавать и сами. Когда Сандерс познакомился с Мередит, она знала достаточно, чтобы на техническом жаргоне поболтать о топологических сетях и базовых адресах. Серьезных знаний у нее не было, да она в них и не нуждалась. Она была симпатичная, сексуальная и умненькая; к тому же имела какое-то сверхъестественное самообладание, которое помогало ей выпутываться из самых неудобных ситуаций. В то время Сандерс был от нее без ума, но у него и в мыслях не было, что она имеет способности для того, чтобы когда-то занять высокий административный пост в крупной фирме. Блэкберн пожал плечами. — За десять лет много воды утекло, Том. Мередит не просто администратор по сбыту. Она училась, получила степень, работала в «СиманТеке», затем в «Конраде» и только после пришла к нам. Последние два года она работает в тесном контакте с Гарвином. Она вроде как его протеже. Он ею доволен. — И вот теперь она — мой босс, — качнул головой Сандерс. — Это тебя беспокоит? — Нет, просто забавно: бывшая подружка — мой босс. — Так карты легли, — сказал Блэкберн. Он улыбался, но Сандерс чувствовал, как Фил исподволь исследует его реакцию. — Я вижу, тебе это не нравится, Том. — Есть немного. — Ну и что тебя смущает? Необходимость ходить на доклад к женщине? — Ничего подобного. Я работал на Эйлин, когда она возглавляла HRI, и мы отлично сотрудничали. Не в этом дело. Мне странно думать, что именно Мередит Джонсон — мой босс. — Она отличный, внушающий доверие работник, — сказал Фил, вставая и разглаживая галстук. — Я думаю, что, когда у вас будет возможность возобновить знакомство, она произведет на тебя хорошее впечатление. Дай ей шанс, Том. — Конечно, — сказал Сандерс. — Я верю, что все пойдет, как надо. Смотри в будущее: как бы там ни было, через годик или около того ты будешь богат. — Следует понимать, что мы по-прежнему собираемся выделить Группу новой продукций? — Ну да, точно так. Это была вызывавшая самые ожесточенные споры часть плана слияния: после того как «Конли-Уайт» купит «ДиджиКом», Группа новой продукции отделяется и ее заявляют как самостоятельную фирму. Для всех, кто в ней работает, это означает огромную прибыль, потому что каждый будет иметь возможность приобрести задешево акции еще до того, как они появятся на рынке. — Сейчас мы прорабатываем последние детали, — продолжал Блэкберн, — Но я думаю, что начальники отделов, как ты, например, получат бесплатно двадцать тысяч акций и возможность купить пятьдесят тысяч акций по цене двадцать пять центов за штуку, а кроме того, право ежегодно приобретать еще по пятьдесят тысяч акций в течение пяти лет. — И это решенное дело, даже если Мередит будет управляющим? — Поверь мне. Отделение произойдет в ближайшие восемнадцать месяцев — это формальная часть плана слияния. — А нет опасности, что она может передумать? — Ни малейшей, — улыбнулся Блэкберн. — Открою тебе маленький секрет: с самого начала акционирование было идеей Мередит.* * *
Выйдя от Сандерса, Блэкберн завернул в приемную пустого кабинета и позвонил Гарвину. В трубке послышалось знакомое рявканье: — Гарвин слушает. — Я говорил с Томом Сандерсом. — Ну и?.. — Я бы сказал, что он принял новость хорошо. Конечно, он разочарован. Думаю, что до него уже дошли какие-то слухи. Но в общем реакция нормальная. — А насчет новой структуры? — спросил Гарвин. — Что он сказал? — Он озабочен, — ответил Блэкберн. — Говорил сдержанно. — Почему? — Боится, что у нее нет достаточного инженерного опыта для управления отделом. — Инженерного опыта? — фыркнул Гарвин. — Это менее всего меня заботит. Инженерный опыт тут не нужен вообще. — Конечно, не нужен. Но я полагаю, что тут еще кое-что личное. Они, знаете ли, были близко знакомы раньше. — Да, — сказал Гарвин, — я знаю. Они встречались после того? — Нет, по его словам, они не виделись уже несколько лет. — Вражда? — Не похоже. — Тогда что его беспокоит? — Я думаю, он просто не успел все это переварить. — Свыкнется. — Я тоже так думаю. — Сообщи мне, если услышишь еще что-нибудь, — сказал Гарвин и повесил трубку. Сидя один в чужом кабинете, Блэкберн нахмурился. Разговор с Сандерсом оставил у него смутное чувство беспокойства. Все, казалось, шло как по маслу, а тут… Сандерс, понял он, не примет идею реорганизации легко, а поскольку в сиэтлском филиале он пользуется большой популярностью, при желании он сможет доставить немало неприятностей. Сандерс слишком независим; он не человек команды, а сейчас нужны были только люди команды. Чем больше Блэкберн об этом думал, тем лучше понимал, что от Сандерса следует ждать неприятностей.* * *
Том Сандерс, погруженный в свои мысли, сидел за столом, глядя прямо перед собой. Он пытался соединить свои воспоминания о молоденькой девчонке из Силиконовой долины[93] с образом крупного администратора, координирующего работу огромного отдела, но этому мешали шальные воспоминания: улыбающаяся Мередит в одной из его рубашек на голое тело… Белые чулки на белом поясе. Банка с воздушной кукурузой на голубой кушетке в столовой. Телевизор с отключенным звуком… И почему-то образ цветка — витраж с изображением пурпурного ириса. Это был один из избитых символов хиппи Северной Калифорнии. Сандерс знал, откуда это воспоминание: цветок был нарисован на стекле входной двери дома в Саннивейле, в котором он жил в те дни, когда знал Мередит. Он не был уверен, что стоит об этом вспоминать сейчас, и он… — Том? Он поднял глаза. В дверях стояла озабоченная чем-то Синди. — Хотите кофе, Том? — Нет, спасибо. — Пока у вас был Фил, опять звонил Дон Черри. Он хочет, чтобы вы зашли к ним посмотреть на «Коридор». — У них проблемы? — Не знаю, но он, по-моему, возбужден. Вы ему перезвоните? — Не сейчас. Я иду вниз и по пути заскочу к нему. Синди помялась в дверях. — Может, что-нибудь нужно? Вы сегодня завтракали? — Все в порядке. — Да? — Со мной все в порядке, Синди. Правда. Синди вышла. Сандерс повернулся к своему компьютеру и заметил, что на экране мигает индикатор электронной почты, но все его мысли были заняты Мередит Джонсон. Их связь длилась около шести месяцев. В какое-то время отношения были весьма тесными. А сейчас, хотя некоторые образы всплывали в памяти необыкновенно ярко, Сандерс заметил, что в целом события того времени отпечатались в мозгу очень смутно. В самом ли деле он жил с Мередит шесть месяцев? Когда точно они встретились и когда расстались? Сандерс подивился тому, как трудно ему восстановить точное время событий. Надеясь привязать хронологию к каким-то ориентирам, он стал припоминать, какой пост в «ДиджиКом» он занимал в те дни. Работал ли он еще в службе маркетинга или уже перешел в техотдел? Этого он тоже не мог сказать точно — придется посмотреть в картотеке. Он подумал о Блэкберне. Тот ушел от жены и жил у Сандерса приблизительно в то время, когда Сандерс крутил с Мередит. Или это было позже, когда отношения с девушкой стали прохладнее? Наверное, Фил переехал к нему как раз после разрыва с Мередит. А там, кто его знает. Сандерс обнаружил, что не может толком вспомнить ничего из происходившего в то время. Прошло уже десять лет, он жил в другом городе, это была совсем другая жизнь, и в памяти оставались только какие-то обрывки воспоминаний. Сандерс опять удивился тому, как это было ему неприятно. Он нажал кнопку интеркома. — Синди? Я хочу кое о чем тебя спросить. — Слушаю вас, Том. — Сейчас третья неделя июня. Что ты делала в это время десять лет назад? Синди не колебалась ни секунды. — Очень просто — сдавала выпускные экзамены в колледже. Несомненно, это было правдой. — Ладно, — сказал он. — А девять лет назад? — Девять лет назад? — Ее голос стал менее уверенным. — Подождите минуту… Так, июнь… Девять лет, говорите?.. Июнь… М-м-м… Я думаю, что ездила с приятелем в Европу. — С тем, что у тебя сейчас? — Не-ет, тот был полным козлом. — И сколько у вас это продолжалось? — спросил Сандерс. — Да где-то с месяц мы там провели. — Я про ваши отношения. — С тем? Так. Давайте прикинем, когда я с ним порвала… Ага, декабрь… Да, я думаю, что это был декабрь. Или, может, январь, после каникул… А что? — Да просто прикидываю кое-что, — ответил Сандерс, с облегчением заметивший в голосе секретарши нотки неуверенности, когда та припоминала дела девятилетней давности. — Кстати, с какого времени у вас ведутся архивные записи? Ну, там, отметки о получении писем, телефонных звонков?.. — Надо посмотреть. У меня все отмечено за последние три года. — А раньше? — Раньше? Насколько? — За последние десять лет, — сказал он. — А, ну так это когда вы еще были в Купертино? Не знаю, хранят ли там архивы? Может, их переписывают на микрофиши или просто выбрасывают? — И я не знаю. — Мне проверить? — Не надо, — сказал он и отключил интерком. Он не хотел, чтобы Синди о чем-либо запрашивала Купертино. Во всяком случае, не сейчас. Сандерс потер кончиками пальцев глаза. Его мысли опять поплыли в прошлое. Опять этот цветок на стекле — яркий, слишком большой, вульгарный. Сандерсу он всегда не нравился. Он жил тогда в многоквартирном комплексе на Меранодрайв. Двадцать домиков вокруг маленького холодного бассейна. Все жильцы комплекса работали в компаниях, специализировавшихся на высоких технологиях. А в бассейне никто никогда не плавал. Сам Сандерс дома бывал редко. Это было время, когда он летал с Гарвином в Корею по два раза в месяц. В те дни они не могли себе позволить даже бизнес-класс и летали туристским. И Сандерс вспомнил, что, возвращаясь из изматывающего путешествия, он всегда первым делом видел у себя дома этот чертов цветок на стекле. И Мередит, в белых чулках, белом поясе — таком маленьком, с белыми цветочками на резинках с… — Том? — Он поднял глаза. В дверях стояла Синди. — Том, если вы хотите успеть повидать Дона Черри, то лучше это сделать сейчас, потому что на десять тридцать у вас назначена встреча с Гэри Босаком. У Сандерса появилось такое чувство, что она разговаривает с ним, как с тяжелобольным. — Синди, у меня все в порядке. — Да, конечно, я просто напомнила. — Хорошо, я сейчас иду. Уже сбегая по лестнице на третий этаж, Сандерс почувствовал облегчение оттого, что получил возможность отвлечься от прежних мыслей. Молодец Синди, что выдернула его из кабинетного кресла. Да и интересно было, что там Черри и его команда наколдовали с «Коридором». «Коридором» в «ДиджиКом» неофициально называли систему виртуальной[94] информационной среды (ВИС). ВИС была сопутствующей «Мерцалке» разработкой, вторым жизненно важным элементом в будущей сети цифровой передачи и записи информации, которую развивала; «ДиджиКом». В скором будущем информация будет записываться на дисках или заноситься в крупные базы данных, доступ к которым можно будет получить по телефон; ну. Сейчас информация для пользователей выводилась на телевизионные или компьютерные экраны. Этот способ использовался последние тридцать лет без особых изменений. Но скоро появятся принципиально новые методы отображения информации. И самым новым, самым необычным и многообещающим был метод виртуальной среды. Пользователи надевали специальные очки, с помощью которых видели создаваемую компьютером трехмерную картинку, которая вызывала эффект присутствия в некоем фантастическом мире. Десятки компьютерных фирм отчаянно старались обогнать друг друга и первыми выбросить на рынок подобные системы. Эта технология должна была стать самой многообещающей, хотя и очень трудоемкой. В «ДиджиКом» ВИС была любимым детищем Гарвина; он вбухал в этот проект уйму денег, он заставил программистов Дона Черри работать круглосуточно в течение последних двух лет. Пока это не принесло ничего, кроме постоянной головной боли.* * *
На двери было написано: «ВИС», и пониже: «Когда реальности недостаточно». Сандерс сунул свою карточку в щель кодового замка, и дверь, щелкнув, отворилась. Он прошел в приемную, слыша, как в лаборатории перекрикиваются несколько человек. Уже здесь, в приемной, стоял запах, доказывающий, что там, внутри, кого-то стошнило. В лаборатории перед ним предстала картина полного хаоса. Даже сквозняк из широко распахнутых окон не мог развеять вяжущего запаха жидкости для протирки аппаратуры. Большинство программистов сидело на полу, среди разобранных приборов. Агрегаты ВИС лежали раскуроченными до винтика, ощетинившись разноцветными проводами. Даже роликовая беговая дорожка была разобрана; каждый ролик промывался отдельно. Еще больше проводов тянулось с потолка к лазерным сканерам, стоявшим со снятыми кожухами, обнажая их начинку, состоящую из множества печатных плат. Все присутствующие говорили одновременно. Посреди комнаты стоял начальник Группы программирования Дон Черри, похожий на несовершеннолетнего Будду, в футболке цвета электрик с надписью: «Реальность обманчива». Дону было двадцать два года, он сознавал свою незаменимость и славился своим нахальством. Увидев Сандерса, Черри завопил: — Вон! Вон! Чертовы администраторы! Вон! — Ты чего? — спросил Сандерс. — Я думал, ты хочешь меня видеть. — Опоздал! У тебя была возможность! — крикнул Черри. — А сейчас уже поздно. Сандерс подумал было, что Черри имеет в виду его несостоявшееся повышение, но Дон был известен как самый аполитичный руководитель в «ДиджиКом»; к тому же он двинулся навстречу Сандерсу, приветливо улыбаясь. Переступая через своих поверженных ниц программистов, он сказал: — Не сердись, Том, ты действительно опоздал. Мы сейчас производим точную настройку. — Это ты называешь точной настройкой? Это больше смахивает на нулевой цикл. А откуда здесь этот кошмарный запах? — Что поделаешь! — Черри картинно поднял к небу руки. — Я каждый день заставляю ребят мыться, но это выше моих сил. Это же программисты! Хуже шелудивых псов, ей-богу. — Синди мне передала, что ты звонил несколько раз. — Было дело, — подтвердил Черри. — Мы собрали «Коридор» и запустили его. Я хотел, чтобы ты это видел. Но сейчас я думаю, что твое опоздание только к лучшему. Сандерс окинул взглядом разбросанное оборудование. — И это ты называешь «собрать»? — Ну, это когда было… А сейчас вот… Занимаемся точной настройкой. — Черри кивнул на ползающих программистов, которые мыли разобранную беговую дорожку. — Как раз прошлой ночью нам удалось выловить последнего «жучка» в основной цепи. Коэффициент восстановления удвоен. Система прет как танк! Осталось только отрегулировать дорожку и сервоприводы обратной связи. А это, между прочим, механическая проблема! — с негодованием пожаловался он. — Но мы и это взяли на себя. Программисты всегда ныли, когда им приходилось иметь дело с «железом». Живя в мире компьютерных абстракций, они считали все механические приспособления низменными. — А в чем все-таки загвоздка? — спросил Сандерс. — Ну, смотри, — сказал Черри. — Это наша последняя задумка. Пользователь надевает вот это, — он указал на приспособление, напоминающее серебристые солнцезащитные очки с толстыми стеклами, — и становится на беговую дорожку. Беговая дорожка была одним из последних «бзиков» Черри. Ее вогнутая поверхность состояла из плотно подогнанных друг к другу резиновых шариков, вращающихся во всех направлениях. Пользователь мог идти по шарикам, мог поворачиваться в любую сторону. — Встав на дорожку, — продолжал Черри, — клиент входит в банк данных. После этого компьютер, вон тот, — он показал на штабель металлических ящиков, стоявших в углу, — выбирает информацию из банка данных и конструирует аудиовизуальную среду, которую проецирует в эти очки. Так что, когда пользователь идет по дорожке, изображение меняется, и он видит, как идет по коридору, стены которого состоят из ящичков картотеки. Пользователь может остановиться в любом месте, своей рукой открыть нужный ящик и собственными пальцами перебрать листочки, якобы содержащиеся в нем. Ощущение абсолютной реальности. — И сколько пользователей могут работать одновременно? — На сегодняшний день система может обслуживать пять человек сразу. — И как «Коридор» выглядит? — спросил Сандерс. — Как проволочный каркас? — В ранних своих версиях «Коридор» рисовался черно-белыми контурными линиями, поскольку подобная примитивность образа давала компьютеру возможность работать быстрее. — Каркас! — фыркнул Черри. — Я тебя умоляю! Мы через это прошли еще две недели назад. Сейчас разговор идет о произвольной формы трехмерных поверхностях, смоделированных в двадцатичетырехцветном варианте с реалистичной текстурой. И никаких конечных элементов-многоугольников — мы работаем только с подлинными поверхностями. Смотрится идеально. — А зачем вам лазерные сканеры? Я думал, вы определяете положение пользователя инфракрасными лучами. — Вверху в очки были вмонтированы инфракрасные сенсоры, с помощью которых компьютер определял, в какую сторону смотрит пользователь, и соответственно проецировал изображение. — Так оно и есть, — подтвердил Черри. — А сканеры нужны для изображения тела. — Какого тела? — Такого. Когда ты идешь по «Коридору» не один, то в любой момент можешь повернуть голову и увидеть своего спутника. С помощью сканера считываются очертания тела и выражение лица; в реальном времени[95] составляется трехмерная карта, и компьютер рисует лицо реально существующего человека, идущего рядом с тобой. В реальности ты не смог бы увидеть его глаз, поскольку они скрыты за очками, а с помощью карты лицо проецируется точно. Здорово, а? — Ты хочешь сказать, что можно будет видеть других пользователей? — Ну да. Видеть лица и даже их выражение. И это еще не все. Если другие пользователи не надели очков, их все равно можно будет видеть: компьютер их идентифицирует, считывает их портрет из памяти и соединяет его с изображением тела. Немного грубовато, но в общем неплохо. — Черри помахал рукой. — Однако и это еще не все! Мы разработали «помощника». — Помощника? — Ну, пользователи всегда нуждаются в указаниях. Так что мы смоделировали ангела, который будет летать рядом и отвечать на вопросы. — Черри улыбнулся. — Мы собирались сделать его голубым[96], но потом решили, что не стоит никого оскорблять. Сандерс задумчиво осмотрел комнату. Черри рассказал ему об успехах, но что-то было нечисто: трудно было не заметить какой-то напряженной атмосферы, суеты в работе людей. — Эй, Дон, — крикнул один из программистов. — Какой должен быть Z-счет? — Больше пяти, — ответил Черри. — А у меня где-то порядка трех-четырех. — Я тебе дам — трех-четырех! Ставь больше пяти, а то уволю. — Он повернулся к Сандерсу. — Ты воодушевляешь войска. Сандерс посмотрел на Черри. — Ну ладно, — сказал он наконец, — а теперь говори правду: что стряслось? — Ничего, — пожал плечами Черри. — Я же тебе сказал — тонкая настройка. — Дон!.. Черри вздохнул. — Ну, когда мы резко увеличили коэффициент восстановления, полетел модуль настройки. Видишь ли, комната построена в реальном времени как коробка. Быстро считывая показания с сенсоров, мы должны так же быстро воспроизводить отдельные объекты, а не то комната начинает плавать вокруг тебя. Будешь как пьяный: голову повернешь, а комната закачается. — И что? — Пользователей укачивает. — Прелестно, — вздохнул Сандерс. — Так что нам пришлось разбирать беговую дорожку и мыть все внутри — Тедди заблевал всю комнату. — Отменно, Дон. — А что тут такого? Подумаешь, все уже почистили. — Он покачал головой. — Хотя было бы лучше, если бы Тедди не ел на завтрак мексиканских блюд. Такая невезуха! Все подшипники были забиты маленькими кусочками тортильи. — Ты знаешь, что на завтра назначен демонстрационный сеанс для людей из «Конли-Уайт»? — Ну и что? Мы будем готовы. — Дон, мне не хотелось бы, чтобы их начальство показывало, что съело на завтрак. — Ты мне поверь, — пообещал Черри. — Мы будем готовы. Им все понравится. Если у фирмы и будут осложнения, то только не с «Коридором». — Точно? — Полная гарантия, — ответил Черри.* * *
Сандерс вернулся в свой кабинет к 10.20 и уже сидел за столом, когда, пришел Гэри Босак. Босак был высоким парнем лет двадцати пяти. На нем были джинсы, кроссовки и футболка с изображением Терминатора. В руке он нес большой, перепоясанный ремнем, кожаный портфель, наподобие тех, что носят в суде адвокаты. — Вы что-то бледны, — сказал Босак. — Правда, сегодня в этом здании все бледные. Чертовски напряженная атмосфера, да? — Я тоже заметил. — Еще бы. Ну что, начнем? — Конечно. — Синди! На несколько минут мистер Сандерс занят. Для всех, без исключения. Босак подошел к двери и запер ее. Затем, весело насвистывая, он выдернул из розетки провод настольного телефона и отключил телефон, стоявший у диванчика в углу. После этого подошел к окну и опустил жалюзи. В углу комнаты стоял маленький телевизор. Босак включил его, затем, раскрыв портфель, достал небольшую пластмассовую коробочку и щелкнул переключателем. На крышке коробочки замигала лампочка, и раздался монотонный шипящий звук. Босак поставил коробку на стол Сандерса. Он никогда не начинал говорить, пока не включал генератор «белого шума», чтобы обезопасить себя от возможности быть подслушанным — большая часть из того, что он собирался сообщить, была добыта нелегальным путем. — У меня для вас хорошие новости, — сказал Босак. — Ваш парень чист. — Он вытащил манильский конверт, открыл его и начал передавать Сандерсу листки бумаги. — Питер Джон Нили, двадцать три года, в «ДиджиКом» работает шестнадцать месяцев. Сейчас занимает должность программиста в Группе новой продукции. Так, теперь здесь… Его отметки в средней школе и колледже… Анкета из «Дейта-Дженерал», места последней работы. Все в порядке. Теперь последние данные… Справка о кредите из Ти-Эр-Даблью… Телефонные счета с квартиры… Счета за переносной телефон… Банковское подтверждение… Расходы по кредитным карточка за двенадцать месяцев — «ВИЗА» и «Мастер»… Поездки… Послания по электронной почте компании и через сеть Интернет… Билеты за парковку… Самое важное… Гостиница «Рамада Инн» в Саннивейле, последние три визита, телефонные переговоры… Номера, по которым разговаривал… Три автомобиля напрокат, показания спидометров… Радиотелефон в машине, номера телефонов, по которым звонил… Это все. — И что? — Я проверил номера, по которым он звонил. Здесь тоже ничего. Много звонков в «Сиэтл Силикон», но у Нили там девушка. Она секретарь, работает в отделе сбыта, жалоб нет. Еще звонил своему брату, программисту из «Боинга». Тот занимается параллельной обработкой данных при разработке профиля крыла. Жалоб нет. Другие звонки — снабженцам и продавцам, все проверено. Никаких звонков в неурочное время. Никаких звонков из таксофонов. Никаких звонков за границу. Никаких сомнительных разговоров. Никаких необъяснимых банковских переводов, никаких дорогостоящих покупок. Нет причин думать, что он собирается поменять место работы. Я бы сказал, что он не разговаривал ни с кем, кто мог бы вызвать ваши подозрения. — Отлично, — сказал Сандерс. Он посмотрел на лежащие перед ним листы бумаги и замялся. — Гэри… Кое-какие из этих бумаг получены в нашей компании. Вот из этих. — Ага. И что? — Откуда вы их взяли? — Эй! — улыбнулся Гэри. — Вы не спрашивали, я не отвечал. — Как вы проникли в картотеку «Дейта-Дженерал»? — Разве не за это вы мне платите? — покачал головой Босак. — Да, но… — Все-все! Вы хотели проверить сотрудника, вы его проверили. Ваш парнишка чист, он работает только на вас. Вы хотите узнать о нем еще что-нибудь? — Нет, — покачал головой Сандерс. — Вот и хорошо. А теперь мне нужно идти и немного поспать. — Босак засунул бумаги обратно в конверт. — Между прочим, вам, наверное, позвонит контролер. — И что? — Я могу на вас рассчитывать? — Конечно, Гэри. — Я ему сказал, что провожу для вас консультации. По безопасности телекоммуникаций. — А так оно и есть. Босак выключил мигающую коробочку, затолкал ее в портфель и включил телефоны. — Приятно с вами работать. Счет оставить вам или передать Синди? — Оставьте мне. Ну, еще увидимся. — Конечно, всегда пожалуйста. Если что-нибудь будет нужно, вы знаете, где меня искать. Сандерс посмотрел на счет. Он был выписан от «НЗ — профессиональные услуги инкорпорэйтед» — фирмы из Белльвью, штат Вашингтон. Название было личной шуточкой Босака — аббревиатура «НЗ» расшифровывалась как «неизбежное зло». Как правило, технологические компании нанимали для различных негласных проверок отставных полицейских или частных детективов, но время от времени они прибегали в услугам хакеров[97] — таких, как Босак, — которые могли проникнуть в электронные базы данных и получить информацию на подозреваемых сотрудников. Преимущество работы с ними состояло в том, что они могли получить нужные данные в течение нескольких часов или за одну ночь. Конечно, методы Босака не были легальными; просто нанимая его, сам Сандерс нарушал с полдюжины законов. Но подобные проверки сотрудников давно стали привычной практикой в технологических фирмах, для которых потеря или огласка одного-единственного документа порой могла стоить сотни тысяч долларов. А в случае Пита Нили проверка была необходима.. Нили работал над новейшими алгоритмами сжатия для сжатия-развертывания видеоизображения на лазерных дисках. Результаты его работы имели жизненно важное значение для новой технологии «Мерцалка». Высокоскоростные цифровые образы, передаваемые с дисков, должны были в корне изменить технологию, в частности в существующих системах образования. Но если алгоритмы станут известны конкурентам, преимущество «Диджи-Ком» будет под вопросом, а это значит… Зажужжал интерком. — Том, — обратилась Синди, — уже одиннадцать часов. Сейчас должно состояться совещание руководства ГНП. Дать вам почитать повестку дня? — Не стоит, — отказался Том. — Думаю, я знаю, о чем мы будем сегодня говорить.* * *
Совещания руководства ГНП всегда проводились в конференц-зале на третьем этаже. Сегодня должно было состояться еженедельное совещание, на котором руководители отделов обсуждали производственные проблемы и информировали друг друга о ходе дел. Обычно председательствовал Сандерс. Сейчас вокруг стола сидели: Дон Черри, начальник Группы программирования, темпераментный начальник конструкторского отдела Марк Ливайн — все еще в черной «Армани» — и Мери Энн Хантер — руководитель отдела телекоммуникации данных. Маленькая, но энергичная Хантер была одета в шерстяную рубашку, шорты и беговые лосины «Найк»; она никогда не употребляла ленч, но, как правило, делала пятимильную пробежку после каждого совещания. Ливайн, как это нередко случалось, произносил одну из своих бунтарских речей: — …Оскорбление нанесено каждому сотруднику нашего отдела. Я не знаю, за какие заслуги она назначена руководителем. Я понятия не имею, соответствует ли ее квалификация той должности, которую она будет занимать, и… Тут в конференц-зал вошел Сандерс, и Ливайн замолк. Произошла неловкая заминка: все молча смотрели на Сандерса, затем отвели глаза. — У меня такое чувство, — улыбаясь, сказал Сандерс, — что вы говорили об этом. Все промолчали. — Ладно, — сказал Сандерс, опускаясь на стул, — вы не на моих похоронах. Поехали дальше. Марк Ливайн прокашлялся. — Мне очень жаль, Том. Я думаю, что это отвратительно. — Все знают, что на ее месте должен быть ты, — подхватила Мери Энн. — Это для нас всех большой удар, Том, — сказал Ливайн. — Ага, — улыбаясь, сказал Черри. — Мы из сил выбивались, чтобы тебя прищучить, но никогда не думали, что это получится на самом деле. — Спасибо за добрые слова, — ответил Сандерс, — но это компания Гарвина, и он может делать в ней все, что захочет. Он бывает чаще прав, чем не прав. А я уже большой мальчик, и к тому же мне никто ничего не обещал. — Ты и в самом деле не переживаешь? — спросил Ливайн. — Можешь мне поверить — со мной все в порядке. — Ты говорил с Гарвином? — Я говорил с Филом. — С этой задницей? — покачал головой Ливайн. — Постой-ка, — сказал Черри, — а Фил говорил что-нибудь насчет отделения? — Говорил, — ответил Сандерс. — Планы, касающиеся отделения, остаются в силе. Через одиннадцать месяцев после слияния они определят IPO и объявят об отделении официально. Сидевшие вокруг стола администраторы оживились. Сандерс видел, что они рады услышанному. Акционирование предприятия означало, что присутствующие огребут кучу денег. — А что Фил говорил о мисс Джонсон? — Да почти ничего. Только то, что сам Гарвин выбрал ее для руководства техническим отделом. В эту минуту в конференц-зал вошла Стефани Каплан, финансовый директор «ДиджиКом». Эта высокая, очень молчаливая, рано поседевшая женщина была известна как «Стефани Стелс», или просто «бомбардировщик Стелс»[98], — это прозвище было дано ей за привычку тихо гробить проекты, которые, по ее мнению, были недостаточно выгодны, Вообще-то Каплан работала в Купертино, но, как правило, раз в месяц она присутствовала на заседаниях сиэтлского филиала. В последнее время она приезжала даже чаще. — Вот, пробуем подбодрить Тома, Стефани, — сказал Ливайн. Каплан присела на стул и сочувственно улыбнулась Сандерсу, не говоря ни слова. — Вы заранее знали, что нашим начальником собираются назначить Мередит Джонсон? — спросил Ливайн. — Нет, — ответила Каплан, — это для всех стало сюрпризом. И не все этому рады. — Будто спохватившись, что сказала лишнее, она открыла свой портфель и начала копаться в бумагах. Как всегда, она старалась держаться на заднем плане, и все почти сразу перестали обращать на нее внимание. — Ну, — заговорил Черри, — а я слыхал, что она — протеже Гарвина. Джонсон работает в компании всего четыре года, и нельзя сказать, чтобы она хватала звезды с неба. Но Гарвин держит ее у себя под крылышком. Года два назад он начал толкать ее вверх. Бог знает почему, он считает, что лучше Мередит Джонсон никого нет. — Гарвин ее потрахивает? — поинтересовался Ливайн. — Нет, она ему просто нравится. — Тогда ее трахает еще кто-нибудь. — Помолчи-ка минутку, — выпрямившись, потребовала Мери Энн Хантер. — Что это ты? Интересно, если Гарвин на пост руководителя переманит какого-нибудь парня из «Майкрософт», никто не будет говорить, что он с кем-нибудь трахается! — Это уж зависит от того, что это за парень, — захохотал Черри. — Я серьезно: почему, если повышение получает женщина, то это потому, что она с кем-то трахается? — Послушай, — ответил Ливайн, — если бы они пригласили Элен Ховард из «Майкрософт», то этого разговора никто бы не заводил — мы все знаем, что Элен отличный специалист. Нам бы это не понравилось, но мы бы ее приняли. Но Мередит Джонсон никто даже не знает! Ну, кто из присутствующих здесь ее знал? — Честно говоря, — признался Сандерс, — я ее знаю. Все притихли. — В свое время мы с ней были довольно близки. — Так она с тобой трахается? — опять захохотал Черри. — Да это сто лет назад было, — помотал головой Сандерс. — Ну и как она? — спросил Ливайн. — Ага, — чуть не облизываясь, подхватил Черри, — как она? — Заткнись, Дон! — Не принимай это близко к сердцу, Мери Энн! — Когда мы познакомились, она работала в «Новелл», — сказал Сандерс. — Ей было около двадцати пяти лет. Умная и честолюбивая. — Умная и честолюбивая! — повторил Ливайн. — Прелестно! Да в этом мире полным-полно умных и честолюбивых! Ты мне скажи, способна она руководить техническим подразделением или мы будем иметь еще одного «Крикуна» Фрилинга? Два года назад Гарвин назначил менеджера по сбыту, по имени Ховард Фрилинг, руководить их подразделением. Главе фирмы пришла в голову идея приблизить развитие новых разработок к потребителю, чтобы быстрее реагировать на изменения рынка. Фрилинг организовал фокус-группы, которые тратили уйму времени на то, чтобы подглядывать за потенциальными покупателями, играющими с образцами новых приборов, через полупрозрачное зеркало. Однако с техникой Фрилинг был совершенно незнаком, поэтому, когда он сталкивался с какой-нибудь проблемой, он начинал кричать. Так поступают туристы, попавшие в страну, в которой говорят на незнакомом языке, и которые считают, что их начнут понимать лучше, если они будут кричать погромче. Пребывание Фрилинга на должности руководителя ГНП было просто опасным: программисты терпеть его не могли; конструкторы взбунтовались против его идеи окрашивать коробки для готовых приборов люминесцентными красками; производственные вопросы на заводах в Ирландии и Техасе не решались. В конце концов, когда конвейер в Корке встал на одиннадцать дней и срочно прилетевший Фрилинг начал по обыкновению вопить, ирландские менеджеры, как один, ушли с работы, после чего Гарвин уволил Фрилинга. — …Ну так что? Мы получили нового Фрилинга? Стефани Каплан прокашлялась. — Я думаю, Гарвин сделал правильные выводы и не повторит одну ошибку дважды. — Значит, вы думаете, что Мередит Джонсон подходит для этой работы? — Я не говорю — наверняка, — осторожно ответила Каплан. — Не очень-то категорическое утверждение, — хмыкнул Ливайн. — Но все же, полагаю, что она получше, чем Фрилинг, — сказала Каплан. — Это что же — как премия для тех, кто выше Микки Руни[99]? — фыркнул Ливайн. — Нет, — сказала Каплан, — я думаю, что она лучше. — Лучше выглядит, во всяком случае — я так слышал, — вставил Черри. — Ты сексуальный маньяк, — сказала Мери Энн Хантер. — Что, я уж не могу сказать, что она симпатичная? — Мы говорим о ее компетентности, а не о ее внешности. — Нет, погоди, — разгорячился Черри. — Когда я шел на это совещание, я проходил мимо женщин в экспресс-баре, и о чем же они говорили? О том, кто лучше — Ричард Гир или Мэл Гибсон, о разной ерунде. Не понимаю, как они могут… — Мы отвлеклись, — остановил его Сандерс. — Что бы вы, ребята, ни говорили, — сказала Хантер, — но факт остается фактом, и в этой компании доминируют мужчины. Кроме Стефани, здесь нет ни одной женщины, которая бы занимала высокий административный пост. Я считаю, что Боб здорово поступил, назначив женщину управлять отделом, и думаю, что мы должны поддержать ее. — Мери Энн посмотрела на Сандерса. — Мы все очень любим тебя, Том, но ты понимаешь, что я имею в виду. — Ага, мы все тебя любим, — съязвил Черри. — Во всяком случае, любили, пока к нам не прислали такого симпатичного нового босса. — Я первый поддержу Джонсон, если она подойдет, — сказал Ливайн. — Не поддержишь, — сказала Хантер. — Ты будешь ее подсиживать. Ты найдешь повод от нее избавиться. — Погоди минуту… — Не погожу. Чего ради вы вообще завели этот разговор? Вы кипятитесь, потому что отныне вам придется ходить с докладами к женщине. — Мери Энн… — Я так считаю. — Я думаю, — сказал Ливайн, — Том кипятится оттого, что сам не получил эту работу. — Я не кипячусь, — возразил Сандерс. — А вот я кипячусь, — вставил Черри, — оттого, что Мередит в свое время была подружкой Тома, так что теперь он имеет интересные отношения со своим новым боссом. — Как сказать, — нахмурился Сандерс. — А с другой стороны, — сказал Ливайн, — может, она тебя ненавидит. Меня, например, все старые подружки ненавидят. — Надо полагать, есть основания, — сказал, смеясь, Черри. — Давайте-ка вернемся к повестке дня, хорошо? — напомнил Сандерс. — А что у нас на повестке? — «Мерцалки». Вдоль стола прокатился стон: — Ох, только не это… — Чертовы «мерцалки»… — Что там с ними? — спросил Черри. — Они все еще не решили проблему запаздывания и ничего пока не решили с шарнирами. Конвейер загружен на двадцать девять процентов. — Пусть пришлют нам несколько аппаратов, — предложил Ливайн. — Сегодня мы должны их получить. — Хорошо. Тогда и будем разбираться, ладно? — Ладно. — Сандерс обвел всех взглядом. — У кого еще есть затруднения? Как у тебя, Мери Энн? — У нас все в порядке: мы рассчитываем, что в течение двух месяцев опытные образцы карточек-телефонов пройдут испытания. Образцы радиотелефонов нового поколения размером были немногим больше, чем кредитная карточка. При употреблении они открывались, как книжка. — А как с весом? — На сегодняшний день они весят четыре унции — это не высший класс, но в общем неплохо. Есть сложности с питанием. В режиме разговора батареек хватает только на сто восемьдесят минут. И кнопки западают при наборе. Но это пусть у Марка голова болит. Мы идем по графику. — Хорошо. — Он повернулся к Дону Черри. — А как «Коридор»? Черри откинулся на спинку стула, сияя, и скрестил руки на животе. — Рад вам сообщить, — сказал он, — что уже тридцать минут, как «Коридор» работает фантастически! — Ну да? — Отличная новость! — Больше никто не блевал? — Слушай, я тебя умоляю — не надо вспоминать древние истории. — Погоди-погоди! — встрепенулся Марк Ливайн. — Кто это там блевал? — Мерзкая сплетня. Тогда — это тогда, а сейчас — это сейчас. Главное — это то, что полчаса назад мы вычислили причину запаздывания, и вся система функционирует прекрасно. Мы можем войти в любую базу данных и развернуть ее в трехмерное двадцатичетырехцветное пространство в реальном времени. Можно работать с любой базой данных в мире. — И работает стабильно? — Как скала! — А вы рассчитывали на эксплуатацию дураком? — Пуленепробиваемая система. — И вы готовы провести демонстрацию для «Конли»? — Они обалдеют, — сказал Черри. — Глазам своим не поверят, так их распротак.* * *
Выходя из конференц-зала, Сандерс наткнулся на группу чиновников из «Конли-Уайт», сопровождаемых Бобом Гарвином. Роберт Т. Гарвин выглядел так, как мечтает выглядеть на обложке журнала «Форчун» любой начальник. Ему было пятьдесят девять лет. Он имел приятную внешность, черты его лица были резкими и волевыми, а волосы всегда выглядели, будто растрепанные ветром, как если бы обладатель только что вернулся с рыбалки в Монтане или с воскресной парусной прогулки на Сан-Хуане. В былые времена он, как и все, даже в офисе носил джинсы и грубые рабочие рубашки, но сейчас он предпочитал темно-синие костюмы от Карачени. Это была только одна из многих перемен, которые его сотрудники начинали замечать за ним в течение последних трех лет — со времени смерти его дочери. Грубый и бесцеремонный в беседе с глазу на глаз, Гарвин был само очарование на публике. Сопровождая чиновников из «Конли-Уайт», он любезно объяснял: — Здесь, на третьем этаже, у нас расположены производственно-технические подразделения и лаборатории новой продукции. А, Том! Отлично. — Полуобняв Сандерса одной рукой, он представил его: — А это Том Сандерс, наш менеджер по перспективным изделиям. Один из тех блестящих молодых парней, которые сделали нашу фирму тем, чем она стала сейчас. Том, познакомься, — это Эд Николс, финансовый директор «Конли-Уайт»… Николс, худощавый, с орлиным профилем, человек лет сорока восьми, держал голову откинутой назад так, что создавалось впечатление, будто он отшатнулся от чего-то скверно пахнущего. Он посмотрел на Сандерса вдоль своего носа через очки с низким фокусом и с некоторым неодобрением официально пожал ему руку. — Мистер Сандерс! — Мистер Николс! — …Это — Джон Конли, племянник основателя фирмы, ее вице-президент… Сандерс повернулся к коренастому, атлетически сложенному человеку лет под тридцать. Очки в стальной оправе. Костюм от Армани. Твердое рукопожатие. Серьезное лицо. На Сандерса Конли произвел впечатление богатого и решительного человека. — Привет, Том. — Привет, Джон. — …Джим Дейли из «Голдмен и Сахс»… Лысеющий, худой, смахивающий на аиста и одетый в костюм в тоненькую полоску, Дейли производил впечатление рассеянного, заторможенного человека. Рукопожатие он сопроводил коротким кивком. — …Ну и, конечно, Мередит Джонсон, из Купертино. Она была намного красивее, чем представлялась в воспоминаниях. И какая-то неуловимо другая. Старше, конечно, — «гусиные лапки» в уголках глаз, морщинки на лбу… Зато сейчас она стояла прямее, и в ней была та уверенность, что ассоциировалась для Сандерса с близостью к власти. Темно-синий костюм, светлые волосы, большие глаза. И невероятно длинные ресницы. Все это ушло почему-то из памяти. — Здравствуй, Том, рада тебя видеть снова. — Теплая улыбка. И ее духи… — И я рад тебя видеть, Мередит. Она отпустила его руку, и группа, во главе с Гарвином, отправилась дальше. — Так, а прямо впереди у нас ВИС. Ее работу мы посмотрим завтра. Марк Ливайн вышел из конференц-зала и спросил у Сандерса: — Что, посмотрел альбом «Их разыскивает полиция»? — Вроде того. Ливайн посмотрел им вслед. — Трудно поверить, что эти ребята станут заправлять в фирме, — пожаловался он. — Я сегодня проводил для них брифинг, так, веришь, они ничегошеньки не знают. Жуть! Когда группа дошла до конца холла, Мередит Джонсон обернулась и, глядя на Сандерса, прошевелила губами: — Я тебе позвоню. Затем она лучезарно улыбнулась и вышла. Ливайн вздохнул. — А я бы сказал, Том, что у тебя очень тесные отношения с начальством. — Может, и так. — Вот только понять не могу, что же в ней нашел Гарвин. — Ну, надо отдать ей должное, она здорово выглядит, — сказал Сандерс. Ливайн отвернулся. — Посмотрим, — сказал он, — посмотрим…* * *
В двадцать минут первого Сандерс вышел из своего кабинета на четвертом этаже и направился к лестнице, чтобы спуститься в главный конференц-зал на ленч. По коридору, заглядывая в один кабинет за другим, шла медсестра в накрахмаленном халате. — Да где же он? — спрашивала она про себя, качая головой. — Ну только что был здесь. — Кто? — поинтересовался Сандерс.; — Профессор, — ответила она, сдувая упавшую на глаза прядь волос. — Его ни на минуту невозможно оставить! — Какой профессор? — спросил Сандерс, но, когда услышал женское хихиканье из дальней комнаты, сам ответил на свой вопрос: — Профессор Дорфман? — Ну да, профессор Дорфман, — подтвердила медсестра, гневно кивнув, и заторопилась в сторону источника хихиканья. Сандерс пристроился за ней. Макс Дорфман был немецким консультантом по менеджменту и сейчас находился в весьма преклонном возрасте. Время от времени он читал лекции во всех мало-мальски значительных бизнес-школах Америки и заработал репутацию гуру[100] среди персонала технологических фирм. На протяжении большей части восьмидесятых годов он работал с членами совета директоров «ДиджиКом», придавал престиж вновь образованной компании Гарвина. Все это время он был ментором Сандерса. Фактически это Дорфман восемь лет назад убедил Сандерса уехать из Купертино и перебраться в Сиэтл. — А я и не предполагал, что он еще жив, — сказал Сандерс. — «Жив» — не то слово, — ответила медсестра. — Ему должно быть уже девяносто? — Ну, он ведет себя так, будто ему ни на день не больше восьмидесяти пяти. Когда они подошли к комнате, оттуда, навстречу им, вышла Мери Энн Хантер. Она успела переодеться в блузку и юбку и широко улыбалась с таким видом, будто только что вышла от любовника. — Том, — сказала она, — ты ни за что не угадаешь, кто здесь! — Макс, — сказал Сандерс. — Точно! Ой, Том, его нужно видеть — он все такой же. — Не сомневаюсь, что это так, — сказал Сандерс. Даже не входя в комнату, он почувствовал запах табачного дыма. — Ну же, профессор, — сурово сказала сиделка и вошла в комнату. Сандерс заглянул внутрь — в одну из комнат отдыха для персонала. Кресло-каталка Дорфмана было придвинуто к столу, стоявшему в центре комнаты, и окружено хорошенькими женщинами. Они наперебой щебетали, а сидевший в середине Дорфман счастливо улыбался, куря сигарету, вставленную в длинный мундштук. — Что он здесь делает? — спросил Сандерс. — Гарвин привез его для консультаций по поводу слияния, — ответила Хантер. — Ты что, не зайдешь поздороваться? — О Боже, — сказал Сандерс. — Ты же знаешь Макса! Он кого угодно с ума сведет. Профессор любил бросать вызов традиционному мышлению, но не в лоб. У него была ироничная манера разговора — вызывающая и шутливая одновременно. Он не чурался противоречий и не стеснялся приврать. Когда же его ловили на лжи, он тут же соглашался: «А и правда. О чем я только думал?» — и продолжал говорить в своей раздражающе уклончивой манере. Он никогда не говорил прямо, что имеет в виду: делать выводы он предоставлял собеседнику. Его, сумбурные семинары оставляли администраторов в смущении и изнеможении. — Но вы же были такими друзьями, — удивилась Хантер, глядя на Сандерса. — Я уверена, что он захочет с тобой поздороваться. — Сейчас он занят. Может быть, попозже. — Сандерс посмотрел на часы. — Тем более, мы опаздываем на ленч. Он пошел по коридору дальше. Хантер, нахмурившись, пошла с ним. — Он всегда доводил тебя до белого каления, да? — Он кого угодно доведет до белого каления. Это как раз то, что он умеет делать лучше всего. Мери Энн озадаченно посмотрела на Сандерса, собралась было что-то добавить, но передумала. — А по мне, он — ничего. — У меня просто не то настроение, чтобы разговаривать с ним, — сказал Сандерс. — Может, позже, но не сейчас. И они стали спускаться по лестнице на первый этаж.* * *
В соответствии с принципами сугубой функциональности, принятыми большинством технологических фирм, в «ДиджиКом» не было обшей столовой. Обеденный перерыв сотрудники проводили в местных ресторанах, чаще всего в ближайшем, под названием «Иль Терраццо». Но сейчас необходимость хранить в секрете факт слияния вынудила руководство организовать ленч в большом, отделанном деревом, конференц-зале на первом этаже. В двенадцать тридцать, когда сюда собрались главные управляющие техническо-инженерными подразделениями «ДиджиКом», чиновники из «Конли-Уайт» и банкиры из «Голдмен и Сахс», зал был переполнен. Демократичные нравы фирмы не предусматривали закрепленных за сотрудниками в соответствии с занимаемой должностью мест, но верхушка администрации «Конли-Уайт» сгруппировалась вокруг Гарвина у одного конца стола в передней части зала. Могущественного конца стола. Сандерс присел на противоположном конце и был удивлен, когда справа от него села Стефани Каплан. Она обычно садилась ближе к Гарвину, Сандерс явно находился ниже по табели о рангах. Слева от Сандерса пристроился начальник кадровой службы Билл Эвертс — неплохой парень, хотя и несколько скучноватый. Пока официанты, одетые в белые куртки, сервировали стол, Сандерс поговорил о рыбной ловле на Оркас-Айленд, что было страстью Эвертса. Каплан, как обычно, большую часть ленча просидела молча, погрузившись, казалось, в свои мысли. Сандерс решил, что не уделяет достаточно внимания Стефани. Ближе к концу ленча он повернулся к ней и спросил: — Стефани, я заметил, что в последние месяцы вы стали бывать в Сиэтле почаще. Это из-за слияния? — Нет, — улыбнулась она. — Мой сын недавно поступил здесь в университет, и мне хочется чаще видеться с ним. — А что он изучает? — Химию. Хочет специализироваться в области прикладной химии. Похоже, это многообещающая отрасль. — Да, я тоже слышал. — Я не понимаю больше половины из того, что он говорит. Забавно, когда твой ребенок знает больше, чем ты. Сандерс кивнул, соображая, о чем еще спросить. Это было нелегко: хотя он многие годы сидел вместе с Каплан на совещаниях, о ее личной жизни он почти ничего не знал. Она была замужем за профессором государственного университета Сан-Хосе, читавшем курс экономики, — круглолицым усатым человеком веселого нрава. Когда они ходили куда-нибудь вместе, профессор говорил за двоих, в то время как Стефани предпочитала молчать. Она была высокой, костлявой и неуклюжей женщиной, которая, казалось, смирилась со своей малой общительностью. О ней говорили как об очень незаурядном игроке в гольф, — во всяком случае, достаточно искусном, чтобы Гарвин никогда не играл против нее. Для хорошо знавших ее сотрудников неудивительно было, что она часто обыгрывает Гарвина; злые языки даже говорили, что она слишком мало проигрывает для того, чтобы получать повышения. Хотя Гарвин и недолюбливал Стефани, у него и в мыслях не было ее уволить. Преданность компании этой бесцветной, не знающей усталости и не понимающей юмора женщины уже стала легендой: она каждый вечер засиживалась допоздна и проводила на работе многие выходные. Даже когда она несколько лет назад заболела раком, она отказалась взять отпуск хотя бы на один день. С опухолью она, по-видимому, справилась; во всяком случае, Сандерсу больше ничего об этом не слышал. Но этот эпизод, казалось, еще более усилил зацикленность Каплан на ее обезличенном труде, привязал ее к цифрам и таблицам и подчеркнул ее природную склонность трудиться где-нибудь на заднем плане. Не один менеджер, приходя утром на работу, обнаруживал, что выпестованный им проект беспощадно зарезан «бомбардировщиком Стеле» безо всяких объяснений причин. Так что ее склонность держаться в тени была не только следствием ее нелюдимости, но и напоминанием о власти, которую Каплан имела в фирме, и о том, какими методами она этой власти добилась. Она была по-своему таинственной — и потенциально опасной. Пока Сандерс мучительно подыскивал тему для разговора, Каплан сама наклонилась к нему и, конфиденциально понизив голос, сказала: — На утреннем совещании, Том, я просто не знала, как вас подбодрить. Но я надеюсь, что с вами все в порядке. Я имею в виду эту новую реорганизацию. Сандерс с трудом скрыл свое удивление: за двенадцать лет Каплан впервые так доверительно говорила с ним. Ему стало интересно, почему она сделала это сейчас. На всякий случай он насторожился, не зная, как реагировать. — Да, это было полной неожиданностью, — сказал он. Каплан посмотрела ему в глаза. — Это было неожиданно для многих из нас, — негромко сказала она. — В Купертино был большой шум. Очень многие оспаривают решение Гарвина. Сандерс нахмурился — никогда еще Каплан не высказывалась критически в адрес Гарвина. Никогда. А сейчас? Она что, проверяет его? Сандерс промолчал и уткнулся в тарелку. — Могу себе представить, как вам не по себе из-за такой перестановки кадров. — Это только оттого, что все произошло как гром с ясного неба. Каплан посмотрела на него со странным выражением лица, как будто он ее чем-то разочаровал. Затем кивнула. — Это всегда бывает при слияниях. — Теперь ее голос уже не был таким доверительным. — Я работала в «КомпьюСофт». когда они соединились с «СиманТек», и все было точно так же: объявления в последнюю минуту, изменения в штатном расписании. Работу то обещают, то отнимают. Все несколько недель чувствовали себя подвешенными в воздухе… Нелегко объединить две большие организации — особенно такие, как наши. Да и разница в принципах управления слишком велика. Гарвин хочет как-то к ним приноровиться. — Она махнула рукой в сторону конца стола, где сидел Гарвин. — Вы только посмотрите на них! Все люди из «Конли» носят костюмы. У нас костюмов не носит никто, если не считать юрисконсультов. — Так они с Восточного побережья, — напомнил Сандерс. — Не так все просто. «Конли-Уайт» любит представлять себя как многоотраслевую компанию, хотя на самом; деле не такие они значительные. Начинали они с учебников. Дело это выгодное, но приходится продавать книги и в Техасе, и в Огайо, и в Теннесси. Во многих штатах сильны консервативные традиции. Так что, в соответствии с опытом и инстинктом, «Конли» тоже консервативна. Они идут на это слияние только потому, что нуждаются в обладании высокими технологиями, которые помогут им во всеоружии войти в следующее столетие. Но вместе с тем им не импонирует идея работы с молодой компанией, в которой сотрудники ходят в джинсах и футболках и обращаются друг к другу на «ты». Они просто в шоке. Кроме того, — снова понизила голос Каплан, — Гарвину приходится считаться и с течениями внутри самой «Конли-Уайт». — Какими течениями? Каплан снова кивнула головой в сторону другого конца стола. — Как вы могли заметить, здесь нет их президента. «Великий человек» не почтил нас своим присутствием. Он не покажется до конца недели, а пока прислал своих любимчиков. Самый главный из них — Эд Николс, финансовый директор. Сандерс взглянул на настороженно поглядывающего по сторонам остролицего человека, с которым он уже виделся. — Николс не хочет покупать нашу компанию, — продолжала Каплан. — Он считает, что нас переоценивают и что у нас маловато силенок. В прошлом году он пробовал создать стратегический альянс с «Майкрософт», но Гейтс ему отказал. Тогда Николс попробовал было купить «ИнтерДиск», но тоже промахнулся: слишком много проблем, да и «ИнтерДиск» оскандалился, когда в прессе появились материалы о несправедливо уволенном сотруднике. И вот они остановились на нас, хотя Эд и не в восторге. — Да, восторженным он определенно не выглядит, — согласился Сандерс. — В основном это оттого, что он терпеть не может мальчишку Конли. Джон Конли, очкастый молодой юрист, сидел рядом с Николсом. Заметно моложе всех окружающих, он энергично что-то говорил, тыча вилкой в воздух так, будто указывал на Николса. — Эд Николс думает, что Конли полный кретин. — Но ведь Конли всего-навсего вице-президент, — возразил Сандерс, — и не имеет особой власти. Каплан покачала головой. — Не забывайте, что он еще и наследник. — Ну? И что из этого? Фотография его дедушки висит на стене зала заседаний? — Конли обладает четырьмя процентами акций «Конли-Уайт» и контролирует еще двадцать шесть процентов, которые держит его семья или которые вложены в трастовые банки, контролируемые компанией. Джон Конли имеет большинство голосов по количеству акций. — А он хочет слияния? — Да, — кивнула Каплан. — Это Конли выбрал для покупки нашу компанию. И он быстро идет вперед с помощью своих друзей — таких, как Джим Дейли из «Голдмен и Сахс». Дейли очень умен, да и банкиры, специализирующиеся на инвестициях, всегда имеют на слияниях фирм большие гонорары. Нет, они честно выполняют свою работу, не буду зря злословить. Но, бросив начатое дело, они очень много теряют. — Так что Николс понимает, что теряет контроль над процессом покупки, и что его затянули в дело, которое обходится дороже, чем он рассчитывал. Николс не понимает, чего ради их компании делать нас богаче. Если бы они мог, он бы вышел из этого дела — хотя бы для того, чтобы напакостить Конли. — Но Конли заправляет всей работой. — Ну да. К тому же Конли зубаст. Он большой любитель произносить речи о конфликте нового и старого, наступлении эры цифровой записи, о взгляде в будущее. Николса это бесит. Он, понимаете, удвоил чистую стоимость компании за десять лет, а этот маленький хам ему лекции читает! — А как сюда вписалась Мередит? Каплан заколебалась: — Она им подходит. — В каком смысле? — Она с Востока. Она выросла в Коннектикуте и училась в Вассаре. В «Конли» таких любят. Им с такими спокойнее. — И это все? Только оттого, что у нее подходящий акцент? — Считайте, что я вам ничего не говорила, но я думаю, что причина еще и в том, что они считают ее слабой и надеются, что после слияния смогут вертеть ей, как захотят. — И Гарвина это устраивает? Каплан пожала плечами: — Боб реалист. Ему нужны инвестиции. Он с огромным мастерством создал свою фирму, но на следующем этапе, когда нам придется идти ноздря в ноздрю с «Сони» и «Филипсом» в борьбе за передовые позиции в производстве, нам понадобятся большие денежные вливания. А «Конли-Уайт» с их учебниками — это дойная корова. Боб смотрит на них, а видит «капусту», и он согласен делать все, что им нужно, лишь бы добраться до их денег. — Ну и, конечно, Бобу Мередит нравится. — Да, это верно. Она ему нравится. Некоторое время Каплан молча ела. Сандерс ждал. Потом спросил: — А вы, Стефани? Что вы о ней думаете? — Она способная, — пожала плечами Каплан. — Способная, но слабая? — Нет, — отрицательно покачала головой Каплан. — У нее хорошие задатки — это бесспорно. Но я озабочена недостатком у нее опыта. Она не так закалена, как должен быть закален руководитель четырех главных технических подразделений, которые к тому же будут быстро разрастаться. Я могу только надеяться, что она потянет. Внезапно раздался звон ложки по стеклу, и Гарвин вышел на середину зала. — Хотя вы и не доели десерт, давайте начнем, чтобы к двум часам закончить, — сказал он. — Позвольте мне напомнить о новом расписании на эту неделю. Если все будет идти по плану, мы формально объявим о продаже компании на пресс-конференции в пятницу. А сейчас я хочу представить наших новых партнеров из «Конли-Уайт»… Пока Гарвин называл имена чиновников из «Конли» и они вставали со своих мест, Каплан наклонилась к Тому и прошептала: — Все это камуфляж. Настоящая причина ленча — знакомство сами знаете с кем. — …И, наконец, — провозгласил Гарвин, — позвольте мне представить вам того, с кем многие из вас знакомы, но некоторые еще нет — нового вице-президента, руководителя объединенного отдела новой продукции и планирования Мередит Джонсон. Кое-где раздались короткие аплодисменты. Джонсон встала со своего места и подошла к подиуму в передней части зала. В темно-синем костюме она выглядела официально и скромно, но все же была потрясающе хороша. Поднявшись на подиум, она надела очки в роговой оправе и притушила освещение конференц-зала. — Боб попросил меня кратко обрисовать будущую деятельность новой структуры, — начала она, — и сказать что-нибудь о перспективах на ближайшие месяцы. Она наклонилась над компьютером, установленным здесь специально для презентаций. — Если я только смогу справиться с этой штукой… Сейчас посмотрим… В затемненной комнате Дон Черри поймал взгляд Сандерса и медленно покачал головой. — О, кажется, все в порядке, — сказала с подиума Джонсон. Дисплей компьютера ожил, и на экране появились мультипликационные изображения, проецируемые компьютером. Сначала все увидели четыре красных сектора. — Сердцем «ДиджиКом» всегда была Группа новой продукции, которая, как вы можете здесь видеть, состоит из четырех отделов. Но, поскольку информация во всем мире переводится в цифровые коды, все четыре отдела должны неизбежно соединиться. Сектора на экране скользнули друг к другу и приняли форму сердца, которое трансформировалось во вращающийся глобус, а из него, в свою очередь, начали вылетать производимые фирмой приборы. — В ближайшем будущем для пользователя, вооруженного радиотелефоном со встроенным факс-модемом и переносным компьютером или периферийным контроллером, будет абсолютно неважно, в каком конце света он находится, откуда к нему приходит информация. Сейчас мы говорим о полной глобализации информации, что подразумевает разработку принципиально новой продукции для наших рынков в бизнесе и образовании. Глобус разросся и растворился, превратившись в лекционные залы с сидящими за столами студентами. — Надо сказать, что наше внимание будет все более сосредоточиваться на образовании по мере того, как технология движется от письма через цифровые дисплеи к погружению в информационную среду. Давайте же посмотрим, что это значит и куда, по моему мнению, это должно нас вести… И Мередит рассказала обо всем и все показала — здесь были новые средства массовой информации, задействование видео, авторизованные системы, структура рабочих групп, теоретическое обеспечение, реакция потребителей. Затем перешла к распределению затрат: расходы на проектные изыскания и доходы от них, пятилетние планы, офшорные варианты.[101] Затем — к главным реформациям производства — контроль за качеством, обратная связь с потребителем, сокращение подготовительного цикла. Мередит Джонсон вела презентацию безукоризненно; картинки на экране сменяли друг друга в нужной последовательности, а в ее доверительно звучащем голосе не было слышно ни сомнений, ни колебаний. По мере того как она продвигалась дальше, в зале становилось тише, и присутствующие слушали, проникаясь к выступавшей все большим уважением. — Хотя сейчас неподходящее время, чтобы вдаваться в технические детали, — говорила она, — я не могу не сказать о том, что новые лазерные дисководы со временем поиска менее ста миллисекунд в комбинации с новыми алгоритмами сжатия должны изменить промышленные стандарты и для цифровых видеодисков с высокой разрешающей способностью и частотой шестьдесят кадров в секунду. Я имею в виду процессоры RISC[102], поддерживающие цветные дисплеи на тридцатидвухбитовых активных матрицах, и портативные принтеры с разрешением тысячи двухсот точек на дюйм, и беспроводные локальные и, глобальные компьютерные сети. Соедините все это с независимой виртуальной базой данных — особенно если для определения и классификации объекта использовать средства программного обеспечения с ROM, — и я думаю, что вы согласитесь со мной, если я скажу, что перед нами открываются захватывающие перспективы. Сандерс заметил, как у Дона Черри отвисла челюсть. Том наклонился к Каплан. — Похоже, она свое дело знает. — Да, — согласилась Каплан, кивнув, — она просто королева презентаций. Показуха всегда была ее сильной стороной. Сандерс посмотрел на Каплан, но та уже отвернулась. Тут речь подошла к концу. В зале вспыхнул свет, и Мередит Джонсон, сопровождаемая аплодисментами, пошла к своему стулу. Люди начали расходиться по рабочим местам. Джонсон оставила Гарвина и, подойдя к Дону Черри, сказала ему несколько слов. Очарованный Черри улыбнулся. Мередит прошла через весь зал к Мери Энн, коротко с ней переговорила и направилась к Марку Ливайну. — Хитрая, — наблюдая за ней, сказала Каплан. — Ищет контакты с начальниками отделов — тем более что она не обмолвилась о них в своей речи. — Вы думаете, — нахмурился Сандерс, — что это имеет большое значение? — Только в том случае, если она планирует что-либо менять. — А Фил сказал, что она ничего менять не будет. — Ну кто же может знать наверняка? — ответила Каплан, вставая и роняя салфетку на стол. — Я, пожалуй, пойду, — похоже, вы следующий в ее списке. И Каплан благоразумно отошла. Подошедшая Мередит улыбалась. — Я хочу извиниться, Том, — сказала она, — за то, что не упомянула твоего имени и имен остальных начальников отделов в моем выступлении. Не хотелось бы, чтобы я была ложно понята — просто Боб попросил меня говорить покороче. — Ну, — сказал Сандерс, — похоже, ты покорила всех. Реакция была очень благожелательная. — Надеюсь, что так. Послушай, — она положила руку ему на локоть, — завтра у нас уйма разных деловых встреч. Я попросила всех руководителей отделов встретиться со мной сегодня — если у них есть время. Не сможешь ли ты забежать ко мне в кабинет вечером? Выпьем по капельке, поговорим о делах, может быть, вспомним старые времена? — Конечно, — ответил Сандерс, чувствуя тепло ее ладони на своей руке. Мередит руку не убирала. — Мне предоставили кабинет на пятом этаже, и, если повезет, обстановку завезут уже сегодня к вечеру. Шесть часов тебя устроит? — Отлично, — согласился он. — Ты все еще неравнодушен к сухому «шардонне»? — улыбнулась она. Против своей воли Сандерс был тронут тем, что она это помнит. — Да, по-прежнему, — улыбнулся он в ответ. — Посмотрю, может, раздобуду бутылочку. И сразу обговорим неотложные вопросы — например, насчет этого скоростного дисковода. — Отлично. А насчет дисковода… — Я все знаю, — перебила она, понизив голос. — Управимся и с этим. За ее спиной чиновники из «Конли-Уайт» начали вставать. — Вечером поговорим. — Хорошо. — Ну, пока, Том. — Пока.* * *
На выходе Сандерса перехватил Марк Ливайн. — Ну-ка, говори, о чем вы беседовали? — С Мередит? — Нет, с Бомбардировщиком! Каплан дышала тебе в ухо весь ленч. Чего ради? — Да знаешь, — пожал плечами Сандерс, — просто болтали. — Брось. Стефани просто так болтать не станет. Она даже не знает, как это делается. И она наговорила тебе больше, чем кому бы то ни было за несколько лет. Сандерс был удивлен волнением Ливайна. — В основном, — сказал он, — мы говорили о ее сыне. Он поступил в университет. Но Ливайн на это не купился. Нахмурившись, он сказал: — Она что-то нащупала. Без причины она никогда не разговаривает. Это из-за меня? Я знаю, она критиковала разработчиков. Она считает, что мы расточительны. Я ей сто раз пытался доказать, что это не так… — Марк, — перебил Сандерс, — честное слово, твоего имени даже не упоминали. — И чтобы сменить тему разговора, Сандерс поинтересовался: — А что ты думаешь о Джонсон? По-моему, сильное было выступление. — Да, впечатляюще. Меня только одна вещь беспокоит, — сказал Ливайн, по-прежнему хмурый и расстроенный, — не является ли ее назначение маневром, навязанным нашему руководству компанией «Конли»? — Я тоже об этом слышал. А почему ты так считаешь? — Из-за этой презентации. Чтобы подготовить такой материал, нужно никак не меньше двух недель, — объяснил Ливайн. — У себя в отделе я предупредил бы ребят за месяц — на подготовку уйдет две недели, затем неделя на проверку и переделки и еще неделя, пока все переведут на носители. И это, обрати внимание, в моей собственной группе. А работая на другого заказчика, ребята потратили бы еще больше времени. Как-то раз такую работу взвалили на одного ассистента — и потом пришлось переделывать ее заново. Так что, если это была презентация Джонсон, то она знала о ней давно. По крайней мере, за несколько месяцев. Сандерс нахмурился. — Как всегда, — вздохнул Ливайн, — до бедолаг в окопах все доходит в последнюю очередь. Интересно, что еще нам предстоит узнать.* * *
Сандерс вернулся к себе в кабинет в пятнадцать минут третьего и сразу позвонил жене предупредить, что в шесть у него деловая встреча и дома он будет поздно. — Что там у вас происходит? — спросила Сюзен. — Мне звонила Адель Ливайн. Сказала, что Гарвин всех вздрючил и всю контору полностью реорганизует. — Точно еще не знаю, — осторожно ответил Сандерс. В кабинет неожиданно вошла Синди. — Тебе все еще обещают повышение? — В основном, — ответил он, — нет. — Не может быть! — воскликнула Сюзен. — Том, бедненький! Ты очень расстроен? — Я бы сказал — да. — Не можешь говорить? — Точно. — Ладно. Я оставлю суп теплым. Поговорим, когда приедешь. Синди положила на его стол стопку папок. Когда Сандерс положил трубку, она спросила: — Уже знает? — Она так и подозревала. Синди кивнула. — Она звонила в перерыв, и я сразу почувствовала. Думаю, чья-то жена ей рассказала. — Я уверен, что все говорят. Синди задержалась в дверях и осторожно спросила: — А как прошла презентация за ленчем? — Мередит представили как нового начальника инженерных отделов. Она произнесла речь. Сказала, что оставит на местах всех прежних руководителей, и все будут держать ее в курсе дел. — Значит, для нас никаких перемен не будет? Просто очередная передвижка наверху? — Вроде того. Так мне, во всяком случае, сказали. А что? Ты что-нибудь слышала? — То же самое. — Тогда это должно быть правдой, — улыбнулся он. — Значит, я могу оформлять дела по покупке недвижимости? — Она уже давно планировала приобрести участок в Куин Энн Хилл для себя и дочери. — А когда ты должна дать ответ? — У меня еще пятнадцать дней, до конца месяца. — Тогда лучше погоди. Знаешь, просто для страховки. Она кивнула и вышла было, но спохватилась и вернулась: — Ой, я чуть не забыла: только что звонили из кабинета Марка Ливайна. Прибыли дисководы из Куала-Лумпура. Конструкторы сейчас в них ковыряются. Хотите на них взглянуть? — Уже иду. Конструкторская группа занимала весь второй этаж «Вестерн Билдинг». Как всегда, здесь царил полный кавардак: все телефоны звонили одновременно, а в небольшой приемной рядом с лифтами не было и намека на секретаря. Стены холла были увешаны выцветшими плакатами, рекламирующими Берлинскую выставку «Баухаус» двадцать девятого года и старый фантастический фильм под названием «Форбин Проджект». За угловым столиком, рядом с облупленными автоматами для продажи кока-колы и бутербродов, сидели два посетителя-японца и что-то быстро лопотали друг другу. Кивнув им, Сандерс сунул пропуск в щель, отпер дверь и прошел внутрь. Весь этаж представлял собой обширное пространство, разделенное в самых неожиданных местах косыми перегородками, окрашенными под отделочный камень. Там и сям были в беспорядке расставлены неудобные на вид столы и стулья с металлическим каркасом. Ревела рок-музыка. Конструкторы были одеты как попало — в основном в футболки и шорты. В общем, царила подлинно творческая атмосфера. Сандерс прошел к Фоумленду[103] — маленькой экспозиции последней продукции отдела. Здесь стояли модели крошечных лазерных дисководов и миниатюрных радиотелефонов. Команда Ливайна сейчас уже занималась разработкой будущих приборов, и многие из них были малы до абсурда: одна модель радиотелефона была не больше карандаша, другая выглядела как постмодерновая версия научного радиоприемника Дика Трейси, выполненная в бледно-зеленых и серых тонах; были здесь и пейджер размером с зажигалку, и микропроигрыватель компакт-дисков с откидным экраном, легко помещающийся на ладони. Хотя эти устройства и были невероятно миниатюризированы, Сандерс давно уже свыкся с тем, что дизайнеры опережали время от силы на пару лет. Приборы уменьшались в размерах очень быстро: сейчас Сандерс уже не мог поверить себе, что, когда он пришел в «ДиджиКом», компьютеры весили килограммов пятнадцать и были размером с большой чемодан, а переносных радиотелефонов не было и в помине. Первая модель, разработанная «ДиджиКом», весила семь с половиной килограммов, и носить ее надлежало на наплечном ремне. Тем не менее люди смотрели на нее как на чудо. А сейчас потребитель был недоволен, если его телефон весил больше нескольких унций. Сандерс прошел мимо большой машины для резки пенопласта, поблескивающей из-под плексигласовых щитков ножами и месивом разных трубок, и обнаружил Марка Ливайна и его ребят, склонившихся над темно-синими дисководами, присланными из Малайзии. Один из них уже разобранный, лежал на столе. Под ярким светом галогеновых ламп конструкторы ковырялись в его внутренности крошечными отверточками, время от времени поглядывая вверх, на экраны диагностических приборов. — Ну, и что вы нашли? — спросил Сандерс. — Ах, черт! — воскликнул Ливайн, картинно подняв руки. — Ничего хорошего, Том, ничего хорошего. — Давай подробнее. Ливайн показал на стол: — Здесь, внутри шарнира, находится металлический стержень; вот эти хомутики прижимаются к нему, когда откидывается крышка, и через них идет питание на дисплей. — Ясно… — Но питание идет с перебоями. Похоже, что стержень коротковат. Он должен быть сорок четыре миллиметра длиной, а этот сорок два, ну от силы сорок три. Ливайн выглядел очень расстроенным, весь его вид говорил о том, что он предвидит кошмарные последствия. Стержень оказался короче на миллиметр, и мир катился от этого ко всем чертям. Сандерс понял, что сейчас ему придется Ливайна успокаивать, что он и делал уже неоднократно. — Мы с этим справимся, Марк, — сказал он. — Конечно, для этого придется вскрыть все готовые изделия и заменить детали, но мы это сделаем. — Разумеется, — согласился Ливайн, — но это еще не все. По спецификации хомутики должны быть сделаны из нержавейки марки 16/10, которая достаточно гибка, чтобы хомутик пружинил и прижимался к стержню. А в этом аппарате хомутики сделаны из какой-то другой стали — вроде бы 16/14. Они слишком жесткие. Когда раскрываешь корпус, они сгибаются, но в прежнее положение уже не возвращаются. — Значит, поменяем и хомутики. Тогда же, когда будем менять прутки. — Не так все просто, к сожалению. Хомутики запрессованы в корпус намертво. — Вот зараза… — Вот-вот. Они являются неотъемлемой частью корпуса. — Ты хочешь сказать, что из-за поганых хомутиков нам придется менять все корпуса? — Точно. Сандерс покачал головой. — Мы их уже кучу настрогали. Что-то около четырех тысяч… — Значит, еще настрогать придется. — А что с самим дисководом? — Работает с запаздыванием, — ответил Ливайн. — Это несомненно. А вот почему, я точно сказать не могу. Может быть, что-то с питанием, а может быть, проблема в управляющем чипе. — Если это чип… — …То мы сидим по уши в дерьме. Если дело в дефекте конструкции, придется вернуться к чертежным доскам. Если дефект производственный — будем переделывать сборочную линию и, возможно, менять фотошаблоны. В любом случае на это уйдут месяцы. — А когда мы будем знать точно? — Я передам дисковод и источник питания диагностикам, — сказал Ливайн. — К пяти они приготовят отчет. Я тебе егозанесу. Мередит уже знает об этом? — Я встречаюсь с ней в шесть и все расскажу. — Хорошо. Позвонишь мне после вашей встречи? — О чем речь! — Это даже к лучшему, — заявил Ливайн. — Ты о чем? — Мы с самого начала подбросим ей серьезную задачку, — объяснил Ливайн, — и посмотрим, как она с ней справится. Сандерс повернулся к выходу. Ливайн пошел его провожать. — Между прочим, — спросил Марк, — ты сильно психуешь оттого, что не получил эту должность? — Я разочарован, — ответил Сандерс, — но не психую. Не от чего здесь психовать. — Если хочешь знать мое мнение, то Гарвин с тобой поступил по-свински. Ты давно работаешь и доказал, что можешь руководить отделом, а он назначает кого-то другого. — Это его компания, — пожал плечами Сандерс. Ливайн грубовато обнял Сандерса за плечи. — Знаешь, Том, временами ты бываешь рассудителен настолько, что это идет тебе во вред. — Вот уж не думал, что быть рассудительным плохо, — ответил Сандерс. — Плохо быть слишком рассудительным, — объяснил Ливайн. — Вот и будут тебя шпынять. — Я просто пытаюсь пережить все это, — сказал Сандерс. — Потому что хочу быть здесь, когда группу выделят, в самостоятельную фирму. — Да, конечно. Ты здесь останешься. Они вышли к лифту. — Ты думаешь, она получила эту должность, потому что она женщина? — спросил Ливайн. — Кто ее знает, — покачал головой Сандерс. — За что же нам, мужикам, такое? Мне иногда становится тошно, когда меня заставляют брать на работу обязательно женщин, — пожаловался Ливайн. — Вот возьми, к примеру, моих конструкторов: среди них сорок процентов — женщины; это больше, чем в любом другом отделе. Тем не менее они все время жалуются, что их так мало. Еще больше женщин… — Марк, — утешил его Сандерс, — мир изменился. — Не в лучшую сторону, — согласился Ливайн. — Это всех задевает. Суди сам: когда я начинал в «ДиджиКом», при оформлении на работу руководствовались одним критерием — подходишь ли ты? Если ты подходил, тебя принимали. Если ты справлялся со своей работой, ты оставался. Вот и все. А сейчас способности играют далеко не первую роль. Надо еще посмотреть, того ли ты пола и подходишь ли ты по цвету кожи, чтобы соответствовать принципам, принятым в компании. Если ты показываешь себя некомпетентным, мы уже не можем выгнать тебя. Очень скоро мы начнем сплошняком гнать халтуру вроде этих бракованных «мерцалок». Ни на кого нельзя рассчитывать. Никто ни за что не отвечает. А ведь из одной только теории прибор не сделаешь. Производство — это штука практическая. И если товар с душком, никто его покупать не станет.* * *
Возвращаясь в свой кабинет, Сандерс с помощью своего электронного пропуска открыл дверь, ведущую на четвертый этаж. Опустив затем пропуск в карман брюк, он вошел в коридор. Быстро шагая, Том думал о своем разговоре с Ливайном. Особенно его беспокоил намек на то, что его, Сандерса, «шпыняет» Гарвин, пользуясь его пассивностью, его рассудительностью. Сандерс так не считал. И, когда он говорил, что компания принадлежит Гарвину, он не кривил душой. Боб был боссом и мог поступать, как считает нужным. Сандерс был разочарован тем, что не получил повышения, но ему никто этого и не обещал. Это он и сотрудники сиэтлского отделения сами решили после нескольких недель, что должность получит он, Сандерс. Но Гарвин и словом не обмолвился. Как, кстати, и Фил Блэкберн. Так что жаловаться Сандерсу было не на кого. Если его постигло разочарование, то только по его же вине! Как в пословице — не дели шкуру неубитого медведя. Что касается его пассивности — то чего, собственно, Ливайн от него ждал? Скандала? Воплей и плача? А какой смысл? Мередит Джонсон получит эту работу независимо от того, нравится это Сандерсу или нет. Уволиться? Совсем глупо. Если он оставит работу, то потеряет право на все привилегии, связанные с акционированием. Вот это было бы настоящей катастрофой. Так что все, что он может сделать, — это принять факт назначения Мередит Джонсон и смириться с этим. И Сандерс чувствовал, что, окажись Ливайн со всей его пылкостью на его, Сандерса, месте, он бы вел себя точно так же: улыбался и помалкивал. Куда более важной, по его мнению, была проблема с «мерцалками». Команда Ливайна раскурочила сегодня уже три аппарата, но по-прежнему не могла определить причину брака. Конечно, они нашли в шарнире детали, не соответствующие спецификации, и очень скоро Сандерс выяснит, кто и почему использовал некондиционные материалы. Но главный вопрос — почему аппараты работают с запаздыванием — оставался нерешенным, и не было никакого ключа для его решения, а это значит, что Сандерс… — Том! Вы уронили свой пропуск! — Что? — отрешенно поднял глаза Сандерс. Дежурная по этажу нахмурилась, показывая на что-то, лежавшее на полу внизу за его спиной. — Вы уронили свой пропуск. — Ох, — наконец разглядел он белеющий на сером ковре пропуск, — спасибо большое. Он пошел по коридору назад. Надо полагать, он был расстроен сильнее, чем думал. Без пропуска в «Диджи-Ком» двух шагов нельзя сделать. Сандерс наклонился и, подняв пропуск, опустил его в карман. К своему удивлению, он обнаружил, что в кармане лежит еще один пропуск. Нахмурившись, Сандерс вытащил обе карточки и посмотрел на них. Поднятый с полу пропуск был явно не его. На минуту он остановился, пытаясь сообразить, кому он мог принадлежать. Снаружи все пропуска были одинаковы: синяя эмблема «ДиджиКом», серийный номер и магнитная полоска на обороте. Сандерсу полагалось помнить номер своего пропуска, но он не помнил. Он заторопился к своему кабинету, чтобы свериться с записью в компьютере. По дороге взглянул на часы: было уже четыре — до встречи с Мередит Джонсон оставалось два часа, а материалов для этого свидания нужно было подготовить много. Глядя на ковер перед собой, Сандерс решил захватить доклады с заводов и, может быть, спецификации на опытные образцы. Он не был уверен, что она сможет в них разобраться, но лучше иметь их при себе. Что еще? Ему не хотелось бы явиться на первое совещание с новым начальником, что-нибудь забыв. И снова деловой ход его мыслей был нарушен образами из прошлого. Открытый чемодан. Коробка воздушной кукурузы. Разрисованное стекло… — Вот как? — услышал Том знакомый голос. — Ты уже не здороваешься со старыми друзьями? Сандерс поднял глаза. Он стоял напротив стеклянной стены конференц-зала. За стеклом он разглядел ссутулившегося в кресле-каталке человека, сидевшего к нему спиной и, по-видимому, любовавшегося панорамой Сиэтла. — Привет, Макс, — поздоровался Сандерс. Макс Дорфман ответил, продолжая смотреть в окно: — Привет, Томас. — Как вы узнали, что это я? — Волшебство, надо полагать, — хмыкнул Дорфман. — А ты как думал? — саркастически спросил он. — Томас! Я же тебя вижу. — Как? У вас глаза на затылке? — Нет; Томас. Твое отражение у меня прямо перед глазами. Конечно, я вижу твое отражение в оконном стекле. Идешь, размякнув, как старый поц. Дорфман опять хмыкнул и развернул кресло. Глаза его были яркими, проницательными и насмешливыми. — Ты был таким перспективным молодым человеком. А теперь скис? Сандерс был не в подходящем настроении. — Ну, сегодня не самый лучший для меня день, Макс. — И ты хочешь, чтобы об этом все знали? Сочувствия хочешь? — Нет, Макс. — Он припомнил, что Дорфман не признавал сочувствия. Он говорил, что администратор, ищущий сочувствия, — не администратор, а мочалка, истекающая кое-чем бесполезным. — Нет, Макс, — повторим Сандерс. — Я просто задумался. — Ах, задумался? Я люблю, когда задумываются. Думать полезно. И о чем же ты думал, Томас? О разрисованной стеклянной двери в твоей квартире? Против своей воли Сандерс вздрогнул. — Откуда вы знаете? — Волшебство, надо полагать, — рассмеялся Дорфман дребезжащим смехом. — А может, я могу читать мысли. Ты думаешь, я умею читать мысли, Томас? Ты достаточно глуп, чтобы в это поверить? — Макс, у меня не то настроение. — А-а, тогда я должен прекратить. Если у тебя не то настроение, я прекращаю. Мы должны любой ценой заботиться о твоем настроении. — Старик раздраженно хлопнул ладонью по подлокотнику каталки. — Ты мне сам говорил, Томас, — вот как я догадался, о чем ты задумался. — Я сам говорил? Когда? — Лет девять или десять назад. — И что я вам сказал? — О, ты не помнишь? Неудивительно, что у тебя возникают проблемы! А ты больше в пол смотри, Томас. Это тебе очень поможет. Да, я так думаю. Продолжай смотреть в пол. — Макс, ради Бога! — Я раздражаю тебя? — улыбнулся Дорфман. — Вы меня всегда раздражаете. — Ага. Хорошо. Значит, еще есть надежда. Не для тебя, конечно, — для меня. Я стар, Томас. Надежда для меня имеет другой смысл. Тебе все равно не понять. Последнее время я не могу даже сам передвигаться. Кто-то меня должен толкать. Лучше, когда это делает хорошенькая женщина, но, как правило, подобные занятия не про них. Вот я и сижу здесь, и рядом нет хорошенькой женщины, которая бы меня толкала. В отличие от тебя. Сандерс вздохнул. — Макс, как вы полагаете, мы не могли бы поговорить по-человечески? — Отличная идея, — согласился Дорфман. — Буду очень рад. А что значит поговорить «по-человечески»? — Я хотел сказать, поговорить как нормальные люди. — Да, Том, если только тебе это не наскучит. Я очень волнуюсь. Знаешь, как старые люди беспокоятся, чтобы не быть скучными? — Макс, что вы имели в виду, когда говорили и о стекле? — Я говорил о Мередит, конечно, — пожал плечами Дорфман. — О ком же еще? — Так что же Мередит? — Да почем я знаю? — с раздражением спросил Дорфман. — Все, что мне известно, ты же сам мне и сказал. А все, что ты мне сказал, так это лишь, что ты постоянно мотался в Корею и Японию, а когда возвращался, Мередит всегда… — Простите, что перебиваю, Том, — извинилась Синди, заглядывая в двери конференц-зала. — О, не извиняйтесь, — запротестовал Макс. — Что это за прелестное создание, Томас? — Я — Синди Вольф, профессор Дорфман, — ответила Синди. — Я работаю у Тома. — Ох и счастливчик же он! Синди повернулась к Сандерсу. — Том, мне и правда не хочется вас отвлекать, но в вашем кабинете сидит один из администраторов «Конли-Уайт», я решила, что вы захотите… — Да-да! — моментально подхватил Дорфман. — Ему нужно идти. «Конли-Уайт», о, это важно! — Одну минуту, — сказал Сандерс, поворачиваясь к Синди. — Макс и я как раз говорили об одном интересном деле… — Нет-нет, Томас, — сказал Дорфман, — мы просто вспоминали ушедшие годы. Ты лучше ступай, Томас. — Макс… — Если захочешь поговорить и решишь, что это важно, выкрой минутку и заезжай ко мне в «Четыре времени года». Ты знаешь этот отель — в нем прекрасный вестибюль, с такими высоченными потолками. Это замечательно, особенно для стариков. А сейчас иди, Томас. — Профессор прищурил глаза. — А прелестную Синди оставь со мной. Сандерс поколебался секунду. — Ты с ним поосторожнее, — предупредил он Синди. — Он грязный старикашка. — Грязный, насколько могу, — хихикнул Дорфман. Сандерс вышел и направился к своему кабинету. В дверях он еще успел услышать, как Дорфман обратился к Синди: — А теперь, очаровательная Синди, помогите мне, пожалуйста, добраться до вестибюля, меня давно уже должен ждать автомобиль. А по дороге, если уж вы найдете возможным простить старику его любопытство, я хотел бы задать вам несколько вопросов. В этой компании происходит так много интересного, а кто знает о текущих событиях больше секретарш, а?* * *
— Мистер Сандерс! — воскликнул Джим Дейли, вскакивая со стула при появлении Сандерса. — Я очень рад, что вас удалось найти. Они пожали друг другу руки. Сандерс жестом пригласил Дейли садиться и сел в свое кресло. Он не был удивлен визитом Дейли: он уже несколько дней ждал его или еще кого-нибудь из банкиров. Сотрудники инвестиционного банка «Голдмен и Сакс» проводили индивидуальные беседы с сотрудниками разных отделов, прорабатывая различные аспекты слияния. В основном они старались получить дополнительную информацию о производстве; хотя высокие технологии интересовали их в первую очередь, никто из банкиров толком ничего в них не понимал. Так что Сандерс ожидал, что Дейли начнет расспрашивать его о ходе работ над «мерцалками» и, возможно, над «Коридором». — Благодарю вас, что нашли для меня время, — сказал Дейли, ощупывая свою лысину. Очень высокий и тощий, сидя, он казался еще выше — сплошные локти и колени. — Я бы хотел задать вам несколько вопросов… э-э-э… не для протокола. — Прошу вас, — ответил Сандерс. — Это касается Мередит Джонсон, — извиняющимся голосом начал Дейли, — и, если вы не имеете ничего против, я хотел бы, чтобы этот разговор остался между нами. — Конечно, — согласился Сандерс. — Насколько я знаю, вы вплотную занялись работами по вводу мощностей в Ирландии и Малайзии. А в компании возникали некоторые дискуссии насчет методов руководства тамошними заводами. — Ну, — пожал плечами Сандерс, — мы с Филом Блэкберном не всегда понимали друг друга с полуслова. — Что, на мой взгляд, говорит о наличии у вас здравого смысла, — суховато сказал Дейли. — Но я пришел к выводу, что в этих спорах вы выступали как специалист в технике, тогда как другие руководствовались, скажем так, иными соображениями. Верно ли это? — Да, я бы с этим согласился. — «Куда это он гнет?» — мелькнуло в голове Сандерса. — И вот в какой связи я бы хотел выслушать ваши соображения. Боб Гарвин только что назначил мисс Джонсон на весьма значительную должность, и многие в «Конли-Уайт» это приветствуют. Разумеется, было бы опрометчиво предполагать заранее, как она справится со своими обязанностями. Но, с другой стороны, я нарушу свой долг, если не предприму шагов, чтобы получить информацию о том, как мисс Джонсон работала до своего нового назначения. Вы улавливаете мою мысль? — Не совсем, — ответил Сандерс. — Я хотел бы знать, — объяснил Дейли, — ваше мнение о той части выступления мисс Джонсон, где она касается производственных проблем. Особенно о ее участии в деятельности «ДиджиКом» в других странах. Сандерс нахмурился, раздумывая. — Я не могу сказать точно, насколько глубоко она занималась вопросами связей с зарубежными филиалами, — наконец сказал он. — Пару лет назад у нас прошла рабочая дискуссия в Корке. Она была в команде, готовившей проект соглашения. Она проталкивала в Вашингтоне проект о ценах на новые мониторы с плоским экраном, а еще, насколько я знаю, она руководила группой «One Revew» в Купертино, которая утвердила проект нового завода в Куала-Лумпуре. — Совершенно верно. — Вот, пожалуй, и все, что я знаю о ее работе. — Угу. Тогда, возможно, меня неверно информировали, — сказал Дейли, тщетно пытаясь удобно устроиться на стуле. — А что вам рассказывали? — Не вдаваясь в детали, могу сказать, что вопрос о ее компетентности уже поднимался. — Понятно, — сказал Сандерс. Интересно, кто информировал Дейли о Мередит? Конечно, не Гарвин и не Блэкберн. Может быть, Каплан. Наверняка сказать невозможно. Но Дейли скорей всего говорил с кем-то из высокопоставленных чиновников. — Вот мне и стало интересно, — продолжал Дейли, — что думаете вы о ее технической квалификации. Это, разумеется, останется между нами. В эту секунду компьютер Сандерса трижды пискнул, а на экране высветилась надпись:ОДНА МИНУТА ДО ПРЯМОЙ ВИДЕОСВЯЗИ: DC/S-DC/M ОТ: А. КАН КОМУ: Т. САНДЕРС— Что-нибудь случилось? — поинтересовался Дейли. — Нет, — ответил Сандерс. — Похоже, что меня вызывают по видеосвязи из Малайзии. — Тогда я буду краток, — заторопился Дейли. — С вашего позволения поставлю вопрос ребром: есть ли у сотрудников вашего отдела сомнения в квалификации Мередит Джонсон? — Она новый начальник, — пожал плечами Сандерс. — Вы уже знаете наши нравы — новое начальство всегда вызывает сомнения. — А вы большой дипломат. Я имел в виду сомнения в ее опытности. Она ведь относительно молода. Переезд на новое место жительства, отрыв от старых корней. Новые лица, новые сотрудники, новые сложности. И ведь здесь она уже не будет работать прямо, извините, под крылышком Боба Гарвина. — Не знаю, что и сказать, — проговорил Сандерс. — Поживем — увидим. — Кажется, у вас уже были в прошлом неприятности с руководителем, не имевшим технического опыта… звали его… э-э-э… «Крикун» Фрилинг? — Да. Он не прижился здесь. — А нет ли подобных опасений насчет Джонсон? — Я слыхал, что такие предположения высказывались, — осторожно сказал Сандерс. — А ее финансовые планы? Все эти дорогостоящие, проекты? Они вас не настораживают, нет? «Что еще за дорогостоящие проекты?» — подумал Сандерс. Компьютер снова запищал:
30 СЕКУНД ДО ПРЯМОЙ ВИДЕОСВЯЗИ: DC/S-DC/M— Опять ваша машинка заработала, — прокомментировал Дейли и встал со стула, переставляя руки и ноги, как кузнечик. — Не буду вас более отвлекать. Спасибо, что нашли для меня время, мистер Сандерс. — Не за что. Они пожали друг другу руки. Дейли повернулся и вышел из кабинета. Компьютер Сандерса пропищал еще три раза с короткими промежутками между сигналами:
15 СЕКУНД ДО ПРЯМОЙ ВИДЕОСВЯЗИ: DC/S-DC/MСандерс сел перед монитором и повернул настольную лампу так, чтобы свет падал на его лицо. Цифры на компьютере отщелкивали секунды в обратном порядке. Сандерс бросил взгляд на часы: было пять часов, стало быть, Малайзии восемь часов утра. Артур, наверное, звонил с завода. В центре экрана появился маленький прямоугольник и начал увеличиваться шажками через равные промежутки времени. Когда прямоугольник занял экран, Сандерс увидел лицо Артура, а за ним — ярко освещенный сборочный конвейер. Новенькая, с иголочки, линия была образцом современного производства: чистая и тихая; работающие по обе стороны зеленой конвейерной ленты одеты в обычное платье. Возле каждого рабочего места — ряд люминесцентных ламп, свет которых частично падал на камеру. Кан прокашлялся и потер подбородок. — Привет, Том. Как ты там? Когда он говорил, изображение слегка подрагивало. Голос не совсем совпадал с изображением, поскольку при передаче через спутник видеосигнал отставал, в то время как голос передавался без запаздывания. В первые секунды разговора это всегда смущало собеседников, придавая диалогу ощущение нереальности. Как будто разговор шел под водой. Но это ощущение быстро проходило. — У меня все отлично, Артур, — ответил Сандерс. — Ну и хорошо. Жаль, что так получилось с этой реорганизацией. Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь. — Спасибо, Артур, — ответил Сандерс, пытаясь сообразить, каким образом, находясь в Малайзии, Кан был уже в курсе дела. Впрочем, во всех компаниях слухи распространяются быстро. — Ага. Ну ладно. Так вот, Том, я стою прямо здесь, — Кан махнул рукой за спину, — и, как ты сам можешь видеть, мы никак не выйдем на запланированный темп. Выборочные проверки показывают те же неутешительные результаты. Что говорят конструкторы? Они уже получили высланные образцы? — Да, их получили сегодня. Но новостей пока нет: над образцами еще работают. — Угу… Ладно. А передали ли образцы диагностикам? — спросил Кан. — Думаю, что да. Недавно. — Ага. Ладно. Понимаешь, мы тут получили от диагностиков запрос еще на десять дисководов, причем упакованных в запаянные пластиковые пакеты. И они настаивают, чтобы пакеты были запечатаны на фабрике, сразу после конвейера. Ты что-нибудь об этом знаешь? — Впервые слышу. Дай мне время разобраться, и я с тобой свяжусь. — Хорошо, потому что, должен тебе сказать, мне все это кажется странным. Десять аппаратов — это немало. Если мы отправим их все сразу, таможенники поднимут шум. И зачем это запечатывание? Мы все равно заворачиваем готовые аппараты в пластик, правда, не запечатывая. Чего ради их понадобилось запечатывать, Том? — обеспокоенно спросил Кан. — Не знаю, — ответил Сандерс. — Надо будет спросить. Наверное, подстраховываются — тут все повздрюченные, уже начальство в курсе и хочет знать, какого черта эти дисководы не работают. — А мы что, не хотим? — спросил Кан. — Мы здесь с ума сходим, можешь мне поверить. — Когда пошлете дисководы? — Ну, мне еще нужно раздобыть термоаппарат для запечатывания. Надеюсь, что смогу выслать их в среду чтобы вы их получили в четверг. — Не пойдет, — сказал Сандерс. — Ты должен выслать их сегодня, в крайнем случае завтра. Раздобыть тебе термоаппарат? Я могу попросить в «Эппл» дать вам один на время. У фирмы «Эппл» тоже был завод в Куала-Лумпуре. — Не надо, но идея хорошая, — ответил Кан. — Я сам туда позвоню и узнаю, не сможет ли Рон мне одолжить один. — Отлично. Как там с Джафаром? — Погано. Я только что связывался с больницей, и мне сказали, что у него судорогии и сильная рвота. Ничего не может есть. Местные доктора говорят, что не могут найти ничего, кроме порчи. — Они верят в порчу? — Еще как, — подтвердил Кан. — У них есть даже законы против колдовства. По ним можно и под суд попасть. — Значит, ты не знаешь, когда Джафар вернется? — Никто не знает. По-видимому, он на самом деле плох. — Ладно, Артур. Что-нибудь еще? — Нет. Термоаппарат я раздобуду, а ты дай мне знать, когда что-нибудь узнаешь. — Ладно, — пообещал Сандерс, и на этом разговор закончился. Кан напоследок помахал рукой, и экран монитора потемнел.
ЗАНЕСТИ ЭТОТ РАЗГОВОР НА ДИСК ИЛИ ДАТ?Сандерс выбрал «ДАТ», и разговор был записан на магнитную ленту цифровым способом. Он встал из-за стола. Что бы там ни было, ему нужно быть хорошо информированным перед встречей с Джонсон. Он вышел в приемную и направился к столу Синди. Синди сидела, отвернувшись, и смеялась в телефонную трубку. Заметив Сандерса, она прекратила хихикать и торопливо сказала: — Я тебе потом перезвоню. — Не будешь ли ты так любезна поднять отчеты по «мерцалкам» за последние два месяца? Или нет, подними-ка все отчеты со времени ввода в действие новой линии. — О, конечно! — И позвони за меня Дону Черри. Я хочу знать, что там его диагностики делают с дисководами. Сандерс вернулся в кабинет. Уже на пороге он заметил, что на экране монитора мигает курсор электронной почты, показывая, что на его имя поступило сообщение. Он нажал клавишу, чтобы прочитать текст. Ожидая появления информации на экране, он просмотрел присланные факсы. Их было три — два были рутинными производственными отчетами из Ирландии, а третий был заявкой на ремонт крыши на заводе в Остине; в Купертино эту заявку наверняка положат под сукно, и Эдди направил ее Сандерсу, надеясь, что тот ускорит ее выполнение. Экран замигал. Сандерс поднял глаза и прочитал первое сообщение:
У НАС В ОСТИНЕ НЕЖДАННО-НЕГАДАННО ОБЪЯВИЛСЯ СЧЕТОВОДИШКА ИЗ УПРАВЛЕНИЯ. ШЕРСТИТ ВСЕ БУМАГИ, СВОДИТ ЛЮДЕЙ С УМА. БЫЛ СЛУШОК, ЧТО ЗАВТРА ПОДВАЛИТ ЕЩЕ БОЛЬШЕ НАРОДУ. ЗАВОД ПОЛОН СЛУХОВ, И ЭТО МЕШАЕТ РАБОТЕ. СКАЖИ МНЕ, ЧТО ОТВЕЧАТЬ ЛЮДЯМ. ПРОДАЮТ ЭТУ КОМПАНИЮ ИЛИ НЕТ?Сандерс не колебался ни секунды — он не мог сказать Эдди, как идут дела, и быстро напечатал ответ:ЭДДИ.
В ИРЛАНДИИ ТОЖЕ БЫЛ НА ПРОШЛОЙ НЕДЕЛЕ РЕВИЗОР. ГАРВИН ЗАКАЗАЛ ОБЗОР РАБОТ ПО ВСЕЙ КОМПАНИИ, И ОНИ ИЗУЧАЮТ ВСЕ АСПЕКТЫ. СКАЖИ ВСЕМ СВОИМ НЕ ОБРАЩАТЬ ВНИМАНИЯ И СПОКОЙНО РАБОТАТЬ.Нажав клавишу «Пуск», он отправил сообщение в Остин. — Ты звонил? — В кабинет без стука ввалился Дон Черри и плюхнулся на стул. Заложив руки за голову, он потянулся: — Ну и денек! Только тем и занимался, что тушил пожары. — Расскажи. — Ко мне явились какие-то хмыри из «Конли», выспрашивая у моих ребят, в чем разница между ROM и RAM[104]. Можно подумать, у них есть на это время. А тут еще один из хмырей где-то слыхал про «Flash memory» и спрашивает: «А как часто она вспыхивает?» Думал, что это что-то вроде маяка. И с такими типами мои ребята вынуждены находить общий язык. А наше время стоит дорого, у нас нет возможности устраивать ликбез для юристов. Ты не можешь как-нибудь это прекратить? — Никто не может это прекратить, — ответил Сандерс. — Может, Мередит? — ухмыльнулся Черри. — Она начальник, — пожал плечами Сандерс. — Ага. Кстати, а тебе-то что нужно было? — Твои диагностики работают с образцами «мерцалок»? — Точно. Или, правильнее будет сказать, мы работаем над обломками и ошметками, которые нам остались после того, как над аппаратами повозились косорукие клоуны Ливайна. Какого черта машинки сначала отдали конструкторам? Никогда, повторяю, никогда не допускай конструкторов до электронных приборов, Том. Пусть они рисуют картинки на листочках бумаги. И смотри, не давай им больше одного листочка за раз! — Что ты там нашел? — нетерпеливо спросил Сандерс. — В дисководах? — Ничего пока, — ответил Черри, — но у нас есть идеи, которые нужно обмозговать. — И поэтому вы потребовали у Артура Кана, чтобы он прислал вам десять аппаратов, запечатанных на фабрике? — Ты прав, как всегда. — Кан ломает голову, зачем тебе это нужно. — Да ну? — равнодушно спросил Черри. — И пусть себе ломает. Это ему на пользу: меньше будет времени на разные неприличные вещи. — Меня это тоже интересует. — Заметно, — сказал Черри. — Возможно, наши идеи и окажутся мыльным пузырем. В настоящее время у нас нет ничего, кроме одного подозрительного чипа. Это все, что нам оставили клоуны Ливайна. Не от чего отталкиваться. — Чип плохой? — Нет, чип прекрасный. — Что же в нем подозрительного? — Слушай, — сказал Черри, — вокруг этой работы уже полно слухов. Я могу единственное сказать: мы над этой проблемой работаем, но результат пока нулевой. Это все. Завтра или в среду мы получим новые дисководы и будешь знать ответ через час. Устроит? — Но проблема-то хоть большая или маленькая? — взмолился Сандерс. — Нужно же что-то говорить на завтрашнем совещании. — Так и придется ответить: «Не знаем». Это может означать все, что угодно. Мы над этим работаем. — Артур считает, что проблема может оказаться очень серьезной. — Может, Артур и прав. Разберемся. Это все, что могу тебе сейчас сказать. — Дон… — Я понимаю, тебе нужен ответ, — сказал Черри. — А вот ты можешь понять, что у меня его нет? — Тогда бы ты мог мне просто позвонить, — посмотрел на него Сандерс. — Почему же ты пришел сюда сам? — Раз уж ты спросил… — ответил Черри. — У меня тоже маленькая неприятность. Довольно деликатная ситуация — случай сексуального преследования. — Еще один? Похоже, у нас этим только и занимаются. — И не только у нас, — подтвердил Черри. — Я слыхал, что прямо сейчас в «ЮниКом» разбирается четырнадцать таких дел. В «Диджитал Грэфикс» и того больше, и в «МикроСайм»… Они там все свиньи. Но я бы хотел, чтобы ты с этим разобрался. — Ладно, давай, — вздохнул Сандерс. — Одна из моих групп занимается доступом к удаленным базам данных. Персонал уже в возрасте — от двадцати пяти до двадцати девяти лет. Инспектор подразделения факс-модемов, женщина, положила глаз на одного парня и захотела с ним встретиться; думала, он от нее тащится. Он ее продинамил. Сегодня во время ленча она перехватила его на автостоянке: он опять сказал «нет». Так она села в свою машину, разогналась, вмазалась в его тачку и уехала. Никто не пострадал, и парень не собирается подавать жалобу. Но он, ясное дело, беспокоится, не пойдет ли она дальше. Пришел ко мне посоветоваться. Что мне делать? — Ты думаешь, все так и было? — нахмурился Сандерс. — Она начала беситься оттого, что он ее отверг? А может, он ее чем-то спровоцировал? — Вряд ли. У него фантазии не хватит выдумать. Такой, знаешь ли, простачок, просто шут гороховый. — А женщина? — Дамочка с характером, это без вопросов. Она и в группе иногда шороху задает. Я с ней уже проводил беседы по этому поводу. — А что она говорит по поводу инцидента на автостоянке? — Не знаю. Тот парень просил с ней об этом не говорить. Говорит, что и без того расстроен и не хочет усугублять. — Ну и что ты можешь сделать? — задумался Сандерс. — Люди обижены, выносить на люди сор не хотят… Не знаю, Дон. Все же я думаю, что если женщина разбила автомобиль парня, то он должен был бы что-то предпринять. Может быть, он, скажем, переспал с ней разок, а потом дал отбой, и она распсиховалась. Мне это так видится. — Мне тоже, — согласился Черри, — хотя, возможно, мы не правы. — А что с автомобилем? — Да ничего серьезного. Стоп-сигнал разбит. Парень просто боится, как бы чего похуже не произошло. Итак, я, дело замну? — Если он не зарегистрирует жалобу, я бы замял. — Поговорить с ней по душам? — Не стоит. Ты ее обвинишь — пусть и неформально — в нарушении приличий и сам напросишься на неприятности. И никто тебя не поддержит, потому что, возможно, этот парень все-таки чем-то ее спровоцировал. — Даже если он утверждает обратное? Сандерс вздохнул. — Дон, они всегда говорят, что ничего не делали. Я никогда не слышал о таком оригинале, который бы честно сказал: «Я сам это заслужил». Не бывало такого. — Значит, спустить на тормозах? — Напиши на всякий случай справку о том, что парень тебе рассказывал, охарактеризуй ее как безосновательную и забудь. Черри кивнул и пошел к двери. Уже у выхода он обернулся: — Ты мне вот только что скажи: с чего это мы оба убеждены в том, что парень сам нарвался? — Просто прикинули вероятность, — ответил Сандерс. — А теперь иди и займись этим чертовым дисководом.ТОМ.
* * *
В шесть часов вечера Сандерс попрощался с Синди и, собрав папки с материалами по «мерцалкам», отправился на пятый этаж на встречу с Мередит. Солнце еще висело высоко в небе, бросая свет через стекла окон, и казалось, вечер еще не наступил. Мередит заняла большой угловой кабинет, который прежде занимал Рон Голдмен. Секретарша у Мередит была новая, и Сандерс решил, что она приехала вместе со своей шефиней из Купертино. — Я Том Сандерс, — представился он. — У меня назначена встреча с мисс Джонсон. — Я Бетти Росс из Купертино, мистер Сандерс, — ответила секретарша и посмотрела на Сандерса. — Не нужно комментариев. — Хорошо. — А то все что-нибудь говорят. Что-нибудь насчет флага. Меня тошнит от всего этого. — Ладно. — И так всю жизнь. — Хорошо. Прекрасно. — Я доложу мисс Джонсон, что вы пришли.* * *
— Том! — приветственно помахала рукой Мередит, продолжая держать в другой руке телефонную трубку. — Входи, присаживайся. Окна ее кабинета выходили на центральную часть Сиэтла: вышка космической связи, башни Эрлай, здание СОДО. В лучах заходящего солнца город выглядел восхитительно. — Я сейчас закончу. — Мередит вернулась к прерванному приходом Сандерса телефонному разговору. — Да, Эд, ко мне как раз пришел Том, и мы с ним все это проработаем. Да. Он принес с собой все документы. Сандерс держал в руке манильский конверт с данными по дисководам. Мередит показала ему рукой на открытым чемоданчик, лежавший на углу ее стола, предлагая положить конверт туда. — Да, Эд, я думаю, что совещание пройдет гладко, — продолжала Мередит. — И я определенно не вижу никаких признаков того, что у кого-то есть желание отыграть назад… Нет-нет… Ну это мы можем сделать сразу же с утра, если вас это устроит. Сандерс положил свой конверт в чемоданчик. — …Правильно, Эд, правильно. Абсолютно верно, — продолжая говорить, Мередит подошла к Сандерсу и боком присела на краешек стола так, что ее юбка цвета морской волны скользнула вверх, открывая бедро. Чулок на ногах не было. — …Все согласны, Эд, что это очень важно. Да. Она поболтала ногой, раскачивая туфлю на высоком каблуке, повисшую на кончиках пальцев, и улыбнулась Сандерсу. Тот, чувствуя себя весьма неудобно, слегка отодвинулся. — …Это я вам обещаю, Эд. Да. На сто процентов. — Мередит положила трубку на рычажки аппарата, стоявшего за ней, для чего ей пришлось откинуться назад, развернувшись таким образом, что ее груди отчетливо обозначились под шелковой блузкой. — Так, с этим все. — Она села прямо и вздохнула. — До людей из «Конли» дошли слухи, что у нас проблемы «мерцалками». Это звонил Эд Николс — он вне себя. Это уже третий после ленча звонок насчет «мерцалок». Можно подумать, это все, чем занимается фирма. Как тебе мой кабинет? — Очень неплохо, — ответил Сандерс. — Вид из окна прекрасный. — Да, город очень красив. — Мередит оперлась на один подлокотник и скрестила ноги. Проследив за взглядом Сандерса, она сказала: — Летом я обычно чулок не ношу. Мне нравится чувствовать воздух обнаженной кожей. Это так приятно в жаркий день… — До конца лета ты еще успеешь много раз испытать это удовольствие, — сказал Сандерс. — Должна тебе сказать, погода здесь ужасная, — пожаловалась Мередит. — После Калифорнии, конечно… — Она снова поставила ноги ровно и улыбнулась. — А вот тебе здесь нравится, не так ли? Ты выглядишь просто счастливым. — Да, — Сандерс пожал плечами, — к дождю тоже можно привыкнуть. — Он указал на чемоданчик: — Не хочешь заняться «мерцалками»? — Еще как, — ответила она, поднимаясь из-за стола и подходя к Сандерсу вплотную. Она взглянула ему прямо в глаза. — Но, надеюсь, ты не будешь возражать, если я тебя для начала немного поэксплуатирую? Совсем чуть-чуть? — Конечно. Она шагнула в сторону. — Налей нам вина. — Хорошо. — Проверь, достаточно ли оно охладилось. — Сандерс направился за бутылкой, стоявшей на угловом столике. — Помнится, ты всегда любил пить его холодным. — Это точно, — согласился Сандерс, поворачивая бутылку в ведерке со льдом. Сейчас он уже предпочитал не сильно охлажденные напитки, но в те времена действительно любил. — Здорово нам было когда-то, — мечтательно сказала Мередит. — Да, — согласился Сандерс, — здорово. — Иногда я думаю, — продолжала она, — что тогда, когда мы были такими юными и только начинали этим заниматься, было самое лучшее время нашей жизни. Сандерс замялся, не зная, как ей ответить и какого тона придерживаться, и, так ничего и не сказав, стал разливать вино. — Да, — сказала Мередит, — это было волшебное время. Я часто о нем вспоминаю. «А вот я ни разу», — подумал Сандерс. — А ты, Том? — спросила она. — Ты думаешь когда-нибудь о нас? — Конечно. — Взяв наполненные стаканы, он подошел к Мередит, передал ей один стакан и звякнул стеклом о стекло. — Еще бы! Все женатые мужчины вспоминают добрые старые времена. Ты ведь, наверное, знаешь, что я женат. — Да, — кивнула Мередит. — И, как я слышала, весьма удачно. Сколько у вас детей? Трое? — Нет, всего двое, — Сандерс улыбнулся, — но временами кажется, что больше. — И твоя жена — адвокат? — Да. — Теперь Сандерс чувствовал себя спокойнее, Разговор о жене и детях предполагал более безопасное направление беседы. — Не представляю, как люди могут жить семьей, — сказала Мередит. — Я однажды попробовала и до сих пор вырваться не могу. Еще четыре месяца алименты выплатить, и все — свободна! — А кто был твоим мужем? — Да один бухгалтер из «КоСтар». Такой милый был поначалу, забавный. А потом выяснилось, что он обычный охотник за деньгами. Я ему заплатила отступного за три года. Сачок паршивый. — Мередит махнула рукой, как бы предлагая сменить тему, и посмотрела на часы. — А теперь давай-ка присядем, и расскажи мне, насколько плохи дела с этими дисководами. — Хочешь посмотреть документы? Они у тебя в чемоданчике. — Нет. — Она похлопала по кушетке рядом с собой: — Расскажи мне все сам. Сандерс сел рядом с ней. — Ты прекрасно выглядишь, Том. — Мередит откинулась назад и, сбросив туфли, пошевелила пальцами ног. — Боже, ну и денек! — Напряженный? Она пригубила вина и сдула со лба прядку волос. — За многим нужно проследить. Я очень рада, что мы будем работать вместе, Том. Мне кажется, что ты у меня единственный друг здесь и я могу рассчитывать только на тебя. — Спасибо. Постараюсь оправдать твое доверие. — Итак, насколько плохи дела? — Ну, это трудно сейчас сказать определенно. — Ничего, попробуй. Сандерс понял, что у него нет другого выхода, как обрушить на нее все сразу. — Мы создали отличные прототипы, но те аппараты, что сходят с конвейера завода в Куала-Лумпуре, работают медленно — запаздывание на сотню миллисекунд. Мередит вздохнула и печально покачала головой. — И мы не знаем отчего? — Пока нет. Отрабатываем, правда, некоторые догадки. — Эта линия недавно запущена, не так ли? — Всего два месяца назад. — Тогда можно сказать, что это сложности пускового периода. Обычное дело. — Но дело обстоит так, — возразил Сандерс, — что «Конли-Уайт» приобретают нашу компанию как раз за наши новые технологии, особенно за новые дисководы CD-ROM, которые мы сегодня представить практически не можем. — И ты хочешь им это сказать? — Боюсь, что они и сами до этого завтра докопаются. — Может, докопаются, а может, и нет. — Мередит откинулась на спинку кушетки. — Давай посмотрим на положение дел спокойно. Том, эти производственные проблемы на первый взгляд кажутся неразрешимыми, ней только на первый взгляд. А если разобраться, то ничего страшного. Я думаю, что сейчас как раз одна из таких ситуаций. Перетрясем всю сборочную линию. Никаких проблем. — Возможно, и так. Но точно мы не знаем. На деле это может оказаться дефектом контроллерного чипа, и значит, нам придется поменять нашего сингапурского поставщика. Или хуже того — конструкторская недоработка, допущенная здесь. — Возможно, — парировала Мередит, — но как ты только что сам сказал, наверняка мы не знаем. И я не вижу причин гадать в такое критическое время на кофейной гуще. — Но, если говорить честно… — Не в честности здесь дело, — перебила она, — а в глубинной сути происходящего. Ну ладно, давай посмотрим все пункт за пунктом. Мы сказали им, что у нас есть дисковод «Мерцалка»? — Да. — Мы собрали прототип и проверили его по всем параметрам? — Да. — Прототип работал как часы. Вдвое быстрее, чем лучшие японские аналоги? — Да. — Мы им сказали, что «мерцалки» поставлены на поток? — Да. — Вот и ладно, — заявила Мередит. — Мы им сообщили то, что кто угодно может подтвердить. Я бы сказала, что все — святая правда. — Ну, в общем-то все так, но я не знаю, как мы сможем… — Том, — Мередит положила руку ему на рукав, — мне всегда нравилась твоя прямота. Я хочу, чтобы ты знал, как я ценю твой опыт и честный подход к делу. Это еще одна причина верить в то, что «мерцалки» будут работать как надо… В принципе мы знаем, что это добротная разработка и что в конце концов дисководы заработают в соответствии с расчетами. Лично я в этом абсолютно уверена, так же как и в твоей способности вернуть работу в нужное русло. И я, не задумываясь, подтвержу это завтра на утреннем совещании. — Она сделала паузу и пристально посмотрела на Сандерса. Ее лицо находилось рядом с его, губы были полураскрыты. — А ты? — Что — я? Ее лицо было очень близко к нему, губы были полуоткрыты. — Ты скажешь это на совещании? Ее глаза были светло-голубыми, почти серыми. Он забыл об этом, так же как и о том, какие длинные у нее ресницы. Волосы, свободно падающие на плечи, полные губы, мечтательный взгляд… — Да, — сказал он наконец, — конечно. — Вот и прекрасно. Тогда будем считать, что с этим все. — Мередит улыбнулась и приподняла стакан. — Не будешь ли так добр?.. — Конечно. Он встал с кушетки и направился за вином. Мередит, не вставая, следила за ним. — А я рада, что ты себя держишь в форме, Том. Подкачиваешься? — Дважды в неделю. А ты? — У тебя всегда был прелестный петушок. Прелестный крепкий петушок… Сандерс обернулся. — Мередит… Она хихикнула. — Ну извини. Не смогла удержаться. Ну, мы же старые друзья. — Внезапно она озабоченно нахмурилась. — Надеюсь, я не обидела тебя? — Нет. — Не могу представить, что ты стал таким стеснительным, Том. — Да нет, отчего же… — Да уж. — Она засмеялась. — А помнишь ту ночь, когда мы сломали кровать? Сандерс налил вино. — Ну, не то чтобы сломали… — Конечно, сломали. Ты перегнул меня через спинку в ногах и… — Помню, помню… — …и доска отломилась, а затем вылетело дно кровати, а ты все не мог остановиться, и мы продолжали, а когда я ухватилась за спинку в головах, это все… — Я помню, — сказал он, мучительно пытаясь прекратить этот разговор и остановить Мередит. — Хорошие я были деньки. Слушай, Мередит… — И та женщина снизу начала на нас вопить. Помнишь ее? Старую даму из Литвы? Она «тока хатела снать, тама хто-то умирать или как?» — Ага. Слушай. Я хотел сказать о дисководах… Мередит подняла стакан. — Я тебя смущаю. Ты думаешь, я буду к тебе приставать? — Нет-нет. И в мыслях не было. — Вот и хорошо, я и не собираюсь, честное слово. — Она насмешливо посмотрела на Сандерса и, откинув голову назад и показав длинную шею, сделала глотом вина. — Фактически я — ой! ой! — Мередит внезапно вздрогнула. — Что такое? — испуганно спросил Сандерс, подавшись вперед. — Ой, судорога мышцу свела… Вот здесь, — зажмурив от боли глаза, она показала на плечо у основания шеи. — Чем я могу тебе… — Просто потри ее… здесь… Сандерс поставил свой стакан и начал массировать Мередит плечо. — Здесь? — Да, ох, сильнее… сожми… Он ощутил, как ее мышцы расслабились, и она вздохнула с облегчением. Осторожно покачав головой взад-вперед, Мередит открыла глаза. — Ох… Намного лучше… Нет, не останавливайся. Сандерс продолжал массировать плечо. — Ох, спасибо. Как хорошо… У меня что-то там с нервом. Пустяк, но уж когда вступит. — Она снова покачала головой, проверяя, не вернется ли боль. — Ты все сделал прекрасно, Том. Руки у тебя всегда были волшебными… Сандерс продолжал тереть Мередит шею. Он хотел бы остановиться, он чувствовал, что все идет не так, как надо, что он слишком близко к ней сидит, что он не хочет к ней прикасаться, но в то же время ему было оченьприятно, и он смутно дивился этому ощущению. — Чудесные руки, — простонала она. — Боже, когда я была замужем, я так часто тебя вспоминала. — В самом деле? — Конечно, — подтвердила она. — Говорю тебе, он в постели был ужасен. Ненавижу мужчин, которые не знают, что делают. — Она опять закрыла глаза. — Но с тобой подобных проблем никогда не было. Она вздохнула, еще сильнее расслабилась и, показалось, потянулась к нему, обмякая, потянулась к его телу, к его рукам. Сразу все поняв, Сандерс в последний раз по-дружески сжал плечо и убрал руки прочь. Мередит открыла глаза и понимающе улыбнулась. — Слушай, — сказала она, — не беспокойся. Он отвернулся и отхлебнул вина. — А я и не беспокоюсь. — Я имею в виду дисководы. Если у нас возникнут осложнения и понадобится согласие высшего руководства для их устранения, мы его получим. А раньше времени под танки бросаться не надо. — Ладно, согласен. Думаю, в этом есть смысл. — Втайне Сандерс был обрадован, что разговор вернулся к «мерцалкам», на безопасную почву. — К кому ты обратишься? Прямо к Гарвину? — Думаю, что да. Предпочитаю действовать неофициально. — Она посмотрела на Сандерса. — А ты изменился. — Нет, я все тот же. — А я думаю, ты изменился. — Она улыбнулась. — Раньше ты ни за что не прекратил бы меня массировать. — Мередит, — сказал он, — сейчас другое дело. Ты руководишь отделом, и я — твой подчиненный. — Ой, не будь таким глупеньким. — Но это правда. — Мы — коллеги, — надула губки Мередит. — На самом деле никто здесь не думает, что я главнее тебя. Мне просто поручили чисто административную работу. Мы коллеги, Том. И я хочу, чтобы у нас были открытые, дружеские взаимоотношения. — Я тоже. — Отлично. Я рада, что в этом мы солидарны… — Мередит быстро наклонилась и поцеловала Сандерса в губы. — Вот. Что, это было так уж страшно? — Мне вовсе не было страшно! — Как знать? Может, нам в скором времени придется вместе лететь в Малайзию, разбираться со сборочной линией. Там такие чудесные пляжи… Ты когда-нибудь был на Куантане? — Нет. — Тебе понравится. — Думаю, да. — Я тебе все покажу. Мы свободно сможем прихватить там денек-другой для себя. Расслабимся, погреемся на солнышке. — Мередит… — И нет никому нужды об этом знать, Том. — Я женат. — Но ты же мужчина. — Ну и что? — Ох, Том! — воскликнула она с притворной суровостью. — Только не пытайся заставить меня поверить, что у тебя до сих пор не было даже маленькой интрижки. Помни, я ведь тебя знаю! — Ты знала меня очень давно, Мередит. — Люди не меняются. Во всяком случае, в этом отношении. — Ну, а я думаю, что меняются. — Ой, брось! Нам еще вместе работать, так давай будем получать удовольствие друг от друга. Сандерсу очень не нравился этот разговор. Он чувствовал себя страшно неудобно. — Я сейчас женат, — сказал наконец он, чувствуя себя твердолобым пуританином. — Ну, твоя личная жизнь меня не заботит, — легко указала Мередит. — Я несу ответственность только за твои производственные показатели. Вот ты все время работаешь и ни на минуту не расслабляешься, а это опасно для здоровья. Так что будь веселым. — Она наклонилась вперед. — Ну давай — один маленький поцелуй… Зажужжал интерком. Из него донесся голос секретарши: — Мередит… Мередит с раздражением посмотрела на аппарат: — Я же сказала — никаких звонков! — Прошу прощения, Мередит, но это мистер Гарвин. — А, ладно. — Мередит соскочила с кушетки и прошла через всю комнату к столу, говоря на ходу: — Но чтобы больше никаких звонков, Бетси! — Хорошо, Мередит. Я хотела спросить вас, вы не будете против, если я минут через десять уйду? Я должна поговорить с домовладельцем насчет моей новой квартиры. — Иди. Ты принесла мне пакетик, который я просила? — Да, он у меня. — Занеси его мне и можешь быть свободна. — Спасибо, Мередит. Мистер Гарвин на втором аппарате. Мередит сняла трубку и налила еще вина. — Привет, Боб, — сказала она. — Что новенького? — Было невозможно не обратить внимания на легкий оттенок фамильярности в ее голосе. Мередит говорила с Гарвином, повернувшись к Сандерсу спиной. Он сидел на кушетке, чувствуя себя опустошенным, безвольным и бесполезным. Секретарша вошла в кабинет, неся в руке пакетик из коричневой упаковочной бумаги, и передала пакет Мередит. — …Конечно, Боб, — продолжала Мередит. — Я не могла бы более определенно высказать свое согласие. Мы обязательно этим займемся. Секретарша, поджидая, когда Мередит отпустит ее, улыбнулась Сандерсу. Тот чувствовал себя неуютно, сидя без дела на кушетке; он встал, прошел к окну и, достав из кармана свой радиотелефон, набрал код Марка Ливайна. Он ему и на самом деле обещал позвонить. — …Очень хорошая мысль, Боб, — слышал он за спиной Мередит. — Думаю, мы должны на этом сыграть. Сандерс послушал, как телефон отщелкивает цифры набранного им номера. Затем в трубке раздался щелчок включившегося автоответчика, и мужской голос предложил: «Продиктуйте ваше сообщение после сигнала». — Марк, — заговорил Сандерс, — это Том Сандерс. Я говорил с Мередит насчет «мерцалок». Она полагает, что для только что введенной в действие производственной линии все находится в пределах допустимого: надо просто перетрясти всю цепочку. Она предполагает занять следующую позицию: мы не можем наверняка сказать, что возникшая проблема настолько серьезна, что о ней стоит информировать всех. Мы должны на завтрашнем совещании представить банкирам и людям из «Конли» всю ситуацию как вполне обычную и предсказуемую… Секретарша вышла из кабинета и, проходя мимо Сандерса, улыбнулась ему. — …и что, если проблемы с дисководами на самом деле не удастся решить так просто, мы, с согласия руководства, поставим их в известность позже… Я ей передал наши соображения, и сейчас она разговаривает с Бобом, так что предположительно на завтрашнем совещании нам нужно будет придерживаться этой линии… Секретарша подошла к двери и, дважды повернув головку замка, захлопнула за собой дверь. Сандерс нахмурился: она заперла за собой дверь. Его беспокоил не сам факт, что она сделала, а то ощущение, будто он участвует в каком-то спланированном заранее спектакле, где все знают свои роли и дальнейшее развитие сюжета, а он — нет. — …Ладно, Марк, в любом случае, если будут какие-либо изменения, я свяжусь с тобой перед началом совещания и… — Брось ты свой телефон, — сказала внезапно подошедшая сзади Мередит, обнимая его и прижимаясь к нему всем телом. Ее губы впились в его рот. Сандерс, уже едва осознавая свои действия, уронил телефон на подоконник, и они повалились на кушетку. — Подожди, Мередит… — О Боже, я весь день тебя хочу! — страстно шептала она. Затем, поцеловав его еще раз, перекатилась на него, перекинув ногу и прижав его к кушетке. Сандерс лежал в неудобной позе, но тем не менее понимал, что отвечает на ее ласки. Его первой мыслью было, что кто-нибудь может застукать их в таком виде. Он еще успел представить себя со стороны, оседланного собственной начальницей, одетой в деловой костюм цвета морской волны, и подумать, как может отреагировать нечаянно вошедший свидетель, когда ощутил, что его естество тоже не осталось равнодушным к ласкам Мередит. Она тоже это заметила, и это воодушевило ее еще больше. Она откинулась, чтобы перевести дыхание. — О, как здорово чувствовать тебя всего… Я не могу спокойно терпеть, когда тот тип касается меня… Эти идиотские очки… Ох, я вся горю, я так давно толком не трахалась… — И она снова навалилась на Сандерса, целуя его так, что ее губы расплющивались об его рот. Ее язык вонзился в его рот, и он подумал: «Боже, она его раздавит!» Он почувствовал знакомый запах ее духов, и это пробудило в нем воспоминания о прошлом. Мередит пошевельнулась и повернулась так, чтобы просунуть свою руку вниз. Нащупав его через ткань брюк, она страстно застонала и стала искать «молнию». В голове у Сандерса все перемешалось — Мередит, его жена и дети, сломанная кровать, квартирка в Саннивейле… Лицо жены. — Мередит… — О-о-о!.. Не говори ничего… Нет! Нет! — Она лежала, хватая воздух мелкими глотками; рот ритмично открывался и смыкался, как у аквариумной рыбки. Тут же он вспомнил, что она всегда так дышала, и удивился, что напрочь об этом забыл. Видя рядом со своим лицом ее пылающие щеки и ощущая на лице ее горячее дыхание, он осознал, что ей наконец удалось справиться с «молнией» и ее рука скользнула к нему в брюки. — О, наконец-то, — простонала она, сжав свою добычу, и соскользнула вдоль его тела вниз. — Послушай, Мередит… — Разреши мне, — хрипло сказала она, — только одну минуточку… — И ее рот накрыл его. У нее это всегда получалось хорошо. Воспоминания снова нахлынули на него. Она предпочитала делать это в рискованных местах: сидя рядом с ним на переднем сиденье движущегося автомобиля, в мужском туалете на конференции по сбыту, ночью на пляже Напили. Скрытая импульсивная натура, потаенный жар… Когда его с ней знакомили, приятель из «КонТека» по секрету сказал: «Она отсасывает лучше всех в мире». Ощущая ее губы, выгибая спину от наслаждения, он испытывал смешанное чувство страха и удовольствия. У него был такой напряженный день, наполненный неожиданными событиями, и сейчас он оказался управляемым, подчиненным чужой воле и вовлеченным в опасную авантюру. Лежа здесь на спине, он понимал, что каким-то образом он попал в ситуацию, которой толком не понимал. Позже это может обернуться неприятностями. Он не хотел ехать в Малайзию с Мередит. Он не хотел заводить шашни со своим начальником. Он не хотел проводить с ней даже одной ночи. Это, в конце концов, всегда оборачивалось сплетнями у кофеварки и многозначительными взглядами в коридоре. Супруги тоже рано или поздно узнают. Всегда. А потом хлопанье дверями, адвокаты, опекунство над собственными детьми. Ничего этого Сандерс не хотел. Его жизнь была налажена, все на своих местах. У него были определенные обязательства, а эта женщина из его прошлого ничего этого не имела. Она была свободна, а он нет. Сандерс приподнялся на локтях. — Мередит… — Господи, какой он вкусный… — Мередит… Она протянула руку и прижала пальцы к его губам: — Тсс… Я знаю, ты это любишь. — Люблю, — согласился он, — но я… — Тогда не мешай. Не отрываясь от своего занятия, она расстегнула на нем рубашку, и гладила грудь, пощипывая его соски. Сандерс посмотрел вниз, на оседлавшую его ноги Мередит, на ее голову, склонившуюся над ним; ее блузка распахнулась, и груди свободно покачивались. Мередит протянула руки и, нащупав его ладони, прижала их к своей груди. Груди были великолепны, соски мгновенно напряглись под его руками. Мередит застонала, ее тело стало извиваться над Сандерсом. В ушах у Сандерса зазвенело, к лицу прилила кровь, и внезапно весь мир куда-то уплыл; звуки доносились будто издалека, остались только эта женщина, ее тело и его желание. В этот момент он ощутил, как в нем вспыхивает и разгорается злость, ярость самца, подчиненного женщине, ведомого ею, и он немедленно возжелал утвердиться, овладеть инициативой. Он рывком сел и, схватив женщину за волосы, резко поднял ей голову, сильно перегнув ее в спине. Мередит заглянула ему в глаза и все поняла. — Да! — прошептала она и отодвинулась в сторону так, чтобы Сандерс мог сесть рядом с ней. Его рука соскользнула между ее ног и, нащупав в потаенном тепле кружевные трусики, потянула их вниз. Мередит приподняла бедра, чтобы помочь ему, и он спустил трусики до колен; взмахнув ногами, она сбросила их совсем. Продолжая гладить его волосы, она продолжала страстно шептать ему прямо в ухо: «Да… Да!» Юбка сбилась валиком у нее на талии. Сандерс крепко поцеловал Мередит и широко распахнул блузку, сильнее прижимая ее к своей голой груди и всем телом чувствуя ее тепло. Пошевелив пальцами, он добрался до ее лона. Задохнувшись от поцелуя, она смогла только кивнуть: «Да!» В первую секунду он был почти ошеломлен: она была почти сухая, но почти сразу вспомнил, что, несмотря на ее страстные слова и темпераментные телодвижения, самая сокровенная часть ее тела не торопилась реагировать, перенимая его возбуждение. Мередит всегда возбуждалась в основном от его желания и всегда кончала практически одновременно с ним — ну разве что на несколько секунд позже; но иногда Сандерсу приходилось изо всех сил имитировать свою страсть, пока Мередит, увлеченная своими ощущениями и погруженная в свой собственный мир, продолжала двигаться под ним, в то время как Сандерс уже миновал пик наслаждения. И он всегда чувствовал себя как-то одиноко, как будто она просто использовала его как вещь. Это воспоминание заставило Сандерса на секунду остановиться, и она, почувствовав его колебания, страстно обняла его и, постанывая, стала нащупывать пряжку его ремня, лаская горячим языком его ухо. Но неприятное воспоминание сделало свое дело, его яростный порыв становился все слабее, и где-то в глубине сознания промелькнула мысль: «Все это ни к чему». Его чувства перевернулись, и мысли потекли по знакомому руслу: встретиться с давней любовницей, быть очарованным ею еще во время обеда, почувствовать страстное желание и внезапно в самый пиковый момент вспомнить все разногласия, все старые конфликты и обиды, ощутить давно забытое раздражение — всего этого было достаточно для того, чтобы пожалеть о случившемся, но раз уж что-то произошло, то как-нибудь выкрутиться из ситуации, остановить все. Но, как правило, из подобных ситуаций выхода не бывает. Его пальцы оставались в ней, и она начала потихоньку ерзать, стараясь отыскать их самым своим чувствительным местечком. Вход стал горячим и влажным. Тяжело дыша и продолжая ласкать Сандерса, она раздвинула ноги пошире и простонала: — О, как я люблю твои ласки… «Как правило, из подобных ситуаций выхода не бывает». Тело Сандерса напряглось: твердые соски Мередит скользили вверх-вниз по его груди, ее руки ласкали его, и, когда она острым кончиком своего языка лизнула ему мочку уха, он опять забыл обо всем, кроме своего желания, горячего и злого, и настолько сильного, что оно полностью глушило трезвую мысль, что он находится здесь против своей воли и что Мередит манипулирует им как вещью. Он просто хотел ее. Хотел ее. Ужасно хотел… Женщина опять почувствовала смену его настроения и, перестав его целовать, откинулась на кушетку в ожидании, следя за ним из-под опущенных век и кивая головой. Его пальцы продолжали шевелиться в ней, заставляя ее судорожно хватать ртом воздух; Сандерс повернулся и опрокинул Мередит на спину. Она задрала юбку повыше и раздвинула ноги. Сандерс склонился над ней, и она улыбнулась всепонимающей победной улыбкой. Он пришел в ярость от ее торжества, от ее выжидательной отрешенности, и ему захотелось схватить ее, заставить почувствовать то униженное состояние, в котором сейчас находился он сам, заставить ее стать частью происходящего, а не снисходительным наблюдателем, стереть с ее лица эту самодовольную отстраненность. Он раздвинул ее ноги пошире, но, не входя в нее, откинулся назад, терзая ее пальцами. Она выгнула спину, ожидая его. — Не надо, нет… пожалуйста!.. Он по-прежнему мешкал, глядя на нее. Его злость испарилась так же быстро, как и пришла, мысли потекли более упорядочение. Внезапно на него нашло озарение, и он увидел себя со стороны, запыхавшегося женатого мужчину средних лет со штанами, спущенными до колен, наклонившегося над женщиной, распростертой на слишком маленькой для них кабинетной кушетке. Какого дьявола он здесь делает? Глядя ей в лицо, он заметил, как макияж потрескался в уголках ее глаз и вокруг рта. Мередит обхватила его за плечи и потянула к себе. — Пожалуйста… нет… не надо. — Внезапно она отвернулась и закашлялась. Сандерс почувствовал, как в нем что-то оборвалось. Он сел и холодно сказал: — Ты права. — Затем вскочил с кушетки и натянул брюки. — Нам не стоит этого делать. Мередит села и озадаченно спросила: — Что ты делаешь? Ты же хочешь этого так же, как и я! Я же знаю! — Нет, — упрямо ответил он, — мы не должны этого делать, Мередит. — И, щелкнув пряжкой ремня, шагнул назад. Женщина смотрела на него недоверчиво и ошеломленно, как будто ее резко разбудили. — Ты шутишь?.. — Это была неподходящая идея. Мне это все не нравится. В ее глазах колыхнулось бешенство: — Ах ты смердячий сукин сын!.. Она взлетела с кушетки и с разбегу изо всех сил ударила его сжатыми кулаками. — Ублюдок! Тварь! Свинья траханая! — Уворачиваясь от ее ударов, Сандерс попытался застегнуть рубашку. — Дерьмо! Подонок! Обежав вокруг него, Мередит схватила его за руки, не давая застегнуть пуговицы. — Ты не можешь!.. Ты не смеешь так поступать со мной! Пуговицы отлетели. Женщина хватила Сандерса ногтями поперек груди, оставив длинные алые полосы. Он снова отвернулся, уворачиваясь и мечтая только об одном: выбраться отсюда. Одеться и поскорее смотаться. Она заколотила его по спине. — Нет, недоносок, так просто ты не уйдешь! — Прекрати, Мередит, — сказал он. — Хватит уже. — Драть тебя распротак! — Она вцепилась ему в волосы и, с неожиданной силой притянув его голову вниз, вцепилась зубами в ухо. Сандерс скривился от резкой боли и отшвырнул женщину от себя. Теряя равновесие, Мередит отлетела в угол и, налетев на стеклянный кофейный столик, растянулась на полу. — Ты вонючий сукин сын, — задыхаясь, сказала она, сев на ковре. — Мередит, оставь меня в покое! — Сандерс снова застегнул рубашку. В голове крутилась одна мысль: бежать отсюда, собрать свои шмотки и немедленно бежать. Потянувшись за пиджаком, он заметил на подоконнике свой портативный телефон. Обойдя кушетку, он поднял аппарат, и в ту же секунду стакан из-под вина, пролетев, ударился в оконное стекло и разлетелся вдребезги. Обернувшись, он увидел, что Мередит стоит посреди комнаты, высматривая, чем бы еще в него запустить. — Я тебя убью, — крикнула она. — Я убью тебя к разэтакой матери! — Ну хватит, Мередит! — попросил он. — Черта с два! — И она швырнула в него коричневым бумажным пакетиком. Тот лопнул, ударившись о стекло, и из него вывалилась на пол пачка презервативов. — Я ухожу домой, — предупредил Сандерс, направляясь к двери. — Ага, — подтвердила она, — ты идешь домой к своей бабе и своей поганой семейке. В голове Сандерса зазвучал сигнал тревоги. Он на секунду остановился. — Давай-давай! — сказала она, видя его замешательство. — Я все про тебя знаю, козел! Твоя жена тебе не дает, ты пришел сюда и стал ко мне приставать, а когда я тебя отшила, ты напал на меня, гнусный вонючий козел! Ты думаешь, тебе сойдет с рук подобное обращение с женщиной, тварь? Сандерс потянулся к дверной ручке. — Ты пытался меня изнасиловать, ты — покойник! Обернувшись, он увидел, как Мередит, неуверенно стоя на ногах, ухватилась за краешек стола. «Она пьяна!» — понял он. — Спокойной ночи, Мередит, — сказал он, поворачивая ручку, но вспомнил, что дверь заперта на замок. Он отпер ее и, не оглядываясь, вышел. В приемной работала уборщица, выгребая бумаги из корзины, стоявшей под столом секретарши. — Я тебя урою к такой матери за такие штучки! — крикнула Мередит вдогонку. Уборщица услышала этот вопль и посмотрела на Сандерса. Тот, стараясь не встречаться с ней глазами, прошмыгнул к лифту. Нажав кнопку вызова, он передумал и пробежал вниз по лестнице.* * *
Стоя на палубе парома, возвращавшегося в Уинслоу, Сандерс смотрел на заходящее солнце. Вечер был спокойным, почти безветренным; поверхность воды была темной и гладкой. Он обернулся и, посмотрев на городские огни, попытался понять, что же произошло. С парома он мог видеть верхние этажи зданий, которые занимал «ДиджиКом», возвышающиеся над горизонтальной серой бетонной полосой набережной. Сандерс попробовал было найти окно кабинета Мередит, но было уже слишком далеко. Здесь, над водой, по дороге домой, к семье, к знакомому, установившемуся распорядку, события предыдущих двух часов казались уже нереальными. Было трудно поверить, что все случившееся произошло на самом деле. Сандерс снова и снова прокручивал в мыслях ситуацию, пытаясь понять, где и как он сделал ошибку, после которой все пошло наперекосяк. Он чувствовал, что он сам был виноват во всем, что он каким-то образом обманул Мередит. Иначе она ни за что не стала бы к нему приставать. Весь эпизод очень смущал его, да и ее, наверное, тоже. Сандерс чувствовал себя виноватым и жалким и был глубоко озабочен своим будущим. Что теперь будет? Что сделает Мередит? Он не мог себе этого представить даже приблизительно. Он понимал, что совсем на знает Мередит; когда-то они были любовниками, но это было так давно… Теперь она совсем другой человек, по-другому относящийся к жизни, и этот человек совершенно незнаком ему. Хотя вечер был теплым, Сандерс почувствовал озноб и, чтобы согреться, вошел в надстройку парома. Присев, он достал свой телефон, чтобы позвонить Сюзен, и попытался включить его, но сигнальный огонек не загорелся — батарейка села. Сандерс удивился — заряда в батарейках обычно хватало на целый день. А впрочем, это был подходящий конец для такого дня… Ощущая под ногами дрожь от работы двигателей, Сандерс стоял в умывальной комнате и смотрел на себя в зеркало. Волосы были взъерошены; пятно губной помады отчетливо виднелось на губах, другое — на шее; две пуговицы на рубашке были оторваны напрочь, костюм помят. Он повернул голову, чтобы взглянуть на ухо: на месте укуса виднелись мелкие пятнышки, оставленные зубами. Сандерс расстегнул рубашку и уставился на глубокие красные царапины, протянувшиеся двумя параллельными рядами вниз по груди. О Боже!.. Как он скроет все это от Сюзен? Намочив бумажную салфетку, он стер следы помады, кое-как пригладил волосы и доверху застегнул короткий плащ, закрыв распахнутую рубашку. Приведя себя в приличный вид, он прошел в каюту и сел у окна, уставившись в пространство. — Привет, Том! Сандерс поднял глаза и увидел своего бейнбриджского соседа Джона Перри. Перри работал юристом в «Мерлин и Ховард», одной из старейших юридических фирм Сиэтла. Это был чрезвычайно жизнерадостный и общительный человек, и именно поэтому Сандерс вовсе не горел желанием вступать с ним в разговор. Но Перри без особого приглашения опустился в кресло напротив. — Как живется? — бодро поинтересовался он. — Довольно неплохо, — ответил Сандерс. — А у меня был потрясающий денек! — Рад слышать. — Просто потрясающий, — повторил Перри. — Мы выиграли трудное дело, и как выиграли! — Чудесно, — старательно глядя в окно и надеясь, что Перри поймет намек, сказал Сандерс. Для Перри намек оказался слишком тонок. — Ага, дело было чертовски трудным. Все висело на волоске, — продолжал он. — Глава семь Федерального уложения. Клиентка — она работает в «МикроТек» — пожаловалась, что ее зажимают по службе из-за того, что она женщина. Говоря по правде, оснований для возбуждения дела было маловато, кроме того, она выпивала, ну и еще кое-что там… Были осложнения. Но в нашей фирме работает одна телка, Луиза Фернандес, испанка. У нее на такие случаи мертвая хватка. Мертвая, говорю тебе! Заставила присяжных присудить клиентке около полумиллиона зеленых. Эта Фернандес раскручивает дела, основанные на прецедентах так, как никто не может. Из шестнадцати дел она выиграла четырнадцать. Снаружи такая миленькая и скромная, а внутри — гранит! Говорю тебе, бабы меня иногда просто пугают!.. Сандерс промолчал.* * *
Когда он вошел в дом, дети уже спали. Сюзен всегда их укладывала рано. Он поднялся наверх; его жена, сидя на кровати, просматривала бумаги из папок и скоросшивателей, разбросанных по покрывалу. Увидев Сандерса, она вскочила и, подбежав, обняла его. Тело Сандерса непроизвольно напряглось. — Мне так жаль, Том, — сказала она. — Прости меня За сегодняшнее утро. Как плохо получилось с твоей работой… — Она подняла лицо и легонько поцеловала мужа в губы. Сандерс неловко отстранился, опасаясь, что Сюзен почует запах духов Мередит или… — Ты сердит за сегодняшнее утро? — виновато спросила она. — Нет, — ответил он. — Честно, нет. Просто был тяжелый день. — Куча совещаний по слиянию? — Да, — подтвердил он. — А завтра еще больше. С ума можно сойти. Сюзен кивнула. — Могу себе представить. Тебе только что звонили из конторы. От Мередит Джонсон. — Да? — спросил он, стараясь казаться невозмутимым. — Ага, минут десять назад. — Сюзен вернулась на кровать. — А кто она, между прочим? — Сюзен всегда настораживалась, когда Сандерсу с работы звонили женщины. — Новая начальница, — ответил Сандерс. — Ее только что перетащили из Купертино. — Мне показалось… она разговаривала со мной так, будто знала меня. — Не думаю, что вы когда-либо могли видеться. — Он умолк, надеясь, что разговор закончился. — Ну, — сказала Сюзен, — разговаривала она вполне дружелюбно. Просила тебе передать, что все отлично, и что официальное совещание начнется завтра в восемь тридцать, и что она сама тебя найдет. — Вот и отлично. Сандерс сбросил туфли и начал было расстегивать рубашку, но вовремя спохватился. Наклонившись, он подобрал туфли. — А сколько ей лет? — поинтересовалась Сюзен. — Мередит? Не знаю. Тридцать пять или что-то около этого. А что? — Просто интересно. — Я пошел в душ, — сказал он. — Давай. — Она подобрала листки со своими заметками, устроилась на кровати поудобнее и включила лампу для чтения. Сандерс направился к двери. — Ты ее знал? — спросила Сюзен. — Я встречал ее раньше. В Купертино. — А чем она занимается здесь? — Она мой новый босс. — Так это она? — Ага, — подтвердил он, — она. — Та самая женщина, близкая к Гарвину? — Ага. А тебе кто сказал? Адель? — Адель Ливайн, Жена Марка, была одной из лучших подруг Сюзен. — И Мери Энн тоже звонила, — кивнула Сюзен. — Телефон весь день не умолкал, аж раскалился. — Могу себе представить. — Гарвин, что же, спит с ней или как? — Никто точно не знает, — ответил Сандерс. — Нобольшинство считает, что нет. — Чего ради тогда он притащил ее сюда, вместо того чтобы отдать эту работу тебе? — Не знаю, Сью. — Ты не говорил с Гарвином? — Он хотел встретиться со мной утром, но меня не было. Сюзен кивнула. — Ты, должно быть, кипел. Или, как обычно, принял все как должное? — Ну, — он пожал плечами. — А что я могу сделать? — Подать заявление об уходе. — Ни за что. — Они над тобой издеваются! Почему ты не уйдешь? — Поиски новой работы — это не лучший выход из положения. Мне уже сорок один год. И мне не улыбается начинать все сначала. К тому же Фил утверждает, что они собираются выделить инженерные подразделения и провести акционирование в течение года. Даже если я не буду главой новой фирмы, я останусь одним из ее руководителей. — И ты уже знаешь детали? Сандерс кивнул. — Они дадут каждому по двадцать тысяч акций и право на льготное приобретение еще пятидесяти тысяч акций в год. — Почем? — Как правило, они отдают акции по двадцать пять центов за штуку. — А в свободной продаже они будут идти за сколько? За пять долларов? — Не меньше, ведь спрос на них растет. Думаю, что они пойдут по десяти, а если попадем в струю, то и по двадцати долларов за акцию. Несколько секунд стояла тишина. Сандерс знал, что его жена всегда была сильна в устном счете. — Нет, — прервала молчание Сюзен, — тебе не надо увольняться. Он тоже производил расчеты много раз. Сандерс знал, что на доход от этих пятидесяти тысяч акций он сразу выкупит закладную на дом. А уж если акции по-настоящему пойдут в гору, то прибыль его будет фантастической — что-то между пятью и четырнадцатью миллионами долларов в год. Именно поэтому акционирование было заветной мечтой сотрудников любой технологической компании. — Так что я проработаю еще по меньшей мере два года, даже если они поставят во главе этого отдела Годзиллу,[105] — сказал он. — А разве они не это самое и сделали? Поставили во главе Годзиллу? — Еще не знаю, — пожал плечами Сандерс. — Ты с ней сработаешься? Сандерс заколебался. — Не уверен. Пойду я сегодня в душ или нет? — Иди, — разрешила Сюзен. В дверях Сандерс обернулся: она уже опять углубилась в свои бумаги.* * *
Приняв душ, Сандерс подсоединил свой карманный телефон к зарядному устройству около раковины и натянул футболку и боксерские трусы. Глянув в зеркало, он убедился, что царапин не видно. Правда, мог остаться еще запах духов и, чтобы перестраховаться, Сандерс поплескал на щеки одеколоном, которым пользовался после бритья. Затем он заглянул в комнату сына, чтобы посмотреть на него. Мэттью громко посапывал, засунув большой палец в рот. Одеяльце он во сне сбросил ножками. Сандерс осторожно накрыл его и поцеловал в лобик. Затем он прошел в комнату Элайзы и не сразу нашел свою дочь: в последнее время у нее появилась привычка спать, соорудив над собой баррикаду из подушек и одеял. Войдя в комнату на цыпочках, Сандерс увидел, как из-под баррикады высунулась маленькая ручка и помахала ему. Он подошел ближе. — Ты почему не спишь, Лиз? — шепотом спросил он. — Страшный сон приснился, — ответила она, не выглядя, однако, испуганной. Сандерс присел на краешек кровати и погладил дочь по головке. — Какой сон? — Про чудовище. — Ой-ой… — На самом деле это был принц, но могучая злая колдунья наслала на него проклятье. — Это верно… — Он пригладил девочке волосики. — …И превратила его в ужасное чудовище. Девочка цитировала текст кинофильма почти дословно. — Верно, — повторил он. — А зачем? — Не знаю, Лиз. Такая сказка. — Потому что он не пустил ее укрыться от непогоды? — снова процитировала девочка. — А кстати, почему он не пустил, папа? — Не знаю, — повторил он. — Потому что в его сердце не было любви, — объяснила дочь. — Лиз, пора спать. — Сначала подскажи мне сон, папа. — Ладно. Над твоей постелькой повисла прелестная серебряная тучка и… — Это плохой сон, папа, — нахмурилась дочка. — Хорошо, а какой сон ты хочешь? — С Кермитом. — Пожалуйста. Кермит сидит вот здесь, прямо у твоего изголовья, и будет дежурить здесь всю ночь. — И ты тоже! — Хорошо, я тоже. — Он поцеловал Элайзу в лоб, и она перекатилась на бочок лицом к стене. Выходя из комнаты, Сандерс слышал, как она зачмокала, засунув в рот палец. Вернувшись в спальню, он сдвинул в сторону бумаги жены, расчищая себе место для сна. — Она еще не спит? — спросила Сюзен. — Наверное, засыпает. Сон попросила. Про Кермита. — Да, Кермит — ее новое увлечение, — кивнула жена. Похоже, что она не обратила внимания на его футболку. Сандерс нырнул под одеяло и внезапно почувствовал себя совершенно вымотанным. Откинувшись на подушку, он закрыл глаза. Почти засыпая, он услышал, как Сюзен сгребла свои папки с постели и щелкнула выключателем. — М-м-м, — пробормотала она, — как от тебя приятно пахнет… Сюзен прижалась к Сандерсу, уткнувшись лицом в его шею, и закинула на него ногу. Это была ее стандартная увертюра, которая неизменно раздражала его. Он чувствовал себя, будто прикнопленным ее тяжелой ногой. В Сюзен потрепала его по щеке. — Это ты для меня надушился? — Ох, Сюзен, — вздохнул Сандерс, преувеличивая свою усталость. — Считай, что это сработало, — хихикнула жена и, запустив руку под одеяло, засунула ее под футболку. Сандерс неожиданно разозлился. Да что это с ней? У нее никогда недоставало такта в таких вещах. Вечно на нее накатывало в неподходящее время и в неподходящем месте! Он потянулся вниз и перехватил руку жены. — Что-нибудь не так? — Сью, я и вправду устал. Сюзен остановилась. — Тяжелый день, да? — сочувственно спросила она. — Само собой. Очень тяжелый. Жена приподнялась на локте и наклонилась над ним, теребя пальцем его нижнюю губу. — А ты не хочешь, чтобы я тебя повеселила? — Нет, спасибо. — Ни капельки? Сандерс опять вздохнул. — Ты уверен? — поддразнивая, спросила она. — Ты совершенно уверен? — И она нырнула под одеяло. Засунув обе руки под одеяло, он успел удержать ее голову. — Сюзен, ну пожалуйста! Оставь! — Еще только половина девятого, — хихикнула она. — Не мог же ты настолько устать! — Мог. — А я готова поспорить, что нет… — Да брось ты! У меня нет настроения! — Ну ладно, ладно! — Она отодвинулась от Сандерса. — Я вот только не могу понять, зачем ты тогда надушился? — Ради Бога… — Мы уже скоро совсем не будем заниматься любовью! — Это из-за того, что ты постоянно в разъездах. Это был неверный ход. — Я не «постоянно в разъездах»! — Тебя нет дома минимум две ночи в неделю. — Это не значит, что я «постоянно в разъездах»! И, между прочим, это моя работа. — Я-то рассчитывала, что ты меня будешь поддерживать!.. — Я поддерживаю. — Жаловаться — это не значит поддерживать. — Сама посуди, — огрызнулся он. — Когда тебя нет в городе, я прибегаю домой пораньше, кормлю детей и все делаю для того, чтобы ты не беспокоилась!.. — Иногда, — сказала она. — А иногда ты допоздна сидишь в конторе, и дети остаются с Консуэлой, пока все… — Но я же тоже работаю… — Ну и нечего мне болтать насчет «все делаю». Ты в тысячу раз меньше проводишь дома, чем я, и это я разрываюсь на двух работах сразу, а ты, как правило, делаешь только то, что тебе нравится. Так же как и все остальные мужики в этом мире!.. — Сюзен… — Господи, в кои-то веки ты что-то сделаешь по дому и тут же начинаешь изображать из себя мученика! — Она села на постели и включила торшер. — Все женщины, которых я знаю, работают больше любого мужчины. — Сюзен, я не хочу ссориться. — Ну, конечно, я еще и виновата. Все из-за меня! Вы же не мужики, а говнюки!.. Сандерс на самом деле очень устал, но злость придала ему сил. С неожиданной энергией он вскочил с кровати и заходил взад-вперед. — А при чем здесь все мужчины? Теперь мне придется «выслушать лекцию о том, как вас, бедняжек, угнетают? — Вот что, — сказала Сюзен, сев в постели, — женщин и в самом деле угнетают, и это факт. — В самом деле? И как же это выражается в твоем лично случае? Ты никогда не стираешь, ты никогда не готовишь, ты даже пола не подметаешь — все это кто-то за тебя делает! Детей в школу отводишь, а забираешь их из школы тоже не ты. Боже мой, наконец, ты компаньон в юридической фирме! Так что ты из себя сиротку строишь? Сюзен изумленно смотрела на него. Сандерс знал почему: Сюзен уже сто раз закатывала речь об угнетении женщин и ни разу не слышала, чтобы он ей противоречил. Со временем это стало принятой обоими идеей брака. А на этот раз он не согласился с основными тезисами, нарушив этим установленные правила. — Я не верю своим ушам! Я всегда думала, что ты другой… — Сюзен понимающе прищурилась. — А, это потому, что женщина получила твою работу? — Так, теперь мы пройдемся насчет уязвленной гордости самца? — Но это же правда? Ты просто напуган! — Ничего подобного! Ерунда. Что там насчет уязвленной гордости? Твою гордость задеть еще проще — настолько просто, что, получив отказ в постели, ты не можешь удержаться от того, чтобы не затеять ссору! Это ее остановило. Сандерс сразу увидел: крыть ей нечем. Она просто сидела с каменным лицом. — О Господи, — сказал он и повернулся, чтобы выйти из комнаты. — Это ты затеял ссору, — наконец заговорила она. Сандерс повернулся: — Нет, не я. — Ты. Ты первый заговорил о моих командировках. — Нет, это ты первая начала жаловаться, что мы перестали заниматься любовью. — Я только констатировала факт. — Боже, никогда не женитесь на юристах. — Вот! Твоя гордость уязвлена! — Сюзен, что ты там толкуешь о гордости? А кто утром, черт побери, устроил дома бедлам только из-за того, что хотел расфуфыриться перед детским врачом? — Вот оно! Наконец-то! Ты распсиховался оттого, что из-за меня опоздал на работу. Ну и что? Ты считаешь, что не получил работу из-за того, что опоздал сегодня? — Нет, — ответил он. — Я не… — Ты не получил работу, — продолжала она, — потому что Гарвин ее тебе не дал. Ты недостаточно хорошо зарекомендовал себя, и начальником сделали кого-то получше тебя. Вот почему! Женщина работает лучше тебя. Трясясь от ярости, потеряв дар речи, Сандерс повернулся на пятках и вылетел из спальни. — Правильно, иди, — крикнула она ему в спину. — Топай! Ты всегда так поступаешь. Ты даже за себя постоять не можешь. Что, неприятно это слышать, Том? Но это правда! И если ты не получил работу, то вини в этом только себя. Сандерс хлопнул дверью.* * *
Сандерс сидел на кухне, не зажигая света. Было очень тихо, только негромко гудел холодильник. Через кухонное окно он видел верхушки елей на фоне залитого лунным светом залива. Некоторое время он гадал, спустится ли к нему Сюзен. Она не спустилась. Встав, он прошелся по кухне и вспомнил, что после ленча на работе ничего не ел. Присев, он заглянул в холодильник, прищурившись от яркого света лампочки. Холодильник был забит детским питанием, пакетами сока, баночками витаминов и бутылочками патентованных снадобий. Сандерс порылся внутри, надеясь найти завалящий кусок сыра или банку пива. Все, что ему удалось отыскать, — это банку диетической кока-колы, которую покупала Сюзен. Эх, подумал он, где они, ушедшие деньки, когда его холодильник был битком набит едой и огромным количеством пива. Его холостяцкие деньки… Он достал кока-колу. Элайза тоже начала ее пить. А ведь он сто раз говорил Сюзен, что не хочет, чтобы дети употребляли диетические напитки. Они должны получать полноценное питание. Настоящую еду. Но Сюзен всегда занята, Консуэле все до лампочки, и дети едят всякую дрянь. Ему это не нравилось. Есть было нечего. В его собственном проклятом холодильнике было пусто. Он с надеждой поднял крышку морозилки и нашел недоеденный бутерброд с ореховым маслом и желе. На бутерброде отпечатались маленькие зубки Элайзы. Сандерс повертел сандвич в руках, пытаясь определить, сколько тот лежал в холодильнике, и, не найдя, по крайней мере, следов плесени, счел его съедобным. Вот зараза, думал он, стоя в футболке у открытого, освещенного изнутри холодильника и доедая остаток бутерброда. Заметив свое отражение в стеклянной дверце микроволновой печи, он вздрогнул. «Еще один почетный представитель патриархата, повелевающий своим поместьем». Господи, подумал он, и что только женщины делают со всем этим хламом? Доев бутерброд, он стряхнул с рук крошки. Настенные часы показывали пятнадцать минут десятого. Сюзен ложилась спать рано. Очевидно, она не собиралась идти мириться, как и всегда. Мириться — это была его обязанность. Он был штатным миротворцем. Сандерс распечатал пакет молока и, отпив из него, поставил обратно на проволочную полку. Закрыв дверцу, он снова очутился в темноте. Добравшись до раковины, он вымыл руки и вытер их посудным полотенцем. Слегка утолив голод, он уже не чувствовал озлобления, только усталость. Выглянув в окно, он увидел сквозь ветви деревьев огни парома, плывущего на запад, в сторону Бремертона. Одной из причин, почему Сандерс любил этот дом, была его относительная изолированность. Участок вокруг дома был незастроенный. Это хорошо для детей — они должны иметь место для игр и беготни. Сандерс зевнул. Нет, она не придет, хоть до утра здесь торчи. Он знал, как все будет происходить: он встанет первым, сварит ей кофе и принесет ей в постель. Потом попросит прощения, она тоже, они обнимутся, и он побежит одеваться. Вот так. Он поднялся по темной лестнице на второй этаж и открыл дверь в спальню. Было слышно спокойное дыхание Сюзен. Сандерс нырнул под одеяло и лег на бок. И заснул.Часть вторая ВТОРНИК
…Дождь шел с самого утра, и косые струи барабанили по стеклам иллюминаторов парома. Сандерс стоял в очереди за своим кофе, прикидывая, что ему готовит наступающий день. Заметив уголком глаза приближавшегося Дэйва Бенедикта, он торопливо отвернулся, но было поздно. Бенедикт уже приветственно размахивал рукой. — Привет, старик! А Сандерсу так не хотелось портить утро разговорами о «ДиджиКом»… В последний момент его спас телефонный звонок. Сандерс торопливо вытащил из кармана свой портативный аппарат и, отвернувшись, нажал кнопку. — Так их мать, Томми! — Это был Эдди Ларсон из Осетина. — Что стряслось, Эдди? — Я тебе говорил о ревизоре, которого прислали из Купертино? Да? Ну, так их уже восемь! Независимая аудиторская фирма «Дженкинс и Маккей» из Далласа. Кишат, как тараканы, роются во всех книгах. Проверяют все расходные и приходные документы, активы и пассивы, даты — все. А теперь решили поднять все бухгалтерские книги от прошлого года до восемьдесят девятого включительно! — Ну? Всю работу сбили? — Да уж, можешь мне поверить. Дамочкам даже негде присесть, чтобы позвонить по телефону. К тому же все бумаги до девяносто первого года находятся в архиве в центре города. У нас есть микрофиши; так нет — им подавай подлинники! Бумага им нужна, видите ли. Гоняют всех, как хотят, и притом смотрят на нас, будто мы воры какие и только случайно еще ходим на свободе. Обидно! — Не обращай внимания, — посоветовал Сандерс. — Но выполняй все их требования. — Лишь одна вещь меня по-настоящему беспокоит, — пожаловался Эдди. — К вечеру должны приехать еще семь человек. Они ведь заодно проводят и полную инвентаризацию всего завода. Проверяют все — от мебели в конторе до пневмоприсосок и термопрессов на конвейере. Сейчас по линии ходит парень, который останавливается у каждого рабочего места и начинает выпытывать: «А что это такое? А как вы на этом работаете? Кто это производит? А какой номер модели? А как давно работает? А где выбит серийный номер?» Знаешь, мы спокойно можем останавливать конвейер — это не работа! — Они проводят инвентаризацию? — озадаченно нахмурился Сандерс. — Да, во всяком случае, так они это называют. Но на порядок серьезней всех инвентаризаций, о которых я когда-либо слышал. Эти ребята работали раньше в«Тексас Инструменте» или еще где-то вроде этого, потому что я могу точно сказать: свое дело они знают. Этим утром один из этих типов от «Дженкинса» подвалил ко мне и спрашивает, мол, не знаю ли я, какой тип стекла используется в потолочных светильниках? Я думал, что он хочет меня подколоть, и переспросил: «Какой такой тип стекла?» А он объясняет: «Ну, похоже, что это „Корнинг 2-47“ или „2-47/9“». Или что-то в этом духе. Это, видите ли, различные сорта кварцевого стекла, которое пропускает ультрафиолет, что плохо влияет на микросхемы, проходящие по конвейеру. Я, говорю, никогда не слышал о каком-либо таком влиянии на чипы. «А, ну да, — говорит этот тип, — это начинает оказывать заметное действие, только когда КСД превышает двести двадцать». Слыхал про такое? КСД — это количество солнечных дней в году. Сандерс слушал вполуха. Он пытался понять, что может означать тот факт, что кто-то — неважно, Гарвин или кто-то из «Конли-Уайт» — отдал распоряжение провести инвентаризацию завода. Как правило, это делают, когда собираются продавать оборудование. Тогда результаты описи прилагают в момент сдачи имущества и… — Том, ты слушаешь? — Слушаю. — Так вот, я и говорю тому парню: «В первый раз слышу». Ну, это я насчет ультрафиолета и чипов. Мы, говорю, эти микросхемы тыщу лет вставляем в телефоны, и до сих пор не было никаких жалоб. А он мне и отвечает: «А, ну да, на готовые микросхемы ультрафиолет не действует. Он оказывает вредное влияние при производстве микросхем»! Я говорю: «А мы их и не производим». А он мне: «Да, я знаю». Вот и объясни мне — какого черта он беспокоится о том, какой сорт стекла мы используем в светильниках? А, Томми? Ты слышишь? Что все это значит? К концу дня по нашему заводу будут ползать пятнадцать ревизоров! Ты только не говори, что это рутинная проверка! — Да, на рутинную проверку это не похоже. — А я тебе скажу, на что это похоже: на то, что они собираются продать завод кому-то, кто занимается производством микросхем. Вот на что это похоже! И все помимо нас. — Я согласен с тобой — похоже на то. — Чертово начальство, — ругнулся Эдди. — А я-то надеялся, что ты меня утешишь, пообещаешь, что этого не произойдет. Слушай, Том: люди возмущены, я, кстати, тоже. — Понимаю. — Ко мне пристают с расспросами — кто-то только что купил дом, у кого-то жена ждет ребенка, и все хотят знать правду. Что мне им говорить? — Эдди, у меня нет никакой информации. — Господи, Томми, но ты же начальник отдела! — Я помню. Дай-ка я позвоню в Корк, спрошу, что там делали бухгалтеры, которые торчали у них на прошлой неделе. — Я говорил с Колином еще час назад. Управление посылало к ним двух человек на один день. Все было очень корректно, не то что у нас. — Никакой инвентаризации? — Никакой инвентаризации. — Ладно. — Сандерс вздохнул. — Дай мне время во всем разобраться. — Томми, — сказал Эдди, — я и так тебе уже все сказал. Мне кажется странным, что ты еще ничего не знаешь. — Мне тоже, — согласился Сандерс. — Мне тоже… Повесив трубку, Сандерс набрал буквы К-А-П в буфере памяти, чтобы вызвать Стефани Каплан. Она могла знать, что происходит в Остине, и он надеялся, что она ему все расскажет. Но помощник Стефани сказал, что она еще не появлялась в своем кабинете. Сандерс позвонил Мери Энн, но ее тоже не было на месте. Тогда он попытался найти Макса Дорфмана в отеле «Четыре времени года», но телефонистка сказала, что его номер занят. Мысленно Сандерс пообещал себе отыскать Макса попозже, днем. Ведь если предположения Эдди верны, это значит, что его, Сандерса, выкинули из обоймы, а это уже скверно. Но по приезде на работу он может поднять тему закрытия завода в разговоре с Мередит после утреннего совещания. Перспектива общения с Мередит не очень-то его привлекала, но это было лучшее, что он сейчас мог сделать. Все равно выбора у него не было. Когда Сандерс поднялся на четвертый этаж, в конференц-зале никого не было. В дальнем конце комнаты на демонстрационной доске висел чертеж «мерцалки» в разрезе и схема сборочной линии завода в Малайзии. Кое-где на столе лежали листочки бумаги с набросками тезисов, а перед некоторыми стульями стояли раскрытые кейсы. Совещание уже закончилось! Сандерс почувствовал, как его прошиб пот. Это уже признак паники. В зал вошла секретарша и пошла вдоль столов, собирая стаканы и бутылки с водой. — А где все? — спросил Сандерс. — О, они ушли минут пятнадцать назад, — ответила девушка. — Пятнадцать минут назад? А во сколько же они начали? — Совещание началось в восемь. — В восемь? — переспросил Сандерс. — Но его назначили на полдевятого. — Нет, на восемь. Черт возьми! — А где они сейчас? — Мередит повела всех вниз показывать «Коридор» в действии.* * *
Первым делом, войдя в помещение ВИС, Сандерс услышал хохот. Пройдя в лабораторию, он увидел, что команда Дона Черри использует двух чиновников из «Конли-Уайт» в качестве подопытных кроликов. Молодой юрист Джон Конли и банкир Джим Дейли, оба в очках-датчиках, расхаживали по беговой дорожке с широкими улыбками на лицах. Все остальные столпились вокруг них и тоже смеялись — даже финансовый директор «Конли-Уайт» Эд Николс, обычно хранящий на лице кислое выражение. Сейчас он стоял у монитора, на экране которого медленно двигалось изображение «Коридора» — такое, каким его видели пользователи. На лбу Николса еще виднелись красные пятна от очков. Подняв голову, Николс увидел Сандерса. — Это фантастика! — Да, очень наглядно, — согласился Сандерс. — Просто фантастика! Когда это увидят в Нью-Йорке, то напрочь отбросят весь свой скепсис. Мы тут спрашиваем Дона, сможет ли он прогнать эту систему на нашей базе данных. — Никаких проблем, — сказал Черри. — Дайте нам только ключ к вашей базе данных, и мы подключим вас к ней в течение часа. — А не можем ли мы отправить одну такую машинку в Нью-Йорк? — спросил Николс, показывая на очки. — Конечно, — ответил Черри. — Сегодня же и пошлем. Где-нибудь в четверг получите. Я отправлю кого-нибудь из моих ребят, чтобы они все наладили. — Это станет бестселлером, — сказал Николс, — просто бестселлером. Он достал свои очки для чтения, которые в сложенном виде занимали совсем мало места — у них и оправа, и дужки имели по нескольку шарниров. Николс осторожно раскрыл их и нацепил на нос. Остановившись на роликах дорожки, Джон Конли засмеялся и спросил: — Ангел, а могу ли я открыть этот ящичек? — И, приподняв голову, прислушался. — Он прибегнул к помощи Ангела, — объяснил Черри. — Ангел дает ему подсказку через наушники. — И что же Ангел ему нашептывает? — спросил Николс. — А это их интимное дело, — расхохотался Черри. Кивая головой, Конли протянул руку вперед, собрал пальцы щепотью, будто ухватив что-то, и потянул, делая вид, что выдвигает ящичек картотеки. На экране монитора Сандерс увидел, как из стены «Коридора» выдвинулся ящичек, набитый папками. — Ух ты, — восхитился Конли. — Класс! Ангел, а я могу заглянуть внутрь?.. Ага… Понятно. Конли снова протянул руку и ткнул кончиком пальца в этикетку, прикрепленную к одной из папок. Папка немедленно вылетела из ящичка и, раскрывшись, повисла в воздухе. — Иногда приходится отказываться от физического правдоподобия, — пожаловался Черри, — из-за того, что пользователи оперируют только одной рукой. Одной рукой папку не откроешь. Стоя на резиновой дорожке, Конли несколько раз описал рукой в воздухе короткую дугу, как бы листая невидимые страницы. На экране, однако, было видно, что странички в папке на самом деле начали переворачиваться. — Эй! — запротестовал Черри. — Скажите вашим ребятам, чтобы они не очень-то расходились — я забил в память все наши финансовые отчеты. — А ну-ка, дай посмотреть! — вмешался Дейли, поворачиваясь. — Да смотрите, что хотите! — весело засмеялся Черри. — Развлекайтесь пока. В окончательном варианте мы введем ограничения по доступу. Вы заметили, что некоторые числа — красные? Это значит, что на следующем уровне можно получить более подробную информацию. Дотроньтесь до одного такого числа. Конли дотронулся до красного номера. Тот разросся, превратившись в новую информационную схему, повисшую в воздухе. — Ух ты!.. — Многоуровневое представление информации, — объяснил Черри, — упорядоченность, я бы сказал. Конли и Дейли, хихикая, развлекались, тыча пальцами в новые и новые красные числа, пока все пространство вокруг них не было увешано развернутыми листами. — Эй, а как нам теперь от этого избавиться? — Не можете найти самый первый лист? — Да, он остался где-то внизу под всеми остальными. — Наклонитесь и посмотрите — может, найдете. Конли нагнулся и, казалось, заглянул подо что-то. Затем он, протянув руку, ткнул в воздух. — Вот он. — Так, а в углу есть маленькая зеленая стрелка — дотроньтесь до нее. Конли дотронулся. Все листы съежились и втянулись под самый первый листок. — Шикарно! — Дайте, я сделаю, — сказал Дейли. — Не дам: я сам сделаю. У вас не получится. — Нет, я! — Я! Они хохотали, как расшалившиеся дети. Тут вмешался Блэкберн. — Я понимаю, что это очень забавно, — сказал он Николсу, — но мы отстаем от графика. Нам, пожалуй, стоит вернуться в конференц-зал. — Пожалуй, — согласился Николс с заметной неохотой и повернулся к Черри. — Так вы полагаете, что сможете передать нам одно из этих приспособлений? — Считайте, что оно уже у вас, — пообещал Черри.* * *
Представители «Конли-Уайт» возвращались в конференц-зал, оживленно переговариваясь и посмеиваясь, вспоминая недавний эксперимент. Сотрудники «Диджи-Ком» спокойно шли рядом, не желая портить им хорошее настроение. Воспользовавшись моментом, Марк Ливайн подобрался поближе к Сандерсу и шепотом спросил: — Эй, почему ты не позвонил мне вчера вечером? — Я звонил! — удивился Сандерс. Ливайн покачал головой. — Весь вечер я был дома, и никто не звонил. — Я передал для тебя сообщение на автоответчик около пятнадцати минут седьмого. — Никакого сообщения я не получал, — сказал Ливайн, — а когда пришел утром, тебя не было. — Он понизил голос. — Боже, ну и каша. Я пришел на совещание по «мерцалкам», понятия не имея, какой линии придерживаться. — Извини, — сказал Сандерс. — Не понимаю, как это получилось. — Слава Богу, Мередит сама повела дискуссию, — вздохнул Ливайн, — а то бы я сидел по уши в дерьме. Я практически… Потом договорим, — быстро закончил он, заметив, что Джонсон направляется в их сторону, чтобы поговорить с Сандерсом. — Где тебя черти носят? — спросила она. — Я считал, что совещание начнется в 8.30… — Я звонила тебе вчера вечером специально, чтобы сказать, что оно переносится на восемь. Гости хотят успеть на вечерний самолет до Остина. — Я этого не знал. — Я говорила с твоей женой. Она что, не передала тебе? — Я считал, что совещание назначено на восемь тридцать. Джонсон потрясла головой, как бы предлагая сменить тему, и сказала: — Как бы то ни было, на совещании мне пришлось менять концепцию изложения наших проблем по «мерцалкам», и очень важно скоординировать наши действия свете… — Мередит! — шедший впереди Гарвин оглянулся на рве. — Мередит, Джон хочет кое о чем тебя спросить! — Никуда не уходи! — приказала Мередит и, бросив напоследок на Сандерса злой взгляд, заторопилась вперед. Атмосфера всеобщей оживленности не рассеялась и в конференц-зале. Перешучиваясь, участники совещания рассаживались по своим местам. Эд Николс открыл заседание, повернувшись к Сандерсу: — Мередит уже ввела нас в курс дела по «мерцалкам». Теперь, поскольку вы здесь, мы хотели бы услышать и ваше мнение. «…Мне пришлось менять концепцию изложения наших проблем…» — сказала ему Мередит. — Мое мнение? — замялся Сандерс. — Ну да, — подтвердил Николс. — Ведь вы курируете «мерцалки», не так ли? Сандерс обвел глазами лица, в ожидании повернутые к нему, и бросил взгляд на Джонсон, но та рылась в своем кейсе, доставая из него раздутые манильские конверты. — Ну, — начал Сандерс, — мы построили несколько опытных образцов и испытали их по всем параметрам. Нет никакого сомнения в том, что эти прототипы работают безукоризненно. Это лучшие дисководы в мире… — Это я понимаю, — перебил его Николс. — Но ведь сейчас они запушены в производство, так? — Так. — Нам всем хотелось бы выслушать вашу оценку приборов с точки зрения производства. Сандерс замялся. Что же она им наговорила? В другом конце зала Мередит Джонсон закрыла свой чемоданчик и, сложив руки под подбородком, стала смотреть прямо на Сандерса, но выражения ее лица он разобрать не мог. Что же она им сказала? — …Мистер Сандерс? — Ну, — протянул Сандерс, — мы до винтика перетряхиваем линию, устраняя проблемы, когда и если они возникают… Это общепринятая у нас практика. Пока мы еще в пусковом периоде… — Прошу прощения, — снова перебил его Николс, — а я думал, что вы производите эти аппараты уже два месяца. — Да, это так и есть. — На мой взгляд, два месяца нельзя назвать «пусковым периодом» производства. — Ну… — Насколько я знаю, для некоторых ваших моделей срок от запуска до снятия с производства составляет не более девяти месяцев? — Да, от девяти до восемнадцати месяцев. — В таком случае после двух месяцев работы производство должно идти полным ходом. Как вы оцениваете сложившееся положение с точки зрения руководителя, ответственного за производство? — Ну я бы сказал, что возникшие проблемы не выходят за пределы среднестатистических отклонений, с которыми нам приходилось сталкиваться… — Очень интересно услышать это от вас, — заявил Николс, — особенно после того, как утром Мередит объяснила нам, что проблемы очень серьезные и дефект аппаратов может отбросить их производство до стадии чертежной доски. Вот дерьмо! Как теперь выкручиваться? Ведь он уже сказал, что ничего серьезного не происходит… И назад дороги нет! Сандерс вздохнул и заговорил: — Надеюсь, мои слова не бросают тени на компетентность Мередит, но лично я абсолютно убежден в нашей способности производить дисководы «Мерцалка». — В вашей убежденности никто не сомневается, — сказал Николс. — Но нам предстоит вступить в конкурентную борьбу с «Сони» и «Филипсом», и я не уверен, что простого выражения вашей уверенности будет достаточно. Сколько дисководов, сходящих с конвейера, соответствуют спецификации? — У меня нет этих данных. — Хотя бы приблизительно. — Я не хотел бы отвечать на этот вопрос, не зная точных цифр. — А точные цифры имеются? — Да, просто я ими сейчас не располагаю. Николс нахмурился; на его лице отчетливо читался очевидный вопрос: а какого черта ты не принес точных данных, если знал, о чем пойдет разговор? Конли откашлялся. — Мередит сказала, что сборочная линия работает на двадцать девять процентов расчетной мощности и только пять процентов продукции соответствует спецификации. Это так? — Более или менее. Вокруг стола воцарилось короткое молчание. Внезапно Николс подтянулся и сел прямее. — Боюсь, я чего-то недопонимаю, — сказал он. — Если эти цифры верны, то на чем же основывается ваша вера в дисководы «Мерцалка»? — На учете прошлого опыта, на том, что с подобным мы сталкивались и раньше, — ответил Сандерс. — У нас были проблемы, которые на первый взгляд казались неразрешимыми и тем не менее благополучно разрешались. — Так. И вы думаете, что так окажется и в этом случае? — Совершенно верно. Николс откинулся на спинку стула, скрестив с недовольным видом руки на груди. Тощий банкир Джим Дейли наклонился вперед и спросил: — Вы только не поймите нас превратно, Том. Мы не стараемся на вас давить. Для нас давно ясно, что мы купим вашу фирму независимо от положения дел с «мерцалками». Я не думаю, что вопрос с ними окажет влияние на наше решение. Мы просто хотим знать реальное положение дел и просим вас быть как можно более откровенным. — Но я же не говорю, что проблем нет, — признал Сандерс. — Мы как раз с ними разбираемся. У нас уже есть несколько идей. И если некоторые из них подтвердится, то да, нам придется вернуться к конструкторской стадии. — Опишите нам худший вариант, — попросил Дейли. — Худший вариант? Мы останавливаем линию, меняем корпуса приборов и, возможно, микросхему и после этого снова запускаем конвейер. — И на сколько это задержит производство? «От девяти до двенадцати месяцев», — вспомнил Сандерс и сказал вслух: — До шести месяцев. Кто-то из присутствующих охнул. — Джонсон предполагает, что максимальная задержка не превысит шести недель, — сказал Дейли. — Надеюсь, что это так. Но вы просили худший вариант. — И вы на самом деле считаете, что ликвидация причин плохого функционирования аппаратов может занять шесть месяцев? — Вы же просили самый худший вариант; я думаю, что это маловероятно. — Но возможно? — Да, возможно. Николс глубоко вздохнул и снова подался вперед. — Поправьте меня, если я ошибаюсь. Если проблемы с дисководами вызваны конструкторскими недоработками, то правильно ли будет утверждать, что эти недоработки имели место при вашем непосредственном руководстве? — Да, это так. Николс качнул головой. — Но тогда на каком основании вы полагаете, что, втянув нас в эту историю, вы в состоянии сами же с ней и разобраться? Сандерс с трудом подавил приступ гнева. — Да, — сказал он. — Да, я считаю, что я — единственный подходящий для этого человек. Как я уже говорил, мы не раз сталкивались с подобными трудностями и всегда успешно преодолевали их. Я сработался со всеми людьми, которые принимают участие как в проектировании, так и в производстве. И я уверен, что мы в состоянии справиться с этим делом! Продолжая говорить, Сандерс не представлял, как можно описать этим «белым воротничкам» реалии настоящего производства. — В цикле производства, — продолжал он, — возвращение к стадии конструирования не всегда так трагично, как представляется на первый взгляд. Конечно, этого никто не любит, но в этом возвращении есть и определенные преимущества. В прежнее время мы каждый год создавали принципиально новое поколение приборов. А сейчас все большее значение приобретает модификация аппаратов одного поколения. Если уж нам придется перерабатывать микросхему, мы сможем применить новейшие алгоритмы сжатия, которых еще не существовало, когда мы передали «мерцалки» в цех. А это дополнительно увеличит скорость считывания по сравнению с прототипом. Мы уже не будем тогда производить стомиллисекундный дисковод, а сразу перейдем к дисководу на восемьдесят миллисекунд. — Но, — сказал Николс, — сейчас вам выходить на рынок не с чем. — Да, это так. — А это значит, что вы не сможете забить торговую марку и не сможете занять должное место на рынке. Вы не сможете развернуть дилерскую сеть или вашу OEM, не сможете начать рекламную кампанию, потому что у вас не будет производственной линии, которая эту кампанию поддержит. Да, вы сможете иметь лучший дисковод, но это будет никому не известный дисковод. Вам придется начинать с нуля. — Все так, но рынок быстро реагирует на такие вещи… — Конкуренты тоже. Что будет иметь «Сони», когда вы выйдете на рынок? Может, они тоже добьются восьмидесяти миллисекунд? — Я не знаю, — признал Сандерс. — А я бы хотел большей убежденности в этом отношении, — вздохнул Николс. — Не говоря уже о том, в состоянии ли мы вообще исправить допущенные ошибки. Наконец подала голос и Мередит. — Тут есть частичка и моей вины, — вмешалась она. — Когда мы с тобой, Том, говорили о «мерцалках», я так поняла, что дело обстоит весьма серьезно. — Так оно и есть. — И я не думаю, что нам стоит что-либо скрывать. — Я ничего не скрываю! — воскликнул Сандерс настолько быстро, что, только услышав собственный высокий напряженный голос, понял, что сказал. — Нет-нет, — успокаивающе сказала Мередит, — и я не предполагала этого. Просто для некоторых из нас с непривычки трудновато сразу воспринять все технические подробности. Неплохо было бы пересказать то же самое обычными словами, без профессиональной терминологии. Если ты, конечно, можешь. — Но я же это и делал, — сказал Сандерс, понимая, что его голос звучит неубедительно, но уже не в состоянии что-либо изменить. — Да, Том, я все понимаю, — по-прежнему успокаивающе сказала Мередит. — Но вот, например: если лазерная записывающе-воспроизводящая головка не синхронизирована с М-подуровнем контроллерного чипа, чем это обернется для нас в смысле задержки? Она производила блестящее впечатление, демонстрируя свободное владение технической терминологией, но суть ее слов совсем сбила Сандерса с толку. Дело в том, что лазерные головки бывают только воспроизводящими и ни в коем случае не записывающими, и они не имели ни малейшего отношения к М-подуровням контроллерной микросхемы. Позиционное управление осуществлялось Х-подуровнем, а он, в свою очередь, являлся лицензированным кодом «Сони», частью кода драйвера, который используют все компании, производящие лазерные дисководы. Чтобы не подвести ее, теперь требовалось фантазировать и нести такую же лабуду. — Э-э-э… — начал он, — вы подняли хорошую тему, Мередит. Но я считаю, что М-подуровень представляет собой относительно простую проблему, поскольку лазерные головки эксплуатируются с большим запасом прочности. Отладка займет дня три-четыре. Сказав это, он мельком посмотрел на Черри и Ливайна, единственных людей в этой комнате, которые понимали, какую чушь он несет. Оба спеца с умным видом кивали головами; Черри даже потирал подбородок, изображая глубокое раздумье. — И предвидели ли вы проблему асинхронного трекинг-сигнала с основной консоли? — не унималась Мередит. И опять она намешала черт знает чего: трекинг-сигналы поступают от источника питания и регулируются контроллерным чипом, и никакой основной консоли в дисководах не было. Но на этот раз Сандерс не стал колебаться и быстро ответил: — Конечно, предвидели, Мередит, и мы как раз все проверяем еще раз. Я ожидаю, что асинхронные сигналы придется сдвинуть по фазе — и ничего более. — Сложно ли будет произвести смещение фазы? — Нет, несложно. Николс прочистил горло и заговорил: — Ну, тут пошли уже технические детали… Может быть, перейдем к следующему пункту повестки дня? Что у вас там? — По расписанию, — ответил Гарвин, — у нас демонстрация сжатия видеосигнала. Это в зале недалеко отсюда. — Хорошо. Отправимся туда. Заскрипели отодвигаемые стулья, и присутствующие вытянулись к выходу. Мередит задержалась, чтобы собрать свои папки. Сандерс тоже притормозил, проходя мимо нее.* * *
Когда они остались наедине, Сандерс спросил: — Ну и что все это значит? — Ты о чем? — Об этой чепухе насчет контроллерных чипов и воспроизводящих головок. Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. — Вот я-то как раз имею, — разгневанно сказала она. — Я расхлебывала кашу, которую ты заварил. — Мередит перегнулась через стол и посмотрела Сандерсу в глаза. — Послушай меня, Том. Я решила последовать совету, который ты мне дал вчера вечером, и рассказать правду о положении дел с дисководами. Сегодня утром я сказала всем, что с ними возникли серьезные проблемы, что ты очень знающий человек и что ты подробно объяснишь, в чем суть этих проблем. Я сделала это, чтобы ты мог сказать то, что, по твоим же словам, собирался сказать. А ты встаешь и во всеуслышание заявляешь, что никаких проблем нет. — Но я полагал, что вчера вечером мы решили… — Эти люди не дураки, и не нам пытаться провести их. — Она захлопнула свой чемоданчик. — Я честно сказала им то, что мне сказал ты. А ты после этого заявляешь, что я не знаю, о чем говорю. Сандерс закусил губу, пытаясь справиться с распиравшей его злостью. — Не понимаю, о чем ты думал, входя сюда, — продолжала она, — но этим людям не нужны технические подробности. Они не отличат считывающей головки от искусственного члена. Они просто смотрят, кто несет ответственность за все дело и в состоянии ли этот человек справиться с возникшими осложнениями. Они хотят, чтобы их опасения были рассеяны, а ты, наоборот, сгустил тучи. Вот мне и пришлось вмешаться и навешать им на уши лапши из этого технического дерьма. Мне пришлось за тобой все подчищать, и я сделала все, что смогла. Но должна тебя честно предупредить: от тебя не веяло уверенностью, Том. Нисколько. — Черт подери, — рявкнул Сандерс, — ты заботишься только о показухе. О том, чтобы все выглядело благопристойно на таком же благопристойном совещании. Но, в конце концов, кому-то придется на деле доводить этот чертов дисковод… — А я говорю… — …И я руководил этим отделом восемь лет, и делал это вполне прилично… — Мередит! — Гарвин просунул в дверь голову. Разговор сразу прервался. — Мы ждем, Мередит, — напомнил Гарвин, затем повернул голову и холодно посмотрел на Сандерса. Мередит взяла со стола свой кейс и быстро вышла из комнаты.* * *
Сандерс тут же отправился в приемную Блэкберна. — Мне нужно видеть Фила. — Он сегодня очень занят, — вздохнула Сандра, секретарша Блэкберна. — Мне немедленно нужно его видеть. — Я сейчас проверю, Том. — Сандра подняла трубку. — Фил? Здесь Том Сандерс. — Она прислушалась к голосу в трубке и предложила Сандерсу: — Том, вы можете пройти. Сандерс вошел в кабинет и прикрыл за собой дверь. Блэккберн стоял возле своего стола и приглаживал руками пиджак на груди. — Том, я рад, что ты зашел. Они пожали друг другу руки. — С Мередит у меня не складывается, — заявил Сандерс, все еще кипя после разговора с Джонсон. — Да, я знаю. — Не думаю, что смогу с ней работать. — Я знаю, — кивнул Блэкберн, — она уже говорила мне. — Вот как? И что же она тебе говорила? — Она рассказала мне о вчерашней встрече, Том. Сандерс нахмурился. Он и представить себе не мог, что у нее возникнет желание обсуждать с кем бы то ни было подробности вчерашнего инцидента. — Вчерашней встрече? — Она рассказала мне, что ты ее сексуально преследовал. — Что-что? — Послушай, Том, только не распаляйся. Мередит заверила меня, что не собирается выдвигать против тебя обвинения, так что мы можем решить это без лишнего шума, по-домашнему. Так будет лучше для всех. Я как раз поразмыслил над штатным расписанием и… — Погоди минуту, — перебил Сандерс. — Она сказала, что я преследовал ее? Блэкберн уставился на него. — Вот что, Том. Мы были друзьями долгое время, и я обещаю тебе, что никаких проблем не будет. Даже в компании никто ничего не узнает. Твоей жене тоже нет необходимости что-либо знать. Как я сказал, все спустим на тормозах, к полному удовлетворению всех заинтересованных лиц. — Погоди, но это же ложь… — Том, дай мне, пожалуйста, договорить. Сейчас для нас наиболее важно разделить вас. Тебе не придется работать под руководством Мередит и ходить к ней с докладами. Я думаю, что перевод на другую работу будет для тебя идеальным вариантом. — Перевод на другую работу? — Ну да. Как раз есть вакансия на должность одного из вице-президентов подразделения, занимающегося портативной аппаратурой, в Остине. Я хочу перевести тебя туда. Ты сохранишь то же положение, зарплату, льготы, все, за исключением того, что ты будешь в Остине и не будешь иметь прямого контакта с Мередит. Ну как? — Остин, говоришь? — Да. — Портативной аппаратуры? — Да. Прекрасный климат, отличные условия для работы… университетский город… шанс увезти свою семью подальше от этих дождей… — Но Конли собираются продать завод в Остине, — сказал Сандерс. Блэкберн откинулся в кресле. — С чего ты это взял, Том? — спокойно сказал он. — Это абсолютная ерунда. — Ты в этом уверен? — Абсолютно. Можешь мне поверить, продажа завода в Остине — это самая последняя вещь, которую они могли бы сделать. В этом вообще нет ни малейшего смысла! — Тогда зачем они проводят инвентаризацию завода? — Они все пропускают через частый гребень. Смотри, Том: Конли беспокоились о поступлении денег после покупки фирмы, а завод в Остине, как ты отлично знаешь, очень выгоден в финансовом отношении. Мы дали им все выкладки, и сейчас они их проверяют, чтобы самим убедиться, что они верны. Но о продаже не может идти и речи. Завод будет только разрастаться, Том, и ты это знаешь. Вот почему я решил, что пост вице-президента — отличное продолжение твоей карьеры. — Но тогда я ухожу из ГНП? — Да, весь смысл твоего перевода в том, чтобы тебя из нее убрать. — Но тогда я не войду в новую компанию, когда Группа станет отдельной фирмой? — Это верно. Сандерс зашагал по кабинету. — Это абсолютно неприемлемо. — Ну не надо так торопиться, — сказал Блэкберн, — Давай взвесим все «за» и «против». — Фил, — негромко сказал Сандерс, — я не знаю, что она тебе наговорила, но… — Она рассказала мне все… — Но я думаю, что ты должен знать… — А я хочу, чтобы ты знал, — перебил Блэкберн, — Что я не собираюсь выносить кому-либо приговоры в связи со случившимся. Это не моя забота, и это мне не интересно… Я просто хочу решить для компании трудный вопрос. — Фил, послушай — я не делал этого. — Я могу понять, как ты себя должен чувствовать, но… — Я не преследовал ее. Это она преследовала меня. — Я уверен, — согласился Блэкберн, — что временами тебе кажется, что дело так и обстояло, но… — Фил, я говорю тебе: она меня разве что не изнасиловала. — Сандерс уже не в силах был оставаться на месте. — Фил, это она приставала ко мне! Блэкберн вздохнул и постучал карандашом по углу стола. — Должен тебе честно сказать, Том, что в это верится с трудом. — Тем не менее все так и было. — Мередит очаровательная женщина, Том. Такая приветливая, сексуальная… Я думаю, что для мужчины простительно на несколько минут потерять контроль над собой. — Фил, ты меня, видно, не расслышал. Это она ко мне приставала! Блэкберн с беспомощным видом пожал плечами: — Я тебя расслышал, Том. Я только… Мне трудновато себе это представить. — А между тем это именно так. Хочешь услышать, что случилось вчера на самом деле? — Пойми, — Блэкберн поерзал в кресле, — конечно, мне интересно услышать и твою версию. Но дело еще и в том, что у Мередит Джонсон в этой компании очень сильные связи. Она произвела прекрасное впечатление на чрезвычайно влиятельных людей. — Ты имеешь в виду Гарвина? — Не только Гарвина. Мередит создала себе крепкие тылы во многих местах. — В «Конли-Уайт»? — Да, и там тоже, — кивнул Блэкберн. — И ты не хочешь слушать, что я расскажу? — Конечно, хочу, — возразил Блэкберн, нервно приглаживая волосы. — Очень хочу. Я хочу быть абсолютно, скрупулезно справедливым. Я просто хочу тебе объяснить, что независимо от того, чья история правдивее, нам придется произвести некоторые перестановки. А у Мередит есть влиятельные союзники. — Поэтому что бы я ни сказал, результат будет один? Блэкберн насупился, следя за расхаживающим по комнате Сандерсом. — Я понимаю, что тебе это не может понравиться, И ты для компании достаточно ценный сотрудник. Но сейчас я пытаюсь уговорить тебя взглянуть на ситуацию со стороны. — На какую ситуацию? — приостановился Сандерс. Блэкберн вздохнул. — Вчера вечером были какие-нибудь свидетели происшедшего? — Кажется, нет. — Иными словами, это конкурс «кто кого переплюнет»? — Почему? Какие есть основания считать, что я не прав, а она права? — Никаких, — подтвердил Блэкберн. — Но пойми: заявление мужчины о том, что его преследует женщина, звучит, скажем так, не совсем убедительно. Не думаю, чтобы в нашей компании раньше случалось что-либо подобное. Это не значит, что такого не может быть, но убедить других в твоей правоте будет очень трудно — даже не учитывая связей Мередит. — Он помолчал и добавил: — Мне бы не хотелось, чтобы у тебя были из-за этого неприятности. — У меня уже неприятности… — Подожди, я не закончил. Итак, две противоречащие друг другу жалобы — и ни одного свидетеля… — Блэкберн потер нос и расправил лацканы пиджака. — Вы переводите меня из отдела Группы новой продукции, и я не буду работать в новой компании. В компании, на которую я пахал двенадцать лет. — Но тебе предоставляют перспективную работу, — напомнил Блэкберн. — Я не говорю о перспективной работе, я говорю о… — Погоди, Том. Дай я переговорю об этом с Гарвином. Почему бы тебе тем временем не обдумать предложение насчет Остина? Продумай все хорошенько. В конкурсе «кто кого переплюнет» победителей не бывает. Ты можешь навредить Мередит, но этим ты навредишь себе еще больше, и это очень беспокоит меня как твоего друга. — Если бы ты был моим другом… — начал было Сандерс. — А между тем я твой друг, — страстно перебил его Блэкберн. — Независимо от того, считаешь ли ты так сейчас или нет. — Он встал с кресла. — Не нужно, чтобы все это было выплеснуто на бумагу. Не нужно, чтобы об этом знали твоя жена и дети. Не нужно, чтобы ты стал объектом бейн-бриджских сплетен на весь остаток лета! Ничего хорошего для тебя в этом не будет. — Я понимаю, но… — Давай оценим все реально, Том, — сказал Блэкберн. — Имеются два взаимоисключающих заявления. Что случилось, то случилось, и нам надо как-то выбираться из всего этого. И мой долг разрешить все дело как можно быстрее и безболезненнее. Так что, пожалуйста, обдумай все хорошенько и после возвращайся сюда. Сразу после ухода Сандерса Блэкберн позвонил Гарвину. — Я только что разговаривал с ним, — сказал он. — И что? — Он утверждает, что все было не так, что это она к нему приставала. — О Господи! — простонал Гарвин. — Ну и каша. — Да. Но, с другой стороны, вы как раз этого и ожидали. Это обычное дело — мужчины всегда отрицают свою вину. — Ага… Но это опасно, Фил. — Понимаю. — Я не хочу, чтобы это как-то отозвалось на нас. — Нет-нет! — У нас сейчас нет более важного дела, чем решить этот конфликт. — Я понимаю, Боб. — Ты сделал ему предложение относительно Остина? — Да. Он об этом подумает. — Примет он его? — Я думаю, что нет. — А ты нажимал? — Ну, я постарался вдолбить ему, что мы все равно не будем наказывать Мередит, а, наоборот, всемерно ее поддержим. — И это, черт возьми, правильно! — рявкнул Гарвин. — Я полагаю, что и он это понял. Так что давайте подождем, что он скажет, когда придет снова. — Но он не станет подавать официального заявления? — Он достаточно умен, чтобы не сделать этого. — Дай-то Бог, — раздраженно сказал Гарвин и повесил трубку.* * *
«Взглянуть на ситуацию со стороны». Сандерс стоял на Пайонир-сквер, прислонившись к колонне, и смотрел на моросящий дождь, прокручивая в памяти подробности разговора с Блэкберном. Тот даже не захотел выслушать объяснения Сандерса. Он просто не дал ему, Сандерсу, возможности оправдаться. Блэкберн уже заранее все знал. «Мередит очаровательная женщина… Такая приветливая, сексуальная… Я думаю, что мужчине простительно на несколько минут потерять контроль над собой…» Именно так будет думать каждый сотрудник «Диджи-Ком». Каждый человек поверит именно в это. Блэкберн заявил, что ему трудно поверить в то, что Мередит сама приставала к Сандерсу. Точно так же трудно будет поверить в это и остальным. Блэкберн сказал, что ему неважно, как все происходило на самом деле. Он сказал, что у Джонсон хорошие связи и что никто не поверит в то, что мужчина мог подвергнуться сексуальным притязаниям со стороны женщины. «Взгляни на ситуацию со стороны». Они предлагают ему оставить Сиэтл, уйти из ГНП. Ни Льготных акций, ни дивидендов. Никакого вознаграждения за двенадцать лет работы. Все насмарку. Вместо этого — Остин. Удушливая жара, сушь. Новое, не отлаженное производство. Сюзен никогда на это не согласится. У нее была в Сиэтле процветающая практика, которой она добивалась восемь лет. Они только что перестроили дом. Детям здесь нравится. Если только Сандерс предложит переехать, Сюзен насторожится и захочет узнать, что за этим стоит и рано или поздно добьется своего. Так что если он сейчас согласится на перевод, он тем самым подтвердит свою вину и в глазах жены. Но несмотря на такие мысли, Сандерс не видел никакого иного выхода из сложившейся ситуации. Его просто поимели. «…Я твой друг. Независимо, думаешь ты так или нет…» Сандерс вспомнил, как на свадьбе Блэкберн, будучи его свидетелем, предложил окунуть обручальное кольцо Сюзен в оливковое масло, потому что его всегда трудно надевать на палец. А Блэкберн по-настоящему волновался, что в свадебной церемонии возникнет заминка. В этом был весь Фил: его всегда заботила лишь внешняя сторона дела. «Не нужно, чтобы об этом знала твоя жена…» Но как раз Фил его и поимел, а за Филом стоял Гарвин. Они оба его поимели. Сандерс проработал на них много лет, но они не приняли это во внимание. Не задавая никаких вопросов, они заранее взяли сторону Мередит. Они даже не пожелали выслушать его версию происшедшего. По мере того как Сандерс стоял здесь, глядя на дождь, чувство потрясения ослабевало. А вместе с ним ушло и чувство лояльности. Он начал свирепеть. Достав телефон, он набрал номер. — Офис мистера Перри, слушаю вас. — Это Том Сандерс вас беспокоит. — К сожалению, мистер Перри сейчас в суде. Может быть, ему что-нибудь передать? — Может быть, вы мне тогда поможете? Как-то при мне он упоминал имя женщины, которая занимается у вас делами, связанными с сексуальными преследованиями. — У нас этим занимаются несколько адвокатов, мистер Сандерс. — Он упомянул, что она испанка. — Сандерс попытался припомнить, что еще говорил Перри о ней. Что-то насчет того, что она хорошенькая… Он никак не мог вспомнить точно. — Тогда это, может быть, мисс Фернандес. — Вы не могли бы соединить меня с ней? — попросил Сандерс.* * *
Кабинет Фернандес был невелик: стол был завален стопками бумаг и папками с делами, в углу приткнулся компьютерный дисплей. Когда Сандерс вошел в комнату, хозяйка кабинета поднялась из-за стола. — Вы, должно быть, мистер Сандерс? Она оказалась высокой привлекательной женщиной, перешагнувшей тридцатилетний рубеж, со светлыми волосами и орлиным профилем. Одета она была в светло-кремовый костюм. Манеры ее были деловыми, а рукопожатие — твердым. — Я — Луиза Фернандес. Чем могу быть вам полезна? Сандерс представлял ее совсем не такой. Вопреки описанию Перри она не была ни милой, ни застенчивой. И к тому же определенно не была испанкой. Он настолько оторопел, что брякнул: — Я совсем не думал… — Что я такая? — подхватила она, приподняв бровь. — Мой отец приехал с Кубы. Я была тогда еще маленькой. Садитесь, мистер Сандерс, прошу вас. — Она повернулась и обошла стол. Сандерс сел, чувствуя себя не в своей тарелке. — Я вам очень признателен, что вы так быстро согласились принять меня. — Не стоит благодарности. Вы приятель Джона Перри? — Да. Он как-то говорил, что вы специализируетесь на э-э-э… таких случаях. — Я занимаюсь трудовыми отношениями, предварительным определением наличия состава преступления и делами, проходящими по части седьмой Федерального Уложения. — Ясно. — Сандерс почувствовал, что поступил глупо, придя сюда. Его сбивали с толку уверенные манеры адвоката и ее элегантный внешний вид. Она слишком напоминала Мередит, и Сандерс был уверен, что она не проникнется сочувствием к его проблемам. Тем временем Фернандес надела очки в роговой оправе и изучающе посмотрела через стол на Сандерса. — Вы ели? Если хотите, могу предложить вам сандвич. — Нет, я не голоден, благодарю вас. Она отодвинула недоеденный ею сандвич на край стола. — Боюсь, у меня мало времени — через час я должна быть в суде на слушании дела. Запарка, знаете ли… Она достала обычный желтый блокнот и положила его перед собой. Ее движения были быстрыми и решительными. Сандерс следил за ней, все больше убеждаясь, что она — не тот человек, который ему нужен. Не надо было ему сюда приходить: это было ошибкой. Он обвел взглядом кабинет: в углу лежала куча табличек, используемых адвокатами в суде. Фернандес подняла глаза от блокнота, держа ручку над страницей. Ручка была дорогой, перьевой. — Не будете ли вы добры изложить мне суть вашего дела? — Ух… Не знаю, с чего и начать. — Давайте начнем с вашего полного имени, возраста и адреса. — Томас Роберт Сандерс, — назвался он и продиктовал свой адрес. — Возраст? — Сорок один год. — Род занятий? — Я управляющий отделом в «Диджитал Комьюникейшнз». Группа новой продукции. — Как долго вы работаете в этой фирме? — Двенадцать лет. — Так… А в вашей должности? — Восемь лет. — И почему вы пришли ко мне? — Сексуальное преследование. — Так… — Она не выказала никакого удивления. Ее лицо оставалось совершенно невозмутимым. — Не расскажете ли подробнее? — Я подвергся м-м-м… посягательству со стороны моего босса. — Имя вашего начальника? — Мередит Джонсон. — Это мужчина или женщина? — Женщина. — Угу… — И снова ни малейшего удивления. Она продолжала исправно строчить в блокноте, поскрипывая пером. — Когда это случилось? — Прошлым вечером. — Расскажите, пожалуйста, подробно о предшествующих событиях. Сандерс решил не упоминать о слиянии. — Ее только что назначили моим начальником, и нам нужно было обсудить некоторые деловые вопросы. Она предложила встретиться в конце дня. — Она сама заговорила о необходимости этой встречи? — Да. — И где должна была произойти ваша встреча? — В ее кабинете. В шесть часов. — Кто-нибудь еще присутствовал? — Нет. Ее секретарша зашла на минуту в самом начале и тут же ушла. Еще до того, как все случилось. — Понятно. Продолжайте. — Мы поговорили о текущих делах и выпили немного вина. Она выпила, вернее. А потом начала ко мне приставать. Я стоял у окна, когда она полезла целовать меня. Вскоре мы очутилисьна кушетке, и тогда она начала, кхм… — Он помялся. — Насколько подробно я должен рассказывать? — Пока только в общих чертах. — На секунду прекратив писать, она откусила от своего сандвича. — Вы остановились на том, что стали целоваться? — Да. — И инициатором этого была она? — Да. — Как вы на это реагировали? — Я почувствовал себя очень неудобно. Я, видите ли, женат. — Угу… А какова была общая атмосфера встречи до этого поцелуя? — Это была нормальная деловая встреча. Мы говорили о работе. Но уже тогда она время от времени допускала э-э-э… сомнительные замечания. — Например? — Ну, например, как хорошо я выгляжу… В какой хорошей я форме… Как она рада снова видеть меня. — Как она рада снова видеть вас? — удивленно повторила Фернандес. — Да, мы были знакомы раньше. — Вы состояли в близкой связи? — Да. — Как давно это было? — Десять лет назад. — Вы тогда были женаты? — Нет. — Вы работали в одной компании с ней? — Нет. То есть я работал в той же компании, что и сейчас, но она — нет. — И как долго длились ваши отношения? — Около шести месяцев. — Продолжали ли вы позже поддерживать контакт? — Нет. Практически нет. — Вообще нет? — Случайно встретились однажды. — Была ли при этом интимная связь? — Нет, просто столкнулись в коридоре, поздоровались и разошлись в разные стороны. — Ясно. Были ли вы на протяжении последних восьми лет у нее дома? — Нет. — Были ли совместные обеды, коктейли или еще что-нибудь? — Нет. Я и в самом деле больше не видел ее. Когда она поступила на работу в нашу компанию, ей предоставили должность в Главном управлении, в Купертино, а я к тому времени уже работал в Сиэтле, в Группе новой продукции. Мы практически не контактируем. — И на протяжении этого времени она не была вашим начальником? — Нет. — Опишите мне мисс Джонсон. Сколько ей лет? — Тридцать пять. — Можно ли сказать, что она привлекательна? — Да. — Очень привлекательна? — Подростком она завоевала титул «Мисс Тинейджер». — Значит, вы можете сказать, что она очень привлекательна? — Перо снова заскрипело по бумаге. — Да. — А как в отношении других мужчин — можете ли вы сказать, что и они находят ее очень привлекательной. — Да. — Как вы можете оценить ее поведение в сексуальной смысле? Шутки, намеки, неприличные комментарии? — Нет, ничего подобного она себе не позволяет. — Телодвижения? Флирт? Любит ли она прикасаться к мужчинам? — Вроде нет… Она, конечно, понимает, как она выглядит, и при случае может этим воспользоваться. Но ее манеры… Они скорее прохладны. Ее тип — это Грейс Келли. — Говорят, что Грейс Келли чрезвычайно активна в сексуальном отношении и заводит интрижки с большинством своих партнеров. — Я не знал. — Угу… Что же в отношении мисс Джонсон — заводила ли она романы с сотрудниками фирмы? — Не знаю. Ничего об этом не слышал. Фернандес перевернула страничку блокнота. — Так. И как долго она контролирует вашу работу? Она ведь контролирует ее? — Да. Сегодня первый день. В первый раз за все время на лице адвоката промелькнуло удивление. Она взглянула на Сандерса, еще раз откусив от сандвича. — Первый день? — Только вчера было объявлено о реорганизации компании, и ее представили как нового руководителя. — И в тот же день она назначила вам встречу, так? — Да. — Понятно. Итак, мы остановились на том, что вы сели на кушетку, и она поцеловала вас. И что дальше? — Она расстегнула… то есть она начала меня э-э… щупать. — За половые органы? — Да. И целовала меня при этом. — Сандерс почувствовал, что весь взмок, и вытер рукой лоб. — Я понимаю, что это неприятно, и постараюсь закончить как можно скорее, — понимающе сказала Фернандес. — Дальше? — А дальше она расстегнула мне брюки и залезла туда рукой. — Ваш член был обнажен? — Да. — Кто его обнажил? — Она сама его вытащила. — Итак, она обнажила ваш член и стала хватать его рукой, так? — Она посмотрела на Сандерса сквозь стекла очков, и он в смущении отвел глаза. Но когда он снова взглянул на нее, то увидел, что она нисколько не смутилась, что манера ее поведения более чем клиническая и более чем профессиональная — она абсолютно отстранена от него и очень холодна. — Да, — подтвердил он, — все так и происходило. — И как вы на это реагировали? — Ну, — смущенно пожал он плечами. — Это сработало. — Вы пришли в сексуальное возбуждение? — Да. — Говорили ли вы ей что-нибудь? — В смысле? — Я только спросила, разговаривали ли вы с ней? — В каком смысле? Я не понимаю. — Ну говорили вы хоть что-нибудь? — Вроде что-то говорил — не знаю… Я чувствовал себя очень неловко. — Помните ли вы, что говорили? — Кажется, я повторял «Мередит», пытаясь ее остановить, но она перебивала меня или целовала. — А что-нибудь кроме «Мередит» вы говорили? — Не помню. — Как вы относились к тому, что она делала? — Мне было очень неловко. — Почему? — Я боялся с ней связываться, потому что она — мой начальник и потому что я женат и не хочу никаких лишних сложностей в своей жизни. Сами знаете, эти служебные романы… — А почему бы и нет? — спросила Фернандес. — Что?! — обалдело переспросил Сандерс. — Вот именно. — Она смотрела на него холодным, оценивающим взглядом. — В конце концов, вы остались наедине с красивой женщиной. Почему бы и не отвлечься? — О Боже!.. — Этот вопрос вам могут задать очень многие. — Я же женат! — Ну и что? Женатые люди сплошь и рядом заводят романы! — Ну, — добавил он, — еще и потому, что моя жена — юрист и к тому же очень подозрительна. — Я ее не могу знать? — Ее зовут Сюзен Хандлер. Работает в «Лаймен и Кинг». — Да, я слышала про нее, — кивнула Фернандес. — Итак, вы боялись, что ей все станет известно. — Ну да! Стоит завести служебный роман — и на работе все будут об этом знать. И нет никакой возможности избежать огласки и пересудов. — Стало быть, вы беспокоились, что это станет всем известно? — Да. Но это не главная причина. — И какова же главная причина? — Она мой начальник, и мне не нравилось положение, в котором я очутился. Понимаете, она была… Ну, одним словом, она могла уволить меня с работы, если бы захотела. Так что получалось, что я должен был это делать. Очень неприятно. — Вы ей это говорили? — Пытался. — Каким образом? — Ну, пытался… — То есть вы хотите сказать, что дали ей понять, что ее знаки внимания вам неприятны? — В конце концов да… — Как это? — Ну, в конце концов, мы продолжали это… ну, прелюдию, что ли… и она, оставшись без трусиков… — Прошу прощения. Как она осталась без трусиков? — Я их снял. — Она вас об этом попросила? — Нет, но к этому все шло, мне пришлось это сделать, по крайней мере, я думал, что так нужно… — Вы собирались произвести совокупление? — Ее голос снова стал ледяным. Перо продолжало скрипеть. — Да. — Вы являлись добровольным участником. — В какой-то момент да. — До какой степени вы были добровольным участником? — спросила она. — Я хочу знать, касались ли вы по своей инициативе, без ее просьбы, ее тела, груди, половых органов? — Не знаю… По-моему, она всем своим поведением просила… — Я хочу знать, делали ли вы это по своей воле или же на брала вашу руку, например, и помещала себе на… — Нет. Я делал это сам. — А как же ваши прежние опасения? — Ну, я уже очень возбудился и несколько потерял голову. — Понятно. Продолжайте. Сандерс вытер лоб рукой. — Я с вами полностью откровенен. — Это именно то, что от вас требуется. Это самый правильный путь. Продолжайте, пожалуйста. — Она легла на кушетку, задрав свою юбку, и хотела, чтобы я вступил с ней в… и она стонала что-то вроде, ну, знаете, там, «нет, нет», и внезапно я понял, что не хочу этого делать, и сказал: «Нет так нет», — слез с кушетки и стал одеваться. — Вы сами прервали контакт? — Да. — Из-за того, что она говорила «нет»? — Это было просто поводом. А причина в том, что мне вообще все это не нравилось. — Угу… Итак, вы встали с кушетки и стали одеваться… — Да. — Говорили ли вы что-нибудь при этом? Объясняли ли как-нибудь свои действия? — Да. Я сказал, что это была не лучшая идея и что мне это не нравится. — И как она отреагировала? — Она страшно разозлилась — начала бросать в меня вещи, а потом стала меня бить и царапать. — У вас остались отметины? — Да. — В каких местах? — На шее и на груди. — Вы хотя бы их сфотографировали? — Нет. — Ладно. Как вы отреагировали на то, что она стала вас царапать? — Я просто старался поскорее одеться и убраться оттуда. — Отвечали ли вы как-нибудь непосредственно на ее нападение? — Ну, один раз я ее оттолкнул, она по инерции подалась назад и, зацепившись за столик, упала. — Вы говорите это так, будто толчок был произведен в состоянии самообороны. — А так оно и было! Она стала рвать на мне рубашку, и мне вовсе не хотелось, чтобы жена дома обратила внимание на оторванные пуговицы. Вот я и оттолкнул Джонсон. — Предпринимали ли вы что-нибудь, чего нельзя отнести к самозащите? — Нет. — Ударили ли вы ее хоть раз? — Нет. — Вы уверены в этом? — Да. — Хорошо. И что было после? — Она бросила в меня стакан. Правда, к тому времени я был уже почти полностью одет. Я тогда как раз подошел к окну, чтобы взять свой радиотелефон, а потом вышел… — Прошу прощения: вы взяли ваш телефон? Какой телефон? — Портативный радиотелефон. — Сандерс вынул из кармана телефон и показал адвокату. — Все сотрудники нашей фирмы носят с собой такие, потому что мы их и производим. Я как раз звонил из ее кабинета, когда она начала меня целовать… — То есть в ту минуту, когда она начала вас целовать, вы с кем-то разговаривали? — Да. — С кем вы разговаривали? — С автоответчиком. — А-а-а… — Фернандес была явно разочарована. — Продолжайте, пожалуйста. — Так вот, я подобрал телефон и вылетел оттуда. А она кричала мне вдогонку, что я не смею так с ней поступать, и что она меня убьет. — Что вы ей отвечали? — Ничего. Я просто ушел. — И в котором часу это было? — Приблизительно без пятнадцати семь. — Кто-нибудь видел, как вы уходили? — Да, уборщица. — Вы, случайно, не знаете ее имени? — Нет. — Видели ее раньше? — Нет. — Как вы думаете, она числится работником вашей компании? — На ней был надет фирменный халат. Это, знаете ли, контора, которая по найму занимается уборкой наших кабинетов. — Угу. И что дальше? — Я поехал домой, — пожал плечами Сандерс. — Вы рассказали жене о случившемся инциденте? — Нет. — А вообще рассказывали кому-нибудь? — Нет, никому. — А почему? — Ну… Я думаю, что происшедшее меня слишком шокировало. Фернандес замолчала и просмотрела свои записи. — Так. Вы сказали, что подверглись сексуальному преследованию. И вы описали весьма недвусмысленную увертюру, предпринятую этой женщиной. А поскольку она ваш начальник, то я полагаю, что вы понимали, как рискованно отвергать ее притязания? — Ну… Конечно, я был этим озабочен, но разве я не имею права отвергнуть ее? Что, не так? — Конечно, вы имеете такое право. Я спрашиваю вас, о чем вы при этом думали? — Я был очень расстроен. — Настолько, что не захотели поделиться с кем-нибудь вашими впечатлениями? Вам не хотелось посоветоваться с коллегами? С другом? С кем-нибудь из членов семьи, например, с братом? Хоть с кем-нибудь? — Нет, это мне даже не пришло в голову. Я понятия не имел, как нужно поступать в таких случаях, — думаю, я был в шоке. Я просто хотел, чтобы все на этом закончилось. Мне хотелось думать, будто этого никогда не было. — Вы делали какие-либо записи в связи с этим событием? — Нет. — Ладно. Дальше, вы упомянули, что ничего не сказали жене; следует ли это понимать так, что вы скрыли от шее происшедшее? Сандерс подумал. — Да. — Много ли у вас от нее секретов? — Нет. Но в этом случае, учитывая, что в инциденте была замешана моя прежняя любовница, вряд ли жена отнеслась бы ко всему с пониманием, мне не хотелось все ней объяснять. — Есть ли у вас другие связи на стороне? — Вчера тоже не было связи! — Я задала общий вопрос относительно вашей семейной жизни. — Нет. У меня никогда не было связей на стороне. — Хорошо. Я бы посоветовала вам все рассказать жене. Откройтесь ей целиком и полностью. Я могу вам гарантировать, что ей рано или поздно станет все известно — если не известно уже сейчас. Как бы трудно это ни было, лучшая возможность сохранить ваши добрые отношения — это абсолютная честность по отношению к жене. — Ладно. — Так, теперь вернемся к прошлому вечеру. Что было дальше? — Мередит Джонсон позвонила ко мне домой и поговорила с моей женой. Брови Фернандес поползли вверх. — Даже так? Вы ожидали, что подобное может произойти? — Господи, конечно нет! Я испугался до чертиков. Но она разговаривала вполне дружелюбно и звонила только для того, чтобы сказать, что утреннее совещание переносится на восемь тридцать. Сегодняшнее совещание. — Я поняла. — Но, придя сегодня на работу, я узнал, что на самом деле совещание было перенесено ровно на восемь. — То есть вы опоздали, вам влетело — и так далее? — Да. — И вы полагаете, что это была ловушка? — Да. Фернандес посмотрела на часы. — Боюсь, что у меня выходит время. Быстро введите меня в курс того, что произошло сегодня утром, если можно. Не упоминая о «Конли-Уайт», Сандерс вкратце описал утренние события и унижение, через которое ему пришлось пройти; рассказал о неприятном разговоре с Мередит, о беседе с Филом Блэкберном, о предложении перевести его на другое место работы, о том, что такой перевод значит для него потерю льгот при возможном акционировании, и о своем решении искать помощи. Фернандес исправно все записала, почти не задавая вопросов. Наконец она отодвинула желтый блокнот в сторону. — Так. Думаю, что рассказанного вами достаточно, чтобы составить четкую картину происшедшего. Вы чувствуете себя обманутым и отвергнутым. И вы хотите знать, можно ли рассматривать происшедшее с вами как преследование по сексуальным мотивам? — Да, — кивнул Сандерс. — Так вот. Формально — да. Но ваш случай подлежит суду присяжных, и мы не можем знать, что случится, если мы пойдем в суд. Но, основываясь на том, что вы мне сейчас рассказали, я должна предупредить вас, что ваша позиция не из сильных. — О Боже! — ошеломленно воскликнул Сандерс. — Я законов не пишу. Я просто разговариваю с вами совершенно откровенно, чтобы вы могли принять обдуманное решение. Ваша позиция не из сильных, мистер Сандерс. Фернандес отодвинула стул от стола и начала собирать свои бумаги в чемоданчик. — У меня есть всего пять минут, но я постараюсь объяснить вам, что, в соответствии с законом, считается случаем притеснения по сексуальным мотивам, поскольку многие клиенты не вполне отчетливо себе это представляет. Статья седьмая Акта о гражданских правах шестьдесят четвертого года провозглашает дискриминацию по половым признакам незаконной, но на практике юристы много лет не знали толком, что же называть сексуальным преследованием. Только с середины восьмидесятых годов Комиссия по равным правам для поступающих на работу, руководствуясь статьей седьмой, наметила рамки, определяющие понятие «преследование по сексуальным мотивам». В последующие годы эти рамки были еще более четко обозначены, по рассмотрении судебных прецедентов, так что сейчас они достаточно определенны. Согласно закону, для того, чтобы жалобы рассматривались как случай сексуального преследования, в поведении ответчика должны быть в наличии три основных момента. Во-первых, нарушение должно быть связано с сексом. Это значит, что неприличная шутка не является сексуальным преследованием, даже если истец нашел ее оскорбительной. Поведение ответчика должно быть сексуальным по своей природе. В вашем случае из того, что вы мне рассказали, однозначно следует, что первый момент наличествует. — Так… — Второй момент: поведение ответчика должно носить нежелательный для истца характер. Суд проводит разделительную черту между согласием на связь и обоюдным желанием. Это значит, к примеру, что человек может иметь интимные отношения со своим начальником добровольно — ведь никто не приставляет пистолет к его виску, — но суд поймет, что у истца не было иного выхода, кроме как принять предложение начальника, и не признает поведение начальника правомочным. Чтобы определить, носило ли поведение ответчика нежелательный для истца характер, суд будет рассматривать его в достаточно широких границах. Например, позволял ли себе истец на работе фривольные шутки, поощряя тем самым окружающих к тому же? Принимал ли он участие в разговорах на сексуальные темы или в сексуальных розыгрышах над другими сотрудниками? И если истец был-таки вовлечен в интимную связь с начальником, то не приглашал ли он начальника к себе домой, не посещал ли его, скажем, в больнице? Не видели их вместе, когда в этом не было необходимости или принуждения? Не был ли истец вовлечен в иные виды деятельности, которые позволяют предположить, что его участие в интимной связи было не только добровольным, но и желаемым? Мало того, суд постарается выяснить, указывал ли истец своему начальнику на нежелательность его поведения, жаловался ли кому-либо или предпринимал иные действия, дабы избежать нежелательной ситуации. Все это имеет тем большее значение, чем более высокое положение занимает истец, поскольку высокое положение допускает и большую свободу действий. — Нет, я никому не жаловался. — Да. И не указывали ей на недопустимость ее поведения. Недвусмысленно, во всяком случае, насколько я могу судить. — А как я мог? — Я понимаю, это было трудно, но это лишь осложнило ваше положение. Ну и, наконец, третьим моментом является дискриминация на половой основе. Наиболее распространено принуждение по принципу quid pro quo[106] — вымогательство сексуальных услуг взамен на продвижение по службе или просто на не лишение работы; причем такое вымогательство может быть выражено недвусмысленно или намеком. Вы сказали, что знаете о том, что мисс Джонсон имеет достаточно власти, чтобы лишить вас работы? — Да. — Как вы пришли к подобному заключению? — Мне об этом сказал Фил Блэкберн. — Недвусмысленно? — Да. — А как насчет мисс Джонсон? Делала ли она какие-либо предложения, основанные на сексе? Ссылалась ли она на свою способность добиться вашего увольнения во время вашей вчерашней встречи? — Косвенно, да: это висело в воздухе. — Почему вы так решили? — Она говорила что-то вроде: «Пока мы работаем вместе, нам не мешает позабавиться…» И она говорила о своем желании вступить со мной в связь во время деловой поездки в Малайзию и прочее. — И вы расценили это как завуалированную угрозу оставить вас без работы? — Я понял, что, если хочу с ней ужиться, я должен с ней спать. — А вы не хотели этого делать? — Нет. — И вы так и сказали? — Я сказал, что женат и что характер наших отношений изменился. — Ну, при определенных обстоятельствах всего этого было бы достаточно для заведения дела. Если бы были свидетели. — Но их не было. — Да. Ну и последнее соображение, которое мы называем недружественным рабочим окружением. Обычно к нему прибегают в случаях, когда истца преследуют посредством инцидентов, каждый из которых в отдельности не может рассматриваться как преследование по половым мотивам. Я думаю, что в нашем конкретном случае этот вариант неприменим. — Да, пожалуй. — Так что, к несчастью, ваш случай, каким бы ясным он ни представлялся вам лично, не так однозначен, как хотелось бы. Нам придется обратиться к дополнительным свидетельствам. Например, в том случае, если вас уволят. — Я думаю, что практически меня уже уволили, — сказал Сандерс. — Поскольку меня переводят из отдела и я не буду принимать участие в акционировании. — Я это понимаю. Но то, что компания переводит вас на равноценную должность, а не понижает, осложняет дело. Ваше руководство будет доказывать — и с полным основанием, надо сказать, — что оно вам не должно ничего, если переводит вас по горизонтали. Никто вам никогда не обещал золотых гор, связанных с акционированием. Да и само акционирование — это дело столь отдаленного будущего, что и сам вопрос о его проведении еще не решен окончательно. И компания не обязана вам компенсировать ваши несбывшиеся надежды на смутное будущее. И, таким образом, предложение о переводе, сделанное вам компанией, абсолютно законно, и вы поступите неразумно, отказавшись от него. Никто вас не увольнял. — Это как-то странно… — Только на первый взгляд. Предположим, например, что у вас обнаружили последнюю стадию рака и вы умрете в ближайшие шесть месяцев. Заставят ли компанию выплатить льготы, связанные с акционированием, вашим наследникам? Нет, конечно. Если вы работаете в компании на момент акционирования, вы в нем участвуете. Если нет — то нет. Компания не принимает на себя более широких обязательств. — Но я же не болен раком. — Я просто хочу сказать, что вы рассержены и считаете, что компания должна вам то, на что ни один суд не признает ваших прав. Исходя из моего опыта, я могу сказать, что многие жалобы на преследование по сексуальным мотивам грешат этим: рассерженные и обиженные люди считают, что имеют права на то, на что они права не имеют. Сандерс вздохнул. — А если бы я был женщиной, все было бы по-другому? — В основном нет. Даже в наиболее явных случаях, в наиболее недвусмысленных ситуациях доказательства наличия сексуального преследования отличаются трудностью. Обычно все происходит, как с вами — при закрытых дверях и без свидетелей. Ваше слово против ее слова. В таких ситуациях, когда нет четкого подтверждения, к мужчинам часто относятся с предубеждением. — Вот как?.. — Несмотря на это, четвертая часть всех жалоб на сексуальное преследование поступает от мужчин. Чаще жалуются на начальников-мужчин, но примерно — каждый пятый — на женщин. И это число постоянно растет по мере того, как все больше и больше женщин занимает руководящие посты. — Этого я не знал. — Это широко не обсуждается, — объяснила она, глядя поверх очков, — но это так. И я считаю, что этого и следовало ожидать. — Почему? — Принуждение всегда связано с властью — это незаконное использование власти начальника над подчиненным. Я знаю, что существует модное мнение, будто женщины в принципе отличны от мужчин и что женщины никогда не преследуют подчиненных. Но, основываясь на своем опыте, я знаю, что это не так: я видела и слышала все, что вы себе можете представить, и очень много такого, во что вы даже не сможете поверить. Так что я могу смотреть на ситуацию под другим углом зрения. Я лично не сильна в теории — мне приходится иметь дело с фактами. И, основываясь на фактах, я не вижу существенной разницы между поведением мужчин и женщин. Во всяком случае такой, о которой стоило бы упоминать. — Значит, вы верите моему рассказу? — Верю я или нет — не имеет значения. Значение имеет только то, имеете ли вы основание надеяться на благополучное разрешение вашего дела, и то, как вы должны поступить в таких обстоятельствах. Могу вам сказать, что такие рассказы я слышу не впервые. Вы не первый мужчина, который попросил меня представлять его в суде. — И что вы советуете мне делать? — Я не могу вам советовать, — быстро ответила Фернандес. — Вам предстоит принять весьма трудное решение. Я могу просто изложить ситуацию. — Она нажала кнопку интеркома: — Боб, скажи Ричарду и Эйлин, чтобы они подали автомобиль. Я встречу их перед зданием. — Она повернулась к Сандерсу. — Разрешите мне объяснить вам, с какими проблемами вам предстоит столкнуться, — сказала она и начала говорить, загибая пальцы: — Первое: вы жалуетесь на то, что попали в интимную ситуацию с более молодой, чем вы, очень привлекательной женщиной, которой вы, однако, пренебрегли. При отсутствии очевидцев или подтвержденных свидетельств эту историю будет трудновато преподнести суду присяжных. Второе: если вы подадите в суд, компания вас уволит. До того, как суд состоится, пройдет года три. Вам нужно подумать, на что вы будете жить все это время, как будете платить за дом и прочее. Я могу вести ваш случай за казенный счет, но вам тем не менее придется оплатить все прямые расходы, связанные с судом, а это составит по меньшей мере сто тысяч долларов. Не знаю, захотите ли вы закладывать свой дом, но сделать это придется. Третье: судебное разбирательство выставит вас на всеобщее обозрение: о вас будут печатать в газетах и рассказывать в вечерних теленовостях все эти годы до суда. Не берусь точно предсказать, как все это скажется на вас, на вашей жене и всей семье. Очень многие семьи не переживали досудебный период без коллизий — тут и разводы, и самоубийства, и болезни. Все это очень сложно. Четвертое: так как вам сделали предложение о переводе, неизвестно, сможем ли мы доказать, что вы понесли убытки. Компания заявит, что у вас нет оснований говорить об убытках, и нам придется это доказывать. Но даже в случае полной и сокрушительной победы после оплаты всех расходов вам достанется от силы пара сотен тысяч долларов — и это за три года жизни! Ну, кроме того, компания может, конечно, подать апелляцию и тем самым задержать выплату компенсации на еще больший срок. Пятое: если вы подадите в суд, вы никогда уже не сможете работать в этой отрасли. Конечно, теоретически никто не имеет права вас преследовать, но на практике вас никто не возьмет на работу. Одно дело, если бы вы были пожилым человеком; но вам только сорок один, и я не думаю, что вам, в ваши годы, улыбается подобная перспектива. — Господи! — Сандерс тяжело ссутулился в кресле. — Сожалею, но таковы реалии судебных тяжб. — Но это же несправедливо!.. Фернандес надела свой плащ. — К несчастью, закон не имеет никакого отношения к справедливости, мистер Сандерс, — сказала она. — Это просто способ оспаривать решения. — Она щелкнула крышкой кейса и протянула ему руку: — Мне очень жаль, мистер Сандерс. Хотелось бы, чтобы все было иначе. Пожалуйста, не смущайтесь и звоните, если возникнут какие-либо вопросы. Фернандес торопливо вышла из кабинета, оставив Сандерса сидеть на стуле. Через минуту вошла секретарша. — Могу ли я чем-нибудь помочь вам? — Нет, — ответил Сандерс, медленно качая головой. — Нет, я уже ухожу.* * *
В автомобиле, по дороге в суд, Луиза Фернандес пересказала историю Сандерса двум своим помощникам, сопровождавшим ее. Один из ассистентов, женщина, спросила: — А на самом деле вы ему верите? — Кто его знает, — ответила Фернандес. — Все происходило за закрытыми дверями. Теперь точно уже никогда не узнаешь. Девушка потрясла головой. — Не могу поверить, чтобы женщина могла себя так вести. Так агрессивно. — А почему, собственно, нет? — не согласилась Фернандес. — Предположим, что это был случай несоблюдения деловых обязательств. Допустим, мужчина утверждает, что женщина за закрытыми дверями обещала ему крупную премию за выполненную работу, а женщина это наотрез отрицает. Будешь ли ты тогда утверждать, что мужчина лжет, только на том основании, что женщина не может так поступить? — Ну, в этом случае — нет. — Значит, такую ситуацию ты допускаешь. — Но здесь ведь не деловой конфликт, — возразила девушка, — а сексуальное преследование. — Значит, ты утверждаешь, что женщины непредсказуемы при соблюдении договорных обязательств, но стереотипны во всем, что касается сексуальных отношений? — «Стереотипны» — это не то слово, которое я бы хотела употребить, — сказала девушка. — Ты хотела просто сказать, что женщины не могут быть агрессивны в сексе. Это что, не стереотип? — Думаю, что нет, — возразила помощница. — Потому что это — правда. Женщины отличны от мужчин в вопросах секса. — «Все негры обладают чувством ритма, — процитировала Фернандес. — Все азиаты — трудоголики. Латино-американцы не противостоят…» — Но это же совсем другое дело! Я согласна с научными исследованиями, результаты которых подтверждают, что мужчины и женщины даже разговаривают друг с другом по-разному. — А! Ты согласна с исследованиями, результаты которых подтверждают то, что женщины уступают мужчинам в деловом и стратегическом мышлении? — Нет. Эти исследования неверны. — Ясно. Эти исследования неверны, а исследования, касающиеся различий в сексуальном поведении, верны? — Конечно, потому что секс — это основа всего. Фундаментальная движущая сила. — Я с этим не согласна. К сексу прибегают для достижения самых разных целей — с целью войти в семью, с целью подкупа, подхлестывания. Его используют как предложение, как оружие, как угрозу — да мало ли еще для чего. С этим-то ты согласна? Девушка скрестила на груди руки. — Нет, я так не считаю. Молодой человек впервые за все время разговора подал голос: — А что вы посоветовали тому парню? Не подавать в суд? — Нет, этого я ему не говорила, но предупредила о проблемах, с которыми ему предстоит столкнуться. — И как, по-вашему, он должен будет поступить? — Не знаю, — ответила Фернандес. — Зато я знаю, как он должен был поступить. — То есть? — Неприятно об этом говорить, — поморщилась она, — но, живя в нашем реальном мире, без свидетелей… Ему нужно было заткнуться и трахнуть ее. Потому что теперь этот бедолага не имеет никакого выбора. Один неверный шаг — и ему конец.* * *
Сандерс медленно шел по склону холма по направлению к Пайонир-сквер. Дождь прекратился, но день был сырой и серый. Мокрая мостовая под ногами круто шла вниз. Верхушки небоскребов скрывались в промозглом тумане. Сандерс и сам толком не знал, чего он ждал от разговора с Луизой Фернандес, но однозначно не ожидал услышать перечень возможностей быть уволенным, заложить свой дом и никогда вновь не найти работу. Он был ошеломлен внезапным поворотом в его жизни и осознанием непрочности своего нынешнего бытия. Всего два дня назад он был процветающим администратором с прочным положением и блестящим будущим. Сейчас он был поставлен перед перспективами быть униженным, обманутым и остаться без работы. Ощущение надежности своего положения исчезло напрочь. Он вновь возвращался в мыслях к вопросам, которые ему задавала Фернандес: почему он никому ничего не сказал; почему он ничего не написал; почему он не сказал Мередит прямо и недвусмысленно, что он не одобряет ее поведения. Фернандес оперировала понятиями, принятыми в мире правил и определений, которых он не знал и которые никогда не приходили ему в голову. Сейчас эти определения приобрели для него жизненно важное значение. «Ваше положение не из лучших, мистер Сандерс…» И еще… Как было избежать всего этого? Что он должен был делать? Сандерс попытался найти иной вариант поведения. Предположим, сразу после встречи с Мередит он бы позвонил Блэкберну и во всех подробностях расписал, как Мередит к нему приставала. Он мог позвонить с парома, опередив жалобу Мередит. Ну и что? Что бы тогда предпринял Блэкберн? Он покачал головой, подумав об этом, — маловероятно, что это что-либо изменило. Мередит была так тесно ввязана со структурами власти компании, что Сандерсу и не снилось: Мередит была человеком команды, у нее была власть, союзники. Это и стало бы решающим аргументом в ее пользу. Сандерс не в счет. Он всего лишь исполнитель, винтик в машине компании. Его обязанность — сработаться с новым боссом, а он с этой обязанностью не вправился. Теперь ему оставалось только скулить. Или еще хуже: настучать на начальника, поднять шум. Но стукачей никто не любит. Так что же ему делать? Тут Сандерс вспомнил, что если бы он и захотел позвонить Блэкберну сразу после инцидента, то все равно не смог бы этого сделать, потому что его телефон не работал из-за севшей батарейки. Внезапно в его мозгу почему-то возникла картина — женщина и мужчина едут в автомобиле на вечеринку… Кто-то рассказывал ему что-то… какую-то историю о людях в машине. Он никак не мог поймать ускользающую мысль, и это мучило его. А телефон мог не работать по тысяче причин. В этих новых моделях используются никелево-кадмиевые аккумуляторы, и, если они не получили между периодами интенсивного использования достаточной подзарядки, их емкость снижается, но невозможно определить, когда это проявится. Сандерсу надо было выбросить батарейки, потому что теперь они будут работать без подзарядки всего ничего. Он достал свой аппарат и включил его. Индикатор загорелся ярким светом — сегодня батарейки работали нормально… Но что-то во всем этом было… Что-то не давало ему покоя. Едут в машине… Что-то, о чем он прежде не думал… На вечеринку… Сандерс поморщился, он не мог ухватить мысль — она скользила где-то на задворках его памяти, слишком смутная, чтобы ухватиться за нее. Но это заставило его напряженно думать над тем, чего он еще не сделал. Снова и снова прокручивая всю ситуацию, он никак не мог отделаться от чувства, будто он что-то упустил. Что-то, что даже не всплыло в их разговоре. Что-то, что любой человек примет во внимание, даже если… Мередит. Это как-то связано с Мередит. Она обвинила его в преследовании. Она пошла на следующее утро к Блэкберну и пожаловалась на него, Сандерса. Зачем она это сделала? Несомненно, она чувствовала за собой вину во всем произошедшем накануне вечером. И, по-видимому, она боялась, что первый шаг сделает Сандерс, и поэтому нанесла превентивный удар. С такой позиции ее жалоба была вполне оправданна. Но поскольку Мередит обладала реальной властью, для нее не было особого смысла вообще поднимать вопрос о сексуальном преследовании. Она могла просто пойти к Блэкберну и просто сказать ему — так, мол, и так, я не могу сработаться с Томом, давай переведем его в другое место. И Блэкберн бы это сделал. Вместо этого она обвинила Сандерса в преследовании по сексуальным мотивам — не лучший для нее вариант, потому что это означает потерю контроля над ситуацией со стороны того, кого преследуют. Она не могла управиться со своим подчиненным во время деловой встречи! Даже если и произошло что-нибудь неприятное, умный начальник предпочтет это скрыть. Преследование связано с властью… Одно дело, если девушка-секретарь подвергается нажиму со стороны сильного, обладающего властью мужчины. Но в их случае Мередит была начальником; вся власть была у нее. Чего же ради она жалуется? Ведь подчиненные не пристают к начальникам. Не бывает такого! Только полный псих может приставать к своему начальнику. Преследование связано с властью — это незаконное использование власти. Для Мередит подача жалобы на сексуальное притеснение со стороны Сандерса была, тем самым, признанием того, что определенным образом она была его подчиненной, а не наоборот. Мередит никогда бы подобного не признала. Скорее, наоборот — будучи только что назначенной, она изо всех сил старалась бы доказать, что в состоянии держать власть в своих руках. Так что ее обвинение не имело смысла, если только она не использовала его как удобный способ уничтожить Сандерса. Обвинение в преследовании по сексуальным мотивам обладало тем преимуществом, что от него было очень трудно отмазаться. Ты считаешься заведомо виновным, пока тебе не удалось доказать обратного. Это порочит любого мужчину, какие бы шаткие улики против него ни выдвигались… В этом отношении сексуальное преследование было очень надежным обвинением. Самым надежным, к которому Мередит могла прибегнуть. Но ведь она сказала, что не собирается предъявлять ему официального обвинения. И возникает вопрос, а почему, собственно, нет? Сандерс застыл посреди улицы. Кажется, это то, что надо… «…Мередит заверила меня, что не собирается выдвигать против тебя обвинения…» Почему? С тех пор как Блэкберн сказал Сандерсу об этом, у Тома этот вопрос ни разу не возник. И у Луизы Фернандес тоже. Но факт оставался фактом: отказ Мередит от предъявления официального обвинения не имел ни малейшего смысла. Она уже обвинила его, так почему не сделать этого официально? Почему бы не вынести все на обсуждение? Может, Блэкберн ее отговорил? Он всегда заботился о внешних приличиях. Но Сандерс не думал, что дело было в этом. Вовсе не обязательно было выносить сор из избы — можно было устроить расследование внутри компании. А с точки зрения Мередит, формальное разбирательство имело реальные преимущества. В «ДиджиКом» Сандерс пользовался популярностью, он работал в компании довольно долго. Если целью Джонсон было избавиться от него, загнав в Техас, то зачем же пренебрегать такой удобной возможностью избежать пересудов и кривотолков, которые неизбежно разнесутся по всей фирме? Почему не встать на официальный путь? Чем больше Сандерс над этим думал, тем яснее вырисовывался перед ним ответ: Мередит не зарегистрировала свою жалобу официально потому, что не могла этого сделать. Она не могла, потому что это поставило бы ее перед другой проблемой. Более неприятной. Что-то еще… «…все спустим на тормозах…» Перед Сандерсом постепенно все происшедшее начало рисоваться в ином свете. Сегодня утром Блэкберн не стал игнорировать его и пренебрегать встречей с ним. Ничего подобного — он еще и оправдывался. Блэкберн был напуган. «…Мы все спустим на тормозах, к полному удовлетворению всех заинтересованных лиц…» Что он имел в виду? Что у Мередит за проблемы? Какие у нее вообще могут быть проблемы? Чем больше Сандерс об этом думал, тем отчетливее понимал, что существует только одна возможная причина, почему она не стала регистрировать жалобу… Сандерс снова достал свой телефон, позвонил в «Юнайтед Эйрлайнз» и заказал три билета до Финикса и обратно.* * *
— Ты, чертов сукин сын, — сказала Сюзен. Они сидели за угловым столиком в «Иль Терраццо». Было два часа дня, и ресторан был почти пуст. Сюзен слушала мужа уже полчаса, не перебивая и не комментируя. Сандерс рассказал ей о встрече с Мередит и обо всем, что случилось после этого: о совещании с «Конли-Уайт»; о разговоре с Блэкберном; о беседе с Фернандес. — И как тебя после этого не презирать? Адель и Мери Энн разговаривали со мной по телефону, и они знали, а я нет? Как ты унизил меня, Том! — Ну, — оборонялся он, — ты же знаешь, что позже нам с тобой было не до этого разговора… — Брось, Том, — поморщилась жена. — Я не имею к этому никакого отношения. Ты не сказал мне потому, что не захотел. — Сюзен, это не… — Это так, Том. Я ведь тебя о ней спрашивала. Если бы ты хотел, ты бы мне все мог рассказать, но ты этого не сделал. — Сюзен покачала головой. — Сукин сын. Не могу поверить, что ты такой козел. Заварить такую кашу!.. Ты хоть понимаешь, во что влип? — Понимаю, — признался Том, повесив голову. — Только не надо мне здесь устраивать сцен раскаяния, скотина ты этакая! — Мне очень жаль, — сказал Сандерс. — Тебе жаль? Ему жаль! Господи, я не могу поверить, ну что за скотина! Ты провел ночь со своей чертовой любовницей… — Неправда! И она мне не любовница! — Какая разница! Она была твоей зазнобой. — Она не была моей зазнобой! — Да ну? А почему ты тогда ничего не сказал мне? — Сюзен потрясла головой. — Ответь мне только на один вопрос: ты ее трахнул или нет? — Нет. Она в упор посмотрела на мужа, помешивая свой кофе. — Ты говоришь мне правду? — Да. — Ничего не скрываешь? Никаких неудобных для тебя подробностей? — Нет, ничего. — Тогда почему она на тебя пожаловалась? — Что ты имеешь в виду? — спросил он. — Должна быть какая-нибудь причина, чтобы она на тебя пожаловалась. Ты должен был что-то сделать. — Ничего я не делал. Наоборот, я отшил ее. — Угу, конечно. — Она хмуро посмотрела на Сандерса. — Знаешь, Том, это ведь касается не только тебя: это касается всей семьи — и меня, и детей. — Я понимаю. — Тогда почему не рассказал все сразу? Если бы ты рассказал мне правду вчера вечером, я бы смогла тебе помочь. — Тогда помоги мне сейчас. — А что мы сейчас можем предпринять? — спросила Сюзен, преисполнившись сарказма. — После того, как она пожаловалась Блэкберну. Сейчас ты человек конченый. — Я в этом не уверен. — Можешь мне поверить, теперь тебе некуда рыпаться, — сказала жена. — Если ты обратишься в суд, на ближайшие три года наша жизнь превратится в ад, и лично я совсем не уверена, что тебе удастся выиграть дело. Мужчина, жалующийся, что его преследует женщина! В суде все со смеху попадают. — Возможно. — Можешь не сомневаться. А раз ты не можешь обратиться в суд, что остается? Ехать в Остин. О Господи!.. — А я все еще стараюсь понять, — сказал Сандерс, — ничему она обвинила меня в преследовании по сексуальным мотивам, но не зарегистрировала свое заявление. Что ее от этого удержало? — Да какая разница? — раздраженно махнула рукой Сюзен. — На это может быть миллион причин: нежелание выносить сор из избы, например. Или Фил ее отговорил. Или Гарвин. Кому это интересно? Взгляни в лицо фактам, Том: тебе некуда рыпаться. Некуда, глупый ты сукин сын! — Сюзен, успокойся, пожалуйста… — Так тебя распротак, Том. Ты бесчестный и безответственный… — Сюзен… — Мы женаты уже пять лет. Я не заслужила подобного отношения! — Можешь ты успокоиться? Послушай, что я хочу тебе сказать: я могу кое-что предпринять. — Том, ты не можешь. — А я думаю, что могу. Могу, потому что сложилась очень опасная ситуация. Опасная для всех. — Что ты имеешь в виду? — Примем на веру то, что Луиза Фернандес рассказала мне насчет судебного разбирательства… — Можешь быть в этом уверен. Она хороший адвокат. — Но она посмотрела на это дело со стороны истца, а не со стороны компании. — Еще бы, ведь ты — истец. — Вот и нет, — сказал он. — Я — потенциальный истец. На минуту над столиком повисломолчание. Сюзен смотрела на мужа, изучая его лицо. Сандерс видел, что она пытается понять, что у него на уме, но не может. — Ты шутишь? — Нет. — Ты, должно быть, сошел с ума. — Тоже нет. Суди сама: подготовка к слиянию «ДиджиКом» с очень консервативной компанией с Восточного побережья идет полным ходом. Эта компания уже отказалась от приобретения одной фирмы лишь из-за того, что в ней был какой-то скандал с одним сотрудником. Кажется, этот сотрудник не очень вежливо разговаривал с временно работавшей у них секретаршей, и это стало известно. Так «Конли-Уайт» отменили сделку, поскольку они очень щепетильны в отношении гласности. А из этого можно сделать вывод, что меньше всего «ДиджиКом» заинтересован в том, чтобы против нового вице-президента-женщины проводилось судебное разбирательство. — Том, ты понимаешь, что говоришь? — Да, — сказал Сандерс. — Если ты попытаешься это сделать, они взбесятся; да они тебя уничтожат! — Я это предусмотрел. — Ты говорил об этом с Максом? По-моему, стоит. — Черт с ним, с этим Максом — он сумасшедший старик. — А я его спрошу, потому что это не только твое дело, Том. Ты никогда не имел склонности к сутяжничеству. Не думаю, что у тебя что-либо получится. — А я думаю, что получится. — Это будет отвратительно. Через день-другой ты сам пожалеешь, что не принял предложения о переводе в Остин. — Плевать. — Но это так, Том. Ты потеряешь всех друзей. — Плевать. — Но все равно будь готов. — Я уже готов. — Сандерс взглянул на часы. — Сюзен, я хочу, чтобы ты взяла детей и съездила к своей матери на несколько дней. — Мать Сюзен жила в Финиксе. — Если ты сейчас поедешь домой и соберешь вещи, то успеешь на восьмичасовой рейс из Си-Так. Я забронировал для вас три места. Сюзен посмотрела на мужа, словно видя его впервые, медленно выговорила: — Ты… ты на самом деле решил сделать это… — Да. Решил. — Ну и ну… — Она наклонилась, подняла с пола свою сумочку и достала из нее блокнот-ежедневник. — Я не хочу, — объяснил Сандерс, — чтобы тебя или детей втянули в это дело. Я не хочу, чтобы кто-то лез к нам в дом с кинокамерой. — Подожди минуту… — Сюзен провела пальцем по списку назначенных дел. — Это можно отложить… Сюда позвоню… Так, — она подняла глаза, — я могу уехать на несколько дней. — Взглянув на часы, она заторопилась. — А сейчас я лучше пойду собирать вещи. Сандерс встал и вместе с женой пошел к выходу из ресторана. На улице шел дождь, было серо и мрачно. Сюзен взглянула на мужа и поцеловала его в щеку. — Удачи, Том. Будь осторожен. Сандерс видел, что она напугана. Ее испуг передался и ему. — Все будет хорошо. — Я люблю тебя, — сказала Сюзен и быстро вышла под дождь. Некоторое время Сандерс смотрел ей вслед, ожидая, не обернется ли она. Но она не обернулась.* * *
Возвращаясь на работу, Сандерс внезапно осознал, как он одинок. Сюзен вместе с детьми уехала, и он остался сам по себе. Он пробовал было убедить себя в том, что он должен только радоваться, что может действовать без оглядки на семью, но на самом деле он чувствовал себя брошенным и подвергающимся опасности. Озябнув, он поглубже засунул руки в карманы плаща. Он провел разговор с Сюзен не лучшим образом. Она ушла, ломая голову над его ответами. «Почему ты не сказал мне?..» Он так и не смог толком объяснить ей. Он не смог выразить противоречивые чувства, которые он испытывал прошлым вечером, — ощущение нечистоты происходящего, чувство вины и понимание того, что он делает что-то плохое, хотя ничего плохого он не делал. «Ты мог бы все рассказать мне…» Я не сделал ничего плохого, твердил себе Сандерс. Но почему же тогда он не рассказал все жене? И снова в его мысли вторглись образы из дальнего прошлого: белый пояс… коробка воздушной кукурузы… цветок, нарисованный на стеклянной двери его квартиры… «Брось, Том. Я не имею к этому никакого отношения…» …Кровь на белой фаянсовой раковине и смеющаяся по этому поводу Мередит. Почему она смеялась? Он никак не мог вспомнить — это был не связанный ни с чем образ… Стюардесса, принесшая ему поднос с едой… Чемодан на постели… Телевизор с отключенным звуком… Аляповатый цветок на стекле — пурпурный и оранжевый… «…Ты говорил с Максом?..» А ведь Сюзен права, подумал Сандерс. Он должен поговорить с Максом. И он сделает это — сразу после того, как сообщит Блэкберну неприятные новости.* * *
Сандерс вернулся в свой кабинет к половине третьего и был немало удивлен, обнаружив там Блэкберна, стоявшего у его стола и разговаривавшего по его же, Сандерса, телефону. Увидев Сандерса, Блэкберн виновато положил трубку. — А, Том… Отлично. Я рад, что ты вернулся. — Он обошел стол Сандерса. — Ну и что ты решил? — Я все очень тщательно обдумал, — начал Сандерс, прикрывая дверь. — И? — Я решил пригласить Луизу Фернандес из «Мартин и Ховард» представлять мои интересы. Блэкберн не сразу понял. — Представлять твои интересы? — Ну да. Это необходимо, чтобы начать дело в суде. — В суде? — ошарашенно повторил за ним Блэкберн. — И на основании чего ты собираешься судиться, Том? — «Преследование по сексуальным мотивам», согласно статье седьмой, — ответил Сандерс. — Ох, Том, — сказал Блэкберн со скорбным видом. — Как это немудро! Очень немудро. Я настоятельно рекомендую тебе принять иное решение. — Я обдумывал это решение весь день, — сказал Сандерс, — и факт остается фактом: Мередит Джонсон приставала ко мне, и я отверг ее ухаживания. Сейчас она насмехается надо мной и стремится мне отомстить. Я намерен искать защиты в суде, если это не будет прекращено. — Том… — Все, Фил! Я так и поступлю, если меня переведут из отдела. Блэкберн картинно выбросил руки вверх. — Но что ты предлагаешь нам сделать? Перевести Мередит? — Да, — сказал Сандерс. — Или уволить ее. Именно так чаще всего и поступают со злоупотребившими своей властью руководителями. — Но ты забыл, что она тоже обвинила тебя в сексуальном преследовании! — Она лжет, — объяснил Сандерс. — Но свидетелей нет, Том. Ты и она — вам обоим доверяют. Кому, ты считаешь, мы должны отдать предпочтение? — Это ваши сложности, Фил. Я утверждаю, что я невиновен. И я готов подтвердить это в суде. Блэкберн, нахмурившись, стоял посреди комнаты. — Луиза Фернандес — опытный адвокат, и я не могу поверить в то, что она могла рекомендовать тебе подобный образ действий. — Она не рекомендовала, это мое личное решение. — Тем более это неумно, — сказал Блэкберн. — Ты ставишь компанию в очень неловкое положение. — Компания сама поставила меня в неловкое положение. — Даже не знаю, что сказать, — пожаловался Блэкберн. — Я надеюсь, что это не вынудит нас избавиться от тебя. Сандерс посмотрел ему прямо в глаза. — Я тоже на это надеюсь, — сказал он. — Но у меня нет уверенности, что компания примет мои угрозы всерьез. Поэтому мы с Биллом Эвертсом из отдела кадровой политики сегодня же вечером составим по всем правилам заявление о преследовании по сексуальным мотивам, и я попрошу Луизу Фернандес приготовить необходимые бумаги для предъявления в Комиссию по равным правам. — Господи… — Она зарегистрирует заявление завтра утром. — Не вижу причин для такой спешки… — Никакой спешки. Просто регистрация. Я должен это сделать. — Но это очень серьезно, Том. — Я знаю, Фил. — Я хочу просить тебя, как друга, об одной услуге. — Какой? — Воздержись от официального заявления. По крайней мере, не носи его в Комиссию по равным правам. Дай нам возможность провести свое местное расследование до того, как это выйдет наружу. — Но вы же не проводите местного расследования. — Проводим. — Ты даже не захотел сегодня утром меня выслушать; ты сказал, что это не имеет значения. — Это не так, — возразил Блэкберн. — Ты совершенно неверно меня понял. Конечно, это имеет значение. И, уверяю тебя, мы заслушаем твой рассказ как часть служебного расследования. — Не знаю, Фил, — ответил Сандерс. — Не представляю, как компания сможет быть беспристрастной в таком положении. Все говорит против меня. Все верят Мередит и не верят мне. — Уверяю тебя, что это несущественно. — Мне так не кажется. Утром ты мне сказал, что у Мередит хорошие связи, что у нее много союзников. Ты упомянул это несколько раз. — Наше расследование будет скрупулезным и беспристрастным. Но в любом случае мне кажется разумным просить тебя до объявления его результатов воздержаться от подачи заявления в государственные органы. — И сколько я должен, по-вашему, ждать? — Тридцать дней. Сандерс засмеялся. — Но ведь это общепринятый срок для расследования случаев сексуального преследования. — Если вы захотите, то сможете во всем разобраться за один день. — Но ты же сам видишь, что со всеми этими совещаниями по слиянию мы все очень заняты! — Это ваша проблема, а у меня проблема своя. Я был оскорблен вышестоящим начальником, и я имею право как работник старшего звена с большим стажем на внеочередное рассмотрение моей жалобы. Блэкберн вздохнул. — Ладно. С твоего разрешения, я зайду позже, — сказал он и торопливо вышел из кабинета. Сандерс тяжело опустился на стул и уставился взглядом в пространство. Началось…* * *
Пятнадцать минут спустя Блэкберн встретился с Гарвином в конференц-зале на пятом этаже. Кроме них, здесь присутствовали Стефани Каплан и глава управления по соблюдению прав человека в «ДиджиКом» Билл Эвертс. Блэкберн начал совещание словами: — Том Сандерс нанял адвоката и угрожает судебной тяжбой с Мередит Джонсон. — О Господи!.. — воскликнул Гарвин. — Он жалуется на сексуальное преследование. — Вот сукин сын! — выругался Гарвин и пнул ножку стола. — И что, по его словам, произошло? — спросила Каплан. — Деталей я еще не знаю, — ответил Блэкберн. — Но суть его жалобы в том, что Мередит вчера вечером делала ему сексуальные закидоны у себя в кабинете, он ее отверг, и теперь она ему мстит. Гарвин тяжело вздохнул. — Вот дерьмо, — сказал он, — именно этого я и боялся. Это может стать опасным… — Я знаю, Боб. — А она это делала? — поинтересовалась Стефани Каплан. — Боже! — воскликнул Гарвин. — Да кто может в этом разобраться? — Он повернулся к Эвертсу. — Сандерс к тебе с этим подходил? — Еще нет, но думаю, что не заставит ждать. — Мы должны не допустить огласки, — сказал Гарвин. — Это крайне важно. — Да, это важно, — согласилась Каплан, кивнув. — Фил должен обеспечить гарантию того, чтобы это не вышло за стены фирмы. — Я уже пробовал, — сказал Блэкберн, — но Сандерс обещает обратиться завтра в Комиссию по правам человека. — Это значит официальную регистрацию жалобы? — Да. — Когда об этом станет широко известно? — Возможно, в течение ближайших сорока восьми часов. Это зависит от того, как скоро в Комиссии управляются с бумажной работой. — Господи! — воскликнул Гарвин. — Сорок восемь часов?.. Что с ним происходит? Он хоть понимает, что говорит? — Думаю, что понимает, — ответил Блэкберн. — Отлично понимает. — Шантаж? — Вроде того. Нажим. — Ты с Мередит говорил? — спросил Гарвин. — С утра еще не говорил. — Кому-то надо с ней поговорить. Я сам поговорю. Но как нам остановить Сандерса? — Я просил его подождать с подачей официального заявления в Комиссию по правам человека до окончания нашего внутреннего расследования — дней на тридцать. Он отказался — говорит, что мы вполне можем уложиться в один день, — доложил Блэкберн. — Ну, ладно, — зловеще сказал Гарвин, — у него есть на это право. Кстати, и у нас чертова гора причин, чтобы провести это расследование за один день. — Боб, я не думаю, что это возможно, — предупредил Блэкберн. — Дело весьма сложное, и по закону фирма должна произвести независимое и глубокое расследование. Нас нельзя торопить или… — Ай, брось, — поморщился Гарвин, — я не хочу и слышать все эти причитания насчет законности. О чем вообще разговор? Два человека, так? Свидетелей никаких, так? Ну и сколько времени уйдет на то, чтобы спросить двух человек? — Ну, не все так просто, — со значительным видом сказал Блэкберн. — Все проще пареной репы, — язвительно сказал Гарвин. — Все очень просто! «Конли-Уайт» — это компания, помешанная на своем имидже. Она продает учебники школьным советам, в которых верят еще в Ноев ковчег. Она продает детские журналы и владеет заводом по производству витаминов. Одна из их фирм производит детское питание. «Рэйнбоу Маш» или что-то в этом роде. Теперь «Конли-Уайт» хочет приобрести нашу фирму, и в самый разгар переговоров высокопоставленную женщину-администратора, которая по всем планам должна в течение ближайших двух лет стать директором, обвиняют в том, что она домогалась женатого мужчину. Да ты представляешь себе, что сделают люди из «Конли», если эта история выплывет наружу? Ты отлично знаешь, что Николс спит и видит, как бы найти повод дать задний ход. Вот ему радость будет! — Но Сандерс уже поставил нашу беспристрастность под вопрос, — возразил Блэкберн, — и я не могу с уверенностью сказать, как много человек знают о… э-э… предыдущих инцидентах, которые мы… — Довольно мало, — вставила Каплан. — Это ведь не всплывало на прошлогоднем совещании руководящего состава компании? — Погодите минуту, — сказал Гарвин. — Насколько я помню, у нас не должно быть правовых проблем в отношении работников управленческого звена? — Точно, — подтвердил Блэкберн. — Работающие в настоящее время сотрудники управления по закону не могут допрашиваться или свидетельствовать по подобным делам. — И никто у нас с прошлого года не уходил? Никто не уволился, не перевелся на другую работу? — Никто. — Прекрасно. Ну так к черту его! — Гарвин повернулся к Эвертсу. — Билл, я хочу, чтобы ты пошерстил все документы и внимательно прочитал все, что как-либо касается Сандерса. Посмотри, не найдется ли какой-нибудь зацепки. В случае чего сразу дай мне знать. — Конечно, — ответил Эвертс. — Но я думаю, он чист. — Ладно-ладно, — повторил Гарвин, — ты, главное, посмотри. Так, а что может заставить Сандерса дать отбой? Чего он хочет? — Боб, я думаю, что он хочет сохранить свою работу, — предположил Блэкберн. — Он не может сохранить свою работу. — В том-то и дело, — вздохнул Блэкберн. Гарвин фыркнул. — Если он все-таки пойдет в суд, какие претензии щргут быть нам предъявлены? — Я не думаю, что на основании происшедшего тогда в кабинете он может что-нибудь состряпать. Самая большая претензия может быть заявлена по поводу нашего отказа провести глубокое всестороннее расследование и дать делу надлежащий ход. Если мы не будем осторожны, Сандерс может одержать победу только за счет этого. Я так считаю. — Вот мы и будем осторожны. Отлично. — Послушайте, ребята, — предупредил Блэкберн, — я чувствую, что должен всех предостеречь: очень деликатная ситуация требует тщательного обдумывания каждой детали. Как сказал Паскаль: «Бог — в мелочах». И в данном конкретном случае относительное равновесие между двумя противоречащими друг другу официальными заявлениями вынуждает меня честно сказать, что нельзя заранее с абсолютной точностью предсказать… — Фил, — оборвал его Гарвин, — не мельтеши. — Майс, — вмешалась Каштан. — Что? — не понял Блэкберн. — Это Майс ван дер Роге сказал: «Бог — в мелочах». — Кого это, черт возьми, интересует? — грохнул кулаком по столу Гарвин. — Суть в том, что Сандерс, не имея шансов на выигрыш, тем не менее держит нас за яйца. И понимает это! Блэкберна покоробило. — Я не стал бы утверждать это в такой форме, — сказал он, — но… Но мы в заднице. Или нет? — Да. — Том не дурак, — сказала Каплан. — Немного наивный, но не дурак. — Еще бы, — подтвердил Гарвин. — Не забывайте, что это я его натаскивал. Научил его всему, что он умеет. Он может доставить большие неприятности. — Он повернулся к Блэкберну. — Подведем итог: что там от нас требуется? Беспристрастие, так? — Да… — И мы хотим избавиться от Сандерса. — Точно. — Ладно. Как он отнесется к третейскому суду? — Не знаю. Но сомневаюсь, что с энтузиазмом. — Почему? — Ну, обычно мы прибегаем к услугам посредников тогда, когда нужно разрешить вопросы, касающиеся дорожных расходов для уезжающих сотрудников. — Ну и что? — Я думаю, как Сандерс на это посмотрит. — В любом случае надо попробовать. Скажи ему, что решающего значения это не имеет — может, удастся его на этом подловить. Дай ему три кандидатуры, и пускай он выберет, кого захочет. На завтра. Мне нужно с ним говорить? — Возможно. Давайте сначала я сам попробую. — Валяй. Каплан заметила: — Но, конечно, если мы прибегаем к услугам посредника, мы рискуем столкнуться с последствиями. — Ты хочешь сказать, что посредник может рассудить не в нашу пользу? — спросил Гарвин. — Ничего, я принимаю такой риск. Самое важное, чтобы дело было разрешено тихо — и быстро. Я не хочу, чтобы Эд Николс наступал мне на пятки. На пятницу у нас назначена пресс-конференция, и я хочу, чтобы к этому времени все дело было благополучно похоронено, а Мередит Джонсон была представлена журналистам как новый руководитель филиала, всем ясно? Присутствующие подтвердили свое согласие. — Тогда к делу, — распорядился Гарвин и вышел из Комнаты. Блэкберн заторопился за ним.* * *
В коридоре Гарвин пожаловался Блэкберну: — Вот зараза! Должен тебе признаться, мне очень не по себе из-за всего этого. — Понимаю, — скорбно сказал Блэкберн, печально качая головой. — Ты на этом деле здорово обкакался, Фил. Ты мог все сделать лучше. Намного лучше! — Как? Что я мог сделать? Сандерс заявил, что она приставала к нему. Это дело серьезное. — Мередит Джонсон — половина успеха нашего слияния, — ровным голосом сказал Гарвин. — Да, Боб, конечно. — Мы не можем ее потерять. — Да, Боб. Но мы оба знаем, что в прошлом она была… — Она доказала всем, что у нее выдающийся административный талант, — перебил его Гарвин. — И я не позволю всякими голословными обвинениями ставить под угрозу ее карьеру. Блэкберн знал о непоколебимой поддержке Гарвином Мередит. Уже несколько лет Гарвин замечал в ней только хорошее. Когда же кто-то в его присутствии заводил разговор о ее недостатках, он немедленно переводил беседу в другое русло. Переубедить его было невозможно. Но сейчас Блэкберн почувствовал, что он должен хотя бы попробовать. — Боб, — начал он, — Мередит тоже человек, и мы знаем, что у нее есть свои недостатки… — Ага, — согласился Гарвин. — Она молода и честна. У нее есть энтузиазм и желание работать в команде. И, конечно, она женщина. Вот это настоящий недостаток — быть женщиной. — Но, Боб… — Все, мне надоело, я не хочу больше это обсуждать, — продолжал Гарвин. — У нас не предоставляют женщинам высоких административных постов. В деловом мире Америки полным-полно мужчин, и, когда я говорю о том, чтобы дать шанс женщине, всегда кто-нибудь начинает причитать: «Но, Боб…» Черт возьми, Фил, должны же мы когда-нибудь сломать эту стенку! Блэкберн вздохнул: Гарвин опять ушел от прямого разговора. — Боб, никто не против того, чтобы… — начал было он. — Все против. Вот ты против, Фил — ты ищешь объяснения и оправдания, чтобы заявить, будто Мередит нам не подходит. И я знаю, что, назови я какую-нибудь другую женщину, нашлись бы другие причины, чтобы отвергнуть ее. Я устал от этого. Блэкберн попытался протестовать. — Но у нас есть Стефани, у нас есть Мери Энн… — Видимость! — Гарвин жестом отвел все возражения. — Ну да, конечно, давайте позволим женщине стать финдиректором. Давайте отдадим им пару должностей среднего ранга — бросим им косточку. Но факт остается фактом, и ты не сможешь объяснить мне, почему умная, способная молодая женщина, желающая добиться чего-то в бизнесе, не может получить хорошей руководящей работы. Ну да, на это есть сотни причин, очень убедительных причин, но в конечном счете это просто предрассудки. И кто-то должен положить этому конец. Мы дадим этой прекрасной женщине возможность проявить себя! — Да, Боб, — сказал Блэкберн, — но с вашей стороны, по-моему, будет благоразумно узнать, что думает сама Мередит по поводу сложившейся ситуации. — Узнаю. Я точно узнаю, что, черт возьми, случилось. Хотя я уже сейчас знаю, что она мне расскажет. Тем не менее этот вопрос нужно как-то решать. — Да, все будет сделано, Боб. — Я хочу, чтобы тебе было ясно — я жду от тебя всех необходимых мер для разрешения дела. — Конечно, Боб. — Всех необходимых мер, — повторил Гарвин. — Нажми на Сандерса, пусть он это почувствует. Потряси его клетку, Фил! — Хорошо, Боб. — Я поговорю с Мередит. А ты позаботься о Сандерсе! Потряси его клетку так, чтобы он в синяках ходил…* * *
— А, Боб! — Мередит Джонсон стояла у одного из Центральных столов в диагностической лаборатории, наклонившись рядом с Марком Ливайном над выпотрошенными «мерцалками». Заметив стоявшего у стены Гарвина, она сразу выпрямилась и подошла к нему: — Я не могу передать, как мне неприятно из-за этого инцидента с Сандерсом. — Да, у нас в связи с этим появились небольшие проблемы, — согласился Гарвин. — Я снова и снова пытаюсь понять, как же мне нужно было поступить, — сказала она. — Но он был зол и совершенно неуправляем. Он слишком много выпил и вел себя неподобающе. Нельзя сказать, чтобы такого у нас никогда не было, но… — Она пожала плечами. — В любом случае мне очень жаль. — По-видимому, он собирается предъявить обвинение сексуальном преследовании. — Как это неприятно, — огорчилась Мередит, — но я думаю, что это часть его плана — унизить меня, дискредитировать в глазах сотрудников отдела. — Я не допущу этого, — пообещал Гарвин. — Он рассвирепел оттого, что я получила эту работу, и он не мог смириться, что я стану его начальником. Он просто пытался показать мне мое место. Таковы многие мужчины. — Мередит печально качнула головой. — Несмотря на все эти разговоры о новом мужском мышлении я боюсь, что таких людей, как вы, Боб, найдется очень немного. — Меня заботит, что официальное разбирательство может стать препятствием в продаже фирмы, — сказал Гарвин. — Не вижу, почему это должно перерасти во что-то значительное, — ответила Мередит. — Полагаю, мы в состоянии держать все под контролем. — Это станет серьезной проблемой, если он зарегистрирует жалобу в государственной Комиссии по правам человека. — Вы хотите сказать, что он вынесет дело на обсуждение вне стен компании? — спросила Мередит. — Да, именно это я и хочу сказать. Мередит уставилась в пространство: похоже было, что ей впервые изменило самообладание. Она прикусила губу. — Может получиться очень ловко. — Еще бы. Я послал Фила узнать, согласится ли Сандерс на третейский суд. С опытным незаинтересованным человеком со стороны в качестве посредника. Кем-нибудь вроде судьи Мерфи. Я попробую организовать это уже завтра. — Отлично, — сказала Мередит. — Я могу раздвинуть свое завтрашнее расписание так, чтобы выкроить пару свободных часов. Но я не представляю, что из этого получится. Он ни в чем не признается, я уверена, а свидетелей нет. — Я хочу, чтобы ты во всех подробностях посвятила меня в события прошлого вечера, — сказал Гарвин. — О, Боб, — вздохнула Мередит, — каждый раз, когда я об этом вспоминаю, виню только себя. — Не нужно, Мередит. — Я знаю, но не могу иначе. Если бы моя секретарша не пошла решать свои квартирные вопросы, я могла бы вызвать ее в кабинет и ничего бы не случилось. — Я думаю, будет лучше, если ты расскажешь мне все, Мередит. — Конечно, Боб… Мередит наклонилась и несколько минут негромко что-то говорила спокойным, ровным голосом. Гарвин стоял рядом с ней и слушал, свирепо мотая головой.* * *
Дон Черри взгромоздил ноги в кроссовках «Найк» на стол Ливайна. — Ага, значит, Гарвин вошел к вам, и что дальше? — А дальше он встал вон там, в уголочке, тихонечко переминаясь с ноги на ногу — ну, знаешь, как он обычно переминается. Ждал, когда его заметят. Ничего не говорил — просто стоял и ждал, когда на него обратят внимание. А Мередит в это время разговаривала со мной насчет «мерцалок», которые я разложил для нее на столе — я как раз показывал ей, какую неисправность мы нашли в лазерных головках… — Она врубилась? — Ага, вроде бы. Она, конечно, не Сандерс, но тоже ничего. Быстро учится. — И пахнет от нее приятнее, чем от Сандерса, — вставил Черри. — Да, мне ее духи нравятся, — сказал Ливайн. — Taк или иначе… — Одеколон Сандерса оставляет желать много лучшего. — Ага. Так или иначе Гарвину скоро надоело скакать в уголке, и он деликатненько так кашлянул. Мередит его заметила и сказала: «О!» Даже не сказала, а вроде как выдохнула с такой дрожью, ну будто у нее дыхание перехватило, знаешь? — Угу, — сказал Черри. — Мы здесь будем разводить турусы на колесах или как? — Ты давай слушай, — огрызнулся Ливайн. — Она рванулась к нему, а он протянул к ней руки. Должен тебе сказать, что это выглядело, как встреча двух любовников прокрученная в замедленном темпе. — Ничего себе, — присвистнул Черри. — Жена Гарвина, должно быть, кипятком брызжет. — Так вот, — продолжал Ливайн, — они встали рядом и стали разговаривать, и она вроде как мурлыкала и строила ему глазки, а он, хоть и такой весь из себя крутой, на это клевал. — Она в этом отношении свое дело знает, — сказал Черри. — Начальство лежит перед ней на блюдечке. — Но на любовников, в конце концов, они не похожи. Я смотрел на них, стараясь не смотреть, и говорю тебе — они не любовники. Тут что-то другое, Дон, — вроде папаши и дочурки. — Ну и что? Почему бы не трахнуть свою дочь? Куча народа так и поступает. — Нет, знаешь, что я думаю? Он видит в ней самого себя. Что-то в ней напоминает ему его же в молодости. Ну, там, энергичность или еще что. И, знаешь, она этом здорово играет: он скрестит руки, и она скрести руки, он прислонится к стене, и она прислонится к стене. Во всем его повторяет. И, видя их издали, я могу тебе точно сказать, Дон: она на него похожа! Подумай этим. — Ну, значит, ты их видел совсем уж издали, — сказал Черри и, сняв ноги со стола, встал. — Так что, по-твоему, мы имеем? Замаскированный непотизм? — Не знаю. Но у Мередит с Гарвином какой-то контакт, не только деловой. — Э! — воскликнул Черри. — Да где ты видел отношения, основанные только на бизнесе? Я сто лет назад понял, что таких нет в природе.* * *
Луиза Фернандес вошла в свой кабинет и бросила чемоданчик на пол. Пробежав глазами стопку телефонограмм, она повернулась к Сандерсу: — Что происходит? За сегодня уже три звонка от Фила Блэкберна. — Я сказал ему, что пригласил вас представлять мои интересы в качестве адвоката, поскольку готовлюсь судиться. И еще я… ну… в общем, я сказал, что завтра утром вы собираетесь зарегистрировать мое заявление в Комиссии по правам человека. — Завтра я, по-видимому, не смогу, — ответила Фернандес. — И вообще, я бы не рекомендовала вам это делать, мистер Сандерс. Я отношусь к заявлениям, не соответствующим истине, очень серьезно. Никогда не предугадывайте мои действия впредь. — Простите меня, — покаялся Сандерс, — но все произошло так быстро… — И тем не менее давайте расставим точки над «i»: если это повторится, вам придется искать другого адвоката, — внезапный холод в голосе. Потом: — Итак, вы сказали это Блэкберну. Какова была его реакция? — Он спросил, соглашусь ли я прибегнуть к услугам посредника. — Это абсолютно невозможно, — категорически заявила Фернандес. — Почему? — Третейский суд однозначно выгоден только компании. — Он мне сказал, что это ни к чему не обязывает. — Если и так? Это значит сдаться на их милость. Не вижу причин так поступать. — И он сказал, что вы сможете присутствовать, — сказал Сандерс. — Конечно, я буду присутствовать, мистер Сандерс! Тут не может быть вариантов. Ваш адвокат должен присутствовать каждый раз, или же третейский суд будет признан недействительным. — Они дали мне имена трех возможных посредников. — Сандерс протянул бумажку со списком. Фернандес быстро пробежала список. — Все те же лица. Правда, один из них получше остальных, но я по-прежнему… — Он хочет провести третейский суд завтра. — Завтра? — Фернандес посмотрела на Сандерса и откинулась на спинку стула. — Мистер Сандерс, я всегда была противником волокиты, но это просто смешно. Мы не успеем подготовиться. И, как я уже вам сказала, я не рекомендую соглашаться на третейский суд вообще. Или вы руководствуетесь какими-то соображениями, о которых я не знаю? — Да, — признался Сандерс. — Так посвятите меня. Сандерс засмеялся. — Любая доверенная мне вами информация является конфиденциальной и разглашению не подлежит, — сказала Фернандес. — Хорошо. Некая компания из Ньй-Йорка под названием «Конли-Уайт» хочет купить «ДиджиКом». — Значит, слухи были верны… — Да, — подтвердил Сандерс. — О слиянии этих фирм будет объявлено на пресс-конференции, назначенной пятницу. И тогда же Мередит Джонсон будет представлена как новый вице-президент. — Вот оно что, — сказала Фернандес. — Теперь я понимаю, почему Фил так торопится. — Ну да. — И ваше заявление представляет серьезную угрозу для их планов. — Да, можно сказать, оно появилось в самый пикантный момент, — согласился Сандерс. Адвокат немного помолчала, глядя на Сандерса поверх очков для чтения. — А я недооценила вас, мистер Сандерс. У меня поначалу сложилось впечатление, что вы довольно робкий человек. — Они вынудили меня так поступить. — Это так, — согласилась она и, оценивающе посмотрев на Сандерса, нажала кнопку интеркома. — Боб, принеси мое расписание — мне нужно кое-что изменить. И попроси Герба и Алана зайти ко мне. Пусть бросят все дела, здесь есть кое-что более важное. — Она отодвинула бумаги в сторону. — Все эти посредники налицо? — Полагаю, да. — Я думаю пригласить Барбару Мерфи. Судью Мерфи. Она вам не понравится, но свою работу она делает лучше других. Я попробую, если получится, завтра на послеобеденное время. Нам нужно время. Если не получится, будем ориентироваться на позднее утро. Вы отдаете себе отчет в степени риска? Надеюсь, что да. Игра, в которую вы решили сыграть, очень опасна. — Она снова заговорила в интерком. — Боб? Отмени Роджера Розенберга. Отмени Эллен на шесть. Напомни мне, чтобы я позвонила мужу, что не приеду к обеду. Фернандес посмотрела на Сандерса. — Вы тоже не успеете домой к обеду. Не хотите предупредить домашних? — Моя жена и малыши сегодня вечером уезжают из города. — Вы все рассказали жене? — подняла бровь Фернандес. — Да. — Вы настроены серьезно. — Да, — подтвердил Сандерс, — серьезно. — Это хорошо, — сказала адвокат. — Вам это необходимо. Позвольте мне быть с вами откровенной, мистер Сандерс: то, что вы собираетесь предпринять, нельзя назвать, строго говоря, законной процедурой. По сути, этой будет война нервов. — Это так. — С сегодняшнего дня до пятницы вам придется очень; напряженно насесть на вашу компанию. — Это верно… — …А они насядут на вас, мистер Сандерс, на вас.* * *
Теперь Сандерс очутился в комнате для переговоров, сидя напротив пяти человек, записывающих что-то в блокноты. По бокам Фернандес сидело двое молодых юристов — девушка по имени Эйлин и мужчина по имени Ричард. Кроме них, за столом сидели два следователя; Алан и Герб, — один высокий и симпатичный, второй — щекастый, со следами оспы на лице и с фотокамерой, болтавшейся на шее. Фернандес заставила Сандерса повторить его историю во всех деталях, часто останавливала его, задавая вопросы и записывая имена, приблизительное время происходившего и сопутствующие события. Оба юриста помалкивали, хотя у Сандерса сложилось впечатление, что девушка ему не симпатизирует. Следователи слушали тоже молча, только иногда оживляясь. Так, когда Сандерс упомянул о секретарше Мередит, Алан — тот, что был посимпатича нее, — спросил: — Как вы сказали, ее имя? — Бетси Росс. Как у женщины с флагом. — Она работает на пятом этаже? — Да. — Когда она уходит домой? — Прошлым вечером она ушла в шесть пятнадцать. — Если мне захочется случайно встретиться с ней, я смогу подняться на пятый этаж? — Нет. Все посетители остаются в вестибюле. — А если я захочу доставить посылку? Может Бетси ее принять? — Нет, все посылки сдаются в центральную приемную. — Ладно. А как насчет цветов? Их можно доставлять непосредственно? — Думаю, что да. Вы имеете в виду цветы для Мередит? — Да, — подтвердил Алан. — Я полагаю, что вы сможете доставить их сами. — Отлично, — сказал Алан и что-то черкнул в блокноте. Во второй раз они остановили Сандерса, когда он рассказал об уборщице, на которую налетел, выходя из кабинета Мередит. — «ДиджиКом» имеет договор на уборку с какой-то фирмой? — Да, с АМС — Америкэн Менеджмент Сервис. Они находятся на… — Мы знаем, на Бойле. Когда команда уборщиков приходит в здание? — Обычно около семи. — Насчет этой женщины, которую вы не узнали. Опишите ее. — Лет сорока… Негритянка, очень худая. Седые волосы, вроде бы вьющиеся. — Высокая? Низкая? Какая? — Средняя… — пожал плечами Сандерс. — Немного, — сказал Герб. — Что-нибудь еще можете вспомнить? Сандерс задумался. — Нет, боюсь, что я ее толком и не видел. — Закройте глаза, — приказала Фернандес. Сандерс повиновался. — Теперь вздохните поглубже и усядьтесь поудобнее. Итак, сейчас вчерашний вечер: вы были в кабинете у Мередит, дверь была заперта почти целый час, инцидент уже произошел, и теперь вы выходите из комнаты… Куда открывается дверь — наружу или внутрь? — Внутрь. — Итак, вы потянули дверь на себя… вышли… медленно или быстро? — Быстро. — Вы вышли в приёмную… Что вы увидели? …Через дверь. В приемную, лифты прямо впереди. Чувство неуверенности, смущение, надежда, что никто его не увидит… Справа стол Бетси Росс: пустой, голый. Стул придвинут к самой кромке стола. Блокнот. Компьютер. Горящая настольная лампа. Взгляд налево: уборщица, стоящая у второго стола. Рядом ее серая тележка. Уборщица подняла мусорную корзину, чтобы высыпать ее в пластиковый мешок, свисающий с одного края тележки. Корзина повисла в воздухе, женщина с любопытством смотрит на него, Сандерса. Он беспокоится, как долго она была здесь и что успела услышать. Радио на тележке что-то наигрывает. «Я тебя урою!» — вопит Мередит за его спиной. Уборщица слышит это. Сандерс отводит глаза в смущении и спешит к лифту. Почти в панике он жмет кнопку вызова кабины. — Видите женщину? — спрашивает Фернандес. — Да… Но все так быстро… И я не хочу смотреть ни нее. — Сандерс качнул головой. — Где вы сейчас? У лифта? — Да. — Вы можете увидеть женщину? — Нет. Я не хочу на нее смотреть. — Ладно. Вернемся назад. Нет-нет, глаза не открывайте. Мы повторим все сначала. Глубоко вздохните и снова… Медленно выдохните… Хорошо… А теперь вы все видите в замедленном темпе, как при съемке рапидом. Так… проходите через дверь… скажите мне, когда увидите ее… Через дверь. Медленно… Его голова покачивается вверх-вниз на каждом шагу. В приемную… Стол справа, лампа горит… Слева другой стол, уборщица поднимает… — Я вижу ее. — Отлично, теперь зафиксируйте то, что видите. Как на фотографии. — Ладно. — Взгляните на нее. Вы можете на нее посмотреть. …Стоит с мусорной корзиной в руках. Смотрит на него, взгляд сочувственный. Ей около сорока. Короткие кудрявые волосы. Голубой форменный халат, как у служащих гостиниц. Серебряная цепочка на шее. Нет, это просто цепочка, на которой висят очки… — У нее на шее висят очки на цепочке. — Отлично. Не надо спешить. У нас есть время. Оглядите ее с ног до головы. — Я смотрю на ее лицо. …Она тоже смотрит на него. Взгляд сочувственный… — Не концентрируйтесь на лице. Оглядите ее сверху вниз. Форменный халат. Баллончик с чем-то на поясе. Юбка до колен. Белые тапочки. Как у сиделки… Нет… Теннисные туфли? Нет. Толще… Подошвы толще. Кроссовки. Темные шнурки. Что-то необычное в ее шнурках… — Она… вроде как в кроссовках. Кроссовки для старушек. — Хорошо. — Что-то забавное со шнурками… — Можете разглядеть, что именно? — Нет. Они темного цвета. Что-то странное… Не могу сказать. Сандерс уставился на пятерку напротив. Он снова был в комнате для переговоров. — В этом есть что-то сверхъестественное, — признался он. — Будь у нас побольше времени, — сказала Фернандес, — я бы пригласила профессионального гипнотизера, чтобы он помог вам припомнить вчерашний вечер. Я считаю, что это бывает очень полезно. Но сейчас времени нет. Мальчики! Уже пять часов. Вы бы начинали потихоньку. Оба следователя, взяв свои заметки, вышли. — Куда это они? — поинтересовался Сандерс. — Если бы мы проводили официальное расследование, — объяснила Фернандес, — мы бы имели право привлечь к присяге потенциальных свидетелей, опросить сотрудников компании, которые могли иметь какое-либо отношение к вашему случаю. При существующих обстоятельствах мы не имеем права никого допрашивать, поскольку вы согласились на приватный третейский суд. Но если кто-нибудь из секретарей «ДиджиКом» примет предложение симпатичного рассыльного выпить стакан после работы и если разговор нечаянно свернет на тему секса на службе — тут уж сам Бог велел. — И мы можем использовать эту информацию? Фернандес улыбнулась. — Давайте сначала посмотрим, удастся ли им что-нибудь добыть, — сказала она. — А пока мне бы хотелось остановиться на некоторых аспектах вашей истории, в частности, начиная с той минуты, когда вы решили не вступать с мисс Джонсон в половую связь. — Опять? — Да. Но сначала мне нужно кое-что сделать. Нужно позвонить Филу Блэкберну и назначить время завтрашней встречи. Потом нужно кое-что проверить. Так что давайте устроим перерыв и встретимся через два часа. Кстати, вы почистили свой кабинет? — Нет, — ответил Сандерс. — Лучше почистите. Ничего личного или компрометирующего — избавьтесь от всего. Будьте готовы к тому, что ваш стол будет обыскан, ваши записи будут прочитаны, ваша почта будет перехвачена, ваши телефонные разговоры прослушаны. Каждая сторона вашей жизни может быть выставлена на всеобщее обозрение. — Ладно. — Итак, займитесь вашим столом и картотекой. Избавьтесь от всего, что не носит рабочего характера. — Ладно. — Если у вас в компьютере заложен пароль, смените его. Все записи в памяти компьютера, которые касаются вашей личной жизни, сотрите. — Ладно. — И не просто сотрите, убедитесь, что восстановить файлы невозможно. — Хорошо. — И неплохо бы сделать то же самое дома. Стол, архивы и компьютер. — Хорошо, — ответил Сандерс и подумал: при чем тут дом? Неужели они могут вломиться к нему домой? — Если у вас есть материалы, которые вы хотели бы сохранить, принесите их сюда и отдайте Ричарду, — продолжала Фернандес, кивая на молодого помощника. — Он положит их в сейф и сохранит для вас. Мне говорить не надо — это не мое дело. — Ладно. — Дальше. Поговорим о телефонах. С этой минуты, если вам понадобится позвонить по какому-либо щепетильному делу, ни в коем случае не пользуйтесь ни служебным телефоном, ни вашим портативным аппаратом, не звоните из дома. Только с уличного телефона-автомата, и не расплачивайтесь кредитной карточкой, даже вашей личной. Наменяйте четвертаков и расплачивайтесь ими. — Вы и в самом деле полагаете, что это необходимо? — Я знаю, что это необходимо. Сейчас, во всяком случае. Так, случались ли во время вашей работы в этой фирме какие-либо коллизии, которые могут быть поставлены вам в вину? — Не думаю, — пожал плечами Сандерс. — Совсем ничего? Не повысили ли вы себе квалификацию, заполняя анкету при приеме на работу? Не увольняли ли внезапно кого-нибудь из сотрудников? Производилось ли когда-нибудь служебное расследование, связанное с вашими делами или решениями? Если вы не были причиной служебного расследования, то приходилось ли вам, по-вашему, делать какие-либо неподобающие поступки — пусть даже самые незначительные? — Боже, — простонал Сандерс. — За двенадцать-то лет? — Пока будете вычищать ваш кабинет, подумайте об этом. Мне нужно заранее знать все, что компания моя использовать против вас, потому что если они что-либо найдут, то несомненно пустят в ход. — Хорошо. — И еще. Из ваших слов я поняла, что ни один из сотрудников вашей компании не может сказать с абсолютной точностью, что он знает, почему Джонсон так быстро пошла в гору. — Это так. — Узнайте почему. — Это будет нелегко, — сказал Сандерс. — Все об этом говорят, но никто ничего толком не знает. — Для всех это просто сплетни, — объяснила Фернандес, — а для вас — вопрос жизни и смерти. Нам нужно знать о ее связях все. Если нам это удастся, то у нас будет шанс победить. А если нет, то, мистер Сандерс, они, возможно, разорвут нас на кусочки.* * *
Сандерс вернулся в «ДиджиКом» к шести. Синди уже прибирала свой стол и готовилась уходить. — Звонки были? — спросил Сандерс, входя в кабинет. — Только один, — ответила секретарша напряженным голосом. — От кого? — Звонил Джон Левин. Сказал, что это важно. Левин был администратором, работавшим с ненадежными поставщиками. Чего бы он ни хотел, это могло подождать. Сандерс посмотрел на Синди. Она находилась в таком напряжении, что явно готова была вот-вот удариться в слезы. — Что-нибудь не так? — Нет. Просто тяжелый день. — Она пожала плечами, стараясь изобразить равнодушие. — Что-нибудь важное есть? — Нет, все было спокойно. Больше звонков не было. — Синди замялась и выпалила: — Том, я хочу, чтобы вы знали — я не верю тому, что они говорят! — А что они говорят? — спросил он. — Насчет Мередит Джонсон… — Чтоименно? — Что вы преследовали ее… Выпалив это, Синди замолчала, следя за каждым его движением. Сандерс видел, что она не так уж уверена в справедливости своих слов, и, в свою очередь, почувствовал себя неуютно оттого, что даже эта женщина, с которой он проработал так много лет, так явно не уверена в его правоте. — Все это ложь, Синди, — твердо сказал он. — Ну и хорошо. Я так и думала. Просто все говорят. — В этом нет ни слова правды. — Хорошо… — Женщина кивнула и, заторопившись убрала свой телефонный справочник в ящик стола. — Я вам еще нужна? — Нет, спасибо. — До свидания, Том. — До свидания, Синди. Сандерс вошел в свой кабинет и закрыл за собой дверь. Сев за стол, он огляделся: все, похоже, было на своих местах. Включив монитор, он начал рыться в ящиках ста пытаясь определить, что следует унести с собой. Бросив взгляд на экран, он увидел, что высветилась и замш пиктограмма электронной почты. Лениво протянув он нажал клавишу.КОЛИЧЕСТВО ЛИЧНЫХ ПОСЛАНИЙ: 3. ВЫ ХОТИТЕ ПРОЧИТАТЬ ИХ СЕЙЧАС?Сандерс нажал другую клавишу; секунду спустя на экране высветилось первое послание.
ОПЛОМБИРОВАННЫЕ ДИСКОВОДЫ МЕРЦАЛКА ОТПРАВЛЕНЫ СЕГОДНЯ ПО ДИ-ЭЙЧ-ЭЛ. ВЫ ДОЛЖНЫ ПОЛУЧИТЬ ИХ ЗАВТРА. НАДЕЮСЬ, ВАМ УДАСТСЯ ЧТО-НИБУДЬ НАЙТИ. ДЖАФАР ПО-ПРЕЖНЕМУ ОЧЕНЬ БОЛЕН. ГОВОРЯТ, ЧТО ОН МОЖЕТ УМЕРЕТЬ.Сандерс нажал клавишу еще раз и прочитал следующее послание:АРТУР КАН.
НЮХАЧИ ВСЕ ЕЩЕ КИШАТ. НОВОСТИ ЕСТЬ?Сандерс был не в состоянии переживать еще и за Эдди. Стукнув пальцем по клавише, он прочитал:ЭДДИ.
ПО-МОЕМУ, ВЫ НЕ ЧИТАЛИ СТАРЫЕ ПОДШИВКИ «КОМЛАЙН». НАЧНИТЕ С ЧЕТЫРЕХЛЕТНЕЙ ДАВНОСТИ.Сандерс уставился на экран. «КомЛайн» была газетой внутренних новостей «ДиджиКом», восьмистраничный ежемесячник, заполняемый болтовней о новых сотрудниках, новых назначениях, рождениях и смертях. Время от времени там печатали расписание летних игр в софтбол и прочую ерунду. Сандерс никогда не обращал внимания на эту газетку и не понимал, почему он должен был делать это теперь. И что это за «друг»? Сандерс набрал: «ОТВЕТ».ЭФРЕНД.[107]
ОТВЕТ НЕВОЗМОЖЕН — АДРЕС ОТПРАВИТЕЛЯ НЕ ЧИТАЕТСЯ.Сандерс набрал команду «ИНФОРМАЦИЯ ОБ ОТПРАВИТЕЛЕ». После этого должно было высветиться имя отправителя и его адрес, но взамен на экране появились плотные ряды символов:
FROM LJU5.PSI.COM UWA.PCM.COM. ECU CHARON THE JUN 16 04:43:31 REMOTE FROM DCCSYS RECEIVED: FROM UUPSI5 BY DCCSYS.DCC.COM ID AA02599; TUE, 16 JUN 4:42:19 PST RECEIVED: FROM UWA.PCM.COM.EDU BY UU5.PSI.COM (5.65B/4.0.071791-PSI/PSINET) ID AA28153; TUE, 16 JUN 04:24:58 —0500 RECEIVED: FROM RIVERSTYX.PCM.COM.EDU BY UWA.PCM.COM.EDU (4.1/SMI-4.1) ID AA15969; TUE, 16 JUN 04:24:56 PST RECEIVED: BY RIVERSTYX.PCM.COM. EDU (920330.SGI/5.6) ID AA00448; TUE, 16 JUN 04:24:56 —0500 DATE: TUE, 16 JUN 04:24:56 —0500 (AFRIEND) MESSAGE-ID: <9212220924.AA90448@RIVERSTYZ.PCM.COM.EDU> TO: TSANDERS@DCC.COMСандерс в недоумении уставился на экран: послание пришло к нему по сети Интернет, то есть было отправлена не из компании. Интернет был системой, охватывающей весь мир и объединявшей университеты, корпорации, государственные службы и индивидуальных пользователей. Сандерс был силен в чтении символики, используемой в Интернете, но все же понял, что автором послания является «Друг», что передано оно по ветви IUAPOH и исходит UWA.PCM.COM.EDU черт его знает, где это. Очевидно, это какое-то общеобразовательное учреждение. Сандерс нажал кнопку, чтобы распечатать сообщение, и мысленно приказал себе не забыть связаться с Босаком этому вопросу. Все равно надо с ним поговорить. Выйдя в коридор, Сандерс вынул из принтера готовую распечатку, затем вернулся в кабинет и снова уселся перед компьютером, решив попробовать-таки передать свой ответ неизвестному доброжелателю.
ОТ: ТОМСАНДЕРС@DDC.COM КОМУ: IUAPOH@UWA.PCM.COM.EDU БУДУ ЧРЕЗВЫЧАЙНО БЛАГОДАРЕН ЗА ЛЮБУЮ ПОМОЩЬ.Нажав клавишу, он отослал записку и решил стереть как свое послание, так и записку доброжелателя.САНДЕРС.
ИЗВИНИТЕ, НО ВЫ НЕ МОЖЕТЕ СТЕРЕТЬ ЭТО ПОСЛАНИЕ.Иногда электронную почту защищали с помощью специального кода, чтобы избежать стирания. Сандерс напечатал: «СНЯТЬ ЗАЩИТУ».
ПОЧТА НЕ ЗАЩИЩЕНА.Сандерс напечатал: «СТЕРЕТЬ ПОЧТУ».
ИЗВИНИТЕ, НО ВЫ НЕ МОЖЕТЕ СТЕРЕТЬ ЭТО ПОСЛАНИЕ.«Что за черт?» — подумал Сандерс. Должно быть, зависла система… Наверное, сбой где-то в сети Интернет. Он решил стереть почту из системы на контрольном уровне и напечатал: «SYSTEM».
КАКОЙ СТАТУС?«SYSOP», — ответил Сандерс.
ИЗВИНИТЕ. НО ВАШИ ПРИВИЛЕГИИ НЕ РАСПРОСТРАНЯЮТСЯ НА УПРАВЛЕНИЕ СИСТЕМОЙ.— О Боже, — пробормотал Сандерс. Они уже посуетились и отозвали его привилегии. В это невозможно был поверить. Сандерс напечатал: «ДАЙТЕ СПИСОК ПРИВИЛЕГИЙ».
ПРЕДЫДУЩИЙ СТАТУС ПОЛЬЗОВАТЕЛЯ: 5. (SYSOP)[109] ИЗМЕНЕНИЕ СТАТУСА ПОЛЬЗОВАТЕЛЯ: ВТОРНИК ИЮНЬ 16.50PST ТЕКУЩИЙ СТАТУС ПОЛЬЗОВАТЕЛЯ: 0. (ENTRY) ДАЛЬНЕЙШИХ ИЗМЕНЕНИЙ НЕТ.Вот так: они выбросили его из системы. Нулевой статус пользователя присваивался секретаршам. Сандерс тяжело опустился на стул. Он чувствовал себя, будто его уже выперли с работы: впервые он осознал, как все будет. Так, нельзя терять времени: выдвинув очередной ящик, он сразу заметил, что ручки и карандаши, сваленные в него, были аккуратно сложены. Кто-то здесь уже рылся. Сандерс потянул на себя нижний ящичек картотеки: в нем сиротливо лежало с полдесятка папок — остальные бесследно исчезли. Итак, со столом они его опередили. Быстро вскочив из-за стола, Сандерс прошел к большому стенному шкафу, стоявшему позади стола секретарши. Шкаф был заперт, но Сандерс знал, что Синди держит ключи в ящике своего стола. Найдя их, он открыл секцию, в которой должны были стоять папки с бумагами за текущий год. Секция была пуста. Совсем пуста — из нее выгребли все. Сандерс открыл секцию за предыдущий год: пусто. За позапрошлый год — пусто… Все остальные — пусто… «Господи! — подумал Сандерс. — Неудивительно, что Синди была так неприветлива». Сюда, должно быть, пригнали целую банду с тележками, и они вкалывали здесь весь вечер. Сандерс запер стенной шкаф и, бросив ключи в стол Синди, пошел вниз.
* * *
Контора пресс-службы располагалась на третьем этаже. Сейчас здесь никого, кроме одинокой секретарши, не было. — Ой, мистер Сандерс, а я уже собралась уходить… — Идите, конечно. Я хотел просто кое-что проверить. Где вы храните старые подшивки «КомЛайна»? — Вон там, на верхней полке. — Девушка показала на кипы газет. — Вам нужно что-нибудь конкретное? — Нет. Да вы ступайте домой… Секретарша, казалось, была чем-то недовольна, но подняла свою сумочку и вышла. Сандерс подошел к полкам; газеты были разложены по пачкам — в каждой издания за шесть месяцев. Чтобы перестраховаться, он начал с десятой пачки с краю — с газет пятилетней давности. Сандерс начал перебрасывать страницы справа налево, бегло просматривая бесконечные производственные отчеты, пресс-релизы и результаты спортивных состязаний. Спустя несколько минут он обнаружил, что поставил перед собой не такую простую задачу, тем более не имея представления, что же конкретно надо искать. Вероятно, в искомом материале должно, по-видимому, упоминаться имя Мередит Джонсон. Сандерс пролистал две пачки, прежде чем наткнулся на первую статью:Сандерс не стал читать дальше: обычный газетный вздор. Напечатанная здесь же фотография была выполнена в стандартном для выпускников бизнес-школ стиле: ней была изображена сидящая на фоне серого задника, так что свет падал из-за плеча, молодая женщина с волосами до плеч «а-ля паж», с прямым деловым взглядом, в котором недоставало жесткости, и твердым ртом. Выглядела она намного моложе, чем сейчас. Продолжая переворачивать страницы, Сандерс по смотрел на часы: было почти семь, а он еще хотел позвонить Босаку. Подшивка подходила к концу, и на страницах не было ничего, кроме обычной рождественской ерунды. Напоследок внимание Сандерса привлекла фотография Гарвина и всей его семьи («Босс желает всем счастливого Рождества! Хо-хо-хо!»), да и то только потому, что на ней Боб был снят рядом со своей бывшей женой и тремя детьми-школьниками, на фоне большого дерева. Появлялся ли тогда Гарвин на людях с Эмили? Никто не знал. Гарвин всегда был скрытен — никогда нельзя было предугадать, что у него на уме. Сандерс принялся за следующую подшивку. Январские прогнозы насчет перспектив сбыта («Идите, и пусть это совершится!»); открытие Остинского завода по производству портативных телефонов — Гарвин в резком свете юпитеров разрезает ленточку. Профиль Мери Энн Хантер («Пылкая атлетичная Мери Энн Хантер знает, чего она хочет от жизни…»). Коллеги, поддразнивая, еще несколько недель называли Мери Энн «пылкой», пока она не умолила их перестать. Сандерс шлепал листами. Контракт с правительством Ирландии об отводе земли в Корке. Отчет по сбыту за второй квартал. Счет в баскетбольном матче против «Алдуса». А вот в траурной рамке:НАЗВАН НОВЫЙ ЗАМЕСТИТЕЛЬ ПО МАРКЕТИНГУ
Купертино, 10 мая: президент «ДиджиКом» Боб Гарвин сегодня назначил на пост заместителя директора по маркетингу и развитию телекоммуникаций Мередит Джонсон. Она будет находиться в подчинении Говарда Готтфрида из слуг бы маркетинга и развития. Тридцатилетняя мисс Джонсон перешла к нам с поста вице-президента по маркетингу копании «Конрад Компьютер Системз» в Саннивейле. До этого она работала старшим административным ассистентом в отделении «Новелл Нетворк» из Маунтин-вью. Мисс Джонсон, закончившая колледж в Вассаре и Стэнфордскую школу бизнеса, недавно вышла замуж за Гэри Хенли, торгового администратора фирмы «КоСтар». Мы поздравляем! Как новичок в «ДиджиКом», мисс Джонсон…
ДЖЕННИФЕР ГАРВИН
Дженнифер Гарвин, студентка третьего курса юридической школы «Болт Холл Скул» в Беркли, погибла пятого марта в автомобильной катастрофе в Сан-Франциско. Ей было двадцать четыре года. По окончании обучения Дженнифер должна была работать в фирме «Харли, Уэйн и Майрс». Молебен для друзей семьи и многих однокурсников состоялся в Пресвитерианской церкви в Пало-Альто. Желающие внести пожертвования должны послать деньги в адрес организации «Матери Против Пьяных Водителей». Весь коллектив «Диджитал Комьюникейшнз» выражает свои глубочайшие соболезнования семье Гарвинов.
* * *
Сандерс припомнил, что то время было трудным для всех. Гарвин был раздражительным и отрешенным, много пил и часто не являлся на работу. Вскоре его семейные проблемы стали общим достоянием; за два года он успел развестись и вскоре жениться на молодой женщине-администраторе, которой не было еще тридцати. Но на этом все не заканчивалось: все были солидарны в том, что после гибели дочери Гарвин стал совсем другим человеком и боссом. Гарвин всегда был придирой — теперь стал менее жестоким, начал привносить в отношения с сотрудниками личные нотки. Кое-кто поговаривал, что Гарвин перестал ощущать запах роз, но это было совсем не так. Он как бы вновь осознал, что не все в жизни от него зависит, и это заставляло его вести дела так, как он никогда бы не стал делать раньше. Он всегда был «Мистер Эволюция»; его принцип был — выплеснуть существо на берег и смотреть, начнет ли оно жрать или подохнет. Такое отношение делало его бессердечным администратором, но великолепным начальником. Если ты работал хорошо, тебя признавали; если ты не справлялся, нужно было уходить. И все понимали и принимали эти правила, пока все не изменилось со смертью Дженнифер. Теперь Гарвин обзавелся фаворитами среди персонала. Их он холил и лелеял, а остальными пренебрегал, руководствуясь не столько пользой дела, сколько личными симпатиями и антипатиями. И чем дальше, тем больше произвола допускал он в своих решениях. Гарвин хотел, чтобы события шли так, как он этого желает. Он начал перекраивать компанию на свой вкус, и теперь работать стало труднее из-за необходимости блюсти политес. А Сандерс эту тенденцию игнорировал. Он продолжал работать так, будто «ДиджиКом» осталась прежней фирмой, где людей оценивали по результатам их работы. Но с той фирмой было покончено… Сандерс продолжал листать старые газеты: статьи ходе переговоров по строительству завода в Малайзии, фото Фила Блэкберна, подписывающего соглашение с городскими властями Корка; производственный отчет по заводу в Остине; запуск в производство новой портативной модели телефона А22; поздравления с рождением детей, некрологи и объявления о новых назначениях; снова репортажи с бейсбольных матчей.Но внимание Сандерса приковала не сама статья, а напечатанная тут же фотография. Это тоже был достаточно официальный снимок, но на нем Мередит выглядела совсем по-другому. Волосы стали светлыми; исчезла строгая прическа «а-ля паж», ее сменили короткие легкомысленные кудряшки. Мередит стала меньше пользоваться косметикой, а ее улыбка стала приветливей и доброжелательней. Все это вместе давало Мередит возможность выглядеть более юной, более открытой, более невинной. Сандерс нахмурился и начал быстро листать газеты назад; до предыдущей пачки, где снова открыл рождественское поздравление: «Босс желает всем счастливого Рождества! Хо-хо-хо!» Сандерс присмотрелся к семейной фотографии: Гарвин стоял позади своих детей — двух сыновей и дочери. Конечно, это была Дженнифер. Жена Гарвина, Гарриет, стояла рядом. На снимке Гарвин улыбался, положив руку на плечо дочери — высокой спортивной девушки с короткими легкомысленными светлыми кудряшками… — Будь я проклят! — вслух выругался Сандерс. Он нашел самую первую статью о Мередит и присмотрелся к ее старой фотографии, сравнивая ее с более позней. Не было никакого сомнения, что она сделала своей внешностью. Сандерс перечитал конец статьи:ДЖОНСОН ПОЛУЧАЕТ ДОЛЖНОСТЬ В УПРАВЛЕНИИ
Купертино, 20 октября: Мередит Джонсон назначена главным менеджером отдела, сменив на этом посту всеми нами любимого Гарри Уорнера, ушедшего в отставку после пятнадцати лет службы. Джонсон переведена из отдела маркетинга, где прекрасно зарекомендовала себя за год, прошедший со дня ее перехода в нашу фирму. На новом посту ей придется работать над международными контрактами «ДиджиКом» в тесном контакте с Бобом Гарвином.
— Ни хрена себе, — сказал Сандерс. Почти ничем этого он не знал. С самого начала Мередит оказалась в Купертино, и Сандерс, работая в Сиэтле, с ней не сталкивался. Один-единственный раз он встретил ее в коридоре — еще до того, как она изменила прическу. Прическу — и что еще? Он внимательно посмотрел на оба портрета, сравнивая. Что-то еще неуловимо изменилось… Она сделала пластическую операцию? Как теперь узнаешь… Но различия между двумя фотографиями определенно были. Он начал бегло просматривать оставшиеся газеты, убежденный, что то, что нужно, он уже нашел. Теперь он просматривал только заголовки:* * *
…Вместе с собой мисс Джонсон прихватила свою замечательную деловую хватку, искрометный юмор и сверхзвуковую подачу в софтболе. Восхищенные друзья не были удивлены, когда узнали, Мередит в свое время стала финалисткой конкурса «Мисс Тинейджер» в Коннектикуте. Будучи студенткой в Вассаре, Мередит ценилась как член теннисной команды и как участница дискуссионного клуба. Она состояла в студенчески корпорации «Фи-Бета-Каппа», обучалась психологии, специализируясь на психопатологии. Надеемся, что у нас, Мередит, тебе твои знания не понадобятся! В Стэнфорде Мередит с отличием защитила диссертацию, будучи одной из первых в своей группе. Нам Мередит сказала: «Я рада возможности работать в „ДиджиКом“ и надеюсь сделать отличную карьеру в этой фирме, заглядывающей в будущее». Даже мы не смогли бы сказать лучше, мисс Джонсон!* * *
Последний заголовок был напечатан над большой фотографией Мередит на второй странице газеты. Номер был свежий — после него вышло всего два выпуска. Увидев эту статью, Сандерс понял, что она предназначалась для внутреннего пользования и целью ее опубликования была подготовка плацдарма для июньского наступления. Это был пробный шар, пустив который в Купертино хотели узнать, как сотрудники отреагируют на назначение Мередит руководителем инженерных служб в Сиэтле. Какая досада, что Сандерс не читал этого номера. И ведь никто не обратил его внимания на статью! Статья выделяла мысль о том, что за годы работы в компании Джонсон приобрела огромный опыт в технических вопросах. Здесь цитировались ее слова: «Я начала свою карьеру, работая в области техники еще в „Новелле“. Технологии всегда были моей страстью; я буду рада возможности вернуться к решению инженерных проблем. Самые радикальные технические новации исходят от; таких передовых компаний, как «ДиджиКом». И хороший менеджер должен быть способен управлять техническими подразделениями». Вот так… Сандерс посмотрел на дату: второе мая. Шесть недель назад. А статья была написана еще на две недели раньше. Как и предполагал Марк Ливайн, Мередит Джонсон по меньшей мере два месяца назад уже знала, что станет руководителем Группы новой продукции. А это, в свою очередь, значило, что Сандерс никогда и не рассматривался как возможный кандидат на эту должность. У него не было ни малейшего шанса. Все было решено еще два месяца назад. Сандерс выругался, отксерил статьи и, запихав пачку газет на полку, вышел из конторы.ГАРВИН ПОСЫЛАЕТ ДЖОНСОН В ТЕХАС С ПРОВЕРКОЙ РАБОТЫ ЗАВОДА В ОСТИНЕ.
ДЖОНСОН ВОЗГЛАВИТ РЕВИЗИОННУЮ КОМИССИЮ УПРАВЛЕНИЯ.
ДЖОНСОН ПЕРЕХОДИТ В НЕПОСРЕДСТВЕННОЕ ПОДЧИНЕНИЕ ГАРВИНУ.
ДЖОНСОН: ТРИУМФ В МАЛАЙЗИИ. ТРУДОВОЙ КОНФЛИКТ РАЗРЕШЕН!
МЕРЕДИТ ДЖОНСОН — НАША ВОСХОДЯЩАЯ ЗВЕЗДА МЕНЕДЖМЕНТА; У НЕЕ ОТМЕННЫЙ ОПЫТ В ТЕХНИЧЕСКИХ ВОПРОСАХ.
* * *
Перед Сандерсом открылись двери лифта, и он увидел в кабине Марка Ливайна. Сандерс нажал кнопку первого этажа. Двери закрылись. — Надеюсь, что ты, мать твою, соображаешь, что творишь? — свирепо заговорил Ливайн. — Соображаю. — …Ведь ты можешь нам всем все испортить. Ты это хоть понимаешь? — Что испортить? — Мы не должны страдать оттого, что тебя взяли за задницу! — А никто и не говорит, что должны! — Я не знаю, что с тобой происходит, — сказал Ливайн. — Ты опаздываешь на работу, не звонишь мне когда обещаешь… Что, неприятности дома? С Сюзен полаялся? — Сюзен здесь ни при чем! — В самом деле? А кто тогда при чем? Ты два дня подряд почему-то опаздываешь, а когда, наконец, изволишь прийти, то таскаешься, как во сне! А какого черта тебя вечером понесло в кабинет Мередит? — Она пригласила меня, и она — мой начальник. Что, по-твоему, я должен был отказаться? Ливайн возмущенно покачал головой. — Ты прикидываешься невинным, но на самом деле это все дерьмо. Ты что, не в состоянии нести ответственность за свои поступки? — Что… — Слушай, Том, да все в компании знают, что Мередит — акула! Мередит — Пожиратель Мужиков, вот как ее называют. Великая Блондинка… Все знают, что Гарвин ее покрывает, и она, пользуясь этим, творит что захочет. И все знают, что она выкамаривает с симпатичными парнями, которые приходят вечером к ней в кабинет. Пара бокалов вина, внезапный прилив чувств, и она хочет, чтобы ее обслужили. Рассыльный ли, стажер, молодой бухгалтер… Все без разбора. И никто пикнуть не смеет, потому что Гарвин полагает, что она святая. И кто в компании может знать это лучше тебя?.. Ошеломленный Сандерс не знал, что и ответить. Он молча смотрел на ссутулившегося и засунувшего глубоко в карманы руки Ливайна, чувствуя на своем лице его дыхание, но едва слыша его слова, как будто они доносились откуда-то издалека. — Э, Том! Ты ходишь по тем же коридорам, что и мы, дышишь с нами одним воздухом и отлично знаешь, кто чем занимается. И, когда ты потащился к ней в кабинет, ты прекрасно знал, что тебя там ждет! Мередит разве что на всю компанию не прокричала, что хочет у тебя отсосать! Весь день она бросала на тебя нежные взгляды, старалась до тебя дотронуться, пожать тебе локоток… «О, Том! Как чудесно снова тебя видеть!..» И теперь ты мне заявляешь, что не знал, зачем она позвала тебя в свой кабинет? Мать твою распротак! Козел ты, Том! Двери лифта открылись; перед ними открылся пустынный вестибюль первого этажа, тускло освещенный серым светом, падающим с улицы. Снаружи шел тихий дождик. Ливайн направился было к выходу, но вдруг вернулся. Его голос гулко раскатился по вестибюлю: — Ты замечаешь, — сказал он, — что ведешь себя, как одна из этих баб? Как это они говорят? «При чем здесь я? У меня и в мыслях подобного не было! Я не виновата! Откуда я могла знать, что, если напьюсь, и поцелую его, и пойду к нему в спальню, и лягу к нему в постель, он меня трахнет? Боже сохрани!..» Это все дерьмо, Том, безответственное нытье. И ты лучше подумай о том, что в этой компании полным-полно людей, которые работали также напряженно и добросовестно, как и ты, и не хотят лишаться заслуженных ими льгот и удобств, связанных со слиянием и акционированием, — ведь все это может сорваться по твоей милости. Ты хочешь представить дела так, будто не в состоянии понять, когда баба тянет тебя себе в постель? Ладно! Хочешь искалечить себе всю жизнь? Твое дело! Но если ты попробуешь искалечить жизнь мне — от тебя живого места не останется! Ливайн величаво направился к выходу: двери лифта начали сходиться, и Сандерс выставил руку, чтобы не дать закрыться. Кромкой двери его хлопнуло по пальцам. Сандерс отдернул руку, и двери снова раскрылись. Он заторопился за Ливайном. Догнав Марка, он схватил его за плечо. — Погоди, Марк, послушай… — Мне не о чем с тобой разговаривать. У меня есть дети, у меня есть чувство ответственности. А ты — просто задница! Ливайн стряхнул с плеча руку Сандерса, распахнув двери и, выскочив наружу, быстро зашагал вниз по улице. Когда стеклянные двери закрылись за спиной Ливайн, Сандерс увидел в них мелькнувшее отражение белокурых волос и повернулся. — Я думаю, что это было не совсем справедливо, — сказала Мередит Джонсон. Она стояла не далее чем в двенадцати футах от Сандерса, у самого лифта. На ней спортивная форма — лосины цвета морской волны и свитер, — в руках спортивная сумка. Она была очень хороша и на свой особый манер откровенно сексуальна. Сандерс напрягся: кроме них, в вестибюле никого не было. Они были одни. — Да, — согласился Сандерс, — я тоже думаю, что это было несправедливо. — Я имела в виду, несправедливо по отношению к женщинам, — уточнила Мередит, перебрасывая свою спортивную сумку через плечо так, что ее свитерок задрался, обнажив голый живот. Тряхнув головой, она отбросила с лица упавшие волосы и, помолчав секунду, продолжила: — Я хочу сказать тебе, что очень сожалею обо всем происшедшем. — Она подошла к Сандерсу ровным, уверенным, почти величавым шагом. В ее голосе появилась хрипотца. — Я ничего плохого не хотела, Том… Она придвинулась еще ближе, двигаясь осторожно, будто Сандерс был боязливой зверюшкой, которую она боялась спугнуть. — У меня к тебе только самые теплые чувства. — (Ближе.) — Только теплые… — (Еще ближе.) — Я же не виновата, Том, что так хочу тебя. — (Совсем рядом.) — Если я чем-нибудь тебя обидела, то я готова извиниться… Теперь она стояла почти вплотную, ее груди находились в каком-то дюйме от руки Сандерса. — Я и вправду сожалею, Том, — повторила она. Ее грудь вздымалась, будто от избытка эмоций, влажные глаза умоляюще смотрели на Сандерса. — Можешь ли ты простить меня? Ну, пожалуйста! Ты же знаешь, как я к тебе отношусь… Сандерс почувствовал, как к нему возвращаются прежние чувства, прежние желания. Он сжал челюсти. — Мередит. Прошлое есть прошлое. Оставь это. Ладно? Она тут же изменила тон и указала рукой в сторону выхода: — Послушай, у меня здесь машина. Подбросить тебя? — Нет, спасибо. — На улице дождь, я подумала, что ты не захочешь мокнуть… — Не думаю, что ты это здорово придумала. — Исключительно из-за дождя… — Это Сиэтл, — сказал Сандерс. — Дождь здесь идет все время. Мередит пожала плечами, подошла к двери и, выставив вперед бедро, нажала им на двери и стала толкать. На секунду остановившись, она повернулась к Сандерсу и улыбнулась. — Напоминай мне, чтобы я не носила лосин в твоём присутствии. Стесняюсь сказать, но я из-за тебя их промочила. Затем она отвернулась, выскочила на улицу и села на заднее сиденье поджидавшего ее автомобиля. Захлопнув дверцу, Мередит приветливо помахала Сандерсу рукой. Автомобиль отъехал. Сандерс разжал кулаки, набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул, стараясь сбросить напряжение. Подождав, пока машина с Мередит уедет, он вышел на улицу и почувствовал на своем лице капли дождя и прохладный вечерний ветерок. Поймав на улице такси, он сел в него и сказал водителю: — Отель «Четыре времени года», пожалуйста.* * *
В такси Сандерс смотрел в окно, стараясь дышать га глубже. Он был настолько выведен из себя неожиданной встречей с Мередит, — особенно обнаружив ее у себя за спиной после разговора с Ливайном, — что никак не мог отдышаться. Слова Ливайна неприятно подействовали на него, но Том был не слишком расстроен, поскольку никогда не принимал Марка всерьез. Ливайн был аристократической натурой и поддерживал в себе творческий заряд, постоянно злясь на окружающих. Он всегда был чем-то недоволен. Ему нравилось злиться. Хотя Сандерс и знал его много лет, он никогда не мог понять, как Адель, жена Марка, с ним уживается. Правда, Адель была одной из тех невозмутимых женщин, которые могли спокойно разговаривать по телефону, пока ее двое детей ползали по ней, дергали за полы халата и засыпали ее бесконечными вопросами. Именно так Адель позволяла Ливайну изливать на себя все его раздражение, а сама тем временем продолжала делать свои дела. Да и не только она — все давали Ливайну возможность выпустить пары, поскольку все знали, что в конечном счете его злость не значила ровным счетом ничего. Но было верно и то, что у Ливайна был врожденный нюх на изменение конъюнктуры. Это и было секретом его успеха как дизайнера. Когда Ливайн говорил: «Красьте в пастельные цвета», все начинали стонать и убеждать его, что тогда товар будет выглядеть по-дурацки; однако, когда через два года готовый прибор начинал сходить с конвейера, оказывалось, что пастельные цвета — самые модные. Так что с большой неохотой Сандерс был вынужден признать, что скорее всего то, что сегодня говорил Ливайн, завтра будут говорить все. Ливайн высказал завтрашнее мнение всей компании: Сандерс со своими личными проблемами пакостит всем. Ну и черт с ними, решил он. А что касается Мередит, то у Сандерса было ощущение, что, разговаривая с ним в вестибюле, она играла с ним, как кошка с мышкой. Поддразнивала. Он не мог понять, с чего это она была так уверена в себе. Сандерс выдвинул против нее очень серьезное обвинение, а она вела себя, будто никакой угрозы для нее не было. В ней чувствовалась какая-то неуязвимость, и это здорово угнетало Сандерса, поскольку могло означать только одно — Мередит знала, что Гарвин никогда не даст ее в обиду. Такси вырулило на площадь перед отелем. Впереди остановилась машина Мередит. Она как раз разговаривала с водителем и, конечно, оглянувшись, увидела Сандерса. Тому ничего не оставалось делать, кроме как выйти из такси и пойти к входу в отель. — Ты преследуешь меня? — с улыбкой спросила Мередит. — Вот еще! — Точно? — Точно. Они взошли на эскалатор, идущий с улицы внутрь здания. Сандерс встал за спиной женщины. Она повернулась к нему: — А мне бы хотелось, чтобы преследовал. — Угу. Но я не преследую. — А как бы это было здорово! — сказала она, призывно улыбаясь. Сандерс не знал, как на это реагировать, и только отрицательно помотал головой. В молчании они доехали до богато украшенного вестибюля. — Я живу в четыреста двадцать третьем номере. Заходи в любое время, — сказала напоследок Мередит и направилась к лифту. Подождав, пока она уйдет, Сандерс прошел через вестибюль и повернул налево, к ресторану. Встав у входа, ой увидел за угловым столиком Дорфмана, обедавшего в компании Гарвина и Стефани Каплан. Макс что-то говорил, наклонившись вперед и резко жестикулируя. Гарвин и Каплан тоже подались вперед, внимательно слушая. Сандерс припомнил, что когда-то Дорфман был директором компании, и, согласно рассказам, весьма могущественным директором. Это Дорфман убедил Гарвина расширить производство и начать выпускать, помимо модемов, аппаратуру беспроводной связи и портативные телефоны. Это в то время, когда никто еще и представить не мог, что может быть что-то общее между компьютером и телефоном. Это сейчас такая связь стала очевидна всем, но не тогда, в начале восьмидесятых, когда Дорфман сказал: «Ваше будущее не в периферийном оборудовании; ваш бизнес — это средства связи и доступа к информации». Дорфман же сформировал костяк персонала фирмы: Каплан, предположительно, заняла свой пост после того, как Дорфман дал ей блестящую характеристику; Сандерс перевелся в Сиэтл по рекомендации Макса; благодаря ему же взяли на работу Ливайна. А многие вице-президенты канули в Лету после того, как профессор обнаружил, что им не хватает кругозора или энергии. Он был могущественным союзником — или смертельным врагом. В вопросе продажи фирмы его влияние было также сильно: хотя Дорфман ушел от дел давным-давно, он продолжал держать весьма значительный пакет акций «Дид-жиКом». Гарвин по-прежнему прислушивался к каждому его слову. У Дорфмана все еще оставались связи и репутация, благодаря которым слияние, подобное тому, которое предстояло «ДиджиКом», могло пройти намного проще. Если Дорфман одобрит условия сделки, его сторонники убедят «Голдмен и Сахс» и Первый бостонский банк выложить деньги без вопросов. Но если профессору что-то не понравится, если он только намекнет, что в слиянии двух компаний нет особого смысла, сделка может и не состояться. Это все знали. Все знали, какой властью обладал Дорфман, и в первую очередь сам Дорфман. Сандерс торчал у входа в ресторан, не решаясь войти. Через минуту Макс поднял голову и заметил его. Не переставая говорить, профессор едва заметно качнул головой: «Нет». Затем слегка стукнул ногтем по стеклу часов. Сандерс кивнул, прошел в вестибюль и присел в кресло, положив на колени пачку ксерокопий номеров «КомЛайм». Бессистемно перебирая их, он снова изучал перемены, которые Мередит внесла в свою внешность. Несколько минут спустя Дорфман въехал в вестибюль на своей каталке. — Итак, Томас, я рад, что тебе еще не наскучила жизнь. — Как вас понять? Дорфман хохотнул и махнул рукой в сторону ресторана. — Они только о вас говорят. Единственная тема — это ты и Мередит. Все так возбуждены. Так обеспокоены. — И Боб тоже? — Да, конечно, и Боб тоже. — Он подрулил поближе к Сандерсу. — Я не могу сейчас долго разговаривать. Есть что-нибудь важное? — Я думаю, вам нужно взглянуть на это, — сказал Сандерс, передавая профессору ксерокопии. Он рассчитывал, что тот сможет передать их Гарвину и объяснить ему, в чем дело. Дорфман молча просмотрел бумаги. — Какая красивая женщина, — сказал он наконец, — какая прелестная… — Обратите внимание на разницу, Макс; посмотри что она с собой сделала. Дорфман пожал плечами: — Она поменяла прическу. Очень приятно для глаз. И что? — Я думаю, что она к тому же сделала пластическую операцию. — Это меня не удивляет, — сказал Дорфман. — В наше время их делают многие женщины. Это для них то же, что зубы почистить. — Это мой шанс. — Почему? — поинтересовался Дорфман. — Потому что это закулисная интрига, вот почему! — Что же тут закулисного? — пожал плечами Дорфман. — Она изобретательна, и это говорит в ее пользу. — А я готов биться об заклад, что Гарвин представления не имеет, что она это сделала, — сказал Сандерс. Дорфман тряхнул головой. — До Гарвина мне нет дела, — заявил он. — Меня заботишь ты, Томас, ты и твой проступок. М-м-м?.. — Я объясню, почему я совершил этот проступок, — сказал Сандерс. — Здесь хороший образец подлянки, которую может совершить женщина, но не может совершить мужчина. Она изменила внешность, она стала одеваться и вести себя, как дочь Гарвина, и это дало ей преимущество перед остальными. Потому что остальные не могут изображать из себя дочь Гарвина! — Томас, Томас, — вздохнул Дорфман, укоризненно качая головой. — Вот я, например, не могу. А что? Скажете, могу? — Ты находишь удовольствие в собственной злости? Мне кажется, ты наслаждаешься этим. — Нет! — Тогда отбрось все это! — рявкнул Дорфман, разворачивая каталку так, чтобы видеть лицо Сандерса. — Прекрати нести чепуху и посмотри правде в глаза: молодые работники продвигаются вперед благодаря сотрудничеству со старшими и более влиятельными. Так? И всегда так было! Когда-то отношения были официальными — мастер и подмастерье, ученик и учитель — так и полагалось. Но сегодня их отношения не закреплены официально. Сегодня мы можем говорить только о наставничестве. Молодые люди в бизнесе имеют наставников. Так? — Вроде… — Как молодежь привлекает к себе внимание наставника? Как это происходит? Во-первых, чтобы старший товарищ видел в молодом нужного человека, тот старается делать свою работу как можно лучше; во-вторых, чтобы быть привлекательным для наставника, он копирует привычки и перенимает его вкусы; и, наконец, в-третьих — берет его сторону во всех вопросах внутри компании. — Все это прекрасно, — согласился Сандерс, но как это вяжется с пластической хирургией? — Ты помнишь, как пришел на работу в «ДиджиКом» в Купертино? — Да, помню. — Ты перевелся из фирмы «ДЕК». Кажется, в восьмидесятом году? — Да. — В «ДЕК» ты каждый день носил пиджак и — обязательно! — галстук. Но, когда ты перешел в «ДиджиКом» ты обнаружил, что Гарвин носит джинсы. И очень скоро ты тоже надел джинсы. — Конечно, ведь таков был стиль, принятый в компании. — Гарвину нравились «Гиганты», и ты начал ходите Кендлстик-парк на все их игры. — Но он же начальник, черт возьми!.. — Гарвин любил гольф. Ты терпеть не мог гольф, но тоже стал играть. Я хорошо помню, как ты жаловался мне что ненавидишь гольф. Эту дурацкую гонку дурацкого маленького белого мяча… — Но послушайте! Я же не делал пластической операции, чтобы стать похожим на его ребенка! — Потому что в этом не было нужды, Томас, — ответил Дорфман, возбужденно поднимая руки. — Неужели ты сам этого не понимаешь? Гарвину нравились нахальные, агрессивные молодые парни, которые хлестали пиво, ругались, как сапожники, и бегали за девками, и ты исправно делал все это. — Я был молод, и все молодые ребята так поступают. — Нет, Томас. Это Гарвин хотел, чтобы так поступали молодые ребята. — Дорфман качнул головой. — В основном это выходит бессознательно. Бессознательный контакт, Томас. Но способ установления контакта зависит еще и от того, одного ли ты пола со своим наставником или нет. Если твой наставник мужчина, ты будешь подражать его сыну, брату или отцу. Или же самому наставнику, каким он был в твоем возрасте — ты будешь напоминать ему самого себя в былые годы. Ведь так? Сам видишь, что так. Вот и славно. Но, будь ты женщиной, все обстояло бы по-другому. Теперь нужно было бы копировать дочь наставника, или его любовницу, или жену. Возможно, и сестру. В любом случае это совсем другая задача. Сандерс нахмурился. — Я часто с этим сталкиваюсь, с тех пор как мужчины и женщины начали работать вместе, — продолжал Дорфман. — Частенько мужчины не могут наладить отношения с женщиной-начальницей, потому что не могут понять, как вести себя в качестве подчиненного. А бывает, они легко срабатываются с женщинами, изображая из себя послушного сына, или любовника, или мужа. И если у них это получается хорошо, их сотрудницы — женщины — начинают злиться, потому что понимают, что у них не получится имитировать сына, любовника или мужа. Поэтому они чувствуют, что у мужчин и здесь есть преимущество. Сандерс промолчал. — Ты понимаешь? — спросил Дорфман. — Вы хотите сказать, что это случится в любом случае. — Да, Томас. Это неизбежно. Такова жизнь. — Бросьте, Макс: ничего заранее заданного в этом нет. Когда дочь Гарвина умерла, это была его личная трагедия. А Мередит использовала его потрясение… — Постой! — разозлившись, сказал Дорфман. — Ты хочешь изменить человеческую природу? Трагедии случаются постоянно, и люди из всего пытаются извлечь преимущества. В этом нет ничего нового. Мередит умна. Приятно видеть, как такая умная, предприимчивая женщина еще и красива. Она просто благодать Господня. Вся проблема в тебе, Томас, и возникла она не вчера. — Как это?… — И вместо того чтобы разбираться со своими неприятностями, ты тратишь свое время на эти… на эту ерунду. — Он вернул Сандерсу ксерокопии. — Все это не имеет значения, Томас. — Макс, вы не… — Ты никогда не был командным игроком, Томас. Твоя сила не в этом. Она в твоей способности вникать технические проблемы, разбираться в них, подгонять инженеров, подбадривать их и накручивать им хвосты и, в конце концов, добиваться решения. Ты заставляешь всех работать. Так? Сандерс кивнул. — А теперь ты отказался от своей силы ради игр, в которых ты не силен. — В каком смысле? — Ты думаешь, что, угрожая судебным разбирательством, ты оказываешь нажим на нее и на компанию, а фактически ты бьешь по своим воротам. Ты разрешил ей установить правила игры, Томас. — Я должен был что-то сделать: она нарушила закон. — «Она нарушила закон», — передразнил его Дорфман нарочито писклявым голосом. — А ты такой беззащитный… Я прямо переполняюсь печалью, видя твое положение. — Все это в самом деле нелегко… У нее сильные связи, она имеет могущественных покровителей. — Ну и что? Каждый администратор, имеющий могущественных покровителей, имеет не менее могущественных противников. И Мередит — не исключение. — А я говорю вам, Макс, — сказал Сандерс, — что она опасна. Она из этих выпускников бизнес-школ, которые заботятся об имидже, и только об имидже, не заботясь о сути дела. — Да, — подтвердил Дорфман, утвердительно кивая. — Так же как и многие молодые администраторы. Очень большой опыт по части имиджа. Очень большое желание обогатить свой опыт. Прекрасная тенденция! — Я не думаю, что она достаточно компетентна, чтобы руководить отделом. — Ну и пусть! — огрызнулся Дорфман. — Тебе-то какая разница? Если она некомпетентна, Гарвин в конце концов поймет это и заменит ее. Но тебя к тому времени здесь не будет! Только потому, что ты проиграешь эту игру, Томас. Она — лучший политик, чем ты, Томас, и всегда такой была. — Да, — кивнул Сандерс, — она беспощадна. — Беспощадна… Она опытна! У нее есть инстинкт. А у тебя нет! Если ты пойдешь по этому пути, то потеряешь все. И ты заслуживаешь такой участи, потому что ведешь себя, как дурак. Сандерс помолчал. — И что бы вы рекомендовали мне сделать? — Ага, сейчас тебе понадобился совет? — Да. — В самом деле? — старик улыбнулся. — А я в этом сомневаюсь. — Нет, Макс. Мне нужен совет. — Ладно. Тогда слушай мой совет: иди назад, извинись перед Мередит, извинись перед Гарвином и получай обратно свою работу. — Я не могу… — Тогда тебе не нужен мой совет. — Я просто не могу так поступить, Макс. — Что, очень гордый? — Нет, но… — Ты ослеплен гневом. Как же, женщина посмела так вести себя!.. Она нарушила закон, и она должна понести справедливое наказание! Она опасна, и ее нужно остановить! Ты переполнен чувством справедливого негодования. Так? — Черт возьми, Макс… Я просто не могу это сделать, вот и все! — Мочь-то — ты можешь. Другое дело, что ты этого не сделаешь!.. — Пусть так. Дорфман пожал плечами. — А тогда чего ты хочешь от меня? Ты спросил моего совета специально для того, чтобы не принять его? Ничего странного. — Старик улыбнулся. — У меня полно других советов, которые ты тоже не примешь. — Например? — А какая тебе разница, если ты все равно с ними не согласишься? — Да бросьте, Макс… — Я серьезно. Ты не захочешь к ним прислушаться! Так что не будем зря тратить времени. Проваливай. — Но просто сказать-то вы можете? Дорфман вздохнул. — Исключительно потому, что я помню тебя еще с тех дней, когда у тебя был здравый смысл. Итак, во-первых… Ты слушаешь? — Да, Макс, слушаю. — Во-первых, ты знаешь все, что тебе нужно знать о Мередит Джонсон. А теперь забудь ее — это не твоя забота. — Как это понимать? — Не перебивай. Во-вторых, играй в свою игру, а не в ее. — В смысле? — В смысле — решай свою проблему. — Какую свою проблему? Судебное разбирательство? Дорфман фыркнул и воздел руки. — Ты невозможен. Я просто зря транжирю свое время. — Вы хотите сказать, что мне нужно отказаться от судебного разбирательства? — Ты родной язык понимаешь? Решай проблему! Делай то, что ты делаешь хорошо. Делай свою работу. Не уходи. — Но, Макс!.. — О, я ничего не могу для тебя сделать, — сказал Дорфман. — Это твоя жизнь. У тебя есть свои ошибки, которые нужно сделать, а я должен возвращаться к моим гостям. Но попробуй прислушаться к моим словам, Томас. Не спи и помни, что у всех человеческих поступков есть причины. Все люди решают какие-то проблемы. Даже ты, Томас. Старик развернул на месте свое кресло-каталку и поехал в сторону ресторана.* * *
«Черт бы побрал этого Макса», — думал Сандерс, идя по Третьей улице сырым вечером.Своей манерой никогда не говорить прямо Дорфман мог кого угодно довести до белого каления. Вся проблема в тебе, Томас, и возникла она не вчера… Что, черт возьми, он хотел этим сказать? Проклятый Макс. Разозлил и вымотал все нервы. Он всегда так себя вел, насколько Сандерс помнил те совещания, которые профессор проводил, когда работал в совете директоров «ДиджиКом». Сандерс всегда уходил с этих совещаний выжатым как лимон. В те дни молодые сотрудники в Купертино называли Дорфмана «Загадочник». …Все люди решают какие-то проблемы. Даже ты, Томас… Сандерс потряс головой. В словах старика не было никакого смысла, а тем временем нужно было что-то предпринимать. Дойдя до конца улицы, он вошел в телефонную будку и набрал номер Гэри Босака. Было восемь часов, и Босак должен был быть дома — наверное, только что вылез из постели и пьет кофе, готовясь к своему «рабочему дню». Сидит небось, зевая, перед полудюжиной своих модемов и компьютеров и обдумывает, как влезть чужие базы данных. В трубке прозвучал сигнал, и записанный на магнитофон голос сказал: — Вы позвонили в «НЗ Профессиональные услуги. Продиктуйте ваше сообщение.» — И длинный сигнал. — Гэри, это Том Сандерс. Я знаю, что вы слушаете, снимите трубку. В трубке послышался щелчок, и Сандерс услышал голос Босака: — Привет. Я ожидал звонка от кого угодно, но только не от вас. Откуда вы звоните? — Из автомата. — Отлично. Как у вас дела, Том? — Гэри, мне нужно, чтобы вы кое-что сделали. Просмотрели кое-какие базы данных. — Ага… Это нужно для фирмы или лично для вас? — Лично для меня. — Ага… Видите ли, Том, я очень занят в эти дни, давайте поговорим об этих делах на следующей неделе? — Это будет слишком поздно. — Но сейчас я ужасно занят… — Гэри, в чем дело? — Ай, оставьте, Том, вы и сами отлично знаете! — Мне нужна помощь, Гэри. — Э, да я с удовольствием бы вам помог… Но не так давно мне позвонил Блэкберн и сказал, что если я хотя что-нибудь для вас сделаю — хоть что-нибудь! — то не позднее шести утра я буду принимать у себя на квартире сотрудников ФБР. — О Боже!.. Когда это было? — Около двух часов назад. Два часа назад… Блэкберн сильно опережал его. — Гэри… — Э, вы же знаете, что я к вам всегда прекрасно относился, Том, но только не сейчас. Ладно? Ну, мне пора идти.* * *
— Если честно, то все это меня не удивляет, — заявила Фернандес, отодвигая бумажную тарелку. Они с Сандерсом только что перекусили сандвичами прямо у нее в кабинете. Было уже девять часов вечера, и все кабинеты по соседству были уже пусты, но телефон на столе Фернандес беспрестанно звонил, то и дело перебивая их разговор. На улице опять шел дождь, гремел гром, и Сандерс через окна видел вспышки летних молний. Когда Сандерс сидел в этом пустом адвокатском кабинете, у него было такое ощущение, что во всем мире не было никого, кроме него и Фернандес, разговаривающей с ним в сгущающихся сумерках. Как быстро все совершилось: человек, которого он до сегодняшнего утра никогда не встречал, сейчас стал чем-то вроде спасательного круга. Он заметил, что вслушивается в каждое сказанное ей слово. — Перед тем как мы продолжим, я хотела бы подчеркнуть одну вещь, — объясняла адвокатесса. — Вы поступили очень правильно, когда не сели в одну машину с Джонсон. Теперь вы ни в коем случае не должны оставаться с ней наедине. Ни на минуту! Ни при каких обстоятельствах! Это понятно? — Да. — Если вы это сделаете, то сорвете все дело. — Не сделаю. — Прекрасно, — сказала адвокат. — Дальше: у меня был длинный разговор с Блэкберном. Как вы справедливо полагали, на него страшно нажимают, чтобы он как-то разрешил эту проблему. Я пыталась передвинуть начало третейского суда на послеобеденное время, но он заявил, что компания уже готова и хочет начать совещание прямо сейчас. Он озабочен тем, как долго продлятся переговоры. Так что пришлось согласиться на завтра, на девять утра. — Ладно. — Херб и Алан добились некоторых успехов. Думаю, что завтра они нам здорово помогут. Эти статьи про Джонсон тоже пригодятся, — сказала Фернандес, глядя на ксерокопии «КомЛайн». — Зачем? Дорфман сказал, что от них не будет никакого толка. — Да, но в них документально зафиксирована история ее работы в фирме, а это дает нам ниточку. Над этим тоже надо поработать, как и над электронным посланием от вашего неизвестного друга. — Фернандес нахмурилась, присмотревшись к распечатке. — А адрес-то указан интернетовский… — Да, — подтвердил Сандерс, удивленный тем, как легко адвокат прочитала распечатку. — Нам довольно часто приходится иметь дело с технологическими компаниями, и я найду кого-нибудь, кто поможет разобраться с письмом. — Она отложила распечатку. — А теперь давайте подведем итоги: итак, вы не смогли прибрать свой стол, поскольку это уже кто-то сделал. — И вы не смогли стереть ваши файлы в компьютере потому что вам закрыли к ним доступ. — Точно… — А это значит, что вы не можете ничего изменить. — Да. Я не могу ничего изменить — возможностей меня не больше, чем у секретарши. — А вы считаете, было необходимо кое-что изменить? — осведомилась Фернандес. Сандерс помялся: — Нет, но, знаете ли, не помешало бы все просмотреть. — Но ничего конкретного? — Нет. — Мистер Сандерс, — предупредила адвокат. — Я хочу еще раз напомнить вам, что я не собираюсь выносить вам приговора, но хочу быть готова ко всему, что может всплыть завтра. Я хочу заранее знать обо всех сюрпризах, которые нам могут преподнести. Сандерс покачал головой: — В этих файлах нет ничего, что могло бы меня скомпрометировать. — Вы это хорошо помните? — Да. — Ладно, — сказала Фернандес. — Тогда, предвидя раннее начало совещания, я бы посоветовала вам ехать домой и лечь спать. Я бы хотела видеть вас завтра бодрым. Заснуть-то сможете? — Да Бог его знает… — Будет нужно — примите снотворное. — Ладно, посмотрим… Все будет нормально. — Так что поезжайте домой и ложитесь в постель. Завтра утром увидимся. Не забудьте надеть пиджак и галстук. У вас есть что-нибудь вроде синего пиджака? — Блейзер. — Отлично. Наденьте галстук консервативных расцветок и белую сорочку. Одеколоном не пользуйтесь. — Но я никогда так не одеваюсь, когда иду на работу! — Сейчас вы идете не на работу, мистер Сандерс. Так принято. — Она поднялась со стула и протянула Сандерсу руку. — Отправляйтесь домой спать. И не беспокойтесь, все будет прекрасно. — Держу пари, что вы говорите это всем своим клиентам… — Да, — согласилась она. — Но обычно так и получается на самом деле. Идите спать, Том. Завтра увидимся.* * *
Дома было темно и пусто. Элайзина кукла Барби неопрятной кучкой лежала на кухонном столе. Там же, ближе к раковине, валялся перепачканный зеленоватой кашкой фартучек сынишки. Сандерс установил таймер кофеварки на утро и поднялся по лестнице. Проходя мимо автоответчика, Сандерс не заметил, что сигнальная лампочка на его панели мигает. Наверху, уже раздеваясь в ванной, он увидел, что Сюзен приклеила скотчем к зеркалу записку: «Прости меня за ленч. Я верю тебе. Я люблю тебя. С». Это было обычным делом для Сюзен — разозлиться, а потом извиниться, но Сандерсу было приятно обнаружить такую записку, и он решил было позвонить ей прямо сейчас, но вспомнил, что в Финиксе уже почти полночь и Сюзен, должно быть, уже спит. Впрочем, по здравом размышлении Сандерс обнаружил, что не очень-то и хочет звонить. Как сказала недавно в ресторане сама Сюзен, к ней проблемы Сандерса отношения не имели. Он один был виноват в происшедшем. И сейчас он остался один. В одних трусах Сандерс прошел в свой маленький кабинетик. Факсов не поступало. Он включил компьютер и подождал, пока загрузится система. Пиктограмма электронной почты замигала. Сандерс нажал клавишу. На экране появилась надпись:НИКОМУ НЕ ДОВЕРЯЙ.Сандерс вырубил компьютер и отправился спать.ЭФРЕНД.
Часть третья СРЕДА
Утром Сандерс, находя утешение в заведенном порядке, быстро одевался и слушал телевизионные новости, включив звук на максимум, чтобы как-то заполнить тишину пустого дома. В город он выехал в половине седьмого, притормозив у булочной, чтобы перехватить чашечку каппучино и рогалик перед поездкой на пароме. Когда паром отчалил от Уинслоу, Сандерс сел лицом к корме, не желая смотреть на приближающийся Сиэтл. Погрузившись в свои мысли, он смотрел на низкие серые тучи, повисшие над темной водой залива. Похоже, сегодня тоже будет дождливый день. — Дрянной день, а? — раздался женский голос. Посмотрев вверх, Сандерс увидел хорошенькую и миниатюрную Мери Энн Хантер, стоявшую, уперев руки в бедра и озабоченно глядящую на него. Мери Энн тоже жила на Бейнбридже. Ее муж работал в университете морским биологом. Мери Энн и Сюзен были подругами и часто вместе бегали трусцой. Но Сандерс сталкивался с ней на пароме нечасто, поскольку она, как правило, выходила из дома намного раньше, чем он. — Доброе утро, Мери Энн. — Чего я не могу понять, так это как они обо всем пронюхали, — сказала она вместо приветствия. — Ты о ком? — спросил Сандерс. — Ты что, хочешь сказать, что еще не читал этого? О Господи… Тут о тебе в газете напечатано, Том. И Мери Энн передала ему газету, которая торчала у нее под мышкой. — Ты шутишь? — Нисколько. Опять Конни Уэлш воюет. Сандерс посмотрел на первую полосу и, не обнаружил ничего для себя интересного, стал искать дальше. — Это в разделе «Метро», — подсказала Мери Энн. — Первая колонка на второй странице. Читай и плачь, а я пока схожу за кофе. Мери Энн отошла, а Сандерс раскрыл газету на второй полосе.КАК Я ЭТО ВИЖУ Констанс Уэлш— Господи, — сказал Сандерс и перечитал статью еще раз. Хантер вернулась назад, неся два бумажных стаканчика с каппучино. Один она пододвинула Сандерсу: — Бери. Похоже, тебе глоточек кофе не помешает. — Откуда они узнали об этой истории? — спросил Сандерс. Хантер покачала головой: — Не знаю, но мне кажется, что где-то утечка информации происходит в самой компании. — Но кто мог?.. — Сандерс подумал, что, раз история попала в газету, редакции она должна была быть известна в три-четыре часа вчерашнего дня. Да в компании еще никто не знал, что он собирается подавать официальной заявление… — Представить себе не могу, кто мог проговориться, — сказала Хантер, — но попробую узнать. — А кто такая Констанс Уэлш? — Ты никогда ее не читал? Она постоянный обозреватель «Пост-Интеллидженсер», — ответила Мери Энн. — Перспективы феминистского движения и все такое прочее. — Она покачала головой. — А как там Сюзен? Я пробовала было ей позвонить сегодня утром, но никто ни поднял трубку. — Сюзен уехала на несколько дней. Вместе с детьми. Хантер медленно кивнула: — Да, по-видимому, это была хорошая идея. — Мы тоже так решили. — Она обо всем знает? — Да. — И это правда? Ну, насчет заявления о преследовании? — Да. — О Боже… — Да уж, — кивнул Сандерс. Некоторое время женщина молча смотрела на него, затем наконец произнесла: — Я давно тебя знаю… Надеюсь, что все обойдется. — Я тоже… Снова молчание… Наконец Мери Энн отодвинулась от столика и встала: — Позже увидимся, Том. — Конечно, Мери Энн. Сандерс знал, что она чувствовала. У него и у самого бывало такое чувство, когда кого-нибудь из знакомых обвиняли в преследовании по сексуальным мотивам. Между ними сразу возникала стена отчуждения. И неважно, как давно люди были знакомы, и неважно, что до этого они были друзьями. Слова обвинения были сказаны, и все начинали сторониться подозреваемого. Никто ведь с чистой совестью не мог утверждать, что знает, как все происходило на самом деле. Нельзя было безоговорочно принять чью-то сторону — даже сторону друга. Сандерс посмотрел вслед этой стройной, аккуратной женщине, одетой в спортивную форму и несшей в руке кожаный чемоданчик. В ней едва было пять футов роста. Все мужчины на этом пароме были такими огромными… Сандерс вспомнил, как когда-то Мери Энн сказала Сюзен, что занимается бегом из боязни быть изнасилованной. «Я просто обгоню их», — говорила она. Мужчинам этого не понять. Им не знаком подобный страх. Но был и другой страх, который свойственен только мужчинам. Сандерс с тревогой посмотрел на газетную статью. Некоторые слова и обороты так и бросались в глаза:Мистер Свинтус за работой
Мужская страсть подавлять женщин проявилась на этот в местной компании, развивающей высокоточные технологии; назовем ее компанией X. В этой компании на высоки административный пост назначили компетентнейшую женщину выдающихся способностей, и многие мужчины решили сделать все возможное, чтобы избавиться от нее. Особенно мстительным оказался один мужчина — назовем его мистером Свинтусом. Этот мистер Свинтус не мог смириться с тем, что его начальником станет женщина, и уже за несколько недель до ее назначения развернул целую кампанию, чиня различные инсинуации, чтобы этого не произошло. Когда же он в этом не преуспел, мистер Свинтус явил, что его новый босс совершила на него нападение чуть не изнасиловала его в своем кабинете. Открытая враждебность подобного заявления может сравниться только полнейшей его абсурдностью! Вы, конечно, тут же зададитесь вопросом: а может ли вообще женщина изнасиловать мужчину? Не сомневаюсь, ответом будет однозначным: конечно нет! Изнасилование, как видя из самого термина, основано на насилии, а следственно, является исключительно прерогативой мужчин, которые сплошь и рядом используют его в качестве последней меры, которая может «поставить женщин на место». Это извечная истина нашего общества — впрочем, как и всех социумов, существовавших до нашего. Со своей стороны, женщины просто не могут притеснять мужчин. Женщины бессильны в их лапах, и утверждение, что женщина может изнасиловать, просто абсурдно. Но мистера Свинтуса это не остановило! Ему нужно было только любой ценой замарать репутацию своего нового начальника. Он даже не постеснялся написать и подать Официальную жалобу на эту женщину!.. Короче говоря, мистер Свинтус продемонстрировал гнусные замашки современного самца. Как вы и сами могли бы догадаться, он всю свою жизнь то и дело их показывал. Хотя жена мистера Свинтуса — выдающийся адвокат, он непрерывно жмет на нее, чтобы она оставила свою любимую работу и сидела взаперти дома, воспитывая детей. Еще одна причина для этого — наш мистер Свинтус боится, как бы жена не прослышала о его грязных делишках с молодыми женщинами и о его пьянстве. Возможно, он понимает и то, что новая начальница-женщина тоже не одобрит подобного поведения. К тому же ей могут не понравиться и его постоянные опоздания на работу. Так что мистер Свинтус сделал исподтишка свое дело, и карьера еще одной одаренной женщины оказалась под угрозой. Сможет ли она сдержать свиней в загоне фирмы X? Будем следить за дальнейшим развитием событий.* * *
«Особенно мстительным… открытая враждебность… инсинуаций… изнасилование… насилие… прерогатива мужчин… замарать репутацию начальника… грязные делишки с молодыми женщинами… пьянство… постоянные опоздания… сдержать свиней в загоне…»Эти характеристики были не только несправедливыми и неприятными. Они были опасными. Примером могла служить история, происшедшая с Джоном Мастерсом, — история, которая смутила многих в Сиэтле… …Мастерс был пятидесятилетним менеджером по сбыту в фирме «МикроСайм». Надежный человек, солидный гражданин, женат двадцать пять лет, имел двоих детей — старшая дочь в колледже, младшая — в начальной школе. Так вот, у младшей пошли нелады в школе, ухудшились отметки, и родители решили показать ее детскому психоаналитику. Та выслушала девочку и заявила, что перед ней типичный случай ребенка, подвергавшегося сексуальной эксплуатации. — Скажи-ка, милая девочка, а не делали ли с тобой когда-либо то-то и то-то? — Да вроде бы нет, — отвечает ребенок. — А ты хорошенько подумай, — настаивает психоаналитик. Поначалу девочка сопротивлялась, но врач нажимала на нее, объясняя, что нужно вспомнить, и через некоторое время ребенок заявил, что вроде бы что-то смутно припоминает. Ничего конкретного, но теперь девочка говорила, что, возможно, что-то и было. Может быть, папа что-нибудь и делал нехорошее. Когда-то. Психоаналитик рассказала жене Мастерса о своих подозрениях. После двадцати пяти лет совместной жизни между супругами возникла ссора: жена потребовала от Мастерса, чтобы он все признал. Мастерс был как громом поражен и, конечно, все отрицал, не веря своим ушам. Жена на это ответила: ты врешь, я не желаю жить с тобой в одном доме. И выжила Мастерса из дома. Из колледжа прилетела старшая дочь. «Что за чушь? — вскричала она. — Вы же знаете, что папа ничего подобного не делал!» Она взывала к здравому смыслу матери, младшей сестры, но они уже вошли в раж, и, начавшись, события понеслись, как лавина. По закону психоаналитик была обязана о каждом случае сексуальной эксплуатации несовершеннолетних сообщать в соответствующие государственные инстанции. Она сообщила о деле Мастерса. Государство — тоже по закону — должно было предпринять расследование. И сотрудница социальной службы поговорила с дочерью, женой и с Мастерсом. Поговорила с семейным врачей. Со школьной медсестрой. Вскоре о происшедшем знал весь город. Слухи дошли и до «МикроСайма». До окончания следствия фирма отстранила Мастерса от работы, объяснив, что не хочет плохой рекламы. Мастерс видел, как его жизнь разваливается. Младшая дочь перестала с ним разговаривать. Жена тоже. Он жил один, снимая квартиру. Денег уже не было. Партнеры по бизнесу избегали его. Куда бы он ни повернулся, всюду видел обвиняющие лица. Ему посоветовали обратиться к адвокату. Мастерс был настолько выбит из колеи, настолько не уверен в своем будущем, что ему самому потребовалась помощь психиатра. А между тем его адвокат начал свое расследование, и вскоре всплыли интересные детали: например, именно у этого психоаналитика наблюдается подозрительно высокий процент обнаружения случаев сексуального преследования детей. Она настолько часто заявляла о таких случаях, что государственное агентство всерьез стало подумывать, нет ли у нее сдвига на этой почве. Впрочем, агентство все равно ничего не могло с ней поделать: по закону оно было обязано разбирать все поданные заявления. Далее — сотрудница социальной службы, которой было поручено разбирательство дела Мастерса, уже привлекалась к дисциплинарной ответственности за неуместное рвение, проявленное в расследовании деликатных дел, и считалась малокомпетентным работником, хотя по обычным причинам ее и не могли выгнать с работы. Конкретное обвинение — хотя и не предъявленное формально — гласило, что Мастерс гнусно приставал к собственной дочери летом, когда та перешла в четвертый класс. Мастерс напряг память, и у него родилась идея: он нашел в архиве свои старые погашенные чеки и раскопал свои отчеты, и обнаружилось, что все то лето его дочь провела в лагере в Монтане, а когда в августе вернулась домой, Мастерс был в командировке в Германии и вернулся из нее только после начала занятий в школе. Он не мог видеть дочь тем летом. Врач-психиатр, наблюдавший Мастерса, счел значительным фактом то, что его дочь определила сексуальное преследование тогда, когда его не было и быть не могло. Он сделал вывод, что ощущение покинутости и одиночества трансформировалось в ложное воспоминание о сексуальном унижении. Мастере объяснил это жене и дочери; они выслушали, согласились с тем, что, по-видимому, ошиблись в датах, но остались уверенными, что преследование имело место. Тем не менее факты несовпадения в летнем расписании вынудили государственные органы прекратить расследование, и «МикроСайм» восстановил Мастерса на работе. Но Мастерс пропустил очередное повышение, а у сотрудников осталось смутное предубеждение по отношению к нему. Его карьера была окончательно испорчена. О восстановлении семьи не могло быть и речи, жена уже подала на развод. Младшую дочь он больше никогда не видел. Старшая же дочь, оказавшись в собственной семье между двух враждующих групп, со временем стала приезжать все реже и реже. Мастерс жил один, пытаясь как-то наладить свою жизнь, пока с ним не случился инфаркт, чуть не уложивший его в могилу. После выхода из больницы он еще встречался с немногими друзьями, но стал нелюдимым, слишком много пил, был невнимателен к собеседнику. Его стали избегать. Никто не мог ответить на терзавший Мастерса вопрос: что ж он сделал не так, что нужно было сделать, чтобы избежать всего происшедшего?.. Избежать этого, конечно, было невозможно. Во всяком случае, не в наше время, когда вина мужчины априори считалась доказанной, какого бы сорта ни было обвинение… Между собой мужчины частенько поговаривали, что неплохо бы разок привлечь ту или иную женщину к ответственности за фальшивое обвинение, за те неприятности, которые оно за собой повлекло. Но это были просто разговоры, и со временем мужчинам пришлось приноравливаться к новым нормам поведения. Каждый твердо знал несколько правил: не улыбайся детям на улице, если только рядом не идет жена; не прикасайся к незнакомому ребенку; ни на минуту не оставайся с ребенком наедине; если ребенок приглашает тебя в свою комнату, соглашайся только в том случае, если тебя будет сопровождать еще кто-нибудь из взрослых, лучше женщина; на вечеринках не позволяй маленьким девочкам залезать к тебе на колени; даже если она захочет это сделать, мягко отодвинь ее в сторону; если при каких-то обстоятельствах случайно увидишь обнаженного мальчика или девочку, немедленно отведи взгляд в сторону, а лучше всего поскорее уйди. Желательно соблюдать эти правила и при общении с собственными детьми, поскольку, если отношения почему-то испортятся, любое лыко пойдет в строку, и все ваше прошлое будет тщательно изучаться в невыгодном свете: «Ну, он всегда был таким нежным отцом — возможно, даже слишком нежным…» Или: «Он так много времени проводит с детьми… Постоянно ходит за ними по всему дому…» Этот мир ограничений и постоянной угрозы наказания совершенно незнаком женщинам. Если Сюзен увидит на улице плачущего малыша, она сразу возьмет его на руки — автоматически, не раздумывая. Сандерс никогда не посмеет этого сделать. Не в наше время. Ну и, конечно, подобные правила существовали и в бизнесе. Сандерс знавал мужчин, которые старались не ездить в командировки вместе с сотрудницами, а если не было выхода, то не садились рядом с ними в самолете. Многие никогда не подсаживались к женщинам-коллегам в баре, чтобы выпить по глотку после работы — если только не присутствовал кто-нибудь еще, кто мог бы впоследствии свидетельствовать в их пользу: Сандерс всегда считал, что подобное поведение граничит с паранойей. Сейчас он уже не был в этом уверен. Гудок парома отвлек Сандерса. Он поднял глаза и увидел черные контуры Колмановских доков. Темные тучи продолжали низко висеть над городом, обещая дождь. Сандерс встал, затянул пояс плаща потуже и пошел по трапу к своей машине.
* * *
По дороге в третейский суд Сандерс на пару минут заскочил к себе в кабинет, чтобы прихватить кое-какие документы, касающиеся работ над «мерцалками», полагая что они понадобятся ему для работы. Не без удивления он увидел у себя в приемной Джона Конли, о чем-то разговаривавшего с Синди. Было пятнадцать минут девятого. — А, Том! — сказал Конли. — Я как раз пробую назначить встречу с вами. Синди сказала, что вы сегодня очень заняты и что, возможно, вас не будет в кабинете большую часть дня. Сандерс посмотрел на Синди. Лицо секретарши было напряженным. — Да, — подтвердил он, — во всяком случае, утром. — Ну, мне достаточно пары минут… Сандерс жестом пригласил гостя в кабинет. Конли прошел вперед, и Сандерс прикрыл за ними дверь. — Я готовлюсь к завтрашнему совещанию с участием Джона Мердена, нашего директора, — сказал Конли. — Вы, конечно, тоже выступите? Сандерс неопределенно кивнул. Он ничего не знал о каком совещании. Да и будет ли оно, это завтра… Сандерс с большим трудом постарался сосредоточиться на словах Конли. — Нас попросят рассказать об отношении к некоторым пунктам повестки дня, — объяснял тот. — И я особенно озабочен Остином. — Остином? — Ну, я имею в виду продажу завода в Остине. — Понятно, — сказал Сандерс. — Значит, это правда. — Как вы знаете, Мередит Джонсон с самого начала твердо заняла позицию в пользу продажи, — продолжил Конли. — Это была одна из первых рекомендаций, которые она дала на самой ранней стадии наших переговоров. Мердена интересует источник поступления денег после приобретения вашей фирмы. Нам придется залезть в долги, и он беспокоится о финансировании перспективных разработок. Джонсон полагает, что мы можем облегчить бремя долгов, продав завод в Остине. Но я не чувствую себя достаточно компетентным, чтобы верно взвесить все «за» и «против». Хотелось бы знать ваше мнение. — О продаже завода в Остине? — Да. Очевидно, предполагается, что интерес к приобретению завода проявят «Хитачи» и «Моторола», так что за продажей дело не станет: Я думаю, именно это Мередит и имеет в виду. Она обсуждала эту проблему с вами? — Нет, — ответил Сандерс. — Ну, у нее сейчас очень много забот на новом месте, — сказал Конли, внимательно следя за Сандерсом. — Так что же вы думаете по поводу продажи завода? — Я не вижу для этого веских причин, — ответил Сандерс. — Даже не беря в расчет вопрос о покрытии наших расходов, Мередит имеет еще один довод в пользу продажи завода: она считает, что производство портативных телефонов уже достаточно развито, — пояснил Конли, — и прошло фазу роста. Теперь завод производит товары широкого потребления. Высокие прибыли закончились. Теперь возможны только локальные увеличения прибыли за счет сбыта, которые к тому же будут достигаться в суровой борьбе с иностранными конкурентами. Так что телефоны не представляют надежного источника доходов в будущем. Ну и, конечно, стоит вопрос о том, стоит ли вообще развивать производство в Штатах, в то время как уже сейчас многие производственные мощности «ДиджиКом» находятся за рубежом. — Все это так, — возразил Сандерс, — но утверждать так близоруко. Во-первых, производство портативных телефонов, может быть, и перекрывает потребности рынка, но вся отрасль беспроводной связи пока находится в эмбриональном состоянии. И рынок продолжает развиваться независимо от телефонов. Во-вторых, я берусь доказать, что беспроводные коммуникации являются важнейшей частью нашего будущего, поскольку информационные беспроводные сети получают все большее развитие. Единственный путь оставаться конкурентоспособными — это производить продукцию и продавать ее. Это, в свою очередь, вынуждает поддерживать постоянные контакты с потребителями и находиться в курсе их будущих интересов. Другого пути я не вижу. И если «Моторола» и «Хитачи» видят выгоду, то почему ее не видим мы? В-третьих, я полагаю, что у нас есть определенные обязательства — социальные обязательства, если хотите — сохранять высокооплачиваемые рабочие места для квалифицированных работников здесь, в США. Другие страны не экспортируют дорогие рабочие места. Почему это должны делать мы? Каждое из наших заграничных предприятий было создано по конкретной причине, и, как я лично надеюсь, со временем мы переведем их сюда, в Америку, потому что офшорное производство имеет множество скрытых расходных статей. Но основная причина — это то, что, имея целью развитие именно новейших технологий, мы нуждаемся, тем не менее, в производстве. Если прошедшие двадцать лет и научили нас чему-то, так это тому, что конструирование и производство — единый процесс. Отделите своих конструкторов от производственников — и окажетесь с никуда не годной продукцией. Окажетесь под «Дженерал моторз». Сандерс остановился. Конли тоже молчал. Сандер не хотел говорить так резко — просто как-то само выскочило. Конли задумчиво покачал головой: — Значит, вы считаете, что продажа завода в Остине нанесет ущерб развитию предприятия. — Безусловно. Ну и, в конце концов, производство — это дисциплина. Конли сменил позу: — А что, вы считаете, думает об этом Мередит Джонсон? — Я не знаю. — Дело в том, что все это порождает еще один вопрос, — объяснил Конли, — имеющий отношение к способности некоторых администраторов принимать верные решения. Честно говоря, я слышал у вас в отделе разговорчики насчет назначения мисс Джонсон. Ну, в смысле, есть ли у нее достаточный опыт, чтобы руководить техническим отделом… — Боюсь, что ничего не могу сказать по этому поводу, — развел руками Сандерс. — Да я и не требую от вас ответа, — сказал Конли. — По-моему, она пользуется поддержкой Гарвина?.. — Да, пользуется. — И это прекрасно. Но я клоню вот к чему, — пояснил Конли. — Классическая проблема всех покупок — это то, что компания-покупатель толком не понимает, что она приобретает, и порой убивает курицу, несущую золотые яйца. Парадокс, но именно так подчас получается. Покупатель уничтожает своими руками именно то, что хотел купить. Я бы очень не хотел, чтобы «Конли-Уайт» совершили такую ошибку. — Угу… — И строго между нами: если этот вопрос всплывет на завтрашнем совещании, будете ли вы придерживаться позиции, которую высказали мне только что? — Против Джонсон? — Сандерс пожал плечами. — Это будет нелегко. Говоря это, он подумал, что вообще может не оказаться на завтрашнем совещании, но не стал говорить об этом Конли. — Ну, — Конли встал и протянул Сандерсу руку, — благодарю вас за вашу искренность. Да, еще одно: было бы здорово, если бы мы завтра услышали подробна отчет о положении дел с дисководами «Мерцалка». — Я знаю, — ответил Сандерс. — Поверьте мне, мы над этим работаем. — Прекрасно. Конли повернулся и вышел. Сразу после его ухода заглянула Синди: — Как вы сегодня? — Немного нервничаю. — Я могу что-нибудь для вас сделать? — Подними данные по «мерцалкам». Мне нужны копии всего, что я передал Мередит в понедельник вечером. — Все это у вас на столе. Сандерс сгреб стопку папок. Сверху лежала маленькая ДАТ-кассета. — Что это? — Это запись вашего разговора по видео с Артуром. Сандерс пожал плечами и кинул кассету в чемоданчик. — Что-нибудь еще? — спросила Синди. — Нет, — ответил Сандерс и посмотрел на часы. — Уже опаздываю. — Удачи вам, Том, — пожелала Синди. Сандерс поблагодарил ее и вышел из кабинета.* * *
Выруливая на запруженную автомобилями улицу, Сандерс думал о том, что единственной неожиданностью, которую принес разговор с Конли, был незаурядный ум молодого юриста. Что до Мередит, то ее поведение Сандерса не удивило: многие годы ему приходилось борой с менталитетом, присущим выпускникам бизнес-школ. После долгого общения с ними Сандерс наконец понял в чем их основной недостаток. Их учили, что они в состоянии управлять любым предприятием в любой отрасли. Но на свете нет такого понятия, как универсальный управленческий опыт. В конце концов, приходится решать специфические проблемы, включающие особенности конкретного производства, и пытаться решать такие проблемы, используя какие-либо общие методы, значило провалить дело. Нужно знать рынок, нужно знать потребителей, нужно знать возможности производства и возможности ваших сотрудников. Мередит не понимает, что Дон Черри и Марк Ливайн своими успехами обязаны производству. Сколько раз, видя новый образец, Сандерс задавался одним-единственным вопросом: выглядит это прекрасно, но возможно ли его поточное производство? Можно ли будет быстро и надежно производить это с приемлемыми затратами? Иногда ответ был положительным, а иногда — нет, и если не задаться этим вопросом, все пойдет по-другому. И не в лучшую сторону. Конли был достаточно умен, чтобы понимать это, и достаточно умен, чтобы держать ухо поближе к земле. Интересно, подумал Сандерс, насколько Конли знает больше, чем счел нужным показать во время их разговора… Знает ли он о жалобе Сандерса на Мередит? Вполне возможно. Боже, Мередит хочет продать Остин… Эдди был прав. Надо бы ему позвонить, но Сандерс не мог сейчас этого сделать. В любом случае у него много своих неотложных дел. Заметив указатель с названием Посреднического центра Магнуссона, Сандерс повернул направо. Ослабив узел галстука, он заехал на автостоянку.* * *
Магнуссоновский посреднический центр располагался сразу на выезде из Сиэтла, на склоне холма, нависшего над городом. Он состоял из трех невысоких зданий, окружавших двор с фонтанчиками и бассейнами. Общая атмосфера была мирной и успокаивающей, но Сандерс чувствовал себя не в своей тарелке, выходя со стоянки и видя меряющую шагами двор Фернандес. — Сегодняшние газеты видели? — с ходу спросила она. — Видел, все видел… — Не позволяйте им смутить вас. С их стороны это очень скверный тактический ход. Вы знаете Конни Уэлш? — Нет. — Она стерва, — живо сказала Фернандес. — Очень неприятная и очень талантливая. Но я думаю, что суд Мерфи выстоит перед ее натиском. Вот что мы с Блэкберном решили: начнем с вашей версии событий вечера понедельника, а потом Джонсон выскажет свою версию. — Подождите. Почему это я должен начинать первым? — спросил Сандерс. — Если я начну первым, у нее будет преимущество… — Жалобу подали вы, поэтому вас будут слушать первым. И я думаю, это будет нашим преимуществом, — возразила Фернандес. — В этом случае ее будут заслушивать уже перед ленчем. — Они направились к центральному зданию. — Так, остались две вещи, которые вы должны запомнить. Во-первых, всегда говорите только правду: я важно, нравится ли вам это, но говорите правду. Говоря все так, как было на самом деле, даже если вам покажется, что это может повредить вам. Договорились? — Договорились. — И во-вторых, не злитесь. Ее адвокат попробует я разозлить и воспользоваться этим. Не клюйте на это. Если вы почувствуете себя рассерженным или начнете злиться, возьмите пятиминутный перерыв для консультации со мной. Вы имеете на это право в любую минуту. Мы выйдем наружу и охладимся. Но что бы вы, мистер Сандерс, ни делали, оставайтесь хладнокровным. — Хорошо. — Вот и ладно. — Она распахнула двери. — А тем займемся делом…* * *
Зал для заседаний был просторным, с отделанными деревянными панелями стенами. Посреди стоял полированный деревянный стол с графином воды, стаканами и блокнотами; в углу стоял маленький — с кофе и подносом пирожных. Окна выходили в маленький внутренний дворик с фонтанчиком. Оттуда доносилось мягкое журчание воды. Команда юристов «ДиджиКом» была уже здесь, расположившись вдоль одной стороны стола в полном составе: Фил Блэкберн, Мередит Джонсон, адвокат по имени Бен Хеллер и две женщины-адвокатессы с хмурыми лицами. Перед каждой женщиной на столе высилась приличная пачка ксерокопий. Фернандес представилась Мередит Джонсон, и обе женщины пожали друг другу руки. Затем Бен Хеллер пожал руку Сандерсу. Это был румяный плотный мужчина с серебристыми волосами и густым голосом. У него были хорошие связи в Сиэтле, и он выглядел так, как, в понимании Сандерса, должен выглядеть политикан. Хеллер представил двух своих помощниц, но Сандерс тут же забыл их имена. — Привет, Том, — поздоровалась Мередит. — Привет, Мередит… Сандерс был потрясен тем, как прекрасно выглядела Мередит. На ней был синий костюм и кремовая блузка. В очках, с волосами, откинутыми назад, она походила на миленькую, прилежную студентку. Хеллер успокаивающе похлопал ее по руке, будто разговор с Сандерсом был для Мередит тяжким испытанием. Сандерс и Фернандес сели напротив Джонсон и Хеллера. Все приготовили бумаги. Наступило неловкое молчание, затем Хеллер спросил у Фернандес: — Как там идет дело о «Королевской Власти»? — Нас все устраивает, — ответила Фернандес. — Они подписали условия компенсации? — На следующей неделе, Бен. — А сколько вы запросили? — Два миллиона. — Два миллиона?! — Сексуальное преследование — дело серьезное, Бен. Размеры компенсации растут постоянно. Сейчас их размер составляет в среднем больше миллиона доллара, особенно когда фирма ведет себя так скверно. В дальнем конце зала открылась дверь, и вошла женщина лет пятидесяти пяти. Она была стройна и быстра движениях; на ней был темно-синий костюм, похожий на костюм Мередит. — Доброе утро, — поздоровалась она. — Я — Барбара Мерфи. Обращаясь ко мне, пожалуйста, называйте меня «судья Мерфи» или «мисс Мерфи». Обойдя вокруг стола, она пожала руки всем присутствующим и заняла место во главе стола. Открыв свой чемоданчик, судья достала бумаги. — Разрешите мне напомнить вам основные правил которых нужно придерживаться во время нашего заседания, — начала судья Мерфи. — Здесь не государственный суд, и ход разбирательства не стенографируется. Я призываю всех придерживаться вежливого и доброжелательно тона: мы здесь собрались не для того, чтобы возводить дикие обвинения или выносить приговоры. Наша цель — определить природу спора между сторонами и методы разрешения этого спора. Хочу напомнить всем, что обвинения, выдвигаемые обеими сторонами, исключительно серьезны и могут иметь юридические последствия для тех и других. Я призываю вас сохранять конфиденциальность относительно всего, что касается наших заседаний. Особенно рекомендую воздержаться от комментариев всего здесь происходящего посторонним лицам или представителям прессы. Я взяла на себя право частного разговора мистером Донадио, редактором «Пост-Интеллидженсер», по поводу статьи, вышедшей сегодня за подписью «мисс Уэлш». Я напомнила мистеру Донадио, что все сотрудники «компании X» являются частными лицами и что мисс Уэлш — штатный сотрудник газеты. Таким образом, риск быть привлеченным за диффамацию весьма велик. Думаю, мистер Донадио принял это к сведению. Судья подалась вперед, поставив локти на стол. — Далее. Стороны пришли к соглашению, что мистер Сандерс будет говорить первым; затем он ответит на вопросы мистера Хеллера. После этого будет говорить мисс Джонсон, которая впоследствии ответит на вопросы мисс Фернандес. В целях экономии времени я одна имею право задавать вопросы во время выступлений сторон; кроме того, я устанавливаю, когда адвокаты должны прекратить свои вопросы. Разумеется, я допущу небольшую дискуссию, но прошу вас принять к сведению, что выносить суждения и управлять ходом событий буду я. Прежде чем мы начнем, хочу спросить, есть ли у кого-либо вопросы? Вопросов ни у кого не было. — Прекрасно. Тогда начнем. Мистер Сандерс, почему бы вам не изложить нам вашу версию происшедшего.* * *
Сандерс говорил полчаса. Совершенно спокойно он начал со своей встречи с Блэкберном, на которой он узнал, что Мередит назначена новым вице-президентом. Передав содержание диалога с Мередит после ее презентационной речи, когда она предложила встретиться для разговора о «мерцалках», он в деталях изложил происшедшее вечером в понедельник. Рассказывая, он понял, почему Фернандес накануне требовала снова и снова пересказывать всю историю. Рассказ его тек гладко; он обнаружил, что может, не смущаясь, говорить о половых членах и влагалищах, хотя это по-прежнему оставалось для него довольно тяжелым испытанием. К тому времени как он добрался до своего побега из кабинета Мередит и встречи с уборщицей, он был совершенно вымотан. Уже более свободно он рассказал о телефонном звонке Мередит его жене и о перенесенном сроке начала совещания, о последовавшем за этим разговоре с Блэкберном и о своем решении подать официальную жалобу. — Вот вроде и все, — закончил он. — Перед тем как мы продолжим, — сказала судья Мерфи, — я бы хотела задать несколько вопросов. Мистер Сандерс, вы упомянули, что во время вашей встречи с мисс Джонсон вы пили вино. — Да. — И сколько вы выпили? — Меньше стакана. — А мисс Джонсон? Сколько, по-вашему, выпила она? — По меньшей мере, три стакана. — Хорошо. — Судья сделала пометку в своем блокноте. — Мистер Сандерс, вы заключали контракт о найме с вашей компанией? — Да. — И каково ваше отношение к той части контракта, где идет речь о вашем увольнении или переводе? — Меня не могут уволить без серьезной причины, — ответил Сандерс. — Я не могу сказать, что там говорится насчет перевода. Я лично считаю, что подобный перевод можно вполне рассматривать как увольнение… — Ваше мнение мне понятно, — прервала его судья Мерфи, — но сейчас я спрашиваю об условиях контракта. Вы хотите что-то добавить, мистер Блэкберн? — В соответствующей статье контракта говорится о возможности «перевода на должность, соответствующую прежней», — доложил Блэкберн. — Ясно. Таким образом, это вопрос спорный. Прекрасно, продолжаем. Мистер Хеллер, вы можете задая мистеру Сандерсу ваши вопросы. Бен Хеллер пошелестел своими бумагами и прочисти горло: — Мистер Сандерс, не хотите ли устроить перерыв? — Нет, благодарю вас. — Хорошо. Итак, мистер Сандерс, вы упомянули, что, когда мистер Блэкберн сказал вам в понедельник утром о назначении мисс Джонсон новым руководителем отдела, вы были удивлены. — Да. — А кто, по вашему мнению, должен был занять эту должность? — Не знаю, но, вообще-то, я думал, что сам являюсь наиболее вероятной кандидатурой. — Почему вы так считали? — Я просто предполагал. — Давал ли вам кто-нибудь в компании — мистер Блэкберн или еще кто-нибудь — повод думать, что вы получите эту работу? — Нет. — Есть ли где-нибудь письменные свидетельства, которые давали бы вам основания полагать, что вы — наиболее вероятный кандидат? — Нет. — Значит, когда вы говорите, что имели основания предполагать это, ваше мнение проистекало из общей ситуации, сложившейся в фирме, как вы ее видели. — Да. — Но никаких реальных оснований для этого не было? — Нет. — Хорошо. Далее, высказали, что, рассказав вам о новом назначении мисс Джонсон, мистер Блэкберн также сказал, что мисс Джонсон будет иметь право подбирать новых руководителей подразделений по своему усмотрению, на что вы ответили, что понимаете ситуацию, что она будет иметь достаточно власти, чтобы уволить вас, так? — Да, он так говорил. — И как он свои слова прокомментировал? Например, сказал ли он, вероятен ли такой поворот событий или нет? — Он сказал, что это маловероятно. — Вы ему поверили? — Я не был уверен, стоит ли ему верить… — Можно ли полагаться на суждения мистера Блэкберна относительно дел компании? — Обычно да. — Но так или иначе, мистер Блэкберн подтвердил, что мисс Джонсон будет иметь право уволить вас? — Да. — Говорила ли мисс Джонсон что-нибудь подобное? — Нет. — Делала ли она какие-либо заявления, которые моя но было бы интерпретировать как провозглашение зависимости оставить вас в должности от услуг различного характера, в частности сексуальных? — Нет. — Значит, можно сказать, что, когда вы чувствовали во время вашей встречи с мисс Джонсон, что можете потерять работу, это чувство исходило не от конкретны слов или действий мисс Джонсон? — Да, — согласился Сандерс, — но сама ситуация располагала к подобному заключению. — Это ваше личное мнение? — Да. — Точно так же, как ранее у вас сложилось мнение, что вы — наиболее вероятный кандидат на новую должность, в то время как на самом деле оснований для этого не было? Я имею в виду — на ту самую должность, которую заняла мисс Джонсон? — Я что-то не могу ухватить ход вашей мысли… — Я просто хочу обратить ваше внимание на то, — объяснил Хеллер, — что личное мнение — вещь субъективная и не всегда основывается на реальных фактах. — Я заявляю протест, — вмешалась Фернандес. — Личное мнение работников является веским доводом в контексте, когда обоснованное… — Мисс Фернандес, — сказала судья Мерфи, — мистер Хеллер вовсе не оспаривает вескость личного мнения вашего клиента. Он просто ставит под сомнение его обоснованность. — Но их обоснованность не может вызывать сомнений, поскольку мисс Джонсон является его начальником и может уволить его, если только захочет! — Этого никто не оспаривает. Но мистер Хеллер задает свои вопросы с целью выяснить, имеет ли мистер Сандерс склонность к необоснованным выводам, и мне это кажется вполне разумным и имеющим отношение к делу. — Но со всем должным уважением, Ваша честь… — Мисс Фернандес, — сказала Мерфи, — мы собрались здесь для того, чтобы разрешить ваши разногласия. Так что пусть мистер Хеллер продолжает. Слушаем вас, мистер Хеллер. — Спасибо, Ваша честь. Итак, из нашего разговора, мистер Сандерс, можно сделать вывод, что, хотя вы и чувствовали, что можете потерять нынешнюю должность, мисс Джонсон не давала вам оснований для подобного утверждения. — Нет, не давала. — А мистер Блэкберн? — Не давал. — Кто-нибудь еще? — Нет. — Хорошо. Давайте поговорим о другом. Скажите, как на вашей шестичасовой встрече оказалась бутылка вина? — Мисс Джонсон сказала, что она принесет вино. — Вы просили ее об этом? — Нет, это была ее инициатива. — И как вы на это отреагировали? — Да не знаю, — пожал плечами Сандерс. — Никак, в общем-то. — Вам эта идея пришлась по душе? — Мне было как-то все равно… — Тогда позвольте мне сформулировать вопрос по-другому: когда вы услышали, что такая привлекательная женщина, как мисс Джонсон, собирается выпить с вами после работы по глотку вина, о чем вы подумали? — О том, что она — мой начальник и что мне лучше принять ее предложение. — И это все? — Да, все. — А не говорили ли вы кому-либо о том, что хотите провести с мисс Джонсон романтический вечерок вдвоем? Сандерс, удивленный, выпрямился: — Нет… — Вы в этом уверены? — Да, — кивнул Сандерс. — Я не понимаю, к чему вы клоните. — Мисс Джонсон ранее находилась с вами в интимных отношениях? — Да… — А не хотели ли вы возобновить вашу прежнюю, скажем, дружбу? — Нет, не хотел. Я просто надеялся, что мы сможем найти общий язык, чтобы впоследствии избежать недоразумений по работе. — А что, это трудно? Я бы, наоборот, предположил, что, имея за спиной такой богатый опыт взаимного общения, вы быстро и легко сработаетесь… — Ну, в общем-то, как раз наоборот. Это довольно не удобно. — В самом деле? Почему же? — Ну… Как вам сказать… Фактически я ведь никогда с ней вместе не работал. Наши отношения были совершенно из другой области, и я чувствовал определенное неудобство… — Как закончились ваши прежние отношения с мисс Джонсон? — Ну, мы просто… вроде как разошлись. — В тот период времени вы проживали вместе? — Да. Ив наших отношениях были и взлеты и падения, пока наконец мы оба не почувствовали, что нам нужно разойтись в разные стороны. Что мы и сделали. — И никаких обид? — Нет. — Кто кого оставил? — Насколько я помню, это была обоюдная инициатива. — А чья была идея разъехаться? — Я думаю… В общем-то, я не помню точно, но, кажется, моя. — Значит, когда ваша связь десять лет тому назад прервалась, ни у кого из вас не осталось чувства неловкости от факта расставания? — Нет. — А сейчас вы чувствуете себя неловко? — Конечно, — пояснил Сандерс, — поскольку характер наших нынешних отношений в корне отличается от того, что был десять лет назад. — Вы подразумеваете то, что мисс Джонсон теперь стала вашим начальником? — Да. — Вас это рассердило? Я имею в виду ее назначение. — Немного. — Совсем немного? Или все-таки сильнее, чем немного? Фернандес выпрямилась и собралась было запротестовать, но Мерфи метнула в ее сторону предупреждающий взгляд, так что та только подставила под подбородок сложенные кулаки и промолчала. — У меня было много разных чувств, — сказал Сандерс. — Я был и расстроен, и разочарован, и смущен, и обеспокоен… — То есть хотя вы и испытывали много разных противоречивых чувств, вы тем не менее уверены, что ни при каких обстоятельствах не предусматривали возможность вступить с мисс Джонсон тем вечером в интимные отношения? — Да, уверен. — Вам это и в голову не приходило? — Нет, не приходило. Пауза. Хеллер порылся в своих бумагах и снова поднял глаза: — Вы ведь женаты, не так ли, мистер Сандерс? — Да, женат. — Звонили ли вы вашей жене для того, чтобы сказать, что у вас будет поздняя встреча? — Да. — Рассказали ли вы ей, с кем собираетесь встретиться? — Нет. — Отчего же? — Моя жена ревнует меня к моим прежним знакомым. У меня не было желания заставлять ее нервничать или тревожиться. — Вы хотите сказать, что, если бы вы сообщили ей о встрече с мисс Джонсон, она могла бы подумать, что решили возобновить вашу сексуальную связь? — Я не знаю, что она могла бы подумать, — огрызнулся Сандерс. — Но, во всяком случае, вы не стали говорить супруге о мисс Джонсон. — Нет, не стал. — А что же вы ей сказали? — Я сказал ей, что мне предстоит поздняя встреча и что я приеду домой поздно. — Как поздно? — Я сказал, что встреча продлится до ужина, а то и позже. — Ясно. А что, мисс Джонсон предлагала вам поужинать? — Нет… — Значит, когда вы звонили своей жене, вы предполагали, что ваша встреча с мисс Джонсон затянется допоздна? — Нет, — ответил Сандерс, — я не предполагал. Но я не знал точно, когда освобожусь. А моей жене не понравилось бы, если бы я позвонил ей, сказал, что задерживаюсь на час, а через некоторое время позвонил бы снова и заявил, что задерживаюсь уже на два часа. Это бы ее рассердило, так что намного проще было, если бы я просто сказал, что буду после ужина. Она бы не дожидалась меня, а если бы я вернулся домой раньше — что же, тем лучше. — Это ваша обычная практика в отношениях с женой? — Да. — Ничего необычного?.. — Нет. — Иными словами, это ваша обычная линия поведения — лгать жене, поскольку вы считаете, что она все равно не сможет должным образом принять правду. — Протестую! — воскликнула Фернандес. — Не вижу никакой связи. — Да ее здесь и нет, — рассерженно подтвердил Сандерс. — А как же понимать ваши слова, мистер Сандерс? — Ну посудите сами: в каждой семье есть свои определенные методы сглаживать острые углы. У нас в семье принято делать так, как я сказал. Это не имеет никакого отношения к обману жены, это просто вопрос ведения домашнего хозяйства. — А разве вы не солгали, когда при встрече с женой умолчали о встрече с мисс Джонсон? — Протестую! — вмешалась Фернандес. Мерфи сказала: — Я полагаю, что об этом достаточно, мистер Хеллер. — Ваша честь, я только пытаюсь доказать, что мистер Сандерс намеревался довести встречу с мисс Джонсон до понятного всем нам конца, что подтверждается всем его поведением, и, в дополнение к этому, показать, что он, как правило, относится к женщинам с презрением. — Вам не удалось этого показать, — возразила Мерфи. — Вы не смогли даже приготовить почву для подобного утверждения. Мистер Сандерс изложил свои причины, и в отсутствие серьезных аргументов против я принимаю их. Или у вас есть серьезные аргументы? — Нет, Ваша честь. — Прекрасно. И прошу вас обратить внимание на то, что пристрастные и необоснованные характеристики не могут способствовать достижению взаимоприемлемого решения. — Да, Ваша честь… — И я хочу, чтобы всем было ясно: это разбирательство потенциально опасно для обеих сторон — и не только своими последствиями, но и самим фактом разбирательства. В зависимости от того, что мы решим, может статься, что мисс Джонсон и мистеру Сандерсу в будущем все-таки придется работать вместе. Я не могу допустить, чтобы ход настоящего разбирательства отравил их отношения. Дальнейшие необоснованные обвинения, поступившие от любой из сторон, могут привести к тому, что я прерву наше заседание. У кого-нибудь есть вопросы по поводу сказанного мной? Вопросов не было. — У вас, мистер Хеллер? Хеллер откинулся на спинку стула: — Никаких вопросов, Ваша честь. — Вот и прекрасно, — сказала судья Мерфи. — Тогда объявляю перерыв на пять минут, а после него заслушаем версию мисс Джонсон.* * *
— Вы держитесь отлично, — сказала Фернандес. — Просто отлично. Голос сильный, ровный, уверенный. Вы провели хорошее впечатление на Мерфи. Все прекрасно. Они с Сандерсом стояли во дворике около фонтана. Сандерс чувствовал себя как боксер в перерыве между раундами, которого накачивает его тренер. — Как вы себя чувствуете? — спросила Фернандес. — Устали? — Немного. Не слишком. — Кофе хотите? — Нет, спасибо. — Хорошо. Самое противное еще впереди. Вам нужно будет как следует собраться, чтобы спокойно выслушать ее версию. Вам не понравится то, что она будет говорить, но очень важно, чтобы вы при этом оставались спокойным. — Хорошо. Она положила руку на его плечо: — Между прочим, строго между нами: как на самом деле закончилась ваша связь? — Честно говоря, я и сам точно не помню… — Но это важно, поскольку… — скептически начала Фернандес. — Это было почти десять лет назад, — пояснил Сандерс. — Для меня это все словно в другой жизни происходило. Адвокат тем не менее не выглядела убежденной. — Ну, посудите сами, — сказал Сандерс. — Сейчас у нас третья неделя июня. Как обстояли ваши сердечные дела на третьей неделе июня десять лет назад? Можете вы мне рассказать? Фернандес замолкла, нахмурившись. — Вы были тогда замужем? — задал наводящий вопрос Сандерс. — Нет. — Но уже познакомились с будущим мужем? — Ох, погодите… нет… Еще нет… Я встретила своего будущего мужа где-то… годом позже. — Ладно. А можете ли вы припомнить, с кем встречались, пока с ним не познакомились? Фернандес задумалась. — Ну можете вы припомнить хоть что-нибудь, что имело бы отношение к вашей связи десять лет назад? Фернандес молчала. — Теперь понимаете, что я имею в виду? — спросил Сандерс. — Десять лет — это большой срок. Я помню наш роман с Мередит, но не могу отчетливо припомнить последние несколько недель перед расставанием. Так что я не смогу в деталях рассказать, как мы расстались. — Ну хоть что-нибудь вы помните? Сандерс пожал плечами: — Ну, пошли ссоры, ругань… Мы по-прежнему жили вместе, но уже старались рассчитывать, чтобы встречаться реже. Но вы понимаете, это делалось оттого, что каждый раз, когда мы встречались, возникал скандал… Ну и каш то вечером, собираясь на какой-то прием, который устраивала «ДиджиКом», мы поссорились в очередной раз. Помнится, я тогда надевал смокинг и запулил в нее запонками, после чего исползал всю комнату, чтобы их найти. Но, сидя в машине, мы вроде как успокоились и заговорили о том, что нам нужно расстаться. Все было как-то обыкновенно… Никто ни на кого не кричал. Рассудив спокойно, мы решили, что будет лучше, если мы расстанемся. Фернандес задумчиво посмотрела на него: — И это все? — Ага, — подтвердил Сандерс. — Если не считать того, что на прием мы так и не попали. Неожиданно в мозгу Сандерса снова скользнуло смутное воспоминание… Мужчина и женщина, едущие в машине на вечеринку… Что-то связанное с радиотелефном… Они приоделись, едут на вечеринку, куда-то звонят и… Нет, он не может вспомнить. Вертится в голове… …Женщина звонит по радиотелефону, а затем… Что-то неудобное… — Том! — Фернандес трясла его за плечо. — Нам, похоже, пора. Вы готовы? — Готов, — сказал Сандерс. По пути в зал заседаний их перехватил Хеллер. Сладко улыбнувшись Сандерсу, он обратился к Фернандес. — Коллега, — сказал он, — у меня такое чувство, что сейчас самое время поговорить об урегулировании наших разногласий. — Урегулировании? — с наигранным удивлением повторила Фернандес. — Вот как? — Ну, дело явно поворачивается в пользу вашего клиента, и… — Да, это так… — И продолжение дознания может быть для него еще более неприятным. И чем дальше, тем неприятнее для вашего клиента… — Мой клиент вовсе не чувствует себя так уж неудобно. — …так что для нашей общей пользы будет лучше покончить со всем делом прямо сейчас. — Я не думаю, Бен, что мой клиент этого хочет, — улыбнулась Фернандес. — Но если у вас есть предложение, мы, разумеется, готовы его выслушать. — Да, у меня есть предложение. — Слушаем. Хеллер прочистил горло: — Исходя из размеров текущей зарплаты Тома и соответствующих премий, мы готовы выплатить ему сумму денег, соответствующую нескольким годам работы. Сюда же добавим стоимость вашего гонорара и смешанные расходы, связанные с увольнением, расходы по подысканию новой работы и все прямые затраты на перевозку имущества. По нашим расчетам, общая сумма составит четыреста тысяч долларов. По-моему, это очень приличная сумма. — Я должна выслушать мнение моего клиента, — сказала Фернандес и, взяв Сандерса за локоть, отвела его на несколько шагов. — Ну? — Нет, — сказал Сандерс. — Не торопитесь, — посоветовала она. — Вполне разумное предложение. Это как раз та сумма, на которую могли бы рассчитывать на суде — без всяких вычетов. — Нет. — Хотите поторговаться? — Нет. Пошел он в задницу. — А я думаю, что нам стоит поторговаться. — Пошел он в задницу… Фернандес покачала головой: — Будьте рассудительны, не кипятитесь. А на что вы рассчитываете, Том? Должна же быть какая-то сумма, которую вы бы согласились? — Я хочу получить то, что я мог бы получить при акционировании фирмы, — объяснил Сандерс. — А это что-то от пяти до двенадцати миллионов. — Это ваше предположение, чисто субъективная оценка… — Поверьте мне, так и будет. — Пять миллионов возьмете? — посмотрела на Фернандес. — Возьму. — И, как альтернативу, примете ли вы компенсацию зарплаты, о которой говорил Хеллер, плюс пакет акций, который вам причитается? Сандерс прикинул и согласился: — Да. — Хорошо. Я сейчас скажу ему. Она вернулась к Хеллеру и коротко с ним о чем-то переговорила. Хеллер развернулся на каблуках и вышел. Фернандес вернулась к Сандерсу улыбаясь. — Он на это не пошел. — Они вошли в здание. — Но одно могу вам сказать точно: это — хороший признак. — В самом деле? — Да. Если они захотели покончить со всем этим мирно еще до того, как заслушали Джонсон, — это очень хороший знак. — Исходя из факта предстоящего слияния, — говорила Мередит Джонсон, — я решила, что будет лучше встретиться с начальниками отделов в понедельник. Она говорила спокойно и неторопливо, обводя глазами всех сидящих вокруг стола. Со стороны казалось, что она снова проводит презентацию. — Я встретилась после обеда с Доном Черри, Марком Ливайном и Мери Энн Хантер, но Том Сандерс заявил, что весь день у него занят, и попросил встретиться со мной попозже, вечером. В соответствии с его пожеланием я назначила встречу на шесть часов вечера. Сандерс обалдел, видя, с каким хладнокровием лгала Мередит. Он ожидал чего-то подобного, но увидеть своими глазами — это совсем другое дело. — Том сказал, что мы могли бы немного выпить и вспомнить старые времена. Я была от этого не в восторге, но согласилась. Мне очень хотелось наладить с Томом хорошие отношения, поскольку я знала, как он был расстроен из-за того, что не получил эту должность, ну и… из-за наших прошлых отношений. Я хотела, чтобы наши отношения были сердечными. Мне казалось, что если я откажусь с ним выпить, то это будет выглядеть… ну, свидетельством моей надменности, что ли… Вот я и согласилась. Том пришел ко мне в кабинет в шесть часов. Мы выпили по стакану вина и поговорили о проблемах, возникших с дисководами «Мерцалка». Однако он постоянно делал реплики, имевшие личный характер, которые мне не нравились: ну, там, о том, как я хорошо выгляжу, о том, как часто он вспоминал о наших прошлых отношениях… Вспоминал сексуальные моменты и так далее. Вот сука! Все тело Сандерса напряглось, кулаки сами по себе сжались, на скулах заиграли желваки. Фернандес наклонилась к нему и положила руку на его запястье. — Несколько звонков от Гарвина и других, — продолжала Мередит Джонсон. — Я говорила по телефону, стоявшему на моем столе. Затем вошла моя секретарша и спросила, не отпущу ли я ее домой, поскольку ей нужно утрясти какие-то дела личного характера. Я разрешила ей уйти, и она вышла из кабинета. В ту же минуту Том вскочил и стал меня целовать. Сделав секундную паузу, Мередит обвела взглядом сидящих вокруг стола. Посмотрев в глаза Сандерсу, она даже не отвела взгляда. — Я была смущена и испугана его неожиданной выходкой, — продолжала она, глядя прямо на Сандерса. — Поначалу я пыталась протестовать и как-то смягчить ситуацию, но Том много крупнее меня. Много сильнее… Он подтащил меня к кушетке и начал грубо срывать с меня одежду. Можете себе представить, как я была напугана?.. Ситуация стала неконтролируемой, и все происходящее ставило под сомнение возможность дальнейших нормальных отношений между нами, не говоря уже о том, что чувствовала, как женщина… Сандерс уставился на нее, отчаянно стараясь сдержать закипающий гнев. Фернандес шепнула ему в самое ухо: «Дышите!» Он набрал полные легкие воздуха и медленно выпустил его, только теперь осознав, что уже давно сдерживал дыхание. — Я пробовала как-то разрядить атмосферу, — продолжала Мередит, — обернуть все в шутку, вырваться из его объятий. Я говорила ему что-то вроде: «Брось, Том, не надо», но его было не остановить. И когда он сорвал с меня белье и я услышала треск разрываемой ткани, я поняла, что дипломатическим путем с ситуацией не справиться. Осознав, что мистер Сандерс намерен меня изнасиловать, я испугалась и рассердилась. Когда он отодвинулся, чтобы вынуть половой член и совершить половой акт, я ударила его коленом в пах. Он скатился с кушетки на пол, но тут же вскочил на ноги. Я тоже вскочила. Мистер Сандерс был очень зол оттого, что я отвергла его; он начал на меня кричать, а затем, ударив, сбил с ног. Ho я тоже очень рассержена. Помнится, я говорила ему что-то вроде: «Ты не можешь так поступать со мной!» — и ругала его. Не могу сказать, что помню все, что мы говорили друг другу. Он попробовал схватить меня снова, но к тому времени я сорвала с ноги туфлю и каблуком ударила его в грудь, стараясь заставить его отказаться от своих намерений. Кажется, при этом я порвала ему рубашку — не помню точно. Я была так зла на него… Просто убить хотела. Наверняка я его поцарапала. Помню, я даже сказала, что хотела бы его убить. Первый день на новой работе, такое напряжение, мне хотелось все сделать как лучше, и вот так случилось… Это полностью разрушило наши отношения и в дальнейшем может стать источником неприятностей для всех сотрудников фирмы… Том психанул и вылетел за дверь. После того как он оставил меня одну, передо мной встал вопрос, как же поступать дальше. Мередит остановилась и потрясла головой, показывая, что она снова переживает события того момента. — И что же вы решили? — мягко поинтересовался Хеллер. — Все было не так просто. Том — ответственный работник, и его не просто заменить. К тому же, по моему мнению, это не очень мудро — заниматься перемещениями по службе в процессе продажи компании. Моим первым желанием было забыть обо всем и сделать вид, будто ничего не случилось. В конце концов, мы взрослые люди. Конечно, я была смущена, но думала, что и Том будет чувствовать себя не лучшим образом, когда проспится и поймет, что наделал. В общем, я надеялась, что все как-нибудь обойдется — и не то бывает на свете, и надо уметь не замечать плохого. Поэтому, когда я узнала, что время начала утреннего совещания переносится, я позвонила Тому домой, чтобы предупредить об этом. Он еще не подъехал, но я имела очень приятный разговор с его супругой. Из нашего разговора мне стало ясно, что она не знала о встрече Тома со мной, и что мы были когда-то знакомы. Ну, я назвала ей новое время начала совещания и попросила известить об этом Тома. Однако на следующее утро дела пошли не лучшим образом. Том сильно опоздал и, выступая на совещании, выдвинул совершенно новую версию относительно проблем с «мерцалками», которая сильно преуменьшала проблему и полностью противоречила тому, о чем ранее говорила я. Он самым недвусмысленным образом подрывал мой авторитет перед представителями двух фирм, и я не могла с этим смириться. Сразу после совещания я пошла к Филу Блэкберну и рассказала ему о случившемся. Я объяснила, что не хочу предъявлять официального обвинения, но работать с Томом дальше не смогу и что необходимо что-то предпринять. Фил обещал поговорить с Томом. Вскоре мне стая известно, что было решено прибегнуть к третейской суду. Она положила руки на стол: — Вот вроде и все. Сказав это, Мередит снова обвела взглядом присутствующих. Все было хладнокровно обдумано. Представление было великолепным настолько, что Сандерс, к собственному изумлению, почувствовал, как в нем поднимается чувство вины. Ему казалось, что он насамом деле сделал то, о чем сейчас рассказывала Мередит. С неловкостью он уткнулся взглядом в крышку стола, свесив голову. Фернандес крепко пнула его в лодыжку. Вздрогнув от боли, Сандерс поднял голову. Адвокат сердито посмотрела на него. Спохватившись, он сел ровно. Судья Мерфи откашлялась. — Итак, — сказала она, — нам представлены две взаимоисключающие версии происшедшего. Мисс Джонсон, прежде чем мы продолжим, я хотела бы задать вам все несколько вопросов. — Слушаю, Ваша честь. — Вы привлекательная женщина. Думаю, что на протяжении вашей карьеры вам нередко приходилось давать отпор нежеланным ухажерам? — Да, Ваша честь, — улыбнулась Мередит. — И я уверена, что вы приобрели в этом деле некоторый опыт. — Да, Ваша честь. — Вот вы говорили о напряженности, вызванной вашими былыми отношениями с мистером Сандерсом. Учитывая эту напряженность, я думаю, что деловая встреча, назначенная на середину рабочего дня и прошедшая безо всякого вина, задала бы более правильное направление вашему разговору. — Ах, теперь, задним числом, я тоже так думаю, — призналась Мередит. — Но все эти непрерывные совещания, связанные с продажей компании… Все заняты по горло. Я думала только о том, чтобы успеть встретиться с мистером Сандерсом до начала завтрашнего совещания с участием представителей «Конли-Уайт». Успеть сделать все вовремя — вот о чем я тогда думала. — Понимаю. А почему после того, как мистер Сандерс покинул ваш кабинет, вы не позвонили мистеру Блэкберну или кому-либо другому из ответственных работников компании и не рассказали ему о происшедшем? — Я же говорю, что надеялась замять это. — Но эпизод, который вы описали, — настаивала Мерфи, — является серьезным нарушением принятых деловых отношений. И вы, как опытный менеджер, должны были понимать, что шансы на нормальную работу с мистером Сандерсом в дальнейшем равны нулю. Я бы сказала, что вы должны были бы чувствовать себя обязанной немедленно поставить ваше руководство в известность о случившемся. И с чисто практической точки зрения было бы вполне естественно, если бы вы скорее, как это только было возможно, зафиксировали вашу жалобу в виде заявления. — Но я же говорю, я продолжала надеяться. — Мередит нахмурилась, раздумывая. — Знаете, я думаю… Я чувствовала ответственность за Тома. Как старый его друг не хотела стать причиной его увольнения. — А между тем вы стали этой причиной. — Да, я это понимаю — опять же задним числом. — Ясно. У вас есть вопросы, мисс Фернандес? — Благодарю вас, Ваша честь. — Фернандес повернулась на своем стуле так, чтобы видеть Джонсон. — Мисс Джонсон, в ситуациях, подобных этой, когда все происходит за закрытыми дверями, нам нужно, по возможности более полно осветить сопутствующие обстоятельств. Именно о таких обстоятельствах я и хочу вас расспросить. — Пожалуйста. — Вы говорили, что, когда назначали встречу с мистером Сандерсом, он предложил выпить вина. — Да. — Откуда взялось вино, которое вы пили в тот вечер. — Я просила купить его свою секретаршу. — Мисс Росс? — Да. — Она давно с вами работает? — Да. — Она перевелась вместе с вами из Купертино? — Да. — Вы ей доверяете? — Да. — И сколько бутылок вина вы просили купить? — Я не помню, чтобы называла определенное количество. — Хорошо. А сколько бутылок принесла мисс Росс! — Кажется, три. — Так, три… А не просили ли вы свою секретаршу купить что-нибудь еще? — Что, например? — Не просили ли вы ее купить презервативы? — Нет. — Знали ли вы о том, что она купила презервативы? — Нет, не знала. — Тем не менее она купила. Купила презервативы в аптеке на Второй авеню. — Ну, если она и купила презервативы, — заявила Джонсон, — то исключительно для собственного пользования. — А нет причины, по которой ваша секретарша могла бы утверждать, что купила презервативы для вас? — Нет, — ответила Джонсон, старательно обдумывая каждое слово. — Нет, я не могу представить, чего ради она стала бы такое утверждать. — Минутку, — вмешалась Мерфи. — Мисс Фернандес, вы хотите этим сказать, что секретарша мисс Джонсон лично сказала вам, что приобрела презервативы не для себя, а для своей начальницы? — Да, Ваша честь, именно так. — И у вас есть свидетели? — Да, есть. Сидевший рядом с Джонсон Хеллер начал нервно мять пальцем нижнюю губу. Сама же Джонсон даже бровью не повела: она просто продолжала смотреть на Фернандес, ожидая следующего вопроса. — Скажите, мисс Джонсон, вы сами велели секретарше запереть дверь кабинета, когда вы остались там вдвоем с мистером Сандерсом? — Ничего подобного! — Знали ли вы вообще, что она заперла дверь? — Нет, не знала. — Можете ли вы сказать, почему вашей секретарше понадобилось бы утверждать, будто лично вы приказали ей запереть дверь? — Нет. — Угу… Мисс Джонсон, вы встречались с мистером Сандерсом в шесть часов вечера; назначали ли вы еще какие-нибудь встречи позже в этот день? — Нет, встреча с Сандерсом должна была быть последней. — А разве у вас не было назначено встречи на семь часов вечера? Которую вы потом отменили? — А… Да, верно. Я должна была встретиться со Стефани Каплан. Но я отменила нашу встречу, поскольку не располагала данными, которые мы, собственно, и наша намеревались с ней обсудить. Не было времени подготовиться. — А знаете ли вы, что ваша секретарша сообщила миссис Каплан, что ваша с ней встреча отменяется потому, что у вас, мисс Джонсон, намечается деловое свидание, которое может затянуться надолго? — Откуда я могу знать, что там ей наговорила моя секретарша? — огрызнулась Мередит, в первый раз за в время теряя самообладание. — По-моему, мы слишком много внимания уделяем моей секретарше. Может быть, имеет смысл все эти вопросы переадресовать ей? — Может быть. Думаю, что это можно устроить. А впрочем, ладно, давайте поговорим о чем-нибудь еще. Мистер Сандерс говорит, что, выходя из вашего кабинета, он наткнулся на уборщицу. Вы тоже ее видели? — Нет. Когда он ушел, я осталась в своем кабинете. — Так вот, эта уборщица — женщина по имени Мэриан Уолден — утверждает, что слышала громкую ссору, предшествовавшую уходу мистера Сандерса. Она говорит, что слышала, как мужской голос сказал: «Это не лучшая идея, я не хочу этого делать», и как женский голос сказал: «Чертов ублюдок, ты не можешь меня вот так оставить». Не можете ли вы припомнить, не приходилось ли вам говорить что-нибудь подобное? — Нет. Я говорила что-то вроде: «Ты не можешь так мной поступать». — Значит, вы не можете припомнить, говорили вы: «Ты не можешь меня вот так оставить»? — Нет, не могу. — А мисс Уолден уверена, что слышала это. — Откуда я знаю, что там послышалось вашей мисс Уолден, — огрызнулась Джонсон. — Все это время двери были закрыты. — А разве вы не говорили достаточно громко? — Да не знаю я! Может быть… — Мисс Уолден утверждает, что вы кричали. Кстати, мистер Сандерс утверждает то же самое. — Ничего не знаю… — Ну и ладно. Дальше. Мисс Джонсон, вы утверждаете, что сообщили мистеру Блэкберну о невозможности дальнейшей работы с мистером Сандерсом сразу после злополучного совещания, состоявшегося во вторник утром, так? — Да, так. Сандерс подтянулся, осознав внезапно, чего не учла Мередит в своем заявлении. Он был настолько сбит с толку, что совсем упустил из виду то, что Мередит явно соврала насчет времени, когда она поделилась своими неприятностями с Блэкберном. Ведь он, Сандерс, пришел в кабинет Блэкберна сразу после совещания — и Фил уже знал… — Мисс Джонсон, не могли бы вы поточнее назвать время, когда вы встретились с мистером Блэкберном? — Да не знаю я! После совещания… — Ну хоть приблизительно? — Ну, часов в десять. — Не раньше? — Нет. Сандерс покосился на Блэкберна, который, будто аршин проглотив, сидел в конце стола. Тот нервно грыз свою губу. — Должна ли я просить мистера Блэкберна подтвердить это? — поинтересовалась Фернандес. — Я полагаю, что его секретарь регистрирует подобные звонки, так что если у него нелады с памятью… Воцарилось краткое молчание. Все посмотрели на Блэкберна. — Нет, — сказала наконец Мередит. — Нет. Я, по-видимому, неправильно выразилась. Я хотела сказать, что говорила с Филом сразу после первого утреннего совещания, непосредственно перед вторым. — Первое утреннее совещание — это то, на котором отсутствовал мистер Сандерс? То, которое состоялось в восемь часов утра? — Да. — То есть поведение мистера Сандерса на втором совещании, том самом, на котором он стал противоречить вам, не могло иметь отношения к вашему решению переговорить с мистером Блэкберном? Потому что вы уже переговорили с мистером Блэкберном до того, как мистер Сандерс высказал свое мнение? — Ну, я же говорю вам, что неточно выразилась… — У меня нет больше вопросов к свидетелю, ваша честь. Судья Мерфи захлопнула свой блокнот. По ее лицу было совершенно невозможно прочитать, к какому выводу она пришла. Посмотрев на свои часы, она сказала: — Сейчас у нас половина двенадцатого. Объявляю двухчасовой перерыв на ленч. Кроме того, адвокатам обеих сторон понадобится время, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию и решить, как дальше поступить. — Судья приостановилась. — Ну и, конечно, если адвокаты по какой-либо причине захотят встретиться со мной, я всегда к их услугам. Если же стороны пожелают продолжить заседание, я жду всех ровно в половине первого. Желаю вам приятного аппетита. — Судья Мерфи повернулась и вышла из комнаты. Следом встал Блэкберн и провозгласил: — Лично я хотел бы незамедлительно встретиться с глазу на глаз с адвокатом другой стороны. Сандерс посмотрел на Фернандес. Та выдала намек на улыбку: — Не могу не принять вашего предложения, мистер Блэкберн…* * *
Трое юристов стояли у фонтана. Фернандес что-то оживленно говорила Хеллеру, придвинувшись к нему совсем близко. Блэкберн стоял чуть поодаль, прижав к уху свой портативный телефон. По другую сторону фонтана Мередит Джонсон говорила по телефону, сердито жестикулируя. Сандерс стоял в сторонке сам по себе и наблюдал за ними. Он не сомневался; что Блэкберн станет предлагать мировую. Фернандес разнесла версию Мередит в клочья, доказав, что та лично приказала секретарше купить вино, презервативы, запереть дверь кабинета и отменить все назначенные на вечер встречи. Было ясно, что Мередит Джонсон отнюдь не была начальником, подвергшимся приставаниям подчиненного: она планировала эту встречу добрых полдня. Ее реплика, доказывающая недвусмысленность ее намерений — «Ты не можешь вот так меня оставить», — была услышана уборщицей. Кроме того, ее уличили в том, что она неверно назвала время и мотивы своего разговора с Блэкберном, тем самым опровергнув мотивы своего поступка. Ни у кого не было ни малейшего сомнения в том, что Мередит лгала. Единственным вопросом было, как теперь намерены поступить Блэкберн и руководство «ДиджиКом». Сандерс достаточно долго протирал брюки на семинарах, посвященных вопросам преследований по сексуальным мотивам, чтобы понимать, каким должно быть их решение. Особого выбора у компании не было. Им придется ее уволить. Но как они поступят с Сандерсом? Это был совсем другой вопрос. Интуиция ему подсказывала, что, предъявив свои претензии, он сжег за собой мосты, и в компании места для него уже не найдется. Сандерс подстрелил любимую канарейку Гарвина, и Гарвин ему этого вовек не простит. Ясно: обратно на работу его не возьмут. Скорее всего, они выплатят ему отступного. — Они уже договариваются о мировой? Сандерс повернулся и увидел Алана, одного из детективов, только что подошедшего с автостоянки. Тот, только взглянув на адвокатов, оценил ситуацию. — По-моему, да, — ответил Сандерс. Алан украдкой покосился на юристов: — Должны бы… У Джонсон много проблем, и об этом знает чуть не вся фирма. Особенно ее секретарша. — Вы говорили с ней вчера вечером? — поинтересовался Сандерс. — Ага, — ответил детектив. — Херб отыскал уборщицу и записал ее показания на пленку, а у меня было свидание с Бетси Росс. Она чувствует себя очень одинокой в новом городе и поэтому пьет несколько больше, чем надо. Я ее тоже записал. — А она об этом знает? — А ей и не надо этого знать, — пояснил Алан. — Законом это допускается. — Присмотревшись к группе спорящих адвокатов, он добавил: — Блэкберн, похоже, решил повыделываться. Луиза Фернандес с сердитым лицом подошла к ним. — Черт их подери! — выругалась она. — Что стряслось? — спросил Сандерс. — Они все отрицают, — тряхнула головой Фернандес. — Отрицают? — Ну да… Ни с чем не соглашаются. Секретарша купила вино? Так это для Сандерса. Секретарша купила презервативы? Так это для себя. Ах, секретарша говорит, что купила это все для мисс Джонсон? Ну как можно верить этой пьянчужке! Показания уборщицы? Она не могла знать, что именно она слышала, поскольку у нее было включено радио. И этот постоянный припев: «Ну, вы же знаете, Луиза, в суде это не пройдет…» И Пуленепробиваемая Бетти висит на телефоне, репетируя и объясняя всем, что делать и что говорить. — Фернандес выругалась. — Вот он, дерьмовый мужицкий пол. Прямо в глаза вам смотрит и внаглую заявляет: «Этого никогда не было, а если и было, вы все равно вовек не докажете». Мне это как шило в заднице. Мать их растак!.. — Ты бы пошла перекусила, Луиза, — посоветовал Алан, пояснив для Сандерса: — Она иногда забывает поесть. — Ага, конечно. Конечно. Перекусить. Они направились к автостоянке. Адвокат шла быстрым шагом, возмущенно тряся головой. — Никак не могу понять, как они могут стоять на такой позиции. Я ведь знаю — это даже по выражению лица Мерфи можно было понять, — что она не считает необходимым продолжать заседание. Судья заслушала обе стороны и решила, что дело ясное. Я тоже. И черта с два! Блэкберн и Хеллер не подвигаются ни на дюйм. Они не хотят идти на мировую. Практически они просто предлагают нам передать дело в суд. — Значит, передадим дело в суд, — пожав плечами, согласился Сандерс. — Если хорошенько поразмыслить, то этого мы делать и не должны, — сказала Фернандес. — Во всяком случае, не теперь. Именно этого я и опасалась. Они получат преимущество, а мы фигу. Нам придется все начинать сначала, а они получат три года отсрочки, чтобы успеть обработать и секретаршу, и уборщицу, и любого другого нашего свидетеля. Да что там говорить! Можете мне поверить, через три года мы эту секретаршу даже не найдем. — Но у нас останется магнитофонная запись… — Да, она должна будет появиться в судебном заседании. И можете мне поверить, ни за что не появится. Судите сами: «ДиджиКом» светит большой скандал. Если мы сможем доказать, что они не отреагировали своевременно и должным образом на нашу информацию о Джонсон, их ожидают серьезные неприятности. Вот вам пример: в прошлом месяце в Калифорнии суд присудил выплатить истцу девятнадцать миллионов четыреста тысяч долларов. Имея в перспективе подобный скандал, «ДиджиКом», можете не сомневаться, изыщет возможность выключить секретаршу из игры. Например, отправить отпуск в Коста-Рику на всю оставшуюся жизнь. — И что же нам тогда делать? — спросил Сандерс. — Хорошо это или плохо, но мы свою линию уже зафиксировали и теперь будем ее придерживаться. Должны как-то вынудить их прийти с нами к какому-либо соглашению. Но, чтобы этого добиться, нужно найти какое-нибудь свидетельство в нашу пользу. У вас на примете есть что-нибудь? — Нет, — отрицательно качнул головой Сандерс. — Вот зараза, — выругалась Фернандес. — Что же происходит? Я-то думала, что «ДиджиКом» скандал кануне слияния вовсе не нужен, что они не захотят огласки… — Я и сам так думал, — кивнул Сандерс. — Тогда в этом деле есть что-то нам неизвестно. И Блэкберн, и Хеллер ведут себя так, будто им соверши но безразлично, что мы собираемся предпринимать. О, а это еще кто? Мимо них прошел полный человек с усами, несший стопку бумаг. Он смахивал на полицейского. — Кто это? — повторила Фернандес. — Никогда его раньше не видел. — Они куда-то звонили по телефону, искали кого-то. Я поэтому и спрашиваю. Сандерс пожал плечами: — А что мы будем делать теперь? — Поедим, — предложил Алан. — Правильно, пойдемте позавтракаем, — согласилась Фернандес. — И попробуем хоть ненадолго обо всем забыть… В ту же секунду в мозгу Сандерса скользнуло: «Брось ты этот телефон». Это получилось как-то само собой, вроде команды: Брось телефон. Шагая рядом с ним, Фернандес вздохнула: — Ну, кое-что у нас еще осталось. Не все кончено. У тебя есть что-нибудь, Алан? — Еще бы, — воскликнул Алан. — Мы же только начали! Мы не добрались пока ни до бывшего мужа Джонсон, ни до ее прежнего начальства. Нам предстоит перевернуть уйму валунов, чтобы посмотреть, что из-под них поползет. Брось телефон! — Позвоню-ка я к себе в кабинет, — сказал Сандерс и, достав телефон, набрал номер Синди. Начал накрапывать дождик. Они уже дошли до автостоянки, и Фернандес спросила: — Кто поведет машину? — Давайте я, — предложил Алан. Они прошли к машине Алана — обыкновенному «Форду» седану. Алан отпер дверцы, и Фернандес уже было села на переднее сиденье. — А я-то думала, что мы сегодня устроим вечеринку по поводу нашей победы, — пожаловалась она. Вечеринка… Сандерс посмотрел сквозь забрызганное дождевыми каплями ветровое стекло автомобиля на Фернандес, продолжая держать у уха телефонную трубку. Он был рад тому, что телефон работал безукоризненно: после того как аппарат забарахлил в понедельник вечером, Сандерс не очень-то ему доверял. Но сейчас телефон работал совершенно нормально. …Парочка едет на вечеринку, и женщина решает позвонить по радиотелефону. Прямо из автомобиля… Брось телефон… — Кабинет мистера Сандерса, — послышался в трубку голос Синди. Дозвонившись, она нарвалась на автоответчик и продиктовала на него что-то. А потом отключила телефон… — Алло? Это кабинет мистера Сандерса! Слушаю вас! — Синди, это я. — А, привет, Том. — По-прежнему сдержанно… — Звонки были? — Были. Сейчас я сверюсь с записями. Так, звонил Артур из Куала-Лумпура, хотел узнать, дошли ли дисководы; я позвонила в группу Дона Черри, там сказали, что дисководы дошли и они над ними уже работают. Еще звонил Эдди из Остина; похоже, что он сильно обеспокоен. Да, еще один звонок от Джона Левина. Вчера он тоже звонил. Говорит, что это очень важно. Левин всегда считал, что его дела самые важные, и вполне мог подождать, что бы у него там ни было. — Хорошо. Спасибо, Синди. — Вы сегодня сюда приедете? Очень многие вас спрашивали. — Даже не знаю… — Звонил Джон Конли из «Конли-Уайт». Хотел часа четыре встретиться с вами. — Не знаю… Потом посмотрим. Я позвоню попозже. — Хорошо. — Синди повесила трубку. В трубке пискнуло. А потом она дала отбой… Он никак не мог отделаться от этого наваждения, но не мог вспомнить всю историю целиком. Двое в машине. Едут на вечеринку. Кто ему это рассказывал? И по дороге Адель позвонила изавтомобиля, а потом дала отбой… Сандерс в возбуждении щелкнул пальцами. Ну конечно! Адель! В автомобиле ехали Адель и Марк Ливайны. И у них получился какой-то инцидент… И тут он все вспомнил. Адель позвонила кому-то и попала на автоответчик. Продиктовав свое сообщение, она положила трубку, и вместе с Марком они начали перемывать косточки человеку, которому она звонила. Они подшучивали над ним и позже были очень смущены, когда… — Вы так и будете стоять под дождем? — поинтересовалась Фернандес. Сандерс не ответил. Отняв от уха телефон, он посмотрел на него: экран и кнопки сияли ровным зеленоватым светом. Полностью заряжен. Он смотрел на аппарат и ждал. Спустя пять секунд телефон щелкнул, и свет погас: аппараты нового поколения имели специальный контур, отключающий их от питания, чтобы не расходовать попусту батарейки. Если вы не использовали телефон или не начинали набирать номер через пятнадцать секунд после включения, телефон сам по себе отключался. Батарейки не садились. Но после встречи с Мередит в ее кабинете батарейки сели! Почему? Брось телефон… Почему же его телефон не отключился тогда? Как это объяснить? Может быть, запала одна из клавиш? Почему бы и нет, ведь он уронил телефон на подоконник, когда Мередит начала целовать его. Заряд в батарейках был низким, потому что накануне вечером Сандерс забыл поставить телефон на подзарядку. Нет, подумал он. Это был хороший аппарат, и никаких механических повреждений у него не было. Заряда тоже должно было хватить. Нет, телефон был исправен. Они вышучивали и издевались над ним минут пятнадцать. И тут разрозненные клочки воспоминаний стали складываться в одно целое. — Слушай, почему ты не позвонил мне вчера? — Я звонил, Марк… Сандерс и сейчас был уверен, что звонил Ливайну из кабинета Мередит. Стоя под дождем, он набрал первые три буквы фамилии Марка: Л-И-В, на маленьком дисплее появилась надпись «Ливайн» и номер домашнего телефона Марка. — Не было никаких звонков. — Я продиктовал сообщение автоответчику. — Я ничего не получал. Hо Сандерс был уверен, что записал свое сообщение на автоответчик. Он, как сейчас, слышал мужской голос, произносящий стандартную фразу: «Продиктуйте свое сообщение сразу после сигнала». Продолжая стоять под дождем, Сандерс нажал кнопку вызова. В следующую минуту послышался щелчок автоответчика, и женский голос сказал: «Привет, вы застали Марка и Адель дома, сейчас они подойти не могут. Если вы оставите для нас сообщение, мы вам перезвоним». И сигнал автоответчика. Совершенно другая запись. Выходит, что он и в самом деле не звонил Ливайну вечером. А это, в свою очередь, могло означать только одно: не нажимал кнопки Л-И-В. Он так разнервничался в кабинете у Мередит, что набрал другой номер и нарвался совсем другой автоответчик. И его телефон сдох. Потому что… Брось телефон. — О Господи! — воскликнул Сандерс, внезапно осазнав наконец, что же произошло. А это значило, что был шанс… — Том, с вами все в порядке? — спросила Фернандес. — Все отлично, — ответил он. — Но дайте мне одну минутку. Мне кажется, я вспомнил кое-что очень важное. Он не нажимал Л-И-В. Он нажал что-то другое, но очень похожее — отличающееся, может быть, только на одну букву… Нажимая непослушными пальцами клавиши, Сандерс набрал Л-О-В. Экранчик остался слепым — под таким шифром ничего не было записано. Тогда Л-У-В. Безрезультатно. Л-О-В. Все то же. Л-Е-В. Попал! В яблочко! На экране высветилось слово: «ЛЕВИН» и телефонный номер Джона Левина. В тот вечер Сандерс разговаривал с автоответчиком Джона Левина. Вам звонил Джон Левин. Говорил, что это очень важно… Еще бы не важно, подумал Сандерс. Теперь он с необыкновенной ясностью вспомнил всю череду событий в кабинете Мередит. Он говорил по телефону, когда она отвела его руку от уха и, сказав: «Брось ты этот телефон», начала его целовать. Он уронил телефон на подоконник и оставил его там. Позже, когда он, застегивая рубашку, выходил из кабинета, он прихватил с собой и телефон, но уже тогда батарейки истощились. А это могло означать одно — телефон оставался включенным почти час. Он был включен на протяжении всего инцидента. Тогда, в автомобиле, Адель положила трубку, забыв отключить автоответчик, и он добросовестно записал пятнадцать минут шуточек и насмешек по адресу своего хозяина. Вот и телефон Сандерса сдох оттого, что долгое время оставался подключенным к линии. Но до этого он записал весь разговор. Не сходя с места, он быстро набрал номер Джона Левина. Фернандес, потеряв терпение, вылезла из машины и подошла к нему. — Да в чем дело-то? — спросила она. — Мы едем обедать или нет? — Погодите минутку… В трубке раздались гудки вызова, затем щелчок, мужской голос сказал: «Джон Левин ответил». — Джон, это Том Сандерс. — А, здорово, старина! — Левин взорвался хохотом. — Ну ты даешь! Решил вспомнить дни бурной молодости, да? Когда я слушал, у меня чуть уши не отвалились. — И это все записалось? — спросил Сандерс. — Господи, а ты как думал! Собрался я было во вторник прослушать все сообщения, и тут такой сюрприз! Hа добрых полчаса потянуло… — Джон… — И как после этого верить тем, кто говорит, что семейная жизнь тускла и неинтересна… — Джон, послушай меня. Ты сохранил записи? Пауза. Левин перестал смеяться. — Том, ты меня что, придурком считаешь? Конечно, сохранил, прокрутил даже ее у себя в конторе: они там все попадали. — Джон, я серьезно… — Ладно, — вздохнул Левин, — сохранил я ее, сохранил. Похоже, что у тебя могут возникнуть осложнения… Ну, это не мое дело. Во всяком случае, запись у меня. — Где именно? — Да вот у меня в столе, — ответил Левин. — Джон, мне нужна эта пленка. Слушай, вот что ты должен сделать…* * *
Сидя в машине, Фернандес спросила: — Ну, я жду. — Существует магнитофонная лента, на которой записано все происходившее между мной и Мередит, — ответил Сандерс. — Откуда она взялась? — Случайность. Я диктовал сообщение автоответчику, — начал объяснять Сандерс, — когда Мередит начала меня целовать. Не закончив разговора, я уронил телефон. Он остался включенным, и автоответчик записал все, что происходило. — Вот черт! — воскликнул Алан, в восторге хлопнув ладонями по баранке. — Это аудиокассета? — спросила Фернандес. — Да. — Качество хорошее? — Не знаю… Скоро сами увидим, Джон принесет ее к обеду. Фернандес крепко потерла ладони: — Вот, мне уже лучше! — Правда? — Правда, — сказала она. — Потому что если на пленке хоть что-нибудь можно будет разобрать, мы им крови попортим…* * *
Бодрый, веселый, Джон Левин отодвинул свою тарелку и допил пиво. — Вот это я называю хорошей жратвой. Чудесный был палтус. Левин весил около трехсот фунтов, и между его животом и краем стола не смогла бы пролезть и муха. Они сидели в кабинке в дальнем зале ресторана «Маккормик и Шмик» на Первой авеню. Было шумно, ресторан был заполнен бизнесменами, заскочившими пообедать. Для того чтобы нормально слышать, Фернандес приходилось прижимать наушники плейера плотнее к ушам. Она слушала уже полчаса, не пропуская ни слова и делая заметки в своем желтом блокноте. Она так и не притронулась к еде. Наконец она встала из-за стола: — Мне нужно позвонить. Левин заглянул в тарелку Фернандес: — Э… А вы это есть будете? Та отрицательно покачала головой и вышла. — Ну, не пропадать же добру, — улыбнулся Левин и, придвинув к себе тарелку, принялся за ее порцию. — Что, Том, влип в дерьмо? — По самые уши, — подтвердил Сандерс, помешивая каппучино. Сам он есть не мог и только смотрел, как Левин уплетал картофельное пюре. — Я так и понял, — сказал Левин с набитым ртом. — Мне утром звонил Джек Керри из «Алдуса» и сказал, что ты подал на компанию в суд потому, что тебе не хотелось залезть на какую-то бабу. — Козел он, твой Керри. — Хуже, — кивнул Левин, — много хуже. Ну а что ты можешь поделать? После статьи Конни Уэлш все пытаются вычислить, кто же на самом деле этот «мистер Свинтус». — Отправив в рот очередную ложку, Левин спросил: — Вот только откуда она пронюхала об этой истории? — Может, это ты ей рассказал, Джон, — предположил Сандерс. — Шутить изволите? — спросил Левин. — Лента-то была только у тебя… — Ну, если ты серьезно, Том… — оскорбился Левин. — Не-ет, если бы меня спросили, я бы однозначно ответил: рассказать ей могла только женщина. — А какая женщина об этом знала? Только сама Мередит, но она не говорила. — Готов спорить на что угодно, что это была баба, — сказал Левин. — Если вообще когда-нибудь удастся это узнать, в чем я глубоко сомневаюсь. — Он задумчиво пожевал. — А вот рыба-меч проварена плохо. Надо бы сказать официанту. — Он посмотрел за спину Сандерса: — Ох, Том… — Что? — Вон там стоит, переминаясь с ноги на ногу, господин, которого ты должен знать. Посмотри. Сандерс оглянулся: около бара стоял Боб Гарвин, выжидающе глядя на него. В нескольких шагах от него стоял Фил Блэкберн. — Прошу прощения, — сказал Сандерс и встал из-за стола.* * *
Гарвин пожал Сандерсу руку: — Рад видеть тебя, Том. Ну как ты, держишься? — Все нормально, — ответил Сандерс. — Хорошо, молодец. — Отцовским жестом босс положил руку на плечо Сандерсу. — Рад снова видеть тебя. — Я тоже очень рад видеть вас, Боб. — Там в уголке, — предложил Гарвин, — есть тихое местечко. Я распорядился подать туда пару каппучино. Мы сможем пяток минут спокойно поговорить. Хорошо? — Прекрасно, — согласился Сандерс. Ему был хорошо знаком старый — грубый и несдержанный — Гарвин. А такой осторожный и вежливый Гарвин вызывал настороженность. Они присели в углу бара. Взгромоздившись на стул, Гарвин повернулся к Сандерсу: — Ну, Том, смотри — сидим, как в старые добрые времена! — Да. — Эти чертовы поездки в Сеул, гнусная жратва и ноющая задница… Помнишь? — Конечно. — Да, те еще были деньки, — повторил Гарвин, внимательно следя за Сандерсом. — Мы, Том, отлично знаем друг друга, и я не собираюсь водить тебя за нос. Давай-ка вывалим карты на стол. У нас возникли осложнения, и их надо разрешить до тех пор, пока они не переросли во что-нибудь большее и не испортили жизнь всем и каждому. Я призываю к твоему разуму: давай решим, как выбираться из этой ямы. — Моему разуму? — переспросил Сандерс. — Ну да, — подтвердил Гарвин, — я хочу взглянуть на это дело со всех сторон. — И сколько же сторон вы здесь видите? — По меньшей мере две, — ухмыльнулся Гарвин. — Суди сам, Том. Я думаю, что ни для кого не секрет, что я поддерживаю Мередит в компании. Я всегда верил в то, что у нее есть талант и особый сорт административного предвидения, который нам очень пригодится в будущем. Я не припомню, чтобы она когда-нибудь сделала что-нибудь такое, что заставило бы усомниться в ее способностях. Я понимаю, что она тоже человек, но она очень одаренна, и поэтому я поддерживаю ее. — Угу… — Ну, а в этом случае… возможно, следует признать, что она, по-видимому, сделала ошибку. Даже не знаю… Сандерс молчал, глядя в лицо Гарвину. Тот производил впечатление человека, играющего с открытым забралом. Но Сандерс на это не купился. — Да, это именно так, — сказал Гарвин. — Она совершила ошибку. — Можете в этом не сомневаться, Боб, — твердо сказал Сандерс. — Ладно, допустим, что так. Назовем это отступлением от здравого смысла. Она перешла некоторые границы. Но дело в том, что в этой ситуации я по-прежнему поддерживаю ее, Том. — Почему? — Потому что она женщина. — А какое это может иметь значение? — Дело в том, что по традиции женщин не допускают к ответственным административным постам, Том… — Но Мередит-то допустили!.. — И кроме того, — продолжал Гарвин, — она еще молода. — Не настолько уж она и молода, — сказал Сандерс. — Молода, молода. Она практически еще девчонка из колледжа. Она получила свою степень всего пару лет назад. — Боб, — сказал Сандерс. — Мередит Джонсон тридцать пять лет. Она уже давно не девчонка. Гарвин, будто не слыша этих слов, смотрел на Сандерса с сочувствием: — Том, я понимаю, что ты должен был здорово расстроиться из-за новой работы, — сказал он. — Я по твоим глазам вижу. Мередит была не права, подходя к тебе таким образом. — Она и не подходила: она на меня просто запрыгнула… Гарвин в первый раз выказал какие-то признаки раздражения: — Но, знаешь, ты тоже не ребенок. — Правильно, я не ребенок, — признал Сандерс, — но я ee подчиненный! — Я знаю, что она относится к тебе с высочайшим уважением, — подхватил Гарвин, ерзая на своем стуле. — Как и все у нас в компании, Том. Ты ключевая фигура в будущем нашей фирмы. Ты это знаешь, и я это знаю. Я хочу удержать нашу команду. Но при этом я не отказываюсь от мнения, что женщинам тоже надо предоставить шанс. Может быть, даже дать им небольшое послабление. — Мы говорим не о женщинах вообще, — возразил Сандерс. — Мы говорим об одной конкретной женщине. — Том. — И если мужчина будет поступать так, как поступает она, вы не станете говорить о том, что ему надо дать послабление: вы дадите ему пинка под зад и вышвырнете его вон. — Ну, возможно, что и так… — В этом-то и вся проблема, — закончил Сандерс. — Не уверен, что я могу с тобой согласиться, Том, — сказал Гарвин. В его голосе появились предупреждающие нотки. Гарвину не нравилось, когда с ним не соглашались: за те годы, что его фирма росла и процветала, он привык к почтительному к себе отношению. Сейчас, в перспективе своей отставки, он ожидал от других повиновения и послушания. — Мы должны соблюдать принципы равенства. — Вот и прекрасно, — согласился Сандерс. — Но равенство не допускает привилегий. Оно предусматривает, что все люди несут одинаковую ответственность. По отношению к Мередит вы как раз исповедуете неравенство — спускаете ей то, за что мужчину выгнали бы взашей. — Если бы это был ясный случай, — вздохнул Гарвин, — то да. Но в нашем варианте далеко не все представляется ясным. Сандерс на секунду задумался, не рассказать ли Гарвину о существовании магнитной пленки, но шестым чувством осознал — не надо. — На мой взгляд, здесь все ясно, — заявил он. — Ну, в таких делах всегда есть расхождения во мнениях, — сказал Гарвин, прислонившись к стойке бара. — Ведь так, Том? Расхождения во мнениях… Ну, послушай, Том: что уж такого страшного она сделала? Ну? Стала с тобой заигрывать? Ну и прекрасно! Это должно тебе только льстить — в конце концов, она прелестная женщина. В жизни бывают вещи и похуже. Очаровательная женщина положила тебе на колено руку. Ну цыкни на нее, если тебе не нравится! Неужели нельзя было договориться как-нибудь по-другому? Ты же взрослый человек, Том! А то, что ты делаешь, это же… Ты просто мстишь ей, Том. Должен тебе сказать, не ожидал от тебя. Очень удивлен. — Боб, она нарушила закон, — сказал Сандерс. — Это еще не установлено, не так ли? — спросил Гарвин. — Если тебе очень хочется, ты можешь вывернуть всю свою жизнь наизнанку перед присяжными. Лично я этого делать не хочу и не думаю, что в суде кто-нибудь выиграет. В этой ситуации победителей не будет. — Что вы имеете в виду? — Ты ведь не хочешь идти в суд, Том? — Глаза Гарвина опасно сузились. — А почему, собственно, и нет? — Не хочешь… — Гарвин глубоко вздохнул. — Слушай, давай не будем сбиваться в сторону. Я говорил с Мередит. Она, как и я, понимает, что ситуация выходит из-под контроля. — Угу. — Вот я сейчас говорю с тобой. Я делаю это потому, его надеюсь, Том, мы все утрясем, и все пойдет, как раньше — слушай меня внимательно, пожалуйста, — как раньше, до этого неприятного недоразумения. Ты остаешься на своей работе, Мередит остается на своей: вы продолжаете работать вместе, как и положено двум взрослым цивилизованным людям. Вы рука об руку идете вперед, ведя фирму к дальнейшему процветанию, участвуете в акционировании, и в конце года каждый огребает кучу денег. Кто в этом плохого? Сандерс почувствовал что-то похожее на удовлетворение, ощутил себя возвращающимся в привычный мир. За последние три дня он устал находиться в постоянном напряжении, устал общаться с адвокатами… Возврат к былой жизни манил, как теплая ванна. — Ведь как все произошло, Том. После этого злосчастного инцидента в понедельник никто и не собирался ничего предпринимать — ты никому ничего не сказал, и Мередит никому ничего не сказала. Я думаю, вы оба тогда предпочли все забыть и жить, как раньше. Но во вторник с утра получилась эта путаница, этот спор, который никому не был нужен и которого не должно было быть. Если бы ты пришел на работу вовремя, если бы вы с Мередит придерживались одной версии насчет «мерцалок», ничего бы не случилось — вы бы продолжали работать вместе, а прошлое осталось бы вашим личным делом. А что получилось вместо этого? Крупная ошибка. Почему бы просто не забыть ее и не продолжать идти вперед? К богатству, а, Том? Что в этом плохого? — Ничего, — признал Сандерс. — Вот и славно… — Если не считать того, что это не сработает, — сказал Сандерс. — Это еще почему? Сандерс был готов вывалить добрый десяток аргументов на этот вопрос: потому что она некомпетентна и при этом хитра. Потому что она заботится только о внешнем благополучии, а поставлена руководить техническим отделом, который должен давать продукцию. Потому что она лжива. Потому что она на этом не остановится. Потому что я ее не уважаю, а она не уважает меня. Потому что вы поступили со мной нечестно. Потому что она ваша любимая зверюшка. Потому что вы предпочли ее, а не меня. Потому… — Все зашло слишком далеко, — сказал он. Гарвин взглянул на него. — Все можно исправить. — Нет, Боб, нельзя. Гарвин подался вперед: его голос перешел в шипение: — Слушай, ты, засранец желторотый! Я ведь отлично знаю, что здесь происходит. Я подобрал тебя еще тогда, когда ты дерьма от конфеты отличить не мог! Я дал тебе работу, я помогал тебе, у тебя были такие возможности!.. А теперь ты хочешь разыграть из себя шибко крутого? Ладно. Хочешь заставить всех дерьма похлебать? А вот тут ты умоешься, Том. — Он встал. — Боб, вы даже не пытались выяснить причины такого поведения Мередит Джонсон… — заговорил Сандерс. — Ты думаешь, у меня проблемы с Мередит Джонсон? — грубо рассмеялся Гарвин. — Слушай, Том. Да, она была когда-то твоей подружкой, но тебе претило, что она умна и независима. Ты готов был лопнуть от злости, когда она тебя бросила. И вот теперь, спустя уйму лет, ты решил отомстить — в этом все дело! Ни при чем здесь деловая этика, ни при чем здесь преследование на почве секса и прочее дерьмо. Здесь все в личных мотивах! И ты так Переполнен дерьмом, что у тебя даже глаза коричневые!.. Высказавшись, Гарвин вылетел из ресторана, толкнув по дороге Блэкберна. Тот на минуту замешкался, глядя на Сандерса, а затем поспешил за боссом.* * *
Когда Сандерс возвращался к своему столику, он прошел мимо компании парней из «Майкрософта», среди которых были и два идиота из группы системного программирования. Один из них хрюкнул, когда Сандерс поравнялся с ними. — Эй, мистер Свинтус, — позвал кто-то низким голосом. — Уи-и-и! Уи-и-и! — Не мог справиться с ней, да? Сандерс прошел было мимо, но потом вернулся. — Слушайте, ребята, — сказал он. — Я, по крайней мере, не вставал раком, хватая себя за лодыжки, встречаясь ночью с… — И он назвал по имени начальника отдела программирования «Майкрософта». Весельчаки взорвались хохотом: — Хрю-хрю! — Мистер Свинтус еще и разговаривает! — Ну и чудеса! — Кстати, ребята, а что вы делаете здесь, в городе? Редмонда не хватает? — Ого! — Мистер Свинтус сердится! Они схватились за животики, веселясь, как школьники; на столе перед ними стоял большой кувшин пива. — Если бы Мередит Джонсон спустила бы передо мной трусики, — крикнул один из них, — я бы уж не стал, можете не сомневаться, вызывать полицию! — Еще бы, Хосе! — Клиент всегда прав! — Дамы — вперед! — Хрю-хрю!.. Хохоча, они молотили кулаками по столу от восторга. Сандерс пошел прочь.* * *
На улице, перед входом в ресторан, Гарвин сердито мерил тротуар шагами. Блэкберн стоял тут же с телефоном, прижатым к уху. — Где этот чертов автомобиль, — рявкнул Гарвин. — Не знаю, Боб… — Я же приказал ему ждать! — Я знаю, Боб, я как раз пытаюсь найти его. — Боже всемогущий, что же делается! Паршивого водилу нельзя заставить работать нормально. — Может быть, он забежал в туалет… — Да? И сколько же времени ему для этого нужно? Еще этот чертов Сандерс… Ты ему веришь? — Нет, Боб, не верю. — Ты мне объясни: я тут перед ним унижаюсь, предлагаю восстановить его на работе, предлагаю ему его долю акций — все ему предлагаю! А он, видите ли, гнушается! Вот черт!.. — Он не командный игрок, Боб. — Да, тут ты прав. Он с нами даже встречаться не захочет. Но надо заставить его пойти на переговоры. — Да, Боб. — Он ничего не хочет понимать, — пожаловался Гарвин. — Вот в чем дело. — Еще эта статья в газете… Ясно, что она ему радости не доставила. — Но и несчастным он тоже не выглядит. Гарвин опять принялся вышагивать взад-вперед. — О, а вот и машина, — воскликнул Блэкберн, показывая рукой вдоль улицы на «Линкольн», подруливавший к ним. — Наконец-то, — буркнул Гарвин. — Слушай меня, Фил: мне уже надоело тратить время на этого Сандерса — устал быть таким милым дядюшкой, да это и не срабатывает. Всему свое время. Что мы намерены предпринять, чтобы дать ему это понять? — Я уже думал над этим, — сказал Фил. — Что делает Сандерс? Я имею в виду, как это в действительности выглядит? Он мажет Мередит грязью, так? — Еще бы не так! — Он ни перед чем не остановится, чтобы замарать ее. — Это точно. — А все, что он о ней говорит, — неправда. Но для того чтобы запачкать доброе имя человека, не обязательно говорить правду. Нужно только, чтобы кто-то поверил, что это правда. — Что из этого? — Может быть, нужно заставить Сандерса испытать это на своей шкуре… — На своей шкуре? О чем ты говоришь? Блэкберн глубокомысленно уставился на подъезжающий автомобиль. — Я думаю, что Том — жестокий человек. — Что? — переспросил Гарвин. — Да ничего подобного. Я знаю его тыщу лет. Он просто цыпленок! — Не могу с вами согласиться, — возразил Блэкберн, потирая нос. — Я думаю, он склонен к насилию. В колледже он играл в футбол и привык сбивать с ног людей, стоящих у него на пути. Когда он играет в сборной нашей фирмы, он всех расшвыривает. У него склонность к насилию. Но это у многих мужчин в крови. Все они насильники. — Что за ерунду ты несешь? — И вы не можете отрицать, что он был груб с Мередит, — продолжал Блэкберн. — Кричал. Ругался. Толкал ее. Сбил с ног. Секс и насилие. Мужчина, потерявший контроль над собой. Он намного сильнее ее — вы только поставьте их рядом, и любой заметит разницу. Он намного крупнее, намного сильнее… Только взгляните на него, и увидите грубого, дикого человека, а милая внешность — не более чем маскировка. Сандерс — один из тех мужчин, которые дают волю своим инстинктам, избивая беззащитных женщин. Гарвин помолчал, затем покосился на Блэкберна. — Тебе не по силам запустить такую утку. — Я полагаю, по силам. — Никто, будучи в своем уме, на это не клюнет. — А я думаю, что кое-кто клюнет, — загадочно сказал Блэкберн. — Да? И кто же? — Кое-кто, — повторил Блэкберн. Автомобиль подрулил к краю тротуара. Гарвин открыл дверцу. — Ну, все, что я знаю, — сказал он, — это то, что мы должны вынудить его пойти на переговоры. Надо прижать его так, чтобы он на них согласился. — Думаю, что это можно будет устроить, — сказал Блэкберн. — Все в твоих руках, Фил, — согласно кивнул Гарвин, — добейся этого. Он сел в машину. Блэкберн нырнул следом за ним. — Тебя где, к чертовой матери, носит? — рявкнул Гарвин, обращаясь к водителю. Дверца захлопнулась, и автомобиль тронулся.* * *
Сандерс, сидя в автомобиле Алана, возвращался с Фернандес в Посреднический центр. Та, покачивая головой, слушала отчет Сандерса о разговоре с Гарвином. — Вы не должны были встречаться с ним наедине. Он не вел бы себя так, будь я рядом. Он в самом деле говорил о послаблениях для женщин? — Да… — Очень мило с его стороны. Он нашел достойную причину для того, чтобы мы покрывали насильницу. Отличный штришок: все должны сидеть сложа руки и разрешать ей нарушать закон уже хотя бы потому, что она — женщина. Очень мило. Ее слова придали Сандерсу сил. Разговор с Гарвином совсем было его расстроил, и вот теперь, хотя он и понимал, что Фернандес работает на него и просто старается поднять его настроение, ему стало легче. — И вообще, весь разговор очень любопытен, — продолжала Фернандес. — Он вам угрожал? — Сандерс кивнул. — Не обращайте внимания, это просто сотрясение воздуха. — Вы уверены? — На сто процентов, — подтвердила она. — Пустой треп. Но теперь вы, по крайней мере, знаете, почему они так уверены, что мужчины этого не примут. Гарвин вкратце изложил идею, которая годами внушалась всем «людям команды»: посмотрите на это с другой точки зрения. Ну что такого особенного произошло?.. Пусть все дальше идет, как шло. Все возвращаются к своей работе, и будем снова одной большой счастливой семьей. — Обалдеть! — сказал сидящий за рулем Алан. — Это реалия нашего времени, — сказала Фернандес. — Но долго это продолжаться не может. Сколько, кстати, Гарвину лет? — Почти шестьдесят. — Теперь я кой-что понимаю. Но Блэкберн должен был ему объяснить, что его линия бесперспективна. С точки зрения закона у Гарвина нет выбора. Как минимум, он должен перевести на другую работу Джонсон, а не вас. Но лучше ему ее уволить. — Не думаю, что он это сделает, — сказал Сандерс. — Разумеется, не сделает. — Она же его фаворитка, — объяснил он. — И, что более весомо, она его вице-президент, — добавила Фернандес и стала глядеть в окно. В это время машина поднималась на холм, на котором находился Посреднический центр. — Вы должны уразуметь, что все это так или иначе связано с властью. Само преследование по сексуальным мотивам связано с властью, так же как и нежелание компании давать делу ход. Сила защищает силу. И уж если женщина проникает в правящую верхушку, эта верхушка будет прикрывать ее так же, как и мужчину. Ведь, например, доктора никогда не свидетельствуют друг против друга — независимо от их пола. Не хотят они подводить коллегу — и все тут. Так и администраторы — не хотят разбирать жалобы на других администраторов, все равно, мужчин или женщин. — Значит, дело только в том, что женщин почти не назначают на такие должности?.. — Ну да. Хотя сейчас их уже начинают назначать, и теперь мы будем сталкиваться с такими же бесчестными поступками с их стороны, которые мог совершить мужчина. — Ах, эти свиньи-шовинистки, — хихикнул Алан. — Не заводись. — Ты ему о статистике расскажи, — посоветовал Алан. — Какой статистике? — спросил Сандерс. — Мы имеем данные, что около пяти процентов от общего числа жалоб на сексуальное преследование подается мужчинами против женщин. Казалось бы, это относительно небольшое число. Но ведь и количество женщин в высшем руководстве компании тоже пока не превышает тех же пяти процентов. Так что можно считать, что женщины насилуют мужчин так же часто, как и мужчины женщин. И чем больше женщин будет попадать на руководящие должности, тем быстрее будет расти этот процент. Опять же повторю, что насилие связано с властью, а власть пола не имеет: женщины используют ее преимущества не чаще и не реже, чем мужчины. Злоупотребить властью может только тот, кто ей облечен. Вот в чем причина, что ваш босс не станет увольнять мисс Джонсон. — Гарвин говорит, что для него не совсем ясна ситуация… — Лента с записью делает ее чертовски ясной. — Фернандес внезапно нахмурилась. — Вы о пленке ничего ему не говорили? — Нет. — Правильно. Я думаю, что мы закруглимся с этим делом в ближайшие два часа. Алан зарулил на автостоянку и остановил машину. Все вышли. — Хорошо, — сказала Фернандес. — Давайте посмотрим, как у нас дела с другими ее знакомыми. Алан, что у нас с ее предыдущим местом работы?.. — «Конрад Компьютер». Все в порядке, мы с ними контачим. — А до того? — «Новелл Нетворк». — Так, а ее муж? — Я веду переговоры с «КоСтар» насчет него. — А как дело с Интернетом? Кто этот неизвестный «друг»? — Ищем… — Еще ее бизнес-школа и Вассар? — Мы знаем. — Но, конечно, чем свежей прошлое, тем оно интересней. Сосредоточьтесь на «Конраде» и на бывшем муже. — Ладно, — сказал Алан. — Правда, «Конрад» — это не так просто. Ведь они поставляют свои системы правительству и ЦРУ. Они сразу затянули песню о конфиденциальности сведений, касающихся бывших работников. — Тогда натрави на них Гарри: он знает, как таких убеждать. Он из них душу вытряхнет, если они заупрямятся. — Да, Гарри может… Алан снова сел в машину, Сандерс и Фернандес пошли в сторону Посреднического центра. — Вы проверяете места ее прежней работы? — спросил Сандерс. — Да. Но компании не любят давать негативной информации о своих бывших сотрудниках. Много лет от них можно было узнать разве что дату приема на работу и дату увольнения. Теперь времена изменились, и их можно привлечь к ответственности за сокрытие компрометируй щей информации о бывших сотрудниках, так что мы можем их припугнуть. Но они все равно могут отвертеться и не дать нам нужной информации. — А почему вы думаете, что у них вообще есть подобные данные? — Потому что единожды избрав определенную схему поведения, Джонсон будет и дальше ее придерживаться. Вы не первый, с кем она так поступила. — Вы думаете, она так же вела себя и раньше? — В вашем голосе я слышу разочарование, — улыбнулась Фернандес. — А вы что думали? Что она к вам приставала, потому что вы такой уж сексуально привлекательный? Гарантирую, она это проделывала и раньше. Они прошли мимо фонтанов и двинулись в центральное здание. — Ну а сейчас, — предложила Фернандес, — пойдем резать мисс Джонсон на тонкие ломтики.* * *
Ровно в половине второго судья Мерфи вошла в зал заседаний. Посмотрев на семерых людей, молча сидящих вокруг стола, она нахмурилась. — Адвокаты сторон встречались для беседы? — Встречались, — подтвердил Хеллер. — И каков результат? — спросила судья. — Мы не смогли достичь согласия, — пожаловался Хеллер. — Хорошо, тогда продолжим. — Она села на свое место и открыла блокнот. — Будем ли продолжать дискуссию, имеющую отношение к нашему утреннему заседанию? — Да, Ваша честь, — сказала Фернандес. — У меня появились новые вопросы к мисс Джонсон. — Очень хорошо. Мисс Джонсон? Мередит надела свои очки: — Собственно, Ваша честь, я бы хотела сначала сделать заявление. — Пожалуйста. — У меня было время обдумать ход утреннего заседания, — медленно, с видимым напряжением начала Джонсон, — и, в частности, рассказ мистера Сандерса о событиях того злополучного вечера. Я пришла к выводу, что здесь произошло подлинное недоразумение. — Ясно, — сказала судья Мерфи, абсолютно не меняя голоса. — Продолжайте, пожалуйста. — Когда Том в первый раз предложил встретиться, выпить вина и поболтать о добрых старых временах, боюсь, я, сама этого не осознавая, восприняла его предложение таким образом, какого Том предвидеть не мог. Судья Мерфи не пошевелилась, в комнате вообще никто не шелохнулся. — Думаю, правильно будет сказать, что я приняла его слова за повод начать… ну, романтические отношения. И если говорить честно, я совсем этому не противилась… У нас с мистером Сандерсом в свое время были… ну… очень специфические отношения, и я всегда с огромным удовольствием о них вспоминала. Так что с моей стороны будет честным признать, что я с удовольствием отнеслась к возможности поздней встречи и скорее всего учитывала то, что эта встреча перерастет в нечто большее, чего я, не признаваясь самой себе, ждала не без радости. Сидевшие по сторонам от Мередит Хеллер и Блэкберн хранили на лицах непроницаемое выражение. Обе женщины-ассистентки тоже сидели с каменными физиономиями. Сандерс понял, что заявление Мередит не было импульсивным и она заранее согласовала его с юристами. Но зачем? Почему она изменила свою легенду? Джонсон откашлялась и продолжала, все так же часто останавливаясь, обдумывая каждое слово: — Думаю, правильно будет признать, что я была добровольным участником событий. И возможно, я слишком забегала вперед, что пришлось не по вкусу мистеру Сандерсу. Потеряв голову, я, по-видимому, перешла границы приличий, и мое поведение не соответствовало моему положению в компании. Серьезно все обдумав, я поняла, что мой взгляд на происшедшие в понедельник вечером события и позиция мистера Сандерса имеют намного больше общего, чем мне казалось вначале. В зале воцарилось долгое молчание. Судья Мерфи молчала. Мередит Джонсон опустилась на стул, сняла очки, повертела их в руках и снова надела. — Мисс Джонсон, — подала наконец голос судья Мерфи, — насколько я понимаю, вы заявляете о своем согласии с версией, приведенной здесь ранее мистером Сандерсом? — Во многих пунктах да. Даже в большинстве пунктов. Сандерс внезапно понял, что произошло: они знали существовании магнитофонной записи. Но откуда? Сам Сандерс узнал о ней только два часа назад. Левин все это время находился с ним и не мог и ничего сказать. Откуда же тогда они знают? — Мисс Джонсон, — продолжала судья, — признаете ли вы тогда и справедливость обвинения в сексуальном преследовании, которое предъявил вам мистер Сандерс? — Отнюдь нет, Ваша честь. Не признаю! — Тогда я боюсь, что не понимаю вас. Вы изменили свое отношение к имевшему место инциденту, вы согласились с тем, что в большинстве пунктов версия мистера Сандерса соответствует истине, но вы не согласны с тем, что у него есть основания для жалобы? — Нет, Ваша честь, не согласна. Я же говорю, что произошло недоразумение. — Недоразумение? — повторила Мерфи со скептическим видом. — Да, Ваша честь. И мистер Сандерс также способствовал возникновению этого недоразумения. — Послушайте, мисс Джонсон, по словам мистера Сандерса, вы начали его целовать вопреки его воле; вопреки его воле вы опрокинули его на кушетку; вопреки его воле вы расстегнули ему брюки и обнажили половой член; сами вы разделись тоже вопреки его воле. И поскольку мистер Сандерс является вашим подчиненным и его положение в значительной степени зависит от вашего к нему отношения, я не вижу причин для того, чтобы не признать стопроцентное и неоспоримое преследование по сексуальным мотивам с вашей стороны. — Понимаю, Ваша честь, — спокойно ответила Мередит Джонсон. — И я сознаю, что изменила свою версию. Но все это произошло в результате недоразумения, возникшего с самого начала: я искренне верила, что мистеру Сандерсу хотелось восстановить со мной любовные отношения, но я оказалась не права, и мое заблуждение определило все мои дальнейшие поступки. — То есть вы не согласны с тем, что вы преследовали его. — Нет, Ваша честь, потому что у меня были чисто физические признаки того, что мистер Сандерс являлся добровольным участником событий. Иногда он даже брал на себя активную роль. Я вот сейчас спрашиваю себя: зачем ему это было нужно, чтобы потом так внезапно устраниться? Не знаю, почему он так поступил, но полагаю, что он должен разделить со мной ответственность за происшедшее. И я уверена, что все случившееся с нами — не более чем недоразумение. И я хочу сказать, что сожалею, глубоко и искренне сожалею о том, что невольно сыграла определенную роль. — Вы сожалеете? — Судья Мерфи раздраженно обвела взглядом присутствующих. — Может ли кто-нибудь объяснить мне, что здесь происходит? А, мистер Хеллер? Хеллер развел руками: — Ваша честь, моя клиентка посвятила меня в суть сказанного сейчас ею. Я считаю, что это благородный поступок. Она искренне желает торжества истины… — Ой, держите меня… — не выдержала Фернандес. — Мисс Фернандес, принимая во внимание это радикально отличающееся от прежней версии заявление мисс Джонсон, — заговорила Мерфи, — не желаете ли вы устроить перерыв, прежде чем продолжать задавать ваши вопросы? — Нет, Ваша честь, — отказалась Фернандес. — Я готова. — Понятно, — озадаченно сказала Мерфи. — Ну, хорошо! — Судья ясно видела, что все присутствующие знали что-то, во что она, судья Мерфи, не была посвящена. Сандерс продолжал прикидывать в уме, откуда Мередит могла узнать о существовании магнитофонной записи. Он посмотрел на Фила Блэкберна, который сидел на конце стола и нервно поглаживал свой переносной телефон, лежавший на столе перед ним. Регистрация телефонных разговоров, подумал Сандерс, больше неоткуда. «ДиджиКом» пригласили кого-нибудь — может быть Гэри Босака — следить за всеми телефонными переговорами Сандерса в поисках чего-нибудь, его компрометирующего. Босак, конечно, мог подслушать все телефонные разговоры Сандерса по его переносному телефону. Разумеется, он не мог не обратить внимания на телефонный разговор в понедельник вечером, продлившийся без малого сорок пять минут, — это означало, что переговоры длились столь долго, что батарейка истощилась. Босак, надо полагать, посмотрел на время, когда прошел звонок, и все понял, что тогда происходило: Сандерсу не с кем было болтать столько времени, а раз телефон не отключился автоматически, значит, он был подключен к автоответчику. Значит, должна быть и запись… Джонсон, узнав об этом, соответствующим образом изменила свои показания. Вот и все. — Мисс Джонсон, — начала Фернандес, — давайте для начала уточним некоторые факты. Подтверждаете ли вы теперь, что посылали свою секретаршу покупать вино и презервативы, приказали ей запереть дверь вашего кабинета и отменили деловое свидание, назначенное на семь часов вечера в предвкушении сексуальной связи с мистером Сандерсом? — Да, подтверждаю. — Иными словами, до этого вы лгали. — Я изложила свою точку зрения на события. — Мы сейчас говорим не о вашей точке зрения, а о фактах. И, основываясь на этих фактах, я не могу понять, на каком основании вы теперь считаете, что мистер Сандерс должен разделить с вами ответственность за имевшие место в понедельник вечером события. — Потому что я полагала… я чувствовала, что мистер Сандерс пришел тогда ко мне в кабинет с явным желанием вступить со мной в половую связь, а позже он категорически такие намерения отрицал. Я думаю, что он хотел меня унизить. Он взял на себя инициативу, а когда я сделала ответные шаги, он обвинил меня во всех смертных грехах. — Вы почувствовали себя униженной? — Да. — И поэтому считаете, что он должен разделить с вами ответственность? — Да. — Каким же образом он вас унизил? — По-моему, это очевидно: все тогда зашло достаточно далеко, а он вдруг садится на кушетке и заявляет, что не намерен продолжать. Я бы сказала, что это унизительно. — Почему? — Потому что нельзя заходить так далеко, а потом резко дать обратный ход. Это был обдуманный враждебный акт, направленный на то, чтобы оскорбить и унизить меня. Я… я полагаю, что это всем должно быть и так ясно. — Хорошо. Давайте в деталях разберем тот момент, предложила Фернандес. — Насколько я понимаю, разговор идет о той минуте, когда вы с мистером Сандерсом лежали на кушетке, причем как он, так и вы были наполовину раздеты. Мистер Сандерс стоял на коленях на краю кушетки, обнажив половой член, в то время как вы, сняв трусики, лежали перед ним на спине, раздвинув ноги, так? — Да, в общем. — Мередит качнула головой. — Это у вас прозвучало так… грубо… — Но ситуация, сложившаяся к тому моменту, передана верно, так? — Да. — Так. А в этот момент вы говорите: «Нет, нет…», и мистер Сандерс на это отвечает: «Ты права, нам не надо этого делать», — и встает с кушетки? — Да, — признала Мередит, — так он и сказал. — Ну и где здесь недоразумение? — Когда я говорила: «Нет, нет», я имела в виду: «Нет, не тяни», потому что он медлил, вроде как поддразнивал меня, а я хотела, чтобы он продолжал. А он вскочил с кушетки, чем очень меня рассердил. — Почему? — Потому что я хотела, чтобы он продолжал. — Но, мисс Джонсон, вы же говорили: «Нет, нет!» — Я знаю, что я говорила, — с раздражением огрызнулась Мередит, — но в данной ситуации всем должно быть отлично понятно, что я имела в виду на самом деле. — Вот как? — Конечно. И он отлично понимал, чего я хочу, но предпочел прикинуться дураком. — Мисс Джонсон, а приходилось ли вам слышать фразу «Нет» — это только «нет»? — Конечно, но в той ситуации… — Простите, мисс Джонсон, так верно, что «нет» — это только «нет»? — Но не в этом случае, потому что, стоя передо мной на кушетке, он отлично понимал, что я хочу сказать на самом деле. — Это вы отлично понимали. Мередит рассвирепела. — Ему это тоже было ясно! — рявкнула она. — Ну, мисс Джонсон, когда людям говорят «нет», что это означает? — Да не знаю я! — раздраженно вскинула руки Мередит. — И не могу понять, к чему вы клоните. — А клоню я к тому, что мужчины знают, что слова женщины нужно воспринимать буквально и что если она говорит «нет», то не следует это воспринимать, как «почему бы и нет» или тем более как «да». — Но в этой конкретной ситуации, когда мы были уже раздеты, и все зашло так далеко… — А какое это может иметь отношение? — спросила Фернандес. — Бросьте! — воскликнула Мередит. — Когда два человека встречаются, начинают понемногу ласкать друг друга, потом целоваться, потом заходят дальше и дальше… Затем раздеваются, ласкают друг другу разные интимные места и так далее… Скоро вам становится ясным, как пойдут события дальше… Здесь не дают заднего хода. В противном случае это открыто недружественные действия. И Сандерс меня унизил. — Мисс Джонсон, вы женщина и должны знать, что по закону женщины оставляют за собой право отказаться от проведения полового акта вплоть домомента ввода полового члена во влагалище. Ведь женщина в любой момент может передумать, и закон будет ее защищать. — Но в данном случае… — Мисс Джонсон, если у женщин есть такое право, то почему вы считаете, что его не должно быть у мужчин? Что, мистер Сандерс не мог передумать? — Это был враждебный акт, — повторила Мередит с застывшим, упрямым выражением лица. — Он меня унизил. — И все-таки я спрашиваю вас: имеет ли мистер Сандерс те же права, что имеют женщины? Может он передумать? — Нет! — Но почему? — Потому что мужчины совсем другие. — В каком смысле? — Ой, ради Христа! — озлобленно выкрикнула Мередит. — О чем мы толкуем? Это еще в «Алисе в Страна Чудес» написано! Мужчины и женщины — разные. Воя это известно. Мужчины не могут управлять своими импульсами… — А вот мистер Сандерс, по-видимому, смог… — Да, но исключительно из желания меня унизить. — Однако в ту минуту мистер Сандерс произнес следующие слова: «Мне это не нравится». Правильно? — Я не помню дословно, что он там говорил, но его поведение было направлено на то, чтобы унизить меня как женщину. — Давайте порассуждаем, — предложила Фернандес, — кто кого хотел унизить. Протестовал ли мистер Сандерс против того направления, какое с самого начала принимала ваша встреча? — Если серьезно, то — нет. — А вот я думаю, что да. — Фернандес заглянули свои записи. — Не говорили ли вы мистеру Сандерсу первые минуты вашего свидания: «А ты хорошо выглядишь» и «У тебя всегда был прекрасный твердый петушок»? — Я не знаю… Может, и говорила. Я не помню. — И что же он отвечал? — Я не помню. — Дальше, когда мистер Сандерс, стоя у окна, разговаривал по телефону, подходили ли вы к нему, тянули ли за руку с телефонной трубкой, говоря при этом: «Брось ты этот телефон»? — Может быть, я не помню. — В эту минуту вы первая начали его целовать? — Не помню точно… Думаю, что нет. — Давайте посмотрим, как все происходило? Мистер Сандерс разговаривал по своему переносному телефону, стоя у окна; вы разговаривали по телефону, стоявшему у вас на столе. Что же, это мистер Сандерс, закончив разговор и положив свой телефон, подошел к вам и начал вас целовать? Мередит помолчала, затем ответила: — Нет. — Так кто же тогда кого поцеловал первым? — Думаю, что я… — А когда мистер Сандерс, протестуя, сказал: «Мередит!», — вы проигнорировали его протест и, продолжая, говорили: «Боже, я хочу тебя весь день, я вся горю, я прилично не трахалась тысячу лет!» — Фернандес зачитала эти слова ровным, равнодушным голосом. — Я, должно быть… Я думаю, что это соответствует истине. Да. Фернандес снова покосилась в свои бумаги: — И далее, когда он сказал: «Мередит, подожди», снова однозначно выразив свое недовольство происходящим, вы ведь сказали: «Ох, не надо ничего говорить, нет-нет, о Господи!» — Думаю… возможно, я это говорила. — И в свете всего этого готовы ли вы признать, что все эти комментарии мистера Сандерса можно рассматривать как протесты, которые вы проигнорировали? — Нет, не очень-то это были отчетливые протесты. Нет. — Мисс Джонсон, можете ли вы утверждать, что мистер Сандерс отнесся к перспективе вступить с вами в половую связь с энтузиазмом? Джонсон опять замялась. Сандерс прямо-таки видел, как она напряженно думает, пытаясь сообразить, что как записано на пленке. Наконец она выдавила: — Ну, иногда с энтузиазмом, а иногда не совсем. По-моему… — Вы хотите сказать, что он был амбивалентен?[110] — Возможно. Похоже на то. — Так да или нет, мисс Джонсон? — Да… — Прекрасно. Значит, на протяжении всей вашей встречи мистер Сандерс был с вами амбивалентен. Он уже объяснил нам почему: ведь ему было предложено завести служебный роман со своей бывшей любовницей, которая к тому же теперь стала его начальницей. Кроме того, он женат. Можно ли считать эти причины достаточным основанием, чтобы проявить амбивалентность? — Да. — И, находясь в таком состоянии, в последний момент мистер Сандерс внезапно осознал, что он не хочет продолжать действовать в том же духе, и сказал вам об этом прямо и недвусмысленно. Почему же вы характеризуете его действия как попытку унизить вас? Я, например, склонна полагать, что мы имеем обширное свидетельств совершенно обратного — непродуманной, я бы сказала, отчаянной, чисто человеческой реакции на ситуацию, которую полностью контролировали вы. И как бы вам не хотелось доказать обратное, мисс Джонсон, это не было встречей старых любовников — это вообще не было встречей равных людей. Фактически вы были выше по положению, и вы управляли ходом событий на каждой стадии. Вы назначили время, купили вино, купили презервативы, заперли дверь — и после этого еще обвиняете своего подчиненного в том, что он отказался вас ублажить. Причем продолжаете это делать даже сейчас. — А вы пытаетесь выставить его поведение в благоприятном свете, — возразила Джонсон. — Но я продолжаю утверждать, что дотянуть до последнего, а потом отказаться — это любого доведет до белого каления. — Да, — согласилась Фернандес. — Именно так и говорят многие мужчины, когда женщины отказывают им в последнюю минуту. Но женщины говорят, что у мужчины нет оснований кипятиться, потому что женщинам можно отыграть назад в любой момент. Разве не так? Джонсон раздраженно побарабанила пальцами по столешнице. — Послушайте, — сказала она. — Основываясь на весьма смутных фактах, вы пытаетесь создать здесь прецедент. Что я такого плохого сделала? Я всего-навсего предложила, и, если мистеру Сандерсу мое предложение было не по вкусу, он должен был просто сказать: «Нет». Но он этого не сказал. Ни разу. Он хотел меня унизить. Он зол на меня за то, что меня назначили на должность, которую он рассчитывал занять сам, и он решил отплатить мне единственным доступным ему путем — запятнав мое достоинство и честь. А это, знаете, нецивилизованные действия, скорее, так могут вести себя партизаны или террористы. Он, завидуя моим успехам в бизнесе, мечтает напакостить мне. И вы напускаете туману только для того, чтобы прикрыть этот главный и неоспоримый факт. — Мисс Джонсон, главным и неоспоримым фактом является то, что вы — начальник мистера Сандерса и что ваше поведение по отношению к нему носило незаконный характер. А это уже достаточное основание для прецедента. Наступило недолгое молчание. Секретарша Блэкберна вошла в зал и, подойдя к своему боссу, передала ему записку. Блэкберн пробежал ее глазами и передал Хеллеру. — Мисс Фернандес, — спросила судья Мерфи, — может быть, вы все-таки объясните мне, что происходит? — Конечно, Ваша честь: получилось так, что существует магнитофонная запись встречи мисс Джонсон и мистера Сандерса. — В самом деле? И вы ее прослушали? — Да, Ваша честь. И она подтверждает правоту слов мистера Сандерса. — Вы знаете о существовании этой записи, мисс Джонсон? — Нет, не знаю. — Возможно, вы и ваш адвокат также захотите ее прослушать. Наверное, нам всем стоит ее прослушать, — предложила Мерфи, в упор глядя на Блэкберна. Хеллер опустил записку в карман пиджака и сказал: — Ваша честь, я хочу просить у вас устроить десятиминутный перерыв. — Прекрасно, мистер Хеллер, думаю, что такой оборот дела вынуждает нас сделать перерыв.* * *
Тяжелые черные тучи висели над Посредническим центром; похоже, опять собирался дождь. Джонсон, Хеллер и Блэкберн стояли плотной группой поодаль, у фонтанов. Фернандес следила за ними. — Ничего не понимаю, — пожаловалась она. — Опять стоят совещаются. О чем тут совещаться? Клиентка завралась, потом по ходу дела сочинила новую историю. Нет сомнений, что Джонсон повинна в сексуальном преследовании, и мы имеем ленту с записью, подтверждающую это. Ну о чем здесь говорить? Некоторое время она, нахмурившись, смотрела в их сторону. — Знаете, нельзя не признать, что эта Джонсон — чертовски сообразительная женщина, — сказала она. — Да уж, — согласился Сандерс. — Умна и хладнокровна. — Угу. — Быстро делает блестящую карьеру. — Да. — Как же тогда она позволила себе попасть в такую ситуацию? — Что вы имеете в виду? — спросил Сандерс. — С чего это она прицепилась к вам в первый же день? И причем так круто взяла. Нажила себе кучу проблем. Она слишком хитра для этого. Сандерс пожал плечами. — Может, вы полагаете, что это из-за вашей неотразимости? — поинтересовалась Фернандес. — Очень сомневаюсь, при всем моем к вам глубоком уважении. К Сандерсу почему-то полезли в голову воспоминания о том времени, когда он впервые встретил Мередит, потом он вспомнил, как она проводила презентацию, как она скрещивала ноги, когда ей задавали вопрос, на который у нее не было готового ответа. — Она всегда прибегает к сексу, когда нужно кого-нибудь от чего-нибудь отвлечь. Она это хорошо умеет. — Я, конечно, верю, — сказала Фернандес, — но от чего она хочет нас сейчас отвлечь? Этого Сандерс не знал, но инстинкт ему говорил, что что-то еще произойдет. — Кто может знать, каковы люди, когда они наедине с собой? — спросил он. — Когда-то я знал эту женщину, она имела внешность ангела, но путалась с рокерами. — Это интересно, — сказала Фернандес, — но нам это не поможет. Она произвела на меня впечатление женщины, обдумывающей каждый свой шаг, а с вами она действовала необдуманно. — Ну, вы же сами говорили, что ей это не впервой. — Да, возможно. Но почему в первый же день, с наскоку? Нет, я думаю, причина здесь в другом. — А как насчет меня? — спросил Сандерс. — Как, по-вашему, у меня была другая причина? — Думаю, что была, — ответила адвокат, серьезно глядя на него. — Но об этом мы поговорим как-нибудь еще. Со стороны автостоянки появился Алан. — Что раздобыл? — приветствовала его Фернандес. — Ничего хорошего. Куда ни кинь — всюду клин, — устало ответил детектив и раскрыл свой блокнот. — Так, во-первых, мы проверили интернетовский адрес. Сообщение пришло из района «Ю», а «Эфренд» обернулся доктором Артуром Э. Фрейдом, профессором неорганической химии из Вашингтонского университета. Вам что-нибудь говорит это имя? — Ничего, — ответил Сандерс. — И неудивительно, поскольку в настоящий момент профессор Френд находится в северном Непале, где консультирует местное правительство. Он там находится уже три недели, и его не ждут обратно до конца июля. Так что скорее всего сообщения посылал не он. — Кто-то использовал его адрес в Интернете? — Его секретарь говорит, что это невозможно, потому что кабинет профессора заперт и никто, кроме нее, не имеет в него доступа. А компьютер, по словам секретарши, включается ею только раз в день, чтобы принять сообщения, присланные по электронной почте. Кроме нее, пароля все равно никто не знает. — Значит, сообщение пришло из запертого кабинета? — подняв брови, спросил Сандерс. — Не знаю… Мы работаем над этим, но пока все остается под завесой тайны. — Прелестно, — сказала Фернандес. — А что там с «Конрад Компьютер»? — Они заняли очень твердую позицию: могут дать информацию только фирме-нанимателю — в данном случае «ДиджиКом», но ни в коем случае не нам. А компания-наниматель к ним за информацией не обращалась. Когда мы пробовали на них нажать, они позвонили в «ДиджиКом», и там ответили, что не заинтересованы ни в какой информации. — М-м-м-м… — Дальше, о ее муже, — продолжал Алан. — Я говорил кое с кем из «КоСтар» — фирмы, где он сейчас работает. Говорят, он терпеть не может свою бывшую супругу и может порассказать о ней много гадостей. Но сейчас он уехал со своей подружкой в отпуск, в Мексику, и вернется только на следующей неделе. — Скверно… — Дальше, «Новелл»: они держат у себя архивы только за последние пять лет. Все более старое находится у них в хранилище в Юте. Они понятия не имеют, есть ли там что-нибудь для нас интересное, но всегда готовы помочь, если мы за это заплатим. Правда, это займет две недели. — Никуда не годится, — покачала головой Фернандес. — Согласен… — У меня сильное подозрение, что «Конрад Компьютер» что-то скрывает, — сказала Фернандес. — Очень может быть, но нам придется подавать на них в суд, чтобы это доказать, а у нас нет на это времени. — Алан посмотрел через дворик на остальных адвокатов: — А как дела здесь? — Да никак. Они уперлись как бараны. — И ни на шаг? — Ни в какую. — Боже, — сказал Алан. — Что же у них в запасе? — Очень бы хотелось знать, — согласилась Фернандес. Сандерс достал телефон и набрал свой рабочий номер. — Синди, звонки были? — Только два, Том. Стефани Каплан спрашивала, не сможете ли вы сегодня с ней встретиться. — Она сказала зачем? — Нет, но она сказала, что это не очень важно. И два раза заходила Мери Энн, искала вас. — Наверное, хочет с меня шкуру спустить, — предположил Сандерс. — Я так не считаю, Том. Она одна из очень немногих… Ну, она очень беспокоится о вас. — Ладно. Я ей позвоню. Он начал было набирать номер Мери Энн, когда Фернандес резко ткнула его под ребра. Подняв глаза, он увидел худощавую женщину средних лет, идущую в их сторону от автостоянки. — Сейчас начнется, — сказала Фернандес. — Что? Кто это? — А это, — пояснила адвокат, — Конни Уэлш.* * *
Конни Уэлш оказалась женщиной лет сорока пятим седоватыми волосами и кислым выражением лица. — Это вы — Том Сандерс? — спросила она. — Совершенно верно. Она достала диктофон. — Я Конни Уэлш из «Пост-Интеллидженсер». Можете ли мы поговорить несколько минут? — Ни в коем случае, — вмешалась Фернандес. Уэлш посмотрела в ее сторону. — Я адвокат мистера Сандерса. — Я знаю, кто вы, — сказала Уэлш и повернулась к Сандерсу. — Мистер Сандерс, наша газета напечатала заметку о случае дискриминации в «ДиджиКом». Из моих источников мне стало известно, что вы обвинили Мередит Джонсон в сексуальном преследовании, это верно?! — Ему нечего сказать по этому поводу, — заявила Фернандес, становясь между Уэлш и Сандерсом. Уэлш, заглядывая через ее плечо, продолжала спрашивать: — Мистер Сандерс, правда ли то, что вы и мисс Джонсон — старые любовники и что ваше обвинение — это способ свести с ней счеты? — Ему нечего сказать по этому поводу, — повторила Фернандес. — А мне кажется, ему есть что сказать, — возразила Уэлш. — Не слушайте ее, мистер Сандерс! Можете смело говорить все, что хотите. Думаю, вам надо воспользоваться удобным случаем и попытаться защитить себя, потому что мои источники также сообщили, что вы нанесли физическое оскорбление мисс Джонсон во время вашей известной встречи. Люди выдвигают против вас очень серьезные обвинения, и вы, наверное, хотите им ответить. Что вы можете сказать в свою защиту? Приставали ли вы к мисс Джонсон? Сандерс открыл было рот, но Фернандес метнула на него грозный взгляд и положила ладонь ему на грудь. — Это вам мисс Джонсон сообщила? — спросила она журналистку. — Поскольку, кроме них двоих в кабинете никого не было, подобные сведения вы могли почерпнуть только от нее. — Я не могу вам открыть свой источник, но он достаточно хорошо информирован. — Ваш источник работает в компании или вне ее? — Не могу вам сказать. — Мисс Уэлш, — сказала Фернандес, — я запрещаю мистеру Сандерсу разговаривать с вами. А вам следовало бы переговорить с юрисконсультом «Пост-Интеллидженсер», прежде чем выдвигать подобные необоснованные обвинения. — Они не необоснованные, у меня очень надежный… — И если у вашего юриста возникнут вопросы, посоветуйте ей связаться с мистером Блэкберном, и он разъяснит ей меру вашей ответственности в этом деле. — Мистер Сандерс, — мрачно улыбнулась Уэлш, — вы не хотите чего-либо добавить? — Сначала поговорите с юрисконсультом, мисс Уэлш, — напомнила Фернандес. — Поговорю, поговорю. Но дело не в этом. Ни вам, ни Блэкберну не удастся замять это дело. И, между нами говоря, я не представляю, на что вы рассчитываете, если собираетесь выиграть это дело. Фернандес наклонилась к журналистке, улыбнулась и предложила: — Почему бы вам не отойти со мной на минутку в сторону — я хочу вам кое-что объяснить. Они отошли на несколько ярдов. Алан и Сандерс остались стоять на месте. Алан вздохнул и спросил: — Вы, верно, многое отдали бы за возможность послушать, о чем они сейчас говорят?* * *
— Мне безразлично, что вы там говорите, — заявил Конни Уэлш. — Свой источник я вам все равно не назови. — А я вас и не прошу. Я просто ставлю вас в известность, что ваша история не соответствует действительности… — Конечно, вы так говорите… — И тому есть документальное подтверждение. Конни Уэлш замолкла и помрачнела. — Документальное подтверждение? — Именно, — медленно кивнула Фернандес. Уэлш задумалась. — Но этого не может быть, — сказала она наконец. — Вы же сами сказали, что они были в комнате одни; его слово — против ее слова. Откуда же документальное свидетельство? Фернандес качнула головой, но ничего не сказала. — Что это? Пленка? — Увы, не могу сказать, — тонко улыбнулась Фернандес. — А даже если она и есть, то что можно из нее извлечь? То, что она слегка щипнула его за задницу? Или пару шуточек отпустила? Ну и что? Мужики такие вещи сотни лет делали, и им ничего за это не было. — Дело не в том, что… — Нет, погодите: значит, этот мужик получил щипок и сразу начал визжать, что его чуть не убивают? Это ненормальное поведение для мужчины. Ясное дело, он привык унижать женщин и ненавидит их. Да вы на него только посмотрите и поймете, что я права! И он, безусловно, ударил ее во время их свидания. Компании пришлось даже вызывать врача, чтобы обследовать женщину по подозрению на сотрясение мозга. И я из разных надежных источников получала сведения, будто этот человек вообще склонен к насилию. У него и с женой уже столько лет неприятности. Практически она, забрав детей, уже поехала хлопотать о разводе. — Говоря это, Уэлш внимательно следила за реакцией Фернандес. Та только плечами пожала. — Да, да! Его жена уехала из города, — продолжала Уэлш. — Неожиданно для всех забрала детей, и никто не знает, куда она подалась. Вот попробуйте объясните мне, почему она так поступила? — Конни, — сказала Фернандес, — все, что я могу вам сказать как адвокат мистера Сандерса, это то, что документальное свидетельство, находящееся в моем распоряжении, противоречит вашим сведениям об этом деле. — Вы мне покажете это свидетельство? — Ни в коем случае. — Откуда же я могу знать, что оно существует? — А вам и незачем это знать; достаточно того, что я предупредила вас о его существовании. — А если я вам не поверю? Фернандес улыбнулась. — Есть решения, которые журналист должен принимать сам. — Вы говорите, это будет опрометчивое решение… — Если вы и дальше будете упорствовать, то — да. Уэлш отступила на шаг: — Знаете, может быть, у вас и получится какое-то подобие судебного дела, а может, и нет, но, на мой взгляд, вы просто еще одна задурманенная представительница женского меньшинства в деловом мире, которая намерена добиться чего-нибудь в состязании с мужчинами, опускаясь перед ними на колени, и, если у вас осталась хоть капля гордости и самоуважения, вы не станете делать для них эту грязную работу! — На самом деле, Конни, если кто-то из нас и выполняет грязную работу, укрепляющую мужское засилье, это вы… — Дерьмо все это, — ответила Конни. — И позвольте мне заявить, что вам не удастся замолчать факты: он заманил женщину и избил ее. Он ее бывший любовник, грубый и ревнивый — типичный самец. И, можете мне поверить, он еще пожалеет, что на свет родился…* * *
— Она будет продолжать печатать эту историю? — спросил Сандерс. — Нет, — ответила Фернандес, глядя через двор на Джонсон, Хеллера и Блэкберна. Конни Уэлш уже пошла к Блэкберну и теперь о чем-то с ним разговаривала. — Вы на это не отвлекайтесь, — продолжала Ферндес. — Это не так уж важно. Главное — что они намерены делать с Джонсон. Минутой позднее Хеллер отделился от своей группы и направился в их сторону. — Мы обсудили сложившееся положение, Луиза, — сказал он. — Мы решили, что нет смысла и дальше продолжать заседание третейского суда, я уже проинформировал об этом судью Мерфи. — Ну и ладно. А как быть с пленкой? — Ни мисс Джонсон, ни мистер Сандерс не знали, что их разговоры записываются. Согласно закону, хотя бы одна из сторон должна об этом знать. Таким образом, ваша пленка юридической силы не имеет. — Но Бен… — И мы будем требовать, чтобы эту пленку не разрешали прослушивать ни в третейском суде, ни на любых юридических процессах. Мы будем придерживаться того, что определение мисс Джонсон всего инцидента как недоразумения является верным и что мистер Сандерс несет ответственность за это недоразумение. Он являлся активным участником, Луиза, и от этого никуда не уйдешь. Он сам снял с нее трусики — никто ему в затылок пистолет не направлял. А поскольку вина лежит на обоих участниках, самым правильным путем будет — пожать друг другу руки, забыть о вражде и вернуться к работе. Если не ошибаюсь, мистер Гарвин уже предлагал это мистеру Сандерсу, но тот отказался. Мы думаем, что при сложившейся ситуации мистер Сандерс повел себя неразумно и что если он не передумает в ближайшее время, то рискует быть уволенным за отказ выйти на работу. — Сукин сын, — процедил Сандерс. Фернандес предостерегающе положила руку ему на локоть. — Бен, — спокойно сказала она, — это следует понимать, как формальное предложение о примирении и возвращении на работу в компанию? — Да, Луиза. — А как насчет компенсаций? — Никаких компенсаций. Все просто возвращаются к работе. — Я ведь почему спрашиваю, — объяснила Фернандес, — я знаю, что смогу доказать, что мистеру Сандерсу было известно то, что производится запись его встречи мисс Джонсон на магнитную ленту, и, таким образом, эта лента может фигурировать на суде в качестве доказательства. И, в свою очередь, я могу оспорить правомочности передачи информации в органы массовой информации, как это было на процессе «Уоллер против Хербста». Я могу доказать, что фирма знала весь длинный список деяний мисс Джонсон на ниве сексуального преследования и тем не менее не предприняла шагов по расследованию этим случаев — ни раньше, ни теперь. И наконец, я могу доказать, что компания пренебрегла своей обязанностью защитить репутацию мистера Сандерса, когда передала данные обо всей истории в распоряжение Конни Уэлш. — Погодите минутку… — Всем ясно, что у компании была веская причина передать эти данные: они хотели мошенническим путем лишить мистера Сандерса заслуженного долгими годами труда вознаграждения. А в лице мисс Джонсон они приобрели сотрудника, имевшего подобные неприятности и раньше. Я подам в суд за диффамацию и потребую сатисфакций в таких размерах, что это станет известно всей деловой вой Америке. Я потребую шестьдесят миллионов долларов, Бен, и вы с легкостью согласитесь на сорок миллионнов — в ту же минуту, как судья разрешит присяжные прослушать пленку с записью! Ведь мы оба прекрасно знаем, что после того, как они ее прослушают, им понадобится не более пяти секунд для того, чтобы признать мисс Джонсон и компанию виновной стороной. Хеллер покачал головой. — Это еще вилами по воде писано, Луиза; я не думай даже, что эту ленту разрешат прослушивать в суде. К тому же до этого пройдет года три, не меньше. Фернандес кивнула. — Да, — согласилась она, — три года — срок немалый. — Вот и я про то: мало ли чего может за это время случиться… — Да, и я, откровенно говоря, беспокоюсь за эту пленку — с такими скандальными доказательствами то и дело случаются непредвиденные вещи; и я, например, не могу гарантировать, что у кого-нибудь уже сейчас нет копии. Будет просто ужасно, если она вдруг окажется в руках такой радиостанции, как «Кей-кью-и-эм», и, не дай Бог, попадет в эфир!.. — Боже мой, — оторопел Хеллер. — Луиза, я ушам своим не верю — и это говорите вы? — А что? Я просто высказала мои вполне обоснованные опасения, — сказала Фернандес. — С моей стороны будет непорядочно не поделиться ими с вами. Давайте будем смотреть фактам в лицо, Бен. Шила в мешке не утаишь, а пресса уже до этой истории добралась — кто-то уже разболтал ее Конни Уэлш, а та напечатала статью, которая является компрометирующей для мистера Сандерса. И кстати, кто-то продолжает снабжать ее сведениями, поскольку теперь Конни планирует написать статейку о склонности моего клиента к физическому насилию. Это очень неприятно — то, что кто-то с вашей стороны нашел возможным распространяться о нашем случае. Но мы-то с вами знаем, как это бывает с любителями горяченького из прессы — никогда не знаешь, откуда произойдет утечка сведений в следующий раз. Хеллер явно чувствовал себя не в своей тарелке; оглянувшись на своих союзников, собравшихся у фонтана, он попросил: — Луиза, я не думаю, что тут могут быть какие-либо подвижки… — Ну, вы хотя бы поговорите с ними. Хеллер пожал плечами и пошел к фонтанам. — А что мы теперь будем делать? — спросил Сандерс. — Вернемся к вам в кабинет. — Мы? — Да, — подтвердила Фернандес. — Это еще не конец. Сегодня многое может произойти, и я хотела бы застать это. По дороге в компанию Блэкберн разговаривал по тела фону с Гарвином прямо из автомобиля. — Третейский суд прекращен. По нашей просьбе. — И что? — Мы жали на Сандерса изо всех сил, чтобы он вернулся к работе, но он не сдался. Сейчас угрожает нам иском в шестьдесят миллионов долларов. — Господи! — поразился Гарвин. — По какому поводу иск? — Диффамация, проистекающая от нежелания компании предать гласности факт, что нам известно, будя Джонсон не в первый раз попадается на сексуальном преследовании. — Ни разу ничего не слышал! — мрачно сказал Гарвин. — А ты, Фил? — Нет, — подтвердил Блэкберн. — Существуют ли какие-нибудь документальные подтверждения этих фактов? — Нет, — повторил Блэкберн. — Я уверен, что нет. — Ну и пусть тогда угрожает… Так на чем вы с Сандерсом сговорились? — Мы дали ему время до завтрашнего утра, и он должен выбрать: или вернуться на работу, или убираться прочь. — Вот и правильно, — похвалил Гарвин. — А если серьезно: что у нас на него есть? — Мы работаем над уголовным обвинением, — сказал Блэкберн. — Пока рано еще говорить что-нибудь определённое, но я думаю, что перспектива есть. — А что насчет женщин? — Никаких записей в архивах не сохранилось. Я знаю, что пару лет назад Сандерс трахнул одну из своих секретарш, но в компьютере соответствующей записи не нашли. Я думаю, что он сам ее стер. — Каким образом? Мы же заблокировали для него доступ в базу данных. — Наверное, позаботился об этом раньше. Он мужик головастый. — Да на кой черт ему нужно было заботиться об этом раньше, Фил? Он никак не мог ожидать, что дело так обернется. — Я знаю, но записей все равно найти нельзя. — Блэкберн сделал паузу. — Боб, я полагаю, что нам нужно перенести пресс-конференцию. — На какое время? — На завтра, на середину дня. — Неплохая мысль, — согласился Гарвин. — Я это устрою. И даже пораньше — часов на двенадцать. Утром прилетает Джон Марден; — напомнил он, имея в виду главного управляющего «Конли-Уайт». — Как раз кстати. — Сандерс рассчитывает мотать нам нервы до пятницы, — пояснил Блэкберн, — а мы нанесем контрудар. Пока он полностью изолирован: в базу данных фирмы он войти не может, данных от «Конрада» или еще откуда-нибудь он тоже получить не может. Маловероятно, что завтра до полудня он сможет отыскать что-нибудь для нас нежелательное. — Отлично, — сказал Гарвин. — А что там с журналисткой? — Думаю, что в пятницу она напечатает очередную статью, — сказал Блэкберн. — Не знаю откуда, но она уже все знает и не сможет удержаться от того, чтобы не смешать Сандерса с дерьмом — уж больно историйка интересная. А когда она это сделает — Сандерс покойник. — Вот и хорошо, — закончил разговор Гарвин.* * *
Мередит Джонсон вышла из лифта, остановившегося на пятом этаже, и тут же наткнулась на Эда Николса. — Нам недоставало вас на утренних совещаниях, — сказал Николс. — К сожалению, нужно было решить кое-какие вопросы, — ответила она. — Могу ли я знать, какие именно? — О, — сказала она, — это просто скучно: так, технические детали, касающиеся налоговых льгот в Ирландии. Ирландское правительство хочет обложить местным налогом наш завод в Корке, а мы не уверены, что потянем это. Это уже больше года тянется. — Вы выглядите слегка усталой, — с заботой сказал Николс. — Немного бледны… — Все нормально, но я буду просто счастлива, когда все закончится. — Как и все мы, — согласился Николс. — Кстати, мы не сможем вместе пообедать? — Разве что в пятницу вечером, если вы еще будете в городе, — ответила она и улыбнулась. — Да ну же, Эд, это в самом деле налоговые дела. — Конечно, я верю вам… Он помахал рукой и пошел по коридору, а Джонсон направилась к своему кабинету. В кабинете она застала Стефани Каплан, которая сидела за столом Мередит и работала на ее личном компьютере. Каплан явно смутилась, когда вошла хозяйка кабинета. — Простите, что я пользовалась вашим компьютером. Я тут ждала вас и решила, чтобы не терять времени, просмотреть кое-какие бухгалтерские отчеты. Джонсон швырнула сумочку на кушетку. — Слушайте, Стефани, — заговорила она. — Давайте расставим точки над «i». Я руковожу этим отделом, и никто не в силах этому помешать. И сейчас для нового вице-президента пришло самое время определить, кто за него, а кто — против. И я это буду помнить. Кое-кто меня поддерживает. Кто-то против меня, и я это тоже учту. Мы понимаем друг друга? Каплан вышла из-за стола. — Да, конечно, Мередит… — Так что не стоит со мной крутить. — У меня и в мыслях не было, Мередит!.. — Вот и чудненько. Спасибо, Стефани. — Все в порядке, Мередит… Каплан вышла из кабинета. Мередит прикрыла за ней дверь и, подойдя к монитору компьютера, стала внимательно просматривать строчки букв и цифр на экране…* * *
Сандерс шел по коридорам «ДиджиКом» с ощущением нереальности происходящего. Он чувствовал себя чужим. Попадавшиеся ему навстречу сотрудники поспешно отводили глаза в сторону и, ничего не говоря, проскальзывали мимо. — Я больше не существую, — пожаловался он Фернандес. — Не берите в голову, — посоветовала она. Они прошли главное помещение этажа, где люди работали по ячейкам, разделенные перегородками по грудь высотой. Вдогонку им неслись похрюкивания, а кто-то негромко пропел на мотив «Роллинг стоунз»: «Когда-то я ее потрахивал, а теперь все прошло…» Сандерс остановился и повернулся к певцу. Фернандес поспешно схватила его за руку. — Не обращайте внимания, — прошипела она. — Но, черт возьми… — Не делайте еще хуже. Они прошли мимо кафетерия. Кто-то приклеил скотчем к стене фотографию Сандерса, и ее явно использовали в качестве мишени для метания дротиков. — Господи… — Идемте-идемте… Свернув в коридор, ведущий к его кабинету, Сандерс заметил Дона Черри. — Привет, Дон! — На этот раз ты погано сыграл, Том, — сказал Черри вместо приветствия и, тряхнув головой, пошел своей дорогой. — Даже Дон Черри… Сандерс вздохнул. — Вы же знали, на что шли, — сказала Фернандес. — Возможно… — Знали, знали. Так всегда бывает. Когда они вошли в приемную, Синди встала из-за стола им навстречу. — Том, Мери Энн просила вас позвонить ей сразу же, как придете, — сказала она. — Ладно. — А Стефани просила вас не беспокоиться, она сама нашла то, что ей было нужно. Она просила… э-э-э… не звонить ей. — Хорошо. Он вошел в кабинет и закрыл дверь. Сев за стол, он предложил Фернандес присесть напротив. Адвокат срази же достала из чемоданчика свой переносной телефон и набрала номер. — Давайте сразу же утрясем этот вопрос… Дайте мне, пожалуйста, кабинет мисс Врайз. Это Луиза Фернандес, — Прикрыв ладонью трубку, она шепнула Сандерсу: — Это не отнимет много… А, Элеонор? Привет, это Луиза Фернандес. Я тебя беспокою насчет Конни Уэлш. Угу… Я уверена, что ты с ней поговоришь. Да, я знаю, что она настроена решительно. Элеонор, я только хочу поставить тебя в известность, что располагаю магнитной лентой с записью всех событий, и эта лента подтверждает правоту мистера Сандерса, а не мисс Джонсон… Да, я могу эта сделать. Не для протокола, так сказать… Ну, а что до источника Уэлш, то если теперь, когда фирма несет значительную ответственность, вы напечатаете историю, не соответствующую действительности, — даже если вы получили ее из надежного источника в самой компании, — ничего не останется, как подать на вас же в суд. Да, я абсолютно уверена, что мистер Блэкберн будет судиться с вами. У него другого выхода не будет. Почему бы вам… А, понимаю… Угу… Да, это все меняет… Угу… И не надо забывать, что мистер Сандерс не прочь подать в суд за диффамацию, ничего не дожидаясь, основываясь на вашей статье о «мистере Свинтусе»… Да, почему бы вам так и не поступить?.. Спасибо. — Закончив разговор, она повернулась к Сандерсу:— Мы вместе учились. Элеонор очень компетентна и очень консервативна. Она ни за что не позволила бы печатать непроверенную историю и не позволит ее печатать теперь, пока не будет полностью уверена в надежности источника Конни. — То есть? — Я практически уверена, что знаю, кто является источником Уэлш, — сказала Фернандес, снова набирая номер. — Кто же? — спросил Сандерс. — Сейчас нас больше всего должна заботить Мередит Джонсон: нам нужно получить документально зафиксированные доказательства того, что ей не впервой получать услуги сексуального характера от своих подчиненных. Как-то надо раскрутить «Конрад Компьютер». — Она стала говорить в трубку: — Гарри? Это Луиза. Говорил с «Конрадом»? Угу. И что? — Пауза, Фернандес в раздражении встряхнула волосами. — А ты разъяснил им об их ответственности? Угу. Вот зараза! Ну и что мы будем делать? Гарри, нас сильно поджимает время, и это меня беспокоит… Пока она разговаривала, Сандерс повернулся к монитору: на экране моргала пиктограмма электронной почты. Он нажал клавишу.НА ВАШЕ ИМЯ ПОСТУПИЛО 17 СООБЩЕНИЙ.Ого, ничего себе! Можно представить, что там… Он нажал клавишу еще раз: сообщения начали поступать на экран в порядке времени их прихода:
ОТ: ДОНА ЧЕРРИ, КОМАНДА ПРОГРАММИРОВАНИЯ «КОРИДОР» КОМУ: ВСЕМ. ВСЕМ. ВСЕМ. МЫ ДОСТАВИЛИ ПРИБОР ВИС ЛЮДЯМ ИЗ «КОНЛИ-УАЙТ».Сандерс переключил компьютер на следующее сообщение.
ПОСЛЕ ТОГО КАК НАМ БЫЛИ ПЕРЕДАНЫ ВСЕ КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА, ПРИБОР ИСПРАВНО РАБОТАЕТ С ИХ БАЗОЙ ДАННЫХ. ДЖОН КОНЛИ СПРАШИВАЕТ, НЕЛЬЗЯ ЛИ ПЕРЕВЕЗТИ ПРИБОР В ОТЕЛЬ «ЧЕТЫРЕ ВРЕМЕНИ ГОДА», ПОТОМУ ЧТО ЗАВТРА УТРОМ ТУДА ПРИЕЗЖАЕТ ИХ БОСС И, НАВЕРНОЕ, ЗАХОЧЕТ ЕГО ПОСМОТРЕТЬ. НАЛИЦО ЕЩЕ ОДИН ТРИУМФ, ПОДАННЫЙ ВАМ НА БЛЮДЕЧКЕ КОМАНДОЙ ТРУЖЕНИКОВ.ДОН ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ
ОТ: ГРУППЫ ДИАГНОСТИКОВ КОМУ: ГРУППЕ НОВОЙ ПРОДУКЦИИ.Сандерс прочитал сообщение равнодушно: оно ничем нового ему не давало. Практически все можно было сказать в двух словах, не напуская туману: они по-прежнему не знают, в чем дело. В другое время он бы уже летел со всех ног к диагностикам вытряхнуть из них душу, чтобы заставить их добраться до сути, но сейчас… Он пожал плечами и вывел на экран следующее сообщение:
АНАЛИЗ ДИСКОВОДОВ МЕРЦАЛКА. ЧИП НИ ПРИЧЕМ ПРИ ЗАПАЗДЫВАНИИ СИГНАЛА НА КОНТРОЛЛЕРЕ. МЫ ПРОВЕРИЛИ МИКРООТКЛОНЕНИЯ В БЛОКЕ ПИТАНИЯ, КОТОРЫЕ МОГЛИ БЫ БЫТЬ СЛЕДСТВИЕМ НЕ СООТВЕТСТВУЮЩИХ СТАНДАРТУ ИЛИ НЕПОДХОДЯЩИХ СОПРОТИВЛЕНИЙ НА КОНСОЛНИ, НО ОНИ МИНИМАЛЬНЫ И НЕ МОГУТ ОБЪЯСНИТЬ НЕСООТВЕТСТВИЯ ПРОДУКЦИИ ОБРАЗЦАМ. АНАЛИЗ ПРОДОЛЖАЕТСЯ.
ОТ: БЕЙСБОЛЬНОЙ ЦЕНТРАЛЬНОЙ КОМУ: ВСЕМ ИГРОКАМ ПО ПОВОДУ: НОВОГО ЛЕТНЕГО РАСПИСАНИЯ ИГР В СОФТБОЛ. СМОТРИТЕ В ФАЙЛЕ ББ-72 НОВОЕ ПЕРЕСМОТРЕННОЕ ЛЕТНЕЕ РАСПИСАНИЕ. УВИДИМСЯ НА ПОЛЕ!Сандерс слышал, как Фернандес говорит по телефону: — Гарри, мы должны их как-то сломать. В каком часу они закрывают офис в Саннивейле?
БОЛЬШЕ ДЕЛОВЫХ СООБЩЕНИЙ НЕ ПОСТУПАЛО. БУДЕТЕ ЧИТАТЬ СООБЩЕНИЯ, АДРЕСОВАННЫЕ ЛИЧНО ВАМ?Он щелкнул клавишей.
ПОЧЕМУ БЫ ТЕБЕ НЕ РАЗОЧАРОВАТЬ ИХ, ЗАЯВИВ, ЧТО ТЫ ПЕДИК?Он не стал возиться, чтобы узнать, кто прислал такую чушь: наверняка ее ввели вручную от имени Гарвина или еще кого-нибудь в этом духе. Можно было бы проверить по адресам внутри системы, но с его нынешним допуском это было невозможно, поэтому он перешел к следующему сообщению.
А ОНА ВЫГЛЯДИТ ПОЛУЧШЕ, ЧЕМ ТВОЯ СЕКРЕТАРША, А ТУ ТЫ ТРАХАЛ БЕЗО ВСЯКИХ.Щелк.
ТЫ, ХОРЕК ВОНЮЧИЙ, УБИРАЙСЯ ИЗ НАШЕЙ КОМПАНИИ.«О Боже», — подумал он. Щелк.ТВОЙ ЛУЧШИЙ СОВЕТЧИК
У МАЛЕНЬКОГО ТОММИ ВЫРОСЛА ПИПИСКА. ОН ИГРАЛ ОХОТНО С НЕЙ, НО ТОЛЬКО БАБА ПОДХОДИЛА БЛИЗКО, БАБУ ТОММИ ГНАЛ ВЗАШЕЙ.Дальше на всю площадь экрана шли подобные вирши, но Сандерс не стал читать дальше, еще раз нажав клавишу.
ЕСЛИ ТЫ ЕЩЕ И НЕ ДРЮЧИЛ СОБСТВЕННУЮ ДОЧЬ, ТО ЭТО НЕ ЗНАЧИТ, ЧТО ТАКОГО НЕ СЛУЧИТСЯ.Сандерс перелистывал сообщения все быстрее и быстрее, удостаивая их только беглого взгляда.
ГАДЫ ВРОДЕ ТЕБЯ ПОЗОРЯТ ИМЯ МУЖЧИНЫ.Щелк.БОРИС
ТЫ ЛЖИВЫЙ ГРЯЗНЫЙ БОРОВ…Щелк.
НАКОНЕЦ-ТО ХОТЬ КТО-ТО ВСТАВИЛ ЭТИМ СУКАМ ФИТИЛЯ. МНЕ УЖЕ ОСТОЧЕРТЕЛО ВИДЕТЬ, КАК ВО ВСЕХ СВОИХ НЕПРИЯТНОСТЯХ ОНИ ВИНЯТ КОГО УГОДНО, НО ТОЛЬКО НЕ СЕБЯ. СИСЬКИ И СКАНДАЛЫ — СЕКСУАЛЬНО СВЯЗАННЫЕ ВЕЩИ, ОБЕ ОСНОВАННЫЕ НА Х-ХРОМОСОМЕ. ТАК ДЕРЖАТЬ!Сандерс двинулся дальше, даже не читая, так что чуть не пропустил одно из последних сообщений:
ТОЛЬКО ЧТО ПОЛУЧИЛ ИЗВЕСТИЕ, ЧТО МОХАММЕД ДЖАФАР УМИРАЕТ. ОН ПО-ПРЕЖНЕМУ ЛЕЖИТ В БОЛЬНИЦЕ, И ВРАЧИ НЕ НАДЕЮТСЯ, ЧТО ОН ДОТЯНЕТ ДО УТРА. Я УЖЕ НАЧИНАЮ ВЕРИТЬ, ЧТО ВО ВСЕХ ЭТИХ СГЛАЗАХ ЧТО-ТО ЕСТЬ.Сандерс оторопело посмотрел на экран. Человек, умирающий от сглаза? Он не мог поверить, что такое возможно. Сама идея этого принадлежала какому-то другому миру, не нашему. Слыша краем уха, как Фернандес говорит по телефону: «Меня это мало заботит, Гарри, но в „Конраде“ есть нужная нам информация, и ты должен найти способ их раскрутить…» — он нажал клавишу, чтобы прочесть последнее сообщение:АРТУР КАН
ВЫ ПРОВЕРЯЕТЕ НЕ ТУ КОМПАНИЮ.Сандерс развернул монитор, чтобы сообщение могла прочитать Фернандес. Та нахмурилась и, сказав: «Гарри, мне нужно идти. Делай все возможное», положила трубку. — Как это понять — мы проверяем не ту компанию? Откуда вообще этот «друг» знает, чем мы занимаемся? Во сколько поступило сообщение? Сандерс посмотрел на данные: — В тринадцать двадцать. Фернандес сделала пометку в своем блокноте. — Как раз в это время Алан вел переговоры с «Конрадом». И, помните, оттуда позвонили в «ДиджиКом»? Так что это сообщение поступило от кого-то из «ДиджиКом». — Но оно прислано по Интернету! — Откуда бы оно ни пришло, факт, что вам пытается помочь кто-то из вашей компании. Первым, о ком подумал Сандерс, был Макс. Но смысла в этом было маловато: Дорфман, конечно, любил шуточки, но не до такой степени. К тому же он не мог быть осведомлен с точностью до минуты обо всем, происходящем в компании. Нет, это был кто-то другой, желающий помочь Сандерсу, но не желающий при этом, чтобы о его помощи стало кому-либо известно. — «Вы проверяете не ту компанию», — повторил он вслух. Может быть, кто-то из «Конли-Уайт»? Черт возьми, подумал он, это мог быть кто угодно. — Что же это значит: «Вы проверяете не ту компанию»? — спросил он вслух. — Мы проверили всех ее прежних работодателей, и нам стоило немалого труда… Он остановился. Вы проверяете не ту компанию! — Я полный идиот, — выругался он и повернулся к клавиатуре компьютера. — Что такое? — поинтересовалась Фернандес. — Они закрыли для меня доступ, но, думаю, что до этого мне удастся добраться, — сказал он, торопливо нажимая клавиши. — До чего добраться? — озадаченно спросила адвокат. — Вы сказали, что ей не впервой заниматься сексуальными преследованиями, так? — Ну… — Это должно повторяться снова и снова? — Ну. — И вы проверяли все ее прежние места работы, чтобы выявить такие случаи? — Да. И у нас ничего не получилось. — Ну да. Но дело в том, — объяснил Сандерс, — что она работает у нас уже четыре года! Луиза, мы проверяли не ту компанию! На экране компьютера высветилось:ЭФРЕНД
ПОИСК ДАННЫХ.Минутой позже торжествующий Сандерс повернул монитор к Фернандес:
Диджитал Комьюникейшнз, согласно запросу.Фернандес пробежала список взглядом. — Похоже, что работать с Мередит Джонсон довольно опасно. Смотрите, все по классическому образцу: человек отрабатывает несколько месяцев, а потом подает заявление по собственному желанию или просит перевести его куда-нибудь подальше. Все добровольно! Никто никого не выгоняет, поскольку это может повлечь за собой скандал. Классика. Вы кого-нибудь из этих людей знаете? — Нет, — отрицательно покачал головой Сандерс. — Но трое из них находятся в Сиэтле, — добавил он. — Я пока вижу только одного. — Нет, «Алдус» тоже здесь, а «Скуайр Системз» в Белльвью, так что Ричард Джексон и Фредерик Коген в Сиэтле! — А не могли бы вы узнать сейчас какие-нибудь детали их увольнения, например, не платили ли им отступного? — спросила Фернандес. — Это могло бы оказаться полезным, потому что если бы фирма заплатила кому-нибудь при уходе, мы сразу получили бы случай «де факто». — Нет, — покачал головой Сандерс. — Финансовые отчеты требуют более строгого допуска. — И все же попробуйте! — А какой смысл? Я даже в систему не смогу войти… — Давайте, давайте, — приказала Фернандес. — Вы полагаете, они следят за моими запросами? — догадался Сандерс. — Я вам это гарантирую. — Тогда ладно. — Он быстро набрал параметры запроса и нажал клавишу ввода. Ответ пришел сразу же:
База данных 4: кадры (подуровень 5 / записи о найме и увольнении)Критерии поиска:
1. Настоящее положение: Уволен / Переведен / Ушел по собственному желанию 2. Непосредственный начальник: Джонсон Мередит 3. Иные критерии: только мужчиныСводка результатов поиска:
Майкл Тэйт
5/9/89УволенУпотребление наркотиковЭйч-Эр РефМедЭдвин Шин
7/5/89Ушел по собственному желаниюПеремена места работыД-СиликонУильям Роджин
11/9/89ПереведенПо личной просьбеОстинФредерик Коген
4/2/90Ушел по собственному желаниюПеременаместа работыСкуайр Эс-ЭхсМайкл Бейкс
8/1/91ПереведенПо личной просьбеМалайзияПитер Сальц
10/4/91Уволен по собственному желаниюПеремена места работыНовеллРоберт Элай
12/1/91ПереведенПо личной просьбеСиэтлРосс Уолд
2/5/92ПереведенПо личной просьбеКоркРичард Джонсон
5/14/92Уволен по собственному желаниюПеремена места работыАлдусДжеймс Френч
9/2/92ПереведенПо личной просьбеОстин
ФИНАНСОВЫЕ ДАННЫЕ ЗАКРЫТЫ ДЛЯ ОБЛАДАТЕЛЕЙ НУЛЕВОГО ДОПУСКА.— Как я и думал, — пожал плечами Сандерс. — Конфетки не досталось. — Ничего, главное, мы задали вопрос, — успокоила его Фернандес, — а это заставит их посуетиться.
* * *
Сандерс направлялся к лифту, когда увидел Мередит и трех чиновников из «Конли-Уайт», идущих в его сторону. Поспешно свернув, он дошел до лестницы, решив спуститься пешком. Лестница была пуста. Этажом ниже открылась дверь, и на лестницу вышла Стефани Каплан, явно с намерением подняться наверх. Сандерсу совсем не хотелось с ней разговаривать; в конце концов, Каплан была финансовым директором, то есть человеком, близким к Гарвину и Блэкберну. Расходясь с ней, он небрежно поинтересовался: — Как дела, Стефани? — Привет, Том, — прохладно ответила она. Сандерс прошел уже на несколько ступенек, когда услышал, как она сказала ему в спину: — Мне очень жаль, что тебе так достается, Том… Сандерс остановился: Каплан стояла пролетом выше, глядя вниз. Больше на лестнице никого не было. — Ничего, я справлюсь, — ответил он наконец. — Я знаю, но это, должно быть, трудно. Так много всего навалилось, а информации никто не дает. Сложно конечно, находить все самому. Информации никто не дает! — Да-а, — озадаченно произнес он, — до всего самому доходить сложно, Стефани. Она кивнула. — Помню, когда я только начинала пробовать себя бизнесе, у меня была подруга, получившая высокую должность в фирме, которая никогда не брала женщин административную работу. На новом месте у нее была куча проблем, различных осложнений, но ей льстило, как ловко она с ними управляется. А потом выяснилось, что в фирме назревал большой финансовый скандал, и что ее взяли на работу специально для того, чтобы подставить. Она никогда не была тем, кем рассчитывала быть, — она была просто куклой, подставным лицом. Но она так и ни поняла, почему ее уволили… Сандерс смотрел на нее, стараясь понять, к чему она клонит. — Интересная история, — сказал он наконец. — И я никак не могу забыть ее, — сказала Каплан, кивнув. Этажом выше хлопнула дверь, кто-то начал спускаться по лестнице. Не говоря больше ни слова, Каплан повернулась и пошла наверх. Помотав головой, Сандерс пошел своей дорогой.* * *
Сидя в комнате редакции газеты «Пост-Интеллидженсер», Конни Уэлш подняла глаза от монитора компьютега и спросила: — Вы шутите? — И не думаю, — ответила Элеонора Врайз, стоящая рядом. — Я запрещаю передавать эту статью в печать. — И она бросила распечатку обратно на стол Уэлш. — Но вы же знаете, кто мой информатор! — повысила голос Уэлш. — И вы знаете, что при разговоре присутствовал Джейк! У нас очень хорошие данные, Элеонор. Очень полные данные! — Я знаю. — Ну, и как компания, сама дав информацию, будет после этого с нами судиться? — спросила Уэлш. — Слушайте, Элеонор, у меня зубодробительный материал! — Какой там материал… Кстати, вы поставили нас перед возможностью получить судебный иск за публикацию недостоверной информации. — Уже? Где? — В заметке о «мистере Свинтусе». — Ой, ради Бога… Там же не упоминалось ничьих имен. Врайз достала ксерокопию статьи и зачитала отмеченные желтым фломастером места: — Значит, так: «Компания X специализируется на высокоточных технологиях… Назначили женщину на высокий административный пост… Мистер Свинтус стал ее подчиненным… Он заявил, что подвергся сексуальному преследованию… Жена-адвокат и маленькие дети…» И после этого вы еще заявили, что жалоба мистера Свинтуса необоснованна, что он пьяница и бабник. Думаю, что Сандерс может спокойно подавать в суд за диффамацию и клевету. — Но это же редакционная колонка — так, обмен мнениями… — Заметка искажает факты и подает их в саркастической и гиперболизованной форме. — У нас любой человек имеет право на собственное мнение… — И кроме того, я не уверена, что это такой ясный случай. Как это меня угораздило разрешить напечатать эту заметку!.. Но, так или иначе, мы уже не сможем отрицать наличие злостных намерений, если мы допустим публикацию еще одной подобной статьи. — У вас нет сердца, — заныла Уэлш. — Зато вы очень вольно обращаетесь с сердцами других людей, — отрезала Врайз. — Статья к печати не допускается, и говорить больше не о чем. Я передаю вам мое заключение в письменной форме с передачей копий его Мардж и Тому Донадио. — Вот чертовы законники!.. В каком мире мы живем! Эта история должна стать достоянием гласности. — Не надо психовать, Конни. Я сказала: нет — и все. — И она пошла прочь. Уэлш провела пальцами по напечатанным страничкам: всю вторую половину дня она мучилась, шлифуя каждое слово. Отличная статья! И вот теперь она, оказывается, не может быть напечатана. У Конни уже не хватает терпения на этих законников! Сама идея защиты чьих-то прав — не больше чем фикция. Мыслить в рамках закона — это значит быть узколобым мелким перестраховщиком. А это именно то, что нужно властям предержащим. Страх перед законом, в конечном счете, служит тем, чьих руках сосредоточена власть. И если Конни Уэлш и может что-то сказать с уверенностью, так это, что она никого не боится. После долгого раздумья она подняла трубку телефона и набрала номер. — Телевизионная компания «Кей-эс-и-эй» слушает вас, добрый день, — ответили ей. — Мисс Хенли, будьте добры. Джин Хенли была молодой талантливой тележурналисткой, работавшей на самую новую независимую компанию Сиэтла. Сама Уэлш провела немало вечеров, болтая с ней о трудностях работы в средствах массовой информации в условиях засилия мужчин. Кто-кто, а Хенли знала цену жареным фактам и как такой материал может быть важен для карьеры журналиста. Уэлш дала самой себе слово, что эта история так или иначе, но станет известна широким массам. Так или иначе.* * *
Роберт Элай напряженно посмотрел на Сандерса. — Чего вы от меня хотите? — спросил он. Элай был молодым — не старше двадцати шести лет — нервным мужчиной со светлыми усами. На нем была рубашка с короткими рукавами и галстук. Его рабочее место располагалось в одной из крошечных клетушек, отделенной от десятка таких же невысокими перегородками, в дальней части бухгалтерского отдела «ДиджиКома». — Я бы хотел поговорить с вами о Мередит, — сказал Сандерс. Элай был одним из трех жителей Сиэтла, чья фамилия упоминалась в списке. — О Господи! — застонал Элай, нервно озираясь вокруг, его кадык подпрыгнул вверх-вниз. — Я не… Мне нечего вам сказать. — Я хочу просто поговорить, — успокоил его Сандерс. — Не здесь, — предупредил Элай. — Тогда давайте пройдем в конференц-зал, — предложил Сандерс. Они дошли до маленького конференц-зала, но оказалось, что там проходит какое-то совещание. Сандерс предложил было уединиться в маленьком кафетерии за углом здания, но Элай испуганно возразил, что там недостаточно уединенное место. Он все больше и больше нервничал. — Ну, мне и в самом деле нечего вам рассказать, — постоянно твердил он. — Не знаю я ничего… Сандерс понял, что он поскорее должен найти укромное местечко для разговора, пока Элай не бросился от него во все лопатки. Такое местечко нашлось в мужском туалете, на фоне безукоризненно чистой белой кафельном плитки. Элай облокотился на раковину. — Я не знаю, чего ради вы решили поговорить era мной. Я ничего вам сказать не могу. — В Купертино вы работали под началом Мередит. — Да. — И уволились оттуда два года назад? — Да. — Почему вы уволились? — А как вы думаете, почему? — вдруг взорвался Элай. Его голос эхом отразился от белых стен. — Вы и сами отлично все знаете. Ради Бога — все знают! Она превратим мою жизнь в ад. — А как? — поинтересовался Сандерс. — Как? — Элай покрутил головой, подыскивая слова. — Каждый день, каждый божий день одно и то же: «Роберт, не задержитесь ли вы сегодня вечером попозже, нам с вами нужно проработать кое-какие вопросы». Я пытался увиливать, но тогда она начала говорить по-другому: «Роберт, мне кажется, что вы недостаточно добросовестно относитесь к своим служебным обязанностям». И стала на собраниях делать мне небольшие замечания — совсем пустячные, даже пожаловаться не на что, — зато постоянно: «Роберт, я полагаю, что вам здесь не обойтись без моей помощи: загляните ко мне после работы». Или «Роберт, почему бы вам не заехать ко мне домой: я полагаю, что то-то и то-то нам нужно обсудить вместе». Это было… это было просто ужасно! Мой… ну, в общем, друг, с которым мы жили вместе… Ну, вы сами должны понимать, в какой переплет я попал. — Но почему вы на нее не пожаловались? Элай захохотал. — Шутить изволите? Да она практически член семьи Гарвина! — И вы решили просто… Элай пожал плечами. — В конце концов друг, с которым мы живем, получил здесь работу, и я просто переехал сюда вместе с ним. — Не хотите ли вы написать сейчас заявление с жалобой на Мередит? — Даже говорить об этом нечего. — Понимаете, — сказал Сандерс, — единственная причина, почему она имеет возможность отравлять людям жизнь, в том, что на нее никто не жалуется. Элай оттолкнулся от раковины. — У меня в жизни и без того хватает проблем. — Он пошел было к выходу, но на полпути остановился и, повернувшись к Сандерсу, сказал: — Да, и хочу сказать напоследок: мне нечего сказать о Мередит Джонсон. Если меня будут спрашивать, я отвечу, что наши рабочие отношения складывались безукоризненно. А вас я никогда в жизни не видел.* * *
— Мередит Джонсон? Ну, конечно, я ее помню! — воскликнул Ричард Джексон. — Я с ней больше года работал. Сандерс сидел в рабочем кабинете Джексона на втором этаже здания фирмы «Алдус», расположенного на южной стороне Пайонир-сквер. Джексон — симпатичный тридцатилетний мужчина с добродушными манерами бывшего спортсмена — работал менеджером по сбыту. Его кабинет был уютным, хотя и был весь заставлен коробками с дискетами программных разработок фирмы: Интел-лидроу, Фрихэнд, Супер Пэйнт и Пейджмейкер. — Прелестная, очаровательная женщина, — продолжал хозяин кабинета. — Умница. Работа с ней была сплошным праздником. — Интересно, а почему же вы тогда ушли? — спросил Сандерс. — А потому, что мне предложили эту работу. И я никогда об этом не жалел: прекрасная работа, прекрасная компания. Я здесь набрался порядком опыта… — И это единственная причина вашего ухода? Джексон засмеялся. — А, вы интересуетесь, не липла ли ко мне Мередит? — спросил он. — Ха, что за вопрос? Католик ли папа римский? Богат ли Билл Гейтс? Конечно, она ко мне липла. Я нее даже прозвище было — Пожирательница Мужиков! — Имеет ли это отношение к вашему увольнению? — Нет-нет, — сказал Джексон. — Мередит никому прохода не давала. В этом отношении она сторонник равноправия. Она за всеми приударяла. Когда я только появился в Купертино, она как раз давала шороху этом маленькому педику, как его там… Совсем бедняжку затерроризировала. Он уже не знал, куда от нее деваться. Верите, при ее виде он начинал дрожать, как осиновый лист! — А как вы? — Я тогда был холост, только начинал работать, — пожал плечами Джексон. — А она была такая клевая… Нет, у меня все было нормально. — И никогда никаких осложнений? — Никогда. Мередит была просто роскошной женщиной. Шлюха, конечно, но нельзя же требовать сразу всего! А она очень интеллектуальная, очень красивая баба. Всегда одевалась так, что закачаешься. А поскольку я ей пришелся по вкусу, она привлекла меня к интересной работе: я встречался с людьми, заводил нужные знакомства. Это было просто здорово. — И вы не видели ничего ненормального в ваших отношениях? — Ничегошеньки, — подтвердил Джексон. — Ну, она, конечно, любила покомандовать, покорчить из себя большого начальника. Я в ту пору встречался еще с парой телок, но всегда должен был все бросать и являться по первому ее зову — в любое время. Иногда это, конечно, раздражало, поневоле приходилось думать, а хозяин ли ты своей собственной жизни. Ну и характерец у нее иногда прорывался, тот еще. Ну и что? Зато теперь, в тридцать лет, я уже менеджер. Живу классно, фирма классная, город клевый, перспективы — блеск! И всем этим я обязан ей. Нет, она — клевая баба! — Вы были ее подчиненным в то время, о котором сейчас говорите? — Ну да, конечно. — Но ведь правила деловой этики требуют докладывать о случаях отношений неслужебного характера. Она докладывала кому-нибудь о ваших с ней отношениях? — Нет, конечно, — ответил Джексон, навалившись грудью на край стола. — Хочу вам сказать как мужчина мужчине одну вещь: я думаю, что Мередит потрясающая женщина; если у вас с нею возникли осложнения, то это ваше дело. Меня это не касается. Вы же с ней жили — что же нового вы в ней открыли? Мередит любит сама трахать парней. Она любит говорить, что им надо делать, а чего не надо. Она любит приказывать — такая уж у нее натура. И ничего страшного я лично в этом не вижу. — А не предполагаете ли вы?.. — начал Сандерс. — Сделать заявление? — перебил его Джексон. — Ай, бросьте. Я уже достаточно этой ерунды наслушался: «Не спи, где работаешь», и так далее. Боже, да если бы я прислушивался к этой ерунде, я бы до сих пор целкой ходил, с кем же еще спать, как не с сотрудницами? Я больше ни с кем и не встречаюсь. Ну, иногда случается, что среди них попадается начальница — ну и что? Женщины трахаются с мужиками и лезут вверх; мужики трахаются с женщинами и тоже лезут вверх. Все, кто только может, трахаются с теми, до кого могут дотянуться, потому что им этого хочется. А бабы такие же люди, как и мужики: и им хочется так же, как и нам. Это жизнь! Можно, конечно, найти кого-нибудь, кто распустит сопли и начнет ныть: «Ах, нет, не надо так со мной обходиться!» Но эти — полное дерьмо, так же как и те семинары, на которых нас воспитывали, что нужно говорить и как нужно здороваться с коллегами. Все сидели на этих семинарах, вытянув руки по швам, как красногвардейцы на митинге, а после бежали трахали тех, кого хотели. Подгребает секретуточка: «Ах, мистер Джексон, какие у вас бицепсы… Вы, наверное, очень сильный», а сама глазками так и стреляет… Ну что, по-вашему, я должен делать? Никакие правила и инструкции здесь не помогут — когда людям хочется есть, они едят, и неважно, что там им читают на семинарах. Все это для дураков, и только последний козел на это купится. — Думаю, что вы ответили на мой вопрос, — сказав Сандерс и встал, готовясь уходить. Джексон явно не мог быть полезным ему. — Я сочувствую вам, — сказал Джексон на прощанье. — Но что-то нынче все очень чувствительными стали. Я часто встречаю молодых ребят — ну только-только из колледжа. Так вот, они полагают, что в жизни все должно быть ровно и гладко. Никто не смеет говорить им то, что им не нравится — ну там пошутить или выругатся. Но ведь никто не может скроить мир так, как нравится только ему, и в нашем мире всегда может случиться что-нибудь, что тебе не понравится. Так имеет ли смысл лезть бутылку? Такова жизнь! Да я каждый день слышу, как бабы отпускают по адресу мужчин такие грязные шуточки, что уши вянут, однако не выхожу из себя. Жизнь прекрасна! У кого есть время, чтобы обращать внимание такие пустяки? Во всяком случае, не у меня…* * *
Сандерс вышел из «Алдуса» в пять вечера. Усталый и разочарованный, потащился он к «Хаззард-билдинг». Улицы были залиты водой, хотя дождь уже прекратился и вечернее солнце пыталось прорваться сквозь тучи. Десять минут спустя он сидел в своем кабинете. Синди на месте не было, Фернандес тоже ушла. Чувствуя себя одиноким и покинутым, Сандерс потянулся к телефону и набрал последний номер из своего списка. — Скуайр Электроник Дейта Системз, добрый вечер, — ответили ему. — Фредерика Когена, пожалуйста, — попросил Сандерс. — Сожалею, но мистера Когена сегодня уже не будет. — А не могли бы вы подсказать, где я могу его найти? — Боюсь, что нет. Может быть, вы хотите записать для него устное сообщение? Вот зараза, подумал Сандерс, какой смысл оставлять сообщение? Но сам уже говорил: — Да, пожалуйста. В трубке раздался щелчок, затем послышался голос: «Привет, это Фред Коген, оставьте свое сообщение после сигнала. Если вы позвонили после рабочего дня, попробуйте поймать меня по автомобильному телефону 502-88-04 или по домашнему телефону 505-99-43». Сандерс быстро записал номера и сразу же набрал номер автомобиля. Сначала послышался треск статических разрядов, затем: — Знаю-знаю, дорогая, я ужасно опаздываю, но уже еду. Сейчас буду. — Мистер Коген? — Ой… — Пауза. — Да, это Фред Коген. — Меня зовут Том Сандерс. Я работаю в «ДиджиКом» и… — Я знаю, кто вы. — Голос в трубке стал напряженным. — Насколько я знаю, вам приходилось работать с Мередит Джонсон? — Да, приходилось. — Не мог бы я встретиться с вами и поговорить? — О чем? — О вашем опыте работы с ней. Опять долгая пауза. Затем Коген осторожно спросил: — Об опыте какого рода вы хотели поговорить? — Ну, у нас с Мередит возникло что-то вроде спора… — Я знаю. — Да, и я хотел бы… — Послушайте, Том, я уволился из «ДиджиКом» два года назад, и все происходившее тогда сейчас стало уже древней историей. — Вообще-то, — возразил Сандерс, — это не так, потому что я пытаюсь воссоздать образ действий… — Я знаю, что вы пытаетесь, но дело это очень тонкое и мне бы не хотелось в него вмешиваться, Том. — Но поговорить-то мы могли бы, — предложил Сандерс. — Всего каких-то несколько минут. — Том, — спокойным голосом сказал Коген. — Том, сейчас я женатый человек, моя жена беременна. Мне нечего сказать о Мередит Джонсон, абсолютно нечего. — Но… — Мне очень жаль, но я должен торопиться. Щелк!.. Когда Сандерс вешал трубку, вошла Синди и поставила перед ним чашечку кофе. — Все нормально? — спросила она. — Нет, — ответил Сандерс. — Все ужасно. Ему очень не хотелось даже перед самим собой признаться, что больше ничего предпринять он не мог. Он попытался поговорить с тремя мужчинами, и все они по разным причинам отказались помочь ему. Не было оснований полагать, что кто-либо другой из его списка поступит по-иному. На память невольно пришли слова, сказанные ему Сюзен, его женой, двумя днями раньше: «Ты ни чего не сможешь сделать». И вот теперь, после стольких усилий, было похоже, что она была права. С ним было покончено. — А где Фернандес? — Разговаривает с Блэкберном. — Что-о? — В малом конференц-зале, — подтвердила Синди. Они ушли туда минут пятнадцать назад. — О Боже… Сандерс вскочил из-за стола и заторопился по коридору; Фернандес и Блэкберна он увидел в конференц-зале. Фернандес что-то записывала в блокноте, уважительно склонив голову. Блэкберн, говоря, поглаживал ладонями лацканы пиджака и возводил глаза к потолку — было похоже, что он что-то диктовал. Увидев Сандерса сквозь стеклянную стену, Блэкберн помахал ему рукой, приглашая войти. Сандерс вошел в конференц-зал. — Том, — с улыбкой сказал Блэкберн, — я как раз хотел идти тебя искать. У меня хорошие новости. Думаю, что теперь мы в состоянии разрешить проблему раз и навсегда. — Как же, как же, — сказал Сандерс, не веря ни одному его слову, и повернулся к Фернандес. Фернандес неторопливо подняла глаза от своего блокнота. Вид у нее был обалдевший. — Похоже, так оно и есть, Том. Блэкберн встал и торжественно повернулся к Сандерсу. — Не могу тебе передать, как я рад, Том. Я работал с Бобом весь остаток дня, и он наконец взглянул в лицо фактам. И самый красноречивый факт, Том, это то, что у компании и в самом деле возникли некоторые проблемы. Все мы являемся твоими должниками, потому что ты открыл нам глаза как раз вовремя. Так не могло продолжаться дольше, и Боб сказал, что примет меры. И он их примет! Сандерс стоял и таращил глаза, не веря своим ушам. Но сияющая Фернандес сидела здесь же и согласно кивала. — Как в свое время сказал Френк Ллойд Райт: «Бог в мелочах». — Блэкберн разгладил галстук. — Видишь ли, Том, сейчас у нас есть небольшая проблема скорее политического характера, касающаяся слияния. Нам очень понадобится твоя помощь на завтрашнем брифинге, проводимом для Мердена, директора «Конли». Ну, а после этого… Тебя тяжко оскорбили, Том, вся компания приняла в этом участие. Но сейчас мы поняли, что наш долг — как-нибудь возместить тебе тот ущерб, который мы вольно или невольно тебе причинили. По-прежнему не веря Филу, Сандерс грубовато спросил: — А не мог бы ты поточнее сказать, о чем идет речь? — Ну, Том, в принципе это все на твое усмотрение, — успокаивающе сказал Блэкберн. — Я продиктовал Луизе параметры потенциальной компенсации и размеры всех выплат, на которые мы готовы пойти. Вы вдвоем их обговорите и дадите мне знать. Разумеется, мы подпишем любые промежуточные обязательства, которые вы запросите. Все, что мы просим от тебя, — это твое присутствие и твоя помощь на завтрашнем совещании, посвященном слиянию. Согласен? — И Блэкберн протянул Сандерсу руку. Сандерс оторопело смотрел на него. — От всей души говорю тебе, Том, я искренне сожалею обо всем случившемся. Сандерс пожал его руку. — Спасибо, Том, — с чувством сказал Блэкберн. — Благодарю тебя за твое терпение от имени всей компании. А теперь садись и поговори с Луизой, и попозже дайте нам знать, что вы решили. Сказав это, Блэкберн вышел из зала, тихо прикрыв собой дверь. Сандерс повернулся к Фернандес. — Что, к чертовой матери, здесь происходит? Фернандес глубоко вздохнула. — Это называется капитуляция, — сказала она. — Полная и безоговорочная капитуляция. «ДиджиКом» скисла.* * *
Сандерс смотрел, как Блэкберн, удаляясь, идет по коридору. Он был переполнен смешанными чувствами: вот так, ни с того ни с сего ему сказали, что все окончено, окончено без боя. Без кровопролития. Глядя в спину Блэкберна, он внезапно вспомнил, откуда в его памяти иногда появляется образ окровавленной раковины в ванной его старой квартиры. Еще одно событие встало на свое место. …Во время бракоразводного процесса Блэкберн жил в его, Сандерса, квартире. Он был уже на грани и слишком много пил. Однажды, бреясь, он порезался так сильно, что вся раковина была забрызгана кровью. Позднее Мередит увидела кровь на фаянсе и на полотенцах и спросила: «Что, один из твоих приятелей трахал свою девочку во время месячных?» Она всегда была излишне груба в таких делах, ей нравилось отпугивать людей, шокировать их. А еще позднее, как-то в субботу вечером, она начала ходить по всей квартире в одних белых чулках, поясе и бюстгальтере, не обращая внимания на Фила, смотрящего телевизор. — Зачем ты это делаешь? — спросил у нее Сандерс. — Просто хочу его подбодрить, — ответила Мередит и прыгнула на кровать. — А почему бы тебе не подбодрить меня? — спросила она и задрала ноги, раскрыв… — Том? Да вы слушаете меня? — вырвал его из воспоминаний голос Фернандес. — Эй, Том? Вы слушаете? — Да, да, — сказал Сандерс, по-прежнему думая о Блэкберне. Теперь ему вспомнились события, происшедшие примерно на год позже, вскоре после того как Сандерс начал ухаживать за Сюзен. Фил как-то остался у них обедать и, когда Сюзен отлучилась из-за стола, он сказал: «Она великолепна. Она просто потрясающа. Она просто прелесть». — «Но?» — «Но… — Блэкберн пожал плечами. — Она же юрист!» — «Ну и?» — «Никогда не доверяй юристам». И Блэкберн рассмеялся своим многозначительным мудрым смешком. Никогда не доверяй юристам! И вот теперь, стоя в конференц-зале «ДиджиКом», Сандерс отчетливо вспомнил эти слова, глядя, как Блэкберн свернул за угол. — …Нет никакого выбора, — продолжала говорить Фернандес. — Вся ситуация не в их пользу. Позиция Джонсон весьма шаткая: магнитная лента очень опасна, и они не хотят, чтобы ее прослушали, и еще меньше хотят, чтобы она попала в руки репортеров. Налицо и осложнения по поводу прежних сексуальных опытов Джонсон: она прибегала к сексуальным преследованиям и раньше, они об этом знают. А то, что никто из ее бывших сослуживцев, с которыми вы разговаривали, не стал с вами сотрудничать, не значит, что такого смельчака не найдется в будущем. Ну и, конечно, некрасивая история, в которой выяснилось, что их главный юрисконсульт разболтал газетчикам информацию, не подлежащую разглашению. — Что?! — воскликнул Сандерс. — Да, — кивнула Фернандес. — Это Блэкберн рассказал все Конни Уэлш и этим совершил вопиющее нарушение всех правил, принятых во всем деловом мире по отношению к сотрудникам одной фирмы. Это, кстати, для него проблема номер один. Теперь, если собрать все вместе, то такое количество проколов может развалить любую компанию. Взглянув на это дело трезво, они решили пойти на сделку с вами. — Ага, — сказал Сандерс, — но только, знаете ли, ничего трезвого я в их поведении не вижу. — Слушайте, вы говорите, будто не верите им, — сказала Фернандес, — а вы поверьте — дело зашло слишком далеко, и они это поняли. — Ну и что за сделку они предлагают? Фернандес придвинула свой блокнот. — Вот, здесь все перечислено: они увольняют Джонсон; они отдают вам ее должность — если вы этого захотите; если не захотите, они восстанавливают вас в вашей прежней должности или дают вам любую аналогичную работу в фирме. За ваши страдания выплачивают вам сто тысяч долларов и оплачивают мои услуги. Если вы не захотите дальше работать в этой компании, они готовы оговорить с вами условия расторжения контракта. В любом случае вы получите пакет акций, причитающийся вам при акционировании новой компании — независимо от того, будете ли вы работать в фирме или нет. — Ничего себе… — Полная капитуляция, — кивнула Фернандес. — И вы верите Блэкберну? Никогда не доверяй юристам! — Да, — подтвердила она. — Честно говоря, это первый разумный ход, который они сделали за весь день. Они так и поступят, Том, — дело приобрело большую огласку, а ставка слишком высока. — А что насчет этого брифинга? — Они обеспокоены исходом слияния — как вы и предполагали с самого начала. Им не хочется, чтобы все пошло прахом в последний момент из-за каких-то кадровых перемещений. Поэтому они хотят, чтобы на утреннем совещании вы присутствовали вместе с Джонсон как ни в чем не бывало. А в первые же дни следующей недели ее отправят на медицинское обследование, на котором, ко всеобщему сожалению, у нее обнаружат какую-нибудь серьезную болезнь — может быть, даже рак, — которая станет непреодолимой помехой для ее дальнейшей работы в качестве руководителя. — Понятно. Он подошел к окну и посмотрел на вечерний город. Тучи поднялись выше, и солнце наконец пробилось сквозь них. Сандерс глубоко вздохнул. — А если я не приду на этот брифинг? — Это как вы хотите. Но я бы на вашем месте пошла, — сказала Фернандес. — В данной ситуации вы в состоянии разрушить всю фирму. Только что в этом хорошего? Сандерс еще раз вздохнул: с каждой минутой его настроение улучшалось. — Так вы говорите, что это все? — спросил он наконец. — Да. Все кончено, и вы победили. Вы выдержали это, Том. Поздравляю вас. Она пожала его руку. — Господи… — сказал он. Фернандес встала. — Мне нужно набросать проект соглашения, оговоренный мной и Блэкберном, предусмотреть все условия и в течение часа послать ему на подпись. Когда я получу подписанные бумаги, я вам перезвоню. А вам я порекомендовала бы тем временем заняться подготовкой к завтрашнему совещанию, а потом хорошенько отдохнуть, так как вы это заслужили. Завтра увидимся. — Хорошо. Очень неспешно охватывало его понимание, что все мучения позади. Это произошло так внезапно и быстро, что он был немного ошеломлен. — Еще раз примите мои поздравления, — повторила Фернандес. Затем она захлопнула свой чемоданчик и вышла.* * *
В кабинет Сандерс вернулся ближе к шести часам. Синди уже ушла; она спросила, нужна ли будет Сандерсу, и он отпустил ее. Теперь он сидел за своим столом и смотрел в окно, переваривая события, произошедшие в конце дня. Сквозь стеклянную дверь он наблюдал, как сотрудники идут по коридору, торопясь домой. Он решил было позвонить в Финикс жене, но линия была занята. В дверь постучали. Подняв глаза, Сандерс увидел стоявшего с виноватым видом Блэкберна. — У тебя найдется минутка? — Конечно… — Я хотел только сказать тебе еще раз в приватной обстановке, что я очень сожалею о происшедшем. Под давлением массы управленческих проблем порой забываешь об общечеловеческих ценностях, невзирая на самые лучшие намерения. Когда стараешься быть лояльным со всеми, у кого-то обязательно вырастает на тебя зуб. А что есть фирма, как не общность людей? В конечном счете все мы люди. Как когда-то сказал Александр Поуп: «Все мы просто люди». И, глядя на твое долготерпение, с которым ты отнесся ко всему происшедшему, я хочу сказать тебе… Сандерс не слушал — он слишком устал. К тому же главное он понял: Фил осознал, что вляпался в дерьмо, и теперь, по своему обыкновению, вылизывал задницу тому, кого недавно смешивал с грязью. — А что Боб? — перебил Сандерс излияния адвоката. Теперь, когда все было позади, он испытывал много смешанных чувств по отношению к Гарвину. Он припомнил свои первые шаги в компании. Гарвин был тогда ему как отец, и теперь Сандерсу хотелось бы услышать от него что-нибудь ободряющее — слова извинения, что ли… — Думаю, что Боб захочет отдохнуть пару дней, — сказал Блэкберн. — Это решение — относительно тебя — далось ему нелегко. Мне здорово пришлось на него нажать, и теперь ему надо обдумать, как преподнести все Мередит — ну, сам понимаешь. — Угу. — Но с тобой он обязательно поговорит, я знаю. А я пока хотел бы поговорить о завтрашней презентации. Поскольку она проводится для генерального директора Мердена, проходить она будет более официально, чем обычно принято у нас. Все соберутся в большом конференц-зале на первом этаже. Совещание начнется в девять и продлится часов до десяти. Председательствовать будет Мередит, и она попросит всех начальников отделов вкратце суммировать достижения и проблемы их подразделений. Сначала выступит Мери Энн, затем Дон, Марк, потом ты. Каждому дается три-четыре минуты. Сообщения зачитывают стоя. Обязательно надень пиджак и галстук. При возможности используй визуальный материал, но воздерживайся от технических деталей — пробегись по верхам. От тебя ждут в основном отчета по «мерцалкам». — Ясно, — кивнул Сандерс. — Но ничего особо нового я им сказать не смогу, поскольку какого-либо прогресса мы пока не достигли. — Ну и ладно. Я не думаю, что от тебя кто-нибудь потребует готового результата. Сделай ударение на успехе, достигнутом в прототипах, и на том, что раньше мы всегда справлялись со всеми производственными проблемами. Сильно не углубляйся, говори быстрее. Если у тебя есть прототип или макет, можешь прихватить его с собой. — Ладно. — Ты сам знаешь, как это делать — распиши в розовых тонах будущее цифровой записи и объясни, что мелкие производственные недоразумения не могут быть препятствием на пути прогресса. — Мередит согласна с этим? — спросил Сандерс. Он был слегка обеспокоен, что она будет председательствовать на совещании. — Мередит знает, что все руководители должны выступать в оптимистическом ключе, не вдаваясь в технические подробности, — так что с ней осложнений будет. — Хорошо, — сказал Сандерс. — Позвони мне сегодня вечером, если по твоему выступлению возникнут вопросы, — предложил Блэкберн. Или с утра пораньше. Давай поскорее с этим покончим и двинем дальше: на следующей неделе нужно уже будет предпринять кое-какие изменения… Сандерс кивнул. — Ты человек, в котором фирма очень нуждается, Том, — торжественно сказал Блэкберн. — Я очень благодарен тебе за все. Напоследок хочу еще раз попросить у тебя прощения… С этими словами адвокат удалился. Сандерс, оставшись один, позвонил в Диагностическую группу, справиться, не наметилось ли у них какого-нибудь прогресса. Но никто не брал трубку. Тогда он залез в шкаф, стоявший за столом Синди, и достал оттуда аудиовизуальные материалы: большой схематический чертеж дисковода «Мерцалка» и схему сборочной линии завода в Малайзии. Когда он будет выступать, то сможет для наглядности прикрепить эти листы на стенд. Тут ему пришло в голову, что Блэкберн в принципе был прав и неплохо было бы иметь под рукой прототип прибора или макет в натуральную величину. Или еще проще — можно принести один из аппаратов, присланных Артуром из Куала-Лумпура. Теперь он вспомнил, что должен позвонить в Малайзию Артуру. Сняв трубку, он набрал номер. — Кабинет мистера Кана, слушаю вас. — Том Сандерс говорит. — Мистера Кана нет, мистер Сандерс, — удивленно ответила секретарша. — А когда он будет? — Его нет, мистер Сандерс, и я не знаю, когда он вернется. — Понятно. — Сандерс нахмурился. Это было странно. Как мог Артур оставить завод без присмотра, пока болеет Мохаммед Джафар? — Может быть, что-нибудь ему передать? — спросила секретарша. — Нет, спасибо. Положив трубку, он спустился на третий этаж и, подойдя к дверям, ведущим в Отдел программирования, сунул в щель замка свою магнитную карточку-пропуск. Карточка тут же вылетела обратно, а в окошке индикатора появился ряд нулей. До Сандерса не сразу дошло, что его пропуск по-прежнему аннулирован, но он вспомнил о чужой карточке, найденной им в коридоре, и, достав ее из кармана, сунул в щель. Двери отворились, и Сандерс вошел внутрь. Отдел оказался пуст, хотя программисты всегда имели весьма своеобразное представление о рабочем времени, и обычно даже в полночь здесь можно было кого-нибудь застать. Сандерс прямиком направился в комнату диагностирования, где должны были находиться присланные дисководы. Здесь стояли длинные ряды невысоких столов, окруженных электронным оборудованием и демонстрационными досками. Покрытые белыми покрывалами дисководы были расставлены по столам. Яркие лампы сейчас были притушены. Откуда-то из смежной комнаты доносились звуки рок-н-ролла. Сандерс пошел на шум и обнаружил юного программиста лет двадцати, что-то считавшего на компьютере. Рядом с ним орал транзистор. — А где все? — поинтересовался Сандерс. Программист поднял глаза. — Сегодня третья среда месяца. — Ну и что? — По третьим средам проходят собрания АПП. — Ах, да… Ассоциация Поддержки Программистов, или АПП, была организована в Сиэтле по инициативе компании «Майкрософт» несколько лет назад и была отчасти социальным, отчасти коммерческим обществом. — Вы не знаете, Диагностическая группа что-нибудь обнаружила? — спросил Сандерс. — Не знаю, — программист отрицательно покачал головой. — Я только что пришел. — Сандерс вернулся в диагностическую комнату и, включив свет, осторожно убрал белые покрывала с дисководов. На столах стояли только три разобранных аппарата; их потроха, разложенные под сильными увеличительными стеклами, были подсоединены к электронным приборам. Остальные семь дисководов, даже не вынутые из пластиковых пакетов, лежали в сторонке. Сандерс взглянул на демонстрационные доски: одна была исписана уравнениями и торопливо нацарапанными данными; на другой была начерчена таблица дефектов:A. Контр, несовм.? ВЛСИ? пит.? Б. Дисфункц. оптики? регул, напр.? приб.? сервоприв.? B. Лазер Р/О (а, б, в) Г. Совокупн, мех.?√√ Д. Домовые?Сандерсу все это мало что говорило. Он снова обратился к столам и всмотрелся в оборудование для тестирования. Оно было вполне стандартным, если не считать набора хирургических игл большого сечения и нескольких белых круглых сеточек, по форме напоминавших фотофильтры. Здесь же валялись снимки дисководов на разных стадиях разборки — группа протоколировала свою работу. Три снимка лежали отдельно, как будто представляли особое значение. Но Сандерс не смог понять почему. На всех трех фотографиях были изображены микросхемы, припаянные к зеленой плате. Он вгляделся в дисководы, стараясь ничего не сдвинуть. Затем внимательно осмотрел аппараты, сложенные в стороне. И только теперь он заметил в герметичной пластиковой упаковке всех четырех оставшихся дисководов аккуратные проколы, сделанные иглами. Тут же валялись шприц и раскрытый блокнот, на листке которого была выписана колонка чисел:
И внизу кто-то приписал: «Это же так просто, как два пальца!..» Но Сандерсу ничего еще не было ясно, и он решил позвонить попозже Дону Черри, чтобы тот все объяснил толком. А сейчас он ограничился тем, что взял один из четырех неразобранных дисководов для завтрашней презентации. Демонстрационные планшеты хлопали его по ногам, когда он вышел из диагностической комнаты, нагруженный материалами, и потащился вниз, на первый этаж» чтобы убрать свой багаж в специальный шкаф, который выступавшие в конференц-зале использовали для хранения своих аудиовизуальных материалов. Выйдя в вестибюль, Сандерс прошел мимо стойки, за которой сейчас дежурил чернокожий охранник, следящий по телевизору за бейсбольным матчем и приветственна кивнувший Сандерсу. Потом свернул в коридор, ведущий в глубь здания, и пошел, неслышно ступая по мягкой ковровой дорожке. Коридор был темен, но из двери конференц-зала пробивался свет, который Сандерс увидел, еще не свернув за угол. Подойдя поближе, он разобрал голос Мередит Джонсон, говорившей: И что тогда? Мужской голос, ответивший что-то, был неразборчив. Сандерс остановился как вкопанный. Стоя в темном коридоре, он прислушался. С того места, где он стоял, видеть он ничего не мог. После короткого молчания Мередит снова спросила: — Ладно, а будет Марк говорить о конструкции? — Да, он все расскажет, — ответил мужской голос. — Хорошо, — сказала Джонсон. — А как насчет… Остального Сандерс не разобрал. Ступая на цыпочках, он прошел вперед и осторожно выглянул из-за угла: он по-прежнему не мог заглянуть в конференц-зал, но зато видел на полированной поверхности хромированной абстрактной скульптуры, имеющей формы пропеллера, искаженное отражение Мередит, шагающей по залу. Мужской голос принадлежал Блэкберну, стоявшему рядом. — А что, если Сандерс не заговорит об этом? — спросила Джонсон. — Заговорит, — заверил ее Блэкберн. — А ты уверен, что он не… что… — Дальше снова неразборчиво. — Нет, он… никакого представления. Сандерс задержал дыхание. Мередит вышагивала по залу, ее изображение кривлялось и прыгало на изогнутой поверхности скульптуры. — Значит, когда он это скажет… Я скажу, что это… что… ты имеешь в виду? — Именно так, — подтвердил Блэкберн. — А если он?.. Блэкберн положил руку ей на плечо. — Да, тебе придется… — …так… от меня потребуется… Блэкберн успокаивающе что-то ответил, но так негромко, что Сандерс не расслышал почти ничего, кроме последних слов: — …должно его прикончить. — …можно… — Это говорит Мередит, и опять непонятно. — …Не волнуйся… рассчитываем на тебя… Тут раздался зуммер телефона. Оба потянулись к своим карманам. Мередит ответила на звонок, и они пошли к выходу из зала, прямо на Сандерса. В панике тот завертел головой и увидел рядом дверь, ведущую в мужской туалет. Он только успел проскользнуть в нее, как Джонсон и Блэкберн прошли мимо его укрытия. — Не надо беспокоиться, Мередит, — говорил Блэкберн. — Все будет прекрасно. — А я и не беспокоюсь, — отвечала та. — Все должно выглядеть гладко и беспристрастно, — объяснял адвокат. — Не надо озлобляться. В конце концов, на нашей стороне будут факты — он явно некомпетентен. — А он не может проникнуть в базу данных? — спросила Мередит. — Нет. Он лишен допуска в систему. — А вдруг он попробует каким-нибудь образом влезет в систему «Конли-Уайт»? — Ты что, шутишь, Мередит? — засмеялсяБлэкберн. Голоса стихали по мере того, как собеседники уходили все дальше и дальше. Наконец Сандерс услышал отдаленный щелчок замка закрывающейся двери и осторожно вышел в коридор. Было пусто. Сандерс посмотрел на дверь в конце коридора. Его собственный телефон запищал так внезапно, что он от неожиданности вздрогнул. — Сандерс слушает, — сказал он в трубку. — Послушайте, — послышался в трубке голос Фернандес. — Я послала проект вашего контракта Блэкберну, но он вернул мне его с парой замечаний, которые мне не очень нравятся. Думаю, что нам лучше встретиться вместе их обсудить. — Через час, — ответил Сандерс. — А почему не сейчас? — Прежде я должен кое-что сделать, — объяснил Сандерс.ЧНЕ
7
II (повторII)
5
2
* * *
— А, Томас! — открыв дверь своего гостиничного номера, Макс Дорфман сразу отъехал, вернувшись к телевизору. — Наконец ты решил зайти ко мне. — Вы уже слышали? — О чем? — поинтересовался профессор. — Я человек старый: никто обо мне уже не заботится, все меня отставили в сторону. Все, включая тебя. — Он выключил телевизор и улыбнулся. — А что все-таки вы слышали? — спросил Сандерс. — Да так, мало ли что. Сплетни, слухи. Почему бы тебе самому мне не рассказать? — У меня неприятности, Макс. — Еще бы! — фыркнул Дорфман. — У тебя всю последнюю неделю неприятности. Ты только сейчас заметил? — Они хотят меня подставить. — Они? — Блэкберн и Мередит. — Ерунда. — Нет, это правда. — Ты допускаешь, что Блэкберн в состоянии тебя подставить? Филип Блэкберн, бесхребетный дурак? У него же нет принципов и почти нет мозгов. Я сто лет назад советовал Гарвину его выгнать. Блэкберн не способен самостоятельно мыслить. — Тогда Мередит. — Ах, Мередит… Ну да, ну да… Такая прелесть! Такие очаровательные грудки… — Макс, прошу вас… — Когда-то ты тоже так считал. — Это было очень давно, — объяснил Сандерс. Дорфман улыбнулся. — Что, твои вкусы изменились? — с издевкой спросил он. — Что вы хотите этим сказать? — Что-то ты бледен, Томас. — Я ничего не могу понять. Я боюсь. — Ах, ты боишься… Такой крупный сильный мужчина боится этой миленькой слабой женщины с такими миленькими грудками. — Макс!.. — Конечно, у тебя есть основание бояться: она сделала тебе так много ужасных вещей. Она тебя обманывала, она тобой играла, оскорбляла тебя, да? — Да, — признал Сандерс. — И они с Гарвином подставили тебя? — Да. — Тогда зачем ты рассказывал мне о цветке, а? Сандерс нахмурился, не сразу поняв, что имеет в виду Дорфман. Старик говорил так бессвязно и так любил быть… — О цветке, — раздраженно повторил профессор, стуча костяшками пальцев по подлокотнику кресла-каталки. — О цветке, нарисованном на дверном стекле твоей квартиры. Мы с тобой как-то говорили об этом. Или теперь будешь утверждать, что забыл? А ведь Сандерс и в самом деле не мог вспомнить, что было связано с этим цветком — до этого момента. Ho теперь он вдруг все вспомнил. Наваждение, которое преследовало его последние дни. — Вы правы, я забыл. — Ты забыл! — с иронией повторил Дорфман. — И ты думаешь, я в это поверю? — Макс, но я и в самом деле… Профессор фыркнул. — Ты невозможен. Вот уж ни за что бы не поверил, что ты сможешь заливать так откровенно. Ничего ты не забыл, Томас. Ты просто предпочитаешь не смотреть лицо фактам. — Каким фактам? Перед мысленным взором Сандерса всплыло изображение цветка — такое ярко-оранжевое, пурпурное и желтое; цветок на двери в квартиру… В начале недели это воспоминание назойливо преследовало его, а сегодня вернулось… — Не терплю я этих шарад, — пожаловался Дорфман. — Все ты, конечно, помнишь. Ты просто предпочитаешь не думать об этом. Сбитый с толку Сандерс покачал головой. — Слушай, Томас, ты рассказывал мне это лет десять назад, — настаивал профессор, помахивая рукой в воздухе. — Ты мне исповедовался. Рыдал, так сказать, в жилетку. Очень ты тогда был растерян, на то время приходились самые важные события твоей жизни. Значит, забыл, говоришь? — Старик недоверчиво покачал головой. — Ты рассказывал мне, как часто приходилось гонять с Гарвином в Японию и Корею. А по возвращении она всегда ожидала тебя в квартире в каком-нибудь эротичном наряде и в эротичной позе. И порой, подходя к входной двери, ты сразу видел ее сквозь нарисованный на стекле цветок. Или я не прав? Он был не прав. Воспоминание обрушилось на Сандерса внезапно, как телевизионное изображение. Он видел все так отчетливо, будто это происходило пять минут назад: ступеньки лестницы, ведущие к его квартире на втором этаже, и звуки, которые он услышал, еще не взявшись за ручку двери. Звуки, происхождение которых он даже не сразу понял, и, только когда он остановился на площадке и взглянул сквозь разрисованное стекло, он увидел… — Я вернулся домой на один день раньше, — медленно сказал он. — Вот-вот. Ты вернулся домой неожиданно… Размалеванное желтой, оранжевой и пурпурной краской стекло… А за ним — ее голая спина, дергающаяся вверх-вниз. Мередит сидела на коленях на кушетке в комнате и — двигалась вверх и вниз. — И как же ты поступил? — спросил Дорфман. — Когда увидел ее? — Я позвонил в дверь… — Точно. Очень воспитанный мальчик — вежливый доброжелательный. Позвонил в дверь. …Мередит повернулась к двери; ее спутанные волосы закрывали пол-лица. Только когда она отбросила их с глаз, она увидела Сандерса, и выражение ее лица изменилось, глаза широко раскрылись. — А дальше? — подгонял Дорфман. — Что ты сделал потом? — Я ушел, — ответил Сандерс. — Я вернулся… вернулся в гараж и сел в машину. Поехал проветриться. Ездил часа два, а то и больше. Когда вернулся, было уже темно. — Конечно, ты был расстроен. …Он опять поднялся по лестнице и заглянул сквозь дверное стекло: гостиная была пуста. Отперев дверь, он прошел в комнату. На кушетке стояла банка воздушной кукурузы, вся кушетка была разворочена, покрывало сбито. Телевизор работал, но звук был выключен. Сандерс отвернулся от кушетки и прошел в спальню, зовя Мередит по имени. Он нашел ее в спальне, где она стояла, склонившись над раскрытым чемоданом, и паковала свои вещи. «Что ты делаешь?» — спросил он. «Ухожу», — ответила она и повернула к нему лицо. Ее тело было напряжено, как струна. «Разве это не то, чего бы тебе хотелось?» — «Я не знаю…» И тогда она разразилась рыданиями. Всхлипывая, потянулась за пачкой бумажных салфеток и стала громко, неуклюже, как ребенок, сморкаться. И как-то само собой получилось, что он протянул к ней руки, и она бросилась к нему в объятия, гладя его по лицу, и снова и снова повторяла сквозь слезы, как ей стыдно, как она сожалеет. И потом само собой… Дорфман хихикнул. — Прямо на чемодане, да? Прямо на ее уложенном в чемодане бельишке вы и укрепили обретенный вновь союз? — Да, — подтвердил Сандерс. — Она возбуждала тебя, ты опять хотел ее. Она чуть не предпочла тебе другого, но ты хотел обладать ею. — Да… — Любовь прекрасна, — сказал Дорфман с новой порцией сарказма. — Чистая, невинная… Так вы снова оказались вместе, да? — Да, на некоторое время. Но ничего хорошего из этого уже не получилось. Да, все в конце концов закончилось как-то странно. Сначала он злился на нее, затем простил. Он думал, что они смогут жить вместе. Они говорили о своих чувствах и всячески старались доказать свои слова делами, и Сандерс изо всех сил старался восстановить былое. Но происшедший инцидент нанес смертельный удар их отношениям — из них ушло что-то очень важное… И они могли сколь угодно убеждать себя в том, что все в порядке, но — тщетно: сердцевина их любви была мертва. Они барахтались, стараясь внести в развалившуюся совместную жизнь прежнюю энергию, но в конце концов все развалилось… — И когда все закончилось, — подсказал Дорфман, — ты прибежал ко мне поговорить. — Да, — сказал Сандерс. — И о чем же мы разговаривали? — спросил профессор. — Или это ты тоже «забыл»? — Нет, я помню: я пришел к вам за советом. …Он пришел к Дорфману, ибо подумывал уехать из Купертино. С Мередит он порвал, жизнь пошла кувырком, и он решил начать все сначала, переехав куда-нибудь. А Гарвин как раз предложил ему перебраться в Сиэтл, чтобы возглавить Группу новой продукции, дав день на размышления. Сандерс решил посоветоваться с Дорфманом. — Ты был так расстроен, — сказал Дорфман. — Такой грустный конец истории любви… — Да. — Можешь сказать, что Мередит Джонсон и была причиной твоего переезда в Сиэтл. Из-за нее ты изменил свою жизнь, начал строить новую карьеру. Многие люди об этом знают. Гарвин, например, знает. И Блэкберн. Boт почему он так осторожно выспрашивал у тебя, сможешь ли ты с ней сработаться. Все об этом беспокоились, Томас, но ты всех убедил, что проблем не будет, так? — А между тем твои заверения были фальшивыми. Сандерс замялся. — Я не знаю, Макс… — Э, нет! Ты отлично знаешь! Это ведь было для тебя как дурной сон, как кошмар, возвращающийся к тебе из прошлого, — услышать, что та, с которой ты тогда порвал, появится теперь здесь, в Сиэтле, да еще и станет твоей начальницей. Перехватит должность, на которой ты уже видел себя. Считал себя достойным этой должности. — Н-не знаю… — В самом деле? А я бы на твоем месте рассердился бы и постарался бы от нее избавиться. Она уже сделала тебе однажды очень больно, и тебе не хотелось, чтобы это произошло еще раз. Но что можно было поделать? Эту должность передали ей, и она — протеже Гарвина. Она находится под его покровительством, и он не хочет и слом слышать. Так? — Так. — А ты давно отошел от Гарвина, уже много лет назад. Потому что на самом деле он не хотел, чтобы ты соглашался на должность в Сиэтле. Он предложил ее тебе, рассчитывая на твой отказ. Гарвину нравится иметь протеже, ему нравится, когда у его ног копошатся обожатели, и очень не нравится, когда эти обожатели собирают вещички и сматываются в другой город. Ты разочаровал Гарвина — и уже бесповоротно. Тут внезапно появляется женщина из твоего прошлого, да еще прикрытая авторитетом Гарвина. Ну что ты мог поделать, да еще охваченный гневом. Сандерс в смущении задумался, припоминая чувства, которые он ощущал в понедельник — слухи, новость, принесенная Блэкберном, первая встреча с Мередит… Что-то он не мог припомнить, чтобы он злился. Его обуревали самые разные эмоции, но вот гнева среди них не было, Сандерс был в этом уверен… — Томас, Томас, не спи. Сейчас на это нет времени. Сандерс тряхнул головой: мысли путались. — Эх, Томас! Сознаешь ты это или нет, нравится тебе это или нет, но все, что произошло, сделано тобою самим. И ты знал, что в определенной степени так случится. Ты даже и ожидал, что так случится. Сандерс вспомнил слова Сюзен: «Почему ты не рассказал мне обо всем? Я могла бы тебе помочь…» И она, конечно, была права: как-никак, адвокат, она помогла бы ему советом, если бы он сразу рассказал ей о случившемся, объяснила, что и как нужно делать. Она бы вытянула его из этой заварухи… Но он ей ничего не сказал. «А теперь мало что можно предпринять», — закончила тогда она. — Ты сам хотел этого противостояния, Томас… Как там говорил Гарвин: «Она была твоей подружкой, и тебе не понравилось, что она тебя бросила; теперь ты решил ей отомстить». — Ты всю неделю только и занимался, что углублял это противостояние. — Макс… — И не говори мне теперь, что ты — жертва людей и обстоятельств. Ты не жертва, тебе хочется думать, что ты — жертва. Потому что ты не хочешь брать на себя ответственность даже за свою собственную жизнь; потому что ты сентиментальный, ленивый и наивный. Ты считаешь, что о тебе должны позаботиться другие. — Боже мой, Макс! — взмолился Сандерс. — Ты отрицаешь свое участие во всем этом, делаешь вид, что ничего не помнишь и ничего не понимаешь. Boт как сейчас делаешь вид, что смущен. — Макс!.. — Ох, как будто мне, кроме тебя, забот не хватает! Сколько у тебя осталось времени до совещания? Двенадцать часов? Десять? А ты теряешь драгоценное время на болтовню с сумасшедшим стариком. — Профессор развернул на месте свою каталку. — Будь я на твоем месте, немедленно занялся бы делом. — Каким? — Ну, Томас, теперь, когда мы все знаем о твоих намерениях, нам осталось только выяснить, какие же намерения у нее. Она ведь тоже решает какие-то свои проблемы, не так ли? У нее тоже есть какая-то своя цель. Итак, что ей нужно? — Откуда я знаю? — ответил Сандерс. — Это понятно. А вот как бы тебе это узнать?* * *
Погрузившись в размышления, Сандерс прошел пять кварталов, отделявших его от «Иль Терраццо». Фернандес поджидала его, стоя на улице. В ресторан они вошли вмести. — О Боже! — воскликнул Сандерс, оглядевшись. — Все подозреваемые на месте, — пошутила Фернандес. В дальней части зала, прямо перед ними, обедали Мередит Джонсон и Боб Гарвин. За два столика от них сидел Фил Блэкберн с худощавой женщиной в очках, похожей на бухгалтера. Рядом с ними обедали Стефани Каплан и молодой человек лет двадцати — Сандерс решил, что ее сын. А дальше, у самого окна, проводила деловой обед группа сотрудников «Конли-Уайт», разбросавших по столешнице бумаги, вынутые из портфелей, стоявших здесь же, у стульев. Эд Николс сидел посредине; по правую руку от него сидел Джон Конли, по левую — Джим Дейли, что-то наговаривавший в крошечный диктофон. — Может быть, нам стоит перейти куда-нибудь в другое место? — предложил Сандерс. — Не надо, — ответила Фернандес. — Они нас уже увидели. Мы можем пристроиться вон там, в уголке. Кармайн подошел к ним. — Мистер Сандерс, — приветствовал он их официальным кивком. — Нам нужен столик в углу, Кармайн. — Да, пожалуйста, мистер Сандерс. Они сели рядом. Фернандес присматривалась к Мередит и Гарвину. — Она могла бы быть его дочерью, — сказала она. — Да, все так говорят. — Это прямо в глаза бросается. Официант принес меню. Ничего интересного из еды Сандерс для себя не нашел, но все равно заказал. Фернандес продолжала изучать Гарвина. — А он боец, не так ли? — Боб-то? Да, знаменитый боец. Крутой мужик. — А она знает, как им вертеть. — Фернандес отвернулась и достала из чемоданчика бумаги. — Вот проект контракта, который Блэкберн вернул мне назад: говорит, что все в порядке, если не считать двух пунктов. Во-первых, они хотят оговорить за собой право уволить вас, если выяснится, что вы совершили, будучи их сотрудником, уголовно наказуемый поступок. — Угу… — Сандерс задумался, что они могли иметь в виду. — А второй пункт предоставляет им право уволить вас, если вы неудовлетворительно выполняете вашу работу по меркам современных производственных стандартов. Что бы это значило? — У них есть что-то на уме… — И Сандерс рассказал Фернандес о разговоре, подслушанном им у дверей в конференц-зал. Как обычно, Фернандес никак не отреагировала на рассказ. — Возможно, вы правы, — согласилась она. — Возможно? Не возможно, а несомненно! — Я говорю в юридическом смысле: возможно, они затевают какую-то каверзу такого рода. И у них может получиться! — Как? — Жалоба о сексуальном преследовании предусматривает полное изучение всех сторон поведения истца. Если будет признано отклонение от принятых норм, и не только в настоящем, но и в прошлом, это может послужить поводом аннулировать жалобу. У меня был клиент, проработавший на компанию десять лет, но компания смогла предъявить доказательства того, что в анкете сотрудник допустил неточность. На этом основании дело было закрыто, а истца уволили. — Значит, они что-то выкопали в моем прошлом?.. — Скорее всего, да. Сандерс нахмурился: что же они могли найти? Она ведь тоже решает какие-то свои проблемы… Итак, что ей нужно? Фернандес достала из кармана диктофон. — Я хочу кое-что обсудить с вами, — сказала она. — Я не все поняла. — Ладно. — Тогда послушайте. Она передала диктофон Сандерсу, и тот прижал его уху. В динамике отчетливо послышался его собственный голос: «…поставим их в известность позже. Я ей передал наши соображения, и сейчас она разговаривает с Бобом, так что предположительно на завтрашнем совещании нам нужно будет придерживаться этой позиции. Ладно, Марк, в любом случае, если будут какие-либо изменения, я свяжусь с тобой перед началом совещания и…» — «Брось ты этот телефон», — раздался громкий голос Мередит, а затем шуршание чего-то, похожего на ткань, звук поцелуя и тупой стук аппарата, упавшего на подоконник, сопровождаемый треском разрядов. Опять шелест. Затем тишина. Фырканье. Шорох. Прислушиваясь, Сандерс пытался реконструировать происшедшее тогда в кабинете. Вот сейчас они, обнявшись, идут к кушетке — голоса становятся тише и неразборчивей. Вот снова его голос: «Подожди, Мередит…» «О Боже, я весь день тебя хочу…» Шуршание, тяжелое дыхание — трудно понять, что в тот момент происходило. Мередит негромко простонала. Опять шуршание. «О, как здорово чувствовать тебя всего, я не могу спокойно терпеть, когда тот тип касается меня. Эти идиотские очки… Ох, я вся горю, я так давно толком не трахалась…» Шорох. Статические разряды. Опять шорох. Сандерс почувствовал легкое разочарование: он не мог толком представить, что там происходило, а ведь он сам участвовал в событиях. Никого эта пленка не убедит… В основном на ней были записаны какие-то смутные звуки неясного происхождения, перемежаемые долгими периодами сплошного молчания. «Мередит…» — «О-о-о… Не говори ничего… Нет! Нет!» Теперь Сандерс слышал, как она хватает воздух мелкими глотками. Опять тишина. — Ну и хватит, — сказала Фернандес. Сандерс выключил диктофон, положил его на стол и покачал головой. — Из этого совершенно нельзя понять, что же происходило там на самом деле. — Ничего, и этого хватит, — успокоила его Фернандес. — И не беспокойтесь о доказательствах — это моя забота. Но вы слышали, что она сказала вначале? — Она сверилась с записями в блокноте. — Вот она говорит: «Я весь день тебя хочу», а попозже: «Как здорово чувствовать тебя всего, я не могу спокойно терпеть, когда тот тип касается меня, эти идиотские очки, ох, я вся горю, я так давно толком не трахалась…» Вы эту часть прослушали? — Да, прослушал. — Так, и о ком она говорит? — Когда? — Ну, кто этот тип, чьих прикосновений она не выносит? — Я думаю, это ее муж, — сказал Сандерс. — Мы говорили о нем раньше, еще до начала записи. — Расскажите-ка… — Ну, Мередит пожаловалась, что ей пришлось платить своему мужу отступного при разводе, и сказала, что постели он ужасен. Она сказала: «Я ненавижу мужчин, которые сами не знают, что делают». — Значит, вы полагаете, что слова: «Я не выношу, когда да этот тип меня касается» — относятся к ее мужу? — Ну да… — А я так не считаю, — возразила Фернандес. — Они развелись довольно давно, развод был тяжелым, и муж ее ненавидит. Сейчас у него другая подружка — они вмести уехали в Мексику. Нет, я не думаю, что она имела в виду бывшего мужа. — Кого же тогда? — Не знаю… — Это может быть кто угодно, — предположил Сандерс. — Не думаю. Вот послушайте еще раз, прислушайтесь к ее интонациям. Она перемотала ленту и поднесла диктофон к уху Сандерса. Несколько секунд спустя он опустил аппаратик. — Она какая-то… взбешенная. — Я бы сказала, рассерженная, — кивнула Фернандес. — В самом разгаре свидания с вами она вспоминает кого-то другого. «Тип»… Похоже, она в эту минуту кому-то мстит. — Не знаю… — неуверенно сказал Сандерс. — Мередит любит потрепаться, она всегда в такие минуты о ком-то вспоминает. О прежних парнях, там… Она не из тех, кого можно назвать романтической особой. Он живо припомнил, как однажды они после утомительных упражнений лежали вдвоем на постели в его квартире и отдыхали… Был воскресный вечер, с улицы доносились голоса детей… Сандерс поглаживал Мередит по бедрам, ощущая под пальцами капельки пота, и в эту трогательную минуту она сказала: «Знаешь, я однажды встречалась с парнем из Норвегии, так у него был кривой член — ну, совсем как сабля; выгнут в сторону, и он…» — «Господи, Мередит…» — «А что ж тут такого? Правда, он и на самом деле был…» — «Давай только не сейчас!» И когда случалось что-нибудь подобное, она вздыхала, будто ей претила его обостренная чувствительность, и спрашивала: «И почему парни всегда хотят думать, будто они были первыми?» — «Да нет же, — отвечал он ей. — Мы понимаем, что не первые… Но просто иногда такие разговоры неуместны, понимаешь?» И она снова вздыхала. — Ладно, пусть для нее привычное дело — обсуждать интимные вопросы, — сказала Фернандес. — Пусть она такая открытая натура или ей на все плевать. Но о ком же она говорила тогда? — Не знаю, Луиза, — покачал головой Сандерс. — Она говорила, что не любит, когда он ее касается, таким тоном, будто… будто у нее нет выбора. И упоминает дурацкие очки. — Она взглянула на Мередит, которая неторопливо жевала, сидя рядом с Гарвином. — Может, он? — Не думаю… — А почему бы, собственно, и нет? — Все говорят, что это не так, что Боб с ней не спит. — Все могут и ошибаться. — Это было бы кровосмешение, — покачал головой Сандерс. — Может быть, вы и правы… Принесли заказанный обед. Сандерс склонился над своими спагетти «путтанеска», выковыривая оттуда сливки. Он не чувствовал голода. Зато Фернандес, сидя рядом с ним, уписывала за обе щеки — они заказали себе одно и то же. Сандерс смотрел на людей из «Конли-Уайт». Николс поднял рулончик фотопленки. Слайды, догадался Сандерс. Интересно, что там заснято? Полукруглые очки для чтения торчали у Николса на носу. Сидевший рядом с ним Конли посмотрел на часы и что-то сказал. Остальные кивнули. Конли взглянул на Джонсон и снова вернулся к своим бумагам. Сандерс услышал обрывок фразы, сказанной Дейли: — …есть эти цифры? — Да, они здесь, — подтвердил Конли, показывая рулончик. — Очень вкусно, — сказала Фернандес. — Ешьте, a то остынет. — Ладно. — Сандерс отправил в рот немного макарон, но, не почувствовав никакого вкуса, положил вилку. Фернандес промокнула салфеткой подбородок: — Знаете, а вы так толком и не объяснили мне, почему вы тогда дали задний ход на самом интересном месте. — Мой друг Макс Дорфман говорит, что я с самого начала так собирался сделать. — Ну и дела! — сказала адвокатесса. — Вы тоже так считаете? — Не знаю… Я просто хотела бы знать, что вы чувствовали в тот момент. Ну… когда передумали… Сандерс пожал плечами. — Просто расхотелось. — Угу… Уже не так хотелось, да? — Не то чтобы… — И он признался: — Хотите на самом деле знать почему? Потому что она кашлянула. — Кашлянула? — переспросила Фернандес. Сандерс будто снова увидел себя: со спущенными брюками он склонился над Мередит, лежащей на кушетке. Он тогда еще подумал: «Что я здесь делаю?» А она тянула его к себе, держа руками за плечи, и приговаривала: «О, пожалуйста… Нет… Нет…» И в эту минуту она отвернулась и кашлянула. Этот кашель все и решил. Сандерс отстранился, сказал: «Ты права» — и встал с кушетки. Выслушав это, Фернандес нахмурилась и озадаченно сказала: — Я как-то не ожидала, что кашель может оказать такое действие. — Может. — Сандерс отодвинул свою тарелку. — В такие минуты не кашляют. — Почему? Это что, вопрос этикета? — поинтересовалась Фернандес. — Нельзя кашлять в экстазе? — Нет, это не то, — мрачно ответил Сандерс. — Вы спросили, я ответил… — Я пошутила, не обижайтесь, пожалуйста. Так при чем здесь кашель? Сандерс поколебался. — Знаете, женщины привыкли думать, что мужчины настолько увлечены своими ощущениями, что ничего не замечают в такие минуты. Ну, принято считать, что мужчины не знают, где надо приласкать, где нужно погладить, и так далее… Что они глуповаты в вопросах секса. — Не думаю, что вы так уж глуповаты. Так, а что насчет кашля? — Кашель означает, что вы вовсе не увлечены происходящим… — Это звучит несколько категорично, — подняла бровь адвокат. — Зато правильно. — Ну, не знаю… У моего мужа бронхит, и он кашляет все время. — Только не в последний момент… Фернандес помолчала, вспоминая. — Зато он кашляет сразу, когда все закончится… Прямо взрывается кашлем. Мы всегда над этим хохочем. — После — это другое дело. А вот в самый напряженный, самый решающий момент, уверяю вас, никто не кашлянет. Замолчав на мгновение, он стал припоминать картины из своего холостяцкого прошлого: щеки женщины краснеют, шея или верхняя часть груди покрывается пятнами; такие твердые вначале соски становятся мягкими… Глаза, темнеют, иногда закатываются. Губы припухают, дыхание меняет ритм… Женщина меняет положение бедер, меняет ритм движения, становится одновременно напряженней и податливей. На лбу появляются морщинки… В общем, у всех по-разному, но… — Никто никогда не кашляет, — уверенно сказал он. Тут внезапно он смутился и, торопливо придвинув к себе тарелку, начал жевать, скрывая свое нежелание говорить далее на эту тему. У него появилось ощущение, что он нарушил какие-то неписаные правила, которых придерживались все, хотя и притворялись, что этих правил не существует… Фернандес с любопытством смотрела на него. — Вы что, читали где-то об этом? Он отрицательно помотал головой. — Мужчины обсуждают между собой подобные вещи? Он опять покачал головой. — А женщины обсуждают… — Я знаю, — сказал Сандерс, проглотив еду. — Короче говоря, она кашлянула — и я отыграл назад. Она совершенно не была возбуждена, и это меня… ну, рассердило, что ли… Лежала передо мной, задыхалась и стонала, а на самом деле только притворялась. Я понял… — Что она вас использует? — Да, вроде этого. Манипулирует мной. Иногда я думаю, что если бы она не кашлянула тогда… — Сандерс неопределенно пожал плечами. — Может быть, мне прямо у нее спросить? — хмыкнула Фернандес, кивая в сторону столика Мередит. Сандерс поднял глаза и увидел, что та идет в их сторону. — Вот дьявол… — Спокойнее, спокойнее, все нормально. Мередит с широкой улыбкой на лице остановилась около их столика. — Привет, Луиза, привет, Том. Сандерс начал подниматься из-за стола. — Нет-нет, Том, не надо вставать. — Она положила руку на плечо Сандерса и слегка его сжала. — Я на минутку. Мередит лучезарно улыбалась: она выглядела в точности как уверенный в себе начальник, подошедший сказать пару слов коллегам. Сандерс увидел за ее спиной, как Гарвин расплачивается по счету, и мельком подумал, подойдет ли и он к их столику. — Луиза, я только хочу сказать, что не держу на вас зла, — говорила Мередит. — Я понимаю — каждый выполняет свою работу. И это прекрасно, это делает воздух чище. Я надеюсь, что и в дальнейшем мы будем продуктивно сотрудничать… Говоря это, Мередит стояла за спинкой стула Сандерса, и ему приходилось выкручивать себе шею, чтобы видеть ее. — Может быть, вы присядете к нам? — предложила Фернандес. — Ну, разве что на минутку… Сандерс встал, чтобы придвинуть ей стул, думая, что глазах чиновников из «Конли» все выглядит очень мило — воспитанный босс уступает уговорам подчиненных одалживает их своим обществом. Двигая стул, он увидел, что Николс смотрит в их сторону поверх очков, так же как и молодой Конли. Мередит присела. — Не хотите ли чего-нибудь? — заботливо поинтересовалась Фернандес. — Благодарю вас, я только что пообедала. — Тогда, может быть, кофе? — Спасибо, не нужно. Сандерс сел. Мередит наклонилась вперед. — Боб только что поделился со мной своими планами акционирования отдела. Потрясающе — дело идет полным ходом. Сандерс с изумлением следил за ней. — Вот, смотрите — Боб принес список предполагаемых названий новой компании. Послушайте, как звучим «Спидиор», «СпидСтар», «ПраймКор», «Тализан», «Тензор». Мне кажется, что фирме под названием «СпидКор» подобает производить запасные части для гоночных автомобилей; «СпидСтар» как-то уж слишком ассоциируется с деньгами; «ПраймКор» как название больше подошло бы какому-нибудь обществу взаимного кредита. Как насчет «Тализан» или «Тензор»? — «Тензор» — это название лампы, — сказала Фернандес. — Ладно, а вот «Тализан», по-моему, очень неплохо. — Совместное предприятие «Эппл» и «Ай-би-эм» называется «Талиджент», — подсказал Сандерс. — Ох, и правда… Слишком похоже. А как насчет «МикроДайн»? Неплохо, да? Или «Эй-ди-джи» — сокращена от «Эдвансед Дейта Грэфик»? Звучит, а? — «МикроДайн» вроде неплохо… — По-моему, тоже… И вот еще… «АноДайн». — Это болеутоляющее, — сказала Фернандес. — Что-что? — «Анодайн» — это болеутоляющее лекарство. Наркотик. — Ух ты… Тогда отпадает. И последнее название: «СинСтар». — Звучит как название фармацевтической фирмы. — И в самом деле… Ну ничего, у нас есть еще целый год, чтобы выбрать. Ну, а для начала и «МикроДайн» неплохо. Этакая комбинация «микро» и «динамика». Впечатляет, да? Еще до того как они успели ответить, Мередит отодвинула свой стул. — Мне пора идти, но я думала, что вы захотите выслушать мои соображения. Спасибо за совет. До свидания, Луиза, увидимся завтра. Пока, Том. — Она пожала обоим руки и вернулась к Гарвину. Вдвоем они подошли к столу, за которым расположились представители «Конли». Сандерс посмотрел ей вслед. — «Впечатляет», — повторил он. — Боже, она подбирает название для новой компании, а сама толком не знает, чем та будет заниматься… — Ну, это она просто представление устроила… — Конечно, — подтвердил Сандерс. — Она вся представление. Только к нам это отношения не имеет — это все для них. Он кивнул в сторону людей из «Конли», сидевших в другом углу ресторана. Гарвин как раз пожимал им руки, а Мередит разговаривала с Джимом Дейли. Тот, по-видимому, пошутил, и она засмеялась, закинув назад голову и обнажив длинную шею. — Единственная причина, почему она подошла к нам, в том, что, когда меня завтра с треском уволят, никто не подумает, что она заранее это спланировала. Фернандес оплатила счет. — Вы идете? — спросила она. — А то мне нужно еще кое-что проверить. — Да? Что еще? — Возможно, что Алану удалось выкопать что-нибудь представляющее для нас интерес… Гарвин распрощался с чиновниками из «Конли» и, помахав напоследок рукой, пересек зал, чтобы поговорить с Кармайном. Мередит осталась у столика «Конли». Разговаривая с Дейли и Эдом Николсом, она стояла за спиной Джона Конли, положив тому руки на плечи. Эд Николс сказал что-то, глядя поверх очков; Мередит рассмеялась и обошла стол, чтобы взглянуть на листок с колонками цифр в его руках. Встав у него за спиной и приблизив свою голову вплотную к голове Николса, она стала что-то объяснять, показывая на листок. Вы проверяете не ту компанию! Сандерс уставился на Мередит, улыбающуюся и перешучивающуюся с представителями «Конли». Он вспомнил свой недавний разговор с Блэкберном… «Дело в том, что у Мередит Джонсон сильные связи этой компании. Она производит благоприятное впечатление на нужных людей, Том». — «На Гарвина?» — «Не только, на многих других тоже». — «Конли-Уайт»?» — «Да, и на них тоже…» Сандерс встал одновременно с Фернандес и сказал: — Знаете что, Луиза?.. — Что? — Мы опять проверяем не ту компанию… Фернандес нахмурилась и тоже посмотрела в сторону дальнего столика. Мередит кивала, показывая Николсу что-то одной рукой, опираясь второй на крышку стола для равновесия; ее пальцы касались Николса, вглядывавшегося в листок бумаги сквозь очки. — «Дурацкие очки»… — процитировал Сандерс. Неудивительно, что Мередит не стала подавать на него, Сандерса, официальное заявление — это было бы слишком неудобно для ее отношений с Эдом Николсом. И неудивительно, что Гарвин не хочет ее увольнять. Теперь все становится на свои места. Николс не был горячим сторонником слияния, а интрижка с Мередит его кое к чему обязывала. — Вы так думаете? — выдохнула Фернандес. — Николс?.. — Ага. А почему бы и нет? Фернандес покачала головой. — Если это и так, нам от этого ни жарко и ни холодно: «ДиджиКом» могут оспорить, что их решение основано на предпочтении любовнице большой шишки. Они все могут оспорить, если вообще будет что оспаривать. Это не первый случай, когда объединение компаний происходит по сомнительным причинам. Так что можете спокойно об этом забыть. — Вы хотите мне доказать, — сказал Сандерс, — что нет ничего плохого в том, чтобы, став любовницей большого начальника из «Конли-Уайт», получить повышение по службе? — Нет. По меньшей мере, в юридическом отношении. Забудьте. Неожиданно Сандерс вспомнил, как Каплан, рассказывая ему о своей незадачливой подруге, сказала: «Она так и не поняла, почему ее уволили». — Я устал, — сказал он вслух. — Все мы устали. Они, судя по виду, тоже. Импровизированное совещание за дальним столом закончилось, бумаги были собраны в портфели. Все начали расходиться, Гарвин пожал руку Кармайну, который открыл двери перед уходящими гостями. Тут-то все и случилось… Зал взорвался яркими бликами фотовспышек, полыхнувших на улице. Вся группа сгрудилась в дверях, отбрасывая длинные тени, протянувшиеся в глубь зала. — Что происходит? — воскликнула Фернандес. Сандерс сунулся было посмотреть, но все уже ретировались в зал ресторана, захлопнув за собой двери. Минуту царил полный хаос. Гарвин взревел: «Черт побери!» — и повернулся к Блэкберну. Блэкберн с перепуганным лицом поспешил к начальнику. Гарвин переминался с ноги на ногу, одновременно пытаясь успокоить людей из «Конли-Уайт» и вставив фитиля Блэкберну. Сандерс подошел поближе. — Все в порядке? — Проклятые репортеры, — выругался Гарвин. — Там, снаружи, парни из «Кей-эс-и-эй». — Это возмутительно! — подала голос Мередит. — Они болтают о каком-то сексуальном преследовании, — сказал Гарвин, зловеще поглядывая на Сандерса. Сандерс пожал плечами. — Я сейчас с ними поговорю, — засуетился Блэкберн. — Это какое-то недоразумение… — Недоразумение? — рявкнул Гарвин. — Форменное безобразие — вот что это такое! Казалось, все говорили одновременно, соглашаясь с тем, что это безобразие. Но Сандерс заметил, что Николс был по-настоящему потрясен. Мередит повела всех к черному ходу, ведущему наружу, на веранду. Блэкберн вышел на улицу под свет вспышек и юпитеров, подняв руки, как сдающийся преступник. Дверь за ним закрылась. — Нехорошо, нехорошо… — приговаривал на ходу Николс. — Не беспокойтесь, я знаком с их главным из Отдела новостей, — успокаивал его Гарвин. — Я все улажу… Джим Дейли сказал, что вопрос о слиянии должен пока держаться в тайне. — Не беспокойтесь, — мрачно сказал Гарвин. — Тайна будет соблюдена. Дайте только выбраться. И они вышли в ночь через заднюю дверь. Сандерс вернулся к своему столику, где его ждала Фернандес. — Маленькое волнение, — спокойно сказала адвокат. — Не такое уж и маленькое, — буркнул Сандерс, наблюдая за Стефани Каплан, продолжавшей обедать со своим сыном. Молодой человек что-то оживленно говорил, бурно жестикулируя, но сама Каплан с загадочным выражением лица смотрела на двери, за которыми скрылись представители «Конли». Затем, спохватившись, она отвернулась и возобновила разговор с сыном.* * *
Вечер был влажным и промозглым. Сандерс дрожал, когда вместе с Фернандес они возвращались к нему в кабинет. — Откуда телевизионщики узнали об этой истории? — От Уэлш, наверное, — ответила Фернандес. — А может быть, и нет. Городок-то небольшой… Но вы себе этим голову не забивайте. Лучше готовьтесь к завтрашнему совещанию. — А я попробовал было об этом забыть… — Не надо. Впереди показалась Пайонир-сквер; окна окружавших ее домов ярко светились. Многие фирмы вели дела с японцами и старались застать первые рабочие часы в Токио. — Знаете, — сказала Фернандес, — наблюдая за тем, как она разговаривала с теми людьми, я еще раз обратила внимание, как она хладнокровна. — Да, Мередит хладнокровна. — Отлично владеет собой. — Да, что есть — то есть. — Почему же она полезла к вам напролом — и в первый же день? Что за спешка? «Какую проблему она решает?» — спросил Макс. Вот и Фернандес спрашивает о том же. Все, кажется, это понимали — кроме него, Сандерса… «Ты не жертва…» Вот и надо во всем разобраться, решил Сандерс. Надо работать… Он постарался вспомнить, о чем говорили Мередит и Блэкберн, выходя из конференц-зала: «…Все должно быть гладко и беспристрастно… В конце концов на нашей стороне факты — он явно некомпетентен…» — «А он не может проникнуть в базу данных?..» — «Нет, он лишен допуска в систему…» — «А он не сможет влезть в систему „Конли-Уайт“?..» — «Ты, шутишь Мередит?..» Они, конечно, были правы — он и в самом деле не может получить доступа в систему. А что бы изменилось, если бы мог? «Решай проблему, — советовал ему Макс. — Делай то, что у тебя получается лучше всего». Решай проблему… — Черт побери! — выругался он. — Вот именно, — согласилась Фернандес.* * *
Была уже половина десятого. Бригада уборщиков работала в центральной части четвертого этажа. Сандерс вместе с Фернандес прошел мимо них в свой кабинет, не понимая толком, зачем они туда идут — он представления не имел, что еще можно предпринять. — Поговорю-ка я с Аланом, — сказала Фернандес. — Может, у него есть что-нибудь новенькое… Она присела на стул и начала набирать номер. Сандерс уселся за свой стол и включил компьютер, чтобы прочитать очередное сообщение по электронной почте:ВЫ ПО-ПРЕЖНЕМУ ПРОВЕРЯЕТЕ НЕ ТУ КОМПАНИЮ.— А как я ее проверю! — рявкнул Сандерс, глядя на экран. Он был раздосадован, как человек, который не может сложить головоломку, которую может собрать любой, кроме него. — Алан? — спросила Фернандес. — Это Луиза. Что нового?.. Угу… Угу… А это?.. Очень печально, Алан. Нет, сейчас я даже не знаю… Если сможешь, то, конечно… Когда ты сможешь ее увидеть?.. Ладно, как получится. Она положила трубку. — Невезучий сегодня вечер… — А между тем другого в нашем распоряжении нет… — Да. Сандерс опять посмотрел на экран монитора: кто-то из сотрудников фирмы пытался ему помочь. Советовал ему, понимаете, проверить другую компанию. Следует ли из этого, что у него есть возможность проверить ту компанию? Наверное, следует, потому что сотрудник компании не мог не знать, что Сандерс лишен допуска к базе данных «ДиджиКом». Но что он мог сделать? Ничего… — Как вы думаете, кем может быть этот «Эфренд»? — Кто его знает?.. — А если подумать? — Не знаю… — Ну хоть кто на ум приходит? Сандерс покорно начал вновь прикидывать возможность того, что «Эфрендом» была, положим, Мери Энн Хантер. Но Мери Энн никогда не была сильна в технике, ее стихией был маркетинг. Вряд ли она была способна посылать сообщения от имени чужого адресата по Интернету. Скорее всего она даже не знает такого названия. Значит, Мери Энн отпадает. Как и Марк Ливайн — он зол на Сандерса… Дон Черри? На секунду Сандерс задумался: вообще-то, такие шуточки вполне в его духе. Хотя нет — в тот единственный раз, когда Сандерс встретился с ним после злополучного понедельника, Дон был настроен весьма недружелюбно. Итак, не Черри. Кто же тогда? Он перебрал всех людей в Сиэтле, которые имели административный SYSOP-доступ: Хантер! Ливайн, Черри. Не длинный список. Стефани Каплан? Маловероятно: откровенно говоря, она была слишком уж флегматична и не имела достаточно богатого воображения. Да и в компьютерной технике была недостаточно сильна. А может, это кто-нибудь не из компании? Гэри Босак, например? Может быть, ему стало совестно, что он отвернулся от Сандерса, когда тот попросил о помощи? И Гэри был изворотливый инстинкт хакера — и хакеровскоже чувство юмора. Это вполне мог бы быть Гэри. Но Сандерсу это по-прежнему ничего не давало. Твоя сила — в способности решать технические проблемы… Он вытащил упакованную в пластик «мерцалку». Для чего понадобилось их так паковать? Не думай об этом, приказал он себе, не отвлекайся. Но ведь с дисководами было что-то не так. Если он выяснит, в чем с ними дело, он сможет ответить и на многие другие вопросы… — Зачем этот пластик? Что-то, должно быть, не так со сборочной линией. Точно. Сандерс порылся в своем ящике и, найдя там ДАТ-кассету, засунул ее в считывающий карман. На экране возникла запись его разговора с Артуром Каном — Кан на одной стороне экрана, Сандерс — на другой. За спиной Артура была видна ярко освещенная сборочная линия, Кан кашлянул и потер подбородок: «Привет, Том, как ты там?» — «У меня все отлично, Артур». «Ну и хорошо. Жаль, что так получилось с этой реорганизацией…» Но Сандерс уже не слушал — он смотрел на Кана. Тот стоял так близко к камере, что очертания его лица были размыты. Лицо занимало настолько много места, что закрывало собой большую часть конвейера. «Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь», — говорил Кан на экране. Его лицо закрывало конвейер! Сандерс посидел еще несколько секунд, а затем выключил аппарат. — Пойдемте вниз, — сказал он. — Что, есть идея? — Назовем это соломинкой для утопающего, — объяснил Сандерс.ЭФРЕНД
* * *
Выключатель щелкнул, и слепящий свет залил столы Диагностической группы. — Где это мы? — спросила Фернандес. — Это место, где проверяют дисководы. — Те самые дисководы, которые не работают? — Те самые… Фернандес пожала плечами. — Боюсь, что я не… — Я тоже, — успокоил ее Сандерс. — Я не силен в чисто технических вопросах. Я разбираюсь только в людях. — Ну и что вы здесь можете разобрать? — поинтересовалась Фернандес, обведя взглядом комнату. — Ничего, — со вздохом признался Сандерс. — Они закончили? — Не знаю, — ответил было Сандерс, но тут же понял: да, они закончили — в противном случае Диагностическая группа в полном составе работала бы всю ночь, пытаясь успеть к завтрашнему совещанию, а не сбежала бы на встречу профессиональной ассоциации, прикрыв белыми тряпкамистолы с разобранными аппаратами. Проблема была решена. И все, кроме него, это знали. Вот почему они раскурочили только три дисковода — не было нужды вскрывать остальные. Они специально просили, чтобы они были запакованы в пластик… Потому что… Проколы в пластике… — Воздух! — воскликнул Сандерс. — Что? — Они думали, что дело в воздухе. — Каком воздухе? — Заводском. — Это что, в Малайзии? — Именно… — Что, в Малайзии неподходящий воздух? — Нет, дело в воздухе в цеху. Он заглянул в раскрытый блокнот, лежавший на столе: он по-прежнему был раскрыт на страничке, на которой было написано «ЧНЕ» и дальше колонка цифр. «ЧНЕ» расшифровывалось как «частицы на единицу» и являлось стандартным параметром чистоты воздуха. Колонка чисел — от двух до одиннадцати — показывала, что дела обстояли из рук вон плохо. Ведь число частиц не должно было превышать максимум единицы. Указанные цифры были совершенно неприемлемы. Воздух на заводе был загрязнен. Это значило, что пыль садилась на расщепляющую оптику, на считывающие приспособления, на контакты микросхем… Он взглянул на фотографии микросхем, закрепленные на доске, и охнул: — О Господи… — Что еще? — Смотрите сами. — Я ничего такого не вижу… — Между чипами и платой есть зазор, чипы сидят неплотно. — А по-моему, все нормально… — Ничего подобного. Сандерс повернулся к разобранным дисководам. Даже невооруженным глазом было видно, что чипы были припаяны по-разному: одни сидели плотно, а другие отставали на несколько миллиметров, так что были видны металлические контакты. — Это никуда не годится, — пояснил Сандерс. — Такого быть не должно. Все это значило, что чипы ставили как угодно, но только не с помощью специального автомата, как того требовала технология. Иначе один чип нельзя было бы отличить от другого. А раз они были установлены по-разному, то и происходили колебания напряжения и, соответственно, отклонения в работе памяти и прочие случайные погрешности. Сандерс посмотрел на демонстрационную доску, на список дефектов. На этот раз его внимание привлек пункт:Г. Совокупн, мех.? √√Диагностики поставили напротив слова «механические» две «галочки». Это следовало понимать, что проблемы с дисководами «Мерцалка» были чисто механическими. То есть дефекты допущены на сборочной линии. А за сборочную линию отвечал он, Сандерс. Он ее разрабатывал, он ее монтировал. Он контролировал производство прототипов, сошедших с конвейера, от начала до конца. А теперь линия работала плохо. Сандерс был уверен, что его вины в этом нет. Что-то произошло уже после сдачи конвейера в эксплуатацию. Что-то было изменено, и теперь линия не работала. Но что? Чтобы узнать это, нужно было проникнуть в базу данных. Но у него не было доступа… Сандерс сразу подумал о Босаке. Тот легко бы проник куда надо, как, впрочем, и любой программист из команды Черри. Все эти мальчишки были хакерами: они могли вломиться в любую систему за то время, которое понадобилось бы обыкновенному человеку, чтобы выпить чашечку кофе. Но увы, сейчас в здании не было ни одного программиста, и Сандерс понятия не имел, когда кто-нибудь из них вернется с их собрания. На этих ребят нельзя было рассчитывать. Взять хотя бы того парнишку, что заблевал всю роликовую доску — дети, сущие дети, играющие со своими изобретениями вроде этой доски, как с игрушками. Талантливые, творческие ребятишки, беззаботно дурачащиеся и… — О Боже! — подпрыгнул он. — Луиза! — Да? — Есть способ! — Чего? — Способ проникнуть в базу данных. — Он повернулся и почти побежал из комнаты, хлопая по карманам в поисках действующего электронного пропуска. — Нам что, нужно куда-то идти? — поинтересовалась Фернандес. — Да. — А не будет ли мне позволено осведомиться, куда именно? — В Нью-Йорк, — ответил Сандерс.
* * *
…Лампы загорались одна за другой длинными рядами. Фернандес обвела взглядом комнату: — Это что? Гимнастический зал чертей из преисподней? — Это имитатор несуществующей действительности, — объяснил Сандерс. Адвокатесса посмотрела на роликовые дорожки, н провода и кабели, свисавшие с потолка, и поинтересовалась: — Таким способом вы собираетесь попасть в Нью-Йорк? — Совершенно верно… Сандерс прошел к стеллажам, уставленным аппаратурой, над которыми висели большие рукописные плакаты типа «Не лапай!» или «Убери грабли, неумеха!». Глядя на панель управления, он заколебался. — Надеюсь, вы знаете, что делаете, — предположила Фернандес, стоя у одной из роликовых досок и глядя на серебристый шлем. — Мне кажется, эта штука может и током ударить. — Не волнуйтесь. — Сандерс начал снимать чехлы с мониторов и складывать их стопкой, стараясь делать все побыстрее. Затем он повернул главный выключатель. Аппаратура ожила и мягко загудела. Экраны мониторов один за другим засветились. — Становитесь на роликовую доску, — сказал Сандерс. Подойдя к Фернандес, он помог ей вскарабкаться на дорожку. Женщина подвигала ногами взад-вперед, проверяя, как вращаются ролики. Тут же вспыхнули зеленые лучи лазеров. — Ой, что это? — воскликнула Фернандес. — Это сканеры, снимают контуры вашего тела. Не пугайтесь. Надевайте очки. — Сандерс подтянул вниз висевший под потолком шлем и начал было пристраивать его на голову женщине. — Погодите-ка минутку, — отстранилась она. — Что это еще такое? — Шлем с двумя маленькими дисплеями, которые будут проецировать изображение прямо перед вашими глазами. Надевайте, надевайте, только поосторожнее — эти штуки довольно дорогие. — Очень дорогие? — По четверти миллиона долларов за штучку. — Сандерс подогнал шлем и надел на голову Фернандес наушники. — Но я ничего не вижу — сплошная темень… — Нужно еще все подсоединить, Луиза, — объяснил он, подключая к гнездам провода, тянущиеся от ее шлема. — О, — удивленно воскликнула женщина, — смотрите-ка… Я вижу большой голубой экран, как в кино… Прямо впереди меня. А внизу две коробочки; на одной написано «вкл.», а на другой «выкл».. — Только не трогайте ничего, держите руки на перилах, — предупредил Сандерс, прижимая руки Фернандес к поручням роликовой доски. — А я к вам сейчас присоединюсь. — Я как-то странно чувствую себя с этой штукой на голове… Сандерс поднялся на вторую роликовую дорожку и опустил шлем, предварительно подсоединив к системе провода. — Я буду рядом с вами, — сказал он и надел шлем. Перед ним возник голубой экран, окруженный черным. Повернув голову налево, он увидел Фернандес, стоявшую совсем рядом. Выглядела она вполне обычно, и даже одежда на ней была ее. Видеокамера записала ее внешний вид, а компьютер «убрал» из-под ее ног роликовую дорожку, а с головы — шлем. — А я вас вижу, — озадаченно сказала женщина и улыбнулась: часть ее лица, скрытая под очками, воссоздавалась компьютером и поэтому имела несколько нереальный, как в мультфильме, вид. — Идите к экрану. — Как? — Как обычно ходите, Луиза, — пояснил Сандерс, и сам пошел к экрану, который становился все больше и больше, пока не заполнил все поле зрения. Сандерс наклонился к кнопке с надписью «вкл.» и прикоснулся к ней пальцем. Голубой экран вспыхнул, и на нем появилась огромная надпись:СИСТЕМА ДАННЫХ «ДИДЖИТАЛ КОМЬЮНИКЕЙШНЗ»Ниже тянулись колонки меню. Экран выглядел точь-в-точь как обычный дисплей компьютера, из тех, что стояли на столах у всех сотрудников «ДиджиКом». Но только размером он был много больше. — Гигантский компьютерный терминал, — догадалась Фернандес. — Потрясающе! Именно то, о чем все мечтают. — Это еще что… — Сандерс ткнул пальцем в экран, выбрав в меню заинтересовавшие его пункты. Раздалось негромкое «пш-ш-ш», и буквы выгнулись внутрь, формируя некое подобие воронки, которая начала втягиваться вдаль. Фернандес молчала. Это ее потрясло, решил Сандерс. Прямо на их глазах голубая воронка начала менять свою форму, расширяясь и становясь прямоугольной в сечении. Буквы на стенках поблекли и исчезли, как и голубой цвет. Под ногами обозначился пол, выглядевший, будто был выложен мраморными плитами. Стены образовавшегося тоннеля покрылись неведомо откуда взявшимися деревянными панелями. Потолок стал белым. — Это «Коридор», — сказал Сандерс негромко. «Коридор» продолжал достраивать сам себя, добавляя все новые и новые детали: вдоль стен выстроились стеллажи и шкафы с выдвижными ящиками; от пола до потолка встали колонны. В стенах появились выходы, ведущие, по-видимому, в другие коридоры. Из стен выдвинулись большие осветительные приборы и сами по себе включились. Колонны стали отбрасывать тень на мраморный пол. — Похоже на библиотеку, — сказала Фернандес. — На старинную библиотеку. — Эта часть — да, похожа. — А сколько здесь частей? — Сам толком не знаю, — ответил Сандерс и пошел вперед. Она заторопилась за ним. Через наушники Сандерс слышал цоканье каблуков по каменному полу — видимо, Черри успел добавить и этот прелестный штришок. — Вы здесь были раньше? — спросила Фернандес. — Уже несколько недель как не был. В законченном виде я это вообще не видел. — А куда мы идем? — Я и сам толком не знаю. Но где-то здесь должен быть путь, ведущий в базу данных «Конли-Уайт». — А где мы сейчас? — Мы в памяти машины, Луиза. Все вокруг нас — информация. — И этот коридор? — А это и не коридор. Все, что вы видите, — просто совокупность чисел. Это база данных компании «Диджи-Ком» — та самая, в которую люди входят каждый день со своих компьютерных терминалов. Если не считать того, что перед нами она предстает как некое как бы реальное, пространство. — Интересно, кто разрабатывал этот интерьер, — сказала Фернандес, шагая рядом с Сандерсом. — Все срисовано с интерьера настоящей библиотеки — кажется, с оксфордской. Они вышли к перекрестку, откуда в стороны шли другие коридоры. Над входами висели большие доски с надписями. На одной было написано «Бухгалтерия», на другой — «Кадры», а на третьей — «Маркетинг». — До меня дошло, — заявила Фернандес. — Мы внутри базы данных вашей фирмы. — Совершенно верно. — Это изумительно! — Ага. Если не считать того, что нам здесь делать не чего: нам нужно найти вход в базу данных «Конли-Уайт». — А как мы это сделаем? — Не знаю, — признался Сандерс. — Мне нужна помощь… — Здесь помощь! — раздался негромкий голос у них над головами. Сандерс взглянул вверх и увидел парящего над ним ангела ростом около фута. Ангел был белого цвета, а в руке держал мигающую горящую свечу. — Черт побери! — воскликнула Луиза. — Прошу прощения, — извинился ангел. — Если это команда, то я не могу ее распознать. — Нет, — торопливо сказал Сандерс, — это не команда. — И подумал, что надо быть поосторожнее, чтобы чего-нибудь не повредить в системе. — Очень хорошо. Я ожидаю вашей команды. — Ангел, мне нужна помощь. — Здесь помощь… — Могу ли я войти в базу данных «Конли-Уайт»? — Я не могу распознать понятия «база данных „Конли-Уайт“». В этом есть смысл, подумал Сандерс. Видимо, программисты Черри не загрузили в систему помощи никакого упоминания о «Конли-Уайт». Нужно построить более общую фразу. — Ангел, — сказал Сандерс. — Я ищу базу данных. — Очень хорошо. Вход в базу данных осуществляется с клавиатуры. — А где клавиатура? — спросил Сандерс. — Сожмите руку в кулак. Сандерс сжал перед собой руку в кулак, и в воздухе возник пульт управления — казалось, будто Сандерс держит его в руке. Поднеся пульт к глазам, он присмотрелся. — Полный отпад, — сказала Фернандес. — Я тоже знаю шуточки, — похвастался ангел. — Хотите послушать? — Нет, — сказал Сандерс. — Очень хорошо. Я жду вашей команды. Сандерс повертел пульт управления: на нем виднелась уйма команд-операторов со стрелками и кнопками. — Это что, самый сложный в мире пульт дистанционного управления телевизором? — поинтересовалась Фернандес. — Вроде того… Он нашел кнопку, под которой было написано: «Другие БД». Похоже, это было то, что нужно. Сандерс нажал на кнопку. Ничего не случилось. Он нажал еще раз. — Вход открывается, — объявил ангел. — Где? Я ничего не вижу. — Вход открывается… Сандерс понял, что надо ждать: система «ДиджиКом» могла связываться с самыми отдаленными базами данных, что требовало времени. — Контакт… налажен, — сказал ангел. Стена коридора начала растворяться: они увидели большую зияющую черную дыру — и ничего далее… — У меня мурашки по коже бегут, — призналась Фернандес. Теперь в дыре появились белые, будто на проволоке свитые, линии: переплетаясь друг с другом, они образовывали новый коридор. Промежутки между белыми линиями один за другим стали заполняться, создавая иллюзию твердой поверхности. — Этот выглядит по-другому, — заметила Фернандес. — Мы соединяемся посредством высокоскоростной линии связи Т-1, — пояснил Сандерс. — Но даже через нее процесс идет довольно медленно. Они молча наблюдали, как коридор перестраивает себя. Стены на этот раз остались серыми — перед ними открывался черно-белый мир. — Цвета не будет? — Система создает как можно более простое изображение, поскольку воспроизведение цвета требует обработки намного больших массивов информации. Так что пускай уж все остается черно-белым. В новом коридоре обозначились светильники, потолок, пол… Подождав минуту, Сандерс спросил: — Ну что, пойдем? — Вы хотите сказать, что база данных «Конли-Уайт» там? — Да, — подтвердил Сандерс. — Ну, я не знаю… — замялась она и показала пальцем. — А это что? Прямо впереди них, издавая низкий шипящий звук, текло что-то похожее на, ручей из черно-белых статических разрядов, покрывая пол и часть стен. — Я думаю, что это просто из-за помех в телефонных линиях. — И вы полагаете, через это можно пройти? — А куда денешься… Он шагнул было вперед, но тут же откуда-то раздалось рычание, и огромная собака о трех головах, раскачивавшихся над туловищем и глядящих каждая в своем направлении, перегородила ему путь. — Что это?! — Возможно, образ их системы защиты… Это все Черри с его чувством юмора, подумал Сандерс. — А она нас не укусит? — Побойтесь Бога, Луиза — это же просто мультик. Где-то, конечно, была и настоящая система мониторинга, следящая, чтобы в систему базы данных «Конли-Уайт» не проник посторонний. Может быть, она была автоматическая, а может быть, там дежурил живой человек. Но сейчас в Нью-Йорке было около часу ночи, и собака, скорее всего, была каким-то автоматическим устройством. Сандерс прошел вперед, переступив через ручей электрических разрядов. При его приближении пес заворчал громче, все три головы повернулись в сторону пришельца, следя за ним нарисованными глазами. Ощущение было не из приятных, но ничего не случилось. Сандерс повернулся к Фернандес. — Идете? Она осторожно двинулась вперед. Ангел остался позади, паря в воздухе. — Ангел, ты идешь? Тот не ответил. — По-видимому, он не может войти в проход, — решил Сандерс. — Не запрограммирован. Они пошли по серому коридору, стены которого состояли из множества выдвижных ящиков без надписей. — На морг смахивает, — заметила Фернандес. — Не во внешности дело… — Это и есть база данных их компании, находящаяся в Нью-Йорке? — Да. Надеюсь, что нам удастся в ней разобраться и найти то, что нужно. — А что нужно? Сандерс не ответил ей, наугад подойдя к первому попавшемуся ящику и потянув его на себя. Внутри стояли папки. Он присмотрелся к ним. — Разрешения на застройку, — сказал он наконец. — Какие-то склады в Мэриленде, что ли… — А почему нет надписей? Стоило Фернандес это спросить, как Сандерс увидел надписи, постепенно выступающие на серой поверхности стен. — Думаю, просто на это требуется больше времени, — сказал Сандерс и посмотрел по сторонам, читая надписи. — О, вот уже лучше: записи по кадрам вон там, на стене. Он подошел к другой стене и потянул на себя ящик. — Ой, мама! — пискнула Фернандес. — Что такое? — Там кто-то идет, — сказала она чужим голосом. В дальнем конце коридора появилась серая фигура. До нее было еще слишком далеко, чтобы определить детали, но шла она прямо на них. — Что будем делать? — Не знаю, — признался Сандерс. — Он может нас видеть? — Я не знаю. Думаю, нет. — Мы его можем видеть, а он нас нет? — Не знаю! — Сандерс попытался собраться с мыслями: вторую виртуальную систему Черри установил в отеле; если кто-то войдет в нее, то он — или она, — по-видимому, будет способен увидеть их. Но Черри вроде бы говорил, что система может принимать и других пользователей — любого, кто сможет войти в базу данных с персонального компьютера. В этом случае пользователь их увидеть не сможет. Он даже не будет знать, вошел ли кто-нибудь — параллельно — в систему. Фигура продолжала приближаться, двигаясь не ровно, а как-то рывками. Они уже могли разобрать некоторые детали: глаза, нос, рот… — Это уже становится по-настоящему жутко, — призналась Фернандес. Фигура была уже рядом. Теперь ее было видно совсем хорошо. — Ничего себе! — сказал Сандерс. Это был Эд Николс. Они видели лицо Николса: будто черно-белую фотографию обернули вокруг яйцевидной головы, водруженной на сером подвижном туловище, которое больше подошло бы манекену или марионетке. Это была фигура, полностью нарисованная компьютером. Это значило, что Николс находился вне виртуальной системы. По-видимому, он вошел в базу данных через свою электронную записную книжку прямо из гостиничного номера. Не останавливаясь, Николс прошел мимо Сандерса и Фернандес. — Он нас не видит. — А почему у него такое лицо? — спросила Фернандес. — Черри говорил, что машина достает фото из архива и использует его. Призрак Николса продолжал идти по коридору, удаляясь от них. — А что он здесь делает? — Давайте посмотрим… Они шли за Николсом по коридору, пока он не остановился у одного стеллажа, забитого папками; Николс вытянул ящик и стал рыться в его содержимом. Сандерс и Фернандес остановились у него за спиной и через плечо стали наблюдать за тем, что он делает. Уродливая фигура Эда Николса перебирала копии писем и сообщений электронной почты сначала двух-, затем трех- и, наконец, шестимесячной давности. Теперь Николс стал вытаскивать листки бумаги, которые, казалось, повисали перед ним в воздухе. Докладные записки. Заметки. «Лично и конфиденциально». «Копию — в архив»… — Это все касается покупки нашей фирмы, — заметил Сандерс. Николс выдергивал все новые и новые листки. — Он ищет какой-то конкретный документ… Николс застыл: он нашел то, что искал. Его серое компьютерное изображение держало в руке листок. Сандерс стал читать, склонившись через его плечо, произнося некоторые фразы вслух специально для Фернандес: — Докладная записка от четвертого декабря прошлого года: «Вчера в Купертино состоялась встреча с Гарвином и Джонсон, имеющая отношение к возможному приобретению фирмы „ДиджиКом“… так-так… Вот дальше: „Первое впечатление весьма благоприятно… Отличное знание дел в областях, в которые мы намеревались проникнуть…“ Теперь… „Очень способный и активный персонал на всех уровнях. Особенно благоприятное впечатление производит, несмотря на молодость, компетентность мисс Джексон…“ Да уж, Эд, готов об заклад биться, что вас это очень впечатляло…» Карикатурный Николс прошел немного дальше и выдвинул другой ящик. Не найдя в нем того, что ему было нужно, закрыл его и взялся за следующий. Здесь он опять начал что-то читать, и опять Сандерс заглянул ему через плечо: — «Докладная записка для Джона Мердена. Проект расходов, связанных с приобретением „ДиджиКом“… Вот. „В целях высвобождения и экономии средств для дальнейшего совершенствования…“ Ага, кажется, то, что надо: „Мисс Джонсон взялась продемонстрировать свою финансовую ответственность за новые производственные мощности в Малайзии… Предполагаемая экономия составит…“» Да как она, черт возьми, могла это сделать? — Что сделать? — спросила Фернандес. — Продемонстрировать свою ответственность за производство в Малайзии? Оно всегда было в моей сфере ответственности! — Ой-ой, — сказала Фернандес. — Вы мне не поверите, но… Сандерс повернулся и увидел, что она смотрит вдоль коридора. Он проследил за направлением ее взгляда. К ним шел кто-то еще. — Какое оживленное местечко, — пробормотал он. Даже с большого расстояния было видно, что эта фигура была совершенно иной: голова более естественной формы, очертания тела тоже более совершенны. Движения фигуры были вполне натуральны. — Кажется, у нас могут быть неприятности, — сказал Сандерс, узнав вновь прибывшего даже на таком расстоянии. — Это Джон Конли, — сказала Фернандес. — Да. И он двигается по роликовой дорожке. — Ну и что? Конли внезапно остановился как вкопанный и стал присматриваться. — Он нас видит, — сказал Сандерс. — Видит? Каким образом? — Он воспользовался системой, которую мы установили у них в отеле. Потому-то у него и фигура почетче. Он находится в другой виртуальной системе и может нас видеть, а мы можем видеть его. — Ой-ой… — Вот именно. Конли медленно двинулся вперед; нахмурившись, он перевел взгляд с Сандерса на Фернандес, а с Фернандес на Николса. Затем снова посмотрел на Сандерса, явно не зная, как реагировать на такую встречу. Затем он прижал палец к губам, призывая к молчанию. — Он может нас слышать? — шепотом спросила Фернандес. — Нет, — нормальным голосом отозвался Сандерс. — Мы можем с ним разговаривать? — Нет. Конли, казалось, принял решение. Он почти вплотную подошел к Сандерсу и Фернандес, по очереди оглядел их. Они отлично могли видеть выражение его лица. Затем он улыбнулся и протянул для пожатия руку. Сандерс пожал ее. При этом он не почувствовал ничего, но сквозь очки увидел, как их руки соединились в обычном рукопожатии. Затем Конли пожал руку Фернандес. — Ужасно непривычно, — пожаловалась Фернандес. Конли показал на Николса, затем на свои глаза и снова на Николса. Сандерс кивнул, и они выстроились за спиной Николса, продолжавшего рыться в записях. — А что, Конли тоже его видит? — Да. — Значит, мы все видим Николса… — Да. — А Николс никого из нас не видит. — Именно. Серая карикатурная фигура Эда Николса торопливо вытаскивала папки из ящика. — Так, а что он нашел теперь? — пробормотал Сандерс. — Ага, финансовые отчеты… Его, видимо, интересует этот: «Отель „Сансет Шорз Лодж“, Кармель. Пятое и шестое декабря». Два дня спустя после его докладной. А посмотрите на его расходы! Сто десять долларов на завтрак? Ох, думаю, не один он там завтракал… Он повернулся к Конли: тот, нахмурившись, покачивал головой. Внезапно листок, который читал Николс, исчез. — Что случилось? — Думаю, он просто стер запись. Николс проверил другие записи и, найдя еще четыре счета из «Сансет Шорз», стер и их. Когда они растворились в воздухе, Николс повернулся и пошел прочь. Конли задержался. Посмотрев на Сандерса, он выразительно чиркнул пальцем поперек горла. Сандерс кивнул. Конли еще раз поднес палец к губам. Сандерс кивнул, оставаясь абсолютно спокойным. — Пошли, — сказал он Фернандес, — нам здесь больше делать нечего. Они пошли к выходу в коридор «ДиджиКом». Идя рядом с ним, Фернандес сказала: — А мы не одни… Сандерс обернулся: Конли шел за ними. — Все нормально, — сказал он. — Пусть идет.
* * *
Пройдя через выход, они миновали рычащего пса и вошли в викторианскую библиотеку. — Как хорошо дома, а? — пошутила Фернандес. Конли шел рядом с ними, ничему не удивляясь; впрочем, он уже видел «Коридор» раньше. Сандерс пошел быстрее. Ангел снова парил над ними. — Но вы понимаете, — заговорила Фернандес, — что в этом нет никакого смысла, потому что Николс выступает против покупки компании. А Конли, напротив, за. — Все верно, — объяснил Сандерс. — Все абсолютно верно. Николс спутался с Мередит и закулисно пропихнул ее в новые начальники отдела. А как лучше всего это скрыть? Очень просто — стонать на каждом углу, что он против слияния наших фирм. — Вы хотите сказать, что это просто маскировка? — Конечно. Вот почему Мередит даже не удосуживается отвечать на его жалобы на совещаниях. Она знает, что реальной угрозы он не представляет. — А Конли? — спросила она, покосившись на шедшего рядом с ними Джона Конли. — А вот Конли и в самом деле хочет слияния. Только он хочет, чтобы из этого вышел толк. Он не дурак и понимает, что Мередит недостаточно компетентна для такой работы. Но он также понимает, что Мередит — это цена, которую надлежит заплатить за поддержку со стороны Николса. Так что он тоже вынужден поддерживать Мередит — по крайней мере сейчас. — А что мы будем теперь делать? — Поищем последний недостающий фрагмент. — То есть? Сандерс заглянул в тоннель, над входом в который было написано: «Управление». Это была та часть базы данных, в которую он входил редко, да и то по каким-то второстепенным делам. Вся картотека была размечена по алфавиту. Сандерс шел вдоль стены, пока не обнаружил надпись: «ДиджиКом / Малайзия СА». Он открыл ящик и нашел секцию, помеченную «Начало». Там хранились его собственные докладные, расчеты, рапорты, протоколы переговоров с правительством, спецификации, отчеты сингапурских поставщиков, еще протоколы переговоров и прочие бумаги за два последних года. — Что вы ищете? — Генеральный план. Он ожидал найти толстые пачки синек и инспекционных отчетов, но обнаружил всего одну, довольно тонкую, папку. Правда, когда он открыл ее, прямо в воздухе перед ним повисло трехмерное изображение здания завода. Сначала это был просто контур, но в течение нескольких секунд он заполнился всеми подробностями и стал похож на очень большой кукольный домик со всеми деталями. Сандерс, Фернандес и Конли стояли вокруг него, заглядывая через крошечное окно. Сандерс нажал кнопку. Модель стала прозрачной, затем превратилась в разрез. Стали видны сборочная линия и остальные внутренности завода. Зеленая линия — лента конвейера — пришла в движение, задвигались узлы машин и засуетились фигурки рабочих, собирая дисководы из крошечных деталей. — Что вы еще ищете? — Ревизионные отчеты. — Он кивнул головой в сторону модели. — Это первый вариант завода. Второй лист был помечен «Ревизия 1 / Первый вариант». Тут же была проставлена дата. Сандерс перевернул страницу: модель завода слегка задрожала, но не изменилась. — Ничего не случилось… На следующем листке было написано: «Ревизия 2 / Только детали». И снова модель задрожала, но осталась прежней. — Согласно этим записям, в проект завода не вносили никаких изменений, — сказал Сандерс. — Но мы-то знаем, что это не так!.. — Что он делает? — спросила Фернандес, глядя на Конли. Сандерс увидел, как тот медленно шевелит губами, преувеличенно старательно выговаривая неслышные слова. — Он пытается нам что-то сказать, — пояснила женщина. — Вы можете что-нибудь разобрать? — Нет. — Сандерс присмотрелся еще, но по мультипликационным движениям нарисованных губ Конли ни чего прочитать было нельзя. Сандерс отрицательно покачал головой. Конли кивнул и вынул пульт из руки Сандерса. Найдя кнопку, отмеченную надписью «Приложения», он нажал ее, и Сандерс увидел список подпунктов, повисший в воздухе. Список был весьма обширен и включал в себя разрешительные документы от малайзийского правительства, замечания архитекторов, контракт с подрядчиком, заключения комиссий по охране окружающей среды и охране труда и многое другое — не менее восьмидесяти пунктов. Сандерс наверняка пропустил бы пункт в середине списка, если бы Конли не обратил на него его, Сандерса, внимание:РЕВИЗИОННАЯ КОМИССИЯ УПРАВЛЕНИЯ— А что это? — поинтересовалась Фернандес. Сандерс нажал кнопку, и в воздухе повис новый лист. Тогда он ткнул кнопку с надписью «Резюме» и прочитал; вслух: — «Ревизионная Комиссия Управления создана четыре года назад в Купертино по инициативе Филипа Блэкберна для рассмотрения проблем, не входящих в компетенцию Главного Управления. Цель ее создания — повышение эффективности менеджмента в „ДиджиКом“. За это время Ревизионная Комиссия Управления с успехом решила многие управленческие проблемы». — Угу… — сказала Фернандес. — «…Девять месяцев назад Ревизионная Комиссий Управления, возглавляемая Мередит Джонсон, произвела пересмотр производственных мощностей в Куала-Лумпуре, Малайзия. Поводом для пересмотра послужил конфликт с малайзийским правительством из-за числа и этнического состава работников предприятия». — Ого! — заинтересовалась Фернандес. — «…Возглавляемая мисс Джонсон при юридической поддержке мистера Блэкберна Ревизионная Комиссия Управления достигла выдающегося успеха в разрешении многих проблем, связанных с местным филиалом „ДиджиКом“». — Это что, пресс-релиз? — спросила Фернандес. — Вроде того, — подтвердил Сандерс и продолжил чтение: — «…Специфические вопросы, связанные с количеством и этническим составом штата предприятия. Первоначально предусматривался наем семидесяти рабочих, но, идя навстречу просьбе правительства, Комиссия увеличила число рабочих мест до восьмидесяти пяти за счет снижения уровня автоматизации на заводе, чем немало споспешествовала экономике развивающейся страны». — Сандерс поднял глаза на Фернандес и добавил: — И посадили нас в галошу. — Почему? Не отвечая, Сандерс продолжал читать: — «Кроме того, Комиссия выявила возможность крупной экономии денежных средств без сколько-нибудь заметного ухудшения качества производимой продукции. Очистка воздуха была приведена к более приемлемому уровню, контракты с поставщиками были пересмотрены со значительной выгодой для фирмы…» Вот и все, — помотал головой Сандерс. — Теперь все встало на свои места. — Ничего не понимаю! — воскликнула Фернандес. — А вы? — Зато я все отлично понимаю… Сандерс нажал кнопку «Подробности». — Сожалею, — подал голос ангел, — но больше подробностей нет. — Ангел, покажи мне список файлов. — Пожалуйста. В воздухе повис розоватый листок:
ФАЙЛЫ С ПОДРОБНОСТЯМИ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ РЕВИЗИОННОЙ КОМИССИИ УПРАВЛЕНИЯ МАЛАЙЗИЯ СТЕРТЫ 14/6 ВОСКРЕСЕНЬЕ. ПОЛНОМОЧИЯ DC/C/5905— Вот черт! — выругался Сандерс. — Что это значит? — Кто-то замел следы, — пояснил Сандерс, — всего несколько дней назад. Но кто мог заранее знать, что заварится такая каша? Ангел, покажи мне список разговоров между Малайзией и «ДиджиКом» за последние две недели. — Телефонную или видеосвязь? — Видео. — Нажмите кнопку «V». Сандерс нажал кнопку, и в воздухе развернулся очередной лист.
Дата Кто вызывал Кого вызывали Продолжительность Полномочие— Небось спутниковая сеть раскалилась, — буркнул Сандерс, глядя на список. — Артур Кан общался с Мередит Джонсон практически каждый день вплоть до четырнадцатого июня. Ангел, прокрути-ка мне эти видеосеансы. — Эти сеансы видеосвязи не подлежат просмотру, исключая сеанс от пятнадцатого июня. Это был двухдневной давности разговор самого Сандерса с Каном. — А где остальные? Вспыхнула надпись:1/6А. КанМ. Джонсон08.12-08.14ACSS1/6А. КанМ. Джонсон13.43-13.46ADSS2/6А. КанМ. Джонсон18.01-18.04DCSC2/6А. КанТ. Сандерс18.22-18.26DCSE3/6А. КанМ. Джонсон09.22-09.24ADSC4/6А. КанМ. Джонсон09.02-09.12ADSC5/6А. КанМ. Джонсон08.32-08.32ADSC7/6А. КанМ. Джонсон09.04-09.05ACSS11/6А. КанМ. Джонсон20.02-20.04ADSC13/6А. КанМ. Джонсон09.02-09.32ADSC14/6А. КанМ. Джонсон11.24-11.25ACSS15/6А. КанТ. Сандерс11.32-11.34DCSE
ФАЙЛЫ ВИДЕОСВЯЗИ РЕВИЗИОННОЙ КОМИССИИ УПРАВЛЕНИЯ МАЛАЙЗИИ БЫЛИ СТЕРТЫ 14/6 ВОСКРЕСЕНЬЕ. ПОЛНОМОЧИЯ DC/C/5905.Опять подчищено… Сандерс был почти уверен, что знает, кто об этом позаботился, но решил на всякий случай проверить. — Ангел, как я могу проверить полномочия лица, стершего файлы? — Наберите дату, которая вас интересует, — ответил ангел. Сандерс выполнил рекомендацию и прочитал на появившемся листке:
ПОЛНОМОЧИЯ DC/C/5905 ПРИНАДЛЕЖАТ АДМИНИСТРАТОРУ УПРАВЛЕНИЯ «ДИДЖИКОМ»/КУПЕРТИНО. ВЫДАН СПЕЦИАЛЬНЫЙ ДОПУСК (ИДЕНТИФИКАЦИЯ ОПЕРАТОРА НЕОБЯЗАТЕЛЬНА)— Это сделал кто-то, занимающий высокий пост в Управлении, в Купертино, несколько дней назад. — Мередит? — Возможно. И это значит, что со мной покончено. — Почему? — Потому что теперь я знаю, что произошло на заводе в Малайзии: Мередит взяла и изменила весь проект, но потом стерла все данные, вплоть до разговоров с Каном. Я ничего не смогу доказать. Сандерс ткнул пальцем в лист. Тот съежился и исчез. Затем он закрыл папку, сунул в ящик, наблюдая, как растворяется в воздухе модель завода. Затем он взглянул на Конли: тот слегка пожал плечами, по-видимому, вполне понимая ситуацию. Сандерс обменялся с ним рукопожатием, стиснув воздух, и прощально махнул рукой. Конли кивнул и пошел прочь. — Что теперь? — спросила Фернандес. — Пора идти, — сказал Сандерс. — «Пора идти, пока, до следующего шоу…» — запел ангел. — Ангел, затихни. — Ангел перестал петь. Сандерс тряхнул головой. — Ну точно как Дон Черри… — А кто это — Дон Черри? — поинтересовалась Фернандес. — Дон Черри — это живой бог, — пояснил ангел. Они пошли по коридору назад, ко входу, и вышли из голубого экрана.
* * *
Очутившись снова в лаборатории Черри, Сандерс снял шлем и после секундной потери координации спустился с роликовой дорожки. Затем он помог Фернандес снять ее шлем. — О! — воскликнула она, озираясь. — Мы опять в реальном мире! — Если вам угодно его таковым называть, — мрачно ответил Сандерс. — Я не уверен, что он намного реальней того. Он взял шлем Луизы и подал руку, чтобы ей удобней было спуститься с роликов. Затем отключил питание системы. Фернандес зевнула и посмотрела на свои часы. — Уже одиннадцать. Что будем делать теперь? Сандерс сделал то немногое, что еще мог: поднял трубку одного из модемов Черри и набрал номер Гэри Босака. Сандерс не мог сам получить нужные ему данные, а Босак мог — надо только его уговорить. Большой надежды на это не было, но ничего больше не оставалось. Автоответчик ответил: — Привет, это «НЗ Профессиональные Услуги». Несколько дней меня не будет в городе, так что оставьте сообщение. — И сигнал. Сандерс вздохнул. — Гэри, сейчас одиннадцать часов вечера, среда. Жаль, что я вас не застал. Я буду дома. — И он повесил трубку. Его последняя надежда… Теперь — все. Несколько дней Босака не будет в городе. — Сволочь, — выругался Сандерс. — Что теперь? — зевая, спросила Фернандес. — Не знаю, — сказал он. — У меня осталось только полчаса, чтобы успеть на последний паром. Поеду-ка я домой спать. — А завтрашнее совещание? — спросила она. — Вы говорили, что вам нужны какие-то документы… — Луиза, я сделал все, что мог, — признался Сандерс. — Я знаю, с чем мне предстоит столкнуться, и как-нибудь справлюсь… — Значит, увидимся завтра? — Ага, — подтвердил он. — Завтра.* * *
На пароме, глядя на отражение огней удаляющегося города в черной воде пролива, Сандерс почувствовал, что уверенность покидает его. Фернандес была права: он должен был подобрать документацию. Узнай об этом Макс, вот бы ему, Сандерсу, досталось. Сандерс почти наяву услышал голос, старика: «Ах, так ты устал? Да, это хорошая причина, Томас». Интересно, будет ли Макс присутствовать на завтрашнем совещании? Хотя сейчас Сандерсу мало что было по-настоящему интересно. Он слишком устал, чтобы сконцентрироваться на совещании. По громкоговорителям объявили, что до прибытия в Уинслоу осталось пять минут, и он потащился на нижнюю палубу к своему автомобилю. Отперев дверцу, он опустился на сиденье и тут же заметил в зеркале заднего вида темный силуэт на заднем сиденье. — Привет, — сказал Гэри Босак. Сандерс повернулся было к нему, но Босак предупредил. — Продолжайте смотреть вперед, я только на одну минутку. Слушайте внимательно. Завтра они вас растопчут, взвалив ответственность за фиаско в Малайзии на вас. — Я знаю… — А если это не сработает, они вломят вам за то, что вы прибегали к моим услугам. Сами знаете — нарушением неприкосновенности личности, уголовно наказуемые деяния и прочее дерьмо. Они связались с моим инспектором по надзору. Может быть, вы его видели — такой толстяк с усами? Сандерс смутно припомнил мужчину, которого она видел днем раньше в Посредническом центре. — Да, кажется, я знаю, о ком вы говорите. Послушайте, Гэри, мне нужны кое-какие документы… — Не надо разговаривать: времени совсем мало. Все документы, относящиеся к изменениям, происшедшим на вашем заводе, уничтожены. Здесь я ничем не могу вам помочь. — Они услышали вой сирены парома. Все водители соседних машин начали заводить двигатели. — Но обвинения в нарушениях закона я пришить не позволию ни вам, ни мне. Держите. — Он наклонился вперед и передал Сандерсу пакет. — Что это? — Отчет о работе, которую я проделал по заказу еще одного чиновника из вашей компании. Вы знаете, кто такой Гарвин? Передайте ему завтра с утра по факсу. — А почему вы сами не передадите? — Еще сегодня ночью я перейду границу: у меня двоюродный брат в Британской Колумбии, поживу у него пока. Если все обойдется, оставьте мне сообщение на автоответчике. — Ладно… — И держись, парень. Найдет завтра ихняя коса на наш камень. Идут большие перемены. Впереди с металлическим лязгом опустился пандус. Регулировщики стали выпускать автомобили с парома. — Гэри, вы отслеживали мои телефонные звонки? — Ага… Мне очень жаль — они меня заставили. — А кто такой «Эфренд»? Хохотнув, Босак открыл дверцу и выскочил из машины. — Вы меня удивляете, Том. Вы что, не знаете, кто ваши друзья? Автомобили потянулись к пандусу. Сандерс увидел, что стоп-сигналы машины, стоявшей впереди, вспыхнули рубиновым огнем, и автомобиль двинулся вперед. — Гэри… — заговорил Сандерс, поворачиваясь, но Босака и след простыл. Сандерс включил скорость и тронул машину.* * *
У въезда во двор Сандерс притормозил, чтобы забрать почту, которой за два дня накопилось преизрядно. Подъехав затем к дому, он оставил машину на улице, не загоняя в гараж, и, отперев входную дверь, вошел в дом. Дом казался пустым и холодным; в воздухе висел запах лимонного освежителя. Сандерс вспомнил о том, что Консуэла вроде бы собиралась произвести уборку. Заглянув на кухню, он установил таймер кофеварки на утро. На кухне было чисто, все детские игрушки были собраны. Определенно, Консуэла здесь побывала. Сандерс посмотрел на автоответчик. В окошке мигало красное число «14». Сандерс начал прослушивать сообщения. Первое было от Джона Левина: он требовал немедленно позвонить, уверяя, что это очень важно. Затем Салли поинтересовалась, выйдут ли дети гулять. Все остальные звонки были без сообщений. Прослушивая их, Сандерс заметил, что все они были очень похожи друг на друга: тонкое шипение белого шума, сопровождающее обычно заокеанские звонки, а затем разъединяющий щелчок. Снова и снова. Кто-то пытался к нему пробиться… Один из последних звонков был, очевидно, произведен через коммутатор, потому что в трубке послышался певучий женский голос: «Извините, никто не отвечает. Не хотите ли оставить сообщение?» — а затем мужской голос, ответивший: «Нет». И щелчок. Сандерс прокрутил запись снова, прислушиваясь к этому «Нет». Что-то это ему напоминало. Говорил явно иностранец, но Сандерсу определенно был знаком голос говорившего. Сандерс прослушал запись несколько раз подряд, но так и не смог определить, кто говорил. На минуту ему показалось, что мужчина колебался, ответить или нет. Или просто торопился? Разобрать было невозможно. «Не хотите ли оставить сообщение?» — «Нет». Наконец Сандерс сдался, перемотал пленку и поднялся наверх, в свой кабинет. Факсов не поступало, а экран компьютера оставался слепым: сообщений от «Эфренда» не поступало. Он прочитал бумаги, переданные ему Босаком: это был один листок — записка, адресованная Гарвину и содержащая сведения о некоторых сотрудниках, работавший в Купертино, чьи имена были вымараны. Здесь же была ксерокопия чека, выписанного на «НЗ Профессиональные Услуги» и подписанного лично Гарвином. Вскоре после часа ночи Сандерс пошел в ванную и принял душ. Воду он пустил погорячее и, держа лицо вплотную к сетке, чувствовал, как сильные струи секут кожу. За шумом воды он чуть не прослушал телефонный звонок. Наспех схватив полотенце, он понесся в спальню. — Алло? В трубке послышалось знакомое шипение, и мужской голос произнес: — Мистера Сандерса, пожалуйста. — Сандерс слушает. — Мистер Сандерс, сэр, — сказал голос. — Не знаю,помните ли вы меня… Мое имя Мохаммед Джафар.Часть четвертая ЧЕТВЕРГ
Утро было ясным. Сандерс успел на ранний паром и был у себя на работе уже в восемь. Проходя мимо дежурного на первом этаже, он увидел объявление: «Главный конференц-зал занят». В какой-то момент его вдруг прошиб ледяной пот при мысли, что он опять почему-то перепутал время начала совещания, и он заторопился к конференц-залу. Но, к счастью, это Гарвин собрал представителей «Конли-Уайт» и что-то неторопливо им говорил. Слушая его, гости согласно кивали головами. Затем Гарвин закончил говорить и предоставил слово Стефани Каплан, которая немедленно пустилась в рассуждения о финансах, иллюстрируя свое выступление показом слайдов. Гарвин же вышел из конференц-зала и со свирепым выражением лица заторопился в экспресс-бар, находящийся в другом конце коридора, даже не обратив внимания на Сандерса. Сандерс пошел было к лестнице, но остановился, услышав голос Фила Блэкберна: — А мне кажется, что я имею право опротестовать подобное решение. — Черта с два, — зло отвечал ему Гарвин. — У тебя вообще больше нет никаких прав. Сандерс сделал несколько шагов к экспресс-бару. Отсюда, с противоположной стороны холла, он мог заглянуть вовнутрь бара. Блэкберн и Гарвин разговаривали, стоя около автоматической кофеварки. — Но это же нечестно! — возопил Блэкберн. — Поговори еще! — огрызнулся Гарвин. — Она назвала им источник своей информации, ты, козел! — Но, Боб, вы же сами мне сказали… — Что я тебе сказал? — перебил его Гарвин, сузив глаза. — Вы велели мне что-нибудь сделать, надавить на Сандерса! — Это верно, Фил. И ты сказал мне, что обо всем позаботишься сам. — Но вы же знали, что я имею в виду… — Я знал, что ты собираешься что-то предпринять, — заявил Гарвин. — Но я не знал, что именно. А теперь она назвала твое имя… Блэкберн опустил голову. — И все же я считаю, что это очень нечестно… — Да ну? А чего ты от меня ждал? Ты же один из этих чертовых законников, Фил. Ты же один из тех, кто должен в лепешку разбиться, чтобы все выглядело пристойно! Ну, скажи мне: что я теперь должен делать? Блэкберн некоторое время молчал, затем выдавил: — Я попрошу Джона Робинсона представлять мои интересы. Он представит проект взаимного соглашения о компенсации. — Вот и ладно, — согласился Гарвин. — Это твое право. — Но на личном уровне, так сказать, я говорю вам, Боб, что считаю, что в этом деле со мной обошлись непорядочно. — Ой, Фил, только не надо мне здесь рассказывать о своих чувствах. Ты их всегда выставлял на продажу. А теперь слушай внимательно: не ходи наверх; не прибирай свой стол; двигай прямо в аэропорт. Я хочу, чтобы ты вылетел в ближайшие полчаса. Чтобы ноги твоей больше здесь не было. Ясно? — Я полагаю, вы должны ценить тот вклад, который я внес в развитие вашей компании… — Оценю, идиот ты чертов! — рявкнул Гарвин. — А теперь вали отсюда, пока у меня терпение не лопнуло! Сандерс развернулся и бросился вверх по лестнице, с трудом сдерживая ликование. Блэкберна выперли! Интересно, подумал Сандерс, стоит ли об этом кому-нибудь сказать — Синди, например? Но пока он добирался до четвертого этажа, коридоры наполнились приглушенным жужжанием: все сотрудники; выскочили из своих кабинетов и теперь обменивались мнениями, стоя у дверей, — надо полагать, слухи об увольнении уже просочились и сюда. Сандерса не удивило, что сотрудники были встревожены. Хотя Блэкберна и недолюбливали, его увольнение взволновало всех. Такие резкие действия, да еще в отношении лица, близкого к самому Гарвину, родили чувство неуверенности в собственном положении сотрудников. У дверей в кабинет Сандерса встретила встревоженная Синди: — Том, вы в это не поверите! Гарвин увольняет Фила. — Ты шутишь! — сказал Сандерс. Синди кивнула. — Никто толком не знает, за что, но, очевидно, это как-то связано с приездом телевизионщиков прошлым вечером. Гарвин сейчас внизу объясняется с представителями «Конли-Уайт». За спиной Сандерса кто-то завопил: «По электронной почте передают сообщение!» — и коридор мгновенно опустел — все разбежались по своим кабинетам. Сандерс присел за свой стол и нажал на клавишу компьютера. Изображение на экране шло непривычно медленно — по-видимому, оттого, что все в здании включили свои компьютеры одновременно. В кабинет вошла Фернандес и с порога спросила: — Это правда — насчет Блэкберна? — Думаю, что да, — ответил Сандерс. — Сейчас как раз проходит сообщение по электронной почте.ОТ: РОБЕРТА ГАРВИНА. ПРЕЗИДЕНТА И ГЕНЕРАЛЬНОГО ДИРЕКТОРА КОМУ: ВСЕЙ СЕМЬЕ «ДИДЖИКОМ» С ГЛУБОКИМ СОЖАЛЕНИЕМ И ЧУВСТВОМ ЛИЧНОЙ ПОТЕРИ Я ОБЪЯВЛЯЮ О ТОМ, ЧТО СЕГОДНЯ ПРИНЯЛ ОТСТАВКУ ПОЛЬЗОВАВШЕГОСЯ НАШЕЙ ВСЕОБЩЕЙ ЛЮБОВЬЮ И УВАЖЕНИЕМ ГЛАВНОГО ЮРИДИЧЕСКОГО КОНСУЛЬТАНТА ФИЛИПА А. БЛЭКБЕРНА. ОКОЛО ПЯТНАДЦАТИ ЛЕТ ФИЛ БЫЛ ВЫДАЮЩИМСЯ СОТРУДНИКОМ НАШЕЙ ФИРМЫ, ПРЕКРАСНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ И МОИМ БЛИЗКИМ ДРУГОМ И СОВЕТНИКОМ. Я ЗНАЮ, ЧТО МНОГИМ, КАК И МНЕ, БУДЕТ НЕДОСТАВАТЬ ЕГО МУДРОГО СОВЕТА И ТОНКОГО ЮМОРА. Я УВЕРЕН, ЧТО ВСЕ СОТРУДНИКИ ПРИСОЕДИНЯТСЯ КО МНЕ В ПОЖЕЛАНИЯХ ФИЛУ УДАЧИ В ЕГО НОВЫХ НАЧИНАНИЯХ. СПАСИБО ТЕБЕ ОТ ВСЕГО СЕРДЦА, ФИЛ. СЧАСТЬЯ ТЕБЕ. ОТСТАВКА ВСТУПАЕТ В СИЛУ НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО, ДО НАЗНАЧЕНИЯ ПОСТОЯННОГО ЮРИСКОНСУЛЬТА ЕГО ОБЯЗАННОСТИ ВРЕМЕННО ВОЗЛАГАЮТСЯ НА ГОВАРДА ЭБЕРХАРДТА.— Как это понимать? — спросила Фернандес. — Это следует понимать так: «Я выгнал эту ханжескую задницу». — Так и должно было случиться, — сказала Фернандес. — Особенно после того, как он рассказал вашу историю Конни Уэлш. — А как вы об этом узнали? — спросил Сандерс. — Элеонора Врайз… — Она сама вам сказала? — Нет. Но Я знаю, что Элеонора Врайз — очень осторожный адвокат, как и вообще юристы, связанные со средствами массовой информации. Самый надежный способ уцелеть там — не допускать к печати сомнительных материалов. Чувствуешь сомнение — запрети. Вот я и спросила себя: почему попала в печать такая явно провокационная, лживая заметка о «мистере Свинтусе»? Только лишь потому, что Врайз знала — у Уэлш очень надежный информатор в самой фирме, причем информатор, хорошо осознающий возможные юридические последствия. Информатор, который, передавая сведения, смог убедить также Врайз, что фирма не подаст на газету в суд за напечатание этой статьи. Ну а поскольку ни один крупный руководитель никогда ничего не понимал в законах, единственным возможным источником сведений мог быть только юрист высокого ранга. — То есть Фил… — Да. — Господи… — Влияет ли это на ваши планы? — спросила Фернандес. Сандерс задумался. — Нет, не думаю, — сказал он. — Скорее всего, Гарвин все равно бы выгнал его сегодня. — Откуда такая уверенность? — Прошлой ночью мне подкинули патрончиков, и сегодня у меня появилась надежда. В кабинет вошла Синди и спросила: — Вы не ждете чего-нибудь из Куала-Лумпура? — Жду. — Вот оно — пришло в семь часов утра. — Она положила на его стол ДАТ-кассету, выглядевшую точь-в-точь как та, на которой был записан разговор Сандерса с Артуром Каном. Фернандес посмотрела на Сандерса. Тот пожал плечами. В половине девятого он переслал бумагу, переданную; ему Босаком, на личный факс Гарвина. Затем попросил: Синди снять копии со всех факсов, присланных ему Мохаммедом Джафаром накануне ночью. Сандерс провел большую часть ночи, изучая бумаги, присланные ему Джафаром. Это было очень интересное чтение. Джафар, конечно, не был болен; он вообще никогда не болел. Эту сказочку придумали Кан на пару с Мередит. Засунув ДАТ-кассету в гнездо видеомагнитофона, Сандерс повернулся к Фернандес. — Может, все-таки объясните? — спросила та. — Надеюсь, что объяснений здесь не понадобится, — сказал Сандерс. На экране монитора возникла надпись:РОБЕРТ ГАРВИН.
5 СЕКУНД ДО ПРЯМОЙ ВИДЕОСВЯЗИ: DC/M-DC/S ОТ: А. КАН КОМУ: М. ДЖОНСОННа экране появилось изображение Кана, находящегося на заводе; затем поле экрана расщепилось надвое, и полэкрана заняла Мередит, сидящая в своем кабинете в Купертино. — Что это? — спросила Фернандес. — Запись их воскресной видеосвязи. — А мне казалось, все записи были стерты?.. — Так оно и есть, но остались копии в Куала-Лумпуре. Мне прислал их мой друг. На экране компьютера Кан кашлянул и заговорил: — О, Мередит… Я несколько озабочен. — И совершенно напрасно, — ответила Мередит. — Но мы по-прежнему не можем выйти на уровень прототипов. Нужно менять очистители воздуха. И как можно скорее. Надо поставить получше. — Не сейчас. — Но это необходимо, Мередит!.. — Пока нет. — Но эти очистители не годятся: мы оба думали, что они подойдут, и ошиблись. — Не принимай близко к сердцу. Кан взмок, нервно потирая подбородок, он сказал: — Но Том все поймет — это только вопрос времени. Ты же знаешь, он не дурак. — Ему будет не до этого. — Это ты сейчас так говоришь… — К тому же он уйдет с работы. Кан вздрогнул. — Почему? Я не думаю, что он… — Поверь мне, он уйдет. Он не захочет со мной работать. Сидя в кабинете Сандерса, Фернандес подалась вперед, не отрываясь от экрана, и прошептала: «Ни черта себе…» — Почему не захочет? — спросил Кан. — Поверь мне пока на слово: он не захочет. Он уволится в течение первых же сорока восьми часов после моего назначения. — Но откуда такая уверенность?.. — А что ему остается? Все в компании знают, что у нас с ним был роман, и если возникнут осложнения, никто ему не поверит. Он достаточно умен, чтобы понять это. Если он вообще хочет работать, то у него не останется другого выбора, кроме как принять первое же предложение о переводе на другую работу и уехать. Кан кивнул, вытирая капли пота, катящиеся по щекам. — А мы тогда скажем, что это он внес изменения в проект завода? — Но он же будет это отрицать! — Да он об этом никогда и не узнает. Пойми, к тому времени его уже не будет. — А если он не уйдет? — Уйдет, не бойся. У него жена, дети… Уйдет. — А если он позвонит мне насчет сборочной линии?.. — Выворачивайся как-нибудь, напусти туману — я знаю, ты это умеешь. Так, а теперь вспомни, с кем еще Сандерс разговаривал? — Ну, иногда с бригадиром, с Джафаром. Джафар, конечно, все знает, и он довольно щепетильный парень, знаете… Боюсь, что он… — Отправь его в отпуск. — Да он только что из отпуска вышел! — Ничего, предоставь еще один. Артур, мне нужна всего одна неделя! — Господи… — сказал Кан. — Я не уверен… — Артур! — перебила его Мередит. — Что, Мередит? — Как раз сейчас новый вице-президент определит для себя, кто оказал ему услуги, чтобы воздать за них в будущем. — Я понял, Мередит… — Тогда все. Изображение исчезло, по экрану побежали черно-белые полосы, затем он потемнел. — Просто и ясно, — прокомментировала Фернандес. Сандерс кивнул. — Мередит и в голову не пришло, что с дисководами может что-нибудь произойти, — ведь в производстве она ничего не понимает. Ей бы только расходы снизить. Но потом она сразу поняла, что, когда начнут искать виноватого, рано или поздно выйдут на нее. Вот она и решила избавиться от меня, заставив уйти, чтобы было потом на кого свалить. — И Кан на это пошел? Сандерс кивнул. — И они избавились от Джафара? Сандерс снова кивнул. — Кан посоветовал Джафару погостить у своей кузины в Джохоре. Он понимал, что, убрав бригадира из города, лишит меня возможности связаться с ним. Но ему не пришло в голову, что Джафар сам позвонит мне. — Он взглянул на часы. — Так, теперь дальше. — Еще не все? По экрану побежали цветные полосы, и они увидели симпатичного темнокожего телекомментатора, сидевшего за столом лицом к камере и быстро что-то говорившего на незнакомом языке. — Что это? — спросила Фернандес. — Один из декабрьских вечерних выпусков новостей по третьему каналу Куала-Лумпура. — Сандерс поднялся и нажал клавишу на панели видеомагнитофона. Кассета выскочила из приемника. — И что там показывали?.. В эту минуту вошла Синди, неся десяток стопок ксерокопий, аккуратно скрепленных зажимами. Широко раскрыв глаза, она спросила: — Что вы собираетесь с этим делать? — Об этом не беспокойся, — ответил Сандерс. — Но это отвратительно, Том! Как она могла!.. — Да уж, — согласился Сандерс. — Все гудит, — сказала секретарша. — Говорят, что слияние сорвано. — Увидим, — сказал Сандерс. С помощью Синди он начал раскладывать стопки ксерокопий по одинаковым манильским конвертам. — А все же, что именно вы собираетесь делать? — спросила Фернандес. — Проблема Мередит в том, что она врет, — объяснил Сандерс. — Это у нее получается неплохо, но это же ее и погубит. Ей за всю жизнь теперь не отмыться, если только я вынужу ее произнести последнюю, самую большую ложь. Он посмотрел на часы: было восемь сорок пять. До совещания оставалось пятнадцать минут.
* * *
Конференц-зал был заполнен. Вдоль одной стороны стола сидели пятнадцать представителей «Конли-Уайт» во главе с Джоном Мерденом, вдоль другой — пятнадцать представителей «ДиджиКом» с Гарвином посередине. Мередит Джонсон стояла во главе стола и говорила: — Теперь послушаем Тома Сандерса. Том, хотелось бы, чтобы ты ввел всех присутствующих в курс дел с дисководами «Мерцалка». Расскажи, на какой стадии сейчас находится производство. — Конечно, Мередит, — откликнулся Сандерс, едва слыша себя из-за оглушительных ударов собственного сердца. — В порядке предисловия хочу объяснить тем, кто еще не в курсе, что «Мерцалка» — это рабочее название нового выдающегося проигрывателя компакт-дисков, который, как мы предполагаем, произведет революцию в системах записи данных. — Он повернулся к первому демонстрационному листу. — Компакт-диск ROM — это маленький лазерный диск, предназначенный для хранения данных. При чрезвычайно низкой стоимости на нем можно разместить фантастически большое количество информации в любой форме — знаки, звуки, видеоизображения и так далее. Вы можете переписать на него информацию, хранящуюся в шестистах томах книг приличного формата, а благодаря нашей описываемой разработке считать информацию за полтора часа. Причем информацию можно любым образом комбинировать. Например, вы можете создать учебник, в котором текст будет перемежаться картинками, фрагментами фильмов, анимацией и так далее. Стоимость производства скоро не будет превышать десяти центов за штуку. Сандерс посмотрел вдоль стола: представители «Конли-Уайт» явно заинтересовались, зато Гарвин нахмурился. Мередит выглядела несколько напряженной. — Итак, чтобы использование лазерных дисков было эффективным, нужно добиться двух вещей. Во-первых, нужно иметь портативный проигрыватель. Вроде этого. — Он поднял дисковод и передал его затем противоположной стороне. — Батарея, рассчитанная на пять часов работы, и отличный дисплей. Вы можете пользоваться им в поезде, в автобусе, в классе — всюду, где до сих пор вы пользовались книгами. Гости из «Конли-Уайт» по очереди повертели аппарат в руках и снова повернулись к Сандерсу. — Вторая проблема заключается в считывании информации с лазерного диска, — продолжал Сандерс. — Раньше оно происходило слишком медленно, и это затрудняло доступ ко всей этой великолепной информации. Но прототипы дисководов «Мерцалка» показали вдвое большую, по сравнению с любым другим дисководом в мире, скорость. А с дополнительной памятью для уплотнения изображений он будет действовать со скоростью небольшого компьютера. Мы рассчитываем снизить стоимость такого аппарата до стоимости обычного игрового компьютера в течение ближайшего года. Мы уже начали их производство. Сейчас у нас возникли проблемы, но они поддаются решению. — Не расскажешь ли ты нам об этом подробнее? — спросила Мередит. — Из разговора с Артуром Каном я поняла, что мы до сих пор не знаем, что там произошло. — Теперь уже знаем, — возразил Сандерс. — К счастью, ничего серьезного. Исправление недостатков — дело нескольких дней. — В самом деле? — Она подняла брови. — Значит, мы уже знаем, в чем загвоздка? — Да. — Какое приятное известие! — Конечно… — И правда, хорошие новости, — подал голос Эд Николс. — Это была конструкторская недоработка? — Нет, — сказал Сандерс, — с конструкцией все в порядке, и прототипы по-прежнему работают прекрасно. Это чисто производственный дефект сборочной линии на заводе в Малайзии. — Можно подробнее? — Получилось так, — начал Сандерс, — что на заводе оказалось установленным оборудование, не отвечающее современным требованиям. Так, для пайки контроллерного чипа и чипов оперативной памяти необходимо использовать автоматы. Но малайцы на конвейере ставят их вручную, буквально заталкивая их на место пальцами. К тому же нормы загрязнения воздуха в районе конвейера значительно превышены, что отрицательно влияет на работу расщепляющей оптики. На заводе должны быть установлены очистители воздуха седьмого уровня, а там установлены очистители пятого уровня. В довершение ко всему, мы должны были получать комплектующие детали — шарнирные прутки и зажимы — от надежного сингапурского поставщика, а вместо этого получаем их от совершенно другой фирмы. Более дешево — зато менее надежно. Мередит было побледнела, но только на мгновение. — Неподходящее оборудование, неподходящие условия, неподходящие комплектующие. — Она покачала головой. — Поправь меня, если я ошибаюсь, но не ты ли осуществлял надзор и в ответе за все, что происходит, Том? — Это так, — ответил Сандерс. — В конце прошлого года я ездил в Куала-Лумпур и все проверял вместе с Артуром Каном и местным бригадиром Мохаммедом Джафаром. — И как же тогда получилось, что у нас теперь так много проблем? — К несчастью, утверждения о том, что линия готова к производству, не соответствовали истине. Мередит выглядела озабоченной. — Том, мы все знаем тебя как исключительно компетентного работника. Как же так могло получиться? Сандерс раздумывал. Вот он и дождался своего момента. — Так получилось оттого, — сказал он, — что в схему линии, в спецификации были внесены изменения. — Вот как? И зачем? — Думаю, что будет лучше, если это расскажете вы, Мередит, — сказал он, — потому что изменения были внесены по вашему приказу. — По моему приказу? — Да, Мередит… — Том, ты, должно быть, что-то путаешь, — холодно сказала она. — Я никогда и дела не имела с заводом в Малайзии. — Да нет, имели, — возразил Сандерс. — Вы же ездили туда дважды — в ноябре и декабре прошлого года. — Да, я ездила в Куала-Лумпур. Ездила, потому что ты не смог решить конфликт с их правительством. Мне пришлось разбираться самой, и я разобралась. Но к самому производству я никакого отношения не имела. — А я утверждаю, что ошибаетесь вы, Мередит. — Уверяю тебя, — заявила Мередит ледяным тоном, — что никогда не имела отношения ни к заводу, ни к твоим так называемым изменениям. — Собственно, вы приезжали на завод специально, чтобы проинспектировать, был ли выполнен ваш приказ. — Сожалею, Том, но это не так. Я даже никогда не видела этой сборочной линии. Экран за ее спиной ожил, и на нем, при отключенном звуке, появилось изображение телекомментатора, в пиджаке и при галстуке. Комментатор беззвучно шевелил губами прямо в камеру. — Значит, вы никогда лично не были на заводе? — спросил Сандерс. — Да нет же, Том! И я не могу понять, откуда у тебя такие мысли? На маленьком экранчике в студии — за спиной комментатора — возникло изображение заводского здания «ДиджиКом» в Малайзии, затем оно сменилось показом интерьера завода. Камера скользнула по конвейеру и остановилась на официальной делегации, идущей по цеху. Все присутствующие в конференц-зале отчетливо увидели Фила Блэкберна и рядом с ним — Мередит Джонсон. Оператор крупным планом показал ее лицо, когда она остановилась поговорить с одним из работников. По комнате пробежал ропот. Мередит резко обернулась и увидела экран. — Это… это отвратительно! Это не имеет отношения… Я не знаю, откуда это могло взяться… — Третий канал малайзийского телевидения. Их вариант Би-би-си. Мне очень жаль, Мередит… Отрывок выпуска новостей закончился, и экран погас. Сандерс сделал рукой приглашающий жест, и Синди пошла вокруг стола, раздавая манильские конверты. — Откуда бы ни взялась эта так называемая пленка… — начала было Мередит, но Сандерс, не обращая на нее внимания, громко сказал: — Леди и джентльмены, если вы вскроете ваши конверты, вы обнаружите в них серию отчетов Ревизионной Комиссии Управления, руководителем которой в интересующий нас период была мисс Джонсон. Хочу обратить ваше внимание на первую докладную записку, датированную восемнадцатым ноября прошлого года. Как вы можете видеть, она подписана лично Мередит Джонсон и обусловливает внесение изменений в план сборочной линии в соответствии с просьбой малайзийского правительства. В частности, записка предусматривает отказ от автоматов по установке микрочипов взамен на дополнительное количество рабочих мест. Это вполне удовлетворило малайзийских чиновников, но сделало невозможным производство дисководов… — Ты представления не имеешь, в какие жесткие условия нас поставили… — вмешалась Мередит. — В таком случае не надо было строить там завода вообще, — отрезал Сандерс. — Потому что в таких условиях мы не можем давать продукцию, отвечающую стандартам. Альтернативы здесь быть не может. — Ну, это твое личное мнение, — возразила Джонсон. — Вторая докладная, от третьего декабря, показывает, что в результате пересмотра проекта с целью экономии средств были снижены требования к очистке воздуха. Это еще одно исправление, внесенное в разработанные мной спецификации. И снова недопустимое: мы не можем добиться высокого качества работы от дисководов, собранных в таких условиях. Короче говоря, благодаря этим изменениям дисководы были приговорены… — Слушай, — сказала Джонсон, — если ты думаешь, что мы поверим, что вина за брак лежит на ком-то, кроме тебя… — В третьей записке, — неумолимо продолжал Сандерс, — подводится итог экономии, достигнутой за счет: новшеств, внесенных по инициативе Ревизионной Комиссии Управления. Как вы можете видеть, общая цифра составляет одиннадцать процентов. Но эти проценты уже давно съедены задержкой производства, не говоря уже о потерях, связанных с опозданием с выходом на рынок. Даже если мы немедленно восстановим линию в ее первоначальном варианте, эти одиннадцать процентов экономии дадут увеличение стоимости производства по меньшей мере на семьдесят процентов, что на первый год составит сто девяносто процентов против расчетной цены. Ну, а следующий документ, — продолжал Сандерс, — объясняет причины этой гонки за снижение стоимости производства. Во время переговоров между мистером Николсом и мисс Джонсон, имевших место в конце прошлого года, мисс Джонсон заявила, что она в состоянии уменьшить расходы на развитие высокоточных технологий, что было источником заботы мистера Николса на его встрече с мисс Джонсон в… — О Боже!.. — прохрипел Николс, уткнувшись в бумагу перед собой. Мередит вскочила со своего места и встала перед Сандерсом. — Ты меня извини, Том, — твердо сказала она, — но я просто вынуждена тебя перебить. Мне неприятно говорить это, но никого твоя маленькая шарада не ввела в заблуждение. — Она сделала рукой широкий плавный жест. — Так же как и твои так называемые доказательства. — Она заговорила еще громче. — Ты не присутствовал при том, как лучшие умы фирмы тщательно разрабатывали все эти прогрессивные новшества; ты не в состоянии понять соображений, которыми они руководствовались. И эти фальшивые позы, эти так называемые докладные записки, которыми ты потрясаешь, чтобы убедить нас… Ты никого не убедил! — Она с брезгливой жалостью посмотрела на Сандерса. — Все это пустышки, Том, пустые слова, пустые фразы… Сплошная показуха — и никакого содержания. Ты что, в самом деле полагаешь, что можешь вот так прийти сюда и одурачить команду высококлассных руководителей? Тогда я должна тебя разочаровать: ничего у тебя не получится. Гарвин внезапно поднялся с места и заговорил: — Мередит… — Позвольте мне закончить, — сказала Мередит. Ее лицо было красным от злости. — Это очень важно, Боб. Это ядро всего плохого, что идет из этого подразделения. Да, некоторые решения задним числом можно рассматривать как спорные; да, некоторые рационализаторские предложения, возможно, завели нас слишком далеко. Но это не может служить извинением тому поведению, свидетелями которого мы сегодня стали. Это — тщательно продуманная позиция человека, который не останавливается ни перед чем — абсолютно ни перед чем! — делая себе имя за счет других, подрывая репутацию всех, кто становится на ее пути — я хотела сказать, на его пути — бессовестно, как мы видели, утверждая, что… Тебе никого не удалось одурачить, Том! Ни на минуту! Нам предложили принять на веру худшую из подделок, но мы не клюнули на это. Очень глупо с твоей стороны, Том, и тебе это аукнется. Мне жаль тебя. Не нужно было этого делать, это просто не могло сработать — и не сработало. Все. Она остановилась и, переводя дыхание, обвела взглядом стол: все сидели молча, не двигаясь. Гарвин по-прежнему стоял, пребывая, похоже, в шоке. Постепенно до Мередит начало доходить, что все идет не так, как ей хотелось бы… Когда она заговорила опять, ее голос звучал спокойней: — Надеюсь, что я… что мне удалось правильно выразить чувства всех присутствующих — именно это я намеревалась сделать. Опять молчание. Потом раздался голос Гарвина: — Мередит, не могу ли я попросить вас выйти из зала на несколько минут… Некоторое время Мередит в ошеломлении смотрела на него, затем выдавила: — Конечно, Боб… — Спасибо, Мередит. Держась очень прямо, она вышла из зала. Дверь с щелчком закрылась за ней. Джон Мерден придвинулся поближе к столу и сказал: — Мистер Сандерс, продолжайте, пожалуйста, ваше выступление. Сколько, по вашему мнению, понадобится времени, чтобы произвести необходимые исправления и вывести завод на проектную мощность?* * *
Был полдень. Сандерс сидел в своем кабинете, положив ноги на стол, и смотрел в окно. Солнце ярко освещало стены зданий, окружавших Пайонир-сквер. Небо было чистым и безоблачным. Вошла Мери Энн Хантер, одетая в деловой костюм, и с порога спросила: — Не могу понять никак… — Что? — Как получилось с этим выпуском новостей… Мередит должна была знать о нем, видела же она, что ее снимают… — Она знала. Но она представить себе не могла, что я смогу раздобыть запись. И она не думала, что в новостях вообще о ней упоминалось — она рассчитывала, что показывали только Фила. Сама понимаешь — мусульманская страна… Говоря о начальстве, они обычно показывают только мужчин. — Угу… И что? — Но третий канал — правительственная программа, — объяснил Сандерс. — И в тот вечер разговор шел как раз о том, что из-за непреклонности и нежелания сотрудничать, проявленных со стороны делегации «ДиджиКом», переговоры прошли не так гладко, как хотелось бы правительству. Нужно было как-то защитить репутацию мистера Сайяда, министра финансов, вот камеры и были направлены на Мередит… — Потому что… — Потому что она женщина. — Заморская ведьма в деловом костюме? Иметь дело с бабой «ференги» невозможно… — Да, что-то в этом духе. Во всяком случае, ее показали. — И ты получил запись. — Угу. Хантер кивнула. — Ну, мне это нравится, — с этими словами она вышла из комнаты. Сандерс, оставшись один, снова принялся смотреть в окно. Через некоторое время пришла Синди и принесла свежие новости: — Говорят, что продажа компании не состоится. Сандерс, чувствуя себя выжатым, как лимон, неопределенно пожал плечами — ему было все равно. — Вы не голодны? — спросила Синди. — А то я могу что-нибудь принести. — Нет, я не голоден. Что они там делают? — Гарвин и Мерден разговаривают. — До сих пор? Уже больше часа прошло. — С ними только Конли. — Только Конли? Больше никого? — Нет. Николс ушел. — А что насчет Мередит? — Ее никто не видел. Он откинулся на спинку кресла и повернул голову к окну. Компьютер пропищал три раза подряд.30 СЕКУНД ДО ПРЯМОЙ ВИДЕОСВЯЗИ: DC/M-DC/C ОТ: А. КАН КОМУ: Т. САНДЕРСКан вызывал его. Сандерс мрачно ухмыльнулся. Синди вошла и сказала: — Артур вызывает вас. — Вижу…
15 СЕКУНД ДО ПРЯМОЙ ВИДЕОСВЯЗИ: DC/M-DC/CСандерс приспособил поудобнее свою настольную лампу и чуть отодвинулся. Весь экран осветился, и на нем появилось изображение Артура. Он находился на заводе. — Ах, Том… Как хорошо! Надеюсь, еще не поздно? — спросил Артур. — Для чего не поздно? — поинтересовался Сандерс. — Я знаю, что сегодня должно состояться совещание: мне нужно кое-что тебе сказать. — Что такое, Артур? — Ну, боюсь, что я не всегда был с тобой совершенно откровенен… Это касается Мередит. Она внесла в схему конвейера некоторые изменения — месяцев шесть или семь назад, — и я подозреваю, что вину за это она хочет взвалить на тебя. Может быть, даже на сегодняшнем совещании. — Понимаю. — Я чувствую себя ужасно, Том, — повесил голову Артур. — Даже не знаю, что и сказать… — А ты не говори ничего, Артур, — посоветовал Сандерс. Кан виновато улыбнулся. — Я давно хотел тебе сказать. Правда. Но Мередит сказала, что ты уходишь, и я не знал, как поступить. Она сказала, что надвигается битва и что мне лучше встать на сторону победителя… — Ты встал не на ту сторону, Артур, — сказал Сандерс. — Ты уволен. — Он потянулся и выключил телевизионную камеру, направленную ему в лицо. — Что ты хочешь этим сказать? — То, что ты уволен, Артур. — Но ты не можешь так поступить со мной… — заговорил Кан. Его изображение поблекло и начало съеживаться. — Ты не можешь… Экран опустел. Пятнадцать минут спустя в кабинет вошел Марк Ливайн. Оттянув ворот своей черной футболки «Армани», он сказал: — Кажется, я полный идиот. — Без сомнения. — Это просто… Я не оценил ситуации, — объяснил Марк. — Что да — то да. — Что ты теперь намерен предпринять? — Да вот Артура только что выгнал. — Господи… И что еще? — Не знаю, посмотрю, как фишка ляжет. Ливайн кивнул и вылетел из кабинета. Сандерс решил дать ему понервничать. В конце концов они, конечно, помирятся. Адель и Сюзен ведь тоже подруги. И Марк слишком талантлив, чтобы с ним расставаться. Но немного попотеть ему не повредит. В час заскочила Синди и сообщила: — Говорят, Макс Дорфман только что присоединился к Гарвину и Мердену. — А что Джон Конли? — Ушел. Он сейчас у бухгалтеров. — Это хороший знак. — Говорят, Николса уволили. — С чего ты взяла? — Час назад он улетел домой. Всего пятнадцать минут спустя Сандерс увидел Эда Николса, шагающего по коридору. Подойдя к столу Синди, он поинтересовался: — Ты же вроде говорила, что Николс улетел домой? — Что слышала, то и сказала, — ответила секретарша. — Но это еще не все: вы слышали, что говорят о Мередит? — Что? — Говорят, что она остается. — Я в это не верю, — сказал Сандерс. — Билл Эвертс сказал секретарше Стефани Каплан, что Мередит Джонсон не увольняют, что Гарвин полностью на ее стороне. За фиаско в Малайзии вину возложили на Фила, а Мередит, по мнению Гарвина, еще молода и ответственности нести не может. Так что она остается на работе. — Я не верю… Синди пожала плечами. — Так говорят, — сказала она. Сандерс прошел в свой кабинет и стал смотреть в окно, уговаривая себя, что это пустые сплетни. Через несколько минут зажужжал интерком. — Том? — сказала Синди. — Только что звонила Мередит Джонсон. Она хочет встретиться с вами в ее кабинете. Прямо сейчас.
* * *
Яркие лучи солнца рвались в широкие окна. Стол секретарши Мередит был пуст. Дверь в кабинет была приоткрыта. Сандерс постучал. — Войдите, — пригласила Мередит. Она стояла, прислонившись к столу и скрестив руки на груди. Ждала. — Привет, Том, — сказала она. — Привет, Мередит. — Входи, я не кусаюсь. Он вошел в кабинет, оставив дверь открытой. — Должна признать, что сегодня утром ты превзошел самого себя, Том. Я была удивлена, как многому ты в состоянии научиться за такое короткое время. И на совещании ты был очень изобретателен. Сандерс промолчал. — Да, это была титаническая работа. Ты, наверное, гордишься собой? — спросила она, глядя на него в упор. — Мередит… — Ты думаешь, что наконец рассчитался со мной? Ну, так у меня для тебя новости, Том: на самом деле ты ничего не знаешь о том, как все происходило. Она оттолкнулась от стола, и Сандерс увидел за ее спиной стоявшую на столе картонную упаковочную коробку. Мередит пошла вокруг стола, бросая в эту коробку фотографии, бумаги, набор авторучек. — С самого начала слияние было идеей Гарвина. Уже три года Гарвин искал покупателя на фирму и не мог найти. Тогда он привлек к этому меня; я перебрала двадцать семь разных компаний, пока не нашла «Конли-Уайт». Они заинтересовались, и я жала на них изо всех сил. Я делала все, что могла, чтобы сделка состоялась. Все, что могла. — Она в гневе сунула в коробку очередную порцию бумаг. Сандерс молча наблюдал за ней. — Гарвин был на седьмом небе, когда я принесла ему Николса на блюдечке, — продолжала Мередит. — Ему было плевать, как я это сделала. Он просто хотел, чтобы я это сделала, и я рвала задницу, потому что шанс получить эту работу означал для меня прорыв, новые возможности для роста. Почему бы и нет? Я выполнила работу. Я обеспечила сделку. Я заработала эту должность. Я победила тебя честно. Сандерс молчал. — Но в конце концов все сорвалось: Гарвин не поддержал меня, когда стало жарко. Все говорили, что он мне как отец, а он меня просто использовал. Делал свое дело. И кому какое дело, если при этом кто-то пострадает! Люди приходят и уходят; вот и мне теперь нужно искать адвоката, чтобы оговаривать условия увольнения. И никому нет дела… Она навалилась всем весом на коробку, пытаясь закрыть ее. — Но я обошла тебя честно, Том. И я такого не заслужила. Меня поимела эта проклятая система. — Нет, — возразил Сандерс, глядя ей прямо в глаза. — Ты затаскивала в постель своих подчиненных многие годы. Когда могла, ты пользовалась каждой возможностью показать свою власть. Ты всегда срезала углы. Ты была ленива. Ты жила показухой, и каждое третье слово, вылетавшее у тебя изо рта, было ложью. А теперь ты жалеешь себя, думаешь, что эта система плохая. Но знаешь что, Мередит? Система тебя не поимела. Система тебя разоблачила и вышвырнула вон. Потому что, когда ты посмотришь на себя со стороны, ты увидишь, что ты набита дерьмом. — Он развернулся на каблуках. — Желаю приятного путешествия, куда бы ты ни направлялась. Он вышел из кабинета, хлопнув дверью.* * *
Через пять минут он влетел в свой кабинет и, еще не остыв, начал ходить взад-вперед перед своим столом. Вошла Мери Энн Хантер, одетая на этот раз в свитер и спортивные лосины. Она опустилась на стул и закинула ноги в кроссовках на стол. — Над чем ты работаешь? Готовишься к пресс-конференции? — Какой пресс-конференции? — На четыре часа назначена пресс-конференция. — Кто сказал? — Мариан из Отдела по связям с прессой. Клянется, что знает об этом от самого Гарвина. Ее помощник обзванивает газеты и телевидение. Сандерс покачал головой: — Еще слишком рано. Учитывая происшедшие события, пресс-конференция должна была состояться не раньше завтрашнего дня. — Я тоже так думаю, — кивнула Хантер. — Должно быть, собираются объявить, что сделка по продаже фирмы не состоится. Слышал, что говорят про Блэкберна? — Нет, а что? — Гарвин дал ему миллион компенсации. — Не могу в это поверить. — Так говорят… — А ты у Стефани спроси. — Ее никто не видел. Предполагают, что теперь, когда сделка сорвалась, она отправилась в Купертино утрясать финансовые дела. — Хантер встала и подошла к окну. — Хоть погода радует. — Да, наконец-то. — Пойду-ка я пробегусь — не могу выносить этого ожидания. — А мне не стоит выходить из здания… Она улыбнулась. — Да, я тоже так думаю. — Постояв у окна, она добавила: — Что и требовалось доказать… Сандерс поднял глаза. — Что? Хантер показала рукой в сторону улицы: — Автобусы, с антеннами наверху. Думаю, что пресс-конференция все-таки состоится.* * *
Пресс-конференция состоялась в четыре часа в главном конференц-зале на первом этаже. Освещаемый светом вспышек и юпитеров, Гарвин встал перед микрофоном, установленным во главе стола. — Я всегда считал, — начал он, — что женщины должны быть более широко представлены в высших кругах бизнеса. Женщины Америки представляют наиболее важный, недоиспользованный источник, с которым мы входим в двадцать первое столетие. И в области высоких технологий это так же верно, как и в других отраслях. С тем большим удовольствием я имею честь объявить, что в рамках нашего слияния с фирмой «Конли-Уайт Комьюникейшнз» вице-президентом «Диджитал Комьюникейшнз Сиэтл» назначается женщина высочайших достоинств, уже проявившая их, работая в нашей штаб-квартире в Купертино. Многие годы она была изобретательным и надежным членом команды «ДиджиКом», и я уверен, что она будет оставаться таковой еще многие годы. Итак, я рад представить вам нового вице-президента Отдела перспективного планирования миссис Стефани Каплан! Раздались аплодисменты, и Каплан, выйдя к микрофону, откинула назад копну седеющих волос. Она была одета в деловой костюм темно-каштанового цвета. — Спасибо, Боб, — начала она, спокойно улыбаясь. — И спасибо всем, кто трудился не покладая рук, чтобы обеспечить прекрасную работу всего отдела. Хочу особо сказать, что с большим удовольствием предвкушаю совместную работу с руководителями подразделений, людьми выдающихся способностей, которых мы видим сейчас среди нас — Мери Энн Хантер, Марком Ливайном, Доном Черри и, конечно, Томом Сандерсом. Эти люди являются ядром нашей компании, и я намерена рука об руку трудиться с ними по мере нашего движения в будущее. Что же до меня лично, то здесь, в Сиэтле, у меня существуют как персональные, так и профессиональные связи, и я счастлива, просто счастлива возможности работать здесь. И впереди я вижу долгую и радостную жизнь в этом прекрасном городе…* * *
Едва Сандерс вернулся в свой кабинет, как ему позвонила Фернандес. — Мне наконец-то позвонил Алан. Вы готовы? Артур Э. Френд отбывает свой свободный от лекций год в Непале. В его кабинет не имел доступа никто, кроме его секретарши и пары наиболее доверенных студентов. Фактически за время его отсутствия заходил только один студент — химик-второкурсник по имени Джонатан… — Каплан, — подсказал Сандерс. — Точно. Вы его знаете? — спросила Фернандес. — Он сын моей новой шефини. Стефани Каплан только что представили как нового руководителя отдела. Фернандес некоторое время помолчала, затем заметила: — Это, должно быть, просто выдающаяся женщина…* * *
…Гарвин назначил встречу Фернандес в отеле «Четыре времени года». Ранним вечером они сидели вдвоем в маленьком темном баре, выходящем на Четвертую авеню. — Вы проделали чертовски сложную работу, Луиза, — говорил Гарвин. — Но, должен вам сказать, не в пользу справедливости. Невиновная женщина пала жертвой хитроумного, расчетливого мужчины. — Ладно вам, Боб, — ответила она. — Вы меня для этого сюда и пригласили, чтобы пожаловаться? — Как перед Богом, Луиза, все эти жалобы на сексуальное преследование — в них сам черт не разберется. Во всех компаниях, которые я знаю, можно насчитать не меньше чем по десятку случаев. Будет этому когда-нибудь конец? — Меня это мало беспокоит, — ответила адвокат. — Когда-нибудь все как-то утрясется. — Может быть, со временем. Но пока, сколько невинных людей… — За время моей работы мне не так часто удавалось встречать невинных людей, — возразила женщина. — Например, сейчас мое внимание занимает одна вещь — ведь совет директоров «ДиджиКом» еще год назад был осведомлен о тех проблемах, которые связаны с поведением Джонсон, и ничего по этому поводу не предпринял. Гарвин моргнул. — Кто вам это сказал? Это абсолютная неправда… Фернандес промолчала. — И вы никогда не сможете этого доказать! Фернандес приподняла бровь, но ничего не сказала. — Кто вам это сказал? — повторил Гарвин. — Я хочу знать. — Послушайте, Боб, — заговорила Фернандес. — Существуют определенные проявления в поведении людей, которых никто больше не хочет терпеть — и это факт. Начальники, хватающие подчиненных за гениталии, тискающие груди, стоя в лифте, приглашающие секретарш в деловые поездки и при этом заказывающие только один гостиничный номер… Это старая история. И если у вас есть сотрудник, ведущий себя таким образом — независимо от того, мужчина это или женщина, гомосексуалист или нормальный человек, — вы должны его остановить. — Ладно, это все так, но иногда бывает трудно узнать… — Да, — согласилась Фернандес, — существует и другая крайность: сотруднице не понравился безвкусный анекдот, рассказанный в ее присутствии, и она ничтоже сумняшеся подает жалобу. В конце концов ей объяснят, что сексуальным преследованием здесь и не пахнет, но к тому времени ее боссу уже было предъявлено обвинение, и вся фирма об этом знает. Работать вместе больше невозможно: подозрительность, обида — какая здесь работа… Я часто с такими случаями сталкиваюсь, поверьте, они тоже неприятны. Знаете, мой муж работает в той же фирме, что и я. — Угу… — После того как мы познакомились, он пять раз предлагал мне встретиться с ним в интимной обстановке. Поначалу я отказывалась, но потом уступила, и вот теперь мы давно и счастливоженаты. Так вот, недавно муж сказал мне, что при нынешних обстоятельствах и нравах он бы, возможно, не рискнул со мной связываться. — Ну? Вот и я говорю о том же… — Понимаю. Но со временем все утрясется. Пройдет год-другой, и все будут в курсе новых правил. — Да, но… — …но есть еще и третья категория случаев — где-то посреди двух крайностей, — продолжала Фернандес. — Назовем ее серой. Где неясно, что случилось на самом деле, неясно, кто что сделал. Это наиболее обширная группа жалоб. Дело в том, что общество склонно концентрировать внимание на жертве, а не на обвиняемом. Но ведь у обвиняемого тоже есть проблема: жалобы на сексуальное преследование — это оружие, Боб, и надежной защиты от него нет. Этим оружием может воспользоваться любой — и многие так и делают. Некоторое время, я думаю, это еще будет продолжаться. Гарвин вздохнул. — Это как ваша машина, создающая несуществующую реальность, — продолжала Фернандес. — Окружающую среду, которая кажется реальной, хотя на самом деле ничего нет. Мы живем, окруженные такой средой, которую определяют созданные нами правила. Эта среда меняется. Раньше она менялась по отношению к женщинам, теперь она начинает меняться и по отношению к мужчинам. Раньше эти изменения не нравились мужчинам, теперь они не по вкусу женщинам. Некоторые люди получают определенные преимущества, но в конце концов все притрется. — Когда? Когда это кончится? — спросил Гарвин, горестно покачивая головой. — Когда женщины будут занимать пятьдесят процентов руководящих постов, — объяснила Фернандес. — Тогда все само собой и кончится. — Вы же знаете, что я это только приветствую. — Да, — признала женщина, — и должна сказать, что сейчас вы выдвинули просто выдающуюся женщину. Мои поздравления, Боб.* * *
Мери Энн Хантер попросили отвезти Мередит Джонсон в аэропорт, чтобы та успела на самолет, вылетающий в Купертино. Минут пятнадцать женщины ехали молча; Мередит ссутулилась, сидя в своем пальто военного покроя и глядя в окно. Наконец, когда они проезжали мимо заводов «Боинга», Джонсон подала голос: — Мне все равно здесь не понравилось… Тщательно подбирая слова, Хантер ответила: — Ну, здесь есть и свои хорошие и плохие стороны. Некоторое время ехали молча. Затем Джонсон спросила: — Вы же с Сандерсом друзья? — Да. — Он отличный парень, — признала Джонсон. — И всегда был. Знаете, у нас когда-то были с ним тесные отношения… — Да, я слышала, — ответила Хантер. — Том все делает, в общем-то, правильно, — продолжала Джонсон. — Только он любое брошенное вскользь замечание воспринимает слишком всерьез. — Угу… — промычала Хантер. — Женщины в бизнесе должны все время быть образцом, иначе их просто сожрут. Стоит чуть-чуть оступиться — и тебе конец… — Угу… — Ну, вы понимаете, о чем я говорю. — Да, — сказала Хантер, — я понимаю. Опять долгое молчание. Джонсон сменила позу, продолжая смотреть в окно. — Система, — сказала она наконец, — в ней все дело. Меня изнасиловала эта чертова система.* * *
Сандерс вышел из здания, собираясь ехать в аэропорт, чтобы встретить Сюзен и детей, и наткнулся на Стефани Каплан. Воспользовавшись моментом, он поздравил ее с новым назначением. Женщина пожала ему руку и сказала без улыбки: — Благодарю вас за поддержку. — И я — вас, — ответил он. — Как здорово иметь друзей. — Да, — согласилась Каплан. — Дружба — это прекрасно. Так же как и компетентность. Я не задержусь на этой работе долго, Том. Николс в «Конли-Уайт» финдиректором не останется, а его потенциальный преемник — человек более чем скромных способностей. Через год они начнут подыскивать замену, и, когда я уйду к ним, кто-то займет мое место здесь. Думаю, это будете вы. Сандерс слегка поклонился. — Но все это дело будущего, — отчетливо сказала Каплан. — А пока нам предстоит наладить работу здесь. Отдел работает безобразно. Все забросили работу из-за этой суеты вокруг слияния, производство лихорадит из-за глупости Купертино. Чтобы все исправить, придется засучить рукава. Я назначила первое производственное совещание с участием руководителей всех отделов на завтра, на семь утра. Тогда и увидимся, Том. И она отвернулась.* * *
Сандерс стоял в зале аэропорта «Си-Так» и следил за пассажирами, прилетевшими из Финикса. Элайза закричала «Папуля!» и, подбежав к Сандерсу, прыгнула к нему на руки. Она здорово загорела. — Хорошо провела время в Финиксе? — Классно, пап! Мы катались на лошадках и ели «тако», и знаешь что? — Что? — Я видела змею! — Настоящую змею? — Ага! Зеленую. Вот такенную! — показала девочка, разводя руки. — Да, Элайза, это очень большая змея… — А знаешь что? Зеленые змеи неядовитые! Подошла Сюзен, неся на руках Мэттью. Она тоже успела загореть. Сандерс поцеловал жену. — А я уже рассказала папочке про змею! — похвасталась Элайза. — Как ты? — спросила Сюзен, глядя мужу в глаза. — Отлично. Устал только немного. — Все закончилось? — Да, все закончилось. Они пошли к выходу, Сюзен обняла Сандерса за талию. — Я о многом думала… Я, наверное, и на самом деле слишком много езжу. Мы должны проводить больше времени вместе. — Это было бы здорово, — согласился он. Они прошли к багажному отделению. Обнимая дочурку, чувствуя, как ее крошечные ручки обвили его шею, Сандерс поднял глаза и увидел Мередит, стоявшую у регистрационной стойки в секции отлета. На ней было пальто военного покроя, волосы были откинуты назад. Она, не отворачиваясь, смотрела на него. — Кто это? — спросила Сюзен. — Знакомая? — Нет, — ответил он. — Это никто.ПОСТСКРИПТУМ
Констанс Уэлш была уволена из сиэтлской «Пост-Интеллидженсер» и подала на газету в суд за несправедливое увольнение и половую дискриминацию согласно статье VII Акта о гражданских правах от 1964 года. Газета предпочла договориться, не доводя дело до суда. Филип Блэкберн устроился на работу в «Силикон Гологрэфикс» в Маунтин-вью, Калифорния, в качестве старшего юрисконсульта. Эта фирма была в два раза больше, чем «ДиджиКом». Позже его избрали председателем Этической комиссии в Ассоциации адвокатов Сан-Франциско. Эдвард Николс досрочно ушел в отставку из «Конли-Уайт Комьюникейшнз» и вместе с женой переехал в Нассау, на Багамы, где работал консультантом на полставки для нескольких офшорных фирм. Элизабет, «Бетси», Росс перешла на работу в «Конрад Компьютер» в Саннивейле, Калифорния, и вскоре стала членом группы «Анонимные алкоголики». Джон Конли был назначен вице-президентом «Конли-Уайт Комьюникейшнз» по планированию. Шесть месяцев спустя он погиб в автокатастрофе в Пачоге, Нью-Йорк. Артура Кана взяли на работу в «Булл Дейта Системз» в Малайзии. Ричард Джексон из «Алдуса» был обвинен сотрудницей компании «Америкэн Дейта Хауз», оптового дистрибьютора «Алдуса», в сексуальном преследовании в соответствии со статьей VII. После проведения расследования Джексона уволили. На Марка Ливайна сотрудницей Конструкторской группы была подана жалоба на сексуальное преследование согласно статье VII, Хотя невиновность Ливайна была доказана, его жена вскоре после окончания расследования подала на развод. Гэри Босак разработал и запатентовал алгоритм шифровки данных, который продал в «Ай-би-эм», «Майкрософт» и «Хитачи». Это сделало его мультимиллионером. Луиза Фернандес была назначена федеральным судьей. Как-то она прочитала лекцию в Ассоциации адвокатов Сиэтла, в которой заявила, что дела о сексуальных преследованиях все чаще используются как оружие в решении чисто деловых споров. Она, предположила, что в будущем возникнет необходимость пересмотра законов или ограничения привлечения адвокатов в такие дела. Ее речь была встречена прохладно. Мередит Джонсон была назначена вице-президентом по управлению и планированию в парижской конторе «Ай-би-эм». Позже она вышла замуж за посла Соединенных Штатов во Франции Эдварда Хармона, который незадолго перед этим развелся. После этого о ней в бизнесе ничего не было слышно.Послесловие
В основу истории, рассказанной в книге, положены подлинные события. Их описание в романе отнюдь не означает отрицания того факта, что подавляющее большинство исков по сексуальному насилию возбуждается женщинами против мужчин. Напротив, преимущество обратного варианта заключается в том, что это дает нам возможность изучить те стороны этого вопроса, которые скрываются традиционными подходами и обычной риторикой. Как бы ни относились читатели к описываемым событиям, важно признать, что поведение двух противоположностей отражает друг друга, как карточки теста Роршаха. Ценность этого теста заключается в том, что он раскрывает нашу сущность. Также важно подчеркнуть, что описание событий в таком виде — художественный вымысел. Ввиду того что обвинения в сексуальном насилии на работе затрагивают многочисленные противоречивые юридические права и что такие иски в настоящее время чреваты значительными последствиями, не только для физических лиц, но и для фирм, необходимо доходить до сути дела с осторожностью. В нашей истории главные действующие лица согласились ответить на вопросы при условии, что их подлинные фамилии не будут обнародованы. Я признателен им за их согласие помочь разъяснить трудные вопросы, характерные для расследований случаев сексуального насилия. Кроме того, я признателен ряду адвокатов, сотрудникам муниципальных служб и фирм, которые предоставили ценные данные по направлениям развития этого щекотливого вопроса. Чрезвычайная чувствительность, вызываемая любыми обсуждениями вопроса сексуального насилия, характерна для каждого, с кем я говорил, и каждый просил не называть его фамилию.Майкл Крайтон РОЙ
ПРЕДИСЛОВИЕ Искусственная эволюция в двадцать первом веке
Выражение «мир вокруг нас постоянно эволюционирует» воспринимается как банальность. Мы редко задумываемся над его истинным смыслом. Например, мы обычно не думаем о том, что заразное заболевание видоизменяется по мере распространения эпидемии. Мы не думаем и о том, что эволюционные изменения у растений и животных проявляются на протяжении нескольких дней или недель — хотя на самом деле так и происходит. И мы обычно не задумываемся о том, что в окружающем нас зеленом мире ведется непрерывная ожесточенная химическая война — растения непрерывно вырабатывают новые яды для борьбы с нападениями насекомых, а насекомые вырабатывают устойчивость к новым ядам. Однако именно так все обстоит в реальности. Если задуматься об истинной сущности природы — если осознать истинное значение эволюции, — то мы увидим мир, в котором каждый вид растений, насекомых или животных каждое мгновение изменяется, в ответ на изменения каждого другого вида растений, насекомых и животных. Целые популяции живых организмов возникают и исчезают, постоянно видоизменяясь. Эти бесконечные, непрекращающиеся изменения, такие же неотвратимые и неизбежные, как приливы и отливы, образуют мир, в котором всякое проявление человеческой деятельности приводит к непредсказуемым заранее последствиям. Система, которую мы называем биосферой, настолько сложна, что предопределить последствия нашего влияния на нее не представляется возможным. Такая неопределенность характерна для всех сложных систем, включая системы, созданные человеком. После того как за один день в октябре 1987 года цены на американской фондовой бирже внезапно упали на двадцать два процента, были введены новые правила, чтобы предотвратить подобные случаи в будущем. Однако нет никакой возможности предусмотреть заранее, приведет ли применение этих правил к повышению стабильности или же положение только ухудшится. По словам Джона Л. Касти, «введение этих правил — всего лишь просчитанный риск для биржевых воротил». Почитайте книгу John L. Casti «Would — be Worlds», New York: Wiley, 1997. Именно поэтому даже наши самые продуманные и просчитанные действия в прошлом имели нежелательные последствия — как потому, что мы не полностью понимали суть процесса, так и потому, что постоянно изменяющийся мир реагировал на наши действия самым неожиданным образом. С этой точки зрения история защиты окружающей среды обескураживает настолько же, как и история загрязнения окружающей среды. И те, кто спорят, например, о том, что промышленная политика чистой вырубки лесов наносит больше вреда природе по сравнению с экологической политикой тушения пожаров, совершенно не учитывают тот факт, что обе политики тщательно продуманы и обе необратимо изменяют девственные леса. Обе эти политики отмечены упрямым эгоизмом, свойственным любому взаимодействию человека с окружающей средой. То, что биосфера реагирует на наши действия непредсказуемым образом, — еще не повод для бездействия. Однако это серьезный повод для осторожности в действиях, повод выработать отношение ко всему, во что мы верим и что мы делаем, как к сложному эксперименту. К несчастью, в прошлом наш вид отличался потрясающей неосторожностью. Трудно поверить, что в будущем мы будем вести себя совершенно по-другому. Нам кажется, будто мы знаем, что делаем. Мы всегда так думали. И похоже, до нашего сознания так никогда и не дойдет, что если мы могли ошибаться в прошлом — значит, ошибки возможны и в будущем. Вместо этого каждое новое поколение списывает ошибки прошлого на недалекость и глупость своих предшественников, а потом самонадеянно совершает новые ошибки — свои собственные. Мы — один из трех видов на планете, которые могут претендовать на наличие «самосознания». Единственные животные, чье самосознание убедительно доказано, — это люди, шимпанзе и орангутанги. Вопреки широко распространенному заблуждению, «разумность» дельфинов и мартышек не имеет неопровержимых подтверждений, и самым ярким признаком нашего вида является, наверное, склонность к самообману. Когда-нибудь в двадцать первом столетии наше основанное на самообмане безрассудство вступит в конфликт с нашей все возрастающей технологической мощью. И вероятнее всего, этот конфликт затронет области, касающиеся нанотехнологий, биотехнологий и компьютерных технологий. Эти три области имеют нечто общее — они способны производить и выпускать в окружающую среду самовоспроизводящиеся продукты. Мы уже несколько лет имеем дело с первым из подобных самовоспроизводящихся объектов — с компьютерными вирусами. Кроме того, накопился некоторый практический опыт с проблемами биотехнологий. Недавно поступили сообщения о том, что гены модифицированной кукурузы обнаружены в обычной, естественной мексиканской кукурузе — вопреки запрещающим законам и вопреки всем усилиям, направленным на то, чтобы предотвратить подобное явление. И это только начало предстоящей человечеству долгой и трудной борьбы с вышедшими из-под контроля продуктами наших собственных технологий. В то же время давняя убежденность в безопасности биотехнологий — эти взгляды распространяло большинство биологов начиная с семидесятых годов — сейчас подвергается сомнению. Непреднамеренное создание смертельно опасного вируса (его произвели австралийские исследователи в 2001 году) заставило многих пересмотреть старые убеждения.[111] Совершенно ясно, что в будущем мы уже не будем так небрежны с этими технологиями, как прежде. Нанотехнология — самая новая из трех перечисленных технологий и в некотором смысле наиболее радикальная. Задача этой науки — создание технических устройств чрезвычайно малых размеров, порядка ста нанометров, — а это сто миллиардных частей метра. Такие машины должны быть примерно в тысячу раз меньше толщины человеческого волоса. Ученые рассчитывают, что подобные крошечные машины будут создавать все, что угодно, — от миниатюрных деталей для компьютеров и новых лекарств против рака до качественно нового оружия. Концепция нанотехнологий впервые прозвучала в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году, в речи Ричарда Фейнмана под названием «На дне полно места».[112] Сорок лет спустя это научное направление все еще находилось в зародышевой стадии развития, несмотря на постоянную мощную рекламу в прессе. Но теперь начали появляться первые практические результаты, и финансирование направления резко возросло. Мощные корпорации, такие, как IBM, Fujitsu и Intel, вкладывают деньги в новые исследования. Американское правительство за последние два года потратило на нанотехнологии миллиард долларов. Тем временем нанотехнологий уже используются для производства солнцезащитных экранов, устойчивых к загрязнению тканей и композитных материалов для автомобилей. Вскоре их начнут использовать для изготовления компьютеров и накопительных устройств сверхмалых размеров. И некоторые из долгожданных «чудесных» продуктов уже начали появляться. В 2002 году одна из компаний создала самоочищающееся оконное стекло; другая компания произвела нанокристаллическую повязку для ран, с противовоспалительными и антимикробными свойствами. На настоящий момент нанотехнологий в основном применяются для создания особых материалов — но их возможности простираются гораздо дальше. Уже не одно десятилетие обсуждается возможность создания самовоспроизводящихся машин. В 1980 году в газете NASA обсуждалось несколько методов, с помощью которых такие машины можно будет производить. Десять лет назад двое известных ученых восприняли эту проблему вполне серьезно:«В ближайшие пятьдесят — сто лет, вероятно, появится новый класс организмов. Это будут искусственные организмы — в том смысле, что изначально они были спроектированы и созданы человеком. Тем не менее им будет присуща способность к воспроизводству, они будут эволюционировать в нечто отличное от своей изначальной формы; они будут живыми в полном смысле этого слова… Эволюционные изменения будут происходить невероятно быстро… Воздействие на человечество и на биосферу может оказаться огромным, гораздо более значительным, чем воздействие промышленной революции, ядерного оружия и загрязнения окружающей среды. Мы должны уже сейчас предпринять шаги для того, чтобы удержать под контролем распространение искусственных организмов…»[113]И ведущий сторонник нанотехнологий К. Эрик Дрекслер тоже высказывает подобные опасения:
«Очень многих людей, и меня в том числе, весьма беспокоит влияние этих технологий на будущее. Мы говорим о столь глобальных изменениях, что наше общество может не совладать с их последствиями, — и вероятность этого очень велика».[114]Даже по самым оптимистичным (или самым ужасным) прогнозам, подобные организмы появятся в нашей жизни уже в ближайшие десятилетия. Остается только надеяться, что ко времени их появления будут выработаны международные средства контроля за самовоспроизводящимися технологиями. Следует ожидать, что контролирующие органы будут включать в себя мощные силовые структуры — мы уже научились обходиться с создателями компьютерных вирусов с жестокостью, немыслимой двадцать лет назад. Мы научились сажать хакеров за решетку. Вскоре к ним присоединятся и сбившиеся с пути истинного биотехнологи. Но, конечно же, вполне возможно, что мы не сумеем организовать действенную систему контроля. Или что кто-то создаст самовоспроизводящиеся искусственные организмы гораздо раньше, чем мы можем предполагать. В таком случае трудно предсказать, какими будут последствия. Собственно, именно об этом мой роман. Майкл Крайтон Лос-Анджелес, 2002
Сейчас полночь. В доме темно. Я не знаю наверняка, чем это обернется. Всех детей отчаянно тошнит, буквально выворачивает наизнанку. Я слышу, как мои сын и дочь извергают содержимое желудков в отдельных ванных комнатах. Несколько минут назад я заглядывал к ним, проверял, как дела. Очень беспокоюсь за малышку — но я должен был и ее заставить все вырвать. Для нее это единственная надежда. Со мной как будто все в порядке — по крайней мере сейчас. Но, конечно, шансов у меня мало — большинство людей, участвовавших в этом проекте, уже мертвы. И слишком многого я не могу знать наверняка. Производственные мощности уничтожены, но я не уверен, что мы успели сделать это вовремя. Я жду Мае[115]. Она уехала в лабораторию в Пало-Альто двенадцать часов назад. Надеюсь, у нее все получилось. Надеюсь, она заставила коллег осознать всю отчаянность сложившейся ситуации. Я рассчитывал услышать какой-нибудь отклик из лаборатории, но пока оттуда ничего не сообщали. У меня звенит в ушах — это плохой признак. И еще я чувствую дрожь в груди и в животе. Малышка только сплевывает, а не срыгивает по-настоящему. У меня кружится голова. Надеюсь, я не потеряю сознания. Дети нуждаются во мне, особенно малышка. Они напуганы. И я не виню их за это. Я и сам напуган. Теперь, когда я сижу вот так, в темноте, трудно даже представить, что всего неделю назад моей самой большой проблемой было найти работу. Сейчас это кажется мне даже смешным. Однако все всегда происходит совсем не так, как ты того ожидаешь.
Часть первая ДОМ
День первый. 10:04
Все всегда происходит совсем не так, как ты того ожидаешь. Я никогда не собирался становиться «домохозяином». Мужчиной-домохозяйкой. Мужчиной, который полный рабочий день сидит с детьми и работает папой. Как такое ни назови — хорошего слова для этого все равно не подберешь. Но последние шесть месяцев именно это и есть мой основной род занятий. И вот как-то раз я зашел в супермаркет «Крейт и Баррел» в предместье Сан-Хосе, чтобы купить новые стаканы, и увидел, что у них хороший выбор салфеток под столовые приборы. Нам как раз не помешали бы новые салфетки под приборы. Плетеные овальные салфетки, которые Джулия купила около года назад, уже изрядно поизносились, и переплетения забились крошками детского питания. Проблема в том, что плетеные салфетки невозможно как следует вымыть. Поэтому я задержался у витрины с салфетками, рассмотрел их и выбрал симпатичные голубые салфетки под приборы, а еще купил обычных белых. Потом мне попались на глаза желтые, и их я взял тоже, потому что они такие яркие и приятные с виду. На полке их оказалось меньше шести, а я решил, что нам лучше купить шесть, поэтому попросил девушку-продавщицу посмотреть на складе, есть ли у них еще такие салфетки. Пока она ходила на склад, я постелил на стол голубую салфетку под приборы, поставил на нее белую тарелку и положил рядом желтую салфетку. Набор выглядел очень симпатично, так что я начал подумывать, не купить ли восемь штук вместо шести. Как раз тогда зазвонил мой сотовый телефон. Это была Джулия. — Привет, солнце. — Привет, Джулия. Как дела? — сказал я. Она звонила из помещения, где работали какие-то машины. Я слышал в трубке размеренный, ритмичный механический шум. Похоже на гудение вакуумного насоса от электронного микроскопа. У Джулии в лаборатории было несколько таких микроскопов. Она спросила: — Что ты сейчас делаешь? — Вообще-то покупаю салфетки под приборы. — Где? — В «Крейт и Баррел». Джулия засмеялась. — Ты, наверное, единственный мужчина во всем магазине? — Да нет… — Ну ладно, хорошо, — сказала она. Мне показалось, что Джулию совершенно не интересует предмет нашего разговора. У нее на уме явно было что-то другое. — Послушай, Джек, я хочу тебе сказать… Мне, правда, жаль, но сегодня я снова буду дома очень поздно. Я только вздохнул. Продавщица вернулась и принесла желтые салфетки. Держа телефон возле уха, я махнул девушке рукой и показал три пальца. Она отсчитала три салфетки и положила возле меня. Тем временем я говорил Джулии: — У тебя на работе все в порядке? Все нормально? — Да, с ума сойти как нормально. Сегодня мы передавали свою презентацию через спутники инвесторным фирмам в Азии и Европе, и получились накладки из-за задержки спутниковой связи, потому что видеозапись, которую они передавали… ой, тебе, наверное, это все неинтересно… Как бы то ни было, нам, похоже, придется задержаться часа на два. А может, и дольше. Я буду дома не раньше восьми — а скорее всего, даже позже. Ты сможешь сам покормить детей и уложить их спать? — Без проблем, — ответил я. И в самом деле, никакой проблемы для меня это не составляло. Я уже привык. В последнее время Джулия часто задерживалась на работе допоздна. Обычно она приходила домой, когда дети уже спали. «Ксимос Текнолоджи», компания, в которой она работала, пыталась добыть очередную порцию инвестиций — двадцать миллионов долларов, — и на работе у Джулии сейчас была напряженка. Особенно из-за того, что «Ксимос» разрабатывал технологии «молекулярного производства», как их называли в самой компании, а большинство людей называют это «нанотехнологиями». Сейчас нанотехнологии не очень популярны у компаний-инвесторов. За последние десять лет слишком многие инвесторы прогорели на разработке нанотехнологии. Слишком часто казалось, что конечный продукт уже почти готов — а в результате он так и не выходил за пределы лаборатории. И инвесторы склонились к тому, что нанотехнологии производят одни только обещания, а не продукцию. Джулия прекрасно это знала — она работала на две такие инвесторные фирмы. Детский психолог по образованию, теперь она специализировалась на «инкубации технологий» — помогала раскручиваться компаниям, разрабатывающим новые технологии. Джулия в шутку говорила, что и сейчас занимается детской психологией. Со временем она оставила должность консультанта и полностью перешла работать в одну из фирм. И теперь Джулия была вице-президентом «Ксимос Текнолоджи». Джулия говорила, что «Ксимос» совершил несколько прорывов и существенно опередил другие компании, которые работают в той же области. Она считала, что «Ксимос» практически на днях способен создать полноценный прототип коммерческого продукта. Но я относился к ее мнению с известной долей скепсиса. — Слушай, Джек, я должна тебя предупредить… — продолжала она виноватым голосом. — Эрик, наверное, расстроится… — Почему? — Ну… Я обещала, что приду на игру. — Но почему, Джулия? Мы ведь уже говорили с тобой о таких обещаниях. Ты ведь никак не могла попасть на эту игру. Она же начнется в три часа дня. Почему ты сказала ему, что придешь? — Я думала, что смогу вырваться. Я вздохнул. И постарался убедить себя, что так она проявляет заботу о детях. — Хорошо. Не расстраивайся, солнышко. Я как-нибудь это улажу. — Спасибо. Да, кстати, Джек! Насчет этих салфеток под приборы. Бери какие угодно, только не желтые, ладно? И она отключилась. На ужин я приготовил спагетти, потому что против спагетти никогда никто не возражал. К восьми вечера двое младших уже спали, а Николь заканчивала делать уроки. Поскольку ей было уже двенадцать лет, спать она укладывалась в десять вечера, хотя и не хотела, чтобы об этом узнал кто-то из ее друзей. Самой младшей, Аманде, было всего девять месяцев. Она уже повсюду ползала и научилась стоять, держась за окружающие предметы. Эрику было восемь, он был помешан на футболе и играл в футбол все свободное время, за исключением того, когда переодевался рыцарем и бегал за старшей сестрой по всему дому, размахивая пластиковым мечом. Николь была в таком возрасте, когда девочкам свойственна особенная скромность. Эрик очень любил забирать у нее бюстгальтер и бегать по дому с криками: «Ники носит лифчик! Ники носит лифчик!» А Николь, которой чувство собственного достоинства не позволяло броситься за ним вдогонку, стискивала зубы и ныла: «Па-а-ап! Он опять это делает! Па-а-ап!» Поэтому мне самому приходилось излавливать Эрика и внушать ему, что брать вещи сестры нельзя. Вот так и проходила моя жизнь. Сначала, сразу после того, как я потерял работу в «МедиаТроникс», мне было очень интересно возиться с беспокойными делишками и улаживать постоянные недоразумения между сыном и дочерью. По большому счету, это не слишком отличалось от того, что мне приходилось делать на работе. В «МедиаТроникс» я был начальником отдела программирования, руководил группой талантливых молодых программистов. В свои сорок лет я был уже слишком стар, чтобы самому работать программистом. Писать компьютерные программы — это дело молодых. Поэтому я полный рабочий день улаживал проблемы своих подчиненных. Как и большинство программистов Кремниевой Долины, моя команда, похоже, не вылезала из кризиса из-за разбитых «Порше», неверных подружек, неудач на любовном фронте, скандалов с родителями, «отходняков» после таблеток — и все это на фоне напряженного рабочего графика со всенощными марафонами на ящиках диетической колы и чипсов. Но это была захватывающая работа, работа «на грани». Мы делали то, что называется «распределенной параллельной обработкой данных», или «агентно-базированными программами». Эти программы моделируют биологические процессы путем создания внутри компьютера виртуальных агентов, которые взаимодействуют с окружающей средой и решают проблемы реального мира. Звучит это странно, но работает вполне нормально. Например, одна из наших программ воссоздавала пищевое поведение муравьев — как муравьи находят кратчайшую дорогу к пище — и применялась для того, чтобы оптимально распределить трафик в большой телефонной сети. Другие программы имитировали поведение термитов, пчелиных роев, охотящихся львов. Мне нравилась эта работа, и я бы, наверное, занимался ею по сей день, если бы не взял на себя кое-какую дополнительную ответственность. В последние месяцы моей работы там меня назначили ответственным за безопасность взамен сотрудника, который проработал на этой должности два года, но не смог вовремя обнаружить и предотвратить хищение секретного исходного кода компании, а потом этот код появился в программе, произведенной где-то в Тайване. Вообще-то это был исходный код моего отдела — программы для распределенной обработки данных. Именно этот код и был похищен. Мы знали, что это тот самый код, потому что «пасхальные яйца» остались нетронутыми. Программисты всегда вставляют в свои коды «пасхальные яйца» — маленькие особенные элементы, которые не несут никакой полезной нагрузки, а вставляются в программу просто ради интереса. Тайваньская компания не изменила ни одного из них, они использовали весь наш код целиком. Так что при одновременном нажатии клавиш Alt-Shift-M-9 на экране появлялось окошко с датой женитьбы одного из наших программистов. Доказанная кража. Естественно, мы подали на тайваньцев в суд. Но Дон Гросс, глава компании, пожелал, чтобы в дальнейшем подобное не повторялось. Поэтому мне поручили следить за безопасностью, а я был настолько зол на похитителей, что согласился на эту работу. Впрочем, я так и остался начальником отдела программирования, а безопасностью занимался по совместительству. Первое, что я сделал, вступив в должность сотрудника отдела безопасности, — ввел постоянный мониторинг использования рабочей станции. Это была довольно прямолинейная мера — в наши дни восемьдесят процентов компаний следят за тем, что их сотрудники делают на терминалах. Мониторинг ведется либо посредством видеокамер, либо записью того, что набирается на клавиатурах, либо проверяется электронная почта на наличие определенных слов… в общем, используются всякие подобные способы. Наш Дон Гросс был крутой парень, бывший морской пехотинец, с соответствующими замашками. Когда я рассказал ему о новой системе, он спросил: «Но за моим терминалом вы ведь не следите?» Конечно нет, ответил я. Но на самом деле я установил программу для отслеживания всех компьютеров компании, и его в том числе. И именно так я обнаружил две недели спустя, что Дон имеет дела с девицей из расчетного отдела, и разрешил ей пользоваться служебной машиной. Я пошел к нему и сказал, что, судя по электронной переписке Джины из расчетного отдела, с ней, похоже, связан какой-то неизвестный и что она, возможно, получает сторонние доходы. Я сказал, что не знаю, с кем у нее дела, но, если они по-прежнему будут пользоваться электронной почтой, я вскоре узнаю, кто он такой. Я полагал, что Дон поймет мой намек, и он понял. Но теперь он просто стал отсылать инкриминирующие письма со своего домашнего компьютера, не подозревая, что эта почта тоже проходит через сервер компании и ее я тоже просматриваю. Таким образом я узнал, что он передавал программные продукты иностранным фирмам по низким ценам и получал солидные гонорары за «консультационные услуги» — эти гонорары поступали на его счет на Каймановых островах. Все это было совершенно нелегально, и я не мог так этого оставить. Я проконсультировался со своим адвокатом, Гэри Мардером, и он посоветовал мне уволиться. — Уволиться? — переспросил я. — Конечно. — Но почему? — Да мало ли почему? Тебе где-нибудь предложили более выгодную работу. У тебя начались какие-то проблемы со здоровьем. Или появились какие-нибудь семейные обстоятельства. Домашние проблемы. Просто убирайся оттуда, и поскорее. Увольняйся. — Погоди… — сказал я. — Ты думаешь, это мне следует уволиться из-за того, что мой босс нарушает закон? Это ты мне советуешь? — Нет, — сказал Гэри. — Как твой адвокат, я даю такой совет: если ты узнал о противозаконных действиях, ты обязан немедленно сообщить об этом куда следует. Но как твой друг, я советую тебе держать рот на замке и поскорее уносить оттуда ноги. — Это похоже на трусость. Я думаю, следует известить инвесторов. Гэри вздохнул. Положив руку мне на плечо, он сказал: — Джек, инвесторы сами могут проследить за своими делами. А ты убирайся из этой компании, и как можно скорее. Мне показалось, что это неправильно. Я был раздосадован, когда оказалось, что мою программу похитили. А теперь я даже не знал, похитили ли ее на самом деле. Возможно, ее просто продали. Это была частная компания, поэтому я сообщил обо всем одному из членов совета директоров. Оказалось, что он тоже в этом замешан. На следующий день меня обвинили в преступной халатности и злостном неисполнении служебных обязанностей. Мне грозили судебным процессом. Пришлось подписать уйму бумаг, чтобы нормально уволиться. Мой адвокат занимался вместо меня всей этой бумажной волокитой и горестно вздыхал каждый раз, когда приходилось подписывать очередной документ. В конце концов мы с этим разделались и вышли на солнечный свет. Я сказал: — Хорошо, что все уже позади… Гэри повернулся, посмотрел на меня и спросил: — Почему ты так думаешь? И в самом деле — как потом выяснилось, еще ничего не закончилось. Каким-то чудесным образом на мне как будто появилось какое-то клеймо. Я был хорошим, квалифицированным специалистом в востребованной области. Но когда я приходил на собеседования к работодателям, оказывалось, что их моя кандидатура не устраивает. Хуже того, работодатели явно испытывали в моем присутствии некоторую неловкость. Кремниевая Долина занимает большое пространство, но это довольно тесный мирок. Слухи здесь распространяются невероятно быстро. Со временем я попал на собеседование к Теду Ландау, сотруднику отдела кадров, с которым был немного знаком. Год назад я тренировал его сынишку перед соревнованиями по бейсболу в Малой Лиге. Когда «интервью» закончилось, я спросил у него: — Тед, что ты обо мне слышал? Он покачал головой. — Ничего, Джек. — Тед, за последние десять дней я побывал на десяти собеседованиях. Скажи мне, — не сдавался я. — Да нечего говорить. — Тед… Он повозился с бумагами, стараясь не смотреть мне в глаза, потом вздохнул и признался: — Джек Форман. Смутьян. Неуживчивый, не склонен к сотрудничеству. Скандалист. Вспыльчивый. Проблемная личность. Не умеет работать в команде. — Поколебавшись немного, он добавил: — И возможно, ты был замешан в каких-то противозаконных сделках. В чем именно, не говорят, но это как-то связано с теневым бизнесом. Тебя поймали на горячем. — Меня поймали на горячем? — переспросил я. Внутри у меня все забурлило, и я начал что-то говорить, но быстро сообразил, что, наверное, покажусь Теду как раз вспыльчивым скандалистом. Поэтому я заткнулся и поблагодарил его. Перед тем как я ушел, Тед сказал мне: — Джек, прими мой добрый совет. Выжди немного. В Долине все меняется очень быстро. У тебя отличное резюме и прекрасная квалификация. Подожди, пока… — он пожал плечами. — Пару месяцев? — Я бы сказал — месяца четыре. Может, пять. Почему-то я понял, что он прав. После этого разговора я перестал так усердствовать. До меня дошли слухи о том, что Кремниевую Долину начнут потрошить законники, и, возможно, дойдет до судебных разбирательств. Впереди замаячило оправдание для меня, но пока мне ничего не оставалось, кроме как выжидать. Я постепенно привык к тому, что утром не надо идти на работу. Джулия задерживалась на работе допоздна, а детям требовалось внимание. А поскольку я был дома, они обращались со своими проблемами ко мне, а не к нашей домработнице Марии. Я начал отвозить их в школу и забирать из школы, подбирать для них одежду, водить к детскому врачу и к стоматологу, и на спортивные тренировки. Первые несколько обедов, которые я приготовил, были ужасны, но постепенно у меня начало получаться лучше. И, сам не заметив, как так получилось, я уже покупал салфетки под приборы и присматривал набор для сервировки стола в «Крейт и Баррел». И все это казалось мне совершенно нормальным. Джулия вернулась домой примерно в половине десятого. Я без особого интереса смотрел по телевизору игру футбольной команды «Великаны». Джулия вошла и поцеловала меня в затылок. — Дети спят? — спросила она. — Да, только Николь еще недоделала домашнее задание. — Ничего себе! А ей еще не пора в кровать? — Нет, солнце, — ответил я. — Мы же договорились — помнишь? В этом году она может не ложиться спать до десяти. Джулия пожала плечами. Похоже, она об этом забыла. Скорее всего, действительно забыла. У нас в семье произошло некоторое перераспределение ролей — раньше она больше знала о том, что касается детей, а теперь — я. Из-за этого Джулии иногда становилось неловко, она как будто частично утратила влияние в семье. — Как малышка? — Выздоравливает. Простуда почти прошла, остался только насморк. И кушает она уже лучше. Мы вместе с Джулией прошли в детские спальни. Сперва она зашла к Аманде, наклонилась над колыбелью и нежно поцеловала спящую малышку. Глядя на жену, я подумал, что в материнском отношении к детям есть нечто, чего отцы никак не смогут заменить. У Джулии была какая-то особая связь с детьми, которой у меня никогда не было и не будет. Во всяком случае она была привязана к детям как-то по-другому. Джулия прислушалась к тихому дыханию малышки и сказала: — Да, ей уже лучше. Потом мы пошли в спальню к Эрику. Джулия вынула из-под одеяла Футболиста и, посмотрев на меня, нахмурила брови. Я пожал плечами, немного недовольный. Я знал, что перед сном Эрик играл со своим Футболистом, но в это самое время я укладывал спать малышку и не проследил за парнем. Я надеялся, что Джулия отнесется к этому недосмотру с большим пониманием. Потом Джулия пошла в комнату Николь. Николь сидела за своим ноутбуком, но захлопнула крышку, как только мать открыла дверь. — Привет, мам. — Уже поздно. — Нет, мам… — Ты вроде бы должна делать уроки. — Я уже все сделала. — Тогда почему ты еще не в постели? — Потому что… — Я не хочу, чтобы ты целыми ночами болтала со своими друзьями через компьютер. — Мама… — произнесла Николь с обидой в голосе. — Ты каждый день видишь их в школе — этого должно быть вполне достаточно. — Но, мама… — Не надо смотреть на отца. Мы с тобой прекрасно знаем — он позволяет тебе делать все, что ты захочешь. Сейчас с тобой разговариваю я. Дочка вздохнула. — Я знаю, мама. В последнее время общение между Николь и Джулией все чаще происходило именно так. Мне казалось, что в возрасте Николь это нормально, но все же сейчас я решил вмешаться. Джулия устала на работе, а когда она устает, то становится слишком строгой и старается все проконтролировать лично. Я положил руку жене на плечо и сказал: — Уже поздно. Хочешь чаю? — Джек, не вмешивайся. — Я не вмешиваюсь, я только… — Нет, ты вмешиваешься. Я разговариваю с Николь, а ты вмешиваешься — как всегда! — Солнышко, мы ведь договорились, что она может не ложиться спать до десяти. И я не понимаю, почему… — Но если она закончила делать уроки, она должна лечь спать. — Об этом мы не договаривались. — Я не желаю, чтобы она днями и ночами просиживала за компьютером. — Она не делает этого, Джулия. Тут Николь расплакалась, вскочила и закричала: — Ты всегда мной недовольна! Я тебя ненавижу! — рыдая, она убежала в ванную и громко хлопнула дверью. От шума проснулась малышка и тоже заплакала. Джулия повернулась ко мне и сказала: — Если бы ты был так добр, Джек, и не вмешивался, я бы сама со всем разобралась. А я ответил: — Да, конечно, дорогая. Ты права. Прости. Ты, конечно, права. Сказать по правде, это было совсем не то, что я думал. Постепенно я все больше и больше привыкал считать, что это — мой дом и мои дети. Джулия заявлялась в мой дом поздно вечером, когда у меня все было в порядке — в таком порядке, какой меня устраивал. В доме царила тишина и спокойствие, как тому и следовало быть, а она поднимала шум и устраивала суматоху. Я вовсе не думал, что она права. Я думал, что она неправа. И в последние несколько недель я заметил, что инциденты, подобные сегодняшнему, повторялись все чаще и чаще. Сперва я думал, что Джулия чувствует себя виноватой, потому что подолгу не бывает дома. Потом я решил, что она таким образом пытается восстановить свое влияние на детей, пытается вернуть себе ведущую роль в семейных делах, которая постепенно перешла ко мне. Потом я подумал, что это из-за того, что Джулия сильно устает на работе, ведь у них сейчас такой напряженный период. Но в последнее время я склонился к мысли, что просто придумываю оправдания поведению Джулии. У меня появилось ощущение, что Джулия как-то изменилась. Она стала другой, более напряженной, болеерезкой и категоричной. Малышка плакала навзрыд. Я взял ее из колыбели и принялся укачивать. Привычно просунув палец под подгузник, я обнаружил, что там мокро. Я уложил кроху животиком кверху на пеленальный столик, и она заплакала еще громче — пока я не потряс ее любимой погремушкой и не сунул погремушку ей в ручку. Тогда Аманда замолчала, и я мог спокойно поменять ей подгузник. — Я сама это сделаю, — сказала Джулия, входя в комнату. — Ничего, все в порядке. — Это из-за меня она проснулась, я и должна ее успокоить. — В самом деле, дорогая, все в порядке. Джулия положила ладонь мне на плечо и поцеловала меня в затылок. — Прости, что я так распсиховалась. Я правда очень устала. Не знаю, что такое на меня нашло. Дай мне поухаживать за малышкой — я уже так давно ее не видела. — Ладно, — сказал я и отступил в сторону. Джулия подошла и склонилась над ребенком. — Привет, мой пупсик! — сказала она и пощекотала малышку под подбородком. — Ну, как тут поживает моя крохотуля? — От такого внимания Аманда выронила погремушку, а потом снова заплакала и принялась вертеться на пеленальном столике. Джулия не заметила, что малышка плачет из-за погремушки. И вместо того, чтобы вернуть ребенку игрушку, она начала шикать на малышку и попыталась натянуть на нее свежий подгузник. Но малышка брыкалась и крутилась на столике, поэтому надеть подгузник не получилось. — Аманда, прекрати! Я сказал: — Сейчас она успокоится. Подожди немного. И это была чистая правда. Аманда совсем разошлась, и сменить ей подгузник в таком состоянии было крайне затруднительно. А брыкается она довольно сильно. — Нет, она должна прекратить это. Прекрати! Малышка закричала еще громче и попыталась вывернуться из рук Джулии. Одна из липких наклеек на подгузнике завернулась и слиплась, а потом и весь подгузник соскользнул на пол. Аманда перекатилась почти к самому краю стола. Джулия довольно грубо вернула ее на место. Девочка плакала и брыкалась изо всех сил. — Проклятье, я сказала — прекрати! — крикнула Джулия и шлепнула малышку по ножке. Аманда от этого принялась кричать еще громче и брыкаться еще сильнее. — Аманда! Прекрати! Прекрати немедленно! — Джулия снова ее шлепнула. — Прекрати! Пре-кра-ти! Несколько мгновений я ничего не делал. Я застыл в оцепенении. Я просто не знал, что делать. Ножки Аманды покраснели. Джулия продолжала ее бить. — Дорогая… — сказал я, наклоняясь к ребенку. — Не надо… Джулия взорвалась окончательно. — Да какого черта ты постоянно вмешиваешься?! — заорала она и ударила кулаком по пеленальному столику. — Какого черта ты вечно лезешь не в свои дела? И она выбежала из комнаты, хлопнув дверью. Я с облегчением вздохнул и взял малышку на руки. Аманда неудержимо плакала, и от растерянности, и от боли. Я подумал, что теперь, чтобы она снова заснула, без бутылочки не обойтись. Я поукачивал ее, и малышка немного успокоилась. Тогда я надел на нее свежий подгузник и пошел вместе с ней на кухню, чтобы подогреть бутылочку. В кухне было почти темно — светилась только флуоресцентная лампа над барной стойкой. Джулия сидела за столом, пила пиво из банки и тупо смотрела в пространство. — Когда ты собираешься устраиваться на работу? — спросила она. — Я пытаюсь устроиться. — Неужели? По-моему, ты вообще об этом не думаешь. Когда ты последний раз был на собеседовании? — На прошлой неделе, — ответил я. Джулия хмыкнула и сказала: — Ты уж поторопись и найди работу поскорее. Потому что это сводит меня с ума. Я проглотил раздражение. — Я знаю. Нам всем сейчас тяжело, — сказал я. Было уже очень поздно, и мне больше не хотелось никаких ссор и скандалов. Но я краем глаза оглядел Джулию. В свои тридцать шесть лет Джулия была потрясающе красивой женщиной. Маленькая и хрупкая, с темными волосами и карими глазами, с лихо вздернутым носиком и характером, который называют задорным или искрометным. В отличие от большинства технических работников высокого ранга, она была открытой и привлекательной. Джулия легко заводила друзей, любила и умела шутить. Много лет назад, когда у нас была только Николь, Джулия приходила с работы, загруженная чудовищным багажом разнообразных фобий, обуревавших ее партнеров-инвесторов. Мы часами просиживали за этим самым столом и хохотали до упаду. Маленькая Николь забиралась к ней на колени и спрашивала: «Мама, почему вы смеетесь? Почему вам смешно, мама?» — потому что ребенку тоже хотелось повеселиться вместе со всеми. Конечно же, мы никогда не объясняли ей, что нас так рассмешило, но у Джулии всегда находилась в запасе новая простая шутка для Николь, чтобы малышка тоже могла посмеяться вместе с нами. Джулия славилась своим хладнокровием. Она почти никогда не теряла самообладания. Но сейчас, конечно, она была в бешенстве. На меня она даже не взглянула. Она сидела за круглым обеденным столом, закинув ногу на ногу и глядя в пространство, и нервно пинала ножку стола. Приглядевшись к Джулии, я заметил, что и внешне она сильно изменилась. Конечно, она и раньше время от времени худела — это неудивительно при такой напряженной работе. Но сейчас с ее лица совсем исчезли мягкость и округлость, скулы выступили сильнее, подбородок как будто заострился. Ее внешность стала более строгой, жесткой — и в каком-то смысле более эффектной. Даже одеваться она стала по-другому. Сейчас на Джулии была темная юбка и белая блузка — вроде бы в нормальном деловом стиле. Но мне показалось, что блузка более облегающая, чем обычно. И, обратив внимание на звук, с которым она пинала стол, я заметил, что туфли у Джулии — на высоченных каблуках с металлическими набойками. А ведь она сама называла такие туфли «проститутскими». И никогда не надела бы подобную обувь на работу. Только сейчас я понял, что Джулия во всем очень сильно изменилась. Изменились ее манеры, и внешность, и настроение, и вообще все… И в мгновенной вспышке озарения я вдруг догадался, в чем причина этих перемен. У моей жены появился любовник! Вода на плите закипела. Я вынул бутылочку и потрогал ее, проверяя температуру. Бутылочка показалась мне слишком горячей, и я решил подождать пару минут, пока она не остынет. Малышка снова заплакала, и я стал укачивать ее, расхаживая по комнате. Джулия так и не посмотрела в мою сторону. Она по-прежнему сидела, отстраненно глядя в никуда и покачивая ногой. Я читал где-то про такой синдром. Когда муж не работает, его мужественность как бы уменьшается, жена перестает его уважать и находит кого-то на стороне. Я читал об этом то ли в «Гламуре», то ли в «Редбуке», то ли в каком-нибудь другом подобном журнале, которые всегда есть в доме. Обычно я просматриваю эти журналы, когда жду, пока стиральная машинка достирает белье или пока микроволновка разогреет гамбургер. Но сейчас меня переполняли смешанные чувства. Неужели это в самом деле правда? Или все-таки я просто устал и забиваю себе голову дурными мыслями? В конце концов, какая мне разница, если жена стала ходить на работу в облегающих блузках и туфлях на высоком каблуке? Мода постоянно меняется. В разные дни людям хочется выглядеть по-разному. И если Джулия иногда злится — разве это повод заподозрить, что у нее появился любовник? Конечно же, нет. Может быть, дело не в Джулии, а во мне самом? Наверное, это просто я сам чувствую себя неполноценным, непривлекательным. Наверное, это просто вылезают наружу мои собственные комплексы. Какое-то время мои мысли текли в таком направлении. Но почему-то я все равно никак не мог убедить себя, что дело именно в этом. Я был уверен, что мои подозрения верны. Я прожил с этой женщиной больше двенадцати лет. И я знал, что она изменилась. И знал почему. Я чувствовал присутствие кого-то еще, кого-то постороннего. И этот кто-то разрушал наши отношения. Я чувствовал это с убежденностью, которая удивила меня самого. Я чувствовал это костями, как боль. И я должен был это изменить. Малышка начала сосать из бутылочки, радостно пуская пузыри. В темноте кухни она смотрела мне в лицо тем особенным пристальным взглядом, какой бывает у младенцев. Глядя на нее, я постепенно начал успокаиваться Спустя какое-то время малышка перестала сосать и закрыла глаза. Пока я нес Аманду в спальню, я поднял ее на плечо и заставил срыгнуть. Большинство родителей слишком сильно теребят малышей, стараясь вызвать срыгивание. Гораздо лучше просто провести ладонью по спинке малыша или двумя пальцами вдоль его позвоночника. Аманда тихонько срыгнула и расслабилась. Я уложил ее в колыбельку и выключил ночник. Теперь в комнате светился только аквариум — из угла лился неяркий голубовато-зеленый свет, мерцающий из-за воздушных пузырьков. Пластиковый ныряльщик скользил вдоль дна аквариума, а за ним тянулась струйка пузырьков. Когда я повернулся, чтобы выйти из комнаты, то увидел Джулию, стоявшую в дверном проеме. На ее темных волосах отражался свет из аквариума Она смотрела на меня. Мне не было видно выражения ее лица. Джулия шагнула вперед. Я напрягся. Она обняла меня и положила голову мне на грудь. — Пожалуйста, прости меня, — сказала она. — Я совсем психованная. Ты все делаешь замечательно. Я просто завидую, вот и все. Моя рубашка промокла от ее слез. — Я понимаю, — сказал я, обнимая ее. — Все хорошо. Я подождал, когда мое тело расслабится, но оно не расслаблялось. Я был встревожен и подозрителен. Мои плохие предчувствия насчет Джулии не собирались развеиваться. Джулия вышла из душевой в спальню, вытирая насухо свои коротко остриженные волосы. Я сидел на кровати и пытался досмотреть окончание игры. Мне вспомнилось, что Джулия никогда раньше не принимала душ на ночь. Она всегда мылась в душе по утрам, перед тем, как уйти на работу. А теперь я вдруг понял, Джулия приходила домой и сразу направлялась в душ — и только потом шла здороваться с детьми. Мое тело оставалось напряженным. Я выключил телевизор. — Как ваш ролик? — спросил я у Джулии. — Что? — Ролик с презентацией. Разве вы сегодня не делали презентацию? — А!.. Да, конечно. Делали. Все прошло отлично — когда нам наконец удалось его запустить. Инвесторы из Германии не смогли просмотреть все до конца из-за разницы во времени, но… Послушай, хочешь, я его тебе покажу? — Что ты имеешь в виду? — У меня есть копия ролика. Хочешь посмотреть? Я удивился. И пожал плечами. — Ну, давай. — Мне вообще-то очень интересно послушать, что ты об этом скажешь, Джек. — Я отметил покровительственные нотки в голосе Джулии. Моя жена пытается вовлечь меня в свою работу. Наверное, хочет, чтобы я почувствовал себя частью ее жизни. Я следил взглядом за тем, как Джулия открывает кейс и вынимает DVD. Она вставила диск в плеер, подошла и села рядом со мной на кровать. — А что вы представляете? — спросил я. — Новую медицинскую технологию, — сказала она. — По-моему, она просто великолепна. Джулия придвинулась ко мне и прижалась к моему плечу. Очень мило и уютно. Совсем как в старые добрые времена. Мне по-прежнему было не по себе, но я обнял ее за плечи. — Кстати… — сказал я. — Как так вышло, что ты теперь принимаешь душ на ночь, а не по утрам? — Не знаю, — ответила Джулия. — Что, в самом деле? Да, наверное. Ну, понимаешь, милый, мне так удобнее. По утрам всегда такая спешка, у меня эти телефонные конференции с Европой, а они отнимают так много времени… Ага, начинается, — сказала она и указала на экран. Я увидел черно-белые полосы. Потом появилось изображение. На записи была Джулия в лаборатории, оборудованной, как операционная. На операционном столе лежал мужчина с подключенным аппаратом для внутривенного введения лекарств, рядом стоял анестезиолог. Над столом висела круглая и плоская металлическая тарелка около шести футов в диаметре, которую можно было поднимать и опускать. Сейчас она была поднята. Вокруг со всех сторон располагались видеомониторы. А на переднем плане стояла Джулия и смотрела на монитор. Рядом с Джулией находился видеотехник. — Это ужасно! — сказала Джулия, показывая на монитор. — Что это за помехи? — Мы думаем, это из-за кондиционеров. Работающие кондиционеры создают такие помехи. — Это совершенно неприемлемо. — В самом деле? — Да. — И что вы хотите, чтобы мы сделали? — Я хочу, чтобы вы убрали эти помехи, — сказала Джулия. — Но тогда нам придется повысить напряжение, и у вас будет… — Меня это не интересует, — оборвала видеотехника Джулия. — Я не могу показывать инвесторам запись такого качества. Даже спутники с Марса передают картинки лучше этой. Уберите помехи. Сидя рядом со мной на кровати, Джулия пояснила: — Я не знала, что они и это записывали. Это было до презентации. Можешь прокрутить вперед. Я нажал кнопку на пульте дистанционного управления. Картинка на экране смазалась. Я подождал несколько секунд и снова пустил запись на нормальной скорости. Та же самая сцена. На переднем плане — Джулия. Кэрол, ее ассистентка, что-то шепчет ей на ухо. — Хорошо, но тогда что мне ему сказать? — Скажи ему «нет». — Но он хочет, чтобы все уже начиналось. — Я понимаю. Но передачи не будет еще час. Скажи ему «нет». Мне Джулия сказала: — Бешеный Пес — подопытный в нашем эксперименте. Он очень беспокойный. Ему хотелось поскорее начать. На экране ассистент понизила голос: — По-моему, он нервничает, Джулия. Я бы тоже волновалась, если бы внутри моего тела ползала пара миллионов этих штук… — Их не пара миллионов, и они не ползают, — сказала Джулия. — И притом они — его собственное изобретение. — Все равно… — Разве при нем нет анестезиолога? — Нет, только кардиолог. — Ну, значит, кардиолог может ввести ему какое-нибудь лекарство от нервов. — Он уже это сделал. Инъекцию. На кровати рядом со мной Джулия попросила: — Прокрути еще чуть-чуть, Джек. Я прокрутил. Изображение скакнуло вперед. — Хорошо, хватит. Я снова увидел Джулию перед монитором. Рядом с ней стоял техник. — Так, это уже лучше, — сказала Джулия на экране, указывая на монитор. — Не слишком хорошо, но приемлемо. Теперь покажите мне увеличенное изображение. — Какое? — Увеличенное. С электронного микроскопа. Покажите мне изображение с электронного микроскопа. Техник как будто смутился. — Э-э… Никто не говорил нам про электронный микроскоп… — Ради бога, читайте же это чертово техническое предписание! Техник растерянно заморгал. — А это было в техническом предписании? — Вы что, не заглядывали в техническое предписание?! — Извините, я, наверное, пропустил про электронный микроскоп. — Некогда извиняться! Исправляйте! — Вам вовсе не обязательно так кричать. — Обязательно! Я не могу не кричать, потому что вокруг меня собрались одни идиоты! — Джулия всплеснула руками. — Я собираюсь в прямом эфире говорить об одиннадцати миллиардах долларов с инвесторными компаниями в пяти странах и показывать им субмикроскопическую технологию, а у меня не подключены камеры к электронным микроскопам, и инвесторы не смогут эту технологию увидеть! На кровати Джулия сказала: — Я совсем вышла из себя из-за этого парня. Такая неприятность! Мы рассчитали время для спутниковой связи, обо всем договорились, все заранее проплатили. Мы не могли перенести начало передачи. Нужно было уложиться в условленное время, а этот парень все тормозил. Правда, в конце концов все заработало. Прокрути вперед. На экране появилась заставка с надписью:Частная презентация новейшей технологии медицинской интраскопии представляет компания «Ксимос Текнолоджи» Маунтин-Вью, Центральная Америка мировой лидер в молекулярном производствеПотом на экране снова появилась Джулия. Она стояла перед операционным столом, в окружении медицинской аппаратуры. Джулия поправила волосы и одернула блузку. — Рада приветствовать всех вас, — сказала Джулия, улыбаясь в камеру. — Я — Джулия Форман из «Ксимос Текнолоджи». Сейчас мы продемонстрируем вам революционную процедуру медицинской интраскопии, одну из наших последних разработок. Наш пациент, Питер Моррис, лежит позади меня на операционном столе. Через несколько секунд мы заглянем внутрь его сердца и кровеносных сосудов с немыслимой прежде легкостью и точностью. Она начала обходить стол, продолжая пояснять: — В отличие от катетеризации сердца, наша процедура на сто процентов безопасна. И, в отличие от процедуры с применением катетера, мы сможем заглянуть в любой сосуд по всему телу, большой или малый. Мы заглянем в аорту — самый крупный сосуд человеческого тела. Но мы также заглянем и в сосуды в альвеолах легких, и в крошечные капилляры в кончиках пальцев. Мы сможем проделать все это потому, что камера, которую мы поместили в кровеносную систему Питера, по размеру меньше красного кровяного тельца — эритроцита. Ненамного, вообще, но меньше. Микротехнологии компании «Ксимос» позволяют производить такие миниатюрные камеры, и производить их в больших количествах — быстро и дешево. Размер прибора настолько мал, что на кончике шариковой ручки может поместиться тысяча таких камер. Мы можем производить килограмм таких камер в час. Я не сомневаюсь, что вы восприняли мои слова с недоверием. Все мы знаем, что нанотехнологии многое обещали, но не могли сдержать своих обещаний. Как вам известно, проблема заключалась в том, что ученые умеют проектировать устройства молекулярных размеров, но не умеют их производить. Однако компании «Ксимос» удалось решить эту проблему. До меня внезапно дошло, о чем она говорит. — Что?! — воскликнул я. — Ты шутишь? Если это была правда, это означало невероятный скачок в развитии науки и техники, грандиозный технологический прорыв, и следовательно… — Это правда, — спокойно сказала Джулия. — У нас свое производство в Неваде. Она улыбалась. Ей приятно было видеть, как я потрясен. На экране Джулия продолжала: — Одна из камер производства компании «Ксимос» находится под объективом электронного микроскопа, вот здесь, — она указала на монитор. — Так что вы сами можете оценить ее размер, сравнив с размером красного кровяного тельца, которое расположено рядом с ней. Изображение стало черно-белым. Я увидел очень тонкий зонд, которым поворачивали на предметном столике микроскопа нечто, похожее на крошечного кальмара — с закругленным спереди, как пуля, «тельцем» и торчащим из заднего конца пучком нитевидных «щупалец». По размеру оно было раз в десять меньше диаметра эритроцита, который в вакууме сканирующего электронного микроскопа выглядел как серая сморщенная овальная изюмина. — Длина нашей камеры — одна десятимиллиардная дюйма. Как вы видите, по форме она напоминает кальмара, — рассказывала Джулия. — Изображение поступает в носовую часть прибора. Микрофибриллы в хвостовой части обеспечивают стабилизацию положения камеры, подобно тому, как это делает хвост кита. Но они могут также активно двигаться, обеспечивая камере мобильность. Джерри, давайте повернем камеру так, чтобы была видна передняя часть… Да, вот так. Спасибо. Теперь, с такой позиции вам видно углубление в центре? Это миниатюрный фотонный детектор из арсенида галлия. Он действует, как сетчатка глаза. А окружающая область с концентрическими ободками, похожими на мишень, — это биолюминесцент. Он освещает пространство перед камерой. Внутри носовой части прибора расположен только набор довольно сложных молекул. Это запатентованный нашей компанией молекулярный АТП-каскад. Можно считать его примитивным мозгом, который контролирует поведение камеры — в очень ограниченных пределах, однако для наших целей этого вполне достаточно. Послышалось шипение статических помех, потом кто-то кашлянул. В углу экрана открылось небольшое окно, в котором появилось изображение Фрица Лейдермайера из Германии. Немыслимо толстый немец поерзал в кресле и спросил: — Прошу прощения, госпожа Форман. Скажите мне, пожалуйста, где находится линза? — Никакой линзы нет. — Но как вы смогли сделать камеру без линзы? — Чуть позже я все подробно объясню, — пообещала Джулия. Глядя на экран, я сказал: — Наверное, это камера обскура. — Правильно, — Джулия кивнула. Камера обскура — по-латыни это означает «темная комната» — древнейший прибор для получения изображений. Древние римляне обнаружили, что, если сделать маленькое отверстие в стене темной комнаты, на противоположной стене появляется перевернутое изображение того, что находится снаружи. Потому что свет, проходя сквозь любое маленькое отверстие, фокусируется, как в линзе. Принцип камеры обскуры используется в детских безлинзовых фотоаппаратах. И как раз поэтому — из-за камеры обскуры — начиная с древнеримских времен любое устройство для записи изображения называется камерой. Но в данном случае… — А как делается отверстие? — спросил я. — Там есть маленькая дырочка? — Я думала, ты догадаешься, — сказала Джулия. — Ты ведь сам приложил руку к этой части проекта. — Я? — Да. «Ксимос» получил лицензию на некоторые агентно-базированные алгоритмы, которые разработала твоя группа. — Нет, я не знал. Какие алгоритмы? — Для управления сетью частиц. — Ваши камеры объединены в сеть? Все эти маленькие камеры сообщаются между собой? — Да, — сказала она. — Вообще-то они — что-то вроде роя. Джулия все еще улыбалась. Ее забавляла моя реакция. — Рой… Я тщательно все обдумывал, пытаясь понять то, что она мне сказала. Моя команда действительно разработала несколько программ для управления роями самостоятельных агентов. Эти программы были смоделированы на основе поведения пчелиного роя. Программы обладали множеством полезных характеристик. Поскольку пчелиные рои состоят из множества отдельных самостоятельных агентов, рой способен осмысленно реагировать на окружающую обстановку. Попадая в новые неожиданные условия, программы роя не отказывают; они просто как бы обтекают препятствия и продолжают действовать. Но наши программы были рассчитаны на создание виртуальных агентов внутри компьютера. А Джулия создала настоящий рой агентов в реальном мире. Сначала я не мог понять, как наши программы можно адаптировать к тому, чем занимается Джулия. — Мы использовали их для структурирования, — подсказала она. — Программа создает внутреннюю структуру роя. Ну конечно же! Это же очевидно — одной молекулярной камеры недостаточно, чтобы получить и записать хоть какое-то изображение. Следовательно, изображение, которое получается в результате, наверное, складывается из сигналов миллионов синхронно работающих микрокамер. Но в таком случае эти камеры должны располагаться в пространстве упорядочение — вероятно, в форме сферы. И как раз на этом этапе начинают действовать наши программы. Однако это означает, что «Ксимосу» удалось создать эквивалент… — Вы создали глаз. — Да, в некотором смысле. — Но где источник света? — Биолюминесцентный периметр. — Этого света недостаточно. — Достаточно. Смотри дальше. Тем временем на экране Джулия повернулась и указала на аппарат для внутривенных инъекций, подсоединенный к руке Питера. Она взяла шприц из стоявшего рядом контейнера со льдом. Шприц, похоже, был наполнен водой. — В этом шприце, — сказала Джулия, — содержится приблизительно двадцать миллионов камер, плавающих в изотоническом солевом растворе. Сейчас они функционируют как отдельные, самостоятельные единицы. Но как только камеры попадут в кровяное русло, их температура повысится, камеры начнут собираться поближе друг к другу и вскоре образуют мета-форму. Точно так же, как стая птиц в полете выстраивается клином. — И какую форму образуют камеры? — спросил представитель одной из компаний-инвесторов. — Они выстроятся в форме сферы, — ответила Джулия. — С маленьким отверстием на одной стороне. На первый взгляд может показаться, что это похоже на стадию бластулы в развитии зародыша. Но в результате получается подобие глаза, состоящее из множества отдельных частиц. И изображение, которое получает этот глаз, складывается из данных миллионов фотонных детекторов. Точно так же, как человеческий глаз получает изображение от светочувствительных клеток сетчатки — палочек и колбочек. Джулия повернулась к монитору, на котором снова и снова прокручивался один и тот же сюжет. Камеры попадали в кровяное русло неорганизованной массой, похожей на пчелиный рой, на бесформенное облако внутри кровеносного сосуда. Поток крови сразу же растягивал это облако в длинную ленту. Но уже через несколько секунд лента начинала стягиваться, приближаясь к сферической форме. Постепенно сфера становилась все более правильной и все более плотной. В конце концов стало казаться, что эта сфера цельная и твердая. — Это образование наверняка напоминает вам человеческий глаз — и не без причины. Компания «Ксимос» действительно стремилась имитировать органическую морфологию, — сказала Джулия. — Поскольку мы работаем с органическими молекулами, мы не можем не учитывать, что за миллионы лет эволюции в окружающем нас мире накопилось множество комбинаций из молекул, которые действуют весьма эффективно. Поэтому мы их и используем. — Надеюсь, вам не хочется заново изобрести колесо? — спросил кто-то. — Именно. Только не колесо, а глаз. Джулия подала знак, плоская антенна опустилась и замерла в нескольких дюймах над телом пациента на операционном столе. — Эта антенна питает камеры энергией и принимает передаваемые сигналы, — объяснила Джулия. — Конечно же, изображение можно сохранить в цифровом виде, обработать, разделить на фрагменты — с ним можно делать все, что мы делаем с цифровыми изображениями. А теперь, если больше нет никаких вопросов, мы начнем демонстрацию. Джулия присоединила к шприцу иглу и вколола ее в резиновую ампулу на аппарате для внутривенных инъекций. — Отсчет времени. — Ноль точка ноль. — Начинаем. Она быстро надавила на плунжер. — Как видите, я делаю это быстро, — сказала она. — В нашей процедуре нет ничего сложного. Мы нисколько не рискуем что-нибудь повредить. Если микротурбулентные завихрения, которые возникают при прохождении сквозь иглу шприца, испортят тысячу камер, — ничего страшного. У нас останется еще несколько миллионов. Вполне достаточно для того, чтобы сделать свое дело. — Джулия вынула иглу. — Ну вот. Как правило, нам нужно подождать около десяти секунд, чтобы камеры выстроились в форме сферы, и тогда мы начнем получать изображение… Смотрите, кажется, что-то уже начинается… И вот — пожалуйста. Судя по изображению на экране, камера неслась вперед со значительной скоростью сквозь нечто, напоминающее поле астероидов. Только астероидами были эритроциты — красные кровяные тельца — круглые красноватые мешочки, движущиеся в прозрачной, слегка желтоватой жидкости. Потом показался лейкоцит — гораздо более крупная беловатая клетка. На мгновение она заполнила весь экран, потом исчезла. То, что я видел на экране, больше напоминало видеоролик из компьютерной игры, а не медицинское исследование. — Джулия, — сказал я. — Это потрясающе. Джулия придвинулась ко мне поближе и улыбнулась. — Я знала, что это произведет на тебя впечатление. На экране Джулия говорила: — Мы ввели камеры в вену, следовательно, в этих эритроцитах содержится мало кислорода. Сейчас наша камера приближается к сердцу. Вы можете видеть, как увеличивается диаметр сосудов по мере продвижения вверх по венозной системе… И вот сейчас мы попадаем внутрь сердца… Вы видите, как пульсирует поток крови в результате сокращения желудочков сердца… Действительно, я видел, как камера приостанавливается, потом снова движется дальше, потом снова приостанавливается. В качестве звукового сопровождения Джулия включила шум биения сердца. Питер лежал на столе неподвижно, над самым его телом нависала плоская антенна. — Мы входим в правое предсердие и сейчас увидим митральный клапан. Активировав микрофибриллы, мы замедлим движение камеры. А вот и клапан… Мы — в сердце. Я увидел красные створки, похожие на рот, который все время открывался и закрывался. Потом камера проскочила сквозь отверстие и оказалась в желудочке, а потом снова попала в сосуды. — Теперь мы направляемся в легкие… Сейчас вы увидите то, чего еще никто никогда не видел, — процесс обогащения эритроцитов кислородом. Пока я смотрел, кровеносные сосуды стали быстро уменьшаться в диаметре, а потом эритроциты начали один за другим раздуваться и наливаться ярко-красным цветом. Все происходило чрезвычайно быстро. Прошло меньше секунды — и все эритроциты сделались ярко-красными. — Теперь красные кровяные тельца богаты кислородом, — сказала Джулия, — и мы снова возвращаемся к сердцу. Я повернулся к Джулии на кровати и сказал: — Это фантастическая штука! Но глаза у нее были закрыты, и дышала она ровно и тихо. — Джулия… Она спала. Джулия всегда засыпала, когда смотрела телевизор. И не удивительно, что она заснула во время показа записи собственной презентации. В конце концов, она это уже видела. И сейчас было очень поздно. Я решил, что смогу досмотреть все до конца в другой раз. Признаться, эта презентация длилась довольно долго. Сколько времени я ее смотрю? Когда я повернулся, чтобы выключить телевизор, мой взгляд скользнул по цифровому коду, который мелькал внизу экрана. Цифры быстро сменялись, отсчитывая сотни секунд. Слева внизу экрана светились другие цифры, и они не менялись. Я нахмурился. Это была дата. Я не обратил на нее внимания раньше, потому что она была в международном формате, — сначала год, потом число и месяц. 02.21.09. Двадцать первое сентября. Вчерашняя дата. Она записывала этот ролик вчера, а не сегодня. Я выключил телевизор, потом выключил ночник. Лег на подушку и попытался заснуть.
День второй. 09:02
Нам было нужно купить обезж. мол., гренки-кол., кукур. печ., жел. кол., средство для мытья посуды — и что-то еще, только я не смог разобрать то, что сам же и написал. Я стоял в проходе между рядами полок в супермаркете и расшифровывал свою записку. Рядом кто-то сказал: — Привет, Джек! Как дела? Я поднял голову и увидел Рики Морса, начальника одного из отделов в «Ксимосе». — Привет, Рики. Я пожал ему руку, искренне радуясь встрече. На Рики всегда было приятно посмотреть. Загорелый, стройный и мускулистый, с коротко остриженными светлыми волосами и ослепительной улыбкой, он был похож на серфингиста. Рики был всего на несколько лет моложе меня, но казался вечно юным. Я дал ему его первую работу, сразу после колледжа, и Рики быстро продвинулся в управленческие структуры. Благодаря своей жизнерадостности и располагающим манерам Рики стал идеальным проектным менеджером, несмотря на то, что он был склонен замалчивать проблемы и вызывать у руководства нереальные ожидания относительно сроков окончания проекта. Джулия говорила, что из-за этого у «Ксимоса» иногда случались неприятности. Рики любил давать обещания, которые не мог сдержать. И иногда он говорил правду не до конца. Но он был таким веселым и привлекательным, что ему всегда все прощали. По крайней мере, я прощал, когда он работал у меня. Мне нравился Рики. Я относился к нему почти как к младшему брату. Это я дал ему рекомендации для работы в «Ксимосе». Рики толкал перед собой тележку, наполненную одноразовыми подгузниками в больших пластиковых упаковках. У него тоже дома был маленький ребенок. Я спросил, почему он в магазине, а не на работе. — Мэри простудилась, а наша домработница сейчас в Гватемале. Вот я и пообещал сходить за покупками. — Я смотрю, ты берешь «Хаггис», — заметил я. — А я всегда беру только «Памперсы». — По-моему, «Хаггис» лучше впитывают, — сказал Рики. — А «Памперсы» слишком тугие. Натирают ребенку ножки. — Зато в «Памперсах» есть слой, который отводит жидкость вглубь, и поверхность всегда сухая, — возразил я. — С «Памперсами» у нас почти не бывает сыпи. — Когда я пробовал «Памперсы», у них все время отклеивались липучки. И когда набиралось много жидкости, она протекала малышу на ножки, добавляя нам хлопот. Не знаю, но, по-моему, «Хаггис» лучше. Женщина, которая проходила мимо с тележкой для покупок, посмотрела на нас как-то странно. Мы рассмеялись — оба сразу подумали, что разговариваем, как в рекламном ролике. Рики сказал нарочито громко, глядя в спину уходившей женщине: — Ну, так как тебе «Великаны»? — Блин, да я даже не знаю — выиграли они или продули? — ответил я и почесал в затылке. Мы снова рассмеялись, потом вместе пошли вдоль полок с товарами, толкая перед собой тележки. Рики сказал: — Хочешь знать правду? Просто Мэри больше нравятся «Хаггис» — вот и все. — Понятно. Рики заглянул в мою тележку и сказал: — Вижу, ты покупаешь обезжиренное органическое молоко… — Брось, Рики, — мне больше не хотелось препираться. — Как дела у вас в офисе? — Знаешь, все идет отлично — просто на удивление, — ответил он. — По-моему, технология продвигается прекрасно. Недавно мы показывали ее богатым дядям, и все прошло замечательно. — Как там Джулия? — спросил я как можно осторожнее. — У нее все отлично. Насколько я знаю, — сказал Рики. Я взглянул на него. Не стал ли он вдруг слишком сдержанным? Не старается ли следить за выражением своего лица? Не пытается ли что-нибудь утаить? Непонятно. — Вообще-то я вижу ее нечасто, — продолжал Рики. — В последнее время она редко появляется в офисе. — Признаться, дома она тоже бывает мало. — Да, она почти все время проводит на производственном комплексе. Там сейчас творится основное действо. — Рики быстро взглянул на меня. — Знаешь, это из-за нового технологического процесса. Производственный комплекс компании «Ксимос» был построен в рекордные сроки, особенно учитывая то, насколько сложное у них производство. В этом здании они собирали молекулы из отдельных атомов. Складывали фрагменты молекул в единое целое, как в конструкторе Лего. Большая часть работы совершалась в вакууме и требовала чрезвычайно мощного магнитного поля. Поэтому на фабрике «Ксимоса» было множество громадных вакуумных насосов и мощные холодильные системы для охлаждения электромагнитов. Но, по словам Джулии, основное технологическое оборудование этого комплекса было уникально. Ничего подобного нигде и никогда еще не строили. Я сказал: — Поразительно, что им удалось так быстро построить фабрику. — Ну, знаешь, приходится поторопиться. «Молекулярная Динамика» дышит нам в затылок. Мы должны были построить фабрику и запустить производство, должны были пустить запатентованные технологии на конвейер. Но эти парни из «МолДина» и «НаноТеха» все равно не очень отстали от нас. Мы оторвались на несколько месяцев, не больше. Может, на полгода — если повезет. — Значит, вы уже собираете молекулы на фабрике? — спросил я. — Точно, Джек. Собираем, по полной программе. Уже, наверное, несколько недель. — Не знал, что Джулия интересуется такими вещами, — я всегда считал Джулию специалистом по людям — учитывая, что в прошлом она была психологом. — Признаться, она очень увлеклась этой технологией. Кроме того, они там занимаются еще и программированием, причем очень плотно, — сказал Рики. — Ну знаешь — повторяющиеся циклы по мере усовершенствования производства. Я кивнул. — А что программируют? — Распределенная обработка данных. Мультиагентные сети. Так мы заставляем отдельные элементы действовать согласованно, как единое целое. — И все это для того, чтобы сделать медицинскую камеру? — Да. — Рики помолчал и добавил: — Кроме всего прочего. Он посмотрел на меня немного смущенно, как будто только что нарушил договор о неразглашении производственных секретов. — Можешь не рассказывать, — успокоил его я. — Нет-нет, — быстро сказал он. — Боже мой, Джек, мы же с тобой так давно друг друга знаем, — он хлопнул меня по плечу. — И твоя супруга у нас в начальстве. Я имею в виду — какие проблемы? Но Рики по-прежнему казался смущенным. Выражение его лица не соответствовало словам, которые он говорил. А еще Рики отвел взгляд в сторону, когда произносил слово «супруга». Дальше разговор не клеился, и я напрягся. Это было такое неприятное внутреннее напряжение, которое возникает, когда ты думаешь, что другой парень что-то знает, но тебе не рассказывает — потому что смущается и не знает, как такое сказать, потому что не хочет в это впутываться, потому что на такое опасно даже намекать, потому что он думает, что ты сам должен во всем разобраться. Особенно если он знает что-то такое о твоей жене. Например, что она гуляет налево. Он смотрит на тебя, как на смертельно раненного или даже ходячего покойника, но не может ничего тебе сказать. Из собственного жизненного опыта я знал, что мужчины никогда не рассказывают другим мужчинам, если знают что-то этакое об их женах. Зато женщины всегда рассказывают другим женщинам, если узнают об изменах их мужей. В этом-то все и дело. Но я был так напряжен, что мне хотелось… — Ого, я совсем забыл про время, — сказал Рики и лучезарно улыбнулся. — Я задержался, Мэри меня убьет — надо бежать! Она и так уже недовольна, потому что мне придется следующие несколько дней пробыть на фабрике. Так что и меня не будет в городе, пока наша домработница в отъезде… — он пожал плечами. — Ну, ты знаешь, как это бывает. — Да, конечно. Удачи! — Ну, счастливо! Мы пожали друг другу руки и распрощались. Рики укатил свою тележку за угол витрины и исчез. Иногда очень трудно заставить себя думать о чем-то неприятном. Никак не удается сосредоточиться на проблеме. Мысли словно сами собой ускользают куда-то в сторону — нет уж, спасибо, давайте сменим тему… Именно это со мной сейчас и происходило. Я не мог думать о Джулии, поэтому стал думать о том, что Рики рассказал мне об их производственном комплексе. И в конце концов я решил, что это имеет смысл, хотя и противоречит общепринятому мнению о нанотехнологиях. Среди тех, кто занимается нанотехнологиями, давно уже ходили разговоры, что, как только будет изобретен способ производить что-то на молекулярном уровне, это окажется также просто, как пробежать милю за четыре минуты. Любой сможет это сделать, и с конвейеров множества фабрик по всему миру хлынет нескончаемый поток чудесных молекулярных созданий. Волшебные новые технологии за считанные дни изменят жизнь людей — стоит только кому-нибудь придумать, как их сделать. Но, конечно же, это никогда не произойдет. Сама эта идея абсурдна. Потому что, в сущности, производство молекул ничем принципиально не отличается от производства компьютеров, или производства автомобилей, или какого-нибудь другого производства. Понадобится много времени, чтобы отладить его как следует. Собственно, сборка новых молекул из отдельных атомов очень напоминает создание компьютерной программы из отдельных цепочек кодов. А компьютерные программы никогда не получаются сразу, с первой «сборки». Программистам всегда приходится проверять все и перепроверять, находить прорехи в программе и исправлять неудачные цепочки кодов. И даже когда компьютерная программа составлена, она никогда, никогда не работает правильно с первого раза. И со второго тоже. И с сотого. Программу приходится исправлять и подчищать, дополнять и усовершенствовать снова и снова, снова и снова. И снова. Считается, что с изготовлением молекул получится то же самое — их придется исправлять и совершенствовать снова и снова, прежде чем они наконец начнут работать правильно. А если «Ксимос» хочет, чтобы «рои» молекул действовали согласованно, им надо будет выверять и совершенствовать еще и способ сообщения молекул друг с другом, какими бы ограниченными ни были эти сообщения. Потому что, если молекулы взаимодействуют между собой, получается примитивная сеть. Чтобы организовать ее работу, наверное, придется использовать программу распределения сигналов в сети. Программу такого типа, какие я разрабатывал для компании «МедиаТроникс». Я прекрасно мог представить, как пыхтят они над программами параллельно с производством своих молекул. Однако я никак не представлял себе, чем там может заниматься Джулия, пока они это делают. Производственный комплекс «Ксимоса» расположен довольно далеко от центрального офиса фирмы. Фабрика находится в такой глухомани — где-то посреди пустыни возле Тонопа, в штате Невада. А Джулия никогда не любила торчать в глухомани. Я сидел в приемной у педиатра, потому что малышке нужно было сделать очередную прививку. В комнате было четыре мамаши, которые укачивали больных детей, пока старшие дети играли на полу. Мамаши разговаривали друг с другом, а на меня упорно не обращали внимания. Я давно уже к этому привык. Мужчина-домохозяйка, мужчина в учреждении вроде педиатрической клиники — явление необычное. Но, кроме того, это признак чего-то нехорошего, неблагополучного. Вероятно, с этим мужчиной что-то неладно, если он не может найти работу. Может быть, он алкоголик или наркоман, а может, он бродяга и тунеядец. Какой бы ни была причина, мужчина в приемной педиатра посреди рабочего дня — это ненормально. Поэтому все мамаши дружно делали вид, будто меня здесь нет. Правда, они время от времени беспокойно посматривали в мою сторону, как будто я мог подкрасться сзади и изнасиловать их, стоит им только повернуться ко мне спиной. Даже медсестра, Глория, отнеслась ко мне с недоверием. Она с подозрением посмотрела на малышку, которая совсем не плакала, а тихонько сопела у меня на руках. — По какому вы, собственно, поводу? Я сказал, что мы пришли на прививку. — Она бывала здесь раньше? — Да, она наблюдается у доктора с рождения. — Вы родственники? — Да, я ее отец. В конце концов, нас пропустили на прием. Доктор пожал мне руку и держался очень дружелюбно. Он не спрашивал, почему с малышкой пришел я, а не моя жена или домработница. Малышке сделали две инъекции. Аманда расплакалась. Я начал укачивать ее, стараясь успокоить. — Возможно, будет небольшая припухлость и покраснение вокруг места инъекций. Позвоните мне, если это не пройдет в течение двух суток. Потом я вышел обратно в приемную и попытался вытащить кредитную карточку и расплатиться, одновременно успокаивая малышку. Как раз тогда и позвонилаДжулия. — Привет! Что ты делаешь? Наверное, она услышала плач ребенка. — Плачу за прием у педиатра. — У вас неприятности? — Вроде того… — Ладно, слушай, я только хотела сказать, что сегодня приду с работы рано — наконец-то! — и успею к ужину. Может, мне чего-нибудь купить по дороге? — Вот здорово! — сказал я. Тренировка у Эрика затянулась. Уже начало темнеть. Этот тренер всегда занимался с ребятами допоздна. Я расхаживал вдоль футбольного поля и пытался решить, стоит ли мне на это жаловаться. Родителям всегда очень трудно понять, балуют они детей или всего лишь обоснованно опекают. Николь позвонила по мобильнику и сказала, что ее театральная репетиция уже закончилась, и спрашивала, где я и почему я ее не забрал? Я сказал, что все еще с Эриком, и спросил, не сможет ли она доехать домой вместе с кем-нибудь из подружек. — Ну, па-а-па… — процедила Ники с отчаянием в голосе. Можно подумать, я предлагал ей ползти домой на четвереньках. — Эй, послушай, мы здесь застряли надолго. Она ответила очень язвительно: — Ну да, конечно. — Это еще что за тон? Но еще через несколько минут тренировка внезапно закончилась. На футбольное поле выехала большая зеленая машина с цистерной и вышли двое рабочих в масках и резиновых перчатках, с бачками за спиной для опрыскивания. Они собирались разбрызгивать какой-то детергент от сорняков или еще что-то в том же духе, и до завтра все занятия на поле отменялись. Я позвонил Николь и сказал, что заеду за ней. — Когда? — Мы уже выезжаем. — А как же тренировка этого гаденыша? — Ники, что за слова? — Почему он всегда у тебя на первом месте? — Он не всегда у меня на первом месте. — Нет, всегда! Он настоящий маленький гаденыш. — Николь… — Из-ви-ни. — Увидимся через пару минут, — сказал я и отключил связь. Современные дети развиваются быстрее, чем в наши дни. Подростковый возраст теперь начинается лет с одиннадцати. В полшестого дети уже были дома и сразу бросились к холодильнику. Николь схватила большой кусок волокнистого сыра и начала запихивать его в рот. Я велел ей прекратить, чтобы она не портила аппетит перед ужином. Потом я начал накрывать на стол. — А когда будет ужин? — Скоро. Мама приедет домой и привезет еду. — А-га. Николь вышла, а через несколько минут вернулась и сказала: — Она извиняется, что не позвонила, но сегодня она опять будет поздно. — Что? Я как раз наливал воду в стаканы, расставленные на столе. — Она извиняется, что не позвонила, но сегодня она опять приедет поздно. Я только что с ней говорила. — Господи… — я разозлился. Я старался никогда не показывать при детях, что раздражен, но иногда это вырывалось само собой. — Хорошо. — Пап, я очень хочу есть, правда. — Зови брата и садитесь в машину, — сказал я. — Мы едем в ресторан. Позже, этим же вечером, когда я относил малышку в кроватку, случайно задел локтем фотографию, стоявшую на книжной полке в гостиной. На фотографии была Джулия с четырехлетним Эриком в Солнечной Долине. Оба были одеты в лыжные костюмы, Джулия учила Эрика кататься на лыжах и лучезарно улыбалась. Рядом стояла фотография, на которой были мы с Джулией в Коне, где отмечали одиннадцатую годовщину свадьбы. Мы целовались в лучах заходящего солнца. Я — в яркой гавайской рубашке, у Джулии на шее — разноцветные бусы. Это было чудесное путешествие. Признаться, мы оба почти не сомневались, что Аманду мы зачали именно тогда. Я помню, как Джулия однажды пришла с работы и сказала: «Солнышко, помнишь, ты говорил, что май-тай опасны для здоровья?» Я ответил: «Да…» А она продолжила: «Ну вот, давай я сформулирую так — это девочка». Я был так потрясен, что содовая, которую я как раз пил, залилась мне в нос, и мы оба рассмеялись. На другой фотографии Джулия и Николь вместе делали тесто для печенья. Николь сидела на кухонном столе. Она была еще такая маленькая, что ее ножки не доставали до края стола. Наверное, ей тогда было годика полтора, не больше. Николь сосредоточенно хмурилась, держа в ручках большую ложку с тестом, тесто стекало через край, а Джулия изо всех сил старалась не рассмеяться. Потом была еще фотография с пешеходной прогулки в Колорадо. Джулия вела за руку шестилетнюю Николь, я нес на плечах маленького Эрика. Воротник моей рубашки потемнел от пота, а может, и от чего похуже, если я верно вспомнил тот день. Эрику, наверное, было всего два года, он все еще носил подгузники. Помню, ему нравилось закрывать мне глаза ладошками, когда я шел с ним по тропинке. Фотография с прогулки соскользнула внутри рамки и стояла косо. Я постучал по рамке, чтобы поправить ее, но ничего не получилось. Я заметил, что некоторые фотографии поблекли, другие поприлипали эмульсией к стеклу рамок. Никому не было дела до этих старых фотографий. Малышка завозилась у меня на руках, потерла глаза кулачками. Пора было укладывать ее спать. Я поставил фотографии обратно на полку. Это были всего лишь старые картинки из других, счастливых времен. Из другой жизни. Казалось, они больше не имели ко мне никакого отношения. Потому что теперь все изменилось. Мир изменился. В этот вечер я оставил стол накрытым для ужина — как немой упрек. Джулия увидела это, когда вернулась домой — около десяти вечера. — Прости меня, солнышко. — Я знаю, ты была занята, — сказал я. — Да. Прошу тебя, прости. — Я простил. — Ты у меня лучше всех, — Джулия послала мне воздушный поцелуй из противоположного конца комнаты и сказала: — Я хочу принять душ. Она пошла по коридору, а я смотрел ей вслед. По пути она заглянула в комнату Аманды и вошла туда. В следующее мгновение я услышал, как Джулия воркует, а малышка агукает. Я встал со стула и пошел к ним. В полутемной детской Джулия держала малышку на руках и терлась о нее носом. Я сказал: — Джулия… ты ее разбудила. — Нет, я ее не будила. Она не спала. Ты ведь не спала, моя крохотулечка? Не спала, правда, мой сладенький пупсик? Малышка потерла глазки кулачками и зевнула. По ее виду было совершенно ясно, что кроха только что проснулась. Джулия повернулась ко мне в темноте. — Я не будила ее. Правда. Не будила. Почему ты на меня так смотришь? — Как? — Сам знаешь как. Как будто в чем-то обвиняешь. — Я ни в чем тебя не обвиняю. Малышка захныкала, а потом расплакалась. Джулия потрогала ее подгузник. — Кажется, Аманда мокрая, — сказала она и, выходя из комнаты, передала девочку мне. — Сделай это сам, мистер Совершенство. Между нами повисла напряженность. Я поменял малышке подгузник и уложил ее в кроватку. И услышал, как Джулия вышла из душа, хлопнув дверью. Когда Джулия начинала хлопать дверями, это был условный знак для меня — чтобы я пришел и успокоил ее. Но сегодня вечером у меня было неподходящее для этого настроение. Я рассердился на нее за то, что она разбудила малышку, и за то, что она обещала прийти домой рано, но не пришла и даже не позвонила сказать, что опять задержится. Я опасался, что она стала такой из-за нового любовного увлечения. Или потому, что семья ее больше не интересует. Я не знал, что с этим делать. И у меня сейчас не было сил улаживать возникшую между нами напряженность. Вот я и решил — пусть себе хлопает дверьми сколько угодно. Джулия задвинула дверь своего платяного шкафа с такой силой, что дерево затрещало. Она выругалась. Это был еще один сигнал, по которому я должен был бегом устремиться к ней. Я вернулся в гостиную, уселся, взял книжку, которую читал до этого, и уставился на страницу. Я пытался сосредоточиться на чтении, но ничего не получалось. Я был зол на Джулию и прислушивался, как грохочет она дверцами в спальне. Если она и дальше будет так шуметь, то разбудит Эрика, и мне придется с этим разбираться. Я надеялся, что до этого не дойдет. Постепенно шум прекратился. Наверное, Джулия наконец улеглась в постель. Если так, то скоро она заснет. Джулия способна была заснуть, даже когда мы ссорились. Я никогда так не умел. Я встал и принялся расхаживать по комнате, пытаясь расслабиться и успокоиться. Когда я наконец пришел в спальню, Джулия уже спала. Я скользнул под одеяло и повернулся на бок, спиной к ней. В час ночи заплакала малышка. Я потянулся, чтобы включить ночник, но попал на кнопку будильника и случайно включил встроенное в будильник радио. Заиграла какая-то рок-н-ролльная мелодия. Я выругался, завозился в темноте и в конце концов выключил радио и включил ночник. Аманда продолжала плакать. — Что с ней такое? — сонным голосом спросила Джулия. — Не знаю. Я встал с кровати и потряс головой, пытаясь проснуться. Потом я пошел в комнату малышки и включил свет. Свет казался очень ярким, отражаясь от желтых обоев с клоунами. Я почему-то подумал: «Чем ей не понравились желтые салфетки под приборы, если она оклеила всю детскую желтыми обоями?» Малышка стояла в кроватке, держась ручками за высокий бортик, и орала благим матом. Она дышала прерывисто, широко разинув рот. По ее щекам бежали слезы. Я протянул к ней руки, и малышка потянулась ко мне. Я взял ее на руки и стал укачивать, чтобы утешить кроху. Наверное, ей приснился какой-то кошмар. Я укачивал Аманду, пытаясь ее успокоить. Аманда продолжала плакать и никак не успокаивалась. Я подумал, что ей, должно быть, больно — возможно, что-то раздражает ее, что-то в подгузнике. Я внимательно осмотрел все ее тельце. И увидел ярко-красное раздражение на животе, которое расползалось полосами к спине и к шее. Вошла Джулия. — Ты что, не можешь ее успокоить? — спросила она. — С ней что-то не так, — сказал я и показал Джулии красные пятна. — У нее температура? Я потрогал лобик Аманды. Она вспотела, лоб был теплее обычного, но, скорее всего, это из-за того, что она плакала. В целом ее тело не было горячим. — Не знаю. Вряд ли. Потом я разглядел, что у нее и на бедрах такие же красные пятна. Но были ли они там несколько мгновений назад? Мне казалось, я прямо вижу, как краснота расползается по телу ребенка. Малышка закричала еще громче — если только такое возможно. — Господи… — пробормотала Джулия. — Я позвоню доктору. — Да, позвони. Я перевернул малышку на спинку — она не переставала кричать — и внимательно осмотрел все ее тельце. Покраснение действительно очень быстро распространялось — теперь я убедился в этом окончательно. И, похоже, эта краснота причиняла Аманде ужасную, мучительную боль, судя по тому, как малышка кричала. — Прости меня, кроха, прости… — сказал я. Да, краснота расползалась. Пришла Джулия и сказала, что созвонилась с доктором. — Я не стану ждать, — сказал я. — Я отвезу ее в отделение скорой помощи. — Ты правда думаешь, что это необходимо? — спросила Джулия. Я не ответил ей и пошел в спальню одеваться. Джулия спросила: — Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой? — Нет, останься дома, с детьми. — Ты уверен? — Да. — Хорошо. Джулия побрела обратно в спальню, а я схватил ключи от машины. Малышка плакала не переставая. — Я понимаю, это неприятно, — сказал врач-интерн. — Однако я считаю, что вводить ей успокаивающее лекарство небезопасно. Мы стояли в огороженной занавесками палате в отделении скорой помощи. Интерн склонился над моей плачущей дочерью и заглядывал ей в уши с помощью какого-то инструмента. Теперь уже все тельце Аманды сделалось ярко-красным. Она выглядела, славно обваренная кипятком. Мне было страшно. Я никогда раньше не слышал ни о чем подобном — чтобы дети так краснели и непрерывно плакали. Я не доверял этому интерну, он явно был слишком молод и неопытен. Как он мог быть опытным специалистом, если он, судя по всему, еще даже не начал бриться? Я постепенно сходил с ума, потому что моя дочь плакала непрерывно уже в течение часа. Я не находил себе места от волнения. А интерн как будто вообще не обращал внимания на плач ребенка. Я не понимал, как ему это удается? — Температура у нее нормальная, — сказал интерн, делая заметки в карточке. — Но у детей такого раннего возраста это еще ни о чем не говорит. До года у них вообще может не быть температурных реакций, даже при тяжелых инфекциях. — Значит, у нее какая-то инфекция? — спросил я. — Я не знаю. Я подозреваю что-то связанное с вирусами, судя по этому раздражению. Но сперва нам нужно получить анализ крови… ага, хорошо, — вошла медсестра и передала интерну листок бумаги. — Угу… Хммм… — Интерн помолчал, потом пробормотал: — Хорошо… — Что хорошо? — спросил я, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. Интерн покачал головой, разглядывая листок, и ничего не ответил. — Что — хорошо?! — Это не инфекция, — наконец сказал он. — Количество лейкоцитов в норме, белковые фракции тоже в норме. У нее вообще нет никакой иммунной реакции. — И что это означает? Он был очень спокоен. Он стоял, нахмурив брови, и думал. Я решил, что он просто тупица. Теперь, когда всем заправляет Отдел здравоохранения, в медицину идет работать кто попало. Наверное, этот паренек — представитель нового поколения врачей-тупиц. — Мы должны расширить диагностическую сеть, — сказал интерн. — Я сейчас вызову для консультации хирурга и невропатолога, дерматолог уже вызван, и инфекционист тоже вызван. Это означает, что с вами сейчас будут разговаривать много врачей, они будут много раз задавать вам одни и те же вопросы о вашей дочери, но… — Ничего, это нормально, — сказал я. — Только… как вы думаете, что с ней такое? — Я не знаю, мистер Форман. Если это раздражение неинфекционной природы, мы должны найти другие причины такой кожной реакции. Она не бывала за границей? — Нет, — я покачал головой. — Не подвергалась воздействию тяжелых металлов или токсинов? — Например? — Не бывала на свалках мусора, на промышленных предприятиях, в зоне действия агрессивных химикатов?.. — Нет, ничего такого. — Вам не приходит в голову, что могло вызвать у нее такую реакцию? — Да нет, вроде бы ничего… Хотя — погодите! Вчера ей делали прививки. — Какие прививки? Он открыл блокнот, взял карандаш и приготовился писать. — Я не знаю — те, что положено делать в ее возрасте… — Вы не знаете, какие ей сделали прививки? — переспросил интерн. Его карандаш замер над листом бумаги. — Бога ради, откуда мне это знать? — я больше не мог сдерживаться. — Нет, я не знаю, какие это были прививки! Каждый раз, когда мы туда ходим, ей делают разные прививки! Вы же доктор, черт побери… — Не волнуйтесь, мистер Форман, — начал он меня успокаивать. — Я понимаю, как вы сейчас нервничаете. Просто назовите мне фамилию вашего педиатра, я позвоню ему и все узнаю. Хорошо? Я кивнул и отер ладонью лоб. Лоб был мокрым от пота. Я продиктовал по буквам фамилию педиатра, и интерн записал ее в свой блокнот. Я изо всех сил старался успокоиться. Я старался рассуждать здраво. И все это время моя малышка не переставала кричать. Через полчаса у нее начались судороги. Они начались, когда ее осматривал один из одетых в белые халаты консультантов. Маленькое тельце моей Аманды изогнулось и задергалось. Она прерывисто захрипела, как будто ее тошнило, потом начала задыхаться. Ножки свело спазмом. Глаза закатились под лоб. Не помню, что я тогда сказал или сделал, но прибежал огромный, похожий на футболиста, санитар, отпихнул меня к дальней стене палаты и скрутил мне руки. Я смотрел поверх его плеча на свою дочь, вокруг которой толпились шестеро людей в белых халатах. Медсестра в футболке с портретом Барта Симпсона взяла шприц и вонзила иголку прямо Аманде в лоб. Я закричал и стал вырываться. Санитар бубнил что-то про веник, повторяя одно и то же снова и снова. Наконец я разобрал, что он говорит про какую-то вену. Санитар объяснил, что у малышки обезвоживание и поэтому ей делают внутривенное вливание какого-то там раствора. И что судороги у нее начались от обезвоживания. Он называл, что ей вливают — какие-то электролиты, магнезию, калий. Как бы то ни было, уже через несколько секунд судороги прекратились. И малышка снова закричала. Я позвонил Джулии. Она не спала. — Ну, как она? — По-прежнему. — Все еще плачет? Это она? — Да. Джулия услышала крики Аманды через трубку. — О господи… — она застонала. — И что они говорят? — Они еще не знают, в чем дело. — Бедная малышка. — Ее уже осмотрело с полсотни врачей. — Могу я чем-нибудь помочь? — Вряд ли. — Хорошо. Держи меня в курсе. — Хорошо. — Я не буду спать. — Хорошо. Незадолго до рассвета собравшиеся консультанты пришли к заключению, что у Аманды либо кишечная непроходимость, либо опухоль мозга. Что именно, они определить не смогли, поэтому назначили магниторезонансное исследование. Небо уже начало светлеть, когда малышку повезли на каталке в смотровую комнату. В центре комнаты стоял большой белый аппарат. Медсестра попросила меня помочь подготовить малышку к исследованию — она считала, что это успокоит девочку. Нужно было вынуть у нее из вены иголку, потому что при магниторезонансном исследовании на теле пациента не должно быть ничего металлического. Медсестра выдернула иглу, и по лицу Аманды потекла кровь, заливая ей глаза. Медсестра вытерла кровь салфеткой. Потом Аманду привязали к длинному белому столу и вкатили внутрь магниторезонансного аппарата. Моя дочь смотрела на машину с ужасом и кричала, не замолкая ни на миг. Медсестра сказала, что я могу подождать в соседней комнате, вместе с техником. Я прошел в комнату с окошком в стене, через которое был виден магниторезонансный аппарат. Техник был иностранец, чернокожий. — Сколько вашему малышу? Или это малышка? — Да, малышка. Девять месяцев. — Сильные у нее легкие. — Да. — Ну, поехали, — сказал он и занялся кнопками на пульте управления, даже не глядя на мою дочь. Аманда полностью скрылась внутри аппарата. Через микрофон ее плач звучал тонко и глухо. Техник щелкнул переключателем, и заработал вакуумный насос. Насос гудел очень громко, но я все равно слышал, как кричит моя дочь. А потом она внезапно затихла. Совсем затихла. Я ахнул и посмотрел на техника и медсестру. Лица у обоих были испуганные. Мы все подумали об одном и том же — о том, что случилось что-то страшное. Сердце выскакивало у меня из груди. Техник поспешно отключил аппарат, и мы бросились в соседнюю комнату. Аманда лежала, все еще привязанная к столу. Она дышала тяжело, но явно чувствовала себя гораздо лучше. Малышка медленно моргнула, как будто у нее кружилась голова. Ее кожа стала заметно бледнее — не ярко-алой, а розовой, и кое-где виднелись участки совсем нормального цвета. Раздражение исчезало прямо у нас на глазах. — Будь я проклят! — пробормотал техник. Мы вернулись в палату отделения неотложной помощи. Но врачи не разрешили сразу забрать Аманду домой. Хирурги по-прежнему считали, что у нее либо опухоль мозга, либо какие-то проблемы с кишечником, и хотели подержать малышку в больнице, для наблюдения. Однако покраснение быстро проходило. В течение следующего часа краснота исчезла совсем, и кожа Аманды снова стала нормального цвета. Никто не мог понять, что произошло с моей девочкой, и от этого врачам было неловко. Аманде снова вставили иголку в вену, на этот раз с другой стороны лба. Но когда я дал малышке бутылочку с детской смесью, она высосала ее, жадно причмокивая. Я держал ее на руках, а Аманда смотрела на меня своим обычным внимательным младенческим взглядом. С виду с ней все было в порядке. Она заснула у меня на руках. Я просидел там еще час, а потом сказал, что мне нужно домой — я должен отвезти детей в школу. Вскоре после этого доктора провозгласили очередную победу современной медицины и разрешили нам с Амандой вернуться домой. Все это время Аманда спокойно проспала и не проснулась даже тогда, когда я забирал ее с детского сиденья машины. Когда я с малышкой на руках шел по дорожке к дому, небо было уже серым.День третий. 06:07
В доме было тихо. Дети еще спали. Я нашел Джулию в столовой, она стояла у окна и смотрела на задний двор. На газоне работала дождевальная установка, с шипением и щелканьем разбрызгивая воду во все стороны. Джулия держала в руке чашку кофе, смотрела в окно и молчала. — Вот мы и дома, — сказал я. Она повернулась от окна. — С ней все в порядке? Я протянул ей малышку. — Вроде бы да. — Слава богу, — сказала она. — Я так волновалась, Джек, так волновалась… Но она не взяла у меня малышку, даже не подошла и не дотронулась до Аманды. Голос Джулии звучал как-то необычно, как-то отстраненно. Казалось, она вовсе не волновалась, а просто произносила вежливые фразы, выполняя условности чуждой ей культуры, которых она на самом деле даже не понимает. Джулия отпила глоток кофе и сказала: — Я не могла заснуть всю ночь. Я так беспокоилась. Я чувствовала себя ужасно. Боже… — Она скользнула взглядом по моему лицу и сразу же отвела взгляд в сторону. Как будто чувствовала за собой вину. — Хочешь подержать ее? — Я… — Джулия покачала головой, потом кивнула на чашку, которую держала в руке. — Только не сейчас. Мне нужно посмотреть, что там с дождевальной установкой. Она заливает мои розы, — с этими словами Джулия вышла из кухни. Я смотрел, как вышла она на задний двор и остановилась, глядя на поливальную установку. Джулия оглянулась, увидела, что я смотрю, и помахала мне рукой. Потом подошла к стене и сделала вид, будто проверяет таймер дождевальной установки, — открыла крышку таймера, заглянула внутрь и стала там копаться. Я ничего не понимал. Садовники только на прошлой неделе проверяли таймеры всех дождевальных установок. Может быть, они что-то недосмотрели? Аманда у меня на руках захныкала. Я отнес ее в детскую, сменил подгузник и уложил малышку в кроватку. Когда я вернулся на кухню, Джулия была там и разговаривала по сотовому телефону. Это тоже была одна из ее новообретенных привычек. Она теперь разговаривала только по сотовому и вообще не пользовалась домашним телефоном. Когда я спросил почему, Джулия ответила, что ей так проще — приходится делать много звонков на большие расстояния, а счета за разговоры по сотовому оплачивает компания. Я пошел медленнее и переступил на ковер. И услышал, что она говорит: — Да, черт, конечно, я так и сделала, но теперь мы должны быть осторожнее… Она подняла голову и увидела меня. Тон ее голоса мгновенно переменился. — Да, хорошо… Слушай, Кэрол, я думаю, это можно уладить, если позвонить во Франкфурт. И продублируй звонок факсом, а потом скажешь мне, как он отреагировал, ладно? — на этом Джулия захлопнула крышку телефона. Я зашел в кухню. — Джек, мне чертовски не хочется уезжать, пока дети еще не проснулись, но… — Тебе надо ехать? — Боюсь, что да. На работе что-то произошло. Я посмотрел на часы. Четверть седьмого утра. — Хорошо. Она сказала: — Значит, ты все… с детьми… — Конечно, я сам со всем справлюсь. — Спасибо. Я тебе позвоню. И она уехала. Я так устал, что не мог ясно соображать. Малышка все еще спала и, если повезет, будет спать еще несколько часов. Моя домработница, Мария, пришла ровно в шесть тридцать и приготовила для нас завтрак. Мы с детьми поели, и я повез их в школу. Я усердно старался не заснуть. Но все равно время от времени зевал. Эрик пристроился на переднем сиденье, рядом со мной. Он тоже зевал. — Плохо спалось сегодня? Он кивнул и сказал: — Эти люди все время меня будили. — Какие люди? — Те, которые приходили к нам домой сегодня, ночью. — Кто это к нам приходил? — Пылесосники, — сказал Эрик. — Они все у нас пропылесосили. И даже привидение запылесосили. Николь на заднем сиденье хихикнула: — Ага, привидение!.. Я сказал: — Я думаю, тебе все это просто приснилось, сынок. Не так давно у Эрика бывали кошмарные сновидения, от которых он часто просыпался по ночам. Я почти уверен, что это из-за того, что Николь разрешала ему смотреть вместе с ней фильмы ужасов — специально, потому что Эрика они пугали. Николь была сейчас в таком возрасте, когда детям больше всего нравятся фильмы про жутких злодеев, которые убивают подростков после того, как детишки занимались сексом. Примитивная старая формула: позанимался сексом — значит, умрешь. Но Эрику такие фильмы не подходили. Я много раз говорил Николь, чтобы она не давала ему их смотреть. — Нет, папа, это был не сон, — возразил Эрик и снова зевнул. — К нам правда приходили люди. Целая толпа. — Ага. А как насчет привидения? — Привидение тоже было. То есть призрак. Он был весь серебристый и блестящий, только лица у него не было. — Ага. Мы как раз подъехали к школе, и Николь попросила, чтобы я забрал ее в пятнадцать минут пятого, а не в без пятнадцати четыре, потому что у нее после уроков будет репетиция в школьном театре. А Эрик сказал, что не пойдет на прием к педиатру, если там ему будут делать укол. В ответ я повторил бессмертную мантру всех родителей: — Посмотрим. Мои дети выбрались из машины, волоча за собой рюкзаки. У каждого из них было по рюкзаку, которые весили, наверное, около двадцати фунтов, Я никак не мог к этому привыкнуть. Когда я был в их возрасте, дети не таскали с собой тяжелые рюкзаки. У нас вообще не было рюкзаков. А теперь, похоже, все дети ходили с рюкзаками. Даже младшеклассники семенили, согнувшись под грузом рюкзаков. У некоторых детей рюкзаки были на колесиках, и они волочили их, как багаж в аэропорту. Это не поддавалось моему пониманию. Мир все больше становился электронно-цифровым. Все вещи делались меньше и легче. А дети носили в школу такие тяжести, как никогда прежде. Пару месяцев назад я поднял этот вопрос на родительском собрании. Директор школы сказал: «Да, это большая проблема. Мы все обеспокоены». И сразу сменил тему разговора. Этого я тоже никак не мог понять. Если они все обеспокоены, почему они ничего не предпринимают? Но, конечно же, все дело в человеческой природе. Никто ничего не станет делать, пока не будет слишком поздно. Даже светофор на перекрестке установили только после того, как там погиб ребенок. Я поехал домой по забитым утренними пробками улицам. Я мечтал о том, чтобы поспать хотя бы пару часов. Сейчас я не мог думать ни о чем другом. Мария разбудила меня около одиннадцати. Она энергично потрясла меня за плечо, повторяя: — Мистер Форман! Мистер Форман! Страшно хотелось спать. — В чем дело? — Малышка! От этих слов я мгновенно проснулся. — Что с ней? — Посмотрите на малышку, мистер Форман! Она вся… — Мария потерла себя по руке и плечу. — Она вся — что? — Вы посмотрите сами, мистер Форман. Я выбрался из постели и пошел в детскую. Аманда стояла в кроватке, держась за высокий бортик. Она дрыгала ножкой и радостно улыбалась. Все вроде бы было нормально, если не считать того, что все тело малышки было равномерного сине-фиолетового цвета. Как огромный синяк. — О господи! — пробормотал я. Я не вынесу еще одной поездки в больницу, я больше не смогу вытерпеть толпу одетых в белое докторов, которые ничего тебе не говорят, я больше не вынесу такого страха, какого натерпелся сегодня ночью. Сегодняшняя ночь совершенно меня вымотала. Мне чуть не стало дурно от одной мысли о том, что с моей дочерью что-то не в порядке. Я наклонился к Аманде. Она залопотала, весело улыбаясь, и протянула ко мне ручки, хватаясь за воздух, — давая понять, что она хочет ко мне на руки. Я взял малышку на руки. Она вела себя как обычно — сразу же ухватила меня за волосы и попыталась стащить с меня очки. Я немного успокоился, хотя теперь лучше смог рассмотреть ее кожу. Она выглядела как синяк — то есть по цвету кожа Аманды была в точности как синяк. Абсолютно все тело девочки было равномерно окрашено в синячный цвет. Как будто ее с головы до ног облили сине-фиолетовой краской. Этот равномерный цвет меня беспокоил. В конце концов я решил, что надо позвонить доктору в отделение неотложной помощи. Я потянулся в карман за телефонной карточкой, а Аманда тем временем упорно охотилась за моими очками. Я набрал номер одной рукой. Доктор поднял трубку почти сразу. Его голос звучал удивленно. — Вы знаете, я как раз собирался вам позвонить. Как себя чувствует ваша дочь? — В общем-то чувствует она себя хорошо, — сказал я и откинул голову назад, чтобы Аманда не дотянулась до очков. Малышка рассмеялась — она решила, что я с ней так играю. — С ней все в порядке, только… — Скажите, не появились ли у нее синяки? — Появились, — сказал я. — Собственно, из-за этого я вам и звоню. — Синяк покрывает все ее тело? Равномерно? — Да, — сказал я. — Именно так. А почему вы спрашиваете? — Видите ли, пришли ее анализы, и все они совершенно нормальные. Абсолютно все в норме. Здоровый ребенок. Пока нет только данных магниторезонансного исследования, но сейчас аппарат сломался. Его должны исправить через пару дней. Я не мог постоянно вертеть головой и разговаривать по телефону, поэтому я посадил Аманду обратно в кроватку. Ей это, конечно, не понравилось, и она начала тереть глаза кулачками, собираясь заплакать. Я дал ей ее плюшевого Куки-Монстра. Аманда уселась и принялась с ним играть. Я знал, что на пять минут Куки-Монстр ее отвлечет. — Как бы то ни было, — сказал доктор, — я рад услышать, что с малышкой все в порядке. Меня это тоже радовало. Доктор помолчал, потом кашлянул и сказал: — Мистер Форман, я просмотрел записи в вашей больничной карте и заметил, что вы указали профессию — инженер-программист… — Да, верно. — А не связаны ли вы каким-нибудь образом с производством? — Нет. Моя специальность — разработка программ. — И где вы работаете? — В Долине. — А вы случайно не работаете на фабрике? — Нет, я работаю в офисе. — Понятно… — Он помолчал, потом снова спросил: — А могу я узнать, где именно? — Вообще-то в настоящий момент я безработный. — Понятно. Как давно? — Шесть месяцев. — Понятно… Хорошо, благодарю вас, просто мне нужно было это выяснить. Я спросил: — Для чего? — Простите? — Почему вы задавали мне эти вопросы? — А… Я заполнял форму для статистики. — Какую форму? — спросил я. — Я заполнил все формы еще в больнице. — Это еще одна форма. Отдел Здоровья и Безопасности проводит исследование. — Из-за чего все это? — спросил я. — Были и другие подобные случаи, очень похожие на случай с вашей дочерью, — сказал врач. — Где? — В центральной больнице Сакраменто. — Когда? — Пять дней назад. Но там была совсем другая ситуация. Один сорокадвухлетний натуралист ночевал на природе, в Сьерре. Какой-то специалист по ботанике. Его случай был связан с каким-то видом цветущих растений или что-то в этом роде. А госпитализировали его в больницу Сакраменто. И клинические симптомы у него были точно такие же, как у вашей дочери, — внезапное, начавшееся без видимых причин, без повышения температуры болезненное покраснение кожи по всему телу. — И тоже все прекратилось после магниторезонансного исследования? — Я не знаю, делали ли ему магнитный резонанс, — сказал доктор. — Но, очевидно, для этого синдрома — чем бы он ни был вызван — характерно самоограниченное развитие. Очень резкое начало и очень быстрое завершение. — Сейчас с ним все в порядке? С натуралистом? — Да, он здоров. Пару дней продержались синяки, потом все прошло. — Хорошо, — сказал я. — Я рад это слышать. — Я подумал, вы захотите об этом узнать, — сказал врач. Потом он сказал, что, возможно, позвонит еще — можно ли будет снова задать мне некоторые вопросы? Я ответил, что он может звонить в любое время, когда ему удобно. Он попросил позвонить ему, если у Аманды будут какие-то изменения, я пообещал, что позвоню, и на этом разговор закончился. Аманда бросила Куки-Монстра и снова стояла в кроватке, держась за бортик и протягивая ко мне ручку. Ее маленькие пальчики хватали воздух. Я поднял ее на руки — и внезапно она добралась до моих очков и радостно взвизгнула. — Аманда… — я попытался подхватить очки, но было слишком поздно — она швырнула их на пол. Я заморгал. Без очков я вижу очень плохо. А эти очки были в тонкой оправе, их не так-то просто разглядеть на полу. Мне пришлось опуститься на четвереньки, все еще с малышкой на руках. Я начал шарить рукой по полу, надеясь нащупать очки. Не нащупал. Я прищурился, наклонил голову пониже и снова принялся шарить рукой по полу. Наконец я заметил отблеск света под кроваткой Аманды. Я посадил малышку на пол, залез под кровать, подобрал очки и надел их. По ходу дела я стукнулся головой о дно кроватки и снова чуть не потерял очки. Пришлось пригнуть голову еще ниже. Неожиданно я обратил внимание на электрическую розетку под кроватью малышки. В розетку была вставлена маленькая пластиковая коробочка. Я вытащил коробочку и рассмотрел. Пластмассовый кубик с длиной стороны около двух дюймов, судя по виду — сетевой фильтр, обычная дешевая вещица таиландского производства. Контакты вилки заплавлены в пластик. На одном боку — белая наклейка со штрихкодом и надписью: «собств. ССВТ». Такие наклейки компании прикрепляют ко всему своему оборудованию. Я повертел кубик в руках. Откуда он мог взяться? Последние шесть месяцев домом занимался я. Я знал, что здесь где лежит. И в комнате Аманды определенно не нужен был никакой сетевой фильтр. Они нужны только там, где есть чувствительная электронная аппаратура, например компьютеры. Я поднялся на ноги и осмотрел комнату, проверяя, не изменилось ли еще что-нибудь. К собственному удивлению, я обнаружил, что изменилось все — совсем немного, но изменилось. На абажуре ночника Аманды нарисованы картинки из «Винни Пуха». Я всегда поворачивал абажур так, чтобы из кроватки Аманды был виден Тигра, потому что он ей больше всех нравился. Теперь абажур был повернут так, что на кроватку смотрел ослик Иа. Коврик на пеленальном столике тоже лежал не так, как обычно. С одной стороны на нем есть маленькое пятнышко, и я кладу коврик пятнышком вниз и влево. Сейчас пятно было сверху и справа. Коробочки с кремами от опрелостей я ставлю на полку слева, в самый дальний конец полки — чтобы малышка до них не дотянулась. Теперь они стояли слишком близко к кроватке, Аманда могла достать до них рукой. Были и другие подобные мелочи… В детскую вошла домработница. — Мария, вы убирали в этой комнате? — спросил я. — Нет, мистер Форман. — Но комната изменилась… Мария осмотрелась и пожала плечами. — Нет, мистер Форман, тут все по-прежнему. — Нет, нет, — упорствовал я. — Здесь все изменилось. Посмотрите же… — я показал на абажур ночника, на подстилку на пеленальном столике. — Видите? Она снова пожала плечами. — Хорошо, мистер Форман. Мария явно смутилась. Либо она не поняла, о чем я говорю, либо решила, что я сошел с ума. Наверное, я и в самом деле выглядел странно — взрослый мужчина, который так разволновался из-за абажура с Винни Пухом. Я показал Марии пластиковый кубик. — Вы видели это раньше? Она покачала головой. — Нет. — Я нашел это под кроваткой. — Я не знаю, мистер Форман. Она рассмотрела кубик, покрутила его в руках. Потом снова пожала плечами и отдала его мне. Она держалась как обычно, но посматривала на меня немного настороженно. Мне стало неловко. — Хорошо, Мария, — сказал я. — Не обращайте внимания. Она наклонилась и подняла малышку с пола. — Я покормлю ее? — Да, хорошо. Я вышел из детской. Чувствовал я себя очень странно. Чтобы разобраться со всем до конца, я полез в Интернет и стал искать расшифровку аббревиатуры «ССВТ». Мне дали ссылки на Систему Сертификации на Воздушном Транспорте, на Тренировочный лагерь Ваффен-СС в Конитце, на продажу нацистских регалий, на Совет по Санитарным нормам, акустические системы «Электра-СС» мощностью 175 Вт, на форум хоккейных болельщиков, на годовой отчет транспортной клиринговой палаты, на Сенсорный Способ прогнозирования, на турагентство «Весис-Тур», рок-группу с названием «Свежесорванная Венера», студенческое спортивное общество, федерацию стрелков и так далее, и тому подобное. Я выключил компьютер. И посмотрел в окно. Мария выдала мне список необходимых покупок, записанный ее неразборчивым почерком. Мне и в самом деле надо было съездить в супермаркет, а потом уже забирать детей из школы. Но я не двигался с места. И раньше бывало так, что заполненная бесконечными домашними заботами жизнь как будто побеждала меня, и я чувствовал себя потерянным и опустошенным. В такие времена я мог сидеть, не шевелясь, по нескольку часов подряд. Мне не хотелось шевелиться. По крайней мере, прямо сейчас. Я думал о том, позвонит ли мне Джулия сегодня вечером и будет ли снова извиняться. Я думал о том, что я буду делать, если однажды она придет и скажет, что любит кого-то другого. Я думал о том, что я тогда стану делать, если у меня все еще не будет работы. Я думал о том, когда же наконец смогу снова устроиться на работу. Я сидел, задумавшись, и вертел в руках сетевой фильтр. Прямо под моим окном росло большое коралловое дерево с зеленым стволом и толстыми, мясистыми листьями. Мы посадили его совсем маленьким, вскоре после того, как переехали в этот дом. Конечно, дерево сажали садовники, но мы все тоже были рядом. Николь принесла свой пластмассовый совок и ведерко. Эрик в подгузнике ползал по лужайке. Джулия очаровала садовников и уговорила их задержаться допоздна, чтобы закончить работу. После того как садовники уехали, я поцеловал ее и вытер грязь, прилипшую к ее носу. Она сказала: «Однажды ветки этого дерева покроют весь наш дом». Но, как оказалось, этому не суждено было сбыться. В сильную бурю одна из крупных ветвей отломилась, и дерево выросло криво. Коралловые деревья хрупкие, их ветки легко ломаются. Оно никогда не вырастет настолько, чтобы закрыть весь дом. Но я очень ясно помнил тот день. Глядя в окно, я снова видел всех нас на лужайке перед домом… Но это были только воспоминания. И я очень боялся, что эти воспоминания больше не соответствуют действительности. Проработав много лет над программированием мультиагентных систем, начинаешь рассматривать жизнь в категориях этих программ. В общем мультиагентную среду можно сравнить с шахматной доской, а отдельные агенты — с шахматными фигурами. Агенты взаимодействуют на доске для достижения какой-то цели, точно так же, как шахматные фигуры передвигаются, чтобы выиграть партию. Разница только в том, что шахматные фигуры передвигает игрок, а агенты действуют самостоятельно. Если запрограммировать агенты так, чтобы они обладали памятью, они будут обладать информацией о той среде, в которой находятся. Они будут помнить, в каких местах доски находились и что там происходило. Они смогут вернуться к определенным точкам, с определенными ожиданиями. Программисты считают, что постепенно у агентов вырабатываются убеждения, и они действуют в соответствии со своими убеждениями. Конечно, нельзя сказать, что это в буквальном смысле соответствует действительности, но ведь вполне может быть и так. По крайней мере, именно так это выглядит со стороны. Но, что любопытно, иногда некоторые агенты вырабатывают ложные убеждения. Либо вследствие конфликта мотиваций, либо по какой-то другой причине они начинают действовать неадекватно. Окружающая среда изменяется, а они как будто не замечают этого. Они повторяют прежние, устаревшие действия. Их поведение больше не соответствует реальной ситуации на шахматной доске. Они как будто застревают в прошлом. В программах, отражающих процесс эволюции, такие агенты уничтожаются. У них не бывает потомства. В других программах их оттесняют к краю и оставляют позади, в то время как основной поток агентов продолжает двигаться вперед. В некоторые программы даже заложен модуль с условным названием «мрачный жнец» — он время от времени отсеивает такие агенты и сбрасывает их с доски. Но суть заключается в том, что эти агенты застревают в своем собственном прошлом. Иногда им удается собраться, и они возвращаются обратно в общий поток. А иногда нет. От таких размышлений мне сделалось совсем неуютно. Я поерзал на стуле и посмотрел на часы. И почти обрадовался, увидев, что уже пора забирать детей из школы. Пока мы ждали, когда у Николь закончится репетиция, Эрик делал в машине домашние задания. Николь пришла недовольная и обиженная. Она надеялась получить одну из главных ролей, но руководитель драмкружка записал ее в массовку. — Всего две строчки! — сказала Николь, сев в машину и захлопнув дверцу. — Хотите знать, что я говорю? Я говорю: «Смотрите, вот идет Джон». И еще во втором акте я говорю: «Мне кажется, это очень серьезно». Две строчки! — она откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. — Не понимаю, что такое с мистером Блейки? — Может, он думает, что ты тупая, — предположил Эрик. — Ты, крысеныш! — она стукнула брата по голове. — Мартышкина задница! — Хватит, дети, — сказал я и завел машину. — Пристегните ремни. — Маленький вонючий гаденыш, он ничего не понимает! — продолжала Николь, пристегивая свой ремень. — Я сказал хватит. — Ты сама вонючка, — упорствовал сын. — Прекрати, Эрик. — Да, Эрик, заткнись — слышал, что тебе сказал папа? — Николь… — я посмотрел на нее в зеркало заднего обзора. — Из-ви-ни, папа. Я понял, что еще немного — и она расплачется. — Солнышко, мне правда очень жаль, что тебе досталась не та роль, которую ты хотела, — сказал я. — Я знаю, как сильно ты хотела получить эту роль. Конечно, теперь тебе очень обидно. — Нет. Совсем мне и не обидно. — Что ж, в любом случае мне очень жаль. — Нет, правда, пап, мне все равно. Это все уже в прошлом. Я не буду оглядываться, буду смотреть вперед. — Но минуту спустя она воскликнула: — И знаете, кому досталась эта роль? Этой писухе Кэти Ричардз! Мистер Блейки — просто писун! И прежде чем я успел что-то сказать, Николь разрыдалась. Она громко всхлипывала на заднем сиденье, а Эрик посмотрел на меня и закатил глаза. Я вел машину домой и думал, что надо будет поговорить с Николь о выражениях, которые она употребляет, после ужина, когда она успокоится. Я резал стручковую фасоль, когда на кухню пришел Эрик и спросил: — Пап, ты не знаешь, где мой МР3-плеер? — Понятия не имею. Я никак не мог привыкнуть к тому, что дети думали, будто я должен знать, где находятся все их личные вещи. Футболист Эрика, егобейсбольная перчатка, браслет Николь, ее заколки для волос… — Я не могу его найти, — сказал Эрик, стоя в дверях. Он не подходил ближе, опасаясь, как бы я не заставил его накрывать на стол. — Ты везде искал? — Везде, папа. Я вздохнул. — В своей комнате смотрел? — Обыскал всю комнату. — А в гостиной? — Везде. — А в машине? Может, ты забыл его в машине? — Я не забывал, пап. — Может, ты оставил его в своем шкафчике в школьной раздевалке? — У нас нет отдельных шкафчиков, только крючки на общей вешалке. — А карманы куртки ты проверял? — Па-ап… Я уже везде искал, правда. Он мне нужен. — Но, если ты уже везде искал и не нашел, я тоже не смогу его найти, правильно? — Ну, па-ап… Помоги мне, пожалуйста. Жаркое в горшке должно было тушиться еще полчаса, не меньше. Я отложил нож и пошел в комнату Эрика. Я посмотрел во всех обычных местах: в дальней части его шкафа, где он сваливал одежду в кучу (придется поговорить об этом с Марией), под кроватью, за прикроватным столиком, на дне ящика в душевой и под грудами всякой всячины у Эрика на столе. Эрик был прав — в этой комнате плеера не было. Мы пошли в гостиную. По пути я заглянул в комнату к малышке — и сразу увидел пропажу. Он лежал на полке возле пеленального столика рядом с баночкой детского крема от опрелостей. Эрик схватил плеер. — Спасибо, пап! — сказал он и убежал к себе. Не было смысла спрашивать, почему плеер оказался в комнате Аманды. Я вернулся на кухню и продолжил резать фасоль. И почти сразу же Эрик снова меня позвал: — Па-ап! — Что? — крикнул я в ответ. — Он не работает! — Не кричи. Насупленный Эрик пришел на кухню. — Она его поломала. — Кто его поломал? — Аманда. Она его обслюнявила или еще что-то с ним сделала — и он сломался. Так нечестно! — Ты проверил батарейки? Эрик посмотрел на меня и сказал: — Конечно! Говорю тебе, это она его сломала! Так нечестно. Я сильно сомневался, что его МР3-плеер действительно сломан. Эти штуки делают с солидным запасом прочности, и там нет никаких подвижных деталей. Кроме того, он слишком большой, чтобы малышка могла с ним управиться. Я ссыпал порезанные стручки в пароварку и протянул руку: — Дай посмотреть. Мы пошли в гараж, и я достал свои инструменты. Эрик следил за каждым моим движением. У меня был хороший набор мелких инструментов, которые нужны для работы с компьютерами и другими электронными приборами. Работал я быстро. Отвинтил четыре фирменных болтика «Филипс» — и задняя крышка плеера упала мне на ладонь. Под крышкой оказалась зеленая системная плата. Она вся была покрыта тонким слоем мелкой сероватой пыли, похожей на налет, который бывает на стенках сушилки для белья. Пыль покрывала все компоненты электронной платы. Я подумал, что Эрик, наверное, носил плеер в кармане, крышка сдвинулась, и пыль набилась внутрь — поэтому плеер и не работает. Но когда я внимательно посмотрел на край пластиковой крышки, то увидел полоску резинового уплотнителя в том месте, где крышка прилегает к корпусу. Значит, корпус плеера закрывается герметично… как и следует. Я сдул пыль, чтобы лучше рассмотреть плату. Я думал, что увижу либо какой-нибудь обрыв контакта или, может, чип памяти, который от перегрева вышел из своего слота, — в общем, что-нибудь такое, что можно легко исправить. Я прищурил глаза и рассматривал чипы, стараясь прочитать маркировку. На одном из чипов маркировка показалась мне какой-то размытой, потому что там как будто… Я замер. — Ну что там? — спросил Эрик, не сводивший с меня глаз. — Подай мне вон то увеличительное стекло. Эрик дал мне большую лупу, я нагнул яркую настольную лампу пониже и, склонившись над чипом, внимательно его рассмотрел. Как оказалось, надпись на чипе невозможно было прочитать, потому что поверхность чипа была повреждена коррозией. Весь чип был похож на дельту речки, размытую множеством миниатюрных ручейков. Теперь я понял, откуда взялась та пыль. Это были распыленные остатки чипа. — Ты можешь починить его, папа? — спросил Эрик. — Можешь? Какая причина могла вызвать такое повреждение чипа? Вся остальная плата выглядела совершенно нормально. Был поврежден только чип памяти. Я, конечно, не «железячник», но понимаю в этом достаточно, чтобы самому ремонтировать компьютер. Я умею инсталлировать жесткие диски, добавлять в компьютер память и всякое такое. Мне приходилось иметь дело с чипами памяти, но ничего подобного я раньше не видел. Единственное, что приходило в голову — чип был изначально дефектным. Наверное, эти МР3-плееры собирают из самых дешевых деталей, какие только можно достать. — Па! Ты можешь его починить? — Нет, — сказал я. — Нужно менять чип. Завтра найду подходящий. — Это потому, что она его обслюнявила, да? — Нет. Я думаю, тут просто был дефектный чип. — Пап, но он целый год работал нормально. Она его обслюнявила. Так нечестно. И тут, как нарочно, малышка заплакала. Я оставил разобранный МР3-плеер на столе в гараже и вернулся в дом. Я посмотрел на часы. Пока жаркое доготовится, мне как раз хватит времени сменить Аманде подгузник и развести ей на ужин молочную смесь. К девяти младшие дети заснули, и в доме стало тихо. Слышен был только голос Николь, которая повторяла: «Мне кажется, это очень серьезно. Мне кажется, это очень серьезно. Мне кажется, это очень… серьезно». Она стояла перед зеркалом в ванной комнате, смотрела на свое отражение и заучивала слова из пьесы. Джулия прислала мне сообщение по голосовой почте, что вернется домой к восьми. Но к восьми она не приехала. Я не собирался перезванивать ей и выяснять, в чем дело. Я так устал, что мне просто не хватало сил волноваться еще и из-за Джулии. За последние месяцы я освоил множество уловок, включая и широкое использование оловянной фольги, чтобы можно было мыть поменьше посуды, — но все равно, после того, как я приготовил ужин, накрыл на стол, покормил детей, поиграл в самолет, чтобы заставить малышку съесть кашу, убрал со стола, вымыл высокий стульчик Аманды, уложил Аманду спать, а потом вымыл все на кухне, — я устал. А Аманда еще все время выплевывала кашу, а Эрик весь ужин обиженно бубнил, что это нечестно, что он хотел не жаркие, а куриные палочки. Я рухнул на кровать и включил телевизор. На экране вместо картинки мелькали черно-белые полосы помех. Я не сразу сообразил, что DVD-плеер все еще подключен и забивает передачу по кабелю. Я нажал на кнопку на пульте дистанционного управления и включил плеер. В нем был диск с презентацией, которую Джулия записывала несколько дней назад. Камера двигалась в потоке крови, направляясь к сердцу. Я снова увидел почти бесцветную жидкую часть крови, в которой кружилось множество красных эритроцитов. Джулия продолжала говорить. На операционном столе лежал подопытный пациент, накрытый сверху большой круглой антенной. — Мы выходим из желудочка… Вот впереди показалась аорта… А теперь мы пройдем через артериальную систему… Джулия повернулась к камере лицом. — Изображение, которое вы видели, мелькает очень быстро, но мы можем оставить камеру циркулировать в кровеносной системе пациента хотя бы в течение получаса и потом составить очень подробные картины того, что мы хотим увидеть. Мы можем даже заставить камеру зависнуть на месте — при помощи сильного магнитного поля. Когда обследование будет закончено, мы просто пропустим кровь через внутривенный шунт, окруженный магнитным полем, удалим из крови все камеры и отправим пациента домой. Джулию показали крупным планом. — Технология компании «Ксимос» безопасна, надежна и исключительно проста в использовании. Для ее применения не требуется высококвалифицированный персонал — с этим может справиться даже младшая медсестра или медицинский техник. Только в Соединенных Штатах более тридцати миллионов людей страдают сердечно-сосудистыми заболеваниями. Примерно миллион американцев умирает от них. Коммерческие перспективы использования этой технологии интраскопии весьма обнадеживают. Она безболезненна, проста и безопасна — поэтому очень скоро может стать стандартной процедурой в обследовании, полностью заменив прочие методы исследования сосудистой системы — такие, как ультразвуковое сканирование и ангиография. Мы можем производить и поставлять на рынок нанотехнологичные камеры, антенны и системы мониторинга. Стоимость одной процедуры обследования будет составлять всего двадцать долларов. Сравните эту цифру со стоимостью некоторых ныне действующих генных технологий, которая составляет от двух до трех тысяч долларов за один тест. Но даже при том, что одна процедура будет стоить всего двадцать долларов, мы рассчитываем уже за первый год использования нашей технологии получить прибыль в размере четырехсот миллионов долларов. А как только процедура будет стандартизована, доходы от ее применения утроятся. Эта технология будет приносить один миллиард двести миллионов долларов в год. А теперь, если у вас есть какие-нибудь вопросы… Я зевнул и выключил телевизор. Презентация получилась впечатляющей, и доводы Джулии звучали весьма убедительно. Признаться, я не очень понимал, почему у «Ксимоса» возникли проблемы с получением очередной порции инвестиций. Такая презентация должна была сразить инвесторов наповал. Но тогда у Джулии, наверное, вовсе нет никаких неприятностей на работе. Вероятно, она просто использует кризис с инвестициями как предлог, чтобы каждый вечер допоздна не являться домой. И заниматься какими-то своими делами. Я выключил свет и лежал в темноте, глядя в потолок, а перед глазами у меня начали проплывать обрывочные картины. Бедро Джулии лежит поверх ноги другого мужчины. Джулия изогнула спину дугой. Джулия тяжело дышит, все ее тело напряжено. Она вскинула руки над головой и цепляется пальцами за спинку кровати. Я понял, что никак не могу избавиться от навязчивых картин. Я встал с постели и пошел посмотреть, как там дети. Николь еще не спала. Она общалась с друзьями по электронной почте. Я сказал ей, что уже пора выключать свет. Эрик во сне сбросил с себя одеяло. Я поправил его постель. Малышка все еще была фиолетовой, но спала крепко и дышала тихо и ровно. Я вернулся в спальню и снова лег. Я заставлял себя думать о чем-нибудь другом и изо всех сил старался заснуть. Я долго ворочался, постоянно поправлял подушку, потом встал и сходил за стаканом молока и пирожными. В конце концов, мне все-таки удалось забыться беспокойным сном. И мне приснился очень странный сон. Посреди ночи я проснулся, перевернулся на другой бок и увидел Джулию, которая стояла возле кровати и раздевалась. Она расстегивала пуговицы на блузке, двигаясь медленно, словно во сне, или как будто сильно устала. Джулия стояла ко мне спиной, но я видел ее лицо в зеркале. Она была невообразимо прекрасна. Черты ее лица казались вырезанными из мрамора и стали еще более точеными и совершенными, чем я помнил. Хотя, наверное, это мне только показалось из-за освещения. Я лежал, чуть приоткрыв веки. Джулия не заметила, что я проснулся. Она продолжала медленно расстегивать блузку. Она шевелила губами, как будто шептала что-то или тихо молилась. Взгляд у нее был рассеянный и задумчивый. Пока я смотрел, губы Джулии вдруг стали темно-алыми, а потом почернели. Джулия этого как будто даже не заметила. Чернота расползлась от губ по ее щекам и подбородку, соскользнула на шею. Я затаил дыхание, предчувствуя страшную опасность. Чернота быстро распространялась и вскоре окутала все тело Джулии, словно плащ. Незакрытой осталась только верхняя часть ее лица. Джулия казалась рассеянной и просто смотрела в пространство, ни на что не обращая внимания. Черные губы беззвучно шевелились. Я смотрел на нее и чувствовал, как ледяной ужас пронзает меня до самых костей. Потом, мгновение спустя, черный плащ соскользнул на пол и исчез. Джулия, снова нормальная с виду, сняла блузку и пошла в ванную. Я хотел встать и пойти следом за ней, но понял, что не в силах пошевелиться. Усталость сковала мое тело, тяжелым грузом придавила меня к кровати. Я так устал, что едва мог дышать. Неодолимая усталость навалилась на меня и быстро лишила меня сознания. Больше ничего не ощущая, я почувствовал только, что у меня закрылись глаза, и уснул.День четвертый. 06:40
На следующее утро я прекрасно помнил странный сон. Все вспоминалось так живо, что я забеспокоился. Сон казался совершенно реальным, совсем не походил на сон. Джулия уже встала. Я выбрался из постели и пошел на то место, где видел ее вчера ночью. Я осмотрел ковер на полу, прикроватный столик, смятые простыни и подушки. Все выглядело нормально, как обычно. Никаких темных полос или пятен нигде не было. Я прошел в ванную и осмотрел косметику Джулии, выставленную ровным рядком вдоль края умывальника. Вся косметика была самой обыкновенной. Каким бы странным ни казался мой сон, это был всего лишь сон. Однако отчасти он соответствовал действительности — Джулия в самом деле выглядела гораздо красивее, чем обычно. Я присмотрелся к ней на кухне, где она наливала себе кофе. Да, действительно — черты ее лица стали ярче и выразительнее. Раньше лицо Джулии было округлым, с пухлыми щеками. Теперь оно стало более тонким, более правильным. Она выглядела как первоклассная модель. И ее тело тоже изменилось — теперь я специально рассмотрел ее внимательнее — она стала более стройной и мускулистой. Она не похудела, но выглядела подтянутой, сильной и энергичной. Я сказал: — Ты прекрасно выглядишь. Она рассмеялась. — Не понимаю только почему. Я измотана до предела. — Когда ты приехала домой? — Около одиннадцати. Надеюсь, я тебя не разбудила. — Нет. Но мне приснился очень странный сон. — Правда? — Да, мне приснилось, что… — Мама! Мама! — на кухню вбежал Эрик. — Так нечестно! Николь не хочет выходить из ванной. Она сидит там уже целый час! Так нечестно! — Пойди вымойся в нашей ванной. — Но мне нужны мои носки, мам. Так нечестно. Перед нами вечно вставала эта проблема. У Эрика было две пары любимых носков, которые он носил день за днем, пока они не становились черными от грязи. По какой-то таинственной причине все другие носки, которые лежали в его шкафу, Эрика не устраивали. Я так и не смог вытянуть из него вразумительное объяснение, почему остальные носки ему не нравятся. Но каждое утро у нас возникала проблема с выбором носков для Эрика. — Эрик, — сказал я, — мы ведь с тобой договорились, что ты наденешь чистые носки. — Но это мои самые лучшие! — Эрик. У тебя полно отличных носков. — Так нечестно, папа! Она торчит в ванной уже целый час, правда. — Эрик, пойди и возьми чистые носки. — Ну, па-апа… Я молча указал на дверь его спальни. — Девч-чонки! — сказал Эрик и ушел, бормоча себе под нос, что это нечестно. Я повернулся к Джулии, чтобы продолжить разговор. Она смотрела на меня очень холодно. — Ты в самом деле не понимаешь, что сделал, правда? — Чего я не понимаю? — Он пришел поговорить со мной, а ты взял и вмешался. Ты всегда во все вмешиваешься. Только сейчас я сообразил, что она права. — Извини. — В последнее время я и так очень мало вижусь с детьми, Джек. И, по-моему, я имею полное право общаться с ними без твоего вмешательства. — Извини. Просто я целыми днями разбираюсь с такими проблемами и решил, что… — Это действительно проблема, Джек. — Я же сказал — извини. — Я слышала, что ты сказал, но не думаю, что ты в самом деле считаешь себя виноватым, поскольку ты постоянно во все вмешиваешься и вовсе не собираешься что-то менять в своем поведении. — Джулия… — начал я. Теперь мне приходилось сдерживаться, чтобы не сорваться. Я глубоко вдохнул, выдохнул… — Ты права. И мне действительно жаль, что так получилось. — Не пытайся заткнуть мне рот! — резко проговорила она. — Ты не подпускаешь меня к моим собственным детям! — Черт возьми, Джулия, да тебя же постоянно нет дома! Повисла ледяная тишина. Потом Джулия сказала: — Сейчас я определенно дома. Или ты осмелишься это отрицать? — Погоди-ка, погоди-ка… Когда это ты в последний раз была дома? Напомни мне, когда ты в последний раз приезжала домой хотя бы к ужину, а, Джулия? Не вчера, и не позавчера, и не три дня назад. Джулия, ты уже больше недели не ужинаешь дома вместе со всей семьей. Тебя постоянно нет дома. Ее глаза сверкнули. — Я не знаю, чего ты добиваешься, Джек. Я не понимаю, в какую игру ты играешь. — Я не играю ни в какую игру. Я только задал тебе вопрос. — Я хорошая мать! Я разрываюсь между очень ответственной работой, о-очень ответственной, и потребностями моей семьи. А ты мне совершенно ничем не помогаешь! — Да что ты такое несешь? — Я тоже повысил голос — мне было очень трудно держать себя в руках. Мной овладело чувство какой-то нереальности всего происходящего. — Ты оттесняешь меня, не позволяешь мне заниматься детьми, ты настраиваешь детей против меня! — заявила Джулия. — Я все замечаю! Не думай, что я ничего этого не вижу. Ты абсолютно не поддерживаешь меня, совсем мне не помогаешь. После стольких лет семейной жизни я считаю, что это подло с твоей стороны — так поступать в отношении своей жены. Сжав кулаки, Джулия бросилась вон из кухни. Она так разозлилась, что не заметила Николь, которая стояла в коридоре и слышала весь разговор. Николь смотрела на меня, когда мать промчалась мимо. Мы ехали в школу. — Папа, она сошла с ума. — Нет, Николь. — Ты же сам знаешь, что это правда. Ты просто притворяешься, что все нормально. — Николь, она твоя мать, — сказал я. — Твоя мать — не сумасшедшая. Ей сейчас приходится очень трудно на работе. — То же самое ты говорил на прошлой неделе, когда вы скандалили. — Но это действительно правда. — Вы, мужчины, непривычны к скандалам. — Сейчас и без того полно стрессов. Николь фыркнула, сложила руки на груди и, глядя вперед на дорогу, сказала: — Я вообще не понимаю, почему ты стараешься к ней приспособиться. — А я не понимаю, почему ты подслушиваешь то, что не предназначено для твоих ушей. — Пап, зачем ты пытаешься увильнуть от разговора? — Николь… — Из-ви-ни. Только разве мы с тобой не можем поговорить нормально? Ты все время ее защищаешь и оправдываешь. Но это же ненормально — то, что она делает. И ты тоже видишь, что она ведет себя, как сумасшедшая. — Нет, — возразил я. Эрик с заднего сиденья стукнул Николь по голове и сказал: — Это ты у нас сумасшедшая. — Заткнись, вонючка! — Сама заткнись, пердуха! — Я больше не желаю слушать, как вы друг друга обзываете, — громко заявил я. — Я сейчас не в настроении. Наконец мы подъехали к школе. Дети выбрались из машины. Николь соскочила с переднего сиденья, повернулась за рюкзаком, бросила на меня взгляд и убежала. Я не думал, что Джулия сошла с ума, но что-то определенно изменилось. И когда я прокручивал в уме этот утренний разговор, у меня зародились неприятные подозрения совсем другого рода. Многие ее замечания звучали так, будто Джулия выстраивает против меня какие-то доказательства. Собирает их методично и последовательно, шаг за шагом. «Ты оттесняешь меня, не позволяешь мне заниматься с детьми». «Не подпускаешь меня к моим собственным детям». «Я здесь, только ты этого не замечаешь». «Я хорошая мать. Я разрываюсь между ответственной работой и нуждами моей семьи». «Ты абсолютно не поддерживаешь меня, совсем мне не помогаешь». «Ты настраиваешь детей против меня». Я легко представил, как ее адвокат повторяет эти самые фразы на судебном заседании. И я знал почему. Совсем недавно я прочитал в журнале «Редбук» статью, в которой говорилось, что «охлаждение привязанности» теперь считается весомым аргументом в суде. Отец настраивает детей против матери. Отравляет неокрепшие детские умы словами и делами. А мамочка, конечно же, считается незапятнанно чистой — как всегда. Каждому отцу известно, что правовая система безнадежно перекошена в пользу матерей. На словах суды выступают за равенство прав обоих родителей, но в конце концов все решает фраза «ребенку нужна мать». Даже если ее постоянно нет дома. Даже если она бьет детей или забывает их накормить. Если мать не безнадежная наркоманка и не ломает детям кости, в глазах закона она остается нормальной заботливой мамой. Но даже в том случае, если мать наркоманка — даже тогда отец вовсе не обязательно выигрывает судебный процесс. У одного моего знакомого из «МедиаТроникс» бывшая жена много лет плотно сидела на героине и постоянно лечилась в реабилитационных центрах. В конце концов они развелись, и суд назначил им совместную опеку над детьми. Предполагалось, что она избавилась от наркотической зависимости, но дети говорили, что нет. Мой знакомый беспокоился. Он не хотел, чтобы его бывшая жена возила детей в машине, обколовшись наркотиками. Он не хотел, чтобы вокруг детей сшивались торговцы дурью. Поэтому он обратился в суд с просьбой передать ему опеку полностью — и проиграл дело. Суд решил, что жена искренне пытается избавиться от наркотической зависимости и детям нужна мать. Вот так обстояли дела в реальности. И мне начало казаться, что Джулия собирается подать в суд и отнять у меня детей. От таких мыслей мне стало совсем плохо. Я уже вконец измучился, когда зазвонил мой сотовый. Это была Джулия. Она позвонила, чтобы извиниться. — Прости меня, пожалуйста. Я сегодня наговорила глупостей. На самом деле все совсем не так. — Что? — Джек, я знаю, ты меня поддерживаешь. Конечно же, ты мне очень помогаешь. Я бы без тебя никак не справилась. Ты такой молодец, что все время занимаешься детьми. Последнее время я просто не в себе. Я наговорила тебе глупостей, Джек, и теперь очень переживаю из-за этого. Когда я выключил телефон, я пожалел, что не записал этот разговор. В десять часов у меня была назначена встреча с Энни Джерард, моим агентом по трудоустройству. Мы встретились в залитом солнечным светом кафе на открытом воздухе, рядом с кофейней на Бейкер. Мы всегда встречались на открытом воздухе, чтобы Энни могла курить. Она вытащила свой ноутбук и включила модем. Сигарета подрагивала у нее в губах, когда Энни, прищурившись, смотрела сквозь дым на экран. — Есть что-нибудь? — спросил я, присаживаясь за столик напротив нее. — Вообще-то, честно признаться, кое-что есть. Два очень неплохих варианта. — Отлично, — сказал я, помешивая свой кофе с молоком. — Ну, рассказывай. — Как тебе вот это? Ведущий исследователь-аналитик в IBM, в области архитектуры современных распределенных систем. — Как раз моя специализация. — Я тоже так подумала. У тебя высокая квалификация именно по этому профилю, Джек. Ты способен руководить исследовательской лабораторией с шестью десятками человек персонала. Базовая ставка — две пятьсот, плюс возможность повышения через пять лет работы, плюс авторские гонорары за все, что разработают в твоей лаборатории. — Звучит весьма заманчиво. И где это? — В Армонке. — Нью-Йорк? — я покачал головой. — Нет, Энни. Что там еще? — Руководитель проекта по разработке мультиагентных систем для страховой компании, которая занимается обработкой данных. Тут великолепные возможности, и… — Где? — В Остине. Я вздохнул. — Энни… У Джулии работа, которая ей очень нравится. Она ее ни за что не бросит. Мои дети ходят в школу, и… — Люди все время переезжают с места на место, Джек. И у всех дети ходят в школу. Дети ко всему привыкают. — Но с Джулией… — У других людей тоже работающие жены. И это не мешает им переезжать. — Я знаю, но дело в том, что Джулия… — Ты уже разговаривал с ней об этом? Вы обсуждали такую возможность? — Ну, нет, потому что я… — Джек, — Энни посмотрела на меня поверх крышки ноутбука. — По-моему, тебе пора кончать с этим нытьем. Ты сейчас не в том положении, чтобы быть таким разборчивым. А то у тебя начнутся проблемы из-за невостребованности. — Из-за невостребованности… — я только вздохнул. — Я не шучу, Джек. Ты без работы уже шесть месяцев. В высоких технологиях это большой срок. Компании начнут думать, что, если ты так долго не мог найти работу, значит, с тобой что-то не в порядке. Они не будут знать, что именно, но не смогут не обратить внимания на то, что тебе отказывали в работе очень много раз, в очень многих других компаниях. И очень скоро тебя перестанут даже приглашать на собеседование. Ни в Сан-Хосе, ни в Армонке, ни в Остине, ни в Кембридже. Твой поезд уходит, Джек. Ты меня слушаешь? Ты понимаешь, о чем я говорю? — Да, но… — Никаких «но», Джек. Ты должен поговорить со своей женой. Ты должен придумать способ, как вырваться из этого порочного круга. — Но я не могу уехать из Долины. Я должен остаться здесь. — Здесь тебе ничего хорошего не светит, Джек, — Энни снова посмотрела на экран. — Где бы я ни называла твое имя, мне везде говорили… Кстати, Джек, что там сейчас происходит в «МедиаТроникс»? Правда, что Дону Гроссу собираются предъявить обвинения? — Я не знаю. — Такие слухи ходят уже с месяц, но, похоже, до дела там так и не дойдет. Ради твоей же пользы, я надеюсь, что это все-таки случится. — Энни, я не могу этого понять, — сказал я. — У меня хорошая квалификация в горячей отрасли — разработка мультиагентной распределенной обработки данных, и… — Горячей? — Энни посмотрела на меня, прищурившись. — Распределенная обработка данных — не горячая отрасль, Джек. Она, черт возьми, радиоактивная! Все в Долине уверены, что прорыв в создании искусственной жизни произойдет именно через распределенную обработку данных. — Это правда, — я кивнул. За последние несколько лет основной конечной целью компьютерщиков стало создание не искусственного интеллекта, а искусственной жизни. Суть идеи состояла в создании программ, которым будут присущи свойства живых существ — способность к адаптации, сотрудничеству, обучению, самостоятельному изменению в соответствии с меняющимися условиями. Многие из этих свойств особенно важны для роботехники, а программирование распределенной обработки данных уже начало реализовывать эти задачи. Распределенная обработка данных означает, что работа разделяется между несколькими процессорами или между сетью виртуальных агентов, которые создаются в компьютере. Существует несколько основных способов это сделать. Первый способ — создать большое количество относительно примитивных агентов, которые будут работать вместе для достижения общей цели — подобно колонии муравьев, которые тоже трудятся совместно для получения конечного результата. Мой отдел в «МедиаТрониксе» проделал массу такой работы. Другой метод — создать так называемую нервную сеть, которая имитирует работу сети нейронов в человеческом мозгу. Оказывается, что даже простейшие нервные сети обладают поразительными возможностями. Такие сети способны обучаться. Они способны действовать, учитывая прошлый опыт. Кое-что из этого мы тоже сделали в свое время. Третий способ — создать в компьютере виртуальные гены и позволить им эволюционировать в виртуальном мире, пока не будет достигнута некая конечная цель. В общем-то существуют и другие методы. И для всех для них характерна одна особенность, которая коренным образом отличает их от устаревшей концепции искусственного интеллекта. Раньше программисты пытались написать программу, в которую были бы заложены готовые правила реагирования на любую возможную ситуацию. Например, они пытались научить компьютеры такому правилу: если кто-то берет что-то в магазине, нужно, чтобы перед выходом из магазина покупка была оплачена. Но оказалось, что заложить в программу обычные житейские правила такого рода очень трудно. Компьютер непременно будет делать ошибки. Для того чтобы избежать ошибок, придется добавлять новые правила. Последуют новые ошибки — и добавятся новые правила. Постепенно программа разрастется до гигантских размеров, до миллионов строчек кода, и начнет давать сбои из-за собственной сложности. В таких огромных программах просто невозможно отследить все ошибки. Невозможно даже понять, что именно приводит к возникновению ошибок. Поэтому постепенно сложилось мнение, что основанный на жестких правилах искусственный интеллект создать невозможно. Множество людей считают, что идея искусственного интеллекта обречена. Восьмидесятые годы были благодатным временем для английских профессоров, которые считали, что компьютеры никогда не смогут сравниться с человеческим разумом. Но распределенная обработка данных мультиагентными сетями предлагает совершенно новый подход к проблеме. И философия программирования тоже стала совсем другой. Раньше правила поведения программировались по принципу «сверху вниз». То есть правила поведения закладывались для всей системы как единого целого. В новом программировании все делается наоборот — «снизу вверх». Программы определяют поведение отдельных агентов на самом низком структурном уровне. А поведение самой системы не программируется. Наоборот, поведение всей системы в целом складывается из результатов сотен малых взаимодействий между агентами, которые происходят на самом низком структурном уровне системы. Поскольку поведение системы не запрограммировано, оно иногда приводит к удивительным результатам. К таким результатам, которые не могли предвидеть даже сами программисты. Поэтому и создается впечатление, что такие системы как будто «живые». И именно поэтому распределенная обработка данных — такая горячая область, поскольку… — Джек. Энни похлопывала меня по руке. Я моргнул. — Джек, ты слышал хоть что-нибудь из того, что я тебе сейчас сказала? — Извини. — Ты слушал невнимательно, — сказала она и дунула сигаретным дымом мне в лицо. — Да, ты прав — твоя специальность сейчас «горячая» и пользуется огромным спросом. Поэтому тебе тем более стоит поторопиться с работой. Если бы ты был, скажем, каким-нибудь инженером-электриком со специализацией в области оптической механики — тогда совсем другое дело. «Горячие» специальности сменяются очень быстро. За шесть месяцев компания может подняться или разориться. — Я знаю. — Джек, ты сильно рискуешь. — Я понимаю. — Значит, ты поговоришь с женой? Обязательно поговори с ней. — Да. — Хорошо, — сказала Энни. — Поговори обязательно. Потому что иначе я ничем не смогу тебе помочь. Она бросила окурок в остатки моего кофе. Сигарета зашипела и погасла. Энни захлопнула крышку ноутбука, встала и ушла. Я позвонил Джулии, но не смог дозвониться. Тогда я послал ей сообщение по голосовой почте. Я знал, что это пустая трата времени — заговаривать с ней о переезде. Она наверняка скажет «нет» — особенно если у нее появился любовник. Однако Энни была права — у меня действительно назревали крупные проблемы из-за невостребованности. Я должен был что-то предпринять. Я должен был хотя бы спросить. Я сидел дома, у себя в кабинете, вертел в руках коробочку с наклейкой «ССВТ» и пытался придумать, что мне делать. Оставалось еще полтора часа до того времени, когда мне нужно будет ехать за детьми. Я действительно хотел поговорить с Джулией. И я решил позвонить ей еще раз, через коммутатор компании — может быть, они помогут мне с ней связаться? — «Ксимос Текнолоджи». — Пригласите, пожалуйста, Джулию Форман. — Не кладите трубку, — зазвучала какая-то классическая музыка, потом другой голос сказал: — С вами говорит секретарь миссис Форман. Я узнал голос Кэрол, секретарши Джулии. — Кэрол, это Джек. — О мистер Форман! Добрый день. Как у вас дела? — Спасибо, все в порядке. — Вы ищете Джулию? — Да. — Сегодня она весь день будет в Неваде, на производственном комплексе. Хотите, я попытаюсь соединить вас с ней? — Да, пожалуйста. — Одну минуточку. Я стал ждать. Ждать пришлось довольно долго. — Мистер Форман, она сейчас на совещании, которое продлится еще не меньше часа. Я думаю, после совещания она сама вам позвонит. Передать ей, чтобы она вам перезвонила? — Да, пожалуйста. — Может быть, нужно что-то передать ей на словах? — Нет, — сказал я. — Просто попросите, чтобы она позвонила домой. — Хорошо, мистер Форман. Я положил трубку и уставился в пространство, вертя в руках коробочку «ССВТ». «Она весь день будет в Неваде». Джулия не сказала мне, что поедет в Неваду. Я прокрутил в уме весь свой разговор с Кэрол. Не было ли в ее поведении какой-нибудь неловкости? Не было ли похоже, что Кэрол что-то скрывает? Я не мог ответить на это с уверенностью. Я теперь уже ни в чем не был уверен. Я встал и посмотрел в окно. И пока я смотрел, дождевальные установки вдруг ни с того ни с сего включились и начали выплескивать на лужайку потоки воды. В средине дня, когда солнце палит вовсю, лужайки никто не поливает. Дождевальные установки не должны были включаться. Их же ремонтировали всего несколько дней назад! Я смотрел на воду, и настроение у меня упало совсем. Мне стало казаться, что все идет хуже некуда. У меня нет работы, моя жена почти не показывается дома, дети болеют, у меня вообще ничего не получается — а теперь еще и проклятые дождевальные установки заработали, когда не надо. Они сожгут мне всю лужайку. А потом заплакала малышка. Я ждал звонка от Джулии, но она так и не позвонила. Я порезал куриные грудки на ломтики (надо резать их, пока они холодные, не полностью размороженные) для ужина, потому что против куриных палочек дети тоже никогда не возражали. Потом я поставил вариться рис. В холодильнике нашлась морковка. Хотя она была немного старовата, я все равно решил ее приготовить. Пока я резал морковку, я порезал палец. Порез был совсем небольшой, но сильно кровоточил. Кровь не перестала течь, даже когда я заклеил ранку бактерицидным лейкопластырем. Пластырь скоро пропитался кровью, так что мне пришлось наклеивать новый. От всего этого настроение у меня не улучшилось. Ужинали мы поздно, дети капризничали. Эрик громко жаловался, что куриные палочки слишком толстые, и в «Макдоналдсе» они гораздо лучше — почему в таком случае мы не едим куриные палочки из «Макдоналдса»? Николь на разные лады повторяла свои слова из пьесы, а Эрик молча передразнивал ее. Малышка выплевывала всю кашу, которую я пытался ей скормить, — и в конце концов мне пришлось смешать ее кашу с толченым бананом. Только после этого она все съела. Не понимаю, почему мне раньше не приходило в голову так сделать. Аманда подрастала, и ее больше не устраивала простая детская каша. Эрик забыл в школе домашнее задание. Я посоветовал позвонить одноклассникам и узнать, что задано, но он этого не сделал. Николь засела за ноутбук и больше часа общалась с друзьями по электронной почте. Я несколько раз заходил к ней в комнату и пытался заставить ее выключить компьютер и не включать, пока не сделаны уроки. Но Николь все время говорила: «Я только еще минуточку, папа». Малышка раскапризничалась, и мне пришлось долго возиться, чтобы ее успокоить. Я снова зашел в комнату к Николь и сказал: «Выключи компьютер немедленно, черт возьми!» Николь расплакалась. Эрик сразу же прибежал позлорадствовать. Я спросил, почему он еще не в постели. Парень только глянул на выражение моего лица и быстро убежал к себе. Всхлипывая, Николь сказала, что я должен перед ней извиниться. Я сказал, что она должна была сразу сделать то, что я говорил, а не заставлять меня повторять по три раза. Она убежала в ванную и хлопнула дверью. Эрик из своей комнаты закричал: — Я не могу заснуть, когда вы так шумите! Я крикнул в ответ: — Еще одно слово — и ты неделю не подойдешь к телевизору! — Так нечестно! Я пошел в спальню и включил телевизор, чтобы досмотреть игру. Через полчаса я проверил, как там дети. Малышка спокойно спала. Эрик тоже спал, разбросав все одеяла. Я поправил его постель. Николь делала уроки. Увидев меня, она извинилась. Я обнял ее. Потом я вернулся в спальню и еще минут десять смотрел игру, а потом заснул.День пятый. 07:10
Когда я проснулся утром, я увидел, что постель на той половине, где всегда спала Джулия, не разобрана, ее подушка не примята. Этой ночью Джулия вообще не приходила домой. Я проверил телефон — никаких сообщений от нее не было. Эрик зашел в нашу спальню и увидел постель. — А где мама? — Не знаю, сынок. — Она уже уехала? — Наверное… Он посмотрел на меня, потом на нетронутую постель. И вышел из комнаты. Ему не захотелось с этим разбираться. А я начал приходить к мысли, что мне разбираться придется. Возможно, придется даже проконсультироваться с адвокатом. Только мне почему-то казалось, что когда доходит до консультаций у адвоката — в этом есть что-то необратимое. Если дела настолько плохи, значит, изменить уже ничего нельзя. Мне не хотелось думать, что мой брак разрушен, поэтому я решил повременить и к адвокату пока не обращаться. Тогда я и подумал, что неплохо бы позвонить моей сестре в Сан-Диего. Эллен — клинический психолог, у нее практика в Ла-Джолла. Было довольно рано, и я решил, что она еще не ушла в офис, поэтому позвонил ей домой. Эллен почти сразу подняла трубку. Мой звонок ее удивил. Я любил сестру, но мы с ней были слишком разные люди. Как бы то ни было, я рассказал ей о том, в чем подозреваю Джулию и почему. — Ты говоришь, Джулия не приходила домой и не звонила? — Да. — А ты ей уже звонил? — Пока нет. — Почему? — Не знаю. — Может, с ней произошел несчастный случай и она пострадала… — Вряд ли. — Почему нет? — О несчастных случаях родственникам всегда сразу сообщают. Никакого несчастного случая не было. — Мне кажется, ты расстроен, Джек. — Не знаю. Наверное. Эллен немного помолчала, потом сказала: — Джек, у тебя проблема. Почему ты ничего не предпринимаешь? — Но что, например, я могу сделать? — Например, ты можешь проконсультироваться у семейного психолога. Или поговорить с адвокатом. — Этого только не хватало. — Ты думаешь, не стоит? — спросила она. — Я не знаю. Нет. Пока еще нет. — Джек, она не ночевала дома этой ночью и даже не позвонила. Эта женщина бросает тебе такие толстые намеки, которых просто невозможно не заметить. Что тебе еще не ясно? — Я не знаю. — Ты слишком часто говоришь «я не знаю». Ты это хотя бы замечаешь? — Наверное, да. Моя сестра помолчала, потом спросила: — Джек, с тобой все в порядке? — Я не знаю. — Хочешь, я приеду к тебе на пару дней? Я могу приехать, без проблем. Я собиралась выехать за город с приятелем, но его компания как раз делает закупки. Так что я свободна и, если хочешь, могу к тебе приехать. — Да нет, все в порядке. — Ты уверен? Я за тебя беспокоюсь. — Нет, нет, — сказал я. — Беспокоиться не из-за чего. — У тебя подавленное настроение? — Нет. Почему ты об этом спрашиваешь? — Спишь хорошо? Спортом занимаешься? — Если честно, со спортом у меня не очень. Эллен вздохнула. — А на работу ты устроился? — Нет. — Есть какие-нибудь перспективы? — Вообще-то нет. Нет. — Джек, — сказала она. — Тебе нужно посоветоваться с адвокатом. — Наверное, чуть погодя я так и сделаю. — Джек, да что с тобой такое? Ты же сам мне все рассказал. Твоя жена к тебе охладела, злится на тебя. Она врет тебе. Она ведет себя странно с детьми. Она, судя по всему, вообще не заботится о семье. Она злится и подолгу не приходит домой. И чем дальше — тем все становится только хуже. Ты подозреваешь, что у нее появился любовник. Этой ночью она вообще не явилась домой и даже не позвонила. И ты не собираешься ничего предпринимать — пусть все и дальше продолжается в том же духе? — Я не знаю, что мне делать. — Я сказала тебе, что делать. Сходи к адвокату. — Ты думаешь, стоит? — Я совершенно уверена. — Я не знаю… Эллен вздохнула. — Джек, послушай. Я знаю, что ты иногда бываешь излишне пассивным, но… — Я не пассивный, — возразил я и добавил: — Терпеть не могу, когда ты заставляешь меня что-то делать. — Твоя жена кладет на тебя, ты подозреваешь, что она готовит тебе судебный иск, чтобы отнять у тебя детей, а ты смотришь на это сквозь пальцы и ничего не делаешь. По-моему, это и есть пассивность. — А что, по-твоему, я должен делать? — Я тебе уже сказала, — Эллен снова вздохнула. — Хорошо. Я приеду тебя навестить, на пару дней. — Эллен… — Не спорь со мной. Я все равно приеду. Можешь сказать Джулии, что я хочу помочь с детьми. Сегодня днем я буду у тебя. — Но… — Не спорь. И она положила трубку. Я не пассивный. Я задумчивый. Эллен очень энергичная, и характер у нее самый подходящий для психолога — она любит говорить людям, что они должны делать. Если честно, я думаю, что она слишком напористая. А она думает, что я слишком пассивный. Вот как Эллен обо мне думала. В конце семидесятых я поступил в Стенфорд на отделение биологии популяций. Биология популяций — чисто академическая наука, работу в этой области можно найти только в университетах. Но в наши дни биология популяций претерпела революционные изменения благодаря полевым исследованиям жизни животных и успехам в генетике. Для обоих передовых направлений необходим компьютерный анализ с использованием продвинутых математических алгоритмов. Я не смог найти программы, необходимые для моих исследований, поэтому я начал составлять их сам. Так я постепенно перешел в другую неперспективную, чисто академическую науку — компьютерное программирование. Но мой переход к новой специализации неожиданно совпал с подъемом Кремниевой Долины и компьютерным бумом. Малочисленные специалисты в первых компаниях делали состояния в восьмидесятых, и я тоже неплохо заработал в первой компании, в которую устроился. Я встретил Джулию, и мы поженились, у нас появились дети. Все было прекрасно. Мы оба много зарабатывали, не особенно напрягаясь. Я перешел в другую компанию — на место с большей ставкой, большими приработками, большими возможностями. В девяностые я был на волне, работал в самой передовой области. К тому времени я перестал сам заниматься программированием и руководил разработкой новых программ. Все складывалось как будто само собой, мне не приходилось делать никаких особых усилий, чтобы добиться успеха. Я просто плыл по течению жизни. Мне никогда не приходилось самоутверждаться и кому-то что-то доказывать. Так обо мне думала Эллен. Сам явоспринимал это совсем по-другому. В компаниях Кремниевой Долины была самая жестокая конкуренция за всю историю планеты. Каждый должен был работать по сотне часов в неделю. Постоянно приходилось гнать работу, чтобы не отстать от конкурентов. Время, отпущенное на разработку, постоянно урезалось. Сначала на разработку нового программного продукта или новой версии отводилось три года. Потом этот срок сократили до двух лет. Потом — до восемнадцати месяцев. Теперь на это отводится двенадцать месяцев, новую версию нужно выпускать каждый год. Если учесть, что на выявление и полное устранение дефектов уходит не меньше четырех месяцев, то на саму работу остается всего восемь. Восемь месяцев — на то, чтобы перелопатить миллионы строчек кода и убедиться, что они работают нормально. Другими словами, Кремниевая Долина — не место для пассивных людей, и я никакой не пассивный. Я не сидел на заднице ни единой минуты, ни одного дня. И мне каждый день приходилось самоутверждаться и доказывать свою состоятельность — иначе я бы пропал. Вот как я о себе думал. И я уверен, что прав я, а не Эллен. Но кое в чем Эллен тоже права. В моей карьере долго держалась полоса удачи. Поскольку изначально я специализировался по биологии, это дало мне преимущество, когда начали делать компьютерные программы, имитирующие биологические системы. На самом деле были и такие программисты, которым приходилось метаться между компьютерными симуляторами и наблюдениями за животными в дикой природе, чтобы применить уроки, почерпнутые из одного, в другом. Более того, я занимался биологией популяций — наукой о группах живых существ. А компьютерная наука развивалась в направлении все более массивного использования параллельных сетевых структур — программирования популяций самостоятельных разумных агентов. Чтобы разбираться с популяциями агентов, необходим особый склад мышления. А я много лет учился думать такими категориями. Поэтому я прекрасно соответствовал требованиям, которые предъявлялись к специалистам в новых областях программирования. И я многого достиг в этой области. Я оказался в правильное время в правильном месте. Это действительно была правда. Агентно-базированные программы, которые моделировали поведение биологических популяций, приобретали все большее значение в реальном мире. Например, мои собственные программы, имитирующие пищевое поведение популяции муравьев, использовались для регулирования работы больших коммуникационных сетей. Наши программы, основанные на модели поведения рабочих термитов в колонии, применялись для контролирования термостаза в небоскребах. Очень близки к этому были программы, моделирующие генетический отбор, и они применялись в очень многих областях. Например, была такая программа — свидетелю в суде показывали портреты девяти лиц и спрашивали, кто из них больше всего похож на преступника (причем преступника среди них не было), потом показывали еще девять лиц и снова предлагали выбрать самого похожего. И после многократных показов разных лиц, на основе тех портретов, которые выбирал свидетель, компьютерная программа постепенно синтезировала гораздо более адекватное изображение преступника, чем могли бы нарисовать полицейские художники по словесному описанию. Свидетелям не нужно было говорить, почему именно они выбрали то или иное лицо, свидетели просто выбирали, а программа обрабатывала данные. А потом биотехнологические компании обнаружили, что не могут успешно создавать новые протеины, потому что протеины имели тенденцию сопоставляться случайным образом. Поэтому теперь новые протеины «эволюционировались» с помощью программ генетической селекции. Все эти процедуры стали обычными и привычными всего за несколько последних лет. Возможности таких программ все больше расширялись, их значение постоянно возрастало. Поэтому — да, я действительно оказался в правильное время в правильном месте. Но только я не пассивный. Мне просто повезло. Я еще не помылся и не побрился. Я пошел в ванную, стянул футболку и стал рассматривать себя в зеркале. И поразился тому, какой рыхлый у меня живот. А ведь я этого даже не замечал. Конечно, мне уже сорок лет, и, если честно, в последнее время я мало занимался спортом. Не потому, что у меня депрессия. Я все время был занят с детьми и все время сильно уставал. Мне просто в голову не приходило заняться физкультурой. Я смотрел на свое отражение в зеркале и думал — неужели Эллен права? Со знаниями по психологии есть одна проблема — их невозможно применить к себе самому. Люди могут быть невероятно проницательными в отношении своих друзей, родственников, детей. Но в себе самих они разобраться не могут. Те же самые люди, которые хладнокровно и трезво смотрят на окружающий мир, о себе самих могут только фантазировать. Психология не срабатывает, когда ты смотришь в зеркало. Насколько мне известно, этому странному явлению нет объяснения. Лично я всегда думал, что разгадка кроется в компьютерном программировании, в процедуре, которая называется рекурсия. Рекурсия означает, что программу как бы зацикливают на самой себе, заставляя использовать только ту информацию, которая содержится в ней самой, много раз, пока не будет получен какой-то результат. Рекурсия используется, например, в алгоритмах сортировки данных. Но это нужно делать осторожно, потому что существует риск бесконечного регресса. Бесконечный регресс — это компьютерный аналог зеркальной комнаты, где зеркала отражаются в зеркалах и получается бесконечное множество отражений. Программа продолжает работать, повторяя один и тот же процесс, но ничего не происходит, никакого результата не получается. И машина зависает. Я всегда думал, что нечто подобное происходит, когда человек пытается обратить свой внутренний психологический аппарат на самого себя. Мозг зависает. Мыслительный процесс продолжается, снова и снова повторяя одни и те же действия, но никаких выводов не получается. Да, наверное, это действительно так и есть — ведь известно, что о самом себе человек может думать бесконечно. Некоторые думают немного иначе. Однако люди, как правило, никогда не меняются в результате интенсивного самоанализа. И не начинают лучше себя понимать. Очень редко случается, что таким образом человек узнает о себе что-то новое. Как видно, нужен кто-то другой, чтобы сказать тебе, кто ты такой, или подержать перед тобой зеркало. Если задуматься, это кажется очень странным. А может, и нет. В отношении искусственного интеллекта давно существует вопрос, способна ли программа осознать саму себя? Большинство программистов считают, что это невозможно. Потому что даже у людей ничего не получается, как бы ни пытались они это сделать. Но есть и более фундаментальная версия подобного вопроса, философский вопрос — может ли машина понять, что она делает? Некоторые считают, что это тоже невозможно. Машина не может осознать себя по той же причине, по какой мы не можем укусить свои собственные зубы. И, похоже, это в самом деле правда. Человеческий мозг — самая сложная структура в известной вселенной, но мозги все-таки очень мало знают о самих себе. В последние тридцать лет такие вопросы повсеместно обсуждались за кружечкой пива в пятницу вечером, после работы. Но их никто не воспринимал всерьез. Однако в последнее время эти философские вопросы приобрели новое значение и стали очень важными — из-за быстрого прогресса в воспроизведении определенных функций мозга. Не всего мозга в целом, а только отдельных его функций. Например, как раз перед тем, как меня уволили, наша команда использовала мультиагентную обработку данных для того, чтобы вложить в компьютер возможность обучаться, распознавать последовательности в потоке данных, понимать естественные языки, определять приоритетность и, соответственно, переключаться на более важные задачи. Лучше всего получалось с накоплением опыта. А на это способны далеко не все люди. Зазвонил телефон. — Ты уже поговорил с адвокатом? — Бога ради, еще нет! — В четырнадцать десять я прилетаю в Сан-Хосе. Около пяти буду у тебя дома. — Послушай, Эллен, это не так уж необходимо… — Я знаю. Я просто еду за город отдыхать. Мне нужно немного проветриться. Скоро увидимся, Джек. Она положила трубку. Ну вот, теперь сестра взялась мною командовать. Как бы то ни было, я считал, что не обязательно звонить адвокату именно сегодня. У меня было столько дел. Нужно было забрать вещи из химчистки, и я поехал туда. Напротив химчистки, через дорогу, был «Старбакс», и я зашел туда выпить кофе с молоком. И увидел там Гэри Мардера, своего адвоката, в компании очень молоденькой блондинки в джинсовых шортах и короткой майке с бахромой, которая не прикрывала живота. Они стояли в очереди у кассы и прижимались друг к другу. По виду девица была не старше студентки колледжа. Я смутился и хотел выйти из кафе, но Гэри заметил меня и помахал рукой: — Привет, Джек! — Привет, Гэри! Он протянул руку, и я ее пожал. Гэри сказал: — Познакомься, это Мелисса. Я поздоровался с девицей: — Привет, Мелисса! — О, привет! Похоже, ее совсем не смутило, что я их прервал. Но точно я не мог сказать. Мелисса окинула меня рассеянным взглядом, каким очень юные девушки обычно смотрят на всех мужчин. Она была, наверное, всего лет на шесть старше моей Николь. Что она делает с таким человеком, как Гэри? — Ну, как дела, Джек? — спросил Гэри, обвивая рукой обнаженную талию Мелиссы. — Да в общем-то все нормально. — Правда? Вот и хорошо, — сказал Гэри, однако нахмурился и пристально посмотрел на меня. — Ну, э-э… — я стоял растерянный и чувствовал себя глупо рядом с этой девицей. Она явно хотела, чтобы я поскорее ушел. Но я подумал о том, что Эллен обязательно скажет: «Ты встретил своего адвоката и даже не спросил его ни о чем?» Поэтому я сказал: — Гэри, можно поговорить с тобой пару минут? — Конечно. Он дал девушке денег, чтобы расплатиться за кофе, и мы отошли в дальний конец зала. Я понизил голос и сказал: — Знаешь, Гэри, я думаю, мне стоит проконсультироваться у адвоката по бракоразводным делам. — Почему? — Потому что я думаю, что Джулия завела себе любовника. — Ты думаешь? Или ты знаешь это наверняка? — Нет. Я не знаю наверняка. — Значит, ты только подозреваешь это? — Да. Гэри вздохнул и выжидательно посмотрел на меня. Я сказал: — Вообще-то есть еще кое-что. Она начала говорить, что я настраиваю против нее детей. — Охлаждение привязанности, — сказал он и кивнул. — Законная формулировка обвинения. Когда она делала такие заявления? — Когда мы ссорились. Гэри снова вздохнул. — Джек, семейные пары бросаются еще и не такими кусками дерьма, когда ссорятся. Это вовсе не обязательно должно что-то значить. — Я думаю, у нас все серьезно. И это очень меня беспокоит. — Это тебя тревожит? — Да. — Ты обращался к семейному психологу? — Нет. — Обратись. — Почему? — По двум причинам. Во-первых, ты должен это сделать. Вы с Джулией женаты уже давно, и, насколько я знаю, у вас вроде бы все было нормально. А во-вторых, потому, что тем самым ты откроешь список действий, направленных на спасение брака, — что опровергает обвинение в охлаждении привязанности. — Да, но… — Если ты прав, и она действительно готовит против тебя обвинение, значит, ты должен быть крайне осторожным, мой друг. Охлаждение отношений — серьезное обвинение, и опровергнуть его очень трудно. Дети недовольны мамочкой — а судьи скажут, что это ты настроил их против нее. Как ты докажешь, что это не так? Никак. Плюс ко всему ты долго сидел дома, поэтому легче будет поверить, что обвинение справедливо. Судьи сочтут, что ты не удовлетворен своим положением и, возможно, обижен на свою работающую супругу. — Гэри поднял руку. — Я знаю, знаю, что это неправда, Джек. Но такие доводы просто сами напрашиваются, можешь мне поверить. И ее адвокат обязательно их приведет. Ты обижен на успешную жену, завидуешь ей и из-за этого настраиваешь против нее детей. — Но это же полная чушь! — Конечно. Я это знаю, — Гэри похлопал меня по плечу. — Сходи к хорошему консультанту по семейным вопросам. Если не знаешь, к кому обратиться, — позвони в мой офис, и Барбара назовет тебе пару достойных консультантов. Я позвонил Джулии, чтобы сказать, что Эллен приезжает к нам погостить на пару дней. Конечно же, дозвониться я не смог, пришлось отправить сообщение по голосовой почте. Я отправил длинное сообщение, объясняя, что произошло. Потом я поехал за покупками. Нужно было закупить дополнительные продукты, поскольку Эллен будет у нас гостить. Я катил тележку с покупками по супермаркету, когда мне позвонили из больницы. Это опять был безбородый доктор из отделения неотложной помощи. Он поинтересовался, как дела у Аманды, и я сказал, что посинение уже почти прошло. — Хорошо, — сказал он. — Рад, что у вас все в порядке. Я спросил: — А как насчет магниторезонансного исследования? Доктор сказал, что результаты магниторезонансного исследования ненадежны, потому что аппарат сломался и не снял никаких показаний при обследовании Аманды. — Вообще-то мы беспокоимся о данных всех обследований за последние несколько недель, — признался врач. — Потому что машина, по-видимому, постепенно выходила из строя. — Что вы имеете в виду? — В ней произошла коррозия или что-то вроде того. Все чипы памяти превратились в пыль. Я похолодел, вспомнив МР3-плеер Эрика, и спросил: — А из-за чего такое могло случиться? — Пока техники полагают, что чипы разрушились из-за какого-то газа, который просачивался из проводки в стенах, возможно, в течение ночи. Вроде бы какой-нибудь хлорсодержащий газ мог вызвать такую коррозию. Однако тут загвоздка — повреждены только чипы памяти. Все остальные чипы в отличном состоянии. С каждой минутой все становилось все более странным. И несколько минут спустя странностей опять прибавилось — мне позвонила Джулия, бодрая и веселая, и сообщила, что сегодня приедет домой днем, задолго до ужина. — Как здорово, что у нас погостит Эллен, — сказала она. — А почему она вдруг решила приехать? — Наверное, ей просто захотелось на пару дней выбраться из города. — Замечательно. Тебе наверняка будет приятно, что несколько дней с тобой дома побудет кто-то еще. Кто-то взрослый. — Конечно. Я ожидал, что она как-нибудь объяснит, почему не ночевала дома. Но Джулия сказала только: — Знаешь, Джек, мне нужно бежать. Я тебе потом еще позвоню… — Джулия, подожди… — сказал я. — Что? Я замялся, не зная, как сказать о таком. — Я беспокоился о тебе прошлой ночью. — Правда? Почему? — Ты не приехала домой. — Милый, я же тебе звонила. Мне пришлось задержаться на фабрике. Ты что, не проверял сообщения на своем телефоне? — Проверял… — И не получал от меня сообщения? — Нет. Не получал. — Ну, я не знаю, как это вышло. Я оставляла тебе сообщение, Джек. Сначала я позвонила домой, трубку подняла Мария — но она не могла, ты же знаешь, это так сложно… Поэтому я отправила сообщение на твой сотовый — что я застряну на фабрике до сегодня. — Я не получал твоего сообщения, — сказал я, стараясь следить, чтобы ей не показалось, что я дуюсь. — Очень жаль, дорогой. Позвони в свой сервис и узнай, в чем дело. Слушай, мне правда пора бежать. Увидимся вечером, хорошо? Целую! И она отключилась. Я достал телефон из кармана и проверил сообщения. Никаких сообщений не было. Я просмотрел список звонков. Прошлой ночью никаких звонков не поступало. Джулия не звонила мне. Никто мне не звонил. Настроение у меня сразу упало. Я почувствовал страшную усталость, у меня не было сил даже двигаться. Я тупо смотрел на продукты, разложенные на полках супермаркета, и не мог вспомнить, зачем я сюда пришел. Я уже почти решился уйти из супермаркета, когда телефон у меня в руке снова зазвонил. Я откинул крышку и поднес телефон к уху. Это был Тим Бергман, парень, которому досталась моя работа в «МедиаТроникс». — Ты сидишь или стоишь? — спросил он. — Стою. А что? — У меня для тебя очень странные новости. Держись. — Ладно… — Дон хочет с тобой созвониться. Дон Гросс был главой компании. Это он вышвырнул меня с работы. — Зачем? — Он хочет взять тебя обратно на работу. — Он хочет… что? — Да! Я знаю, это звучит по-дурацки. Он хочет взять тебя обратно. — Почему? — спросил я. — Ну, у нас тут кое-какие проблемы с распределенными системами, которые мы продали клиенту. — С какими системами? — Ну, с «Хи-Добом». — Это же очень старые программы, — сказал я. — Как вы сумели их продать? «Хи-Доб» — так называлась система программ, которую мы создали больше года назад. Как и большинство наших программ, она была построена на биологической модели. «Хи-Доб» выполняла задачи поиска определенной цели. Она воспроизводила динамическую модель поведения «Хищник-Добыча». Но эта программа была очень простой по структуре. — Ну, «Ксимосу» и нужно было что-то очень простое, — сказал Тим. — Вы продали «Хи-Доб» «Ксимосу»? — Ну да. Вообще-то мы продали им лицензию. С контрактом на обслуживание. И из-за этого у нас тут сейчас сумасшедший дом. — Почему? — Очевидно, программа работает неправильно. Поиск цели выполняется кое-как, через задницу. Спустя какое-то время программа, похоже, теряет цель. — И почему я не удивлен? — спросил я. — Мы же не вводили в нее специфических реинфорсеров. Реинфорсеры — это подпрограммы, которые подкрепляют конечную цель программы. Такая поддержка необходима по одной причине: поскольку объединенные в сеть агенты способны обучаться, а результате приобретенного опыта они могут отклониться от заданной цели. Нужно каким-то образом сохранить в памяти заданную изначально цель, чтобы она не потерялась. Если честно, программы для агентов распределенных систем очень похожи на детей. Они тоже постоянно что-то забывают, что-то теряют, что-то роняют. Это так называемое «обусловленное поведение». Оно не запрограммировано, но возникает в результате действия программы. Вероятно, именно это и происходит у «Ксимоса». — Ну, так вот, — сказал Тим. — Дон считает, что поскольку ты руководил группой, когда писали эту программу, то ты и сможешь там все наладить. Плюс к тому твоя жена — в руководстве «Ксимоса», так что их начальство будет только радо, если ты войдешь в группу. Я вовсе не был в этом уверен, но ничего не сказал. — В общем вот как обстоят дела, — продолжал Тим. — Я, собственно, звоню, чтобы спросить, может ли Дон тебе позвонить. Ему, понятно, не хочется, чтобы ты его сразу послал. Я вдруг разозлился. Ему, видите ли, не хочется, чтобы я его послал. — Тим, — сказал я. — Я не могу вернуться на работу к нему. — А тебе и не придется возвращаться сюда. Тебе надо будет работать на производственном комплексе «Ксимоса». — Да? И как это должно выглядеть? — Дон хочет предложить тебе должность выездного консультанта или что-то в этом роде. — А-а… — сказал я ничего не значащим тоном. Абсолютно все в этом неожиданном предложении казалось мне подозрительным. Меньше всего на свете мне хотелось снова идти под начало к этому сукиному сыну Дону. И хуже ситуации не придумаешь, чем возвращение в компанию, откуда тебя выставили пинками — по любой причине, при любых обстоятельствах. Это всем известно. Но, с другой стороны, если я соглашусь работать консультантом, сразу закончатся все мои проблемы с невостребованностью. И я больше не буду сидеть дома. И вообще, это решит очень многие вопросы. Помолчав немного, я сказал: — Слушай, Тим, дай мне немного подумать. — Хочешь, перезвони мне попозже? — Да. Хорошо. — Когда ты позвонишь? — спросил он. В его голосе явственно слышалась напряженность. Я сказал: — Похоже, у вас там какие-то неприятности… — Вообще-то да. Вроде того. Я же говорю — у нас сейчас тут настоящий сумасшедший дом из-за этого контракта. Пятеро программистов из первоначальной группы практически безвылазно сидят на фабрике «Ксимоса». А проблема никак не сдвинется с мертвой точки. Так что, если ты не согласишься за это взяться, нам придется искать еще кого-то на стороне. — Хорошо, завтра я тебе перезвоню, — сказал я. — Завтра утром? — спросил он, откровенно намекая, что дело срочное. — Ладно, — согласился я. — Да, завтра утром. От звонка Тима настроение у меня должно было бы улучшиться — но оно не улучшилось. Я вынес малышку в парк и немного пораскачивал ее на качелях. Аманда очень любила качаться на качелях. Она могла качаться двадцать или тридцать минут подряд и всегда начинала плакать, когда я ее оттуда забирал. Потом я присел на бетонный бортик песочницы и сидел там, пока Аманда ползала вокруг и пыталась взобраться на бетонных черепашек и другие фигурки на детской площадке. Кто-то из малышей постарше столкнул ее на песок, но Аманда не заплакала, просто встала. Ей как будто нравилось находиться среди деток старше себя. Я присматривал за Амандой и думал о возвращении на работу. — И ты, конечно же, сразу согласился, — сказала мне Эллен. Мы сидели на кухне. Она только что приехала, ее черная дорожная сумка стояла в углу, еще не распакованная. Эллен совсем не изменилась — тощая, как палка, подвижная, энергичная блондинка. Казалось, моя сестра никогда не постареет. Эллен пила чай, заваренный из пакетиков, которые она привезла с собой. Особый сорт черного китайского чая «улонг», который она всегда покупала в специализированном магазине в Сан-Франциско. Эта ее привычка тоже не изменилась — Эллен всегда была очень разборчива в еде, даже в детстве. Повзрослев, она во все поездки возила с собой свой любимый чай, свои особые приправы для салатов, свои собственные витамины в маленьких прозрачных пакетиках. — Нет, — сказал я. — Я не согласился. Я сказал, что подумаю. — Подумаешь? Ты что, шутишь? Джек, ты должен, должен вернуться на работу. Ты и сам знаешь, что должен, — Эллен окинула меня оценивающим взглядом. — У тебя подавленное настроение. — Нет. — Тебе надо попить такого чаю, — сказала она. — Кофе плохо действует на нервную систему. — В чае больше кофеина, чем в кофе. — Джек. Ты должен вернуться на работу. — Я знаю, Эллен. — И если тебе предлагают должность консультанта… разве это не идеальный вариант? По-моему, это решает все твои проблемы. — Я не знаю… — сказал я. — Да? Чего ты не знаешь? — Я не знаю, все ли мне рассказали, — уточнил я. — Я имею в виду — если у «Ксимоса» такие проблемы, то почему Джулия не проронила мне об этом ни словечка? Эллен покачала головой. — Похоже, Джулия в последнее время вообще мало с тобой разговаривает, — она посмотрела на меня. — Так почему ты не согласился сразу? — Я должен сперва все проверить. — Что проверить, Джек? В ее голосе угадывалось скрытое недоверие. Эллен вела себя так, как будто у меня были психологические проблемы, которые следовало решить. Она уже взялась за меня, хотя мы пробыли вместе всего несколько минут. Моя старшая сестра снова обращалась со мной, как с маленьким ребенком. Я встал. — Послушай, Эллен… Я всю жизнь проработал в этом бизнесе и знаю, как и что там делается. Есть две возможные причины, по которым Дон мог захотеть, чтобы я вернулся. Первая — у компании проблемы, и им нужна моя помощь. — Это они тебе и сказали. — Да. Это они и сказали. Но вторая возможная причина — они такое там наворотили, что распутать это уже невозможно, — и они это знают. — Значит, им нужен кто-то, на кого можно будет свалить вину? — Да. Им нужен осел, которому можно прицепить этот хвост. Эллен нахмурилась. Я видел, что она колеблется. — Ты в самом деле так думаешь? — Я не знаю — в этом-то все и дело, — сказал я. — Но я должен это выяснить. — И как ты собираешься это сделать?.. — Позвоню и поговорю с некоторыми людьми. Возможно, завтра с утра съезжу на эту фабрику, никого не предупреждая заранее. — Хорошо. Звучит вполне разумно. — Я рад, что ты меня одобряешь, — я не смог сдержать раздражения, и эта фраза прозвучала излишне язвительно. — Джек… — Эллен подошла и обняла меня за плечи. — Я просто волнуюсь за тебя, вот и все. — Мне приятно, что ты за меня волнуешься, — сказал я. — Но этим ты мне не помогаешь. — Хорошо. Тогда чем я могу тебе помочь? — Присмотри за детьми, пока я кое-кому позвоню. Я решил сперва позвонить Рики Морсу, тому парню, которого встретил в супермаркете, когда он покупал там «Хаггис». Мы с Рики были знакомы очень давно, он работал в «Ксимосе» и был достаточно небрежен в отношении информации, по которой я мог бы определить, что там творится на самом деле. Единственная проблема — Рики работал в офисе, в Долине, а он же сам мне и сказал, что основные события сейчас происходят на производственном комплексе. Но, по крайней мере, с него можно было начать. Я позвонил ему на работу, и секретарша сказала: — Извините, но мистера Морса сейчас нет в офисе. — А когда он должен вернуться? — Признаться, я не могу вам сказать. Хотите оставить для него сообщение? Я продиктовал сообщение для Рики, а потом позвонил на его домашний номер. Трубку подняла его жена. Мэри писала докторскую диссертацию по истории Франции. Я представил себе, как сидит она с книжкой на коленях и укачивает ребенка. — Как дела, Мэри? — О, у нас все в порядке, Джек. — Как ваша малышка? Рики говорил, что у вас никогда не бывает раздражения от подгузников. Я страшно завидую, — я старался, чтобы мой голос звучал непринужденно. Обычный звонок из вежливости. Мэри засмеялась. — С малышкой все хорошо, и у нас, слава богу, нет колик. Но Рики просто не застал раздражения — хотя это у нас бывало пару раз. Я сказал: — Вообще-то я хотел поболтать с Рики. Он дома? — Нет, Джек. Его не будет целую неделю. Он сейчас на производственном комплексе, в Неваде. — Вон оно что… — я вспомнил, что Рики упоминал об этом, когда мы встретились в супермаркете. — А ты бывал у них на фабрике? — спросила Мэри. Мне показалось, что она чем-то обеспокоена. — Нет, ни разу там не был, но… — Джулия проводит там много времени, правда? Что она тебе рассказывала? — Да, Мэри определенно встревожена. — Вообще-то почти ничего. Я так понял, у них там какая-то новая технология и все очень засекречено. А что? Мэри помолчала немного, потом сказала: — Может быть, это мне только кажется… — Что-то не так? — Ну, иногда, когда Рики звонит, он разговаривает как-то странно. — Как? — Я понимаю, что он рассеянный и работа очень тяжелая, но иногда он говорит такие странные вещи. Я не всегда понимаю, что он имеет в виду. И он бывает таким уклончивым. Как будто… Понимаешь, как будто он от меня что-то скрывает. — Что-то скрывает… Мэри смущенно засмеялась. — Я даже подумала — может, у него появилась любовница? Знаешь, там у них есть такая женщина, Мае Чанг… Она ему всегда нравилась. Она такая красивая… Раньше Мае Чанг работала в моем отделении в «МедиаТроникс». — Я не знал, что она сейчас у них на производственном комплексе. — Да. По-моему, там сейчас очень много людей, которые работали у тебя. — Знаешь, Мэри, по-моему, у Рики нет никакой любовницы, — сказал я. — Это совсем не в его характере. И на Мае это тоже не похоже. — От таких тихонь всегда можно ожидать чего угодно, — сказала Мэри, очевидно, имея в виду Мае. — А я все еще сижу с малышкой и пока не похудела… Знаешь, у меня сейчас бедра толстые, как окорока. — Да ну, что ты, не может быть… — Они трутся друг о друга, когда я хожу. И трясутся. — Мэри, я уверен, что… — Джек, а с Джулией все в порядке? Она не кажется тебе странной? — Не более, чем всегда, — сказал я, стараясь обратить все в шутку. Мне сразу стало неуютно, когда мы заговорили об этом. Уже много дней мне хотелось, чтобы кто-нибудь рассказал мне что-то о Джулии. Но теперь, когда мне было чем поделиться с Мэри, я понял, что не буду ей ничего рассказывать. Я решил держать рот на замке. — Джулия много работает и, понятно, иногда ведет себя немного странно. — Она ничего не говорила тебе о черном облаке? — Э-э… Нет. — Или о новом мире? О том, что она присутствует при рождении нового мирового порядка? Мне показалось, что это похоже на речи каких-то заговорщиков. Вроде тех людей, которых беспокоит деятельность Трехсторонней Комиссии и которые думают, что Рокфеллеры правят миром. — Нет, ничего подобного. — Она не упоминала о черном плаще? Я внезапно словно натолкнулся на стенку. Все вдруг страшно замедлилось. — О чем? — Однажды вечером Рики заговорил о черном плаще, о том, чтобы укрыться черным плащом. Было уже поздно, он очень устал и, похоже, просто нес какую-то чушь. — А что он сказал об этом черном плаще? — Да ничего — только это. — Мэри запнулась, потом спросила: — Как ты думаешь, может, они там принимают стимуляторы? — Не знаю, — сказал я. — Понимаешь, у них там такая напряженная работа, они так долго работают и мало спят… Я подумала — вдруг они принимают стимуляторы? — Давай, я позвоню Рики, — предложил я. Мэри продиктовала мне номер сотового Рики, и я его записал. Я уже собирался ему позвонить, когда хлопнула входная дверь, и я услышал, как Эрик сказал: — Слушай, мам! А кто это еще у тебя в машине? Я встал и выглянул в окно. На подъездной дорожке у дома стояла машина Джулии — «БМВ» с откидным верхом. Сейчас тент был закрыт. Я посмотрел на часы. Половина пятого. Я вышел в коридор и увидел, как Джулия обнимает Эрика. Она сказала: — Наверное, ты просто заметил солнечный блик в ветровом стекле. В машине никого нет. — Нет есть! Я его видел. — Да ну? — Джулия открыла входную дверь. — Тогда пойди сам посмотри. Эрик выбежал на лужайку. Джулия улыбнулась мне. — Ему показалось, что в машине кто-то есть. Эрик вернулся в дом и, пожав плечами, сказал: — Вроде и правда никого нет. — Правда, солнышко мое, — Джулия пошла по коридору ко мне. — Эллен уже приехала? — Только что. — Замечательно. Сейчас я приму душ, а потом мы поговорим. Можно будет откупорить бутылку вина. Какие у тебя планы насчет ужина? — Я уже все подготовил для бифштекса. — Чудесно! И, весело помахав мне рукой, Джулия пошла дальше по коридору. Вечер был теплый, и мы ужинали на заднем дворе. Я застелил стол скатертью в красную клетку, нарядился в кухонный фартук с надписью «Слово повара — закон» и поджарил бифштексы на решетке гриля. У нас получился классический американский семейный ужин с барбекю. Джулия была очаровательна, весело щебетала, уделяя особое внимание моей сестре. Она говорила о детях, о школе, об изменениях, которые ей хотелось бы сделать в доме. — Вот это окно надо бы убрать, — сказала Джулия, показывая на окно в кухне. — Вместо него мы поставим французские двери, чтобы был выход наружу. Будет просто чудесно! Поведение Джулии меня изумляло. Даже дети смотрели на нее, удивленно раскрыв глаза. Джулия заговорила о том, как она гордится, что у Николь ведущая роль в пьесе, которую ставят в школьном театре. Николь сказала: — Мам, у меня маленькая роль. — На самом деле нет, солнышко, — возразила Джулия. — Нет, маленькая. Всего две строчки! Эрик тут же продекламировал: — «Смотрите, вот идет Джон», «Мне кажется, это очень серьезно». — Заткнись, вонючка! — Она повторяет их в ванной много-много раз, — заявил Эрик. — Миллиард триллионов раз! Джулия сказала: — А кто такой этот Джон? — Это слова из пьесы, мама. — А-а… Ну, все равно, я уверена, что ты выступишь превосходно. А наш малыш Эрик делает поразительные успехи в футболе — правда, милый? — На следующей неделе футбол заканчивается, — пробурчал Эрик и сразу насупился. В этом сезоне Джулия не побывала ни на одной его игре. — Я так рада, что Эрик увлекся футболом, — сказала Джулия, обращаясь к Эллен. — Командные спортивные игры развивают в детях дух сотрудничества. Особенно это важно для мальчиков, с их вечной тягой к соперничеству. Эллен ничего не говорила в ответ, только кивала и слушала. Сегодня вечером Джулия настояла на том, чтобы самой покормить малышку, и поставила ее высокий стульчик рядом с собой. Но Аманда привыкла играть в самолет во время еды. Она ждала, когда кто-нибудь поднесет к ней ложку, приговаривая: «Р-р-р-р-р-о-о-у-у-у!.. Вот летит самолет… Откр-р-рывайте двер-р-ри!» Поскольку Джулия так не сделала, Аманда рот не открыла. Это тоже было правилом игры. — Ну, вот… По-моему, она не хочет есть, — сказала Джулия и пожала плечами. — Ты, наверное, давал ей бутылочку, Джек? — Нет, — сказал я. — Бутылочку я даю ей только после ужина. — Я это знаю. Я имела в виду — ты кормил ее перед ужином? — Нет, — сказал я. — Не кормил. — Я кивнул на Аманду и предложил: — Давай я попробую? — Пожалуйста. Джулия передала мне ложку. Я уселся возле Аманды и начал играть в самолет. «Р-р-р-р-о-о-у-у!..» Аманда сразу же радостно заулыбалась и открыла рот. — У Джека замечательно получается с детьми, просто замечательно, — сказала Джулия, обращаясь к Эллен. — Я считаю, мужчине очень полезно приобщиться к домашней жизни, — заметила Эллен. — О да, конечно! Конечно. Он так мне помогает, — Джулия погладила меня по колену. — Ты в самом деле мне очень помогаешь, Джек. Мне было совершенно ясно, что Джулия слишком веселая, слишком разговорчивая. Она болтала без умолку, как заведенная, и явно старалась произвести впечатление на Эллен, старалась показать, как заботится она о семье. И я видел, что Эллен не купилась на уловки Джулии. Но Джулия была так возбуждена, что ничего не замечала. Я задумался — может быть, она в самом деле принимает стимуляторы? Может быть, именно в этом причина ее странного поведения? Может быть, она подсела на амфетамины? — А работа… — продолжала Джулия. — Сейчас у нас творится что-то невообразимое. «Ксимос» действительно сделал огромный прорыв — такого прорыва все ожидали уже более десяти лет. И вот наконец это свершилось. — Что-то вроде черного плаща? — спросил я, осторожно бросая наживку. Джулия моргнула от неожиданности. — Что? — она покачала головой. — О чем ты, дорогой? — О черном плаще. Кажется, ты говорила о чем-то таком пару дней назад. — Нет… — она снова покачала головой. — Не понимаю, о чем ты. — И снова повернулась к Эллен: — И все-таки эта молекулярная технология продвигается на рынок гораздо медленнее, чем мы ожидали. Однако она наконец-то существует. — Похоже, тебя это очень волнует, — сказала Эллен. — Должна тебе признаться, это просто потрясающе, Эллен! — Джулия понизила голос. — И, главное, мы, наверное, сделаем на этом громадное состояние. — Приятно слышать, — заметила Эллен. — Но, наверное, тебе часто приходится подолгу задерживаться на работе… После рабочего дня… — Не так уж и часто, — сказала Джулия. — Учитывая все обстоятельства, это далеко не худший случай. И я задерживаюсь только последнюю неделю или около того. Я заметил, как расширились глаза у Николь. Эрик тоже все время смотрел на мать, пока ел. Но дети ничего не сказали. И я тоже промолчал. — Сейчас у нас просто переходный период, — продолжала Джулия. — У всех компаний бывают такие переходные периоды. — Конечно, — согласилась Эллен. Солнце уже садилось. Воздух стал прохладнее. Дети ушли из-за стола. Я поднялся и принялся за уборку. Эллен взялась мне помогать. Джулия болтала, не умолкая, потом вдруг сказала: — Мне бы очень хотелось остаться, но я еще не завершила кое-какие дела, так что мне придется ненадолго вернуться в офис. Если Эллен и удивилась, она ничем этого не показала. Лишь проронила: — После рабочего дня… — Только пока у нас переходный период. — Джулия повернулась ко мне: — Спасибо, милый, что держишь оборону, пока меня нет, — потом она обернулась, уже от двери, и послала мне воздушный поцелуй. — Люблю тебя, Джек! И ушла. Эллен нахмурилась, глядя ей вслед. — Несколько неожиданно, тебе не кажется? Я пожал плечами. — Она собирается сказать детям «до свидания»? — Скорее всего, нет. — Думаешь, она просто вот так уедет, и все? — Да. Эллен покачала головой и сказала: — Джек, не знаю, есть у нее любовник или нет, но… Какие таблетки она принимает? — Насколько я знаю, она не пьет никаких таблеток. — Она определенно что-то принимает. Я уверена. Ты не заметил, она в последнее время не похудела? — Да, немного. — И очень мало спит. И у нее определенно ускоренные реакции… — Эллен покачала головой. — Очень многие ответственные менеджеры сидят на наркотиках. — Я не знаю, — сказал я. Эллен только посмотрела на меня. Я вернулся в кабинет, чтобы позвонить Рики, и увидел из окна, как Джулия на своем «БМВ» сдает назад по подъездной дорожке. Я хотел помахать ей рукой, но она смотрела через плечо на дорогу В ветровом стекле мелькали золотые блики от деревьев над дорожкой, освещенных заходящим солнцем. Джулия уже почти выехала на улицу, когда мне показалось, что на пассажирском сиденье рядом с ней кто-то есть. Как будто какой-то мужчина. Машина отъезжала все дальше от дома по подъездной дорожке, и я не смог ясно рассмотреть этого человека сквозь ветровое стекло. Когда Джулия вывела машину на улицу, она заслонила от меня пассажира. Но, похоже, Джулия оживленно с ним разговаривала. Потом она переключила передачу, откинулась на спинку сиденья, и на мгновение я смог увидеть его. Мне не удалось разглядеть черты его лица, но, судя по тому, как он сутулился, у меня сложилось впечатление, что это совсем молодой парень, лет двадцати с небольшим, — хотя я не смог бы сказать наверняка. Я видел его совсем недолго. Потом Джулия надавила на газ, и машина покатила по улице. Я подумал — что за чертовщина? Выбежал из дома, пробежал до конца подъездной дорожки. Я подбежал к воротам как раз вовремя — Джулия остановилась у знака «Стоп» в конце квартала, тормозные фонари ее «БМВ» загорелись. Она была от меня примерно в пятидесяти ярдах. Улицу освещал тусклый желтоватый свет фонарей. Похоже, Джулия все-таки была в машине одна, но я видел ее не очень хорошо. На мгновение я почувствовал облегчение и показался самому себе полным дураком. Стою тут как дурак, без всякой причины. Мне просто показалось. У Джулии в машине никого нет. А потом, когда Джулия поворачивала направо, я снова увидел этого парня. Он наклонился вперед, как будто доставал что-то из отделения для перчаток. А потом машина уехала. И все мои тревоги и подозрения разом вернулись, разлились жгучей болью в груди и по всему телу. Мне стало трудно дышать, голова закружилась. У Джулии в машине действительно кто-то был. Я побрел обратно к дому по подъездной дорожке. Все мои мысли и чувства смешались, я не знал, что мне делать. — Ты не знаешь, что тебе делать? — спросила Эллен. Мы отмывали сковородки и кастрюли в мойке — то, что нельзя вымыть в посудомоечной машине. Я драил посуду щеткой и ополаскивал ее, а Эллен вытирала уже полотенцем. — Возьми телефон и позвони ей. — Она же в машине. — У нее есть телефон в машине. Позвони ей. Я вздохнул. — И что я ей скажу? «Привет, Джулия, кто тот парень, который сидит у тебя в машине?» — я покачал головой. Это будет нелегкий разговор. — Возможно. — Может дойти до развода… Эллен посмотрела на меня. — Ты ведь не хочешь с ней разводиться, правда? — Конечно, не хочу, черт возьми! Я хочу сохранить свою семью. — Может быть, это уже невозможно, Джек. Это зависит не только от тебя. — Но это какая-то бессмыслица! — сказал я. — Тот парень в машине — он же совсем мальчишка. Ему лет двадцать с хвостиком. — И что? — Это не похоже на Джулию. — Правда? — Эллен подняла брови. — Ну, допустим, ему лет двадцать пять-тридцать. Но откуда тебе знать, похоже это на Джулию или нет? Откуда тебе знать, что ей нравится? — Мы прожили с ней вместе тринадцать лет. Эллен с грохотом поставила кастрюлю на стол. — Джек! Я понимаю, тебе наверняка очень трудно с этим смириться. — Да. Трудно. — Мысленно я снова и снова прокручивал эту картину — машина Джулии отъезжает по дорожке от дома. Я думал о том, что в этом парне, в том, который сидел у Джулии в машине, было что-то очень странное. Я все время пытался представить себе его лицо, но ничего не получалось. Черты его лица были видны неясно, из-за бликов света, отражавшихся в ветровом стекле, когда Джулия сдавала назад по подъездной дорожке… Я не смог разглядеть ни глаз, ни скул, ни рта. В памяти осталась странная картинка — как будто вместо лица у этого парня было неясное темное пятно. Я попытался объяснить это Эллен. — Ничего удивительного, — сказала она. — Как это? — Да. Такой психологический феномен называется отрицанием. Послушай, Джек. Ты своими глазами видел доказательство — это факт. Ты видел это, Джек. Не пора ли наконец в это поверить? Я понимал, что она права. — Да, — сказал я. — Пора. Зазвонил телефон. У меня руки были по локоть в мыльной пене. Я попросил Эллен поднять трубку, но кто-то из детей успел первым. Я закончил отскребать решетку гриля и передал ее Эллен, чтобы вытерла. — Джек, — сказала моя сестра. — Тебе пора научиться видеть вещи такими, какие они есть на самом деле, а не такими, какими ты их воображаешь. — Да, ты права, — сказал я. — Я ей позвоню. И тут на кухню вошла Николь, бледная как мел. — Папа, это полиция… Они хотят с тобой поговорить.День пятый. 21:10
Машина Джулии вылетела с дороги примерно в пяти милях от дома. Она покатилась вниз по довольно крутому склону оврага, прокладывая себе путь через заросли шалфея и кусты можжевельника. Потом машина, наверное, перевернулась, потому что лежала кверху колесами. Мне было видно только ее днище. Солнце почти село, и в овраге было темно. На дороге стояли три машины спасателей, сверкая красными мигалками, а сами спасатели уже спускались в овраг на веревках. Пока я смотрел, они включили портативные прожектора и осветили овраг резким голубоватым светом. Повсюду слышался треск переносных раций. Я стоял на дороге рядом с полицейским-мотоциклистом. Я уже спросил, можно ли мне спуститься вниз, и мне сказали, что нельзя, что нужно оставаться на дороге. Услышав треск раций, я снова задалвопрос: — Она сильно пострадала? Моя жена ранена? — Мы узнаем это с минуты на минуту. Полицейский был совершенно спокоен. — А тот, другой человек? — Минуточку, — сказал полицейский. У него в шлеме были встроенные микрофон и наушники, и он просто понизил голос и произнес какой-то шифр: — …Запрос четыре-ноль-два, ответьте на семь-три-девять… Я стоял у края дороги и пытался рассмотреть, что происходит внизу. Спасатели окружили «БМВ» со всех сторон, несколько человек забрались под перевернутую машину. Они возились там уже довольно долго. Полицейский сказал: — Ваша жена без сознания, но она… Она была пристегнута ремнем безопасности и осталась в машине. Они думают, что с ней все в порядке. Жизненно важные показатели стабильны. Они говорят, что позвоночник не поврежден, но… она… похоже, у нее сломана рука. — Но с ней все в порядке? — Они думают, да. — Он еще немного помолчал, слушая. Я слышал, как он проговорил в микрофон: — У меня здесь ее муж, так что давайте восемь-семь. — Повернувшись ко мне, полицейский сказал; — Да. Сейчас ее поднимут наверх. В больнице проверят, нет ли внутреннего кровотечения. У нее сломана рука. Но они говорят, что в целом с ней все в порядке. Сейчас ее укладывают на носилки. — Слава богу, — проронил я. Полицейский кивнул. — Это опасный участок дороги. — Здесь такое уже случалось раньше? Он снова кивнул. — Тут по нескольку раз в год кто-нибудь переворачивается. И далеко не всегда так удачно. Я достал свой сотовый и позвонил Эллен, попросил ее объяснить детям, что волноваться не стоит, что с мамой все будет в порядке. — Особенно Николь, — подчеркнул я. — Я о них позабочусь, — пообещала Эллен. Я сунул телефон обратно и снова повернулся к полицейскому. — А что с другим человеком? — Она была в машине одна. — Нет, — сказал я. — С ней был какой-то парень. Полицейский снова поговорил по рации, потом повернулся ко мне. — Они говорят — нет. Нет никаких признаков другого человека. — Может быть, его выбросило из машины? — настаивал я. — Сейчас они спросят у вашей жены… — Он послушал, потом сказал: — Она говорит, что была одна. — Вы шутите. Он посмотрел на меня и пожал плечами. — Она так говорит. В мерцающем свете красных мигалок я не смог рассмотреть выражение его лица. Но, судя по тону голоса, он решил, что я просто не знаю свою собственную жену. Я отвернулся и посмотрел вниз, за край дороги. С одной из спасательных машин выдвинулась стрела подъемника с лебедкой и зависла над оврагом. Опустили трос. Я видел, как спасатели, с трудом стоя на крутом склоне, прикрепляли носилки к тросу. Джулию я почти не видел — она была закутана в серебристое одеяло и пристегнута ремнями к носилкам. Ее начали поднимать. Носилки проплыли сквозь конус голубоватого света, потом скрылись в темноте. Полицейский сказал: — Они спрашивают о медикаментах и наркотиках. Ваша жена принимала какие-нибудь наркотики или лекарства? — Насколько мне известно, нет. — А алкоголь? Она пила? — Вино за ужином. Один или два бокала. Полицейский снова отвернулся в темноту и тихо заговорил по рации. Спустя какое-то время я услышал, как он сказал: «Это подтверждается». Носилки медленно поворачивались на тросе, пока их поднимали наверх. Один из спасателей, стоявший на середине склона, потянулся и поправил их. Подъем продолжился. Я все еще не мог ясно рассмотреть Джулию — до тех пор, пока спасатели не вытащили носилки на дорогу и не отстегнули ремни. Ее лицо опухло, по всей левой щеке и по лбу над левым глазом расплылся багровый синяк. Наверное, Джулия сильно ударилась головой. Она дышала неглубоко и прерывисто. Я подошел к носилкам. Джулия увидела меня, сказала: «Джек…» — и попыталась улыбнуться. — Главное, не волнуйся, — проговорил я. Джулия слегка кашлянула. — Джек… Это был несчастный случай. Медики покатили носилки вокруг мотоцикла. Мне надо было смотреть, куда я иду. — Конечно, несчастный случай. — Это не то, что ты думаешь, Джек. — О чем ты, Джулия? — спросил я. Она говорила как будто в бреду. Ее голос то слабел, то звучал почти нормально. — Я знаю, о чем ты думаешь, Джек, — Джулия схватила меня за руку. — Пообещай, что не будешь в это встревать, Джек. Я ничего не сказал, просто пошел рядом с ней. Она сжала мою руку еще крепче. — Пообещай, что не станешь в это вмешиваться. — Обещаю, — сказал я. Только тогда она расслабилась и выпустила мою руку. — Это не касается нашей семьи. С детьми все будет хорошо. С тобой все будет хорошо. Ты только не вмешивайся, ладно? — Ладно, — сказал я, только чтобы ее успокоить. — Джек! — Да, дорогая, я здесь. Мы уже были совсем рядом с ближайшей медицинской машиной. Дверцы раскрылись. Один из спасателей спросил: — Вы ее родственник? — Муж. — Хотите поехать с нами? — Да. — Запрыгивайте. Я забрался в машину первым, потом они поставили внутрь носилки, один из спасателей тоже запрыгнул внутрь и захлопнул дверцы. Мы понеслись по дороге, завыла сирена. Меня сразу же отодвинули в сторону двое медиков, которые принялись хлопотать возле Джулии. Один что-то записывал в блокнот, второй подсоединил еще один аппарат для внутривенных вливаний к другой руке Джулии. Их беспокоило, что у Джулии падает кровяное давление Медики считали, что это серьезный повод для беспокойства Во время этой возни я почти не видел Джулию, но слышал, что она что-то бормочет. Я попробовал пододвинуться ближе, но медики оттерли меня назад. — Не мешайте нам. Ваша жена ранена. Мы должны работать. Остаток дороги я просидел на маленьком откидном сиденье, держась за ручку на стенке, пока машина неслась, кренясь на поворотах. Теперь Джулия уже явно бредила, говорила какую-то бессмыслицу. Я услышал что-то о «черных облаках», которые «больше не черные». Потом Джулия начала как будто читать лекцию, о «бунтарстве подросткового возраста». Она называла по имени Аманду, потом Эрика, спрашивала, все ли с ними в порядке. А в конце она стала повторять: «Я не сделала ничего плохого, я не хотела никому делать ничего плохого» Машина «Скорой помощи» летела по ночной дороге. Слушая Джулию, я не мог не беспокоиться. Обследование показало, что Джулия, вероятно, получила более серьезные повреждения, чем казалось сначала. Нужно было еще очень многое проверить, возможно, у нее был еще и перелом костей таза, возможно, внутреннее кровотечение, левая рука была сломана в двух местах, и придется накладывать скобы. Больше всего врачи, похоже, волновались из-за ее таза. Они обращались с Джулией более бережно, когда переносили ее в отделение интенсивной терапии. Но Джулия была в сознании. Она время от времени смотрела на меня и улыбалась — пока наконец не заснула. Врачи сказали, что мне больше нечего здесь делать. Они будут будить ее каждые полчаса в течение всей ночи. Еще они сказали, что Джулия пробудет в больнице по меньшей мере три дня, может быть — неделю. Они сказали, что мне нужно немного отдохнуть. Я уехал из больницы незадолго до полуночи. Я добрался на такси до места аварии, чтобы забрать свою машину. Ночью похолодало. Полицейские и спасательные машины уже уехали. На их месте теперь стоял грузовик с низкой платформой и лебедкой и вытаскивал при помощи лебедки машину Джулии из оврага наверх. Лебедкой управлял тощий парень с сигаретой в зубах. — Не на что тут смотреть, — сказал он. — Всех уже увезли в госпиталь. Я сказал, что это машина моей жены. — Уехать на ней не получится, — сказал он. Потом он попросил показать мою страховую карточку. Я достал карточку из бумажника и протянул ему. Он сказал: — Я слышал, с вашей женой вроде все в порядке. — Пока да. — Считай, повезло. — Парень показал большим пальцем себе за спину, вдоль дороги: — А эти тоже с вами? На другой стороне дороги был припаркован небольшой белый фургончик. На его бортах не было никаких надписей или логотипов фирмы. Но на нижней части передней дверцы я разглядел проставленный черной краской серийный номер. А под ним — аббревиатура «ССВТ». Я сказал: — Нет, не со мной. — Торчат здесь уже час. Просто сидят и смотрят. Я никого не увидел внутри машины. Окна в кабине были затемнены. Я пошел через дорогу к фургону. Подходя, я услышал негромкое шипение рации. Когда мне осталось сделать всего несколько шагов, фары машины зажглись, завелся мотор, фургон проехал рядом со мной и умчался. Когда он проезжал мимо, я на мгновение успел увидеть водителя. Он был одет в какой-то блестящий костюм, как будто из серебристого пластика, с плотно облегающим голову капюшоном из того же материала. Еще мне показалось, что на шее у него висел какой-то странный, необычный аппарат серебристого цвета. С виду аппарат напоминал маску противогаза, только почему-то был серебристым. Впрочем, насчет этого я не уверен. Когда белая машина уезжала, я заметил на ее заднем бампере две зеленые наклейки, каждая — с большой буквой X. Это был логотип «Ксимоса». Но больше всего меня заинтересовал номерной знак. Это был номер штата Невада. Этот фургон прибыл с производственного комплекса «Ксимоса», из пустыни. Я нахмурился. И решил, что пришло время наведаться на этот их производственный комплекс. Я достал сотовый телефон и набрал номер Тима Бергмана. Я сказал ему, что обдумал предложение и согласен работать консультантом. — Отлично, — сказал Тим. — Дон будет просто счастлив. — Хорошо. Когда я могу приступить к работе?Часть вторая ПУСТЫНЯ
День шестой. 07:12
Я на несколько минут задремал, убаюканный вибрацией вертолета. Услышав голоса в наушниках, я проснулся и зевнул. Разговаривали какие-то мужчины. — Ну так в чем именно проблема? — недовольно проворчал один. — Очевидно, на фабрике случайно произошел выброс в окружающую среду каких-то веществ. Теперь в пустыне обнаружено несколько погибших животных. Неподалеку от производственного комплекса, — второй мужчина говорил рассудительно и деловито. — А кто их нашел? — спросил ворчун. — Несколько пронырливых экологов. Они что-то разнюхивали вокруг фабрики, не обращая внимания на указатели «Вход запрещен». Они пожаловались на компанию и потребовали провести на фабрике расследование. — А этого мы допустить не можем. — Никоим образом. — И как мы это уладим? — робко спросил кто-то третий. — Я полагаю, мы сведем к минимуму количество загрязнения и представим данные, которые показывают, что никакие неблагоприятные последствия просто невозможны, — сказал деловитый. — Ну я бы лучше не стал разыгрывать такую комедию, — возразил ворчун. — Давайте лучше будем все отрицать. Нет у нас никаких выбросов. В смысле, как эти ребята докажут, что у нас есть какие-то выбросы? — Например — мертвые животные. Койоты, какие-нибудь пустынные крысы. Может быть, какие-то птицы. — Черт, да животные постоянно от чего-то умирают. Помните то дело про порезанных коров? Сначала думали, что коров режут инопланетяне на летучих тарелках. Так в конце концов оказалось, что коровы умирали от естественных причин, а туши потом разрывались от выделяющихся при разложении газов — и казалось, что они порезаны. Помните? — Признаться, смутно. — Я не уверен, что мы сможем просто все отрицать… — засомневался робкий. — Да сможем, черт возьми, почему нет? — У них ведь есть снимки… Экологи всегда делают снимки. — Ну так кому какое дело? Что может быть у них на снимках — дохлые койоты? Никто не станет поднимать шум из-за дохлого койота. Можете мне поверить. Пилот! Пилот, где это мы, черт побери? Я открыл глаза. Я сидел в кабине вертолета, рядом с пилотом. Вертолет летел на восток, навстречу лучам восходящего солнца. Внизу я увидел голую плоскую равнину, на которой кое-где росли кактусы, жидкие кустики можжевельника и редкие деревья Джошуа. Пилот вел машину вдоль линии высоковольтных проводов, которые тянулись одинокой цепью через пустыню, на стальных мачтах с растопыренными в стороны опорами. В свете восходящего солнца мачты отбрасывали длинные тени. Крепко сбитый мужчина в костюме и галстуке наклонился вперед с заднего сиденья. — Пилот, мы уже на месте? — Мы только что пересекли границу Невады. Прилетим через десять минут. Толстяк недовольно заворчал и уселся на место. Нас представили друг другу при посадке, но я забыл его имя. Я оглянулся на троих мужчин, которые летели вместе со мной. Все они были в костюмах и при галстуках. Все — консультанты по отношениям с общественностью, нанятые «Ксимосом». По их внешнему виду я сразу догадался, кому принадлежал какой голос. Худощавый и нервный мужчина взволнованно заламывал пальцы. Второй мужчина, средних лет, спокойно сидел, положив на колени портфель. А главным тут явно был этот крепкий толстяк, самый старший из троих и ворчливый. — Я вообще не понимаю, почему они построили фабрику в Неваде? — Меньше всяких ограничений, легче договориться с инспекциями. Сейчас в Калифорнии сильно зажимают новые технологии. Им бы целый год пришлось разбираться с комиссией по влиянию на экологию только для того, чтобы вообще построить новую фабрику. И в Калифорнии гораздо сложнее получить всякие разрешения. Поэтому они построили комплекс здесь. Ворчун выглянул в окно, на пустыню. — Ну и дырища! — пробормотал он. — Меня ни черта не колышет, что бы здесь ни творилось. — Повернувшись ко мне, он спросил: — А вы чем занимаетесь? — Я программист. — Вы уже подписали все бумажки? Он имел в виду, подписал ли я договор о неразглашении, который запрещает мне обсуждать то, что я здесь услышал. — Да, — ответил я. — Едете работать на фабрике? — Да. Консультировать. — Консультировать — это правильно. Только так и надо, — он кивнул мне с таким видом, словно мы были союзниками. — Никакой ответственности. Никаких обязательств. Просто высказывай свое мнение и смотри, как его пропускают мимо ушей. В наушниках затрещало, и прозвучал голос пилота: — Комплекс молекулярного производства компании «Ксимос» прямо перед нами. Вы уже можете его увидеть. На горизонте, в двадцати милях впереди, показались очертания нескольких приземистых зданий. Пиарщики на задних сиденьях дружно подались вперед. — Это он и есть? — спросил ворчун. — Это что, и все? — Комплекс больше, чем кажется отсюда, — сказал пилот. Когда вертолет подлетел поближе, я рассмотрел, что все здания — простые конструкции из бетонных блоков, покрашенных белой краской, и все соединены друг с другом переходами. Пиарщикам это так понравилось, что они едва не захлопали в ладоши. — Прекрасный вид! — Похоже на какой-то сраный госпиталь. — Великолепная архитектура. — Наверняка комплекс отлично смотрится на фотографиях. Я сказал: — Почему именно на фотографиях? — Потому что в нем нет никаких проекций, — ответил пиарщик с портфелем. — Никаких антенн, никаких шпилей — ничего выступающего. Проводились соответствующие исследования. Здания такой простой, прямоугольной архитектуры и белые — прекрасный выбор цвета — ассоциируются с невинностью, больницей, исцелением, чистотой. Такие постройки не вызывают неприязни. — Сраные экологи! — с довольным видом проворчал толстяк. — Здесь занимаются медицинскими исследованиями, да? — Не совсем… — Займутся, как только я возьмусь за это дело — можете мне поверить. Медицинские исследования — это правильно, так мы это и разрулим. Пилот показал на другие здания, когда мы пролетали над ними. — Первый бетонный блок — это энергостанция. То низкое здание, к которому идет пешеходная дорожка, — жилой комплекс. Дальше — вспомогательные производственные корпуса, лаборатории, все остальное. А вон то трехэтажное здание без окон — это главный производственный корпус. Мне говорили, что это только внешний корпус, а там, внутри него, еще одно здание. Потом, вон там, справа, такой низкий навес с плоской крышей — это стоянка и внешний склад. Машины приходится держать под навесом, а то от солнца плавятся приборные панели. Нагревается все так, что получишь ожоги первой степени, если дотронешься до руля. Я спросил: — Здесь есть и жилые помещения? Пилот кивнул. — Да. Как же без них? Ближайший мотель в ста шестидесяти милях отсюда. Возле самого Рено.[116] — И сколько людей постоянно живет на фабрике? — спросил ворчун. — Можно разместить двенадцать человек, но обычно бывает человек пять-восемь. Чтобы за всем здесь следить, много народу не нужно. Я так слышал, тут все полностью автоматизировано. — А что вы еще слышали? — Да не то чтобы очень много, — откликнулся пилот. — Они такую секретность развели вокруг этого места… Я, к примеру, ни разу не бывал там, внутри. — Хорошо, — сказал ворчун. — Проследим, чтобы и дальше все продолжалось в том же духе. Пилот повернул штурвал, вертолет завис на месте и начал снижаться. Я открыл пластиковую дверцу кабины и покинул машину. Воздух снаружи был раскален, как в духовке. От внезапной жары у меня даже перехватило дыхание. — Это еще ерунда! — крикнул пилот, перекрывая шум мотора и свист лопастей винта. — Сейчас тут почти зима! Не больше ста пяти градусов.[117] — Отлично! — сказал я, вдыхая раскаленный воздух. Я забрался в салон, чтобы достать свою дорожную сумку и ноутбук. Они лежали под сиденьем застенчивого пиарщика. — Мне надо пописать, — заявил ворчун, отстегивая ремень безопасности. — Дэйв… — проронил пиарщик с портфелем, предупреждая его о чем-то. — Черт, делов-то всего на пару минут. — Дэйв… — Робкий посмотрел на меня, потом произнес, понизив голос: — Они же сказали, что нам нельзя выходить из вертолета, помнишь? — Ну да. Но я не могу терпеть еще час. И, в конце концов, какая разница? — Он указал рукой на пустыню: — Тут же на миллион миль вокруг ни черта нет. — Но, Дэйв… — Ребята, вы меня достали. Я все равно выйду и пописаю, — он поднялся и двинулся к двери. О чем они еще разговаривали, я не услышал, потому что уже снял наушники. Ворчун выбрался наружу. Я подхватил свои сумки и пошел от вертолета, пригибаясь под лопастями. Крутящиеся лопасти отбрасывали мелькающие тени на бетонную посадочную площадку. Когда я дошел до края площадки, бетон закончился. Дальше была только утоптанная тропинка, которая тянулась к белой бетонной коробке энергостанции, в пятидесяти ярдах отсюда. Меня никто не встречал. Вокруг вообще не было видно ни одного человека. Оглянувшись, я увидел, как толстяк застегнул брюки и забрался обратно в вертолет. Пилот закрыл дверцу и поднял машину в воздух, помахав мне рукой на прощание. Я помахал в ответ и пригнулся, заслоняясь от тучи песка, поднятой лопастями вертолета. Вертолет один раз облетел по кругу весь производственный комплекс и полетел на запад. Шум мотора затих вдали. В пустыне было тихо, не считая гудения электрических проводов в нескольких сотнях метров от меня. Ветер трепал мою рубашку и брюки. Я медленно повернулся и огляделся, не зная, что делать дальше. Из головы не шли слова стеснительного пиарщика: «Они сказали, что нам нельзя выходить из вертолета, помнишь?» — Эй! Эй, ты! Я оглянулся. В белой бетонной коробке энергостанции открылась дверь. Оттуда выглядывал какой-то человек. Он крикнул: — Ты — Джек Форман? — Да, — кивнул я. — Ну так какого черта ты там околачиваешься? Ждешь особого приглашения? Заходи скорее внутрь, черт тебя побери! И он снова захлопнул дверь. Вот так меня встретили на производственном комплексе компании «Ксимос». Я подхватил свои сумки и побрел по тропинке к зданию энергостанции. Все всегда происходит совсем не так, как ты того ожидаешь. Я вошел в маленькую комнату, три стены которой были темно-серого цвета. Обиты стены были каким-то гладким материалом, наподобие «формики». Я обратил на них внимание, пока мои глаза привыкали к относительной темноте. Потом я увидел четвертую стену, напротив, — она была целиком сделана из стекла, а за ней было еще одно маленькое помещение и еще одна стеклянная стена. На стеклянных стенках имелись складные металлические ручки с площадками-уплотнителями. Примерно такую картину можно увидеть в каком-нибудь банковском хранилище.. За второй стеклянной стеной я увидел дородного мужчину в голубых брюках и черной спецовке с логотипом «Ксимоса» на кармане. Это явно был инженер техобслуживания фабрики. Он помахал мне рукой. — Это просто воздушный шлюз. Двери автоматические. Проходи вперед. Я подошел, и ближняя стеклянная дверь с шипением открылась. Загорелся красный свет. Я увидел, что в маленькой комнатке между дверями в пол, потолок и обе стены встроены металлические решетки. Я остановился в нерешительности. — Похоже на гребаный тостер, правда? — сказал верзила и улыбнулся. Нескольких зубов у него не хватало. — Не бойся, тебя только слегка обдует. Давай иди уже. Я вошел в стеклянную комнатку и поставил сумки на пол. — Нет, нет. Подними сумки. Я поднял сумки. Дверь у меня за спиной сразу же закрылась. Металлические рукоятки раздвинулись, уплотнительные площадки прижались к стенкам. Я почувствовал легкий дискомфорт в ушах, когда в камере поменялось давление. Инженер сказал: — Ты, наверное, лучше закрой глаза. Я закрыл глаза, и сразу же в меня со всех сторон ударили тонкие струйки холодной жидкости. Вся одежда моментально промокла. Жидкость имела резкий запах, похожий на запах ацетона или средства для снятия лака. Я быстро продрог. Жидкость была очень холодной. Потом сверху ударил мощный поток воздуха, с ревом, подобным реву урагана. Мне пришлось напрячься всем телом, чтобы устоять на ногах. Одежда облепила тело. Поток воздуха усилился, я с трудом удерживал сумки в руках. Потом ветер на мгновение прекратился, и второй поток воздуха хлынул снизу, из пола. Я немного растерялся, но это продолжалось всего несколько секунд. Потом зашипели вакуумные насосы, и давление в камере резко упало. У меня заболело в ушах, как при спуске самолета. Потом стало тихо. Инженер сказал: — Все, можешь выходить. Я открыл глаза. Жидкость, которой меня облили, испарилась, одежда высохла. Дверь впереди меня с шипением открылась. Я вышел из камеры. Инженер оценивающе осмотрел меня. — Нормально себя чувствуешь? — Вроде бы да. — Нигде не чешется? — Нет… — Хорошо. Тут у некоторых обнаружилась аллергия на раствор. Но это обязательная процедура, для чистоты. Я кивнул. Очевидно, такая обработка удаляла пыль и всевозможные загрязнения. Жидкость, которой меня поливали, была очень летучей и испарялась при комнатной температуре — она смыла все микрочастицы с моего тела и одежды. А потоки воздуха и вакуумная обработка довершили очистку. Процедура отделила от тела и сдула все налипшие частицы. — Я — Винс Рейнолдс, — представился инженер, но руки мне не подал. — Зови меня Винс. А ты — Джек? Я ответил, что да. — Отлично, Джек. Тебя уже ждут, так что давай поскорее начнем. Приходится принимать меры предосторожности, потому что у нас тут мощные магнитные поля — больше тридцати трех тесла, так что… — Он достал картонную коробку. — Часы лучше оставить здесь. Я снял часы и положил в коробку. — И ремень. Я вытащил брючный ремень и тоже положил в коробку. — Какие-нибудь украшения? Браслеты? Цепочки? Сережки? Значки и медали? — Ничего такого у меня нет. — А как насчет металла в твоем теле? Старые раны, пули, шрапнель? Нету? Какие-нибудь скобы на переломанных костях, накладки на коленные или бедренные суставы? Нет? Искусственные клапаны, искусственные суставы, сосудистые насосы или импланты? Я сказал, что ничего из перечисленного у меня нет. — Ну, ты еще молодой, — сказал он. — Теперь поглядим, что у тебя в сумке. Он попросил меня вынуть и разложить на столе все содержимое дорожной сумки, чтобы все это просмотреть. У меня было там немало всего металлического: еще один ремень с металлической пряжкой, щипчики для ногтей, банка крема для бритья, бритва и запасные лезвия, карманный ножик, синие джинсы с металлическими заклепками… Техник забрал ремень и ножик, все остальное не тронул. — Можешь складывать обратно. Только уговор — сумку оставишь в жилом комплексе, а дальше не понесешь. Идет? Там на выходе есть дверь, и включается сигнал тревоги, если пытаешься пронести через нее что-нибудь металлическое. Только сделай мне одолжение, не включай этот сигнал, ладно? Потому что тогда в целях безопасности все магниты отключаются, а чтобы их обратно включить, уходит минуты две, не меньше. Техники сходят с ума от этого, особенно если у них как раз идет процесс. Вся работа — насмарку, понимаешь? Я сказал, что постараюсь не забыть. — Остальные твои вещи будут вот здесь, — Винс Рейнолдс кивком указал на стену позади меня. Там было десятка полтора небольших сейфов, каждый — с электронно-цифровым замком. — Введешь код и закроешь все сам, — сказал он и отвернулся, чтобы не видеть, как я набираю код. — А часы мне не понадобятся? Он покачал головой. — Часы мы тебе выдадим. — А как быть с ремнем? — Ремень тоже выдадим. — А ноутбук? — спросил я. — Ноутбук тоже положи в сейф. Если не хочешь, чтобы магнитное поле испортило тебе жесткий диск. Я поставил сумку с ноутбуком в сейф, вместе с остальными вещами, и закрыл дверцу. Чувствовал я себя странно — как будто меня раздели перед тем, как впустить в тюрьму. — А шнурки вы у меня не заберете? — спросил я, пытаясь пошутить. — Нет. Шнурки оставь себе. Чтобы было на чем повеситься, если вдруг захочется. — Почему это мне вдруг захочется повеситься? — Да кто тебя знает, — Винс пожал плечами. — Только знаешь, все эти парни, которые тут работают… Я тебе скажу — они все сумасшедшие. Они делают эти хреновы маленькие штучки, которых даже не видно, перемешивают молекулы с дерьмом, разрезают их и склеивают вместе. Работа жутко мелкая и напряженная — вот они и сходят с ума. Все до единого с ума посходили. Полные психи. Иди сюда. Мы прошли еще через одну пару стеклянных дверей. На этот раз меня ничем не поливали. Мы оказались внутри энергоблока. Под голубыми галогеновыми лампами стояли громадные металлические трубы десяти футов в высоту, с массивными керамическими изоляторами толщиной с ногу взрослого человека. Все гудело. Пол ощутимо вибрировал. Повсюду висели таблички с красными молниями и надписями: «Внимание! Высокое напряжение!». — У вас тут приличные мощности… — сказал я. — Энергии хватило бы на небольшой город, — согласился Винс. Он указал на табличку. — Относись к этим штукам серьезно. У нас тут недавно были проблемы, пожароопасная ситуация. — Да? — Ага. Крысы устроили тут гнездо. И постоянно поджаривались на проводах. В буквальном смысле. Ненавижу вонь горелой крысиной шерсти. А ты? — Никогда не нюхал. — Воняет жутко — ты даже представить не можешь. — Да-а… А как крысы пробрались внутрь здания? — спросил я. — Через канализационные трубы. Наверное, на лице у меня отразилось удивление, поэтому Винс пояснил: — Ты что, не знал? Крысы постоянно такое вытворяют, им надо всего лишь немного проплыть, чтобы забраться внутрь. Конечно, если такое случится, как раз когда ты сидишь на толчке, сюрприз будет не из приятных, — он коротко хохотнул. — Проблема в том, что подрядчик, который строил здание, зарыл канализационные отстойники недостаточно глубоко. В общем, не важно из-за чего, но крысы сюда пролезают. У нас уже было несколько случаев за то время, пока я здесь работаю. — Правда? А что за случаи? Он пожал плечами и сказал: — Они хотели сделать этот комплекс совершенным. Из-за того, что работают с такими малюсенькими штучками. Но в этом мире нет совершенства, Джек. И не было никогда, и не будет. Я снова спросил: — Так что это были за случаи? Тем временем мы подошли к дальней двери, с кодовым замком. Винс быстро набрал код. Замок щелкнул, и дверь открылась. — На всех дверях код одинаковый — ноль шесть, ноль четыре, ноль два. Винс толкнул дверь, и мы вошли в крытый переход, соединяющий энергоблок с другими зданиями комплекса. Здесь было довольно жарко, несмотря на работавшие кондиционеры. — Чертов подрядчик, — сказал Винс. — Никак не может довести до ума кондиционеры. Мы уже пять раз вызывали их, чтобы все сделали как надо, но в этом переходе все равно постоянно жарко. В конце коридора была еще одна дверь, и Винс предложил мне самому ввести код. Я набрал нужные цифры, дверь щелкнула и открылась. Дальше была еще одна шлюзовая камера — перегородка из толстого стекла, и через несколько футов — еще одна перегородка. А за второй перегородкой я увидел Рики Морса в джинсах и футболке. Рики явно обрадовался — он улыбнулся и помахал мне рукой. На футболке у него была надпись: «Подчиняйтесь мне, я — корень». Это такая программерская шутка. В операционной системе UNIX слово «корень» означает «главный». Рики передал по интеркому: — Винс, дальше я сам всем займусь. Винс пожал плечами. — Без проблем. — Ты уже исправил настройки положительного давления? — Час назад. А что? — Похоже, в главной лаборатории что-то не сработало. — Сейчас опять проверю, — сказал Винс. — Наверное, опять где-то утечка. — Он хлопнул меня по спине и показал большим пальцем на помещение впереди: — Ну, удачи тебе там. А потом повернулся и ушел туда, откуда мы пришли. — Страшно рад тебя видеть, — заявил Рики. — Ты уже знаешь код, чтобы войти? Я ответил, что знаю. Рики кивнул на панель замка. Я набрал цифры. Стеклянная стенка отъехала в сторону. Я вошел в узкое пространство, шириной не больше четырех футов, с металлическими решетками со всех четырех сторон. Стеклянная стена позади меня закрылась. Из пола ударил резкий поток воздуха. Мои брюки надулись, рубашка затрепыхалась на теле. Почти сразу же включились вентиляторы в обеих стенках камеры, а потом подуло и с потолка. Поток воздуха трепал мои волосы и ощутимо давил на плечи. Потом заработал вакуумный насос. Стеклянная перегородка впереди меня скользнула в сторону. Я пригладил волосы и шагнул вперед. — Извини за чистку, — сказал Рики и крепко пожал мне руку. — Но по крайней мере нам не приходится ходить в скафандрах. Я заметил, что он выглядит здоровым и сильным. На руках отчетливо выделялась рельефная мускулатура. Я сказал: — Прекрасно выглядишь, Рики. Качаешься? — Вообще-то, знаешь, нет. — Красивый рельеф, — добавил я и пощупал его бицепс. Рики улыбнулся. — Просто здесь напряженная работа. Винс тебя напугал? — Да нет… — Он немного странный, этот Винс, — продолжал Рики. — Вырос в пустыне, вместе с матерью. Она умерла, когда ему было пять лет. Когда ее в конце концов нашли, от тела уже мало что осталось. Бедный ребенок просто не знал, что делать. Наверное, после такого любой был бы со странностями, — Рики пожал плечами. — Но я рад, что ты здесь. Я боялся, что ты не приедешь. Теперь я заметил, что, несмотря на очень здоровый вид, Рики казался каким-то нервным, немного перевозбужденным. Он быстро пошел по коридору, ведя меня за собой. — Как там Джулия? — Сломала руку и сильно ударилась головой. Она в больнице, за ней наблюдают. Но говорят, что с ней все будет в порядке. — Вот и хорошо. Да, хорошо… — он быстро кивнул, продолжая идти по коридору. — А кто присматривает за детьми? Я рассказал, что у нас гостит моя сестра. — Значит, ты можешь остаться здесь на какое-то время? На несколько дней? Я сказал: — Да, наверное. Если не справлюсь раньше. Обычно программисты-консультанты не задерживались на производстве надолго. Как правило, хватало одного дня, может — двух. Не больше. Рики оглянулся на меня через плечо. — А Джулия… э-э… объясняла тебе, что это за место? — Признаться, нет. — Но ты же знаешь, что она много времени проводила здесь, на фабрике? Я сказал: — Да, конечно. — Последние несколько недель ее каждый день привозили на вертолете. А пару раз она даже оставалась на ночь. — Я не знал, что она так интересуется производством. Рики как будто ненадолго замешкался, потом сказал: — Понимаешь, Джек, это совершенно новый процесс… — он нахмурил брови. — Она в самом деле ничего тебе не рассказывала? — Нет. Ничего. А что? Рики не ответил. Он открыл очередную дверь и жестом пригласил меня войти. — Это наш жилой модуль. Здесь мы все спим и едим. После коридора воздух здесь показался прохладным. Стены были отделаны таким же гладким материалом, типа «формики». Я услышал низкий, монотонный гул кондиционеров. В коридор выходило несколько дверей. На одной из них я обнаружил свое имя, написанное маркером на полоске бумаги. Рики открыл дверь. — Твои апартаменты, Джек. Комната была обставлена очень скромно, как монашеская келья. Узкая кровать, маленький столик, на котором едва помещались монитор и клавиатура компьютера. Над кроватью — полка для книг и одежды. Вся мебель была отделана чрезвычайно гладким белым пластиком. Во всей комнате не было ни одной щели или углубления, в которых могла бы скопиться пыль или грязь. Окна в комнате тоже не было, только жидкокристаллический экран на одной из стен, демонстрирующий вид на пустыню. На кровати лежали пластмассовые часы и поясной ремень с пластиковой пряжкой. Я надел и то, и другое. Рики сказал: — Бросай свои пожитки, и я покажу тебе, где здесь что. Шагая все так же быстро, он провел меня в небольшую общую комнату. Там стояла кушетка и несколько стульев вокруг кофейного столика. На стене висела таблица с каким-то расписанием. Здесь тоже вся мебель была покрыта таким же глянцевитым белым пластиком. — Справа — кухня и комната отдыха, там телевизор, видеоигры и все такое. Мы вошли на маленькую кухню. Здесь были два человека, мужчина и женщина. Они стоя ели сэндвичи. — Думаю, вы знакомы, — сказал Рики улыбаясь. Я действительно знал обоих. Они работали в моей команде в «МедиаТроникс». Рози Кастро — темнокожая, худощавая, всегда отличалась язвительностью и экзотичным внешним видом. Сейчас на ней были мешковатые шорты с большими карманами, пышную грудь обтягивала футболка с надписью: «Ты хочешь!». Очень независимая, революционерка по натуре, Рози училась в Гарварде на шекспировском отделении — пока не решила, по ее собственным словам, что «Шекспир отбросил копыта сотни лет назад. Ничего нового о нем уже не скажешь. Так какого черта?» Она перевелась в Массачусетский технологический институт, стала протеже Роберта Кима и занялась программированием естественного языка. И оказалось, что это у нее прекрасно получается, А потом программы на основе естественного языка понадобились для распределенной обработки данных. Поскольку выяснилось, что люди оценивают речь, которую слышат, одновременно по нескольким каналам. Человек не ждет, пока предложение договорят до конца, а как бы предугадывает, что должно прозвучать дальше. Подобная ситуация возникает и при распределенной обработке данных, когда процесс работы над проблемой идет с нескольких позиций одновременно. Я сказал: — Ты по-прежнему носишь эти футболки, Рози… В «МедиаТроникс» у нас возникали кое-какие проблемы из-за ее манеры одеваться. — Ну. Это держит ребят на взводе, — Рози пожала плечами. — На самом деле мы не обращаем на них внимания. Они не настолько хороши, как тебе кажется, — сказал Дэвид Брукс. Сам он всегда очень строго соблюдал принятую форму одежды, был сверх меры аккуратен и в свои двадцать восемь лет почти полностью облысел. Рози показала ему язык. Дэвид был инженером и, как все инженеры, был излишне прямолинеен и не очень вежлив. Кроме того, он был полон противоречий. Немыслимо аккуратный в том, что касалось внешнего вида на работе и самой работы, по выходным он катался на горном мотоцикле и часто возвращался домой, по уши измазанный в грязи. Дэвид энергично потряс мне руку. — Очень рад тебя видеть, Джек. Я сказал: — Надеюсь, кто-нибудь наконец объяснит мне, почему вы все так рады меня видеть? Рози сказала: — Ну, это потому, что ты разбираешься в мультиагентных системах лучше, чем… — Сперва я хотел показать ему тут все, — перебил ее Рики. — А потом уже мы поговорим. — Почему? — спросила Рози. — Ты хочешь преподнести ему сюрприз? — К чему эти чертовы сюрпризы? — поинтересовался Дэвид. — Нет, ничего такого, — сказал Рики, глядя на них со значением. — Я просто хочу, чтобы Джек сперва получил кое-какое представление о фабрике. Я хочу пройтись с ним по комплексу. Дэвид посмотрел на часы. — Ну и сколько времени, по-твоему, это займет? Потому что я думаю, мы получили… — Я сказал — дайте мне показать ему фабрику, бога ради! — прорычал Рики. Я удивился. Я никогда прежде не видел, чтобы он так выходил из себя. Однако Рики явно сильно разозлился. — Да ладно, ладно тебе, Рики. — Ну что ты… Ты же у нас главный, Рики. — Да, я — главный, — заявил Рики, явно все еще злой. — И, кстати, перерыв у вас закончился еще десять минут назад. Так что возвращайтесь к работе. — Он посмотрел на соседнюю игровую комнату. — А где остальные? — Налаживают сенсоры по периметру. — Вы хотите сказать — они снаружи?! — Нет, нет. Они в аппаратной. Бобби думает, эти сенсоры просто неправильно откалиброваны. — Хорошо. Кто-нибудь известил об этом Винса? — Нет. Это же касается программ — Бобби сам разберется. И тут запищал мой сотовый. Я удивился и вытащил телефон из кармана. Повернувшись к остальным, я спросил: — Здесь работают сотовые? — Да, — сказал Рики. — Здесь есть сеть. И он вернулся к спору с Рози и Дэвидом. Я вышел в коридор и просмотрел сообщения. Сообщение было только одно, из больницы, о Джулии. «Насколько нам известно, вы — супруг миссис Форман. Пожалуйста, перезвоните нам, как только сможете…» Дальше был номер доктора Рана. Я сразу же позвонил по этому номеру. На коммутаторе подняли трубку: — Отделение интенсивной терапии. Я попросил позвать доктора Рана и подождал, пока он подойдет к телефону. Я сказал доктору: — Это Джек Форман, муж Джулии Форман. — Да-да, мистер Форман, — приятный, мелодичный голос. — Спасибо, что вы перезвонили. Я так понимаю, это вы сопровождали вашу жену в госпиталь вчера ночью. Да? Тогда вы наверняка знаете, насколько серьезны у нее повреждения, вернее, я бы сказал, потенциальные повреждения. Мы считаем, что ей необходимо пройти полное обследование и лечение по поводу перелома тазовых костей и внутричерепной гематомы… — Да, — сказал я. — Мне говорили об этом вчера ночью. Какие-то проблемы? — Вообще-то да. Ваша жена отказывается от лечения. — Как это? — Вчера ночью она позволила нам сделать рентгеновский снимок и зафиксировать перелом руки. Мы объяснили ей, что рентгеновские снимки недостаточно информативны и что очень важно сделать еще и магниторезонансное исследование, но она от него отказалась. Я спросил: — Почему? — Она утверждает, что не нуждается в обследовании. — Конечно, нуждается, — сказал я. — Да, нуждается, мистер Формен, — подтвердил Рана. — Мне не хотелось бы вас тревожить, но при переломах таза возможны массивные кровотечения в брюшную полость, от которых человек может даже умереть. Это может произойти очень скоро, и… — Чего вы хотите от меня? — Мы хотели бы, чтобы вы поговорили с женой. — Конечно. Передайте ей трубку. — К сожалению, прямо сейчас ей делают еще один рентгеновский снимок. На какой номер можно вам перезвонить? На номер вашего сотового? Хорошо. И еще одно, мистер Форман. Мы не можем выяснить психиатрический анамнез вашей жены… — Почему? — Она отказывается об этом говорить Не отвечает ни на какие вопросы о наркотиках, стимуляторах, расстройствах поведения. Не могли бы вы внести ясность в этот вопрос? — Я попытаюсь… — Не хочу вас пугать, но у вашей жены, скажем так, несколько неустойчивое психическое состояние. Временами она как будто даже галлюцинирует. — В последнее время у нее были сильные стрессы на работе, — сказал я. — Да, несомненно, это имеет прямое отношение к ее состоянию, — подтвердил доктор Рана. — Кроме того, она получила серьезную травму головы и нуждается в дополнительном обследовании. Не хочу вас пугать, но, признаться, психиатр, который консультировал вашу жену, считает, что у нее маниакально-депрессивное расстройство, или наркотическое расстройство, или и то, и другое. — Понимаю… — И, конечно же, такие вопросы всегда поднимаются при автомобильной катастрофе, в которой участвовала только одна машина… Он имел в виду, что этот несчастный случай мог быть суицидальной попыткой. Я не думал, что дело обстояло именно так. — Мне неизвестно, принимала ли моя жена наркотики, — сказал я. — Но ее поведение беспокоило меня уже несколько недель. Рики вышел в коридор и нетерпеливо потоптался возле меня. Я прикрыл трубку ладонью и сказал: — Это насчет Джулии. Он кивнул, посмотрел на часы и поднял брови. Мне показалось довольно странным, что он торопит меня, когда я разговариваю с врачом о моей жене, к тому же его непосредственной начальнице. Доктор поговорил со мной еще немного, я постарался ответить на все его вопросы, но на самом деле не смог сообщить ему ничего полезного. Он сказал, что попросит Джулию перезвонить мне, как только она вернется с обследования. Я ответил, что буду ждать звонка, и закрыл крышку телефона. Рики сказал: — Ну хорошо. Извини, что поторапливаю тебя, Джек, но… ты знаешь, мне нужно очень многое тебе показать. — У нас проблемы со временем? — спросил я. — Не знаю Возможно. Я собирался спросить, что он имеет в виду, но Рики уже повел меня по коридору, шагая так же быстро, как прежде. Мы вышли из жилого комплекса и прошли через еще одну пару стеклянных дверей в следующий коридор. Я заметил, что этот переход тщательно изолирован. Мы шли по стеклянной дорожке, подвешенной над полом. В стекле были небольшие отверстия, а снизу к ним подходили вакуумные отводы для отсасывания пыли. Я уже начал привыкать к постоянному шипению кондиционеров. На середине коридора была еще одна парастеклянных перегородок. Мы с Рики по очереди прошли через очистную камеру. Двери открылись перед нами и закрылись, когда мы прошли. Чем дальше мы шли, тем сильнее становилось ощущение, что я попал в тюрьму, что позади остаются все новые и новые железные решетки, а я захожу все глубже и глубже в… во что-то. Пусть высокотехнологичная и со сверкающими чистотой стеклянными стенами — все равно это была тюрьма.День шестой. 08:12
Мы вошли в большую комнату, помеченную табличкой, на которой было написано «АППАРАТНАЯ», а пониже — «мол. отд./фаб. отд./энерг. отд.». Стены и потолок аппаратной были покрыты уже знакомым глянцевитым белым пластиком. На полу стояли большие контейнеры, отделанные таким же материалом. Справа вдоль стены я заметил ряд больших баков из нержавеющей стали, утопленных в пол. От баков отходило множество трубок с вентилями, которые спускались куда-то вниз, в подвал. Выглядело это очень похоже на маленький пивоваренный заводик, и я уже собирался спросить у Рики, что это такое на самом деле, когда он воскликнул: — А, вот вы где! Над распределительным щитом возле монитора трудились еще трое программистов из моей старой команды. Заметив нас, они повернулись к нам с немного виноватым видом — как дети, которых поймали, когда они запустили руки в коробку с печеньем. Конечно, заводилой у них был Бобби Лембек. В свои тридцать пять Бобби больше проверял программные коды, чем писал, но он все еще мог написать что-то сам, если бы захотел. Как всегда, он был одет в линялые джинсы и футболку с картинкой из мультфильма «Призрак в доспехах», на поясе у него висел неизменный плеер. Еще здесь была Мае Чанг, необычайно красивая и изящная, внешне — полная противоположность Рози Кастро. Мае работала полевым биологом в Сычуане, исследовала золотистых курносых мартышек, а в двадцать пять лет сменила профессию и стала программистом. После работы полевым биологом-исследователем, да и по внутренней склонности, Мае была очень тихой. Она мало говорила, двигалась почти бесшумно и никогда не повышала голоса — но и никогда не отступала в споре. Как многие биологи, она прекрасно умела сливаться с окружением, делаться незаметной, почти невидимкой. А третьим был Чарли Давенпорт — сварливый, раздражительный, вечно взъерошенный, он уже к тридцати годам сильно растолстел и был медлительным, тяжеловесным и неуклюжим. Его одежда всегда выглядела так, будто он в ней спал — а он нередко именно так и делал, особенно при напряженном рабочем графике. Раньше Чарли работал у Джона Холланда в Чикаго и у Дион Фармер в Лос-Аламос. Он был экспертом по генетическим алгоритмам — это такие программы, которые моделируют процесс естественного отбора. Чарли был довольно неприятной личностью — он постоянно хмыкал, мычал, сопел, фыркал, разговаривал сам с собой и шумно испускал газы. В группе терпели его только потому, что Чарли был действительно талантлив. — Здесь действительно нужны три человека? — спросил Рики после того, как я пожал руки всем троим. — Да, — откликнулся Бобби, — здесь действительно нужны три человека, сеньор Корни, потому что дело сложное. — Почему? И не называй меня сеньором Корни. — Я подчиняюсь, мистер Корень. — Просто ответь на вопрос. — Хорошо, — сказал Бобби. — Я начал проверять сенсоры после этого случая утром, и мне показалось, что они неправильно откалиброваны. Но, поскольку наружу никому выходить нельзя, встал вопрос — либо мы неправильно читаем показания сенсоров, либо неисправны сами сенсоры, либо они просто неправильно откалиброваны на этом оборудовании. Мае знает эти сенсоры, она работала с такими в Китае. Я проверяю кодировки. А Чарли торчит здесь потому, что не хочет уйти и оставить нас одних. — Блин, мне и без вас есть чем заняться, — пробурчал Чарли. — Но это я писал алгоритм, который контролирует сенсоры, и, после того как вы закруглитесь, надо будет оптимизировать сенсорные коды. Я просто жду, когда эти двое перестанут тут копаться. А потом все оптимизирую. — Он указал пальцем на Бобби. — Вся его оптимизация не стоит и кучки дерьма. Мае возразила: — Бобби может это сделать. — Да, может — если у него будет месяцев шесть в запасе. — Дети, дети, ведите себя хорошо при нашем госте, — попытался утихомирить их Рики. Я вежливо улыбнулся. По правде говоря, я не прислушивался к тому, что они говорят. Я просто наблюдал за ними. Это были трое моих лучших программистов, и когда они работали на меня, то были уверены в себе до самонадеянности. Теперь же меня поразило, насколько все они нервозны и напряжены. Они спорили и пререкались, раздражались друг на друга и вообще были на взводе. Если вспомнить, то и Рози с Дэвидом тоже показались мне какими-то нервными. Чарли замычал, как он это обычно делал, — это очень раздражало. — О боже! — воскликнул Бобби Лембек. — Скажите ему, чтобы заткнулся! Рики посерьезнел: — Чарли, мы же с тобой уже разговаривали об этом мычании. Чарли продолжал мычать. — Чарли… Чарли шумно, нарочито вздохнул. И перестал мычать. — Спасибо! — проронил Бобби. Чарли закатил глаза и уставился в потолок. — Ну ладно, — сказал Рики. — Заканчивайте побыстрее и возвращайтесь на свои станции. — Хорошо. — Я хочу, чтобы все были на своих местах как можно скорее. — Заметано, — пообещал Бобби. — Я серьезно. На своих местах. — Да ради бога, Рики, хорошо, хорошо. А теперь, может, ты перестанешь болтать и дашь нам работать? Когда мы ушли от ребят, Рики провел меня в маленькую комнатку в другом конце помещения. Я заметил: — Рики, эти ребята были совсем другими, когда работали у меня. — Я знаю. Все сейчас немного зажаты. — А почему? — Из-за того, что здесь происходит. — И что же такое здесь происходит? Он остановился перед небольшой отгороженной секцией в дальней части комнаты. — Джулия не рассказывала тебе, потому что это входит в договор о неразглашении, — Рики прикоснулся к двери магнитной карточкой. Я спросил: — Секретность? Что может быть секретного в медицинской интраскопии? Замок щелкнул, дверь открылась, и мы вошли внутрь. Дверь за нами закрылась. Я увидел стол, два стула, компьютерный монитор и клавиатуру. Рики уселся и немедленно застучал пальцами по клавиатуре. — Проект с медицинской интраскопией — только побочный продукт, — пояснил он. — Неосновное коммерческое применение технологии, которую мы разработали. — Ага… И какая же это технология? — Военная. — «Ксимос» занимается военными технологиями? — Да. По контракту. — Он помолчал, лотом продолжил: — Два года назад в Департаменте обороны поняли, после событий в Боснии, насколько велика ценность автоматизированных самолетов-роботов, которые могут передавать изображения с поля боя в реальном времени. В Пентагоне сообразили, что таким летающим камерам можно найти гораздо более разнообразное применение в будущих войнах. С их помощью можно обнаруживать точное положение войск противника, даже если они спрячутся внутри зданий; можно корректировать ракетный огонь или идентифицировать дружественные подразделения — ну и так далее. Командование на земле может запросить любые изображения, которые им понадобятся, в любой части спектра — видимой, инфракрасной или ультрафиолетовой — любой. В войнах будущего дистанционное слежение в реальном времени будет иметь огромное значение. — Понятно… — Но очевидно, — продолжал Рики, — что такие камеры-роботы очень уязвимы. Враги будут расстреливать их, как голубей. Пентагон захотел получить камеры, которые невозможно расстрелять. Им представлялось нечто очень маленькое — может быть, размером со стрекозу — такая цель, которую невозможно будет подстрелить. Но сразу встала проблема с энергообеспечением, с малыми размерами отсека управления и с разрешающей способностью, которую могут дать такие маленькие линзы. Военным были нужны большие линзы. Я кивнул. — И вы подумали о совокупности нанокомпонентов. — Совершенно верно, — Рики показал на экран, где рой черных точек кружился в воздухе, словно стая птиц. — Облако компонентов позволяет получить камеру с линзой любого требуемого размера. И такую камеру невозможно подстрелить — пуля просто пролетит сквозь облако. Более того — можно заставить облако рассеяться, как стая птиц разлетается в стороны после выстрела. И тогда камера станет невидимой — до тех пор, пока компоненты снова не соберутся вместе. Это казалось идеальным решением. Пентагон выделил нам фонды и дал три года срока. — И?.. — Мы начали разрабатывать камеру. Конечно, сразу же стало очевидно, что мы столкнемся с проблемой распределенного разума. Эта проблема была мне знакома. Каждая наночастица в облаке должна была обладать рудиментарным разумом, чтобы они могли взаимодействовать друг с другом и формировать упорядоченную группу, перемещаясь по воздуху. Такая скоординированная деятельность может показаться очень разумной, однако она возможна, даже если индивидуальности, составляющие группу, вовсе не так уж и умны. В конце концов, птицы и рыбы, которым свойственно подобное поведение, далеко не самые умные существа на планете. У большинства людей, наблюдавших когда-либо за стаей птиц или рыб, создавалось впечатление, что в стае есть лидер и все остальные животные следуют за лидером. Но это только кажется — потому что сами люди, как и большинство млекопитающих, — стадные животные и в их группах всегда есть лидеры. Однако у птиц и рыб лидеров нет. Их группы организованы по другому принципу. Внимательное изучение поведения птичьих стай и косяков рыб — с подробным, покадровым видеоанализом — убедительно доказало, что постоянного лидера в таких группах нет. Птицы и рыбы реагируют на несколько простых сигналов, которыми обмениваются между собой, — и в результате их поведение становится скоординированным. Но стаями и косяками никто не управляет. И не руководит. И не направляет их. Более того, птицы генетически не запрограммированы на стайное поведение. Не существует специальных генов, которые обусловливают такое поведение. Нет гена, который говорит: «Если произойдет то-то и то-то, начинайте собираться в стаю». Напротив, стайное поведение проистекает из других, более простых правил поведения, свойственных птицам и рыбам. Таких правил, как, например, это: «Держись поблизости от других птиц, но не сталкивайся с ними». Соблюдая эти правила, вся группа птиц собирается в стаю организованно и упорядочение. Поскольку стайное поведение обусловлено другими, более простыми правилами низкого уровня, оно называется «обусловленным поведением». Техническое определение обусловленного поведения таково: это поведение, которое свойственно группе индивидуумов, но не запрограммировано ни в одном из индивидуумов в группе. Обусловленное поведение возможно в любой популяции, в том числе и в популяции компьютерных агентов. Или в популяции роботов: Или в рое наночастиц. Я спросил у Рики: — У вас возникли проблемы с обусловленным поведением роя? — Именно. — Оно непредсказуемо? — Это еще мягко сказано. В последние десятилетия наблюдения за обусловленным поведением стали причиной небольшой революции в компьютерной науке. Для программистов это означало, что они могли запрограммировать правила поведения отдельных агентов, но не агентов, действующих единой группой. Отдельные агенты — будь то программные модули, или процессоры, или, как в данном случае, микророботы — могут быть запрограммированы на совместные действия в обоих случаях и на самостоятельное поведение в других случаях. Им могут быть заданы цели. Их можно запрограммировать так, чтобы они все усилия приложили к достижению поставленной цели или же чтобы всегда были готовы отвлечься и прийти на помощь другим агентам. Однако результаты всех этих взаимодействий запрограммировать невозможно. Они просто проявляются зачастую совершенно неожиданным образом. В некотором смысле это очень увлекательно. Впервые в истории науки программа выдает результаты, непредсказуемые для программиста. По поведению такие программы больше похожи на живые существа, чем на созданные человеком автоматы. Это восхищало программистов, но и доставляло им массу неприятностей. Потому что обусловленное поведение программ проявляется беспорядочно и странно. Иногда самостоятельные агенты начинали конкурировать друг с другом, и программа вообще не могла выполнить никакую задачу. Иногда агенты настолько сильно влияли друг на друга, что конечная цель совершенно забывалась и вместо этого система делала что-то совсем другое. В этом смысле такие программы были очень похожи на детей — непредсказуемостью поведения и повышенной отвлекаемостью. Один программист сказал про это так: «Программировать распределенный разум — это все равно что сказать пятилетнему ребенку, чтобы тот пошел в свою комнату и переоделся. Он может это сделать, а может сделать что-то совсем другое и не вернуться обратно». Поскольку программы вели себя как живые, программисты начали проводить аналогии с поведением реальных живых существ в реальном мире. Собственно, для того, чтобы как-то прогнозировать поведение программы и влиять на конечный результат, подобные программы стали создавать на основе моделей поведения настоящих живых существ. Поэтому программисты взялись изучать внутреннюю жизнь муравейника, или процесс строительства у термитов, или танцы у пчел — чтобы потом на основе этого создавать программы, регулирующие расписание посадки самолетов, или транспортировку багажа, или программы для перевода с одного языка на другой. Такие программы работали великолепно, но они тоже могли давать внезапные сбои — особенно если внешние условия резко менялись. Тогда программы забывали поставленную цель. Именно поэтому пять лет назад я начал разрабатывать модель отношений «Хищник — Добыча» — для того, чтобы удержать программы от потери цели. Потому что голодного хищника ничто не отвлечет от поиска добычи. Обстоятельства могут заставить его действовать разными способами, он может пробовать неоднократно, прежде чем достигнет успеха, — однако хищник никогда не забудет о своей цели. Так я стал экспертом по отношениям «хищник — добыча». Я знал все о стаях гиен, африканских диких собак, об охотящихся львицах и атакующих колоннах армии муравьев. Моя команда программистов изучила специальную литературу — отчеты полевых биологов-исследователей, и мы обобщили полученные сведения в программном модуле, который назвали «Хи-Доб» (сокращение от «Хищник-Добыча»). Этот программный модуль мог контролировать поведение любой мультиагентной системы и делать ее поведение целенаправленным. Модуль «Хи-Доб» заставлял программу искать цель. Глядя на экран монитора перед Рики, где группа рабочих единиц упорядоченно и скоординированно разворачивалась в воздухе, я спросил: — Вы использовали «Хи-Доб», когда программировали отдельные агенты? — Да. Мы использовали эти правила. — Признаться, по-моему, они ведут себя довольно неплохо, — сказал я, глядя на экран. — Почему у вас с ними что-то не так? — Мы не совсем уверены. — Что ты имеешь в виду? — Я имею в виду вот что. Мы знаем, что проблема существует, но не знаем точно, в чем именно ее причина. В программировании или в чем-то другом. — В чем-то другом? В чем это, например? — я нахмурился. — Я не понимаю, Рики. Это же всего лишь группа микророботов. Вы можете заставить их делать все, что угодно. Если программа неправильная — измените ее, и все. Чего я недопонимаю, Рики? Рики посмотрел на меня как-то обеспокоенно. Потом оттолкнул стул от стола и встал. — Давай я покажу тебе, как мы делаем эти агенты, — предложил он. — Тогда ты поймешь ситуацию лучше. После просмотра демонстрационного ролика Джулии мне было ужасно интересно увидеть то, что собирался показать мне Рики. Поскольку очень многие уважаемые мною люди полагали, что создать производство на молекулярном уровне невозможно. Одним из главных теоретических возражений было время, которое понадобилось бы для того, чтобы создать действующую молекулу с заданными свойствами. Чтобы собрать наноцепочку, которая вообще может хоть что-то выполнять, требуются гораздо более эффективные технологии, чем все существовавшие прежде технологии производства, созданные человеком. В основном все человеческие линии сборки работают с примерно одинаковой скоростью — они добавляют по одной составляющей части за секунду. В автомобиле, например, несколько тысяч деталей. Значит, процесс полной сборки автомобиля занимает примерно несколько часов. Пассажирский самолет состоит из шести миллионов деталей, и, чтобы его построить, нужно несколько месяцев. Но стандартная искусственная молекула состоит из десяти в двадцать пятой степени отдельных частей. Это 10.000.000.000.000.000.000.000.000 частей. В приложении к практике это число невообразимо велико. Человеческий мозг не в состоянии его даже осознать. Но расчеты показывают, что, если даже скорость сборки достигнет миллиона частей в секунду, время, которое понадобится для создания одной молекулы, будет больше, чем известное время существования мира, а именно — три тысячи триллионов лет. В этом и заключалась основная проблема. Ее назвали проблемой срока сборки. Я сказал Рики: — Если вы наладили промышленное производство… — Мы сделали это. — Значит, вы нашли решение проблемы срока сборки. — Мы ее решили. — Но как? — Подожди, сейчас сам все поймешь. Большинство ученых полагали, что эту проблему можно решить, если собирать конечную молекулу из относительно крупных составляющих частей — молекулярных фрагментов, содержащих миллиарды атомов. Таким образом время сборки, возможно, сократится до нескольких лет. Потом, при подключении частичной самосборки, можно было бы сократить общее время до нескольких часов или даже до одного часа. Но даже с учетом дальнейших усовершенствований производство коммерческих объемов продукции таким способом оставалось неразрешимой теоретической задачей. Потому что требовалось производить в час не одну молекулу, а несколько килограммов молекул. Никто и никогда не мог представить, как такое можно сделать. Мы прошли через несколько лабораторий, одна из которых выглядела как стандартная лаборатория для микробиологических или генетических исследований. В этой лаборатории я увидел Мае — она возилась с какими-то приборами. Я начал спрашивать у Рики, зачем им понадобилась здесь микробиологическая лаборатория, но он отмахнулся от моего вопроса. Он стал нетерпелив и явно спешил. Я заметил, как он посматривает на часы. Мы подошли к последнему воздушному шлюзу. На стеклянной перегородке было написано: «Микропроизводство». Рики жестом пригласил меня идти дальше. — Только по одному, — сказал он. — Больше система не позволяет. Я вошел внутрь шлюза. Прозрачная дверь закрылась у меня за спиной, рукоятки с уплотнителями прижались к стенкам, изолируя камеру. Снова ударили мощные потоки воздуха — снизу, с боков, сверху. Я уже начал привыкать к этой процедуре. Вторая дверь открылась, и я прошел вперед, в короткий коридор, за которым виднелось просторное помещение. Я увидел яркий, сияющий белый свет — такой яркий, что у меня заболели глаза. Рики прошел за мной, разговаривая на ходу, но я не запомнил ничего из того, что он говорил. Я не мог сосредоточиться на его словах. Я просто смотрел вокруг. Потому что теперь я оказался внутри главного помещения производственного комплекса — в огромном закрытом пространстве без окон, похожем на гигантский ангар высотой с трехэтажный дом. А внутри этого ангара находилась невыразимо сложная конструкция, которая словно висела в воздухе и сияла, как бриллиант.День шестой. 09:12
Сначала мне трудно было понять, что я вижу, — парящая надо мной конструкция походила на гигантского светящегося осьминога с блестящими фасетчатыми щупальцами, которые тянулись во всех направлениях, отбрасывая причудливые радужные блики на наружные стены. Только у этого осьминога было несколько рядов щупалец. Один ряд щупалец располагался внизу, всего в футе над уровнем пола. Второй ряд находился на уровне моей груди. Третий и четвертый были еще выше, над моей головой. И все они светились и ослепительно сверкали. Я заморгал, ослепленный ярким блеском. Потом, когда глаза немного привыкли, я начал различать детали. Осьминог представлял собой трехуровневую конструкцию неправильной формы, полностью составленную из кубических стеклянных модулей. Полы, стенки, потолки, лестницы — все состояло из стеклянных кубов. Но взаимное расположение блоков было бессистемным — как будто кто-то высыпал горкой посреди комнаты кучу прозрачных кубиков сахара. Внутри этой горки кубиков во всех направлениях тянулись щупальца осьминога. Всю конструкцию удерживала на месте целая паутина черных анодированных стоек и растяжек, но их почти не было видно из-за ослепительно ярких бликов, поэтому и казалось, что осьминог парит в воздухе. Рики улыбнулся. — Конвергентная сборка. Архитектура фрактальная. Отлично сделано, правда? Я медленно кивнул. Теперь я смог рассмотреть некоторые подробности. То, что сперва показалось мне осьминогом, скорее напоминало по структуре сильно разветвленное дерево. Центральный прямоугольный канал шел вертикально сквозь центр помещения, а от него во все стороны ответвлялись более мелкие трубы. От этих труб-ветвей, в свою очередь, отходили еще более мелкие трубки, а от них — еще более мелкие трубочки. Самые маленькие из них были толщиной с карандаш. Вся конструкция блестела, словно зеркало. — Почему оно такое яркое? — На стекле алмазное покрытие, — пояснил Рики. — На молекулярном уровне стекло похоже на швейцарский сыр, в нем полно пустот. И, конечно же, стекло жидкое, поэтому атомы свободно проникают сквозь него. — Поэтому вы покрыли стекло твердой оболочкой? — Да, пришлось. Внутри этого сияющего леса переплетенных стеклянных ветвей двигались Дэвид и Рози — они делали заметки, подкручивали вентили, сверяясь с карманными компьютерами. Я понял, что передо мной — гигантская линия параллельной сборки. Маленькие фрагменты молекул поступают в самые мелкие трубочки, и там к ним добавляются атомы. Потом увеличившиеся фрагменты молекулы перемещаются в более крупные трубки, где к ним снова добавляются атомы. По мере продвижения к центру конструкции молекулы постепенно увеличиваются, и, когда сборка завершается, готовые молекулы попадают в центральный ствол «дерева». — Ты совершенно прав, — сказал Рики. — Это то же самое, что конвейерная линия по сборке автомобилей, только все процессы происходят на молекулярном уровне Молекулы попадают на сборочный конвейер на концах трубок, а в центре сходят с конвейера уже готовые. Мы присоединяем белковую цепочку там, метиловую группу здесь — точно так же, как прикрепляют дверцы и колеса к автомобилям. А в результате получаем новую, искусственно созданную молекулярную структуру. Собранную в соответствии с заданными спецификациями. — И разные ответвления… — Собирают разные молекулы. Поэтому разные ветви выглядят по-разному. В нескольких местах щупальца осьминога проходили сквозь стальные тоннели, стянутые массивными болтами для вакуумной протяжки. В других местах кубические стеклянные конструкции были покрыты серебристой изоляцией, а поблизости располагались емкости с жидким азотом — значит, в этих секциях поддерживалась чрезвычайно низкая температура. — Это наши криогенные камеры, — пояснил Рики. — Температуры у нас не очень низкие — может, минус семьдесят по стоградусной шкале, не больше. Пойдем, я покажу тебе. Он повел меня через комплекс. Мы шли по стеклянным дорожкам, которые пронизывали всю конструкцию и тянулись между ее ветвями. В некоторых местах попадались небольшие мостики со ступеньками, под которыми проходили самые нижние ветви конструкции. Рики непрестанно говорил о всяких технических деталях — окруженных вакуумом протоках, металлических фазовых сепараторах, сферических контрольных клапанах. Когда мы дошли до изолированного серебристым материалом куба, он открыл тяжелую дверцу, за которой оказалась маленькая комнатка, к ней примыкала еще одна. Комнатки напоминали металлические морозильные камеры. В каждой дверце было по маленькому застекленному окошку. Сейчас температура внутри была комнатная. — Здесь можно создать две разные температуры, — сказал Рики. — И управлять одной камерой, находясь в другой, — хотя обычно это делается автоматически. Рики повел меня обратно, наружу, глянув по пути на часы. Я спросил: — Мы опаздываем на какую-то встречу? — Что? Нет-нет. Ничего подобного. Две соседние камеры были сделаны целиком из массивного металла, внутрь тянулись толстые электрические кабели. Я спросил. — А здесь у вас электромагниты? — Да, — ответил Рики. — Пульсирующие электромагниты генерируют в сердечнике магнитное поле в тридцать три тесла. Примерно в миллион раз больше магнитного поля Земли. Крякнув от усилия, он открыл стальную дверь ближайшей магнитной камеры. Я увидел большое устройство, по форме напоминающее пончик, примерно шести футов в диаметре, с отверстием по центру, шириной не больше дюйма. Мегапончик был весь покрыт трубками и толстым слоем пластиковой изоляции. Устройство удерживали на месте массивные стальные болты, которые пронизывали его насквозь, сверху донизу. — Эта штучка крайне требовательна к охлаждению. И энергии жрет чертову уйму — пятнадцать киловольт. Требует целой минуты загрузки конденсаторов. И, конечно, мы можем использовать ее только в режиме пульсации. Если подать на нее постоянное напряжение, она просто взорвется — ее разорвет магнитное поле, которое она сама же сгенерирует. — Рики показал на основание электромагнита — на красную кнопку, расположенную примерно на уровне моего колена — это кнопка аварийного отключения. Просто на всякий случай. Можно нажать коленом, если руки заняты. Я спросил: — Значит, вы используете мощные магнитные поля для выполнения части сборочно… Но Рики уже отвернулся и быстро зашагал к двери, и снова посмотрел на часы. Я поспешил за ним. — Рики… — Я еще кое-что хочу тебе показать, — предложил он. — Мы уже почти добрались до конца. — Рики, все это очень впечатляет, — сказал я, показывая на сверкающие ветви сборочного конвейера. — Но большая часть процесса сборки проходит при комнатной температуре — без вакуума, без криозаморозки, без магнитного поля. — Да. Никаких особенных условий. — Как такое возможно? Он пожал плечами. — Ассемблерам это не нужно. — Ассемблерам? — переспросил я. — Ты хочешь сказать, что у вас в этом конвейере — молекулярные ассемблеры? — Да. Конечно. — И эти ассемблеры выполняют для вас весь процесс сборки? — Конечно. Я думал, ты это понял. — Нет, Рики, — сказал я. — Я совсем этого не понимаю. И мне не нравится, когда меня обманывают. Рики как будто обиделся. — Я тебя не обманываю. Но я был уверен, что он лжет. Одно из первых, что ученые узнали о молекулярном производстве, было то, насколько феноменально труден сам производственный процесс. В тысяча девятьсот девяностом году исследователи, работавшие на компанию IBM, перемещали атомы ксенона по никелевой пластинке до тех пор, пока не сформировали из них буквы «IBM» в виде логотипа компании. Весь логотип получился размером в одну десятимиллионную дюйма, и рассмотреть его можно было только через электронный микроскоп. Но наглядная демонстрация вышла потрясающей, и на эту тему было очень много публикаций. IBM постаралась создать впечатление, что это — материальное доказательство новой концепции, открытие двери к молекулярному производству. Однако это был всего лишь рекламный трюк, и ничего более. Потому что перемещение отдельных атомов так, чтобы они расположились в определенном порядке, — медленная, кропотливая и чрезвычайно дорогостоящая работа. У исследователей IBM уходил целый день, чтобы разместить всего тридцать пять атомов. Никто не поверил, что таким способом можно создать совершенно новую технологию. Вместо этого многие решили, что наноинженеры со временем изобретут способ создать ассемблеры — миниатюрные молекулярные машины, которые смогут собирать определенные молекулы точно так же, как машина по сборке шарикоподшипников собирает шарикоподшипники. Новая технология может основываться только на молекулярных машинах, которые будут собирать молекулярную продукцию. Концепция была хороша, но с ее приложением на практике возникали большие проблемы. Из-за того, что ассемблеры заведомо должны быть гораздо сложнее по структуре, чем молекулы, которые они будут собирать, попытки спроектировать и построить сами ассемблеры изначально сталкивались с непреодолимыми трудностями. Насколько мне было известно, ни в одной лаборатории во всем мире еще не сделали ничего подобного. А теперь Рики сообщает мне как бы между делом, что в «Ксимосе» создали молекулярные ассемблеры, которые теперь собирают для них молекулы. Конечно, я ему не поверил. Я всю свою жизнь занимался технологиями, и у меня выработалась способность оценивать — что возможно, а что невозможно. Таких огромных прорывов вперед в технологиях никогда не бывало. И никогда не будет. Технологии — это один из видов знания, и, как все знания, технологии возникают, развиваются, созревают, совершенствуются. Поверить в обратное было все равно что поверить, будто братья Райт построили ракету и полетели на Луну, а не пролетели три сотни футов над песчаными дюнами Кити-Хок. Нанотехнологии все еще находились на стадии Кити-Хок. — Послушай, Рики, как вы на самом деле это делаете? — спросил я. — Технические детали не важны, Джек. — Это еще что за свежее дерьмо? Конечно, важны! — Джек, — сказал он и одарил меня своей самой блистательной улыбкой. — Ты в самом деле думаешь, что я тебя обманываю? — Да, Рики, — сказал я. — Именно так я и думаю. Я посмотрел вверх, на щупальца осьминога, которые меня окружали. И на множестве стеклянных поверхностей увидел множество своих отражений. Это смущало, сбивало с толку. Пытаясь собраться с мыслями, я посмотрел вниз, себе под ноги. И заметил, что стеклянными здесь были не только дорожки, по которым мы ходили, но и некоторые части пола и нижнего, подземного этажа. Одна из таких прозрачных секций располагалась как раз неподалеку. Я пошел туда. Сквозь стекло я увидел стальные трубы и провода, проложенные ниже уровня земли. Я обратил внимание на провода, которые тянулись от склада к ближайшему прозрачному кубу, а оттуда поднимались вверх и соединялись с самыми мелкими трубочками сборочного комплекса. Я понял, что по этим трубкам в систему сборки поступает органическое сырье, из которого потом собираются нужные молекулы. Я проследил взглядом вдоль труб под полом и увидел, что они выходят из соседнего помещения. Перегородка между помещениями тоже была прозрачной. Там виднелись округлые днища больших стальных баков, на которые я обратил внимание раньше. Тех самых баков, про которые я подумал, что они похожи на маленький пивоваренный заводик. Потому что они и в самом деле были как раз тем, чем казались, — пивоваренным заводом. Аппаратурой с управляемой ферментацией для контролируемого выращивания микроорганизмов. И тогда я понял, что это такое на самом деле. Я сказал: — Сукин ты сын… Рики снова улыбнулся, пожал плечами и сказал: — Ну, это целесообразно. Эти баки в соседнем помещении действительно были чанами для контролируемого выращивания микроорганизмов. Только Рики делал не пиво — он делал микроорганизмы, и я совершенно ясно представлял, для чего они ему нужны. Не сумев создать настоящие наноассемблеры, «Ксимос» использовала бактерии, чтобы производить свои молекулы. Это была генетическая инженерия, а не нанотехнология. — Ну, не совсем, — сказал Рики, когда я поделился с ним своими догадками. — Но я признаю, что мы используем гибридную технологию. В любом случае, это не так уж удивительно, правда? Это была правда. Уже около десяти лет наблюдатели предсказывали, что генетическая инженерия, компьютерное программирование и нанотехнологии постепенно сольются в одно. Все три отрасли занимались сходной — и взаимосвязанной — деятельностью. Не такая уж большая разница была между использованием компьютера для декодирования частей бактериального генома и использованием компьютера для того, чтобы ввести в геном бактерии новые гены, заставляя ее производить новые протеины. И не было большой разницы между созданием новой бактерии, которая сумеет производить, скажем, молекулы инсулина, и созданием искусственного микромеханического ассемблера, который сумеет производить новые молекулы. Все эти процессы происходят на молекулярном уровне. В любом случае от людей требуется создать чрезвычайно сложную систему. Создание молекул — бесспорно, невероятно сложный процесс. Нередко молекулу представляют как последовательность атомов, сцепленных друг с другом, как детали конструктора Лего. Однако это не совсем верное представление. Потому что, в отличие от частей конструктора Лего, атомы нельзя складывать друг с другом в любой последовательности, какая придет в голову. Каждый атом в молекуле подвергается воздействию мощных локальных сил — электрических и химических, — и нередко положение вставленного в молекулу атома оказывается нестабильным. Под действием этих сил атом может выскочить из своего места в цепочке. Или может остаться, но повернуться под неправильным углом. Или вся молекула из-за этого может свернуться в узел. В результате молекулярное производство превращается в серию испытаний возможного и невозможного — для того, чтобы в конце концов подобрать такое расположение атомов и групп атомов в молекуле, при котором вся структура будет стабильной и будет функционировать желаемым образом. Перед лицом всех этих трудностей невозможно игнорировать тот факт, что в природе уже существуют молекулярные фабрики, способные производить большое количество молекул — эти фабрики называются клетками. — К сожалению, клеточное производство не способно дать нам ожидаемый конечный результат, — сказал Рики. — Клетки производят для нас молекулярный субстрат — сырье, исходный материал, — а потом, уже с помощью нанотехнологических методов, мы собираем из этого сырья нужные молекулы. Я указал на стальные баки: — И какие клетки вы там выращиваете? — Тета-ди 5972, — сказал он. — И что это за бактерии? — Один из штаммов кишечной палочки. Кишечная палочка — довольно распространенная бактерия, большое количество кишечной палочки обитает в естественной природной среде, в том числе и внутри кишечника человека. Я спросил: — А кто-нибудь подумал, что это не слишком хорошая идея — использовать бактерии, способные существовать в организме человека? — Вообще-то нет, — сказал Рики. — Честно говоря, мы об этом не думали. Нам просто нужен был хорошо изученный вид бактерий, полностью описанный в литературе. Мы отбирали промышленный стандарт. — Э-э… — Как бы то ни было, Джек, — продолжал Рики, — вряд ли с этим будут какие-то проблемы. Этот штамм не способен жить в теле человека. Тета-ди 5972 оптимизирован под разнообразные питательные среды — чтобы удешевить стоимость его выращивания в лабораторных условиях. По-моему, эти бактерии могут расти даже на куче мусора. — Значит, вот как вы получаете свои молекулы. Их для вас выращивают бактерии… — Да, — сказал Рики, — Так мы получаем первичные молекулы. Мы производим двадцать семь разновидностей первичных молекул. Они собираются в относительно высокотемпературных условиях, при которых атомы более активны и быстрее соединяются друг с другом. — Поэтому здесь так жарко? — Да. Эффективность реакций максимальна при ста сорока семи градусах по Фаренгейту[118]. При такой температуре мы с ними и работаем, чтобы поддерживать скорость рекомбинаций на максимуме. Но эти молекулы могут работать и при гораздо более низких температурах. Даже при сорока пяти-сорока градусах по Фаренгейту[119] можно получить какое-то количество молекулярных комбинаций. — И вам не нужны никакие дополнительные условия? — спросил я. — Вакуум? Повышенное давление? Сильное магнитное поле? Рики покачал головой. — Нет, Джек. Мы создаем такие условия, чтобы ускорить процесс сборки, но в них нет критической необходимости. Проблема решена очень элегантно. Соединять компоненты молекул друг с другом довольно просто. — И, соединив эти компоненты молекул вместе, вы получаете в результате молекулярные ассемблеры? — Да. А они потом собирают те молекулы, которые нам нужны. Это в самом деле было очень умное решение — создавать молекулярные ассемблеры с помощью бактерий. Но Рики утверждал, что ассемблеры получаются почти автоматически — если для этого не нужно ничего, кроме высокой температуры. Зачем же тогда им понадобилась эта сложная стеклянная конструкция? — Для повышения эффективности и разделения процесса, — объяснил Рики. — Мы можем одновременно создавать до девяти разных ассемблеров в разных ветвях комплекса. — А где ассемблеры собирают конечные молекулы? — В этом же самом сборочном комплексе. Но сначала мы их перенастраиваем. Я не понял значения этого термина и покачал головой. — Перенастраиваете? — Это небольшое усовершенствование, которое мы разработали. Мы его уже запатентовали. Понимаешь, наша система с самого начала работала правильно, но выход конечного продукта был слишком низким. Мы получали полграмма конечных молекул в час. При такой производительности на создание одной-единственной камеры потребовалось бы несколько дней. Мы никак не могли понять, в чем проблема. Конечный процесс сборки в ветвях комплекса происходил в газовой фазе. И оказалось, что молекулярные ассемблеры слишком тяжелые и тонут в такой разреженной среде. Бактерии, более легкие, плавают в следующем слое, над ассемблерами, и выбрасывают компоненты молекул, которые еще легче. Эти компоненты поднимаются кверху, выше слоя бактерий. Таким образом, ассемблеры не могли дотянуться до молекул, из которых они должны были собирать конечный продукт. Мы пытались применить различные технологии смешивания слоев, но они не давали результата. — И что же вы сделали? — Мы модифицировали процесс создания ассемблеров так, что у них появилось липотропное основание, с помощью которого ассемблеры могли приклеиваться к поверхности бактерий. Таким образом, ассемблеры получили гораздо лучший доступ к молекулам, и производительность немедленно возросла на пять порядков. — Значит, теперь ваши ассемблеры прикреплены к бактериям? — Именно. Они прикрепляются к наружной клеточной мембране. Подойдя к ближайшему компьютеру, Рики вывел на плоский жидкокристаллический экран схематическое изображение ассемблера. С виду ассемблер напоминал зубчатую шестеренку со множеством спиралевидных отростков, направленных в разные стороны, и плотным узлом атомов в центре. — Как я уже говорил, они фрактальные, — сказал Рики. — Поэтому выглядят точно так же и при меньшей степени увеличения. Как говорится, у черепашки с обеих сторон — спина, — он засмеялся и нажал еще несколько клавиш. — А вот посмотри, как выглядят они в сцепленном состоянии. На экране появилось новое изображение. Ассемблер был прикреплен к более крупному объекту, похожему на удлиненную подушку, — как шестеренка, присоединенная к подводной лодке. — Это бактерия Тета-ди, а на ней — ассемблер, — пояснил Рики. Пока я смотрел, к бактерии прилипло еще несколько шестеренок-ассемблеров. — И эти ассемблеры собирают готовые камеры? — Совершенно верно. — Рики снова пробежал пальцами по клавиатуре. На экране появилось новое изображение. — Это наш конечный продукт, микромашина, которую собирают ассемблеры, — камера. Ты видел версию для кровеносной системы. Это — пентагоновская версия, она немного больше по размеру и приспособлена для работы в воздухе. То, на что ты смотришь, — это молекулярный вертолет. — А где его пропеллер? — спросил я. — Пропеллера нет. Машина летает за счет вот этих маленьких круглых выступов, которые торчат из нее под разными углами. Это моторы. В принципе, она маневрирует, используя вязкость воздуха. — Используя что? — Вязкость. Воздуха, — Рики улыбнулся. — Это же микромашина, помнишь? Это совершенно новый мир, Джек. Какой бы революционной ни была новая технология, пентагоновские специалисты требовали от Рики конечный продукт — а предоставить продукт он не мог. Да, они построили камеру, которую невозможно уничтожить выстрелом, и эта камера прекрасно передавала изображения. Рики объяснил, что при испытаниях в закрытом помещении камеры работали превосходно. Но на открытой местности даже малейший ветерок сдувал их, словно облако пыли, — каковой они, собственно, и были. Инженерная группа «Ксимоса» пыталась повысить мобильность отдельных составляющих камеры, но безуспешно. А тем временем в Департаменте обороны решили, что недостатки конструкции непреодолимы, и отказались от всей наноконцепции. Контракт с «Ксимосом» закрыли. Отдел развития компании должен был найти новый источник финансирования в течение шести недель. Я спросил: — Значит, вот почему в последние несколько недель Джулия была так озабочена поисками инвестиций? — Да, — сказал Рики. — Если честно, вся эта компания может всплыть кверху брюхом еще до Рождества. — Если только вам не удастся исправить микрокамеры, чтобы камера могла работать при ветре? — Да, именно. Я сказал: — Рики, я программист. Я не могу помочь в решении проблемы мобильности агентов. Это вопрос молекулярного дизайна. Это работа для инженеров, а не для программистов. — Да, я понимаю, — Рики немного помолчал, нахмурив брови. — Но на самом деле мы полагаем, что программные коды могут помочь в решении. — Коды? В решении чего? — Джек, я хочу быть с тобой честным до конца. Мы совершили ошибку, — сказал он. — Но это не наша вина, клянусь. Это не мы. Это подрядчики, — он пошел вверх полестнице. — Пойдем, я тебе покажу. Рики быстрым шагом направился в дальний конец помещения, туда, где я заметил открытый желтый подъемник, закрепленный у стены. Площадка подъемника была очень маленькой, и я чувствовал себя не слишком уютно из-за того, что подъемник был открытым, без кабинки. Я постарался смотреть вверх. — Боишься высоты? — спросил Рики. — Признаться, да. Ничего не могу с собой поделать. — Ну, лучше так, чем идти наверх пешком, — Рики показал на металлическую лестницу, которая поднималась вдоль стены до самого потолка. — Когда лифт не работает, нам приходится взбираться по этой лестнице. Я пожал плечами. — По мне, так лучше пешком. Мы проехали на подъемнике до самого потолка, на высоту трехэтажного дома. Под потолком висела целая связка труб и проводов, а вдоль них тянулись узкие мостики из металлической сетки, чтобы рабочие могли обслуживать проводку. Я ненавидел металлическую сетку, потому что сквозь нее был виден пол — далеко внизу. Я старался не смотреть под ноги. Нам часто приходилось низко пригибаться, чтобы пройти под свисающими проводами. Рики был вынужден громко кричать, чтобы я услышал его сквозь шум машин. — У нас здесь буквально все! — прокричал он. — Кондиционеры воздуха — вон там! Цистерны с водой для системы пожаротушения — вот здесь! Электрические распределительные щиты — вот там! Здесь настоящее сердце всего комплекса! Рики шел по мосткам довольно долго и наконец остановился возле большого вентилятора, примерно трех футов в диаметре, встроенного в наружную стену. — Это третий вентилятор, — сказал Рики, наклонившись к самому моему уху. — Один из четырех вентиляторов, которые выводят воздух наружу. А теперь посмотри на вот эти слоты вдоль корпуса вентилятора и на квадратные коробки, закрепленные в них. Видишь? Это пакеты фильтров. Микрофильтры смонтированы последовательно, один за другим, в несколько слоев, чтобы предотвратить попадание любого загрязнения с фабрики в окружающую среду. — Я вижу… — Это теперь ты их видишь! — сказал Рики. — К сожалению, именно на этом вентиляторе подрядчики забыли установить фильтры. Собственно, они даже слоты под них не нарезали, поэтому строительная комиссия не заметила, что чего-то не хватает. Был подписан акт о приемке здания, и мы начали здесь работать. И мы выбрасывали в атмосферу непрофильтрованный воздух. — Сколько времени? Рики прикусил губу. — Три недели. — И все три недели производство работало на полную мощность? Он кивнул. — По приблизительным подсчетам, мы выбросили в окружающую среду около двадцати пяти килограммов загрязнений. — И что это за загрязнения? — Да всего понемногу. Мы не знаем, что именно туда попало. — Значит, вы выбрасывали кишечную палочку, ассемблеры, готовые молекулы — все? — Вот именно. Но мы не знаем, в каких пропорциях. — А пропорции имеют значение? — Возможно. Скорее всего, да. Рики все больше волновался, выкладывая мне все это. Он кусал губы, чесал голову, старался не смотреть мне в глаза. Я не мог понять, в чем дело. В промышленном производстве выброс пятидесяти фунтов неочищенных отходов — вполне обычное дело. Пятьдесят фунтов грязи запросто поместится в среднюю спортивную сумку. Если только отходы не токсичны и не радиоактивны — а здесь ничего подобного не было, — такое малое их количество не имеет никакого значения. Я сказал: — Рики, ну и что с того? Эти частицы разнесло ветром по пустыне на сотни миль. Со временем солнечный свет или космическое излучение их уничтожат. Они разложатся, рассеются. Через несколько часов или несколько дней от них не останется и следа. Правильно? Рики пожал плечами. — Вообще-то, Джек, получилось совсем не… И в это мгновение включился сигнал тревоги. Сигнал был негромкий — просто мелодичное настойчивое попискивание. Но при первых же звуках Рики подскочил на месте. Он побежал по мосткам, грохоча каблуками по металлической сетке, — к ближайшему компьютеру, вмонтированному в стену. В углу монитора находилось окошко состояния. В нем вспыхивала красным цветом надпись: «Вторжение ПВ-90». Я спросил: — Что это значит? — От чего-то сработала сигнализация периметра. — Рики отцепил с пояса рацию и сказал: — Винс, заблокируй нас. Рация захрипела. — Мы заблокированы, Рики. — Подними давление. — Давление на пять фунтов выше базовой отметки. Добавить еще? — Нет. Оставь на этом уровне. Уже получена визуализация? — Пока еще нет. — Черт! Рики прикрепил рацию обратно на пояс и начал быстро набирать что-то на клавиатуре. На экране открылось с полдюжины маленьких окошек, в которые передавалось изображение с наблюдательных камер, установленных вокруг производственного комплекса. Некоторые показывали вид на пустыню сверху — вероятно, эти камеры были закреплены на крышах зданий. Другие были установлены близко от земли. Камеры медленно поворачивались, демонстрируя панораму пустыни. Я ничего особенного не увидел. Только пустынные колючки и редкие группы кактусов. — Ложная тревога? — спросил я. Рики покачал головой. — Очень надеюсь, что да. Я сказал: — Я ничего не вижу. — Они найдут это через минуту. — Что найдут? — Вот это. Он указал на монитор и прикусил губу. Я увидел маленькое кружащееся облачко, состоящее из каких-то темных частиц. Оно походило на пустынного дьявола — один из тех крошечных торнадо-подобных песчаных вихрей, которые движутся вдоль поверхности земли и кружатся под воздействием восходящих потоков воздуха, поднимающихся над разогретой солнцем почвой пустыни. Только это облако было черного цвета и по форме слегка напоминало бутылку кока-колы старого образца. Но оно не сохраняло такую форму постоянно. Облако постепенно менялось, трансформировалось. — Рики, что это такое? — спросил я. — Я надеюсь, ты сам мне объяснишь. — Это похоже на рой агентов. Это рой ваших микрокамер? — Нет. Это что-то другое. — Откуда ты знаешь? — Мы не можем его контролировать. Он не реагирует на наши радиосигналы. — А вы пытались? — Да. Мы пытаемся войти с ним в контакт уже почти две недели, — сказал Рики. — Он генерирует электрическое поле, которое мы можем измерить, но по какой-то причине мы не можем с ним взаимодействовать. — Значит, у вас — сбежавший рой. — Да. — Который действует автономно. — Да. — И он существует уже… — Несколько дней. Примерно полторы недели. — Десять дней? — я нахмурился. — Но как такое возможно, Рики? Рой — это же просто совокупность микророботов. Почему они не ломаются, почему у них не заканчивается энергия? И почему именно вы не можете их контролировать? Ведь если они обладают способностью собираться в рой, значит, есть какая-то электрическая активность, которая осуществляет взаимосвязь между агентами. И, следовательно, вы должны суметь если не управлять роем, то хотя бы уничтожить его. — Конечно, все это верно, — сказал Рики. — Но только мы ничего не можем с ним сделать. Мы перепробовали уже все, до чего могли додуматься, — он пристально смотрел на экран. — Это облако существует независимо от нас. И уже долго. — Поэтому вы притащили меня сюда… — Чтобы ты помог нам загнать эту чертову штуковину обратно, — сказал Рики.День шестой. 09:32
Я подумал, что такую проблему раньше никто не мог даже вообразить. Все те годы, которые я занимался программированием агентов, нашей задачей было заставить их взаимодействовать между собой так, чтобы получались определенные полезные результаты. Нам даже в голову не приходило, что может возникнуть потребность в более полном контроле над агентами или проблема их независимого поведения. Потому что ничего такого просто не могло случиться. Индивидуальные агенты слишком малы, чтобы иметь встроенный источник энергии. Им приходится получать энергию из какого-нибудь внешнего источника — такого, например, как электромагнитное или микроволновое поле. Все, что нужно сделать, — это отключить энергетическое поле, и все агенты погибнут. Контролировать рой агентов не сложнее, чем использовать какой-нибудь бытовой электроприбор, вроде кухонного комбайна. Отключи его от электрической сети — и он перестанет работать. Но Рики утверждает, что этот рой существует самостоятельно уже полторы недели. Это не имело смысла. — Откуда они берут энергию? Он вздохнул. — Мы встроили в микрокамеры маленькие пьезоэлементы, чтобы они могли генерировать электроэнергию из фотонов. Это должно было стать только дополнительным источником энергии, мы добавили его не сразу, но оказалось, что даже этой энергии им вполне хватает. — Значит, они работают на энергии солнца? — спросил я. — Да. — И кто до такого додумался? — Пентагон сделал такой заказ. — И вы встроили в них аккумуляторы? — Да. Запаса энергии хватает на три часа работы. — Хорошо, я понял, — сказал я. Это было уже кое-что. — Значит, им хватает энергии на три часа. А что случается ночью? — Ночью у них, вероятно, заканчивается энергия — через три часа после наступления темноты. — И тогда облако рассеивается? — Да. — И отдельные агенты падают на землю? — Предположительно да. — Разве вы не можете взять их под контроль тогда? — Мы могли бы, — сказал Рики. — Если бы смогли их найти. Мы выходим наружу каждую ночь и ищем. Но никак не можем их отыскать. — Вы встроили в них маркеры? — Да, конечно. В наружной оболочке каждой микрокамеры есть флуоресцентный модуль. В ультрафиолетовых лучах они светятся сине-зеленым. — Значит, вы каждую ночь разыскиваете участок пустыни, который светится сине-зеленым светом? — Да. И мы до сих пор его не нашли. Я не очень удивился. Если облако сожмется достаточно плотно, оно поместится на участке пустыни диаметром не больше шести дюймов. А пустыня вокруг очень большая. Даже если осматривать ее каждую ночь, очень легко пропустить такое маленькое светящееся пятнышко. Немного поразмыслив, я обнаружил еще один аспект проблемы, который не поддавался объяснению. Как только облако падает на землю — когда отдельные микрокамеры исчерпывают свой запас энергии, — оно теряет внутреннюю организацию. Его может развеять ветром, как обычную пыль, и оно уже не соберется снова в единое образование. Но, очевидно, это не происходит. Микрокамеры не рассеиваются по пустыне. Наоборот, облако день за днем возвращается снова и снова. Почему бы это? — Мы думаем, что они могут прятаться на ночь, — сказал Рики. — Прятаться? — Ну да. Мы думаем, оно укрывается в каком-нибудь защищенном месте. Под нависающим выступом или в какой-то дыре в земле — что-то вроде того. Я указал на облако, которое, кружась, летело в нашу сторону. — Ты думаешь, этот рой способен прятаться? — Я думаю, что он способен адаптироваться. Собственно, даже не думаю, а знаю наверняка. — Рики вздохнул. — Кроме того, этот рой — не единственный, Джек. — Не единственный? — Здесь их по меньшей мере три. А теперь, может и больше. Когда до меня дошел смысл его слов, на меня вдруг накатило странное серое отупение, я словно внезапно утратил способность думать. Это не укладывалось у меня в голове. — Что ты сказал? — Я сказал, что они размножаются, Джек, — сказал Рики. — Этот чертов рой размножается. Теперь камера показывала вид участка пустыни почти на уровне земли. Облако черной пыли приближалось к нам, кружась, как вихрь. Но, понаблюдав за ним подольше, я заметил, что оно кружится не совсем так, как пустынный дьявол. Отдельные частицы крутились то в одну сторону, то в другую, как бы волнообразно. Они определенно роились. «Роение» — это термин, которым обозначается поведение некоторых общественных насекомых, вроде муравьев или пчел, которые «роятся», когда рой перемещается с места на место. Облако пчел летает то в одном направлении, то в другом, темной лентой растягиваясь в воздухе. Рой может прицепиться к дереву и задержаться там на несколько часов или даже на ночь, а потом полетит дальше. Со временем пчелы устроятся на новом месте, где будет располагаться их рой, — и перестанут роиться. В последние годы программисты создали программы, моделирующие такое поведение насекомых. Алгоритмы роения стали важным инструментом в компьютерном программировании. В программировании «роем» называют популяцию компьютерных агентов, которые работают над решением проблемы совместно, распределенно обрабатывая данные. Роение стало популярным способом организации совместной работы агентов. Появились профессиональные организации и конференции, которые занимались исключительно программами роения. Можно даже сказать, что роение стало оптимальным решением проблемы — если невозможно написать более продвинутую программу, достаточно просто заставить свои агенты роиться. Но пока я наблюдал за этим отбившимся от рук роем, я заметил, что черное облако не просто роится в обычном смысле этого слова. Волнообразные перемещения, казалось, были только частью сложного движения роя. Кроме волнообразных движений, облако еще и периодически расширялось и сжималось, как будто дышало. А время от времени оно то истончалось и поднималось выше, то уплотнялось и почти распластывалось над землей. Эти изменения наблюдались постоянно, в определенном ритме — или, скорее, в нескольких ритмах, накладывающихся один на другой. — Черт, — сказал Рики. — Я не вижу остальных. Но я знаю, что оно не одно. — Он снова включил рацию: — Винс! Ты видишь остальные? — Нет, Рики. — Где остальные? Ребята, скажите мне, вы их видите? По всей фабрике захрипели рации. — Рики, оно одно, — сказал Бобби Лембек. — Оно не может быть одно. — Рики, сенсоры не регистрируют ничего другого, — это была Мае Чанг. — Рой только один, Рики, — подтвердил Дэвид Брукс. — Он не может быть один! — Рики сжимал рацию так крепко, что у него побелели костяшки пальцев. Он нажал на кнопку. — Винс! Подними давление до семи. — Ты уверен? — Выполняй. — Ну ладно, если ты в самом деле думаешь… — Перестань болтать без толку и делай, что тебе говорят! Рики говорил о том, чтобы поднять положительное давление внутри здания до семи фунтов на квадратный дюйм. На всех фабриках с повышенными требованиями к чистоте поддерживалось положительное давление, чтобы частицы пыли не могли проникнуть внутрь помещения ни через какую щель, чтобы пыль выдувало из помещения потоком выходящего воздуха. Семь фунтов на квадратный дюйм — это большое позитивное давление. Вовсе не обязательно делать давление таким большим, чтобы удержать снаружи пассивные частицы пыли. Но, конечно, эти частицы были не пассивными. Глядя, как облако частиц кружится и извивается, постепенно приближаясь к нам, я обратил внимание на то, что иногда частицы отражают солнечный свет и серебристо мерцают. Потом мерцание угасает, и облако снова становится черным. Наверное, это блестят пьезопанели, когда от них отражается свет. Но такое мерцание доказывает чрезвычайно высокую мобильность отдельных частиц роя — потому что все облако ни разу не засеребрилось одновременно, только по частям. — Ты вроде бы сказал, что Пентагон отказался от проекта из-за того, что вы не смогли контролировать рой в ветреную погоду… — Да. Мы не могли. — Но в последние дни здесь, наверное, дуют очень сильные ветры. — Конечно. Обычно ветер усиливается к вечеру. Вчера достигал скорости в десять узлов. — Тогда почему этот рой не рассеивается от ветра? — Потому что он решил эту проблему, — сказал Рики. — Рой адаптировался к ветру. — Как? — Смотри дальше — может, и сам заметишь. Когда налетает порыв ветра, рой съеживается и прижимается поближе к земле, а когда ветер ослабевает, рой расширяется и поднимается повыше. — Это обусловленное поведение? — Именно. Никто его не программировал, — Рики прикусил губу. Может быть, он снова мне врет? — Значит, ты хочешь сказать, что ваши микрокамеры способны обучаться? — Да-да. — Но каким образом они могут обучаться? У них же нет памяти. — Э-э… Ну, это долгая история, — сказал Рики. — У них есть память? — Да, у них есть память. Очень ограниченная, но есть. Мы встроили в них блок памяти: — Рики нажал кнопку на рации: — Кто-нибудь что-нибудь слышит? Сквозь треск помех послышались ответы: — Пока нет. — Ничего. — Никаких звуков? — Еще нет. Я спросил у Рики: — Они издают звуки? — Мы не уверены. Иногда кажется, что издают. Мы пытаемся их записать… — Он пощелкал пальцами по клавиатуре, быстро переключая изображения, увеличивая их одно за другим, по очереди. Потом покачал головой и сказал: — Мне это не нравится. Оно не может быть одно. Хотел бы я знать, где остальные. — Откуда ты знаешь; что там есть и другие? — Потому что они всегда появляются все вместе, — Рики нервно покусывал губы, напряженно вглядываясь в монитор. — Интересно, что же сейчас не так… Долго ждать нам не пришлось. Через несколько мгновений черное облако оказалось всего в нескольких ярдах от здания. И внезапно оно разделилось надвое, а потом разделилось еще раз. И теперь на мониторе были видны три роя, кружащиеся друг возле друга. — Сукины дети! — воскликнул Рики. — Остальные прятались у него внутри! — Он снова нажал на кнопку рации: — Ребята, все три роя здесь. И они очень близко. Надо сказать, они были уже слишком близко, и камера, расположенная низко над землей, не давала полного обзора. Рики переключился на камеры, показывающие вид сверху. Я увидел три черных облака, которые двигались параллельными курсами вдоль стены здания. Поведение роев казалось предельно целеустремленным. — Что они пытаются сделать? — спросил я. — Пробраться внутрь, — сказал Рики. — Зачем? — Спроси лучше у них. Но вчера один из них… Внезапно из-под группы кактусов, которые росли неподалеку от здания, выскочил кролик с пушистым хвостом и побежал в пустыню. Все три роя немедленно развернулись и погнались за кроликом. Рики снова переключил картинку в мониторе. Теперь на весь экран передавалось изображение с камер, расположенных низко над землей. Три черных облака окружали кролика, который скакал очень быстро, — размытое светлое пятно на экране. Рои неслись за ним вслед с потрясающей скоростью. Их поведение было ясным и определенным — они охотились. На мгновение я ощутил какую-то необъяснимую гордость. Программа «Хи-Доб» работала отлично! Эти рои вели себя точно так же, как львицы, преследующие газель, — настолько целеустремленным было их поведение. Черные облака резко развернулись и разделились, отрезая кролику путь к бегству справа и слева. Все три роя действовали очень согласованно. Теперь они начали сближаться. Внезапно один из роев метнулся вниз и окутал кролика. Остальные два роя набросились на кролика мгновением позже. Образовавшееся в результате черное облако было настолько плотным, что кролика в нем было совсем не видно. Вероятно, зверек перевернулся на спину, потому что я увидел его задние лапы, судорожно бьющиеся в воздухе над черной тучей. Я сказал: — Они его убивают… — Да, — Рики кивнул. — Я думал, это рой-камера. — Да, верно. — Но как тогда они его убивают? — Мы не знаем, Джек. Но это происходит быстро. Я нахмурился. — Значит, ты уже не в первый раз это наблюдаешь? Рики нервно жевал губы. Не отвечая, он пристально смотрел на экран. — Рики, ты уже видел такое раньше? — снова спросил я. Он тяжело вздохнул. — Да. В первый раз такое случилось вчера. Вчера они убили гремучую змею. Я повторил про себя: «Вчера они убили гремучую змею». И сказал: — Господи, Рики… Я вспомнил людей в вертолете, которые разговаривали о мертвых животных. И задумался — что еще Рики от меня скрывает? — Да. Кролик больше не дрыгал ногами. Одна лапа, торчащая из черного облака, только мелко конвульсивно подрагивала, а потом застыла. Черное облако клубилось низко над землей вокруг мертвого кролика, слегка поднимаясь и опускаясь. Это продолжалось почти минуту. Я спросил: — Что они делают теперь? Рики покачал головой. — Я не уверен… Но в прошлый раз они тоже это делали. — Это выглядит почти… как будто они его едят. — Я знаю, — сказал Рики. Конечно, такое предположение было абсурдно. Модель поведения «Хищник-Добыча» — это всего лишь биологическая аналогия. Я смотрел на пульсирующее черное облако и думал, что его поведение сильно напоминает поведение зависшей программы, Я точно не помнил, какие правила мы запрограммировали для отдельных агентов на случай, когда конечная цель будет достигнута. Настоящие хищники, конечно, поедали бы свою добычу, но разве подобное поведение могло быть у этих микророботов? Значит, облако микророботов, скорее всего, просто кружится в замешательстве. И если так, вскоре оно снова должно начать двигаться. Примерно то же самое происходит в лекционной аудитории сразу после того, как лекция закончилась. Слушатели еще какое-то время толкутся на месте, потягиваются, перебрасываются парой слов с ближайшими соседями, здороваются с друзьями, собирают свои вещи и верхнюю одежду. Очень немногие студенты уходят из аудитории сразу после окончания лекции, а подавляющее большинство остается, не обращая на них внимания. Но после того, как определенный процент слушателей уходит, оставшиеся перестают возиться и начинают быстро покидать лекционный зал. Происходит в некотором роде смена фокуса. Если я угадал правильно, то что-то подобное должно произойти и в поведении роя микророботов. Кружение вихря частиц перестанет быть таким упорядоченным, от него станут отделяться и подниматься в воздух небольшие группы частиц. Только когда их отделится достаточное количество, сдвинется с места и основная масса черного облака. Я посмотрел на часы в углу монитора. — Сколько это уже длится? — Около двух минут. Я решил, что это еще небольшая задержка — вряд ли рой «завис». На определенной стадии программирования модуля «Хи-Доб» мы использовали компьютер для симуляции скоординированного поведения агентов. Мы всегда перезагружали компьютер, если программа зависала, но однажды решили подождать и посмотреть, действительно ли она зависает необратимо. И оказалось, что программа может висеть довольно долго — около двенадцати часов, после чего внезапно оживает и снова начинает работать. Вообще-то это наблюдение очень заинтересовало специалистов по нервной системе, потому что… — Они поднимаются, — сказал Рики. Да, облако начало подниматься над останками кролика. И я сразу понял, что моя теория ошибочна. Черное облако не рассредоточилось, не распалось на отдельные клочья. Все три роя поднялись в воздух одновременно и слаженно. Они действовали согласованно и целенаправленно. Несколько мгновений рои кружились по отдельности, а потом слились воедино. Внутри черного облака мелькнули серебристые проблески. Мертвый кролик неподвижно лежал на боку. А потом рой медленно полетел прочь от фабрики, в пустыню. И вскоре исчез за горизонтом. Рики посмотрел на меня. — Ну, что ты об этом думаешь? — Думаю, что от вас сбежал рой нанороботов. И какой-то идиот снабдил их автономными источниками энергии и сделал самообеспечивающимися. — Как, по-твоему, мы сумеем вернуть этот рой обратно? — Нет, — сказал я. — Судя по тому, что я видел, у вас нет ни единого шанса. Рики вздохнул и покачал головой. — Но вы наверняка сможете от него избавиться, — сказал я. — Вы можете его уничтожить. — Ты думаешь? — Уверен. — Правда? — Его лицо посветлело. — Я совершенно уверен, — сказал я, и я действительно так думал. Я решил, что Рики переоценивает проблему, с которой они столкнулись. Он не обдумал ее как следует. Он не сделал всего, что можно было сделать. Я был уверен, что смогу очень быстро уничтожить сбежавший рой. Мне казалось, что я управлюсь с этим делом самое позднее к завтрашнему утру. Настолько я недооценивал противника.День шестой. 10:11
Впоследствии выяснилось, что в одном я все-таки не ошибся — было крайне важно узнать, от чего именно погиб кролик. Теперь, конечно, я знал причину. И я знал, почему они напали на кролика. Но в тот, первый день в лаборатории у меня не было ни малейшего представления о том, что произошло. И я бы ни за что не догадался. Да никто и не знал, если уж на то пошло. Даже Рики. Даже Джулия… Через десять минут после того, как рой улетел, мы все собрались в техническом отсеке. Собралась вся группа, и все были напряженные и встревоженные. Они следили за мной, пока я прикреплял к поясу передатчик и надевал на голову ремешок с наушниками рации и видеокамерой, пристраивая его так, чтобы камера располагалась у меня над левым ухом. Пришлось немного повозиться, чтобы как следует наладить видеопередатчик. Рики спросил: — Ты на самом деле собираешься выйти наружу? — Да, — сказал я. — Необходимо выяснить, что случилось с кроликом. — Я повернулся к остальным и спросил: — Кто-нибудь хочет составить мне компанию? Никто не шелохнулся. Бобби Лембек смотрел в пол, а руки засунул в карманы. Дэвид Брукс часто-часто заморгал и отвернулся в сторону. Рики внимательно изучал свои ногти. Я встретился взглядом с Рози Кастро. Она покачала головой: — И не надейся, Джек.. — Почему нет, Рози? — Ты же сам все видел. Они охотятся. — Да? — Именно так это и выглядело, черт возьми. — Рози, мне казалось, я подготовил тебя лучше, — сказал я. — Как рои могут охотиться? — Мы все это видели своими глазами, — она упрямо выдвинула вперед подбородок. — Все три роя охотились вместе. — Но как? — снова спросил я. Теперь Рози немного смутилась и нахмурила брови. — О чем ты спрашиваешь? Никакого чуда тут нет. Агенты общаются между собой. Каждый из них способен генерировать электрические сигналы. — Правильно, — сказал я. — А насколько мощные сигналы? — Ну… — она пожала плечами. — Насколько мощные сигналы, Рози? Они не могут быть слишком мощными при размере агентов в сотую часть толщины человеческого волоса. Они никак не способны генерировать очень мощные сигналы, правильно? — Ну да, правильно… — А мощность электромагнитного поля снижается пропорционально квадрату радиуса, правильно? — Этому учили всех школьников на уроках физики. По мере удаления от источника электромагнитного излучения его мощность быстро снижается — очень быстро. Это означало, что отдельные агенты могли общаться только со своими ближайшими соседями по рою, только с теми агентами, которые находятся очень близко от них. Но никак не с другими роями на расстоянии двадцати или тридцати ярдов. Рози нахмурилась еще сильнее. Теперь все в группе хмурили брови и смущенно переглядывались. Дэвид Брукс кашлянул. — Но что мы в таком случае видели, Джек? — Это была иллюзия, — твердо сказал я. — Вы видели, как три отдельных роя действовали самостоятельно, но подумали, что их действия согласованы. А на самом деле это не так. И я почти уверен, что все остальное, что вы думаете об этих роях, тоже не соответствует действительности. Я очень многого не понимал в том, что касалось этих роев, — и очень многому я просто не верил. Например, я не верил, что рои размножаются. Я думал, что Рики и остальные так изнервничались, что могли даже придумать это. В конце концов, из пятидесяти фунтов загрязненных отходов, которые фабрика выбросила в окружающую среду, вполне могло получиться три роя, которые я видел, и еще дюжина таких роев. Я предположил, что каждый рой состоит приблизительно из трех фунтов наночастиц. Примерно столько весит большой пчелиный рой. Меня нисколько не беспокоило, что эти рои демонстрировали целенаправленное поведение. Именно такое поведение и подразумевалось как результат низкоуровневого программирования. И я не верил, что три роя действовали скоординированно. Это было просто невозможно, из-за низкой мощности полей, которые они генерировали. Я не верил и в то, что рои обладают настолько обширной способностью к адаптации, которую приписывал им Рики. Я просмотрел слишком много демонстрационных роликов, где роботы выполняли какую-нибудь задачу, — например, совместными усилиями передвигали ящик по комнате, — а наблюдатели воспринимали это как разумное поведение, хотя на самом деле роботы были очень тупы, минимально запрограммированы и действовали согласованно но чистой случайности. Очень часто поведение кажется более разумным, чем есть на самом деле. (Чарли Давенпорт любит говорить, что Рики должен благодарить бога за это.) И наконец, я не очень-то верил, что рои действительно опасны. Я не думал, что трехфунтовое облако наночастиц может представлять серьезную опасность для кого-либо, даже для кролика. Я вовсе не был уверен, что кролика действительно убили. Мне вспомнилось, что кроликов считают очень нервными животными, которые могут умереть просто от испуга. Если даже это не так — преследуя кролика, нанороботы могли забиться ему в нос и рот и перекрыть дыхательные пути, в результате чего наступила смерть от удушья. В таком случае смерть кролика была случайной, а не намеренной. Случайная смерть казалась мне более логичным объяснением ситуации. Другими словами, я считал, что Рики и остальные постоянно неверно интерпретировали то, что видели. Они просто запугали сами себя. Но, с другой стороны, я должен был признать, что несколько вопросов никак не могу объяснить. Первый вопрос — и самый очевидный — почему рой ускользнул из-под контроля? Первоначальный рой микрокамер был разработан таким образом, чтобы им можно было управлять с помощью радиосигналов, направленных с передатчика в сторону роя. А теперь стало очевидным, что рой не подчиняется радиокомандам. Почему — я не понимал. Я подозревал, что дело в погрешностях, допущенных при изготовлении. Скорее всего, нанороботы в этом рое — бракованные. Второй вопрос относился к жизнестойкости роя. Отдельные частицы крайне малы и подвержены повреждающему воздействию космического излучения, фотохимических реакций, дегидратации протеиновых компонентов и других факторов окружающей среды. В суровых условиях пустыни эти рои должны были «состариться» и погибнуть от естественных причин много дней назад. Но они не погибли. Почему? Третья проблема — очевидная цель роя. По словам Рики, рои постоянно возвращаются к главному зданию производственного комплекса. Рики считает, что они пытаются пробраться внутрь здания. Но такая цель агентов казалась мне нерациональной. И я хотел просмотреть программный код, чтобы разобраться, в чем причина такого поведения. Если честно, я подозревал, что в коде кроется какая-то ошибка. И наконец, я хотел бы знать, почему они преследовали кролика. Дело в том, что программный модуль «Хи-Доб» не превращает агенты в настоящих хищников. В нем просто используется модель поведения хищника — для того, чтобы агенты не отвлекались от поставленной цели. Каким-то образом эта установка изменилась, и создается впечатление, будто рои теперь в самом деле охотятся. Это тоже, скорее всего, произошло из-за ошибки в программном коде. В моем представлении все эти неясности сводились к одному простому вопросу — от чего погиб кролик? Я не думал, что кролика убили. Я предполагал, что гибель кролика произошла случайно, а не в результате целенаправленных действий роя. Но мы должны были это выяснить. Я поправил ремешок на голове с очками от солнца, наушником рации и видеокамерой, взял пластиковый пакет для тушки кролика и повернулся к остальным. — Кто-нибудь идет со мной? Повисло неловкое молчание. Рики спросил: — А пакет тебе зачем? — Чтобы принести кролика сюда. — Ни в коем случае! Даже не думай, — сказал Рики. — Ты можешь выйти наружу — хрен с тобой, в конце концов, это твое личное дело. Но ты не притащишь сюда кролика. — Ты, наверное, шутишь? — Не шучу, Джек. У нас здесь условия шестого уровня чистоты. Этот кролик грязный. Его нельзя сюда нести. — Хорошо. Тогда я отнесу его в лабораторию Мае, и… — Нет, Джек. Извини. Кролик не попадет дальше первого воздушного шлюза. Я посмотрел на остальных. Все кивали головами, соглашаясь с Рики. — Ну ладно. Значит, я исследую его там, снаружи. — Ты в самом деле собираешься идти наружу? — Почему нет? — я посмотрел на них, на каждого по очереди. — Вот что я вам хочу сказать, ребята. По-моему, у вас тут шарики за ролики заехали. Это облако не опасно. И — да, я собираюсь выйти наружу. — Я повернулся к Мае. — У тебя есть какой-нибудь набор для вскрытия, чтобы… — Я пойду с тобой, — тихо сказала она. — Хорошо. Спасибо, — признаться, я удивился, что Мае первой приняла мою точку зрения в этой ситуации. Но, как полевой биолог-исследователь, она лучше других могла оценить опасности дикой природы. В любом случае ее решение как будто немного уменьшило напряженность в комнате. Все остальные заметно расслабились. Мае вышла, чтобы захватить инструменты для вскрытия и кое-какое лабораторное оборудование. И тут зазвонил телефон. Винс поднял трубку, потом повернулся ко мне: — Ты знаешь доктора Эллен Форман? — Да, это моя сестра. — Это она звонит, — Винс передал мне трубку и отошел в сторону. Я внезапно разволновался и посмотрел на часы. Было уже одиннадцать утра, время утреннего сна Аманды. Малышка сейчас должна была спать в своей кроватке. Потом я вспомнил, что обещал Эллен позвонить в одиннадцать, чтобы узнать, как дела, как она там справляется. Я сказал: — Эллен? Привет! Как ты там? Все в порядке? — Все нормально, — долгий, долгий вздох. — Да уж, нормально… Не представляю, как ты сам со всем этим справлялся. — Устала? — Кажется, я еще никогда в жизни так не уставала. — Дети нормально доехали в школу? Снова вздох. — Да. В машине Эрик стукнул Николь по спине, а она ударила его по уху. — Надо было сразу прекратить это, как только они начали, Эллен. — Ну, я учусь понемногу, — устало проговорила она. — А малышка? Как ее сыпь? — Лучше. Я мазала ее мазью. — Двигается нормально? — Конечно. Для ее возраста у нее прекрасная координация. Есть какие-нибудь проблемы, о которых мне нужно знать? — Нет-нет, — сказал я и, отвернувшись от ребят, спросил, понизив голос: — Как она какает? Чарли Давенпорт у меня за спиной фыркнул. — Обильно, — сказала Эллен. — Сейчас она спит. Я ненадолго выводила ее в парк. Она заснула хорошо. В целом в доме все нормально. Только на водонагревателе потек клапан, но скоро придет сантехник и все наладит. — Хорошо… Слушай, Эллен, у нас здесь кое-что происходит… — Джек, Джулия звонила из больницы пару минут назад. Хотела с тобой поговорить. — А… — Когда я сказала, что ты уехал в Неваду, она очень встревожилась. — Правда? — Она сказала, что ты ничего не понимаешь. И только сделаешь все еще хуже. Что-то вроде этого. Наверное, ты лучше позвони ей сам. Мне показалось, она очень взволнована. — Хорошо, я позвоню. — Как у тебя там дела? Ты вернешься вечером? — Сегодня нет, — ответил я. — Наверное, приеду завтра утром. Эллен, мне нужно идти… — Позвони детям после обеда, если сможешь. Им будет приятно тебя услышать. Тетя Эллен — это хорошо, но папочку она не заменит. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду. — Хорошо. Вы ужинаете в шесть? — Примерно. Я сказал, что постараюсь позвонить, и положил трубку. Мы с Мае стояли возле двойной стеклянной перегородки, у самого выхода из здания. За стеклом я видел массивную стальную дверь противопожарной конструкции, открывавшую путь наружу. Рики стоял рядом с нами, мрачный и нервный, и смотрел, как мы готовимся к экспедиции. — Ты уверен, что это необходимо? Выходить наружу? — Крайне необходимо. — Почему бы вам с Мае не подождать до ночи и только тогда выйти? — Потому что к тому времени кролика там уже не будет, — сказал я. — Ночью его утащат койоты или ястребы. — Ну не знаю, — сказал Рики. — Мы ни разу не видели в округе ни одного койота. — Черт! За то время, пока мы тут препираемся, можно было запросто сходить туда и вернуться, — сказал я и включил рацию. — Увидимся, Рики. Я прошел за стеклянную дверь в воздушный шлюз. Дверь с шипением закрылась за мной. Вентиляторы включились ненадолго, в непривычной последовательности, а потом дальняя стеклянная перегородка отъехала в сторону. Я пошел к стальной двери. Оглянувшись, я увидел, как Мае заходит в шлюзовую камеру. Я чуть приоткрыл стальную дверь. Резкий, слепящий солнечный свет прочертил на полу сияющую полосу. В лицо мне ударил горячий воздух пустыни. Рики сказал по интеркому: — Удачи вам, ребята. Я задержал дыхание, открыл дверь пошире и вышел наружу. Ветра не было, стояла удушающая полуденная жара. Где-то чирикала птица, и больше не было слышно ни звука. Я стоял у двери и щурил глаза от слепящего солнца. По спине у меня пробежал холодок. Я сделал глубокий вдох. Я был уверен, что рои не опасны. Но теперь, когда я оказался снаружи, мои теоретические выкладки словно утратили силу. Наверное, я поддался настроению Рики, потому что сейчас мне было явно не по себе. Отсюда, снаружи, мне показалось, что тушка кролика лежит гораздо дальше, чем я думал. Она была примерно в пятидесяти ярдах от двери, а это половина длины футбольного поля. Пустыня вокруг казалась голой и безжизненной. Я огляделся по сторонам, выискивая на горизонте черные вихри, но не обнаружил ничего подозрительного. Бронированная дверь у меня за спиной открылась, и Мае сказала: — Я готова, Джек. — Тогда пошли. Мы пошли к тушке кролика. Песок шуршал у нас под ногами. Мы начали удаляться от здания. Я почти сразу вспотел, сердце забилось чаще. Я заставлял себя дышать медленно и глубоко, стараясь не волноваться. Солнце немилосердно обжигало лицо. Я понимал, что позволил Рики себя запугать, но, похоже, ничего не мог с этим поделать. Я все время поглядывал на горизонт. Мае держалась в паре шагов позади меня. Я спросил: — Ну как ты там? — Буду рада, когда все закончится. Мы шли через поле желтых кактусов чолла, высотой нам по колено. Их колючки блестели на солнце. То тут, то там попадались большие бочковидные кактусы, похожие на толстые зеленые пальцы, торчащие кверху из песка. Под кактусами чолла по земле молча прыгали какие-то маленькие птички. Когда мы приблизились, они вспорхнули в воздух и отлетели на сотню ярдов. Наконец мы дошли до кролика. Над тушкой кружилось жужжащее черное облако. Я остановился, потрясенный. — Это просто мухи, — сказала Мае. Она прошла вперед и присела возле кролика, не обращая внимания на мух. Мае надела резиновые перчатки и протянула другую пару мне. Потом она расстелила на земле кусок полиэтиленовой пленки и прижала его с четырех сторон камнями, расстегнула сумку с инструментами для вскрытия и положила ее рядом. Стальные инструменты блестели на солнце — пинцеты, скальпели, несколько видов ножниц. Еще Мае выложила рядком шприц и несколько пробирок с резиновыми пробками для взятия образцов тканей. Она двигалась быстро и уверенно. Ей уже приходилось выполнять такую работу. Я присел на корточки рядом с Мае. Трупный запах еще не ощущался. При внешнем осмотре я не заметил никаких признаков, указывающих на причину смерти. Выпученный глаз кролика был розовым и имел вполне здоровый вид. Мае спросила: — Бобби? Ты меня записываешь? Я услышал в наушнике, как Бобби Лембек попросил: — Опусти камеру пониже. Мае поправила камеру, закрепленную у нее на очках от солнца. — Еще немножко… Еще немножко… Вот, так нормально. Достаточно. — Хорошо, — сказала Мае. Она повертела тушку кролика в руках, осматривая ее со всех сторон, и начала быстро диктовать: — При внешнем осмотре животное выглядит совершенно нормально. Нет никаких признаков аномалий развития или заболеваний, мех густой и с виду здоровый. Носовые ходы кажутся частично или полностью блокированными. Я заметила некоторое количество фекальных масс, выделившихся из ануса, но, полагаю, это нормальная дефекация, произошедшая во время смерти. Мае уложила тушку спинкой вниз и развела в стороны передние лапы кролика. — Мне нужна твоя помощь, Джек. Она хотела, чтобы я подержал лапы в таком положении. Тушка была еще теплая, трупное окоченение еще не началось. Мае взяла скальпель, одним быстрым движением сделала срединный разрез и вскрыла брюшную полость кролика. Открылась красная щель, потекла кровь. Я увидел беловатые ребра и розовые внутренности. Делая разрез, Мае не переставала говорить — она описывала внешний вид тканей, их цвет и консистенцию. Мне она сказала: «Подержи здесь». Я передвинул руку пониже и отвел в сторону скользкие внутренности. Точным движением скальпеля Мае вскрыла желудок. Оттуда вытекла грязноватая зеленая жидкость, смешанная с каким-то кашицеобразным веществом — скорее всего, это была недопереваренная клетчатка. Внутренняя поверхность стенки желудка показалась мне слишком шероховатой, но Мае сказала, что это нормально. Она привычным движением провела пальцем вдоль стенок желудка, потом остановилась. — Хм-м-м… Посмотри-ка сюда. — Что там? — спросил я. — Вот, смотри, — она показала. В нескольких местах на стенке желудка виднелись участки покраснения, которые слегка кровоточили, как будто их растерли до крови. — Это ненормально, — сказала Мае. — Это патология. — Она взяла увеличительное стекло и рассмотрела необычные участки внимательнее, потом продиктовала: — Я наблюдаю темные участки приблизительно от четырех до восьми миллиметров в диаметре, которые, как я полагаю, являются скоплениями наночастиц в слизистой оболочке желудка. Каждое из этих скоплений сопровождается умеренным кровотечением из стенки желудка. — У него в желудке наночастицы? — переспросил я. — Но каким образом они там оказались? Кролик их съел? Или непроизвольно проглотил? — Вряд ли. Я склонна предположить, что они проникли в желудок самостоятельно, активно. Я нахмурился. — Ты хочешь сказать, что они проползли вниз по… — По пищеводу. Да. По крайней мере, я так думаю. — Но почему они это сделали? — Я не знаю. Разговаривая со мной, Мае продолжала делать вскрытие. Она взяла ножницы иразрезала грудину снизу вверх, потом развела ребра в стороны, открывая грудную клетку. — Подержи здесь. Я придержал ребра так, как показала Мае. Края костей были острые. Другой рукой я удерживал задние ноги кролика разведенными в стороны. Мае работала между моими руками. — Легкие ярко-розового цвета, плотные, имеют здоровый вид. Мае разрезала одно легкое скальпелем, потом еще раз и еще. Наконец она обнажила бронхиальное дерево и вскрыла один из крупных бронхов. Внутренняя поверхность бронха была очень черной. — В бронхах обнаружена массивная инвазия наночастиц, наступившая вследствие ингаляции элементов роя, — продиктовала Мае. — Ты снял это, Бобби? — Все снял. Видеоразрешение отличное. Мае продолжила разрез выше. — Следуя вверх по бронхиальному дереву к трахее и гортани… Она делала все новые и новые разрезы — вдоль гортани, потом от носа назад, через щеку, потом вскрыла рот… Мне пришлось даже отвернуться на мгновение. Но Мае продолжала спокойно диктовать: — Я наблюдаю массивную инфильтрацию носовых ходов и гортани. Предположительно, это вызвало частичную или полную закупорку дыхательных путей, которая, в свою очередь, могла стать причиной смерти. Я снова посмотрел на кролика. — Что? Голову кролика теперь невозможно было узнать. Мае отделила нижнюю челюсть и рассматривала горло кролика. — Посмотри сам, — предложила она. — Похоже, плотные скопления частиц перекрыли гортань и, вероятно, вызвали нечто вроде аллергической реакции, или… Тут вмешался Рики: — Слушайте, ребята, долго вы еще собираетесь там возиться? — Столько, сколько потребуется, — сказал я и повернулся к Мае: — Какая аллергическая реакция? — Ну посмотри на вот этот участок ткани — видишь, какой он отечный и серый? Следовательно, можно предположить… — Вы понимаете, что вы торчите там уже четыре минуты? — снова влез Рики. — Мы здесь только потому, что не можем принести кролика внутрь, — сказал я. — Да, не можете. Мае покачала головой и сказала: — Рики, ты сейчас только мешаешь… Бобби попросил: — Не верти головой, Мае. В камере все прыгает туда-сюда. — Извини. Но я заметил, как Мае подняла голову, как будто посмотрела на горизонт, а сама в это время открыла пробирку, сунула туда кусочек слизистой оболочки кроличьего желудка, закрыла пробирку резиновой пробкой и положила себе в карман. И только потом снова посмотрела вниз. Никто из тех, кто смотрит видеозапись, не видел, что она сделала. Мае сказала: — Хорошо, а теперь мы возьмем образцы крови. — Вы можете взять только кровь — и ничего больше, — предупредил Рики. — Да, Рики. Мы знаем. Мае взяла шприц, ввела иглу в артерию, набрала крови для образца, слила ее в пробирку, одной рукой сменила иглу и взяла другой образец крови из вены. Ее движения ни на миг не замедлились. Я сказал: — Тебе как будто уже приходилось это делать раньше. — Это пустяки. В Сычуане мы всегда работали во время страшных снегопадов, когда ты не видишь, что делаешь, руки замерзают, туша животного промерзла насквозь, так что в нее даже иглу не воткнешь… — Она отложила пробирку с кровью в сторону. — А теперь мы возьмем несколько культур на посев, и все… — Мае поискала что-то в своей сумке и сказала: — Вот незадача… — Что такое? — спросил я. — Я не захватила тампоны для взятия культур. — Но внутри они у тебя есть? — Да, конечно. Я сказал: — Рики, ты нигде не видишь тампонов для взятия культур? — Вижу. Вот они, возле воздушного шлюза. — Не хочешь принести их нам? — Да вы что, ребята! — Рики натянуто рассмеялся. — Я ни под каким видом не выйду наружу днем. Если они вам нужны — идите и берите. Мае сказала мне: — Хочешь сходить? — Нет, — я удерживал вскрытую тушку кролика и не хотел потом начинать все заново. — Я подожду здесь. Иди ты. — Хорошо, — Мае встала. — Постарайся отгонять мух, чтобы не было лишнего загрязнения. Я скоро вернусь, — и она легкой трусцой побежала к двери. Я слышал, как затихли ее шаги, потом лязгнула металлическая дверь, закрываясь за Мае. Потом стало тихо. Привлеченные вскрытой тушкой кролика мухи роились у меня над головой, пытались облепить вытащенные внутренности. Я отпустил задние ноги кролика и помахал рукой, чтобы отогнать мух. Я был так занят, разгоняя мух, что даже не волновался из-за того, что я здесь один. Время от времени я поглядывал на горизонт, но ни разу ничего не увидел. Отгоняя мух, я случайно взъерошил мех кролика, и заметил, что кожа под мехом ярко-красного цвета. Ярко-красная, как при сильном солнечном ожоге. От одного только вида этой красноты я вздрогнул. — Бобби! — сказал я в микрофон. В наушнике затрещало, потом раздался голос Бобби: — Да, Джек. — Ты видишь кролика? — Да, Джек. — Видишь, какая красная у него кожа? Ты записываешь это? — Э-э… Погоди минутку. Я услышал негромкое жужжание у левого виска — Бобби настраивал увеличение камеры через пульт дистанционного управления. Потом жужжание прекратилось. Я сказал: — Ты видишь это? Через мою камеру? Бобби не ответил. — Бобби! Я услышал какой-то шепот, непонятное бормотание. Но, возможно, это был просто треск статических помех. — Бобби, ты там? Тишина. Потом я услышал дыхание. — Джек! — теперь со мной говорил Дэвид Брукс. — Тебе лучше вернуться внутрь. — Но Мае еще не пришла. Где она? — Мае внутри. — Я должен ее подождать, она собиралась взять образцы культур… — Нет. Возвращайся сейчас же, Джек. Я отпустил кролика, поднялся на ноги и огляделся. — Я ничего не вижу. — Они с другой стороны здания, Джек. Его голос звучал спокойно, но у меня мороз пробежал по коже. — Да?.. — Возвращайся внутрь, Джек. Я наклонился, поднял пробирки с образцами и сумку с инструментами для вскрытия, лежавшие возле тушки кролика. Черная кожа сумки сильно нагрелась на солнце. — Джек! — Минутку… — Джек. Перестань там возиться. Я пошел обратно к стальной двери. Под ногами шуршал песок. Я не видел ничего подозрительного. Зато кое-что услышал. Я услышал необычный низкий звук, похожий на барабанную дробь. Сперва я подумал, что это работают какие-то механизмы, но звук то нарастал, то затихал, пульсируя, как биение сердца. Некоторые удары были громче остальных и сопровождались каким-то шипением, образуя невероятную, причудливую мелодию, — я никогда не слышал ничего подобного. Потом, обдумывая случившееся, я понял, что больше всего меня напугал именно звук. Я пошел быстрее. И спросил: — Где они? — Приближаются. — Где? — Джек… Ты бы лучше побежал. — Что? — Беги! Я по-прежнему ничего не видел, но звук стал заметно громче. Я побежал легкой трусцой. Звук был такой низкой частоты, что я чувствовал его вибрации всем своим телом. Но я и слышал его тоже. Барабанная дробь в прерывистом, рваном ритме. — Беги, Джек! Я мысленно выругался. И побежал. Из-за угла здания появился первый рой, кружась и сверкая серебром. Шипение и вибрация определенно исходили от черного облака. Оно направилось ко мне, скользя вдоль стены здания. Я понял, что облако доберется до двери гораздо раньше, чем я. Я огляделся и увидел, как из-за другого угла здания вылетает второй рой. И он тоже направился ко мне. В наушнике затрещало. Я услышал голос Дэвида Брукса: — Джек, ты не успеешь. — Я вижу. Первый рой уже добрался до двери и завис перед ней, перекрывая мне путь. Я остановился, не зная, что делать. Рядом со мной на земле валялась палка, довольно большая, фута четыре в длину. Я подобрал палку и покрутил ее в руке. Рой пульсировал, но не отдалялся от двери. Второй рой летел ко мне. Я решил, что пришло время устроить диверсию. Я хорошо знал программу «Хи-Доб». Я знал, что рои запрограммированы на преследование движущихся объектов, если объекты будут от них убегать. Что бы подсунуть им в качестве такого объекта?.. Я размахнулся и подбросил черную сумку с инструментами высоко в воздух, в направлении ко второму рою. Сумка упала и покатилась по песку. Второй рой сразу же повернул и полетел к сумке. В то же самое мгновение первый рой отлетел от двери и тоже направился к сумке — совсем как собака, которая бросается за мячиком. Глядя, как рой улетает с моего пути, я почувствовал облегчение. В конце концов, это всего лишь запрограммированный рой нанороботов. Я подумал: «Это просто детская игра». И бросился к двери. Это была ошибка. Потому что, очевидно, мои быстрые движения привлекли внимание роя — он немедленно остановился и сразу же вернулся обратно к двери, преграждая мне путь. Там он и завис, кружась на месте. В черном облаке сверкали серебристые отблески — словно лезвия, которые поблескивали на солнце. Они перекрыли мне путь. Я не сразу осознал, что это означает. Мои движения не привлекли внимания роя и не заставили рой преследовать меня. Рой вообще меня не преследовал. Вместо этого он перекрыл мне путь к отступлению. Рой предугадывал мои действия. Значит, дело не в программе. Рой изобрел новую модель поведения, соответствующую ситуации. Вместо того чтобы преследовать меня, он поджидает меня в засаде. Это выходило за пределы программы, заложенной в наночастицы, — это было на порядок более сложное поведение. Я не понимал, как такое могло произойти. Наверное, каким-то случайным образом возможности роя усилились. Потому что каждая отдельная частица обладала очень ограниченной памятью. Разумность роя была ограничена до необходимых пределов. Не может быть, чтобы его было так уж трудно перехитрить. Я попытался уклониться вправо, потом влево. Облако сразу же начинало двигаться за мной, но только на мгновение. Потом оно снова возвращалось к двери. Как будто знало, что моя настоящая цель — это дверь, и если оно останется там, то обязательно меня настигнет. Это было слишком разумное поведение. Наверное, они добавили в наночастицы еще какие-то дополнительные программы, о которых мне не сказали. Я произнес в микрофон: — Что за чертовщину вы сотворили с этими штуками, ребята? — Оно не даст тебе пройти, Джек, — сказал Дэвид. Услышав, что он говорит, я разозлился. — Ты так думаешь? Посмотрим! Потому что мой следующий шаг был очевиден. На таком близком расстоянии от земли структура роя нанороботов была очень уязвима. В сущности, это всего лишь облако частиц размером не больше пылинки. Если я развею это облако и тем самым нарушу структуру роя, то частицам придется заново реорганизовываться, точно так же как стае птиц в воздухе, разлетевшейся после выстрела. Реорганизация займет по меньшей мере несколько секунд. За это время я успею проскочить за дверь. Но как их разогнать? Я покрутил палкой, которую все еще держал в руке. Нет, этого явно недостаточно. Мне нужно было что-то другое, с большей плоской поверхностью — что-то вроде лопатки или пальмовой ветви, чтобы создать сильный поток воздуха… Я напряженно думал. Мне нужно было что-нибудь. Хоть что-нибудь… Второй рой начал подбираться ко мне сзади. Он приближался по сложной зигзагообразной траектории, чтобы пресечь любую попытку к бегству, которую я мог предпринять. Я наблюдал за роем с ужасом и восхищением. Такое поведение тоже никогда не закладывалось ни в какие программы. Это было самопроизвольное, обусловленное поведение — и его цель была более чем очевидна. Рой подкрадывался ко мне. Пульсирующий звук становился все громче по мере того, как рой подлетал ближе. «Я должен рассеять облако», — подумал я. Я завертел головой, осматриваясь по сторонам. Нигде не было видно ничего подходящего. Ближайшие кусты можжевельника росли слишком далеко. Кактусы чолла слишком хрупкие. Я подумал: «Конечно, откуда тут взяться чему-то подходящему — это же гребаная пустыня!» Я осмотрел наружную стену здания в надежде, что кто-нибудь случайно оставил снаружи какой-нибудь инструмент, например лопату… Ничего. Совсем ничего. Я стою здесь, посреди пустыни, в одной рубашке, и вокруг нет никого, кто помог бы мне… Ну конечно же! В наушнике затрещало. — Послушай, Джек… Но я больше ничего не слышал. Когда я стаскивал рубашку через голову, ремешок с наушником и камерой слетел и упал на землю. А потом я схватил рубашку и завертел ею в воздухе. И, заорав, как баньши, бросился на рой, который поджидал меня у двери. Рой вибрировал, издавая низкий звук, похожий на барабанную дробь. Когда я побежал к рою, облако наночастиц слегка распласталось. А потом я оказался внутри этого облака, в окружении наночастиц. Меня окутал странный полумрак, как будто я попал в пылевую бурю. Я ничего не видел — не видел даже двери. Я протянул свободную руку, надеясь найти дверную ручку на ощупь. Запорошенные наночастицами глаза сразу заболели, но я изо всех сил размахивал рубашкой, и вскоре полумрак начал рассеиваться. Я разогнал рой, расшвырял наночастицы в разные стороны. Зрение прояснилось, и дышал я все еще нормально, хотя в горле сильно пересохло и болезненно запершило. Я чувствовал тысячи крошечных уколов по всему телу, но они были почти безболезненные. Наконец я увидел перед собой дверь. Ручка двери была слева от меня. Я не переставал размахивать рубашкой, и облако наночастиц вдруг отлетело в сторону, как будто для того, чтобы оказаться подальше от моей рубашки. В это мгновение я проскользнул в дверь и захлопнул ее за собой. Внезапно оказавшись в темноте, я заморгал. Почти ничего не было видно. Я решил, что глаза должны привыкнуть к полумраку после слепящего солнца, и немного подождал. Но зрение не улучшилось. Наоборот, стало только хуже. Я смутно различал только двойную стеклянную перегородку впереди. Мелкие уколы на теле горели и зудели. В горле совсем пересохло, стало трудно дышать. Я захрипел и закашлялся. В глазах помутилось. Закружилась голова. За стеклянными перегородками стояли Рики и Мае и смотрели на меня. Я услышал, как Рики кричит: — Иди же, Джек! Скорее! Глаза болели, словно их жгло огнем. Голова кружилась все сильнее. Мне пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть. Горло начало опухать. Я дышал с трудом. Задыхаясь, я ждал, когда откроется стеклянная дверь. Но она не открывалась. Я тупо смотрел на воздушный шлюз. — Ты должен стать напротив двери, Джек! Становись! Мир вокруг меня как будто замедлился. Я внезапно ослабел. Тело стало непослушным и вялым. Жжение в глазах и на коже усилилось. В комнате словно потемнело. Я не был уверен, что смогу самостоятельно встать напротив двери. — Становись! Джек! Не знаю, как мне это удалось, но я отстранился от стены и шагнул к воздушному шлюзу. Стеклянная перегородка с негромким шипением ушла в стену. — Иди же, Джек! Давай! Перед глазами у меня поплыли цветные пятна. Голова кружилась, меня подташнивало. Спотыкаясь и едва переставляя ноги, я шагнул внутрь воздушного шлюза и уперся во вторую перегородку. С каждой секундой дышать было все труднее. Я понял, что скоро наступит удушье. Снаружи здания снова послышалось низкое ритмичное гудение. Я медленно повернулся и посмотрел назад. Стеклянная перегородка закрылась. Я посмотрел вниз, на себя, но почти ничего не увидел. Моя кожа казалась черной от налипшей на нее пыли. Все тело болело. Рубашка тоже почернела от пыли. Сверху хлынули струи холодного раствора, и я закрыл, глаза. Потом раздалось громкое гудение — заработали вентиляторы. Я видел, как потоки воздуха уносят пыль с моей рубашки. Зрение постепенно прояснилось, но я по-прежнему не мог дышать. Рубашка выскользнула у меня из пальцев и упала, распластавшись на решетке у моих ног. Я наклонился, чтобы поднять ее. Я весь дрожал, колени подгибались от слабости. Я слышал только гул вентиляторов. Меня затошнило. Колени подогнулись, и я привалился к стене. Я посмотрел на Рики и Мае за второй стеклянной дверью. Они были как будто где-то далеко-далеко. Пока я смотрел, они все отдалялись и отдалялись. Вскоре они оказались где-то совсем далеко, и я перестал о них думать. Я понял, что умираю. Я закрыл глаза и рухнул на пол. Гул вентиляторов затих вдали, и наступила холодная, абсолютная тишина.День шестой. 11:12
— Не двигайся. По моим венам текло что-то очень холодное. Я задрожал. — Джек, не двигайся. Хотя бы пару секунд, хорошо? Что-то холодное, какая-то холодная жидкость потекла по моей руке. Я открыл глаза. Прямо у меня над головой горел свет — ослепительно яркий, слегка зеленоватый. Я поморщился. У меня болело все тело. Я чувствовал себя так, как будто меня жестоко избили. Я лежал навзничь на черной кушетке в биологической лаборатории Мае. Прищурив глаза от яркого света, я увидел рядом Мае, склонившуюся над моей левой рукой. Она вводила что-то через аппарат для внутривенных вливаний, закрепленный в моей локтевой вене. — Что случилось? — Джек, прошу тебя, не шевелись. Я делала это только на лабораторных животных. — Очень обнадеживает, — я приподнял голову и посмотрел, что она делает. В висках запульсировала боль. Я застонал и снова лег. Мае спросила: — Плохо себя чувствуешь? — Ужасно. — Не удивительно. Мне пришлось три раза делать инъекции. — Из-за чего? — У тебя был анафилактический шок, Джек. Массивная аллергическая реакция. Ты едва не задохнулся. — Аллергическая реакция… — повторил я. — Значит, вот что это было? — Да, и очень сильная. — Это из-за роя? Поколебавшись мгновение, Мае ответила: — Конечно. — Но разве наночастицы могут вызвать такую аллергическую реакцию? — Как мы видим, могут… — Но ты так не думаешь, правда? — сказал я. — Нет, не думаю. Я думаю, что сами по себе наночастицы аллергенно инертны. Я думаю, аллергию у тебя вызвал коли-токсин. — Коли-токсин… Головная боль накатывала волнами. Я задержал дыхание, выжидая, когда боль ослабеет. Потом я попытался осмыслить то, что сказала Мае. Голова болела, мысли ворочались очень медленно. Коли-токсин. — Да. — Бактериальный токсин? Токсин кишечной палочки? Ты это имеешь в виду? — Да. Скорее всего, это протеолитический токсин. — И откуда взялся этот токсин? — Из роя, — ответила Мае. Это вообще не имело никакого смысла. Судя по тому, что сказал Рики, бактерии — кишечная палочка — использовались только для того, чтобы производить составляющие части молекул. — Но в рое не должно быть самих бактерий, — сказал я. — Я не знаю, Джек. Но думаю, они вполне могут там быть. Почему она говорит так неуверенно? На Мае это не похоже. Обычно она излагала свое мнение четко и определенно. — Ну, кто-нибудь да знает, — сказал я. — Ведь эти нанороботы сконструированы. Бактерии либо были заложены в конструкцию, либо нет. Я услышал, как Мае вздохнула — так, как будто я что-то недопонимал. Но что я недопонимаю? Я спросил: — Вы собрали частицы, которые сдуло в воздушном шлюзе? Взяли образцы частиц из шлюза? — Нет. Вся пыль из воздушных шлюзов сжигается. — Это что, такая… — Это заложено в систему, Джек. Как мера безопасности. Мы не можем ее обойти. — Понятно… — На этот раз настала моя очередь вздыхать. Значит, у нас нет ни одного образца агентов из роя для исследования. Я собрался встать, но Мае положила руку мне на плечо и удержала. — Поднимайся очень медленно, Джек. Она была права — потому что, когда я сел на кушетке, голова у меня заболела еще сильнее. Я свесил ноги на пол. — Долго я был без сознания? — Двенадцать минут. — Я чувствую себя так, будто меня избили… Ребра болели при каждом вдохе. — У тебя было очень затрудненное дыхание. — Мне и сейчас трудно дышать. Я взял бумажную салфетку и высморкался. На салфетку вышло много черной слизи, смешанной с пылью из пустыни и кровью. Чтобы прочистить нос, мне пришлось высморкаться четыре или пять раз. Я скомкал салфетку и хотел бросить ее в мусорную корзину. Мае протянула руку и сказала: — Дай это мне, Джек. — Да нет, все нормально… — Дай, Джек. Она забрала у меня салфетку, положила в маленький пластиковый пакетик и запечатала. Только тогда я осознал, насколько медленно сейчас соображаю. Ну конечно же — на салфетке были те самые наночастицы из роя, которые я хотел изучить. Я закрыл глаза и стал дышать медленно и глубоко, ожидая, пока головная боль немного успокоится. Когда я снова открыл глаза, свет в комнате показался мне уже не настолько ярким. Теперь он был почти нормальным. — Кстати, тебе звонила Джулия, — сказала Мае. — Она просила передать, чтобы ты ей пока не звонил — она не сможет подойти к телефону из-за каких-то обследований. Но она хотела с тобой поговорить. Я только вздохнул. Мае положила пакетик с салфеткой в металлическую коробочку и плотно завинтила крышку. — Мае, если в рое есть бактерии, мы можем узнать это прямо сейчас, если рассмотрим частицы. Почему бы нам это не сделать? — Сейчас я не могу. Но я сделаю это, как только освобожусь. У нас небольшие проблемы с блоком ферментации, и микроскопы сейчас заняты. — Что за проблемы? — Я пока точно не знаю. Но в одном из чанов резко упала скорость роста бактерий, — она покачала головой. — Вряд ли это что-нибудь серьезное. Такое случается постоянно. Ведь производственный процесс — невероятно тонкое дело, Джек. Поддерживать его, чтобы все нормально работало, — это все равно что жонглировать одновременно сотней шаров. Руки постоянно заняты. Я кивнул. Однако я начал подозревать, что Мае не стала сразу искать бактерии в содержимом салфетки по другой причине. Она и без того знала, что они там есть. Наверное, Мае просто считает, что рассказывать мне об этом — не ее дело. И если я угадал правильно, она никогда мне ничего не расскажет. — Мае… — сказал я. — Кто-то должен рассказать мне, что у вас здесь происходит на самом деле. Не Рики. Я хочу, чтобы кто-нибудь рассказал мне все как есть. — Ты прав, — откликнулась Мае. — По-моему, это очень хорошая идея. Вот поэтому я и оказался перед монитором компьютера в одной из здешних маленьких комнаток. Рядом со мной сидел инженер-проектировщик, Дэвид Брукс. Во время разговора Дэвид постоянно поправлял что-нибудь в своей одежде. Он разгладил галстук, расправил манжеты рубашки, одернул воротник, подтянул повыше брюки, чтобы не вытягивались колени. Положил ногу на ногу, подтянул носок, потом занялся вторым носком. Провел ладонью по плечам, стряхивая воображаемую пыль. Потом все началось по новой. Конечно, он делал все это несознательно, непроизвольно, и при такой головной боли это могло бы меня раздражать. Но я не обращал внимания на его манипуляции. Потому что с каждой новой порцией информации, которую выдавал мне Дэвид, голова у меня болела все сильнее и сильнее. В отличие от Рики, у Дэвида был очень упорядоченный, хорошо организованный ум, и он рассказывал мне все, с самого начала. «Ксимос» заключил контракт на изготовление роя микророботов, которые будут работать как камера для наблюдения с воздуха. Микрокамеры были успешно изготовлены и хорошо показали себя на испытаниях внутри помещения. Но когда их испытали на открытом воздухе, оказалось, что камеры недостаточно мобильны. Сильный ветер легко развеивал рой микророботов во время испытаний. Это было шесть недель назад. — Вы испытывали другие рои после этого? — спросил я. — Да, много раз. Испытания длились еще четыре недели или около того. — И ни один рой не работал? — Да. Ни один не работал. — Значит, все эти исходные рои исчезли — их унесло ветром? — Да. — Следовательно, те сбежавшие рои, которые мы наблюдаем сейчас, не имеют ничего общего с исходными испытательными роями? — Да. — Они появились в результате выброса загрязненных отходов… Дэвид быстро заморгал. — О каких загрязнениях ты говоришь? — О двадцати пяти килограммах загрязнений, выдутых наружу через вентилятор, на котором не были установлены фильтры… — Кто тебе сказал про двадцать пять килограммов? — Рики. — Нет, Джек, нет, — сказал Дэвид. — Мы выбрасывали отходы много дней. Наверное, там было пятьсот или шестьсот килограммов загрязнений — бактерий, молекул, ассемблеров… Значит, Рики снова сильно приукрасил истинное положение дел. Но я не понимал, почему он решил обмануть меня в этом. В конце концов, это ведь была всего лишь случайная ошибка. Причем ошибка подрядчика — по словам Рики. — Хорошо, — сказал я. — И когда вы впервые заметили дикий рой из пустыни? — Две недели назад, — ответил Дэвид, кивая и разглаживая свой галстук. Он объяснил, что вначале рой был настолько дезорганизован, что при первом его появлении они решили, будто это просто скопление каких-нибудь пустынных насекомых — мошек или москитов. — Облако полетало какое-то время вокруг здания лаборатории, а потом исчезло. Мы сочли, что это просто случайность. Через пару дней рой появился снова, и на этот раз он был организован лучше. — В нем отчетливо наблюдалось роение — такие же круговые и волнообразные перемещения, как и внутри облака, которое ты видел. Тогда нам стало ясно, что это не москиты, а наши нанороботы. — А что было потом? — Облако кружилось по пустыне вокруг здания фабрики, как и раньше. Оно прилетало и улетало. Следующие несколько дней мы пытались управлять им с помощью радиосигналов, но ни разу ничего не получилось. А потом — примерно через неделю после этого — мы вдруг обнаружили, что ни одна машина не заводится… — Дэвид помолчал. — Я пошел посмотреть, в чем там дело, и выяснил, что все бортовые компьютеры вышли из строя. Сейчас все автомобили делают со встроенными микропроцессорами. Они контролируют все: от подачи топлива до дверных замков и настроек радио. — И эти компьютеры перестали работать? — Да. Собственно, чипы самих процессоров были в полном порядке. Но все чипы памяти разрушились в результате коррозии. Буквально превратились в пыль. Я подумал: «Вот дерьмо!» — и сказал: — Ты смог установить почему? — Конечно. Тут не надо было даже особенно думать, Джек. Такая коррозия — характерное проявление действия гамма-ассемблеров. Ты знаешь о них? Нет? Ну, в производственном процессе у нас используется девять разновидностей ассемблеров. У каждого вида ассемблеров — свои функции. Гамма-ассемблеры разрушают углеродные материалы в силикатных слоях. Они буквально разрезают их на наноуровне — вырезают куски углеродного субстрата. — Значит, эти ассемблеры порезали чипы памяти в машинах… — Да, правильно, но… — Дэвид помялся. Он вел себя так, как будто я не улавливал сути того, о чем он рассказывал. Он подергал себя за воротник рубашки, провел пальцем по манжетам. — Не забывай, Джек, эти ассемблеры способны работать при комнатной температуре. Но такая жара, как в пустыне, для них даже лучше. Чем выше температура, тем эффективнее они работают. Несколько мгновений до меня не доходило, что он имеет в виду. При чем тут разница между комнатной температурой и жарой в пустыне? Какое отношение это имеет к испорченным чипам памяти в машинах? И внезапно наконец монетка упала. Я понял. — Боже мой… — проронил я. Дэвид кивнул. — Да. Дэвид рассказал мне, что через неисправный вентилятор в пустыню выбросило смесь компонентов, и эти компоненты, которые были предназначены для самосборки внутри производственной линии, вполне могли выполнять свое предназначение и в природных условиях. Сборка могла происходить автономно, прямо в пустыне. И, очевидно, именно это и произошло. Чтобы проверить, что я все понял правильно, я решил просчитать все этапы пошагово. — Первичная сборка начинается с бактерий. Они видоизменены так, что способны питаться чем угодно, вплоть до мусора, и, значит, вполне могли найти в пустыне какую-нибудь питательную среду. — Правильно. — Это означает, что бактерии начали размножаться и производить молекулы, которые самостоятельно складывались друг с другом, образуя новые, более крупные молекулы. И вскоре из них получились ассемблеры, которые начали выполнять заключительную работу — собирать новые микроагенты. — Да, правильно. — А это означает, что рои действительно размножаются в буквальном смысле. — Да. Они размножаются. — И каждый отдельный агент обладает памятью. — Да. Небольшой, но обладает. — А много им и не нужно — в этом-то и смысл распределенного разума. Разум у них коллективный. Таким образом, они обладают разумом. А поскольку у них есть память, они способны обучаться на собственном опыте. — Да. — А программный модуль «Хи-Доб» помогает им решать задачи. Кроме того, эта программа генерирует достаточно случайных элементов, чтобы позволить им изобретать и применять новшества. — Да, правильно. Голова у меня раскалывалась от боли. Теперь я представлял себе все последствия случившегося, и они были очень нехорошие. — Значит… — с трудом произнес я, — из того, что ты мне сказал, следует, что этот рой воспроизводит сам себя, способен к самостоятельному существованию, обучается на основе приобретенного опыта, обладает коллективным разумом и может находить новые способы решения задач. — Да. — Это означает, что по всем практическим критериям этот рой — живой. — Да, — Дэвид кивнул. — По крайней мере, он ведет себя как живой. Функционально он живой, Джек. Я сказал: — Это чертовски поганые новости… — То-то и оно, — согласился Брукс. — Хотел бы я знать, почему эту штуку не уничтожили в самом начале, давным-давно? Дэвид промолчал. Он только теребил свой галстук и смущенно мялся. — Ты ведь понимаешь, — сказал я, — что речь идет о механической чуме. Вот что вы тут сотворили, Дэвид. Это то же самое, что бактериальная или вирусная чума, только еще хуже. Потому что ее возбудители — механические организмы. Вы создали чертову рукотворную чуму. Он кивнул. — Да. — И она эволюционирует. — Да. — И она ничем не ограничена, в отличие от биологической эволюции. Наверное, она развивается гораздо быстрее. Дэвид кивнул. — Да, они эволюционируют намного быстрее. — Насколько быстрее, Дэвид? Брукс вздохнул. — Чертовски быстро, Джек. Сегодня вечером, когда они вернутся, они уже будут другими. — А они вернутся? — Они всегда возвращаются. — А почему они возвращаются? — спросил я. — Они пытаются пробраться внутрь. — Но почему? Дэвид поерзал на стуле, явно чувствуя себя неуютно. — Мы можем только предполагать, Джек. — И что же вы предполагаете? — Одно из возможных объяснений — вопрос территории. Ты же знаешь, в исходном варианте программа «Хи-Доб» включала в себя концепцию ареала — территории, на которой хищник охотится. А внутри ареала выделялось нечто вроде домашней базы, которая, как мог предположить рой, находится внутри фабрики. Я спросил: — И ты в это веришь? — Вообще-то нет. — Поколебавшись еще немного, он сказал: — Почти все мы думаем, что они возвращаются потому, что ищут твою жену, Джек. Они ищут Джулию.День шестой. 11:42
Вот поэтому я, с раскалывающейся от боли головой, сел за телефон и позвонил в больницу в Сан-Хосе. — Пригласите, пожалуйста, Джулию Форман, — сказал я оператору и по буквам произнес имя и фамилию. — Она в отделении интенсивной терапии. — Да, я знаю. — Прошу прощения, но прямые звонки пациентам отделения интенсивной терапии запрещены. — Тогда соедините меня с дежурной медсестрой. — Минуточку, оставайтесь на линии… Я подождал. Трубку долго не поднимали, я снова позвонил оператору и наконец дозвонился на пост дежурной медсестры. Медсестра сказала, что Джулия сейчас на рентгеноскопии и когда вернется — неизвестно. Я сказал, что она уже давно должна была вернуться. Медсестра раздраженно возразила, что прямо сейчас смотрит на кровать Джулии и может меня заверить, что Джулии там точно нет. Я сказал, что перезвоню позже, положил трубку и повернулся к Дэвиду. — Какое отношение ко всему этому имеет Джулия? — Она помогала нам, Джек. — Не сомневаюсь. Но как именно она вам помогала? — В самом начале она пыталась приманить рой обратно, — сказал он. — Нам нужно было, чтобы рой держался поближе к зданию — чтобы мы могли управлять им по рации. И вот Джулия помогала нам удерживать рой поблизости. — Как? — Ну, она его развлекала. — Она — что? — Развлекала… Думаю, это можно назвать именно так. Очень быстро стало понятно, что рой обладает зачаточным разумом. И Джулии пришла в голову идея обращаться с ним, как с ребенком. Она выходила наружу и брала с собой яркие, разноцветные кубики, игрушки. Всякое такое, что любят маленькие дети. И рой как будто реагировал на ее присутствие. Джулия была в восторге от этого. — Тогда находиться рядом с роем было безопасно? — Да, совершенно безопасно. Это было просто облако микрочастиц, — Дэвид пожал плечами. — Как бы то ни было, на второй или третий день Джулия решила пойти дальше и протестировать рой по всем правилам. Знаешь, как детские психологи обычно тестируют детей. — Ты имеешь в виду, что она решила начать обучение? — спросил я. — Нет. Она хотела только протестировать. — Дэвид, рой обладает коллективным разумом. Это же чертова сеть. Он может обучаться на чем угодно. Тестирование — это обучение. Что именно она с ним делала? — Ну, знаешь, просто играла в игры. Она выкладывала на земле рядком три цветных кубика, два синих и один желтый, и смотрела, выберет ли рой желтый кубик. Потом делала то же самое, только с треугольниками и квадратами. Ну, в этом роде. — Но, Дэвид, — сказал я, — вы же знали, что это нарушение всех правил — развитие вне стен лаборатории. Неужели никто не додумался, что надо пойти и уничтожить этот чертов рой? — Конечно. Мы все хотели его уничтожить. Но Джулия не позволила. — Почему? — Она хотела его сохранить. — И никто не переубедил ее? — Джек, она — вице-президент компании. Она была уверена, что этот рой — счастливая случайность, что мы натолкнулись на что-то действительно важное, что это сможет со временем спасти компанию, — и поэтому мы не должны уничтожать рой. Она была… Ну, я даже не знаю — по-моему, она действительно очень увлеклась этой идеей. Я хочу сказать, она гордилась этим. Как будто этот рой — ее собственное изобретение. Все, чего ей хотелось, — это просто «держать его в узде». Это ее собственные слова. — Да. Понимаю. И давно она это говорила? — Вчера, Джек, — Дэвид пожал плечами. — Ты же знаешь, она улетела отсюда только вчера днем. Я не сразу осознал, что он прав. Прошел всего один день с тех пор, как Джулия была здесь, а потом она попала в аварию. И за это время рои, по всей видимости, эволюционировали с невероятной скоростью. — Сколько роев здесь было вчера? — Три. Но мы видели только два. Я думаю, третий прятался, — Дэвид покачал головой. — Знаешь, один из роев был у Джулии вроде любимчика. Он был поменьше других. Всегда дожидался, когда Джулия выйдет из здания, и держался рядом с ней. Иногда, когда она выходила, рой начинал кружиться вокруг нее, как будто был рад ее видеть. А она разговаривала с ним — ну, как разговаривают с собакой. Я сжал виски ладонями. — Она разговаривала с ним… — повторил я. Господи боже! — Только не говори мне, что рои обладают и слуховыми сенсорами тоже. — Нет. Слуховых сенсоров у них нет. — Значит, разговоры Джулии прошли впустую… — Ну вообще-то… Мы думаем, облако находилось достаточно близко от нее, чтобы дыхание Джулии отклоняло некоторые частицы роя. Ритмично отклоняло. — Так что весь рой был одной гигантской барабанной перепонкой? — В некотором смысле да. — А поскольку это сеть, он обучился… — Да. Я вздохнул. — Наверное, ты собираешься сказать мне, что рой что-то говорил ей в ответ? — Нет, но он начал издавать странные звуки. Я кивнул. Я слышал эти странные звуки. — Каким образом он это делает? — Мы точно не знаем. Бобби думает, что они повторяют в обратной последовательности вибрации, которые услышали. Частицы согласованно вибрируют и образуют звуковую волну. Примерно так, как мембрана динамика. Да, наверное, там в самом деле происходит что-то вроде этого. Даже несмотря на то, что рой вряд ли способен на такое. Ведь, в сущности, рой — это облако пыли, состоящее из множества миниатюрных частиц. И эти частицы не обладают ни достаточной массой, ни энергией для того, чтобы генерировать звук. Мне вдруг пришла в голову одна мысль. — Дэвид, — сказал я, — а вчера Джулия выходила наружу, к роям? — Да, утром. Все было нормально. Это уже потом, несколько часов спустя после того, как Джулия улетела, они убили змею. — А до этого они кого-нибудь убивали? — Ну… может быть, койота — несколько дней назад. Я точно не знаю. — Значит, возможно, змея была не первой их жертвой? — Возможно… — А сегодня они убили кролика. — Да. Так что они теперь прогрессируют очень быстро. — Спасибо тебе, Джулия… — сказал я. Я был совершенно уверен, что тот быстрый прогресс в развитии, который мы наблюдаем у роев, является результатом предыдущего обучения. Это характерно для распределенных систем — и, если уж на то пошло, для эволюции в целом, которую в принципе тоже можно рассматривать как процесс обучения. В любом случае это означает, что в развитии системы есть долгий, медленный начальный период, за которым следует быстрое и постоянно ускоряющееся развитие. Именно по такой схеме происходило, например, развитие жизни на Земле. Первые живые существа появились около четырех миллиардов лет назад, и это были одноклеточные организмы. В течение последующих двух миллиардов лет ничего особенно не менялось. Потом в клетках возникло ядро. И развитие начало ускоряться. Всего несколько миллионов лет спустя уже появились многоклеточные организмы. Еще через несколько миллионов лет после этого живые организмы внезапно стали очень многообразными. Потом — еще более многообразными. Пару сотен миллионов лет назад на Земле росли огромные растения, среди которых бродили громадные, сложно организованные животные — динозавры. Человек появился довольно поздно — четыре миллиона лет назад впервые появились прямоходящие обезьяны. Два миллиона лет назад — первые прямые предшественники человека. Тридцать пять тысяч лет назад — наскальные рисунки в пещерах. Впечатляющее ускорение развития. Если сжать всю историю жизни на Земле до двадцати четырех часов, то многоклеточные организмы появились в последние двенадцать часов, динозавры — в последний час, первобытные люди — в последние сорок секунд, а современный человек — меньше секунды назад. Первым примитивным организмам понадобилось два миллиарда лет на то, чтобы внутри них возникло ядро — первый шаг к усложнению. Но чтобы эволюционировать до многоклеточных организмов, им понадобилась всего десятая часть этого времени — двести миллионов лет. И всего четыре миллиона лет отделяет тупых обезьян с их грубыми костяными орудиями от современного человека и генной инженерии. Вот насколько стремительно ускоряется темп эволюции. Подобная картина наблюдается и в поведении агентно-базированных систем. Довольно много времени уходит на то, чтобы агенты прошли подготовительную стадию обучения, «заложили фундамент» опыта и освоили первичные навыки. Но, как только этот этап завершается, последующий прогресс может быть очень быстрым. Нет никакого способа пропустить подготовительный период — точно так же, как человек не может пропустить детство и сразу стать взрослым. Подготовительная работа неизбежна и необходима. Но в то же самое время невозможно избежать и последующего быстрого развития. Это, можно сказать, встроенное в систему свойство. Обучение делает развитие более эффективным. И я был уверен, что обучающие занятия, которые проводила Джулия, сыграли очень важную роль в формировании нынешнего поведения роев. Даже просто общаясь с ними, она предоставляла необходимость выбора организмам, обусловленное поведение которых предсказать невозможно. То, что делала Джулия, было большой глупостью. Таким образом, рой, который и сейчас уже развивается очень быстро, в будущем станет эволюционировать еще быстрее. А поскольку эти организмы искусственно созданы человеком, их эволюция происходит не биологическими темпами. Рои эволюционируют в течение считанных часов. И с каждым часом уничтожить рои будет все труднее. — Хорошо, — сказал я Дэвиду. — Если рои возвращаются, тогда нам, наверное, лучше к этому подготовиться. Я встал, поморщился от головной боли и пошел к двери. — Что ты задумал? — спросил Дэвид. — А как, по-твоему, что я мог задумать? — поинтересовался я. — Мы должны уничтожить эти штуки, раз и навсегда. Мы должны стереть их с лица земли. И мы должны сделать это прямо сейчас. Дэвид поерзал на стуле. — Мне идея нравится, — сказал он. — Но вряд ли Рики согласится. — Почему? Дэвид пожал плечами. — Просто не согласится, и все. Я молчал и ждал объяснений. Дэвид снова поерзал на стуле. Он явно чувствовал себя очень неуютно. — Понимаешь, у них с Джулией… э-э… что-то вроде соглашения на этот счет. — Значит, они относятся к этому одинаково… — Да. Они заодно. Я имею в виду — в этом. — Что ты пытаешься мне сказать, Дэвид? — спросил я. — Ничего. Только то, что я уже сказал. Они оба считают, что рои нужно оставить в живых. Я думаю, Рики будет возражать против твоего предложения — вот и все. Мне нужно было еще раз поговорить с Мае. Я нашел ее в биологической лаборатории. Она сидела перед монитором компьютера и рассматривала белые колонии бактерий, выросших на красноватой питательной среде. — Слушай, Мае, — сказал я. — Я поговорил с Дэвидом, и мне нужно… Мае? У тебя проблемы? Она пристально смотрела на экран. — Кажется, да. Проблемы с нашей исходной культурой бактерий. — Что там с ней не так? — Последние генерации Тета-ди растут ненормально, — она указала на изображение в верхнем углу экрана, где колонии бактерий росли ровными белыми кружками, и сказала: — Вот это нормальный рост кишечной палочки. Так они должны выглядеть. А вот здесь… — она открыла в центре экрана другую картинку. Округлые белые пятна как будто изъела моль, у них были рваные, неровные края и неправильная форма. — Это ненормальный рост, — Мае покачала головой. — Боюсь, этосвидетельствует о заражении фагами. — Ты имеешь в виду вирусы? — уточнил я. Фаги — это вирусы, поражающие бактерии. — Да, — Мае кивнула. — Обычная кишечная палочка чувствительна к очень многим фагам. Самый распространенный, конечно, фаг Т4, но у Тета-ди выработана к нему устойчивость. Поэтому я предполагаю, что это делает какой-то новый вид фага. — Новый фаг? Ты имеешь в виду недавно появившийся? — Да. Вероятно, в результате мутации существующего штамма, который каким-то образом преодолел устойчивость Тета-ди. Для фабрики это может обернуться большими проблемами. Если бактериальное сырье заражено фагами, то нам придется прекратить производство. Иначе произойдет распространение вирусов. — Если честно, закрытие производства — не такая уж плохая идея, — сказал я. — Скорее всего, нам придется это сделать. Я пыталась изолировать зараженную культуру, но она оказалась очень агрессивной. Возможно, чтобы избавиться от вирусов, нам придется уничтожить все бактерии, простерилизовать чаны и начать заново с новой культурой. Рики это не понравится. — Ты уже говорила ему об этом? — Нет еще, — Мае покачала головой. — Вряд ли Рики сейчас готов услышать еще какие-то плохие новости. И кроме того… — Она замолчала, как будто раздумывая над тем, что собиралась мне сказать. — Кроме того — что? — Для Рики очень многое значит успех этой компании, — Мае повернулась ко мне лицом. — Бобби слышал, как он однажды разговаривал по телефону, интересовался состоянием своих акций. И был очень озабочен. Мне кажется, Рики рассматривает «Ксимос» как свою последнюю возможность отличиться. Он работает в компании уже пять лет. Если из того, что мы делаем, ничего не получится, он будет слишком стар, чтобы начинать все сначала в новой компании. У него жена и ребенок. Он не может еще пять лет выжидать удачного случая. Поэтому Рики действительно старается, чтобы все получилось, действительно выкладывается по полной. Он целыми ночами работает, что-то придумывает. Он спит не больше трех-четырех часов в сутки. Если честно, я боюсь, что это сильно влияет на его суждения. — Могу себе представить, — согласился я. — Он, наверное, ужасно нервничает. — Он так сильно недосыпает, что стал крайне раздражительным и непредсказуемым, — продолжала Мае. — Я никогда не могу предугадать, как он поступит или как он на что-то отреагирует. Иногда мне кажется, что он вовсе не хочет избавляться от роев. Или, может быть, он слишком напуган. — Возможно, — сказал я. — Как бы то ни было, он совершенно непредсказуем. Поэтому на твоем месте я была бы очень осторожна, — предупредила Мае, — когда ты пойдешь охотиться на рои. Ты ведь это собираешься сделать, правда? Ты пойдешь охотиться на них? — Да, — сказал я. — Это я и собираюсь сделать.День шестой. 13:12
Они все собрались в комнате отдыха, там, где были игровые автоматы и видеоигры. Только сейчас никто не играл. Все тревожно смотрели на меня, пока я объяснял, что мы должны сделать. Мой план был довольно прост — сам рой вынуждал нас это сделать, хотя об этой подробности я предпочел умолчать. В общих чертах я сказал, что мы имеем дело со сбежавшим роем, поведение которого не можем контролировать. И этот рой уже продемонстрировал способности к самоорганизации. — Наличие мощного компонента самоорганизации означает, что рой способен восстановить себя после какого-нибудь повреждения или нарушения его структуры. Так, как рой это сделал в случае со мной. Поэтому рой должен быть полностью истреблен физически. То есть частицы следует подвергнуть воздействию крайне высокой или крайне низкой температуры, кислоты или мощного магнитного поля. И насколько я успел изучить поведение роя, наилучший шанс уничтожить рой представится нам ночью, когда рой теряет энергию и падает на землю. Рики заметил: — Но мы уже пробовали это делать, Джек. Мы не можем найти его ночью… — Конечно, не можете, — подтвердил я. — Потому что вы его не пометили. Пустыня очень большая. Рой можно выследить в его ночном убежище только в том случае, если пометить его достаточно мощным маркером, по которому мы сможем обнаружить его след. — Каким это маркером, к примеру? — Это мой второй вопрос, — сказал я. — Какие маркирующие агенты у вас здесь есть? — Все смотрели на меня ничего не выражающими взглядами. — Ну давайте, ребята. Это же промышленный производственный комплекс. У вас должно быть хоть что-нибудь, чем можно пометить частицы, чтобы потом их выследить. Либо сильно светящееся вещество, либо феромон с характерным химическим составом, либо какой-нибудь радиоактивный маркер… Снова пустые взгляды. Молчат, только головами качают. — Ну… — проронила Мае. — Конечно, у нас есть радиоизотопы. — Отлично. Наконец-то хоть что-нибудь. — Мы используем их для отслеживания утечек в системе. — Какие у вас есть изотопы? — Селен-72 и рений-186. И еще немного ксенона-133. Я не знаю точно, что именно сейчас есть в наличии. — Какие у них периоды полураспада? Некоторые изотопы утрачивают радиоактивность очень быстро, в течение нескольких часов или даже минут. В таком случае они не подходят для того, что я задумал. — Период полураспада у всех порядка недели, — ответила Мае. — У селена восемь дней. У рения четыре дня. У ксенона пять дней. Пять с четвертью. — Хорошо. Нам подойдет любой, — сказал я. — Нам нужно, чтобы радиоактивность сохранялась в течение ночи после того, как мы пометим рой. Мае продолжала: — Обычно мы растворяем изотопы в растворе глюкозы. Его можно разбрызгать. — Вот и отлично, — согласился я. — Где сейчас изотопы? Мае неуверенно улыбнулась. — На складе. — А где это? — Снаружи. Рядом со стоянкой машин. — Хорошо, — сказал я. — Значит, давайте выйдем наружу и принесем их. — Бога ради! — воскликнул Рики, всплеснув руками. — Ты что, совсем спятил, Джек? Ты едва не погиб сегодня утром. Ты больше не будешь выходить. — Другого выбора у нас нет, — твердо заявил я. — Конечно же есть! Мы можем подождать до ночи. — Нет, — возразил я. — Потому что тогда мы не сможем пометить их до завтра. И не сможем выследить и уничтожить их до завтрашней ночи. Это означает, что мы предоставим лишние тридцать шесть часов организмам, которые очень быстро эволюционируют. Мы не можем так рисковать. — Рисковать? Джек, если ты выйдешь сейчас наружу, ты погибнешь. Это совершенно безумная идея. Ты спятил! Чарли Давенпорт смотрел на монитор. Теперь он повернулся к остальным. — Нет, Джек не спятил. И я пойду вместе с ним, — он улыбнулся мне и замурлыкал себе под нос «Рожден для дикой жизни…». Я сказал: — Это не так уж необходимо. Мае, ты можешь мне рассказать… — Нет. Я пойду с тобой. — Нам нужно соорудить какой-нибудь аппарат для опрыскивания, лучше всего — с дистанционным управлением, — предложил Дэвид Брукс. — Рози, это твоя специализация. — Ладно, я тоже пойду, — сказала Рози Кастро, посмотрев на Дэвида. — Вы все идете? — Рики посмотрел на каждого из нас по очереди и покачал головой. — Это чрезвычайно опасно. Крайне опасно. Никто ему не ответил. Мы все просто смотрели на него. Тогда Рики раздраженно произнес: — Чарли, заткнись наконец, пожалуйста! Перестань мычать. — Он повернулся ко мне: — Не думаю, что я могу вам это позволить, Джек… — Не думаю, что у тебя есть выбор, — сказал я. — Я здесь главный. — Сейчас — нет. Я подавил вспышку раздражения. Мне захотелось сказать ему, что это он наворотил тут дел, позволив рою эволюционировать в природных условиях. Но я не знал, сколько критических решений приняла Джулия. В конце концов, Рики ведь всегда подлизывался к начальству, старался угодить тем, кто главнее его, как ребенок старается угодить родителям. Он подхалимствовал очень очаровательно — это был его любимый способ продвигаться в жизни. И его самое слабое место. Но сейчас Рики упрямо выпятил подбородок. — Ты просто не сможешь этого сделать, Джек, — сказал он. — Вы, ребята, не сможете выйти наружу и остаться в живых. — А вот и сможем, Рики, — возразил Чарли Давенпорт. Он указал на монитор. — Посмотри сам. На монитор передавалось изображение пустыни. Послеобеденное солнце озаряло колючие кактусы. Вдали виднелся одинокий кустик можжевельника, темный при таком ярком свете. Я не сразу понял, что имел в виду Чарли. А потом заметил, что песок движется — ветер нес песчинки над самой поверхностью пустыни. Потом я увидел, что куст можжевельника наклонен в одну сторону. — Да, ребята, — сказал Чарли Давенпорт. — Сейчас там, снаружи, сильный ветер. Сильный ветер — никаких роев, помните? Им приходится прижиматься к земле. — Он встал и направился к коридору, который вел на энергостанцию. — Не будем тратить время. Пошли, ребята. Все встали и направились к выходу. Я шел последним. Меня поразило, что Рики оттер меня в сторону и заслонил проход своим телом. — Прости, Джек, я не хотел ставить тебя в неловкое положение перед остальными. Но я действительно не могу допустить, чтобы ты это сделал. — Ты предпочел бы, чтобы это сделал кто-нибудь другой? — спросил я. Рики нахмурил брови. — Что ты имеешь в виду? — Рики, пришло время взглянуть в лицо фактам. Это уже катастрофа. И если мы не сможем с ней совладать, нам придется позвать на помощь. — Помощь? Что ты имеешь в виду? — повторил он. — Я имею в виду, что придется звонить в Пентагон. Вызывать армию. Мы должны призвать кого-то, кто сможет совладать с этими роями. — Господи, Джек! Мы не можем этого сделать. — У нас нет выбора. — Но это означает крах для компании. Мы никогда больше не сможем получить инвестиции. — Это меня волнует меньше всего, — сказал я. Я страшно разозлился из-за того, что творилось в этой пустыне. Цепочка неверных решений, ошибок и промахов тянулась недели и месяцы. Такое впечатление, будто все в этом «Ксимосе» делали на скорую руку, накладывали заплатки поверх заплаток, по-быстрому, грубо и некачественно. Об отдаленных последствиях никто не заботился. — Подумай сам, — сказал я. — У вас сбежал рой, который представляет собой смертельную опасность. Вы больше не можете позволить себе с ним заигрывать. — Но Джулия… — Джулии здесь нет. — Но она говорила… — Меня не интересует, что она говорила, Рики. — Но компания… — К черту компанию, Рики! — я схватил его за плечи и крепко встряхнул. — До тебя что, не доходит? Ты не выходишь наружу — потому что ты боишься их, Рики! Мы должны их уничтожить. И если мы не сможем сделать это быстро, нам придется позвать на помощь. — Нет. — Да, Рики. — Это мы еще посмотрим! — прорычал он. Его тело напряглось, глаза загорелись. Он схватил меня за воротник. Я стоял, не двигаясь, просто смотрел ему в глаза. Рики пару секунд сверлил меня пылающим взглядом, потом ослабил хватку. Похлопал меня по плечу и поправил мой воротник. — Проклятье, Джек! Что я делаю? — проговорил он и улыбнулся своей фирменной улыбкой — страдальческой, заискивающей. — Прости меня, Джек. Наверное, у меня просто нервный срыв. Ты прав. Конечно же, ты абсолютно прав. К черту компанию. Мы должны это сделать. Мы должны уничтожить эти штуки ко всем чертям. — Да, — согласился я, все еще не сводя с него пристального взгляда. — Мы должны. Рики помолчал, убрал руку от моего воротника. — Ты думаешь, я веду себя странно? Мэри тоже кажется, что я стал немного странным. Она как-то сказала мне об этом. Я действительно веду себя странно? — Ну… — Скажи мне, Джек.. — Наверное, это от нервов… Сколько ты спишь? — Немного. Пару часов. — Может быть, тебе стоит принять таблетку? — Я принимал. Не помогает. Это все чертовы нервы. Ужасное напряжение. Я здесь торчу уже неделю. Теперь ты будешь здесь за главного. — Как и предполагалось. — Да. Ну, в любом случае… — Он отвернулся, как будто внезапно устыдившись чего-то. Потом сказал: — Я буду держать с вами связь по рации. Буду следить за каждым вашим шагом. Я очень благодарен тебе, Джек. Ты принес сюда разумность и порядок. Только… Только будь там поосторожнее, ладно? — Постараюсь. Рики отступил в сторону. Я прошел мимо него и вышел в коридор. В коридоре, пока мы шли к энергостанции, Мае пошла рядом со мной. Я сказал ей: — Тебе не обязательно выходить наружу, Мае. Ты и по рации можешь мне объяснить, что делать с изотопами. — Меня больше беспокоят не изотопы, Джек, — произнесла Мае негромко, так, что ее голоса почти не было слышно за гулом кондиционеров. — Меня беспокоит кролик. Я подумал, что неправильно расслышал ее слова. — Что? — Кролик. Я должна снова исследовать кролика. — Почему? — Помнишь, я взяла образец ткани из его желудка? Так вот, пару минут назад я рассмотрела его под микроскопом. — И что? — Боюсь, у нас большие проблемы, Джек.День шестой. 14:52
Я вышел за дверь первым и прищурил глаза, глядя на освещенную ярким солнцем пустыню. Хотя было уже почти три часа дня, солнце как будто светило так же ярко и жарко, как раньше. Горячий ветер трепал мою рубашку и брюки. Я придвинул микрофон рации поближе к губам и спросил: — Бобби, ты записываешь? — Записываю тебя, Джек. — Изображение нормальное? — Да, Джек. Чарли Давенпорт вышел наружу и засмеялся. — Знаешь, Рики, ты — непроходимый тупица. Ты в курсе? — спросил он. В наушнике я услышал голос Рики: — Брось, Чарли. Ты же знаешь, я не люблю комплименты. Мог бы и промолчать. Потом за дверь вышла Мае. У нее на плече висел рюкзак. — Это для изотопов, — пояснила она. — Они тяжелые? — Контейнеры — тяжелые. За Мае вышли Дэвид Брукс и Рози. Рози скорчила рожицу, ступив на песок. — Господи, какая здесь жара! — Я думал, ты знаешь, Рози, что в пустынях обычно бывает жарко, — поддел ее Чарли. — Не воняй, Чарли. — Не бойся, Рози, я пукну в другую сторону, — сказал Чарли и громко рыгнул. Я внимательно осмотрел горизонт, но ничего подозрительного не заметил. Машины стояли под навесом, примерно в пятидесяти ярдах от двери. Навес над стоянкой упирался одним торцом в приземистое бетонное здание с узкими окнами, выкрашенное в белый цвет. Это и был склад. Мы пошли к складу. Рози сказала: — А там работают кондиционеры? — Да, — ответила Мае. — Но на складе все равно жарко. Он плохо изолирован. — Склад герметичен? — спросил я. — Не совсем. — Это значит — нет, — сказал Чарли Давенпорт и рассмеялся. Потом спросил в микрофон: — Бобби, какой у нас ветер? — Семнадцать узлов, — ответил Бобби Лембек. — Хороший сильный ветер. — И долго он еще продержится? До заката? — Скорее всего, да. Еще три часа. Я сказал: — Времени должно хватить. Я заметил, что Дэвид Брукс все время молчит. Он еще не проронил ни слова, просто шел к складу вместе со всеми. Рози держалась рядом с ним. — Ну, с этим никогда не угадаешь, — сказал Чарли. — Что угодно может случиться. В любую минуту, — и как-то очень нехорошо рассмеялся. Рики сказал: — Чарли, может, хватит? Ты всем действуешь на нервы. — Может, выйдешь сюда и заткнешь мне рот, начальник? — поинтересовался Чарли.. — Что, обосрался? Штаны дерьмом залепило? Я сказал: — Чарли, давай не будем отвлекаться. — Да я и не отвлекаюсь. Ни капельки не отвлекаюсь. Ветер сметал песок, образуя коричневатую дымку над самой землей. Мае шагала рядом со мной. Она посмотрела в пустыню и вдруг сказала: — Я хочу пойти посмотреть на кролика. А вы идите дальше, если хотите. И она повернула направо, туда, где лежали останки кролика. Я пошел вместе с ней. Остальные тоже повернули и потянулись за нами. Мне показалось, что всем хочется держаться вместе, группой. Ветер не ослабевал. Чарли спросил: — Зачем тебе сдался этот кролик, Мае? — Хочу кое-что проверить, — она на ходу натянула резиновые перчатки. В наушнике затрещало, и Рики сказал: — Кто-нибудь удосужится объяснить мне, что происходит? — Мы идем посмотреть на кролика, — ответил Чарли. — Зачем? — Мае хочет его увидеть. — Она его уже видела. Ребята, я бы не советовал вам разбредаться по пустыне. — А никто и не разбредается по пустыне, Рики. Я уже различал вдали тушку кролика, наполовину занесенную песком. Через пару минут мы обступили тушку со всех сторон. Ветром кролика повалило на бок. Мае присела, перевернула его на спинку и развернула тушку. — Твою м… — пробормотала Рози. Я поразился, увидев, что плоть кролика больше не была гладкой и розовой. Все ткани стали шероховатыми, а в нескольких местах выглядели так, будто их поскребли металлической щеткой. И все было покрыто молочно-белой пленкой. — Выглядит так, будто его окунули в кислоту, — сказал Чарли. — Так и есть, — ответила Мае. В ее голосе прозвучала мрачная озабоченность. Я посмотрел на часы. Это произошло всего за два часа. — Что с ним случилось? Мае достала увеличительное стекло, опустилась на колени и склонилась над кроликом. Быстро перемещая стекло, она осмотрела тушку с разных сторон. Потом сказала: — Тушка частично съедена. — Съедена? Но кем? — Бактериями. — Погоди-ка, — спросил Чарли Давенпорт, — ты думаешь, это сделали Тета-ди? Ты думаешь, его сожрала кишечная палочка? — Это мы скоро узнаем, — ответила Мае. Она достала из поясной сумки несколько стеклянных пробирок, внутрь которых были вставлены ватные тампоны на проволочках. — Но прошло так мало времени… — Времени прошло достаточно, — возразила Мае. — При высокой температуре скорость роста бактерий увеличивается. Она быстро взяла мазки с разных участков тушки разными тампонами и аккуратно вставила тампоны обратно в пробирки. — При такой жаре Тета-ди наверняка растет очень агрессивно. — Это естественно для бактерий — если у них есть подходящая питательная среда. Их рост очень быстро входит в фазу логарифмической прогрессии, когда они удваиваются каждые две или три минуты. Я полагаю, что именно это здесь и происходит. Я сказал: — Но если это верно, то, значит, рой… — Я не знаю, что это означает, Джек, — быстро произнесла Мае. Она посмотрела на меня и едва заметно покачала головой. Намек был ясен: «Не сейчас». Но у остальных мысли развивались в том же направлении. — Мае, Мае, Мае… — сказал Чарли Давенпорт. — Ты утверждаешь, что рои убили кролика для того, чтобы его съесть? Чтобы вырастить больше кишечных палочек? И создать больше роев? — Я этого не говорила, Чарли, — ее голос звучал ровно, почти успокаивающе. — Но ты так подумала, — продолжал Чарли. — Ты думаешь, что рои поедают плоть млекопитающих с целью размножения… — Да. Я так думаю, Чарли, — Мае осторожно сложила пробирки с мазками в сумку и поднялась на ноги. — Но теперь мы взяли образцы культур. Мы посмотрим их под микроскопом, исследуем — и увидим то, что увидим. — Готов поспорить, если мы вернемся сюда еще через час, эта белая слизь исчезнет, и тушка будет покрыта черной пылью. Новыми наночастицами. И постепенно их наберется достаточно, чтобы сформировать новый рой… Мае кивнула: — Да. Я тоже так думаю. — И поэтому вокруг фабрики исчезла вся живность? — спросил Дэвид Брукс. — Да, — Мае откинула со лба прядь волос. — Это происходит уже не один день. Какое-то время все молчали. Мы стояли вокруг тушки кролика, повернувшись спинами к ветру. Плоть кролика таяла с такой быстротой, что мне показалось, будто тушка уменьшается буквально у нас на глазах. — Нам лучше поскорее избавиться от этих чертовых роев, — сказал Чарли. Мы все разом повернулись и пошли к складу. Все молчали. Говорить было не о чем. Пока мы шли, некоторые из тех мелких птичек, которые сновали по пустыне в тени кактусов чолла, внезапно вспорхнули в воздух и, чирикая, полетели впереди нас. Я сказал, повернувшись к Мае: — Получается, вся живность исчезла, а птицы остались? — Выходит, что так. Стайка птиц покружилась и вернулась обратно, а потом расселась на песке в сотне ярдов от нас. — Может быть, они слишком маленькие, и рои не обращают на них внимания, — предположила Мае. — Потому что у птиц слишком мало плоти. — Возможно, — я подумал, что может отыскаться и другое объяснение. Но для того, чтобы узнать это наверняка, я должен был проверить программный код. Я вошел из-под солнца в тень под гофрированным навесом и двинулся вдоль ряда машин к двери складского помещения. На двери виднелись таблички, предупреждающие о разных опасностях — о радиоактивных нуклидах, микроволнах, биологической опасности, взрывчатых веществах, лазерном излучении. Чарли сказал: — Видишь теперь, почему мы держим все это дерьмо снаружи? Когда я подошел к двери, Винс передал по рации: — Джек, тебе звонят. Переключаю на твой сотовый. Телефон у меня в кармане запищал. Наверное, это Джулия. Я достал трубку и откинул флип. — Да? — Пап… — это был Эрик. Судя по голосу, парень был чем-то недоволен. Я вздохнул. — Да, Эрик. — Когда ты вернешься? — Не знаю, сынок. — Ты приедешь к ужину? — Боюсь, нет. А что? Какие-то проблемы? — Она такая противная! — Эрик, просто скажи мне, в чем проблема. — Тетя Эллен все время возится с ней. Так нечестно. — Эрик, я сейчас очень занят, поэтому объясни мне внятно, что не так? — Почему? Что ты делаешь? — Скажи мне, что не так, сын. — Ничего, — Эрик явно надулся. — Если ты не приедешь домой — тогда это все равно не имеет значения. Кстати, а ты сейчас где? В пустыне? — Да. Откуда ты узнал? — Я разговаривал с мамой. Тетя Эллен заставила нас поехать к ней в больницу. Так нечестно. Я не хотел ехать. А она все равно меня заставила. Я вздохнул. — Ну, как там мама? — Она выписывается из больницы. — Она уже прошла все обследования? — Доктора хотят, чтобы она еще осталась, — ответил Эрик. — Но она хочет выписаться. У нее только скобки на руке, и все. Она говорит, с остальным все в порядке. Пап! Почему я все время должен делать, как говорит тетя Эллен? Так нечестно. — Дай мне поговорить с Эллен. — Ее сейчас нет. Она повела Николь покупать ей новое платье для спектакля. — А кто остался с тобой дома? — Мария. — Хорошо. Ты уже сделал уроки? — Нет еще. — Вот этим и займись, сын. Я хочу, чтобы ты сделал уроки до ужина. — Потрясающе, как эти слова вырываются у родителей — будто сами собой. Я уже дошел до двери склада и теперь рассматривал предупреждающие таблички. Некоторых обозначений я не знал — например, ромбика с четырьмя разноцветными квадратиками внутри, и на каждом квадрате — разные цифры. Мае открыла дверь и вошла внутрь. — Папа… — Эрик заплакал. — Когда ты приедешь домой? — Я не знаю. Надеюсь, уже завтра, — сказал я. — Хорошо. Ты обещаешь? — Обещаю. Я слышал, как он шмыгает носом, потом послышался другой звук, погромче. — Эрик высморкался в рукав рубашки. Я сказал, что он может позвонить мне снова, попозже, если захочет. Настроение у парня вроде бы улучшилось. Мы распрощались. Я спрятал телефон в карман и вошел внутрь склада. Внутри складское помещение было разделено на две большие комнаты перегородкой из стеллажей. Вдоль всех четырех стен тоже тянулись ряды полок. Бетонные стены, бетонный пол. В одной из комнат были еще одна дверь и убирающиеся в рулон гофрированные роль-ворота для грузовых машин. Сквозь узкие окна с деревянными рамами в помещение проникал горячий солнечный свет. Натужно гудели кондиционеры, но, как Мае и говорила, на складе было довольно жарко. Я закрыл за собой дверь и осмотрел уплотнители. Это была обычная обивка от непогоды. Да, склад действительно негерметичен. Я прошел вдоль стеллажей, заставленных контейнерами с запасными частями для фабричного и лабораторного оборудования. Во второй комнате находились более обычные вещи — чистящие средства, туалетная бумага, запасы мыла, коробки с овсяными хлопьями и пара холодильников, набитых едой. Я повернулся к Мае. — Где изотопы? — Вон там, — она провела меня вокруг срединного стеллажа, к круглой стальной крышке, вмурованной в пол. Крышка была около трех футов в диаметре и очень напоминала утопленный в пол контейнер для мусора, если не считать светящегося значка «радиационная опасность» и цифрового замка по центру. Мае присела и быстро набрала код. Крышка с шипением поднялась над полом. Я увидел лестницу, которая спускалась в круглую камеру со стальными стенками. Изотопы хранились в металлических контейнерах разных размеров. Наверное, Мае могла определить, что где, по одному внешнему виду, потому что она сказала: — Есть селен-172. Возьмем его? — Конечно. Мае спустилась по лестнице вниз. — Да прекратишь ты наконец? — в углу склада Дэвид Брукс отпрыгнул от Чарли Давенпорта. Чарли держал в руках большой флакон «Виндекса» — моющего средства для окон. Он опробовал разбрызгивающий механизм и в процессе слегка обрызгал Дэвида. И, судя по всему, не случайно. — Дай сюда эту чертову штуку! — сказал Дэвид, отбирая у Чарли флакон. — Я думаю, это может нам пригодиться, — невинным тоном произнес Чарли. — Только надо приделать устройство для дистанционного управления. Из дальней комнаты вышла Рози, держа в руках блестящий цилиндр, с которого свисали провода. — Это не подойдет? Кажется, это соленоидный переключатель. — Да, — сказал Дэвид. — Но вряд ли он сможет развить достаточное давление, чтобы сжать этот флакон. Они там разные? Нужно что-нибудь побольше. — Не забывайте — нужен еще механизм дистанционного управления, — напомнил Чарли. — Если только вы не хотите выйти туда и обрызгать эту дрянь собственноручно. Мае выбралась из подвальчика, держа в руках тяжелый металлический цилиндр. Она подошла к умывальнику, прихватив по пути бутыль с жидкостью соломенного цвета. Потом надела толстые прорезиненные перчатки и начала смешивать изотопы с жидкостью. Счетчик радиации над мойкой затрещал. В наушнике раздался голос Рики: — Ребята, вы ничего не забыли? Если даже у вас будет дистанционное управление, как вы собираетесь заставить облако приблизиться к опрыскивателю? Я почему-то сомневаюсь, что рой просто прилетит и зависнет где надо, пока вы будете его опрыскивать. — Мы придумаем, чем его подманить, — сказал я. — Чем это, например? — Их можно приманить кроликом. — Но у нас нет кролика. Чарли сказал: — Знаешь, Рики, у тебя очень негативное мышление. — Я всего лишь сообщаю вам факты. — Спасибо, что поделился умными мыслями, — заявил Чарли. Так же как Мае, Чарли тоже заметил, что Рики всеми силами пытается нам помешать. Рики как будто хотел, чтобы рои уцелели. В этом не было никакого смысла. Однако он вел себя именно так. Я хотел бы сказать Чарли кое-что относительно Рики, но через переговорные устройства меня бы услышали все. Такова неприятная сторона современных средств связи — твои слова может подслушать кто угодно. — Эй, ребята! — окликнул нас Бобби Лембек. — Как там у вас дела? — Разбираемся тут, что к чему. А что? — Ветер ослабевает. — Какая сейчас скорость ветра? — спросил я. — Пятнадцать узлов. А было восемнадцать. — Пятнадцать — не так уж мало, — сказал я. — Все в порядке. — Я знаю. Просто предупреждаю вас. В соседней комнате Рози спросила: — Что такое термит? — она держала в руках пластиковую коробку, наполненную металлическими цилиндриками размером с большой палец. — Поосторожнее с ними, — сказал Дэвид. — Наверное, это осталось после строителей. Видимо, они делали термитную сварку. — Но что это такое? — Термит — это смесь алюминия и оксида железа, — пояснил Дэвид. — Он дает очень высокую температуру горения — три тысячи градусов — и горит так ярко, что смотреть невозможно. Термитом плавят сталь для сварки. — Много там таких штук? — спросил я у Рози. — Возможно, они нам пригодятся сегодня ночью. — Там их четыре ящика. — Она достала один цилиндрик из коробки. — А как их поджигают? — Осторожнее, Рози. Они в магниевой оболочке. Могут вспыхнуть от любого случайного источника тепла. — Даже спичкой можно поджечь? — Если хочешь остаться без руки. Лучше использовать сигнальные ракеты или осветительные патроны. Что-нибудь с фитилем. — Понятно, — сказала Рози и скрылась за углом. Счетчик радиации все еще щелкал. Я повернулся к умывальнику. Мае уже закрыла контейнер с изотопом и теперь переливала золотистую жидкость в бутылку из-под «Виндекса». — Эй, ребята, слышите меня? — это снова был Бобби Лембек. — Я наблюдаю некоторую нестабильность. Ветер затихает. Скорость уже упала до двенадцати узлов. — Хорошо, — сказал я. — Не нужно сообщать нам о малейшем изменении, Бобби. — Просто я заметил нестабильность, вот и все. — Я думаю, пока нам ничего не угрожает, Бобби. Как бы то ни было, Мае должна справиться за несколько минут. Я подошел к компьютерному терминалу и включил его. Экран засветился, появилось меню. Я спросил: — Рики, могу я вывести код роя на этот монитор? — Код? — переспросил Рики. В его голосе мне послышались тревожные нотки. — Зачем тебе понадобился код? — Я хочу посмотреть, что вы, ребята, туда наворотили. — Зачем? — Рики, бога ради, могу я его увидеть или нет? — Можешь, конечно, можешь. Все версии кода в директориях через слэш после кода. Они запаролированы. Я нашел нужную директорию. Но войти в нее не смог. — Какой пароль, Рики? — Пароль — л-а-н-г-т-о-н, все буквы строчные. — Хорошо. Я ввел пароль. И вошел в директорию, в которой были собраны все модификации программы, с указанием размера файла и даты изменений. Все документы были больших размеров. Это означало, что в них — все программы для разных аспектов системы роя. Потому что коды самих частиц обычно бывают маленькими — всего несколько строчек, на восемь-десять килобайт, не больше. — Рики. — Да, Джек. — Где коды частиц? — Их там нет? — Черт тебя дери, Рики, перестань увиливать! — Слушай, Джек, это не я занимался архивами… — Рики, это рабочие файлы, а не архивы, — сказал я. — Скажи мне, где они? Он помолчал немного, потом сказал: — Там должна быть субдиректория Си-Ди-Эн. Коды в ней. Я прокрутил страничку вниз. — Вижу. В этой директории я нашел список файлов, все — очень маленькие. Судя по датам модификаций, они начали создаваться около шести недель назад. А за последние две недели ничего нового не появилось. — Рики, вы не меняли коды последние две недели? — Да, примерно столько. Я открыл самый последний документ. — Вы делали краткие сводки? Когда эти ребята работали в моей группе, я всегда требовал, чтобы они составляли краткое описание структуры программы на обычном языке. Такую сводку просмотреть гораздо проще, чем документацию внутри самого программного кода. К тому же, когда требуется сжато описать структуру программы, нередко удается решить логические проблемы. — Они должны быть там же, — сказал Рики. Я увидел на экране следующее:/*Инициализировать*/ Для j=1 до LxV выполнить Sj=0 /*установить начальный запрос до 0/ Закончить для Для i=L до z выполнить Для j=1 до LxV выполнить Sij = (состояние (x,y,z))/*пороговые параметры агента*/ 0ij = (требуемые (Сj,Нj))/*требуемые параметры агента*/ Реакция = 0/*начало реакции агента*/ Зона = z(i)/*начальная зона, не изученная агентом*/ Охват = 1/*активация перемещения агента*/ Закончить для Закончить для /* Главное*/ Для k1=1 до RVd выполнить Для tm=1 до nv выполнить Для S=L до j выполнить/*выслеживание окружающего*/ 0ij = (требуемые (Сj,Нj))/*требуемые параметры агента*/ Sij (состояние (x,y,z))/*агент находится в движении*/ SikL = (действительное(x,y,z))/*отслеживать ближайшие агенты*/Я какое-то время изучал записи, пытаясь понять, что они в них изменяли. Потом я пролистал вниз, до описания окончательного кода, чтобы посмотреть, как в конце концов они это выполнили. Но самого главного кода в папке не было. Вся совокупность поведения частиц была обозначена как объект со ссылкой на нечто под названием «комп. стат.». — Рики, — сказал я. — Что такое «комп. стат.»? Где это? — Должно быть там… — Его здесь нет. — Ну, я не знаю… Может, его скомпилировали. — Но мне-то от этого не легче, правда? — Скомпилированный код прочитать невозможно. — Рики, я хочу увидеть этот чертов модуль. В чем проблема? — Да нет никакой проблемы… Мне придется его поискать, вот и все. — Хорошо… — Я сделаю это, когда вы вернетесь. Я посмотрел на Мае. — Ты можешь найти код? Она покачала головой. По выражению ее лица я понял, что кода мне не видать как своих ушей, что Рики будет придумывать все новые и новые отговорки, чтобы не допустить меня к нужной информации. Я только не понимал почему. В конце концов, я ведь затем сюда и приехал, чтобы помочь им разобраться с кодом. Я эксперт в этой области. В соседней комнате Рози и Дэвид копались на полках с запасным оборудованием в поисках радиопередатчиков. Пока ничего подходящего не нашлось. Чарли Давенпорт в противоположном углу комнаты громко пукнул и крикнул: — Бинго! — Господи, Чарли! — пробормотала Рози. — Нельзя долго удерживать газы внутри, — заявил Чарли. — Это вредно для здоровья. — У меня здоровье портится от твоего присутствия, — сказала Рози. — Ну, извини, — Чарли поднял руку и показал какой-то блестящий металлический предмет. — Тогда, наверное, тебе не нужен вот этот выпускной клапан с дистанционным управлением? — Что? — переспросила Рози и повернулась к Чарли. — Ты что, издеваешься? — возмутился Дэвид и пошел к Чарли, чтобы рассмотреть его находку. — Причем, заметьте, он рассчитан на давление до двадцати атмосфер. — Как раз то, что нам нужно, — сказал Дэвид. — Если только ты его не испортишь, — подковырнул Чарли. Дэвид взял клапан, и они все вместе пошли к умывальнику. Там все еще возилась Мае, в толстых резиновых перчатках. — Дайте мне закончить, — попросила она. — Я буду светиться в темноте? — спросил Чарли улыбаясь. — Только твои неудержимые газы, — ответила Рози. — Они и без того светятся. Особенно если ты их подожжешь. — Господи, Чарли… — Ты же знаешь, в газах полно метана. А метан при горении дает интенсивное синее пламя, — Чарли захохотал. — Я рада, что ты полностью собой доволен, — сказала Рози. — Потому что всем остальным ты давно опротивел. — Ой-ой-ой! — горестно воскликнул Чарли и прижал руку к сердцу. — Я умираю, умираю… — Не подавай нам несбыточных надежд. У меня в наушнике затрещало. — Эй, ребята! — это снова был Бобби Лембек. — Скорость ветра упала до шести узлов. Я сказал: — Хорошо, — и, повернувшись к остальным, добавил: — Давайте заканчивать, ребята. Дэвид проронил: — Мае нас всех задерживает. Когда она справится, мы установим этот клапан. — Давайте разберемся с клапаном уже в лаборатории, — предложил я. — Собирайте вещи, ребята. Я подошел к окну и выглянул наружу. Кусты можжевельника по-прежнему клонились под порывами ветра, но песчаной поземки больше не было. В наушнике раздался голос Рики: — Джек, уводи оттуда свою чертову группу! — Мы уже собираемся уходить, — ответил я. Дэвид Брукс деловито сказал: — Не имеет смысла уходить, пока мы не нашли клапан, который точно подойдет к бутыли… — По-моему, нам все-таки лучше уйти — закончили мы или де закончили, — сказала Мае. — И какой в этом смысл? — возразил Дэвид. — Собирайтесь! — скомандовал я. — Перестаньте препираться и собирайте вещи — прямо сейчас. Бобби передал по рации: — Скорость ветра — четыре узла и продолжает снижаться. Быстро. — Все, уходим, ребята, — сказал я и повел всех к двери. Но тут вмешался Рики: — Нет. — Что? — Вы не можете уйти прямо сейчас. — Но почему? — Слишком поздно. Они уже здесь.
День шестой. 15:12
Все бросились к окну. Мы стукались головами, пытаясь выглянуть наружу и осмотреться во всех направлениях. Насколько я смог увидеть, горизонт был чист. Я не заметил вообще ничего подозрительного. — Где они? — спросил я. — Приближаются с юга. Мы видим их на мониторах. — Сколько их? — спросил Чарли. — Четыре роя. — Четыре! Главный производственный корпус был как раз к югу от нас. А в южной стене склада не было ни одного окна. Дэвид сказал: — Мы ничего не видим. Насколько быстро они приближаются? — Быстро. — Нам хватит времени добежать до входа? — Не думаю. Дэвид нахмурился. — Он «не думает»… Господи Иисусе… И прежде чем я успел что-то сказать, Дэвид бросился к наружной двери склада, распахнул ее настежь и вышел на солнце. Сквозь прямоугольник дверного проема мы видели, как он смотрит на юг, заслонившись ладонью от слепящего солнца. Мы все заговорили одновременно: — Дэвид! — Дэвид, какого черта ты делаешь?! — Дэвид, скотина!.. — Я хочу увидеть… — А ну, быстро обратно! — Идиот безмозглый! Но Брукс не двинулся с места. Он стоял и смотрел вдаль, прикрывшись от солнца ладонью. — Я ничего не вижу, — сказал он. — И ничего не слышу. Послушайте, я думаю, может, нам стоит попытаться… Вдруг мы успеем добежать… О нет! Не успеем… Дэвид быстро заскочил внутрь, споткнулся о порог, упал, поднялся на ноги, захлопнул дверь и прижал ее всем телом, судорожно цепляясь пальцами за дверную ручку. — Где они? — Приближаются… — пробормотал он дрожащим от нервного напряжения голосом. — Они приближаются… О господи! Они приближаются, приближаются… — Дэвид вцепился в ручку двери обеими руками, налег на нее всем весом, продолжая бормотать: — Приближаются… они приближаются… — Отлично! — сказал Чарли. — У этого придурка поехала крыша. Я подошел к Дэвиду и положил ему руку на плечо. Он буквально висел на дверной ручке и дышал неровно и часто. — Дэвид, — негромко произнес я. — А теперь ты должен успокоиться. Вдохни поглубже. — Я только… Я должен держать… Должен удержать их… — По его лицу ручейками струился пот, все тело было напряжено. Я чувствовал, как его плечо дрожит под моей рукой. Дэвида явно обуял панический страх. — Дэвид, сделай несколько глубоких вдохов, хорошо? — предложил я. — Я должен удер… Д-должен… Должен, д-дол… Д-должен… — Глубокий вдох, Дэвид… — Я сам глубоко вдохнул, показывая ему, что нужно сделать. — Так будет лучше. Ну давай, вдохни поглубже. Вдохни… Дэвид нервно кивнул, стараясь прислушаться ко мне. Он вдохнул один раз, не слишком глубоко. А потом его дыхание снова сбилось и стало прежним — неглубоким, прерывистым. — Хорошо, Дэвид, а теперь вдохни еще разок… Он снова вдохнул. И еще раз. Постепенно его дыхание выровнялось. Он перестал трястись. — Вот и хорошо, Дэвид… Молодец… У меня за спиной Чарли Давенпорт фыркнул: — Я всегда знал, что этот придурок чокнутый. Только посмотрите — сюсюкают с ним, как с обосранным грудным младенцем. Я обернулся и посмотрел на Чарли в упор. Он только пожал плечами. — Эй, я в полном порядке. Мае сказала: — Это не поможет, Чарли. — Насрать на помощь. Рози сказала: — Чарли, не умничай. Просто заткнись и помолчи немного, ладно? Я снова повернулся к Дэвиду и ровным голосом произнес: — Все в порядке, Дэвид… Дыши глубже… Так, хорошо… А теперь отпусти дверную ручку. Дэвид помотал головой, продолжая цепляться за ручку. Но сейчас он казался растерянным, как будто не знал, что делать дальше. Потом он быстро-быстро заморгал. У меня сложилось впечатление, будто Дэвид выходит из глубокого транса. — Отпусти дверную ручку, Дэвид, — мягко попросил я. — Не нужно так за нее цепляться. Наконец Дэвид выпустил ручку, обмяк, сполз по двери и уселся на пол. А потом обхватил голову руками и заплакал. — О господи! — фыркнул Чарли. — Только этого нам не хватало. — Чарли, заткнись. Рози сходила к холодильнику и принесла бутылку минералки. Она протянула бутылку Дэвиду. Тот выпил, не переставая плакать. Рози помогла Дэвиду подняться на ноги и кивнула мне, давая понять, что берет Дэвида на себя. Я отошел на середину комнаты, к остальным, которые стояли возле компьютерного монитора. На экране вместо файла с кодом появилось изображение с наблюдательных камер, расположенных на северной стене главного корпуса. Там было четыре роя. Они сверкали серебром и кружились, перемещаясь вдоль стены здания. — Что они делают? — спросил я. — Пытаются пробраться внутрь. Я спросил: — А почему они это делают? — Мы точно не знаем, — ответила Мае. Несколько секунд мы молча наблюдали за роями. Меня снова поразила целеустремленность и упорядоченность их поведения. Они напомнили мне медведей, которые пытаются вломиться в трейлер, чтобы добраться до пищи. Рои останавливались возле каждой закрытой двери, возле каждого окна, зависали в воздухе, облетали вдоль всей рамы, а потом двигались дальше, к следующему отверстию в стене. Я сказал: — Они всегда вот так обследовали двери? — Да. А что? — Создается впечатление, будто они не помнят, что двери закрыты. — Это правда, — подтвердил Чарли. — Не помнят. — Из-за того, что им не хватает памяти? — Либо поэтому, либо потому, что это — другое поколение, — сказал он. — Ты имеешь в виду, что это могут быть другие рои — не те, которые прилетали днем? — Да. Я посмотрел на часы. — Значит, новое поколение появляется каждые три часа? Чарли пожал плечами: — Не знаю. Мы так и не нашли место, где они размножаются. Я могу только предполагать. Если новые поколения наночастиц появляются так быстро, значит, эволюционный механизм, встроенный в программный код — каким бы он ни был, — тоже очень быстро прогрессирует. Как правило, в генетические алгоритмы, результатом действия которых является воспроизводство себе подобных, закладывается определенный уровень, после которого наступает оптимизация, и этот уровень колеблется от пятисот до пяти тысяч поколений. Если эти рои воспроизводятся каждые три часа, следовательно, за прошедшие две недели у них появилось около сотни поколений. А присотне поколений модель поведения роя оптимизировалась весьма значительно. Глядя на монитор, Мае сказала: — По крайней мере, они остаются возле главного корпуса. Похоже, они не знают, что мы здесь. — Откуда они могли об этом узнать? — спросил я. — Они и не узнали, — сказал Чарли. — У них главный орган восприятия — зрение. Возможно, последние поколения обзавелись неким подобием слуха, но все равно зрение остается главным. Если они чего-то не видели — это для них все равно что не существует. Подошла Рози, ведя с собой Дэвида. — Мне очень жаль, ребята, что так получилось… — пробормотал Дэвид. — Да ладно, все нормально. — Все в порядке, Дэвид. — Я не знаю, как это вышло… Я просто не смог с собой совладать. Чарли сказал: — Расслабься, Дэвид. Все все понимают. Ты псих, и у тебя слетела крыша. Все ясно. Без проблем. Рози обняла Дэвида за плечи. Дэвид громко высморкался. Посмотрев на монитор, Рози спросила: — Ну, что они там делают? — Похоже, они не знают, что мы здесь. — Хорошо… — Остается надеяться, что и не узнают. Рози задумчиво хмыкнула и спросила: — А если узнают, что тогда? Я уже обдумывал такую возможность. — Если узнают — тогда нам придется положиться на дыры в предпосылках программы «Хи-Доб». Мы используем слабые места программного модуля. — В каком это смысле? — Мы сгруппируемся. И будем вести себя, как стая птиц. Чарли заржал, как лошадь. — Ну да, а как же? Собьемся в стаю — и пускай они на нас охотятся! — Я не шучу, — сказал я. За последние тридцать лет ученые изучили систему взаимоотношений «Хищник-Добыча» на множестве видов животных — от львов и гиен до боевых муравьев. Эти исследования позволили гораздо лучше понять, как добыча защищается от хищников. Такие животные, как зебры и олени карибу, живут большими стадами не потому, что они очень общительные. Они собираются в стада для того, чтобы защититься от хищников. Чем больше количество животных в стаде, тем большую угрозу они собой представляют. Кроме того, нападающий хищник нередко теряется, когда стадо животных бросается врассыпную, разбегается в разные стороны. Иногда хищники в такой ситуации буквально застывают на месте. Когда хищник видит слишком много движущихся объектов охоты, он зачастую не может выбрать, кого преследовать, — и не преследует никого. То же самое справедливо и для птичьих стай, и для косяков рыб. Когда большая группа птиц или рыб действует скоординированно, хищнику трудно различить в группе отдельное животное. Как правило, хищники нападают на животных, которые чем-то отличаются от основной группы. Именно поэтому чаще всего добычей становятся детеныши — не только потому, что их легче поймать, но, главное, потому, что они выглядят не так, как все остальные в стаде. По той же причине хищники убивают больше самцов, чем самок, поскольку недоминантные самцы обычно держатся чуть поодаль от стада, что делает их более приметными. Еще тридцать лет назад, когда Ханс Круук изучал гиен в Серенгети, он обнаружил, что достаточно выкрасить какое-нибудь животное краской — и оно станет добычей хищника при первом же нападении на стадо. Вот насколько значима непохожесть на всех остальных. Вывод из всего этого прост. Держаться вместе. Быть одинаковыми. В этом заключалась наша выигрышная стратегия. Но я очень надеялся, что испробовать ее в действии нам все-таки не придется. На какое-то время рои исчезли из виду. Они улетели за угол, к другой стене главного корпуса. Мы напряженно ждали. И довольно скоро рои появились снова. Они опять пролетели вдоль здания, обследуя все отверстия, одно за другим. Мы все смотрели на монитор. Дэвид Брукс обильно потел. Ему приходилось то и дело вытирать пот со лба рукавом. — Долго они еще будут там летать? — спросил он. — Столько, сколько захотят, — ответил Чарли. Мае сказала: — По крайней мере, до тех пор, пока ветер снова не усилится. И, похоже, это случится не скоро. — Господи… Не понимаю, как вы все можете так спокойно это терпеть! — воскликнул Дэвид. Он был очень бледен. Пот капал с бровей и заливал ему очки. Мне показалось, что Дэвид вот-вот сорвется с места и бросится бежать, не разбирая дороги. — Дэвид, ты не хочешь присесть? — осторожно спросил я. — Да, наверное, я лучше сяду. — Хорошо. — Пойдем, Дэвид, — Рози провела его в дальний угол комнаты, к умывальнику, и усадила на пол. Он обхватил колени руками и уткнулся в них лицом. Рози смочила холодной водой бумажное полотенце и положила его Дэвиду на затылок. Она обращалась с Дэвидом очень нежно и заботливо. Чарли раздраженно покачал головой и сказал: — Чертов засранец! Только его соплей нам сейчас не хватало! — Чарли, это не поможет… — сказала Мае. — Ну так и что? Мы застряли в этом сраном сарае, в котором куча сраных щелей, мы ничего не можем сделать, нам некуда податься, а у этого чокнутого засранца сорвало крышу, и он только делает все еще хуже. — Да, — спокойно согласился я. — Все это правда. Но от того, что делаешь ты, лучше не становится. Чарли хмуро глянул на меня и замычал мелодию из «Зоны сумерек». — Чарли, обрати внимание, — сказал я. За то время, пока я наблюдал за роями, их поведение немного изменилось. Они больше не держались вплотную к зданию. Теперь они летали зигзагами, отлетали от стены в пустыню и возвращались обратно. Так делали все четыре роя — плавно, как будто исполняли какой-то танец. Мае тоже это заметила. — Новое поведение… — Да, — сказал я. — Прежняя стратегия не сработала, и они придумали новую. — Ну и какая им с этого польза? — спросил Чарли. — Они могут летать зигзагами сколько угодно — двери от этого все равно не откроются. И все же меня очаровало это новое обусловленное поведение. Зигзаги постепенно становились все более широкими, рои отлетали от здания все дальше и дальше. Новая стратегия быстро совершенствовалась. Она совершенствовалась буквально у нас на глазах. — Потрясающе… — сказал я. — Маленькие засранцы… — фыркнул Чарли. Один из роев подлетел довольно близко к останкам кролика. Не долетев до разложившейся тушки пару ярдов, рой развернулся и полетел обратно к главному зданию. Внезапно мне пришла в голову одна мысль… — Насколько хорошо рои видят? В наушнике затрещало. Ответил мне Рики: — Сверхъестественно хорошо. В конце концов, для этого их и создали. У них зрение — двадцать с половиной, — сказал он. — Невероятное разрешение. С человеческим глазом не стоит и сравнивать. — И как формируется у них изображение? — спросил я. Потому что рой — это всего лишь группа отдельных частиц. Как палочки и колбочки в сетчатке. Для преобразования отдельных микроизображений в цельную картину необходима центральная обработка всех данных. Каким образом рой осуществляет такую обработку данных? Рики прокашлялся. — Э-э… Я не совсем уверен… — Это появилось у последних поколений, — вмешался Чарли. — Ты хочешь сказать — у них выработалась система зрения? — Да. — И мы не знаем, каким образом они это делают… — Нет. Мы знаем только, что они видят — и все. Рой снова развернулся у стены, полетел обратно к кролику, а потом снова направился к стене. Другие рои рассредоточились вдоль стены здания и делали то же самое. Улетали на какое-то расстояние в пустыню, потом возвращались обратно к зданию. Рики спросил по рации: — А почему тебя это заинтересовало? — Потому. — Ты думаешь, они найдут кролика? — Кролик меня не волнует, — сказал я. — Тем более что они, похоже, уже пролетели мимо него. — Но тогда что?.. Мае тихонько ахнула. — Вот дерьмо… — проронил Чарли и шумно вздохнул. Мы наблюдали за ближайшим роем, за тем, который пролетел мимо кролика. Рой снова отлетел в пустыню, примерно на десять ярдов дальше того места, где лежали останки кролика. Но вместо того, чтобы вернуться обратно к главному корпусу, как это бывало раньше, теперь рой остановился и завис на одном месте, посреди пустыни. Рой не двигался с места, но поднялся высокой колонной, а потом снова опустился к земле, отбрасывая серебристые блики. — Почему он это делает? — спросил я. — Вот так поднимается и опускается? — Может быть, это как-то связано с получением изображения? Такой способ фокусировки? — Нет, — сказал я. — Я хочу знать — почему он остановился? — Программа зависла? Я покачал головой. — Вряд ли. — Тогда почему? — Я думаю, он что-то увидел. — Что, например? — спросил Чарли. Я со страхом подумал, что, наверное, знаю ответ. Рой представляет собой камеру с чрезвычайно высоким разрешением, соединенную с системой распределенной обработки данных в сети. А системы распределенной обработки данных очень хорошо умеют определять закономерности. Именно поэтому программы для распределенных сетей используют для опознания лиц в службах безопасности или для составления цельного рисунка из осколков древних сосудов в археологии. Система распределенной обработки данных обнаруживает закономерности гораздо лучше, чем человеческий глаз. — Какие еще закономерности? — спросил Чарли, когда я поделился с ним своими соображениями. — Там нечего определять, это же пустыня. Там только песок и кактусовые колючки. Мае сказала: — И следы. — Что? Ты имеешь в виду наши следы? Которые мы оставили, когда шли там? Черт, Мае, их четверть часа заносило песком. Там не осталось никаких следов. Мы следили за роем. Он по-прежнему висел на одном месте, периодически расширяясь и сжимаясь, как будто совершая дыхательные движения. Облако наночастиц стало почти черным, только изредка в нем мелькали легкие серебристые блики. Рой висел на одном месте уже почти полминуты и постоянно пульсировал. Остальные рои продолжали летать зигзагами, а этот оставался на месте. Чарли закусил губу. — Ты в самом деле думаешь, что рой что-то увидел? — Я не знаю, — сказал я. — Возможно. Внезапно рой поднялся выше и снова начал двигаться. Но он полетел не к нам. Вместо этого рой направился по диагонали через пустыню, ко входу в энергостанцию. Подлетев к двери, рой остановился и закружился на месте. — Что за черт? — пробормотал Чарли. Я понял, что это означало. И Мае тоже поняла. — Рой полетел по нашим следам, — сказала она. — До того места, из которого мы вышли. Рой пролетел по нашему следу, который мы оставили, когда шли от двери к тушке кролика. Вопрос состоял в том, что рой будет делать дальше? Следующие пять минут напряжение нарастало. Рой вернулся по нашему следу обратно к кролику. Покружив немного над кроликом, черное облако начало летать вокруг тушки, постепенно расширяя круги. Потом рой еще раз вернулся к двери энергоблока. Какое-то время он оставался возле двери, затем снова подлетел к кролику. Эти передвижения повторились еще три раза. Тем временем другие рои продолжали летать зигзагами вокруг здания и уже скрылись за углом. Отделившийся от остальных рой вернулся к двери, а потом опять полетел к кролику. — Его зациклило, — прокомментировал Чарли. — Он просто повторяет одно и то же, снова и снова. — Считай, нам повезло, — сказал я. Я смотрел на рой и ждал, когда его поведение изменится. Пока все оставалось по-прежнему. Если память роя очень ограниченна, то, возможно, он — как человек с болезнью Альцгеймера — просто не помнит, что уже проделывал все это раньше. Теперь рой летал вокруг тушки кролика, постепенно расширяя круги. — Его определенно зациклило, — повторил Чарли. Я ждал. Я не смог просмотреть все изменения, которые были внесены в программу «Хи-Доб», потому что основной модуль отсутствовал. Но в оригинальную версию программы был встроен элемент случайности, чтобы программа могла решать именно такие ситуации, как сейчас. Если программа «Хи-Доб» не может достигнуть цели и отсутствуют дополнительные внешние факторы, которые могли бы повлиять на ее поведение, то поведение программы изменяется случайным образом. Это довольно распространенное решение. Например, психологи сейчас считают, что для появления новых изобретений необходима некоторая доля случайного поведения. Невозможно создать что-то новое, если не испробовать новые направления, выбранные случайным образом… — О-о… — проронила Мае. Поведение роя изменилось. Рой кружил вокруг останков кролика, все больше отдаляясь от него. И вскоре наткнулся на новую цепочку следов. Рой на мгновение задержался, а потом вдруг поднялся выше и полетел прямо к нам. Он двигался по следам, которые мы оставили, когда шли к складу. — Вот дерьмо! — сказал Чарли. — По-моему, нам крышка. Мае и Чарли бросились к стене, в которой было окно. Дэвид и Рози вскочили и кинулись к окну над умывальником. Я закричал: — Нет! Нет! Не подходите к окнам! — Что? — Для них главное — зрение, помните? Не подходите к окнам! Спрятаться на складе было некуда. Рози и Дэвид забрались под умывальник. Чарли протолкнулся туда же, не обращая внимания на их протесты. Мае проскользнула в тень в углу комнаты и забилась в узкую щель между двумя стеллажами. Ее можно было увидеть только из окна в западной стене, да и то с трудом. У меня в наушнике затрещало, и раздался голос Рики: — Эй, ребята! Один рой летит прямо к вам. И… э-э… Нет… Два других летят за ним. — Рики, отключайся, — сказал я. — Что? — Больше никакой связи по рации. — Но почему? — Конец связи, Рики. Я упал на колени и скорчился за картонной коробкой с припасами, которая стояла в большой комнате. Коробка была маловата, чтобы скрыть меня полностью — ноги торчали наружу, но, как и Мае, заметить меня было сложно. Увидеть меня снаружи можно было, только если заглянуть под определенным углом в северное окно. В любом случае ничего другого мне не оставалось. Скорчившись за коробкой, я видел остальных, которые жались друг к другу под умывальником. Мае я не видел совсем — чтобы ее увидеть, мне пришлось бы высунуть голову из-за угла коробки. Я все-таки разок взглянул на нее — Мае казалась спокойной и сосредоточенной. Я спрятался за коробкой и стал ждать. Не было слышно ничего, кроме гула кондиционеров. Прошло десять или пятнадцать секунд. На полу, слева от меня, я видел белый прямоугольник — от света, который проникал через окно в северной стене склада, над умывальником. В наушнике у меня снова затрещало. — Почему конец связи? — Черт бы его побрал! — пробормотал Чарли. Я приложил палец к губам и покачал головой. — Рики, — сказал я в микрофон. — Разве эти штуки не способны слышать звуки? — Ну да, конечно, в некоторой степени, но… — Замолчи и отключи свою рацию. — Но… Я потянулся к рации, закрепленной у меня на поясе, и отключил ее. И подал знак тем, кто прятался под раковиной, чтобы сделали то же самое. Они все тоже отключили рации. Чарли одними губами что-то сказал, глядя на меня. Насколько я понял, он говорил: «Этот ублюдок хочет, чтобы нас убили». Но я не был уверен, что понял все правильно. Мы стали ждать. Прошло, наверное, не больше трех-четырех минут, но нам они показались целой вечностью. От твердого бетонного пола у меня заболели колени. Пытаясь устроиться поудобнее, я слегка переменил позицию. Я двигался очень осторожно, потому что первый рой уже наверняка добрался до склада. В окнах рой еще не появлялся. Я не мог понять, что его так надолго задержало. Возможно, летя по нашему следу, рой остановился, чтобы осмотреть машины на стоянке. Я подумал о том, как, интересно, рой воспринимает автомобили? Как, наверное, загадочно выглядят машины для органа зрения с таким высоким разрешением. Но, возможно, машины не привлекли внимания роя — они были неподвижны, и рой, наверное, просто пролетел мимо них, как мимо больших разноцветных валунов. Но все же… Почему рой не появляется так долго? С каждой секундой мои колени болели все сильнее. Я снова пошевелился, перенес вес на руки и приподнял колени, как бегун на стартовых колодках. На какое-то время мне стало легче. Меня так занимала боль в коленях, что я не сразу заметил, что светлый прямоугольник на полу стал темным в центре, а потом темнота расползлась к краям. Через мгновение весь прямоугольник окна стал темно-серым. Рой был здесь. Я не был уверен, но мне показалось, что, помимо монотонного гула кондиционеров, теперь слышен еще и другой звук — низкий и ритмичный, похожий на рокот больших барабанов. Со своей позиции за ящиком я видел, что окно над раковиной постепенно становится все темнее и темнее от кружащихся за ним черных частиц — как будто за окном бушевала сильная песчаная буря. Внутри склада стало темно. Очень темно. Под умывальником Дэвид Брукс начал стонать. Чарли зажал ему рот ладонью. Они смотрели вверх, хотя раковина умывальника и заслоняла вид на окно наверху. А потом рой за окном исчез — так же быстро, как появился. Солнечный прямоугольник на полу снова посветлел. Никто не пошевелился. Мы ждали. Несколько мгновений спустя окно в западной стене потемнело — точно так же, как раньше северное окно. Я задумался о том, почему рой не проникает внутрь помещения. Ведь окна негерметичны. Наночастицы могли бы свободно проскользнуть внутрь через трещины в деревянных рамах. Но они, похоже, даже не пытались это сделать. Возможно, сейчас принципы сетевого обучения оказались нам на руку. Возможно, рои обучены предыдущим опытом в главном корпусе и считают, что все окна и двери закрыты герметично. Наверное, поэтому они и не пытаются проникнуть внутрь помещения. Эти размышления обнадежили меня настолько, что даже боль в коленях стала казаться не такой уж нестерпимой. Западное окно все еще оставалось темным, когда северное окно снова потемнело. Теперь в помещение склада заглядывало одновременно два роя. Рики говорил, что к складу направились три роя. О четвертом он ничего не сказал. Я задумался о том, где может быть третий рой. А в следующее мгновение я это узнал. Подобно бесшумному черному туману, наночастицы начали просачиваться в комнату сквозь щель под дверью в западной стене склада. Вскоре они проникали уже по всему периметру двери. Внутри комнаты частицы кружились и летали как будто бесцельно, но я знал, что через несколько мгновений они снова соберутся в организованный рой. Потом я увидел, что через трещины в северном окне тоже проникают наночастицы. И сверху тоже, через воздухозаборник кондиционера. Ждать дольше не имело смысла. Я поднялся на ноги и вышел из-за ящика, за которым прятался. И крикнул всем остальным, чтобы тоже выбирались из укрытий. — Собираемся в группу! Стройтесь парами! Чарли схватил бутыль из-под жидкости для мытья окон и подошел ко мне, бормоча: — Ты думаешь, у нас есть хоть какие-то гребаные шансы? — Лучшей возможности уже не будет, — ответил я. — Правило Рейнолдса! Все группируйтесь вокруг меня! Давайте — быстро! Если бы нам не было так страшно, мы, наверное, показались бы себе смешными. Мы плотной группой сновали туда-сюда по комнате и старались действовать скоординированно — пытаясь имитировать поведение птичьей стаи. Мое сердце бешено колотилось и едва не выпрыгивало из груди. В ушах шумело. Было очень трудно сосредоточиться на ходьбе. Я знал, что мы действуем крайне неуклюже, но очень быстро наши движения стали более слаженными. Мы дошли до стены, дружно развернулись, и все вместе пошли назад. Я начал размахивать руками и хлопать в ладоши при каждом шаге. Остальные делали то же самое. Это помогало скоординировать наши движения. И помогало побороть страх. Как потом сказала Мае, то, что мы делали, было похоже на адскую аэробику. И все это время мы следили за черными наночастицами, которые продолжали просачиваться в комнату сквозь щели в окнах и дверях. Нам казалось, что это длилось бесконечно долго, хотя на самом деле, наверное, прошло всего тридцать или сорок секунд. Вскоре вся комната наполнилась бесформенным черным туманом. Я чувствовал мелкие жгучие уколы по всему телу и знал, что остальные чувствуют то же самое. Дэвид снова начал стонать, но Рози держалась рядом с ним, подбадривала его, заставляла его делать то же, что делали все. Внезапно черный туман с потрясающей скоростью развеялся. Наночастицы собрались в две полностью упорядоченные, оформленные колонны, которые зависли перед нами. Колонны ритмично приподнимались и опадали, по ним скользили мелкие черные волны. Глядя на рои с такого близкого расстояния, я чувствовал, что от них исходит явственная угроза или даже злорадство. Мы ясно слышали низкий ритмичный рокот, который издавали рои, но время от времени я различал и злобное шипение, похожее на шипение змеи. Однако рои на нас не нападали. Как я и надеялся, недостатки программы работали в нашу пользу. Увидев организованную группу жертв, хищники застыли на месте. Они вообще ничего не делали. По крайней мере, до сих пор. Между хлопками в ладоши Чарли сказал: — Подумать только — вот сраное дерьмо — это сработало! Я ответил: — Да, но скорее всего — ненадолго. Меня беспокоило, сколько еще времени Дэвид сможет держать себя в руках. И еще меня беспокоили рои. Я не знал, сколько времени они будут вот так висеть в воздухе, прежде чем придумают новую модель поведения. Я сказал: — Я думаю, надо двигаться к той — дальней двери, что позади нас, и выбираться отсюда. Когда мы в очередной раз развернулись у стены, я взял чуть в сторону, в направлении дальней комнаты. Дружно хлопая в ладоши и шагая в ногу, наша группа начала удаляться от роев. Низко гудя, рои последовали за нами. — А когда мы выйдем наружу, что тогда? — заскулил Дэвид. Ему было трудно соблюдать ритм и двигаться вместе со всеми. От страха он то и дело спотыкался и еле успевал вовремя переставлять ноги. Дэвид снова начал впадать в панику. Он моргал очень часто и обливался потом. — Мы будем и дальше — идти вот так — единой группой — как стая птиц — дойдем до лаборатории — и войдем внутрь — ну как, попробуем? — О боже… — простонал Дэвид. — Это так далеко… Я не знаю… А если… — Он снова споткнулся и едва не упал. И, кроме того, он не хлопал в ладоши, как все остальные. Я почти чувствовал его страх, неудержимое желание броситься бежать. — Дэвид, оставайся — вместе с нами — если побежишь один — ничего не получится — ты меня слушаешь? Дэвид простонал: — Я не знаю… Джек… Я не знаю, смогу ли я… Он снова споткнулся, толкнул Рози, она повалилась на Чарли, а Чарли подхватил ее и оттолкнул, помогая ей снова нормально встать на ноги. Но наша стая на мгновение смешалась, слаженный ритм движений нарушился. Рои немедленно уплотнились, почернели еще сильнее и словно сжались перед тем, как наброситься на добычу. Я услышал, как Чарли тихо шепчет ругательства. На мгновение я тоже подумал, что все пропало. Но потом мы восстановили прежний ритм, и рои сразу же приподнялись и вернулись в прежнее состояние. Интенсивная чернота поблекла. Рои снова начали медленно и ритмично пульсировать. Они пролетели вслед за нами в следующую комнату. Но пока не нападали. Мы были уже в двадцати футах от дальней двери — той самой двери, через которую мы вошли на склад. Ко мне снова вернулась надежда. Я впервые поверил, что в конце концов нам все-таки удастся выбраться из этой переделки. А потом, в одно мгновение, все полетело ко всем чертям. Дэвид Брукс сорвался с места и бросился бежать. Мы уже были в дальней комнате и как раз обходили вокруг центрального стеллажа, когда Дэвид вдруг побежал. Он проскочил между роями и метнулся к выходу. Рои мгновенно развернулись и погнались за ним. Рози кричала Дэвиду, чтобы он вернулся, но Дэвид думал только о двери. Рои преследовали его с поразительной скоростью. Дэвид почти добежал до двери — он уже протянул руку к дверной ручке, но тут один из роев обогнал его, опустился вниз и растекся по полу. Пол стал черным. Когда Дэвид Брукс ступил ногой на черную поверхность, он поскользнулся, словно на льду, и рухнул на пол. Дэвид взвыл от боли, ударившись о бетон, но сразу же попытался подняться на ноги. У него ничего не получилось — он все время поскальзывался и падал, снова и снова. Его очки разбились, осколки стекла оцарапали лицо. Из разбитого носа потекла кровь. По губам расплылись клубящиеся черные пятна. Дэвид начал задыхаться. Рози все еще кричала Дэвиду, чтобы он вернулся, когда на него спикировал сверху второй рой. Черное облако растеклось по голове Дэвида, залепило ему глаза, запуталось в волосах. Дэвид лихорадочно задергался, замахал руками и жалобно завизжал, как раненое животное. Но, непрерывно поскальзываясь, он все-таки продолжал ползти к двери, опираясь локтями и коленями о черный пол. Наконец он рванулся вперед, ухватился за дверную ручку и сумел подняться на колени. Последними отчаянными движениями Дэвид повернул ручку, пинком распахнул дверь и вывалился наружу. В помещение хлынул поток яркого света — и влетел третий рой, который до сих пор оставался снаружи. Рози закричала: — Мы должны что-то сделать! — и рванулась к Дэвиду. Я схватил ее за руку, когда она пробегала мимо меня. Рози начала вырываться, пытаясь освободиться. — Мы должны ему помочь! Мы должны ему помочь! — Мы ничего не можем сделать. — Мы должны ему помочь! — Рози! Мы ничего не можем сделать! Дэвид катался по земле, с головы до ног покрытый черным облаком. Третий рой окутал его со всех сторон. Трудно было что-то разглядеть сквозь кружащуюся черную пелену наночастиц. Рот Дэвида превратился в черный провал, глазные впадины полностью почернели. Я подумал, что он, наверное, уже ослеп. Дышал Дэвид с трудом, издавая резкие сиплые звуки. Рой затекал ему в рот, как черная река. Тело Дэвида начало судорожно подергиваться. Он схватился рукой за горло. Ноги барабанили по земле. Я понял, что он умирает. — Давай, Джек! — сказал Чарли. — Надо выбираться отсюда ко всем чертям! — Вы не можете его бросить! — закричала Рози. — Вы не можете, не можете! Дэвид выкатился за дверь, на солнечный свет. Теперь он подергивался слабее. Он шевелил губами, но были слышны только резкие сиплые вздохи. Рози начала яростно вырываться. Чарли схватил ее за плечо и сказал: — Какого черта, Рози!.. — Да пошел ты! — Она вывернулась из-под его ладони, сильно пнула меня в ногу — и я от неожиданности отпустил ее. Рози бросилась через всю комнату к двери, крича: — Дэвид! Дэвид! Дэвид протянул к ней руку, черную, словно у шахтера. Рози ухватила его за запястье. И тотчас же упала, поскользнувшись на черном полу точно так же, как раньше поскользнулся Дэвид. Рози повторяла и повторяла имя Дэвида, пока не закашлялась. У нее на губах появился черный ободок. Чарли вздохнул: — Пойдем отсюда, ради бога. Я не могу на это смотреть. Я чувствовал, что не могу никуда идти, не могу сдвинуться с места. Я повернулся к Мае. По ее лицу текли слезы. — Пойдем, — сказала она. Рози все еще выкрикивала имя Дэвида и обнимала его, крепко прижимала к своей груди. Но сам Дэвид, похоже, уже не шевелился. Чарли наклонился ко мне и тихо произнес: — Ты ни в чем не виноват. Я медленно кивнул. Я знал, что он говорит правду. — Черт, и это — твой первый рабочий день. — Чарли протянул руку к моему поясу и включил рацию. — Пойдем. Я повернулся к двери. И мы вышли наружу.День шестой. 16:12
Воздух под навесом был горячий и неподвижный. Перед нами стояли ряды автомобилей. Я услышал, как жужжит поворотный механизм видеокамеры, расположенной под гофрированной крышей. Наверное, Рики сейчас видит на мониторе, как мы выходим из склада. У меня в наушнике затрещала статика. Рики спросил: — Какого черта? Что там у вас происходит? — Ничего хорошего, — ответил я. За пределами тени от навеса солнце светило все так же ярко. — А где остальные? — спросил Рики. — Со всеми все в порядке? — Нет. Не со всеми. — Ну так объясни мне… — Не сейчас. Потом я понял, что тогда мы все как будто оцепенели от того, что случилось. Нас ничто не волновало — мы полностью сосредоточились на стремлении выжить и оказаться в безопасности. Здание лаборатории находилось справа от нас, в сотне ярдов по прямой через пустыню. Мы могли бы добежать туда за тридцать-сорок секунд. И мы побежали. Рики говорил что-то еще, но я не отвечал ему. Мы все думали об одном и том же — через полминуты мы доберемся до двери и будем в безопасности. Однако мы забыли о четвертом рое. — Вот срань! — ругнулся Чарли. Четвертый рой вылетел из-за угла лаборатории и направился прямо к нам. Мы остановились в замешательстве, не зная, что делать дальше. — Что делать, Джек? — спросила Мае. — Группируемся? — Нет, — сказал я. — Нас только трое. Такая маленькая группа не собьет хищника с толку. Но никакая другая стратегия в голову не приходила. Я начал мысленно перебирать все, что мне было известно об исследованиях взаимоотношений хищников и их добычи. И все исследования сходились в одном. Будь то модель поведения боевых муравьев или серенгетских львов, исследования подтверждали одну и ту же динамику: хищники убили бы всю добычу, до последнего животного — если бы у добычи не было убежища. В реальной жизни убежищем может быть гнездо в кроне дерева, или подземная нора, или глубокий омут в реке. Потенциальная добыча выживает, если у нее есть убежище. Если бы убежища не было, хищники уничтожили бы всех животных, которых считали добычей. — Я думаю, теперь нам точно крышка, — сказал Чарли. Нам нужно было убежище. Рой быстро приближался. Я почти чувствовал жгучие уколы на теле и вкус сухого пепла во рту. Мы должны были отыскать какое-нибудь укрытие прежде, чем рой доберется до нас. Я повернулся на месте, осмотрелся по сторонам, но не увидел ничего подходящего. Разве что… — Машины закрыты? В наушнике у меня затрещало. — Нет, вряд ли. Мы развернулись и побежали к стоянке. Ближе всего ко мне стоял голубой «Форд»-седан. Я открыл дверцу водителя, Мае открыла пассажирскую дверцу. Рой был уже совсем близко. Захлопывая дверцу, я уже слышал низкий рокот, похожий на бой барабанов. Мае тоже захлопнула дверцу. Чарли дергал за ручку задней двери салона, все еще держа в руках бутыль из-под «Виндекса». Но задние дверцы, похоже, были заперты. Мае развернулась назад, чтобы разблокировать замок, но Чарли уже повернулся к соседней машине, «Лэндкруизеру», и благополучно забрался внутрь. И захлопнул дверцу. — Bay! — выкрикнул он. — Какая тут жарища! — Это точно, — согласился я. Внутри машины было жарко, как в печи. Мы с Мае обливались потом. Рой подлетел к нам и завис перед ветровым стеклом, пульсируя и перемещаясь из стороны в сторону. В наушнике раздался голос Рики: — Ребята! Вы где? Ребята! — Рики явно был встревожен. — Мы в машинах. — В каких машинах? — Рики, какая тебе, к черту, разница? — сказал Чарли. — Мы сидим в этих сраных машинах, вот и все. Черное облако перелетело от нашего «Форда» к соседней «Тойоте». Мы с Мае смотрели, как рой кружит возле окон машины, пытаясь проникнуть внутрь. Чарли улыбнулся мне сквозь стекло. — Это тебе не дырявый сарай. Машины практически герметичны. Так что… мы можем насрать на маленьких говнюков. — А как насчет вентиляционных отверстий? — спросил я. — Я у себя все позакрывал. — Но ведь они не полностью герметичны, да? — Да, не полностью, — ответил Чарли. — Только чтобы до них добраться, надо сперва пролезть под капот. Или снизу, через днище. Только я готов поспорить, что наш жужжащий шарик-переросток до этого не додумается. У нас в машине Мае тоже закрыла все вентиляционные отверстия, одно за другим. Она открыла отделение для перчаток, заглянула туда, снова закрыла. Я спросил: — Ключей нет? Она покачала головой. Рики сказал по рации: — Ребята, у вас новые гости. Я повернулся и увидел еще два роя, подлетающие от складского помещения. Рои немедленно окружили нашу машину — один спереди, другой сзади. Ощущение было такое, будто мы попали в сильную пылевую бурю. Я посмотрел на Мае. Она сидела неподвижно, с каменным лицом, и просто смотрела. Два новых роя облетели вокруг машины, потом разместились у ее передней части. Один рой завис возле окна пассажирской дверцы, за которым сидела Мае. Рой пульсировал и поблескивал серебром. Второй поднялся на крышу машины и летал из стороны в сторону, то ко мне, то к Мае. Время от времени этот рой подлетал к ветровому стеклу и распластывался по нему. Потом рой снова собирался в черное облако, снова поднимался и летал над крышей, и снова растекался по стеклу. Чарли весело хихикнул. — Хотят пробраться внутрь. Говорю вам — ни черта у них не выйдет. Я не был так уверен в этом. Я заметил, что, когда рой растекается по ветровому стеклу, черная масса распространяется и на капот, причем с каждым разом все дальше и дальше. Скоро они доберутся до решетки радиатора. А когда они начнут обследовать радиатор, они могут найти и вентиляционные отверстия. И тогда для нас все закончится. Мае порылась в ящичке для инструментов, расположенном между сиденьями, и достала оттуда моток клейкой ленты и коробку с пластиковыми пакетами для сэндвичей. Она сказала: — Может, мы попробуем заклеить вентиляцию? Я покачал головой: — Бесполезно. Это же наночастицы. Они настолько мелкие, что легко просочатся сквозь пластиковую мембрану. — Ты хочешь сказать, они могут проникнуть прямо сквозь пластик? — Или сквозь мелкие щели и трещины. Мы не сможем заклеить вентиляцию настолько плотно, чтобы не осталось щелей. — Значит, нам остается только сидеть здесь и ждать? — Выходит, что так. — И надеяться, что они не додумаются, как можно проникнуть внутрь? Я кивнул: — Да. Бобби Лембек сказал по рации: — Ветер снова начинает усиливаться. Уже шесть узлов. Бобби как будто хотел подбодрить нас, но только шесть узлов — это все-таки слишком слабый ветер. Рои летали вокруг машины без каких-либо усилий. Чарли сказал: — Джек, я что-то не вижу моего жужжащего шарика. Куда он девался? Я посмотрел на машину Чарли и увидел, что третий рой опустился к переднему колесу, летает кругами возле покрышки, периодически залетая внутрь сквозь отверстия в колпаке колеса. — Он проверяет твои колеса, Чарли, — сказал я. — Хм-м… — Чарли больше не веселился, и не без причины. Если рой начнет тщательно обследовать машину, он может со временем наткнуться на путь внутрь. Чарли сказал: — Я думаю, вопрос стоит так: насколько сильно у них выражен СО компонент? — Да, верно, — согласился я. — Вы о чем? — спросила Мае. Я объяснил. У роев нет лидера, и нет централизованного разума. Их разум складывается из индивидуальных разумов отдельных частиц. Эти частицы самоорганизуются в рой, и их тенденция к самоорганизации может приводить к непредсказуемым результатам. Невозможно предугадать, что будут делать рои. Они могут действовать неэффективно, как сейчас. Могут случайно найти удачное решение. А могут начать планомерные и организованные поиски. Но пока они этого не делали. Моя одежда пропиталась потом и потяжелела. Пот капал у меня с кончика носа и с подбородка. Я отер лоб тыльной стороной ладони и посмотрел на Мае. Она тоже обливалась потом. Рики сказал: — Эй, Джек! — Что? — Тут недавно звонила Джулия. Она выписалась из больницы, и… — Не сейчас, Рики. — Вечером она прилетит сюда. — Поговорим об этом позже, Рики. — Я просто подумал, что ты захочешь узнать. — Господи, да скажите же кто-нибудь этому говнюку, чтобы он заткнул пасть! — взорвался Чарли Давенпорт. — Не до него сейчас! Бобби Лембек сообщил: — Ветер — уже восемь узлов. Нет, простите… семь. Чарли сказал: — Господи, эта неопределенность меня убивает. Где сейчас рой, Джек? — Под машиной. Мне не видно, что он там делает… Нет, погоди… Он вылетел сзади твоей машины, Чарли. А сейчас, похоже, проверяет задние фонари. — Далась им моя машина, — буркнул Чарли. — Не надоело проверять? Я смотрел через плечо на рой Чарли, когда Мае сказала: — Джек! Посмотри… Рой за окном ее дверцы изменился. Он стал почти полностью серебристым, слегка мерцал, но все же оставался довольно стабильным, и на этой блестящей серебристой поверхности я увидел отражение головы и плеч Мае. Отражение было не очень точным, глаза и рот вырисовывались нечетко, но в целом получилось очень похоже. Я нахмурился. — Зеркало?.. — Нет, не зеркало, — сказала Мае. Она отодвинулась от окна и повернулась ко мне. Ее изображение на серебристой поверхности не изменилось. Лицо Мае по-прежнему смотрело внутрь машины. Потом, спустя несколько мгновений, изображение задрожало, растворилось, и вместо лица там появился затылок Мае. — Что это значит? — спросила Мае. — У меня есть очень хорошая идея, но… Рой, который висел над капотом, преобразился точно так же, но только в его серебристой поверхности отражались мы с Мае вдвоем, на переднем сиденье машины. Мы казались очень испуганными. И опять изображение слегка размылось. А я окончательно убедился, что рои не просто отражают все, как зеркало. Рой самостоятельно формирует изображение, точно располагая отдельные частицы, что означало… — Плохо дело… — сказал Чарли. — Знаю, — согласился я. — Они изобретают новшества. — Как по-твоему, это было заложено в предварительных стандартах? — В основе своей — да. Насколько я понимаю, это имитация. Мае покачала головой, не понимая, о чем мы говорим. — В программу закладываются определенные стандартные стратегии, чтобы помочь ей в достижении цели. Эти стратегии моделируют поведение настоящих хищников. Например, одна такая стратегия — замереть и не двигаться, поджидая добычу в засаде. Другая стратегия — бродить по случайной траектории, пока не попадется добыча, а потом — преследовать ее. Третья стратегия — замаскироваться, притвориться частью естественной окружающей среды, чтобы стать незаметным. А четвертая стратегия — подражать поведению добычи, имитировать ее. Мае спросила: — Ты думаешь, это имитация? — Да, по-моему, это одна из форм имитации. — То есть они пытаются выглядеть, как мы? — Да. — Это обусловленное поведение? Оно появилось самопроизвольно? — Да, — сказал я. — Плохо дело… — мрачно повторил Чарли. — Плохо, плохо… Я начал злиться. Потому что это зеркальное отображение означало, что я не знаю настоящей структуры этих наночастиц. Мне сказали, что у них есть пьезоэлементы, которые отражают свет. Поэтому я не удивлялся, когда рои время от времени поблескивали серебром в солнечных лучах. Для таких случайных проблесков не требовалось сложной системы ориентации частиц в пространстве. Собственно, подобные случайные отблески были вполне ожидаемым явлением — точно так же, как на загруженной машинами транспортной магистрали периодически возникают пробки, а потом снова рассасываются. Образование пробки начинается со случайного изменения скорости одной-двух машин, но эффект волнообразно распространяется вдоль всего участка дороги. То же самое справедливо и для роев. Случайный эффект распространяется волной по всему рою. Именно так все и выглядело. Но зеркальное отображение объектов — совсем другое дело. Рои создавали цветные изображения, причем довольно стабильные. Настолько сложное поведение было невозможно для простой наночастицы. Я сильно сомневался, что можно получить полный спектр цветов из одной только зеркальной пластинки. Нет, теоретически это возможно — если серебряную пластинку наклонять под точно выверенными углами для получения призматических цветов. Но для этого требуется невероятно сложная и точная система управления движением. Более логично, что для получения цветных изображений наночастицы используют другой метод. Это еще раз подтверждало, что мне не сказали всей правды о частицах. Рики снова мне солгал. Поэтому я очень разозлился. Я уже знал, что с ним что-то не в порядке, и, если честно, винить нужно было меня, а не его. Даже после трагедии на складе до меня не дошло, что рои эволюционируют гораздо быстрее, чем мы предполагали, и мы просто не способны поспеть за темпом их эволюции. Я должен был понять, с чем мы столкнулись уже тогда, когда рой продемонстрировал новую стратегию — растекся по полу и образовал скользкую поверхность для того, чтобы обездвижить и передвигать добычу в произвольном направлении. Собственно, это хорошо известный феномен. Такую стратегию применяют муравьи, и называется она «коллективным транспортированием». Но для этих роев такое поведение не было запрограммированным. Это было обусловленное поведение, появившееся в результате эволюции. Но тогда я был слишком испуган и не смог осознать истинного значения происходящего. Теперь, сидя в разогретой солнцем машине, бессмысленно было злиться на Рики, но мне было страшно, я очень устал и не мог ясно мыслить. — Джек… — Мае тронула меня за плечо и показала на машину Чарли. Лицо у нее было очень мрачное. Рой, который кружился возле задних фонарей машины Чарли, превратился в черную ленту, поднялся высоко в воздух, а потом исчез — просочился сквозь щель в месте соединения красного пластика с металлом кузова. Я сказал в микрофон: — Слышишь, Чарли… Кажется, они придумали, как пробраться внутрь. — Да, я вижу. Потрясающе! Чарли зачем-то перебрался на заднее сиденье машины. Наночастицы уже начали просачиваться в салон, образуя серую туманную дымку, которая быстро чернела. Чарли закашлялся. Я не видел, что он там делает — Чарли пригнулся ниже окна. Снова стало слышно, как он кашляет. — Чарли… Он не ответил. Но я слышал его ругательства. — Чарли, ты, наверное, лучше выйди. — Срать я хотел на этих говнюков! Потом послышался странный звук, который я не смог сразу опознать. Я повернулся к Мае. Она прижимала наушник к уху, прислушиваясь. Звук напоминал странный ритмичный скрежет или шипение. Мае посмотрела на меня и вопросительно подняла брови. — Чарли? — Я… опрыскиваю этих маленьких дряней. Посмотрим, как им понравится, когда я их слегка подмочу. Мае спросила: — Ты разбрызгиваешь изотоп? Чарли не ответил. Но в следующее мгновение он снова показался в окне с бутылью из-под «Виндекса», из которой он щедро опрыскивал салон во всех направлениях. Жидкость растекалась по оконным стеклам и лилась вниз. В салонемашины становилось все темнее и темнее, по мере того, как внутрь проникало все большее количество наночастиц. Вскоре Чарли совсем не стало видно. На мгновение показалась его рука, скользнула по стеклу и снова скрылась в черноте. Чарли непрерывно кашлял. Кашель был сухой и сиплый. — Чарли, выбирайся наружу, — сказал я. — Да пошло оно все… На кой черт? Бобби Лембек передал по рации: — Ветер десять узлов. Давай, Чарли. Десять узлов — не так уж много, но все же лучше, чем ничего. — Чарли, ты слышишь? Из черноты раздался его голос: — Да, ладно… Я ищу… не могу найти… чертову дверную ручку, не могу нащупать… Где эта сраная ручка, в этой чертовой… — Его слова прервал приступ кашля. Я слышал в наушнике, как в лаборатории быстро переговариваются. Рики сказал: — Он в «Тойоте». Где ручки на дверях в «Тойоте»? — Я не знаю, это не моя машина, — ответил Бобби Лембек. — А чья тогда? Твоя, Винс? Винс: — Нет-нет. Это машина того парня, у которого что-то с глазами. — Какого парня? — Инженера. Который все время моргает. — Дэвида Брукса? — Ну да, его. Рики сказал: — Ребята! Мы думаем, это машина Дэвида. Я ответил: — Ну, и какой нам с этого… Я не договорил, потому что Мае показала на что-то сзади, на заднее сиденье машины. Из щели в месте соединения сиденья со спинкой в салон просачивались наночастицы, похожие на черный дым. Я присмотрелся внимательнее и увидел на полу возле заднего сиденья одеяло. Мае тоже его заметила и нырнула в заднюю часть салона, через проем между передними сиденьями. По пути она стукнула меня ногой по голове, зато быстро добралась до одеяла и сразу же стала засовывать его в щель. Наушник с микрофоном слетели у меня с головы и повисли на руле, когда я попытался тоже перебраться назад и помочь Мае. В салоне было тесно. Я слышал тихие голоса из наушника. — Давай, ну давай же, — сказала Мае. Я был крупнее ее и просто не поместился бы вместе с Мае на заднем сиденье. Поэтому я перегнулся через спинку водительского сиденья, схватил одеяло и тоже, начал затыкать им щель. Краем уха я услышал, как хлопнула дверь соседней «Тойоты», и увидел, как из черноты высунулась нога Чарли. Значит, он решил испытать судьбу снаружи, на открытом пространстве. Заталкивая одеяло, я подумал, что, возможно, нам тоже стоило бы выбраться из машины. Одеяло нас не спасет, только немного отсрочит неизбежное. Я чувствовал, как частицы просачиваются прямо сквозь ткань и продолжают заполнять салон. В машине становилось все темнее и темнее. Я уже ощущал мелкие жгучие уколы по всему телу. — Мае, бежим отсюда. Она не ответила, только стала еще усерднее запихивать одеяло в щель. Наверное, она знала, что снаружи нас все равно ничего хорошего не ждет. Рои набросятся на нас, заставят поскользнуться, и мы упадем. А как только мы упадем, они нас удушат. Воздух стал плотнее. Я закашлялся. В полутьме звучали тонкие голоса из наушника. Я не понял, откуда они доносятся. Мае тоже потеряла свой наушник, я, кажется, даже видел его на переднем сиденье. Но сейчас было уже слишком темно и невозможно что-то рассмотреть. Глаза жгло. Я непрерывно кашлял. Мае тоже кашляла. Я уже не знал, продолжает ли она возиться с одеялом. Я видел ее как смутную тень в темном тумане. Глаза болели так сильно, что мне пришлось зажмуриться. Горло пересохло, кашель получался сухим и хриплым. У меня снова начала кружиться голова. Я понимал, что жить нам осталось минуту-другую, а может, и меньше. Я посмотрел на Мае, но не увидел ее. Только слышал, как она кашляет. Я помахал рукой, пытаясь немного разогнать туман, чтобы увидеть Мае Ничего не получилось. Я помахал рукой перед ветровым стеклом — и оно мгновенно очистилось. Несмотря на непрерывный кашель, я смог смутно разглядеть вдали здание лаборатории. Солнце светило по-прежнему ярко. Все выглядело совершенно нормально. Меня взбесило, что все вокруг кажется таким обычным, тихим и мирным, когда мы здесь задыхаемся от кашля. Что случилось с Чарли, я не видел. Прямо передо мной его не было. Вообще-то я сейчас видел только — я снова помахал рукой перед стеклом — я видел только… Песчаную дымку над землей. Господи — песчаная поземка! Ветер снова настолько сильный, что сносит песок. — Мае! — прокашлял я. — Мае, дверь! Я не знал, услышала ли она меня. Она очень сильно кашляла. Я потянулся к водительской двери, стал нащупывать ручку. Мне было трудно сориентироваться. Я непрерывно кашлял. Нащупав нагретый металл ручки, я нажал на нее. Дверь позади меня распахнулась. Горячий воздух пустыни ворвался в салон, закружил черный туман. Да, ветер в самом деле заметно усилился. — Мае! Ее мучил кашель. Наверное, она уже не могла двигаться. Я потянулся к пассажирской дверце напротив. Ударился ребрами о рукоятку переключения скоростей. Туман немного развеялся, так что я даже смог разглядеть ручку на дверце. Я надавил на ручку и толкнул дверцу. Ее тотчас же захлопнуло ветром. Я извернулся всем телом, снова толкнул дверь и придержал ее рукой. По машине загулял ветер, продувая салон насквозь. Черное облако развеялось за несколько секунд. Заднее сиденье все еще оставалось черным. Я прополз вперед, вывалился наружу через пассажирскую дверь, и открыл заднюю дверцу. Мае ухватилась за меня, и я вытащил ее наружу. Мы оба содрогались от непрерывного кашля. Мае едва стояла на ногах. Я перебросил ее руку себе через плечо и потащил Мае в пустыню, на открытое пространство. Даже сейчас я не понимаю, как я смог добраться до лаборатории. Рои исчезли, ветер дул очень сильно. Мае мертвым грузом висела у меня на плечах, ее тело обмякло, ноги волочились по песку. У меня совершенно не было сил. Кашель терзал меня так же сильно, как раньше, из-за чего мне часто приходилось останавливаться. У меня кружилась голова, я ничего не соображал. Солнечный свет почему-то казался мне зеленоватым, перед глазами плыли цветные пятна. Мае дышала сипло и слабо кашляла. Мне казалось, что она не выживет. Я брел по пустыне, медленно переставляя ноги, одну за другой. Потом вдруг передо мной замаячила дверь, я подошел и открыл ее. И затащил Мае в темный коридор. По другую сторону воздушного шлюза стояли Рики и Бобби Лембек. Они что-то говорили — наверное, подбадривали нас, но я ничего не слышал. Мой наушник остался в машине. Воздушный шлюз зашипел и открылся. Я затолкнул Мае внутрь. Она как-то сумела устоять на ногах, хотя и согнулась пополам от кашля. Я отступил назад. Шлюз закрылся, вентиляторы начали обдувать Мае со всех сторон. Я прислонился к стене, едва дыша. Голова кружилась. Я подумал, что, кажется, раньше такое со мной уже было. Я посмотрел на часы. Всего три часа назад я едва не погиб от предыдущего нападения роя. Я наклонился, уперся руками в колени и стоял так, глядя в пол и ожидая, когда освободится воздушный шлюз. Потом я посмотрел на Рики и Бобби. Они что-то кричали и показывали пальцами на уши. Я покачал головой. Разве они не видят, что у меня нет наушника? Я спросил: — Где Чарли? Они ответили, но я не услышал. — Он выбрался? Где Чарли? Раздался пронзительный электронный скрип — я поморщился, — и Рики сказал по интеркому: — …вряд ли что-то можно сделать. — Он здесь? — спросил я. — Он выбрался? — Нет. — Где он? — Там, в машине, — ответил Рики. — Он так и не вышел из машины. Ты что, не знал? — Я был занят. Значит, он остался там? — Да. — Он мертв? — Ну, нет. Еще живой. Я дышал тяжело, голова все еще кружилась. — Что? — Трудно сказать наверняка по тому, что видно в мониторе, но, похоже, он еще жив… — Так какого черта вы, ребята, не пошли за ним? Рики ответил совершенно спокойно: — Мы не можем, Джек. Мы должны позаботиться о Мае. — Но кто-то же может сходить туда? — Все сейчас очень заняты. — Я не могу пойти, — сказал я. — Я не в том состоянии. — Ну конечно же, — произнес Рики своим мягким угодническим тоном. Тоном профессионального подхалима. — Все это, наверное, стало для тебя ужасным потрясением. То, что тебе пришлось пережить… — Рики, просто… скажи мне… кто пойдет за Чарли? — Если быть предельно честным, — ответил Рики, — я не думаю, что в этом есть хоть какой-то смысл. У него уже начались судороги. Сильные судороги. Я думаю, ему недолго осталось. — Значит, никто не пойдет? — спросил я. В воздушном шлюзе Бобби помог Мае выйти и повел ее по коридору. Рики стоял там же и смотрел на меня сквозь стекло. — Твоя очередь, Джек. Заходи в шлюз. Я не двинулся с места. Так и стоял, прислонившись к стене. — Кто-то должен за ним сходить, — сказал я. — Не сейчас. Ветер нестабильный, Джек. В любую минуту он может снова затихнуть. — Но Чарли еще жив. — Это ненадолго. — Кто-то должен пойти, — упорствовал я. — Джек, ты не хуже меня знаешь, с чем мы столкнулись, — сказал Рики. Теперь он был воплощенным гласом рассудка, излагал все спокойно и логично. — Мы понесли ужасные потери. И не можем рисковать кем-то еще. К тому времени, когда кто-то доберется до Чарли, он будет уже мертв. Возможно, он уже мертв. Иди сюда, заходи в шлюз. Я проанализировал свое самочувствие — затрудненное дыхание, головокружение, боль в глазах, невыразимая усталость… Нет, я не мог вернуться к машинам прямо сейчас, в таком состоянии. Поэтому я вошел в воздушный шлюз. Вентиляторы заревели, поток воздуха растрепал мои волосы и одежду и сдул с одежды и тела черную пыль. Зрение почти сразу улучшилось. Стало легче дышать. Потом поток воздуха пошел снизу вверх. Я протянул ладонь вперед и смотрел, как рука из черной становится бледно-серой, а потом возвращается нормальный цвет кожи. Затем включились вентиляторы в боковых стенках камеры. Я глубоко вдохнул. Жжение на коже стало не таким сильным. Либо я к нему притерпелся, либо поток воздуха сдул едкие частицы с моей кожи. В голове немного прояснилось. Я еще раз глубоко вдохнул. Мне было еще не совсем хорошо. Но теперь я определенно чувствовал себя лучше. Стеклянная дверь открылась. Рики протянул ко мне руки. — Джек! Слава богу, с тобой все в порядке! Я не ответил. Я просто повернулся и вышел обратно, туда, откуда пришел. — Джек… — Стеклянная перегородка с шипением закрылась. — Я не оставлю его там, — сказал я. — Что ты собираешься сделать? Ты не сможешь его нести, он слишком тяжелый. Что ты будешь делать? — Не знаю. Но я не оставлю его там, Рики. И я снова вышел наружу. Конечно же, я повел себя именно так, как Рики и рассчитывал — к чему он меня и подталкивал, — только тогда я этого не понимал. И если бы кто-то сказал мне об этом, я не поверил бы, что Рики способен на столь искусные психологические уловки. Рики манипулировал людьми гораздо более явно. Но на этот раз он меня поймал.День шестой. 16:22
Ветер по-прежнему дул сильно. Рои не появлялись, и я дошел до навеса автостоянки без приключений. Наушника у меня не было, так что я был избавлен от комментариев Рики. Я увидел, что задняя пассажирская дверца «Тойоты» открыта. Чарли лежал на спине и не двигался. Я не сразу разглядел, что он еще дышал, хотя и неглубоко. С некоторым трудом мне удалось поднять его и усадить. Чарли смотрел на меня мутным взглядом. Его губы посинели, а кожа приобрела землисто-серый оттенок. Чарли беззвучно шевелил губами, а по щекам у него текли слезы. — Не пытайся говорить, — сказал я. — Береги силы. Крякнув, я подтащил его к краю сиденья, к двери, и развернул ему ноги так, чтобы он сидел лицом к выходу. Чарли был весьма крупным парнем, шести футов ростом, и фунтов на двадцать тяжелее меня. Я понимал, что не смогу дотащить его обратно в лабораторию. Но за задним сиденьем «Тойоты» я заметил толстые шины горного мотоцикла. Это может сработать. — Чарли, ты меня слышишь? Он едва заметно кивнул. — Ты можешь встать? Ничего. Никакой реакции. Он не смотрел на меня, его взгляд был устремлен куда-то в пространство. — Чарли, как ты думаешь, ты сможешь стоять? Он снова кивнул, а потом выпрямил тело, соскользнул с сиденья и опустил ноги на землю. Несколько мгновений Чарли стоял, пошатываясь, на дрожащих ногах, а потом обвис, навалившись на меня, чтобы не упасть. Я присел под его весом. — Хорошо, Чарли, — я прислонил его к машине и усадил на подножку двери. — Просто побудь здесь, хорошо? Я отстранился от него, и Чарли не упал, остался сидеть. Его взгляд по-прежнему был устремлен куда-то в пространство. — Я сейчас приду, это быстро. Я обошел «Лэндкруизер» и открыл багажник. Да, там действительно был горный мотоцикл — самый чистый горный мотоцикл из всех, какие я видел. Он был в фирменном чехле из плотного пластика. И его аккуратно вытерли перед упаковкой в чехол. Я подумал, что Дэвид был таким всегда и во всем — чистюлей и аккуратистом. Я вытащил мотоцикл из чехла и поставил на землю. Ключей в зажигании не было. Я прошел к передней части «Тойоты» и открыл пассажирскую дверцу. Передние сиденья содержались в обычной для Дэвида идеальной чистоте. На приборной панели был закреплен планшет на присоске, с блокнотом, держателем для сотового телефона и комплектом громкой связи. Я открыл отделение для перчаток. Там тоже все было очень аккуратно и упорядочение. Документы на машину в пластиковом пакете, под маленькой выдвижной коробочкой с несколькими отделениями, в которых лежали бумажные носовые платки, бактерицидный лейкопластырь и гигиеническая губная помада. Ключей не было. Потом я заметил в проеме между сиденьями коробку для компакт-дисков, а под ней — запертый ящик. Судя по форме замка, ключ к нему был такой же, как ключ от зажигания машины. Наверное, ящик открывался ключом от зажигания. Я постучал по ящику костяшками пальцев. Внутри что-то зазвенело. Что-то металлическое. Возможно, маленький ключ. Вроде ключа от зажигания для горного мотоцикла. В любом случае, что-то металлическое. Где же ключи Дэвида? Может быть, Винс забрал у него ключи сразу по прибытии, как он забрал мои? Если так, значит, ключи в лаборатории. Мне это ничего не дает. Я посмотрел в сторону лаборатории, раздумывая, смогу ли сходить туда и обратно еще раз. И тут я заметил, что ветер начал ослабевать. Над пустыней все еще неслась песчаная поземка, но уже не такая сильная, как раньше. «Отлично, — подумал я. — Только этого мне и не хватало». Понимая, что надо поторопиться, я решил махнуть рукой на горный мотоцикл, раз уж ключа нет. Может быть, на складе найдется что-нибудь подходящее, на чем я мог бы дотащить Чарли до лаборатории? Я не помнил, чтобы там было что-нибудь такое, но все равно решил сходить на склад и проверить. Я подошел к складу очень осторожно, потому что оттуда доносились какие-то удары. Оказалось, это хлопает на ветру незакрытая задняя дверь. Тело Рози лежало у самой двери, оно то скрывалось в тени, то освещалось солнцем, когда дверь открывалась и закрывалась. Оно было покрыто такой же самой белой пленкой, как и останки кролика. Но я не стал подходить ближе и рассматривать ее. Я быстро просмотрел содержимое полок, заглянул в чулан и за поставленные штабелем ящики. Я нашел только небольшую тележку из деревянных планок, с маленькими колесиками. В пустыне от такой тележки не будет толку — колесики сразу увязнут в песке. Я вышел наружу, под навес автостоянки, и быстро вернулся к «Тойоте». Ничего не оставалось, кроме как попробовать тащить Чарли на себе до самой лаборатории. Я справился бы с этой задачей, если бы Чарли хоть немного мне помогал. Может быть, ему стало получше? Может, к нему вернулись силы? Но, едва взглянув на его лицо, я понял, что это не так. Наоборот, он как будто еще больше ослабел. — Черт, Чарли, что же мне с тобой делать? Он не ответил. — Я не смогу тебя дотащить. И Дэвид не оставил ключей в машине, так что нам не повезло… Я замолчал. А что, если бы Дэвид случайно захлопнул дверцу и оказался вне запертой машины? Он был инженером и всегда предусматривал такие случайности. И если бы что-то подобное все же произошло, Дэвид вряд ли стал бы тормозить попутные машины и просить у водителей взаймы проволочную отмычку. Нет, никогда и ни за что. У Дэвида наверняка были где-то спрятаны запасные ключи. Может быть, в таком специальном маленьком ящичке для ключей, на магните. Я уже собрался лечь на песок и осмотреть днище машины, но вовремя сообразил, что Дэвид не стал бы пачкать одежду только для того, чтобы достать запасные ключи. Он спрятал бы их в другом месте — неожиданном, но легко доступном. Подумав об этом, я пошарил пальцами вдоль внутренней поверхности переднего бампера. Ничего. Я пошел к заднему бамперу и проверил там. Опять ничего. Под крыльями и подножками я тоже ничего не нашел. Ни коробочки на магнитной присоске, ни ключей. Я не хотел сдаваться, все-таки заглянул под машину, чтобы убедиться, что ничего не пропустил, когда искал на ощупь. Нет, ключей в самом деле не было. Я не знал, где еще искать. Я в растерянности покачал головой. Укромное место должно быть металлическим, чтобы к нему можно было прикрепить магнитную коробочку. И оно должно быть защищено от ветра и грязи. Поэтому многие прячут ключи на внутренней поверхности бамперов. Но Дэвид спрятал их в каком-то другом месте. Где еще можно спрятать ключи? Я снова обошел вокруг машины, вглядываясь в плавные очертания металла. Я провел пальцами по внутренней стороне решетки радиатора, пошарил в углублении для заднего номерного знака. Ключей нигде не было. Я вспотел. И не только от нервного напряжения. Чувствовалось, что ветер стал заметно слабее. Я вернулся к Чарли. — Ну как ты, Чарли? Он не ответил, только слегка пошевелил плечами. Я снял его микрофон и наушник и надел себе на голову. Послышались шорох статики и негромкие голоса. Похоже, разговаривали Рики и Бобби, и, похоже, они из-за чего-то спорили. Я пододвинул микрофон к губам и сказал: — Ребята, ответьте мне. Пауза. Потом удивленный голос Бобби: — Джек? — Да. — Джек, тебе нельзя там оставаться. Скорость ветра быстро снижается уже несколько минут. Уже только десять узлов. — Хорошо… — Джек, тебе придется вернуться. — Я пока не могу. — Когда ветер упадет до семи узлов, прилетят рои. — Хорошо… Вмешался Рики: — Что хорошо? О чем ты говоришь, Джек? Господи, Джек, ты возвращаешься или нет? — Я не могу донести Чарли. — Ты знал это, еще когда уходил. Я вздохнул. — Джек, какого черта ты там делаешь? Послышалось жужжание видеокамеры, закрепленной на углу навеса. Я посмотрел поверх машины и увидел, как поворачиваются линзы, фокусируясь на мне. «Лэндкруизер» — очень большая машина, за ней меня почти не было видно. А из-за багажника на крыше она была еще выше. Я рассеянно подумал — зачем Дэвиду багажник на крыше, он ведь никогда им не пользовался… Наверное, верхний багажник входил в комплектацию машины, в стандартный набор оборудования, и… Я выругался. Это же очевидно! Только это место я и не проверил. Я вспрыгнул на подножку и заглянул на крышу машины. Провел пальцами вдоль решетки багажника и вдоль параллельных креплений у крыши. И почувствовал под пальцами пластиковую клейкую ленту — черную на черном багажнике. Я отодрал ленту и увидел под ней блестящий ключ. — Джек! Девять узлов. — Хорошо. Я спрыгнул на землю и забрался на водительское сиденье. Вставил ключ в замок на запертом ящичке и повернул. Ящичек открылся. Внутри я нашел маленький желтый ключик. — Джек! Что ты делаешь? Я бегом побежал к задней части машины. Вставил желтый ключик в замок зажигания. Сел на мотоцикл и завел мотор. Под гофрированной крышей автостоянки мотор рокотал очень громко. — Джек! Я подвел мотоцикл туда, где сидел Чарли. Дальше мне предстояла сложная задача. У этого мотоцикла не было подножки, он не мог стоять, ни на что не опираясь. Я подвел мотоцикл как можно ближе к Чарли и стал, как мог, помогать ему забраться на заднее сиденье, пока я держу мотоцикл. К счастью, Чарли вроде бы понял, что я пытаюсь сделать. Он кое-как взгромоздился на заднее сиденье. Я велел ему держаться за меня. — Джек, они здесь, — сказал Бобби Лембек. — Где? — На южной стороне. Летят к тебе. — Хорошо. Я выжал сцепление, крутнул рукоятку газа и пинком захлопнул пассажирскую дверцу «Круизера». И остался на месте. — Джек? — Какого черта он делает? Он же понимает, как это опасно! — это сказал Рики. Бобби ответил: — Я знаю. — Почему он просто сидит там и ничего не делает? Чарли обхватил меня руками за пояс. Его голова лежала у меня на плече. Я слышал его прерывистое, неглубокое дыхание. — Держись крепче, Чарли, — сказал я. Он кивнул. Потом прошептал мне на ухо, едва слышно: — Гребаный идиот. — Да, — я кивнул. Я выжидал. Рои уже показались из-за здания лаборатории. На этот раз их было девять, они летели прямо ко мне, выстроившись клином. Значит, уже изобрели свое собственное стайное поведение. Девять роев — подумать только! Скоро их будет три десятка, а потом две сотни… Бобби спросил: — Джек, ты их видишь? — Вижу. Конечно же, я их видел. И они определенно отличались от тех роев, которые я видел раньше. Они стали более плотными, более оформленными, более массивными. Эти рои весили уже не три фунта, а, скорее, фунтов десять или даже двадцать. А может, и больше. Может, и все тридцать фунтов. Они приобрели реальный, ощутимый вес. Я ждал. И оставался на месте. Какая-то отстраненная часть моего сознания размышляла о том, как рои перестроятся на этот раз, когда доберутся до меня, какую тактику они используют? Может быть, окружат меня кольцом со всех сторон? Останутся ли несколько роев поодаль, на страже? И как отреагируют они на ревущий мотоцикл? Ничего подобного. Рои летели прямо ко мне и перестраивались в полете — сначала в ряд, потом в нечто вроде вогнутого клина. Я слышал низкий вибрирующий гул. При таком большом количестве роев звук был гораздо громче. Пульсирующие черные колонны были уже в двадцати ярдах от меня, потом в десяти. В самом ли деле они теперь двигались быстрее, или это мне только показалось? Я подождал, пока рои окажутся почти рядом со мной, и тогда отпустил сцепление и выжал газ на полную мощность. Мотоцикл рванулся вперед. Я пролетел прямо сквозь первый рой — черное облако сомкнулось вокруг меня, а в следующее мгновение осталось позади. Я вел мотоцикл прямиком через пустыню, к двери лаборатории, и не осмеливался оглянуться. Это была совершенно дикая поездка, но длилась она всего несколько секунд. Когда мы доехали до лаборатории, я бросил мотоцикл на песок, подставил плечо под руку Чарли и подтащил его к двери. Рои отставали от нас на целых пятьдесят ярдов, когда я сумел наконец повернуть ручку, потянул дверь на себя, просунул в щель ногу и пинком распахнул ее пошире. При этом я потерял равновесие, мы вместе с Чарли буквально ввалились в коридор и упали на бетонный пол. Дверь автоматически захлопнулась и больно ударила нас по ногам, которые торчали наружу. Я почувствовал резкую боль в лодыжках — но, хуже того, дверь так и не закрылась. Мешали наши ноги. Сквозь приоткрытую дверь я слышал, как нарастает низкий вибрирующий гул — рои быстро приближались. Я кое-как поднялся на ноги и втащил безвольное тело Чарли внутрь коридора. Дверь закрылась, но я знал, что это — пожарный выход, и дверь, хотя и бронированная, закрывается негерметично. Наночастицы смогут проникнуть сквозь нее внутрь. Я должен был затащить нас обоих в воздушный шлюз. Мы будем в безопасности только после того, как закроется наружная стеклянная перегородка. Пыхтя и потея, я затащил Чарли внутрь воздушного шлюза. Я усадил его поперек камеры, привалив спиной к боковой стенке, чтобы его ноги не мешали перегородке закрыться. Поскольку в воздушном шлюзе во время обработки мог находиться только один человек, я вышел наружу. И стал ждать, когда стеклянная дверь закроется. Но она не закрывалась. Я осмотрел стены в поисках какой-нибудь кнопки, но ничего такого не нашел. В камере шлюза горел свет — значит, электричество не было отключено. Но дверь не закрывалась. А я знал, что рои быстро приближаются. В комнату по ту сторону шлюза вбежали Мае и Бобби Лембек. Я видел их сквозь вторую стеклянную дверь. Они размахивали руками, очевидно, показывая мне, чтобы я тоже вошел в шлюзовую камеру. Но это не имело смысла. Я сказал в микрофон: — Я думал, в шлюз надо заходить по одному. У них не было раций, и они меня не услышали. Оба лихорадочно размахивали руками — заходи, заходи! Я показал два пальца и вопросительно поднял брови. Они замотали головами, показывая, что я не понял сути дела. Я заметил, что у моих ног заклубился черный туман. Наночастицы начали просачиваться через дверь в коридор. Они проникали сквозь щели по периметру бронированной двери. Теперь у меня оставалось всего пять-десять секунд. Я вошел в шлюзовую камеру. Бобби и Мае закивали головами, показывая, что я все делаю правильно. Но дверь все равно не закрылась. Теперь Бобби и Мае начали делать другие жесты, как будто что-то поднимали. — Вы хотите, чтобы я поднял Чарли? Да, именно этого они и хотели. Я покачал головой. Чарли неподвижно сидел на полу, мертвым грузом привалившись к стене. Я оглянулся и увидел, что коридор постепенно наполняется наночастицами, которые клубятся в воздухе, как черный дым. Черный туман заполнял и воздушный шлюз. Я почувствовал первые жгучие уколы на коже. Я посмотрел на Бобби и Мае по ту сторону стеклянной перегородки. Они видели, что происходит, и знали, что у нас осталось всего несколько секунд. Они снова стали показывать мне знаками, чтобы я поднял Чарли с пола. Я наклонился к нему, обхватил его руками за подмышки и потянул вверх, пытаясь поднять на ноги. Ничего не получилось. Чарли не сдвинулся с места. — Чарли, ради бога, помогай мне, — простонал я и снова попробовал его поднять. Чарли уперся ногами в пол, а локтями — в стенку, и мне удалось приподнять его на несколько футов от пола. А потом он снова соскользнул вниз. — Чарли, давай, давай еще разок… Я тянул изо всех сил, и на этот раз он здорово мне помогал, так что удалось в конце концов поставить его на ноги. Я поддерживал его, обхватив руками за подмышки. Мы стояли, прижавшись друг к другу, как какие-то сумасшедшие любовники. Чарли дышал тяжело, с хрипом и свистом. Я оглянулся на стеклянную дверь. Она не закрылась. Воздух в коридоре с каждой секундой становился все темнее Я посмотрел на Мае и Бобби. Они отчаянно размахивали руками, показывая мне два пальца. Я не понимал, чего они еще хотят. — Да, нас здесь двое… Что же не так с этой чертовой дверью? Наконец Мае наклонилась и по очереди показала пальцем на каждую из своих туфель. Я прочитал по ее губам: — Две туфли. Потом Мае указала на Чарли. — Да, у нас у каждого по паре туфель. Он стоит на двух ногах. Мае покачала головой. И показала мне четыре пальца. — Четыре туфли? Жгучие щипки на коже раздражали меня и мешали думать. Я чувствовал, как на меня наваливается усталость, мозги были словно набиты ватой. Что она имеет в виду? При чем тут четыре туфли? В воздушном шлюзе начало темнеть. Я уже с трудом различал за стеклянной перегородкой Мае и Бобби. Они еще что-то показывали мне жестами, но я уже не видел, что именно. Я не понимал, чего они от меня хотят. Они как будто стали удаляться от меня, стали далекими и незначительными. У меня не было сил думать или что-то делать, мне все стало безразлично. Две туфли, четыре туфли… И тут я понял. Я повернулся к Чарли спиной, прижался к нему и сказал: — Обними меня руками за шею. Он меня обнял, а я подхватил его под колени и приподнял над полом. Стеклянная дверь мгновенно закрылась. «Так вот в чем дело…» — подумал я. Заработали верхние вентиляторы, в нас ударил мощный поток воздуха. В шлюзовой камере быстро посветлело. Я из последних сил старался удержать Чарли на весу и удерживал до тех пор, пока вторая стеклянная перегородка не отъехала в сторону. Мае и Бобби бросились к нам, в шлюз. А я просто упал. Чарли рухнул на меня сверху. Наверное, Бобби стащил его с меня — но я не уверен. Начиная с этого момента я мало что запомнил.Часть третья ГНЕЗДО
День шестой. 18:18
Я пришел в себя, лежа в постели, в моей комнате, в жилом корпусе. Кондиционеры гудели так громко, что комната напоминала аэропорт. Я встал с кровати и, протирая глаза, побрел к двери. И обнаружил, что дверь заперта. Я постучал, потом постучал громче, потом крикнул, но мне никто не ответил. Я подошел к небольшому компьютеру, установленному на столике, и включил его. На экране появилось меню. Я стал искать какой-нибудь выход на интерком. Ничего похожего в меню не было, хотя я довольно долго копался в настройках интерфейса. Наверное, я все-таки что-то там включил, потому что на экране появился улыбающийся Рики. — О, значит, ты уже проснулся? Как ты себя чувствуешь? — спросил он. — Отопри эту чертову дверь! — Разве у тебя заперта дверь? — Открой ее, чтоб тебя!.. — Это только для твоей же безопасности. — Рики, открой чертову дверь, — сказал я. — Уже открыл. Она не заперта, Джек. Я подошел к двери. Да, теперь она была не заперта и открылась сразу же. Я осмотрел замок. В нем была дополнительная задвижка, специальный запор с дистанционным управлением. Надо будет не забыть заклеить ее липкой лентой. Рики на мониторе спросил. — Наверное, ты хочешь принять душ? — Да, не помешало бы. Почему кондиционеры так шумят? — Мы включили их на полную мощность у тебя в комнате, — сказал Рики. — На тот случай, если остались какие-нибудь частицы. Я порылся в своих вещах в поисках чистой одежды. — Где душ? — Может быть, тебе помочь? — спросил Рики. — Нет, не нужно мне помогать. Просто скажи, где здесь этот чертов душ! — Ты как будто злишься… — Да пошел ты, Рики! В душе мне стало легче. Я стоял под струей воды минут двадцать. Горячая вода омывала мое измученное тело. Оказалось, что на мне много синяков — на груди, на бедре, но я совершенно не помнил, откуда они взялись. Когда я вышел из душа, Рики уже ждал меня снаружи. Он сидел на скамейке и улыбался. — Джек, я очень озабочен… — Как Чарли? — С ним вроде бы все в порядке. Он спит. — Его комнату ты тоже запер? — Джек… Я понимаю, что у тебя был очень трудный день, и хочу, чтобы ты знал — мы все тебе крайне признательны за то, что ты сделал. Я имею в виду — компания благодарна тебе… — К черту компанию. — Джек, я понимаю, как ты, наверное, сейчас злишься… — Перестань молоть ерунду, Рики. Я не получил никакой помощи. Ни от тебя, ни от кого другого в этом месте. — Конечно, тебе могло так показаться… — Это так и есть, Рики. Нет помощи — значит, нет помощи. — Джек, Джек… Пожалуйста… Я стараюсь как-то извиниться, хочу сказать, что очень сожалею о произошедшем. Из-за этого я чувствую себя ужасно. Правда, поверь мне. Если бы можно было как-нибудь вернуться назад и все изменить, я бы это сделал. Я посмотрел на него в упор. — Рики, я тебе не верю. Рики победно улыбнулся уголками губ и сказал: — Надеюсь, в скором времени все изменится. — Сомневаюсь. — Ты знаешь, как я всегда ценил нашу дружбу, Джек. Это всегда было для меня самым главным. Я молча смотрел на него. Рики совершенно меня не слушал. Он просто улыбался с дурацким видом — как будто от его улыбки у всех все сразу будет хорошо. Я начал подозревать, что Рики накачался какими-то наркотиками. Он и в самом деле вел себя очень странно. — Ну, как бы то ни было… — Рики замолчал на мгновение, потом сменил тему: — Скоро прилетит Джулия — и это очень хорошо. Она будет здесь уже сегодня вечером. — Хм-м… А почему она сюда прилетит? — Ну я думаю потому, что беспокоится о сбежавших роях. — И как же это она о них беспокоится? — спросил я. — Эти рои можно было полностью уничтожить много недель назад, когда у них только начали проявляться признаки эволюционирования. Однако этого не случилось. — Да. Действительно. Ну, дело в том, что тогда никто на самом деле не понимал… — А я думаю, что понимали. — Нет, что ты, — Рики сделал вид, что его незаслуженно обвиняют, и обиженно надул губы. Но я уже устал от этой его игры. — Рики, — сказал я. — Когда я прилетел сюда, вместе со мной в вертолете сидела толпа пиарщиков. Кто их нанял? Кто уведомил их, что здесь какие-то проблемы с пиаром? — Я ничего не знаю ни о каких пиарщиках. — Им запретили выходить из вертолета. Сказали, что это опасно. Он покачал головой. — Я понятия не имею… Не знаю, о чем ты говоришь. Я махнул рукой и вышел из душевой. — Я не знал! — крикнул Рики мне вслед. — Клянусь, Джек, я ничего об этом не знал! Через полчаса Рики в знак примирения принес мне недостающий код, о котором я у него спрашивал. Код был короткий — всего один листок бумаги. — Извини, Джек, — сказал он. — Пришлось повозиться, чтобы его найти. Несколько дней назад Рози закрыла сетевой доступ к целой поддиректории, чтобы ее переработать. Наверное, она просто забыла снова открыть доступ. Поэтому кода и не было в основной директории. — Хм-м… — я просмотрел запись. — И что она перерабатывала? Рики пожал плечами. — Понятия не имею. Один из этих файлов. Я открыл файл с кодом./* Модуль комп. стат.*/ Выполнить (движение{0ij (Cx1, Cy1, Сz1)})/*начало*/ {Sij (x1, y1, z)}/*движение*/ {Sik1 (x1, y1, z1)(x2, y2, z2)}/*отслеживание*/ Усилие {z (i)}/*сохранение*/ Реакция усложн./*состояние бегства*/ S1{(dx(i,j,k)}{(место(Cj,Hj)} S2 {(fx, (a, q)} Место {z (q)}/*сохранение*/ Намерение усложн./*намерение бегства*/ S1{(dx(i,j,k)}{(место(Cj,Hj)} S2 {(fx, (a, q)} Загрузка {z (i)]/*сохранение*/ Выполнить (движение {0ij (Cx1, Cy1, Cz1)}) Выполнить (пре-{0ij (Hx1, Hн1, Hz1)}) Выполнить (пост-{0ij (Hx1, Hy1, Hz1)}) Усилие {Sij (x1, y1, z1)} {Sik1 (x1, y1, z1) движение(x2, y2, z2)}/*отслеживание*/ (0, 1, 0, 01)— Рики, — сказал я, — этот код почти не отличается от предыдущих. — Ну да, наверное. Изменения всегда очень незначительные. Не понимаю, почему ты придаешь этому такое значение, — он пожал плечами. — Я имею в виду вот что — как только мы потеряли контроль над роями, первоначальный код утратил всякий смысл. Мы ведь все равно уже не могли его изменить. — А как случилось, что вы потеряли контроль? В этом алгоритме нет эволюционного кода. Рики развел руками и сказал: — Джек, если бы мы это знали, мы бы знали и все остальное, и никаких неприятностей не было бы. — Рики, меня пригласили сюда для того, чтобы разобраться с проблемами кода, который написала моя прежняя группа. Мне сказали, что агенты теряют цель… — Можно сказать, что неподчинение управляющим радиосигналам и есть потеря цели. — Но код не менялся. — Ну, знаешь, Джек, сам код никого особо не волнует. Только то, что код собой подразумевает. Обусловленное поведение, которое возникает из этого кода. Нам нужно, чтобы ты помог именно в этом, Джек. Потому что это ведь твой код, верно? — Да, но это ваши рои. — Совершенно верно, Джек. Рики пожал плечами и вышел из комнаты. Я какое-то время смотрел на листок с кодом, а потом задумался — почему Рики распечатал его для меня? Это означало, что он не хотел показывать мне электронную версию документа. Вероятно, Рики пытается скрыть от меня еще какую-то проблему. Возможно, на самом деле код изменили, но Рики мне его не показывает. Или, может быть… «Ну и черт с ним!» — подумал я. Смял листок с распечаткой и бросил его в мусорную корзину. Решать эту проблему все равно нужно не через компьютерный код. Это было мне совершенно ясно. Мае сидела в биологической лаборатории и смотрела на монитор, подперев подбородок рукой. Я спросил: — Ты как, нормально себя чувствуешь? — Да, — она улыбнулась — А ты? — Просто устал. И голова опять разболелась. — У меня тоже. Но у меня — из-за этого фага, — Мае показала на экран. На экране было черно-белое изображение вируса под сканирующим электронным микроскопом. По форме вирус напоминал минометный снаряд — толстая вытянутая головка, прикрепленная к более узкому хвосту. — Это тот новый мутировавший фаг, о котором ты говорила? — спросил я. — Да. Я уже отключила от линии один ферментационный чан. Производство работает на шестьдесят процентов от полной мощности. Все равно, вряд ли это имеет какое-то значение. — А что ты сделала с отключенным чаном? — Исследую чувствительность фага к разным антивирусным реагентам, — сказала Мае. — Вообще-то их здесь немного. Мы не должны анализировать фаги. По инструкции любой зараженный чан следует отключить от производственной линии, уничтожить все его содержимое, а чан простерилизовать. — А почему ты этого не сделала? — Наверное, я так и сделаю, со временем. Но, поскольку этот вирус новый, лучше сразу попробовать найти эффективный реагент против него. Это может пригодиться впоследствии. Потому что вирус появится снова. — Ты имеешь в виду, он образуется опять? Заново? — Да. Может быть, не настолько агрессивный, но, по сути, тот же самый. Я кивнул. Я знал о такой тенденции, потому что изучал генетические алгоритмы — программы, специально разработанные для того, чтобы воспроизводить процесс эволюции. Большинство людей считают, что эволюция — одноразовый процесс, результат случайных совпадений. Если бы растения не начали производить кислород, животные никогда бы не появились. Если бы астероид не уничтожил динозавров, им на смену не пришли бы млекопитающие. Если бы какая-нибудь рыба не выбралась на сушу, все животные по-прежнему жили бы в воде. Ну и так далее. Все это было в достаточной мере справедливо, однако в эволюции существовали и другие закономерности. Определенные формы, определенные способы существования продолжали возникать снова и снова. Например, паразитирование — когда одно животное живет за счет другого — появлялось в ходе эволюции множество раз, независимо друг от друга. Паразитирование — эффективный способ взаимного существования жизненных форм, поэтому он появлялся и будет появляться снова и снова. Подобные феномены наблюдаются и в генетических программах. Программы имеют тенденцию возвращаться к испытанным и надежным решениям. Программисты рассматривают эту тенденцию на трехмерной модели горного ландшафта, с пиками и долинами. Но факт остается фактом — эволюция имеет и стабильную составляющую. И вполне можно ожидать, что любое большое, интенсивно воспроизводящееся скопление бактерий рано или поздно будет заражено вирусом. И если окажется, что бактерии нечувствительны к этому вирусу, вирус мутирует так, что сможет, поражать их. На это можно рассчитывать примерно с той же долей вероятности, как и на то, что в открытой банке с сахаром, оставленной на столе, рано или поздно появятся муравьи. Учитывая, что процесс эволюции изучается уже почти полторы сотни лет, поразительно, насколько мало мы о нем на самом деле знаем. Старая концепция о выживании наиболее приспособленных давным-давно себя изжила. Она оказалась слишком примитивной. Ученые, изучавшие эволюцию в девятнадцатом веке, рассматривали ее как постоянную «борьбу когтей и клыков», в мире, где более сильные животные убивают более слабых. Они не принимали в расчет, что слабые животные неизбежно станут сильнее или выиграют в борьбе за существование каким-нибудь другим способом. Что, собственно, всегда и происходит. Новая концепция представляет эволюцию как взаимоотношения между непрерывно развивающимися формами живых существ. Некоторые сравнивают эволюцию с гонкой вооружений, подразумевая под этим непрерывно нарастающее противостояние сил. Растение, подвергшееся нападению насекомых, начинает вырабатывать в листьях пестициды. Насекомые вырабатывают невосприимчивость к пестицидам растений. Растение, в свою очередь, вырабатывает более мощные пестициды. И так далее. Такую модель приспособительного поведения называют коэволюцией — когда два или более биологических вида эволюционируют параллельно, во взаимосвязи. Так, растение, на которое нападают муравьи, приспосабливается к совместному существованию с муравьями и даже начинает вырабатывать специальный корм для муравьев на поверхности своих листьев. Муравьи, в свою очередь, защищают растение, жаля животных, которые пытаются поедать листья. И довольно скоро ни муравьи, ни растение уже не могут выжить друг без друга. Подобные взаимоотношения настолько фундаментальны, что многие считают их истинной сутью эволюции. Паразитирование и симбиоз лежат в основе эволюционных изменений. Эти процессы все время присутствуют в эволюции и существовали с самого ее начала. Линн Маргулис прославился тем, что наглядно показал, как бактерии изначально обзавелись ядром, поглотив другие бактерии. Сейчас, в двадцать первом веке, уже ясно, что коэволюция не ограничивается непрерывно нарастающими взаимными приспособительными изменениями парных биологических видов. Коэволюция может охватывать и три, и десять, и вообще абсолютно любое количество взаимодействующих видов. На лугу произрастает множество разных растений, они подвергаются нападению множества разновидностей насекомых и вырабатывают самые разнообразные способы защиты. Растения конкурируют с другими растениями, насекомые конкурируют с другими насекомыми, более крупные животные поедают и растения, и насекомых. Результатом этих сложных взаимодействий всегда являются эволюционные изменения. А они всегда непредсказуемы. В сущности, именно из-за этого я был так зол на Рики. Он должен был предвидеть опасность, когда выяснилось, что контролировать рои невозможно. Было полным безумием сидеть сложа руки и позволять им самопроизвольно эволюционировать. Рики неглупый человек, он знал о генетических алгоритмах, он знал о биологической основе современных направлений в программировании. Он знал, что самоорганизация неизбежна. Он знал, что обусловленное поведение непредсказуемо. Он знал, что эволюция включает в себя взаимодействие любого количества разных биологических видов. Он знал все это — и все равно делал то, что делал. Делал либо он, либо Джулия. Я сходил проведать Чарли. Он все еще спал у себя в комнате, растянувшись на кровати. Когда мимо прошел Бобби Лембек, я спросил: — Долго он уже спит? — С тех пор, как вы вернулись. Часа три или около того. — Может, имеет смысл разбудить его ипроверить, все ли с ним в порядке? — Нет, пусть лучше спит. Разбудим его после ужина. — А когда ужин? — Через полчаса, — Бобби Лембек рассмеялся. — Я как раз готовлю еду. Тут я вспомнил, что обещал позвонить домой, когда они сядут ужинать. Поэтому я пошел к себе в комнату и набрал домашний номер. Трубку подняла Эллен. — Да, я слушаю, — торопливо сказала она. Я слышал через трубку, что Аманда плачет, а Эрик кричит на Николь. Эллен сказала: — Николь, перестань так обращаться со своим братом! Я сказал: — Привет, Эллен! — О, слава богу! — отозвалась моя сестра. — Ты должен поговорить со своей дочерью. — Что там у вас происходит? — Сейчас, минуточку. Николь, это ваш папа. Я слышал, как сестра передает трубку Николь. — Привет, пап. — Что случилось, Николь? — Ничего. Эрик — испорченный ребенок. Весьма категорично. — Ник, я хочу знать, что ты сделала своему брату. — Пап… — она заговорила тихо, почти шепотом. Я догадался, что Николь прикрывает трубку ладонью. — Тетя Эллен не очень добрая. — Я все слышу! — донесся голос Эллен. Но, по крайней мере, малышка перестала плакать. Наверное, Эллен взяла ее на руки и укачала. — Николь, — сказал я. — Ты у нас самая старшая, и я надеюсь на твою помощь, чтобы дома все было нормально, пока меня нет. — Я пытаюсь, папа. Но он — настоящая куриная гузка! Издалека донесся голос Эрика: — Не бреши! Болтуха, соплявка! — Вот видишь, папа, что он вытворяет. — Заткни свой рот половой тряпкой! Я посмотрел на монитор, стоявший передо мной на столике. На экране сменялись виды пустыни, снятые разными наблюдательными камерами. Одна из камер показала горный мотоцикл, лежащий на боку у входа в энергостанцию. Другая камера показала склад, с незакрытой дверью, которая раскачивалась на ветру. За дверью, на полу, неясно виднелось тело Рози. Сегодня погибли двое людей. Я сам едва не погиб. И теперь мелкие неурядицы в семье, которые еще вчера были самым важным содержанием моей жизни, показались мне далекими и незначительными. — Все очень просто, папа, — сказала Николь серьезным, «взрослым» голосом. — Мы с тетей Эллен вернулись домой из магазина, где мы купили очень красивую голубую блузку для спектакля, а потом Эрик зашел в мою комнату и сбросил на пол все мои книжки. Вот я и велела ему их поднять и положить на место. Он сказал «нет» и обозвал меня плохим словом, поэтому я пнула его под задницу, не очень сильно, и забрала его Джи-Джо, и спрятала. Вот и все. Я переспросил: — Ты забрала его Джи-Джо? Футболист Джи-Джо был самой любимой игрушкой Эрика. Эрик разговаривал с Футболистом, укладывал его рядом с собой на подушку, когда ложился спать. — Он не получит его обратно, пока не соберет мои книжки, — заявила Николь. — Ник… — Папа, он обозвал меня плохим словом. — Отдай ему обратно его Джи-Джо. Изображения с камер постоянно сменялись, каждое оставалось на экране пару секунд, не больше. Я ждал, когда снова появится вид на складское помещение. Почему-то эта картинка вызывала у меня дурные предчувствия. Что-то беспокоило меня, но что — я пока не понимал. — Пап, это унизительно. — Ник, ты же не мама, чтобы… — Ах да, мама была дома — секунд пять, не больше. — Она была дома? Мама была дома? — Да, но ей вдруг внезапно понадобилось уехать. Она опаздывала на самолет. — Вот как… Николь, ты должна слушаться Эллен… — Папа, я же тебе сказала, что она… — Она за вас отвечает, пока я не вернусь домой. Поэтому, если Эллен попросит что-то сделать, вы должны ее слушаться. — Пап! Мне это кажется неразумным, — Николь иногда выражалась, как присяжный на судебном заседании. — Что ж, солнышко, такое бывает. — Но у меня проблема… — Николь. Делай, как я сказал, — пока я не вернусь, слушайся Эллен. — А когда ты вернешься? — Наверное, завтра утром. — Хорошо. — Ну что, мы договорились? — Да, папа. У меня тут, наверное, будет нервный срыв… — Тогда я обещаю, что, как только вернусь домой, отведу тебя в психбольницу на обследование. — Очень смешно. — Дай мне поговорить с Эриком. Я говорил с Эриком недолго, и за время разговора он успел несколько раз сообщить мне, что «так нечестно». Я велел ему собрать книжки Николь. Эрик заявил, что не сбрасывал их на пол, что так получилось случайно. Я сказал, чтобы он все равно собрал книжки. Потом я немного поговорил с Эллен. Постарался подбодрить ее как мог. Несколько раз за время разговора на экране снова появлялся склад. Я опять видел хлопающую на ветру заднюю дверь и участок пустыни вокруг склада. С этой стороны склад был слегка приподнят над уровнем земли, к двери вела небольшая лестница из четырех ступенек. Но все это выглядело нормально. Я никак не мог понять, что же меня беспокоит. А потом вдруг понял. Там не было тела Дэвида. Внутри складского помещения его тоже не было. Я сам видел, всего несколько часов назад, как тело Дэвида соскользнуло за дверь и скрылось из виду — поэтому оно должно было лежать на земле рядом с выходом. Но тела там не было. Может быть, все-таки я в чем-то ошибся? Или, может, здесь все-таки есть койоты? Как бы то ни было, изображение на мониторе опять сменилось. Чтобы снова увидеть склад, мне пришлось бы ждать, пока прокрутится весь цикл картинок. Я решил не дожидаться. Если даже тело Дэвида пропало, прямо сейчас я все равно не мог ничего с этим сделать. Около семи часов вечера мы сели ужинать на маленькой кухне жилого корпуса. Бобби расставил на столе тарелки с равиоли и овощной смесью в томатном соусе. Я достаточно долго просидел дома и сразу узнал марку производителя замороженных продуктов, которые использовал Бобби. — Знаешь, лучше всего брать равиоли «Контадина». Они самые вкусные. Бобби пожал плечами: — Я заглянул в морозильник и взял то, что было. На удивление, я очень проголодался. Я съел все, что было на тарелке. — Видишь, значит, эти тоже не такие уж плохие, — сказал Бобби. Мае ела молча, как всегда. Рядом с ней сидел Винс — он ел, громко чавкая. Рики сидел на дальнем конце стола, напротив меня. Он старался не встречаться со мной взглядом и все время смотрел себе в тарелку. Меня это вполне устраивало. Никому не хотелось говорить о Рози и Дэвиде, но невозможно было не заметить двух свободных стульев за столом. Бобби спросил: — Так что, ты собираешься искать их сегодня ночью? — Да, — подтвердил я. — Когда здесь темнеет? — Солнце заходит примерно в двадцать минут восьмого, — ответил Бобби и мельком взглянул на монитор, закрепленный на стене. — Я скажу тебе потом, во сколько точно. Я сказал: — Значит, можно будет выходить через три часа после этого времени. Примерно в десять часов. — Думаешь, удастся выследить рои? — спросил Бобби. — Мы должны их найти. Чарли обрызгал один рой весьма тщательно. — И в результате я теперь свечусь в темноте, — подхватил Чарли, заходя в комнату. Он засмеялся и уселся за стол. Все радостно приветствовали его. По крайней мере, за столом стало на одного человека больше. Я спросил у Чарли, как он себя чувствует. — В целом нормально. Ослабел только слегка. И голова болит страшно, прямо раскалывается ко всем чертям. — У меня то же самое. — И у меня, — сказала Мае. — У меня даже от Рики так голова не болела, — добавил Чарли и посмотрел в дальний конец стола. — По крайней мере, от Рики голова болит не так долго. Рики ничего не ответил, просто молча ел. — Как вы думаете, эти штуки проникают в мозг? — спросил Чарли. — Я хочу сказать — это же наночастицы. Они попадают в легкие с дыханием, оттуда в кровь, проникают через гемато-энцефалический барьер… и попадают в мозг? Бобби поставил перед Чарли тарелку с едой. Чарли сразу же щедро посыпал равиоли перцем. — Ты ведь еще даже не попробовал, — удивился Бобби. — Не обижайся. Просто мне захотелось, чтобы было побольше перца, — пояснил Чарли и начал есть, продолжая разговор: — То есть, я что хочу сказать… Ведь именно поэтому всех так беспокоит загрязнение окружающей среды, которое связано с нанотехнологиями. Правильно? Наночастицы настолько малы, что могут проникать в такие места, за которые раньше никто и не думал опасаться. Они способны проникнуть в синапсы между нейронами. И в цитоплазму сердечных клеток. Или даже внутрь клеточного ядра. При своих размерах наночастицы свободно могут проникнуть в любую часть организма. Поэтому мы, наверное, заражены, Джек. — Тебя это как будто не очень беспокоит, — заметил Рики. — Ну а что я сейчас могу с этим сделать? Разве что надеяться, что зараза перейдет и на тебя — вот и все. Кстати, неплохие макароны. — Равиоли, — поправил Бобби. — Какая разница? Только перца маловато, — Чарли снова насыпал себе в тарелку перца. — Закат в семь двадцать семь, — сказал Бобби, глянув на монитор, и продолжил есть. — И перца совсем не мало. — Мало, черт возьми! — Я поперчил нормально. — Надо было еще поперчить. Я сказал: — Ребята, у нас все на месте? — Да, а что? Я показал на монитор. — В таком случае кто это стоит там, в пустыне?
День шестой. 19:12
— Черт! — воскликнул Бобби. Он вскочил из-за стола и выбежал из комнаты. Все остальные тоже сорвались с места и побежали за Бобби. Я последовал за ними. Рики схватился за рацию и закричал на бегу: — Винс! Заблокируй нас! Винс! — Мы заблокированы, — ответил Винс. — Давление — плюс пять. — Почему не включилась сигнализация? — Откуда я знаю? Может, они научились еще и обходить сигнализацию. Я вместе со всеми вошел в служебное помещение, где находились большие вмонтированные в стену жидкокристаллические дисплеи, на которые передавалось изображение с внешних видеокамер. Виды пустыни с разных ракурсов. Солнце уже закатилось за горизонт, но край неба еще был ярко-оранжевого цвета, постепенно переходившего в пурпурный и темно-синий. И на фоне этого неба стоял молодой парень с короткой стрижкой. Он был одет в джинсы и белую футболку и походил на спортсмена-серфингиста. В наступающих сумерках трудно было рассмотреть его лицо, но все равно, глядя, как он движется, я подумал, что в парне определенно есть что-то знакомое. — Можно осветить его прожектором? — спросил Чарли. Он принес с собой тарелку с равиоли и продолжал есть. — Сейчас включу освещение, — сказал Бобби, и в следующий миг парень оказался в луче яркого света. Теперь я видел его ясно… И вдруг меня поразила догадка. Он выглядел в точности так, как тот паренек, которого я видел у Джулии в машине вчера вечером после ужина, когда она уезжала, как раз перед аварией. И теперь, когда я увидел его снова, я понял, что этот молоденький спортивный блондин… — Господи, Рики! — воскликнул Бобби Лембек. — Да он же как две капли воды похож на тебя! — Да, точно, — сказала Мае. — Это Рики. Даже футболка такая же. Рики как раз доставал банку прохладительного напитка из автомата. Он повернулся к дисплеям и спросил: — О чем это вы, ребята? — Он выглядит в точности как ты, — заявила Мае. — На нем даже футболка такая же, как твоя, — с такой же надписью на груди. Рики посмотрел на свою футболку, потом на монитор. Помолчал немного, потом проронил: — Будь я проклят! Я сказал: — Рики, ты ведь ни разу не выходил из помещения. Как получилось, что это — ты? — Черт, да откуда я знаю? — ответил Рики и пожал плечами. Как-то слишком нарочито пожал плечами — или мне показалось? Мае сказала: — Я не могу как следует разглядеть лицо. Черты лица какие-то нечеткие. Чарли подошел вплотную к самому большому дисплею и присмотрелся повнимательнее. — Ты не можешь разглядеть черты лица, — пояснил он, — потому что их нет. — Да ну, что ты! — Чарли, это просто погрешность разрешения видеокамер, вот и все. — Нет, — возразил Чарли. — Какого черта? У него пустое лицо. Увеличьте изображение, если не верите. Бобби увеличил изображение. Голова спортивного блондина заняла весь экран. Парень двигался и то исчезал с экрана, то появлялся снова, но все сразу поняли, что Чарли прав. Черт лица не было. Просто овал бледной кожи под кромкой светлых волос, с небольшим выступом на месте носа, легким намеком на надбровные дуги, холмиком на месте губ — и все. Настоящих черт лица не было. Как будто скульптор начал лепить лицо, но бросил работу на середине. Получилось незаконченное лицо. Только брови на этом лице время от времени двигались. Как будто трепетали или подрагивали. Или, может быть, это только казалось. — Вы ведь все понимаете, что именно мы видим? — спросил Чарли. — Бобби, опусти камеру ниже. Давайте осмотрим его целиком. Бобби передвинул камеру вниз, и мы увидели белые кроссовки, которые двигались по песку. Только кроссовки, похоже, не касались земли, а висели прямо над ней. И сами кроссовки тоже были немного нечеткими. На них виднелись легкие очертания шнурков и намек на полоски, где должен был находиться логотип «Найк». Но все же они были похожи скорее на рисунок или набросок, чем на настоящие кроссовки. — Очень странно, — сказала Мае. — Ничего странного тут нет, — откликнулся Чарли. — Это просчитанное приближение для определенного разрешения. В рое недостаточно агентов, чтобы создать полноценное точное изображение с высоким разрешением. Поэтому он создает приблизительное изображение. — Или, может быть, это лучшее, что рой может создать из имеющихся материалов, — сказал я. — Вероятно, он воспроизводит все сложные цвета посредством поворота отражающих свет поверхностей под точно рассчитанным углом. Как это бывает с разноцветными щитами, которые выносит толпа на футбольные стадионы, чтобы делать большие картинки. — В таком случае, поведение роя очень сложное, — сказал Чарли. — И гораздо более сложное, чем то, что мы видели раньше, — добавил я. — Да боже мой! — раздраженно произнес Рики. — Вы говорите о нем так, будто этот рой — Эйнштейн! — Нет, он явно не Эйнштейн, — возразил Чарли. — Потому что изображает там тебя. — Успокойся, Чарли. — Я бы успокоился, да только ты, Рики, такая задница, что постоянно выводишь меня из себя. Бобби пробурчал: — Может, вы оба успокоитесь, а? Мае повернулась ко мне и спросила: — Почему рой это делает? Имитирует добычу? — По сути, да. — Мне не нравится думать о себе как о добыче, — сказал Рики. Мае спросила: — Ты имеешь в виду, что они были закодированы на буквальную, физическую имитацию добычи? — Нет, — ответил я. — Инструкции в программе гораздо более обобщенные. Они просто направляют агенты к достижению цели. Так что сейчас перед нами одно из возможных решений, выработанных роем. И оно гораздо сложнее и совершеннее предыдущей версии. Прежде им с трудом удавалось создать стабильное двухмерное изображение. Теперь рой успешно смоделировал объемное, трехмерное изображение. Я посмотрел на программистов. Они были явно потрясены. Все понимали, насколько большой качественный скачок произошел буквально у них на глазах. Переход к трехмерным изображениям означал, что рой теперь может не только изображать нашу внешность, но и подражать нашим движениям — походке, жестам. А для этого требуется гораздо более сложный уровень моделирования. Мае спросила: — И рой додумался до этого сам по себе? — Да, — сказал я. — Только «додумался» — здесь не самое подходящее определение. Обусловленное поведение — результат соединения поведения всех отдельных агентов. Поэтому никто ни до чего не додумывался. У роя нет мозга, нет центральной нервной системы. — Групповое сознание? — предположила Мае. — Сознание роя? — В каком-то смысле да. Главное — у роя нет единого управляющего центра. — Но он ведет себя так целеустремленно, так упорядочение… — сказала Мае. — И выглядит как высокоорганизованное существо. — Ага, и мы тоже, — фыркнул Чарли и резко, неприятно рассмеялся. Кроме него, больше не смеялся никто. Если рассматривать это в таком ключе, человеческий организм — тоже огромный рой. Вернее, это рой, состоящий из множества роев. Потому что каждый орган, каждая часть тела — кровь, печень, почки — это отдельные рои. То, что мы называем «телом», на самом деле — совокупность всех этих роев-органов. Мы считаем свое тело плотным и цельным, но только потому, что не можем видеть процессы, происходящие на клеточном уровне. Если бы можно было увеличить человеческое тело, раздуть его до гигантских размеров, то стало бы видно, что оно на самом деле не что иное, как огромное скопление движущихся масс клеток и атомов, составленное из более мелких скоплений клеток и атомов. Но кого это волнует? Известно, что многие процессы в человеческом теле регулируются на уровне отдельных органов. Поведение человека контролируется во многих местах. Центр управления находится не только в мозгу, и он не единственный. Они рассредоточены по всему организму. Поэтому можно утверждать, что в каком-то смысле поведение человека тоже определяется «роевым сознанием». За равновесие отвечает рой мозжечка, и очень редко это происходит сознательно. Управление многими другими процессами осуществляется на уровне спинного мозга, желудка, кишечника. Работа зрительной системы во многом происходит внутри глазных яблок, задолго до того, как в дело вступает мозг. Если уж на то пошло, то весьма значительная часть мозговой деятельности тоже происходит бессознательно. Показательный пример — уклонение от препятствий. Мобильному роботу приходится производить невероятные объемы вычислений и затрачивать массу времени работы процессора только на то, чтобы просто уклоняться от препятствий на его пути в окружающей среде. Человек тоже это делает, сам того не осознавая — до тех пор, пока не стемнеет. Только двигаясь в темноте, человек понимает, какие огромные усилия уходят на то, чтобы не натыкаться на всякие препятствия. Этот пример доказывает, что целостная структура сознания, и человеческий самоконтроль, и самоорганизация — всего лишь удобная и привычная иллюзия. На самом же деле мы вовсе не контролируем свое тело сознательно. Просто мы привыкли думать, что это так. И только то, что человек осознает себя как цельное «я», еще не означает, что это соответствует действительности. И, исходя из того, что мы о нем знали, этот проклятый рой тоже обладал зачаточным представлением о себе как о едином целом. Или, если этого еще не произошло, это неизбежно произойдет — и очень скоро. Наблюдая за безликим человеком в пустыне, мы заметили, что изображение становится нестабильным. Рою уже не удавалось сохранять облик цельным, в прежнем виде. Время от времени то голова, то плечи рассеивались облаком пыли, потом снова собирались в оформленное, цельное изображение. Зрелище получалось очень странное. — Не может сосредоточиться? — предположил Бобби. — Нет, по-моему, он просто начинает уставать, — подал голос Чарли. — Ты хочешь сказать — у него заканчивается энергия. — Да, скорее всего. Чтобы поддерживать все эти частицы в строго определенном положении, уходит масса дополнительных сил. И в самом деле, рой снова принял форму плотного черного облака. — Значит, это — энергосберегающее состояние? — спросил я. — Судя по всему, да. Наверняка в них была запрограммирована оптимизация контроля за расходом энергии. — По крайней мере, теперь она у них есть, — сказал я. Снаружи быстро темнело. С неба исчезли последние оранжевые отблески. Картинка на мониторе стала менее четкой. Рой развернулся и полетел в пустыню. — Будь я проклят! — пробормотал Чарли. Я следил за роем, пока он не исчез за горизонтом. — Еще три часа — и они станут историей, — сказал я.День шестой. 22:12
Сразу после ужина Чарли опять пошел спать. Он все еще спал и в десять вечера, когда мы с Мае готовились снова выйти наружу. Мы оделись в жилеты и куртки, потому что ночью в пустыне должно было похолодать. Но для этой экспедиции нам нужен был кто-то третий. Рики заявил, что останется здесь, потому что должен дождаться Джулию, которая прилетит с минуты на минуту. Винс сидел где-то, смотрел телевизор и пил пиво. Оставался Бобби. Бобби не хотел идти с нами, но Мае пристыдила его и в конце концов уговорила присоединиться к нам. Встал вопрос о том, как мы все втроем отправимся на поиски — ведь предполагаемое укрытие, где прячутся рои, могло находиться довольно далеко от фабрики, может быть, на расстоянии нескольких миль. У нас, конечно, был горный мотоцикл Дэвида, но на нем могли ехать только двое. Тут выяснилось, что у Винса есть внедорожник, на стоянке под навесом. Я пошел в энергоблок попросить у Винса ключи. — Ключи не нужны, — сказал он. Винс сидел на диване и смотрел ток-шоу «Кто получит миллион?». Я слышал, как ведущий Регис задал вопрос игроку: «Это ваш окончательный ответ?» — В смысле? — спросил я. — Ключ в зажигании, — пояснил Винс. — Я его никогда не забираю. — Стоп, погоди. Ты хочешь сказать, что все это время на стоянке была исправная машина с ключами? — Ну да. — По телевизору ведущий произнес: «Четыре тысячи долларов, как называется самое маленькое государство в Европе?» — Почему мне никто об этом не сказал? — спросил я, сатанея от ярости. Винс пожал плечами: — Откуда я знаю? У меня никто не спрашивал. Злой, как черт, я пошел обратно в главный корпус. — Где этот чертов Рики? — Звонит по телефону, — ответил Бобби. — Разговаривает с какими-то шишками в Долине. — Джек, успокойся, — сказала Мае. — Я спокоен. С какого телефона он звонит? В главном корпусе? — Джек, — Мае остановила меня, положив руку мне на плечо. — Уже одиннадцатый час. Забудь. — Забыть? Из-за него мы все чуть не погибли! — Но сейчас мы должны заняться другим делом. Я посмотрел на ее спокойное, сосредоточенное лицо. Вспомнил, как быстро и деловито она вскрывала тушку кролика. — Да, ты права. — Хорошо, — проронила Мае и отвернулась. — А сейчас нам надо быстро собрать рюкзаки и отправляться. Теперь я понял, почему Мае никогда не проигрывала в спорах. Мы нашли в шкафу со всякими принадлежностями три рюкзака. Один рюкзак я вручил Бобби и сказал: — Все, двинулись. Ночь была ясная, на небе сияли звезды. Мы пошли в темноте к складу возле автостоянки — к темному пятну на фоне темного неба. Я вел рядом с собой горный мотоцикл. Какое-то время все молчали. Наконец Бобби сказал: — Нам понадобятся фонари. — Нам много чего понадобится, — добавила Мае. — Я составила список. Мы дошли до склада и открыли дверь. Я заметил, как Бобби чуть отпрянул назад в темноте. Я вошел внутрь, нащупал на стене выключатель и включил свет. Внутри складское помещение осталось таким же, как раньше, когда мы отсюда уходили. Мае расстегнула рюкзак и пошла вдоль стеллажей. — Нам нужны фонари… зажигательные капсулы… горючее… кислород… Бобби спросил: — А кислород зачем? — Если укрытие подземное, нам может понадобиться… да, и еще термитные шашки. Я сказал: — Термит был у Рози. Может, она поставила его на пол, когда… Я сейчас посмотрю. Я прошел в соседнюю комнату. Коробка с термитными шашками лежала на полу, перевернутая набок, цилиндрики термита валялись рядом. Наверное, Рози уронила коробку на пол, перед тем как бросилась бежать. Я подумал — не прихватила ли она что-нибудь с собой? И посмотрел на ее тело у дальней двери. Тела Рози там не было. — Господи… Бобби сразу подбежал ко мне: — В чем дело? Что-то не так? Я указал на дверь: — Рози исчезла. — То есть как это — исчезла? Я посмотрел на Бобби в упор. — Исчезла, Бобби, в буквальном смысле. Ее тело лежало здесь, у двери, а теперь его нет. — Но куда оно могло деться? Может, животные?.. — Не знаю. Я подошел к двери, присел и стал рассматривать то место, где раньше лежала Рози. Когда я видел ее в последний раз, пять или шесть часов назад, ее тело было покрыто слоем молочно-белой слизи. Какое-то количество этой слизи осталось на полу. Выглядела она в точности как подсушенное сгущенное молоко. Там, где лежала голова Рози, молочнистые выделения остались непотревоженными. Но ближе к порогу белые лужицы были смазаны, на гладкой поверхности виднелись параллельные линии. — Похоже, ее вытащили наружу, — сказал Бобби. — Да. Я внимательно осмотрел белые лужицы, выискивая отпечатки следов. Один койот не смог бы вытащить тело за дверь, для этого понадобилась бы целая стая койотов. И после них обязательно остались бы следы. Но никаких следов я не обнаружил. Я встал и подошел к двери. Бобби тоже подошел, и мы вместе выглянули в темноту. — Видишь что-нибудь? — спросил он. — Нет. Я вернулся к Мае. Она уже нашла все, что нужно. Нашла моток магниевого запального шнура. Нашла ракетницы и осветительные патроны. Нашла портативные галогеновые фонарики. И мощные налобные фонарики с широкими эластичными лентами для крепления. Маленькие бинокли и инфракрасные очки ночного видения. Полевую рацию. Баллоны с кислородом и цельнопластиковые дыхательные маски. Точно такие же дыхательные маски я видел на людях в фургоне с логотипами «ССВТ» — вчера вечером, в Калифорнии. Только у них маски были серебристого цвета. А потом я подумал: «Неужели это было только вчера вечером?» Да, вчера. Двадцать четыре часа назад. Мне казалось, что с тех пор прошел по меньшей мере месяц. Мае распределила все вещи по трем рюкзакам. Наблюдая за ее уверенными действиями, я осознал, что из нас троих только у Мае есть опыт работы в поле, в дикой природе. Мы же, наоборот, были домоседами и теоретиками. Поразительно, насколько зависимым от Мае я чувствовал себя этой ночью. Бобби поднял первый попавшийся рюкзак, взвесил его в руках и крякнул. — Мае, ты уверена, что это все нам понадобится? — Тебе не придется тащить все это на себе. Мы же поедем, а не пойдем пешком. И — да, уверена. Лучше перестраховаться, чтобы потом не пришлось пожалеть. — Ну, ладно… Но зачем нам, к примеру, полевая рация? — Никогда не знаешь, что пригодится. — И с кем ты собираешься связываться по рации? — Бобби, пойми, — сказал я, — если окажется, что там нам понадобится что-то из этих вещей — оно нам понадобится позарез. — Да, но… Мае взяла другой рюкзак и забросила его на плечо. Она, казалось, не замечала его тяжести. — Ты что-то говорил? — спросила Мае у Бобби. — Не важно. Я взял третий рюкзак. Он оказался не таким уж тяжелым. Бобби жаловался только потому, что боялся. Да, конечно, я предпочел бы, чтобы кислородный баллон был поменьше и полегче. Он неудобно лежал в рюкзаке и давил в спину. Но Мае считала, что нам понадобится запас кислорода. — Запас кислорода? — нервно переспросил Бобби. — Ребята, как по-вашему, насколько большое может быть у них укрытие? — Понятия не имею, — ответила Мае. — Но последние рои были гораздо крупнее предыдущих. Она подошла к умывальнику и сняла со стены счетчик радиации. Но, осмотрев его, Мае обнаружила, что в нем сел аккумулятор. Пришлось спешно искать новую батарею, развинчивать корпус счетчика, вынимать испорченную батарею, вставлять другую. Я опасался, что и эта батарея окажется негодной. В таком случае нашей затее конец. Мае сказала: — Надо бы проверить и приборы ночного видения. И я не знаю, заряжены ли батареи во всем остальном нашем снаряжении. Счетчик радиации громко затрещал, индикатор зарядки батареи светился ярко. — Полная зарядка, — сказала Мае. — Этого хватит на четыре часа работы. — Тогда давайте начнем, — сказал я. На часах было без восемнадцати минут одиннадцать. Когда мы подошли к «Тойоте», счетчик затрещал как сумасшедший. Треск раздавался так часто, что звучал практически непрерывно. Держа рукоятку индикатора перед собой, Мае отошла от машины в пустыню и повернула на запад. Щелчки затихли. Она повернула на восток — и счетчик затрещал снова. Мае пошла дальше на восток — и треск стал тише. Она повернула на север — треск возобновился. — На север, — сказала Мае. Я сел на мотоцикл, завел мотор. Бобби выехал из-под навеса на внедорожнике — машине с очень толстыми задними колесами и рулем, похожим на мотоциклетный. Выглядел внедорожник не очень привлекательно, но я знал, что этот транспорт прекрасно подходит для ночной поездки по пустыне. Мае села на мотоцикл позади меня, наклонилась, чтобы опустить счетчик к самой земле, и сказала: — Хорошо, поехали. И мы отправились в глубь пустыни, под безоблачным ночным небом. Луч света от фары мотоцикла постоянно прыгал вверх-вниз, выступающие части ландшафта отбрасывали странные тени. Мне было очень трудно разглядеть, куда я еду. При свете дня пустыня казалась идеально ровной и однообразной, но сейчас, в темноте, выяснилось, что в пустыне полным-полно песчаных холмов и впадин, засыпанных камнями, и глубоких ям, которые оказывались на пути совершенно неожиданно. Все мое внимание уходило на то, чтобы держать мотоцикл в вертикальном положении. Непростая задача на такой дороге, тем более что Мае постоянно командовала: — Возьми влево… теперь вправо… еще вправо… хорошо, это слишком, опять влево… Иногда нам приходилось ездить кругами, чтобы Мае могла точно определить нужное направление. Если бы кто-то увидел наши следы днем, он подумал бы, что водитель был мертвецки пьян — так сильно мы петляли по пустыне. Мотоцикл подпрыгивал на неровностях почвы и все время норовил свернуть в сторону или завалиться набок. Мы отъехали от лаборатории на несколько миль, и я уже начал беспокоиться. Я слышал, как щелкает счетчик радиации, — и щелчки звучали все тише и реже. Оказалось, что проследить путь роя по остаточной радиации не так-то просто. Я не понимал, почему так происходит, но факт оставался фактом. Если мы не отыщем укрытие роев в ближайшее время, мы вообще никогда его не найдем. Мае тоже тревожилась. Она наклонялась все ниже и ниже к земле, сжимая в одной руке рукоятку счетчика, а другой держась за мой пояс. Мне пришлось ехать медленнее, потому что след стал едва различимым. Мы потеряли след, нашли его, снова потеряли. Мы возвращались назад по своему следу, ездили по пустыне кругами — под черным небом, усеянным звездами. Я поймал себя на том, что пытаюсь затаить дыхание. И наконец мы потеряли след совсем. Я закружил вокруг одного места, стараясь не впасть в отчаяние. Я сделал три круга, потом четыре — но все без толку. Счетчик радиации пощелкивал редко, случайным образом. В какое-то мгновение мы все поняли, что найти след уже не удастся. Мы забрались черт знает куда в пустыню и ездили по кругу. Мы потеряли след. На меня как-то вдруг, внезапно навалилась глубокая усталость. Целый день я держался на адреналине, а теперь почувствовал, что страшно, невыносимо устал. У меня начали слипаться глаза. Мне показалось, что я способен уснуть прямо сейчас, сидя за рулем мотоцикла. Мае позади меня выпрямилась на сиденье и сказала: — Ты только не расстраивайся, ладно? — О чем ты, Мае? — устало произнес я. — Мой план полностью провалился. — Может быть, и нет. Бобби подъехал поближе к нам. — Ребята, вы вообще оглядывались назад? — спросил он. — Зачем? — А вы оглянитесь. Посмотрите, как далеко мы уехали. Я обернулся и посмотрел через плечо. На юге виднелись яркие огни фабрики — поразительно близко. Мы отъехали от фабрики всего на одну-две мили, не больше. Судя по всему, мы описали большой полукруг по пустыне, постепенно возвращаясь к тому месту, откуда приехали. — Странно. Мае спрыгнула с сиденья, подошла к фаре мотоцикла и посмотрела при свете на жидкокристаллический индикатор счетчика. — Хм-м… — сказала она. — Ну что там, Мае? — с надеждой спросил Бобби. — Уже можно возвращаться? — Нет, — ответила Мае. — Возвращаться нельзя. Посмотри сюда. Бобби наклонился и тоже посмотрел на показания индикатора. Там был график изменения интенсивности излучения. Уровень радиации постепенно снижался, а потом очень резко; скачкообразно, упал практически до нуля. Бобби нахмурился. — И что это значит? — Это временная развертка сегодняшних измерений уровня радиации, — сказала Мае. — График показывает, что уровень радиации снижался с самого начала измерений, в арифметической прогрессии. Видишь вот эту линию, практически прямую, а в конце — ступенька? Прогрессия оставалась арифметической все время, до последней минуты. В последнюю минуту снижение уровня радиации внезапно стало экспоненциальным. Радиация просто упала до нуля. — Ну и что? — спросил озадаченный Бобби. — Что это означает? Я не понял. — Я поняла, — сказала Мае и снова устроилась на сиденье позади меня. — Кажется, я знаю, в чем дело. Джек, поехали вперед — медленно. Я отпустил сцепление и медленно поехал вперед. В прыгающем луче света из фары была видна пустыня, небольшой подъем впереди, группы кактусов… — Нет, Джек, еще медленнее. Я сбросил скорость. Теперь мы ехали почти со скоростью пешехода. Я зевнул. Бессмысленно было сейчас расспрашивать Мае. Она оставалась сосредоточенной и целеустремленной. А я устал как собака и переживал горечь поражения. Мы продолжали подниматься на пологий песчаный холм, пока местность не выровнялась, а потом пошла под уклон… — Стой. Я остановил мотоцикл. Прямо перед нами ровная поверхность пустыни внезапно закончилась. За ней виднелась сплошная чернота. — Это утес? — Нет, просто высокий обрыв. Я медленно покатил мотоцикл вперед. Да, впереди в самом деле был крутой обрыв. Вскоре мы добрались до его края, и я смог сориентироваться на местности. Мы находились на гребне холма высотой около пятнадцати футов, который являлся одним из берегов очень широкого речного русла. Внизу, прямо под нами, виднелись обкатанные водным потоком камни, среди которых изредка попадались большие валуны и какие-то хлипкие кустики. Ширина речного русла достигала примерно пятидесяти футов, и по другую сторону виднелся дальний берег, такой же высокий, как тот, на котором мы стояли. За дальним берегом снова простиралась ровная и плоская пустыня. — Теперь я понял, — сказал я. — Рой подпрыгнул. — Да, — кивнула Мае. — Вернее, взлетел. Поэтому мы и потеряли след. — Но, значит, рой снова опустился на землю где-то там, внизу, — предположил Бобби, показывая на высохшее русло реки. — Возможно, — сказал я. — А может, и нет. Я думал о том, что на поиски безопасного спуска у нас уйдет очень много времени. Потом мы еще много времени провозимся, отыскивая след среди кустарников и камней на дне речного русла. На это может уйти не один час. Мы можем вообще не найти след. Отсюда, с высокого утеса, я видел огромные, необъятные просторы пустыни, раскинувшейся на много миль во все стороны. — Рой мог опуститься на землю на дне русла, или на том берегу, или вообще в четверти мили отсюда, где-нибудь в пустыне за руслом реки, — сделал вывод я. Но Мае это не обескуражило. Она сказала: — Бобби, оставайся здесь. Ты будешь отмечать то место, где рой оторвался от земли. Мы с Джеком найдем удобный спуск, выберемся на равнину на той стороне и поедем по прямой с востока на запад до тех пор, пока снова не найдем след. Рано или поздно, но мы его найдем. — Ладно, — согласился Бобби. — Давайте, ребята. — Хорошо, — сказал я. Мы вполне могли это сделать. Все равно терять было уже нечего. Но я сильно сомневался, что у нас что-нибудь получится. Бобби вдруг наклонился вперед на своем вездеходе. — А это еще что? — Что? — Там животное. Я видел, как сверкнули глаза, — сказал Бобби. — Где? — Вон там, в тех кустах, — он показал на кустарник посреди речного русла. Я нахмурился. Мы с Бобби опустили обе фары вниз, осветили русло реки и довольно большой участок пустыни за ним. Я не заметил никаких животных. — Вон там! — сказала Мае. — Я ничего не вижу. Мае показала рукой. — Оно только что скрылось вон за тем кустом можжевельника. Видишь куст, похожий на пирамиду? У которого сбоку сухие ветки. — Вижу, — сказал я. — Но… Животного я не увидел. — Оно двигалось слева направо. Подожди минуту, и оно покажется снова. Мы подождали, а потом я тоже увидел две светящиеся ярко-зеленые точки. Они двигались почти над самой землей, слева направо. Я заметил, как там промелькнуло что-то светлое. И почти сразу же понял, что здесь что-то не так. Бобби тоже почуял неладное. Он повернул руль, направляя свет фары на движущийся объект. И взял бинокль. — Это не животное… — сказал он. Среди низкого кустарника двигалось что-то светлое. Светлого, телесного цвета. За кустами видно было плохо, но потом я разглядел длинную светлую полосу, которая волочилась по песку. И с ужасом понял, что это человеческая рука. Рука с растопыренными пальцами. — Господи… — прошептал Бобби, глядя в бинокль. — Что? Что это? — Это тело, его волокут по земле, — сказал он. А потом странным голосом добавил: — Это Рози.День шестой. 22:22
Я завел мотоцикл и поехал вместе с Мае вдоль края обрыва до того места, где можно было спуститься вниз, к высохшему руслу реки. Бобби остался на месте наблюдать за телом Рози. Через несколько минут я пересек русло реки, выехал на противоположный берег и вернулся к месту, освещенному фарой вездехода Бобби. — А теперь остановись, Джек, — сказала Мае. Я остановил мотоцикл, подался вперед и наклонился над рулем, стараясь разглядеть пустыню впереди. Внезапно счетчик радиации снова громко затрещал. — Хороший признак, — сказал я. Мы поехали дальше. Теперь мы были точно напротив Бобби, который остался по ту сторону речного русла. Его фара слабо освещала пустыню вокруг нас, как будто лунным светом. Я помахал Бобби, чтобы он тоже спускался. Бобби развернул вездеход и поехал на запад. Без его света пустыня вокруг нас сразу стала темнее и загадочнее. И тогда мы увидели Рози Кастро. Рози лежала на спине, запрокинув голову, так что казалось, будто она смотрит назад, прямо на меня. Глаза у нее были широко раскрыты, рука с растопыренными пальцами тянулась ко мне. Лицо Рози выражало мольбу — или ужас. Ее тело уже окоченело и двигалось резкими толчками, когда Рози волочили через низкие кусты и кактусы. Ее тащили по пустыне — но не животные. — Я думаю, свет надо выключить, — сказала Мае. — Но я не вижу, кто ее тащит… Под ней какая-то тень… — Это не тень. Это они. — Они волокут ее? Мае кивнула. — Выключи свет. Я сразу же выключил фару. Мы остались в темноте. — Я думал, роям хватает энергии только на три часа после заката… — Это Рики так сказал. — Он снова наврал? — Либо они преодолели этот предел в дикой природе. Из этого следовали весьма неприятные перспективы. Если рои теперь могут сохранять энергию на всю ночь, возможно, они будут активны, когда мы доберемся до их укрытия. Я рассчитывал застать их в обездвиженном состоянии, когда частицы беспорядочно рассеяны по земле. Другими словами, я надеялся уничтожить их, пока они спят. А теперь оказывается, что они, похоже, не спят и ночью. Мы стояли в темноте и обдумывали ситуацию. Наконец Мае сказала: — Эти рои смоделированы на поведении насекомых, правильно? — Не совсем, — возразил я. — На самом деле программная модель — «Хищник-Добыча». Но из-за того, что рой — это популяция взаимодействующих частиц, их поведение до некоторой степени воспроизводит поведение любой популяции взаимодействующих частиц — например, насекомых. А что? — Насекомые способны выполнять задачи, которые занимают больше времени, чем продолжительность жизни одного поколения. Я правильно понимаю? — Ну да… — Тогда, возможно, какое-то время тело Рози нес один рой, потом его место занял другой, и так далее. Возможно, ее несли уже три или четыре роя, по очереди. Таким образом, каждый из роев оставался активен ночью не более трех часов. Такая возможность понравилась мне еще меньше. — Это означает, что рои действуют вместе, — сказал я. — Это означает, что они способны координировать свои действия. — Теперь это уже очевидно. — Но только это невозможно, — заметил я. — Потому что у них нет сигнальной системы. — Это было невозможно несколько поколений назад, — возразила Мае. — А теперь возможно. Вспомни, как рои летели к тебе, построившись правильным клином. Они действовали скоординированно. Она была права. Просто я не сразу это понял. И теперь, стоя в ночи посреди пустыни, я задумался о том, что еще ускользнуло от моего понимания. Я прищурился, стараясь разглядеть что-нибудь в темноте впереди. — Куда они ее несут? Мае расстегнула мой рюкзак и достала очки ночного видения. — Вот, попробуй посмотреть через это. Я собирался тоже помочь ей достать очки, но Мае легко сбросила свой рюкзак, открыла клапан и вытащила очки. Она двигалась быстро и уверенно. Я надел ремешок крепления, подогнал по голове и опустил очки на глаза. Это были новые очки, «Ген-4», они показывали изображение в неярких цветах. Рози я увидел почти сразу же. Ее тело мелькало среди кустарника, удаляясь в пустыню все дальше и дальше. — Ну, так куда они ее несут? — снова спросил я. Пока я это говорил, я посмотрел чуть выше — и сам увидел куда. Издалека это можно было принять за естественное, природное образование — темный земляной холм шириной около пятнадцати футов и около шести футов в высоту. Его легко было принять за естественное образование. Но оно не было естественным. Обычная эрозия почвы не могла создать такую правильную форму. Кроме того, я уже видел подобные искусственные сооружения — гнезда африканских термитов и других общественных насекомых. Мае тоже надела очки и смотрела туда же, куда и я. — По-твоему, это продукт обусловленного поведения? — спросила она. — Разве такое сложное поведение могло появиться само по себе, без предварительно заложенной программы? — На самом деле, да, — ответил я. — Именно это и произошло. — Трудно поверить. — Я знаю. Мае была хорошим биологом, только она специализировалась на биологии приматов. Она привыкла изучать мелкие популяции высокоорганизованных животных, у которых была иерархия доминантности и групповые лидеры. Мае привыкла к тому, что сложное поведение является результатом высоких умственных способностей животных. Ей трудно было понять мощную силусамоорганизации в очень большой популяции глупых и ограниченных существ. В любом случае это было глубоко укоренившееся заблуждение, свойственное всем людям. Люди привыкли к тому, что в любой организации всегда есть кто-то главный. В государствах есть правительства. В корпорациях — советы директоров. В университетах — ректораты. В армиях — генералы. Люди привыкли считать, что без центрального руководства любую организацию захлестнет хаос, и организация будет не способна выполнить никакую существенную задачу. С такой точки зрения крайне трудно поверить, что исключительно тупые существа, с мозгом меньше булавочной головки, способны строить сооружения, гораздо более сложные по конструкции, чем все, что было когда-либо построено людьми. Но на самом деле это доказанный факт. Классический пример — африканские термиты. Эти насекомые строят похожие на замки земляные холмы до сотни футов в диаметре, с поднимающимися вверх шпилями высотой до двадцати футов. Трудно представить всю сложность создания подобных сооружений. Если бы термиты были размером с человека, эти холмы были бы небоскребами высотой в одну милю и около пяти миль в диаметре. И, как в небоскребах, в термитниках имеются внутренние архитектурные системы для подачи свежего воздуха, выведения наружу излишков тепла и углекислого газа и так далее. Внутри этих архитектурных конструкций имеются сады для выращивания пищи, резиденции для коронованных особ и жилые помещения для двух миллионов термитов. Не бывает совершенно одинаковых термитников — конструкция каждого сооружения уникальна и учитывает требования и преимущества местности, на которой оно построено. Строительство термитников осуществляется без центрального руководства, без архитекторов и прорабов. И в генах термитов не заложены принципиальные схемы и чертежи этих построек. Гигантские сооружения появляются в результате относительно простых правил, которым следуют все термиты во взаимоотношениях друг с другом. (Правила такого типа: «Если здесь пахнет так, будто на этом месте побывал другой термит, сюда надо положить комочек грязи».) А результат получается гораздо сложнее того, что может сделать человек. Теперь мы видели новое сооружение, созданное новым видом существ, и нам тоже было очень трудно осознать, как такое могло быть построено. Ну, в самом деле, как рой мог построить земляной холм? Но я уже понял, что здесь, в пустыне, спрашивать «Как такое могло произойти?» — дурацкое занятие. Рои очень быстро эволюционируют, почти каждую минуту в них появляются какие-то новые изменения. В таких условиях естественное человеческое желание понять, что происходит, — пустая трата времени. Едва ты успеешь понять, что произошло, как все уже снова изменится. Бобби подъехал к нам на своем внедорожнике и тоже выключил свет. Теперь пустыню освещали только звезды. — Что будем делать? — спросил Бобби. — Следовать за Рози, — сказал я. — Похоже, Рози волокут в тот холм, — заметил Бобби. — Ты хочешь сказать, мы полезем за ней прямо туда? — Да. По совету Мае оставшуюся часть пути мы прошли пешком. С рюкзаками на спине мы добирались до земляного холма минут десять и остановились в пятидесяти футах от него. От холма шел отвратительный запах гниющей и разлагающейся плоти. Воняло так сильно, что меня едва не стошнило. А еще изнутри холма как будто просачивалось тусклое зеленоватое свечение. Бобби прошептал: — Вы на самом деле хотите идти туда, внутрь? — Пока нет, — шепотом ответила Мае и показала на склон холма. Тело Рози поднималось вверх по склону. Когда его дотащили до вершины, над гребнем холма на мгновение показались негнущиеся ноги Рози. Потом тело перевалилось через гребень и упало внутрь. Но прежде чем оно совсем скрылось из виду, голова и вытянутая вверх рука Рози несколько секунд еще торчали над холмом — как будто Рози цеплялась рукой за воздух. Потом тело медленно соскользнуло вниз и исчезло внутри холма. Бобби содрогнулся. Мае прошептала: — Хорошо. Теперь пойдем. Она двинулась вперед — бесшумно, как всегда. Следуя за Мае, я старался идти так же тихо. Бобби все время спотыкался и наступал на сухие ветки кустарника, которые хрустели у него под ногами. Мае остановилась и строго посмотрела на Бобби. Бобби развел руками, как будто говоря: «А что я могу сделать?» Мае прошептала: — Смотри, куда ставишь ноги. — Я смотрю, — шепотом ответил Бобби. — Не смотришь. — Здесь темно, я ничего не могу разглядеть. — Сможешь, если постараешься. Я не помню, чтобы раньше хоть раз видел Мае раздраженной, но сейчас мы все были в страшном напряжении. И запах от холма был ужасающий. Мае повернулась и снова неслышно пошла вперед. Бобби тоже пошел, производя столько же шума, сколько и раньше. Сделав несколько шагов, Мае обернулась и подняла руку, показывая, чтобы Бобби оставался там, где стоит сейчас. Он замотал головой. Бобби явно не хотелось оставаться здесь одному. Мае схватила его за плечо, показала пальцем на землю и сказала шепотом: — Ты останешься здесь. — Нет… — Из-за тебя нас всех убьют, — прошептала Мае. — Я обещаю, что… Мае решительно покачала головой и указала пальцем на землю. «Садись». В конце концов Бобби сел на землю. Мае посмотрела на меня. Я кивнул. И мы пошли дальше вдвоем. Теперь мы были уже в двадцати футах от земляного холма. Невыносимо воняло тухлым мясом. Мой желудок сжался в комок. Я всерьез опасался, что меня стошнит. Отсюда уже было слышно негромкое гудение. Этот звук больше всего действовал мне на нервы. Страшно хотелось развернуться и бежать, не разбирая дороги. Но Мае упорно шла вперед. Пригибаясь к земле, мы взобрались по склону холма, а на вершине легли плашмя. На лицо Мае падало зеленоватое свечение, исходившее изнутри холма. Почему-то я перестал обращать внимание на вонь. Наверное, потому, что слишком сильно испугался. Мае достала из бокового кармана рюкзака маленькую видеокамеру, размером с палец, на тонком телескопическом держателе. Потом она вытащила крошечный жидкокристаллический экранчик и положила его на землю между нами. Мае высунула держатель с камерой за гребень холма. На экране появилось зеленое изображение внутренних стен полого холма — волнистых и гладких. Никаких движущихся объектов не было видно. Мае повернула камеру в одну сторону, потом в другую. Ничего, кроме зеленых стен. Никаких признаков Рози. Мае посмотрела на меня и показала на глаза. «Хочешь заглянуть?» Я кивнул. Мы медленно подвинулись вперед и заглянули за край холма. То, что я увидел, оказалось для меня полной неожиданностью. Земляной холм просто сужал естественный вход в пещеру — довольно большую, около двадцати футов в поперечнике, а то и больше. Каменистое дно пещеры резко спускалось от края земляного вала к темной зияющей дыре в скале, справа от нас. Зеленое свечение исходило из этой дыры. Это был вход в очень большую пещеру. С этой наблюдательной позиции нам не было видно самой пещеры, но, судя по характерному гулу, рои находились там, внутри. Мае выдвинула телескопический держатель на полную длину и осторожно опустила камеру в дыру. И тогда мы увидели, что творится в глубине пещеры. Пещера была действительно большая и наверняка естественного происхождения. Каменные стены были белыми — судя по всему, их покрывало то самое белое вещество, похожее на сгущенное молоко, которое я видел на теле Рози. Тело Рози находилось здесь, неподалеку от входа в пещеру. Ее вытянутая рука виднелась из-за каменной стены. Но дальше пещера поворачивала, и за поворотом ничего не было видно. Мае жестами спросила у меня: «Хочешь спуститься вниз?» Я медленно кивнул. Мне не нравилась такая перспектива, но еще больше мне не нравилось, что я не мог придумать ничего другого. У нас действительно не было выбора. Мае показала на Бобби: «Возьмем его?» Я покачал головой. Нет. Там от него толку не будет. Она кивнула и начала очень медленно, совершенно бесшумно выскальзывать из лямок рюкзака. И вдруг Мае замерла. В буквальном смысле замерла — ни один мускул на ее теле не двигался. Я посмотрел на экранчик. И тоже замер. Из-за поворота пещеры вышел человек, остановился на пороге и стал настороженно оглядываться по сторонам. Это был Рики. Он вел себя так, будто услышал подозрительный шум или встревожился по какой-то другой причине. Видеокамера по-прежнему висела у края зева пещеры. Камера была очень маленькая — я не знал, заметит ли он ее. Я напряженно вглядывался в экран. У камеры было не очень большое разрешение, и экранчик был размером всего лишь с мою ладонь, но тот человек в пещере определенно был Рики. Я не понимал, что он там делает и как он вообще смог туда попасть. Потом из-за угла вышел еще один человек. И это тоже был Рики. Я посмотрел на Мае. Она оставалась полностью неподвижной, двигались только ее глаза. Я присмотрелся к изображению на экране повнимательнее. При таком разрешении видеокамеры два человека в пещере казались совершенно одинаковыми. Они были одинаково одеты, одинаково двигались, жесты и походка тоже были одинаковыми. Я не мог как следует рассмотреть их лица, но у меня сложилось впечатление, что черты лица теперь прорисовывались отчетливее, чем раньше. Похоже, камеру они не заметили. Они посмотрели на небо, потом какое-то время осматривали каменистый спуск, а потом повернулись к нам спинами и ушли за поворот, в глубь пещеры. Мае по-прежнему лежала, не шевелясь. Она оставалась неподвижной уже около минуты, и за все это время даже ни разу не моргнула. Теперь люди в пещере скрылись из виду, и… Из-за угла показался другой человек. Это был Дэвид Брукс. Он двигался странно, поначалу немного скованно и неуклюже, но с каждым шагом движения становились все более плавными. Мне казалось, что я наблюдаю за работой кукловода, который постепенно совершенствует умение управлять куклой, заставляет куклу двигаться все более естественно. Потом Дэвид превратился в Рики. А потом снова в Дэвида. Потом Дэвид повернулся и ушел в глубь пещеры. Мае выждала еще какое-то время — минуты две-три. Потом медленно вытащила видеокамеру и показала большим пальцем за спину, давая понять, что нам пора возвращаться. Мы вместе отползли от края земляной насыпи, спустились по склону вниз и бесшумно ушли в ночную пустыню. Мы все собрались в сотне ярдов от земляного холма, там, где стояли наши машины. Покопавшись в своем рюкзаке, Мае достала блокнот и маркер с подсветкой. Включила подсветку и начала рисовать. — Вот что нам предстоит, — сказала она. — Вход в пещеру вот такой — ты его видел. За поворотом в полу большая дыра, и от нее пещера спускается коридором по спирали, ярдов на сто вниз. Коридор выходит в одну большую камеру, около ста футов в высоту и пару сотен футов в ширину. Одна большая комната — и все. Другого выхода из нее нет — по крайней мере, я его не видела. — Ты видела эту пещеру? — Да, я была в ней раньше, — кивнула Мае. — Когда? — Пару недель назад. Когда мы в первый раз начали искать, где скрывается рой. Я нашла эту пещеру и заходила в нее днем. Тогда здесь не было никаких признаков роя. Мае рассказала, что в пещере было очень много летучих мышей, они покрывали весь потолок, кишели на потолке пещеры сплошной розово-серой массой — везде, до самого входа. — Фу-у! — поморщился Бобби. — Ненавижу летучих мышей. — Сейчас я не видел там ни одной летучей мыши. — Ты думаешь, рои их прогнали? — Скорее съели. — Господи, ребята… — проронил Бобби и покачал головой. — Я простой программист. Не думаю, что я способен это сделать. Наверное, я не смогу войти туда, внутрь… Мае ничего ему не ответила. Повернувшись ко мне, она сказала: — Если мы пойдем внутрь, нам придется разбрасывать по пути термитные шашки — по всей протяженности коридора, до самого низа, до большой камеры. Я не уверена, что нам хватит термита. — Может и не хватить, — согласился я. Меня волновало другое. — Вся наша затея будет пустой тратой времени, если мы не уничтожим все рои и все ассемблеры, которые их собирают. Правильно? Мае и Бобби кивнули. — Я не уверен, что нам удастся их уничтожить, — продолжал я. — Я считал, что ночью рои не активны. Думал, мы сможем уничтожить их, пока они лежат на земле, «отключенные», без запаса энергии. Но они не отключились на ночь — по крайней мере, некоторые из них. И если мы упустим хотя бы один рой, если хотя бы один рой улетит из пещеры… — я пожал плечами. — Тогда все, что мы делали, потеряет всякий смысл. — Согласен, — кивнул Бобби. — Все верно. Получится, что все это было напрасно. Мае сказала: — Мы должны как-нибудь перекрыть им выход из пещеры. — Это невозможно, — возразил Бобби. — Я имею в виду — они ведь могут вылететь, когда захотят. Мае негромко произнесла: — Может, мы все-таки что-нибудь придумаем. — Она снова начала копаться в рюкзаке, что-то там выискивая. — А пока, думаю, нам лучше разделиться. — Почему? — встревожился Бобби. — Просто сделай, как я говорю, — сказала Мае. — Все, пошли. Я подтянул лямки рюкзака и поправил все пряжки, чтобы ничего случайно не звякнуло. Сдвинул очки ночного видения на лоб и пошел вперед. Пройдя почти половину пути, я заметил темную фигуру человека, который выбирался из отверстия в земляном холме. Я припал к земле, стараясь производить как можно меньше шума. Я лежал среди густых зарослей можжевельника высотой около трех футов, поэтому можно считать, что спрятался довольно удачно. Я оглянулся через плечо, но не увидел ни Мае, ни Бобби. Наверное, они тоже попадали на землю. Я не знал, успели ли они разделиться. Осторожно раздвинув кусты, я посмотрел в сторону земляной насыпи. На фоне зеленоватого свечения из пещеры вырисовывались чьи-то ноги. Верхняя часть тела была видна как темное пятно на фоне звездного неба. Я надвинул на глаза очки ночного видения и присмотрелся. Сначала не было видно ничего, потом проявилось изображение. Теперь это была Рози. Она шла по ночной пустыне и оглядывалась по сторонам. Все ее движения были точными и быстрыми. Только двигалась она не как Рози, а как мужчина. В следующее мгновение силуэт поменялся — теперь вместо Рози там был Рики. И двигался он, как Рики. Он присел и заглянул через край земляного вала. Я пытался понять, почему он вообще вылез из пещеры? Долго гадать мне не пришлось. В небе над западным горизонтом, позади фигуры Рики, внезапно появился свет. Свет постепенно становился все ярче и ярче, а вскоре послышался и стрекот вертолета. Наверное, это Джулия прилетела из Долины. Я не понимал, какая такая срочная необходимость заставила ее раньше времени выписаться из больницы и прилететь сюда посреди ночи. Когда вертолет приблизился, на нем включился поисковый прожектор. Круглое пятно голубовато-белого света скользило по земле, приближаясь к нам. Рики тоже наблюдал за приближающимся кругом света, потом скользнул вниз и скрылся из виду. А потом вертолет пролетел прямо надо мной, на мгновение ослепив меня галогеновым прожектором. Почти сразу же вертолет завис на месте и развернулся в обратную сторону. Что за чертовщина там происходит? Вертолет медленно пролетел по дуге над земляным холмом, но не задержался там, а остановился прямо над тем местом, где я прятался. Я оказался в круге яркого голубоватого света. Перекатившись на спину, я помахал пилоту рукой, указывая в сторону лаборатории. «Улетай! Улетай!» — кричал я одними губами и показывал жестами, чтобы вертолет убирался отсюда подальше. Вертолет снизился. На мгновение я испугался, что пилот собирается приземлиться прямо здесь, рядом со мной. Но потом вертолет вдруг снова завис в воздухе, развернулся и полетел низко над землей на юг, к бетонной посадочной площадке. Стрекот мотора быстро затих вдали. Я решил сразу перебраться в другое укрытие и переполз на четвереньках, по-крабьи, ярдов на тридцать влево. Там я снова прижался к земле и затаился. Когда опять посмотрел на земляной холм, оттуда как раз выбирались три — нет, четыре человеческие фигуры. Они двигались по отдельности, с разных сторон холма. Все они выглядели как Рики. Пока я смотрел, они спустились по склону холма и разошлись по зарослям кустарника в разные стороны. У меня замерло сердце — один из Рики направлялся прямо ко мне. Но по пути он свернул направо — к тому месту, где я прятался раньше. Он дошел до моего прежнего укрытия, остановился там и начал оглядываться по сторонам. Он был совсем недалеко от меня. Через инфракрасные очки я очень хорошо видел, что у этого нового Рики вполне завершенное лицо и детали одежды тоже полностью проработаны. Судя по тому, как двигалось это существо, оно, наверное, было довольно массивным. Конечно, я мог и ошибаться, но мне показалось, что за прошедшее время рой набрал большую массу и весил теперь около пятидесяти фунтов. А может, и больше. Может, и все сто фунтов. Если это так, то рой теперь обладал достаточной массой и инерцией, чтобы нанести ощутимый удар или даже сбить человека с ног. Я хорошо видел лицо Рики — его глаза поворачивались из стороны в сторону, веки моргали. Поверхность лица имела вид нормальной человеческой кожи. Волосы казались не сплошной массой, а как будто состояли из отдельных волосков. Губы двигались, псевдо-Рики то и дело нервно облизывал их языком. Существо выглядело в точности как Рики, и мне это очень не нравилось. И вот оно повернуло голову и посмотрело в мою сторону. Я как будто почувствовал на себе взгляд Рики. Наверное, так оно и было — он действительно меня увидел, потому что сразу же пошел прямо ко мне. Я оказался в западне. Сердце бешено колотилось в груди. Я не был готов к подобному, здесь мне совершенно нечем было защищаться. Конечно, я мог бы вскочить и побежать, но поблизости не было никакого укрытия. На сотни миль вокруг меня простиралась голая пустыня. Здесь рои легко меня догонят. И через несколько мгновений я уже буду… Снова послышался рокот мотора — вертолет возвращался. Псевдо-Рики оглянулся, увидел вертолет, а потом вдруг повернулся и помчался прочь. Он буквально полетел над землей, больше не утруждая себя тем, чтобы по-человечески переставлять ноги. Это было жуткое зрелище — точная копия человека внезапно поднялась в воздух и полетела над пустыней. Но остальные три копии Рики тоже бросились бежать. Они явно чего-то сильно испугались. Неужели рои испугались вертолета? Очевидно, да. И, наблюдая за ними, я вскоре понял почему. Даже став больше и массивнее, рои по-прежнему были уязвимы для сильного ветра. Вертолет летел в сотне футов над землей, и все равно нисходящий поток воздуха от винта был настолько сильным, что частично деформировал фигуры убегающих Рики. Их как будто прибивало к земле тяжелым молотом. Все четыре роя скрылись внутри земляного холма. Я оглянулся на Мае. Она стояла в вихре, поднятом вертолетом, и разговаривала с пилотом по рации. Значит, та портативная рация нам все-таки пригодилась. Хорошо. Мае крикнула мне: — Бежим! И побежала ко мне. Я краем глаза заметил Бобби, который убегал от земляного холма в ту сторону, где остался его вездеход. Но у меня сейчас не было времени заботиться еще и о Бобби. Вертолет завис в воздухе прямо над земляной насыпью. Винты поднимали в воздух тучи пыли. Пыль забивалась в нос, мешая дышать. Но вот Мае оказалась рядом со мной. Мы сняли очки ночного видения и натянули кислородные маски. Мае развернула меня и открыла вентиль на баллоне с кислородом, который лежал у меня в рюкзаке. Я точно так же помог ей. Потом мы снова надели инфракрасные очки. Придется как-то смириться с таким количеством всевозможных технических приспособлений, закрепленных у меня на голове. Мае прицепила мне на пояс галогеновый фонарик и еще один фонарик подвесила себе. Потом она наклонилась ко мне и крикнула: — Готов? — Готов! — Тогда пошли! Времени на раздумья не оставалось. Что ж, это даже к лучшему. У меня в ушах ревел мощный нисходящий поток воздуха от вертолетных винтов. Мы с Мае взобрались на вершину земляного холма. Сильный ветер трепал нашу одежду. Край отверстия было трудно заметить из-за поднятых вертолетом клубов пыли. А что там внутри, внизу, мы вообще не могли разглядеть. Мае взяла меня за руку, и мы прыгнули.День шестой. 22:58
Я приземлился на россыпь камней, споткнулся и чуть не упал, пока съезжал по крутому склону к входу в пещеру. Наверху громко рокотал мотор вертолета. Мае была рядом со мной, но я почти не видел ее из-за плотной пылевой завесы. Псевдо-Рики тоже нигде не было видно. Мы с Мае добрались до входа в пещеру и остановились. Мае достала брикеты термита, сунула мне в руки магниевые запалы и обычную пластиковую зажигалку. Я подумал: «И это все, что у нас есть?» Лицо Мае было частично скрыто кислородной маской, глаз не было видно из-за инфракрасных очков. Она показала на вход в пещеру. Я кивнул. Мае похлопала меня по плечу и показала на очки. Я не понял. Тогда она протянула руку и щелкнула переключателем у меня на щеке. — …перь ты меня слышишь? — спросила она. — Да, слышу. — Хорошо, тогда пошли. Мы вошли в пещеру. Зеленоватого свечения не было видно за плотной завесой пыли. Пещеру освещали только инфракрасные фонарики, встроенные в наши очки. Человеческих фигур видно не было. И не было слышно ничего, кроме рева вертолетных моторов. Но по мере того, как мы спускались в пещеру, шум постепенно начал ослабевать. А вместе с шумом затих и ветер. Мае оставалась собранной и сосредоточенной. — Бобби! Ты меня слышишь? — Да, слышу. — Поднимай свою задницу и иди сюда. — Я пытаюсь… — Не пытайся. Иди сюда, Бобби. Я покачал головой. Насколько я знал Бобби Лембека, он ни за что не согласится лезть в эту дыру в земле. Мы зашли за поворот. Я не видел ничего, только бесформенные клубы пыли и смутные очертания стен пещеры. Стены везде были гладкие, без углублений, в которых кто-то мог прятаться. Потом я увидел, как из полумрака прямо перед нами появился Псевдо-Рики. Его лицо ничего не выражало, он просто шел к нам, и все. Потом слева появилось еще одно такое же существо, и еще одно. Все трое выстроились в ряд. И пошли на нас — быстрым, уверенным шагом, с непроницаемыми выражениями на совершенно одинаковых лицах. — Урок номер один, — сказала Мае, доставая палочку термита. — Будем надеяться, они его не усвоят, — сказал я и поджег запал. Он загорелся, рассыпая сверкающие белые искры. Мае швырнула термитную палочку вперед. Она упала в нескольких футах впереди марширующей троицы. Псевдо-Рики не обратили на термит внимания. Они шли, глядя только на нас. Мае сказала: — Три… два… один… Отвернулись! Я быстро пригнул голову и закрыл лицо рукой, заслоняясь от ослепительной белой вспышки, полыхнувшей в тоннеле. Вспышка была настолько яркой, что, когда я снова открыл глаза, у меня перед глазами поплыли темные пятна, несмотря на то, что я вовремя успел зажмуриться. Мае уже снова шла вперед. Пыль у нее на волосах была слегка темноватой. Трое Псевдо-Рики исчезли. — Они сбежали? — Нет. Испарились, — ответила Мае с чувством глубокого удовлетворения. — Это была новая для них ситуация, — сказал я. Настроение у меня улучшилось. Если программные предпосылки до сих пор работают, реакция роев на совершенно новые ситуации должна быть слабой. Со временем они всему научатся. Со временем они изобретут новую стратегию, соответствующую новым условиям. Но поначалу они будут реагировать неорганизованно, хаотично. В этом слабое место распределенного разума. Он очень мощный и гибкий, но на непредвиденные события реагирует медленно. — На что мы и надеялись, — отозвалась Мае. Мы подошли к зияющей в полу дыре, о которой Мае рассказывала раньше. Заглянув вниз, я увидел нечто вроде ступенчатого спуска, уступами уходящего в глубь земли. Оттуда к нам поднимались четыре или пять новых существ. И эти тоже все выглядели как Рики, но многие были сформированы гораздо хуже предыдущих. Те, которые двигались последними, вообще сохраняли простую форму кружащегося черного облака. Все они издавали низкий вибрирующий звук, очень громкий. — Урок номер два, — сказала Мае и достала еще один брикетик термита. Я поджег запал, посыпались белые искры. Мае бросила термитную палочку, и она медленно покатилась по наклонному полу пещеры. Псевдо-Рики заметили новый предмет и заколебались. — Черт! — пробормотал я, но пора было прятать глаза. Я быстро отвернулся, зажмурил глаза, пригнул голову и закрылся рукой от вспышки взрыва. В ограниченном пространстве пещерного коридора взрыв сопровождался громким ревом расширяющегося газа. Мою спину окатило волной горячего воздуха. Когда я снова посмотрел вниз, большая часть роев исчезла. Но несколько все-таки осталось — и, похоже, они не пострадали от взрыва. Они обучались. Быстро. — Следующий урок, — сказала Мае. На этот раз она достала две термитные шашки. Я поджег обе. Одну палочку Мае бросила на пол пещеры, и та медленно покатилась вниз, как и предыдущая. А вторую термитную шашку Мае забросила подальше, в глубь тоннеля. Два взрыва прогрохотали одновременно. Из дыры в полу вырвалась мощная волна раскаленного воздуха. На мне загорелась рубашка. Мае сразу же сбила пламя, быстро-быстро похлопав по горящей рубашке ладонями. Когда мы снова посмотрели вниз, там не было видно ни человеческих фигур, ни черных облаков. Мы спустились в дыру и пошли дальше в глубь пещеры. Вначале у нас было два десятка термитных шашек. Теперь их осталось шестнадцать, а до большой подземной камеры в конце пещерного коридора было еще далеко. Мае шла очень быстро — я едва поспевал за ней — но у нее была очень хорошая реакция. Те немногие рои, которые появлялись у нас на пути, быстро отступали назад, как только мы подходили ближе. Мы в буквальном смысле загоняли их в глубь пещеры, в самую нижнюю камеру. — Бобби, где ты? — спросила Мае. В наушнике затрещало. — …пытаюсь…идти… — Бобби, иди сюда, черт бы тебя побрал! Но мы уходили все глубже под землю, и вскоре в наушниках стал слышен только треск статики. Здесь, внизу, пыль висела в воздухе плотной пеленой и рассеивала свет инфракрасных фонариков Мы ясно видели только стены и пол пещеры прямо перед собой, а все, что находилось чуть дальше, было скрыто в полной темноте. Ощущение полной темноты и замкнутого пространства очень давило на психику. Я не мог узнать, что находится рядом со мной, пока не поворачивал голову в ту сторону. Я постоянно вертел головой, светя фонариком то туда, то сюда. Снова начало ощущаться зловоние разлагающейся плоти. От отвратительного резкого запаха желудок сжался в тугой комок, к горлу подступила тошнота. Мы вышли на ровный горизонтальный участок тоннеля. Мае оставалась спокойной. Когда перед нами появилось с полдюжины жужжащих роев, Мае достала новую термитную шашку и протянула мне, чтобы я поджег. Прежде чем я успел поджечь запал, рои снова отступили в глубь коридора. Мае сразу же пошла дальше. — Похоже на укрощение льва, в каком-то смысле, — сказала она. — Пока — да, — ответил я. Я не знал, сколько еще мы сможем выдержать такой темп. Пещера оказалась очень большой, гораздо больше, чем я себе представлял. Нам не хватит шестнадцати термитных шашек, чтобы пройти ее насквозь, до конца. Я не знал, беспокоится ли Мае из-за этого, как я. Похоже, она по-прежнему оставалась спокойной и решительной. Но, возможно, Мае просто не показывала своего волнения. Под ногами у нас что-то захрустело. Я посмотрел вниз и увидел, что пол покрыт, словно ковром, тысячами мелких, тонких желтоватых костей. Кости напоминали птичьи. Но это были кости летучих мышей. Мае не ошиблась — их действительно всех съели. В верхнем углу моих инфракрасных очков замигала красная лампочка. Это было какое-то предупреждение — возможно, заканчивался заряд батареи. — Мае… — начал я. Но тут красный огонек перестал мигать так же внезапно, как появился. — Что? — спросила она. — Что случилось? — Так, ничего. А потом мы наконец дошли до большой центральной полой камеры в пещере Только теперь камера была не полой. Все огромное пространство, от пола до потолка, заполняли ряды темных шаров около двух футов в диаметре, ощетинившихся многочисленными остроконечными выступами. Шипастые шары были похожи на гигантских морских ежей. Они располагались в строгом порядке, собранные большими гроздьями. Мае спросила: — Как по-твоему, это то, что я думаю? Ее голос звучал спокойно и отстранение. Как будто мы находились в научной лаборатории. — Да, мне кажется — да, — ответил я. Если я не ошибся, перед нами было органическое подобие сборочного конвейера, который компания «Ксимос» построила у себя на фабрике. — Так вот, значит, каким образом они размножаются… Я двинулся вперед. — Не знаю, стоит ли нам заходить дальше… — сказала Мае. — Мы должны пойти, Мае. Посмотри — они расположены в строгом порядке. — Ты думаешь, там есть центральная секция? — Возможно. — И если это действительно так, я хотел взорвать термитную шашку в самом центре формации. Поэтому я пошел дальше. Это было жутко до дрожи — идти между рядами множества черных шипастых шаров. С кончиков шипов капала густая мускусоподобная жидкость. А сами сферы как будто были покрыты чем-то вроде толстого слоя желе, которое слегка подрагивало, отчего казалось, что вся гроздь шаров шевелится, словно живая. Я остановился и присмотрелся внимательнее. И увидел, что поверхность шаров действительно шевелится и действительно живая. Внутри слоя желе ползали массы извивающихся червей. — Господи… — Они были здесь и раньше, — спокойно сказала Мае. — Что? — Черви. Когда я приходила сюда в прошлый раз, они жили в слое экскрементов летучих мышей на полу пещеры. Черви поедают органические вещества и выделяют перегной с высоким содержанием фосфора. — А теперь они участвуют в синтезе роев, — сказал я. — Причем это началось недавно, всего несколько дней назад. Коэволюция в действии. Черные шары, вероятно, производят еду для червей и каким-то образом поглощают и используют их выделения. — Или поглощают самих червей, — сухо заметила Мае. — Да. Возможно. — Действительно, в природе встречаются подобные варианты коэволюции. Муравьи выращивают тлю точно так же, как мы выращиваем коров. Другие насекомые разводят в садах грибки, чтобы ими питаться. Мы углубились в главный зал пещеры. Рои кружились вокруг нас со всех сторон, но не приближались. Возможно, для них это была очередная непредвиденная ситуация — посторонние вторглись на территорию гнезда. И рои пока не решили, что делать. Я шел очень осторожно — пол под ногами стал скользким от вязкой слизи. В некоторых местах полоски слизи светились ярко-зеленым цветом. Да, слизь располагалась на полу как будто полосами, или ручейками. И все они радиально сходились к какому-то центру в глубине пещеры. Мне показалось, что пол здесь слегка наклонный. — Насколько далеко мы зайдем? — спросила Мае. Ее голос по-прежнему звучал ровно и спокойно, но я знал, что она тоже боится. И я боялся. Когда я оглянулся, я не увидел выхода из пещеры. Его закрывали бесчисленные гроздья черных шаров. А потом мы внезапно оказались в центре комнаты. Ряды шаров вдруг закончились, оставляя в центре зала свободное пространство, и прямо посредине я увидел миниатюрное подобие земляного холма, такого, как над наружным входом в пещеру. Этот полый холм был около четырех футов в высоту, почти идеально круглый у основания, и со всех сторон его окружали плоские корытца. Здесь тоже виднелись светящиеся зеленые полосы. Над корытцами поднимался бледный дым. Мы подошли ближе. — Там горячо, — предупредила Мае. В самом деле, холм был очень горячий, поэтому от него и шел дым. — Как ты думаешь, что там внутри? Я посмотрел на пол. Теперь я ясно видел, что светящаяся зеленая слизь стекала от гроздей черных шаров к этому центральному холму. — Ассемблеры, — ответил я. Гигантские морские ежи вырабатывали исходные составляющие молекул, органическое сырье. Оно стекалось к центру, где ассемблеры собирали из частей готовые молекулы. В этом горячем кургане происходила окончательная сборка наночастиц. — Значит, это — сердце гнезда, — уверенно произнесла Мае. — Да. Можно сказать и так. Рои окружали нас со всех сторон, они кружили в воздухе за скоплениями черных шаров. Очевидно, они не собирались приближаться к самому центру. Но они были повсюду и ждали нас. — Сколько тебе надо? — негромко спросила Мае, открывая пакет с термитными шашками. Я огляделся по сторонам, оценивая количество роев. — Сюда — пять. Остальные уйдут на то, чтобы отсюда выбраться. — Мы не можем зажечь все пять сразу… — Да, это точно. — Я протянул руку: — Давай их сюда. — Но, Джек… — Давай, Мае. Она дала мне пять брикетов термита. Я приблизился к центральному холму и бросил их, не зажигая, прямо туда. Рои вокруг нас озабоченно загудели, но по-прежнему не решились подлететь к нам ближе. — Отлично, — сказала Мае. Она сразу поняла, на что я рассчитывал. И уже приготовила новые термитные шашки. — Теперь четыре, — сказал я, снова оглянувшись на рои. Рои беспокойно перелетали из стороны в сторону за рядами шипастых шаров. Я не знал, как долго они будут там оставаться. — Три тебе, одну — мне. Ты займешься роями. — Хорошо… Она передала мне одну палочку термита. Я поджег для нее три других. Мае швырнула их назад, в ту сторону, откуда мы пришли. Рои отшатнулись прочь. Мае начала считать: — Три… два… один… давай! Мы присели, пригнулись, закрываясь от ослепительно яркой вспышки света. Прогрохотал взрыв. Когда я снова открыл глаза, многие грозди распались, взорванные шары валялись на полу вперемешку с оторванными шипами-отростками. Не медля ни секунды, я зажег свою термитную шашку и, когда из нее посыпались белые искры, бросил ее в центральный холм. — Бежим! Мы побежали к выходу. На полу перед нами валялись разбросанные черные шары. Мае легко перепрыгивала через обломки шаров и бежала, не останавливаясь. Я бежал за ней, считая про себя: «…три… два… один…» Пора! Раздался очень громкий пронзительный визг, а потом ужасающий грохот взрыва, от которого у меня заболели уши. Горячей взрывной волной меня швырнуло на землю, и я покатился вперед, проскальзывая на слое слизи. Со всех сторон в меня вонзались шипы черных шаров и больно кололи. Инфракрасные очки слетели с меня и куда-то укатились. Я больше ничего не видел. Теперь меня окружала полная темнота. Чернота. Я совершенно ничего не видел. Я отер с лица налипшую слизь. Попробовал подняться на ноги, но поскользнулся и снова упал. — Мае, — позвал я. — Мае… — Это был взрыв, — откликнулась она немного удивленно. — Мае, где ты? Я ничего не вижу. Меня окружала непроглядная чернота. Я ничего не видел. Я был глубоко под землей, в какой-то проклятой пещере, битком набитой черными шипастыми штуками, которых я совсем не видел. Я с трудом подавлял панический страх. — Все в порядке, Джек, — сказала Мае. Я почувствовал в темноте, что она взяла меня за руку. Наверное, Мае не потеряла инфракрасные очки и может видеть. Она сказала: — У тебя на поясе фонарик, — и пододвинула мою руку куда нужно. Я завозился в темноте, нащупывая застежку, которой фонарик крепился к ремню. Застежку я нашел, но не смог расстегнуть. Она была на пружинке, и мои пальцы все время соскальзывали. И тут я услышал ритмичное низкое гудение — сначала тихое, оно постепенно становилось все громче и громче. У меня мгновенно вспотели ладони. Наконец я сумел отстегнуть фонарик и включил его — с превеликим облегчением. В луче холодного галогенового света я увидел Мае. На ней все еще были очки ночного видения, и Мае сразу отвернулась от света. Я быстро провел лучом фонарика по пещере. От взрыва она резко преобразилась. Многие грозди черных шаров развалились, отломанные шипы устилали весь пол. Какое-то вещество, разлитое по полу, начало гореть. От горящих участков поднимался едкий зловонный дым. Воздух в пещере был темный и плотный… Я отступил назад, и под ногой у меня что-то хлюпнуло. Я посмотрел вниз и увидел рубашку Дэвида Брукса. А потом я понял, что стою прямо на останках Дэвида, которые превратились в нечто вроде беловатого желе. Моя нога по щиколотку погрузилась Дэвиду в живот. Края его ребер царапали мне ногу, оставляя на брюках беловатые пятна. Я посмотрел дальше и увидел лицо Дэвида — призрачно-белое, полуразложившееся. Черты лица стали такими же смазанными и нечеткими, как те лица, которые были у роев. Меня чуть не стошнило, во рту стало горько от желчи. — Пойдем, — сказала Мае. Она схватила меня за руку и крепко сжала. — Пойдем, Джек! Я вытащил ногу из трупа. Нога высвободилась из желеобразной массы, издав громкий чмокающий звук. Я попытался обтереть ногу о пол, чтобы избавиться от белой слизи. Думать я больше не мог. Все силы уходили на то, чтобы бороться с тошнотой и невыносимым ужасом. Мне хотелось броситься бежать, не важно куда. Мае что-то говорила мне, но я ее не слышал. То, что меня окружало, я видел мельком, в узком луче света моего фонарика. Я смутно сознавал, что нас окружает множество роев, которые появляются со всех сторон — рой за роем, рой за роем, рой за роем. Они гудели повсюду, в темноте вокруг меня. — Ты мне нужен, Джек, — сказала Мае. Она достала четыре палочки термита. Неуклюже повозившись с зажигалкой, я кое-как сумел их поджечь, и Мае разбросала термитные шашки во все стороны. Я закрыл глаза руками, и вокруг вспыхнули огненные шары взрывов. Когда я снова открыл глаза, роев уже не было. Но через несколько секунд они стали появляться снова. Сначала один рой, потом другой, потом третий, потом их стало шесть, десять — а потом слишком много, я не смог сосчитать. Злобно гудя, они снова начали нас окружать. — Сколько шашек у нас осталось? — спросил я. — Восемь. Я понял, что выбраться мы не сможем. Мы были слишком глубоко под землей. И уже никогда не выберемся наружу. Я не знал, сколько здесь осталось роев — луч моего галогенового фонарика метался из стороны в сторону, высвечивая целые армии черных роев. — Джек… — сказала Мае, протягивая мне руку. Она оставалась сосредоточенной и до сих пор не потеряла уверенности в себе. Я зажег еще три термитных шашки, и Мае бросила их, все время отступая к выходу. Я держался рядом с ней, хотя и понимал, что наше положение безнадежно. Каждый взрыв рассеивал рои только на несколько мгновений. Они очень быстро перегруппировывались. Роев было слишком много. — Джек, — Мае снова протягивала мне термит. Я уже увидел выход из большой камеры — до него оставалось всего несколько ярдов. От едкого дыма у меня сильно слезились глаза. Мой галогеновый фонарик давал только слабый узкий лучик, который почти ничего не освещал в густой завесе пыли и дыма. Воздух становился все плотнее и плотнее. Еще одна серия ослепительно ярких вспышек — и мы добрались до выхода. Я увидел ступенчатые уступы пещерного коридора, поднимающиеся наверх. Я не верил, что нам удастся добраться хотя бы сюда. Но думать я больше не мог, остались только ощущения. — Сколько осталось? — спросил я. Мае не ответила. Откуда-то сверху послышался рокот мотора. Я посмотрел вверх и увидел прыгающий по стенам пещерного коридора над нами луч яркого света. Рокот мотора стал громче, а потом из-за поворота показался вездеход. Бобби был рядом с вездеходом. Заметив нас, он закричал: — Беги-и-те-е! Мае повернулась и побежала вверх по пещерному коридору, я вскарабкался за ней и тоже побежал. Я мельком заметил, что Бобби поджигает что-то, что загорелось ярким оранжевым пламенем. А потом Мае оттолкнула меня к стене, и мимо нас вниз по коридору пронесся вездеход без водителя. Из его бензобака свисала горящая тряпка. Это был самоходный коктейль Молотова на колесах. Как только вездеход проехал, Мае толкнула меня в спину. — Бежим! Я пробежал последние несколько ярдов вверх по коридору. Бобби протянул руку и помог нам выбраться наверх. Я упал, расшиб колени о землю, но Бобби сразу же подхватил меня и снова поставил на ноги. Потом я бежал к выходу из пещеры и почти добежал до последнего поворота, когда снизу раздался чудовищный взрыв. Взрывной волной нас всех сбило с ног. Меня подбросило в воздух и сильно ударило о стену пещеры. Я с трудом поднялся на ноги. Фонарик потерялся. Я услышал откуда-то снизу, сзади от меня, странный пронзительный визг — или, может быть, мне только показалось. Я оглянулся на Мае и Бобби. Они тоже уже поднялись на ноги. Сверху над земляным холмом по-прежнему стрекотал вертолет. Мы вскарабкались наверх, перевалились через гребень земляного холма и скатились вниз по склонам в прохладную, темную ночную пустыню. Последнее, что я видел, — Мае, которая махала рукой пилоту в вертолете, показывая ему, чтобы он улетал, улетал, улетал… А потом пещера взорвалась. Земля у меня под ногами подпрыгнула, и я упал. От грохота взрыва резко заболели уши. Из отверстия пещеры вырвался огромный огненный шар, ярко-оранжевый на фоне черного неба. По мне прокатилась волна жара. А потом все закончилось, и внезапно наступила тишина, и мир вокруг меня погрузился в темноту. Не знаю, сколько времени я лежал там, под звездами. Наверное, я потерял сознание, потому что следующее, что я помнил, — как Бобби затаскивает меня на заднее сиденье вертолета. Мае была уже внутри, она перегнулась через спинку сиденья, чтобы помочь мне забраться внутрь. Оба смотрели на меня очень озабоченно. Я подумал, что, наверное, ранен… Никакой боли я не чувствовал. Дверь за мной закрылась, Бобби сел впереди, рядом с пилотом. Мы все-таки сделали это. У нас получилось. Я не мог поверить, что все наконец-то закончилось. Вертолет поднялся в воздух. Вдалеке виднелись огни лаборатории.Часть четвертая ДОБЫЧА
День седьмой. 00:12
— Джек! Как только я прошел в коридор, ко мне подбежала Джулия. При ярком освещении ее лицо казалось поразительно красивым, тонким и изящным. Если честно, с тех пор, как я видел ее в последний раз, она стала еще красивее. У Джулии была повязка на ноге, а на запястье — гипс. Джулия обняла меня и уткнулась лицом мне в плечо. Ее волосы пахли лавандой. — Ах, Джек, Джек. Слава богу, с тобой все в порядке. — Да, все нормально, — хриплым голосом произнес я. — Я так рада… так рада: Ятупо стоял посреди коридора, а Джулия меня обнимала. Потом я тоже ее обнял. Я просто не знал, как себя вести. В Джулии бурлила нерастраченная энергия, а я был полностью опустошен, измотан до предела. — С тобой правда все в порядке, Джек? — спросила Джулия, не переставая меня обнимать. Да, Джулия, — ответил я почти шепотом. — Все в порядке. — А что у тебя с голосом? — спросила Джулия и отстранилась, чтобы посмотреть на меня. — Что с тобой случилось? — Наверное, это ожог голосовых связок, — сказала Мае. Она тоже говорила хрипло. Ее лицо было черным от копоти, на щеке и на лбу появились свежие ссадины. Джулия снова обняла меня, погладила пальцами мою рубашку. — Милый, тебе больно… Ты ранен… — Нет, Джулия, все нормально. — Джек, ты точно не ранен? По-моему, тебе больно… — Нет, все хорошо, — я неуклюже высвободился из ее объятий и отступил на шаг. — Я не могу передать словами, насколько я благодарна тебе за все, что ты сегодня сделал, Джек. За все, что вы сделали, — добавила она, повернувшись к остальным. — Вы все, и ты, и Мае, и Бобби. Я жалею только о том, что меня не было рядом и я не смогла вам помочь. Я знаю, это я во всем виновата. Но мы вам очень благодарны. Наша компания вам благодарна. Я подумал: «При чем тут компания?» Но сказал только: — Да, конечно. Это нужно было сделать. — Да, да, вот именно. Это нужно было сделать — быстро и решительно. И ты сделал это, Джек. Слава богу! Рики стоял поодаль и все время кивал головой, как механическая игрушка — птичка, которая пьет воду из стакана. Она все время то наклоняется, то поднимается. Меня охватило чувство нереальности происходящего, как будто все вокруг меня разыгрывали какой-то спектакль. — Я думаю, нам всем нужно выпить шампанского, чтобы это отметить, — заявила Джулия и пошла по коридору. — Где-то здесь наверняка должно быть шампанское. Рики! У нас есть шампанское? Да? Я хочу отпраздновать то, что вы, ребята, сегодня сделали. — А я хочу выспаться, — сказал я. — Ну пойдем выпьем — всего один бокал. Я подумал, что это очень типично для Джулии. Она полностью погружена в свой собственный мир и совершенно не обращает внимания на окружающих. Нам троим меньше всего сейчас хотелось идти куда-то и пить шампанское. — Спасибо, но… — сказала Мае и покачала головой. — Вы уверены? Правда? Это будет очень приятно. А ты, Бобби, что скажешь? — Может быть, лучше завтра утром? — ответил Бобби. — Ну ладно, хорошо, в конце концов, это ведь вы у нас герои-победители. Значит, отпразднуем завтра утром. Я заметил, что Джулия говорит очень быстро и двигается резко, порывисто. Сразу вспомнилось, как Эллен предполагала, что Джулия принимает наркотики. Да, похоже, она действительно чем-то накачалась. Но я сейчас так устал, что просто послал это все к черту. — Я сообщила новости Ларри Хэндлеру, главе компании, — сказала Джулия. — Он выразил вам всем огромную благодарность. — Прекрасно, — откликнулся я. — Он собирается известить армию? — Известить армию? О чем? — Об эксперименте, который вышел из-под контроля. — Ну, Джек, теперь ведь уже все в порядке. Ты ведь сам со всем справился. — Я в этом не уверен, — возразил я. — Возможно, некоторые рои сбежали. И у них может быть не одно такое гнездо. Я считаю, что нужно сообщить в Пентагон о том, что здесь происходит. Так будет безопаснее. На самом деле я ни о чем таком не думал, но мне хотелось привлечь к этому делу кого-нибудь со стороны. Я хотел, чтобы за это взялся кто-то еще. — В Пентагон? — Джулия быстро посмотрела на Рики, потом снова на меня и твердо сказала: — Джек, ты совершенно прав. Это чрезвычайно серьезная ситуация. Если есть хоть малейшая возможность, что вы что-то упустили, мы, конечно же, сразу должны об этом сообщить. — Я имею в виду — сегодня же ночью. — Да, Джек, я полностью с тобой согласна. Сегодня же ночью. На самом деле я собираюсь сделать это прямо сейчас. Я посмотрел на Рики. Он шел вместе с нами и все так же механически кивал головой. Я явно чего-то не понимал. Куда девались прежние страхи Рики относительно того, что об эксперименте узнает общественность? Похоже, теперь это его совершенно не волновало. Джулия сказала: — Вы трое можете ложиться спать, а я пойду позвоню в Пентагон. — Я пойду с тобой, — сказал я. — Это вовсе не обязательно. — Я все же пойду. Джулия посмотрела на меня и улыбнулась. — Ты мне не доверяешь? — Дело не в этом, — сказал я. — У них могут возникнуть вопросы, на которые смогу ответить только я. — Ну ладно. Хорошо. Отличная идея. Просто замечательная идея! Я отчетливо ощущал, что здесь что-то не так. Как будто все вокруг меня разыгрывали какой-то спектакль и вели себя согласно заранее прописанным ролям. Я оглянулся и посмотрел на Мае. Она едва заметно нахмурила брови. Наверное, у нее тоже появилось такое ощущение. Мы прошли через воздушные шлюзы в жилой комплекс. Здесь было слишком прохладно для меня. Я вздрогнул. Когда мы вошли на кухню, Джулия потянулась к телефону. — Вот прямо сейчас и позвоню, Джек, — сказала она. Я подошел к холодильнику и взял себе банку имбирного пива. Мае взяла чай со льдом, а Бобби — пиво. Нам всем очень хотелось пить. Я заметил в холодильнике приготовленную заранее бутылку шампанского. Я потрогал бутылку. Холодная. Рядом стояли шесть бокалов для шампанского, тоже охлаждались. Значит, Джулия уже подготовила вечеринку. Джулия нажала кнопку громкой связи. Мы все услышали гудки. Джулия набрала номер. Но звонок не прошел. Линия отключилась. — Хм-м… Попробую еще раз, — сказала Джулия. Она снова набрала номер. И снова звонок не прошел через коммутатор. — Забавно. Рики, я не могу выйти на внешнюю линию. — Попробуй еще раз, — предложил Рики. Я пил свое имбирное пиво и наблюдал за ними. Не оставалось никаких сомнений, что это все подстроено, что Рики и Джулия просто разыгрывают перед нами спектакль. Интересно, какой номер она набирает? Неужели Джулия выучила номер Пентагона на память? — Хм-м… Не получается, — сказала она. Рики взял телефон, посмотрел на базу, поставил телефон на место. — Должно работать нормально, — сказал он, неуклюже изображая удивление. — Да бога ради, — сказал я. — Давайте я догадаюсь. Что-то стряслось с коммутатором, и теперь мы не можем связаться с внешним миром. Так? — Нет, нет, все в порядке, — ответил Рики. — Я звонила по телефону всего несколько минут назад, — заявила Джулия. — Как раз перед вашим возвращением. Рики отодвинулся от стола. — Сейчас пойду проверю коммутатор. — Да уж, пойди проверь, — буркнул я, начиная злиться. Джулия посмотрела на меня и сказала: — Джек, я за тебя волнуюсь. — Угу. — Ты злишься, Джек. — Да, злюсь. Потому что меня водят за нос, черт возьми. — Поверь мне, Джек, — проговорила Джулия, глядя мне в глаза. — Никто не водит тебя за нос. Мае встала из-за стола и сказала, что собирается принять душ. Бобби пошел в соседнюю комнату поиграть в видеоигры — он всегда так отдыхал. Вскоре оттуда послышались звуки пулеметной стрельбы и крики убитых плохих парней. Мы с Джулией остались на кухне одни. Она наклонилась ко мне через стол и заговорила негромким, проникновенным голосом: — Джек, я думаю, что должна объясниться с тобой. — Нет, — ответил я. — Ты ничего мне не должна. — Я имею в виду — я должна объяснить свое поведение за последние несколько дней, те решения, которые я принимала. — Мне это безразлично. — Но мне не безразлично, Джек. — Может быть, как-нибудь в другой раз, Джулия. — Нет, я должна рассказать тебе все сейчас. Понимаешь, Джек, дело в том, что я просто хотела спасти компанию. Вот и все. Проект с камерой провалился, она не работала, и мы не смогли ее исправить. Мы потеряли контракт, компания начала разваливаться. Я еще никогда не теряла компаний. Еще ни разу компания не выскальзывала у меня из рук, и мне не хотелось, чтобы это началось с «Ксимоса». Я вложила в эту компанию деньги и рассчитывала на прибыль. И, в конце концов, у меня есть гордость. Я решила спасти компанию. Я понимаю, что прежде мне следовало все хорошенько обдумать. Но положение было отчаянное. И я одна во всем виновата. Все хотели прекратить проект. Я вынудила их продолжать исследования. Это было… Это была моя борьба, я бросила вызов обстоятельствам, — Джулия пожала плечами. — И все закончилось ничем. Все мои усилия пропали впустую. Компания обанкротится в течение считаных дней. Я ее все-таки потеряла. — Джулия наклонилась ко мне поближе. — Но я не хочу потерять еще и тебя, Джек. Не хочу потерять мою семью. Не хочу потерять нас. Она протянула руку через стол и накрыла мою ладонь. Теперь Джулия говорила почти шепотом: — Я хочу все исправить, Джек. Хочу, чтобы у нас снова все было хорошо, чтобы все вернулось в нормальное русло. Надеюсь, ты тоже этого хочешь, Джек. — Даже не знаю, что и сказать… Я чувствую себя как-то странно. — Ты устал. — Да. Но все равно я теперь не уверен. — Ты имеешь в виду — насчет нас? — Мне не нравится этот гребаный разговор! — вспылил я. Но мне действительно это все не нравилось. Не нравилось, что Джулия заговорила об этом, когда я так измотан, после того, как я побывал в кошмарной переделке и едва не погиб, и что, в конце концов, все это случилось по ее вине. Мне не нравилось, как Джулия попыталась снять с себя ответственность — фраза «прежде следовало все хорошенько обдумать» ничего не объясняла. Это не было необдуманным решением, а чем-то гораздо худшим. — Ах, Джек, пусть у нас все будет как раньше, — сказала Джулия, неожиданно совсем перегнулась ко мне через стол и попыталась поцеловать меня в губы. Я отстранился от нее, и отвернулся в сторону. Джулия смотрела на меня с мольбой в глазах. — Ну, пожалуйста, Джек… — Сейчас не время и не место для этого, Джулия, — проронил я. Она молчала. Наверное, не знала, что еще сказать. Потом сказала: — Дети по тебе скучают. — Конечно, скучают. Мне тоже очень их не хватает. Тут Джулия вдруг расплакалась. — А по мне они совсем не скучают… — всхлипывая, прошептала она. — Им вообще нет до меня никакого дела… а ведь я их родная мать… Она снова взяла меня за руку, и я не стал отдергивать руку. Я пытался разобраться в своих ощущениях. Я страшно устал и чувствовал себя очень неловко. Мне хотелось, чтобы Джулия перестала плакать. — Джулия… Включился интерком. Я услышал голос Рики, усиленный громкоговорителем: — Эй, ребята! У нас проблемы со связью. Вам лучше прийти сюда, и прямо сейчас. Коммутатор располагался в большой отдельной комнате в одном из углов главного корпуса. Комната закрывалась тяжелой бронированной дверью с маленьким окошком из закаленного стекла. Через это окошко я увидел множество панелей с проводами и переключателями, которыми регулировались все средства связи в лаборатории. Еще я увидел, что большие пучки проводов вырваны из своих гнезд и свободно свисают с панелей. А в углу комнаты лежал Чарли Давенпорт. Он явно был мертв. Его рот был открыт, глаза смотрели в пространство. Вся его кожа приобрела багрово-серый оттенок. Над головой у Чарли кружилось жужжащее черное облако. — Понятия не имею, как такое могло случиться, — сказал Рики. — Когда я последний раз видел Чарли, он спокойно спал у себя в комнате. — И когда это было? — поинтересовался я. — Да всего с полчаса назад. — А рой? Откуда он здесь взялся? — Не могу даже представить, — ответил Рики. — Наверное, Чарли принес его с собой снаружи. — Но как? — спросил я. — Он ведь проходил обработку в воздушных шлюзах. — Да, я знаю, но… — Что — но, Рики? Как такое возможно? — Может быть… Ну, я не знаю… Может, рой сидел у него в горле или еще где-нибудь. — У него в горле? — переспросил я. — Ты имеешь в виду — просто болтался между гландами? Ты же знаешь, что от такого люди умирают. — Ну да, я знаю… Конечно, я знаю, — он пожал плечами. — Ума не приложу, как это могло случиться. Я пристально посмотрел на Рики, пытаясь понять, почему он так себя ведет. Он только что обнаружил, что в лабораторию проник смертельно опасный рой наночастиц, но почему-то Рики совсем не волновался из-за этого. Он держался так, как будто ничего особенного не произошло. Мае поспешно вошла в комнату. Она с первого взгляда сориентировалась в ситуации. — Кто-нибудь уже проверял записи видеонаблюдения? — спросила Мае. — Мы не можем этого сделать, — сказал Рики и доказал на помещение коммутатора. — Управление камерами находится там, внутри. — Значит, ты не знаешь, как Чарли оказался здесь? — Да, не знаю. Но, очевидно, он не хотел, чтобы мы сообщали куда-то о том, что тут у нас происходит… по крайней мере, так это выглядит со стороны. — Но зачем Чарли сюда пришел? — спросила Мае. Я покачал головой. В голову не приходило ни одного разумного объяснения. Джулия сказала: — Эта комната закрывается герметично. Возможно, он понял, что заражен, и захотел изолировать себя от остальных. Я имею в виду — он запер дверь изнутри. — Запер дверь? — переспросил я. — Откуда ты знаешь? Джулия неуверенно замычала: — М-м… Ну-у… Я просто предположила… Э-э… — Она заглянула через окошко в бронированной двери. — И к тому же замок виден отсюда, он отражается вон там, в хромированных ручках. Посмотри сам. Вон там, видишь? Я не стал смотреть. Но Мае заглянула и сказала: — Да, Джулия, ты права. И как я сразу не заметила? Ты очень наблюдательна. Это прозвучало очень фальшиво, но Джулия, похоже, не обратила внимания. Значит, теперь все вокруг притворяются и разыгрывают пьесу по заранее подстроенному сценарию. Я не мог понять только одного — зачем? Но, понаблюдав за Мае и Джулией, я заметил, что Мае старается вести себя с моей женой крайне осторожно. Как будто она боится Джулии. Или по крайней мере боится ее обидеть. Это было очень странно. Я даже немного встревожился. — Можно как-нибудь открыть эту дверь? — спросил я у Рики. — Наверное, можно. У Винса есть универсальный ключ. Но сейчас никто не станет открывать эту дверь, Джек, — до тех пор, пока там, внутри, находится рой. — Значит, мы не сможем никуда позвонить? — спросил я. — Мы здесь застряли, полностью отрезанные от внешнего мира? — До завтра — да. А завтра утром прилетит вертолет. Как всегда, по расписанию. — Рики заглянул через окошко в комнату коммутатора. — Черт… Чарли натворил дел с этими панелями переключателей… — Как по-твоему, зачем он мог это сделать? — спросил я. Рики покачал головой. — Ну, ты же знаешь, Чарли всегда был немного сумасшедший. Я имею в виду, у него явно было не в порядке с головой. Постоянно что-то мычал, нарочито громко испускал газы… Его давно пора было поселить в психушку. — Я никогда так не думал. — Ну, это всего лишь мое мнение, — сказал Рики. Я подошел к Рики и тоже заглянул через стеклянное окошко. Рой кружился у Чарли над головой, его тело уже начало покрываться молочно-белой пленкой. Все как обычно. — Может быть, закачаем туда жидкий азот? Заморозим рой, — предложил я. — Мы могли бы это сделать, — ответил Рики. — Но, боюсь, аппаратура от этого испортится. — А можно включить кондиционеры на полную мощность, чтобы рой высосало оттуда? — Кондиционеры уже работают на полную мощность, Джек. — Использовать противопожарную систему ты тоже не хочешь… Рики покачал головой. — У нас огнетушители марки «Халон». Они не подействуют на наночастицы. — Значит, мы никак не можем проникнуть на коммутатор. — Насколько мне известно — да, не можем. — А сотовые телефоны? Рики снова покачал головой. — Антенна ретранслятора управляется из этой комнаты. Все виды связи, какие у нас есть — сотовая, Интернет, пакетная передача данных, — все проходит через коммутатор. Джулия сказала: — Чарли знал, что эта комната закрывается герметично. Я уверена, он пошел туда для того, чтобы защитить всех нас. Он поступил отважно и очень благородно. Пожертвовал собой ради нас. Она продолжала развивать эту теорию относительно Чарли, добавляя все новые подробности и красивые слова. Болтовня Джулии немного отвлекала меня от основной задачи — как открыть дверь и дезактивировать рой. Я спросил: — В этой комнате есть другое окно? — Нет. — Значит, окно в двери — единственное? — Да. — Ну хорошо, — сказал я. — Тогда давайте затемним окно и выключим там свет. И подождем несколько часов, пока у роя не закончится энергия. — Черт, я даже не знаю… — задумчиво произнес Рики. — Что ты имеешь в виду, Рики? — вмешалась Джулия. — По-моему, это замечательная идея. Да, мы непременно должны это попробовать. Иди и сделай это — прямо сейчас. — Да, да, хорошо, конечно, — засуетился Рики, немедленно подчиняясь Джулии. — Но тогда нам придется ждать целых шесть часов. — Ты же раньше говорил — три часа, — напомнил я. — Да, три, но я хочу выждать дополнительное время, прежде чем мы откроем дверь. Если рой вырвется оттуда, он нас всех убьет. В конце концов так мы и решили сделать. Принесли черную ткань и завесили ею окно в двери, а сверху прикрепили кусок черного картона. Выключили свет в коммутаторной и заклеили выключатель скотчем в положении «выключено». Когда мы со всем этим управились, на меня снова навалилась усталость. Я посмотрел на часы. Было уже больше часа ночи. Я сказал, что пойду спать. — Нам всем надо поспать, — сразу же подхватила Джулия. — А утром придем сюда опять. Мы все пошли к жилому корпусу. Мае догнала меня и спросила: — Как ты себя чувствуешь? — Нормально. Только спина немного болит. Мае кивнула. — Наверное, мне лучше взглянуть, что у тебя там. — Почему? — Просто дай мне осмотреть свою спину, прежде чем ляжешь спать. — О Джек, дорогой! — закричала Джулия. — Мой бедненький! — Что там такое? Я сидел возле кухонного стола, без рубашки. Джулия и Мае стояли у меня за спиной и ахали. — Да что там такое? — снова спросил я. — Не бойся, ничего страшного, просто волдыри, — ответила Мае. — Волдыри? — воскликнула Джулия. — Да у него вся спина… — Кажется, у нас тут есть пластыри от ожогов, — перебила ее Мае и достала из-под мойки аптечку первой помощи. — Да, я очень на это надеюсь. — Джулия улыбнулась мне. — Джек, дорогой, ты представить себе не можешь, как мне жаль, что тебе пришлось пройти через все это! — Джек, может быть, сейчас немного пощипет, — предупредила Мае. Я понимал, что Мае хочет поговорить со мной наедине, но у нас не было никакой возможности. Джулия явно не собиралась оставлять нас вдвоем ни на минуту. Она ревновала меня к Мае — это началось много лет назад, когда я только взял Мае на работу в свой отдел. И теперь Джулия соперничала с Мае за мое внимание. Меня это совсем не трогало. Мае наклеила пластыри. Сначала они показались мне прохладными, но почти сразу же начали нестерпимо жечь. Я поморщился. — Не знаю, что тут у нас есть из обезболивающих, — сказала Мае. — У тебя довольно обширный ожог второй степени. Джулия лихорадочно рылась в коробке с медикаментами, разбрасывая лекарства во все стороны. Тюбики и баночки раскатились по полу. — Вот, я нашла морфин, — сказала наконец Джулия, протягивая ампулу. Она радостно улыбалась. — Думаю, это подойдет лучше всего! — Я не хочу принимать морфин, — возразил я. Чего мне сейчас действительно хотелось — так это сказать Джулии, чтобы она шла спать. Ее поведение меня беспокоило. Ее резкие, порывистые движения действовали мне на нервы. И еще мне хотелось поговорить с Мае наедине. — Но ничего другого нет, — заявила Джулия. — Только аспирин. — Аспирин подойдет. — Боюсь, это слишком слабое средство, его будет недо… — Я сказал — аспирин подойдет! — И вовсе не нужно на меня кричать. — Извини. Я просто не очень хорошо себя чувствую. — Ну, а я просто пытаюсь помочь, — Джулия отступила на шаг. — Но если вам хочется побыть вдвоем — вы так прямо и скажите. — Нет, — сказал я. — Нам не хочется побыть вдвоем. — Ну, я просто пытаюсь помочь, — Джулия повернулась к коробке с лекарствами и снова принялась в ней копаться. На пол опять полетели коробочки с таблетками и пластиковые бутылочки с антибиотиками. — Может быть, тут есть еще что-нибудь… — Джулия, — попросил я. — Прекрати. — А что я такого делаю? Что я делаю такого ужасного? — Просто прекрати. — Я только пытаюсь помочь. — Я знаю. Мае у меня за спиной сказала: — Все, я закончила. До утра должно продержаться. — Потом она зевнула и добавила: — А теперь, если вы не против, я пойду спать. Я поблагодарил Мае. Она вышла из комнаты. Я проводил ее взглядом. Когда я повернулся к Джулии, она протягивала мне стакан воды и две таблетки аспирина. — Спасибо, — сказал я. — Мне всегда не нравилась эта женщина, — призналась Джулия. — Давай пойдем и поспим немного, — предложил я. — Здесь только односпальные кровати… — Я знаю. Джулия придвинулась ко мне поближе. — Джек, я хочу побыть с тобой. — Я очень устал. Увидимся утром, Джулия. Я пошел в свою комнату и рухнул на кровать, даже не раздевшись. Как моя голова упала на подушку, я уже не помнил.День седьмой. 04:42
Спал я беспокойно. Меня всю ночь преследовали какие-то кошмары. Мне снилось, что я снова в Монтерее, снова женюсь на Джулии. Будто бы я стою перед священником, а Джулия, в белом подвенечном платье, подходит и становится рядом со мной, а когда она откидывает фату, меня поражает, как она прекрасна, молода, стройна. Джулия улыбается мне, и я улыбаюсь в ответ, чтобы как-то скрыть, что мне неловко. Потому что теперь я вижу, что она не просто стройная — она истощена до крайней степени. Ее лицо туго обтянуто кожей и похоже на голый череп. Потом я поворачиваюсь к священнику, и оказывается, что это не священник, а Мае, она переливает из пробирки в пробирку разноцветные жидкости. Когда я снова посмотрел на Джулию, она разозлилась и сказала, что всегда не любила «эту женщину». Почему-то я чувствую себя виноватым. И винить во всем надо только меня. Я ненадолго проснулся. Оказалось, что я весь вспотел, подушка промокла от пота. Я перевернул ее на другую сторону и снова заснул. И мне приснилось, как я сплю здесь, на кровати, а потом открываю глаза и вижу, что дверь в мою комнату открывается. Я вижу, что снаружи, в коридоре, горит свет. На мою кровать падает чья-то тень. Оказывается, что в комнату вошел Рики. Он стоит у моей кровати и смотрит на меня сверху вниз. Я не вижу его лица, потому что оно в тени. Рики говорит: «Я всегда любил тебя, Джек». Потом он наклоняется, чтобы прошептать мне что-то на ухо, но я понимаю, что на самом деле Рики хочет меня поцеловать. Он хочет поцеловать меня в губы, страстно, как любовник. Его губы чуть приоткрыты. Я вижу, как он облизал их кончиком языка. Я растерялся, совершенно не зная, что мне делать. Но тут в комнату вошла Джулия и сказала: «Что здесь происходит?» Рики сразу же отстранился и начал оправдываться. Джулия сильно разозлилась и сказала: «Не сейчас, дурак!» Рики снова что-то произнес, пытаясь оправдаться. Потом Джулия сказала: «Это вовсе необязательно. Оно само о себе позаботится». А Рики заявил: «В алгоритмах ограничения проявится действие коэффициента сжатия, если не выполнять периодическую глобальную оптимизацию». А Джулия сказала: «Оно не повредит тебе, если ты не будешь сопротивляться». После чего она включила в моей комнате свет и вышла. Потом я снова был на нашей свадьбе, в Монтерее. Джулия стояла рядом со мной, в белом подвенечном платье. Я оглянулся, чтобы увидеть гостей, но позади нас стояли только наши дети, все трое. Дети радостно улыбались, счастливые и довольные. А потом я заметил, что у них на губах появились черные полоски, потом чернота растеклась вниз, окутала тела детей, как будто черными плащами. Они продолжали улыбаться, а я ужаснулся. Я подбежал к детям, но не смог сбросить с них черные плащи. А Николь спокойно сказала: «Пап, не забудь про поливальные установки». Я проснулся, обливаясь холодным потом. Промокшие простыни подо мной сбились в комок. Дверь в комнату была открыта. На мою кровать из коридора падал прямоугольник света. Я посмотрел на монитор компьютера. Часы в углу показывали четыре пятьдесят пять утра. Я закрыл глаза и какое-то время полежал, но заснуть больше не смог. Лежать в мокрой постели было неприятно. Я решил принять душ. За пару минут до пяти утра я встал с постели. В коридоре было тихо. Я прошел к душевым. Двери во всех спальнях были открыты, что показалось мне несколько странным. Проходя по коридору, я видел всех спящих на своих кроватях. И во всех спальнях горел свет. Я увидел, что Рики спит, и Бобби, и Джулия, и Винс. Постель Мае была пуста. И, конечно, постель Чарли тоже. Я зашел на кухню, чтобы взять из холодильника банку имбирного пива. Очень хотелось пить, горло болело и саднило. И почему-то немного бурлило в животе Мне на глаза попалась бутылка шампанского. И я вдруг подумал, что с этим шампанским, наверное, что-то не так. Я достал бутылку из холодильника и внимательно осмотрел пробку. Она выглядела совершенно нормально. Нет никаких следов вскрытия, ни следов прокола иголкой, ничего такого. Просто бутылка шампанского. Я положил ее обратно и закрыл дверцу холодильника. Может быть, я отношусь к Джулии предвзято? Может быть, я все-таки к ней несправедлив? Вдруг она действительно считает, что совершила ошибку, и теперь стремится все исправить? Может быть, Джулия просто пыталась показать, насколько она мне благодарна, а я слишком грубо ее оттолкнул? Не захотел простить… Если так подумать — ну что она такого сделала неправильного или подозрительного? Да, она обрадовалась, увидев меня, — пусть даже ее радость выражалась несколько чрезмерно. Она взяла на себя ответственность за эксперимент и просила у меня прощения за это. Она сразу согласилась сообщить о происшествии в Пентагон. Согласилась с моим планом уничтожения роя в коммутаторной. Джулия сделала все возможное, чтобы доказать, что она во всем меня поддерживает, что она на моей стороне. Но мне все равно было как-то не по себе. И, конечно, оставался открытым вопрос о Чарли и убившем его рое. Объяснения, которые придумывал Рики, казались мне бессмысленными. Рики предполагал, будто бы Чарли пронес рой в помещение внутри своего тела — в горле, в подмышечной впадине или еще где-нибудь. Эти рои убивают за считанные секунды. Так что мы до сих пор не знали, каким образом в коммутаторной все-таки оказались и рой, и Чарли. Может быть, рой проник в помещение снаружи? Но тогда почему он не напал на Рики, Джулию и Винса? Про душ я забыл. Я решил спуститься в аппаратную и еще раз осмотреть помещение возле двери в коммутаторную. Может быть, сейчас я замечу что-то такое, на что раньше не обратил внимания. Джулия все время говорила, сбивая меня с мысли. Как будто специально не хотела, чтобы я о чем-то догадался… Ну вот, я снова плохо думаю о Джулии. Я прошел через воздушный шлюз, дальше по коридору, потом через следующий воздушный шлюз. Усталому человеку неприятны все эти процедуры очистки, когда тебя со всех сторон обдувает мощными потоками воздуха. Наконец я добрался до служебных помещений и подошел к двери коммутаторной. Ничего нового я не обнаружил. Я услышал щелканье клавиатуры и заглянул в биологическую лабораторию. Мае сидела там, работала за компьютером. — Что ты делаешь? — спросил я. — Проверяю записи наблюдательных видеокамер. — Я думал, мы не можем этого сделать из-за того, что Чарли оборвал провода. — Это Рики так сказал. Но это неправда. Я пошел к Мае, чтобы заглянуть на экран через ее плечо. Мае подняла голову и посмотрела на меня. — Джек… — сказала она. — Может быть, тебе лучше этого не видеть… — Но почему? — Это… Ну, может быть, тебе не захочется в это ввязываться. По крайней мере, сейчас. Может быть, лучше завтра? Конечно же, после такого предупреждения я бегом побежал вокруг стола, чтобы увидеть, что там, на мониторе. И замер на месте. Потому что на экране был только пустой коридор, с индикатором времени в нижнем углу изображения. — Ты это имела в виду? — спросил я. — Вот в это мне не следует ввязываться? — Нет, — Мае повернулась на стуле. — Понимаешь, Джек, мне приходится последовательно проверять данные со всех следящих камер, а каждая из них делает всего по десять снимков в минуту. Поэтому очень трудно точно понять, что именно… — Просто покажи мне, Мае. — Нужно пролистать немного назад… — она несколько раз нажала соответствующую кнопку в углу клавиатуры. Как многие современные системы управления, система «Ксимоса» была сделана на основе технологии Интернет-браузера. Можно было вернуться на предыдущие этапы своей работы, заново просмотреть все недавно сделанное. Изображения на экране быстро сменялись, пока наконец Мае не нашла то место, которое искала. Тогда она включила прокрутку вперед, и на экране быстро запрыгали снимки разных участков коридора, в последовательности, соответствующей работе разных следящих камер. Коридор. Главный производственный цех. Производственный цех, снятый под другим углом, другой камерой. Воздушный шлюз. Другой коридор. Служебные помещения. Снова коридор. Кухня. Комната отдыха. Коридор в жилом корпусе. Снимок с внешней камеры — вид на пустыню, освещенную прожектором. Коридор. Энергостанция. Пустыня, снимок с камеры, расположенной на уровне земли. Еще один коридор. Я моргнул. — И долго ты этим занимаешься? — Уже около часа. — Господи… На следующем снимке снова был коридор. По нему шел Рики. Энергостанция. Снимок с наружной камеры — Джулия входит на освещенное прожектором место. Коридор. Джулия и Рики вместе, они обнимаются, потом снова коридор, потом… — Стоп, — сказал я. Мае нажала кнопку, посмотрела на меня, но ничего не сказала. Потом нажала другую кнопку, и изображения стали сменяться медленно. Когда на экране показались Рики и Джулия, Мае остановила прокрутку. — Десять снимков. Движения были резкими и размытыми. Рики и Джулия двигались навстречу друг другу. Потом обнялись. Было заметно, как привычно и естественно они это делают. А потом они страстно поцеловались. — О черт, — пробормотал я и отвернулся. — Черт, черт, черт. — Мне очень жаль, Джек, — вздохнула Мае. — Не знаю, что и сказать. У меня закружилась голова, как будто я вот-вот потеряю сознание. Я присел на край стола, так, чтобы не видеть изображение на экране. Я просто не мог на это смотреть. Я старался дышать поглубже. Мае что-то говорила, но я ее не слушал. Сделав еще пару глубоких вдохов, я провел рукой по волосам. — Ты знала об этом? — Нет. Узнала только несколько минут назад. — А кто-нибудь еще? — Нет. Мы иногда шутили по этому поводу — о том, что у них особые отношения, но никто по-настоящему в это не верил. — Господи… — я снова провел рукой по волосам. — Мае, скажи мне правду. Я должен знать правду. Ты знала об этом или нет? — Нет, Джек, не знала. Я помолчал, потом еще раз вздохнул. Я пытался как-то разобраться в своих чувствах. — Знаешь, что смешнее всего? — сказал я. — Смешнее всего то, что я уже какое-то время подозревал об этом. То есть я был почти уверен, что у Джулии есть любовник, только не знал кто… То есть… Даже несмотря на то, что я об этом догадывался, я все равно потрясен. — Конечно. — Я никогда бы не заподозрил, что это Рики, — продолжал я. — Он ведь такой… Ну, я не знаю… Он такой угодливый. Не какой-нибудь там важный, властный человек. Почему-то я думал, что она выберет себе большого, важного парня, — говоря это, я вспомнил наш разговор с Эллен после ужина. «Ты уверен, что знаешь, что нравится Джулии?» Это было после того, как я видел какого-то парня у Джулии в машине. Я тогда так и не смог ясно рассмотреть лицо того парня… «Это называется отрицанием», — говорила мне Эллен. — Господи… — сказал я и покачал головой. Я был зол, смущен, расстроен, разъярен. Настроение менялось каждую секунду. Мае ожидала. Она молчала и ничего не делала, Сидела совершенно неподвижно, как статуя. Потом наконец она сказала: — Хочешь посмотреть еще? — А есть еще? — Да. — Даже не знаю, хочу ли я… Нет, больше не хочу. — Может, так будет лучше. — Нет. — Я имею в виду — может, тебе от этого станет лучше. — Вряд ли. Вряд ли я смогу это вынести. Мае сказала: — Это может быть не то, что ты думаешь. То есть не совсем то, что ты думаешь. «Это называется отрицанием, Джек». — Прости, Мае, — сказал я. — Я больше не хочу притворяться. Я видел достаточно. И понимаю, что это значит. Мне казалось, мы с Джулией всегда будем вместе. Я думал, мы вместе любили детей, у нас была семья, дом, наша общая жизнь. И у Рики тоже совсем недавно родился ребенок. Это было странно, противоестественно. Бессмысленно. Однако все всегда происходит совсем не так, как ты того ожидаешь. Я услышал, как защелкали клавиши — Мае что-то быстро набирала на клавиатуре. Я повернулся так, чтобы видеть ее, но не видеть экрана. — Что ты делаешь? — Пытаюсь найти Чарли. Пробую выяснить, что произошло с ним за последние несколько часов. Она продолжала щелкать клавишами. Я глубоко вздохнул. Да, Мае права. Что бы ни происходило в моей личной жизни, оно зашло уже очень далеко. И я ничего не могу с этим поделать. По крайней мере, сейчас. Я повернулся к столу, чтобы видеть монитор, и сказал: — Хорошо, давай поищем Чарли. Просматривать серии быстро сменяющихся изображений было довольно трудно. Люди то появлялись на картинках, то так же внезапно исчезали. Я увидел Джулию на кухне. Потом увидел ее и Рики вместе, тоже на кухне. Дверь холодильника сначала была открыта, потом закрыта. Я увидел Винса в главном производственном помещении, потом Винс куда-то вышел. Я еще раз увидел его в коридоре, потом Винс исчез совсем. — Чарли нет. — Может быть, он все еще спит, — сказала Мае. — А можно заглянуть в спальни? — Да, там тоже есть камеры, но, чтобы их просмотреть, нужно менять цикл наблюдения. Обычное наблюдение на спальни не распространяется. — Насколько это сложно — поменять цикл наблюдения? — Я точно не знаю. Обычно этим занимался Рики. Здесь довольно сложная система наблюдения. Только Рики знает, как и что тут работает. Давай сперва попробуем найти Чарли на снимках обычного цикла. Так мы и сделали. Перебирали изображения с разных камер и смотрели, не появится ли там Чарли. Мы искали еще минут десять. Время от времени я отворачивался, чтобы не смотреть на то, что было на экране. Но Мае, похоже, это не волновало. Наконец мы заметили Чарли в жилом корпусе, он шел по коридору и потирал лицо. Он явно только что проснулся. — Отлично, — сказала Мае. — Мы его нашли. — В какое время это было? Мае остановила прокрутку, чтобы можно было рассмотреть цифры внизу картинки. Десять минут первого. — Всего за полчаса до того, как мы вернулись, — сказал я. — Да. Мае снова включила прокрутку вперед. Чарли исчез из коридора, но мы мельком заметили его, когда он заходил в душевую. Потом мы увидели Рики и Джулию на кухне. Я непроизвольно напрягся. Но они просто разговаривали. Потом Джулия положила в холодильник бутылку шампанского, а Рики начал передавать ей стаканы, чтобы она поставила их рядом с бутылкой. Из-за малой частоты смены картинок было трудно сказать, что произошло потом. При видеосъемке со скоростью десять снимков в секунду новое изображение появляется каждые шесть секунд, а это означает, что картинка получается смазанной и нечеткой, особенно когда что-то происходит быстро. Слишком много успевает случиться в промежутках между снимками. Но, насколько я смог восстановить события, произошло следующее. Чарли принял душ, пришел на кухню и заговорил с Рики и Джулией. Он был в хорошем расположении духа и все время улыбался Он указал на стаканы. Джулия и Рики отставили стаканы и заговорили с Чарли. Потом он поднял руку, как будто от чего-то отказывался. Чарли что-то сказал и показал на стакан, который Джулия держала в руке, а потом поставила в холодильник. Джулия покачала головой. Чарли выглядел озадаченным. Он снова показал на стакан, теперь уже на другой. Джулия снова покачала головой. Потом Чарли приподнял плечи и выпятил вперед подбородок, как будто разозлившись. Он что-то говорил и постукивал пальцем по столу, чтобы придать значимости своим словам. Рики шагнул вперед и встал между Чарли и Джулией. Он вел себя так, как будто вмешивался в их спор. Рики протянул к Чарли руки — видимо, пытаясь его успокоить. Чарли не успокоился. Он показал на мойку, загроможденную грязной посудой. Рики покачал головой и положил руку на плечо Чарли. Чарли сбросил его руку. Чарли и Рики начали спорить. Тем временем Джулия спокойно поставила остальные стаканы в холодильник. Она совершенно не обращала внимания на спорящих мужчин, которые кричали друг на друга в нескольких футах от нее. Джулия как будто вообще их не слышала. Чарли пытался пройти мимо Рики к холодильнику, но Рики отступал, все время загораживая ему дорогу, и каждый раз поднимал руки. Судя по поведению Рики, он считал, что Чарли ведет себя неразумно. Он держался с Чарли так, как обычно обходятся с человеком, который вышел из себя. Мае сказала: — Может быть, Чарли уже поражен роем, и потому так себя ведет? — Не знаю, — я присмотрелся к изображению на экране повнимательнее. — Я не вижу никакого роя. — Я тоже, — согласилась Мае. — Но он очень разозлился. — Не пойму, чего он от них хотел? Мае покачала головой. — Чтобы они поставили стаканы на место? Вымыли их? Взяли другие стаканы? Непонятно. Я сказал: — Чарли никогда не было до этого дела. Он мог есть из грязной тарелки, из которой до него ел кто-то еще, — я улыбнулся. — Я сам видел, как он это делает. Внезапно Чарли отступил на несколько шагов назад. На мгновение он замер и стоял совершенно неподвижно, как будто обнаружил нечто, что глубоко его потрясло. Рики что-то сказал ему. Чарли начал кричать и показывать на них обоих пальцем. Рики попытался подойти к нему. Чарли продолжал отступать, а потом бросился к телефону, закрепленному на стене. Он поднял трубку. Рики бросился вперед, очень быстро — его тело на снимке получилось размытым — и сбил телефон вниз. Потом Рики оттолкнул Чарли, очень сильно. Я удивился, насколько Рики силен. Чарли был очень крупным мужчиной, но от этого толчка он упал и проехал несколько футов по полу. Чарли поднялся на ноги, не прекращая кричать, потом развернулся и выбежал из комнаты. Рики и Джулия переглянулись. Джулия что-то ему сказала. Рики тотчас же бросился вдогонку за Чарли. Джулия побежала следом за Рики. — Куда они бегут? — спросил я. Мае отпустила кнопку «пауза», и на экране снова стали сменяться изображения со всех видеокамер, в соответствии с циклом наблюдения. Мы увидели, как Чарли бежит по коридору, а Рики бежит за ним. Мы с нетерпением ожидали следующего цикла, но на этот раз никого не увидели. Сменился еще один цикл. И тогда мы увидели Чарли в служебном помещении. Он набирал какой-то номер на телефоне и оглядывался через плечо. В следующее мгновение в комнату вошел Рики, и Чарли бросил трубку телефона. Они начали спорить, расхаживая кругами друг возле друга. Потом Чарли схватил лопату и замахнулся ею на Рики. В первый раз Рики сумел увернуться. Во второй раз Чарли попал ему в плечо. От удара Рики упал на пол. Чарли замахнулся лопатой и ударил Рики по голове. Он бил сильно, явно намереваясь убить Рики. Но Рики успел увернуться, и лезвие лопаты врезалось в бетонный пол. — Господи… — проронила Мае. Рики как раз поднимался на ноги, когда Чарли обернулся и увидел, что в комнату входит Джулия. Джулия протянула руку, уговаривая Чарли (наверное, чтобы он бросил лопату?). Чарли смотрел то на Рики, то на Джулию. А потом в комнату вошел Винс. Теперь, когда их было трое против одного, Чарли как будто растерял боевой задор и желание драться. Они подходили к нему все ближе, окружали его со всех сторон. Внезапно Чарли метнулся к двери коммутаторной, вбежал туда и попытался закрыться внутри. Рики мгновенно его настиг и вставил ногу в щель, чтобы Чарли не смог закрыть дверь. Сквозь окошко в двери было видно лицо разозленного Чарли. Винс подоспел на помощь Рики. Они оба заслонили дверь, и на экране не было видно, что именно там происходит. Джулия, похоже, отдавала распоряжения. Мне показалось, что она просунула руку за дверь, но точно я не рассмотрел. Как бы то ни было, дверь открылась, и Рики с Винсом ворвались в коммутаторную. Потом все трое двигались очень быстро, и изображение на видео получилось смазанным и нечетким. Но, очевидно, трое мужчин боролись. Рики сумел зайти Чарли за спину и схватил его борцовским захватом. Винс завернул Чарли руки за спину, и вдвоем с Рики они смогли его удержать. Чарли перестал сопротивляться. Изображение стало более четким. — Что там произошло? — спросила Мае. — Ни о чем таком они нам не рассказывали. Рики и Винс держали Чарли сзади. Чарли дышал тяжело, его грудная клетка ходила ходуном. Но он больше не сопротивлялся. В комнату вошла Джулия. Она посмотрела на Чарли и обменялась с ним несколькими фразами. А потом Джулия подошла к Чарли и поцеловала его в губы. Поцелуй был долгим и страстным. Чарли боролся, пытался вырваться, отвернуться. Винс схватил Чарли за волосы и попытался удержать его голову на месте. Джулия продолжала целовать Чарли. Потом она отступила назад, и я заметил черный ручеек, перетекающий из ее рта в рот Чарли. Чернота мелькнула всего на мгновение, а потом исчезла. — О боже! — ужаснулась Мае. Джулия отерла губы ладонью и улыбнулась. Чарли обвис на руках Рики и Винса и повалился на пол. Похоже, он был оглушен. Изо рта у Чарли появилось черное облако и закружилось у него над головой. Винс похлопал Чарли по плечу и вышел из комнаты. Рики подошел к панелям с переключателями и начал выдергивать провода. Он буквально разворотил панель управления внешней связью. Потом Рики повернулся к Чарли, что-то сказал ему и вышел из коммутаторной. Чарли сразу же вскочил на ноги, бросился к двери, захлопнул ее и заперся изнутри. Но Рики и Джулия только рассмеялись, явно считая его поступок бессмысленным. Чарли снова повалился на пол и исчез из виду. Рики обнялДжулию за плечи, и они вдвоем вышли из комнаты. — Я вижу, вы оба ранние пташки! Я повернулся. У двери стояла Джулия.День седьмой. 05:12
Она вошла в комнату и, улыбаясь, сказала: — Знаешь, Джек, если бы я не была так в тебе уверена, я бы подумала, что между вами что-то есть. — В самом деле… — пробормотал я и немного отодвинулся от Мае. Мае быстро щелкала клавишами. Я чувствовал себя ужасно неловко. — Почему ты об этом подумала? — Ну, вы сидите здесь вместе, голова к голове и что-то рассматриваете, — сказала Джулия, подходя к нам. — Похоже, вас очень увлекло то, что было там, на экране. И, кстати, на что это вы тут смотрели? — Да так, кое-что техническое. — А мне можно посмотреть? Меня очень интересуют всякие технические подробности. Разве Рики вам не говорил, как я увлеклась новыми технологиями? Да, это так. Нанотехнология — поистине потрясающая вещь. Это ведь целый новый мир, правда? Поистине технология двадцать первого века. Не нужно вставать, Мае. Я посмотрю через твое плечо. Джулия уже обошла вокруг стола и теперь смотрела на экран. Она нахмурилась, увидев изображение роста бактериальных культур на красной питательной среде. — Что это такое? Мае объяснила: — Колонии бактерий. У нас началось заражение в штамме кишечной палочки. Мне пришлось отключить один чан от производственной линии. Мы пытаемся понять, в чем дело. — Скорее всего, фаг, разве не так? — сказала Джулия. — Разве не это обычно происходит с бактериальными штаммами — их поражают вирусы? — Она вздохнула. — В молекулярном производстве все процессы такие тонкие. Все так легко может вырасти неправильным образом, и это случается так часто… Нужно постоянно ожидать каких-нибудь неприятностей. — Джулия посмотрела на меня, потом на Мае. — Но ведь не это вы здесь так долго рассматривали… — На самом деле это, — сказал я. — Что? Фотографии плесени? — Колонии бактерий. — Ну да, бактерий. Неужели вы все время только и делали, что рассматривали бактерии, а, Мае? Мае пожала плечами и кивнула: — Да, Джулия. Это моя работа. — Я нисколько не сомневаюсь в твоей преданности работе, — сказала Джулия. — Но, надеюсь, ты не против? — она быстро протянула руку и нажала на кнопку «назад» в углу клавиатуры. На предыдущем экране были другие изображения бактериальных колоний. Потом на экране появилось изображение вируса под электронным микроскопом. Потом — таблица роста бактерий за последние двенадцать часов. Джулия нажала на клавишу «назад» еще раз десять-двенадцать, но увидела только колонии бактерий, вирусы, графики роста и таблицы с данными. Наконец она убрала руку с клавиатуры. — Похоже, вы потратили на это массу времени. Это в самом деле так важно? — Ну, это же вирусное заражение, — сказала Мае. — Если мы не сможем держать его под контролем, из-за этого вся система может выйти из строя. — Тогда, конечно, продолжай этим заниматься. — Джулия повернулась ко мне: — Не хочешь позавтракать? По-моему, ты зверски проголодался. — Позавтракать? Я не против. — Пойдем со мной, — сказала Джулия. — Позавтракаем вместе. — Хорошо: — Я повернулся к Мае: — Увидимся позже. Дай мне знать, если понадобится моя помощь. Я вышел из комнаты вместе с Джулией. Мы пошли по коридору к жилому корпусу. — Не понимаю, почему, но эта женщина меня раздражает, — сказала она. — Я тоже не понимаю, почему она тебя раздражает. Она очень добросовестный работник. Мае очень старательная и прекрасно знает свое дело. — И еще она очень красивая. — Джулия… — Это из-за нее ты не хочешь меня целовать? Потому что у тебя с ней роман? — Джулия, ради бога, о чем ты? Она смотрела на меня, выжидая. — Послушай, для нас всех эти две недели были не самыми приятными в жизни, — сказал я. — Должен признаться, ты вела себя несносно. — Да, конечно, я знаю. — И, если честно, я на тебя очень зол. — Я понимаю, у тебя есть на то веские причины. Мне очень жаль, что тебе пришлось столько всего пережить, — Джулия наклонилась и поцеловала меня в щеку. — Но сейчас все это уже позади. Мне не хочется, чтобы между нами была какая-то напряженность. Может быть, поцелуемся в знак примирения? — Давай лучше займемся этим как-нибудь в другой раз, — сказал я. — Сейчас нам еще очень много надо сделать. Джулия сделалась игривой, надула губы, поцеловала воздух. — О-о, иди ко мне, мой ласковый… Всего один поцелуйчик… Давай же, это не смертельно… — Не сейчас, — повторил я. Она вздохнула и перестала паясничать. Мы шли по коридору и какое-то время молчали. Потом Джулия серьезным тоном произнесла: — Джек, ты меня избегаешь. И я хочу знать — почему? Я ей не ответил. Только тяжело вздохнул и пошел дальше, делая вид, будто это был просто риторический вопрос. На самом деле я был страшно обеспокоен. Я не мог все время отказываться от поцелуев. Рано или поздно Джулия догадается, что я что-то знаю. А может быть, она уже догадалась. Потому что, даже изображая из себя сексапильную девочку, она казалась более резкой и напряженной, чем когда-нибудь раньше. У меня сложилось впечатление, будто она ничего не упускает, все замечает. Рики вызывал у меня такое же чувство. Они оба были как будто «на взводе», очень настороженные и внимательные. И еще меня очень беспокоило то, что мы с Мае увидели в записях с наблюдательных видеокамер. Черное облако как будто появилось у Джулии изо рта. Действительно ли я видел это на видеозаписи? Потому что, насколько я знал, рои убивали свою добычу при первом же контакте. Смерть наступала безжалостно и неотвратимо. А теперь оказывается, что внутри Джулии живет рой. Как такое возможно? Может быть, у нее выработался какой-то иммунитет? Или же рой почему-то терпит Джулию, не убивает ее специально, по каким-то своим причинам? И как обстоит дело с Рики и Винсом? У них что, тоже иммунитет? Пока мне Было ясно только одно: Джулия и Рики не хотят, чтобы мы кому-нибудь сообщали о том, что здесь происходит. Они намеренно изолировали нас в пустыне, зная, что у них осталось всего несколько часов До тех пор, пока прилетит вертолет. Значит — очевидно — больше времени им и не требовалось. Но для чего? Для того чтобы нас убить? Или заразить? Но опять-таки, для чего? Я шел по коридору рядом со своей женой и чувствовал себя так, будто рядом со мной совершенно незнакомый человек. Человек, которого я совсем не знаю. И этот человек невероятно опасен. Я посмотрел на часы. Вертолет должен прилететь меньше чем через два часа. Джулия улыбнулась. — Опаздываешь на свидание? — Нет. Просто думаю, что пора позавтракать. — Джек, — спросила Джулия, — зачем ты меня обманываешь? — Я тебя не обманываю. — Нет. Ты думаешь о том, когда прилетит вертолет. Я пожал плечами. — Через два часа, — сказала Джулия. И добавила: — Уверена, ты будешь несказанно счастлив убраться отсюда подальше. Правда? — Да, — ответил я — Но я не уеду отсюда, пока все не будет закончено. — А что, разве осталось сделать что-то еще? Мы уже подошли к жилому корпусу. Я почуял запах жареного бекона с яичницей. Из-за угла выглянул Рики. Увидев меня, он радостно улыбнулся. — Привет, Джек! Как спалось? — Нормально. — Правда? Ты выглядишь немного усталым. — Мне снился плохой сон. — Да ну? Плохой сон? Бедняга. — Такое иногда случается, — заметил я. Мы все вошли на кухню. Бобби готовил завтрак. — Сегодня у нас омлет с луком и сливочным сыром, — объявил он. — Какие тосты вам сделать, ребята? Джулия попросила пшеничный тост, Рики захотел английскую булочку. Я сказал, что не хочу ничего. Глядя на Рики, я снова поразился тому, какой он сильный и мускулистый. Под тонкой футболкой перекатывались большие, прекрасно очерченные мускулы. Рики заметил, что я на него смотрю. — Что-то не так? — Да нет. Просто любуюсь твоими бицепсами. Я старался держаться естественно, но на самом деле мне было очень неуютно находиться на кухне вместе с ними. Я все время вспоминал Чарли и то, как быстро они на него набросились. Есть мне не хотелось. Мне хотелось отсюда уйти. Но я не знал, как это сделать, не вызывая подозрений. Джулия подошла к холодильнику, открыла дверцу. Бутылка шампанского все еще была там. — Ребята, может быть, отпразднуем сейчас? — В самом деле, — поддержал ее Бобби. — Замечательная идея — немного шампанского с утра… — Не вижу ничего замечательного, — возразил я. — Джулия, прошу тебя, отнесись к этому серьезно. Мы здесь не на загородной прогулке с барбекю. Сюда следует вызвать армию, а мы не можем даже позвонить в Пентагон. Сейчас не время распивать шампанское. Джулия надула губы. — Джек, ну зачем ты все портишь… — Ни черта я не порчу. Ты ведешь себя нелепо. — О-о-о, мой лапочка, не сходи с ума, просто поцелуй меня, поцелуй… — она снова выпятила губы и наклонилась ко мне через стол. Похоже, мне не оставалось ничего другого, кроме как разозлиться. — Да какого черта, Джулия! — сказал я, повысив голос. — Все эти кошмарные неприятности случились по одной-единственной причине — потому что ты с самого начала не восприняла проблему всерьез. У тебя сбежал в пустыню рой уже сколько — две недели назад, да? И вместо того, чтобы его сразу уничтожить, ты начала с ним играть. Ты дурачилась с ним до тех пор, пока рой полностью не вышел из-под контроля, — и в результате уже погибли три человека. Какого черта ты собираешься праздновать, Джулия? Нечего тут праздновать! Это катастрофа. И я не собираюсь пить никакое шампанское, пока мы отсюда не выберемся, и все остальные тоже не будут его пить! — Я схватил бутылку и разбил ее о мойку. Потом повернулся к Джулии: — Все понятно? Джулия с каменным лицом проговорила: — Это было совсем необязательно. Я заметил, что Рики смотрит на меня как-то очень задумчиво. Как будто решает, что делать дальше. Бобби повернулся к нам спиной и занялся приготовлением еды, как будто ему стало неловко из-за семейного скандала, который я тут устроил. Может, они уже добрались и до Бобби? Мне показалось, я заметил у него на шее тонкую черную полоску, но я не был уверен, а присматриваться не решился. — Не обязательно? — произнес я, вне себя от гнева. — Эти люди были моими друзьями. И твоими друзьями, Рики. И твоими, Бобби. И я больше не желаю слышать ни о каких праздниках! — Я развернулся и вышел из комнаты. Когда я выходил, мне навстречу попался Винс. — Не стоит так нервничать, парень, — сказал Винс. — Ты сам себя накручиваешь. — Отвали, — буркнул я. Винс удивленно поднял брови. Я прошел мимо него. — Твои выходки никого не обманут, Джек! — крикнула мне вслед Джулия. — Я знаю, из-за чего ты так бесишься! У меня внутри все похолодело. Но я не остановился и даже не оглянулся. — Я вижу тебя насквозь, Джек! Я знаю — ты идешь к ней! — Да, черт возьми! Ты совершенно права! — крикнул я в ответ. Неужели Джулия в самом деле беспокоилась только из-за Мае? Я не поверил этому ни на одну секунду. Она просто пыталась сбить меня с толку, чтобы я расслабился и не был готов… к чему? Что они собираются со мной сделать? Их было четверо. Нас — только двое. По крайней мере, если они еще не добрались до Мае. В биологической лаборатории Мае не было. Я осмотрелся и заметил, что боковая дверца открыта — а за ней была лестница на подземный уровень, туда, где располагались ферментационные чаны с бактериями. Я спустился туда. Вблизи чаны оказались гораздо больше, чем я себе представлял, — огромные сферы из нержавеющей стали, около шести футов в диаметре. Чаны окружала путаница труб с клапанами и вентилями, проводов, приборов для контроля температуры. Здесь было очень тепло и очень шумно. Мае стояла возле третьего чана. Она сделала какие-то пометки в блокноте и перекрыла вентиль. На полу у ее ног стоял контейнер с десятком пробирок с образцами культур. Мае посмотрела на меня, потом быстро взглянула на потолок — туда, где была вмонтирована камера видеонаблюдения. Мае обошла вокруг чана, я последовал за ней. Там чан заслонил нас от камеры. Мае сказала: — Они спят с включенным светом. Я кивнул. Я тоже понимал, что это значит. — Они все заражены, — сказала Мае. — Да. — И они от этого не погибли. — Да, — согласился я. — Но я не понимаю, почему. — Наверное, рои приспособились к существованию внутри человеческого организма. — Так быстро? — Эволюционные изменения появляются очень быстро, — сказала Мае. — Ты ведь читал об исследованиях Эвальда. Да, я читал об этом. Поль Эвальд исследовал холеру. Он обнаружил, что холерный вибрион очень быстро видоизменяется, чтобы эпидемия не угасала. В местах, где нет запасов обеззараженной воды, только грязная канава посреди деревни, откуда население набирает воду, возбудитель холеры очень вирулентен и агрессивен и поражает множество народу. Заболевшие люди умирают сразу, в огромных количествах — от массивной, изнуряющей диареи. В их испражнениях содержатся миллионы холерных вибрионов, которые попадают в источник воды и заражают всех остальных жителей деревни. Таким образом холера распространяется дальше, и эпидемия продолжается. Но в тех местах, где санитарные нормы соблюдаются и люди пользуются обеззараженной водой, холерный вибрион не может распространяться таким образом. Заболевший умирает, но инфекция, содержащаяся в его испражнениях, не попадает в источники воды. И, соответственно, не заражает других людей — и эпидемия угасает. В таких обстоятельствах холерный вибрион видоизменяется и переходит в форму с менее выраженной вирулентностью — чтобы зараженный человек мог ходить и распространять инфекцию контактным путем, через грязное белье и тому подобными способами. Мае предположила, что то же самое произошло и с роями. Они выработали менее агрессивную форму, которая может передаваться от человека к человеку контактным путем. — Жуть какая… — проронил я. Мае кивнула. — Но что мы можем с этим сделать? И она тихо заплакала, по ее щекам потекли слезы. Мае всегда была такой сильной… Мне сделалось не по себе, когда я понял, до какой степени она расстроена. Мае покачала головой: — Джек, мы ничего не можем сделать. Их четверо. Они сильнее нас. Они убьют нас точно так же, как прикончили Чарли. Мае прижалась лицом к моему плечу. Я обнял ее, но не смог успокоить. Потому что понимал — она права. У нас не было никакого выхода. Уинстон Черчилль однажды сказал, что когда в человека стреляют, он начинает соображать очень быстро. И у меня сейчас тоже мысли как будто понеслись вскачь. Я думал о том, что совершил ошибку и должен ее исправить. Даже несмотря на то, что это обычная человеческая ошибка. Учитывая, что мы живем в эпоху всего эволюционного — эволюционной биологии, эволюционной медицины, эволюционной экологии, эволюционной психологии, эволюционной экономики, эволюционной компьютерной техники, — даже странно, насколько редко люди мыслят категориями эволюции. Как будто для людей это некое «слепое пятно». Мы воспринимаем окружающий мир как череду застывших картинок, хотя на самом деле жизнь — непрерывно изменяющийся процесс. Конечно, мы понимаем, что мир все время меняется, но ведем себя так, как будто ничего такого не происходит. Мы отрицаем реальность изменений. Поэтому изменения всегда нас удивляют. Родители всегда удивляются, когда замечают, что их дети взрослеют. Они ведут себя с детьми так, будто их отпрыски все еще маленькие, хотя дети давно уже выросли. И я тоже удивился эволюционным изменениям роев. На самом деле ведь ничего не мешало роям эволюционировать сразу в двух разных направлениях. Или, если уж на то пошло, в трех, четырех, десяти направлениях. Я должен был это предвидеть. Я должен был ожидать этого, должен был предусмотреть такую возможность. Если бы я подумал об этом заранее, я был бы подготовлен к той ситуации, которая сложилась сейчас. Но вместо этого я рассматривал рой только как одну проблему — проблему, актуальную только здесь, в пустыне, — и полностью упустил из виду все другие возможности. «Это называется отрицанием, Джек». Сейчас я обдумывал, какие еще возможности я мог упустить. Что еще я не заметил, на что еще не обратил внимания? Где я свернул с верного пути? Какие первые признаки зарождающихся проблем я упустил из виду? Наверное, дело было в том, что мое первое знакомство с роем вызвало у меня сильную аллергическую реакцию, от которой я едва не погиб. Мае сказала, что это аллергическая реакция на коли-токсин — токсин кишечной палочки. То есть в том рое содержались бактерии — кишечные палочки. И этот токсин, очевидно, появился в результате эволюционных изменений в кишечной палочке, которые отразились на свойствах роя. Ну, с такой точки зрения присутствие фага в чане с бактериями тоже является эволюционным изменением — вирусной реакцией на бактерии, которые… — Мае, погоди минутку… — попросил я. — Что такое? Я сказал: — Возможно, мы все-таки можем кое-что сделать, чтобы их остановить. Мае отнеслась к моей идее скептически — я понял это по выражению ее лица. Но она вытерла слезы и слушала меня очень внимательно. Я сказал: — Рой состоит из наночастиц и бактерий — правильно? — Да… — Бактерии вырабатывают исходный материал, составляющие части, из которых собираются наночастицы. Правильно? Да. Значит, если бактерии погибнут, рои тоже погибнут? — Наверное… — Мае нахмурилась. — Ты думаешь об антибиотиках? Хочешь дать всем антибиотики? Но, чтобы подавить кишечную палочку, понадобится очень большое количество антибиотика и придется принимать лекарство несколько дней подряд, и я не думаю, что… — Нет. Я думаю не об антибиотиках, — я постучал пальцем по чану. — Я думаю вот об этом. — Фаги? — Почему бы и нет? — Не знаю, сработает ли это… — сказала Мае и нахмурилась. — В принципе, возможно, что-нибудь и получится. Только… Как ты собираешься ввести им фаги? Ты же понимаешь, они не согласятся просто выпить микстуру. — Тогда мы рассеем фаги в воздухе, — сказал я. — Они будут вдыхать фаги, ни о чем не подозревая. — Ну-у… А как мы рассеем фаги в воздухе? — Очень просто. Не отключай этот чан. Наоборот, подключи его к производственной линии. Пусть бактерии изготавливают вирусы — много вирусов. А потом мы выпустим их в воздух. Мае вздохнула. — Ничего не получится, Джек. — Почему? — Производственная линия не будет изготавливать вирусы. — Но почему? — Вспомни, как размножаются вирусы. Ты же знаешь — вирус прикрепляется к клеточной мембране снаружи, потом проникает внутрь клетки. Потом вирус видоизменяет РНК бактерии, и бактерия начинает производить вирусы. Все нормальные метаболические процессы в клетке прекращаются, она только производит вирусы. Довольно скоро клетка разбухает от переполняющих ее вирусов и разрывается, как воздушный шарик. А вирусы высвобождаются, подплывают к другим клеткам, внедряются в них — и процесс начинается сначала. — Да… и что? — Если я введу фаги в производственную линию, вирусы начнут быстро размножаться, но это продлится недолго. Потому что обрывки липидных клеточных мембран, которые останутся от пораженных вирусами бактерий, засорят внутренние фильтры системы. Через один-два часа сборочная линия начнет перегреваться, сработают системы безопасности, и конвейер автоматически отключится. Вся производственная линия просто остановится. И не будет производить новые вирусы. — А можно как-нибудь отключить системы безопасности? — Да. Но я не знаю, как это сделать. — А кто знает? — Только Рики. Я покачал головой. — Нам от этого никакой пользы. Ты уверена, что не сможешь догадаться… — Система запаролирована. И пароль знает только Рики. — Вот как… — Как бы то ни было, Джек, отключать систему безопасности не стоит. Это слишком рискованно. Некоторые части сборочного конвейера работают при очень высоких температурах, под высоким напряжением. А в ответвлениях системы вырабатывается очень много кетонов и метана. Их концентрация постоянно контролируется, излишки постоянно выводятся из системы, чтобы поддержать концентрацию на безопасном уровне. Если не будут отводиться метан и кетоны, и высоковольтная проводка начнет искрить… — Мае замолчала и пожала плечами. — Ты хочешь сказать, это все может взорваться? — Нет, Джек. Я хочу сказать, что оно наверняка взорвется. В течение нескольких минут после того, как отключится система безопасности. Через шесть, максимум — восемь минут. И вряд ли тебе захочется оказаться поблизости, когда это случится. Поэтому использовать производственную линию для получения большого количества вирусов невозможно. Это не сработает — ни с включенной системой безопасности, ни с отключенной. Молчание. Безнадежность. Я оглядел комнату. Посмотрел на округлый стальной корпус чана, на пробирки с образцами у ног Мае. Потом я посмотрел в угол — там находилась швабра, а еще — ведро и пятилитровая пластиковая бутыль с водой. Мае стояла рядом со мной, испуганная, отчаявшаяся. Она с трудом сдерживала слезы. А у меня уже сложился план действий. — Хорошо. Все равно сделай это. Запусти вирусы в систему. — Но зачем? — Просто сделай это, и все. — Джек, — сказала она. — Зачем мы это делаем? Я боюсь, они уже знают, что нам все известно. Мы не сможем их обмануть. Они слишком догадливы. Если мы сделаем это, они набросятся на нас в любую минуту. — Да, — согласился я. — Скорее всего, так и будет. — И это все равно не сработает. Система не будет производить вирусы. Тогда зачем все это, Джек? Какая нам с этого польза? Все это время Мае была моим самым надежным товарищем, но я не собирался рассказывать ей о том плане, который только что придумал. Я очень сожалел об этом, но мне нужно было обмануть остальных. Я должен был их провести. И Мае должна была помочь мне это сделать, а это значит, что она должна была верить в другой план. Я сказал: — Мае, мы должны отвлечь их внимание, обмануть их. Я хочу, чтобы ты выпустила вирусы в производственную линию. Пусть они сосредоточатся на этой проблеме. Пусть беспокоятся только из-за этого. А тем временем я проберусь под крышу, туда, где есть доступ ко всем внутренним коммуникациям — для технического обслуживания — и вылью вирусы в резервуар противопожарной системы. — А потом включишь разбрызгиватели? — Да. Мае кивнула. — И всех обольет вирусами — всех, кто есть сейчас на фабрике. Они все промокнут насквозь. — Вот именно. — В принципе это может сработать, Джек, — согласилась Мае. — Я все равно не могу придумать ничего лучше этого, — сказал я. — А теперь открывай эти вентили и выливай туда вирусы из пробирок. И еще налей мне вирусов вон в ту пятилитровую бутыль. Мае заколебалась. — Вентили находятся на той стороне чана. Нас увидят через наблюдательную камеру. — Пусть видят, — сказал я. — Мы все равно уже ничего не сможем с этим сделать. Ты просто должна выиграть для меня немного времени. — И как я это сделаю? Я рассказал. Мае удивленно подняла брови. — Ты шутишь, Джек! Они ни за что на это не пойдут! — Конечно. Мне просто нужно выиграть время. Мы обошли вокруг чана. Мае достала из контейнера пробирки с образцами культур. Содержимое пробирок выглядело как вязкая коричневая грязь. Она воняла, как фекалии. И с виду была, как жидкие фекалии. Мае спросила еще раз: — Ты уверен, что нам действительно нужно это сделать? — Да, нужно, — сказал я. — У нас нет выбора. — Тогда ты первый. Я взял пробирку с коричневой грязью, задержал дыхание и выпил все содержимое одним глотком. Вкус у этой гадости был на редкость отвратительный. Мой желудок конвульсивно сжался. Я испугался, что меня сейчас стошнит. Не стошнило. Я глубоко вдохнул и выпил немного воды из пятилитровой бутыли. Потом посмотрел на Мае. — Мерзость, да? — спросила она. — Мерзость. Мае взяла пробирку, зажала нос пальцами и проглотила содержимое. Она закашлялась, но все-таки ее тоже не стошнило. Я передал Мае бутыль с водой. Она отпила несколько глотков, а остальную воду вылила на пол. Потом Мае наполнила бутыль такой же коричневой грязью, какая была в пробирках. И последнее, что она сделала, — повернула рукоятку большого выпускного вентиля на зараженном фагами чане. — Все, фаги пошли в систему, — сообщила она. — Хорошо. Я взял пару пробирок с образцами и положил к себе в карман рубашки. Взял бутыль с коричневой гадостью. Надпись на этикетке гласила: «Чистая питьевая вода Арроухэд». — Увидимся позже, — сказал я и быстро ушел. Поднимаясь наверх по лестнице, я думал, что шансов на успех у меня — один из сотни. Может быть, даже один из тысячи. Но все-таки у меня есть шанс. Потом я просмотрел все, что происходило за это время, на записи с наблюдательных видеокамер. Поэтому я знаю, что случилось с Мае. Она вошла на кухню, неся с собой контейнер с коричневыми пробирками. Все были в сборе, сидели за столом и ели. Джулия смерила Мае холодным взглядом. Винс даже головы не поднял от тарелки. Рики сказал: — Что ты сюда притащила, Мае? — Фаги, — ответила она. — Зачем? Джулия посмотрела на нее внимательнее. Мае сказала: — Это из загрязненного чана. — Фу, неудивительно, что от твоих пробирок так воняет. — Джек только что выпил одну. И меня тоже заставил выпить. Рики фыркнул. — Зачем вы это сделали? Удивляюсь, как это вас не вывернуло. — Меня и правда чуть не стошнило. Джек хочет, чтобы вы все тоже выпили по пробирке. Бобби рассмеялся. — Да ну? Зачем это? — Чтобы убедиться, что никто из вас не заражен. Рики нахмурился. — Заражен? Что ты имеешь в виду? Чем заражен? — Джек сказал, что у Чарли рой был внутри тела, значит, у всех остальных тоже может быть такое. Если не у всех, то, по крайней мере, у кого-нибудь. Поэтому нужно выпить этот вирус, и вирус убьет бактерии внутри организма, и тем самым прикончит рой. Бобби спросил: — Ты что, серьезно? Чтобы я пил такое дерьмо — даже не думай, Мае! Мае повернулась к Винсу. — Точно, эта штука воняет дерьмом, — сказал Винс. — Пусть лучше кто-нибудь другой попробует, только не я. Мае спросила: — Рики, может быть, ты подашь всем пример? Рики покачал головой: — Я не собираюсь это пить. Зачем мне это надо? — Ну, во-первых, чтобы убедиться, что ты не заражен. И, во-вторых, чтобы все остальные тоже в этом убедились. — Ты хочешь сказать, это такая проверка, да? Мае пожала плечами. — Это Джек так считает. Джулия нахмурилась. Потом повернулась к Мае и спросила: — Кстати, а где сейчас Джек? — Я не знаю. В последний раз я видела его в цехе ферментации. А где он сейчас — не знаю. — Нет, ты знаешь, — вспыхнула Джулия. — Ты прекрасно знаешь, где он. — Нет, не знаю. Он мне не сказал. — Нет, сказал. Он всегда тебе все говорит, — продолжала Джулия. — Вы ведь на самом деле подстроили этот маленький спектакль, правда, Мае? Ты же не думала всерьез, что мы станем пить эту гадость? Где Джек, Мае? — Я же сказала — не знаю. Джулия, повернувшись к Бобби, скомандовала: — Проверь мониторы. Найди его. Она обошла вокруг стола, приблизилась к Мае и проговорила спокойным голосом, в котором тем не менее явственно звучала угроза: — А теперь, Мае, я хочу, чтобы ты ответила на мои вопросы. И предупреждаю — говори только правду. Мае попятилась от нее. Рики и Винс подошли к Мае с обеих сторон. Мае прижалась спиной к стене. Джулия медленно подошла к ней. — Расскажи мне все, Мае, — сказала она. — Все будет гораздо проще, если ты нам поможешь. Из другого конца комнаты Бобби доложил: — Я нашел его. Он идет по главному цеху. И, похоже, у него в руке бутыль с таким же дерьмом. — Расскажи мне, Мае, — повторила Джулия, наклоняясь к Мае. Она придвинулась так близко, что их губы почти соприкасались. Мае плотно сжала губы и зажмурилась. Было заметно, что она дрожит от страха. Джулия погладила ее по волосам и ласково произнесла: — Не бойся. Здесь нечего бояться. Просто скажи мне, что Джек собирается делать с этой бутылью. Мае истерично разрыдалась и, всхлипывая, пробормотала: — Я знала, что ничего не получится. Я говорила ему, что вы обо всем узнаете. — Конечно, узнаем, — спокойно сказала Джулия. — Мы все узнаем. А теперь расскажи мне все. — Он набрал в бутыль вирусы и сейчас выльет это в пожарный резервуар с водой, чтобы все здесь облить фагами. — Вот как? — встретила ее слова Джулия. — Очень хитро придумано. Спасибо, милочка. И она поцеловала Мае в губы. Мае попыталась отшатнуться, но позади была стена, и Джулия придержала ее голову. Когда Джулия наконец отстранилась, она сказала: — Постарайся не волноваться. Просто запомни — они не повредят тебе, если ты не будешь сопротивляться. И Джулия вышла из комнаты.День седьмой. 06:12
Все произошло быстрее, чем я рассчитывал. Я услышал, что они бегут ко мне по коридору. Я быстро спрятал банку с фагами, потом отбежал назад и пошел дальше через главный производственный цех. Тогда-то они все на меня и набросились. Я побежал, но Винс поставил мне подножку, и я растянулся на полу, больно ударившись о бетон. Как только я упал, Рики прыгнул на меня сверху и буквально вышиб из меня дух. Винс пару раз ударил меня ногой по ребрам, а потом они вдвоем подняли меня и поставили перед Джулией. — Привет, Джек! Как дела? — спросила она улыбаясь. — Могли бы быть и лучше. — Мы только что очень мило побеседовали с Мае, — сообщила Джулия. — Поэтому давай не будем ходить вокруг да около. — Она огляделась вокруг. — Где бутыль? — Какая бутыль? — Джек… — Джулия печально покачала головой. — Ну зачем ты упираешься? Где бутыль с фагами, которые ты собирался вылить в противопожарную систему? — У меня нет никакой бутыли. Джулия приблизилась ко мне вплотную. Я кожей чувствовал ее дыхание. — Джек… Мне знакомо это выражение твоего лица. Ты придумал какой-то план, правда? А теперь скажи мне, где бутыль. — Какая бутыль? Джулия легонько прикоснулась губами к моим губам. Я стоял неподвижно, как статуя. — Джек, дорогой… — прошептала Джулия. — Не стоит недооценивать опасность. Мне нужна бутыль. Я стоял и молчал. — Джек… Всего один поцелуй… — она прильнула ко мне, соблазнительно изогнулась. Рики сказал: — Перестань, Джулия. Он тебя не боится. Он выпил вирус и думает, что это его защитит. — В самом деле защитит? — спросила Джулия, отступая на шаг. — Возможно, — сказал Рики. — Но он наверняка боится умереть. И тогда они с Винсом поволокли меня через цех, к зоне с мощным магнитным полем. Я начал отбиваться. — Ты правильно все понял, — заявил Рики. — Ты знаешь, что сейчас с тобой будет, да? Этого я в своем плане не учел. Я не ожидал, что они так сделают. И я не знал, что теперь делать мне. Я отчаянно отбивался, стараясь вырваться, но они оба, и Винс, и Рики, были невероятно сильны. Они без особого труда тащили меня дальше. Джулия открыла тяжелую металлическую дверь, которая вела в магнитную камеру. Я увидел внутри огромную катушку электромагнита, около шести футов диаметром. Рики и Винс грубо затолкали меня внутрь. Я упал на пол, ударившись головой о металлическую решетку ограждения. Дверь закрылась, лязгнул замок. Я поднялся на ноги. Послышалось гудение — это заработали охлаждающие насосы. Включился интерком. Я услышал голос Рики: — Ты задумывался когда-нибудь, почему стенки в этой комнате сделаны из стали, а, Джек? Импульсные магниты очень опасны. Если оставить их работать непрерывно, они взрываются. Их разрывает на части магнитное поле, которое они же и генерируют. Время загрузки — одна минута. Значит, у тебя есть минута, чтобы подумать. Я уже был в этой комнате раньше, когда Рики показывал мне фабрику. Я помнил, что здесь есть панелька с большой кнопкой на уровне колена, которая отключает электромагнит в аварийной ситуации. Я ударил по кнопке коленом. — Это не сработает, Джек, — лаконично сообщил Рики. — Я поменял полюса выключателя. Теперь эта кнопка не выключает магнит, а, наоборот, включает. Думаю, тебе лучше об этом знать. Шум стал громче, комната начала слегка вибрировать. Воздух здесь стал заметно прохладнее. Через пару секунд у меня из носа при дыхании уже вырывался пар. — Извини за неудобства, Джек. Это ненадолго, — сказал Рики. — Когда магнит заработает, там, внутри, сразу же станет жарко. Сейчас гляну… Через сорок три секунды. Послышались быстрые щелчки, похожие на приглушенный звук работающего отбойного молотка. Постепенно звук становился все громче. Я едва мог разобрать, что Рики говорит по интеркому. — Ну давай же, Джек, — сказал он. — У тебя ведь семья. Ты нужен своей семье. Так что хорошенько подумай и сделай правильный выбор. Я сказал: — Дай мне поговорить с Джулией. — Нет, Джек. Сейчас она не хочет с тобой разговаривать. Ты ее очень разочаровал, Джек. — Дай мне с ней поговорить! — Ты что, не слышал мои слова, Джек? Она сказала — нет. Джулия не будет с тобой разговаривать, пока ты не скажешь, где вирус. Щелчки звучали все громче. Воздух в комнате быстро нагревался. Я услышал, как в трубах журчит охлаждающая жидкость. Я снова ударил коленом по красной кнопке. — Говорю же тебе, Джек, эта кнопка только включает магнит. Ты что, плохо меня слышишь? — Да, плохо! — закричал я. — Что ж, мне очень жаль, — сказал Рики. — Мне очень жаль это слышать. По крайней мере, так я понял его слова. Ритмичное щелканье заполнило всю комнату. Казалось, даже воздух начал вибрировать. Этот гигантский электромагнит был похож на огромный прибор для магниторезонансного исследования. У меня заболело сердце. Я посмотрел на магнит, на здоровенные болты, которыми были стянуты пластины сердечника. Скоро эти болты превратятся в снаряды. — Мы не разыгрываем тебя, Джек, — продолжал Рики. — Нам будет очень жаль тебя потерять. Осталось двадцать секунд. Время загрузки — это время, за которое заряжаются конденсаторы электромагнита, чтобы потом накопленная энергия могла высвободиться за одну миллисекунду, вся сразу. Я не знал, сколько времени после загрузки уйдет на то, чтобы непрерывные импульсы разорвали магнит на части. Наверное, несколько секунд. Вряд ли больше. Значит, мое время было на исходе. Я не знал, что делать. Все пошло наперекосяк. И хуже всего то, что я утратил единственное преимущество, которое у меня было, потому что они теперь знают о том, насколько важен вирус. Раньше они не воспринимали фаги как реальную угрозу. Но теперь они все поняли и требуют, чтобы я отдал им бутыль. Потом они уничтожат весь зараженный вирусом чан. Я не сомневался, что они постараются уничтожить вирус. И я ничего не мог с этим поделать. По крайней мере — сейчас. Я подумал о том, как там Мае — не повредили ли они ей? Может быть, ее уже нет в живых. Мне вдруг все стало безразлично, как будто это происходило не со мной, а с кем-то другим. Я сидел внутри огромного аппарата для магниторезонансного исследования, вот и все. Этот ужасный громкий звук… Наверное, Аманде было очень страшно, когда она лежала внутри аппарата МРИ… Мои мысли поплыли куда-то, не знаю куда. — Десять секунд, — сказал Рики. — Давай, Джек. Не строй из себя героя. Это совсем на тебя не похоже. Скажи нам, где вирус. Шесть секунд. Пять. Джек, давай уже, рассказывай… Быстрые щелчки прекратились, и раздалось громкое «бэнг!», а затем визг раздираемого металла. Магнит включился на несколько миллисекунд. — Первый импульс, — сказал Рики. — Не будь такой задницей, Джек. Снова «бэнг!», «бэнг!». Импульсы становились все чаще. Я видел, что с каждым новым импульсом решетка ограждения прогибается все сильнее. Магнит включался слишком часто. Бэнг! Бэнг! Это было невыносимо, и я не сдержался. Я закричал: — Ладно! Рики! Я скажу тебе! Бэнг! — Говори, Джек! — Бэнг! — Я жду. Бэнг! — Нет! Сначала выключи эту штуку. И я скажу только Джулии. Бэнг! Бэнг! Бэнг! — Очень неразумно с твоей стороны, Джек. Ты не в том положении, чтобы выдвигать условия. Бэнг! — Вам нужен вирус, или вы хотите получить сюрприз? Бэнг! Бэнг! Бэнг!. А потом внезапно наступила тишина. Не было слышно ни звука, только тихо журчала жидкость в системе охлаждения. Магнит нагрелся очень сильно. Но, по крайней мере, прекратились эти жуткие щелчки магниторезонансного исследования. Магниторезонансное исследование… Я стоял посреди комнаты и ждал, когда ко мне придет Джулия. Потом, подумав хорошенько, я уселся на пол. Щелкнул замок, дверь открылась. Вошла Джулия. — Джек, тебе ведь не больно, правда? — Нет, — ответил я. — Но нервы у меня сорваны напрочь. — Не знаю, зачем ты заставил себя пройти через это, — сказала Джулия. — Это было совсем необязательно. Но знаешь, что? У меня для тебя хорошие новости. Только что прилетел вертолет. — Правда? — Да, сегодня он прилетел немного раньше обычного. Ты только представь, как здорово будет оказаться там, в вертолете, и полететь домой… Ты вернешься в свой дом, к своей семье… Разве это не замечательно? Я сидел, опираясь спиной о стену, и смотрел на Джулию снизу вверх. — Ты хочешь сказать, что мне можно улететь? — Конечно, Джек. Тебе вовсе незачем здесь оставаться. Только отдай мне бутыль с вирусом и отправляйся домой. Я не поверил ни единому ее слову. Джулия была так дружелюбна, она уговаривала меня, как непослушного ребенка. Но я ей не поверил. — Где Мае? — Она отдыхает. — Ты что-то с ней сделала. — Нет. Нет, нет и нет. Зачем мне что-то с ней делать? — Джулия покачала головой. — Ты совсем ничего не понимаешь, правда, Джек? Я не хочу никому ничего плохого. Ни тебе, ни Мае, ни кому-то другому. И меньше всего мне хочется делать что-то плохое с тобой, Джек. — Попробуй сказать об этом Рики. — Джек, прошу тебя… Давай оставим эмоции и постараемся сейчас опираться только на логику. Ты сам сделал все это с собой. Почему ты не хочешь просто приспособиться к новым условиям? — Джулия протянула мне руку. Я принял руку, и Джулия помогла мне подняться. Она стала очень сильной. Гораздо сильнее, чем раньше. — В конце концов, ты уже стал неотъемлемой частью происходящего. Ты уничтожил для нас дикий вид, Джек. — И теперь менее злокачественный вид может свободно процветать… — Совершенно верно, Джек. Доброкачественный вид может процветать. И создавать новые синергические соединения с людьми. — Такие синергические соединения, как у тебя, например, да? — Правильно, Джек, — Джулия улыбнулась. Ее улыбка меня испугала. — И что это у вас — сосуществование? Коэволюция? — Симбиоз. Она все еще улыбалась. — Джулия, не говори мне ерунды, — сказал я. — Это заболевание. — Конечно, ты вполне можешь так считать. Потому что ты совсем ничего об этом не знаешь. Ты не чувствовал на самом себе, что это такое, — Джулия наклонилась и обняла меня. Я не сопротивлялся. — Ты даже представить себе не можешь, что ждет тебя впереди. — История моей жизни, — сказал я. — Немедленно перестань притворяться таким тупым. Просто прими это, Джек. И, кстати, ты выглядишь уставшим. Я вздохнул. — Это потому, что я и в самом деле устал. Я действительно очень устал. В объятиях Джулии я чувствовал себя слабым. И она, конечно, не могла этого не почувствовать. — Тогда, наверное, тебе просто стоит расслабиться. Обними меня, Джек. — Я не знаю… Может быть, ты и права. — Конечно, я права, — Джулия снова улыбнулась и одной рукой взъерошила мне волосы. — Ах, Джек… Я так по тебе соскучилась… Мне тебя очень не хватало. — Я тоже, — сказал я. — Я тоже скучал без тебя. Я обнял ее и крепко прижал к себе. Наши лица сблизились. Джулия была прекрасна. Она смотрела мне прямо в глаза. Ее губы приоткрылись для поцелуя. Я почувствовал, что она расслабилась. И тогда я сказал: — Я вот о чем хотел тебя спросить… Понимаешь, Джулия, это меня беспокоит. Ответь мне на один вопрос. — Да, Джек, конечно. — Почему ты отказалась в больнице от магниторезонансного исследования? Она нахмурилась и чуть отстранилась, чтобы лучше меня видеть. — Что ты имеешь в виду? Почему ты об этом спрашиваешь? — Это было как у Аманды, да? — У Аманды? — Аманда — наша младшая дочь… Ты ведь помнишь ее, правда? Она вылечилась после магниторезонансного исследования. Мгновенно. — Джек, о чем ты говоришь? — Джулия, у роя какие-то проблемы с сильным магнитным полем? Ее глаза расширились от испуга. Джулия начала бороться со мной, стараясь освободиться из моих объятий. — Отпусти меня! Рики! Рики! — Прости, солнышко, — сказал я. И ударил коленом по красной кнопке. Раздалось громкое «бэнг!» — включился импульсный электромагнит. Джулия дико закричала. Джулия кричала долго и протяжно, ее рот был широко раскрыт, мышцы лица напряжены. Я держал ее крепко. Кожа у нее на лице вдруг задрожала, пошла мелкими волнами. Потом лицо как будто раздулось, его черты стали более крупными. Джулия кричала, не умолкая ни на миг. По-моему, она действительно очень испугалась. Ее лицо продолжало разбухать, потом начало растекаться струйками и ручейками. И вот, прямо у меня на глазах, Джулия внезапно распалась на части — в буквальном смысле. Кожа с ее распухшего лица и тела улетела прочь потоками частиц, как песок, который сдувает ветром с песчаной дюны. В вихре магнитного поля частицы отлетели к стенкам магнитной камеры. Я чувствовал, как тело Джулии у меня в руках становится все легче и легче. Частицы все еще продолжали отлетать от нее, с каким-то то ли шорохом, то ли свистом — магнитное поле прибивало их к стенкам камеры. Когда это закончилось, у меня в руках осталось бледное, истощенное, похожее на труп существо. Глаза Джулии глубоко запали в глазницы, щеки ввалились, рот превратился в тонкую сухую трещину на бледной, полупрозрачной, морщинистой коже. Волосы стали тонкими и бесцветными. Резко выпятились ключицы и ребра. Джулия выглядела как изможденный больной, умирающий от последней стадии рака. Ее губы шевелились. Голос Джулии звучал очень тихо. Мне пришлось наклониться ухом к ее губам, чтобы расслышать слова. — Джек, — шептала она. — Оно меня пожирает. — Я знаю, — сказал я. — Ты должен что-то сделать… — Я знаю. — Джек… Дети… — Да. Онапрошептала: — Я… целовала их… Я ничего не ответил. Только закрыл глаза. — Джек… Спаси моих деток… Джек… — Да, — сказал я. Я поднял взгляд и увидел, что на стенах вокруг меня растянуто тело и лицо Джулии. Они были растянуты так, что занимали всю комнату. Частицы сохраняли внешний облик Джулии, но были распластаны по поверхности стен. Они и сейчас двигались, повторяя движения губ и век Джулии. Пока я смотрел, частицы начали стекаться обратно со стен к Джулии, полупрозрачной дымкой телесного цвета. Снаружи магнитной комнаты Рики кричал: — Джулия! Джулия! Он пару раз пнул дверь, но внутрь не вошел. Я знал, что он не осмелится войти. Я выждал минуту, чтобы конденсаторы электромагнита полностью зарядились. Рики не мог помешать мне — я мог сам включить импульсный магнит в любое время, когда захочу. По крайней мере, пока в сети есть напряжение. Я не знал, как долго это еще продлится. — Джек… Я повернулся к Джулии. Она смотрела на меня печально, с мольбой в глазах. — Джек, я не знала… — прошептала она. — Да, конечно, — сказал я. Частицы слетались обратно, лицо Джулии восстанавливалось у меня на глазах, очень быстро. Она снова становилась сильной и прекрасной. Я ударил коленом по красной кнопке. Бэнг! Частицы снова отнесло к стенам, но на этот раз не так быстро. И у меня в руках снова оказалась истощенная, похожая на труп Джулия. Ее глаза смотрели на меня с мольбой. Я достал из кармана одну из пробирок с фагами и сказал: — Я хочу, чтобы ты выпила это. — Нет… Нет… — она явно возбудилась. — Слишком поздно… чтобы… — Попробуй, — сказал я. — Давай, милая, выпей. Прошу тебя, хотя бы попробуй. — Нет… Пожалуйста… Это уже неважно… Рики колотил кулаками по двери и кричал: — Джулия! Джулия! Джулия, с тобой все в порядке? Глаза живого трупа повернулись к двери. Губы Джулии шевелились. Она скребла скелетоподобными пальцами, цепляясь за мою рубашку. Я понял, что Джулия хочет мне что-то сказать, и снова наклонился к ней, чтобы расслышать слова. Джулия дышала неглубоко и слабо. Я не мог разобрать, что она говорит. А потом вдруг понял. Она сказала: — Теперь им придется тебя убить. — Я знаю, — ответил я. — Не позволяй им это сделать… Дети… — Не позволю. Джулия погладила меня по щеке тощей, костлявой рукой. И прошептала: — Ты же знаешь, я всегда любила тебя, Джек. Я никогда бы не причинила тебе зла. — Я знаю, Джулия, знаю. Частицы снова стали собираться со стен к Джулии, восстанавливая ее лицо и тело. Я снова ударил по красной кнопке, надеясь выиграть для Джулии еще немного времени. Но вместо громкого «бэнг!» раздался только глухой механический стук. Конденсатор полностью разрядился. И внезапно все частицы разом вернулись. Джулия снова стала цельной, прекрасной и сильной, как прежде. Она с силой оттолкнула меня и, окинув меня взглядом, исполненным пренебрежения, произнесла громким, твердым голосом: — Мне очень жаль, Джек, что ты это увидел. — Мне тоже, — сказал я. — Но тебе это не поможет. Мы теряем время. Мне нужна бутыль с вирусами, Джек. И я желаю получить ее прямо сейчас. В каком-то смысле теперь все стало проще. Поскольку я понял, что имею дело уже не с Джулией. Мне не нужно было беспокоиться о том, что с ней станет. Теперь мне надо было беспокоиться только о Мае — если она еще жива — и о себе. Если я сумею остаться в живых еще хотя бы несколько минут.День седьмой. 07:12
— Хорошо, — сказал я ей. — Хорошо. Я отдам тебе вирусы. Джулия нахмурилась. — У тебя снова на лице такое выражение… — Нет. Я ничего не задумал. Я сдался. — Ладно. Тогда давай начнем с пробирок, которые у тебя в кармане. — С каких пробирок? С вот этих? — я потянулся к карману, чтобы достать пробирки, уже выходя за дверь. Снаружи меня поджидали Рики и Винс. — Очень смешно, черт возьми! — сказал Рики. — Ты же знал, что можешь ее убить. Ты мог убить свою собственную жену! — А как тебе понравится вот это? — спросил я. Я все еще копался в кармане, делая вид, что пробирки запутались в ткани. Рики и Винс не знали, что я собираюсь сделать, поэтому снова схватили меня — Рики с одной стороны, Винс с другой. — Ребята, — сказал я. — Я не смогу это сделать, если вы… — Отпустите его, — приказала Джулия, выходя из магнитной комнаты. — Какого черта! — возмутился Винс. — Он тут что-то вытаскивает. Я все еще копался в кармане, стараясь вытащить пробирки, и в то же время боролся с Рики и Винсом. Наконец пробирки оказались у меня в руке. Под шумок я выронил одну из них. Пробирка упала на бетонный пол и разбилась. Коричневая жижа расплескалась во все стороны. — Боже! — они все разом отпрыгнули и отпустили меня. Они смотрели на пол и осматривали себя, чтобы убедиться, что брызги коричневой грязи на них не попали. В этот момент я побежал. Я выхватил бутыль из потайного места и побежал через цех, к его дальней стене. Мне нужно было добежать до подъемника и подняться на самый верх, туда, где располагались все внутренние коммуникации фабрики. Там, наверху, находились вентиляторы кондиционеров, электрические распределительные щиты и емкости с жидкостью для системы пожаротушения. Если я успею добежать до лифта и подняться вверх на семь или восемь футов, они уже не смогут до меня добраться. Если я это сделаю, то мой план сработает. Я бежал изо всех сил, перепрыгивая через самые нижние щупальца стеклянного осьминога, пригибаясь, чтобы проскочить под другими щупальцами, нависавшими на уровне груди. Я оглянулся, но за переплетением сверкающих щупалец и нагромождением техники никого не увидел. Но я слышал, как трое моих преследователей перекрикиваются и топочут по полу — они бежали за мной. Я услышал, как Джулия крикнула: «Он бежит к пожарным цистернам!» Впереди уже показалась открытая желтая площадка подъемника. В конце концов у меня может и получиться. Не успел я об этом подумать, как вдруг споткнулся об одно из нижних щупалец и растянулся на полу. Бутыль вылетела у меня из руки и откатилась к опорному столбу стеклянной конструкции. Я быстро поднялся на ноги и снова подобрал бутыль. Я знал, что они меня настигают, но уже не осмеливался оглянуться назад. Я рванулся к подъемнику, поднырнул под последнее нависающее щупальце — но, когда я в следующий раз посмотрел на подъемник, Винс уже был там. Наверное, он знал короткий путь через щупальца стеклянного осьминога. Как бы то ни было, Винс меня обогнал. И теперь он стоял на площадке подъемника и улыбался. Я быстро оглянулся и увидел Рики всего в нескольких футах позади меня. Он быстро приближался. Джулия крикнула: — Прекрати, Джек! Ничего хорошего из этого не выйдет. В этом она была совершенно права — ничего хорошего здесь не предвиделось. Я никак не мог обойти Винса. И я уже не мог оторваться от Рики — он был слишком близко. Я вспрыгнул на какую-то трубу, обогнул ящик с каким-то электрическим оборудованием и присел за ним. Когда Рики вслед за мной вспрыгнул на трубу, я сильно ударил его локтем между ног, снизу вверх. Рики взвыл, согнулся пополам, упал и покатился по полу, извиваясь от страшной боли. Я задержался только для того, чтобы изо всех сил пнуть его ногой по голове. Это — за Чарли. Я побежал дальше. Винс стоял на площадке подъемника, набычившись и сжав кулаки. Ему явно не терпелось со мной подраться. Я бежал прямо на него. Винс ухмыльнулся, предвкушая, как он меня сейчас отметелит своими кулачищами. Но в последний момент я резко свернул влево и подпрыгнул. И полез наверх по лестнице, закрепленной на стене. Джулия закричала: — Остановите его! Остановите его! Взбираться по лестнице было очень трудно, потому что я держал в руке тяжелую бутыль. Бутыль висела у меня на большом пальце и больно билась о руку, пока я лез наверх. Я сосредоточился на этой боли. Мне не хотелось оглядываться и смотреть вниз — я панически боялся высоты. Поэтому я не видел, кто тянет меня за ноги, тащит меня обратно на пол. Я задрыгал ногами, но оно — что бы это ни было — не отцепилось. В конце концов я все-таки оглянулся и посмотрел. Я висел в десяти футах от земли, а подо мной, на несколько ступенек ниже, был Рики. Одной рукой он держался за перекладину, другой обхватил меня за ноги и крепко сжимал мою лодыжку. Рики дернул меня за ноги, стараясь сорвать с лестницы. Я повис на руках и больно ударился о торчащие перекладины грудью и животом. Но все-таки я удержался и не упал. Рики мрачно улыбался. Я попытался пнуть его ногами в лицо, но безуспешно. Рики крепко прижимал обе мои ноги к своей груди. Он был невероятно силен. Я дернулся еще несколько раз, а потом сообразил, что могу высвободить одну ногу. Так я и сделал — и крепко приложил каблуком по руке Рики, которой он держался за перекладину. Рики взвыл и отпустил мои ноги, чтобы схватиться за перекладину лестницы другой рукой. Я снова взбрыкнул ногой — на этот раз я целил назад и попал Рики прямо по подбородку. Рики соскользнул вниз на пять перекладин, потом снова сумел ухватиться за перекладины и повис там, почти у самого подножия лестницы. Я снова полез наверх. Джулия бежала через цех и кричала: — Остановите его! Я услышал, как заработал мотор подъемника. Винс проехал мимо меня, наверх. Он решил подождать меня там. Я продолжал карабкаться. Я поднялся на пятнадцать футов над землей, потом на двадцать. Я оглянулся и увидел Рики далеко внизу. Он сильно отставал. Я подумал, что вряд ли он сможет снова меня догнать. А потом я увидел, как Джулия завертелась вокруг себя штопором, взмыла в воздух — и ухватилась за перекладину лестницы рядом со мной. Только это была уже не Джулия. Это был рой. На несколько мгновений рой немного рассеялся — я мог видеть через него насквозь, я видел отдельные частицы, из которых он состоял. Я посмотрел вниз и увидел настоящую Джулию — смертельно бледная, она стояла там и смотрела на меня. Ее лицо превратилось в обтянутый сухой кожей череп. Но вот рой рядом со мной снова собрался воедино и стал цельным. Это существо выглядело как прежняя Джулия. Оно пошевелило губами и немного странным голосом сказало: — Прости, Джек. А потом рой сжался, сделался плотнее. Он по-прежнему сохранял облик Джулии, но только эта Джулия была маленькая, около четырех футов ростом. Я повернулся и полез дальше, наверх. Маленькая Джулия отлетела назад и с силой ударилась об меня. Меня как будто стукнули мешком цемента. От удара у меня перехватило дыхание. Я едва не выпустил перекладины лестницы, но все-таки сумел удержаться. И тут Джулия-рой снова меня ударила. Я весь сжался и крякнул от боли, но выдержал удар и продолжал карабкаться наверх, несмотря на нападение. Рой был достаточно массивен, чтобы причинить мне боль, но ему не хватало сил, чтобы сорвать меня с лестницы. Наверное, рой тоже это понял, потому что теперь маленькая Джулия собралась в плотный шар, этот шар плавно скользнул вверх и окутал мою голову жужжащим облаком. Я как будто ослеп. Мне совершенно ничего не было видно — как будто я попал в самую гущу сильной песчаной бури. Я на ощупь нашел следующую перекладину лестницы и полез дальше. Рой покрывал мое лицо и руки плотным облаком. Я почувствовал жжение, похожее на булавочные уколы, — сначала слабое, потом все сильнее и сильнее. Очевидно, рой прямо сейчас учился причинять боль. Ну, хорошо хоть он не додумался научиться меня душить. Пока рой совершенно не мешал мне дышать. Я карабкался дальше. Я карабкался наверх, в полной темноте. А потом я почувствовал, что Рики снова схватил меня за ноги. И только тогда я наконец понял, что совершенно не могу придумать, что делать дальше. Я висел на лестнице в двадцати пяти футах над бетонным полом и изо всех сил цеплялся за перекладины, чтобы не упасть и не разбиться насмерть. В руке у меня висела бутыль с вирусами, наверху поджидал Винс, Рики тянул меня за ноги, рой облепил мою голову и пребольно жалил. Я страшно устал и понимал, что проиграл. У меня больше не было сил, чтобы бороться. Дрожащими пальцами я с трудом нащупал очередную перекладину. Но я слишком ослабел, чтобы ухватиться за нее достаточно крепко. Я знал, что стоит мне всего лишь разжать руки — и я упаду. И все сразу закончится. В любом случае мне больше ничего не светило. Я нащупал следующую перекладину, ухватился за нее и подтянулся выше. Плечи жгло, словно огнем. Рики яростно дергал меня за ноги, тянул вниз. Я понимал, что мне его не одолеть. Он победит. Они все победят. И будут побеждать всегда. А потом я вспомнил Джулию, бледную, как смерть, изможденную до крайней степени. Едва шевеля губами, она шептала: «Спаси моих детей». Я вспомнил о наших детях, которые ждали меня дома. Я представил, как сидят они вокруг стола и ожидают, когда я вернусь и сяду обедать вместе с ними. И я понял, что должен бороться — несмотря ни на что. Так я и сделал. Каким-то образом Рики удалось оторвать мои ноги от лестницы, и я повис на одних руках. Я отчаянно брыкался и, наверное, попал ему каблуком в лицо и сломал ему нос. Потому что Рики сразу же отпустил меня, и я услышал, как его тело бьется о перекладины, соскальзывая вниз. Рики отчаянно пытался снова ухватиться за перекладину, но падал все ниже и ниже. Я услышал отчаянный крик: «Рики, нет!» — и облако мгновенно исчезло с моей головы. Так я освободился от них обоих. Оглянувшись, я увидел, что Рики завис примерно в двенадцати футах от пола. Он злобно смотрел на меня. Его нос и рот были залиты кровью. Рики снова начал карабкаться за мной, но Джулия-рой сказала: «Нет, Рики! Нет, не надо! Пусть Винс сам с ним разберется». А потом Рики отчасти соскользнул, отчасти упал вниз, на пол, а рой снова вернулся к изможденному телу Джулии. Они оба стояли внизу и смотрели на меня. Я отвернулся от них и посмотрел вверх. Там, в пяти футах надо мной, стоял Винс. Винс стоял на верхних перекладинах лестницы, наклонившись вперед, и преграждал мне путь. Я никак не мог пробраться мимо него. Я задержался, чтобы немного собраться с мыслями, перенес вес тела на одну ногу, переставил другую ногу на следующую ступеньку и обхватил рукой перекладину, которая была ближе всего к моему лицу. Но когда я уже поднимал ногу, чтобы лезть дальше, что-то у меня в кармане звякнуло о перекладину. Я остановился. У меня осталась еще одна пробирка с фагами. Я достал пробирку, зубами вынул пробку и показал Винсу. — Эй, Винс! — сказал я. — Как насчет того, чтобы искупаться в дерьме? Винс не двинулся с места, но его глаза сузились. Я поднялся на следующую ступеньку. — Лучше отойди, Винс, — сказал я. Но я очень устал и дышал так тяжело, что не сумел вложить в эти слова достаточно угрозы. — Отойди, пока я тебя не облил… Следующая ступенька. Теперь нас разделяло всего три перекладины. — Ты сам напросился, Винс, — сказал я, поднимая руку с пробиркой. — Конечно, я не смогу плеснуть отсюда тебе в морду, но ноги я тебе точно оболью. Как тебе это понравится, а? Еще одна перекладина. Винс не двинулся с места. — Может, конечно, тебе и все равно, — продолжал я. — Ты, я вижу, любишь опасности. Я остановился. Если я поднимусь еще на одну перекладину, Винс сможет достать до меня и, скорее всего, ударит ногой по голове. А если я останусь здесь, Винсу придется спуститься ко мне — и тогда уже я смогу его достать. Поэтому я остановился и стал ждать. — Ну, что скажешь, Винс? Уйдешь ты наконец или так и будешь там торчать? Винс нахмурился. Его глаза бегали из стороны в сторону — он смотрел то на пробирку, то мне в лицо. А потом он отступил назад и отошел от края лестницы — так, что мне не было видно, где он. Я решил, что Винс задумал столкнуть меня, когда я буду выбираться на площадку. Поэтому я пригнул голову и передвинулся в сторону. Последняя перекладина. Теперь я его увидел. И понял, что он ничего такого не задумывал. Винс трясся от страха, спрятавшись в дальнем ответвлении площадки, как загнанное в угол животное. Я не видел его глаз, но все тело Винса дрожало. — Ну что, Винс? — сказал я. — Я поднимаюсь. Я шагнул с лестницы на сетчатую платформу. Вокруг гудели и жужжали разные механизмы. Сдвоенные цистерны системы пожаротушения находились всего в двадцати шагах от меня. Я посмотрел вниз — Рики и Джулия стояли и смотрели вверх, на меня. Я не знал, понимают ли они, насколько я близок к цели. Я снова повернулся к Винсу — и как раз вовремя. Винс достал из стоявшего в углу ящика с инструментами кусок полупрозрачной полиэтиленовой пленки, завернулся в нее, как в плащ, и с утробным ревом бросился ко мне. Я стоял у самого края лестницы и уже не успевал отскочить куда-то в сторону. Поэтому я просто прижался к большой, трехфутовой трубе, чтобы выдержать удар. Винс врезался в меня. Пробирка вылетела у меня из пальцев и разбилась о металлическую сетку площадки. Бутыль с вирусами я тоже не удержал — от удара она покатилась по сетчатой дорожке почти до самого края. Я бросился за бутылью. По-прежнему прячась за полиэтиленовой пленкой, Винс набросился на меня снова. От толчка я ударился о трубу так, что в голове зазвенело. Я чуть не упал, поскользнувшись на коричневой слизи из разбитой пробирки. Грязь стекала и капала вниз сквозь отверстия в сетке. Не успел я как следует восстановить равновесие, как Винс врезался в меня еще раз. Он был очень испуган и даже не сообразил, что я потерял свое оружие. А может, ему было плохо видно через полиэтилен. Винс упорно продолжал толкать меня всей массой своего тела. Наконец я поскользнулся и упал на колени. Тогда я перекатился в ту сторону, где лежала бутыль, и быстро пополз туда. Мое странное поведение озадачило Винса. Он на мгновение остановился, опустил край полиэтилена и увидел бутыль. Тогда Винс сорвался с места и прыгнул к ней, как футболист в воротах прыгает за мячом. Но было слишком поздно. Я уже схватил бутыль за ручку и успел отдернуть ее в сторону — за секунду до того, как Винс, обернутый полиэтиленом, рухнул на то место, где только что была бутыль. При падении Винс сильно ударился головой о бортик сетчатой площадки. Это на мгновение оглушило Винса, он затряс головой, чтобы прийти в себя. А я схватил край полиэтилена и сильно дернул на себя и вверх. Винс заорал и свалился за край платформы. Я видел, как он упал на пол. Его тело больше не двигалось. Потом от тела отделился рой и поднялся в воздух, словно призрак Винса. Призрак присоединился к Рики и Джулии, которые все еще стояли внизу и смотрели на меня. Потом они все повернулись и побежали по производственному цеху, перепрыгивая через щупальца прозрачного осьминога, которые попадались им на пути. Было видно, что они очень торопятся. Можно было даже решить, что они напуганы. «Хорошо», — подумал я. Я поднялся на ноги и пошел к цистернам противопожарной системы. На нижней из двух цистерн была наклеена краткая инструкция, как пользоваться системой. Я быстро нашел, где какие вентили и клапаны. Открыл заливочный вентиль, снял предохранительный колпачок, подождал, пока испарится закачанный туда азот, а потом вылил в цистерну жидкость с фагами из пятилитровой бутыли. После этого я вернул на место предохранительный колпачок, закрыл вентиль, снова подкачал в клапан азота из баллона. Дело было сделано. Я с облегчением вздохнул. В конце концов, победа, похоже, все-таки останется за мной. Я съехал вниз на желтом лифте. Впервые за весь день я чувствовал себя хорошо.День седьмой. 08:12
Они все собрались в другом конце зала — Джулия, Рики, а теперь и Бобби. И Винс тоже был здесь. Винс держался позади, но его рой был полупрозрачным — иногда я мог видеть сквозь него. Я задумался о том, от кого из них еще остались только рои. Но теперь это уже не имело никакого значения. Они стояли возле большого компьютерного монитора, на котором отображались все параметры производственного процесса — графики температуры, выхода конечного продукта, бог знает чего еще. Но они стояли, повернувшись к компьютеру спинами, и смотрели не на монитор, а на меня. Я спокойно шел к ним — ровным, размеренным шагом. Я никуда не спешил. Даже наоборот. Чтобы пересечь главный цех из конца в конец, мне понадобилось, наверное, целых две минуты. Они смотрели на меня сначала удивленно, а потом — с нескрываемой издевкой. — Ну, Джек, как дела у тебя? — спросила наконец Джулия. — Неплохо, — ответил я. — Похоже, все понемногу налаживается. — Ты держишься так уверенно… Я пожал плечами. — Значит, у тебя все под контролем? — спросила Джулия. Я снова пожал плечами и ничего не ответил. — Да, кстати, Джек, ты не знаешь, где Мае? — Не знаю. А что? — Бобби ищет ее, но никак не может найти. — Понятия не имею, где она может быть, — сказал я. — А зачем вы ее ищете? — Мы считаем, что нам всем лучше держаться вместе, — ответила Джулия. — Когда мы закончим свои дела здесь. — Вот как? Значит, вот что здесь происходит, да? Мы заканчиваем? — спросил я. Джулия медленно кивнула: — Да, Джек. Я не мог рисковать и не осмелился взглянуть на часы, просто попытался прикинуть, сколько времени уже прошло. Наверное, три или четыре минуты. Я спросил: — Ну и что вы задумали? Джулия начала расхаживать из стороны в сторону. — Знаешь, Джек, я очень разочарована тем, как все получилось с тобой. Это правда. Ты ведь знаешь, как я о тебе забочусь. Я никогда бы не допустила, чтобы с тобой произошло что-то плохое. Но ты сражаешься против нас. И не перестаешь сражаться. А с этим мы смириться не можем. — Понимаю, — кивнул я. — Мы просто не можем с этим смириться, Джек. Я достал из кармана пластиковую зажигалку. Если Джулия и остальные и заметили это, они не подали виду. Джулия продолжала расхаживать передо мной. — Джек, ты ставишь меня в очень трудное положение. — Каким это образом? — Тебе выпала честь присутствовать при зарождении чего-то совершенно нового — невероятного, чудесного. Но ты отнесся к этому без всякого сочувствия, Джек. — Да, это так. — Рождение — это всегда боль. — Смерть тоже, — сказал я. Джулия все расхаживала и расхаживала, туда-сюда, туда-сюда. — Да, и смерть тоже, — согласилась она и, нахмурившись, пристально посмотрела на меня. — Что-то не так? — Где Мае? — снова спросила Джулия. — Не знаю. Не имею ни малейшего понятия. Джулия сдвинула брови. — Мы должны ее найти, Джек. — Не сомневаюсь, что найдете. — Да, мы ее найдем. — Тогда я вам совсем не нужен, — сказал я. — Вы прекрасно справитесь сами. В смысле, вы же — раса будущего, если я все правильно запомнил. Высшая раса, неодолимая и всемогущая. А я — просто обычный парень. Джулия начала обходить вокруг меня, рассматривая меня со всех сторон. Ее явно удивляло то, как я себя веду. А может быть, она меня оценивала. Может быть, я перестарался? Перегнул палку, зашел слишком далеко? Джулия что-то заметила. Она о чем-то догадалась. Что-то заподозрила. Я начал нервничать. И, волнуясь, стал щелкать зажигалкой, которую держал в руке. — Джек, ты обманул мои ожидания, — сказала Джулия. — Ты уже говорила это. — Да. Но я все еще не уверена… Как будто по какому-то невидимому знаку все мужчины разом начали ходить вокруг меня. Они двигались концентрическими кругами, постепенно подбираясь ко мне все ближе и ближе. Может быть, они таким образом меня как-то сканируют? Или это означает что-то еще? Я попытался прикинуть, сколько уже прошло времени. Получалось, что минут пять, не больше. — Подойди, Джек. Я хочу посмотреть на тебя внимательнее. Джулия положила мне руку на плечо и подвела меня к одному из больших щупалец стеклянного осьминога. Щупальце было почти шести футов в поперечнике, и мы с Джулией отразились на его поверхности в полный рост. Джулия стояла рядом со мной, положив руку мне на плечо. — Мы с тобой такая красивая пара, Джек. Это просто стыдно. У нас могло быть такое будущее… — Да, это правда… — согласился я. И когда я заговорил, ручеек бледных частиц потек с Джулии, закружился в воздухе, а потом, подобно каплям дождя, частицы посыпались на меня, обволокли все мое тело, забрались в рот. Я крепко зажал рот ладонью, но, похоже, это не имело никакого значения. Потому что мое тело в зеркале как будто растворилось, и вместо меня появилось отражение Джулии. Как будто ее кожа слетела с нее и обволокла меня. Теперь в зеркале отражалось две Джулии, стоявших рядом друг с другом. Я сказал: — Прекрати это, Джулия. Она рассмеялась. — Почему? Мне это кажется забавным. — Прекрати, — повторил я. Хотя я и выглядел как Джулия, голос у меня остался прежний, мой собственный. — Тебе что, не нравится? А по-моему, это очень смешно — ты вдруг превратился в меня, на какое-то время. — Я сказал, прекрати это. — Джек, ты просто разучился веселиться. Я ухватился за обличье Джулии на своем лице и попытался сорвать его, как маску. Но под пальцами я ощутил только свою собственную кожу. Когда я поскреб себя по щеке, в зеркале следы от ногтей появились на щеке Джулии. Я потянулся назад и потрогал волосы у себя на затылке. От волнения я выронил зажигалку, и она упала на бетонный пол. — Убери это с меня, — сказал я. — Убери это. Раздался негромкий шорох, и маска Джулии исчезла — поднялась в воздух и опустилась на лицо Джулии. Но только теперь Джулия выглядела, как я. В зеркале передо мной стояли два Джека, друг возле друга. — Так лучше? — спросила Джулия. — Не понимаю, что ты пытаешься доказать, — сказал я, переводя дыхание. Потом я наклонился и поднял с пола зажигалку. — Я ничего не пытаюсь доказать, — ответила она. — Я просто прочувствовала тебя, Джек. И знаешь, что я выяснила? Что у тебя есть тайна, Джек. И ты думаешь, что я о ней не узнаю. — Да? — Но я узнала, — сказала она. Я не знал, как относиться к ее словам. Я больше не был уверен, где я и что со мной происходит. Эти перемены облика настолько вывели меня из равновесия, что я совсем потерял счет времени. — Ты беспокоишься о времени, правда, Джек? — спросила Джулия. — Не стоит. Времени у нас предостаточно. Здесь у нас все под контролем. Ну что, ты сам поделишься с нами своей тайной? Или нам придется тебя заставлять? У нее за спиной я видел мониторы с текущими параметрами работы фабрики. На угловом мониторе вспыхивал красный прямоугольник с надписью, но прочесть ее я не мог. Некоторые графики резко пошли вверх, и, по мере повышения показателей, линии графиков становились из зеленых желтыми, а потом красными. Я ничего не сделал. Джулия повернулась к мужчинам. — Хорошо, — решилась она. — Заставьте его говорить. Трое мужчин разом направились ко мне. Настало время показать им. Настало время захлопнуть мою ловушку. — Без проблем, — сказал я. Чиркнул зажигалкой, поднял руку и поднес пламя к ближайшему датчику противопожарной системы. Мужчины остановились. Они стояли и наблюдали за мной. Я держал зажигалку под датчиком противопожарной системы. Датчик почернел от копоти. Но ничего не произошло. От пламени тонкая табличка из мягкого металла в нижней части датчика почернела и расплавилась. Серебристые капли металла упали на пол возле моих ног. И все равно ничего не случилось. Противопожарная система не включилась. Разбрызгиватели не заработали. — Черт! — пробормотал я. Джулия задумчиво смотрела на меня. — Неплохой был план, Джек. Ты очень изобретателен. Голова у тебя работает. Но ты кое о чем забыл, Джек. — О чем это? — На фабрике есть общая система безопасности. И когда мы увидели, что ты делаешь с противопожарными цистернами, Рики отключил систему безопасности. Вся система отключена — и противопожарная в том числе, — Джулия пожала плечами. — Считай, что тебе просто не повезло. Я выключил зажигалку. Мне больше ничего не оставалось делать. Я просто стоял там и чувствовал себя полным дураком. Мне показалось, что в воздухе появился какой-то посторонний запах. Сладковатый, отвратительный запах. Но я не был уверен в этом. — Это, конечно, был неплохой план, — сказала Джулия. — Но достаточно — значит, достаточно. Она повернулась к мужчинам и кивнула. Все трое сразу двинулись ко мне. Я сказал: — Эй, ребята, вы что… Они никак не отреагировали. Их лица не выражали никаких эмоций. Они схватили меня. Я начал вырываться. — Да вы что, ребята… — я оттолкнул их и освободился. — Эй! Рики сказал: — Не создавай нам лишние трудности, Джек. — Да пошел ты в задницу, Рики! — ответил я и плюнул ему в лицо. Меня тотчас же повалили на пол. Я надеялся, что вирус попал Рики в рот. Я надеялся, что это отвлечет его и задержит, надеялся, что мы подеремся. Я готов был сделать что угодно — лишь бы еще немного потянуть время. Но они повалили меня на пол, все втроем сели на меня сверху и стали душить. Чьи-то руки сдавили мне шею, Бобби зажимал мне ладонями рот и нос. Я попытался его укусить. Он не отдернул руки — все так же плотно прижимал их к моему лицу и спокойно смотрел мне в глаза. Рики отстраненно улыбался — как будто он никогда не был со мной знаком и не испытывал по отношению ко мне никаких чувств. Трое чужаков убивали меня — быстро и хладнокровно. Я отбивался от них кулаками, пока Рики не прижал коленом к полу одну мою руку, а Бобби — другую. Теперь я вообще не мог двигаться. Я пытался взбрыкнуть ногами, но у меня на ногах сидела Джулия. Мир вокруг меня начал терять четкие очертания. Он стал размытым и серым, как будто все заволокло туманом. Потом раздался негромкий треск — как будто жарился попкорн или лопалось от напряжения стекло. Джулия закричала: — Что это такое? Трое мужчин отпустили меня, поднялись на ноги и отступили на пару шагов. Я лежал на полу и кашлял. Встать я даже не пытался. — Что это такое? — снова заорала Джулия. Первое щупальце стеклянного осьминога взорвалось у нас над головами, довольно высоко. Из разлома с шипением хлынула горячая коричневая жижа, от которой поднимался зловонный пар. Потом взорвалась еще одна труба, другая, третья. Цех наполнило громкое шипение разогретого пара. Все помещение заволокло густым, клубящимся коричневым туманом. Джулия закричала: — Что это? — Сборочная линия перегрелась, — ответил Рики. — Перегрелась и взрывается. — Но почему? Как? Почему это случилось? Я сел, все еще кашляя, потом кое-как поднялся на ноги. И объяснил: — Система безопасности отключена — помнишь? Вы сами ее отключили. А теперь сборочный конвейер наполняет комнату вирусами. — Это не надолго, — сказала Джулия. — Мы снова включим систему безопасности — это секундное дело. Рики уже стоял у панели управления и лихорадочно колотил пальцами по клавиатуре. — Быстро соображаешь, Джулия, — похвалил я. Щелкнул зажигалкой и поднес ее к датчику противопожарной системы. Джулия закричала: — Нет! Рики, нет! Перестань! Рики перестал. Я сказал: — Включите вы систему безопасности или не включите — уже все равно. В любом случае вы обречены. Разъяренная Джулия повернулась ко мне и прошипела: — Я тебя ненавижу! Ее тело начало терять цвет, поблекло, превращаясь в нечто монохромное. То же самое происходило и с Рики — он тоже быстро обесцвечивался. Это проявлялось действие вируса, который распространился в воздухе и уже поразил их рои. Где-то в верхних разветвлениях осьминога раздался короткий треск электрического разряда. Потом в другом месте вспыхнула небольшая электрическая дуга. Увидев это, Рики закричал: — Забудь про это, Джулия! Мы должны рискнуть! Он набрал на клавиатуре какой-то код, и система безопасности снова заработала. Завыли сигнальные сирены. На экранах вспыхивали красные таблички, предупреждая о критическом превышении концентрации метана и других газов. На главном мониторе появилась надпись: «Система безопасности включена». А из разбрызгивателей противопожарной системы хлынули потоки коричневого раствора. Они закричали, как только на них попали первые капли коричневой жидкости. Они сморщивались и таяли буквально у меня на глазах. Лицо Джулии исказилось, начало расплываться. Она смотрела на меня с откровенной, жгучей ненавистью. Но Джулия уже начала таять. Она упала на колени, потом повалилась на спину. Все другие тоже катались по полу, вопя от боли. — Пора уходить, Джек, — сказал кто-то и потянул меня за рукав. Это была Мае. — Пойдем, Джек. Здесь полно метана. Пора уходить. Я помедлил, все еще глядя на Джулию. А потом мы с Мае развернулись и побежали.День седьмой. 09:12
Пилот вертолета открыл дверцу кабины, когда мы с Мае еще бежали через посадочную площадку. Мы запрыгнули внутрь. — Улетаем! — крикнула Мае. — Я все-таки настаиваю, чтобы вы пристегнули ремни безопасности, прежде чем мы поднимемся в воздух, — заявил пилот. — Поднимай эту чертову штуку! — заорал я. — Прошу прощения, но это правила безопасности, и пристегнуть… Из двери энергостанции, откуда мы только что выбежали, повалил черный дым. Клубы дыма поднимались в чистое голубое небо над пустыней. Пилот увидел это и сказал: — Взлетаем! Вертолет поднялся в воздух и резко свернул на север, подальше от корпусов фабрики. Теперь дым валил изо всех вентиляционных отверстий в крыше комплекса. Небо затягивала черная пелена. Мае обернулась ко мне: — Огонь сожжет и наночастицы, и бактерии. Не беспокойся. Пилот спросил: — Куда полетим? — Домой. Он повернул на запад, и через несколько минут производственный комплекс остался позади. Белые здания фабрики скрылись за горизонтом. Мае сидела, откинувшись на спинку сиденья и закрыв глаза. Я сказал: — Я надеялся, что все взорвется. Но они снова включили систему безопасности, так что взрыва может и не быть. Мае ничего не ответила. Я продолжил: — Поэтому я бы не стал так спешить. Не стоит сразу отсюда улетать. И, кстати, где ты была? Никто не мог тебя найти. — Я была снаружи, на складе, — объяснила Мае. — И что ты там делала? — Искала термитные шашки. — И как, нашла что-нибудь? Звука не было. Только яркая желтая вспышка, которая на мгновение сверкнула в пустыне за горизонтом, а потом померкла. Можно было подумать, что никакой вспышки никогда и не было. Но вертолет резко дернулся и подпрыгнул в воздухе, когда мимо нас прокатилась взрывная волна. Пилот сказал: — Матерь божья, что там такое случилось? — Несчастный случай на производстве, — объяснил я. — Очень неприятно. Он потянулся к рации: — Я лучше сразу сообщу об этом. — Да, — согласился я. — Лучше сообщите сразу. Мы летели на запад. Впереди уже показалась зеленая линия лесов в предгорьях Сьерры. Вскоре мы пересекли границу Калифорнии.День седьмой. 22:57
Уже поздно. Почти полночь. В доме тихо. Я не знаю наверняка, чем это обернется. Всех детей отчаянно тошнит, буквально выворачивает наизнанку после того, как я дал им вирус. Я слышу, как мои сын и дочь извергают содержимое желудка в отдельных ванных комнатах. Несколько минут назад я заглядывал к ним, проверял, как дела. Оба были смертельно бледны. Я видел, что они испуганы, поскольку знают, что я тоже испуган. Я еще не рассказал им о Джулии. Они не спрашивали. Сейчас им слишком плохо, чтобы задавать какие-то вопросы. Больше всего я беспокоюсь за малышку — но я должен был дать вирус и ей. Это ее единственная надежда. Сейчас с ней Эллен, но Эллен тоже тошнит. Малышка только сплевывает, а не срыгивает по-настоящему. Не знаю, хорошо это или плохо. У маленьких детей может быть совсем другая реакция, не такая, как у взрослых. Со мной как будто все в порядке — по крайней мере пока. Я смертельно устал. Наверное, время от времени я ненадолго засыпаю, потом просыпаюсь снова. Сейчас я сижу у окна, смотрю на задний двор и жду Мае. Она перелезла через изгородь в дальнем конце двора и, наверное, осматривает склон холма уже за пределами моего участка — там тоже стоят поливальные установки. Мае показалось, что где-то под холмом виднеется бледно-зеленый свет. Я сказал ей, чтобы она не ходила туда одна, но я слишком устал и не мог пойти вместе с ней. Если бы она подождала до утра, сюда приехали бы солдаты с огнеметами и выжгли бы все дотла — что бы это ни было. Армия попыталась замолчать всю эту историю, как будто ничего такого никогда и не было. Но у меня дома остался ноутбук Джулии, и у нее на жестком диске сохранилась вся переписка с Пентагоном. Я вынул жесткий диск из компьютера — просто на всякий случай. Скопировал его и положил оригинал в надежный банковский сейф в городе. Но на самом деле я не очень волновался из-за армии. Гораздо больше меня беспокоил Ларри Хэндлер и другие из «Ксимоса». Они понимали, что это дело грозит им кошмарными обвинениями в суде. Компания «Ксимос» уже объявила о банкротстве, но это не освобождает их от обвинений в уголовных преступлениях. Особенно Ларри. Я не стану лить слезы, если его посадят за решетку. Мы с Мае сумели найти объяснение почти всем непонятным событиям, которые произошли за последние несколько дней. Раздражение у Аманды было вызвано гамма-ассемблерами — микророботами, которые собирали конечные молекулы из фрагментарных компонентов. Гамма-ассемблеры были на одежде Джулии, когда она вернулась домой из лаборатории. Джулия подозревала, что такое возможно. Поэтому она всегда принимала душ сразу же, как только возвращалась домой. В самой лаборатории процедура обеззараживания была достаточно надежна, но Джулия контактировала с роем и за пределами лаборатории. И она понимала, что это опасно. Как бы то ни было, в ту ночь она случайно занесла гамма-ассемблеры в детскую Аманды. Гамма-ассемблеры изначально рассчитаны на то, чтобы вырезать фрагменты из силикона, но, встретившись с такой податливой субстанцией, как кожа, они только щипали ее. Это довольно болезненно и вызывает микротравмы, подобных которым врачи еще никогда не видели. Никто даже не подозревал, что такое вообще возможно. Неудивительно, что у Аманды началась лихорадка. Но инфекции у нее не было. Лихорадку вызвали наночастицы, которые покрывали кожу девочки и больно жалили ее. Мощное магнитное поле в аппарате для магниторезонансного исследования мгновенно вылечило Аманду. При первом же импульсе все ассемблеры унесло с кожи ребенка. (Очевидно, то же самое произошло и с тем экологом в пустыне. Он каким-то образом наткнулся на группу ассемблеров. Эколог поставил палатку всего в миле от производственного комплекса «Ксимоса»). Джулия знала, что происходит с Амандой, но она никому ничего не сказала. Вместо этого она вызвала из «Ксимоса» команду зачистки, которая побывала у нас в доме посреди ночи, пока я сидел с Амандой в больнице. Их видел только Эрик — и теперь я тоже знаю, что именно он видел. Потому что та же самая команда приезжала сюда несколько часов назад, чтобы вычистить мой дом. Это были те же люди, которых я видел в белом фургоне на месте аварии. Они носили полностью закрытые серебристые комбинезоны из антимагнитного материала и походили в них на привидения. Из-за серебристых дыхательных масок казалось, что у них нет лиц. Сначала команда осмотрела участок вокруг дома, потом они пропылесосили и вычистили все в доме. Я сказал Эрику, что ему все это приснилось, но он на самом деле их видел. Они оставили под кроватью Аманды один из своих детекторов — специально, чтобы определить, не осталось ли в доме гамма-ассемблеров после зачистки. Это был не сетевой фильтр, прибор просто был сконструирован так, что выглядел как сетевой фильтр. Когда я наконец узнал все это, я страшно разозлился на Джулию за то, что она мне ничего не говорила. За то, что заставляла меня волноваться. Но, конечно, она была уже больна. И все равно теперь бессмысленно на нее злиться. Плеер Эрика вывели из строя тоже гамма-ассемблеры — точно так же, как повредили они машины в пустыне и аппарат для магниторезонансного исследования. По какой-то неясной причине гамма-ассемблеры разрушали только чипы памяти, а главный процессор не трогали. Мне пока так и не удалось понять почему. В ночь, когда случилась авария, у Джулии в машине был рой. Она привезла его с собой из пустыни. Не знаю — случайно или намеренно. Рой способен сжаться буквально в ничто — поэтому Эрик и не увидел ничего, когда осматривал машину. И я не был совершенно уверен, что именно видел в машине у Джулии, когда она уезжала. Впрочем, это как раз понятно. Наверное, рой отразил солнечные лучи необычным образом. Мне запомнилось, что рой выглядел как Рики. Но это вряд ли — в то время рои еще не настолько эволюционировали, чтобы принимать человеческий облик. А может, я увидел просто какую-то неясную фигуру и в приступе ревности вообразил, что это человек. Мне самому не казалось, что я что-то выдумываю, но такое тоже не исключено. Эллен думает, что я мог домыслить недостающие детали. Когда машина Джулии попала в аварию, она снова вызвала бригаду для зачистки. Поэтому я и видел их на дороге той ночью. Они ждали, когда можно будет спуститься вниз, в овраг, и зачистить местность. Я не знаю, что стало причиной самой аварии, имеет ли рой какое-то отношение к аварии, или это был просто несчастный случай. И уже не у кого спросить, что тогда произошло на самом деле. Производственный комплекс в пустыне полностью уничтожен. В лаборатории скопилось столько метана, что при взрыве получился огненный шар с температурой выше двух тысяч градусов по Фаренгейту. Такой температуры более чем достаточно, чтобы уничтожить любое вещество биологического происхождения. Но я по-прежнему беспокоюсь. В развалинах не нашли ни одного трупа. Не осталось даже скелетов. Мае отвезла бактериофаги в свою старую лабораторию в Пало-Альто. Я надеюсь, Мае смогла доходчиво разъяснить коллегам, насколько это отчаянная ситуация. Она была очень спокойна в отношении их реакции. Я думал, что они поселят фаги в какое-нибудь водохранилище, но Мае сказала, что хлорирование воды убьет фаги. Наверное, будет разработана специальная программа вакцинации. Насколько мы сейчас знаем, фаги убивают рои. Время от времени у меня начинает звенеть в ушах. Это плохой признак. А иногда я ощущаю вибрацию в груди и в животе. Не знаю, может быть, у меня просто паранойя. А может, со мной действительно что-то происходит. Я стараюсь держаться молодцом перед детьми. Но, конечно, детей обмануть невозможно. Они знают, что я испуган. Последняя загадка, которую осталось объяснить, — почему рои постоянно возвращались к лаборатории. Для меня это никогда не имело никакого смысла. И меня этобеспокоило, потому что цель была выбрана совершенно нерационально. Такая цель не соответствовала формулировкам программы «Хи-Доб». Ну зачем хищнику постоянно возвращаться к какому-то определенному месту? Конечно, в ретроспективе возможно только одно нормальное объяснение. Рои специально запрограммировали так, чтобы они возвращались. Программисты сами, намеренно, определили эту цель. Но зачем кому-то понадобилось программировать такую цель? Я узнал это несколько часов назад. Рики показывал мне совсем не тот код, который они на самом деле использовали в наночастицах. Рики не мог показать мне настоящий код, потому что я бы сразу догадался, что они там натворили. Рики так и не сказал мне правду. Никто не сказал мне правду. Больше всего меня беспокоило письмо, которое я сегодня днем нашел в электронной переписке, сохранившейся на диске у Джулии. Письмо было от Джулии Рики Морсу, копия отослана Ларри Хэндлеру, главе компании «Ксимос». В письме Джулия описывала процедуры, направленные на обучение роя-камеры работе при сильном ветре. Джулия планировала специально выпустить рой в окружающую среду. Именно это они и сделали. Они подали дело так, как будто утечка роя произошла случайно — из-за отсутствия воздушного фильтра на одном из вентиляторов. Ради этого Рики и устроил мне длительную экскурсию по всей фабрике, с песнями и плясками про негодников-подрядчиков и вентиляционную систему. Но все, что рассказывал мне Рики, было неправдой. Они выпустили рой специально. Так было задумано с самого начала. Когда им не удалось заставить рой-камеру работать при сильном ветре, они попытались отыскать какое-нибудь инженерное решение. Из этого ничего не получилось. Частицы были слишком маленькие и легкие, а возможно, и недостаточно умные. В них с самого начала имелись дефекты конструкции, и «Ксимос» не мог их исправить. Весь многомиллионный оборонный проект улетал коту под хвост — потому что «Ксимос» не мог решить проблемы с роем. И тогда в «Ксимосе» додумались заставить рой решать эти проблемы самостоятельно. Они поменяли конфигурацию наночастиц, снабдили их микрочипом памяти и солнечным электроэлементом. Они переписали базовую программу для частиц, добавив туда генетический алгоритм. И выпустили рой, чтобы он размножался и эволюционировал. Они собирались проверить, сможет ли рой самостоятельно выжить в окружающей среде. На этот раз эксперимент удался. Это было так глупо, потрясающе глупо. Я не понимал, как могли они взяться за такое, даже не подумав о возможных последствиях. Как и все остальное, что я видел в «Ксимосе», этот план слепили на скорую руку, кое-как, по-быстрому — только для того, чтобы как-то уладить насущную проблему, и совершенно не учитывая отдаленные последствия, не думая о будущем. Наверное, это очень типично для корпоративного мышления, когда приходится все время бежать наперегонки с конкурентами. Но когда имеешь дело с подобными технологиями, это чертовски опасно. Но, конечно, на самом деле все происходило гораздо сложнее. Эта технология сама подталкивает к определенной модели поведения. Распределенные системы агентов работают самостоятельно и сами собой управляют. Так они устроены. В этом-то весь смысл — ты их программируешь, настраиваешь и отпускаешь — дальше все происходит само собой. Если ты занимаешься этим постоянно, то постепенно привыкаешь так делать. Привыкаешь обращаться с системами агентов именно таким образом. Ведь главное их достоинство — автономность. Но одно дело — выпустить в память компьютера популяцию виртуальных агентов, чтобы они решили какие-то проблемы. И совсем другое — выпустить реальные агенты в реальный мир. Они в «Ксимосе» просто не поняли разницы. Или не позаботились о том, чтобы эту разницу поискать. И выпустили рой на волю. «Самооптимизация» — технический термин, которым это обозначается. Рой эволюционировал самостоятельно, менее успешные агенты погибали, более успешные воспроизводились в следующих поколениях. Через десять или сто поколений эволюционирующий рой приблизился к наилучшему решению. К оптимальному решению. Такое постоянно происходит внутри компьютеров. Эта закономерность даже специально используется для разработки новых компьютерных алгоритмов. Дэнни Хиллз сделал это одним из первых, уже много лет назад — для оптимизации алгоритма отбора. Он хотел узнать, сможет ли компьютер сам придумать способ, который позволит ему лучше работать. И программа нашла новый способ. Вслед за Дэнни Хиллзом методику сразу же подхватили и другие. Но еще никто не делал такого с автономными роботами в реальном мире. Насколько мне известно, этот случай — первый. А может быть, такое уже случалось, но мы просто об этом не знали. Как бы то ни было, я уверен, что нечто подобное обязательно случится снова. И, наверное, довольно скоро. Уже два часа ночи. Детей наконец перестало тошнить. Они пошли спать. Похоже, с ними пока все в порядке. Малышка тоже спит. Эллен до сих пор сильно тошнит. Я, наверное, снова задремал. Не знаю, что меня разбудило. Я увидел Мае, которая поднималась по склону холма позади моего дома. Вместе с Мае шли люди в серебристых комбинезонах — команда «ССВТ». Мае шла ко мне. Я видел, что она улыбается. Надеюсь, у нее хорошие новости. Сейчас мне очень не помешали бы хорошие новости. Джулия писала в своих письмах: «Нам больше нечего терять». Но в конце концов они потеряли все — и свою компанию, и свои жизни, все. И что забавно — ведь на самом деле план Джулии сработал. Рой действительно решил проблему, которую перед ним поставили. Но на этом рой не остановился. Он продолжал эволюционировать. И они это допустили. Они не ведали, что творят. Боюсь, такая надпись будет на надгробии всей человеческой расы. Но я очень надеюсь, что до этого не дойдет. Может быть, нам повезет.Майкл Крайтон Случай необходимости
«Я направлю режим больных к их выгоде, сообразно с моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного лекарства и не покажу пути для подобного замысла. Точно также я не вручу никакой женщине абортивного пессария. Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство…»— Из «Клятвы Гиппократа», даваемой молодыми врачами, готовящимися приступить к профессиональной практике.
Консервация ДНК не есть моральное обязательство.Гарретт Хардин
____________________ АО 22-6712
РЭНДАЛЛ, КАРЕН
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЙ ЛИСТ
…в виде (4+) аллергической реакции с последующим смертельным исходом в 4 часа 23 минуты. Больная выписана в 4 часа 34 минуты. Диагноз при выписке: 1. Кровотечение 2-о, вызванное самопроизвольным выкидышем. 2. Общая анафилаксия как следствие назначения инъекции пенициллина внутримышечно.
ПОМЕЩЕН -
ВЫПИСАН — палата Х
ДАТА — 10/13
ПОДПИСЬ — Джон Б.Вильямсон, доктор медицины ____________________
ПОНЕДЕЛЬНИК, 10-Е ОКТЯБРЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Все кардиохирурги порядочные сволочи, и Конвей в этом смысле отнюдь не является исключением. Он вихрем ворвался в лабораторию патологоанатомического отделения в 8:30 утра, на нем все еще был зеленый хирургический халат и шапочка, и он неистовствовал. Когда Конвей вне себя от злости, он что есть силы стискивает зубы, и монотонно цедит слова сквозь них. Лицо его при этом багровеет, а на щеках проступают пунцовые пятна. — Идиоты, — шипел Конвей, — недоумки чертовы. Он ударил кулаком о стену; расставленные на полках шкафов пузырьки и склянки испуганно задребезжали. Все мы знали, что происходит. В день Конвей делает две операции на сердце, первая из них начинается в 6:30 утра. И когда двумя часами позже он объявляется в лаборатории нашего отделения, то происходит это лишь по одной-единственной причине. — Бестолочь, ублюдок безголовый, — сказал Конвей и со злостью пнул ногой урну для мусора. Урна опрокинулась и с грохотом покатилась по полу. — Чтоб ему пусто было, чтоб его поганые мозги повылазили, — продолжал разоряться Конвей, отчаянно гримасничая и устремив взгляд в потолок, как будто обращаясь к Всевышнему. Всевышний же, как, впрочем, и все мы, уже не раз слышал это и прежде. Все тот же гнев, и опять крепко стиснуты зубы, и снова раздается грохот и богохульство. Конвей неизменно остается верен себе, и это очень напоминает повторный показ кадров одной и той же старой киноленты. Объектами для негодования чаще всего становились ассистенты, медсестры, техники, отвечающие за оборудование. Но вот сам Конвей, как ни странно, никогда не входил в это число. — Тут хоть еще сто лет проживи, — цедил Конвей сквозь зубы, — все равно не найдешь приличного анестезиолога. Никогда. Потому что их не существует в природе. Все, все они тупые говнюки и ублюдки. Мы сочувственно переглянулись между собой: на этот раз не повезло Герби. Примерно раза четыре за год в адрес Герби сыпались упреки и проклятия. В оставшееся же время они с Конвеем были близкими друзьями. И тогда Конвей превозносил его до небес, называя самым лучшим анестезиологом во всей стране, уверяя, что он лучше, чем Сондерик из «Брайхама», лучше Льюиса из «Майо», короче, лучше всех. Но четыре раза в год Герберт Лэндсмен все же обьявлялся виновным за СНС — на слэнге хирургов это означает смерть на столе. В кардиологии такие случаи отнюдь не редки: пятнадцать процентов из ста для большинства хирургов, и восемь процентов из ста для такого человека, как Конвей. И именно потому, что Фрэнк Конвей был хорошим хирургом, потому что у него лишь восемь операций из ста заканчивались неудачей, и потому что у него была легкая рука, всем волей-неволей приходилось мириться с вспышками раздражения и гневными порывами с его стороны, когда он был готов крушить все, что ни попадется ему на пути. Как-то раз досталось даже лабораторному микроскопу, ремонт которого впоследствии обошелся в сотню долларов. Но и тогда никто и глазом не моргнул, все сделали вид, как будто ничего не произошло. Потому что у Конвея было лишь восемь процентов операций со смертельным исходом. Конечно же по Бостону ходили упорные слухи о том, как ему удается добиться столь низкого процента смертности, того показателя, что сами хирурги между собой называют не иначе как «коэффициентом убойности». Говорили, что Конвей намеренно не берет пациентов с осложнениями. Говорили, что Конвей избегает оперировать пожилых пациентов. Говорили также, что он противится новшествам и никогда не применяет в своей практике новых и рискованных методик. Все эти доводы, разумеется, были лишь досужим вымыслом. Коэффициент убойности у Конвея оставался столь низок, потому что он был превосходным хирургом. Только и всего. А тот факт, что как личность он был совершенным ничтожеством, считался вроде как излишней подробностью. — Тупица, вонючий ублюдок, — сказал Конвей. Он гневно оглядел лабораторию. — Кто у вас тут сегодня за главного? — Я, — ответил я. Как старший патологоанатом в тот день я отвечал за работу лаборатории. И поэтому все должно было проходить через меня. — Вам нужен стол? — Да, черт возьми. — Когда? — Вечером. Это было вполне в духе Конвея. Он всегда проводил вскрытия по своим случаям со смертельным исходом вечером, нередко задерживаясь в секционном зале далеко за полночь, словно желая тем самым наказать самого себя. Но вот присутствовать при этом никогда не позволялось никому, даже стажерам, работавшим с ним. Кое-кто говорил, что якобы во время вскрытия он плачет над трупами. Другие же утверждали, будто бы, наоборот, похохатывает. Но наверняка этого не знал никто. Кроме самого Конвея. — Я предупрежу канцелярию, — сказал я, — чтобы они оставили свободное отделение в холодильнике. — Угу. Дерьмо! — Он грохнул кулаком по столу. — Четверо детей остались без матери. — Я скажу канцелярии, чтобы там все организовали. — Остановка произошла прежде, чем мы успели добраться до желудочка. Мы продолжали массаж целых тридцать пять минут, но все впустую. Все напрасно. — Вы назовете мне имя? — спросил я. Это было нужно для канцелярии. — МакФерсон, — сказал Конвей. — Миссиз МакФерсон. Он направился к выходу и вдруг остановился уже у самого порога. Он уныло стоял там, понуро опустив плечи. — Господи, — сказал он, — мать четверых детей. Что, черт возьми, я теперь скажу ее сиротам? Он поднял руки — так как это делают только хирурги, обратив их ладонями к себе — и с отвращением посмотрел на собственные пальцы, как будто это они подвели его. Я полагаю, что в каком-то смысле они его действительно подвели. — Боже праведный, — сказал Конвей, — и почему я только не пошел в дерматологи? Ведь у дерматологов-то небось не бывает смертников. Затем, пнув ногой дверь, отчего та покорно распахнулась настежь, он вышел из лаборатории.* * *
Когда мы наконец снова остались в одиночестве, один из патологоанатомов-стажеров, новичок, работавший у нас всего первый год и теперь казавшийся очень бледным, осторожно осведомился у меня: — А он что, всегда так? — Да, — ответил я. — Всегда. Я отвернулся к окну, за которым накрапывал унылый октябрьский дождик, а сквозь него медленно тянулсялся сплошной автомобильный поток часа пик. Наверное мне было бы гораздо легче посочувствовать Конвею, если бы я только не знал, что подобные его выходки были неотъемлемой частью своего рода ритуала, совершаемого всякий раз, когда он терял пациента. Наверное, потребность в разрядке действительно существовала, но только не скрою, что нам, подавляющему большинству сотрудников лаборатории, оставалось лишь мечтать о том, чтобы в такие моменты он поступал как Делонг из Далласа, который занимался составлением кроссвордов на французском языке, или хотя бы как Арчер из Чикаго, отправлявшийся в город, к парикмахеру всякий раз, когда ему приходилось кого-либо терять. Выходки Конвея пагубно сказывались на работе всей нашей лаборатории, из-за него мы теряли время. А по утрам это было особенно плохо, потому что как раз в утренние часы приходилось выполнять исследование образцов тканей, поступавших из операционных, а уложиться в положенные по графику сроки обычно никак не удавалось. Отвернувшись от окна, я взял очередной материал, принесенный для исследования. В нашей лаборатории имеется все для того, чтобы работа шла без задержек: патологоанатомы работают, стоя за высокими лабораторными столами. Перед каждым из нас расположен микрофон, спускающийся с потолка и включаемый при нажатии педали, находящейся на полу. Это освобождает руки для работы; достаточно лишь наступить на педаль и говорить в микрофон, и тогда все замечания и выводы окажутся записанными на магнитофон. Впоследствии машинистки распечатают эти заключения, чтобы их можно было приобщить к больничным картам. Вот уже всю прошлую неделю я пытался бросить курить, и то, что теперь оказалось у меня в руках, в некоторой степени помогло мне в этом. Передо мной лежал срез с легкого с выступающей из него шишкой белого цвета. На приложенной розовой бирке было указано имя больного, который именно в этот момент лежал на операционном столе с разрезанной грудью. Для того, чтобы продолжить операцию, хирургам было необходимо дождаться заключения от патологоанатома. Если опухоль доброкачественная, то они просто удалят эту долю легкого. Если же она окажется злокачественной, то придется убрать целое легкое вместе со всеми лимфатическими узлами. Я поставил ногу на педаль в полу. — Пациент АО-четыре-пять-два-три-три-шесть. Джозеф Магнусон. Для исследование представлен срез верхней доли правого легкого размером — тут я на время отпустил педаль и произвел измерения — пять на семь с половиной сантиметров. Ткань легкого бледно-розового цвета и крепитантна[120]. Поверхность плевры гладкая и блестящая без признаков соединительной ткани или спаек. Небольшое кровоизлияние. В составе паренхимы имеется новообразование неправильной формы, белого цвета, размером… — я измерил шишку -… приблизительно двух сантиметров в диаметре. Срез твердый, белого цвета. Видимой фиброзной капсулы не выявлено, наблюдается некоторое нарушение структуры прилегающей ткани. Общее впечатление… рак легкого, предположительно злокачественная опухоль, знак вопроса, метастазы. Перерыв в записи, подпись, Джон Берри. Я сделал срез с шишки и поместил ее в агрегат для быстрой заморозки. Существует лишь один путь наверняка убедиться в доброкачественной или злокачественной природе опухоли — это исследовать срез под микроскопом. Поэтому если вначале подвергнуть ткань заморозке, то появляется возможность быстро сделать тонкий срез. Обычно для того, чтобы подготовить предметное стекло, исследуемый материал приходится вымачивать в шести или семи растворах, на что уходит самое меньшее часов шесть, а иногда и целых несколько дней. Хирурги же не могут ждать так долго. Когда ткань была хорошо заморожена, я сделал с нее срез микротомом, и поместил его на предметное стекло, которое было тут же вставлено мною в микроскоп. Мне не пришлось помещать стекло в сушку: даже под объективом с небольшим увеличением была отчетливо видна причудливо переплетающаяся сеть легочной ткани, образующая пузырьки альвеол, в которых происходит газообмен между кровью и воздухом. Белое же образование было здесь явно не на месте. Я снова наступил на педаль микрофона в полу. — Микроскопическое исследование среза замороженной ткани. Новообразование белого цвета состоит из видоизмененных клеток паренхимы, поразивших прилегающую здоровую ткань. Делящиеся клетки содержат много неправильных, гиперхроматических ядер. Заметны также гигантские клетки, содержащие сразу несколько ядер. Впечатление — начальная стадия развития злокачественного новообразования в легком. Примечание — выраженный антракоз прилегающей ткани. Антракозом называется скопление в легких частичек углерода. Стоит только углероду попасть в организм, будь то вместе с дымом сигареты или в составе загрязненного городского воздуха, как он тут же прочно оседает в легких, и избавиться от него человеческому телу уже не суждено никогда. Зазвонил телефон. Я был уверен, что это скорее всего Скэнлон из операционной, где он уже наверное окончательно извелся оттого, что не получил от нас ответа ровно через полминуты, как ему очень бы хотелось. В этом отношении Скэнлон ничем не отличается от остальных хирургов. Если он не режет, то и жизнь для него не в радость. И поэтому, дожидаясь заключения, ему поистине невмоготу просто так стоять в бездействии и глядеть на огромную дыру, что он только что проделал в том парне. Но ему, по-видимому, и в голову не придет подумать о том, что после того, как он взял биопсию и бросил ее в лоток из нержавеющий стали, санитар должен еще доставить все это из операционного блока в лабораторию патологоанатомического отделения. Скэнлон так же не принимает в расчет и то, что в больнице помимо его операционной есть еще одиннадцать, и между прочим, с семи до одиннадцати часов утра во всех них тоже идут операции. В это время дня у нас в лаборатории работают сразу четверо стажеров и врачей-патологоанатомов, но вот с результатами биопсий мы все равно запаздываем. И с этим уже ничего не поделаешь — ведь не хотят же они в самом деле, чтобы мы второпях поставили ошибочный диагноз. Нет, рисковать они не хотят. Им бы только показать свою сволочную натуру, и уж это у них получается ничуть не хуже, чем у Конвея. Наверное после этого они чувствуют себя намного лучше. К тому же все хирурги считают себя в некоторой степени изгоями и комплексуют из-за этого. Об этом вам расскажет любой психиатр. Подойдя к телефону, я первым делом стащил с руки резиновую перчатку. Моя ладонь была потной; я вытер ее о штанину брюк, и лишь после этого снял трубку. Мы очень осторожно обращаемся здесь с телефоном, но все-таки на всякий случай, каждый день, в самом конце работы протираем аппарат ватным тампоном, смоченным в спирте и формалине. — Берри слушает. — Берри, ну что у вас там? После того, как в лаборатории побывал Конвей, мне очень хотелось сказать какую-нибудь грубость, но я не стал этого делать. Я просто ответил: — Опухоль злокачественная. — Это я знал и сам, — произнес Скэнлон таким тоном, как будто бы все, чем мы занимались в своей лаборатории было лишь напрасной тратой времени. — Да, конечно, — сказал я и повесил трубку. Мне очень хотелось курить. За завтраком я выкурил лишь одну сигарету, в то время, как обычно выкуриваю две. Возвратившись к столу, я увидел, что своей очереди дожидаются еще три объекта для исследования: почка, желчный пузырь и аппендикс. Я снова уже начал натягивать на руку резиновую перчатку, когда раздался щелчок селектора. — Доктор Берри? — Да? Микрофон селектора настроен так, что можно говорить, совершенно не повышая голоса, находясь в любой точке лаборатории, и девушка вас все равно услышит. Этот микрофон установили очень высоко, почти под самым потолком, потому что новички имеют обыкновение вставать вплотную к нему и громко кричать, ничего не зная о его чувствительности и невольно оглушая секретаря на том конце провода. — Доктор Берри, вам звонит супруга. Я ответил не сразу. У нас с Джудит имеется негласная договоренность: никаких звонков по утрам. Потому что по утрам с семи до одиннадцати часов я всегда очень занят, и так изо дня в день, шесть дней в неделю, а иногда, если кто-нибудь из коллег заболеет, то и все семь. И обычно моя жена свято придерживается этого правила. Она не стала звонить мне даже когда наш Джонни въехал на своем трехколесном велосипедике в кузов грузовика, из-за чего ему на лоб пришлось наложить целых пятнадцать швов. — Хорошо, — сказал я, — я сейчас возьму трубку. К тому времени я уже успел наполовину натянуть снятую перчатку. Я снова стащил ее с руки и вернулся к телефону. — Алло? — Джон, это ты? — ее голос дрожал. Я не слышал этого вот уже несколько лет. С тех пор как умер ее отец. — Что случилось? — Джон, только что звонил Артур Ли. Арт Ли — акушер-гинеколог, друг нашей семьи; он был шафером у нас на свадьбе. — И что? — Он звонил и спрашивал тебя. У него неприятности. — Какие еще неприятности? — разговаривая, я сделал рукой знак одному из стажеров, чтобы он занял мое место у стола. Работа с материалами из операционных не должна останавливаться. — Я не знаю, что случилось, — сказала Джудит, — но он в тюрьме. Мне на ум тут же пришла мысль о том, что произошло, должно быть, какое-то чудовищное недоразумение. — Ты уверена в этом? — переспросил я у жены. — Да. Он только что позвонил. Джон, это что, из-за…? — Я не знаю, — сказал я. — Мне известно не больше твоего. — Зажав трубку между ухом и плечом я стащил резиновую перчатку и с другой руки. Обе перчатки тут же полетели в урну, выстеленную изнутри виниловой пленкой. — Я сейчас сам поеду к нему, — сказал я. — Так что не волнуйся. Возможно это из-за какой-нибудь ерунды. Может быть он снова напился пьяным. — Ну, ладно, — тихо сказала она. — Не волнуйся, — повторил я. — Ладно. — Я перезвоню тебе потом. Положив трубку, я развязал фартук и повесил его на крючок у двери. Затем я вышел в коридор, направляясь к кабинету Сэндерсона. Сэндерсон был заведующим лабораториями. Выглядел он вполне благообразно; ему было сорок восемь лет, и волос у висков уже коснулась седина. С мясистого лица Сэндерсона не сходило задумчивое выражение. Случившееся в равной степени касалось нас обоих. — Арт в тюрьме, — сказал я. В то время, когда я появился на пороге кабинета, он перечитывал протокол вскрытия. Прервав чтение, он захлопнул папку. — Почему? — Я еще не знаю. Я собираюсь сейчас навестить его. — Мне пойти с тобой? — Нет, — отказался я. — Будет лучше, если я пойду туда один. — Тогда позвони, — сказал Сэндерсон, глядя на меня поверх очков, — когда что-нибудь выяснишь. — Хорошо. Он кивнул. Когда я уходил от него, он снова раскрыл папку и продолжил прерванное чтение. Если он и был расстроен этой новостью, то ему удалось не подать вида, хотя, впрочем, Сэндерсон и прежде не имел обыкновения выставлять напоказ свои чувства. Проходя через вестибюль больницы, я сунул руку в карман, нашаривая там ключи от машины, когда меня вдруг посетила мысль о том, что я не знаю, где именно сейчас содержат Арта. Подумав об этом, я направился к стойке стола справок, чтобы позвонить Джудит и уточнить у нее эту деталь. Девушку за стойкой звали Салли Планк, это была добродушная блондинка, чье имя служило предметом бесконечных шуток, имевших хождение среди молодых врачей, проходивших стажировку при нашей больнице. Я позвонил Джудит и спросил у нее, где искать Арта; она этого не знала. Ей не пришло в голову спросить у него об этом. Тогда я позвонил Бетти, жене Артура, девушке очень привлекательной и деятельной, имеющей докторскую степень в биохимии и диплом Стэнфордского университета. До недавнего времени Бетти занималась научными исследованиями в Гарварде, но несколько лет назад, после рождения третьего ребенка, с наукой было покончено. Обычно она спокойна и невозмутима. За все время нашего знакомства я видел ее расстроенной один единственный раз: когда напившийся до бесчувствия Джордж Ковакс приноровился справлять малую нужду во внутреннем дворике ее дома. Бетти сняла трубку. Она пребывала в прострации от случившегося. Она рассказала мне, что Артура увезли в центр города, на Чарльз-Стрит, и что арестовали его утром, дома, когда он еще только собирался на работу. Дети очень переживают. В школу она их не пустила, и вообще, она ума не приложит, что теперь будет с детьми. Как им объяснить произошедшее? Я ей посоветовал сказать, что это просто недоразумение, и положил трубку.* * *
Сев за руль своего «фольксвагена», я выехал со служебной автостоянки, миновав по пути припаркованные тут же сверкающие «кадиллаки». Владельцами роскошных авто были практикующие врачи; а мы, патологоанатомы, состоим при больнице, которая платит нам зарплату, и подобная роскошь нам, увы, не по карману. На часах было без четверти девять, самый разгар часа пик, то самое время, когда у нас, в Бостоне, наиболее актуальным становится вопрос жизни и смерти. По числу аварий Бостон опередил даже Лос-Анжелес, заняв первое место среди городов США по количеству дорожно-транспортных происшествий, об этом вам расскажет любой стажер из отделения экстренной помощи. Или же патологоанатом: к нам на вскрытие попадает много трупов со следами травм, полученных в автокатастрофах. Машины с бешенной скоростью проносятся по дороге; если же заглянуть в отделение неотложной помощи, когда туда поступают очередные пациенты, то можно подумать, что за стенами больницы идет война. Джудит утверждает, что виной всему стрессы. Арт же всегда цинично твердил о том, что это все из-за католиков и их непоколебимой веры в то, что бог их хранит и не допустит ничего такого, в то время как сами они будут вытворять, что им вздумается. Арт цинник по натуре. Однажды во время одной из вечеринок, на которую собралось много врачей, один из хирургов рассказал о том, что зачастую пострадавшие лишаются зрения из-за различных пластиковых фигурок, которые стало модно укреплять рядом с приборной доской автомобиля. Люди попадают в аварию, при ударе их по инерции кидает вперед, в результате чего глаза оказываются выколотыми о шестидюймовую статуэтку Девы Марии. И это отнюдь не единичный случай, такое происходит довольно часто. Арт же нашел эту историю самой смешной изо всех, что ему когда-либо доводилось слышать. Он смеялся до слез. — Это называется ослепленные религией, — не переставал повторять он сквозь хохот, держась за живот. — Ослепленные религией. Сам рассказчик занимался восстановительной хирургией и не находил в этом ничего смешного. Я думаю, это оттого, что на своем веку ему довелось приводить в порядок слишком много выдавленных глазниц. Но Арт просто-таки умирал со смеху. Большинство из присутствующих на вечере были немало удивлены такому веселью, сочтя его в высшей степени неуместным и довольно оскорбительным для окружающих проявлением дурного тона. Полагаю, я был единственным из приглашенных, кто понимал истинное значение, вкладываемое Артом в эту остроту. К тому же лишь одному мне было известно о тех отнюдь непростых условиях, в которых ему зачастую приходилось работать. Арт мой друг, и мы дружим с ним еще со времен совместной учебы в медицинском колледже. Он очень смышленный парень и опытный врач, придающий большое значение своей работе. Как и большинство имеющих собственную практику врачей, временами он бывает слишком уж авторитарен, слишком автократичен. Он считает, что лишь один он может принять единственно правильное решение, и никому кроме него этого знать не дано. Может быть временами он действительно перегибает палку, но я считаю себя не вправе осуждать его за это. Ведь он занимается очень важным делом. В конце концов, должен же кто-то делать аборты. Я точно не знаю, когда он начал заниматься этим. Могу только предполагать, что это произошло сразу же по завершении стажировки в геникологии. В самой операции как таковой нет ничего особенно сложного — ее может запросто выполнить даже опытная медсестра. Все дело лишь в одной небольшой неувязке. Это незаконно. Я очень хорошо помню, при каких обстоятельствах мне впервые довелось узнать об этом. Я стал замечать, что кое-кто из молодых врачей, проходивших стажировку в патологоанатомическом отделении был не прочь посудачить по поводу Ли; многие из соскобов, взятых им во время чистки показывали наличие беременности. Выскабливание матки назначалось пациенткам по различным причинам — тут были и жалобы на нерегулярность цикла, на боли и маточные кровотечения — но некоторые из соскобов ткани подтверждали прерванную беременность. Меня это очень взволновало, потому что стажеры были еще очень молоды и чересчур словоохотливы. Тогда же, прямо в лаборатории я одернул их, сказав, что это не тема для разговоров, и что подобного рода остротами они могут нанести серьезный ущерб репутации опытного врача. На этом разговор был окончен и больше благоразумно не возобновлялся. Затем я отправился к Артуру, чтобы самому поговорить с ним. Я встретил его в больничном кафетерии. — Арт, — серьезно начал я, — меня очень беспокоит кое-что. Арт жевал пончик, запивал его кофе и пребывал в хорошем расположении духа. — Надеюсь, это нечто не из области геникологии, — рассмеялся он в ответ. — Не совсем. Просто мне довелось услышать, что кое-кто из наших стажеров говорит, будто бы за последний месяц полюжины взятых тобой соскобов показали беременность. Тебе об этом сообщили? Стоило мне лишь заикнуться на этот счет, как от его дружеского настроя вмиг не осталось и следа. — Да, — сухо сказал он. — Сообщили. — Я просто хотел предупредить тебя, чтобы ты знал. Если это все всплывет на совете, то могут быть неприятности, и… Он отрицательно покачал головой. — Ничего не будет. — Ты что, не понимаешь, как это выглядит со стороны? — Понимаю, — сказал он. — Это выглядит так, как если бы я делал аборты. Он говорил очень тихо, сохраняя при этом редкостное спокойствие и глядя на меня в упор. Я тоже смотрел на него, и тогда у меня возникло очень странное чувство. — Нам надо поговорить, — сказал он. — Может быть пойдем, посидим где-нибудь сегодня вечером, часов в шесть? Ты освободишься? — Надеюсь, что да. — Ну тогда встретимся на стоянке. И вот еще что. Если ты сегодня днем будешь не слишком занят, то может быть сам взглянешь на один из моих случаев? — Ладно, — недовольно сказал я. — Имя — Сьюзен Блэк. Номер АО-два-два-один-три-шесть-пять. Я торопливо нацарапал номер на салфетке, недоумевая, зачем ему понадобилось запоминать его наизусть. Обычно доктора помнят многое о своих пациентах, но редко когда могут по памяти назвать их номер по больничной регистрации. — Ты внимательно разберись с этим случаем, — сказал мне Арт, — но только не обсуждай его ни с кем, не переговорив прежде со мной. Несколько озадаченный таким поворотом событий, я вернулся обратно в лабораторию. В тот день меня еще вызвали на вскрытие, поэтому освободился я не раньше четырех. Покончив с делами, я отправился в архив и разыскал в нем больничную карту Сьюзан Блэк. Я прочитал ее на месте — история болезни оказалась предельно краткой. Пациентка доктора Ли, двадцать лет, первокурсница одного из бостонских колледжей. Обратилась по поводу нарушения менструального цикла. Предварительная беседа показала, что больная недавно перенесла корь, еще не совсем окрепла после болезни и была обследована врачом колледжа на предмет возможного мононуклеоза. Она жаловалась на нерегулярные кровотечения, начинающиеся примерно через каждые семь дней и продолжительностью до десяти дней при отсутствии нормальной менструации. Это продолжалось вот уже на протяжении последних двух месяцев. Она была слаба и апатична. Результаты осмотра по существу можно тоже оказались нормальными, если не принимать в расчет того, что температура была несколько повышена. Анализы крови были тоже в норме, но уровень гемоглобина оказался немного низким. С целью восстановления цикла доктором Ли была назначена чистка. Это было в 1956 году, когда лечение гормонами еще не вошло в практику. Результаты выскабливания были нормальными, не показавшими ни беременности, ни признаков опухоли. Девушке это лечение, по-видимому, пошло на пользу. Она наблюдалась у врача в течение следующих трех месяцев, и цикл у нее снова восстановился. Случай казался предельно простым. Болезнь или сильное эмоциональное потрясение могут сбить ход биологических часов женщины и нарушить ее месячный цикл; чистка же помогает как бы заново установить эти часы. Я никак не мог взять в толк, зачем Арту было просить меня присмотреться именно к этому случаю. Я прочел и патологоанатомическое заключение, полученное после исследования ткани. Оно было составлено самим доктором Сэндерсоном. Описание оказалось простым и лаконичным: общее впечатление — нормальное, микроскопическое исследование — в норме. Я положил историю болезни на место и вернулся обратно в лабораторию. Но уяснить, что такого необычного в этом случае, я так и не смог. Я слонялся по лаборатории, делал кое-что по мелочи, и наконец снова вернулся к проведенному вскрытию, намереваясь дописать заключение до конца. Я не знаю, что заставило меня неожиданно вспомнить о предметном стекле. Как и в большинстве больниц, у нас в «Линкольне» заведен порядок сохранять предметные стекла с образцами исследований. Мы сохраняем все; в случае необходимости можно разыскать даже стекла двадцати— или тридцатилетней давности и сравнить результаты микроскопических исследований данного пациента. Все стекла хранятся в длинных ящиках, с виду напоминающих библиотечные картотеки. У нас есть целый зал, заставленный подобными шкафами. Подойдя к нужному шкафу, я отыскал стекло под номером 1365. На этикетке был проставлен номер больничной карты и стояли инициалы доктора Сэндерсона. Надпись, сделанная большими буквами, гласила «ВЫСКАБЛИВАНИЕ МАТКИ». Взяв стекло, я вернулся обратно в лабораторию, где у нас выстроен длинный ряд из десяти микроскопов. Место за одним из них оказалось свободным; закрепив стекло на предметном столике, я заглянул в окуляр. Это сразу же бросалось в глаза. Ткань представляла собой обычный соскоб со слизистой матки, с этим вроде бы все в порядке. Налицо нормальные клетки эндометриоидной ткани в пролиферативной стадии, но я обратил внимание на саму окраску среза. Стекло было обработанно в зенкер-формалине, окрашивающем все в ярко-голубой или зеленый цвет. Этот препарат в исследованиях применяется довольно редко, только в некоторых частных случаях с целью диагностики. Обычно же в работе используется гематоксилин-эозин, дающий оттенки розового и красного тонов. Этот раствор наносится на срезы исследуемой ткани, а если в некоторых случаях требуется применение другого препарата, то причины для этого излагаются в отчете патологоанатома. Но ведь доктор Сэндерсон в своем отчете нигде не упомянул о том, что срез обрабатывался в зенкер-формалине. Скорее всего просто произошла какая-то путаница со стеклами. Я снова взглянул на почерк на этикетке. Рука Сэндерсона, в этом никаких сомнений быть не может. Тогда в чем же дело? На ум мне стали тут же приходить другие возможные варианты, объясняющие подобную ситуацию. Например, может же быть такое, что Сэндерсон просто забыл упомянуть в своем отчете, что при исследовании было использовано другое, чем обычно, окрашивающее вещество. Или, возможно, было приготовлено два среза — один с гематоксилин-эозином и другой с зенкер-формалином — но по какой-то причине сохранилось только одно стекло. Или это просто результат обычной путаницы. Но однако ни одна из этих возможностей не казалась достаточно убедительной. Раздумывая об этом, я с нетерпением дожидался условленных шести часов, когда мы наконец встретились с Артом на стоянке, и я подсел к нему в машину. Он предложил подыскать место для разговора где-нибудь подальше от больницы. Когда мы выехали со стоянки, он спросил меня: — Ну как, прочитал то, что я просил? — Да, — сказал я. — Было очень интересно. — И срез смотрел? — Да. А он подлинный? — Тебя интересует, этот ли соскоб я взял у Сьюзен Блэк? Нет, конечно. — Тебе следовало бы быть поосторожнее. Там другое окрашивающее вещество. В случае чего на этом можно запросто попасться. Откуда же тогда взялось это стекло? Арт чуть заметно улыбнулся. — Из магазина наглядных пособий. «Образец нормальной эндометриоидной ткани». — А кто произвел подмену? — Сэндерсон. Тогда мы с ним были новичками, только-только начинали играть в такие игры. Кстати, это была его идея подложить фальшивое стекло и описать случай, как нормальный. Сейчас, разумеется, мы в этом деле значительно поднаторели. Каждый раз, когда к Сэндерсону попадает чистый соскоб, он делает с него несколько лишних стекол и придерживает их на будущее. — Я не понимаю, — сказал я. — Ты хочешь сказать, что Сэндерсон в этом с тобой за одно? — Да, — просто ответил Арт. — Вот уже несколько лет. В моих глазах Сэндерсон всегда был очень мудрым, очень добрым и очень правильным человеком. — Понимаешь, — продолжал Арт, — вся эта история болезни обыкновенная туфта для отвода глаз. Правдой там можно назвать только то, что девушке на самом деле было двадцать лет и что она переболела корью. Разумеется, у нее было нарушение менструального цикла, но только причиной тому стала беременность. Этим подарком ее наградил в одну из совместных вылазок на футбольный уикэнд какой-то молодец, которого, как выходило по ее же словам, она очень любит и даже собирается выйти за него замуж. Но все же сначала ей хотелось закончить учебу в колледже, а ребенок стал бы помехой в этом деле. К тому же во время первого семестра она умудрилась подхватить где-то корь. Может быть эта девица и была не слишком сообразительной, но, видать, для того, чтобы представить себе возможные последствия кори, у нее ума все же хватило. Когда она пришла ко мне на прием, она была очень встревожена. Сначала она, запинаясь, мямлила что-то маловразумительное, а потом напрямую попросила меня сделать ей аборт. Я был в ужасе. Я тогда был только-только после стажировки и все еще смотрел на мир мечтательным взглядом идиалиста. А она оказалась в такой ситуации, что не позавидуешь; ей было уже нечего терять, и она шла напролом, действуя так, как если бы весь мир вокруг нее вдруг начал рушиться. Наверное, в некотором смысле, это так и было. Ей было наплевать на чужие проблемы; ее волновали только ее собственные трудности, как то вынужденная необходимость бросить учебу в колледже и стать матерью-одиночкой, родив вне брака ребенка, который, возможно, может к тому же оказаться дефективным. Это была довольно милая девушка, и мне было ее искренне жаль, но тем не менее я отказал. Я посочувствовал ей, на душе у меня было чрезвычайно мерзко, и начал объяснять, что не могу этого сделать, что руки у меня для этого связаны. Тогда она вдруг поинтересовалась, опасно ли делать аборт. Вначале мне показалось, что она собирается попытаться проделать это самостоятельно, и поэтому я ответил, что это, безусловно, рискованная и сложная операция. И тогда она сказала мне, что будто бы где-то в районе Норт-Энда есть один человек, который делает аборты и берет за это две сотни долларов. Вроде как он когда-то работал санитаром в «Маринз» или еще где. Короче, она заявила, что если я не сделаю ей аборт, то она обратится к тому человеку. А потом она встала и вышла из кабинета. Он глубоко вздохнул и покачал головой, продолжая следить за дорогой. — В тот вечер, когда я вернулся домой, настроение у меня было прескверное. Я возненавидел ее: за то, что она имела наглость посягнуть на мою только-только начинавшуюся практику, за то, что ворвалась в мою чистенькую жизнь, в которой все мною было уже заранее распланированно. Я ненавидел ее за то давление, что она пыталась теперь оказать на меня. Я не мог спать; я думал всю ночь. Я представлял себе, как она заходит в вонючую дальнюю комнату какой-то грязной квартиры, где ее встречает некий подозрительный тип, который ее искалечит или даже отправит на тот свет. Я думал о своей собственной жене и нашем годовалом малыше, и как все могло бы быть хорошо. Я думал о последствиях тех кустарных абортов, которые мне приходилось видеть еще будучи стажером, когда в три часа ночи к нам поступали истекающие кровью девочки. И, если честно сказать, я думал о тех проблемах, что возникали у меня самого, когда мы еще только учились в колледже. Однажды мы с Бетти целых шесть недель с не находили себе места, дожидаясь ее долгожданных месячных. Я очень хорошо знал, что случайно забеременеть может любая женщина. Это элементарно, и это может случиться с каждым, а поэтому это не должно считаться преступлением. Я молчакурил. — Я поднялся с постели посреди ночи, решив все же довести этот спор с самим собой до конца, и выпил сразу шесть чашек кофе, а потом сидел, тупо уставившись на стену кухни. К утру я пришел к выводу, что закон несправедлив. Я решил для себя, что коли уж врачу, если судить по большому счету, и приходится исполнять обязанности Господа Бога, то это дело несомненно благое. Ведь выходило, что я бросил больного в беде, не оказал ему помощи, хотя это было мне вполне по силам. Это угнетало меня больше всего — я отказал пациенту в лечении. Это было равносильно тому, как если бы отказать заболевшему человеку в пеницилине, так же глупо и жестоко. На следующее утро я отправился к Сэндерсону. Я знал, что он придерживается довольно либеральных взглядов по целому ряду вопросов. Я обрисовал ему ситуацию и сказал, что я хочу сделать чистку. Он ответил, что устроит все так, чтобы самому провести патологоанатомическое исследование. Сказано — сделано. Вот с этого все и началось. — И ты что, делал аборты все это время? — Да, — сказал Арт. — Когда я считал, что они оправданы. Он остановился у какого-то неприметного бара в районе Норт-Энд, в скромно обставленном помещении которого проводили время местные разнорабочие — немцы и итальянцы. Арт был настроен на доверительный разговор и говорил без умолку, словно исповедывался. — Я часто задаюсь вопросом о том, — говорил он, — какой была бы медицина, если бы главенствующее положение среди всех прочих религиозных чувств в этой стране занимало бы научно обоснованное христианство. Разумеется, раньше это было не слишком актуально; потому что медицина в то время была слишком примитивной и неэффективной. Но что было бы, если бы этот период пришелся на эпоху пеницилина и антибиотиков. Что если бы вдруг появились некие воинственно настроенные группы, выступающие против лечения с помощью этих лекарств. И что если бы в таком обществе нашлись бы заболевшие люди, которые знали бы наверняка, что им вовсе не обязательно умирать от своих болезней, потому что есть лекарство, которое может им помочь. Разве тогда не появился бы черный рынок этих лекарств? И разве не умирали бы эти люди от самолечения, от домашней передозировки, от суррогатов, завезенных контробандой? И разве не воцарилась бы тогда во всем полнейший хаос и неразбериха? — Мне ясна твоя аналогия, — сказал я, — но согласиться с этим я никак не могу. — Послушай, — сказал он. — Нравственность не должна идти вразрез с наукой, потому что если человека поставить перед выбором, быть нравственным и мертвым или безнравственным и живым, он всегда выберет жизнь. Сегодня люди хорошо осведомлены о том, что аборт — это безопасно и просто. И они хотят быть счастливыми и просят о том счастье, которое им может дать эта операция. Они нуждаются в этом. И так или иначе они все же добиваются своего. Если они богаты, то они едут для этого в Японию или в Пуэрто-Рико; если бедны, то обратятся к тому же самому санитару из «Маринз». Но так или иначе, они все равно сделают этот аборт. — Арт, — сказал я. — Это же противозаконно. Он улыбнулся. — Я никогда не подумал бы, что ты до такой степени чтишь закон. Это было намеком на мою несостоявшуюся карьеру юриста. После колледжа я поступил на юридический факультет, который был мною терпеливо посещаем в течение целых полутора лет, прежде, чем я наконец решил для себя, что ненавижу там решительно все. Я забросил юриспруденцию и решил попробовать себя в медицине. В перерыве между этими двумя событиями я успел еще некоторое время прослужить в армии. — Я совсем другое имею в виду, — возразил я. — Если ты попадешься на этом, то тебя упрячут в кутузку и лишат лицензии. Об этом ты знаешь не хуже меня. — Я делаю это, потому что это мой долг. — Арт, брось дурить. — Я уверен, — сказал он, — что поступая так, я поступаю правильно. Взглянув ему в лицо, я понял, что он и в самом деле настроен самым решительным образом. Позднее, с течением времени, мне и самому выпала возможность столкнуться с несколькими случаями, где аборт был единственным гуманным выходом из положения. Арт делал свое дело. А мы вместе с доктором Сэндерсоном надежно прикрывали его у себя в отделении. Мы четко организовали все таким образом, что больничный совет по-прежнему оставался в полнейшем неведении. Это было тем более важно, что в совет больницы «Линкольна» входили заведующие всех ее отделений, а также избираемая на временной основе группа из шести врачей. Средний возраст членов совета равнялся шестидесяти одному году, и при любой расстановке сил, по крайней мере на одну треть он состоял из католиков. Разумеется, сохранить все в строжайшей тайне было невозможно. Многие молодые врачи знали о том, чем занимается Арт, и по большей части они были на его стороне, потому что к принятию подобного решения в каждом конкретном случае он подходил чрезвычайно взвешенно. Большинство из них наверняка тоже делали бы аборты, окажись у них на это побольше смелости. Но были и те немногие, кто осуждал Арта, и кто скорее всего не устоял бы перед искушением выдать его, имей они на это хоть капельку самообладания. Это были лизоблюды, такие как Уиппл и Глюк, ставившие религию превыше простого человеческого сострадания и здравого смысла. Сперва меня весьма беспокоили все эти уипплы и им подобные. Но затем я просто перестал обращать на них внимания, делая вид, что не замечаю их омерзительных знающих взглядов, поджатых губ и того явного осуждения, что было написано при этом у них на физиономиях. Возможно, это было ошибкой с моей стороны. Потому что теперь Арт арестован, и если уж карающий меч закона падет на его голову, то и Сэндерсону не удастся избежать этой участи. И мне тоже.* * *
Припарковать машину рядом с полицейским участком оказалось невозможным. В конце концов я заехал на стоянку, находившуюся в четырех кварталах от него, и после этого поспешно отправился пешком в обратный путь, чтобы наконец узнать причину, из-за которой Артур Ли оказался в тюрьме.ГЛАВА ВТОРАЯ
Когда в свое время я волею судьбы оказался в армии, мне довелось служить в Токио, в составе частей военной полиции, и могу сказать, что обретенный там опыт очень пригодился в дальнейшем. В те дни, когда ждать конца оккупации оставалось недолго, военные полицейские были едва ли ни самыми ненавидимыми людьми в городе. Облаченные в военную форму и белые шлемы, для японцев мы все еще были напоминанием надоевшей власти военных. Для американцев с «Гинзы», упивавшихся саке, а если хватало денег, то и виски, мы служили воплощением всех тех запретов и неудобств, которыми изобиловала суровая армейская жизнь. Поэтому наше появление где бы то ни было расценивалось как вызов, и кое-кто из моих друзей пострадал именно из-за этого. Один лишился зрения после удара ножом в глаз. Другой же и вовсе погиб. Разумеется, мы были вооружены. Я запомнил, как нам впервые выдали оружие, и сурового вида капитан озабоченно сказал: «Только что вы получили оружие, а теперь послушайте, что скажу вам я: не спешите хвататься за него. А то может случиться так, что, когда-нибудь, может быть даже защищаясь, вы застрелите на улице разбуянившегося пьяницу, а потом окажется, что это племянник какого-нибудь конгрессмена или генерала. Держите оружие на виду, но только пусть оно остается в кобуре. У меня все.» Другими словами, нам было приказано «брать на понт». Мы научились и этому. Такова участь любого полицейского. Я размышлял об этом, представ перед угрюмым сержантом полицейского участка на Чарльз-Стрит. Когда я вошел, он одарил меня таким взглядом, как будто ему не терпелось поскорее проломить мне череп. — Что вам здесь надо? — Я пришел, чтобы повидать доктора Ли, — сказал я. Он усмехнулся. — Что, маленький китаеза все-таки попался? Какая жалость… — Я пришел, чтобы повидать его, — повторил я. — Нельзя. Он вернулся к разложенным перед ним на столе делам и напустив на себя озабоченный вид, раздраженно зашелестел страницами, давая тем самым понять, что разговор окончен. — Может быть все-таки будете столь любезны и потрудитесь объяснить? — Нет, — сказал он. — Столь любезен я не буду. Я вынул из кармана ручку и записную книжку. — Тогда позвольте узнать номер вашего значка. — Вот странный тип. Да кто вы такой? Убирайтесь отсюда. Все равно у вас ничего не выйдет. — По закону вы по первому требованию обязаны назвать номер своего значка. — Как вам угодно. Я взглянул на его рубашку и сделал вид, что записываю номер. Затем я направился к двери. — Что, уже уходите? — небрежно окликнул он меня. — Здесь у входа есть телефонная будка. — Ну и что? — Подумать только, какая досада. Держу пари, ваша жена целых несколько часов потратила на то, чтобы пришить вам на мундир вот эти шевроны. А на то, чтобы их содрать оттуда уйдет лишь каких-нибудь десять секунд. Всего-навсего. Их спарывают при помощи бритвы: так удобнее и меньше шансов порезать материю. Он тяжело поднялся из-за своего стола. — Да что вам вообще здесь нужно? — Я пришел, чтобы увидеться с доктором Ли. Теперь сержант смотрел на меня с некоторой опаской. Может быть он и не был до конца уверен в том, что из-за меня его могут понизить в чине, но в то же время он знал, что возможно и такое. — Вы его адвокат? — Вы угадали. — Ну что же вы сразу не сказали? — он вытащил из ящика стола связку ключей. — Идемте. — Он изобразил на лице некое подобие улыбки, но глаза его смотрели зло. Я проследовал за ним по длинному коридору полицейского участка. За все время он не произнес ни слова, и только пару раз фыркнул. Наконец он бросил мне через плечо: — Вы уж на меня не обижайтесь. Все-таки, знаете ли, убийство есть убийство. — Разумеется, — сказал я.* * *
Камера, в которой держали Арта, оказалась довольно уютной. В ней было чисто и почти не воняло. Вообще-то считается, что тюремные камеры Бостона самые благоустроенные во всей Америке. Иначе никак нельзя: иногда в подобных камерах приходилось коротать время многим довольно знаменитым гражданам. Мэры, государственные служащие и другие люди этого круга. Ведь в самом-то деле, нельзя же ожидать от человека, чтобы он руководил проведением собственной предвыборной кампании за переизбрание на пост, сидя в замызганной камере. Со стороны это выглядело бы довольно убого. Арт сидел на койке, глядя на зажатую в пальцах сигарету. По засыпанному сигаретным пеплом каменному полу были разбросаны окурки. Когда мы вступили в коридор, он взглянул в нашу сторону. — Джон! — У вас есть десять минут, — объявил сержант. Я вошел в камеру. Сержант запер за мной дверь, но не ушел, а остался стоять, облокотившись о прутья решетки. — Благодарю вас, — сказал я. — Вы можете идти. Пронзительно взглянув в мою сторону, он не спеша направился прочь, звеня на ходу связкой ключей. Когда мы наконец остались одни, я спросил у Арта: — Как ты тут? С тобой все в порядке? — Кажется, да. Арт был человеком невысокого роста; он был очень аккуратен и всегда придерживался того же безукоризненного стиля и в одежде. Он был родом из Сан-Франциско, где он вырос в большой семье, из которой вышла целая династия врачей и адвокатов. Очевидно, его мать была американкой: он мало чем походил на настоящего китайца. Цвет его кожи скорее оливковый, чем желтый, в разрезе глаз отсутствуют складки эпикантуса, а волосы темно-каштановые. Обычно он бывает очень подвижен, жестикулирует порывисто и энергично, и в этом смысле он напоминает скорее латиноамериканца, чем кого-либо еще. Теперь он был очень бледен. Когда он поднялся с койки и принялся расхаживать по камере, движения его были резкими и суетливыми. — Очень хорошо, что ты пришел. — На всякий случай запомни, что я представитель твоего адвоката. Иначе сюда попасть было никак не возможно. — Я вытащил из кармана запискую книжку. — Ты адвокату уже звонил? — Нет, еще нет. — Отчего же? — Не знаю, — он потер ладонью лоб, а потом провел пальцами по векам. — Я не подумал об этом. Все это какой-то абсурд, бессмыслица… — Кто твой адвокат? Арт назвал мне имя, и я записал его в свою записную книжку. У Арта был очень хороший адвокат. Смею предположить, он в некоторой степени догадывался, что когда-нибудь ему все же придется воспользоваться его услугами. — Хорошо, — сказал я. — Я потом сам позвоню ему. А теперь может быть ты расскажешь мне, что случилось? — Меня арестовали, — сказал Арт. — За убийство. — Об этом я до некоторой степени догадывался. А зачем ты мне звонил? — Потому что ты разбираешься в подобных вещах. — В убийствах? Я ничего не знаю. — Но ты же учился на юридическом факультете. — Один год, — сказал я. — И это было ровно десять лет назад. Меня, можно сказать, выпихнули оттуда за неуспеваемость, и я не помню совсем ничего из того, чему нас там учили. — Джон, — сказал он, — это медицинско-правовая проблема. Здесь все вместе. Мне нужна твоя помощь. — Тогда тебе лучше рассказать мне обо всем с самого начала. — Джон, я этого не делал. Я клянусь. Я ее даже пальцем не тронул. Он продолжал нервно расхаживать по камере, и теперь шаги его сделались быстрее. Схватив Арта за руку, я остановил его. — Сядь, — велел я ему, — и начни все с самого начала. Очень медленно. Он замотал головой и, погасив окурок одной сигареты, тут же закурил другую, а потом сказал: — Они взяли меня у меня же дома, сегодня утром, примерно часов около семи. Привезли меня сюда и начали допрашивать. Сначала они сказали, что это простая формальность, а там черт их знает, что на самом деле имелось в виду. Разозлились они уже потом. — Сколько их было? — Двое. Иногда трое. — Может с тобой обращались грубо? Они били тебя или ослепляли лампами? — Нет, ничего такого не было. — Тебя предупредили, что ты имеешь право пригласить адвоката? — Да. Но это было уже потом. Когда мне объявили о моих конституционных правах. — Тут он грустно улыбнулся — это была его привычная циничная ухмылка. — Понимаешь, вначале допрос был вроде как ради формальности, так что мне и в голову не пришло вспомнить об адвокате. Я ведь не сделал ничего плохого. Со мной здесь возились битый час, прежде чем ее имя было упомянуто вслух. — Кого «ее»? — Карен Рэндалл. — Это что, та самая Карен… Он согласно кивнул. — Та самая. Дочь Дж.Д.Рэндалла. — Бог ты мой. — Они начали допытываться у меня, что мне известно о ней, и обращалась ли она ко мне когда-либо, как к врачу. Что-то типа того. Я сказал, что да, что она неделю назад приходила ко мне на прием за консультацией. Основная жалоба — аменорея. — Какой продолжительности? — Четыре месяца. — А им ты говорил об этом? — Нет, об этом меня не спрашивали. — Это хорошо, — сказал я. — Им захотелось узнать и другие подробности ее визита, как то: было ли это ее единственной проблемой, как она вела себя при этом. Я им ничего не сказал. Я сказал, что врачебная тайна, касающаяся только врача и пациента. Тогда они переменили тактику: меня стали распрашивать, где я был вчера вечером. Я сказал, что сначала я сделал вечерний обход в «Линкольне», а после него гулял в парке. Они еще спрашивали, возвращался ли я после этого к себе в кабинет. Я сказал, что нет. Они допытывались, видел ли меня в парке еще кто-нибудь. Я сказал, что не помню, во всяком случае из моих знакомых мне не попалось навстречу никого, это точно. Арт глубоко затянулся сигаретой. Руки у него дрожали. — Тогда на меня стали давить. Уверен ли я, что не заходил вчера вечером в свой кабинет? Что конкретно я делал после обхода? Уверен ли я в том, что последний раз я видел Карен на прошлой неделе и с тех пор с ней больше не встречался ни при каких обстоятельствах? Я же никак не мог взять в толк, зачем меня об этом расспрашивают. — И зачем? — А за тем, что в четыре часа утра Карен Рэндалл была доставлена матерью в отделение экстренной помощи при «Мем» с сильным кровотечением — считай, заживо обескровленной — в состоянии шока. Я не знаю, какую помощь ей там успели оказать, но так или иначе, она умерла. В полиции уверены, что это из-за того, что вчера вечером я якобы сделал ей аборт. Я нахмурился. Просто чушь какая-то. — А почему они так уверены в этом? — Мне этого не сказали. Не думай, что я не спрашивал. Может быть девчонка бредила и в бреду назвала мое имя, когда ее привезли в «Мем». Не знаю. Я покачал головой. — Арт, полицейские как чумы боятся незаконных арестов. Если они, арестовав тебя, не сумеют доказать твою вину, то очень многие из них вылетят с работы. Подумай только, ведь ты уважаемый член нашего профессионального содружества, а не какой-то там подзаборный пьяница без роду и племени и без гроша в кармане. Ты можешь позволить себе обратиться за помощью к по-настоящему хорошему правозащитнику, и им известно и об этом тоже. Они не посмели бы предъявить обвинение, если бы у них не было каких-то очень веских улик против тебя. Арт раздраженно махнул рукой. — Может быть у них здесь одни бестолочи работают. — Это несомненно, но все-таки не до такой же степени. — Но я все равно не знаю, — сказал он, — не знаю, что у них может быть против меня. — Ты должен знать. — А я не знаю, — сказал Арт, опять начиная расхаживать по камере из угла в угол. — И даже не догадываюсь. Еще какое-то время я смотрел на него, раздумывая над тем, когда будет лучше спросить его о том, не спросить о чем я просто не мог. Он поймал на себе мой взгляд. — Нет, — сказал он. — Что «нет»? — Нет, я этого не делал. И перестань так смотреть на меня. — Он снова сел и забарабанил пальцами по койке. — Господи Иисусе, уж лучше бы мне напиться. — И думать не смей, — сказал я. — Ради бога,… — Потому что ты выпиваешь только в компаниях, — сказал я. — И пьешь очень умеренно. — Здесь что, вершится суд над моим характером и привычками, или… — Здесь не вершится никакого суда, — сказал я, — он тебе не нужен. Он фыркнул в ответ. — Лучше расскажи мне о том визите Карен, — предложил я. — Да тут и рассказывать особенно нечего. Она пришла и попросила сделать ей аборт, но я не стал этого делать, потому что она была уже на четвертом месяце беременности. Я объяснил ей, почему не могу этого сделать, что у нее слишком большой срок, и что без лапаротомии это сделать уже не возможно. — И она согласилась с этим? — Мне показалось, что да. — А что ты записал ей в карту? — Ничего. Я ничего не заводил не нее. Я тяжело вздохнул. — А вот это плохо. Что ж ты так? — А потому что она не собиралась лечиться у меня, она не была моей пациенткой. Я знал, что больше я ее никогда не увижу, и поэтому не стал заводить никаких карт. — А полиции ты это теперь как собираешься объяснять? — Послушай, — возразил он мне, — если бы я еще тогда знал, что она собирается упрятать меня за решетку, я возможно очень-очень многое сделал бы по-другому. Я закурил сигарету и облокотился о стену, ощущая затылком холод ее камней. Вырисовывалась довольно неприглядная ситуация. Все эти мелкие подробности, в ином контексте показавшиеся бы вполне безобидными, теперь могли приобрести огромный вес и значение. — Кто направил ее к тебе? — Карен? Думаю, что Питер. — Питер Рэндалл? — Да. Он был ее личным врачом. — А ты что, не спросил об этом у нее? Обычно Арт был очень осторожен в подобных вещах. — Нет. Она пришла под конец дня, и к тому времени я уже очень устал. Кроме того, она сразу же перешла к делу; это была очень прямолинейная молодая леди, и по всему было сразу видно, что она не способна на безрассудство. Когда я выслушал ее рассказ, я решил для себя, что Питер, должно быть, направил ее ко мне, чтобы она сама объяснила свою ситуацию, потому что, очевидно, сделать аборт было еще не так поздно. — А почему ты так решил? Он пожал плечами. — Просто решил. Этот довод показался мне неубедительным. Я был уверен, что он рассказывает мне далеко не все. — А что, другие члены семьи Рэндаллов когда-либо обращались к тебе? — Что ты хочешь этим сказать? — Только то, что уже сказал. — Не думаю, что данный вопрос здесь уместен, — сказал он. — А вдруг. — Уверяю тебя, что нет. Я вздохнул и продолжал курить. Я знал, что если Арт заупрямится, то переубедить его будет трудно. — Ну ладно, — наконец сказал я. — Тогда расскажи мне еще об этой девушке. — А что тебя интересует? — Ты видел ее прежде? — Нет. — Может быть где-нибудь в компании? — Нет. — Ты оказывал помощь кому-нибудь из ее друзей? — Нет. — Откуда у тебя такая уверенность? — Черт побери, — воскликнул он. — Я не могу этого знать, но тем не менее я очень сомневаюсь в том, чтобы такое было возможно. Ей было только восемнадцать. — Ладно, — сказал я. Возможно здесь Арт прав. Я знал, что обычно он делает аборты только замужним женщинам, тем, кому уже к тридцати или перевалило за тридцать. Он часто говорил о том, что не хочет связываться с малолетками, хотя время от времени он брал и их. Работать с взрослыми, замужними женщинами было намного безопаснее, к тому же они держат язык за зубами и трезво смотрят на жизнь. Но мне было известно и то, что за последнее время у него прибавилось молоденьких пациенток, потому что, как он сам говорил, заниматься только замужними женщинами означало бы дискриминацию и ущемление прав незамужних. Он говорил об этом полушутя-полусерьезно. — А какой она была, когда пришла к тебе в кабинет? — спросил я. — Как бы ты ее описал? — Она показалась мне довольно приятной девочкой, — сказал Арт. — Красивая, далеко не глупая, ей удавалось очень хорошо держать себя в руках. Очень прямолинейная, как я уже сказал. Она вошла в мой кабинет, села, сложила руки на коленях и начала говорить. Она использовала и медицинские термины, например, «аменорея». Я думаю, что это следствие того, что она выросла в семье врачей. — Она нервничала? — Да, — сказал Арт, — но они все волнуются. От этого и диагноз бывает трудно установить. Дифференциальная диагностика аменореи, и в частности у молодых девушек, должна рассматривать проявление нервозности как одну из основных причин возникновения болезни. Очень часто задержка в наступлении или полное отсутствие менструаций у женщин происходит по психологическим причинам. — Но четыре месяца? — Маловероятно. К тому же она начала прибавлять в весе. — И много? — Пятнадцать фунтов. — Само по себе это еще ничего не означает, — сказал я. — Не означает, — сказал он, — но предполагает. — Ты ее смотрел? — Нет. Я, конечно, предложил, но от осмотра она отказалась. Сказала, что пришла на аборт, и когда я снова сказал, что не сделаю этого, она встала и ушла. — А она ничего не говорила тебе о своих планах на будущее? — Говорила, — согласился Арт. — Она пожала плечами и сказала: «Наверное, придется рассказать им все как есть и рожать». — И поэтому ты подумал, что она не станет пытаться сделать аборт в другом месте? — Точно так. Она показалась мне очень разумной и понятливой девочкой, во всяком случае, она очень внимательно выслушала все мои доводы. Я именно так и поступаю в подобных случаях — стараюсь объяснить женщине, почему ей нельзя делать аборт, и почему она должна примириться с тем, что у нее родится ребенок. — Очевидно потом она изменила свое решение. — Очевидно. — Хотелось бы знать, почему. Арт усмехнулся. — Тебе когда-нибудь приходилось встречать ее родителей? — Нет, — признался я, и тут же, спохватившись, задал встречный вопрос, — а тебе? Но Арт быстро нашелся. Он понимающе усмехнулся и торжествующе сказал: — Нет. Никогда. Но зато я очень наслышан. — И что же ты слышал? Тут вернулся сержант и начал с лязганьем отпирать дверь. — Время истекло, — объявил он. — Еще пять минут, — сказал я. — Время истекло. Арт спросил: — Ты с говорил с Бетти? — Да, — ответил я. — У нее все в порядке. Я позвоню ей, когда выйду отсюда и скажу, что у тебя все нормально. — Она будет переживать, — сказал Арт. — Джудит побудет с ней. Все будет хорошо. Арт печально улыбнулся. — Извини, что доставил тебе лишние хлопоты. — Ничего страшного. — Я взглянул на сержанта, дожидавшегося у открытой двери. — У полиции нет оснований к тому, чтобы задерживать тебя. Тебя должны будут освободить не позже полудня. Сержант сплюнул на пол. Мы с Артом пожали друг другу руки. — Кстати, — вспомнил я, — где сейчас тело? — Скорее всего в «Мем». Но возможно ее уже увезли в морг при городской больнице. — Я выясню это, — сказал я. — И ни о чем не беспокойся, — с этими словами я вышел из камеры, и сержант запер за мной дверь. Ведя меня обратно по коридору, он не произнес ни слова, но когда мы с ним оказались в вестибюле, он сказал: — Капитан хотел вас видеть. — Хорошо. — Он хотел бы немного побеседовать с вами. — Просто проводите меня к нему, — сказал я.ГЛАВА ТРЕТЬЯ
На зеленой двери висела табличка «Следователь по делам об убийствах», под которой был приколот листок визитки с отпечатанным на нем именем — «Капитан Петерсон». Капитан оказался немногословным человеком плотного телосложения, его седеющие волосы были коротко острижены. Он вышел из-за стола, чтобы поприветствовать меня, и я заметил, что он хромал на правую ногу. Капитан даже не пытался скрыть этот свой недостаток; напротив, он скорее всячески подчеркивал его, загребая по полу мыском поврежденной ноги. Полицейский, как и солдаты, имеют обыкновение гордиться своими физическими недостатками. Зато всем сразу становится ясно, что Петерсон получил это увечье отнюдь не в автокатастрофе. Про себя я подумал, что это, скорее всего, результат пулевого ранения — ранения ножом в икру встречаются гораздо реже — но тут он протянул мне руку и представился: — Я капитан Петерсон. — Джон Берри. Он от души пожал мне руку, но взягляд его оставался холодным и вопрошающим. Петерсон указал мне рукой на кресло, приглашая садиться. — Сержант сказал мне, что видит вас впервые, и я подумал, что мне следовало бы познакомиться с вами. Мы знакомы с большинством бостонских адвокатов по уголовным делам. — Имеются в виду адвокаты, выступающие в суде? — Ну да, — просто сказал он. — Они самые. — Капитан выжидающе разглядывал меня. Я промолчал. Когда стало ясно, что молчание несколько затягивается, Петерсон, спросил: — А какую фирму представляете вы? — Фирму? — Да. — А я не адвокат, — сказал я, — и не знаю, что укрепило вас в уверенности, будто бы им являюсь. Он сделал вид, что очень удивлен. — А разве вы сами не представились так сержанту? — Я? — Вы. Вы сказали ему, что вы адвокат. — Я ему это сказал? — Да, — сказал Петерсон, положив обе руки ладонями вниз на стол перед собой. — Кто вам мог сказать такое? — Он сам. — Он что-то путает. Петерсон откинулся на спинку кресла и примирительно улыбнулся мне, словно хотел этим сказать «давайте не будем ссориться из-за ерунды». — Если бы мы знали, что вы не адвокат, вам ни за что не разрешили бы свидание с Ли. — Возможно. Но с другой стороны, у меня никто не спросил даже имени, а уж тем более не интересовался родом моих занятий. Я даже не был зарегистрирован в книге для посетителей. — Должно быть сержант просто растерялся. — Впрочем, — сказал я, — меня это не удивляет. Петерсон безучастно улыбнулся. Мне был знаком подобный тип людей: это удачливый полицейский, который знает, на что следует обратить внимание, а что лучше пропустить мимо ушей. Очень вежливый и обходительный полицейский, коим он останется до поры до времени, пока преимущество не окажется на его стороне. — Итак? — наконец изрек он. — Я коллега доктора Ли. — Врач? — если он и был удивлен, то сумел не обнаружить этого. — Да. — И, конечно, вы, врачи, всегда держитесь вместе, — сказал Петерсон, все еще продолжая улыбаться. Должно быть за последние две минуты ему пришлось улыбаться больше, чем за последнюю пару лет. — Не совсем, — сказал я. Натянутая улыбка начала понемногу меркнуть, возможно причиной тому стало оказавшееся непомерным непривычное напряжение мускулатуры. — Если вы врач, — сказал Петерсон, — то я очень советовал бы вам держаться как можно подальше от Ли. Огласка может очень повредить вашей практике. — Какая огласка. — Публичное оглашение вашего имени на суде. — А что, будет суд? — Да, — сказал Петерсон. — И публичная огласка может самым губительным образом сказаться на вашей практике. — Я не практикующий врач, — возразил я. — Вы что, занимаетесь какими-либо исследованиями? — Нет, — сказал я. — Я патологоанатом. Это мое заявление, казалось, заставило капитана отреагировать. Он подался было вперед, но потом, словно спохватившись, снова откинулся на спинку кресла. — Патологоанатом, значит, — повторил он. — Точно так. Я работаю при больницах, делаю вскрытия и занимаюсь тому подобными вещами. Какое-то время Петерсон сидел молча. Хмурясь, он почесывал тыльную сторону ладони, устремив взгляд на крышку стола перед собой. Наконец он сказал: — Я не знаю, что вы пытаетесь тут доказать, доктор. Но в ваших услугах мы не нуждаемся, а Ли зашел уже слишком далеко, чтобы… — А вот это нужно еще доказать. Петерсон покачал головой. — Да вы и сами все прекрасно знаете. — Не у верен, что это так. — В таком случае, — сказал Петерсон, — известно ли вам, какую сумму может подать иск врач в случае ареста, если впоследствии его выпускают за недоказанностью улик? — Миллион долларов, — ответил я. — Ну, скажем так, пятьсот тысяч. Но не велика разница. Суть-то от этого не меняется. — И вы считаете, что правда на вашей стороне. — У нас есть для этого основания, — Петерсон снова улыбнулся. — Ну разумеется, доктор Ли может назвать вас в качестве свидетеля. Это нам известно. И вы сможете наговорить с три короба хороших и высоких слов о нем, пытаясь сбить с толку суд, поразить их своими вескими, как вам кажется, научными обоснованиями. Но вам не удастся пройти мимо основного факта. Это у вас просто не выйдет. — И что же это за факт такой? — Сегодня утром в больнице «Бостон Мемориэл Хоспитл» умерла истекающая кровью после подпольного аборта девочка. И это неопровержимый, вопиющий факт. — И вы настаиваете на том, что этот аборт дело рук доктора Ли? — Это подтверждается кое-какими уликами, — учтиво проговорил Петерсон. — Тогда лучше бы им оказаться по-настоящему стоящими, — сказал я, — потому что доктор Ли является опытным и уважаемым… — Послушайте, — перебил меня Петерсон, впервые за все время проявляя признаки нетерпения, — что вы там себе думаете? Вы что, считаете, что та девочка была дешевой потаскушкой? Уверяю вас, что это была прекрасная девочка, замечательная девочка из очень приличной семьи. И вот эта совсем еще юная и очень красивая девочка попала в руки к живодеру. Но она, разумеется, не стала обращаться к какой-нибудь повитухе из Роксбури или норт-эндскому шарлатану. У нее было достаточно благоразумия и денег, чтобы не делать этого. — Но с чего вы взяли, что это во всем виноват доктор Ли? — Боюсь, что вас это не касается. На это я только пожал плечами. — Адвокат доктора Ли наверняка спросит вас о том же, и его это будет касаться самым непосредственным образом. А если вам нечего сказать… — Нам есть, что сказать. Я ждал. Можно сказать, что мне уже просто хотелось убедиться в том, как далеко заведут Петерсона его такт и обходительность. Он не должен мне больше ничего рассказывать; он не должен давать мне ни единого намека. Если же он скажет еще что-нибудь, то это будет большой ошибкой с его стороны. И Петерсон сказал: — У нас есть свидетель, который слышал, как пострадавшая упоминала доктора Ли. — Девочка поступила в больницу в состоянии шока, она бредила и была в пред коматозном состоянии. Вряд ли то, что она могла наговорить тогда может быть сочтено достаточно вескими доказательствами. — Когда она говорила об этом, она еще не была в состоянии шока. Она сказала об этом намного раньше. — Кому же? — Собственной матери, — объявил Петерсон, и лицо его расплылось в самодовольной ухмылке. — Она сказала матери о том, что это сделал Ли. Тогда они еще только собирались отправиться в больницу. И ее мать покажет под присягой, что это было именно так.ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Я постарался перенять стиль действий Петерсона, и теперь сидел, напустив на себя безучастный вид. К счастью, за плечами у меня имелся уже значительный опыт по части применения этого же приема в медицине; проработав какое-то время врачом, вы уже не станете удивляться, если пациент рассказывает вам, например, что он по десять раз за ночь занимается любовью, или видит себя во сне убивающим собственных детей, или же ежедневно выпивает целый галлон водки. Это часть имиджа врача: пусть все считают, что удивить его не возможно ничем. — Понимаю, — сказал я. Петерсон кивнул. — Это заслуживающий доверия свидетель, — добавил он. — Зрелая женщина, решительная, но осторожная в суждениях. И, кстати, весьма привлекательная. Она произведет отличное впечатление на присяжных. — Возможно. — И теперь когда, я был с вами предельно откровенен, — сказал Петерсон, — может быть вы расскажете мне, чем вызван ваш столь необычный интерес к доктору Ли. — Я не усматриваю в этом ничего необычного. Он мой друг. — Он позвонил вам даже прежде, чем своему адвокату. — По закону ему положено два телефонных звонка. — Вы правы, — согласился Петерсон, — но в подавляющем большинстве случаев люди используют их на то, чтобы позвонить адвокату и жене. — А он хотел поговорить со мной. — Да, — сказал Петерсон. — Но вопрос в том, почему? — Потому что я одно время изучал юриспруденцию, — ответил я, — а так же в связи с моим врачебным опытом. — У вас есть диплом юриста? — Нет, — признался я. Петерсон водил ладонью по краю стола. — Я, видно, чего-то тут не понимаю. — Я не уверен, — сказал я, — что в данный момент это настолько важно. — А может быть вы тоже могли оказаться до некоторой степени замешанным в этом деле? — Все может быть, — сказал я. — Означает ли это признание? — Это означает только то, что все может быть. Еще какое-то мгновение он оценивающе разглядывал меня. — А вы, доктор Берри, очень несговорчивы, как я погляжу. — Я скептик. — Но если вы так скептически относитесь ко всему, то откуда у вас уверенность, что доктор Ли этого не делал? — Боюсь, адвоката защиты из меня не выйдет. — Знаете, — сказал Петерсон, — от ошибки никто не застрахован. Даже врач.* * *
Когда я вышел на улицу, оказываясь под уныло моросящим октябрьским дождиком, то первым делом подумал о том, что, решив бросить курить, я выбрал для этого крайне неподходящее время. Петерсон действовал мне на нервы, и теперь я чувствовал себя вконец расстроенным. Я успел выкурить целых две сигареты по дороге к магазинчику, где я собирался купить новую пачку. Я ожидал увидеть перед собой твердолобого и до необычайности тупого полицейского. Но Петерсон не оправдал моих ожиданий. Если все рассказанное им было правдой, то, выходило, что полиция и впрямь располагала достаточно вескими доказательствами. Возможно, при некоторых обстоятельствах они могли и не сработать, но тем не менее значимость улик позволяла ему не опасаться того, что из-за случайно допущенного просчета ему придется вылететь с работы. Петерсон оказался в довольно затруднительном положении. С одной стороны, содержать доктора Ли под арестом было не безопасно; но с другой стороны, при должной серьезности улик, было столь же не безопасно оставлять его на свободе. Сложившаяся ситуация требовала от Петерсона принятия решения, и он сделал свой выбор. Теперь он будет упорно отстаивать свою точку зрения так долго, насколько это будет возможно. Тем более, что на крайний случай у него и отговорка имеется: если дела пойдут уж совсем плохо, что он сможет свалить всю вину на миссиз Рэндалл. Он действовал по той же схеме, что в среде хирургов и молодых стажеров известна более под сокращением ДСР: делал свою работу. Это означает, что врач действует, руководствуясь очевидными симптомами, не задумываясь о том, прав он в данном случае или нет; его оправдывает то, что он поступал, как в тот момент требовали от него обстоятельства.[121] В этом смысле позиции Петерсона оставались надежными. Он ничем не рисковал: если Арта осудят, Петерсон будет избавлен от выслушивания выговоров и нотаций. Но если Арт даже будет и оправдан, то Петерсон здесь снова вроде как ни при чем. Потому что он просто делал свою работу. Войдя в магазин, я купил сразу две пачки сигарет и сделал несколько телефонных звонков из установленного тут же телефона-автомата. Сначала я позвонил в лабораторию и предупредил, что до конца дня меня не будет. Затем я позвонил Джудит и попросил ее пойти домой к Артуру и оставаться там вместе с Бетти. Она спросила, видел ли я самого Арта, и я сказал, что да, видел. Потом она спросила, все ли с ним в порядке, и я ответил, что все в полном порядке, и что его должны будут скоро отпустить. Вообще-то я не имею привычки что-либо утаивать от жены. Ну, может быть, за исключением, может быть, пары совсем незначительных, я бы сказал, мелочей. Как, например, рассказ о выходках Камерона Джексона на конференции Американского хирургического общества, что проводилась несколько лет тому назад. Я знал, что она наверняка станет очень переживать за жену Камерона. Тем более, я видел, как была расстроена Джудит, когда они развелись по весне. Этот развод был известен в местных кругах как МР — медицинский развод — и не имел ничего общего с прочими условностями. Просто Камерон, преуспевающий ортопед, полностью посвятивший всего себя медицине, с некоторых пор начал реже обедать дома, проводя все время в больнице. Но его жена так и не смогла смириться с этим. Вначале она выражала свое недовольство и возмущение по поводу ортопедии, а затем объектом для гнева стал сам Камерон. Теперь она осталась с двумя детьми, получая триста долларов в неделю, но только счастливее от этого она все равно не стала. Она жить не может без Камерона, но только ей нужен только он один — без медицины. Камерон тоже не в восторге от случившегося. Я случайно встретил его на прошлой неделе, и в разговоре он прозрачно намекнул, что вроде собирается жениться на какой-то медсестре, с которой встречается последнее время. Конечно, он знает, что пойдут всякие там разговоры, но самое большое впечатление на меня произвел сам ход его рассуждений: «Но по крайней мере, эта-то хоть поймет…» Я часто думаю о Камероне Джексоне, равно как еще о доброй дюжине своих знакомых, очень на него похожих. Обычно я вспоминаю о нем поздно вечером, когда мне приходится задерживаться в лаборатории или когда я бываю настолько занят, что, засидевшись за работой, забываю позвонить домой и предупредить, что приду позже, чем обычно. Как-то раз мы с Артом Ли разговорились об этом, и последнее слово, разумеется, осталось за ним. — Теперь я, кажется, начинаю понимать, — сказал он в присущей только ему цинничной менере, — почему священники никогда не женятся. Брак самого Арта был наредкость прочным союзом. Мне кажется все это потому, что Арт китаец, хотя, разумеется, само по себе это не может служить достаточным объяснением. Арт и Бетти были слишком высокообразованными людьми, чтобы слепо следовать традициям, но в то же время, полагаю, и полностью отрешиться от них было далеко не просто. Арта постоянно мучают угрызения совести, что он посвящает семье недостаточно времени, и чтобы как-то исправить это положение, он буквально заваливает своих троих детей подарками, чем уже избаловал их до невозможности. Арт без ума от них, о своих детях он может говорить бесконечно, и обычно в таких случаях остановить его бывает очень трудно. Его отношение к жене представляется мне более сложным и неодназначным. Иногда он словно ожидает, что она станет увиваться вокруг него, словно преданная собачонка, и временами кажется, что подобная роль ее тоже как будто вполне устраивает. В другое время она может быть более независимой. Бетти Ли можно поистине назвать самой красивой женщиной из тех, что мне когда-либо приходилось встречать. У нее тихий голос, она грациозна и стройна; рядом с ней Джудит кажется особой шумливой и даже несколько мужеподобной. Мы с Джудит поженились восемь лет назад. Мы познакомились, когда я учился на медицинском факультете, а она заканчивала учебу в колледже Смитта. Детство Джудит прошло в Вермонте, в семье фермера, и, как впрочем, это принято среди красивых девушек, она очень практичная. Я сказал ей. — Побудь с Бетти. — Хорошо. — Успокой ее. — Ладно. — И гони подальше репортеров. — А что, могут быть и репортеры? — Я не знаю. Но если что, гони их в шею. Она сказала, что сделает все, как я сказал и положила трубку. После этого я позвонил Джорджу Брэдфорду, адвокату Арта. Брэдфорд был опытным адвокатом, обладавшим надежными связями; он был главным из компаньонов в адвокатской фирме «Брэдфорд, Стоун и Уитлоу». Когда я позвонил, его не оказалось на месте, и тогда я оставил для него сообщение. Наконец я позвонил еще и Льюису Карру, профессору-консультанту, работавшему при больнице «Бостон Мемориэл». Некоторое время ушло на то, пока коммутатор соединил меня с ним, и как всегда он ответил на звонок очень живо. — Карр слушает. — Лью, это Джон Берри. — Привет, Джон. Что у тебя? Карр был в своем репертуаре. Большинство врачей, когда им приходится разговаривать по телефону с другими врачами, придерживаются своего рода неписанного правила: сначала они спрашивают, как у вас дела, потом интересуются обстановкой на работе, а после, как поживает ваша семья. Но Карр давно нарушил это правило, как, впрочем, он не признает идругих условностей. Я скказал: — Я звоню тебе насчет Карен Рэндалл. — А что тебя интересует? — судя по голосу, он насторожился. Очевидно, в «Мем» это считалось запретной темой. — Все что, ты можешь мне рассказать. Все, что тебе, может быть, пришлось услышать. — Послушай, Джон, — сказал он, — ее отец считается очень влиятельным человеком в этой больнице. Даже если я что-то слышал, то это никого не касается. А кому это понадобилось знать? — Мне. — Лично тебе? — Да, мне лично. — Но зачем? — Потому что Артур Ли мой друг. — А его что, уже взяли? Я что-то слышал об этом, но, признаться, не поверил. Мне казалось, что у Ли хватит ума… — Лью, что случилось прошлой ночью? Карр вздохнул. — О боже, это черт знает что. Очень мерзкое дело. — Что ты имеешь в виду? — Я не могу говорить об этом сейчас, — ответил Карр. — Приходи ко мне, вот тогда и поговорим. — Хорошо, — сказал я. — А где сейчас тело? Оно у вас? — Нет, уже увезли в городскую. — Вскрытие уже было? — Понятия не имею. — Окей, — сказал я. — Я скоро заскочу к тебе. А на карту ее никак нельзя взглянуть? — Вряд ли, — ответил Карр. — Она у старика. — И что, выудить ее нельзя никак? — Никак, — подтвердил он. — Ну ладно, — сказал я. — Я позднее заеду к тебе. Я положил трубку на рычаг, а потом опустил в щель еще один десятицентовик и набрал номер телефона морга при городской больнице. Секретарь подтвердила, что тело к ним уже поступило. У секретарши, Элис, было не все в порядке со щитовидкой, и голос ее звучал так, как если бы она проглотила контрабас. — Вскрытие уже было? — поинтересовался я. — Еще не начинали, только собираются. — А они не могут немного подождать? Я скоро приеду. — Не думаю, что вас станут ждать, — словно из бочки громогласно ухнула Элис. — У нас здесь уже топчется какой-то нетерпеливый красавец из «Мемориэл». Она посоветовала мне поторопиться. Я сказал, что скоро буду.ГЛАВА ПЯТАЯ
У нас в Бостоне бытует широко распространенное мнение, будто бы медицинское обслуживание в нашем городе поставлено на самом высочайшем мировом уровне. И сами горожане настолько уверены в этом, что практически всеми это устверждение воспринимается как неоспоримый факт. Но вот по вопросу о том, какую из бостонских больниц следует считать самой лучшей изо всех неизменно разгораются жаркие и страстные споры. Претендентов на это звание трое: «Дженерал», «Брайхам» и «Мемориэл». Сторонники «Мемориэл», отстаивая свою правоту, станут доказывать вам, что «Дженерал» слишком велик, а «Брайхам», наоборот, слишком мал; к тому же по их утверждениям выходит, что «Дженерал» слишком уж клинический центр, а «Брайхам» чересчур научный; что в «Дженерал» принебрегают хирургией, отдавая предпочтение лекарствам, а в «Брайхаме» наоборот. И наконец вам многозначительно скажут, что уровень подготовки персонала в «Дженерал» и в «Брайхаме» намного ниже и не идет ни в какое сравнение со знаниями и умениями, которыми обладают сотрудники «Мемориэл». Но в любом из спорных списков «Городская больница Бостона» занимала место, близкое к концу. Теперь я ехал в сторону именно этой больницы, минуя по пути Деловой Центр, являющийся по сути показательным примером тому, что политики любят называть Новым Бостоном. Это широко раскинувшийся огромный комплекс из небоскребов, отелей, магазинов и площадей со множеством фонтанов, бестолково занимающих довольно большое пространство, придавая району современный вид. Отсюда рукой подать до другой городской достопримечательности — района красных фонарей, который хоть отнюдь не блещет ни современностью, ни новизной, но подобно Деловому Центру, тоже по-своему функционален. Район красных фонарей находится на окраине негритянских трущоб Роксбури. Городская больница имеет примерно такое же расположение. Я ехал по неровной дороге, подскакивая на кочках и то и дело попадая в рытвины, и думал о том, что вотчина Рэндалла, где он был полновластным хозяином, осталась далеко позади. То что, врачи из династии Рэндаллов практиковали в самом «Мемориэл» было вполне закономерно. В Бостоне семья Рэндаллов считалась потомками старинного рода, и это означало, что они могли претендовать на то, что предки их прибыли сюда если уж не на самом «Мейфлауэр», то по крайней мере на последовавшем сразу же за ним «Пилигриме», внеся тем самым свой вклад в генофонд нации. На протяжении нескольких столетий выходцы из этой семьи становились врачами: Вильсон Рэндалл умер в 1776 году на Банкер-Хилл. Позднее из этой династии вышли многие выдающиеся врачи. На заре нашего столетия знаменитый хирург Джошуа Рэндалл проводил операции на мозге, внеся непереоценимый вклад в развитие нейрохирургии в Америке. Это был суровый, не терпящий возражений человек; в связи с этим бытует даже довольно известная в медицинских кругах история, якобы имевшая место на самом деле, за достоверность которой, впрочем, никто не ручается. Джошуа Рэндалл, как и многие хирурги того времени, придерживался того правила, что молодым врачам, работавшим под его началом, жениться непозволительно. И вот случилось так, что один из докторов решился нарушить этот запрет и тайком женился; но тайное все же стало явным, и в один прекрасный день, несколько месяцев спустя, Рэндалл, узнав об этом, собрал всех своих стажеров, выстроил их в одну шеренгу и сказал: — Доктор Джоунз, попрошу вас сделать один шаг вперед. И когда провинившийся врач, дрожа от страха, встал перед ним, Рэндалл продолжал: — Насколько я понимаю, вы женились, — этим самым он как будто вынес приговор, диагностировав неизлечимую болезнь. — Да, сэр. — В таком случае может бы вы имеете сказать нам что-нибудь в свое оправдание, прежде, чем я выгоню вас отсюда. Молодой врач задумался ненадолго, а потом сказал: — Да, сэр. Я обещаю, что этого больше никогда не повторится. Говорят, что Рэндалла так умилил этот ответ, что в конце концов он сменил гнев на милость и позволил врачу работать с ним дальше. На смену Джошуа Рэндаллу пришел Уинтроп Рэндалл. Дж.Д.Рэндалл, отец Карен, был кардиохирургом, специализировавшимся на пересадках клапанов. Я не был лично знаком с ним, но прежде мне довелось довелось один или два раза увидеть его — почтенного вида седой человек, показавшийся мне суровым и властным. Он был грозой молодых хирургов, старавшихся пройти стажировку именно под его руководством, но в то же время страстно его ненавидевших. Его брат, Питер, был врачом-терапевтом, имевшим собственную приемную близ «Коммонз». Он был исключительно светским человеком, и лечиться у него считалось престижным. Наверное как врач он был тоже достаточно опытен, хотя у меня не было возможности лично судить об этом. У Дж.Д. был еще и сын, брат Карен, который учился в Гарварде на медицинском факультете. Примерно с год тому назад ходили слухи, будто бы парня собираются исключить оттуда за неуспеваемость, но, видимо, все обошлось. В другое время и в другом городе, это могло бы показаться странным: разве обязательно молодому человеку, пусть даже из семьи с такими богатыми медицинскими традициями, посвящать свою жизнь тому же? Где угодно, но только не в Бостоне: в Бостоне же состоятельные, всеми почитаемые династии издавна признавали только две профессии, которые, на их взгляд, могли заслуживать внимания. Одной из них считалась медицина, а другой юриспруденция; исключения допускались только в пользу академической науки, что тоже было вполне почетно, особенно если при этом удавалось стать профессором в Гарварде. Но в семье Рэндаллов не было ни ученых, ни юристов. Это была династия врачей, в которой так уж было заведено, что всякий из Рэндаллов должен всеми правдами и неправдами закончить медицинский факультет и пополнить ряды штатных врачей,[122] живущих при «Мем». И на медицинском факультете, и в «Мем», было время, даже закрывали глаза на плохие оценки, когда это касалось кого-нибудь из Рэндаллов, ведь за все эти годы семья более, чем многократно оправдала кредит доверия. Носящий фимилию Рэндалл и посвятивший себя медицине был обречен на успех. Ну вот, пожалуй, как будто и все, что я знал об этой семье, помимо того, что это была очень состоятельная семья, принадлежащая к епископальной церкви, всеми уважаемая и имеющая вес и влияние обществе. Теперь мне предстояло выяснить больше.* * *
За три квартала до больницы я проехал через Фронтовую Полосу на углу двух авеню: Массачусеттс и Колумбус. Вечерами здесь яблоку негде упасть; как раз тут и собираются проститутки, сводники, наркоманы и торговцы наркотиками. Название свое это место получило оттого, что врачам из городской больницы приходится так часто сталкиваться с тем, что больные с ножевыми и огнестрельными ранами поступают именно отсюда, что они уже давно считают его зоной локализованных военных действий.[123] Городская больница «Бостон Сити» представляет собой обширный комплекс зданий, занявший под себя целых три городских квартала. Эта больница рассчитана на более чем 1.350 коек, места на которых занимают по большей части алкоголики и беспризорные бродяги. В кругах бостонского медицинского эстеблишмента больница «Сити» из-за подобного контингента именуется не иначе как «Бостон Шитти»[124]. Но тем не менее считается, что эта больница как нельзя лучше подходит для прохождения практики стажерами, потому что в ней можно получить реальное представление о многих заболеваниях, с которыми никогда не приходятся сталкиваться врачам в престижных больницах. Наглядный пример тому — цинга. В нашей современной Америке случаи заболевания цингой единичны. Для достижения подобного эффекта необходимо хроническое недоедание и полное воздержание от употребление в пищу овощей и фруктов в течение по крайней мере пяти месяцев. Случаи цинги настолько редки, что в большинстве больниц в среднем бывает по одному случаю раз в три года; зато в «Бостон Сити» их число ежегодно доходит до полудюжины, обычно подобные пациенты поступают весной, в «сезон цинги». Другие примеры: запущенные формы туберкулеза, третичный сифилис, раны огнестрельные и ножевые, последствия несчастных случаев, попыток самоубийства и неудач в личных делах. Короче, вне зависимости от того, что еще может быть причисленно к данной категории пороков, через «Сити» их проходит намного больше, и в гораздо более запущенной форме, чем через любую другую больницу Бостона.[125]* * *
Внутреннее убранство городской больницы напоминает скорее лабиринт, возведенный сумасшедшим. Бесконечные коридоры и переходы, в том числе и проложенные под землей, соединяют добрую дюжину отдельно выстроенных зданий больницы. На каждом углу вывешены большие зеленые таблички, указывающие направление, но и от них мало проку; даже несмотря на подобные меры здесь царит безнадежная путанница. Я пробирался по лабиринтам коридоров и зданий, и меня одолевали воспоминания о тех временах, когда мне самому приходилось проходить стажировку при этой больнице. Вспоминалось все, вплоть до мельчайших подробностей. Мыло: необычное, дешевое мыло со специфическим запахом, оно было везде. У каждой раковины висели бумажные мешки: один для бумажных полотенец, а другой для использованных резиновых перчаток. Больница экономила на перчатках, собирая уже использованные, отмывая и снова пуская их в оборот. Маленькие пластиковые карточки с именем, имевшие по краям черную, синюю или красную окантовку — это зависело уже от занимаемой должности. Я проработал в этой больнице год, за время которого мне пришлось сделать несколько судебных вскрытий.* * *
В медицинской практике есть всего четыре случая, подпадающие под юрисдикцию коронера, следователя ведущего дела о насильственной или скоропостижной смерти, когда, в соответствии с законом, вскрытие должно проводиться в обязательном порядке. И даже каждый стажер-патологоанатом может наизусть процитировать этот список: Если смерть пациента наступает в результате насильственных действий или при невыясненных обстоятельствах. Если смерть наступает по дороге в больницу. Если пациент умирает в течении суток после поступления. Если пациент умирает вне стен больницы, в то время, когда он не находился под наблюдением у врача. В любом из перечисленных случаев вскрытие проводится в «Сити». Как и во многих других городах, у бостонской полиции нет своего отдельного морга. Второй этаж Корпуса Мэллори, в котором и распологается патологоанатомическое отделение больницы, отдан под кабинеты для проведения судебно-медицинских экспертиз. Вскрытия в большинстве случаев проводятся стажерами-первогодками из больницы, где скончался пациент. Для молодых врачей-стажеров, остающихся пока что новичками в этом деле и вынужденных всякий раз бороться с волнением, вскрытие в интересах следствие может оказаться задачей не из легких. К примеру, вам никогда раньше не приходилось сталкиваться со случаями отравления или поражения током, и поэтому вы очень беспокоитесь, как бы не пропустить что-нибудь очень важное. Рекомендации по выходу их подобного затруднения передаются из уст в уста, от стажера к стажеру: прежде всего необходимо тщательно осмотреть и измерить труп, а потом, уже по ходу вскрытия, делать как можно больше снимков и записей, и «оставлять все», в том смысле, чтобы сохранить образцы тканей всех жизненно важных органов на тот случай, если судом будет вынесено решение о повторном разборе результатов вскрытия. Сохранение всех образцов, несомненно, представляется делом довольно хлопотным и дорогим. На это приходится расходовать больше консервантов, выделять дополнительную лабораторную посуду, и для хранения всего этого понадобится больше места в холодильных камерах. Но если только вскрытие проводится по делу, по которому ведет следствие полиция, то данному правилу следуют безоговорочно. И все же, даже при неукоснительном соблюдении всех предосторожностей, вы не сможете полностью избавиться от волнений. При проведении вскрытия вам не будет давать покоя страх, леденящая душу чудовищная мысль, что вдруг прокурор или защита потребуют от вас представить им еще какие-либо сведения, какое-нибудь решающее, принципиально важное для суда доказательство, будь оно позитивным или негативным, а вы будете не в состоянии удовлетворить этот запрос, потому что в свое время не сумели просчитать все варианты, равно как вникнуть во все тонкости и предугадать решительно все возможности.* * *
По какой-то всеми давно позабытой причине у самых дверей при входе в Мэллори были установлены две небольшие каменные скульптуры сфинксов. Каждый раз, когда я смотрю на них, у меня в душе неизменно возникает тревожное чувство; эти каменные сфинксы в здании патологоанатомического отделения как будто напоминают о древних чертогах, где древние египтяне проводили ритуал бальзамирования. Я поднялся на второй этаж, собираясь переговорить с Элис. Она была явно не в настроении; вскрытие еще не начинали из-за какой-то задержки; и вообще в последнее время все идет через пень-колоду; и знаю ли я о том, что зимой снова ожидается эпидемия гриппа? Я сказал, что знаю, и получил наконец возможность задать свой вопрос: — А кто проводит вскрытие Карен Рэндалл? Элис неодобрительно нахмурилась. — Да приехал сюда один такой из «Мем». Какой-то Хендрикс, что ли… Я был удивлен. Я ожидал, что по такому случаю на вскрытие прибудет кто-нибудь посолиднее. — Он уже там? — спросил я, кивнув в сторону дальнего конца коридора. — Угу, — утвердительно промычала Элис. Я зашагал по коридору в сторону двустворчатых дверей, открывающихся в любую сторону, проходя мимо находившихся справа холодильных камер, где хранились тела, и мимо аккуратно выведенного на стене трафарета «ПОСТОРОННИМ ВХОД ЗАПРЕЩЕН». Двери были деревянными, глухими, без стеклянных окошек, и их створки были помечены двумя табличками — «ВХОД» и «ВЫХОД». Толкнув дверь, я вошел в секционный зал, то помещение, где проводились вскрытия. В дальнем углу его о разговаривали о чем-то двое мужчин. Секционный зал представлял собой большую комнату, стены которой были выкрашены унылой краской — казенный зеленый цвет. Низкий потолок, цементный пол, проходящие под самым потолком трубы выставлены на всеобщее обозрение; тратиться на оборудование интерьеров здесь было не принято. В строгий ряд были выстроены пять столов из нержавеющей стали, каждый был длиной в шесть футов. Они имели слегка наклонную поверхность, край которой с боков был загнут кверху. На стальную поверхность стола непрерывно подавалась проточная вода, стекавшая затем по сточной трубе у нижнего его конца. Вода текла по столу на протяжении всего вскрытия, чтобы вместе с ней смывалась бы кровь и маленькие кусочки органической ткани. Так же непрерывно работал огромный, около трех футов в диаметре, вентилятор вытяжки, встроенной в одно из окон с матовыми стеклами. Вместе с этим небольшое устройство подавало сюда нечто напоминающее освежитель воздуха, придавая последнему фальшивый запах хвои. Рядом с входной дверью находилась комната, где патологоанатомы могли переодеться из своей повседневной одежды в зеленую хирургическую робу и фартук. У этой же стены находились четыре раковины, над самой дальней из которой висела табличка «ТОЛЬКО ДЛЯ МЫТЬЯ РУК». Остальные раковины использовались для мытья инструментов и промывки взятых на исследование органов. Вдоль одной из стен стояли самые обычные шкафы, в которых хранились перчатки, сосуды для образцов тканей, консерванты, реактивы и фотоаппарат. Обычно перед тем, как вынуть какой-нибудь из имеющих отклонение от нормы органов, их фотографировали на месте. Когда я вошел в помещение, те двое обернулись в мою сторону. Как раз перед моим появлением здесь они обсуждали какой-то случай, на дальнем столе перед ними лежал труп. Я узнал одного из них, это был стажер по имени Гаффен. Наше с ним знакомство носило скорее шапочный характер. Я знал, что он очень умен и довольно заносчив. С его собеседником я не был знаком вовсе; поэтому я предположил, что это скорее всего и есть Хендрикс. — Привет, Джон, — сказал Гаффен. — Ты как здесь оказался? — Вскрытие по Карен Рэндалл. — Они начнут буквально через минуту. Переоденешься? — Нет, спасибо, — отказался я. — Я просто посмотрю. Вообще-то я не имел бы ничего против переодевания, но тогда мне это показалось неуместным. Единственный способ сохранить свой статус стороннего наблюдателя, это остаться в своей обычной одежде. Мне меньше всего хотелось, чтобы сложилось мнение, будто бы я активно участвовал в проведении этого вскрытия и, возможно, каким-то образом оказал влияние на сделанные в ходе него выводы и заключения. Обращаясь к Хендриксу, я сказал: — По-моему, раньше мы с вами не встречались. Я Джон Берри. — Джек Хендрикс, — он улыбнулся но руки не подал. Он все еще был в резиновых перчатках, которыми он до этого прикасался к трупу. — А я вот тут как раз знакомил Хендрикса с кое-какими выводами, — сказал Гаффен, кивая на труп. Он сделал шаг в сторону, чтобы мне тоже было видно. Это была молодая негритянка. Она, должно быть, была при жизни довольно привлекательной девушкой. Пока в груди и животе у нее кто-то не прострелил три круглые дырки. — А то ведь Хендрикс все это время проводил в «Мем», — сказал Гаффен. — И сталкиваться с подобного рода вещами ему почти не приходилось. Например, мы только что обсуждали, откуда могли появиться вот эти отметины. Гаффен указал на небольшие надрывы плоти. Более всего их было заметно на руках и ногах. Хендрикс сказал: — Я бы сказал, что это следы от колючей проволоки. Гаффен грустно усмехнулся. — Колючей проволоки, — повторил он. Я промолчал. Сам я знал, что может оставлять на теле такие следы, равно как и то, что у человека, сталкивающегося с подобным случаем впервые, нет практически никаких шансов на то, чтобы это угадать. — Когда ее привезли? — спросил я. Гаффен взглянул на Хендрикса, а затем сказал: — В пять утра. Но смерть, по всей видимости, наступила где-то в районе полуночи. — И обращаясь к Хнедриксу он спросил, — Тебе это говорит о чем-нибудь? Хендрикс лишь покачал головой и закусил губу. Гаффен преподавал ему урок мастерства. Вообще-то мне лично подобная метода не по душе, но так уж заведено. При обучении медицине унижение зачастую ошибочно принимается за наставничество. Хендрикс знал об этом. И я знал об этом. И Гаффен тоже. — Тогда, — снова заговорил Гаффен, — где, по твоему мнению, она находилась все эти пять часов после смерти? — Не знаю, — униженно сказал Хендрикс. — А ты подумай. — Лежала в постели. — Невозможно. Обрати внимание на характерный цианоз.[126] Лежать она никак не могла. Она полусидела, склонившись на один бок. Хендрикс посмотрел на труп и снова покачал головой. — Ее нашли в сточной канаве, — продолжал Гаффен. — На Чарльстон-Стрит, в двух кварталах от Фронтовой Полосы. В сточной канаве. — Ой. — Итак, — настаивал Гаффен, — теперь ты можешь сказать, что это такое? Хендрикс пожал плечами. Я знал, что подобное мытарство может продолжаться до бесконечности; Гаффен будет мусолить этот вопрос до тех пор, пока наконец это не надоест ему самому. Тогда, вежливо кашлянув, я сказал: — Вообще-то, Хендрикс, это ничто иное, как следы крысиных укусов. Очень характерные признаки: начальный прокол и затем клинообразный надрыв. — Крысиные укусы, — повторил он упавшим голосом. — Век живи, век учись, — сказа Гаффен. Он взглянул на часы. — Ну все, мне на конференцию пора. Пока, Джон, встретимся еще как-нибудь. Сняв резиновые перчатки, он вымыл руки, а затем снова подошел к Хендриксу, все еще разглядывавшему следы от пуль и укусов. — И она что, пролежала в канаве все пять часов? — Да. — Ее нашла полиция? — Да, случайно. — А кто же это ее так? Гаффен презрительно хмыкнул. — Сам догадайся. Она, между прочим, уже бывала в этой больнице. С первичным сифилитическим поражением слизистой рта, и еще пять раз с трубами. — С трубами? — Пельвиоперитонитом.[127] — Когда ее нашли, — сказал Гаффен, — у нее из бюстгальтера вытащили сорок долларов наличными. Взглянув в сторону Хендрикса, он снова покачал головой и вышел за дверь. Когда мы остались вдвоем, Хендрикс сказал, обращаясь ко мне: — И все же я не совсем понял. Это означает, что она была проституткой? — Да, — согласился я. — Ее застрелили, и она пять часов пролежала в сточной канаве, где ее начали грызть живущие в канализации крысы. — Какой ужас. — Такое случается, — сказал я. — И довольно часто. Створки двери распахнулись, и какой-то человек ввез на каталке накрытое белой простыней тело. Взглянув на нас, он спросил: — Рэндалл? — Да, — ответил Хендрикс. — Какой стол выбираете? — Средний. — Ладно. Он подкатил каталку поближе, а затем переложил тело на стол из нержавеющей стали, сдвигая сначала голову и плечи, а потом ноги. Труп уже был довольно окоченевшим. Затем он быстро снял простыню, сложил ее и бросил на каталку. — Вам надо расписаться вот тут, — сказал он Хендриксу, протягивая ему бланк. Хнедрикс расписался. — Вообще-то я в этом не шибко разбираюсь, — сказал Хендрикс, обращаясь ко мне. — В уголовных делах. Прежде у меня было только одно такое вскрытие, да и то это был несчастный случай на производстве. Мужика на работе ударило чем-то по голове, и он умер. Но вот такого еще никогда… Тогда я спросил у него: — А почему сегодня сюда прислали именно вас? — Значит, видно, судьба моя такая, — ответил Хендрикс. — Я слышал, что будто бы этим собирался заняться сам Вестон, но, очевидно, он передумал. — Лиланд Вестон? — Да. Вестон, довольно мощного телосложения пожилой человек, был главным патологоанатомом «Сити» и несомненно самым лучшим патологоанатомом во всем Бостоне. — Ну что ж, — сказал Хендрикс. — Наверное уже можно приступать. Он подошел к раковине и начал долго и с убийственной тщательностью мыть руки. Подобное зрелище, когда патологоанатомы перед проведением вскрытия принимаются за тщательную обработку рук, неизменно раздражает меня. Со стороны они выглядят по-идиотски нелепой пародией на хирургов: это словно обратная сторона той же монеты, человек в хирургической униформе — мешковатые брюки, рубаха с V-образным вырезом и короткими рукавами — проводит дезинфекцию рук, прежде чем приступить к операции на пациенте, для которого уже безразлично, будет ли при этом все стерильно или нет. Но в случае с Хнедриксом я понимал, что он просто тянет время.* * *
Вряд ли вскрытие можно считать приятным времяпровождением. Но еще более гнетущее впечатление от подобных процедур остается, когда на столе патологоанатома оказываются трупы молодых девушек, таких же юных и привлекательных, какой была Карен Рэндалл. Ее обнаженное тело лежало на спине, и струящаяся по столу вода перебирала пряди длинных светлых волос. Невидящий взгляд прозрачных голубых глаз был устремлен в потолок. Пока Хендрикс все еще заканчивал с мытьем рук, я смотрел на тело и дотронулся до кожи. Она была холодной и гладкой на ощупь и серовато-белой на вид. А как же еще может выглядеть истекшая кровью девушка? Хендрикс удостоверился в том, что в фотоаппарат была вставлена кассета с пленкой, а затем сделал мне рукой знак отойти в сторону, после чего от сделал три снимка трупа с разного ракурса. Я поинтересовался у него: — Вам отдали ее историю болезни? — Нет. Сама карта у старика. А у меня есть только амбулаторная выписка. — И что в ней? — Клинический диагноз — смерть наступившая в результате вагинального кровотечения, осложненного общей анафилаксией. — Общей анафилаксией? Отчего же? — Я над этим тоже голову ломаю, — сказал Хнедрикс. — Видно у них там что-то случилось, но что именно это было, мне выяснить так и не удалось. — Вот это уже интересно, — отозвался я. Покончив с фотосъемкой, Хендрикс подошел к установленной рядом обычной школьной доске. В большинстве лабораторий есть такие доски, где патологоанатом по ходу вскрытия может делать какие-то свои пометки — результаты поверхностного осмотра трупа, вес и состояние органов, и тому подобные сведения. Взяв мел, он написал: «Рэндалл, К.» и поставил рядом порядковый номер по регистрации. В этот момент в секционный зал кто-то вошел, и, обернувшись, я узнал в это лысеющем и несколько сутулом человеке Лиланда Вестона. Ему было уже за шестьдесят, он собирался в скором будущем оставить работу, но не смотря на довольно почтенный возраст и некоторую сутуловатость, Вестон был бодр и энергичен. Его движения были порывистыми. Сначала он поздоровался за руку со мной, потом с Хендриксом, который, казалось, воспринял его приход, как чудесное избавление. Вестон самолично принялся за вскрытие. Он начал с того — и это его привычка была мне хорошо знакома — что принялся расхаживать у стола, раз шесть за это время обойдя вокруг тела со всех сторон, пристально глядя на него и бормоча что-то себе под нос. Наконец он остановился и взглянул на меня. — Ну как, Джон, ты смотрел ее? — Да. — И что скажешь? — Незадолго до смерти она прибавила в весе, — сказал я. — Растяжки на бедрах и груди. Она кажется несколько полноватой. — Хорошо, — одобрил Вестон. — Еще что-нибудь? — Да, — ответил я. — Не совсем обычный рост волос. У нее светлые волосы, но над верхней губой заметна тонкая полоска темных пушковых волос, и еще такие же волосы видны на предплечьях. На мой взгляд такое встречается довольно редко. — Хорошо, — кивнул Вестон, слегка усмехнувшись. Это была так хорошо знакомая мне усмешка моего старого учителя. Большинство патологоанатомов Бостона в разное время проходили обучение у Вестона. — Но, — продолжал он, — ты не обратил внимание на самое главное. С этими словами он указал на область лобка, который был чисто выбрит: — Вот. — Но у нее был аборт, — подал голос Хендрикс. — У нас всем известно об этом. — До вскрытия, — строго возразил ему Вестон, — никому ничего известно быть не может. Мы не можем позволить себе заниматься постановкой предварительных диагнозов. Отдадим эту привилегию на откуп клиницистам. — Он натянул на руки резиновые перчатки. — Нужно будет очень постараться и составить тщательный и сверхподробный отчет об этом вскрытии. Потому что Дж.Д.Рэндалл еще сам постарается причесать его после нас. Итак, приступим, — он внимательно оглядел кожу лобка. — Трудно сказать, почему паховая область у нее выбрита. Это могло быть сделано при подготовке к операции, но очень часто пациенты делают это, исходя из каких-либо собственных соображений. В данном случае, мы можем отметить, что волосы выбриты очень аккуратно, без единой царапины или пореза. Это довольно существенное наблюдение, так как во всем мире нет, наверное, такой медсестры, которая при предоперационном бритье подобного обширного участка тела, как этот, справилась бы со своей задачей без по крайней мере маленького пореза. Медсестры всегда очень торопятся и не обращают внимания на такие мелочи. Значит… — Она побрилась сама, — сказал Хендрикс. — Должно быть, так, — согласно кивнул Вестон. — Но, разумеется, это еще совсем не означает, равно как и не исключает возможность операции. Но все же это следует иметь в виду. Он приступил к вскрытию, действуя ловко и быстро. Измеренный им рост девушки составил пять футов четыре дюйма, а вес — сто сорок фунтов. Принимая во внимание количество потерянной ею жидкости, она была довольно тяжела. Вестон записал эти данные на доске и сделал первый надрез. Надрез при анатомическом вскрытии имеет Y-образную форму, когда делаются косые разрезы, начинающиеся от каждого плеча и соединяющиеся по центру тела у нижней границы ребер, откуда идет один разрез до лобковой кости. Затем кожа и мышцы отворачиваются в стороны тремя лоскутами; грудная клетка вскрывается, открывая легкие и сердце; брюшная полость тоже оказывается открытой. Артерии перевязываются и перерезаются, толстая кишка перевязывается и перерезается, затем перерезают трахею и глотку — и все внутренние органы, сердце, легкие, желудок, печень, селезенка, почки и кишечник извлекаются наружу. Затем выпотрошенное таким образом тело зашивается. Извлеченные органы могут быть исследованы позднее, и теперь с них делаются срезы для микроскопического исследования. В то время как патологоанатом занят этим, динер выполняет надрез на волосистой части кожи головы, снимает черепной свод и вытаскивает мозг, если на то было заранее получено соответствующее разрешение. Подумав об этом, я обратил внимание на то, что при вскрытии не присутствовал динер.[128] Я сказал об этом Вестону. — Все так и должно быть, — сказал он. — Мы здесь сами управимся. Со всем. Я смотрел на то, как режет Вестон. И хоть рука у него чуть подрагивала, но действовал он все еще также умело и уверенно, как в былые годы. Как только он вскрыл брюшину, из надреза хлынула кровь. — Быстро, — сказал он. — Откачиваем. Хендрикс принес бутыль, с укрепленным на ней наконечником насоса. Оказавшаяся в брюшной полости жидкость — темно-красного цвета, почти черная, в основном кровь — была откачана. Объем жидкости составил где-то около трех литров. — Очень плохо, что у нас нет ее карты, — сказал Вестон. — Не помешало бы знать, сколько в нее успели влить в неотложке. Я согласно кивнул. Объем крови в организме среднего человека равняется примерно пяти литрам. И скопление такого значительного количества крови в брюшной полости может означать некое внутреннее повреждение. После отвода жидкости, Вестон продолжил вскрытие, вынимая органы и выкладывая их в кювету из нержавеющей стали. Затем он отошел раковине, промыл все органы, и начал по очереди рассматривать их, начиная свое исследование с самого верха, с щитовидной железы. — Странно, — сказал он, держа удаленную железу в руках. — Весит как будто грамм пятнадцать или около того. Нормальная щитовидная железа весит в пределах от двадцати до тридцати граммов. — Но возможно, что это просто обычное отклонение, — предположил Вестон. Он сделал надрез и принялся рассматривать внутреннюю поверхность. Мы не увидели ничего необычного. Затем он вскрыл трахею, разрезая ее по всей длинне, до места ее раздвоения у легких, оказавшихся увеличенными и к тому же белого цвета, вместо обычного розовато-фиолетового. — Анафилаксия, — заключил Вестон. — Общая. У кого-нибудь есть догадки или предположения на тот счет, на что у нее была такая аллергия? — Нет, — сказал я. Хендрикс делал записи. Вестон оглядел бронхи, уходящие в легкие, а затем вскрыл легочные артерии и вены. Затем он занялся сердцем, сделав два сквозных надреза справа и слева, открывая сразу все четыре полости. («Все в совершенной норме.») Затем он вскрыл коронарные артерии. Они тоже оказались в порядке, хотя и имели некоторые признаки атеросклероза. Все остальное было тоже нормальным, до тех пор, пока очередь не дошла до матки. Она была пунцовой от крови и не очень большой, размером и формой скорее походившей на электическую лампочку, в которую от яичников вели фаллопиевы трубы. Когда Вестон повернул ее в руке, на одной из стенок стал заметен сквозной порез. Этим и объяснялось кровотечение в брюшной полости. Но сама величина органа показалась мне странной. На мой взгляд это ничем не напоминало матку беременной женщины, принимая в частности во внимание то, что срок беременности девушки предположительно подходил к четырем месяцам. В четыре месяца зародыш достигает длины в шесть дюймов, у него уже бьется сердце, происходит образование глаз и лица, формируются кости. Матка значительно увеличивается. Вестон, похоже, подумал о том же. — Конечно, — сказал он, — не исключено, что при поступлении в больницу ей ввели окситоцин[129], но все же все это чертовски странно. Сделав надрез на стенке матки, он раскрыл ее. Внутренняя поверхность была выскоблена довольно тщательно; прокол стенки был явно недавнего происхождения. Теперь изнутри матка была наполнена кровью и многочисленными полупрозрачными, желтоватого цвета сгустками. — Желток,[130] — сказал Вестон. Имелось в виду, что это посмертное образование. Удалив кровь и сгустки, он принялся старательно разглядывать выскобленную маточную ткань. — Тот кто это сделал не был дилетантом, — заметил вслух Вестон. — Этот кто-то был знаком по крайней мере с основными принципами выскабливания. — Если не принимать во внимание перфорации. — Да, — согласился он. — Если не обращать внимания на нее. — Ну, что же, — снова заговорил Вестон, — по крайней мере теперь мы знаем, что она не могла сделать этого сама. Это было весьма важным замечанием. Вагинальные кровотечения зачастую являются результатом предпринимаемых женщинами попыток самостоятельно избавиться от нежелательной беременности, будь то при помощи лекарств, разного рода солевых или мыльных растворов, вязальных спиц или других предметов. Но Карен не смогла бы самостоятельно произвести подобную чистку. Подобная процедура могла быть произведена лишь под общим наркозом. — По-вашему это похоже на беременную матку, — поинтересовался я. — Сомнительно, — сказал Вестон. — Весьма и весьма сомнительно. Сейчас посмотрим яичники. Вестон вскрыл оба яичника, надеясь обнаружить желтое тело — железу желтого цвета, развивающуюся в яичнике после овуляции. Ничего подобного им найдено не было. Сам по себе этот факт еще ничего не означает; желтое тело начинает рассасываться по прошествии трех месяцев, а у этой девушки предположительно шел уже четвертый месяц беременности. В секционный зал вошел динер и спросил, обращаясь к Вестону: — Уже можно убирать? — Да, — ответил Вестон. — Можете приступать. Динер начал зашивать разрез и заворачивать труп в чистую простыню. Я обернулся к Вестону: — А разве вы не будете исследовать мозг? — Нет разрешения. Если в конкретной ситуации не возникает подозрений на возможность некоей нейропатологии, судмедэксперты, назначающие вскрытия, обычно не настаивают на проведении исследования мозга. — Но мне казалось, что такое семейство, как Рэндаллы, все-таки сами как никак медики… — Вообще-то сам Дж.Д. ничего против не имел. Но вот миссиз Рэндалл… Она категорически против того, чтобы вынимали мозг, категорически. Ты знаком с нею? Я отрицательно замотал головой. — Потрясающая женщина, — сухо сказал Вестон. Он снова занялся органами, исследуя желудочно-кишечный тракт от пищевода до прямой кишки. Все было в полном порядке. Я ушел, прежде, чем он успел управиться со всем остальным. Я увидел то, что хотел увидеть и знал, что окончательный отчет будет отнюдь не бесспорным. По крайней мере, основываясь на состоянии основных органов, никто не сможет однозначно утверждать, что Карен Рэндалл была беременна. И все это было довольно странно.ГЛАВА ШЕСТАЯ
Всякий раз при оформлении страховки я сталкиваюсь с трудностями. Это беда большинства патологоанатомов: узнав о роде ваших занятий, страховые компании приходят в ужас — постоянная работа в контакте с тканями, пораженными раковыми клетками, вирусами туберкулеза и прочими опасными инфекционными недугами, делает подобный договор с вами слишком рискованным. Единственным человеком из моих знакомых, у которого возникают еще большие трудности при попытках застраховать собственную жизнь, по праву можно считать биохимика по имени Джим Мерфи. В годы своей юности Мерфи играл полузащитником в футбольной команде Йельского университета и даже был выдвинут в сборную восточных штатов. Само по себе это, безусловно, можно считать достижением, но вы бы удивились еще больше, познакомившись с Мерфи и увидев его глаза. Дело в том, что Мерфи практически ничего не видит. Он носит очки со стеклами в дюйм толщиной и низко наклоняет голову при ходьбе, как будто сгибаясь под их тяжестью. Видит Мерфи одинаково плохо при любых обстоятельствах, но в моменты особых переживаний или иногда выпив лишнего, он начинает налетать на предметы, случающиеся у него на пути. Казалось бы о каких еще задатках футбольного полузащитника, имея в виду Мерфи, пусть даже для игры за такую команду, как в Йеле, может идти речь? Для того, чтобы узнать его секрет, вполне достаточно просто увидеть, как он движется. Мерфи наредкость проворен и умеет прекрасно удерживать равновесие. Когда он играл в футбол, его товарищи по команде разработали целую систему, состоявшую из нескольких приемов ведения игры и позволявшую защитнику сначала развернуть Мерфи в нужную сторону и затем направить его в заданном направлении. В большинстве случаев этот трюк срабатывал, хотя несколько раз Мерфи все же делал блестящие пробежки в ином, чем было нужно направлении, дважды выбежав при этом за линию ворот. Его всегда влекли к себе экзотические виды спорта. Так, например, в тридцать лет он загорелся идеей скалолазания. Мерфи нашел свое новое увлечение весьма привлекательным, но только застраховаться ему никак не удавалось. Тогда он переключился на занятия автогонками и вроде даже делал успехи на этом новом поприще, пока в один прекрасный день не вылетел с гоночного трека на своем «лотусе», перевернувшись при этом четыре раза и попутно ломая обе ключицы сразу в нескольких местах. После этого он решил, что страховка для него все же важнее занятий спортом, поэтому все опасные увлечения были заброшены раз и навсегда. Мерфи так быстр во всем, что и речь его скорее напоминает стенограмму, как если бы он считал ниже своего достоинства употреблять при разговоре все необходимые предлоги и местоимения. Но не только подобной манерой разговаривать доводит он до белого каления своих лаборантов и секретарш. Второй большой недостаток Мерфи — это окна. Мерфи всегда держит все окна настежь открытыми, даже зимой, будучи непреклонным противником того, что сам он называет «духотой». Теперь же, войдя в его лабораторию, находившуюся в одном крыле городского родильного дома, я обнаружил, что она буквально завалена яблоками. Яблоки лежали в холодильниках, на лабораторных и письменных столах, на последних зачастую выполняя роль своего рода пресса для бумаг. Когда я переступил порог лаборатории, двое лаборанток, из-под лабораторных халатов которых виднелись теплые свитера, ели яблоки. — Жена, — отрывисто сказал Мерфи, здороваясь со мной за руку. — Специализируется. Хочешь? Сегодня у меня «восхитительные» и «кортлэнд». — Нет, спасибо, — отказался я. Тогда Мерфи сам взял и надкусил яблоко, предварительно потерев его о рукав. — Вкусные. Серьезно. — У меня нет времени, — сказал я. — Всегда торопишься, — посетовал Мерф. — Господи, всегда торопишься и времени нет. Целую вечность не видел вас с Джудит. Чем занимался? Терри играет за «Бельмонт», защитник, основной состав. Он взяв со своего стола стоявшую на нем фотографию, поднося ее к самому моему носу. С фотографии на меня серьезно смотрел его сын, облаченный в футбольные доспехи и выглядевший совсем как Мерф: такой же маленький, но коренастый. — Нам нужно как-нибудь встретиться с тобой, — сказал я, — и тогда можно будет поговорить о делах семейных. — Угу, — Мерф пожирал свое яблоко с впечатляющей быстротой. — Давай. В бридж играешь? Мы с женой вчистую проигрались о прошлых выходных. Две недели назад. Играли с… — Мерф, — перебил его я. — У меня есть одна проблема. — Наверное язва, — сказал Мерф, выбирая очередное яблоко из длинного яблочного ряда, выложенного у него на столе. — Знаю, нервный ты мужик. Всегда торопишься. — Вообще-то, — начал я, — это будет скорее по твоей части. Мое сообщение его внезапно заинтересовало, и он дажеусмехнулся: — Стероиды? Держу пари, это первый случай в истории. Чтобы патологоанатом интересовался стероидами. — Он уселся за свой стол. — Весь во внимании. Выкладывай. Проводимые Мерфи исследования касались образования стероидов в организме беременной женщины и плода. Сама лаборатория находилась непосредственно при роддоме, по одной простой, и, можно сказать, довольно неприятной причине — Мерфи нужно было находиться как можно ближе к источнику объектов для исследований, коими в его конкретном случае являлись еще не родившие матери, а также мертворожденные младенцы.[131] — Ты можешь во время вскрытия сделать тест на беременность? — спросил я. Он почесал в голове, движения его при этом были быстрыми, нервными и порывистыми. — Черт. Наверное да. А кому это надо? — Это надо мне. — А разве при вскрытии ты не можешь сказать, беременна она или нет? — В данном случае не могу. Все очень неясно. — Так. Специального теста нет, но я думаю, что организовать это можно. Какой срок? — Предположительно, четыре месяца. — Четыре месяца? И ты не можешь определить по матке? — Послушай, Мерф… — Ладно, конечно, для четырех месяцев это можно сделать, — сказал он. — Для суда не пойдет, но все равно. Сделать можно. — Ты сам сможешь этим заняться? — Как раз для этой лаборатории, — ответил Мерф. — Испытание на стероиды. Что у тебя? Я не понял, чего он от меня хочет и недоуменно пожал плечами. — Кровь или моча. Что? — А, ты об этом. Кровь. Сунув руку в карман, я вытащил пробирку с кровью, которую я собрал во время вскрытия. Я спросил разрешения у Вестона, и он ответил, что ему все равно. Мерф взял пробирку у меня из рук и посмотрел ее на свет. Он встяхнул ее и пощелкал по стеклу пальцем. — Нужно два кубика, — сказал он. — Этого хватит. Порядок. — Когда ты мне сможешь дать ответ? — Два дня. На анализ уйдет сорок восемь часов. Кровь брал на вскрытии? — Да. Я опасался, что гормоны могут потерять свои свойства или возможно… Мерф грустно вздохнул. — Как быстро забываем мы, чему нас учили. Только протеины могут утрачивать свои естественные свойства, а ведь стероиды не протеины, правда? Это просто. Смотри, взять хотя бы самый обычный тест на хорионический гонадотропин в моче. Наше оборудование позволяет определить уровень его содержания. Его, а еще прогестерона или любого другого одиннадцать-бета-гидроксил составляющего. В период беременности содержание прогестерона увеличивается в десять раз. Эстирола — в тысячу раз. Нет проблем. Такой скачок нельзя не заметить. — Он взглянул на своих лаборанток. — Даже в этой лаборатории. Брошенный им вызов был принят одной из лаборанток. — Я в работе всегда была очень аккуратной, — заметила она, — пока не попала сюда и не отморозила себе пальцы. — Простите великодушно, — хохотнул Мерфи. Он снова повернулся ко мне и взял со стола пробирку с кровью. — Это просто. Сделаем фракционную перегонку. Возможно даже одновременно продублируем. На тот случай, если один не удастся. Чье это? — Что? Он нетерпеливо потряс передо мной пробиркой. — Кровь чья? — А, это. Просто рядовой случай, — сказал я, для пущей убедительности пожимая плечами. — Значит, четырехмесячная беременность, а ты не уверен? Мальчик Джон, не пытайся надуть меня. Своего старого приятеля и соперника по бриджу. — Возможно, будет лучше, — сказал я, — если я скажу тебе это после. — Ладно, ладно. Не хочешь — не говори. Видишь, я совсем не любопытен. Это твое дело. Но хоть потом ты расскажешь мне? — Обещаю. — Раз патологоанатом пообещал, — сказал Мерфи, поднимаясь из-за стола, — значит, быть по сему.ГЛАВА СЕДЬМАЯ
По данным самых последних проведенных исследований, человечеству известно двадцать пять тысяч недугов, а так же найдены способы лечения, позволяющие избавиться от пяти тысяч из них. И несмотря на это каждый молодой врач тайно в душе мечтает открыть новую болезнь. Это считается самым быстрым и надежным способом для приобретения известности в медицинских кругах. Если же подходить к этой проблеме с сугубо практической стороны, то выходит, что проще открыть новую болезнь, чем найти способ излечения для уже существующей; предложенные вами методы будут аппробироваться, обсуждаться и оспариваться на протяжении многих лет, в то время как сообщение об открытии нового недуга будет принято быстро и с готовностью. Льюису Карру в этом смысле крупно повезло: еще в бытность свою стажером он открыл новую болезнь. Это довольно редкий случай — наследственная дисгаммаглобулинемия, воздействующая на бета-фракцию, выявленная сразу в целой семье из четырех человек — но суть не в этом. Важнее всего было то, что Льюис все-таки открыл это заболевание, описал его и опубликовал результаты своих наблюдений в «Медицинском вестнике Новой Англии». Шесть лет спустя он стал профессором-консультантом при «Мем». То что он станет им, сомнений никогда и ни у кого не возникало; так что оставалось просто дожидаться, пока кто-нибудь из прежнего персонала не уволится и освободит-таки кабинет. Принимая в расчет статус Карра при «Мем», можно сказать, что у ему достался довольно неплохой кабинет; для молодого и уверенного в себе терапевта это было даже лучше, чем просто замечательно. Если бы не одно обстоятельство: там было очень тесно, а общее впечатление усугублялось еще и тем, что везде где только можно были навалены кипы журналов по медицине, просто подборки статей и тому подобные научные издания. Помимо всего прочего это был старый, давно не знавший ремонта кабинет, затерявшийся в каком-то дальнем, темном углу Корпуса «Кальдер», рядом с отделением, занимавшемся исследованиями почек. И как будто специально для завершения картины посреди царящего вокруг разгрома и убожества сидела симпатичная секретарша, которая, обладая потрясающей, можно сказать, сексуальной внешностью, неизменно оставалась совершенно неприступной: эта бесполезная красота разительным образом не сочеталась с конструктивным убожеством помещения. — Доктор Карр на обходе, — холодно, без тени улыбки на лице, объявила мне она. — Он просил вас подождать в кабинете. Я прошел в кабинет и сел, предварительно убрав со стула кипу старых выпусков «Американского вестника экспериментальной биологии». Вскоре вернулся Карр. На нем был белый халат нараспашку (профессор-консультант никогда не станет застегивать халат), а через шею был перекинут стетоскоп. Воротник его рубашки казался несколько потертым (профессора-клиницисты получают не слишком много), но вот черные ботинки были начищены до блеска (профессора-клиницисты очень ответственно относятся к тем вещам, на которые обычно принято обращать самое пристальное внимание). И так же как всегда он был невозмутим, очень сосредоточен и в высшей степени обходителен. Злые языки поговаривали, что Карр был не просто обходителен, а что он самым бесстыдным образом заискивал перед начальством и всеми теми, кто занимал более высокую должность, чем он сам. Но очень многие просто завидовали его быстрому успеху и присущей ему уверенности. У Карра было круглое, детское лицо, а щеки были гладкими и румяными. Он обладал очаровательной мальчишейской улыбкой, позволявшей ему замечательно ладить с пациентами, и в особенности с пациентками. Теперь эта улыбка была адресована мне. — Привет, Джон. — Он закрыл дверь в приемную и уселся за стол. Я мог едва видеть его поверх наваленных кипами журналов. Он снял с шеи стетоскоп, сложил его и сунул в карман халата. После этого он посмотрел на меня. Мне это кажется неизбежным, но любой практикующий врач, которому случается глядеть на вас из-за своего стола, обычно делает это напустив на себя такой задумчиво-изучающе-пытливый вид, что вы — разумеется, в том случае, если у вас ничего не болит — начинаете невольно чувствовать себя не в своей тарелке. И Льюис Карр в этом смысле отнюдь не являлся исключением. — Значит, ты хотел узнать о Карен Рэндалл, — сказал он, как будто делая вступление к докладу о серьезном открытии. — Точно. — И исключительно по личным соображениям. — Точно. — И что бы я тебе ни сказал, останется только между нами? — Точно так. — Ну ладно, — сказал он. — Тогда расскажу. Самого меня при этом не было, но я подробнейшим образом был посвящен в то, как развивались события. Я знал, что иначе и быть не могло. Льюс Карр всегда и самым подробнейшим образом был посвящен во все, что ни происходило бы в «Мем»; он знал больше сплетен местного значения, чем любая из медсестер. Собирать слухи, неизменно оказываясь в курсе всего, было для него так же естественно, как дышать. — Девушка поступила в приемное отделение сегодня, в четыре часа утра. Она была в агонии, когда к машине подали носилки, она бредила. Причиной всему стало обильное вагинальное кровотечение. Температура — 40, сухая кожа со сниженным тургором, одышка, скорый пульс и низкое артериальное давление. Она постоянно просила пить.[132] Тяжело вздохнув, Карр продолжал говорить: — Врач-стажер осмотрел ее и назначил сделать перекрестную пробу крови, чтобы можно было начать переливание. Он набрал шприц для анализа на лейкоциты и гематокрит и затем быстро вел литр Д 5.[133] Он так же попытался установить причину кровотечения, но это ему не удалось, поэтому он ввел ей окситоцин для сокращения матки и приостановки кровотечения, а также вставил тампон во влагалище, в качестве временной меры. Затем от матери девушки парень узнал, что это за пациентка и немедленно наложил от страха полные штаны. Он послал за одним из штатных врачей. Он начал переливание, а затем, в целях профилактики ввел ей значительную дозу пеницилина. На свою беду он сделал это, не заглянув прежде в ее карту и даже не удосужившись расспросить мать о возможных аллергических реакциях. — А у нее была аллергия.[134] — И крайне сильная, — сказал Карр. — Десять минут спустя после того, как девушке внутримышечно был введен пеницилин, у нее начались приступы удушья, и она оказалась не способна самостоятельно дышать, не смотря на то, что дыхательные пути были свободны. К тому времени из архива наконец была принесена ее карта, и заглянув в нее, стажер понял, что он наделал. Тогда он назначил миллиграм адреналина внутримышечно. Когда же и это не возымело никакого действия, он перешел к медленным внутривенным вливаниям, бенадрилу, кортизону и аминофилину. Ее поместили под кислород под повышенным давлением, но у нее все равно начались конвульсии, она посинела и умерла в течение буквально двадцати минут. Я закурил сигарету, и подумал про себя, что меньше всего мне теперь хотелось бы оказаться на месте того стажера. — Конечно, не исключено, — продолжал Карр, — что она все равно умерла бы. Разумеется, точно этого не известно никому, но зато есть все основания полагать, что при поступлени к больницу уровень кровопотери у нее уже почти достигал пятидесяти процентов. А в таких случаях, как ты и сам знаешь, сделать ничего уже практически не возможно, шок подобного рода обычно оказывается необратимым. Так что навряд ли нам удалось бы удержать ее на этом свете. Но это, естественно, ничего не меняет. Тогда я спросил: — Зачем же стажеру понадобилось первым делом вводить ей пеницилин? — Такова особенность принятой в этой больнице процедуры, — ответил Карр. — Это некий порядок, заведенный здесь для больных с определенными симптомами, наблюдающимися при поступлении. Обычно, когда к нам поступает девушка с признаками вагинального кровотечения и высокой температорой — возможное заражение — ей первым делом проводят чистку, а потом укладывают в постель и вкалывают антибиотик. Обычно на следующий же день больная отправляется домой. В больничных же картах подобные случай фиксируется, как выкидыш. — А каков же тогда был окончательный диагноз в случае с Карен Рэндалл? Тоже выкидыш? Кар кивнул. — Самопроизвольный. Мы всегда поступаем таким образом, потому что тогда нам не приходится связыватся с полицией. Мы довольно часто сталкиваемся с последствиями как самостоятельных попыток избавиться от беременности, так и подпольных абортов. Иногда при поступлении у этих девочек во влагалище скапливается столько пены, что она прямо-таки лезет из них, как из загруженных сверх нормы посудомоечных машин. Или же это опять кровотечение, но в любом случае такие пациентки истеричны и никто из них не желает говорить правду. Мы просто без лишнего шума оказываем им помощь, и затем отправляем восвояси. — И никогда не сообщаете об этом полиции?[135] — Мы врачи, а не правоохранительные органы. За год через нас проходит до сотни вот таких девчонок. И тогда, если бы мы стали писать рапорты на каждую из них, то все остальное время нам приходилось бы посвящать не занятиям медициной, а даче показаний в суде. — Но разве закон не обязывает… — Разумеется, — быстро ответил Карр. — Закон обязывает нас сообщать о подобных случаях. По закону мы также должны сообщать полиции о случаях физического насилия, но если бы мы только стали извещать их о каждом пьянице, влезшем в драку в каком-либо из баров, то, уверяю тебя, очень быстро мы по уши увязли бы в этом болоте. Ни одно из отделений неотложной помощи не сообщает обо всем, о чем они, как казалось бы, обязаны сообщать, потому что физически это невозможно в принципе. — Но ведь если это был аборт… — Попробуй рассуждать логически, — предложил Карр. — Ведь очень большая часть подобных случае все-таки оказывается самопроизвольными выкидышами, а другая тоже большая часть таковыми не оказывается, что само по себе еще вовсе не означает, что мы обязаны относиться к ним как-то иначе. Допустим, что тебе становится известно, что девчонке был сделан аборт; и вот ты сообщаешь об этом полиции. На следующий день они действительно приходят, а девчонка начинает рассказывать им, что это был просто выкидыш или же объявляет, что попыталась сделать это самостоятельно. Но в любом случае, разговорить ее не удастся, так что полицейские будут очень недовольны. А злиться они будут на тебя, потому что это именно ты вызвал их. — И что, такое случается? — Да, — сказал Карр. — Дважды я сам был тому свидетелем. В подобных случаях девчонка поступает сюда вне себя от страха и в твердой уверенности, что жить ей осталось не долго. В ней говорит чувство мести, она жаждет отомстить тому, кто плохо сделал ей аборт, и она требует, чтобы вызвали полицию. Но к утру ей становится лучше, перед этим ей сделали хорошее больничное выскабливание, и она вдруг понимает, что все самое страшное уже позади. Ей вовсе не хочется связываться с полицией. Больше всего она боится оказаться замешанной в этом деле. Поэтому, когда полицейские приезжают, она делает вид, что произошло просто досадное недоразумение. — И вы довольствуетесь тем, что просто подчищаете ошибки аборционистов и пытаетесь умолчать об этом? — Мы пытаемся вернуть людям здоровье, и это все. Врач не может давать всему личностную оценку. Нам приходится исправлять ошибки неумелых водителей и озверевших пьяных хулиганов, но в наши обязанности не входит бить кого бы то ни было по рукам и читать им лекции о правилах вождения автомобиля или вреде алкоголя. Мы просто пытаемся снова поставить их на ноги. Я не собирался спорить с ним; я знал, что ничего хорошего из этого все равно ней выйдет. И поэтому я решил переменить тему. — Ну а как же тогда обвинение против Ли? Откуда они взялись? — Когда девушка умерла, — сказал Карр, — у миссиз Рэндалл началась истерика, она кричала в голос, так что ей даже пришлось дать успокаивающее. После этого она пришла в себя и продолжала утверждать, будто бы дочь рассказала ей, что это сделал Ли. И тогда же она позвонила в полицию. — Сама миссиз Рэндалл? — Именно так. — А как же тогда быть с больничным диагнозом. — Он останется неизменным — выкидыш. Это есть допустимая законом медицинская интерпретация. Насколько я могу судить о подобных вещах, замена ныне существующего диагноза на «незаконный аборт» происходит уже вне этих стен. Вскрытие покажет, имел ли место аборт на самом деле. — Вскрытие уже все показало, — сказал я. — Кстати, довольно неплохо сделанный аборт, за исключением единственного повреждения эндометриоидной ткани. У того, как его делал, по-видимому, имелся некоторый опыт в подобных вещах — но все же опыт недостаточный. — Ты уже разговаривал с Ли? — Сегодня утром, — сказал я. — Он божится, что не делал этого. Основываясь на показаниях вскрытия, я склонен верить ему. — От ошибок… — Не думаю. Арт слишком благоразумен, слишком опытен. Карр вытащил из кармана халата стетоскоп и принялся нервно теребить его в руках. — Это наредкость дрянное дело, — сказал он наконец. — Наредкость дрянное. — Необходимо все обязательно прояснить, — возразил ему я. — Мы не можем на манер страусов спрятать голову в песок и бросить Ли на произвол судьбы. — Нет, конечно, нет, — откликнулся Карр. — Но вот Дж.Д. был очень и очень растроен случившимся. — Могу себе представить. — Он едва не убил ого бедного стажера, когда увидел, что за лечение тот назначил его дочери. Я присутствовал при этом, и в какой-то момент у меня появилось такое ощущение, что он задушит парня голыми руками. — А как звали того стажера? — Роджер Уайтинг. В общем-то неплохой парень. — А где он сейчас? — Дома, должно быть. Его дежурство закончилось в восемь часов утра, — Карр помрачнел и снова принялся поигрывать своим стетоскопом. — Джон, — сказал он наконец, — а ты уверен, что тебе действительно следует вмешиваться во все это? — Я ни во что не собираюсь вмешиваться, — возразил я ему на это. — Если бы мне было из чего выбирать, то я сию же минуту возвратился бы к себе в лабораторию. Но у меня нет другого выбора. — Все дело в том, — медленно проговорил Карр, — что это не в нашей власти. Дж.Д. очень огорчен. — Ты уже говорил об этом. — Я просто пытаюсь помочь тебе понять реальное состояние дел. — Карр принялся перекладывать с места на место разложенные у него на столе предметы, избегая при этом смотреть на меня. Наконец он сказал. — Это дело находится сейчас в надежных руках. И Ли уже нанял наверное себе опытного адвоката. — И вместе с тем возникает целая куча вопросов, ответы на которые так и повисли в воздухе. Я хочу увериться, что во все будет внесена надлежащая ясность. — Это дело находится в надежных руках, — повторил Карр. — В чьих руках? Рэндаллов? Или тех долдонов из полицейского участка? — У нас в Бостоне замечательная полиция, — возразил Карр. — Ты-то хоть не начинай! Карр терпеливо вздохнул и сказал: — И что ты надеешься этим доказать? — То, что Ли этого не делал! Карр покачал головой: — Дело не в этом. — А мне кажется, что оно именно в том. — Нет, — сказал Карр. — Дело в том, что дочь Дж.Д.Рэндалла умерла от аборта, и теперь кто-то должен будет ответить за это. Ли делает аборты — и доказать это в суде будет не так трудно. Тем более, что более половина из членов суда присяжных — католики. И в том, что его признают виновным не может быть никаких сомнений. Это само собой разумеется. — Само собой разумеется? — Ты знаешь, что я имею в виду, — сказал Карр, заерзав на стуле. — Хочешь сказать, что Ли суждено стать козлом отпущения? — Точно так. Отдуваться за всех придется Ли. — А это что же, официально утвержденный термин? — Более или менее, — отозвался Карр. — А ты-то сам, что думаешь об этом? — Врач занимающийся абортами, подергает себя заведомому риску, он нарушает закон. И когда он делает аборт дочери известного бостонского врача… — Но Ли утверждает, что он этого не делал. Карр лишь грустно улыбнулся. — Да какое это теперь уже имеет значение?ГЛАВА ВОСЬМАЯ
На подготовку кардио-хирурга уходит целых тринадцать лет. Сначала нужно проучиться четыре года на медицинском факультете, а потом год стажировки, за которым следуют еще три года общей хирургии, два года хирургии грудной клетки, и два года кардио-хирургии. К тому же два года из данного числа в обязательном порядке посвящаются службе Дяде Сэму.[136] Человек должен обладать определенным складом характера, для того чтобы решиться взвалить на себя столь обременительную ношу, суметь сосредоточиться на достижении столь отдаленной цели. И к тому времени, когда он уже вполне готов приступить к самостоятельной практике, такой человек словно перерождается, становясь совсем другим, чем прежде; ощущая себя посвященным в тайны, не доступные другим людям, обладая не подвластным им опытом, он еще больше отчуждается от окружающих. В каком-то смысле это тоже можно считать неотъемлемой частью обучения: хирурги зачастую одиноки. Я раздумывал об этом, стоя на смотровой площадке и глядя через стекло вниз, в операционную No 9. Смотровая площадка была устроена под самым потолком операционной, отсюда открывался замечательный обзор всей комнаты, можно было следить за действиями персонала и ходом операции. Обычно сюда поднимались студенты-медики и стажеры. В операционной был установлен микрофон, так что было слышно решительно все — металлическое позвякивание инструментов, ритмичное шипение аппарата искусственной вентиляции легких, приглушенные голоса — и еще здесь есть кнопка, нажав на которую, можно переговариваться с людьми, находящимися внизу. Иначе, вас просто не услышат. Я пришел сюда, успев предварительно побывать в приемной у Дж.Д.Рэндалла. Я хотел ознакомиться с больничной картой Карен, но секретарша Рэндалла сказала, что это вопрос не к ней. Карта у Дж.Д., а у Дж.Д. сейчас операция. Не скрою, что я был немало удивлен этим сообщением. Мне казалось, что после всего случившегося он возьмет выходной, не станет оперировать сегодня. Но, очевидно, у него самого и в мыслях такого не было. Секретарша сказала, что судя по времени, операция должна уже вот-вот закончиться. Но едва взглянув вниз сквозь стекло смотровой площадки, я понял, что до окончания еще далеко. Грудная клетка пациента все еще была открыта; они даже еще не начинали накладывать швы. Раз так, то я не собирался никого отвлекать; мне придется зайти попозже и все-таки попытаться заполучить карту. Но я все же задержался здесь совсем ненадолго. Все-таки кардиохирургия обладает неким необъяснимым, словно завораживающим свойством, есть в ней нечто нереальное, не поддающееся описанию словами, похожее на ставшую явью смесь чуда и кошмара. В операционной подо мной находились сразу шестнадцать человек, включая четырех хирургов. Все эти люди находились в движении, каждый из них был занят своим делом, ни одного лишнего жеста, все движения плавные и соразмеренные. Словно в балете, сюрреалистическом балете. Пациент на столе, укрытый зеленой простыней казался еще меньше в сравнении с установленным рядом аппаратом искусственного кровообращения, огромным сверкающим сталью комплексом, по величине не уступающим автомобилю, с плавно движущимися цилиндрами и колесами. У головы пациента в окружении оборудования стоял анестезиолог. Еще там находились несколько операционных сестер, двое техников, следившие за показаниями датчиков и управлявшие работой оборудования, а также медсестры, санитары. И хирурги. Я попытался было угадать, который из них Рэндалл, но не смог; в халатах и масках все они казались одинаковыми, обезличенными и ничем друг от друга не отличающимися. Разумеется, на самом деле все было не так. На одного из этих четырех человек была возложена ответственность за все, за все действия всех шестнадцати присутствующих при этом. А также ответственность за семнадцатого человека, находящегося в этой комнате, того, чье сердце теперь было остановлено. В одном из углов операционной был установлен монитор электрокардиографа. Нормальная ЭКГ представляет собой стремительную изломанную линию, на которой каждый удар сердца, каждая волна его энергии, обозначены пиками. Эта же кардиограмма была ровной: просто бесполезная кривая линия. В соответствии с основным критерием медицины это означало, что пациент мертв. Сквозь открытую грудную клетку я посмотрел на видневшиеся в разрезе розоватые легкие; они оставались неподвижны. Пациент не дышал. Все это за него делала машина. Она перекачивала его кровь, насыщала ее кислородом, выводила из нее углекислоту. Эта установка использовалась на практике вот уже около десяти лет. Люди в операционной, казалось, не испытывали страха ни перед установкой, ни перед ходом самой хирургической процедуры. Они просто, обыденно делали свое дело. Думается, это и есть одна из причин того, что со стороны все происходящее внизу представлялось столь нереальным. Я простоял здесь еще пять минут, совершенно не замечая времени. Затем я ушел. В коридоре я столкнулся с двумя хирургами-стажерами. Они стояли в дверях, привалившись к стене, на шее у обоих еще висели спущенные хирургические маски. Они пили кофе, ели пончики и весело обсуждали какое-то сомнительное свидание.ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Доктор медицины Роджер Уайтинг жил неподалеку от больницы, на той захламленной стороне Бикон-Хилл, куда обычно свозился мусор с Луисбург-Сквер. Дверь мне открыла его жена. Она оказалась самой заурядной внешности девушкой, находившейся, насколько я мог судить, примерно на седьмом месяце беременности. Она выглядела очень обеспокоенной. — Что вам надо? — Мне хотелось бы переговорить с вашим мужем. Меня зовут Берри. Я патологоанатом из «Линкольна». Она смотрела на меня с явным подозрением. — Как раз сейчас мой муж пытается уснуть. Он был на дежурстве два последних дня, и очень устал. Он пытается уснуть. — Это очень важно. За спиной у нее возник стройный молодой человек в белых парусиновых брюках. Он казался не просто усталым; у него был вид измученного и испуганного человека. Он спросил: — В чем дело? — Мне бы хотелось поговорить с вами о Карен Рэндалл. — Я уже наверное раз десять пересказывал все с самого начала, — сказал он. — Распросите лучше обо всем доктора Карра. — Уже распрашивал. Уайтинг провел руками по волосам, а потом обратился к жене: — Ничего страшного, дорогая. А сейчас иди и свари мне немного кофе, ладно? — Он обернулся ко мне. — Выпьете кофе? — Если можно, — сказал я. Мы сидели в гостинной. Это была крохотная квартирка, обставленная дешевой и обшарпанной мебелью. Но мне было уютно здесь, я чувствовал себя как дома: всего каких-нибудь несколько лет назад я и сам был таким же стажером. Мне были очень хорошо знакомы все эти стрессы, и хроническая нехватка денег, адские часы дежурств и вся эта самая грязная и неприятная работа, какую только приходится выполнять стажеру, проходящему интернатуру. Мне были хорошо знакомы выводящие из себя ночные звонки медсестер, спрашивающих разрешения дать еще одну таблетку аспирина больному Джоунсу. Я знал, что это такое, заставить себя выбраться из постели посреди ночи и идти к больному, и что именно в эти предрассветные часы проще всего допустить ошибку. Однажды, в свою бытность стажером, я и сам едва не отправил на тот свет пожилого человека с сердечным приступом. Проведя последние два дня на ногах, и успев проспать за это время в общей сложности всего-навсего три часа, немудрено допустить любую оплошность. — Я знаю, что вы устали, — сказал я. — Я вас долго не задержу. — Нет, что вы, — от всей души запротестовал он. — Я сделаю все, что от меня зависит. Я хотел сказать, в данное время… Вошла жена Уайтинга, неся две чашки с кофе. Она гневно взглянула в мою сторону. Кофе оказался жидковат. — Мои вопросы, — заговорил я, — касаются состояния девушки, когда она только поступила в больницу. Вы в тот момент были в приемном отделении? — Нет. Я пытался уснуть. Меня вызвали потом. — Во сколько это было? — Почти около четырех. — Расскажите, как это происходило. — Я лег спать, не раздеваясь, в той маленькой комнатке рядом с амбулаторией. Я еще не успел толком уснуть, когда меня вызвали; перед этим я только-только поставил очередную капельницу одной даме, которая постоянно их выдергивает. Она утверждает, что она тут ни при чем, но я-то знаю, что она делает это нарочно. — Он тяжело вздохнул. — Короче, когда меня вызвали, я чувствовал себя чертовски усталым. Я встал и сунул голову под кран с холодной водой, а затем вытер волосы полотенцем. Когда я пришел в палату, девушку уже вносили на носилках. — Она была в сознании? — Да, но дезориентирована. Она была очень бледной от большой потери крови. У нее был жар, и она бредила. Точно измерить температуру не удалось, потому что она постоянно стискивала зубы, так что мы прикинули, что это где-то около сорока, и взяли кровь для пробы на совместимость. — Что еще было сделано? — Сестры укрыли ее одеялом и подложили под ноги шоковые колодки.[137] Затем я осмотрел ее. Это было маточное кровотечение, и мы диагностировали его как выкидыш. — Относительно кровотечения, — сказал я. — Вы не заметили каких-нибудь выделений, сопровождавших его? Он покачал головой. — Только кровь. — Без ткани? И никаких признаков плаценты? — Нет. Но кровотечение продолжалось долгое время. Ее одежда… — он обвел комнату взглядом, вновь восстанавливая в памяти картину произошедшего. — Вся ее одежда была очень тяжелой от крови. Сестрам никак не удавалось раздеть ее. — За все то время, что вы находились при ней, не говорила ли она что-нибудь более или менее вразумительное? — Ничего такого. Время от времени она начинала что-то бормотать. О каком-то старике, кажется. О ее старике или еще о ком. Но ничего нельзя было разобрать, и никто вобщем-то на это не обращал внимания. — А больше она ничего не говорила? Уайтинг отрицательно покачал головой. — Только когда на ней начали разрезать одежду. Она пыталась натянуть ее обратно на себя. Один раз она сказала: «Вы права не имеете». И потом она еще спросила: «Где я?» Но это был бред. Она практически была уже во вневменяемом состоянии. — И как вы поступили с кровотечением? — Я попытался локализовать его. Это было очень трудно, необходимо было действовать быстро. И мы никак не могли добиться того, чтобы свет падал под нужным углом. В конце концов я решил вставить тампон из марлевых салфеток и направить все усилия на то, чтобы восполнить объем потерянной крови. — А где в это время находилась миссиз Рэндалл? — Она ждала у двери. С ней было все в порядке, пока ей не сообщили, что случилось. Тут уж такое началось!.. — А карта Карен? Она когда-нибудь прежде бывала в этой больнице? — Я не видел ее карты, — сказал он, — пока… до недавнего времени. Их должны были принести из архива. Но прежде она бывала там. Мазки каждый год, начиная с пятнадцати лет. Обычные анализы крови дважды в год. Как вы можете догадываться, за состоянием ее здоровья следили очень хорошо. — А были ли там еще какие-нибудь отклонения? Кроме аллергии, разумеется. Он грустно усмехнулся в ответ. — А разве уже одного этого не достаточно? В какое-то мимолетное мгновение я ощутил вспышку яростного раздражения по отношению к нему. Он просто-таки упивался жалостью к самому себе, и это помимо того, что он был сильно напуган. Но я хотел все-таки посоветовать ему смириться с мыслью, что у него на глазах будут умирать люди, много людей. И будет лучше, если он привыкнет к мысли о том, что и он сам может допустить ошибку, потому что от ошибок не застрахован никто. Одни ошибки легко заметить сразу, иные нет, но это уже частности, сама суть от этого не меняется. Еще я хотел сказать ему, что в том случае, если бы он заранее спросил у миссиз Рэндалл о повышенной чувствительности Карен к лекарствам, и та ответила бы ему, что никаких проблем не будет, то к нему, Уайтингу не было бы никаких претензий. Спасти девушку, конечно, все равно не удалось бы, но вот только в ее смерти никто не стал бы обвинять Уайтинга. Его ошибка состояла не в том, что он косвенно способствовал смерти Карен Рэндалл; она была в том, что прежде он не спросил разрешения. Я собирался высказать ему все это, но не стал. — А не было ли в ее карте упоминания о каких-либо психических отклонениях? — задал я свой новый вопрос. — Нет. — Совсем ничего необычного? — Нет, вроде. — Он помрачнел. — Постойте-ка. Там было кое-что, показавшееся мне странным. Примерно с полгода назад был сделан полный комплект снимков черепа. — Вы смотрели снимки? — Нет. Я только прочитал заключение рентгенолога. — И что же? — Все в норме. Без патологии. — А для чего делались снимки? — Там не было указано. — Может быть с ней произошел какой-нибудь несчастный случай? Например, падение или автомобильная авария? — Мне ни о чем таком не известно. — Кем было выписано направление на рентген? — Кажется, доктором Рэндаллом. Да, точно, Питером Рэндаллом. Она лечилась у него. — А вы, значит, не знаете, для чего понадобилось делать рентген? — Нет. — Но ведь должна же быть какая-то причина. — Да, — согласился Уайтинг, но, судя по всему, его самого это не слишком интересовало. Он уныло разглядывал свой кофе, а затем отпил небольшой глоток. Наконец он снова заговорил: — Я очень надеюсь, что того, кто сделал ей аборт арестуют и припрут к стенке. И каким бы суровым ни оказалось наказание, для него этого будет не достаточно, он заслуживает худшего. Я встал. Парень пережил сильное потрясение, еще совсем немного, и он расплачется. Для него насущней других была мысль о том, что все труды, и помыслы о многообещающей карьере в медицине пали прахом из-за того, что его ошибка стоила жизни дочери известного врача. Обозлясь на весь белый свет, отчаявшись исправить что-либо и проникшись всей душой жалостью к самому себе, он теперь тоже занялся поисками козла отпущения, на которого можно было бы свалить всю вину за случившееся. Уайтинг нуждался в нем больше, чем кто бы то ни было. — Вы собираетесь обосноваться в Бостоне? — спросил я напрощание. — Собирался, — ответил он, криво усмехнувшись.* * *
Покинув дом Уайтинга, я снова позвонил Льюису Карру. Теперь мне уже как никогда нужно было заполучить карту Карен Рэндалл. Я должен был выяснить, что это были за снимки. — Лью, — сказал я, — я снова хочу просить тебя о помощи. — Вот как? — Судя по тому, как он сказал это, подобная перспектива его вовсе не воодушевляла. — Да. Мне нужна ее карта. Это очень важно. — А мне казалось, что мы уже все обсудили при встрече. — Да, но тут всплыли кое-какие новые потробности. Просто час от часу не легче. Зачем нужно было делать рентген… — Сожалею, — перебил меня Карр. — Здесь я ничем не могу быть тебе полезен. — Послушай, Лью, даже если ее карта у Рэндалла, не может же он вечно дер… — Мне очень жаль, Джон. Но я буду занят здесь целый день и еще завтра. У меня просто не будет времени на это. Он говорил вполне официально, производя впечатление человека, который с особой тщательностью подбирает каждое слово, мысленно проговаривает каждое предложение, прежде, чем произнести его вслух. — Что случилось? Рэндалл добрался и до тебя и сумел-таки заткнуть тебе рот? — Я уверен, — сказал Карр, — что данным случаем должны заниматься те, кто наиболее подготовлен к тому и знает толк в подобных вещах. Чего я никак не могу сказать ни о себе, ни о других врачах. Я знал, о чем он говорит, и что он при этом имеет в виду. Арт Ли обычно смеялся над тем, к каким изощренным способам порой приходится прибегать врачам, когда, случается, зачастую путаясь в двусмысленных объяснениях, они бывают вынуждены идти на попятную. Арт называл это «маневром Пилата». — Ну, ладно, — сказал я, — как вам угодно. Я положил трубку. Вообще-то мне следовало ожидать, что так оно и будет. Льюис Карр жил, словно играя в некую игру, и как и подобает послушному мальчику, он старательно выполнял все принятые правила. Он всегда был дисциплинированным игроком, и останется им навсегда.ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Мой путь от дома Уайтинга до медицинского факультета пролегал мимо «Больницы Линкольна». Недалеко от центрального входа на стоянке такси, уныло опустив плечи, засунув руки в карманы и тупо уставившись на тротуар, стоял Фрэнк Конвей. Весь его вид был исполнен непередаваемой словами горечи и безрадостной усталости. Я остановился у обочины тротуара. — Подвезти? — Я собирался в детскую больницу, — сказал он. Он, казалось, был удивлен тому, что я остановился. Мы с Конвеем никогда не были друзьями. Он замечательный врач, но как человек, не слишком-то приятен в общении. Он был дважды женат, и обе жены подали на развод. Вторая жена ушла от него после всего полугода совместной жизни. — Мне как раз по пути, — сказал я. Вообще-то я ехал совсем не в ту сторону, но мне хотелось поговорить с ним. Он сел ко мне в машину, и я снова выехал на дорогу. — Я зачем тебе в детскую больницу? — спросил я. — Конференция. Раз в неделю там устраивают конгениальные конференции. А ты куда? — А я просто в гости, — ответил я. — На обед к приятелю. Он кивнул и откинулся на спинку сидения. Конвей был еще довольно молод, ему было только тридцать пять. Он приобрел большой опыт, проработав в свое время под руководством лучших хирургов страны. Теперь он сам был лучше любого из них, или по крайней мере, так было принято считать. Весьма затруднительно быть уверенным в чем-либо, когда речь заходит о таком человеке, как Конвей: он был как раз одним из тех врачей, которые так быстро снискали себе успех и популярность, что даже стали чем-то сродни политикам и звездам кино; у них появляются слепо преданные им поклонники и непримиримые критики; таких как они можно или любить или же ненавидеть. Конвей обладал довольно внушительной внешностью: коренастый, могучий мужчина с тронутыми сединой волосами и глубоким, пронзительным взглядом голубых глаз. — Я хотел извиниться, — сказал Конвей. — За сегодняшнее. Я не хотел, но так получилось. — Ничего, все в порядке. — И у Герби еще надо прощения попросить. Я такого наговорил ему… — Он все поймет. — На душе прегадостно, — сказал Конвей. — Но когда видишь, как умирает пациент, как он гибнет вот здесь, у тебя на глазах… Ты не знаешь, что это такое. — Не знаю, — признал я. Еще некоторое время мы оба молчали, а затем я сказал: — Можно я попрошу тебя о небольшой услуге? — Конечно. — Расскажи мне о Дж.Д.Рэндалле. Он ответил не сразу. — А что? — Просто интересно. — Врешь. — Конечно, — сказал я. — Ли арестовали, ведь так? — спросил Конвей. — Да. — Это он сделал? — Нет. — Ты в этом уверен? — Я верю тому, что он рассказал мне, — сказал я. Конвей вздохнул. — Джон, — заговорил он, — ты ведь не дурак. Представь, если бы на тебя решили повесить такое дело. Ты сам что, не стал бы все отрицать? — Не в этом дело. — Да нет, именно в этом. В таких вещах никто не станет признаваться. — А что, разве исключена возможность, что Арт этого не делал? — Это даже не просто возможность. Это более, чем возможность. Это вероятность. — И что из этого? Конвей покачал головой. — Ты забываешь о том, откуда возникают подобные вещи. Дж.Д. большой человек. Дж.Д. теряет дочь. А в это же самое время неподалеку от места проживания вышеозначенного Дж.Д. подворачивается под руку удобный китаец, на которого можно спихнуть имевшее место неблаговидное деяние. Ситуация лучше не придумаешь. — Я уже слышал подобную теорию. Я не верю в нее. — Значит, ты не знаешь Дж.Д.Рэндалла. — Вот это точно, не знаю. — Дж.Д.Рэндалл, — сказал Конвей, — это пуп всего мироздания. У него есть деньги, связи и престиж. Он может позволить себе заиметь все, что его душа ни пожелает — даже голову маленького китайца. — Но зачем она ему? — поинтересовался я. Конвей рассмеялся в ответ. — Друг мой, ты что, с Луны свалился? Наверное вид у меня был довольно дурацкий. — Ты разве не знаешь, что…, — тут он замолчал, поняв, наверное, что я действительно ничего не знаю. Затем Конвей очень старательно сложил руки на груди и к уже сказанному не добавил ни слова. Он сосредоточенно глядел на дорогу впереди себя. — Ну так что же? — допытывался я. — Спроси лучше у самого Арта. — Но я спрашиваю у тебя, — сказал я. — Или у Лью Карра, — продолжал Конвей. — Может быть он и расскажет тебе об этом. А я не стану. — Ну ладно, — сказал я, — тогда расскажи мне о Рэндалле. — Как о хирурге. — Хорошо, давай как о хирурге. Конвей кивнул. — Как хирург, — начал он свой рассказ, — Дж.Д. ничего из себя не представляет. Он посредственность. Он теряет людей, которые должны были бы жить. Молодых, сильных людей. Я кивнул. — А еще он подлый как сам дьявол. Он изводит своих стажеров, заставляет терпеть всяческие унижения, короче, смешивает их с дерьмом. Под его началом работает много на самом деле способных молодых хирургов, и так-то он руководит ими. Я знаю это; я сам провел у него два года на хирургии грудной клетки, прежде, чем уехал в Хьюстон стажироваться в кардиохирургии. Когда жизнь впервые свела меня с Рэндаллом, мне было двадцать девять лет, а ему тогда было сорок девять. Он очень круто принимается за дела. Он вообще ужасно деловой, носит костюмы из магазина на Бонд-Стрит, и козыряет друзьями, владеющими замками во Франции. Разумеется, это еще совсем не означает того, что он хороший хирург, но главное произвести впечатление. Это создает некий ореол вокруг него. Благодаря этому он может выглядеть хорошо. Я промолчал. Конвей, просто разогревался, готовясь перейти непосредственно к самой сути всего рассказа. Он повышал голос, начинал жестикулировать своими сильными руками. Я не хотел мешать ему в этом. — Но вся загвоздка в том, — продолжал Конвей, — что Дж.Д. устарел. Он начинал заниматься хирургией всороковые-пятидесятые годы, вместе с Гроссом, Чартиссом, Шэклфордом и иже с ними. Тогда хирургия была совсем другой; важны были практические навыки, а наука в расчет почти не принималась. Никто тогда не знал об электролитах или химии, и Рэндалл так и не смог до конца свыкнуться с ними. Пришли новые парни; они были выучены на ферментах и натриевой сыворотке. Но вот для Рэндалла все это так и остается мучительной головоломкой. — Но он пользуется хорошей репутацией, — сказал я. — И Джон Уилкс Бут тоже ею пользовался, — ответил Конвей. — До поры до времени. — Что я слышу, неужели профессиональная зависть? — Да я сам могу изрезать его левой рукой, — сказал Конвей. — Не глядя. Я улыбнулся. — С похмелья, — добавил он. — И в воскресенье. — А что он за человек? — Мудак. Вот он кто. Его стажеры говорят, что Дж.Д. нигде не появляется без молотка и полудюжины гвоздей, на тот случай, если ему вдруг представится возможность распять кого-нибудь. — Но не может же он всегда оставаться столь отталкивающим типом. — Конечно, — согласился Конвей. — Такое возможно только когда он чувствует себя в особенно хорошей форме. Но как и у каждого из нас, у него тоже бывают выходные. — Но все равно. По твоим словам выходит, что он просто чудовище. — Какое там… Обычная сволочь, — сказал он. — Знаешь, ведь стажеры еще кое-что рассказывают о нем. — Вот как? — Да. Они говорят, что Дж.Д.Рэндалл так любит резать чужие сердца, потому что у него никогда не было своего собственного.ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Ни один здравомыслящий англичанин никогда не отважился бы на поездку в Бостон, особенно, если это год 1630. Для того, чтобы решиться на длительное морское путешествие к далеким и диким берегам мало было одной лишь отваги и силы духа — на такое мог отважиться только по-настоящему отчаянный и фанатичный человек. К тому же для всякого, решившегося на подобное путешествие, был неизбежен решительный и бесповоротный разрыв с английским обществом. К счастью, история судит о людях по их поступках, а не по тому, что подвигло их на подобные свершения. Именно поэтому бостонцы могут спокойно считать своих предшественников поборниками демократии и свободы, героями-революционерами, а также придерживавшихся либеральных взглядов художниками и писателями. Это город Адамса и Ревера, город, в котором все еще чтут Старую Северную Церковь и Банкер-Хилл. Но у Бостона есть и другое лицо, и эта темная личина обращает свой взор к позорному столбу, колодкам, стулу для пыток и охотам на ведьм. Вряд ли современному человеку дано понять, чем являлись эти орудия пыток на самом деле: это доказательства одержимости, неврозов и изощренной людской жестокости. Это признак общества, погрязшего в боязни греха, проклятия, жарких костров преисподней, недуга и индейцев — перечисление велось в таком или примерно таком порядке. Испуганное, настороженное, погрязшее в подозрениях общество. Проще говоря, общество реакционно настроенных религиозных фанатиков. В немалой степени на подобное положение дел оказал влияние и географический фактор, потому что когда-то на месте Бостона были одни лишь болота. Кое-кто утверждает, что именно по этой причине столь часты здесь непогожие дни, а климат всегда неизменно влажный; другие же, напротив, говорят, что это здесь ни при чем. Бостонцы склонны попросту не обращать внимания на многие факты из прошлого. Город, подобно выбившемуся в люди и преуспевающему пареньку из трущоб, постарался порвать со своим прошлым. Будучи сообществом обычных людей, населяющих его, город завел у себя династии нетитулованных аристократов, готовых посоперничать с самыми древними и устоявшимися династиями Европы. Будучи городом богобоязненным, он взрастил здесь просвещенное общество, равных которому не было на Востоке. Бостону оказалась не чужда и такая черта, как самолюбование — именно этим своим качеством он очень схож с другим городом сомнительного происхождения — Сан-Франциско. Но к несчастью для этих двух городов, от своего прошлого им все равно никуда не деться. Сан-Франциско до сего времени никак не удается изжить из себя дух нашумевших золотых лихорадок и стать по-европейски благопристойным городом. А Бостон, сколько бы он не старался, все равно уже никогда не сможет отказаться от пуританства и снова считать себя чисто английским. Всех нас — всех вместе и каждого в отдельности — с прошлым связывают крепкие узы. Оно заявляет о себе, влияя на телосложение, на цвет нашей кожи и волос, а также на то, как мы привыкли стоять, ходить, есть одеваться — и думать. Мне вспомнилось об этом по пути на встречу с Вильямом Харви Шеттэк Рэндаллом, студентом медицины.* * *
Мне кажется, что любой человек, названный в честь Вильяма Харви[138], не говоря уже о Вильяме Шеттэке, ощущает себя наверное законченным идиотом. Это все равно, что быть названным в честь Наполеона или Кери Гранта; уж слишком непомерна такая ноша для ребенка, уж чересчур это претенциозно. На свете есть очень много вещей, с которыми нелегко мириться при жизни, но все-таки зачастую труднее всего смириться с собственным именем. И пример Джорджа Голла[139] может послужить совершенным тому доказательством. После окончания учебы на медицинском факультете, где ему приходилось терпеть бесконечные шутки и каламбуры в свой адрес, он стал хирургом, специализацией которого стали болезни печени и желчного пузыря. Это была едва ли не самая худшая изо всех открывавшихся перед ним возможностей. Но тем не менее он решился на это с необычной, смиренной уверенностью, как будто выполняя предначертанное ему судьбой. В каком-то смысле, так оно, наверное, и выходило. Спустя годы, когда насмешки и колкости уже почти сошли на нет, он задумался о том, что не плохо было бы сменить имя, но это было уже невозможно.[140] Я очень сомневался на тот счет, что Вильям Харви Шеттэк Рэндалл когда-либо станет менять свое имя. Подобное имя хоть и накладывало на своего обладателя определенную ответственность, но оно в тоже время несло ему и благо, особенно, если тот останется в Бостоне; кроме того, сам он, производил довольно приятное впечатление. Это был высокий светловолосый юноша с красивым, открытым лицом. Казалось, что он являл собой воплощение парня американской мечты, и от этого обстановка в его комнате представлялась нелепой и довольно неуместной. Вильям Харви Шеттэк Рэндалл жил на первом этаже корпуса «Шератон-Холл», где находилось общежитие медицинского факультета. Как и большинство студентов он жил один в комнате, которая была намного просторнее остальных. И уж разумеется, здесь было куда просторнее, чем то голубиное гнездо на четвертом этаже, где я обитал в свою бытность студентом. Комнаты верхних этажей были дешевле, чем внизу. Со времени моего студенчества здесь все-таки произошли кое-какие изменения. В общежитии перекрасили стены. Тогда все кругом было выкрашено в допотопный серый цвет; теперь же стенки выли вымазаны тошнотворного вида зеленой краской. Но эта была все та же самая старая общага — те же полутемные коридоры, те же грязные лестницы, тот же тяжелый, застоявшийся запах грязных носков, учебников и гексанхлорофена. Можно сказать, что в комнате у Рэндалла было довольно мило. Она была обставлена под старину; мебель смотрелась так, как будто ее купили на каком-нибудь аукционе в Версале. В ее изрядно потертой обивке из красного бархата и облупившейся позолоте на резном дереве было заметно потускневшее от времени величие, тоска по прошлому. Рэндалл отступил от двери. — Проходите, — сказал он мне. Он не стал распрашивать, кто я такой. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы узнать во мне врача. Это приходит со временем, когда человеку приходится достаточно много времени проводить в обществе врачей. Я вошел в комнату и сел. — Вы пришли из-за Карен? — казалось, он был не столько растроен, сколько чем-то озабочен, как будто я своим приходом отрываю его от какого-то важного занятия или же задерживаю, в то время, как он собирался уходить. — Да, — сказал я. — Конечно, я понимаю, как это не вовремя… — Ничего, начинайте. Я закурил сигарету и бросил спичку в позолоченную пепельницу венецианского стекла. Редкостная безвкусица, но зато стоит дорого. — Я хотел поговорить о ней с вами. — Конечно. Я все еще ожидал, что он хотя бы поинтересуется, кто я такой и откуда, но, по-видимому, ему это было совершенно безразлично. Он сел в кресло, стоявшее напротив меня, закинул ногу на ногу и сказал: — Что вас интересует? — Когда вы виделись с ней в последний раз? — В субботу. Она приехала из Нортгемптона на автобусе, и я после обеда заехал за ней на автовокзал. У меня была пара свободных часов, и я отвез ее домой. — И как она вам показалась? Он пожал плечами. — Замечательно. У нее все как будто было в полном порядке; она показалась мне очень счастливой. Все рассказывала об их «Колледже Смитта» и своей соседке по комнате. Очевидно, у нее была какая-то странная соседка. И еще она говорила об одежде и тому подобных вещах. — И ее ничто не угнетало? Она не нервничала? — Нет. Совсем нет. Она вела себя как обычно. И если даже и была несколько взволнована, то это скорее от встречи с домом после некоторого отсутствия. Я думаю, что в «Смитте» ей все-таки не очень нравилось. В семье она всегда была любимицей, и ей наверное казалось, что родители не воспринимают ее всерьез, не верят, что она может быть самостоятельной. Она была немного… дерзкой, вот наверное подходящее слово. — А когда вы видели до этого, до прошлой субботы? — Точно не знаю. Наверное где-то в последних числах августа. — Значит, это была долгожданная встреча. — Да, — сказал он. — Я всегда был очень рад видеть ее. Она была очень живой, очень энергичной, и она умела неплохо подражать другим. Она могла изобразить кого-нибудь из преподавателей или своего друга, и еще она была довольно истерична. Вообще-то именно так ей и удалось заполучить ту машину. — Машину? — В субботу вечером, — сказал он. — Мы ужинали вместе. Карен, я, Эв и дядя Питер. — Эв? — Моя мачеха, — сказал он. — Мы все зовем ее Эв. — Значит, вас тогда было пятеро? — Нет, мы были вчетвером. — А что же ваш отец? — Он был занят в больнице. Он сказал об этом очень прозаично, и я не стал заострять внимания на этом обстоятельстве. — В общем, — продолжал Вильям, — Карен на выходные нужна была машина, а Эв ей отказала, сказав, что не хочет, чтобы она исчезала из дома на всю ночь. Тогда Карен переключила свое внимание на дядю Питера, уговорить которого намного легче, и стала просить одолжить ей на выходные машину. Сначала он никак не хотел согласиться, но потом она пригрозила, что станет изображать и его, и тогда он немедленно отдал ей ключи. — А как же Питер потом добирался обратно? — Я подвез его до дома в тот вечер, когда сам возвращался сюда. — Значит, в субботу вы провели несколько часов вместе с Карен. — Да. Примерно с часу дня до девяти или десяти часов вечера. — А затем вы уехали вместе с дядей? — Да. — А Карен? — Она осталась с Эв. — Она куда-то собиралась в тот вечер? — Думаю, что да. Ведь ей для этого и нужна была машина. — А она не говорила вам, куда она отправится? — Как будто в Гарвард. У нее там были какие-то друзья. — Вы виделись с ней в воскресенье? — Нет. Только в субботу. — Расскажите мне, — сказал я, — во время вашей встречи… вы не нашли ничего необычного в том, как она выглядела? Он отрицательно покачал головой. — Нет. Она была такой же как всегда. Конечно, она слегка поправилась, но я думаю, что когда начинаются занятия в колледже, это происходит со всеми девушками. Летом она очень много занималась спортом: плавала, играла в теннис. Начался учебный год, эти занятия прекратились, и отсюда появились несколько лишних фунтов. — Он задумчиво улыбнулся. — Мы подшучивали над ней из-за этого. Она жаловалась, что там отвратительно кормят, а мы поддразнивали ее, что это тем не менее совсем не мешает ей съедать много того, чего дают и с успехом прибавлять в весе. — А у нее когда-либо прежде были проблемы с избыточным весом? — У Карен? Нет. Она всегда была худеньким ребенком, и даже чем-то была похожа на мальчика. А потом она как-то быстро изменилась. Знаете, как это бывает с гусеницей и коконом. — Значит, за все время она впервые набрала лишний вес? Он пожал плечами. — Не знаю. Сказать по правде, я никогда не обращал на это внимания. — А больше вы ничего не заметили? — Нет. Больше ничего. Я окинул взглядом комнату. На письменном столе, рядом с томами «Патологии и Хирургической Анатомии» Робинсона стояла фотография, на которой они были вдвоем. Оба они были загорелыми и жизнерадостными. Он увидел, что я смотрю на фото, и пояснил: — Это было прошлой весной, на Багамах. Один единственный раз за все время, когда нам наконец всей семьей удалось выбраться куда-то на целую неделю. Незабываемые дни. Я поднялся со своего кресла, чтобы получше разглядеть фотографию. Это было очень удачное фото. Темный загар замечательным образом сочетался с голубым цветом ее глаз и светлыми волосами. — Я знаю, что мой следующий вопрос может показаться вам странным, — сказал я, — но все-таки ответьте мне, всегда ли у вашей сестры были темные волосы над верхней губой и на руках? — Как странно, — тихо проговорил он. — Странно, что вы спрашиваете об этом. Мы в субботу тоже обратили на это внимание, и Питер еще пошутил, что ей лучше отбелить их известкой или натереть воском. Она как будто надулась на нас, но потом тоже начала смеяться. — Значит, это появилось недавно? — Наверное, да. Хотя возможно так было всегда, но только я раньше не обращал внимания. А отчего это? — Я не знаю, — сказал я. Он встал и тоже подошел к фотографии. — Вы не думайте, она была не из таких, кто пошел бы на аборт, — снова заговорил Вильям. — Она была замечательной девчонкой, веселой, счастливой, полной энергии. У нее было поистине золотое сердце. Я знаю, что это звучит довольно глупо, но это действительно так. Она была словно счастливым талисманом нашей семьи. Самая младшая. Все обожали ее. Я позволил себе задать еще один вопрос: — А где она провела это лето? Он отрицательно покачал головой. — Не знаю. — Не знаете? — Ну, не совсем. Теоретически, Карен была на Мысе, работая в картинной галлерее Провайнстауна. — Тут он замялся. — Но я не думаю, что она надолго задержалась там. Мне кажется, что большую часть времени она провела на Бикон-Хилл. У Карен там были какие-то придурковатые друзья; у нее вообще, знаете ли, была целая коллекция странных знакомых. — Знакомых мужчин? Или женщин? — И тех и других. — Он пожал плечами. — Но точно я не знаю. Она упоминала о них пару раз в разговоре, так, случайные фразы. Когда же я пытался выяснить что-нибудь об этом поподробнее, то она просто смеялась и спешила переменить тему разговора. Она благоразумно обсуждала со мной только то, что ей хотелось. — И она называла имена? — Возможно, но я не помню. Иногда при разговоре она могла упоминать имена каких-нибудь совершенно посторонних людей, непринужденно говоря о них, как будто все они были нашими общими знакомыми. И было бестолку напоминать ей о том, что я, например, знать не знаю, кто такие все эти ее Герби, Зю-зю и Элли. — Он усмехнулся. — Я запомнил только, как она потешно она изображала какую-то девчонку, что любила пускать мыльные пузыри. — Но имен вы припомнить не можете? Он лишь покачал головой. — К сожалению. Я встал, собираясь уходить. — Ну, ладно, — сказал я, — вы должно быть и так очень устали. Чему вас сейчас учат? — Хирургия. Мы только что закончили занятия по акушерству и гинекологии. — Ну и как? — Нормально, — вежливо сказал он. Уже направляясь к двери, я спросил: — А где у вас была практика по акушерству? — В «Бостонском роддоме», — он задержал на мне взгляд и помрачнел. — Предвосхищаю ваш следующий вопрос: да, я ассистировал при таких операциях. И знаю, как это делается. Но вечером в воскресенье я был на дежурстве в больнице. Всю ночь. Вот так. — Благодарю вас за уделенное мне время, — сказал я. — Пожалуйста, — ответил он.* * *
Выходя из общежития, я увидел, что мне навстречу направляется высокий, худощавый, седой человек. Конечно, я сразу же узнал его, хотя нас все еще разделяло весьма почтительное расстояние. Это определенно был Дж.Д.Рэндалл собственной персоной.ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Солнце начало клониться к закату, и теперь небольшой дворик между зданиями оказался залитым его золотисто-желтым светом. Я закурил сигарету и пошел навстречу Рэндаллу. Когда он увидел меня, на лице его изобразилось легкое удивление, и затем он улыбнулся. — Вы доктор Берри. Вполне дружелюбно. Он протянул мне руку. Я пожал ее: сухая, чистая, дизинфецированная до двух дюймов выше локтя в течение десяти минут. Рука хирурга. — Приятно познакомиться, доктор Рэндалл. Он сказал: — Вы хотели видеть меня? Я посерьезнел. — Моя секретарша, — продолжал он, — сказала, что вы заходили ко мне в приемную. Спрашивали о карте. — Да-да, — сказал я, — о карте. Он беззлобно улыбнулся. Он был примерно на полголовы выше меня. — Я думаю, что будет лучше все-таки внести в это дело некоторую ясность. — Разумеется. — Тогда идемте. Он не собирался произносить это приказным тоном, но так уж получилось. Я подумал о том, что хирургов можно назвать последними из самодержцев современного общества, это последний уцелевший класс людей, на которых был возложен всеобъемлющий контроль за ситуацией. Хирурги принимали на себя ответственность за благополучие своих пациентов, персонала, короче, решительно за все. Мы пошли обратно, направляясь к автостоянке. У меня было такое чувство, как будто он приехал сюда специально за тем, чтобы повидать меня. Я не имел ни малейшего представления о том, как он мог узнать, что я здесь, но тем не менее это ощущение меня не покидало. Рэндалл размахивал руками при ходьбе. Сам не знаю почему, но я обратил внимание именно на это; в памяти даже всплыл закон невропатолога — закон размахивающих рук.[141] Я видел его руки, огромные руки, казавшиеся непропорциональными в соотношении со всем остальным телом, огромные, волосатые, мускулистые руки с покрасневшей кожей. Ногти на них были аккуратно подстрижены до требуемой в хирургии длины в один миллиметр. Его седые волосы были коротко подстрижены, а холодные серые глаза придавали лицу выражение деловитой заинтересованности. — В последнее время кое-кто из коллег несколько раз упоминал ваше имя в разговоре, — сказал он. — Вот как? — Да. Мы пришли на стоянку. Машиной Рэндалла оказался серебристый «порше»; он остановился рядом со своим автомобилем и непринужденно прислонился к его отполированному крылу. Что-то в его манере давало понять, что мне следовало воздержаться от того, чтобы поступить подобным же образом. Еще какое-то мгновение он молча разглядывал мое лицо, а затем сказал: — Они очень хорошо отзывались о вас. — Я рад это слышать. — Говорили, что вы человек справедливый в суждениях и благоразумный. Я пожал плечами. Он снова улыбнулся мне, а затем спросил: — Тяжелый день? — Просто больше дел, чем обычно. — Вы работаете в «Линкольне», это так? — Да. — Вы там на очень хорошем счету. — Я стараюсь. — Мне говорили, что ваша работа безупречна. — Благодарю вас. — Его подобный подход сбивал меня с толку; я никак не мог догадаться, к чему он клонит. Но долго ждать мне не пришлось. — А вы никогда не думали о переходе в другую больницу? — Что вы имеете в виду? — Ну, могут же быть и другие… возможности. Перспективы. — Вы так считаете? — Конечно. — В настоящее время я вполне доволен своей работой. — На данный момент, — уточнил он. — Да, на данный момент, — подтвердил я. — А вы знакомы с Вильямом Сиволлом? Вильям Сиволл был заведующим патологоанатомическим отделением в «Мем». Ему был шестьдесят один год и в скором времени он собирался уйти на пенсию. Я почувствовал глубокое разочарование в Дж.Д.Рэндалле. То, чего я меньше всего ожидал от него, теперь было очевидно. — Да, я знаю Сиволла, — сказал я. — Немного. — Он скоро выйдет на пенсию… — Тимоти Стоун, его заместитель, тоже замечательный специалист. — Я тоже так считаю, — сказал Рэндалл. Задрав голову, он посмотрел в небо. — Я тоже так считаю. Но многих из нас он не устраивает. — Я ничего не слышал об этом. Он еле заметно усмехнулся. — Это не афишируется. — И что, я устроил бы многих из вас? — В настоящее время, — осторожно заговорил Рэндалл, — мы ищем нового человека. Возможно кого-нибудь со стороны, чтобы он привнес свое, новое видение в работу отделения. Может быть даже немного изменил что-нибудь; придал бы работе новый импульс. — Вот оно что. — Таково наше мнение, — подвел черту Рэндалл. — Тимоти Стоун мой близкий друг, — заметил я. — Не вижу в этом никакой взаимосвязи. — Взаимосвязь в том, — сказал я, — что я никогда не стану подводить его. — А я вам и не предлагал кого-либо подводить. — В самом деле? — Конечно же, — подтвердил Рэндалл. — Тогда, возможно, я превратно вас понял, — сказал я. — Может быть. — Тогда почему бы вам самому не объяснить мне? Он непроизвольно почесал затылок. Я догадывался, что, судя по всему, теперь он попытается изменить тактику, попробует новый подход. Рэндалл посуровел. — Знаете, доктор Берри, я не патологоанатом, — заговорил он, — но у меня есть довольно близкие друзья в ваших кругах. — Держу пари, что Тим Стоун не входит в их число. — Иногда мне кажется, что патологоанатомам приходится работать намного больше, чем хирургам, больше чем кому бы то ни было. Ведь патологоанатомы вынуждены работать целыми днями. — Возможно, вы правы, — сказал я. — И я удивлен, что вместе с тем вы располагаете такой уймой свободного времени, — продолжал Рэндалл. — Ну, сами знаете, как это получается, — отозвался я. Меня уже начинало разбирать зло. Сначала попытался всучить мне взятку, а теперь еще и угрожает. Купить и запугать. Но вместе с тем, меня одолевало странное любопытство: Рэндалл вовсе не был дураком, и я прекрасно сознавал, что он никогда не стал бы говорить со мной таким тоном, если бы только сам чего-то не опасался. У меня даже промелькнула шальная мысль, а уж не сам ли он сделал тот аборт. Но тут Рэндалл снова обратился ко мне: — У вас есть семья? — Да, — ответил я. — И давно вы обосновались в Бостоне? — Меня здесь ничто не держит, — сказал я. — Я могу бросить все и уехать в любой момент, если решу, что мне уже надоело возиться со срезами и препаратами. Он стойко воспринял и это сообщение. Даже не изменил позы относительно автомобильного крыла. Он просто разглядывал меня своими серыми глазами и проговорил: — Понятно. — Может быть вы все-таки раскроете карты и поделитесь со мной своими соображениями? — Все предельно просто, — сказал Рэндалл. — Меня интересует мотивация ваших поступков. Я могу понять, насколько крепкими могут оказаться дружеские связи, равно как и то, что личная симпатия порой становится причиной предвзятости суждений. Я восхищаюсь тем, как вы остаетесь верным вашей дружбе с доктором Ли, хотя, не скрою, я был бы восхищен этим вашим достоинством еще больше, если бы вы выбрали для него более достойное применение. Хотя на данном этапе ваши действия выходят далеко за рамки обыкновенной личной преданности. Так ответьте мне, что же все-таки движет вами, доктор Берри? — Любопытство, доктор Рэндалл. Обыкновенное человеческое любопытство. Я хочу знать, кому и чего ради понадобилось прикладывать такую уйму усилий, чтобы изобличить невинновного человека в том, чего он на самом деле не совершал. И меня удивляет, что те, кому вроде бы по роду службы положено объективно и непредвзято расследовать такие факты, решили остаться в тени и подобного любопытства не проявлять. Рэндалл сунул руку в карман пиджака и вытащил портсигар. Открыв его, он вынул тонкую длинную сигару, оборвал кончик и закурил. — Давайте все же внесем ясность в то, что имеется в виду, — заговорил наконец он. — Доктор Ли делает аборты. Верно? — Говорите, — сказал я. — Я вас слушаю. — Аборт — это противозаконно. К тому же, равно как и любое хирургическое вмешательство оно черевато некоторым риском для пациента — даже когда эта операция выполняется действительно хорошим специалистом, а не каким-то там спившимся… — Иностранцем? — подсказал я. Он улыбнулся. — Доктор Ли занимается абортами, — продолжал Рэндалл, — он делает это, нарушая закон, и к тому же его личные привычки и наклонности более чем сомнительны. Как врач, я бы сказал, что его этика тоже сомнительна. А моя позиция гражданина штата такова, что действия его подсудны и наказуемы в уголовном порядке. Это мое мнение, доктор Берри. И мне в свою очередь очень хотелось бы знать, по какому такому праву вы повсюду суете свой нос, терроризируете мою семью… — По-моему, вы все сильно преувеличиваете. — …и цепляетесь ко всему, как будто вам больше нечем заняться, в то время как вас ждут более благовидные дела, те дела, за которые «Линкольн» платит вам вашу зарплату. Как и у любого врача, у вас есть свои служебные обязанности, предусматривающие несение некой ответственности. Вы же не исполняете этих обязанностей. Вместо этого, вы предпочитаете влезать в дела совершенно посторонней семьи, досаждая людям и пытаясь оправдать порочного типа, нарушившего все нормы медицинской морали, осмелившегося жить вне рамок, установленных законом и насмехаясь над устоями общества… — Послушайте, доктор, — прервал я его речь. — Давайте взглянем на случившееся с точки зрения чисто семейной проблемы. Как бы поступили лично вы, если бы ваша дочь объявила вам, что беременна? Если бы она отправилась не на аборт, а вместо этого пришла к вам? Как бы вы поступили тогда? — Я не вижу смысла в пустых догадках. — Разумеется, ведь у вас есть ответ. Он побагоравел. На шее, повыше туго накрахмаленного воротничка рубашки вздулись вены. Он поджал губы, а затем сказал: — Так вот чего, значит, вы добиваетесь? Хотите оклеветать, опорочить мою семью, в надежде помочь своему, так сказать, дружку? Я пожал плечами. — Меня занимает только правовая сторона этого вопроса, — ответил я, — и с этой точки зрения имеются нескольько возможностей. — Я пересчитал их по пальцам. — Токио, Швейцария, Лос-Анжелес, Сан-Хуан. Или возможно у вас есть хороший друг в Нью-Йорке или Вашингтоне. Это было бы гораздо более удобно. И дешевле. Он круто развернулся и открыл дверцу машины. — А вы все же подумайте об этом, — сказал я. — Подумайте, что бы вы стали делать во благо репутации семьи. Рэндалл завел мотор и ненавистно взглянул на меня. — А заодно и о том, — продолжал я, — почему она не обратилась за помощью к вам. — Моя дочь, — заговорил Рэндалл, голос его дрожал от гнева, — моя дочь замечательная девочка. Это неиспорченная, ласковая и красивая девочка. Ей были чужды вся эта грязь и низость. И как вы только посмели приплести ее ко всем этим вашим… — Но если ваша дочь была так чиста и невинна, — сказал я, — то каким же образом она забеременела? Рэндалл со злостью хлопнул дверцей автомобиля, включил передачу, и «порше» стремительно выехал со стоянки, оставив позади себя сизый шлейф выхлопного газа.ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Собственный дом в тот вечер встретил меня пустыми комнатами и потушенными огнями. Оставленная на кухня записка сообщала мне о том, что Джудит все еще не возращалась из дома семества Ли. Пройдя по кухне, я заглянул в холодильник; очень хотелось есть, но у меня не хватило терпения на то, чтобы спокойно сесть и сделать сэндвич. Наконец я остановил свой выбор на стакане молока и оставшемся от обеда салате из шинкованной капусты, но царящая в доме тишина угнетала меня. Наскоро поев, я отправился к Ли; они жили всего через квартал от нас. Семья Ли занимала большой кирпичный дом, выстроенный в ново-английском стиле, массивный и старый, как, впрочем, и другие дома на этой улице. С виду он был абсолютно ничем не примечателен. Я часто думал об этом; похожесть на других, насколько мне казалось, была не в духе Арта. В доме тоже было мрачно. В кухне Бетти, натянуто улыбаясь, кормила годовалого малыша; она выглядела вконец измученной; это было не похоже на нее, ибо я знал ее совсем другой: всегда подтянутой, безупречно одетой и никогда не терявшей присутствие духа. Джудит на кухне вместе с ней, а Джейн, наша маленькая дочка, тоже стояла рядом, держась за мамину юбку. Из гостинной слышалась пальба заряженных пистонами игрушечных пистолетов: мальчишки играли в грабителей и полицейских. Каждый раз, когда раздавался громкий хлопок от взорвавшегося пистона, Бетти вздрагивала. — Пора бы давно прекратить это безобразие, — сказала она, — но я не могу… Я прошел в гостиную. Все, что только можно было сдвинуть с места и перевернуть, было сдвинуто и перевернуто вверх дном. Джонни, наш с Джудит четырехлетний сын, прятавшийся за одним из мягких кресел, увидел меня и приветственно махнул рукой, а затем снова выстрелил из своего игрушечного оружия. У противоположной стены, за диваном притаились два брата Ли. В воздухе пахло жженой серой, и по всему полу были разбросаны бумажные ленточки с пистонами. Джони снова выстрелил, а затем объявил: — Я пришил тебя. — Нет, промазал, — отозвался Энди Ли, которому было целых шесть лет. — Пришил. Ты убит. — Нет, не убит, — настаивал Энди и взмахнул пистолетом. У него кончились пистоны, и вместо «выстрелов» раздавались лишь тихие щелчки. Тогда Энди снова бросился за диван и было слышно, как он говорит своему брату, Генри Ли: — Прикрой меня, пока я перезаряжусь. — Будет сделано, шеф. Энди начал заряжать пистонами пистолет, но движения его пальцев были слишком медлительными, и он начал терять терпение. Еще не успев довести дело до конца, он поднял руку с пистолетом и прокричал: «Бах! Бах!». После чего процесс зарядки пистолета пистонами был им возобновлен. — Так не честно, — возмутился Джонни из-за своего кресла. — Ты убит. — Ты тоже, — ответил ему Генри. — Я только что пристрелил тебя. — Как бы не так! — Джонни выстрелил еще три пистона. — Ты только ранил меня. — А, вот ты как? — отозвался Генри. — Тогда получай. Перестрелка возобновилась с новой силой. Я прошел обратно в кухню, где Джудит по-прежнему стояла рядом с Бетти. Бетти спросила у меня: — Ну и что там? Я улыбнулся: — Они спорят, кто кого убил. — Что тебе удалось разузнать сегодня за день? — Все будет хорошо, — сказал я. — Не волнуйся. Она невесело улыбнулась. Это была улыбка Арта. — Слушаюсь, доктор. — Я серьезно. — Мне очень хотелось бы надеяться, что так оно и будет, — сказала Бетти, засовывая малышу в рот ложку яблочного пюре, которое тут же потекло по подбородку ребенка; Бетти ловко собрала его ложкой и сделала новую попытку. — Мы только что получили плохое известие, — сказала мне Джудит. — Что такое? — Звонил Брэдфорд. Адвокат Арта. Он не возьмется за это дело. — Брэдфорд? — Да, — подтвердила Бэтти. — Он позвонил полчаса назад. — И что сказал? — Ничего. Просто, что в настоящее время он не может взяться за это дело. Я закурил сигарету и попытался сохранять спокойствие. — Тогда я сейчас сам ему позвоню, — сказал я. Джудит взглянула на часы и с сомнением покачала головой. — Уже половина шестого. Может быть он уже… — Но я все равно попробую дозвониться, — сказал я. Я прошел в кабинет Арта. Джудит пошла вместе со мной. Я закрыл дверь, так, чтобы не было грохота пистонов. — Что в самом деле происходит? — спросила Джудит. Я покачал головой. — Совсем плохо? — Еще слишком рано делать выводы, — сказал я. Я уселся за письменный стол Арта и принялся набирать номер Брэдфорда. — Хочешь есть? И вообще, ты хоть успел сегодня пообедать? — Я немного перекусил по дороге сюда, — ответил я. — У тебя такой усталый вид. — Со мной все впорядке, — сказал я. Джудит перегнулась ко мне через стол, и я поцеловал ее в щеку. — Кстати, — вспомнила она, — звонил Фритц Вернер. Он хочет о чем-то поговорить с тобой. Мне следовало бы предвидеть это. Вездесущий Фритц знает все и обо всех. Но а вдруг он и впрямь сможет сообщить что-нибудь важное; это было бы очень кстати. — Я позвоню ему потом. — И еще, пока я не забыла, — продолжала Джудит, — завтра мы идем в гости. — У меня нет настроения. — Мы не можем не пойти, — возразила она. — Это же Джордж Моррис приглашает. Как раз это-то начисто вылетело у меня из головы. — Ну ладно, — сказал я. — А во сколько? — В шесть. Мы сможем уйти пораньше. — Ладно, — согласился я. Джудит отправилась обратно в кухню, а в это время на другом конце провода секретарша Брэдфорда сняла трубку: — «Брэдфорд, Вильсон и Старджес». — Мистера Брэдфорда, пожалуйста. — Сожалею, — сказала секретарша, — но мистера Брэдфорда не будет в офисе до конца дня. — Тогда как еще я могу связаться с ним? — Мистер Брэдфорд будет у себя завтра, в девять утра. — Но я не могу ждать так долго. — Мне очень жаль, сэр. — Не надо ни о чем жалеть, — сказал я. — Просто окажите мне такую любезность и посрарайтесь разыскать его. Мое имя Берри, доктор Бэрри. — Я не знал, знакомо ей это имя или нет, но мне показалось, что это вполне возможно. Ее тон разительным образом изменился. — Не вешайте трубку, доктор. Наступила минутная пауза, заполненная механическим гулом нажатой на том конце провода кнопки «пауза». Подобное ожидание у телефона во время «паузы» сравнимо, пожалуй, с ожиданием своей участи в чистилище. Это слова самого Арта. Он ненавидит телефоны и пользуется ими только в случае крайней необходимости. К линии снова подключилась секретарша. — Мистер Брэдфорд уже собрался уходить, но он поговорит с вами. — Благодарю вас. Раздался механический щелчок. — Джордж Брэдфорд слушает. — Мистер Брэдфорд, это Джон Берри. — Да, доктор Берри. Чем обязан? — Я бы хотел поговорить с вами об Арте Ли. — Доктор Берри, я уже закончил с делами на сегодня и ухожу… — Ваша секретарь сказала мне об этом. Но возможно мы могли бы встретиться с вами где-нибудь. Он немного помолчал и вздохнул в трубку. Получилось очень похоже на нетерпеливое шипение коварного змея. — Уверяю вас, это все равно ни к чему не приведет. Я уже принял твердое решение и изменять его не намерен. Изменить что-либо здесь я не властен. — Я прошу лишь о короткой встрече. Он снова выдержал небольшую паузу, а потом сказал: — Ну ладно, уговорили. Я буду ждать вас в клубе через двадцать минут. Клуб «Трафальгар». До встречи. Я положил трубку. Вот ведь скотина: его клуб находился в центре города, и теперь, чтобы успеть туда вовремя, мне придется лететь сломя голову. Я поправил галстук и поспешил к машине.* * *
Клуб «Трафальгар» занимал небольшой, пришедший в упадок особнячок на Бикон-Стрит, у самого подножия холма. В отличие от других профессиональных клубов больших городов «Трафальгар» был настолько тихим и незаметным, что немногие из бостонцев знали о его существовании. Прежде мне никогда не приходилось бывать здесь, но я все же примерно представлял себе, каким, наверное, должно быть внутреннее убранство клуба. Стены комнат отделанные панелями красного дерева; высокие и пыльные потолки; массивные мягкие кресла с кожанной обивкой светло-коричневого цвета; потертые восточные ковры на полу. Подобная атмосфера, видимо, отражала нравы членов клуба — людей зрелых, строгих и мужественных. Оставляя в гардеробе плащ, я заметил на стене табличку, сухо уведомлявшую о том, что «ПРИГЛАШЕННЫЕ ДАМЫ МОГУТ ПОСЕТИТЬ КЛУБ ПО ЧЕТВЕРГАМ СТРОГО С 4:00 ДО 5:30 ЧАСОВ ДНЯ». Брэдфорд встретил меня в холле. Адвокат Арта оказался небольшого роста, безупречно одетым человеком холеной наружности. Черный, строгого покроя костюм выглядел так, как будто был только что отутюжен, черные ботинки были до блеска начищены, а манжеты рубашки были выпущены из-под рукавов пиджака ровно на положенную им длинну. У него были карманные часы на серебрянной цепочке, очень эффектно смотревшейся на фоне темной ткани жилета. Мне даже совсем необязательно было заглядывать в справочник «Кто есть Кто?», чтобы догадаться о том, что живет он, должно быть, в тихом местечке типа Беверли-Фармз, что в свое время он закончил колледж при Гарварде, где затем продолжал обучение на юридическом факультете, что жена его без ума от Вассара, и что всем остальным нарядам она предпочитает плиссированные юбки, кашемировые свитера и жемчужные украшения, или то, что дети его посещают занятия в колледже Гротона или Конкорда. Брэдфорд держался уверенно и с достоинством. — По-моему, самое время выпить, — сказал он, обращаясь ко мне. — А вы как на это смотрите? — Замечательно. Бар находился на втором этаже, большая комната с высокими окнами, выходящими на Бикон-Стрит и Коммонз. Здесь было тихо и пахло сигарами. Завсегдатаи клуба собирались здесь небольшими группками и о чем-то тихо разговаривали между собой. Бармену без излишний напоминаний было известно, кто и что будет пить: он знал здесь всех, кроме меня. Мы расположились в удобных мягких креслах у окна, и я заказал себе водку «Гибсон». Брэдфорд же лишь кивнул бармену. Ожидая, пока принесут заказанные напитки, он заговорил первым: — Я не сомневаюсь, что вы, должно быть, разочарованы моим решением, но откровенно… — Я не разочарован, — сказал я, — потому что это не мой суд. Брэдфорд сунул руку в карман, извлек оттуда часы, взглянул на циферблат и затем снова водворил их на место. — В данный момент, — строго сказал он, — пока еще никого не начинали судить. — Я не согласен с вами. Мне кажется, что именно в данный момент судят очень многих. Он раздраженно забарабанил пальцами по столу, и бросил недовольный взгляд на бармена на другом конце комнаты. На языке психиаторов данный феномен называется замещением. — Ну и что же это должно означать? — спросил он наконец. — Все в этом городе отвернулись от Арта Ли, от него шарахаются, как от чумного. — И вы усматриваете в этом некий темный заговор? — Нет, — признался я. — Я просто удивлен. — У меня есть один знакомый, — сказал Брэдфорд, — который утверждает, что все врачи доверчивы и наивны как дети. Вы же не производите впечатление человека наивного. — Это что, комплимент? — Это наблюдение. — Стараюсь, — сказал я. — Тогда знайте, что на самом здесь нет никакой тайны или заговора. Вы должны давать себе отчет, что по работе я связан со многими клиентами, и что мистер Ли просто один из них. — Доктор Ли. — Да, правильно. Доктор Ли. Он является одним из моих клиентов, перед которыми у меня также имеются определенные обязательства. Как раз сегодня днем я имел разговор с одним из сотрудников канцелярии окружного прокурора, так как мне было необходимо получить официальное подтверждение, на какой день будет назначено слушание по делу доктора Ли. И выходит, что оно совпадает со слушанием другого дела, за которое я взялся раньше. Как вы понимаете, я не могу разорваться и одновременно участвовать сразу в двух процессах. Я объяснил это доктору Ли. Принесли напитки. Брэдфорд поднял свой бокал: — Ваше здоровье. — Ваше здоровье. Он отпил небольшой глоток и принялся разглядывать бокал. — Когда я объяснил свою позицию доктору Ли, то он согласился со мной. Я также сказал ему, что моя фирма приложит все усилия к тому, чтобы он у него на суде был хороший адвокат. Вполне вероятно, что кто-нибудь из наших четырех основных компаньонов сможет… — Но это еще не точно? Он пожал плечами. — В этом мире нет ничего определенного. Я отпил из своего бокала. Отвратительно: белый вермут с еле различимым привкусом водки. — Вы дружите с Рэндаллами? — спросил я. — Я знаю эту семью, да. — И это, должно быть, тоже сыграло свою роль в принятии вами подобного решения? — Нет, разумеется, — он приосанился в своем кресле. — Настоящий адвокат очень рано учится проводить четкую грань между работой и личными привязанностями. Очень часто это бывает просто необходимо. — Особенно в маленьком городке. Он улыбнулся. — Простестую, Ваша Честь. Он снова отпил из своего бокала. — Знаете, доктор Берри, говоря строго между нами, так сказать не для протокола, я, признаться, полностью на стороне доктора Ли. Ведь аборт это дело житейское. Это случается со всеми и повсеместно. В Америке ежегодно производится миллион абортов; это очень средний показатель. Рассуждая с практической точки зрения, аборты необходимы. Наше же законодательство по этому вопросу высказывается слишком расплывчато и туманно. Причем суровость закона довольно абсурдна. Но смею заметить вам, что наши врачи еще более строги, чем сам закон. Созданные при больницах и клиниках советы, призванные вроде бы выдавать разрешения на аборт чересчур осторожничают. Они не разрешают аборты даже в тех случаях, где с правовой точки зрения нет и даже не могло быть никакого подвоха. По моему глубокому убеждению, прежде, чем пересматривать законодательство по вопросу об абортах, необходимо в первую очередь изменить взгляды, господствующие у вас в медицине. Я ничего не сказал. Сложение вины с себя и взваливание ее на чужие плечи считалось испытанным и освященным временем ритуалом, наблюдать за которым надлежало в полном молчании. Брэдфорд взглянул на меня и спросил: — Вы, кажется, не согласны со мной? — Нет, отчего же, — сказал я. — На мой взгляд это довольнооригинальная речь в защиту обвиняемого. — Это было сказано вовсе не за тем. — Тогда, должно быть, я вас не совсем понял. — Меня во всяком случае это не удивляет, — сухо сказал он. — И меня тоже, — заметил я, — потому что сказанное лишено всякого смысла. Мне всегда казалось, что адвокаты обычно говорят по сути дела, а не ходят вокруг да около. — Я просто пытаюсь внести ясность в занимаемую мной позицию. — Ваша позиция мне и так вполне ясна, — сказал я. — Я беспокоюсь за доктора Ли. — Что ж, очень хорошо. Давайте поговорим о докторе Ли. Ему предъявлено обвинение в соответствии с принятым семьдесят восемь лет назад законодательством штата Массачусеттс, по которому любое действо, способствующее прерыванию уже наступившей беременности трактуется как уголовное деяние, предусматривающее наказание в виде денежных штрафов и тюремного заключения сроком до пяти лет. За аборт, повлекший за собой смерть пациента, предусмотрена мера пресечения в виде тюремного заключения сроком от семи до двадцати лет. — Как в случае непреднамеренного убийства или убийства без отягчающих обстоятельств? — Формально, ни первое и ни второе. Если рассуждать… — Но тогда может идти речь об освобождении под залог? — В принципе, да. Но не к данному случаю это не относится, потому что обвинение будет добиваться наказания за убийство на основании общеправового положения, по которому любое противоправное действо, повлекшее за собой смерть, классифицируется как убийство. — Понятно. — По мере рассмотрения данного случая, обвинение сумеет доказать — и я уверен, что они подберут очень весомые доказательства — то, что доктор Ли делал аборты. Они объявят о том, что та девушка — Карен Рэндалл — прежде была на приеме у доктора Ли, и что он по неизвестной причине никоим образом не отразил этот визит в своих записях. Затем выяснится, что доктор Ли не может доказать свое алиби — где он был и чем занимался в те несколько решающих часов воскресного вечера. А потом будут представлены свидетельские показания миссиз Рэндалл, что якобы девушка сказала ей, будто это Ли сделал ей аборт. В конце концов все дело сведется к противоречию в показаниях. Ли, врач, занимающийся абортами, заявляет, что он этого не делал; миссиз Рэндалл же настаивает, что это его рук дело. Окажись вы на месте присяжных, кому бы вы поверили? — Но ведь прямых улик против Ли, которые подтверждали бы что тот аборт сделал именно он, нет. Обвинение располагает лишь косвенными доказательствами его вины. — Но суд состоится в Бостоне. — Тогда нужно сделать так, чтобы слушание было перенесено в другое место. — На каких основаниях? На основании неблагоприятного морального климата? — Вы рассуждаете о формальностях. Я же веду речь о спасении человека. — В этих самых формальностях и заключается сила закона. — И его же слабые стороны. Брэдфорд посмотрел на меня долгим, задумчивым взглядом. — Единственное, что, выражаясь вашими же словами, может сейчас «спасти» доктора Ли, это железное доказательство его невиновности, того что данная операция была произведена не им, а кем-то другим. А это значит, что должен быть найден тот третий, тот кто сделал аборт. И по моему мнению шансов на это нет практически никаких. — Отчего же? — Да потому что, когда я сегодня разговаривал с Ли, я ушел от него в убеждении, что он мне лгал. Я думаю, Берри, что это сделал именно он. Я думаю, что это Ли убил ее.ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Возвратившись домой, я обнаружил, что Джудит с детьми все еще была у Бетти. Тогда я налил себе выпить — на этот раз все было нужной крепости — и остался сидеть в гостинной. Я был чуть живой от усталости, но расслабиться и отдохнуть мне все равно никак не удавалось. У меня очень скверный характер. Я прекрасно знаю об этом, и по мере возможности пытаюсь держать себя в руках, но тем не менее все равно порой бываю бестактен и груб по отношению к окружающим. Сам я отношу это за счет того, что я не умею любить других людей; может быть именно поэтому я и стал патологоанатомом. Теперь же, мысленно оглядываясь на еще один прожитый день, я подумал о том, что слишком уж часто за сегодня мне пришлось выходить из себя. Это было по крайней мере неумно; подобное поведение не делало мне чести; добиться таким манером ничего не возможно, а вот потенциальные потери могут быть вполне ощутимыми. Раздался телефонный звонок. Звонил Сэндерсон, заведующий лабораториями патологоанатомического отделения «Линкольна». Первое, что он сказал мне было: — Я звоню из больницы. — Понятно, — сказал я. Номер нашего телефона в больнице имеет по крайней мере шесть каналов. И вечером кто угодно может запросто подключиться и подслушать разговор. — Ну и как день провел? — сказал Сэндерсон. — Довольно занимательно, — ответил я. — А ты? — Всякие были моменты, — сдержанно откликнулся Сэндерсон. Я хорошо мог себе это представить. Всякий, кому во что бы то ни стало вдруг понадобилось бы добраться до меня, прежде всего пришлось бы оказать давление на Сэндерсона. Это было наиболее логичным шагом, позволявшим к тому же осуществлять задуманное исподволь, совсем ненавязчиво. Например для начала подкинуть несколько шуток типа: «Слушай, говорят, что у вас острая нехватка рабочих рук.» Или несколько участливых вопросов: «А правда, что ли, что Берри заболел? Вот как? А я слышал, что он вроде нездоров. Но ведь на работе-то его не было, да?» Потом замечания от глав отделений: «На что это похоже, Сэндерсон?! О каком руководстве персоналом может идти речь, когда у вас, в лаборатории, люди каждый день устраивают себе выходной?» И наконец рассерженный глас кого-нибудь из администрации: «У нас в клинике, как на корабле — у каждого есть работа, и все занимаются своим делом, балласт нам не нужен». Короче, будет оказываться всестороннее давление, имеющее своей целью вернуть меня обратно в лабораторию или же найти на мое место другого человека. — Скажи им, что у меня третичный сифилис, — сказал я. — Это их остановит. Сэндерсон замеялся. — С этим никаких проблем, — сказал он. — Пока. У меня довольно крепкая старая шея. В конце концов я могу подставить ее и продержаться еще какое-то время. Затем, немного помолчав, он спроси: — Как на твой взгляд, надолго это может затянуться? — Я не знаю, — ответил я. — Все очень непросто. — Ты зайди ко мне завтра, — сказал он. — И мы это дело обсудим. — Хорошо, — пообещал я. — Может быть к тому времени мне еще что-нибудь удастся разузнать. А по состоянию на данный момент, все это очень похоже на тот наш «перуанский случай». — Ясно, — сказал Сэндерсон. — Тогда, увидимся завтра. — Хорошо. Я положил трубку, будучи уверенным, в том, что он прекрасно знает о том, что я имел в виду. Я хотел сказать, что во всем этом деле с Карен Рэндалл не было ясности, было в нем что-то очень сомнительное. Как в том случае с той болезнью, что проходила через нас три месяца назад. Это было очень редкое заболевание — агранулоцитоз, полное отсутствие белых телец в крови. Это очень грозный симптом, потому что в таком случае организм человека утрачивает стойкость к инфекции. Полость рта и поверхность тела у большинства людей можно назвать рассадником болезнетворных микроорганизмов — это могут быть стафилококки или стрептококки, иногда бактерионоситель дифтерии или пневмококк — и при нарушениях в имунной системе организма человек заражает сам себя. Но так или иначе нашим пациентом в тот раз оказался американец, сам врач, работавший в Службе Народного Здравоохранения Перу. При приступах астмы он принимал какое-то лекарство перуанского производства, и вот однажды он заболел. У него началось воспаление слизистой рта, поднялась температура, и вообще чувствовал он себя неважно. Находясь в Лиме, он отправился к врачу и сделал анализ крови. Содержание белых телец — 600.[142] На следующий день этот показатель снизился до 100, а еще через день был уже нулевым. Тогда он вылетел в Бостон и обратился в нашу клинику. Здесь была взята биопсия костного мозга — в грудную кость была введена полая игла, и с ее помощью было собрано немного костного мозга. Но каково же было мое удивление, когда при проведении микроскопического исследования я обнаружил в нем достаточно большое количество гранулоцитов, которое хоть и было ниже нормы, но все же в целом картина была вполне благополучной. Тогда я еще подумал: «Черт, что-то здесь не так», и отправился к лечащему врачу того больного. Еще раньше тому врачу удалось выяснить, что за перуанское лекарство принимал его пациент. Оказалось, что в его состав входило вещество, которое вот уже с 1942 года не применялось при производстве лекарств в Америке, так как оно имело свойство препятствовать образованию белых кровяных телец. Доктор вычислил, что в этом, должно быть, и кроется причина недуга его пациента — он сам способствовал разрушению белых кровяных телец у себя в крови и теперь заражал сам себя. Назначенное лечение было простым: запретить ему принимать то лекарство, ничего не делать и ждать, когда данный показатель снова придет в норму. Я сказал врачу, что под микроскопом анализ костного мозга совсем не выглядит таким уж плохим. Мы отправились к больному и обнаружили, что ему стало еще хуже. Язвы во рту не заживали, а кожа на спине и ногах тоже оказалась поражена стафилококковой инфекцией. У больного держался сильный жар, он выглядел вялым и очень медленно отвечал на вопросы. Мы тогда никак не могли взять в толк, как так получается, что анализ костного мозга в принципе можно считать нормальным, в то время, когда пациент остается в таком тяжелом состоянии; мы ломали голову над этим почти целый день. В конце концов, примерно часа в четыре дня, я поинтересовался у лечащего врача, не появилось ли заражения у ранки, там где был сделан прокол при взятии костного мозга для биопсии. Врач сказал, что он не проверял. Тогда мы снова отправились к больному и осмотрели его грудь. Никакого прокола не было и в помине. У данного пациента никто не брал костный мозг на биопсию. Скорее всего кто-то из медсестер или стажеров перепутал этикетки, ошибочно пометив пункцию костного мозга, взятую у другого больного, который лежал в нашей же клиннике с подозрением на лейкемию. Тогда мы немедленно взяли пункцию у своего пациента и все стало на свои места. Тот больной все-таки благополучно поправился, но я никогда не забуду, то наше недоумение по поводу результатов лабораторных исследований.* * *
Мои теперешние ощущения были сродни тем — что-то не так, во всем этом чувствуется какой-то подвох. Я не мог сказать конкретно, в чем дело, но у меня было такое подозрение, что между участниками последних событий царило взаимное непонимание, сродни тому, как если бы мы говорили о совершенно разных вещах, имея в виду каждый свое. Моя собственная позиция по данному вопросу была предельно ясной: Арт не виновен, пока не будет доказано обратное, а этого еще никто не доказал. Остальным же, похоже, и вовсе никакого дела не было до того, виновен Арт на самом деле или нет. То, что на мой взгляд было жизненно важным, им представлялось несущественным. Хотелось бы знать, почему?ВТОРНИК, 11-Е ОКТЯБРЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Утром, когда я проснулся, наступивший день показался мне самым обычным. Я как обычно не выспался, а за окном, на улице, моросил мелкий дождик: серый, холодный и неприветливый. Сбросив с себя пижаму, я залез под горячий душ. Пока я брился, Джудит зашла в ванную, поцеловала меня и затем отправилась на кухню, чтобы приготовить завтрак. Я улыбнулся своему отражению в зеркале и поймал себя на мысли о том, каким сегодня будет расписание в операционных. И тут я вспомнил: сегодня я не иду в клинику. В памяти ожили события вчерашнего дня. Наступивший день не был обычным. Я подошел к окну и смотрел, как дождевые капли стекают по стеклу. И тут впервые за все время я задумался о том, а лучше ли бросить это все, пока не поздно и вернуться к работе. Мысль о возвращении в лабораторию, о том, как я поставлю машину на стоянке, а поднявшись к себе, сниму плащ, надену фартук и перчатки — все это было составной частью ставшего давно привычным распорядка — неожиданно показалась мне очень заманчивой, можно даже сказать соблазнительной. Там была моя работа; там я чувствовал себя уверенно; там не было никаких стрессов и тому подобного напряжения; там я был на своем месте. У меня не было никакого желания играть в сыщика-любителя. А в холодном утреннем свете подобная мысль казалась нелепой. Затем в памяти стали всплывать лица людей, с которыми мне довелось встретиться. Арт, Дж.Д.Рэндалл и еще чопорная, самодовольная физиономия Брэдфорда. И знал, что если Арту не помогу я, то ему не поможет никто. Думать об этом было страшно, и от этого еще более невыносимо.* * *
Джудит села завтракать вместе со мной. Дети еще не проснулись; мы были одни. — Чем ты собираешься заняться сегодня? — спросила она. — Не знаю еще. Я уже задавал себе подобный вопрос. Необходимо выяснить больше, много больше того, что было известно мне сейчас. В частности о Карен и миссиз Рэндалл. Я практически ничего не знал ни об одной из них. — Я начну с девушки, — сказал я. — Почему? — Судя по тому, что мне довелось услышать о ней, это была сама невинность и добродетель. Все обожали ее; она была замечательной девочкой. — Может быть так оно и было. — Конечно, — согласился я, — но мне все же хотелось бы услышать мнение еще кого-нибудь, помимо ее брата и отца. — Но как? — Я начну, — сказал я, — с «Колледжа Смитта».* * *
«Колледж Смитта», Нортгемптон, Массачусеттс. И вот здесь, на самом краю света, 2.200 девушек получают элитарное образование. Сначала два часа езды по главной магистрали до дорожной развязки у Холиоке; и еще полчаса по узеньким шоссейным дорогам, пока наконец, проехав под железнодорожным мостом, я не оказался в самом городе. Мне никогда не нравилось в Нортгемптоне. В этом городке царит наредкость гнетущая и вовсе не студенческая атмосфера; как будто в воздухе витают настроения всеобщей разочарованности и раздражения, складывающиеся из глубоких разочарований 2.200 молоденьких девушек, которым предстоит провести целых четыре года своей жизни в этой глуши и объединенное раздражение местных обитателей, все это время вынужденных терпеть подобное соседство. Студенческий городок был довольно живописным местом, особенно осенью, когда опадают листья. Здесь было хорошо даже когда шел дождь. Я прямиком отправился в стол справок колледжа и отыскал имя Карен Рэндалл по справочнику в бумажном переплете, где были перечислены все учащиеся и профессорско-преподавательский состав. Заполучив здесь же карту студенческого городка, я отправился на поиски ее общежития, Хенли-Холл. Хенли-Холл оказался белым домиком с перекрытиями, находившимся на Вильбур-Стрит. Здесь проживало сорок девушек. На первом этаже была устроена гостинная, стены которой были отделаны пестрой расцветки тканью с мелким, рисунком в подчеркнуто женском вкусе. По дому расхаживали девицы в парусиновых брюках и с длинными, старательно завитыми волосами. Я подошел к стойке у двери. — Где я могу видеть Карен Рэндалл, — обратился я к девушке за стойкой. Она так испуганно взглянула на меня, как если бы вдруг узнала во мне сексуального маньяка. — Я ее дядя, — сказал я. — Доктор Берри. — Я уезжала на выходные, — ответила девушка. — Я вернулась совсем недавно и еще не успела увидеться с ней. Она тоже уезжала в Бостон на выходные. Мне повезло: это девушка, по-видимому, ничего не знала. А другие? Трудно сказать. Вероятнее всего, что воспитательнице общежития уже обо всем сообщили или же сообщат в самое ближайшее время. Но так или иначе встреча с воспитательницей не входила в мои планы. — Ага, — воскликнула девушка за стойкой. — Вон идет Джинни. Ее соседка по комнате. Из двери выходила темноволосая девушка. На ней были плотно облегающие брюки из парусины и сиротского вида свитер, но в общем она производила довольно благоприятное впечатление. Ее надменное выражение лица составляло резкий контраст внешнему виду. Девушка за стойкой жестом подозвала Джинни и сказала: — Это доктор Берри. Он разыскивает Карен. Джинни изумленно взглянула на меня. Она знала. Я быстро отвел ее в сторону, а затем увлек в гостинную и заставил сесть. — Но ведь Карен… — Я знаю, — перебил ее я. — Но мне хотелось бы переговорить с вами. — Знаете, мне нужно посоветоваться с мисс Петерс, — сказала Лжинни. Она хотела уже встать и уйти, но я удержал ее. — Прежде, чем вы это сделаете, — сказал я, — мне следует сказать вам и то, что вчера я присутствовал на вскрытии Карен. Она в ужасе прикрыла рот рукой. — Прошу извинить меня за столь шокирующие подробности, но я должен задать вам несколько очень важных вопросов, ответить на которое можете только вы. Ведь мы с вами оба знаем, что скажет мисс Петерс. — Она запретит мне разговаривать с вами, — сказала Джинни. Она все еще смотрела на меня с подозрением, но я чувствовал, что как и все девчонки она любопытна, а мои слова ее заинтриговали. — Может быть пройдем куда-нибудь, где нам никто не помешает, — предложил я. — Я даже, право, не знаю… — Я задержу вас всего на несколько минут. Тогда она встала и кивнула в сторону коридора. — Вообще-то здесь не разрешается приглашать в комнаты мужчин, — проговорила она, — но вы ведь родственник, да? — Да, — подтвердил я. Комната Джинни и Карен находилась на первом этаже, в самом конце коридора. Это была маленькая, тесная комнатка, где вокруг были расставлены, развешаны и разложены многочисленные, типично девические безделушки — фотографии мальчиков, письма, открытки с шутливыми поздравлениями с днем рождения, программки с футбольных матчей, различные ленточки, расписания занятий, флакончики с духами, игрушечные зверушки из меха. Джинни села на одну из кроватей и указала мне на стул у письменного стола. — Вчера вечером мисс Петерс сказала мне, — заговорила Джинни, — что Карен… что она попала в аварию. Она попросила пока что не рассказывать об этом никому из девочек. Странно все-таки. Среди моих знакомых еще никто не умирал — я имею в виду своих ровесников, в этом смысле. Я хочу сказать, странно, что я ничего не чувствую, почти совсем не периживаю. Наверное, я все еще никак не могу в это поверить. — Вы были знакомы с Карен до того, как стали жить в одной комнате? — Нет. Мы познакомились только когда нас поселили сюда. — Вы жили дружно? Она пожала плечами. У меня сложилось впечатление, что все ее жесты были несколько жеманны. Этот же был просто неестественнен, как будто заученное движение, отработанное прежде перед зеркалом. — Я думаю, что да. Карен не была такой, как большинство первокурсниц. Она не боялась города и уходила отсюда на целый день или даже на выходные. Она очень редко когда появлялась на занятиях и постоянно твердила, как ей все здесь опостылело. Тут все так говорят, но у нее это получалось от души, это была правда. Я думаю, что она на самом деле ненавидела все это. — Почему вы так думаете? — Потому что она и не думала этого скрывать. Пропускала занятия, уходила из городка. Уезжала на выходные, как будто едет домой, к родителям. Но она не ездила к ним, она мне сама говорила. Она ненавидела своих родителей. Джинни встала с постели и открыла дверцу шкафа. С внутренней ее стороны была приколота кнопками большая глянцевая фотография Дж.Д.Рэндалла. Весь снимок был испещрен мельчайшими проколами. — Знаете, что это такое? Мишень для дротиков. Это ее отец, он кажется какой-то хирург или что-то в этом роде; так вот, прежде, чем лечь спать, она каждый вечер метала в него дротики. Джинни закрыла дверцу. — А какие у нее были отношения с матерью? — Она любила мать. Но только свою настоящую мать; она умерла. Теперь у нее мачеха. Карен всегда ее недолюбливала. — А о чем еще она рассказывала? — О парнях, — сказала Джинни, снова усаживаясь на кровать. — Об этом здесь все говорят. О мальчиках. Карен училась в какой-то частной школе недалеко отсюда и у нее было много знакомых парней. К ней всегда приезжали какие-нибудь знакомые из Йеля. — А у нее был близкий друг, к которому она ходила на свидания? — Не думаю. Вокруг нее увивалось много парней. Они ей проходу не давали. — Такая популярность? — Ничего особенного, — сказала Джинни, наморщив носик. — Послушайте, ведь все-таки наверное неприлично говорить о таком сейчас? Но я все же не верю, что все ее истории были правдой. Может быть она все выдумала. — Что выдумала? — Ну, понимаете, когда поступаешь сюда учиться, то никто тебя здесь не знает, никто не знает, какой ты была раньше, так что можно наговорить о себе все что угодно, и это сойдет с рук и обман не раскроется. Вот я, например, рассказывала всем, что у себя в средней школе я возглавляла группу поддержки нашей футбольной команды. Вообще-то я училась в частной школе, но мне всегда очень хотелось стать капитаном группы поддержки. — Понимаю. — Ведь это так здорово. — Ну и какие же истории вам рассказывала Карен? — Я даже не знаю. Это даже историями назвать нельзя. Так, кое-какие намеки. Ей очень хотелось, чтобы окружащие считали ее безумной и распущенной, и поверили бы в то, что и все друзья у нее такие же. Вообще-то это было ее излюбленным словечком: безумный. А уж она-то знала, как сделать так, чтобы все выглядело как взаправду. Она никогда ничего не говорила прямо, не рассказывала от начала до конца. Только делала небольшие замечания время от времени, как бы между прочим. Про свои аборты и про все остальное. — Про аборты? — Она говорила, что до поступления в колледж у нее было два аборта. Разве так может быть? Чтобы два аборта? Ведь ей было только семнадцать лет. Я сказала ей, что я ей не верю, но тогда она принялась очень подробно объяснять, как это делается. И после этого я уже не была так уверена в том, что она все наврала. Нет ничего удивительного, в том, что девочка, выросшая в семье врачей была по крайней мере на словах знакома с тем, как производится выскабливание матки. Но это отнюдь совсем не означает, что самой ей делали аборт. — А она рассказывала вам о них что-нибудь конкретно? Например, где и кто ей это делал? — Нет. Она просто сказала, что у нее были аборты. Она постоянно говорила, что-нибудь такое. Ей очень хотелось шокировать меня, и это было слишком уж явно. Я помню в конце первой — нет-нет, второй недели, когда нас только-только поселили сюда — так вот, она ушла куда-то в субботу вечером и вернулась очень поздно. Карен, не включая света, забралась в свою постель и вслух сказала: «Господи, как я люблю черных мужиков». Вот так просто. Я не знала, что сказать, я имею в виду, что я тогда еще ее почти не знала, и поэтому я не сказала ничего. Я просто подумала, что ей очень хочется шокировать меня. — А что еще она вам рассказывала? Джинни передернула плечами. — Так сразу и не вспомнить. Она всегда что-то говорила. Как-то вечером, собираясь уехать на уикэнд, она вертелась перед зеркалом, что-то нависвистывая, и сказала мне: «Я обязательно буду заниматься этим все выходные». Или что-то в этом роде, я не помню, как точно это было сказано. — И что же вы ей ответили? — Я сказала: «Желаю хорошо поразвлечься». А что еще можно сказать, когда выходишь из душа, и тебе вдруг объявляют такое? Тогда она ответила: «Да уж, постараюсь». Она всегда отпускала какие-нибудь шокирующие намеки. — И вы ей верили? — Иногда, после того, как мы прожили здесь два месяца. — А у вас никогда не складывалось такого впечатления, что она, возможно, беременна? — Здесь? В школе? Нет. — Вы так уверены? — Она никогда не говорила ничего такого. К тому же она принимала таблетки. — Вы уверены в этом? — Да, я так думаю. По крайней мере этот важный ритуал она производила каждое утро. Вон они, ее таблетки. — Где? Джинни указала на стол. — Вон там, у нее на столе. В том маленьком пузыречке. Я встал, подошел к столу и взял в руки пластмассовый флакон. На нем была этикетка аптеки «Бикон»; показаний к применению лекарства здесь не было. Тогда я вытащил записную книжку и переписал с флакона номер рецепта и имя врача. Затем я открыл крышку и высыпал таблетки в ладонь. В пузырьке оставалось четыре таблетки. — И она принимала их каждый день? — Каждый божий день, — подтвердила Джинни. Я, конечно, не был ни гинекологом, ни фармакологом, но все-таки мне были известны некоторые общие понятия. Во-первы, большинство контрацептивных таблеток продавались в специальной упаковке, позволявшей женщине без труда вести отсчет дней. А во-вторых, дозировка гормонов в этих лекарствах была давным-давно сокращена с десяти до двух миллиграммов. Это означало, что сами таблетки должны быть маленькими. По сравнению с тем, что я ожидал увидеть, таблетки из пузырька казались просто непомерно огромными. На их поверхность не было нанесено никакой разметки; по цвету они походили на мел и довольно легко крошились. Я незаметно сунул одну из таблеток в карман, и ссыпал оставшиеся обратно в пузырек. Даже безо всяких проверок, у меня уже была идея о том, что это были за таблетки. — Вы были знакомы с кем-нибудь из тех молодых людей, с кем встречалась Карен? — спросил я. Джинни отрицательно покачала головой. — В общем-то нет. Я никого из них не знала лично, если вы понимаете, что я имею в виду. Она рассказывала мне, как она была с ними в постели, но обычно это было лишь пустой болтовней. Карен всегда все сильно преувеличивала. Особенно насчет таких откровенных подробностей. Подождите, я сейчас. Она встала и подошла к туалетному столику Карен. На стене над столиком висело зеркало, за раму которого было вставлено несколько фотографий каких-то молодых людей. Она вытащила две из них и протянула их мне. — Вот про этого она всегда рассказывала, но мне кажется, что последнее время они уже не виделись. Она провстречалась с ним почти все лето. Он из Гарварда. Это было фото молодого человека в футбольных доспехах, усмехающегося в в объектив камеры. Номер 71. — А как его зовут? — Я не знаю. Тогда я взял программку футбольного матча Гарвард-Колумбия и заглянул в список состава команд. Номером 71 оказался правый защитник Алан Зеннер. Я записал это имя к себе в записную книжку и вернул снимок Джинни. — И вот еще один, — сказала она, протягивая мне вторую фотографию, — с этим они недавно познакомились. Я думаю, что она встречалась с ним. Иногда по вечерам, она возращалась сюда и целовала эту фотографию, прежде, чем лечь спать. По-моему, его звали Ральф. Ральф или Роджер. Со снимка мне довольно натянуто улыбался молодой негр в облегающем блестящем костюме и с электрогитарой в руке. — Вы думаете, что она с ним встречалась? — Да, мне так кажется. Он играет в какой-то группе, из тех, что сейчас выступают в Бостоне. — И по вашему мнению его зовут Ральф? — По-моему, так или примерно так. — А вам случайно не известно название группы? Джинни сосредоточенно нахмурилась. — Она мне как-то назвала его. Но я не запомнила. Карен очень нравилось, чтобы ее парни оставались тайной для всех. Она была не из тех, кто станет вдаваться в подробности, рассказывая о своих кавалерах. Это было не в духе Карен. Ей были больше по душе намеки и недомолвки. — Вы считаете, что она уезжала на выходные, чтобы встретиться с этим молодым человеком? Джинни кивнула. — А где она проводила уикэнды? В Бостоне? — Скорее всего. В Бостоне или Нью-Хэвене. Я перевернул фотографию. На обратной стороне снимка стоял штамп «Фотоателье Курзина, Вашингтон-Стрит». — Можно я заберу вот это? — Конечно, — ответила она. — Мне все равно. Я сунул фото в карман и снова сел. — Вам не приходилось видеться с кем-либо из этих людей? Из ее парней? — Нет. Я не знала никого из ее друзей. Хотя, нет, дайте подумать. Один раз, да, было такое. Приходила девушка. — Девушка? — Да. Карен мне как-то объявила, что к нам в гости придет ее лучшая подруга. Она все рассказывала мне, какая это классная девчонка, какая она крутая. Короче, она ей такую рекламу устроила, что я уже ожидала увидеть нечто такое действительно импозантное. А потом она пришла… — Ну и как? — Странная, — сказала Джинни. — Очень высокая с по-настоящему длинными ногами, и Карен все время твердила, как бы ей хотелось, чтобы и у нее тоже были бы такие ноги, а девушка просто сидела вот здесь и все время молчала. Она и вправду была симпатичная. Но очень уж странная. Она все делала как во сне. Может быть она кололась чем-нибудь или травку курила; я не знаю. Просидев молча около часа, она наконец изрекла какую-то чушь. — Например? — Уже не вспомню. Какую-то бессмыслицу. Типа «Карл у Клары украл кораллы». Потом она сложила стишок о том, как люди бегают по полям, где растут спагетти. Это было довольно убого. — А как было имя той девушки? — Не помню. Анжи, что ли. — Она училась в каком-нибудь колледже? — Нет. Она была очень молоденькая, но в колледже не училась. Она работала. И кажется Карен говорила, что будто эти девица работает медсестрой. — Все же постарайтесь припомнить ее имя, — сказал я. Джинни снова сосредоточенно нахмурилась и уставилась в пол, а затем покачала головой. — Никак, — призналась она. — Я не обратила на это внимания. Мне не хотелось опускать такую подробность, но я чувствовал, что время поджимает. И тогда я задал очередной вопрос: — Что еще вы можете рассказать мне о Карен? Может быть она была нервной? Или пугливой? — Нет. Она всегда была очень спокойной. Все в доме могли сходить с ума от волнений, особенно перед экзаменами, но ей это все как будто было абсолютно безразлично. — Она была энергичной? Этакой болтушкой-попрыгушкой? — Кто? Карен? Вы что, шутите? Если хотите знать, она была вялой, словно чуть живой и оживала только на время своих свиданий. А так она всегда сказывалась очень уставшей, и еще постоянно жаловалась, на то как она утомилась. — Она много спала? — Да. Постоянно просыпала занятия. — А ела она много? — Не очень. Вместе с уроками она часто просыпала и завтраки с обедами. — Но тогда она должна была бы похудеть. — А она наоборот начала поправляться, — сказала Джинни. — Не так чтобы слишком, но все-таки прилично. Она не влезала в большинство своих прежних платьев, и это-то за шесть недель. Ей пришлось покупать новые. — А никаких других изменений вы в ней не заметили? — Только одно, но я не уверена, что это так уж важно. Я хочу сказать, что на это обращала внимание только сама Карен, а остальным было все равно. — И что же это? — Она вбила себе в голову, что обрастает волосами. Понимаете, на руках, на ногах и над губой. Она мне жаловалась, что ей приходится постоянно брить ноги. Я посмотрел на часы и увидел, что уже почти полдень. — Ну что ж, не смею больше отрывать вас от занятий. — Да нет, ничего, — сказала Джинни. — Зато это так интересно. — Что вы имеете в виду? — Следить за тем, как вы работаете и вообще. — Разве вам прежде не приходилось разговаривать с врачом? Джинни понимающе вздохнула. — Вы, должно быть, принимаете меня за круглую идиотку, — обиженно заявила она. — А я, между прочим, уже не ребенок. — Что вы, я напротив, думаю, что вы очень умная и взрослая девушка, — сказал я. — Так вы пригласите меня давать показания? — Показания? Какие еще показания? — На суде. Я глядел на Джинни, и у меня снова появилось ощущение, что все свои движения она заранее репитировала перед зеркалом. С ее лица теперь не сходило проницательно-таинственное выражение, по-видимому, она представляла себя киногероиней. — По-моему, я вас не совсем понял. — Но уж мне-то ты можете признаться, — сказала она. — Ведь я все равно знаю, что вы адвокат. — Вот как? — Я догадалась об этом десять минут спустя после того, как вы пришли сюда. И хотите узнать как? — И правда, как? — Когда вы взяли те таблетки и стали их разглядывать. Вы делали это очень тщательно, совсем не как врач. Честно говоря, мне кажется из вас получился бы ужасный врач. — Возможно, вы правы, — сказал я. — Желаю вам удачи с расследованием, — напутствовала меня Джинни, когда я собрался уходить. — Благодарю вас. И она подмигнула мне.ГЛАВА ВТОРАЯ
На двери рентгенкабинета, расположенного на втором этаже клиники «Мем» вывешена табличка, важно именующая его «Кабинетом Рентгнелогогического Диагностирования». Но как бы ни назывался здесь этот кабинет, он ничем не отличается от обычного рентгенкабинета любой другой больницы. По всей длине стен тянется экран из белого матового стекла с небольшими зажимами для снимков. Это довольно большая комната, в которой достаточно места для одновременной работы сразу полудюжины рентгенологов. Я пришел сюда вместе с Хьюи. Он работал в «Мем» рентгенологом, и мы были знакомы с ним уже довольно долгое время; иногда он со свое женой и я с Джудит собирались вместе, чтобы поиграть в бридж. Они играли хорошо, с азартом, против чего я никогда не возражал. Бло время, когда и я сам оказывался в затруднительном положении. Я не стал звонить Льюису Карру, потому что знал наперед, что он не пожелает мне помочь. Хьюи же занимал столь невысокую строку в местной табели о рангах, что ему было решительно наплевать, чьи снимки я хочу увидеть: Карен Рэндалл или же Ага-Хана, которому несколько лет назад здесь была сделана операция на почке. Хьюи привел меня прямиком в лабораторию рентгенкабинета. По дороге туда я поинтересовался у него: — И как твои дела на ниве секса? Это стандартная шутка при разговоре с рентгенологом. Общеизвестно, что средняя продолжительность жизни среди рентгенологов меньше чем среди персонала других медицинских специальностей. Точные причины для этого не известны, но бытует предположение, что виной всему рентгеновское излучение. В былые времена рентгенологам при съемке и вовсе приходилось находиться в одной комнате с пациентом. За несколько лет такой работы они получали такую дозу гамма-излучения, которой оказывалось вполне достаточно, чтобы свести врача в могилу. В те же далекие времена пленка была гораздо менее чувствительной, чем теперь, и для того, чтобы получить на снимке нормальную контрастность приходилось давать большую дозу. Но даже теперь, когда вместе с научным прогрессом на смену старым аппаратам пришло новое обородование, традиция ветхозаветных острот осталась неизменной, и рентгенологи по-прежнему обречены всю жизнь выслушивать колкости о просвинцованных трусах и атрофировавшихся половых железах. Насмешки, наравне с рентгеновским излучением, здесь относятся на счет вредных факторов производства. Хьюи хорошо переносит их. — Моя половая жизнь, — ответил он, — складывается гораздо удачнее моей же игры в брижд. Когда мы вошли в комнату, в ней работало трое или четверо рентгенологов. Перед каждым из них лежал бумажный конверт со снимками и стоял магнитофон; они по одному вытаскивали снимки и прочитывали вслух имя пациента и его номер, а также обозначали вид снимка — переднезадняя или же левопередняя косая проекция, внутривенная пиелография, или исследование органов грудной клетки и так далее — и после этого они прижимали их к матовому стеклу и надиктовывали свои заключения.[143] Одна стена комнаты была целиком отведена для работы со снимками пациентов отделения интенсивной терапии. Все они были тяжелобольными людьми, и поэтому их снимки не убирались в привычные конверты, а были вместо этого были развешаны на вращающихся подставках. Достаточно было нажать кнопку и ждать, пока на стойке не появятся снимки нужного больного. Таким образом на поиски снимков тяжелобольного пациента не приходилось затрачивать много времени. Комната, где было расположено хранилище снимков, примыкала к лаборатории. Хьюи ненадолго скрылся в ней, быстро разыскал снимки Карен Рэндалл и вернулся обратно. Мы сели перед стеклянным экраном, и Хьюи приложил к нему первый из снимков. — Снимок черепа в боковой проекции, — произнес он вслух, разглядывая снимок. — Ты случайно не знаешь, почему был назначен рентген? — Нет, — признался я. Я тоже смотрел на черную пластинку, но, признаться, мало что понимал из увиденного. Исследовать рентгеновские снимки черепа довольно сложно. Череп представляет собой сложную костную структуру, дающую на снимке причудливую игру света и тени. Хьюи еще некоторое время разглядывал снимок, изредка проводя вдоль линий обратным концом своей чернильной ручки. — Все вроде бы в норме, — сказала он наконец. — Ни трещин, ни аномального обызвествления, никаких признаков газа или гематомы. Конечно, неплохо было бы сделать артериограмму или пневмоэнцефаллограмму.[144] — Давай посмотрим на остальные, — предложил я. Хьюи снял с экрана снимок боковой проекции и тут же повесил на его место другой, переднезадний снимок. — Здесь тоже как будто все в норме, — сказал он. — Интересно, для чего им понадобилось их делать — может быть она попала в аварию? — Я об этом ничего не слышал. Он порылся в снимках. — Нет, — с сожалением сказал он наконец. — Очевидно лицевых снимков не делали. Здесь только череп. Лицевыми снимками называют специальные серии снимков углов, которые используются для выявления трещин или переломов лицевых костей. Хьюи продолжал разглядывать переднезадний снимок, потом вернул на прежнее место снимок боковой проекции. Но никаких отклонений ему найти так и не удалось. — Ничего не понимаю, — сказал он, барабаня пальцами по пластинке. — Ничего. Совсем ничего. — Ну ладно, — сказал я, вставая. — Большое спасибо за помощь. Покидая лабораторию, я задавался вопросом, удалось ли мне с помощью этих снимков проснить хоть что-нибудь или же, наоборот, все запуталось еще больше.ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Я вошел в телефонную будку, находившуюся рядом с вестибюлем больницы. Вынув записную книжку, я нашел в ней записанный мною телефон аптеки и номер рецепта. Я также отыскал в кармане таблетку из пузырька Карен. Откулупнув ногтем небольшой кусочек, я вдавил его в ладонь. Белый осколок легко раскрошился, превратившись в белый порошок. Я уже не сомневался в том, что это было на самом деле, но на всякий случай все же дотронулся до порошка кончиком языка. Никакой ошибки быть не может. Нет ощущения противнее, чем чувствовать у себя на языке раздавленный аспирин. Я набрал номер аптеки. — Аптека «Бикон». — Говорит доктор Берри из «Линкольна». Мне хотелось бы знать о лекарстве по рецепту… — Минуту подождите, я сейчас возьму карандаш. Короткая пауза. — Продолжайте, доктор. — Имя — Карен Рэндалл. Номер один-четыре-семь-шесть-шесть-семь-три. Выписавший врач — Питер Рэндалл. — Сейчас я проверю. — Телефонную трубку положили на стол. Я слышал, как на том конце провода кто-то, насвистывая, шелестел страницами, а затем: — Да, вот оно. Дарвон. Двадцать капсул, семьдесят пять миллиграмм. При болях принимать по одной таблетке каждые четыре часа. Заказ выполнялся дважды. Вам называть числа? — Нет, — сказал я. — Этого вполне достаточно. — Еще что-нибудь? — Нет, благодарю вас. Вы очень любезны. — К вашим услугам. Я медленно опустил трубку обратно на рычаг. Час от часу не легче. Как можно объяснить тот факт, что девчонка, делая вид, что принимает противозачаточные таблетки, на самом деле глотала обыкновенный аспирин, который хранился у нее во флаконе из-под таблеток от спазмов во время менструаций?ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Смерть от аборта — явление достаточно редкое. Но этот основополагающий факт обычно тонет в потоке разглагольствований и статистики. Статистика схожа с пустой болтовней в том, что она также эмоциональна и неточна. Ее данные варьируются в довольно широких пределах, но все же большинство сходится во мнении, что каждый год производится в среднем около одного миллиона подпольных абортов, в следствие которых ежегодно умирает примерно пять тысяч женщин. Следовательно уровень смертности в данном случае может быть выражен как соотношение 500/100.000. Это очень высокий показатель, особенно, если принимать во внимание количество смертей от абортов, проведенных в больничных условиях. Смертность при больничных абортах колеблется в пределах 0-18/100.000, и это дает основания утверждать, что даже при самом неблагоприятном стечении обстоятельств, эта операция не более опасна, чем тонзиллэктомия — удаление миндалин (17/100.000). Это означает, что смертность от подпольных абортов примерно в двадцать пять раз выше разумно допустимого уровня. Узнав о подобном соотношении, большинство людей по привычке ужасаются. Но Арт, который был склонен очень трезво и тщательно размышлять над подобными вещами, был впечатлен данными статистики. И тогда же он высказал одну довольно любопытную мысль: единственная причина, из-за которой аборты остаются по-прежнему запрещены законом, кроется в том, что они так безопасны. — Ты только посмотри, какой размах, — сказал он как-то мне. — Сама по себе эта цифра — миллион женщин — еще ничего не означает. Но в конченом итоге выходит, что каждые тридцать секунд в стране делается один нелегальный аборт, и так изо дня в день, из года в год. Следовательно выходит, что это очень распространенная операция, и не стану судить, к добру это или к худу, но она безопасна. В присущей ему циничной манере, Арт говорил о так называемом «пороге смертности», который он сам определял, как число людей, которые гибли каждый год от несчастных случаях и при непредвиденных обстоятельствах. В цифровом выражении «порог смерности» устанавливался из расчета 30.000 человек в год — примерное число американцев, ежегодно погибающих в автомобильных катастрофах. — И вот что выходит, — говорил Арт, — каждый день на дорогах погибает примерновосемьдесят человек. И все принимают это, как жизненную неизбежность. Так кому придет в голову поднимать тревогу из-за каких-то четырнадцати женщин, умирающих каждый день в результате абортов? Он доказывал, что для того, чтобы привлечь к этой проблеме внимание юристов и медиков, число смертей от абортов должно было бы достичь отметки 50.000 в год, или даже еще больше. При существующих в настоящее время показателях смертности, это означает десять миллионов абортов в год. — Видишь, в каком-то смысле, — говорил он, — я оказываю обществу плохую услугу. У меня еще никто не умер во время аборта, и, значит, я снижаю эти показатели. Разумеется, для моих пациенток это хорошо, но зато это плохо для общества в целом. Потому что к действию его могут сподвигнуть только страх и чувство вины. Наше восприятие настроено лишь на огромные цифры; незначительная же статистика нас просто не впечатляет. Разве стал кто-нибудь поднимать шум, если бы Гитлер в свое время убил бы только десять тысяч евреев? Он продолжал доказывать, что делая безопасные аборты, он поддерживает статус-кво, избавляя законодателей от того нажима и давления, при котором они были бы вынуждены пересмотреть существующие законы. А затем он сказал еще кое-что. — Все дело в том, — заключил он, — что нашим женщинам не хватает мужества и силы воли. Они лучше будут таиться и решатся на рискованную и незаконную операцию, чем станут добиваться внесения изменений в законы. Законадатели в подавляющем большинстве своем мужчины, а мужикам беременными не ходить; поэтому они могут позволить себе быть столь высоконравственными. Служители церкви тоже очень добродетельны: если бы священниками у нас были женщины, то можешь не сомневаться, что многое в толковании религии изменилось бы очень быстро и самым кардинальным образом. Но в политике, равно как и в религии, у нас царит засилье мужчин, а женщины вовсе не горят желанием решительно отстаивать свои интересы. И это очень плохо, потому что проблема абортов — это в первую очередь их проблема: речь идет об их детях, и об их собственном теле и том риске, которому они подвергают себя. Если бы миллион женщин каждый год направляли бы обращения к своим конгрессменам, то может быть дело и сдвинулось бы с мертвой точки. Кончено, не исключено, что за этим ничего и не последовало бы, но все-таки можно было хотя бы на что-то надеяться. Но только наши женщины не пойдут на это. Я думаю, что эта мысль угнетала его больше всего. Я вспомнил о том нашем разговоре, по дороге к дому женщины, которая, судя по тем отзывам о ней, что мне довелось услышать, обладала обеими качествами: и мужеством, и силой воли. И этой женщиной была миссиз Рэндалл.* * *
К северу от Кохассет, приблизительно в получасе езды от центра Бостона, расположен шикарный жилой массив в духе Ньюпорта, протянувшийся вдоль полоски каменистого берега — старые особняки в окружении аккуратных зеленых лужаек и с открывающимся видом на море. Дом Рэндаллов оказался огромным четырехэтажным особняком белого цвета, выстроенным в готическом стиле с замысловатыми балконами и башенками. Разбитая перед домом лужайка спускалась по склону берега к самой воде; всего к дому прилегали владения примерно в пять акров. Я проехал по длинной посыпанной гравием дорожке и припарковал машину на небольшой площадке рядом с двумя «порше»: черного и канареечно-желтого цвета. Очевидно, «порше» считался здесь семейной машиной. Слева к дому был пристроен гараж, в котором сейчас стоял серый «мерседес». По моему мнению, его держали здесь для слуг. Я вышел из машины, размышляя над тем, удастся ли мне вообще, и если удастся, то каким образом, миновать преграду в виде привратника, когда парадная дверь дома открылась, и какая-то женщина сошла по ступеням крыльца. Она натягивала перчатки на ходу, и судя по всему, куда-то очень спешила. Увидев меня, она остановилась. — Миссиз Рэндалл? — Да, это я, — ответила она. Не знаю, кого я тогда ожидал увидеть, но уж определенно не такую женщину, как она. Высокая, длинноногая красавица в бежевом костюме от Шанель, с волосами черными и блестящими, как смоль, и с большими, темными глазами. На вид она казалась не старше тридцати лет. Несколько мгновений я стоял, тупо уставившись на нее, ощущая себя полнейшим идиотом, но в то же время будучи не в силах взять себя в руки. Она недовольно нахмурилась и нетерпеливо бросила мне: — Что вам здесь надо? Я спешу. У нее был немного глухой голос и чувственные губы. Речь ее казалась тоже очень правильной: ровная интонация, немного напоминающая ту, с которой говорят англичане. — Нельзя ли побыстрее, — торопила она. — Говорите же. — Мне хотелось бы поговорить с вами, — сказал я, — о вашей дочери. — Падчерице, — быстро уточнила она, проходя мимо меня и направляясь к черному «порше». — Да, о вашей падчерице. — Я уже все рассказала полиции, — объявила она. — А как раз сейчас я из-за вас могу опаздать на важную встречу, так что с вашего позволения… Я сказал: — Мое имя… — Я знаю, кто вы такой, — перебила она. — Джошуа говорил о вас вчера вечером. Он предупредил меня, что вы, возможно, станеье искать встречи со мной. — Ну и..? — И он сказал мне, доктор Берри, предложить вам убраться к черту. Она изо всех сил старалась разозлиться, но я видел, что у нее это никак не получается. Во всяком случае лицо ее выражало нечто совсем другое, нечто сродни любопытству или же испугу. И это мне показалось довольно странным. Она включила зажигание. — Счастливо оставаться, доктор. Я нагнулся к ней. — Выполняете распоряжения мужа? — Обычно я поступаю именно так. — Но не всегда, — заметил я. Она собиралась уже тронуться с места, но остановилась, рука ее по-прежнему покоилась на переключателе скоростей. — Что, простите? — Я хотел сказать, что ваш муж не совсем представляет себе, что происходит, — пояснил я. — А по-моему, он все прекрасно понимает. — Вы знаете, что это не так, миссиз Рэндалл. Она заглушила мотор и пристально посмотрела на меня. — Я даю вам ровно тридцать секунд на то, чтобы убраться за пределы чужой частной собственности, — сказала она, — и успеть сделать это прежде, чем я вызову полицию. — Она заметно побледнела, голос ее дрожал. — Вызовите полицию? На мой взгляд это крайне неразумно. Выдержка подвела ее, и она больше уже не казалась такой самоуверенной, как прежде. — Что вам здесь нужно? — Я хочу, чтобы вы рассказали мне, что произошло той, ночью, когда вы отвезли Карен в больницу. Ночь с воскресенья на понедельник. — Если это вас так интересует, можете пойти и взглянуть вон на ту машину, — с этими словами она указала на желтый «порше». Я подошел поближе и заглянул вовнутрь. Такое не приснится даже в кошмарном сне. По-видимому, изначалоо обшивка салона была светло-охрового цвета, но теперь вся она стала красной. В крови было все. Сидение водителя было в крови. Сидение рядом с водителем было темно-красным, тоже от крови. В крови же были и кнопки на приборной доске. Руль местами был тоже испачкан кровью. Коврик на полу превратился в плошную кровавую корку. В этой машине пролился не один литр крови. — Откройте дверцу, — предложила мне миссиз Рэндалл. — Потрогайте сиденье. Я не стал возражать. Сиденье было влажным. — Три дня уже прошло, — сказала она. — А оно все еще не высохло. Вот сколько крови потеряла Карен. Вот, что сделал с ней этот убийца. Я захлопнул дверцу. — Ее машина? — Нет. У Карен не было своей машины. Джошуа не разрешил ей обзаводиться машиной до тех пор, пока ей не исполнилось бы двадцати одного года. — Тогда, чья это машина? — Моя, — ответила миссиз Рэндалл. Тогда я кивнул в сторону черного автомобиля, за рулем которого она теперь сидела. — А эта? — Это новая. Мы купили ее только вчера. — Мы? — Я купила. Джошуа не возражал. — А что будет с желтой? — В полиции нас попросили пока подержать ее у себя, на тот случай, если она понадобится как вещественное доказательство. Но как только будет можно… Я снова спросил: — Так что же все-таки произошло ночью в воскресенье? — Я не обязана отчитываться перед вами, — заявила она, поджимая губы. — Разумеется, не обязаны, — вежливо улыбнулся я. Я знал, что все равно добьюсь своего; в ее глазах был страх. Она первой отвела взгляд, глядя вперед перед собой через лобовое стекло. — Я была дома одна, — заговорила она наконец. — Джошуа срочно вызвали в клиннику. Вильям живет в студенческом городке при медицинском факультете. Карен в тот вечер должна была ехать к кому-то на свидание. Примерно в половине четвертого утра я проснулась от того, что на улице сигналил автомобиль. Я встала, накинула халат и спустилась вниз. Там стояла моя машина с заведенным мотором и зажженными фарами. Сигнал все еще гудел. Я вышла на улицу… и увидела ее. Она потеряла сознание и сидела склонившись вперед, прижимая кнопку. Тут все было в крови. Тяжело вздохнув, миссиз Рэндалл принялась шарить в сумочке. Наконец в руке у нее появилась пачка французских сигарет. Я поднес ей зажигалку. — Продолжайте. — Больше нечего рассказывать. Я пересадила ее на другое сидение и повезла в больницу. — Она нервно курила. — По дороге я попыталась выяснить, что случилось. Я знала, откуда у нее идет кровь, потому что юбка была вся насквозь в крови, в то время как остальная одежда оставалась сухой. И она сказала: «Это Ли сделал». Она повторила три раза. Я никогда не забуду этого. Тот слабый, жалобный голосок… — Она пришла в сознание? Могла разговаривать с вами? — Да, — ответила миссиз Рэндалл. — Она снова потеряла сознание, когда мы приехали в больницу. — Но откуда вы знаете, что это был аборт? — спросил я. — Почему именно аборт, а не, например, выкидыш? — А потому, — огрызнулась миссиз Рэндалл. — Потому что когда я заглянула в сумочку Карен, то там лежала ее чековая книжка. И самый последний чек был выписан «на наличные». На триста долларов и датирован воскресеньем. Вот откуда я узнала, что это был именно аборт, и ничто иное. — А этот чек уже обналичен? Или вы не интересовались этим? — Разумеется, он не был обналичен, — сказала она. — Потому что человек, которому он был передан, теперь сидит в тюрьме. — Понимаю, — задумчиво произнес я. — Рада за вас, — сказала она. — А теперь вы должны меня извинить. Она вышла из машины и поспешила обратно к крыльцу. — А мне показалось, будто вы опаздываете на встречу, — напомнил я ей. Миссиз Рэндалл задержалась в дверях и обернувшись, посмотрела в мою сторону. — Идите к черту, — сказала она в ответ и раздраженно хлопнула дверью. Я направился обратно к своей машине, раздумывая над тем спектаклем, что только что был разыгран передо мной. На первый взгляд все вроде весьма убедительно. Я мог найти в нем только два слабых места, то, что наводило на размышления. Во-первых, это количество крови, разлитой по салону желтой машины. Меня встревожило то, что больше всего крови было на сидении пассажира. А во-вторых, миссиз Рэндал, очевидно, не знала, что Арт берет за аборт всего двадцать пять долларов — только на то, чтобы покрыть лабораторные расходы. Арт никогда не брал ничего сверх этой суммы. Он был глубоко убежден, что только таким образом ему удастся оставаться до конца честным перед самим собой.ГЛАВА ПЯТАЯ
Невзрачная, облезлая вывеска: «Фотоателье Курзина». И ниже мелкими желтыми буквами: «Фотографии на все случаи жизни. На документы, для рекламы и на память. Исполнение заказа в течение одного часа.» Фотомастерская находилась на углу в самом конце Вашингтон-Стрит, вдали от огней кинотеатров и крупных супермаркетов. Я открыл дверь и вошел. В небольшой комнатке меня встретил маленький старичок и такая же маленькая старушка, стоявшая рядом с ним. — К вашим услугам, — сказал старичок. Он говорил вкрадчиво, как будто стеснялся чего-то. — У меня к вам не совсем обычное дело, — сказал я. — Паспорт? Нет проблем. Мы можем сделать вам фотокарточки за час. Даже раньше, если вы очень спешите. Мы делали это уже тысячи раз. — Да, — подтвердила старушка, важно кивнув. — Много тысяч раз. — Я имею в виду не это, — сказал я. — Видите ли, у моей дочери день рождения, ей исполняется шестнадцать лет, и… — Мы не занимаемся брачными услугами, — не дал мне договорить старичок. — Извините. — Нет, не занимаемся, — сказала старушка. — Я не собираюсь никого сватать, это вечеринка по случаю шестнадцатилетия. — Мы этим не занимаемся, — настаивал старичок. — Исключено. — Раньше мы это делали, — пояснила старушка. — В прежние времена. А теперь нет. Я терпеливо вздохнул. — Все что мне надо, — снова заговорил я, — это всего лишь информация. Дочка сходит с ума по одной рок-н-рольной группе, а вы их фотографировали. Я хотел обрадовать ее, сделать ей подарок, поэтому я подумал, что… — Вашей дочери шестнадцать лет? — он с подозрением воззрился на меня. — Да. Будет на следующей неделе. — А мы делали фотографию этой группы? — Да, — сказал я. Я протянул ему фото. Он долго разглядывал снимок. — Но это не группа, это один человек, — объявил он наконец. — Я знаю, но он играет в группе. — Но здесь только один человек. — Вы делали фотографию, и поэтому я подумал, что может быть… К этому времени старичок перевернул фотографию и посмотрел на обратную сторону снимка. — Это мы снимали, — объявил он мне. — Вот наш штамп. «Фотоателье Курзина», это мы. Работаем здесь с тридцать первого года. До меня хозяином мастерской был мой отец, упокой Господь его душу. — Да, — поддакнула старушка. — Так, значит, это группа? — спросил старичок, размахивая передо мной фотографией. — Это один из ее участников. — Возможно, — согласился он, а потом передал фото старушке. — Мы с тобой снимали таких? — Возможно, — ответила та. — Я никогда их не запоминаю. — Я думаю, что это рекламный снимок, — осмелился предположить я. — А как называется эта группа? — Не знаю. Вот почему я пришел к вам. На фотографии ваш штамп… — Вижу, не слепой, — огрызнулся старикашка. Он нагнулся и полез под прилавок. — Надо посмотреть в архиве, — объявил он. — Мы все храним в архиве. С этими словами он начал выкладывать пачки фотографий. Я был весьма удивлен; оказывается, у него и в самом деле снимались десятки групп. Он очень быстро зашелестел снимками. — Моя жена не помнит никого из них, а вот я помню. Если я увижу их всех вместе, то сразу же вспоминаю. Представляете? Вот это Джимми и «До-Да». — Он продолжал перекладывать фотокарточки. — «Птички певчие». «Гробы». «Клика». «Подлецы». Их названия оседают в памяти сами собой. Надо же. «Вши». «Стрелочники». Вилли со своей командой. «Ягуары». Я пытался по мере возможности вглядываться в лица на фотографиях, но старик перебирал их слишком быстро. — Подождите-ка, — попросил я, указывая на один из снимков. — По-моему вот эта. Старичок нахмурился. — «Зефиры», — сказал он, и в его голосе послышалось явное неодобрение. — Вот это кто. «Зефиры». Я глядел на пятерых парней. Все пятеро — негры, облаченные во все те же блестящие костюмы, которые были мне уже знакомы по одиночному снимку. Они неловко улыбались, как будто не хотели фотографироваться. — Вы знаете их имена? — поинтересовался я. Старичок перевернул карточку. Имена всех пятерых музыкантов были нацарапаны на обратной стороне. — Зик, Зак, Роман, Джордж и Счастливый. Вот, это они. — Отлично, — я вытащил записную книжку и записал в нее имена. — А вы не знаете, случайно, где их можно разыскать? — Послушайте, а вы все еще уверены, что хотите, чтобы они пришли на день рождения к вашей дочке? — А почему бы нет? Старичок пожал плечами. — Это довольно несговорчивые ребята. — Ну, на один-то вечер можно наверное. — Не знаю, не знаю, — он с сомнением покачал головой. — Они очень неблагополучные. — Так вы знаете, где их разыскать? — А как же, — ухмыльнулся старичок. Он взмахнул рукой, указывая направление. — Они бренчат вечерами в «Электрик-Грейп». Там ошиваются все черномазые. — Большое спасибо, — поблагодарил я, направляясь к двери. — Будьте осторожны, — напутствовала меня старушка. — Постараюсь. — Удачной вечеринки, — пожелал старичок. Я кивнул и вышел на улицу.* * *
Алан Зеннер оказался огромным детиной. И хотя он не был таким же большим, как нападающий «Большой Десятки», но и маленьким его назвать тоже было нельзя. Могучий парень ростом под метр девяносто и весом наверное в добрый центнер. Я застал его, когда он выходил из раздевалки после только что завершившейся тренировки. День начинал потихоньку клониться к вечеру; послеобеденное солнце заливало солотистым светом стадион «Солджерс Филд» и близлежащие постройки — здание, где находились раздевалки, хоккейную площадку, крытые теннисные корты. С краю поля команда новичков начинала новую схватку вокруг мяча, и в лучах солнца поднимались клубы легкой желтоватой пыли. Зеннер только что вышел из душа; его короткие черные волосы были все еще влажными, и он на ходу ворошил их рукой, как будто с опозданием припоминая бесконечные наставления тренера не появляться на улице с мокрой головой. Он сказал, что очень торопится, потому что ему надо поскорее поужинать и садиться за учебники, поэтому мы говорили на ходу, по пути через мост Ларса Андерсона к зданиям Гарварда. По началу мы разговаривали о всякой всячине. Он был выпускником колледжа «Леверетт-Хауз», Тауэрз, и профилирующий предмет у него история. И ему не нравится доставшаяся тема для сочинения. Он собирается поступать на юридический факультет и волнуется по этому поводу; здесь на юридическом факультете у спортсменов нет никаких преумуществ. Смотрят только на оценки. Может быть он вообще тогда будет поступать в Йель. Считается, что в Йеле с этим легче. Миновав здание «Уинтроп-Хаус», мы направились к университетскому клубу. Алан сказал мне, что на протяжении всего учебного года он бывает здесь дважды в день — обедает и ужинает. Кормят тут нормально. По крайней мере лучше, чем бурда из обычных столовок. Наконец я перевел разговор на Карен. — Что? И вы туда же? — Не понимаю. Куда «туда же»? — Вы уже второй за сегодня. Незадолго до вас здесь побывал Старпер. — Старпер? — Ее старикан. Она обычно так звала его за глаза. — Отчего же? — Этого я не знаю. Называла и все тут. И не только так. У него и другие прозвища были. — Вы говорили с ним? Зеннер ответил, тщательно взвешивая каждое слово. — Он ко мне приезжал. — И что же? Зеннер раздраженно передернул плечами. — А я сказал ему, чтобы он катился обратно. — Но почему? Мы вышли на Массачусеттс-Авеню. Автомобильное движение на улице было очень интенсивным. — А потому, — рассудительно сказал он, — что я не желаю впутываться в это дело. — Но ведь вы и так некоторым образом причастны к нему. — Как бы не так! — Искусно лавируя между машинами, он поспешил через шумную магистраль, направляясь к противоположному тротуару. Тогда я спросил: — А вы знаете, что с ней произошло? — Послушайте, — ответил он. — Я знаю об этом больше, чем кто бы то ни было. Мне известно о ней такое, чего не знают даже ее родители. Вообще никто. — И вы решительно против того, чтобы впутываться в это дело. — Точно так. Я сказал: — Это очень серьезно. Арестован человек, которого теперь обвиняют в ее убийстве. Вы должны рассказать мне, что вам стало известно. — Короче, — ответил он. — Она была хорошей девочкой, но у нее были некоторые проблемы. У каждого из нас бывают свои проблемы. Какое-то время все было нормально, а потом проблем стало еще больше и мы расстались. Вот и все. А теперь отвяжитесь от меня. Я пожал плечами. — Что ж, когда начнется слушание дела в суде, вы все равно будете вызваны защитой. Они смогут заставить вас давать показания под присягой. — Я не собираюсь давать никаких показаний ни в каком суде. — Тогда у вас не будет выбора, — сказал я. — Но это, разумеется, только в том случае, если этот суд состоится. — Что вы хотите этим сказать? — Я хочу сказать, что нам лучше поговорить. В двух кварталах по Массачусеттс-Авеню в сторону Центральной площади находилась небольшая замызганная закусочная с плохо настроенным цветным телевизором, укрепленным над стойкой бара. Мы заказали два пива и, в ожидании своего заказа, смотрели прогноз погоды. Диктор — жизнерадостный толстячок — весело предсказывал вероятность дождей в ближайшие два дня. Зеннер спросил у меня: — А какое вам дело до этого всего? — Я считаю, что Ли невиновен. Он рассмеялся. — Похоже, что кроме вас так больше никто не считает. Принесли два пива. Я расплатился. Он отпил глоток и облизал с губ пену. — Ну ладно, — сказал он, поудобнее устраиваясь за столиком, — я расскажу вам, как это у нас было. Я познакомился с нею этой весной на какой-то вечеринке. Это было, кажется, в апреле. Мы как-то сразу поладили. Все было просто потрясающе. Когда мы познакомились, что я не знал о ней ничего, для меня она была просто симпатичной девчонкой. Я знал, что лет ей еще мало. Но когда на следующее утро я узнал, что ей только шестнадцать… я чуть с ума не сошел. Но она мне все равно нравилась. Она не была дешевкой. Он одним залпом осушил половину кружки. — Вот так мы стали встречаться. И мало помалу я начинал лучше узнавать ее. У нее была невыносимая привычка говорить намеками. Как в старых киносериалах. «В следующую субботу приезжай за очередной партией товара». Вот примерно в таком стиле. У нее это здорово получалось. — И когда вы перестали встречаться? — В июне, в самом начале июня. Она заканчивала свой «Конкорд», и я сказал, что приеду на выпускной вечер. Она не пожелала этого. Я спросил, почему. И тогда выяснилось все о ее родителях, и что я не впишусь в общую картину. Ведь знаете, — признался он, — раньше мое имя было Земник, и я вырос в Бруклине. Вот так. Она недвусмысленно дала мне это понять, и я послал ее к черту. Тогда я чувствовал себя, как оплеванный. Это теперь мне самому уже на все это наплевать. — И с тех пор вы так больше никогда не встречались? — Один раз. Был конец июля. Я работал на Мысе, на одной из строек. Работа попалась очень непыльная, и большинство моих друзей тоже работали там. И вот тогда я начал узнавать новые подробности о ней, то, о чем я не знал, пока мы встречались. О том, как она собирает приколы. О том, что у нее проблемы с родителями, и о том, как она ненавидит своего старикана. Я начинал обращать внимание на те мелочи, которые раньше не принимал в расчет. И еще до меня дошли слухи, что она сделала аборт и рассказывала всем, что это был якобы мой ребенок. Он допил пиво и сделал знак бармену. Я тоже заказал еще одно за компанию. — Однажды я совершенно случайно встретил ее недалеко от Скассет. Она заправляла машину на бензоколонке, и так получилось, что я подъехал туда в это же самое время. Мы немного поговорили. Я спросил у нее, правда ли это все про аборт, и она сказала, что да, правда. Я спросил ее, мой ли это был ребенок, и она как ни в чем небывало заявила, что точно не знает, кто отец. Тогда я послал ее к чертовой матери, развернулся и пошел восвояси. Она догнала меня, стала просить прощения и предложила снова стать друзьями и встречаться. Я ответил, что встречаться с ней больше не буду. Тогда она разревелась. Черт возьми, это просто ужасно, когда девка закатывает истерику на автозаправке. Тогда я сказал, что приглашаю ее вечером на свидание. — И оно состоялось. — Ага. Это было ужасно. Алан, сделай это; Алан, сделай то; быстрее, Алан, а теперь медленнее. Алан, ты слишком сильно потеешь. Она ни на минуту не заткнулась. — А летом она тоже жила на Мысе? — Это она сама так говорила. Работала в картинной галлерее или где-то наподобие того. Но я слышал, что в основном она околачивалась на Бикон-Хилл. У нее там были какие-то придурошные приятели. — Какие приятели? — Понятия не имею. Друзья. — Вы когда-либо встречались с кем-нибудь из них? — Только один раз. На Мысе, во время одной из вечеринок. Там кто-то представил меня девушке по имени Анжела, которая, вроде как, считалась подругой Карен. Анжела Харли, а может быть Харди, не помню. Чертовски красивая девчонка, но со странностями. — Что вы имеете в виду? — Странная и все тут. Как будто бы крыша поехала. Когда я с ней познакомился, она находилась под сильным впечатлением от чего-то и постоянно твердила чумовые вещи типа: «Нос — Бог на семерых нес». Разговаривать с ней было невозможно; она ни на что не реагировала. Жаль, классная была девка. — Вы когда-либо видели родителей Карен? — Ага, — сказал он. — Один раз. Та еще парочка. Засушенный старикан и чувственная дева. Не удивительно, что она их терпеть не могла. — Откуда вы знаете, что она их не любила? — А о чем, вы думаете, она говорила? О предках. И вот так час за часом, без умолку. Она ненавидела Старпера. Иногда она называла его Блудливым Отце-Гадом, из-за получающегося при этом сокращения. Для мачехи у нее тоже были прозвища, но у меня язык не поворачивается передать их вам. Все дело в том, что она очень любила свою мать. Свою родную мать. Она умерла, когда Карен было лет четырнадцать или пятнадцать. Я думаю, что тогда у нее все это и началось. — Что началось? — Дикий период. Наркотики и эти ее выходки. Она хотела, чтобы окружающие считали ее распущенной и испорченной. Ей хотелось быть шокирующей. И она всенепременно старалась всем это доказать. Она строила из себя наркоманку имела обыкновение проделывать это прилюдно. Кое-кто поговаривал, что она сидит на амфитаминах, но я не знаю, правда это или нет. На Мысе о ней ходило много грязных слухов. Обычно говорили, что Карен Рэндалл в своих амбициях старается забраться повыше, чтобы потом можно было бы пониже пасть, — говоря об этом, он слегка гримасничал. — Она вам нравилась, — сказал я. — Ага, — вздохнул Зеннер. — И я терпел ее, покуда это было возможно. — Та ваша встреча на Мысе была последней? — Ага. Принесли еще пива. Он посмотрел на кружку и еще несколько секунд просидел, обхватив ее ладонями. — Нет, — сказал Зеннер наконец, — это не так. — Вы снова виделись с ней? Он ответил не сразу. — Да. — Когда же? — В воскресенье, — ответил он, — в прошлое воскресенье.ГЛАВА ШЕСТАЯ
— Время было почти обеденное, — рассказывал Зеннер, — а я все еще никак не мог прийти в себя после вечеринки, что мы с ребятами устроили накануне после игры. Похмелье было жутчайшим. Короче, хмурое утро. Я беспокоился о том, чтобы хорошо выглядеть на тренировке в понедельник, потому что на игре в субботу я допустил несколько ошибок. Одно и то же: конечный проход. Я задерживался, действовал недостаточно быстро. Такое бывает. Поэтому я был несколько взволнован. В общем, я оставался в своей комнате, пытаясь одеться к обеду. Завязывал галстук. Целых три раза мне приходилось начинать все заново, потому что узел получался неизменно кривым. Мне было очень тяжко с похмелья. К тому же голова раскалывалась; и вот тут вдруг открывается дверь, и входит она собственной персоной и с таким видом, как будто я именно ее здесь и дожидаюсь. — А вы не ждали? — Вот именно ее-то мне хотелось видеть меньше, чем кого бы то ни было. К тому времени мне уже удалось пережить наш разрыв, забыть о ней, вычеркнуть из своей жизни. А тут она появляется снова, и при том выглядит как никогда лучше. Правда, она показалась мне неможко пополневшей, но это ее не портило. Мои соседи по комнате уже ушли обедать, так что я был один. Она спросила у меня, не приглашу ли я ее на обед. — И какой была ваша реакция? — Я сказал, что нет, не приглашу. — Почему? — Потому что я не хотел видеть ее. Она же как чума, она заражает собой. Она мне была не нужна. Поэтому я предложил ей уйти, но она не ушла. Вместо этого она села, закурила сигарету и сказала, что она и сама знает, что между нами все давно кончено, но ей нужно поговорить с кем-нибудь. Ну, допустим, это я слышал и раньше, и твердо решил, что не буду выслушивать никаких объяснений. Я сказал ей об этом, но она все равно не ушла. Она сидела у меня в комнате на диване и не собиралась никуда уходить. Она сказала, что я тот единственный человек, с кем она могла поговорить. И в конце концов я сдался. Тогда я тоже сел и сказал: «Будь по-твоему. Говори.» А мысленно я бранил и укорял себя за малодушие, твердил сам себе, что дурак и что еще очень сильно пожалею об этом, точно так же как пожалел в прошлый раз. Бывает же так, когда общество какого-нибудь определенного человека становится уже совершенно невыносимым. — И о чем же вы говорили? — О ней. Это была ее любимая тема для разговора. Она сама, ее предки, ее брат… — Она была близка с братом? — В какой-то степени. Но ведь он летящая стрела, типа как Старпер. Должен достичь своей медицинской цели. Поэтому Карен никогда не рассказывала ему слишком много. Как, например, о наркотиках и прочей дряни. Она просто никогда не говорила с ним об этом. — Продолжайте. — Вот так я сидел и слушал. Сначала она какое-то время говорила об учебе, а затем о чем-то мистическом, чем она тоже начинала заниматься и для чего было необходимо дважды в день по полчаса заниматься медитацией. Как будто из сознания выметаются все мысли, или ткань намокает в чернилах или что-то в этом роде. Так вот, она только начала эти занятия и считала, что это просто круто. — А как она вела себя во время вашего разговора? — Нервничала, — сказал Зеннер. — Она докурила сигареты из пачки и затем теребила руки. У нее было кольцо из ее школы — «Конкорд Академи», так она постоянно то стаскивала его с пальца, то надевала вновь, то принималась переворачивать. И вот так все время. — Она вам не сказала, почему решила вернуться в город из колледжа на выходные? — Я сам спросил об этом, — сказал Зеннер. — И она сказала. — Сказала что? — Что она приехала в город, чтобы сделать аборт. Я откинулся на спинку стула и закурил сигарету. — И какой была ваша реакция? Он покачал головой. — Я ей не поверил. — Он быстро взглянул на меня и отпил пиво из кружки. — Я не верил больше ни чему, ни единому ее слову. Вот в чем дело. Я просто выключился на это время, не обращал внимания. Я не мог дать себе послабления, потому что она… она все еще не была мне безразлична. — А она сама об этом догадывалась? — Она всегда догадывалась обо всем, — ответил Зеннер. — Она была из тех, кто совего не упустит. Как кошка; она действовала скорее инстинктивно, чаще всего не ошибалась. Ей было достаточно зайти в комнату и взглянуть по сторонам, и вот уже она знает все и обо всех. У нее было чутье на эмоции. — Вы говорили с ней о предстоящем аборте? — Нет. Потому что я ей не поверил. Просто не стал заострять внимания. Только примерно час спустя она снова вернулась к этой теме. Она сказала, что боится, что она хочет, чтобы я был с ней. Она все твердила, что боится. — Вы этому поверили? — Я не знал, чему мне верить. Нет. Нет, я не поверил ей. — Зеннер залпом допил пиво и отставил кружку. — Но а с другой стороны, что еще мне оставалось делать? Она была с сильной придурью. Все об этом знали, и это на самом деле было так. От всех этих дел с предками и со всеми остальными у нее просто крыша поехала. Она была психопаткой. — Как долго длилися ваш разговор? — Примерно часа полтора. Потом я сказал, что мне пора обедать и заниматься, и что ей лучше уйти. Тогда она ушла. — А вы не знаете, куда она отправилась, выйдя от вас? — Нет. Я спросил у нее об этом, но она рассмеялась в ответ. А потом сказала, что никогда не знает, куда занесут ее ноги.ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Когда мы расстались с Зеннером, наступил уже ранний вечер, но я все же позвонил в приемную Питера Рэндалла. На месте его не оказалось. Я сказал, что у меня очень срочное дело, и тогда работавшая с ним медсестра посоветовала мне позвонить в лабораторию. По вторникам он имел обыкновение задерживаться до поздна у себя в лаборатории. Я не стал звонить, а сразу же поспешил по указанному мне адресу. Питер Рэндалл был единственным из семейства Рэндаллов, с кем мне доводилось видеться и прежде. Я встречал его один или пару раз на какой-то из вечеринок, устроенных врачами. Не обратить внимания не него было не возможно сразу по двум причинам: во-первых, из-за его совершенно замечательной внешности, а во-вторых, хотя бы потому, что он очень любил ходить в гости и не пропускал ни одного подобного мероприятия. Он был очень грузным, очень тучным человеком с добродушным лицом, на котором более прочего были заметны толстые щеки с проступавшим на них ярким румянцем и двойной подбородок. Он постоянно курил, много пил, от души смеялся, слыл замечательным рассказчиком и в целом был настоящим кладом для любой хозяйки. Питер мог задать тон вечеринке. Он мог даже вдохнуть жизнь в незаладившийся было праздник. Бетти Гейл, чей муж был главным врачом у нас в «Линкольне», как-то сказала: «Ну чем не изумительное светское животное?» Она имеет обыкновение изрекать вещи подобные этой, но тогда, один единственный раз за все время, она была права. Питер Рэндалл и в самом деле был светским животным — общительным, привыкшим к своей стае, интересующимся только внешней стороной дела, раскрепощенным и жизнерадостным. Подобная манера общения позволяла ему почувствовать себя свободным от условностей. К примеру, Питер мог прилюдно рассказать любой самый грубый, самый пошлый и неприличный анекдот, но вы все равно стали бы смеяться. Про себя вы, разумеется, подумали бы: «Какая пошлость!», но тем не менее все равно стали бы смеяться над ним, и все присутствовавшие при этом женщины тоже стали бы смеяться. Он мог также приударить за вашей женой, пролить коктейль, выступить с критикой по адресу хозяйки, или натворить еще что-нибудь. И вы отнесетесь к любой его выходке совершенно спокойно, потому что на него невозможно рассердиться. Теперь я раздумывал, над тем, что он смог бы рассказать мне о Карен.* * *
Его лаборатория находилась в здании медицинского факультета, на пятом этаже того крыла, где располагалась кафедра биохимии. Я прошел по коридорам, чувствуя запах лабораторий — пахло ацетоном, горелками Бунзена, мылом для мытья пипеток и реактивами. Острый, стерильный запах. Рэндалл занимал крохотный кабинет. Девушка в белом лабораторном халате сидела за стоящей на столе пишущей машинкой и печатала письмо. Она была очаровательна, даже очень, хотя, в общем-то, это наверное было совсем не удивительно. — Да? Чем могу вам помочь? — она говорила с легким акцентом. — Я хотел бы видеть доктора Рэндалла. — Он ожидает вашего прихода? — Точно не знаю, — сказал я. — Я звонил еще раньше, но, возможно, он не получил моего сообщения. Она смерила меня оценивающим взглядом. В целом, исследователи снисходительно относятся к врачам-клиницистам, глядя на них с некроторым высокомерием. Ведь вы же сами понимаете, что клиницистам не приходится работать мозгами. Вместо этого они растрачивают время на совершенно ненаучные и неблагодарные занятия, типа возни с пациентами. Исследователя же, напротив, окружает мир чисто интеллектуальных рассуждений, столь близких его исследовательскому сердцу. — Пойдемте, — сказала она, вставая из-за стола и направляясь по коридору. На ногах у нее были деревянные сабо без каблука — это было достаточным объяснением ее акцента. Шагая сзади, я разглядывал ее бедра и жалел о том, что на ней был халат. — Он готовится начать новую серию опытов с культурами, — объявила она мне, оглянувшись через плечо. — Он будет очень занят. — Я могу подождать. Мы вошли в лабораторию, находившуюся в самом конце коридора. Это была просторная комната, окна которой выходили на автостоянку. К этому часу машин на стоянке уже почти не осталось. Рэндалл стоял у стола, склонившись над белой крысой. Увидев на пороге девушку, он сказал: — А, Бриджит. Ты очень вовремя, — тут он увидел меня. — И какие же у нас тут дела? — Меня зовут Берри, — начал было я. — Я… — Ну как же, как же. Я вас прекрасно помню. Он выпустил крысу и пожал мне руку. Крыса тут же побежала по столу, но остановилась у самого края, глядя вниз и принюхиваясь. — Джон, если не ошибаюсь, — продолжал Рэндалл. — Да, мы с вами виделись несколько раз. — Он снова взял крысу в руки и усмехнулся. — Вообще-то, мой брат только что звонил мне насчет вас. Вам удалось его сильно растревожить — сопливый проныра, да-да, он именно так и сказал. По всей видимости, его это крайне забавляло. Он снова рассмеялся и сказал. — Это вам за то, что вы позволили себе потревожить покой его наидражайшей возлюбленной. Очевидно, вы ее чем-то очень огорчили. — Весьма сожалею. — Не извиняйтесь, — весело сказал Питер. Обернувшись к Бриджит, он сказал: — Позови остальных, ладно? Пора начинать. Бриджит недовольно наморщила носик, и Питер подмигнул ей. Когда девушка скрылась за дверью, он сказал: — Восхитительное создание эта Бриджит. Благодаря ей мне удается поддерживать форму. — Форму? — Правда-правда, — подтвердил он, похлопав себя по животу. — Одна из величайших проблем современного, лишенного проблем и трудностей существования — ослабление глазной мускулатуры. Всему виной телевидение; мы просто сидим перед дурацким ящиком и не даем глазам никакой тренировки. В результате зрение портится, и это поистине трагедия. Но Бриджит препятствует этому. Она сама и есть профилактическое средство высшего сорта. — Он мечтательно вздохнул. — Но я теряюсь в догадках, чем я могу быть вам полезен. Понятия не имею, что вы во мне нашли. Я бы понял вас, если бы вы пришли сюда из-за Бриджит, но я… Тогда я сказал: — Вы были лечащим врачом Карен. — Совершенно верно. Он взял крысу и посадил ее в маленькую клетку. Проделав это, он начал разглядывать выстроенные в ряд клетки большего размера, выбирая следующее животное. — Вот ведь дрянные девчонки. Сколько раз можно повторять, что краситель никуда не годится, но они все равно наносят его недостаточно. Вот, смотрите! — Рэндалл просунул руку в клетку и вытащил еще одну крысу. — Необходимо выбрать всех крыс с помеченными хвостами, — пояснил он, переворачивая крысу так, чтобы я мог видеть фиолетовое пятнышко на хвосте. — Вчера утром им был введен паратиреоидный гормон. И теперь, как это не прискорбно, им придется предстать перед своим Творцом. Вы понимаете что-нибудь в технике убийства крыс. — Немного. — Тогда может быть прикончите и этих? Я терпеть не могу приносить их в жертву. — Нет, благодарю вас. Он вздохнул. — Я так и думал. А теперь, что касается Карен: да, я лечил ее и что из того? Мне показалось, что он настроен весьма дружелюбно и благожелательно. — Может быть она попала в аварию этим летом и лечилась потом у вас? — В аварию? Нет. В лабораторию вошли девушки. Их было трое, включая саму Бриджит. Все они были очень симпатичные, и то ли случайно, то ли так и было задумано, но одна была блондинкой, вторая брюнеткой, а третья и вовсе рыжей. Они остановились перед Питером, который милостиво улыбнулся каждой, с таким видом, как будто он собирался начать раздачу подарков. — Сегодня будет шесть, — объявил он, — и после мы все сможем со спокойной душою разойтись по домам. Оборудование для препарирования подготовлено? — Да, — отозвалась Бриджит. Она указала на длинный стол с придвинутыми к нему тремя стульями. У каждого места на столе лежала небольшая пробковая подстилка, булавки, пара щипцов, скальпель и стоял лоток со льдом. — А ванная для перемешивания? Все готово? — Да, — сказала другая девушка. — Отлично, — одобрил Питер. — Тогда давайте начинать. Девушки заняли места за столом. Рэндалл взглянул на меня с и сказал: — Лучше уж я поскорее разделаюсь с ними. Терпеть не могу это занятие. Когда-нибудь я все же настолько распереживаюсь из-за этих маленьких тварей, что вместе с их головами оттяпаю себе пальцы. — А чем вы пользуетесь? — Это длинная история. — Он усмехнулся. — Перед вами стоит заядлый крысоубийца — знаток своего дела. Я перепробовал все — травил их хлороформом, ломал шеи, душил. У меня даже была миниатюрная гильотина, традиционно английская штучка. Один приятель из Лондона прислал — клялся и божился, что сносу ей не будет — но только в нее постоянно забивается мех. И тогда, — продолжал он, взяв одну из крыс и внимательно оглядывая ее, — я решил вернуться к истокам. Короче, я взялся за мясной тесак. — Шутите? — Разумеется, я понимаю, что это крайне неблагозвучно. И со стороны выглядет тоже не очень эстетично. Но зато это самый лучший из способов. Видите ли, необходимо, чтобы препарирование происходило очень быстро. Этого требует ход эксперимента. Он отнес крысу к раковине. Рядом стояла тяжелая колода, подобная тем, на которых мясники разделывают туши. Он посадил крысу на колоду и положил на дно раковины вощеную бумагу. После этого из шкафа был извлечен огромный тесак — тяжелая, неуклюжая штуковина, насаженная на прочную деревянную рукоятку. — Нечто подобное продается в магазинах, торгующих химическими реактивами, — пояснил Рэндалл. — Но только те штуки слишком уж хрупкие, и к тому же они мгновенно тупятся. А вот это я купил с рук, у одного мясника. Вещь, что надо. Он немного поточил о камень край лезвия и попробовал его сначала на листе бумаги. Разрез получился ровным. Тут раздался телефонный звонок, и Бриджит вскочила со своего стула, чтобы взять трубку. Остальные двевушки, очевидно, были рады этой задержке. Питер тоже как будто вздохнул с облегчением. Бриджит ответила на звонок, и затем сказала: — Это из конторы по найму. Они собираются пригнать машину. — Отлично, — сказал Питер. — Скажи им, чтобы поставили ее на стоянку, а ключи пусть положат за солцезащитный щиток. В то время, пока Бриджит передавала распоряжения, Питер пояснил, обращаясь ко мне: — Черт знает что. У меня угнали машину. — Угнали? — Ага. Досадно, однако. Это случилось вчера. — А что это была за машина? — Небольшой «мерседес». Уже далеко не новый, но я любил эту машину. Если бы это было в моей власти, — с ухмылкой заметил он, — то я предъявил бы ворам обвинение как за похищение человека, а не за угон машины. Я действительно очень любил тот свой автомобиль. — А в полицию вы заявили? — Да. — Он пожал плечами. — Хуже-то не будет. Бриджит повесила трубку и возвратилась на свое место. Тяжело вздохнув, Питер взялся за тесак и сказал: — Ну что ж, начнем, что ли. Он держал крысу за хвост. Крыса изо всех сил перебирала лапками по колоде, пытаясь вырваться. Стремительным движением, Питер занес тесак и тут же с силой опустил его. Трах! — острое лезвие вошло в дерево колоды. Девушки старались не смотреть на это. Снова переведя взгляд на Питера, я увидел, что он держит извивающееся обезглавленное тельце над раковиной, давая крови стечь. После этого он подошел к Бриджит и положил тушку на пробковый коврик. — Номер один, — отрывисто сказал он. Возвратившись к колоде, он бросил крысиную голову в бумажный пакет и принялся за вторую жертву. Я смотрел на то, как работает Бриджит. Действуя быстро и умело, она перевернула крысиную тушку на спинку, прикалывая ее булавками к пробковой подстилке. Затем она сделала надрезы на лапках, освобождая кости от плоти и мускулов, отделяя кости от тела и тут же бросая их в лоток со льдом. — Небольшой триумф, — сказал Питер, готовя к экзекуции следующую крысу. — В этой лаборатории нам удалось совершенствовать первые костные культуры in vitro. Мы можем сохранять жизнеспособную костную ткань целых три дня. Основная трудность заключается в том, чтобы успеть извлечь кости из животного и поместить их в лоток, прежде, чем клетки начнут отмирать. Это же целое искусство. — И какова конкретная область вашего исследования? — Метаболизм кальция, и в частности зависимость его от паратиреоидного гормона и от гипокальциемического фактора. Я хочу узнать, каким образом под воздействием этих гормонов из костного вещества выделяется кальций. Паратиреоидный гормон был малоизученным веществом, выделяемым четырьмя маленькими железами, расположенными на поверхности щитовидной железы. Эти железы были еще недостаточно изучены, и о них было известно лишь то, что они, видимо, контролируют выход кальция из костей в кровь, а также то, что содержание кальция в крови строго поддерживается на определенном уровне — и этот показатель гораздо устойчивее, чем, скажем, уровень содержания сахара. Поддержание уровня кальция в крови необходимо для обеспечения нормальной нервной деятельности и сокращения мышц, в связи с чем была выдвинута теория, что кальций может накапливаться и по мере необходимости вымываться из костей. Если в крови у человека оказывается слишком много кальция, то он откладывается в костях скелета. При недостатке же кальция в крови организм пополняет этот запас за счет кальция, содержащегося в костных тканях. Но никому еще не удалось точно установить, каким образом это достигается. — Здесь все зависит от времени, — продолжал Питер. — Однажды я проделал один очень интересный опыт. Я взял собаку и поместил ее под аппарат искусственного кровообращения. Я мог отводить кровь пса, обрабатывать ее веществами, устраняющими кальций и вновь возвращать ее в организм. Я проделывал это на протяжении нескольких часов к ряду, и, надо думать, вывел из собачьего организма сколько-то фунтов кальция. И все же пробы крови показывали, что уровень кальция в крови оставался совершенно нормальным, мгновенно восстанавливаясь. Дело в том, что большое количество кальция переходило в кровь из костей, и происходило это очень быстро. Тесак снова тяжело опустился на колоду. Крыса затрепыхалась и затихла. Питер отдал ее второй из девушек. — Меня это очень заинтересовало, — говорил Питер. — Вся эта проблема накопления и вымывания кальция. Легко говорить, что можно откладывать кальций в костях, а затем извлекать его оттуда; но ведь кость это твердая ткань, имеющая жесткую, неподатливую структуру. А наш организм, очевидно, может всего за какие-то доли секунды создавать эту структуру или же разрушать ее. И я хочу узнать, как это происходит. Он достал из клетки очередную крысу с фиолетовой меткой на хвосте. — Поэтому я решил разработать систему in vitro, которая позволяла бы исследовать костную ткань. Поначалу никто не верил в то, что у меня что-либо выйдет из этой затеи. Костный метаболизм происходит слишком медленно, говорили мне. Его невозможно измерить. Но мне это все же удалось, правда, для достижения этой цели пришлось загубить не одну сотню крыс. — Он вздохнул. — Если вдруг крысы захватили бы власть во всем мире, то меня осудили бы как военного преступника. Он посадил крысу на колоду. — Знаете, я всегда хотел найти себе лаборантку, которая согласилась бы делать это вместо меня. Какую-нибудь хладнокровную немку или же просто девицу с садисткими наклонностями. Все впустую. Все они — он кивнул в сторону троицы, расположившейся за столом — согласились работать здесь только после того, как я пообещал, что им самим никогда не придется убивать животных. — И как давно уже вы занимаетесь этой работой? — Вот уже семь лет. Я начинал очень медленно, посвящая этому всего полдня в неделю. Потом полдня стали целым вторником. Немного погодя это стали вторник и четверг. А вскоре сюда добавились и выходные. Я даже свернул свою практику, сведя ее к минимуму. Эта работа как наркотик, к ней быстро привыкаешь. — И она вам нравится? — Я просто без ума от нее. Это игра, большая, занимательная игра. Головоломка, разгадка которой не известна никому. И при несоблюдении должной осторожности погоня за ответом может стать манией, навязчивой идеей. Здесь на кафедре биохимии есть такие уникумы, которые по времени работают больше, чем любой практикующий врач. Они просто-таки изводят себя. Но мне это не грозит. — Откуда у вас такая уверенность? — Потому что, когда я чувствую соответствующие симптомы — как то, труднопреодолимое желание работать круглые сутки, задержаться в лаборатории до полуночи, или же прийти сюда в пять утра — то я напоминаю себе, что это всего лишь игра. Я повторяю это снова и снова. И это действует: я успокаюваюсь. Тесак отсек голову третьей крысе. — Ну вот, — проговорил Питер, — полдела сделано. — Он непроизвольно почесал живот. — Но хватит обо мне. А вы что мне расскажете? — Меня просто интересует все, что связано с Карено. — Гм… Вы, кажется, спрашивали об аварии? А ведь, насколько мне известно, никакой аварии или несчастного случая не было. — А зачем же тогда летом нужно было делать снимки черепа? — Ах, вот оно что. — Он успокаивающе погладил четвертую жертву и усадил крысу на колоду. — Это просто типичный случай для Карен. — Что вы имеете в виду? — Она пришла ко мне в кабинет и с порога заявила: «Я слепну». Она была весьма обеспокоена. Вы, наверное, можете себе представить, что это для шестнадцатилетней девчонки: у нее портится зрение, и от этого она стала хуже играть в теннис. Она хотела, чтобы я сделал хоть что-нибудь. Тогда я взял у нее кровь на анализ. Почему-то анализ крови всегда производит на пациентов благоприятное впечатление. Я измерил ей давление, выслушал ее, и вообще всем своим видом давал понять, что я очень тщателен. — И тогда же вы назначили сделать эти снимки? — Да. Это было одной из составных частей лечения. — Боюсь, что я вас не совсем понял. — Проблемы со здоровьем у Карен были исключительно психосоматического плана, — пояснил он. — Она ничем не отличается от тех девяноста процентов женщин, с которыми мне приходилось иметь дело. Где-то происходят небольшой сбой, что-то не так — взять хотя бы ту же самую игру в теннис — и раз! у вас проблема со здоровьем. Вы идете к врачу. Врач, как ни странно, не находит у вас никаких отклонений. Но разве вы удовлетворены таким результатом? Нет, конечно: вы пойдете к другому врачу, а потом к третьему, и будете ходить по врачам до тех пор, пока в конце концов не найдется такой, кто похлопает вас по руке и согласится: «Да, вы очень больная женщина». — Он рассмеялся. — Так значит направление на снимки черепа были нужны лишь для отвода глаз? — По большей части, — согласился он. — Но не совсем. Во всем нужна предусмотрительность, и поэтому когда больной обращается с такой серьезной жалобой, как потеря зрения, во всем необходимо тщательно разобраться. Я проверил ее глазное дно. В норме. Поля зрения. В норме, но она сказала, что это то появляется, то пропадает. Тогда я взял на анализ для исследования функции щитовидной железы и уровня гормонов. Тоже все в норме. А потом еще и снимки черепа. Они тоже оказались совершенно нормальными, или может быть вы их уже видели? — Я из видел, — сказал я. Я закурил очередную сигарету, в то время, как была обезглавлена очередная крыса. — Но мне все еще не ясно, почему… — А теперь сложите все это вместе. Ей было мало лет, но и в юные годы это тоже возможно — зрение и головные боли, незначительная прибавка в весе, вялость. Это мог быть гипопиутаризм с поражением зрительного нерва. — Вы имеете в виду опухоль гипофиза? — Не исключено. Просто одна из возможностей. Я рассчитывал на то, что анализы помогут выявить это. Снимки черепа тоже показали бы, если бы она была и в самом деле серьезно больна. Но результат везде был отрицательным. Вся болезнь существовала только у нее в воображении. — Вы уверены? — Да. — Но ведь в лаборатории могли ошибиться, перепутать снимки. — Правда. Мне следовало бы назначить повторный снимок. На всякий случай. — Так почему же этого не было сделано? — А потому что она так больше и не пришла, — сказал Питера. — Вот он, ключ ко всему. Сначала она приходит и едва не бьется в истерике, кричиит, что слепнет. Я назначаю ей прийти через неделю, и моя медсестра записывает ее на прием. А через неделю ей это уже не надо. Она играет в теннис, приятно развлекается. Так что это все ее воображение. — Когда она приходила к вам на прием, у нее были менструации? — Она сказала, что с циклом у нее все нормально, — ответил он. — Конечно, если во время смерти она была на четвертом месяце беременности, то стало быть тогда она еще только-только забеременела. — Но к вам на прием она так больше и не пришла? — Не пришла. Вообще-то она была довольно легкомысленной. Он убил последнюю крысу. Все три девушки теперь были сосредоточенно заняты работой. Питер собрал крысиные останки, сложил их в бумажный пакет, который был тут же выброшен им в урну для мусора. — Ну вот наконец и все, — проговорил он, принимаясь энергично мыть руки. — Что ж, — сказал я. — Спасибо, что уделили мне время. — Не стоит благодарности. — Он вытер руки бумажным полотенцем, а затем остановился. — Полагаю, мне следовало бы сделать некое официальное заявление. Все-таки я как-никак дядя и так далее. Я терпеливо ждал. — Если Дж.Д. только узнает, что наш с вами разговор состоялся, он мне больше никогда руки не подаст. Так что вы уж постарайтесь помнить об этом, если вам случится разговаривать еще с кем-нибудь. — Хорошо, — сказал я. — Я не знаю, чем вы занимаетесь, — продолжал Питер, — и даже не желаю этого знать. Вы всегда производили на меня впечатление человека уровнавешенного и здравомыслящего, и я полагаю, что ваше теперяшнее занятие не окажется всего лишь пустой тратой времени. Я не знал, чего ответить ему на это. Я догадывался, что он к чему-то клонит, но мне никак не удавалось взять в толк, что именно он имеет в виду. — Моего брата в данный момент нельзя считать ни разумным, ни уравновешенным. Он параноик; от него невозможно ничего добиться. Но как я понимаю, вы присутствовали на вскрытии. — Да, я там был. — И каков д/з?[145] — Судя по общему впечатлению, ничего определенного, — сказал я. — Все очень неясно. — А стекла со срезами? — Я их еще не видел. — А каково лично ваше впечатление от вскрытия? Я ненадолго задумался, а затем принял решение. Он был откровенен со мной. Так что откровенность за откровенность. — Не беременна, — ответил я. — Гм, — сказал он. — Гм-гм-гм. Питер Рэндалл снова почесал живот и протянул мне руку. — Это весьма интересно, — признался он. Мы пожали друг другу руки.ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Когда я подъехал к своему дому, у обочины тротуара стоял большой полицейский фургон с включенной мигалкой. Капитан Петерсон, все такой же крутой как и прежде и стриженный «под ежик», стоял, оперевшись о крыло и пристально следил за тем, как я свернул на дорогу к гаражу. Я вышел из машины и взглянул на окна ближайших домов. Соседи, привлеченные видом полицейской мигалки, смотрели на нас из окон. — Надеюсь, — сказал я, — что я не заставил вас долго ждать. — Нет, — ответил Петерсон, слегка улыбаясь. — Я только что подъехал. Я постучал в дверь, и ваша жена сказала, что вы еще не возвращались. Так что я решил подождать на улице. В свете чередующихся вспышек красного света полицейской мигалки я видел, каким подчеркнуто вежливым и самодовольным было выражение у него на лице. Я знал, что он не стал выключать мигалку, специально для того, чтобы подействовать мне на нервы. — У вас есть ко мне какое-то дело? Он переменил свое положение относительно автомобильного крыла. — Ну, в общем-то, да. Знаете, доктор Берри, к нам ведь на вас жалоба поступила. — Вот как? — Да. — И от кого? — От доктора Рэндалла. — И что же это за жалоба? — поинтересовался я с невинным видом. — Из нее явствует то, вы нарушали покой членов его семьи. Его сына, жены, и даже друзей его дочери по учебе в колледже. — Нарушаю покой? — Так, — осторожно сказал Петерсон, — он нам сказал. — А что вы ответили? — А я ответил, что посмотрю, какие могут быть приняты меры. — И поэтому вы оказались здесь. Он кивнул и расплылся в медленной улыбке. Мигалка начинала уже действовать мне на нервы. На углу улицы остановились двое ребятишек, и теперь они молча наблюдали за происходящим. Тогда я сросил: — Я что, нарушил какой-нибудь закон? — Это еще не установлено. — Если я нарушил закон, — сказал я, — то доктор Рэндалл может привлечь меня к суду. Или же еще он может заявить на меня в суд, если сумеет представить доказательства материального ущерба, причиненного ему в следствие моих вышеозначенных действий. Он это знает, так же как и вы, — я улыбнулся, отплачивая ему тем же. — И мне об этом тоже известно. — Может быть мы сейчас проедем в участок и там поговорим обо в сем? Я отрицательно покачал головой. — У меня нет времени. — А я ведь, между прочим, могу вызвать вас туда на допрос. — Можете, — сказал я, — но с вашей стороны это было бы неразумно. — Отчего же, это могло бы оказаться даже очень разумно. — Сомневаюсь, — сказал я. — Я гражданин, частное лицо, и действую в рамках прав, установленных для этого самого частного лица. Я ни на кого не оказывал давления, никому ничем не угрожал. Всякий, кто не желал со мной разговаривать, был волен не делать этого. — Вы нарушили границы частного владения. Вошли на территорию, принадлежавшую семье Рэндалл. — Это было непреднамеренное действие. Я заблудился и хотел спросить, как мне проехать. Получилось так, что на пути мне попался большой дом, настолько большой, что мне и в голову никогда не пришло бы подумать, что он может оказаться частным жилищем. Я подумал, что там расположено, скорее всего, какое-нибудь учреждение. — Учреждение? — Ну да. Типа сиротского приюта. Или пансиона для престарелых. Поэтому я и решил спросить совета там. И только представьте себе, каково было мое удивление, когда я узнал, что по чистейшей случайности… — По случайности… — А вы что, можете доказать обратное? Петерсон изобразил на лице некое подобие добродушной ухмылки. — А вы, оказывается, очень находчивы. — Не достаточно, — сказал я. — А почему бы вам все же не выключить эту вашу мигалку и перестать наконец привлекать всеобщее внимание? Иначе я сам напишу жалобу на то, что я и моя семья подвергаемся злостным нападкам со стороны полиции и направлю ее сразу в три адреса: шефу полиции, окружному прокурору и в канцелярию мэра. Петерсон с видимой неохотой просунул руку в окно кабины и щелкнул выключателем. Мигалка тут же погасла. — Когда-нибудь, — сказал он, — вас все же удастся схватить за руку. — Конечно, — согласился я. — Меня или кого-то еще. Петерсон поскреб тыльную сторону ладони, точно так же как делал это у себя в кабинете. — Иногда, — снова заговорил он, — я начинаю думать, что вы или и в самом деле такой слишком честный, или же просто законченный дурак. — Возможно и то, и другое. Он медленно кивнул. — Возможно. Открыв дверцу, Петерсон уселся за руль. Я направился к крыльцу и вошел в дом. Закрывая позади себя дверь, я слышал, как полицейская машина отъехала от тротуара.ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
У меня не было никакого настроения отправляться на коктейль, куда мы были приглашены, но Джудит настояла на том, что ехать надо. По дороге в Кембридж она поинтересовалась у меня: — В чем там было дело? — Какое? — Зачем приезжала полиция? — Меня пытались забрать в участок. — На каком основании? — Рэндалл подал жалобу. За нарушение покоя его семейства. — Ты выкрутился? — Думаю, что да. Я рассказал ей вкратце о людях, с кем мне довелось повидаться за день. Когда я закончил говорить, Джудит сказала: — Все выглядит очень запутанным. — Ты права. По-моему, мне так и не удалось проникнуть глубже поверхности. — Ты думаешь, что миссиз Рэндалл лгала о том чеке на три сотни долларов? — Это не исключено, — признал я. Ее вопрос остановил меня. Я понял, что при столь стремительном развитии событий, у меня попросту еще не было времени обдумать все то, что мне удалось узнать, просеять все факты и сложить их вместе. Я знал, что некоторые из доводов представляются непоследовательными и вступающими в противоречие друг с другом — были и такие — но я так и не сделал попытки подойти к их рассмотрению с логической точки зрения. — Как дела у Бетти? — Не лучшим образом. Сегодня в газете была заметка… — Да? А я не видел. — Просто небольшая заметка. Арестован врач, сделавший аборт. Почти никаких деталей, кроме его имени. Ей уже позвонило несколько каких-то придурков. — Так плохо? — Довольно неприятно. Теперь я сама стараюсь подходить к телефону. — Молодец, хорошая девочка. — Она старается сдерживать себя, пытается делать вид, как будто ничего не случилось. Уж не знаю, к худу это или к добру. Потому что у нее это не получается. Потому что все это ненормально, и тут уж ничего не поделаешь. — Завтра тоже пойдешь к ней? — Да. Я припарковал машину в тихом жилом квартале, неподалеку от «Городской клинники Кембриджа». Это был уютный район, с традиционно старинными домами и кленами, высаженными вдоль дороги. Тротуары вымощены брусчаткой; словом, все как и должно быть в Кембридже. Пока я был занят парковкой, сюда же подкатил Хаммонд на своем мотоцикле. Нортон Фрэнсис Хаммонд III олицетворяет собой надежду и будующее медицины. Только он сам не знает об этом, что, пожалуй, к лучшему; иначе он был бы просто несносен. Хаммонд родом из Сан-Франциско и к тому же он является живым воплощением рекламы преимуществ жизни в Калифорнии — загорелый блондин, высокий и весьма симпатичный. Еще он замечательный врач — вот уже пошел второй год, как он проходил последипломную стажировку при «Мем», где к его успехам относятся с таким уважением, что даже не обращают внимания на такие мелочи, как волосы, которые у него доросли уже до плечей, и на усы, тоже длинные, вьющиеся и чрезмерно пышные. Но говоря о Хаммонде, равно как и еще о нескольких молодых врачах, подобных ему, важно учесть, что они рушат старые, устоявшиеся стереотипы, не восставая в открытую против консервативно настроенного сословия докторского истеблишмента. Хаммонд не собирается никому бросать вызов, выставляя напоказ свои распущенные по плечам волосы, поступая так, как ему больше нравится и разъезжая на мотоцикле; ему просто-напросто наплевать на то, что станут думать о нем другие врачи. Против этого отношения окружающим нечего возразить, и они принимают его таким, какой он есть — в конце концов в медицине-то он все-таки разбирается. И хотя внешность его раздражает очень многих, но зато и придраться им тоже вроде бы не к чему. Так что Хаммонд продолжает беспрепятственно продвигаться в выбранном им направлении. А будучи при этом врачом-стажером, он выполняет еще и очень важную назидательную функцию. Он оказывает влияние на молодых врачей, на тех, кто еще младше его. А именно на них и возложены надежды за будущее медицины. Со времен Второй мировой войны в медицине произошли разительные изменения. Это можно назвать двумя последовательными волнами инноваций, нахлынувшими одна за другой. Первая из них, начавшаяся сразу же в послевоенный период, принесла с собой новые научные знания, следовавшие одно за другим открытия, новые техники и методики. На раннем этапе этого вплеска было положено начало применению антибиотиков, а затем последовало изучение электролизного баланса, структуры протеинов и генных функций. На этом этапе достижения по большей части носили научный и технический характер, но именно они оказали решающее влияние на состояние дел во всей медицинской практике, и к тому же вплоть до 1965 года три из четырех наиболее часто назначаемых пациентам классов лекарств — антибиотики, гормоны и транквилизаторы — были разработаны и созданы в послевоенное время.[146] Вторая волна перемен пришлась на более поздний период, неся с собой социальные, а не технические, перемены. Перед социальной, национализированной медициной, стоящей на службе у общества, встали новые проблемы, требующие разрешения, такие как рак и болезни сердца. Кое-кто из врачей старого поколения враждебно восприняли эти перемены, и кое-кто из молодых докторов был согласен с ними. Но стал очевиден тот факт, что вне зависимости от чьей-либо воли и желания, врачи должны оказывать медицинскую помощь гораздо большему числу пациентов, чем прежде. Было бы вполне резонно ожидать новых открытий и усовершенствований от молодых специалистов, но дела в медицинской науке обстоят отнюдь не так просто, так как молодые врачи учатся у старых и более опытных, а поэтому зачастую студенты становятся точной копией своих наставников. К тому же в медицине всегда существовал своего рода антагонизм между поколениями врачей, что стало особенно заметно в последнее время. Молодые врачи оказываются лучше подготовленными, чем старая гвардия; они хорошо разбираются в науках, задают более глубокие вопросы, рассчитывая получить на них более развернутые ответы. К тому же они, как, впрочем, и большинство молодых людей повсеместно, начинают теснить стариков, стремясь заполучить их работу. Вот почему Нортон Хаммонд был так примечателен. Совершаемая им ревоюция была ненасильственной. Он поставил мотоцикл на стоянку, закрыл его, любяще провел по рукой по сидению и наконец отряхнул пыль с белого халата.[147] Затем он увидел нас. — Привет, ребята. Насколько мне было известно, это было универсальным приветствием Хаммонда, которое он обычно адресовал своим знакомым, называя всех поголовно «ребятами». — Как дела, Нортон? — Вырвался, — усмехнулся он. — Несмотря на все препоны. — Он хлопнул меня по плечу. — Эй, Джон, а я слышал, будто ты ступил на тропу войны. Это так? — Не совсем. — И уже есть первые ранения, боевые шрамы? — Так, пока что всего несколько синяков, — ответил я. — Тебе повезло, — продолжал он, — ведешь огонь по старику Г.Р. — Г.Р.? — переспросила Джудит. — Говнюк Редкостный: этим прозвищем его наградили ребятки с третьего этажа. — Рэндалла? — А то кого же еще, — он улыбнулся Джудит. — Твой парень дал ему призадуматься. — Я знаю. — Говорят, что Г.Р. рыскает по своему третьему этажу словно подбитый стервятник. Никак не может поверить, что кто-то посмел перечить его августейшей персоне. — Могу себе представить, — сказал я. — Он в ужаснейшем состоянии, — продолжал Хаммонд. — Даже Сэма Карлсона, и того не минула чаша сия. Ты знаешь Сэма? Он проходит резидентуру у нас, работает под началом Г.Р. и имеет доступ к самым недрам хирургической политики. Сэм — любимое детище Г.Р.. Г.Р. в нем просто-таки души не чает, и никто не может понять, отчего. Кое-кто говорит, что это потому, что он туп, в смысле того, что Сэм неописуемо, беспросветно, беспробудно туп. — В самом деле? — переспросил я. — Не поддается описанию, — подтвердил Хаммонд. — И вот этому самому Сэму вчера и досталось на орехи. А дело было так: они сидел в больничном кафетерии и вкушал сэндвич с куриным салатом — несомненно прежде не забыв поинтересоваться на раздаче, а где там, собственно, курятина, — когда в кафетерии появился Рэндалл и строго спросил у него: «А вы что здесь делаете?» И тогда Сэм честно признался: «Ем сэндвич с куриным салатом». А Г.Р. не отстает, продолжает вопросами мучить: «А это еще, черт возьми, зачем?» — А что Сэм? Хаммонд рассмеялся. — Из достоверных источников мне стало доподлинно известно, что Сэм сказал: «Я не знаю, сэр.» А потом он отложил свой куриный сэндвич в сторону и вышел из кафетерия. — Голодный, — заключил я. Хаммонд снова рассмеялся. — Наверное. — Он покачал головой. — Но в общем-то, не суди Г.Р. слишком строго. Он обитает в «Мем» уже целую сотню лет или около того, и никогда горюшка не знал. А тут тебе и шмон, а потом еще и с дочерью такое дело… — Шмон? — переспросила Джудит. — Ну надо же, система экстренного оповещения дает сбои. Обычно жены первыми узнают обо всем. Весь сыр-бор разгорелся из-за больничной аптеки «Мем». — У них что-то пропало? — спросил я. — Угадал. — А что? — Целая упаковка ампул с морфином. Гидроморфина гидрохлорид. Это раза в три или даже в пять раз сильнее по действию, чем сульфат морфина. — И когда? — На прошлой неделе. Фармацевта чуть удар не хватил — время было обеденное, и он отлучился с рабочего места, совращал какую-нибудь медсестру. — И что, так и не нашли ничего? — Нет. Перевернули вверх дном всю больницу, но ничего. — А что, раньше у вас этого не случалось? — Вообще-то несколько лет тому назад был подобный случай. Но тогда не досчитались только пары ампул. А тут все-таки большой куш. — Кто-то из своих? — спросил я. Хаммонд пожал плечами. — Мог быть кто угодно. Я лично думаю, что это для продажи. Они взяли слишком много. Риск был слишком велик: вот ты, например, можешь представить, себя вприпрыжку вбегающим в клиническую амбулаторию при «Мем», а потом также выбегающим из нее с целой коробкой морфиновых пузырьков подмышкой? — Не очень. — То-то же. — Но ведь это же слишком много для одного человека, — сказал я. — Еще бы. Вот почему я думаю, что это связано с коммерцией. Я считаю, что это было хорошо продуманное и подготовленное ограбление. — Значит, кто-то чужой? — Вот, — сказал он. — Наконец-то ты подошел к самой сути вопроса. — И что же? — Считается, что это сделал кто-то из своих. — И есть доказательства? — Нет. Ничего. Мы шли по ступенькам лестницы, поднимаясь наверх, к дому. Я сказал: — Знаешь, Норторн, все то очень интересно. — Еще бы. — Знаешь кого-нибудь, кто колется? — Из персонала? Нет. Говорили, будто бы было время одна девчонка из кардиологии сидела на игле, но только она уже год как не колется. Но с ней все равно обошлись доволььно сурово. Раздели, все искали следы от иглы. Но она оказалась чистой. — А как насчет…, — начал было я. — Врачей? Я кивнул. Врачи и наркотики — это запретная тема. Некоторый процент врачей действительно употребляют наркотики; это так же общеизвестно, как и то, что среди врачей велико число самоубийств.[148] Гораздо менее широко известен классический психиатрический синдром, включающий самого врача и его сына, когда сын становится наркоманом, а папа-врач снабжает его зельем, к обоюдному удовлетворению обеих сторон. Но об этом не принято говорить вслух. — Среди врачей все чисто, — сказал Хаммон, — насколько мне известно. — Кто-нибудь увольнялся от вас за последнее время? Медсестра, там, секретарша, хоть кто-нибудь? Он улыбнулся. — А тебя это что, и впрямь так взволновало? Я пожал плечами. — Отчего же? Думаешь, это каким-то образом может быть связано с девчонкой? — Не знаю. — Нет никаких оснований связывать воедино эти два происшествия, — сказал Хаммонд. — Но, с другой стороны, это было бы интересно. — Да. — Рассуждения из чистого интереса. — Разумеется. — Я позвоню тебе, — пообещал Хаммонд, — если что-нибудь прояснится. — Уж постарайся, — сказал я. Мы подошли к двери. Гости уже собрались: был слышен звон бокалов, голоса, смех. — Желаю тебе удачи в твоей войне, — сказал Хаммонд. — Я очень надеюсь, что ты выйдешь из нее победителем. — Я тоже на это надеюсь. — Победа будет за тобой, — заверил меня Хаммонд. — Главное действовать решительно и не брать пленных. Я улыбнулся. — Это противоречит Женевской Конвенции. — Здесь, — сказал Хаммонд, — идет речь о предельно локализованном военном конфликте.* * *
Вечеринку устраивал Джордж Моррис, старший врач-стажер больницы «Линкольна». Еще совсем немного, и Моррис окончит свою резидентуру и приступит к частной практике, поэтому сегоднюшнюю вечеринку можно было считать чем-то сродни выпускному вечеру, который был устроен им в честь себя самого. Все было замечательно задумано и организовано с тем поистине ненавязчивым комфортом, который, наверное, обошелся ему в сумму намного большую, чем была ему по карману. На ум почему-то пришла мысль о пышных вечеринках, устраиваемых обычно заводчиками по случаю начала выпуска нового товара или пуска новой линии. В каком-то смысле их цели были в чем-то схожи. Джордж Моррис, двадцативосьмилетний врач, имеющий на своем попечении жену и двоих детей, был по уши в долгах: а какой молодой врач не залез бы в долги, случись тому оказаться на его месте? И вот теперь Моррис должен был начать понемногу выбираться из финансовой пропасти, а для осуществления этого плана ему были нужны пациенты. Рекомендации. Консультации. Короче говоря, он нуждался в содействии и помощи со стороны врачей, имеющих уже устоявшуюся практику, и именно по этой простой причине он пригласил к себе в дом сразу двести докторов со всей округи и выставил им по такому случаю самой лучшей выпивки, какую только смог закупить и целые горы вкуснейших канапе, какие только сумели изготовить для него поставщики провизии. Как патологоанатом, я был польщен получить приглашение на эту вечеринку. С профессиональной точки зрения я ничем не мог быть полезен Моррису; патологоанатомы имеют дело с трупами, а трупы не нуждаются в рекомендациях. Моррис пригласил Джудит и меня, потому что мы с ним были друзьями. Я думаю в тот вечер мы были его единственными друзьями среди остальных приглашенных. Я огляделся по сторонам: приглашены были заведующие отделениями из большинства крупных клиник. В числе гостей оказались и другие врачи-стажеры. Все были с женами. Супруги приглашенных медиков собрались стайкой в углу, и завели разговор о детях; врачи же разделились на небольшие группки — по принадлежности к той или иной больнице или по специализации. Здесь наблюдалось своего рода профессиональное разделение, которое со стороны производило незабываемое впечатление. В одном углу Эмери в споре доказывал терапевтические преимущества применения доз I-131 при гипертиреозе; в другом Джонстон обсуждал проблему печеночного давления при портокавальном анастомозе; а с другой стороны доносилось бормотание Льюистона, вот уже в который раз приводившего свои доводы, доказывающие негуманность использвания электрошоковой терапии для лечения депрессивных состояний. Из того угла, где собрались женщины, изредка слышалось «ОРЗ» и «ветрянка». Джудит стояла рядом со мной. Синее платье было ей очень к лицу, в нем она казалась совсем юной. Она быстро пила свой «скотч» — у нее привычка все выпивать залпом — и, очевидно, настраивалась на то, чтобы присоединиться к компании докторских жен. — Иногда мне очень хочется, — тихо проговорила она, — чтобы они хоть раз поговорили о политике или еще о чем-нибудь. О чем угодно, но только не о медицине. Я улыбнулся, вспомнив рассуждения Арта об аполитичности врачей. Он говорил об этом с таким видом, как обычно говорят о неучах. Арт всегда настаивал на том, что врачи не только не придерживаются политических взглядов, но что они вообще не способны на это. «С медиками дело обстоит так же как и с военными, — сказал он однажды. — Приверженность политическим взглядам расценивается как проявление непрофессионализма.» Как водится в подобных случаях, Арт все сильно преувеличивал, но сказанное им все же не было лишено определенного смысла. Я думаю, что Арт сгущает краски для того, чтобы шокировать людей, действовать им на нервы, приводить их в бешенство. Это вполне в его духе. Но мне кажется, что на него также оказывает завораживающее воздействие та тонкая грань, что отделяет правду от неправды, реальные факты от преувеличения. Он имеет обыкновение делать вслух замечания, а после смотреть, кто примет их на свой счет и кто как будет реагировать. Особенно он грешит этим, когда, бывает, выпьет лишнего. По правде говоря, среди моих знакомых врачей Арт единственный, кто пьет и пьянеет. Очевидно, другие могут заливать в себя неимоверное количество алкоголя и держаться, как ни в чем не бывало; на какое-то время они просто становятся излишне разговорчивыми, а затем их начинает одолевать сонливость. Арт же пьянеет, в когда он пьян, он бывает особенно зол и к тому же непрочь поскандалить. Я всегда был далек от понимания его этой особенности. Какое-то время я даже думал, что налицо случай патологической интоксикации[149], но позднее решил, что это своего рода проявление потворства собственным слабостям, желания поступать так, как заблагорассудится, в то время, как все остальные держат себя в руках. Возможно он нуждается в подобной поблажке; возможно он не может сдержать себя; а может быть он попросту усиленно ищет разные предлоги для того, чтобы выпустить пар. Само собой разумеется, он довольно резко высказывается о своей профессии. В этом он не одинок, подобная черта присуща многим врачам, имеющих на это самые разнообразные причины: Джоунз — потому что он зациклился на исследованиях и никак не может заработать много денег, как ему того хотелось бы; Андрюс — оттого что урология стоила ему жены и счастливой семейной жизни; Тельсер — потому что на поприще дерматологии его сплошь окружают пациенты, которых он считает обыкновенными невростенниками, а не по-настоящему больными. Стоит только поговорить с любым из этих людей, и рано или поздно эти их обиды обнаружат себя, выплывут наружу. Арт же не таков. Его возмущает вся медицинская наука в целом. Я думаю, что в любой профессии можно встретить людей, которые презирают самих себя и своих коллег. Но Арт в этом смысле представляет собой редчайший экземпляр. Складывается такое впечатление, что он выбрал медицину назло самому себе, чтобы досадить, разозлить и сделать себя глубоко несчастным. В моменты уныния и отчаяния мне начинает казаться, что он и абортами занимается только за тем, чтобы вызвать раздражение со стороны своих коллег и позлить их. Конечно я знаю, что думать о нем так не справедливо, но все же до конца быть в нем уверенным я не могу. Когда Арт трезв, он говорит разумно, приводя веские аргументы в пользу абортов. Когда же он пьян, то над ним берут верх эмоции, субъективизм и самодовольство. Я думаю, что он ненавидит медицину и всякий раз напивается именно для того, чтобы дать волю этому своему чувству и иметь бы при это оправдание — что с него взять, он же пьяный. Само собой разумеется, что напившись, он затевает возмутительные, а порой и вовсе безобразные словесные перепалки с другими врачами; во время одной такой стычки он объявил Дженису, что он, Арт, сделал аборт его жене, и у Джениса, которому об этом не было ничего известно, в тот момент был такой вид, как будто ему нанесли неожиданный удар ниже пояса. Дженис католик, а его жена нет. Вот так Арту удалось в миг окончить поначалу не предвещавшую ничего дурного вечеринку. Я тоже был на той вечеринке и потом очень злился на Арта за его выходку. Несколько дней спустя он объявился и начал извиняться передо мной, и тогда я потребовал, чтобы он извинился перед Дженисом, что он и сделал. В последствии же по какой-то непонятной мне причине, Арт и Дженис стали хорошими друзьями, и Дженис резко изменил свое отношение к проблеме абортов. Я не знаю, что Арт наговорил ему и как убеждал, но как бы там ни было, это ему удалось. Именно потому, что я знаю Арта лучше, чем большинство наших знакомых, я придаю очень большое значение тому, что он китаец по происхождению. Я думаю, что его происхождение и внешность оказывают на него огромное влияние. Среди медиков велико число китайцев и японцев, и на этот счет существует превеликое множество анекдотов — порой действующих на нервы баек, где говорится об их уме, энергичности и стремлении к успеху. Эти шутки сродни тем, что принято рассказывать об евреях. На мой взгляд, Арт, будучи американцем китайского происхождения, во многом действует наперекор сложившейся традиции и данному ему в свое время воспитанию, которое, следует заметить, было весьма консервативным. Он избрал для себя другой путь, став придерживаться самых радикально-прогрессивных взглядов. Доказательством тому может послужить хотя бы его желание и готовность перенимать все новое. В Бостоне не найдется, пожалуй, ни одного гинеколога, чей кабинет был бы оборудован так же современно, как у Арта. Стоит только на рынке медицинского оборудования появиться какому-нибудь новшеству, как он тут же покупает подобное устройство для применения в своей практике. На этот счет также существует множество анекдотов — о пристрастии выходцев с Востока к разного рода техническим новинкам — но Артом движет совершенно другое стремление. Он восстает против всего традиционного, привычного и общепринятого. Стоит только однажды поговорить с ним, чтобы убедиться, что его буквально переполняют разного рода идеи. К примеру, у него имеется новый метод для исследования мазков.[150] Он хочет избежать привычного подхода, считая пальпацию тазовых органов пустой тратой времени. Он убежден, что базальная температура является более эффективным индикатором овуляции, чем это принято считать. Он считает, что щипцы необходимо исключить из процедуры принятия родов, какими бы сложными эти роды не были. Он уверен, что от общей анестезии при обезболивании родов следует отказываться, заменяя ее большими дозами транквилизаторов. Когда вам доводится услышать его теории впервый раз, то это весьма впечатляет. И только позднее вы начинаете понимать, что это есть ничто иное, как выпады против десятилетиями сложившейся традиции, в которой Арт продолжает упорно выискивать и находить разного рода недостатки. На мой взгляд, то, что Арт стал заниматься абортами, явление вполне закономерное. И по-моему, мне все же следовало бы усомниться в его мотивации подобного решения. Но я считаю это излишним, так как, по моему убеждению, не столь важны причины, подвигнувшие человека на тот или иной поступок, сколь значимой оказывается ценность конечного результата его действий. Историческая правда такова, что иногда человек может совершать плохие поступки, руководствуясь хорошими идеалами. И тогда он остается в проигрыше. Или же он может совершать правильные поступки, исходя из неправильных соображений. И в этом случае он герой. Изо всех этих людей, приглашенных на вечеринку, только один человек, возможно, сумеет помочь мне. Этим человеком был Фритц Вернер, но его что-то нигде не было видно; я продолжал высматривать его среди гостей. Но тут я лицом к лицу столкнулся с Блейком. Блейк работал старшим патологоанатомом в клинике «Дженерал», но известен он был главным образом как обладатель совершенно замечательной головы — огромной, круглой и гладкой. Черты его лица были по-детски мелкими, а небольшой подбородок и широко расставленные глаза делали Блейка похожим на воображаемого человека будущего. Он большой интеллектуал, а иногда становится прямо-таки заумным; а еще он обожает разного рода игры. Вот уже несколько лет мы с ним время от времени играем в одну такую сугубо интеллектуальную игру. Он приветствовал меня взмахом руки, в которой он держал бокал с мартини и тут же спросил: — Готов? — А как же. — Тогда MOANS в ROCKY. На первый взгляд вроде бы ничего сложного. Я достал блокнот и карандаш и попытался найти решение. В самом верху странички я написал MOANS, а внизу — ROCKY. После этого я постарался соединить их, и вот что у меня получилось: MOANS LOANS LOINS LOONS BOONS BOOKS ROOKS ROCKS ROCKY На это у меня ушло всего несколько мгновений. — Ну и сколько? — спросил Блейк. — Девять. Он усмехнулся. — Мне сказали, что это можно сделать в пять приемов. У меня семь. Он взял у меня из рук блокнот и написал: MOANS LOANS LOONS LOOKS ROOKS ROCKS ROCKY Я сунул руку в карман, и затем протянул ему монетку в двадцать пять центов. Он выигрывает уже третий раз подряд, и за все эти годы продолжает настойчиво обыгрывать меня. Но ведь Блейк обычно обыгрывает всех. — Кстати, — сказал он, — я тут услышал новый спор. О модели ДНК, тебе это о чем-нибудь говорит?[151] — Да, — сказал я. Он покачал головой. — Жаль. А то он мне нравится. Я хочу сказать, чтоздорово рассказывать об этом другим. Я улыбнулся, едва удерживаясь от того, чтобы ничем не выказать своего злорадства. — А вот самый последний. Ты уже слышал об аргументации отказа от лекарственной терапии? Это запросто можно включить в дискуссию по фтору. В самом деле.[152] Об этом споре я тоже уже слышал, о чем и поспешил сообщить Блейку. Это его, по-видимому, огорчило. Тогда, оставив меня в одиночестве, он побрел дальше, в надежде попытать счастья с кем-нибудь другим. Блейк коллекционирует аргументы и доводы на темы медицинской философии. По-настоящему счастлив он бывает лишь тогда, когда ему удается логически объяснить хирургу, что у того нет права оперировать людей, или доказать терапевту, что он с этической точки зрения просто-таки обязан сводить в могилу любого из своих пациентов. Блейк любит слова и выдает все новые идеи с тем азартом, с каким маленькие дети обычно играют на улице в мячик. Ему это не стоит никакого труда. Арт и Блейк хорошо ладят между собой. В прошлом году они проспорили четыре часа напролет о том, несет ли акушер моральную ответственность за всех детей, которых он принимал, с момента их рождения и до смерти. Честно говоря, пользы от всех этих аргументов и доводов Блейка не больше, чем, скажем, от наблюдения за тренировкой атлета в спортивном зале, но иногда среди них попадаются довольно оригинальные идеи. Блейк хорошо умеет рассуждать, и это его качество очень выручает его, так как работать ему приходится с людьми самой спорной в мире профессии. Расхаживая среди гостей, я слышал обрывки разговоров и шутки; вот уже в который раз мне подумалось о том, что это была типично медицинская вечеринка. — А вы слышали о французском биохимике, у которого родились близнецы? Он окрестил только одного, а второго оставил в качестве контрольного образца. — Бактеремии избежать не удастся в любом случае, рано или поздно… — А он ходил — ходил своими ногами, заметьте, при рН крови в семь-и-шесть и гиперкалиемии… — Да что с него взять? Это же Хопкинс… — И тогда он сказал: «Курить я бросил, но вот пить!.. Не дождетесь!». — Разумеется, вы можете скорректировать содержание газов в крови, но это не поможет сосудистой системе… — Она всегда была очень милой девочкой. И очень хорошо одевалась. Они, должно быть, спустили целое состояние только на одни наряды… — … конечно наложил в штаны от страха. А кто бы не испугался… — … олигурия, это я тебе говорю. За пять дней ни капли мочи, и, представь себе, он выжил… — … у семидесятичетырехлетнего старика, мы просто провели местное иссечение и выписали его домой. Рост медленный, так что в любом случае… — … печень, считай, уже едва не у самых коленок. Но никакой печеночной недостаточности… — Она сказала, что выпишется, если ей не сделают операцию, ну и тогда мы, естественно… — … но студенты постоянно жалуются; это неспецифическая реакция… — Вероятно, девица откусила у него это… — Ну надо же! Гарри? И с той медсестрой из «Семерки»? С той самой блондинкой? — … не верю этому. Он публикует больше статей, чем нормальный человек сможет прочитать за всю жизнь… — … метастазы в сердце… — Ну, короче, дело было так: тюрьма в пустыне, и, значит, там уже сидит старый заключенный с пожизненным сроком и молодой арестант, которого только что привезли. Тот, который молодой, постоянно говорит о побеге, и через несколько месяцев ему удается успешно бежать. Неделю его нет, а затем охранники его опять приводят и бросают в ту же камеру. А он еле живой, безумно хочет пить и жрать. Он только и делает, что рассказывает старику, как это было ужасно. Бескрайние пески, ни одного оазиса, короче, мертвая пустыня. Старый заключенный слушал его, слушал, а потом и говорит: «Ага. По себе знаю. Лет двадцать назад я тоже пытался убежать отсюда». Тогда молодой арестант к нему с претензиями: «Вот как? А что ж ты не сказал мне об этом раньше, когда я столько месяцев готовил свой побег? Почему ты не сказал, что это невозможно?» Старик в ответ лишь пожал плечами и сказал: «Каким же это надо быть дураком, чтобы обнародовать негативные результаты?»* * *
Примерно около восьми часов я почувствовал, что начинаю уставать. Но тут я наконец увидел Фритца Вернера. Он вошел, приветствуя всех и о чем-то непринужденно болтая с знакомыми. Я направился было к нему, но на полпути к заветной цели меня перехватил Чарли Фрэнк. Чарли стоял, уныло ссутулившись, и лицо его имело такое болезненно-перекошенное выражение, как будто его только что пырнули ножом в живот. Его широко распахнутые глаза были исполнены непередаваемой словами скорби. Со стороны все это производило довольно жалкое впечатление, но для Чарли подобное состояние было нормой. При одном лишь взгляде на него, на ум начинали приходить мысли о неотвратимо наступающем кризисе и неминуемой трагедии, сокрушительное бремя которых словно разом навалилось на его плечи. За все время нашего знакомства я еще никогда не видел его улыбающимся. Напряженно, почти переходя на шепот, он поинтересовался у меня. — Как он там? — Кто? — Арт Ли. — В порядке. — У меня не было ни малейшего желания говорить о Ли с Чарли Фрэнком. — А его правда, что ли, арестовали? — Да. — О боже. — Он даже как будто лишился дара речи от изумления и ужаса. — Я уверен, что в конце концов все уладится, — сказал я. — Правда? — Да, — сказал я. — Я в этом уверен. — Бог ты мой, — он закусил губу. — Может я смогу помочь чем-нибудь? — Не думаю. Он все еще продолжал удерживать меня за рукав. Я вызывающе пристально глядел на Фритца, находившегося на другой стороне гостинной, в надежде, что Чарли заметит это и наконец отпустит меня. Но он не понял намека. — Послушай, Джон… — Слушаю. — А я вот тут слышал, что ты, это, тоже туда влезаешь? — Скажем так, интересуюсь происходящим. — Считаю своим долгом предупредить тебя, — сказал Чарли, наклоняясь поближе, — что в клиниках об этом уже пошли разговоры. Говорят, что тебя это так волнует, потому что ты сам в этом замешан. — Мало ли кто что говорит. — Джон, ты наживешь себе кучу врагов. В это время я мысленно перебирал в памяти тех, кто ходил в друзьях у Чарли Фрэнка. Он был педиатром, и дела у него шли очень неплохо: он волновался и переживал за своих маленьких пациентов больше, чем их собственные матери, чем производил на последних очень хорошее впечатление. — Откуда ты знаешь? — У меня такое предчуствие, — с грустью в голосе сказал он. — И что ты предлагаешь? — Оставь это дело в покое, Джон. Это мерзкое дело. Очень мерзкое. — Я это учту. — Очень многие убеждены… — И я тоже. — … что здесь должен разбираться суд. — Большое спасибо за совет. Он еще сильнее сжал мою руку. — Я говорю тебе об этом на правах друга, Джон. — О-кей, Чарли. Я приму к сведению. — Это очень мерзкое дело, Джон. — Я учту. — Эти люди не остановятся ни перед чем, — сказал он. — Какие люди? Внезапно он отпустил мой рукав и сокрушенно передернул плечами. — Ну что ж, поступай, как знаешь. Сказав это, он отвернулся от меня.* * *
По своему обыкновению Фритц Вернер стоял рядом с баром. Он был высок и очень худощав, и может быть поэтому производил впечатление истощенного человека. Он неизменно носил очень короткую стрижку, и это лишь подчеркивало его большие, темные, задумчиво смотревшие на собеседника глаза. Он чем-то напоминал птицу, походка его была довольно неуклюжа, и всякий раз, когда с ним кто-нибудь заговаривал, он вытягивал вперед свою худую шею, как если бы у него были проблемы со слухом. Он был довольно напорист, что, видимо, объяснялось его австрийским происхождением или же его художественными наклонностями. На досуге Фритц часто брался за кисть и делал карандашные наброски, так что в кабинете у него всегда царил легкий беспорядок, как в студии у любого художника. Но он был психиатром, и зарабатывал на этом очень приличные деньги, терпеливо выслушивая рассказы уставших от жизни и уже совсем не юных матерей семейств, по той или иной причине лешившихся душевного покоя. Мы обменялись рукопожатиями, и он улыбнулся: — Так-так, верно ты и есть тот ядовитый плющ. — Я уже и сам начинаю об этом подумывать. Он огляделся по сторонам. — И много лекций и наставлений уже выслушал? — Всего одну. Чарли Фрэнк. — Да, — сказал Фритц, — он горазд по части дурацких советов. В этом смысле можешь на него положиться. — А у тебя как дела? Он сказал: — Твоя жена очаровательно выглядит. Синий — ее цвет. — Я ей обязательно скажу об этом. — Просто очаровательно. Как семья? — Спасибо, в порядке. Фритц… — А на работе как? — Послушай, Фритц. Мне нужна помощь. Он тихо рассмеялся. — Тебе нужно больще, чем просто помощь. Тебя спасать надо. — Фритц… — Ты говорил с людьми, — продолжал он. — Насколько я понимаю, ты успел уже встретиться со всеми. Тогда позволь узнать твое мнение о Пузырике? — О Пузырике? — Да. Я нахмурился. Я никогда не слышал ни о ком, кого бы так звали. — Имеется в виду Пузырик, в смысле стриптизерша? — Нет. Имеется в виду Пузырик, в смысле соседка по комнате. — Ее соседка? — Да. — Та, что из «Колледжа Смитта»? — Боже ты мой, нет, конечно. Та, с которой она была летом на Бикон-Хилл. Они жили втроем в одной квартире. Карен и Пузырик, и вместе с ними еще одна девушка, имевшая какое-то отношение к медицине — не то медсестра, не то лаборантка, короче нечто в этом роде. Та еще была компания. — А как настоящее имя этой девушки, которая Пузырик? Чем она занимается? Тут кто-то подошел к бару за выпивкой. Фритц обвел комнату задумчивым взглядом и серьезно сказал вполне профессиональным тоном: — Это довольно серьезно. Знаешь, скажи ему, пусть не откладывает и приходит ко мне на прием. Тем более, что завтра у меня как раз будет свободный час. В два тридцать. — Я все устрою, — пообещал я. — Ладно, — сказал он. — Тогда, Джон, счастливо оставаться. Мы пожали друг другу руки.* * *
Джудит разговаривала о чем-то с Нортоном Хаммондом, который стоял, прислонившись спиной к стене. Направляясь в их сторону, я подумал, что Фритц прав: выглядела она замечательно. И тут я заметил, что у Хаммонда сигарету. Разумеется, в этом не было ничего особенного, если не принимать в расчет тот факт, что Хаммонд не курил. В руке у него не было бокала с выпивкой, и курил он очень не спеша, глубоко затягиваясь дымом. — Нет, — сказал я, — вы только посмотрите на него. Он рассмеялся. — Это мой социальный протест. Джудит обернулась ко мне: — Я пыталась втолковать ему, а вдруг кто-нибудь унюхает. — Никто здесь ничего не заметит, — возразил Хаммонд. Возможно, в этом он был прав; в воздухе комнаты витало сизое облако сигаретного дыма. — Кроме того, вспомни, что по этому поводу говорится у Гудмана и Джильмана.[153] — И все же. Ты бы поосторожнее с этим. — Ты только подумай, — сказал он, делая очередную глубокую затяжку. — Ни тебе бронхогенной карциномы, ни овсяно-клеточного рака, ни хронического бронхита или эмфиземы, ни артериосклероза, ни цироза, ни даже болезни Вернике-Козакова. Это же замечательно. — Это противозаконно. Он улыбнулся и дернул себя за ус. — Так значит ты поддерживаешь только аборты, а на марихуану это не распространяется? — Я могу одновременно участвовать не более, чем в одной кампании. Я смотрел на то, как он глубоко затягивается дымом, выдыхая из легких чистый воздух, и мне на ум пришла еще одна мысль. — Послушай, Нортон, ты ведь, кажется, живешь на Бикон-Хил? — Да. — А тебе не известен человек по прозвищу Пузырик? Он рассмеялся. — Кто же не знает Пузырика. Пузырик и Супербашка. Они всегда вместе. — Супербашка? — Ага. Это ее теперешний ухажер. Он электро-музыкант. Композитор. То что он сочиняет очень похоже на хор для десяти воющих псов. Талант. Они живут вместе. — А разве это не она снимала одну квартиру с Карен Рэндалл? — Не знаю. Может быть. А что? — А как ее настоящее имя? Той, которую называют Пузыриком. Он пожал плечами. — Я никогда не слышал, чтобы ее хоть кто-нибудь назвал как-то иначе. Но вот парня зовут Самюэль Арчер. — Где он живет? — По-моему, это где-то за зданием легислатуры. В полуподвале. Они выскребли и отделали его. Как матку. — Матку? — Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, — сказал Нортон и, расслабляясь, довольно вздохнул.ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Когда мы возвращались обратно домой, мне показалось, что Джудит держится несколько натянуто. Она сидела на сидении рядом со мной, поставив вместе колени и обхватив их руками. Она так сильно сжимала руки, что суставы пальцев побелели. — Что-то не так? — Нет, — сказала она. — Просто устала. Тогда я спросил: — Что, допекли тебя докторские жены? Она чуть заметно улыбнулась. — Знаешь, твоя персона стала очень известной. Насколько я понимаю, миссиз Уитстоун была крайне огорчена, что ей пришлось пропустить такую забаву, как сегодняшний вечер. — А что ты еще слышала? — Они все допытывались у меня, почему ты это делаешь, зачем тебе понадобилось помогать Арту. Они считают это изумительным примером настоящей мужской дружбы. Так что с твоей стороны это очень трогательно, гуманно и вообще замечательно. — Ну надо же… — И они все время выспрашивали, почему ты взялся за это. — Ну, я надеюсь, ты сказала им, что это все потому что я вообще очень положительный парень. Она улыбнулась в темноте. — Жаль, что самой мне это не пришло на ум. Но в голосе Джудит слышалась горечь, и в отраженном свете фар лицо ее казалось изможденным. Я знал, как нелегко ей все это время оставаться с Бетти. Но ведь кроме нее туда пойти было некому. Сам не знаю отчего, но именоо в этот момент мне вспомнились дни казавшегося теперь таким далеким студенчества и Сизая Нелл. При жизни Нелл была семидесяти восьмилетней алкоголичкой, умершей за год до того, как ее тело стало наглядным пособием для наших практических занятий по анатомии. Мы прозвали ее Сизой Нелл, придумывали множество других прозвищ и отпускали на сей счет разного рода невеселые и едкие шуточки, которые хоть как-то помогали нам, тогдашним студентам, делать свое дело. Я хорошо помню, как велико было желание бросить все и уйти, заняться чем угодно, но только перестать резать холодную, сырую, вонючую плоть, прекратить снимать один за другим все эти бесконечные слои. Я с вожделением мечтал о том счастливом дне, когда мне наконец удастся отделаться от Нелл, когда я смогу вычеркнуть ее из своей памяти, забуду об ощущении осклизлого мяса у себя в руках и тошнотворном трупном запахе, исходящем от мертвого тела. Все наши уверяли, что самое трудное уже позади, что главное привыкнуть и проще смотреть на вещи. А мне тогда по-прежнему хотелось забросить все раз и навсегда. Но я продолжал упорно ходить в анатомичку до тех пор, пока не было препарировано решительно все, пока не оказались отслежены и изучены все нервы и артерии. И поэтому я был весьма удивлен, когда после того самого первого опыта препарирования и оставшегося от него далеко не самых приятных воспоминаний, мен всерьез заинтересовала патологоанатомия. Я люблю свою работу. Со временем я научился не обращаться внимания на запахи и отрешаться от вида каждого нового трупа, поступающего на вскрытие. Но все же с посмертными вскрытиями дело обстоит несколько иначе. Как бы это ни показалось странным, но они кажутся более обнадеживающими, что ли. При проведении такого вскрытия к вам на стол попадает недавно умерший человек, и вам известна история его болезни. И это уже не безликий труп для анатомического препарирования, а именно человек, который еще недавно жил, но вступив в самую главную в своей жизни битву, проиграл ее. Ваша задача, как патологоанатома, состоит в том, чтобы выяснить причину этого поражения, чтобы затем можно было бы помочь другим людям, тем, кому вскоре тоже будет суждено оказаться в подобной ситуации — и себе самому. И уж конечно подобное вскрытие не имеет ничего общего с препарированием трупов, особым образом забальзамированных после смерти только ради того, чтобы быть вконец изрезанными в исследовательскими целями.* * *
Когда мы наконец возвратились к себе, Джудит тут же поспешил в дом, чтобы удостовериться, что у детей все в порядке и позвонить Бетти. Мне же предстояло отвезти няню домой. Это была бойкая девушка по имени Салли. А еще она была капитаном группы приветствия в своей школе — «Бруклин-Хай». Обычно, когда мне приходилось отвозить ее домой, мы разговаривали с ней на нейтральные, отвлеченные темы: нравится ли ей в школе, в какой колледж она собирается поступать после ее окончания, и так далее. Но сегодняшним вечером я ощущал, что меня разбирает некое назойливое любопытство, рядом с ней я чувствовал себя стариком, безнадежно отставшим от жизни, как, должно быть чувствует себя человек, проведший много лет на чужбине и на склоне лет вернувшийся на родину. Все вокруг было другим, не таким, как прежде, даже дети, даже молодежь. Мы в их годы вели себя иначе. У этих же были совершенно иные проблемы и соблазны. Наркотики, по крайней мере, у них другие, это точно. Но вот проблемы, наверное, все же остались те же самые. По крайней мере, вам в это очень хотелось бы верить. В конце концов я сделал для себя вывод, что на вечеринке я, должно быть, перебрал, выпил лишнего и поэтому лучше уж мне помалкивать. Поэтому я молча слушал болтовню Салли о том, как она сдавала экзамен на получение водительской лицензии. Меня не покидала мысль о том, что это с моей стороны это ничто иное, как проявление малодушия, но при всем при этом на душе у меня было легко. А затем я вдруг подумал о том, что все это чрезвычайно глупо. И с какой это стати я буду проявлять любопытство к делам няни моих детей, пытаться заглянуть ей в душу, рискуя при этом быть понятым превратно. Гораздо безопаснее было вести беседы на предмет процедуры получения водительской лицензии; насущная, вполне приемлемая и разумно выбранная тема. А потом я отчего-то вспомнил об Алане Зеннере. И на память мне снова пришли слова Арта. «Если тебе захочется узнать, каков этот мир на самом деле, то настрой телевизор на программу, по которой идет какое-нибудь интервью и выключи звук.» Несколько дней спустя, я последовал его совету. Довольно необычное ощущение: раскрываются рты, меняют выражения лица, жестикулируют руки. Но не слышно ничего. Совсем ничего. И у вас нет ни малейшего представления о том, что они говорят.* * *
По телефонной книге я разыскал нужный мне адрес: Самюэль Ф.Арчер, 1334 Лангдон-Стрит. Я набрал номер и услышал в ответ записанный на магнитофон голос: — Приносим свои извинения, но номер, который вы только что набрали в настоящее время не обслуживается. Более подробную информацию вы сможете получить у нашего оператора. Ждите ответа. Я ждал. В трубке послышалось шуршание, раздалось несколько ритмичных щелчков, как будто в телефоне забилось сердце, а затем мне ответила телефонистка. — Справочная служба. По какому номеру вы звоните? — Семь-четыре-два-один-четыре-четыре-семь. — Этот номер отключен. — У вас нет других сведений? — Нет, сэр. Очень может статься, что Самюэль Ф.Арчер сменил место жительства, но может быть и нет. Тогда я отправился непосредственно по указанному в телефонной книге адресу. Нужная мне квартира была расположена в старом жилом многоквартирном доме, что стоял на восточном склоне холма Бикон-Хилл. В коридорах пахло кислой капустой и мокрыми пеленками. Я спустился в полуподвал, пройдя один пролет по скрипучим деревянным ступенькам, где горела единственная зеленая лампочка, освещавшая выкрашенную в черный цвет дверь. Прибитая к двери табличка извещала о том, что ПУТИ ГОСПОДНИ НЕИСПОВЕДИМЫ. Я постучал. Из-за двери до моего слуха доносился какой-то скрип, повизгивание, и еще некие звуки, напоминавшие стон и трели. Дверь отворилась, и я оказался лицом к лицу с молодым человеком лет двадцати. Он носил бороду и усы и еще у него были длинные и казавшиеся на вид влажными темные волосы. На нем были парусиновые боюки, сандалии и фиолетовая рубашка в горошек. Он равнодушно глядел на меня, ни выказывая ни удивления, ни любопытства. — Что вам? — Я доктор Берри. Вы Самюэль Арчер? — Нет. — В таком случае, могу я видеть мистера Арчера? — Он сейчас очень занят. — Но мне очень нужно повидать его. — А вы ему кто? Друг? Теперь он разглядывал меня с неприкрытым подозрением. Снова стали слышны странные звуки — скрежет, сменившийся грохотом и наконец продолжительный свист. — Мне нужна его помощь, — сказал я. Услышав об этом, он, казалось, несколько успокоился. — Не время сейчас. — Это очень срочно. — Так ты доктор? — Да. — У тебя есть машина? — Да. — Какой марки? — «Шевроле». Шестьдесят пятого года. — А лицензия? — Два-один-один-пять-шестнадцать. — Ладно, — кивнул он. — Ты уж извини, но сам знаешт, какие сейчас времена. Верить никому нельзя.[154] Заходите. — Он сделал шаг назад, давая мне пройти. — Но только помалкивай, не говори ничего, понял? Я ему сам скажу. Он сочиняет и, по-моему, уже слишком увлекся. Седьмой час пошел и вроде бы пока ничего. Но он выходит без проблем. Даже так поздно. Мы прошли через то, что, скорее всего, было призвано служить гостинной. Здесь стояли диван-кровати и несколько дешевых торшеров. Белые стены были размалеваны странными узорами, состоявшими из волнистых линий, нанесенных флуоресцентными красками. Включенная ультрафиолетовая лампа была, по-видимому, призвана усилить создаваемый эффект. — Балдеж, — сказал я, надеясь, что это слово в данной ситуации будет уместнее всего. — Ага, классно. Мы вошли в смежную с гостиной и тускло освещенную комнату. Очень бледный, невысокого роста молодой человек с огромной копной вьющихся светлых волос на голове, расположился на полу в окружении аппаратуры. У дальней стены стояли две колонки. Был включен магнитофон. Бледный молодой человек возился со своей аппаратурой, крутил ручки, извлекая из нее звуки. Он даже не взглянул в нашу сторону, когда мы вошли. Он как будто был крайне сосредоточен, но все его движения были слишком замедленными. — Стой тут, — сказал бородач. — Я ему скажу. Я остался стоять у двери. Бородач же тем временем подошел к своему приятелю и тихонько окликнул его: — Сэм, а Сэм? Сэм поднял на него взгляд. — Привет, — сказал он. — Сэм, к тебе пришли. Судя по всему, Сэма весьма озадачило это сообщение. — Ко мне? Он все еще не заметил меня. — Да. Очень приличный человек. Ты понял? Он твой друг. — Хорошо, — медленно проговорил Сэм. — Ему нужна твоя помощь. Ты ведь ему поможешь? — Конечно, — согласился Сэм. Бородач кивнул мне. Я подошел и поинтересовался у него: — Что это? — Амфетамин, — ответил тот. — Седьмой час улета. Ему пора бы уж начать отходить. Но ты начинай понемногу. — О-кей, — согласился я. Я присел на корточки рядом с Сэмом. Сэм смотрел на меня, и в его глазах была пустота. — Я тебя не знаю. — Меня зовут Джон Берри. Сэм остался сидеть, не шелохнувшись. — Ты старый, — сказал он. — По-настоящему старый. — В каком-то смысле, да, — согласился я. — Ну ты даешь, чувак. Слышь, Марвин, — обратился он к своему приятелю, — ты видел этого мужика? Он ведь старый. — Да, — сказал Марвин. — Ни фига себе! Старый. — Сэм, — заговорил я, — я твой друг. Я протянул руку, медленно, так чтобы не испугать его. Он не пожал ее; он взял мою руку за пальцы и поднес поближе к свету. Он медленно переворачивал ее, разглядывая ладонь, дотрагиваясь до пальцев. — Слушай, мужик, — удивленно сказал он, — ты ведь врач. — Да, — подтвердил я. — У тебя руки врача. Я это чувствую. — Да. — Ну ты даешь, чувак. Обалдеть. Красивые руки. Он снова замолчал, продолжая разглядывать мои руки, сжимая их в своей ладони, поглаживая, дотрагиваясь до волосков на тыльной стороне ладони, до ногтей, до кончиков пальцев. — Они сияют, — сказал он. — Я хочу, чтобы мои руки тоже стали такими. — А может быть они такие же, — предположил я. Он выпустил мои ладони и поднес к глазам собственные руки. — Нет. Они совсем другие, — заключил он наконец. — А разве это плохо? Он озадаченно посмотрел на меня. — А зачем ты пришел? — Мне нужна твоя помощь. — Ага. Полный улет. О-кей. — Мне нужно узнать у тебя кое-что. То, что с моей стороны это было ошибкой, я осознал только тогда, когда Марвин двинулся в нашу сторону. Сэм ужасно разволновался; я оттолкнул Марвина. — Все в порядке, Сэм. Все хорошо. — Ты легавый, — сказал Сэм. — Нет. Я не легавый. Я не полицейский, Сэм. — Ты легавый, ты врешь. — На него часто находит, — пояснил Марвин. — У него навязчивая идея. Боится, что его расколют. — Ты легавый, вшивый легавый. — Нет, Сэм, я не полицейский. Если ты не хочешь мне помогать, я уйду. — Все равно ты легавый. Легавый. — Нет, Сэм. Нет. Нет. Затем он вроде бы несколько успокоился и его мышцы понемногу расслаблялись, и тело начинало становиться безвольным. Я облегченно вздохнул. — Послушай, Сэм, у тебя есть подружка по имени Пузырик. — Да. — Сэм, а она дружит с Карен. Он сидел, тупо уставившись куда-то в пустоту. На сей раз ждать ответа мне пришлось довольно долго. — Да. Карен. — Пузырик жила вместе с Карен. Этим летом. — Да. — Ты знал Карен? — Да. Дыхание его стало частым, грудь тяжело вздымалась, глаза округлились. Я осторожно тронул его за плечо. — Тише, Сэм. Тише. Успокойся. Что-нибудь не так? — Карен, — сказал он, уставившись на противоположную стену. — Она была… чудовище. — Сэм… — Знаешь, мужик, она была хуже всех. Хуже всех на свете. — Сэм, а где сейчас Пузырик? — Нет ее. Ушла в гости в Анжеле. Анжела… — Анжела Хардинг, — подсказал Марвин. — Летом они вместе снимали квартиру — она, Пузырик и Карен. — А где сейчас живет Анжела, — спросил я у Марвина. В этот момент Сэм вскочил с пола. «Легавый! Легавый!» — вопил он во все горло. Он замахнулся на меня, но промахнулся, тогда он попытался пнуть меня ногой. Я ухватил его за ногу, и он повалился на пол, попутно задевая что-то из своей аппаратуры. Комната тот же миг наполнилась громким и пронзительным электронным верещанием — ииииииииииииииии. — Я сейчас принесу торазин,[155] — предложил Марвин. — К черту торазин, — сказал я. — Помоги мне. Я схватил Сэма и прижал его к полу. Он продолжал орать, перекрывая несущийся из динамиков электронный писк. — Легавый! Легавый! Легавый! Он брыкался, сотрясаясь всем телом. Марвин пытался помочь, но у него ничего не получалось. Сэм с размаху бился головой о пол. — Поставь ногу ему под голову. Он не понял меня. — Давай же! — прикрикнул я. Он поставил ногу так, чтобы Сэм не разбил голову. Сэм продолжал биться у меня в руках. И тут я резко выпустил его. Он тут же перестал извиваться, посмотрел сперва на свои руки, а затем на меня. — Послушай, мужик, а в чем дело? — Ни в чем. Можешь успокоиться, — сказал я. — Слушай, мужик. Ты отпустил меня. Я кивнул Марвину, который тут же подошел и выдернул шнуры аппаратуры из розеток. Электронный вой стих. В комнате стало непривычно тихо. Все еще продолжая пристально разглядывать меня, Сэм сел на полу. — Слушай, ты меня отпустил. Ведь ты на самом деле меня отпустил. Он разглядывал мое лицо. — Мужик, — сказал он, дотрагиваясь до моей щеки, — какой ты красивый. И затем он поцеловал меня.* * *
Когда я приехал домой, Джудит уже была в постели. Она не спала. — Что случилось? — Меня поцеловали, — сказал я, раздеваясь. — Кто? Салли? — видимо, подобная возможность представлялась ей чем-то очень забавным. — Нет. Сэм Арчер. — Этот композитор? — Он самый. — А почему? — Это долгая история, — сказал я. — А мне вовсе не хочется спать, — возразила она. Я рассказал все, как было, а затем наконец забрался в постель и поцеловал жену. — Странно, — сказал я. — До сегодняшнего дня мне никогда не приходилось целоваться с мужчинами. Джудит обняла меня за шею. — Ну и как, понравилось? — Не очень. — Странно. А вот мне очень нравится, — сказала она, притягивая меня к себе. — Держу пари, что ты всю жизнь целовалась исключительно с мужчинами. — Но у некоторых это получается намного лучше, чем у других. — И кто же этот некоторый, который лучше других? — Ты лучше других. — Это что, комплимент? Джудит лизнула кончик моего носа. — Нет, — сказала она, — это руководство к действию.СРЕДА, 12-Е ОКТЯБРЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Примерно один раз в месяц Всевышнему, по-видимому, все же становится жаль нашу «колыбель свободы», и тогда он великодушно разрешает солнцу появиться в небе над Бостоном. Сегодня был как раз такой день: прохладный, светлый и ясный, и воздух был по-осеннему свеж и прозрачен. Я проснулся в хорошем настроении. Меня не оставляло чувство, что сегодня должно будет произойти нечто очень важное. У меня был плотный завтрак, включавший помимо всего прочего и два яйца, которые я съел, испытывая при этом некоторые угрызения совести за то, что позволяю себе так легкомысленно наслаждаться содержащимся в них холестеролом. После завтрака я отправился к себе в кабинет, собираясь составить план действий на сегодняшний день. Начал я с того, что набросал на листе бумаги список всех тех людей, с кем мне уже удалось встретиться и постарался решить для себя, на кого из них могут реально пасть подозрения. Выходило, что ни на кого. Когда речь заходит об аборте, то подозрение в содеянном прежде всего падает на саму женщину, потому что во множестве случаев она пытается сделать его сама себе. Вскрытие показало, что операция Карен, скорее всего, проходила под наркозом; следовательно, сама она никак не могла этого сделать. Ее брат был знаком с техникой выполнения подобной операции, но в то время он был на дежурстве в больнице. Проверить это было не трудно, и возможно, позже я так и сделаю, но в данный момент у меня не было никаких оснований не доверять ему. Питеру Рэндаллу и Дж.Д.Рэндаллу, если рассуждать теоретически, эта операция была тоже вполне под силу. Но я все же не мог представить себе, чтобы кто-либо из них стал бы заниматься подобными вещами. В итоге остаются Арт или кто-нибудь из приятелей Карен с Бикон-Хилл, или же еще кто-то, с кем я еще не встречался и о чьем существовании мне даже не было известно. Еще некоторое время я сидел над своим списком, а затем набрал номер Корпуса Мэлори городской больницы. Элис не было; и я разговаривал с другой секретаршей. — К вам уже поступило патологоанатомическое заключение на Карен Рэндалл? — Какой это номер истории болезни? — Этого я не знаю. Ее последующее замечание было выдержано в весьма раздраженном тоне. — Было бы очень любезно с вашей стороны, если бы вы его узнали. — И все же, потрудитесь, пожалуйста, найти этот отчет, — сказал я. Мне было прекрасно известно, что перед секретаршей на столе стоит картотека с результатами всех вскрытий за последний месяц, карточки в которой расставлены как в алфавитном порядке, так и по номерам. Так что ей это будет совсем не трудно. После длительной паузы она наконец сказала: — Вот оно. Вагинальное кровотечение, вызванное перфорацией стенки матки и разрывами ткани, как следствие произведенного выскабливания с целью прерывания трехмесячной беременности. Побочный диагноз — общая анафилаксия. — Ясно, — мрачно сказал я. — Вы уверены в этом? — Я просто читаю то, что здесь написано, — ответила она. — Благодарю вас. Я положил трубку, испытывая при этом очень странное чувство. Джудит принесла мне кофе и тут же спросила: — Что случилось? — В отчете по вскрытию сказано, что Карен Рэндалл была беременна. — Вот как? — Да. — А разве этого не было? — Мне так не показалось, — ответил я. Я прекрасно знал, что изначально мог ошибиться. Беременность могла подтвердиться при микроскопическом исследовании, в то время как непосредственно само вскрытие ее не показало. Но подобная возможность все же отчего-то представлялась мне маловероятной. Я позвонил в лабораторию Мерфа, желая узнать, не закончены ли уже тесты с пробами крови. Выяснилось, что еще нет; и результы будут готовы только во второй половине дня. Я сказал, что перезвоню ему позже. После этого я открыл телефонную книгу и нашел в ней адрес Анжелы Хардинг. Она жила на Каштановой улице, замечательный адрес. Я отправился на встречу с ней.* * *
Каштановая улица берет свое начало в самом конце Чарльз-Стрит, у подножия Бикон-Хилл. Это очень тихий квартал, застроенный старыми домами, с находящимися здесь же антикварными магазинами, уютными ресторанчиками и маленькими бакалейными лавчонками; обитателями этого района были по большей части молодые и лишь еще только приступающие к самостоятельной деловой карьере профессионалы — врачи, адвокаты, банкиры — те, кому для престижа было необходимо иметь хороший адрес, но кому в то же самое время средства еще не позволяли поселиться где-нибудь в Ньютоне или Веллесли. Оставшуюся часть жителей составляли профессионалы старые, люди преклонного возраста, лет пятидесяти-шестидесяти, те кто вернулся сюда после того, как их дети уже давно выросли и создали собственные семьи. Если вам в голову придет мысль обосноваться в Бостоне, то будет лучше всего поселиться на Бикон-Хилл. Разумеется, проживали в квартале и представители учащейся молодежи, но только обычно им приходилось ютиться в маленьких квартирках по трое или даже по четыре человека; потому что наем жилья небогатый студенческий карман мог оплатить только в складчину. Более старшим обитателям здешнего района, по всей видимости, подобное соседство было по душе. Студенты вносили живое разннобразие в размеренную жизнь тихого квартала. Выражаясь более точно, подобное соседство устраивало их до поры до времени, до тех пор, пока эти самые студенты прилично одевались и чинно себя вели. Анжела Хардинг жила на втором этаже дома без лифта; я постучал в дверь. Мне открыла стройная, темноволосая девушка в миниюбке и свитере. На щеке у нее был нарисован цветочек, и еще она носила большие старомодные очки со слегка затемненными стеклами. — Это вы Анжела Хардинг? — Нет, — ответила девушка. — Вы опоздали. Она уже ушла. Но может быть она будет звонить. Тогда я сказал. — Меня зовут доктор Берри. Я патологоанатом. — А… Она стояла на пороге в нерешительности, закусив губу и разглядывая меня. — А вы Пузырик? — Да, — ответила она. — А откуда вы знаете? — Но она тут же щелкнула пальцами. — Ну конечно же. Это вы были у Супербашки вчера вечером. — Да. — Я слышала, что вы заходили к нему. — Да. Она отступила от двери, давая мне пройти. — Заходите. Мебели в квартире почти не было. В гостинной одиноко стоял диван, и еще на пол было брошено две подушки; через приоткрытую дверь в соседнюю комнату мне была видна неубранная кровать. — Я собираю сведения о Карен Рэндалл, — сказал я. — Я слышала. — Это здесь вы все втроем жили этим летом? — Ага. — Когда вы видели Карен в последний раз? — Мы с ней не виделись вот уже несколько месяцев. И Анжела тоже, — ответила она. — Анжела сама сказала вам об этом? — Да. Конечно. — А когда она вам это сказала? — Вчера вечером. Вчера мы говорили о Карен. Понимаете, когда только-только узнали об… о том, что с ней случилось. — Кто вам сказал об этом? Она пожала плечами. — Просто пошли слухи. — Какие слухи? — Что у нее была неудачная чистка. — Вы знаете, кто это сделал? — Полиция арестовала какого-то врача, — сказала она. — Но ведь вы тоже уже слышали об этом. — Слышал, — согласился я. — Возможно, это он сделал, — она снова пожала плечами. Пузырик отбросила с лица спадающие на него пряди длинных черных волос. У нее была очень бледная кожа. — Но я точно не могу сказать. Не знаю. — Что вы имеете в виду? — Ну… Карен ведь не была дурочкой. Она знала, чем это черевато. Тем более, что у нее это было не в первый раз. И летом тоже. — Аборт? — Ага. Точно. Как раз после последнего аборта она впала в депрессию. И после этого ей даже пару раз было не в кайф, и ее это очень злило. Зациклилась на детях, вот у нее и начинались глюки. Мы даже не хотели, чтобы она ловила кайф, чтобы после аборта прошло какое-то время, но она заупрямилась. С ней было плохо. Совсем плохо. — Что вы хотите этим сказать? — постарался уточнить я. — Один раз она представила себя ножом. Тогда она начала как будто выскабливать комнату, не переставая визжать, что все здесь в крови, как будто все стены были в крови. Окна ей представлялись детьми, как будто они чернеют и умирают. Совсем никуда не годится. — И что вы тогда предприняли? — Мы заботились о ней, — передернула плечами Пузырик. — Что же еще нам оставалось делать? Протянув руку, она взяла со стола кружку и проволочку, загнутую небольшой петлей на конце. Она взмахнула петлей, и тот час же в воздухе появилась целая стайка мыльных пузырей, которые затем стали медленно планировать вниз. Она глядела на них. Один за другим пузыри касались пола и лопались. — Никуда не годится. — А у кого она летом делала аборт? Пузырик рассмеялась. — Не знаю. — А как это происходило? — Ну, она залетела. Тогда она объявила, что спиногрыз ей не нужен и поэтому она собирается избавиться от него. Она где-то пропадала целый день, а затем объявилась здесь как ни в чем не бывало, довольная и счастливая. — И никаких проблем? — Абсолютно, — она выпустила в воздух новую вереницу мыльных пузырей и смотрела на них. — Совершенно никаких. Извините, я отойду на минутку. Она отправилась в кухню, где налила себе стакан воды и выпила какую-то таблетку. — Отходняк начинался, — пояснила она, вернувшись. — А что это было? — Бомбы. — Бомбы? — Ну да. А что же еще, — она нетерпеливо взмахнула рукой. — Амфетамин? — Метедрин. — И вы постоянно на нем? — Сразу видно, что вы врач, — она снова отбросила с лица упавшие на него длинные пряди. — Постоянно задаете вопросы. — А где вы достаете это? Я успел разглядеть капсулу. В ней было по меньшей мере пять миллиграмм, в то время как товар, появляющийся на черном рынке имел по большей части расфасовку по одному миллиграмму. — Не будем об этом, — сказала она. — Договорились? Как будто ничего не было. — Если вы не хотели, заострять на этом мое внимание, — сказал я, — то зачем же тогда было принимать это так, чтобы я видел? — Ну вот, опять вы за свое. — Просто интересно. — Захотелось немного порисоваться, — ответила она. — Вполне возможно. — А то как же, — она рассмеялась. — А Карен что, тоже сидела на амфетаминах? — Карен сидела на всем, что можно было колоть и пить, — вздохнула Пузырик. — И на амфетаминах в том числе. Вид у меня был наверное довольно озадаченный, и тогда она сделала пальцем у локтя колющее движение, имитирующее внутривенную инъекцию, рассчитывая видимо, что так до меня быстрее дойдет. — Кроме нее этим больше никто не кололся, — пояснила Пузырик. — Но предпочитала она… — ЛСД. И еще как-то был ДМТ. — И как она себя чувствовала после? — Чертовски паршиво. Она как будто выключалась, едва не помирала. Это был настоящий отходняк. — И долго она оставалась в таком «выключенном» состоянии? — Ага. Весь остаток лета. Даже с мужиками трахаться перестала. Как будто чего-то боялась. — Вы в этом уверены? — А то как же, — утвердительно кивнула она. — Конечно. Я снова обвел взглядом гостиную. — А где Анжела? — Ушла. — Куда? Мне бы хотелось повидать ее. — Ей действительно надо с вами поговорить, прямо сейчас. Тогда я спросил: — А у нее что, какие-нибудь трудности? — Нет. — Но нам с ней действительно есть, о чем поговорить. Пузырик передернула плечами. — Пойдите разыщите ее да разговаривайте, сколько угодно. — Где она сейчас? — Я же уже сказала. Ушла. — Насколько я понимаю, она работает медсестрой, — сказал я. — Совершенно верно, — подтвердила Пузырик. — У вас… Но договорить она не успела. Дверь распахнулась, и в комнату стремительно ворвалась высокая девушка, заявившая с порога: — Этого ублюдка нет нигде, прячется, вонючий… Увидев меня, она замолчала. — Привет, Анж, — приветствовала ее Пузырик. Затем она кивнула в мою сторону. — Смотри, какой взрослый дяденька пришел к тебе в гости. Анжела Хардинг решительно продифилировала через всю комнату, уселась на диван и закурила сигарету. На ней было очень короткое черное платье, черные же чулки сеточкой и черные лакированные сапоги. У нее были темные волосы, и волевое, клиссически красивое, словно высеченнее в мраморе лицо; лицо фотомодели. Мне никак не удавалось представить ее в роли медсестры. — Это вы хотите что-то узнать о Карен? Я кивнул. — Присаживайтесь, — пригласила она. — И выкладывайте, что там у вас. Пузырик было заговорила: — Анж, я не сказала ему… — Послушай, Пузырик, будь так добра, принеси мне «кока-колы», — перебила ее Анжела. Пузырик послушно кивнула и отправилась в кухню. — Хотите «кока-колы»? — Нет, спасибо. Она пожала плечами. — Как хотите. — Анжела курила, изредка, стряхивая пепел с сигареты. Движения ее были быстрыми, но она сохраняла редкостное хладнокровие, и ее лицо оставалось совершенно спокойным. Онапонизила голос. — Мне не хотелось бы говорить с вами о Карен при Пузырике. Она очень расстроена. — Из-за Карен? — Да. Они с Пузыриком были очень близки. — А с вами? — Не особенно. — Как это понимать? — Сначала все вроде бы складывалось замечательно. Хорошая девчонка, немного чумовая, но в общем-то забавная. Сначала было все лучше не придумаешь. Мы решили жить вместе, здесь, в одной комнате, все втроем. А потом Пузырик притащила сюда своего Супербашку, и я осталась с Карен в одной комнате. А это уже мало не покажется. — Отчего же? — Да потому что она была сумасшедшей. Чокнутой. — Не была она чокнутой, — это Пузырик вернулась в комнату, неся «кока-колу». — Просто тебя это не коснулось. При тебе она такого не устраивала. — Ты злишься на нее из-за… — Да. Конечно. Разумеется. — Анжела тряхнула головой и закинула ногу на ногу. Затем она обернулась ко мне и пояснила. — Она имеет в виду Джимми. Джимми был моим знакомым. Он проходил резидентуру, стажировался в родильном отделении. — Это там, где вы работаете? — Да, — ответила она. — Я считала, что у нас с ним все будет хорошо. И все было хорошо. Пока не влезла Карен. Анжела закурила еще одну сигарету, избегая встречаться со мной взглядом. Поэтому я не был уверен, с кем она разговаривает в данный момент: с Пузыриком, или все же со мной. Очевидно, каждая из них придерживалась своего собственного мнения по затронутому вопросу. — Я никогда не думала, что она осмелится на это, — сказала Анжела. — Собственная соседка по комнате. Должны же быть некоторые правила приличия, я хочу сказать… — Она влюбилась в него, — сказала Пузырик. — Влюбилась, — фыркнула Анжела. — А то я не знаю. На три ночи. Анжела встала с дивана и принялась расхаживать по комнате. Платье на ней едва-едва доходило до середины бедра. Это была очень красивая девушка. Намного привлекательнее Карен. — Ты не справедлива, — сказала Пузырик. — А мне плевать на твою справедливость. — Ты знаешь, что все на самом деле было не так. Ведь Джимми… — Ничего я не знаю и знать не хочу, — перебила ее Анжела. — Я знаю только то, что сейчас Джимми заканчивает свою резидентуру в Чикаго, и он не со мной. Может быть, если бы мне…, — она замолчала. — Может быть, — вздохнула Пузырик. — Может быть что? — попытался уточнить я. — Ничего не может быть. Проехали. Тогда я просил у нее: — А когда вы в последний раз виделись с Карен? — Трудно сказать. Наверное в августе. Пока она не уехала в эту свою школу. — А в это воскресенье вы с ней случайно не встречались? — Нет, — ответила Анжела, все еще продолжая расхаживать из угла в угол. Она даже не замедлила шаг. — Нет. — Странно. А вот Алан Зеннер видел ее в воскресенье. — А это кто еще такой? — Алан Зенер. Ее приятель. — Ах, вот оно что. — Они виделись, и Карен казала ему, что она приехала сюда. Анжела и Пузырик переглянулись между собой. — Грязный, вонючий…, — начала было Пузырик. — Так это не правда? — спросил я. — Нет, — натянуто сказала Анжела. — Мы с ней не виделись. — Но он был уверен… — В таком случае, она, должно быть, передумала. Это было вполне в ее репертуаре. Карен так часто передумывала, что иногда начинало казаться, что просто думать она не умеет. Пузырик хотела было вмешаться разговор: — Анж, послушай… — Будь добра, принеси мне еще «кока-колы», ладно? Вне всякого сомнения это был скорее приказ, чем просьба. Пузырик смиренно поплелась на кухню за очередной бутылкой «кока-колы». — Пузырик замечательное создание, — сказала мне Анжела, — но только чересчур уж наивное. Ей очень нравятся сказки со счастливым концом, когда все живут долго и счастливо. Вот почему она так беспокоится из-за того, что случилось с Карен. — Понимаю. Она перестала расхаживать из стороны в сторону и теперь просто стояла передо мной. Она начинала понемногу успокаиваться, к ней возвращалось прежнее самообладание. — А о чем конкретно вы хотели спросить меня? — Только о том, виделись ли вы с Карен в последнее время. — Нет. Мой ответ — «нет». Я встал с дивана. — В таком случае, извините за беспокойство. Анжела кивнула. Я направитлся к выходу. Уже оказавшись у самой двери, я услышал у себя за спиной голос Пузырика: «Он уже уходит?» На что Анжела приказала ей: «Заткнись.»ГЛАВА ВТОРАЯ
Уже перед самым обедом я позвонил в контору Брэдфорда, где мне объявили, что делом доктора Ли займется один из компаньонов. Адвокат по имени Джордж Вильсон. Мой звонок был тут же переадресован ему. Он говорил ровно и самоуверенно; он согласился встретиться со мной в пять вечера и выпить чего-нибудь, но на сей раз для встречи был выбран отнюдь не клуб «Трафальгар». Мы должны были встретиться в баре «У Громилы Томпсона», заведении, расположенном в центре города. Затем я наскоро пообедал в придорожном кафе, где заказ приносили прямо в машину и просмотрел утренние газеты. История с арестом Арта стала наконец достоянием широкой гласности, выплеснувшись на первые страницы газет, хотя никакой связи между ним и смертью Карен Рэндалл там не прослеживалось. Статью сопровождала фотография Арта: темные садистские круги под глазами, рот зловеще приоткрыт, волосы всклокочены. Прямо-таки вылитый разбойник с большой дороги. Сами же статьи перечисляли лишь скупые факты его ареста. Им было вовсе не к чему много писать об этом деле: фотография говорила сама за себя. В каком-то смысле это был очень умело спланированный ход. Нельзя же в самом деле заявить протест по поводу намеренного формирования у общественности предвзятого мнения об обвиняемом, располагая в качестве доказательства лишь явно неудачно снятой фотографией. Пообедав, я закурил сигарету и попытался соединить наконец воедино все то, что мне стало известно. Признаюсь, что и на этот раз у меня ничего не получилось. Все те сведения и мнения, что мне пришлось выслушать о Карен Рэндалл, были слишком уж противоречивыми, какими-то неопределенными, что ли. У меня никак не складывалось собственного впечатления ни о ней, ни о том, чем она, предположительно, занималась. В частности, я никак не мог просчитать в уме последовательность ее действий на тот случай, если она и в самом деле была беременна и приехала в Бостон на выходные, чтобы сделать аборт. В час дня я снова позвонил в лабораторию Мерфи. Трубку снял сам Мерф. — «Гормонз-Анлимитед». — Привет, Мерф. Чем порадуешь? — Ты о Карен Рэндалл? — Мерф, ты как, сам это придумал? — Не совсем, — сказал он. — Только что звонили из «Сити». Вестон. Спрашивал, не приносил ли ты кровь на анализ. — А ты что сказал? — Что приносил. — А он что? — Хотел знать результат. Я ему сказал. — И какой результат? — Все гормоны, а также экскреция метаболита на однозначно низком уровне. Она не была беременна. Исключено. Абсолютно. — Ну, ладно, — сказал я. — Спасибо. Ответ Мерфа в некотором роде подтверждал мою теорию. Конечно одного этого доказательства было еще крайне не достаточно, и тем не менее. — Ну так как, Джон, ты наконец расскажешь мне, в чем дело? — Не сейчас, — сказал я. — Но ты же обещал. — Я помню, — подтсвердил я. — Но не сейчас. — Я так и знал, что ты так обойдешься со мной, — упрекнул меня Мерф. — Сара никогда мне этого не простит. Сарой звали его жену. Слухи и сплетни были ее страстью. — Извини, но ничем не могу тебе помочь. — Эх ты, а еще другом считаешься. — Извини. — Если она подаст на развод, — сказал Мерф, — то ты пойдешь в суд вместе со мной в качестве со-ответчика.ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Когда я вошел в лаборатории патологоанатомического отделения Корпуса «Мэлори», часы показывали три. Первым же человеком, попавшимс мне навстречу, оказался сам Вестон. На нем не было лица от усталости. Приветствуя меня, он криво усмехнулся. — Что вам удалось выяснить? — спросил я. — Все результаты исследования на предмет беременности, — сказал он, — отрицательны. — Вот как? — Да, — он взял в руки прозрачную папку с протоколом вскрытия и патологоанатомическим заключением и принялся перебирать листы. — Без вопросов. — А я звонил раньше и мне сказали, что в заключении была указана трехмесячная беременность. — С кем ты разговаривал? — осторожно поинтересовался у меня Вестон. — С секретарем. — Должно быть произошло какое-то недоразумение. — Скорее всего, — сказал я. Он протянул мне папку. — Хочешь взглянуть на стекла? — Да. Не отказался бы. Мы прошли в библиотеку патологоанатомического отделения. Это была длинная комната, разделенная перегородками на небольшие отсеки, в которых патологоанатомы держали свои микроскопы и стекла с исследуемыми срезами тканей, работая над отчетами по проведенным вскрытиям. У одного из этих отсеков мы остановились. — Вот, — сказал Вестон, указывая на коробку с предметными стеклами. — Мне бы очень хотелось узнать твое мнение, после того, как ты закончишь. С этими словами он ушел, оставляя меня в одиночестве. Я же сел за микроскоп, включил свет и приступил к работе. В коробке находилось тридцать предметных стекол со срезами, сделанными со всех основных органов. Шесть из них содержали срезы, взятые с разных частей матки. Именно с них я и начал. Мне тут же стало ясно, что девушка не была беременна. Эндометриоидная ткань не отличалась избыточным ростом. Если уж на то пошло, то она казалась атрофированной, с тонким пролиферативным слоем, малым числом желез и кровеносных сосудов на участке ткани. Я проверил еще несколько срезов, желая удостовериться в этом. Они были одинаковы. Некоторые из них содержали тромбы, образовавшиеся после чистки, но это было, пожалуй, единственным различием. Я разглядывал стекла, раздумывая над тем, что это могло бы означать. Девушка не была беременной, но тем не менее она была убеждена в этом. К тому же у нее прекратились менструации. Скорее всего именно этим и можно объяснить наблюдаемое состояние покоя маточной ткани. Но только что стало причиной тому? Я сидел в раздумье, мысленно перебирая разные возможности. На девушек этого возраста огромное влияние оказывают нейрогенные факторы. Нервное напряжение и переживания, связанные с необходимостью отправляться на учебу в колледж, где придется привыкать к новому окружению, разумеется, могли вызвать некоторую задержку менструаций — но не на три же месяца, и в таком случае не наблюдалось бы побочных проявлений в виде ожирения, изменений в росте волос и тому подобных вещей. Значит, все дело в гормональных нарушениях. Вирилизирующая дисфункция коры надпочечников, болезнь Штейна-Левенталя, облучение. По той или иной причине все они представлялись маловероятными, но все же был один быстрый способ удостовериться в этом наверняка. Я вставил в микроскоп стекло со срезом, сделанным с надпочечников. Налицо была кортикальная атрофия, особенно это было заметно в клетках фасцикулярной области. Гломерулярная зона казалась вполне нормальной. Значит синдромы вирилизации и опухоль надпочечников исключаются. Затем я взглянул на яичники и был потрясен увиденным. Фоликулы оказались маленькими, недоразвитыми, словно иссхошими. Весь орган, так же как и матка, производил впечатление атрофированного. Теперь можно исключить и Штейна-Левенталя, а заодно и опухоль яичников. Наконец я положил под микроскоп срез, сделанный со щитовидной железы. Даже при самой невысокой разрешающей способности окуляра, были налицо все признаки атрофированной железы. Фоликулы казались сморщенными, слой выстилающих клеток слишком тонок. Ярко выраженный гипотериоз. Это означало, что надпочечники, яичники и щитовидная железа были полностью атрофированы. Диагноз был ясен, чего никак нельзя было сказать о его этиологии. Я открыл папку и прочитал официальное заключение. Оно было составлено самим Вестоном; изложение было сжатым и по существу. Я до шел до того места, где излагались результаты микроскопического исследования. Он отметил, что ткань матки была подваленной, с видимыми отклонениям от нормы, но в то же время по его отчету выходило, что другие железы были «в норме, под вопросом начальная стадия атрофических изменений». Я захлопнул папку и поспешил к нему.* * *
Вестон занимал большой кабинет, на стенах которого висели полки с книгами и где всегда царил идеальный порядок. Он сидел за старым, громоздким столом и курил трубку, выточенную из корня эрики — одной из разновидностей вереска. У него был вид почтенного, ученого старца. — Что-нибудь не так? — поинтересовался он, увидев меня на пороге. Я помедлил с ответом. Я задавался вопросом, то ли он старательно что-то скрывает, либо он тоже присоединился ко всеобщей кампании по фабрикации ложного обвинения против Арта. Но даже думать об этом было в высшей степени нелепо; подкупить Вестона было нельзя: в его-то возрасте, и с такой репутацией… К тому же он не был и близким другом семьи Рэндаллов. Тогда какой смысл ему фальсифицировать отчет? — Да, — признался я наконец. — Меня смущает ваше заключение о микроскопического исследовании. Он преспокойно попыхивал трубкой. — Вот как? — Да. Я только что просмотрел срезы и нашел в них все признаки атрофии. Я подумал, что может быть… — Ладно, Джон, — усмехнулся Вестон. — Я знаю, что ты собираешься сказать. Ты подумал, что может быть я все же повторно просмотрю их. — Он снова улыбнулся. — Я уже смотрел их. И повторно, а потом еще и по третьему разу. Это очень важное вскрытие, и я сделал его так тщательно, как только мог. Первый раз, просмотрев стекла, у меня создалось впечатление, аналогичное твоему. Что это гипофункция гипофиза, с поражением всех трех органов — щитовидная железа, надпочечники и половые железы. Я был так уверен в этом, что я возвратился к исследованию самих органов. Как ты сам заметил, на вид органы казались вполне нормальными. — Это могло развиться недавно, — сказал я. — Могло, — согласился Вестон. — И вот это и усложняет задачу. К тому же неплохо было бы взглянуть на мозг, чтобы проверить его на предмет новообразований или кровоизлияния. Но это невозможно; сегодня утром тело было кремировано. — Понятно. Он снова улыбнулся мне. — Джон, да ты садись. Что ты стоишь там, мне даже, право, не удобно. — После того как я сел на стул, он сказал. — В любом случае, я снова просмотрел органы и вернулся обратно к срезам. На этот раз я не был уже так уверен. То есть я уже вовсе не был в этом уверен. Поэтому я разыскал и заново пересмотрел срезы по ранее встречавшимся случаям гипопитуитаризма, и наконец просмотрел срезы Рэндалл в третий раз. На мой взгляд эти стекла не имели ничего общего с дисфункцией гипофиза. И чем дольше я смотрел на них, тем убеждался в этом все больше и больше. Мне хотелось найти хоть какое-нибудь подтверждение, которое либо упрочило бы меня в моих догадках, либо же напрочь их опровергло — будь патология мозга, или рентгеновские снимки или содержание гормонов в крови. Вот почему я звонил Джиму Мерфи. — Вы ему звонили? — Да. — Трубка погасла; и Вестон принялся снова ее раскуривать. — Я подумал, что ты взял кровь, чтобы можно сделать исследование на эстрадиол, и что скорее всего ты попросишь об этом Мерфи. Я также хотел узнать, может быть ты решил заодно проверить уровень других гормонов — ТТГ, ФСГ, Т-14, короче, чтобы зацепиться хоть за что нибудь. — Тогда почему вы просто не позвонили мне? — Я звонил, но у тебя в лаборатории сказали, что они не знают, где тебя искать. Я кивнул. Все это было вполне логично. Я почувствовал, как меня начинает постепенно оставлять чувство прежнего беспокойства. — Кстати, — сказал Вестон, — насколько я понимаю, некоторое время назад Карен Рэндалл делали снимки черепа. Ты, случайно, не знаешь, что они показали? — Ничего не показались, — ответил я. — Результ отрицательный, все в норме. Вестон тяжело вздохнул. — Жаль. — Но кое что в этом все же есть, — продолжал я. — Что же это? — Рентген черепа был назначен после того, как она начала жаловаться на неясность зрения. Вестон вздохнул. — Джон, а ты знаешь, что является самой распространенной причиной появления «пелены перед глазами»? — Нет. — Недосыпание, — ответил Вестон. Он сдвинул трубку к углу рта, и говорил, придерживая ее зубами. — А как бы ты поступил на моем месте? Поставил бы диагноз, основываясь на давнишней жалобе, которая опять-таки свелась в конечном итоге к ничего не выявившим рентгеновским снимкам? — Но ведь срезы предполагают такую возможность. — Вот именно, что только предполагают, — он покачал головой. — Это и так уже очень запутанный случай, Джон. И я не собираюсь вносить в дела еще большую сумятицу, подкинув сомнительный диагноз, в котором я опять же не могу быть до конца уверен. В конце концов меня могут вызвать в суд, чтобы я обосновал его. Так что я не собираюсь совать свою шею в эту петлю. Если обвинение или защита решат призвать патологоанатома со стороны, чтобы он для изучил материалы и вынес бы свое решение, это их дело. Все материалы здесь, смотрите, кто захочет. Но вот только меня оставьте в покое. То время, что мне пришлось за всю жизнь провести в зале суда, научило меня по крайней мере одной разумной вещи. — Чему же? — Никогда не занимай позиции, не будучи уверенным, что сможешь отстоять ее, защитить от любого нападения. Это очень похоже на совет полководцу, — продолжал он, улыбаясь, — но в конце концов зал для судебных заседаний и есть ничто иное, как очень цивилизованная война.ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Мне во что бы то ни стало нужно было увидеть Сэндерсона. Я обещал зайти к нему, и теперь мне позарез было нужно посоветоваться с ним. Но в вестибюле «Клиники Линкольна» мне навстречу попался Гарри Фоллон. Он шел крадучись по коридору. На нем был плащ и низко надвинутая шляпа с полями. Сам Гарри был врачом-терапевтом с большой практикой в Ньютоне; и кажется некогда в прошлом он был не то актером, не то каким-то клоуном. Я поздоровался с ним, и он медленно приподнял шляпу. У него было болезненное лицо и покрасневшие, воспаленные веки. — Пдостудился, — прогундосил Гарри. — А идешь к кому? — К Гордону. Гдавному резиденду, — он вытащил из кармана бумажную салфетку и громко высморкался в нее. — Из-за пдостуды. Я рассмеялся. — Ты говоришь, как будто ваты наглотался. — Спасибо на добром сдове, — он шмыгнул носом. — Но это совсем не смешно. Конечно же, он был прав. Все практикующие врачи боятся заболеть. Считалось, что даже небольшая простуда и насморк могут нанести урон имиджу врача, отрицательно сказаться на том, что обычно называют «доверием пациента», а уж факты любого более или менее серьезного заболевания содержались в строжайшей тайне. Когда старый Хенли заработал в конце концов себе хронический гломерулонефрит, на какие изощренные уловки он только не пускался, и все ради того, чтобы его собственные пациенты только ни о чем не узнали бы; сам же он наносил визиты своему врачу лишь поздно ночью, воровато пробираясь в темноте к его дому, словно какой-то злоумышленник. — По-моему это не похоже на простуду, — сказал я Гарри. — А? Ты так дубаешь? Тогда посдушай. — Он снова высморкался. Это был длинный, трубный звук — нечто среднее между корабельным гудком и предсмертным ревом бегемота. — И долго это уже у тебя? — Дуа дня. Дуа жудких, жудких дня. Больные замечают. — И чем ты лечишься? — Горячим пуншем. Лучшее средство от заразы. Но весь мир пдотив меня, Джон. Сегодня, клянусь честью, мне же еще и штраф влепили. — Штраф? — Ага. За парковку. Я рассмеялся, но тем не менее меня не покидало подспудное тревожное ощущение, мне казалось, будто я забыл, проглядел что-то очень важное, на что следовало бы непременно обратить внимание, но что так и осталось незамеченным мною. Это было странное и довольно неприятное чувство.* * *
Я разыскал Сэндерсона в библиотеке нашего патологоанатомического отделения. Библиотека располагалась в просторной квадратной комнате, заставленной множеством складных стульев и оборудованной проектором и экраном. Здесь проводились разного рода конференции по патологоанатомии, на которые выносились результаты вскрытий, и подобные мероприятия были так часты, что врачи оказывались практически лишены возможности попасть сюда, чтобы воспользоваться непосредственно библиотечными книгами. В разложенных по полкам коробочках хранились результаты всех вскрытий, проводимых в «Линкольне», начиная с 1923 года, с того самого года, когда было решено подчинить все строгому учету. До того момента никто и понятия не имел, сколько человек умерло в стенах больницы и по какой причине, но по мере развития медицинских знаний, а также совершенствования анатомической науки, появилась насущная потребность в сборе подобной информации. Наглядным доказательством всевозрастающего интереса к данной проблеме может служить и тот факт, что все отчеты по вскрытиям, проведенным в 1923 году уместились в одной тощей коробке, в то время как к 1965 году этих отчетов уже набирается на добрую половину полки. В настоящее время вскрытие производится более чем в семидесяти процентах случаев, когда пациент умирает в больнице, и уже ведутся разговоры о том, чтобы микрофильмировать отчеты для библиотеки. На столике в углу комнаты стоял небольшой электрический кофейник, сахарница и пирамидка из бумажных стаканчиков, с боку каждого из которых была видна надпись: «5 центов за штуку». Сэндерсон возился с кофейником, пытаясь заставить его работать. Кофейник представлял собой допотопный и хитроумно устроенный агрегат: поговаривали даже, что ни один молодой врач-стажер, проходивший патологоанатомическую резидентуру у нас в «Линкольне» не мог расчитывать на ее успешное окончание, не освоив прежде всех тонкостей по эксплуатации данного прибора. — Когда-нибудь, — раздраженно ворчал Сэндерсон, — меня все же шарахнет током от этой штуки. — Он воткнул вилку в электрическую розетку; послышался треск. — Меня, или какого-нибудь другого несчастного придурка. Тебе со сливками и сахаром? — Если можно, — сказал я. Сэндерсон налил кофе в два стаканчика, далеко отставив от себя руку, державшую кофейник. С разного рода техникой у Сэндерсона были наредкость натянутые отношения. Он обладал непревзойденным, можно сказать врожденным даром понимания человеческого тела и тех функций, что были возложены на плоть и кости, но вот всякая там электрика, механика и железки были ему не подвластны. Он жил в постоянном страхе, что его машина, телевизор или стерео могут вдруг сломаться; к вещам он относился осторожно, видя в каждой из них потенциального предателя и дезертира. Сэндерсон был высоким, мощного телосложения человеком, который когда-то даже выступал за команду гребцов-тяжеловесов Гарвардского университета. Его предплечья и запястья были толщиной с икру среднего человека. С его лица не сходило серьезное, задумчивое выражение: наверное из него мог получиться судья или же превосходный игрок в покер. — А больше Вестон ничего не сказал? — спросил он у меня. — Ничего. — Ты как будто этим сильно опечален. — Скажем так, что меня это тревожит. Сэндерсон покачал головой. — Мне кажется ты идешь по ложному следу, — сказал он. — Вестон ни для кого не стал бы подделывать отчет. Если он говорит, что сомневался, значит так оно и было на деле. — Может быть тебе лучше самому взглянуть на срезы? — Я бы и взглянул, — согласился Сэндерсон, — но только ты же сам знаешь, что это невозможно. Он был прав. Если бы Сэндерсон вдруг объявился в «Мэлори» и попросил разрешения просмотреть стекла со срезами, то Вестон наверняка воспринял бы это как личное оскорбление. Это было просто не принято. Тогда я сказал: — Может быть если только он тебя сам попросил… — А зачем это ему? — Не знаю. — Вестон поставил диагноз, дал свое заключение и поставил под ним свою подпись. Все. Дело сделано, разговор окончен, если только на суде что-нибудь не всплывет. У меня внутри как будто что-то оборвалось. За прошедшие дни я уже успел прочно вбить себе в голову мысль о том, что никакого суда быть не должно. Любое судебное разбирательство, путь даже в ходе него и был бы вынесен оправдательный приговор, серьезно навредил бы репутации Арта, его положению, его практике. Никак нельзя допустить того, чтобы суд состоялся. — А ты уверен, что это из-за гипофункции гипофиза. — Да. — Тогда какова этиология? — Скорее всего, новообразование. — Аденома?[156] — Наверное. А может быть краниофарингиома. — И как долго? — Она могла развиться совсем недавно, — сказал я. — Четыре месяца назад снимки черепа были в норме. Ни гипертрофии, ни эрозии турецкого седла. Но ведь она жаловалась на ухудшение зрения. — А что если это ложная опухоль? Ложную опухоль — это недуг, наблюдаемый у женщин и маленьких детей. У пациентов проявляются все симптомы опухоли, которой у них на самом деле нет. Это связано с применением стероидов; у женщин подобные проблемы нередко возникают во время употребления противозачаточных таблеток. Но насколько мне известно, Карен не пользовалась подобными средствами. Я тут же сказал об этом Сэндерсону. — Очень плохо, что у нас нет среза мозговой ткани, — сказал он. Я кивнул. — Но ведь, с другой стороны, — продолжал Сэндерсон, — аборт все же имел место. И мы никак не можем забывать об этом. — Да, я знаю, — сказал я. — Но ведь это еще один показатель того, что Арт не делал его. Он не взялся бы за аборт, не сделав прежде теста с кроликом, а результат был бы отрицательный. — В лучшем случае это можно считать лишь косвенной уликой. — Я знаю, — согласился я, — но ведь это уже больше, чем ничего. Задел, так сказать. — Но здесь есть и другая возможность, — сказал Сэндерсон. — Допустим, тот, кто делал аборт довольствовался лишь тем, что Карен сказала ему, будто она беременна. Я нахмурился. — Я не понимаю. Арт не был знаком с этой девушкой; они никогда не виделись прежде. Он ни за что не стал бы… — Речь не об Арте, — не дал мне договорить Сэндерсон. Он разглядывал носки собственных ботинок, словно стараясь собраться с мыслями. — Что ты имеешь в виду? — Ну, знаешь ли, все это, конечно, только слова… Я терпеливо ждал продолжения. — Вокруг этого дела и так уже полно дурацких слухов и кривотолков. И мне бы не хотелось самому уподобляться болтунам, — сказал он. Я промолчал. — Раньше я никогда не знал об этом, — продолжал Сэндерсон. — Мне всегда казалось, что я довольно хорошо информирован и просвещен в подобных вопросах, но тем не менее до сегодняшнего дня я этого не знал. Как ты, наверное, можешь себе представить, вся медицинская общественность города взбудоражена. Совсем как пчелы в растревоженном улье, вокруг роятся слухи. Еще бы! Дочка Дж.Д.Рэндалла умирает от аборта — как же другие врачи могут упустить такую возможность и не обсудить промеж собой такое. На чужой роток не накинешь платок. — Он тяжко вздохнул. — Ну, в общем, чья-то жена сказала моей жене. Я даже не знаю, верить в это или нет. Я не собирался торопить Сэндерсона. Пусть соберется с мыслями; я закурил и терпеливо ждал. — Черт возьми, — сказал Сэндерсон, — наверное это просто сплетни. В голове не укладывается, чтобы прошло столько времени, а я бы до сих пор ничего не слышал об этом. — О чем? — наконец спросил я. — Питер Рэндалл. Питер делает аборты. Очень тихо и далеко не всем, но он делает их. — Бог ты мой, — только и смог сказать я. — В это трудно поверить, — сказал Сэндерсон. Я молча курил и раздумывал над только что услышанным. Если Питер и в самом деле делает аборты, то известно ли об этом Дж.Д.Рэндаллу? Или он думает на Питера, и старается выгородить его? И не это ли он имел в виду, говоря о «делах совершенно посторонней семьи»? И если так, то зачем было приплетать сюда Арта? И разве стал бы Питер сразу делать девочке аборт? Питер был склонен полагать, что у нее не все в порядке со здоровьем вообще. Он был достаточно опытным врачом, чтобы заподозрить у нее опухоль гипофиза. И если бы девчонка вдруг снова пришла к нему и объявила, что беременна, то он наверняка вспомнил бы о ее проблемах со зрением. И сделал бы анализы. — Питер этого не делал, — сказал я. — Может быть она стала давить на него. Может быть она очень торопилась. Ведь в ее распоряжении были только выходные. — Нет. Он не поддался бы давлению с ее стороны. — Но она все-таки была его родственницей. — Она была молоденькой и истеричной девчонкой, — сказал я, припоминая рассказ Питера. — А ты можешь быть абсолютно уверен в том, что Питер этого не делал? — спросил Сэндерсон. — Нет, — признал я. — Тогда давай предположим, что он это сделал. И также будем считать, что миссиз Рэндалл знала об этом аборте. Или, положим, истекающая кровью девочка сама сказала ей о том, что это сделал дядя Питер. Как в таком случае поступила бы миссиз Рэндалл? Упрятала бы за решетку собственного деверя? Я видел, к какому выводу он подводит меня. Разумеется, это могло послужить объяснением одному из тупиковых вопросов этого запутанного дела — почему миссиз Рэндалл позвонила в полицию. Но мне такая идея пришлась не по душе, и я сказал об этом Сэндерсону. — Это все оттого, что ты Питер вызывает у тебя расположение. — Может быть и так. — Но ты не можешь позволить себе исключать его или еще кого бы то ни было из числа подозреваемых. Вот ты, например, знаешь, где Питер был вечером в воскресенье? — Нет. — И я тоже не знаю, — сказал Сэндерсон, — но я думаю, что это стоит выяснить. — Нет, — сказал я. — Не надо ничего выяснять. Питер не стал бы этим заниматься. И даже если представить, что он взялся сделать ей аборт, то уж наверняка не напортачил бы так. На такую грубую работу не способен никто из профессионалов. — Ты рассуждаешь предвзято, — возразил мне Сэндерсон. — Послушай, если это мог сделать Питер — без анализов, без ничего — то с таким же успехом это мог сделать и Арт. — Вот именно, — мягко сказал Сэндерсон. — Я тоже как раз подумал об этом.ГЛАВА ПЯТАЯ
Я покидал Сэндерсона, испытывая крайнее раздражение. Я никак не мог точно определить, что конкретно было тому причиной, и оттого начинал злиться еще больше. Возможно он был прав; может быть я и в самом деле подтасовываю факты, верю только в то и тем, во что и кому мне хочется верить. Но у этого дела была и другая сторона. Вполне реальной представлялась возможность того, что мы с Сэндерсоном тоже можем оказаться вовлечеными в этот судебный процесс, и тогда уж наверняка станет очевидно и то, каким образом нам так успешно удавалось водить за нос весь больничный совет. На карту было поставлено слишком многое, и речь шла не только о судьбе Арта, но и о нашей с Сэндерсоном судьбе. Мы почти не затрагивали этот вопрос в разговоре, но мысль об этом подспудно преследовала меня, и я думаю, что он тоже думал об этом. Именно данное обстоятельство побудило меня несколько иначе взглянуть на вещи. Сэндерсон был совершенно прав: мы могли бы постараться спихнуть все на Питера Рэндалла. Но только в таком случае движущие нами мотивы, скорее всего, так и остались бы неизвестными даже нам самим. Правда, можно было бы, конечно, оправдаться тем, будто бы мы уверены, что Питер виновен. Или же будто это необходимо, чтобы спасти ошибочно обвиненного человека. Но в душе каждый из нас наверняка задавался бы вопросом, а не движет ли нами простое стремление в первую очередь обезопасить себя. Прежде, чем предпринять какое-нибудь шаг, мне было бы необходимо сначала поподробнее выяснить, что к чему. В аргументации Сэндерсона не делалось различий между теми возможностями, что миссиз Рэндалл могла знать наверняка, что аборт сделал Питер или же она просто догадывалась, что это дело его рук. Попутно у меня возникал и еще один вопрос. В том случае, если миссиз Рэндалл все-таки знала о том, что неудачный аборт был сделан Питером и она хотела выгородить его, отвести от него подозрения, то почему она обвинила во всем именно Арта? Что ей было известно об Арте? Арт Ли был человеком осмотрительным и крайне осторожным. Никак нельзя сказать, что его имя было широко известно среди беременных женщин Бостона. Он был известен лишь немногим врачам и относительно узкому кругу пациентов. У него была своя, тщательная подобранная клиентура. Так откуда же миссиз Рэндалл могла знать, что он занимается абортами? Ответ на этот вопрос мне мог дать только один человек, и этим человеком был Фритц Вернер.* * *
Фритц Вернер жил в одном из домов на Бикон-Стрит. Первый этаж этого дома был полностью отдан под его кабинет — приемная и большая, уютная комната, в которой стояли письменный стол, стул и кушетка — и библиотеку. Два верхних этажа были жилыми. Он там жил. Я сразу поднялся на третий этаж и прошел в гостиную. Все здесь было по-прежнему: большой письменный стол у окна, заваленный ручками, кистями, альбомами для эскизов и пастелью; на стенах картины пикасо и Миро; фотография, с которой блистательно улыбался Т.С.Элиот; снятое в неформальной обстановке фото с автографом, где Марианна Мур беседует со своим другом Флойдом Паттерсоном. Я застал Фритца сидящим в массивном кресле; на нем были широкие брюки и огромный мешковатый свитер. Он что-то слушал через стерефонические наушники, курил толстую сигару и плакал. Слезы катились по его бледным щекам. Увидев меня, он вытер глаза и снял наушники. — А, это ты Джон. Ты слышал что-нибудь из сочинений Альбинони? — Нет, — признался я. — Так значит, и адажио его ты тоже не знаешь. — Боюсь, что нет. — Оно заставляет меня грустить, — сказал он, вытирая глаза носовым платком. — Трогает до глубины души. Это так прекрасно. Да ты садись. Я сел. Он тем временем выключил свой проигрыватель и снял с него пластинку с записью. Он осторожно стер с нее пыль и убрал обратно в бумажный конверт. — Молодец, что зашел. И как тебе сегодняшний день? — Довольно занятно. — Ты у Пузырика был? — Да, был. — И как она тебе? — Как будто чем-то смущена. — Почему ты так решил? Я улыбнулся. — Фритц, можешь меня не анализировать. Я никогда не оплачиваю счета своего врача. — Никогда? — Расскажи мне о Карен Рэндалл, — сказал я. — Это очень неприятное дело, Джон. — Ты сейчас очень напоминаешь мне Чарли Фрэнка. — Чарли Фрэнк, между прочим, не такой уж и дурак, — сказал Фритц. — Кстати, я уже говорил, что у меня появился новый друг? — Нет, — ответил я. — Так вот, я говорю тебе об этом сейчас. Это изумительное создание, он очень занятный. Когда-нибудь нам с тобой обязательно надо будет о нем поговорить. — Карен Рэндалл, — сказал я, возвращась к затронутой ранее теме. — Ах, да. — Фритц тяжело вздохнул. — Ты ведь не был знаком с ней, Джон, — сказал он. — И можешь мне поверить, что она была далеко не примерной девочкой. Совсем наоборот. Это было подлое, лживое и до крайности гадкое маленькое чудовище, отягощенное сильнейшими неврозами. Состояние, граничащее с психозом, если тебя интересует мое мнение на сей счет. Он прошел в спалью, на ходу стаскивая с себя свитер. Я пошел следом и смотрел на том, как он одевает свежую рубашку и завязывает галстук. — Все ее проблемы, — продолжал Фритц, — развились на сексуальной почве, а причиной для этого послужили детские годы, проведенные в угнетающей сторогости родительского дома. Ее отец тоже далеко не отличается душевным равновесием. И женитьба на той женщине может по праву считаться ярчайшим тому примером. Тебе приходилось встречаться с ней? — С теперешней миссиз Рэндалл? — Да. Неприятная, чертовски неприятная женщина. Он даже поежился, продолжая завязывать узел на галстуке и выравнивая его перед зеркалом. — Ты знал Карен? — спросил я. — К несчастью, да. С ее родителями я тоже был знаком. Впервые судьба свела нас на замечательной, славной вечеринке, устроенной баронессой де… — Просто расскажи мне о ней, — сказал я. Фритц вздохнул. — Эта девочка, эта самая Карен Рэндалл, — заговорил он, — была живым воплощением тех скрытых нервозов, которым страдали ее родители. Можно сказать, что она претворяла в жизнь их собственные тайные, но не сбывшиеся мечты. — Что ты имеешь в виду? — Поступать наперекор всему, вопреки всем правилам и приличиям — быть сексуально раскрепощенной, не обращать внимания на то, что могут подумать по этому поводу окружающие, выбирать себе знакомых среди определенной категории людей, и все это опять же с сексуальной подоплекой. Спортсмены. Негры. И тому подобное. — Она когда-нибудь была твоей пациенткой? Он снова испустил протяжный вздох. — Слава богу, нет. Одно время мне предлагали заняться ею, но я отказался. В тот момент мне приходилось заниматься тремя другими девочками-подростками, и их с меня было вполне достаточно. И даже больше чем достаточно. — И кто порекомендовал тебе ее? — Питер, разумеется. Он единственный более или менее разумный чедлвек в их семье. — А аборты Карен? — Аборты? — Перестань, Фритц. Выкладывай. Он подошел к шкафу, снял с вешалки пиджак, надел его на себя и поправил лацканы. — Людям не дано этого понять, — сказал он. — В мире существует некий цикл, набор легко узнаваемых признаков, так, как например симптомы инфаркта миокарда. Надо просто выучить эти признаки, запомнить симптомы и суть проблемы. И тогда, когда у тебя на глазах будет вновь и вновь повторяться это действо, ты будешь знать, что происходит. Итак, непослушный ребенок останавливает свой выбор на каком-нибудь из родительских недостатков — и смею заметить, что делает он это безошибочно, с ошеломляющей, поистине сверхъестественной точностью — и сам вступает на эту стезю, начиная развивать данный порок на собственном примере. И заметь, что по правилам игры, неотвратимо надвигающееся наказание за содеянное тоже должно быть выдержано в духе избранного для подражания недостатка. Во всем должно быть соответствие: если тебя спрашивают о чем-то по-французски, то и отвечать ты должен тоже по-французски. — Я не понимаю. — Для такой девочки, как Карен, был важен вопрос возмездия. Ей хотелось быть наказанной, но только наказание это, подобно ее ослушанию, должно было бы по сути иметь сексуальную природу. Ей хотелось испытать родовые муки, чтобы таким образом наказать саму себя за разрыв с собственной семьей, со своим обществом, с нравственностью, наконец… Дилан очень хорошо сказал об этом; у меня где-то был сборник его стихов. — Он принялся перебирать расставленные на полке книги. — Не надо, не беспокойся, — возразил я. — Нет-нет, это замечательная цитата. Она тебе понравится. — Он поискал еще немного, а затем наконец выпрямился. — Никак не могу найти. Ну ладно, бог с ней. Дело в том, что ей хотелось страдать, и этого как-то не получалось. Вот почему она продолжала упорно беременеть. — Ты говоришь совсем как психиатр. — Все мы так говорим. Время сейчас такое. — И сколько раз ей удавалось забеременеть? — Насколько я знаю, это уже было дважды. Но это исключительно те сведения, что мне удалось узнать от своих других пациентов. Очень многие женщины испытывали на себе постоянный психологический террор со стороны Карен. Она посягала на их сложившуюся систему моральных ценностей, на устоявшееся представление о жизни, о том, что такое хорошо и что такое плохо. Она бросала им вызов, давая понять, что все они старые, фригидные, застенчивые дуры. Женщине средних лет не дано выдержать такое испытание; и это ужасно. У нее возникает потребность ответить, как-то среагировать, сформировать мнение, которое поддерживало бы, защищало ее позицию — и осуждало бы Карен. — Значит, тебе приходилось выслушивать множество сплетен. — Я слышал только одно — страх. Он курил сигару. Комната была залита солнцем, в лучах которого клубилось облако сизого табачного дыма. Сев на кровать, он принялся надевать ботинки. — Честно говоря, — продолжал Фритц свой рассказ, — некоторое время спустя я и сам уже начал ненавидеть Карен. С ее стороны это был уже перебор, слишком уж далеко зашла она в своих выходках. — Возможно, она не могла совладать с собой. — Возможно, — сказал Фритц, — в свое время им нужно было просто спустить с нее штаны, да выпороть хорошенько. — Таково мнение профессионала? Он улыбнулся. — Обыкновенное проявление человеческого недовольства. Если бы я только мог подсчитать количество тех женщин, кто, преодолев стыдливость, завели романы на стороне — с жутчайшими, между прочим, последствиями для себя — только из-за того, что Карен… — Мне нет дела до других женщин, — сказал я, — меня интересует Карен. — Она умерла, — сказал Фритц. — Тебя это радует? — Не говори ерунды. Что заставляет тебя так думать? — Фритц… — Нет, просто интересно, с чего ты это взял. — Фритц, — сказал я, — так сколько все-таки абортов было у Карен до прошлых выходных? — Два. — Один летом, — уточнил я, — в июне. И еще один раньше? — Да. — А кто ей их делал? — Понятия не имею, — сказал он, попыхивая сигарой. — Видимо, кто-то опытный, — предположил я, — потому что Пузырик сказала, что Карен ушла только на день. Очевидно все было сделано очень аккуратно и без осложнений. — Вполне возможно. В конце концов она была девочкой при деньгах. Я смотрел, как Фритц, сидя на кровати, и зажав в зубах сигару, завязывает шнурки на ботинках. Но только я был отчего-то уверен, что он все знает. — Фритц, это был Питер Рэндалл? Фритц хмыкнул. — Если знаешь, то зачем спрашиваешь? — Мне нужно подтверждение. — Если тебя так интересует мое мнение, то я считаю, что удавить тебя за это мало. Но все же, да: это был Питер. — А Дж.Д. об этом знал? — Боже упаси! Никогда! — А миссиз Рэндалл? — Гм. В этом я не уверен. Возможно, она и знала, в чемя, лично, сомневаюсь. — А Дж.Д. вообще знал о том, что Питер делает аборты? — Да. Об этом знают все. И поверь мне, этот аборт тоже его рук дело. — Но тем не менее Дж.Д. так никогда и не узнал о том, что у Карен были аборты. — Точно. — Тогда что общего может быть у миссиз Рэндалл и Арта Ли? — Восхищаюсь твоей проницательностью, — сказал Фритц. Я ждал ответа. Фритц еще пару раз затянулся сигарой, выпустив густое облако табачного дыма и отвел взгляд. — Вот оно что, — мне стало все ясно. — Когда? — В прошлом году. Перед Рождеством, если мне не изменяет память. — А Дж.Д. так ничего и не узнал? — Я уверен, что ты не забыл о том, — назидательно заметил мне Фритц — что Дж.Д. провел ноябрь и декабрь прошлого года в Индии, работая по линии госдепартамента. Там было что-то вроде тура доброй воли или акции из области общественного здравоохраниеня. — Но тогда чей это был ребенок? — Ну, на сей счет существует несколько разных версий. Но точно никому ничего не известно — возможно этого не знала даже сама миссиз Рэндалл. И снова у меня возникло ощущение, что чего-то не договоривает. — Ладно, Фритц, скажи. Так ты мне поможешь или нет? — Мальчик мой, ты же и сам умен не по годам. Он встал, подошел к зеркалу и одернул на себе пиджак. Он также провел руками по рубашке. Это очень характерно для Фритца: он имеет привычку постоянно дотрагиваться до своего тела, как будто желая лишний раз убедиться, что он не исчез. — Мне неоднократно приходила в голову мысль, — снова заговорил Фритц, — что нынешняя миссиз Рэндалл могла бы запросто быть матерью Карен, потому что обе эти сучки друг друга стоили. Я закурил. — А почему Дж.Д. женился на ней? Фритц беспомощно развел руками и поправил уголок платка, в верхнем кармане пиджака. Потом он выпустил край манжетов рубашки из рукавов своего пиджака. — А бог его знает. Одно время на этот счет ходили самые невероятные слухи. Сама она из очень хорошей семьи — откуда-то с Род-Айленда — но в свое время ее родители сочли, что она должна воспитываться в пансионе. А жизнь в пансионе крайне губительно сказывается на девочке. Но в любом случае, она вряд ли была подходящей партией для, считай, шестидесятилетнего мужика, да еще к тому же хирурга, постоянно занятого на работе. Ей очень быстро надоело сидеть в четырех стенах своего огромного дома. А как ты понимаешь, скука это основное занятие для девицы из пансиона. Фритц застегнул пиджак и отвернулся от зеркала, взглянув напоследок через плечо на свое отражение в нем. — И тогда, — продолжал он, — она начала развлекаться, как могла. — И как долго это продолжалось? — Больше года. — Это она договаривалась об абортах для Карен? — Вряд ли. Конечно, нельзя ничего утверждать с полной уверенностью, но лично я в этом сомневаюсь. Скорее всего организационную часть брала на себя Сигне. — Сигне? — Да. Любовница Дж.Д. Я глубоко вздохнул, раздумывая над тем, не издевается ли Фритц надо мной. Подумав, я решил все-таки, что он говорит серьезно. — У Дж.Д. была любовница? — Ну да. Финнка. Она работала в кардиологической лаборатории «Мем». Говорили, что обалденная девица. — Ты сам ее когда-нибудь видел? — Увы. — Тогда откуда же ты знаешь? Он загадочно улыбнулся в ответ. — И Карен нравилась эта Сигне? — Да. Они были подружками. Вообще-то, они вполне подходили друг другу по возрасту. Я оставил явный намек без комментариев. — Видишь ли, — продолжал Фритц, — Карен была очень близка со своей матерью, прежней миссиз Рэндалл. Она умерла два года назад от рака — кажется, прямой кишки, — и для Карен это было огромным потрясением. Она никогда не любила отца, но вот с матерью у нее были доверительные отношения. Ее последующая… скажем так, деятельность по большей части может быть списана на дурное влияние извне. — Влияние Сигне? — Нет. Судя по тому, что мне говорили, Сигне была довольно порядочной девушкой. — Тогда я тебя не понимаю. — Одной из причин, по которой Карен недолюбливала своего отца была ее осведомленность о некоторых его пристрастиях. Понимаешь, у него всегда были знакомые женщины. Молоденькие. Сначала миссиз Джуэтт, а потом у него была… — Да ладно, не вспоминай, — сказал я. Я уже успел вполне уяснить себе картину происходящего. — А что, когда его первая жена была еще жива, он тоже таскался по бабам? — Похаживал на сторону, — ответил Фритц, — скажем так. — И Карен знала? — Она всегда была очень сообразительным ребенком. — Я только одного не могу взять в толк, — сказал я. — Если уж Рэндалл так любит разнообразие, то зачем ему было снова жениться? — Проще простого. Достаточно лишь однажды взглянуть на теперяшнюю миссиз Рэндалл, и все станет ясно. Она разнообразит и украшает его жизнь. Как экзотическое растение в кадке — что, впрочем, не так уж далеко от истины, если принимать во внимание то, сколько она пьет… — Все равно неубедительно, — сказал я. Тогда он с интересом, вопрошающе взглянул на меня. — А как дела у той медсестры, с которой ты обедаешь дважды в неделю? — Сандра просто моя знакомая. Она очень милая девушка, — и только сказав это, я подумал о том, что он наредкость хорошо осведомлен. — И больше ничего? — Разумеется, ничего, — довольно натянуто подтвердил я. — Ты просто по чистой случайности встречаешься с ней в кафетерии по четвергам и пятницам? — Конечно. Наш распорядок дня… — И как ты считаешь эта девушка к тебе относится? — Она еще совсем девочка. На целых десять лет младше меня. — А разве тебе это не льстит? — Что ты хочешь этим сказать? — сказал я, прекрасно зная, что он имеет в виду. — Разве тебе не доставляет удовольствия разговаривать с ней? Сандра была медсестрой из процедурного кабинета восьмого этажа. Она была очень хорошенькой. У нее были большие темные глаза, очень узкая талия, а походка… — Между нами ничего не было, — сказал я. — И ничего не будет. И тем не менее ты встречаешься с ней дважды в неделю. — Потому что она вносит в мою унылую жизнь приятное разнообразие, — начал злиться я. — Дважды в неделю. Рандеву в уединенной и располагающей к интиму атмосфере больничного кафетерия при «Линкольне». — А вот повышать голос не стоит, я не глухой. — А я и не повышаю его, — сказал я, и в самом деле сбавляя тон. — Вот видишь, — как не в чем ни бывало продолжал Фритц, — мужчины по-разному относятся к одной и той же проблеме. Вот у тебя, например, не возникает потребности в ином общении с этой девушкой, помимо просто разговоров. Тебе достаточно и того, что она сидит рядом с тобой, ловит каждое твое слово, а возможно испытывает легкую влюбленность… — Фритц… — Смотри, — говорил Фритц. — Возьмем хотя бы случай из моей практики. У меня был пациент, у которого было навязчивое желание убивать людей. Это было сильное желание, подавлять его было очень трудно. И это весьма беспокоило больного; он жил в постоянном страхе, боясь и в самом деле кого-нибудь убить. Но в конце концов этот человек сумел-таки устроится на работу в тюрьму. Он приводил в исполнение смертельные приговоры. Он казнил людей на электрическом стуле и справлялся с работой очень хорошо; он оказался лучшим исполнителем приговоров за всю историю штата. У него было даже несколько патентов и свои маленькие профессиональные хитрости, при помощи которых он мог делать свое дело быстрее и менее болезненно для приговоренного к смерти. Он учится постигать смерть. Он любит свою работу. Он отдается ей всей душой. Его методы и подходы во многом схожи с задачами, которые ставит перед собой врач: избавлять от страданий, улучшать, совершенствовать. — И что из того? — А то, что я убежден, что нормальные желания могут проявляться в самых разнообразных формах, одни из которых более приемлемы, а другие не приемлемы вовсе. И каждый должен найти свой собственный путь, чтобы приспособиться к этому. — Мы слишком отклонились от исходной темы нашего разговора, от Карен, — напомнил я. — Не совсем так. Ты никогда не задавался вопросом, почему она была так близка с матерью, в то время как с отцом у нее были прохладные отношения? Или почему после смерти матери она выбрала себе столь шокирующий стиль поведения? Секс, наркотики, самоуничижение? Дошла даже до того, что набилась в подружки любовнице собственного отца? Я поудобнее устроился в кресле. Фритца снова потянуло на риторику. — Девочка, — сказал он, — жила в постоянном стрессе. В связи с этим, так как она все-таки знала об отношениях между родителями, у нее выработались вполне определенные реакции, некоторые из которых были защитными, а другие агрессивными. Она по-своему реагировала на все происходящее в семье. Иначе было нельзя. В каком-то смысле это вносило стабильность в ее внутренний мир. — Относительную стабильность. — Да, — согласился Фритц. — Неприятную, гадкую и извращенную. Но, возможно, это все, на что она была способна. Тогда я сказал: — Мне бы хотелось поговорить с этой Сигне. — Невозможно. Полгода тому назад Сигне вернулась в Хельсинки. — А как же Карен? — А Карен, — сказал Фритц, — стала заблудшей душой. Она осталась совсем одна, ни друзей, ни поддержки. Или так ей казалось. — Ну а как же Пузырик и Анжела Хардинг? Фритц спокойно глядел на меня. — А что они? — Ведь они могли бы ей помочь. — Разве могут идущие ко дну утопленники спасти друг друга? Спустившись вниз по лестнице, мы вышли на улицу.ГЛАВА ШЕСТАЯ
В прошлом Громила Томпсон был борцом, выступавшем на ринге в пятидесятые годы. От прочих смертных его отличала плоская, походившая с виду на шпатель голова, которой он когда-то упирался в грудь своему сопернику, повергнув того на пол и ломая кости. За несколько лет ему удалось приобрести некоторую популярность — а заодно и скопить достаточно денег, чтобы купить бар, который стал излюбленным местом для многих молодых людей, уже определивших свое профессиональное призвание. Это был хороший бар; несмотря на форму головы, Томпсон был далеко не дурак. Конечно он был не без странностей — так, при входе в его заведение, все стены которого были увешаны его собственными портретами, вам приходилось вытирать ноги о борцовский мат — но производимое общее впечатление было вполне благоприятным. Когда я вошел в бар, то в баре был всего один-единственный посетитель — им оказался плотного телосложения, хорошо одетый негр, сидевший у дальнего конца стойки, на которой перед ним стоял бокал с мартини. Я тоже присел к стойке и заказал себе скотч. В баре управлялся сам Томпсон, рукава его рубашки были закатаны, обнажая крепкие, волосатые руки. Я спросил у него: — Вы знаете человека по имени Джордж Вильсон? — А то как же, — ответил Томпсон, криво усмехаясь. — Тогда, будьте любезны, когда он войдет, скажите мне об этом. Томпсон кивнул в сторону посетителя у дальнего конца стойки. — Уже вошел. Вон он сидит. Негр посмотрел на меня и улыбнулся. Видимо подобная ситуация представлялась ему забавной, но все же у него был взгляд человека, попавшего в затруднительное положение. Я подошел и пожал ему руку. — Извините, что так получилось, — сказал я. — Я Джон Берри. — Все в порядке, — ответил он, — я тоже не знал, что так выйдет. Он был довольно молод — на вид около тридцати лет. Его шею пересекал бледный шрам: он начинался у правого уха, спускался вниз и исчезал под воротничком рубашки. Взгляд его был спокойным и уверенным. Поправив узел галстука, он наконец предложил: — Может быть пересядем за столик? — Давайте. По пути к одному из расставленных в помещении бара столов, Вильсон оглянулся через плечо и сказал: — Громила, организуй еще два того же. Бармен с готовностью подмигнул. Я сказал: — Вы работаете с фирмой Брэдфорда, так? — Да. Меня приняли на работу немногим больше года назад. Я кивнул. — Это обычное дело, — говорил Вильсон. — Мне дали хороший кабинет с видом на приемную, так, чтобы все, кто приходит и уходит видели бы меня. Вот так. Я знал, что он хочет этим сказать, и все же я чувствовал некоторое раздражение. Среди моих знакомых было несколько молодых юристов, никому из которых не удалось обзавестись собственным кабинетом даже проработав годы в адвокатской конторе. По всем объективным показателям, этому парню крупно повезло, но мне все же не стоило говорить ему об этом, потому что обоим нам были хорошо ясны причины такого везения — ему отводилась роль своего рода диковинки, чуда, которое общество сочло ценным для себя. Еще бы, образованный негр. Перед ним открывались необозримые горизонты и все возможности для хорошего будущего. Но это вовсе не освобождало его от статуса неординарного существа. — А какими делами вы занимались прежде? — В основном дела о налогах. Несколько дел, связанных с недвижимостью. Один или два гражданских процесса. Как вы понимаете, уголовные дела у фирмы бывают не каждый день. Но, в свое время поступая к ним на работу, я выразил заинтересованность к работе в суде. Я никак не думал, что они поручат это дело мне. — Ясно. — Я просто хотел, чтобы вы поняли. — Я думаю, что мне все ясно. Они подложили вам свинью, так? — Возможно. — Он улыбнулся. — По крайней мере они сами так считают. — А вы как считаете? — А я считаю, — сказал он, — что судьба дела может быть решена только в зале суда, но не раньше. — И у вас имеется к этому собственный подход? — Как раз сейчас я работаю над ним, — сказал Вильсон. — Нужно будет успеть очень многое, потому что все должно быть безукоризненно. Когда присяжные увидят на суде, то китайца-детоубицу защищает выскочка-негр, то они наверняка будут не в восторге. Я отпил небольшой глоток виски. Второй заказ был принесен и оставлен с краю стола. — А с другой стороны, — сказал Вильсон, — это может оказаться большим прорывом для меня. — В том случае, если вы выиграете процесс. — Что я и собираюсь сделать, — решительно заявил он. Я неожиданно подумал о том, что Брэдфорд, вне зависимости от того, какими соображениями он руководствовался, поручая это дело Вильсону, принял очень мудрое решение. Потому что этот парень попытается выиграть процесс любой ценой. Во что бы то ни стало. — Вы уже говорили с Артом? — Сегодня утром. — И каково ваше впечатление? — Невиновен. Я в этом уверен. — Почему? — Я его понимаю, — сказал Вильсон.* * *
Принявшись за второй бокал виски, я пересказал ему, что мне удалось сделать и узнать за последние несколько дней. Вильсон слушал молча, не перебивая, и лишь время от времени делая пометки в блокноте. Когда я закончил, он сказал: — Вы во многом облегчили мою задачу. — В каком смысле? — Основываясь на том, что вы только что рассказали мне, мы можем закрыть это дело. Мы сможем запросто вытащить доктора Ли оттуда. — Вы имеете в виду, что никакой беременности не было? Он отрицательно покаччал головой. — В нескольких случаях, и среди них Содружество против Тейлора, судом было принято решение не рассматривать беременность в качестве решающего элемента. Равно как не имеет значения, тот факт, что зародыш мог погибнуть еще раньше, чем был сделан аборт. — Другими словами, то что Карен Рэндалл не была беременна, не имеет никакого значения? — Абсолютно. — Но разве это не служит доказательством того, что операция выполнялась дилетантом, человеком, который даже не удосужился сделать тест на беременность? Арт никогда не взялся бы за аборт, не определив прежде беременность. — И вы рассчитываете построить на этом защиту? Доказывая, что доктор Ли был слишком опытен и искусен по части абортов, и поэтому он не мог сделать такой глупой ошибки? Я был раздосадован. — Нет, наверное нет. — Поверьте мне, — продолжал Вильсон, — невозможно построить защиту, взяв за основу какие-то качества характера обвиняемого. Это не будет работать, как бы вы ни старались. — Он зашуршал страничками своего блокнота. — Если вы не возражаете, я вкратце опишу вам ситуацию. Итак, в 1842 году Общее Право штата Массачусеттс объявляло аборт, произведенный любыми средствами, преступным деянием. В том случае, если пациент оставался жив, срок тюремного заключения не мог превышать семь лет; если же пациент в результате аборта умирал, то срок уже мог варьировать от пяти до двадцати лет. С тех пор к закону были приняты некоторые дополнения. Так, несколько лет спустя было решено, что в том случае, если аборт необходим для спасения жизни матери, то подобное вмешательство не может быть сочтено противозаконным абортом. Но к нашему случчаю это никакого отношения не имеет. — Не имеет. — Более поздние поправки включили в себя и решение, вынесенное по делу Содружество против Виера, когда было принято постановление, что преднамеренное использование инструмента считается составом преступления, даже без доказательства причины выкидыша или смерти. Если обвинение попытается доказать — а я нисколько не смотневаюсь, что именно так оно и будет — что доктор Ли вот уже на протяжении многих лет занимается абортами, они постараются подвести суд к тому, что отсутствие прямых улик еще не может служить достаточным основанием для оправдания Ли. — И что, у них это может получится? — Нет. Но они могут предпринять такую попытку, и она может крайне губительно сказаться на всем ходе дела. — Продолжайте. — Существует еще два судебных постановления, и упомянуто о них важно хотя бы потому, что они дают наглядное представление о том, что законодательство обращено против врачей, производящих аборты, а до вовлеченных сюда женщин ему нет ровным счетом никакого дела. Процесс Содружество против Вуда вынес решение, что согласие пациента невещественно и поэтому оно не может служить оправданием для аборта. Тогда же было вынесено заключение, что смерть женщины, наступившая в результате аборта является отягчающим вину преступлением. В какой-то степени это означает, что ваши изыскания по делу Карен Рэндалл, с правовой точки зрения, можно считать просто пустой тратой времени. — А я думал… — Все правильно, — кивнул он. — Я сказал, что дело закрыто. И так оно и есть. — Но как? — Существует две альтернативы. Первая заключается в том, чтобы незадолго до суда вручить непосредственно семейству Рэндаллов все материалы. Особо выделив тот факт, что Питер Рэндалл, личный врач покойной, сам занимается абортами, равно как и то, что он прежде неоднократно делал ей аборт. Не преминув осветить также, что сама миссиз Рэндалл, жена Дж.Д., обращалась к услугам доктора Ли, сделавшего ей аборт, и что возможно она испытывает к нему некую личную неприязнь, на почве которой и делает ложное заявление о том, что якобы сказала ей Карен. Потом еще неоспоримый факт, что Карен была психически неуравновешенной и не вызывающей симпатий молодой леди, чьи предсмертные слова, никак не могут быть сочтены убедительным доказательством. Мы можем представить все это семейству, в надежде убедить их отказаться от обвинений до суда. Я глубоко вздохнул. Этот парень был готов шагать по трупам. Это была грубая игра. — А вторая альтернатива? — Вторая альтернатива — это продолжение первой. Место действия — зал суда. Если кратко, то основные вопросы затрагивают отношения Карен, миссиз Рэндалл и доктора Ли. Обвинение возьмет за основу свидетельские показания миссиз Рэндалл. Мы должны суметь дискридитировать и ее показания, и ее саму, чтобы уже никто из присяжных не поверил ни единому ее слову. Затем нам следует поподробнее остановиться на личности Карен. Мы должны показать, что она в течение продолжительного времеми употребляла наркотики, была неразборчива в знакомствах и связях, а также что она была патологической лгуньей. Мы должны суметь убедить пресяжных, что правдопобность всего сказанного Карен, мачехе или еще кому бы то ни было, вызывает серьезные сомнения. Мы также можем доказать, что Питер Рэндалл прежде уже дважды делал ей аборт, и что скорее всего, и третий аборт тоже сделал он. — Я уверен, что Питер Рэндалл этого не делал, — сказал я. — Возможно, — согласился Вильсон, — но это несущественно. — Почему? — Потому что судят не Питера Рэндалла. Судят доктора Ли, и мы должны сделать все возможное, чтобы вызволить его оттуда. Я взглянул на него. — Да уж… Не хотелось бы мне встретиться с вами в темном переулке. — Вам не нравятся мои методы? — он еле заметно улыбнулся. — Откровенно говоря, нет. — Мне самому они тоже не по душе, — сказал Вильсон. — Но сама природа законов вынуждает нас прибегать к подобным мерам. Во многих случаях при возникновении отношений пациент-врач, законы оборачиваются против него. В прошлом году через нашу контору проходило дело одного врача-практиканта «Клиники Горли», который пошел под суд за один только гинекологический осмотр женщины. По крайней мере, такова была его версия случившегося. Женщина же заявила, что он изнасиловал ее. Медсестра при проведении осмотра не присутствовала, так что свидетелей нет. А женщина трижды проходила лечение в заведениях для людей с нарушениями психики по поводу паранойи и шизофрении. Но она тем не менее выиграла дело, а практикант теперь уже никогда не станет врачом. — И все же мне все это не нравится. — Постарайтесь рационально взглянуть на вещи, — сказал Вильсон. — С законом все ясно. Прав или виноват, с этим все ясно. Закон предлагает и обвинению, и защите определенные возможности для ведения дела, определенную тактику и подходы, диктуемые существующими статутами. Но к несчастью и для обвинения, и для защиты, все эти подходы в конце концов сведутся к взаимным обвинениям и попытке морального разгрома противоположной стороны. Обвинение, вне всякого сомнения, приложит все силы к тому, чтобы дискредитировать доктора Ли. Мы же, защита, тоже будем упорно стараться дискредитировать покойную, миссиз Рэндалл и Питера Рэндалла. У обвинения будет преимущество в том, что суд присяжных в Бостоне заведомо неприязненно настроен к тому, кому в вину вменяется аборт. Нашим же преимуществом станет то, что каким бы ни оказался состав суда присяжных, но только все они просто-таки жаждут стать свидетелями подобного скандала, когда имя древней династии начнут втаптывать в грязь и мешать с дерьмом. — Это подло. Он кивнул. — Очень подло и низко. — А что, никакого другого подхода нет? — Есть, конечно, — сказал он. — Например, найти того, кто в на деле сделал аборт. — Когда будет суд? — Предварительные слушания на следующей неделе. — А сам суд? — Наверное недели две спустя. Кажется он попал в число приоритетов. Я не знаю отчего, но могу догадаться. — Рэндалл принялся за свои связи. Вильсон кивнул. — А если того, кто сделал аборт не будет найден до начала суда? — спросил я. Вильсон грустно улыбнулся. — Мой отец, — сказал он, — был проповедником. В Ралее, Северная Каролина. Он был единственным образованным человеком изо всей общины. Он любил читать. Я помню, как однажды спросил у него, правда ли, что все те люди, книги, которых он читал, такие как Китс и Шелли, были белыми. И он сказал, что да. Тогда я спросил, читает ли он книги, написанные кем-нибудь из цветных. И он ответил, что нет. — Вильсон провел рукой по лбу, прикрывая ладонью глаза. — Но в любом случае, он оставался проповедником, он был баптистом и придерживался очень строгих правил. Он верил в божье возмездие. Он был уверен, что небеса посылают молнии, чтобы пронзить грешника. Он верил в существование пламеми ада и вечного проклятья. А так же в то, что поступки могут быть или праведными, или же неправедными. — А вы? — А я верю в то, — сказал Вильсон, — что одно пламя можно потушить другим. — Разве правда всегда на стороне огня? — Нет, — ответил он. — Но зато огонь всегда жарок и неотразим. — И вы уверены в победе. Он дотронулся до шрама на шее. — Да. — Даже вот так бесчестно? — Честь, — сказал он, — в том, чтобы победить. — Вы считаете? Он какое-то мгновение задумчиво разглядывал меня, а затем задал встречный вопрос: — Почему вы с таким рвением защищаете Рэндаллов? — Вовсе нет. — А по вашим словам именно так и выходит. — Я поступаю так, как того хотелось бы Арту. — Арту, — сказал Вильсон, — хочется выйти из тюрьмы. Кроме меня никто в Бостоне не станет с ним связываться; он для них хуже прокаженного. А я говорю вам, что мне по силам вытащить его оттуда. — Все равно это подло. — Да, боженька ты мой, да, это подло. А вы чего хотели — думали, это все понарошку, типа как катать шарики в крокет? — Он залпом допил свой мартини. — Послушайте, Берри. Вот вы, если бы вы были на моем месте, то как бы вы поступили? — Стал бы ждать, — ответил я. — Чего? — Чтобы найти того, кто сделал аборт. — А если бы он не объявился? Я покачал головой. — Не знаю? — признался я. — Тогда настоятельно рекомендую вам подумать об этом, — сказал он и вышел из бара.ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Вильсон вызвал во мне раздражение, но в то же время разговор с ним навел меня на некоторые размышления. Приехав домой, я бросил в бокал лед, залил его водкой и расположился в кресле, собираясь все тщательно обдумать. Я перебрал в памяти всех тех, с кем мне удалось встретиться и поговорить и понял, что многие важные вопросы так и остались до сих пор невыясненными, потому что мне с самого начала не пришло в голову задать их. В моем расследовании было много слабых мест и пробелов. Например, я не знал того, чем занималась Карен в воскресенье вечером, когда она уезжала куда-то на машине Питера. Что она сказала об этом миссиз Рэндалл на следующий день. И возращала ли она Питеру его машину — которая теперь была угнана; и если да, то когда Питер заполучил ее обратно? Я пил водку и чувствовал, как ко мне начинает возвращаться прежнее спокойствие. Все-таки мне следовало бы быть посдержаннее; я был чересчур вспыльчив и слишком часто выходил из себя; я придавал больше значения личностной оценке, чем объективной информации и фактам. Впредь мне следует действовать с большей осторожностью. Зазвонил телефон. Звонила Джудит. Она все еще была в доме у Ли. — Как вы там? Очень спокойно и хорошо поставленным голосом она сказала: — Тебе лучше приехать. Тут на улице что-то типа демонстрации. — Как? — Они устроили сборище, — сказала Джудит, — на лужайке. — Сейчас буду, — ответил я и положил трубку. Схватив пиджак, я бросился к машине, но затем остановился. Пора бы стать поосторожнее. Я возвратился обратно в дом и быстро набрал номер городской редакции «Глоб». Я сообщил о демонстрации у дома Ли. Звонок получился поспешным и эмоциональным; я был уверен, что они отреагируют на него. Затем я сел в машину и выехал на дорогу. Когда я остановился перед домом Ли, на лужайке со стороны улицы все еще тлел воздвигнутый там деревянный крест. На подъезде к дому стояла полицейская машина, а вокруг уже успела собраться большая толпа, состоявшая по большей части из соседских ребятишек и их ошеломленных родителей. Дело было ранним вечером, над землей постепенно сгущались сумерки, и черный дым от креста, клубясь, поднимался к небу. Я начал протискиваться сквозь толпу, направляясь к дому. Все стекла в окнах, выходящих на улицу, были перебиты. Из дома доносился плач. Полицейский у двери остановил меня. — Кто вы? — Доктор Берри. В доме находятся мои жена и дети. Он отступил от двери, и я вошел. Они все были в гостинной. Бетти Ли плакала; Джудит присматривала за детьми. Все вокруг было усеяно битым стеклом. Двое из детей порезались об острые осколки. Порезы оказались довольно глубокими, но не опасными. Полицейский пытался задавать вопросы миссиз Ли. Но никакого разговора у них не получалось. — Мы просили вас о защите, — повторяла Бетти. — Мы просили, мы умоляли вас, но вы так и не приехали… — Ну что вы, леди, — сказал полицейский. — Мы же просили. У нас что, и прав никаких нет? — Ну что вы, леди, — повторил он. Я помогал Джудит перевязать детей. — Что здесь произошло? Неожиданно полицейский обернулся в мою сторону. — А вы кто такой? — Я врач. — А, давно пора, — сказал он и снова принялся распрашивать миссиз Ли. Джудит была бледна и подавлена. — Это началось минут двадцать назад, — говорила он. — Мы целый день выслушивали угрозы по телефону. И еще были письма. И тут вдруг эти… Они приехали на четырех машинах. Воткнули в землю крест, облили его бензином и подожгли. Их там было наверное человек двадцать. Они стояли на лужайке и пели «Вперед, солдаты Христа». А потом, увидев, что мы смотрим на них из окна, они стали кидать камни. Это было похоже на кошмарный сон. — А что это были за ухари? Как они были одеты? Что у них были за машины? Она сокрушенно покачала головой. — В этом-то все и дело. Это были молодые, с виду приличные молодые люди. Если бы сюда приперлись фанатики-старперы, я бы еще как-то могла это понять, но ведь это были подростки. Тебе трудно представить, ты не видел, какие у них были лица. Закончив перевязку, мы увели детей из комнаты. — Я хочу, взглянуть на письма, которые вы получили, — сказал я. И тут в гостинную вполз годовалый малыш Ли. Он счастливо улыбался и что-то лепетал, пуская слюни и хлюпая. Он был явно заинтригован видом поблескивающих на ковре осколков. — Эй, — окликнул я полицейского у двери. — Остановите его. Полицейский взглянул вниз. Все время до этого он наблюдал за тем, как ползет малыш. Теперь он наклонился и остановил ребенка, удерживая его за пухлую ножку. — Да возьмите же вы его на руки, — сказал я полицейскому. — Он вас не укусит. Полицейской с явной неохотой поднял ребенка с пола и держа его так, как будто малыш был заразным. На его лице при этом появилось брезгливое выражение: еще бы, ребенок врача-детоубийцы. Пройдя через просторную гостинную, Джудит подошла к двери. Под ногами у нее хрустело битое стекло. Она взяла ребенка из рук полицейского. Малыш же не знал ничего о чувствах полицейского. Он безмятежно играл с блестящими пуговками на его мундире, радостно пуская слюни на синюю униформу. И ему очень не понравилось, что Джудит уносит его от тех пуговок. Я слышал, как другой полицейский говорит миссиз Ли: — Поймите же вы, мы постоянно получаем сообщения об угрозах. У нас просто нет физической возможности отреагировать на каждое из них. — Но ведь мы позвонили вам, когда они подожгли вон… вон ту штуку на лужайке перед домом. — Это крест. — Я знаю, как это называется, — сказала Бетти. Она уже больше не плакала. Она была вне себя от негодования. — Мы приехали так быстро, как только смогли, — сказал полицейский. — Поверьте мне, леди. Так быстро, как только смогли. Джудит обернулась ко мне. — У них ушла на это четверть часа. К тому времени все стекла были перебиты, и эти ублюдки уехали. Я подошел к столу и взглянул на письма. Все конверты были аккуратно вскрыты, а сами письма сложены ровной стопочкой. Большинство из них были торопливо нацарапаны от руки; кое-какие оказались отпечатаны на машинке. Все они были предельно краткими, некоторые и вовсе в одно-единственное предложение. Их авторы словно задыхались от злобного негодования и были щедры на проклятья. Коммунист вонючий любимец жидов и черномазых чертов убийца! Ты и тебе подобные получите то, что заслуживаете, ублюдочные детоубийцы. Все вы гады и сволочи. Может быть вы думаете, что живете в Германии, но это не так. Без подписи. И сказано было нашим Господом и Спасителем «Пустите детей приходить ко мней и не возбраняйте им, ибо таковых есть Царствие Божие». Ты согрешил против Господа нашего Иисуса Христа и да постигнет тебя кара от Его всемогущей десницы. Славьте Бога небес, ибо вовек милость Его. Без подписи. Все порядочные граждане нашего Содружества не станут молчать и бездействовать. Мы доберемся до тебя, где бы ты ни был. Мы будет гнать всех вас из ваших домов, мы вышвырнем вас из нашей страны. Мы выживем отсюда всех тебе подобных, и не остановимся ни перед чем, ради того, чтобы очистить наше Содружество от скверны. Без подписи. Ну что, попался! Мы переловим всех твоих приятелей. Врачи считают, что им можно все: а) разъезжать на длинных «кадиллаках», б) драть с людей за лечение три шкуры, в) изводить больных ожиданием в очередях. д) Но все вы сволочи. И всех вас поставят на место. Без подписи. Нравится убивать детей? Посмотрим, что ты запоешь, когда твоим щенкам свернут шеи. Без подписи. Аборт — это грех против Бога, человека, общества и еще не рожденного младенца. Ты за все заплатишь сполна еще при этой жизни. Но Господь Бог все видит, и гореть тебе вечно в пламени ада. Без подписи. Аборт хуже любого убийства. Что они сделали тебе, почему ты их убиваешь? Ответь на этот вопрос и ты увидишь, что правда на моей стороне. Чтобы ты сгнил в тюрьме, а твои жена и дети сдохли. Без подписи. Но было и вот такое письмо, написанное аккуратным женским почерком. Мне очень жаль, что у вас случилось такое несчастье. Я знаю, что всем вам сейчас очень тяжело. Но я только хотела сказать, что я очень благодарна вам за то, что вы сделали для меня в прошлом году, и я верю в вас и в то, что вы делаете. Вы самый лучший доктор из тех, кого я когда-либо знала и самый честный. Благодаря вам моя жизнь сложилась намного лучше, чем она была бы, если бы вы мне не помогли, и мы с мужем бесконечно вам за это признательны. Я каждый вечер буду молить Бога за вас. Миссиз Элисон Бэнкс. Это письмо я незаметно сунул в карман. Будет лучше, если оно не будет лежать здесь у всех на виду. Я услышал голоса у себя за спиной. — Так, так, так. Вы только подумайте. Я обернулся. Это был Петерсон. — Моя жена попросила меня приехать сюда. — Ну надо же. — Он огляделся по сторонам. Все окна в комнате были выбиты, и с наступлением ночи оставаться здесь было зябко. — Полнейший разгром, не правда ли? — Можно сказать. — Да, точно. — Он прошелся по гостинной. — Разгром. Глядя на него, я вдруг отчетливо представил себе ужасную картину — человек в униформе и тяжелых сапогах пробирается по руинам. Это был собирательный образ, не ассоциировавшийся с каким-либо конкретным местом или событием. Тут в комнату вошел еще один человек. Он был одет в плащ, а в руке держал блокнот. — Вы кто? — спросил у него Петерсон. — Куртис. Редакция «Глоб», сэр. — И кто же это вас сюда пригласил? Петерсон обвел взглядом гостинную, и наконец его глаза остановились на мне. — Не хорошо, — сказал Петерсон. — Ой, как не хорошо. — Отчего же? Это очень уважаемая газета. А молодой человек точно изложит все факты. И наверняка вы не можете возражать против этого. — Послушайте, — сказал Петерсон. — В городе проживает два с половиной миллиона человек, а в департаменте полиции не хватает людей. У нас нет возможности расследовать всякую дурацкую жалобу и сообщения об угрозах. Мы не можем заниматься всем этим, потому что помимо существуют другие, требующие постоянного внинимания к себе задачи, как, например, регулировка дорожного движения. — Семье обвиняемого, — сказал я. Я чувствовал, что репортер ловит каждое мое слово. — Семье обвиняемого угрожают физической расправой — письменно и по телефону. Жене и детям. Она испугана. А вам на нее наплевать. — Это не так, и вы сами прекрасно знаете об этом. — Дальше — больше. Они поджигают крест перед домом и устраивают погром. Женщина зовет на помощь. А ваши люди прибыли сюда только через четверть часа. Кстати, как далеко отсюда до ближайшего участка? — Это не имеет значения. Репортер старательно записывал. — Вы будете очень плохо выглядеть на этом фоне, — сказал я. — Конечно, многие граждане настроены против абортов, но гораздо большее число горожан выступает против вандализма, и незаконного уничтожения частной собственности шайкой распоясавшегося молодого хулиганья… — Это были не хулиганы. Я обратился к репортеру. — Капитан Петерсон выражает мнение, что великовозрастные детки, которые сожгли здесь крест и не оставили в доме ни одного целого окна, хулиганами не являлись. — Я не это хотел сказать, — быстро проговорил Петерсон. — Но сказал он именно это, — сказал я репортеру. — К тому же может быть вам будет интересно узнать, что двое из находившихся в доме детей получили серьезные порезы от разлетевшихся осколков оконного стекла. Одному ребенку три года, а другому пять лет. — Мне передали другую информацию, — сказал Петерсон. — Порезы были только… — Насколько я понимаю, — перебил его я, — здесь в настоящее время присутствует только один врач, это я. Или может быть полицейские, соизволив наконец откликнуться на призыв о помощи, прибыли сюда со своим врачом? Он молчал. — Так привезла полиция врача или нет? — подал голос репортер. — Нет. — А они вызывали врача? — Нет. Репортер быстро записывал. — Я еще припомню вам это, Берри, — сказал Петерсон. — Я еще до вас доберусь. — Поосторожнее. Здесь репортер. Его глаза метали молнии. Он развернулся и направился к двери. — Кстати, — окликнул я его, — какие шаги будут теперь предприняты полицией, чтобы впредь не допустить повторения подобного инцидента? Петерсон остановился. — Решение об этом еще не принято. — Вы уж потрудитесь объяснить этому репортеру, — сказал я, — как все это не удачно, и как вы отдадите распоряжение выставить у дома круглосуточную охрану. И самое главное убедитесь, что он вас правильно понял. Петерсон презрительно скривил губы, но я знал, что он это сделает. И это все, что мне было нужно — защита для Бетти, и небольшое давление на полицию.ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Джудит вместе с детьми отправилась домой; я остался, чтобы помочь Бетти хоть как-то заделать окна. На это ушел почти час времени. Меня разбирало зло. Сыновья Бетти были подавлены, но они все равно ни за что не желали ложиться спать. Они то и дело спускались вниз, капризничали или просили дать им попить. Маленький Генри все время жаловался, что у него болит нога, и когда я снял бинты, то действительно обнаружил в ранке крошечный стеклянный осколок. Пока я промывал ранку, Бетти была рядом, она уговаривала малыша не плакать, а я сидел, держа в руке маленькую ножку и внезапно почуствовал себя ужасно уставшим. В доме пахло жженым деревом. Было прохладно, и из разбитых окон тянуло холодом. Кругом царил полнейший беспорядок; на то, чтобы убрать все это уйдет несколько дней. Все так нелепо. Затем я снова возвратился к письмам, полученным Бетти, и читая их, я почувствовал еще большую усталость. Я задавался вопросом, зачем эти люди пошли на такое и о чем они при этом думали. Вывод, к которому я пришел, был очевиден с самого начала: они не думали вообще. Они реагировали, только и всего. И вдруг мне захотелось, чтобы всему этому поскорее пришел конец. Мне хотелось, чтобы эти письма больше не приходили, чтобы в окна были вставлены стекла, чтобы раны зажили и вокруг все вновь встало бы на свои места. Я очень этого желал. И тогда я позвонил Джорджу Вильсону. — Я как чувствовал, что вы мне еще позвоните, — сказал Вильсон. — Как вы смотрите на то, чтобы съездить в одно место? — Куда? — В гости к Дж.Д.Рэндаллу. — Зачем? — Подразнить гусей. — Встречаемся через двадцать минут, — сказал он и положил трубку.* * *
Когда мы подъезжали к Южному Берегу, направляясь к дому Рэндалла, Вильсон спросил у меня: — Что заставило вас передумать? — На то было много причин. — Из-за сегодняшнего? — На то было много причин, — повторил я. Еще некоторое время мы ехали в молчании, а затем он сказал: — Вы ведь понимаете, что это означает, да? Мы постараемся взять за горло миссиз Рэндалл и Питера. — Мне все равно. — А я думал, что вы с ним приятели. — Послушайте, я устал. — А я раньше думал, что врачи никогда не устают. — Сделайте милость, помолчите, пожалуйста. Поздно уже, почти девять часов. Небо было черным. — Когда мы войдем в дом, — сказал Вильсон, — то говорить буду я, понятно? — Хорошо, — сказал я. — Потому что говорить должен кто-то один. Если мы станем делать это на два голоса, то ничего хорошего из этого не выйдет. — У вас будет возможность высказаться, — сказал я. Он улыбнулся. — Вы меня недолюбливаете, ведь так? — В какой-то мере. — Но я вам нужен. — Это точно, — согласился я. — Это значит, что мы понимает друг друга, — сказал он. — Это значит, что вы будете делать свою работу, — ответил я. Я точно не помнил расположение дома, и поэтому, подъезжая, я сбавил скорость. Наконец я разыскал его, и уже собирался свернуть на подъездную дорожку, как что-то заставило меня остановиться. Впереди, на небольшой засыпанной гравием площадкой перед домом, стояли две машины. Я тут же узнал серебристый «порше» Дж.Д.Рэндалла, рядом с которым был припаркован серый «мерседес». — В чем дело? Я быстро погасил фары и включил заднюю скорость. — Что случилось? — спросил Вильсон. — Сам еще не знаю, — сказал я. — Ну так идем мы в гости или нет? — Нет, — сказал я. Я вывел машину обратно на шоссе и остановился на противоположной его стороне рядом с кустами. Отсюда мне открывался хороший вид на подъезд к дому и были видны обе машины. — Почему? — Потому что, — ответил я, — вон там припаркован «мерседес». — Ну и что? — Питер Рэндалл тоже ездит на «мерседесе». — Это еще лучше, — сказал Вильсон. — Тогда мы сможем устроить своего рода очную ставку. — Нет, — возразил я. — Потому что Питер Рэндалл сказал мне, что у него угнали машину. — Вот как? — Он сам мне об этом сказал. — Когда? — Вчера. Я напряженно думал. Меня начинало одолевать беспокойство, это было неприятное, тревожное чувство. И тут я вспомнил: эту самую машину я видел в гараже Рэндаллов, в день посещения миссиз Рэндалл. Я открыл дверцу своегоавтомобиля. — Идем. — Куда? — Я хочу посмотреть на ту машину, — сказал я. Мы вышли в ночь. На улице было сыро и зябко. Проходя вдоль подъездной дорожки, я нащупал в кармане небольшую ручку с лампочкой на конце. Я всегда держал ее при себе, как память о днях своей стажировки в интернатуре. И теперь я выл как никогда рад этой своей привычке. — Вы хоть понимаете, — прошептал Вильсон, — что мы вторгаемся в пределы чужой частной собственности. — Понимаю. Мы сошли с хрустевшей гравием дорожки на мягкую траву и стали подниматься по склону холма, направлясь к дому. В окнах первого этажа горел свет, но шторы были опущены, и заглянуть в дом через окно было нельзя. Мы подошли к машинам, для чего нам снова пришлось ступить на гравий. В тишине звуки собственных шагов казались нам оглушительными. Я остановился у «мерседеса» и щелкнул выключателем на своей ручке. Машина была пуста; на заднем сидении не было оставлено ничего. Я замер на месте. Сидение водителя было залито кровью. — Так-так, — сказал Вильсон. Я хотел что-то сказать, но тут раздались голоса и было слышно, как в доме открылась дверь. Мы поспешили уйти с гравия обратно на траву и спрятались за кустами, растущими вдоль дороги. Из дома вышел Дж.Д.Рэндалл. Питер был вместе с ним. Они спорили о чем-то, стараясь не повышать голоса; я слышал, как Питер сказал: «До смешного доходит», а Дж.Д. ответил ему: «Мера предосторожности»; но с такого расстояния больше ничего разобрать было невозможно. Они спустились по ступенькам крыльца и подошли к машинам. Питер сел за руль «мерседеса» и завел мотор. Дж.Д. сказал ему: «Поезжай за мной», и Питер согласно кивнул. Затем Дж.Д. уселся в свой серебристый «порше», и поехал прочь от дома. На шоссе обе машины свернули направо, направляясь на юг. — За ними, — скомандовал я. Мы бросились бежать к моей машине, припаркованной на противоположной обочине шоссе. Две другие машины тем временем уже успели отъехать на довольно приличное расстояние; гула их моторов было уже почти не слышно, но мы все еще могли видеть огоньки их заженных фар, передвигающиеся по побережью. Я завел мотор и поехал вслед за ними. Вильсон сунул руку в карман, и теперь возился с чем-то. — Что у вас там? Он поднял предмет так, чтобы я смог его разглядеть. Маленький, серебристый тюбик. — «Минокс». — Вы всегда носите с собой фотоаппарат? — Всегда, — подтвердил он. Я держался позади на приличном расстоянии, чтобы две другие машины ничего не заподозрили бы. Питер, не отставая, следовал за Дж.Д. Пять минут спустя, обе машины въехали на эстакаду юго-восточной автострады. Некоторое время спустя я въехал на нее вслед за ними. — Мне этого не понять, — сказал Вильсон. — То вы его защищаете, а теперь, словно заправский сыщик, идете за ним по пятам. — Я хочу знать правду, — сказал я. — Вот и все. Я просто хочу знать правду. Прошло уже полчаса, как я начал свое преследование. У Маршфилда дорога стала заметно уже, из трехполосного шоссе превратившись в шоссе с двумя полосами движения. Здесь было мало машин, и поэтому мне пришлось увеличить дистаницию. — Это может быть совершенно невинная прогулка, — сказал Вильсон. — Может быть они просто… — Нет, — возразил я, пытаясь мысленно соединить все факты воедино. — На выходные Питер одалживал эту машину Карен. Сын Дж.Д., Вильям, сказал мне об этом. Карен ездила на этой машине. В ней ее кровь. Затем машина была оставлена в гараже у Рэндаллов, а Питер заявил в полицию об угоне. А теперь… — А теперь они попытаются избавиться от нее, — сказал Вильсон. — Скорее всего. — Черт побери, — сказал он. — Это дело у нас в кармане. Машины продолжали свой путь на юг, мимо Плимута, дальше, направляясь в сторону Мыса. В холодном воздухе пахло соленой морской водой. Здесь почти не было движения. — Здорово придумано, — сказал Вильсон. — Выбируют, где места побольше. Когда шоссе почти совсем опустело, обе машины набрали скорость. Теперь они ехали очень быстро, разогнавшись наверное до восьмидесяти миль в час. Мы миновали Плимут, потом Хайэннис, и неслись дальше, по направлению к Провайнстауну. Неожиданно я увидел, что у впереди идущих машин зажглись фары тормоза, и обе они одна за другой свернули с шоссе направо, к океану. Мы продолжали ехать за ними по грунтовой дороге, что вела сквозь заросли низкорослых сосен. Я потушил фары. С океана дул холодный, порывистый ветер. — Пустынное местечко, — сказал Вильсон. Я кивнул. Вскоре я услышал скрежет тормозов. Я съехал с дороги в заросли и там остановился. Мы пошли пешком в сторону океана, и увидели две машины, стоявшие рядом. Я узнал, что это было за место — восточный берег Мыса, где к океану вел долгий, длинной в сотню футов, песчанный откос. Оба автомобиля стояли шельфе и были развернуты в сторону воды. Рэндалл вышел из своего «порше» и о что-то доказывал Питеру. Они спорили еще некоторое, и затем Питер снова сел в машину и проехал вперед, остановившись всего в нескольких дюймах от края обрыва. Затем он вышел из автомобиля и вернулся назад. Дж.Д. тем временем открыл багадник своего «порше» и достал оттуда небольшую канистру с бензином. Затем, действуя сообща, братья облили бензином салон «мерседеса» Питера. Я слышал, как рядом со мной что-то тихо щелкнуло. Вильсон, глядя в видоискатель своего миниатюрного фотоаппарата делал снимки. — Здесь недостаточное освещение. — Три-Х, — сказал он, продолжая снимать. — В условиях хорошей лаборатории можно усилить до 2400. А у меня такая лаборатория есть. Я снова посмотрел на машины. Дж.Д. укладывал канистру обратно в багажник. Затем он завел мотор «порше» и развернул машину в сторону дороги. — К побегу готов, — сказал Вильсон. — Замечательно. Дж.Д. окликнул Питера и вышел из машины. Они стояли рядом, и мне была заметна короткая вспышка от огонька зажженной спички. И тут салон «мерседеса» оказался охваченным пламенем. Братья тут же забежали к машине сзади и дружно налегли на нее. «Мерседес» катился сначала очень медленно, затем быстрее, и вот уже наконец оседающий под его тяжестью сыпучий песок стремительно увлекал его вниз по склону. Они отступили назад и наблюдали за крушением автомобиля. Уже в самом конце спуска он, очевидно, взорвался — послышался грохот, за которым последовала огненно-красная вспышка. Бросившись бежать к машине, они затем сели в нее и проехали мимо нас. — Идите сюда, — сказал Вильсон. Он подбежал к краю обрыва, на дне которого, почти у самой воды пылал искореженный остов «мерседеса». Вильсон сделал несколько снимков, а затем убрал свой фотоаппарат и посмотрел на меня. Он широко улыбался. — Радость моя, — сказал он, — это же улики, а значит дело у нас в кармане.ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
По дороге обратно, я свернул с автострады на выезде к Кохассет. — Эй, — сказал Вильсон, — что вы делаете? — Еду в гости к Рэндаллу. — Сейчас? — Да. — Вы что, не в своем уме? После того, что мы видели? Я сказал: — Я приехал сюда сегодня, чтобы вытащить Арта Ли из-за решетки. И я это сделаю. — Ага, — сказал Вильсон. — Но не сейчас. Не после того, что мы видели. — Он любовно погладил лежавшую у него на ладони маленькую фотокамеру. — С этим можно идти прямиком в суд. Теперь в этом нет необходимости. У нас железные доказательства. Неопровержимые. Неоспоримые. Я покачал головой. — Послушайте, — продолжал кипятиться Вильсон, — всякого свидетеля можно нейтрализовать. Его можно дискредитировать, прилюдно выставить дураком. Но дискредитировать снимок не сможет никто. Переплюнуть эти фотографии им не удастся. Так что мы их тут же возьмем за яйца. — Нет, — сказал я. Он вздохнул. — Прежде все это было не более чем обыкновенный шантаж, я собирался пойти туда и попробовать взять их на понт. Я хотел напугать их, так чтобы им стало страшно по-настоящему, заставить их верить в то, что у нас есть доказательства, которых в самом деле у нас не было и быть не могло. Но теперь все иначе. У нас есть доказательства. У нас есть все необходимое. — Если вы не желаете говорить с ними, то это сделаю я. — Берри, — сказал мне Вильсон, — вы станете с ними говорить, и этим самым только пустите все насмарку. — Я заставлю их отступиться. — Берри, из-за вас все полетит к чертям. Потому что они только что совершили один очень неприглядный поступок. Они отдают себе в этом отчет. И тогда они изберут очень жесткую линию. — Тогда мы им скажем, что нам все известно. — А если дело дойдет до суда? Что тогда? — Меня это не волнует. Потому что до суда не дойдет. Вильсон снова дотронулся рукой до своего шрама, проведя пальцем вниз по шее. — Послушайте, — сказал он, — вы что, не хотите победить? — Хочу, — сказал я, — но без драки. — Этого все равно не избежать. Здесь, как ни крути, а драка будет в любом случае. Это я вам говорю. Я подъехал к дому Рэндаллов и свернул на дорожку из гравия. — Мне можете не говорить, — сказал я. — Вы им скажите. — Вы совершаете большую ошибку, — покачал головой Вильсон. — Возможно, — согласился я, — хотя лично мне так не кажется. Мы взошли по ступенькам крыльца и позвонили в дверь.* * *
Дворецкий с явной неохотой проводил нас в гостинную. Гостинная в доме Рэндаллов по своей площади вполне могла соперничать со стандартного размера баскетбольной площадкой — необъятная комната с огромным камином, перед которым и расположились миссиз Рэндалл в дорогом домашнем костюме, а также Питер и Дж.Д., державшие в руках по большому широкобедрому бокалу с бренди. Дворецкий остановился в дверях и объявил: — Доктор Берри и мистер Вильсон, сэр. Они утверждают, что их прихода ожидают. Увидев нас, Дж.Д. помрачнел. Питер откинулся на спинку кресла и чуть заметно улыбнулся. Миссиз Рэндалл выглядела очень удивленной. Дж.Д. сказал: — Что вам надо? Я молчал. Переговоры были прерогативой Вильсон, который, учтиво поклонившись, сказал: — Я надеюсь, доктор Рэндалл, что вы уже знакомы с доктором Берри. Мое имя Джордж Вильсон. Я адвокат доктора Ли. — Это очень мило, — ответил Дж.Д. Он демонстративно посмотрел на часы. — Но уже почти полночь, и я отдыхаю в кругу своей семьи. Так что до встречи в суде мне нечего сказать никому из вас. И поэтому прошу меня… — Прошу меня извинить, сэр, — перебил его Вильсон, — мы приехали издалека, чтобы встретиться с вами. Фактически с самого Мыса. Дж.Д. замер, напустив на себя суровый вид. Питер тихонько кашлянул, стараясь подавить смешок. А миссиз Рэндалл удивленно спросила: — Но что же вы делали на Мысе ночью? — Наблюдали за фейверком, — ответил Вильсон. — Фейверк? — Да, — подтвердил Вильсон. Он обернулся к Дж.Д. — Мы тоже с удовольствием выпили бы с вами немного бренди, а потом можно было бы и за жизнь поговорить. На этот раз скрыть смешок Питеру не удалось. Дж.Д. строго посмотрел на него и звонком вызвал дворецкого. Он велел принести еще два бренди, а когда дворецкий уже собрался уйти, уточнил: — Маленькие бокалы, Герберт. Джентльмены пробудут здесь недолго. Затем он обратился к жене: — Если ты не возражаешь, дорогая. Она кивнула и вышла из комнаты. — Прошу садиться, джентльмены. — Спасибо, но мы постоим, — сказал Вильсо. Дворецкий внес два маленьких хрустальных бокала с бренди. Вильсон поднял свой: — Ваше здоровье, джентльмены. — Благодарю вас, — ответил Дж.Д. Голос его был холоден. — Итак, что вы задумали на сей раз? — Ничего особенного, — сказал Вильсон. — Просто нам показалось, что возможно вы решите пересмотреть ваши обвинения против доктора Ли. — Пересмотреть? — Да. Я именно так выразился. — Тут нечего пересматривать, — сказал Дж.Д. Вильсон отпил небольшой глоток бренди. — Вы так считаете? — Именно так, — подтвердил Дж.Д. — У нас сложилось впечатление, — продолжал Вильсон, — что вашей жене, возможно, совершейно случайно послышалось, что доктор Ли сделал аборт Карен Рэндалл. Точно так же, как нам показалось, что Питер Рэндалл тоже, разумеется, ошибочно заявил в полицию об угоне машины. Или он еще не успел этого сделать? — Ни моя жена, ни мой брат ни в чем не ошибались, — сказал Дж.Д. Питер снова кашлянул и закурил сигару. — Что-нибудь не так, Питер? — спросил у него Дж.Д. — Нет-нет, ничего. Он молча попыхивал сигарой и потягивал бренди. — Джентльмены, — сказал Дж.Д., обращаясь к нам, — вы теряете время. Никакой ошибки не было, и пересматривать здесь нечего. Тогда Вильсон мягко заметил: — В таком случае, все дальнейшие объяснения стоит отложить до суда. — Безусловно, — сказал Рэндалл, согласно кивая. — И там вас могут попросить подробно рассказать о том, где вы провели сегодняшний вечер и чем занимались, — продолжал Вильсон. — Возможно. Но на этот случай у нас есть свидетель — миссиз Рэндалл подтвердит, что мы сегодняшний вечер был проведен нами здесь, за игрой в шахматы, — он указал на шахматный столик в углу. — И кто выиграл? — с улыбкой спросил Вильсон. — Я выиграл, ей-богу, — сказал Питер, заговоривший в первый раз за весь вечер. Он усмехнулся. — И как вам это удалось? — снова спросил Вильсон. — Bishop to knight's twelve*, — ответил Питер и усмехнулся. — Он наредкость бездарно играет в шахматы. Я уже уведомил его об этом, наверное тысячу раз говорил. — Питер, это совершенно не смешно. — Ты не умеешь проигрывать, — сказал Питер. — Заткнись, Питер. Питер тут же перестал смеяться. Он сложил руки на своем огромном животе и больше не произнес ни слова. Выдержав небольшую паузу, Дж.Д. снова обратился к нам: — У вас есть еще вопросы, джентльмены?* * *
— Ты, сволочь, сукин сын, — напустился я на Вильсона. — Ты сам все испортил. — Я сделал все, что мог. — Ты специально злил его. Ты провоцировал его, чтобы затащить в суд. — Я сделал все, что мог. — Это было самым гадким, самым паршивым… — Тише, не шумите так, — сказал Вильсон, поглаживая свой шрам. — Вы могли бы напугать его. Вы могли бы рассказать ему о возможных последствиях — как объясняли это мне в баре. Вы могли бы сказать ему о фотографиях… — Ничего хорошего из этого не вышло бы, — отмахнулся Вильсон. — А может быть и вышло. — Нет. Они решительно настроены судиться. Они… — Да, — перебил его я, — и все это только благодаря вам. После того как вы стали выкаблучиваться перед ними, как самая распоследняя самовлюбленная сволочь. Рисоваться, строить из себя крутого, требовать себе бренди — как хорошо, просто замечательно. — Я пытался уговорить их, — сказал Вильсон. — Не несите чушь! Он пожал плечами. — Вы добивались совсем другого, Вильсон. Вы провоцировали их на суд, потому что вам этого очень хочется. Вам нужна арена, вам нетерпится принародно продемонстрировать свою ученость, для вас это шанс сделать себе имя, чтобы все наконец увидели, какой вы отчаянный и беспощадный. Вам не хуже меня известно, что если дело попадет в суд, то Арт Ли — вне зависимости от того, каким будет приговор — проиграет. Он лишится престижа, пациентов, а может быть даже и лицензии на практику. Точно так же, как и для Рэндаллов этот суд тоже обернется поражением. Они будут опозорены, а все эти ваши двусмысленные намеки и полуправда обернутся бесчестьем для целой семьи. И только один человек окажется на гребне славы. — Вот как? — И этим человеком будете вы, Вильсон. Только вы один выиграете от этого суда. — Это ваше сугубо личное мнение, — сказал он. Он начинал злиться. Мои слова его задели. — Это реальный факт. — Вы сами слышали, что говорил Дж.Д. Его невозможно урезонить. — Но вы могли бы заставить его слушать. — Нет, — сказал Вильсон. — Но в суде он будет слушать, как миленький. — Он откинулся на спинку сидения и глядел на дорогу перед собой, видимо, восстанавливая в памяти события минувшего вечера. — Знаете Берри, вы меня удивляете. Ведь вас в какой-то степени можно назвать ученым, и как ученому вам следовало бы объективно смотреть на вещи. За сегодняшний вечер вы получили кучу доказательств, говорящих за то, что Питер Рэндалл виновен, и тем не менее вы все равно не удовлетворены. — Он произвел на вас впечатление человека виновного в чем-то? — поинтересовался я. — Он хороший актер. — Вы не ответили на мой вопрос. — Ответил, — сказал Вильсон. — Так значит, вы уверены, что он виновен? — Именно так, — подтвердил Вильсон. — И более того, я могу заставить присяжных поверить в это. — А что если вы ошибаетесь? — Тогда с моей стороны это очень не хорошо. Так же не хорошо, как то, что миссиз Рэндалл была не права насчет Арта Ли. — Вы пытаетесь найти себе оправдание. — Кто? Я? — Он покачал головой. — Нет, господин хороший. Это не я, а вы стараетесь оправдать себя. Это вы всю дорогу играете в доброго доктора. Это вы не желаете нарушать традиций, вашего заговора молчания. Это вам хочется, чтобы все прошло тихо и гладко, чтобы, не дай бог, никого не обидеть и не оскорбить чьих-либо чувтсв. — А что же в этом плохого? Ведь задача адвоката, — сказал я, — в том и заключается, чтобы действовать во благо своего клиента. — Задача адвоката в том, чтобы выигрывать свои дела. — Арт Ли обыкновенный живой человек. У него есть семья, какие-то свои жизненные цели, свои личные желания и устремления. И вы должны способствовать их воплощению. А не инсценировать шумный судебный процесс ради удовлетворения собственного тщеславия. — Ваш, Берри, самый главный недостаток в том, что вы такой же как и все врачи. Вы никак не можете поверить в то, что в ваше стадо затесалась паршивая овца. И поэтому вы были бы не прочь увидеть на суде в крайнем случае какого-нибудь отставного военного санитара или медсестру. Или же на худой конец задрипанную старуху-повитуху. Вот кого вам хотелось бы призвать к ответу. Но только не врача. — Мне хотелось бы призвать к ответу того, кто виновен, — возразил я, — и никого больше. — Но ведь теперь вы знаете, кто виновен, — сказал Вильсон. — И вам это известно наверняка.* * *
Я отвез Вильсона обратно, а затем возвратился домой и налил себе водки, не став ее ничем разбавлять. В доме было очень тихо; время уже перевалило за полночь. Я пил водку и размышлял над всем увиденным мной этим вечером. Как и говорил Вильсон, все концы сходились на Питере Рэндалле. В его машине была кровь, и он отделался от машины. Я ни минуты не сомневался в том, что галлон бензина, опрокинутый на переднее сидение бесследно уничтожит все доказательства. Теперь он чист — или, скорее мог бы считать себя таковым, если бы мы только не видели его поджигающим машину. К тому же Вильсон был прав в том, что все здесь объяснимо с логической точки зрения. Анжела и Пузырик не лгали, заявив, будто бы они не видели Карен; вечером того воскресенья она отправилась к Питеру. А Питер допустил ошибку; по дороге домой у Карен началось кровотечение. Она, по всей видимости, рассказала обо всем миссиз Рэндалл, которая отвезла ее на своей машине в больницу. Но оказавшись в больнице, миссиз Рэндалл не знала, что диагноз, поставленный в отделении неотложной помощи не относится к компетенции полиции; и желая предотвратить семейный скандал, она обвинила во всем другого врача, единственного изо всех, кто как ей было твердо известно, тоже занимался абортами: Арта Ли. Она действовала преждевременно, и тут-то все и началось. Все предельно ясно и понятно. За исключением того, думал я, что могло послужить изначальной предпосылкой для случившегося. Питер Рэндалл на протяжении многих лет был лечащим врачом Карен. Он знал, что девочка исключительно истерична. И уже хотя бы уже поэтому он наверняка не стал бы пренебрегать пробой на наличие беременности. Тем более, что он знал о возникших у нее в последнее время проблемах со зрением, что являлось одним из симптомов опухоли гипофиза, которая могла имитировать беременность. Поэтому он обязательно сделал бы прежде анализ. Но в то же время он зачем-то направил ее к Арту Ли. Зачем? Если бы ему так уж хотелось, чтобы эта беременность была прервана, то ему было вполне по силам самому сделать ей аборт. Но опять же он уже дважды делал ей аборты, и все прошло нормально, без осложнений. Так почему же он допустил ошибку — и очень серьезную, грубую ошибку — в третий раз? Нет, думал я, ничего здесь еще не ясно. И тут мне на память пришли слова Петерсона: «И, конечно, вы, врачи, всегда держитесь вместе.» Я понял, что он и Вильсон были в чем-то правы. Мне и в самом деле очень хотелось верить, что Питер невиновен. Отчасти потому что, он был врачом, а отчасти потому, что мне он был очень симпатичен. Даже перед лицом серьезных, можно сказать неопровержимых доказательств мне хотелось верить в то, что он невиновен. Я горестно вздохнул и глотнул еще водки. Но все дело в том, что этой ночью мне довелось стать свидетелем очень важных событий, свидетелем криминального, злого умысла. И закрыть на это глаза я не мог. Я не мог списать это все на обыкновенное недоразумение или стечение обстоятельств. Мне было необходимо найти всему свое объяснение. И наиболее логичным в данной ситуации объяснением казалось то, что Питер Рэндалл и был как раз тем, кто сделал этот роковой аборт.ЧЕТВЕРГ, 13-Е ОКТЯБРЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Я проснулся и на душе у меня было пре гадостно. Я ощущал себя диким зверем, загнанным в угол клетки. Мне было не по душе все происходящее, но я не знал, как воспрепятствовать ему. И хуже всего было то, что я не мог себе представить, какую управу найти на Вильсона. Доказать невиновность Арта Ли было довольно трудно; но доказать отсутствие вины Питера Рэндалла было практически невозможно. Джудит взглянула на меня и сказала: — Злючка. Я хмыкнул и отправился в ванную. Тогда она спросила: — Что-нибудь выяснил? — Ага. Вильсон собирается повесить все на Питера Рэндалла. Она засмеялась. — Как, на старого доброго Питера? — На старго доброго Питера, — сказал я. — И у него есть доказательства? — Есть. — Это хорошо, — сказала она. — Нет, — возразил я. — Ничего хорошо в этом нет. Я выключил душ и потянулся за полотенцем. — Я не верю в то, что это сделал Питер, — сказал я. — Очень благородно с твоей стороны. Я отрицательно покачал головой. — Нет, — возразил я ей, — это просто означает, что обвинение еще одного невинного человека все равно ничего не решит. — Ничего, так им и надо, — сказала Джудит. — Кому? — Рэндаллам. — Но это не справедливо, — снова возразил я. — Тебе легко об этом говорить. Ты можешь позволить себе рассуждать о технической стороне дела и прочих формальностях. А я уже три дня провела с Бетти Ли. — Я знаю, что тебе очень нелегко… — Речь не обо мне, — перебила меня Джудит. — Я говорю о ней. Или может быть ты уже забыл о вчерашнем вечере? — Нет, — ответил я, про себя размышляя о том, что именно вчерашний вечер и стал причиной этого кошмара. Именно эти события побудили меня позвонить Вильсону. — На долю Бетти выпали все эти адские испытания, — сказал Джудит. — Этому не может быть оправдания, и Рэндаллы должны отплатить сполна за ее страдания. Так что пусть теперь жуют там друг дружку, кувыркаются как хотят. Пускай прочувствуют на собствейнно шкуре, каково это. — Но Джудит, если Питер не виноват… — Питер очень милый и забавный, — сказала она. — Но это еще совсем не значит, что он невиновен. — Но это и не делает его виноватым во всем. — А меня не волнует, кто там из них виноват, а кто нет. Меня интересует лишь то, чтобы все это побыстрее закончилось, и чтобы отпустили Арта. — Да, — сказал я. — Я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Я брился и разглядывал свое лицо в зеркале. Самое обыкновенное лицо, вот только щеки несколько толстоваты, глаза слишком маленькие, волосы начинают редеть. Но в целом и общем во мне не было ничего необычного. И тем более странно мне было ощущать себя вот уже на протяжении трех дней в самом центре событий, в эпицентре разразившегося кризиса, охватившего полдюжины человек. Я не годился для этого. Одеваясь, я раздумывал над тем, чем бы мне следовало заняться этим утром, а также над тем, действительно ли я был в самой гуще событий. Это была довольно необычная мысль. А что если я все это время кружил где-то по краю, вороша второстепенные факты, не имеющие никакой ценности? А что если суть всей проблемы так и остается еще не раскрытой? Снова пытаюсь найти оправдание Питеру. Ну а почему бы, собственно, и нет? В конце концов он был таким же человеком, как и все остальные. Мне показалось, что помочь Питеру было столь же важно, как и выручить Арта. Они оба были людьми, признанными врачами, придерживающимися достаточно интересных и нонконформистских взглядов. Если получше подумать, то между ними было очень много общего, а различия начинали казаться не столь существенными. Питер был весельчаком по натуре, Арт же часто бывал саркастичен. Питер был тостым, а Арт худым. Но в основном они были одинаковы. Я надел пиджак и постарался выбросить из головы эти идеи. Я не был судьей — и слава Богу. Распутывать дела в суде — это не по мне. Зазвонил телефон. Я не стал брать трубку. Мгновением позже раздался голос Джудит: — Это тебя. Я поднял трубку. — Алло? Знакомый, густой голос сказал: — Джон, это Питер. Мне бы хотелось пригласить тебя на обед к себе. — Зачем? — спросил я. — Я хочу, чтобы ты познакомился с моим алиби, которого у меня нет, — сказал он. — Что это значит? — Так в половине первого? — Хорошо, до встречи, — согласился я.ГЛАВА ВТОРАЯ
Питер Рэндалл жил в современном доме к западу от Ньютона. Особняк был небольшим, но очень хорошо и со вкусом обставленным: кресла от Брюэра, диван от Якобсена, рахманновский кофейный столик. Все было выдержано в строгом духе современности. Он встретил меня в дверях, держа в руке бокал с выпивкой. — Джон. Проходи. — Он проводил меня в гостиную. — Что будешшь пить? — Ничего не надо, спасибо. — Я мне кажется, что выпить не мешало бы, — сказал он. — Виски. Скотч? — Тогда со льдом. — Да ты садись, располагайся, — пригласил Питер, сам в тем временем направляясь в кухню; я слышал, как звенят кубики льда о стекло бокала. — Чем занимался утром? — Ничем, — ответил я. — Сидел и думал. — О чем же, если не секрет? — Обо всем. — Если не хочешь, то не говори, — сказал Питер, возвращаясь в гостиную с бокалом виски в руке. — Ты знаешь о том, что Вильсон все сфотографировал? — Догадываюсь. Очень прыткий молодой человек. — Да, — согласился я. — И у меня теперь могут быть неприятности? — Похоже на то, — ответил я. Еще некоторое время он молча разглядывал меня, а потом спросил: — А ты что думаешь по этому поводу? — Я уже сам не знаю, чего подумать. — А тебе известно, к примеру, что я делаю аборты? — Да, — сказал я. — И о Карен? — Дважды, — ответил я. Он откинулся в кресле, его необъятные, округлые формы резко контрастировали со строгими, прямыми линиями и углами современного мебельного дизайна. — Три раза, — поправил он меня, — если уж быть до конца точным. — Значит ты… — Нет-нет, — покачал он головой, — последний был в июне. — А первый? — Когда ей было пятнадцать лет, — он вздохнул. — Видишь ли, за свою жизнь я совершил целый ряд ошибок. И одной из них было то, что я пытался присматривать за Карен. Ее родной отец никогда не баловал ее вниманием, а я… я любил ее. Она была милой девочкой. Может быть и сбитой с толку, но в целом она была неплохой. Я сделал ей первый аборт, потому что время от времени я делаю аборты и другим пациенткам. Тебя это шокирует? — Нет. — Хорошо. Но все дело в том, что Карен продолжала упорно беременеть. Три раза за три года; для девочки этого возраста это очень недальновидный поступок. Это было уже нечто сродни патологии. И в конце концов я решил, что четвертого ребенка ей лучше выносить и родить. — Почему? — Потому что, очевидно, ей очень хотелось быть беременной. Она сама этого добивалась. Очевидно ей хотелось познать позор, быть пристыженной за незаконнорожденного ребенка. И поэтому в четвертый раз я ей отказал. — Вы были уверенны в том, что она беременна? — Нет, — Питер снова покачал головой. — И вы наверное догадываетесь, что послужило причиной для подобных сомнений. Проблемы со зрением. На ум сразу же приходят мысли о первичной дисфункции гипофиза. Я хотел сделать анализы, но Карен отказалась. Ее интересовал исключительно аборт, и когда ей стал ясно, что я не собираюсь ничего делать, она пришла в бешенство. — И тогда ты направил ее к доктору Ли? — Да, — согласился он. — И это сделал он? Питер покачал головой. — Арт слишком умен и осторожен, чтобы пойти на такое. В любом случае он стал бы настаивать на анализах. К тому же там был уже большой срок — четыре месяца, или по крайней мере она сама утверждала. Арт не взялся бы делать такой аборт. — И ты тоже его не делал? — сросил я. — Нет. Ты веришь мне? — Хотелось бы. — Но до конца ты не уверен? Я пожал плечами. — Ты сжег собственную машину. А в ней была кровь. — Да, — согласился Питер. — Кровь Карен. — Как же так вышло? — Я одолжил Карен свою машину на выходные. Я даже представить себе не мог, что она задумала сделать аборт на стороне. — Ты имеешь в виду, что она отправилась на аборт в твоей машине, ей его сделали, а потом поехала домой, истекая кровью? И уже там пересела в желтый «порше»? — Не совсем так, — сказал Питер. — Но я знаю кое-кого, кто сможет рассказать тебе, как все было на самом деле. — Он позвал: — Дорогая. Выйди, пожалуйста, к нам. Мне же он улыбнулся. — Познакомьтесь с моим алиби. В гостиную вошла миссиз Рэндалл. С виду она казалась строгой, сосредоточенной и очень сексуальной. Она опустилась в кресло рядом с Питером. — Теперь ты видишь, — сказал Питер, обращаясь ко мне, — в какой переплет я попал. Я спросил: — И воскресным вечером? — Мне не хотелось бы от этом говорить, но это так. — Это потрясающе, — сказал я, — но в то же время достаточно удобно. — В некотором смысле, — согласился Рэндалл. Он провел ладонью по ее изящной руке и тяжело поднялся с кресла. — Хотя я вообще-то так не считаю. — Вы уверены в том, что провели вместе весь вечер в воскресенье? Он налил себе еще виски. — Да. — И чем занимались? — А тем, — ответил Питер, — что я не стал бы объяснять даже под присягой. — С женой своего брата? — переспросил я. Он подмигнул миссиз Рэндалл. — Ты что, и на самом деле замужем за моим братом? — До меня тоже доходили какие-то слухи об этом, — задумчиво проговорила она, — но я им не верю. — Вот видишь, я посвящаю тебя в достаточно интимное семейное дело, — сказал мне Питер. — Да уж, вот так дела. — Ты возмущен? — Нет, — возразил я. — У меня просто нет слов. — Джошуа, — продолжал свой рассказ Питер, — обыкновенный дурак. Разумеется, тебе об этом уже известно. И Вильсону тоже. Именно это и позволяет ему ощущать в себе такую уверенность. Но к сожалению, Джошуа женился на Эвелин. — К сожалению, — повторила Эвелин. — Нам приходится просто встречаться, — сказал Питер. — Она не может развестись с моим братом, чтобы выйти замуж за меня. Это невозможно. И поэтому нам приходится принимать жазнь такой, какая она есть. — Наверное, это очень нелегко. — Я бы не сказал, — не согласился со мной Питер, вновь усаживаясь в кресло, держа в руке очередной бокал с виски. — — Джошуа очень предан своей работе. Он зачастую работает вечерами и поздно возвращается. А у Эвелин есть куда пойти, в смысле светских клубов и других мероприятий. — Но ведь рано или поздно он все равно узнает. — А он уже знает, — спокойно сказал Питер. Наверное, по выражению моего лица можно было догадаться, какое впечатление произвел на меня подобный оответ, потому что он тут же быстро оговорился. — Разумеется, подсознательно. Точно Дж.Д. не знает ничего. Но где-то глубоко в подсознании он все же понимает, что у него есть молодая жена, которой он уделяет недостаточно внимания и которая находит… удовлетворения настороне. Тогда я обратился к миссиз Рэндалл: — Вы могли бы подтвердить под присягой, что Питер был с вами в ночь с воскресенья на понедельник? — Если это будет необходимо, то да, — согласилась она. — Вильсон вынудит вас к этому. Он настаивает на суде. — Я знаю, — сказала она. — А почему вы обвинили Арта Ли? Она отвернулась от меня и взглянула на Питера. Тогда Питер ответил за нее: — Она пыталась защитить меня. — Арт был единственным известным ей врачом из тех, кто занимался абортами? — Да, — ответила Эвелин. — Вы делали у него аборт? — Да. В прошлом году. В декабре. — И как? Все было удачно? Она неловко заерзала в кресле. — Все получилось, если вы это имеете в виду. — Я имею в виду именно это, — сказал я. — Вы были уверенны в том, что Арт никому не расскажет о вас? Этот вопрос привел ее в замешательство, наконец она сказала: — Я очень испугалась. Я сама не ведала, что творю. — И свалили все на Арта. — Да, — проговорила она упавшим голосом, — так получилось. — Ну тогда, — сказал я, — вы еще можете помочь ему. — Как? — Отказаться от обвинений. В разговор снова вступил Питер: — Это совсем не так просто. — Почему жн? — Вчера вечером ты сам мог в этом убедиться. Границы определены, линия фронта обозначена, и Дж.Д. рвется в бой. У него типично хирургическое, прямолинейное представление о том, что такое хорошо и о том, что такое плохо. Он видит во всем только белое и черное, день и ночь. И никаких, там, сумерек, оттенков серого или полутонов. — И в такое явление как муж-рогоносец он, очевидно, тоже не верит. Питер рассмеялся. — Наверное, он считает так же как и ты. Встав с кресла, Эвелин сказала: — Обед будет готов через пять минут. Может быть еще выпьете? — Да, — согласился я, глядя на Питера. — Не мешало бы. Когда Эвелин вышла из гостинной, оставив нас одних, Питер заговорил вновь: — Я знаю, о чем ты сейчас, должно быть подумал. Ты видишь во мне жестокое и бессердечное животное. Но я на самом деле таковым не являюсь. Здесь уже и так было сделано немало ошибок и допущено достаточно промахов. Мне бы очень хотелось, покончить с этим делом, но так… — Чтобы обошлось без жертв. — Насколько это возможно. К несчастью, на помощь моего брата рассчитывать не приходится. Стоило лишь его жене заикнуться о докторе Ли, как он тут же с готовностью принял это обвинение за правду в конечной инстанции. Он мертвой хваткой вцепился в эту идею, подобно тому, как утопающий может хвататься за спасательный круг. Его уже не исправить. — И что же из того? — Но главный факт остается фактом. Я настаиваю — и ты можешь верить в это или нет — но я настаиваю на том, что я не делал этого аборта. Ты же со своей стороны так же твердо убежден, что доктор Ли его тоже не делал. Так кто же остается? — Этого я не знаю, — сказал я. — А ты можешь это выяснить? — Ты хочешь, чтобы я помог тебе? — Да, — сказал он.* * *
За обедом я спросил у Эвелин: — Так все-таки, что Карен сказала вам в машине? — Она продолжала повторять: «Этот ублюдок». Снова и снова. Больше ничего. — Она так ничего и не объяснила? — Нет. — И вы не догадывались, кого она могла иметь в виду? — Нет, — ответила Эвелин. — Я понятия не имела. — Она говорила что-нибудь еще? — Да, — она кивнула. — Что-то об игле. О том, что она не хочет иглы, чтобы ее втыкали в нее, чтобы она была бы рядом. Игла. — Наркотики? — Я не знаю, — пожала плечами Эвелин. — А что тогда подумали об этом? — Я ничего не думала, — сказала Эвелин. — Я везла ее в больницу, и она умирала у меня на глазах. Я очень боялась, что это мог сделать Питер, хотя в то же время и сомневалась в этом. Я боялась, что Джошуа узнает обо всем. Я волновалась очень о многом. — Но не о ней. — Отчего же, — возразила она, — и о ней тоже.ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Поданные блюда оказались вкусно и хорошо приготовленными. Но в самом конце обеда, глядя на хозяев, я вдруг поймал себя на мысли, что мне очень хочется вернуть время вспять, чтобы можно было отказаться от этого приглашения, не приходить сюда и оставаться в счастливом неведении. Я не хотел знать об их отношениях, не хотел думать об этом. После обеда мы с Питером пили кофе. Было слышно, как в кухне звенят тарелки — это Эвелин мыла посуду. Мне было трудно представить ее за подобным занятием, но рядом с Питером она была совершенно другой; наверное ее можно было даже полюбить. — Я отдаю себе отчет в том, — сказал Питер, — что с моей стороны было нечестно зазывать тебя сегодня сюда. — В общем-то, да, — согласился я. Он тяжело вздохнул и поправил галстук на своем огромном животе. — Но раньше мне никогда не приходилось оказываться в подобных ситуациях. — Как же так? — Так вышло, — сказал он. Про себя я подумал, что во всех своих несчастьях ему некого винить, кроме себя, он шел на это сознательно. И я был готов презирать его за это, но не мог. — Самое ужасное в том, — продолжал Питер, — что время от времени приходится оглядываться назад, на прожитую жизнь и задаваться вопросом: «А что бы я сделал по-другому, будь у меня возможность изменить прошлое?» Со мной это часто бывает. И я никогда не нахожу ответа на свой вопрос, я не вижу того места, где среди этого лабиринта мною был сделан неверный поворот. Может быть связь с Эв? Но, доведись начать все сначала, я бы поступил так же. Карен? И тут тоже я не стал бы ничего менять. Каждое конкретное событие, взятое само по себе не вызывает возражений. Но вот все вместе… Я сказал: — Сделай так, чтобы Дж.Д. дал отступного. Он лишь покачал головой. — Сколько я себя помню, мы с братом никогда не ладили между собой. Мы с ним совершенно разные, несхожие ни в чем, даже во внешности. Мы думаем иначе, совершаем совершенно непохожие поступки. По молодости мне было даже неприятно думать о том, что он мой брат, и поэтому в душе я тайно надеялся, что он мне не родной, что его усыновили или взяли же в нашу семью на воспитание. Полагаю, что он думал обо мне то же самое. Питер допил кофе и теперь сидел, откинувшись в кресле и склонив подбородок к груди. — Эв уже пыталась убедить Дж.Д. отказаться от обвинений, — сказал он. — Но он неумолим, а она не знает, как… — Оправдать свое поведение? — Да. — Очень плохо, что она с самого начала приплела сюда Ли. — Да, — согласился он. — Но что сделано, то сделано. Он проводил меня до двери. Я вышел на улицу, где сквозь серую пелену облаков проглядывало по-осеннему бледное солнце. Когда я направился к машине, он сказал мне вслед: — Если ты не захочешь связываться с этим, я тебя пойму. Я оглянулся. — Ты же с самого начала знал, что у меня не будет иного выбора. — Не знал, — покачал головой Питер. — Но надеялся.* * *
Садясь за руль своего автомобиля, я напряженно раздумывал над тем, как быть дальше. У меня не было ни малейшей идеи на сей счет, ни соображений, ни догадок, короче, абсолютно ничего. Наверное можно было бы снова позвонить Алану Зеннеру и спросить, не может ли он припомнить еще что-нибудь из своего последнего разговора с Карен. Или нанести повторный визит к Джинни в «Колледже Смитта», или к Анжеле и Пузырику, на тот случай, если они смогут сообщить мне некие дополнительные подробности. В чем сам я, лично, очень сомневался. Я сунул руку в карман за ключами, и мои пальцы наткнулись еще на что-то. Я вытащил находку из кармана: фотография молодого негра, облаченного в блестящий костюм. Роман Джоунз. Я совсем забыл о нем. Где-то по ходу дела он выпал из моих планов, исчез, растворился в стремительном водовороте лиц и событий. Я довольно продолжительное время разглядывал фотографию, пытаясь по чертам лица получить хоть какое-то представление о складе характера этого человека. Но это оказалось невозможно; стандартная поза, дерзкий взгляд затянутого в серебряную чешую молодого жеребца, надменно ухмыляющегося и как будто даже поглядывающего с подозрением. Снимок был неестественно-показушным, фото для толпы, и мне оно ровным счетом ни о чем не говорило. Иногда мне бывает трудно найти или подобрать нужные слова, и поэтому я не перестаю удивляться тому, что у моего сына Джонни этой проблемы не возникает. Когда он остается один, он может играть со своими игрушками и заодно составлять разные игры со словами; он подбирает рифмы или придумывает и рассказывает сам себе какие-нибудь истории. К тому же у него очень хороший слух, и каждый раз, услышав что-либо новое и непонятное для себя, он тут же идет ко мне за разъяснениями. Однажды он спросил у меня, что такое десквамация, произнеся слово совершенно правильно и с большим старанием. Поэтому я вовсе не был удивлен, когда в то время, покуда я занимался какими-то своими делами, он подошел ко мне и спросил: — Пап, а что значит аборционист? — А что? — Один из дяденек-полицейских сказал, что дядя Арт аборционист. Это плохо? — Иногда, — сказал я. Он прислонился к моей ноге, положив подбородок мне на колено. У него большие карие глаза. Глаза Джудит. — Пап, а что это такое? — Это очень непросто, — со вздохом проговорил я, стараясь выгадать время на раздумья. — Это врач так называется? Как окулист, да? — Да, — согласился я. — Но только аборционист занимается другими вещами. — Я усадил сынишку к себе на колено, чувствуя как он вырос, стал довольно тяжелым. Джудит говорит, что пора завести еще одного малыша. — Он занимается маленькими детьми, — сказал я. — Как акушер? — Как акушер, — подтвердил я. — Правильно. — Он достает из мамы ребеночка? — Да, — сказал я, — но не совсем так.Иногда малыш бывает нездоровым. Иногда он рождается так, что не может говорить… — Малыши не умеют говорить, — поправил меня Джонни, — пока не подрастут. — Да, это так, — снова согласился я. — Но иногда ребеночек рождается без ручек или без ножек. И тогда доктор останавливает его, чтобы он больше не рос и достает его раньше. — Раньше, чем он вырастет? — Да, раньше, чем он вырастет. — А меня достали раньше? — Нет, — сказал я и крепко прижал его к себе. — А почему у некоторых деток нет ручек или ножек? — Это случайность, — объяснил я. — Ошибка. Он поднес руку к глазам и смотрел на то, как сгибаются и разгибаются пальцы. — Хорошо, когда есть руки, — сказал он. — Да. — Но ведь руки есть у всех. — Нет, не у всех. — У всех, кого я знаю. — Да, — сказал я, — но иногда люди рождаются без рук. — А как же они тогда играют в мячик, без рук? — Они не могут играть в мячик. — Мне это не нравится, — объявил он. Он снова взглянул на свои руки и сжал пальцы. — А почему у людей бывают руки? — спросил он после некоторого молчания. — Потому что они есть, — подобный вопрос оказался мне не под силу. — А почему они есть? — Потому что внутри твоего тела есть специальный код. — Какой код? — Как инструкция. Он говорит твоему телу, как оно должно расти. — Код? — Это такой набор указаний. План. — Ну надо же… Это его озадачило. — Как в твоем конструкторе. Ты смотришь на картинку и собираешь то, что видишь на ней. Вот такой план. — Ну надо же… Я не был уверен в том, понял он меня или нет. Он еще немного подумал над услышанным, а затем посмотрел на меня. — А если ребеночка достать из мамы раньше, то что с ним будет? — Он уходит. — Куда? — Просто уходит, — сказал я, не желая дальше развивать эту тему. — Вот как, — сказал Джонни. Он слез с моего колена. — А правда, что дядя Арт аборционист? — Нет, — ответил я. — Это неправда. Ответить иначе я не мог, зная, что в противном случае мне очень скоро пришлось бы объясняться с его детсадовской воспитательницей по поводу того, что у моего ребенка есть дядя-аборционист. Но на душе у меня все равно было прескверно. — Хорошо, — сказал он. — Я очень рад. На этом разговор был окончен, и он отошел от меня.* * *
Джудит сказала мне: — Почему ты совсем ничего не ешь? Я отодвинул от себя тарелку: — Мне не хочется есть. Тогда Джудит сказала, обращаясь к Джонни: — Джонни, ты должен доесть все, чтобы на тарелке ничего не оставалось. Сынишка держал вилку, крепко зажав ее в маленьком кулачке. — Мне не хочется есть, — заявил он и посмотрел на меня. — Ну конечно же ты хочешь есть, — сказал я. — Нет, — возразил он. — Не хочу. Дебби, которая была еще так мала, что ее было едва-едва видно из-за стола, бросила свои нож и вилку. — Тогда мне тоже не хочется есть, — объявила она. — Это невкусно. — А по-моему это очень вкусно, — возразил я, покорно отправляя в рот очередной кусок. Дети с подозрением воззрились на меня. Особенно Дебби: для своих трех лет она казалась наредкость уравновешенным и рассудительным ребенком. — Ты просто хочешь, папочка, чтобы мы ели. — Мне нравится еда, это очень вкусно. — Это ты нарочно так говоришь. — Нет, честно. — А почему ты тогда не улыбаешься? — спросила Дебби. К счастью, в этот момент Джонни все же решил съесть еще. — Вкусно, — объявил он, поглаживая себя по животу. — Правда? — спросила Дебби. — Да, — подтвердил он. — Очень вкусно. Дебби задумалась. Ей нужно обязательно во всем убедиться самой. Но набрав полную вилку и уже поднося ее ко рту, она нечаянно уронила ее содержимое себе на платье. И тогда, как и всякая нормальная женщина в подобной ситуации, она начала злиться на всех и вся, немедленно заявив, что это ужасно, что ей это не нравится и поэтому есть она больше не будет. Вот так. Тогда, обращаясь к дочке, Джудит стала называть ее «молодой леди», и это был верным признаком того, что Джудит тоже начинает злиться. Дебби выбралась из-за стола, в то время, как Джонни продолжал есть, а потом наконец поднял свою тарелку и гордо показал ее нам: чистая, все съел. Прошло еще полчаса, прежде чем дети были уложены спать. Все это время я оставался в кухне; Джудит вошла и спросила: — Будешь кофе? — Да. Не отказался бы. — Не сердись на детей, — сказала она. — Им пришлось пережить несколько утомительных дней. — Как и всем нам. Она налила кофе и села за стол напротив меня. — У меня все не идут из головы те письма, — призналась она. — Те, что получила Бетти. — А что те письма? — Я думала о том, что за ними стоит. Ведь есть тысячи людей, они вокруг нас, они повсюду, и складывается такое впечатление, что они только и делают, что дожидаются подходящего случая. Тупые, ограниченные фанатики… — Это называется демократия, — сказал я. — На этих людях держится страна. — Ты смеешься надо мной. — Ни в коем случае, — возразил я. — Я знаю, что ты имеешь в виду. — Мне делается страшно при мысли об этом, — призналась Джудит. Она пододвинула мне сахарницу, а потом сказала: — Иногда я думаю, что мне очень хочется поскорее уехать из Бостона. И уже никогда не возвращаться сюда. — В других местах все то же самое, — ответил я. — Нужно постараться просто свыкнуться с этим.* * *
Я убил два часа в своем кабинете, просматривая старые журнальные вырезки и статьи. И все это время я напряженно думал. Я старался свести все воедино: сопоставить Карен Рэндалл, и Супербашку, и Алана Зеннера, и Анжелу с Пузыриком. Я попытался логически объяснить поведение Вестона, но в конце концов запутался окончательно и все начало представляться напрочь лишенным всякого смысла. Джудит вошла ко мне и сказала: — Уже девять часов. Я встал и надел пиджак от костюма. — Ты куда-то собираешься? — Да. — Куда. Я усмехнулся. — В бар, — пояснил я. — Это в центре города. — Но зачем? — Разрази меня гром, если я сам это знаю. Бар «Электрик-Грейп» находился в самом конце Вашингтон-Стрит. С виду он оказался ничем не примечательным кирпичным зданием с большими окнами. Окна были затянуты бумагой, и поэтому заглянуть вовнутрь было невозможно. На бумаге было написано: «Сегодня и каждый вечер: „Зефиры“ и Танцующие Девочки.» Направляясь к входу, я слышал доносящиеся из бара звуки рок-н-ролла. Был четверг, десять часов вечера, и время тянулось медленно. Заезжих моряков на улице почти не видно, а немного поодаль призывно маячат две проститутки. Еще одна разъезжает по кварталу в маленьком спортивном автомобильчике; проезжая мимо, она обернулась в мою сторону и захлопала густо накрашенными ресницами. Я вошел в бар. В помещении было жарко и душно, здесь терпко пахло потом и стоял оглушительный грохот, от которого сотрясались стены и от этого даже воздух казался густым и липким. С непривычки у меня зазвенело в ушах. Я остановился у входа, давая глазам привыкнуть к темноте комнаты. Вдоль одной из стен были расставлены дешевые деревянные столики; стойка бара находилась у стены напротив. Перед сценой оставалось небольшое пространство для танцев; двое матросов лихо отплясывали здесь с двумя толстыми, непромытого вида девицами. Танцоров кроме них в баре не нашлось. «Зефиры» на сцене старались вовсю. Их было пятеро — в руках у троих были электрогитары, еще один ударник и солист, который самозабвенно манипулировал с микрофоном, то и дело заступая за его стойку то одной ногой, то другой. Они производили много шума, но делали это с каким-то явным безразличием, как будто дожидаясь чего-то, просто убивая время за игрой. По обеим сторонам сцены танцевали две девицы. На них были бикини с оборками. Одна из девушек была несколько полноватой, а вторая хоть и двигалась весьма неуклюже, но у нее было довольно миловидное лицо. При ярком свете сценических ламп их кожа казалась белой, как мел. Я подошел к бару и заказал себе виски со льдом. Лед растает и «скотч» окажется разбавленным водой, как раз то, что мне было нужно. Расплатившись с барменом, я повернулся к сцене и начал разглядывать участников группы. Роман был одним из гитаристов, жилистый молодой человек лет, должно быть, около тридцати, с густой шевелюрой черных вьющихся волос. В розовых огнях сцены было видно, что его темная кожа блестит от пота. Играя, он смотрел себе на пальцы. — Здорово играют, — сказал я, обращаясь к бармену. Он пожал плечами. — Вам нравится такая музыка? — Конечно. А вам нет? — Дерьмо, — бармен был предельно краток. — Все дерьмо. — А какая музыка вам нравится? — Оперная, — ответил он, отходя от меня, чтобы обслужить другого посетителя. Я так и не понял, шутил ли он или говорил серьезно. Я остался стоять с бокалом в руке. Наконец «Зефиры» доиграли свое произведение до конца, и два матроса, все еще топтавшихся на оставленном для танцев «пятачке» заапплодировали. Они оказались единственными благодарными слушателями на весь бар. Солист группы, все еще приходя в себя после песни и от этого нетвердо державшийся на ногах, прильнул к микрофону и выдохнул в него: «Спасибо. Спасибо всем.» — с таким видом, как будто ему устроили многотысячную овацию. Затем он сказал. — А сейчас мы исполним старое произведение из репертуара Чака Берри. Этим произведением оказалась песня «Длинная зануда Салли». Действительно старая песня. Достаточно старая для того, чтобы я мог знать о том, что в свое время ее исполнял Малыш Ричард, но никак не Чак Берри. Достаточно старая, чтобы я запомнил ее еще с тех пор, когда задолго до женитьбы я приглашал своих знакомых девчонок в заведения, подобные этим, с тех времен, когда негры считались чем-то из разряда живых игрушек, даже не людьми, а просто тем, что создавало музыкальный фон. Это были те времена, когда белые парни могли запросто появиться в Гарлеме, чтобы провести вечер в баре «Аполло». Давно минувшие времена. Они играли старую песню хорошо, громко и быстро. А вот Джудит рок-н-ролл не нравится, и это очень прискорбно; я же, напротив, всегда был без ума от него. Но в годы моей юности он был еще не в моде. Тогда это считалось моветоном и безвкусицей. Все были без ума от Лестера Ланина, Эдди Дэвиса, и Леонарда Бернштайна, и твист тогда тоже еще не танцевали. Времена меняются. Наконец «Зефиры» отыграли свою программу. Подсоединив проигрыватель к своим колонкам, они включили запись, а сами поспрыгивали со сцены и направились к бару. Когда Роман расположился за стойкой, я подошел к нему и тронул за руку. — Купить тебе выпить? Он удивленно посмотрел на меня. — С чего это? — Я фанат Малыша Ричарда. Он смерил меня взглядом. — Будет трепаться-то… — Нет, я серьезно. — Тогда водку, — сказал он, усаживаясь за стойку рядом со мной. Я заказал водку. Заказ был выполнен, и он одним залпом опрокинул в себя целый бокал. — Давай еще по одной, — предложил он мне, — а потом поговорим о Малыше Ричарде, идет? — О-кей, — согласился я. Он взял еще один бокал с водкой и направился с ним за столик у противоположной стены. Я последовал за ним. Его серебрянный костюм поблескивал в полутьме зала. Мы расположились за свободным столом, он взглянул на бокал и сказал: — А теперь можно и на серебрянную блямбу можно взглянуть. — Что? — не понял я. Он понимающе взглянул на меня. — Где твоя бляха, детка? Значок такой, маленькая такая брошечка. Пока ты мне его не покажешь, я ничего говорить не буду. Вид у меня, наверное, был довольно озадаченный. — Господи Иисусе, — страдальчески проговорил он, — неужели я доживу до того дня, когда среди легавых станут попадаться хоть более или менее соображающие? — Я не из полиции, — сказал я. — А то как же, — он поднялся и взял со стола свой бокал. — Подожди, — остановил его я. — Я сейчас покажу тебе кое-что. Я достал бумажник и извлек из него свою карточку врача. Было темно, и поэтому ему пришлось наклониться, чтобы получше рассмотреть ее. — Меня не проведешь, — недоверчиво объявил он мне. Но тем не менее он снова вел за стол. — Это правда. Я врач. — Ну ладно, — согласился он. — Ты врач. Хотя я и чую в тебе легавого, но ты как будто врач. Но только уговор: видишь вон тех ребят? — с этими словами он кивнул в сторону своих приятелей из группы. — В случае чего, все они подтвердят, что ты показал мне карточку врача, а не бляху. Это называется обман, детка. В суде такой трюк не пройдет. Ясно? — Я просто хотел поговорить. — Меня не проведешь, — сказал он, потягивая водку. Он усмехнулся. — Земля слухом полнится. — В самом деле? — Ага, — сказал он, снова взглянув мне в лицо. — Кто тебе сказал об этом? — Так получилось. — Как получилось? Я пожал плечами. — Просто… получилось. — Куда это пойдет? — Мне. Он рассмеялся. — Тебе? Ладно, мужик, давай по-серьезному. Тебе это не пригодится. — Ну что ж, — вздохнул я. Я встал из-за стола и собрался было уходить. — Наверное я действительно обратился не по адресу. — Постой, детка. Куда же ты? Я остановился. Он по-прежнему оставался сидеть за столом, глядя на водку, обхватив руками бокал. — Присядь. — Еще какое-то время он продолжал молча разглядывать бокал, и наконец сказал: — Товар первоклассный. Чистый, ничем не разбавленный. Высшее качество и поэтому цена тоже высокая, понял? — О-кей, — сказал я. Он нервно почесал запястья. — Сколько? — Десять. Пятнадцать. Сколько есть. — У меня есть столько, сколько тебе надо. — Тогда пятнадцать, — сказал я. — Но сначала посмотреть. — Да-да, конечно. Увидишь сначала, можешь не беспокоиться. Он продолжал почесывать руки, скрытые под серебристой тканью, а затем улыбнулся: — Но прежде один вопрос. — Что? — Кто тебе сказал? Я несколько смутился. — Анжела Хардинг, — сказал я. Его это, по всей видимости, сильно озадачило. Я начал подумывать о том, что, очевидно, сболтнул лишнего. Он заерзал на стуле, как будто все еще решая, что со мной делать, а потом спросил: — Она твоя знакомая? — В какой-то степени. — Когда ты виделся с ней в последний наз? — Вчера, — признался я. Он медленно кивнул. — Выход, — снова тихо заговорил он, — вон так. Я даю тебе ровно тридцать секунд на то, чтобы убраться отсюда, предже, чем я отверну тебе башку. Слышал меня, скотина легавая? Тридцать секунд. Тогда я сказал. — Ну ладно, это была не сама Анжела. Мне сказала ее подружка. — Кто именно? — Карен Рэндалл. — Не знаю такую. — А мне кажется, что вы очень близко знакомы. Он отрицательно замотал головой. — Не может такого быть. — По крайней мере мне так было сказано. — Тебя неверно информировали, детка. А ты и поверил. Я вытащил из кармана его фотографию. — Вот это из ее комнаты в колледже. Но не успел я опомниться, как он стремительно выхватил снимок у меня из рук и изодрал его в клочки. — Какое фото? — как не в чем ни бывало спросил он. — Не знаю я, о каком таком фото идет речь. А телку твою я в глаза никогда не видел. Я откинулся на спинку стула. Он зло глядел на меня. — Проваливай отсюда. — Я пришел сюда за тем, чтобы кое-что купить, — сказал я. — И без товара я никуда не уйду. — Или ты сейчас же выметешься отсюда, или пеняй на себя. Он снова почесал руки. Глядя на него, я понял, что больше мне все равно ничего узнать не удастся. Он не был настроен на разговор со мной, а заставить его говорить я не мог. — Ну что же, ладно, — сказал я, вставая из-за стола и оставляя на нем свои очки. — Кстати, ты не подскажешь мне, где можно разжиться тиопенталом? На мгновение глаза его округлились. Затем он переспросил: — Чем-чем? — Тиопенталом. — Не знаю. Никогда не слышал. Я теперь проваливай отсюда, прежде, чем кто-нибудь из вон тех ребятишек у бара не настучал тебе по мозгам. Я вышел на улицу. Было холодно; снова зарядил бесконечный, мелкий дождик. Я глядел на Вашингтон-Стрит и яркие огни других рок-н-ролльных заведений, стриптиз-шоу и ночных дискотек: я подождал с полминуты, а затем вернулся обратно. Мои очки все еще лежали на столе, где я их и оставил. Я забрал их и снова направился к выходу, не приминув по пути окинуть взглядом помещение бара. Роман звонил куда-то из телефона-автомата, находящегося в углу. Это все, что мне надо было узнать.ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
За углом, в одном из домов в самом конце квартала располагалась маленькая закусочная, обыкновенная замызганная забегаловка с самообслуживанием и высокими столами, за которыми едят стоя. Гамбургеры по двадцать центов за штуку. У забегаловки была большая застекленная витрина. Войдя в помещение, я увидел двоих девочек-подростков, жующих и хихикающих одновременно, парочку угрюмых бродяг в потрепанных непомерно длинных, едва ли не до пят, пальто. У одной из стен собрались трое матросов, они весело смеялись и хлопали друг дружку по спине, очевидно, оживляя в памяти подробности недавнего приключения или же планируя очередное. Телефон был у дальней стены. Я позвонил в «Мем» и попросил разыскать доктора Хаммонда. Мне было сказано, что этой ночью у него было дежурство в отделении неотложной помощи; и мой звонок был тут же переадресован туда. — Нортон, это Джон Берри. — Что случилось? — Мне нужна кое-какая информация из вашего архива. — Тебе повезло, — сказал Хаммонд. — Ночь в целом спокойная. Всего-то одна или две рваные раны да парочка подравшихся пьяниц. Все. Так что тебе надо? — Запиши, — сказал я. — Роман Джоунз, негр, примерно двадцати четырех или -пяти лет. Мне нужно узнать, не поступал ли он когда-либо в вашу больницу и не наблюдался ли в какой-нибудь из клинник. Мне нужны даты. — Понятно, — сказал Хаммонд. — Роман Джоунз. Поступление в больницу и клинические обращения. Пойду гляну. — Спасибо тебе, — поблагодарил я. — Ты еще перезвонишь? — Нет, я попозже сам заеду к тебе в отделение. Тогда я еще не ведал о том, что в свете грядущих событий, это обещание можно было по праву считать самым выдающимся преуменьшением года.* * *
Закончив разговор и положив трубку, я вдруг почувствовал, что хочу есть. И тогда я взял себе хот-дог и кофе. Я никогда не беру гамбургеры в подобного рода сомнительных заведениях. С одной стороны, потому что в них вместо нормального мяса могут положить дешевую конину, или крольчатину, или потроха или еще что угодно, главное, чтоб это можно было пропустить через мясорубку. А с другой стороны, еще и потому что, в подобной продукции обычно содержится столько болезнетворных микробов, что их, наверное, с лихвой хватило бы на то, чтобы перезаразить целую армию. Взять для примера хотя бы трихинеллез — по нему Бостон в шесть раз опережает среднестатистический показатель по стране. Так что излишняя осторожность не помешает. У меня есть друг, и по специальности он бактериолог. Весь его рабочий день проходит в больничной лаборатории, где он и его коллеги занимаются тем, что культивируют микроорганизмы, вызвавшие заболевания у пациентов. Так вот, этот парень доработался до того, что его невозможно никуда затащить на обед, даже в такие приличные места как «У Джозефа» или «Локе-Обер». Он никогда не станет есть бифштекс с кровью. Он боится. Однако, однажды я все же попал на обед в его компании, и это на самом деле ужасно — пока мы ели горячее, он прямо-таки извелся, на него было жалко смотреть. А по выражению его лица не составляло труда догадаться, что именно в этот самый момент он представляет себе чашки Петри с кровяным агаром, и прожилками проросших крошечных колоний. И в каждом куске отправляемом в рот ему мерещятся эти самые колонии. Стафилококки. Стрептококки. Грамотрицательные бациллы. Жизнь его безнадежно исковеркана. И все же хот-доги в этом отношении не столь опасны — не намного, конечно, но все-таки — и поэтому я взял себе один хот-дог и кофе, отошел в сторону и встал у высокого прилавка, выбрав место у окна. Я ел и глядел на уличный людской поток. Я вспомнил о Романе. Мне было не по себе от того, что он наговорил мне в баре. Но он торгует зельем, это однозначно; и очевидно, это нечто сильнодействующее. И это не марихуана — ее можно запросто купить на каждом углу, для него это было бы слишком просто. Промышленный выпуск ЛСД тоже прекращен, но вот лизергиновая кислота, служащая исходным веществом для получения требуемого наркотика, тоннами производится в Италии, и любой школьник, мало-мальски смыслящий в химии и запасшийся некоторыми реактивами и несколькими колбами из школьной лаборатории, запросто может самостоятельно довести этот процесс до конца. А получить псилоцибин и ДМТ даже еще проще. Наверное Роман имеет дело с опиумом, морфином или героином. Это уже значительно усложняло дело — в частности, если вспомнить его реакцию на упоминание об Анжеле Хардинг или Карен Рэндалл. Я еще не мог предположить, какая здесь может быть взаимосвязь, и все же меня не покидало ощущение, что очень скоро я обо всем узнаю. Я доел хот-дог и теперь просто пил кофе. В очередной раз бросив взгляд в окно, я увидел, как мимо по улице торопливо прошел Роман. Он не заметил меня. Он глядел куда-то вперед, был чем-то встревожен, и, судя по всему, настроен весьма решительно. Я залпом допил кофе и поспешил за ним. [Примечание редактора: описание трех этапного процесса синтеза диэтиламида лизергиновой кислоты (ЛСД) из обычного сырья было исключено из данной рукописи.]ГЛАВА ПЯТАЯ
Он шел впереди, обгоняя меня на полквартала, и я держался на почтительном расстоянии позади него. Он спешил сквозь толпу, расталкивая прохожих. Он выходил на Стюарт-Стрит, и но я не выпускал его из виду. Затем он повернул налево и направился к автостраде. Я последовал за ним. Это было пустынное место; я остановился и закурил сигарету. Я старался поплотнее запахнуть на себе плащ и жалел о том, что не удосужился надеть шляпу. Если он сейчас оглянется назад, то наверняка узнает меня. Роман прошел еще один квартал, затем снова повернул налево. Он как будто возвращался наза. Я не понял этого маневра, но решил быть поосторожнее. Он шел торопливо, едва не срываясь на бег, это были движения испуганного человека. Теперь мы были на Харви-Стрит. Здесь находилась несколько китайских ресторанчиков. Я остановился у одного уз них, делая вид, что читаю меню. Роман не оглядывался назад. Он прошел еще один квартал, а затем повернул направо. Я поспешил следом. К югу от Коммонз городской облик разительно меняется. Так, на Тремонт-Стрит расположены дорогие магазины и первоклассные театры. Вашингтон-Стрит находится всего в квартале отсюда, и характер тамошних увеселительных заведений рассчитан на менее взыскательную публику: бары, проститутки и кинотеатры, в которых крутят порнофильмы. Еще далее кварталом дела обстоят еще круче. Потом идет квартал с китайскими ресторанчиками, где я сейчас и оказался. Еще дальше квартал оптовых магазинчиков. В основном ткани. Теперь мы шли по этим улицам. Магазины были погружены во тьму. В витринах были выставлены рулоны тканей. Были здесь и большие железные ворота из рифленого железа, куда подъезжали для погрузки и разгрузки грузовики. Несколько маленьких галантерейных лавчонок. Магазинчик театральной бутофории, в витрине которого были выставлены костюмы — чулки для танцовщицы кордебалета, старая военная униформа, несколько париков. В полуподвальном этаже располагался зал для игры в пул, откуда слышался тихий стук шаров. На улицах царили темнота и сырость. Навстречу почти не попадалось прохожих. Роман быстро прошел еще один квартал, и затем остановился. Я успел нырнуть в какой-то дверной проем. Какое-то время он стоял, оглядываясь по сторонам, а потом отправился дальше. Я снова последовал за ним. Он петлял по улицам, несколько раз возвращаясь обратно и часто останавливался, чтобы оглянуться назад. Один раз мимо проехала машина, шины шелестели на мокром тротуаре. Роман бросился в тень, и вышел оттуда только когда машина скрылась из виду. Он нервничал, это хорошо. Я шел за ним еще по крайней мере с четверть часа. Я никак не мог решить, то ли он на самом деле настолько осторожен или же просто убивает время. Он останавливался несколько раз, и глядел на то, что теперь было у него в руке — может быть часы, может быть еще что-нибудь. Я не мог разглядеть. Наконец он направился на север, придерживаясь дальних улочек, обходя стороной Коммонз и Легислатуру Штата. И только теперь я понял, что он направляется на Бикон-Хилл. Прошло еще десять минут, и я должно быть, утратил бдительность, потому что случилось так, что я потерял его из виду. Он бросился за угол, а когда, буквально несколько мгновений спустя, я подоспел на то же место, то его нигде не было видно: улица была совершенно пустынна. Я остановился, прислушиваясь к звуку шагов, но все было тихо. Это меня обеспокоило, и я поспешил вперед. Все произошло очень быстро. Что-то холодное, влажное и очень тяжелое ударило меня по голове и я почувствовал острую боль, холодившую лоб, а потом сильный удар в живот. Я упал на тротуар, и мир закружился у меня перед глазами. Я слышал крик и шаги, а потом была пустота.ГЛАВА ШЕСТАЯ
Это было очень странное зрелище, я чувствовал себя как будто во сне, где все перемешалось. Дома казались черными и огромными, они возвышались и нависали надо мной, угрожая вот-вот обрушиться. И им не было видно конца и края. Мне было мокро и холодно, мое лицо было мокрым от непрекращающегося дождя. Я немного приподнялся на тротуаре и увидел, что асфальт был красным. Я приподнялся на локте. Кровь капала на плащ. Я тупо смотрел на красный асфальт. Черт возьми, сколько кровищи. Моя кровь? В животе у меня забурлило и меня вырвало. Ужасно кружилась голова, и все перед глазами стало на мгновение зеленым. Наконец, сделав над собой усилие, мне удалось подняться на колени. Где-то вдалеке я слышал вой сирен. Довольно далеко, но этот звук как будто становился ближе. Я нетвердо стоял на ногах и прислонился к автомобилю, что был припаркован у обочины. Я не знал, где я; на улице было темно и тихо. Я глядел на залитый кровью тротуар, и раздумывал над тем, что же мне теперь делать. Звук сирен становился ближе. Спотыкаясь, я забежал за угол и здесь остановился, чтобы перевести дух. Сирены были совсем близко; их голубой свет осветил улицу, на которой я только что стоял. Я снова побежал. Я не знал, как далеко удалось мне уйти от того места. Я не знал, где я теперь находился. Я продолжал бежать, пока не увидел такси. Машина с работающим вхолостую мотором была припаркована у стоянки. Я сказал таксисту: — Довезите меня до ближайшей больницы. Он посмотрел на мое лицо. — Еще чего не хватало, — сказал он. Я хотел было сесть в машину. — Отвали, приятель. — Он захлопнул дверцу и уехал прочь, оставляя меня стоять посреди улицы. В далеке я снова услышал звуки сирен. Меня захлестнула новая волна слабости. Я опустился на тротуар и ждал, пока приступ пройдет. Меня снова стошнило. С лица по-прежнему капала кровь. Маленькие красные капельки падали на землю, смешиваясь с тем, что было только что исторгнуто из себя моим желудком. Дождь не утихал. Я дрожал от холода, но как раз именно это и удерживал меня от того, чтобы потерять сознание. Я поднялся на ноги и попробовал вспомнить, как все было; я находился где-то южнее Вашингтон-Стрит; на последнем указателе, была надпись Керли-Плейс. Мне это название ни о чем не говорило. И тогда я пошел вперед наугад, нетвердо ступая, часто останавливаясь. Я надеялся, что иду в верном направлении. Я знал, что теряю кровь, но не имел понятия, насколько серьезной может оказаться моя рана. Через каждые несколько шагов мне приходилось останавливаться, чтобы прислониться к каой-либо из машин и перевести дыхание. Мне стало еще хуже. Я споткнулся и упал, сбивая о тротуар колени и чувствуя адскую боль. Через некоторое время сознание мое все же несколько прояснилось, и я смог снова подняться с земли. Насквозь промокшие ботинки скрипели при ходьбе. Вся моя одежда была насквозь мокрой от дождя и моего собственного пота. Я постарался сосредоточиться на скрипе своих туфель и заставил себя идти дальше. Медленно, шаг за шагом. В трех кварталах впереди себя я увидел зажженные фонари. Я знал, что мне это по силу. Шаг за шагом. Я прислонился на минутку к синему автомобилю у обочины, только на минутку, чтобы можно было перевести дух.* * *
— Вот так. Вот так, осторожнее. Кто-то поднимал меня. Я сидел в машине и меня вытаскивали из нее. Кто-то забросил мою руку к себе на плечо, и я шел. Впереди яркие огни. Вывеска: «Отделение неотложной помощи». Горит голубая лампа. Медсестра остановилась в дверях. — Давай, иди медленно. Все будет в порядке. Мне казалось, что моя голова с трудом удерживается на шее. Я попытался, что-то сказать, но во рту у меня все пересохло. Мне было очень холодно и очень хотелось пить. Я взглянул на человека, помогавшего мне идти. Пожилой человек, лысый и с седой бородой. Я старался идти ровнее и тверже держаться на ногах, чтобы как можно меньше обременять его, но ноги были словно ватными и еще меня бил озноб. — Хорошо, парень. Иди. Молодец. У него был грубоватый голос. Медсестра вышла нам навстречу, выступая из моря ослепительного света, увидела меня и тут же поспешила обратно. Из двери появились двое врачей-практикантов, которые тут же подхватили меня под руки. Они были сильными и высокими, я почувствовал, что меня приподнимает над землей так, что теперь лишь мыски моих туфель едва чиркали по лужам. Моя голова была наклонена вперед, и я чувствовал, как дождевые капли затекают за шиворот. Лысый человек забежал вперед и распахнул двери. Мы оказались в помещении, и там было тепло. Меня уложили на застеленный простыней стол и начали раздевать, но вся одежда насквозь вымокла и пропиталась кровью; вещи липли к моему телу и в конце концов их стали резать ножницами. Это было очень нелегко, и наверное растянуло на многие часы. Я лежал с закрытыми глазами: потому что лампы под потолком горели очень ярко, они слепили глаза и на них было больно смотреть. — Взять кровь на гематокрит и сделать перекрестную пробу, — сказал один из врачей. — И подготовьте комплект номер четыре и шовный материал во втором кабинете. Они что-то делали с моей головой; я почти не ощущал того, как чьи-то руки прижимают марлевые салфетки к моей коже. Лоб казался холодным и онемевшим. К этому времени им удалось меня раздеть. Меня растерли жестким полотенцем и укутали в одеяло, а потом переложили на другой стол, который тоже был застелен простыней, который тут же покатился по коридору. Я открыл глаза и увидел, что тот пожилой человек с бородой с беспокойством смотрит на меня. — Где вы его нашли? — спросил один из врачей. — На машине. Он лежал на машине. Сначала я подумал, что он просто напился до бесчувствия. Это было на дороге, понимаете, и я испугался, что он может угодить кому-нибудь под колеса, поэтому я остановился, чтобы убрать его оттуда. Подойдя поближе, я увидел, что он хорошо одет и весь в крови. Я не знаю, что с ним случилось, но на вид он был совсем плох, и поэтому я привез его сюда. — А вы не знаете, что это может быть? — спросил практикант. — По-моему, его избили. — У него нет бумажника, — сказал практикант. — Сколько он вам должен за проезд? — Ничего, пустяки, — сказал лысый. — Я уверен, что он пожелает заплатить вам. — Пустяки, — повторил таксист. — Ну ладно, мне пора. — Все же оставьте свои координаты у секретаря, — сказал практикант. Но пожилой таксист уже скрылся за дверью. Меня привезли в комнату, стены которой были выложены голубым кафелем. У меня над головой был включен хирургический светильник. На меня смотрели чьи-то лица, наполовину скрытые под марлевыми повязками. На руки врачей натянуты резиновые перчатки. — Сначала остановим кровотечение, — сказал все тот же врач. — А потом сделаем рентген. — Он взглянул на меня. — Вы очнулись, сэр? Я кивнул и хотел что-то сказать. — Нер разговаривайте. У вас может быть сломана челюсть. Сейчас я закрою рану у вас на лбу, а там посмотрим. Медсестра умыла меня. Сначала теплым мылом. Губки быстро пропитывались кровью и их приходилось менять. — Теперь спирт, — сказала она. — Может немного щипать. Молодые врачи-практиканты осматривали рану и разговаривали между собой. — Наверное лучше отметить это как шести сантиметровый наружный порез на правом виске. Я почти не чувствовал жжения спирта. Он холодил кожу и немного пощипывал, вот и все. В руках практикант держал кривую хирургическую иглу, вставленную в иглодержатель. Медсестра отступила назад, и он склонился над моей головой. Я ожидал почувствовать боль, но чувствовал лишь легкое покалывание. Накладывая швы, он сказал: — Черт, какой глубокий порез. Совсем как хирургический. — Нож? — Может быть, но я сомневаюсь в этом. Медсестра наложила мне на руку жгут и брала кровь из вены. — Введите ему еще противостолбнячную сыворотку, — сказал практикант, продолжая накладывать швы. — И пенициллин. — Тут он обратился ко мне. — Моргните один раз, если «да», и два раза, если «нет». У вас есть аллергия на пенициллин? Я моргнул два раза. — Вы уверены? Я моргнул один раз. — Хорошо, — сказал практикант. Он все еще зашивал рану. Медсестра сделала мне два укола. Второй практикант осматривал мое тело и не говорил ничего. Должно быть я снова потерял сознание. Вновь открыв глаза, я увидел, что над головой у меня установлен огромный рентгеновский аппарат. Кто-то раздраженно повторял: «Осторожно. Да осторожнее же.» Я снова впал в забытье. Очнулся я уже в совсем другой комнате. Стены в ней были выкрашены светло-зеленой краской. Занимавшиеся мной практиканты подносили еще сырые рентгеновские снимки к свету и обсуждали их между собой. Затем один из них ушел, а второй подошел ко мне. — С вами как будто все в порядке, — сказал он. — Возможно у вас выбито несколько зубов, но трещин и перекосов как будто нет. Туман в голове рассеивался; я приходил в себя и уже был в состоянии спросить: — Рентгенолог смотрел снимки? Этот вопрос застал их врасплох. Они приехали, и в этот момент, должно быть, думали о том же, что и я: о том, что разбирать снимки черепа очень нелегко, и для этого необходимо соответствующий опыт. Они так же не ожидали, что я могу задать подобный вопрос. — Нет, рентгенолога сейчас нет на месте. — А где же он тогда? — Вышел за кофе. — Тогда пусть он войдет обратно, — сказал я. У меня во рту все пересохло; челюсть болела. Я дотронулся рукой до щеки и обнаружил большой и очень болезненный желвак. Не удивительно, что они беспокоились о том, что могут быть трещины. — Какой у меня крит? — снова спросил я. — Что вы сказали, сэр? Им было трудно понимать меня, потому что язык у меня заплетался и речь от этого казалась неразборчивой. — Я сказал, какой у меня гематокрит? Они снова переглянулись между собой, а затем один ответил: — Сорок, сэр. — Принесите мне воды. Один из них отправился за водой. А другой изумленно глядел на меня, как будто только что признал во мне человеческое существо. — А вы врач, сэр? — Нет, — огрызнулся я. — Я хорошо осведомленный пигмей. Смутившись, он вытащил из кармана блокнот м спросил: — Вы поступали когда-либо на лечение в эту больницу? — Нет, — сказал я. — И сейчас не собираюсь этого делать. — Сэр, но вы поступили сюда с резанной раной… — Это мое дело. Дайте мне зеркало. — Зеркало? Я вздохнул. — Хочу посмотреть, чего вы там нашили. — Сэр, если вы врач… — Дайте мне зеркало. Зеркало и стакан воды были доставлены мне с впечатляющей поспешностью. Сначала я быстро выпил воду; это было замечательно. — Вам лучше не торопиться, сэр. — Гематокрит сорок, и это совсем не плохо, — сказал я. — Вы тоже, кстати, об этом знаете. Держа зеркало в руке, я рассматривал порез у себя на лбу. Я злился на практикантов, и это раздражение помогало мне забыть о боли. Я разглядывал изогнутый порез, который начинался повыше брови и спускался к уху. Они наложили около двадцати швов. — Как давно меня привезли? — спросил я. — Около часа назад, сэр. — Перестаньте называть меня сэром, — сказал я, — и сделайте еще один анализ крови. Я хочу убедиться, что нет внутреннего кровотечения. — Сэр, но у вас пульс только семьдесят пять, и цвет вашей кожи… — Делайте, что вам говорят, — сказал я. Они снова взяли у меня кровь. Практикант набрал в шприц не меньше пяти кубиков. — Боже, — сказал я. — Ведь это только на гематокрит. Он виновато взглянул на меня и поспешно удалился. Небрежно работают. Для анализа требуется совсем немного крови, какая-то часть миллилитра, фактически может быть достаточно даже капли крови из пальца. Я сказал, обращаясь оставшемуся практиканту. — Мое имя Джон Берри. Я патологоанатом из «Линкольна». — Да, сэр. — Ничего записывать не надо. — Да, сэр, — он отложил блокнот. — Я к вам не поступал, и никаких документальных записей на сей счет быть не должно. — Сэр, но если на вас напали и ограбили… — На меня никто не нападал, — возразил я. — Я споткнулся и упал. И все. Нелепая случайность. — Сэр, но характер травм, полученных вами, указывает на то… — Мне нет дела до того, что я не соответствую ни одному из тех, случаев, что описаны в вашем учебнике. Я говорю вам, как было дело, и этого достаточно. — Сэр… — И без разговоров. Я посмотрел на практиканта. На нем были белые брюки и халат, слегка забрызганный кровью; я догадался, что это, наверное, была моя кровь. — У вас на халате нет карточки с именем. — Нет. — Тогда вам лучше приколоть ее. Потому что нам, пациентам, хочется знать, с кем мы говорим. Он испустил глубокий вздох и затем сказал: — Сэр, я еще учусь на четвертом курсе. — Бог ты мой. — Сэр. — Послушай, сынок. Будет лучше, если ты уяснишь себе кое-что с самого начала. — Я был рад предоставившейся возможности лишний раз позлиться, потому что это придавало мне силы. — Я допускаю, что месячная практика в «неотложке» доставляет тебе особое удовольствие, но, согласись, что мне здесь радоваться нечему. Позови доктора Хаммонда. — Кого, сэр? — Доктора Хаммонда. Дежурного врача. — Да, сэр. Он направился к двери, и тут мне стало жалко его, я решил, что обошелся с ним слишком круто. В конце концов он был еще всего лишь студентом, и показался мне довольно славным парнем. — Кстати, — окликнул я, — это вы накладывали швы? Наступила длинная, неловкая пауза, и наконец он виновато сказал: — Да, я. — У вас хорошо получилось, — похвалил я его. Он расплылся в улыбке: — Спасибо, сэр. — Не называйте меня сэром. Вы осмотрели рану, прежде чем зашить? — Да, с… Да. — И каковы ваши впечатления? — Порез был наредкость чистым. Как будто резанули бритвой. — Или скальпелем? — улыбнулся я. — Я вас не понимаю. — Мне почему-то кажется, что у вас сегодня будет веселая ночка, — сказал я. — Позовите сюда Хаммонда.* * *
Оставшись в одиночестве, я уже не мог думать ни о чем, кроме боли. Хуже всего дело обстояло в животом; он болел так, как будто бы я проглотил шар для игры в кегли. Я перевернулся на бок, и почувствовал, что как будто стало лучше. Некоторое время спустя, вошел Хаммонд, за которым на некотором расстоянии следовал уже знакомый мне студент-четверокурсник. Хаммонд сказал: — Привет, Джон. — Привет, Нортон. Как успехи? — Я не видел, когда тебя привезли, — сказал Нортон, — иначе бы я сам… — Не бери в голову. Твои ребята замечательно и сами со всем справились. — Что с тобой случилось? — Просто несчастный случай. — Тебе повезло, — объявил Нортон, разглядывая мою рану. — Задет висок. Кровь, небось, била фонтаном. Но гематокрит этого не показывает. — У меня большая селезенка, — сказал я. — Может быть. А как ты себя чувствуешь? — Как кусок дерьма. — Голова болит? — Немного. Но сейчас уже лучше. — Может быть есть ощущение сонливости? Или тошнота? — Перестань, Нортон… — А теперь приляг, — сказал Нортон. Он вынул световод и проверил реакцию зрачков, затем посмотрел через офтальмоскоп на глазное дно. После этого он проверил рефлексы. Ноги и руки. — Вот видишь, — сказал я. — Ничего. — И все же у тебя может быть гематома. — Не-а. — Мы хотим, чтобы ты остался здесь на сутки под наблюдением, — продолжал Хаммонд. — Еще чего, — я сел на кровати, морщась от боли. Живот продолжал болеть. — Помоги мне встать. — Боюсь, что твоя одежда… — Была в клочья изрезана. Я знаю. Принеси мне белый халат с брюками, ладно? — Халат? Но зачем? — Я хочу присутствовать при том, когда привезут остальных, — сказал я. — Каких еще «остальных»? — Сам увидишь, — ответил я. Студент спросил у меня, какой размер одежды я ношу, и сказал ему. Он направился было к двери, но Хаммонд остановил его, ухватив за руку. — Обожди немного. — Он снова обернулся ко мне. — Ты получишь одежду только на одном условии. — Нортон, ради бога, отстань от меня. У меня нет никакой гематомы. Потому что субдуральная гематома может проявиться только недели или даже месяцы спустя. Сам знаешь. — А если она все же окажется эпидуральной? — продолжал упорствовать Хаммонд. — На снимках черепа нет трещин, — сказал я. Эпидуральной гематомой называется как внутричерепное кровоизлияние, при котором повреждение артерии вызвано переломом костей черепа. Кровь собирается в черепе, оказывает давление на мозг, и это может стать причиной смерти. — Ты же сам сказал, что рентгенолог еще не смотрел снимки. — Нортон, имей совесть. Я же не восьмидесятилетняя леди, и поэтому уговаривать меня не надо. — Ты получишь халат, — спокойно сказал он, — если останешься здесь на ночь. — Но только без регистрации. — Ладно, без регистрации. Просто побудешь, здесь, в отделении. Я нахмурился. — Хорошо, — согласился я наконец. — Здесь я побуду. Студент отправился за одеждой для меня. Когда мы остались наедине, Хаммонд покачал головой и спросил. — Кто это тебя так отделал? — Скоро узнаешь. — Этот студент и другой практикант теперь боятся тебя как огня. — Я не нарочно. Но они в некотором роде были небрежны. Так что сами виноваты. — Сегодня ночью из рентгенологов здесь дежурит Харрисон. Та еще скотина. — Ты думаешь, что мне это должно быть интересно? — Сам знаешь, как иногда бывает, — сказал он. — Да, — согласился я. — Знаю. Наконец мне были принесены белый халат и брюки, которые я тут же натянул на себя. Это было очень необычное ощущение; ведь прошло уже несколько лет с тех пор, как я впослеедний раз облачался в подобный наряд и очень гордился этим. И теперь материал казался мне слишком жестким на ощупь, и вообще чувствовал я себя не слишком удобно. Ботинки мои тоже нашлись — промокшие насквозь и залитые кровью; я кое как вытер их и надел. Я чувствовал себя ослабшим и усталым, но мне во что бы то ни стало нужно было продержаться еще немного. Этой ночью все должно будет прийти к своей логической развязке. В этом я был уверен. Потом я выпил немного кофе и съел сэндвич. Вкуса еды я не почувствовал, у меня было такое ощущение, что мне дали пожевать газетной бумаги, но все же есть было надо. Хаммонд все это время оставался со мной. — Кстати, — сказал он, — я проверил Романа Джоунза, как ты и просил. — И что? — Он был здесь только раз. В урологической клинике. Поступил с признаками почечных колик, и там ему был сделан анализ мочи. — А дальше? — Гематурия. Красные кровяные клетки содержат ядра. — Понятно. Это классический случай. Зачастую пациенты объявляются в клиннике, жалуясь на сильные боли в нижней части живота и сниженный диурез. Наиболее вероятный диагноз — камни в почках, одно из пяти самых болезненных состояний; после постановки подобного диагноза больному практически тут же вводится морфин. Но для того чтобы убедиться наверняка врач назначает сделать анализ мочи, которая затем исследуется на содержание в ней крови. Почечные камни обычно раздражают мочевые пути и вызывают незначительные кровотечения. Наркоманы, зная о сравнительной простоте подобного способа получения морфина, зачастую пытаются симулировать почечные колики. И у некоторых из них это получается очень правдоподобно; они знают симптомы и в точности их воспроизводят. Когда же их просят сдать мочу на анализ, то они просто отправляются в туалет, собирают мочу, а затем, уколов палец, капают в нее небольшую каплю крови. Но некоторым из них все же не хочется колоть собственные пальцы. И поэтому вместо того, чтобы использовать на это собственную кровь, они пускают в дело заранее принесенную с собой кровь какого-нибудь животного, например, цыпленка. Но все дело в том, что в кровяных клетках цыплят содержатся ядра, в то время, как у человека они отсутствуют. Поэтому обнаружение подобных клеток в моче пациента, поступившего в больницу с почечными коликами, является однозначным указателем того, что это наркоман. — А следов от иглы на нем не нашли? — Нет. Он ушел из клиники, и больше никогда там не появлялся. — Это уже интересно. Значит, возможно, что он колется. — Да. Скорее всего. После еды я почувствовал себя несколько лучше. Я поднялся на ноги, чувствуя боль и усталость. Я позвонил домой, Джудит, и сказал, что нахожусь в амбулатории «Мем», что со мной все в порядке, и волноваться незачем. Про удар по голове и порез на лбу я умолчал. Я не сомневался, что когда я в своем теперешнем виде заявлюсь домой, она закатит мне истерику, но все-таки нет нужды волновать ее заранее. Я шел по коридору рядом с Хамондом, стараясь по возможности не морщиться от боли. Он то и дело интересовался у меня, как я себя чувствую, на что я неизменно отвечал, что чувствую я себя хорошо. Что на самом деле было далеко не так. После еды меня начало тошнить, и стоило мне лишь встать на ноги, и голова начала болеть еще сильнее. Но хуже всего то, что я чувствовал непомерную усталость. Я очень, очень устал. Мы подошли ко входу в отделение неотложной помощи. Здесь было устроено нечто вроде стоянки, куда подъезжали машины скорой помощи. В здание больницы вели автоматически раскрывающиеся двери. Мы вышли из здания, и стояли, вдыхая холодный ночной воздух. Ночь стояла дождливая и туманная, и, казалось, ее холодный воздух оказывал на меня благотворное воздействие. Хаммонд сказал мне. — Ты очень бледный. — Со мной все в порядке. — Мы еще даже не успели убедиться в том, что у тебя нет внутреннего кровотечения. — Со мной все в порядке, — повторил я. — Если вдруг почувствуешь себя еще хуже, — настаивал Хаммонд, — скажи мне. Геройствовать здесь никчему. — А я и не геройствую, — ответил на это я. Мы стояли и ждали. Мимо нас по дороге, шурша шинами по мокрому асфальту, проехал случайный автомобиль. Кругом все было тихо. — А что должно произойти? — сказал Хаммонд. — Я пока что не уверен. Но мне кажется, должны будут привезти еще негра и девушку. — Романа Джоунза? Он что, тоже замешан во всем этом? — Думаю, что да. Вообще-то я был более чем уверен, что избил меня именно Роман Джоунз, и никто иной. Точно я не помнил ничего; события предшествующие нападению припоминались смутно. Мне следовало бы ожидать этого. Память я не терял, как это бывает обычно при сотрясении и ушибах головного мозга, когда невозможно вспомнить даже того, что происходило за четверть часа до происшествия. Но все же мысли в голове путались. Это Роман, наверняка Роман, думал я, потому что больше некому. Логичнее всего было бы думать на него. Роман направлялся на Бикон-Хилл. И для этого могло существовать всего одно единственное логическое объяснение. Нам придется подождать. — Как ты себя чувствуешь? — Ты спрашиваешь об одном и том же, — сказал я. — И поэтому я отвечаю тебе все то же: со мной все в порядке. — Ты выглядишь уставшим. — Это потому что я действительно устал за эту неделю. — Нет. Я хотел сказать, что ты какой-то вялый. — Это тебе показалось, — сказал я, взглянув на часы. С тех пор, как меня избили прошло уже более двух часов. Достаточно времени. Даже более чем достаточно. Я уже начал было подумывать, о том, не просчитался ли я в чем-нибудь. Но тут из-за угла выехала полицейская машина с включенной сиреной, осветившей все вокруг всполохами синего света. Раздался визг тормозов. Следом за полицейской машиной появилась машина скорой помощи, за которой следовал еще один автомобиль. Пока скорая помощь разворачивалась, подъезжая задом к дверям, из третьей машины выскочили двое людей в строгих костюмах: репортеры. Их всегда можно безошибочно отличить от других по нетерпеливому блеску в глазах. В руках у одного из них был фотоаппарат. — Никаких фотографий, — сказал я. Задние двери машины скорой помощи были открыты, и теперь из нее выносили носилки с телом. Первым, что увидел, была одежда — сплошь изрезанная, изодранная одежда на теле и руках, как будто этот человек оказался затянутым в какой-то чудовищный механизм. А затем, в холодном, флуоресцентном свете входа в отделение неотложной помощи я увидел лицо того, кого и ожидал здесь увидеть: это был Роман Джоунз. Череп с одной стороны у него был проломлен и походил с виду на приплюснутый футбольный мяч, из которого спустили немного воздуха, а его губы посинели, приобретя темно-фиолетовый оттенок. Защелкали затворы фотоаппаратов, ослепительно засверкали вспышки. Тут же, прямо на улице Хаммонд приступил к работе. Он действовал быстро: единым движением он левой рукой взял больного за запястье, одновременно прикладывая ухо к груди и пытаясь правой рукой нащупать на шее сонную артерию. Затем он выпрямился и, положив ладони одна на другую, начал жесткими, ритмичными толчками надавливать на грудь. — Позовите анестезиолога, — распорядился он, — и хирурга. Мне нужен арамин в растворе один к тысяче. Кислородную маску. Под давлением. Поехали. Мы вошли в отделение неотложной помощи, направляясь вдоль коридора в одну из небольших палат. Все это время Хаммонд, не нарушая ритма, продолжал проводить массаж сердца. Когда мы оказались в палате, то хирург уже дожидался там. — Остановка? — Да, — ответил Хаммонд. — Остановка дыхания, пульса нет. Хирург взял бумажный пакет в резиновыми перчатками восьмого размера. Он не ждал, пока это для него сделает медсестра; вытащив перчатки, он натянул их на руки, все это время безотрывно глядя на неподвижное тело Романа Джоунза. — Сейчас мы его откроем, — сказал хирург, сгибая и разгибая пальцы в перчатках. Хаммонд кивнул, все еще продолжая массаж. Но, по-видимому, усилия его ни к чему не привели: губы и язык Романа почернели еще больше. Кожа, особенно на шее и ушах, была темной и покрытой пятнами. Была надета кислородная маска. — Сколько, сэр? — спросила медсестра. — Семь литров, — ответил хирург. Ему подали скальпель. С груди Романа была содрана и без того уже порядком изорванная одежда; никто не собирался терять время на то, чтобы раздеть его полностью. Хирург сделал шаг вперед, лицо его было равнодушным. В правой руке он держал скальпель — указательный палец на тыльной стороне лезвия. — Ну, ладно, — проговорил он и сделал надрез поперек ребер с левой стороны. Надрез оказался глубоким, тут же пошла кровь, внимания на которую он не стал обращать. Он обнажил беловатого цвета, блестящие ребра, сделал надрез между ними и затем наложил ретракторы. Ретракторы были раздвинуты широко в стороны, и послышался треск ломающихся ребер. Сквозь зияющую дыру в груди были видны легкие Романа, запавшие и сморщенные и сердце — большое, синеватое, не бьющееся, а трепыхающееся, наподобие мешка, в котором возится клубок червей. Хирург запустил руку внутрь грудной клетки и принялся за прямой массаж сердца. Он делал его очень плавно, начиная движения с мизинца, и поочередно сгибая пальцы до указательного, выталкивая кровь из сердца. Он крепко сжимал сердце и ритмично дышал. Кто-то надел Роману манжет прибора для измерения давления, и Хаммонд накачал в нее воздуха, чтобы снять показания. Какое-то время он следил за стрелкой, а потом сказал: — Ничего. — Он фибриллирует, — сказал хирург. — Адреналина не надо. Давайте подождем. Массаж продолжался еще минуту, потом прошла еще одна минута. Роман продолжал темнеть. — Слабеет. Дайте пять кубиков один к тысяче. Был приготовлен шприц. Хирург сделал укол в сердце, а потом снова продолжил массаж. Прошло еще несколько минут. Я смотрел на то, как сжимается сердце, как под воздействием аппарата искусственного дыхания ритмично вздуваются легкие. Но пациенту становилось все хуже. В конце концов все было остановлено. — Без толку, — сказал хирург. Он вытащил руку из грудной клетки, взглянул на Романа Джоунза и стащил с рук перчатки. Он оглядел резанные раны на груди и руках, а также проломленный череп. — Скорее всего первоначальная остановка дыхания, — вслух предположил он. — Его чем-то очень сильно ударили по голове. — И затем, обращаясь к Хаммонду, — Сам будешь делать свидетельство о смерти? — Да, — ответил Хаммонд. — Сделаю. В это мгновение в палату стремительно вошла медсества. — Доктор Хаммонд, — сказала она, — доктор Йоргенсен просит вас зайти к себе. Там поступила девушка. Шок от большой кровопотери.* * *
Первого кого я увидел, выйдя в коридор, был Петерсон. Он был одет в костюм, и выглядел смущенно и растерянно. Завидев меня, он ухватился за рукав моего халата. — Скажите, Берри… — Потом, — ответил я. Я шел вслед за Хаммондом и медсестрой в другую палату. Здесь находилась девушка. Она была очень бледна, и запястья на обеих руках у нее были перевязаны. Она была в полубессознательном состоянии — ее голова перекатывалась по подушке из стороны в сторону, и она тихо стонала. Йоргенсен, уже знакомый мне врач-стажер стоял, склонившись над ней. — Самоубийство, — сказал он, обращаясь к Хаммонду. — Порезанные запястья. Мы остановили кровотечение и теперь будем переливать кровь. Он как раз собирался поставить капельницу и теперь искал вену для этого. На ноге. — Перекрестную пробу уже сделали, объявил он, вводя иглу. — Нужно будет взять из банка еще крови. Ей нужно по крайней мере две единицы. Гематокрит в порядке, но это еще ни о чем не говорит. — А почему на ногах? — поинтересовался Хаммонд, кивнув на капельницу. — Запястья пришлось перевязать. Неохота возиться с руками. Я подошел поближе. Девушкой оказалась Анжела Хардинг. Она теперь уже не показалась мне такой красивой; лицо ее было белым как мел, а вокруг рта кожа стала даже сероватой. — И каково твое мнение? — спросил Хаммонд у Йоргенсена. — Жить будет, — ответил тот. — Если не случиться ничего непредвиденного. Хаммонд осмотрел перебинтованные запястья. — Это вот здесь порезы? — Да. С обеих сторон. Мы зашили их. Он оглядел кисти рук. Кожа на пальцах была покрыта темно-коричневыми пятнами. Он вопросительно взглянул на меня. — Это о ней ты говорил? — Да, — сказал я. — Анжела Хардинг. — Заядлая курильщица, — заключил Хаммонд. — Не угадал. Подумай получше. Хаммонд снова взял ладонь в свою и понюхал пальцы. — На табак не похоже, — проговорил он наконец. — Так точно. — Тогда… Я согласно кивнул. — Совершенно верно. — … она работает медсестрой. — Да. Коричневые разводы на коже пальцев были ничем иным как следами от йода, используемого в качестве дезинфицирующего средства. Эта желто-коричневая жидкость окрашивает все, что только ни приходит в соприкосновение с ней. Йод применяется при обработки кожи при хирургических операциях, перед тем, как будет произведен разрез, а также при постановке капельниц. — Но я все равно ничего не понимаю, — признался Хаммонд. Я поднял ее кисти. Возвышение большого пальца и тыльные стороны ладоней были покрыты небольшими поверхностными надрезами, явно недостаточными для того, чтобы вызвать кровотечение. — А это тебе как? — Проверка. — Классический признак, характеризующий попытку самоубийства посредством вскрытия вен на запястьях, выглядит так, как будто самоубийца хочет испытать на остроту лезвие бритвы или же убедиться, насколько это больно. — Нет, — покачал головой я. — А что же тогда? — Ты видел когда-нибудь жертв поножовщины? Хаммонд отрицательно покачал головой. Несомненно, ему никогда не приходилось видеть ничего подобного. Чаще всего с подобными случаями приходится иметь дело патологоанатому: незначительные порезы на кистях были верным признаком драки, где в ход был пущен нож. Жертва обычно поднимает и выставляет вперед руки, пытаясь уберечься от удара ножом; вот отсюда и берутся эти порезы. — Такова закономерность? — Да. — Ты хочешь сказать, что на нее напал кто-то с ножом? — Да. — Но почему? — Потом скажу, — ответил я. Я отправился обратно в ту палату, где еще по-прежнему оставался лежать Роман Джоунз. В той же палате теперь находились Петерсон и еще один человек в строгом костюме, который теперь был занят тем, что осматривал глаза трупа. — Берри, — сказал мне Петерсон, — вы появляетесь везде в самое неподходящее время. — Беру пример с вас. — Ну да, — кивнул Петерсон, — но это все же моя работа. Он кивнул на человека в костюме. — Памятуя о том, как вы беспокоились в прошлый раз по этому поводу, я привез с собой врача. Полицейского врача. Это дело коронера, как вы наверное уже поняли. — Да я это знаю. — Парень по имени Роман Джоунз. У него при себе был бумажник. — Где вы его нашли? — На улице. На одной из тихих улочек на Бикон-Хилл. С проломленным черпом. Должно быть вывалился из окна и приземлился на голову. Двумя этажами выше было разбито окно в квартире, принадлежавшей девушке по имени Анжела Хардинг. Она тоже здесь. — Я знал. — Вам за сегодняшний вечер удалось слишком много узнать, не так ли? Я пропустил его колкость мимо ушей. Головная боль стала сильней; казалось, что голова раскалывается на части, и еще я чувствовал себя очень усталым. Мне хотелось прилечь и спать долго-долго. Но расслабиться я не мог; в желудке у меня бурлило. Я склонился над телом Романа Джоунза. Одежда с него была содрана, и теперь под прежними лохмотьями обнаружились глубокие порезы, которыми были покрыты руки и туловище. Ноги остались нетронутыми. Вот это, подумал я про себя, было довольно характерно. Врач выпрямился и взглянул на Петерсона. — Трудно сказать, что стало причиной смерти, — сказал он. Он кивнул на зияющую в груди рану. — Они тут и так все разворотили. Но на мой взгляд, он умер от перелома костей черепа. Так ты говоришь, он из окна выпал? — Пока еще это предположение, — ответил Петерсон, взглянув в мою сторону. — Я заполню бумаги, — сказал доктор. — Дай мне бумажник. Петерсон протянул ему бумажник Романа Джоунза. Врач отошел к одной из стен и занялся делом. Я продолжал смотреть на тело. Особенно меня интересовал череп. Я дотронулся до продавленной кости, и Петерсон тут же одернул меня: — Что вы делаете? — Осматриваю тело. — Кто вас на это уполномочивал? Я вздохнул. — А какие полномочия вы имеете в виду? Мой встречный вопрос, похоже, смутил его. Тогда я сказал: — Я бы хотел получить у вас разрешение произвести поверхностный осмотр трупа. Говоря это, я взглянул на врача. Он рассматривал бумажник и делал какие-то пометки, но я не сомневался, что он внимательно прислушивается к нашему разговору. — Будет произведено вскрытие, — ответил Петерсон. — И все же я просил бы вашего разрешения, — настаивал я. — Вы его не получите. Тут подал голос доселе хранивший молчание врач: — Да брось, ты, Джек. Петерсон оглянулся на полицейского врача, потом посмотрел на меня, затем снова на него. Наконец он сказал: — Ну ладно, Берри. Осматривайте. Но только ничего не нарушьте. Я принялся разглядывать рану на черепе. Она была похожа на выемку, размером примерно с кулак взрослого мужчины, но только ни один кулак не смог бы нанести столь сильного удара. Эта рана была оставлена палкой или обрубком трубы, обрушившегося на череп со страшной силой. Я пригляделся получше и увидел крошечные кусочки древесины, прилипшие к окровавленной коже. Я не стал дотрагиваться до них. — Так вы говорите, что он раскроил себе череп в результате падения? — Да, — сказал Петерсон. — А что? — Я просто спрашиваю. — А что такое? — А как же резанные раны на теле? — задал я очередной вопрос. — Мы полагаем, что он усспел побывать в той квартире. Очевидно они с той девицей, Анжелой Хардинг, из-за чего-то не поладили между собой. В квартире мы также нашли окровавленный кухонный нож. Должно быть она напала на него. Но так или иначе он вывалился из окна или был из него вытолкнут. И, ударившись головой о тротуар, он проломил череп, что и повлекло за собой смерть. Он замолчал и посмотрел на меня. — Продолжайте, — сказал я. — А больше, собственно, и нечего рассказывать, — ответил Петерсон. Я кивнул, вышел ненадолго из палаты, а затем снова вернулся, держа в руке иглу и шприц. Склонившись над телом, я вколол иглу в шею трупа, надеясь быстро отыскать яремную артерию. Не было смысла утруждать себя и возиться с венами на руках, нет, только не сейчас. — Что вы делаете? — Беру кровь, — сказал я, набирая тем временем в шприц несколько миллилитров синеватого цвета крови. — Зачем? — Хочу удостовериться в том, что он не был отравлен, — ответил я. Это было первое, что пришло мне в голову в тот момент. — Отравлен? — Да. — А с чего вы взяли, что его отравили? — Просто предполагаю, — ответил я. Опустив шприц в карман халата, я направился к двери. Петерсон провожал меня взглядом, а потом все же окликнул: — Задержитесь на минутку. Я остановился. — Мне хотелось бы задать вам пару вопросов. — Вот как? — Насколько мы можем сейчас догадываться, — начал Петерсон, — этот парень подрался с Анжелой Хардинг. Затем Джоунз вываливается из окна, а девица предпринимает попытку самоубийства. — Вы мне уже говорили об этом. — Но вот только вся загвоздка в том, — продолжал развивать свою мысль Петерсон, — что Джоунз довольно здоровый бугай. Наверное около ста девяноста фунтов весом, а может быть и на две сотни потянет. Вы что, считаете, что у такой хрупкой женщины как Анжела Хардинг достало бы сил на то, чтобы выпихнуть его в окно? — А может быть он сам вывалился. — А может быть и без ее помощи не обошлось. — Может быть и не обошлось. Он взглянул мне в лицо, на повязку, закрывавшую порез. — А у вас сегодня вечером, кажется, были неприятности? — Да. — И что же случилось? — Я шел по улице и упал. — Так значит у вас на лбу ссадина? — Нет. Я ударился головой о безупречно острый край одного из замечательно сработанных городских паркометров. Так что у меня скорее не ссадина, а резанная рана. — С рваными краями. — Нет, довольно ровная. — Как у Романа Джоунза? — Я не знаю. — Вы когда-либо прежде встречались с Джоунзом? — Да. — Даже так? И когда же, позвольте у вас узнать? — Сегодня вечером. Примерно часа три назад. — Это уже интересно, — проговорил Петерсон. — Как вам угодно, — сказал я. — Думайте, что хотите. Желаю успеха. — А я, между прочим, ведь вас и на допрос мог бы вызвать. — Разумеется, могли бы, — согласился я. — Но на каком основании? Он пожал плечами. — Соучастие. Да что угодно. — А я в таком случае обжаловал бы ваши действия в суде, как незаконные. И не сомневаюсь, что мне удалось бы вытрясти два миллиона долларов из вашей конторы даже прежде того, как вы сумели бы разобраться, что к чему. — За один лишь допрос? — Точно так, — сказал я. — Компрометирование врача. От репутации врача зависит очень многое, можно сказать, что в этом вся его жизнь, и вы это знаете. И поэтому любое, даже самое малейшее подозрение неизбежно влечет за собой нанесение ущерба — ущерба финансового. И мне не составило бы труда доказать все это в суде. — Арт Ли не придерживается ваших взглядов. Я улыбнулся. — Желаете поспорить? Я направился к выходу. Петерсон сказал мне вслед: — Доктор, а какой у вас вес? — Сто восемьдесят пять фунтов, — сказал я. — Такой же, как и восемь лет назад. — Восемь лет назад? — Да, — ответил я, — когда я был полицейским.* * *
Мне казалось, что голова у меня трещит и раскалывается, как будто бы ее зажали в тиски. Головная боль была невыносимой, она сводила с ума. Проходя по коридору, я внезапно ощутил сильный приступ тошноты. Я зашел в туалет и меня стошнило. Съеденные мной раньше сэндвич и кофе не пошли мне на пользу. Я чувствовал неимоверную слабость, на теле у меня выступил холодный пот, но это состояние вскоре как будто прошло, и я даже почувствовал себя лучше. Я снова вышел в коридор и вернулся обратно к Хаммонду. — Как ты себя чувствуешь? — Ты начинаешь становиться занудливым. — Выглядишь ты отвратительно, — сказал он. — Такое впечатление, что тебя вот-вот стошнит. — Не стошнит, — сказал я. Я вытащил из кармана халата шприц с набранной в него кровью Джоунза и положил его на тумбочку. Затем я взял чистый шприц. — Можешь достать мне мышь? — сказал я. — Мышь? — Да. Хаммонд сосредоточенно хмурил брови. — Кажется, Кохран держит у себя в лаборатории каких-то крыс; возможно, там открыто. — Мне нужны мыши. — Попытаться можно. Мы отправились в подвал. По пути Хаммонда остановила медсестра, сообщившая, что им удалось дозвониться до родителей Анжелы Хардинг. Хаммонд сказал, чтобы его держали в курсе всего, и тут же сообщили бы об их приезде или же если девушка снова придет в себя. Мы спустились в подвал и продолжили свой поход по бесконечным лабиринтам коридоров, пригибаясь под проходящими над головой трубами. Наконец мы оказались в той части подвала, где содержались подопытные животные. Как и в большинстве крупных клиник, поддерживающих связь с университетом, в «Мем» целое крыло было отведено для исследований и опытов, по ходу которых использовались животные. Проходя вдоль череды комнат, мы слышали лай собак и тихий шелест птичьих крыльев. Наконец мы остановились перед дверью, обозначенной табличкой «МЕЛКИЕ ОБЪЕКТЫ». Хаммонд толкнул дверь, и так покорно распахнулась. Стены открывавшейся за дверью комнаты были от пола до потолка заставлены рядами клеток, в которых были рассажены мыши и крысы. В воздухе ощущался сильный специфический запах, хорошо знакомый каждому молодому врачу, и имевший в то же время свое собственное клиническое значение. Дыхание пациентов, страдающих заболеваниями печени имеет специфический запах, известный, как fetor hepaticus, весьма похожий на тот, что бывает в комнате, где держат мышей. Мы нашли подходящую мышку, и Хаммонд вытащил ее из клетки, как это и было принято — держа за хвост. Мышь запищала и попыталась укусить Хаммонда за палец, но у нее из этого ничего не вышло. Хаммонд посадил мышь на стол, придерживая ее двумя пальцами за складку кожи на шее. — И что теперь? Я взял шприц и ввел мыши немного крови, взятой мною из тела Романа Джоунза. После этой процедуры Хаммонд опустил подопытную мышь в сосуд с прозрачными стеклянными стенками. Довольно продолжительное время с мышью ровным счетом ничего не происходило: она просто бегала кругами вдоль прозрачных стенок по дну сосуда. — Ну и..? — спросил Хаммонд. — Твой недостаток в том, — сказал я, — что ты не патологоанатом. Ты слышал когда-либо о пробе с мышкой? — Нет. — Это довольно старая методика. Раньше это вообще был единственный способ для количественного определения биологической активности. — Количественного определения? Но чего? — Морфина, — ответил я. Мышь продолжала бегать кругами. Но затем она, казалось, начала двигаться медленней, мускулы животного напряглись, а хвост оказался задран вертикально. — Позитивный, — сделал я свой вывод. — На морфин? — На него самый. Теперь существуют и другие, более совершенные методики проведения подобных анализов, как, например, налорфин, но при исследовании крови, взятой у трупа, тест с мышкой подходит как нельзя лучше. — Он был наркоманом? — уточнил Хаммонд. — Да. — А девица? — А это мы сейчас выясним, — сказал я. Когда мы вновь возвратились в палату, она была в сознании, печально смотрела на нас и выглядела уставшей, после того, как ей было перелито три порции[157] крови. Но я устал никак не меньше ее. Я чувствовал себя вконец измученным, это была та усталость, с которой не было больше сил бороться, и одолевавшее меня огромное желание лечь и заснуть. В палате находилась медсестра, которая тут же объявила: — Давление поднялось. Сто на шестьдесят пять. — Хорошо, — сказал я, изо всех сил стараясь перебороть усталость. Я подошел к ней и легонько похлопал ее по руке. — Как ты себя чувствуешь, Анжела? Голос ее звучал глухо. — Хреново. — Все будет хорошо. Ты поправишься. — У меня не получилось, — монотонно проговорила она. — Что ты имеешь в виду? У нее по щеке скатилась слеза. — Не получилось, и все тут. Я попробовала, но у меня не получилось. — Но теперь у тебя все хорошо. — Да, — повторила она. — Не получилось. — Мы бы хотели поговорить с тобой, — сказал я. Она тут же отвернулась от меня. — Уходите. Оставьте меня в покое. — Анжела, это очень важно. — Черт побери всех врачей, — сказала она. — Вам что, трудно оставить меня в покое? Я хочу побыть одна. Вот почему я это сделала, чтобы меня наконец все оставили в покое. — Тебя нашла полиция. Она усмехнулась, едва не задыхаясь. — Врачи и легавые. — Анжела, нам нужна твоя помощь. — Нет. — Она подняла руки и взглянула на перевязанные запястья. — Нет. Никогда. — Тогда извини. — Я обернулся к Хаммонду и сказал. — Принесите мне налорфин. Я был в полной уверенности, что девица не оставила мои слова без внимания. Но все-таки она никак не прореагировала на них. — Сколько? — Десять миллиграмм, — сказал я. — Подходящая доза. Анжела еле заметно поежилась, но ничего не сказала. — Тебя это устроит, Анжела? Она гневно, но в тоже время почти с надеждой, смотрела на меня. Она хорошо знала, что это означает. — Вы что-то сказали? — спросила она. — Я спросил, будешь ли ты довольна, если мы введем тебе десять миллиграммов налорфина. — Разумеется, — сказала она. — Как угодно. Мне без разницы. Налорфин был веществом-антагонистом морфина.[158] Если девушка была наркоманкой, то налорфин очень быстро положит конец конец ее кайфу — и при использовании достаточных доз, эта быстрота может оказаться фатальной. В палату вошла медсестра. Она недоуменно заморгала, не узнавая меня, но сумела быстро взять себя в руки. — Доктор, приехала миссиз Хардинг. Ее вызвала полиция. — Хорошо. Я сейчас прийду. Я вышел в коридор. Там уже дожидались заметно нервничающие женщина и мужчина. Мужчина был высоким, и по всему было видно, что ему пришлось одеваться второпях — носки были из разных пар. Женщина была довольно мила, но с ее красивого лица теперь не сходило выражение встревоженной озабоченности. Вглядываясь в ее лицо, я поймал себя на мысли о том6 что уже встречал ее где-то раньше, хотя в то же время я был более чем уверен, что этого никогда не было и быть не могло. И все же тем не менее, черты ее лица казались мне до боли знакомыми. — Я доктор Берри. — Том Хардинг, — мужчина протянул руку и пожал мою таким стремительным движением, как будто хотел вывихнуть ее. — И миссиз Хардинг. — Очень приятно. Я не сводил с них глаз. Со стороны они производили впечатление благонравной четы пятидесятилетних супругов, которые были неподдельно удивлены, что им вдруг нежданно-негаданно пришлось оказаться в четыре часа в больничном отделении неотложной помощи, куда незадолго до того была доставлена их дочь с перерезанными венами на запястьях. Неловко кашлянув, миссиз Хардинг нарушила молчание. — Эта, кх-м, медсестра рассказала нам, что случилось. С Анжелой. — С ней будет все хорошо, — сказал я. — Мы можем увидеться с ней? — спросила миссис Хардинг. — Не сейчас. Мы еще не закончили делать анализы. — Но ведь это не… — Нет, — перебил ее я, — просто обычные больничные анализы. Том Хардинг кивнул. — Я уже говорил жене, что все будет хорошо. Анжела работает медсестрой в этом госпитале, и я говорил жене, что о ней здесь хорошо позаботятся. — Да, — подтвердил я. — Мы делаем все возможное. — С ней действительно все в порядке? — снова спросила миссис Хардинг. — Да, она скоро поправится. Миссис Хардинг сказала, обращаясь к Тому: — Тогда будет лучше позвонить Лиланду и сказать, чтобы он не приезжал сюда. — Но возможно, он уже выехал. — Все равно, хотя бы попробуй, — настаивала миссиз Хардинг. — Телефон в приемном отделении, — подсказал я. Том Хардинг отправился звонить. А я тем временем спросил у миссис Хардинг: — Вы хотели вызвать своего семейного врача? — Нет, — ответила она, — моего брата. Он врач, и он всегда души не чаял в Анжеле, еще с тех пор, как она была совсем крошкой. Он… — Лиланд Вестон, — сказал я, узнавая в ее лице так хорошо знакомые мне черты. — Да, — кивнула она. — Вы знакомы с ним? — Он мой давнишний приятель. Но прежде, чем она успела ответить мне что-либо, вернулся Хаммонд, со шприцем и ампулой налорфина. Он сказал: — Ты уверен в том, что нам следует… — Доктор Хаммонд, познакомьтесь, это миссис Хардинг, — быстро перебил я его. — А это доктор Хаммонд, старший стажер резидентуры. — Очень приятно, доктор, — миссис Хардинг учтиво кивнула ему, но ее взгляд неожиданно стал настороженным. — Ваша дочь очень скоро поправится, — сказал Хаммонд. — Я очень рада узнать об этом, — холодно ответила она. Извинившись, мы снова отправились в ту палату, где лежала Анжела.* * *
— Черт возьми, я все же надеюсь, что ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь, — сказал мне Хаммонд, пока мы шли по длинному коридору. — Отдаю. Я остановился у небольшого фонтанчика с питьевой водой и набрал воды в стакан. Выпив воду, я снова наполнил стакан. Очень болела голова, ужасно хотелось спать. У меня было желание лечь, забыть обо всем, и спать… Но я не сказал ничего. Я знал, что сделает Хаммонд, если только узнает об этом. — Я знаю, что я делаю, — проговорил я. — И я на это очень надеюсь, — ответил мне на это он, — потому что если, упаси бог, что-нибудь случится, то отдуваться за все придется мне. Потому что сегодня я здесь за все отвечаю. — Я знаю. Не беспокойся. — Не беспокойся, черт возьми. Куда уж тут. Десять миллиграмм вот этого в два счета… — Не беспокойся. — Она может не выдержать этого. Это следует вводить постепенно, дробными дозами. Начать с двух, и если через двадцать минут не будет должного эффекта, перейти к пяти и так далее. — Да, — согласился я. — Но только дробные дозы не убьют ее. Хаммонд пристально посмотрел на меня и спросил: — Джон, ты что, совсем свихнулся? — Нет, — сказал я. Мы вошли в палату Анжелы. Она перевернулась на бок, и лежала, отвернувшись от нас. Я взял у Хаммонда ампулу с налорфином и положил ее вместе со шприцем на тумбочку у кровати; я хотел убедиться в том, что она прочитает надпись на этикетке. Затем я зашел с другой стороны кровати, оказываясь у нее за спиной. Протянув руку, я взял ампулу и шприц. А потом я быстро наполнил шприц водой из стакана. — Анжела, повернись пожалуйста. Она перевернулась на спину и протянула руку. Хаммонд замер на месте от изумления; я перетянул руку жгутом и принялся растирать кожу у сгиба локтя, пока не выступили вены. Затем я ввел иглу и выпустил содержимое шприца. Она молча наблюдала за мной. Когда все было сделано, я поднялся и сказал. — Готово. Он посмотрела на меня, потом на Хаммонда, затем снова на меня. — Осталось подождать совсем немного, — сказал я. — Сколько вы мне ввели? — Достаточно. — Десять? Вы ввели мне десять? Она начинала тревожиться. Я успокаивающе похлопал ее по руке. — Тебе не о чем волноваться. — Тогда двадцать? — Не совсем, — сказал я. — Только два. Всего два миллиграмма. — Два! — Это не смертельно, — мягко сказал я. Она со стоном отвернулась от нас. — А ты, кажется, разочарована? — учтиво поинтересовался я. — Что вы этим пытаетесь доказать? — спросила она. — Ты сама знаешь ответ на этот вопрос, Анжела. — Но два миллиграмма. Это… — Этого вполне достаточно для того, чтобы вызвать у тебя все симптомы. Холодный пот, судороги и боль. Скажем так, самое начало синдрома отмены. — Боже. — Но это не смертельно, — снова сказал я. — И ты это прекрасно знаешь. — Вы, ублюдки. Я не просила привозить меня сюда, я не желаю… — И тем не менее, Анжела, ты здесь. Я в вену тебе уже введен налорфин. Не много, конечно, но вполне достаточно. На лбу у нее выступил пот. — Остановите это, — сказала она. — Можно было бы, конечно, воспользоваться и морфином… — Остановите это. Пожалуйста. Я не хочу. — Тогда говори, — сказал я. — Расскажи о Карен. — Сначала остановите. — Нет. Хаммонд был обеспокоен происходящим. Он хотел было подойти к кровати, но я оттолкнул его. — Говори, Анжела. — Я ничего не знаю. — Что ж, тогда придется подождать, пока не проявятся симптомы. И тогда тебе придется говорить, крича от боли. Ее подушка была мокрой от пота. — Я не знаю, ничего не знаю. — Говори. — Я ничего не знаю. Ее начинала бить дрожь: сперва слегка, а затем все сильнее и сильнее, и вот она уже содрогалась всем телом. — Вот видишь, Анжела, это уже начинается. Она скрипела зубами. — Мне все равно. — А дальше будет еще хуже. — Нет… нет… нет… Вынув из кармана ампулу с морфином, я положил ее на тумбочку перед ней. — Говори. Дрожь стала еще сильней, она начинала биться в судорогах. Кровать под ней сотрясалась. Наверное мне было бы жаль девушку, если бы только я не знал, что она сама вызывает в себе эту реакцию, что я не вводли ей ни капли налорфина. — Анжела. — Ладно, — сказала она, задыхаясь. — Это сделала я. Мне пришлось это сделать. — Почему? — Из-за шмона в клинике. — Ты воровала из операционной? — Да… не много, совсем немного… но мне хватало… — И как долго? — Три года… может быть четыре… — И что случилось потом? — Роман обворовал больницу… Роман Джоунз. — Когда? — На прошлой неделе. — И? — Тогда начали шмонать. Они проверяли всех… — И поэтому ты перестала воровать? — Да… — И как ты стала обходиться тогда? — Я пробовала покупать у Романа. — И? — Ему нужны были деньги. Много. — Кому в голову пришла идея об аборте? — Роман. — Чтобы получить деньги? — Да. — Сколько ему было нужно? Ответ был мне уже известен. Я ожидал услышать то, что она сказала в следующее мгновение. — Триста долларов. — И ты сделала аборт? — Да… да… да… — А кто был вместо анестезиолога? — Роман. Это было не трудно. Тиопентал. — И Карен умерла? — Когда она уходила, было все в порядке… Мы сделали это на моей кровати… все это… Все было в порядке, все… на моей кровати… — Но потом она умерла. — Да… Господи, ну сделайте хоть что-нибудь… — Сейчас, — сказал я. Я снова набрал в шприц воды, выпустил воздух, пока из иглы не брызнула тонкая струйка и снова ввел воду в вену. Она сразу же успокоилась. Дыхание ее замедлилось, стало более расслабленным. — Анжела, — сказал я, — это ты сделала аборт? — Да. — И Карен умерла от этого? — Да. Голос ее был глухим. — Ладно, — я погладил ее по руке. — Теперь можешь отдохнуть.* * *
Мы вместе с Хаммондом шли по коридору. Том Хардинг вместе со своей женой дожидался нас там, он курил сигарету, прохаживаясь из стороны в сторону. — Ну как, доктор? Анализы… — Замечательные, — сказал я. — Она обязательно поправится. — Слава богу, — сказал он, стоя передо мной, уныло опустив плечи. — Да, — сказал я. Нортон Хаммонд пронзительно взглянул на меня, а я избегал встречаться с ним взглядом. Мне было чертовски плохо; страшно болела голова, и временами мне начинало казаться, что я теряю зрение. Особенно на правый глаз. Но все-таки кто-то должен был поставить их в известность. И тогда я сказал: — Мистер Хардинг, мне очень неприятно говорить вам об этом, но боюсь, что ваша дочь оказалась замешанной в деле, относящемся к компетенции полиции. Он смотрел на меня взволнованным, неверящим взглядом. Потом я заметил, что черты его лица смягчаются, принимая выражение смиренной покорности. Как будто бы все это время ему было известно обо всем. — Наркотики, — тихо проговорил он. — Да, — подтвердил я, чувствуя себя как нельзя отвратительнее. — Вы только не подумайте, — быстро проговорил он, словно стараясь оправдаться, — мы ни о чем не знали. Я хотел сказать, что если бы мы только… — Но мы подозревали, — сказала миссис Хардинг. — Мы не могли уследить за Анжелой. Она всегда была очень самостоятельной и своенравной девочкой. Даже в детстве. Очень самонадеянной, независимой и уверенной в себе. Даже будучи еще совсем ребенком, уже тогда она была очень самоуверенной.* * *
Хаммонд утер рукавом халата пот со лба. — Ну вот, — выдохнул он, — ну вот и все. — Да. Даже несмотря на то, что он стоял практически вплотную ко мне, мне казалось, что он где-то очень далеко. Его голос доносился до меня как будто издалека и слова его ровным счетом ничего не значили. Все вокруг представлялось мне малозначительным. Люди казались маленькими, все было расплывчатым, словно в тумане. Боль стала нестерпимой. И один раз мне пришлось даже остановиться посреди коридора, чтобы перевести дух. — В чем дело? — Не в чем. Просто устал. Он кивнул. — Ну вот и все, — проговорил Хаммонд. — Ты должен быть доволен. — А ты? Мы вошли в так называемый зал совещаний — крохотную комнатку с двумя стульями и столом. На стенах были развешаны таблицы, наглядно показывающие методы и приемы оказания экстренной медицинской помощи в различных ситуациях: шок от кровопотери, отек легких, инфаркт миокарда, ожоги, переломы. Мы сели за стол, и я закурил сигарету. Щелкая зажигалкой, я почувствовал в руке необыкновенную слабость. Какое-то время Хаммонд сидел, уставившись на схемы; мы оба молчали. Наконец Хаммонд положил конец затянувшейся паузе, спросив у меня: — Хочешь выпить? — Хочу, — сказал я. Я был очень раздражен и возмущен, и к тому же меня снова начинало слегка подташнивать. А если я выпью, то мне станет лучше, это поможет мне забыть обо всех неприятностях. Или же мне станет еще тошнее. Он открыл шкафчик и, пошарив рукой у задней стенки, вытащил оттуда колбу. — Водка, — гордо объявил Хаммонд. — И никакого запаха. Незаменимая вещь при экстренных случаях. Вытащив пробку, он отхлебнул из горлышка, а потом протянул колбу мне. Пока я пил, он сказал. — Господи Иисусе. Душевно. И гори все синим пламенем. Боже. — Это точно. Я возвратил ему колбу. — А девица-то из себя ничего. — Да. — И какой плацебо эффект. Ты вызвал у нее ломку обыкновенной водой, и затем прекратил ее той же самой водой. — Ты знаешь, почему так получилось, — сказал я, — Да, — согласился Хаммонд, — потому что она поверила тебе. Я разглядывал одну из схем на стене, наглядноиллюстрировавшую процедуру патологоанатомического вскрытия, а также неотложные меры по диагностированию и оказанию помощи в случае эктопической беременности. Я дошел до того места, где говорилось о нерегулярности месячного цикла и схватко образных болях в нижней правой части живота, когда буквы перед глазами начали сливаться и меркнуть. — Джон? Мне понадобилось некоторое время для того, чтобы ответить Хаммонду. На то, чтобы просто слышать его слова, теперь стало уходить как будто больше времени. Я стал сонным, вялым и медлительным. — Джон? — Да, — отозвался я. Голос мой был глухим, замогильный голос. И он отзывался эхом. — Ты в порядке? — Да, все хорошо. Это было как во сне, слова продолжали звенеть у меня в голове: хорошо, хорошо, хорошо… — Ты ужасно выглядишь. — У меня все хорошо… Хорошо, хорошо, хорошо… — Джон, не дури… — Я не дурак, — сказал я и закрыл глаза. Было очень трдуно держать веки открытыми. Они были тяжелыми, словно налитыми свинцом, и теперь как будто старались во что бы то ни стало сомкнуться с нижними веками. — Я счастлив. — Счастлив? — Что? — Ты счастлив? — Нет, — сказал я. Он говорил какую-то ерунду. Бессмыслица. Его голос был пронзительным и высоким, похожим на голос ребенка, лепечущий детский голос. — Нет, — снова сказал я. — Я совсем не дурак. — Джон… — И перестань называть меня Джоном. — Но тебя так зовут, — сказал Нортон. Он встал, очень медленно, движения его были плавными, как будто все это было во сне. Я смотрел на него и чувствовал себя очень усталым. Он вытащил из кармана свой маленький фонарик и направил мне его в лицо. Я отвернулся; свет был слишком ярким и болезненно бил в глаза. Особенно больно было правому глазу. — Смотри на меня. Его голос был громким и повелевающим. Голос армейского сержанта на плацу. Придирчивый и раздражительный. — Да пошел ты.., — огрызнулся я. Мою голову держат сильные пальцы, и ослепительный свет бьет мне в глаза. — Выключи, Нортон. — Джон, сиди спокойно. — Выруби его, — я закрыл глаза. Я устал. Очень устал. Я хотел заснуть и не просыпаться миллион лет. Сон это прекрасно, это как океан, омывающий песок, неспеша набегающий на него с ласкающим слух шелестящим шумом, уносящий с собой все наносное. — Со мной все в порядке, Нортон. Я просто сошел с ума. — Джон, сиди спокойно. Джон, сиди спокойно. Джон, сиди спокойно. Джон, сиди спокойно. — Нортон, ради бога… — Заткнись, — сказал он. Заткнись, заткнись. Он вытащил небольшой резиновый молоточек. Он стучал мне по ногам, отчего мои ноги вздрагивали и подпрыгивали. Мне это было неприятно. Я хотел спать. Мне хотелось поскорее заснуть. — Нортон, ты, сукин сын. — Заткнись. Ты ничем не лучше их. Не лучше их, не лучше их. Влосва отзывались эхом у меня в голове. Кого их? Я не мог этого понять. А потом сон. Он начал наползать на меня, он прикрывал мне глаза своими резиновыми пальцами, опускал веки, не давал открыть глаза… — Я устал. — Я знаю. Я это вижу. — А я нет. Я не вижу ничего. Ничего. Не вижу. Я попробовал открыть глаза. — Кофе. Хочу кофе. — Нет, — сказал он. — Тогда дай мне зародыш, — сказал я, удивляясь сам на себя. Зачем я это сказал. В это не было смысла. Не было? Или было? Все так запутано. Мой правый глаз болел. Головная боль сосредоточилась как раз за правым глазом. Как будто в голове у меня сидел крохотный человечек, который бил молоточком по глазу изнутри. — Человечек, — сказал я. — Что? — Ну, это все человечек, — объяснил я. Ведь это же очевидно. А он настолько туп, что не может этого понять. Ведь это совершенно очевидное, разумное утверждение разумного человека. А Нортон, наверное, решил пошутить надо мной и теперь делает вид, что не понимает. — Джон, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты сейчас сосчитал в обратном порядке от ста. Вычитая по семь. Можешь? Я немного помолчал. Это было совсем не просто. Мысленно я представил себе чистый лист бумаги, ослепительно белый лист бумаги, на котором лежал карандаш. Сто минус семь. И еще нужно подвести черту, чтобы можено было производить вычитание. — Девяносто три. — Хорошо. Продолжай. Это было уже труднее. Мне был нужен чистый лист бумаги. Для этого мне пришлось так же мысленно вырвать из блокнота старый лист, чтобы можно было начать писать на новой страничке. А оторвав листик и выбросив его, я начисто забыл о том, что было на нем написано. Вот незадача-то. Конфуз. — Продолжай, Джон. Девяносто три. — Девяносто три вычесть семь, — я задумался. — Восесьдесят пять. Нет. Восемьдесят шесть. — Дальше. — Семьдесят девять. — Да. — Семьдесят три. Нет. Семьдесят четыре. Нет-нет. Подожди-ка. Я продолжал выдирать странички из своего воображаемого блокнота. Так трудно. И очень неудобно. Сколько же сил приходится тратить на то, чтобы сосредоточиться. — Восемьдесят семь. — Нет. — Тогда восемьдесят пять. — Джон, а какой сегодня день? — День? Что за глупый вопрос. Сегодня Нортон только и занимается тем, что достает меня своими дурацкими вопросами. А какой же может быть сегодня день? — Сегодня, — сказал я. — А число какое? — Число? — Да, число. Дата. — Май, — сказал я. Ну да. Дата в мае. Логично. — Джон, а где ты сейчас находишься? — Я в больнице, — сказал я, глядя на свой белый халат. Я слегка приоткрыл глаза, потому что больше открыть их не мог, так как веки были слишком тяжелыми, я был очень слаб, а яркий свет резал глаза. Мне очень хотелось, чтобы он наконец замолчал и дал мне хоть немного поспать. Я очнь, очень устал. — А в какой больнице? — В больничной больнице. — В какой? — В…, — я хотел что-то сказать, но тут же забыл о том, что именно я собирался ответить, а вспомнить так и не смог. Нестерпимо болела голова, боль стучалась изнутри в правый глаз, в лоб с правой стороны, и это было ужасно. — Джон, подними левую руку. — Что? — Джон, подними левую руку. Я слышал его, разбирал слова, но все происходящее представлялось мне редкостной бессмыслицей. Никто не стал бы обращать внимания на такие слова. Никто. — Что? А потом я ощутил легкую вибрацию с правой стороны своей головы. Очень странно. Я открыл глаза и увидел девушку. Она была хорошенькой, но только почему-то делала со мной какие-то странные вещи. На пол с моей головы спадали пушистые, коричневого цвета хлопья. Нортон смотрел на это, и что-то говорил, но я не разбирал слов. Я уже почти заснул, и это было очень странно. На смену пушистым хлопьям пришла мыльная пена. И бритва. Я посмотрел на лезвие, на пену и меня неожиданно стошнило. Ни с того, ни с сего, просто стошнило и все. И еще Нортон говорил: — Поскорее, начинаем. И потом они принесли сверло. Я едва смог разглядеть его, мои глаза закрывались, и меня снова стошнило. Последнее, что я сказал было: — Никаких дырок у меня в голове. Я сказал это очень четко, медленно и разборчиво. Мне так кажется.ПЯТНИЦА, СУББОТА И ВОСКРЕСЕНЬЕ, 14-Е, 15-Е И 16-Е ОКТЯБРЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
У меня было такое ощущение, как будто кто-то было попытался отрезать мне голову, но затем, поняв, что у него ничего не получится, оставил это занятие. Очнувшись, я нажал на звонок, и когда в палату вошла медсестра, потребовал морфина. Она сказала, что это невозможно, разговаривая со мной в той вежливой, улыбчивой манере, как обычно принято говорить с тяжелобольными пациентами, и тогда я предложил ей, отправиться к черту. Она была не в восторге от моего предложения, но и я был совсем не в восторге от нее. Я дотронулся до повязки на голове и отпустил по этому поводу несколько замечаний. Они понравились ей еще меньше, и поэтому она ушла. Вскоре в палату вошел Нортон Хаммонд. — Ты, цирюльник чертов, — сказал я, дотрагиваясь до головы. — А мне показалось, что получилось очень даже неплохо. — Сколько дырок? — Три. Правая париетальная область. Отвели порядочно крови. Помнишь что-нибудь? — Нет, — сказал я. — Ты был сонный, тебя рвало и один зрачок был расширен. Мы не ждали снимков; стали сразу сверлить. — А когда меня отпустят домой? — спросил я. — Как минимум дня через три-четыре. — Ты что, смеешься? Целых три или четыре дня? — Эпидуральная гематома, — назидательно сказал Нортон, — очень неприятная вещь. Мы хотим быть уверенными в том, что ты отдохнешь. — И у меня нет другого выбора? — Правильно все же говорят, — покачал головой Хаммонд, — что самые несносные пациенты это врачи. — Еще морфина, — сказал я. — Нет. — Тогда дарвон. — Нет. — А аспирин? — Ну ладно, — согласился он. — Аспирин тебе дадут. — Настоящий аспирин? А не сахарные пилюли? — Прекращай привередничать, — сказал он, — а не то мы пригласим психиатра, чтобы он дал свое заключение. — Руки коротки. Нортор посмеялся и вышел из палаты. Я поспал еще немного. Потом ко мне приходила Джудит. Она как будто сердилась на меня, но не долго. Я объяснил ей, что это случилось не по моей вине, и она сказала, что я чертов дурак и еще поцеловала меня. Потом приходили из полиции, и я притворился спящим, пока они не ушли. Вечером медсестра принесла мне несколько газет, и я просмотрел их все в поисках новостей об Арте. Но о нем ничего не писали. Совсем ничего. Сенсационные статьи о Анжеле Хардинг и Романе Джоунзе. И больше ничего. Вечером снова приходила Джудит. Она сказала мне, что у Бетти и детей все в порядке и что Арта должны отпустить завтра. Я сказал, что это замечательная новость. Она ничего не сказала мне на это, а просто улыбнулась.* * *
В больнице пропадает ощущение времени. Один день медленно перетекает в другой; все больничные дни как две капли воды похожи один на другой — измерение температуры, еда, обходы, снова температуры, и снова еда — вот и все. Проведать меня приходил Сэндерсон, Фритц и еще кое-кто из моих знакомых. И еще снова приходили из полиции, но только на этот раз я не стал притворяться спящим. Я рассказал им все, что мне было известно. Они внимательно слушали и делали пометки по ходу моего рассказа. К концу второго дня мне стало лучше. С чувствовал в себе силы, туман в голове нрассеивался, и спал я меньше. Я неприминул сказать об этом Хаммонду, в ответ на что он лиш хмыкнул и сказал, что нужно выждать еще один день. Под вечер ко мне в больницу пришел Арт Ли. Все в нем было как и прежде, и саркастическая кривая ухмылка была тоже мне хорошо знакома, но только выглядел он очень уставшим. И как будто постаревшим. — Привет, — сказал я. — Ну и как тебе на свободе? — Здорово, — ответил он. Он стоял рядом с кроватью, у меня в ногах, смотрел на меня оттуда и покачал головой. — Очень болит? — Уже почти совсем не больно. — Жаль, что так получчилось, — сказал он. — Все в порядке. Даже в каком-то смысле интересоно. Моя первая эпидуральная гематома. Я замолчал. Мне очень хотелось спросить его кое о чем. Я успел многое передумать за это время и нередко корил сам себя за собственные глупые ошибки. Самой дурацкой из них был вызов репортера в дом Ли в тот незабываемый вечер. Это была дурацкая затея. Очень, очень плохо. Но были и другие неприглядные вещи. И поэтому я хотел расспросить его. Но вместо этого я сказал: — Наверное, полиция теперь закроет дело. Он кивнул. — Роман Джоунз снабжал наркотиками Анжелу. Он же заставил ее сделать тот аборт. Когда у них ничего не вышло — и этим делом заинтересовался ты — он отправился к ней домой, возможно за тем, чтобы ее убить. Он решил, что за ним следят и напал на тебя. Заявившись к Анжеле домой, он принялся гоняться за ней с бритвой. Кстати, прежде, он резанул этой же самой бритвой тебя по лбу. — Как мило. — Анжела отбивалась от него кухонным нодом. И, видимо, время от времени ее удары все же достигали цели. Должно быть это было душераздирающее зрелище: он с бритвой и она с кухонным нодом. В конце концов ей удалось изловчиться и греть его по голове стулом, а затем выпихнуть из окна. — Она сама призналась? — Да, очевидно. Я кивнул. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. — Я очень благодарен тебе за помощь, — сказал он, — и вообще за все. — К вашим услугам. Ты уверен, что это можно назвать помощью. Он улыбнулся. — Я на свободе. — Я не это имел в виду, — сказал я. Он пожал плечами и присел на краешек кровати. — Широкая огласка этого дела — не твоя вина, — сказал он. — И кроме того, я все равно уже устал от этого города, он мне надоел. Хочется чего-то нового. — И куда ты теперь? — Вернусь в Калифорнию, наверное. Мне бы хотелось жить в Лос-Анжелесе. Может быть даже повезет, и когда-нибудь я буду принимать роды у кинозвезд. — Кинозвезды не заводят детей. Им хватает агентов. Он рассмеялся. На мгновение мне показалось, что все было как прежде, он смеялся так, когда бывал чем-то доволен или находил находил в словах собеседника что-то смешное для себя. Он хотел было что-то сказать, но, видимо, передумал. Арт сидел, уставившись в пол. Он уже болььше не смеялся. Я сказал: — В кабинете у себя уже был? — Только для того, чтобы закрыть его. Я сейчас договариваюсь насчет перевозки. — Когда думаешь уезжать? — На следующей неделе. — Так быстро? Он пожал плечами. — У меня нет желания задерживаться здесь. — Да, — сказал я, — понимаю.* * *
Я думаю,, что все, что произошло дальше было результатом моего гнева и бессильной злобы. Это было весьма грязное и неприглядное дело, и мне более не следовало бы влезать в ход событий. Дело сделано, больше нет нужды вмешиваться во что бы то ни было. Я мог вычеркнуть эти события из своей памяти, просто позабыть обо всем. Джудит хотела было устроить прощальную вечеринку по случаю отъезда Арта; но я не согласился, с казал ей, что нет, что сам Арт тоже не одобрил бы эту идею. Меня же это просто выводило из себя. На третий день в госпитале я с новой силой принялся канючить и упрашивать Хаммонда отпустить меня домой, чем в конце концов надоел ему окончательно, и тогда он согласился выписать меня. Я думаю, что медсестры тоже неоднократно жаловались ему на меня. Но так или иначе, но в 3:10 дня меня выписали, Джудит принесла мне одежду и повезла меня домой. По дороге я сказал ей: — На следующем углу поверни направо. — Зачем? — Мне нужно заехать в одно место. — Джон… — Поехали, Джудит. Одна небольшая остановка. Она помрачнела, но все же свернула направо. Я направлял ее по улицам Бикон-Хилл, к дому, где жила Анжела Хардинг. Полицейская машина была припаркована у обочины тротуара. Я вышел и поднялся на второй этаж. У двери квартиры стоял полицейский. — Доктор Берри. Лаборатория «Мэллори», — сказал я официальным тоном. — Вы уже взяли пробы крови для исследования? Мой вопрос, казалось, привел полицейского в замешательство. — Пробы крови? — Да. Соскобы с предметов. Сухие пробы. Для исследования по двадцати шести параметрам. Вам же должно быть известно об этом. Он покачал головой. Ни о чем подобном ему не было известно. — Доктор Лазар обеспокоен задержкой, — сказал я. — Он поручил мне взять этот вопрос на контроль. — Я не знаю. Мне нечего вам сказать, — проговорил полицейский. — Тут были вчера ребята-медики. Вы их имеете в виду? — Нет, — сказал я. — То были дерматологи. — Да… гм. Вот как. Ну тогда вам лучше самому посмотреть. — Он распахнул передо мной дверь в квартиру. — Но только ничего не трогайте. Они снимают отпечатки. Я вошел в квартиру. Здесь царил настоящий погром, мебель была перевернута, кушетки и столы были щедро забрызганы кровью. Трое людей изучали зеркало. Они посыпали его пудрой, сдывали излишки, а затем фотографировали отпечатки пальцев на стекле. Один из них оторвался от своего занятия. — Вам помочь? — Да, — сказал я, — тот стул… — Вон там, — ответил он, указывая на стул в угду, — но только не трогайте его. Я подошел поближе. Это был обыкновенный кухонный стул, деревянный, дешевый и не слишком тяжелый, короче, ничем не примечательный. Незатейливо изготовленный. На одной из ножек была кровь. Я обернулся к троице у зеркала. — Отсюда уже брали отпечатки? — Ага. Странно. В этой комнате сотни отпечатков. Несколько дюжин людей побывали здесь. На то чтобы по ним установить всех, уйдет несколько лет. Но вот что интересно: во всей квартире нашлось две вещи, с которых мы не смогли снять отпечатков. Вот тот стул и еще ручка входной двери. — Как же так? Мой собеседник лишь пожал плечами. — Все чисто вытерто. — Вытерто? — Ага. Кто-то старательно отдраил стул и дверную ручку. По крайней мере, со стороны это выглядит именно так. Занятно, черт возьми. Больше ничего не вытирали. Даже нож, которым она кромсала вены. Я кивнул. — А наши ребята уже приезжали за пробами крови? — Ага, уже были. Пришли и ушли. — Тогда все в порядке, — сказал я. — Вы разрешите мне позвонить? Мне нужно переговорить с лабораторией. Он кивнул. — Разумеется, позвоните. Я подошел к телефону, поднял трубку и набрал номер бюро прогноза погоды. Когда заговорил автоответчик, я сказал: — Соедините меня с доктором Лазаром. — … солнечно и прохладно, при максимальной температуре воздуха плюс десять градусов. Во второй половине дня местами небольшая облачность… — Фред? Это Джон Берри. Я сейчас на месте. — …вероятность дождя небольшая… — Да, они говорят, что пробы уже взяты. Ты уверен, что их еще не передали к вам в лабораторию? — … завтра, ясно и холодно, столбик термометра не поднимется выше шести-восьми градусов тепла… — А, понятно. О-кей. Я еще раз проверю. Хорошо. Пока. — … ветер восточный, порывистый, двадцать метров в секунду… Я повесил трубку и повернулся к троим у зеркала. — Спасибо, — сказал я. — Не за что. Никто из них даже не взглянул в мою сторону, когда я уходил из квартиры. Никому не было до меня абсолютно никакого дела. Эти люди занимались своей обычной работой. Они занимались подобными вещами и раньше, привычно проделывая всю процедуру десятки, сотни раз. Для них все это было просто обыденной, рутинной работой.ПОСТСКРИПТУМ: ПОНЕДЕЛЬНИК, 17-Е ОКТЯБРЯ.
Утром в понедельник я пребывал в довольно прескверном настроении. Я сидел дома, обпиваясь кофе и куря сигареты одну за другой, но тем не менее все равно ощущая у себя во рту мерзкий привкус. Я продолжал упорно доказывать самому себе, что мне необходимо бросить это занятие, что никому это не надо. Потому что все кончено. Я не смог помочь Арту, не смог ничего исправить. Я только все испортил. И кроме того, Вестон был здесь абсолютно непричем, в самом деле. Даже несмотря на то, что мне очень хотелось обвинить кого-нибудь в своих неудачах, его винить я не мог. И к тому же он был уже совсем стариком. Все это было пустой тратой времени. Я пил кофе и вновь и вновь принимался мысленно твердить себе об этом. Пустая трата времени. Я терял время. Незадолго до полудня, я поехал в «Мэллори» и направился в кабинет Вестона. Когда я вошел он разглядывал стекла со срезами под микроскопом, надиктовывая свои заключения на небольшой магнитофон, стоявший тут же на столе. Когда я вошел, он замолчал. — Привет Джон. Какими судьбами? Я поинтересовался у него: — Как здоровье? — Мое? — он рассмеялся. — Замечательно. А у тебя как? — он кивнул на повязку у меня на голове. — Я уже слышал о том, как это случилось. — Со мной все в порядке, — сказал я. Я взглянул на его руки. Он держал их под столом, на коленях. Он опустил их тут же, как я появился на пороге. — Очень болят? — Что? — Руки. Он изумленно посмотрел на меня, или по крайней мере попытался изобразить на лице удивление. У него это не получилось. Я кивнул на руки, и он положил ладони на стол. Два пальца на левой руке были перевязаны. — Несчастный случай? — Да. Моя неуклюжесть. Я дома резал лук — помогал жене на кухне — и порезался. Небольшой порез, неглубокий, ничего серьезного, но все равно неприятно. Вообще-то я всегда был склонен думать, что за столько лет я научился вполне прилично обращаться с ножом. — Перевязку сами сделали? — Да. Ведь это, так пустяковая царапина. Я опустился в кресло, стоявшее напротив его стола и закурил, чувствуя, что он внимательно следит за каждым моим движением. Задрав голову, я выпустил в потолок струю сизого табачного дыма. Он смотрел на меня с напускным безразличием, его лицо все это время оставалось совершенно невозмутимым. Полагаю, что по-своему он был прав. Во всяком случае, я на его месте наверное повел бы себя так же. — У тебя ко мне какое-то дело? — спросил он. — Да, — сказал я. Некоторое время мы разглядывали друг друга в упор, и затем Вестон отодвинул от себя микроскоп и выключил продолжавший работать магнитофон. — Это по поводу заключения по Карен Рэндалл? Я слышал, что ты им интересовался. — Интересовался, — сказал я. — Может быть тебя устроит, если стекла посмотрит еще кто-нибудь? Может быть Сэндерсон? — Не сейчас, — сказал я. — Сейчас это уже не имеет принципиального значения. По крайней мере для суда. — Наверное, ты прав, — согласился он. Мы сидели, глядя друг на друга. Наступило продолжительное молчание. Я не знал, как сказать об этом, с чего начать, но это молчание тоже угнетало меня. — Тот стул, — проговорил я наконец, — был вытерт. Вы знаете об этом? Он сдвинул брови, и я уже было подумал, что он собирается прикинуться простаком, претендуя на роль человека несведующего. Но ничего такого не произошло; вместо этого он кивнул в ответ. — Да, — сказал он. — Она пообещала, что вытрет его. — И ручку на входной двери? — Да. И ручку тоже. — Когда вы там оказались? Вестон вздохнул. — Было уже поздно, — сказал он. — Я заработался допоздна в лаборатории и потом пошел домой. К Анжеле я зашел по пути, чтобы проведать ее. Я часто к ней захаживал. Просто так. По дороге домой. — Хотели избавить ее от зависимости? — В том смысле, поставлял ли я ей наркотики? — Я спросил о том, не пытались ли вы ей помочь? — Нет, — сказал он. — Я знал, что у меня ничего не выйдет. Разумеется, я думал об этом, но я также знал и то, что это мне не под силу, и возможно я только все испорчу. Я уговаривал ее согласиться на лечение, но… Он пожал плечами. — И вместо этого решили просто почаще захаживать к ней. — Только для того, чтобы помочь ей в трудные моменты. Это было единственное, что я мог для нее сделать. — А вечером в четверг? — Когда я пришел, он был уже там. Я слышал возню и крики, доносившиеся из квартиры, и открыв дверь, я увидел, что он гоняется за ней с бритвой. У нее был кухонный нож — длинный такой, каким обычно режут хлеб — и она отбивалась. Он пытался убить ее, потому что она была свидетелем. Он все время твердил об этом: «Ты же свидетель, крошка.» Я точно не помню, как это получилось. Я всегда очень любил Анжелу. Увидев меня, он что-то сказал и начал подступать ко мне со своей бритвой в руке. Это было ужасно; к тому времени Анжеле уже удалось порядком порезать его ножом, одежду, по крайней мере… — И вы схватили стул. — Нет. Я отступил. Он снова принялся гоняться за Анжелой. Он был повернут лицом к ней, спиной ко мне. И вот тогда… я схватил стул. Я указал на забинтованные пальцы. — А порезы? — Я уже не помню, как это получилось. Наверное он успел задеть меня. Когда я в тот вечер вернулся домой, то обнаружил на рукаве пальто небольшой порез. Но этого я уже не помню. — А после того, как стул… — Он упал. Без сознания. Оглушенный. Просто упал. — И что вы тогда сделали? — Анжела испугалась за меня. Она сказала, чтобы я поскорее уходил, что она сама обо всем позаботится. Ей очень не хотелось, чтобы я оказался бы впутанным в это дело. И я… — Вы ушли, — сказал я. Он разглядывал свои руки. — Да. — Роман был уже мертв, когда вы уходили? — Я не знаю. Он упал рядом с окном. Я думаю, что она просто выпихнула его из окна и после этого вытерла стул и ручку. Но точно я не знаю. Я ничего не знаю точно. Я смотрел ему в лицо, на пересекавшие лоб старческие морщины, на седину волос и вспоминал то время, когда он был моим учителем, его наставления, поучения и шутки, как я тогда безгранично уважал его, как каждую неделю, по четвергам он вместе со своими стажерами отправлялся в ближайший бар, чтобы выпить и поговорить о жизни, как раз в года, на свой день рождения, он приносил из дома большой именинный пирог и угощал им всех на своем этаже. Все это теперь всплывало в памяти, добрые шутки, старые добрые времена, трудные дни, вопросы и объяснения, долгие часы в секционном зале, суть проблем и моменты сомнений. — Ну вот и все, — с грустной улыбкой сказал я. Я закурил еще одну сигарету, прикрыв пламя зажигалки в ладонях и наклонив голову, хотя никакого сквозняка в комнате не было. Наоборот, здесь было очень жарко и душно, как в теплице для редких растений. Вестон не спросил у меня ни о чем. Ему было не очем спрашивать. — Возможно вам удастся оправдаться, — сказал я. — Ведь это была самооборона. — Да, — медленно выговорил он. — Может быть.* * *
Я вышел на улицу. По-осеннему холодное солнце светило в небе над лишенных листвы остовами деревьев, аллея которых протянулась вдоль Массачусеттс Авеню. Когда я спускался по ступенькам Корпуса Мэллори, мимо меня проехала машина скорой помощи, направлявшаяся к отделению экстренной помощи «Бостонской городской больницы». Провожая ее взглядом, я мельком увидел лежавшего в ней пациента, у лица которого санитар удерживал кислородную маску. Мне не удалось разгледеть черт его лица, невозможно было даже понять, мужчина это или женщина. Кое-кто из прохожих на улице тоже замедлил шаг, глядя вслед проехавшей машине. Одни смотрели на нее с тревогой, другие просто из любопытства, а иные с жалостью. Но все они остановились, задержались лишь на короткое мгновение, чтобы взглянуть в ту сторону и тут же забыть об увиденном, мысленно возвращаясь к своим обыденным, земным думам. Наверняка в этот момент все они думали о том, кого только что увезли в больницу, что случилось с этим человеком, что это за болезнь, и покинет ли вообще когда-либо этот пациент больничные стены. Никому из них не было дано узнать ответа на эти вопросы, но у меня такая возможность была. В данном случае, хоть на крыше машины и была включена мигалка, но она ехала без звуковой сирены, и к тому же ехали они тоже не слишком быстро. А это означало, что жизнь больного была вне опасности. Или может быть он был уже мертв. Точнее сказать было невозможно. В какой-то момент мною овладело странное, просто-таки искушающее любопытство, так, как если бы я вдруг счел бы себя обязанным во что бы то ни стало зайти сейчас в приемное отделение и выяснить, что это за пациент и каков будет прогноз. Но я не стал этого делать. Вместо этого я пошел вдоль по улице, сел в оставленную здесь машину и поехал домой. Я постарался поскорее забыть о той машине скорой помощи, потому что по улицам ездят миллионы таких машин, и миллионы людей каждый день попадают в больницу. В конце концов я действительно позабыл о ней. И стал чувствовать себя гораздо лучше.ПРИЛОЖЕНИЕ 1
ПАТОЛОГОАНАТОМЫ-ГУРМАНЫ
Неотъемлемой частью работы любого патологоанатома является необходимость описать увиденное быстро и точно; хорошо составленный патологоанатомический отчет позволяет читателю мысленно представить себе то, что предстало глазам патологоанатома. И для того, чтобы это стало возможным, многие патологоанатомы имеют обыкновение описывать пораженные болезнью органы так, как если бы это была еда, отчего таких врачей и называют гурманами. Для некоторых подобные сравнения вошли в практику; и поэтому их отчеты о вскрытиях напоминают скорее ресторанные меню. Но подобный метод изложения мыслей оказался столь удобным и эффективным, что практически каждый патологоанатом время от времени прибегает к нему. Тут можно встретить и сгустки черносмородинового желе, и посмертные сгустки «яичного желтка». Нередки и такие изыски, как сравнение слизистых оболочек желчного пузыря со спелой малиной или земляникой, верным показателем присутствия холестерола. Мускатная печень при застойной сердечной недостаточности и вида швейцарского сыра эндометрия при гиперпласии. Даже такому малоприятному явлению как рак тоже может быть подобран аналог на этой кухне, как, например, в случае с овсяно-клеточной карциномой легкого.ПРИЛОЖЕНИЕ 2
ВРАЧИ И ПОЛИЦЕЙСКИЕ
В подавляющем большинстве случаев врачи настроены весьма недоверчиво по отношению к полиции. И вот одна из причин для этого: Однажды во время одного из ночных дежурств талантливый, подающий надежды врач-стажер клиники «Дженерал» был разбужен посреди ночи ради того, чтобы произвести осмотр пьяного, доставленного полицией. Полицейским известно о том, что некоторые недуги — такие, например, как диабетическая кома — могут по внешним признакам походить на состояние опьянения, включая даже запах «алкоголя» изо рта. Так что это было вполне обыденной процедурой. Привезенный был осмотрен, объявлен здоровым с медицинской точки зрения, после чего его увезли в тюрьму. Той же ночью он умер. На вскрытии выяснилось, что смерть наступила от разрыва селезенки. Семья умершего подала в суд на стажера, обвинив его в халатности, а полиция же, в свою очередь, проявила необычайное усердие в том, чтобы помочь убитому горем семейству взвалить всю вину на врача. Суд вынес решение, что в данном случае врач и в самом деле пренебрег своими обязанностями, но решения о возмещении ущерба тогды вынесено все же не было. Позднее тот врач попытался получить сертификат на право занятия частной практикой в штате Вирджиния, и удалось ему это с превиликим трудом. И тот случай теперь будет преследовать его теперь до конца жизни. Разумеется, вполне возможно, что он и в самом деле не обратил внимания на увеличенную или поврежденную селезенку, но вместе с тем, это все же представляется весьма сомнительным, особенно, если принимать во внимание характер травмы и очень высокую квалификацию врача. Персонал той клиники склонялся к тому мнению, что покойный уже после осмотра, по прибытии в полицию получил сильный удар в живот. Разумеется все это бездоказательно. Но в медицинской практике случай подобного рода отнюдь не является единичным, и поэтому недоверие к полиции возведено врачами едва ли не в ранг основополагающей политики.ПРИЛОЖЕНИЕ 3
ПОЛЕ БОЯ И ШЕСТ ЦИРЮЛЬНИКА
Испокон веков войны и занятия хириргией были тесно связаны друг с другом. Даже в наши дни, изо всех врачей молодые хирурги меньше всего возражают против того, чтобы оказаться на поле боя. Потому что именно здесь традиционно происходило становление хирурга как врача, а также развитие и обновление хирургии как науки. Самые первые хирурги не имели никакого отношения к медицине; они были цирюльниками. Использовавшая в те дни хирургия была донельзя примитивной, и состояла по большей части из ампутаций, кровопусканий и перевязки ран. Цирюльники сопровождали войска во время больших военных кампаний, получая возможность узнать больше о восстановительных возможностях своего искусства. Камнем преткновения долгое время оставалось отсутствие анестезии; вплоть до 1890 года единственными обезболивающими средствами становилась пуля, зажатая между зубами жертвы и выпитый залпом бокал виски. Хирурги всегда с высока поглядывали на обыкновенных врачей, всех тех, кто не утруждался лечить пациента собственными руками, а старался найти для этого более искусный и интелектуальный подход. И такое отношение в какой-то мере сохраняется и на сегоднящий день. Разумеется, в наши дни парикмахеры уже не становятся хирургами, и наоборот. Но у парикмахеров все же сохранился символ их древнего ремесла — полосатый красно-белый шест, символизирующий окровавленные бинты, которыми перевязывали полученные в бою раны. Но хотя в обязанностя хирургов уже давно не вменяется пострижка и бритье, они и по сей день сопровождают войска. На войне они имеют возможность приобррести большой опыт по части лечения разного рода травм, увечий и ожегов. Война также предоставляет простор для создания новых методик; так, например, большинство считающихся теперь обыденными техник пластической и восстановительной хирургии были разработаны в годы Второй мировой войны. Разумеется, это вовсе не означает того, что хирурги являются непримиримыми сторонниками войны или, наоборот, яростными поборниками мира. Просто исторически так уж сложилось, что благодаря своему ремеслу у хирургов существуют свои мобственные, особые взгляды на многие вещи, зачастую не совпадающие с мнением врачей других специальностей.ПРИЛОЖЕНИЕ 4
СОКРАЩЕНИЯ
Врачи любят сокращения, и, наверное поэтому больше ни в одной из сфер человеческой деятельности не существует такого множества сокращений, как в медицине. Сокращения выполняют очень важную функцию: они позволяют экономить время, но в то же время служат они еще и для другой цели, являясь своего рода паролем, зашифрованным языком, кабалистическими символами медицинского общества. Например: «PMI, соответствующий LBCD, расположен в 5-м ICS в двух см от MCL». Для человека непосвященного не может быть ничего более загадочного и таинственного, чем это предложение. "Х" — для медиков это самая важная буква изо всего алфавита, потому что она часто используется в сокращениях. Спектр употребления самый разнообразный: от незатейливого «Polio x3», обозначающего три полио вакцинации, до «Выписан в Палату Х», подобный эвфемизм обычно употребляется для обозначения морга. Но есть еще великое множество подобных сокрашений: dx, что означает «диагноз»; px — прогноз; Rx — терапия; sx — симптомы; hx — история болезни; mx — метастазы; fx — переломы. Буквенные аббревиатуры в большом почете у кардиологов, где бесконечно повторяются все эти LVH, RVH, AS, MR, описывающие различные состояния сердца, но у врачей других специальностей тоже есть свои собственные сокращения и аббревиатуры. В некоторых случаях к сокращениям прибегают, когда необходимо сделать пометку, полное написание которой нежелательно. Это потому что больничная карта любого пациента является официальным документом, который может быть даже затребован для представления в суд; и поэтому врачи должны очень бережно и осторожно относиться к словам. Подобная необходимость и вызвала к жизни целый ряд специальных выражений и аббревиатур. Например, пациент не может быть «сумасшедшим», а только «дизориентированным» или же пребывать в «помраченном сознании»; пациент не лжет, а лишь всего-навсего «преувеличивает»; пациент не может быть тупым, он может просто чего-то «недопонимать». Выписывая симулянта, хирурги любят употреблять аббревиатуру SHA, означающую: «Ship his ass out of here».[159] А в педиатрии существует также аббревиатура, прежставляющаяся наиболее необычной: FLK, означающая: «Funny-looking child».[160]ПРИЛОЖЕНИЕ 5
БЕЛЫЙ ХАЛАТ
Всем известно о том, что врачи носят белые халаты, но никто, включая самих врачей, не знает, отчего. Конечно, белый халат является отличительной чертой медиков, но только он все равно остается лишенным реального смысла. Ведь белый халат отнюдь не является традиционным. Например, при дворе Людовика XIV все доктора одевались в черное: длинные, черные балахоны, вселявшие в людей в свое время тот же благоговейный страх, что в наши дни вызывает и ослепительно-белоснежный халат. Современные объяснения белому цвету докторских халатов обычно сводятся к ссылкам на чистоту и стерильность. Врачи носят белые халаты, потому что белый — это «чистый» цвет. Помещения больниц окрашиваются белой краской по той же самой причине. И, пожалуй, это объяснение можно будет счесть вполне логичным, пока на глаза вам как-нибудь не попадется какой-нибудь неряшливый практикант, проведший на непрерывном дежурстве целых тридцать шесть часов, успевший пару раз поспать, не раздеваясь, и оказывавший помощь десяткам пациентов. К концу дежурства халат его уже сильно измят, запачкан и, вне всякого сомнения, уже не является стерильным. Хирурги отказались от этого. Операционные можно считать маленькими островками абсолютно стерильных условий, безмикробной территорией. И все же очень немногие операционные полностью выкрашены в белый цвет, а сами хирурги не одеваются в белое. Своими цветами они избирают зеленый, или голубой, а иногда и серый. Так что к белому докторскому халату следует относиться не иначе как к обыкновенной униформе, в выборе цвета для которой было не больше логики, чем в том, что для моряков выбран синий цвет, или зеленый для формы военнослужащих. В данном случае аналогия с военной формы совсем не лишена смысла, как это может показаться стороннему наблюдателю на первый взгляд, потому что по ней могут быть определены как ранг, так и специальность носящего ее врача. Оказавшись в отделении, врач безошибочно сможет рассказать вам, какое место на служебной лестнице отведено каждому из работающих здесь сотрудников. Обращая внимание на казалось бы незначительные мелочи, точно так же, как военный обращает внимание на нашивки и лычки на погонах, он расскажет, кто из них врач-стажер, кто практикант, кто пока еще только студент-медик, а кто санитар. Все сводится к таким подробностям, как: Имеется ли у конкретного человека при себе стетоскоп? Один или два блокнота лежит у него в кармане халата? И карточки, скрепленные металлическим зажимом? Носит ли он черный кейс? С помощью данной методики можно определить даже специализацию врача. Невропатолога, например, можно легко узнать по трем или четырем прямым иглам, вколотых в левый лацкан халата.ПРИЛОЖЕНИЕ 6
ДИСКУССИЯ НА ТЕМУ ОБ АБОРТАХ
Принято считать, что существует шесть доводов в защиту абортов и шесть же контраргументов для их опровержения. Первый довод относится к области закона и антропологии. Высказывается мнение, что у многих народов аборты, а также лишение жизни младенцев считались в порядке вещей, и не были делом постыдным или подрывающим нравственные устои общества. Для примера обычно берутся небольшие племена, обитающие в суровых условиях, такие как африканские пигмеи или бушмены из Калахари. Или те народы, где всячески поощряется рождение сыновей, а излишек младенцев женского пола попросту убивают. Но здесь же можно привести и пример Японии, шестой по численности нации в мире и одной из самой высокоразвитой страны. В ответ на это оппоненты обычно возражают, что между западным обществом и пигмеями или японцами очень мало общего, и поэтому совсем не обязательно, что то, что оказалось удачным и приемлемым для них, окажется столь же удачным и для нас. Когда же речь заходит о законах, то разговор обычно сводится к следующему. На конкретных исторических примерах может быть доказано, что современные законы, имеющие отношение к абортам, существовали не всегда; они развивались на протяжении многих столетий, и были обусловлены целым рядом факторов. Сторонники абортов утверждают, что современные законы предвзяты, несостоятельны и в них нет никакой необходимости. Они выступают за систему правосудия, которая бы точно отражала нравы и технологии настоящего времени, а отнюдь не минувших дней. Их противники выдвигают встречные доводы, утверждая, что старые законы еще совсем не означает того, что они плохи, и что бездумное их изменение может повлечь за собой неизбежную неопределенность и в без того нестабильном мире. Менее изысканный довод против абортов заключается в незатейливом утверждение, что это просто-напросто незаконно. До недавнего времени многие врачи, вроде бы считающиеся во всех отношениях нормальными людьми с готовностью принимали эту удобную для себя позицию. Но все-таки сейчас, когда вопрос об абортах широко обсуждается на самых разных уровнях, подобный упрощенный взгляд на проблему становится неприемлемым.* * *
Второй довод рассматривает аборт как средство контроля за рождаемостью. Сторонники абортов объявляют аборт высокоэффективным средством контроля рождаемости, отмечая успехи этого метода в Японии, Венгрии, Чехословакии и так далее. Они не видят принципиальной разности между предотвращением зачатия и прекращения этого процесса на ранней стадии, пока зародыш не превратился в полностью жизнеспособного ребенка. Короче говоря, в данном случае все сводится к тому, что «цель оправдывает средства». Те же, кто в этом не согласен с ними, проводят аналогию между предотвращением ошибки и ее исправлением. Они уверены в том, что если уж зачатие произошло, то зародыш получает право на жизнь, и поэтому его нельзя убивать. Данной точки зрения придерживаются многие из тех, кто отдает предпочтение традиционным методам контрацепции, и поэтому зачастую для таких людей проблема того, как быть, если беременность все-таки наступит — как это и бывает в определенном проценте случаев — остается неразрешимой.* * *
Третий довод рассматривает социальные и психологические факторы. Здесь существует несколько вариантов. Первый из них провозглашает принцип того, что психическое и физическое здоровье матери всегда важнее, чем здоровье ее еще нерожденного ребенка. Может оказаться так, что рождение еще одного ребенка нанесет как эмоциональный, так и материальный ущерб самой матери и членам ее уже существующей семьи, и поэтому в подобных случаях появление ребенка на свет должно быть предотвращено. Во-вторых, сторонники абортов настаивают на том, что крайне безнравственно и преступно позволять нежеланному ребенку появляться на свет, так как в наше непростое время надлежащая забота о ребенке является удовольствием не из дешевых, занимающим уйму времени и требующим материнской опеки и впоследствии ощутимой финансовой поддержки со стороныродителей на образование. И если семья лишена подобной возможности, то можно сказать, что, давая ребенку возможность появиться на свет, они тем самым заведомо обрекают его на лишения. Очевидным в данном случае примером может служить мать-одиночка, которая зачастую ни морально, ни материально, оказывается неготовой к тому, чтобы самой позаботиться о ребенке. Контраргументы, приводимые оппонентами в данном случае, кажутся крайне неубедительными. Типа того, что любая женщина хочет познать радость материнства, хоть это желание может быть неосознанным, что материнский инстинкт к продолжению рода заложен в женщине природой; и еще сюда же относятся заявления вроде того, что «нежеланных детей не бывает». Или же просто так называемый подход к проблеме «пост-факто»: если ребенок родится, то семья все равно смирится с этим и будет любить его.* * *
Четвертый аргумент, выдвигаемый сторонниками абортов, гласит, что ни одна женщина, ни при каких обстоятельствах, не может быть заставлена вынашивать и рожать ребенка, если только она сама этого не желает. Аборт по первому требованию должен быть правом любой женщины, таким же всеобщим и бесспорным, как право голоса. Это весьма интересный аргумент, но только его значимость зачастую умаляется самими же людьми, выступающими в его пользу, со стороны которых нередко раздаются истерические заявления о том, что во всем мире власть принадлежит мужчинам, от которых никак нельзя ожидать проявления сочувствия к противоположному полу. Их оппоненты в данном случае обычно указывают на то, что современной, эмансипированной женщине доступны самые разнообразные средства и методы, позволяющие не забеременеть, если она этого не желает. И поэтому они считают, что аборт нельзя рассматривать как еще одно средство контрацепции. Но все же с данных позиций трудно судить о том, как быть в случае, если несмотря на применение контрацептивов беременность все же наступила или как поступить, если беременность стала результатом изнасилования.* * *
Пятый из выдвигаемых аргументов объявляет аборт безопасной, простой и доступной операцией; а поэтому не может быть найдено никаких практических возражений против того, чтобы легализовать прерывание беременности. Контраргумент же выражает мнение, что хоть очень небольшой, но риск умереть от аборта все же существует. Но вот только к несчастью для сторонников данной точки зрения, теперь уже стало совершенно ясным и то, что больничный аборт примерно в шесть-десять раз менее опасен, чем роды в той же самой больнице. А это значит, что безопаснее прервать беременность, чем выносить ребенка и родить его.* * *
Шестой из приводимых аргументов появился совсем недавно, и именно он может быть назван самым искусным. Впервые он был выдвинут Гареттом Хардином, и он затрагивает один из основных вопросов, а именно: является ли аборт убийством? Хардин утверждает, что нет. Он отстаивает ту точку зрения, что эмбрион становится человеком лишь после рождения и после длительной подготовки. Для него эмбрион это ничто иное, как заготовку, шаблон, созданный из ДНК — вещества, несущего в себе генетическую информацию. Гаррет говорит о том, что информация сама по себе еще ничего не значит. Это как чертеж. Чертеж здания не имеет практически никакой ценности; подлинную ценность и значение имеет только здание, выстроенное по этому чертежу. Чертеж может быть запросто уничтожен, потому что вместо него можно сделать другой; но никто не станет ломать уже выстроенный дом без веских на то оснований. Таково краткое и сильно упрощенное изложение его точки зрения. Хардин получил образование антрополога и биолога, и его точка зрения поистине уникальна. Она интересна еще и потому, что он рассматривает вопрос о том, когда человек становится существом разумным, исходя из того, что вообще есть человек? Снова обращаясь к аналогии с чертежом и домом: чертеж определяет размеры, устройство и общую архитектуру здания, но он еще не предопределяет того, будет ли дом выстроен в Нью-Йорке или Токио, в трущобах или же в престижном районе, будут ли его использовать заботливо и разумно, или же ему так и суждено будет простоять весь свой век без ремонта. Гардин косвенно рассматривает человека как животное, ходящее на задних ногах, обладающее большим мозгом и выступающий большой палец кисти; он также включает в свое определение упоминание о материнской заботе и образовании, призванных помочь человеку стать приспособленной и активной единицей в обществе себе подобных. Оппоненты Хардина возражают против того, что, рассматривая ДНК, он лишает ее «уникальности», считая просто «копированной» информацией, в то время как молекула ДНК уникальна сама по себе. Ведь дети одних и тех же родителей не рождаются абсолютно одинаковыми, и выходит, что ДНК поистине уникальна. На это Хардин отвечает, что все рожденные люди есть ничто иное, как лишь некоторые, произвольно, волею случая выбранные из ряда потенциально возможных ДНК-комбинаций спермы и яйцеклетки, которым было суждено полностью пройти внутриутробное развитие и увидеть свет. При этом он замечает, что в яичниках женщины содержится в среднем 30.000 яйцеклеток, и лишь нескольким из них суждено оказаться оплодотворенными. Остальные же будут уничтожены, как если бы женщине был сделан аборт. И как знать, может быть одна из них могла бы дать жизнь «супер-Бетховену». Доводы Хардина новы и оригинальны, и очень многие находят их трудными для понимания. Но несомненно он стал первым из тех кто до него выдвигал аргументы за и против абортов, кто постарался более или менее научно обосновать свою точку зрения. Это рассуждения по поводу современного человека, о том, что при рассуждениях на темы морали, он все-таки должен основываться и на тех молекулярных механизмах, что действуют в одной клетке его тела.* * *
Существует еще множество других аргументов, но все они по большей части малозначимы и носят характер отговорок. Так, например, некоторые из этих доводов с экономической точки зрения рассматривают проблему, во что обойдется переоборудование больниц в фабрики, где выполнение абортов будет поставлено на поток; то и дело раздаются истерические крики о всеобщей распущенности, как это было перед тем, как контрацептивные таблетки были введены в повседневную практику. Существует и либеральная точка зрения, типа «больше свободы хорошей и разной», а также мнение о том, что необходимо ограничить рождаемость среди низших слоев общества. Подробно останавливаться на этих точках зрения не имеет смысла, так как выдвигаются они по большей части людишками не наделенными большим умом, ограниченными и мелочными.ПРИЛОЖЕНИЕ 7
МЕДИЦИНСКАЯ МОРАЛЬ
В современной медицине существует четыре основных нравственных вопроса, связанных с занятием медицинской практикой. Аборт является лишь одной из них. Другой спорной проблемой считается эйтаназия, намеренное ускорение смерти или умервщление неизлечимого больного. Третьим спорным вопросом является социальная обязанность врача оказывать помощь как можно большему числу людей. И четвертый вопрос затрагивает определение смерти. Примечательным является и то, что все эти вопросы возникли совсем недавно. Все они стали следствием наших, заявивших о себе в последнее десятилетие, проблем в области законодательства и нравственности. Например, аборт, произведенный в больничных условиях, должен считаться теперь не требующей особых затрат и безопасной процедурой, уровень смертности при которой приблизительно такой же как при удалении зубов. Так было не всегда, но в данных условиях дело обстоит именно так, и поэтому мы должны считаться с этим. В свое время эйтаназия считалась куда меньшей проблемой. Это было в те времена, когда в распоряжении врачей имелось меньше «вспомогательных» средств, аппаратов для искусственной вентиляции легких, когда они не обладали знаниями об электролитных балансах, неизлечимо больные пациенты обычно умирали довольно быстро. Теперь же медицина сталкивается с тем фактом, что стало возможно чисто технически на протяжении довольно долгого времени поддерживать в человеке жизнь, не давая ему умереть, хотя выздороветь ему все рано не суждено никогда. В связи с этим врачу приходится принимать решение, есть ли необходимость в проведении подобной поддерживающей терапии, и как долго ее следует продолжать. Это действительно весьма серьзеная проблема, потому что традиционно врачи считают, что они должны во чтобы то ни стало, любыми доступными средствами сохранять жизнь своему пациенту. И вот теперь настало время, когда нравственность — и даже человечность — подобного подхода оказалась под большим вопросом. Само собой напрашивается вполне логичный в данном случае вопрос: обладает ли неизлечимо больной человек правом отказаться от поддерживающей терапии; может ли пациент, вынужденный неделями или даже месяцами страдать от боли потребовать для себя легкой и безболезненной смерти; и имеет ли пациент, вверивший себя заботам врача, право самостоятельно решать вопрос о собственном существовании. Вопрос об ответственности в ее современном понимании — ответственность перед обществом, а не перед отдельно взятым человеком — возник в медицине относительно недавно. В прежние времена за лечение небогатых пациентов в лучшем случае из жалости брались совестливые врачи, в худшем же случае, такие больные вовсе не получали никакой помощи; в наши дни общество упрочается во мнении, что медицинская помощь есть право, а не привелегия. Также постоянно увеличивается количество пациентов, ранее зависевшим лишь от чужой благотворительности, но кто может теперь расчитывать на помощь страховых компаний, занимающихся медицинским страхованием. И в связи с этим врачу приходится пересмотреть свои взгляды, принимая в расчет не только тех пациентов, средства которых позволяют им обратиться к нему за помощью, а всех членов общества. В связи с этим медиками стало уделяться большое значение профилактике многих заболеваний. Определение смерти является поистине серьзеной проблемой, для которой имеется не менее серьзеное основание: это трансплантация органов. По мере того, как хирурги продолжают совершенствовать свои умения по пересадке органов, взятых у умерших людей, живым, на первый план выступает вопрос о том, когда человека надлежит считать мертвым, так как органы, предназначеные для трансплантации, должны быть взяты у умершего как можно скорее. Принятые ранее показатели — отсутствие пульса и дыхания — были заменены на отсутствие показаний электрокардиограммы или ровной электроэнцефалограмме, но несмотря на это вопрос по-прежнему остается открытым, и возможно, что в ближайшее время разумного решения по нему найдено не будет. Существует и еще одна проблема, имеющая отношение к медицинской этике, и она затрагивает самого врача и компании по производству лекарств. В настоящее время все споры и дискуссии по данному вопросу, затрагивающие интересы самого пациента, врача, правительства и производителя медикаментов, ведутся сразу в нескольких направлениях, когда каждая из сторон пытается перетянуть одеяло на себя. Сами же причины для разногласий, равно как и исход данного спора, все еще во многом остаются неясны.Майкл КРАЙТОН СФЕРА
Линн Несбит с любовью
Написать «Сферу» мне помогли советом и поддержкой Каролина Конли, Курт Вилладсен, Валери Пайн, Лиза Плонскер, Энн-Мари Мартин, Джон Дьюберт Линн Несбит, а также Боб Готтлиб. За что я им крайне признателен.
…Ученый не берет в расчет все неправдоподобное…Луис Кан
Вы не можете одурачить природу!Ричард Фейнман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ПОВЕРХНОСТЬ
Глава 1 ЗАПАДНЕЕ ТОНГИ
Долгое время горизонт был туманной голубой линией, разделяющей океан от неестественно синего неба. Вертолет ВМФ США несся почти над самыми гребнями волн. Несмотря на шум моторов и сильную тряску, Норман Джонсон уснул — его сильно измотало это почти беспрерывное четырнадцатичасовое путешествие на различном армейском транспорте, довольно непривычное занятие для пятидесятитрехлетнего профессора психологии. Проснувшись, Норман увидел все тот же монотонный горизонт, но впереди по курсу лежал белый серп коралловых атоллов. — Что это? — спросил он по внутренней связи. — Нинихина и Тафахи, — ответил пилот. — Официально, острова принадлежат Тонге, но они необитаемы. Как выспались? — Неплохо, — внизу промелькнули кривые дуги белых песков и несколько пальм, и снова впереди плоский океан. — Откуда вас вызвали? — спросил пилот. — Из Сан-Диего, — ответил Норман. — Значит, вы летите Гонолулу-Гуам-Паго и туда? Долгое путешествие. А чем вы занимаетесь, сэр? — Я психолог, — ответил Норман. — Ага, психиатр, — пилот улыбнулся. — Впрочем, почему бы и нет? Те назывались иначе. — О ком это вы? — В последнее время мне приходится таскать людей из Гуама. Всяких там физиков, математиков, биологов, вас вот, например. И все вдруг срочно понадобились в Тихом океане, у чертей на куличках. — А что случилось? — поинтересовался Норман. Пилот повернул голову — его глаза были скрыты за темными солнцезащитными очками. — Нам они ничего не говорили, сэр. А вам? Вам они что-нибудь сказали? — Мне сообщили, что произошло крушение. — Угу, — кивнул пилот. — Вы уже не в первый раз? — Да, приходилось. Нормана Джонсона уже включали в состав комиссий от Федерального авиауправления — он был на крушениях в Сан-Диего в 1976-м, в Чикаго в 1978-м, в Далласе в 1982-м. И каждый раз события протекали по одному сценарию — срочный вызов, затем безумные сборы и недельное (или более) отсутствие. На этот раз Элен особенно расстроилась, ведь Нормана вызвали первого июля — а значит, он пропустит запланированный на четвертое пикник и, возможно, день рождения матери. Кроме того, из Чикаго должен заехать сын Тим и шестнадцатилетняя Эми из Андовера — без отца она плохо ладила с Элен. — Катастрофа? — удивилась Элен. — Я не слышала ни о каких крушениях. Пока Норман собирал вещи, она включила радио. И действительно, никаких сообщений. Когда к дому подъехала машина, Норман с удивлением отметил, что это армейский седан, а водитель в униформе ВМФ. — Они никогда не высылали армейские машины, — сказала Элен, провожая его по лестнице. — Может, это военная авиакатастрофа? — Не знаю, — ответил он. — Когда тебя ждать? Норман поцеловал ее на прощание и сказал: — Я позвоню… Он не позвонил — офицеры были вежливы и обходительны, но не подпускали к телефону. Сначала на Хикхам Филд в Гонолулу, затем на аэродроме Навал в Гуаме, куда он прибыл в два утра и полчаса тупо просматривал содержимое «Америкэн Джорнел оф Психолоджи», который догадался прихватить с собой в дорогу. На рассвете он прибыл в Паго-Паго. Нормана поспешно посадили в «Морской Рыцарь», который тотчас же поднялся с площадки и взял курс на запад, в просторы Тихого океана. Он летел два часа, проспав какую-то часть времени. Элен, Тим, Эми и день рождения матери казались сейчас невообразимо далекими. — Где мы сейчас? — Между Самоа и Фиджи, — ответил пилот. — Вы можете показать это на карте? — Мне бы не хотелось, сэр… Во всяком случае, за двести миль в округе ничего нет. Норман посмотрел на плоский горизонт, такой же голубой и невыразительный. В это нетрудно поверить, подумал он и зевнул. — Вам не скучно смотреть на все это? — По правде сказать, нет, сэр, — ответил пилот. — Сейчас хорошая погода, но долго она не продержится. Через пару дней здесь пронесется циклон с Адмиралтейских. — И что тогда? — Все полетит к чертям собачьим, сэр. Я сам из Флориды, и с детства знаком с ураганами — но смею вас уверить, сэр, вы не видели ничего подобного Тихоокеанскому циклону. Норман кивнул. — Скоро мы прилетим? — С минуты на минуту, сэр.* * *
После двух часов однообразного полета корабли показались необычайно занимательным зрелищем. За внешним периметром он насчитал восемь серых эсминцев, ближе к центру стояли большие корабли, похожие на плавучие доки, затем необычные судна с палубами ВПП и в самом центре два белых корабля с плоской монтажной площадкой и сигнальным маяком. Пилот пояснил: — Снаружи эсминцы, за ними ТГП — транспорт глубоководной поддержки, затем МПП, это миссия поддержки и припасов и ОНИС в центре. — ОНИС? А что это такое? — Океанографические научно-исследовательские судна. Налево «Джон Хоуз», правей «Уильям Артур». Нам на «Хоуз», — вертолет сделал вираж. Норман видел, как между кораблями взад-вперед носятся катера, оставляя за собой тонкие белые следы. — И все это для какого-то авиакрушения? — А разве я говорил? — улыбнулся пилот. — Пристегните ремни, сэр, если они не застегнуты. Идем на посадку.Глава 2 БАРНС
Красный маяк приближался, затем проскользнул под ними… Вертолет приземлился. Норман нащупывал пряжку ремня безопасности, когда в дверях возник морской офицер. — Доктор Джонсон? Норман Джонсон? — Да, это я. — Ваш багаж, сэр? — Только это. — Норман нагнулся и вытащил свой кейс. Офицер взял кейс и уточнил: — А инструменты, что-нибудь подобное? — Нет, только это. — Идите за мной, сэр. И пригните голову, здесь лопасти. Норман вылез и пошел за ним по вертолетной площадке, затем спустился по узкому трапу, обжигая руки о металлические поручни. Тихоокеанский воздух был тих и спокоен, солнце палило немилосердно. Вертолет поднялся, пилот помахал на прощание, и взял обратный курс. — Как долетели, сэр? — Спасибо, прекрасно. — Не желаете ли сходить, сэр? — Я только что прибыл. — Простите, я имел в виду, не хотите ли в сортир? — Нет. — Ну и прекрасно, они все равно не работают. Вчера сломался водопровод, но мы надеемся разрешить и эту проблему, — он взглянул на Нормана. — В настоящий момент у нас на борту куча женщин, сэр. — Понимаю. — Если что, есть химический отходник. — Да нет, спасибо, все в порядке. — В таком случае, капитан Барнс ждет вас. — Я хотел бы позвонить домой. — Вы можете попросить об этом кэпа, сэр. Из-под палящих солнечных лучей, они перешли в полутемный коридор. Здесь было намного прохладней. — Недавно мы отключили кондиционеры, — сказал офицер. — По крайней мере, это хоть что-то. — Они часто включаются? — Только когда очень жарко. Они зашли в большой ремонтный ангар — металлические стены, стеллажи с инструментами, змеился по полу кабель, ацетиленовые горелки сыпали искрами, рабочие склонились над частями сложных машин и металлических понтонов. — Здесь мы ремонтируем РОВ, — пояснил офицер, стараясь перекричать грохот. — Основную часть ремонта мы делаем на тендерах, а здесь только по части электроники. Нам сюда, сэр. Они прошли по другому коридору и зашли в широкий отсек с низким потолком, заставленный видеомониторами. В полумраке перед цветными экранами сидело с полдюжины операторов. Норман остановился. — Это мониторы РОВ, — сказал офицер. — На дне постоянно находятся три-четыре робота… плюс водолазы, конечно же. Норман слышал треск и свист радиосвязи, кусочки неразборчивых фраз. На одном из экранов появился идущий по дну водолаз. Прожектор высветил его диковинный темно-синий костюм и желтый шлем причудливых очертаний. Норман ткнул в экран: — На какой он глубине? — Футов тысяча, тысяча двести… что-то вроде того. — И что они делают? — Там титановый корпус, только сейчас его нет ни на одном из мониторов, — офицер оглянулся. — Билл, ты можешь показать доктору Джонсону корпус? — Сожалею, сэр, но в настоящее время мы исследуем седьмой квадрат. — Это почти в полумиле отсюда, — пояснил офицер. — Жаль, это чертовски занятная штука. Ну ничего, вы еще успеете насмотреться. Нам туда. Они немного прошли по коридору, затем офицер спросил: — Вы знакомы с капитаном, сэр? — С чего вы взяли? — Просто полюбопытствовал. Он так жаждал вас увидеть, все время спрашивал, когда же вы прилетите. — Нет, — сказал Норман. — Я с ним не знаком. — Очень хороший человек. — Не сомневаюсь. Офицер оглянулся назад. — Знаете, что они болтают о кэпе? — спросил он. — Так что же? — Они говорят, его лай просто цветочки по сравнению с его зубками.* * *
На двери каюты висела табличка «Начальник Проекта» и еще ниже пластинка «капитан Хэролд Барнс ВМФ США». Норман вошел и увидел плотного мужчину, поднявшегося из-за груды досье. Капитан Барнс был из тех подтянутых военных, рядом с которыми Норман чувствовал себя толстым и нескладным — в свои сорок пять Хэл Барнс имел прямую армейскую выправку, бодрое выражение лица, короткую стрижку, плоский живот и уверенное рукопожатие политика. — Добро пожаловать на борт «Хоуза», доктор Джонсон… Как самочувствие? — Устал малость. — Ну конечно же, вы ведь из Сан-Диего, значит, добирались пятнадцать часов… Хотите отдохнуть? — Сначала я хотел бы войти в курс дела. — Да-да, конечно, — кивнул Норман. — Что вам сказали? — Кто? — Люди, которые заехали за вами в Сан-Диего, везли из Гуама, кто угодно. — Ничего. — И вы не видели ни репортеров, ни прессы? — Разумеется, нет. — Прекрасно. — Барнс засиял и предложил кресло. — Как насчет кофе? — поинтересовался он, доставая кофейник. И тут погас свет. В комнате стало почти темно — через узкие иллюминаторы проникало мало солнечного света. — Черт побери! — выругался Барнс. — Снова вырубили… Эмерсон! Эмерсон! В дверь заглянул лейтенант. — Работы продолжаются, кэп, — сказал он. — Что на этот раз? — РОВ на Бэй-2, сэр. Очевидно, они не рассчитали нагрузку. — Займитесь этим, Эмерсон. — Слушаюсь, сэр. Дверь закрылась и Барнс опустился в свое кресло. — Это не их вина, — пояснил он. — Судно не предназначено для такого высокого напряжения, — лампы зажглись и Барнс улыбнулся. — Ну так как же насчет кофе, доктор Джонсон? — Черный, если можно, — попросил Норман. Барнс протянул ему чашку ароматного черного кофе. — По крайней мере, я уверен в абсолютной секретности. Это моя обязанность, доктор Джонсон. Безопасность прежде всего! Особенно, в подобной ситуации… Если на сторону просочится хоть слово, у нас возникнет масса всевозможных проблем… И так уже в этом деле замешано слишком много людей. Черт! Тихоокеанское командование даже не хотело выделять эсминцы… пришлось намекнуть на советские подводные лодки. — Советские подлодки? — удивился Норман. — Эту лапшу я навешал в Гонолулу, — улыбнулся Барнс. — Чтобы выбить все необходимое, порой приходится плутовать. Вы же знаете, как оснащена современная армия. Разумеется, Советами здесь и не пахнет. — Да? — Норман чувствовал, что он чего-то не понимает, и постарался сосредоточиться. — Разумеется, они засекли нас через свой спутник. Поэтому мы послали открытую радиограмму о подводно-спасательных учениях на юге Тихого океана. Советы могут заподозрить, что мы поднимаем утерянные боеголовки, как в 1968-м у границ Испании, но они в курсе наших трений с Новой Зеландией и не хотят вмешиваться в наши ядерные проблемы. Они оставили нас в покое. — И что же? — спросил Норман. — Ядерная боеголовка? — Упаси Господь, ничего ядерного! — сказал Барнс. — В таком случае, Белому Дому пришлось бы сделать официальное заявление — а мы стремимся к строжайшей секретности. Все указания поступают непосредственно от президента и секретариата Обороны. — Если ядерные боеголовки здесь ни при чем, зачем же такая сверхсекретность? — удивился Норман. — Вы еще не знаете факты. — Крушение произошло в океане? — Да, приблизительно в том месте, где мы сейчас сидим. — Значит, никто не выжил. — Нет, разумеется, — изумился Барнс. — Тогда при чем здесь я? Барнс выглядел озадаченным. — Как правило, меня вызывали на места крушений, где могли иметься уцелевшие, — пояснил Норман. — Зачем в состав команды входит психолог? Чтобы сгладить острые травматические проблемы выживших пассажиров или их родственников — их чувства, страхи, кошмары… Уцелевшие в катастрофах часто испытывают комплекс вины перед погибшими. Женщина сидела рядом с мужем и детьми, и вдруг все, кроме нее, погибают. — Норман откинулся на спинку кресла. — Но, в данном случае, самолет оказался на глубине тысячи футов — так что возникновение подобной проблемы исключено. Зачем же меня вызвали? Казалось, капитан испытывал неудобство. Он передвинул на своем столе досье. — Собственно говоря, это не совсем авиакатастрофа, доктор Джонсон. — Тогда что же? — Это крушение космического корабля. Возникла небольшая заминка. — Понимаю, — кивнул Норман. — Это вас не удивляет? — спросил Барнс. — Нет, — ответил Норман. — По крайней мере, это многое объясняет. Когда произошло крушение? Перед ответом, Барнс заколебался. — По нашим расчетам, — сказал он, — катастрофа космического корабля произошла около трехсот лет назад.Глава 3 УЛФ
Наступила неловкая пауза. Норман слышал гул кондиционера и слабый писк радиосвязи, проникающий из соседней каюты. Он обнаружил, что держит чашку кофе и сделал пару глотков. Триста лет назад, думал он. Космический корабль трехсотлетней давности. Поскольку космическая программа существует без малого тридцать лет, это просто абсурд! Барнс ошибается, но мог ли он ошибаться? Ему не выделили бы все эти корабли, если бы не были уверены в том, что на дне действительно лежит космический корабль трехвековой давности. Нет, здесь что-то не так! Норман ничего не понимал — его разум был ошеломлен и потрясен. — В этом не может быть никаких сомнений, — говорил Барнс. — Мы установили дату крушения по коралловым наростам — за год коралл нарастает на два дюйма, а объект, что бы это не было, покрыт десятиметровым слоем… Разумеется, кораллы не растут на таких больших глубинах — и это свидетельствует о тектонических катаклизмах. Геологи заявили, что они произошли примерно столетие назад, и мы оценили возраст корабля в триста лет. Мы можем ошибаться, но корабль безусловно очень древний… может быть, ему тысячелетия. Барнс задвигал бумагами, приводя их в порядок и подправляя края досье. — Я не боюсь вам сказать, доктор Джонсон, что эта штуковина меня чертовски тревожит. Вот почему вы здесь. — Я что-то не совсем понимаю, — покачал головой Норман. — Мы вызвали вас, потому что вы имели отношение к проекту УЛФ. — УЛФ? — и Норман чуть было не добавил, что этот проект был шуткой. Но увидев, что Барнс вовсе не смеется, похвалил себя за мудрое молчание.* * *
Не смотря ни на что, проект УЛФ был шуткой — и все в нем было несерьезно с самого начала. В последние дни администрации Картера Норман Джонсон был профессором-ассистентом психологии в Калифорнийском Университете Сан-Диего. Он исследовал состояние страха и лидерства в группе, иногда принимал участие в спасательной команде Федерального Авиауправления. В те дни его больше всего волновали поиски дома, возможность публикаций и приличное назначение. Работы Нормана неоднократно получали самую высокую оценку. Но психология подвержена сильным веяниям моды, и интерес к исследованиям состояния страха быстро пошел на спад. Многие исследователи стали считать страх исключительно биохимическим расстройством. Один ученый даже докатился до заявления: «Отныне страх для нас не проблема… в этой области не осталось белых пятен». Подобным образом исследование лидерства также вышло из моды. Область, достигшая своего рассвета в начале семидесятых, сейчас захирела и поблекла. Норману казалось, что люди все больше работали коллективно и грубый индивидуализм заменялся расширением контактов и мозговым штурмом. В новом обществе изучение законов лидерства казалось ему не менее, а более важной задачей. К тому же Норман не думал, что страх можно одолеть с помощью лекарств. Он считал, что общество с валиумом является обществом нерешенных проблем. После бурного развития японского менеджмента область Нормана снова оказалась в центре внимания. В то же время, академия признала важной проблемой зависимость от валиума, пришлось пересмотреть отношение ко всем средствам фармацевтической терапии. Но Норман не смог воспользоваться дарованными ему тремя годами, поскольку был озабочен мирскими заботами. Это было худшее из времен в его жизни. В конце 1979 года Нормана посетил молодой юрист из Вашингтона. Юрист сел, закинув ногу на ногу и, нервно подергивая носком, заявил, что пришел за советом о «деле исключительной важности, затрагивающем безопасность нашей страны». Норман спросил, о какой проблеме идет речь. — Наша страна абсолютно не подготовлена на случай инопланетного вторжения. То ли потому, что юрист был очень молод, то ли потому, что во время разговора он пристально уставился на носок, Норман подумал, что его попросту разыгрывают. Но когда юрист поднял глаза, Норман, к своему удивлению, увидел, что тот не шутит. — Нас и в самом деле могут застать со спущенными штанами, — заявил юрист. Норман прикусил губу. — Вполне возможно, что так, — сказал он. — Администрация крайне обеспокоена. — В самом деле? — В высших сферах склоняются к тому, что надо подготовить план на случай непредвиденных обстоятельств. — Под которыми, по видимому, подразумевается инопланетное вторжение, — Норману каким-то странным образом удавалось сохранять серьезное выражение. — Возможно, «вторжение» слишком сильное слово, — продолжал юрист. Давайте назовем это контактом с чужими. Вы работали в спасательных командах, доктор Джонсон, и знаете, как действуют такие группы. Мы хотим, чтобы вы разработали оптимальный состав команды по контакту. — Понятно, — сказал Норман, раздумывая, как бы потактичней выпутаться из этой истории. Сама идея была совершенно нелепой. Он полагал, что это всего лишь передышка; столкнувшись с неразрешимыми проблемами, администрация решила подумать о чем-нибудь другом. Юрист откашлялся и назвал сумму субсидии на два года исследований, в которой Норман увидел для себя шанс на покупку дома. Он дал согласие. — Я рад, что вы поняли реальность этой проблемы… Мы уже проверили вашу благонадежность, — сказал юрист. — Это так необходимо? — Доктор Джонсон, — сказал юрист, закрывая кейс, — это очень и очень секретный проект. — Тем лучше, — сказал Норман, и он имел в виду именно это. Он представлял реакцию своих коллег, если бы они узнали, чем он занимается. То, что начиналось как шутка, скоро стало простой причудой. В тот год Норман пять раз летал в Вашингтон на встречи с высокопоставленными чиновниками, и его деятельность держалась в большом секрете. Один из пунктов проекта рассмотрели в Агентстве оборонных проектов Пентагона, другие в НАСА. — Это не научные исследования, доктор Джонсон, а дело национальной безопасности, — сказал чиновник из администрации. — Мы не хотим обнародования проекта. Норман не раз удивлялся их уровню. Некий синьор, замминистра обороны, отодвинул в сторону бумаги, касающиеся ближневосточного кризиса, со словами: — Как вы полагаете, инопланетяне умеют читать мысли? — Не знаю, — признался Норман. — Хорошо, что это пришло мне в голову — можно ли доверять инопланетчикам, если они будут шарить в наших мозгах? — В самом деле, проблема, — сказал Норман, украдкой поглядывая на часы. — Плохо, что русским удалось перехватить наши шифрограммы. По нашим сведениям, японцы и израильтяне расщелкали все наши коды. Остается молить Всевышнего, чтобы это не удалось и русским. Но вы понимаете, что я имею в виду? — Конечно. — Вы должны отметить этот момент в своем рапорте. Норман пообещал. — Представьте, наш президент настаивает на личной встрече с этими чужаками. Такой уж он человек. — Угу, — согласился Норман. — Что за момент! Президент принял в Кэмп-Дэвиде инопланетную делегацию! — В самом деле, — согласился Норман. — Чужаки встретятся с первым человеком, которым будет наш президент, и придут к определенному соглашению. Но не может же он разговаривать с выходцами из другой галактики или еще откуда-либо без предварительной подготовки. Как вы считаете, они говорят по-английски? — Сомневаюсь, — сказал Норман. — Тогда надо найти переводчика… Возможно, чужакам будет предпочтительней встретиться с представителем наших этнических меньшинств. Во всяком случае, это не исключено… Генерал-майор из Пентагона пригласил Нормана на ленч, и, за чашкой кофе, как бы невзначай поинтересовался: — Как вы думаете, какое вооружение у этих инопланетян? — Не знаю, — ответил Норман. — Ну хорошо, это достаточно сложный вопрос… А как насчет их уязвимости? Я считаю, они могут быть и не гуманоидами. — Могут и не гуманоидами. — Скажем, они могут оказаться гигантскими насекомыми, которые выдерживают сильную радиацию. — Да, — согласился Норман. — Может, мы даже не сможем прикасаться к их телам, — мрачно сказал пентагоновец, затем просветлел. — Но я сомневаюсь, чтобы они выдержали многомегатонный ядерный удар. — Я тоже, — согласился Норман. — Они испарятся, это закон физики. — Точно. — В вашем рапорте необходимо отметить этот момент, насчет ядерной уязвимости инопланетян. — Хорошо, — сказал Норман. — Нам не нужна паника, — сказал пентагоновец. — Я запомню это. — В конечном счете, Норман вернулся домой и, рассмотрев теории по внеземной жизни, решил, что генерал из Пентагона был не так уж и далек от истины. Реальной проблемой контакта, если в этом была хоть капля реальности, была паника и психологические волны ужаса — в мировой истории уже был случай подобной реакции — после радиотрансляции Орсона Уэллса в 1938-м году «Войны миров», народ охватила паника. Когда Норман представил свой рапорт под заголовком «Контакт с возможной внеземной жизнью», Совет Национальной Безопасности попросил изменить название на «что-нибудь более мудреное» и убрать фразы «любые рекомендации по контакту являются только предположениями» и «фактически возможность контакта рассматривалась лишь в некоторых отделах администрации». Исправленная должным образом, работа Нормана, под названием «Рекомендации по команде контакта с незнакомой формой жизни (УЛФ)» получила гриф «совершенно секретно». Как представлял себе Норман, команда контакта с УЛФ должна состоять из особенно сильных личностей. В своем рапорте он писал… — Не знаю, — сказал Барнс, открывая досье. — Может быть, вам знакома эта цитата:«Команда контакта должна быть готова к жесткому психическому воздействию. Почти наверняка возникнет реакция страха, поэтому, команда должна состоять из сильных личностей, способных противостоять стрессу…» «Проблема страха при встрече с УЛФ незаслуженно обойдена вниманием… контакт с новой формой жизни может иметь самые непредсказуемые последствия, но наиболее вероятно состояние полного ужаса».
Барнс захлопнул папку: — Вы вспомнили, кто это писал? — Да, это мои слова, — согласился Норман и вспомнил, почему это написал. Часть субсидии он перевел на изучение динамических групп в состоянии психологической напряженности. Следуя процедуре Эйша и Милграма, он создал несколько ситуаций, когда испытуемые на знали, что участвуют в опыте. В одном случае это был лифт, застрявший между этажами — за подопытными наблюдали с помощью скрытой видеокамеры. Этот тест имел несколько вариантов. Иногда лифт ставили «на ремонт». Иногда была телефонная связь с «ремонтником», иногда нет. Иногда гас свет… В другом случае испытуемых садили в фургон и увозили в пустыню, где «водитель» сливал горючее и страдал «сердечным приступом», оставляя испытуемых в безвыходном положении. В нескольких вариантах, испытуемые летели на частном самолете, с пилотом которого во время полета происходил «сердечный приступ». Несмотря на традиционные обвинения в садизме тестов, это были искусственно смоделированные ситуации, с которыми испытуемые как-то справлялись, а Норман добывал для себя ценную информацию. Он выяснил, что чувство страха сводится к минимуму, когда группы очень маленькие, не более пяти человек, и состоят из хорошо знакомых друг с другом людей, когда все члены группы держатся вместе, когда у группы определенная цель и жесткий лимит времени, когда она состоит из разнополых людей разного возраста, имеющих высокие фоботолерантные качества, измеряемые ЛАС-тестами, и соответствующую атлетическую форму. Результаты исследований были сжаты в статистические таблицы, хотя Норман понимал, что, в сущности, подтверждал общепринятое предпочтительно застрять в лифте с несколькими знакомыми вам атлетами, чтобы не гас свет, чтобы кто-нибудь боролся за ваше освобождение. Но некоторые из его результатов были неожиданными — к примеру, состав. Однополые группы справлялись со стрессом хуже смешанных, примерно так же дело обстояло и с возрастом. Хуже всех с этой ситуацией справлялись уже сложившиеся коллективы — например, баскетбольная команда сразу же допустила прокол. Хотя исследования были проведены безупречно, Норман продолжал считать инопланетное вторжение нелепостью и стеснялся представлять свой рапорт. Особенно после того, как переписал его набело, придавая большую значимость, чем это было на самом деле. Он вздохнул с облегчением, когда администрация Картера забраковала его работу; они не одобрили ни одно из его рекомендаций, не согласились с проблемой страха, считая, что земляне почувствуют лишь удивление и буйный восторг. Администрация предпочла большую, человек на тридцать, команду, состоящую из трех богословов, юриста и физика, представителей Госдепартамента и Генштаба, законодателей, авиаинженера, экзобиолога, антрополога и телекомментатора. Так или иначе, но в 1980-м Картера не переизбрали и Норман не слышал о проекте УЛФ около шести лет. До этого момента… Барнс спросил: — Вы помните ваши рекомендации по составу? — Разумеется, — ответил Норман. Он рекомендовал включить в состав команды: астрофизика, биолога, математика, лингвиста и психолога (в обязанности последнего входило наблюдение за взаимоотношениями членов команды и улаживание конфликтов). — Выскажите свои мысли по этому поводу, — и Барнс протянул лист бумаги.
КОМАНДА ИССЛЕДОВАНИЯ АНОМАЛИИ
Штат ВМФ (Члены поддержки) Хэролд К. Барнскапитан, начальник проекта Джейн Эдмундс старшина 1 кат., обработка данных Тина Чан старшина 1 кат., электронщик Элис Флетчер старшина 1 кат., поддержка ГД Роуз К. Леви старшина 2 кат., поддержка станции
Гражданский состав Теодор Филдинг астрофизик / космогеолог Элизабет Холперн зоолог / биохимик Гарольд Дж. Адамс математик / логик Артур Левин морской биолог / биохимик Норман Джонсон психолог
— Я в самом деле предлагал подобный состав, за исключением морского биолога, — сказал Норман, просмотрев список. — О'кэй, — Барнс взглянул на часы. — Брифинг начнется ровно в одиннадцать. А пока я хотел бы услышать ваше мнение о членах группы. В конце концов мы придерживались ваших рекомендаций. Они придерживались моих же рекомендаций, подумал Норман, чувствуя внезапную слабость. Господи Иисусе, я ведь только что расплатился за коттедж! — Я подумал, вам будет приятно понаблюдать за воплощением ваших идей в жизнь, — сказал Барнс. — Вот почему я включил в состав команды именно вас, а не молодого психолога. — Весьма польщен, — сказал Норман. — Я знал, что вы согласитесь, — Барнс ослепительно улыбнулся и протянул руку. — Добро пожаловать в команду УЛФ, доктор Джонсон!
Глава 4 БЕТ
Лейтенант ВМФ отвел Нормана в его апартаменты — крошечную каюту, более похожую на тюремную камеру, чем на что-нибудь другое. На койке лежала сумка, в углу стоял компьютер, рядом валялось толстенное руководство в синей обложке. Норман сел на кровать (она оказалась негостеприимно жесткой) и прислонился к стене. — Привет, Норман, — послышался мягкий голос. — Я вижу, они и тебя втянули в эту затею. Это ведь все твоими стараниями, разве не так? — в дверях стояла Бет. Биолог Бет Холперн состояла из сплошных контрастов — это была высокая худая женщина тридцати шести лет, которую можно было назвать хорошенькой, несмотря на грубые черты лица и почти мужские качества ее тела. С момента их последней встречи эти черты стали еще более очевидны, так как Бет серьезно занялась бегом и тяжелой атлетикой — короткая стрижка, волосы едва ли длинней мужских; на шее и руках набухли вены; взбугрились мускулы. В то же самое время, она пользовалась косметикой и носила ювелирные украшения, передвигалась самым соблазнительным образом. Ее голос был мягким, а глаза большими и прозрачными, особенно, когда Бет говорила о житейских делах. В такие моменты она обретала почти материнскую внешность, и кто-то из коллег Бет по Чикагскому университету прозвал ее «мускулистой Матерью-Природой». Норман привстал и она чмокнула его в щеку. — Моя комната рядом… Давно прилетел? Ты уже в курсе? — Час назад, и до сих пор не могу очухаться от этого бреда, — сказал Норман. — Как ты думаешь, это реально? — По крайней мере, реально вот это. — Бет указала на толстое руководство, и Норман прочитал название «Инструкции личному составу по проведению секретных военных операций», затем пролистал страницы плотного юридического текста. — В общем, здесь говорится — держите рот на замке или загремите в тюрягу… иникаких звонков. Да, Норман, полагаю, дело обстоит самым серьезным образом. — Но этот звездолет… — Все это довольно интересно, — она оживилась. — По крайней мере, для биологии… ведь все, что мы знаем, мы изучили по своей собственной планете. Но в известном смысле наша жизнь однообразна и каждое живое существо, начиная с водорослей и кончая человеком, в принципе, построено по одному плану, из той же ДНК. Сейчас у нас появился шанс встретить совершенно иную жизнь. Это ужасно интересно, правда? Норман рассеяно кивнул — он думал о чем-то своем. — Ты сказала, отсюда нельзя позвонить, а я обещал Элен. — Я и сама хотела поболтать с дочкой, но мне сказали, что связи с континентом нет… если в это вообще можно поверить. У ВМФ больше спутников, чем адмиралов, но они клянутся, что для телефонных разговоров нет свободной линии. Барнс сказал, что они используют кабельную связь… вот так. — Сколько лет Дженифер? — спросил Норман, радуясь, что это имя всплыло из глубин памяти, но никак не мог вспомнить имя ее мужа — кажется, физик, блондин, носит бородку и галстук-бабочку. — Девять. Сейчас она играет за «Эвансон» малой лиги. Джени не блещет как школьница, но зато хорошо подает мяч. — Бет излучала гордость. — А как твоя семья, как Элен? — Спасибо, прекрасно. С детьми тоже все в порядке. Тим на втором курсе в Чикаго, Эми в Андовере. А как… — Джордж? Мы расстались… года три назад, — сказала Бет. — Он работал в Женеве, наблюдая за экзотическими частицами, и полагаю, нашел, что искал. Француженка, как он говорил, неплохо готовит, — она пожала плечами. — Так или иначе, моя работа идет хорошо. Я изучаю цефалоподов и спрутов. — Ну и как? — Интересно. Возникает довольно странное впечатление, что эти создания не лишены зачатков разума, особенно осьминоги. Ты знаешь, спруты умней собак и были бы идеальными домашними животными, только вот мы об этом не догадывались. — А с чем их едят? — сострил Норман. — Ты по-прежнему все сводишь к желудку? — улыбнулась она. — По мере возможности, — он похлопал по брюшку. — Здешняя кухня тебе не понравится. А что касается твоего вопроса, я не могу их есть… кстати, ты что-нибудь знаешь о Хэле Барнсе? — Ничего, а что такое? — Я тут навела справки… Оказывается, Барнс давно уже не военный, он «экс»… — Ты хотела сказать, он в отставке? — С восемьдесят первого. Хэл был инженером по аэронавтике в Калифорнийском технологическом, потом работал на Груммана, а после Военно-морской академии стал помощником замминистра Обороны и членом СИОП… он выносил рекомендации Генштабу и министерству Обороны. — Какие рекомендации? — По приобретению вооружений, — пояснила Бет. — Он советник правительства по приобретению вооружений. Так как же он мог запустить этот проект? — Не знаю, — сказал Норман, опускаясь на койку. Он сбросил обувь и только тут понял, как сильно устал. Бет повернулась к дверям. — Кажется, ты в форме, — сказал Норман и подумал: Боже мой, какие у нее мускулы! — В хорошей, как оказалось, — кивнула Бет. — А ты? Ну, с питанием у тебя все в порядке. — Почему бы и нет? — Элен часто просила что-нибудь сделать с его животом. Время от времени, Норман вдохновлялся и на несколько дней уходил в спортзал — где не добивался особого успеха, что, правда, не имело большого значения. Ему пятьдесят три года и он профессор, черт побери! — …пока это только слухи. Но твое прибытие подтверждает их, говорила Бет. — Что за слухи? — Они собираются спустить нас на дно, — пояснила она. — Но здесь тысяча футов… — По нашим временам, это не такая уж и большая глубина… Говорят, водолазы уже собирают подводный дом. Норман похолодел. Работая на Федеральное Авиауправление, он видел много ужасного. Как-то, на месте Чикагского крушения, он наступил на что-то вязкое и подумал, что это лягушка, но это была оторванная рука младенца. В другой раз он видел обугленный труп, пристегнутый к креслу оно было отброшено на задний двор пригородного дома, где упало рядом с пластиковой детской ванной. В Далласе он видел, как спасатели собирали с крыш коттеджей клочки разорванных тел, складывали их в сумки… Работа в спасательных командах требовала сильной выдержки, надо было уметь контролировать свои чувства… но там было безопасно и никакого физического риска — разве что впоследствии снились кошмары. Сейчас ему грозила перспектива погрузиться на тысячу футов в пучины океана. — С тобой все в порядке? — спросила Бет. — Ты побледнел. — Мне этого никто не говорил. — Это просто слухи, — утешала Бет. — Отдохни, Норман, тебе это просто необходимо.Глава 5 БРИФИНГ
Ровно в одиннадцать команда УЛФ собралась в полном составе. Норман с интересом оглядел группу, отобранную еще шесть лет назад. Худощавый красавец Тед Филдинг в свои сорок лет выглядел как мальчишка; он носил шорты и спортивную рубашку. Тед написал большую монографию по планетной стратиграфии Меркурия и лун в астрофизической лаборатории Пасадены — но настоящее признание пришло к нему после изучения марсианских каналов — Mangala Vallis и Valles Marineris. Располагаясь на экваторе, эти каналы глубиной в полмили тянутся две с половиной тысячи миль, то есть они в десять раз длинней и вдвое глубже Великого Американского Каньона. Филдинг в числе первых пришел к выводу, что Земля больше похожа не на Марс, как считалось ранее, а на крошечный Меркурий. Тед был открытым, жизнерадостным человеком. Он появлялся на телеэкранах при каждом запуске «шаттла», получая от этой популярности явное удовольствие. Недавно он женился во второй раз — на телеведущей прогнозов погоды, у них родился сын. К тому же Тед был сторонником внеземной жизни и ярым приверженцем СЕТИ <программа поисков братьев по разуму>, которую многие ученые считали пустой тратой средств и времени. Сейчас Тед Филдинг приветливо улыбался Норману. — Я знал рано или поздно, мы найдем доказательства существования разумной жизни в других мирах, — сказал он. — Это великий момент, Норман! И, особенно, меня радует его форма. — Форма? — Ну, того объекта. — И какова же она? — Норман еще не знал. — Я видел в мониторной… она не круглая, это тебе не летающее блюдце, — сказал Тед. — И слава те Господи! Быть может, это заставит заткнуться некоторых болванов, — он улыбнулся. — Кто ищет, тот обрящет, ведь верно? — Да-да, — Норман не совсем понял его слова. Тед представлял себя человеком Ренессанса и постоянно напоминал об этом случайными цитатами из Лао-Цзы или Руссо — это отражалось и на его речи, простой и временами наивной, что Норману очень импонировало. Гарри Адамс — математик из Принстона — был более крепким орешком. Норман не видел его шесть лет. Гарри был высоким, невероятно худым негром, носил очки в металлической оправе, вечно хмурился и был одет в футболку с девизом: «Математики сделают это как надо!». Студенты обожают подобные штучки. И в самом деле, Гарри казался моложе своих тридцати. Он, безусловно, был самым молодым в группе и самым высокомерным. Многие теоретики доказывают, что контакт с инопланетянами невозможен, поскольку люди не будут иметь с ними ничего общего — они обратили внимание на то, что человеческое мышление, как и тело, представляет собой результат эволюции. Подобно телу, наш образ мышления постоянно трансформировался, и продолжает меняться. Люди так и не смогли наладить контакт с другими разумными обитателями Земли, например, с дельфинами, только потому, что они живут в совершенно иной среде и имеют другие осязательные аппараты. Между человеком и дельфином много общего, при сравнении с внеземными существами, продуктами совершенно иной многовековой эволюции в другой планетной среде. Чужие могут видеть мир совсем по иному… а могут и не видеть совсем, воспринимая его через запах, температуру или прикосновение — и с такими существами у землян может не оказаться никаких точек соприкосновения — как выразился мудрец, можно ли объяснить поэму Уордсуорта о бледно-желтых нарциссах слепой морской змее? Но математика едина во всей вселенной и является универсальным языком общения. Норман выбрал Адамса, поскольку, несмотря на молодость, он уже внес большой вклад в нескольких различных областях. — Что ты думаешь, Гарри? — спросил Норман, усаживаясь рядом. — Мне совершенно ясно, что это пустая трата времени. — А как же корпус? — Я не знаю, что это такое, но в любом случае, не инопланетный звездолет. Стоявший поблизости Тед демонстративно отвернулся. Похоже, Гарри и Тед уже обсудили этот вопрос. — Почему ты так считаешь? — поинтересовался Норман. — Это тривиально, — Гарри махнул рукой. — Ты знаешь уравнение Драка? Норман знал (уравнение Драка было одной из известных гипотез в литературе по внеземной жизни), но сказал: — Напомни, пожалуйста. Гарри вырвал из своего блокнота лист бумаги и написал:«В<р> = В<п> К<о> В<ж> В<и> В<к>»
— Это уравнение вероятности, — сказал он. — В<р> обозначает вероятность развития разумной жизни, В<п> — функция вероятности планетной системы, К<о> — количество обитаемых планет, В<ж> — вероятность простейшей жизни, В<и> — вероятность того, что из нее возникнет разумная и В<к> вероятность, что эта цивилизация в течение пяти миллиардов лет освоит межзвездные перелеты. Вот что говорит это уравнение. — Угу, — кивнул Норман. — Но вся соль в том, что у нас нет никаких фактов, — сказал Гарри. О величине каждой из этих переменных мы можем только догадываться. Можно, как Тед, предположить, что разумных цивилизаций тысячи — но можно предположить и то, что существует только одна цивилизация, наша — и я придерживаюсь этой точки зрения. — В таком случае, что же на дне? — Что угодно, но только не чужой звездолет, — сказал Адамс, поправляя очки. Шесть лет назад Гарри был уличным мальчишкой, чей робкий талант делал первый шаг от филадельфийских трущоб к маникюрным лужайкам Принстона… Тогда Адамс радовался счастливому повороту в своей судьбе. Почему же он так резок сейчас? Адамс был одаренным теоретиком, его репутация охранялась плотными формулами квантовой механики, находившейся за пределами понимания Нормана, хотя Гарри прекрасно разбирался в ней уже в семнадцать лет. Но зато Норман разбирался в психологии. Гарри был настроен скептически, чувствовал себя не в своей тарелке — возможно, из-за некоторых членов команды. Приживется ли здесь этот «одаренный ребенок»? думал Норман. Вундеркинды бывают двух видов — «математики» и «музыканты». Бытует мнение, что это один вид, поскольку музыка и математика тесно взаимосвязаны. Конечно, дети могут быть наделены способностями к литературе, живописи или атлетике; но математика и музыка единственные области, где они могут достичь предельных высот. С психологической точки зрения вундеркинды страдают комплексами: дарование изолирует их от ровесников и родных, социальное развитие зачастую замедляется, они плохо уживаются в коллективе. Однажды Гарри признался, что когда другие мальчишки учились драться, он изучал преобразования Фурье. Может быть, у него проблемы? Нет, просто он на что-то рассердился. — Через недельку ты убедишься, что это ложная тревога, ничего более, — сказал Гарри. Ты надеешься, подумал Норман, интересно, почему? — Да хватит вам спорить, ведь это так интересно, — ослепительно улыбаясь, сказала Бет Холперн. — Пусть даже это самый маленький шанс встретить новую форму жизни. — Правильно, Бет, — поддержал ее Филдинг. — В конце концов, в небесах и на земле кроется куда больше, чем может вообразить философ. Норман повернулся к последнему члену команды, Артуру Левину, который оставался «белым пятном». Низкорослый толстяк выглядел бледным и озабоченным. Норман хотел поинтересоваться его самочувствием, но тут появился Барнс. — Добро пожаловать к чертям на кулички, где нет возможности даже принять душ… — сказал он и все нервно засмеялись. — Извините, что заставил вас ждать… У нас мало времени, так что сразу же перейдем к делу. Потушите свет, пожалуйста.
* * *
На первом слайде был большой корабль со сложной кормовой надстройкой. — «Роуз Силеди» <«Роза сирены»> — сказал Барнс, — кабелепрокладчик, зафрахтованный компанией Ти-Си, «Транспейс Коммуникэйшн», устанавливал линию связи Гонолулу-Сидней. 29-го мая сего года «Роуз Силеди» покинул Гавайи, а 16-го июня достиг островов Западного Самоа… Прокладываемый кабель, сделанный из стекловолокна и покрытый необычайно прочной пластико-металлической оболочкой, был рассчитан на одновременное проведение около двадцати тысяч телефонных разговоров. «Роуз Силеди» протянул более 4.600 тысяч миль… Следующий. Большое красное пятно на карте Тихого океана. — 17-го июня судно располагалось между Паго-Паго (Американское Самоа) и Вити-Леву (Фиджи), когда кабель за что-то зацепился и лопнул. Прокладчики немедленно сверились с картами, но не обнаружили ничего подозрительного, затем смотали кабель — что заняло несколько часов — и увидели, что его «словно бы срезали гигантскими ножницами» как выразился кто то из экипажа… Следующий. Рука моряка держит перед объективом обрывок кабеля. — Природа разрыва, как вы видите, искусственная. «Роуз Силеди» вернулся к месту обрыва… Следующий. Неровные черно-белые линии с маленькими выступами. — Это изображение сонара… Если вы не умеете снимать его показания, я поясню — вы видите лезвие, соединенное с затонувшим кораблем или звездолетом, которое и перерезало кабель. Чартерная компания запросила информацию ВМФ США — таков заведенный порядок — чтобы убедиться, что в затонувшем корабле нет бомб. Поскольку Пентагон не располагал никакой информацией, он заинтересовался этим объектом и направил ближайший исследовательский корабль. 21-го июня сюда прибыл «Разведчик Океана» — в Пентагоне считали, что затонувший объект мог оказаться китайской атомной подлодкой класса «Вуан» с ракетами СИ-2, затонувшей примерно в этом районе. Просканировав дно с помощью новейшего сонара, они получили следующее изображение. Цветной образ казался почти трехмерным. — На фоне дна отчетливо выделяется трехгранный стабилизатор, выступающий из кораллов примерно на двести восемьдесят футов. Это превышает размеры любого самолета, произведенного в Соединенных Штатах или в Советском Союзе… Следующий. С корабля спускают подводный робот, который представляет собой серию горизонтальных труб с камерами и прожекторами. — 24-го июня сюда прибыл оперативный транспорт «Скорпион», который вы видите на слайде. Он спустил дистанционный аппарат для подводных съемок «Нептун-IV»… Аппарат вернулся со следующим снимком. Послышался шум: на цветном фотоснимке отчетливо виднелся выступающий из кораллов серый граненный стабилизатор, имеющий суживающуюся обтекаемую форму, безусловно искусственного происхождения. — Обратите внимание, морское дно представляет собой низкорослые омертвевшие кораллы. Стабилизатор или крыло исчезает в кораллах, где скрыта остальная часть объекта. Чтобы определить скрытую форму, было произведено сканирование ультрасонаром. Другой образ, состоящий из тонких точек. — Как видите, он прикреплен к цилиндрическому объекту, который имеет диаметр 190 футов и тянется к западу на 2754 фута, прежде чем начинает заостряться. Аудитория зашумела. — Да, цилиндрический объект длиной в полмили. Форма напоминает космический корабль, но мы назвали этот объект «аномалией». Норман мельком взглянул на Теда — сияя, тот так и прилип к экрану, а сидевший рядом Гарри Адамс хмурился и постоянно поправлял сползающие на нос очки. Проектор погас, стало темно. Норман услышал как выругался Барнс: — Черт побери, снова вырубили! Кто-то распахнул двери. Бет наклонилась к Норману и сказала: — У них постоянно вылетают пробки, как тебе это нравится? Неисправность быстро устранили, и Барнс продолжил: — 25-го июня дистанционный аппарат «Скарабей» отрезал кусок обшивки и поднял его на поверхность — насколько удалось установить, этот материал представляет собой титановый сплав в ячейках эпоксидной смолы — в настоящее время Земле не известна технология изготовления подобных металлопластических материалов. Эксперты подтвердили инопланетное происхождение объекта… Лет через десять-двадцать и мы узнаем, как изготовлять подобные материалы. Гарри Адамс сделал в своем блокноте новую пометку. Барнс объяснил, что другой аппарат произвел сейсмический анализ и выяснилось, что «аномалия» имеет сложную внутреннюю структуру. — За две недели скрупулезных исследований мы пришли к выводу, что «аномалия» является космическим аппаратом, — говорил он. — 27-го июня геологи сообщили, что прежде дно океана находилось на значительно меньшей глубине, примерно восемьдесят-девяносто футов, что объясняет наличие коралловых наростов… По нашим расчетам, звездолет упал по меньшей мере лет триста назад, а скорее всего, пять веков или даже тысячелетий назад. — В Пентагоне неохотно, но все же пришли к выводу, что мы нашли звездолет инопланетной цивилизации. Президент дал указание проникнуть внутрь звездолета. Начиная с 29-го июня мы собирали команду УЛФ. 1-го июля на дно, около звездолета, опустилась подводная станция ГД-7, где разместились девять военных водолазов, работающих в среде, насыщенной экзот-газом. Они проводят подготовительные работы. — И, думаю, уложатся в график, — сказал Барнс. — Есть какие-нибудь вопросы? — Какова внутренняя структура звездолета? — спросил Тед. — Звездолет построен таким образом, что волны обходят корпус. Это не позволяет получить ясное представление о строении корабля. — А инертные методы? — Мы пытались, — сказал Барнс. — Гравиметрические анализы, термография, карта удельного сопротивления, протонный магнитометр… все оказалось бесполезно. — Акустические устройства? — С первых же дней установлены гидрофоны… От корабля не исходит никаких звуков. — А другие способы? — Мы не решились применять проникающую радиацию. — Я заметил, что на стабилизаторе нет никаких повреждений, а корпус похож на идеальный цилиндр… — сказал Гарри. — И вы считаете, что этот объект потерпел крушение? — Да, — похоже, Барнс чувствовал себя неловко. — Таким образом… столкнувшись на большой скорости с поверхностью воды, он не получил ни единой царапины? — Да, он потрясающе прочный. Гарри кивнул: — Это было бы… — и он умолк. — А чем заняты водолазы? — спросила Бет. — Поисками входа, — улыбнулся Барнс. — Как заправские археологи, они ищут под кораллами подобие люка. Мы надеемся найти вход в течение двадцати четырех — сорока восьми часов. Как только они найдут вход, мы подключимся к работе. Будут другие вопросы? — Да, — сказал Тед. — Как отреагировали русские? — Мы не поставили их в известность, — сказал Барнс. — Но это же беспрецедентное событие в мировой… не только американской, истории… Мы должны поделиться этим со всеми нациями! — Так решил президент. Еще вопросы? Они переглянулись, но никто ничего не сказал. — У меня все, — сказал Барнс. Зажегся свет, заскрипели кресла. — Капитан Барнс, я возмущен, — сказал Гарри Адамс. — В чем дело? — удивился тот. Все повернулись к Гарри — он сидел в кресле, на его лице застыло раздражение. — Вы не открыли всю правду! — Например? — Про вход. — Но я же сказал, что водолазы заняты его поисками. — Барнс натянуто засмеялся. — А я говорю, вы начали поиски три дня назад и сейчас совершенно точно знаете, где он находится. Я прав? О Боже! — подумал Норман, глядя, как с лица Барнса постепенно сходит улыбка. — Гарри, с его великолепным логическим мышлением и удивительной способностью к дедукции, совершенно прав! — Да, — признался Барнс. — Нам известно расположение входа. — Когда мы пойдем в звездолет? — обрадовался Тед. — Завтра, — сказал Барнс, не спуская глаз с Гарри, а Гарри, в свою очередь, внимательно наблюдал за Барнсом. — Начиная с восьми утра, мы будем переправляться на мини-подлодке. — Чудесно! — ликовал Тед. — Это просто фантастика! — Поэтому вы должны выспаться… если сможете. — Невинным сном младенца, что связывает нити в клубке невзгод. — Тед даже подпрыгнул в своем кресле. — Сегодня с вас снимут мерки. Если что, вы знаете, где меня искать. На этом брифинг закончился. — Это смахивает на спектакль, — сказал Норман, когда остался наедине с Гарри. — Почему же? — Ты ловко разделал Барнса. — Он еще много о чем умолчал, — сказал Гарри. — Например? — Барнс знает, почему президент сделал такое решение. — В самом деле? — Президент убедился, что это не чужой звездолет. — Тогда что же? — Я думаю, это совершенно ясно. — Только не мне, — сказал Норман. Впервые Гарри улыбнулся. Это была едва заметная улыбка, совершенно без тени юмора. — Ты не поверишь, если я скажу, — и он ушел.Глава 6 ТЕСТЫ
Морской биолог Левин был единственным членом команды УЛФ, с которым Норман еще не встречался. Это одно из тех непредвиденных обстоятельств, которые мы не предусмотрели, подумал он. Норман предполагал, что встреча с инопланетянами произойдет на суше. Он не предусмотрел самого очевидного скорее всего, их корабль сядет в воду, поскольку около семидесяти процентов поверхности планеты покрыто водой. Совершенно очевидно, что в команде должен находиться морской биолог. Он встретился с Левиным около ограждения. Морской биолог вцепился в перила и выглядел крайне бледным. После короткой беседы выяснилось, что он страдает морской болезнью. — В самом деле? — удивился Норман. — Я работаю в лаборатории, — пояснил тот. — На суше, где нет этой постоянной качки… Чему вы улыбаетесь? — Простите, — извинился Норман. — Вам кажется весьма забавным, что морской биолог не переносит качки? — Это нелепо, я полагаю. — Многие из моих коллег страдают морской болезнью. — Левин посмотрел вдаль и сказал: — На тысячи миль здесь пустынно. — Океан. — Меня от него мутит, — признался Левин. — Итак? — сказал Барнс. — Ваше мнение о команде? — Я подобрал ее шесть лет назад. В основном, группа хорошая, перспективная. — Я хочу знать, кто из них может подвести. — А почему это непременно должно случиться? — спросил Норман, покрываясь испариной. — На глубине тысяча футов, в тесном подводном доме? — сказал Барнс. Послушайте… это же не курорт, а вы не военные водолазы, которые прошли специальную подготовку… Я должен быть уверен, что каждый член команды имеет хорошее здоровье и не выкинет какой-нибудь фокус. — Капитан, я не пророк и не могу предсказать, кто из членов команды не выдержит экстремальной ситуации. — Даже из-за страха? — По любой причине. — Я думал, это ваша специальность, — нахмурился Барнс. — Состояние страха является одним из направлений моих исследований и я могу сказать, что страх может испытывать любая личность, но не могу предсказать кто конкретно выдержит стресс. — Тогда какой же от вас толк? — вспыхнул Барнс. — Извините! Вы не можете провести с ними собеседование или какие-нибудь тесты? — Таких тестов не существует. — А Левин? — вздохнул Барнс. — Он страдает от качки. — Под водой нет никакой качки, так что это не проблема… Но что вы можете сказать лично о нем? — Вряд ли он выдержит. — Верно заметили… А Гарри Адамс? Он высокомерен. — Да, — согласился Норман. — Но это, возможно, и к лучшему. Исследования показали, что наиболее успешно справляются с стрессом неординарные личности, про которых говорят, что они слишком самоуверенные. — Может быть, — допустил Барнс. — Несколько лет назад Гарри был одним из ярых сторонников СЕТИ, а сейчас вдруг сделался столь же ярым противником. Помните его нашумевшую статью? Норман хотел было ответить, что нет, но тут в каюту зашел лейтенант. — Капитан Барнс, вот снимок, который вы просили. — О'кэй, — Барнс взглянул на фото. — Какие-нибудь новости о погоде? — Никаких изменений — по данным спутника в этом районе 48 плюс-минус 12, сэр. — Дьявол, — выругался Барнс. — Неприятности? — спросил Норман. — Дрянная погода, — пояснил Барнс. — Мы можем остаться без внешней поддержки. — Значит, погружение отменяется? — Нет, мы спускаемся завтра, как запланировали. — Почему Гарри считает, что это не инопланетный звездолет? Барнс нахмурился и подвинул на столе бумаги. — Вот что я скажу, — произнес он. — Он теоретик… а теории это только теории, я же придерживаюсь фактов: на дне покоится нечто древнее и непонятное… и я хочу знать, что это такое! — Но если это не инопланетный звездолет, тогда что? — Отложим это до завтра… — Барнс взглянул на часы. — Сейчас опустится вторая станция. До завтра нам предстоит еще немало дел.* * *
— Спокойно, доктор Джонсон. — Норман почувствовал, как два кронциркуля обхватили его руки, около локтей. — Прекрасно… Сейчас в бак, пожалуйста. Медик отступил в сторону, и голый Норман залез по трапу к металлическому резервуару, до самых краев наполненному водой. Когда Норман погрузился в воду, она перелилась через край. — Зачем это? — спросил он. — Извините, док. Не могли бы вы окунуться полностью? — Что? — Только на секунду, сэр… Норман сделал глубокий вздох и окунулся с головой. — Прекрасно, сэр, можете вылезать, — медик протянул полотенце. — Зачем все это? — спросил Норман, спускаясь по трапу. — Чтобы вычислить общее содержание жира, — пояснил медик и указал на таблицу. — Вы выбиваетесь из графика. — Почему? — Вы занимаетесь зарядкой? — Иногда. — Норман почувствовал угрызения совести, и полотенце обмотанное вокруг пояса, вдруг показалось слишком маленьким. — Пьете? — Немного, — он явно обретал уверенность, в этом не приходилось сомневаться. — Можно поинтересоваться, когда вы в последний раз употребляли алкогольные напитки, сэр? — Не помню… дня три назад, — вернуться в Сан-Диего, даже в мыслях, было очень трудно — он казался таким далеким. — Ну как? — Прекрасно, доктор Джонсон… Жалуетесь на суставы, бедра, колени? — Нет, почему же? — Обмороки, потери сознания или провалы в памяти? — Нет. — Пересядьте сюда, сэр, — медик указал на электронный аппарат. Смотрите на зеленое пятно. Он почувствовал резкий порыв воздуха и инстинктивно закрыл глаза. Из аппарата выползла бумажная лента. Медик оборвал ее и взглянул на распечатку. — Прекрасно, доктор. Если бы вы прошли… — Я требую разъяснений, скажите наконец, что происходит! — Понимаю, сэр, но мне необходимо покончить с вашими анализами к пяти часам.* * *
Норман лежал на спине, а суетившиеся вокруг люди втыкали иглы в обе руки, в ноги и у паха. Он вскрикнул от внезапной боли. — Худшее уже позади, сэр, — сказал медик, складывая шприцы на лед. Прижмите этот тампон…* * *
Ноздри были зажаты, между зубов торчал мундштук. — Не волнуйтесь, это для измерения углекислого газа, — сказал медик. — Глубокий вздох… так… выдох. Норман видел, как надулась резиновая диафрагма, поднимая стрелку шкалы. — Повторите, сэр… Я уверен, это не предел. Норман так не считал, но все же попробовал. Тут в комнату зашел другой медик. — Вот его данные, — сказал он, протягивая лист бумаги. — Барнс видел? — спросил первый. — Да. Он сказал: все нормально, и просил продолжать. — О'кэй… Он босс, — первый медик снова повернулся к Норману. Попробуйте сделать более глубокий вздох, док… если вас не затруднит.* * *
К лбу и подбородку прикоснулся холодный кронциркуль, голову обтянула лента — измерялось расстояние от ушей до подбородка. — Для чего это? — спросил Норман. — Чтобы подогнать вам шлем, сэр. — И я должен буду его надеть? — Разумеется, сэр.* * *
На ужин подали сыр с макаронами. Сняв пробу, Норман отодвинул тарелку. — Семнадцать часов, сэр, пора на лекцию, — сказал появившийся в дверях медик. — Я никуда не пойду, пока вы наконец не объясните, какого черта надо мной измывались! — Так предписывают инструкции, сэр. — А почему меня нет в графике? — Простите, сэр? А-а, вот вы о чем… Вы несколько тяжеловаты, чем предусматривает таблица размеров, сэр. — Есть проблемы с моим весом? — Уже нет, сэр. — А другие тесты, что они показали? — Сэр, у вас очень хорошее здоровье для вашего возраста и образа жизни. — А что с погружением? — спросил Норман, надеясь, что его не допустят. — С погружением? Я поговорил с капитаном Барнсом. Никаких проблем… Вам туда, сэр.* * *
Остальные уже сидели в комнате и пили кофе. Норман понял, как рад их видеть, и плюхнулся в кресло рядом с Гарри. — Ты проходил этот проклятый осмотр? — Еще вчера, — ответил Гарри. — Они втыкали такую здоровенную иглу! — пожаловался Норман. — В самом деле? Мне они такое не делали. — А дышать с закрытым носом? — И этого тоже, — сказал Гарри. — Похоже, ты прошел особую обработку. Норман думал то же самое — и это ему ужасно не нравилось. Он вдруг почувствовал невероятную слабость. — Ол райт, парни, время не ждет, — сказал шустрый мужчина, тут же выключив свет. Норман даже не успел разглядеть его толком. Для него существовал только голос во мраке. — Вы уже догадались, что это закон Дальтона, управляющий давлением смешанных газов, изображенный в алгебраической форме… Появилось первое изображение.«PP<а> = P<об> X(%) Vол<a>»
— Рассмотрим вычисление частного давления в идеальной атмосфере которое мы потребляем в данном случае, — для Нормана эти слова звучали китайской грамотой — он пытался вникать в суть, но пока продолжались графики и бубнил голос, его веки слипались и он дремал, — …при переходе в подводный модуль вы будете иметь тридцать три атмосферы… именно в этот момент вы переходите на экзот-газ, так как при давлении свыше восемнадцати атмосфер обычный воздух становится крайне опасным. Норман перестал вслушиваться — жить без этих технических деталей куда спокойней. И он снова задремал выхватывая лишь обрывки фраз. — …так как кислород токсичен, если углекислый газ превышает семь атмосфер… — …азотный наркоз — здесь азот работает, как анестезирующее, происходит в экзот-атмосфере в случае, если парциальное давление превышает полторы атмосферы… — …особое предпочтение придается открытой циркуляции, но вы будете иметь полузакрытую — с инспирированным колебанием от 608 до 760 миллиметров… Норман снова задремал, а когда открыл глаза, все уже расходились по каютам. — Я что-нибудь упустил? — спросил Норман у Гарри. — Так, сущие пустяки, — тот пожал плечами. — Про всякие медикаменты. Когда Норман добрался до своей каюты и рухнул в постель, светящиеся стенные часы показывали одиннадцать ночи. Еще девять часов, подумал он, и я начну спускаться. Затем он заснул.
ЧАСТЬ ВТОРАЯБЕЗДНА
Глава 7 СПУСК
Мини-подлодка «Харон-V», установленная на плавучей платформе, покачивалась на поверхности. Ярко-желтая, в утреннем свете, она напоминала детскую игрушку, плавающую на большом барабане. Норман вылез из надувного «Зодиака» на платформу и пожал руку молодому, не больше восемнадцати лет, пилоту. — Вы готовы, сэр? — спросил пилот. — Да, — ответил Норман. Он был готов, как всегда. Вблизи «Харон-V» уже не походил на игрушку. Он был невероятно массивный и мощный. Норман посмотрел на большие болты, скрепляющие изогнутый акриловый иллюминатор, и потрогал их руками. Пилот улыбнулся. — Качаете шины, сэр? — Нет, я вам доверяю. — Вот по этому трапу, сэр. Норман вскарабкался по узким скобам на верх лодки и увидел открытый круглый люк. Он заколебался. — Сядьте на край, просуньте ноги, затем спускайтесь, — посоветовал пилот. — Сожмите плечи и впихните ваш… так, сэр. Изгибаясь, Норман пролез внутрь, где было так тесно, что он не мог выпрямиться — аппарат был нашпигован циферблатами и механизмами. Внутри уже ждал Тед, радуясь как ребенок. — Это ли не фантастика! — воскликнул он. Норман завидовал его беспечному энтузиазму. Сам он чувствовал себя стесненно и немного нервничал. За ним влез пилот, лязгнул тяжелым люком и поинтересовался: — Все в порядке? — Они кивнули. — Извините, но большую часть спуска вам придется лицезреть мой зад, пилот оглянулся. — Начнем, пожалуй. Моцарт пойдет? — он вставил кассету и улыбнулся. — Погружение займет тринадцать минут, и музыка скрасит наше путешествие… Если вам не нравится Моцарт, могу предложить что-нибудь другое. — Моцарт — это прекрасно, — сказал Норман. — Просто великолепно, — подтвердил Тед. — Это возвышенно! — Чудесно, джентльмены. Субмарина качнулась, засвистело радио. Пилот что-то сказал в головной микрофон — в иллюминаторе показался аквалангист и махнул рукой. Послышался всплеск, и они начали погружаться. — Как видите, джентльмены, платформа опускается, — пояснил пилот. Аппарат не может устойчиво держаться на поверхности, и мы погружаемся вместе с платформой… с которой сойдем на глубине сто футов. Они видели стоящего на платформе аквалангиста — вода дошла до его пояса, потом захлестнула иллюминатор. Из акваланга потянулась цепочка пузырей. — Мы под водой, — сказал пилот, регулируя клапаны над изголовьем послышался пронзительный свист воздуха и бульканье пузырей. Свет, проникающий через иллюминатор, стал возвышенно-голубым. — Какая красота! — восхитился Тед. — Сейчас мы сойдем с носителя, — объявил пилот. Заурчали моторы и подводный аппарат двинулся с места. Аквалангист куда-то пропал и теперь в иллюминатор не было видно ничего, кроме толщи синей воды. Пилот включил Моцарта. — Расслабьтесь, джентльмены, — сказал он. — Скорость погружения восемьдесят футов в минуту. Норман слышал гул электромоторов, но не чувствовал никаких признаков движения; только становилось все темнее и темнее. — Знаешь, нам очень повезло, — сказал Тед. — Во многих районах Тихий океан настолько глубок, что мы никогда не смогли бы спуститься лично, — и он объяснил, что просторы Тихого океана, покрывающего половину поверхности Земли, имеют среднюю глубину две мили. — И лишь в немногих местах она меньше. Относительно небольшой прямоугольник между Самоа, Новой Зеландией, Австралией и Новой Гвинеей — это великая равнина, сродни Западно-американской — если не считать, что она находится на средней глубине две тысячи футов. И мы садимся… Тед болтал без умолку — он нервничал? Норман не знал, но его собственное сердце работало на повышенных оборотах. Снаружи царил мрак лишь светилась зеленая панель управления, да в красных огнях внутреннего освещения мерцало лицо пилота. Погружение продолжалось. — Четыреста футов, — подводный аппарат покачнулся. — Река. — Какая река? — удивился Норман. — Сэр, мы вышли в поток иной температуры и солености, это словно бы река в океане, — пояснил пилот. — По традиции здесь мы останавливаемся и плывем по течению. — Ах, да… старая традиция. — Тед начал рыться в карманах. Найдя десятидолларовый банкнот, он протянул его пилоту и, в ответ на недоуменный взгляд Нормана, пояснил. — Принято платить за проезд, это принесет удачу. — Ну что же, — сказал Норман. Он пошарил в своем кармане и нашел пятидолларовый банкнот, затем, немного поразмыслив, достал взамен двадцатидолларовый. — Спасибо, джентльмены, счастливого пребывания на дне, — и пилот снова включил моторы. Погружение продолжалось. — Пятьсот футов… полпути уже миновали, — субмарина заскрипела, послышались какие-то хлопки. Норман вздрогнул. — Обычная смена давления, — успокоил пилот. — Никаких проблем. — Угу, — сказал Норман, вытирая пот рукавом. Ему казалось, что субмарина стала меньше, стены приблизились. — Если мне не изменяет память, этот регион называется Лау-бассейном, — сказал Тед. — Да, сэр, бассейн Лау. — Это плато между двумя подводными скалами в Южных Фиджи, кряжем Лау на западе и Тонга на востоке. Норман взглянул на пульт управления, который был подозрительно влажным. Чтобы прочитать показания циферблатов, пилот протирал их тряпкой. Течь? — подумал Норман. — Нет… обычная конденсация… Внутри становилось все холоднее… Спокойно! — сказал он сам себе. — Восемьсот футов, — объявил пилот. Снаружи было совершенно темно. — Классно, — сказал Тед. — Норман, ты никогда не спускался? — Нет. — Я тоже, — сознался Тед. — Это так замечательно! Норман пожелал, чтобы он заткнулся. — Знаешь, — продолжал Тед, — когда мы проникнем в звездолет и вступим в контакт — это будет величайший момент в истории Земли… Я даже не знаю, что нам сказать. — Сказать? — Ну, знаешь, у порога, перед видеокамерами. — Там будут камеры? — Уверен, учитывая всю важность момента… Нам надо будет сказать какую-нибудь вечную фразу. Я думаю: «Это важный момент в истории человечества». — «Важный момент»? — Норман нахмурился. — Ты прав, это неуклюже, — сказал Тед. — Быть может, «переломный момент»? Норман покачал головой. — А как насчет «перекрестка эволюции разумных рас»? — Разве у эволюции может быть перекресток? — А почему бы и нет? — сказал Тед. — Перекресток это пересечение дорог… Эволюция — дорога? Полагаю, это не так, она же не прямая. — Ты слишком буквален. — Готовьтесь, — сказал пилот. — Девятьсот футов. Погружение замедлилось, они услышали прерывистое зудение сонара. — «Новый виток эволюции»? — предложил Тед. — Годится… Ты думаешь, это действительно так? — А как же иначе? — удивился Тед. — А если внутри звездолета не окажется ничего, кроме кучи ржавого хлама? — Ну, это мы еще посмотрим, — сказал Тед. — Девятьсот пятьдесят, включаю прожектор, — сказал пилот. Они увидели белые пятна. Пилот пояснил, что это взвешенные частицы. — Визуальный контакт, вижу дно. — Дайте взглянуть, — попросил Тед. Пилот наклонился, и Норман увидел тусклую безжизненную плоскость — ускользающую за освещение и растворяющуюся в темноте. — Боюсь, здесь мало что можно увидеть, — сказал пилот. — Удивительно мрачное зрелище, — сказал Тед без следов разочарования. — Я ожидал встретить больше жизни. — Здесь слишком холодно. Температура воды, м-м… тридцать шесть по Фаренгейту. — Почти ледяная. — Да, сэр. Давайте поищем ваш новый дом… — перед иллюминатором взметнулись грязевые осадки; субмарина развернулась и поплыла над дном. Несколько минут они видели только серый ландшафт, затем появились огни. — Нам туда. Множество подводных огней, образующих прямоугольник. — Это решетка, — пояснил пилот. Субмарина поднялась и плавно скользнула над растянувшейся на полмили решеткой. Затем они увидели водолазов, которые помахали проплывающей субмарине. Пилот просигналил гудком. — Они услышат? — Несомненно, ведь вода хороший проводник. — Боже мой! — сказал Тед. Прямо по курсу возвышался гигантский титановый стабилизатор — Норман совсем не ожидал таких размеров. Субмарина свернула влево и почти с минуту стабилизатор полностью заслонял обзор. Тускло-серый металл, совершенно нетронутый, за исключением белых пятен морских наростов. — И никаких следов коррозии, — заметил Тед. — Да, сэр, — сказал пилот. — Специалисты считают, что это из-за металлопластика, но я не думаю, что они в этом уверены. Когда они миновали стабилизатор, субмарина снова развернулась и впереди появились огни, расположенные вертикальными рядами. Норман увидел желтый цилиндр с иллюминаторами и низкий металлический купол. — Слева ГД-7, подводный дом водолазов, — сказал пилот. — Он очень утилитарный. Вам, парни, в ГД-8, который, уж поверьте на слово, намного комфортабельней, — он развернул субмарину вправо и появились другие огни. Когда они приблизились, Норман насчитал пять цилиндров — вертикальных и горизонтальных, соединенных в единый комплекс. — Вот ваше пристанище, джентльмены, — сказал пилот. — Через минуту состыкуемся.* * *
Металл лязгнул о металл и моторы умолкли — в наступившей тишине послышался свист воздуха. Пилот встал с места и открыл люк. Внутрь залетел неожиданно холодный воздух. — Шлюз открыт, джентльмены, — сказал пилот, отступив в сторону. Норман выглянул наружу и увидел скопление красных огней. Он вылез из «Харона» в стальной цилиндр приблизительно восьми футов в диаметре вокруг торчали поручни, узкие металлические выступы. Над головой горели яркие лампы — хотя, похоже, грели они не слишком сильно. На противоположный выступ уселся выбравшийся из субмарины Тед — здесь было так тесно, что их колени почти соприкасались. Люк захлопнулся, закрутилось колесо… Они услышали «кланкк», когда субмарина расстыковалась, и «вирррр» моторов, когда она отплыла. Потом все стихло. — Что дальше? — спросил Норман. — Герметизация, — пояснил Тед. — Они поменяют воздух на экзот-газ. Здесь мы не можем дышать земным воздухом. — Почему? — удивился Норман. Сейчас, глядя на холодные стальные стены, он пожалел, что спал на лекции. — Потому что атмосфера Земли смертельна, — сказал Тед. — Ты даже не представляешь, но кислород находится в той же химической группе, что и хлор со фтором… а фтористоводородная кислота самая едкая из всех известных кислот… Коррозийное свойство кислорода — заставляющее буреть недоеденное яблоко или ржаветь железо — невероятно разрушительно для человеческого организма. Под высоким давлением, кислородстановится очень токсичным газом, и, при долгом воздействии, неизбежен смертельный исход. Поэтому сейчас содержание кислорода снизится. Если на поверхности ты вздыхал двадцать один процент, здесь будет только два, но ты не заметишь никакой разницы. — Начинаем герметизацию, — послышался чей-то голос. — Кто это? — спросил Норман. — Барнс, — ответил голос, который совсем не походил на голос Барнса и звучал как-то неестественно. — Это из репродуктора, — сказал Тед каким-то чудным голосом, и рассмеялся. — Они пустили гелий. — Ты говоришь, как Дональд Дак, — сказал Норман и засмеялся. Он и сам пищал, как Диснеевский персонаж. — Говори за себя, Микки, — пискнул Тед. — Я аккккуратттный… я делллаю пудддинг, — сказал Норман. Оба веселились, слыша собственные голоса. — Кончай балдеж, парни, — сказал Барнс. — Шутки в сторону. — Да, кэп, — сказал Тед, но его голос стал таким невнятным, что они снова заржали. Их жестяные голоса походили на звуки школьниц, шалящих в стальной трубе — гелий сделал голоса высокими и писклявыми. Но имелся и другой эффект. — Холодно? — спросил Барнс. Они и в самом деле продрогли… Норман видел, как дрожит Тед и чувствовал, что его собственные ноги покрываются гусиной кожей. Словно бы их пронизывал ветер — вот только никакого ветра здесь не было — их охлаждал гелий. Тед что-то сказал, но Норман уже был не в состоянии разбирать его тонкий писк. — Пищите, как пара крыс, — с удовлетворением отметил Барнс. Тед покосился на репродуктор и что-то пискнул. — Переговорники под сиденьем, — сказал Барнс. Норман открыл металлический сундучок — металл заскрипел, точно мел по школьной доске. Внутри лежали два черных пластиковых пакета с ремешками для шеи. — Наденьте. Подушка должна находиться у основания горла. — О'кэй, — сказал Тед и удивился. Его голос звучал несколько грубовато, но все же нормально. — Эти штуки изменяют частоты голосовой связки, — предположил Норман. — Не надо было хлопать ушами, — сказал Барнс. — Они делают именно это и здесь вы будете носить их постоянно — по крайней мере, если хотите, чтобы вас понимали… Замерзли? — Да, — подтвердил Тед. — Ну ладно, держитесь… вы почти адаптировались. Со свистом раскрылась боковая дверь и в проеме показался Барнс с двумя легкими комбинезонами, перекинутыми через плечо. — Добро пожаловать в ГД-8, — сказал он.Глава 8 ГД-8
— Сейчас все в сборе и у нас есть немного времени, прежде чем мы откроем вход в звездолет, — сказал Барнс. — Вы готовы открыть вход? — переспросил Тед. — Удивительно, я только что говорил об этом с Норманом. Первый контакт — это большая ответственность и мы должны подготовить спич. — Еще будет время обсудить этот вопрос, — сказал Барнс, как-то странно взглянув на Теда. — Сначала я покажу станцию, — и он объяснил, что подводная станция ГД-8 состоит из пяти цилиндров: A, B, C, D и E. — Цилиндр A — это шлюз, где мы сейчас находимся, — он провел их в смежную раздевалку. Со стен свисали пустые скафандры, в нишах лежали уже знакомые Норману водолазные шлемы сделанные из прочного пластика. На одном из них он прочитал трафаретную надпись: «ДЖОНСОН». — Мы будем их носить? — спросил Норман. — Конечно, — подтвердил Барнс. — И, значит, выйдем наружу? — Со временем… Он предложил надеть голубые полиэстеровые комбинезоны. Тед нахмурился. — Вы не находите, что они выглядят несколько диковато? — Может, они и не последний писк моды, — сказал Барнс. — Но по крайней мере, препятствуют испарению пота. — Цвет самый нелестный, — придирался Тед. — Это форма команды, — сказал Барнс и протянул легкие курточки. Норман почувствовал в одном из карманов странную тяжесть и вытащил батарейку. — Курточки, как и спальные мешки, снабжены электроподогревом, пояснил Барнс. — Идите за мной. Они вошли в цилиндр B, где находилась система жизнеобеспечения и электрогенераторы — на первый взгляд, это напоминало бойлерную с разноцветными трубами и утилизаторами. — Здесь мы производим тепло, электричество и воздух, — сказал Барнс. — Это генератор замкнутого цикла ГЗЦ-240/110, водородно-кислородные камеры и контрольные мониторы… жидкий процессор на серебряно-цинковых элементах… а вот и крошка Флетчер… — Норман увидел здоровенную фигуру, орудовавшую посреди труб увесистым гаечным ключом. Элис Флетчер повернулась, одарила их улыбкой и взмахнула грязной рукой. — Похоже, она знает свое дело, — сказал Тед. — Конечно, — сказал Барнс. — Но Флетчер нам вряд ли понадобится… Собственно говоря, станция саморегулируемая. Он прикрепил к их комбинезонам нагрудные датчики. — Это просто на всякий пожарный — если условия жизни окажутся ниже оптимальных, автоматически включится сирена… В каждом отсеке станции имеются свои датчики. Когда вы войдете в комнату, автоматически загорится свет и включится реле обогрева. Все системы дублируются, так что не волнуйтесь… если даже мы полностью утеряем напряжение, запасы воздуха и воды, мы продержимся сто тридцать часов. Сто тридцать часов, или пять дней? Не очень радужная перспектива, подумал Норман. Едва они вошли в цилиндр С, тут же вспыхнул свет. Здесь имелись койки, туалеты и душ («к вашим услугам горячая вода»). Барнс с гордостью показывал обстановку, словно это был шикарный отель. На полу ковры, стены и потолок обиты мягким пенопластом, что делало интерьер похожим на переполненную берлогу. Несмотря на яркие цвета и хорошо продуманный дизайн, Норман чувствовал себя стесненно и неуютно. Крошечные иллюминаторы показывали темноту океана. И там где кончалась обивка, он видел тяжелые болты и стальные пластины напоминающие где они находятся на самом деле. Он чувствовал себя так, словно попал внутрь больших стальных легких. И он подумал, что это было не так уж далеко от истины. Они прошли через узкую переборку в цилиндр D — лабораторию со стеллажами и микроскопами на верхнем уровне и компактной электроникой на нижнем. — Это Тина Чан, будьте с ней обходительны, — Барнс представил очень спокойную женщину. — Она наша единственная связь с внешним миром. Тина работает с компьютерами, системой датчиков… практически со всей электроникой. — Тину Чан окружали громадные мониторы, похожие на телевизоры пятидесятых. Барнс пояснил, что в гелиевой атмосфере некоторое оборудование работает из рук вон плохо — в первое время существования глубинных станций электронно-лучевые трубки приходилось менять почти ежедневно. Сейчас конструкторы усовершенствовали покрытие и экранизацию отсюда и такие размеры. Рядом с Чан сидела строгая женщина в очках, напоминающая библиотекаршу — Джейн Эдмундс, которую Барнс представил как архивиста. — А что это значит? — спросил Тед. — Младший офицер первой категории, обработка отснятых материалов, сэр, — ответила она. — Превосходно, — расцвел Тед. — Кино или видео? — Магнитные ленты, сэр. — Я умею обращаться с видеокамерами, — сказал Тед. — Запись ведется на 1/2 или 3/4 дюймовки? — Сэр, мы используем сканер. Две тысячи элементов, двенадцать градаций серой шкалы. — Оу! — только и сказал Тед. — Это намного превосходит коммерческие системы, с которыми вы наверняка работали, сэр. — Действительно. — Тед стал уточнять технические детали. — Похоже, Тед хочет освоить съемку. — Да, кажется, так оно и есть… — Норман не понимал, почему вдруг так напрягся Барнс. Или он подумал, что Тед собирается стырить отснятые материалы? — …кварцевые лампы на сто пятьдесят ватт, — говорила Эдмундс. Запись ведется на 1/2 млн по Американскому стандарту, так что все довольно просто. Реальная проблема — это рассеивание… — Я заметил, в команде много женщин, — сказал Норман. — Исследования показали, что для глубоководных работ предпочтительней женщины: они меньше весят, мало едят и потребляют меньше воздуха, легче переносят замкнутые пространства и более выносливы. Пентагон признал, что на всех наших субмаринах должны служить женщины… но попробуй их только найди. — Барнс взглянул на часы. — Тед, не отвлекайся! Последний цилиндр Е оказался самым вместительным — здесь располагалась кают-компания и — на нижнем уровне — кухня. Загорелая, с южным акцентом, Роуз Леви, исполняющая обязанности кока, стояла под вытяжной трубой. Она спросила Нормана, что он предпочитает на десерт. — Я хочу предложить каждому его любимое блюдо, если смогу, разумеется. А вы что любите, доктор Филдинг? — Лимонный кекс. — Хорошо, сэр. Я еще не слышала заказ доктора Джонсона. — Земляничный торт. — У нас есть чудесная новозеландская земляника… Быть может, вам понравится мое блюдо? — Почему бы и нет? — сказал Барнс. Норман посмотрел в иллюминатор и разглядел в темноте прямоугольник решетки. Словно светлячки, по дну передвигались водолазы. Мы на глубине тысяча футов под уровнем океана, подумал он. И говорим о десерте… Чем больше он думал, тем больше понимал, что лучший способ подавить неуютность обстановки — это любимая еда. — Меня тошнит от земляники, — сказал Тед. — Я сделаю из черники, — парировала Леви. — Со взбитыми сливками? — В тридцати атмосферах экзот-газа невозможно приготовить взбитые сливки, — пояснил Барнс. — Ничего не поделаешь…* * *
В кают-компании их поджидали Бет и Гарри, одетые в такие же комбинезоны и курточки с электроподогревом. — Как вам нравится наша мягко обитая тюряга? — Гарри показал на изоляцию. — Это все равно, что жить во влагалище. — Ты бы не хотел вернуться в матку, Гарри? — ехидно поинтересовалась Бет. — Спасибо, с меня и одного раза достаточно, — с достоинством ответил тот. — Весьма прескверные комбинезоны, — пожаловался Тед, общипывая липкий полиэстер. — Покажи свое великолепное пузо, — сказал Гарри. — Садитесь, — пригласил Барнс. — Еще немного блесток, и ты мог бы стать Элвисом Пресли. — Элвис давно умер. — Тем более, теперь твой шанс. — А где же Левин? — Норман огляделся вокруг. — Он подхватил клаустрофобию, пришлось отвезти назад, — ответил Барнс. — Такие вот дела. — Значит, теперь у нас нет морского биолога? — И без него обойдемся. — Мне противен этот чертов комбинезон! — жаловался Тед. — А Бет в своем просто великолепна. — Да, ей он идет. — Здесь всегда так сыро? — не переставал скулить Тед. Норман уже заметил, что все, к чему они прикасались, было холодным и мокрым. Барнс предупредил их об опасности инфекции и легкой простуды и протянул бутылочки с ушными каплями и лосьоном для кожи. — Я ждал, когда вы скажете о надежности технологии, — заметил Гарри. — Поверьте, по сравнению со станциями десятилетней давности, это просто роскошный отель. — В тех станциях умирали люди. — Да, был несчастный случай, — нахмурился Барнс. — Два… — поправил его Гарри. — Погибло четыре человека. — Простое стечение обстоятельств. — Замечательно… — сказал Гарри. — Так сколько, вы говорили, мы здесь пробудем? — Семьдесят два часа максимум, — ответил Барнс. — Вы уверены? — Так говорят инструкции. — А почему? — в замешательстве спросил Норман. — Инструкции не обсуждаются, — сказал Барнс. Щелкнул селектор и послышался голос Тины Чан: — Капитан Барнс, шлюз смонтирован. Настроение в кают-компании сразу же изменилось: эксперимент стал приносить осязаемые результаты. — Сейчас мы сделали неоценимое достижение, — Тед радостно потирал руки. — Какое же? — Мы отправили гипотезу уникальности ко всем чертям. — Тед торжествующе взглянул на Бет. — Что за гипотеза? — удивился Барнс. — Многие биологи считают, что человеческий разум представляет собой уникальное явление, — пояснила Бет. — Неужели разум не может возникнуть в другом месте? — Земле четыре с половиной миллиарда лет, а около четырех миллиардов лет назад, то есть по геологическим меркам почти сразу же, возникла одноклеточная жизнь… В кембрийский период, где-то около шестисот миллионов лет назад, появились многоклеточные формы жизни. В течение ста миллионов лет был заселен только океан, затем настала очередь суши. Никто не знает, что послужило причиной такого резкого скачка, но, поскольку его не было около трех миллиардов лет, на других планетах его могло и не произойти вовсе. Даже впоследствии цепь, которая привела к появлению человека, была чистой случайностью. Особенно учитывая то, что если бы шестьдесят пять миллионов лет назад динозавры не вымерли по какой то неизвестной причине, рептилии навсегда остались бы доминирующей на Земле формой жизни и у млекопитающих не появился бы шанс одержать победу. Нет млекопитающих, нет и приматов, а следовательно, и человека… В нашей эволюции слишком много случайных факторов, поэтому биологи считают разум уникальным явлением. — Но этот звездолет доказал, что мы не одиноки. — Лично для меня не может быть большей радости… — Бет тут же прикусила губу. — По твоему внешнему виду этого никак не скажешь, — сказал Норман. — Должна признаться, я нервничаю… — сказала Бет. — Десять лет назад я принимала участие в стэнфордском семинаре Билла Джексона — это было аккурат после присуждения ему Нобелевской премии по химии. Джексон был настоящим исследователем и никому не давал сидеть без дела — он предложил спроектировать инопланетянина. Когда мы принесли эскиз предполагаемого существа он сказал «Все о'кэй, но где же задний проход?», хотя многие земные создания обладают особым выделительным аппаратом. А теперь, — она пожала плечами, — лишь Господь Бог знает, кого мы встретим. — Скоро узнаем и мы, — сказал Тед. Снова щелкнул селектор. — Капитан Барнс, робот готов войти в звездолет. — Какой еще робот? — удивился Тед.Глава 9 ДВЕРЬ
— Я считаю, это неуместно, — гневно заявил Тед. — Мы спустились сюда, чтобы первыми войти в чужой звездолет. — Совсем не обязательно рисковать своей шкурой, — возразил Барнс. — С точки зрения археологии, это затмит по значимости Чичен-Итцу, Трою и гробницу Тутанхамона. Вне всякого сомнения, это самое важное археологическое открытие в истории человеческого рода, — сказал Тед. — Вы действительно намерены впустить этого чертова робота?.. Где же ваше чувство ответственности перед человечеством? — А где же ваше чувство самосохранения? — парировал Барнс. — Я здоров, как бык, капитан, если вы сомневаетесь. — Именно как бык, — Барнс отвернулся. — Тина, передай видеоматериалы. Тед разразился проклятиями, но замолчал, когда вспыхнули два больших монитора. На левом экране они увидели трубчатую металлическую конструкцию робота, который стоял перед изогнутой серой стеной звездолета. Второй экран изображал крупный план двери. — Это скорее смахивает на вход в самолет, — сказал Тед. Норман посмотрел на загадочно улыбающегося Гарри, затем на Барнса. Капитан не выражал удивления. Он уже видел эту дверь, понял Норман. — Не знаю, как это объяснить… — сказал Тед. — Вероятность такого сходства астрономически ничтожна. Эта дверь такой же формы и размеров, как и у нас. Просто потрясающе! Гарри хранил молчание и загадочно улыбался. — Проверь поверхность, — скомандовал Барнс. Видеокамера робота скользнула по корпусу корабля и остановилась на подобии прямоугольной панели, слева от двери. — Можно открыть панель? Манипулятор потянулся к панели и заскреб по металлу, оставляя серии свежих царапин. Панель не поддавалась. — Совсем как ребенок, — сказал Тед. — Присоски, — сказал Барнс. Протянулся другой манипулятор, с резиновой присоской. — А-а, лучший друг сантехника, — презрительно произнес Тед. Присоска приклеилась к крышке панели. Послышался щелчок. — Наконец-то. — Мне ничего не видно. Изображение внутри панели расплывалось. Они заметили разноцветные кружки и черно-белые символы. — Красный, желтый и голубой, — сказал Тед. — Основные цвета спектра. Многообещающее начало. — Почему? — спросил Норман. — Это говорит о том, что чужие видят вселенную, используя ту же часть электромагнитного спектра, что и мы. Это поможет нам лучше понять друг друга. А эти символы… наверное, их письменность. Подумать только! — Тед улыбнулся. — Это великий момент, я счастлив! — Фокус, — крикнул Барнс. — Слушаюсь, сэр, — образ стал еще более туманным. — Обратно. — Слушаюсь, сэр, — образ менялся, медленно переходя в резкое изображение. Тед потянулся к экрану. Теперь они видели, что кружки на самом деле были кнопками — каждая в дюйм диаметром. Символы превратились в четкие надписи: «Готовность», «Открыть вход», «Закрыть вход». Наступила мертвая тишина. Потом, как придурковатый, захохотал Гарри Адамс.Глава 10 ЗВЕЗДОЛЕТ
— Это безусловно английский, — сказал Тед, глядя на экран. — Да, — подтвердил Гарри. — В чем дело? — удивился Тед. — Это что, розыгрыш? — Нет, — сказал Гарри. Он был спокоен, странно бесстрастен. — Как на звездолете трехсотлетней давности могла появиться надпись на современном английском? — А ты подумай, — посоветовал Гарри. Тед нахмурился. — Может быть, — предположил он, — этот звездолет лишь представляется в удобном для нас виде? — Пошевели мозгами. — Но если это инопланетный звездолет… — А это не инопланетный звездолет, — сказал Гарри. — Раз ты такой умный, скажи нам, что это такое, — сказал Тед после последовавшей затем неловкой паузы. — Хорошо, я скажу… Это американский звездолет. — Американский звездолет? Длиной в полмили и сделанный с помощью неизвестной нам технологии? Пролежавший на дне, как минимум, три столетия? — Это было очевидно с самого начала, — сказал Гарри. — Верно, капитан Барнс? — Мы не исключали такой возможности, — согласился тот. — И поэтому не информировали русских? — Да. Тед был совершенно расстроен. Он сжал кулаки, словно хотел кого-то ударить, затем перевел взгляд с одного на другого. — Но, черт побери, как ты догадался? — Первый ключ к разгадке я нашел в состоянии самого корабля, пояснил Гарри. — Практически, звездолет не получил никаких повреждений. Но даже на небольшой скорости падения, скажем, двести миль в час, поверхность воды по плотности сравнилась бы для него с бетоном. Не имеет значения, какой у него запас прочности — следы падения должны были остаться. Но корабль не поврежден и, значит, никогда не падал в воду. — Не понимаю. Он должен был прилететь. — Он не прилетел, он прибыл из будущего. Этот корабль наверняка построили наши потомки, затем он перенесся назад во времени и несколько столетий назад появился на дне океана. — Зачем они это сделали? — застонал Тед, огорченный, что у него отобрали инопланетный звездолет и его звездный час. Он тяжело опустился в кресло и тупо уставился на мониторы. — Этого я не знаю, — сказал Гарри. — Может быть, это был несчастный случай, роковое стечение обстоятельств. — Открой вход, — приказал Барнс. Манипулятор потянулся к кнопке «Готовность». Послышался лязг, но ничего не случилось. — Что-то не так? — спросил Барнс. — Сэр, он не пролезает в панель. — Может, попытаться применить щуп? На смену механическому захвату пришел щуп — он потянулся вперед, прикоснулся к кнопке и тут же соскользнул с гладкой поверхности. — Попробую еще раз, сэр. Вторая попытка также закончилась неудачей. — Сэр, поверхность слишком скользкая. — Продолжай еще. — Знаете, а звездолет из будущего тоже неплохо, — задумчиво сказал Тед. — Я верил, что мы не одиноки во вселенной — но это даже интересней. Если откровенно, то, как астрофизик, я сомневался в возможности путешествий во времени. Это противоречило всем известным нам законам физики. Но сейчас доказательство налицо. Тед снова был счастлив. Он одержимый, подумал Норман. — Мы стоим на пороге первого контакта, — говорил Тед. — Подумать только, мы встретимся со своими потомками! Щуп снова и снова пытался нажать на кнопку, но безуспешно. — Сэр, мы не можем нажать на кнопку. — Я вижу, — Барнс поднялся. — Тед, похоже, ты добился своего. Мы сами нажмем на эту чертову кнопку!Глава 11 В КОРАБЛЬ
Норман влез в скафандр. Тина и Эдмундс помогли ему одеть шлем и защелкнуть на шее блокирующее кольцо. В плечи врезались ремни и спину сдавила тяжесть дыхательных баллонов. Он вздохнул воздух с легким металлическим привкусом. Послышался треск радиосвязи и голос Теда: — А как насчет «на пороге великих свершений»? — Норман засмеялся, признательный за снятие напряженности. — Ты находишь это смешным? — обиделся Тед. Норман повернулся к скафандру с надписью «Филдинг». — Нет, — сказал он. — Просто я очень волнуюсь. — Я тоже, — призналась Бет. — Доверьтесь мне, и все будет о'кэй, — сказал Барнс. Они столпились в шлюзе, сталкиваясь шлемами. Люк закрылся, завертелось колесо. — О'кэй, ребята, все нормально. — Барнс открыл люк на полу и пояснил: — Давление внутри станции положительное, поэтому уровень воды не поднимается… Теперь смотрите на меня и делайте то же самое. Не порвите костюмы. Сгибаясь под тяжестью баллонов он нагнулся, схватился за поручни и с мягким всплеском исчез в темной воде. Один за другим они спрыгнули на дно океана. У Нормана перехватило дыхание, когда его скафандр обступила почти ледяная вода. Тут же зажужжал крохотный вентилятор и включились электрообогреватели. Ноги коснулись мягкого грунта. Норман огляделся. Он стоял под станцией, впереди в ста ярдах светилась решетка. Точно космонавт на Луне, медленно пробирался вперед Барнс. — Это ли не фантастика! — Умолкни, Тед, — сказал Гарри. — Странно, здесь так мало жизни, — сказала Бет. — Вы заметили? Нет морских вееров, нет моллюсков, нет губок и рыб. Нет ничего, кроме пустынного дна. Должно быть, это одно из мертвых мест Тихого океана. Сзади них вспыхнул яркий луч света, по дну побежали тени. Норман обернулся и увидел Эдмундс, держащую в руках большой водонепроницаемый контейнер с осветителем и камерой. — Это будет сниматься на пленку? — Да, сэр. — Не ударь в грязь лицом, Норман, — засмеялась Бет. — Постараюсь, — в этот момент они подошли к решетке. Увидев работающих там водолазов, Норман почувствовал в себе прилив уверенности. Справа торчал гигантский полированный стабилизатор, рядом с которым они чувствовали себя крошечными лилипутами. Барнс повел их по пробитой в кораллах борозде длиной примерно в шестьдесят футов. Это напоминает спуск в шахту, подумал Норман. Он увидел конструкцию из гофрированной стали, окруженную резервуарами со сжатым газом. — Мы почти у цели, — сказал Барнс. — С вами все в порядке? — Пока да, — ответил за всех Гарри. Они зашли в шлюз и загерметизировали за собой дверь. Засвистел воздух. Норман следил, как убывает вода: сначала она достигла уровня лба, затем пояса, коленей, пола. Свист прекратился и они вошли в другой отсек. Норман повернулся к корпусу звездолета и увидел отключенного робота. Он чувствовал себя так, словно стоит около реактивного лайнера — такая же изогнутая поверхность и такой же люк. Зловеще поблескивал тускло-серый металл, Норман волновался. Прислушиваясь к дыханию остальных, он понял, что и они тоже. — О'кэй? — поинтересовался Барнс. — Никто не потерялся? — Постойте, я настрою аппаратуру, — попросила Эдмундс. — О'кэй, мы подождем. Они стояли около двери, не снимая шлемов. Не очень живописная картина, подумал Норман.Эдмундс: Готово. Тед: Я хотел бы сказать несколько слов. Гарри: О Боже, когда все это кончится? Тед: Это очень важно. Гарри: Ну ладно, толкай свой спич. Тед: Всем привет, это Тед Филдинг! Сейчас я стою у входа в неизвестный звездолет, который был обнаружен… Барнс: Постой, Тед. Твоя фраза смахивает на «у могилы неизвестного солдата» и здесь может напроситься нежелательная ассоциация. Тед: Мне так не кажется, капитан. Бет: Может, продолжим? Тед: А ты не лезь не в свое дело! Гарри: Что, надул губки? Тед: Тебе то что! Гарри: Кончай, давай лучше откроем вход. Тед: Полагаю, все понимают, что в такой исторический момент нам следует оставить материал для потомков. Гарри: Ну ладно, делай свой чертов материал! Тед: Сукин ты сын… я уже по горло сыт твоим всезнайством и… Барнс: Отставить запись. Эдмундс: Слушаюсь, сэр. Барнс: Угомонитесь вы наконец! Гарри: Я считаю эту церемонию крайне неуместной. Тед: Она очень даже уместная. Барнс: Согласен. Это я беру на себя. Включите запись. Эдмундс: Готово, сэр. Барнс: Говорит капитан Барнс. Мы готовимся открыть люк. В этот исторический момент рядом со мной находятся: Тед Филдинг, Норман Джонсон, Бет Холперн и Гарри Адамс. Гарри: Почему это я последний? Барнс: Я представлял слева направо. Гарри: Не странно ли, что последним именно черный? Барнс: Слева направо, я сказал… мы так стояли. Гарри: И даже после женщины… В конце концов я профессор, а Бет всего лишь ассистент. Бет: Ах так… Тед: Знаешь, Хэл, возможно, нас следует представлять по полному званию и представленным институтам. Гарри: Нет, по алфавиту. Барнс: Заткнитесь. Эдмундс: Запись окончена, сэр. Барнс: О Боже!
Он повернулся, приподнял металлическую пластинку и нажал одну из кнопок. Вспыхнула желтая надпись: «Готовность». Они не снимали скафандров, на случай, если воздух внутри звездолета окажется непригодным для дыхания. — Вы готовы? — Да, кэп. Капитан Барнс нажал другую кнопку и дверь с грохотом отъехала в сторону. Норман не видел впереди ничего, кроме темноты. Они осторожно посветили внутрь звездолета, выхватывая фонарями балки и металлические трубы. — Проверь состав воздуха, Бет. Она взглянула на портативный индикатор газов в своих руках. Экран вспыхнул. — Азот и кислород в правильных пропорциях. Следы углекислоты и водяных паров. Это земная атмосфера. Вредные примеси отсутствуют. — О'кэй, входим по очереди. Барнс первым скинул шлем и вздохнул воздух. — Кажется, все в порядке, хотя чувствуется легкий металлический привкус, — он сделал несколько глубоких вздохов и кивнул. — Воздух хороший. Остальные также сняли шлемы и положили их на палубу. — Так лучше. — Пошли пожалуй. — Почему бы и нет? После небольшой потасовки, со словами «Леди в первую очередь» внутрь вошла Бет, следом за ней остальные. Норман оглянулся назад. — Чего же вы ждете, доктор? — спросила Эдмундс, прильнув к окуляру камеры. Он повернулся и вошел в звездолет.
Глава 12 ВНУТРИ
Они стояли на подвесном мостике шириной около пяти футов. Норман посветил вниз. Луч пролетел сорок футов, прежде чем достиг корпуса. Их обступали, смутно прорисовываясь в полумраке, многочисленные балки и распорки. — Похоже на нефтеочистительный комбинат, — сказала Бет. Луч ее фонаря пробежал по стальной перекладине, выхватив из темноты надпись: «АВР-09». — Основная часть этих сооружений поддерживает внешний корпус, сказал Барнс. — Как мы и предполагали, конструкция рассчитана на сильные перегрузки… Возможно, скоро мы встретим второй корпус. Норман вспомнил, что Барнс получил образование авиаинженера. — Обратите внимание на свинцовые блоки, — сказал Гарри. — Противорадиационный щит? — Скорее всего. Толщина слоя шесть дюймов. — Значит, они противостояли мощному потоку радиации. В корабле висел легкий туман, в воздухе различался запах нефти. Похоже, балки были смазаны машинным маслом. Но когда Норман провел по одной из них рукой, на пальцах не осталось никаких следов смазки. Они были сделаны из необычного металла — гладкого и гибкого, почти как резина. — Любопытно… новый материал, — сказал Тед. — Мы связываем прочность с твердостью. Но этот металл, если это вообще металл, одновременно и прочный и мягкий. Это совершит настоящий переворот в технике. — Несомненно, — сказал Гарри. — Если сравнить современную Америку и Америку Великой Депрессии, основное различие заключается в обилии у нас керамики и пластика, в то время как тогда… — он продолжал говорить и его голос отдавался дальним эхом. Но Норман чувствовал в нем напряжение. Тед хочет скрыть свой страх, подумал он. Они углубились внутрь корабля и подошли к трапу, который было трудно заметить в этих металлических джунглях. — Куда пойдем? — Направо, — решил Барнс, посмотрев на наручный компас. Еще десять минут они блуждали по мостикам. Вскоре Норман убедился в правоте Барнса — внутри внешнего цилиндра имелся еще один корпус, поддерживаемый многочисленными распорками. Настоящий звездолет внутри звездолета. — Зачем его так строили? — Откуда я знаю? — Им нужно было построить двойной корпус со свинцовым покрытием… сказал Барнс. — Трудно вообразить такую летающую махину. Через три-четыре минуты, они добрались до входа во внутренний корпус. Люк как две капли воды походил на первый. — Одеть респираторы? — Может, рискнем? — не ожидая ответа, Бет открыла панель и нажала нужную кнопку. За раскрывшейся дверью завис еще более густой мрак и они шагнули в проход. Почувствовав под ногами что-то мягкое, Норман опустил фонарь и увидел бежевый ковер. Их лучи обшарили комнату и наткнулись на большую консоль с тремя мягкими креслами — комната явно предназначалась для людей. — Наверное, это рубка управления кораблем. На изогнутой панели не было никаких кнопок. Они поводили лучами туда-сюда. — Это больше походит на макет, чем на действующий корабль. — Это не макет. — Ладно, но у меня такое впечатление. Норман погладил консоль — «резиновая» поверхность слегка согнулась. Затем нашлись новые артефакты: записка в дальнем углу консоли «Ступай по своим делам, бэби, и ничего не трогай!» и маленькая пластиковая статуэтка милого зверька, похожего на белку, с надписью «Лаки Лемонтина». — Кресла из кожи? — Похоже что так. — Да где же это чертово управление? Норман продолжал шарить по пустой консоли. Вдруг бежевая поверхность ушла куда-то внутрь, обнажив экраны и клавиатуру. Все это находилось как бы внутри, словно голограмма или оптическая иллюзия. Норман прочитал надписи: «Импульс… реверс… глайдер… решето…» — Супертехнология, — сказал Тед. — Нечто вроде модернизированной оптоэлектроники. Похоже на жидкие кристаллы, но намного совершенней. Вдруг замигали красным экраны и раздались подозрительные гудки: это ожила панель управления. Норман отпрянул. Комнату озарила яркая белая вспышка. — Господи милосердный! Еще одна вспышка, комнату залил ровный свет и Норман увидел обеспокоенные встревоженные лица. — Какого дьявола, в чем дело? — закричал Барнс. — Простите, — сказала Бет. — Я только нажала на кнопку. — Не надо ничего трогать. — Но на ней было написано «освещение». — Давайте будем держаться друг друга, — сказал Барнс. — Хорошо, Хэл… — И не нажимай никаких кнопок, Бет. Они ходили вокруг консоли. Один лишь Гарри стоял посреди комнаты, скрестив на груди руки. — Кто-нибудь видел хоть одну дату? — спросил он. — Нет. — Где-то здесь должна быть дата… — напрягся Гарри. — И мы найдем ее, потому что это звездолет из будущего и черт меня побери, если я знаю, что он здесь оставил… — Что-то неладно, Гарри? — нахмурился Норман. — Да нет, это я так… Он что-то понял, подумал Норман, и это его обеспокоило. — Так вот она какая, машина времени, — сказал Тед. — Это больше смахивает на кабину авиалайнера, если хочешь знать мое мнение, — сказал Барнс. Да, все напоминало именно кабину самолета… Расположение панели. Три кресла — два пилота и штурман. Тем не менее, во всем этом было что-то странное… Норман сел в одно из кресел. Мягкий кожеподобный материал оказался очень удобным. — Надеюсь, ты не думаешь запустить этот пылесос? — смеялся Тед. — Ни в коем случае. — Что-то загудело или мне послышалось? Кресло обхватило Нормана со всех сторон — оно держало за плечи, обмотало ремнем вокруг пояса. С изголовья скользнули кожаные подушки: они скрыли уши, сползли на лоб. Он тонул, поглощался внутрь кресла. — Боже праведный… Кресло щелкнуло и подвинулось к пульту управления. Гудение прекратилось. — Оно восприняло все так, словно ты собираешься запустить корабль, сказала Бет. — У-ммм, — вымолвил Норман, пытаясь успокоиться. — Интересно, а как я вылезу? На свободе оставались лишь руки. Он пошевелил пальцами и нащупал на подлокотниках какие-то кнопки. Когда он нажал на одну из них, кресло вернулось на прежнее место, раскрылось, как створки раковины, и выпустило его из своих объятий. Норман вылез и оглянулся на медленно исчезающий отпечаток своего тела. В порядке эксперимента, Гарри потрогал одну из подушек и сказал: — Внутри какая-то жидкость. — В этом вся соль, — сказал Барнс. — Вода не сжимается, и на таком кресле можно выдержать сильные перегрузки. — Может, они неизбежны при путешествии во времени? — Может быть, но я согласен с Барнсом, что эта машина создана для полета. — Наверное, это случайное сходство, — сказал Тед. — В конце концов, мы еще не умеем перемещаться во времени. Пространство и время, в сущности, одно и то же. Возможно, во времени, как и в пространстве, нужно летать… Может быть, эти путешествия более схожи, чем мы думаем? — Но где же отважные путешественники? — спросила Бет. — Возможно, в другой части корабля. — Не думаю, — сказал Гарри. — Посмотрите на эти кресла, они совсем новые. — Возможно, на корабле еще мало летали. — Нет, я хотел сказать, они совершенно нетронутые — никаких царапин, порезов, никаких пятен пролитого кофе, никаких следов, что на них сидели люди. — Может быть, это беспилотный корабль. — Зачем тогда кресла? — Может, экипаж успел эвакуироваться? Кажется, у них возникли проблемы с радиацией. — Какая связь между путешествиями во времени и радиацией? — Может быть, кто-то нажал не ту кнопку и корабль взлетел без экипажа? Барнс покачал головой: — Я так не считаю… Такой большой корабль не мог стартовать с Земли. Он был построен на орбите и запущен из космоса. — Что это? — Бет указала на новую консоль позади пульта управления, где стояло четвертое кресло, обхватившее человеческую фигуру. — Пилот? — Посмотрим. — Бет нажала кнопку на подлокотнике. Кресло отъехало от консоли, распаковалось, и они увидели человека, смотрящего куда-то вдаль. — О Боже, он хорошо сохранился, — сказал Тед. — Если не считать, что это манекен, — добавил Гарри. — Совсем как живой. — Наши потомки продвинулись далеко вперед… они обогнали нас на полвека, — сказал Гарри и приподнял манекен, обнажив выходящую из спины пуповину. — Провода. — Нет, это оптический кабель, — сказал Тед. — Здесь используется не электронная, а оптическая технология. — Во всяком случае, одной загадкой меньше, — сказал Гарри, глядя на манекен. — Корабль построен пилотируемым, но послан без экипажа. — Зачем? — Вероятно, они хотели испытать конструкцию. — И когда же его запустили? — спросила Бет. — У нас нет никакой информации. — Гарри пожал плечами. Что же у него на уме? подумал Норман. — Ну ладно, корабль большой… что-нибудь да найдем, — решил Барнс. — Интересно, где у них запись полета? — сказал Норман. — Надо проследить, куда ведет кабель от манекена, — сказал Гарри. — Я тоже хочу взглянуть на этот «черный ящик». Норман посмотрел на консоль и приподнял панель с клавиатурой. — Я нашел дату! — крикнул он. На пластике стоял штамп «ИНТЕЛ инк. Сделано в США. Серия #98004077 8/5/43». — Пятое августа 2043-го года? — Похоже, что так. — И мы ходим по кораблю за полвека до его постройки. — Парадокс! Бет нашла комнату, где стояло двадцать коек. — Экипаж из двадцати человек? Если здесь три кресла — где же еще семнадцать? Они обошли большую столовую, туалет и жилые комнаты. Все было модернизированным, но узнаваемым. — Хэл, ты не находишь что это комфортабельней ГД-8? — Может быть, стоит переселиться сюда? — Нет… Нам еще предстоит изучить этот корабль. Придется попотеть, прежде чем мы освоим, что к чему. — Более рационально исследовать, переселившись прямо сюда. — У меня мурашки ползут от такой затеи, — сказал Гарри. — У меня тоже, — сказала бет. Они находились здесь почти час — у Нормана начинали ныть ноги, но Барнс повел их дальше.* * *
Они попали в бесконечный узкий коридор с закрытыми отсеками. Открыв один из них, они обнаружили большие пластиковые контейнеры, похожие на грузовые контейнеры современных авиалайнеров, только больших размеров. — М-да, — произнес Барнс, открыв один контейнер. — Что там? — Провизия, — еда была завернута в слои свинцовой фольги и пластика, как брикеты в НАСА. — Завтрак из будущего. — Тед взял один брикет и причмокнул губами. — Неужели ты хочешь это отведать? — спросил Гарри. — Разумеется, — подтвердил Тед. — Знаешь, я пил «Дом Периньон» урожая 1897-го, но впервые попробую что-то из 2043-го. — Эти брикеты пролежали три столетия. — Извольте заснять мой завтрак. Эдмундс включила осветители и прижалась к окуляру видеокамеры. — Прекратите, — сказал Барнс. — Нам надо покончить с делом. — Но это же интересно. — Не сейчас, — строго сказал Барнс и вскрыл второй контейнер. Они проверили остальные отсеки. — Ничего, кроме провианта. Экипажу из двадцати человек такого количества хватило бы на несколько лет. — Ой, кнопочка, — сказала Бет, когда они совсем выбились из сил. — Не трогай ее, — закричал Барнс. Но было уже поздно. Пол под их ногами загудел и покатился вперед. — Бет, прекрати наконец нажимать все кнопки, какие только увидишь. В душе ее никто не осуждал — ведь ехать мимо дюжин одинаковых складов было намного легче, чем идти пешком. Норман прикинул, что сейчас они находятся примерно в центре корабля. Наконец они достигли следующей секции, где увидели двадцать скафандров и аппараты жизнеобеспечения. — Наконец-то все прояснилось, — сказал Тед. — Этот корабль предназначен для межзвездных путешествий. Внезапно они прочувствовали подлинные масштабы корабля и сложность его механизмов. — Нет, это обычный космический корабль, хотя и очень большой… сказал Гарри. — До ближайшей звезды двести пятьдесят лет полета. — Может, они открыли новый способ. — Ну, разве что так. Рассмотрим факты — при столь солидных размерах корабль снабжен провизией на пятнадцать, максимум, двадцать лет. За это время можно добраться только за пределы Солнечной системы, верно? Тед мрачно кивнул. — «Вояджеру» понадобилось пять лет, чтобы достигнуть Юпитера, девять — Урана. За пятнадцать… Может быть, они летели к Плутону? — Зачем? — Мы пока не знаем, но… Тут раздался щелчок и послышался голос Тины Чан: — Капитан Барнс, поверхность вызывает вас… для секретных переговоров, сэр. — О'кэй, — сказал Барнс. — Так или иначе, пора возвращаться. Они повернули назад.Глава 13 ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ
Они сидели в кают-компании ГД-8, наблюдая за работой водолазов. Барнс находился в цилиндре D, где вел переговоры с поверхностью. Леви готовила ленч или ужин, они уже начинали путаться во времени. — День или ночь, здесь нет никакой разницы… — сказала им как-то Эдмундс и они рассеяно кивнули. Норман видел, что все без исключения устали — психологические перегрузки и тяжесть исследований брали свое. Бет сладко сопела, вытянув на стол ноги и скрестив на груди мускулистые руки — она спала. Над решеткой зависли три мини-субмарины. Немного поодаль стояла группа водолазов, некоторые из них повернули к ГД-7. — Кажется, что-то случилось, — сказал Гарри. — Наверное, это как-то связано с разговором Барнса. — Возможно, — согласился Гарри. — А где Тина Чан? — Вместе с Барнсом, а что? — Мне надо поговорить по личным вопросам. Тед удивленно приподнял брови но промолчал. Гарри отправился искать Тину, и Норман остался наедине с Тедом. — Он странный парень, — сказал Тед. — Кто? — Ты знаешь, кого я имею в виду… И надменный, к тому же. Возможно, оттого, что он черный. Своего рода компенсация, так сказать… Ты не находишь, что он заносчив? — продолжал Тед. — Все ему не так… Правда, все математики не от мира сего. Он, наверное, совсем не знает жизни женщин, ну и так далее. Я уже рассказывал о своем новом браке? — Я где-то читал, — сказал Норман. — Славная женщина. — Тед улыбнулся. — В день нашей свадьбы она подарила мне «корвет-58»… помнишь пожарные машины пятидесятых?.. вот, точно такого же цвета. — Тед встал и начал ходить по комнате, искоса поглядывая на Бет. — Сегодня такой день… я просто не смогу уснуть! Норман кивнул. Какие они все разные, подумал он. Тед неисправимый оптимист, с неистовым энтузиазмом ребенка. Гарри скептик, обладает холодным рассудком. Бет более эмоциональная и практичная натура. — Не могу понять, зачем ты включил в состав команды именно Гарри Адамса. Не то, чтобы он такой не знаменитый, но… — Тед, помнишь, ты говорил в звездолете, что пространство и время одно и то же? — Норман сменил тему разговора. — У меня это в голове не укладывается. Ты сможешь объяснить? — Разумеется. — Доступно, без всякой математики? — Ладно, постараюсь… — Тед нахмурился, но Норман знал, что он обожает читать всякие лекции. — С чего же начнем? Тызнаком с гипотезой геометричности гравитации? — Нет. — Искривлением пространства и времени? — Тоже нет. — Теорией относительности Эйнштейна? — Увы, — сказал Норман. — Ничего страшного, — успокоил его Тед, и выложил из стоящей на столе вазы апельсины. — Стол это плоское пространство, космос. — О'кэй, — согласился Норман. — Этот апельсин солнце, а это планеты. Таким образом, мы имеем на столе модель Солнечной системы. — Допустим. — Это космический корабль, — Тед протянул Норману шарик от подшипника. — Запусти его так, чтобы он прошел рядом с солнцем. О'кэй? Шарик прокатился рядом с апельсином. — Ты заметил, что он прокатился по плоскости? — Да. — Но что происходит в реальности, когда корабль пролетает рядом с солнцем? — Его притягивает к солнцу. — Да, солнце обладает мощной гравитацией и траектория полета искривляется, звездолет падает на солнце. Но шарик покатился дальше? — Да. — Стол не является идеальной моделью пространства. Космос не может быть плоским, как стол. — Тед взял пустую вазу и положил в нее апельсин. — Кидай шарик, — на этот раз шарик упал в вазу и закружился по спирали, пока не уткнулся в апельсин. — О'кэй. Звездолет упал на солнце, совсем как в жизни. — Но если бы шарик обладал большей скоростью, он повертелся бы на краю вазы и вылетел снова, — заметил Норман. — Да, — сказал Тед. — Если у звездолета хватит скорости, он избежит воздействия гравитационных полей. Таким образом, мы имеем действующую модель полета в искривленном пространстве около солнца. При определенной скорости, шарик бесконечно крутился бы по краю вазы, как планета вокруг солнца. В реальности же… представь, что стол стал резиновым, а все предметы оставляют на его поверхности вмятины — вот что представляет собой настоящее пространство — оно искривленно и его кривизна зависит от силы гравитации. — О'кэй. — Значит, гравитация это искривление пространства и ничего более… Но все не так-то просто. — Я и не сомневался, — вздохнул Норман. Вернувшийся в кают-компанию Гарри посмотрел на разложенные по столу апельсины, но не сказал ни слова. — Когда ты бросаешь шарик в вазу, он не только движется по спирали, но и увеличивает скорость, верно? — Да. — Но при возрастании скорости время замедляется. Эйнштейн доказал это еще в начале столетия, это значит, что искривление пространства обозначает и искривление времени… И, чем больше искривление, тем медленней течет время. Если посмотреть на это с точки зрения математики, то выясняется, что в искривленной воронке не существует ни пространства ни времени — но их комбинация, называемая пространством-временем… Возьмем, к примеру, бейсбол… — Терпеть не могу игр, — сказал Гарри. — Ты знаком с бейсболом? — спросил Тед Нормана. — Конечно. — Представь ситуацию: отбивающий передает центровому, мяч летит по прямой, скажем, полсекунды. — Представил. — Затем он бросает мяч по кривой и тот летит шесть секунд. Траектории полета кажутся очень различными, но в пространстве-времени они одинаковы. А если я попрошу тебя послать мяч по кривой, чтобы центровой поймал его через полсекунды? — Это невозможно, — сказал Норман. — Ударь сильнее. — В таком случае, он улетит еще выше. — О'кэй… Тогда пошли его по прямой, чтобы он долетел за шесть секунд. — Это тоже невозможно. — То есть, из-за гравитации, ты не можешь сделать с мячом, все что захочешь? В этом заключена взаимосвязь пространства и времени. Мы уже согласились, что гравитация есть искривление пространства и времени. Любая бейсбольная игра проходит в таком же искривленном пространстве, как в этой вазе… Вот, посмотри, это Земля, — он прикоснулся двумя пальцами к противоположным сторонам апельсина. — Здесь подающий, а здесь принимающий. Перекати шарик от одного к другому — и ты найдешь, что он приспособился к изогнутой поверхности вазы… Если ты пошлешь шарик слегка, он просто перекатится, а если сильно, он поднимется к одному краю, скатится и вбежит на противоположную сторону — но ты не сможешь сделать с ним все, что заблагорассудится, поскольку его движение ограничено этой вазой. — Отчасти, я это воспринимаю, — сказал Норман. — Но при чем здесь путешествие во времени? — Мы полагаем, что гравитационное поле Земли сильное… на самом же деле, оно очень слабое и пространство-время вокруг нашей планеты почти не искажается — но в других местах вселенной оно искривляется, как «русские горки», и тогда происходят всевозможные искривления времени. В частности, если рассмотреть «черную дыру»… — он осекся. — Да, Тед, «черную дыру»? — Боже мой, — прошептал Тед. — Вот именно, Тед. Впервые в жизни ты можешь оказаться на верном пути, — сказал Гарри, поправив сползающие очки. Они достали лист бумаги и принялись чертить всякие каракули. — Но это не могло оказаться дырой Шварцшильда… — …нет-нет. Она вращается… — …угловое ускорение служит гарантией, что… — …но ты не учитываешь… — …да нет же, силы притяжения… — …разорвут тебя на части… — …но если ты пересечешь границу… Как только выдержали их нервы? Они замолчали, производя в уме собственные расчеты. — Так как же насчет «черной дыры»? — спросил Норман, но его никто не слушал. Тут щелкнул селектор и послышался голос Барнса: — Внимание, всем собраться в кают-компании. — Мы уже здесь, — отозвался Норман. — У меня все, — сказал Барнс и селектор умолк.Глава 14 КОНФЕРЕНЦИЯ
— Я получил шифровку из Гонолулу, — сказал Барнс. — Адмирал Сполдинг приказал спешно свернуть все работы и подняться на поверхность. Замечательно, подумал Норман, мы и так уже зашли слишком далеко. Его совсем не привлекала перспектива провести в этой ржавой консервной банке целых семьдесят два часа. — Я думал, — сказал Тед, — что мы действуем по прямому указанию президента. — Разумеется, так оно и есть, — сказал Барнс. — Но возникла угроза шторма. — В самом деле? — удивился Гарри. — Скорость ветра на поверхности пятнадцать узлов — похоже, Тихоокеанский циклон надвигается прямо на нас и через сутки достигнет этих широт… На дне мы ничего не почувствуем, но на поверхности придется круто. Все корабли поддержки полным ходом уйдут в порты Тонги. — И мы останемся одни? — На сорок восемь часов максимум. Это не проблема, но Сполдинг печется о нашей безопасности. Я должен узнать ваше мнение: остаться и продолжить исследования или уйти? — Остаться, несомненно, — сказал Тед. — Бет? — На корабле нет неизвестной формы жизни… уходим. — Норман? — Парни из НАСА справятся с этой задачей намного лучше… уходим. — Гарри? — Да ну его ко всем чертям… уходим. — Основания? — Назовем это интуицией. — Не могу поверить, что это твои слова, — сказал Тед. — Ведь у нас только что появилась интересная гипотеза… — Нашли время для спора, — решительно пресек его Барнс. — Я должен отослать наше окончательное решение в течение двенадцати часов. — Черт побери, — выругался Тед. Норман взглянул на Барнса. Капитан не выглядел расстроенным, скорей наоборот… Барнс искал предлога уйти, — подумал он, — и он его получил. — Мы успеем сделать еще одну ходку… Сейчас отдохнем пару часов и вернемся на корабль. У меня все. — Я хотел бы сказать… — Это все, Тед. Голосование окончено. Когда они уходили в спальный отсек, Барнс сказал: — Бет, ради Бога, не надо нажимать никаких кнопок. — Я только хотела включить свет, Хэл. — Но ты не могла знать… — На кнопке было написано «освещение»… Я не из тех, кем можно вертеть как вздумается, Хэл… — Барнс что-то ответил, но они уже вышли в коридор. — Вот черт, — крикнул Тед и пнул стальную стену. Они перешли в цилиндр С. — Не могу поверить в ваше решение, как можно отступать? Особенно тебе, Гарри. — Я ухожу, потому что этого хочет Барнс, — сказал Гарри. — Барнс хочет остаться, — сказал Тед. — И поэтому поставил вопрос на голосование. — Барнс не хочет выглядеть в глазах начальства так, словно он отступил или принял неправильное решение. Он позволил нам решать самим, но сам хочет уйти. Норман был удивлен, ведь математиков считают рассеянными и невнимательными, обретающими в башне слоновой кости… Но проницательный Гарри не упустил ни малейшей детали. — Почему Барнс хочет уйти? — спросил Тед. — Думаю, это очевидно… на поверхности шторм. — Шторм еще не начался. — Да, но когда начнется, неизвестно сколько он продлится. — Барнс сказал, не более двух суток. — Ни он, ни кто-нибудь другой не может предсказать, когда кончится шторм… А если через пять дней? — Мы выдержим, зачем же так беспокоиться? — Это не я, это Барнс беспокоится. — Все образуется, — сказал Тед. — Нам следует остаться… И тут под ногами что-то хлюпнуло — они посмотрели вниз и увидели потемневший от воды ковер. — Что это? — Мне кажется, это вода, — сказал Гарри. — Морская вода? — Тед нагнулся, потрогал рукой мокрое пятно и лизнул палец. — На вкус вроде бы не соленая. — Разумеется, ведь это моча, — послышалось откуда-то сверху. Подняв глаза, они увидели крошку Флетчер, стоящую на платформе под сплетением труб. — Все под контролем, джентльмены, это просто небольшая течь в трубе рециркулятора. — К-к-как… м-м-моча? — Тед покачал головой. — Всего лишь небольшая течь… Никаких проблем, сэр, — она выпустила из пульверизатора белую пенистую струю. Пена зашипела и тут же застыла, залив течь. — Когда мы получим уретановый поршень, все будет о'кэй. — И часто ли случаются подобные течи? — спросил Гарри. — Моча? — снова повторил Тед. — Доктор Адамс, да не тревожьтесь же вы в самом деле. — Мне дурно, — прошептал Тед. Гарри хлопнул по его спине: — Иди, тебя это не доконает, проспись малость. — Меня сейчас вырвет.* * *
Они зашли в спальный отсек. Тед тут же убежал в душ, где начал кашлять и давиться. — Бедняга Тед, — промолвил Гарри. — В конце концов, что же представляет из себя «черная дыра»? — Это мертвая звезда, сжавшаяся до самых пределов, — сказал Гарри. Звезды похожи на большие пляжные мячи, внутри которых текут термоядерные процессы. Когда звезда умирает и истощаются запасы ее ядерного топлива, она начинает сжиматься. Если звезда достигает достаточного коллапса, она становится такой плотной и обладает настолько сильной гравитацией, что уже не может остановить сжатие и превращается в «черную дыру», плотней которой во вселенной ничего не существует. — Значит, они черные, потому что погасли? — Нет… «черные дыры» обладают такой мощной гравитацией, что втягивают в себя все: межзвездные газы, пыль и даже сам свет. — Они поглощают свет? — Норман не мог такого представить. — Да. — И поэтому вы так тщательно рассчитывали? — Это только теория… Во всяком случае, это еще ничего не значит, Гарри зевнул. — Давай поговорим об этом позже? — Хорошо, — сказал Норман. Гарри лег спать. Тед по-прежнему сидел в душевой, кашляя и отплевываясь. Норман встал и пошел в цилиндр D, к Тине. — Гарри вас нашел, все в порядке? — спросил он. — Да, сэр… А что, вы тоже хотите оставить завещание? Норман нахмурился. — Доктор Адамс хотел оставить завещание. Кажется, он счел это необходимым. Я недавно связалась с поверхностью и узнала, что это невозможно — вся проблема заключается в том, что по линии связи нельзя передать вашу подпись. — Понимаю. — Сожалею, доктор Джонсон. Мне передать это и остальным? — Не стоит их беспокоить, — сказал Норман. — Скоро мы поднимемся на поверхность, вот только взглянем напоследок на корабль.Глава 15 ПРОЗРАЧНЫЙ КУБ
На этот раз они разделились на две тройки — Барнс, Тед и Эдмундс пошли в еще неисследованные глубины корабля, а Норман, Бет и Гарри остались в рубке управления. — Это мой звездный час, — сказал на прощание Тед и ушел за Барнсом. Эдмундс оставила маленький видеомонитор, чтобы они могли наблюдать за продвижением другой группы… и слышать их голоса. Тед болтал не переставая, рассказывая об особенностях структуры звездолета — размещение складов напомнило ему каменную кладку античных Микен и, в частности, Львиных Врат. — Давай, выключим этого болтуна, — предложил Гарри. Норман зевнул и повернул выключатель. Он очень устал: койки в ГД-8 отсырели, тяжелые электроодеяла липли к телу, и спать было совсем невозможно. Бет до сих пор не остыла от перепалки с Барнсом. — Индюк трахнутый, — кипела она. — Когда мы только от него отделаемся? — Он работает как умеет, — сказал Норман. — Знаешь, Норман, Барнс кретин и полный идиот! — Давайте искать запись полета, — предложил Гарри. — Сейчас это самое главное. Гарри проследил за кабелем, который выходил из спины манекена и уходил вниз, затем приподнял половые панели и выяснил, что провода ведут к корме. — Но с мужчинами он обращается совсем иначе… особенно с Тедом. Я не понимаю, почему Барнс терпит этого выскочку. — Тед… — начал было Норман. — Паразит, — прервала его Бет. — Он крадет чужие идеи и выдает за свои собственные… Возмутительно даже то, как он их цитирует! — Ты обвиняешь его в плагиате? — Еще на поверхности я сказала Теду, что нам надо заготовить небольшой спич, а потом, как вы убедились, он крутился перед камерой и изображал целое шоу. — Ладно… — Что ладно, Норман? О Господи, это была моя идея… а он стянул ее, даже не поблагодарив. — Ты говорила с ним? — Бесполезно… Я уверена, он станет увиливать. «Ты говорила это?» скажет он, — «Ах… в самом деле… ты упоминала нечто подобное!» — Я думаю, тебе все же следует поговорить с Тедом. — Норман, ты меня совсем не слушал. — Если ты поговоришь с ним, тебе станет легче. — Отговорки, — она тряхнула головой. — Тед делает здесь, что хочет, и толкает свои глупые речи, когда пожелает. А Барнс не может простить, что я первой вошла в звездолет. Что такого, если хоть раз в истории науки первой будет женщина? — Бет! — А когда я имела наглость включить свет, ты помнишь, что сказал Барнс? Он сказал, что я могу вызвать короткое замыкание, что я не ведаю, что творю, и что я импульсивная. О Господи… Солдафон, кретин из каменного века! — Уж лучше я буду слушать Теда… — сказал Гарри. — Норман, включи этот ящик. — Мы находимся в состоянии стресса, — сказал Норман. — И на всех это действует по разному. — Что ты сказал? — взметнулась Бет. — Барнс прав? — Я сказал, что мы находимся в состоянии стресса, включая его и тебя. — Господи, все мужчины одинаковы! Знаете, почему я до сих пор ассистент? — Из-за своего милого ангельского характера? — предположил Гарри. Бет, видишь этот кабель? Посмотри, не выходит ли он с другой стороны? — Хотите отделаться? — Если это возможно. — Ну хорошо, — она засмеялась, — я выйду. — Весьма мило с ее стороны, — сказал Гарри, когда они остались наедине. — Ты слышал о истории с Беном Стоуном? — спросил Норман. — Какую же? — Бет работала в его лаборатории. — В самом деле? Биохимик Балтиморского университета Бенджамин Стоун имел репутацию исследователя, который принимал аспирантов за ассистентов и выдавал их труды за свои собственные. В этом он не являлся уникумом, но был безжалостней своих коллег. — Ко всему прочему, они были любовниками, где-то в начале семидесятых. Кажется, она провела серию важных экспериментов по энергетике ресничных организмов. После серьезной размолвки она ушла из лаборатории, а Бен опубликовал пять их совместных работ, не упоминая ее имени. — Весьма щекотливое дело… — сказал Гарри. — И поэтому она занялась штангой? — С ней дурно обошлись, я ее понимаю. — Да, — сказал Гарри. — Это все равно, что спать с собаками и кишеть блохами, ты понимаешь, что я имею в виду? — Это вроде того, что изнасилованная сама этого хотела, ты это имел в виду? — сказала незаметно вернувшаяся Бет. — Да нет же, — сказал Гарри, продолжая приподнимать панели и искать кабель. — Но порой ты ведешь себя как девушка в три утра в темной алее в сомнительном районе города. — Я была влюблена и мне было двадцать два года. — А много ли ты его знала? — Уж побольше твоего, Гарри. — Ты нашла кабель, мужеподобная? — спросил Тед. — Да, он идет к какой-то стекляшке. — Посмотрим. — Норман направился к двери. Он был знаком с записывающими устройствами, металлическими коробками, окрашенными в красный или ярко-оранжевый цвет. Если это… Он остановился и уставился на прозрачный куб, внутри которого размещался сложный механизм с пятью светящимися голубыми линиями, между которыми мерцали синие лампочки. На самом верху располагались два манометра и три поршня, с левой стороны — ряды серебряных полосок и прямоугольников. Такого он еще не видел. — Любопытно… — сказал Гарри. — Мне кажется, это оптронная память, он прикоснулся к серебряным полоскам. — Не нарисовано, это пластический материал… Внутри, возможно, считывающий или ремонтный механизм. — А манометры? — Куб наполнен сжатым газом, может быть, с биологическими компонентами для большей компактности. Держу пари, эта стекляшка и есть запоминающее устройство. — А как к нему подступиться? Они вернулись в рубку. — Только ни слова Барнсу. Бет включила консоль. — Откуда ты знаешь, на что нажимать? — Мне кажется, консоль сама знает, что делать. — Она читает мысли пилота? — Что-то подобное. Экран вспыхнул и, желтым по черному, пробежали буквы:RV–LНOOQ: DCOM1 ВОЕННЫЙ КОРАБЛЬ США «ЗВЕЗДНЫЙ ВОЯДЖЕР»
— Сейчас мы получим плохие известия, — сказал Гарри. — Почему ты так думаешь? — спросил Норман и подумал: почему тебя так интересует история корабля? — Если применить логику, здесь что-то не так… В этот момент на экране появились новые строки:
СИСТЕМЫ КОРАБЛЯ СИЛОВЫЕ УСТАНОВКИ СИСТЕМЫ ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ ПОТЕРЯ УПРАВЛЕНИЯ (V9) СИСТЕМЫ ДАННЫХ СТАТУС: OM2 <наруж> СНАБЖЕНИЕ СТАТУС: OM3 <внутр> ЗАПИСЬ ПОЛЕТА СТАТУС: OM4 <нос> ВНУТРЕННИЕ ПРОЦЕССЫ СТАТУС: DV7 <корма> ПУЛЬТ УПРАВЛЕНИЯ СТАТУС: V <сумма> ИНТЕГРАЦИЯ (прямая) СТАТУС: COMREC (2) LSS Тест 1.0 ЛИНИЯ: A 9-11 LSS Тест 2.0 ЛИНИЯ: A 12-BX LSS Тест 3.0 STABILIX
— Что угодно? — спросила Бет. — Запись полета. — Гарри прикусил губу.
ЗАПИСЬ ПОЛЕТА — СВОДКА — RV–LНOOQ FDS 01/ 01/ 43–12/ 31/ 45 FDS 01/ 01/ 46–12/ 31/ 48 FDS 01/ 01/ 49–12/ 31/ 51 FDS 01/ 01/ 52–12/ 31/ 53 FDS 01/ 01/ 54–12/ 31/ 54 FDS 01/ 01/ 55–06/ 31/ 55 FDS 07/ 01/ 55–12/ 31/ 55 FDS 01/ 01/ 56–01/ 31/ 56 FDS 02/ 01/ 56 — ВВЕДИТЕ ДАТУ FDS ВВЕСТИ ДАННЫЕ FDS ВВЕСТИ РЕЗУЛЬТАТ 8&6!!OZ/010/Odd-000/XXX/X F$S XXX/X %^/XXX–X@X/X!X/X
— Ты что-нибудь понял? — спросил Норман. — Как видите, данные следуют с интервалом в три года, год, полгода и, наконец, месяц, — сказал Гарри, изучив экран. — Временной интервал уменьшается, — сказала Бет. — Я кажется понял… попробуй «ввод данных». Бет нажала клавишу, и на экране возникли звезды, окаймленные множеством цифр — это было трехмерное изображение, создающее иллюзию глубины. — Голография? — Не совсем, но нечто подобное. — Здесь несколько крупных звезд. — Или планет. — Каких планет? — Я не знаю, это по части Теда… он сможет определить. Гарри прикоснулся к консоли и экран сменился. — Звезд стало больше. — И цифр тоже, — числа по краям экрана быстро менялись. — Похоже, звезды застыли, но цифры так и мелькают. — Нет, они движутся. В центре экрана появилось пустое место. — Все разлетается прочь… — задумчиво произнес Гарри. Звезды набирали скорость, темнота в центре экрана разрасталась. — Почему в центре пусто, Гарри? — спросила Бет. — Я не думаю, что там пусто. — Но я ничего не вижу. — Тем не менее там не пусто и сейчас мы увидим… есть. В центре темного пятна неожиданно появился белый сгусток звезд, он продолжал расти. Странный эффект, подумал Норман, черное кольцо расширяется, а внутри и снаружи звезды, словно бы корабль пролетал сквозь гигантский черный бублик. — Боже милосердный… — прошептал Гарри. — Вы понимаете, что это такое? — Нет, — сказала Бет. — Что это за звезды в центре? — Это другая вселенная. — Что? — Возможно, это другой космос или иной район нашей вселенной… этого не знает никто. — Что это за черная баранка? — спросил Норман. — Это не «баранка», и ты видишь запись, сделанную на борту звездолета, пронесшегося сквозь «черную дыру» и входящего в другую… Похоже, кто-то кричит? — Гарри повернулся и настороженно приподнял голову. Они замолчали, но ничего не услышали. — Что ты имеешь в виду под «другой вселенной»? — Тссс! — Эй, — донесся до них слабый голос. — Кто это? — удивился Норман. Это несомненно был человеческий голос. Может быть, даже не одного человека. Он исходил откуда-то из недр звездолета. — Эй! Есть тут кто? Эй! — Это они, — сказала Бет. — Ради Бога, включи монитор! На экране походного монитора появились Тед и Барнс, стоящие в какой-то комнате и орущие: — Эй… Эээээй!!! — Мы можем поговорить с ними? — Да. Нажми вон ту кнопку. — Мы слышим вас, — сказал Норман. — Давно пора, черт вас побери, — сказал Тед. — Вот, — сказал Барнс, отступая в сторону, и за его спиной показались мудреные механизмы. — Теперь мы знаем… для чего этот корабль. — Мы тоже, — сказал Гарри. — Да? — удивились Бет и Норман. Но Барнс не слушал. — И похоже, он кое-что прихватил, — сказал он. — Прихватил… но что же? — Не знаю, но это нечто чужое.
Глава 16 НЕЧТО ЧУЖОЕ
На движущейся дорожке, они ехали мимо нескончаемых складов, чтобы познакомиться с находкой группы Барнса. — Зачем они нырнули в «черную дыру»? — спросила Бет. — Понимаешь, Бет, «черные дыры» обладают настолько мощной гравитацией, что они искажают пространство и время, — сказал Гарри. Норман, ты помнишь, как Тед говорил о вмятинах в материи пространства-времени? «Черные дыры» ее попросту разрывают и некоторые считают, что через эти дыры можно улететь в другую вселенную или дальний район нашего космоса, в другое время. — В другое время?! — Это только гипотеза, — пояснил Гарри. — Вы скоро? — послышался из монитора голос Барнса. — Уже едем, — буркнула Бет, раздраженно взглянув на экран. — Они нас не видят, — пояснил Норман. — Меня это совершенно не колышет. — Мне не терпится взглянуть на рожу Теда, когда я расскажу о нашей находке, — сказал Гарри. Наконец они достигли конца коридора, миновали решетчатую перегородку и попали в большой зал, который видели ранее на экране монитора. Размеры просто потрясали: потолок находился на высоте сто футов. Здесь уместится шестиэтажный дом, подумал Норман. Задрав голову, он увидел легкий дымок или туман. — Что это? — спросил он. — Облако… — пояснил Барнс. — Отсек настолько велик, что в самый раз обладать собственным климатом. Возможно, временами здесь идет дождь. Все пространство было забито самыми разнообразными механизмами. На первый взгляд они напоминали громадные землеройные машины — если бы не разноцветная яркая окраска и сияние машинного масла. Затем Норман стал различать и другие особенности: гигантские захваты, мощные манипуляторы, поворотные механизмы, масса ковшей и контейнеров. Он вдруг вспомнил, что видел подобные манипуляторы на носу мини-субмарины «Харон-V», на которой спускался днем ранее — или это было сегодня? — Если присмотреться, — сказал Барнс, — некоторые устройства производят впечатление военной техники, другие, например, манипуляторы, создают из корабля гигантский робот. — Серьезно? — удивилась Бет. — Я полагаю, эти механизмы предназначены для сборки роботов, — сказал Тед. — Или ремонта, — предложила Бет. — Монтажа, — сказал Норман. — Типа «робот-робот», ты полагаешь? — сказал Гарри. — Я не смеюсь даже над твоими смехотворно нелепыми комментариями, сказал Тед. — Не знаю таких, — сказал Гарри. — Иногда ты высказываешь полную нелепицу. — Вернемся к делу, детки, — попросил Барнс. — В следующий раз говори, на что ты конкретно намекаешь. — Непременно. — Буду рад критике. — Нет проблем. — Вот что я скажу, — Барнс повернулся к Норману. — Когда мы пойдем на поверхность, оставим этих двоих здесь. — Сейчас мы не можем думать о возвращении, — сказал Тед. — Мы уже проголосовали. — Да, но до того, как нашли этот объект. — Так где же он? — спросил Гарри. — Иди дальше, — сказал с нехорошей улыбкой Тед. — Посмотрим, что наплетет твоя дедукция. Они углубились в зал и увидели уютно разместившуюся в зажиме одного из гигантских манипуляторов большую серебряную сферу, в тридцать футов диаметром. На сфере не было никаких пометок и опознавательных знаков. Они обошли ее кругом, видя в полированном металле свои собственные отражения, и Норман отметил радужные переливы, слабые отблески голубого и красного цвета. — Совсем как подшипниковый шарик, — сказал Гарри. — Иди дальше, ловкач. С другой стороны они обнаружили серию глубоких изогнутых канавок, образующих замысловатый узор. Узор был потрясающим, хотя Норман не мог сказать, почему он так решил — он не был геометрическим и не был также аморфным или органическим. Он был невыразимым. Норман еще не видел ничего подобного и продолжил осмотр, чувствуя уверенность в его неземном происхождении. Узор создал не человек: это было непостижимо для человеческого воображения. Норман был уверен, что Тед и Барнс правы. Сфера имела явно инопланетное происхождение.Глава 17 ПРИОРИТЕТЫ
— Х-м, — только и произнес Гарри после долгого безмолвного созерцания. — Сейчас ты, конечно, скажешь, откуда взялась эта штука. — Собственно… я уже знаю откуда, — и он рассказал Теду о найденных записях. — Так я и думал, — сказал Тед. — В самом деле… как ты догадался? — Противорадиационные щиты. — Верно… — Гарри кивнул. — Возможно, ты и догадался об их подлинном назначении раньше меня, но молчал в тряпочку. — В этом нет никаких сомнений, я первым подумал о «черной дыре». Норман, ты помнишь, я объяснял о пространстве-времени и начал делать расчеты по «черной дыре»? Я был первым. — Это правда, — согласился Норман. — Я и не подумал, что это было твое предположение, — осклабился Гарри. — Это скорее походило на случайную догадку. — Или гипотезу, — сказал Тед. — Гарри, ты переписываешь историю, но помни, у меня есть свидетели. — В таком случае, — сказал Гарри, — не можешь ли поделиться собственными соображениями? — С удовольствием, — оживился Тед. — Данный объект представляет собой полированную сферу, около десяти метров в диаметре, не твердую, но обделанную плотным металлическим сплавом неизвестного пока происхождения. «Каббалистические» знаки на поверхности… — Ты имеешь в виду эти канавки? — Ты полагаешь, я кончил? Имеют явно выраженный художественный или религиозный характер — значит, объект играет определенную роль для его создателей. — Это еще надо доказать. — Я убежден, эта сфера предназначена для контакта и оставлена инопланетянами. Это, если вы хотите, послание или подарок — доказательство существования во вселенной высших форм разумной жизни. — Все хорошо… но что она делает? — спросил Гарри. — Я не уверен, что она вообще что-нибудь делает. Она просто существует… Сфера есть сфера. — Сущий дзен-буддизм. — Ладно, а что думаешь ты? — Рассмотрим факты, — сказал Гарри. — Это звездолет из будущего, посланный нашими потомками через «черную дыру» в иную вселенную или какую-то часть нашей вселенной. — Согласен. — Беспилотный корабль оснащен множеством роботов, манипуляторов и различных приспособлений… Мы можем полагать. что имеем дело с гигантской версией «Маринера», какие в семидесятых годах посылали на Марс в поисках жизни. Этот звездолет намного сложней, но, в сущности, такой же зонд. — Согласен. — Зонд случайно натолкнулся на эту сферу. Предположительно, он нашел ее плавающей в космосе… или она была послана навстречу звездолету. — Точно, — сказал Тед. — В качестве эмиссара, я полагаю. — Так или иначе, наш зонд в соответствии со своими критериями решил, что она представляет определенный интерес, и затащил ее внутрь, чтобы доставить домой. — Но залетел в прошлое. — Прекрасно, этот звездолет прихватил серебряную сферу и понес домой, — нетерпеливо фыркнул Барнс. — Но что она из себя представляет? Гарри подошел к сфере, приложил ухо к металлу и постучал пальцем, затем прикоснулся к канавкам и его пальцы потонули в глубоких углублениях. Норман видел лицо Гарри, искаженное в полированной кривизне металла. — Да… Эти «каббалистические знаки», как ты их назвал, не декоративное украшение. Они скрывают небольшой разрыв в поверхности и, таким образом, представляют собой замаскированный вход. — Гарри отступил назад. — И что же она представляет? — Хорошо, я выскажу свое мнение. Это пустотелый контейнер, внутри которого кто-то сидит… И это существо боится выходить наружу.Глава 18 ПЕРВОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ
— Нет, господин Госсекретарь, — говорил в микрофон Барнс. — Мы совершенно уверены, это инопланетный артефакт… никаких сомнений, — он повернулся к сидящему Норману. — Да, сэр, это весьма заманчиво. Как только они вернулись на подводную станцию, Барнс тут же вызвал Вашингтон и попытался оттянуть возвращение на поверхность. — Еще нет, сэр, открыть не удалось… Пока это не в наших силах… Вход странной формы, причудливо отделан… — вращая глазами, он посмотрел на Нормана. — Нет, сэр, мы пытались… Похоже, там нет внешнего управления… Нет, сэр, снаружи никаких знаков… Просто полированная сфера с изогнутыми бороздками на одной стороне. Норман отвернулся и посмотрел на Тину Чан, которая невозмутимо справлялась с дюжиной мониторов. — Похоже, вы самая хладнокровная, — сказал Норман. — Совсем нет, сэр, — Тина отрегулировала один из мониторов, и на экране появилась сфера. — Как вы думаете, что внутри? — Не имею ни малейшего представления. — Вы думаете, там инопланетчик? Что-то живое? — Возможно. — Может быть нам и не следует ее открывать, что бы там ни было. — Никакой возможности для взлома, сэр, — кричал в микрофон Барнс. Да, сэр, у нас это имеется… Нет, сэр, я не думаю, что ее удастся открыть таким способом. Сэр, если вы увидите это своими глазами, сами поймете… Эта штука сделана безукоризненно, идеально. Тина настроила второй монитор — они уже видели два плана сферы и скоро появится третий. Эдмундс устанавливала видеокамеры. Это посоветовал Гарри: — Нужно установить датчики, — сказал он. — Может быть, сфера иногда проявляет активность. Норман видел на экране сеть прикрепленных к сфере проводов — у них была с собой масса датчиков: звуковых, электромагнитного спектра от инфра до гамма и рентгеновских лучей, слева виднелись их показания. — Появилось что-нибудь новое? — к ним заглянул Гарри. — Пока нет, — ответила Тина, покачав головой. — Тед вернулся? — Нет, — ответил Норман. — Он все еще в корабле. Тед остался в грузовом отсеке корабля, под предлогом помощи Эдмундс, в действительности же, и все это знали, чтобы попытаться проникнуть внутрь сферы. Они понаблюдали, как он исследовал канавки. — У Теда нет никаких шансов, — улыбнулся Гарри. — Гарри, а помнишь… ты говорил, что на корабле что-то не так? сказал Норман. — Ах, это… Забудь, это к делу не относится. — Нет, господин Госсекретарь, — говорил Барнс. — Поднять ее на поверхность не представляется возможным… Сэр, она находится на полмили в глубине корабля, который врос в кораллы, да и сама сфера добрых тридцать футов в диаметре — с небольшой домик. — Интересно, кто живет в этом «домике»? — сказала Тина. На мониторе разочарованный Тед пинал сферу ногой. — Никаких шансов, так он ее не откроет, — повторил Гарри. — А как мы ее откроем? — в комнату зашла Бет. — Как? — Гарри задумчиво взглянул на сияющую на экране поверхность сферы. — Может быть, нам это не удастся. — Ты хочешь сказать, мы ее никогда не откроем? — Вполне возможно. — Хорошо, господин Госсекретарь, — говорил Барнс. — Если вы введете в дело необходимые ресурсы армии, мы сможем поднять ее через полгода, когда в этом регионе установится хорошая погода… Да, сэр, сейчас здесь зима… Хорошо, сэр. — Представляю… военные с большим трудом поднимают ее на поверхность и в полной секретности перевозят в Омаху, — сказала Бет. — Эксперты различных областей пытаются ее открыть, но никто не может… — Словно Экскалибур, — сказал Норман. — Со временем они перейдут к более сильным методам, например, взрыв маленького ядерного устройства — и вот уже никто не знает, что делать, проходят десятилетия… — она покачала головой. — Сфера, великое разочарование для человечества, не откроется никогда. — Гарри, ты действительно думаешь, что нам не удастся открыть сферу? — спросил Норман. — По крайней мере, еще долго. — Нет, сэр, — говорил Барнс. — Ввиду новых обстоятельств мы остаемся на дне до последней минуты… По данным метеоспутника, погода удержится еще шесть часов, сэр… Хорошо, я полагаюсь на это… Да, сэр… Ежечасно, сэр. Он повесил трубку и повернулся к группе. — О'кэй, нам разрешили остаться, насколько позволит погода, и за оставшееся время мы попытаемся открыть сферу. — Тед уже пытается, — заметил Гарри. Они посмотрели на видеомонитор и увидели, как Тед Филдинг барабанит по ее полированной поверхности и кричит: — Откройся! Откройся, Сезам!! Откройся, сукин ты сын!!! Сфера не реагировала.Глава 19 АНТРОПОМОРФНАЯ ПРОБЛЕМА
— Я ждал, когда кто-нибудь спросит: а должны ли мы открывать эту сферу? — Что? — поразился Барнс. — Но я же говорил с… — Знаю, но нам надо все как следует взвесить. — Норман механически отметил, что Тина одобрительно кивнула, Гарри изобразил скептицизм, а Бет сонно протирала глаза. — И у тебя есть веский аргумент? — поинтересовался Барнс. — У меня такое ощущение, — вставил Гарри, — что Норман цитирует собственный рапорт. — Вполне возможно… там было нечто подобное, — согласился Норман. Он назвал это антропоморфной проблемой: многие теоретики по вопросу внеземной жизни представляли ее слишком человекоподобной. Даже если инопланетяне и представляли собой рептилий, гигантских насекомых или разумные кристаллы, они действовали по подобию человека. — Все основные концепции внеземной жизни работают по принципу «человекоподобия», где чужаки имеют «человеческий» облик, — сказал Норман. — Но это же явный нонсенс. Даже в психологии человека имеется достаточно различий. Скажем, как непохожи американцы и японцы — хотя выглядят они относительно одинаково. — Да, — согласился Барнс. — Япошки себе на уме. — А когда мы столкнемся с новой формой жизни, отличия могут быть непостижимыми, в прямом смысле этого слова. Этические ценности чужих могут крайне отличаться от наших. — Ты хочешь сказать, они могут не проповедовать наш принцип «не убий»? — уточнил Барнс. — Нет… — сказал Норман. — Я подразумеваю, что это существо может оказаться неуничтожимым и не иметь никакого представления об убийстве. — Это существо невозможно убить? — Барнс замер. — Как сказал кто-то из древних, невозможно переломать руки тому, у кого их нет. — Значит, это существо бессмертно? — Я не знаю, — сказал Норман. — В том то и дело. — Господи, непобедимый монстр, — Барнс прикусил губу. — Как же с ним справиться? Мне очень не нравится само предположение, что мы выпустим коварного джинна. — Так не содействуй этому, Хэл, — засмеялся Гарри. Барнс взглянул на мониторы, изображающие несколько видов сферы, и сказал: — Нет, бессмертных не существует. Я прав, Бет? — Собственно говоря, нет, — сказала Бет. — Некоторые земные существа практически бессмертны — бактерии и дрожжи, к примеру, способны существовать неограниченно долго. — Дрожжи, — фыркнул Барнс. — Не о них речь. — Бессмертными можно считать и вирусы. — В самом деле? — этого Барнс не предусмотрел. — Я думаю, действительность может превзойти все наши ожидания, сказал Гарри. — Ведь мы учитывали только трехмерных существ, живущих в трехмерной вселенной или, более точно, во вселенной, которую мы воспринимаем как трехмерную. Некоторые исследователи полагают, что она имеет девять-одиннадцать измерений, но шесть из них мы попросту не замечаем. Барнс протер глаза. — Следовательно, — продолжал Гарри, — чужой может оказаться многомерным существом и в нашем трехмерном зрении его может и не существовать по крайней мере частично. Рассмотрим простейший случай: существо четырехмерное, но мы видим какую-то часть, поскольку оно существует главным образом в четвертом измерении. Убить его будет нелегко… А если взять пятимерное… — Постой, почему мне никто об этом не говорил? — Мы думали, ты это знаешь, — сказал Гарри. — Про пятимерных неуязвимых монстров? — Барнс покачал головой. Сфера может оказаться необычайно опасной. По существу, перед нами ящик Пандоры. — Тонкое замечание. — Хорошо, — сказал Барнс. — Что нас ждет в худшем случае? — Это очевидно, — сказала Бет. — Оно ударит нас ниже пояса. — В смысле? — Яркий пример: вирус СПИД опасен не потому, что это новый вирус. Каждую неделю мы открываем новые виды вирусов, и все они действуют по общему принципу: атакуют клетку и начинают бурно размножаться. Вирус СПИДа опасен тем, что нападает на иммунные клетки, которые защищают от самих вирусов, и разрушает наш защитный механизм. — Ну хорошо, — сказал Барнс. — Если сфера таит в себе такое опасное существо, каким образом оно может навредить? — Чужой может выделять при дыхании циановый газ, — сказала Бет. — И быть радиоактивным, — предположил Гарри. — Или разрушать мозговые волны, — сказал Норман, — и лишать нас способности мыслить. — Выводить из строя сердечную деятельность, останавливать наши сердца, — сказала Бет. — Оно может испускать вибрацию в резонанс нашей скелетной системе и разрушать наши кости, — Гарри улыбнулся. — Я скорее предпочел бы это. — Какое великодушие, — сказала Бет. — Но чужой может навредить и косвенным путем, выделяя токсичные вещества, убивающие хлоропласты. Тогда растения не смогут перерабатывать солнечный свет и погибнут, а впоследствии на Земле вымрет все живое. — Какой ужас, — воскликнул Барнс. — Сначала я думал, что антропоморфная проблема вызвана недостатком воображения, — сказал Норман. — Человек — это человек, и все, что он знает, относится к нему самому. На самом же деле причина кроется в том, что мы ужасно болезненные создания и нам очень не по душе любое напоминание о том, как неустойчивы наши внутренние весы и кратковременно наше земное пребывание, как легко все может закончиться. И воображая, чужих мы не можем думать о той реальной угрозе, которую они могут представлять. Наступила гнетущая тишина. — Не стоит забывать и другое, — сказал Барнс. — Сфера может содержать величайшее благо — интересную информацию, поразительные идеи и технологию которые улучшат жизнь всего человечества. — Хотя это может оказаться бесполезным, — заметил Гарри. — Как это? — удивился Барнс. — Скажем, чужие опередили нас на тысячелетие и мы для них все равно что средневековье. Предположим, мы заслали тебя в средневековую Европу с телевизором. Там же не найдется даже розетки! — Весьма сожалею, но для меня это слишком большая ответственность, сказал капитан Барнс, медленно переводя взгляд с одного на другого. — Я не могу рисковать и должен поговорить с Вашингтоном. — Тед не обрадуется, — заметил Гарри. — Черт с этим Тедом! Я должен доложить Президенту и, пока не узнаю его решение, пресекаю любые попытки открыть сферу.* * *
Когда Барнс объявил двухчасовой отдых, Гарри тут же ушел в спальный отсек. Бет заявила, что уходит спать, но вместе с Норманом осталась у мониторов Тины Чан, где имелись удобные кресла с высокими спинками. Бет вращалась в кресле, болтала ногами и завивала на висках небольшие локоны, уставившись в никуда. Устала, подумал Норман, как и все мы. Затем он посмотрел на Тину, которая уверенно манипулировала мониторами, проверяла датчики и сменяла кассеты в видеоаппаратуре. В отсутствие Эдмундс она приглядывала и за ее записывающими устройствами. Тина Чан не выглядела утомленной, но ведь она не была внутри звездолета, который оставался для нее чистой абстракцией. Тина не сталкивалась с реальностью новой обстановки и не пыталась осознать происходящее. — Вы, кажется, устали, сэр, — сказала она. — Да, все мы устали. — Это все гелиевая атмосфера, — пояснила она. Многовато одной психологии, подумал он. — Здесь около тридцати атмосфер, и если бы мы дышали обычным воздухом, он бы превратился в почти жидкость, — пояснила она. Гелиево-кислородная смесь легче, но гораздо более вязкая. Вы не осознаете, но ваши легкие устают дышать. — А вы совсем не устали. — Я уже привыкла к подобной обстановке. — Правда? И где же? — Не имею права говорить, доктор Джонсон. — На операциях ВМФ? — Вам также не мешает вздремнуть, сэр, — улыбнулась Тина. — Возможно. Он вспомнил непривлекательность сырой постели и спустился в камбуз, надеясьвстретить Леви и получить обещанный десерт. Леви там не оказалось, но зато нашелся кокосовый кекс. Норман отрезал кусок кекса, подошел к иллюминатору. Снаружи было темно, он видел только огни станции ГД-7 размещенной в нескольких дюжинах ярдов. Водолазы прибирались внутри, если еще не ушли на поверхность. Он видел в толстом стекле собственное отражение, пожилое и утомленное лицо. Здесь не место для пятидесятитрехлетнего мужчины, подумал он. Выглянув наружу, он увидел плывущие на расстоянии огни, затем желтую вспышку. Около ГД-7 остановилась мини-субмарина, а через пару секунд появилась другая и огни первой субмарины погасли. Через некоторое время вторая субмарина ушла, растворившись в темноте, первая осталась на месте. Норман удивился, сознавая, впрочем, что это его не слишком обеспокоило. Он больше интересовался кексом и поэтому опустил глаза. С кексом было покончено, осталось лишь несколько крошек. Я устал, подумал он, я очень устал. Он вытянул ноги на кофейный столик и прислонился к прохладной обивке стены. Должно быть, он слегка задремал — проснувшись в темноте, Норман не сразу вспомнил, где находится. Он пошевельнулся и тут включился свет. Он по-прежнему сидел в камбузе. Барнс предупреждал, что электроника станции реагирует на присутствие человека. В частности, датчики прекращали регистрировать спящего и выключали свет. При пробуждении человек шевелился, и тогда включался свет. Интересно, включится ли он при храпе, подумал он. Подкрепиться еще немного? Норман встал и подошел к буфету. Кекса не было. Неужели он съел все до крошки? В этом он не был уверен. — Сколько видеолент, — послышался голос Бет. Норман оглянулся по сторонам. — Мы записываем все, что происходит на борту станции, равно как и в звездолете… — послышался голос Тины. Установленный над его головой монитор показывал консоль связи. Тина и Бет уплетали кекс. Ага, подумал он, так вот кто все слопал. — Каждые двенадцать часов мы переносим в субмарину отснятые видеокассеты, — сказала Тина. — Зачем? — спросила Бет. — В случае чего сработает автоматика и субмарина уйдет на поверхность. — Я не подумала об этом, — сказала Бет. — А где Филдинг? — Он бросил сферу и занялся рубкой пилота. Тина куда-то пропала, Бет сидела спиной к монитору, а за ней отчетливо виднелась полированная поверхность сферы. Монитор показывает монитор, подумал он. Операторы, в конечном счете, проверят и этот материал. — Как ты думаешь им удастся открыть сферу? — спросила Тина. — Может быть, — Бет жевала кекс. — Я не знаю. И к своему ужасу он увидел, как сфера на мониторе Бет без звука раскрылась, обнажая внутри плотную тьму.Глава 20 СФЕРА ОТКРЫЛАСЬ
Они наверняка подумали, что он свихнулся. Норман влетел в верхний отсек цилиндра D с криком: — Она открылась! — когда он подбежал к консоли, Бет стряхивала с губ последние крошки. — Кто открылась? — Да она же… сфера. Бет повернулась к мониторам, из-за груды видеозаписывающей аппаратуры высунулась голова Тины Чан — обе они посмотрели на экран и наступило неловкое молчание. — Мне кажется, она закрыта, Норман. — Она только что была открыта, — и он рассказал об увиденном в камбузе. — Она, должно быть, закрылась, пока я бежал. — Ты уверен? — В камбузе очень маленький монитор, — заметила Тина. — Я видел… Если не верите, прокрутите запись. — Хорошая мысль, — сказала Тина и подошла к консоли. Норман постарался умерить дыхание. ГД-8 не самое хорошее место для занятия спортом, решил он. — С тобой все в порядке, Норман? — спросила его Бет. — Да, со мной все о'кэй… но говорю же, я видел собственными глазами, она открывалась… Тина? — Сейчас сделаю, сэр. В комнату вошел позевывающий Гарри. — Кроватки здесь просто великолепные, — сказал он. — Словно бы спишь в мешке с мокрым рисом, комбинация постели и холодного душа, — он вздохнул. — Меня это печалит. — Норман сказал, что сфера открывалась, — заявила Бет. — Когда? — спросил он, зевая. — С минуту назад. — Весьма любопытно, — задумчиво кивнул Гарри. — Мне кажется, она уже закрылась. — Сейчас мы прокрутим запись. — Угу… Вы не оставили мне кекса? Гарри какой-то вялый, несмотря на важные известия, подумал Норман. Думает, что его дурачат, не совсем проснулся или здесь что-то другое? — Начинаю, — сказала Тина. По монитору пробежали волнистые линии, затем они исчезли и появилась Тина Чан. — …в субмарину отснятые видеокассеты, — говорила она. — Зачем? — спросила на экране Бет. — В случае чего сработает автоматика и субмарина уйдет на поверхность. — Я не подумала об этом… А где Филдинг? — Он бросил сферу и занялся рубкой полета. Тина пропала из поля зрения. Бет отвернулась от монитора и поглощала кекс. — Как ты думаешь им удастся открыть сферу? — Может быть, — сказала Бет. — Я не знаю. Короткая пауза и сфера начала открываться. — Эй, она открылась. — Крути дальше. Бет-на-мониторе по прежнему не смотрела на экран. — Она меня чем-то пугает, — послышался голос Тины. — Для паники нет никаких оснований. — Это неизвестность. — Но это еще не обозначает опасность или угрозу, — сказала Бет. Скорее это просто необъяснимое. — Я не знаю, как ты можешь так говорить. — Ты боишься змей? — спросила Бет. Все это время сфера оставалась открытой. — Жалко, что мы не можем заглянуть внутрь, — сказал Гарри, наблюдая за монитором. — Можно прогнать запись через компьютер и получить увеличение. — Что-то вроде плавающих внутри огоньков, — сказал Гарри. — Меня они не беспокоят, — сказала Тина, снова появившаяся на экране. — Я их терпеть не могу, — сказала Бет. — Это скользкие, холодные и отвратительные твари. — Ах, Бет, — сказал Гарри, глядя на монитор. — Ты просто им завидуешь. Бет-на-мониторе тем временем продолжала: — Если бы я была марсианкой, то, попав на Землю и наткнувшись на змею, я бы не знала что и подумать… Но шанс, что я встретила бы ядовитую змею очень мал. Ядовиты менее процента всех змей, так что я бы не находилась в опасности. С нами происходит нечто подобное, мы в замешательстве… Во всяком случае я не верю, что мы сможем открыть эту сферу. — Я надеюсь на это, — сказала на мониторе Тина и сфера тут же закрылась. — Сколько времени она была открыта? — спросил Гарри. — Тридцать пять с половиной секунд, — ответила Тина и остановила пленку. — Кто-нибудь желает просмотреть снова? Она выглядела чуть побледневшей. — Не сейчас… — Гарри задумался и забарабанил пальцами по коже кресла. Все напряженно ожидали его слов, и Норман вдруг понял, что Гарри стал лидером. Он разгадывает для нас загадки, подумал он. Мы нуждаемся в нем, полностью ему доверяем. — Выводы делать преждевременно, — сказал наконец Гарри. — У нас мало информации. Открылась ли сфера в реакцию на какое-то воздействие или же сама по себе, вот в чем вопрос… Где Тед? — Он в рубке управления. — А я тут как тут, — послышался бодрый голос Теда, — и имею любопытные новости. — Мы тоже, — вставила Бет. — Ваши могут и подождать. — Но… — Я изучил сводки полета и… вычислил координаты «черной дыры». — Тед, сфера открылась, — сказала Бет. — Что? Когда? — Несколько минут назад… а затем снова закрылась. — Что показали датчики? — Биологической угрозы не представляет, она безвредна. Тед взглянул на экран. — Тогда какого дьявола мы здесь торчим? В этот момент в комнату вошел Барнс. — Отдых кончился, — сказал он. — Кто-нибудь желает напоследок наведаться на корабль? — Не то слово, — сказал Гарри.* * *
Они обступили безмолвную сферу и молча изучали на ее полированной поверхности свои искривленные отражения. — Я чувствую себя так, словно провалился на тесте интеллектуальных способностей, — сказал наконец Тед. — Ты о послании Дэвиза? — спросил Гарри. Тед кивнул. И Норман вспомнил случай, который многие сторонники СЕТИ хотели предать забвению: в 1979-м состоялась Римская конференция СЕТИ, где ученые хотели договориться о характере послания. Эмерсон Дэвиз, физик Кэмбриджского университета, придумал послание, основанное на такой физической константе, как длина волны водорода, которая предположительно одинакова для всей вселенной, и представил эту константу в двоичном виде. Поскольку Дэвиз решил, что аналогичное послание могут посылать и инопланетяне, он полагал, что это нетрудная задача, и раздал предполагаемое послание. Но никто ничего не понял. Когда Дэвиз объяснил свою идею, многие согласились, что это умная мысль и превосходное послание для инопланетян но факт остался фактом, никто из ученых не смог с ходу расшифровать идеальное послание… Среди них был и Тед Филдинг. — Мы не очень старались, Гарри, — признался Тед. — На конференции было много народу, но нам недоставало тебя. — Ты просто соблазнился бесплатной поездкой в Рим. — Мне показалось или сфера не такая, как раньше? — спросила Бет. На первый взгляд канавки казались такими же… разве что изменился узор. Если так, перемены были трудноуловимыми. — Мы можем сравнить по видеозаписи, — сказал Барнс. — На мой взгляд, все как прежде… — сказал Тед. — Во всяком случае, это металл, и он не мог измениться. — Мы называем металлом даже жидкость, тающую при комнатной температуре, — заметил Гарри. — Вот что я скажу, — сказал Барнс. — Мы знаем, что эта штука может открываться и уже открывалась… Как заставить ее открыться еще раз? — Разберемся, Хэл. — Не похоже, что ты вообще что-нибудь делаешь. Время от времени они поглядывали на Гарри, но тот просто стоял и смотрел на сферу, задумчиво теребя пальцем губу. — Гарри? — он не отозвался. Тед подошел к сфере и хлопнул по ней рукой, в ответ раздался глухой звук, только и всего. Тед ударил ее посильнее, затем поморщился и потер кулак. — Не думаю, что мы откроем ее таким образом, — заметил Норман. — Моя отборная великолепная команда, — съязвил Барнс. — Все только стоят и пялят глазки. — А что нам остается делать… взорвать атомную бомбу? — Если вы ее не откроете, найдутся другие желающие, — Барнс посмотрел на часы. — Ну что же, нам пора на поверхность.Глава 21 СКОРО НА ПОВЕРХНОСТЬ
Норман вытянул из-под кровати походную сумку и засунул в нее бритвенный набор, блокнот и пару носков. — Я готов. — Я тоже, — тоном обиженного ребенка сказал Тед. — Полагаю, погода быстро меняется. Парни из ГД-7 давно уже на поверхности. Норман улыбнулся, предвкушая радость возвращения. — Где остальные? — спросил он. — Бет, я думаю, общается с Барнсом… Гарри наверняка там же, — Тед дернул свой комбинезон. — Меня радует лишь то, что я ношу это барахло последние минуты. По дороге они повстречали крошку Флетчер которая спешила в цилиндр В. — Собираетесь в дорогу? — спросил Норман. — Да, сэр, — она выглядела очень озабоченной. — Вам кажется не в ту сторону, — заметил Норман. — Просто мне необходимо проверить резервные дизели. Зачем их проверять, удивился Норман, если мы возвращаемся на поверхность? — Похоже она потеряла то чего не имела, — сказал Тед. В секторе связи у всех было подавленное настроение. Капитан Барнс стоял у консоли и орал в трубку: — Я хочу послушать того барана который отдал этот приказ! Барнс был сильно разгневан и Норман бросил свою сумку на пол, затем повернулся к Бет. — Как погода на поверхности? — спросил он. — Отвратительная. — Идиоты, ну что же вы медлите, — надрывался Барнс. Бет присела около иллюминатора и протерла глаза. Тина поочередно выключала мониторы, потом вдруг остановилась. — Смотрите! — воскликнула она. На мониторе они увидели Гарри который стоял около сферы. — Что он там делает? — Разве Гарри не вернулся вместе со всеми? — Я не заметила… я думала он здесь. — Тысяча чертей, я же сказал… — Барнс вдруг осекся и посмотрел на монитор. Гарри согнулся в изящном поклоне. — Леди и джентльмены, минуту внимания, — сказал он. — Полагаю, вас это заинтересует. Гарри повернулся к сфере, закрыл глаза и сделал глубокий вздох. Сфера открылась. — Недурно, правда? — он вдруг улыбнулся и шагнул внутрь. Дверь за его спиной плавно закрылась.* * *
Они заговорили все разом. Громче всех требуя тишины орал Барнс, но его никто не слушал, пока не погас свет и станция не потонула во мраке. — Что случилось? — спросил Тед. Только из иллюминаторов проникал слабый свет горящих решеток, но через несколько секунд погас и он. — Нет напряжения… — Я хотел объяснить, — сказал Барнс. Послышался гул, затем лампы мигнули и вспыхнули ровным светом. — Сейчас мы включили генераторы станции. — А в чем дело? — Смотрите, — сказал Тед, указывая в иллюминатор. Они увидели нечто похожее на извивающуюся серебристую змею. В следующее мгновение Норман понял что это кабель связи, который скручивался спиралью и падал на дно. — Нас отсоединили. — Да, — сказал Барнс. — На поверхности начался шторм… Они больше не могут давать напряжение и не могут послать субмарины, по крайней мере пока не кончится шторм. — Значит мы останемся здесь? И надолго? — На несколько дней, — сказал Барнс. — Может быть, на неделю. — Господи милосердный… — зашептала Бет. — Невероятное везение, — обрадовался Тед и швырнул на тахту свою сумку. — Ты рехнулся? — набросилась на него Бет. — Все под контролем, — сказал Барнс. — Это всего лишь кратковременная заминка, для паники нет причин. Бет огорченно надулась. Тед начал строить планы на будущее и договариваться с Эдмундс. Норман чувствовал только усталость, его веки слипались. Он поспешно извинился и ушел в спальный отсек, где уже не обращал внимание на холодную подушку и липкие простыни, не слышал гудение электрогенераторов в соседнем цилиндре. Очень сильная реакция, подумал он и уснул.Глава 22 ЗА ОРБИТОЙ ПЛУТОНА
Норман повернулся, чтобы узнать точное время, и вспомнил что здесь нет часов. Он не имел никакого понятия сколько он проспал и какой сейчас час. Повернувшись к иллюминатору, он не увидел ничего кроме черной толщи воды. Решетки не горели Он перевернулся на спину и увидел серебристые трубы которые казались ближе чем прежде. За время сна, все как-то сжалось и съежилось. О Боже, подумал он, и так несколько дней. Норман надеялся, что кто-нибудь догадается известить его семью. Элен уже наверняка начала беспокоиться. Он представлял ее тревожные звонки в Федеральное авиауправление, затем в ВМФ. Конечно, никто ничего не знает. Легче тревожиться о любимой, подумал Норман, чем о самом себе. Но дело не в этом, с Элен все о'кэй и с ним тоже. Это всего лишь небольшая задержка. Надо успокоиться и дождаться конца шторма. Он зашел в душ. Как странно находиться под водой на глубине тысяча футов и принимать бодрящий горячий душ, подумал он. Затем оделся и направился в цилиндр С. — …им удастся открыть сферу? — услышал он голос Тины. — Может быть, — говорила Бет. — Я не знаю. — Она меня чем-то пугает. — Для паники нет никаких оснований. — Это неизвестность. Войдя в комнату, Норман увидел сидящую у консоли Бет. — Но это еще не обозначает опасность или угрозу, — говорила на экране Бет. — Скорее это просто необъяснимое. — Я не знаю, как ты можешь так говорить. — Ты боишься змей… — Вот, стараюсь понять почему она открылась, — сказала Бет выключив видеомагнитофон. — Ну и как? — поинтересовался Норман. — Пока никаких результатов, — на другом мониторе виднелась закрытая сфера. — Гарри все еще там? — спросил он. Бет кивнула. — Я умираю с голоду, — заявил Норман и ушел в камбуз. Кекса не было, как не было и ничего другого. Он исследовал буфет, когда в камбуз зашла Бет. — Я даже не знаю что делать, — она хмурилась. — О чем это ты? — Нас надули… Барнс и остальные… все было подстроено. Она провела его в сектор связи, включила консоль и нажала какие-то клавиши. — Я почувствовала неладное еще тогда, когда Барнс говорил по телефону, — сказала она. — В тот момент кабель уже был отрезан и не было никакой связи. — Возможно… — Так с кем же разговаривал Барнс? — Бет… — Вот, полюбуйся, — она указала на дисплей.ГД-8 — ПОВЕРХНОСТИ РАПОРТ Штат ВМФ и гражданские члены команды произвели открытое голосование. Несмотря на риск, единогласно принято решение остаться на станции и продолжить исследование сферы и соответственно звездолета. Êапитан ВМС США Барнс
— В самом деле? — удивился Норман. — А я думал, что он голосовал за поверхность. — Да, но затем он изменил свои взгляды и даже не потрудился поставить нас в известность, — сказала Бет. — Я убью этого подонка! Что ты о нем знаешь? — Он надеялся найти новое оружие. — Правильно, он ведь человек Пентагона. — Но сфера не похожа… — Причем здесь сфера? Барнса более интересует сам звездолет, ведь в соответствии с теорией подобия он сможет окупиться… он, а не сфера. Теория подобия волновала умы, задумывающиеся над проблемой внеземной жизни. Рассматривая возможность контакта, физики находили в нем поразительную выгоду, а историки и философы не видели ничего хорошего. К примеру первые верили что в случае инопланетного контакта мир будет потрясен настолько что на Земле прекратятся все войны и наступит эра мирного благоденствия. Историки считали это нонсенсом и указывали на то, что открытие Нового Света не только не остановило непрерывные войны, но и сделало их еще более кровопролитными. Новый Свет стал ареной новых злодеяний. Физики полагали что научный обмен выведет человечество на новые рубежи. Это мнение опровергали философы. Они указывали на то, что наука является произвольной формацией, не обязательно разделяемой другими существами. Наша наука ориентирована на обезьяноподобных существ. Но если инопланетяне слепы и общаются с помощью запаха, у них будет другая наука, отражающая иной мир и охватывающая совсем не те области. К примеру, чужие могут полностью игнорировать физический мир и развивать совершенную науку ментальности, иными словами нечто противоположное земной науке. А их технология может оказаться незримой, основанной на силе мысли. Следовательно, если чужие не похожи на нас, научный обмен не имеет смысла. Барнс наверняка помнил эту теорию и знал что не найдет в сфере приемлемой технологии, но зато звездолет был сделан самими людьми. — Что нам делать с этим ублюдком? — спросила Бет. — Пока ничего. — Ты не хочешь поговорить с ним начистоту? Ну хорошо… — Это не принесет никакой пользы, — сказал Норман. — Персонал станции выполняет приказы, Теду это безразлично. В конце концов, неужели ты бросила бы в беде Гарри? — Конечно нет, — согласилась Бет. — Тогда у меня все. — Но Норман… — Знаю, но теперь мы здесь и несколько дней с этим ничего не поделаешь. Давай будем трезво смотреть на вещи! — Будь уверен, я выведу Барнса на чистую воду. — Хорошо, Бет, но только не сейчас. — О'кэй, — вздохнула она. — Отложим это на потом, — и ушла.
* * *
У Нормана появилась своя работа, несколько дней он будет всеобщим утешителем. Он еще ни разу не заглядывал в компьютерную систему и решил поэкспериментировать. Скоро он нашел файл с пометкой «команда УЛФ» и не поверил своим глазам:Гражданские члены команды УЛФ 1. Теодор Филдинг астрофизик 2. Элизабет Холперн биолог 3. Гарольд Дж. Адамс математик 4. Артур Левин морской биолог 5. Джон Ф. Томпсон психолог
Ваш выбор:
Он знал Томпсона, напористого молодого психолога из Йельского университета, получившего мировое признание за исследования психологии примитивных личностей. В прошлом году он уехал куда-то в Новую Гвинею изучать дикие племена. Норман нажал нужную клавишу и на экране высветилось:
Психолог команды УЛФ 1. Джон Ф. Томпсон утвержден 2. Уильям Л. Харц утвержден 3. Джереми Уайт годен (?) (неблагонадежен) 4. Норман Джонсон отклонен (по возрасту)
Билл Харц из Беркли заболел раком. Джереми Уайт во время Вьетнамской войны был в Ханое и не получил доступ к секретной информации. Оставался Норман. Теперь он знал почему его вызвали последним и разгневался на Барнса и ту бюрократическую систему, которая закинула его к чертям на кулички. Из-за преклонного возраста Норману Джонсону было противопоказано находиться на такой глубине и дышать экзот-газом, они это знали. Это произвол, подумал он и захотел подняться к Барнсу чтобы всыпать неизвестно какие слова. Лжец, сукин сын… Он напомнил себе все то, что совсем недавно говорил Бет. С этим ничего не поделаешь — но он припомнит Барнсу, когда они вернутся на поверхность. А пока не стоит трепать нервы.
* * *
Шло время, Гарри по прежнему находился в плену. Тина Чан попробовала прогнать видеозапись через компьютер и получить крупный план раскрывшейся сферы. — К сожалению у нас очень ограниченные возможности, — сказала она. Если бы у нас была связь с континентом, я бы могла что-нибудь сделать, но так… — она пожала плечами. Она получила серию кадров, сделанных через секундный интервал. Их качество оставляло желать лучшего. — Мы можем различить только плавающие огоньки. — Словно бы она наполнена летающими светлячками, — подсказала Бет. — Они не мигают, их очень много и похоже они движутся все разом, волнистыми узорами. — Стая светлячков? — Что-то подобное, — запись кончилась и экран погас. — И это все? — спросил Тед. — Боюсь что да, доктор Филдинг. — Бедный Гарри, — сокрушался Тед. — Надеюсь, с ним все в порядке, он повторял это так часто, что Бет не выдержала. — Мы знаем твои подлинные чувства, Тед, — сказала она. — Я искренне встревожен… думаешь я ему завидую? Чтобы разрядить обстановку Норман спросил про анализ записей звездолета. — Я опознал Уран, Нептун, Плутон и тусклое Солнце на заднем плане, сказал Тед. — Следовательно, снимки были сделаны из некой точки за орбитой Плутона и «черная дыра» находится рядом с Солнечной системой. — Разве такое возможно? — удивился Норман. — В последние годы многие астрофизики убедились в возможности существования у границ нашей Солнечной системы небольшой «черной дыры» Если она достаточно мала, мы сможем перевезти ее к земной орбите и использовать ее энергию на благо всей планеты. — Ковбои на «черный дырах»? — улыбнулся Барнс. — Вы только подумайте, планета освободится от зависимости от ископаемого топлива, изменится история человечества. — Возможно, это к тому же и ужасное оружие, — сказал Барнс. — Даже самая крошечная «черная дыра» слишком мощна, чтобы быть оружием. — Этот корабль летел для перехвата «черной дыры»? — Сомневаюсь, — сказал Тед. — Судя по всему, он рассчитан для полета сквозь эту «дыру», что он и сделал. — А почему он попал в прошлое? — спросил Норман. — Ни я, ни кто другой не знает, что творится внутри этого разрыва во вселенной… — сказал Тед. — Некоторые считают, что через нее можно вынырнуть в другом пространстве или времени. — И он нырнул… — Да, и может быть, не один раз. Так или иначе, он вынырнул за несколько веков до своего старта. — И где-то в пути подобрал вот это? — спросила Бет, указывая на монитор. Сфера была по прежнему закрыта. Но рядом, в неестественной позе, лежал человек. Этим человеком был Гарри Адамс. Сначала они подумали что он мертв, но затем он приподнял голову и застонал.Глава 23 ОБЪЕКТ
Объектом наблюдения является тридцатилетний негр-математик, который провел три часа внутри сферы неизвестного пока происхождения, — записал Норман в своем блокноте. — По возвращении из сферы, он перестал реагировать на происходящее, не помнит, кто он такой, где находится и какой сейчас год. После переноса на подводную станцию он проспал с полчаса, затем вдруг проснулся, пожаловался на головную боль… — О Боже! — Гарри сидел в постели обхватив голову руками и стонал. — Болит голова? — поинтересовался Норман. — Зверски… Просто раскалывается. — Что еще? — Хочется пить, — он облизнул губы. — В горле все пересохло… — …И жажду, — дописал Норман. В спальный отсек вошла Роуз Леви, она принесла стакан лимонада. Гарри осушил стакан единым глотком и протянул обратно. — Еще. — Я думаю, следует принести весь кувшин, — сказал Норман и повернулся к Гарри, который продолжал стонать. — Я задам несколько вопросов… Как твое имя? — Норман, ради Бога, оставь в покое свой проклятый психоанализ… Гарри Адамс… Ой, моя башка… — Когда мы тебя нашли, ты этого не помнил. — Когда вы меня нашли? — переспросил Гарри. Похоже, он был сбит с толку. — Ты помнишь где тебя нашли? — кивнул Норман. — Должно быть, это было снаружи… — Снаружи? — переспросил Норман. Глаза Гарри гневно сверкнули, он вышел из себя. — Конечно сферы, чертов ты идиот… А ты что думал? — Успокойся, Гарри. — Твои вопросы меня просто бесят! Отмечена эмоциональная неуравновешенность, гнев и раздражительность, — приписал Норман. — Почему ты скрипишь? — Шуму от твоей ручки как от Ниагарского водопада, — пояснил он в ответ на недоуменный взгляд Нормана. Это мигрень или что-то подобное, подумал Норман и закрыл блокнот. — Ради всего святого, когда мне дадут аспирин? — Мы не уверены что тебе это не повредит… и хотим знать конкретное расположение боли. — Болит моя проклятая башка вот и все. Почему ты не даешь мне аспирин? — Это запретил Барнс. — Как, он тоже здесь?.. Но вы же должны были подняться на поверхность! — Обстоятельства резко изменились и за нами не смогли при слать транспорт. Леви принесла кувшин лимонада. Пока Гарри пил, он не сводил с нее глаз. — И вы здесь? — Конечно, доктор Адамс. — Сколько нас на станции? — Девять человек, сэр. — О Боже, — он вернул стакан, и Леви снова наполнила его до краев. Вы должны срочно покинуть станцию! — Мы не можем, Гарри, — сказал Норман. — Здесь нельзя оставаться! Норман сидел на соседней койке и наблюдал типичные проявления шока: возбуждение, раздражительность, навязчивые идеи и необъяснимые страхи за безопасность окружающих. Мозг, пережив сильное потрясение, борется с ассимилированием и смешивает реальное и подсознательное, старается побыстрее восстановить равновесие. Надо подождать когда все это кончится, решил он. — Еще? — спросила Леви, когда Гарри напился и вернул стакан. — Спасибо, достаточно… Боль стихает. Возможно это обезвоживание организма, подумал Норман, но почему оно произошло после трех часов проведенных в сфере? — Скажи правду, Норман… Я выгляжу необычно? — Совсем нет. — Ты уверен? — Гарри встал и подошел к зеркалу. — Ну как? — Не знаю… но что-то не так. — Что именно? — Не могу сказать, — он стукнул кулаком по стене. Зеркальное отражение задрожало. — Ты помнишь что произошло? — Я зашел внутрь… Норман ждал, но Гарри молчал и смотрел на ковер. — Как ты ее открыл? — Вы хотели уйти на поверхность… — Как тебе удалось открыть дверь, Гарри? — Я ее открыл, — сказал Гарри после долгого молчания словно бы вспоминая все заново. — А потом? — Я зашел внутрь… — Что происходило внутри? — Это было великолепно… — Что именно? — Море, пена… — сказал Гарри глядя куда-то вдаль. — Великолепно… Он говорит про кружащиеся в водовороте огоньки? — Что было великолепно, Гарри? — Обещай, что не будешь смеяться. — Хорошо, обещаю. — Ты считаешь, я выгляжу как прежде? — Да, конечно. — И во мне ничего не изменилось? — Нет, я такого не замечаю. А разве в сфере произошло что то такое, что могло тебя изменить? — Тебе этого не понять. — Попробуй объяснить, — попросил Норман. — В сфере ничего не происходило. — Ты провел в ней три часа. — Внутри ничего не происходит… Она неизменна. — Пена? — Пена всегда другая… сфера постоянна. — Не понимаю, — сказал Норман. — Я же говорил… — Гарри покачал головой. — Продолжай. — Мне больше нечего рассказывать. — Тогда повтори все сначала. — Это не поможет… Ты скоро уйдешь на поверхность? — Мы не сможем подняться несколько дней. — Ты должен уйти… Поговори с остальными, убеди их покинуть станцию. — Зачем, Гарри? — Я не знаю… — он потер глаза и лег в постель. — Но послушай совета, Норман, уходи! Здесь нельзя оставаться… Извини, я очень устал… — Гарри закрыл глаза.Глава 24 ПЕРЕМЕНЫ
— Гарри уснул, — сказал им Норман. — Он находится в состоянии шока, но похоже скоро придет в себя. — Он рассказывал что случилось внутри сферы? — Он помнит как зашел в сферу, но не помнит что там происходило… или не хочет говорить. — Замечательно, — сказал Тед. — Гарри упомянул про море и какую-то пену, но я не совсем понял что он хотел этим сказать. — Смотрите, — крикнула вдруг Тина, указывая в иллюминатор. Норман поразился увидев тысячи огоньков заполнившие темную пучину океана. Первой его реакцией был страх: ему показалось что это выбрались на свободу «светлячки» сферы… Но потом он успокоился: это были совсем другие огоньки. Все прижались к иллюминаторам и наблюдали за их приближением. — Головоногие… — сказала наконец Бет. — Биолюминесцентные моллюски. — Их тысячи. — Больше, — поправила Бет. — По меньшей мере, только вокруг станции, полмиллиона. — Количество просто поражает, — сказал Тед. — Впечатляет, но в этом нет ничего странного. Океан плодородней суши. Когда зародилась жизнь, среди первых его обитателей возникла сильная конкуренция и, как реакция, производство большого количества потомства. Мы склонны считать, что выход на сушу был крупным шагом в эволюции жизни. Но первые создания на самом деле были просто вытеснены из океана, они пытались избежать конкуренции. Вы можете вообразить, как первая пучеглазая рыба-амфибия выползла на пляж и увидела пустынные просторы, которые выглядели как обещанный… Бет неожиданно замолчала и повернулась к Барнсу. — Где вы храните сети для ловли? — спросила она. — Не надо выходить из станции. — Я должна… ведь у этих моллюсков шесть щупальцев! — Ну и что? — Это неизвестный науке вид… я должна поймать несколько экземпляров. Барнс объяснил, где находится контейнер с подводным исследовательским снаряжением, и она ушла. Норман посмотрел в иллюминатор с новым интересом. Моллюски были длиной около фута и на их полупрозрачных телах отчетливо различались большие глаза, излучающие бледно-голубой свет. Через несколько минут снаружи появилась Бет в водолазном костюме. Она остановилась и принялась отлавливать экземпляры размахивая, похожей на большую авоську, сетью. Несколько моллюсков испуганно выпустили чернильные облака. — Какие умные твари, — сказал Тед. — Кстати, история появления этих чернил весьма любопытна. — Прикажете подать их на ужин? — спросила Леви. — Упаси Господь, — воскликнул Барнс. — Это ведь неизвестный науке вид… они могут оказаться ядовитыми. — Очень благоразумно, — заметил Тед. — Впрочем, я никогда не любил есть кальмаров, это все равно что жевать резину… Но у них интересный способ передвижения. В этот момент неожиданно включился один из дисплеев и по его экрану пробежали цифры:00032125252632032629301321042610371830160618082132290330051 82204261013083016213716040830162118220330131304320003212525 26320326293013210426103718301606180821322903300518220426101 30830162137160408301621182203301313043200032125252632032629 30132104261037183016061808213229033005182204261013083016213 71604083016211822033013130432000321252526320326293013210426 10371830160618082132290330051822042610130830162137160408301 62118220330131304320003212525263203262930132104261037183016 06180821322903300518220426101308301621371604083016211822033 01313043200032125252632032629301321042610371830160618082132 29033005182204261013083016213716040830162118220330131304320
— Это шифровка с поверхности? — спросил Тед. — У нас нет радиосвязи, — сказал Барнс. — В таком случае, это передали по кабелю? — Исключено, — сказала Тина. — Может быть это послано из ГД-7? — Там никого нет. — Значит это пришло… откуда? — Скорей всего это «мусор» из буфера памяти, — предположила Тина, оставшийся после подключения генераторов… — Возможно, — кивнул Барнс. — Это надо записать, — сказал Тед глядя на экран. — На случай, если это послание сферы. — Между нами нет никакой связи, — воскликнул Барнс. — Определенно, это «мусор» компьютерной системы. — Какой у нее объем памяти? — Изрядное количество… что-то около десяти гигабит. — Возможно это воздействие на микросхемы гелия или эффект насыщения, — сказала Тина. — Я настаиваю на записи, — сказал Тед. Норман не был математиком, но за свою жизнь он насмотрелся немало разнообразной статистики, разыскивая определенную закономерность, что так свойственно человеческому мозгу. Он чувствовал что и здесь кроется какая-то закономерность, хотя не мог сказать где именно. — У меня такое чувство что это не «мусор», — сказал он. — Хорошо, — кивнул Барнс. Тина подошла к консоли чтобы записать изображение, но не успела она прикоснуться к клавиатуре, как экран погас. — Орешек оказался не по зубам, — сказал Барнс. — Они исчезли… Жаль, что этого не видел Гарри. — Да, — мрачно согласился Тед. — Очень жаль.
Глава 25 АНАЛИЗЫ
— Посмотри, этот еще живой, — сказала Бет. Норман находился в маленькой биологической лаборатории в верхнем отсеке цилиндра D около аквариума и наблюдал за метавшимся в нем моллюском. По всему нежному телу головоногого моллюска тянулись голубые светящиеся полоски. — Биолюминесцентные структуры расположены на спине, — сказала Бет. Бактерии, несомненно. — Как это? — удивился Норман. — Моллюск не может светиться сам по себе, — пояснила Бет. — Это делают за него бактерии, которые обитают в полостях его тела и просвечивают через кожу. Большие глаза пойманного моллюска смотрели на Нормана не мигая, тревожно подергивались его щупальца. — Через которую можно различить все его внутренние органы Прямо за глазами располагается мозг, под ним желудок, сердце и гонады, половые железы… под желудком начинается мускульная трубка, через которую испускаются чернила и выбрасываются струи воды. — Это действительно новый вид? — спросил Норман. — Не знаю. Внутренние органы типичны, о новом виде свидетельствует только малое количество щупальцев. — Ты собираешься назвать его Squidus Bethus? — Arсhiteuthis Bethis, — улыбнулась она. — По звучанию напоминает «зубную боль», а переводится как «нуждающийся в главном проходе». — Доктор Холперн, а если к ним добавить хороших томатов и перцу? спросила заглянувшая к ним Леви. — Чего добру пропадать? Эти кальмары действительно ядовиты? — Я думаю, они вполне съедобны. — Я полагал, ты откажешься их есть, — сказал Норман, когда Леви ушла. — Только осьминогов, — сказала Бет. — Они умные и привлекательные. Кальмары… несимпатичные что ли… они каннибалы и вообще я не испытываю к ним особых симпатий, — она приподняла брови. — Это психоанализ? — Да нет, простое любопытство. — Биолог должен быть объективным, — сказала Бет. — Но я отношусь с теплом только к осьминогам. Знаешь, они такие сообразительные. Однажды я содержала осьминога и он научился ловить тараканов, чтобы использовать их как приманку для крабов. Любопытный краб приближался к убитому таракану, а осьминог выскакивал из своего укрытия и хватал краба. Осьминоги умны и проворны но их большим недостатком является малая продолжительность жизни: они живут только три года, а этого недостаточно чтобы создать собственную цивилизацию. Если бы осьминоги жили дольше, они стали бы хозяевами мира. Но кальмары совсем другие, и я не испытываю к ним никаких чувств за исключением того, что они мне очень не нравятся. — Ну хорошо, — улыбнулся Норман. — По крайней мере, ты наконец-то нашла для себя живность. — Знаешь, это странно, — сказала она. — Ты помнишь, сначала здесь было так безжизненно? — Да, просто поразительно. — Пока я ловила этих кальмаров, я обошла станцию и встретила почти все виды морских вееров — розовые, голубые, пурпурные и желтые. — Ты думаешь, они только что выросли? — Нет, они наверное росли здесь всегда, но мы их не замечали… Я исследую их позже, чтобы узнать почему они растут только около нашей станции. Норман подошел к иллюминатору, включил внешние прожектора и осветил дно. В самом деле, он увидел множество морских вееров самых великолепных раскрасок, мягко покачивающихся в подводном течении — веера простирались по всему освещенному участку и скрывались в темноте. — Мы находимся на слишком большой глубине для большинства морской фауны… — сказала Бет. — Но все же в самой богатой и разнообразной подводной среде мира. Биологи подсчитали что южный регион Тихого океана рекорд смен по количеству видов кораллов и губок. — Наконец-то и для меня нашлась работа, — сказала Бет и по смотрела на полки с химикалиями и реактивами.* * *
Гарри Адамс сидел в камбузе и ел бекон с яйцами. Другие стояли по сторонам и радовались его аппетиту. Они рассказывали ему свежие новости, которые он воспринимал на редкость спокойно, пока они не дошли до косяка кальмаров. — Кальмаров? — Гарри чуть было не выронил вилку. — Да, целая куча, — сказала Леви. — Я приготовлю их на ужин. — И они все еще здесь? — Нет, косяк ушел. — Гарри облегченно вздохнул. — В чем дело, Гарри? — спросил Норман. — Просто я терпеть не могу кальмаров, — признался тот. — А я их в рот не беру, — заявил Тед. — У кальмаров ужасный вкус, — кивнул Гарри и снова принялся за яйца. Напряжение спало, но тут из цилиндра D долетел крик Тины: — Эй, снова эти цифры, — кричала она.00032125252632 032629 301321 04261037 18 3016 0618082132 29 033005 1822 04261013 0830162137 1604 083016 21 1822 0330131 30432 00032125252632 032629 301321 04261037 18 3016 0618082 132 29033005 1822 04261013 0830162137 1604 083016 21 1822 0 33013130432 00032125252632 032629 301321 04261037 18 3016 0 61 8082132 29033005 1822 04261013 0830162137 1604 083016 21 1822 033013130432 00032125252632 032629 301321 04261037 183 016 0618082132 29033005 1822 04261013 0830162137 1604 08301 6 21 1822 033013130432…
— Твое мнение, Гарри? — спросил Барнс. — Это же вы получали и раньше? — Наверное, но тогда не было пробелов. — Значит это не случайные цифры, — сказал Гарри. — Смотрите, здесь непрерывно повторяется один и тот же ряд…
00032125252632 032629 301321 04261037 18 3016 0618082132 29 033005 1822 04261013 0830162137 1604 083016 21 1822 0330131 30432
— В самом деле, — сказала Тина. — Уму непостижимо как ты это углядел, — сказал Барнс. Тед нетерпеливо барабанил по корпусу консоли. — Это элементарно, любезнейший Барнс, — сказал Гарри. — Осталось понять что это обозначает. — Это послание, — заявил Тед. — Возможно, — сказал Гарри. — Но в такой же степени это может оказаться результатом ошибки программы… или неисправностью компьютера. Мы можем потратить часы на расшифровку и получить в результате «Копирайт Экм Компьютер Системс инк., Силикон, Вэйли» или что-нибудь подобное. Скорей всего, цифры исходят от самого компьютера, но попытка не пытка. Тина сделала для него распечатку экрана. — И мне, — попросил Тед. — Разумеется, доктор Филдинг, — сказала Тина и распечатала второй лист. — Если это послание, это больше походит на простой подстановочный код, — сказал Гарри. — Мы можем пропустить его через компьютер. Кто-нибудь может составить декодирующую программу? — все покачали головой. — И, полагаю, у нас нет возможности передать это на поверхность? Дешифровальным компьютерам Пентагона потребовалось бы на расшифровку пятнадцать секунд. — У нас нет связи, — сказал Барнс. — Мы даже не можем выпустить радиомаяк. Волны на поверхности достигают сорока футов и немедленно разорвут проволоку. — Значит мы отрезаны от внешнего мира? Придется вернуться к старому доброму карандашу и листку бумаги. Я всегда говорил что традиционные средства лучше всего… особенно когда под рукой нет ничего другого, — и он ушел. — Кажется, у Гарри хорошее настроение, — сказал Барнс. — Я бы сказал, очень хорошее, — подтвердил Норман. — Возможно, даже чересчур, — сказал Тед. — Я заметил, он даже обрадовался. — Главное чтобы он раскусил код, — фыркнул Барнс. — Я тоже попытаюсь, — напомнил Тед. — Прекрасно, — сказал Барнс. — Ум хорошо, а два лучше.
Глава 26 ТЕД
— Я говорю, не стоит доверять Гарри, — Тед шагал по комнате поглядывая на Нормана. — Он маньяк и не обращает внимания на самые очевидные вещи. — Например? — На системе установлен процессор ИНТЕЛ 68090… и значит компьютерный «мусор» должен быть представлен в шестнадцатеричной системе счисления которая никак не похожа на обычную десятичную. Так что компьютер здесь ни при чем… Я убежден что это послание из сферы… Более того, хотя Гарри считает что здесь применен подставочный код, я думаю это визуальное изображение. — Картинка? — Да. Смотри, я перевел эти числа в двоичную систему, — он показал лист бумаги. — Ты улавливаешь узор? — Нет. — Но, согласись, это уже кое-что, — сказал Тед. — Я работал с космическими снимками и знаю что они из себя представляют Поэтому я вернулся к оригинальному посланию, вставил пробелы и получил вот это… Тед с гордостью протянул следующий лист. — Если изменить ширину полей… Только не говори, будто ничего не видишь. — Ноэто действительно так. — Прищурься. — Сожалею… по прежнему ничего не вижу. — Но это же явный снимок, — сказал Тед. — Смотри… Туловище, три ноги, две руки… головы здесь нет, но она наверное в самом туловище… Смотри, Норман. — Тед… — Гарри допустил одну ошибку, но какую… Это не текст, а изображение самого существа. — Тед… — Я сделал что мог, — Тед вдруг потускнел и устало опустился в кресло. — Так значит, ты ничего не увидел? — Нет, в самом деле нет. — Дьявол, — Тед отшвырнул бумаги. — Этот сукин сын так самонадеян, что меня это просто бесит, к тому же он совсем мальчишка. — Тебе сорок лет, но это еще не значит что все позади. — Только не для физиков, — сказал Тед. — Химики или биологи могут создавать свои самые важные труды на склоне лет. Дарвину было пятьдесят, когда он опубликовал трактат «О происхождении видов». Но если физик ничего не сделал до тридцати пяти, для него все кончено. — Тед, в своей области, ты являешься авторитетом. — Но мне уже не суждено сделать крупное открытие… Я подошел к нескольким интересным выводам и сделал ряд любопытных анализов, но не открыл ничего существенного. Эта экспедиция мой последний шанс. Теперь Норман лучше понимал Теда: он спешил, цеплялся за свою молодость чувствуя что жизнь проходит мимо а он еще не достиг главного. — Это еще не конец, — сказал Норман. — Да, — лицо Теда просветлело. — Ты прав, нас ожидает много удивительного и мне представится не один счастливый случай. — Конечно, — сказал Норман.Глава 27 БЕТ
— Черт побери, ни один из этих реактивов не работает! — А что ты пыталась сделать? — спросил Барнс. — Тесты с формалином, водородом и индикаторами. Ничего не сработало, хотя я попробовала даже энзимные и протеолитические экстракты… Наверное, нам спихнули списанные по сроку годности препараты. — Это из-за атмосферы, — сказал Барнс и объяснил, что здесь только два процента кислорода, один карбондиоксида и совсем нет азота. — Ход химических реакций непредсказуем… Загляни при случае в кулинарную тетрадь Леви, не пожалеешь — ничего подобного ты еще не видела — даже самые обычные блюда изготавливаются весьма экзотическим способом. — А лаборатория? — Она укомплектована для небольшой глубины, где мы дышали бы обычным воздухом. В гелиевой атмосфере реакции непредсказуемы. Не идут, ну и черт с ними, — он пожал плечами. — И что же мне делать? — спросила она. — Самое лучшее, что и остальные. — В таком случае мне остается анатомический анализ… Эти полки и гроша ломаного не стоят. Если бы лаборатория имела больше возможностей! — Ничего не поделаешь, принимай все как есть. В этот момент в комнату зашел Тед. — Смотрите, у нас новые посетители, — сказал он указывая в иллюминатор.* * *
Сначала не было видно ничего кроме воды и взвешенных белесых частиц. — Смотрите ниже. Дно ожило, в буквальном смысле ползло, шевелилось и подрагивало на всем протяжении доступном взору. — Что это? — Креветки, — сказала Бет и побежала за сетью. — Этот улов мы оставим на ужин, — сказал Тед. — Я люблю креветок. А эти такие крупные, чуть меньше лангустов, и наверное очень вкусные. Однажды в Португалии я со своей женой ел потрясающих лангустов. — И что же они здесь делают? Норман чувствовал себя неловко. — Не знаю, наверное мигрируют. — Черт побери… — сказал Барнс. — Моя жена всегда покупает их морожеными, она терпеть не может их чистить. Норман видел что креветки были повсюду и это внушало необъяснимую тревогу. Он отошел от иллюминатора но тревога не проходила. Это ему очень не нравилось.Глава 28 ГАРРИ
— Заходи, Норман. Я слышал ваши восторги. Креветки, да? Гарри сидел на койке с распечаткой на коленях. Его блокнот покрылся всякими расчетами, зачеркнутыми местами, непонятными символами и стрелками. — Что происходит, Гарри? — Черт меня побери если я знаю. — Почему вдруг здесь обнаружилось столько жизни? Креветки кальмары… Раньше ничего этого не было. — Это вполне объяснимо. — В самом деле? — Вспомни, что изменилось? — Ты был внутри сферы. — Нет, я про внешнюю обстановку. Выгляни наружу и вспомни что было раньше… Горела решетка, работали водолазы. Активная деятельность плюс масса электричества — это и распугало всю обычную здесь фауну. Знаешь, юг Тихого океана изобилует жизнью. — И теперь, когда водолазы ушли, жизнь вернулась? — Таковы мои предположения. — И это все? — Норман нахмурился. — Почему ты спрашиваешь меня? — сказал Гарри. — Спроси лучше Бет, она даст тебе развернутую картину… Животные очень чувствительны — нельзя пропустить Бог знает сколько миллион вольт через подводный кабель и включить в среде никогда еще не видевшей света осветительные решетки, не ожидая никакого эффекта. Что-то из этих аргументов расшевеливало глубины сознания Нормана. — Норман, ты кажется немного встревожен… А знаешь, этот код действительно крепкий орешек, и, скажу всю правду, я не уверен что смогу его раскусить. Понимаешь, если здесь простая подстановка, то для описания буквы потребуется двузначное число, поскольку их двадцать шесть — я не беру в расчет знаки препинания которых здесь может и не оказаться — когда я вижу рядом 2 и 3 я не знаю это «2» и «3» или «23». Работа по подстановке займет много времени. — Гарри, что происходило внутри сферы? — Это тебя тревожит? — спросил Гарри. — Почему ты думаешь что я чем-то встревожен? — У тебя это на лбу написано… Знаешь, это поразительно, но я не помню абсолютно ничего! — Гарри… — Видит Бог, я чувствую себя превосходно… Головная боль прошла, я совершенно здоров. Но все потускнело, угасло, как забываются сны. Я помню что это было великолепно — какие-то огоньки, кружащие в вихре… вот и все. — Как ты открыл дверь? — Тогда меня как бы осенило, я знал что надо делать. — И что же? — Уверен, я когда-нибудь вспомню. — Неужели ты забыл и это? — А что, кто-нибудь хочет туда войти? Ну конечно же, Тед. — Уверен, ему это страсть как хочется. — Я не знаю хорошо ли это. Мне кажется, когда Тед вернется он прожужжит все уши — «Как я посетил чужую сферу», мемуары Теда Филдинга… но похоже, нам не доведется услышать конец этой истории. — Гарри расхохотался. Тед прав, подумал Норман, он типичный маньяк. Гарри стал очень веселым, его сарказм сменился открытыми и оживленными манерами, да и его неуравновешенность говорит само за себя. Гарри заявил что не может разгадать код, сказал что не помнит что происходило внутри сферы, как ее открыть, и кажется не придает этому никакого значения. — Гарри, первое время ты был чем-то встревожен. — В самом деле? Я помню что у меня раскалывалась голова. — Ты говорил что мы должны уходить на поверхность. — Да? — Но почему? — Один Бог знает почему… Я был на грани безумия. — Ты еще говорил что здесь опасно оставаться. — Не принимай это близко к сердцу, — улыбнулся Гарри. — Если ты что-нибудь вспомнишь, скажи мне. — Разумеется, Норман. Можешь на меня рассчитывать.Глава 29 ЛАБОРАТОРИЯ
— Нет, причина не в этом, — сказала Бет. — Во-первых, рыбы, не знакомые с человеком, просто не обращают на него никакого внимания. Во-вторых, если бы водолазы взмутили дно, поднялось бы много питательных осадков, это только бы привлекло морскую фауну. В-третьих, многие виды так и тянет к электричеству. Так что креветки и другие создания скорей приплыли бы сюда раньше, а не сейчас, когда нет тока. — Ну и как он? — спросила она, рассматривая одну из креветок в маломощный сканирующий микроскоп. — Ты о Гарри? Мне кажется, с ним все в порядке. — Он вспомнил что-нибудь о сфере? — Еще нет. — Разрази меня гром! — она вдруг покачала головой и начала регулировать микроскоп. — В чем дело? — Прочный спинной панцирь… Это тоже новый вид! — Shrimрus Bethus? Ты так и гребешь открытия лопатой. — Ага… Я осмотрела морские веера. Они тоже нового вида. — Великолепно, Бет. — Странно, — она включила мощную подсветку и разрезала креветку скальпелем. — Норман, мы не видели здесь никакой жизни и вдруг за пару часов находим три новых вида… Это тебе не кажется странным? — Но Бет, ты же сама говорила что морские веера мы раньше попросту не замечали… А кальмары и креветки, разве они не мигрируют? Барнс сказал что ученые еще не спускались на такую глубину. Может быть это в порядке вещей? — Вряд ли, — сказала Бет. — Когда я вышла наружу, я почувствовала необычность их поведения: креветки слишком тесно прижимались друг к другу, хотя обычно придерживаются дистанции около четырех футов, и вдобавок, они двигались как на охоте, хотя для них здесь не было никакой пищи. — По крайней мере, известной нам. — Но эти креветки не могут питаться, у них нет желудка! — Ты это серьезно? — Можешь убедиться. Норман посмотрел на разделанную креветку — масса розовой плоти, разрезанная по диагонали. Бет очень устала и что-нибудь упустила из виду, подумал он. Ей не мешает как следует выспаться. — Внешне она выглядит безукоризненно, исключая дорсальный веер хвоста, — сказала она. — Но внутри…. Такие существа не могут жить. У нее нет желудка, нет органов размножения. Это похоже на небрежную имитацию. — Но они, тем не менее, живут. — Да, — казалось, она была огорчена этим обстоятельством. — Внутренности кальмаров были самыми обычными… — Собственно говоря, нет… Когда я разделала кальмара, я обнаружила что у него недостает нервного узла, звездообразного ганглия и жабр… Ты понимаешь, Норман, у него не было жабр! Кальмар не мог дышать! — Наверное, он дышал каким-то иным способом. — Нет… Мы встретили здесь невозможных созданий, — она от вернулась. Он понял что она вот-вот расплачется. Бет поспешно спрятала на коленях дрожащие руки. — Ты встревожена. — А ты? — она взглянула на Нормана. — Ведь все это началось с того момента, как Гарри вышел из сферы. — Полагаю, да. — Гарри вышел из сферы и мы тут же встретились с невероятной морской жизнью. Мне это не нравится… — ее губы дрожали. — Мы не можем уйти на поверхность, — сказал Норман и крепко обнял Бет. — Я знаю, — она заплакала, прижавшись к плечу Нормана. — Все нормально. — Я ненавижу сантименты. — Я знаю. — Мне все здесь опротивело… Барнс, лекции Теда, эти дурацкие десерты Леви. Я хочу бежать отсюда… — она засопела, затем резко оттолкнула от себя Нормана и отвернулась. — Со мной все в порядке, — сказала она. — Спасибо. — Не стоит благодарности. — Где же эти чертовы носовые платки? — она, наконец, нашла носовой платок и высморкалась. — Только никому ни слова… — Разумеется… — неожиданно зазвенел звонок. — Господи, что это? — вздрогнула Бет. — Полагаю, нас зовут на ужин, — сказал Норман.Глава 30 УЖИН
— Даже не понимаю как ты можешь есть эту гадость, — сказал Гарри, указывая на кальмаров. — Они прелестны, — сказал Норман. Только за столом он понял, как здорово проголодался и на время почти позабыл где находится. — Я особенно люблю их жареными, — сказала Тина. — Жареные «каламари», — сказал Барнс. — Мое любимое блюдо. — Я тоже предпочитаю жареные, — сказала Эдмундс. Она строго придерживалась этикета. Норман даже заметил, что она ела ножом и вилкой. — Почему же их не поджарили? — спросил Норман. — На такой глубине это невозможно, — пояснил Барнс. — Горячее масло разлетается и засоряет воздушные фильтры. — Не знаю, как кальмары, а креветки великолепны… — сказал Тед. Правда, Гарри? — Восхитительные креветки, — поддержал тот. — Я чувствую себя капитаном Немо… — сказал Тед. — Помните, который жил под водой исключительно дарами моря? — «Двадцать тысяч лье под водой», — сказал Барнс. — Джеймс Мэйсон, — сказал Тед. — Вы помните, как он играл на органе? Ду-ду-ду, да-да-да, дааа, да… Бах, токката и фуга ди-минор. — А Керк Дуглас! — Керк Дуглас великий актер. — Ты помнишь, как он бился с гигантским спрутом? — Класс! — А помнишь, как он его срезал у него щупальце? — Я был совсем маленьким и этот фильм произвел на меня неизгладимое впечатление, — сказал Гарри. — Наверное поэтому, я сейчас так не люблю кальмаров. — Ты их не любишь за мерзкий вкус, — напомнил Тед. — Этот фильм заставил меня поступить в ВМС, — сказал Барнс. — Нетрудно понять почему, — сказал Тед. — Это был романтичный фильм, показывающий чудеса прикладной науки. Кстати, кто там играл профессора? — Я плохо помню… Какой-то старик. — Норман, ты помнишь кто играл профессора? — Забавно, группа авторитетов не может вспомнить, кто играл роль ученого в их любимом фильме. — Но Керк Дуглас, в отличие от ученого, был героем. — Франчот Тон? — вспоминал Барнс. — Клод Дейнс? — Нет, какой-то Фриц. — Фриц Вивер? Из динамиков вырвался свист и треск, затем полились возвышенные звуки токкаты и фуги ди-минор. — Я даже не знал что здесь есть эта запись, — сказал Тед. — У нас на станции богатая фонотека, — сказала вернувшаяся к столу Эдмундс. — Это не подходит для ужина, — сказал Барнс. — А мне нравится, — сказал Тед. — Сюда бы еще салат из морских водорослей, какой подавали капитану Немо. — Нельзя ли что-нибудь полегче? — спросил Барнс. — Легче чем морские водоросли? — Легче чем Бах. — Как называли ту подводную лодку? — спросил Тед. — Наутилус, — ответила Эдмундс. — Да, точно… Nautilus. — Так назвали и первую американскую атомную подлодку, спущенную со стапелей в 1954-м году, — сказала она и улыбнулась Теду. — Точно, — согласился тот. Два сапога пара, подумал Норман. Тед встретил достойного конкурента по вспоминанию неуместных мелочей. — У нас новые посетители, — сказала Эдмундс. — Что на этот раз? — спросил Гарри, резко вскинув глаза. Испугался? Нет, простое любопытство, решил Норман. — Маленькие медузы, — сказала Эдмундс. — Они плавают вокруг станции… Это великолепно! Мы непременно должны заснять их на видео! Как, доктор Филдинг, будем снимать? — Я еще не поужинал, — уклонился Тед. Эдмундс ушла. Все посмотрели в иллюминаторы, но никто не поднялся из-за стола. — Кто-нибудь ел медуз? — спросил Тед. — Я слышал, это очень изысканный деликатес. — В щупальцах некоторых медуз содержатся довольно сильные токсины, сказала Бет. — Разве китайцы не едят медуз? — спросил Гарри. — Из них варят суп, — сказала Тина. — Моя бабушка в Гонолулу умела его готовить. — Для ужина больше подходит Моцарт. Или Бетховен, — сказал Барнс. Что-нибудь со струнными. Органная музыка уныла. — Скорее драматична… — сказал Тед, играя на воображаемой клавиатуре. Его тело покачивалось в подражании Джеймсу Мэйсону. — Унылая, — стоял на своем Барнс. В этот момент щелкнула внутренняя связь. — Вы только посмотрите на это чудо, — послышался голос Эдмундс. — Это великолепно. — Где она? — Должно быть, снаружи, — сказал Барнс и подошел к иллюминатору. — Это похоже на розовый снег, — сказала Эдмундс. Все встали и подошли к иллюминаторам. Ее очертания с тру дом различались сквозь плотное облако медуз. Медузы были величиной с наперсток и светились розоватым сиянием, что действительно напоминало розовый снегопад. Отдельные экземпляры плавали почти вплотную к иллюминаторам. — У них нет щупалец, — сказал Гарри. — Это просто маленькие пульсирующие мешочки. — Они движутся, сокращая мускулы и выбрасывая из себя воду, — сказала Бет. — Как кальмары, — заметил Тед. — Они приклеиваются к моему скафандру, — сообщила Эдмундс. — Розовый свет просто фантастичен… — сказал Тед. — Словно снег на закате. — Очень поэтично. — Они приклеиваются и к шлему, — сказала Эдмундс. — Когда я их сдираю, на поверхности остаются грязные полоски, — она замолчала, они слышали ее дыхание. — Ты видишь Эдмундс? — спросил Тед. — Не очень хорошо… Вон она, слева. — Они испускают тепло, — передавала Эдмундс. — Мне это не нравится, — сказал Барнс и приказал Тине. — Передай ей, что пора возвращаться. Тина убежала в сектор связи. Норман едва различал темный силуэт Эдмундс, движения ее рук, взволнован… — Слизь не стирается, — передавала она. — Кажется, она разъедает пластик… и ткань… — Джейн, Джейн, возвращайся! — послышался голос Тины. — Пятна… плохая видимость… — дыхание Эдмундс стало неровным. — Я чувствую боль… мои руки горят… они проедают сквозь… — она задыхалась. — Джейн, возвращайся! Джейн, ты меня слышишь? Джейн! — Она упала, — сообщил Гарри. — Мы спасем ее, — крикнул Тед, вскочив на ноги. — Ни с места, — приказал Барнс. — Но она… — Я сказал, отсюда никто не выйдет! — Я не могу… нет… о Господи… — Эдмундс закричала. Ее крик был сильный и продолжительный, с маленькими перерывами для вздохов. Сама она была скрыта за пеленой медуз. Они переглянулись и посмотрели на Барнса. Капитан был непреклонен, его губы были плотно сжаты. Пронзительные вопли вдруг прекратились и наступила мертвая тишина…Глава 31 И СНОВА ПОСЛАНИЯ
Спустя час медузы исчезли так же неожиданно, как и появились. Тело Эдмундс лежало почти около самой станции и мягко покачивалось в подводном течении. Обшаривая дно прожекторами, Барнс и Флетчер поднесли к нему большие баллоны сжатого воздуха. Когда они приподняли Эдмундс, ее голова безжизненно откинулась назад. На скафандре Эдмундс выделялись крошечные пятна неправильной формы, на тусклом пластике виднелись оплавленные рубцы. Из баллонов вырвалась и устремилась к поверхности гирлянда серебряных пузырей. Наблюдавшие за этой сценой изнутри станции молчали. Норман отметил, что даже Гарри оставил свои циничные замашки и неподвижно застыл у иллюминатора. — Что они делают? — Надувают костюм. — Зачем? — удивился Тед. — Разве ее не принесут сюда? — Нет… здесь ее негде хранить, — пояснила Тина. — Продукты разложения испортят весь воздух. — Но здесь мог быть какой-нибудь герметичный контейнер. — Конструкторы станции не предусмотрели возможность смерти кого-нибудь из экипажа. Барнс разжал пальцы и раздувшийся костюм Эдмундс медленно поплыл вверх, словно поднимаемый серебристым потоком. — Ее тело достигнет поверхности? — Да. По мере изменения наружного давления газ будет расширяться. — А затем? — Возможно, акулы, — сказала Бет. Через несколько мгновений тело исчезло за пределами досягаемости прожекторов. Барнс и Флетчер продолжали следить за ним задрав головы. Флетчер перекрестилась и они повернули к подводной станции. Где-то внутри станции зазвенел звонок. Тина убежала в соседний цилиндр и вскоре оттуда донеслись ее крики. — Доктор Адамс, снова какие-то цифры! Гарри ушел. Следом за ним потянулись и остальные — никто не хотел оставаться у иллюминаторов напоминавших о недавней трагедии. Норман в полном изумлении смотрел на закрученную спираль из нулей и единичек. Гарри удовлетворенно прихлопнул руками. — Прекрасно, — сказал он. — Теперь у меня появился шанс. Вы помните старое послание? Это оно же, но в двоичном виде. — Ага, — Тед подпихнул Нормана локтем. — Разве я не говорил, что в этом все дело? — Это поможет разделить буквы, — сказал Гарри. — Вот копия оригинальной последовательности, — сказала Тина, протягивая лист с цифрами.00032125252632 032629 301321 04261037 18 3016 0618082132 29 033005 1822 04261013 0830162137 1604 083016 21 1822 0330131 30432
— Смотрите: 0-0-0-3-2-1-2 и так далее. Я не знал, как этот ряд разбить на буквы… Сейчас это очевидно: 3-21-25-25… — Но как ты узнал? — удивился Норман. — Элементарно, — сказал Гарри. — Эта спираль раскручивается изнутри, что создает следующую последовательность… — экран неожиданно сменился. — Это та же спираль, но в десятичной системе — сказал Гарри. Видишь, с центра идут: 0-0-0-3-2-1-2-5-2-5… Возможно оно хочет выразить сожаление о несчастном случае. — Почему ты так решил? — спросил Норман с любопытством посмотрев на Гарри. — Потому что с нами трудно установить контакт и это существо пробует различные способы. Экран погас и появился новый рисунок — все та же круглая спираль, но на этот раз разделенные на группы цифры закручивались к центру. — Просто замечательно, — сказал Гарри. — Откуда это исходит? — Очевидно, из звездолета. — Но как оно включает наш компьютер и выдает эти цифры? — Мы не знаем, — сказал Тед. — Да, наверное, в этом и нет никакой необходимости. Видишь ли, для любого ученого прошлого наша техника будет представляться почти магией… Возьмем, к примеру, Аристотеля, Леонардо да Винчи или Ньютона и покажем им телевизор «Сони». Они же разбегутся с воплями про черную магию. Но вся соль в том, что ты не сможешь им ничего объяснить… По крайней мере, сразу. Ньютон не смог бы разгадать секрет телевидения без изучения электромагнетизма, волновой механики и физики частиц, что было бы для него новой концепцией мира. — Ты хочешь сказать, в данный момент мы подобны Ньютону? — Только то, что мы вступили в контакт и не знаем, как это происходит. — И даже не пытаемся узнать. — Нам следует допустить вероятность того, что мы окажемся не в состоянии это понять. Норман отметил энергию, с которой они окунулись в обсуждение. Мы интеллектуалы, подумал он, и наша защита в разговорах и спорах, абстракциях и концепциях, что позволяет забыть страх и печаль. Норман понимал их стремление, он и сам хотел того же самого. Гарри задумался над изображением спирали. — Неважно как, но это существо стремится установить с нами контакт. Возможно, оно полагает, что мы думаем или пишем спиралями. — Точно, — сказала Бет. — Откуда ему знать, какие мы? — Если это существо хочет контакта, почему бы нам не сделать шаг навстречу? — сказал Тед. — Отличная идея! — Гарри прищелкнул пальцами и сел за клавиатуру. — Первый шаг очевиден, — сказал Гарри. — Мы вернем послание, начиная с первых групп. — Хочу заметить, что эта идея принадлежит мне, — сказал Тед. — Разумеется, — сказал Барнс. — Ты слышал, Гарри? — Не волнуйся, с тобой никто не спорит, — сказал тот, набирая на клавиатуре: «00032125252632» Некоторое время они слышали лишь шум вентиляторов и гудение генераторов. Все смотрели на экран… Сначала ничего не происходило. Потом экран очистился и появился новый ряд: «0001132121051808012232» Хотя это была всего лишь строка цифр на дисплее, Норману стало как то не по себе. Стоявшая рядом Тина заволновалась: — Он откликнулся. — Невероятно, — сказал Тед. — Попробуем дальше, — сказал Гарри. Внешне он казался спокойным, но его пальцы совершали ошибки на вводе. Лишь через несколько секунд он смог ввести: «032629» Ответ не замедлил явиться: «0015260805180810213» — Похоже мы открыли линию связи, — сказал Гарри. — Но к сожалению, — заметила Бет. — Мы не имеем ни малейшего понятия о содержании беседы. — Оно знает что говорит, — уточнил Тед. — Это мы блуждаем в потемках. — Может быть оно нам все объяснит? — Что это за «оно»? — нетерпеливо спросил Барнс. Гарри поправил сползающие на нос очки и ответил: — Это существо, которое сначала таилось в сфере, а сейчас обрело свободу действий.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ МОНСТР
Глава 32 ТРЕВОГА
Нормана разбудил пронзительный вой сирен и яркие вспышки света. Он соскочил с постели, быстро натянул обувь и куртку с электроподогревом. Выбежав в коридор, он столкнулся с перепуганной Бет. По всей станции сработала сигнализация. — В чем дело? — крикнул он. — Пока не знаю. Норман обогнал Бет и вбежал в цилиндр В где среди труб и консолей мигало табло «АВАРИЯ СИСТЕМЫ ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ». Не обнаружив нигде Крошки Флетчер, он побежал обратно. — Узнал что-нибудь? — крикнула Бет. — Авария системы жизнеобеспечения. Где Флетчер и Барнс? — Я их не видела. — В цилиндре В никого нет. Он поднялся по трапу в цилиндр D и увидел стоящих у консоли Тину и Флетчер. Задние панели были сняты, обнажая провода и микросхемы. Освещение мигало красным светом. На всех экранах горело: «АВАРИЯ СИСТЕМЫ ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ» — В чем дело? — крикнул Норман, но Флетчер только отмахнулась. Он повернулся и заметил сидящего в углу Гарри. Словно зомби, тот сидел с карандашом в руках и блокнотом на коленях, совершенно не замечая воя сирен и вспышек света. — Гарри! — тот не реагировал. — Ради Бога, что все это значит? — закричал Норман. Сирены неожиданно смолкли, экраны погасли. В наступившей тишине полилась нежная классическая музыка. — Извините, — сказала Тина. — Это была ложная тревога, — пояснила Флетчер. — О Господи, — Норман опустился в кресло и сделал глубокий вздох. — Вы спали? — он кивнул. — Если такое повторится, — сказала Флетчер. — Первым делом, проверьте личный индикатор. Видите, с ним все в порядке. — Если психиатр сходит с ума, это дурная примета, — сказал Гарри. — Я психолог. — Не все ли равно? — Доктор Джонсон, понимаете, у нашей системы много периферийных сенсоров. Иногда она барахлит и мы ничего не можем с этим поделать. Норман кивнул и пошел в камбуз. На ленч Леви приготовила земляничный торт, но, из-за несчастного случая с Эдмундс, к нему никто не притронулся. Он был уверен что торт остался и очень расстроился, обнаружив его пропажу. Он заглянул в буфет и раздраженно пнул дверь холодильника. Успокойся, твердил он себе, это была ложная тревога. Он так и не смог избавиться от ощущения загнанного зверя замурованного в гигантских стальных легких… Чашу терпения переполнил брифинг Барнса. Вернувшись после похоронной службы, тот решил что настало самое время произнести бодрящую речь. — Я знаю, вы потрясены случившимся… — сказал он. — Но это был всего лишь несчастный случай, который мог произойти где угодно. — Норман не мог избавиться от ощущения, что Барнс обкатывает на них свой рапорт. — Советую всем сохранять полное спокойствие, — продолжал Барнс. — Шторм длится около шестнадцати часов, но по-прежнему бушует в полную силу. Недавно мы выпускали зонд, но не успели мы снять показания, как кабель порвался. Следовательно высота волн не менее тридцати футов Прогноз на продолжительность шторма был примерно шестьдесят часов, следовательно осталось еще два дня. Не забывайте, что еще четыре дня мы проведем в камере декомпрессии. — Норман слышал об этом впервые. Как, даже покинув эту железяку, они будут томиться в другой? — Поверьте мне на слово, эта станция намного приятней барокамеры, закончил Барнс. — Ловите кайф, пока можете. Земляничный торт пришелся бы как нельзя кстати, подумал Норман. Где же Леви, черт побери? Он вернулся в цилиндр D и спросил об этом у Тины. — Спит где-нибудь, — ответила та. — После такой дикой свистопляски? — В камбузе ее нет? — Я только что оттуда. А где Барнс? — Ушел с Тедом расставлять новые датчики. — Это пустая трата времени, — подал голос Гарри. — Так значит никто не знает где Леви? — Доктор, — сказала Крошка Флетчер, кончив прикручивать на место компьютерные панели. — Вам непременно нужно следить за всеми? Какое вам дело до Леви, сэр? — Я хотел узнать куда подевался земляничный торт. — Вернувшись на станцию мы с кэпом слопали его до последней крошки, ответила Флетчер. — Может быть, Роуз сделает новый, — сказал Гарри.* * *
Он нашел Бет в верхнем отделении цилиндра D в тот момент когда она глотала какую-то таблетку. — Что это? — Валиум. — Где ты его взяла? — Не читай мне морали. — Я просто спрашиваю. Она показала на белый ящик вмонтированный в стену в углу лаборатории. — В каждом цилиндре имеется комплект первой помощи. Между прочим, хорошо укомплектованный. Норман открыл аптечку и увидел аккуратные секции с медикаментами, повязками и одноразовыми шприцами. Бет оказалась права, здесь был полный комплект антибиотиков и транквилизаторов, нашлось даже анестезирующее для хирургических операций. Он не знал, как другие, но психотропные препараты были очень сильными. — С такой аптечкой хоть на войну, — он заметил внутри карточку с меткой: «МЕДПОМ, код 103». — Ты имеешь представление, что это значит? — Компьютерный файл, я проверила… Ничего хорошего. — Правда? — он сел за терминал ее лаборатории, вызвал нужный файл и увидел:МЕДПОМ код 103 СРОЧНАЯ МЕДИЦИНСКАЯ ПОМОЩЬ 1. 01 Легочная эмболия 1. 02 Синдром сжатия 1. 03 Асептический некроз костей 1. 04 Кислородное отравление 1. 05 Синдром термического стресса 1. 06 Поражение псевдоодноклеточной инфекцией 1. 07 Мозговое омертвление (инфаркт) Побочные последствия экзот-среды
Ваш выбор:
— Выйди из меню… — сказала Бет. — Или ты расстроишься еще больше. Барнс не побеспокоился просветить нас об опасностях экзот-среды. Знаешь почему в инструкции оговорен предельный срок? Через семьдесят два часа нахождения в гелиевой атмосфере возникает угроза подхватить асептический некроз костей при котором разрушаются кости ног и рук. А знаешь почему на станции постоянная регуляция? Отнюдь не инженерная находчивость ради высокой технологии. Гелиевая атмосфера осложняет контроль за температурой тела и ты можешь легко перегреться или замерзнуть. Это может произойти настолько быстро что ты и глазом не успеешь моргнуть как будет слишком поздно. Синдром сжатия это внезапные конвульсии, паралич и немедленная смерть в случае понижения процентности углекислоты. На этом контроле и основано действие наших личных индикаторов. Мило не правда ли? — Мы ничего не можем поделать, — он выключил монитор. — Так же говорил и Барнс. — Бет начала переставлять оборудование. — Жалко что у нас нет ни одного экземпляра этих медуз. — По правде сказать, — она принялась за бумаги. — Я не уверена, что это принесло бы пользу. — Как это? — После… м-м-м… несчастного случая я вернулась в лабораторию и проверила креветок. Помнишь, я говорила что у них нет желудка? Так вот, это не так… Оказалось что я сделала слишком неаккуратный разрез, вне средней сагиттальной плоскости. Это были самые обычные креветки. А кальмар, которого я расчленяла, имел от рождения атрофированные жабры, остальные обладали самыми нормальными внутренностями… Я слишком поспешила с выводами. — И ты приняла валиум чтобы успокоить нервы? — Да, я не хочу быть небрежной. — Никто тебя не осуждает. — Если бы Тед или Гарри узнали что я допустила такие глупые ошибки… — Ну и что, что ошибки? С кем не бывает? — Они бы сказали: ах, это так похоже на женщин… неаккуратная, тщеславная и поспешная… — Никто тебя не критикует… Я думаю, ты должна забыть об этом. — Я не могу. — Я тебя понимаю, — на Нормана нахлынули давние воспоминания. — Когда я учился в школе, я пошел купаться со своим шестилетним братом Тимом. Мама мне строго наказала не спускать с него глаз, но я встретил друзей и уплыл к высоким бурунам Тимми остался барахтаться на мелководье. В полдень он с плачем выбежал из воды и рухнул в песок. Как выяснилось позже, его ужалила какая-то медуза. К нему подбежала одна из мамаш и увезла в больницу, прежде чем я успел выбраться на берег. Когда я добрался до больницы там уже сидела моя мама. Тимми находился в шоковом состоянии… Он получил слишком сильную дозу яда… Даже если бы я сидел на берегу и следил как сокол, было бы то же самое… Меня никто не винил, но я корил себя долгие годы, даже после его выздоровления. Всякий раз, когда я видел его шрам, я чувствовал свою вину… Ты не ответственна за все происходящее в этом мире. В наступившей тишине слышалось только ритмичное постукивание и гудение регуляторов. — Ты наверное очень переживал, когда на твоих глазах умирала Эдмундс. — Странно, — сказал Норман. — До этого момента я не замечал никакой связи. — Хочешь валиума? Ты выглядишь так, словно вот-вот расплачешься. — Нет, со мной все в порядке, — он подошел к аптечке, закрыл дверцу и снова вернулся. — Что ты думаешь об этих посланиях? — спросила Бет. — Это непостижимо, — сказал он. — У меня возникла сумасшедшая мысль: мне кажется, между этими посланиями и нашими посетителями есть какая-то связь… Гарри сказал что это существо полагает, будто мы мыслим спиралями, а значит, оно само мыслит подобным образом. Сфера круглая и мы встречали созданий с лучевой симметрией. Медузы, кальмары. — Здесь есть одно небольшое «но», — сказала Бет. — Кальмары в отличие осьминогов, построены не по принципу лучевой симметрии. Хотя их щупальца действительно размещены по окружности, у них двухсторонняя симметрия. Кроме того, креветки. — В самом деле, я совсем про них забыл… — легкое ритмичное постукивание не прекращалось. — Что это? — спросила Бет. — Не знаю. Если судить по звукам, это исходит снаружи. Норман направился к иллюминатору, но в этот момент включилась внутренняя связь и послышался голос Барнса: — Внимание. Все в цилиндр D. Доктор Адамс все же расшифровал послание.
* * *
Довольствуясь своим триумфом, Гарри объяснял процесс рас шифровки. Сначала он думал что в послании содержатся законы физики или мировые константы. — Но, в той же степени, это могло оказаться и графическим изображением, — говорил он. — Мы рисуем на какой-нибудь плоскости, к примеру, листе бумаги, определенной осями X и Y. Но чужие могут воспринимать большее количество измерений. Этот вариант представлялся слишком крепким орешком. Получив послание с пробелами, Гарри убедился, что в нем передаются слова, а не координаты точек. — И тогда меня вдруг осенило… Ведь код предназначен для скрытия контакта. Возможно, что чужой совершил какую-то логическую ошибку и непроизвольно закодировал послание… Это предполагает, что непреднамеренный код является подстановочным. Первым делом я попытался найти соответствие между буквами и цифрами по анализу встречаемости. Здесь используется тот факт что в английском языке самая популярная буква «E», затем следует «T» и так далее… Но меня смущало что даже в короткой последовательности, например «232», может представиться несколько вариантов… В длинных последовательностях их еще больше. Он рассказал как сидел перед компьютером, раздумывая над спиралью, и вдруг посмотрел на клавиатуру. — Смотрите, буквы на стандартной клавиатуре располагаются следующим образом… — он протянул блокнот.1 2 3 4 5 6 7 8 9 0 TABUL Q W E R T Y U I O P CAPS A S D F G Н J К L; SНIFT Z X C V B N M, ?
— Я вдруг увидел что здесь, в сущности, та же спираль, то есть мы как бы предпочитаем спирали. Я пронумеровал клавиши по концентрическим кругам. Получилось: «G» — 1, «B» — 2, «Н» — 3, «Y» — 4 ну и так далее, — он набросал остальные номера. — После этого я с легкостью прочитал текст послания. — И что же там говорится? — Оно очень странное. — Что ты хочешь этим сказать? — он поколебался, затем протянул листок с расшифровкой. Норман прочитал послание, написанное печатными буквами: ПРИВЕТ. КАК ВЫ? Я ПРЕКРАСНО. КАК ВАС ЗОВУТ? А МЕНЯ ЗОВУТ ДЖЕРРИ.
Глава 33 ПЕРВЫЙ ОБМЕН
— Честно говоря, я рассчитывал на другое, — сказал Тед. — Звучит совсем по-детски, — сказала Бет. — Напоминает игру «Сложи-ка слово, малыш!» — В самом деле. — Может быть, ты где-то ошибся? — спросил Барнс. — Исключено. — В таком случае это какой-то идиот, — решил Барнс. — Навряд ли идиот смог бы управиться с такой сложной техникой как сфера, — обиделся за инопланетян Тед. — Ты разве не знаешь что любой дурак может водить машину? — Хэл, я не заметил в нем недостатка ума, — сказал Норман. — В противоположность некоторым, — сказал Гарри. — Я нахожу послание весьма мудрым. — Почему? — удивился Барнс. — Простое послание звучит определенно по-детски, но очень логично, сказал Гарри. — Оно недвусмысленно и дружелюбно. Я думаю, он подступает к нам так же, как мы знакомимся с собакой. Знаешь, протяни ей руку и дай себя обнюхать. — Короче говоря, он держит нас за псов? Этого ему не понять, подумал Норман. Барнс испуган из-за комплекса неполноценности или, наоборот, мании величия. — Нет, он просто начинает с нижнего уровня, — пояснил Тед. — Ну ладно, — сказал Барнс. — О Боже! Мы вступили в контакт с инопланетчиком и он просто называет свое имя. — Не будем спешить с выводами, Хэл. — Может быть Джерри это не полное имя, — с надеждой сказал Барнс. Представляю, в моем рапорте будет сказано об одном несчастном случае и встрече с инопланетянином Джерри. Будет звучать совсем иначе, если к Джерри добавить что-нибудь еще Мы можем узнать его полное имя? — Лично я считаю, что наши беседы должны стать более содержательными, — сказал Тед. — Я бы хотел уточнить имя, — сказал Барнс. — Для рапорта. — Ага, полное имя, ранг и серийный номер, — съязвил Тед. — Напоминаю, доктор Филдинг, я здесь за главного. — Сначала посмотрим, продолжит ли Джерри контакт. Гарри набрал приветствие: 00032125252632 После паузы, Джерри повторил этот ряд. — О'кэй, — сказал Гарри. — Он на линии. Заглянув в блокнот, он напечатал следующую строку: 0002921 301321 0613182108142232 — Что ты написал? — спросила Бет. — Мы друзья. — Забудь про друзей, — сказал Барнс. — Спроси его проклятое имя. — Всему свое время. — Хэл, это может и быть его полным именем, — сказал Тед. — Я уверен что это не так, — сказал Барнс. 0004212232 — отозвался Джерри. — Он передал «да». — Что «да»? — не понял Барнс. — Просто «да». Посмотрим, сможем ли мы перевести его прямо на английский. Общаться напрямую гораздо проще. — Как ты это сделаешь? — Я покажу соответствие, — сказал Гарри и напечатал:00032125252632=НELLO
После небольшой паузы Джерри вернул ту же самую строку. — Он не понял, — сказал Тед. — Попробуем иначе, — и Гарри ввел:
0004212232=YES
Вернулось то же самое. — Определенно, он это не понял, — повторил Тед. — Я думал Джерри очень остроумен, — заметил Барнс. — Дадим ему шанс, — сказал Тед. — В конце концов, он говорит на нашем языке, не наоборот. — Прекрасная мысль. Наоборот, — сказал Гарри. — Может быть, он поймет уравнение, — и он ввел:
0004212232=YES. YES=0004212232
Долгая пауза, на экране ничего не появлялось. — Он думает? — Хрен его знает. — Почему он не отвечает? — Хэл, дадим ему время подумать. Наконец пришел ответ:
YES=0004212232. 2322124000=SEY
— Он думает что мы показали зеркальное отражение. — Тупица, — сказал Барнс. — Так я и знал. — Что же нам делать? — Попробуем более завершенное предложение, — сказал Гарри.
0004212232=0004212232. YES=YES. 0004212232=YES
— Силлогизм, — сказал Тед. — Очень хорошо. — Что? — переспросил Барнс. — Логическая теорема, — пояснил Тед. '',=,'' — передал Джерри. — Какого дьявола, что это такое? — Он с нами играет, — улыбнулся Гарри. — Ты предложил ему поиграть? — глаза Барнса сузились. — Да. — Ты полагаешь он изучает нашу реакцию? Сам он претендует только на звание кретина. — Может, он испытывает наш интеллект и думает то же самое о нас? — предположил Тед. — Не делай глупостей, — сказал Барнс. — Он действует как ребенок, пытающийся завести новых друзей, — сказал Гарри. — Попробуем что-нибудь игровое, — и ввел: ''= = ='' , — тут же отреагировал Джерри. — Умница, — сказал Гарри. — Этот парень быстро уловил суть. ''=, ='' ''7 & 7' — отозвался Джерри. — Ты испытываешь мое терпение? — сказал Барнс. — Я не понимаю твоих действий. — Зато он меня понимает прекрасно, — сказал Гарри и набрал «PрP» НELLO.=00032125252632 — передал Джерри. — О'кэй, — сказал Гарри. — Он заскучал. Игра кончилась. Давайте перейдем к английскому. YES. НELLO 0004212232 00032125252632 — появилось на экране, и, после небольшой паузы: ВЕСЬМА РАД НАШЕЙ ВСТРЕЧЕ. Все молчали. — О'кэй, — сказал наконец Барнс. — Приступим к делу. — Он вежлив и очень дружелюбен, — сказал Тед. — Пока не дойдет до дела. — Почему ты так думаешь? — Не будь таким наивным, — сказал Барнс. Нормана поразило выражение эмоций. Есть ли они у чужого? Наверное нет, думал он. Цветастые, скорее архаические фразы предполагали позаимствованный тон: Джерри говорил как герой исторического романа. — Леди и джентльмены, — торжественно объявил Гарри. — Впервые в истории человечества вы на прямой линии с инопланетчиком. Ваш первый вопрос? — Его полное имя, — напомнил Барнс. — Твое имя подождет, Хэл. — Несомненно есть более глубокие и умные вопросы. — Я не понимаю, почему ты не хочешь спросить его о… ВЫ ИЗ МЕХИКО? — спросил Джерри. — О Боже! Где он этого нахватался? — Наверное, что-нибудь на звездолете изготовлено в Мексике. Например, микросхемы. ВЫ СДЕЛАНО В США? — Парень явно не рассчитывал на ответ. — Кто сказал, что это парень? — заявила Бет. — Может, это имя уменьшительное от Джеральдины? — Отстань, Бет. ВЫ СДЕЛАНО В США? — Ответь ему, — сказал Барнс. ДА. КТО ВЫ? МЫ. — появилось после долгой паузы. — Кто «мы»? — Барнс вглядывался в экран. — Хэл, успокойся. МЫ ИЗ США. КТО ВЫ? СУЩЕСТВА=СУЩЕСТВО? — Как научить его единственному числу? — спросил Тед. НЕТ — напечатал Гарри. ВЫ МНОЖЕСТВЕННОЕ СУЩЕСТВО? — Он думает что мы являемся множеством частей единого существа. — Ладно, поправьего. НЕТ. МЫ МНОГО СУЩЕСТВ. Я ПОНЯЛ. ЕСТЬ ГЛАВНОЕ СУЩЕСТВО? — Посмотрите только, что он спрашивает, — смеялся Тед. — Не понял, — сказал Барнс. — Он спрашивает кто главный. — Я, — сказал Барнс. — Передай ему это. ДА. ЭТО КАПИТАН ХЭРАЛД БАРНС. Я ПОНЯЛ. — Через «о», — раздраженно сказал Барнс. — Хэролд! — Перепечатать? — Да ладно уж. Спроси кто он. КТО ВЫ? Я ОДИН. — Спроси откуда он. ОТКУДА ВЫ? ИЗ РАЗМЕЩЕНИЯ. — Спроси название его «размещения» — С этим сложности, Хэл. — Прижми паренька. ГДЕ ТВОЕ РАЗМЕЩЕНИЕ? ЗДЕСЬ. — Это мы уже поняли. Спроси снова. ГДЕ ВЫ БЫЛИ РАНЬШЕ? — Это неудачный оборот, — заявил Тед. — Когда мы опубликуем материалы контакта, будет выглядеть слишком вульгарно. — К публикации мы все подправим, — успокоил его Барнс. — Как вы смеете? — в ужасе воскликнул Тед. — Это же бесценный научный материал. — Это обычная практика. Наши парни называют это «массажем данных». ГДЕ ВЫ БЕРЕТЕ НАЧАЛО? В СОЗНАНИИ. — Это планета или что? ЧТО ТАКОЕ СОЗНАНИЕ? СОЗНАНИЕ. — Он держит нас за придурков, — сказал Барнс. — Дай мне попробовать, — сказал Тед и сел на место Гарри. ВЫ СОВЕРШИЛИ ПУТЕШЕСТВИЕ? ДА. А ВЫ? МЫ ТОЖЕ. Я ПУТЕШЕСТВОВАЛ. ВЫ ПУТЕШЕСТВОВАЛИ. МЫ ПУТЕШЕСТВОВАЛИ. Я СЧАСТЛИВ. Он сказал что он счастлив, подумал Норман. Еще одно выражение эмоций, и, похоже, на этот раз не книжная цитата. Значит, чужой все же обладает эмоциями… или он просто притворяется, чтобы нас успокоить? — Кончай всякую чепуху, — сказал Барнс. — Спроси про оружие. — Я сомневаюсь что Джерри знает что это такое. — Оборона это сущность жизни, — заявил Барнс. — Я категорически с этим не согласен, — заявил Тед. — Чужие могут не иметь никакого понятия об оружии или обороне. — Если у тебя грязные уши, — сказал Барнс. — Повторяю, оборона — это сущность жизни. Если Джерри живой, он это знает. — Ты возводишь оборону до вселенского принципа, как непременную черту жизни. — Разве это не так? Как же назвать клеточную мембрану или иммунную систему, кожу наконец? Всякое живое существо следит за неприкосновенностью своих границ. Спроси это у Бет. — Я давно заметила, у капитана есть свой пунктик. — Возможно… — сказал Тед. — Но я не думаю, что нам следует вводить понятия, свидетельствующие о нашей паранойе… — Я здесь командир, — сказал Барнс. В этот момент на экране появилось: ВЫ ПУТЕШЕСТВОВАЛИ ДАЛЕКО ОТ ВАШЕГО РАЗМЕЩЕНИЯ? — Попроси его подождать. ПОДОЖДИ ПОЖАЛУЙСТА. МЫ РАЗГОВАРИВАЕМ. Я ВОСХИЩЕН РАЗГОВОРОМ СО МНОЖЕСТВОМ СУЩЕСТВ ИЗ СДЕЛАНО В США. СПАСИБО — ввел Тед. Я РАД НАШЕМУ ЗНАКОМСТВУ. И СЧАСТЛИВ ВСТУПИТЬ В КОНТАКТ С ВАШИМИ СУЩЕСТВАМИ. — Давай кончай, — сказал Барнс. ПОЖАЛУЙСТА НЕ ПРЕКРАЩАЙТЕ. МНЕ ЭТО НРАВИТСЯ. Держу пари он хочет поболтать, подумал Норман. Тысячелетия он блуждал в открытом космосе, пока не был подобран земным звездолетом. Это ставило целый ряд вопросов. Если чужой обладает эмоциями (а об этом говорит многое) не исключена возможность возникновения психических отклонений, включая неврозы и сумасшествие, которым подвержены одинокие люди. Чужой провел в одиночестве тысячелетия. Что с ним могло произойти за такой длительный срок? Он впал в детство? НЕ ПРЕКРАЩАЙТЕ. МНЕ ТАК ХОРОШО. — Кончай, ради Бога, — сказал Барнс. МЫ ОСТАНАВЛИВАЕМСЯ ПОГОВОРИТЬ МЕЖДУ СОБОЙ. В ЭТОМ НЕТ НЕОБХОДИМОСТИ. МНЕ НЕ ХОЧЕТСЯ ПАУЗ. Обиженный раздраженный тон, подумал Норман. Возможно даже несколько повелительный. Он выражается как Людовик XIV. ДЛЯ НАС ЭТО НЕОБХОДИМО. ПОНИМАЮ. Экран очистился. — Так-то лучше, — сказал Барнс. — Давайте сформулируем план наших действий. О чем мы спросим этого парня? — Нам следует признать что он проявил эмоциональную реакцию, — сказал Норман. — И что же? — заинтересовался Барнс. — Мы должны исследовать его эмоциональное состояние. — Ты хочешь произвести психоанализ? — сказал Тед. — Усадить его на стул и спросить, не было ли у него несчастного детства? Сущий мальчишка под взрослой оболочкой. Норман едва сдерживал свои чувства. — Поскольку Джерри обладает эмоциями, нам следует рассмотреть психологические аспекты его реакции. — Не хочу никого оскорблять… Но лично я, не вижу в этом никакого смысла, — заявил Тед. — Психология не наука, а форма религии или суеверия. Вы можете исследовать психику человека, но никто не сможет доказать что вы не правы. Как астрофизик, я утверждаю что это сущая чепуха. — Это мнение разделяют многие, — сказал Норман. — Но в данном случае мы имеем дело с высшим разумом! — Значимость эмоций часто принижают люди не склонные к их проявлению, — уколол Норман. — Это ты про меня? — взвился Тед. — Если ты недооцениваешь их значение, то да. — Полегче на оборотах, парни, — сказал Барнс. — Это уже личный выпад, — заявил Тед. — Я не отрицаю твоей области, — сказал Норман. — Хотя астрофизики склонны к фокусам дальних районов вселенной, избегая реальной сферы. Вас трудно поймать на ошибках… — Это неправда! — заявил Тед. — Хватит! — Барнс стукнул по столу кулаком, и они замолчали. Он задел меня за живое, подумал Норман. И сделал это самым простым образом, критикуя мою область. Норман удивлялся, как мог сработать такой старый трюк? В университете он часто слышал несправедливые нарекания «точных» физиков или химиков и терпеливо разъяснял пользу психологии — пока эти недоумки имели развод за разводом, пока их жены наставляли рога, а дети совершали попытки самоубийства или имели неприятности из-за наркотиков. Он давно уже перестал реагировать на подобные аргументы. Но Тед тем не менее все таки достал его. — Вернемся к делу… Вопрос поставлен ребром. О чем же мы спросим этого парня? О ЧЕМ ЖЕ МЫ СПРОСИМ ЭТОГО ПАРНЯ? Они взглянули на экран. — Что это значит? — вымолвил от удивления Барнс. ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ? — Джерри, ты меня слышишь? — спросил Тед. Я СЛЫШУ ВАС, ТЕД. — Ну и дела, — сказал Барнс. Я РАД ЧТО ВАМ ЭТО ПОНРАВИЛОСЬ.
Глава 34 ПЕРЕГОВОРЫ С ЧУЖИМ
— Норман, — сказал Барнс. — Мне припоминается, в рапорте указывалась возможность телепатии инопланетян. — Да, я упоминал этот момент, — согласился Норман. — И какие были рекомендации? — Никаких, — сказал Норман. — Откровенно говоря, я не думал, что все окажется настолько серьезно. — Что же нам делать? — Барнс посмотрел на экран. НЕ БОЙТЕСЬ. — Это ему легко говорить… Ты слушаешь нас, Джерри? ДА, ХЭЛ. — Какая досада! — Наоборот, это так здорово! — сказал Тед. — Джерри, ты можешь читать наши мысли? — спросил Норман. ДА, НОРМАН. — О Боже, — застонал Барнс. — Он телепат! Может быть и нет, подумал Норман и сконцентрировался на мысли: Джерри, если ты меня слышишь, скажи свое имя. Экран оставался чистым. Может быть, он воспринимает зримые образы? Он представил себе тропический пляж с пальмами. Изображение было очень ясным, но чужой мог не знать, что такое пальмы. Тогда он представил планету с кольцами и подумал: Джерри, я посылаю тебе изображение. Скажи что ты видишь. Он сконцентрировался на образе Сатурна — ярко желтый шар с наклонными кольцами, висящий в темноте космоса. Через десять секунд он взглянул на экран. Чужой не среагировал. Джерри, ты здесь? По прежнему никакой реакции. — Джерри, ты здесь? — спросил он вслух. ДА, НОРМАН. Я ЗДЕСЬ. — Здесь нам нельзя разговаривать… — сказал Барнс. — Может быть, пройдем в туалет и спустим в бачке воду? — Как в шпионских фильмах? — Стоит попробовать. — Я думаю, вы несправедливы к Джерри, — сказал Тед. — Может, надо просто попросить его быть деликатным и не вторгаться в нашу личную жизнь? Я НЕ ХОЧУ ВТОРГАТЬСЯ. — Этот парень знает о нас больше чем мы о нем. ДА. Я ЗНАЮ МНОГОЕ О ВАШИХ СУЩЕСТВАХ. — Джерри, — сказал Тед. ДА, ТЕД. Я СЛУШАЮ. — Пожалуйста, оставь нас наедине. Я НЕ ХОЧУ. МНЕ НРАВИТСЯ С ВАМИ РАЗГОВАРИВАТЬ. — Очевидно, он не прислушивается к доводам, — сказал Барнс. — Джерри, — попросил Тед. — Ты можешь оставить нас ненадолго в покое? НЕТ. ЭТО НЕВОЗМОЖНО. Я НЕ СОГЛАСЕН. — Этот ублюдок открыл свое подлинное лицо, — сказал Барнс. Маленький король, подумал Норман и сказал: — Джерри. ДА, НОРМАН. Я СЛУШАЮ. — Джерри, нам так трогательно с тобой беседовать. СПАСИБО. МНЕ ТОЖЕ ТАК ТРОГАТЕЛЬНО. — Джерри, мы находим тебя обаятельным и милым существом. СПАСИБО, НОРМАН. — И мы готовы разговаривать с тобой много-много часов. ПРЕКРАСНО. — Мы восхищены твоими способностями. Мы знаем что ты обладаешь великой силой и все понимаешь. ДА, НОРМАН. ЭТО ТАК. — Джерри, ты знаешь, мы такие существа которым необходимо поговорить между собой без твоего присутствия. Барнс одобрительно кивнул. МНЕ ТОЖЕ ЕСТЬ О ЧЕМ ПОГОВОРИТЬ. МНЕ ОЧЕНЬ НРАВИТСЯ БЕСЕДА С ВАШИМИ СУЩЕСТВАМИ, НОРМАН. — Да, я знаю, Джерри. Но ты такой умный что должен понять нам необходимо остаться наедине. НЕ БОЙТЕСЬ. — Мы не боимся, просто испытываем некоторое неудобство. НЕ БУДЬТЕ В НЕ УДОБСТВЕ. — Мы так не можем, Джерри. Таков наш обычай. МНЕ ОЧЕНЬ НРАВИТСЯ ГОВОРИТЬ С ВАШИМИ СУЩЕСТВАМИ. Я СЧАСТЛИВ. ВЫ ТОЖЕ СЧАСТЛИВЫ? — Да, очень счастливы, Джерри. Но видишь ли, нам нужно… ХОРОШО. Я РАД ЭТОМУ. — …недолго поговорить наедине, чтобы ты нас не подслушивал. ПОНИМАЮ. ХОЧУ ЧТОБЫ ВАМ БЫЛО УДОБНО И ГАРАНТИРУЮ ВАМ ЧТО ВАМ НУЖНО. — Спасибо, Джерри. — Ты думаешь, он сдержит слово? — спросил Барнс. МЫ ВЕРНЕМСЯ ПОСЛЕ НЕБОЛЬШОЙ ПАУЗЫ ДЛЯ НАШИХ СПОНСОРОВ. И экран погас. Норман рассмеялся. — Забавно, — сказал Тед. — Очевидно, он ловит телесигналы. — Под водой это невозможно. — Для нас… но Джерри может все. — Уверен, он продолжает подслушивать, — сказал Барнс. — Где ты, Джерри? Ничего не происходило, экран оставался пуст. — Он отключился.* * *
— Сейчас вы видели психологию в действии, — сказал Норман, продолжая злиться на Теда. — Извини, — сказал тот. — Беру свои слова обратно. Я не дума, что высший разум может обладать эмоциями. — Давайте покончим с этим, — сказала Бет. — Эмоции и интеллект это как бы две разные стороны сознания, они никак не взаимосвязаны… — сказал Норман. — Поэтому интеллектуальное понимание может оказаться совершенно бесполезным. — Бесполезным? — Тед был шокирован. — В большинстве случаев, да. Если ты прочитал самоучитель по езде на велосипеде, это еще не значит что ты научился на нем ездить. Та часть сознания, которое учится ездить, отличается от того, которое об этом читало. — И как это применить к Джерри? — спросил Барнс. — Если Джерри действительно обладает эмоциями нам следует иметь дело с его эмоциональной стороной, — сказал Норман. — Как раз по твоей части, — сказал Тед. — Но я бы предпочел, чтобы Джерри был холодным интеллектом. — Почему? — Если он такой всесильный, встает вопрос: что будет, если он рассердится?Глава 35 ЛЕВИ
Все разошлись по своим делам. Тед ушел в цилиндр С записывать личные впечатления о Джерри для своей будущей книги. Гарри, измотанный расшифровкой, ушел спать. Барнс и Флетчер ушли в цилиндр Е, разрабатывать стратегию обороны на случай нападения разъяренного инопланетчика. Тина осталась в цилиндре D. Норман и Бет наблюдали за ее педантичной работой. Она работала с панелью, которую Норман раньше никогда не замечал. На ней размещались маленькие газ плазменные экраны, светившиеся рубиновым светом. — Что это? — спросила Бет. — Система наблюдения за внешним периметром. Капитан Барнс приказал привести ее в действие. — Зачем? — спросил Норман. — Не знаю, сэр. Приказы не обсуждают, их выполняют. — Тина, отключи цилиндр Е и иди к нам, — послышался из динамика голос Барнса. — Мне не хочется, чтобы чужой знал о наших планах. — Слушаюсь, сэр. — Параноик, — прошептала Бет. Тина ушла. Какое-то время Норман и Бет сидели молча. Откуда-то доносилось периодичное постукивание. — Что это? — спросила Бет и, подойдя к иллюминатору, оцепенела. Норман подошел к ней. В такт со стуком на дне покачивалась удлиненная искаженная тень. Ему понадобилось некоторое время чтобы понять что это была тень человеческой руки. — Капитан Барнс, вы меня слышите? — крикнул Норман. Ответа не последовало. Он снова щелкнул ключом интеркома. — Капитан Барнс? — Они уже отключили эту линию, — сказала Бет. — Как ты думаешь, тот человек жив? — Не знаю. Может быть. — Пойдем проверим?* * *
Прыгнув в раскрытый люк, он почувствовал внезапный холод воды и металлический привкус воздуха, и опустился на мягкое дно. Через пару секунд рядом приземлилась Бет. — Все о'кэй? — спросила она. — Прекрасно. — Я не вижу ни одной медузы. — Я тоже. Они прошлись под цилиндрами и посмотрели вверх. Стук различался очень отчетливо, но они не смогли обнаружить его источник и прошли под опорами к дальней стороне станции, вглядываясь в яркий свет, затмевающий силуэты цилиндров. — Там, — крикнула Бет. В десяти футах над ними, за кронштейн прожектора зацепилась фигура в голубом водолазном костюме. Тело едва заметно покачивалось в подводном течении и ярко-желтый шлем ударялся о стену станции. — Ты видишь кто это? — спросила Бет. — Нет, — прожектор светил прямо в лицо Нормана. Он попробовал влезть на опору, но его ботинки соскальзывали со скользких бурых водорослей, покрывавших поверхность трубы. Наконец он заметил скобы и полез по ним. Над головой покачивались ноги трупа. Норман поднялся еще на одну ступеньку и нога трупа зацепилась за его воздухопровод. Он попытался освободиться. Тело зашевелилось. Он с ужасом подумал, что человек еще жив. На его шлем упал сорвавшийся ботинок и в смотровое стекло ткнулась голая стопа: серая плоть и посиневшие ногти. Потрясение быстро прошло, ведь он видел много погибших в авиакатастрофе. Он смахнул чужой ботинок и понаблюдал как тот падает к Бет. Затем отцепил труп и развернул его за плечи, чтобы заглянуть в лицо. — Это Леви. Ее шлем был наполнен водой. За стеклом он увидел выкатившиеся в ужасе глаза, оскаленный рот. — Поймала… — сказала Бет, потянув тело вниз. — О Боже! Норман полез вниз, а Бет тем временем, вытащила тело под свет прожекторов. — Она мягкая, будто бы у нее переломаны все кости. — Я заметил. Он присоединился к Бет, чувствуя странную отрешенность и спокойствие, хотя помнил Леви живой. Они перевернули тело и увидели на левой стороне костюма длинный разрыв, сквозь который виднелась красная плоть. — Несчастный случай? — Норман нагнулся к разрыву. — Не думаю, — сказала Бет. — Подержи ее, — он отогнул края рваной материи, рассмотрел рану. Рваная звездообразная. — Да, вижу, — она отступила в сторону. — Что бы это могло быть? — Не знаю… — Плоть как бы изжевана. — О Господи! Да, несомненно изжевана, подумал он, ощупывая место разрыва. Около его шлема проплыло облако бурой крови. — Пошли назад. — Подожди, — сказал Норман ощупывая мягкие как губка ноги, плечи и бедра трупа. Кости были переломаны во многих местах Как это могло случиться? — Мне здесь не нравится, — напряженно напомнила Бет. — Подожди секунду. При первом осмотре он подумал что рана Леви представляет собой чей-то укус, но теперь засомневался. — Словно бы кто-то прошелся наждаком по ее коже… — начал он и вздрогнул когда что-то белое и маленькое пролетело мимо его шлема. Бешено застучало сердце. Но разглядев упавший под ноги круглый, почти непрозрачный шарик размером с мячик для гольфа, он понял что это не медузы. Оглядевшись, он различил в воде тонкие потоки слизи и еще много таких же белых шариков. — Что это, Бет? — Яйца или икра… Пожалуйста, Норман, уйдем отсюда. — Еще секундочку. — Нет, Норман, сейчас. В это мгновение они услышали доносившийся из станции при глушенный вой сирен. В шлеме Нормана послышался треск и затем голос Барнса: — Черт побери, что вы там оставили? — Мы нашли Леви, Хэл. — Скорее на станцию, черт возьми. Вы там не одни. Сенсоры на что-то среагировали. И это «что-то» чертовски большое. — А как же тело Леви? — Норман помедлил. — Забудьте про труп и со всех ног на станцию. Нельзя же просто так бросить тело, подумал он. Надо что-то придумать. — Что с тобой, Норман? — в ответ он пробормотал что-то невнятное. Бет схватила его за руку и потянула к станции. Уши закладывало от неестественно громких сигналов тревоги. Неожиданно он все понял. Это сработала сигнализация внутри его скафандра. Норман дрожал, его зубы отбивали чечетку — он хотел что-то сказать, но укусил язык и почувствовал вкус крови. Конечности онемели. Все вокруг как бы замедлилось, он чувствовал странную скованность мыслей. Вода кишела белыми яйцами. Норман видел, что они облепили все стены цилиндров. — Скорее, — торопил их Барнс. — Оно приближается. Когда они добрались до шлюза он почувствовал сильные колебания воды. Сюда плыло что-то очень большое. Бет подтолкнула его вверх. Он сознавал как вынырнул из воды, чувствовал как Флетчер подхватила его за плечи и втянула в станцию. Ничего не соображая и слыша лишь вой сирен, он видел, как Бет пулей выскочила из воды, как захлопнулся люк. Кто-то снял с него шлем. Его тело сотрясали судороги, он упал на палубу. Его извлекли из водолазного костюма, кутали в серебристое одеяло пока не унялась дрожь. И вдруг несмотря на тревогу, он уснул.Глава 36 ПО АРМЕЙСКИМ ЗАКОНАМ
— Не надо было выходить из станции, — сказал Барнс. — У вас не было разрешения. — Леви могла оказаться еще живой, — возразила Бет. — Но она была мертва и вы без всякой надобности рисковали своей жизнью. — Это была моя идея, Хэл, — сказал Норман, по-прежнему закутанный в одеяло. Ему дали выпить спирта, и теперь он чувствовал себя немного лучше. — Благодари Всевышнего что ты остался жив, — сказал Барнс. — А что случилось? — Смотри, — тот помахал перед ним лопастью вентилятора. — В твоем скафандре полетел циркулятор и в результате произошло резкое охлаждение. Еще минута, и с тобой было бы все кончено. — Это произошло так неожиданно… — сказал Норман. — Я даже ничего не понял. — Хочу внести ясность, — сказал Барнс. — Это вам не научная конференция и не отель «Прелести океана», где вы можете делать все что заблагорассудится… Это военная операция и вы черт вас побери, должны следовать приказам. Ясно? — Военная операция? — удивился Тед. — С каких это пор? — С самой первой минуты. — Почему нас не поставили в известность? Лично я, не хочу участвовать в… — Тогда уходи, — сострила Бет. — Ты знаешь, что вся эта затея оплачена Пентагоном? — спросил Барнс. — Но я же не думал что… — А ты подумай… Глубоководная станция, насыщенная экзот-среда и полное оборудование обходятся в сто тысяч долларов в час. Следовательно, общая стоимость проекта достигает ста миллионов долларов. Нельзя добиться военных ассигнований без того что называется «усилением военного потенциала»… Все очень просто: нет ожидаемой выгоды, нет и денег. Уловил? — Значит, все было устроено из-за оружия? — спросила Бет. — Вот именно, — сказал Барнс. — Но я не предполагал… — снова начал Тед. — Ты это серьезно? Я тебя сразу же предупредил, это военная операция. Разве не так? — Да. — В таком случае, заткнись, поскольку ты знал на что шел. — Я думал что ты перегрелся на солнышке, — сказал Тед. — А я что ты самовлюбленный баран, — огрызнулся Барнс. — Кто-нибудь знал что Леви вышла наружу? — спросил Гарри. — Она заменила погибшую Эдмундс и была обязана каждые двенадцать часов ходить к субмарине, — пояснил Барнс. — Зачем? — спросил Гарри. — Рядом с ГД-7 стоит перевернутый купол ангара, а под ним причалена резервная мини-субмарина. Устав предписывает каждые двенадцать часов переносить на нее все пленки и кассеты и сбрасывать показания таймера. Если никто не нажмет кнопку сброса таймера точно в назначенный срок, субмарина автоматически сбросит балласт и уйдет на поверхность. Если на станции произойдет какая-нибудь катастрофа, ВМС найдут субмарину и будут обладать, по крайней мере, частью накопленной информации. — Понимаю. Субмарина — это наш «черный ящик». — Можно сказать и так. Но это на самый крайний случай. — Леви ходила сбросить показания таймера? — Да и похоже успела это сделать, иначе субмарина всплыла бы на поверхность. — Каким образом она погибла? — Гарри внимательно уставился на Барнса. — Этого мы не знаем, — ответил тот. — Ее тело раздавлено, — сказал Норман, — и стало мягким как губка. — Час назад, была заново отрегулирована система наружного наблюдения. Чем это вызвано? — Мы получили странные показания датчиков. Они зафиксировали какой-то крупный объект. — Но сигнализация не сработала. — Нет. Эта штука превышала максимальные показатели. — Иными словами оно было слишком большое чтобы включилась сигнализация? — Да. После ложной тревоги мы поставили систему на игнорирование крупных объектов, поэтому я дал приказ перерегулировать показатели. — И, когда Бет и Норман вышли наружу, все сработало? — Я не знаю, что это было, — сказала Тина. — Полагаю, какое-то морское животное. Бесшумное и очень большое. — Каких размеров? — спросил Гарри. — Доктор Адамс, я могу утверждать, что оно было не меньше нашей станции.Глава 37 НА ОСАДНОМ ПОЛОЖЕНИИ
Бет положила круглое белое яйцо на платформу сканирующего микроскопа. — Безусловно, морское беспозвоночное, — сказала она, глядя в окуляр. — Интересной особенностью является скользкое протеиновое покрытие, — она ткнула пинцетом. — А кому это принадлежит? — спросил Норман. — Пока не знаю… — она продолжала исследования, но в этот момент завыли сирены и замигали красные лампы. В груди Нормана похолодело. — Наверное еще одна ложная тревога, — сказала Бет. — Внимание, — послышался из динамиков голос Барнса. — Объявляю военное положение. — Дерьмо! — выругалась Бет. Она грациозно сбежала по трапу, словно ее окружали горящие жерди. Следом неуклюже спустился Норман. В секторе связи он застал известную сцену: с консоли снимали задние пане ли, все так же мигали лампы и ревели сирены. — В чем дело? — крикнул Норман. — Технические неполадки… — крикнул Барнс. — Эта проклятая сирена не желает заткнуться… Ради Бога, выруби эту хреновину! — Сейчас, сэр, — за консолью виднелась спина Флетчер. — Вырубай, мне ничего не слышно! Что же тут слушать? удивился Норман. — О Господи! — вскрикнул налетевший на него Гарри. — Тина, включай сонар, — кричал Барнс. Она невозмутимо спокойно надела наушники. Норман посмотрел на монитор. Сфера была закрыта. Бет подошла к иллюминатору и внимательно изучала облепившую его белую икру. Барнс носился как дервиш, кричал и изрыгал проклятия. Неожиданно сирены умолкли, разом погасли сигнальные лампы. Крошка Флетчер облегченно вздохнула. — Я думал, вы закрепили… — начал Гарри. — Тссс! Послышался мягкий звук сонарных импульсов. Тина нахмурилась и сосредоточенно обхватила наушники. Никто не смел шелохнуться. — Буквально минуту назад мы получили новый сигнал, — шепотом пояснил Барнс. — Что-то очень большое. — Все тихо, сэр, — сказала наконец Тина. — Переходи на пассивный. — Слушаюсь, сэр, — гудение сменилось легким свистом и Тина отрегулировала громкость динамика. — Гидрофоны? — шепнул Гарри. — Полярные стекло-сенсоры, лучшие в мире, — кивнул Барнс. Все напряженно вслушивались, но не слышали ничего, кроме свиста, напоминавшего Норману бульканье пузырей. — Хитрый ублюдок, — сказал Барнс. — Он ослепил нас, загадив все иллюминаторы. — Это икра, — поправила Бет. Тина покрутила шкалу настройки. Послышался мягкий треск, словно бы где-то мяли целлофан. — Что это? — спросил Тед. — Крупная рыба, — сказала Бет. Капитан Барнс кивнул. — Гидрофоны разрегулировались, — сообщила Тина и они снова услышали свист. Почувствовав в ногах усталость, Норман сел. Рядом присел Гарри. Норман отметил что он выглядит скорее задумчивым чем встревоженным. Стоявший у дверей Тед прикусил губу и выглядел как перепуганный ребенок. Послышался мягкий электронный гудок, задергались линии на газ-плазменных экранах. — Позитивный результат на периферийных сенсорах, — доложила Тина. Восточное направление. Перемещается… — они услышали скрежет металла. — Что это? — Он задел решетку. — Задел? Судя по звукам, он разнес ее до основания. Норман вспомнил что решетка была сделана из трехдюймовых труб. — Акула? — предположила Бет. — Навряд ли, — Барнс покачал головой. — Позитивный результат на границе периметра. Он продолжает движение. — Переходи на активный. «Понг» отдалось в комнате эхо сонара. — Запеленговала, — объявила Тина. — Сто ярдов. — Дай изображение. — ФАС включен, сэр. Быстрая последовательность «понг-понг-понг-понг» — затем пауза и снова «понг-понг-понг-понг» Заметив недоумение на лице Нормана Флетчер наклонилась и прошептала: — По данным наружных излучателей наш сонар построит вполне приличное изображение, — он уловил в ее дыхании запах ликера и подумал: где она его достала? «Понг-понг-понг-понг» — Идет построение. Девяносто ярдов. «Понг-понг-понг-понг» — Образ готов. Они повернулись к экранам и увидели бесформенную расплывчатую кляксу. Норману это мало о чем говорило. — Господи, — прошептал Барнс. — Вы только посмотрите на его размеры! «Понг-понг-понг-понг» — Восемьдесят ярдов. «Понг-понг-понг-понг» На новом образе различалась продольная полоска. По краям изображение было достаточно резким, но все же мало что говорило. Большая клякса… — О Боже! Тридцать-сорок футов в ширину! — Таких крупных рыб не существует, — заявила Бет. — А кашалот? — Это не кашалот. Покрытый испариной, Гарри снял очки, вытер их о комбинезон, снова водрузил на горбинку носа, но очки соскользнули. Гарри повернулся к Норману и пожал плечами. — До объекта пятьдесят ярдов, — доложила Тина. «Понг-понг-понг-понг» — Тридцать ярдов. «Понг-понг-понг-понг» — Тридцать ярдов. «Понг-понг-понг-понг» — Он остановился в тридцати ярдах, сэр. Они слышали свист гидрофонов, затем четкий щелчок. Пот катился прямо на глаза. Норман утерся рукавом комбинезона. Вспотели и все остальные. Напряжение было невыносимым. Сфера на мониторе по прежнему оставалась закрытой. Свист гидрофонов, затем скрип — словно бы по деревянному полу волокли тяжелый мешок — и снова свист. — Повторить реконструкцию образа? — прошептала Тина. — Нет, — сказал Барнс. Свист усиливался… Затем наступила тишина и послышалось громкое, очень близкое бульканье воды. — Господи, — прошептал Барнс. — Он совсем рядом. Послышался глухой удар о стену станции и на дисплее появилась надпись:Я ЗДЕСЬ.
Последовавший за этим первый удар сбил их с ног. Они покатились по палубе. Все вокруг трещало и стонало, эти звуки были ужасающе громкими. Едва Норман поднялся на ноги и увидел Флетчер с окровавленным лбом, как последовал второй удар Нормана отбросило в сторону и он ударился головой о металлическую перемычку цилиндра. Тут на него налетел Барнс. Пытаясь удержаться, капитан задел Нормана за лицо и тот упал на пол. Рядом упал один из мониторов, посыпались искры. Станцию шатало как при сильном землетрясении. Они хватались за все что попадется под руку, пытаясь удержать равновесие. Но самым ужасным был шум: оглушительный треск и скрежет металла. Неведомый монстр сотрясал станцию. Одна рука капитана Барнса истекала кровью, но он продолжал командовать и пробираться к выходу. Норман не слышал ни чего, кроме ужасающих звуков раздираемого металла. Он видел как через переборку протиснулась Флетчер, затем прошли Тина и Барнс, оставлявший на стенах кровавые отпечатки. С трудом держась на ногах, Бет добралась к Норману и, схватив за руку, крикнула: — Норман… Мы… — здесь она не удержалась и полетела вперед. Сбитый с ног Норман упал на ковер и проскользнув по нему к холодной стене цилиндра с ужасом обнаружил что их станция дала течь. С большим трудом ему удалось подняться на ноги и заслонить собой бьющую с ребра струю. Оглянувшись он увидел другие, с потолка и стен. Станция трещала по швам. — Мы течем… — кричала Бет. — Господи, нас затопляет! — Знаю, — сказал Норман. — Даю давление, — долетел из динамика голос Барнса. Прежде чем через него перелетел и ударился о консоль Тед Норман успел различить крупные светящиеся буквы: НЕ БОЙТЕСЬ. — Джерри, — кричал Тед. — Останови это, Джерри! Внезапно рядом с Тедом появился Гарри. — Побереги легкие, он пришел нас убивать, — крикнул он. — Это недоразумение, — кричал Тед, падая на диван и болтая руками. Скрежет металла не умолкал. Нормана швыряло из стороны в сторону. Он искал за что уцепиться, но тщетно. — Тина и я выходим наружу, — сказал капитан Барнс. — Командование принимает Флетчер. — Не уходите, — кричал Гарри. — Люк открыт, — лаконично сказал Барнс. — Тина, за мной! — Вы погибнете, — крикнул Гарри. И тут его швырнуло на Бет. Норман снова очутился на полу и ударился головой о ножку дивана. — Мы снаружи, — объявил Барнс. Внезапно удары прекратились Тряска кончилась. Через дюжины течей станцию заливало водой а они смотрели на динамик и ждали связи.
* * *
— Люк свободен, нам повезло, — передавал Барнс. — Мы вооружены гарпуном системы Джей-9, стреляющим зарядами Таглина-50, и покажем этому ублюдку парочку забавных трюков. Молчание. — Видимость около пяти футов… Похоже, он взмутил донные осадки… очень темно… Мы идем вдоль опор. Молчание. — Сейчас мы свернули на восток. Тина? Молчание. — Тина? — Я позади, сэр. — Держись за мой баллон… о'кэй. Молчание. — Не думаю, что им удастся убить этого монстра, — вздохнул Тед. Я тоже, подумал Норман. Больше никто не сказал ни слова. Они вслушивались в усиленное дыхание Тины и Барнса. — Северо-восточный угол… Чувствую сильное течение… Он где-то близко… Видимость хуже пяти футов… С трудом могу разглядеть подпорку… Он очень большой… Тина? Только тишина и треск статических разрядов. — Тина, ты где? Молчание. — Я потерял Тину. Другая, очень долгая, пауза. — Не знаю, что это… Тина, если ты меня слышишь, оставайся на месте… Он близко… Я чувствую его движение… Этот парень взмутил много воды… Настоящий монстр… Хотел бы я видеть, что это такое. Молчание. — Тина? Это же… — тут раздался приглушенный звук который вполне мог оказаться взрывом. Они переглянулись пытаясь понять что это значит, но в следующий момент тряска возобновилась. Не ожидавший этого Норман улетел вбок и ударился о косяк двери. Гарри налетел на стену. Норман прижал к себе слетевшие с него очки и потерял сознание. Все померкло.Глава 38 ПОСЛЕ НАПАДЕНИЯ
Норман вздохнул пар горячей воды. Стоя в душе, он осмотрел свое тело и удивился что еще жив. На голове ныли многочисленные ушибы и ссадины, левое бедро стало пурпурно-красным, большая царапина на груди тянулась почти до самого живота, а правая рука распухла и налилась болью. Впрочем, болело повсюду. Неосторожно задрав голову, он застонал. — Эй, — позвал его Гарри. — Как ты там? — Нормально. После Нормана в душ зашел Гарри. Его худое тело покрывали синяки и царапины. Норман посмотрел на лежавшего на койке Теда: тот вывихнул оба плеча. Бет вправила их за полчаса предварительно вколов морфий. — Как ты? — спросил Норман. — Хорошо. Энтузиазм Теда улетучился без следа… У него есть ущерб посущественней вывиха плеч, подумал Норман. Такого наивного ребенка известие о враждебности внеземного разума могло выбить из колеи. — Болит? — спросил Норман. — Все в порядке. Норман осторожно присел на койку, чувствуя как по позвоночнику пробежала боль. Пятьдесят три года, в самый раз для игры в гольф, подумал он, я должен быть где угодно только не здесь. Он поморщился натягивая ботинок на израненную правую ногу. Почему-то вдруг вспомнились пальцы ног Леви, цвет мертвой кожи и ботинок, упавший на его шлем. — Они нашли Барнса? — спросил Тед. — Не знаю, — сказал Норман. — Наверное. Он оделся и ушел в цилиндр D, перешагивая через лужи соленой воды. В секторе связи обстановка была не из самых благоприятных. Мокрые компьютерные консоли. Стены, облепленные комками белой уретановой пены. В центре всего стояла Крошка Флетчер с распылителем в руках. — Правда это не так красиво как раньше, — заметила она. — Это надежно? — Но я не гарантирую, что мы выдержим еще одну такую атаку. — А электроника работает? — Я не проверяла, но с ней ничего не должно было случиться, она же водонепроницаемая. Норман кивнул. — Есть вести от капитана Барнса? — спросил он, поглядев на кровавые отпечатки на стене. — Нет, сэр. О кэпе никаких известий, — Флетчер перехватила его взгляд. — Не беспокойтесь, я все смою. — Где Тина? — Отдыхает в цилиндре Е. — Там сухо? — Да, — сказала Флетчер. — Странная вещь… В нем никого не было и он остался совершенно невредимым. — Джерри не давал о себе знать? — Нет, сэр. — Джерри, ты здесь? — спросил он, включив компьютер. Экран оставался пуст. — Джерри! — он подождал мгновение и выключил консоль.* * *
— Вот, — сказала Тина, стянув одеяло с левой ноги. Раны оказались намного серьезней, чем можно было предполагать по ее стонам. На ее ноге по диагонали тянулась серия блюдцеобразных рубцов, распухших и посиневших в центре. — Это раздулось совсем недавно, — пояснила она. Норман заметил, что распухшие области окружали следы зубов. — Что ты чувствовала? — спросил он. — Это было ужасно… — сказала Тина. — Сначала здесь что-то приклеилось, затем я почувствовала сильные ожоги. — Ты что-нибудь видела? — Это была длинная плоская лопатка, похожая на гигантский лист. Она прыгнула и обхватила мою ногу. — А цвет? — Ближе к коричневому. Я не смогла разглядеть. — А капитан Барнс? — он сделал паузу. — В то время я его потеряла, сэр. Я не знаю, что с ним случилось. Не надо копаться в ее чувствах, подумал он. Ты поступила правильно. — Тина, Бет осмотрела твои раны? — Да, сэр. Она была здесь несколько минут назад. — О'кэй. Тогда отдыхай. — Сэр? — Да, Тина? — Кто будет писать рапорт? — Не тревожься и сконцентрируй все мысли на выздоровлении. — Хорошо, сэр.* * *
Приблизившись к лаборатории Бет, он услышал записанный на видеомагнитофон голос Тины: — Как ты думаешь, им удастся открыть сферу? — Может быть, — послышался голос Бет. — Я не знаю. — Она меня чем-то пугает. И снова голос Тины: — Как ты думаешь, им удастся открыть сферу? — Может быть. Я не знаю. — Она меня чем-то пугает. Бет сидела перед консолью и внимательно изучала запись. — Все по прежнему? — спросил Норман. — Да. Бет-на-экране доедала кекс. — Для паники нет никаких оснований. — Это неизвестность, — отвечала ей Тина. — Но это еще не обозначает опасность или угрозу… Скорее это просто необъяснимое. — Знаменитая финальная фраза, — сказала Бет. — Прекрасно сказано, — сказал Норман. — Держи ее для успокоения нервов. — Ты боишься змей? — спросила на экране Бет. — Меня они не беспокоят, — ответила Тина, снова появившаяся на мониторе. Бет остановила запись и повернулась к Норману. — Как давно это было! — Мне кажется что прошла целая вечность, — согласился он. — Значит, мы прожили яркую жизнь. — Значит, мы пережили смертельную опасность, — сказал Норман. Почему ты вдруг вернулась к этой записи? — Потому что не смогла придумать ничего другого… Если у меня нет работы, я могу устроить одну из традиционных женских сцен. Ты уже в этом убедился. — Да? Я ничего не помню. — Спасибо, — сказала она. Норман заметил на диване в углу лаборатории одеяло и переставленную Бет лампу. — Ты перебралась сюда? — Да… Мне здесь нравится и я чувствую себя как королева преисподней, — она улыбнулась. — Это нечто вроде детского домика на деревьях. Ты устраивал такие в детстве? — Нет, никогда. — Я тоже, — призналась Бет. — Только воображала. — Выглядит очень уютно. — Ты думаешь, я постарела? — Я только сказал что здесь вполне уютно. — Так я постарела? — Ты великолепна, Бет. Видела раны Тины? — Да, — Бет нахмурилась и махнула на аквариум с белыми шариками. — И это тоже… — Никак, икры прибавилось? — Я сняла их с костюма Тины… Ты помнишь запах, когда мы помогали ей влезть в станцию? Он вспомнил вонь аммиака, словно бы Тина окунулась в нюхательную соль. — Насколько мне помнится, только одно создание может пахнуть подобным образом… Arсhiteuthis Sanсtiрauli. — Что это? — Один из видов гигантских кальмаров. — Значит, это он напал на станцию? — Скорее всего… — она объяснила, что о гигантских кальмарах известно очень мало, поскольку исследовались только выброшенные прибоем останки, пропахшие аммиаком. Долгое время гигантские кальмары считались мистическим морским чудовищем наподобие легендарного Кракена. Но в 1861-м появились первые достоверные факты. Французское военное судно привезло часть останков гигантского кальмара. Кроме того ученым неоднократно попадались мертвые кашалоты со следами гигантских присосок. Ведь кашалоты являются единственными соперниками гигантских кальмаров. — Сейчас обнаружено по меньшей мере три вида, обитающие в разных океанах, — продолжала она. — Их вес измеряется тысячами фунтов. Голова длиной около двадцати футов увенчана короной с восьмью руками, каждая из которых усыпана присосками. В центре короны острый семидюймовый клюв. — Разорвавший костюм Даниела? — Да, — кивнула она. — Клюв расположен в плотном мускульном кольце и может поворачиваться в стороны. А радула, или язык кальмара, похожа на наждак. — Тина упоминала какие-то бурые «листья» — Гигантский кальмар обладает также двумя щупальцами, вытянутыми до сорока футов. Каждое из них заканчивается плоской листообразной «лопаткой» которые используются для поимки добычи. Присоски окружают хитиновые кольца, поэтому вокруг ран виднеются следы «укусов». — Как с ним бороться? — спросил Норман. — Теория утверждает, что Arсhiteuthis Sanсtiрauli, несмотря на свои внушительные размеры, не обладают большой силой. — Хватит с меня теории, — сказал Норман. — Никто не знает их подлинной силы, ведь ученым не попадались живые экземпляры. Нам выпало сомнительное счастье быть первыми. — Но его можно убить? — Запросто. Мозг кальмара размещен за пятнадцатидюймовыми глазами. Если в них выстрелить, ты почти наверняка заденешь нервную систему. — Как ты думаешь, Барнс убил кальмара? Она пожала плечами. — Может быть, он здесь не единственный? — Я не знаю.Глава 39 ПОСЕТИТЕЛЬ
Норман спустился в сектор связи, чтобы попытаться возобновить контакт с Джерри, но тот не отзывался. Наверное, он ненадолго задремал, потому что когда открыл глаза, то увидел опрятного негра в морской униформе который смотрел через его плечо на экран. — Как дела, сэр? — спросил негр. Его новая, с иголочки, униформа слегка похрустывала. Норман почувствовал бурный восторг. Прибытие этого человека могло означать только одно: корабли вернулись, за ними прислали субмарину. Они спасены! — Чертовски рад вас видеть… — сказал Норман, пожимая его руку. Когда вы прибыли? — Только что, сэр. — Другие уже знают? — Другие? — Да. Нас… м-м… шестеро. Разве вас не предупредили? — Не знаю что на это сказать, сэр. Норман с удивлением отметил что моряк не выражал никаких эмоций кроме скуки. На мгновение он увидел окружающую обстановку глазами постороннего: большие лужи и разбитые консоли забрызганные пеной стены. Похоже, здесь кончилось настоящее побоище. — У нас возникли некоторые проблемы, — сказал Норман. — Нетрудно догадаться, сэр. — Трое погибли. — Весьма прискорбно, сэр. Снова скука. Или нейтральность? Здесь что-то не так. — С какого вы корабля? — спросил Норман. — С «Морской осы», сэр. — Ну ладно, — сказал Норман. — Идите, порадуйте остальных. — Да, сэр, — моряк ушел. Норман встал, душа его ликовала. Мы спасены!* * *
— По крайней мере это было не галлюцинацией, — сказал Норман, указав на монитор. — Да, но куда же он делся? — спросила Бет. Они обыскали всю станцию но не обнаружили никаких следов чернокожего моряка. Прежде чем порвался трос, зонд зарегистрировал на поверхности ветер в восемьдесят узлов и волны не менее тридцати футов. Следовательно, с поверхности никто не спускался. Тогда откуда он мог появиться? И куда исчез? — В реестре ВМФ нет никакой «Морской осы», — сказала Флетчер, заглянув в базу данных. — Черт побери, что это было? — воскликнул Норман. — Может быть иллюзия? — предложил Тед. — Иллюзии не остаются на видео… — сказал Гарри. — И кроме того, я тоже видел этого посетителя. Мне как раз снился сон о нашем спасении, когда меня разбудил стук чьих-то шагов. А открыв глаза, я увидел этого моряка. — Ты с ним разговаривал? — спросил Норман. — Да. Но он был какой-то странный. Скучный, словно бы ему все надоело. — Могу утверждать что с ним было не все в порядке, — согласился Норман. — Но откуда он взялся? — спросила Бет. — Существует только один вывод… — сказал Тед. — Он прибыл из сферы. По крайней мере, имеет к ней непосредственное отношение. — Зачем Джерри послал моряка? Чтобы шпионить за нами? — Вряд ли, — Тед покачал головой. — Похоже, он обладает способностью к реконструкции живых существ. Не стоит смешивать Джерри с напавшим на нас монстром. Я считаю что это не входило в его планы. Это было чистой случайностью — гигантский кальмар принял цилиндры за своих врагов кашалотов. Норману это объяснение показалось чересчур гладким. — Джерри настроен враждебно, — сказал он. — Он не может быть нашим врагом, — заявил Тед. — Сомневаюсь, что он хотел причинить вред. — Так или иначе, нам лучше избежать новой атаки, — сказала Флетчер. Корпус станции этого не выдержит… системы жизнеобеспечения тоже. Сейчас я увеличила давление, чтобы препятствовать затоплению станции, и оно сделалось больше наружного. Это ликвидировало все течи, но мы стали терять воздух и за час ремонтных работ израсходовали шестнадцатичасовой запас. Так мы можем выпустить весь воздух. Они обдумали сложность создавшейся ситуации. — Чтобы удержать баланс, я сбросила давление на три сантиметра, продолжала она. — Сейчас все в порядке… Но после очередной атаки нас раздавит как пивную банку. Этого Норман не знал, но в компетентности Флетчер сомневаться не приходилось. — Что же нам делать? — спросил он. — У нас имеется одна штука, под названием ВВСЗ или высоковольтная система защиты… — сказала она. — В цилиндре В есть устройство, пропускающее по стенам станции слабый электрический ток, препятствующий появлению коррозии, к нему прикреплен зеленый щит. Это повышающий трансформатор мощностью два миллиона вольт, что вряд ли понравится этому монстру. — Почему мы не применили ее раньше? — спросила Бет. — Почему Барнс рисковал… — Потому что здесь есть свои проблемы, — сказала Флетчер. — Например, насколько я знаю, ей никогда не пользовались. — Но наверное проводились какие-нибудь испытания? — Во всех случаях в станции возникал пожар. — Сильный? — спросил Норман. — Пожар уничтожит изоляцию, обшивку стен и через пару минут мы можем сгореть заживо. — Но для горения требуется кислород, — сказала Бет. — Здесь его только два процента. — Совершенно верно, доктор Холперн, — сказала Флетчер. — Но его содержание непостоянно: каждые четверть часа оно повышается до шестнадцати процентов. Если в момент применения высоковольтной защиты в воздухе окажется высокая концентрация кислорода, огонь займется в три раза быстрей, чем на поверхности, и пожар легко выйдет из-под контроля. Норман оглядел стены цилиндра и заметил три огнетушителя, на которые раньше попросту не обращал внимания. — Даже если мы справимся с пожаром, он плохо воздействует на некоторые системы, — продолжала Флетчер. — Регуляторы воздуха, к примеру, не смогут справиться с продуктами горения. — Что еще? — Это наша единственная надежда, — сказала Флетчер. Они переглянулись. — О'кэй, — сказал Норман. — Единственная надежда. — Будем надеяться что атак больше не будет… В это мгновение на газ-плазменных экранах консоли дернулись какие-то линии и комнату наполнил мягкий свист. — Сигнал с периферии, — хладнокровно доложила Тина. — Где? — спросила Флетчер. — Север. Приближается к станции. Я ИДУ. — появилось на мониторе.* * *
Они выключили свет. Норман подошел к иллюминатору и попытался что-нибудь разглядеть. Они уже знали что темнота здесь не абсолютная, ведь тихо океанские воды прозрачны настолько, что даже на тысячефутовой глубине можно уловить немного света. Эдмундс сравнивала его со светом звезд, но ведь и при звездном свете можно раз глядеть немало. Норман прикрылся руками и стал ждать, пока глаза не привыкнут к темноте. Он слышал свист гидрофонов. За его спиной Тина и Флетчер работали с мониторами. — Джерри, ты меня слышишь? — повторял Тед. Но чужой не откликался. — Ты что-нибудь видишь? — спросила у Нормана Бет. — Пока ничего. — Восемьдесят, — говорила Тина. — Шестьдесят… Сонар? — Не надо, — сказала Флетчер. — Отключить электронику? — Да, все что только можно… — консоли погасли, продолжали светиться только обогреватели. Все напряженно вглядывались в окружающую темноту. Норман вспомнил, что на адаптацию к темноте уходит около трех минут. Он начинал различать очертания: прямая решетка и смутный силуэт звездолета. Ничего более. Затем на горизонте показалось зеленое сияние. — Словно всходит зеленое солнце, — сказала Бет. Сияние разгоралось и вскоре они стали различать аморфную зеленую массу с полосками по бокам. Норман подумал, что это напоминает изображение сонара. — Это действительно кальмар? — спросил он. — Да, в анфас. Щупальца частично скрыты телом. Вот почему его трудно узнать. Кальмар приближался. Тед вернулся к консоли и крикнул: — Джерри, ты нас слышишь? — Доктор Филдинг, она отключена, — сказала Флетчер. — Ради Бога, дайте мне с ним поговорить. — Я думаю, период мирных переговоров окончен, сэр. Теперь Норман различал на его бледно-зеленом теле острый вертикальный гребень, более отчетливо наметившиеся щупальца. — Он обошел решетку. — Кальмары способны извлекать уроки из прошлого, — сказала Бет. Полагаю, ему не понравились острые края. Кальмар плавно обогнул корпус звездолета и они смогли по достоинству оценить его размеры. Не меньше дома, со страхом подумал Норман. — Джерри! Джерри! — Успокойся, Тед. — Тридцать ярдов, — сказала Тина. — Плывет дальше. По мере приближения Норман различал два длинных щупальца вытягивающихся далеко назад. Извивая руки и щупальца, кальмар, тем не менее, обходился без их помощи, передвигаясь за счет реактивной тяги. — Двадцать ярдов. — Господи, — не выдержал Гарри. — Какой он здоровый! — Между прочим, — сказала Бет. — Мы первые, увидевшие живого гигантского кальмара. Это великий момент. Из гидрофонов послышалось бульканье пузырей. — Десять ярдов. Исполин повернулся и они увидели его гигантский профиль: светящееся тридцатифутовое тело с большими немигающими глазами, круг извивающихся как зловещие змеи рук и два длинных щупальца с плоскими листообразными конечностями. Он разворачивался, пока его длинные щупальца не повернулись к станции. В массе светящихся зеленых мускулов они увидели острый щелкающий клюв. Кальмар ринулся вперед. Комнату залило бледным зеленым сиянием. — Боже милостивый! Он нападает, подумал Норман. На этот раз мы пропали. Щупальце монстра обвило станцию. — Джерри! — закричал Тед. Кальмар застыл и немного развернулся. Они увидели громадный гипнотический глаз. — Джерри! — казалось, кальмар заколебался. — Он слушает, — закричал Тед. Схватив со стены фонарь он посветил в иллюминатор и мигнул один раз. В ответ, гигантское тело кальмара погасло, но тут же снова налилось зеленым сиянием. — Он слушает, — сказала Бет. — Он разумный, — Тед мигнул фонарем два раза. Кальмар тоже мигнул дважды. — Как он это делает? — спросил Норман. — Такая кожа называется хроматофорной, — сказала Бет. — Она может закрывать и открывать определенные ячейки. Тед мигнул три раза, кальмар также мигнул трижды. — Я же говорил… — сказал Тед. — Он разумный и хочет установить с нами контакт. Тед мигнул — тире, точка, точка. Кальмар в точности повторил эти сигналы. — Это ребенок. Поговори со мной, Джерри. Тед послал более сложную комбинацию. Кальмар отозвался и поплыл влево. — Я договорюсь с ним, — сказал Тед. Пока кальмар плыл, Тед перебегал от иллюминатора к иллюминатору, мигая своим фонарем. Кальмар отзывался, но Норман чувствовал что он преследует собственную цель. Они последовали за Тедом из цилиндра D в цилиндр С. Кальмар отзывался и продолжал плыть дальше. — Что он делает? — Может быть, он зовет нас. — Куда? Они прошли в цилиндр В где не было иллюминаторов. Тед по бежал к шлюзу, но и там не было иллюминаторов. Тогда он открыл люк. — Осторожней, Тед. — Я говорил вам, он разумный, — сказал Тед. Вода у его ног засветилась зеленым. — Он приплыл сюда. Они не видели самого кальмара, только его сияние. Тед по грузил фонарь в воду и мигнул один раз. Кальмар погас и снова зажег свой свет. — Продолжает общаться, — сказал Тед. — И пока он… С поразительной быстротой в раскрытый люк влетело и пронеслось по сторонам щупальце. Перед лицом Нормана промелькнул светящийся стебель толщиной с человеческое тело и большой пятифутовый «лист». Норман повернул голову и увидел как он ударил Бет. Тина в ужасе закричала. В нос шибанул сильный запах аммиака. Щупальце снова качнулось к Норману. Защищаясь от удара, он вытянул руки, и холодная скользкая масса отбросила его к стене. — Прочь от металла! — закричала Флетчер. Тед почти достиг выхода, когда «лист» качнулся обратно и обмотался вокруг его тела. Тед хрипел, пытаясь вырваться из цепких объятий. В его глазах застыл ужас. — Оставь его, — крикнул Гарри, когда Норман хотел побежать на помощь. — Ему уже ничто не поможет. Теда мотало в воздухе, ударяя по стенам. Его голова безвольно повисла, из разбитого лба на светящееся щупальце капала кровь. Щупальце продолжало метаться и, с каждым ударом, цилиндр гудел как колокол. — Уходите, — кричала Флетчер. Мимо них проползла перепуганная Бет. Гарри дернул Нормана когда из воды высунулось второе щупальце и схватило Теда двойным обхватом. — Уходите от металла, черт побери, — кричала Флетчер. Когда они выползли на ковер, она повернула рубильник высоковольтной защиты. Послышался гул генераторов, потускнели красные обогреватели и по корпусу пробежал заряд в два миллиона вольт. Реакция последовала тут же: пол под их ногами затрясся и станцию тряхнуло с чудовищной силой… Норман мог поклясться, что слышал стон, хотя это вполне могло быть звуком раздираемого металла. В последний раз они увидели уносимое щупальцами тело Теда, погрузившееся в чернильную воду. Флетчер сбавила уровень ВВСЗ, но было уже поздно. Завыли сирены, замигали щиты сигнализации. — Пожар в цилиндре Е, — закричала Флетчер.* * *
Флетчер выдала газовые маски. Когда они достигли цилиндра D дым сгустился. Они кашляли и матерились налетая на кон соли. — Осторожно, — крикнула возглавлявшая их Тина споткнувшись и упав на колени. В красных сполохах обрисовалась дверь переборки, ведущая в цилиндр Е. Тина схватила огнетушитель и, не раздумывая, бросилась в проход. Норман побежал за ней. Сначала ему показалось что горит весь цилиндр. Языки пламени лизали обшивку и к потолку вздымались плотные дымовые облака. Жар был вполне ощутимый. Тина бегала разбрызгивая белую пену. Норман заметил на стене еще один огнетушитель, схватил и тут же уронил его на пол. Нагретый металл обжег пальцы. — Пожар в D, — долетел из динамика голос Флетчер, оставшейся в цилиндре В. Господи, мелькнуло в голове Нормана. Несмотря на газовую маску, он задыхался в едком дыму. Он поднял упавший огнетушитель и начал тушить пожар. Становилось прохладней. Тина что-то кричала, но Норман не слышал ничего кроме рева пламени. Они усмирили пожар, но около одного иллюминатора оставался небольшой лоскут пламени. Норман поливал обжигающий ноги пол. Он не ожидал взрыва и ударная волна болезненно ударила в его уши. Повернувшись, он понял что один из маленьких иллюминаторов расплавился от пожара или разбился и внутрь станции с невероятной силой хлынула вода. Тину сбило с ног. Она поднялась и что-то крикнула, затем подбежала к свистящему потоку и закрыла собой течь. Но мощная струя отшвырнула ее на противоположную стену. Увидев ее тело, плавающее в быстро прибывающей морской воде, он сразу понял что она мертва. Часть черепа была начисто срезана, он видел красную плоть мозга. Вода уже заливала край переборки когда Норман выбежал из комнаты, захлопнул тяжелый люк и закрутил колесо. В цилиндре D он увидел всполохи красного пламени, смутно различимые в сгустившемся дыму и слышал свист огнетушителей Его собственный остался в цилиндре Е. Словно слепой, он шарил по стене в поисках нового огнетушителя, задыхаясь в едком дыму. И тут на станцию обрушился град мощных ударов. Он слышал из динамиков истошные вопли Флетчер. Удары и скрежет металла продолжались. Мы погибли, мелькнуло в голове Нормана. На этот раз, все кончено. В этот момент его рука коснулась металла и по телу пробежал двухмиллионовольтный заряд.Глава 40 ПОСЛЕДСТВИЯ
Норман видел огни, смотрел в их странные искаженные глубины. Чувствуя острую боль, он огляделся по сторонам и обнаружил что лежит на полу цилиндра D. В воздухе висел сизый дым. Наверное здесь был пожар, подумал он, в изумлении оглядывая почерневшие и обугленные стены… Когда это случилось и где он был в то время? Он медленно приподнялся на колено и встал. Дверь камбуза почему-то была закрыта… Он попытался повернуть колесо, но оно было заклинено. Вокруг никого не было. Где же остальные? Затем он что-то вспомнил… Тед умер. Гигантский кальмар размахивал его телом. Потом Флетчер включила высоковольтную защиту. Память возвращалась… В цилиндре Е был пожар. Он ушел с Тиной тушить огонь. Он вспомнил как зашел в камбуз и увидел языки пламени, лижущие стены. Потом… он ничего не помнил. Где остальные? Норман уже подумал что остался единственным уцелевшим когда услышал чей-то кашель. Он пошел на звуки, но в цилиндре С никого не было. Тогда он заглянул в цилиндр В. Флетчер исчезла. По стальной трубе тянулась большая кровавая полоса, на ковре валялся ботинок. И все. Снова послышался кашель. Он доносился откуда-то из сплетения труб. — Флетчер! — Подожди… — из-за труб высунулась перемазанная машинным маслом голова Бет. — Наконец-то ты пришел в себя… Кажется, я запустила все системы. Слава Богу, все инструкции написаны прямо на оборудовании. Так или иначе, дым рассеялся и воздух пригоден для дыхания… не совсем, но сойдет. Оборудование, кажется, исправно. У нас есть воздух, вода, тепло и электричество. Интересно, сколько мы потеряли воздуха? — Где Флетчер? — Вот все, что от нее осталось, — она указала на брошенный ботинок и следы крови. — А Тина? — спросил Норман. Его тревожила мрачная перспектива остаться без специалистов. — Похоже, тебя здорово тряхнуло и отшибло память… Ты не помнишь последние минуты перед шоком. Судя по датчикам камбуз затоплен и заблокирован… Ты был там вместе с Тиной. — А Гарри? — Его тоже дернуло током. Вам повезло, что сила электричества была относительно невелика, иначе вы бы попросту зажарились. Во всяком случае, он лежит без сознания на полу цилиндра С. Я не хотела рисковать и оставила все, как есть. Ты наверное хочешь на него взглянуть. — Он приходил в себя, что-нибудь говорил? — Нет, но цвет лица был хороший, он вроде бы дышал. Я подумала, что сейчас самое главное запустить системы жизнеобеспечения… — она стерла со щеки масло. — Похоже, нас осталось только трое. — Ты, я и Гарри? — Да. Я, ты и Гарри.* * *
Гарри, как ни в чем ни бывало, спал на полу. Норман нагнулся, оттянул веко и посветил фонариком в зрачок Гарри. Он сузился. — Это не небеса, — сказал Гарри. — Почему ты так решил? — Норман посветил в другой зрачок и тот тоже сузился. — Потому что в рай не пускают психологов, — пошутил Гарри, на его губах наметилась слабая улыбка. — Можешь пошевелить пальцами рук? — Все что угодно. Я ведь пришел сюда на своих на двоих… Со мной все о'кэй. — Это хорошо, — он тревожился за здоровье Гарри. С самого начала экспедиции на него возлагали большие надежды, он был супер-мозгом группы. Норман не сомневался что если Бет не удастся справиться с системами жизнеобеспечения это под силу Гарри. — Да, со мной все в порядке, — Гарри закрыл глаза и вздохнул. Сколько нас? — Бет, ты и я. — О Боже! — Хочешь встать? — Да… Я совсем вымотался и готов проспать целый год. Норман помог ему встать на ноги и Гарри тут же повалился на ближайшую койку. — Ничего, если я посплю? — Спи, Гарри. — Я готов проспать хоть целый год. — Это я уже слышал… — но Гарри уже спал. Норман вытянул из-под его головы какой-то примятый предмет оказавшийся блокнотом Теда Филдинга. Он перелистал страницы, заполненные неразборчивыми каракулями Теда. На колени выпала фотография красного «корвета» На глазах выступили непрошенные слезы. Норман вдруг понял что все они обречены на смерть… Это было печальной и страшной перспективой.* * *
Бет поочередно включала мониторы сектора связи. — С этим справился бы и полный идиот: повсюду инструкции, в компьютерах есть файлы-помощники… У нас осталась только одна проблема. — Какая? — Камбуз затоплен и у нас нет еды. — А вода? — Вода есть, нет только пищи. — Ладно, два дня мы как-нибудь продержимся. Боже, еще два дня в этом ужасном месте, подумал Норман. — Если только прогноз окажется точным… — сказала Бет. — Я хотела выпустить зонд, но не знаю кода. — Мы выдержим, — сказал Норман. — Да. В конце концов, мы можем подкрепиться на звездолете Еды там навалом. — Ты хочешь сказать, нам придется выйти наружу? — Так или иначе, это придется сделать. — Почему? — Если через три часа кто-нибудь не нажмет кнопку сброса, на мини-субмарине сработает таймер. — Черт с ней, пусть всплывает, — сказал Норман. — Не надо принимать скоропалительные решения. В нее могут влезть три человека. — Ты хочешь сказать, мы можем на ней уехать? — Вот именно. — Господи! — воскликнул Норман. — Чего же мы ждем? — Здесь есть два обстоятельства. Во-первых, субмарина неустойчива на поверхности и, при больших волнах, качка будет похлеще этой. А во-вторых, мы должны пройти девяносто шесть часов декомпрессии. — А без этого никак нельзя? — Норман думал что стоит только всплыть на поверхность, можно будет открыть люк, увидеть облака и небо, вздохнуть нормальный человеческий воздух. — Наша кровь насыщена гелием. При резком повышении давления произойдет почти тоже самое, что и при открытии бутылки содовой. В наших кровеносных сосудах закипит гелий и наступит мгновенная смерть. — Какой ужас! — Гелий выйдет из нас только через девяносто шесть часов. Норман подошел к иллюминатору, взглянул на ГД-7 и субмарину. Они были в каких-то ста ярдах. — Ты думаешь, кальмар вернется? — Не знаю, спроси у Джерри, — она пожала плечами. Сейчас уже не Джеральдина, подумал Норман. Во всех монстрах она видит только мужчин. — Джерри, ты здесь? — спросил Норман. Ответа не последовало. — Джерри не умеет читать наши мысли, — сказала Бет. — Когда мы с ним общались, я послала мысленное послание… но он не среагировал. — Я тоже, — сказал Норман. — Он не отозвался и на образы. — Так что он далеко не всемогущ, — заключила Бет. — Интересно, почему он не отвечает? — Наверное у него плохое настроение. Нет, подумал Норман… Дети-короли мстительны и капризны но никак не угрюмы. — Со временем тебе могут понадобиться распечатки наших переговоров, она протянула стопку листов. — Здесь должен быть ключ, — без особого энтузиазма, сказал Норман. Он чувствовал сильную усталость. — Во всяком случае, это отвлечет от дурных мыслей. — Да. — Я хочу заглянуть в звездолет, — сказала Бет. — Он далеко. — Если выпадет возможность, я могла бы попробовать. — Это занимает твои мысли? — Что-то вроде того… — она посмотрела на наручные часы. — Пойду вздремну… Потом мы вытянем жребий. — О'кэй. — Похоже у меня депрессия, — сказала она. — Станция напоминает мне о могиле. Она ушла в лабораторию, но по-видимому не для сна потому что через несколько секунд он услышал голос Тины: — Как ты думаешь, им удастся открыть сферу? — Может быть. Я не знаю. — Она меня чем-то пугает, — звук перемотки и все по-новой. Это становилось навязчивой идеей Бет. Он осмотрел распечатки и снова взглянул на монитор. — Джерри, ты меня слышишь?Глава 41 СУБМАРИНА
— Просыпайся, пора идти, — она трясла его за плечо. Норман открыл глаза. — О'кэй, — он зевнул. — Сколько это займет времени? — Примерно с полчаса. — Бет включила консоль и отрегулировала датчики. — Ты умеешь с ними работать? — удивился Норман. — Да, нас учили. — В таком случае в субмарину пойду я, — он знал что Бет ни за что бы на это не согласилась, но решил попробовать. — О'кэй, — сказала она. — В этом есть резон. — Я тоже так считаю, — сказал он, скрывая удивление. — Кто-то ведь должен следить за датчиками и кальмаром. — Я не думаю что Гарри умеет с ними обращаться… — сказал он и подумал: Черт побери, что на нее нашло? — Нет, он ведь не физик… Пусть выспится… — В самом деле. — Тебе надо подобрать скафандр. — Да, я совсем забыл… У моего полетел циркулятор. — Думаю, тебе подойдет костюм Флетчер. — Надеюсь, он в полной исправности. — Может быть все же пойти мне? — Нет, ты оставайся у консоли. В конце концов здесь всего сто ярдов. Это раз плюнуть. — Пока все спокойно, — сказала она, взглянув на монитор.* * *
Бет — с вопросительным выражением на лице — постучала по стеклу его шлема. Все в порядке? Норман кивнул, и она открыла люк шлюза. Он помахал на прощание и нырнул в черную ледяную воду. Прежде чем отправиться в путь, он постоял под самым люком, чтобы убедиться в исправности костюма. На ГД-8 горело лишь несколько иллюминаторов. Из затопленных цилиндров тянулись длинные гирлянды пузырей. — Как ты? — послышался в шлеме голос Бет. — О'кэй. Ты знаешь где расположены течи? — Поверь мне, все не так уж и страшно. Норман подошел к границе станции и окинул взглядом сотню ярдов, разделявшую его от ГД-7. — Все спокойно? — спросил он. — Да. Хотя он прилагал все силы, его ноги переставлялись как в замедленном фильме. Норман поклялся, что скоро у него начнется одышка. — Что с тобой? — Я не могу идти быстрее, — он посмотрел на север ожидая в любой момент увидеть зеленое сияние приближающегося монстра. — Все спокойно, Норман, — горизонт был чист. Теперь его разделяло пятьдесят ярдов. Он уже одолел полпути и видел сорокафутовый цилиндр ГД-7 с несколькими иллюминаторами и купол ангара с причаленной субмариной. — Ты почти у цели, — сказала Бет. — Чисто сработано. У Нормана начиналось головокружение и он сбавил скорость На серой поверхности цилиндра он различил всевозможные надписи, нанесенные с помощью трафарета. — Спокойно, как по заказу, — сказала Бет. — Поздравляю! Он открыл шлюз ГД-7 и заглянул внутрь, надеясь найти какое-нибудь оружие. Там было темно, свет не горел. — Субмарина прежде всего, — сказала Бет. — До сброса таймера осталось десять минут. — Хорошо. Субмарина была в двух шагах. На ее корме, позади сдвоенных гребных винтов, он прочитал название «Глубинная Звезда» Она, как и доставивший их на станцию «Харон», была окрашена в желтый цвет, но имела другие очертания. Он нашел поручни и полез вверх, к большому пузырю пойманного в куполе воздуха. — Я внутри. — Бет не ответила. Наверное, она не могла его слышать. Стены купола не пропускали радиоволны. Он подумал: Я насквозь промок… Но что ему оставалось? Вытереть ноги о коврик? Он улыбнулся такой забавной мысли и огляделся. Здесь достаточно места для троих. Но Бет не ошиблась — внутренности изобиловали острыми краями. Если попрыгать в такой упаковке по волнам, навряд ли это доставит удовольствие. Где же та кнопка? Он оглядел темную панель и увидел одинокую мигающую лампочку над клавишей «таймер» Когда он ее нажал лампочка загорелась ровным красным светом. Засветился маленький экран.ТАЙМЕР ПЕРЕУСТАНОВЛЕН — Отсчет 12:00:00
Он понаблюдал как цифры побежали в обратном порядке. Должно быть это все, подумал он. Экран погас. Осматривая пульт, он поймал себя на мысли — сможет ли он справиться с управлением? Он сел на место пилота и оглядел хаос шкал и кнопок, где не было рычагов и рулевого колеса. Снова вспыхнул экран.
ГЛУБИННАЯ ЗВЕЗДА — III КОМАНДНЫЙ МОДУЛЬ Вам требуется помощь? Да. Нет. Отмена команды.
Да, подумал он. Мне требуется помощь… Не найдя нужной клавиши, он догадался прикоснуться к надписи на экране.
ГЛУБИННАЯ ЗВЕЗДА — III СПИСОК ОПЕРАЦИЙ Погружение Подъем Защита Герметизация Монитор Отмена команды
Он выбрал «подъем» и на экране появился маленький чертеж пульта управления, на котором мигали «вкл» и «выкл».
ГЛУБИННАЯ ЗВЕЗДА — III контроль ПОДЪЕМ 1. Установить сброс балласта на «вкл» Продолжить. Отмена команды.
Все очень просто, подумал Норман. Нужно только придерживаться инструкций. Субмарина слегка покачнулась. Он нажал надпись «отмена» и экран сменился.
ТАЙМЕР — Отсчет 11:53:04
Цифры продолжали скакать в обратном порядке… Неужели я здесь только семь минут? — подумал он. Субмарина снова покачнулась. Пора возвращаться. Он вылез из субмарины, захлопнул за собой люк и скатился по выпуклой стенке. Когда его ноги коснулись дна, послышался треск радио и встревоженный голос Гарри: — Норман, почему ты не отвечаешь? — Привет, — отозвался он. — Норман, ради Бога!!! В этот момент он заметил зеленоватое сияние и понял причину качки. Кальмар находился в десяти ярдах и его извивающиеся светящиеся щупальца тянулись навстречу, поднимая донные осадки. — Норман, ты… Времени было в обрез. Норман подбежал к ГД-7 и прыгнул в открытый люк шлюза.
* * *
Он собирался захлопнуть за собой люк, но было уже поздно Плоское листообразное щупальце проникло внутрь. Мускулистое невероятно сильное, оно тянулось за ним. Многочисленные при соски открывались и закрывались, словно сморщенные беззубые рты… Норман подпрыгнул на люке пытаясь заставить щупальце отступить назад. С грохотом распахнулся люк, сбив его с ног. Щупальце протиснулось дальше, испуская сильное зловоние аммиака. Норман побежал. Из люка высунулось второе щупальце. Оба они принялись шарить вокруг. Пробегая мимо иллюминатора, Норман заметил светящееся зеленое тело с большими леденящими душу глазами и побежал дальше, стараясь уйти от смерти. Очевидно, большая часть станции была отдана под хранилище: между машинным оборудованием лежали цистерны и нераспакованные коробки. На некоторых коробках были красные предостерегающие надписи: «ВНИМАНИЕ! НЕ КУРИТЬ! ДЕРЖАТЬ ВДАЛИ ОТ ЭЛЕКТРИЧЕСТВА! ВЗРЫВЧАТКА СИСТЕМЫ ТЕВАК» Здесь слишком много взрывчатки, подумал он взбираясь все выше. Щупальца не отставали и где-то в глубинах подсознания мелькнула мысль: мне не уйти… Они и цилиндр имеют одинаковую длину. Он лез, обдирая колена, и слышал позади грохот: щупальца тянулись за ним и колотили по стенам. Я должен найти оружие! Он добрался до камбуза и стал поспешно выдвигать ящики, но нашел только маленький разделочный ножик и отшвырнул его в бессильной ярости. Услышав приближение щупалец, он резко повернулся и, не удержав равновесие, упал. Его шлем ударился об палубу. Норман увернулся от щупальца, приподнялся на колени и побежал дальше. Секция коммуникаций: радиостанция, компьютер, пара мониторов… Щупальца ползли по пятам скользя как две кошмарные лианы, укутанные аммиачным испарением. Он добежал до спальни в узком пространстве около потолка цилиндра. Негде укрыться и нет оружия, подумал он. Щупальца хлюпнулись о потолок и пронеслись вдоль стен. Сейчас они его настигнут. Он прикрылся взятым с одной из коек матрасом. Щупальца кальмара принялись шарить по сторонам. Он увернулся от первого, но второе обвилось вокруг обхватив заодно и матрас. Дюжины присосок впивались в его костюм… Он закричал от боли и ужаса. Другое щупальце качнулось обратно и сжало его двойным обхватом. Щупальца вытащили его в пространство посередине цилиндра. Всё кончено, подумал он. Но в следующий момент он выскользнул из тисков и полетел вниз. Он успел ухватиться за щупальца, заскользил по смердящим чудовищным лианам и упал на палубу около камбуза ударившись головой о металл. Перевернувшись на спину он увидел над собой два щупальца терзающих матрас. Кальмар еще не знает что он ускользнул из его лап? Норман в отчаянии оглядывался по сторонам… Оружие! Это военная станция, здесь должно быть оружие! Щупальца разорвали матрас на мелкие части и клочки белой набивки разлетелись по всему цилиндру. Щупальца снова начали шарить по станции. Он знает что я ускользнул, понял Норман… Он играет как кошка с мышкой. Но откуда он это знает? Норман спрятался в камбузе. Щупальца сбрасывали посуду с полок и тянулись навстречу, угрожающе колотя по кастрюлям и чашкам, словно бы чувствуя близость добычи. Он отполз к какому-то комнатному растению, запустил им в ближайшее щупальце. Оно поймало растение, без малейших усилий вырвало его с корнем и кинуло в воздух. Оружие! Где же оружие? Он посмотрел вниз и увидел развешанные на стене гарпунные ружья с гранатообразными «луковицами» на наконечниках. Поднимаясь вверх, он в спешке не обратил на них должного внимания. Норман побежал вниз. Щупальца заскользили следом. Откуда кальмар знает где он находится? Пробегая мимо иллюминатора, он увидел прильнувший к стеклу гигантский глаз. О Господи! Он меня видит! Надо держаться подальше от иллюминаторов! Все происходило слишком быстро. Норман пробежал мимо ящиков со взрывчаткой и спрыгнул на палубу шлюза. Только бы не промахнуться! Щупальца скользили вниз. Он схватил ружье. Оказалось что оно было прикреплено к стене резиновыми ремнями. Норман дернул за ремень, но ружье не снималось… Что-то не так с застежками? Щупальца неумолимо приближались. Он догадался в чем дело и дернул ружье в сторону. Защелка снялась. Оружие оказалось в его руках. Норман повернулся и тут же был сбит с ног мощным ударом. Перекатившись на спи ну он увидел занесенный над ним большой плоский «лист» усеянный многочисленными присосками. Щупальце обмотало шлем. В глазах потемнело и он нажал на спусковой крючок. Почувствовав ужасную боль, он подумал что выстрелил не в ту сторону, но затем понял что монстр выпустил его из своих объятий. Сам он был слегка контужен. Норман ничего не видел и столкнул с лица тяжелое щупальце. Оторванное от тела, оно упало в кровавую лужу на палубе и забилось в смертной агонии. Одно щупальце еще действовало, другое заканчивалось размочаленной культей… Они засунулись обратно в люк и скрылись в черной воде. Норман подбежал к иллюминатору и увидел тускнеющее вдали зеленое сияние. Кальмар спасался бегством. Он победил! Он задал ему жару!Глава 42 ГД-8
— Сколько ты принес? — спросил Гарри, вертя в руках гарпунное ружье и рассматривая наконечник. — Пять, — ответил Норман. — Больше я просто не мог. — Они действуют? — Еще бы… Щупальце так и разнесло. — Я видел, как он драпал… — сказал Гарри. — И понял, что ты что-то сделал. — Где Бет? — Не знаю… Ее скафандр исчез. Наверное, она ушла на корабль. — На корабль? — Норман нахмурился. — Когда я проснулся ее уже не было. Я понял что ты ушел к ГД-7. Затем я увидел кальмара и хотел тебя предупредить, но могу полагать что стены купола экранизируют радиоволны. — Ушла? — Норман начинал сердиться. Бет следовало дежурить у консоли, но, вместо этого, она ушла к звездолету. — Ее скафандр исчез, — повторил Гарри. — Вот сука! — теперь он действительно рассердился и ударил кулаком по консоли. — Полегче ты, — сказал Гарри. — Будь она проклята! — Возьми себя в руки, Норман. — О чем она думала? — Сядь и успокойся… — Гарри усадил его в кресло. — Вспомни о своем давлении. — Мое давление в полном порядке! — Не сейчас, — сказал Гарри. — Ты покраснел, как рак. — Как она могла меня бросить? — Она сама вышла наружу. — Она должна была следить за кальмаром. — Норман понял, что его гнев вызван испугом. Их осталось только трое. Они должны были действовать один за всех и все за одного. Но в критический момент Бет бросила его в беде. — Привет! — раздался из динамика ее голос. — Кто-нибудь меня слышит? Норман потянулся к микрофону, но его опередил Гарри. — Да, Бет, мы слышим тебя, — сказал он. — Я в звездолете… — ее голос слегка подрагивал. — Я нашла новый отсек. Там довольно интересно. О Боже, ей интересно! — подумал Норман. — Бет, какого дьявола… Что ты там делаешь? — закричал он, выхватив микрофон из рук Гарри. — Привет, Норман. Ты уже вернулся? — Еле ноги унес. — У тебя возникли проблемы? — в ее голосе не слышалось никакого беспокойства. — С тобой все в порядке?.. Ты на что-то обиделся? — Еще спрашиваешь! Почему ты меня бросила? — Гарри сказал, что он подменит меня у консоли. — Что? — Норман повернулся к Гарри, но тот отрицательно помотал головой. — Он разрешил мне сходить в корабль… Мне показалось это, был вполне подходящий момент. — Я этого не помню… — сказал Гарри, когда Норман прикрыл микрофон рукой. — Спроси Гарри, он подтвердит… — Он говорит, что не помнит такого, — сказал Норман. — Наверное, в тот момент он витал в облаках… Ты думаешь что я тебя бросила? Я не предательница, Норман. — Клянусь, я не разговаривал с Бет, — сказал Гарри. — Когда я проснулся, ее уже не было… Если хочешь знать, она всегда рвалась к звездолету. Норман вспомнил, насколько легко она отпустила его к субмарине, и подумал, что Гарри прав. — Мне кажется что у нее шарики за ролики закатились, — про должал Гарри. — Парни, вы угомонились? — спросила Бет. — Наверное, — сказал Норман. — Ну и прекрасно… Потому что я сделала открытие! — Что? — Я нашла экипаж.* * *
— Вот вы и пришли, — сказала Бет, удобно расположившись за бежевой консолью. На ее лице не было никаких следов помешательства. Она даже похорошела, подумал Норман. — Гарри считает что кальмар больше не вернется. — Там был кальмар? Он коротко рассказал ей о случившемся внутри ГД-7. — О Боже! Прости, Норман, я бы ни за что не ушла, если бы знала об этом. Определенно, она в здравом уме, отметил он. — Во всяком случае, я его ранил. — Мы не смогли решить кто должен остаться на станции, поэтому пришли оба, — сказал Гарри. — Ладно, идите за мной. — Бет повела их мимо спального отсека. В камбузе Норман и Гарри остановились. — Я голоден, — сказал Гарри. — Подкрепитесь… я уже поела, — сказала Бет. — У них очень вкусные ореховые плитки, — она выдвинула ящик и извлекла оттуда завернутые в фольгу брикеты. Норман разорвал фольгу и увидел внутри темную шоколадную массу. — Здесь есть чем запивать? — Да, диет-кола, — она открыла дверь холодильника. — Ты совсем как ребенок… — Может быть, это что-то другое… Но по вкусу напоминает диет-колу. — Как только мы выберемся на поверхность я скуплю все акции этой компании, — сказал Гарри. — Ведь она будет существовать и через полвека. Напиток экспедиции «Звездный вояджер», — прочитал он надпись на банке. — Это для рекламы, — пояснила Бет. На обратной стороне была надпись по-японски. — Интересно, что это значит? — Это значит что тебе не удастся скупить акций. Норман почувствовал смутное беспокойство. Похоже, камбуз немного изменился с момента их последнего посещения звездолета. Он не был уверен, ведь в тот раз он окинул его беглым взглядом. Но у него была хорошая память на расположение комнат. Элен шутила, что он может освоиться в любой кухне. — Я что-то не припомню чтобы здесь был холодильник, — сказал он. — В тот раз я и сама его не заметила, — сказала Бет. — Мне кажется, эта комната выглядела совсем иначе. Больше и… не знаю… как-то иначе. — Это потому что ты проголодался, — пошутил Гарри. — Возможно, — сказал Норман. В конце концов это могло оказаться правдой. В 1960-х годах проводились исследования визуального восприятия, где испытуемым показывали неясные слайды. Голодные люди считали что на всех кадрах изображена еда. Но это помещение действительно изменилось. К примеру, он не помнил левой двери. А правая располагалась в самом центре. — Сюда, — Бет указывала им дорогу. — По правде сказать, меня занимал только холодильник. Потом я подумала: а зачем на испытательном корабле столько пищи? Я решила, что где-то здесь должен быть экипаж. Они вошли в короткий туннель со стеклянными стенами, где горели фиолетовые лампы. — Ультрафиолетовое облучение… — пояснила Бет. — Я не знаю, зачем это нужно. — Для дезинфекции? — Может быть, это солярий? — предположил Гарри. — Для получения витамина D? Вскоре они попали в большое помещение, непохожее на все, что когда-либо видел Норман. Пурпурный пол. Ванная с ультра фиолетовыми лампами. На всех четырех стенах были установлены широкие прозрачные капсулы с узким серебристым ложем. Почти все они оказались пусты. — Это здесь, — сказала Бет. Они увидели обнаженную женщину, со следами былой красоты Сейчас ее кожа потемнела и сморщилась, тело иссохло. — Мумия? — спросил Гарри. Бет кивнула. — Изучить ее не представлялось возможным… Я не рискнула открыть капсулу, учитывая возможность инфекции. — Что это за помещение? — Отсек анабиоза. Каждая капсула связана с системой жизнеобеспечения, которая находится в соседней комнате. — Двадцать труб, — насчитал Гарри. — И двадцать коек, — сказал Норман. — Где же остальные? — Я не знаю, — Бет покачала головой. — Эта женщина единственная уцелевшая на звездолете? — Похоже что да. Других я не нашла. — Интересно, отчего они погибли? — сказал Гарри. — Ты подходила к сфере? — спросил Норман. — Нет, а что? — Просто интересно. — Ты думаешь между исчезновением экипажа и сферой кроется какая-то связь? — В общем, да. — А я считаю, что экипаж погиб от естественных причин, возникших в ходе путешествия, — сказала Бет. — Эта женщина умерла из-за большой дозы радиации. — Ты полагаешь что они погибли при переходе через «черную дыру» и сферу подобрал позже сам звездолет? — Возможно. — А она ничего, — заметил Гарри. — Репортеры просто ошалеют от такой красотки… Фильм для взрослых. Сексуальная девушка из будущего найдена обнаженной и мумифицированной. — Она к тому же высокая, — сказал Норман. — Рост свыше шести футов. — Амазонка с высоким бюстом, — добавил Гарри. — Так-так-так, — сказала Бет. — А что я сказал такого? — Здесь неуместны подобные комментарии. — А она похожа на тебя, Бет, — заметил Гарри. Бет нахмурилась. — Я серьезно. Ты к ней приглядывалась? — Не строй из себя придурка. Норман заглянул внутрь капсулы, заслоняя рукой отражение ультрафиолетовых ламп… Высокая, крепкая девушка и в самом деле походила на Бет. — Действительно, — согласился он. — Может быть, она это ты из будущего, — сказал Гарри. — Нет, ей около двадцати. — Тогда может быть она твоя внучка. — Вряд ли. — Откуда ты знаешь? — сказал Гарри. — Ты схожа с Дженифер? — Не совсем. У нее переходный возраст… Но мы обе ничуть не похожи на эту женщину. Нормана поразила убежденность с которой она отрицала любое сходство с мумифицированной женщиной. — Как ты думаешь, Бет, что здесь произошло? — спросил он. — Почему уцелела только она? — Я думаю, она была капитаном экспедиции или его помощником. Другие члены экипажа большей частью мужчины. Они сморозили какую-то глупость, от которой она их предостерегала, и погибли. В живых осталась только она. Она повернула корабль обратно… Затем случилось что-то непредвиденное и она тоже погибла. Этот звездолет просто апперцепционный тест, подумал Норман. В этом психологическом тесте пациентам показывали двусмысленные картинки, и они должны были рассказать, что, по их мнению произошло. Пациенты придумывали свои версии, которые больше говорили о них самих, чем о картинках. Бет рассказала свою версию: женщина стояла во главе экспедиции, мужчины ее на послушались, погибли, и она осталась единственной уцелевшей. Это немного говорило о звездолете, но объясняло личность самой Бет. — Ты хотела сказать, она просчиталась и забросила корабль в слишком далекое прошлое, — заметил Гарри. — Типично женский поступок. — Ты все вышучиваешь. — А ты все воспринимаешь слишком серьезно. — Здесь не до шуток, — заявила Бет. — Я расскажу совсем другую историю… — сказал Гарри. — Эта женщина сделала что-то не так и легла в анабиоз. В результате ее ошибки остальные члены экипажа погибли, а она никогда не проснется и ничего не узнает. — Типичный мужской шовинизм, — сказала Бет. — Полегче, — вступился за Гарри Норман. — Ты просто завидуешь женской силе. — Ты называешь силой простую выносливость, которая исходит от слабости. — Послушай, ты, килька, — сказала Бет. — Ну давай, ударьменя. Это ты называешь силой? — Эй, вы, кончайте, — сказал Норман. — У тебя есть своя версия? — спросил Гарри. — Нет, — ответил Норман. — Держу пари, есть. — Не надо ссориться… — сказал Норман. — Пока мы здесь, мы команда и должны держаться друг друга. — Гарри мутит воду с самого начала экспедиции… — заявила Бет. — Его дурацкие комментарии… — На что ты намекаешь? — Ты прекрасно знаешь о чем я говорю. Норман направился к выходу. — Куда это ты? — Публика расходится… Вы мне уже надоели. — Ах, мистер Холодный Психолог решил что мы уже надоели? — Точно, — сказал Норман, не оглядываясь назад. — Куда ты уходишь? Рассуди нас! — кричала Бет. Он продолжал идти сквозь стеклянный туннель. — Я с тобой говорю! Не уходи, Норман! Он вернулся в камбуз и начал открывать ящики, разыскивая ореховые плитки. Он снова проголодался и поиски помогли ему на время позабыть о Бет и Гарри. Он допускал что был встревожен ходом событий. Встревожен, но не удивлен. Норман давно убедился в истинности старого изречения «толпа трех». В стрессовой ситуации группам из трех человек присуща неустойчивость. И если кто-нибудь не определит свою твердую позицию, двое объединяются против одного. Что и произошло. Он кончил с одной плиткой и принялся за другую. До конца шторма осталось не меньше тридцати шести часов. Он хотел унести часть ореховых плиток на станцию, но полистироловый скафандр не имел карманов. В камбуз вошли понурые Гарри и Бет. — Хотите орешков? — спросил он. — Мы хотим извиниться, — сказала Бет. — За что? — Мы вели себя как дети, — сказал Гарри. — Я жалею что потеряла самообладание. Я чувствую себя пол ной идиоткой, — сказала Бет, опустив глаза. Интересно как мгновенно она переходит от агрессивной самоуверенности к жалкому самоуничижению, подумал он. — Это все стресс… — примиряюще сказал он. — Мне очень жаль, — продолжала Бет. — Я не могу здесь оставаться. — Перестань хныкать и возьми шоколадку, — сказал Норман. — Мне больше нравится, когда ты сердишься, — поддержал его Гарри. — Я сыта ими по горло. До вашего прихода я слопала одиннадцать штук. — С этой будет дюжина, — сказал Норман.* * *
Возвращаясь на станцию, они держались друг друга и смотрели, нет ли поблизости кальмара. Оружие прибавляло уверенности. Кроме того, Нормана радовала разрядка напряженности. — А ты неплохо смотришься с этой штукой, — сказала Бет. Норман никогда не чувствовал себя человеком действий. Но теперь, сжимая в руках гарпунное оружие, он находил что это ему даже нравится. Он отметил что на пути выросло много голубых и ярко-пурпурных морских вееров. Некоторые, достигшие высоты четыре-пять футов, приходилось даже обходить. Совсем рядом проплывали стаи больших черных рыб с красной полоской Бет сказала что это рыбы-хирурги, обычные для региона. Все изменилось, думал он не слишком доверяя своей памяти. Слишком многое влияло на его восприятие: высокое давление и раны, психологическое напряжение и страх. Заметив краем глаза какое-то движение, он посветил фонарем и увидел извивающееся белое с черными полосками веретено с длинным тонким плавником. Он решил что это угорь и хотел рассмотреть его крошечную головку. — Стой, — крикнула Бет, ухватившись рукой за Нормана. — Это морская змея! — Они ядовиты? — спросил Гарри. — Необычайно. Змея придерживалась дна, очевидно разыскивая себе пропитание, и не обращала на них никакого внимания. — У меня по спине ползут мурашки, — призналась Бет. — Тебе знаком это вид? — спросил Норман. — Кажется, морская змея Белчера, — сказала Бет. — Все тихоокеанские змеи ядовиты, но это самая ядовитая рептилия мира. Ее яд в сто крат смертельней яда королевской кобры или черной тигровой змеи. — И если она тебя укусит… — Не более двух минут, — они понаблюдали как она скользила среди водорослей, а затем скрылась из виду. — Морские змеи, как правило, не агрессивны. Некоторые водолазы порой даже заигрывают с ними. Но я никогда… Подумать только! Змеи! — Почему они такие ядовитые? Чтобы парализовать жертву? — Знаете, что интересно, самые опасные создания мира обитают именно в воде, а среди сухопутных самый сильный яд получен от амфибии — жабы Bufotene Marfensis. В морях водится много ядовитых рыб. К примеру, фугу, которая в Японии считается деликатесом. Есть ядовитые моллюски, например звездный конус Alaverdis Lotensis. Однажды в Гуаме я стала невольной свидетельницей драмы. Женщина залюбовалась красивой раковиной звездного конуса и моллюск уколол ее руку. Она забилась в судорогах, а через час скончалась. Есть ядовитые водоросли, губки и кораллы… И змеи, даже самые слабые из которых очень смертельны. Среда океана старше суши и там была самая жесткая конкуренция и самая долгая эволюция. — Ты хочешь сказать что через пару миллиардов лет на суше тоже возникнут ужасно ядовитые твари? — Если все зайдет так далеко. — Давай лучше прибавим ходу, — сказал Гарри. Станция была совсем рядом. Из дырок на ее цилиндрах поднимались длинные гирлянды серебристых пузырей. — Эту ржавую банку скоро затопит, — заметил Гарри. — Думаю, нам хватит воздуха. — Посмотрим. — Поступай как знаешь, — сказала Бет. — Я все подсчитала. Норман собирался сказать примиряющую фразу, но этого уже не потребовалось. Они подошли к люку и забрались в ГД-8.Глава 43 КОНСОЛЬ
— Джерри? — Норман пристально всматривался в экран консоли но ничего не менялось. — Джерри, ты здесь? Почему ты молчишь, Джерри? — экран по-прежнему оставался чист. — Пробуешь применять психологию? — сказала Бет, просматривая графики и проверяя настройку внешних сенсоров. — Мне кажется, тебе следует заняться Гарри. — Что ты имеешь в виду? — Он неуравновешенный. — Неуравновешенный? — Это такой психологический трюк, да? Повторять последнее слово чтобы завязать разговор? — Разговор? — улыбнулся Норман. — Может быть, я немного не в себе. Но ты только послушай: Гарри предложил заменить меня у консоли. Я приняла его предложение и сказала, что ты на субмарине, а я, пока поблизости нет кальмара, хочу посетить звездолет. Гарри сказал что все о'кэй и что я могу отправляться. А теперь он заявляет будто ничего не помнит. Тебе это не кажется странным? — Странным? — Прекрати… В последнее время я заметила ты старательно уклоняешься от неприятных для тебя вопросов. Ты хочешь уйти от откровенной беседы? Но я думаю, ты меня понял… С Гарри что-то случилось. — Ничего не могу сказать по этому поводу… На мой взгляд он такой же как раньше: высокомерный, презрительный и очень умный. — Ты не находишь что он тронулся? — Не более чем остальные. — О Боже! Я разговаривала с человеком и теперь он это отрицает. Ты находишь это нормальным? И думаешь что ему можно доверять? — Бет, я не присутствовал при этой сцене. — Ты думаешь что это я не в своем уме? — Бет… — Норман, я утверждаю: с Гарри что-то не так и это нельзя оставлять без внимания… — они услышали стук приближающихся шагов. — Я пошла в лабораторию, а ты подумай над моими словами, — она поднялась по трапу, и в сектор связи вошел Гарри. — Знаешь, — сказал он, — Бет прекрасно справилась с системами жизнеобеспечения. Все отлично. У нас осталось воздуха на пятьдесят два часа… Беседуешь с Джерри? — Что? — изумился Норман. Гарри указал на экран. ПРИВЕТ, НОРМАН. — Я не знаю когда он откликнулся. Раньше этого не было. ПРИВЕТ, ГАРРИ. — Как дела, Джерри? — спросил Гарри. СПАСИБО ПРЕКРАСНО. А У ВАС? Я ХОЧУ ПОБЕСЕДОВАТЬ С ВАШИМИ СУЩЕСТВАМИ. ГДЕ ГЛАВНОЕ СУЩЕСТВО ХЭРАЛД БАРНС? — Ты не знаешь? СЕЙЧАС Я ЕГО НЕ ЧУВСТВУЮ. — Он… м-м… ушел. ПОНИМАЮ. ОН БЫЛ НЕДРУЖЕЛЮБЕН И НЕ ХОТЕЛ СО МНОЙ ОБЩАТЬСЯ. Что он плетет? — подумал Норман. — Джерри отделался от Барнса только потому, что тот был «недружелюбен»… — Джерри, — сказал Норман. — Что с ним случилось? ОН НЕ БЫЛ ДРУЖЕЛЮБЕН. МНЕ ОН НЕ ПОНРАВИЛСЯ. — Но что с ним случилось? СЕЙЧАС ЕГО НЕТ. — А другие? И ДРУГИХ. ОНИ ТОЖЕ НЕ ХОТЕЛИ СО МНОЙ ОБЩАТЬСЯ. — Ты думаешь, Джерри избавился… МНЕ НЕ НРАВИЛОСЬ С НИМИ ОБЩАТЬСЯ. — …от всех военных? — спросил Гарри. Это не так, подумал Норман. Он избавился и от Теда, который жаждал контакта. Связан ли кальмар с Джерри? Как бы это узнать? — Джерри… ДА, НОРМАН, Я СЛУШАЮ. — Давай побеседуем. ХОРОШО. ЭТО МНЕ НРАВИТСЯ. — Расскажи о кальмаре, Джерри. ЭТО ПРОЯВЛЕНИЕ. — Откуда он взялся? ТЕБЕ ПОНРАВИЛОСЬ? Я МОГУ ПОВТОРИТЬ. — Нет-нет, не делай этого, — поспешно сказал Норман. ТЕБЕ НЕ ПОНРАВИЛОСЬ? — Нет, Джерри… Скорей наоборот. ПРАВДА? — Да, Джерри, нам это в самом деле очень понравилось. Я РАД, ЧТО ВАМ ПОНРАВИЛОСЬ ЭТО ОЧЕНЬ ВПЕЧАТЛЯЮЩЕЕ СУЩЕСТВО БОЛЬШИХ РАЗМЕРОВ. — Да, это так, — сказал Норман, вытирая со лба пот. Боже! — подумал он. — Это все равно что говорить с ребенком который держит в руках заряженный автомат. МНЕ ТРУДНО ПРОЯВЛЯТЬ ТАКИЕ БОЛЬШИЕ СУЩЕСТВА. РАД ЧТО ВАМ ПОНРАВИЛОСЬ. — Это очень впечатляет… — согласился Норман. — Но тебе не следует это повторять. ВЫ ХОТИТЕ ЧТОБЫ Я ПРОЯВИЛ НОВОЕ СУЩЕСТВО? — Нет, Джерри, не надо. Спасибо и на этом. ПРОЯВЛЕНИЯ ДОСТАВЛЯЮТ МНЕ БОЛЬШУЮ РАДОСТЬ. — Да, я уверен. МНЕ НРАВИТСЯ ПРОЯВЛЯТЬ ДЛЯ ВАС. — Спасибо, Джерри. МНЕ НРАВЯТСЯ И ВАШИ ПРОЯВЛЕНИЯ. — Наши? — Норман взглянул на Гарри. Очевидно, Джерри считает, что кто-то из нас «проявляет» ему в ответ и он рассматривает это как какой-то обмен. ДА. Я РАД И ВАШИМ ПРОЯВЛЕНИЯМ. — Расскажи о них, Джерри, — попросил Норман. ВАШИ ПРОЯВЛЕНИЯ МАЛЕНЬКИЕ. ОНИ НЕ ВЫХОДЯТ ЗА ГРАНИЦЫ ВАШИХ СУЩЕСТВ. НО ОНИ НОВЫЕ И МЕНЯ ЭТО РАДУЕТ. — О чем он говорит? — спросил Гарри. О ТВОИХ ПРОЯВЛЕНИЯХ, ГАРРИ. — Ради Бога, какие еще проявления? — Не психуй, — предупредил его Норман. МНЕ НРАВЯТСЯ ПРОЯВЛЕНИЯ ГАРРИ. Он что, читает эмоции? — подумал Норман. — И воспринимает их как наши проявления? Но мы же установили, что он не может читать наши мысли… Может, проверить еще раз? Джерри, ты меня слышишь? МНЕ НРАВЯТСЯ ПРОЯВЛЕНИЯ ГАРРИ. ОНИ КРАСНЫЕ И УМСТВЕННЫЕ. — Умственные? УМСТВЕННЫЕ=ПОЛНЫ УМА? — Понимаю, — сказал Гарри. — Он находит это смешным. СМЕШНЫЕ=ПОЛНЫ СМЕХА? — Не совсем, — сказал Норман. — Мы понимаем это как… — он запнулся. Как объяснить что значит смешные? Что такое шутка в конце концов? — Мы называем смешной ситуацию, которая служит причиной дискомфорта. ПОНЯТНО. КАЛЬМАР ДОСТАВИЛ ВАМ МНОГО СМЕШНЫХ ПРОЯВЛЕНИЙ. — Мы так не считаем, — сказал Гарри. ЗАТО Я ТАК СЧИТАЮ.* * *
Таковы итоги, подумал Норман. Как его убедить в серьезности последствий? — Джерри… Твои проявления причиняют боль и некоторые из нас уже исчезли, — сказал он. Я ЗНАЮ. — Если ты будешь продолжать проявления… МНЕ ОНИ НРАВЯТСЯ. ОНИ ОЧЕНЬ ЗАБАВНЫ. — …то скоро тебе не с кем будет беседовать. Я НЕ ХОЧУ ЭТОГО. — Я знаю. Но многие из наших существ уже ушли. ВЕРНИТЕ ИХ. — Мы не можем это сделать. Они ушли навсегда. ПОЧЕМУ? Точь-в-точь как ребенок, подумал Норман. Когда с детьми не хотят играть, они не желают ни с чем считаться. — Мы не умеем возвращать их обратно, Джерри. Я ХОЧУ ЧТОБЫ ВЫ ВЕРНУЛИ ОСТАЛЬНЫХ СУЩЕСТВ. — Он думает, мы отказываемся с ним играть, — сказал Гарри. ВЕРНИТЕ СУЩЕСТВО ТЕД. — Мы не можем, — сказал Норман. — Если бы это было в наших силах… мы бы с удовольствием. МНЕ НРАВИТСЯ СУЩЕСТВО ТЕД. ОН ОЧЕНЬ СМЕШНОЙ. — Да, — сказал Норман. — Ты тоже нравился Теду… Он жаждал пообщаться с тобой. МНЕ ПОНРАВИЛИСЬ ЕГО ПРОЯВЛЕНИЯ. ВЕРНИТЕ ТЕДА. — Мы не можем. Я ВАС ОБИДЕЛ? — Нет, вовсе нет. МЫ ДРУЗЬЯ. — Да. ТОГДА ВЕРНИТЕ СУЩЕСТВ. — Он отказывается понимать, — сказал Гарри. — Джерри, пойми, мы не можем это сделать. ТЫ СМЕШНОЙ, ГАРРИ. ПОВТОРИ ЭТО. Он безусловно читает сильные эмоциональные реакции, подумал Норман. Это такая игра? Джерри наслаждался нашими эмоциями, вызванными появлением кальмара? ПОВТОРИ, ГАРРИ. — Эй, парень, — крикнул Гарри. — Отцепись от моей задницы! СПАСИБО. МНЕ ПОНРАВИЛОСЬ. ЭТО ТОЖЕ КРАСНОЕ. ТЕПЕРЬ ПОЖАЛУЙСТА ВЕРНИТЕ ИСЧЕЗНУВШИХ СУЩЕСТВ. — Джерри, — нашелся Норман. — Если ты хочешь, чтобы они вернулись, почему не вернешь их сам? МНЕ ЭТО НЕ НРАВИТСЯ. — Но ты можешь, если захочешь? Я МОГУ ВСЕ. — Разумеется. Тогда почему ты их не вернешь? МНЕ НЕ НРАВИТСЯ ЭТО ДЕЛАТЬ. — Почему? — спросил Гарри. ЭЙ, ПАРЕНЬ, ОТЦЕПИСЬ ОТ МОЕЙ ЗАДНИЦЫ. — Не матерись, Джерри, — сказал Норман, но отклика не последовало. Джерри? Экран оставался пуст. — Он ушел, — сказал Гарри и покачал головой. — Лишь Господь Бог знает, какой фокус выкинет этот маленький ублюдок в следующий раз.Глава 44 ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ АНАЛИЗЫ
Норман поднялся в лабораторию чтобы поговорить с Бет, но она спала и выглядела во сне такой прекрасной что он не решился ее будить. Странно, но после всего пережитого она сияла, из ее черт словно бы исчезла вся грубость. Ее нос больше не казался таким острым, как раньше, смягчились линии рта Норман посмотрел на ее мускулы — но даже они казались более гладкими, какими-то женственными. За все это время я так ни в чем и не разобрался, подумал он, спускаясь в спальный отсек, где уже вовсю храпел Гарри. Норман решил что самое время принять душ и, когда он ступил под горячую струю, сделал потрясающее открытие. Покрывавшие его тело синяки исчезли. Во всяком случае почти, подумал он, глядя на синие и желтые пятна. Раны зажили в течение нескольких часов. Он пошевелил рукой и открыл что боль так же исчезла… Почему? Что случилось? На мгновение все показалось сном или точнее ночным кошмаром. Затем он решил что в этом нет ничего странного, что таково воздействие гелиевой среды. Он вытерся, насколько можно вытереться мокрым полотенцем и вернулся к постели. Гарри храпел, так же оглушительно как всегда. Норман лег на спину и взглянул на красные спирали обогревателей. Внезапно его осенило… Он подошел к Гарри и сдвинул его подушку-переговорник в сторону. Оглушительный храп тут же превратился в мягкий свист. Так-то лучше, подумал он. Затем лег на отсыревшую подушку и тотчас уснул. Проснувшись (хотя может быть, он проспал совсем немного) Норман почувствовал себя намного свежее. Он потянулся, зевнул и встал с постели. Гарри еще спал. Норман переместил переговорник на место и храп возобновился. Затем ушел в цилиндр D. На экране консоли по-прежнему светились слова: ЭЙ, ПАРЕНЬ, ОТЦЕПИСЬ ОТ МОЕЙ ЗАДНИЦЫ. — Джерри, ты здесь? — спросил Норман. Никакой реакции. Тогда он заметил оставленные Бет распечатки. Мне в самом деле следует изучить эти материалы, подумал он. В поведении инопланетчика что-то вызывало смутные подозрения. Даже если Джерри и избалованный маленький король, в его действиях нет никакого смысла. ЭЙ, ПАРЕНЬ, ОТЦЕПИСЬ ОТ МОЕЙ ЗАДНИЦЫ. Что это? Уличный сленг? Или простое подражание Гарри? Во всяком случае это не похоже на Джерри. Обычно он неграмотен и довольно пространен, но иногда выкидывает чистые цитаты. МЫ ВЕРНЕМСЯ ПОСЛЕ НЕБОЛЬШОЙ ПАУЗЫ ДЛЯ НАШИХ СПОНСОРОВ. Вот, например. Откуда он это выудил? Стилистика напоминает Джонни Карсона. Но почему тогда он, время от времени, меняет свой стиль? Кроме того, если Джерри нравится трясти их клетку и наблюдать как они вздрагивают от испуга, почему он выбрал имен но кальмара? Откуда он позаимствовал эту идею? И почему все время только кальмар? Ведь Джерри любит разнообразие. Почему в очередной раз он не создал… скажем, гигантскую белую акулу? Это не в его силах? Или смерть Теда. Если Джерри любил с ним играть, почему он убил самого активного игрока? Это лишено всякого смысла… или нет? Все это было из области предположений… Он допускал что логика инопланетчика похожа на его собственную, но это было явным заблуждением. Например, Джерри мог жить в замедленном темпе времени и те часы, которые казались Норману мучительно долгими, в сознании Джерри могли оказаться быстротечными мгновениями. Дети играют с игрушкой только до тех пор, пока она не надоест, затем ее меняют на другую. Джерри может пару секунд поиграть с кальмаром, а затем заняться другой игрушкой. Дети плохо представляют себе поломку игрушки. В том случае, если Джерри не знаком с понятием смерти, он не собирался убивать Теда, поскольку считал смерть временным отсутствием, одним из смешных проявлений Теда… Он мог не понимать что в действительности ломает свои игрушки. Джерри умеет проявлять самые различные вещи. Предположим, что медузы, креветки, веера и морские змеи были его проявлениями… или они вполне естественны? Можно ли утверждать наверняка? Не следует забывать и темнокожего моряка, вспомнил он вдруг. Он тоже одно из проявлений Джерри? В таком случае Джерри не хотел их убивать. Все ясно, подумал Норман. Он просто играл, не подозревая о своей силе. Но здесь было что-то не так. Норман просмотрел листы рас печаток, инстинктивно чувствуя какой-то подтекст и непонятное подозрение. И, размышляя над этим, он постоянно возвращался к одному и тому же вопросу. Почему именно кальмар? Ну конечно, за последним ужином они говорили о кальмарах Джерри мог подслушать и решить что это самый достойный объект для проявления, в чем был безусловно прав. Он полистал распечатки и добрался до самого первого послания, расшифрованного Гарри. Если бы не он, нам никогда не удалось бы поговорить с Джерри. Норман сел за консоль и посмотрел на клавиатуру. Как говорил Гарри? Клавиатура это спираль… «G» — 1, «B» — 2 и так далее? Хитро придумано. Он не догадался бы об этом и за миллион лет. Норман повторил процесс расшифровки. ПРИВЕТ… да, именно так… КАК ВЫ? он почувствовал бурный восторг, словно бы он сам дошел до такой мысли… Я ПРЕКРАСНО… КАК ВАС ЗОВУТ? А МЕНЯ ЗОВУТ… здесь он нашел рас хождение. Возможно ли такое? Он записал предложение и потрясенно уставился на слова… МЕНЯ ЗОВУТ ГАРРИ. — Господи всемогущий, — прошептал он и проверил этот кусок. Никакой ошибки не было. В послании говорилось: ПРИВЕТ. КАК ВЫ? Я ПРЕКРАСНО. КАК ВАС ЗОВУТ? А МЕНЯ ЗОВУТ ГАРРИ.ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯСИЛА
Глава 45 ТЕНЬ
— О Боже! — сказала Бет, просмотрев его расшифровку, и поправила свою прическу. — Как это могло случиться? — Эти послания начались вскоре после того как Гарри вышел из сферы, сказал Норман. — Вспомни, когда появились кальмары и прочие создания? Тогда же. — Да, но… — Сначала появились обычные кальмары. Затем, когда выясни лось что Гарри их не любит, вдруг объявились креветки… Бет молчала. — И кто в детстве боялся гигантского кальмара из «Двадцати тысяч лье под водой»? — Гарри, — сказала она. — Я помню это. — А когда на консоли появлялись послания «Джерри»? Только в присутствии Гарри. А когда он передавал фразы из наших же разговоров? В комнате находился Гарри и все слышал… Кроме того почему «Джерри» не может читать наши мысли? Потому что этого не умеет Гарри. Вспомни как Барнс уговаривал уточнить имя, а Гарри увиливал. Почему? Он боялся что на экране появится его собственное имя. — И моряк… — В самом деле. Кто как не Гарри сказал что ему приснился сон о нашем спасении? — Бет нахмурилась. — А гигантский кальмар? — В разгар нападения Гарри ударился головой и потерял сознание. Кальмар мгновенно исчез и не возвращался до тех пор, пока Гарри не проснулся и не подменил тебя у консоли. — О Господи! — прошептала Бет. — Да, — сказал Норман. — Это многое проясняет. — Но как он это делает? — она вглядывалась в послание. — Я не думаю что это он… По крайней мере, он не сознает этого. Допустим, пока Гарри находился внутри сферы, он приобрел некую силу, воплощающую его мысли в реальность. — В реальность… — нахмурилась Бет. — Подумай, — сказал он. — Если бы ты была скульптором, сначала у тебя возникла бы какая-нибудь идея, затем ты бы воплотила ее в дереве или камне. Сначала мысль, затем творение и в результате создается реальность, отражающая твои старые замыслы. Так происходит в нашем мире: мы что-нибудь воображаем и прикладываем усилия чтобы воплотить это в жизнь. Порой это происходит импульсивно… как у того парня, который пришел домой раньше обычного и застал жену в объятиях любовника. Он ничего не планировал, все произошло само собой. — Или у жены, заставшей своего супруга в постели с другой женщиной. — Верно. В этих случаях все происходит неосознанно. Когда я говорю, я не думаю о каждом слове… Они вылетают сами по себе. — Да… — Гарри больше не «творит» статуй. Он просто думает и его мысли «проявляются» в реальность. — Как только он вспомнил гигантского кальмара… мы сразу же увидели этого монстра? — Точно. Когда он потерял сознание, кальмар просто исчез. — Он обрел эту способность в сфере? — сказала Бет. — Почему он это делает? Он хочет нас убить? — Нет, я думаю, все кроется в подсознании. — Что ты хочешь этим сказать? — Тед предполагал что эта сфера подарок или послание внеземной цивилизации. Гарри представлял ее как контейнер, внутри которого кто-то сидит. Я считаю что это «мина». — Хочешь сказать, она взрывается? — Не совсем так… Это некий тест. Чужая цивилизация могла разбросать эти «мины» по всей галактике и любые разумные существа, подобравшие их, испытали бы на себе силу сферы… О чем бы ты не подумала, это становится реальностью. Если у тебя хорошие мысли, ты получишь на ужин прелестных креветок Если плохие, явятся монстры, жаждущие твоей крови… Тот же процесс созидания, но на более высоком уровне. — Эта сфера, как мина которая взрывается когда на нее наступишь, уничтожает людей с неправильным мышлением? — Или если они не могут управлять своим сознанием. — Но можно ли сдерживать свои мысли? — внезапно заволновалась Бет. Разве можно попросить кого-нибудь не думать о гигантском кальмаре? Только он это услышит, он тут же представит этого кальмара и не сможет о нем забыть. — Контроль мыслей вполне возможен, — сказал Норман. — Разве что для йогов. — Отвлечься от нежелательных мыслей может любой… Как мы бросаем курить? Как меняем убеждения? Контролируя свои мысли! — Я все же не понимаю почему Гарри делает это. — Вспомни свои слова о том что сфера ударит нас ниже пояса, как СПИД, поражающий иммунную систему, — сказал Норман. — Мы верили, что можем думать что угодно и без всяких последствий. «Палки и камни могут переломать кости — но их названия только слова» говорили мы и не придавали этому большого значения. Но вдруг название стало столь же осязаемым как и сам предмет и стало причинять боль… Наши мысли проявляются, и хорошие и плохие… Но мы не привыкли сдерживать свои мысли поскольку никогда не сталкивались с такой ситуацией. — В детстве, — сказала Бет. — Я часто ругалась со своей мамой, а когда у нее обнаружили рак, я чувствовала себя виноватой. — Действительно, дети считают, что их мысли обладают реальной силой, но мы вдалбливаем в их сознание, что это заблуждение. Разумеется, были и другие мнения. В Библии сказано «не возжелай жены ближнего» Мы понимали это как запрет адюльтера. Но на самом деле здесь говорится что мысль об измене не меньший грех чем сама измена. — А как же Гарри? — Ты знакома с учением Юнга? В начале двадцатого века Юнг порвал с Фрейдом и развил собственную психологию. Он предположил, что под человеческой душой лежит некая структура, отражающая мифы и стереотипы. Одна из его основных идей заключается в том, что у каждого человека есть темная сторона сознания, называемая его тенью. Тень содержит все неосознанные черты личности: ненависть, садистские склонности и тому подобное. Юнг считал, что нам приходится считаться со своей теневой стороной, но мы предпочитаем думать о себе как о славных ребятах, которым не хочется грабить и убивать, калечить и насиловать… — Да… — Юнг считал что она управляет нашими поступками. — Так это была тень Гарри? — Гарри хочет называть себя мистер Высокомерный Все Знающий Черный Человек. — Несомненно. — Если он боится здесь оставаться — а кто из нас не боится? — мы обязаны развеять его опасения… Но тень Гарри все время подпитывает его страх, создавая монстров. — Наличие кальмара подтверждает обоснованность страха? — Да. Что-то подобное. — Не знаю, — она приподняла голову и стала выглядеть почти как модель: элегантная, красивая и сильная. — Я биолог, Норман. Я хочу прикоснуться к вещам, посмотреть что они из себя представляют. Эти теории, они так… психологичны. — Мир сознания так же реален и подчиняется тем же законам что и внешняя реальность. — Я уверена что ты прав, но… — она пожала плечами. — Это меня не очень-то удовлетворяет. — Ты знаешь что здесь произошло. У тебя есть другая гипотеза? — Нет, — призналась она. — Я долго ломала голову, но ничего не придумала. Знаешь, Норман, ты провел прекрасную дедукцию. Поистине блестящую. Я увидела тебя в совсем ином свете. Норман улыбнулся. Большую часть времени, проведенного на станции, он чувствовал себя пятым колесом. Теперь он принес какой-то вклад и радовался этому. — Спасибо, Бет, — она взглянула на него своими прозрачными добрыми глазами. — Ты настоящий джентльмен, Норман. Раньше я этого не заме чала, — она рассеянно притронулась к своей груди и ее пальцы коснулись материи плотно облегающего комбинезона, обрисовывающей твердые соски, затем неожиданно прильнула к нему. — Мы должны держаться друг друга… Ты и я. — Да. — Потому что Гарри очень опасный человек… Он полон детских страхов и поэтому опасен. Что мы можем предпринять? — Эй, — крикнул Гарри, поднимаясь по лестнице. — Это интимная вечеринка или мне можно присоединиться? — Да, проходи, Гарри, — сказал Норман и отодвинулся от Бет. — Я вам не помешал? — Нет-нет, нисколько. — Я не собирался вмешиваться в чью-либо половую жизнь. — Ты пошляк, Гарри, — заявила Бет, садясь на диван. — Вы чем-то озабочены? — Мы? — переспросил Норман. — Да. Особенно, Бет… Она все хорошеет, не по дням, а по часам. — Я тоже заметил это, — улыбнулся Норман. — Счастливчик! Держу пари, она в тебя вклеилась… — Гарри повернулся к Бет. — Что ты так на меня уставилась? — Какая чушь! — Побойся Бога, как будто я не чувствую. — Гарри… — начал Норман. — Я хочу знать, почему вы вылупились на меня как на преступника? — Не будь параноиком, Гарри. — Прячетесь здесь, строите всякие козни. — Не выдумывай. — Как будто я ничего не слышал, — он оглядел лабораторию. — Значит, двое белых и один черный. — Гарри… — Я не дурак, ты это знаешь. Здесь зреет заговор. — Ничего подобного, Гарри. «Бип-би-би» — настойчиво доносилось из сектора связи. Они переглянулись и спустились вниз, чтобы узнать в чем дело. На экране консоли медленно появлялись триады букв.CQX VDX MOP LКI
— Джерри? — предположил Норман. — Не думаю что он решил вернуться к шифру, — сказал Гарри. — Это шифровка? — Несомненно. — Почему она идет так медленно? — спросила Бет. Каждая триада ритмично добавлялась через каждые несколько секунд. — Не знаю, — сказал Гарри. — Откуда это идет? — Пока не знаю, — он задумался. Можем ли мы обойтись без Гарри? — подумал Норман. Здесь он самый умный… и самый опасный. Но мы нуждаемся в его интеллекте.
CQX VDX MOP LКI XXC VRW TGК PIU YQA
— Периодичность пять секунд, — сказал Гарри. — Полагаю, эти сигналы идут из Висконсина. — Почему ты так думаешь? — Потому что это единственное место, откуда они могут исходить. Это похоже на УНЧВ. Радиоволны очень быстро передаются по воздуху. Но вода слишком плохая среда, и даже для передачи на короткое расстояние нужен необычайно мощный сигнал. — Верно. — Но способность проникновения зависит от длины волн. Как правило, радиопередачи ведутся на коротких волнах. Но можно посылать и ультранизкочастотные волны, которые могут преодолеть большое расстояние… Тысяча миль под водой? Нет проблем… Единственное неудобство — УНЧВ слишком медленные. Вот почему такая скорость. В Висконсине установили большую УНЧВ антенну для связи с военными подлодками. — А шифр? — Это наверняка код сжатия. Группировка на триады позволяет экономить время и передавать больше информации. Если передавать полным текстом, на это уйдут часы.
CQX VDX MOP LКI XXC VRW TGК PIU YQA IYT EEQ FVC ZNB TMК EXE MMN OPW GEW — передача кончилась.
— Похоже, это все, — сказал Гарри. — И как это расшифровать? — спросила Бет. — Если это секретный код, нам не справиться. — Может быть, здесь есть дешифровальный блокнот? — Спокойно, — сказал Гарри. Экран замигал, переводя одни буквы в другие. 2340 час 7-07 ШЕФ — БАРНСУ ГД-8 — Послание Барнсу, — сказал Гарри. Они завороженно смотрели как переводились другие группы букв.
ÊОРАБЛИ ПОДДЕРЖКИ ИЗ НАНДИ И ВИПАТИ БУДУТ В ВАШИХ КООРДИНАТАХ 16:00 7-08 АВТООТСЧЕТ ВЫКИНЬТЕ МАЯК ЖЕЛАЮ УДАЧИ СПОЛДИНГ КОНЕЦ
— Вот здорово! — обрадовалась Бет. — Да, — сказал Гарри. — Кавалерия уже в пути… Должно быть шторм стихает и не менее чем через шестнадцать часов корабли будут здесь. — А что значит «автоотсчет»? В это мгновение в верхнем правом углу каждого экрана появился маленький квадратик с цифрами 16:20:00. — Это отсчет времени. — Через которое мы покинем станцию? — уточнила Бет. Норман смотрел на цифры. Они скакали назад, приближая их избавление. — А субмарина? — спросил он. — Думаю она нам еще пригодится, — сказала Бет и посмотрела на свои часы. — Через четыре часа надо сбросить таймер. — Времени у нас навалом. — Да. Норман подумал, выживут ли они за эти шестнадцать часов? — Это хорошие вести, — сказал Гарри. — Отчего вы такие унылые? — Доживем ли мы, вот вопрос. — А почему нет? — Джерри может напасть в любой момент, — сказала Бет. Норман почувствовал взрыв негодования. Неужели она не понимает, что творит, внедряя это в сознание Гарри? — Мы не переживем очередной атаки, — продолжала она. Молчи, подумал Норман. Ты подаешь ему идею. — Очередной атаки? — переспросил Гарри. — Гарри, — опомнился Норман. — Я думаю, нам следует поговорить с Джерри. — В самом деле? Почему? — Надо попытаться его образумить. — Вряд ли это удастся, — сказал Гарри. — Стоит попробовать. — Норман укоризненно взглянул на Бет.
* * *
Норман сел к консоли. Он знал что имеет дело не с Джерри а с неосознанной теневой стороной Гарри… Как использовать это преимущество? В самом деле что я о нем знаю? Гарри вырос в Филадельфии худым замкнутым и впечатлительным мальчиком, одаренным способностями к математике. Но сверстники и родные не признавали его таланта. Гарри рассказывал, что, пока он занимался математикой, другие устраивали потасовки. Он до сих пор ненавидит всякие игры и спорт. В юности им пренебрегали, а когда он получил должное признание, было слишком поздно. Ущерб личности уже был нанесен. Я ЗДЕСЬ. НЕ БОЙТЕСЬ. — Джерри? ДА, НОРМАН. — У меня есть к тебе небольшая просьба. ПОЖАЛУЙСТА, Я СЛУШАЮ. — Многие из нас ушли и нас осталось слишком мало. Я ЗНАЮ. ЧТО ВЫ ХОТИТЕ? — Пожалуйста, прекрати проявления! НЕТ. — Почему? Я НЕ ХОЧУ ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ. Ладно, подумал Норман. Не будем терять времени. — Джерри, я знаю что много веков ты был совсем один… Ты чувствовал себя никому не нужным, знал что никто не хочет с тобой играть и разделять твои интересы. ДА. ЭТО ПРАВДА. — Теперь наконец у тебя появилась возможность проявлять и получать от этого удовольствие. Тебе захотелось показать на что ты способен. ЭТО ПРАВДА. — И мы должны были обратить на тебя внимание. ДА. МНЕ ЭТО НРАВИТСЯ. — Это сработало. Я ЗНАЮ. — Но твои проявления опасны для нас. МНЕ ЭТО БЕЗРАЗЛИЧНО. — Они нас потрясли. ОЧЕНЬ РАД. — Нас удивляет что ты просто играешь. Я НЕ ИГРАЮ. Я НЕ ЛЮБЛЮ ИГРЫ. — Для тебя это игра, спорт. НЕТ, ЭТО НЕ ТАК. — Да, — сказал Норман. — Это игра, причем довольно дурацкая. — Ты хочешь поссориться с Джерри? — спросил стоявший рядом Гарри. Вряд ли ему понравятся твои возражения. Уверен, тебе это совсем не понравится, подумал Норман и сказал: — Я сказал правду. В его выходках нет ничего интересного. ВОТ КАК? НИЧЕГО ИНТЕРЕСНОГО? — Ты законченный наглец, Джерри! ТАК ВОТ ТЫ КАК ЗАГОВОРИЛ! — Да. Потому что твои действия слишком глупы. — Черт побери, — выругался Гарри. — Полегче с ним. ТЫ ЕЩЕ ПОЖАЛЕЕШЬ ОБ ЭТИХ СЛОВАХ, НОРМАН. Норман отметил что словарь и синтаксис собеседника стали почти безупречными. Притворная наивность и позаимствованные обороты были отброшены в сторону. Он знал что разговаривает сейчас не с инопланетчиком, а с теневой частью другого чело века. Я ОБЛАДАЮ БОЛЬШЕЙ СИЛОЙ, ЧЕМ ТЫ МОЖЕШЬ ВООБРАЗИТЬ. — Я знаю что ты очень сильный, Джерри, — сказал Норман. — Ради всего святого, Норман, прекрати! — внезапно заволновался Гарри. — Он рассердится! СЛУШАЙСЯ ГАРРИ. ОН БЛАГОРАЗУМЕН. — Нет, Джерри, — сказал Норман. — Он просто боится. ГАРРИ АБСОЛЮТНО СПОКОЕН. — Я говорю это тебе и только тебе… Ты играешь в нелепые игры! ИГРЫ ГЛУПЫ. — Да, Джерри. Для тебя они ничего не стоят. ОНИ НЕИНТЕРЕСНЫ ЛЮБОМУ РАЗУМНОМУ СУЩЕСТВУ. — Тогда прекрати проявления, Джерри. Я МОГУ ОСТАНОВИТЬСЯ КОГДА ЗАХОЧУ. — Сомневаюсь, Джерри… Докажи это. Долгая пауза. Они ждали ответной реакции. НОРМАН ТВОИ ДЕТСКИЕ МАНИПУЛЯЦИИ СЛИШКОМ СКУЧНЫ. Я БОЛЬШЕ НЕ ЖЕЛАЮ С ТОБОЙ ОБЩАТЬСЯ. Я БУДУ ДЕЙСТВОВАТЬ ТАК КАК СОЧТУ НУЖНЫМ И БУДУ ПРОЯВЛЯТЬ ВСЕ ЧТО ПОЖЕЛАЮ. — Наша станция не выдержит твоих проявлений. МЕНЯ ЭТО НЕ КАСАЕТСЯ. — Если ты причинишь ущерб станции, Гарри погибнет. — Я и все остальные, — уточнил Гарри. МЕНЯ ЭТО НЕ ВОЛНУЕТ, НОРМАН. — Зачем ты нас убиваешь, Джерри? ВЫ НЕ ДОЛЖНЫ ЗДЕСЬ ОСТАВАТЬСЯ. НАДМЕННЫЕ ТВАРИ, НАГЛЫЕ И БЕСЧУВСТВЕННЫЕ ЭГОИСТЫ, СЕЙЧАС ВЫ ЗАПЛАТИТЕ ЗА ВСЕ. — Это неправда. НЕ СПОРЬ СО МНОЙ, НОРМАН. — Извини, но бесчувственный эгоист — это ты сам. Тебя ведь не волнует, что ты творишь зло… ДОВОЛЬНО! — Он в самом деле рассердился, — сказал Гарри. Я УБЬЮ ВСЕХ!* * *
Норман вытер проступивший на лбу пот и отвернулся от кон соли. — Думаю, с этим парнишкой следовало говорить иначе, — сказала Бет. Ты не смог его образумить. — Не надо было его сердить… — почти умоляюще сказал Гарри. — Зачем ты это сделал, Норман? — Я сказал ему правду. — Но этим ты разгневал его. — Гарри нападал и прежде, когда не был сердит… — сказала Бет. — Ты хотела сказать, Джерри, — поправил ее Норман. — Совершенно верно, Джерри. — Это чудовищное оскорбление, Бет, — сказал Гарри. — Ты прав… Извини, я оговорилась. Гарри посмотрел на нее слишком пристально. Он не поверил в оговорку, подумал Норман. — Даже не знаю, как ты могла спутать, — сказал Гарри. — Это просто слетело с кончика языка. — Понимаю. — Извини, — сказала Бет. — Я очень сожалею. — Да ладно… Не стоит волноваться, — в его манерах появилась решительность, сменился тон. Ага, подумал Норман. Гарри зевнул и потянулся. — Знаете, — сказал он. — Я что-то устал. Пойду вздремну малость, — и он ушел в спальный отсек.Глава 46 ОСТАЛОСЬ 16 ЧАСОВ 00 МИНУТ
— Нам надо объединиться против Гарри, — сказала Бет. — Ты права, — согласился Норман. — Мы не можем рисковать. Я УБЬЮ ВСЕХ! Угрожающая надпись не исчезла, хотя Бет и отключила консоль. — Ты думаешь, он действительно этого хочет? — Да. — Выбор стоит так: или он, или мы. — Да. Я думаю, так. — Эти проявления создает Гарри… — сказала Бет. — Ты полагаешь, чтобы не произошло страшное, он должен полностью лишиться сознания… или умереть? — Да, — ответил Норман. Он уже думал об этом. Это казалось невероятным, но он, попав в экстремальную ситуацию, хладнокровно обдумывал убийство другого человека. — Его надо убить, — заявила Бет. — Но я не знаю, как это сделать. — Может быть, не надо его убивать? — Тогда он убьет нас… — Бет тряхнула головой. — О дьявол, Норм, чего же мы тянем? Станция не выдержит следующей атаки Мы должны его убить! Я не жажду новой встречи с этим монстром! — Я тоже. — Мы возьмем одну из этих гарпунных пушек и подстроим несчастный случай. И будем ждать прихода флота. — Я не хочу его убивать. — Я тоже. Но что нам остается? — Мы можем просто лишить его сознания… — сказал Норман и подошел к аптечке. — Ты думаешь, здесь что-нибудь есть? — спросила Бет. — Возможно, какой-нибудь анестетик. — А он сработает? — Я думаю, сработает все что лишает сознания. — Надеюсь, — сказала Бет. — Но если он будет грезить и проявлять свои кошмары, это будет не самая приятная перспектива. — Нет, анестезия полностью отключает сознание… — он просматривал наклейки на пузырьках. — Ты в них разбираешься? — Это не проблема, — она села за консоль. — Читай названия, я посмотрю, что на них есть. — Diрhenyl рaralene? — Это что-то от ожогов, — сказала Бет. — Eрhedrine hydroсhloride? — Это… полагаю, от тошноты. — Valdomet? — От язвы. — Sintag? — Это синтетический заменитель опиума. Очень кратковременное воздействие. — Лишает сознания? — Нет… Во всяком случае, ненадолго и только в последние минуты. — Tarazine? — Транквилизатор. Усыпляет. — Хорошо, — он отодвинул пузырек в сторону. — И вызывает полет фантазии. — Нет, — он вернул таразин на место… Этого еще не хватало. Riordan? — От бешенства. — Oxalamine? — Антибиотик. — Chloramрheniсol? — Тоже антибиотик. — Черт побери! — пузырьки кончались, — Parasolutrine? — Усыпляющее. — Ты хочешь сказать, снотворное? — Нет, тут сказано что в комбинации с рaraсin triсhloride используется как анестетик. — Paraсin triсhloride, да, есть, — сказал Норман. — Двадцать кубиков паразолютрина в комбинации с шестью парацина создает анестетик, пригодный для неотложных хирургических операций. Сердечных эффектов не вызывает. Сон глубокий. Активность «Быстрого сна» подавляется. — Срок действия? — От трех до шести часов. — Насколько быстро наступает эффект? — Здесь не сказано… — она нахмурилась. — После достижения соответствующей глубины анестезии можно начинать хирургическое вмешательство. Но не сказано, сколько на это уйдет времени. — Вот дьявол! — выругался Норман. — Наверное, быстро. — А если нет? Если это займет двадцать минут? Это сильнодействующее средство? — Здесь не написано… — она помотала головой. Наконец они решились на смесь паразолютрина, дульцинеи, парацина и опиата синтага. Норман наполнил полученным коктейлем большой шприц. Этот шприц в самую пору подошел бы лошади. — Ты думаешь, это его не убьет? — спросила Бет. — Не знаю. Разве у нас есть выбор? — Нет, — признала Бет. — Ты когда-нибудь делал инъекции? Норман покачал головой. — А ты? — Только животным. — Куда его колоть? — В плечо, — сказала Бет. Он повернулся к свету и выпустил из иглы несколько брызг. — О'кэй, — сказал он. — Я пойду с тобой и буду держать, чтобы он не вырвался. — Нет. Ты ведь спишь в лаборатории. Если Гарри проснется, он тут же заподозрит неладное. — Но если он будет сопротивляться? — Думаю, я справлюсь с ним. — О'кэй, Норман. Поступай как знаешь.* * *
Освещение в коридоре, ведущем в цилиндр С, казалось неестественно ярким. Норман слышал стук собственных шагов, гудение вентиляторов и обогревателей, и ощущал в своей руке приятную тяжесть шприца. Около дверей спальни стояли две женщины в униформе ВМФ. При его приближении они выпрямились. — Доктор Джонсон! — Норман остановился. — Да, — сказал он красивым темнокожим культуристкам. — Сожалеем, сэр! У нас приказ, — они не расслабились. — Понимаю, — сказал он и хотел пройти дальше. — Сожалеем, сэр! — они преградили путь. — В чем дело? — как можно невинней поинтересовался Норман. — Сюда нельзя, сэр! — Но я хочу спать. — Сожалеем, сэр! Никто не должен тревожить сон д-ра Адамса. — Я ему не помешаю. — Сожалеем, сэр! Можно поинтересоваться что у вас в руке? — В моей руке? — В вашей руке, сэр. Вы что-то прячете. Их настороженность, автоматы и пунктуальное «сэр» действовали ему на нервы. Оглядев скрытые под накрахмаленной униформой сильные мышцы, он засомневался, что ему удастся прорваться силой. За их спинами он заметил храпящего Гарри. Самое время сделать укол. — Доктор Джонсон! Можно узнать что у вас в руке, сэр? — Нет, черт побери, нельзя! — Всего хорошего, сэр! — он повернулся и побрел обратно.* * *
— Я все видела, — сказала Бет, кивнув на монитор, показывающий двух охранниц. На смежном экране виднелась сфера. — С ней снова что-то случилось! — воскликнул Норман. Скрученные бороздки безусловно сменились на более замысловатый узор. Он был уверен что изменилась и сама сфера. — Похоже, ты прав, — согласилась Бет. — Когда это произошло? — Можно прокрутить запись обратно… Но первым делом следует управиться с этой парочкой. — Как? — спросил Норман. — Очень просто… В машинномотделении у нас лежат боевые гарпунные ружья… Я возьму парочку и возьму на прицел этих ангелов-спасителей. Ты, тем временем, вбежишь к Гарри и сделаешь укол. Хладнокровие Бет леденило бы душу, если бы не ее привлекательная улыбка. Казалось в эту минуту Бет стала еще более элегантной. — Ружья в цилиндре В? — спросил Норман. — Конечно… — она включила нужный монитор. — О дьявол! Гарпунные ружья бесследно исчезли. — Слишком поздно, — сказал Норман. — Они лежат под подушкой этого сукиного сына Гарри. Узнаю его почерк. — С тобой все в порядке, Норман? — спросила Бет. — Почему ты спрашиваешь? — Посмотрись в зеркало. Норман открыл дверцу аптечки и был потрясен, увидев свое отражение. Он уже привык к своей серой щетине что вырастала на его лице за время загородного уик-энда. Но это было совсем чужое лицо — худое, с густой смоляной бородой и темными кругами под глазами, с клоком засаленных волос, свисающих над самыми глазами. Он выглядел как опасный маньяк. — Я похож на доктора Джекила, — сказал он. — Или скорее на мистера Хайда. — Да. — Я не внушаю ему доверия… А ты еще более похорошела. — Ты думаешь, это работа Гарри? — Да, — сказал Норман и прибавил про себя: — Я на это надеюсь. — Как ты себя чувствуешь? — Как обычно. Изменился только внешний облик. — Да, ты выглядишь несколько страшновато. Ты уверен что с тобой все в порядке? — Бет… — Ну ладно, — она отвернулась и посмотрела на мониторы. — У меня возникла идея. Мы оденем скафандры, затем пойдем в цилиндр В и перекроем воздух. Гарри потеряет сознание, его ох рана исчезнет и мы свободно сделаем укол. Тебе нравится мой план? — Попытка не пытка, — он положил шприц и они направились в цилиндр А. — Доктор Холперн! — Доктор Джонсон! — окликнули их охранницы. — В чем дело, девочки? — спросила Бет. — Куда вы направляетесь, сэр? — Обычная проверка оборудования. — Хорошо, сэр, — последовало после небольшой паузы. Их пропустили и они прошли по цилиндру В. Норман с опаской смотрел на это нагромождение труб и механизмов: ему сов сем не хотелось копаться в системе жизнеобеспечения, однако у них не оставалось другого выхода. В цилиндре А висело три скафандра. Норман снял свой. — Ты знаешь, на что мы идем? — спросил он. — Да, — сказала Бет. — Можешь на меня положиться, — она просунула ноги в свой костюм и начала застегиваться. В этот момент на станции завыли сирены, замигали красные лампы. Норман уже без всякой подсказки знал, что это сработали периферийные сенсоры. Началась новая атака.Глава 47 ОСТАЛОСЬ 15 ЧАСОВ 20 МИНУТ
Они бежали по боковым коридорам в цилиндр D. По пути Норман механически отметил исчезновение охранниц. В D выли сирены и горели ярко-красные экраны периферийных сенсоров. Он взглянул на консоль. Я ИДУ К ВАМ. — Заактивированы внешние термальные, — крикнула Бет, бегло осмотрев контрольные экраны. Норман выглянул в иллюминатор. Зеленый монстр уже добрался до станции. Его гигантские лапы обвили основание, а одна прильнула к иллюминатору и присосалась своими бесчисленными присосками. Я ЗДЕСЬ. — Гарри-и-и-и!!! — закричала Бет. Пробный толчок: лапы кальмара обхватывали станцию поудобней. Послышался медленный скрип металла. — Кто это? — крикнул вбежавший в комнату Гарри. — Сам знаешь… — сказала Бет. — Кальмар. — О Господи! — жалобно застонал он. — Только не это! В этот момент станцию сильно тряхнуло и погас свет. Продолжали светиться лишь красные экраны сигнализации. — Прекрати это, Гарри! — крикнул Норман. — О чем ты говоришь? — Ты же знаешь, — сказал Норман. — Это твоя работа. — Нет, клянусь Богом! Ты ошибаешься! — Да, Гарри! — сказал Норман. — И если ты это не остановишь, мы погибнем! Станцию снова тряхнуло. Один из потолочных обогревателей лопнул, выплюнув проволоку и горячие стеклянные осколки. — Давай, Гарри… У нас мало времени! — Станция больше не выдержит, Норман, — крикнула Бет. — Это не я, — кричал Гарри. — Ты должен это остановить, Гарри! — во время разговора он разыскивал глазами шприц. Он помнил что оставил его где-то здесь. Но эти разбросанные бумаги и битые мониторы, весь хаос разрушения… Станцию тряхнуло и до них долетел звук взрыва. Еще громче заревели сирены. К их реву прибавился глухой рокот. Норман мгновенно узнал эти звуки. Внутрь станции хлынула вода. — Затопляет цилиндр С, — крикнула Бет и выбежала в коридор. Он услышал лязг закрываемой двери. Комната наполнилась соленой дымкой. Тогда он припер Гарри к стене. — Одумайся и прекрати это! — Это не я, — очередной удар откинул их в сторону. — Я ничего не могу сделать! Затем он вскрикнул. Норман увидел, как Бет вытянула из плеча Гарри шприц… С кончика иглы стекала кровь. — Что ты сделала? — закричал Гарри. Но его глаза уже стекленели. Он пошатнулся от очередного толчка и упал на колени. — Нет… — прошептал он. Затем дернулся и рухнул на ковер, головой вниз. И тут же оборвался скрежет металла, захлебнулись сирены и в зловещей тишине слышалось только как где-то на станции булькала вода.* * *
Бет быстро изучила показания мониторов. — Все о'кэй, Норман! Никаких сигналов. Он подбежал к иллюминатору… Кальмар исчез, морское дно было пустынно. — У нас нет электроэнергии, — крикнула Бет. — Затоплены цилиндры Е… С… Потеря В обернется отключением системы жизнеобеспечения, мелькнуло в голове Нормана. Тогда мы погибли! — Цилиндр В еще держится… — сказала она наконец. — Живем, Норман! Он осел на пол, только сейчас почувствовав, насколько ус тал. Так или иначе, но кризис прошел. Они приняли единствен но верное решение… Его тело ослабло. Все кончилось.Глава 48 ОСТАЛОСЬ 12 ЧАСОВ 30 МИНУТ
После нескольких неудачных попыток Бет все же удалось установить капельницу с анестезирующим раствором. Кровотечение из сломанного носа Гарри прекратилось. Сейчас он дышал более легче, размеренно. Норман снял лед чтобы осмотреть его распухшее лицо и измерил пульс. С Гарри о'кэй если не считать кислого запаха, похожего на олово. Раздался щелчок интеркома. — Я рядом с субмариной, — послышался из динамика голос Бет которая ушла в последний раз сбросить таймер. Норман выглянул в иллюминатор, увидел как она взбирается под купол ангара и снова повернулся к Гарри. Хотя в компьютере ничего не говорилось о двенадцатичасовой анестезии, им все же пришлось пойти на это. Гарри или выживет… или нет. Как и мы, подумал Норман и взглянул на экран консоли: 12:30. Часы продолжали обратный отсчет. Он укрыл Гарри одеялом и подошел к консоли. На экране по-прежнему виднелась сфера, со своими изменившимися узорами бороздок. После напряжения последних событий он почти позабыл свое первоначальное восхищение сферой и ее природу. Ментальный энзим, так назвала ее Бет. Энзим делает возможным ход химических реакций, не принимая в них особого участия. Температура человеческого тела слишком холодна для нормального процесса большинства химических реакций, но энзимы, или ферменты, делают их возможными, ускоряют их ход. Бет — умная женщина, подумал он. Ее импульсивность нам как нельзя кстати. С тех пор как Гарри потерял сознание, она не утратила своей красоты и Норман с облегчением заметил что к нему вернулся нормальный облик — глядя на монитор, он видел на фоне сферы свое собственное отражение. Эта сфера… Интересно, что творится у нее внутри, на что это похоже? Он вспомнил крохотные огоньки, похожие на светлячков. Гарри что-то говорил про пену… Послышалось жужжание и Норман вы глянул в иллюминатор. Снятая с якорей желтая субмарина плавно скользила над дном, освещая себе путь. Норман нажал клавишу связи. — Бет! — крикнул он в микрофон. — Я слушаю. — Что ты там делаешь? Ты собираешься смыться? — Нет, Норман, — она рассмеялась. — Можешь успокоиться. — Скажи, что ты задумала. — Это секрет. Не хватало еще чтобы она свихнулась! Норман припомнил ее импульсивность, которой совсем недавно восторгался. — Бет! — Отложим этот разговор на потом, — сказала она. Субмарина развернулась и он увидел зажатые в манипуляторах красные контейнеры, которые показались смутно знакомыми Он понаблюдал как она обогнула высокий стабилизатор звездолета и села на дно. Один из красных контейнеров мягко опустился на грязное дно. Поднимая донные осадки, субмарина про плыла еще сотню ярдов, остановилась и выпустила другой контейнер. Так продолжалось по всему периметру звездолета. — Бет! — его слова остались без ответа. Норман оглядел контейнеры. На них были какие-то надписи, но прочитать что-либо на таком расстоянии не представлялось возможным. Субмарина развернулась и направилась к ГД-8. Свет прожекторов ослепил его глаза. При ее приближении сработали датчики сигнализации и завыли сирены. Черт бы побрал эту электронику, подумал Норман. Как ее вырубить? — Бет! Здесь включилась эта проклятая сигнализация! — Нажми F8. Где же она? Он оглядел клавиатуру и, наконец, увидел клавиши, помеченные от F1 до F20. Он нажал на F8 и все стихло. Субмарина была совсем близко, ее прожектора светили в иллюминаторы. В высоком акриловом пузыре отчетливо виднелась-то лова Бет, освещенная зеленой подсветкой панели. Субмарина опустилась и скрылась из виду. Он подошел к иллюминатору. «Глубинная звезда-III» покоилась на дне, освобождая последние контейнеры. Теперь он мог прочитать буквы «ВНИМАНИЕ! НЕ КУРИТЬ! ДЕРЖАТЬ ВДАЛИ ОТ ЭЛЕКТРИЧЕСТВА! ВЗРЫВЧАТКА СИСТЕМЫ ТЕВАК» — Бет! Какого черта, что ты делаешь? — Потом, Норман! — ее голос звучал нормально. Нет, она не сошла с ума, подумал он. С ней все о'кэй. Но он не был уверен. Субмарина снова пришла в движение, ее прожектора потускнели в облаке донных осадков, поднятым гребными винтами. Облако отнесло к иллюминатору, затрудняя обзор. — Бет! — Все о'кэй. Я скоро вернусь. Когда донные осадки снова осели, он увидел что субмарина повернула к ГД-7. Через несколько минут она была поставлена на прикол под куполом ангара. Бет скатилась с борта и опустилась на дно.Глава 49 ОСТАЛОСЬ 11 ЧАСОВ 00 МИНУТ
— Все очень просто, — сказала Бет. — Взрывчатка, — он указал на монитор. — На ней написано, что это «Тевак», самая мощная из всех взрывчаток. Какого дьявола ты разбросала ее вокруг станции? — Успокойся, Норм, — сказала она, положив руки на его плечо. Ее мягкие нежные прикосновения успокаивали и он немного расслабился, умиротворенный ее теплом. — Нам следовало все обсудить. — Норман, нам больше не представится такой возможности. — Но Гарри без сознания. — Он может очнуться. — Это исключено, Бет. — Если из этой сферы вдруг вырвется новое чудище, мы сможем пустить весь корабль ко всем чертям. — Но зачем ты разложила взрывчатку вокруг станции? — Для обороны. — Как же это нас защитит? — Поверь мне, это поможет. — Бет, держать поблизости подобные штучки очень опасно. — К ним еще не присоединены провода, Норман. Я сделаю это позже, она посмотрела на монитор. — А пока вздремну пару часов. Ты устал? — Нет, — сказал Норман. — Ты давно не спал, — она одарила его оценивающим взглядом. — Я присмотрю за Гарри, если это тебя беспокоит. — О'кэй. Как знаешь, — сказала она и поправила свои великолепные волосы. — Лично я выбилась из сил, — она начала подниматься в лабораторию, но остановилась на полпути. — Если хочешь, можешь ко мне присоединиться. — Что? — Ты не ослышался, Норм, — она понимающе улыбнулась. — Может быть, позже. — О'кэй… Как хочешь, — она поднималась по трапу, покачивая бедрами. В этом облегающем комбинезоне она выглядела довольно соблазнительно. Гарри продолжал храпеть. Норман проверил лед и с восхищением подумал о красоте Бет. — Эй, Норм! — донесся ее голос. — Да? — он подошел к трапу. — Здесь есть другой, чистый? — в его руки упало что-то голубое. Это был комбинезон Бет. — Наверное, в хранилище цилиндра В. Надо посмотреть. — Принеси, если не трудно. — Да-да, конечно. По пути он понял что необъяснимо разнервничался. Что про исходит? Разумеется, он понимал что Бет пыталась его соблазнить. Но почему именно сейчас? Кроме того, это было не в ее традициях. Она изменила свои методы, думал Норман, доставая из шкафчика новый комбинезон. Он вернулся в цилиндр D и, поднимаясь по трапу, заметил падающий сверху странный голубой свет. — Бет? — Да, Норман, — он зашел в лабораторию и увидел, что она лежит на спине под ультрафиолетовым облучателем. На ее глазах были светонепроницаемые круглые пластинки. Она соблазнитель но пошевелила обнаженными бедрами. — Ты принес костюм? — Да, — ответил он. — Спасибо. Положи его куда-нибудь. — О'кэй, — он кинул его в кресло. Она повернулась к лампам и томно вздохнула: — Я тут подумала, что мне не мешало бы подкрепиться витамином D. — Да. — Тебе, возможно, тоже. — Возможно… — ему показалось что раньше в лаборатории не было такой кучи ламп. Фактически он был уверен что здесь не было ни одной. Норман повернулся и быстро спустился вниз. Трап тоже был не тот что раньше: он был окрашен в черный цвет. Это был совершенно иной трап. — Норм? — Одну минутку, Бет. Он подошел к консоли и начал разыскивать файл с параметрами станции. Наконец он нашел что искал.Станция ГД-8 МИППРКонструкция 05. 024A… — ………. Цилиндр A 05. 024В….. — …… Цилиндр В 05. 024С……. — ……. Цилиндр С 05. 024D…. — ……….. Цилиндр D 05. 024Е…. — ……. Цилиндр Е Ваш выбор:
Он нажал D. Появилось новое меню, где он выбрал план помещений и пролистал чертежи, пока не добрался до плана лаборатории. Здесь ясно указывалось наличие целой сети ламп, прикрепленных к стене. Должно быть, они висели там всегда, он просто не обращал на них внимания. Равно как и на многое другое. Например, на аварийный люк на изогнутом потолке лаборатории на запасную выдвижную койку и черный трап. Я в панике, подумал Норман. И ни секс, ни солнечные ванны не смогут ничего исправить. Я в панике, потому что остался вдвоем с Бет, которая не похожа на саму себя. В углу экрана бежал обратный отсчет времени. Секунды текли с поразительной медлительностью. Двенадцать часов и все будет о'кэй подумал Норман. Он изрядно проголодался, но знал что здесь нет ни грамма пищи. Он устал, но поспать было негде. Цилиндры Е и С затопило, но он не хотел подниматься к Бет. Он лег на пол и долгое время не мог уснуть. На полу было сыро и холодно.
Глава 50 ОСТАЛОСЬ 9 ЧАСОВ 00 МИНУТ
Его разбудили ужасающие удары и тряска пола. Он перевернулся, вскочил на ноги и увидел стоящую у мониторов Бет. — Что это? — закричал он. — Что происходит? — В чем дело? — как ни в чем не бывало, спросила она. Она улыбалась и выглядела внешне спокойной. Норман огляделся по сторонам и заметил, что нигде не мигали красные лампы и не выли сирены. — Не знаю. Мне показалось… — Что это новое нападение? — закончила она. Он кивнул. — Почему ты так решил? — спросила Бет. Она посмотрела на него как-то странно: холодно и прямолинейно. В ней не было и намека на соблазнение, или оно сменилось настороженностью прежней Бет. — Гарри без сознания. Почему ты решил что на нас напали? — Не знаю. Наверное, мне это приснилось. — Скорей всего, ты воспринял вибрацию пола когда я ходила по комнате, — решила она. — Так или иначе, я рада, что ты наконец-то поспал, — все тот же подозрительный взгляд. Словно с ним что-то было не так. — Ты мало спал в последнее время, Норман. — Как и все мы. — Но ты, особенно. — Может быть ты и права, — проспав пару часов, он почувствовал себя намного лучше и улыбнулся. — Ты уничтожила последний кофе и датский? — Здесь ничего этого не было. — Я просто пошутил. Это была шутка, отражение создавшейся ситуации. — Понимаю. Кстати, ты что-нибудь узнал про зонд? — Про что? — Про надувной зонд. Помнишь, мы о нем говорили? Он этого не помнил и покачал головой. — Прежде чем уйти к субмарине, я спросила про код запуска зонда и ты сказал что поищешь в компьютере. — Я? — удивился он. — Конечно ты. Кто же еще? Он напряг память. Он помнил как они затащили тяжелое без сознательное тело Гарри на кушетку, как остановили кровотечение из его носа и Бет поставила капельницу — она уже ставила ее лабораторным животным. Она еще пошутила, выразив надежду, что Гарри проживет дольше ее животных. Те, как правило, вскоре погибали. Затем Бет вызвалась идти к субмарине, а он остался присмотреть за Гарри… Но он совсем ничего не помнил про зонд. — В послании Барнсу говорилось что мы должны выкинуть маяк, значит, послать на поверхность радиозонд. Вопрос в том, как его выпустить. И ты сказал, что посмотришь файлы управления. — Весьма сожалею, но я это не помню, — сказал он. — Норман, в последние часы мы работали сообща. — Абсолютно с этим согласен. — Как ты себя чувствуешь? — Прекрасно. Просто великолепно. — Хорошо, — сказала Бет. — Осталось совсем недолго, — она обняла его, а когда отодвинулась, он увидел в ее глазах ту же самую отстраненность и напряженность.* * *
Спустя час, им все же удалось это выяснить. Они услышали глухой скрежет раскручивающейся с барабана проволоки, устремившейся вслед за уносящимся ввысь шаром. Затем все стихло. — В чем дело? — спросил Норман. — Мы на глубине тысяча футов, — пояснила Бет. — Потребуется некоторое время, чтобы зонд достиг поверхности. Экран консоли сменился и они увидели показания о состоянии поверхности. Зарегистрирован солнечный свет. Ветер стих до пятнадцати узлов. Высота волн шесть футов. Барометрическое давление 20,9. — Хорошие вести, — сказала Бет. — Все о'кэй. Норман смотрел на экран, думая о солнечном свете. Он никогда еще так не тосковал по лучам солнца. Забавно, но сейчас он не мог представить большего блаженства чем видеть об лака и солнце, голубое небо. — О чем ты задумался? — Мне не терпится увидеть поверхность. — Мне тоже, — призналась Бет. — Потерпи, осталось совсем недолго.* * *
«Понг-понг-понг-понг» — Норман оторвался от Гарри и повернулся на звуки. — Что ты делаешь, Бет? — спросил он. «Понг-понг-понг-понг» — Успокойся, — сказала Бет. — Я просто хотела узнать, как он работает, я имею в виду сканирующий сонар с фальш-дырами. Я не знаю, почему его так называют. А ты? «Понг-понг-понг-понг» — Я тоже, — сказал Норман. Звуки сонара действовали на его нервы. Бет, выключи это! — Умопомрачительно! — Прошу тебя, выруби эту штуку! «Понг-понг-понг-понг» — Пожалуйста, — сказала она. — Зачем тебе это понадобилось? — он чувствовал раздражение словно она специально намеревалась досадить ему писком сонара. — На всякий случай, — сказала Бет. — Ты же сама говорила что Гарри без сознания. Атак больше не будет. — Успокойся, — сказала она. — Я хочу быть готовой ко всему. Только и всего.Глава 51 ОСТАЛОСЬ 7 ЧАСОВ 20 МИНУТ
Он так и не смог переубедить Бет; та настаивала на своем и собиралась выйти наружу, чтобы подключить заряды. — К чему это, Бет? — спрашивал ее Норман. — У нас нет никаких оснований. — Так мне будет спокойней… — заявила она и он не смог ее остановить. Это стало ее навязчивой идеей. Сейчас он наблюдал за Бет; ее крошечная фигурка, с одиноким лучом фонаря, передвигалась от контейнера к контейнеру, извлекая наружу большие желтые конусы, скорее похожие на те что используют при ремонте дороги. Когда она подсоединяла к ним провода, на конце каждого конуса загоралась красная лам почка. Норман с тревогой наблюдал как то там то сям вспыхивали огоньки. — Только не подключай ближние заряды, — взмолился он. — Хорошо, Норман, не буду. — Обещай! — Я же сказала… Раз тебя это так пугает, не буду. — Пугает. — Ну ладно. Теперь вокруг корабля, начиная с туманно различимого хвоста, возвышающегося над кораллами, горела уже целая гирлянда красных огоньков. Бет двинулась на север, к еще нераспакованным контейнерам. Он перевел взгляд на Гарри; тот был по-прежнему без сознания и громко храпел. Норман походил по комнате, мимоходом взглянул на монитор. Вдруг экран мигнул и на нем высветились буквы: Я ИДУ ЗА ТОБОЙ! Господи милосердный, подумал Норман. Как же так? Это невозможно! — Бет! — Да, Норман? — послышался из интеркома ее голос. — Скорее сюда! Возвращайся, черт побери! НЕ БОЙСЯ! — появилось на экране. — В чем дело, Норман? — удивилась она. — На экране кое-что появилось. — Проверь Гарри. Он, наверное, проснулся. — Нет, он спит. Возвращайся, Бет! Я ИДУ! — Ол райт, Норм, я иду. — Быстрей, Бет! И тут он увидел как задергался луч ее фонаря, услышал ее затрудненное дыхание. Она была в ста ярдах от станции. — Ты что-нибудь видишь, Норман? — Нет, ничего, — он постарался вглядеться в горизонт, откуда обычно приплывал кальмар. Сначала всегда появлялось зеленое сияние, но сейчас в том месте было темно. — Здесь что-то есть… Я чувствую в воде… сильное движение, — она задыхалась. Я УБЬЮ ТЕБЯ! — вспыхнуло на экране. — Ты там ничего не видишь? — снова спросила Бет. — Нет, ничего, — на черном фоне не было никого кроме самой Бет. — Я чувствую, Норман… Это совсем близко! Господи, а как же сигнализация? — Молчит. — Боже! — ее дыхание превратилось в прерывистый свист; она побежала. Но она, хотя и находилась в хорошей форме, не могла бежать так же быстро, как на поверхности. Не медли! — мысленно кричал Норман, но уже видел, что она выдыхается и движется все медленней, и все медленней покачивается фонарь ее шлема. — Норман! — Да, Бет? Я слушаю. — Норман, я не знаю, успею ли я. — Успеешь, Бет. — Оно близко. Я чувствую это! — Я ничего не вижу, — послышались быстрые щелкающие звуки. Сначала он подумал о статическом электричестве, затем понял что это стучат зубы Бет. — Мне холодно, Норман… — он ничего не понимал; при таком напряжении ей должно быть жарко, а она мерзла. — Спокойно, Бет. — Не могу… говорить… близко… Ее движения замедлялись. Сейчас Бет попала в зону освещения прожекторами станции и находилась не более чем в десяти ярдах от люка, но ее ноги переставлялись все медленнее, все более неуклюже. И теперь он, наконец, смог разглядеть в тем ноте за ее спиной нечто извивающееся. Это было как торнадо; бурлящее облако грязи и черной воды. Норман не знал что там внутри, но чувствовал что в нем скрывается мощная сила. — Оно совсем рядом… не… Бет споткнулась и упала на грязное дно. Торнадо неумолимо приближалось. НА ЭТОТ РАЗ Я УБЬЮ ТЕБЯ! Бет поднялась на ноги, оглянулась и увидела несущееся на нее бурлящее облако. Что-то наполняло Нормана глубоким ужасом, ужасом детских кошмаров. — Норманннн! — он отбежал от иллюминатора, еще не зная что собирается предпринять, но подталкиваемый увиденным и понимая что нужно как-то действовать. Он вбежал в цилиндр А и кинул взгляд на скафандр, но времени не было; темная вода в открытом люке кипела, бурлила и клокотала. Внизу, прямо под ним, промелькнула перчатка Бет. Не раздумывая, он прыгнул в черную воду и ушел вглубь.* * *
Ледяная вода рвалась в легкие, хотелось кричать. Его тело сразу же оцепенело, холод парализовал мускулы. Вода пенилась и, как большая волна, швыряла его из стороны в сторону, он был бессилен бороться против нее. Голова ударилась о металл подводного дома. Норман ничего не видел и, слепо раскинув руки, разыскивал Бет. Жгло легкие; а вода крутила его в бешеном вихре. Он нашел Бет и тут же потерял снова. Водоворот не прекращался. Он за что-то ухватился — это оказалось рукой Бет — начиная терять чувствительность, становясь более тупым и медлительным. Он потянул ее к себе, посмотрел вверх и увидел над собой кольцо света; люк. Дрыгал ногами, но кольцо не приближалось. Он приложил максимум усилий и потянул за собой Бет точно мертвый груз. Возможно, она и была мертва. Легкие обжигало; это была худшая боль которую он испытывал в своей жизни. Он боролся с болью и бешеным потоком воды, дрыгал ногами, приближаясь к свету. Ближе к свету. Достигая света, света, света… Свет. Они в шлюзе. Лязгнуло о металл облаченное в скафандр тело Бет. Ее дрожащие руки потянулись к защелке, пытаясь освободиться от шлема. Колено Нормана, оцарапанное о край люка, истекало кровью. Тряслись руки. Бурлила в открытом люке вода. По телу разливалась ужасная боль. В глазах яркий свет, затем очень близко у его лица появилась ржавчина, острые края металла. Холодный металл и холодный воздух. Свет в глазах потускнел, погас. Наступила темнота.* * *
Стало удивительно тепло. Он услышал в ушах свист, открыл глаза и увидел Бет, успевшую снять скафандр; он лежал на па лубе, а она возвышалась над ним, регулируя большой потолочный обогреватель. Норман с облегчением закрыл глаза и подумал: мы выиграли и на этот раз, мы по-прежнему вместе, у нас все хорошо, — он расслабился и почувствовал, как по коже поползли мурашки. Я продрог, — решил он. — Скоро согреюсь. Но ощущение было неприятным. И свист тоже; шипящий, прерывистый. Что-то мягко скользнуло по его подбородку. Он открыл глаза и увидел серебряную белую ленту, затем разглядел крошечные глаза-бусинки и трепещущий раздвоенный язык… Это была морская змея! Он замер и осмотрелся, шевеля только веками. Ощущение мурашек возникало из-за дюжин белых змей, которые обматывали его лодыжки, ползали по ногам, груди. Он почувствовал холодное скольжение по лбу и закрыл глаза, чувствуя ужас оттого, что змеи ползут по его лицу, щекочут губы и нос. Он услышал шипение и вспомнил рассказ Бет о том, что эти бестии необычайно ядовиты. Бет, где же ты? Норман не шевелился и чувствовал как змеи медленно обвивают его шею, скользят по плечам, между пальцев рук. Чувствуя прилив тошноты, он не хотел открывать глаза. Бет! мысленно взывал он, не рискуя говорить вслух. Бет! Он слышал змеиный свист и затем, когда не мог больше выдержать, открыл глаза и увидел массу извивающихся белых тел, их крошечные головки с раздвоенными жалами. Он закрыл глаза и вскоре почувствовал как одна змея заползла в брюки комбинезона, полезла дальше, неприятно щекоча кожу. — Не шевелись, Норман! — это была Бет, и в ее голосе слышалось напряжение. Когда он открыл глаза, то увидел только ее тень. — О Господи, который час? — прошептала она и он подумал: Какая, к дьяволу, разница? ему от этого не было ни тепло ни холодно. — Схожу посмотрю на часы, — сказала Бет и он услышал стук уходящих ног. Она уходила, бросала его! А змеи, тем временем, скользили по ушам, под подбородком и около ноздрей; скользкие и сырые тела. Снова послышались шаги, на этот раз приближающиеся, и металлический «кланк-к!» открывающегося люка. Он открыл глаза и увидел, как Бет срывала змей с его тела и швыряла их через раскрытый люк в воду. Змеи в ее руках корчились, изгибались вокруг запястий, но она стряхивала их и кидала в люк. Некоторые не долетали до воды и корчились на полу — но большинство уже находились за пределами его тела. Одна змея продолжала ползти внутри брюк к паху, но вскоре он почувствовал как она скользнула назад; Бет решительно вытягивала ее за хвост. — Осторожней, ради Бога… — Вставай, Норман, — сказала Бет. Змея улетела, переброшенная через ее плечо. Он вскочил на ноги, и тут его вырвало.Глава 52 ОСТАЛОСЬ 7 ЧАСОВ 00 МИНУТ
У него раскалывалась голова. Из-за зверской головной боли, внутреннее освещение цилиндра D казалось нестерпимо ярким. Вдобавок ко всему, он сильно продрог. Бет закутала его в одеяла и придвинула к обогревателям; настолько близко что шум нагревательных элементов гудел в его ушах. Но, несмотря на это, он никак не мог согреться. — Ну как? — спросил он Бет, которая перевязывала его раненое колено. — Плохо… Почти до костей, — сказала она. — Но с тобой все будет о'кэй. Осталось совсем недолго. — Да, я… ой! — Извини. Уже все, — она в точности следовала компьютерным рекомендациям. Превозмогая головную боль, он прочитал на экране:НЕЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ ОСЛОЖНЕНИЯ (НЕЛЕТАЛЬНЫЕ) 7. 113 Травма 7. 114 Микросон 7. 118 Гелиевый шок 7. 119 Отит 7. 121 Токсическое заражение 7. 143 Синовальная боль
Ваш выбор:
— Что мне надо, так это немного микросна, — сказал он. — А еще лучше, хороший макросон. — Ладно, устроим. — Бет, а помнишь, когда ты снимала с меня змей, ты что-то говорила о времени? — вспомнил он вдруг. — Морские змеи ведут дневной образ жизни. Как и у большинства ядовитых змей, их биологические ритмы разделены на двенадцатичасовые циклы активности — пассивный и агрессивный — соответственно, дня и ночи, объясняла она. — Днем змеи, как правило, пассивны. Их можно без опаски брать в руки. Индийские ребятишки даже играют с окаймленным крайтом, который в иное время ужасно ядовитый. Вот я и хотела узнать цикл этих змей, пока не решила что он пассивный, дневной. — Почему ты так решила? — Потому что ты был еще жив, — она хватала оставшихся змей голыми руками, зная что они ее не укусят, и выкидывала их в воду. — Со змеями в руках, ты похожа на Медузу. — Это такая рок-звезда? — Да нет, мифический персонаж. — Которая убивала своих детей? — она бросила косой подозрительный взгляд, так как в любой момент была готова услышать в свой адрес скрытый выпад. — Ну что ты, совсем другая! — Бет спутала ее с Медеей, другой мифической женщиной. Вместо волос, голову Медузы Горгоны покрывали змеи. Ее взгляд обращал людей в камень. Персею удалось убить Медузу, глядя на отражение на своем щите. — Извини, Норман. Это не моя область. Просто удивительно, подумал он. Когда-то об этих персонажах и легендах знал всякий культурный западный человек, как семейные истории и своих друзей. Мифы представляли античные знания, служили точными психологическими портретами различных характеров. Но теперь и самые образованные люди не помнят мифы. Словно бы люди решили что их характеры изменились. А если это так? — он поежился. — Все еще мерзнешь, Норман? — Да. Но самое худшее головная боль. — Скорей всего, обезвоживание организма… Пойду посмотрю не найдется ли для тебя чего-нибудь, — она подошла к аптечке первой помощи. — Подумать только! Прыгнуть без скафандра в воду, которая почти приблизилась к точке замерзания! Смело, хотя и безрассудно! — она улыбнулась. — Ты спас мне жизнь, Норман! — Я даже не думал, только действовал, — признался он и рассказал Бет о своем старом детском ужасе, том далеком воспоминании, ожившем в сознании когда он увидел преследующее ее облако мути. — И знаешь, что это было? Это напомнило мне торнадо из «Волшебника страны ОЗ», которого я боялся в детстве. Не хотел бы я увидеть его снова. Возможно, это наши новые мифы, подумал он. Дороти, Тото и злая колдунья, капитан Немо и гигантский кальмар. — Как бы там ни было, а ты спас мою жизнь, — сказала Бет. — Спасибо! — Постарайся чтобы это не повторилось, — улыбнулся Норман. — Хорошо, я не буду выходить наружу, — она принесла бумажный стаканчик с приторной жидкостью. — Что это? — Тоник с глюкозой. Пей. Он сделал еще пару глотков, но это было чересчур приторно. В другом конце комнаты, на экране консоли, светилось: НА ЭТОТ РАЗ Я УБЬЮ ТЕБЯ! Норман посмотрел на Гарри, который по-прежнему лежал без сознания, с капельницей в руке. И все это время он лежал без сознания! Он непричастен ко всему происходящему! — Бет, как ты думаешь, почему это случилось? Экран, буквы и нападение нового проявления? — А что думаешь ты? — Бет выглядела безучастной. — Это не Гарри. — Да, это не он. — Тогда кто? — он встал и обмотался одеялом. Согнул перевязанное колено. Рана болела, но не слишком сильно. Подошел к иллюминатору и, выглянув наружу, увидел цепь красных огоньков. Он не понимал зачем Бет заминировала звездолет. Вообще в последнее время, она стала какой-то странной. Ее поступки не поддаются никаким объяснениям. Он перевел взгляд ниже. Под самыми иллюминаторами, у основания ГД-8, также горели красные огни. Она привела в боевое состояние всю взрывчатку! — Что ты наделала! Ты заминировала и станцию! — Разумеется, Норман, — сказала она, хладнокровно наблюдая за его реакцией. — Но ты обещала что не сделаешь это! — Да, помню, обещала. — Как они работают? Где кнопка, Бет? — Ее нет. Взрывчатка сработает от датчиков вибрации. — Ты хочешь сказать что все это взорвется автоматически? — Да, Норман. — Ты сошла с ума! Кто-то продолжает создавать эти чертовы проявления… Но кто, Бет? — она улыбалась, ленивой кошачьей улыбкой, словно это ее чем-то забавляло. — Ты в самом деле не догадываешься? — Нет… — Теперь он все понял и мороз пробежал по его коже. — Ты? — Нет, Норман, не я. Это твоя работа.
Глава 53 ОСТАЛОСЬ 6 ЧАСОВ 40 МИНУТ
Норману вспомнились прежние годы, практика в психиатрической клинике Борреджо, когда наставник попросил его сделать заключение о ходе болезни одного «трудного» пациента. Больной, двадцати с лишним лет, оказался на редкость общительным и образованным собеседником — Норман болтал с ним обо всем на свете: о лучших пляжах и гидравлической коробке передач «олдсмобиля», о недавней президентской кампании Стивенсона и поражении Уайта Форда, даже об учении Фрейда. Пациент много курил и держался несколько напряженно. Наконец, Норман поинтересовался, за что его поместили в клинику? Первое время тот затруднялся ответить, даже извинился за свою дырявую память. Но после настойчивых расспросов Нормана он потерял внешнюю обаятельность, сделался более раздраженным и агрессивным, и наконец стал стучать кулаком по столу, требуя чтобы Норман сменил тему беседы. Как выяснилось позже, перед ним сидел некий Алан Уайтир, который подростком зарезал в трейлере свою мать и сестру, а затем убил еще шесть человек на бензоколонке и трех в супермаркете, пока не сдался в руки полиции — в истерике, чувствуя вину и раскаяние. За десять лет пребывания в клинике, с ним не раз случались подобные припадки беспричинной ярости, когда он нападал на обслуживающий персонал. Больной неожиданно вскочил из-за стола и запустил в стену стулом. Норман, будучи в то время совсем неопытным школя ром, растерялся и бросился к двери, но та была заперта снаружи, как обычно, когда в комнате находился пациент, склонный к насилию. Больной, тем временем, схватил стол, опрокинул его на стену и стал медленно приближаться. Норманом овладела страшная паника. Но тут послышался спасительный лязг замка, в комнату ворвались три дюжих санитара. Они скрутили и уволокли буйного пациента, который не переставал кричать и ругаться. Почему? — сказал Норману наставник о причинах столь разительной перемены. — Разве мы вас не предупреждали? Разве вам ничего не сказало его имя? Норман признался, что он как-то не обратил внимания. Гляди в оба, — сказал тогда наставник. — Не всегда поблизости стоит охрана. Это очень опасно для жизни! Сейчас, находясь на станции ГД-8, он сказал себе: — Гляди в оба! Ты имеешь дело с помешанной и тебя некому защитить! — Я вижу, ты мне не веришь, — спокойно продолжала Бет. — Ты можешь говорить? — Да. — Быть логическим? — Да, — сказал Норман и подумал: я единственный здравомыслящий человек на этой станции. — О'кэй, — сказала она. — Помнишь, ты говорил, что все признаки указывают на Гарри? — Да, разумеется. — Ты еще спрашивал, не вижу ли я иных объяснений. Тогда я сказала что нет. Но многое можно пересмотреть заново. Почему появились медузы? Однажды ты проговорился про свой комплекс вины перед братом, которого ужалила медуза. А когда мы общались с «Джерри»? Только в твоем присутствии. Когда кончались атаки? Когда без сознания был ты, а не Гарри! Ее голос был так спокоен, так рассудителен. Он попытался проанализировать ее слова. Возможно ли, что она права? — Оглянемся назад, — сказала Бет. — Ты психолог. Все заняты делом, только у тебя нет никакой работы. Разве ты не чувствовал себя «пятым колесом»? Разве не говорил что терпеть не можешь слоняться без дела? — Да, но… — А потом, когда начали твориться эти странные вещи, место инженерных проблем заняла психология… как раз по твоей части. Ты сразу же оказался в центре внимания. Нет, она не может быть права, подумал он. — А когда началось общение с «Джерри», кто заметил что он обладает эмоциями? Кто настаивал, чтобы мы имели дело с его эмоциональной стороной? Никому из нас до этого не было никакого дела! Барнса интересовало только оружие. Теда — наука. А Гарри хотел поиграть в логические игры. И лишь тебя интересовали эмоции. А кто пытался манипулировать «Джерри», но по терпел неудачу? Это все ты, Норман! — Нет, — заявил Норман, чувствуя начало головокружения. Он попытался найти хотя бы одно слабое звено в доказательствах Бет и нашел его. — Это исключено! Я не был внутри сферы! — Был, — сказала Бет. — Ты просто не помнишь.* * *
Удары сыпали не переставая и он, кажется, начинал терять равновесие. — Ты точно так же не помнил, когда я просила тебя поискать коды для запуска зондов, — хладнокровно продолжала Бет. — Или когда Барнс спрашивал о гелиевой концентрации в цилиндре Е. Какая еще, к дьяволу, гелиевая концентрация? — подумал он. И когда Барнс спрашивал меня об этом? — У тебя подозрительно короткая память, Норман! — Когда я был в сфере? — спросил он. — Сразу после Гарри, перед первой атакой кальмара. — Я спал! — Нет, Норман. Тебя не было в спальном отсеке, когда туда заходила Флетчер! Целых два часа тебя не могли найти. Затем ты вдруг объявился, позевывая, как после сна. — Я тебе не верю! — заявил он. — Понимаю. Ты предпочитаешь переваливать свои проблемы на плечи других. Ты умен и искусен в психологических интригах. Помнишь, как ты до смерти перепугал всех в самолете, сказав что у пилота инфаркт? А здесь тебе вдруг понадобился монстр и ты объявил им Гарри. Но настоящее чудовище не он, ты! Вот почему изменился твой внешний облик! Потому что ты Монстр! — Но в послании говорилось: «Меня зовут Гарри»! — Да. И, как ты изволил заметить, некто постарался, чтобы на экране не появилось его подлинное имя. — Гарри, — сказал Норман. — Там говорилось: Гарри! — А твое? — Норман Джонсон. — Твое полное имя! Он молчал. Рот как будто онемел. Память была пуста. — Молчишь? Я навела справки. Норман Гарри Джонсон!* * *
Нет, думал он. Это не может быть правдой! — Это трудно принять, — продолжала она спокойным, гипнотическим голосом. — Я понимаю. Пораскинь мозгами и ты сам поймешь что хотел чтобы я это узнала! Вот почему несколько минут назад ты проговорился про «Волшебника страны ОЗ». Разве этого мало? — Конечно. — Ладно, перейдем к делу. Будешь со мной сотрудничать? — Что ты собираешься сделать? — То же самое что и с Гарри. Он помотал головой. — Только на пару часов… — сказала она и, внезапно решившись, ринулась на него. Заметив блеснувшую в ее руке иглу шприца, он успел увернуться, и игла вонзилась в край одеяла. Он скинул с себя лишнее бремя и побежал по трапу. — Постой, Норман! — он видел что Бет со шприцем гонится за ним по пятам. Вбежал по ступенькам в ее лабораторию. Захлопнул люк перед самым ее носом. — Норман! — застучала в люк Бет. Норман прислонился к нему всем телом, зная что ей ни за что не управиться с его весом. — Норман, открой сейчас же! — стук не прекращался. — Ни за что, ты уж извини! Что она может сделать? Ничего, решил он. Пока он в безопасности. Затем он увидел как завращался толстый стальной стержень в центре люка. По ту сторону, Бет закручивала колесо. Запирала его в мышеловке.Глава 54 ОСТАЛОСЬ 6 ЧАСОВ 00 МИНУТ
Свет в лаборатории горел только на карнизе, рядом с аккуратным рядом заспиртованных образцов подводной живности. Он рассеяно погладил рукой стенки сосудов, затем включил лабораторный монитор и нажимал разные кнопки пока не экране не появилась Бет, сидящая у главной консоли. Рядом, по-прежнему без сознания, лежал Гарри. — Ты слышишь меня, Норман? — Да, Бет, — крикнул он. — Я слышу тебя. — Норман, твои действия неуместны! Ты представляешь угрозу для всей экспедиции! В самом деле? удивился Норман. Он так не считал. Но как часто ему встречались пациенты, которые отказывались смотреть правде в глаза! Вот типичный пример: университетский профессор, его коллега, боялся лифта, но настойчиво утверждал, что ходит пешком для лучшего моциона. Он поднимался по лестнице даже на пятнадцатый этаж, отклонял самые заманчивые предложения по службе в высотных домах, и всю свою жизнь приспосабливался к проблеме — даже не подозревая о ее существовании. Или женщина, которая доверила своей дочери флакон снотворного, поскольку считала, что той был необходим отдых. Девочка покончила с собой, приняв сильную дозу. Или неопытный яхтсмен, который рискнул совершить морскую прогулку в Каталину в плохую погоду, и чуть было не погубил не только себя, но и своих близких. В голову приходили дюжины других примеров. Это был своеобразный психологический трюизм — самоослепление — от которого не застрахован никто. Три года назад один его коллега, также профессор психологии, выстрелил себе в рот как раз на кануне Дня Труда. Газеты пестрели заголовками «Самоубийствопрофессора психиатрии», а сослуживцы недоумевали и заявляли что покойный «отличался веселым жизнерадостным настроением» На это особенно упирал декан факультета, вечно стесненный в фондовых подъемных… Все дело в том, что у психологии есть один крупный недостаток. Даже самый первоклассный специалист не может разобраться в своих знакомых, близких и уж тем более, в самом себе. — Ты меня слушаешь, Норман? — Да, Бет. — Я была о тебе лучшего мнения. Норман не отозвался, наблюдая за ней по монитору. — Я думаю, у тебя хватит честности признаться в своих заблуждениях. Самое трудное, это прозреть, взглянуть правде в глаза… Я знаю, сейчас ты ищешь зацепки, чтобы свалить вину на кого-нибудь другого. Но ты должен признать суровую истину: пока ты мыслишь, судьба экспедиции под угрозой. Он чувствовал силу ее убеждения, спокойную уверенность в ее голосе. Речь Бет словно бы обволакивала его тело. Он начинал поддаваться, смотреть на мир ее глазами. Она так спокойна. Должно быть, она права. — Бет, ты была в сфере? — Нет, Норман, зато был ты! Он в самом деле этого не помнил, у него не осталось никаких воспоминаний. Гарри все помнил. Почему же забыл он? — Ты психолог, Норман… — сказала Бет. — Ты, как и все, не хочешь допускать наличия у себя теневой стороны. Или ты застрахован от капризов психики? Конечно, ты будешь это отрицать. Но как узнать, права ли Бет? Думалось тяжело. Болезненно ныло колено. По крайней мере, хоть это было реальностью… Тест на реальность! Вот нить к разгадке, понял он вдруг. Очевидно ли что он входил в сферу? Остались пленки на которых записано все, что происходило на станции. Если он ходил к сфере, надо найти запись где он, в одиночку, одевает скафандр и ныряет в темную воду. Пусть Бет предъявит ему доказательства! Но эта кассета, скорее всего, на «Глубинной Звезде». Может быть, ее даже отнес он сам. — Ради всех нас, пожалуйста, уступи, Норман! Наверное Бет права, подумал он. Она все знает… Если он угрожает экспедиции, надо посмотреть правде в глаза и сдаться. Можно ли ей доверять? Надо! У него нет выбора! Это мог быть и я, думал он. Мог! Мысль была так ужасна: ведь под подозрением находился он сам. Он сопротивлялся так неистово, а это дурной признак… Слишком сильное сопротивление. — Норман? Ну как, ты согласен? — Дай мне еще минуту. — Ну что же, о'кэй! Он заметил видеомагнитофон и вспомнил, как Бет не раз просматривала одну запись, где сфера раскрылась сама собой. Рядом лежала кассета. Он сунул ее в щель и включил устройство. Зачем ты ее смотрела? — думал он, оттягивая капитуляцию. Загорелся видеоэкран, на котором он ожидал увидеть знакомое изображение Бет с кексом. Но это была другая запись. На мониторе появилась сфера, лежащая на палубе звездолета. Отливающая серебром полированная поверхность. Он подождал пару секунд, но ничего не изменилось. Сфера, как всегда, была неподвижна… Он пригляделся внимательней, но не увидел ничего нового. — Норман, ты спустишься, если я открою люк? — Да, Бет. Он обреченно вздохнул и опустился в кресло. Сколько времени он проведет без сознания? Немногим меньше шести часов. Хорошо. Бет права, он уступит. — Норман! Зачем ты поставил эту пленку? Он испуганно оглянулся. Разве здесь установлена видеокамера? Да, у самого потолка, около верхнего люка. — Она здесь лежала. — А кто тебе разрешил? — Никто, — согласился он. — Ради Бога, выключи эту проклятую штуку! — она была не на шутку испугана. Он хотел было спросить в чем дело, но тут на экране появилась Бет… Она остановилась около сферы. Закрыла глаза и сжала кулаки. Изогнутые бороздки плавно разъехались в стороны, обнажая тьму. Он увидел, как Бет шагнула внутрь и створки беззвучно сомкнулись за ее спиной.* * *
— Все вы такие! — послышался гневный голос Бет. — Никого из вас ни на секунду нельзя оставлять без присмотра! — Ты обманула меня, Бет! — Зачем ты смотрел эту пленку? Я же просила… Это только навредит! она уже умоляла, готовая вот-вот расплакаться. Изменчивая и непредсказуемая, как и все женщины. Но в ее руках была вся станция! — Прости, Норман, я не могу тебе больше доверять! — Бет… — Я отключаю тебя, Норман! Я не буду больше… — Постой! — …слушать твои слова. Я знаю какой ты опасный и коварный. Я помню как ты интриговал против Гарри, извращал факты сделав его козлом отпущения… Теперь ты хочешь все свалить на меня? Не выйдет, Норман! Я не услышу больше твоих ядовитых слов, и не попаду в сети твоих интриг. Так что не трать попусту свой голос! Он выключил видеомагнитофон… Сейчас на экране была Бет сидящая рядом с консолью. — Бет! — она не откликалась, нажимая какие-то кнопки и что то бормоча себе под нос. — Ты сукин сын, Норман! Ты настолько подл, что тебе не терпится извалять в грязи и остальных! — Она имеет в виду себя, понял он. — Меня тошнит от тебя, Норман! Твое подсознание жаждет смерти. Ты хочешь погубить и себя, и других. Я не позволю… Его начинал пробирать озноб. Бет, с ее комплексом неполноценности, заходила внутрь сферы и обладала сейчас чудовищ ной Силой, не умея контролировать свое сознание. Бет всегда представляла себя невинной жертвой, боровшейся против злого рока. Она была неудачницей во всем: в мужчинах, в работе, в жизни. Повсюду она терпела неудачи… А сейчас заминировала станцию, вспомнил он вдруг. — …это сделать и остановлю, чего бы мне это ни стоило! Все, что она говорила, было истиной — перевернутой с ног на голову. Сейчас он начинал понимать это. Бет раскрыла секрет сферы и тайно пробралась внутрь, поскольку ее всегда влекло к силе. Но, заимев Силу, она оказалась не готова к ней психологически. Математик Гарри жил в мире абстракций, и его пугали конкретные формы; такие, как, например, гигантский кальмар. Но биолог Бет боялась некой абстрактной силы которую нельзя ни увидеть, ни пощупать руками. Бестелесной, непонятной Силы. И, защищаясь, обложилась взрывчаткой. Сомнительное средство защиты, подумал он. Если она подсознательно не желает покончить с собой. Ему стал ясен весь ужас реального положения дел. — Я этого не допущу, Норман! — кричала она, продолжая нажимать на кнопки. Что она задумала? Внезапно в лаборатории погас свет… Через секунду смолк большой обогреватель. Остывая, гасли его красные спирали… Она отключила электричество. Сколько он протянет с выключенным обогревателем? Он закутался в одеяло, позаимствованное с кушетки Бет. Определенно никак не шесть часов. — Извини, Норман… Но пока ты мыслишь, моя жизнь в опасности! Может быть, без тепла, я продержусь час, мрачно подумал он. — Пойми меня правильно, Норман, я делаю это ради тебя! Он услышал свист… На груди зазвенел личный индикатор — даже в темноте было видно что значок стал серым. Тут он все понял… Бет отключила воздух!Глава 55 ОСТАЛОСЬ 5 ЧАСОВ 35 МИНУТ
В темноте слышался звон индикатора и свист уходящего воздуха… Давление стремительно падало. Его уши почувствовали слабый хлопок, точно он находился в взлетающем самолете. Действуй, думал он, чувствуя нарастающую панику. Но он был заперт в верхнем отсеке цилиндра D и не мог из него выбраться. Бет умела обращаться с системами жизнеобеспечения и под ее контролем было все оборудование. Она отключила ему электричество, отопление. А сейчас перекрыла подачу воздуха. Он был в ловушке! По мере падения давления взрывались, как бомбы, сосуды с запечатанными образцами. Осколки стекла разлетались по всей комнате… Он укрылся одеялом, чувствуя как они ударяются о материю. Дышать становилось все труднее. Он подумал что это из-за нервного напряжения, но тут же понял, что воздух стал более разреженным. Скоро он потеряет сознание. Действуй! Он не мог думать ни о чем другом, кроме дыхания. Действуй! Делай хоть что-нибудь! Но все мысли неизбежно сводились к одному: ему требовался воздух! Затем он вспомнил об аптечке. Нет ли там аварийного запаса кислорода? Он не был уверен, но, кажется, да… Когда он поднялся на ноги, лопнул очередной сосуд и он едва успел увернуться от просвистевших осколков… Он задыхался. Грудь тяжелела… Перед глазами поплыли серые пятна. Он стал шарить по стене, нащупывая аптечку. Наткнулся на какой-то цилиндр… Кислородный баллон? Нет, пожалуй, слишком большой… Скорей всего, огнетушитель. Где аптечка? Его пальцы шарили по стене… Где аптечка? Он нащупал выпуклое покрытие с рельефным крестом, открыл дверцу и засунул внутрь пальцы. Пятен перед глазами прибавилось… У него мало времени! Пальцы натыкались на маленькие пузырьки и мягкие пакеты. Но, черт побери, здесь не было кислородного резервуара! Бутылочки полетели на пол, и, вместе с ними, на его ногу упало что-то более весомое. Он нагнулся, ощупал пол, порезался о битое стекло, но не обратил на это никакого внимания. Пальцы наткнулись на металлический цилиндр, чуть подлинней ладони. На одном конце насадка… Это было нечто вроде аэрозоля. Он отшвырнул его в сторону. Кислород! Ему требуется кислород! Нет ли аварийного баллона у постели? — подумал он вдруг и нащупал кушетку, на которой спала Бет. Ощупал стену у изголовья. Здесь непременно должен быть кислород! Сейчас у него кружилась голова и туманились мысли… Нет кислорода! Тут он вдруг вспомнил что это помещение не предназначено для сна, этого могли и не предусмотреть. Черт побери! Затем он прикоснулся к прикрепленному к стене стальному цилиндру. На конце что-то мягкое… Кислородная маска! Он быстро надел маску, нащупал и повернул на баллоне небольшой вентиль. Послышался свист и он наконец вздохнул живительный долгожданный воздух… Сильно закружилась голова, немного прояснились мысли. Кислород! Как это прекрасно! Он ощупал баллон, оценивая его размеры; несколько сот кубических сантиметров. Насколько этого хватит? Ненадолго, на считанные минуты, подумал он. Это только временная отсрочка. Делай хоть что-нибудь! Но у него не было выбора. Он был заперт в этой комнате. Он вспомнил старого толстяка доктора Темкина. «Безвыходных положений не бывает, — говорил тот. — Всегда можно что-нибудь сделать!» Но сейчас у меня нет выбора, подумал он. В конце концов, доктор Темкин никак не имел в виду побег из запертого помещения. Такого опыта у него не было, как не было его и у Нормана. От свежего кислорода голова стала легче пуха. Или он уже кончался? Говорят, перед смертью перед тобой проносится вся твоя жизнь. Перед ним проносились лики его старых учителей. Миссис Джеферсон, которая советовала ему стать юристом. Старик Джо Лампер, который со смехом говорил «Поверь мне, секс это все! Все, так или иначе, связано с сексом». Доктор Стейн который говорил: «Трудных больных не существует. Существуют только трудные врачи… Если вы не справляетесь с пациентом сходите с ума, носите клоунские одежды, брызгайте в пациентов из водяного пистолета, пинайте их, делайте все что взбредет в голову, какой бы нелепостью это ни показалось. Только не сидите сложа руки!» Интересно, как бы оценил его положение доктор Стейн? — подумал Норман. Что бы он сказал? Открой дверь… Я не могу, она заперта снаружи. Поговори с Бет… Она не слышит меня. Включи воздух… Не могу, это под ее контролем. Перехвати контроль… Не могу. Найди помощь внутри комнаты… Я здесь один. Тогда выйди… Не могу, я… — он осекся. Это было неправдой… Он может выйти, разбив иллюминатор или воспользовавшись аварийным люком на потолке. Вода почти ледяная, а он не в скафандре. Он выдержит ее лишь считанные секунды, затем погибнет. Если он выйдет наружу, то почти наверняка погибнет от холода. Возможно, даже раньше, чем комнату зальет водой. В мыслях он увидел как доктор Стейн в насмешливой улыбке приподнимает свои густые брови. Ты погибнешь в любом случае Что ты теряешь? У него начал обрисовываться план. Если он откроет люк на потолке, он сможет выйти из станции. Оказавшись снаружи, он перейдет в цилиндр А, заберется в шлюз и оденет скафандр… Затем все будет о'кэй. Сколько это займет времени? Тридцать секунд? Минуту? Сможет ли он задержать на столько дыхание и выдержать холод? Ты погибнешь в любом случае! И затем он подумал: Черт побери, старый болван! В твоем распоряжении кислородный баллон и тебе хватит воздуха, если не будешь терять времени. Иди! Нет, подумал он. Я что-то упустил из виду… Давай! Он решился и залез к потолочному люку. Задержал дыхание, одной рукой уцепился покрепче, а другой повернул колесо, открывая люк. — Что ты делаешь, Норман? Ты свихнул… — услышал он крики Бет, и все утонуло в реве ледяной воды, водопадом хлынувшей внутрь станции.* * *
Оказавшись снаружи, Норман осознал свою ошибку. Ему недоставало тяжести. Тело было плавучим, его тянуло вверх… Он сделал последний вздох, сбросил кислородную маску и отчаянно ухватился за подпорку станции, зная что если он разожмет пальцы, его ничто не остановит на пути к поверхности… Где он лопнет как воздушный шарик. Держась за трубу, он лез вниз, разыскивая очередной выступ. Это походило на альпинизм наоборот — если он сорвется, он упадет вверх и погибнет… Тело окоченело, движения давались все труднее. Легкие обжигало… У него мало времени! Он достиг днища, проплыл под цилиндром D разыскивая шлюз Его не было! Шлюз исчез… Затем он догадался что находится под цилиндром В и двинулся к цилиндру А. Потянул колесо шлю за, но то было крепко затянуто, и он не смог сдвинуть его с места. Все кончено… Его охватил ужас. Он знал, что у него остались последние секунды сознания. Пытался открыть люк и молотил по стали, ничего не чувствуя онемевшими от холода пальцами. Колесо закрутилось само собой, люк с шумом открылся. Наверное, он случайно нажал аварийную кнопку… Он вынырнул, набрал в легкие воздуха, снова ушел вниз… Он добрался, но был не в состоянии влезть в шлюз… Он слишком замерз, мускулы закоченели. Сделай это, твердил он себе. Пальцы ухватились за металл соскользнули и ухватились снова… Подтянуться! Только один раз, думал он. Налез грудью на металлический обод, шлепнулся на палубу, не чувствуя удара. Изогнулся, пытаясь втащить ноги, и упал обратно в ледяную воду… Нет! Он снова перегнулся через край… Пробовал снова и снова пока одна его нога не оказалась на палубе. Затем другая… Вот он уже влез внутрь и лежит на палубе, дрожа от холода. Попробовал встать на ноги, и тут же упал. Тело тряслось так сильно, что он не смог удержать равновесие. Он увидел свой водолазный костюм, висевший на стене шлюза. Шлем с надписью «ДЖОНСОН». Подполз к скафандру, попытался встать и не смог. Прямо перед его лицом болтались ботинки. Он попробовал уцепиться за них, но пальцы не слушались. Попытался уцепиться зубами, но те стучали от холода. Щелкнула внутренняя связь и послышался голос Бет: — Норман! Я все знаю! В любую минуту она могла появиться здесь… Во что бы то ни стало, он должен надеть скафандр! Он смотрел на него, висящий в считанных дюймах, но был бессилен что-либо сделать. Наконец, он заметил петли, около талии. Уцепился за них и с их помощью поднялся на ноги. Просунул в скафандр одну ногу, затем другую… — Норман! Он потянулся за шлемом, но прежде чем смог надеть его на голову, тот сыграл о стенку небольшое стаккато. Он приладил шлем, услышал щелчок замков. Все еще холодно. Почему не греет скафандр? До него дошло что он еще не включил электричество. Выключатель располагался на ранце. Он прижал ранец к стене, натянул плечевые ремни. Пошатнувшись под тяжестью, потянулся к кнопке. Нажал… Послышался щелчок и мерное гудение циркуляторов. По его телу разливалась боль. Заледенелая кожа болезненно реагировала на повышение температуры… Повсюду закололи иголки и булавки. Бет что-то говорила — он слышал ее голос, но не вникал в смысл ее слов. Присел на палубу. Вздохнул, уже зная что поступил правильно. Боль отступила, прояснялись мысли. Он уже не трясся так сильно как раньше… Было еще холодно, но все скоро пройдет. — Тебе меня не достать, Норман! Он поднялся на ноги, защелкнул пряжки пояса. И не сказал ни слова. Сейчас он чувствовал тепло… Все было о'кэй. — Я окружена взрывчаткой, Норман! Если ты приблизишься ко мне, я разорву тебя в мелкие клочья! Ты умрешь, Норман! Но он направлялся не к ней. У него был совсем иной план. Он послушал свист воздуха и выравнивание давления в скафандре. Затем прыгнул в воду.Глава 56 ОСТАЛОСЬ 5 ЧАСОВ 00 МИНУТ
Он полюбовался собственным отражением на идеально отполированной поверхности сферы, поблескивающей в лучах света, и подошел к входу. Это похоже на рот, подумал он, глядя на чужие нечеловеческие узоры. На утробу прожорливой примитивной твари, готовой его сожрать. Напряжение сменил липкий проникающий страх. Он засомневался, что сможет попасть внутрь. Не бойся, твердил он себе. Гарри и Бет сделали это и они выжили! Словно набираясь смелости, он еще раз осмотрел ее поверхность. Но уверенности не прибавлялось… В изогнутых бороздках отражался свет. О'кэй, — решился он наконец. Я сделаю это! Я зайду внутрь и тоже останусь в живых! Но она оставалась такой же, какой и была раньше… Закрытой. Загадочной. Идеально отполированной сферой. Что ему нужно? Он хотел разобраться в своих намерениях… И снова вспомнился доктор Стейн. «Постижение это тактика отсрочки, — критиковал он отдельных студентов. — Здесь не до психодинамики! Это как в плавании… Тот, кто действительно хочет научиться плавать, сразу прыгает в воду. Все прочие просто боятся воды и изучают теорию» О'кэй, подумал Норман. Поплыли… Он повернулся к сфере и мысленно приказал ей открыться. Безрезультатно. — Откройся! — сказал он вслух прекрасно понимая что это не сработает. Тед часами надрывал свой голос и не добился никаких результатов. А проникшие внутрь Гарри и Бет не проронили ни слова. Он закрыл глаза и сосредоточился на мыслях. Откройся! Затем открыл глаза. Никаких изменений. Я уже созрел для контакта! — думал он… Но тщетно. Сфера не желала открываться.* * *
Норман не думал что ему не удастся ее открыть… В конце концов, это удалось уже двоим. Но каким образом? Первым догадался Гарри, с его безупречной логикой. Но догадался только после просмотра видеозаписи с открывшейся сферой… Он нашел там ключ, путеводную ни точку. Бет изучала ее часами и, в конечном счете, тоже разгадала секрет. Там что-то было… Жаль, что ее нет под рукой, подумал Норман. Но обстоятельства можно легко восстановить по памяти. Как это было? Он помнил что Тина что-то сказала о пленках на субмарине Бет что-то сказала в ответ. Тина вышла из кадра и спросила: Как ты думаешь, им удастся открыть сферу? Может быть, — ответила Бет. — Я не знаю… И сфера открылась. Почему? Как ты думаешь, им удастся открыть сферу? — спросила Тина и, в реакцию, Бет могла представить открытую сферу. Помещение наполнили гул и рокот. Сфера раскрылась. Ее створки разъехались, обнажив непроницаемую тьму.* * *
Да… Именно так все и было, — подумал он. — А если вообразить, что она закрыта… — сфера закрылась, — …или открыта, — сфера снова открылась. Не надо искушать судьбу. Сейчас или никогда, — подумал он и шагнул в тьму. Створки за его спиной быстро сомкнулись. Темнота, а потом, когда приспособилось зрение, что-то похожее на светлячков. Это была танцующая светящаяся пена. Во круг него кружились миллионы огоньков. Что это? Здесь не было никакой структуры, не было никаких границ. Это был бурлящий океан, блестящая многоликая пена… Норман чувствовал умиротворенность и великое блаженство. Здесь было покойно… Он пошевелил руками, взвихрив подвижную пену, и заметил что они стали как бы прозрачными. Сквозь них проникал чудный божественный свет. Он перевел взгляд и увидел что ноги, живот… все его тело стало таким же прозрачным. Он стал частью пены, и это было верхом блаженства. Он вдруг сделался необычайно легким и воспарил, поплыл в безграничном океане, закинув руки за шею. Ему захотелось остаться здесь навсегда. Внезапно он осознал еще чье-то незримое присутствие. — Кто здесь? — спросил Норман. «я» Он чуть было не вздрогнул, настолько это было громогласно. Или это показалось? Слышал ли он вообще? — Ты сказал вслух? «нет» — Тогда как мы общаемся? — удивился он. «тем способом, каким общаемся с другими» — Каким? «зачем ты спрашиваешь, раз уже знаешь ответ?» — Но я в самом деле не знаю, — пена мягко и нежно перенесла его на новое место. Но отклика не последовало. Или он снова остался в одиночестве? — Ты здесь? «да» — Я думал ты ушел. «мне некуда уходить» — Ты хочешь сказать что замурован в сфере? «нет» — Ты отвечаешь на вопросы? Ты кто? «я не кто» — Ты Господь Бог? «это только слово» — Я хотел спросить, ты Высшее Существо или Высший Разум? «выше кого?» — Выше меня, я подразумеваю. «ты высший?» — Скорее, низший. По крайней мере, я так представляю. «ладно, это твои проблемы» — Ты шутишь? — спросил он, барахтаясь в пене. «зачем ты спрашиваешь, раз уже знаешь ответ?» — Я разговариваю с Богом? «ты говоришь ни с нем» — Ты все воспринимаешь слишком буквально… Это потому что ты с другой планеты? «нет» — Ты из другой цивилизации? «нет» — Откуда ты? «зачем ты спрашиваешь, раз уже знаешь ответ?» В иных обстоятельствах он был бы раздражен подобным ответом, но сейчас не ощущал никаких эмоций, просто воспринимал реакцию. — Но сфера создана иной цивилизацией? «да» — И, возможно, в ином времени? «да» — И ты не часть сферы? «теперь да» — Тогда откуда ты взялся? «зачем ты спрашиваешь, раз уже знаешь ответ?» Слегка покачивая, пена перенесла его на новое место. — Ты все еще здесь? «мне некуда уходить» — Боюсь, я не слишком глубоко разбираюсь в религии. Я психолог и имею дело с человеческой психикой. «понимаю» — У психологии и религии мало общего. «разумеется» — Ты согласен? «конечно» — Слава Богу! «не понимаю. почему?» — Кто я? «в самом деле, кто?» Он плавал в пене, чувствуя миролюбие беседы, несмотря на сложность взаимопонимания. — Я боюсь. «излей свою душу» — Мне не по себе, потому что ты похож на Джерри. «этого следовало ожидать» — Но Джерри в действительности был Гарри? «да» — Ты тоже Гарри? «нет. конечно же нет» — А кто? «я не кто» — Тогда почему твоя речь похожа на речь Джерри или Гарри? «потому что мы вышли из одного источника» — Не понимаю. «когда ты смотришь в зеркало, кого ты видишь?» — Себя… Или это не так? «ты видишь свое отражение» — Это общеизвестный психологический трюизм, клише. «понимаю» — Ты Чужой разум? «ты чужой разум?» — С тобой трудно общаться. Ты дашь мне Силу? «какую силу?» — Ту самую, которой ты наделил Гарри и Бет… Дашь ее мне? «нет» — Почему? «ты уже обладаешь ей» — Я этого не чувствую. «я знаю» — Когда я ее обрел? «как ты сюда зашел?» — Я представил, что двери открыты. «да» Он плавал в пене, ожидая дальнейшей реакции. Но осталось лишь мягкое покачивание, безвременность и полусон. — Время идет. Объясни мне, что происходит? «На вашей планете водятся животные именуемые медведь. Это большие умные звери. Их мозг не меньше вашего, но они не обладают тем, что вы называете воображением. Они не могут создавать мысленные образы, не различают прошлое и будущее. Эта способность делает вас непохожими на других, и ничто более. не ваша обезьянья природа, не труд, не язык, не насилие, не воспитание детей, не социальные группы… всем этим обладают и другие. Ваше величие в воображении. Воображение основная часть того что вы называете разумом вы думаете что это лишь ступень к познанию или творению, но заблуждаетесь. воображение есть само творение. Ваша способность представляет опасность, поскольку вы не умеете контролировать свое богатое и, вместе с тем, ужасное воображение. ты говорил что видишь в себе добро и зло, но в действительности там только одно… воображение. Надеюсь, тебе понравилась лекция, которую я подготовил к мартовской конференции американской социологической и психологической ассоциации в Хьюстоне… По-моему, получилось неплохо». Норман был в замешательстве. «Ты думал что говорил с богом?» — А с кем? «С самим собой, разумеется». — Но ты что-то отличное от меня! «Я это ты. Ты вообразил меня». — Расскажи еще. «Мне больше нечего сказать». Его щека касалась холодного металла палубы. Норман перевернулся на спину и взглянул на узоры возвышающейся над ним сферы. Они приобрели новые очертания. Он бодро поднялся на ноги, чувствуя умиротворение и свежесть сил, как после доброго сна. Он помнил все, с абсолютной ясностью. Прошел к рубке управления корабля, затем — по коридору с ультрафиолетовыми лампами вышел в комнату анабиоза… В каждой капсуле спал космонавт. Норман вспомнил что, пробуя Силу, Бет проявила единственную космонавтку — отважную амазонку. Теперь в Силе был Норман, и он собрал полный экипаж. Неплохо, — подумал он, оглядев комнату. — Исчезайте по одному! Прямо на глазах, пустели капсулы, пока не опустела самая последняя. — Вернитесь! Они материализовались вновь. — Все мужчины! Женщины обратились в мужчин. — Все женщины! Все стали женщинами. Он обладал Силой!Глава 57 ОСТАЛОСЬ 2 ЧАСА 00 МИНУТ
— Норман!!! — усиленный голос Бет летел по пустынным коридорам. — Я знаю, ты где-то здесь! Я чувствую тебя, Норман! Он прошел камбуз — мимо пустых банок коки на стойке — за шел в рубку управления где на всех мониторах виднелось лицо Бет. Похоже, и она видела его. — Норман, я знаю, ты был в сфере! — он попытался выключить экраны, но безрезультатно. — Норман, отзовись! — он прошел рубку, направился к шлюзу. — У тебя ничего не выйдет! Ты слышишь меня, Норман? Я тоже обладаю Силой! Он зашел в шлюз и надел шлем. Воздух внутри шлема был сухой и прохладный. — Норман! — голос Бет настиг его и тут. — Почему ты молчишь? Боишься? Его раздражало столь частое повторение его имени. Он нажал кнопку открытия шлюза и уровень воды стал быстро подниматься. — Теперь я тебя вижу, Норман! — она захохотала. Он повернулся и увидел видеокамеру, вмонтированную в робота, который до сих пор стоял в шлюзе. Отвернул ее в сторону. — У тебя ничего не получится, Норман! Он вышел из звездолета, постоял у шлюза, наблюдая за неровной линией красных огоньков на конусах — словно это были огни посадочной полосы, проложенной безумным инженером. — Норман! Почему ты молчишь, Норман? Бет была сильно встревожена… В ее голосе явственно различался страх… Он лишит ее оружия. Разрядив, если сможет, заряды. Мины обезврежены, представил он. Все красные огоньки тотчас погасли. Недурно, подумал он. Но через секунду они вспыхнули вновь. — У тебя ничего не выйдет, Норман! — смеялась Бет. — Я буду сопротивляться! Он знал, что она была права, и им придется мериться силой, усилием воли включая и выключая заряды. В этом споре не могло быть победителей. Он должен сделать что-то более существенное! Он подошел к ближайшему конусу. Вблизи тот оказался больше, чем он себе представлял. Лампочка располагалась на высоте четыре фута. — Я вижу тебя, Норман! На серой поверхности отчетливо различались желтые буквы. Он склонился и прочитал следующее: «ВНИМАНИЕ! ВЗРЫВЧАТКА СИСТЕМЫ ТЕВАК. ВМС США. ТОЛЬКО ДЛЯ ВЗРЫВНЫХ РАБОТ. ДЕТОНАЦИЯ 20:00. ПРИМЕНЕНИЕ СТРОГО ПРИ РАЗРЕШЕНИИ РУКОВОДСТВА. VV/512-А.» Ниже были другие надписи, но слишком мелкие и он не смог их прочитать сквозь мутноватое стекло шлема. — Норман, что ты делаешь с моей взрывчаткой? Он осмотрел провода — один, тонкий, вбегал под основание конуса, другой выбегал и бежал по дну к следующей мине. — Норман! Ты действуешь мне на нервы! Один провод входит, другой выходит. Она соединила их последовательно, как лампочки в рождественской гирлянде. Оборвав один провод, он обезвредит все заряды. Он нагнулся и схватился за провод. — Норман! — Успокойся, Бет! Его пальцы зацепили мягкую пластиковую изоляцию. — Если ты дернешь провод, сработает детонатор! Мы взлетим ко всем чертям! Он не думал что это правда… Бет лжет. Она свихнулась и очень опасна. Она обманывает… Он потянул провод. — Не делай этого, Норман! — провод натянулся до предела. — Замолчи, Бет! — Ради Бога, Норман! Это конец, поверь мне! Он заколебался… Могла ли Бет сказать правду? Она разбирается во взрывных устройствах? Что он почувствует, если это взорвется? И почувствует ли вообще? — Черт с ним! — сказал он и дернул провод.* * *
Пронзительный звон сигнализации, зазвучавший внутри шлема, не на шутку перепугал его. На маленьком жидкокристаллическом дисплее в верхней части смотрового стекла быстро мигало: «АВАРИЯ. АВАРИЯ. АВАРИЯ». — Черт побери, Норман! Доигрался! Ее голос был едва слышен… По всему периметру звездолета замигали красные огоньки. Он приготовился к взрыву… Но тут сирены прервал спокойный мужской голос: — Пожалуйста, внимание! Пожалуйста, внимание! Всем срочно покинуть зону взрывных работ! Заактивирована взрывчатка «Тевак»! Начинаем обратный отсчет! На конусе вспыхнул красный дисплей «20:00» и цифры поскакали в обратном порядке: «19:59… 19:58… 19:57…» То же самое повторялось и на дисплее его шлема. Тут он все понял и снова посмотрел на желтую надпись: Только для взрывных работ… Конечно же, это не было оружием! Взрывчатка применялась для взрывных работ и была снабжена двадцатиминутным таймером, чтобы рабочие успели отойти на безопасное расстояние. Взрыв через двадцать минут, и у него еще масса времени! Норман повернулся и направился к субмарине, оставленной у ГД-7.Глава 58 ОСТАЛСЯ 1 ЧАС 40 МИНУТ
Он шел спокойно и уверено, без малейшего напряжения. Дышалось легко и свободно. — Норман, пожалуйста! — настроение Бет резко изменилось. Она умоляла, но он не обращал на нее никакого внимания и продолжал идти своим курсом. Записанный на пленку голос повторял: — Пожалуйста, внимание! Всем покинуть опасную зону! Осталось девятнадцать минут! Норман ощущал подъем сил и глубокую целеустремленность. У него не осталось никаких иллюзий и сомнений — он знал, что надо делать… Спасать свою шкуру! — Я не верила что ты все же решишься на это, Норман! Верила, подумал он. В конце концов, что ему оставалось? Бет сошла с ума и стала опасной. Спасти ее невозможно. Фактически, к ней нельзя даже приближаться. Она склонна к убийству. Однажды, Бет уже попыталась отправить его на тот свет и чуть было не достигла успеха. А Гарри уже тринадцать часов под наркозом. У него наступила клиническая смерть, его мозг умер. Задерживаться здесь не имело смысла… Субмарина была совсем рядом. — Норман, пожалуйста, не бросай меня! Извини, подумал он. Но я выхожу из игры… Он прошел под сдвоенными гребными винтами, под кормовой надписью «Глубинная Звезда». Взобрался по скобам под купол. — Норм… — теперь он стал недосягаемым для радиоволн. Открыл люк и залез внутрь. Снял шлем. — Пожалуйста, внимание! Осталось восемнадцать минут! Сел в кресло пилота, повернулся лицом к приборам. Панель замерцала. Прямо перед ним вспыхнул экран:ГЛУБИННАЯ ЗВЕЗДА — III КОМАНДНЫЙ МОДУЛЬ Вам требуется помощь? Да. Нет. Отмена команды.
Он нажал «да» и стал ждать смены экрана. Как ни жаль, но приходится бросать Гарри и Бет… Они не справились с собственным «я» и потому оказались уязвимы для обретенной Силы. Классическая ошибка, так называемый триумф рационального над иррациональным. Ученые имеют дело только со своей рациональной стороной. Все прочее — Эйнштейн называл это личными склонностями — просто не принимается во внимание. Личная склонность, с презрением подумал Норман… Из-за нее люди убивают друг друга!
ГЛУБИННАЯ ЗВЕЗДА — III СПИСОК ОПЕРАЦИЙ Погружение — Подъем Защита — Герметизация Монитор — Отмена команды
Нажал «подъем» и стал ждать дальнейших инструкций. Да, подумал он. Ученые отказываются иметь дело с иррациональным. Но оно от этого не исчезает. Наоборот, обретает силу и новые возможности. Не помогут и плакальщики, плачущие в воскресных приложениях о предрасположенности человека к насилию и разрушению. Это не борьба, а признание в собственной слабости.
ГЛУБИННАЯ ЗВЕЗДА — III контроль ПОДЪЕМ 1. Установить сброс балласта на «вкл» Продолжить. Отмена команды.
Он нажал «продолжить» и стал ждать смены экрана. В конечном счете, почему ученые ведут свои исследования? Они считают что прогресс неизбежен, исследования нельзя остановить. Если мы не создадим бомбу, — говорят они, — это сделают наши враги! Потом бомба попадает в руки политиков и те говорят: Если мы ее не применим, это сделает наш противник! Ученые находят что политики иррациональны и безответственны Мол, во всем виноваты они! На самом деле ответственность лежит на каждом. Каждый делает свой собственный выбор. Гарри и Бет уже ничем не поможешь… Ну что же, спасение утопающих дело рук самих утопающих! Послышалось гудение генераторов. Заурчали моторы…
ГЛУБИННАЯ ЗВЕЗДА — III ПАНЕЛЬ УПРАВЛЕНИЯ В ДЕЙСТВИИ
Поплыли, подумал он, уверено положив руку на панель. Мини-субмарина чутко откликалась на каждое его действие. — Пожалуйста, внимание! Осталось семнадцать минут! Внизу заклубились донные осадки, поднятые гребными винтами, и «Глубинная Звезда» выскользнула из ангара. Все как в машине, подумал он. Никаких забот! Он сделал легкий вираж от ГД-7 к ГД-8, проплывая на высоте двенадцати футов; достаточно высоко, чтобы промыть загрязнившийся акриловый иллюминатор. Осталось семнадцать минут. Максимальная скорость подъема 6.6 фут/сек, — он быстро прикинул в уме. — Значит, он достигнет поверхности через две с половиной минуты… У него была масса времени. Он подплыл к ГД-8… Прожектора станции поблекли, светили бледно-желтым светом. Наверное, упало напряжение. Он осмотрел повреждения. От цилиндров А и В поднимались гирлянды пузырей. Выбоины в D и зияющая брешь в затопленном цилиндре Е. Станция погибала… Зачем он сюда приплыл? Он подвел субмарину к самым иллюминаторам и понял, что надеется взглянуть напоследок на Гарри и Бет. Он рассчитывал увидеть труп Гарри и Бет, в ярости потрясающую кулаками. Он хотел убедиться что поступает правильно, бросая их на верную гибель. Но, увидев внутри лишь тусклый электрический свет, почувствовал глубокое разочарование. — Норман! — Да, Бет? — он решил что сейчас было вполне уместно отозваться. В конечном счете, субмарина была готова к всплытию и Бет ничего не могла с этим поделать. — Ты в самом деле сукин сын! — Ты покушалась на мою жизнь, Бет. — Я не хотела тебя убивать, но у меня не оставалось иного выбора, Норман! — Да… У меня тоже. Лучше выживет один, чем никто! — подумал он, чувствуя свою правоту. — Ты нас бросишь? — Да, Бет. Его рука придвинулась к шкале скорости подъема и установила 6.6 фут/сек. — Уматываешь? — в ее голосе слышалось презрение. — Да, Бет. — Ты, который говорил что мы должны держаться вместе? — Прости, Бет, так получилось. — У тебя, верно, трясутся поджилки! — Вовсе нет, — он действительно не чувствовал страха, лишь силу и уверенность. — Норман! Пожалуйста, спаси нас! Ее слова подхлестнули в нем пробуждающиеся чувства человеческой доброты и профессиональной компетентности… Он по чувствовал смущение, однако не потерял самообладания и решительно потряс головой. — Извини, Бет, слишком поздно! Он нажал «подъем» и услышал грохот сбрасываемого балласта. «Глубинная Звезда» покачнулась. Станция скользнула вниз и он поплыл к поверхности.
* * *
Черная вода. Никаких признаков движения, исключая показания зеленой панели. Он начал обдумывать свои поступки, словно уже находился под следствием… Правильно ли он поступил бросив Гарри и Бет? Несомненно. Инопланетная сфера наделила человека способностью проявлять мысли. Хорошо, чудесно! Да только вот человеческое сознание несовершенно. Имеет трещину, раскол в мышлении. Сознательная половина полностью контролируется, и не представляет никаких проблем. Зато подсознание разрушительно и очень опасно. Проблема людей типа Гарри и Бет в том что они не сбалансированы. Их сознание развито чрезмерно, а подсознание темно и дремуче. В этом заключалось существенное различие между ними и Норманом, который, как психолог, в какой-то степени был знаком с подсознанием… Для него там не таилось неприятных сюрпризов. Вот почему он, в отличие от Гарри и Бет, не проявлял монстров. Он владел подсознанием… нет… Неверно! Норман испугался собственных мыслей. Он в самом деле не прав? Он проверил логику своих рассуждений и не нашел в ней никаких изъянов. «Контакт с новой формой жизни может иметь самые непредсказуемые последствия, но наиболее вероятно состояние полного ужаса» — в голове проносились формулировки его собственного рапорта. Почему он вспомнил это именно сейчас? С тех пор прошли долгие годы. «В состоянии страха люди часто принимают неудачные решения» Но он ничего не боялся, был уверен в своих силах и действовал по заранее составленному плану. Почему он вдруг вспомнил тот рапорт? В свое время, он долго мучился над его формулировками, обдумывал каждое предложение. Почему это пришло в голову? — Пожалуйста, внимание! Осталось шестнадцать минут! Он осмотрел показания приборов. 900 футов. Субмарина поднимается, теперь ее уже не повернуть назад. Почему он подумал о повороте назад? Бесшумно всплывая в черной воде, он чувствовал как внутри него расширяется какая-то трещина. Почти шизофреническое разделение личности. Он чувствовал что поступил неправильно Что-то он не учел. Но что он мог упустить? Ничего, решил он… Поскольку, в отличие от Гарри и Бет, я в здравом рассудке и сознаю, что делаю. Но он уже в это не верил. Совершенное сознание может быть целью философии, но не реальным достижением. Сознание похоже на гальку, лежащую в ручье неосознанного. Оно непостижимо, даже для психолога. У тебя всегда есть тень, — говорил профессор Стейн. Что делала сейчас его теневая сторона? Что происходило в подсознании, в отколотых частях его мозга? Ничего. Он беспокойно заерзал в кресле… Он так стремится к поверхности, чувствует такую уверенность… Я ненавижу Бет! Ненавижу Гарри! Я не хочу о них думать и не несу никакой ответственности! Я хочу спастись и ненавижу их, ненавижу! Он был потрясен этим открытием. Я должен вернуться… Если я вернусь, я погибну! Бет правильно напомнила его слова — они должны держаться вместе! Имел ли он право бросать их в беде? Нет. Он должен повернуть обратно… Я боюсь! Наконец-то. Вот оно! Страх, и настолько сильный, что заставляет предавать друзей. Норман остановил субмарину и начал погружение… Заметил как сильно задрожали его руки.Глава 59 ОСТАЛСЯ 1 ЧАС 30 МИНУТ
«Глубинная Звезда» мягко опустилась на дно около станции ГД-8. Норман залез в шлюз субмарины, затопил бокс, а через пару секунд вышел наружу и направился к станции. Конусы взрывчатки «Тевак» мерцали красными огоньками, точно на странном празднике. — Пожалуйста, внимание! Четырнадцать минут! Он прикинул, сколько ему понадобится. Минута чтобы войти внутрь. Пять-шесть чтобы одеть Гарри и Бет в скафандры. Четыре чтобы дойти до субмарины и залезть внутрь. Две-три минуты займет всплытие. О'кэй, все в порядке. — Ты вернулся, — послышался в шлеме голос Бет, когда он достиг опор станции. — Да, Бет. — Спасибо… Господи… — она заплакала. Слушая ее рыдания он добрался до цилиндра А. Нашел люк и повернул колесо шлюза. Оно заклинилось. — Открой люк, Бет… — она не отзывалась. — Бет, ты слышишь меня? Открой люк! — Норман, пожалуйста! Спаси меня! — она всхлипывала и плакала как ребенок. — Я пытаюсь тебе помочь. Открой люк! — Не могу. — Что ты хочешь этим сказать? — Из этого не выйдет ничего хорошего. — Выходи, Бет, — сказал он. — Я не могу это сделать. — Можешь. Открой люк, Бет! — Тебе не стоило возвращаться… — Соберись с силами и открой люк, — времени было в обрез. — Нет, Норман, не могу, — она снова заплакала. Один за другим, он перепробовал все люки. Цилиндр В, закрыто. Цилиндр С, закрыто. Цилиндр D, закрыто… — Пожалуйста, внимание! Тринадцать минут! Норман остановился у затопленного при нападении кальмара цилиндра Е. На поверхности зиял неровный разрыв — дыра была достаточно большой, чтобы попытаться пролезть внутрь. Но он рисковал порвать свой скафандр. Нет, решил он. Это очень рискованно! Он прошел под днище цилиндра и увидел люк. Попытался повернуть колесо, и то поддалось без особых усилий… Толкнул люк и услышал как тот лязгнул о внутреннюю стену. — Это ты, Норман? Он подтянулся и вплыл внутрь. Задыхаясь от усилий, опустился на четвереньки и перевел дыхание. — Пожалуйста, внимание! Двенадцать минут! Господи, подумал он. Уже двенадцать? Что-то белое пронеслось мимо шлема… Сердце ушло в пятки. Но это оказалось коробкой с кукурузными хлопьями. Когда он коснулся ее рукой, она рассыпалась, и хлопья разлетелись в разные стороны, точно желтый снег. Он был в камбузе. За печкойрасполагался другой люк, ведущий в цилиндр D которому удалось избежать затопления. Значит, надо как-то загерметизировать Е. Он поднял глаза и, увидев над головой проходной люк, ведущий в отсек с пробоиной, быстро вкарабкался наверх. Нужно найти сжатый газ, что-нибудь вроде цистерны! Наверху было темно. Лишь слабый рассеянный свет потускневших прожекторов просачивался сквозь дыру. В воде плавали по душки и клочья мягкой обивки. Вдруг его что-то задело сзади Он обернулся и увидел черные волосы, закрывающие чье-то лицо. Часть черепа была снесена начисто. Тина. Он вздрогнул и инстинктивно оттолкнул ее тело. Оно поднялось вверх. — Пожалуйста, внимание! Одиннадцать минут! Время бежит слишком быстро, подумал он. Едва хватит чтобы унести ноги! Не обнаружив никаких баллонов, он спустился обратно и за драил за собой люк. Оглядел печь. Открыл дверцу духовки. От туда поднялось несколько пузырей задержавшегося воздуха. Не может быть! Гирлянда пузырей не обрывалась. Барнс рас сказывал про кухню в подводных условиях. Что-то в этом процессе было необычно, но что именно? Он не помнил… Они используют газ? Но нужен и кислород? Значит… Кряхтя от усилий, он отодвинул печь от стены… Наконец, его поиски увенчались успехом… Приземистая бутыль с пропаном и две голубых цистерны! Он повернул вентиль… Кислород с ревом вырвался из цистерны и около потолка образовался большой воздушный карман. Он открыл вторую… Уровень воды падал на глазах — сделался до пояса… До коленей… Остановился… Неважно, достаточно и этого уровня! — Пожалуйста, внимание! Десять минут! Норман открыл люк и шагнул в цилиндр D.* * *
Тусклый свет. Стены покрывала подозрительная зеленая плесень. Гарри лежал на диване с капельницей в руке. Норман выдернул иглу из вены. Стал трясти Гарри надеясь привести его в чувство. Веки Гарри дрогнули и только. Норман взвалил его на плечи и поволок с собой. — Норман, тебе не стоило возвращаться… — стенания Бет не кончались. — Ты где, Бет? — спросил он и посмотрел на внутренний монитор… 9:32… Обратный отсчет продолжался и, казалось, секунды летели слишком быстро. — Забирай Гарри и уходи! Оставьте меня здесь! — Ты где, Бет? Отзовись! Он прошел в цилиндр С, но там ее не оказалось. Гарри, висевший на плече мертвым грузом, затруднял проход. — Норман, из этого не выйдет ничего хорошего! — Пойдем, Бет! — Я знаю, я плохая! Не надо меня спасать, Норман! — Бет… — он слышал ее по радио и не знал где она спряталась. Рисковать, снимая шлем, он не мог. — Я заслуживаю смерти, Норман! — Прекрати, Бет! — Пожалуйста, внимание! Девять минут! Гудки сигнализации стали громче, участились. Он находился в сплетении труб и приборов цилиндра В. Все когда-то чистое и разноцветное, покрылось ядовитой плесенью В отдельных местах свисали волокнистые пряди мха. Это походило на болото в джунглях. — Бет… Она молчала. Наверное, она где-то здесь, — понял он. — Цилиндр В, от которого зависела работа станции, всегда был ее излюбленным местом… Он снял с плеч Гарри, прислонил к стене… Тот соскользнул и упал на палубу, ударившись головой, закашлял и открыл глаза. — Боже мой, Норман… — он сделал Гарри знак замолчать. — Бет? — Оставь меня, Норман! — Не могу, Бет. Я заберу и тебя. — Нет. Я остаюсь здесь, Норман! — Бет! У нас нет времени на ненужные споры! — Я остаюсь здесь! Я этого заслуживаю! — тут он ее увидел. Она пятилась к трубам и плакала совсем по-детски, сжимая в руках подводное ружье с разрывным наконечником… Смотрела на него со слезами на глазах. — Норман… — шептала она. — Ты же нас бросил! — Извини. Я был не прав. Он пошел ей навстречу, протягивая руки, но она предостерегающе вскинула ружье. — Нет, ты поступал правильно. Уходи! На светящемся мониторе, над ее головой, неумолимо скакали цифры. 8:27… 8:26… Я могу это изменить, подумал он. Остановитесь! Время не останавливалось. — Ты бессилен против меня, Норман! — она прижималась к углу. Ее глаза сверкали ненавистью и гневом. — Я вижу… — У тебя мало времени! Уходи, Норман! Она направила на него ружье и он вдруг осознал нелепость всего происходящего — он вернулся спасать ту, которая вовсе не жаждала спасения. Времени едва осталось чтобы уйти самому, прихватив Гарри… Гарри, — вспомнил он вдруг. — Помоги мне, Гарри! Цифры неслись вспять. Осталось чуть более восьми минут. — Я пришел за тобой, Бет! — Уходи, Норман, — сказала она. — Но, Бет… — Нет, Норман. Я все сказала! Почему ты не уходишь? — заподозрив неладное, она оглянулась. Но было поздно. Зашедший с тыла Гарри опустил на ее голову увесистый гаечный ключ. Послышался глухой звук. Она упала на палубу. — Я ее не убил? — спросил Гарри. — Пожалуйста, внимание! Восемь минут!* * *
Он сконцентрировался на часах. Остановились. Обратный от счет прекратился. Но в следующее мгновение снова продолжился. Тревога? Это она помешала его концентрации? Он попробовал еще раз… Счет остановился. — Забудь это, — сказал Гарри. — Это бесполезно! — Но это должно сработать… — Нет. Она еще в сознании… — Бет застонала и дернула ногой. — Пожалуй, — согласился Норман. — Сделать ей укол? Он покачал головой… На поиски шприца не оставалось времени. И, если не сработает, это будет стоить жизни. — Ударить сильнее? — предложил Гарри. — Убить? — Нет, — сказал Норман. — Это единственный выход! — Нет… Мы же не убили тебя, Гарри. — В таком случае, мы ничего не сможем сделать с таймером. Надо рвать когти! — они поспешили в цилиндр А.* * *
— Сколько у нас времени? — спросил Гарри. Они находились в шлюзе и пытались облачить Бет в скафандр. Она стонала и слабо сопротивлялась создавая дополнительные трудности. — Сколько у нас осталось? — Семь с половиной. Может быть, меньше, — ее ноги уже были внутри костюма. Они засунули ее руки, защелкнули молнию и включили подачу воздуха. Норман помог Гарри облачиться в скафандр. — Пожалуйста, внимание! Семь минут! — Сколько потребуется чтобы достигнуть поверхности? — спросил Гарри. — Две с половиной, после того как мы окажемся в субмарине. — Чудесно, — повеселел Гарри. Норман тем временем загерметизировал его шлем. — Уходим! — первым вышел Гарри. Норман спустил ему тело по терявшей сознание Бет. В скафандре она была еще тяжелей.* * *
Когда они достигли «Глубинной Звезды» Норман полез к люку, но непривязанная субмарина непредсказуемо болталась под его весом. Гарри пытался подтолкнуть Бет вверх, но та упрямо сгибалась в талии. Норман подхватил ее, но потерял равновесие и слетел вниз. — Пожалуйста, внимание! Шесть минут! — Быстрей, Норман! Осталось уже шесть минут! — Слышал, черт тебя побери! Он поднялся на ноги и снова полез вверх. Взбираться стало труднее. Грязные перчатки соскальзывали с поручней. — 5:29… 5:28… 5:27… — считал Гарри. Норман подхватил Бет, но она выскользнула из рук. — Черт побери, держи ее крепче! — Пытаюсь. — Держи! — Пожалуйста, внимание! Пять минут! Сирены сделались более интенсивными, частот прибавилось. Чтобы слышать друг друга, приходилось кричать. Норману, наконец, удалось зацепить Бет за шланг воздухопровода. Он боялся, как бы не выдернуть шланг, но решил рискнуть. Держась за шланг, он затащил ее на корпус субмарины и подтянул к люку. — 4:29… 4:28… — Норман с трудом удерживал равновесие. Он засунул в люк одну ее ногу, но другая застряла в проходе. Всякий раз, когда он наклонялся, субмарина кренилась, и ему приходилось удерживать равновесие. — 4:16… 4:15… — Перестань считать и займись делом! Гарри стал подпирать корпус, смягчая качку. Норман наклонился и поправил ногу Бет… Она свободно скользнула в люк. Следом протиснулся и он. — Пожалуйста, внимание! Четыре минуты! Шлюз был рассчитан только на одного, но Бет была без сознания. Норман прижался к ее телу, с трудом захлопнул над собой люк и выкачал из шлюза воду. Потянулся к ручке внутреннего люка, но тело Бет, лишенное водяной поддержки, обмякло и не давало ему манипулировать в тесном пространстве. Субмарина покачнулась. Это взбирался Гарри. — Какого дьявола, скоро вы там? — Заткнись, Гарри! — Что же ты медлишь? Он дотянулся до ручки, но люк не открывался — здесь было слишком мало свободного пространства. — Гарри! Возникла проблема! — О Господи! 3:30… Норман покрылся испариной. Сейчас они в самом деле попали в затруднительное положение. — Гарри, я передам ее тебе и войду первым! — Скорее, Норман! Он открыл верхний люк. Гарри с трудом удержал равновесие, балансируя наверху субмарины, и, подхватив Бет за воздухопровод, вытянул ее наружу. Норман потянулся закрыть люк. — Гарри, ты можешь убрать ее ноги? — Я и так еле удерживаю равновесие. — Разве не видишь, они мешают… — Норман раздраженно толкнул их в сторону. Люк захлопнулся. Произошла герметизация. — Пожалуйста, внимание! Две минуты! Норман зашел в кабину и закрыл за собой люк. Контрольная панель светила зеленым светом. — Норман? — Попробуй ее спустить, и как можно быстрее! Они попали в ужасный переплет… Потребуется, по меньшей мере, тридцать секунд чтобы спустить Бет… Еще столько же, чтобы впустить Гарри… Минута на обоих. — Порядок. Она здесь! Норман подпрыгнул к клапану, выпускающему воду. — Так быстро? — Народным способом, — сказал Гарри. И прежде чем спросить что это значит, Норман открыл люк и увидел что она засунута вниз головой. Он подхватил ее за плечи, втянул внутрь и захлопнул люк. Мгновение спустя, послышался свист выдуваемого воздуха.* * *
— Господи, уже 1:40, — крикнул появившийся из люка Гарри. — Ты знаешь, как управлять этой штукой? — Да. — Норман сел в кресло пилота и положил руки на пульт управления. Заурчали моторы. Субмарина покачнулась, поднимаясь со дна. — 1:30. Сколько, ты говорил, до поверхности? — 2:30, — напомнил Норман, включая предельную скорость. Субмарина задрала нос и резко понеслась вверх. — Это предельная? — Да. — О Господи! — Все будет о'кэй! Внизу они увидели уплывающие огни подводной станции, обступившие звездолет огоньки «Тевака». Пронеслись мимо гигантского стабилизатора, и их обступила черная вода. — 1:20 — Глубина 900 футов… — объявил Норман. Движение почти не ощущалось — на их подъем указывали только показания зеленой панели. — Слишком медленно, — скулил Гарри. — Там уйма взрывчатки! Это достаточно быстро, — мысленно подправил его Норман. — Ударная вода разнесет нас как банку сардин! Не причинит никакого вреда… — 800 футов. — 40 секунд, — сказал Гарри. — Мы никогда не увидим неба. Они стремительно поднимались. Вода обрела слабый голубой оттенок. На эту глубину уже просачивались солнечные лучи. — 30 секунд, — считал Гарри. — Где мы? 29… 28… — 620 футов, — объявлял Норман, — 610… — внизу едва различались контуры станции, слабые точки света. В салоне закашляла Бет. — Слишком поздно, — скулил Гарри. — Я знал это с самого начала. — Не дрейфь! — прикрикнул на него Норман. — 10 секунд… 8… 5… 3… Держись! — Норман прижал Бет к своей груди. В этот момент взрывная волна настигла субмарину и закрутила, точно детскую игрушку. — Мама! — закричал Гарри, но уже все кончилось. — 200 футов, — сказал Норман. Вода снаружи стала совсем си ней. Он снизил скорость — слишком быстрый подъем был опасен для жизни. Гарри ликовал и хлопал по спине Нормана. — Мы сделали это, сукин ты сын! Никогда бы не подумал! Мы выжили, черт побери! Сквозь выступавшие на глазах слезы, Норман едва различал панель управления… А затем прищурился от яркого солнечного света, вдруг хлынувшего в кабину. Они всплыли на поверхность и увидели спокойное море, синее небо и пушистые облака. — Ты видишь это? — закричал Гарри прямо в его ухо. — Чертовски прелестный выдался сегодня денек!Глава 60 ЧАС НОЛЬ
Проснувшись Норман увидел яркий солнечный луч, проникающий сквозь иллюминатор барокамеры и падающий на перегородку химического туалета. Оглядевшись кругом, он увидел что лежит на койке в пятидесятифутовом цилиндре. В центре комнаты металлический стол и стулья. На верхней койке вовсю храпел Гарри. Напротив спала Бет, по-детски укрывшись рукой. Откуда-то снаружи долетали молодецкие крики, приглушенные толстыми стальными стенами. Норман зевнул и поднялся с постели. Тело слегка побаливало, но в целом, было терпимо. Он подошел к иллюминатору и выглянув наружу и щурясь от яркого солнечного света, увидел корму исследовательского судна «Джон Хоуз». Белые вертолеты Тяжелые катушки кабеля. Металлическую раму подводного робота. С криками, матерщиной и жестикуляцией рук, моряки спускали на воду второго робота. Рядом с камерой мускулистый моряк разворачивал зеленый контейнер с кислородными резервуарами. И три судовых медика, наблюдавших за декомпрессией, коротали время за игрой в карты. Выглядывая наружу через толстое дюймовое стекло иллюминатора, он чувствовал себя посторонним наблюдателем за миниатюрным миром, населенным интересными экзотическими существами… Этот мир был таким же чужим, как и тот, который он однажды увидел в иллюминатор подводной станции ГД-8. Норман смотрел как медики играют в карты, наблюдал за их азартной жестикуляцией. Он не понимал этих людей, казавшихся ему незрелыми студентами. Они ни разу не взглянули в его сторону. Собираются ли они исполнять свои прямые обязанности? Сосредоточенные на игре, медики казались равнодушными к стоявшей поблизости барокамере, безразличными к трем уцелевшим, что находились в ее чреве, равнодушными к той информации, которую они принесли с собой, и к неоценимому значению их миссии. Возможно, они ничего и не подозревали. Он отошел от иллюминатора и сел за стол. В колене пульсировала боль. Кожа вокруг марлевой повязки распухла; во время его транспортировки из мини-субмарины в камеру декомпрессии, судовые врачи оказали неотложную помощь. Они поместили обнаруженную субмарину в герметизированный колокол и перенесли уцелевших Нормана, Гарри и Бет в барокамеру, где им предстояло провести целых четыре дня… Норман не мог с уверенностью сказать, сколько они здесь находятся; он сразу уснул, а его наручные часы были разбиты, хотя он и не помнил при каких обстоятельствах. Он погладил нацарапанную на столе надпись «Кровопийцы» и вспомнил бороздки на серебряной сфере… Теперь они находились во владениях Военно-Морского Флота. Что мы им скажем? — подумал он.* * *
— И что мы им скажем? — спросила Бет через несколько часов когда все собрались за металлическим столом… Никто из них не пробовал общаться с экипажем корабля. Словно бы мы — негласно — сговорились оставаться в изоляции как можно дольше, — подумал Норман. — По-моему, надо рассказать все, — сказал Гарри. — Ни в коем случае, — сказал Норман, удивляясь силе и твердости своего голоса. — Согласна, — поддержала его Бет. — Я не уверена, что мир готов принять сферу… Я, например, оказалась не готова, — она одарила его застенчивым взглядом. Норман ободряюще положил руку на ее плечо. — Чудесно… — сказал Гарри. — Но давайте рассмотрим это с точки зрения военного флота. ВМС провели крупную дорогостоящую операцию. В результате погибло пять человек, уничтожены две подводные станции. Но ради чего? Они захотят это узнать и добьются полного представления. — Мы можем держать язык за зубами, — предложила Бет. — Не имеет значения. Они располагают видеозаписями. — Верно… пленки, — сказал Норман. Он совсем забыл про доставленные в субмарине видеокассеты, где было записано все, что происходило на подводной станции за время их пребывания… Гигантский кальмар, сфера, гибель экипажа… Абсолютно все. — Мы должны уничтожить кассеты, — заявила Бет. — Возможно, нам и следовало это сделать, — согласился Гарри. — Но сейчас слишком поздно. Он прав, подумал Норман. Скрыть происшедшее невозможно, равно как и помешать Пентагону узнать о скрытой в сфере все сокрушающей Силе… Это было ужасно, но они ничего не могли сделать. Если не… — Думаю, мы все же можем помешать им узнать о сфере, — сказал он. — Каким же образом? — удивился Гарри. — Мы по-прежнему обладаем Силой, разве не так? — Полагаю, да. — И она может творить все, что угодно, силой одной только мысли, продолжал Норман, — Мы можем помешать флоту, забыв о Силе! — Вопрос лишь в том, — скептически нахмурился Гарри, — Обладаем ли мы такой способностью? — Нам следует постараться, — сказала Бет. — Эта сфера слишком опасная штука. Все замолчали, обдумывая последствия. Ведь они рисковали только стереть свою память, но не уничтожить сферу. Но надо было заставить ее исчезнуть. Без следа, словно бы и никогда не существовало. — Это решительный шаг, — сказал Гарри. — После всего случившегося, забыть… — Потому что мы сами прошли через это, — сказала Бет. — Будем откровенны… Мы не смогли с ней справиться! Норман отметил что сейчас она говорила взвешенно, ее былая задиристость исчезла бесследно. — Боюсь, это действительно так, — сказал он. — Это был тест, и мы просто не выдержали испытания! — У меня другое мнение на этот счет, — сказал Гарри. — Предположим, ты разумная бактерия, плавающая в открытом космосе и случайно встретившая наш орбитальный спутник. Что за странный объект? — думаешь ты. Дай-ка я его исследую… Допустим, тебе все же удалось проникнуть внутрь и ты нашел там много интересного. Но, в конечном счете, ты риску ешь попасть в топливный бак и сгореть в водороде. Последнее что придет тебе в голову — это устройство предназначено для тестирования бактерий и их уничтожения, если они сделают не верный шаг… Что правильно, с точки зрения разумной бактерии, но совершенно не совпадает с точкой зрения его создателей, ибо мы сделали совершенно нормальное устройство, никоим образом не предназначенное для проверки разумных бактерий. — То есть, ты хочешь сказать что она могла и не быть посланием или ловушкой? — спросил Норман. — Совершенно верно… — сказал Гарри. — Это могло быть простым недоразумением, несчастным случаем. — Но зачем кому-то понадобился такой странный механизм? — Такой же вопрос бактерия задала бы и о спутнике связи. — Это может оказаться и формой жизни, — сказала Бет. — Возможно, — кивнул Гарри. — Если сфера живая, должны ли мы сохранить ей жизнь? — Мы не знаем живая ли она. — Эти рассуждения, конечно, весьма интересны, — сказал Норман. — Но, в реальности, мы не знаем о ней ровным счетом ничего. Мы не знаем что она из себя представляет и откуда взялась. Не знаем, живая она или мертвая. Не знаем, как она попала внутрь звездолета. Фактически, даже можно ли называть ее сферой? Мы не знаем ничего, за исключением собственных пред положений, которые говорят больше о нас, чем о самой сфере. — Точно, — согласился Гарри. — Для нас она является как бы зеркалом. — Наконец, сфера могла оказаться и творением земных человеческих рук, — сказал Гарри, к изумлению Нормана, и пояснил свою мысль. — Рассмотрим следующее, — сказал он. — Звездолет из будущего пролетел сквозь «черную дыру»… Нам остается только догадываться о побочных эффектах… Разве не могло произойти сильное искривление времени? Предположим, корабль был запущен в 2043-м, и летел тысячелетия. Разве экипаж не мог что-нибудь изобрести за это время? — Сомневаюсь, — сказала Бет. — Допустим это только на минуту, — мягко сказал Гарри. Как отметил Норман, в нем исчезла заносчивость. На ГД-8 они держались разрозненно, но сейчас действовали слаженно, единой командой. — Мы не знаем, что будет завтра… — продолжал Гарри. — Пять веков назад великий Леонардо сделал эскиз вертолета, в прошлом столетии Жюль Верн предвидел подводную лодку — из этого мы сделали вывод о предсказуемости будущего… Но ни тот, ни другой не могли вообразить, скажем, компьютер, который впитал в себя слишком многие знания, непостижимые в те времена. И мы, сидящие здесь, не мудрецы. Мы не могли даже предполагать, что человеку удастся запустить корабль в «черную дыру», о существовании которой, совсем недавно, мы и не подозревали — и, уж конечно, не можем даже догадываться, каких высот достигнет человечество будущего. — Будем считать, что она создана человеком! — Да, будем считать так. — А если нет? Если сфера и в самом деле продукт внеземной цивилизации? Оправданы ли наши действия, если мы сотрем всю информацию о чуждой нам жизни? — Не знаю, — Гарри покачал головой. — Если мы решили забыть сферу… — Тогда она исчезнет, — сказал Норман. — Если бы только мы могли кого-нибудь спросить, — задумчиво произнесла Бет, уставившись на поверхность стола. — Спросить некого, — сказал Норман. — Но можем ли мы забыть? Сработает ли это? — Да, — сказал Гарри после последовавшей затем долгой паузы. — В этом нет никаких сомнений, мы должны забыть! Это снимает логическое противоречие, мучившее меня с самого начала. Помните, на корабле не было никаких признаков, что его строители были знакомы с полетами сквозь «черную дыру»? — Не усек, — честно признался Норман. — Трое из нас видели звездолет, прошедший «черную дыру» и знаем что такое путешествие возможно. — Да… — И, тем не менее, через полвека люди снова построят экспериментальный корабль, явно не зная что такой уже найден в прошлом… — Может, это один из парадоксов времени, — возразила Бет. — Нельзя же ведь встретиться в прошлом с самим собой. — Не думаю что это парадокс… — покачал головой Гарри. — Я считаю, что все знания о корабле просто утеряны. — Ты хочешь сказать, мы забыли? — Вот именно. И если честно, я думаю, что это самое лучшее решение. Пока мы находились на станции, я думал, что никто из нас не вернется живым; поэтому оставил завещание. — Но если мы решимся забыть… — Совершенно верно, это приведет к такому же результату. — Знание о ней должно исчезнуть, — решил Норман. Он колебался, ему было странно неохотно продолжать дальше. Погладил царапины на столе, словно это могло подсказать правильное решение. В известном смысле, думал он. Мы состоим из воспоминаний Наша личность определена памятью, именно на ней основана наша культура. Есть отдельные воспоминания, которые мы называем историей и наукой. Но отречься от прошлого… — Это трудно, — сказал Гарри. — Вовсе нет, — возразил Норман. Хотя, фактически, он разделял это мнение. И все его существо восставало против самой идеи забыть. — Хорошо, — сказал Гарри. — Я, по крайней мере, убежден, что мы это сделаем. — Я подумала о Теде, Барнсе, остальных, — сказала Бет. — Мы единственные знаем правду о их смерти, и если забудем… — Бет права, — сказал Гарри. — Следует продумать детали. — Это не проблема… — сказал Норман. — Мы убедились в ужасающей силе нашего подсознания. Оно же позаботится и о деталях. — Даже если и так… — сказал Гарри. — Надо прийти к единой версии, иначе все перепутается. — Правильно, — поддержал его Норман. — Итак, зачем нас вызвали? — Я думаю, произошло крушение самолета. — О'кэй. Значит, здесь произошла авиакатастрофа. — Прекрасно. А дальше? — ВМС США спустили на дно независимую комиссию, чтобы про извести расследование причин крушения, и тут возникла проблема… — Стоп, какая проблема? — Гигантский кальмар. — Нет, лучше техническая. — Что-нибудь с штормом? — Во время шторма отказала система жизнеобеспечения. — И в результате возникли жертвы? — Постойте, не так быстро. Отчего могла полететь система? — На станции образовалась течь, — предложила Бет. — Морская вода вывела из строя газоочиститель. В результате выделился ядовитый газ. — Такое возможно? — спросил Норман. — Да, запросто. — И в результате инцидента погибли несколько человек. — О'кэй. — Но мы выжили. Почему? — Мы были на другой станции? — Она тоже уничтожена. — Норман покачал головой. — Может, она взорвалась позже? — Слишком запутано. Давайте придерживаться простоты. Инцидент произошел внезапно. Появилась течь. Вышел из строя газоочиститель. В результате многие погибли, а мы нет, потому что… — В момент катастрофы находились в субмарине? — О'кэй, — сказал Норман. — В субмарине. — А почему мы там оказались? — В соответствии с графиком переносили записанные кассеты. — А что покажут пленки? — спросил Гарри. — Они будут полностью подтверждать нашу версию, равно как и все остальное. Да и мы сами будем помнить только эту историю. — И больше не будем обладать Силой? — нахмурилась Бет. — Разумеется, — сказал Норман. — О'кэй, — сказал Гарри. — О'кэй, — кивнула Бет, после долгих раздумий. — Мы готовы забыть о том что однажды обладали Силой? — сказал Норман. Они кивнули, но Бет вдруг заволновалась. — Но собственно говоря, как мы это сделаем? — спросила она. — Все очень просто, — сказал Норман. — Стоит только закрыть глаза и пожелать забыть о сфере. — Ты думаешь? — Бет продолжала нервничать. — Да, Бет. Надо только отречься от Силы. — Тогда мы должны сделать это все вместе, одновременно. — О'кэй, — сказал Гарри. — По счету три… Один, — он открыл счет и все закрыли глаза. В конечном счете, забывать о своем прошлом вполне в людских традициях, подумал Норман. — Два… — здесь он сосредоточился на сознании. Снова увидел сферу. Идеальную. Отполированную. Сверкающую как звезда И подумал: я хочу забыть что когда-либо видел сферу… И она исчезла.* * *
— Три… — сказал Гарри. — Три чего? — удивился Норман. Он потер болящие глаза руками и посмотрел на Гарри и Бет. Они сидели тут же, за металлическим столом в камере декомпрессии. Все выглядели невероятно усталыми и утомленными. Это естественно, подумал Норман. Учитывая то, что нам довелось пережить. — Три чего? — повторил он. — Простите, я кажется произнес это вслух, — сказал Гарри. — Нас осталось только трое. Бет печально вздохнула. Норман заметил выступившие на ее глазах слезы. Она достала из кармана носовой платок, высморкалась. — Нам не в чем себя винить, — сказал он. — Это был несчастный случай, мы ничем не могли им помочь! — Я знаю, — сказал Гарри. — Но они задохнулись — в то время как мы находились в субмарине. Я слышал их крики… Господи, как бы мне хотелось, чтобы этого не было на самом деле! Норман хотел того же, но их желания не имели никакой силы. — Что было то было… — сказал он. — Надо проще смотреть на вещи. — Да… я знаю, — сказала Бет и снова высморкалась. — У меня большой опыт по исследованию сильных психических травм, продолжал Норман. — Твердите себе, что у нас нет оснований для самобичевания. Что было то было. В том, что мы выжили, нет нашей вины. Это был всего лишь несчастный случай! — Знаю, — сказал Гарри. — Но мне от этого не легче. — Займитесь аутотренингом, — Норман поднялся из-за стола и подумал: Что-то я проголодался. — Пойду попрошу еды, — сказал он вслух. — Я не голодна, — сказала Бет. — Я знаю, но нам следует подкрепиться. Он подошел к иллюминатору. Отзывчивый морской офицер тут же его заметил и спросил по внутренней связи: — Вам что-нибудь нужно, доктор Джонсон? — Да, — сказал он. — Что-нибудь подкрепиться. — Будет сделано, сэр! На лицах моряков читалась неподдельная симпатия. Они понимали, в какой переделке побывали эти трое. — Доктор Джонсон, ваши люди в состоянии говорить? — Говорить? — Да, сэр. Наши эксперты просмотрели видеокассеты и у них возникли кое-какие вопросы. — Например? — спросил Норман без особого интереса. — Когда вас переносили в барокамеру, доктор Адамс бормотал про какого-то гигантского кальмара… Вот только на пленках никаких кальмаров нет и в помине. — Я ничего не помню о кальмарах, — удивился Норман и повернулся к Гарри. — Ты что-нибудь говорил о кальмаре? — Кальмаре? — тот задумался. — Вряд ли… — А что, собственно, показывают записи? — спросил Норман. — Они сделаны почти до того момента как воздух на станции вы же знаете, был несчастный случай… — Да, — сказал Норман. — Это я помню. — Из них нам удалось узнать что на станции случилась течь в результате которой вода вывела из строя газоочиститель… Это произошло так внезапно, сэр! — Да, — сказал Норман. — Разумеется. — Значит, вы готовы давать показания? — Думаю, да… — совершенно механически, он засунул руки в карманы куртки и нащупал на дне листок бумаги… Это оказалось фотографией красного «корвета». Возможно, она принадлежала кому-то из персонала станции, кто носил эту куртку до него и погиб в катастрофе… Норман скомкал снимок и выкинул его в урну для мусора… Ни к чему подобные напоминания… Он и так ничего не забудет до самой смерти! Бет уставилась куда-то вдаль, сосредоточившись на собственных мыслях… Но лицо ее, несмотря ни на что, оставалось прекрасным. Норман подумал что она выглядит просто великолепно. — Знаешь, Бет, — сказал он. — Ты очень красивая. Она, казалось, не расслышала его слов, но потом медленно повернулась. — Спасибо, Норман, — сказала она. И улыбнулась.Майкл КРАЙТОН ШТАММ «АНДРОМЕДА»
ПРЕДИСЛОВИЕ
Книга Майкла Крайтона — это рассказ о тех американцах, которые изучают внеземные формы жизни, чтобы эффективнее истреблять земные. Рассказ о том, как пять запусков по сверхсекретной программе «Скуп» не дали результатов, а спутник «Скуп-6» доставил на Землю довольно безвредные микроорганизмы, способные вызвать лишь легкое недомогание у кур. И о том, наконец, как «Скуп-7» «поймал» нечто весьма существенное, нечто похожее на иззубренную черную песчинку с зелеными вкраплениями, некую неведомую жизнь, размножавшуюся шестигранными дольками, от которых кровь в жилах людей мгновенно свертывалась, превращаясь в черно-красную губчатую массу. В сверхсекретной лаборатории «Лесной пожар» эту внеземную жизнь закодировали как штамм «Андромеда», но первыми с ней познакомились жители крохотного аризонского поселка Пидмонт, не подозревавшие о хитроумной программе «Скуп». Страшной молниеносной смертью заплатили они за «удачу» ученых… Впрочем, зачем лишать читателя законного права самому проследить за фабулой? Надеюсь, он сочтет книгу Крайтона интересной. Майкл Крайтон — молодой американец, медик по профессии. Он впервые пробует силы в литературе. Задачу свою он формулирует довольно дипломатично: «Общественность должна знать, как возникают научные кризисы и как они разрешаются». Книга вышла в Нью-Йорке в середине 1969 года, а фантастическое событие, происшедшее в Пидмонте, автор датирует февралем 1967 года. Странная фантастика, опрокинутая в прошлое. Странный, но не случайный прием. Крайтон полагает, что так ему легче выполнить свою задачу. Он как бы уверяет читателя, что, поскольку речь идет о мире секретных экспериментов, его фантазия может перекликаться с реальностью сегодняшнего, а может быть, и вчерашнего дня. В самом деле, можно ли поручиться, что «научные кризисы», подобные описанному в этой книге, нереальны? Время от времени кое-какие секреты просачиваются в печать, и оторопелая общественность вдруг узнает — из газетных репортажей, а не из фантастических повестей — об ученых — изобретателях новых видов смерти. Вот что случилось, например, не в феврале 67-го, а в марте 68 года, не в аризонском поселке Пидмонт, а в скотоводческих долинах Скалл-Велли и Раш-Велли, штат Юта, не в фантастическом романе, а в реальной жизни. Начался массовый необъяснимый падеж овец — шесть тысяч голов за четыре дня. Ветеринары, срочно занявшиеся прививками, обнаружили, что их вакцина абсолютно неэффективна. Овцеводы были в панике. Газеты в городе Солт-Лейк-Сити недоуменно писали о том, что «овцы чем-то отравились». Что же вскрылось в конце концов? Овцы были отравлены совершенно реальным веществом — нервно-паралитическим газом «YX». В нескольких десятках миль от мирных долин, где паслись овцы, расположен полигон Дагуэй — главный в США центр испытаний химического и биологического оружия. Миллион засекреченных акров среди безжизненной пустыни. Там-то, испытывая две новые установки для распыления газа под высоким давлением, 13 марта 1968 года в 17 часов 30 минут реактивный самолет развеял 320 галлонов газа «YX». Подвел сильный западный ветер — овцы превратились в подопытных кроликов. Испытания эти получили скандальную огласку, которой, конечно, не желал Пентагон. Американская общественность была взволнована и возмущена этой неприглядной историей. «Научный кризис» на полигоне Дагуэй был разрешен: Пентагон выплатил овцеводам компенсацию. Но полигон-то остался. Просто на несколько дней был приподнят лишь краешек того огромного, поистине железного занавеса, за которым в строжайшей тайне ведутся военные приготовления. Занавес был приподнят и тут же быстро опущен. А затопление в Атлантическом океане в августе 1970 года на расстоянии трехсот миль от побережья Флориды 418 бетонных «гробов» с нервно-паралитическим газом, которое возмутило мировую общественность? Я говорю об этом, чтобы подвести читателя к одной мысли: для рассказа о поистине фантастических событиях американцу Майклу Крайтону не так уж нужен дар воображения. Его фантастика часто сливается с реальной жизнью, с фактами подготовки Пентагона к химической и биологической войне. Даже программу «Скуп» рискованно отнести к чистому вымыслу, потому что есть в США спутники серии «Биос», которые, как утверждает зарубежная печать, имеют отношение к биологической войне. «Характерная особенность всех без исключения кризисов — их предвидимость в ретроспективе», — какая глубокая и невеселая ирония заключена в словах ученого Альфреда Покрана, которого цитирует Майкл Крайтон. Мертвым овцам долины Скалл-Велли не дано оценить эту иронию. Но живым людям не лишне знать, какие новые опасности могут их подстерегать. Книга «Штамм „Андромеда“» побуждает встревожиться и задуматься, служит полезным напоминанием о неуемной активности охотников за смертью. По неопытности, а также, надо думать, и ради рекламу Крайтон назвал свою книгу романом, подставив бока литературным критикам. Однако «Штамм „Андромеда“» скорее всего — публицистическое произведение с увлекательной детективной фабулой. Характерам здесь не хватает полнокровности, ситуациям — углубленности и психологичности. Молодой ученый берет в Крайтоне верх над писателем, документалист — над художником. Он пользуется научными данными широко, а иногда и сверх меры. Впрочем, тут не только желание блеснуть эрудицией. Цитируя книги и журналы, приводя имена ученых, пересказывая суть той или иной научной проблемы, Крайтон как бы вводит читателя в мир сегодняшней науки с ее сложнейшими техническими и этическими задачами. Как человек, занимающийся Соединенными Штатами Америки и долгое время проработавший корреспондентом в Нью-Йорке, я могу подтвердить, что Майкл Крайтон пишет с натуры, что в его книге много примет действительности, где закономерно рождение проектов, подобных проекту «Скуп». У его героев есть живые прототипы (увы, их слишком много, этих живых прототипов!). Хорошо известны американцам и места. о которых говорит Крайтон, — база ВВС Ванденберг или Форт-Детрик в штате Мэриленд — главный центр подготовки химического и биологического оружия. На страницах книги говорится о «гипотезе решающего голоса», которую в лаборатории «Лесной пожар» применяют при введении в действие «устройства ядерной самоликвидации» или о некоем «индексе дееспособности» при принятии решении, который у холостяков равен 0,824, а у женатых всего лишь 0,348. Фантазия? Предположим, что автором выдумана лаборатория «Лесной пожар», где пятеро ученых должны быстро разгадать повадки смертоносной внеземной жизни. Но подобные лаборатории существуют, в чем американцы могли убедиться при сенсационных обстоятельствах, — рассматривая на экранах телевизоров карантинные камеры экипажа «Аполлон-11», вернувшегося с Луны. Я бывал в Гудзоновском институте стратегических исследований, который упоминается в книге, и нимало не удивлюсь, если среди многочисленных его разработок найдется и разработка «индекса дееспособности», отдающая лавры суперменов холостякам. Герои книги Крайтона — по большей части ученые, но ученые особого рода, связанные с генералами. Надо ли говорить, что это тоже не выдумано? Это отражает типичнейшее и опаснейшее явление военизации, или «пентагонизации», науки. Для нашего слуха уже привычно понятие «военно-промышленного комплекса» — этого синонима американского милитаризма, страшного своей чудовищной материальностью и неискоренимостью. Однако сам по себе термин этот не совсем точен. В Америке все чаще говорят о военно-промышленно-научном комплексе. Об альянсе, в котором участвуют не только милитаристы в униформе и фабриканты оружия, но и тысячи ученых. Кто такой Джереми Стоун из книги Майкла Крайтона? Лауреат Нобелевской премии, профессор кафедры бактериологии Стэнфордского университета. Талантливейшим ученый, которого, случалось, сравнивали с Эйнштейном и Бором: «Вот человек, знающий, что такое совесть ученого». Между тем, с совестью он явно не в ладу, как и с гражданской ответственностью ученого. Бактериолог Стоун считал, что угроза бактериального заражения подобна обоюдоострому мечу, что не только Земля может заразить космос, но и космос — Землю. Значит, и защита от этой угрозы должна быть двусторонней. И что же? Его идею воплотил в жизнь на свой манер генерал-майор Томас Спаркс, начальник управления химического и биологического оружия Медицинской службы армии США. Это он стоял у колыбели программы «Скуп». Публику уверяли, что речь идет о благородной задаче защиты земной жизни от внеземного вторжения и что именно с этой целью в ближнем космосе ищут живые микроорганизмы. Но для тех, кто был допущен к папкам с грифом «совершенно секретно», действительная цель программы выглядела совсем по-другому. «„Скуп“ предназначался для обнаружения таких новых форм жизни, которые могли бы пригодиться Форт-Детрику; короче говоря, это была программа, рассчитанная на открытие новых видов бактериологического оружия». Характер Стоуна дан в книге схематично, но намерения автора достаточно ясны. Стоун на публике — этакий моложавый Эйнштейн 60-х годов, а за дверями, куда посторонним вход воспрещен, — слуга милитаристов, сознательно участвующий в игре, в возможных последствиях которой он, с его недюжинным умом, отдает себе полный отчет. «B часы мрачных раздумий Стоун вообще сомневался в плодотворности всякой мысли и разума как такового, — пишет о своем герое Майкл Крайтон. — Порой он даже завидовал своим подопытным крысам: их мозг так прост. Во всяком случае, у них никогда не хватит разума, чтобы уничтожить самих себя; до этого мог додуматься только человек… Стоун часто повторял, что от разума беды куда больше, чем пользы». От мрачных раздумий не избавлен, видимо, ни один серьезный ум. Но у Стоуна пессимизм и фатализм проистекают также от сознания собственной вины. Эти раздумья были для него чем-то вроде духовной кары, ибо он понимал, что работает на дело разрушения, что замешан в грязной и опасной игре. Дальше мы читаем:«Порой, сидя на совещаниях в госдепартаменте и в Министерстве обороны… Стоун видел за столом не людей, а просто дюжину серых, изборожденных извилинами мозгов. Ни плоти, ни крови, ни рук, ни глаз, ни пальцев… все это лишнее. Одни мозги. Сидят вокруг стола и размышляют, как перехитрить другие мозги, заседающие за другими столами. Идиотизм».Таким людям легко посягать на жизнь. Ведь они уже лишили себя жизни в ее бесчисленных естественных проявлениях, с ее горестями и радостями — одни мозги, высушенные научными гипотезами и теориями, военно-стратегическими глобальными концепциями, которые, разумеется, освящены соображениями «национальной безопасности». И вот Джереми Стоун, мобилизованный по сверхсекретной тревоге «Лесной пожар», высаживается вместе с коллегой Бертоном — оба в специальных пластиковых комбинезонах — на улицу Пидмонта, пораженного штаммом «Андромеда». Они единственные живые среди трупов, которые «застыли словно скованные морозом» — умершие люди так и не узнали, что космическая чума пришла к ним как реализация идеи Джереми Стоуна. Но нет, жизнь еще теплится в двух существах — младенце, который заливается негодующим плачем среди мертвой тишины, и в старике-алкоголике. И полубезумный старик, завидя великого ученого в его защитном фантастическом костюме, кричит: «Вы… вы это сделали… Все вы врете. Вы не люди! Вы только притворяетесь!» Разве не прав этот жалкий полубезумец? Там, на улице Пидмонта, старик для Стоуна — всего лишь бесценный уцелевший экспонат, который поможет разгадать тайну неведомого штамма. Позднее на пятом уровне подземной лаборатории «Лесной пожар» Стоун вдруг придет к мрачным мыслям о разрушительной силе разума, и в памяти его всплывут картины разных совещаний, где за столами сидят одни лишь мозги. Майкл Крайтон часто возвращается к разговору о метаморфозах науки, которая способна творить чудеса, удовлетворяя спрос на смерть. Один из его героев, профессор-патолог Чарлз Бертон чуть ли не с шапкой в руке собирал деньги для проведения опытов, пока занимался кожным патогеном, «вызывающим лишь прыщи и чирья». Но когда он обратился к штаммам стафилококков, приводящим к «странным смертям», его работа приобрела первостепенную важность: за один год ассигнования подскочили с шести до трехсот тысяч долларов. Фантастично? Отнюдь нет. Такие скачкив ассигнованиях — явление типичное. Бертон, как и Стоун, как и их реальные прототипы, хладнокровно смотрит на эти метаморфозы: «Когда пробил час, он оказался в подходящем месте, на надлежащей работе». Расходы на подготовку к химической и биологической войне упрятаны в секретных статьях американского бюджета, но информационное агентство АП утверждает, что в 60-е годы на эти цели истрачено не менее двух с половиной миллиардов долларов — «почти без прений в конгрессе». Я затрудняюсь сказать, к какой категории ученых принадлежит сам Крайтон. Да и определился ли он в свои 28 лет? В его отношении к Джереми Стоуну чувствуется и восхищение, и критицизм. Симпатии его отданы, пожалуй, хирургу Холлу, которого умозрительные категории электронно-ракетно-космического века не лишили непосредственности реакций, живости чувств, способности радоваться и страдать. Как начинающий ученый Крайтон не склонен задевать представителей своей среды, тем более что, работая над книгой, он обращался к ним за советом. Но в то же время он разделяет популярные в молодежной среде идеи протеста против пентагонизации науки. Интересная книга молодого американца помогает нам понять причины этих новых многозначительных явлений.
С. Кондрашов
ШТАММ «АНДРОМЕДА»
ПОСВЯЩАЮ ДОКТОРУ А. Д., КОТОРЫЙ ПЕРВЫМ ПРЕДЛОЖИЛ МОЕМУ ВНИМАНИЮ ЭТУ ПРОБЛЕМУ
Чем ближе к истине, тем дороже обходится каждый шаг.Р. А. Янек
ОТ АВТОРА
В этой книге изложена охватывающая пять дней история кризиса, одного из самых значительных в американской науке. Как и в большинстве подобных случаев, события, развернувшиеся вокруг штамма «Андромеда», явились результатом прозорливости и глупости, простодушия и невежества. Почти все участники этих событий временами поднимались до величайших озарений, а временами были непостижимо тупы. Вот почему писать об этих событиях и не обидеть никого из их участников просто невозможно. Тем не менее я считаю необходимым рассказать здесь читателям обо всем. Наша страна создала могущественную систему научных учреждений. В нашей науке повседневно делаются новые открытия, и многие из таких открытий имеют важное политическое и общественное значение. В ближайшем будущем можно ожидать возникновения и других кризисов, аналогичных кризису с «Андромедой». И потому мне кажется, что широкой публике нужно знать, как возникают научные кризисы и как они разрешаются. В расследовании событий, связанных со штаммом «Андромеда», и в создании повести о них мне великодушно помогали многие люди, разделявшие мои убеждения, и эти люди укрепили меня в решимости рассказать обо всем как можно более точно и подробно. Повествование это посвящено сложным научным проблемам, поэтому оно поневоле носит довольно специальный характер. Там, где возможно, я разъясняю сущность научных проблем и методов их решения. Я не поддался искушению упростить ни вопросы, ни ответы, и если читателям подчас придется с трудом продираться сквозь дебри сухих технических описаний, я приношу им свои извинения. В то же время я пытался передать напряженность и волнующий характер событий тех пяти дней. Истории «Андромеды» присущ глубокий внутренний драматизм, и если она стала хроникой грубых, смертельно опасных ошибок, то в не меньшей степени и хроникой подвигов и побед разума.М. К. Кембридж, штат Массачусетс Январь 1969 г.
Совершенно Секретно ШТАММ «АНДРОМЕДА» ВСЕ МАТЕРИАЛЫ НАСТОЯЩЕГО ДЕЛА СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНЫ Ознакомление с ними лиц, не имеющих на то полномочий, карается тюремным заключением сроком до 20 лет и штрафом 20 тысяч долларов В случае повреждения печатей от курьера не принимать ЗАКОН ОБЯЗЫВАЕТ КУРЬЕРА ПОТРЕБОВАТЬ ОТ ВАС ПРЕДЪЯВЛЕНИЯ УДОСТОВЕРЕНИЯ — ФОРМА № 7592. БЕЗ ТАКОГО УДОСТОВЕРЕНИЯ ЛИЧНОСТИ КУРЬЕР НЕ ИМЕЕТ ПРАВА ПЕРЕДАТЬ ВАМ НАСТОЯЩЕЕ ДЕЛО Бланк-карта для ЭВМ: 0000000000 00 0 0000 00 000000000 00 000000000 00000 0000 0 0000 000 0 0000 00000 0 000 0000 0 000000 0000 000 0 000 0000000000 0000 0000000 0 0 0 0 0 0+
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ КОНТАКТ
Глава 1 Земля без конца и края
Человек с биноклем. Так это началось: зимним вечером в штате Аризона человек стоял на пригорке у дороги, над безвестным поселком. Управляться с биноклем лейтенанту Роджеру Шоуну было, надо думать, очень неудобно. Металл бинокля промерз, меховая куртка с капюшоном да еще толстые перчатки делали движения вялыми и неуклюжими. Дыхание со свистом вырывалось в пронизанный лунным сиянием воздух, линзы запотевали. То и дело приходилось протирать их, а пальцы в перчатке не желали слушаться. Откуда ему было знать, насколько все это ни к чему. Бинокль был слишком слаб, в него нельзя было увидеть, что происходит в поселке, приподнять покров над его тайнами. Шоун изумился бы, услышь он, что те, кому в конце концов удалось их раскрыть, пользовались приборами в сотни тысяч раз мощнее. Было в облике Шоуна что-то грустное, и нелепое, и трогательное: вот он прислонился к валуну, оперся на него локтями, подносит бинокль к глазам… Бинокль был тяжелым и громоздким, а все-таки приятно ощущать в руках что-то привычное, что-то знакомое. Наверное, это было для Шоуна одним из последних привычных ощущений перед смертью. Можно лишь представить себе, лишь пытаться воссоздать то, что произошло потом. Медленно, методично лейтенант Шоун оглядел поселок в бинокль. Он увидел, что тот невелик — полдюжины деревянных домиков вдоль единственной улицы. Все было тихо: ни движения, ни огонька, и легкий ветерок не доносил ни звука. Лейтенант перевел взгляд на окрестные холмы — однообразные, низкие, серые с плоскими, будто срезанными вершинами; на холмах рос чахлый кустарник да редкие сухие заиндевевшие деревья — юкка. За холмами были еще холмы, а дальше — безбрежность и бездорожье пустыни Мохаве. Индейцы называли ее Землей без конца и края. Шоун почувствовал, что дрожит на ветру. Был февраль, самый холодный месяц, и уже за десять вечера. Лейтенант зашагал к фордовскому фургону с большой вращающейся антенной на крыше, стоявшему на дороге чуть поодаль. Двигатель мягко урчал на холостых оборотах; это был единственный звук, который нарушал ночную тишину. Шоун открыл заднюю дверцу и, вскарабкавшись в кузов, захлопнул ее за собой. В фургоне горел темно-красный свет — ночное освещение, чтобы легче приспособиться к темноте, когда выйдешь на улицу. На приборных панелях и стойках со сложной радиоаппаратурой мерцали зеленые огоньки. Рядовой Льюис Крейн, радиотехник, сидел в такой же куртке с капюшоном, сгорбившись над картой, и что-то рассчитывал, время от времени сверяясь по приборам. Шоун спросил Крейна, уверен ли тот, что они прибыли на место, и Крейн ответил утвердительно. Оба устали — от базы Ванденберг их отделял уже целый день пути, целый день, прошедший в поисках последнего спутника из серии «Скуп».[161] В общем-то о спутниках этой серии они почти ничего не знали, разве только то, что секретные спутники «Скуп» запускаются для исследования верхних слоев атмосферы, а затем возвращаются на Землю. Задача Шоуна с Крейном состояла в том, чтобы разыскивать спутники после их приземления. Для облегчения поиска на спутниках устанавливали радиомаяки — «пищалки», которые автоматически включались, когда «Скуп» снижался до восьми километров. Вот почему в фургоне было столько радиопеленгационной аппаратуры. По существу, он сам себя и выводил к цели. На военном языке это называлось «одноагрегатная триангуляция» — способ очень эффективный, хотя и медленный. Методика была простая: фургон останавливался, Шоун с Крейном определяли свое местонахождение и записывали силу и направление радиосигнала спутника. Потом проезжали километров тридцать, выбрав наиболее вероятное направление, опять останавливались и определяли новые координаты. Таким образом, раз за разом на карте появлялась россыпь триангуляционных точек, и фургон зигзагами приближался к спутнику, останавливаясь через каждые тридцать километров для коррекции возможных ошибок. Все это, конечно, получалось медленнее, чем с двумя фургонами, зато безопаснее: командование считало, что появление двух фургонов в одном и том же районе скорее привлечет к себе внимание. Битых шесть часов они подбирались к очередному спутнику. И наконец они почти у цели… Крейн нервно постучал карандашом по карте и назвал поселок у подножия холма: Пидмонт, штат Аризона. Жителей — сорок восемь человек. Они еще посмеялись над этим, хотя оба и ощущали смутное беспокойство. РТП — расчетная точка приземления, которую им сообщили на базе, — лежала в двадцати километрах к северу от Пидмонта. Рассчитали РТП в Ванденберге по данным радиолокационных наблюдений и 1410 проекциям траектории, вычисленным ЭВМ. Как правило, ошибка в определении РТП не превышала сотни метров. Однако с радиопеленгатором не поспоришь. А он засек «пищалку» в самом центре поселка. Шоун высказал предположение, что кто-нибудь из местных мог заметить снижающийся спутник — он же раскалился до свечения, — разыскал его и притащил в Пидмонт. Это звучало правдоподобно. Но житель Пидмонта, наткнувшийся на тепленький, только что из космоса спутник, кому-нибудь да разболтал бы про такое дело: газетчикам, полиции, НАСА, военным — ну хоть кому-нибудь… А на базе ничего не слышали. Шоун вылез из фургона, за ним выбрался Крейн, поеживаясь на морозе. Теперь они оба смотрели на поселок — тот лежал перед ними притихший, без огонька. Шоун обратил внимание, что света нет ни на бензоколонке, ни в мотеле. А ведь ни колонок, ни мотелей больше не было на многие километры вокруг. И тут Шоун заметил птиц. При свете полной луны он видел их совершенно ясно — огромные птицы величаво парили над поселком, черные силуэты пересекали лунный диск. Лейтенант удивился, почему он не заметил их раньше, и спросил Крейна, что это за птицы. Крейн ответил, что не имеет ни малейшего представления, и добавил в шутку: — Может, стервятники?.. — Между прочим, похоже, — сказал Шоун. Крейн нервно рассмеялся, выпустив клуб пара: — Но что им тут делать, стервятникам? Они же слетаются только на падаль… Шоун зажег сигарету, прикрыв зажигалку ладонями, чтобы ветерок не загасил пламя. Он помолчал, посмотрел еще раз вниз на дома, на силуэт поселка. Потом еще раз оглядел Пидмонт в бинокль и снова не обнаружил никаких признаков жизни, никакого движения. В конце концов он опустил бинокль и бросил сигарету на свежий снег — она зашипела и погасла. Повернулся к Крейну и сказал: — Поедем посмотрим…Глава 2 База Ванденберг
В пятистах километрах от Пидмонта, в большой квадратной комнате без окон, где был расположен Центр управления программой «Скуп», лейтенант Эдгар Камроу сидел, водрузив ноги на стол, и лениво перебирал вырезки из научных журналов. Камроу был сегодня ночным дежурным офицером: дежурить ночью ему выпадало раз в месяц, и в его обязанности входило управление действиями сокращенного ночного расчета в составе двенадцати человек. Сегодня расчет контролировал передвижения фургона под кодовым наименованием «Капер-1», который колесил по аризонской пустыне, и поддерживал с ним радиосвязь. Дежурить Камроу не любил. Серую комнату освещали лампы дневного света; обстановка была убого утилитарной и очень раздражала его. Обычно он приходил в Центр управления только во время запусков — тогда атмосфера здесь бывала совершенно иной: комнату заполняли озабоченные специалисты, все были заняты своим делом, выполняя часть единой сложной задачи, все жили тем особым сдержанным ожиданием, какое предшествует любому запуску в космос. А по ночам было нудно. По ночам никогда ничего не случалось, и Камроу использовал эти часы для чтения специальной литературы. По профессии он был физиолог, специалист по сердечно-сосудистой системе и особо интересовался влиянием на организм перегрузок при больших ускорениях. Сегодня он решил просмотреть статью под названием «Стехиометрия содержания кислорода и диффузионных градиентов при увеличении газовых напряжений в артериях». Читалась статья трудно и показалась малоинтересной. Поэтому он охотно оторвался от журнала, едва над головой ожил динамик радиосвязи с Шоуном и Крейном. — «Капер-1» вызывает Основную, — послышался голос Шоуна, — «Капер-1» вызывает Основную. Как меня слышите? Прием… Камроу, повеселевший, отвечал, что слышит хорошо. — Въезжаем в поселок Пидмонт. Спутник где-то здесь… — Хорошо, «Капер-1». Не выключайте рацию. — Вас понял… Все это в точности соответствовало правилам обнаружения спутников, изложенным в наставлении по программе «Скуп». Наставление — гроссбух в мягкой серой обложке — лежало на углу стола, у Камроу под рукой. Ему было известно, что все переговоры фургона с базой записываются на пленку и впоследствии станут частью постоянного архива «Скуп»; правда, он никак не мог понять, зачем все это нужно. Казалось, дело проще простого: фургон выезжал, обнаруживая спутник, забирал его и возвращался… Камроу пожал плечами и снова взялся за статью о газовых напряжениях, слушая Шоуна в полслуха: — Мы в поселке. Проехали бензоколонку и мотель. Вокруг все тихо. Никаких признаков жизни. Сигналы спутника становятся сильнее. Впереди церковь. Она не освещена, и никого по-прежнему не видно… Камроу положил журнал на стол. В голосе Шоуна, несомненно, слышалось какое-то волнение. В другой раз Камроу, может, и рассмеялся бы при мысли, что два здоровых парня дрожат со страху, въезжая в сонный поселочек среди пустыни. Но Шоуна он знал лично; чем-чем, а избытком воображения Роджер не страдал. Шоун мог уснуть в кино на фильме ужасов. Такой уж он был человек. И Камроу начал вслушиваться. Сквозь потрескивание помех до него доносился шум мотора. И негромкий диалог в фургоне: Шоун. Уж слишком тут все спокойно… Крейн. Так точно, сэр. Пауза. Крейн. Сэр!.. Шоун. Да? Крейн. Вы видели? Шоун. Что? Крейн. Вон там, на тротуаре. Вроде человек лежит… Шоун. Вам, наверно, померещилось… Снова пауза — и тут Камроу услышал, как фургон, взвизгнув тормозами, остановился. Шоун. Господи боже!.. Крейн. Еще один, сэр. Шоун. Как будто мертвый… Крейн. Может, мне… Шоун. Отставить! Из фургона не выходить! Голос его стал громче и официальнее — он послал в эфир вызов. — «Капер-1» вызывает Основную. Прием… Камроу поднял микрофон. — Основная слушает. Что там у вас? — Сэр, мы видим тела. Много тел. По-видимому, мертвецы… — Вы уверены в этом, «Капер-1»? — Черт возьми, — сказал Шоун. — Конечно, уверены… — Продолжайте поиск спутника, «Капер-1», — ответил Камроу как можно мягче. Отдав приказание, он окинул комнату взглядом. Двенадцать человек из дежурного расчета смотрели на него невидящими глазами — они слушали передачу. Мотор фургона взревел. Камроу сбросил ноги со стола и нажал на пульте красную кнопку «Режим». Теперь Центр управления был надежно изолирован от всех других помещений. Без разрешения Камроу никто не смог бы ни войти, ни выйти. Затем он снял телефонную трубку. — Дайте майора Мэнчика. М-Э-Н-Ч-И-К-А. Да, разговор служебный. Жду… Мэнчик был старшим дежурным офицером на текущий месяц — именно на нем лежала вся полнота ответственности за выполнение программы «Скуп». В ожидании вызова Камроу прижал трубку плечом и зажег сигарету. Из динамика доносился голос Шоуна: — Вам тоже кажется, что они мертвые, Крейн? Крейн. Так точно, сэр. Померли, видать, легко, но уж померли — это как пить дать… Шоун. Вроде бы и на мертвецов не похожи. Чего-то не хватает. Что-то здесь не то… Смотрите, вон еще — везде лежат. Сколько их!.. Крейн. Будто шли, шли и упали. Оступились — и замертво… Шоун. И на дороге и на тротуарах… Снова пауза — и голос Крейна: — Сэр!.. Шоун. Господи боже!.. Крейн. Видите? Мужчина в белой рубахе — вон там пересекает дорогу… Шоун. Вижу. Крейн. Перешагивает прямо через трупы, вроде как… Шоун. Идет сюда. Крейн. Послушайте, сэр, извините, конечно, но, по-моему, лучше бы нам убра… Крейна прервал на полуслове пронзительный крик, и следом донесся треск. На этом передача оборвалась, и восстановить связь с фургоном «Капер-1» Центр управления на базе Ванденберг так и не смог.Глава 3 Кризис
Рассказывают, что, когда Гладстону доложили о смерти «китайца» Гордона[162] в Египте, премьер пробормотал раздраженно, что британский генерал мог бы выбрать для своей смерти и более удобное время: смерть Гордона породила в правительстве Гладстона разброд и вызвала кризис. Какой-то подчиненный заметил, что здесь имеет место уникальное стечение обстоятельств и предвидеть это никак нельзя, на что Гладстон сердито ответил: — А, все кризисы одинаковы… Он, конечно, имел в виду кризисы политические. Научных кризисов в 1885 году не было и в помине; впрочем, их не было и на протяжении последующих почти сорока лет. Зато потом разразились восемь кризисов первостепенной важности, и два из них получили широкую огласку. Интересно, что оба эти кризиса, связанные с открытием атомной энергии и выходом в космос, затрагивали химию и физику, но не биологию. В сущности, того и следовало ожидать. Физика первой из естественных наук стала полностью современной и насквозь математизированной. Затем математизировалась и химия, биология же оставалась дефективным ребенком, сильно отставшим от своих сверстников. Ведь еще во времена Ньютона и Галилея люди знали о Луне и других небесных телах больше, чем о собственном теле. Так было вплоть до конца 40-х годов нашего века. Лишь после войны под влиянием открытия антибиотиков в биологических исследованиях началась новая эра. Внезапно биологи обрели как моральную, так и материальную поддержку, и поток открытий не заставил себя ждать: транквилизаторы, стероидные гормоны, иммунохимия, генетический код. К 1953 году была произведена первая пересадка почки, а к 1958-му — испытаны первые противозачаточные таблетки. Вскоре биология оказалась самой быстрорастущей отраслью науки: биологические познания за десять лет буквально удвоились. Дальновидные исследователи уже всерьез поговаривали об изменении генов, управлении эволюцией и контроле над психикой; десятилетием раньше подобные идеи считались чисто умозрительными, чтобы не сказать сумасбродными. Но биологического кризиса еще ни разу не случалось. Штамм «Андромеда» дал толчок первому. Согласно Льюису Борнхайму, кризис есть ситуация, при которой совокупность обстоятельств, ранее вполне приемлемая, вдруг, с появлением какого-то нового фактора, становится совершенно неприемлемой, причем почти безразлично, является ли новый фактор политическим, экономическим или научным: смерть национального героя, колебания цен, новое техническое открытие — любое обстоятельство может явиться толчком для дальнейших событий. В этом смысле Гладстон был прав — все кризисы одинаковы. Известный ученый Альфред Покран посвятил кризисам специальную работу («Культура, кризисы и перемены») и пришел к интересным выводам. Во-первых, он отмечает, что любой кризис зарождается задолго до того, как фактически разразится. Например, Эйнштейн опубликовал основные положения теории относительности в 1905–1915 годах, то есть за сорок лет до того, как его труды привели в конечном счете к началу новой эпохи и возникновению кризиса. Покран также отмечает, что в каждом кризисе замешано множество отдельных личностей и характеров и все они неповторимы:«Трудно представить себе Александра Македонского перед Рубиконом или Эйзенхауэра на поле Ватерлоо; столь же трудно представить себе Дарвина, пишущего письмо Рузвельту о потенциальных опасностях, связанных с атомной бомбой. Кризис творится людьми, которые вступают в него со всеми своими предрассудками, пристрастиями и предубеждениями. Кризис есть сумма промахов, недоумений и интуитивных озарений, совокупность замеченных и незамеченных факторов. В то же время за неповторимостью любого кризиса скрывается поразительное их сходство друг с другом. Характерная особенность всех без исключения кризисов — их предвидимость в ретроспективе. Кажется, будто им присуща некая неизбежность, будто они предопределены свыше. И хоть это замечание и не относится ко всем кризисам, оно справедливо по отношению к столь значительному их числу, что закаленнейший из историков может стать циником и мизантропом…»В свете рассуждений Покрана немалый интерес вызывают биографии и характеры тех, кто был вовлечен в историю со штаммом «Андромеда». До «Андромеды» кризисов в биологической науке не было, и первые американцы, столкнувшиеся лицом к лицу с фактами, не были подготовлены к тому, чтобы мыслить приличествующими случаю категориями. Шоун и Крейн были люди способные, но не глубокие, а Эдгар Камроу, дежурный офицер на базе Ванденберг, хотя и был ученым, но тоже оказался неподготовленным и ощутил только раздражение от того, что какая-то непонятная история испортила спокойный вечер. В соответствии с инструкцией Камроу вызвал своего непосредственного начальника майора Артура Мэнчика, и тут-то вся история приняла другой оборот. Ибо Мэнчик был вполне подготовлен и даже предрасположен к тому, чтобы иметь дело с кризисом самого большого масштаба. Однако это еще не значит, что он сразу же распознал кризис как таковой. С лица майора Мэнчика еще не стерлись следы сна; сидя на краешке стола Камроу, он слушал передачу из фургона в магнитофонной записи. Когда запись кончилась, он сказал: — Чертовщина какая-то. И прокрутил все сначала. Пока слушал, успел набить трубку, примять табак и прикурить. Инженер Артур Мэнчик был немногословным человеком плотной комплекции; транзиторная гипертония грозила вот-вот прекратить его дальнейшее продвижение по армейской служебной лестнице. Много раз ему советовали согнать вес, да только он никак не мог собраться. Он даже подумывал, не бросить ли военную службу и не поступить ли куда-нибудь на частное предприятие, где никто не станет допытываться, какой у сотрудников вес и кровяное давление. В Ванденберг Мэнчик прибыл из научно-исследовательского института ВВС «Райт Паттерсон» в Огайо. Там он возглавлял эксперименты по отработке методов приземления космических аппаратов — он ставил себе задачей найти оптимальную форму спускаемого аппарата, одинаково безопасную при спуске на сушу и на воду. Мэнчику удалось разработать три многообещающих варианта; его успех был отмечен повышением в должности и переводом в Ванденберг. И здесь он оказался в ненавистной ему роли администратора. Люди ему наскучили, хитрости управления подчиненными и причуды их характеров не занимали его нисколько. Нередко ему хотелось вернуться к своим аэродинамическим трубам, в институт. Особенно в те ночи, когда его стаскивали с постели, чтобы срочно решить какой-нибудь идиотский вопрос. Сегодня он был раздражен и взвинчен. И, как всегда, реагировал на подобное состояние по-своему; стал нарочито медлительным, ходил медленно, думал медленно, работал со скучной, обстоятельной неторопливостью. В том и был секрет его успеха. Когда все вокруг шалели от возбуждения, Мэнчик, казалось, терял последний интерес к происходящему, чуть ли не начинал дремать. Таким хитроумным способом он умудрялся сохранять ясность мысли и объективность суждений. И теперь, слушая запись во второй раз, он только вздыхал да посасывал трубку. — Насколько я понимаю, нарушение связи исключено? Камроу кивнул. — Мы у себя проверили все системы. Несущую частоту их рации мы принимаем и сейчас… Он включил приемник, и комнату наполнило шипение помех. — Знакомы вы с методом звукопросеивания? — спросил Камроу. — Смутно, — ответил Мэнчик, подавляя зевоту. В действительности он сам разработал метод звукопросеивания года три назад. Этот метод позволяет при помощи счетно-решающего устройства отыскать иголку в стоге сена — машине задается соответствующая программа, и она вылавливает из слитных, беспорядочных шумов определенные отклонения от среднего уровня. Можно, например, записать гомон общего разговора на приеме в посольстве, а потом, пропустив запись через ЭВМ, выделить один-единственный голос. Метод звукопросеивания применяется для различных разведывательных целей. — Ну, так вот, — сказал Камроу, — после того как передача оборвалась, мы принимаем только несущую частоту с шумами помех, какие вы сейчас слышите. Попытаемся теперь выделить из них что-нибудь вразумительное, пропустив частоту через просеиватель и подключив осциллограф… В углу комнаты светился экран осциллографа, и на нем плясала белая ломаная линия — суммарный уровень шумов. — Теперь, — сказал Камроу, — включаю ЭВМ. Вот… Он нажал кнопку на панели, и характер линии на экране тотчас же изменился. Кривая стала спокойнее и равномернее, приобрела ритмичный, пульсирующий характер. — Так, — произнес Мэнчик. Он сразу расшифровал для себя эту кривую, понял ее значение. Мозг его был уже занят другим, перебирал возможности, взвешивал варианты… — Даю звук, — предупредил Камроу. Он нажал другую кнопку, и в комнате зазвучал «просеянный» сигнал — равномерный скрежет с повторявшимися время от времени резкими щелчками. Мэнчик кивнул: — Двигатель. Работает на холостых. С детонацией… — Так точно, сэр. Видимо, рация в фургоне не выключена, и мотор продолжает работать. Именно это мы и слышим, когда сняты помехи… — Хорошо, — сказал Мэнчик. Трубка его погасла. Он пососал ее, зажег снова, вынул изо рта, снял с языка табачную крошку. — Нужно еще доказать… — произнес он тихо, ни к кому не обращаясь. Но как доказать? И что откроется? И какие будут последствия?.. — Что доказать, сэр?.. Мэнчик словно не слышал вопроса. — У нас на базе есть «Скевенджер»? — Не знаю, сэр. Но если нет, можно затребовать с базы Эдвардс… — Затребуйте. Мэнчик встал. Решение было принято, и он опять почувствовал усталость. Ночь предстояла трудная: непрестанные звонки, раздраженные телефонистки, скверная слышимость и недоуменные вопросы на другом конце провода… — Потребуется облет поселка, — сказал он. — Все заснять на пленку. Все кассеты доставить прямо сюда. Объявить тревогу по лабораториям… Кроме того, он приказал Камроу вызвать технических специалистов, в частности Джеггерса. Джеггерс был неженка и кривляка, и Мэнчик его недолюбливал, но знал — Джеггерс хороший специалист. А сегодня понадобятся только хорошие специалисты.
* * *
В 23 часа 07 минут Сэмюэл Уилсон, по прозвищу Стрелок, летел над пустыней Мохаве со скоростью 1000 километров в час. Впереди и выше шли ведущие реактивные самолеты-близнецы; выхлопные сопла двигателей зловеще полыхали в черном небе. Ведущие выглядели неуклюже, словно беременные: под крыльями и фюзеляжем у них висели осветительные бомбы. Самолет Уилсона был другой — гладкий, длинный, черный. «Скевенджер» — их во всем мире было семь — разведывательный вариант модели «Х-18», реактивный самолет среднего радиуса действия, полностью оборудованный как для дневной, так и для ночной разведки. Под крыльями у него были подвешены две 16-миллиметровые камеры: одна — для съемки в видимой части спектра, вторая — для спектрозонального фотографирования. Кроме того, он был оснащен инфракрасной камерой «Хоманс» и обычной электронной и радиолокационной аппаратурой. Все пленки и пластинки, разумеется, обрабатывались автоматически еще в полете и были готовы для просмотра немедленно по возвращении на базу. Техническое оснащение «Скевенджеров» позволяло им добиваться почти невозможного. Они могли заснять очертания города при полной светомаскировке и наблюдать за движением отдельных автомашин с высоты 2500 метров. Могли обнаружить подводную лодку на глубине пятьдесят-шестьдесят метров. Могли засечь положение мин в гавани по деформации движения волн и даже получить точные фотоснимки заводов через четыре часа после прекращения там всякой работы, фиксируя остаточное тепловое излучение зданий. Вот почему «Скевенджер» как нельзя лучше подходил для полета над Пидмонтом глубокой ночью. Уилсон тщательно проверил оборудование, пробежав пальцами по кнопкам и тумблерам и следя за перемигивающимися зелеными огоньками, которые подтверждали, что все системы исправны. В наушниках затрещало. Послышался ленивый голос ведущего: — Подходим к поселку, Стрелок. Видишь его? Он, сколько мог, подался вперед в своей тесной кабине. Летели они довольно низко, и сначала ничего не было видно, кроме мелькания снега, песка и ветвей юкка. Затем впереди в лунном свете появились очертания домов. — Вас понял. Вижу. — Ладно, Стрелок. Дай нам уйти подальше… Он отстал, увеличив дистанцию между собой и ведущими до одного километра. Они перестраивались в пеленг, чтобы обеспечить визуальную съемку объекта с помощью осветительных бомб. Собственно, необходимости в прямом видении не было — «Скевенджер» мог бы обойтись и без него. Но база Ванденберг требовала собрать всю информацию о поселке, какая только возможна… Ведущие разошлись в стороны и легли на курсы, параллельные оси улицы. — Стрелок, ты готов? Уилсон осторожно накрыл пальцами кнопки камер. Четыре кнопки — четыре пальца, словно на клавишах рояля. — Готов. — Заходим… Ведущие плавно нырнули вниз, к самому поселку. Теперь они шли далеко друг от друга, и, казалось, до земли оставались считанные метры, когда они сбросили бомбы. При ударе о землю каждая бомба выбросила вверх ослепительно белый шар, и поселок залило неестественно ярким светом, отразившимся от дюралевых тел самолетов. Ведущие, выполнив свою задачу, взмыли вверх, но Стрелок уже не видел их. Все его внимание, помыслы и чувства сосредоточились на одном — на поселке Пидмонт… — Цель твоя, Стрелок. Уилсон не ответил. Он отдал ручку от себя, выпустил закрылки, и самолет мучительно задрожал, падая камнем вниз. Свет заливал песок на сотни метров вокруг. Уилсон нажал на кнопки и скорее ощутил, чем услышал вибрирующий стрекот камер. Падение продолжалось один бесконечный миг, затем он рванул ручку на себя, самолет словно уцепился за воздух, подтянулся и полез в небо. Взгляд Уилсона скользнул вдоль улицы и запечатлел тела, тела повсюду, распростертые на мостовой… — Ну и ну, — сказал он. А потом он снова был наверху и все набирал высоту, одновременно разворачивая машину по широкой дуге, чтобы начать второй заход, и стараясь не думать о том, что видел. Одно из первейших правил воздушной разведки — «снимай побольше, размышляй поменьше»; оценивать, анализировать в обязанности пилота не входит. Это дело специалистов, — летчики, которые слишком интересуются тем, что снимают, обязательно попадают в беду. Чаще всего — гробятся. Когда самолет вышел на повторный заход, Уилсон старался вовсе не смотреть на землю. Но все же не удержался и взглянул — и опять увидел тела. Фосфорные бомбы уже догорали, внизу стало тусклее и мрачнее. Но тела на улице лежали по-прежнему, они ему не померещились. — Ну и ну, — повторил он опять. — Вот чертовщина…* * *
Надпись на двери гласила: «Просмотровая Эпсилон». Чуть пониже, красными буквами: «Вход по специальным пропускам». За дверью была комната вроде как для инструктажа, только получше оборудованная: экран во всю стену, перед ним — с десяток железных стульев из гнутых труб с кожаными сиденьями, а у противоположной стены — проектор. Когда Мэнчик и Камроу вошли, Джеггерс уже поджидал их у экрана. Этот невысокий человечек с упругой походкой и энергичным, довольно выразительным лицом отнюдь не принадлежал к числу любимцев базы и тем не менее заслуженно считался мастером дешифровки аэрофотоснимков. Ему доставляло истинное наслаждение разгадывать разного рода маленькие загадки, он был будто создан для такой работы. Мэнчик с Камроу уселись перед экраном. — Ну так вот, — сказал Джеггерс, потирая руки, — давайте прямо к делу. Кажется, сегодня у нас есть для вас кое-что интересное… — Он подал знак оператору, застывшему у проектора: — Первую картинку!.. Свет в комнате погас, в проекторе что-то щелкнуло, и на экране возник поселочек среди пустыни, снятый сверху. — Снимок не совсем обычный, — пояснил Джеггерс. — Из архивов. Сделан два месяца назад с нашего разведывательного спутника «Янос-12». Высота — вы, наверное, помните — 299 километров. Качество снимка превосходное. Не можем только прочитать номерные знаки у автомобилей, но работаем в этом направлении. К будущему году, вероятно, сможем… Мэнчик поерзал на стуле, но ничего не сказал. — На экране поселок Пидмонт, штат Аризона, — продолжал Джеггерс. — Жителей — сорок восемь человек. Поселок как поселок, ничего особенного, даже с трехсоткилометровой высоты. Вот магазин. Бензоколонка — обратиге внимание, как отчетливо читаются буквы на рекламной надписи, — и почта. Вот — мотель. Остальное — частные дома. А это церковь… Давайте следующую картинку. Еще щелчок. На этот раз изображение было темнее, с красноватым оттенком, явно тоже снимок поселка сверху. Контуры зданий казались очень темными. — Теперь начнем с инфракрасных снимков, сделанных «Скевенджсром». На инфракрасной пленке, как вам известно, изображение получается под воздействием тепловых, а не световых лучей. Теплые предметы получаются на пленке светлыми, холодные — темными. Вот, взгляните, здания совсем темные, потому что они холоднее земли. С наступлением ночи здания отдают тепло быстрее… — А эти белые пятна? — спросил Камроу. На экране виднелось сорок или пятьдесят белых точек и полосок. — Это люди, — сказал Джеггерс. — Одни внутри домов, другие на улице. Мы насчитали пятьдесят. В отдельных случаях — вот здесь, например, — ясно видны четыре конечности и голова. А вот этот распластался прямо на мостовой. Он закурил сигарету и указал на белый прямоугольник. — Здесь, по-видимому, автомобиль. Обратите внимание: с одного конца яркое свечение. Значит, мотор все еще работает, все еще сильно разогрет… — Фургон, — сказал Камроу. Мэнчик кивнул. — Теперь вопрос, — сказал Джеггерс, — все ли люди мертвы? Уверенности на этот счет у нас нет. Температура тел не одинакова. Сорок семь из них относительно холодные — значит, смерть наступила некоторое время назад. Три тела теплее. Два из них в машине… — Наши, — заметил Камроу. — А третий?.. — С третьим посложнее. Вот он, на улице, то ли стоит, то ли лежит, свернувшись клубком. Заметьте, пятно совершенно белое, то есть тело достаточно теплое. Мы определили температуру — около тридцати пяти. Конечно, это немного ниже нормы, но такое понижение температуры кожных покровов может быть связано с сужением периферических сосудов. Ночи в пустыне холодные… Следующий диапозитив!.. На экране появилась еще одна картинка. Мэнчик посмотрел на пятно и нахмурился: — Оно передвинулось! — Так точно. Снимок сделан при втором заходе. Пятно переместилось метров на двадцать… Еще картинку!.. Новое изображение. — Опять передвинулось! — Именно. Еще на пять-десять метров. — Значит, кто-то там внизу живой? — Таков предварительный вывод, — ответил Джеггерс. Мэнчик прокашлялся, — То есть это ваше мнение? — Так точно, сэр. Это наше мнение. — Что один человек остался в живых и разгуливает среди трупов? Джеггерс пожал плечами и легонько постучал по экрану. — Трудно истолковать эти данные как-нибудь иначе, да и… Вошел солдат с тремя круглыми металлическими коробками в руках. — У нас есть еще пленки прямой съемки, сэр… — Прокрутить, — приказал Мэнчик. Оператор вставил пленку в проектор. Секундой позже в комнату впустили лейтенанта Уилсона. — Эти пленки я еще не просматривал, — заявил Джеггерс. — Пожалуй, лучше попросим летчика прокомментировать их… Мэнчик кивнул и бросил взгляд на Уилсона; тот вытянулся и, нервно вытерев ладони о брюки, прошел вперед. Встал у экрана, обернулся и начал монотонно, деревянным голосом: — Сэр, я прошел над целью сегодня вечером, между 23.08 и 23.13. Сделал два захода, первый с востока, затем с запада. Средняя скорость при съемке — триста сорок километров в час. Высота по скорректированному альтиметру двести сорок метров… — Постой-ка, сынок, — Мэнчик поднял руку, — ты не на допросе. Рассказывай спокойнее, не торопись… Уилсон кивнул и сглотнул слюну. Свет в комнате погас, застрекотал проектор. На экране появился поселок, залитый ярким белым сиянием осветительных бомб; эти кадры были сняты с малой высоты. — Первый заход, — сказал Уилсон. — С востока на запад в 23.08. Снято камерой левого крыла со скоростью 96 кадров в секунду. Прямо по курсу улица… Он запнулся. Явственно видны были тела. И фургон, стоящий на улице, — антенна на крыше все еще медленно вращалась. Когда самолет прошел прямо над фургоном, они заметили шофера, привалившегося к рулю. — Превосходное качество изображения, — заметил Джеггерс. — Мелкозернистая пленка обладает поразительной разрешающей способностью… — Уилсон докладывает о своем полете, — напомнил Мэнчик. — Так точно, сэр, — отозвался Уилсон, чуть поперхнувшись, и вновь уставился на экран. — Я как раз проходил над целью и тут увидел убитых, всех вот этих… Мне тогда показалось, что их человек семьдесят пять… Голос у него был напряженно тихий. Изображение на экране исчезло, мелькнули какие-то цифры, потом опять возник поселок. — Начинаю второй заход, — сказал Уилсон. — Осветительные бомбы уже догорают, и все-таки можно видеть… — Остановите кадр, — приказал Мэнчик. Оператор повиновался — изображение на экране застыло. Прямая улица, и на ней тела. — Прокрутите назад. Фильм пошел в обратную сторону, будто самолет удалялся от улицы. — Стоп! Вот он!.. Кадр снова застыл. Мэнчик поднялся, подошел поближе к экрану и пригляделся. — Посмотрите-ка, — он указал на человека в белой рубахе до колен. Тот стоял и смотрел вверх, на самолет. Старик с морщинистым лицом и широко раскрытыми глазами. — Что вы на это скажете?.. Джеггерс тоже подошел поближе. Сдвинул брови. — Прокрутите ролик чуточку вперед… Изображение ожило, и они отчетливо увидели, как человек повернул голову, провожая глазами пролетавший самолет. — Теперь назад… Фильм пошел назад. Джеггерс усмехнулся: — Похоже, что он жив, сэр… — Вот именно, — резко сказал Мэнчик. — Несомненно жив… Он встал и пошел к двери. На пороге приостановился и сообщил, что на базе объявляется чрезвычайное положение, всему персоналу надлежит оставаться на своих местах до особого распоряжения, всякие телефонные разговоры и другие контакты с внешним миром прекращены, а все только что увиденное на экране объявляется секретным. Выйдя в коридор, он зашагал к Центру управления. Камроу последовал за ним. — Позвоните генералу Уилеру, — распорядился Мэнчик, — и передайте ему, что я ввел чрезвычайное положение, не ожидая санкции, и прошу его немедленно прибыть на базу… По уставу объявлять чрезвычайное положение имел право только командир базы. — Может, лучше вам самому доложить? — спросил Камроу. — У меня других забот хватает, — отрезал Мэнчик.Глава 4 Тревога
Артур Мэнчик вошел в маленькую звуконепроницаемую кабину и сел за столик у телефона. Он точно знал, что собирается предпринять, — правда, еще не понял до конца, зачем. Как один из старших офицеров, ведающих программой «Скуп», Мэнчик с год назад был ознакомлен с программой «Лесной пожар». Пояснения им давал тогда коренастый человек с сухой и точной манерой речи — профессор какого-то университета. Подробности Мэнчик позабыл, помнил только, что где-то находится какая-то лаборатория и группа из пяти ученых, которых можно вызвать туда по тревоге. Задача группы — исследование внеземных форм жизни в случае, если они будут занесены американскими космическими аппаратами, вернувшимися на Землю. Имена этих пяти Мэнчику не называли, но он знал, что для их вызова есть специальный прямой провод министерства обороны. Подключиться к прямому проводу можно, набрав определенный условный номер в двоичном исчислении. Он полез в карман за бумажником, порылся там и вытащил карточку, которую передал ему тогда профессор: В случае пожара оповестить подразделение 87 Звонить только при чрезвычайных обстоятельствах Он уставился на карточку и задумался: что же произойдет, когда он наберет двоичный эквивалент числа 87? С кем ему придется говорить? Или кто-нибудь ему позвонит? А может, будут проверять, уточнять, докладывать высшему начальству? Он протер глаза, взглянул на карточку еще раз и пожал плечами. Так или иначе, сейчас он все узнает. Вырвал листок из блокнота, лежавшего рядом с телефоном, и принялся писать цифры. Основа двоичной системы исчисления — 2, возведенное в какую-либо степень. Два в нулевой степени — единица, два в первой — два, два в квадрате — четыре, и так далее. Мэнчик обратился к двоичному коду, предназначенному для ЭВМ, которые пользуются этим простейшим языком: «Включено» — «Выключено», «Да» — «Нет». Один математик сострил как-то, что двоичные числа — это способ счета, придуманный людьми, у которых на каждой руке всего по одному пальцу. А по существу это перевод обычных чисел, выраженных в десятичной системе с помощью девяти значащих цифр, в систему, имеющую всего две цифры: 1 и 0. Мэнчик закончил пересчет, посмотрел на выписанные им цифры и проставил черточки: 1-010-111. Вполне правдоподобный телефонный номер. Он снял трубку и набрал этот номер. Часы показывали ровно полночь.ДЕНЬ ВТОРОЙ ПИДМОНТ
Глава 5 Ночь и утро
Всебыло в полной готовности. Кабели, шифровальные устройства, телетайпы дремали в ожидании долгих два года. Но достаточно было одного звонка Мэнчика — и машина пришла в движение. Когда он кончил набирать номер, послышалось несколько щелчков, затем низкий жужжащий звук, означавший, как он знал, что вызов переключен на одну из линий шифрованной связи. Через несколько секунд жужжание прекратилось, и раздался голос: — Разговор записывается на пленку. Назовите вашу фамилию, изложите сообщение и повесьте трубку. — Докладывает майор Мэнчик, база ВВС Ванденберг, Центр управления программой «Скуп». Считаю необходимым объявить тревогу по режиму «Лесной пожар». Располагаю данными визуальных наблюдений, подтверждающими чрезвычайное происшествие. База по соображениям безопасности изолирована… Он говорил, а самому ему все это представлялось просто невероятным. Даже магнитофонная лента — и та ему не поверит. Он еще долго сидел с трубкой в руке, почему-то ожидая ответа. Но ответа не было, лишь щелчок, оповестивший, что линия автоматически отключилась. Трубка безмолвствовала, он положил ее на рычаг и вздохнул. Он сделал все, как положено, но не получил ни малейшего удовлетворения. Мэнчик полагал, что в самые ближайшие минуты его вызовут из Вашингтона, что в ближайшие часы звонки посыплются один за другим, и не отходил от телефона. Но никаких звонков не было; не мог же он знать, что дал толчок автоматическому процессу, независимому от человека. Раз объявленная, тревога по программе «Лесной пожар» протекала строго по плану, и отменить ее можно было не ранее чем через двенадцать часов. Не прошло и десяти минут, как станции шифрованной связи особой секретности приняли следующее сообщение:Включено совершенно секретно код CBW 9/9/234/435/6778/900 координаты дельта 8997 следует текст объявлена тревога режиму лесной пожар повторяем объявлена тревога лесной пожар компетенция НАСА — медслужба армии — совет нацбезопасности режим вступает в действие немедленно дополнительные указания прессе не сообщать возможно применение директивы 7-12 состояние тревоги до особого распоряжения конецСообщение это передавалось автоматически. Все до строчки, включая указания относительно прессы и возможного применения директивы 7-12, было предусмотрено заранее, и теперь, после звонка Мэнчика, начало проводиться в жизнь. Через пять минут последовала еще одна телеграмма, в которой были названы члены группы «Лесной пожар»:
Включено совершенно секретно код CBW 9/9/234/435/6778/900 следует текст следующие американские граждане мужского пола переводятся на положение зет каппа допуск совершенно секретным работам подтверждается фамилии следуют стоун джереми ливитт питер бертон чарлз кристиансенкрик оставить данную строку вычеркнуть читать керк кристиан холл марк перечисленные лица переводятся на положение зет каппа до особого распоряжения конецПредполагалось, что эта телеграмма также имеет совершенно служебный характер; назначение ее было — назвать фамилии пяти лиц, переводимых на положение «зет каппа» — кодовое наименование особого допуска. Но, к несчастью, машина не правильно напечатала одно из имен и затем не передала все сообщение повторно. (Если телетайп на секретной линии связи допускал ошибку, все сообщение полагалось передать заново либо перечитать на ЭВМ, чтобы установить, каков же его точный смысл.) Поэтому телеграмма вызвала сомнение в ее достоверности. В Вашингтоне и кое-где еще пригласили специалистов по ЭВМ для подтверждения правильности сообщения методом так называемого обратного прослеживания. Вашингтонский специалист высказал на этот счет серьезные опасения, поскольку телетайп допустил еще и другие мелкие ошибки. И привело все это к тому, что допуски получили лишь первые двое по списку, а остальные — нет, впредь до надлежащего подтверждения.
* * *
Элисон Стоун устала. В доме на склоне холма, откуда открывалась панорама Стэнфордского университетского городка, она и ее муж, профессор бактериологии, принимали сегодня гостей — пятнадцать супружеских пар, и все засиделись допоздна. Миссис Стоун была раздосадована: она выросла в официальном Вашингтоне, где вторая чашка кофе, предложенная подчеркнуто без коньяка, воспринималась гостями как сигнал расходиться по домам. К несчастью, — сокрушалась она про себя — ученые не сильны в правилах хорошего тона. Вторую чашку кофе она подала часа полтора, а то и два назад, а они все еще сидели… Было около часу ночи, когда у входной двери раздался звонок. Она открыла и с удивлением увидела у порога двух военных. Ей показалось, что они взволнованы и смущены, и она решила, что они заблудились — по ночам машины часто плутали в этих жилых районах, застроенных частными особняками… — Чем могу помочь? — Извините за беспокойство, мадам, — вежливо сказал один из них. — Здесь проживает доктор Джереми Стоун? — Да, — ответила она, слегка нахмурясь. — Здесь… За спинами военных, на дороге, она заметила синюю армейскую машину. Около нее стоял третий человек, и в руках у него поблескивало что-то такое… — Он что, с оружием? — спросила миссис Стоун. — Мадам, — сказал военный, — будьте так добры, нам немедленно нужен доктор Стоун. Все это, право же, было странно, и ей почему-то стало не по себе. Выглянув за дверь, она увидела еще одного, четвертого человека, который подходил к особняку, заглядывая в окна. В бледном свете, падавшем из окон на газон, она ясно увидела в руках у четвертого карабин. — Что за представление? — Мадам, мы не хотели бы тревожить ваших гостей. Будьте любезны вызвать доктора Стоуна сюда… — Право, не знаю… — Иначе нам придется зайти самим. Миссис Стоун поколебалась, но сказала: — Подождите минутку… Она отступила на шаг и попыталась закрыть дверь, но один из военных уже проскользнул в прихожую. Он встал у самой двери, прямой и корректный, фуражка в руке. — Я подожду здесь, мадам, — заявил он и даже улыбнулся. Она вернулась к гостям, стараясь делать вид, будто ничего особенного не случилось. В комнате было шумно и сильно накурено; все шутили, спорили, смеялись. Джереми она нашла в углу, где толковали о последних беспорядках. Тронув его за плечо, отвела от собеседников. — Это, может, и нелепо, — сказала Элисон, — но там, в прихожей, тебя спрашивает какой-то в форме, и еще один стоит снаружи у дверей, а двое вооруженных бродят вокруг дома. Они утверждают, что им надо повидать тебя… Стоун как будто удивился, но тут же кивнул: — Сейчас я с ними разберусь… Она обиделась: он вел себя так, словно ждал этого визита. — Ну, знаешь, если тебе было что-то известно заранее, мог бы по крайней мере предупредить… — Не мог, перебил он. — Объясню потом… Он вышел в прихожую, к военному. Элисон за ним. — Я доктор Стоун. — Капитан Мортон, — представился военный, хотя руки и не подал. — Пожар, сэр… — Понятно, — сказал Стоун. Бросил взгляд на свой вечерний костюм. — Я успею переодеться? — Боюсь, что нет, сэр. К своему изумлению, Элисон увидела, как муж согласно кивнул: — Понятно. Он повернулся к ней и добавил: — Придется мне уехать… Лицо его не выражало ровным счетом ничего, и от этого происходящее становилось похожим на кошмар. Она недоумевала, ей стало страшно. — Когда ты вернешься? — Не знаю. Через неделю, через две. А может, позже… Она старалась говорить тихо, но не могла овладеть собой. — Что это все-таки значит? Ты арестован? — Да нет, — ответил он, усмехнувшись. — Ничего подобного. Ты там извинись за меня перед гостями, хорошо?.. — Но эти люди, они с ружьями… — Миссис Стоун, — вмешался военный, — на нас возложена задача охранять вашего мужа. С этой минуты с ним ничего не должно случиться… — Вот именно, — сказал Стоун. — Видишь, я неожиданно стал важной персоной… Он еще раз улыбнулся странной, вымученной улыбкой и поцеловал ее. И не успела она до конца осознать, что происходит, как он уже вышел на улицу: капитан Мортон — справа, второй военный — слева. Третий, с карабином, безмолвно пристроился сзади; человек у машины отдал честь и распахнул дверцу. Вспыхнули фары, дверца захлопнулась, машина дала задний ход, развернулась и исчезла в ночи. Миссис Стоун все стояла у порога, пока один из гостей не подошел и не спросил: — Элисон, что с вами? Она нашла в себе силы улыбнуться и ответить: — Да нет, ничего. Джереми пришлось срочно уехать. Вызвали в лабораторию: опять какой-то затяжной эксперимент и что-то там не получается… Гость покачал головой и сказал: — Жаль. У вас сегодня было так славно…* * *
Стоун откинулся на сиденье и пристально взглянул на военных. Лица у них были по-прежнему непроницаемо спокойны. — Что у вас есть для меня? — спросил он. — Для вас, сэр?.. — Да, черт побери. Что вам для меня передали? Что-нибудь должны были передать… — Ах да, сэр. Ему вручили тоненькую папку. На темной обложке было выведено по трафарету: «Программа „Скуп“. Краткие сведения». — Это все? — Все, сэр. Стоун вздохнул. О программе «Скуп» он никогда до этого дня не слышал; придется проштудировать папку самым тщательным образом. В машине слишком темно. Впрочем, время для чтения будет потом, в самолете. Он стал припоминать события последних пяти лет, начиная с того довольно необычного симпозиума на Лонг-Айленде и выступления коротышки-англичанина, который, если разобраться, положил всему этому начало.* * *
Летом 1962 года на Десятом биологическом симпозиуме, состоявшемся в Коулд-Спринг Харбор на острове Лонг-Айленд, выступил английский биофизик Дж. Меррик. Доклад его назывался «Частоты биологических контактов в соответствии с вероятностями видообразования». Меррик слыл бунтарем, не признающим авторитетов, и пользовался репутацией человека, не отличающегося особой ясностью мышления: недавний его развод и присутствие на симпозиуме яркой блондинки-секретарши лишь упрочили подобную репутацию. Представленный им доклад не вызвал сколько-нибудь серьезного обсуждения, мало кого заинтересовали и основные его идеи, сжато резюмированные в заключительной части следующим образом:«Итак, мы установили, что вероятность первого контакта с внеземной жизнью предопределяется вероятностями видообразования. Неоспорим тот факт, что сложных организмов на Земле мало, а простые чрезвычайно многообразны. Существуют миллионы видов бактерий и тысячи видов насекомых; однако приматы представлены очень небольшим числом видов, а человекообразные обезьяны — всего четырьмя. И наконец, человек представлен лишь одним-единственным видом. Аналогичная закономерность проявляется и в отношении численностей отдельных видов. Простые существа встречаются неизмеримо чаще, чем сложные организмы. На Земле живет три миллиарда человек, и нам представляется, что это очень много, пока мы не вспомним, что обыкновенная колба может вместить бактерий в десять и даже в сто раз больше. Все доступные нам данные о происхождении жизни указывают на эволюционное развитие от простых форм жизни к сложным. Это положение справедливо для Земли, справедливо оно, по-видимому, и для всей Вселенной. Шепли, Мерроу и другие авторы подсчитали число планет в ближайших к нам областях Вселенной, на которых возможна жизнь. Мои расчеты, приведенные выше, касаются относительной распространенности во Вселенной организмов различных видов. Цель, которую я себе поставил, заключается в определении вероятности контакта человека с другими формами жизни. Вероятности эти воспроизводятся в следующей таблице:Исходя из вышеуказанных соображений, я прихожу к выводу, что первым соприкосновением человека с внеземной жизнью будет контакт с организмами, если не идентичными земным бактериям или вирусам, то сходными с ними. Последствия такого контакта внушают серьезные опасения, если принять во внимание, что три процента всех видов земных бактерий способны оказывать то или иное вредное воздействие на человека».Вероятность формы жизни / Соприкосновения
Организмы одноклеточные или еще меньшего размера (чистая генетическая информация) / 0,784Организмы многоклеточные, простые / 0,194Организмы многоклеточные, сложные, но не обладающие развитой нервной системой / 0,014Организмы многоклеточные с развитыми системами органов, включая нервную систему / 0,0078Организмы многоклеточные с нервной системой, способной перерабатывать информацию высокой сложности (на уровне возможностей человека) / 0,0002Итого: 1,0000
* * *
Далее сам Меррик признал возможным, что первым таким контактом станет контакт с бациллами чумы, завезенными с Луны первыми космонавтами, которые там побывают. Это предположение сильно позабавило собравшихся ученых. Джереми Стоун относился к тем немногим, кто воспринял идеи Меррика всерьез. В свои тридцать шесть лет Стоун был, вероятно, самым известным из участников симпозиума. Уже шесть лет он возглавлял кафедру бактериологии в Стэнфорде, а незадолго до симпозиума удостоился Нобелевской премии. Список научных достижений Стоуна, не считая даже серии экспериментов, за которую ему присудили Нобелевскую премию, поразителен. В 1955 году он был первым, кто применил особый метод подсчета бактериальных клеток в культуре. В 1957 году разработал интересный метод получения чистых суспензий. В 1960 году опубликовал принципиально новую теорию действия оперонов у Е. coli и S. tabuli и получил данные относительно физической природы индукторов и репрессоров. Его работа о линейных вирусных превращениях, опубликованная в 1958 году, положила начало новым направлениям научных исследований, развитым, в частности, учеными Пастеровского института, которые в дальнейшем, в 1966 году, получили за эти исследования Нобелевскую премию. Сам Стоун стал нобелевским лауреатом в 1961 году за работу в области мутантных реверсий бактерий — работу эту он выполнил в свободное время, еще когда был двадцатишестилетним студентом юридического факультета Мичиганского университета. Самое значительное свойство Стоуна как личности проявилось, наверное, в том, что, будучи еще студентом-правоведом, он написал работу на уровне нобелевских стандартов, показав поистине необычайную широту и глубину интересов. Как сказал один из его друзей, «Джереми знает все, а всем остальным увлекается». Уже случалось, что его сравнивали и с Эйнштейном, и с Бором как человека, обладающего и совестью ученого, и широтой взглядов, и пониманием значения событий… Стоун был худощав и лысоват; он отличался феноменальной памятью, которая с равной легкостью хранила как научные факты, так и непристойные анекдоты. Но наиболее характерной чертой Стоуна был витавший вокруг него дух нетерпения: у всех, кто общался с ним, обязательно возникало чувство, что они заставляют его попусту тратить драгоценное время. Он имел отвратительную привычку перебивать собеседников и обрывать разговор на полуслове, привычку, от которой безуспешно пытался избавиться. Держался он высокомерно, а если добавить к этому присуждение Нобелевской премии в молодом возрасте да еще скандальные события его личной жизни — он был женат четыре раза, в том числе дважды на женах своих коллег, — то отнюдь не удивительно, что окружающие не пылали любовью к нему. Однако именно Стоун в начале 60-х годов пробился в правительственные круги в качестве одного из ходатаев от лица «новой науки». Роль эту он воспринимал с шутливой покорностью — «вакуум жаждет, чтоб его заполнили раскаленным газом», как он сам выразился однажды, — но в действительности оказывал значительное влияние на ход событий. К началу 60-х годов Америка волей-неволей пришла, наконец, к пониманию того, что она обладает значительным комплексом научных учреждений. По сравнению с Европейским Экономическим Сообществом ученых в США было больше в четыре раза, а денег они тратили больше в семь раз. Львиная доля этих денег поступала прямо или косвенно от конгресса, и конгрессу были очень нужны люди, способные дать толковый совет, как их лучше истратить. В 50-е годы все крупнейшие советники были физиками: Теллер и Оппенгеймер, Брэкмен и Уайднер. Но десять лет спустя, когда биология стала привлекать гораздо больше средств и внимания, выделилась новая группа во главе с Дибэйки в Хьюстоне, Фармером в Бостоне, Хеггермэном в Нью-Йорке и Стоуном в Калифорнии. Выдвижению Стоуна помогли многие обстоятельства: престиж нобелевского лауреата, политические связи, поддержка его последней жены — дочери Томаса Уэйна, сенатора от штата Индиана, — и, наконец, его юридическое образование. Все это, вместе взятое, привело к тому, что Стоун неоднократно выступал перед разными вконец запутавшимися сенатскими подкомитетами и получил немалую власть, какой наделены особо доверенные советники. Эту власть он использовал в полной мере при проведении научно-исследовательских и строительных работ по программе «Лесной пожар». Стоун заинтересовался выводами Меррика — ведь они были созвучны его собственным идеям. Идеи эти были изложены в короткой статье под заголовком «Стерилизация космических аппаратов», опубликованной в журнале «Сайенс», а затем перепечатанной в английском журнале «Нейчур». Стоун исходил из той посылки, что угроза бактериального заражения при космических исследованиях — угроза двусторонняя и что защита от нее также должна быть двусторонней. До статьи Стоуна предметом научного обсуждения служила в основном лишь опасность, угрожающая другим планетам от спутников и космических зондов, которые могут нечаянно занести туда земные микроорганизмы. Подобная возможность учитывалась уже на заре американских космических исследований, и к 1959 году в НАСА были введены строгие правила стерилизации космических аппаратов перед запуском. Целью введения этих правил было предотвратить загрязнение других миров. Ведь если на зонде, запускаемом к Марсу или Венере в поисках новых форм жизни, окажутся земные бактерии, весь эксперимент неизбежно будет сорван. Стоун рассмотрел ситуацию, противоположную по характеру. Он указал, что в равной мере вероятно и другое: заражение Земли внеземными организмами через посредство космических зондов. Аппараты, сгорающие при вхождении в плотные слои атмосферы, никакой опасности не создают, по любая «мягкая» посадка — как пилотируемых кораблей, так и зондов наподобие спутников «Скуп» — меняет положение коренным образом. Тут, указывал Стоун, опасность внеземного заражения становится очень серьезной. Статья его вызвала кратковременный, но быстро угасший интерес. «Я надеялся на большее», — признался он впоследствии. Поэтому в 1963 году он сколотил неофициальную семинарскую группу, которая дважды в месяц собиралась в комнате 410 на верхнем этаже биохимического корпуса Стэнфордского медицинского института позавтракать и поспорить о проблеме заражения извне. Именно эта группа из пяти человек — Стоун и Джон Блэк из Стэнфорда, Сэмюэл Холден и Терренс Лиссет из Калифорнийского медицинского института и Эндрю Вайс с биофизического факультета университета в Беркли — составила позже первое ядро программы «Лесной пожар». В 1965 году они направили президенту петицию, намеренно копирующую известное письмо Эйнштейна Рузвельту относительно атомной бомбы.Стэнфордский университет Пало-Альто, штат Калифорния 10 января 1965 годаРеакция на письмо была обнадеживающе скорой. Через двадцать четыре часа Стоуну позвонил один из советников президента, а на следующий день он вылетел в Вашингтон для встречи с президентом и членами Совета Национальной Безопасности. Спустя две недели пришлось лететь и в Хьюстон, чтобы обсудить дальнейшие планы с представителями НАСА. Правда, раз или два, как вспоминает Стоун, ему доводилось слышать шуточки насчет «дурацкой затеи — вытрезвителя для козявок», но большинство ученых, с которыми он говорил, отнеслось к его проекту благоприятно. Через месяц неофициальная группа Стоуна получила законные права Комитета по изучению проблемы заражения извне и выработке соответствующих рекомендаций. Комитет был занесен в список мероприятий по перспективным исследованиям (СМПИ) Министерства обороны Соединенных Штатов и субсидировался по линии этого министерства. В это время СМПИ содержал в основном физические и химические исследования: по ионным распылителям, реверсивному дублированию, пи-мезонным субстратам, однако постепенно министерство обретало интерес и к биологическим вопросам. Например, одна из групп, включенных в СМПИ, разрабатывала методику электронного зондирования мозговой деятельности (а честно говоря, методику управления мышлением); другая группа исследовала возможности биосинергикп, то есть совместного существования человека и машин, вживленных в его организм; третья оценивала результаты «проекта Озма» — поиска внеземных цивилизаций, проводившегося в 1961–1964 годах. Была еще четвертая группа — она занималась предварительной разработкой конструкции машины, которая могла бы выполнять все человеческие функции и была бы способна к самовоспроизведению. Все эти исследования имели сугубо теоретический характер, и возглавляли их довольно известные ученые. Внесение в СМПИ гарантировало определенные, весьма значительные права, а главное — деньги для проведения и расширения экспериментов. И вот, как только комитет во главе со Стоуном представил предварительный набросок «Методики анализа жизни», где подробно излагались способы изучения любых возможных жизненных форм, Министерство обороны тут же выделило 22 миллиона долларов на строительство специальной изолированной лаборатории. (Выделение столь значительной суммы объяснялось и тем, что полученные здесь результаты могли иметь значение для ряда других, уже начатых разработок. В 1965 году все проблемы стерилизации и борьбы против заражения представлялись первостепенно важными. НАСА, например, начало строительство «приемной лунной лаборатории» для космонавтов кораблей «Аполлон», которые могут занести с Луны на Землю вредные для человека бактерии или вирусы. Каждый, кто побывал на Луне, должен подвергнуться в этой лаборатории трехнедельному карантину до полного завершения дезинфекции. Были и другие смежные и весьма важные проблемы — создание «сверхчистых» цехов в промышленности, где требовалось свести содержание пыли и микробов в воздухе к предельному минимуму, и «стерильных камер» — их проектировали в Национальном институте здравоохранения в Бетесде. Предполагалось, что в будущем обеспечение асептической среды, «острова жизни» и системы поддержания стерильности приобретут еще большее значение, и средства, выделенные Стоуну, рассматривались как надежное капиталовложение во все эти начинания.) А как только появились деньги, за строителями дело не стало, и в 1966 году лаборатория «Лесной пожар» во Флэтроке, штат Невада, была закончена. Авторами проекта выступили конструкторы-кораблестроители из отдела электрокораблей компании «Дженерал дайнэмикс» — фирма эта накопила солидный опыт проектирования жилых отсеков на атомных подводных лодках, где людям приходилось жить и работать помногу месяцев подряд. По проекту лаборатория представляла собой пятиэтажное подземное сооружение конусообразной формы. Каждый этаж, иначе — уровень, представлял собой кольцо; посредине — вертикальный сердечник-шахта, где размещались кабели, трубопроводы, лифты. Каждый последующий уровень более стерилен, чем предыдущий: первый сверху — нестерилен, второй — умеренно стерилен, и так далее. Перемещение с уровня на уровень жестко контролировалось; персонал, прежде чем подняться или спуститься, должен был всякий раз проходить целый ряд дезинфекционных и карантинных процедур. Когда лаборатория была построена, оставалось одно — подобрать группу ученых, которые были бы готовы по первому сигналу приняться за изучение чуждых Земле организмов. Из многих возможных кандидатов в состав группы тревоги по программе «Лесной пожар» были отобраны пять человек, включая самого Джереми Стоуна. Все пятеро согласились в случае биологической тревоги считать себя немедленно мобилизованными. Не прошло и двух лет после письма президенту, а Стоун уже мог с полным правом сказать, что его страна «теперь способна справиться с любым неведомым биологическим врагом». Он делал вид, что крайне польщен тем, с какой готовностью правительство откликнулось на его предложения и с какой поспешностью претворило их в жизнь. Однако в узком кругу друзей он признался, что все получилось до странности легко, что слишком уж быстро согласился Вашингтон с его планами. Стоун не знал и не мог знать, что скрывалось за готовностью Вашингтона, не догадывался, что многие правительственные деятели крайне заинтересованы в постановке и решении этой проблемы. Ибо до той ночи, когда Стоун покинул своих гостей и укатил в синем военном лимузине, он и понятия не имел о программе «Скуп».
Президенту Соединенных Штатов Белый дом 1600, Пенсильвания-авеню Вашингтон, округ Колумбия
Уважаемый господин президент! Теоретические работы последнего времени указывают на то, что меры стерилизации космических аппаратов, возвращаемых на Землю, могут оказаться недостаточными для обеспечения стерильности аппаратов при вхождении в земную атмосферу. Вследствие этого существует потенциальная опасность привнесения болезнетворных организмов в существующую земную экологическую структуру. По нашему мнению, полностью удовлетворительной стерилизации космических зондов и пилотируемых аппаратов, возвращаемых на Землю, достичь невозможно. Проведенные нами расчеты свидетельствуют, что даже если аппараты будут подвергаться стерилизации в космическом пространстве, то и тогда вероятность заражения все еще составит одну десятитысячную, если не более. Эти расчеты основаны на данных об известных нам формах организованной жизни; другие формы жизни могут быть устойчивы к любым методам стерилизации. Исходя из вышеизложенного, мы считаем необходимым безотлагательно создать научный комплекс, способный бороться с внеземными формами жизни, если таковые будут случайно привнесены на Землю. Указанный комплекс преследовал бы двоякую цель: ограничить распространение чуждой формы жизни и обеспечить лабораторное ее исследование и анализ с целью защиты земной жизни от ее вредного воздействия. Мы рекомендуем расположить указанный комплекс в ненаселенном районе Соединенных Штатов, разместить его под землей, оснастить всеми известными современной науке средствами герметизации и, наконец, предусмотреть в нем ядерное устройство самоликвидации на случаи какого-либо чрезвычайного происшествия. Насколько нам известно, никакая форма жизни не в состоянии выдержать температуру в два миллиона градусов, возникающую при ядерном взрыве. С искренним уважениемДжереми Стоун, Джон Блэк, Сэмюэл Холден, Терренс Лиссет, Эндрю Вайс
* * *
— Эта пташка — самая быстрая, какую мы сумели найти, сэр, — сказал военный. Стоун вошел в самолет, смущенный нелепостью происходящего. Огромный «Боинг-727» был совершенно пуст; ряды незанятых кресел уходили куда-то далеко к хвосту. — Если хотите, садитесь в первом классе, — предложил военный, усмехнувшись. — Нам все равно… И ушел. Стюардессы в самолете не было; вместо нее явился хмурый солдат военной полиции с пистолетом на боку. Он встал, вытянувшись у двери. Двигатели дрогнули и тихо взвыли в ночи. Стоун откинулся в кресле, разложил на коленях папку с материалами по программе «Скуп» и стал читать, Вскоре он заинтересовался и пробегал страницу за страницей так быстро, что солдат решил: пассажир просто перелистывает подшивку от нечего делать. Стоун между тем не пропускал ни слова. Программа «Скуп» была детищем генерал-майора Томаса Спаркса, начальника Управления химического и биологического оружия медицинской службы американской армии. Спаркс руководил исследованиями по этим видам оружия, проводимыми в Форт-Детрике, штат Мэриленд, в Харлее, штат Индиана, и в Дагуэе, штат Юта. Стоун видел Спаркса раз или два и помнил лишь, что тот человек обходительный, носит очки и выглядит совсем не так, как можно бы ожидать от персоны, занимающей подобный пост. Теперь, читая материалы, Стоун узнал, что контракт на разработку спутников «Скуп» был заключен с лабораторией реактивных двигателей при Калифорнийском технологическом институте в Пасадене в 1963 году. Было объявлено, что цель программы «Скуп» — сбор живых организмов, могущих существовать в верхних слоях атмосферы, иными словами, в ближней зоне космического пространства. На деле это была армейская программа, хотя финансировалась она через Национальное управление аэронавтики и космических исследований — организацию якобы гражданскую. Фактически же НАСА — учреждение правительственное, притом весьма загруженное чисто военными заказами: в 1963 году 43 процента работ, проводившихся по его заказам, были засекречены. Формально лаборатория реактивных двигателей проектировала спутник для вывода к нижним границам космического пространства, сбора микроорганизмов и пыли и последующего их изучения. Программа считалась чисто научной, затеянной чуть ли не любопытства ради, — именно так расценивали ее все ученые, которые были с ней связаны. Истинные цели программы «Скуп» были, однако, совершенно иными. «Скуп» предназначался для обнаружения таких новых форм жизни, которые могли бы пригодиться Форт-Детрику; короче говоря, это была программа, рассчитанная на открытие новых видов бактериологического оружия. Форт-Детрик в штате Мэриленд — беспорядочная группа зданий, разбросанных на площади 500 гектаров — строился специально для разработки новых химических и биологических средств ведения войны. Установки и приборы, собранные здесь, оцениваются в 100 миллионов долларов — это один из самых крупных исследовательских центров в Соединенных Штатах. Только 15 процентов проведенных здесь работ освещаются в открытых научных журналах, остальное засекречено, как и все исследования в Харлее и Дагуэе. Харлей представляет собой сверхсекретное учреждение, занимающееся главным образом вирусами; за последние десять лет там выведены многие «новинки», начиная со штамма под кодовым наименованием «Керри Нейшн» (тяжелые расстройства пищеварения) и кончая штаммом «Арнольд» (судороги и смерть). Испытательный полигон Дагуэй в штате Юта, размерами больше целого штата Род-Айленд, используется преимущественно для испытания отравляющих веществ тина «Табун», «Склар» и «Кафф-11». Стоун знал — не многие американцы представляют себе, какого размаха достигли в США военные химико-биологические приготовления. Сумма правительственных расходов на разработку химического и бактериологического оружия превышает 500 миллионов долларов в год. Значительная доля этой суммы распределяется между такими академическими центрами, как Университет Джона Гопкинса в Пенсильвании и Чикагский университет. Договоры на исследования в области вооружений маскировались здесь нарочито туманными формулировками. Правда, иногда туман чуть-чуть рассеивался. Например, в Университете Джона Гопкинса выполняли программу «сравнительною изучения существующих или потенциально возможных болезней, представляющих интерес для ведения биологической войны, и изучения некоторых химических и иммунологических реакций на отдельные анатоксины и вакцины», За последние восемь лет о работах, проведенных в Университете Джона Гопкинса, в открытую печать не просочилось ни слова. Результаты, полученные в некоторых других университетах, например в Чикаго и Лос-Анджелесе, изредка печатались, но военное ведомство рассматривало эти публикации как «пробные шары», предназначенные прежде всего для устрашения иностранных наблюдателей. Классическим примером такого рода была статья Тендрона и еще пяти авторов, озаглавленная «Исследование токсина, быстро прерывающего окислительное фосфорилирование путем абсорбции через кожу». В статье описывался, но не назывался яд, который впитывается через кожу и убивает человека менее чем за минуту. И открыто признавалось, что это еще относительно мелкое «достижение» по сравнению с другими ядами, разработанными за последнее время. При таких затратах сил и средств, казалось бы, можно ожидать, что с каждым годом будут появляться все новые, все более и более смертоносные виды химико-бактериологического оружия. Однако за пятилетие с 1961 по 1965 год этого не наблюдалось, и сенатский подкомитет по военной готовности еще в 1961 году пришел к выводу, что в этой области «обычные методы научных исследований уже почти исчерпали себя» и что надо «искать новые методы и пути решения проблем». Именно так и поступил генерал Томас Спаркс, принимаясь за программу «Скуп». В своем окончательном виде программа «Скуп» была рассчитана на запуск семнадцати спутников, предназначенных для сбора и доставки на Землю внеземных микроорганизмов. Стоун прочитал краткие отчеты по уже состоявшимся полетам. «Скуп-1», позолоченный конус весом около 17 килограммов, был запущен 12 марта 1966 года с базы ВВС Ванденберг в Калифорнии. Ванденберг используется, как известно, для запусков в направлении с запада на восток в отличие от мыса Кеннеди, где старты ориентированы в обратном направлении — с востока на запад; кроме того, на базе Ванденберг в отличие от мыса Кеннеди легче сохранить все в тайне… «Скуп-1» шесть дней находился на орбите искусственного спутника Земли, а потом был благополучно посажен в болото близ местечка Атенс в штате Джорджия. Но в контейнере спутника оказались, увы, лишь самые обыкновенные земные бактерии. «Скуп-2» из-за неполадок с приборами сгорел при вхождении в плотные слои атмосферы. «Скуп-3» тоже сгорел, хотя и был защищен новейшей слоистой пластико-вольфрамовой теплоизоляцией. «Скуп-4» и «Скуп-5» сели в целости и сохранности, первый в Индийском океане, второй в предгорьях Аппалачей, но ни тот, ни другой не доставили на Землю никаких принципиально новых микроорганизмов. В контейнерах была обнаружена лишь безвредная разновидность S. albus, распространенного представителя микрофлоры человеческой кожи. После всех этих неудач пришлось решительно улучшить процедуру стерилизации спутников перед запуском. «Скуп-6» вышел на орбиту в первый день нового 1967 года. Этот спутник воплотил в себе все возможные усовершенствования, при конструировании его учли все уроки предыдущих запусков, и на него возлагались огромные надежды. Спустя одиннадцать дней он приземлился в Индии, неподалеку от Бомбея. В обстановке строжайшей тайны тридцать четвертая авиадесантная дивизия, дислоцировавшаяся тогда в Эвре, под Парижем, была поднята по тревоге, чтобы разыскать спутник и вернуть его хозяевам. Эта дивизия приводилась в боевую готовность при любом космическом запуске — таковы были условия программы «Скраб», плана, разработанного для прикрытия и возврата пилотируемых кораблей «Меркюри» и «Джеминай» на случай, если приземление одного из них по необходимости произойдет в Советском Союзе или в социалистических странах. «Скуп-6» разыскали и вернули без особых происшествий. В его контейнере обнаружили неизвестный одноклеточный организм коккобациллярной формы. Однако этот организм оказался в сущности безвредным и поражал только домашних кур, вызывая у них легкое недомогание, проходившее через четыре дня. Сотрудники Форт-Детрика начали уже терять надежду, что программа «Скуп» даст им когда-либо перспективный патогенный материал. Тем не менее «Скуп-7» запустили вскоре после «Скупа-6». Дата запуска не была объявлена, но, по-видимому, это произошло 5 февраля 1967 года. «Скуп-7» вышел на расчетную орбиту с апогеем 508 километров и перигеем 358 километров. Он оставался на орбите в течение четырех суток, но вдруг по неизвестным причинам резко отклонился от расчетных параметров, и было принято решение посадить его по команде с Земли. Предполагаемое место посадки находилось в пустыне, на северо-востоке штата Аризона…* * *
Где-то в середине полета Стоуну пришлось оторваться от чтения: подошел офицер, поставил перед ним телефон и отступил на почтительное расстояние. — Да? — спросил Стоун, чувствуя себя довольно странно. Он не привык разговаривать по телефону в самолете. — С вами говорит генерал Маркус, — донесся усталый голос. Стоун понятия не имел, кто такой генерал Маркус. — Хотел вам сообщить, что мы уже вызвали всех членов группы, за исключением профессора Керка. — Что с ним? — Профессор Керк в больнице. Подробности узнаете по прибытии на место… Разговор закончился, и Стоун отдал аппарат офицеру. Минуту-другую он перебирал в памяти людей, входящих в группу, и пытался вообразить, как они вели себя, когда их вытаскивали из постелей. Во-первых, Ливитт. Уж он-то, должно быть, собрался быстро. Ливитт был клинический микробиолог, знаток инфекционных заболеваний. На своем веку он перевидал достаточно чумных и любых других эпидемий, чтобы знать цену краткости сборов. Кроме того, Ливитт был закоренелый пессимист. (Однажды он признался, что на собственной свадьбе размышлял лишь о том, какие алименты со временем придется платить.) Он был ворчлив, раздражителен и очень грузен; на лице его лежали угрюмые складки, а в глазах застыла печаль — казалось, эти глаза вглядываются в будущее, но видят там одну унылую безнадежность. И вместе с тем Ливитт был рассудителен, наделен богатым воображением и не боялся мыслить широко и дерзко. Затем патолог Бертон из Хьюстона. Бертона Стоун никогда особенно не жаловал, хотя и отдавал должное его таланту ученого. Очень уж разные они были: Стоун собран — Бертон неряшлив, Стоун всегда владел собой — Бертоном владели настроения, Стоун был, пожалуй, самоуверен — Бертон нервен, вспыльчив, обидчив. Коллеги наградили Бертона прозвищем Спотыкач, то ли потому, что он вечно спотыкался, наступал на свои развязанные шнурки и обтрепанные манжеты брюк, то ли потому, что обладал удивительным умением нечаянно натыкаться на важнейшие открытия. Затем шел Керк, антрополог из Йелльского университета, но он, если генерал не напутал, приехать не сможет. Стоун знал, что Керка ему будет не хватать. Этот не слишком образованный, фатоватый человек был как бы по ошибке наделен исключительной способностью к точному логическому мышлению. Суть проблемы Керк схватывал буквально на лету и, мастерски оперируя исходными данными, выдавал требуемый результат; он не умел свести концы с концами в своем личном бюджете, но математики нередко обращались к нему за помощью в решении сложнейших абстрактных задач. Однако Керка нет, и это заметная потеря. От пятого участника группы толку, разумеется, будет немного. Стоун даже поморщился, вспомнив о Марке Холле. Холл был компромиссной кандидатурой — Стоун предпочел бы врача, хорошо знакомого с болезнями обмена веществ, и согласился на хирурга крайне неохотно. За Холла горой стояли в Министерстве обороны и в Комиссии по атомной энергии — там очень верили в «гипотезу о решающем голосе случайного человека» — и в конце концов Стоун и другие уступили. Стоун почти не знал Холла и не мог себе представить, как тот реагировал на сигнал тревоги… И уж никак не мог предположить, что с оповещением остальных выйдет сильная задержка. Например, патолога Бертона вызвали лишь в пять часов утра, а микробиолога Питера Ливитта — в половине седьмого, когда тот уже успел прийти к себе в больницу. А к Холлу явились только в пять минут восьмого.* * *
— Страшная была история, — рассказывал позднее Марк Холл. — Вырвали меня из обыденной, привычной обстановки и швырнули в чужой незнакомый мир… В 6.45 утра Холл находился в умывальной, примыкающей к операционной № 7, и скреб себе руки перед первой из запланированных на день операций. Он проделывал все обычные процедуры, как делал это каждое утро на протяжении вот уже нескольких лет; настроение было отличное, и он перебрасывался шутками со своим ассистентом, который мылся у соседнего крана. Затем он прошел в операционную, держа руки на весу, и сестра подала ему полотенце. Там же был еще один ассистент, готовивший больного к операции, — он смазывал операционное поле спиртовым раствором йода — и еще одна сестра. Все они обменялись обычными приветствиями. В больнице Холл слыл человеком резким, вспыльчивым, из тех, чьи поступки нельзя предвидеть заранее. Оперировал он быстро, почти вдвое быстрее, чем его коллеги. Пока все шло гладко, он смеялся и острил, поддразнивал сестер, ассистентов, анестезиолога. Но если возникали осложнения, если операция продвигалась медленно и трудно. Холл становился непереносимо раздражительным. Как и большинство хирургов, он настаивал на строгом соблюдении раз и навсегда установленного порядка. Отступления от правил немедленно выводили его из равновесия. Те, кто был в операционной, знали об этом и потому с опаской вскинули глаза вверх, на смотровую галерею, когда на ней появился Ливитт. Тот включил микрофон внутренней связи и сказал: — Здравствуйте, Марк. Холл в это время накрывал больного стерильными зелеными простынями, оставляя оголенным лишь операционное поле на животе. — Здравствуйте, Питер, — ответил он, удивленно взглянув на Ливитта. — Простите за беспокойство, но обстоятельства чрезвычайные… — Подождут, — ответил Холл. — У меня операция. Он закончил подготовку и потребовал скальпель. Одной рукой он пальпировал живот, определяя исходные точки для первого разреза. — Ждать не могут, — сказал Ливитт. Холл остановился, положил скальпель и еще раз посмотрел наверх. Воцарилось молчание. — Какого черта… почему не могут?.. Ливитт сохранял спокойствие. — Придется вам размыться. Я же сказал — обстоятельства чрезвычайные… — Послушайте, Питер, у меня больной под наркозом. Полностью подготовленный. Не могу же я вот так, за здорово живешь… — Операцию сделает Келли. — Келли?.. Это был один из штатных хирургов. — Он уже моется. Все согласовано. Жду вас в раздевалке через тридцать секунд… И ушел. Холл обвел всех вокруг себя свирепым взглядом. Никто не шевельнулся, не сказал ни слова. Он сорвал перчатки и выкатился из операционной, по дороге громко выругавшись.* * *
Свою роль в программе «Лесной пожар» Холл считая более чем незначительной. В 1966 году к нему однажды подошел главный микробиолог больницы Ливитт и в самых общих чертах рассказал о целях программы. Холлу все это показалось довольно забавным, и он согласился войти в состав группы, если его услуги когда-нибудь потребуются; про себя он был совершенно уверен, что этот «Лесной пожар» — пустая затея. Ливитт тогда же предложил ознакомить Холла с материалами по этой программе и держать его в курсе дальнейших событий. Холл первое время из вежливости брал папки, но вскоре стало ясно, что он не удосуживается их читать, и Ливитт перестал их ему давать. Холл, пожалуй, только обрадовался: он не любил свалки на своем столе. Один только раз, год назад, Ливитт спросил, неужели Холлу не интересно узнать хоть что-нибудь о работе, в которой он согласился участвовать и которая может со временем оказаться очень опасной. Хирург ответил коротким «нет». Теперь, в раздевалке для врачей, он пожалел об этом своем ответе. Комната была тесная, без окон, все четыре стены были заняты шкафами для одежды, а посередине стояла большая кофеварка; рядом с ней высилась стопка бумажных стаканчиков. Ливитт как раз наливал себе кофе с унылой миной на серьезной бульдожьей физиономия. — Кофе наверняка отвратительный, — сказал он. — В больнице ничего приличного не достанешь… Быстрей переодевайтесь! — А не соблаговолите ли вы сначала сказать мне, зачем… — Не соблаговолю. Переодевайтесь. Нас ждет машина. Мы опаздываем. Возможно, уже опоздали… Говорил он с грубовато-мелодраматическими интонациями, и это всегда раздражало Холла. Ливитт шумно отхлебнул кофе. — Так я и предполагал. И вы это можете пить!.. Пожалуйста, поскорее… Холл отпер свой шкафчик и ногой распахнул дверцу. Прислонившись к ней, стащил с ботинок черный пластиковые чехлы, предусмотренные в операционных во избежание накопления электростатических зарядов. — Вы, наверно, скажете мне, что это связано с той дурацкой программой? — Вот именно, — ответил Ливитт, — поторапливайтесь. Нас ждет машина, чтобы отвезти в аэропорт, а сейчас утренний час пик… Холл быстро переоделся, ни о чем больше не думая, в состоянии какого-то внезапного отупения. Ему как-то никогда и в голову не приходило, что это возможно… Одевшись, он зашагал вслед за Ливиттом к выходу. На улице, залитой ярким солнечным светом, их ждала оливковая армейская машина с включенной «мигалкой» на крыше. И вдруг он понял с ужасающей ясностью, что Ливитт не шутит, что никто не шутит, и то, что ему казалось диким бредом, становится реальностью. Со своей стороны, Питер Ливитт недолюбливал Холла. Он вообще не переваривал врачей-практиков. Хотя у него самого тоже был врачебный диплом, он никогда не практиковал, предпочитая заниматься научными исследованиями. Интересы Ливитта тяготели к клинической микробиологии и эпидемиологии, а узкой специальностью его была паразитология. Изучал он паразитов по всему свету; работа его ознаменовалась открытием бразильского ленточного червя Taenia renzi, описанного в статье, которую он опубликовал в 1953 году. Однако с возрастом Ливитт прекратил путешествия. «Эпидемиология, — любил повторять он, — это развлечение для молодежи; когда в пятый раз подхватишь амебную дизентерию, пора уходить». Пятый случай с Ливиттом произошел в Родезии в 1955 году; он промучился целых три месяца, потерял сорок фунтов веса, а поправившись, подал в отставку. Ему предложили пост главного микробиолога в этой больнице, и он принял предложение с условием, что значительную часть времени посвятит научной работе. В больнице он слыл отличным клиническим микробиологом, однако по-настоящему его, как и прежде, интересовали только паразиты. С 1955 по 1964 год он опубликовал серию изящных исследований, посвященных обмену веществ у Ascaris и Necator и получивших высокую оценку специалистов. Репутация Ливитта вполне оправдывала его приглашение в состав группы «Лесной пожар»; Ливитт в свою очередь предложил кандидатуру Холла. Известна была Ливитту и причина, почему окончательный выбор пал на Холла, — сам Холл о ней и не догадывался. Когда Ливитт в свое время предложил ему присоединиться к группе, Холл осведомился, с чего бы это: — Я же просто хирург… — Верно, — сказал Ливитт. — Но вы хорошо знаете гематологию. — Ну и что? — Это может понадобиться. Химический состав крови, кислотность, щелочность и тому подобное. Со временем это может оказаться решающим. — Но спецов по крови дай бог сколько, — заметил Холл. — И многие куда сильнее меня… — Да, — ответил Ливитт, — но все они женаты. — Ну и что? — А нам нужен холостяк. — Зачем? — Необходимо, чтобы в составе группы был холостяк. — Смешно, — сказал Холл. — Может быть, смешно, — сказал Ливитт, — а может быть, и нет…* * *
Они вышли из больницы и подошли к армейской машине. Застывший у машины молодой офицер откозырял им. — Доктор Холл? — Да. — Будьте добры, предъявите удостоверение… Холл протянул ему маленькую пластмассовую карточку. Больше года он таскал эту карточку в своем бумажнике; если это и было удостоверение, то довольно странное: фамилия, фотография, отпечаток большого пальца, и все. Никаких признаков, что это официальный документ. Офицер взглянул на карточку, на Холла, потом снова на карточку. — Все в порядке, сэр… Он открыл перед ними заднюю дверцу. Холл влез в машину, Ливитт за ним. Хирург обратил внимание, как тот прикрыл ладонью глаза, защищаясь от красной «мигалки» на крыше. — Что с вами? — Да нет, ничего. Просто не выношу мигающего света. Напоминает мне о том, как я был шофером скорой помощи во время войны… — Ливитт откинулся на спинку, машина тронулась. — Так вот, — продолжал он, — на аэродроме вам дадут папку, с которой вы ознакомитесь в полете… — В полете?.. — Вы полетите на истребителе «F-104». — Куда? — В Неваду. Постарайтесь прочесть все материалы в самолете. Как только доберемся до места, читать будет некогда. — А другие где? Ливитт посмотрел на часы. — У Керка аппендицит, он в больнице. Остальные уже приступили к работе. В настоящий момент они в вертолете над поселком Пидмонт, штат Аризона… — Никогда о таком не слышал. — Никто не слышал, — откликнулся Ливитт, — до этого самого дня…Глава 6 Пидмонт
В 9.59 того же утра с базы Ванденберг, с бетонной площадки особо секретного ангара № 9 поднялся реактивный вертолет «К-4» и взял курс на восток, в сторону Аризоны. Решение отправить вертолет именно из этого ангара майор Мэнчик принял, чтобы не привлекать излишнего интереса к скафандрам. Дело в том, что три человека в вертолете — пилот и двое ученых — были облачены в прозрачные надувные пластиковые костюмы и походили не то на тучных марсиан, не то, как выразился один из техников в ангаре, на рекламные воздушные шары фирмы «Мэйси». Пока вертолет взбирался в чистое утреннее небо, два пассажира в кабине молча разглядывали друг друга. Один из них был Джереми Стоун, другой — Чарлз Бертон. Оба они прибыли на базу Ванденберг чуть больше часа назад: Стоун из Стэнфорда, Бертон — из Бейлорского университета в Хьюстоне. Бертону шел пятьдесят пятый год. Он был патологом, профессором медицинского факультета университета, а кроме того, консультантом Центра пилотируемых космических полетов НАСА в Хьюстоне. До этого он выполнил ряд исследований в Национальном институте здравоохранения в Бетесде, посвященных влиянию бактерий на ткани тела человека. Уж так получилось в истории науки, что этот жизненно важный ее участок до Бертона, в сущности, оставался нетронутым. То, что болезни вызываются микробами, было известно с 1840 года, когда Генле сформулировал свою гипотезу, и все-таки к середине XX века человек все еще не постиг, как и почему они оказывают вредоносное влияние. Механизм их действия оставался нераскрытым. Как и многие его ровесники, Бертон начал с Diplococcus pneumoniae, возбудителя пневмонии. Перед войной пневмококками занимались многие, но после появления пенициллина в 40-х годах интерес к ним и ассигнования на их исследование сразу сошли на нет. Бертон переключился на Staphylococcus aureus, распространенный кожный патоген, вызывающий прыщи и чирья. Когда он занялся этой проблемой, коллеги потешались над ним, ибо стафилококки, как и пневмококки, весьма чувствительны к пенициллину. Коллеги сомневались, удастся ли Бертону добыть средства на проведение подобной работы. В течение пяти лет казалось, что они правы. Денег было мало, и Бертону зачастую приходилось с шапкой в руке обращаться к филантропам и во всякие частные фонды. Тем не менее он стоял на своем, терпеливо исследуя оболочки клеточных стенок, от которых зависит реакция окружающих тканей, и открыл с полдюжины выделяемых бактерией токсинов, которые разъедают ткани, разносят инфекцию, разрушают красные кровяные тельца. А в 50-х годах вдруг обнаружились первые штаммы стафилококков, устойчивые к пенициллину, — новые штаммы, очень опасные, вызывающие странные смертные случаи, нередко в результате абсцесса мозга. Чуть ли не наутро после первого такого случая Бертон обнаружил, что его работа приобрела первостепенную важность: десятки лабораторий по всей стране переключились на изучение стафилококков; теперь оно стало настоятельно необходимым. За один только год ассигнования, отпускаемые Бертону, подскочили с 6 до 300 тысяч долларов. Вскоре он стал профессором патологической анатомии. Но, оглядываясь на свои прошлые достижения, Бертон не ощущал особой гордости: он знал, что это удача и только, — просто так случилось, что он занимался нужным делом и, когда пробил час, оказался, так сказать, под рукой. Теперь, сидя в вертолете, он размышлял о том, что получится из этой воздушной прогулки. Джереми Стоун сидел напротив и старался скрыть свою неприязнь к обличью Бертона. Под пластиковым костюмом на Бертоне была грязная ковбойка с пятном па левом нагрудном кармашке и мятые обтрепанные брюки; даже волосы — и те были нечесаные и грязные. Стоун уставился в окно, принуждая себя думать о чем-нибудь другом. — Пятьдесят человек, — сказал он, покачав головой, — умерли в течение восьми часов с момента посадки спутника. Главный вопрос — как распространяется инфекция? — Надо полагать, по воздуху, — ответил Бертон. — Надо полагать. — Все смертные случаи пока что имели место лишь в самом поселке. О жертвах за пределами Пидмонта сведений не поступало? Стоун покачал головой. — Я попросил военных выяснить. Они связались с дорожной полицией. Жертв вне поселка пока нет… — Ветра не было? — Чистая случайность. Вечером еще был — довольно свежий, пятнадцать километров в час, северный и достаточно устойчивый. А около полуночи прекратился. Говорят, в такое время года безветрие тут редкость… — Повезло. Стоун кивнул. — Именно. И не только в этом. В радиусе двухсот километров — ни одного значительного населенного пункта. Дальше, правда, на севере Лас-Вегас, на западе Сан-Бернардино, на востоке Финикс. Если зараза дойдет до любого из них, дело будет плохо. — Но пока нет ветра, мы можем кое-что успеть… — Будем надеяться, — ответил Стоун. С полчаса ученые обсуждали возможные направления распространения болезни, то и дело обращаясь к вороху рабочих карт, выданных за ночь вычислительным центром базы Ванденберг. На такие карты наносятся данные сложного комплексного анализа географических факторов; в данном случае карты представляли собой контурные модели юго-западной части Соединенных Штатов с учетом направлений господствующих ветров. Затем они перешли к другому вопросу: как быстро могла наступить смерть? Оба слушали передачу из фургона и сделали один и тот же вывод: по-видимому, смерть настигла всех в Пидмонте внезапно. — Даже если перерезать человеку горло бритвой, он и то не умрет так быстро, — сказал Бертон. — Если в один прием рассечь обе сонные артерии и яремные вены — и то пройдет от десяти до сорока секунд, пока померкнет сознание, и почти минута, пока наступит смерть. — В Пидмонте все, очевидно, кончилось за одну-две секунды. Бертон пожал плечами. — Травма, — предположил он, — удар по голове. — Да. Или газ нервно-паралитического действия. — Тоже возможно. — Либо газ, либо что-то очень похожее, — сказал Стоун. — Если это произошло из-за блокирования каких-то ферментных систем — вроде того, которое вызывается мышьяком, например, или стрихнином, — смерть наступила бы спустя пятнадцать-тридцать секунд, а то и позднее. А вот блокада нервных путей или нервно-мышечного узла или корковое отравление — они могут оказать стремительное, почти мгновенное действие… Эти три схемы приводятся как пример поэтапного составления подобных схем при помощи ЭВМ. Первая схема — это более или менее обычная карта, на которую нанесены необходимые для ЭВМ координаты и условные знаки вокруг населенных пунктов и других важных районов. Вторая схема составлена с учетом направлений господствующих ветров и плотности населения; очертания штатов, соответственно искажены. Третья схема — полученная на ЭВМ проекция влияния ветров и плотности населения, исходя из определенного «сценария». Приведенные выше схемы не относятся непосредственно к программе «Лесной пожар». Они сходного типа, однако изготовлены по «сценарию» Центрального бюро погоды. — Если это быстродействующий газ, — откликнулся Бертон, — он должен беспрепятственно диффундировать через легкие… — Или через кожу. Или через слизистые. В общем через любую пористую поверхность. — Но если этот газ так активно диффундирует… — Бертон дотронулся до своего костюма. Стоун усмехнулся: — Ну, это мы очень скоро выясним… В переговорном устройстве раздался голос пилота: — Приближаемся к Пидмонту. Прошу указаний. — Сделайте круг, посмотрим сверху, — сказал Стоун. Вертолет заложил крутой вираж. Оба ученых поглядели вниз, на поселок. Ночью стервятники опустились на землю и теперь густо облепили тела. — Этого я и боялся, — признался Стоун. — Они могут стать переносчиками инфекции, — отозвался Бертон. — Наглотаются зараженного мяса и разнесут микробы повсюду… Стоун кивнул, не отрываясь от иллюминатора. — Что будем делать? — Отравим их газом. — Стоун включил переговорное устройство и осведомился: — Вы захватили баллоны? — Так точно, сэр. — Еще один круг, и накройте газом весь поселок. — Слушаюсь, сэр. Вертолет накренился и пошел на новый разворот. Вскоре земля исчезла в клубах бледно-голубого газа. — Что это за газ? — Хлоразин, — сказал Стоун. — В малых концентрациях чрезвычайно сильно действует на обмен веществ у птиц. Ведь обмен у них идет с особой интенсивностью. Птицы — это мускулы да перья, сердце у них бьется обычно со скоростью сто двадцать ударов в минуту. Многие виды за день съедают больше, чем весят сами… — Газ расщепляет органические соединения? — Совершенно верно. Он уложит птиц наповал. Вертолет сделал еще вираж и завис на месте. Вновь поднявшийся легкий ветерок развеял газ, относя его к югу. Вскоре видимость восстановилась. Сотни птиц лежали на земле, некоторые еще судорожно били крыльями, но большинство было уже мертво. Стоун смотрел и хмурился. Где-то в глубине души он уже знал, что проглядел, упустил из виду нечто очень важное. Какой-то факт, какую-то важную нить, тянущуюся от этих птиц, за которую непременно надо было ухватиться… — Дальнейшие распоряжения, сэр? — спросил пилот. — Поверните к середине улицы и спустите трап, — сказал Стоун. — Вам оставаться на высоте шести метров и ни в коем случае не приземляться. Ясно? — Так точно, сэр. — Когда мы спустимся на землю, поднимитесь до высоты полтораста метров. — Слушаюсь, сэр. — Вернетесь, когда подадим сигнал. — Слушаюсь, сэр. — И если с нами что-нибудь случится… — Мне следовать прямым курсом на базу «Лесной пожар», — закончил пилот безжизненным голосом. — Совершенно верно. Пилот понимал, что это значит. Ему платили по самым высоким ставкам, какие только существуют в ВВС: основной оклад плюс надбавка за опасность, плюс надбавка за специальное задание в мирное время, плюс надбавка за выполнение задания над территорией противника, плюс особые полетные за каждый час пребывания в воздухе. За один сегодняшний день ему причиталось больше тысячи долларов, а если он не вернется, семья получит еще десять тысяч по краткосрочному страховому полису. Такие деньги платят, разумеется, не за красивые глаза; если с Бертоном и Стоуном в Пидмонте что-нибудь случится, пилот должен лететь на базу «Лесной пожар», зависнуть там на высоте десяти метров и ждать, пока группа «Лесной пожар» не решит, каким именно способом лучше всего испепелить его и вертолет в воздухе. Ему платили за риск. Он шел на этот риск добровольно. Он знал, что над ним на высоте шести тысяч метров патрулирует реактивный перехватчик, вооруженный ракетами класса воздух — воздух, и этому перехватчику приказано расстрелять вертолет в случае, если у пилота в последнюю секунду сдадут нервы и он не поведет свою машину на базу «Лесной пожар»… — Будьте осторожны, — сказал пилот. — Прошу вас, сэр. Вертолет прошел над улицей и завис. Вниз с треском полетел веревочный трап. Стоун встал, надел шлем, защелкнул герметизирующий замок и открыл вентиль. Костюм заполнился кислородом и раздулся. Баллончики, закрепленные на спине, обеспечивали его воздухом на два часа. Подождав, пока Бертон проделает то же самое, Стоун открыл люк и выглянул наружу. Под вертолетом вздымалось густое облако пыли. Стоун включил свою рацию. — Вы готовы? — Готов. Он начал спускаться по трапу. Бертон подождал немного и последовал за ним. В клубах пыли Бертону вообще ничего не удавалось разглядеть. Наконец он коснулся ногами земли и отпустил трап. Вокруг стояла мутная, пыльная мгла, в которой еле проступал силуэт Стоуна. Вертолет взмыл вверх, потянув за собой трап. Пыль осела. Теперь они могли оглядеться. — Пошли, — сказал Стоун. Неуклюже переваливаясь с ноги на ногу, они двинулись по улице поселка Пидмонт.Глава 7 «Совершенно необычный фактор»
Между первым контактом человека со штаммом «Андромеда» и прибытием Стоуна и Бертона в Пидмонт прошло едва двенадцать часов. Много недель спустя, когда уже можно было спокойно разобраться в событиях, они живо помнили все увиденное до мельчайших деталей. Зимнее солнце висело низко, заливая холодным и безрадостным светом заиндевевшую за ночь землю. С места своей высадки они могли видеть улицу из конца в конец — серые, обшарпанные деревянные дома. Но прежде всего их поразила тишина. Мертвая тишина — только ветерок подвывал слегка, проносясь беспрепятственно сквозь осиротевшие постройки. И повсюду лежали тела, тела — одни распростерлись на земле, другие свернулись клубком и застыли, словно скованные морозом… Ни бодрого пофыркивания автомашин, ни собачьего лая, ни криков детей. Тишина. Стоун и Бертон переглянулись. Они с мучительной остротой понимали, как много им предстоит узнать, выяснить, как упорно придется искать. На этот поселок обрушилась катастрофа, и теперь они обязаны узнать о ней все, что только возможно. Но у них не было нитей, за которые можно ухватиться, не было никаких отправных точек. По существу, им были известны лишь два факта. Первый: все, по-видимому, началось с приземления «Скупа-7». Второй: смерть настигла жителей поселка с потрясающей быстротой. Если эту болезнь занес спутник, то ничего подобного в истории медицины прежде не встречалось. Они долго стояли и молчали, озираясь по сторонам, сопротивляясь ветру, который давил на их раздутые скафандры. Наконец Стоун прервал молчание: — Почему все на улице? Если это случилось вечером, то люди должны были сидеть у себя дома… — А потом, — сказал Бертон, — многие в пижамах. Вечер был холодный. Накинули бы что-нибудь, пиджак там или плащ. Что-нибудь, чтоб не простудиться… — Может они спешили… — Куда? — Поглазеть на что-то, — ответил Стоун, беспомощно пожав плечами. Бертон наклонился над ближайшим трупом. — Странно… Обратите внимание, как он схватился за грудь. И многие другие в той же позе… Стоун присмотрелся: действительно, у многих руки прижаты к груди. У одних просто прижаты, другие словно вцепились пальцами в грудь. — Они как будто не испытывали боли. Лица совсем спокойные… — Пожалуй, даже удивленные, — поддержал Бертон. — Словно бы застигнутые врасплох. И все хватаются за грудь… — Коронарная? — предположил Стоун. — Сомневаюсь. Это все-таки болезненно, на лицах осталась бы гримаса… Легочная эмболия — тоже… — Но если все случилось очень быстро, они могли и не успеть… — Что же, возможно. Но мне сдается все же, что смерть пришла без боли. И за грудь они хватались просто потому… — Что не могли дышать, — закончил Стоун. Бертон кивнул. — Очень возможно, что это удушье. Быстрое, безболезненное, почти мгновенное удушье… Нет, все равно не то. Когда человеку не хватает воздуха, он первым делом ослабляет все застежки, особенно на груди и на шее. А взгляните на того мужчину — он даже не дотронулся до галстука. И у этой женщины тугой воротничок… Бертон уже почти оправился от первого потрясения, мысль его начала работать четко. Они приблизились к фургону — тот стоял посреди улицы, фары все еще слабо светились. Стоун протянул руку к приборному щитку и выключил их. Затем он спихнул с баранки закоченевшее тело водителя и прочел фамилию на нагрудном кармашке куртки: — Шоун. В задней части кузова неподвижно застыл еще один человек — рядовой по фамилии Крейн. Оба трупа уже закоченели. Стоун показал на радиооборудование. — Работать будет? — Думаю, что да, — ответил Бертон. — Тогда давайте найдем спутник. Это наша первая задача. Потом уж займемся… Он запнулся, вглядываясь в лицо Шоуна, который в момент смерти, очевидно, рухнул всем телом на рулевое колесо. На лице была большая резаная рана, дугой рассекавшая кожу, переносица была перебита. — Ничего не понимаю, — сказал Стоун. — Что? — переспросил Бертон. — Посмотрите на рану. — Очень чистая. Прямо-таки удивительно чистая. Кровотечения практически не было. Тут до Бертона дошло. В изумлении он хотел даже почесать себе голову, но рука уткнулась в пластиковый шлем. — Такая рана на лице… — сказал он. — Порванные капилляры, раздробленные кости, перебитые вены… Да ведь должна была вытечь уйма крови! — Вот именно. Должна была. А взгляните на другие тела: даже там, где стервятники рвали мясо, крови нет. Бертон озирался вокруг со все возрастающим удивлением. Ни один из мертвецов не потерял ни капли крови. И как он раньше не заметил! — Такова, вероятно, особенность этой болезни. — Вот именно, — сказал Стоун. — Думаю, вы правы. Он поднатужился, крякнул и, высвободив из-за руля закоченевшее тело Шоуна, вытащил его из фургона. — Давайте найдем этот чертов спутник. Теперь он начинает беспокоить меня всерьез… Бертон зашел сзади, вытянул тело Крейна из машины, а сам влез на его место. Стоун включил зажигание. Стартер лениво провернулся, но мотор безмолвствовал. Стоун еще и еще раз попытался завести машину, потом признался: — Не могу понять, в чем дело. Аккумулятор подсел, конечно, но искру давать должен все равно… — А как насчет бензина? Стоун громко выругался. Бертон улыбнулся и выкарабкался наружу. Вместе они прошли по улице до бензоколонки, отыскали ведро, налили в него бензина — пришлось повозиться, пока сообразили, как включается насос, — потом вернулись с полным ведром к фургону и залили бензин в бак. Стоун вновь нажал на стартер — мотор чихнул и заработал. — Пошел!.. Бертон запустил вращающуюся антенну. Тотчас же они услышали слабое попискивание спутника. — Сигнал угасает, но еще различим. Вроде бы где-то слева… Стоун включил скорость и тронул машину, стараясь не задеть тела. Писк стал сильнее. Проехали бензоколонку и магазин — писк начал слабеть. — Проскочили. Разворачивайтесь… Стоун не сразу нашел в коробке передач задний ход. Потом они двинулись назад, ориентируясь по силе радиосигнала. Прошло еще минут пятнадцать, прежде чем удалось установить, что источник его находится на северной окраине поселка. Наконец подъехали к одноэтажному каркасному домику. На ветру скрипела вывеска: «Доктор Ален Бенедикт». — Ну, конечно, — сказал Стоун, — можно бы и догадаться, что потащат находку к доктору… Они вылезли из фургона и направились к домику. Входная дверь была открыта и качалась на ветру. Стоун и Бертон прошли в первую комнату — никого. Тогда они повернули направо и очутились в кабинете врача. Бенедикт, грузный, рыхловатый мужчина, сидел за столом, на котором громоздилась куча раскрытых учебников. У стены расположились пузырьки и шприцы, а над ними висели фотографии семьи и другие снимки — мужчин в военной форме. На одном из них были нацарапаны слова: «Дорогому Бенни от ребят из 87-го. Анцио». Сам Бенедикт смотрел куда-то в угол — незрячие, широко раскрытые глаза, умиротворение на лице… — Ну что ж, — сказал Бертон, — этот-то по крайней мере помер не на улице… И тут они увидели спутник. Он стоял торчком, тускло поблескивающий конус высотой около метра, когда-то полированный, а теперь потрескавшийся и сплавившийся при вхождении в плотные слои атмосферы. Он был вскрыт, и вскрыт ужасно грубо, видимо при помощи зубила и клещей, которые валялись рядом на полу. — Полюбопытствовал, — не сдержался Стоун. — Идиот… — Откуда ему было знать? — Мог бы хоть осведомиться у кого-нибудь, — Стоун вздохнул. — Зато теперь он в курсе дела. И с ним еще сорок девять человек… — Он нагнулся и, как мог, прикрыл зияющую треугольную дыру. — Контейнер при вас?.. Бертон вытащил сложенный мешок из пластика и развернул его. Вдвоем они накинули мешок на злополучный спутник и загерметизировали шов. — Надеюсь, что-нибудь там еще осталось… — А я, пожалуй, был бы рад, — тихо ответил Стоун, — если б там не осталось ничего… Они вернулись к телу доктора Бенедикта. Стоун подошел и тряхнул его за плечи. Окоченевший труп свалился со стула на пол. Бертон обратил внимание на локти, и внезапно его охватило сильное возбуждение. Он склонился над телом. — Ну-ка помогите мне, — попросил он Стоуна. — Что делать? — Его надо раздеть. — Зачем? — Хочу проверить, есть ли признаки венозного застоя. — Но зачем? — Сейчас увидите, — сказал Бертон. Он начал расстегивать рубашку и брюки доктора. Оба ученых сосредоточенно возились до тех пор, пока на полу не простерлось обнаженное тело. — Вот, пожалуйста, — Бертон отступил на шаг. — Черт возьми, — заявил Стоун. Никаких следов отечных изменений кожи вследствие венозного застоя! Обычно, когда человек умирает, кровь под воздействием силы тяжести оттекает вниз. Бенедикт умер сидя, кровь должна была оттечь к тканям ягодиц и бедер. И к локтям, опиравшимся на ручки кресла. Должна была — но не оттекла. — Очень странное явление, — сказал Бертон. Оглядевшись, он увидел небольшой автоклав для инструментов. Достал оттуда скальпель и осторожно, чтобы не проколоть свой костюм, приладил лезвие. — Попробуем для начала крупные поверхностные артерии и вену, — предложил он. — А именно? — Лучевые. У запястья. Опасливо держа скальпель, Бертон провел им по внутренней стороне запястья доктора, как раз у основания большого пальца. Рана была совершенно бескровной. Он рассек жировую и подкожную ткани. Крови не было. — Поразительно… Надрезал еще глубже. Кровь не появлялась. Наконец дошел до крупного сосуда и резко рассек его. На пол посыпались черно-красные крошки. — Черт побери, — сказал Стоун. — Свернулась начисто. — Не удивительно, что ни у кого не было кровотечения… — Помогите-ка мне, — попросил Бертон. Вдвоем они повернули тело на спину, и Бертон сделал глубокий разрез в средней части бедра. Добрался до артерии толщиной в палец, но и там не осталось крови, только плотная красноватая масса. — Невероятно… Он сделал еще один надрез, на этот раз в области грудной клетки. Обнажил ребра и оглядел кабинет доктора Бенедикта: не попадется ли на глаза какой-нибудь очень острый нож. Нужен был остеотом, инструмент для иссечения кости, но такого нигде не попалось. В конце концов он взял зубило, то самое, которым был вскрыт спутник, и с его помощью перерубил несколько ребер, открыв сердце и легкие. Опять-таки никаких признаков кровотечения! Бертон глубоко вздохнул и вскрыл левый желудочек. Сердце внутри было наполнено красной губчатой массой. Жидкой крови не было совсем. — Свернулась полностью, — повторил он. — Сомнений нет. — А что, по-вашему, способно вызвать такое свертывание? — Во всей сосудистой системе? Пять с половиной литров крови? Не представляю… Бертон тяжело опустился в кресло доктора Бенедикта и уставился на тело, которое только что вскрыл. — Никогда в жизни ни о чем подобном не слышал. Правда, есть такая дрянь — называется «распространенное внутрисосудистое свертывание», но для него необходимо редчайшее стечение обстоятельств. — А может ли подобный эффект быть вызван каким-нибудь одним токсином? — Теоретически может, я думаю. Но в действительности такого токсина на Земле нет… Он внезапно умолк. — Н-да, — произнес Стоун, — пожалуй, так оно и есть… Он поднял «Скуп-7» с пола и понес на улицу, к фургону. Вернувшись, предложил: — Давайте-ка осмотрим все дома… — Начнем отсюда? — Можно и отсюда…* * *
Бертону довелось обнаружить миссис Бенедикт. Еще не старая женщина приятной наружности сидела в кресле с книжкой на коленях; казалось, она собирается перевернуть страницу. Бертон начал бегло осматривать ее, но тут его откуда-то с другого конца дома позвал Стоун. Он нашел Стоуна в маленькой спальне склонившимся над кроватью, на которой лежало тело подростка лет пятнадцати. Несомненно, это была его комната: цветастые картинки на стенах, полка с моделями самолетов… Мальчик лежал на спине, открытые его глаза смотрели в потолок. Рот был тоже открыт. Одна рука крепко сжимала пустой тюбик из-под специального клея для моделей самолетов; по всей комнате были разбросаны пузыречки из-под лака, разбавителя, скипидара. Стоун отступил на шаг. — Смотрите сами… Бертон заглянул мальчику в рот, ощупал пальцем уже затвердевшую массу. — Господи боже, — только и сказал он. Стоун нахмурился. — А ведь на такое требовалось время. Независимо от того, что толкнуло его на самоубийство, на это нужно было время. Мы слишком упрощали то, что здесь произошло. Не все умерли мгновенно. Одни погибли дома, другие успели выскочить на воздух, а этот мальчишка… — Он покачал головой. — Давайте заглянем в другие дома… Прежде чем выйти на улицу, Бертон вернулся в кабинет врача и постоял еще немного над его телом. Странно было видеть разрезанные кисть и ногу, вскрытую грудную клетку — и ни капли крови. Было в этом что-то неестественное, нечеловеческое. Как будто кровоточивость — неотъемлемый признак, отличающий человека… «Ну, что ж, — подумал Бертон, — возможно, так оно и есть. Возможно, способность наша истекать кровью и делает нас людьми…»* * *
Стоуну Пидмонт представлялся головоломкой, разгадать ее стало для него делом чести. Он был убежден, что поселок может, должен раскрыть все до конца: и характер болезни, и ее течение, и ее последствия. Нужно только правильно сопоставить данные наблюдений. Но по мере того, как они продолжали свои поиски, он не мог не признать, что данные эти становятся все более противоречивыми.* * *
Еще один дом. Муж, жена и их взрослая дочка за обеденным столом. Им, очевидно, было весело и легко, они были счастливы, и никто из них не успел даже отодвинуть свой стул. Так они и застыли на полуслове, ласково улыбаясь друг другу поверх тарелок, — еда на тарелках уже начала портиться, привлекая рой мух. Тихое их жужжание наполняло комнату, и Стоун обратил на это внимание. «Не забыть про мух», — подумал он.* * *
Старуха с седыми волосами и морщинистым лицом. Она с улыбкой покачивалась в петле, перекинутой через потолочную балку. Веревка терлась о балку, чуть поскрипывая. У ног старухи лежал конверт. На нем аккуратным, четким, неторопливым почерком: «Тому, кто найдет и поднимет». Стоун вскрыл конверт и прочел письмо:«День страшного суда близится. Разверзнутся земля и воды и поглотят весь род людской. Да смилостивится Всевышний над моею душой и над всеми, кто был ко мне милосерд. Остальные пусть убираются ко всем чертям. Аминь».Бертон выслушал и сказал: — Помешалась бабушка. Старческий маразм. Увидела, как все вокруг умирают, и тронулась… — И покончила с собой? — Очевидно. — Довольно странный способ самоубийства, вам не кажется? — Тот мальчишка тоже избрал эксцентричный способ… Стоун молча кивнул.
* * *
Рой Томсон жил один. Судя по замасленной спецовке, он был владельцем местной бензоколонки. Рой, видимо, налил в ванну воды, стал перед ней на колени, сунул в ванну голову и держал ее под водой, пока не умер. Когда они нашли его, тело уже закоченело, а голова все еще была в воде; вокруг никого, никаких следов борьбы. — Но это же немыслимо! — пробормотал Стоун. — Покончить с собой подобным способом просто невозможно…* * *
Лидия Эверетт, поселковая портниха, спокойно вышла во двор, села в кресло, облила себя бензином и чиркнула спичкой. Рядом с ее останками они обнаружили обгоревшую канистру из-под бензина.* * *
Шестидесятилетний Питер Арнольд сидел у себя в гостиной, выпятив грудь, в военной форме времен второй мировой войны. Тогда он дослужился до капитана и вот теперь опять стал капитаном перед тем, как выстрелить себе в висок из двенадцатимиллиметрового кольта. Крови вокруг не было, и старик выглядел почти смешно: сидит себе, расправив плечи, с чистенькой сухой дырочкой в голове. Рядом со стариком стоял магнитофон, и левая его рука покоилась на футляре. Бертон вопросительно глянул на Стоуна и нажал на клавишу. К ним обратился надтреснутый, раздраженный голос: — Вы не слишком спешили, как я погляжу… Но я все равно рад, что вы, наконец, прибыли. Нам нужно подкрепление. Бой, доложу я вам, был жестокий. Прошлой ночью при штурме высоты потеряли сорок процентов личного состава и двоих офицеров в придачу. Плохи дела, очень плохи. Если бы Гэри Купер был с нами! Нам очень нужны такие герои, как он, герои, которые сделали Америку сильной!.. Не могу передать вам, как это ужасно меня волнует, — ведь там, над нами, великаны в летающих блюдцах. Они сжигают нас заживо, душат газом. Вижу, как умирают наши люди, а у меня нет противогазов. Ни одного!.. Но я не намерен ждать. Я исполню свой долг. Жаль только, что у меня лишь одна жизнь, которую я могу отдать во имя своей страны… Лента продолжала крутиться, но голос умолк. Бертон выключил магнитофон. — Спятил, — сказал он. — Свихнулся начисто… Стоун кивнул. — Одни мгновенно погибли, другие… другие сошли с ума. — И тут мы опять возвращаемся к главному вопросу. Почему они погибли? В чем различие между теми и другими? — Быть может, разная степень иммунитета? — предположил Бертон. — Одни более подвержены этой инфекции. А у других проявилась защитная реакция, пусть временная. — Постойте-ка, — сказал Стоун, — есть же доклад летчика и пленка — здесь был живой человек. Старик какой-то в белой ночной рубахе… — Вы думаете, он еще жив? — Ну, не знаю. Но если одни продержались дольше, чем другие, если кто-то прожил достаточно долго, чтобы записать на пленку целую речь или перед тем, как повеситься, оставить записку, нельзя не поинтересоваться: а не мог ли кто-нибудь прожить еще дольше? Больше того, нет ли сейчас в поселке живых? В этот момент они и услышали плач. Сначала они решили, что это ветер: звук был тонюсенький, исчезающе слабый. Затем стали прислушиваться — сначала недоуменно, потом изумленно… Плач продолжался, перемежаясь с сухим, надрывным кашлем. Они выбежали на улицу. Звук был такой слабый, что трудно было понять, откуда он шел. Они бежали по улице, а звук, казалось, усиливался, и это подгоняло их. И вдруг плач смолк. Ученые застыли на месте, тяжело дыша. Они стояли посреди безлюдной улицы и недоуменно смотрели друг на друга. — Мы что, тоже с ума сошли? — спросил Бертон. — Да нет, — отозвался Стоун, — слышно было явственно. Они подождали. Минуту-другую все было тихо. Бертон окинул взглядом улицу, дома, фургон, оставшийся перед домом доктора Бенедикта. И тут плач возобновился — теперь очень громкий, тоскливый детский плач. Они пустились бежать. Это оказалось рядом, через два дома по правую руку. Перед домом, на тротуаре, лежали ничком мужчина и женщина, оба схватившись за грудь… Ученые, не останавливаясь, ворвались в дом. Плач слышался все громче, гулко отдаваясь в опустевших комнатах. Они кинулись на второй этаж и ворвались в спальню. Большая незастеленная двухспальная кровать. Комод, зеркало, шкаф. И детская кроватка. Склонившись над нею, они сдернули одеяла и увидели крошечное, краснолицее, бесконечно несчастное существо. Ребенок мгновенно замолчал и уставился на лица под прозрачными шлемами. Помолчал и залился опять.* * *
— Напугали мы его, — сказал Бертон. — Бедный малыш… Он неловко поднял младенца на руки и покачал его. Тот продолжал орать. Беззубый рот был широко раскрыт, щеки побагровели, на лбу проступили жилы. — Голодный, наверно, — догадался Бертон. Стоун сосредоточенно хмурился. — Совсем еще маленький. Месяца два, не больше. Мальчик или девочка? Бертон развернул пеленки. — Мальчик. Нужно его перепеленать. И накормить… — Он огляделся. — В кухне, наверно, есть какие-нибудь отвары… — Ни в коем случае, — заявил Стоун. — Кормить его нельзя… — Это еще почему? — Нельзя. Ни кормить, ни пеленать — ничего нельзя делать, пока мы не выберемся из Пидмонта. А может, режим питания как-то влияет на ход болезни? Может, не сразу погибли как раз те, кто давно не ел? Может, в пище ребенка были какие-то защитные вещества? Мало ли что может быть… — Он помолчал. — В любом случае рисковать мы не имеем права. Подождем, пока не поместим его в лабораторную обстановку… Бертон вздохнул. Он знал, что Стоун прав, но знал и то, что ребенок не кормлен по меньшей мере двенадцать часов. Что ж тут удивительного, что он кричит… — События приняли новый оборот, — сказал Стоун. — Этот ребенок для нас главный ключ к тайне, и надо сберечь его во что бы то ни стало. Я считаю, мы должны немедленно возвращаться. — Но мы ведь еще не подсчитали число жертв… — Не имеет значения. У нас есть такая ценная находка, на какую мы не могли и надеяться. Уцелевшее живое существо. Младенец на мгновение замолчал, сунул палец в рот и вопросительно посмотрел на Бертона. Убедившись, что еды не будет, он опять заревел. — Жаль, он не может рассказать нам, что здесь случилось… — А я надеюсь, что может, — заверил Стоун.* * *
Они остановили фургон на середине улицы и дали знак вертолету снизиться. Бертон держал в руках ребенка, Стоун — спутник. «Странные трофеи, — подумалось Стоуну, — из очень странного места под названием Пидмонт». Ребенок, наконец, замолчал, он просто устал плакать и уснул беспокойным сном, изредка просыпаясь, чтобы всхлипнуть несколько раз, и снова забываясь. Вертолет опустился, взметнув облако пыли. Бертон прикрыл лицо ребенка одеялом. Когда трап коснулся земли, Бертон не без труда вскарабкался наверх. Стоун стоял внизу и ждал своей очереди, держа на руках капсулу «Скуп», в облаке пыли, круговороте ветра, оглушенный ревом вертолета. И вдруг ощутил, что он на улице не один. Он обернулся и увидел человека. Это был очень старый человек. Редкие седые волосы, изможденное морщинистое лицо, босые ноги. Длинная ночная рубаха на нем была вся в грязи и пожелтела от пыли. Качаясь и спотыкаясь, старик брел к Стоуну. Грудь его под рубахой ходила ходуном. — Кто вы такой? — спросил Стоун, хотя узнал его сразу: это тот, кого они видели на пленке, заснятой со «Скевенджера». — Вы… — начал старик. — Кто вы такой? — Вы… вы это сделали… — Как вас зовут? — Не троньте меня… Я не как остальные… Дрожа от страха, он уставился на Стоуна, на его пластиковый костюм. «В самом деле, — подумал Стоун, — мы, наверно, кажемся ему какими-то чудищами. Марсианами, пришельцами из других миров». — Не троньте меня… — Да не тронем. Как вас зовут? — Джексон. Питер Джексон, сэр. Пожалуйста, не трогайте меня… — Он махнул рукой в сторону трупов, лежащих на улице. — Я не как остальные… — Не тронем мы вас, — повторил Стоун. — Других-то вы… — Нет, не мы. — Они все умерли. — Это не мы. — Врете! — закричал старик; глаза у него округлились. — Все вы врете! Вы не люди! Вы только притворяетесь! Вы знаете, что я человек больной. Вы знаете, что меня легко обмануть. Я больной человек. У меня кровь течет. У меня это… это… Он пошатнулся, схватился за живот и скорчился от боли. — Что с вами? Старик упал. Он побледнел и задыхался. На лице у него выступил пот. — Желудок, — выдавил он. — Это у меня желудок… Его вырвало, тяжело, с кровью. — Мистер Джексон… Но тот потерял сознание. Он лежал на спине с закрытыми глазами, и Стоун подумал было, что старик умер. Но затем увидел, чтогрудь его вздымается, хотя и очень-очень медленно. Спустился Бертон. — Кто это? — Тот самый странник в белой рубахе. Помогите поднять его в кабину… — Он жив? — Пока да. — Будь я проклят, — подвел черту Бертон.* * *
Чтобы поднять в вертолет обмякшее тело Джексона, пришлось использовать лебедку. Потом спустили трос еще раз и втянули в кабину спутник. И только после этого Бертон и Стоун заняли свои места в вертолете. Гермокостюмов они не сняли, а лишь подсоединили к ним свежие баллончики с кислородом, тем самым обеспечив себя воздухом еще на два часа. Теперь запаса должно было хватить до конца полета. Пилот связался с базой Ванденберг, и Стоун вызвал майора Мэнчика. — Что вы там обнаружили? — спросил Мэнчик. — Поселок мертв. У нас достаточно доказательств, что здесь действует совершенно необычный фактор. — Осторожнее, — предупредил Мэнчик. — Разговор идет по открытому каналу… — Знаю. Вы дадите запрос на применение директивы 7-12? — Попытаюсь. Вы хотите сразу же?.. — Да, немедленно. — Пидмонт? — Да. — Спутник захватили? — Разумеется. — Хорошо, — сказал Мэнчик. — Я дам запрос…Глава 8 Директива 7-12
Директива 7-12 представляла собой часть документации по программе «Лесной пожар» и предусматривала порядок действий на случай возникновения чрезвычайной биологической ситуации. Согласно этой директиве, на месте соприкосновения земной жизни с внеземными организмами надлежало взорвать термоядерный заряд ограниченной мощности. Кодовым наименованием директивы служило слово «Прижигание»: взрыв преследовал цель «прижечь» заразу, распылить на атомы и тем самым предотвратить возможность ее распространения. Операция «Прижигание» как пункт программы «Лесной пожар» была утверждена лишь после долгих препирательств между многими ведомствами — канцелярией президента, госдепартаментом, Министерством обороны и Комиссией по атомной энергии. Комиссия, и без того недовольная установкой ядерного устройства в самой лаборатории «Лесной пожар», всячески противилась включению операции в общую программу; госдепартамент и Министерство обороны указывали, что наземный ядерный взрыв, каковы бы ни были его цели, повлечет за собой серьезные международные осложнения. Президент в конце концов утвердил директиву 7-12 с оговоркой, что окончательное решение о взрыве бомбы при операции «Прижигание» он примет единолично. Стоуна подобная опека не устраивала, но другого выхода не было: на президента сильно давили, чтобы он отказался от этой директивы вообще, и даже на компромисс он пошел лишь после продолжительных споров. К тому же нельзя было пренебречь и докладом Гудзоновского института. Гудзоновскому институту по контракту было поручено изучить возможные последствия операции «Прижигание». В представленном институтом докладе рассматривались четыре принципиальные ситуации (сценарные разработки), при которых президент может оказаться перед необходимостью отдать приказ о начале операции «Прижигание». По степени серьезности эти сценарные разработки располагались в следующем порядке: 1. Спутник или пилотируемый космический корабль приземлился в ненаселенном районе Соединенных Штатов. В этом случае взрыв может быть произведен без особого шума и с незначительными жертвами. Русских можно неофициально информировать о причинах нарушения Московского договора 1963 года, запрещающего испытания в атмосфере. 2. Спутник или пилотируемый корабль приземлился в крупном американском городе. (В качестве примера был взят Чикаго.) В этом случае взрыв приведет к значительным разрушениям и жертвам и серьезным внутренним и несколько меньшим международным последствиям. 3. Спутник или пилотируемый корабль приземлился в крупном городе нейтралистской страны. (В качестве примера был взят Дели.) Операция «Прижигание» будет означать в этом случае американскую интервенцию с применением ядерного оружия для предотвращения дальнейшего распространения болезни. Сценарные разработки содержали семнадцать вариантов возможного развития американо-советских отношений после разрушения города Дели. Двенадцать из них непосредственно вели к термоядерной войне. 4. Спутник или пилотируемый корабль приземлился в каком-нибудь из крупных советских городов. В таком случае по плану операции «Прижигание» Соединенным Штатам Америки нужно будет оповестить Советский Союз о случившемся и предложить русским разрушить город самим. Сценарные разработки Гудзоновского института предусматривали шесть возможных вариантов дальнейшего развития американо-советских отношений, и все шесть вариантов кончались войной. Исходя из этого было рекомендовано, чтобы Соединенные Штаты, в случае приземления спутника на территории Советского Союза или социалистических стран, хранили полное молчание. В основе такого предложения лежал прогностический расчет, что эпидемия в России унесет от двух до пяти миллионов человек, в то время как взаимные термоядерные удары и контрудары обойдутся по меньшей мере в 250 миллионов жизней. После ознакомления с докладом Гудзоновского института президент и его советники решили, что контроль над операцией «Прижигание» и ответственность за нее должны оставаться в руках политиков, а не ученых. Разумеется, конечные последствия такого подхода в то время никто не мог себе представить. Решение по докладу Мэнчика Вашингтон принял меньше чем через час. Мотивы решения президента так и остались неясны, но суть его была весьма проста: Президент почел за благо отложить применение директивы 7-12 на срок от 24 до 48 часов. Вместо бомбардировщиков он вызвал национальную гвардию и приказал ей оцепить район вокруг Пидмонта в радиусе ста шестидесяти километров. И стал ждать, что будет дальше.Глава 9 Флэтрок
Дипломированный хирург Марк Уильям Холл сидел на тесном заднем сиденье истребителя «F-104», упершись глазами в папку, лежавшую на коленях. В последнюю минуту перед вылетом Ливитт передал ему эту папку — тяжелую, толстую кипу бумаг в серой картонной обложке. Предполагалось, что Холл прочтет все это в полете, однако «F-104» был не слишком приспособлен для чтения: места едва хватало, чтобы держать руки на коленях, не говоря уже о том, чтобы раскрыть папку и читать. И все-таки Холл ухитрялся читать. На обложке печатными буквами по трафарету было выведено «Лесной пожар», а ниже шла зловещая надпись: Все материалы настоящего дела совершенно секретны Ознакомление с ними лиц, не имеющих на то полномочий, карается тюремным заключением сроком до 20 лет и штрафом 20 тысяч долларов.* * *
Когда Ливитт вручил ему папку, Холл прочел предупреждение и присвистнул. — Не принимайте этого всерьез, — откликнулся Ливитт. — А что, только стращают? — Черта с два! Если в эту папку заглянет кто-нибудь, кому не положено, он просто-напросто исчезнет… — Очень мило!.. — Прочтете, тогда увидите, почему, — сказал Ливитт. Полет продолжался час сорок минут. Час сорок минут полнейшей, сверхъестественной тишины — скорость самолета в 1,8 раза превышала скорость звука. Холл пролистал почти всю папку; прочитать эти материалы ему оказалось не под силу. Многие страницы объемистой папки были заполнены перекрестными ссылками и служебными заметками, начисто ему непонятными. Первая страница была не менее заумна, чем последующие:Стр. 1 (всего 274 страницы) ПРОГРАММА: «Лесной пожар» КОМПЕТЕНЦИЯ: НАСА — Медслужба армии ГРИФ: совершенно секретно. КЛАССИФИКАЦИЯ: государственной важности. СОДЕРЖАНИЕ: создание особо секретной лаборатории с целью предотвратить распространение токсичных внеземных агентов. СОПУТСТВУЮЩИЕ ПРОГРАММЫ: «Чистота», «Нуль-загрязнение», «Прижигание». КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ: Строительство лаборатории предписано распоряжением президента в январе 1965 г. Начало проектирования — март 1965 г. Консультации — Форт-Детрик и «Дженерал дайнэмикс» — июль 1965 г. Рекомендована постройка многоэтажного комплекса в пустынной местности для изучения возможных или вероятных вредоносных агентов. Спецификация рассмотрена в августе 1965 г. Утверждена с поправками тогда же. Окончательный проект составлен и зарегистрирован Медслужбой армии под кодовым наименованием «Лесной пожар» (копии: Детрик, Хоукинз). Площадка для строительства на северо-востоке штата Монтана рассмотрена в августе 1965 г. Площадка на юго-западе штата Аризона рассмотрена в августе 1965 г. Площадка на северо-западе штата Невада рассмотрена в сентябре 1965 г. Площадка в Неваде утверждена в октябре 1965 г. Строительство закончено в июле 1966 г. Финансирование по бюджету НАСА, Медслужбы армии, Министерства обороны (графа — неподотчетные резервы). Ассигнования на содержание и персонал лаборатории утверждены конгрессом по той же графе. Основные последующие изменения: микропористые фильтры — см. стр. 74. Самоликвидационное устройство (ядерное) — стр. 88. Демонтирование ультрафиолетовых излучателей — стр. 81. Теория самоликвидации (теория решающего голоса) — стр. 255.На второй странице были приведены основные параметры системы в целом, разработанные группой первичного планирования программы «Лесной пожар». Здесь была изложена общая конструктивная идея: лаборатория располагается на нескольких примерно однотипных горизонтах, и чем ниже уровень, тем он более стерилен.Штатное расписание из настоящего дела изъято.Данные по кадрам — только в делах Медслужбы армии («Лесной пожар»).
Стр. 2 (всего 274 страницы) ПРОГРАММА: «Лесной пожар» Основные параметры 1. Предусматривается пять уровней: Первый уровень. Не обеззараженный, но чистый. По стерильности соответствует больничной операционной или «чистому цеху» по техническим условиям НАСА. Вход без предварительного карантина. Второй уровень. Минимальная стерилизация — гексахлорофеновая и метилтолуоловая ванны без полного погружения. Карантин в течение часа со сменой спецодежды. Третий уровень. Усиленная стерилизация — ванна с полным погружением, ультрафиолетовое облучение, обязательный двухчасовой карантин для предварительных лабораторных исследований. Разрешен допуск персонала при наличии бестемпературных инфекций верхних дыхательных и мочеполовых путей. Допускается также вирусная симптоматика. Четвертый уровень. Максимальная стерилизация — полное погружение последовательно в биокаиновую, монохлорофеновую, ксантолизиновую и профиновую ванны с промежуточным ультрафиолетовым и инфракрасным облучением в течение тридцати минут. Запрещен допуск лиц с любыми видами инфекции, обнаруживаемыми симптоматически или по клиническим данным. Ежедневная медицинская проверка всего персонала. Карантин — шесть часов. Пятый уровень. Многократная стерилизация — без ванн и анализов, но с уничтожением спецодежды два раза в день. Профилактическое введение антибиотиков в течение сорока восьми часов. Ежедневная проверка на привнесенную инфекцию на протяжении первых восьми дней пребывания. 2. На каждом уровне имеются: а) жилые помещения (индивидуальные); б) помещения для отдыха, в том числе кинозал и зал для спортивных игр; в) кафетерий-автомат; г) библиотека — ведущие периодические издания, размноженные на аппарате «Ксерокс», рассылаются из главной библиотеки на первом уровне или передаются по телевидению; д) убежище — особонадежный антимикробный комплекс с полной защитой на случай заражения уровня; е) лаборатории: 1) биохимическая, со всем необходимым оборудованием для автоматического анализа аминокислотного состава, определения последовательности аминокислот, окислительно-восстановительного потенциала, жиров и углеводов у людей, животных и других объектов; 2) патогистологическая, с электронным, фазово-контрастным и световым микроскопами, микротомами и лечебными кабинетами. На каждом уровне — пять штатных технических работников. Секционный зал. Комната для подопытных животных; 3) микробиологическая, со всем необходимым оборудованием для исследования роста, питания, а также для аналитических и иммунологических исследований. Секции бактериологическая, вирусологическая, паразитологическая и т. д.; 4) фармакологическая, со всеми необходимыми материалами для изучения дозировок и специфичности действия известных соединений на рецепторы. Постоянный запас лекарственных средств, в том числе наркотиков (см. приложение); 5) главный зал подопытных животных: 75 генетически чистых мышей, 27 крыс, 17 кошек, 12 собак, 8 приматов; 6) резервная лаборатория для непредвиденных экспериментов; ж) медицинская часть для лечения персонала, включая операционную на случай неотложного хирургического вмешательства; з) средства связи для бесперебойного поддержания видеотелефонной и другой связи между уровнями.Читая дальше, Холл узнал, что на самом верхнем, первом уровне расположен крупный комплекс электронно-вычислительных машин для анализа поступающей информации, который обслуживает все уровни. Такая система была признана приемлемой, поскольку при решении биологических задач реальное астрономическое время не имеет особого значения по сравнению с возможностью полного использования машинного времени; к тому же комплекс способен обрабатывать несколько задач одновременно. Он продолжал листать папку в поисках раздела, который его заинтересовал — «Гипотеза решающего голоса», — и наткнулся на весьма необычную страницу.
Проверяйте нумерацию страницЕсли обнаружите, что какой-либо страницы не хватает, докладывайте немедленноПроверяйте нумерацию страниц
Стр. 255 (всего 274 страницы) По распоряжению Министра обороны данная страница из настоящего дела изъята НОМЕР СТРАНИЦЫ: двести пятьдесят пять (255) Кодовое наименование программы: «Лесной пожар» СОДЕРЖАНИЕ ИЗЪЯТОГО МАТЕРИАЛА: Гипотеза решающего голоса ДЛЯ СВЕДЕНИЯ ЧИТАЮЩЕГО: данная страница изъята в соответствии с установленными правилами. Докладывать об ее отсутствии нет необходимости.Холл хмурился, разглядывая страницу и пытаясь уразуметь, что это значит, когда его окликнул пилот: — Доктор Холл! — Да? — Только что прошли последний контрольный пункт. Через четыре минуты посадка… — Хорошо. — Холл помолчал, потом спросил: — Вам известно, где мы садимся? — Полагаю, во Флэтроке, штат Невада… — Ясно, — сказал Холл. Через несколько минут самолет выпустил закрылки и начал гасить скорость.
* * *
Невада — идеальное место для базы «Лесной пожар». Из пятидесяти штатов это седьмой по размерам территории и сорок девятый по численности населения, иначе говоря, самый малонаселенный штат после Аляски. А если учесть, что из 440 тысяч жителей «Серебряного штата» 85 процентов сосредоточены в трех городах — Лас-Вегасе, Рино и Керзон-Сити — и что средняя плотность населения здесь всего 1 человек на квадратный километр, то для выполнения программ, подобных «Лесному пожару», лучших условий просто не придумаешь. Не случайно на территории Невады размещено так много секретных баз. Наряду с известным атомным полигоном Винтон-Флэтс Невада может похвастаться станцией сверхвысоких энергий в Мартиндейле и координационным центром ВВС вблизи поселка Лос-Гадос. Большинство таких учреждений расположено в южной части штата — они родились еще до того, как Лас-Вегас разросся и стал привлекать по 20 миллионов гостей в год. В более поздние времена для правительственных исследовательских станций была облюбована северо-западная, почти безлюдная окраина штата. В секретных списках Пентагона значится пять новых объектов в этом районе; чем там занимаются — никому не известно.Глава 10 Первый уровень
Холл приземлился сразу после полудня, в самое жаркое время суток. Небо было бледное, безоблачное, солнце нещадно палило, и когда Холл шел по взлетной полосе к единственному строению — приземистому железному бараку, то, невзирая на февраль, размягченный асфальт проминался под ногами. Холл подумал даже, что аэродром этот, вероятно, предназначен в основном для ночных полетов: ночами здесь холодно, и асфальт, естественно, твердеет… Внутри барака была прохлада — ее поддерживали два массивных рокочущих кондиционера. В углу приткнулся карточный столик, и за ним два летчика играли в покер, попивая кофе; в другом углу часовой с автоматом на ремне разговаривал по телефону. На Холла часовой даже и не глянул. Рядом с телефоном стояла кофеварка. Холл подошел к ней вместе со своим пилотом, и они налили себе по чашке. — А где же городок? — спросил Холл, глотая кофе. — Когда мы подлетали, я что-то ничего не видел. — Не знаю, сэр. — Вы что, никогда здесь не бывали? — Никак нет, сэр. Этот аэродром — в стороне от основных маршрутов… — Кого же он тогда обслуживает?.. Летчик не ответил — в комнате появился Ливитт и жестом подозвал Холла. Тот последовал за микробиологом в конец барака, и они вышли снова в полдневную теплынь, к светло-голубой легковой машине. На ней не было ни номера, ни других опознавательных знаков; не было и шофера. Ливитт втиснулся за руль и кивнул Холлу, чтобы тот сел рядом. — Невысоко нас тут ценят, я вижу, — сказал Холл, когда машина тронулась. — Еще как ценят! Просто шоферов здесь не держат. Численность персонала сокращена до минимума. Чтобы поменьше было праздных болтунов. Они ехали по унылой всхолмленной местности. Вдали маячили голубые горы, дрожащие в полуденном мареве. Дорога была ухабистая и пыльная, казалось, она заброшена много лет назад. Холл спросил, как это понять. — Надувательство, — усмехнулся Ливитт. — Пришлось немало повозиться с этой дорожкой. Она обошлась в пять тысяч долларов… — Почему? Ливитт пожал плечами. — Надо было убрать следы тракторов. Здесь и по соседним дорогам перевезено в разное время до черта всякого тяжелого оборудования. И нам совершенно не нужны расспросы… — Кстати, о предосторожностях, — заметил Холл, помолчав. — Я в самолете читал материалы. Там упоминается ядерный самоликвидатор… — Ну и что? — Он существует? — Существует. Для организаторов лаборатории «Лесной пожар» это устройство было в свое время форменным камнем преткновения. Стоун и другие настаивали на том, чтобы право окончательного решения — взрывать или не взрывать — оставалось за ними. Комиссия по атомной энергии и исполнительные власти упирались. Ведь правительство никогда еще не выпускало контроль над ядерным устройством из своих рук. Стоун утверждал, что, если в лаборатории произойдет утечка, у них попросту не будет времени, чтобы запросить Вашингтон и получить санкцию президента. Прошло немало месяцев, прежде чем президент внял этим доводам. — Я там прочитал, — сказал Холл, — что устройство связано с какой-то «гипотезой решающего голоса». — Так оно и есть. — Но в чем там дело? Эта страница из моей папки изъята. — Знаю, — сказал Ливитт. — Мы поговорим об этом потом.* * *
Машина свернула с выщербленного асфальта на грунтовую дорогу и подняла такое облако пыли, что пришлось закрыть все окна. Холл достал сигарету. — Это ваша последняя, — предупредил Ливитт. — Ладно. Дайте хоть эту выкурить со вкусом… По правую руку мелькнул щит с надписью «Государственная собственность. Вход воспрещен», но ни забора, ни охраны, ни собак не было — один только это обшарпанный, облезлый щит. — Грандиозные меры безопасности, — заметил Холл. — Не беспокойтесь, нас охраняют гораздо лучше, чем кажется. Просто мы стараемся не привлекать внимания… Они проехали еще километра полтора, подскакивая на ухабах, и наконец перевалили через бугор. Перед Холлом открылся круг метров ста в диаметре, обнесенный высоким крепким забором, с колючей проволокой поверху. Внутри круга на неубранном кукурузном поле стояло небольшое деревянное здание. — Кукуруза? — удивился Холл. — А что? Разве не остроумно? Подъехали к воротам. Навстречу вышел человек в грубых фермерских штанах и тенниске, с бутербродом в руке. Энергично работая челюстями, он отпер ворота. Потом подмигнул, улыбнулся и, не переставая жевать, махнул, чтобы проезжали. Вывеска у ворот гласила: Государственная собственность Министерство сельского хозяйства США Опытная станция по освоению пустынных земель Ливитт провел машину в ворота, затормозил у деревянного здания и вылез, оставив ключ в замке. Холл последовал за ним. — А теперь куда? — В дом, — ответил Ливитт. Они вошли в здание и попали прямо в небольшую комнату. У шаткого столика сидел мужчина в ковбойской шляпе и клетчатой рубахе с плетеным галстуком. Он читал газету и, как тот сторож у ворот, закусывал. Подняв на них глаза, он добродушно осклабился. — Привет, — сказал он. — Здравствуйте, — ответил Ливитт. — Могу помочь? — Да мы проездом, — ответил Ливитт. — Едем в Рим. Мужчина кивнул. — А сколько времени? — Часы вчера остановились, — ответил Ливитт. — Обида какая, — сказал мужчина. — А все из-за жары… Удовлетворенный ответами, мужчина снова кивнул. Они прошли мимо него, через дверь и по коридору. С дверей по обе стороны на них смотрели написанные от руки печатными буквами таблички: «Выращивание саженцев», «Контроль влажности», «Анализ почв». В комнатах работало с полдюжины людей, разношерстно одетых и, по всей видимости, занятых делом. — Это настоящая сельскохозяйственная станция, — пояснил Ливитт. — Если надо, тот мужчина может провести вас по комнатам и растолковать, чем занимается станция и какие опыты на ней поставлены. В основном они тут пытаются вывести сорт кукурузы для возделывания на сухих высокощелочных почвах… — А «Лесной пожар»?.. — Здесь. Ливитт открыл дверь, украшенную табличкой «Склад», и Холл увидел узкую каморку, заваленную граблями, мотыгами и шлангами для поливки. — Входите же… Холл вошел. Ливитт закрыл дверь — и Холл почувствовал, как пол начал проваливаться под ногами и они поехали куда-то вниз вместе с граблями и прочим барахлом. Через несколько мгновений они очутились во вполне современной комнате, освещенной лампами дневного света. Стены были выкрашены в красный цвет. Комната была пустой, если не считать прямоугольного ящика по пояс человеку, похожего на лекционную кафедру. Сверху ящик прикрывало светящееся зеленоватое стекло. — Подойдите к анализатору, — предложил Ливитт. — Руки положите на стекло ладонями вниз. Холл так и сделал. Пальцы слегка кольнуло, и ящик издал гудящий звук. — Все в порядке. Отойдите. Ливитт в свою очередь положил руки на ящик, подождал, когда тот загудит, и сказал: — Теперь, пожалуйста, сюда. Вас интересовали меры безопасности. Сейчас, прежде чем мы войдем в основные помещения, я вам кое-что покажу… — А что это за ящик? — Анализатор отпечатков пальцев и ладоней. Работает автоматически. Считывает до десяти тысяч дерматографических линий, так что ошибки быть не может. В блоке памяти у него заложены данные обо всех, кому разрешен доступ к «Лесному пожару». Ливитт толкнул дверь в углу. За нею оказалась другая дверь с надписью «Охрана», бесшумно скользнувшая в сторону. Они вошли в затемненную комнату, где в окружении панелей с множеством светящихся шкал сидел один-единственный человек. — Здравствуйте, Джон, — сказал Ливитт. — Как дела? — Спасибо, доктор Ливитт, неплохо. Я видел, как вы подъехали. Ливитт познакомил Холла с дежурным, и тот показал новичку свое хозяйство. На холмах вокруг базы были надежно укрыты два обзорных радиолокатора, которые контролировали подступы к ней. Немного ближе к ограде располагалось кольцо закопанных в грунт датчиков, сигнализирующих о приближении любого живого существа весом более сорока килограммов. — Мы еще ни разу никого не упустили, — сказал дежурный. — А если и недоглядим… — Он пожал плечами и, повернувшись к Ливитту, спросил: — Покажем ему собачек?.. — Покажем, — ответил Ливитт. Они прошли в соседнюю комнату. В ней сильно пахло зверинцем. Там стояли девять просторных клеток с девятью немецкими овчарками, самыми рослыми, каких Холлу когда-либо доводилось видеть. Едва завидев людей, собаки принялись лаять, но Холл не услышал ни звука. Он изумленно смотрел, как они разевают пасти и трясут головами, будто лают, — и все равно ни звука. — Это сторожевые псы армейской дрессировки, — сказал дежурный. — Злобные, как черти. Прогуливаешь их — и то приходится надевать защитный костюм и толстые перчатки. Голосовые связки у них вырезаны, потому их и не слышно. Безмолвные злобные черти… — А приходилось вам… гм… использовать этих милых собачек? — Нет, — сказал дежурный. — К счастью, не приходилось.* * *
Маленькая комната со шкафчиками. На одном из них Холл увидел свою фамилию. — Здесь переодеваемся, — пояснил Ливитт. Кивнул на вешалку с розовыми комбинезонами в углу. — Снимайте с себя все и надевайте один из этих… Холл быстро переоделся. Просторный комбинезон застегивался сбоку на молнию. Потом они зашагали дальше по коридору. Внезапно раздался резкий звонок, и коридор перед ними перегородила решетка. Над головами замигала белая лампочка. Холл растерялся. Ливитт поспешно отвернулся от слепящих вспышек. Холлу это показалось странным, но по-настоящему он вспомнил об этом лишь несколько дней спустя. — Что-то не так, — сказал Ливитт. — Вы все с себя сняли? Кольцо, часы, совершенно все? Холл глянул на правую руку — часы остались при нем. — Идите назад, — сказал Ливитт, — и положите часы в свой шкафчик. Холл повиновался. Когда он вернулся и они продолжили свой путь, решетка не закрылась и звонок не зазвонил. — Тоже автоматика? — поинтересовался Холл. — Конечно, — сказал Ливитт. — Реагирует на любой посторонний предмет. Признаться, мы немного беспокоились, как быть с искусственными глазами, вставными зубами, сердечными стимуляторами, с любыми протезами вообще. Но, по счастью, ни у кого на базе таких протезов нет… — А пломбы? — Устройство запрограммировано так, что на пломбы оно не реагирует. — Как оно работает? — Что-то там с емкостными сопротивлениями. Я в этом не особенно разбираюсь… Перед ними вспыхнуло табло:Вы вступаете на первый уровень Следуйте в кабинет контроля иммунизацииХолл заметил, что все стены выкрашены в красный цвет. — Да, — подтвердил Ливитт. — У каждого уровня свой цвет: у первого — красный, у второго — желтый, у третьего — белый, у четвертого — зеленый, у пятого — голубой… — При выборе цветов придерживались какой-нибудь определенной системы? — Кажется, несколько лет назад на флоте собрали данные по психологическому воздействию цветового окружения, — ответил Ливитт. — Ну, а мы этими данными воспользовались… Они подошли к кабинету иммунизации. Дверь скользнула в сторону, открыв три застекленные будки. — Садитесь в любую. — И тут автоматика? — Разумеется… Холл вошел в будку и закрыл за собой дверь. В будке было много всякой сложной аппаратуры и стояла кушетка. Перед нею — телевизионный экран, на котором светилось несколько точек.
— Прошу сесть, — раздался тусклый металлический голос. — Прошу сесть. Прошу сесть. Холл сел. — Следите за экраном. Лягте на кушетку так, чтобы точки погасли все до одной. Он взглянул на экран и заметил теперь, что расположение точек примерно соответствует контурам человеческого тела. Он поерзал на кушетке, и точки одна за другой исчезли. — Очень хорошо, — продолжал голос. — Приступим. Прошу назвать свою фамилию и имя. Сначала фамилию, затем имя. — Марк Холл. — Прошу назвать свою фамилию и имя. Сначала фамилию, затем имя. Одновременно на экране засветились слова: Ответ не кодируется — Холл Марк. — Благодарю вас, — сказал голос. — Прочитайте стишок «У попа была собака». — Бросьте шутить, — сказал Холл. Последовала пауза. Из динамика доносился лишь слабый гул и щелканье реле. Наконец экран засветился снова: Ответ не кодируется — Прошу прочитать стишок «У попа была собака». Чувствуя себя совершенным идиотом, Холл начал: — У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он ее убил… Снова пауза. Затем голос: — Благодарю вас. И на экране зажглось:* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
Анализаторы удостоверяют личность— Прошу слушать внимательно, — сказал металлический голос. — На все последующие вопросы вы будете отвечать «да» или «нет». Воздерживайтесь от других ответов. Делали ли вам прививку от оспы на протяжении последних двенадцати месяцев? — Да. — От дифтерии? — Да. — От тифа и паратифа А и Б? — Да. — От столбняка? — Да. — От желтой лихорадки? — Да, да, да! Все прививки делали… — Прошу отвечать односложно. Несоблюдение правил влечет за собой пустую трату ценного машинного времени. — Да, — повторил Холл, присмирев. Когда его вовлекли в группу «Лесной пожар», он подвергся предохранительным прививкам от всего на свете, включая чуму и холеру, и эти прививки возобновлялись каждые шесть месяцев; кроме того, ему впрыснули гамма-глобулин против вирусных инфекций. — Болели ли вы когда-либо туберкулезом или другим микобактериальным заболеванием, не было ли у вас положительной кожной реакции на туберкулез? — Нет. — Болели ли вы когда-либо сифилисом или другим спирохетным заболеванием, не было ли у вас положительной серологической реакции на сифилис? — Нет. — Не было ли у вас за последний год болезней, вызванных грамположительной бактериальной флорой, например стрептококковой, стафилококковой или пневмококковой? — Нет. — Болезней, вызванных грамотрицательным возбудителем, например гонококком, менингококком, протеем, псевдомонасом, сальмонеллой или шигеллой? — Нет. — Нет ли и не было у вас грибковых заболеваний, в том числе бластомикоза, гистоплазмоза или кокцидиомикоза, не было ли у вас положительной кожной реакции на грибковые заболевания? — Нет. — Не было ли у вас в недавнем прошлом какой-либо вирусной инфекции, включая полиомиелит, гепатит, мононуклеоз, свинку, корь, ветряную оспу, лишай? — Нет. — Бородавки есть? — Нет. — Страдаете ли от какой-либо известной вам аллергии? — Да. На пыльцу крестовика лугового. На экране появились слова: Клестовик роговой И через секунду: Ответ не кодируется — Прошу ответ повторить для наших блоков памяти медленнее и отчетливее. Холл старательно выговорил: — Крестовик луговой. На экране зажглось: Крестовик луговой закодировано — Страдаете ли аллергией к белковым веществам? — продолжал голос. — Нет. — Опрос закончен. Прошу раздеться и лечь на кушетку, как прежде, чтобы все точки исчезли. Он повиновался. Мгновение спустя над ним повисла и опустилась совсем близко к телу ультрафиолетовая лампа на длинном кронштейне: рядом с ней было укреплено нечто вроде объектива. Холл увидел, как параллельно движению лампы на экране проступает развертка контуров его тела, начиная с ног.Холл Марк
………………………………………………………….. ………………………………………………………….. ………………………………………….IIIIIIIII………. ………………………………………….IIIIIIIII………. …………………………………IIIIIIII..IIIIIIIII………. …………………………IIIIIII..IIIIIIII..IIIIIIIII………. …………………………IIIIIII..IIIIIIII..IIIIIIIII………. …………………IIIII….IIIIIII..IIIIIIII..IIIIIIIII………. ………………..IIIIIII…IIIIIII..IIIIIIII..IIIIIIIII………. …………………IIIIIII..IIIIIII..IIIIIIII..IIIIIIIII………. ……………IIII…IIIIII..IIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIII………. …………..IIIIII…IIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIII………. ……………IIIIIII.IIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIII………. …………….IIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIII……… ……………..IIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIII…….. ………………IIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIII…….. ……………….IIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIII…….. ………………..IIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIII…….. ………………..IIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIII…….. ………………..IIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIII……… ………………..IIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIII………
— Производится обследование на грибок, — сообщил голос. Через несколько минут Холлу было предложено перевернуться на живот, и процедура повторилась сначала. Потом ему велели снова лечь на спину, погасив точки на экране. — Сейчас будут произведены замеры физических параметров, — продолжал голос. — Просьба не шевелиться на протяжении всего осмотра. К нему змеями протянулись всевозможные провода с датчиками, и манипуляторы прижали их к телу. Назначение некоторых датчиков было ему понятно, например с полдюжины присосков на грудь — для электрокардиограммы, двадцать один на голову — для электроэнцефалограммы. Но датчики крепились и на живот, и на руки, и на ноги. — Поднимите левую руку, — приказал голос. Холл подчинился, и спустившаяся сверху механическая рука, на которой по обе стороны были укреплены электрические глаза, обследовала его руку. — Положите ладонь на панель слева. Не двигайтесь. При введении иглы в вену вы почувствуете легкий укол. На экране вспыхнуло цветное изображение руки Холла — на голубом фоне зеленым узором проступали вены. Машина, видимо, была чувствительна к температуре тканей и органов человека. Он собрался было выразить протест, но тут ощутил резкий укол. Взглянул опять на экран. Игла вошла в вену. — Теперь только лежите спокойно. Расслабьтесь. Секунд пятнадцать механизмы жужжали и щелкали. Затем все провода были убраны. Механические руки аккуратненько наложили на место укола заплатку из лейкопластыря. — Замеры физических параметров окончены. — Можно одеться? — Пожалуйста, сядьте и повернитесь правым плечом в сторону телеэкрана. Вам будут сделаны пневмоинъекции. Из стены выползла пушка на длинном кабеле, прижалась дулом к предплечью и выстрелила. Он услышал шипение и ощутил боль. — Теперь можете одеться, — сказал голос. — Имейте в виду, что в течение нескольких часов у вас может быть легкое головокружение. Вы подверглись принудительной иммунизации, вам введен гамма-глобулин. Если закружится голова, посидите. Если появится сильная реакция — тошнота, рвота, повышенная температура, — немедленно сообщите об этом врачу, обслуживающему соответствующий уровень. Все ясно? — Да. — Выход направо. Спасибо за точное выполнение всех указаний. Обследование закончено.
* * *
Холл шел за Ливиттом по длинному красному коридору. Рука все еще побаливала. — Ну и машина, — сказал он. — Постарайтесь, чтобы Медицинская ассоциация о ней не пронюхала. — Уже постарались… Электронный анализатор организма был сконструирован фирмой «Сандеман индастриз» еще в 1965 году по общему правительственному заказу на разработку системы датчиков для контроля за жизнедеятельностью в условиях космического полета. Тогда правительство имело в виду, что такая установка, хотя и стоит ни много ни мало 87 тысяч долларов, со временем заменит врача как диагноста. Всем было ясно, конечно, что привыкнуть к новой машине и больным и врачам будет не так-то просто. Впрочем, анализатор не предполагалось рассекречивать до 1971 года, да и после этого срока правительство собиралось дать разрешение на его приобретение только крупнейшим лечебным учреждениям. Холл заметил, что стены коридора слегка искривлены. — Где мы, собственно, сейчас находимся? — На периметре первого уровня. Слева от нас лаборатории. Справа — ничего, кроме массива скальных пород. По коридору прошли несколько человек, одетых в розовые комбинезоны; вид у всех был деловитый и озабоченный. — А где остальные из нашей группы? — спросил Холл. — Вот они. Ливитт распахнул дверь с табличкой «Конференц-зал № 7», и они попали в комнату с большим дубовым столом посередине. У стола стоял Стоун, подтянутый и бодрый, будто только что принял холодный душ, а рядом с ним Бертон, какой-то жалкий и растерянный, с устало-испуганным выражением глаз. Они поздоровались и сели за стол. Стоун достал из кармана два ключа, один серебристый, другой красный. Красный ключ Стоун протянул Холлу: — Повесьте на шею. Холл уставился на ключ. — Что это такое? — Боюсь, что Марк еще ничего не знает о решающем голосе, — вставил Ливитт. — Я думал, он в самолете прочтет… — Ему достался экземпляр с купюрами. — А, вот оно что… — Стоун повернулся к Холлу. — Так вы ничего не знаете о решающем голосе? — Ничего. — Холл хмуро глядел на ключ. — И никто вам не говорил, что важнейшим доводом в пользу вашего зачисления в группу было то, что вы холостяк?.. — А причем тут… — А при том, — сказал Стоун, — что вы и есть этот «решающий голос». Вы ключ ко всему этому делу. В буквальном смысле слова. Он взял серебристый ключ и направился в дальний угол комнаты. Нажал на потайную кнопку, и кусок деревянной панели ушел в стену, обнажив блестящий металлический пульт. Стоун вставил свой ключ в прорезь и повернул его. На пульте зажглась зеленая лампочка. Он чуть отступил, и панель вернулась на место. — Ниже самого нижнего, пятого уровня «Лесного пожара» находится ядерное самоликвидационное устройство, — сказал Стоун. — Управляется оно отсюда, из лаборатории. Только что, всунув ключ в замок, я поставил механизм на боевой взвод. Теперь устройство готово к взрыву. Ключ вставлен намертво, и вынуть его нельзя. Ваш ключ, наоборот, можно и вставить и вытащить. Детонатор бомбы срабатывает с трехминутным замедлением. Эти три минуты даются вам на то, чтобы еще подумать и, если найдете нужным, отменить взрыв. Холл по-прежнему тупо смотрел на ключ. — Но почему именно я? — Потому что вы холостяк. Один из участников группы обязательно должен быть неженатым. Стоун открыл портфель, вынул оттуда папку и подал Холлу. — Прочтите… Это был еще один экземпляр материалов по «Лесному пожару». — Страница 255, — уточнил Стоун. Холл отыскал ее.ПРОГРАММА: «Лесной пожар» ИЗМЕНЕНИЯ: 1. Микропористые фильтры для установки в вентиляционной системе, по первоначальному проекту — однослойные полистироловые фильтры с максимальным захватом 97,4 %. Заменены в 1966 г. фильтрами Апджона, способными задерживать организмы размером 1 микрон. При захвате каждым слоем до 90 % трехслойный фильтр обеспечивает захват 99,9 %. Остаточная возможность заражения, равная 0,1 %, практического значения не имеет. Стоимость четырех-или пятислойных фильтров, уменьшающих возможность заражения до 0,001 %, признана несоразмерной с увеличением надежности. Допуск в 1/1000 признан достаточным. Монтаж закончен 8.12.1966. 2. Ядерное самоликвидационное устройство, реконструкция замедляющего устройства взрывателя. См. дело КАЭ/МО 77-12-0918. 3. Ядерное самоликвидационное устройство, изменение графика технического обслуживания активной зоны. См. дело КАЭ/Варбург 77-14-0014. 4. Ядерное самоликвидационное устройство, изменение процедуры принятия окончательного решения. См. дели КАЭ/МО 77-14-0023. Краткая справка прилагается Справка о гипотезе решающего голоса. Впервые рассмотрена в качестве нулевой гипотезы консультативным комитетом по программе «Лесной пожар». Сформулирована на основе проведенных ВВС (Объединенное командование ПВО Северо-Американского континента) тестов на определение способности командиров принимать решения, влекущие за собой гибель людей. Тесты предусматривали принятие решений по десяти различным вводным с заранее заданными альтернативами, разработанными психиатрическим отделением клиники Уолтера Рида на основе многократного анализа тестов, проведенного отделом биостатистики Национального института здравоохранения в Бетесде. Тесту подверглись летчики стратегической авиации, наземный персонал, офицеры штаба ПВО и другие лица, по роду службы обязанные принимать решения или предпринимать самостоятельные действия. Десять вводных были разработаны Гудзоновским институтом; по каждой из вводных испытуемые должны были принять решение в форме «да» или «нет». Все решения были сопряжены с уничтожением объектов противника термоядерными или химико-бактериологическими средствами. Данные по 7420 испытуемым обработаны по программе H1H2 многофакториального дисперсионного анализа; последующая обработка — по программе «Ановар»; окончательное просеивание данных по программе «Классификация», сущность которой охарактеризована отделом биостатистики Национального института здравоохранения следующим образом: Цель настоящей программы — установить эффективность распределения отдельных лиц по различным группам на основании объективных количественных оценок. Программа позволяет установить границы групп и вероятностную достоверность классификации отдельных лиц как функции определенных данных. Программа предусматривает выдачу ЭВМ средних оценок по группам, пределов достоверности разграничения, оценки отдельных испытуемых.К. Г. Боргранд, доктор наукНациональный институт здравоохранения
Результаты изучения гипотезы решающего голоса По некоторым параметрам теста лица, не имеющие семьи, действовали иначе, чем семейные. Гудзоновский институт подготовил усредненные, «теоретически правильные» решения, полученные по аналогичным вводным на ЭВМ. На основе сравнения ответов различных групп испытуемых с этими решениями выведен индекс дееспособности, показатель числаправильных решений.Из этих данных явствует, что женатые мужчины принимают правильное решение лишь один раз из трех, в то время как холостые — четыре раза из пяти. Группа холостых мужчин была затем разделена на подгруппы в поисках возможно более точной классификации.Индекс ………… Группа дееспособности
Женатые мужчины ……… 0,343Замужние женщины ……… 0,399Незамужние женщины …… 0,402Холостые мужчины ……… 0,824Из приведенной таблицы не следует делать поспешных выводов относительно способности или неспособности лиц различных категорий принимать решения. По этим данным представляется, что дворники способны принимать более правильные решения, чем генералы, однако в действительности все много сложнее. Выданные машиной оценки являются суммарными по результатам испытаний и индивидуальным вариациям. Это следует учитывать при их истолковании, иначе возможны ошибочные выводы, чреватые опасными последствиями. По требованию Комиссии по атомной энергии в период монтажа ядерного самоликвидатора тесту согласно вышеописанной методике подвергся командный состав базы, а также и весь остальной персонал, связанный с программой «Лесной пожар». Материалы по тесту находятся в деле «Лесной пожар»: тест «Классификация», «Персонал» (см. 77-14-0023). Данные теста по руководящей группе:Индекс ………… Подгруппа дееспособности
Холостые мужчины в среднем … 0,824Военнослужащие:Офицеры ……………………… 0,655Младший командный состав … 0,624Инженерно-технические работники:Инженеры ……………… 0,877Наземный персонал …… 0,901Обслуживающий персонал (ремонт и служба быта) … 0,758Научные работники … 0,946Результаты специального теста подтверждают гипотезу решающего голоса, согласно которой окончательное решение по применению термоядерного или химико-бактериологического оружия должны принимать холостые мужчины.Фамилия … Индекс дееспособности
Бертон ……… 0,543Рейнолдс …… 0,601Керк ………… 0,614Стоун ……… 0,678Холл ………… 0,899
* * *
— Чушь какая-то, — сказал Холл, когда кончил читать. — Тем не менее, — отозвался Стоун, — только таким путем мы смогли убедить правительство передать контроль над оружием в наши руки… — И вы всерьез рассчитываете, что я поверну свой ключ и взорву все это? — Боюсь, что вы меня не поняли. Взрыватель действует автоматически. Если в лаборатории произойдет утечка инфекции и заражение распространится по всему пятому уровню, через три минуты произойдет взрыв. Это случится, если вы не вставите свой ключ и тем самым не отмените приказ. — Ах, та-ак… — спокойно отозвался Холл.Глава 11 Все ниже и ниже
Где-то неподалеку зазвенел звонок. Стоун бросил взгляд на стенные часы: было уже поздно. Он начал излагать участникам группы их задачу; говорил он быстро, шагая взад-вперед по комнате и беспрерывно жестикулируя. — Как вам известно, мы сейчас находимся на самом верхнем уровне пятиэтажного подземного сооружения. Согласно инструкции, понадобятся почти сутки, чтобы пройти все стерилизационные и дезинфекционные процедуры и спуститься на нижний уровень. Чем раньше мы начнем, тем раньше кончим. Капсулу «Скуп» уже спускают вниз… Он нажал кнопку на пульте с краю стола. Ожил телевизионный экран, и они увидели конусообразную капсулу в пластиковом мешке — она опускалась вниз, поддерживаемая автоматическими манипуляторами. — В центральной шахте лаборатории, — продолжал Стоун, — располагаются лифты и коммуникации — трубы, кабели и тому подобное. Капсула сейчас там, но скоро она будет стоять в сверхстерильном боксе на нижнем уровне… Он рассказал и о двух других неожиданных «находках», вывезенных из Пидмонта. На экране появилось изображение Питера Джексона на носилках. К венам обеих его рук сверху спускались какие-то трубки. — Этот человек уцелел. Это он бродил по поселку ночью, когда самолеты проводили съемку. Он был жив еще сегодня утром. — Каково его состояние сейчас? — Неопределенное. Устойчивая потеря сознания. Утром рвало кровью. Его держат на глюкозе, пока мы сами не доберемся до нижнего уровня. Стоун щелкнул переключателем, и на экране показался грудной ребенок. Он был привязан к кроватке и орал благим матом. В височную вену ему вливали питательный раствор. — Этот малыш тоже выжил, так что пришлось прихватить и его, тем более что в действие введена директива 7-12. Сейчас поселка Пидмонт больше нет, он уничтожен ядерным взрывом. И, кроме того, малыш и Джексон — живые ключи к разгадке… Затем Стоун и Бертон рассказали обо всем, что увидели и узнали в Пидмонте. Они сообщили об очевидных признаках мгновенной смерти, о странных самоубийствах, об отсутствии кровотечения, о свертывании крови во всей сосудистой системе… Холл изумленно слушал. Ливитт только качал головой. Когда все было рассказано, Стоун спросил: — Вопросы будут? — С вопросами можно подождать, — откликнулся Ливитт. — Тогда начнем…* * *
Начали они с двери, на которой простыми белыми буквами было написано: «На второй уровень». Надпись показалась Холлу очень уж незначительной, элементарной, будничной, что ли. Он ожидал чего-нибудь повнушительнее, например неприступного часового с автоматом или хотя бы вахтера, проверяющего пропуска. Но ничего такого не было. Не было ни пропусков, ни значков, ни удостоверений личности. Холл высказал Стоуну свое недоумение. — Ну, — ответил тот, — от значков мы отказались с самого начала. Они могут переносить инфекцию, а стерилизовать их трудно: как правило, они пластмассовые и при высокой температуре плавятся… Все четверо друг за другом переступили порог; дверь тяжело захлопнулась за ними и герметизировалась с шипящим звуком. Холл оказался в комнате, облицованной кафелем, где не было ничего, кроме ящика с надписью «Одежда». Он расстегнул молнию своего комбинезона, снял его и бросил в ящик. Вспыхнуло пламя, и комбинезон сгорел. Обернувшись на дверь, в которую он только что вошел, Холл увидел на ней табличку: «Выхода на первый уровень здесь НЕТ». Он пожал плечами. Остальные уже проходили через другую дверь, на которой значилось всего одно слово: «Выход». Холл последовал за ними и погрузился в сплошное облако пара со странным запахом, слегка отдающим хвоей, — нетрудно было догадаться, что пахнет какое-то ароматизированное дезинфицирующее средство. Он сел на лавку, расслабил мышцы, и его начало обволакивать паром. Назначение парной было очевидно: от тепла раскрываются поры, и к тому же пар проникает в легкие. Они сидели, почти не разговаривая, до тех пор, пока все тело с головы до ног не заблестело от пота, и только потом перешли в следующее помещение. — Ну, и как вам? — спросил у Холла Ливитт. — Похоже на римские бани… В следующей комнатке были неглубокая ванночка («Опустить ноги») и душ («Раствор не глотать. Беречь глаза и слизистые оболочки от прямого воздействия»), Словно их старались запугать. Холл попытался определить состав растворов по запаху, но не сумел; впрочем, душевая вода явно содержала щелочи — на ощупь она казалась мыльной. Он спросил у Ливитта, и тот ответил, что это раствор альфа-хлорофина при рН 7,7.[163] Еще Ливитт сказал, что, где только возможно, кислые и щелочные растворы чередуются.* * *
— Если разобраться, — сказал Ливитт, — так это проблема из проблем. Как дезинфицировать человеческое тело, грязней которого, наверно, нет ничего во всей Вселенной, не уморив при этом человека? Любопытная задачка… Сказал — и побрел прочь. Холл вышел из-под душа, поискал глазами полотенце, но не обнаружил ничего похожего. Тогда он прошел еще через одну дверь — и с потолка на него обрушились потоки горячего воздуха. У стен зажглись кварцевые лампы, залив комнату не правдоподобно густым фиолетовым светом. Так он стоял, пока не прозвучал зуммер и сушильные вентиляторы не выключились. Ощущая на коже легкое жжение, он шагнул в очередную комнату, где их ждала одежда. Костюмы были другого фасона: уже не комбинезоны, а нечто вроде хирургической одежды желтого цвета — просторная рубаха с открытым воротом и короткими рукавами, брюки на резинке, а на ноги — открытые туфли на резиновой подошве, удобные и легкие. Ткань была мягкая, видимо синтетическая. Холл оделся, вместе со всеми прошел в дверь с табличкой «Выход на второй уровень» и сразу попал в лифт. Подождав, когда лифт остановится, он вышел в коридор, выкрашенный уже не красной краской, как на первом уровне, а желтой. Весь персонал тут был в желтой одежде. Медсестра, поджидавшая их у лифта, сообщила: — Сейчас 14 часов 47 минут. Через час вы сможете продолжить спуск… В небольшой комнате, где на дверях было обозначено «Промежуточный отдых», стояло с полдюжины диванчиков, покрытых пластиковыми простынями одноразового использования. — Отдохните, — посоветовал Стоун. — Если можете, усните. На пятом уровне вам будет не до сна, так что набирайтесь сил заранее. — Подошел к Холлу: — Как вам понравилась методика обеззараживания? — Любопытно, — ответил хирург. — Вы могли бы запродать ее шведам и заработать кучу денег. Но я, признаться, ожидал чего-нибудь построже. — Погодите, будет и построже. На третьем и четвертом уровнях — медицинский осмотр. А потом — краткое совещание… С этими словами Стоун прилег на диванчик и мгновенно уснул. Он научился этому много лет назад, когда проводил серию круглосуточных опытов. Приходилось приноравливаться, спать урывками. Теперь давнишние навыки понадобились снова.* * *
Второй цикл дезинфекционных процедур в общем был похож на первый. Желтую одежду Холла тоже сожгли, хотя проносил он ее всего час. — Вы не находите, что это расточительство? — спросил он у Бертона. Тот равнодушно передернул плечами: — Это же бумага… — Бумага? Эта материя — бумага?.. — Да не материя, а бумага, — покачал головой Бертон. — Новая технология… Потом они оказались в бассейне, и их заставили окунуться в воду с головой. Добивались этого очень просто: попасть из бассейна в следующее помещение можно было лишь через подводный проем. Инструкция требовала открыть под водой глаза. Когда Холл нырнул, он ощутил под веками несильное жжение, но все обошлось благополучно. В очередной комнате их ждали шесть застекленных будок, похожих на телефонные. На табличке Холл прочитал: «Войти и закрыть глаза. Стать прямо, руки отвести от тела, ноги на ширине плеч. До сигнала зуммера глаза не открывать. Воздействие длинноволнового излучения может привести к слепоте». Холл сделал все, что предписывалось, и ощутил, как на тело повеяло каким-то прохладным теплом. Минут через пять он услышал зуммер и открыл глаза. Тело было сухое. Следом за остальными он прошел поочередно под четырьмя душами и в конце концов добрался до вентиляторов, а затем и до одежды, теперь уже белой. Лифт спустил их на следующий уровень — третий.* * *
Здесь их встретили четыре медсестры, и одна из сестер проводила Холла в кабинет для осмотра. Осмотр длился два часа, но вела его не машина, а весьма дотошный и внешне совершенно равнодушный молодой врач. Холла эта невозмутимость раздражала, и ему подумалось, что лучше уж просто машина. Врач интересовался всем: годом рождения, образованием, сведениями о членах семьи, перенесенными заболеваниями и случаями госпитализации. Так же исчерпывающе он провел и медицинский осмотр. Холл рассвирепел: кому все это, в самом деле, нужно! Но врач лишь пожал плечами: — Таков порядок. Через два часа он присоединился к своим товарищам, и они проследовали на четвертый уровень.* * *
Еще четырежды он погружался в воду с головой, трижды подвергался попеременно ультрафиолетовому, и инфракрасному облучению и дважды воздействию ультразвука, а под конец испытал нечто совсем потрясающее. Стальная кабинка, внутри — шлем на крючке. И надпись: «Аппарат „Ультравспышка“. Для защиты волос на голове и на лице надежно прикройте шлемом голову, затем нажмите кнопку». Холл не имел ни малейшего представления об ультравспышке и следовал инструкции, не ведая, что его ждет. Надел шлем и нажал кнопку. Последовала мгновенная ослепительная вспышка света, и кабинку заполнила волна тепла. Еще была боль, настолько скоротечная, что едва он успел ощутить ее, как она уже прошла. Он осторожно снял шлем и оглядел себя. Все тело было покрыто тончайшим слоем белесого пепла, и он сообразил: этот пепел — собственная его кожа, вернее то, что от нее осталось, — машина начисто сожгла верхний эпителиальный слой. Он пошел в душ и смыл с себя пепел, а когда добрался до раздевалки, там его ожидала зеленая одежда.* * *
Еще один осмотр. Анализы — все, какие известны медицине: мокроты, эпителия полости рта, крови, мочи, кала. Он покорно дал осмотреть себя, прошел все обследования, отвечал на все вопросы. Он устал и начал немного ошалевать. Бесчисленные процедуры, новые ощущения, смена окраски на стенах — и повсюду этот безразличный искусственный свет… Наконец, его привели обратно к Стоуну и остальным. — На этом уровне мы пробудем шесть часов, до получения результатов всех анализов, — сказал Стоун. — Так что можете прикорнуть. Дальше по коридору комнаты с вашими именами на дверях. Еще дальше — буфет. Встретимся там через пять часов, а потом проведем небольшое совещание. Все ясно? Холл нашел свою комнату по пластмассовой табличке на двери. Вошел и приятно удивился тому, что комната достаточно большая. Он ожидал увидеть что-нибудь вроде купе мягкого вагона, а эта была гораздо больше и лучше обставлена. Кровать, стул, письменный стол и панель ЭВМ со встроенным телеэкраном. ЭВМ его заинтересовала, но он ужасно устал. Лег и тотчас же уснул.* * *
А Бертону не спалось. Он лежал на спине, смотрел в потолок и думал. Ему все мерещился поселок, распростертые на улице тела — и ни капли крови… Он не был гематологом, но по роду работы ему иногда приходилось заниматься исследованием крови. Он знал, что на ее состав воздействуют многие бактерии. Например, его собственная работа по стафилококкам показала, что они выделяют два фермента, воздействующих на кровь. Один из этих ферментов, так называемый экзотоксин, помимо разрушения кожи, растворял красные кровяные тельца. Другой был коагулянт, обволакивавший бактерию белком, чтобы противодействовать разрушительному действию лейкоцитов. Следовательно, бактерии могут изменять состав крови. И делают это разными способами. Стрептококки выделяют фермент стрептокиназу, который растворяет сгустки крови; клостридии и пневмококки выделяют целый ряд гемолизинов, разрушающих эритроциты; малярийные плазмодии и амебы также уничтожают эритроцитов — это их пища. Да и другие паразиты питаются аналогичным образом. Значит, все это вполне возможно. Однако до выяснения того, как именно действует микроорганизм, занесенный «Скупом-7», отсюда еще очень далеко. Бертон попытался припомнить, в какой последовательности протекает свертывание крови. Вроде бы процесс напоминает ступенчатый водопад: один фермент активизируется и воздействует на другой, тот — на третий, третий — на четвертый, и так двенадцать или тринадцать ступеней, пока кровь, наконец, не свернется. И уж совсем смутно вспоминалось, какие именно это ступени, какие ферменты, какова роль металлов, ионов, местных факторов. Сложная, очень сложная механика… Он мотнул головой и принудил себя заснуть.* * *
Врач-микробиолог Питер Ливитт размышлял о том, как же выделить и определить возбудителя болезни. Ему уже приходилось думать над этим раньше: ведь он был одним из основателей группы, одним из тех, кто составил «Методику анализа жизни». Однако теперь, когда предстояло впервые осуществить разработанную методику на практике, им овладели сомнения. Тогда, два года назад, во время бесед после завтраков их чисто умозрительные построения казались необыкновенно точными и бесспорными. Это была занятная интеллектуальная игра, своего рода испытание ума. А теперь, когда им предстоит встретиться с реальным агентом, вызывающим вполне реальную, притом загадочную смерть, окажутся ли их планы на деле столь эффективными и полными, какими рисовались тогда? Первые-то шаги легки. Скрупулезно обследовать капсулу, и все, что будет найдено, высеять на питательных средах. А дальше? Удастся ли сразу же выявить организм, с которым можно будет работать, экспериментировать, который можно будет опознать? Главный вопрос — как он действует, почему убивает — можно поставить только потом. Правда, есть предположение, что смерть наступает из-за свертывания крови; если это подтвердится, то они уже на верном пути, но если нет? Тогда они попросту потеряют драгоценное время. На ум пришел пример с холерой. Веками было известно, что холера смертельна, что она вызывает жесточайший понос, при котором организм теряет подчас более 30 литров жидкости в сутки. Это было известно доподлинно — и все же люди почему-то думали, что смертельный исход болезни никак не связан с поносом; они искали противоядие, лекарство, какой-нибудь способ убить бактерию. И только в самое последнее время удалось доказать, что холера смертельна главным образом вследствие обезвоживания организма. Достаточно только быстро возмещать потерю жидкости — и больной выздоровеет без всяких других лекарств. Старинное врачебное правило; устрани симптомы — болезнь исчезнет сама. Но применимо ли это правило к организму, занесенному извне? Можно ли побороть болезнь, препятствуя свертыванию крови? Или же свертывание — явление производное, а первичное поражение гораздо глубже, гораздо серьезнее? Был и другой вопрос, который мучил его еще на ранней стадии подготовки программы «Лесной пожар». Уже тогда, на предварительных совещаниях, Ливитт предупреждал, что участники группы могут невзначай стать убийцами внеземных разумных существ. «Все люди, — говорил он, — даже наиболее объективные, не могут избавиться от некоторых врожденных предрассудков, когда дело касается проблем жизни. Один из таких предрассудков — уверенность, что высокоразвитый организм по своим размерам всегда крупнее организма простого. На Земле это, несомненно, так. Чем выше развитие организма, тем он крупнее — от одной клетки к многоклеточным существам и далее к животным с функционально дифференцированными клетками, объединенными в группы, которые называются органами. На Земле развитие животного мира всегда шло от малого к большому, от простого к сложному. А вне Земли? В какой-то иной точке Вселенной развитие могло идти в обратном направлении, ко все более мелким формам. Подобно тому как прогресс человеческой техники ведет к миниатюризации многих вещей, так и эволюция на какой-то более совершенной стадии, вполне возможно, приводит ко все более и более мелким формам жизни. Кстати, у этих форм жизни есть определенные преимущества перед крупными: им нужно меньше сырья, меньше пищи, космические полеты будут им стоить много дешевле… Может статься, на некой отдаленной планете самые разумные существа размерами не больше блохи. А может, не больше бактерии. В этом случае программа «Лесной пожар» привела бы к уничтожению высокоразвитой формы жизни, причем ученые даже не осознали бы, что они натворили…» Впрочем, такие мысли приходили в голову не одному только Ливитту. До него подобные идеи высказывали Мертон в Гарварде и Чалмерс в Оксфорде. Чалмерс со свойственным ему чувством юмора рисовал такую картину: представьте себе, что вы смотрите в микроскоп, а бактерии на предметном стекле выстраиваются в слова: «Отнесите нас к своему вождю…» Это казалось очень забавной шуткой. Ливитт частенько вспоминал слова Чалмерса, потому что такая шутка может вполне может обернуться правдой.* * *
Перед тем как уснуть, Стоун успел подумать о предстоящем совещании. И еще о метеорите. «Интересно, — подумал он, — что сказали бы Надь или Карп, узнай они о метеорите? Очень может быть, просто свихнулись бы. Может, мы еще и сами свихнемся…» С тем он и заснул.* * *
Три комнаты на первом уровне, где размещались все средства связи, обслуживающие лабораторию «Лесной пожар», были известны как сектор «Дельта». Через этот сектор проходили все линии связи между уровнями, все телефонные и телетайпные кабели, соединяющие лабораторию с внешним миром. И линии в библиотеку и на центральный склад также управлялись отсюда, из сектора «Дельта». По сути дела, сектор представлял собой гигантский автоматический коммутатор, управляемый ЭВМ. В трех залах сектора царила тишина, нарушаемая лишь мягким шелестом магнитофонных лент да слабым пощелкиванием реле. Работал здесь всего один человек — он сидел у пульта, окруженный перемигивающимися огоньками. Собственно, в его присутствии здесь не было необходимости. ЭВМ представляли собой саморегулирующиеся устройства, через каждые двенадцать минут по всем схемам запускались проверочные задачи, и при малейшем отклонении в контрольных результатах машины автоматически отключались. По инструкции на дежурном лежала одна обязанность — следить по секретной военной линии связи за сообщениями, о поступлении которых оповещал звонок на телетайпе. Когда он звякал, дежурный извещал об этом центры управления всех пяти уровней. Он был обязан также доложить командованию первого уровня о любой неполадке в работе ЭВМ — если такое невероятное происшествие когда-либо случится.ДЕНЬ ТРЕТИЙ «ЛЕСНОЙ ПОЖАР»
Глава 12 Совещание
— Пора вставать, сэр… Марк Холл открыл глаза. Комнату заливал ровный, неяркий свет. Холл поморгал и перевернулся на живот. — Пора вставать, сэр… Очаровательный женский голос, тихий и обольстительный. Холл сел рывком на кровати и огляделся. Никого. — Кто здесь? — Пора вставать, сэр… — Кто вы? — Пора вставать, сэр… Он дотянулся и нащупал кнопку на столике рядом с кроватью. Ночник погас. Он ждал, что голос зазвучит опять, но не дождался. «Недурно придумано, — решил он, — мертвый и тот проснется…» Одеваясь, он прикидывал, как это может быть устроено. Явно не простая магнитофонная запись — действует наподобие рефлекса на внешний раздражитель. Предложение вставать повторялось, только если Холл говорил что-нибудь. Чтобы проверить свой вывод, он вновь нажал на кнопку ночника. — Что вам угодно, сэр? — спросил тот же вкрадчивый голос. — Я хотел бы знать, как вас зовут. — Это все, сэр? — Да, как будто все. — Это все, сэр?.. Он подождал. Свет выключился сам собой. Он надел туфли и собирался уже выйти в коридор, когда услышал голос, на сей раз мужской: — Доктор Холл! Говорит начальник службы оповещения. Попрошу вас впредь относиться к установленным у нас порядкам более серьезно. Холл расхохотался. Выходит, не только отвечают на его замечания, но еще и записывают их на пленку. Остроумная система. — Извините меня, — сказал он. — Я почему-то не сразу сообразил, что это магнитофон. Голос был такой обольстительный… — Голос, — внушительно произнес начальник, — принадлежит мисс Глэдис Стивенс из штата Омаха, шестидесяти трех лет от роду. Это ее профессия — надиктовывать команды для экипажей стратегических бомбардировщиков и всевозможные тексты программ голосового напоминания… — Вот оно что, — сказал Холл. Он вышел в коридор и направился в кафетерий. По дороге до него, наконец, дошло, почему проектировать «Лесной пожар» было поручено конструкторам подводных лодок. Оставшись без часов, он не имел ни малейшего представления о том, который теперь час и даже ночь снаружи или день. Интересно, много ли в кафетерии народу? И вообще — обед сейчас или завтрак? В кафетерии, как оказалось, не было никого, кроме Ливитта. Тот сообщил, что остальные уже перешли в комнату для совещаний, пододвинул Холлу стакан с какой-то темно-коричневой жидкостью и предложил позавтракать. — А что это такое? — спросил Холл. — Питательная жидкость сорок два — пять. Содержит все необходимые компоненты для поддержания жизнедеятельности организма мужчины весом в семьдесят килограммов на протяжении восемнадцати часов… Холл выпил — жидкость напоминала густой сироп, ароматизированный под апельсиновый сок. Пить коричневый апельсиновый сок было, разумеется, не очень привычно, но вкус был относительно сносный. Ливитт пояснил, что напиток разрабатывали для космонавтов — в нем содержалось все, кроме растворимых в воздухе витаминов. — Они вот в этой таблетке. Холл проглотил таблетку и нацедил себе чашечку кофе из стоявшего в углу автомата. — А где сахар? Ливитт покачал головой. — Сахара вы здесь не найдете. Никаких веществ, которые могли бы стать питательной средой для бактерий. Отныне все мы на высокобелковой диете. Необходимый нам сахар мы будем вырабатывать сами в результате разложения белков. Через пищевод вы никакого сахара не получите. А вот с другой стороны… Он сунул руку в карман. — Ну уж нет… — Да, — сказал Ливитт и подал Холлу маленький цилиндрик, завернутый в серебряную фольгу. — Нет, — повторил Холл. — Другие уже получили. Комплексное действие. Зайдите к себе в комнату и введите перед началом заключительных дезинфекционных процедур… — Я терпел, когда меня вымачивали во всяких вонючих ваннах. Не говорил ни слова, когда меня облучали. Но будь я проклят, если… — Идея заключается в том, чтобы на пятом уровне вы были стерильны, насколько это вообще возможно. Кожа и слизистая дыхательных путей уже продезинфицированы самым тщательным образом. Остался кишечник… — Допустим. Но зачем свечи?.. — Ничего, привыкнете. Их выдают здесь всем первые четыре дня. Толку, конечно, от них мало… — добавил он с обычной пессимистической гримасой. — Пошли на совещание. Стоун хочет побеседовать с нами о Карпе. — О ком, о ком? — О Рудольфе Карпе.* * *
Биохимик венгерского происхождения Рудольф Карп переехал в США из Англии в 1951 году. Он получил должность в Мичиганском университете и проработал там тихо и незаметно пять лет. Затем по предложению коллег из обсерватории Анн-Арбор он занялся изучением метеоритов. Перед ним была поставлена задача установить, не содержат ли метеориты живых организмов или хотя бы следов их существования. Карп отнесся к предложению очень серьезно и работал упорно, не сделав ни одной публикации на эту тему вплоть до начала шестидесятых годов, в то время как Келвин, Воон, Надь и многие другие выступали со статьями на аналогичные темы, одна сенсационнее другой. Все доводы и контрдоводы, которыми они обменивались, выглядели крайне сложными, но результат, в сущности, был весьма прост: едва какой-нибудь ученый объявлял, что обнаружил окаменелость, или углеводород белкового происхождения, или какой-нибудь иной признак наличия живой материи в составе метеорита, критики тотчас же обвиняли смельчака в неряшливом проведении эксперимента и загрязнении объекта исследования веществами или организмами земного происхождения. Карп, применявший скрупулезную, неторопливую методику, решил покончить со всеми этими препирательствами раз и навсегда. Он объявил, что принял особые меры против загрязнения: каждый исследуемый им метеорит предварительно промывался в двенадцати растворах, в том числе перекиси водорода, йоде, гипертоническом растворе и растворах кислот. После этого метеорит подвергался воздействию мощного ультрафиолетового излучения в течение двух дней. Наконец, Карп погружал его в бактерицидную жидкость и помещал в изолированную, абсолютно стерильную камеру, где и проводил остальные работы. Расколов свои метеориты, Карп сумел выделить внеземные бактерии. Он установил, что они представляют собой кольцеобразные организмы, нечто вроде крохотной автомобильной камеры с волнистой поверхностью, и способны расти и размножаться. Карп заявил, что по своей структуре они в основном сходны с земными бактериями, построены из белков, углеводов и липоидов, но клеточное ядро у них отсутствует и потому способ их размножения остается тайной. Сообщение обо всем этом Карп сделал в своей обычной сдержанной, мягкой манере и надеялся, что оно будет встречено благожелательно. Этого, увы, не случилось: на седьмой конференции по астрофизике и геофизике, состоявшейся в Лондоне в 1961 году, Карпа попросту высмеяли. Отчаявшись, он забросил работу с метеоритами, и выделенные им организмы погибли при случайном взрыве в лаборатории в ночь на 27 июня 1963 года. Таким образом, Карпу довелось пережить почти то же, что Надю и всем остальным. В начале шестидесятых годов ученые противились самой мысли о возможности существования жизни в метеоритах — любые доказательства в пользу такой возможности отвергались, высмеивались, игнорировались. Тем не менее горсточка людей в ряде стран все же продолжала интересоваться этой проблемой. Одним из них был Джереми Стоун, другим — Питер Ливитт. Именно Ливитт еще за несколько лет до того сформулировал «Правило сорока восьми». «Правило» служило шутливым напоминанием о безбрежном море литературы, написанной в конце сороковых — пятидесятых годах по вопросу о числе хромосом у человека. Много лет считалось, что в клетках человеческих тканей насчитывается по 48 хромосом; это подтверждалось фотографиями и множеством точнейших исследований. А в 1953 году группа американских цитологов объявила всему миру, что число хромосом у человека вовсе не 48, а 46. И опять в подтверждение приводились фотографии и составлялись монографии. Но эти цитологи пошли еще дальше, они подняли старые снимки и старые исследования и установили, что на тех снимках тоже было только 46, а не 48 хромосом. Ливиттово «Правило сорока восьми» формулировалось просто: «Все ученые слепы». И Ливитт вспомнил о нем, когда увидел, какой прием был оказан Карпу и его единомышленникам. Ливитт просмотрел все публикации и статьи и не нашел никаких причин для того, чтобы с налету отвергать все исследования по метеоритам, — многие эксперименты были тщательно выполнены, очень обоснованны и убедительны. Все это пришло ему на память, когда авторы программы «Лесной пожар» работали над исследованием, получившим название «Вектор-3». «Вектор-3» и еще одна работа — «Токсин-5» — составили теоретическое обоснование всего проекта. «Вектор-3» рассматривал основной вопрос: если на Землю попадут чужеродные бактерии, которые вызовут неизвестную болезнь, то откуда могут быть занесены эти бактерии? Ученые из группы «Лесной пожар» запросили мнение астрономов и специалистов по эволюционной теории и пришли к заключению, что источников тут может быть три. Первый из них самоочевиден: бактерии занесены с другой планеты или из другой звездной системы, у них есть защитные средства, позволяющие им выжить в условиях сверхнизких температур и глубокого вакуума космического пространства. Возможность такая, несомненно, существует. Известно, например, что так называемые термофильные бактерии растут и бурно размножаются при температурах порядка +70 °C. Известно также, что микроорганизмы, обнаруженные в египетских гробницах и проведшие там тысячи лет, оказались все-таки жизнеспособными. Секрет заключается в том, что бактерии способны принимать форму спор, образуя вокруг себя твердую оболочку из солей кальция. Эта оболочка помогает им противостоять как замораживанию, так и температуре кипения, а при необходимости тысячелетиями обходиться без пищи. Оболочка как бы сочетает в себе достоинства анабиотической камеры и космического скафандра. Нет сомнений и в том, что споры могут перемещаться в космическом пространстве. Можно ли, однако, утверждать, что другая планета или другая галактика — наиболее вероятные источники заражения извне? На такой вопрос ответ ясен: нет, нельзя! Наиболее вероятный источник гораздо ближе — это сама Земля. В работе «Вектор-3» высказывалось предположение, что миллиарды лет назад, когда жизнь в земных океанах и на жарких континентах только зарождалась, какие-то бактерии могли покинуть свою земную колыбель. Еще до появления рыб, до примитивных млекопитающих, задолго до первого обезьяночеловека бактерии могли быть подхвачены восходящими воздушными потоками и постепенно поднимались все выше, пока не оказывались, наконец, в космическом пространстве. Так бактерии могли эволюционировать, принимая самые неожиданные формы, например научиться получать необходимую для жизни энергию прямо от Солнца и обходиться без пищи. А возможно, даже непосредственно преобразовывать энергию в материю. Ливитт проводил аналогию между верхними слоями атмосферы и глубинами морей. И та и другая среды в равной степени враждебны жизни и тем не менее и та и другая способны поддерживать жизнь. В глубочайших, мрачнейших океанских впадинах, где кислорода крайне мало, а света вовсе нет, найдены разнообразные живые существа. Так почему бы им не сыскаться в самых верхних слоях атмосферы? Да, с кислородом там плохо. Да, пищи там почти нет. Но если жизнь могла спуститься на несколько километров ниже уровня моря, то почему она не могла подняться на много километров выше него? И если там, на высоте, и вправду есть какие-то микроорганизмы, возникшие на Земле, но расставшиеся с нею задолго до появления первого человеческого существа, то для современных людей они окажутся опасными незнакомцами: против этих организмов у людей не может быть иммунитета, они не могли ни приспособиться к этим бактериям, ни выработать антитела. Эти примитивные чужаки опасны для современного человека, подобно тому как акулы, примитивные рыбы, не изменившиеся на протяжении ста миллионов лет, представляли собой опасность для человека, когда он посмел впервые вторгнуться в океан… Третий источник заражения извне, третий из рассмотренных в работе векторов, самый вероятный и в то же время сопряженный с наибольшими трудностями, — это современные земные микроорганизмы, вынесенные во внеземное пространство на недостаточно стерилизованных космических кораблях. В космосе эти бактерии встретятся с невесомостью, жесткой радиацией и другими факторами, обладающими мутагенным, вызывающим изменения организмов, действием. И когда они вернутся назад на Землю, то окажутся неузнаваемыми. Поднимите в космос бактерию, практически безвредную, к примеру вызывающую гнойничковую сыпь или катар горла, — вернуться назад она может в самой неожиданной и смертоносной форме. От нее можно ожидать чего угодно. Она может предпочтительно поражать глазное яблоко, может питаться кислотными выделениями желудка, а может размножаться в слабых токах, генерируемых мозгом, и сводить людей с ума… Однако самим членам группы «Лесной пожар» идея насчет мутантных бактерий казалась надуманной и малоправдоподобной. Это смешно, особенно в свете последующей истории со штаммом «Андромеда», но факт остается фактом: группа упорно игнорировала как данные собственного опыта о способности бактерий к стремительным и резким мутациям, так и эксперименты, проведенные на биологических спутниках, когда некоторые земные формы жизни были отправлены в космос, а затем возвращены на родную планету. Спутник «Биосателлит-2» среди прочих организмов вынес во внеземное пространство и несколько видов бактерий. Впоследствии было сообщено, что они размножались в космосе в двадцать или тридцать раз быстрее обычного. Почему — оставалось неясным, но вывод сам по себе был неоспорим: космос способен воздействовать на размножение и рост микроорганизмов. И все же никто из группы «Лесной пожар» не внял голосу фактов, пока не оказалось слишком поздно.* * *
Сделав краткий обзор современных представлений о возможности существования определенных форм жизни в космосе, Стоун вручил всем членам группы по картонной папке. — Здесь полный отчет о полете «Скупа-7», — сказал он. — Записи произведены с автоматической фиксацией времени. Все это надо просмотреть и постараться понять, что же случилось со спутником на орбите… — А с ним что-нибудь случилось? — спросил Холл. — В соответствии с программой, — пояснил Ливитт, — спутник должен был оставаться на орбите шесть дней. Ясно ведь, что вероятность уловить неизвестные организмы прямо пропорциональна продолжительности полета. Орбита после запуска строго соответствовала расчетной, но на пятый день «Скуп» сошел с орбиты… Холл задумчиво кивнул. — Начнем с первой страницы, — предложил Стоун. Холл открыл свою папку. — Как видите, протокол идеального запуска. Пожалуй, на этом нет смысла задерживаться. Здесь, да и в течение последующих 96 часов полета нет и намека на какую-либо неисправность на борту спутника. Откройте теперь страницу 10 Они повиновались.СТЕНОГРАММА СЛЕЖЕНИЯ «СКУП-7» ДАТА ЗАПУСКА сокращенный вариант— Хорошо бы посмотреть переговоры между станциями в этот период. — Центр говорил с Сиднеем, мысом Кеннеди и Грэнд-Багамой, все через Хьюстон. Кстати в Хьюстоне работает большая ЭВМ. Однако в данном случае Хьюстон только помогал — все решения принимались в Центре управления программой «Скуп» в Ванденберге. Стенограмма с пленок — в самом конце. Она кое-что раскрывает…
часы/мин./сек./ операция 0096/10/12/ Станция Грэнд-Багама — по данным проверки орбита стабильная 0096/34/19/ Сидней — по данным проверки орбита стабильная 0096/47/34/ Ванденберг — но данным проверки орбита стабильная 0097/04/12/ Мыс Кеннеди — орбита стабильная, но отмечена неисправность бортовых систем 0097/05/18/ Неисправность подтверждена 0097/07/22/ Грэнд-Багама: неисправность подтверждена. По данным ЭВМ наблюдаются орбитальные отклонения 0097/34/54/ Сидней сообщает: орбитальные отклонения 0097/39/02/ Ванденберг: расчеты указывают на схождение с орбиты 0098/27/14/ Ванденберг: центр управления принял решение передать сигнал на вхождение в плотные слои атмосферы 0099/12/56/ Сигнал передан 0099/13/13/ Хьюстон сообщает: началось вхождение в плотные слои атмосферы. Снижение устойчивое
ЗАПИСЬ МИКРОФОННОЙ СВЯЗИ Программа «Скуп» — Центр Управления БАЗА ВВС ВАНДЕНБЕРГ ВРЕМЯ ОТ 0096.59 ДО 0097.39 Секретно полная стенограмма— А что здесь за купюры? — спросил Холл. — Майор Мэнчик с базы Ванденберг сообщил мне, — ответил Стоун, — что речь шла о русских спутниках в этой зоне. Но в конце концов и в Хьюстоне и в Ванденберге пришли к выводу, что русские ни случайно, ни умышленно не сбивали «Скуп» с орбиты. Других мнений никто не высказывал… Все согласно кивнули. — Соблазн, конечно, велик, — продолжал Стоун. — Но в системе ВВС есть специальная станция в Кентукки, которая следит за всеми спутниками на околоземных орбитах. Задача у этой станции двойная: наблюдать за спутниками, уже известными ранее, и обнаруживать новые. В настоящее время вокруг Земли обращается двенадцать неопознанных спутников; точнее, это не наши, но и не те из советских, о запуске которых было объявлено. Но главное в другом: русские они или там какие, а наверху сейчас болтается до черта всяких спутников. На прошлую пятницу, согласно данным ВВС, на орбитах вокруг Земли обращалось 587 искусственных тел. Сюда входят старые, давно уже не функционирующие американские спутники «Эксплорер» и русские первых серий. В это число включены также носители и последние ступени ракет, короче, все объекты на стабильных орбитах, фиксируемые лучом локатора… — Вот не знал, что спутников так много, — заметил Холл. — Вероятно, их гораздо больше. Специалисты из ВВС считают, что вокруг Земли летает множество всякого лома — гайки, болты, куски металла — и по довольно стабильным орбитам. Конечно, совершенно стабильных орбит, как вам известно, не бывает. Без регулярных коррекций спутник в конечном счете сойдет с орбиты и начнет по спирали снижаться к Земле, пока не сгорит в плотных слоях атмосферы. Но с момента запуска до гибели спутника могут пройти годы и даже десятилетия. В общем ВВС ориентировочно оценивают общее число объектов, летающих по орбитам спутников Земли, тысяч в семьдесят пять… — Так что «Скуп» мог и столкнуться с каким-нибудь мелким обломком? — Вот именно. Вполне мог. — А с метеоритом? — Такая возможность тоже есть, и Ванденберг отдает предпочтение именно ей. Случайное событие, вероятнее всего, метеорит… — Были в эти дни метеоритные ливни? — Судя по всему, нет. Но это отнюдь не исключает столкновения с метеоритом-одиночкой… — Хм, — прокашлялся Ливитт, — не забудьте, что есть еще одна возможность… Стоун поморщился. Он знал, что микробиолог наделен богатым воображением и что это качество составляет и силу и слабость Ливитта как ученого. По временам предположения Ливитта ошеломляли и от них захватывало дух, иногда же они вызывали просто раздражение. — Не слишком ли фантастично предполагать, — сказал Стоун, — что спутник обязательно наскочил на обломок внегалактического происхождения? Скорее все же.. — Согласен, — перебил Ливитт, — это фантастично. Гипотеза, что называется, притянута за уши. Но думаю, что и забывать о ней мы не имеем права… Раздался глухой удар гонга. Вкрадчивый голос уже знакомой Холлу мисс Глэдис Стивенс из штата Омаха тихо сказал: — Господа, вы можете проследовать на пятый уровень.
часы/мин./сек./ радиограммы 0096/59/00/ Алло, Кеннеди, я Центр Управления «Скуп». К концу 96 часа полета все станции сообщают: орбита стабильная, дайте подтверждение 0097/00/00/ Наверно, дадим. Проверяем. Подождите, ребята, несколько минут. Оставайтесь на приеме 0097/03/31/ Алло, ЦУ «Скуп». Я Кеннеди. Стабильность орбиты на последнем витке подтверждаю. Прошу извинить за задержку, барахлит какая-то система 0097/03/34/ Кеннеди, прошу уточнить: Барахлит на Земле или на спутнике? 0097/03/39/ Пока еще не установлено. Кажется, на Земле 0097/04/12/ Алло, ЦУ «Скуп». Я Кеннеди. По предварительным данным отмечается неисправность бортовых систем спутника. Повторяю, по предварительным данным неисправность на спутнике. Жду подтверждения 0097/04/15/ Кеннеди, уточните, в какой системе? 0097/04/18/ К сожалению, данных пока не имею. Ждем окончательных результатов 0097/04/21/ Подтверждаете ли по-прежнему стабильность орбиты? 0097/04/22/ Ванденберг, подтверждаю ваши данные: орбита стабильная. Повторяю, орбита стабильная 0097/05/18/ Эй, Ванденберг, подтверждаю еще и другое. По нашим данным — на спутнике неисправность бортовых систем. В частности, системы стабилизации. Стрелка указателя стабилизации — у отметки двенадцать. Повторяю, у отметки двенадцать 0097/05/30/ А вы проверили достоверность данных на ЭВМ? 0097/05/35/ Очень жаль, ребята, но наши ЭВМ все подтвердили. Сомнений нет, это неисправность на борту 0097/05/45/ Алло, Хьюстон, дайте связь на Сидней. Хотим проверить поступившие сведения 0097/05/51/ Центр управления «Скуп», я станция Сидней. Подтверждаю наше предыдущее сообщение. На последнем витке над нами на спутнике никаких неисправностей не отмечалось 0097/06/12/ По данным проверки на ЭВМ неисправности в системах отсутствуют, орбита стабильная. Сомневаемся в точности показаний приборов Кеннеди 0097/06/18/ ЦУ «Скуп», я Кеннеди. Провели повторную проверку. Неисправность систем спутника по-прежнему подтверждаю. Есть ли у вас что-нибудь с Багамы? 0097/06/23/ Пока что нет, Кеннеди. ждем 0097/06/36/ Хьюстон, я ЦУ «Скуп». Что дает для нас ваша группа расчета орбиты? 0097/06/46/ Пока ничего нет. Для наших ЭВМ слишком мало данных. Они все еще подтверждают: орбита стабильная, все системы исправны 0097/07/22/ ЦУ «Скуп», я станция Грэнд-Багама. Докладываю прохождение спутника «Скуп-7» согласно программе. Предварительно радиолокационные засечки в норме, но время прохождения почему-то увеличилось. Оставайтесь на приеме до получения данных телеметрии 0097/07/25/ Жду, Грэнд-Багама 0097/07/29/ ЦУ «Скуп», к сожалению, наблюдения Кеннеди подтверждаю. Повторяю, подтверждаю наблюдения Кеннеди о неисправности систем. Наши данные немедленно передаются в Хьюстон. Надо ли адресовать их параллельно и вам? 0097/07/34/ Не надо, подождем, что выдаст ЭВМ из Хьюстона. у них прогностические блоки мощнее 0097/07/36/ ЦУ «Скуп», Хьюстон получил данные Багамы. Они обрабатываются по программе «Диспар». Дайте нам десять секунд 0097/07/47/ ЦУ «Скуп», я Хьюстон. Программа «Диспар» подтверждает неисправность систем. Орбита спутника нестабильна, время прохождения увеличилось на ноль запятая три секунды на дуговую единицу. Анализируем параметры орбиты. Что проанализировать для вас еще? 0097/07/59/ Да вроде ничего. Похоже, вы работаете отлично 0097/08/10/ Обидно, «Скуп». Дело дрянь 0097/08/18/ Дайте как можно скорее показатели схождения с орбиты. Командование хочет принять решение науправляемый спуск в пределах двух очередных витков 0097/08/32/ Вас понял, «Скуп». Наши соболезнования 0097/11/35/ «Скуп», Хьюстонская группа расчета орбиты подтверждает нарушение стабильности. Параметры схода уже передаются вам по другому каналу 0097/11/44/ Как они выглядят, Хьюстон? 0097/11/51/ Плохо 0097/11/59/ Вас не понял. прошу повторить 0097/12/07/ Плохо. По буквам: полет, липа, орбита, хлам, осечка 0097/12/15/ Хьюстон, выяснили, в чем дело? Спутник пробыл на расчетной орбите почти сто часов. Что с ним случилось? 0097/12/29/ Сами не понимаем. Может, столкновение? На новой орбите значительная прецессия 0097/12/44/ Хьюстон, наши ЭВМ обрабатывают переданные вами данные. Мы тоже думаем, что было столкновение. У вас там, ребята, по соседству в космосе никто не болтается? 0097/13/01/ Служба наблюдения ВВС подтверждает, что вокруг вашего малыша все чисто, «Скуп» 0097/13/50/ Хьюстон, наши ЭВМ расценивают это как случайное событие. Вероятность больше чем ноль запятая семь девять 0097/15/00/ Что тут еще скажешь? Наверно, так и есть. Будете сажать? 0097/15/15/ Решение пока задерживается, Хьюстон. Как только примем — сообщим 0097/17/54/ Хьюстон, у нашего командования есть вопрос. Не могло ли случиться, что… 0097/17/59/ (ответ из Хьюстона изъят) 0097/18/43/ (вопрос ЦУ «Скуп» Хьюстону изъят) 0097/19/03/ (ответ из Хьюстона изъят) 0097/19/11/ Согласны, Хьюстон. Примем решение, как только получим окончательное подтверждение схождения с орбиты из Сиднея. Вас это устроит? 0097/19/50/ Вполне, «Скуп». Жду 0097/24/32/ Хьюстон, мы тут пересмотрели все данные и теперь считаем, что… не могло быть… 0097/24/39/ Вас понял, «Скуп» 0097/29/13/ Хьюстон, вот-вот жду связи с Сиднеем 0097/34/54/ Центр управления «Скуп», я станция Сидней. Только что проследили пролет спутника. Наши первоначальные данные подтверждаются. Время прохождения возросло. Для данной стадии оно поразительно велико 0097/35/12/ Благодарю, Сидней 0097/35/22/ Не повезло вам, «Скуп». Сожалею 0097/39/02/ Центр управления «Скуп» ко всем станциям слежения. Наши ЭВМ рассчитали параметры схода спутника с орбиты. Ждите окончательного решения — когда начнем его снижать
Глава 13 Пятый уровень
Стены тут были окрашены в спокойный голубой цвет, и комбинезоны тоже были голубые. Бертон показал Холлу все помещения. — Этот уровень в плане выглядит так же, как и другие: кольцо, вернее несколько концентрических колец. Сейчас мы с вами во внешнем кольце — здесь мы живем, здесь же кафетерий, спальни и все такое. В следующем кольце — лаборатории. А за ними — герметически изолированная от нас центральная часть. Там-то и находятся сейчас спутник и оба выживших… — Так они от нас изолированы? — Совершенно верно. — Как же мы до них доберемся? — Вы когда-нибудь пользовались защитной камерой с перчатками? — спросил Бертон. Холл покачал головой. Бертон объяснил, что так называются прозрачные камеры для работы со стерильными материалами. В стенках камер прорезаны дырки с герметически закрепленными перчатками. Всунешь руки в перчатки — и работаешь с материалами в камере, прикасаясь к ним не пальцами, а стерильной поверхностью перчаток. — Мы пошли еще дальше, — продолжал Бертон. — У нас целые комнаты представляют собой гипертрофированные защитные камеры. Там уже не рукавицы, а комбинезоны из пластика, куда можно влезть целиком. В общем увидите… По дугообразному коридору они подошли к двери с табличкой «Главный контроль». Ливитт и Стоун уже были там и молча работали. «Контроль» представлял собой довольно тесную комнату, забитую всевозможной электронной аппаратурой. Одна стена была стеклянной, и сквозь нее можно было видеть все, что делается в соседнем помещении. Холл, никогда раньше не видевший капсулу «Скуп», с интересом следил сквозь стекло, как механические руки подняли ее и бережно опустили на стол. Она оказалась меньше, чем он ожидал, — всего около метра длиной; один ее конец был опален и оплавлен при вхождении в плотные слои атмосферы. Механические руки откинули маленький ковшеобразный лоток на боковой поверхности капсулы и открыли доступ внутрь. — Ну вот, — сказал Стоун, снимая пальцы с рукояток управления. Рукоятки были похожи на медные кастеты. Оператор вставлял в них свои руки, и манипуляторы за стеной в точности повторяли любое его движение. — Следующая наша задача — определить, сохранились ли в капсуле биологически активные агенты. Какие будут предложения? — Крыса, — ответил Ливитт. — Черная норвежская крыса. Черная норвежская крыса на самом деле совсем не черная: название просто обозначает породу лабораторных животных, вероятно, самую знаменитую в истории науки. Когда-то, разумеется, крыса эта была и черной, и норвежской; но за многие годы, что ее разводили искусственно, она постепенно сделалась белой, маленькой и совершенно ручной. «Биологический взрыв» создал огромный спрос на генетически однообразных животных, и за последние тридцать лет было выведено более тысячи «чистых», специально лабораторных пород. Теперь любой ученый в любой стране может ставить на черной норвежской крысе любые опыты с полной уверенностью, что другие ученью в других странах могут проверить или продолжить его работу на практически идентичном материале. — И повторить на резусе, — добавил Бертон. — Рано или поздно придется перейти к приматам… Возражений не последовало. Программа «Лесной пожар» предусматривала, что наряду с опытами на мелких животных может возникнуть необходимость использовать низших и даже высших обезьян. Вообще говоря, с обезьянами работать очень нелегко: приматы слишком враждебны, слишком быстры и сообразительны. Особенно не любят ученые южноамериканских обезьян с хватательными хвостами: во время укола обезьяну держат три-четыре лаборанта и все же та ухитряется цапнуть шприц хвостом и зашвырнуть в другой угол лаборатории… Теоретическое обоснование опытов с приматами очевидно: биологически они ближе всего к человеку. В пятидесятых годах отдельные экспериментаторы, не останавливаясь перед хлопотами и расходами, пытались ставить опыты на гориллах — внешне самых похожих на человека животных. Но к 1960 году было доказано, что биохимически ближайший родственник человека — не горилла, а шимпанзе. (Вообще подбор лабораторных животных по принципу сходства с человеком приводит подчас к удивительным результатам. Например, для иммунологических и онкологических исследований лучше всего, как оказалось, подходит хомяк, поскольку реакции его весьма близки человеческим, а при изучении деятельности сердца и системы кровообращения человека самый подходящий объект, как ни странно, свинья.) Стоун снова взялся за рукоятки манипулятора и начал осторожно двигать ими. Сквозь стекло было отчетливо видно, как металлические пальцы протянулись к дальней стене смежного помещения — там стояло несколько клеток с лабораторными животными, отделенных от комнаты герметической переборкой с несколькими дверцами. Эти дверцы почему-то напомнили Холлу автоматы для продажи закусок. Механические руки открыли одну дверцу, вынули клетку с крысой, вынесли на середину и поставили рядом с капсулой. Крыса огляделась, принюхалась, вытянув шею, и тут же свалилась на бок, дернулась разок и застыла. Все произошло с такой ошеломляющей скоростью, что Холл едва поверил своим глазам. — Боже! — вымолвил Стоун. — Вот это быстрота!.. — Трудновато нам будет, — пробурчал Ливитт. — Можно попробовать меченые атомы, — предложил Бертон. — Да, потом придется, — согласился Стоун. — А пока скажите, с какой скоростью работает наше сканирующее устройство? — Миллисекунды, если понадобится. — Безусловно понадобится. — Давайте попробуем на резусе, — повторил свое Бертон. — И для вскрытия удобнее. Стоун повел механические руки обратно к стене, открыл другую дверцу и вытянул клетку, в которой сидела большая взрослая обезьяна-резус. Когда клетка оторвалась от пола, обезьяна взвизгнула и забилась о прутья решетки. И, вскинув лапу к груди, умерла с гримасой удивления на морде. Стоун покачал головой. — По крайней мере теперь мы знаем одно: убийца из Пидмонта по-прежнему биологически активен. Он не исчез, он все так же могуществен. — Стоун вздохнул. — Если только «могуществен» — достаточно точное слово… — Начнем сканирование капсулы, — сказал Ливитт. — А я заберу трупы, — добавил Бертон, — и постараюсь выяснить, с чего начинается болезнь. Вскрою потом. Стоун вновь повернулся к манипулятору. Поднял клетки с крысой и обезьяной и установил их на гибкую ленту транспортера у противоположной стены. Нажал на пульте кнопку, помеченную «Секционная». Транспортер пришел в движение. Бертон вышел из лаборатории и по коридору направился туда же, куда унес клетки транспортер, — в секционную при патологической лаборатории. — Вы среди нас единственный врач, — обратился Стоун к Холлу. — Боюсь, что теперь вам предстоит крепко поработать. — В качестве геронтолога и педиатра? — Вот именно. Увидите сами, что там удастся выяснить. Оба ваши пациента в так называемой общей лаборатории, предназначенной как раз для всяких неожиданных случаев вроде этого. Там есть пульт для связи с вычислительным центром. Лаборантка покажет вам, как этой связью пользоваться…Глава 14 Общая лаборатория
Холл распахнул дверь с табличкой «Общая лаборатория» и подумал, что название звучит иронически: что общего может быть между стариком и грудным младенцем, кроме общей задачи — сохранить жизнь обоим? Оба они крайне нужны для успеха программы в целом, но справиться с подобной задачей будет, разумеется, нелегко… Очутился он в небольшой комнате вроде той, какую только что покинул. Здесь тоже было широкое окно, и сквозь него просматривалось внутреннее помещение. Там стояли две кровати — на одной лежал Питер Джексон, на другой младенец. Но поразительнее всего были четыре раздутых прозрачных костюма, формой напоминавших человеческие фигуры. Они стояли рядом с кроватями; от каждого костюма к стене лаборатории тянулся толстый туннель — шланг. Очевидно, по туннелю можно было проползти к костюму, залезть в него и тогда уже работать с пациентами, не прикасаясь к ним. Лаборантка, назначенная ему в помощь, сидела, склонившись над панелью ЭВМ. Увидев Холла, она сказала, что зовут ее Карен Ансон, и объяснила, как действует вычислительная система. — Это только одна из подстанций, а по всему «Лесному пожару» их тридцать, и все подключены к электронно-вычислительному центру на первом уровне. Ему могут давать задания одновременно тридцать человек… Холл кивнул. Принцип экономии машинного времени был ему понятен. Благодаря этому принципу услугами одной вычислительной машины могут пользоваться одновременно до двухсот человек. Машина срабатывает за доли секунды, а человек на любое действие тратит секунды и минуты. Чтобы пуншировать ленту с командой, требуется несколько минут, а когда команда введена, машина выдает ответ почти мгновенно. Иначе говоря, если на машине работает лишь один человек, она большую часть времени простаивает. Но если одновременно ставить машине много задач, то можно достичь почти полной ее загрузки. — При большой загрузке машины, — продолжала лаборантка, — ответ может задержаться на одну-две секунды. Но, как правило, он выдается сразу же. Мы здесь работаем по программе «Медком». Слышали вы о ней? Холл покачал головой. — Программа анализа медицинских данных. Вы вводите информацию, а машина ставит диагноз, рекомендует метод лечения или указывает, какие еще данные нужны, чтобы подтвердить диагноз… — Что ж, это, должно быть, удобно. — Главное — быстро, — сказала Карен. — Все лабораторные исследования производятся у нас автоматически, так что на постановку самого сложного диагноза уходит всего несколько минут… Холл взглянул сквозь стекло на пациентов. — Им что-нибудь уже делали? — Нет, ничего. Еще на первом уровне начали внутривенные вливания. В настоящее время водный баланс у обоих, по-видимому, восстановлен, опасности для жизни нет. Джексон все еще без сознания. Реакция зрачков отсутствует, на внешние раздражители тоже не реагирует. Анемичен. Холл коротко кивнул. — Анализы здесь возможны любые? — Любые. Хотите — на гормоны надпочечников, хотите на протромбиновое время. В общем все, какие известны в лабораторной практике. — Хорошо. Тогда начнем… Карен нажала клавишу, подключающую ЭВМ. — Анализы закажите сами. Возьмите этот световой карандаш и отметьте нужные. Просто прикоснитесь карандашом к экрану… Она подала ему миниатюрный карандаш и нажала еще одну кнопку. Экран засветился. На нем появился перечень всех анализов, какие могут быть заказаны машине. Холл уставился на перечень, затем прикоснулся карандашом к названиям анализов, которые хотел получить; они тут же исчезли с экрана. Затребовав пятнадцать-двадцать различных анализов, он отошел от пульта. Изображение исчезло с экрана, его сменило новое:Для заказанных анализов от каждого пациента потребуется 20 куб. см цельной крови 10 куб. см щавелевокислой крови 12 куб. см лимоннокислой крови 15 куб. см мочи— Я возьму кровь для анализов, — сказала лаборантка. — Вы, наверно, не бывали раньше в такой лаборатории? Холл нехотя покачал головой. — Все очень просто. Мы проползаем по туннелям к костюмам, и туннели герметически перекрываются… — Вот как? — Это на случай, если с нами что-нибудь произойдет. Например, надрыв или прокол; как говорится в инструкции — «если нарушится целостность поверхности костюма». Чтобы бактерии не смогли проникнуть наружу… — Значит, мы там будем взаперти? — Да, конечно. Воздух в костюмы поступает из автономной системы — вон, видите, такие тоненькие трубочки… По существу, внутри костюма вы изолированы от всего мира. Но волноваться из-за этого не стоит. Повредить костюм можно, только случайно прорезав его скальпелем, а вы попробуйте прорежьте: рукавицы трехслойные… Карен показала Холлу, как пролезть в туннель, он повторил ее движения — и встал на ноги внутри прозрачной оболочки. Он почувствовал себя каким-то неуклюжим допотопным пресмыкающимся, ходить было тяжело и неудобно, а сзади, как огромный хвост, волочился туннель-шланг. Через мгновение раздался шипящий звук: костюм загерметизировался. Еще шипение — включилась автономная воздушная система. Карен подала необходимые инструменты. И, пока она брала у ребенка кровь из височной вены, Холл сосредоточил свое внимание на Питере Джексоне.
* * *
Старый человек и бледный — анемия. Кроме того, очень худой. Первая мысль — рак. Или, может быть, туберкулез, алкоголизм, какой-нибудь хронический процесс… И без сознания. Холл быстро перебрал в уме все возможности — от эпилепсии до гипогликемического шока и кровоизлияния в мозг. Позже Холл признавался, что почувствовал себя совершеннейшим идиотом, когда ЭВМ почти мгновенно выдала ему полный анализ состояния пациента с указанием возможных диагнозов. Тогда, в первые часы своего пребывания на пятом уровне, Холл еще ничего не знал ни о возможностях ЭВМ «Лесного пожара», ни о качестве ее программ. Проверил у Джексона кровяное давление — пониженное, 85/50. Пульс учащенный, 110. Температура 36,5. Дыхание 30 и достаточно глубокое. Холл последовательно осмотрел все тело, с головы до ног. Когда он причинил пациенту боль, нажимая на ответвление тройничного нерва под надбровной дугой, старик поморщился и приподнял руки, будто хотел оттолкнуть Холла. А может, он вовсе и не без сознания, а просто оцепенел? Холл потряс старика за плечи: — Мистер Джексон! Мистер Джексон!.. Тот не ответил, но потом как будто стал медленно приходить в себя. Холл еще раз крикнул в самое ухо: «Мистер Джексон!» и сильно встряхнул его. Старик на мгновение открыл глаза и проговорил раздельно: — Оставьте… меня… Холл продолжал его трясти, но Джексон уже расслабился, тело его обмякло, и он вновь перестал реагировать на окружающее. Оставив попытки привести его в чувство, Холл возобновил осмотр. В легких чисто, и сердце как будто в норме. А вот живот слишком напряжен, и к тому же один раз был рвотный позыв — изо рта у Джексона вытекла кровянистая струйка. Холл поспешно провел анализ крови на базофилы — реакция оказалась положительной. Он обследовал ректум и тоже обнаружил следы крови. Повернулся к лаборантке — та уже справилась со своим делом и теперь вводила пробирки в анализатор ЭВМ, стоящий в углу. — У старика, оказывается, кровь в кишечнике, — сказал Холл. — Скоро мы получим результаты анализов?.. Карен показала на экран под потолком. — Результаты передаются немедленно, как только поступают из лаборатории. Одновременно сюда и на панель в соседней комнате. Сначала, конечно, самые легкие анализы. Гематокрит, наверно, будет готов через минуту-другую… Холл подождал. На экране действительно пропечатались слова:Джексон Питер Анализ крови Вид анализа Норма Фактически Гематокрит 38–54 21— Половина нормы, — констатировал Холл, надел Джексону кислородную маску и приладил ремешки. — Нам потребуется по крайней мере четыре дозы. Плюс две дозы плазмы… — Я закажу. — И, пожалуйста, поскорее… Она подошла к телефону и, позвонив на склад консервированной крови на втором уровне, попросила их поторопиться. А Холл тем временем повернулся к ребенку. Прошло немало лет с тех пор, как он последний раз осматривал младенца, и он напрочь забыл, как это трудно. Он пытался заглянуть ребенку в глаза — тот жмурился. Думал посмотреть горло — пациент плотно закрывал рот. Хотел послушать сердце — младенец поднял такой рев, что заглушил все сердечные тоны. Но Холл настойчиво продолжал осмотр, памятуя слова Стоуна: как бы различны ни были эти двое, они — единственные, кто остался в живых. Каким-то образом они сумели справиться с болезнью. Значит, между ними, между сморщенным стариком, которого рвет кровью, и розовым, заходящимся в плаче младенцем, есть какая-то общность, какая-то связь. С первого взгляда они являют собой две крайности, находятся по разные стороны жизненного спектра, у них просто не может быть ничего общего. И все-таки что-то есть… На осмотр младенца ему потребовалось полчаса. И в результате Холл был вынужден сделать вывод, что ребенок, судя по всему, совершенно здоров. Абсолютно нормальный и обыкновенный ребенок. Ничего примечательного. Если не считать того, что, он каким-то загадочным образом выжил.
Глава 15 «Главный контроль»
Стоун с Ливиттом сидели в помещении «Главного контроля», глядя сквозь стекло на капсулу в изолированной внутренней комнате. «Главный контроль» был центром пятого уровня и представлял собой сложнейшее и крайне дорогостоящее хозяйство: оно обошлось в два миллиона долларов — дороже любого другого объекта во всем комплексе базы «Лесной пожар». Но роль его в работе комплекса была решающей. «Главный контроль» обеспечивал первый этап научного обследования капсулы. Все здесь было нацелено на одну задачу — обнаружить и выделить чуждые микроорганизмы. «Методика анализа жизни» предусматривала три этапа работы по программе «Лесной пожар»: обнаружение, выявление и анализ свойств и, наконец, контроль над микроорганизмами. Сначала бактерию необходимо найти, затем изучить и понять ее свойства. И только тогда можно начинать поиски путей обуздания внеземной жизни. «Главный контроль» служил первой и главной цели — обнаружить. Ливитт и Стоун сидели перед пультом со множеством кнопок, рычажков и шкал. Стоун управлял манипулятором, Ливитт работал с микроскопом. Естественно, войти в комнату, где находился спутник, и непосредственно осмотреть его было нельзя. На то существовали микроскопы с полуавтоматическим дистанционным управлением и экранами, вынесенными в лабораторию. Еще на ранней стадии проектирования возник вопрос, что лучше — телевидение или определенная система прямого визуального наблюдения? Телевизионная установка стоила бы дешевле и смонтировать ее было бы проще, тем более что телевизионные усилители изображения уже применялись на электронных микроскопах, рентгеновских аппаратах и в некоторых других устройствах. Однако группа «Лесной пожар» в конце концов решила, что для их целей телеэкран недостаточно точен. Даже камера с двойной разверткой, с лучшей разрешающей способностью, дающая вдвое большую частоту строк, чем обычно, еще не то, что нужно. После долгих споров остановились на волоконной оптической системе, в которой изображение передается непосредственно через змеевидный жгут из стекловолокна и воспроизводится на специальном экране с надлежащей резкостью и чистотой. Стоун развернул капсулу и нажал соответствующие кнопки. С потолка спустилась черная камера и начала методический осмотр капсулы. Исследователи прильнули к экранам. — Начнем с пятикратного, — сказал Стоун. Ливитт установил требуемое увеличение. Они наблюдали, а камера автоматически двигалась вокруг капсулы, фокусируясь на поверхности металла. Завершив общий осмотр, они переключили увеличение на двадцатикратное. Теперь для осмотра нужно было значительно больше времени: поле зрения прибора стало гораздо уже. Но и на этот раз они не заметили на поверхности ничего необычного: ни пробоин, ни вмятин, ни наростов. — Перейдем на стократное, — предложил Стоун. Ливитт отрегулировал оптику и откинулся на спинку кресла. Теперь начинался еще более длительный и нудный осмотр, который, вероятно, тоже ничего не даст. Потом они обследуют капсулу изнутри и, возможно, обнаружат что-нибудь там. А возможно, и нет. В любом случае придется брать образцы для дальнейших анализов и помещать соскобы и мазки в питательные среды… Он отвел глаза от экранов и бросил взгляд на стекло. Камера, висевшая на сложном переплетении тяг и проводов, медленно перемещалась вокруг капсулы. Ливитт опять повернулся к экранам: их в лаборатории было три, и изображение на всех трех было одинаковое. Теоретически можно было бы включить не один, а три сканирующих прибора — по одному на каждый экран — и осмотреть капсулу в три раза быстрее. Однако этого-то они и не хотели, по крайней мере пока. Ведь как бы они ни старались, нельзя бесконечно оставаться настороже: Интерес постепенно снизится, внимание ослабнет. А если за одним и тем же изображением следят двое, то и шансы упустить что-либо важное снижаются вдвое… Поверхность конической капсулы высотой 92,5 см и диаметром у основания 30 см составляет около 2800 квадратных сантиметров. Три последовательных осмотра — при пяти-, двадцати— и стократном увеличении — отняли два часа с небольшим. Когда эти два часа истекли, Стоун сказал: — Надо было бы перейти к 440-кратному увеличению… — Но? — Я склонен сразу начать осмотр внутренней поверхности. Если ничего не найдем, всегда сумеем вернуться к наружной и докончить… — Согласен. — Начнем опять с пятикратного… Ливитт припал к панели управления. Осмотр на автоматическом режиме стал теперь невозможен. Сканирующий аппарат был рассчитан на автоматическое слежение по контурам любого предмета правильной формы — куба, шара, конуса, но при осмотре капсулы изнутри камеру предстояло вести вручную. Ливитт установил линзы на пятикратное увеличение, включил ручное дистанционное управление и затем ввел камеру в отверстие контейнера. — Больше света, — сказал Стоун, наблюдая за экраном. Ливитт повозился у пульта — и пять дополнительных светильников спустились с потолка и вспыхнули, осветив внутренность контейнера. — Лучше? — Отлично. Вглядываясь в экран, Ливитт начал осторожно передвигать камеру. Понадобилось несколько минут, чтобы приспособиться и вести камеру плавно, без рывков: координировать свои движения, глядя на экран, оказалось не легче, чем писать, наблюдая за строкой в зеркало. Однако вскоре все пошло гладко. Осмотр контейнера при пятикратном увеличении занял двадцать минут. Они не обнаружили ничего, если не считать вмятины размером с острие карандаша. По предложению Стоуна осмотр при двадцатикратном увеличении начался именно с этой точки. Вмятинка выросла в размерах, и тут они увидели его — черное пятнышко размером с песчинку, обыкновенную иззубренную черную песчинку. На черном фоне мерещились какие-то зеленые вкрапления. Ни тот ни другой не шевельнулись, хотя впоследствии Ливитт признавался, что буквально дрожал от возбуждения и ему все думалось: неужели это действительно совершенно новая, неизвестная форма жизни? Но вслух он промолвил всего лишь: — Интересно… — Давайте сначала закончим осмотр при двадцатикратном, — сказал Стоун. При всем его внешнем спокойствии видно было, что и он взволнован. Ливитту хотелось немедленно осмотреть пятнышко при большом увеличении, но он понимал, что Стоун прав. Они не имели права на скороспелые выводы. Только тщательность, бесконечная, утомительно монотонная тщательность могла обещать им успех. Нужно было методично переходить от этана к этапу, на каждом шагу удостоверяясь, что ничто не упущено. Иначе, ухватившись за первую попавшуюся нить, можно было затратить на исследования долгие часы и дни лишь для того, чтобы вдруг обнаружить, что нить эта никуда не ведет, что они ошиблись, неверно оценили факты и без толку потеряли время. Поэтому Ливитт завершил скрупулезный осмотр внутренней поверхности контейнера при двадцатикратном увеличении. Раз или два он останавливал камеру, когда им казалось, что на экране мелькнули новые зеленоватые пятнышки; он записывал координаты, чтобы отыскать эти пятнышки при большем увеличении. Через полчаса Стоун объявил, что вполне удовлетворен осмотром при двадцатикратном. Они оторвались на секунду, проглотили по две таблетки кофеина и запили их водой. Члены группы заранее договорились не принимать амфетамины, за исключением особо серьезных случаев; в аптечке пятого уровня эти препараты были, но для повседневного употребления все предпочитали кофеин. Еще не исчезла горечь от кофеина во рту, а Ливитт уже включил стократные линзы и приступил к третьему осмотру. Как и в прошлый раз, он начал с вмятины и с черного пятнышка в ней. Их постигло разочарование: при стократном увеличении никаких дополнительных деталей не прибавилось, только все выросло в размерах. Теперь, однако, было видно, что пятнышко представляет собой не правильной формы крупинку какого-то тускло-черного вещества, похожего на камень. Явственно заметны были частички зелени, вкрапленные в иззубренную поверхность. — Ну, что скажете? — спросил Стоун. — Если это и есть объект, с которым столкнулась капсула, то либо он двигался с сумасшедшей скоростью, либо чудовищно тяжел. Он слишком мал, чтобы… — Чтобы сбить спутник с орбиты? Разумеется. Но ведь и вмятинка очень неглубокая. — Стало быть?.. Стоун пожал плечами. — Стало быть, либо изменение орбиты произошло по каким-нибудь другим причинам, либо эта песчинка обладает такой упругостью, какая еще не известна науке… — А что вы думаете об этой зелени? — Не поймаете, — улыбнулся Стоун. — Пока что я только смотрю — и ничего больше… Ливитт весело хмыкнул и продолжал осмотр. Настроение у обоих было приподнятое, внутренне они были уверены, что открытие сделано. Обследовали другие места, где замечали зелень, и убедились, что это не ошибка. Правда, зелень отличалась от той, что на крупинке. Во-первых, пятнышки были побольше и как будто светились, а во-вторых, границы пятнышек казались правильными, округленными. — Словно брызги зеленой краски, — сказал Стоун. — Надеюсь, это все-таки не краска. — Легко проверить. — Сначала просмотрим при 440-кратном. Стоун согласился. Уже почти четыре часа они исследовали капсулу, но усталости не чувствовали. Экран на секунду затуманился — один объектив заменялся другим. Когда резкость изображения восстановилась, перед ними вновь возникла вмятина и засевшее в ней черное зерно с зелеными разводами. При таком увеличении неровности песчинки были просто поразительны — целая планета в миниатюре с остроконечными пиками и глубокими долинами. Ливитту почудилось на миг, что это и есть она — настоящая крохотная планетка, и на ней жизнь во всем своем многообразии. Он тряхнул головой, гоня от себя подобную мысль. Слишком уж это невероятно. — Если это метеорит, то чертовски странный, — заметил Стоун. — Что вас удивляет? — Вон тот левый край, — указал Стоун на экране. — Поверхность камня, — если только это камень, конечно, — всюду шероховатая, а здесь она гладкая, почти зеркальная… — Будто бы искусственная? Стоун перевел дыхание. — Того и гляди мне померещится что-то в этом роде. Лучше пока займемся теми зелеными пятнами… Ливитт установил камеру по записанным координатам и навел на резкость. На экранах появилось новое изображение — одно из зеленых пятен крупным планом. При таком увеличении границы участка обозначились совершенно четко. Они оказались не ровными, а слегка зазубренными, почти как шестеренка часового механизма. — Черт меня побери, — сказал Ливитт. — Что угодно, только не краска. Зазубрины слишком правильные. И тут, у них на глазах, это и случилось: зеленое пятно на короткое, едва уловимое мгновение стало фиолетовым, затем опять зеленым. — Видели? — Видел. Вы не меняли освещение? — Нет, ничего не трогал… Через минуту повторилось: зеленое, вспышка фиолетового и вновь зеленое. — Поразительно!.. — А если это… И вдруг пятно вспыхнуло, да так и осталось фиолетовым. Зубцы исчезли, промежутки между ними заполнились, и пятно, слегка увеличившись в размерах, стало совершенно круглым и опять позеленело. — Оно растет, — прошептал Стоун.* * *
Работа шла полным ходом. Сверху спустились кинокамеры и засняли объект с пяти точек при скорости 96 кадров в секунду. Еще одна камера замедленной съемки отщелкивала кадры с интервалами в полсекунды. Затем Ливитт опустил две дополнительные телекамеры с дистанционным управлением и установил их под разными углами к основной. Три экрана в центральной лаборатории показывали теперь зеленое пятно в трех различных ракурсах. — Можем мы дать еще большее увеличение? — спросил Стоун. — Нет. Помните, мы решили остановиться на 440-кратном?.. Стоун чертыхнулся. Чтобы получить большее увеличение, пришлось бы перейти в другую лабораторию или прибегнуть к электронному микроскопу. И то и другое отняло бы слишком много времени. — Тогда давайте высеем культуру и попробуем выделить организм, — предложил Ливитт. — Ну что ж, пожалуй… Ливитт переключил сканирующее устройство опять на двадцатикратное увеличение. Не оставалось сомнений, что на внутренней поверхности контейнера представляют интерес четыре точки: три отдельных зеленых пятнышка и вмятинка с песчинкой. На контрольном пульте он нажал кнопку, обозначенную «Культуры», и из стены комнаты вылез шарнирный рычаг с подносом, на котором стояли круглые, прикрытые пластмассовыми крышечками чашки Петри. В каждой чашке был тонкий слой питательной среды. Программа «Лесной пожар» предусматривала применение почти всех питательных сред, известных науке. В их студенистых массах содержались питательные вещества, необходимые для жизни и размножения любых бактерий. Наряду с обычными лабораторными средами, такими, как конский и овечий кровяной агар, шоколадный агар, чистый агар и среда Сабурада, применялось десятка три диагностических сред, содержащих различные сахара и минеральные вещества. Были еще сорок три специализированные питательные среды, в том числе среды для высевания туберкулезных палочек и редкостных грибков, а также сугубо экспериментальные среды, обозначенные индексами МЕ-997, МЕ-423, МЕ-А12 и т. д. На том же подносе лежала кучка стерильных тампонов. С помощью механических рук Стоун по одному поднимал тампоны, брал мазки с поверхности капсулы и переносил их на чашечки со средой. Ливитт выстукивал на клавиатуре входного устройства ЭВМ необходимые данные, чтобы впоследствии не перепутать, откуда какой мазок взят. Покончив с наружной поверхностью, они перешли к контейнеру. С предельной осторожностью, включив максимальное увеличение, Стоун взял соскобы с зеленых пятнышек и перенес их в различные питательные среды. В заключение он подцепил крохотным пинцетом саму песчинку и перенес ее в чистую стеклянную чашечку. Вся эта работа отняла больше двух часов; затем Ливитт ввел в ЭВМ программу под названием «Макс-культ». Эта программа перекладывала на ЭВМ все заботы о сотнях культур, высеянных в чашках Петри. Одни чашки будут выдерживаться при нормальном давлении и комнатной температуре в обычной земной атмосфере, другие подвергнутся воздействию тепла и холода, высоких давлений и вакуума, бескислородной и избыточно кислородной атмосферы, света и темноты. Человеку потребовалось бы несколько дней только на то, чтобы рассовать все чашки по нужным камерам. ЭВМ могла это сделать за несколько секунд. Когда программа была запущена, Стоун установил чашки Петри стопками на конвейерную ленту, и та понесла их к камерам выращивания культур. Теперь им оставалось только ждать, ждать сутки, а то и двое, чтобы узнать, что именно выросло на этих посевах. — А тем временем, — сказал Стоун, — можно приступить к анализу песчинки — если это действительно песчинка. Вы в ладах с электронным микроскопом? — Подзабыл, наверно, — признался Ливитт. С электронным микроскопом ему не приходилось работать уже без малого год. — Тогда я подготовлю образец. Еще надо будет произвести масс-спектрометрию. Впрочем, это делается автоматически. Но сначала нужно большее увеличение. Какое у нас максимальное оптическое увеличение в морфологической? — Тысячекратное. — Начнем с этого. Направьте песчинку в морфологическую лабораторию… Ливитт бросил взгляд на пульт и нажал кнопку «Морфология». Стоун манипуляторами бережно установил чашечку с песчинкой на конвейерную ленту. Не сговариваясь, они обернулись и посмотрели на стенные часы. 11.00 — они работали без отдыха уже 11 часов. — Ну что ж, — заметил Стоун, — пока все вроде бы хорошо… Ливитт улыбнулся и, как суеверный школьник, скрестил средний и указательный пальцы.Глава 16 Секционная
Бертон работал в секционной. Он нервничал, все еще не в силах отделаться от воспоминаний о Пидмонте. Позже, анализируя свою работу и ход мыслей, он горько сожалел, что тогда, на пятом уровне, не сумел взять себя в руки. Ибо уже в самой первой серии опытов Бертон допустил несколько ошибок. По инструкции в его обязанности входило патолого-анатомическое исследование мертвых животных, но на него возложили также и предварительное определение путей распространения болезни. По правде говоря, такая работа была не под силу Бертону; Ливитт подошел бы для нее куда больше. Однако считалось, что Ливитт будет полезнее на предварительном этапе выделения и распознавания чуждого микроорганизма. Поэтому исследовать пути распространения болезни поручили Бертону. Эксперименты эти были достаточно просты и элементарны. Для начала Бертон поставил в ряд несколько клеток. Каждая из них снабжалась воздухом автономно; системы подачи воздуха можно было соединять между собой различными способами. Герметизированную клетку с трупом норвежской крысы он поставил рядом с другой клеткой, где сидела живая крыса. Нажал несколько кнопок и открыл свободный доступ воздуха из первой клетки во вторую. Крыса кувыркнулась и сдохла. «Любопытно, — подумал Бертон, — перенос по воздуху…» Подцепил еще одну клетку с крысой и поставил возле двух предыдущих, но в соединительном воздухопроводе установил микропористый фильтр с диаметром пор 100 ангстрем — размер мелкого вируса. Открыл доступ воздуха через фильтр. Крыса осталась жива. Подождал еще минуту-другую. Вывод был ясен: каков бы ни был возбудитель болезни, по размеру он больше вируса. Бертон несколько раз менял фильтры, ставил все более и более крупнопористые, пока возбудитель, наконец, не прорвался через поры и крыса не сдохла. Проверил диаметр пор: два микрона — величина небольшого одноклеточного организма. «Это уже нечто ценное, — подумал он, — теперь я знаю размеры возбудителя…» Открытие было и вправду важное: одним простым экспериментом он исключил возможность того, что болезнь вызывается белковой или иной молекулой. В Пидмонте они со Стоуном подумали было, что разносчик болезни — газ, например выделяемый патогенным организмом. Теперь стало ясно, что газ ни при чем: возбудитель болезни имеет размеры клетки, иначе говоря, много крупнее молекулы или частицы газа. Следующий шаг представлялся не более сложным — определить, заразны ли трупы. Из клетки, где лежала одна из мертвых крыс, он выкачал воздух. От спада давления крысу разорвало, но Бертон, не обращая на это внимания, продолжал откачивать воздух, пока не достиг предельного вакуума. Затем заполнил клетку чистым, профильтрованным воздухом и открыл этому воздуху доступ к клетке с живой крысой. Ничего не произошло. «Любопытно», — подумал он снова. При помощи дистанционно управляемого скальпеля он вскрыл мертвое животное, чтобы микроорганизмы могли из внутренностей перейти в воздух. И опять ничего не произошло. Живая крыса весело бегала по своей клетке. Результат был ясен: мертвые животные не заразны. «Вот почему остались живы стервятники в Пидмонте, — подумал он. — Болезнь не может передаваться через трупы — ее передают бациллы, или как их там еще, и только по воздуху…» Бациллы в воздухе — смертельны. Бациллы в трупах — безвредны. В определенном смысле это можно было предвидеть. Такой результат хорошо увязывался с теориями аккомодации, взаимной приспособляемости бактерий и человека. Бертон давно интересовался проблемой приспособляемости и даже прочитал несколько лекций на эту тему в Бейлорском медицинском институте. Большинство людей, едва заслышав о бактериях, тут же вспоминают о болезнях. На деле же болезнетворны лишь три процента бактерий; остальные либо безвредны для человека, либо даже полезны. В нашем пищеварительном тракте живут, например, многие виды бактерий, способствующие лучшему усвоению пищи. Человек нуждается в них, он от них зависит. По существу мы обитаем в океане бактерий. Они повсюду — на коже, в ушах и во рту, в легких и в желудке. Все, что у нас есть, все, к чему мы прикасаемся, каждый наш вдох — все насыщено бактериями. Они вездесущи, но мы, как правило, даже не подозреваем об этом. И тому есть причина: как человек, так и бактерии привыкли, приспособились друг к другу, выработали своего рода взаимный иммунитет. И этому тоже есть веская причина. Один из основополагающих принципов биологии гласит, что эволюция направлена к тому, чтобывозможность продолжения рода непрерывно возрастала. Если человек быстро погибает от бактериальной инфекции, значит, он плохо приспособлен к существованию; он не проживет достаточно долго для того, чтобы воспроизвести себя в потомстве. Но и бактерии, убивающие своего хозяина, приспособлены не лучше. Ведь паразит, убивающий организм, на котором паразитирует, тоже обречен и должен погибнуть вместе с ним. По-настоящему преуспевают те паразиты, которые питаются за счет своего хозяина, не убивая его. А наиболее приспособленный хозяин — тот, кто не только сосуществует с паразитом, но и извлекает из него пользу, заставляя работать на себя. — Самые приспособившиеся из бактерий, — любил повторять Бертон, — это те, которые вызывают легкие болезни или же не вызывают вообще никаких. Одну и ту же клетку стрептококка вы можете носить в своем организме шестьдесят — семьдесят лет, благополучно жить, взрослеть и производить потомство, и стрептококк будет жить не менее благополучно. Равные образом в вас годами может жить стафилококк, и единственной вашей расплатой за это будут несколько угрей или прыщиков. С туберкулезом можно жить многие десятилетия, а с сифилисом — и всю жизнь. Эти две болезни отнюдь не из легких, но они стали гораздо менее опасны, чем были некогда, — человек и бактерия взаимно приспособились друг к другу… Известно, например, что лет четыреста назад сифилис был чрезвычайно опасной болезнью, вызывавшей огромные гнойные язвы по всему телу и убивавшей зачастую в течение нескольких недель. Но прошли столетия, и человек и спирохета стали взаимно более терпимыми. Эти рассуждения отнюдь не столь абстрактны и теоретичны, как может показаться на первый взгляд. На начальной стадии разработки программы «Лесной пожар» Стоун заметил как-то, что сорок процентов всех болезней человека вызываются микроорганизмами. Бертон резонно возразил, что болезнетворны лишь три процента всех существующих микроорганизмов. И хотя от бактерий проистекают многие человеческие страдания, вероятность того, что какая-то отдельно взятая бактерия опасна для людей, очень незначительна. Такое кажущееся противоречие объясняется тем, что процесс взаимного приспособления, «притирки» человека и бактерии сам по себе достаточно сложен. — Большинство бактерий, — указывал тогда Бертон, — просто не в состоянии прожить в нашем теле так долго, чтобы принести ему вред. В том или ином отношении эта среда для них неблагоприятна. Им либо слишком жарко, либо слишком холодно, среда либо слишком кислая, либо слишком щелочная, кислорода либо слишком много, либо слишком мало. В общем для большинства бактерий человеческий организм так же негостеприимен, как Антарктида… Отсюда вытекало, что вероятность опасных последствий от контакта человека с внеземными микроорганизмами весьма невелика. Собственно, так думали все, признавая вместе с тем, что базу «Лесной пожар» в любом случае нужно строить. Бертон разделял это мнение, но теперь чувствовал себя довольно странно: ведь его предсказание сбылось. Да, конечно, организм, который они обнаружили, убивал людей. Но он не был приспособлен к человеку — убивая, он погибал и сам. Он не передавался от одного тела к другому. Секунду-две он жил в теле хозяина и тут же погибал вместе с ним. Бертон ощутил удовлетворение. Но пока что перед ними стояла вполне практическая задача: выделить микроорганизм, понять его свойства и найти средства для борьбы с ним.* * *
О способе распространения болезни Бертон кое-что уже узнал. Кое-что он знал и о механизме смерти — свертывание крови. Оставался вопрос: как микроорганизм проникает в тело? Поскольку инфекция переносится явно по воздуху, вероятен контакт через кожу или через легкие. Микроорганизм может внедряться непосредственно сквозь кожный покров. Или попадать в легкие при дыхании. Или и то и другое. Как же это выяснить? Возникла идея: надеть на экспериментальных животных какую-нибудь защитную оболочку, которая оставляла бы открытым только рот. Это осуществимо, но слишком хлопотно. Битый час он сидел и ломал себе голову, пока не натолкнулся на приемлемое решение. Если смерть наступает вследствие свертывания крови, то свертывание, вероятно, начинается там, где микроорганизм проник в тело. Если через кожу, кровь сначала свернется в подкожных сосудах. Если через легкие — процесс начнется в груди и будет распространяться от легких к конечностям. И это поддается экспериментальной проверке. Применив метод меченых атомов, придав радиоактивные свойства белковым компонентам крови, можно с помощью сканирующего сцинтилляционного устройства определить, где именно начинается свертывание крови. Для опыта Бертон выбрал обезьяну-резуса, анатомически куда более близкую человеку, чем крыса. Ввел ей в кровь радиоактивное вещество — изотоп магния — и настроил сканирующий сцинтиллограф. Выждав некоторое время, чтобы изотоп равномерно распределился по кровеносной системе, он привязал обезьяну к столу и установил над ней аппарат. Теперь можно было начинать. Сканирующий сцинтиллограф, управляемый ЭВМ, зафиксирует, где начинается и как распространяется свертывание. Введя в ЭВМ программу на выдачу результатов в печатной форме, Бертон открыл доступ воздуху, содержащему смертоносный организм, в клетку с обезьяной. Печатающее устройство немедленно застучало, выдавая на бумажной ленте серию схематических контуров тела. Уже через три секунды все было кончено. Схемы сообщили то, что он хотел знать: свертывание начинается в легких и оттуда распространяется по всему телу.* * *
Но, кроме того, он выяснил еще одну небезынтересную подробность. Сам он об этом рассказывал так: «Я все думал, что, быть может, свертывание крови и смерть не совпадают по времени или по крайней мере не вполне совпадают. Казалось просто невероятным, что смерть может наступить за три секунды, но еще менее вероятным представлялось, чтобы вся кровь — пять с лишним литров — свернулась за столь короткое время. Мне хотелось выяснить: может быть, смерть вызывается каким-либо одним тромбом, например в мозгу, а процесс свертывания всей крови протекает более медленно?» Таким образом, уже на ранней стадии исследований Бертон задумался о роли мозга. Теперь, когда все позади, просто обидно, что он тогда не довел этих исследований до логического конца. И помешали ему именно показания сцинтиллографа: свертывание начинается в легких и распространяется по сонным артериям к мозгу спустя одну-две секунды. Так или иначе, первоначальный интерес Бертона к мозгу отпал, а следующий опыт лишь усугубил эту его ошибку.* * *
Опыт был простой и не предусмотренный инструкциями по программе «Лесной пожар». Бертон знал, что смерть совпадает по времени со свертыванием крови. А нельзя ли предотвратить смерть, если предотвратить свертывание? Он взял несколько крыс и ввел им гепарин — антикоагулянт, препятствующий образованию тромбов. Гепарин — быстродействующее лекарство, широко применяемое в медицине; действие его изучено досконально. Бертон ввел препарат внутривенно, различными дозами — от минимальной до массированной, избыточной. Затем все подопытные крысы подверглись действию воздуха, содержащего смертоносный организм. Крыса с минимальной дозой гепарина сдохла через пять секунд. Остальные сдохли тоже, одна за другой, в течение первой минуты. Крыса, которой он ввел максимальную дозу, прожила почти три минуты, но затем свалилась и она. Бертон был обескуражен: смерть хотя и оттягивалась, но не предотвращалась. Метод симптоматического лечения не действовал. Он отложил мертвых крыс в сторону — и тут совершил решающую ошибку. Он не стал вскрывать крыс, которым ввел антикоагулянт. Вместо этого он занялся животными — черной норвежской крысой и обезьяной-резусом, которые погибли первыми от контакта с капсулой. Он провел полное вскрытие их трупов. А к крысам, которым был введен антикоагулянт, даже не притронулся. Прошло больше суток, прежде чем он осознал свою ошибку. Вскрытие Бертон провел особенно тщательно, не спеша, постоянно напоминая себе, что не вправе ничего упустить. Отделив внутренние органы крысы и обезьяны, он обследовал каждый отдельно и взял пробы для оптической и электронной микроскопии. Первичный общий осмотр выявил, что животные погибли от распространенного внутрисосудистого свертывания крови. Артерии, сердце, легкие, почки, печень, селезенка — все органы, обильно снабжаемые кровью, затвердели, окаменели. Впрочем, он и не ждал ничего другого. Он перенес ломтики тканей в другой угол секционной, чтобы подготовить замороженные срезы для микроскопического исследования. Лаборант готовил один срез за другим, а Бертон исследовал их под микроскопом и фотографировал. Все ткани выглядели совершенно нормально. Если не считать свернувшейся крови, ничего необычного в них не было. Бертон знал, конечно, что те же кусочки тканей будут впоследствии переданы в гистологическую лабораторию, где другой лаборант приготовит окрашенные срезы, пустив в дело гематоксилин-эозин, йодную кислоту (по Шиффу) и формалин (по Ценкеру). Срезы нервных тканей будут окрашены препаратами золота по Нисслу и Кахалу. На это уйдет еще двенадцать-пятнадцать часов. Хорошо, если бы окрашенные срезы выявили что-нибудь новое, но оснований ожидать этого у него в сущности не было. Не менее пессимистически был настроен Бертон и относительно результатов электронной микроскопии. Электронный микроскоп, конечно, ценный инструмент, но иногда он не облегчает задачу, а, напротив, затрудняет ее. Он дает огромное увеличение и выявляет множество деталей — если только вы знаете, куда смотреть! Электронный микроскоп очень хорош для исследования отдельной клетки или части клетки — но сначала надо решить, какую именно клетку исследовать. А в человеческом организме клеток миллиарды. К концу десятого часа непрерывной работы Бертон откинулся на спинку кресла и подвел итоги своим наблюдениям. Он составил краткое резюме: 1. Смертоносный агент имеет размер приблизительно один микрон. Таким образом, это не газ, не молекула, даже не белковая молекула и не вирус. Размер его соответствует размеру клетки, и он, вполне возможно, и есть какой-то одноклеточный организм. 2. Агент переносится по воздуху. Мертвые организмы не заразны. 3. Агент проникает в организм жертвы через легкие при вдохе. Оттуда он предположительно проходит в кровь и вызывает свертывание. 4. Агент вызывает смерть вследствие свертывания крови. Смерть наступает через несколько секунд и совпадает по времени со свертыванием крови во всей кровеносной системе. 5. Антикоагуляционные препараты не предотвращают смертельного исхода. 6. Никаких других патологических изменений, помимо свертывания крови, в организме умершего животного не обнаружено. Бертон перечитал написанное и покачал головой. Антикоагулянты, быть может, и не действуют, но факт остается фактом: есть что-то, способное приостановить процесс. Есть какой-то способ предотвратить смерть, Он знал это наверняка. Потому что два человека выжили.Глава 17 Пришел в себя
В 11.47 Марк Холл склонился над панелью ЭВМ, на которой светились результаты лабораторных анализов, взятых у Питера Джексона и ребенка. ЭВМ выдавала результаты, как только они поступали из автоматической лабораторной аппаратуры; к этому времени почти все анализы были уже готовы. Ребенок, как убедился Холл, был совершенно здоров. ЭВМ сообщила об этом недвусмысленно:Пациент: ребенок Все показатели в пределах нормыС Питером Джексоном дело обстояло иначе. Тут имелись отклонения от нормы, и весьма существенные.
ПАЦИЕНТ: ДЖЕКСОН ПИТЕР ПОКАЗАТЕЛИ, ОТКЛОНЯЮЩИЕСЯ ОТ НОРМЫ:Некоторые результаты было нетрудно понять, другие пока представляли собой загадку. Гематокрит, например, повысился, поскольку Джексону переливали кровь, насыщенную эритроцитами. Остаточный азот, характеризующий работу почек, оказался выше нормы, вероятно, вследствие недостаточности кровообращения. Другие показатели были характерны для потери крови. Ретикулоциты поднялись с 1 до 6 процентов в связи с общим анемичным состоянием пациента. Обилие незрелых эритроцитов показало, что организм стремится возместить потерю крови, вводя в общий ток молодые, незрелые клетки. Протромбиновое время свидетельствовало, что, несмотря на кровотечение где-то в желудочно-кишечном тракте, свертываемость крови у Джексона вполне нормальная. Скорость оседания эритроцитов указывала на наличие процесса разрушения тканей. Какие-то ткани в организме Джексона отмирали. А вот значение рН объяснить было гораздо сложнее. Цифра 7,31 указывала на повышенную кислотность крови, хотя и не чрезмерную. В чем тут дело, Холл понять не мог. ЭВМ, впрочем, тоже.
ВИД АНАЛИЗА /НОРМA /ФАКТИЧЕСКИ/МАТОКРИТ 8-54 1 первичн. 25 повтори. 29 повтори. 33 повтори. 37 повтори. Остаточный азот /0-20 /50 Ретикулоциты /1 /6
В крови значительное количество незрелых эритроцитов
РН крови /7,40 /7,31 РОЭ /9 /29 Амилаза /70-200 /450
Пациент: Джексон Питер Вероятный диагноз 1. Острая и хроническая кровопотеря, вероятность желудочно-кишечного происхождения — 0,884 Других статистически существенных источников нет 2. Повышенная кислотность крови Происхождение неизвестно Требуются дополнительные данные. Запросить историю болезниХолл перечитал рекомендации ЭВМ и пожал плечами. Не хватало еще, чтобы она предложила поговорить с пациентом! Легко сказать — ведь Джексон был без сознания, и даже если он принял что-нибудь, от чего кровь стала кислой, узнать об этом, пока он не придет в себя, нельзя. А может, попробовать анализ на газы крови? Холл отстучал на клавишах ввода дополнительное задание. Но ЭВМ стояла на своем: История болезни предпочтительнее новых анализов Холл отстучал: «Пациент без сознания». ЭВМ как будто призадумалась — и вдруг зажегся ответ: Объективно потери сознания нет. Электроэнцефалограмма регистрирует альфа-ритм, соответствующий обычному сну — Да будь ты проклята, — выругался Холл. Он глянул сквозь окно на Джексона и увидел, что тот и в самом деле шевелится во сне. Холл торопливо прополз по туннелю-шлангу к комбинезону и склонился над своим пациентом: — Мистер Джексон, проснитесь… Старик медленно открыл глаза и уставился на Холла. Моргнул удивленно раз, другой. — Не пугайтесь, — спокойно сказал Холл. — Вы больны, и мы вас лечим. Вам уже лучше, не правда ли?.. Джексон проглотил слюну и кивнул. Казалось, он боится проронить слово. Но мертвенная бледность уже сменилась румянцем на щеках и из-под ногтей ушла синева. — Как вы себя чувствуете? — Ничего… Кто вы?.. — Меня зовут доктор Холл. Я ваш лечащий врач. У вас было сильное кровотечение. Пришлось сделать вам переливание крови. Джексон кивнул, вроде бы даже не удивившись. Холл отметил про себя неожиданно спокойную реакцию старика, и его осенило: — У вас это и раньше бывало? — Бывало. Дважды. — А как начиналось раньше? — Что-то не пойму, где я, — сказал старик, озираясь. — Это что, больница? И почему на вас эта штука?.. — Нет, это не больница, а специальная лаборатория в штате Невада. — Невада? — Он закрыл глаза и помотал головой. — Но я живу в Аризоне… — Теперь вы в Неваде. Мы привезли вас сюда, чтобы вам помочь… — А почему на вас эта штука? — Мы привезли вас из Пидмонта. Там была эпидемия. Вы сейчас в изоляторе. — Значит, я заразный? — Пока еще не ясно. Но мы обязаны… — Слушайте, — сказал вдруг Джексон и попытался встать. — Не нравится мне тут. Страшно. Я домой пойду. Я не хочу… Он сделал еще одну попытку встать, тщетно борясь с ремнями. Холл мягко толкнул его обратно на подушку. — Успокойтесь, мистер Джексон. Все будет хорошо, успокойтесь. Поймите, вы очень больны… Джексон нехотя откинулся на спину. — Дайте сигарету… — Извините, но придется вам обойтись без сигарет. — Какого черта! Я курить хочу. — К сожалению, курить здесь нельзя. — Слушай-ка, милый, поживи с мое, так сам будешь знать, что тебе можно, а чего нельзя. Мне и раньше твердили: острого нельзя, курева нельзя, выпить тоже нельзя. Я попробовал. Думаешь, лучше стало? Хуже некуда… — Кто вам говорил обо всем этом? — Как кто? Врачи. — Какие врачи? — Да в Финиксе. Шикарная больница — машинки всякие блестят, халаты накрахмалены. Да, шикарная больница. Я бы нипочем туда не пошел, если б не сестра. Она там, понимаешь, в этом Финиксе живет. С мужем со своим, с Джорджем, дурак он набитый… Я и не хотел совсем туда в эту больницу, я отдохнуть хотел, и все. А она уперлась, ну я и пошел… — Когда это было? — Да в прошлом году. В июне, не то в июле… — А почему вы обратились в больницу? — Почему все люди обращаются в больницу? Болен был, черт побери… — Что у вас болело? — Да, как всегда, желудок проклятый. — Кровотечение? — Еще какое! Как икну, так кровь. Даже и не знал, что у человека столько крови… — Значит, желудочное кровотечение? — Ну, я же сказал. И тоже иголки втыкали, — он кивнул на трубки внутривенного вливания, — и кровь переливали… В прошлом году в Финиксе, а за год до того в Тусоне. Вот в Тусоне действительно было здорово. Сестричка там за мной ходила — ягодка… — Он неожиданно замолчал. — Слушай, сынок, а сколько тебе лет? Что-то слишком молод ты для врача… — Я хирург. — Хирург? Ну, уж нет, не выйдет. Они и тогда все меня уламывали, но я им наотрез — не дам, не позволю. Ни за что. Ничего вы у меня не вырежете… — Значит, у вас язва уже два года? — Да побольше даже. Никогда ничего со мною не было, и вдруг скрутило. Думал, съел чего-нибудь не то, а тут кровь пошла… «Два года, — про себя отметил Холл. — Определенно язва, а не рак». — И вы, стало быть, легли в больницу? — Ну лег. Подлечили меня там, точно. Предупредили, чтоб ни острого, ни спиртного, ни табака — ни-ни. Я старался, сынок, правда, старался. Все одно без толку. Ведь привычка у меня… — И через год вы попали в больницу снова… — Ну да. Здоровенная такая больница в Финиксе. Да еще этот идиот Джордж с сестрицей кажный день навещали. Ученый он, знаешь, книги читает, а все дурак дураком. Адвокат! Говорит как пишет, а у самого ума-то как у сверчка в ляжке… — И в Финиксе вас хотели оперировать? — То-то и оно. Не обижайся, сынок, но врачам только волю дай, они тебя тут же взрежут. Не могут они без этого. А я им тогда: я, мол, со своим желудком столько лет прожил, ну уж и до конца с ним как-нибудь дотяну… — Когда вы выписались из больницы? — Да в начале августа, наверно. Что-нибудь числа пятого или десятого. — И как выписались, опять начали курить, пить и есть что не положено? — Знаешь что, сынок, давай без проповедей, — сказал Джексон. — Я уже шестьдесят девять лет ем, что не положено, и делаю, что не положено. Мне так нравится. А если нельзя, тогда к чертям собачьим… — Но у вас, наверно, были сильные боли… — А то нет! Особенно на голодный желудок. Но я придумал, как с ними управляться… — Да ну? — Еще как! В больнице мне снадобье сунули, вроде молока. Глотать велели понемногу раз сто на день. Противное, вроде мела на вкус… Но я нашел кое-что получше. — Что же это вы нашли? — Аспирин, — торжествующе сказал Джексон. — Аспирин? — Ну да. Помогает — будь здоров. — Сколько же аспирина вы принимали? — Да прилично, особенно в последнее время. Бывало, что и пузырек в день. Знаешь, его в таких пузыречках продают… Холл кивнул. Вот вам и разгадка повышенной кислотности. Аспирин — это же ацетилсалициловая кислота, и если принимать его в таких количествах, кислотность просто не может не повыситься. Но, с другой стороны, аспирин раздражает слизистую желудка и способен лишь усилить кровотечение… — А вам никто не говорил, что от аспирина кровь пойдет сильнее? — А как же, говорили. Только я на это без внимания. Потому что боли-то снимает. Особенно если еще глотнешь «Стерно»… — Чего-чего? — «Стерно». Ну, цеженка… Холл ничего не понимал. — Денатурат. Процедишь его сквозь тряпочку и пьешь… — Так вы еще и денатурат пили, — со вздохом сказал Холл. — Ну, это когда ничего другого не было. А глотнешь аспирину, цеженкой запьешь-и боли как рукой снимет… — А вам известно, что денатурат — это смесь обычного спирта с метиловым? — А что, от этого разве что-нибудь может быть? — спросил Джексон с неожиданной тревогой в голосе. — В том-то и дело, что может. От денатурата можно ослепнуть, а можно и умереть… — Но мне-то от него было лучше!.. — А на дыхание аспирин с денатуратом не влияли? — Да уж раз ты спросил, так вроде воздуха не хватало чуток. Но в моем-то возрасте, черт возьми, не много и надо… Старик зевнул и закрыл глаза. — Уж больно ты дотошный, сынок. Спать хочу… Холл взглянул на него и решил, что Джексон прав. Лучше не донимать старика вопросами, особенно в первое время. По туннелю Холл прополз обратно в лабораторию и сообщил лаборантке: — У нашего друга Джексона язва желудка двухлетней давности. Продолжайте переливание, дайте ему еще одну-две единицы, потом прекратите — посмотрим, что получится. Кроме того, введите желудочный зонд и сделайте промывание ледяной водой… Раздался удар гонга, и стены отозвались тихим эхом. — Это еще что? — Двенадцать часов прошло. Пора менять одежду. А вам идти на совещание… — Мне? Куда? — Конференц-зал рядом с кафетерием… Холл кивнул и вышел.
* * *
Электронные устройства сектора «Дельта» слабо гудели и пощелкивали. Капитан Артур Моррис у пульта вводил в систему новую программу. Капитан Моррис был программист; в сектор «Дельта» его направили, поскольку вот уже девять часов командование первого уровня не получало ни одного сообщения по линии военной спецсвязи. Могло случиться, конечно, что таких срочных сообщений и вправду не поступало, но это было маловероятно. А если сообщения были, но остались неполученными, значит, в системах сектора есть какая-то неисправность. Капитан Моррис проследил за тем, как ЭВМ выполнила программу самопроверки и выдала результат: все цепи работают нормально. Но это не успокоило его; он задал машине расширенную программу проверки всех цепей и блоков. Потребовалось всего 0,03 секунды, чтобы ЭВМ выдала ответ — на панели замигал ряд из пяти зеленых лампочек. Капитан подошел к телетайпу и прочитал: Все цепи функционируют а пределах допустимых характеристик Теперь он был удовлетворен. Не мог же он знать, хоть и стоял у телетайпа, что неисправность есть, только не электронная, а чисто механическая, какую не выявишь никакими проверочными программами. Неисправность таилась в самом телетайпе: от края рулона оторвалась полоска бумаги и, загнувшись вверх, засела между звонком и молоточком. Звонок, естественно, не звонил и поступление сообщений по секретной линии Министерства обороны не регистрировал. Подобной мелочи не могли обнаружить ни человек, ни машина.Глава 18 Совещание в полдень
По инструкции через каждые двенадцать часов группе полагалось проводить краткие совещания, подытоживать полученные результаты, намечать очередные задачи. Ради экономии времени совещания проводились в комнате, примыкающей к кафетерию: обмениваясь мнениями, можно заодно и поесть. Холл явился последним. Он опустился в кресло и обнаружил перед собой завтрак — два стакана жидкости и три разноцветные таблетки — и успел услышать, как Стоун предоставил слово Бертону. Тяжело распрямившись, Бертон начал медленно, каким-то неуверенным голосом докладывать о проведенных экспериментах. Он объявил прежде всего, что установлен размер болезнетворного агента — примерно один микрон. Стоун и Ливитт переглянулись: виденные ими зеленые пятнышки были гораздо крупнее; значит, для передачи инфекции достаточно микроскопической доли зеленой крапинки. Затем Бертон рассказал коллегам о том, как он выяснил, что инфекция передается по воздуху и что свертывание начинается в легких, и в заключение описал свои попытки применить антикоагуляционную терапию. — А вскрытие? — спросил Стоун. — Что показало вскрытие? — Ничего нового. Кровь свернулась во всей кровеносной системе. Других заметных отклонений от нормы не обнаружено, по крайней мере на уровне оптических наблюдений… — И свертывание начинается в легких? — Да. По-видимому, там микроорганизмы переходят в кровь или выделяют токсин, переходящий в кровь. Более определенно можно будет ответить, исследовав окрашенные срезы. В частности, мы будем искать поражение стенок сосудов, поскольку при этом выделяются тканевые тромбопласты и стимулируется свертывание у места поражения. Стоун кивнул и повернулся к Холлу. Тот сообщил об анализах, взятых у обоих пациентов, сказал, что у младенца все показатели в норме, а у Джексона — кровоточащая язва желудка и ему производится переливание крови. — Он пришел в себя, и мы немножко поговорили… Все оживились. — Мистер Джексон — взбалмошный старый осел шестидесяти девяти лет от роду. Язва у него уже два года. Дважды, в позапрошлом и прошлом году, было кровотечение. Оба раза его предупреждали, чтоб он изменил свои привычки, но он продолжал жить по-старому, и кровотечение возобновлялось. Ко времени пидмонтской трагедии он лечился по собственному рецепту — принимал ежедневно пузырек аспирина и запивал его денатуратом. Говорит, что от этого возникала небольшая одышка… — И чудовищный ацидоз, — вставил Бертон. — Совершенно верно. Метиловый спирт в организме превращается в формальдегид и муравьиную кислоту. Это означает, что в сочетании с аспирином Джексон потреблял огромное количество кислот. А организм должен поддерживать довольно точное кислотно-щелочное равновесие, иначе наступит смерть. Один из способов поддерживать такое равновесие — учащенно дышать, выводя из легких как можно больше углекислого газа и тем самым снижая содержание углекислоты в крови. — Быть может, это кислота и защитила его от инфекции? — спросил Стоун. Холл пожал плечами: — Пока сказать трудно… — А как младенец? — спросил Ливитт. — Малокровия нет? — Нет, — ответил Холл. — Но, с другой стороны, мы не можем быть уверены, что младенец выжил благодаря тому же защитному механизму. А может, его спасло что-нибудь другое? — Как у него кислотно-щелочное равновесие? — Нормальное. Совершенно нормальное. По крайней мере сейчас. Наступила пауза. Наконец Стоун сказал: — Ну что же, у вас есть, пожалуй, кое-что обещающее. Задача остается прежняя — определить, что общего между ребенком и стариком. Может статься, действительно, что и вовсе ничего. Но для начала мы вынуждены исходить из предположения, что их спас одним и тем же способом один и тот же механизм. Холл кивнул. — А теперь расскажите нам, что вы нашли в капсуле, — обратился к Стоуну Бертон. — Лучше мы вам покажем. — Что покажете? — А этот самый микроорганизм, — сказал Стоун.* * *
На двери было написано: «Морфология». Комната за дверью была разделена на кабинет для экспериментаторов и изолированную камеру за стеклянной стеной. При помощи специальных перчаток экспериментаторы могли работать с приборами в камере. Стоун показал на стеклянную чашечку с крошечной черной песчинкой посредине. — Вот это, как мы полагаем, наш «метеорит». На его поверхности мы обнаружили нечто, по-видимому, живое. Кроме того, на внутренней поверхности контейнера имеются зоны с определенными признаками жизни. Мы перенесли «метеорит» сюда, чтобы рассмотреть его под оптическим микроскопом… Засунув руки в перчатки, Стоун установил чашку в нишу большого хромированного ящика, потом высвободил руки. — Этот ящик, — пояснил он, — в сущности, обыкновенный микроскоп, оборудованный обычными увеличительными и разрешающими устройствами. Здесь достигается тысячекратное увеличение и изображение проектируется на этот экран… Ливитт взялся за ручки управления. Холл и все остальные не сводили глаз с экрана. — Десятикратное… Холл увидел, что поверхность образца тускло-черноватая, иззубренная. Стоун обратил внимание всех на зеленые крапинки. — Стократное.. Теперь зеленые крапинки стали крупнее и гораздо четче. — Видимо, это и есть наш организм. Мы наблюдали, как он растет: из зеленого становится фиолетовым, вероятно, в момент клеточного деления… — Спектральный сдвиг? — Что-то в этом роде. — Тысячекратное, — сказал Ливитт. Экран целиком заполнило одно зеленое пятно, лежащее во впадине между острыми зубцами. Холл обратил внимание на то, что поверхность пятна гладкая и блестящая, почти маслянистая. — Думаете, это бактериальная колония? — Вряд ли колония в обычном нашем понимании, — ответил Стоун. — Пока мы не узнали об опытах Бертона, мы вообще не думали, что это колония. Полагали, что наблюдаем, возможно, единый организм. Но размер отдельной частицы должен быть порядка одного микрона; пятно слишком велико. Значит, здесь мы видим более сложную структуру — колонию или что-нибудь в этом роде… На глазах у них пятно стало фиолетовым, затем опять позеленело. — Деление продолжается, — сказал Стоун. — Превосходно… Ливитт включил кинокамеры. — Теперь смотрите внимательно. Пятно вновь сделалось фиолетовым и некоторое время сохраняло свой цвет. Казалось, оно слегка раздалось и в какую-то долю секунды распалось на шестиугольные дольки, наподобие кафельных плиток. — Видели? — Оно вроде бы распадается… — На шестиугольники. — Я вот что думаю, — сказал Стоун, — а может, эти шестиугольники и есть единичные организмы… — И еще интересно, сохраняют ли они свою правильную геометрическую форму постоянно или она возникает только во время деления?.. — Под электронным микроскопом узнаем больше. — Стоун повернулся к Бертону. — Вы закончили вскрытия? — Да. — Умеете работать со спектрометром? — Думаю, что сумею. — Тогда, приступайте. Задача нетрудная — спектрометр работает в блоке с ЭВМ. Нужен анализ как самой породы, так и зеленого пятна… — Образец вы дадите? — Дам. — И к Ливитту: — Вы знакомы с аминокислотным анализом? — Конечно. — Такие же образцы исследуйте на аминокислоты. — И провести фракционирование? — Пожалуй, — согласился Стоун. — Только это придется делать вручную… Ливитт не возражал. Стоун снова всунул руки в перчатки и, вынув чашечку из-под микроскопа, перенес ее к небольшому прибору, похожему на миниатюрный эшафот. Это был аппарат для микрохирургии. Микрохирургия — относительно новый метод в биологии; в сущности, это искусство проведения тончайших операций на единичной клетке. Применяя микрохирургическую технику, биолог может удалить из клетки ядро или часть протоплазмы так же чисто и аккуратно, как хирург производит ампутацию. Прибор сконструирован таким образом, что движение руки с помощью ряда передач и сервомеханизмов превращается в тончайшее микродвижение скальпеля; вы шевелите пальцем, а нож перемещается на миллионную долю сантиметра. Глядя в увеличивающий видоискатель, Стоун начал осторожно долбить песчинку. Отколов от нее две частички, разложил их по отдельным чашечкам и отставил в сторону. Затем принялся отбивать два крохотных кусочка от зеленого пятна. Зеленое тотчас же стало фиолетовым и выросло в размерах. — А ему не нравится, — хохотнул Ливитт. Стоун нахмурился. — Занятно. Как вы думаете, это неспецифическая реакция роста или же реакция трофическая — на повреждение и облучение? — Я думаю, — ответил Ливитт, — пятно попросту не любит, чтобы его ковыряли… — Продолжим, — только и сказал Стоун.Глава 19 Катастрофа
Этот телефонный звонок обрушился на Артура Мэнчика, как кошмар. Мэнчик был уже дома, только что пообедал и присел почитать газеты — последние два дня, с тех пор как заварилась эта история с Пидмонтом, ему стало просто не до газет. Когда зазвонил телефон, он решил: звонят жене. Но она пришла за ним в гостиную со словами: — Это тебя. С базы. Он взял трубку со смутным чувством тревоги. — Майор Мэнчик слушает. — Говорит полковник Бернс из подразделения восемь… Подразделение восемь ведало в Ванденберге засекречиванием и допусками, выдавало разрешения на вход и выход с базы, а кроме того, прослушивало все телефонные разговоры. — Что скажете, полковник? — Вы состоите в списке лиц, которых приказано оповещать в случае некоторых ЧП… — Бернс говорил осторожно и выбирал слова, памятуя, что звонит по открытой линии. — Сорок две минуты назад в районе Биг-Хед, штат Юта, разбился учебно-тренировочный самолет… Мэнчик нахмурился. С чего это вдруг понадобилось оповещать его об аварии обычного учебного самолета? Это вовсе не его печаль. — Какой самолет? — «Фантом». Следовал из Сан-Франциско на Топику… — Ясно, — ответил Мэнчик, хотя ему не было ясно ровным счетом ничего. — Годдард потребовал сообщить вам об этом, чтобы вы могли присоединиться к комиссии по расследованию… — Годдард? А при чем тут Годдард? Какое-то время Мэнчик сидел, тупо глядя на заголовок в газете «Угроза нового кризиса в Берлине» и полагая, что полковник имеет в виду Льюиса Годдарда, начальника шифровального отдела базы. Потом он сообразил, что речь идет о Годдардовском космическом центре близ Вашингтона. Среди многих задач, которыми занимался этот центр, была и координация некоторых специальных программ, находящихся в одновременном ведении Хьюстона и центральных правительственных учреждений. — Дело в том, — продолжал Бернс, — что через сорок минут после вылета из Сан-Франциско самолет отклонился от курса и прошел над районом ЛП… Мэнчик почувствовал, как что-то в нем словно затормаживается. Им овладела сонливость. — Над районом ЛП? — Так точно. — Когда? — За двадцать минут до катастрофы. — На какой высоте? — Шесть тысяч девятьсот метров. — Когда выезжает комиссия? — Через полчаса. С базы. — Хорошо, — сказал Мэнчик. — Буду. Он повесил трубку и еще раз поглядел на телефон. Как он устал! Больше всего ему сейчас хотелось бы лечь спать. Район ЛП — так условились называть оцепленный район Пидмонта. «Надо было сбросить бомбу, — подумал он. — Надо было сбросить ее сразу же, еще вчера утром…» Ему стало не по себе уже в тот момент, когда его уведомили о решении отсрочить применение директивы 7-12. Но он не имел права лезть со своим мнением и ждал, когда же группа «Лесной пожар», теперь уже собравшаяся в подземной лаборатории, опротестует решение Вашингтона. Ждал напрасно. А ведь сообщение им передали. Он сам, своими глазами видел телеграмму, адресованную всем закрытым подразделениям, там было сказано об этом недвусмысленно. Но «Лесной пожар» почему-то не протестовал. Он вообще никак не прореагировал на телеграмму. Странно. Очень странно. А теперь эта катастрофа. Он разжег трубку и, посасывая ее, размышлял о том, что бы это могло означать. Конечно, скорее всего какой-нибудь стажер замечтался, сбился с курса, а потом испугался и полностью потерял контроль над машиной. Такое случалось и раньше, сотни раз случалось. Комиссия по расследованию причин аварии, выезжая на место, давала обычно заключение, что авария произошла «вследствие отказа одной из систем» — принятый у военных уклончивый оборот речи, означающий, в сущности, аварию по неизвестным причинам. Формулировка не признавала никакой разницы между неисправностью самой машины и ошибкой в действиях летчика, но ни для кого не было секретом, что виноват был, как правило, летчик. Человек не имеет права грезить, управляя сложнейшей машиной на скорости три тысячи километров в час. Статистика неопровержимо свидетельствовала: хотя полеты после краткосрочного отпуска или воскресного увольнения из части составляли лишь 9 процентов всех полетов, на них падало 27 процентов летных происшествий. Трубка у Мэнчика погасла. Он встал, уронил газету и направился на кухню сообщить жене, что уезжает.* * *
— Тут только фильмы снимать, — заметил кто-то, глядя на крутые песчаные утесы, ярко-красные на фоне сгущающейся синевы неба. Собственно, так оно и было — многие фильмы снимались здесь, в этом районе Юты. Однако Мэнчику было не до кино. Расположившись на заднем сиденье лимузина, отъезжающего от аэропорта Юта, он пытался осмыслить то, что ему сообщили. Во время перелета с базы Ванденберг комиссия прослушала запись радиопереговоров «Фантома» с землей. Большая часть пленки не представляла интереса, за исключением нескольких последних секунд перед катастрофой. — Что-то не в порядке, — сказал пилот. И через секунду: — Воздушный шланг расползается. Наверно, от вибрации. Рассыпается в пыль… — И еще секунд через десять слабый, затухающий голос: — Все, что есть в кабине резинового, все — в пыль… И передача оборвалась. В мозгу Мэнчика все звучали эти короткие фразы, и они казались ему все более странными и страшными. Он выглянул в окно, посмотрел на пробегающие мимо скалы. Солнце садилось, и только вершины были освещены угасающим красноватым светом; долины уже окутывал мрак. Мэнчик поглядел на идущую впереди другую машину с членами комиссии, на маленькое облачко пыли позади нее. — Я раньше очень любил вестерны, — сказал кто-то рядом. — Их снимали именно здесь. Красивейшая местность… Мэнчик хмуро молчал. Его всегда удивляло, как могут люди тратить время на пустую болтовню. Наверное, они просто хотят убежать от реальности. А реальность была жестокой. «Фантом» сбился с курса и залетел довольно далеко в запретную зону — прошло шесть минут, прежде чем пилот опомнился и повернул обратно на север. Однако именно над зоной самолет начал терять устойчивость. И вскоре разбился. — На базу «Лесной пожар» сообщили? — осведомился Мэнчик. Один из членов комиссии, психиатр (в комиссию по расследованию аварий обязательно включали как минимум одного психиатра), спросил: — Вы про бактериологов? — Именно. — Сообщили, — ответил кто-то. — Час назад передали по шифрованной связи. «Теперь-то, — подумал Мэнчик, — они откликнутся. Такое происшествие — тут уж нельзя отмолчаться». Если только… если они вообще читают телеграммы. Раньше это не приходило ему в голову, а ведь вполне возможно, что они не читают никаких сообщений. Так заняты своим делом; что им не до телеграмм. — Вон обломки, — сказал кто-то. — Вон, впереди…* * *
Всякий раз, когда Мэнчику доводилось попадать на место аварии самолета, он изумлялся. Трудно было отождествить разбросанные там и сям обломки с могучей машиной, несшейся со скоростью тысяч километров в час. Мэнчик всегда ожидал увидеть аккуратную плотную груду металла, но ни разу не видел ничего похожего. Обломки «Фантома» разлетелись по пустыне на площади пять квадратных километров. Стоя у обуглившегося остова левого крыла, Мэнчик еле видел где-то вдалеке остальных членов комиссии, собравшихся около правого крыла. Повсюду валялись куски почерневшего, искореженного металла с облезшей краской. На одном из обломков явно читалась частица какой-то предупредительной надписи: «НЕ…» Остальное не сохранилось. Установить причину аварии по обломкам было попросту невозможно. Фюзеляж, кабина, фонарь рассыпались на миллион мелких кусков, огонь довершил разрушение. Солнце уже садилось, когда Мэнчик остановился у обломков хвостового оперения. Металл все еще излучал тепло, какие-то детали дымились. И тут у самых своих ног, в песке майор заметил полузасыпанную кость. Он поднял ее и, к ужасу своему, понял, что кость человеческая. Довольно длинная, надломленная, обугленная с одного конца, очевидно, кость руки или ноги. И при этом до странности чистая — ни следа мягких тканей, совершенно гладкая кость… Стемнело. Члены комиссии вытащили фонарики и ходили среди еще дымящегося металла, разбрасывая вокруг желтые пятна света. Было уже совсем темно, когда к Мэнчику подошел биохимик — майор не знал даже его фамилии. — Понимаете, — сказал биохимик, — эти слова пилота, что резина рассыпается в пыль… — А что такого? — Да ведь на «Фантоме» нет резины. Только синтетика. Полимеры. Последняя новинка фирмы «Анкро», предмет их особой гордости. У этого полимера есть характеристики, общие с человеческими тканями, Очень эластичный, множество областей применения… — А полимер не мог рассыпаться от вибрации? — Ну уж нет, — сказал биохимик. — Тысячи «фантомов» летают по всему миру. На всех один и тот же пластик. А такого еще не случалось ни разу… — И что из того? — А то, что я ни черта не понимаю…Глава 20 Будни
Мало-помалу в лаборатории «Лесной пожар» установилась будничная обстановка, в подземных казематах сложился свой особый ритм работы, не различающий ни дня, ни ночи, ни утра, ни вечера. Люди ложились спать, когда уставали, вставали, когда чувствовали себя отдохнувшими, и продолжали выполнять каждый свое дело. Большая часть их работы не давала никаких ощутимых результатов. Они были готовы к этому и воспринимали все как должное. Стоун любил повторять, что научные исследования похожи на геологическую разведку: выходишь в поиск и рыщешь, вооруженный картами и приборами, но в конечном счете ни приготовления, ни даже интуиция ничего не значат — нужна удача. И если усердие вознаграждается, то лишь ценой кропотливого, упорного, тяжкого труда.* * *
В лаборатории, где теперь распоряжался Бертон, наряду со спектрометром стояла аппаратура для анализа на радиоактивность, для термоэлектрического и рентгенокристаллографического анализов. Спектрометр, установленный на пятом уровне, представлял собой стандартную модель «К-5» фирмы «Уиттингтон» и состоял, как и все спектрометры, в основном из испарителя, призмы и экрана для наблюдения. Материал, предназначенный для анализа, помещается в испаритель и сжигается. Свет от пламени пропускается сквозь призму, и образующийся спектр проецируется на экран. Так как при горении различные элементы излучают световые волны различной длины, то по световому спектру данного вещества можно судить о его химическом составе. Теоретически все просто, однако на практике чтение спектрограмм — работа сложная и трудная. Настоящих специалистов по этой части в лаборатории «Лесной пожар» не было, поэтому результаты спектрометрии вводились непосредственно в ЭВМ, а она выдавала анализ, и притом даже с примерным содержанием элементов в процентах. Бертон установил в испарителе первый образец, взятый с черной песчинки, и нажал кнопку. На мгновение вспыхнул нестерпимо яркий свет, Бертон отвернулся, щадя глаза, затем проделал все сызнова с другим контрольным образцом. Он знал — ЭВМ уже начала анализ излучения первой вспышки. Повторив все процедуры с пробой зеленого пятна еще раз, Бертон засек время. Теперь ЭВМ, по-видимому, приступает к «просмотру» самопроявляющихся фотопластинок — они подготавливаются за несколько секунд. Само исследование, однако, займет часа два, не меньше — электрический глаз считывает спектральные линии очень неторопливо. Зато по окончании считывания ЭВМ проделает анализ и выдаст печатные данные за пять секунд. Стенные часы показывали 15.00. Три часа пополудни. Он вдруг почувствовал сильную усталость. Отстучав приказ разбудить его, как только будет готов анализ, он отправился спать.* * *
В одной из соседних лабораторий Ливитт осторожно вкладывал такие же образцы в другой аппарат — автоматический анализатор аминокислот — и улыбался, припоминая, как хлопотно это было раньше, без автоматики. В начале 50-х годов анализ аминокислотного состава белков требовал недель и даже месяцев, а иногда и лет. Сегодня анализ будет готов через несколько часов, самое большее через сутки… Аминокислоты — строительный материал белков. Известно двадцать четыре аминокислоты, и все состоят из различных сочетаний одних и тех же элементов — углерода, водорода, кислорода и азота. В белках они соединены между собой в цепочку, словно товарный поезд. Все белки сформированы из одних и тех же «вагонов», из одних и тех же аминокислот; вид белка — будет ли это инсулин, гемоглобин или гормон роста — определяется лишь порядком их взаимного расположения. В одних белках больше «вагонов» определенного типа, в других меньше или же «вагоны» расположены в ином порядке. Но сами «вагоны» — аминокислоты — одни и те же в белках всех живых существ, от человека до блохи. Без малого двадцать лет потребовалось на то, чтобы установить этот факт. Но что же управляет порядком расположения аминокислот в составе белка? Оказалось — ДНК, носитель генетического кода, своего рода диспетчер на сортировочной станции. На то, чтобы установить этот факт, понадобилось еще двадцать лет. Нужно добавить, что цепочка аминокислот, едва возникнув, начинает скручиваться, свертываться в спираль; цепочка становится похожей скорее на змею, чем на поезд. Характер спирали определяется порядком аминокислот и весьма специфичен: молекула данного конкретного белка может быть свернута только одним определенным образом, иначе белок будет нежизнеспособен. Еще десять лет. «Ну, не странно ли? — подумал Ливитт. — Сотни институтов, тысячи ученых во всем мире потратили годы и десятилетия упорного труда, чтобы установить такие, в сущности, простые факты…» А теперь изобретена эта машина. Конечно, автомат не устанавливает точного взаиморасположения аминокислот. Зато он дает приближенное содержание их в процентах: столько-то валина, аргинина, цистина, пролина, лейцина. И такие данные несут в себе огромную информацию. Правда, на сей раз анализатор — выстрел наугад, вслепую. Ведь нет ровным счетом никаких оснований полагать, что черное вещество или зеленый организм состоят хотя бы частично из белков. Да, на Земле все живое построено из белков, но разве отсюда следует, что эта закономерность распространяется и на внеземные формы жизни? Ливитт попытался представить себе безбелковую жизнь. Это было трудно, почти невозможно: на Земле белки входят в состав клеточных оболочек, в состав всех известных ферментов. А жизнь без ферментов — возможна ли она? Он припомнил реплику английского биохимика Джорджа Томпсона, который назвал ферменты «сватами жизни». И не преувеличил: ферменты служат катализаторами при всех химических реакциях — именно на поверхности фермента две молекулы встречаются и вступают в реакцию. Существуют сотни тысяч, а быть может, и миллионы ферментов — и каждый способствует одной-единственной, строго определенной реакции. Без ферментов не может быть реакций. Без реакций не может быть жизни. А что, если может?.. Проблема эта не нова. Еще на самой ранней стадии подготовки программы «Лесной пожар» был поставлен вопрос: как подходить к изучению форм жизни, совершенно не похожих на земные? Как вообще узнать, жизнь это или не жизнь? Ответ был необходим не ради академического интереса. Джордж Уолд указывал, что биология — наука уникальная в том смысле, что она никак не может определить свой предмет. Ведь до сих пор никто не сумел предложить исчерпывающего определения жизни. По существу, никто и не знает, что такое жизнь. Все прежние формулы — материя, обладающая свойствами потребления пищи, обмена веществ, извержения отбросов, воспроизводства и т. д., — явно недостаточны, поскольку всегда можно найти исключения из правил. В конце концов группа «Лесной пожар» пришла к выводу, что отличительным признаком жизни является превращение энергии. Все живые организмы так или иначе поглощают энергию — в виде пищи или солнечного света, — превращают в другую форму и затем используют ее. (Вирусы составляют исключение из этого правила, но участники группы были склонны не относить вирусы к числу живых организмов.) Ливитта попросили опровергнуть это «энергетическое» определение. Неделю он размышлял, а затем явился на совещание с тремя предметами — отрезком черной ткани, наручными часами и куском гранита. Выставил их на обозрение коллег и сказал: — Господа, перед вами три живых существа… И предложил группе опровергнуть это утверждение. Он положил черную ткань на солнце — она нагрелась. «Вот, — объявил он, — пример превращения энергии: световой в тепловую». Ему возразили, что здесь имеет место пассивное поглощение энергии, а вовсе не превращение. Если даже и считать поглощение превращением, оно не целенаправленно, не обеспечивает выполнения какой-либо жизненной функции. — А откуда вы это знаете? — спросил Ливитт. Следующим «живым» объектом были часы. Ливитт указал на светящийся циферблат: происходит радиоактивный распад, излучается свет. Остальные заговорили наперебой, что это всего лишь выделение потенциальной энергии неустойчивых электронных оболочек. Однако замешательство нарастало — аргументы Ливитта достигали своей цели. Наконец, они перешли к граниту. — Он живой, — заявил Ливитт. — Он дышит, ходит и говорит. Только мы не замечаем этого, потому что все это происходит слишком медленно. Камень живет три миллиарда лет, мы — шестьдесят-семьдесят. Мы не в состоянии заметить, что происходит с этим камнем, по той же причине, по какой были бы не в силах распознать мелодию на пластинке, вращающейся со скоростью один оборот в столетие. А камень, со своей стороны, и не подозревает о нашем существовании, ибо для него наша жизнь длится долю мгновения. Для него мы не более чем искры в ночи… И он поднял вверх свою руку с часами. Точка зрения Ливитта была ясна. Пришлось участникам группы пересмотреть один из основополагающих пунктов своей теоретической позиции. Пришлось согласиться, что возможен и такой случай, когда они не сумеют проанализировать какие-то формы жизни. Не сумеют продвинуться ни на шаг, не сумеют даже изыскать метод подхода к их анализу. Ливитта, однако, волновал еще более общий вопрос — о принципах действий в условиях неопределенности. Он внимательно перечитал книгу Толберта Грегсона «Планирование непланируемого», изучил сложные математические модели, разработанные автором для анализа этой проблемы. У Грегсона сказано:«Все решения, включающие в себя элемент неопределенности, делятся на две резко очерченные группы в зависимости от того, можно ли предвидеть последствия этих решений. Очевидно, решения, влекущие за собой непредвидимые последствия, принимать неизмеримо сложнее. Большинство решений, в том числе почти все решения, касающиеся человеческих взаимоотношений, могут быть воспроизведены моделью с предвидимыми последствиями. Например, президент может объявить войну, бизнесмен — продать свое дело, муж — развестись с женой. Любое такое действие вызовет некоторые последствия; количество возможных последствий бесконечно, однако количество вероятных последствий достаточно невелико. Перед тем как принять решение, человек может взвесить его последствия и таким образом более успешно оценить свои первоначальные намерения. Однако существует и категория решений, которые нельзя оценить на основании анализа их последствий. К этой категории относятся решения, связанные с абсолютно непредвиденными событиями и ситуациями, причем не только с катастрофами разного рода, но и с редкостными мгновениями озарений и внезапных открытий, таких, как лазер и пенициллин. Поскольку подобные события не могут быть предвидимы, они не поддаются никакому логическому планированию. Математический аппарат тут совершенно непригоден. Мы можем лишь утешать себя мыслью, что в обыденной жизни такие события, к лучшему или к худшему, необыкновенно редки».
* * *
Чрезвычайно бережно Джереми Стоун опустил крохотную зеленую частичку на расплавленную пластмассу. Потом подождал, пока частичка полностью не погрузилась в пластмассовую ванночку, размером и формой напоминавшую медицинскую облатку, залил поверх нее еще один слой пластмассы и перенес «облатку» в термостат. Стоун завидовал другим членам группы, в чьем распоряжении было множество автоматических помощников. Подготовка образцов для электронной микроскопии все еще оставалась делом настолько тонким, что непременно требовала умелых человеческих рук. Подготовка хорошего образца требовала тончайшего мастерства, не меньшего, чем, скажем, ремесло ювелира, и для овладения этим мастерством нужно учиться почти так же долго. Стоуну, чтобы достичь известной степени совершенства, понадобилось пять лет. Пластмассовая «облатка» выдерживалась в специальном скоростном термостате, и все же нужно было ждать пять часов, чтобы она затвердела до надлежащей консистенции. В термостате поддерживалась постоянная температура +61° при относительной влажности 10 %. Когда пластик затвердеет, Стоун сможет убрать верхний слой и срезать микротомом пластинку зелени круглой формы и строго определенной толщины — по более 1500 ангстрем. После этого можно будет рассмотреть зеленое вещество под электронным микроскопом при увеличении в 60 тысяч раз. «Вот это будет интересно», — подумал Стоун. В целом, по мнению Стоуна, дела у них шли неплохо. Группа быстро продвигается одновременно по нескольким направлениям, сулящим успех. И самое главное — у них теперь сколько угодно времени. Нет ни спешки, ни паники, ни оснований для страхов. На Пидмонт сброшена бомба. Микроорганизмы, какие имелись в воздухе, уничтожены, источник инфекции нейтрализован. Единственная точка, откуда могла бы распространиться инфекция, — «Лесной пожар», но «Лесной пожар» построен с тем расчетом, чтобы именно этого и не допустить. При малейшем повреждении изоляции хотя бы в одной из лабораторий зараженная зона будет автоматически отсечена. За полсекунды закроются герметические двери, и соответственно изменится внутренняя планировка всего сооружения. Опыт других лабораторий, работающих в условиях так называемых аксеничных атмосфер, полностью свободных от любых микробов, учил, что вероятность заражения составляет 15 %. Причины тут различны, по большей части конструктивного характера — прорыв герметизирующей прокладки, порез перчатки, нарушение шва, но, так или иначе, случаи прорыва инфекции имели место. База «Лесной пожар» была готова к таким случайностям. По всей вероятности, никаких случайностей и не будет. А если так, то знай себе работай — работай столько, сколько понадобится: месяц и даже год. Предусмотрено все, беспокоиться просто не о чем…* * *
Холл бродил по коридору, присматриваясь к командным подстанциям ядерного устройства и стараясь запомнить их расположение. На уровне таких подстанций было пять — одинаковые серебристые коробочки размером с пачку сигарет, размещенные с интервалами вдоль главного коридора. На каждой коробочке имелась прорезь для ключа и две лампочки — зеленая и красная. Зеленая горела. Принцип работы подстанций Холл узнал из объяснений Бертона. — Во всех лабораториях и во всех вентиляционных каналах закреплены датчики. Они проверяют стерильность воздуха посредством различных химических и электронных определителей и прямых биоанализаторов. Биоанализаторы — это живые мыши, у которых постоянно регистрируется пульс. Если хоть один датчик подает сигнал о заражении воздуха, данная лаборатория автоматически изолируется. Если заражение охватит весь уровень, сработает механизм ядерного устройства. Зеленая лампочка погаснет, начнет мигать красная. Это означает, что до взрыва осталось три минуты. Если вы не вставите и не повернете свой ключ, по истечении трех минут ядерный заряд взорвется. — И вставить ключ должен именно я? — Именно вы. В замок вмонтирован приборчик, замеряющий емкостные характеристики человека, вставившего ключ. Замок реагирует на общие размеры тела, в особенности на вес и солевой состав пота. В общем распоряжаться ключом можете только вы и никто другой. — Значит, как ни крути, а я единственный?.. — Единственный. И у вас единственный ключ. Но есть еще один осложняющий момент. Строители допустили отклонение от проекта. Когда весь комплекс был уже готов и ядерное устройство смонтировано, мы обнаружили, что на уровне недостает трех подстанций. Их установили только пять вместо восьми. — И что из этого следует? — А то, что если на уровне начнется утечка, вы должны бегом бежать к ближайшей подстанции. Иначе может получиться так, что вы будете изолированы в секторе, где нет подстанции. И, если какой-нибудь из бактериологических датчиков выйдет из строя и подаст ложный сигнал тревоги, комплекс взлетит на воздух без всяких на то причин… — Довольно серьезное упущение… — Видите ли, — сказал Бертон, — три недостающие подстанции должны установить в марте. Но пока еще февраль, так что нам от этого не легче. Вы только не забывайте: чуть что — к ближайшей подстанции, и все будет в порядке.* * *
Ливитт мгновенно проснулся, выкатился из кровати и принялся одеваться. Он был возбужден — ему пришла в голову мысль; занятная мысль, дикая, сумасшедшая, но чертовски занятная… Пришла эта мысль во сне. А снился ему дом и вокруг дома город, огромный, многоэтажный, опутанный магистралями город. В доме жил человек, жил со своей семьей; работал он в городе и ездил по городу, двигался туда и сюда, делал что-то — и что-то получал взамен. А потом, во сне, город вдруг исчез. Остался только дом. И как все изменилось! Один-единственный дом, сам по себе, лишенный всяких связей с внешним миром, лишенный воды, канализации, электричества. Даже улица, на которой стоял дом, и та исчезла. Семья осталась без магазинов, без школ и аптек. И глава семьи, работавший в городе, связанный как-то со всеми другими в городе, тоже остался сам по себе, один… Дом переродился, стал качественно иным организмом. Отсюда до организма, изолированного в лаборатории, — всего один шаг. Скачок воображения, и… Надо будет обсудить это со Стоуном. Стоун, конечно, рассмеется — он всегда смеется, — но и задумается. Ливитт знал, что некоторым образом играет роль возмутителя спокойствия, поставщика идей для всей группы в целом. Самых невероятных и неприемлемых, зато новых идей. Ну что ж, по меньшей мере Стоун заинтересуется. Ливитт посмотрел на часы. 22.00. Скоро полночь. Быстрее одеваться! Он достал новенький бумажный комбинезон и сунул в него ноги. Комбинезон на ощупь был прохладным. И вдруг стал теплым. Странная смена ощущений. Он натянул его, встал, застегнул молнию. Уходя, снова бросил взгляд на часы. 22.10. О боже! Опять… Опять это случилось. На этот раз целых десять минут. Что же с ним было? Он ничего не мог припомнить. Десять минут, целых десять минут ушли, улетучились, пока он одевался, а одевание не могло, не должно было занять более тридцати секунд… Он снова сел на кровать и попытался вспомнить, что же произошло, но не мог. Целых десять минут… Это страшно. Он-то надеялся, что это никогда не повторится, и вот повторилось. Уже несколько месяцев с ним ничего подобного не было, и опять. Из-за волнения, из-за ломки режима, из-за нарушенного распорядка дня началось опять… На миг подумалось: надо бы рассказать коллегам. Да нет, обойдется. Больше не повторится. Все будет хорошо… Он встал. Он ведь собирался пойти к Стоуну, чтобы обсудить что-то. Что-то важное, очень важное. Он постоял. Нет, забыл. Мысль, образ, волнение, вызванное образом, — все исчезло. Стерлось из памяти. Улетучилось без следа… Разумеется, надо бы сказать Стоуну, признаться во всем. Но ведь ясно, что ответит и что сделает Стоун. А что это будет означать для него, для Ливитта! Достаточно кому-нибудь узнать — и все переменится. С «Лесным пожаром» придется расстаться. Он никогда уже не вернется к нормальной жизни — придется бросить работу, поломать все свои привычки, бесконечно к чему-то приспосабливаться. Даже машину водить, и то нельзя будет… Нет, решил он. Ничего он никому не скажет. И все обойдется. Только не надо смотреть на мигающие огни.* * *
Джереми Стоун очень устал, но чувствовал, что заснуть все равно не сможет. Он шагал взад и вперед по коридорам и думал. Ему никак не давали покоя эти птицы в Пидмонте. Он мысленно проследил секунда за секундой все, что было связано с птицами: как они с Бертоном заметили птиц с вертолета, и как отравили их хлоразином, и как те погибли. Мысленно Стоун снова и снова возвращался к впечатлениям вчерашнего утра. Что-то он упустил, что-то очень существенное. Это беспокоило его уже там, в Пидмонте. Потом пидмонтские сомнения оттеснились, отошли на задний план, но на дневном совещании, когда Холл докладывал о своих пациентах, вспыхнули вновь. Что-то сказанное Холлом, какой-то упомянутый им факт был, неведомо почему, связан с птицами. Но что? Какой факт? Какая именно мысль, какие точно слова навели на ассоциацию? Стоун тряхнул головой. Никак, ну никак не удавалось вспомнить… Нити, связи, ключи — все было где-то тут, у него в голове, но никак, ни за что не желало всплыть на поверхность. Он взялся за голову руками и сдавил череп изо всех сил, проклиная мозг за упрямство… Как и многие интеллигенты, Стоун относился к собственному мозгу с известной подозрительностью. Мозг представлялся ему точной и тонкой, но слишком уж капризной машиной. И он не удивлялся, что время от времени эта машина начинает буксовать, хотя страшился таких минут и ненавидел их. В часы мрачных раздумий Стоун вообще уже сомневался в плодотворности всякой мысли и разума как такового. Порой он даже завидовал своим подопытным крысам: их мозг так прост. Во всяком случае, у них никогда не хватит разума, чтобы уничтожить самих себя; до этого мог додуматься только человек… Стоун часто повторял, что от разума беды куда больше, чем пользы. Разум больше разрушает, чем созидает, способен скорее запутать, чем прояснить любую проблему, порождает больше безнадежности, чем удовлетворения, творит больше зла, чем добра. Временами он сравнивал человека и его гигантский мозг с динозаврами. Любому школьнику известно, что динозавры переросли самих себя, стали такими огромными и тяжелыми, что не смогли выжить. Но никому никогда не приходила в голову мысль: а нет ли некоторой аналогии между динозаврами и человеческим мозгом — самой сложной органической структурой из всех известных во Вселенной? А может быть, мозг уже сделал человека своего рода динозавром и в конце концов приведет его к гибели? Уже сейчас мозг потребляет четверть всей крови организма. Четверть всей крови, перекачиваемой сердцем, идет в мозг — орган, составляющий лишь незначительную часть массы тела. А если мозг станет еще больше, еще совершеннее, то и потреблять он, вероятно, будет еще больше — настолько больше, что, подобно инфекции, обернется против взрастившего его организма и убьет его. Или — еще того вероятнее — в своей безграничной умудренности мозг изыщет способ уничтожить и себя, и себе подобных. Порой, сидя на совещаниях в госдепартаменте и в Министерстве обороны и оглядывая сидящих вокруг, Стоун видел за столом не людей, а просто дюжину серых, изборожденных извилинами мозгов. Ни плоти, ни крови, ни рук, ни глаз, ни пальцев, ни ртов, ни половых органов — все это лишнее. Одни мозги. Сидят вокруг стола и размышляют, как перехитрить другие мозги, заседающие за другими столами. Идиотизм. Стоун тряхнул головой и подумал, что уподобляется Ливитту с его способностью измышлять сумасшедшие, не правдоподобные схемы. И все же в его построениях была своя логика. Если ты боишься своего мозга и ненавидишь его, то рано или поздно попытаешься уничтожить. И его и ему подобных, — Я выдохся, — сказал Стоун вслух и взглянул на стенные часы. 23.40. Скоро начало полночного совещания.Глава 21 Совещание в полночь
И вновь они собрались в той же комнате, за тем же столом. Стоун с первого взгляда понял, что все устали. Все, включая его самого, явно недосыпали. — Мы слишком ретиво взялись, — сказал он. — Нет никакой нужды работать круглые сутки. Переутомление неизбежно порождает ошибки — ошибки в суждениях, ошибки в действиях. Скоро мы начнем ронять приборы, путаться и небрежничать. Будем делать неверные предположения и на их основании строить неверные гипотезы. А на это мы не имеем права… Группа решила: всем спать не меньше шести часов в сутки. Такое решение представлялось вполне разумным: людям на поверхности ничто не угрожало, опасность распространения инфекции из Пидмонта предотвращена атомной бомбой. Они, наверно, продолжали бы оставаться в подобном заблуждении, если бы Ливитт не предложил подать заявку на кодовое наименование. Он заявил, что пора дать новооткрытому организму имя, и все остальные согласились с этим. В углу комнаты стоял телетайп шифрованной связи. Он стучал чуть ли не круглые сутки, печатая сообщения, поступающие извне. Это был аппарат двусторонней связи. Правда, на эти данные с самого прибытия группы на пятый уровень никто не удосуживался взглянуть. Слишком много было серьезных дел, чтобы еще читать всякую военно-штабную писанину, в большинстве своем никак не касающуюся «Лесного пожара». Депеши шли, поскольку база считалась одной из подстанций сети «Кулер» — чаще эту сеть шутливо именовали «Первой двадцаткой»; эти двадцать подстанций, связанных непосредственно с подвалом Белого дома, были расположены на наиболее важных стратегических объектах, в число которых входили база Ванденберг, мыс Кеннеди, объединенное командование ПВО, «Райт Паттерсон», Форт-Детрик, Вирджиния Ки. И каждый получал все текущие распоряжения и сообщения в виде циркуляров. Стоун подошел к телетайпу и отстучал короткую телеграмму. ЭВМ направила ее центральному бюро кодирования, которое устанавливало и регистрировало кодовые наименования для всех мероприятий по объектам, охватываемым системой «Кулер».Телетайпная лента зафиксировала следующий диалог:
Прошу линию для передачи Понято даю линию сообщите откуда Стоун программа лесной пожар Сообщите куда Центральное бюро кодирования Понято бюро кодирования Передаю сообщение Передавайте Выделен внеземной организм занесенный на землю спутником скуп семь прошу кодовое наименование организмаПоследовала долгая пауза. Телетайп гудел и щелкал, но ничего не печатал. Потом из него пополз бумажный рулон:Конец сообщенияСообщение передано
Передаем сообщение центрального бюро кодирования Понято выделен новый организм просим характеристикуСтоун нахмурился: — Но мы же сами еще почти ничего не знаем… Телетайп, однако, был нетерпелив:Конец сообщения
Дайте ответ бюро кодированияПомедлив, Стоун отстучал:
Передаю сообщение центральному бюро кодирования настоящее время дать характеристику не могу предлагаю предварительную классификацию как бактериальный штаммКонец сообщения
Передаем сообщение центрального бюро кодирования Понято заявка на классификацию бактерии открывающей новый раздел классификации соответствии принятой системой кодовое название организма андромеда Полное кодовое наименование штамм андромеда Зарегистрировано каталоге номером 053.9 (неопознанный организм) дополнительный номер Е 866 (авиационное происшествие) Такая регистрация наиболее близка установленным категориямСтоун улыбнулся: — Похоже, мы не очень-то подпадаем под установленные категории… Он отстучал в ответ:
Понято кодовое наименование штамм андромеда согласны— Ну вот, — сказал Стоун, — так-то… Бертон тем временем просматривал груду бумаги за телетайпом. Аппарат печатал свои сообщения на бумажном рулоне, который строка за строкой сползал в ящик. Там лежали десятки метров рулона, которые никто до сих пор еще не видел. Он пробежал глазами одно из сообщений, оторвал от рулона и передал Стоуну.Конец сообщенияСообщение передано
1134/443/KK/Y-U/9 Информационное сообщение Всем подразделениям Совершенно секретно Сегодня президент и совет нацбезопасности — кобра Получили запрос на применение директивы 7-12 Отправитель ванденберг /лесной пожар Подтверждение наса /медслужба армии Передал запрос майор мэнчик артур На закрытом заседании директива в действие не приведена Окончательное решение отложено срок двадцать четыре до сорока восьми часов затем повторное рассмотрение введен в действие альтернативный вариант развертывание войск согласно директиве 7-11 Квитанции не требуетсяВсе смотрели на этот листок, не веря своим глазам. Долго никто не мог вымолвить ни слова. Наконец, Стоун притронулся к верхней кромке листа и сказал тихо: — Здесь стоит индекс 443. Значит, передача шла по специальной сети. У нас должен был зазвенеть звонок… — На этом телетайпе нет звонка, — заметил Ливитт. — Звонит только на первом уровне, в пятом секторе. Но они обязаны были сообщить нам… — Вызовите пятый сектор по внутреннему, — сказал Стоун.Конец сообщенияВсем подразделениямСовершенно секретноКонец передачи
* * *
Через десять минут перепуганный сержант-связист соединил Стоуна с Хьюстоном — там находился Робертсон, глава Научного консультативного совета при президенте США. Разговор продолжался довольно долго. Робертсон прежде всего выразил удивление, что никто из «Лесного пожара» не связался с ним раньше. Потом Стоун, не стесняясь в выражениях, перешел к решению президента не применять директиву 7-12. — Президент не доверяет ученым, — начал объяснять Робертсон. — Ему с ними как-то не по себе… — Это ваш долг позаботиться, чтоб ему стало по себе. А вы своего долга не выполняете. — Но, Джереми… — Существует всего два источника заражения — Пидмонт и наш комплекс. У нас тут защита надежная, а вот поселок… — Джереми, я согласен: бомбу следовало сбросить. — Так убедите его! Сядьте ему на голову! Пусть даст санкцию на применение 7-12, и как можно скорее. Если только уже не слишком поздно… Робертсон согласился и обещал позвонить еще раз. Уже заканчивая разговор, он спросил: — Да, а что вы думаете по поводу «Фантома»? — По поводу чего?… — «Фантома», который разбился в Юте… Последовало секундное замешательство — участника группы «Лесной пожар» поняли, что пропустили еще одно важное сообщение. — Обычный тренировочный полет. Но самолет сбился с курса и прошел над закрытой зоной. В том-то и загвоздка… — Что еще известно? — Летчик успел сообщить, что воздушный шланг рассыпается в пыль. Вроде будто от вибрации или чего-то такого еще. Вообще последние его слова были довольно странные… — Будто он сошел с ума? — Похоже. — Комиссия по расследованию аварии уже на месте? — Да, и мы ждем от нее сообщений. Вот-вот должны быть. — Не забудьте передать нам, — сказал Стоун и вдруг запнулся. — Постойте, но если вместо 7-12 дан приказ 7-11, значит, Пидмонт оцеплен войсками? — Да, национальной гвардией. — Чертовски глупо. — Послушайте, Джереми, я с вами согласен… — Когда они начнут умирать, я хочу знать, кто умер и как. А главное, где. Господствующие ветры там с востока. Если начнутся смертные случаи к западу от Пидмонта… — Я позвоню, я немедленно позвоню, Джереми. Разговор закончился, и ученые один за другим побрели из комнаты прочь. Холл ненадолго задержался, вытащил смятый рулон из ящика и просмотрел несколько сообщений. Большинство из них было для него совершенно непонятно — какая-то бессмысленная кодированная тарабарщина. И он бросил это безнадежное занятие — бросил, не дойдя немного до перепечатки газетного сообщения о странной смерти полицейского Мартина Уиллиса из дорожной полиции штата Аризона.ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ ПОЖАР РАЗГОРАЕТСЯ
Глава 22 Анализы
Теперь, когда выяснилось, что время не ждет, результаты спектрального и биохимического анализов, представлявшие ранее весьма отдаленный интерес, приобрели первостепенное значение. Группа надеялась, что эти анализы покажут, пусть приблизительно, есть ли между штаммом «Андромеда» и земными формами жизни хоть какое-нибудь сходство. И как только ЭВМ выдала результаты анализов — колонку цифр на полоске зеленой бумаги, — Ливитт и Бертон немедленно занялась ими. Результаты были достаточно ясны. Черное вещество содержит водород, углерод и кислород со значительными примесями серы, кремния и селена и следами некоторых других элементов. Зеленое пятно — водород, углерод, азот и кислород. И ничего больше. Примечательно было, что черная песчинка и зеленое пятно в общем сходны по химическому составу. Правда, зеленое пятно содержит азот, а песчинка — нет. Вывод очевиден: черная «песчинка» — вовсе не песчинка, а какой-то материал, аналогичный земному органическому веществу, некое подобие пластмассы. А зеленое пятно, по-видимому, живое. Оно содержит элементы приблизительно в том же соотношении, что и земные организмы. Ведь на Земле живые организмы на 99 процентов состоят из этих же четырех элементов — водорода, углерода, азота и кислорода… Результаты анализа обрадовали ученых. Они свидетельствовали о некоторой общности между зеленым пятном и земной жизнью. Однако, как только группа заглянула в данные аминокислотного анализа, все надежды рухнули. На полоске бумаги, выданной ЭВМ, аккуратным столбиком стояли названия всех аминокислот и против каждого названия по два нуля — для черного и зеленого «предметов». — Черт возьми, — сказал Ливитт, уставившись на листок. — Нет, вы только взгляните на это… — Никаких аминокислот, — сказал Бертон, — Никаких белков… — Безбелковая жизнь, — добавил Ливитт и покачал головой. Похоже было на то, что подтвердились самые худшие его опасения. На Земле организмы эволюционировали благодаря тому, что развили способность осуществлять биохимические реакции на малом пространстве с помощью белковых ферментов. Биохимики учатся воспроизводить эти реакции, но только каждую по отдельности, изолируя ее от всех остальных. В живой клетке все иначе. Внутри нее, на крохотном по объему пространстве одновременно и нераздельно идут реакции, обеспечивающие рост, энергию, движение. Человек не в силах воспроизвести эту нераздельность, как не в силах приготовить полный обед от закуски до десерта, смешав и сварив все ингредиенты в одной кастрюле в надежде, что потом сумеет отделить яблочный пирог от жаркого. В клетках с помощью ферментов одновременно проходят сотни различных реакций. Каждый фермент — как отдельный работник на кухне, который знай себе делает свое дело: пекарь не возьмется за бифштексы, а шашлычник на своих шампурах не сможет приготовить суп. Но ферменты исполняют еще и одну общую функцию: они делают возможными химические реакции, которые иначе не возникали бы. Биохимик воспроизводит эти реакции, используя высокую температуру, высокое давление или сильные кислоты. Но человеческий организм или отдельная клетка не могут выдержать таких экстремальных условий. Ферменты, эти «сваты жизни», способствуют возникновению и протеканию реакции при обычной температуре тела и нормальном атмосферном давлении. Ферменты необходимы для земной жизни. И если какая-то форма жизни научилась обходиться без ферментов, то, значит, и развивалась она совершенно иными путями. Отсюда следовало, что они имеют теперь дело с совершенно чуждым Земле организмом. А это в свою очередь означало, что и изучение чуждого организма, и поиски способов обезвреживания его продлятся долго, очень долго.* * *
Джереми Стоун работал в морфологической лаборатории. Он вынул маленькую пластмассовую облатку, внутри которой находилась крупица зеленого «пятна», прочно зажал эту облатку в тисочках и с помощью зубоврачебного бора принялся состругивать слой за слоем, пока не добрался до зелени. Работа была крайне тонкая и требовала длительного сосредоточенного внимания. В конце концов Стоун обтесал облатку таким образом, что получился пластмассовый конус с зеленой крапинкой на самой вершине. Тогда он разжал тиски и вытащил конус, перенес на микротом и ножом с вращающимся лезвием срезал тоненькие ломтики пластмассы с вкрапленным зеленым веществом. Срезы получались круглые; отделяясь от конуса, они падали в чашечку с водой. Толщину среза можно было измерить, наблюдая за отраженным от него светом: если свет серебристый, значит срез слишком толст. А вот если он отливает всеми цветами радуги, тогда достигнута нужная толщина в пределах нескольких молекул. Именно такой должна быть толщина среза для исследования под электронным микроскопом. Выбрав лучший срез, Стоун осторожно поднял его пинцетом и положил на небольшую круглую медную сетку. Затем вставил сетку в плоскую металлическую капсулу-пуговку, вложил пуговку в электронный микроскоп и, наконец, герметически закрыл его. В распоряжении группы «Лесной пожар» был электронный микроскоп тина BVJ модель JJ-42, с большой интенсивностью электронного излучения и с разрешающей приставкой. Принцип действия электронного микроскопа достаточно прост — он действует точно так же, как и простой оптический, однако вместо световых лучей фокусирует пучки электронов. Свет фокусируется при помощи линз — выпуклых и вогнутых стекол, электроны — при помощи магнитных полей. Во многих отношениях электронный микроскоп не слишком отличается от телевизора, и изображение проецируется на обычный телевизионный экран — поверхность, покрытую слоем, который под ударами электронов светится. Преимущество электронного микроскопирования перед оптическим в том, что здесь достигается гораздо большее увеличение. Объяснение этому дает квантовая механика и волновая теория радиации, а наилучшую из популярных аналогий нашел специалист по электронной микроскопии Сидней Полтон, по совместительству еще и любитель автомобильных гонок. — Представьте себе, — говорил Полтон, — что перед вами дорога и на ней крутой поворот. Предположим, что по дороге едут два автомобиля — спортивная машина и большой грузовик. Грузовик при попытке преодолеть этот крутой поворот сползает с дороги, спортивная же машина поворачивает без труда. Почему, спрашивается? А потому, что спортивная машина много легче, меньше, быстроходнее, она лучше приспособлена для крутых, резких поворотов. Плавные повороты обе машины преодолевают одинаково легко, но на крутых спортивная держится гораздо лучше. — Точно так же, — продолжал Полтон, — и электронный микроскоп «держит дорогу» легче, чем оптический. Любой объект состоит из углов и краев, а длина волны электрона меньше, чем светового кванта. Электроны точнее «срезают углы», следуют по «дороге», повторяя все ее изгибы. Оптический микроскоп — как грузовик: пригоден лишь для езды по большой дороге с плавными поворотами. В данном случае под такой дорогой мы подразумеваем крупные объекты с крупными гранями и плавными кривыми линиями — клетки и ядра. Электронный же микроскоп может следовать по самым узким дорожкам и тропкам, выявляя контуры самых мелких внутриклеточных структур — митохондрий, рибосом, мембран, сетчатых структур… Однако у электронной микроскопии есть и существенные недостатки, до известной степени уравновешивающие преимущества большого увеличения. Во-первых, так как вместо светового луча применяется пучок электронов, внутри микроскопа нужно поддерживать вакуум, а это значить, что рассматривать под микроскопом живые объекты нельзя. Но наиболее серьезный его недостаток связан с требованиями к срезам — они должны быть чрезвычайно тонкими, а это крайне затрудняет ясное трехмерное представление об изучаемом объекте. Тут Полтон тоже предложил простую аналогию: — Допустим, вы разрежете автомобиль пополам по его продольной оси. В этом случае вы еще можете составить себе представление о нем в целом. Но если вы сделаете тонкий срез автомобиля, да еще под каким-нибудь неудачным углом, ваша задача сильно осложнится. На вашем срезе может оказаться лишь кусочек бампера, резиновой шины, стекла. По такому срезу определить, что представляет собой машина в целом и как она действует, прямо скажем, мудрено… Стоун, разумеется, прекрасно помнил обо всех недостатках электронной микроскопии, когда заправил металлическую пуговку в микроскоп, загерметизировал его и включил вакуумный насос. Он все знал, но выбора у него просто не было. При всех своих недостатках электронный микроскоп оставался самым мощным инструментом, каким они располагали. Притушив в лаборатории свет, он включил электронный пучок. Повернув несколько рукояток, сфокусировал пучок, и изображение на экране стало совершенно четким, черное и зеленое… Он не сразу поверил в то, что увидел. Перед глазами Джереми Стоуна возник элемент организма — идеально правильный шестиугольник, каждой своей стороной примыкающий к другим шестиугольникам. Внутри шестиугольник был рассечен клиньями, которые сходились в самом центре структуры. Все это производило впечатление какой-то математической точности, никак не вязавшейся с земными представлениями о жизни. Это было похоже на кристалл.* * *
Стоун улыбнулся, представив себе, как порадуется Ливитт — уж очень тот был падок на всякие эффектные, головоломные вещи. К тому же Ливитт и раньше высказывал мысль, что жизнь может основываться на тех или иных кристаллических формах, что она может подчиняться какой-либо строго упорядоченной схеме. «Позову-ка я Ливитта», — решил Стоун. Едва войдя в комнату, Ливитт сказал: — Ну, вот вам и ответ… — Ответ на что?.. — На вопрос, как функционирует этот организм. Получены результаты спектрометрии и аминокислотного анализа… — Ну?.. — Организм состоит из водорода, углерода, кислорода и азота. Никаких аминокислот. Ни одной. А значит, никаких известных нам белков или ферментов. Я ломал голову, как же он может существовать на безбелковой основе. Теперь я знаю. — Кристаллическая структура… — Похоже на то, — Ливитт уставился на экран. — В трех измерениях каждая единица, вероятно, предъявляет собой шестигранную пластину, нечто вроде кафельной плитки в миниатюре. Восьмигранник, и каждая из двух больших граней — шестиугольник. А внутри сходящиеся к середине клиновидные отсеки… — Отсеки могут отлично служить для разделения биохимических функций.. — Вот именно… — и Ливитт нахмурился. — Что с вами?.. Ливитт мучительно думал, припоминал что-то такое забытое… Сон! Про дом и про город. Он сделал еще одно усилие — и все начало всплывать в памяти. Как дом живет, когда он сам по себе, и как — в составе целого города. Он вспомнил все до конца. — Знаете, — сказал он, — самое интересное, как эта отдельная единица связана с другими… — Вы думаете, это, быть может, лишь часть более сложного организма? — Вот именно. Жизнеспособна ли эта единица, как, например, бактерия, или же это лишь кирпичик более крупного органа, более крупного существа? В конце концов, когда вы смотрите на одну, отдельно взятую клетку печени, вы же не в состоянии догадаться, откуда она. И что толку в изолированной клетке мозга без остального мозга? Стоун долго смотрел на экран. — Довольно необычная аналогия. Ибо печень может восстанавливаться, регенерировать, а мозг-то не может… — «Теория посланца», — с улыбкой напомнилЛивитт. — Да, тут задумаешься, — пробормотал Стоун. Автором «теории посланца» был инженер-связист Джон Р. Сэмюэльс. Выступая на Пятой ежегодной конференции по космонавтике и проблемам связи, он рассмотрел некоторые гипотезы относительно того, какие способы может применить внеземная цивилизация для установления контактов с другими цивилизациями. Он заявил, что самые передовые достижения техники связи на Земле для этой цели непригодны и что более развитые внеземные культуры найдут лучшие способы. — Предположим, какая-то цивилизация хочет прозондировать Вселенную, — говорил Сэмюэльс. — Предположим, она пожелала, скажем, формально заявить о своем существовании в галактическом масштабе. Она хочет послать информацию, свидетельство своего существования, во всех направлениях одновременно. Каким образом лучше всего это сделать? По радио? Вряд ли — слишком медленно, слишком дорого, да и сигналы слишком быстро угасают. Самый мощный сигнал угаснет через несколько миллиардов километров. Телевидение еще хуже. Генерировать световые лучи фантастически дорого. Даже если научиться разрушать целые звезды, взрывать солнца, чтобы подать о себе сигнал, очень уж дорого это обойдется… Кроме чрезмерной стоимости, все эти методы страдают и другим, естественным для всякого излучения недостатком: с расстоянием сила сигнала резко уменьшается. Лампочка, невыносимо яркая на расстоянии трех метров, достаточно мощная в трехстах метрах, видимая за пятнадцать километров, через миллион километров совершенно неразличима. Лучистая энергия затухает пропорционально четвертой степени расстояния. Простой, но непреодолимый закон физики. Так что для надежной передачи сигнала придется прибегнуть вовсе не к физике, а к биологии. Только биология может создать такую систему связи, которая не слабеет на расстоянии, а в миллионах километров остается столь же мощной, как и рядом с источником. Короче говоря, создать организм, который служил бы передатчиком вашего сообщения, самовоспроизводящийся, дешевый, легко размножаемый в фантастических количествах. Затратив минимальную сумму, можно изготовить триллионы таких посланцев и направить их во все концы космического пространства. Это будут стойкие, неприхотливые козявки, способные противостоять суровым условиям космоса; они будут расти, плодиться и размножаться. Через несколько лет бесчисленные множества их будут нестись во все стороны галактики в ожидании контакта с жизнью. А что произойдет, когда они встретят чуждую жизнь? Каждый такой посланец потенциально способен развиться в полноценный орган или полноценный организм. Вступив в контакт с иной жизнью, они начнут разрастаться в законченный механизм связи. Это все равно что разбросать миллиард клеток мозга, каждая из которых способна при соответствующих условиях вырасти в целый мозг. И выросший из одной-единственной клетки мозг сумеет уже разговаривать с иной цивилизацией, сообщить ей о существовании своей родной цивилизации и подсказать пути установления контактов… Ученые-практики, присутствовавшие на конференции, нашли теорию козявки-посланца весьма забавной. Теперь ею больше нельзя было пренебрегать как курьезом. — Вы полагаете, что эта козявка у нас на глазах превращается в какое-то средство связи? — спросил Стоун. — Быть может, посевы культур помогут нам найти ответ на ваш вопрос, — откликнулся Ливитт. — Или рентгенокристаллография. Я сейчас же распоряжусь…* * *
На пятом уровне была установка для рентгенокристаллографии, хотя при подготовке программы «Лесной пожар» вопрос о том, нужна ли она, вызвал жаркие споры. Рентгенокристаллография — наиболее новый, сложный и дорогой метод структурного анализа в современной биологии. В нем есть нечто общее с электронной микроскопией, но по сравнению с ней это еще один шаг вперед. Метод рентгенокристаллографии еще более чувствителен, он проникает в тайны живой материи еще глубже, но ценой огромных затрат времени, оборудования и человеческих сил. Биолог Р. А. Янек заметил однажды: «Чем ближе к истине, тем дороже обходится каждый шаг». Он подразумевал при этом, что цена установок, позволяющих человеку видеть глубже и точнее, растет быстрее, чем их разрешающая способность. Эту жестокую закономерность первыми из ученых открыли астрономы, на собственном горьком опыте убедившиеся в том, что сделать шестиметровое зеркало для телескопа неизмеримо труднее и дороже, чем трехметровое. Но прежде всего сказанное Янеком справедливо для биологии. Оптический микроскоп, к примеру, — небольшой прибор, который легко переставить с места на место одной рукой. В такой микроскоп можно рассмотреть клетку, и обходится он ученому примерно в тысячу долларов. При помощи электронного микроскопа можно рассмотреть мелкие структуры внутри клетки. Но это уже большой аппарат стоимостью до ста тысяч долларов. Рентгенокристаллография способна на большее: она позволяет исследовать отдельные молекулы; это максимальное приближение к наблюдению отдельных атомов, какое вообще доступно современной науке. Но зато такая установка величиной с добрый грузовик; она занимает целую комнату, требует специально подготовленных операторов, и для расшифровки выдаваемых ею результатов нужна ЭВМ. Дело в том, что рентгенокристаллографическая установка не дает прямой визуальной картины исследуемого объекта. В этом смысле она совсем не похожа на микроскоп, и принцип ее действия отличается от принципа действия как оптической, так и электронной микроскопии. Вместо изображения здесь на фотопластинке получается дифракционный рисунок, геометрический узор из точек, для непосвященного совершенно загадочный. С помощью ЭВМ можно проанализировать расположение точек и получить картину молекулярной структуры объекта. Наука эта относительно новая, хотя название у нее старомодное. Термин «рентгенокристаллография» родился в те времена, когда объектом исследования служили в основном кристаллы; теперь они мало кого интересуют. У кристалла структура упорядоченная, и узор, полученный при прохождении рентгеновского луча сквозь кристалл, относительно легко поддается анализу. Однако в последнее время рентгеновскими лучами стали просвечивать и объекты, отнюдь не упорядоченные. При этом лучи отражаются под самыми разными углами, и только ЭВМ способна «считать» фотопластинку, измерить все углы и на этой основе определить форму объекта, давшего подобное отражение. Вообще на долю ЭВМ в комплексе «Лесной пожар» выпало бесконечное множество нудных вычислений. Если бы за такую работу взялись люди, она заняла бы годы, а может, и века. Машина делала ее за секунды.* * *
— Как вы себя чувствуете, мистер Джексон? Старик часто-часто моргал, глядя на Холла и его прозрачный скафандр. — Ничего. Не очень, но ничего… И криво усмехнулся. — Можно с вами поговорить? — О чем? — О Пидмонте. — А чего там о Пидмонте? — О том вечере. О вечере, когда все случилось… — Ну что ж, можно. Я-то ведь всю жизнь в Пидмонте прожил. Поездил немножко: в Лос-Андже был и даже во Фриско. На восток до Сен-Луи. И с меня довольно. Но в Пидмонте-то я жил. И скажу тебе… — Пожалуйста, про тот вечер, — прервал старика Холл. Джексон замолчал и отвернулся: — Не хочу про это думать. — Нужно. Очень нужно. — Не хочу… Он еще помолчал, глядя в сторону, и наконец спросил: — Все там померли, да? — Не все. Вот еще один выжил. — Холл кивнул на кроватку рядом. Старик уставился на сверток из одеял: — Кто это? — Ребенок. — Ребенок? Должно, Риттеров. Джейми Риттер. Маленький совсем, да? — Месяца два. — Ну да. Он самый и есть. Характер дрянной, просто как у старика. Старик-то Риттер — хлебом не корми, а дай побушевать. И этот точно такой же. Орал с утра до ночи. Окошки в доме и то не могли из-за крика открыть… — А не знаете, не было у Джейми еще чего-нибудь особенного? — Да ничего. Здоров как буйвол, только блажит. Помнится, он и в тот вечер орал, чертенок проклятый… — В какой вечер? — Да когда Чарли Томас приволок эту чертову штуку. Мы ее все видели. Будто звезда упала, так и светится, и шлепнулась где-то к северу от поселка. Ну, все всполошились, а Чарли Томас поехал ее искать. Вернулся минут через двадцать и достает эту штуку из багажника своего форда. Совсем новенький форд. Очень он им гордился… — И что было дальше? — Ну, собрались мы все вокруг, глазеем. Сообразили, что, наверно, спутник. Только Анни тут выскочила — это, мол, с Марса, но, понимаешь, Анни у нас такая — ее то и дело заносит не разберешь куда. Мы все, конечно, сообразили, что ни с какого не с Марса, а с мыса Канаверал. Слышал, мыс такой во Флориде, где запускают ракеты? — Слышал. Дальше. — Ну вот, сообразить-то сообразили, а что делать, не знаем. Понимаешь, никогда ничего подобного в Пидмонте не бывало. То есть был однажды этот турист с ружьем, поднял пальбу в мотеле «Вождь команчей», так это еще в сорок восьмом. И эти были, как их, смущающие обстоятельства. Перебрал он маленько, и девчонка от него сбежала, пока он в солдатах в Германии служил или где-то там еще. В общем никто у нас на него не взъелся: понятно, со всяким может случиться. А с тех пор ничего не бывало. Тихое местечко. Потому-то нам в Пидмонте и нравилось… — Так что вы все-таки сделали с капсулой? — Да не знали мы, что с ней и делать. Эл говорит, давай ее откроем, но мы посчитали, что не правильно это будет, особенно если там внутри какие ученые приборы. Ну, пораскинули мозгами. Потом Чарли, тот, что приволок ее, и говорит; давай, мол, снесем доктору. Доктору Бенедикту, значит. Наш поселковый врач. Он не только в поселке, всех в округе лечит, даже индейцев. Но ничего мужик, сильно ученый — где только не учился. Ну, решили мы, доктор-то уж сообразит, что с этой штукой делать. И снесли ее к нему домой. — А потом? — Старик ее взял — да не такой уж он и старый — взял, значит, и осмотрел ее кругом внимательно, будто больного смотрит. И говорит, что ясно, штука эта из космоса, и, может, говорит, наша, а может — ихняя. И говорит, что присмотрит за ней, и, может, кому позвонит, а потом скажет нам через часок-другой. Понимаешь, по понедельникам он всегда в покер играл с Чарли, Элом и Хербом Джонстоном у Херба дома, вот мы и решили, что после покера он закинет словечко кому надо. Тем более, время ужинать подошло, есть хотелось, так мы все там у него и оставили… — В котором это было часу? — Да так в полвосьмого. — И что Бенедикт сделал со спутником? — Забрал его к себе в дом, и никто его больше в глаза не видел. А началось уже потом, в восемь, или может, в полдевятого. Я как раз на бензоколонку зашел с Элом потолковать, он в ночную работал. Прохладно было, а мне хотелось потолковать, потому как за разговором боль забывается. И содовой думал из автомата взять, чтоб аспирин запить. Да и жажда мучила: от цеженки, знаешь, какая жажда бывает!.. — Вы в тот день пили денатурат? — Да принял малость часов в шесть. — И как вы себя чувствовали? — Когда там с Элом сидел, так вроде ничего. Голова кружилась маленько, да желудок тянуло, но ничего. Ну, значит, сидим мы с Элом в конторке, о том, о сем, и вдруг он как закричит: «Ой, голова!..» Вскочил — и со всех ног на улицу. И кувырнулся. Прямо на улице, и больше ни слова не сказал… Ну, а я сижу и не знаю, что и подумать. Может, сердце или кондрашка его хватила, так ведь молод еще. Вышел к нему на улицу — мертвый. А тут… гут все как стали выскакивать! Сначала, кажется, миссис Лэнгдон — вдова Лэнгдон. А потом, потом я уж и не помню, кто, сколько их было. Так и прут на улицу. И сразу — рукой за грудь и валятся, как подкошенные. И никто не встает. И ни от кого ни слова… — Что же вы подумали? — Да прямо не знал, что и подумать. Больно уж чудно было. Испугался, по правде-то говоря. Стараюсь взять себя в руки — и не могу. Сердце бултыхается, дышу через силу. Еще бы не испугаться: думал, все померли. Но тут как раз услышал — ребенок кричит, значит, все да не все. А потом генерала увидел… — Генерала? — Да нет, это мы его просто так называли. Никакой он не генерал, только был на войне и любил, чтобы все про это помнили. Постарше моего. Хороший мужик, Питер Арнольд звать. Крепкий такой, самостоятельный, а тут стоит у себя на крыльце и вырядился в военную форму. Стемнело уже, зато луна вышла, так он меня заметил на улице и спрашивает: «Питер, это ты?» Мы, понимаешь, тезки. А я отвечаю: да, мол, я. А он говорит: «Что тут творится? Япошки пришли, что ли?» А я себе думаю: что за чушь он несет. А он говорит: «Сдается мне, что это япошки. Всех теперь перестреляют». А я спрашиваю: «Питер, ты что, чокнулся?» А он говорит, что неважно себя чувствует, и пошел в дом. Должно, все-таки чокнулся, ведь после сам застрелился. Да и другие тоже чокнулись. А все эта зараза… — Откуда вы знаете, что зараза? — Да разве тот, кто в своем уме, себя сожжет или утопит? До того вечера у нас в поселке все были в своем уме и на здоровье не жаловались. А тут все сразу будто рехнулись… — Ну и что же вы сделали? — Я про себя подумал: Питер, это тебе все снится. Ты перебрал. Так я тоже пошел домой и лег спать. Утро, думаю, вечера мудренее. Только часов в десять слышу: машина идет. Вышел посмотреть, кто же это. Гляжу — грузовик крытый, военный фургон, а в фургоне двое. Подхожу к ним, а они, чтобы мне лопнуть, тут же замертво. Жуть, и только. Но ведь чудно… — Что чудно? — А то, что за весь вечер это была всего вторая машина. Обычно их, знаешь, сколько проходит!.. — Значит, была еще одна машина, до фургона? — А как же! Уиллис, патрульный дорожной полиции. Проехал, ну, может, за полминуты перед тем, как это все началось. Правда, не останавливался. Он ведь по графику ездит, так если опаздывает, то и не останавливается… Джексон помолчал, вздохнул и откинул голову на подушку. — А теперь, если не возражаешь, я сосну чуток. Выдохся я что-то… Он закрыл глаза. Холл прополз по туннелю-шлангу обратно в лабораторию и долго сидел там, глядя через окно на Джексона и на ребенка рядом с ним.Глава 23 Топика
Зал был громадный, размером с футбольное поле, и на всем этом пространстве лишь кое-где стояло несколько столов. Гулко перекликались техники, раскладывавшие по полу обломки «Фантома». Комиссия воссоздавала катастрофу — куски искореженного металла размещались в тех же положениях, в каких они были найдены в песке. Только после завершения этой процедуры можно было начинать настоящее расследование. Майор Мэнчик, усталый, с воспаленными глазами, пристроился в углу, держа чашку кофе в руке, и наблюдал. Десяток людей в длинном, выбеленном зале, занятых реконструкцией аварии, — сцена казалась Мэнчику совершенно сюрреалистической… К нему подбежал один из биохимиков и помахал у него перед носом прозрачным целлофановым мешочком. — Только что получил из лаборатории… — Что это? — Ни за что не догадаетесь! Глаза у биохимика горели от возбуждения. «Ну и ладно, — подумал Мэнчик раздраженно. — Пусть не догадаюсь…» — Так что это все-таки? — Деполимеризованный полимер, — сообщил биохимик, причмокивая от удовольствия. — Только-только из лаборатории… — Какой еще полимер? Полимер — это многократно повторяющая себя молекула, построенная из тысяч одинаковых частиц — вроде цепочки костяшек домино. Большинство пластмасс, нейлон, вискоза, клетчатка и даже гликоген, синтезируемый печенью, — все это полимеры. — Тот самый полимер — пластик, из которого на «Фантоме» изготовлен воздушный шланг, ведущий к маске пилота. Да и самая маска тоже… Мэнчик хмуро поглядел на черные крошки в мешочке. — Полимер, говорите? — Ну да. Полимер деполимеризовался. Разрушился. Вибрация тут ни при чем. Воздействие было биохимическое, чисто органическое. Мало-помалу Мэнчик начинал понимать. — Вы хотите сказать, что какая-то внешняя сила разрушила пластик? — Можно считать и так. Это, конечно, упрощение, однако… — Что же такое могло его разрушить? Биохимик пожал плечами. — Какая-то химическая реакция. Кислота, или сильный нагрев, или… — Или что? — Или какой-нибудь микроорганизм. Если существует микроорганизм, поедающий пластик. Вам, наверно, непонятно… — Нет, почему же, — ответил Мэнчик. — Кажется, мне понятно. Он вышел из зала и направился на телеграф, расположенный в другой части здания. Написал телеграмму на базу «Лесной пожар», передал телеграфисту и заодно спросил: — Ответа еще не было? — Ответа, сэр?.. — От «Лесного пожара», — сказал Мэнчик. Казалось просто невероятным, что никто не реагировал на аварию «Фантома». Ведь она так явно связана… — От «Лесного пожара», сэр?.. Мэнчик протер глаза. Он переутомился; следовало бы получше помнить насчет языка за зубами. — Да нет, это я так, — сказал он.* * *
После беседы со своим пациентом Холл направился к Бертону. Тот был в секционной и просматривал срезы, сделанные накануне. — Нашли что-нибудь? — поинтересовался Холл. Бертон оторвался от микроскопа и вздохнул: — Пока ничего… — Я все думаю об этих сумасшедших. Разговор с Джексоном напомнил мне о многом. В поселке в тот вечер несколько человек сошли с ума. И большинство из них — люди пожилые… Бертон сдвинул брови. — Ну и что? — Пожилые люди вроде Джексона. У них множество всяких недомоганий. Организм разрушается по-разному. У кого легкие не в порядке, у кого — сердце. Поражение печени. Склероз сосудов… — И все это меняет ход болезни? — Очень может быть. Я все думаю: отчего человек может мгновенно сойти с ума? Бертон неопределенно покачал головой. — И еще одно, — продолжал Холл. — Джексон вспомнил, что один из погибших перед смертью воскликнул: «Ой, голова!..» — Перед самой смертью? — переспросил Бертон, глядя в пространство. — Да. — Вы думаете, кровоизлияние? Холл кивнул: — Похоже. Во всяком случае, стоит проверить. Действительно, если штамм «Андромеда» каким-то образом вызывает кровоизлияние в мозг, то он может и мгновенно вызывать самые необычайные психические расстройства. — Но мы же знаем, что смерть наступает от свертывания… — Да, — ответил Холл, — у большинства людей. Но не у всех. Некоторые выживают, а другие сходят с ума… Бертон кивнул задумчиво — и вдруг пришел в возбуждение. Предположим, «Андромеда» поражает кровеносные сосуды. Поражение стенки сосуда дает толчок свертыванию крови. Стоит поранить, порезать, прижечь стенку сосуда, как начинается свертывание. Сначала вокруг пораженного места собираются тромбоциты, защищая его, не допуская потери крови. Затем скапливаются красные кровяные тельца. Затем фибриновая масса связывает все вместе. И, наконец, сгусток затвердевает. Таков нормальный процесс. Но если поражение обширное, если начинается оно в легких и распространяется по сосудам до… — Я начинаю думать, — сказал Холл, — не поражает ли наш микроб стенки сосудов. Если да, то вот вам и начало процесса свертывания. Но если свертывания почему-либо не происходит, тогда штамм, продолжая разъедать сосуды, вызывает кровоизлияние… — И сумасшествие, — отозвался Бертон, спешно перебирая свои срезы. Нашел три среза мозга и тут же просмотрел их. Сомнений не оставалось. Патология была очевидна. Во внутреннем слое стенок мозговых сосудов виднелись мелкие зеленые вкрапления. Бертон не испытывал и тени сомнения, что при большем увеличении зелень распадется на шестиугольники… Он быстренько проверил и другие срезы — сосудов в легких, печени и селезенке. На некоторых срезах в стенках сосудов тоже обнаруживались зеленые пятнышки, но нигде они не встречались в таком изобилии, как в сосудах мозга. Штамм «Андромеда» отдавал явное предпочтение именно церебральным сосудам. Трудно сказать, почему, но ведь известно, что сосуды мозга имеют некоторые отличительные свойства. Например, в условиях, когда остальные кровеносные сосуды расширяются или сокращаются — при охлаждении организма или при физической нагрузке, — церебральные сосуды не изменяются, обеспечивая мозгу постоянный приток крови. При резких физических усилиях приток крови к мускулам может увеличиться в пять, а может, и в двадцать раз. Приток крови к мозгу неизменен, независимо от того, сдает ли человек экзамен или спит, рубит ли дрова или смотрит телевизор. Мозг получает одно и то же количество крови минута за минутой, час за часом, день за днем. Никто не знает, зачем это нужно, не знает, как именно осуществляется саморегулирование мозговых сосудов. Однако само явление установлено твердо, и церебральные сосуды рассматриваются наукой как особый случаи среди всех других артерий и вен. Отличия неясны, но они, несомненно, есть. А теперь появился и микроорганизм, который поражает выборочно именно сосуды мозга. Поразмыслив, Бертон нашел даже, что ничего особенного в подобной выборочности нет. Сифилис, например, вызывает воспаление аорты — крайне специфичную и частную реакцию. Шистозомоз-паразитарная инфекция-отдает предпочтение мочевому пузырю, кишечному тракту или сосудам кишечника, в зависимости от вида. Так что «узкая специализация» среди микроорганизмов вовсе не исключается. — Но тут есть еще одна проблема, — сказал Бертон. — У большинства людей, как мы знаем, свертывание крови под действием штамма начинается в легких. По-видимому, и разрушение сосудов начинается там же. Чем же отличаются… Он запнулся. Вспомнил крыс, которым ввел гепарин. Тех, которые все равно погибли, но которых он не вскрывал. — Господи боже, — прошептал он. Извлек одну крысу из холодильника и вскрыл. Кровь. Быстро вскрыл черепную коробку и осмотрел мозг. На серой поверхности мозгового вещества была обширная область кровоизлияния. — Вот оно, — сказал Холл. — Если животное здоровое, оно погибает от свертывания крови. Но если свертывание предотвращено, штамм разъедает сосуды мозга, вызывая кровоизлияние. — И сумасшествие. — Да, да, — Бертон был теперь возбужден до крайности. — А свертыванию может помешать какая-нибудь болезнь крови. Или недостаток витамина К. Плохая усвояемость питательных веществ. Функциональная недостаточность печени. Нарушения белкового синтеза. Да десятки различных расстройств! — Которые скорее всего будут у пожилого человека, — сказал Холл. — А Джексон страдает чем-нибудь подобным? Холл помедлил. — Нет. У него не в порядке печень, но не до такой степени. — Ну, вот мы и вернулись к исходному пункту, — вздохнул Бертон. — Не совсем. Потому что Джексон и ребенок выжили. И ни у того, ни у другого кровоизлияния, насколько мы знаем, не было вообще. Оба просто не затронуты болезнью. Не затронуты совсем… — И что же? — А то, что у них каким-то образом был предотвращен первичный процесс, внедрение «Андромеды» в стенки сосудов, У моих пациентов штамм не проник ни в легкие, ни в мозг. Никуда не проник. — Но почему? Почему? — Это мы узнаем, когда поймем, в чем сходство между шестидесятидевятилетним стариком, страдающим язвой желудка и лакающим «Стерно», и двухмесячным младенцем, — сказал Холл. — Судя по всему, они абсолютные антиподы. — Вот именно, — откликнулся Холл. Прошло много часов, прежде чем он понял, что в ответе Бертона и таилось решение загадки.Глава 24 Переоценка цениостей
Сэр Уинстон Черчилль сказал однажды: «Истинная гениальность состоит в способности к оценке сведений неточных, противоречивых и чреватых опасностями». Но, как ни странно, группа «Лесной пожар», несмотря на блестящие индивидуальные способности каждого из ее членов, несколько раз допускала грубейшие ошибки в оценке информации, которой располагала. Стоит вспомнить ядовитое замечание Монтеня: «Под воздействием сильного напряжения люди глупеют и дурачат самих себя». Нет сомнения, что все члены группы «Лесной пожар» работали в обстановке огромного нервного напряжения, но они были готовы к возможности ошибок. Они даже предвидели, что какие-то ошибки неизбежны. Чего они не предугадали — так это масштаба, поистине потрясающего масштаба своей ошибки. Они не ожидали, что конечная ошибка сложится из десятка мелких недосмотров, из горсточки упущенных ключевых фактов. У группы было одно общее «слепое пятно», которое Стоун впоследствии охарактеризовал так: «Мы были нацелены на одну проблему. Все, что мы делали, все наши мысли были направлены на одно — на поиск лечения от „Андромеды“. И еще, разумеется, мы не могли ни на минуту забыть о Пидмонте. Нам казалось, что, не найди мы решения, его никто не найдет и участь Пидмонта в конце концов постигнет весь мир. Мы никак не могли перестроиться…» Ошибка эта начала приобретать внушительные размеры, когда дело дошло до исследования высеянных культур. Ведь Стоун и Ливитт высеяли тысячи культур, взятых из контейнеров спутника. Эти культуры были помещены в термостаты с самыми различными составами атмосфер при различных температурах и давлениях. Данные такого массового эксперимента можно было проанализировать только с помощью вычислительной машины. По программе «Рост/Трансматрица» ЭВМ выдавала в печатном виде данные не обо всех примененных сочетаниях факторов роста, а лишь наиболее важные положительные и отрицательные результаты. Оценка результатов в ЭВМ слагалась на основе автоматического взвешивания каждой чашки Петри и фиксации роста культур с помощью фотоэлектрического глаза. Когда Стоун и Ливитт приступили к анализу результатов, то обнаружили некоторые интересные закономерности. Прежде всего — питательная среда не имела ровным счетом никакого значения: организм рос с одинаковым успехом на сахаре, крови, шоколаде, агар-агаре и на чистом стекле. А вот газовая среда и условия освещенности играли серьезную роль. Ультрафиолетовое освещение стимулировало рост при всех условиях; абсолютная темнота и в меньшей степени инфракрасное освещение тормозили его. Кислород задерживал рост безотносительно к другим условиям; углекислый газ способствовал ему; азот не оказывал никакого влияния. Наибольший рост достигался в атмосфере чистого углекислого газа при ультрафиолетовом освещении, наименьший — в чистом кислороде при полной темноте.* * *
— Ну, и что вы об этом думаете? — спросил Стоун. — Похоже на прямое превращение энергии, — задумчиво сказал Ливитт. — Да, пожалуй… — согласился Стоун. Он отстучал на входном устройстве координаты изолированной системы. Такие системы применяются для исследования обмена веществ у бактерий; в них измеряется потребление газов и питательных веществ и выход отбросов; они герметизированы и полностью автономны. Если в такую систему помещено, например, растение, то в ней будет измеряться потребление углекислого газа и выделение воды и кислорода. А штамм «Андромеда» в изолированной системе проявил свойства совершенно удивительные. «Андромеда» не знала экскрементов. В атмосфере углекислого газа, при ультрафиолетовом освещении рост продолжался непрерывно до полного поглощения углекислоты. Тогда прекращался и рост. И никаких извержений, никаких газов или отбросов. Никаких отходов. — Эффективность отличная, — заметил Стоун. Этого можно было ожидать. Организм отлично приспособился к условиям своего существования — бесплодному вакууму космического пространства. Он потреблял все и ничего не расходовал впустую. Одна и та же мысль осенила Стоуна и Ливитта одновременно. — Черт возьми!.. Ливитт уже протянул руку к телефонной трубке. — Робертсона. Срочно. Нет, немедленно… — Невероятно, — проговорил Стоун. — Никаких отбросов. Штамм не требует питательной среды. Он может расти в присутствии углерода, кислорода и солнечного света. Точка. — Надеюсь, мы не опоздали… Ливитт впился взглядом в телевизионный экран, вмонтированный в пульт управления ЭВМ. Стоун утвердительно мотнул головой и сказал: — Если организм действительно превращает материю в энергию и энергию в материю — и притом непосредственно, — значит, он действует наподобие маленького реактора. — И ядерный взрыв… — Невероятно, — сказал Стоун, — просто невероятно… На экране появился Робертсон. Выглядел он усталым и нервно курил. — Джереми, ну дайте же мне хоть какое-то время. Я просто еще не сумел прорваться… — Слушайте меня внимательно, — сказал Стоун. — Проследите, чтобы директива 7-12 не была применена ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах. Это совершенно необходимо. Взрывать ядерное устройство в соседстве с «Андромедой» нельзя. Это было бы в буквальном смысле слова самое худшее, что только можно придумать… Он вкратце объяснил, в чем дело. Робертсон присвистнул: — Выходит, мы создали бы невероятно обильную питательную среду… — Вот именно. Проблема чрезвычайно благоприятной питательной среды была предметом особого беспокойства группы «Лесной пожар». В обычных условиях, как известно, существует множество всякого рода сдерживающих и уравновешивающих факторов, которые так или иначе препятствуют безудержному росту бактерий. Математическая картина неконтролируемого роста бактерий поистине устрашающа. В идеальных условиях клетка бактерии Е. coli делится каждые двадцать минут. Как будто ничего особенного, но если задуматься… Бактерии размножаются в геометрической прогрессии: из одной образуются две, из двух четыре, из четырех восемь и т. д. Таким образом, выходит, что в течение суток одна-единственная клетка Е. coli способна вырасти в сверхколонию размером и весом с планету Земля. Этого не случается по той простой причине, что вечных «идеальных условий» для роста нет и не может быть. Иссякает пища. Иссякает кислород. Меняются условия внутри самой колонии, и рост приостанавливается… Однако, если штамм «Андромеда» способен непосредственно превращать энергию в материю, то достаточно дать ему мощный источник энергии, такой, как ядерный взрыв… — Я передам вашу рекомендацию президенту, — сказал Робертсон. — Он будет рад узнать, что принял правильное решение. — Можете поздравить его от моего имени с блестящей научной интуицией, — заметил Стоун. Робертсон почесал голову. — У меня тут новые данные о «Фантоме». Произошло это в районе к западу от Пидмонта, на высоте шесть тысяч девятьсот метров. Комиссия обнаружила следы разрушений, о которых успел упомянуть летчик. Только это не резина, а пластик. Он оказался деполимеризованным… — Что думает об этом комиссия? — Они в полном недоумении, — признался Робертсон. — И вот еще что. Они нашли куски человеческой кости — плечевой и большой берцовой. Примечательно, что кость совершенно чиста, почти отполирована… — Мягкие ткани сгорели? — На это не похоже. Стоун, нахмурившись, бросил взгляд на Ливитта. — А на что похоже? — Просто чистая, полированная кость. Они там ни черта понять не могут. И еще такая новость. Мы проверили личный состав национальной гвардии, оцепившей Пидмонт. Это 112-й полк, расположен он в радиусе ста пятидесяти километров вокруг поселка; на восемьдесят километров в глубь зоны высылались патрули. К западу от Пидмонта находилось до ста человек. Потерь среди них нет. — Никаких потерь? Вы уверены? — Совершенно. — А в районе, над которым пролетел «Фантом», солдаты были? — Да, были. Двенадцать человек. Это они доложили на базу о пролете самолета. — Похоже на то, что катастрофа — это чистое совпадение, — сказал Ливитт. — Я склонен согласиться с Питером, — заметил Стоун, подтверждая свое согласие кивком. — При отсутствии жертв на земле… — А может, организм только в верхней атмосфере… — Все может быть. Но пока мы твердо знаем по меньшей мере одно: как «Андромеда» убивает свои жертвы. Свертыванием крови. Не разрушением тканей, не полировкой костей. Свертыванием и никак иначе. — Ладно, — сказал Робертсон. — Давайте пока не будем вспоминать про этот самолет… На этом их совещание окончилось.* * *
— Я считаю, что пора проверить посевы на биологическую активность, — заявил Стоун. — Проведем испытание на крысах? — Нужно удостовериться, что штамм по-прежнему вирулентен. Что он не изменился, — кивнул Стоун. Ливитт согласился. Действительно, необходимо было проследить, не смутировал ли организм, не изменились ли кардинальным образом его свойства. Они уже собрались приступить к работе, когда динамик внутренней связи пятого уровня щелкнул и оповестил: — Доктор Ливитт! Доктор Ливитт!.. — Да?.. — отозвался тот. На экране показался молодой человек приятной наружности в белом халате. — Доктор Ливитт, мы только что получили обратно электроэнцефалограммы после детальной проверки на ЭВМ. Здесь, по-видимому, какая-то ошибка, но… Он запнулся. — Ну? — поторопил Ливитт. — Что-нибудь не в порядке? — Дело в том, сэр, что ваша ЭЭГ отнесена к четвертой группе, она атипична, хотя, по-видимому, вполне благоприятна. Однако все же надо бы сделать повторную запись… — Должно быть, это ошибка, — вмешался Стоун. — Конечно, ошибка. — поддакнул Ливитт. — Несомненно, сэр, — сказал молодой человек. — Но мы хотели бы все же повторить запись, чтобы полностью удостовериться. — Я сейчас занят. Стоун обратился непосредственно к лаборанту: — Доктор Ливитт сделает повторную энцефалограмму, как только немного освободится… — Хорошо, сэр. Когда экран погас, Стоун заметил: — Иногда все эти обязательные процедуры чертовски раздражают.. — Вот именно, — согласился Ливитт. Они принялись было за биологическую проверку различных культур бактерии, но тут на экране ЭВМ появилось сообщение, что готовы предварительный данные рентгенокристаллографии. Стоун и Ливитт отправились посмотреть эти данные, отложив биологическую проверку, что было весьма прискорбно. Такая проверка показала бы, что в своих рассуждениях ученые уже сбились со следа и пошли по ложному пути.Глава 25 Уиллис
По данным рентгенокристаллографического анализа, у «Андромеды» не оказалось никаких компонентов, присущих обычной клетке, — ни ядра, ни митохондрий, ни рибосом. В шестиугольниках не было никаких внутренних членений, никаких более мелких частичек. Напротив, как их стенки, так и внутренняя часть состояли, по-видимому, из одного и того же вещества. Вещество это давало на фотографиях характерную картину какого-то колебательного процесса, прецессии, или, иначе, рассеяния рентгеновских лучей. Просматривая результаты, Стоун заметил: — Просто ряд одинаковых шестиугольных колец… — И ничего больше, — добавил Ливитт. — Как же, к дьяволу, этот штамм ухитряется жить?.. Они не могли представить себе, как организм, столь просто устроенный, способен непосредственно использовать энергию для роста. — Совершенно заурядная кольцевая структура, — сказал Ливитт. — Вроде фенольной группы, только и всего. Такая структура должна быть довольно инертной… — А она превращает энергию в материю… Ливитт почесал затылок. Он опять припомнил свою аналогию с городом, аналогию с клеткой мозга. Любая молекула построена из простейших кирпичиков. Взятая отдельно, она не обладает никакими примечательными свойствами. Однако в составе какой-то общности обретает огромную силу. — Быть может, существует какой-то критический уровень, — предположил Ливитт. — Сложная структура подчас проявляет свойства, какие просто невозможны у подобной же, но более простой… — Давняя острота насчет мозга шимпанзе, — напомнил Стоун. Ливитт молча кивнул. По всем основным характеристикам мозг шимпанзе устроен не менее сложно, чем мозг человека. Существуют мелкие различия, но главное — в размере: человеческий мозг крупнее, в нем значительно больше клеток, больше и различных связей между ними. И именно это — не совсем понятно как — делает мозг человека качественно иным. Как однажды заметил в шутку нейрофизиолог Томас Уолдрен, решающее различие между мозгом шимпанзе и мозгом человека состоят в том, что «мы используем шимпанзе в качестве подопытного животного, а не наоборот». Стоун и Ливитт несколько минут ломали себе головы над структурой штамма и, не придя ни к какому выводу, перешли к анализу плотности распределения электронов методом разложения в ряд. Вероятностное местоположение электронов для этой структуры было изображено на схеме, напоминающей топографическую карту. И сразу же обнаружилась новая странность. Структура на схеме оставалась неизменной, но величины коэффициентов Фурье для разных точек оказались неодинаковыми. — Похоже, что часть структуры каким-то образом отключается, — сказал Стоун. — Главное, она все-таки не однородна, — поддержал Ливитт. Стоун уставился на полученную схему н вздохнул: — Черт возьми, надо было взять в группу физико-химика… «Вместо Холла», — добавил он про себя.* * *
Холл устало тер глаза, прихлебывал кофе и очень жалел, что к нему не полагается сахару. В буфете больше никого не было, и тишину нарушало лишь приглушенное щелканье телетайпа в соседней совещательной комнате. Спустя минуту он встал, подошел к телетайпу и стал просматривать рулоны поступившие сообщений. Большинство из них было лишено для него всякого смысла, но в конце концов он натолкнулся на страничку текста, поступившего по программе «Обзор смертей». Эта программа предусматривала регистрацию всех сколько-нибудь значительных смертных случаев, соответствующих определенным критериям. Для «Лесного пожара» ЭВМ сейчас подбирала сообщения обо всех неожиданных смертях в Аризоне, Неваде и Калифорнии. Холл не обратил бы внимания на эту страничку, если бы не недавний разговор с Джексоном. Тогда ему этот разговор показался, по правде говоря, бесполезным, и он пожалел затраченного времени. Теперь он призадумался.Телетайп программа Обзор смертей Сообщение 998 Координаты 7, Y, 0, X, 4, 0 Дословный текст сообщения ассошиэйтед пресс 778–778 Браш Ридж, аризона Как сообщают, сегодня полицейский дорожной полиции штата Аризона убил пять человек в закусочной у шоссе. Мисс Сэлли Коноувер, официантка из закусочной на маршруте 15 в десяти милях к югу от Флагстаффа, — единственная свидетельница происшествия, оставшаяся в живых. Мисс Коноувер сообщила следователю, что в 2.40 пополуночи полицейский Мартин Уиллис вошел в закусочную и попросил кофе с пончиком. Уиллис и раньше довольно часто заходил сюда. На этот раз он, выпив свой кофе, сказал, что у него сильно болит голова и «язва разбушевалась». Мисс Коноувер подала ему две таблетки аспирина и столовую ложку питьевой соды. По ее словам, в этот самый момент Уиллис подозрительно взглянул на других посетителей и прошептал: «Они охотятся за мной». Прежде чем официантка успела ответить, Уиллис выхватил пистолет и начал стрелять в посетителей, методически переходя от одного к другому. Затем он якобы повернулся к мисс Коноувер, улыбнулся и, сказав: «Я люблю тебя, Ширли Темпл», сунул дуло пистолета в рот и нажал спуск. После допроса в полиции мисс Коноувер была отпущена. Опознать убитых пока не удалось.Холл не мог не припомнить, что этот самый Уиллис проехал через Пидмонт незадолго, буквально за несколько минут до вспышки болезни, проехал, не остановившись. И вскоре сошел с ума. Есть тут какая-нибудь связь? Он задумался. Вполне возможно… Во всяком случае, налицо много общего: Уиллис страдал язвой желудка, принимал аспирин, а потом взял да и покончил с собой. Конечно, все это еще ничего не доказывало. Все эти события могли быть совершенно не связаны друг с другом. Но проверить догадку стоило. Он нажал кнопку на панели. Телеэкран вспыхнул, и на нем появилось лицо девушки у коммутатора с наушниками поверх прически. Девушка улыбнулась. — Мне нужен главный врач дорожной полиции штата Аризона, — сказал |Холл. — Или западного сектора штата, если там есть такой. — Хорошо, сэр, — ответила девушка без тени удивления. Через несколько минут девушка появилась на экране вновь. — Мы разыскали доктора Смитсона, врача аризонской дорожной полиции к западу от Флагстаффа. У него нет телепередатчика, но вы можете переговорить с ним по звуковому каналу. — Превосходно, — сказал Холл. Что-то щелкнуло и загудело. Холл не отрываясь смотрел на экран, но девушка выключила звук и занялась каким-то другим абонентом. И вдруг Холл услышал низкий медлительный голос, позвавший нерешительно: — Алло! Кто меня вызывает?.. — Здравствуйте, доктор, — откликнулся Холл. — С вами говорит ваш коллега Марк Холл из… Финикса. Я хотел бы уточнить кое-что относительно одного из ваших инспекторов, полицейского Уиллиса… — Телефонистка сказала, что вызов правительственный, — произнес Смитсон нараспев. — Это верно?. — Да, верно. Мы хотели бы… — Доктор Холл, — сказал Смитсон все тем же тягучим голосом, — быть может, вы сначала удостоверите свою личность и назовете свое учреждение? Холл сообразил, что смерть Уиллиса, вероятно, уже привлекла внимание блюстителей закона. Доктор Смитсон, ясное дело, обеспокоен этим. — К сожалению, я не вправе ответить на ваш вопрос. — Ну, так вот, доктор, по телефону я никаких сведений давать не буду, тем более что человек на другом конце провода не желает сказать, зачем они ему нужны. Холл тяжело вздохнул. — Доктор Смитсон, я вынужден тем не менее просить вас… — Просите, сколько хотите. Только я все равно не… И тут в трубке внезапно прозвенел звонок, и бесстрастный механический голос оповестил: — Прошу внимания. Это запись. Кибернетическое контрольное устройство произвело проверку линии, по которой ведется настоящий разговор, и установило, что разговор записывается на магнитофон внешним абонентом. Доводится до сведения, что запись секретных правительственных переговоров лицами, на то специально не уполномоченными, карается тюремным заключением на срок от пятилет и выше. Если запись не будет прекращена, связь автоматически выключается. Благодарю за внимание. Последовала долгая пауза. Холл легко мог себе представить изумление Смитсона; он и сам был немало удивлен. — Из какого же чертова логова вы звоните, а? — выговорил, наконец, Смитсон. — Выключите магнитофон, — предложил Холл. Еще пауза, легкий щелчок, затем: — Ладно. Выключил… — Я говорю с секретного правительственного объекта. — Но послушайте, мистер… — Постарайтесь понять, что я говорю, — сказал Холл. — Дело это чрезвычайной важности, и касается оно полицейского Уиллиса. Несомненно, по этому поводу будет проведено судебное расследование и, разумеется, тогда потянут и вас. А мы, возможно, сумеем доказать, что Уиллис не отвечал за свои поступки, что это был чисто клинический случай. Но мы ничего не сможем сделать, если вы не сообщите нам все, что знаете о состоянии его здоровья. И если вы, доктор Смитсон, не скажете все, что знаете, и притом немедленно, мы вправе засадить вас за решетку лет на двенадцать за отказ содействовать официальному правительственному расследованию. Дело ваше — верить мне или нет. Для вас будет лучше, если поверите… Последовала еще одна долгая пауза, и в конце концов Смитсон ответил все так же неторопливо: — Ну, зачем же волноваться, доктор. Разумеется, теперь, когда я уяснил себе ситуацию… — Уиллис страдал язвой желудка? — Язвой? Нет. Просто он так сказал, или, во всяком случае, так сообщили. Насколько мне известно, язвы у него никогда не было… — А чем-нибудь вообще он болел? — Диабетом. — Диабетом? — Да. И относился он к своей болезни довольно небрежно. Диагноз мы поставили лет пять-шесть назад, когда Уиллису было тридцать. Довольно серьезный случай. Назначили ему инсулин, пятьдесят единиц в день, но я сказал уже — он был довольно небрежен. Раза два привозили в больницу в коматозном состоянии — и все из-за того, что забывал про инсулин. Уверял, что терпеть не может шприца. Хотели даже уволить его из полиции: как его, в самом деле, пускать за руль? А если вдруг приступ ацидоза и обморок на полном ходу? Здорово тогда его напугали, и он поклялся, что будет выполнять все предписания. Это случилось три года назад, и с тех пор, насколько мне известно, он вводил инсулин регулярно… — Вы в этом уверены? — Ну, более или менее. Правда, официантка эта из закусочной, Сэлли Коноувер, сообщила следователю, что Уиллис, по-видимому, был пьян: от него будто бы несло спиртным. Но я-то знаю точно, что Уиллис в жизни к рюмке не притрагивался. Он был из истинно верующих, никогда не курил и не пил. Вел размеренную, правильную жизнь. Потому и из-за своего диабета так переживал: ему казалось, что он такой напасти не заслужил… Холл откинулся в кресле. Вот теперь он подошел близко, совсем близко. Ответ — где-то рядом, протяни руку. Ответ окончательный, разрешающий все сомнения… — Последний вопрос, — сказал он. — Уиллис проезжал через Пидмонт незадолго до своей смерти? — Да, проезжал. Он радировал нам оттуда. Правда, он немного опаздывал против графика, но через поселок проехал. А что? Это связано с правительственными испытаниями, которые там ведутся? — Нет, — ответил Холл, хотя и был убежден, что Смитсон ему не поверит. — Но, послушайте, мы тут с этим Уиллисом влипли в скверную историю, и если у вас есть какие-нибудь факты, которые… — Мы еще с вами свяжемся, — пообещал Холл и отключился. На экране вновь появилась девушка. — Вы закончили разговор, доктор Холл? — Да, закончил. Но мне нужна одна справка. — Какого рода справка? — Я хочу знать, имею ли я право кого-либо арестовать. — Сейчас проверю, сэр. По какому обвинению? — Без всякого обвинения. Просто задержать человека. С минуту девушка разглядывала что-то на панели перед собой. — Доктор Холл, вы имеете право потребовать официального военного допроса любого человека по делам, связанным с программой нашего комплекса. Допрос может длиться не более сорока восьми часов. — Хорошо, — сказал Холл. — Организуйте мне это. — Да, сэр. Кого вы имеете в виду? — Доктора Смитсона. Девушка кивнула в знак того, что поняла, и экран погас. Холлу стало даже жаль Смитсона, правда не очень — придется несколько часов попотеть со страху, только и всего. Что делать — необходимо приостановить распространение слухов о Пидмонте. Он по привычке откинулся на спинку стула и начал размышлять о том, что узнал. Он был немного взволнован, чувствовал, что стоит на пороге важного открытия. Три человека: Диабетик, страдающий ацидозом вследствие нерегулярного приема инсулина. Старик, любитель денатурата и аспирина, тоже с резко повышенной кислотностью. И младенец. Один прожил несколько часов, другие два, очевидно, выжили окончательно. Один сошел с ума, другие — нет. И все это как-то взаимосвязано. Какой-то совсем не сложной связью. Ацидоз. Ускоренное дыхание. Повышенное выделение углекислого газа. Кислородное насыщение. Головокружения. Утомляемость. И все это как-то логически связано. Где-то в этой цепочке — ключ к борьбе с «Андромедой»… В этот миг на пятом уровне пронзительно зазвенел сигнал общей тревоги и зажглись пульсирующие ярко-желтые лампы. Холл вскочил и выбежал в коридор.Конец сообщенияКонец программы
Глава 26 Прорвалась!.
Мигающее табло в коридорах указывало место происшествия: «Секционная». Холл сразу сообразил — произошла разгерметизация, прорвалась инфекция. Он побежал по коридору, а над ним громкоговорители повторяли мягким, ласковым голосом: «В секционной разгерметизация. В секционной разгерметизация. Объявлена тревога». Из приоткрывшейся двери выглянула лаборантка! — Что случилось? — У Бертона как будто. Прорыв инфекции. — А он-то цел? — Сомневаюсь, — кинул он на бегу. Она пустилась за ним вдогонку. Из морфологической лаборатории вышел Ливитт и присоединился к ним. Теперь они бежали втроем, бежали что есть мочи по плавно изгибающемуся коридору, и Холлу еще подумалось, что для своего возраста Ливитт бежит очень легко. И вдруг тот остановился. Замер как вкопанный. И не мигая уставился на мерцающее табло и на лампочку над ним, которая вспыхивала и гасла, вспыхивала и гасла. Холл оглянулся: — Пошли скорее… — Ему плохо, — сказала лаборантка. Ливитт не двигался. Он стоял с раскрытыми глазами и в то же время как будто спал. Руки плетьми бессильно свисали по бокам. — Доктор Холл! Холл остановился, потом повернул назад. — Питер, старик, пошли, нам нужна ваша… Он не договорил, потому что Ливитт уже не слышал его. Ливитт глядел прямо перед собой на мигающий свет. Когда Холл провел рукой у него перед глазами, Ливитт не среагировал — не заметил. И тут Холл вспомнил, что микробиолог и раньше боялся мигающего света, отворачивался от пульсирующих ламп и отшучивался, когда его расспрашивали об этом. — Вот чертов сын, — сказал Холл. — И надо же, чтобы это началось именно сейчас… — Да что с ним? — спросила лаборантка. Из уголка рта у Ливитта вытекла струйка слюны. Холл быстро подошел к нему сзади и обратился к лаборантке: — Встаньте прямо перед ним и прикройте ему глаза рукой. Не позволяйте ему смотреть на лампу… — Почему? — Потому что она мигает три раза в секунду. — Вы хотите сказать… — Что вот-вот начнется припадок. И тут как раз припадок и начался. Колени Ливитта мгновенно подогнулись, и он рухнул на пол. Упал он на спину, и по телу его прокатилась волна крупной дрожи. Сначала задрожали кисти рук и ступни, потом тряска охватила руки до плеч и ноги и, наконец, все тело. Судорожно стиснув зубы, он издал прерывистый стон. Голова заколотилась по полу. Холл подсунул ему под затылок ногу: уж лучше пусть колотится о ногу, чем о твердый пол. — И не пытайтесь открыть ему рот, — сказал Холл. — Все равно не сможете — судорога… На брюках у Ливитта появилось и стало разливаться желтое пятно. — Сейчас может начаться общий спазм, — продолжал Холл. — Бегите в аптеку — сто миллиграммов люминала. Быстро, как только можете. И шприц. Потом, если надо, переведем его на дилантин… Ливитт всхлипывал сквозь судорожно сжатые зубы, по-звериному завывая. Скованное судорогой тело его стучало о пол, словно бревно. Но тут подоспела лаборантка со шприцем. Холл подождал, когда судороги стихнут, и сделал укол. — Останьтесь с ним, — обратился он к девушке. — Если приступ повторится, сделайте то же, что я, — подложите ногу ему под голову. Думаю, что все обойдется. Только не трогайте его с места… И Холл бегом бросился в секционную.* * *
Он подергал ручку — и только через несколько секунд сообразил, что лаборатория отсечена и герметически изолирована: значит, туда прорвалась инфекция. Холл прошел в комнату Главного контроля. Там сидел Стоун, а с экрана внутреннего телевидения на него смотрел насмерть перепуганный Бертон. Вид у Бертона был страшный, лицо бледное, дыхание отрывистое, речь несвязная. В общем выглядел он как приговоренный к смерти, да, собственно, так оно и было. — Ну, не волнуйтесь, старина, не волнуйтесь, — пытался успокоить его Стоун. — Все будет хорошо. Главное — не волнуйтесь… — Мне страшно, — шептал Бертон. — Господи, как мне страшно… — Успокойтесь, старина, — увещевал Стоун. — Мы же знаем, что «Андромеде» не нравится кислород. Вот мы и накачиваем сейчас в вашу лабораторию чистый кислород. Это поможет вам продержаться… — Он повернулся к Холлу. — Почему так долго? Где Ливитт? — У него припадок. — Что? — Ваши лампочки мигают три раза в секунду, и у него случился припадок. — Что-о? — Эпилепсия. Сначала легкий припадок, а потом очень тяжелый — с тоническими судорогами, недержанием мочи и всем прочим. Я ввел ему люминал — и сразу же сюда… — У Ливитта — эпилепсия?! — Выходит, что да. — Должно быть, он и сам не знал, — сказал Стоун. — Не понимал, наверно… И тут Стоун вспомнил про запрос на повторную энцефалограмму. — О нет, — сказал Холл, — отлично знал. Сознательно избегал глядеть на мигающий свет, знал, что это может вызвать припадок. Я уверен, что знал. Уверен, что случались приступы, когда он вдруг терял представление, что с ним происходило, когда какие-то минуты начисто выпадали из жизни и он не мог ничего вспомнить… — Сейчас ему лучше? — Ничего. Держим на успокаивающих… — Бертону мы качаем чистый кислород, — пояснил Стоун. — Это должно помочь ему, пока мы не разберемся… — С этими словами он отключил микрофон внутренней связи с Бертоном. — Фактически кислород начнет поступать к нему лишь через несколько минут, но я ему сказал, что уже начал. Он там герметически изолирован, так что распространение инфекции приостановлено. В остальных помещениях базы все в порядке — пока… — Как это могло случиться? — спросил Холл. — Как могла произойти утечка? — Должно быть, где-нибудь полетела прокладка, — ответил Стоун. И понизил голос: — Мы знали, что рано или поздно это должно произойти. Любая изоляция со временем сдает… — Вы думаете, это случайность? — Конечно. Просто авария. Здесь так много всяких прокладок, так много резины разной толщины. Дайте срок, они все посыплются. Бертону просто повезло очутиться там, где случился первый прорыв. Холл отнюдь не испытывал уверенности, что все действительно так просто. Он глянул на экран — Бертон дышал учащенно, грудь его от ужаса ходила ходуном. — И давно это произошло? Стоун бросил взгляд на часы, отрегулированные на остановку в случае ЧП. Теперь они показывали время, прошедшее с момента разгерметизации. — Четыре минуты назад. — И Бертон все еще жив? — Да, слава богу… И тут Стоун нахмурился. До него дошло, что это действительно странно. — Почему? Почему он все еще жив? — раздельно и медленно повторил Холл. — Кислород… — Вы сами сказали, что кислород еще не подали. Что же защищает Бертона сейчас?.. В этот миг переговорное устройство донесло до них голос Бертона: — Послушайте… Я хотел бы, чтобы вы попробовали на мне одну вещь… Стоун включил микрофон. — Какую? — Калоцин. — Нет, — отрезал Стоун. — Черт возьми, ведь речь идет о моей жизни… — Нет. — А может, попробовать? — начал Холл. — Ни в коем случае. Мы не имеем права. Даже пробовать не имеем права…* * *
Калоцин представлял собою, вероятно, самый строго охраняемый американский секрет за последние десять лет. Это был медикамент, выделенный фармацевтической фирмой Йенсена весной 1965 года под индексом UJ-44759W, или сокращенно К-9. Открытие произошло случайно, в ходе цикла обычных проверочных испытаний, которые Йенсен проводил со всеми вновь полученными соединениями. Все фармацевтические компании проводят подобные испытания с целью выявления потенциальных биологических возможностей новых препаратов. В цикл испытаний входят в общей сложности 24 различные пробы, и выполняются они на лабораторных животных — крысах, собаках и обезьянах. Препарат К-9 проявил на испытаниях довольно странные свойства. Он подавлял рост. Детеныш, которому вводили препарат, никогда не достигал размеров взрослой особи. Этот факт послужил толчком к новой серии испытаний, и та дала еще более интригующие результаты. Препарат, как выяснил Йенсен, подавлял метаплазию, то есть превращение нормальных клеток организма в аномальные предшественники раковых клеток. Йенсен пришел в восторг и незамедлительно начал еще более интенсивные исследования. К сентябрю 1965 года уже не оставалось сомнений, что калоцин способен приостанавливать рак. Механизм действия препарата был по-прежнему неясен, но он, несомненно, препятствовал размножению вируса, вызывающего миелоидную лейкемию. Животные, которым был введен препарат, не заболевали, а больные показывали заметное улучшение. Персонал фирмы был взволнован. Вскоре обнаружилось, что калоцин — противовирусный препарат широчайшего спектра действия. Он убивал возбудителей полиомиелита, бешенства, лейкемии и бородавок. Мало того, как ни странно, калоцин убивал также и бактерии. И грибки. И паразитов. Каким-то неведомым образом препарат уничтожал любые организмы одноклеточной или еще более простой структуры — и совершенно не влиял на сложные системы органов, на группы клеток, образующие крупные общности. В этом смысле действие калоцина было на редкость избирательным. По существу калоцин представлял собою универсальный антибиотик. Он убивал любые микробы, даже те, которые вызывают обычную простуду. Естественно, возникали и побочные явления: заодно уничтожались и полезные бактерии кишечного тракта — все животные, на которых пробовали препарат, поголовно страдали расстройствами желудка. Но разве это можно было назвать высокой ценой за излечение от рака? В декабре 1965 года сведения о препарате были неофициально сообщены некоторым правительственным учреждениям и ответственным работникам здравоохранения. И тогда-то у калоцина впервые нашлись противники. Многие, включая Джереми Стоуна, потребовали даже запрещения препарата. Однако аргументы, которые они выдвигали, казались чисто теоретическими, и фирма, чуя миллиардные прибыли, упорно настаивала на проведении клинических испытаний. В конце концов правительство, Министерство здравоохранения, образования и социального обеспечения и Управление продовольственных и медицинских товаров пошли навстречу Йенсену и дали санкцию на клинические испытания препарата. Они были начаты в феврале 1966 года, и первыми людьми, получившими калоцин, были 20 неизлечимо больных раком и 20 добровольцев из тюрьмы штата Алабама. Все 40 пациентов принимали препарат ежедневно в течение месяца. Результаты соответствовали ожидаемым: добровольцы испытывали побочные неприятные явления, однако ничего серьезного, а у больных раком наблюдалась поразительная ремиссия симптомов — свидетельство излечения. Первого марта 1966 года всем сорока перестали давать калоцин. Через шесть часов все сорок умерли. Произошло то, что Стоун предсказывал с самого начала. Он говорил, что за многие века сосуществования человек постепенно выработал очень точно сбалансированный иммунитет по отношению к большинству микроорганизмов. Сотни различных видов вирусов и бактерий обитают на коже, в легких, кишечнике и даже в крови. Потенциально все они смертельно опасны, однако человек постепенно приспособился к ним, и лишь некоторые из них способны теперь вызывать у него болезни. Этим обеспечивалось весьма точно отрегулированное равновесие. С привнесением препарата, убивающего все бактерии, мы нарушаем равновесие, уничтожаем плод многих веков эволюции. Мы открываем путь сверхинфекциям, и перед нами возникает проблема новых микроорганизмов, вызывающих новые болезни. Стоун оказался прав: все сорок человек умерли от ужасных и непонятных, ранее никогда не виданных болезней. У одного все тело с головы до ног раздувалось до тех пор, пока он не погиб от отека легких. Другой пал жертвой бактерии, в течение нескольких часов начисто разъевшей его желудок, третий был поражен вирусом, который превратил его мозг в желеобразную массу. И так все сорок. Йенсен был вынужден прекратить испытания препарата. Правительство, убедившись, что Стоун сумел понять суть дела, приняло его первоначальное предложение и наложило категорический запрет на любую информацию и любые опыты, связанные с калоцином. С тех пор прошло уже два года. И вот теперь Бертон попросил дать ему калоцин… — Нет, — повторил Стоун еще раз, — у вас не будет и одного шанса из тысячи. На время он, возможно, вас поддержит, но, как только мы лишим вас калоцина, вы не выживете… — Вам-то легко говорить, сидя там, где вы сидите. — Мне совсем нелегко. Поверьте… Стоун вновь прикрыл микрофон рукой и повернулся к Холлу: — Мы же знаем, что кислород подавляет рост штамма. Будем давать Бертону кислород — на время это поможет. Чуть-чуть покружится голова, зато он немного отдохнет и дыхание у него успокоится. Бедняга напуган до смерти… Холл кивнул. Почему-то слова Стоуна поразили его. Напуган до смерти… Ему вдруг стало ясно, что Стоун натолкнулся на что-то чрезвычайно важное. В этих словах — ключ. В этих словах — ответ… Он встал и пошел прочь. — Куда вы? — Мне надо подумать… — О чем? — О том, что значит — напуган до смерти…Глава 27 Напуган до смерти
Холл вернулся к себе в лабораторию и уставился сквозь стекло на старика и младенца. Хотелось привести в порядок мысли, но они гнались друг за другом, кружась в бешеном темпе. Добиться логической стройности никак не удавалось, и испытанное только что чувство, что он на пороге открытия, исчезло. Минуту-другую он не отрываясь смотрел на старшего своего пациента, а перед мысленным его взором мелькали стремительные картины: умирающий Бертон — рука прижата к груди, Лос-Анджелес в панике, повсюду тела, тела и взбесившиеся, вышедшие из-под контроля автомобили… Тут он понял, что и сам напуган. Напуган до смерти. Он вспомнил эти слова. Напуган до смерти. В них был какой-то смысл, какой-то ответ. Но какой? Неторопливо, принуждая свой мозг к методичности, он еще раз взвесил все, что знал. Полисмен с диабетом. Полисмен, который подчас пренебрегал инсулином и впадал в ацидоз. Старикан, взявший себе в привычку пить «Стерно», что вело к насыщению организма метилом и ацидозу. Младенец, который… Который что? Откуда у него ацидоз? Холл замотал головой. Во всех своих построениях он неизменно возвращался к этому младенцу — у того все было в норме, и никакой повышенной кислотности. Он вздохнул. «Начни с начала, с самого начала, — сказал он себе. — Будь логичен. Если у человека обменный ацидоз — да любой ацидоз, — что с ним происходит?» В его организме создается избыток кислоты. От такого избытка можно умереть, как, например, при впрыскивании в вену соляной кислоты. Слишком много кислоты — смерть. Но организм может уравновесить этот избыток. Учащением дыхания. Ибо тогда легкие станут выводить больше углекислого газа и количество угольной кислоты, образуемой углекислым газом в крови, несколько снизится. Значит, есть способ избавиться от высокой кислотности. Учащенное дыхание. А «Андромеда»? Что происходит с этим штаммом, если у вас ацидоз и вы учащенно дышите? Может быть, при учащенном дыхании штамм не успевает попасть из легких в кровеносные сосуды? Может быть, и так. Но, не успев даже довести мысль до конца, он покачал головой. Нет, не то. Здесь что-то другое. Какой-то совсем простой, элементарный факт. Нечто давно им известное. Только никак не удавалось ухватиться — что… Итак, «Андромеда» проникает в организм через легкие. Проходит в кровь. Сосредоточивается в стенках кровеносных сосудов, особенно сосудов мозга. Разрушает стенки. Это ведет к свертыванию крови — или к внутреннему кровоизлиянию, сумасшествию и смерти. Но, чтобы вызвать такое быстрое и сильное разрушение сосудов, нужно множество микроорганизмов. Миллионы миллионов их должны накопиться в артериях и венах. Вряд ли можно столько вдохнуть. Значит, «Андромеда» размножается в крови. Стремительно. С фантастической скоростью. А если у вас ацидоз? Это приостанавливает размножение? Может быть. И снова Холл мотнул головой. У Уиллиса и у Джексона ацидоз — это одно дело. А у младенца?.. Ребенок совершенно здоров. Если он учащенно дышит, у него наступает алкалоз — ощелочение, уменьшение кислотности крови, а вовсе не ацидоз. Тут противоположная крайность. Холл глянул сквозь стекло, и в этот миг ребенок проснулся. И почти немедленно залился плачем: личико посинело, глазенки сморщились, обнажились беззубые десны… Напуган до смерти. И потом птицы с их ускоренным обменом веществ, ускоренным пульсом, ускоренным дыханием. Птицы, у которых ускорены все процессы. Они ведь тоже выжили. Ускоренное дыхание? Так просто? Он опять покачал головой. Нет. Не может быть. Ожесточенно протер глаза. Сильно болела голова, он ощущал такую усталость… Мысль вернулась к Бертону, который в любую минуту мог умереть, наглухо запертый в своей секционной. Напряжение становилось невыносимым. Холл вдруг почувствовал, что им овладевает желание убежать, исчезнуть, спрятаться от всего этого… Вспыхнул телевизионный экран, и на нем появилась лаборантка. — Доктор Холл, — позвала она, — мы перенесли доктора Ливитта в лазарет. — Сейчас приду, — машинально ответил Холл.* * *
Он знал, что ведет себя странно. Никакой нужды осматривать Ливитта не было. С ним ничего уже не случится, и никакой опасности для его жизни нет. Просто Холл старался отогнать от себя другие, более срочные заботы. Когда он вошел в лазарет, ему стало стыдно. — Он спит, — сказала лаборантка, — После приступа это нормально. — Начнем дилантин? — Нет пока. Подождем, посмотрим. Может, обойдемся люминалом… Он начал тщательный и подробный осмотр больного. — Вы устали, — наблюдая за ним; сказала лаборантка. — Да, — ответил Холл. — В это время я, как правило, уже сплю.. В обычный день он давно уже кончил бы свои дела в больнице и ехал бы домой. И Ливитт тоже ехал бы к себе домой, в Пэсифик-Пэлисейдз. По автостраде Санта-Моника… На секунду Холл явственно представил себе поток медленно движущихся автомашин. И дорожные знаки на обочине. Ограничение скорости: максимум — 100 километров в час, минимум — 60. В часы пик эти знаки выглядели как злая насмешка. Максимум и минимум. Вести машину слишком медленно плохо, даже опасно. Нужно, чтобы машины шли с какой-то более или менее постоянной скоростью. Нужно, чтобы разрыв между максимальной и минимальной скоростью был небольшим. Нужно… Он замер и воскликнул: — Какой же я идиот?.. И бросился к ближайшей панели ЭВМ.* * *
Позже, много недель спустя, Холл окрестил эту свою догадку «шоссейным диагнозом». Принцип был так прост, так ясен и очевиден, что оставалось только диву даваться, как он никому раньше не пришел в голову. Отстукивая на клавишах уточнение к программе «Рост», он был настолько взволнован, что пришлось повторить операцию трижды — пальцы не слушались. Наконец это все-таки удалось. И он увидел то, что хотел: рост штамма «Андромеда» как функцию рН, кислотно-щелочного равновесия. Результат был абсолютно ясен.* * *
Штамм «Андромеда» сохранял способность к росту лишь в узком диапазоне значений рН! Если среда оказывалась слишком кислой, он не размножался. Если слишком щелочной — тоже. Штамм быстро рос только в диапазоне от 7,39 до 7,43. Холл всмотрелся в график, выданный ЭВМ, и кинулся к двери. По дороге вспомнил про лаборантку и улыбнулся: — Все в порядке. Все наши беды позади… Он жестоко заблуждался.Глава 28 Испытание
Стоун по-прежнему следил за Бертоном на телеэкране и встретил Холла сообщением: — Кислород уже поступает… — Прекращайте. — Что?! — Прекращайте. Подавайте обычный воздух. Холл внимательно посмотрел на Бертона. Даже по телевидению было заметно, что кислород уже начал оказывать свое действие. Бертон дышал уже не так часто, грудь его подымалась медленнее. Холл поднял микрофон. — Бертон, говорит Холл. Я нашел ответ: «Андромеда» растет лишь в узком диапазоне значений рН. Вы понимаете? В очень узком диапазоне. Если у вас избыток кислотности либо избыток щелочности, тогда вам ничто не грозит. Я хочу привести вас в состояние респираторного алкалоза. Дышите быстро, как только можете… — Но здесь же чистый кислород, — отвечал Бертон. — Наступит перенасыщение, и я потеряю сознание. У меня и без того уже голова кружится… — Мы переходим снова на обычный воздух. Начинайте дышать быстрее, как можно быстрее. Холл повернулся к Стоуну: — Дайте повышенную концентрацию углекислого газа. — Но «Андромеда» лучше всего развивается именно в атмосфере углекислого газа… — Знаю, но не при неблагоприятном рН крови. Поймите, суть вопроса не в составе воздуха, а в составе крови. Мы должны сейчас поддерживать в крови у Бертона неблагоприятный кислотный баланс… Стоун внезапно понял. — Младенец. Он же все время кричал… — Верно. — А у старика с его аспирином было учащенное дыхание… — Да. И, кроме того, он пил денатурат. — И в результате и у того, и у другого совершенно нарушилось кислотно-щелочное равновесие… — Вот именно. Вся беда в том, что я прицепился к этой кислотности и никак не мог понять, откуда у ребенка ацидоз. А его, ацидоза, там и в помине не было. Это же все равно: слишком много кислоты или слишком мало — лишь бы вне пределов диапазона роста «Андромеды»… Он вновь обратился к Бертону. — Теперь все в порядке. Продолжайте дышать часто. Не останавливайтесь. Работайте легкими, откачивайте углекислый газ. Как вы себя чувствуете? — Ничего, — пропыхтел Бертон. — Страшновато… но ничего. — Ну, вот и хорошо. — Послушайте, — сказал Стоун, — мы же не можем вечно держать его на таком режиме. Рано или поздно… — Конечно, — понял Холл, — мы перенасытим его кровь щелочью. — И к Бертону: — Посмотрите там у себя в лаборатории. Нет ли у вас чего-нибудь такого, чем можно изменить рН крови? Бертон огляделся вокруг. — Да вроде нет… — Сода? Аскорбиновая кислота? Уксус? Бертон начал судорожно перебирать пузырьки и реактивы на полках. Наконец, пришел к выводу: — Ничего такого тут нет… Холл, впрочем, уже почти не слушал Бертона. Он подсчитывал частоту его дыхания: 35 вдохов в минуту. Дыхание было глубокое, полное — какое-то время он продержится. Но затем неизбежно устанет: дыхание — достаточно тяжелая работа. Устанет или потеряет сознание… Со своей безопасной позиции у телевизора он внимательно осмотрел лабораторию Бертона. И увидел крысу. Черную норвежскую крысу, которая преспокойно сидела в клетке в углу и разглядывала ученого. Холл даже вздрогнул. — Крыса-то… А она дышала легко и размеренно. Стоун тоже заметил ее. — Что за черт… И вдруг лампы замигали вновь. На пульте вспыхнула надпись:Аварийное изменение состояния уплотнения В-112-6886— Господи! — сказал Стоун. — Что это за уплотнение? — Какая-то прокладка центрального ствола, связывающего все лаборатории. Главное — гермети… Экран загорелся опять:
Аварийное изменение состояния уплотнений…А-009-5478 ……………………………………………………….……..В-430-0030 ……………………………………………………………….Н-966-6656В немом изумлении следили они за экраном. — Скверное дело, — сказал Стоун. — Очень скверное. На пульте промелькнули номера еще девяти вышедших из строя прокладок. — Просто не понимаю… Но тут Холл воскликнул: — Ребенок. Ну, конечно же!.. — Что ребенок? — И тот проклятый самолет. Все сходится… — О чем вы? — Ребенок совершенно здоров. Когда он плачет, он нарушает кислотно-щелочное равновесие организма. Допустим. Алкалоз не дает возможности штамму проникнуть в кровь, размножиться там и убить свою жертву… — Ну да, — отозвался Стоун. — Вы это уже говорили… — Но что происходит, когда ребенок умолкает?.. Стоун уставился на Холла, не находя слов. — Ведь рано или поздно, — продолжал Холл, — ребенок должен был замолчать! Не мог же он кричать вечно…. Рано или поздно он перестал орать, кислотно-щелочное равновесие пришло в норму, и он стал вновь уязвим для «Андромеды»… — Верно. — Но он не умер. — Быть может, какая-нибудь быстрая форма иммунитета… — Нет, это невероятно. Есть только два объяснения. Когда ребенок перестал кричать, то либо штамма уже не было поблизости — подул ветер, воздух очистился, — либо же этот штамм… — Изменился, — подхватил Стоун. — Произошла мутация. — Вот именно. Мутация с превращением в неинфекционную форму. Возможно, она продолжается и сейчас. Штамм уже не опасен для человека, зато пожирает резину и пластик… — Самолет!.. Холл кивнул. Национальным гвардейцам на земле «Андромеда» не причинила никакого вреда. А самолет погиб — потому что пластик стал расползаться у пилота на глазах… — Стало быть, штамм теперь практически безвреден. Вот почему жива крыса… — Вот почему жив Бертон, — добавил Холл. — Учащенное дыхание не нужно. Бертон жив только потому, что изменилась сама «Андромеда». — Она может измениться еще раз, — возразил Стоун. — И если большинство мутаций происходит во время деления… Взревели сирены, и пульт оповестил красными буквами: Герметизация нарушена полностью. Пятый уровень заражен и отсечен — Бегом отсюда, — бросил Стоун Холлу. — Быстро! В этой лаборатории нет подстанции. Вам надо перейти в следующий сектор… Холл не сразу понял, чего от него хотят. Он продолжал сидеть, будто прирос к креслу, но вдруг понял, сорвался с места, бросился к двери. И не успел — послышалось шипение, из стены выскользнула массивная стальная плита и, лязгнув, перекрыла выход. Стоун выругался: — Ну вот, попались. Если бомба взорвется, «Андромеду» разнесет на десятки миль вокруг. Будут тысячи мутаций, и каждая станет убивать на свой манер. Нам теперь никогда от нее не избавиться… Бесстрастный механический голос повторил несколько раз по радио: — Уровень отсечен. Тревога. Уровень отсечен. Тревога. Уровень отсечен… На мгновение наступила тишина, потом донесся легкий скрип — включилась новая запись, и тихий голос мисс Глэдис Стивенс из штата Омаха произнес: — До ядерного взрыва осталось три минуты…
Глава 29 Три минуты
Опять тревожно взвыла сирена, и стрелки всех часов одновременно прыгнули на 12.00, а секундные стрелки начали отсчитывать время. Циферблаты автоматических таймеров загорелись красным светом, зеленая полоска на них точно указывала момент ядерного финала. А голос невозмутимо повторял: — До ядерного взрыва осталось три минуты. — Автоматика, — сказал Стоун с тихим бешенством. — Уровень поражен, и система сработала. Надо что-то делать… Холл держал в руке ключ и тупо смотрел на него. — И никак нельзя добраться до подстанции? — На этом уровне — нет. Каждый сектор изолировал от других. — А на других уровнях, там же есть подстанции? — Есть. — Как добраться до них? — Никак. Все пути отрезаны. — А центральный ствол? Центральный ствол пронизывал насквозь все уровни. Стоун передернул плечами: — Предохранительные системы… Холл припомнил, что Бертон как-то рассказывал ему о предохранительных системах центрального ствола. Теоретически, попав в центральный ствол, можно было подняться до самой поверхности. Но практически по окружности ствола были размещены лигаминовые датчики, в основном на случай, если какое-нибудь лабораторное животное вырвется на волю. По сигналу датчика в ствол подавался в виде газа лигамин — растворимое производное яда кураре. Кроме того, автоматические пистолеты стреляли дротиками, отравленными лигамином. Механический голос сказал: — До взрыва осталось две минуты сорок пять секунд… Холл уже отошел в глубину лаборатории и глядел сквозь стекло на внутреннее рабочее пространство; где-то там, еще глубже, находился центральный ствол. — Какие у меня шансы? — Их попросту нет, — ответил Стоун. Холл пригнулся и вполз в туннель-шланг, ведущий к пластиковому комбинезону, Подождал, когда шланг за ним загерметизируется, потом взял нож и обрезал этот шланг, как бесполезный хвост. Вдохнул всей грудью лабораторный воздух, прохладный и свежий — и насыщенный «Андромедой». И ничего не случилось. Стоун наблюдал за ним через стекло. Холл видел, что губы Стоуна шевелятся, но слов не слышал. Потом включились динамики: — …лучшая, какую мы только могли придумать. — Что? — Предохранительная система. — Премного благодарен, — ответил Холл и направился к круглому резиновому затвору, ведущему в центральный ствол. Отверстие затвора было круглое и относительно небольшое. — Есть единственный шанс, — сказал Стоун. — Дозы низкие, рассчитаны на десятикилограммовое животное, вроде большой обезьяны, а в вас килограммов семьдесят или вроде того. Вы выдержите довольно значительную дозу, прежде чем… — Прежде чем перестану дышать, — закончил за Стоуна Холл. Жертвы кураре погибают от удушья, вызванного параличом мышц груди и диафрагмы. Холл был убежден, что это не самый приятный способ умереть. — Пожелайте мне удачи, — сказал он. — До взрыва осталось две минуты тридцать секунд, — молвила Глэдис Стивенс. Холл с размаху ударил кулаком по затвору — тот рассыпался на куски — и пролез в центральный ствол.* * *
Здесь было тихо. Ни воющих сирен, ни мигающих ламп, одна холодная, металлическая, гулкая пустота. Центральный ствол, метров десяти в диаметре, был выкрашен в практичный серый цвет; это была просто цилиндрическая шахта с кабелями и механизмами, и по стене наверх, на четвертый уровень, шли ступеньки-скобки. — Я наблюдаю за вами по телемонитору, — донесся до Холла голос Стоуна. — Поднимайтесь быстрее. Вот-вот будет выпущен газ. Еще один магнитофонный голос: — Поражен центральный ствол. Всему обслуживающему персоналу немедленно покинуть опасную зону… — Скорее! — крикнул Стоун. Холл полез по скобкам вверх. Глянул под ноги — пола уже не было видно, его застлали клубы белого дыма. — Пошел газ, — предупредил Стоун. — Торопитесь!.. Холл и без того торопился, перебирая руками по скобкам и тяжело дыша — от усталости и от волнения. — Датчики засекли вас, — глухо сказал Стоун. Сидя в лаборатории у экрана, он видел, как электрические глаза обнаружили Холла в шахте и очертили контуры его тела. Холл казался таким беззащитным, таким уязвимым… А на соседнем экране было видно, как лигаминовые пистолеты поворачиваются на своих кронштейнах, наводя на цель тонкие дула. — Скорее!.. Тело Холла на экране было обведено красной линией на ярко-зеленом фоне. Потом на этот контур, на область шеи, наложилось прицельное перекрестье. Управляемые ЭВМ автоматы, следуя программе, выбирали область наиболее сильного тока крови — у большинства животных шея в этом смысле предпочтительнее спины. А Холл все лез и лез. Для него сейчас существовали лишь расстояние и еще усталость, усталость. Он ощущал такое изнеможение, будто карабкался уже много часов, и вдруг понял, что это началось воздействие газа… — Датчики засекли вас, — повторил Стоун, — зато вам осталось всего метров десять… И тут Холл увидел совсем близко от себя один из датчиков. Дуло пистолета смотрело прямо на него — вот пистолет выстрелил, выплюнув облачко голубого дыма. Что-то свистнуло мимо уха, шлепнулось в стенку и отскочило вниз. — Промах. Лезьте дальше… Еще один дротик разбился о стенку рядом с шеей. Холл старался карабкаться быстрее, как можно быстрее… Над собой он уже видел дверь с белыми буквами: «Четвертый уровень». Стоун был прав, действительно оставалось меньше десяти метров. Третий дротик, четвертый. Мимо. Ирония судьбы — на какую-то малую долю секунды он почувствовал раздражение: чего стоят эти дурацкие электронные системы, если не способны попасть в такую мишень… Следующий дротик ударил Холла в плечо и с жалящей болью вонзился под кожу, потом по телу прокатилась вторая волна боли — впрыснулся яд. Холл чертыхнулся. Стоун видел все это на своем мониторе. Затем на экране появилась бесстрастная надпись «Попадание», и изображение было повторено в записи; дротик снова летел и снова вонзался Холлу в плечо. Запись была повторена трижды… — До взрыва осталось две минуты, — возвестил голос. — Доза низкая, — сказал Стоун. — Лезьте дальше… И Холл полез дальше. Он чувствовал огромную тяжесть, будто весил двести килограммов, и все-таки лез. Добрался до двери — дротик ударил в стену у самой щеки. — Вот подлый… — Давайте, давайте! Дверь была герметическая, плотно притертая, на ней была ручка. Холл дернул ее — еще один дротик стукнулся в стенку. — Вы совсем у цели, — сказал Стоун, — вы почти добрались… — До взрыва осталось девяносто секунд… Ручка подалась, дверь с шипением открылась. Он перевалился через порог — и в этот миг дротик вонзился в ногу, и его опять захлестнула горячая волна боли. Теперь он весил уже не двести, а пятьсот килограммов. Медленно, очень медленно он протянул руку и закрыл за собой дверь. — Вы в воздушном шлюзе, — сказал Стоун. — Откройте следующую дверь. Он потащился к внутренней двери. До нее был долгий-долгий, бесконечный путь, безнадежное расстояние. На ногах висели свинцовые колодки, ноги были каменные. Хотелось лечь и заснуть — он так устал, все тело болит. Шаг. Еще шаг. Еще… — До взрыва осталось шестьдесят секунд… Время мчалось. Холл никак не мог понять, в чем дело: оно неслось с такой быстротой, а он двигался так медленно… Ручка. Как во сне, пальцы сомкнулись вокруг нее и повернули… — Боритесь с ядом, — сказал Стоун. — Вы можете, можете!.. Что было дальше, он почти не мог вспомнить. Ручка повернулась, и дверь открылась; он смутно увидел девушку-лаборантку — она стояла в коридоре, куда он ввалился, и смотрела на него испуганными глазами… — Помогите, — попросил он. Она заколебалась, глаза ее совсем округлились, и вдруг она побежала по коридору прочь. Он тупо поглядел ей вслед и свалился на пол. Подстанция была в нескольких шагах — блестящая металлическая нашлепка на зеленой стене. — До взрыва осталось сорок пять секунд. И Холл разозлился. Оттого, что этот соблазнительный женский голос был заранее записан на пленку. Оттого, что кто-то задумал всю эту серию неотвратимых грозных предупреждений. Оттого, что этот сценарий разыгрывается сейчас, как по нотам, электронной машиной вкупе со всей блестящей, безупречной лабораторной аппаратурой. Будто такова была его неминуемая участь, заранее запланированная и предначертанная. И он разозлился. Как он преодолел оставшиеся метры, как сумел подняться на колени и вставить ключ, он, несмотря на все старания, вспомнить не мог. Но ясно помнил, как повернул ключ в замке и как погасла красная лампочка и вновь загорелась зеленая. — Взрыв отменяется. Взрыв отменяется, — оповестил голос бесстрастно, будто ничего не случилось. Холл тяжело сполз по стенке вниз, и черная мгла сомкнулась над ним.ДЕНЬ ПЯТЫЙ ПОЖАР УГАС
Глава 30 День последний
Издалека-издалека донеслись слова: — Он приходит в себя… — Неужели? — Смотрите сами…. Спустя мгновение Холл закашлялся — что-то вытащили у него из горла; он еще раз кашлянул, задышал, ловя воздух ртом, и открыл глаза. На него тревожно смотрела женщина. — Как вам теперь? Это проходит быстро… Холл попытался ответить, но не смог. Он лежал неподвижно на спине и радовался тому, что дышит. Сначала дышать было трудно, но постепенно стало легче, легче, ребра вздымались и опускались уже без усилий. Он повернул голову и спросил: — И долго я?.. — Секунд сорок, — ответила женщина. — Или около того. Сорок секунд без дыхания. Вы уже немного посинели, когда мы вас подняли, но мы вам тут же ввели трубку — и к респиратору… — Когда это было? — Минут двенадцать-пятнадцать назад. Лигамин — препарат кратковременного действия, но мы за вас очень беспокоились. Как вы теперь? — Вполне. Он оглядел комнату — это был лазарет четвертого уровня. На дальней стене засветился экран, и на нем показалось лицо Стоуна. — Привет, — сказал Холл. Стоун улыбнулся: — Поздравляю! — Значит, бомба не того?.. — Бомба не того, — ответил Стоун. — Это хорошо, — сказал Холл и снова закрыл глаза. Проспал он больше часа, а когда проснулся, телеэкран был пуст. Сестра сказала, что Стоун разговаривает с базойВанденберг. — Случилось еще что-нибудь? — По прогнозам «Андромеда» сейчас должна быть над Лос-Анджелесом. — И?.. Сестра передернула плечиками. — И ничего. Похоже, что она теперь вообще никак и ни на что не действует…* * *
— Именно ни на что, — подтвердил Стоун позже. — По-видимому, очередная мутация породила стойкую доброкачественную форму. Мы, правда, все еще ждем сообщения о чьей-нибудь странной смерти или болезни, но прошло уже шесть часов, и с каждой минутой вероятность такого сообщения уменьшается. Мы надеемся, что в конце концов «Андромеда» вообще покинет пределы атмосферы — здесь для нее слишком много кислорода. Но, конечно, если бы в «Лесном пожаре» взорвалась бомба… — А много тогда оставалось времени? — поинтересовался Холл. — Когда вы повернули ключ? Около тридцати четырех секунд. — Целая вечность, — пошутил Холл, — И волноваться не стоило. — Ну, вам-то, может, и не стоило. А мы на пятом уровне, признаться, поволновались изрядно. Я ведь забыл вам сказать, что для улучшения взрывной характеристики за тридцать секунд до взрыва с пятого уровня откачивается весь воздух… — Вот как, — откликнулся Холл. — А теперь мы с вами хозяева положения. «Андромеда» у нас осталась, и мы продолжаем ее изучать. Уже начали описывать ряд мутантных форм. Довольно занятный организм, поразительно многосторонний… — Стоун улыбнулся. — Полагаю, можно с уверенностью сказать, что «Андромеда» уйдет в верхнюю атмосферу, не причинив нам больше никаких неприятностей. Там, на поверхности, опасность миновала. Что же касается нас тут, под землей, то мы уже поняли, что происходит с этой козявкой в смысле мутаций. Это важнее всего. Что мы хоть что-то поняли… — Поняли? — переспросил Холл. — О да, — сказал Стоун. — Пришлось понять.Майкл КРАЙТОН ЭКСТРЕННЫЙ СЛУЧАЙ
ПОНЕДЕЛЬНИК, 10 ОКТЯБРЯ
1
Все кардиохирурги – подонки, и Конвей не исключение. В половине девятого утра он вломился в патолабораторию в зеленом халате, зеленой шапочке и багровом мареве бешенства. Когда Конвей в ярости, он имеет обыкновение говорить совершенно невыразительным тоном, цедя слова сквозь стиснутые зубы; физиономия его делается пурпурной, а на висках выступают лиловые пятна. – Придурки! – прошипел Конвей. – Чертовы придурки! Он ударил кулаком по стене, да так, что в шкафах зазвенели склянки. Мы сразу поняли, в чем дело. Конвей ежедневно проводит по две операции на открытом сердце, и первая начинается в половине седьмого утра. Если два часа спустя он врывается в патолабораторию, причина тому может быть только одна. – Безмозглая неуклюжая скотина! – взревел Конвей и пинком опрокинул корзинку для бумаг. Та с грохотом покатилась по полу. – Я вобью его пустую голову в плечи! Как пить дать, вобью! Он поморщился и возвел очи горе, словно взывал ко Всевышнему. И Всевышний, и все мы уже неоднократно слышали эту злобную ругань, сопровождаемую зубовным скрежетом. Конвей выдерживал репертуар так же неукоснительно, как кинотеатр повторного фильма. Иногда объектом его праведного гнева становился ассистент, вскрывавший грудную клетку. Иногда – медсестры, а порой – оператор аппарата искусственного дыхания. Но, как ни странно, Конвей никогда не злился на самого Конвея. – Даже если я доживу до ста лет, – прошипел он, – все равно не видать мне толкового анестезиолога. Никогда. Их просто не существует. Все анестезиологи – тупые безмозглые засранцы! Мы переглянулись. На этот раз «плохим мальчиком» оказался Герби. Раза четыре в год нести тяжкий груз вины выпадало ему. Все остальное время Герби и Конвей были добрыми друзьями. Конвей превозносил его до небес, величая лучшим анестезиологом в стране и утверждая, что ни Сондрик из Бригхэмской больницы, ни Льюис из Майо, ни кто угодно другой в подметки не годится нашему Герби. Но четыре раза в год Герби оказывался повинным в СНС, что на жаргоне хирургов означало «смерть на столе». В сердечно-сосудистой хирургии СНС – явление весьма распространенное. Большинство хирургов убивает процентов пятнадцать своих пациентов. Конвей гробит восемь человек из ста. Фрэнк Конвей великолепен. Да еще и удачлив. У него легкая рука, он наделен особым чутьем и теряет всего восемь процентов больных – вот почему мы терпим его жуткий норов и эти вспышки всесокрушающей ярости. Однажды Конвей лягнул наш лабораторный микроскоп и причинил больнице ущерб на тысячу долларов. Но никто и бровью не повел, потому что Конвей гробит только восемь человек из каждой сотни. Разумеется, по Бостону ходили разные слушки о нем. Злые языки утверждали, что у Конвея есть свои, особые способы понижения «процента убоя». Поговаривали, будто он избегает случаев, чреватых осложнениями, не режет престарелых больных, не признает новаций и не применяет рискованных необкатанных методик. Разумеется, все эти утверждения – не более чем наветы. На самом деле Конвей сохранял столь низкий «процент убоя» по одной-единственной причине: он был великим кардиохирургом. Все очень просто. А такой мелкий недостаток, как мерзейший характер, был, по всеобщему мнению, лишь продолжением его достоинств. – Подонок, недоумок вонючий, – изрек Конвей и обвел лабораторию испепеляющим взглядом. – Кто нынче за главного? – Я, – ответил ваш покорный слуга. Я занимал должность старшего патологоанатома, и сегодня мне выпало быть начальником смены, а значит, отдавать распоряжения и визировать всю писанину. – Вам понадобится стол? – Да, черт побери! – Когда? – Ближе к вечеру. Конвей имел обыкновение вскрывать своих покойников по вечерам и зачастую возился с ними до глубокой ночи. Казалось, таким образом он карает себя за потерю больного. На эти вскрытия не допускались даже его стажеры. Кое-кто говорил, будто Конвей рыдает над вскрытыми трупами. Другие, наоборот, утверждали, что он посмеивается, орудуя ножом. Но что происходило в анатомичке на самом деле, знал один Конвей. – Я скажу дежурному, – пообещал я. – Вам зарезервируют бокс. – Да, черт побери! – Он хлопнул ладонью по столу. – Мать четверых детей! – Я поручу дежурному все подготовить. – Сердце остановилось раньше, чем мы добрались до желудочка. Мы массировали тридцать пять минут, а оно даже не трепыхнулось! – Как ее звали? В регистратуре спросят имя. – Макферсон, – ответил Конвей. – Миссис Макферсон. Он повернулся и пошел прочь, но остановился в дверях. Плечи его поникли. Конвей покачнулся и едва не упал. – Господи… – вымолвил он. – Мать четверых детей… Что я скажу ее мужу? Он поднял руки, как это делают все хирурги – ладонями к себе, – и укоризненно уставился на свои пальцы, словно они предали его. Что ж, в известном смысле так оно и было. – Боже мой, – сказал Конвей. – Надо было учиться на кожника. Ни один кожник еще никого не угробил. Выдав эту тираду, он пинком распахнул дверь лаборатории и был таков. Когда Конвей ушел, бледный как смерть стажер-первогодок повернулся ко мне и спросил: – Он всегда такой? – Да, – ответил я. – Всегда. За окном медленно ползли по дороге машины, окутанные мелкой октябрьской изморосью. Я смотрел на них и думал, насколько легче мне было бы посочувствовать Конвею, не знай я, что своей выходкой он преследовал лишь одну цель – выпустить пар. Это был своего рода обряд успокоения, смирения ярости, обряд, который Конвей отправлял всякий раз, когда терял пациента. Полагаю, иначе он просто не мог. И все же большинство наших работников предпочли, чтобы Конвей брал пример с Делонга из Далласа, который после каждой неудачи разгадывал французские кроссворды, или с Арчера из Чикаго, имевшего обыкновение отмечать очередную СНС походом к парикмахеру. Добро бы Конвей только расстраивал нас своими набегами на лабораторию. Но нет, он еще срывал нам график. По утрам у лаборантов всегда запарка: надо исследовать срезы тканей, и обычно мы не укладываемся в сроки. Я отвернулся от окна и взял следующий препарат. Лаборатория работает по поточному методу; патологоанатомы стоят вдоль высоких столов и разглядывают биопсии. Перед каждым висит микрофон, который включается нажатием на утопленную в пол педаль. Таким образом, руки остаются свободными. Получив результат, лаборант давит на педаль и начинает вещать в микрофон, а все его слова записываются на пленку. Потом секретарши перепечатывают эти отчеты и подшивают к историям болезни. Всю последнюю неделю я старался бросить курить, поэтому очередной образец пришелся как нельзя кстати: это был белый сгусток на срезе легочной ткани. На розовом ярлычке значилось имя пациента, который лежал сейчас на операционном столе с разверстой грудной клеткой. Стоявшие вокруг него хирурги ждали патодиагноз, чтобы продолжить операцию. Если опухоль доброкачественная, они удалят ее и часть легкого, а если злокачественная – вырежут все легкое целиком и уберут лимфатические узлы. Я надавил на педаль. – Пациент АО-четыре-пять-два-три-три-шесть. Джозеф Магнусон. Образец – фрагмент верхней доли правого легкого. Размер… – я отпустил педаль и измерил длину и ширину образца, – пять на семь с половиной сантиметров. Легочная ткань бледно-розовая, крепитантная (это значит, что она насыщена воздухом и похрустывает. Такое состояние считается нормальным). Плевра гладкая, блестящая, никаких признаков волокон или спаек. Небольшое кровоизлияние. В паренхиме – белый сгусток не правильной формы, размером… – я измерил сгусток, – около двух сантиметров в поперечнике. На срезе белесый и, кажется, твердый. Видимой фибральной капсулы нет, заметны небольшие нарушения структуры прилегающих тканей… Предварительный диагноз – рак легкого, предположительно злокачественного развития, метастатический. Точка. Подпись: Джон Берри. Я сделал срез с белого сгустка и быстро заморозил его. Единственный надежный способ определения характера опухоли – микроскопическое исследование. Мгновенная заморозка позволяет оперативно подготовить срез. В обычных условиях, прежде чем положить исследуемый препарат на предметный столик, его вымачивают в шести или семи лотках. На это уходит как минимум шесть часов, иногда – несколько суток. Но хирург не может ждать. Как только ткань замерзла, я окрасил препарат и положил его на предметный столик. Даже под маломощным объективом мне была прекрасно видна кружевная легочная ткань с хрупкими альвеолярными мешочками, благодаря которым осуществляется газообмен между кровью и вдыхаемым воздухом. Белая масса была здесь совсем не к месту. Я снова надавил на педаль. – Микроскопическое исследование замороженного среза. Очевидно, белесое вещество состоит из недифференцированных клеток паренхимы, вторгнувшихся в окружающие здоровые ткани. В клетках много гиперхроматических ядер не правильной формы, регистрируется большое число клеточных делений. Замечены многоядровые гигантские клетки. Четко очерченной капсулы нет. Первое впечатление – злокачественное новообразование на ранней стадии. Обратите внимание на уровень антракоза в прилегающих тканях. Антракоз – это отложение микрочастиц каменного угля в легких. Вдохнув углерод, содержащийся в сигаретном дыме или городском смоге, организм уже никогда не избавится от него. Так эта гадость в легких и останется. Зазвонил телефон. Наверняка Скэнлон из операционной. Мы не уложились в отпущенные тридцать секунд, вот он и мочится в штаны кипятком. Скэнлон – типичный хирург: он способен радоваться жизни, только пока режет кого-нибудь. Скэнлон терпеть не может праздного созерцания здоровенной дыры, которую проделал в груди пациента собственными руками, а ждать отчета из лаборатории для него – нож острый. Он не в силах уразуметь, что, после того как хирург берет биопсию и кидает ее в стальной лоток, санитару приходится на своих двоих добираться от отделения до патолаборатории, чтобы передать срез нам. А еще Скэнлон никак не допетрит, что в больнице еще одиннадцать операционных и с семи до девяти утра в них сущий ад. В этот отрезок времени в лаборатории вкалывают четверо стажеров и патологоанатомов, но даже они не справляются с потоком биопсий. Поэтому мы не укладываемся в график. Конечно, можно и успевать, но тогда рискуешь поставить неверный диагноз, а хирургам это ни к чему. Вот они и ноют, как Конвей. Убивают время. Да и вообще все хирурги страдают манией преследования, спросите любого психиатра, он вам скажет. Я подошел к звенящему телефону и стянул резиновую перчатку. Ладонь была мокрой от пота, я вытер ее о штаны и снял трубку. Мы стараемся обращаться с телефоном бережно, но все равно в конце смены его приходится протирать сперва спиртом, а потом формалином. – Берри слушает. – Берри, ну что вы там возитесь? После визита Конвея меня так и подмывало облаять Скэнлона, но я обуздал это желание и спокойно ответил: – У вас злокачественная. – Так я и думал, – буркнул Скэнлон таким тоном, словно вся работа патолаборатории – пустая трата времени. – Угу, – хмыкнул я и повесил трубку. Страшно хотелось курить. После завтрака я обошелся только одной сигаретой, хотя обычно высаживал две подряд. На столе меня уже ждали образцы тканей почки, желчного пузыря и аппендикса. Я принялся натягивать перчатку, и в этот миг послышался щелчок селектора. – Доктор Берри? – Я слушаю. Селектор у нас очень чувствительный. Можно говорить из любого угла лаборатории, не повышая голоса, секретарша все равно услышит. Микрофон висит высоко под потолком, потому что раньше новые стажеры по неведению своему подбегали к нему и орали во всю глотку, отвечая на вызов. А у девушки в приемной лопались барабанные перепонки. – Доктор Берри, звонит ваша супруга. Я помолчал несколько секунд. У нас с Джудит заведено негласное правило: никаких звонков по утрам. С семи до одиннадцати мне вздохнуть некогда, а работаю я шесть дней в неделю. Иногда – и все семь, если кому-нибудь из наших случится прихворнуть. Обычно Джудит свято чтит заведенный порядок. Она не позвонила мне, даже когда Джонни врезался на своем трехколесном велосипеде в кузов пикапа и разбил лоб так, что пришлось наложить пятнадцать швов. – Хорошо, соедините, – сказал я и посмотрел на руку. Я успел натянуть перчатку только на пальцы. Снова сняв ее, я зашагал обратно к телефону. – Алло? – Джон? – Голос Джудит дрожал. Такого не бывало уже много лет, с того дня, когда умер ее отец. – Что такое? – Джон, мне только что позвонил Артур Ли. С акушером-гинекологом Артуром Ли мы дружили уже много лет. Он был шафером на нашей свадьбе. – Что у него стряслось? – Он попал в передрягу и хотел поговорить с тобой. – Какая еще передряга? – спросил я и махнул рукой одному из стажеров, чтобы он занял мое место за столом. Мы не могли прекратить обработку биопсий. – Не знаю, – ответила Джудит. – Но он в тюрьме. Сначала я подумал, что произошло недоразумение. – Ты уверена? – Да. Он только что звонил. Джон, это как-то связано с… – Понятия не имею. Я знаю не больше твоего, – я прижал трубку плечом и, сняв другую перчатку, бросил обе в пластмассовую корзину для мусора. – Сейчас съезжу к нему, а ты сиди дома и не волнуйся. Вероятно, какой-нибудь пустяк. Может, Арт опять наклюкался. – Хорошо, – тихо ответила Джудит. – Не волнуйся, – повторил я. – Ладно, не буду. – Я скоро позвоню. Положив трубку, я снял фартук, повесил его на крючок за дверью и отправился в кабинет Сандерсона. Сандерсон заведовал патологоанатомическим отделением и держался с большим достоинством. Ему исполнилось сорок восемь, седина, как говорится, уже тронула его виски. У Сандерсона было умное лицо с тяжелым подбородком. И ровно столько же причин для страхов, сколько у меня. – Арт в кутузке, – сообщил я ему. Сандерсон закрыл папку с отчетом о вскрытии. – С какой стати? – Понятия не имею. Хочу повидать его. – Мне поехать с тобой? – Не надо, лучше уж я один. – Позвони мне, как только что-то узнаешь, – попросил Сандерсон, глядя на меня поверх очков в тонкой оправе. – Непременно. Он кивнул. Когда я выходил, Сандерсон уже снова раскрыл папку и углубился в чтение. Если принесенная мною весть и расстроила его, внешне Сандерсон никак этого не выказал. Такой уж он человек. В фойе больницы я сунул руку в карман и нащупал ключи от машины, но тут вспомнил, что не знаю, где держат Арта, и подошел к справочной, чтобы позвонить Джудит. За конторкой сидела Салли Планка, добродушная белокурая девица, чье имя служило нашим стажерам неиссякаемым источником всевозможных шуточек. Дозвонившись, я спросил Джудит, в какой кутузке сидит Арт, но моя жена этого не знала: не догадалась поинтересоваться. Пришлось звонить супруге Арта, Бетти, красавице и умнице, обладательнице степени доктора биохимии, полученной в Стэнфорде. До недавнего времени Бетти вела исследовательскую работу в Гарварде, но потом родила третьего ребенка и забросила науку. Вообще-то она была спокойной женщиной и на моей памяти вышла из себя лишь однажды, когда Джордж Ковач надрался в стельку и залил мочой весь двор домика Ли. Бетти пребывала в состоянии тихого шока. Будто автомат, она сообщила мне, что Артур сидит на Чарльз-стрит в центре города. Его взяли утром, на пороге дома, когда он собирался отправиться на работу. Дети очень переживают, и Бетти не пустила их в школу. Но как быть дальше? Что им сказать? Господи! Я посоветовал ей сказать им, что произошла ошибка, и повесил трубку.* * *
Миновав вереницу сверкающих «Кадиллаков», я, вывел свой «Фольксваген» со стоянки для персонала. Все эти здоровенные машины принадлежали практикующим врачам; патологоанатомы получают жалованье из больничной кассы и не могут позволить себе завести такую холеную лошадку с лоснящимися боками. Было без четверти девять, самый час пик. Всяк, кто ездит по Бостону на машине, играет со смертью, потому что наш город занимает первое место в Америке по числу дорожных происшествий, опережая даже Лос-Анджелес. Это вам скажет любой фельдшер «Скорой помощи» или патологоанатом. Нам то и дело приходится вскрывать трупы жертв автомобильных катастроф. Здешние водители носятся как угорелые, и, когда дежуришь в приемном покое неотложки, создается впечатление, что в городе развернулись военные действия: мертвые тела поступают почти непрерывно. Джудит винит в этом депрессию. Арт же твердит, что дело в вероисповедании. Садясь за руль, бостонские католики уповают на покровительство Всевышнего и бездумно прут через двойную разметку на встречную полосу. Но Арт – циник. Однажды на вечеринке в больнице какой-то хирург рассказывал о том, сколько глазных травм наносят фигурки, которыми водители украшают приборные щитки. Машины сталкиваются, пассажиров швыряет вперед, и какая-нибудь пятнадцатисантиметровая мадонна выбивает им глаза. Арт послушал-послушал, да и говорит: «Это самая забавная шутка, какую я когда-либо слышал!» Он хохотал буквально до слез, до колик, хватался за живот, сгибался пополам и все повторял: «Ослепленные верой! Ослепленные верой!» Рассказчик был хирургом-косметологом и не понял юмора. Полагаю, потому, что залатал на своем веку слишком много пустых глазниц. А вот Арт ржал до судорог. Большинство гостей на той вечеринке сочли его смех дурным тоном. Полагаю, я был единственным, кто сумел понять, почему Арт посчитал свою шутку такой удачной. И, пожалуй, никто, кроме меня, не знал, какая нервная у Арта работа. Мы с Артом подружились еще в бытность студентами медицинского факультета. Арт большая умница и очень искусный лекарь, да еще считает врачевание своим призванием. Парень он своевольный и, подобно большинству практикующих врачей, немного самодур. Арт мнит себя корифеем, но ведь и на старуху бывает проруха. Возможно, он и впрямь слишком важничает, но я его не виню: он выполняет очень важную работу. В конце концов, кто-то же должен делать аборты. Не знаю, когда именно он начал заниматься этим. Наверное, сразу же после стажировки. Аборт не ахти какая сложная операция. Набив руку, ее без труда сможет сварганить и сиделка. Дело нехитрое. Но в этом нехитром деле есть одна маленькая закавыка: аборты запрещены законом. Я очень хорошо помню тот день, когда мне стало известно о проделках Арта. Кто-то из наших стажеров все удивлялся тому, что слишком много образцов, поступающих в лабораторию после профилактических выскабливаний, дают положительный результат. Профилактические выскабливания, ПВ, назначаются при самых разных недомоганиях – нарушениях менструального цикла, болях, межменструальных кровотечениях. Но уж очень часто анализы показывали наличие беременности. Я струхнул. Стажеры были молоды и болтливы, и я тотчас заявил им, что не считаю происходящее темой для шуточек и их зубоскальство может серьезно подорвать репутацию хорошего врача. Парни мигом протрезвели, а я отправился на поиски Артура. Он сидел в больничном кафетерии и безмятежно уписывал пончики, запивая их кофе. Я подошел к нему и сказал безо всяких предисловий: – Арт, меня кое-что беспокоит. – Надеюсь, не по гинекологической части? – спросил он и весело рассмеялся. – Да как сказать. Я тут ненароком подслушал разговор нескольких наших стажеров. Вроде бы в прошлом месяце пять или шесть твоих соскобов показали наличие беременности. Тебе об этом сообщили? Безмятежного веселья как не бывало. – Да, сообщили, – настороженно ответил Арт. – Я просто хочу, чтобы ты был в курсе. У тебя могут возникнуть трения с патологоанатомической комиссией. Если это всплывет… Арт покачал головой: – Никаких трений не будет. – Ты и сам прекрасно понимаешь, как это выглядит со стороны. – Да, – ответил он. – Это выглядит так, будто я делаю аборты. Арт говорил едва слышно, вперив в меня тяжелый взгляд. Я почувствовал холодок под ложечкой. – Пожалуй, нам надо обсудить это за выпивкой, – предложил он. – Ты сможешь освободиться часам к шести? – Надеюсь. – Тогда встретимся на стоянке. А если выкроишь время, посмотри, пожалуйста, историю болезни одной из моих пациенток. – Хорошо, – ответил я и задумчиво насупил брови. – Сьюзэн Блэк. Номер АО 221365. Я записал эти сведения на салфетке, теряясь в догадках, с чего бы вдруг Арту запоминать номер. Память врача хранит множество сведений о пациентах, но только не номера их карточек. – Изучи этот случай повнимательнее, – посоветовал мне Арт. – И никому ни слова, пока не поговоришь со мной. Недоумевая, я вернулся в лабораторию и снова взялся за работу. В тот день мне предстояло делать вскрытие, и я освободился только в четыре пополудни. В регистратуре я без труда нашел историю болезни Сьюзэн Блэк и просмотрел ее, не сходя с места – благо тетрадочка была не очень толстая. Сьюзэн Блэк, двадцатилетняя первокурсница одного из бостонских колледжей, обратилась к доктору Ли с жалобой на нарушения менструального цикла. Незадолго до прихода к Арту она перенесла коревую краснуху, после чего у нее развилась хроническая усталость. В конце концов факультетский врач заподозрил мононуклеоз и осмотрел Сьюзэн. Примерно раз в 7 – 10 дней у нее случались небольшие кровотечения, нормального цикла не наблюдалось. Это продолжалось два месяца и сопровождалось упадком сил. Общее физическое состояние было более-менее в норме, если не считать легкого озноба. Анализы крови хорошие, разве что уровень гемоглобина низковат. Чтобы упорядочить цикл, доктор Ли назначил ей ПВ. Это было в 1956 году, до внедрения гормональной терапии. ПВ прошло нормально, никаких признаков опухоли или беременности выявлено не было. Сьюзэн наблюдали еще три месяца. Цикл полностью восстановился. Заурядный случай. Болезнь или нервное напряжение могут расстроить биологические часы женского организма и нарушить менструальный цикл. ПВ – это своего рода подводка часов. Я никак не мог уразуметь, почему Арт решил обратить мое внимание на эту больную. Просмотрев отчет патологоанатомов об анализах тканей, я увидел, что он подписан доктором Сандерсоном. Всего несколько строк: общий вид – норма, вид под микроскопом – норма. Я водворил историю болезни на место и вернулся в лабораторию, по-прежнему не понимая, в чем тут фокус. Малость послонялся по комнате, сделал несколько мелких работ и наконец засел за отчет о вскрытии. Ума не приложу, почему я вдруг вспомнил о предметном стекле. В Линкольновской больнице, как и в большинстве других, предметные стекла с мазками приобщают к историям болезни и хранят вечно. И если вдруг вас заинтересует образец, взятый двадцать или тридцать лет назад, вы всегда можете сходить и посмотреть его. Предметные стекла стоят в длинных ящиках вроде картотечных, под которые в нашей больнице отведено специальное помещение. Я нашел нужный ящик, а в нем – микроскопический препарат номер 1365. На ярлычке значился номер истории болезни, стояли инициалы доктора Сандерсона и еще две буквы – ПВ. Я взял предметное стекло с собой в лабораторию. Один из десяти микроскопов на длинном столе оказался свободным. Устроив препарат на предметном столике, я приник к окуляру. Мне хватило одного взгляда. Препарат представлял собой соскоб с внутренней стенки матки. Вполне нормальная ткань в профилеративной фазе. Но меня удивила тонировка. Препарат был окрашен формалинсодержащим реактивом, который дает ярко-синий или зеленый цвета. Такой краситель применялся нечасто, только если возникали какие-то затруднения с диагностикой. Обычно мы пользуемся гематоксилин-эозином, придающим препаратам розовый или лиловый оттенки. А если употреблен другой краситель, причины такого решения непременно излагаются в отчете патологоанатома. Однако доктор Сандерсон даже не упомянул об этом. Напрашивался очевидный вывод: предметное стекло подменили. Я посмотрел на ярлычок. Почерк, несомненно, принадлежал Сандерсону. Что же случилось? Ответы на этот вопрос не заставили себя ждать. Сандерсон мог забыть вписать в отчет сведения о необычном красителе. Мог заказать два среза, но сохранился только первый. Наконец, кто-то мог просто напутать. Но ни один из этих ответов не показался мне убедительным. Силясь разгадать головоломку и сгорая от нетерпения, я ждал, когда часы пробьют шесть. Наконец мы встретились с Артом на стоянке, и я сел в его машину. Арт предложил уехать куда-нибудь подальше от больницы, чтобы спокойно поговорить, и мы покатили. – Ну, читал историю болезни? – спросил Арт. – Да, – ответил я. – Весьма занятная писанина. – Срез смотрел? – Конечно. Это оригинал? – Ты хочешь знать, был ли он взят у Сьюзэн Блэк? Разумеется, нет. – Надо было действовать осторожнее. Ты прокололся с красителем и теперь можешь попасть в передрягу. Откуда этот препарат? Арт усмехнулся: – Из хранилища биологических образцов. Соскоб со здоровой матки. – Кто осуществил подмену? – Сандерсон. Мы тогда были новичками в этой игре. Сандерсону пришло в голову сунуть в ящик подложный препарат и описать его как подлинный. Теперь-то мы, конечно, действуем гораздо тоньше. Всякий раз, когда к Сандерсону попадает здоровый соскоб, он делает несколько лишних препаратов и хранит их про запас. – Ничего не понимаю, – признался я. – Ты хочешь сказать, что Сандерсон – твой пособник? – Ну да. Уже несколько лет. Сандерсон был умным, добрым и безукоризненно порядочным человеком. Я вконец растерялся. – Пойми, – продолжал Арт. – Эта история болезни – туфта от начала до конца. Да, верно, девчонке было двадцать лет, и она переболела краснухой. Цикл и правда нарушился, но причиной тому беременность. Залетела от футболиста, которого якобы любила и собиралась окрутить. Но ей хотелось сперва получить диплом, а ребенок стал бы обузой. Более того, во время первой трети беременности она умудрилась подхватить краснуху. Девица не блистала умом, однако ей достало смекалки сообразить, чем это чревато. Когда пришла ко мне, на ней лица не было. Как водится, малость потемнила, но потом выложила все как на духу и попросила прервать беременность. Я тогда только-только закончил стажировку и все еще смотрел на мир сквозь розовые очки, поэтому пришел в ужас. Но девица и впрямь попала в беду, не знала, как ей быть, и думала, что настал конец света. Полагаю, в каком-то смысле так оно и было: она уже видела себя недоучившейся матерью-одиночкой с уродцем на руках. Девчушка была славная, и мне стало жаль ее, но я все равно отказал. Сочувствие – сочувствием, а руки-то у меня связаны. Так я ей и сказал. Тогда она спросила, опасная ли это штука – аборт. Поначалу я подумал, что девчонка замыслила сделать его подпольно, и ответил: да, опасная. А она сказала, что знает парня в Северном районе, который все уладит за две сотни долларов. Он, мол, санитар в госпитале морской пехоты или что-то в этом роде. И, если парень согласится, она пойдет к нему. С тем и была такова. – Арт вздохнул и покачал головой. – В тот вечер я вернулся домой в препоганейшем настроении. Я возненавидел эту девицу. Своим приходом ко мне она поставила под угрозу и мою практику, и всю расписанную по пунктам будущую жизнь. Да еще пыталась надавить на меня. Я не спал всю ночь. Лежал и думал. Представлял себе, как эта девица входит в вонючую каморку, где ее ждет вороватый сопляк, который наверняка способен покалечить, а то и убить. Я думал о своей жене и нашем годовалом малыше, о том, что есть способ уладить дело ко всеобщему удовлетворению. Вспоминал девчонок, которых видел, когда был интерном. Как они приползали в больницу в три часа утра, истекая кровью и слизью после таких вот любительских абортов. И, не буду врать, вспоминал, как тяжко мне приходилось в студенчестве. Однажды мы с Бетти шесть недель ждали ее менструации. Вот уж пришлось попотеть. Я-то знал, что залететь можно и дуриком. Так почему аборт должен считаться преступлением? Я молча курил, слушая его. – Короче, встал я среди ночи и принялся пить кофе, глядя в стену. После шести чашек решил, что закон несправедлив. Врач может корчить из себя господа бога просто по глупости. Мало ли таких? Но в данном случае речь шла о благом деле. Я встретил попавшего в беду пациента и отказался помочь, хотя имел такую возможность. Вот что меня волновало: я не стал лечить человека. Это все равно что отказать страждущему в уколе пенициллина. Так же жестоко и так же глупо. Наутро я отправился к Сандерсону, зная, что он придерживается весьма либеральной точки зрения на множество вещей и явлений. Объяснил ему, что к чему, и сказал, что хочу назначить ПВ. Сандерсон обещал лично провести патоисследование и сдержал слово. Так все и началось. – И с тех пор ты делаешь аборты? – Да. Когда считаю, что это оправданно, – ответил Арт. Мы поехали в бар в Северном районе. Это было недорогое заведение, битком набитое итальянскими и немецкими работягами. Арту хотелось выговориться. На него вроде как нашел исповедальный стих. – Я часто думаю, – рассуждал он, – что стало бы с медициной, если бы в Америке возобладала идеология приверженцев христианской науки. В прошлом это не имело бы большого значения, коль скоро врачевание тогда было примитивным и мало кому помогало. Но давай представим себе, что христианская наука стала влиятельной силой в эпоху пенициллина и антибиотиков. Допустим, появились общественные объединения, всячески препятствующие применению этих лекарств. Допустим, в таком обществе живут больные люди, которые знают, что их недуг несмертелен и существует нехитрое снадобье, способное принести исцеление. Значит, возникнет огромный черный рынок таких снадобий, верно? Значит, люди будут колоться в домашних условиях и умирать от передозировок или недоброкачественных контрабандных лекарств, так? Значит, воцарится ад кромешный. – Я улавливаю аналогию, – ответил я. – Но она меня не убеждает. – Послушай! – пылко продолжал мой друг. – Нравственность должна поспевать за технологией. Когда человеку предлагается выбор: сохранить нравственность и лишиться жизни, или наоборот, он наверняка предпочтет остаться на этом свете. Наши современники знают, что аборт уже давно превратился в простую и безопасную операцию, которая к тому же избавляет от многих бед и возвращает радость жизни. Это им и нужно. Этого они и требуют. И получают желаемое. Не мытьем, так катаньем. Богатые отправляются в Японию или Пуэрто-Рико, бедные идут к санитару из госпиталя морской пехоты. Так или иначе, но они своего добиваются. – Арт, – с нажимом произнес я, – аборты запрещены законом. Он улыбнулся: – А мне и невдомек, что ты так чтишь закон. Ага. Он решил напомнить мне о зигзаге моей карьеры. После колледжа я поступил в школу правоведения и полтора года валял там дурака, пока не понял, что это не лучшее из поприщ. Тогда-то мне и захотелось попытать счастья в медицине. А в промежутке я успел немного послужить в армии. – Дело не в этом, – ответил я. – Если тебя поймают, то лишат диплома и упрячут в тюрьму. Сам знаешь. – Я делаю то, что должен делать. – Не будь ослом. – Я убежден, что поступаю правильно. Я взглянул на Арта и понял, что он говорит на полном серьезе. А со временем и сам убедился, что в некоторых случаях аборт самый гуманный выход из положения. И пошло-поехало. Арт оперировал, а мы с доктором Сандерсоном прикрывали его по линии патологоанатомического отделения. Мы действовали так ловко, что обвели вокруг пальца даже членов комиссии. Иначе было нельзя: в нашей больнице в комиссию входили все заведующие отделениями и еще шестеро врачей, которые избирались на определенный срок. Средний возраст комиссии составлял 61 год, и не менее трети ее членов были католиками. Разумеется, сохранить полную тайну не удалось. Многие молодые врачи знали, чем занимается Арт, и большинство одобряли его действия. Он всесторонне обдумывал каждый случай и никогда не принимал опрометчивых решений. Кроме того, почти все эти врачи и сами хотели бы делать аборты, но им не хватало смелости. Только несколько человек искренне осуждали Арта и, вероятно, испытывали соблазн настучать на него. Засранцы вроде Уиппла и Глюка, чьи «религиозные убеждения» начисто исключали сострадание и здравый смысл. Но у них кишка была тонка. Все эти Уипплы и Глюки довольно долго внушали мне опасения, но потом я перестал обращать на них внимание и больше не замечал неприязненных взглядов, поджатых губ и суровых мин. Возможно, это было ошибкой. Потому что Артур в беде, и если покатится его голова, то и Сандерсону головы не сносить. А значит, и мне тоже.* * *
Возле полицейского участка не нашлось ни одного свободного пятачка, чтобы приткнуть машину. После долгих поисков я наконец заметил какую-то стоянку и, бросив на ней свой «Фольксваген», торопливо прошагал четыре квартала до кутузки. Мне не терпелось выяснить, как и почему Артур Ли угодил туда.2
Несколько лет назад, в бытность свою человеком армейским, я служил в военной полиции в Токио и многому там научился. В те времена в Токио мало кто благоволил к военным полицейским – шли последние дни оккупации, и наши мундиры и белые шлемы олицетворяли для японцев занудное крючкотворство комендатуры, а для американцев на Гинзе, нагрузившихся саке (или виски, если они могли себе это позволить), мы были живым воплощением сводящих с ума ограничений и тягот армейской жизни. Поэтому нас задирал каждый встречный-поперечный, и мои товарищи не раз попадали в передряги. Одному высадили ножом глаз, другого и вовсе убили. Разумеется, мы были вооружены. Помню, как нам впервые выдали пистолеты, и капитан со здоровенным носом сказал: «Ну вот, вооружились, а теперь примите мой совет. Никогда не пускайте оружие в ход. Застрелите какого-нибудь пьяного дебошира, пусть даже в целях самообороны, а потом окажется, что его дядюшка конгрессмен или генерал. Держите пушки на виду, но не доставайте их из кобуры. Все, точка». А еще нас призывали быть понаглее. И мы, как все легавые, быстро освоили науку добиваться своего при помощи блефа. Эта наука очень пригодилась мне сейчас, когда я стоял лицом к лицу с угрюмым сержантом, дежурным по участку на Чарльз-стрит. Сержант смотрел на меня так, словно с удовольствием проломил бы мне череп. – Ну, в чем дело? – Я пришел повидать доктора Ли, – сказал я. Сержант ухмыльнулся: – Что, влип ваш косоглазый хмырь? Какая жалость. – Я пришел повидать доктора Ли, – повторил я. – Нельзя. – Он снова уставился на стол и принялся сердито ворошить бумаги. – Не соблаговолите ли объяснить, почему? – Нет, – отрезал сержант, – не соблаговолю. Я достал записную книжку и ручку: – Будьте любезны сообщить мне номер вашего жетона. – Что, больно умный? Бросьте. Никаких свиданий. – Закон обязывает вас назвать номер жетона по первому требованию. – Хороший закон. Я посмотрел на грудь сержанта и сделал вид, будто строчу в блокноте. Потом повернулся и зашагал к выходу. – Прогуляться решили? – небрежно поинтересовался сержант. – Да. Возле крыльца есть телефонная будка. – Ну и что? – Просто жалко потраченных усилий. Готов спорить, что ваша жена провозилась не один час, пришивая эти лычки. А снять их можно за десять секунд. Спорол бритвой, и все дела. И мундир останется целехонек. Сержант тяжело поднялся со стула: – По какому делу вы пришли? – Повидать доктора Ли. Он смерил меня долгим взглядом. Сержант не знал, смогу ли я насолить ему, но понимал, что его положение не так уж и незыблемо. – Вы его поверенный? – Правильно мыслите. – Господи, так бы сразу и сказали. – Сержант извлек из ящика стола связку ключей. – Пошли. – Он улыбнулся, но глаза его смотрели все так же злобно. Я последовал за дежурным. Пока мы шли по коридору, он молчал, разве что хмыкнул пару раз, потом бросил через плечо: – Вы не можете пенять мне за бдительность. В конце концов, убийство есть убийство. – Полностью с вами согласен, – ответил я.* * *
Арт сидел в довольно сносной камере, чистой и не очень вонючей. Бостонские застенки едва ли не лучшие в Америке. Иначе и быть не может, ведь в них сидело немало видных людей – мэры, чиновники, другие важные деятели. Если хотите, чтобы человек честно вел свою повторную избирательную кампанию, не сажайте его в убогую камеру. Вас просто не поймут, верно я говорю? Арт восседал на койке и разглядывал зажатую в пальцах сигарету. Пол был усеян окурками и засыпан пеплом. Заслышав наши шаги в коридоре, Арт поднял голову. – Джон! – У вас десять минут, – предупредил сержант. Я вошел в камеру. Дежурный запер дверь и привалился к решетке. – Спасибо, – сказал я. – Вы можете идти. Он злобно зыркнул на меня и вразвалочку побрел прочь, позвякивая ключами. – Как ты? – спросил я Арта, когда мы остались одни. – Да вроде ничего. Артур Ли невысок, щупл, опрятен и щеголеват. Родился он в Сан-Франциско, в большой семье, состоявшей едва ли не из одних врачей и правоведов. Предполагаю, что мать Арта – американка: он не очень похож на китайца. Кожа у него скорее оливковая, чем желтая, глазницы лишены вертикальных кожных складок, а волосы – светло-каштановые. Он очень непоседлив и непрерывно жестикулирует, что придает ему сходство с латиноамериканцем. Сейчас Арт был бледен и напряжен. Вскочив, он принялся мерить шагами камеру. Движения его были резки и порывисты. – Спасибо, что пришел, – сказал он. – Если спросят, я – представитель твоего поверенного. Под этой личиной я и проник сюда. – Я извлек из кармана записную книжку. – Ты звонил адвокату? – Нет еще. – Почему? – Не знаю, – он потер лоб и принялся массировать веки. – В голове все смешалось. Это какая-то бессмыслица. – Как зовут твоего поверенного? Арт назвал имя, и я занес его в книжку. Адвокат был хороший. Вероятно, Арт понимал, что рано или поздно ему понадобится защита. – Хорошо, я ему позвоню. А теперь рассказывай. – Меня арестовали по обвинению в убийстве. – Это я уже понял. Почему ты позвонил мне? – Потому что ты все об этом знаешь. – Об убийстве? Ничего я не знаю. – Ты учился на законника. – Всего год, и это было десять лет назад. Я еле-еле сдал экзамены за семестр и уже ничего не помню. – Джон, – сказал Арт, – в этом деле медицины не меньше, чем юриспруденции. Мне необходима твоя помощь. – Тогда рассказывай все по порядку. – Я этого не делал, Джон. Клянусь, я эту девицу и пальцем не тронул. Он вышагивал все быстрее и быстрее. Я схватил его за локоть и остановил: – Сядь и расскажи все с толком. Очень медленно. Арт тряхнул головой, загасил сигарету и тут же закурил новую. – Меня взяли нынче утром прямо из дома, – начал он. – Часов в семь. Привезли сюда и принялись допрашивать. Сперва сказали, что для проформы. Не знаю уж, что сие означает. А потом начали наседать. – Сколько их было? – Двое. Иногда приходил третий. – Тебе грубили? Слепили лампой? Били по щекам? – Нет, ничего такого. – Они сказали, что ты можешь позвонить адвокату? – Да, но не сразу, а только после того, как зачитали мои конституционные права. – Он улыбнулся своей горькой насмешливой улыбкой. – Поначалу допрос был формальный, и мне не пришло в голову кому-то звонить – ведь я не сделал ничего плохого. Они впервые упомянули о девушке только через час после начала разговора. – Что за девушка? – Карен Рэнделл. – Ты не… Что? Та самая Карен? Арт кивнул: – Да, она. Дочь Джей Ди Рэнделла. – Господи. – Сперва они спросили, что я о ней знаю и приходила ли она ко мне на прием. Я ответил, что неделю назад она обратилась за консультацией. Жаловалась на отсутствие месячных. – В течение какого времени? – Четыре месяца. – Ты сообщил им эти сведения? – Нет, они не спрашивали. – Хорошо. – Они подробно расспросили меня о том, как прошел осмотр. Интересовались, были ли у нее другие жалобы, как она вела себя… Я ничего не сказал, сославшись на доверительные отношения врача и больного. Тогда они зашли с другого боку и спросили, где я был вчера вечером. Я ответил, что делал обход в больнице, а потом побродил по парку. Им хотелось знать, возвращался ли я ксебе в кабинет. Я сказал, что нет. Тогда они спросили, встретил ли я кого-нибудь в парке. Я ответил: не помню. Знакомых уж точно не встретил. Арт глубоко затянулся сигаретой. У него дрожали руки. – И тогда они принялись мурыжить меня. Уверен ли я, что не возвращался в кабинет? Чем я занимался после обхода? Действительно ли не видел Карен с прошлой недели? Я все никак не мог взять в толк, к чему эти вопросы. – Ну и к чему же? – В четыре часа утра мать Карен Рэнделл привезла ее в отделение неотложной помощи Мемориальной больницы. Карен истекала кровью и была в геморрагическом шоке. Не знаю, какие меры приняли врачи, только она умерла. И полиция думает, что вчера вечером я сделал ей аборт. Я нахмурился. Все это не имело ни малейшего смысла. – Почему они так уверены в этом? – Не знаю. Я спрашивал, но они не говорят. Может, девчонка была в бреду и произнесла мое имя. Я покачал головой. – Нет, Арт. Полицейские боятся неоправданного ареста как чумы. Если они не смогут доказать обвинение, черт-те сколько людей останутся без работы. Ты – уважаемый профессионал, а не какой-нибудь забулдыга без друзей и без цента за душой. Ты можешь позволить себе нанять хорошего защитника, и они это знают. И если у легавых хватило духу арестовать тебя, значит, они думают, что дело – верняк. Арт сердито взмахнул рукой: – А может, они просто дураки. – Дураки-то дураки, но не до такой степени, – возразил я. – Как бы там ни было, я понятия не имею, что за улики они собрали. – Ты должен это знать. – Но не знаю. – Арт снова принялся вышагивать по камере. – Ума не приложу. Я смотрел на него и гадал, когда лучше задать главный вопрос. Рано или поздно придется. Арт перехватил мой взгляд. – Нет, – сказал он. – Что – нет? – Я этого не делал, и хватит на меня таращиться. – Арт уселся и забарабанил пальцами по койке. – Господи, как же хочется выпить. – Забудь об этом. – Ой, ради бога… – Ты пьешь только по праздникам и очень умеренно, – напомнил я ему. – Меня будут судить за характер и привычки или… – Тебя вообще не будут судить, если ты сам этого не пожелаешь. Арт фыркнул. – Расскажи мне о Карен, – попросил я. – Рассказывать почти нечего. Она пришла и попросила сделать аборт, но я отказался, потому что было поздно – четыре месяца. Я объяснил, почему не могу ей помочь: слишком большой срок и прервать беременность можно только чревосечением. – И она смирилась? – Вроде да. – Что ты написал в истории болезни? – Ничего. Я не завел карточку. Я вздохнул: – Это может выйти тебе боком. Почему ты так поступил? – Потому что она не была моей пациенткой и не нуждалась в лечении. Я знал, что больше никогда не увижу ее, вот и не стал разводить писанину. – И как ты собираешься объяснить это полицейским? – Слушай, – вспылил Арт, – кабы я знал, что по милости этой бабы попаду за решетку, то и вел бы себя иначе. Я закурил сигарету и откинулся назад, почувствовав затылком холод каменной стены. Мне уже стало ясно, что Арт попал в очень незавидное положение, и даже мелочи, которые при других обстоятельствах показались бы сущим пустяком, сейчас приобретали огромное значение. – Кто направил ее к тебе? – Карен? Наверное, Питер. – Питер Рэнделл? – Ну да. Он был ее лечащим врачом. – Так ты даже не спросил? Это было совсем не в духе Арта. – Нет. Она пришла под конец рабочего дня, и я был уставший. К тому же она сразу взяла быка за рога. Чертовски прямолинейная девица, никаких тебе хождений вокруг да около. Выслушав Карен, я подумал, что ее прислал Питер, в надежде, что я все растолкую. Ведь делать аборт, вне всякого сомнения, было уже поздно. – Почему ты так подумал? Арт передернул плечами. – Подумал, и все. Галиматья какая-то. Арт наверняка темнил. – А других дам из семейства Рэнделл к тебе не направляли? – Ты о чем это? – Отвечай. – По-моему, это не имеет отношения к делу, – отрезал он. – Как знать. – Уверяю тебя. Я вздохнул и запыхтел сигаретой. При желании Арт мог быть чертовски упрям. – Ладно, – сказал я наконец. – Тогда расскажи мне о девушке. – Что ты хочешь знать? – Ты был с ней знаком? – Нет. – Случалось ли тебе помогать ее подружкам? – Нет. – Ты уверен? – О, черт! Как я могу быть уверен? Но вряд ли: ей было всего восемнадцать лет. – Понятно. Вероятно, Арт был прав. Я знал, что он оперировал только замужних женщин лет тридцати и не связывался с молоденькими, разве что в исключительных случаях. Иметь дело со зрелыми матронами было гораздо безопаснее. Они мыслили более трезво и умели держать язык за зубами. Но я знал и другое: последнее время он стал делать больше абортов совсем юным пациенткам. Арт называл эти операции «выскабливанием соплей» и говорил, что помогать только замужним нельзя. Это, мол, дискриминация подростков. Разумеется, он шутил, но в каждой шутке… – Как она выглядела, когда пришла к тебе? – спросил я. – Ты можешь описать ее? – Славная была девушка. Хорошенькая, не дура, не плакса. Очень честная. Пришла, села, сложила руки на коленях и рассказала все как есть. Сыпала медицинскими терминами. «Аменорея» и прочее. Наверное, нахваталась от своей семейки. – Она нервничала? – Да, но ведь они все нервничают. Поэтому чертовски трудно проводить дифференциальную диагностику. Действительно, при отсутствии менструаций, особенно у молодых девушек, надо делать существенную поправку на состояние их нервной системы. Задержки и другие нарушения цикла часто возникают по причинам психологического свойства. – Это на пятом-то месяце? – В придачу она прибавила в весе. Пятнадцать фунтов. – Маловато для точного диагноза. – Но достаточно для подозрения. – Ты ее осматривал? – Нет. Я предложил, она отказалась. Девица пришла делать аборт. Я сказал: нет, и она откланялась. – Карен говорила о своих планах? – Да, – ответил Арт. – Пожала плечами и сказала: ну что ж, придется сообщить предкам и обзавестись потомком. – И ты решил, что она не станет обращаться к кому-нибудь другому? – Вот именно. Девушка казалась такой умной и /смышленой. И, похоже, поняла, в каком она положении. В таких случаях я всегда стараюсь объяснить женщине, что безопасный аборт невозможен и ей придется свыкнуться с мыслью о грядущем материнстве. – По-видимому, Карен передумала. Интересно, почему? Арт усмехнулся: – Ты когда-нибудь видел ее родителей? – Нет, – ответил я и тотчас юркнул в приоткрывшуюся лазейку: – А ты? Но Арта так просто не проведешь. Он одарил меня вялой улыбкой умного и проницательного человека, отдающего дань чужой сообразительности, и сказал: – Нет, никогда. Но наслышан о них. – И чего же ты наслышан? В этот миг вернулся сержант и с лязгом вставил ключ в замок. – Время, – объявил он. – Еще пять минут, – попросил я. – Время! – Ты говорил с Бетти? – спросил Арт. – Да. Все хорошо. Я позвоню ей и скажу, что ты жив-здоров. – Она волнуется. – Джудит побудет с ней. Все утрясется. Арт грустно улыбнулся: – Извини за причиненное беспокойство. – Никакого беспокойства, – я взглянул на стоявшего в дверях сержанта. – У них нет оснований задерживать тебя. К полудню ты выйдешь отсюда. Сержант сплюнул на пол. Я пожал Арту руку и спросил: – Кстати, где тело? – Наверное, в Мемориалке. Или его уже увезли в городскую. – Я выясню. Не волнуйся ни о чем. Я вышел из камеры, и сержант запер дверь. В коридоре он не проронил ни слова, но, когда мы вошли в дежурку, сказал: – Вас хочет видеть капитан. – Хорошо. – Ему не терпится малость поточить лясы. – Что ж, ведите меня к нему, – ответил я.3
Табличка на двери сообщала: «Отдел по расследованию убийств», а под ней на картонке печатными буквами было выведено: «Капитан Питерсон». Капитан оказался крепким коротышкой с седыми волосами, подстриженными под «ежик», движения его были проворными и точными. Когда Питерсон обошел вокруг стола, чтобы приветствовать меня, я заметил, что он хромает на правую ногу. Он даже не пытался скрыть этот изъян, а, напротив, подчеркивал его, громко шаркая носком по полу. Солдаты и легавые обычно гордятся своими увечьями. Нетрудно было догадаться, что Питерсон пострадал при исполнении служебного долга. Я попробовал угадать, что с ним стряслось. Скорее всего, нарвался на пулю: ножевое ранение в голень – большая редкость. Хозяин кабинета протянул мне руку и сказал: – Я капитан Питерсон. – Джон Берри. Рукопожатие было радушным, но глаза капитана смотрели холодно и пытливо. Он указал мне на кресло. – Сержант говорит, что прежде не видел вас здесь, вот я и решил познакомиться. Мы знаем почти всех бостонских защитников по уголовным делам. – Вы хотите сказать – судебных защитников? – Разумеется, – покладисто ответил Питерсон. – Конечно, судебных. Он выжидательно уставился на меня. Я молчал. Наконец капитан спросил: – Из какой вы фирмы? – Не понимаю, почему вы приняли меня за юриста, – ответил я. – Сроду им не был. Капитан прикинулся удивленным: – Но у сержанта сложилось иное впечатление. Вы представились ему как адвокат. – Да неужели? – Вот именно. – Питерсон уперся ладонями в стол. – Кто вам это сказал? – Сержант. – Значит, он что-то напутал. Капитан откинулся в кресле и одарил меня любезной улыбкой, словно говоря: «Ладно, ладно, не будем суетиться по пустякам». – Знай мы, что вы не адвокат, нипочем не разрешили бы вам свидание с Ли. – Вероятно. Только никто не поинтересовался моим именем и родом занятий, никто не просил меня расписаться в книге посетителей. – Полагаю, сержант был сбит с толку. – Вполне оправданное предположение, если вспомнить, какой умница ваш сержант. На лице капитана заиграла дурацкая улыбочка. Мне был знаком этот тип людей. Удачливый легавый, знавший, когда надо возмутиться, а когда разумнее проглотить обиду. Искусный дипломат, вежливый блюститель закона. Но лишь до тех пор, пока не почувствует, что противник ломается. – Ну? – буркнул он после долгого молчания. – Я работаю вместе с доктором Ли, – сообщил я ему. Если он и удивился, то виду не подал. – Тоже врач? – Совершенно верно. – У вас, лекарей, определенно существует круговая порука, – не переставая улыбаться, изрек капитан. Вероятно, за последние две минуты он улыбался больше, чем за два предшествующих года. – Не сказал бы, – возразил я. Улыбка начала таять. Наверное, с непривычки у капитана устали лицевые мышцы. – Если вы и впрямь врач, – проговорил Питерсон, – мой вам совет: держитесь подальше от этого Ли. Шумиха угробит вашу практику. – Какая шумиха? – Суд и прочее. – А что, будет суд? – Разумеется, – ответил Питерсон. – И громкий, так что вашей практике, вероятно, не поздоровится. – У меня нет практики, – сообщил я ему. – Наукой занимаетесь? – Нет, – ответил я. – Трупы вскрываю. Наконец-то его проняло. Питерсон привстал со стула, но тотчас опомнился и снова сел. – Трупы, – эхом повторил он. – Совершенно верно. Работаю в больницах, делаю всякие анализы. Капитан надолго умолк, нахмурился, почесал тыльную сторону ладони и оглядел свой стол. Наконец он сказал: – Не знаю, что вы пытаетесь доказать, доктор, но, как бы там ни было, мы вполне можем обойтись без вашей помощи. А Ли влип слишком серьезно, чтобы… – Это еще надо доказать. Питерсон покачал головой: – Вы и сами знаете, что не правы. – Не уверен. – Известно ли вам, на какую сумму может подать иск врач за необоснованный арест? – На миллион долларов, – ответил я. – Полмиллиона. Но это не так уж важно: итог один. – Полагаете, у вас есть верное дело? – Есть, – Питерсон снова осклабился. – Конечно, доктор Ли может позвать вас в свидетели, это ясно. И вы можете наговорить сколько угодно громких слов, чтобы обдурить присяжных и произвести на них впечатление своими высоконаучными выкладками. Но вам никуда не деться от главного факта. – Что же это за факт? – Нынче утром в бостонской Мемориальной больнице истекла кровью и умерла девушка. И причиной тому – подпольный аборт. Вот такой факт – простой и очевидный. – И вы думаете, что аборт сделал доктор Ли? – У нас имеются кое-какие улики, – вкрадчиво проговорил Питерсон. – Надеюсь, они достаточно убедительны, – сказал я. – Доктор Ли – известный и уважаемый… – Послушайте, – оборвал меня капитан, впервые выказав раздражение. – По-вашему, эта девушка была десятидолларовой шлюхой? Нет, она была хорошей дочерью почтенных родителей. Чертовски порядочной, из замечательной семьи. Молодая, красивая, добрая. И ее зарезали. Причем не какая-нибудь повитуха из Роксбери или шарлатан из Северного района. У нее достало ума не обращаться к ним. Да и денег было достаточно. – Почему вы считаете, что аборт сделал доктор Ли? – Не вашего ума дело. Я передернул плечами. – Поверенный доктора Ли задаст вам тот же вопрос. Это будет его ума дело. И если вы не сможете ответить… – Сможем. Я молчал. Мне стало любопытно, захотелось узнать, действительно ли Питерсон такой уж хороший дипломат. Он не должен говорить мне больше ни слова. Он не был обязан сообщать мне даже то, что уже сообщил. Если он снова откроет рот, это будет ошибкой. Питерсон открыл рот. – У нас есть свидетель, который слышал, как девушка обвиняла доктора Ли. – Девушку привезли в больницу в состоянии шока, она бредила и теряла сознание. Что бы она там ни бормотала, это – слабая улика. – Она еще не была в шоке, когда сказала это. – Кому сказала? – Своей матери, – с довольной улыбкой ответил Питерсон. – По дороге в больницу. И мать готова присягнуть в этом.4
Я попытался последовать примеру Питерсона и сохранить невозмутимое выражение лица. К счастью, врачи поднаторели в этом искусстве. Ни в коем случае нельзя выказывать изумление, если пациент сообщает вам, что совокупляется с женой десять раз за ночь или видит кошмары, в которых режет ножом собственных детей. Или ежедневно выпивает галлон водки. Врач должен казаться больному загадочной личностью, а для этого ему необходимо уметь ничему не удивляться. – Ага, понятно, – равнодушно бросил я. Питерсон кивнул: – Как видите, свидетель вполне надежный. Взрослая уравновешенная женщина, рассудительная и очень миловидная. Она произведет прекрасное впечатление на присяжных. – Возможно. – Ну а теперь – откровенность за откровенность, – предложил Питерсон. – Может, расскажете, почему вас так интересует доктор Ли? – Никаких особых причин. Он мой друг, вот и все. – Он позвонил вам раньше, чем своему поверенному. – Задержанный имеет право на два телефонных звонка. – Да, – согласился Питерсон. – Но большинство задержанных предпочитают звонить адвокатам и женам. – Доктор Ли хотел поговорить со мной. – Но почему именно с вами? – Я когда-то учился на юриста, – объяснил я. – И к тому же имею медицинское образование. – У вас есть степень бакалавра права? – Нет. Питерсон провел пальцами по кромке стола. – Кажется, я ничего не понимаю. – По-моему, это не имеет значения. – А может, вы тоже причастны к этому делу? – Чем черт не шутит. – Это значит – да? – Это значит – чем черт не шутит. Несколько секунд он молча разглядывал меня. – Вы очень несговорчивы, доктор Берри. – Скорее недоверчив. – Если так, почему же вы убеждены в невиновности доктора Ли? – Я не судебный защитник. – Знаете что, – сказал мне Питерсон. – Любой может дать маху, даже врач. Выйдя на улицу и нырнув в октябрьскую изморось, я решил, что сейчас не время бросать курить. Разговор с Питерсоном доконал меня, и я выкурил две сигареты, пока шагал в аптеку за новой пачкой. Я думал, что этот легавый окажется очередным безмозглым грубияном, но не тут-то было. Если он сказал мне правду, значит, полиции действительно удастся состряпать дело. Оно, конечно, может развалиться, но в отставку капитана уж точно не отправят. Сейчас он был в незавидном положении. Арестовав доктора Ли, капитан рисковал своим креслом. С другой стороны, воздержаться от ареста, имея столь веские улики, тоже опасно. Питерсон принял решение, потому что был вынужден сделать это. И теперь будет стоять на своем, пока не исчерпает все возможности. К тому же капитан уже заготовил себе пути отхода и в случае чего сможет свалить вину на миссис Рэнделл. Прибегнуть к излюбленной тактике хирургов и терапевтов, получившей в их среде кодовое наименование ЭМР – «это моя работа». Если, к примеру, у больного лихорадка и лейкоцитоз, да еще боли в правой нижней части живота, то самый вероятный диагноз – аппендицит. Хирург вскрывает брюшную полость и видит, что аппендикс в порядке. Тем не менее, если его решение не было скоропалительным, операция считается оправданной, поскольку все симптомы указывали на аппендицит, а промедление могло привести к смерти пациента. Так же и Питерсон: он может действовать на основании собранных улик, и неважно, прав он или нет. С этой точки зрения позиции капитана неуязвимы. Если Арта осудят, Питерсон не получит медали. А если оправдают, капитана защитит удобная формула: «Это моя работа». Я вошел в аптеку, купил две пачки сигарет и позвонил в пару мест из автомата. Первым делом я связался с лабораторией и сказал, что сегодня уже не вернусь на работу. Потом позвонил Джудит и попросил ее посидеть с Бетти. Она поинтересовалась, виделся ли я с Артом и все ли в порядке. Я ответил, что да, виделся, и его выпустят через час или около того. Обычно я ничего не скрываю от жены. Ну разве что какие-нибудь мелочи. Например, чем занимался Камерон Джексон на съезде американского хирургического общества несколько лет назад. Это могло расстроить Джудит, она наверняка стала бы переживать за жену Камерона. Прошлой весной Джексоны все-таки развелись, и Джудит была сама не своя. Такие разводы у нас называют «разводами по-эскулапски», и обычно они не отягощены условностями. Камерон – прекрасный ортопед с обширной практикой – начал пропускать домашние трапезы и безвылазно сидел в больнице. Вскоре его жене это надоело. Сначала она возненавидела ортопедию как отрасль медицины, а потом и самого Камерона. Ей достались оба ребенка и алименты, триста долларов в неделю. Но блаженства она не обрела. Потому что ей был нужен Камерон, только без медицины. Камерон тоже не лучится счастьем. На прошлой неделе я виделся с ним, и он туманно намекнул, что хочет жениться на медсестре, с которой недавно познакомился. Он знал, что не сможет избежать пересудов, но думал: «По крайней мере, уж эта, новая, меня поймет». Это было начертано у него на лице. Я часто вспоминаю Камерона Джексона и еще десяток знакомых мне врачей, так же беззаветно преданных делу. Обычно я думаю о них поздними вечерами, когда задерживаюсь в лаборатории и работы столько, что я даже не могу позвонить домой и предупредить об опоздании. Мы с Артом однажды обсуждали эту тему, и последнее слово осталось за моим другом, который с присущим ему цинизмом заявил: «Теперь я начинаю понимать священников с их безбрачием». Брак самого Арта был почти удушающе прочен. Полагаю, потому что Арт – китаец, хотя, конечно, дело не только в этом. Супруги Ли – люди просвещенные, не очень чтут традиции, но и не полностью свободны от них. Таково, во всяком случае, мое мнение. Арт постоянно испытывает чувство вины оттого, что проводит слишком мало времени в кругу семьи, и буквально заваливает своих потомков дарами. Они ужасно избалованы, но Арт обожает их, и когда начинает рассказывать о своих чадах, остановить его бывает трудно. Его отношение к жене несколько сложнее и менее однозначно. Иногда Арту хочется, чтобы она увивалась вокруг него, как верная собачонка. Порой и она хочет того же. Но не всегда. Зачастую Бетти ведет себя очень независимо. Бетти Ли – одна из красивейших женщин, которых я знаю. Она стройна, грациозна и мила в обращении. Рядом с ней Джудит кажется грузной, крикливой и едва ли не мужеподобной. Джудит и я женаты уже восемь лет. Мы познакомились, когда я учился в медицинской школе, а Джудит была на последнем курсе колледжа Смита. Она выросла на ферме в Вермонте и, подобно многим красивым женщинам, не слишком умна. Позвонив ей, я сказал: – Присмотри за Бетти. – Хорошо. – Успокой ее. – Хорошо. – И не подпускай к ней газетчиков. – А они придут? – Не знаю. Но если нагрянут, гони их прочь. Джудит сказала, что так и сделает, и положила трубку. Я тотчас позвонил Джорджу Брэдфорду, поверенному Арта. Джордж был толковым правоведом и знал нужных людей. Он возглавлял юридическую фирму «Брэдфорд, Стоун и Уитлоу». Его не оказалось в конторе, и мне пришлось оставить сообщение. Наконец я позвонил Льюису Карру, профессору клинической медицины из бостонской Мемориальной больницы. В регистратуре не сразу нашли его, а когда отыскали, Льюис, по своему обыкновению, резко буркнул в трубку: – Карр у телефона. – Лью, это Джон Берри. – Привет, Джон, что у тебя на уме? В этом был весь Карр. Большинство врачей соблюдают некий ритуал телефонного общения: сначала – вопрос о самочувствии, потом – о работе и, наконец, о семье. Но Льюис не придерживался заведенного порядка. И не только в телефонных разговорах. – Я звоню насчет Карен Рэнделл. – А что такое? – Его голос зазвучал настороженно. Похоже, в Мемориалке не было охотников обсуждать эту тему. – Расскажи все, что знаешь о ней. Может, слышал что-нибудь? – Понимаешь, Джон, ее папаша – большая шишка. Поэтому я знаю все и не знаю ничего. Кто интересуется ею? – Я. – Лично ты? – Вот именно. – С какой стати? – Я дружен с Артом Ли. – Так его замели? Я слышал об этом, но не поверил. Мне всегда казалось, что Ли слишком умен, чтобы… – Лью, что произошло вчера вечером? Карр вздохнул. – Господи, тут такое творится. Поганые дела. Амбулаторное отделение гудит как улей. – Что ты имеешь в виду? – Сейчас я не могу говорить об этом, – сказал Карр. – Лучше приезжай ко мне. – Хорошо, – ответил я. – Где тело? У вас? – Нет, в Городской. – Вскрытие уже было? – Понятия не имею. – Ладно, я загляну к тебе через несколько часов. Можно раздобыть ее историю болезни? – Сомневаюсь. Сейчас она у старика. – Хорошо, до встречи. Я повесил трубку, опустил в щель телефона еще один десятицентовик и позвонил в морг Городской больницы. Секретарша подтвердила, что тело у них. Секретаршу звали Элис, и она страдала гипотиреозом, поэтому голос ее звучал так, словно она проглотила контрабас. – Вскрытие уже было? – спросил я. – Вот-вот начнется. – Не могли бы они немного подождать? Я хотел бы присутствовать. – Едва ли это возможно, – протрубила Элис. – Тут какой-то непоседа из Мемориалки. Ему не терпится взяться за нож, так что поторопитесь. Я сказал, что уже выезжаю, и повесил трубку.5
Многие бостонцы свято верят, что в их городе можно получить лучшее в мире медицинское обслуживание. Эта точка зрения укоренилась в умах горожан так прочно, что почти никто не берется оспаривать ее. Зато вопрос о том, какая же из городских больниц лучше других, служит предметом нескончаемых и жарких дебатов. Главных претендентов на первое место в Бостоне три: Общая, Бригхэмская и Мемориальная больницы. Патриоты Мемориалки скажут вам, что Общая слишком большая, а Бригхэмская – слишком маленькая; Общая – чисто клиническая, и это плохо, а Бригхэмская строго научная, и это тоже плохо; в Общей пренебрегают хирургией и предпочитают лекарства, а в Бригхэмской – наоборот. И, наконец, вам торжественно заявят, что персонал Общей и Бригхэмской в подметки не годится врачам и медсестрам Мемориалки, в которой работают высокообразованные и умные люди. Но любой, кто от нечего делать расставляет бостонские больницы по ступенькам пьедестала, наверняка поместит Городскую где-то возле самого подножия. Я подъехал к ней, миновав здание торгового центра – самого внушительного строения в районе, который политиканы величают Новым Бостоном и который представляет собой лес небоскребов, приютивших гостиницы и магазины и разделенных небольшими площадями с фонтанами и обширными пустырями без фонтанов, придающими этим местам «современный облик». Городская больница стоит на расстоянии короткого, но волнующего пешего перехода от района «красных фонарей», далеко не нового и не современного на вид, но весьма оживленного и исполняющего свое предназначение так же исправно, как, скажем, стоматологическая поликлиника. Район «красных фонарей» расположен на краю негритянских трущоб Роксбери и соседствует с бостонским Сити. Пробираясь по нему и лавируя между притонами, я раздумывал о том, как же бесконечно далеко отсюда до вотчины Рэнделлов. Рэнделлы, разумеется, практикуют в Мемориалке. В Бостоне хорошо знают этот старинный род, в котором почти наверняка был хотя бы один скрюченный морской болезнью пилигрим, приплывший на «Мэйфлауере» и внесший свой вклад в генофонд семейства. Доподлинно известно, что Уилсон Рэнделл пал в бою на Маячном холме в 1776 году. Лекарская династия Рэнделлов существует уже несколько столетий. В отрезок времени, именуемый новейшей историей, это семейство облагодетельствовало общество целым сонмищем знаменитых врачей. В начале века виднейшим нейрохирургом страны считался Джошуа Рэнделл, который сыграл в развитии этой области медицины не менее важную роль, чем сам великий Кашинг. Джошуа был строгим догматиком. Во всяком случае, так гласило бытующее в среде врачей совершенно недостоверное предание о нем. Подобно большинству хирургов того времени, Джошуа Рэнделл заставлял своих стажеров дать обет безбрачия. Один из его ассистентов надул старика и женился. Через несколько месяцев Джошуа узнал об этом и созвал всех своих стажеров. Выстроив их в шеренгу, он сказал: «Доктор Джонс, будьте любезны сделать шаг вперед». Проштрафившийся врач, дрожа, вышел из строя, и Рэнделл заявил ему: «Насколько я понимаю, вы завели жену!» Причем произнес он это таким тоном, будто ставил диагноз. «Да, сэр», – ответил напуганный стажер. «Можете ли вы сказать что-нибудь в свое оправдание, прежде чем я уволю вас?» Молодой врач подумал с минуту и ответил: «Да, сэр. Я могу клятвенно обещать вам, что этого больше не повторится». Если верить преданию, этот ответ так развеселил Рэнделла, что в конце концов он сменил гнев на милость и оставил стажера в своей команде. Следующим знаменитым Рэнделлом стал Уинтроп, специалист по операциям на грудной клетке. Джей Ди Рэнделл, отец Карен, – кардиохирург, большой мастер вживлять искусственные сердечные клапаны. Мы с ним незнакомы, но пару раз я видел его. Это суровый муж патриархального обличья, с жесткими седыми волосами и начальственной повадкой. Стажеры, которые обучаются у Рэнделла, боятся и ненавидят его. Брат Джей Ди, Питер, был терапевтом и практиковал неподалеку от Общественного парка. Модный врач, весьма изысканный джентльмен и, вероятно, неплохой знаток своего дела. Впрочем, это лишь мое предположение. У Джей Ди есть сын, брат Карен, который учится в медицинской школе Гарварда. Год назад ходили слухи, что парня вот-вот отчислят, но потом все наладилось. В каком-нибудь другом городе и в другие времена такая приверженность юноши семейным традициям могла бы показаться странной, но только не в Бостоне. В семьях здешних состоятельных старожилов уже давно бытует убеждение, что на свете есть лишь два достойных внимания поприща – медицина и право. Ну, разве что еще преподавательская деятельность. Тоже весьма почетное занятие, если, конечно, вы – профессор Гарварда. Но Рэнделлов не интересовали ни преподавание, ни правоведение. Они были врачами, и каждый Рэнделл считал своим долгом получить медицинский диплом и поступить стажером в Мемориалку. И в медицинской школе, и в больнице Рэнделлам прежде делали поблажки, и начальство смотрело на их низкие оценки сквозь пальцы. Но с годами семейство полностью отработало этот аванс доверия. Попасть на лечение к одному из Рэнделлов считалось большой удачей. Вот, собственно, и все, что я знал об их клане. Они были богаты, принадлежали епископальной церкви, славились своим рьяным местечковым патриотизмом и пользовались всеобщим уважением и огромным влиянием. Что ж, теперь мне предстоит узнать о них побольше.* * *
За три квартала от больницы я проехал через Поле брани на углу Массачусетс-и Коламбус-авеню. По вечерам эти места кишат шлюхами, сводниками, наркоманами и торговцами зельем. А Полем брани этот квартал назвали, потому что отсюда в Городскую привозят огромное количество людей с ножевыми и огнестрельными ранениями, вот и создается впечатление, что здесь идет междоусобная война. Бостонская Городская больница – это исполинское нагромождение корпусов, которое занимают целых три квартала. В ней 1350 коек, занятых главным образом алкоголиками и иными отбросами общества. Почтенные врачи называют эту больницу бостонской клоакой, но на самом деле здесь очень хорошо учат и стажируют интернов. В Городской лежат такие пациенты, каких не найдешь ни в одной дорогой больнице. Взять, к примеру, цингу. В современной Америке этот недуг большая редкость. Чтобы цинга развилась, надо пять месяцев питаться как попало и не есть фруктов. Но такого почти не бывает, и в большинстве наших больниц случаи цинги встречаются не чаще чем раз в три года. А вот в бостонской Городской – шесть раз в год, преимущественно весной, в так называемый «цинготный сезон». Так же обстоят дела с чахоткой, третичным сифилисом, огнестрельными и ножевыми ранениями, увечьями, членовредительством и истощением. Со всеми этими напастями врачи Городской сталкиваются гораздо чаще, чем персонал любой другой бостонской больницы. И, как правило, недуг бывает более запущенным.* * *
Планировка Городской больницы напоминает лабиринт, сооруженный безумцем. Десять ее корпусов соединены бесчисленными наземными и подземными переходами, на всех углах висят громадные зеленые указатели, но проку от них мало, и заблудиться тут – пара пустяков. Торопливо шагая по коридору от здания к зданию, я вспоминал, как мучился тут в бытность мою стажером. В памяти оживали давно забытые мелочи – запахи дешевого стирального порошка, которым пользовались только здесь; бумажные мешки возле каждого рукомойника, один – для салфеток, другой – для резиновых перчаток, которые надевали перед обследованием прямой кишки. В целях экономии использованные перчатки не выбрасывали, а тщательно мыли и опять пускали в дело. Маленькие пластмассовые ярлычки с именами и черной, синей или красной каймой, в зависимости от должности владельца. Я проработал здесь всего год, но за это время провел несколько вскрытий по просьбе судебных медиков.* * *
По закону судебный следователь может потребовать провести вскрытие в четырех случаях, перечень которых любой стажер патологоанатомического отделения знает наизусть. Случай первый – насильственная смерть или кончина при странных обстоятельствах. Случай второй – смерть по пути в больницу. Случай третий – смерть в течение суток после прибытия в больницу. И, наконец, смерть больного, не имевшего постоянного лечащего врача. Во всех этих случаях вскрытие проводится в Городской больнице. Во многих городах США, включая Бостон, нет особого морга, подведомственного полиции. Наше управление судебно-медицинской экспертизы располагается на втором этаже корпуса Мэллори – патологоанатомического отделения Городской. В более-менее простых случаях трупы вскрывают стажеры-первогодки из той больницы, в которой умер пациент. Для новичка вскрытие по требованию судебного медика нередко чревато изрядной нервотрепкой. Допустим, к примеру, что вы не можете распознать отравление или смерть от удара током и боитесь упустить что-нибудь важное. В таком случае разрешать затруднение надо давно испытанным способом, известным многим поколениям стажеров: вскрывать как можно медленнее, делая подробнейшие записи и множество фотоснимков, и сохранять все образцы тканей жизненно важных органов, потому что суд может потребовать их повторного исследования. Разумеется, сохранение срезов – дорогостоящая процедура: нужны склянки, физиологические растворы, место в морозильниках. Но никто не ропщет: ведь вскрытие делается по просьбе полиции. Тем не менее, даже приняв все меры предосторожности, вы продолжаете волноваться, и на задворках сознания живет страх, порожденный жутковатой мыслью: а вдруг обвинение или защита потребуют предоставить какие-то важные сведения, какие-то улики в пользу одной из сторон? А вы не можете сделать это, потому что не учли всех обстоятельств, всех постоянных и переменных величин.* * *
В вестибюле корпуса Мэллори, прямо у входа, стоят два маленьких каменных сфинкса. Никто уже не помнит, зачем их там водрузили, но мне становится не по себе всякий раз, когда я вижу эти изваяния. Сфинксы в мертвецкой навевают мысли о Древнем Египте с его камерами для бальзамирования. Короче, в голову лезет всякая чепуха. Я поднялся на второй этаж перемолвиться словечком с Элис, которая пребывала в скверном расположении духа и ворчливо сообщила мне, что: а) вскрытие еще не начинали, потому что у них какая-то заминка; б) весь мир катится в тартарары; в) зимой ожидается эпидемия гриппа. После чего поинтересовалась, известно ли мне об этом. Я ответил, что известно, и спросил: – Кто вскрывает Карен Рэнделл? Элис сердито свела брови: – Прислали кого-то из Мемориалки. Если не ошибаюсь, его фамилия Хендрикс. Я удивился. Мне казалось, что Карен будет резать кто-нибудь из начальства. – Он уже там? – Угу, – буркнула Элис. Я зашагал по коридору к турникетам. Вдоль правой стены тянулись ряды морозильных камер с трупами, а слева висел огромный щит с надписью: «Вход только для персонала». На дощатых вращающихся дверях было начертано: «Вход» и «Выход». Я толкнул одну из них, протиснулся в прозекторскую и увидел в ее дальнем углу двоих мужчин, поглощенных беседой. Стены просторного помещения были выкрашены в казенный болотный цвет. Бетонный пол, низкий потолок, под которым шли трубы отопления. Дешево и сердито. Ровным рядком пять столов из нержавейки. Длина каждого – шесть футов, поверхность немного наклонная, по краю – желоб. По столам непрерывно течет вода, смывая кровь и крошечные ошметки тканей. В полупрозрачное окно вмонтирован громадный, фута три в размахе, вентилятор для вытяжки воздуха. Он уже был включен. Работал и маленький компрессор, нагнетавший в прозекторскую «свежий» ароматизированный воздух, насыщенный хвойным экстрактом, поэтому пахло здесь, как в сосновом бору. Сбоку к прозекторской примыкала раздевалка, где патологоанатомы облачались в зеленые халаты и повязывали фартуки. Вдоль стены стояли пять больших раковин, над самой дальней висела табличка: «Только для мытья рук». Остальные предназначались для очистки инструментов и извлеченных из тел органов. У другой стены громоздились шкафы, набитые перчатками, склянками для органов, бутылями с консервантами и реактивами. Там же хранился фотоаппарат. Если какой-то орган имел необычный вид, его снимали на пленку и только потом извлекали из трупа. Когда я вошел, двое собеседников умолкли и уставились на меня. Насколько я понял, они говорили о теле, лежавшем на самом дальнем столе. Я узнал одного из парней, интерна по имени Гаффен, с которым был шапочно знаком. Этот Гаффен слыл большим хитрецом и мерзавцем. Его собеседника я видел впервые. Наверное, это и был Хендрикс. – Привет, Джон! – воскликнул Гаффен. – Что вы тут позабыли? – Когда начнется вскрытие Карен Рэнделл? – Через минуту. Хотите переодеться? – Нет, спасибо, я просто посмотрю. Честно говоря, переодеться мне хотелось, но я понимал, что лучше этого не делать. Пока на мне обычный повседневный костюм, я остаюсь простым наблюдателем. Мне совсем не с руки быть или хотя бы считаться участником вскрытия. А то еще подумают, что я как-то повлиял на формулировку выводов. – Кажется, мы с вами незнакомы, – обратился я к Хендриксу. – Меня зовут Джон Берри. – Джек Хендрикс, – он улыбнулся, но не подал мне руку: Хендрикс был в перчатках и уже успел прикоснуться к лежавшему перед ним трупу. – Я тут показывал Хендриксу разные занятные штуковины, – подал голос Гаффен, кивком указывая на тело и отступая на шаг, чтобы я мог подойти и посмотреть. На столе лежал труп молодой негритянки, довольно смазливой. Но кто-то испортил ее красу, всадив три пули в грудь и живот. – Хендрикс безвылазно сидит в своей Мемориалке и еще не видел ничего подобного, – продолжал Гаффен. – Мы обсуждали происхождение вот этих отметин. – Он указал на несколько рваных ранок на предплечьях и голенях девушки. – Я думаю, это ссадины от колючей проволоки, – предположил Хендрикс. Гаффен желчно усмехнулся. – Колючая проволока… – эхом повторил он. Я промолчал. Я знал, что это за ранки. Но человек, не имеющий достаточного опыта, никогда не догадался бы, откуда они взялись. – Когда ее привезли? – спросил я. Гаффен покосился на Хендрикса и ответил: – В пять утра. Но смерть наступила где-то около полуночи. Это вам о чем-нибудь говорит? – спросил он Хендрикса. Тот покачал головой и закусил губу. Гаффен попросту издевался над парнем. Я подумал было, что надо вступиться за Хендрикса, но не стал: всех не защитишь. Медика хлебом не корми, дай только повергнуть в трепет младшего товарища. Эскулапы называют это «учением». И я, и Гаффен, и Хендрикс прекрасно понимали, что происходит. – Как, по-вашему, где был труп эти пять часов? – спросил Гаффен. – Не знаю, – с несчастным видом пробормотал Хендрикс. – Попробуйте угадать. – На кровати? – Черта с два! Обратите внимание на трупные пятна. Тело вообще не лежало, оно находилось в сидячем положении и с наклоном. Хендрикс снова взглянул на труп и в очередной раз покачал головой. – Ее нашли в сточной канаве, – продолжал Гаффен. – На Чарльстон-стрит, в двух кварталах от Поля брани. В сточной канаве. – О .. – Ну-с, теперь-то вы сможете определить происхождение этих штуковин? – спросил Гаффен. Хендрикс опять покачал головой. Это могло продолжаться до бесконечности, и Гаффен не преминул бы извлечь из своей забавы максимум удовольствия. Поэтому я откашлялся и сказал: – Вообще-то, Хендрикс, это крысиные укусы. Их ни с чем не спутаешь: крысы сначала прокалывают кожу клыками, а потом отрывают клиновидные полоски ткани. – Крысиные укусы… – еле слышно повторил Хендрикс. – Век живи – век учись, – назидательным тоном изрек Гаффен и взглянул на часы. – Мне пора на патоисследование. Рад был повидаться, Джон. – Он стянул перчатки, вымыл руки и снова повернулся к Хендриксу. Тот все еще таращился на пулевые ранения и укусы. – Неужели она пять часов просидела в сточной канаве? – Да. – И полиция ее не нашла? – В конце концов нашла. – Кто же ее так уделал? Гаффен прыснул. – Это вы мне скажите. У нее поражение слизистой оболочки рта, сифилис на начальной стадии. Она лежала в нашей больнице. Пять раз воспалялись трубы, с этим она тоже лежала у нас. Когда ее нашли, в лифчике оказалось сорок долларов. – Гаффен взглянул на Хендрикса, покачал головой и ушел. Когда мы остались вдвоем, Хендрикс сказал: – И все-таки я не понимаю. Она что, была проституткой? – Да, – ответил я. – И ее застрелили. А потом она пять часов провалялась в сточной канаве, где ее грызли крысы. – О! – Такое случается, – добавил я. – И весьма часто. Открылась дверь, и в прозекторскую въехала каталка с накрытым простыней телом. Санитар взглянул на нас и спросил: – Вы вскрываете Рэнделл? – Да, – ответил Хендрикс. – На какой стол ее положить? – На средний. Санитар подкатил тележку поближе и переместил тело на стальной стол. Сначала – голову, потом ноги. Труп уже успел окоченеть. Санитар снял простыню, ловко сложил ее и бросил на тележку. – Надо расписаться, – сказал он, протягивая Хендриксу бланк. Хендрикс поставил свою подпись. – Я не очень в этом разбираюсь, – признался он мне. – Во всяких там полицейских делах. Я только однажды работал для властей. Производственная травма. Рабочему проломило голову, и он помер. Но сегодняшний случай мне в диковинку. – Почему вас назначили на это вскрытие? – спросил я. – Наверное, просто не повезло. Я слышал, что вскрывать должен был Уэстон, но, наверное, он отказался. – Лиланд Уэстон? – Он самый. Уэстон был главным патологоанатомом Городской больницы. Прекрасный старикан и, вероятно, лучший из бостонских специалистов. – Ну что, начнем, пожалуй, – предложил Хендрикс. Он подошел к раковине и приступил к долгой кропотливой процедуре мытья рук. Меня всегда раздражали патологоанатомы, которые усердно обрабатывают руки перед вскрытием. Получается какая-то вульгарная пародия на хирурга. Человек в наряде, состоящем из мешковатых штанов и безрукавки с глубоким вырезом, драит руки, чтобы взяться за пациента, которому уже давно наплевать, занесут ему заразу или нет. Вот ведь дурь. Но на Хендрикса я не сердился, потому что он просто тянул время, собираясь с духом.* * *
Вскрытие – зрелище не из приятных. Особенно удручающее, когда на столе лежат останки такой молодой и красивой девушки, как Карен Рэнделл. Обнаженное тело лежало навзничь, белокурые волосы струились в потоке бегущей по столу воды, ясные синие глаза слепо смотрели в потолок. Пока Хендрикс надраивал руки, я быстро осмотрел тело и ощупал кожу. Она была гладкая и холодная, белая с сероватым отливом. Именно такой и бывает кожа человека, умершего от потери крови. Хендрикс проверил,заряжен ли фотоаппарат, жестом попросил меня посторониться и сделал три снимка с разных ракурсов. – У вас есть ее история болезни? – спросил я. – Нет, она у старика, мне дали только выписку из амбулаторной карты. – И что там? – Клинический диагноз – смерть от вагинального кровотечения, осложненного общей анафилаксией. – Общая анафилаксия? Откуда она взялась? – Ума не приложу, – отвечал Хендрикс. – С ней что-то сотворили в отделении экстренной помощи, вот только что? – Занятно… – пробормотал я. Покончив с фотографированием, Хендрикс подошел к грифельной доске. В большинстве прозекторских висят такие доски, на которых патологоанатомы записывают данные вскрытия – отметины на теле, вес и внешний вид органов и тому подобные сведения. Хендрикс вывел на доске имя покойной и номер ее карточки, и в этот миг в анатомичку вошел еще один человек. Я сразу узнал лысый череп и сутулую спину Лиланда Уэстона. Лиланду перевалило за шестьдесят, и он уже собирался на пенсию, но, несмотря на сутулость, был полон сил и выглядел эдаким живчиком. Лиланд быстро пожал нам руки. С его приходом Хендриксу заметно полегчало. Уэстон тотчас взял все в свои руки и приступил к вскрытию – так, как всегда делал это на моей памяти: раз пять обошел вокруг стола, пристально всматриваясь в объект и бормоча что-то себе под нос, и, наконец, взглянул на меня. – Вы ее осматривали, Джон? – Да. – И что? – Недавно она прибавила в весе, – ответил я. – На молочных железах и боковых поверхностях бедер заметны натяжения кожи. Вес явно избыточный. – Хорошо, – похвалил меня Уэстон. – Что-нибудь еще? – Да. У нее довольно необычный волосяной покров. На голове волосы светлые, но над верхней губой – тонкая полоска темного пушка. Такие же темные волоски и на предплечьях, редкие и тонкие. По-моему, они появились совсем недавно. – Хорошо, – повторил он и кивнул, а потом одарил меня тусклой лукавой улыбочкой старого учителя. Уэстон обучал премудростям ремесла почти всех бостонских патологоанатомов. – Хорошо. Но главное вы упустили. – Он указал на чисто выбритый лобок. – Вот это. – Но ведь ей сделали аборт, – подал голос Хендрикс. – Это всем известно. – Никому ничего не известно, – строго проговорил Уэстон. – До окончания вскрытия никто ровным счетом ничего не знает. Мы не имеем права на скоропалительные выводы. Опрометчивые диагнозы – прерогатива клиницистов. – Он улыбнулся, натянул перчатки и продолжал: – Отчет о вскрытии должен быть составлен безукоризненно, потому что Джей Ди Рэнделл будет изучать каждую его букву. Итак, – Уэстон внимательно осмотрел лобок Карен. – Бритый лобок. Определить, почему он выбрит, довольно трудно. Возможно, перед абортом. Но многие пациенты делают это по причинам личного свойства. В данном случае мы видим, что лобок выбрит аккуратно, без единой царапины или пореза. Это важно, ибо на всем белом свете не найдется медсестры, способной так ловко очистить от волос этот довольно мясистый участок тела. Медсестры обычно бреют второпях, а маленькие порезы совершенно безопасны. Значит… – Значит, она брилась сама, – вставил Хендрикс. – Вероятно, – кивнув, ответил Уэстон. – Разумеется, это не поможет нам определить, связано ли бритье с операцией. Но обстоятельство явно достойно внимания, и давайте не будем забывать о нем. Уэстон действовал быстро и четко. Он измерил рост покойной (5 футов и 4 дюйма) и взвесил ее (140 фунтов). Если учесть, сколько крови потеряла Карен, вес был довольно внушительный. Занеся эти данные на грифельную доску, Уэстон сделал первый надрез. Обычно покойников вскрывают тремя разрезами, которые образуют фигуру, похожую на букву "Y". Два разреза идут от плеч до середины туловища и смыкаются под грудной клеткой, а третий тянется от точки соединения двух первых до лобковой кости. Затем тремя лоскутами снимаются кожный покров и мягкие ткани, вскрывается грудная клетка и начинается осмотр сердца и легких. Следующая ступень – перевязывание и, рассечение сонной артерии и толстой кишки, рассечение трахеи и глотки. После этого патологоанатом одним движением извлекает из тела все внутренние органы – сердце, легкие, желудок, печень, селезенку, почки и кишечник. Наконец выпотрошенный труп зашивают, и начинается тщательное исследование органов, делаются срезы для лабораторного анализа. Пока патологоанатом занимается этим, его ассистент снимает с трупа скальп, удаляет черепной свод и извлекает мозг, если на это получено специальное разрешение. Я только теперь заметил, что в прозекторской нет ассистента, и сказал об этом Уэстону. – Все верно, – ответил он. – Это вскрытие мы должны сделать сами – от начала до конца. Уэстон начал резать, а я наблюдал за ним. Его руки слегка дрожали, но движения были поразительно точны и расчетливы. Как только он вскрыл брюшную полость, оттуда фонтаном брызнула кровь. – Отсос, быстро! – приказал Уэстон. Хендрикс принес бутыль со шлангом. Скопившаяся в брюшной полости жидкость, состоявшая почти из одной крови, имела темно-бурый цвет. Ее откачали и взвесили. Получилось без малого три литра. – Жаль, у нас нет истории болезни, – посетовал Уэстон. – Хотел бы я знать, сколько единиц ей влили в отделении экстренной помощи. Я кивнул. В теле человека не так уж много крови, в среднем кварт пять, и если в брюшной полости накапливается три литра, значит, где-то есть прободение. Когда кровь откачали, Уэстон извлек внутренности, положил их на стальной поддон, промыл и тщательно осмотрел. Начал он, разумеется, со щитовидной железы. – Любопытно, – сказал Уэстон, взвешивая ее на ладони. – Похоже, граммов пятнадцать. Здоровая щитовидка весит от двадцати до тридцати граммов. – Впрочем, это может быть вполне допустимое отклонение, – продолжал Уэстон, вскрывая орган и осматривая срез. Ничего необычного мы не заметили. Уэстон рассек трахею сверху вниз, до самой развилки, и осмотрел легкие, которые были увеличены и имели белесый оттенок. Обычно легкие бывают темно-розового цвета. – Общая анафилаксия, – сказал он. – Вы не знаете, на что у нее была аллергия? – Нет, – ответил я. Хендрикс вел записи. Уэстон искусно управился с бронхами, после чего вскрыл легочные артерии и вены. Затем он рассек сердце двумя петлевидными надрезами слева и справа и вскрыл все четыре желудочка. – Полный порядок, – сказал Уэстон и взрезал коронарные артерии. Они тоже были в норме, если не считать небольшого атеросклероза. Все остальные органы были здоровы. Кроме матки. Она имела лиловатый оттенок, потому что была окрашена кровью. Размерами и формой она напоминала электрическую лампочку. Когда Уэстон перевернул ее, мы увидели разрез в эндометрии и мышечной ткани, ставший причиной кровоизлияния в брюшную полость. Но меня удивил размер. По-моему, беременные матки такими не бывают, особенно на четвертом месяце, когда плод достигает пятнадцати сантиметров в длину. У него уже бьется сердце, образуются глаза, формируются черты лица и скелет. На четвертом месяце беременности матка заметно увеличена. По-видимому, Уэстон думал о том же. – В неотложке ей, конечно, могли дать окситоцин, – сказал он. – Но все равно картина чертовски занятная. Уэстон сделал сквозной разрез на стенке матки и вывернул ее наизнанку. Внутренность была выскоблена осторожно и тщательно, прореха, по-видимому, появилась позже. Матка была наполнена кровью и какими-то полупрозрачными желтоватыми сгустками. – «Куриный жир», – сказал Уэстон. Значит, сгустки появились после смерти. Он промыл матку и тщательно осмотрел поверхность эндометрия. – Это сделал не профан, – рассудил Уэстон. – Во всяком случае, азы технологии выскабливания ему известны. – Но дырку он все-таки пробил. – Да, – согласился Уэстон. – Единственный прокол во всех смыслах этого слова. Что ж, по крайней мере, мы точно знаем, что Карен не делала этого сама. Это было важное открытие. Многие вагинальные кровотечения происходят оттого, что женщины сами пытаются прервать беременность, используя для этой цели лекарства, соляные растворы, мыло, вязальные спицы и прочие сходные средства. Но вряд ли Карен смогла бы выскоблить себя так профессионально: тут требовался общий наркоз. – Как по-вашему, это беременная матка? – спросил я Уэстона. – Сомневаюсь, – ответил он. – Очень сомневаюсь. Давайте осмотрим яичники. Он вскрыл их и принялся искать желтое тело, которое образуется после выделения зрелых яйцеклеток. Поиски оказались безрезультатными, но это ни о чем не говорило: желтое тело начинает рассасываться на четвертом месяце беременности, а Карен была почти на пятом. Вошел ассистент и спросил Уэстона, можно ли зашивать. – Да, пожалуй, – ответил мой учитель. Ассистент наложил швы и закутал тело в чистую простыню. Я повернулся к Уэстону. – Вы будете осматривать мозг? – Нам не разрешили, – ответил он. Судебные медэксперты, даже требуя вскрытия, обычно не настаивают на обследовании мозга. Разве что если есть подозрение на душевное расстройство. – Но мне казалось, что семейство Рэнделл, где почти все врачи… – Джей Ди двумя руками за. Но миссис Рэнделл уперлась. Отказала наотрез. Вы с ней знакомы? Я покачал головой. – Та еще дамочка, – сухо сказал Уэстон и снова занялся внутренностями покойной, сантиметр за сантиметром обследовав пищеварительный тракт от пищевода до заднего прохода. Все было в норме. Я уже видел все, что хотел увидеть, поэтому не стал дожидаться окончания этого действа. Отчет о вскрытии, несомненно, будет составлен в самых туманных выражениях. Во всяком случае, на основании осмотра жизненно важных органов Карен Рэнделл невозможно сказать, что она определенно была беременна.6
Как и большинству патологоанатомов, мне нелегко застраховать свою жизнь. В страховых компаниях нас боятся как огня. Мы постоянно возимся с туберкулезными бактериями, злокачественными опухолями, смертоносной заразой, и, разумеется, страховщики перестраховываются. Никто не хочет продавать нам полисы. Я знаю только одного человека, которого страхуют еще более неохотно, чем меня. Это биохимик по имени Джим Мэрфи. В молодости Мэрфи был футбольным полузащитником в команде Йеля и едва не попал в сборную восточных штатов, что уже само по себе можно считать большим достижением, хотя если вы видели Мэрфи, в частности, его глаза, то едва ли сумеете понять, как он добился такого успеха. Мэрфи почти слеп. Он носит очки с линзами двухсантиметровой толщины и ходит, понурив голову, словно эти стекляшки тянут его к земле. При обычных обстоятельствах они ему помогают, но в состоянии душевного волнения или легком подпитии он начинает натыкаться на все, что попадается на пути. Внешне Мэрфи совершенно не похож на высококлассного футболиста, пусть даже из университетской команды. Чтобы постичь загадку его успеха, надо видеть, как он движется. Мэрфи чертовски проворен и наделен лучшим в мире вестибулярным аппаратом. В бытность его игроком партнеры по команде изобрели несколько хитроумных приемов и научились направлять Мэрфи в нужную сторону, после чего он слепо несся вперед. Иногда он совершал великолепные пробежки в противоположном направлении, но в общем и целом такая командная тактика работала, хотя пару раз Мэрфи и забежал за черту – «на всякий случай». Он всю жизнь увлекался спортом смельчаков. В тридцать лет от роду Мэрфи заболел альпинизмом и тотчас столкнулся с непреодолимыми сложностями при страховании жизни. Тогда он заделался автогонщиком, и все было в порядке, пока не слетел на своем «Лотосе» с трассы. Машина перевернулась четыре раза, и водитель получил множественные переломы обеих ключиц. После этого Мэрфи решил, что страховка не терпит суеты, и забросил свои подвижные игры. Мэрфи настолько быстр и порывист, что умудряется пользоваться стенографией даже в устной речи. Он тараторит причудливой скороговоркой, словно ему некогда вставлять в свои высказывания все необходимые артикли и местоимения. Это сводит с ума его секретарш и помощников. Впрочем, не только это. Мэрфи даже зимой настежь распахивает окна, ибо ненавидит спертый воздух. Когда я вошел в его лабораторию в бостонском роддоме, то увидел, что помещение до потолка завалено яблоками. Они были везде – в холодильниках, на полках с реактивами, на столах, даже на бумагах в качестве грузиков. Две ассистентки в белых халатах поверх толстенных свитеров сидели на табуретах и жевали яблоки. – Жена, – пояснил Мэрфи, пожимая мне руку. – Специализируется. Хочешь яблочко? Сегодня «белый налив» и «кортленд». – Нет, спасибо. Мэрфи молниеносно вытер о рукав очередное яблоко и впился в него зубами. – Вкусно, – промычал он. – Честно. – Я тороплюсь, – сообщил я ему. – Как всегда, – прохрумкал Мэрфи. – Господи, вечно ты как угорелый. Когда я последний раз видел тебя и Джудит? Несколько месяцев назад. Чем ты только занимаешься? Терри играет в защите за Белмонт первого ноября. – Он схватил со стола фотографию парня в футбольной экипировке и сунул ее мне под нос. Терри рычал прямо в объектив и казался уменьшенной копией Мэрфи. Такой же низкорослый и такой же крутой. – Скоро повидаемся, – заверил я его. – И обсудим наших домочадцев. – Хмм… – промычал Мэрфи, с дивной быстротой уплетая яблоко. – Давай. Как насчет партии в бридж? Мы с женой в прошлые выходные продулись дотла. Нет, в позапрошлые. Играли с… – Мэрф, у меня неприятности. – Вероятно, язва, – сказал он, хватая со стола еще одно яблоко. – Ты у нас нервный и все время куда-то бежишь. – Вообще-то дело по твоей части. Мэрфи усмехнулся. Ему вдруг стало любопытно. – Стероиды? Готов спорить, что ты – единственный трупорез в мире, которого интересуют стероиды. – Он уселся и взгромоздил ноги на стол. – Я готов, выкладывай. Мэрфи изучал процесс образования стероидов в организме беременных женщин и в зародышах. Он разместил свою лабораторию в роддоме по вполне понятной, хотя и весьма зловещей причине – чтобы быть поближе к источнику изучаемого материала, роженицам и мертворожденным детям. Иногда ему удавалось разжиться плацентой или плодом, хотя эти объекты исследования были в большом дефиците. – Можно ли провести гормональный тест на беременность во время вскрытия? – спросил я его. Мэрфи быстро и судорожно потирал руки. – Черт возьми. Наверное. Но кому это нужно? – Мне. – То есть ты провел вскрытие, но не знаешь, была ли покойная беременна? – Да, сложный случай. – Специального анализа не существует, но что-то, наверное, сделать можно. Сколько месяцев? – По-моему, четыре. – Четыре? И ты не можешь определить по виду матки? – Мэрф… – Ладно, ладно. При таком сроке это сделать можно. В суд не пойду и показаний давать не буду, но помочь постараюсь. Что у тебя? Я недоуменно покачал головой. – Моча или кровь? – А! Кровь, – я извлек из кармана пробирку с кровью, собранной на вскрытии. С разрешения Уэстона, разумеется. Он сказал, что ему безразлично, возьму я кровь или нет. Мэрфи поднял пробирку и посмотрел ее на просвет, потом щелкнул по стеклу ногтем. – Мне нужно два кубика, – сказал он. – А тут больше. Вполне достаточно. – Когда будет результат? – Через два дня. На анализ уходит сорок восемь часов. Это кровь из трупа? – Да. Я боюсь, что гормоны разложились… – Как же мало мы усваиваем, – со вздохом перебил меня Мэрфи. – Разлагается только белок, а стероиды – не белки, правильно? Дело в том, что обычный тест на беременность – это определение количества хорионического гонадотрофина в моче. Но у нас в лаборатории можно измерить и прогестерон, и любое другое гидроксилированное вещество разряда одиннадцать-бета. При беременности уровень прогестерона возрастает в десять раз, эстриола – в тысячу раз. Такой скачок заметить нетрудно. – Он взглянул на ассистенток. – Даже в этой лаборатории. Одна из ассистенток с вызовом посмотрела на Мэрфи. – Я все делала, как надо, – заявила она, – пока не отморозила пальцы. – Отговорки, – Мэрфи усмехнулся и снова поднял пробирку с кровью. – Ничего сложного. Поставим ее в старую центрифугу, и все дела. Сделаем на всякий случай два анализа. Чья она? – Что? Он раздраженно потряс пробиркой у меня перед носом: – Чья это кровь? – Да так, – уклончиво ответил я. – Одной покойницы. – Четырехмесячная беременность, и ты не уверен? Джонни, не темни со старым другом и партнером по бриджу. – Я тебе потом скажу. Так будет лучше. – Ладно, ладно, я не из любопытных. Делай, как знаешь. Только потом расскажи, хорошо? – Обещаю. – От обещаний патологоанатома, – изрек он, вставая, – веет вечностью.7
Когда кто-то удосужился пересчитать человеческие недуги, оказалось, что их двадцать пять тысяч. Примерно пять тысяч поддаются излечению. Хвороб хватает с избытком, и тем не менее заветная мечта каждого молодого врача – открыть новую, прежде неведомую болезнь, ибо это – самый легкий и верный путь к профессиональному успеху и славе. Человек практического склада понимает, что обнаружить новую болезнь гораздо выгоднее, чем найти средство от какой-нибудь давно известной. Методику лечения годами будут испытывать, обсуждать, подвергать сомнению, но если вы откроете новый недуг, мгновенное признание коллег вам обеспечено. Льюис Карр сорвал банк, еще когда был стажером: он нашел-таки новую болячку, причем довольно редкую, и назвал ее наследственной дисгаммаглобулинемией бетаглобулиновой фракции. Карр обнаружил ее у четверых членов одного семейства, но это не так уж и важно – важно то, что Льюис открыл болезнь, описал ее и опубликовал итоги своих исследований в «Медицинском журнале Новой Англии». Спустя пять лет он стал профессором-консультантом в Мемориалке. Никто и не сомневался, что Льюис займет эту должность: ему надо было лишь дождаться, когда кто-нибудь из сотрудников выйдет на пенсию и в больнице откроется вакансия. Кабинет Карра в Мемориалке больше подошел бы молодому одаренному интерну. Он был завален научными журналами, книгами и отчетами об исследованиях. А еще он был старый и грязный и располагался в дальнем конце корпуса Кальдера, рядом с урологической лабораторией. И в нем, на груде хлама, восседала прелестная соблазнительная секретарша, имевшая деловой и совершенно неприступный вид. Бесполезная красота на фоне сугубо функционального уродства. – Доктор Карр на обходе, – сухо сообщила мне секретарша. – Он просил вас подождать. Я вошел в кабинет и сел, сбросив со стула кипу старых номеров «Американского журнала экспериментальной биологии». Через несколько минут появился профессор Карр. На нем был белый лабораторный халат, разумеется, расстегнутый (профессор-консультант никогда не застегивает лабораторный халат), на шее болтался стетоскоп. Воротник сорочки был изрядно потерт (профессор-консультант не так уж много зарабатывает), но черные туфли сверкали (профессор-консультант знает, что действительно важно, а что – нет). По своему обыкновению, Карр держался холодно, сдержанно и настороженно. Злые языки утверждали, что Карр не просто осторожен, а бесстыдно подлизывается к начальству. Многие завидовали его быстрому успеху и уверенности в себе. У Карра было круглое детское личико с гладкими румяными щеками, на котором то и дело появлялась заразительная мальчишеская улыбка, очень помогавшая ему при общении с пациентами. Ею-то он меня и одарил. – Привет, Джон, – Карр закрыл дверь в приемную и уселся за стол. Я едва мог разглядеть его за грудой журналов. Он снял с шеи стетоскоп, свернул его и сунул в карман, после чего воззрился на меня. Полагаю, это неизбежно. Любой практикующий врач, который смотрит на людей из-за письменного стола, рано или поздно приобретает эту особую повадку и напяливает на лицо вдумчиво-вопросительную маску. Если вы ничем не больны, созерцать эту мину не ахти как приятно. Вот и Льюис Карр тоже стал таким. – Ты хочешь разузнать о Карен Рэнделл, – заявил он тоном, больше подходящим для сообщения о важном научном открытии. – Совершенно верно. – По каким-то своим причинам. – Совершенно верно. – И все, что я скажу, останется между нами. – Совершенно верно. – Хорошо, тогда слушай. Меня там не было, но я внимательно следил за развитием событий. В этом я не сомневался. Льюис Карр внимательно следит за всем, что творится в Мемориалке, и знает больничные сплетни лучше любой сиделки. Он впитывал слухи, даже не замечая этого, как будто вдыхает воздух. – Девчонку привезли в отделение, экстренной помощи в четыре часа утра. Она уже умирала. Когда пришли санитары с носилками, у нее начался бред. Обильное вагинальное кровотечение, температура – тридцать восемь и девять, сухая кожа, ослабленный тургор, одышка, сердцебиение, пониженное давление. Все время просила пить. Карр перевел дух. – Ее осматривал стажер. Он велел взять перекрестную пробу, чтобы приступить к переливанию крови. Вытянули шприц, стали считать гематокрит и белые тельца. Быстро ввели литр пятипроцентного раствора глюкозы. Стажер попытался определить источник кровотечения, но не смог и дал ей окситоцин, чтобы закрыть матку и уменьшить потерю крови, после чего тампонировал влагалище. Узнав от матери девушки, кто она такая, стажер наложил в штаны и в панике позвал интерна, который извлек тампон и ввел Карен хорошую дозу пенициллина на случай возможного заражения. К сожалению, он сделал это, не заглянув в историю болезни и не спросив мать, на что у Карен аллергия. – А у нее была повышенная чувствительность к пенициллину, – догадался я. – Как у девяти-десяти процентов пациентов. – Да еще какая повышенная! – подтвердил Карр. – Спустя десять минут после внутримышечной инъекции начались приступы удушья, хотя дыхательные пути были свободны. Тем временем из регистратуры принесли историю болезни, и интерн понял, что он натворил. Тогда он ввел ей в мышцу миллиграмм адреналина. Реакции не последовало, и интерн сделал внутривенные инъекции димедрола, кортизона и эуфиллина. Карен дали кислород, но она посинела, забилась в судорогах и умерла менее чем через двадцать минут. Я закурил сигарету и подумал, что едва ли мне захочется очутиться на месте этого интерна. – Вероятно, девица все равно умерла бы, – продолжал Карр. – Разумеется, наверняка мы этого не знаем. Но все говорит за то, что она поступила в больницу, потеряв почти половину крови. А это, как ты знаешь, конец: наступает шок, который обычно бывает необратим. Так что, скорее всего, нам не удалось бы ее спасти. Но это, конечно, ничего не меняет. – А зачем интерн вообще давал ей пенициллин? – Такой тут порядок, – ответил Карр. – При определенных симптомах его вводят обязательно. Обычно, если привозят женщину с подозрением на вагинальное кровотечение и в лихорадке, мы делаем ПВ, укладываем больную в постель и вводим ей антибиотик, чтобы предупредить возможную инфекцию, а на другой день выписываем. И отмечаем в истории болезни, что произошел самопроизвольный аборт. – Так это и есть окончательный диагноз Карен Рэнделл? Карр кивнул: – Да, мы всегда так пишем. Это избавляет нас от объяснений с полицией. Сюда то и дело поступают женщины после подпольных абортов или самоабортов. Бывает, девчонки исходят пеной, как перегруженные стиральные машины. Или истекают кровью. Все в истерике и все врут напропалую. Мы их латаем и без лишнего шума отправляем восвояси. – И никогда не сообщаете в полицию? – Мы врачи, а не блюстители закона. Таких девчонок здесь не меньше сотни в год. Если обо всех сообщать, мы из судов вылезать не будем. Какое уж тут лечение больных! – Но ведь закон требует… – Да, конечно, – поспешно согласился Карр. – Закон требует доносить. Он требует также, чтобы мы сообщали обо всех случаях хулиганства, но если закладывать каждого пьяного драчуна, этому конца и края не будет. Ни одно отделение неотложной помощи не сообщает обо всем, что там случается. Иначе просто невозможно работать. – Но ведь речь идет об аборте… – Ну подумай сам, – перебил меня Карр. – Довольно значительный процент этих случаев – самопроизвольные аборты. Разумеется, хватает и всего остального, но относиться к этому как-то по-другому не имеет смысла. Допустим, ты точно знаешь, что над девицей трудился барселонский мясник, и сообщаешь об этом в полицию. На другой день приходит сыщик, и девчонка говорит, что аборт был самопроизвольный. Или что она сама ковырялась в себе. В любом случае правду она не скажет, и легавые начнут злиться. Прежде всего – на тебя, потому что это ты их вызвал. – И что, такое случается? – Конечно. Я дважды видел это воочию. Когда девчонки поступали к нам, они сходили с ума от страха и были убеждены, что умирают. Хотели рассчитаться с поганцами и требовали вызвать полицию. Но наутро, после профессионального ПВ, осознав, что все беды позади, уже не хотели связываться с легавыми. Те приходят, а девицы начинают валять дурака и делать вид, будто произошло недоразумение. – И ты считаешь, что покрывать подпольных повитух – это нормально? – Мы пытаемся вернуть людям здоровье, вот и все. Врач не имеет права на нравственные оценки. Мы помогаем пострадавшим по милости водителей-лихачей или от кулаков пьяных забияк. Но бить по рукам и читать нравоучения о вреде пьянства или обучать правилам движения – не наша работа. Не испытывая желания вступать в спор, который наверняка ни к чему не приведет, я сменил тему и спросил: – А почему собак повесили на Ли? – Когда девушка умерла, миссис Рэнделл впала в истерику. Начала орать так, что пришлось дать ей успокоительное. Угомонившись, она тем не менее продолжала утверждать, что аборт сделал доктор Ли. Так, мол, сказала ее дочь. Поэтому она и позвонила в полицию. – А как же диагноз? – Самопроизвольный аборт? Формулировка осталась без изменений. Все законно: врачи могут истолковать случившееся именно так. Основой для обвинения в подпольном аборте стали отнюдь не клинические данные. А был аборт или нет – покажет вскрытие. – Оно показало, что был, и довольно профессиональный, если не считать одного прокола в эндометрии. Это сделал человек, обладающий необходимыми навыками, но не настоящий мастер. – Ты говорил с Ли? – Сегодня утром, – ответил я. – Он утверждает, что не делал этого. Учитывая данные вскрытия, я ему верю. – Ошибиться… – Не думаю: Арт слишком хорош, чтобы так лопухнуться. Карр извлек из кармана стетоскоп и принялся вертеть его в руках. Он явно разволновался. – Чертовски поганое дело, – сказал он наконец. – Чертовски. – Надо разбирать завалы. Мы не можем спрятать головы в песок и бросить Ли на произвол судьбы. – Разумеется, – согласился Карр. – Но Джей Ди очень расстроен. – Могу себе представить. – Узнав, как лечили его дочь, он едва не убил того незадачливого интерна. Я там был. Думал, он задушит бедного мальчишку голыми руками. – Как зовут интерна? – Роджер Уайтинг. Славный малый, хоть и хирург-гинеколог. – Где он сейчас? – Наверное, дома. Сменился в восемь утра. – Карр нахмурился и опять принялся теребить свой стетоскоп. – Джон, ты уверен, что хочешь влезть в это дело? – Не хочу я никуда влезать. Будь у меня выбор, я бы сейчас сидел в лаборатории. Но выбора нет. – Беда в том, что Джей Ди рвет и мечет, – задумчиво проговорил Карр. – Эта история уже стала всеобщим достоянием. – Да, ты говорил. – Я лишь хочу помочь тебе уразуметь, какое создалось положение. – Карр явно не желал встречаться со мной глазами. Он принялся перебирать вещи на своем столе. – Делом занимаются люди, которым и положено им заниматься. А у Ли, насколько я понимаю, хороший поверенный. – Во всем этом слишком много неясностей. – Дело в руках специалистов, – повторил Карр. – Каких специалистов? Рэнделлов, что ли? Или тех болванов, которых я видел в полицейском участке? – В Бостоне замечательная полиция, – заявил Карр. – Не мели чепухи. Он смиренно вздохнул: – Что ты надеешься доказать? – Что Ли этого не делал. Карр покачал головой: – Это неважно. – А по-моему, как раз это и важно. – Нет, – возразил Карр. – Важно другое. Дочь Джей Ди Рэнделла погибла в результате подпольного аборта, и кто-то должен за это заплатить. Ли делает подпольные аборты, и доказать это в суде не составит труда. В жюри присяжных любого бостонского суда католиков больше половины. Они вынесут свое решение на основании общих принципов. – Общих принципов? – Ты понимаешь, о чем я, – буркнул Карр и неловко заерзал в кресле. – Хочешь сказать, что Ли – козел отпущения? – Совершенно верно. Ли – козел отпущения. – Это мнение властей? – В известной степени. – А какова твоя точка зрения? – Делая подпольные аборты, человек сталкивается с неизбежным риском. Он преступает закон. И когда он тайком выскабливает дочь знаменитого бостонского врача… – Ли говорит, что не делал этого. Карр грустно улыбнулся: – По-твоему, это имеет значение?8
Чтобы стать кардиохирургом, надо окончить колледж, а потом учиться еще двенадцать лет. Четыре года – медицинская школа, год – стажировка, три года – общая хирургия, два – хирургия грудной полости и еще два – сердечно-сосудистая хирургия. Кроме того, дяде Сэму тоже вынь да положь два года. Принять на свои плечи такое бремя может лишь личность особого склада, способная и готовая пройти долгий нудный путь к намеченной цели. И когда, наконец, наступает пора самостоятельных операций, к столу подходит уже совсем другой человек, человек едва ли не новой разновидности. Опыт и преданность избранному поприщу превращают его в отшельника. В каком-то смысле слова отчуждение – часть его профессиональной подготовки. Все хирурги – люди одинокие. Вот о чем размышлял я, глядя из наблюдательной будки сквозь стеклянный потолок операционной № 9. Кабина была встроена прямо в потолок, и я мог следить за ходом операции: и помещение, и персонал были как на ладони. Студенты и стажеры нередко приходили сюда посмотреть. В операционной был микрофон, поэтому я слышал все звуки – позвякивание инструментов, ритмичное шипение респиратора, тихие голоса. Нажав кнопку, можно поговорить с хирургами, но, когда кнопка отпущена, они уже не слышат вас. Я забрался в будку после того, как посетил кабинет Джей Ди Рэнделла. Мне хотелось взглянуть на историю болезни Карен, но секретарша Рэнделла сказала, что у нее нет этой папки. История болезни хранилась у самого Джей Ди, а Джей Ди был сейчас внизу, в операционной, чем немало удивил меня. Я думал, он не выйдет на работу и потратит день на размышления о случившемся с Карен. Но, по-видимому, эта мысль просто не пришла ему в голову. Секретарша сообщила мне, что операция, вероятно, уже заканчивается, но одного взгляда сквозь стеклянный потолок оказалось достаточно, чтобы понять: это не так. И грудная клетка, и сердце пациента все еще были вскрыты, ассистенты и не начинали накладывать швы. Я вовсе не хотел мешать им и решил заглянуть еще раз попозже, чтобы попытаться раздобыть историю болезни Карен. Но все-таки не удержался и немного понаблюдал за хирургами. Операция на открытом сердце – завораживающее зрелище, в этом действе есть что-то фантастическое, сказочное, оно представляет собой некое единение дивного сна и жуткого кошмара. Только наяву. В операционной было семнадцать человек. Четкие расчетливые движения шестнадцати из них напоминали какой-то сюрреалистический балет. Пациент за зеленой ширмой казался карликом рядом с громадным аппаратом, временно заменявшим ему сердце и легкие. Эта штуковина возле стола не уступала размерами автомобилю. В сияющем серебристом корпусе плавно вертелись шестеренки, работали поршни. В изголовье стола стоял анестезиолог, ловко управлявшийся со своим оборудованием. Вокруг него вертелись несколько медсестер. Двое операторов аппарата искусственной вентиляции следили за его работой. Им помогали сестры и санитары. Я попытался определить, который из хирургов Рэнделл, но не смог: в халатах и масках они ничем не отличались один от другого и казались какими-то взаимозаменяемыми деталями, хотя на самом деле один из этих четверых отвечал за все действия пятнадцати своих сотрудников, за собственные решения и за состояние семнадцатого человека, находившегося сейчас в операционной, – человека, сердце которого было остановлено. В углу стоял экран с электрокардиограммой. Нормальная ЭКГ – это дрожащая линия, каждый излом которой соответствует одному удару сердца, импульсу электрического тока, приводящего в движение сердечную мышцу. Сейчас линия была ровной – просто черта, которая, казалось бы, ничего не означает. На деле же она отражала главный из всех существующих в медицине критериев и показывала, что пациент мертв. Я присмотрелся к его грудной клетке и увидел розовые легкие. Они были неподвижны: человек на столе не дышал. За него это делала машина. Она гнала по сосудам кровь, насыщала ее кислородом, удаляла из организма углекислый газ. Этот аппарат работал в больнице уже лет десять, и пока в него не вносились никакие усовершенствования. Люди в операционной не испытывали ни малейшего трепета ни перед этим агрегатом, ни перед лицом таинства, в котором они участвовали. Они просто работали, с толком и знанием дела. Наверное, поэтому происходящее и казалось фантастикой. Я наблюдал это зрелище минут пять, не замечая хода времени, потом вышел в коридор, где стояли двое стажеров в шапочках. Их маски болтались на бечевках. Стажеры уплетали пончики, запивали их кофе и смеялись, обсуждая какое-то свидание вслепую.9
Доктор медицины Роджер Уайтинг проживал на третьем этаже многоквартирного дома, стоявшего на ближнем к больнице склоне Маячного холма. В этом убогом районе селились те, кому было не по карману жилье на Луисбергской площади. Дверь мне открыла жена Уайтинга, невзрачная женщина на седьмом или восьмом месяце беременности. На лице ее застыло выражение тревоги. – Что вам угодно? – Я Джон Берри, патологоанатом из Линкольновской больницы. Мне хотелось бы побеседовать с вашим супругом. Она окинула меня долгим подозрительным взглядом. – Муж пытается уснуть. Он работал двое суток подряд и очень устал. – У меня чрезвычайно важное дело. За спиной женщины выросла фигура тщедушного молодого человека в белых мешковатых штанах. Он выглядел не просто уставшим, а совершенно изнуренным и насмерть перепуганным. – В чем дело? – Я хотел бы поговорить с вами о Карен Рэнделл. – Я уже раз десять все объяснял. Спросите лучше доктора Карра. – Я был у него. Уайтинг провел ладонью по волосам и повернулся к жене. – Все хорошо, дорогая. Налей мне кофе, пожалуйста. Не угодно ли чашечку? – спросил он меня. – Да, если можно. Мы устроились в тесной гостиной, обставленной дешевой ветхой мебелью, и я сразу почувствовал себя как дома. Каких-нибудь несколько лет назад я и сам был интерном и прекрасно знал, что такое безденежье, тревога, подавленность, черная работа по скользящему графику, когда среди ночи тебя то и дело зовет медсестра, чтобы получить «добро» на очередную пилюлю аспирина для пациента Джонса, когда приходится усилием воли соскребаться с топчана и осматривать больного. Знал, как легко допустить роковую ошибку в эти предутренние часы. В бытность мою стажером я однажды едва не убил старика, у которого было слабое сердце. Когда спишь три часа за двое суток, можно таких дров наломать. И пропади оно все пропадом. – Я понимаю, что вы устали, и не отниму у вас много времени, – сказал я. – Нет-нет, – с очень серьезным видом ответил Уайтинг. – Если я сумею чем-то помочь… Ну, то есть… В комнату вошла миссис Уайтинг с двумя чашками кофе. Она окинула меня неприязненным взглядом. Кофе оказался жидким. – Хочу расспросить вас о состоянии девушки в момент ее поступления. Вы тогда были в приемном покое? – Нет, я пытался вздремнуть. Меня позвали. – Во сколько это было? – В четыре часа плюс-минус несколько минут. – Расскажите, как все происходило. – Я прилег, не раздеваясь, в каморке возле травмпункта, но едва успел задремать, как меня позвали. Я только что поставил капельницу одной старухе, которая все время норовила выдернуть иголку, да еще врала, что это делает кто-то другой, – Уайтинг тяжко вздохнул. – Короче, намучился я с ней и был совсем осоловевший, а тут еще срочный вызов. Я встал, окатил голову холодной водой, вытерся и отправился в приемный покой. Девушку как раз вносили. – Она была в сознании? – Да, хотя почти не соображала. Потеряла много крови и была белая как мел. Бредила, тряслась в лихорадке. Мы не могли толком измерить температуру, потому что больная клацала зубами. Но кое-как определили. Тридцать восемь и девять. После этого начали брать перекрестную пробу. – Что еще вы сделали? – Медсестры укутали ее одеялом и подсунули под ноги подставки, чтобы кровь приливала к голове. Затем я осмотрел ее. Было вагинальное кровотечение, и мы поставили диагноз: самопроизвольный аборт. – В крови были какие-нибудь сгустки? – спросил я. – Нет. – Никаких фрагментов тканей? Может быть, лоскутья детского места? – Нет, ничего такого. Но кровотечение началось задолго до ее поступления к нам. Ее одежда… – Уайтинг умолк и уставился в угол. Наверное, перед его мысленным взором опять встала вчерашняя картина. – Одежда была очень тяжелая. Санитарам пришлось повозиться, чтобы снять ее. – Девушка произнесла что-нибудь членораздельное, пока ее раздевали? – В общем-то, нет. Бормотала время от времени. Кажется, что-то про старика. То ли «мой старик», то ли просто «старик», не знаю. Но речь была невнятная, да никто и не прислушивался. – Больше она ничего не сказала? Уайтинг покачал головой. – Нет, когда срезали одежду, она все норовила прикрыться. Однажды произнесла: «Не смейте так со мной обращаться», а потом спросила: «Где я?» Но это было в бреду. Она почти ничего не соображала. – Как вы боролись с кровотечением? – Пытался локализовать. Это оказалось непросто, да еще время поджимало. Нам никак не удавалось установить лампы. В конце концов я решил использовать марлевые тампоны и заняться возмещением кровопотери. – А где все это время была миссис Рэнделл? – Ждала за дверью. Держалась молодцом, пока мы не сообщили ей, что случилось, а потом сломалась. Совсем расклеилась. – А что с бумагами Карен? Она когда-нибудь лежала в вашей больнице? – Я увидел ее карточку, только когда.., когда все было кончено. Их приходится доставлять из регистратуры, на это требуется время. Но я знаю, что она наблюдалась у нас. С пятнадцатилетнего возраста у нее ежегодно брали мазок на рак матки, дважды в год обследовали и брали кровь. За ее здоровьем следили весьма и весьма пристально. Оно и неудивительно. – Вы не заметили в ее истории болезни чего-нибудь необычного? Кроме аллергических реакций? Уайтинг печально улыбнулся: – А разве их не достаточно? На какое-то мгновение меня охватила злость. Парень напуган, это понятно, но зачем такое усердное самобичевание? Люди еще будут умирать у него на руках. Много людей. И пора бы уже свыкнуться с этой мыслью. Равно как и с мыслью о том, что он всегда может дать маху. Ошибки неизбежны, в том числе и роковые. Мне хотелось сказать Уайтингу, что, если бы он потрудился спросить миссис Рэнделл, нет ли у Карен аллергических реакций, и получил отрицательный ответ, сейчас ему нечего было бы опасаться. Разумеется, Карен все равно умерла бы, но никто не смог бы обвинить в этом Уайтинга. Промах стажера заключался не в том, Что он убил Карен Рэнделл, а в том, что не испросил на это разрешения. Но я не стал говорить ему об этом. – В истории болезни были какие-нибудь упоминания о душевных расстройствах? – Нет. – Ничего примечательного? – Ничего, – ответил Уайтинг и вдруг нахмурился. – Погодите-ка. Была одна странность. С полгода назад Карен направили на просвечивание черепной коробки. – Вы видели снимки? – Нет, только просмотрел отчет рентгенолога. – И что? – Все в норме, никакой патологии. – Зачем делались эти снимки? – Там не сказано. – Может быть, она попала в какую-нибудь аварию? Упала или разбилась на автомобиле? – Не знаю. – Кто направил ее на рентген? – Вероятно, доктор Рэнделл. Питер Рэнделл. Она наблюдалась у него. – Зачем понадобилось делать эти снимки? Должна же быть какая-то причина. – Да, – согласился Уайтинг. Но, похоже, этот вопрос не очень интересовал его. Молодой стажер долго и печально смотрел на свою чашку и, наконец, отпил глоток кофе. – Надеюсь, – сказал он, – они прижмут этого подпольного ковырялыцика и размажут его по стенке. Такому любого наказания будет мало. Я встал. Мальчишка был подавлен. Казалось, он вот-вот ударится в слезы. Над его врачебной карьерой, сулившей успех, теперь нависла опасность: он допустил ошибку и угробил дочь знаменитого эскулапа. И, разумеется, Уайтинг не мог думать ни о чем другом. В приливе злости, отчаяния и жалости к себе он тоже искал козла отпущения. Искал усерднее, чем кто-либо другой. – Вы намереваетесь обосноваться в Бостоне? – спросил я его. – Вообще-то была такая мысль, – искоса взглянув на меня, ответил Уайтинг.* * *
Расставшись с ним, я позвонил Льюису Карру. Теперь я просто сгорал от желания увидеть историю болезни Карен Рэнделл и выяснить, зачем ей просвечивали голову. – Лью, мне снова понадобится твоя помощь, – сказал я. – О! – Судя по тону, эта весть не наполнила его душу радостью. – Да, я непременно должен заполучить историю болезни. – Мне казалось, мы уже это проходили. – Да, но открылись кое-какие новые обстоятельства. С каждой минутой дело становится все запутаннее. Зачем ее направили на рент… – Извини, – перебил меня Карр, – но я не могу быть тебе полезен. – Лью, даже если история болезни у Рэнделла, он не будет держать ее… – Извини, Джон, но мне придется проторчать здесь до конца рабочего дня. И завтра тоже. У меня просто не будет времени. Он говорил сдержанным тоном человека, который тщательно подбирает слова и мысленно проговаривает их, прежде чем произнести вслух. – Да что стряслось? Неужто Рэнделл велел тебе держать рот на замке? – По-моему, – ответил Карр, – этим делом должны заниматься люди, располагающие всеми необходимыми для его расследования средствами. Я такими средствами не располагаю. Уверен, что и другие врачи в таком же положении. Я прекрасно понимал, куда он клонит. Арт Ли в свое время посмеивался над присущим всем врачам стремлением ни в коем случае не попасть в щекотливое положение и их привычкой прятаться в словесном тумане. Арт называл это «финт Пилата». – Ну что ж, – проговорил я, – если ты действительно так считаешь, то и ладно. Повесив трубку, я подумал, что, в общем-то, ничего неожиданного не произошло. Льюис Карр был пай-мальчиком и никогда не нарушал правил игры. А значит, не нарушит и впредь.10
Путь от дома Уайтинга к медицинской школе пролегал мимо Линкольновской больницы. Проезжая, я увидел возле будки для вызова такси Фрэнка Конвея; он стоял, нахохлившись, засунув руки глубоко в карманы пальто и вперив взор в мостовую, в позе человека, которого одолевают тоска и застарелая одуряющая усталость. Я подкатил к тротуару. – Хотите, подвезу? – Мне надо в детскую больницу, – ответил Конвей, немного удивившись моей предупредительности: мы с ним никогда не были близкими друзьями. Врач он прекрасный, но человек – не приведи господь. От него уже сбежали две жены, причем вторая – через полгода после свадьбы. – Это мне по пути, – сообщил я ему. Разумеется, детская больница была вовсе не по пути, но я в любом случае отвез бы его туда, потому что мне хотелось поговорить с Конвеем. Он влез в машину, и мы влились в уличный поток. – Зачем вам в детскую? – спросил я. – На конференцию. Их там проводят каждую неделю. А вам? – Хочу пообедать с приятелем. Конвей кивнул и откинулся на спинку. Он был еще совсем молод – тридцать пять лет. Стажировался Конвей под началом лучших кардиохирургов страны, а теперь превзошел своих учителей. Во всяком случае, так о нем говорили. Не знаю, правда ли это. Конвей принадлежал к той горстке врачей, которые прославились так быстро, что стали немного смахивать на политиканов и кинозвезд. Поклонники слепо почитают их, враги столь же слепо ненавидят. Внешне Конвей был очень видным мужчиной – крепким, мощным, с чуть тронутыми сединой волосами и глубокими проницательными голубыми глазами. – Хочу извиниться за свое поведение нынче утром, – сказал он. – Не думал, что так вспылю. – Ничего страшного. – Надо будет попросить прощения у Герби. Я ему такого наговорил… – Он поймет. – Черт, как же погано, – продолжал Конвей. – Но когда пациент умирает у вас на глазах… Буквально разваливается на части… Вам это неведомо. – Да, – согласился я. Мы немного помолчали. Наконец я сказал: – Можно попросить вас об услуге? – Конечно. – Расскажите мне о Джей Ди Рэнделле. Конвей замялся. – Зачем вам это? – Простое любопытство. – Врете. – Хорошо, вру. – Они сцапали Ли, правильно? – Да. – Он виновен? – Нет. – Вы готовы в этом присягнуть? – Я верю ему. Конвей вздохнул. – Вы же не дурак, Джон. Представьте себе, что в таком преступлении обвинили вас. Неужели вы не станете все отрицать? – Дело не в этом. – Как раз в этом. Тут любой закричит: это не я! – А разве Арт не может быть невиновен? – Не просто может, а, скорее всего, так и есть. – Ну так и что же вы тогда? Конвей покачал головой. – Вы забываете, как работает система. Джей Ди – важная шишка. Джей Ди потерял дочь. А поблизости весьма кстати отирается китаец, который слывет подпольным акушером. Все как по нотам. – Мне уже доводилось слышать нечто подобное. Вы меня не убедили. – Стало быть, вы не знаете Джей Ди Рэнделла. – Что верно, то верно. – Джей Ди Рэнделл – пуп Земли и центр мироздания, – продолжал Конвей. – Влиятельный, богатый и уважаемый человек, вполне способный получить все, чего ни пожелает. Даже голову какого-то жалкого китайца. – Но зачем она ему? – спросил я. Конвей расхохотался. – Братец мой, вы что, с луны свалились? Должно быть, на моей физиономии появилась озадаченная мина. Конвей пустился в объяснения: – Известно ли вам, что… – он умолк, поняв, что мне ничего не известно. Мгновение спустя Конвей демонстративно сложил руки на груди, откинулся на спинку сиденья и устремил взор на дорогу. – Ну? – поторопил я его. – Спросите лучше Арта. – Я спрашиваю вас. – Или Льюиса Карра. Может быть, он вам расскажет, а я не буду. – Что ж, тогда поведайте мне о Рэнделле. – Как о хирурге? – Хотя бы. Конвей начал: – Хирург он посредственный, почти никудышный. Теряет пациентов, которых можно было бы спасти. Молодых крепких людей. Я кивнул. – К тому же он мерзавец, – продолжал Конвей. – Измывается над стажерами и всячески унижает их, внушает комплекс неполноценности. С ним работает немало славных молодых ребят, и он держит их в ежовых рукавицах. Знаю по себе. Я два года работал в хирургии грудной полости, прежде чем выучился на кардиохирурга в Хьюстоне, и Рэнделл был моим начальником. Когда я познакомился с ним, мне было двадцать девять, а Рэнделлу – сорок девять. Он умеет пустить пыль в глаза этой своей деловитой повадкой, костюмами с Бонд-стрит и дружбой с владельцами средневековых замков во Франции. Разумеется, костюмы и замки еще не делают его хорошим хирургом, но Рэнделл умеет создавать видимость. Эдакий ореол благообразия. Я молчал. Конвей понемногу входил в раж, его голос окреп, сильные руки задвигались. Мне не хотелось прерывать его. – Беда в том, – продолжал Конвей, – что Джей Ди работает по старинке. Он начинал резать еще в сороковых и пятидесятых, вместе с Гроссом, Чартрисом, Шеклфордом и остальной славной когортой. Хирургия тогда была совсем другой. Требовалась ловкость рук, а наука не имела почти никакого значения. Никто не слыхал ни о химии, ни об электролитах. Вот почему Рэнделлу не по себе от этих нововведений. Молодые ребята – те в своей стихии, они воспитывались на энзиме и натриевой сыворотке, но для Рэнделла все это – темный лес и досадная помеха в работе. – О нем идет добрая слава, – заметил я. – Джон Уилкс Бут тоже слыл добрым малым, пока не застрелил президента Линкольна, – парировал Конвей. – А может, в вас говорит профессиональная ревность? – Завяжите мне глаза, и я обставлю этого Рэнделла одной левой. Я усмехнулся. – Даже в воскресенье и с похмелья, – добавил Конвей. – А что он за человек? – спросил я. – Скотина. Форменная скотина. Стажеры говорят, он таскает в карманах молоток и пяток гвоздей на тот случай, если выдастся возможность распять кого-нибудь. – Неужто бывают такие сволочи? – Вообще-то, – сказал Конвей, – он не всегда такой. Только когда в хорошей форме. Ему, как и всем нам, тоже требуется отдых. – Вас послушать, так он – та еще тварь. – Не хуже любого подонка, – ответил Конвей. – Впрочем, стажеры говорят еще кое-что. – Правда? – Да. По их мнению, Джей Ди любит вскрывать сердца, потому что у него нет сердца.11
Ни один англичанин, если он в здравом уме, не поехал бы жить в Бостон, особенно в 1630 году. Чтобы взойти на борт корабля и пуститься в долгое плавание к неведомой враждебной земле, отваги и мужества мало, для этого надо быть одержимым или вконец отчаявшимся человеком, который к тому же готов к полному и бесповоротному разрыву с родиной. К счастью, вынося свой суд, история принимает во внимание людские дела, а не побуждения, и поэтому бостонцы могут тешить себя мыслью, что их предки были привержены идеям свободы и демократии, геройски совершили революцию и внесли огромный вклад в либеральную культуру, написав немало картин и книг. Бостон – это город, где жили Адамс и Ревер, где до сих пор чтут и лелеют старую северную церковь и воспоминания о битве на Маячном холме. Но есть у Бостона и другое лицо. Точнее, темная изнанка, на которой вытканы позорные столбы, колодки, сцены пыток водой и охоты на ведьм. Едва ли кто-то из ныне живущих видит в этих орудиях пыток то, чем они были в действительности, – свидетельства болезненной одержимости, душевного недомогания и порочной жестокости, доказательства того факта, что применявшее их общество жило в коконе страха перед грехопадением, вечным проклятием, адским пламенем, мором и индейцами, выстраивая все эти жупелы примерно в том порядке, в котором они перечислены здесь. Это было настороженное, подозрительное и напуганное общество. Иными словами, общество реакционных фанатиков веры. Отчасти в этом повинно географическое положение Бостона. Когда-то на месте города было болото, совершенно непролазная трясина. Говорят, этим объясняется наш влажный климат, благодаря которому тут всегда премерзкая погода. Впрочем, существует и мнение, что болота тут ни при чем. Бостонцы имеют привычку забывать свою историю, во всяком случае, изрядную ее часть. Словно дитя трущоб, выбившееся в люди, город совсем не держится за свои корни и даже норовит скрыть их от остального мира. Еще в бытность его поселением простолюдинов тут зародилась нетитулованная аристократия, не менее косная, чем древнейшие кланы Европы. Как город истинной веры, Бостон стал колыбелью научного сообщества, не знающего себе равных на Восточном побережье. Кроме того, Бостон одержим нарциссизмом, и это роднит его с другим городом весьма сомнительного происхождения – Сан-Франциско. К великому их сожалению, обоим этим городам никак не удается полностью освободиться от пут прошлого. Над Сан-Франциско до сих пор витает дух суетливой и жестокой «золотой лихорадки», не дающий ему превратиться в мещански-претенциозный аристократический город восточного образца. А Бостон, как ни силится, не может окончательно избавиться от пуританизма и снова стать английским городом. И целые общины, и отдельные их члены крепко связаны узами прошлого. Оно повсюду – в строении наших скелетов, в распределении волосяного покрова, в цвете кожи, в том, как мы стоим, ходим, одеваемся и мыслим. Памятуя об этом, я отправился на встречу со студентом медицинской школы Уильямом Харви Шаттуком Рэнделлом.* * *
Полагаю, любой человек, нареченный в честь Уильяма Харви (британского судебного врача, который в 1628 году открыл, что человеческая кровь течет по замкнутому кругу), должен чувствовать себя набитым дураком. Это все равно что быть названным в честь Наполеона или Гранта: такое имятворчество – вызов для ребенка, а может быть, и непосильно тяжкое бремя. Есть немало вещей, с которыми человеку не так-то просто сжиться. Но труднее всего поладить с собственным именем. Взять, к примеру, Джорджа Печеньеддера. После медицинской школы, где он четыре года был многострадальной мишенью всевозможных насмешек и подначек, Джордж получил диплом хирурга и стал специализироваться на печени и желчном пузыре. Это была самая большая глупость, которую только мог совершить человек с таким именем, но Джордж двинулся по избранному пути спокойно и решительно, словно эта судьба была предначертана ему свыше. В каком-то смысле так, наверное, и было. Спустя много лет, когда коллеги выдохлись и их шуточки стали совсем уж плоскими, Печеньеддеру вдруг захотелось сменить имя, но, увы, это было невозможно, ибо по закону человек, получивший степень доктора медицины, теряет такое право. То есть имя-то сменить он может, но тогда его диплом теряет законную силу, вот почему суды каждый год переживают нашествия выпускников медицинских школ, желающих обзавестись более благозвучной фамилией, которая затем и будет вписана в диплом. Я очень сомневался, что Уильям Харви Шаттук Рэнделл когда-либо сменит имя, которое, помимо обязательств, давало ему значительные преимущества, особенно в том случае, если он останется жить в Бостоне. Выглядел он довольно миловидно – рослый белокурый парень с приятным открытым лицом. Истый американец, цельная личность, облик которой придавал окружающему нелепый и немного потешный вид. Уильям Харви Шаттук Рэнделл проживал на первом этаже Шератон-холла, общежития медицинской школы. Его комната, как и большинство других, была рассчитана на одного постояльца, но значительно превосходила размерами любую другую в том же здании. Она была гораздо просторнее, чем та каморка на четвертом этаже, в которой в бытность свою здешним студентом ютился я. Комнаты наверху много дешевле. Теперь тут все перекрасили, и стены, которые в мои времена были грязно-серыми, как яйца доисторических ящеров, стали тошнотворно-зелеными. Но коридоры остались все такими же мрачными, лестницы – такими же грязными, воздух – таким же затхлым. Тут по-прежнему воняло нестиранными носками, учебниками и хлоркой. Рэнделл обустроил свое жилище с большим вкусом. Старинное убранство, мебель, достойная версальского аукциона. От потертого алого бархата и обшарпанной позолоты веяло каким-то тусклым великолепием и светлой тоской по былым временам. Рэнделл отступил в сторону и пригласил меня войти, даже не поинтересовавшись, кто я такой. Наверное, с первого взгляда распознал во мне эскулапа. Если долго трешься среди врачей, у тебя вырабатывается чутье на них. Я вошел в комнату и сел. – Вы насчет Карен? – спросил он скорее озабоченно, чем печально, словно только что вернулся с важного совещания или, наоборот, собирался куда-то бежать. – Да, – ответил я. – Понимаю, что сейчас не время… – Ничего страшного. Спрашивайте. Я закурил сигарету и бросил спичку в золоченую пепельницу венецианского стекла, безобразную, но явно дорогую. – Я хотел поговорить с вами о ней. – Что ж, давайте. Я все ждал, когда же он спросит, кто я такой, но его это, похоже, не волновало. Уильям устроился в кресле напротив меня, закинул ногу на ногу и сказал: – Итак, что вы хотите знать? – Когда вы последний раз видели ее? – В субботу. Она приехала из Нортгемптона автобусом, и я встретил ее на автовокзале вскоре после обеда. У меня было часа два времени, и я довез Карен до дома. – Как она выглядела? Уильям передернул плечами. – Нормально. Все было в порядке. Карен держалась бодрячком, все рассказывала мне про колледж и свою подружку. А еще болтала о тряпках и тому подобной ерунде. – Она не нервничала? Не казалась подавленной? – Ничуть. Вела себя как обычно. Может, немного волновалась, потому что вернулась домой после долгой отлучки. Чуть-чуть тревожилась из-за учебы. Родители до сих пор считают Карен маленькой девочкой, и она была убеждена, что они не верят в ее способность усваивать знания. Она была.., как бы это сказать? Немного дерзкой, что ли. – А до прошлой субботы? Когда вы виделись последний раз? – Не знаю. Вероятно, в конце августа. – Значит, в субботу произошло своего рода воссоединение семьи? – Да, – подтвердил Уильям. – Я всегда радовался встречам с сестрой. Она была настоящим живчиком и обладала способностями мима. Умела сыграть профессора или влюбленного юношу так, что вы покатывались со смеху. Это умение и помогло ей заполучить машину. – Машину? – В субботу вечером мы ужинали всей семьей – Карен, я, Ив и дядя Питер. – Ив? – Моя мачеха, – объяснил Уильям. – Мы зовем ее Ив. – Значит, вас было пятеро. – Четверо. – А ваш отец? – Он работал, – Уильям произнес это таким деловитым тоном, что я предпочел воздержаться от расспросов. – Карен понадобилась машина, – продолжал он, – а Ив ей отказала: не хотела, чтобы Карен каталась ночи напролет. Тогда она обратилась к дядюшке Питеру, которого легче уговорить. Ему тоже не хотелось снабжать Карен колесами, но она пригрозила, что начнет имитировать его, и тотчас получила желаемое. – А как же сам Питер добрался до дома? – Я подвез его по пути сюда. – Значит, в субботу вы провели в обществе Карен несколько часов? – Да, с часу дня до десяти вечера. – А потом уехали с вашим дядюшкой? – Совершенно верно. – А Карен? – Осталась с Ив. – Она уходила из дома тем вечером? – Наверное. Иначе зачем бы ей машина? – Не сказала, куда отправляется? – В Гарвард. У нее там подружки. – Вы видели ее в воскресенье? – Нет, только в субботу. – Скажите, не показалось ли вам, что у Карен несколько необычный вид? Уильям покачал головой: – Нет. Карен как Карен. Немножко поправилась, но такое бывает со всеми первокурсницами. Летом она много двигалась, играла в теннис, плавала, а с началом занятий все эти упражнения пришлось прекратить, вот она и накинула несколько фунтов. – Он тускло улыбнулся. – Мы даже подшучивали над ней. Карен сетовала на отвратительную еду, а мы ответили, что еда, должно быть, не так уж плоха, раз от нее раздаются вширь. – Карен всегда была склонна к полноте? – Наоборот. Тщедушная, почти костлявая, она изрядно смахивала на мальчишку. А потом вдруг налилась и расцвела, словно бабочка вылупилась из кокона. – Значит, прежде у нее никогда не бывало избыточного веса? Уильям пожал плечами. – Не знаю. По правде говоря, я не обращал на это внимания. – А больше вы ничего не заметили? – Ничего. Я обвел взглядом комнату. На столе, рядом с «Патологией и хирургической анатомией» Роббинса, стояла фотография, на которой были запечатлены Уильям и Карен. Оба были черны от загара и выглядели совершенно здоровыми. Уильям проследил за моим взглядом. – Снимок сделан прошлой весной на Багамах, – сообщил он. – В кои-то веки нам удалось выкроить недельку и отдохнуть всей семьей. Мы прекрасно провели время. Я встал и, подойдя к столу, внимательно всмотрелся в фотографию. Карен выглядела сногсшибательно. Синие глаза и белокурые волосы красиво оттеняли ее темную загорелую кожу. – Понимаю, что мой вопрос звучит странно, – сказал я. – Но скажите, всегда ли на бедрах и предплечьях Карен были черные волоски? – И впрямь занятно, – задумчиво проговорил Уильям. – Теперь я припоминаю, как в субботу дядя Питер посоветовал Карен обесцветить эти волоски или натереть их воском. Она впала в бешенство, но через пару минут поостыла и рассмеялась. – Значит, волоски появились недавно? – Наверное. Или они были всегда, но я не замечал. А что? – Пока не знаю, – ответил я. Уильям встал и подошел к фотографии. – А по виду и не скажешь, что такой девушке может понадобиться аборт, – проговорил он. – Славная, жизнерадостная, забавная девчонка. У нее было золотое сердце. Понимаю, что это звучит глупо, но так оно и было. Семья считала ее чем-то вроде живого талисмана. Она была всеобщей любимицей. – Куда она ездила прошлым летом? – спросил я. Уильям покачал головой. – Понятия не имею. – Вы не шутите? – Ну, вообще-то Карен должна была ехать на мыс и работать в картинной галерее в Провинстауне. – Он помолчал. – Но я не думаю, что она просидела там долго. Наверное, проводила время на Холме. У нее там были дружки. Она коллекционировала разных чокнутых. – Что за дружки? Какого пола? – Какого угодно, – Уильям передернул плечами. – Впрочем, я не в курсе. Карен пару раз упоминала их, но вскользь. А когда я начинал расспрашивать об этом, она только смеялась и переводила разговор на другое. Ей всегда удавалось повернуть все по-своему. – Она называла какие-нибудь имена? – Возможно, но я не помню. Она вообще очень вольно обращалась с именами, говорила о каких-нибудь людях так, словно подразумевалось, что вы их прекрасно знаете, никогда не называла фамилий. И бесполезно было говорить ей, что вы сроду не слыхали ни о каких Герби, Сюсю и Элли. – Уильям усмехнулся. – Помню, однажды Карен передразнивала девчонку, которая пускала мыльные пузыри. Я поднялся. – Ну что ж… Надо полагать, вы очень устали. Чем вы сейчас занимаетесь? – Хирургией. Только что прошли акушерство и гинекологию. – Нравится? – Нормально, – добродушно ответил он. Уже с порога я спросил: – Где вы проходили акушерскую практику? – В бостонском роддоме. – Он посмотрел на меня и нахмурился. – И, предвосхищая ваш следующий вопрос, скажу честно: да, я ассистировал при ПВ и знаю, как сделать аборт. Но в воскресенье я был на ночном дежурстве в больнице. Вот так-то. – Спасибо, что приняли меня, – сказал я. – Всегда к вашим услугам.* * *
Выходя из общежития, я увидел рослого худощавого седовласого мужчину, шагавшего мне навстречу. Разумеется, я сразу узнал его. Джей Ди Рэнделла ни с кем не спутаешь.12
Солнце уже садилось, и квадратный двор общежития был залит золотистым светом. Я закурил сигарету и двинулся навстречу Рэнделлу. Когда он заметил меня, его глаза едва заметно округлились, мгновение спустя на губах Джей Ди заиграла улыбка. – Доктор Берри! – вполне дружеским тоном произнес он и протянул мне руку – чистую руку хирурга, надраенную до самого локтя, даже выше. – Здравствуйте, доктор Рэнделл. – Вы хотели меня видеть? – спросил он. Я недоуменно вскинул брови. – Секретарша сказала, что вы заходили за историей болезни, – пояснил Джей Ди. – Ах, да! – спохватился я. – Насчет карточки. Рэнделл снисходительно улыбнулся. Он был на полголовы выше меня. – Полагаю, нам не мешало бы кое-что выяснить. – Хорошо, давайте. – Идемте. Он вовсе не собирался говорить со мной приказным тоном. Это получилось как бы само собой. Еще одно напоминание о том, что хирурги – каста, которой дана полная и неограниченная власть над жизнью. Ведь хирург отвечает и за больного, и за действия своих помощников. Короче, за все. Мы побрели в сторону автостоянки. Меня не оставляло ощущение, что Джей Ди специально искал встречи со мной. Я понятия не имел, как он догадался, где меня искать, но нутром чуял, что Рэнделл явился сюда по мою душу. Его руки болтались как плети, и я по какой-то неведомой причине уставился на них. Возможно, потому что вспомнил наблюдение невропатологов: они подметили, что человек, переживший паралич, при ходьбе размахивает поврежденной рукой менее энергично, чем здоровой. У Рэнделла были непропорционально крупные кисти, сильные, волосатые и темно-багровые. Ногти не длиннее миллиметра, как того требует памятка хирурга. – Последнее время ваше имя на слуху, – заметил Джей Ди. – Правда? Мы подошли к серебристому «Порше» Рэнделла. Джей Ди вальяжно привалился к сияющему крылу. Что-то в его позе говорило мне: не следуй моему примеру. Несколько секунд он молча изучал мою физиономию, потом сказал: – О вас хорошо отзываются. – Рад это слышать. – Как о человеке разумном и рассудительном. Я пожал плечами. Джей Ди снова одарил меня улыбкой: – Что, трудный день? – Бывают и поспокойнее. – Вы, кажется, работаете в Линкольновской? – Совершенно верно. – И на хорошем счету. – Стараюсь. – Я слышал, что вы превосходный специалист. – Благодарю вас. Джей Ди сумел-таки сбить меня с толку. Я не понимал, куда он клонит. Впрочем, это выяснилось довольно скоро. – Вы когда-нибудь подумывали о переходе в другую больницу? – То есть? – Ну, существуют разные возможности. Более многообещающие пути. – Правда? – Конечно. – Вообще-то я вполне доволен своей нынешней работой. – Пока довольны, – уточнил он. – Да, пока, – согласился я. – Вы знакомы с Уильямом Сьюэллом? Уильям Сьюэлл был главным патологоанатомом Мемориалки. Ему стукнуло шестьдесят один, и он собирался на пенсию. Я вдруг почувствовал разочарование. Никак не ожидал, что Джей Ди Рэнделл будет действовать так топорно. – Да, знаком, – ответил я. – Но шапочно. – Он вот-вот уйдет на покой… – Его заместитель, Тимоти Стоун, замечательный работник. – Полагаю, что так, – согласился Рэнделл и возвел очи горе. – Но многим из нас нелегко поладить с ним. – Впервые слышу. Он тускло улыбнулся: – Мы этого не афишируем. – И многим из вас было бы легче поладить со мной? – Многие из нас, – тщательно подбирая слова, ответил Рэнделл, – хотели бы подыскать нового человека где-то на стороне. Со свежим взглядом. Способного кое-что подправить, встряхнуть наше сонное царство. – Ага! – Такие у нас умонастроения, – заключил Рэнделл. – Тимоти Стоун – мой близкий друг, – сообщил я ему. – Не понимаю, какая тут связь. – Я не намерен подсиживать его – вот какая тут связь. – Я никогда не стал бы предлагать вам… – Ой ли? – Уж будьте уверены. – Тогда я, по-видимому, просто чего-то не понимаю. Рэнделл одарил меня слащавой улыбочкой: – По-видимому. – Так, может, растолкуете? Сам того не заметив, Рэнделл вскинул руку и поскреб в затылке. Похоже, он собирался сменить тактику и подобраться ко мне с другого фланга. Джей Ди нахмурился. – Сам я не патологоанатом, доктор Берри, – сказал он, наконец, – но у меня есть друзья, которые занимаются тем же, чем и вы. – Готов биться об заклад, что Тим Стоун не входит в их число. – Иногда мне кажется, что работа патологоанатома труднее, чем работа хирурга или любого другого врача. Как я понимаю, вы заняты полный рабочий день? – Когда как, – ответил я. – Удивляюсь, откуда у вас столько свободного времени. – Всякое бывает, – я начинал сердиться. Сначала пряник, теперь – кнут. Подкупи или настращай. Но к моей злости примешивалась изрядная толика любопытства. Рэнделл не дурак и не стал бы заводить со мной этот разговор, если бы и сам не боялся чего-то. На миг у меня мелькнула мысль: а не сделал ли он этот пресловутый аборт своими руками? – У вас есть семья? – спросил он вдруг. – Да. – Давно живете в Бостоне? – Я всегда могу перебраться на новое место, – ответил я. – Если здешние патологоанатомические объекты покажутся мне слишком неприглядными. Рэнделл прекрасно умел держать удар. Он не шелохнулся, не отпрянул от своей машины, как ужаленный. Он просто взглянул на меня холодными серыми глазами и сказал: – Понимаю. – Может, перестанете темнить и выложите" что у вас на уме? – Все очень просто, – ответил Рэнделл. – Меня интересуют ваши побуждения. Я знаю, что такое узы дружбы, и понимаю, что личные чувства порой могут ослепить. Ваша преданность доктору Ли восхищает меня, хотя, конечно, я восхищался бы куда больше, будь эта преданность направлена на менее одиозную фигуру. Но объяснить вашу бурную деятельность одной лишь преданностью я не могу. Что же движет вами на самом деле, доктор Берри? – Любопытство, доктор Рэнделл. Ничего, кроме любопытства. Уж очень хочется узнать, почему все вокруг из кожи вон лезут, чтобы упечь за решетку ни в чем не повинного человека. Почему люди, избравшие своим уделом беспристрастный анализ фактов, решили зашорить глаза и сделать вид, будто их ничто не волнует. Рэнделл извлек из кармана портсигар, раскрыл, достал тонкую сигару и, обрезав кончик, раскурил ее. – Давайте убедимся, что мы ведем речь об одном и том же, – предложил он. – Доктор Ли делает подпольные аборты, верно? – Вы говорите, я слушаю, – ответил я. – Аборты запрещены законом. Кроме того, как и любые хирургические вмешательства, они чреваты некоторой опасностью для пациентов. Даже когда их делает знающий специалист, а не полупьяный… – Чужеземец, – подсказал я. Рэнделл усмехнулся. – Доктор Ли делает подпольные аборты, – повторил он. – И ведет весьма сомнительный образ жизни. С врачебной этикой он тоже не в ладах. Как гражданин, Ли совершает подсудные действия. Вот что у меня на уме, доктор Берри. Я хочу знать, что вы вынюхиваете и почему докучаете членам моей семьи… – Едва ли это самое подходящее слово. – ., и надоедаете людям, как будто вам больше нечего делать. Линкольновская больница платит вам жалованье. Как и у любого врача, у вас есть служебные обязанности и вы несете ответственность за их исполнение. Но вы пренебрегаете этими обязанностями. Вместо того чтобы работать, вы лезете в чужие семейные дела, мутите воду и стараетесь покрыть человека, совершающего предосудительные поступки, нарушающего все врачебные кодексы, преступающего закон, потешающегося над общественными устоями… – Доктор, – прервал я его. – Давайте посмотрим на это как на чисто семейное дело. Как вы поступите, если ваша дочь скажет вам, что она беременна? Если она посоветуется с вами, прежде чем отправиться на поиски подпольного акушера? Как вы поведете себя в таком случае? – Не вижу смысла вести этот беспредметный разговор. – Но у вас наверняка есть какой-то ответ. Лицо Рэнделла сделалось пунцовым, на стянутой крахмальным воротничком шее набухли вены. Он задумчиво поджал губы и сказал: – Так вот, значит, что вы задумали. Хотите оклеветать мою семью в безумной надежде выгородить вашего так называемого друга? Я передернул плечами. – По-моему, я задал вам вполне правомерный вопрос. Существует несколько возможностей, – я принялся загибать пальцы. – Токио. Швейцария. Лос-Анджелес. Сан-Хуан. А может, у вас есть дружок в Нью-Йорке или Вашингтоне? Это и удобнее, и гораздо дешевле. Рэнделл резко повернулся и принялся отпирать дверцу своего «Порше». – Подумайте, – посоветовал я ему. – Поломайте голову и решите, как далеко вы готовы зайти ради сохранения доброго имени своей семьи. Джей Ди запустил мотор и окинул меня испепеляющим взглядом. – Поразмыслите на досуге, почему Карен не пришла за помощью к вам. – Моя дочь… – ответил он дрожащим от гнева голосом. – Моя дочь – замечательная девушка. Добрая и милая. У нее нет грязных мыслей, и она никому не желает зла. Как смеете вы марать ее своими… – Если она так чиста и прекрасна, как же ее угораздило забеременеть? Рэнделл захлопнул дверцу, врубил передачу и с ревом рванул с места в сердитом сизом облаке выхлопных газов.13
Мой дом был пуст и погружен во мрак. На кухне я нашел записку, сообщавшую, что Джудит с детьми уехала к Ли. Я послонялся по кухне и заглянул в холодильник. Меня мучил голод, но я был слишком взволнован, чтобы сесть за стол и соорудить бутерброд. В конце концов я удовольствовался стаканом молока и остатками капустного салата. Тишина угнетала, и я решил тоже отправиться к Ли, благо они жили в следующем квартале, в старом массивном кирпичном доме – истинно новоанглийском особняке, ничем не отличавшемся от любого другого дома на нашей улице. Мне всегда казалось странным, что Арт поселился в таком жилище: слишком уж безликое было строение. В доме царила атмосфера, вполне сообразная его внешнему облику. Бетти сидела на кухне и с застывшей улыбкой кормила годовалого малыша. Она выглядела измученной и растрепанной, хотя обычно бывала неутомима и безукоризненно опрятна. Джудит сидела рядом с ней. Джейн, наша младшая, держалась за юбку матери. Эта привычка появилась у нее всего несколько недель назад. В гостиной мальчишки играли в полицейских и воров и палили из пистонных пистолетов. При каждом выстреле Бетти испуганно вздрагивала. – Жаль, что у меня не хватает духу прекратить это побоище, – проговорила она. Я отправился в гостиную. Вся мебель была перевернута и валялась вверх тормашками. Наш четырехлетний сынишка Джонни вел огонь из-за кресла; увидев меня, он помахал рукой и пальнул еще раз. В другом конце комнаты за кушеткой прятались двое сыновей Ли. Воздух был полон едкого сизого дыма, на полу валялись использованные пистонные ленты. Джонни снова выстрелил и закричал: – Попал! Попал! – А вот и нет! – завопил шестилетний Энди Ли. – Попал! Ты убит! – Ничего я не убит! – крикнул Энди, потрясая пистолетом, который только тихо щелкал: кончились пистоны. Нырнув за спинку дивана, Энди велел своему брату Генри: – Прикрой меня! Я перезаряжу. – Заметано, напарник. Энди принялся вставлять новую ленту, но пальчики плохо слушались его, и мальчуган сердился. Наконец он вскинул пистолет, прицелился, гаркнул: «Бах! Бах!» и вновь занялся лентой. – Так нечестно! – заканючил за креслом Джонни. – Ты убит! – Ты тоже! – объявил Генри. – Я в тебя попал! – Я только ранен! – заорал Джонни и пальнул три раза подряд. – Да? – отозвался Генри. – Тогда получай! Перестрелка возобновилась. Я вернулся на кухню к Бетти и Джудит. – Как они там? – спросила Бетти. Я усмехнулся: – Спорят, кто кого угрохал. – Ты что-нибудь выяснил? – Все будет хорошо, не волнуйся. Бетти одарила меня кривой ухмылкой, которую переняла у Арта. – Слушаюсь, доктор. – Я серьезно. – Надеюсь, ты прав, – сказала она, запихивая в ротик сынишки яблочное пюре, которое тотчас потекло по подбородку. Бетти сгребла его ложкой и предприняла еще одну бесплодную попытку. – А у нас плохие новости, – объявила Джудит. – Правда? – Звонил Брэдфорд, поверенный Арта. Он отказался вести дело. – Брэдфорд? – Да, – ответила Бетти. – Он позвонил полчаса назад, сказал, что слишком занят. Я закурил и попытался успокоиться. – Пожалуй, позвоню ему. Джудит взглянула на часы: – Половина шестого. Скорее всего, его уже… – Попробую найти, – ответил я и отправился в кабинет Арта. Джудит пошла со мной. Я прикрыл дверь, чтобы не слышать пальбы. – Что происходит? – спросила Джудит. Я покачал головой. – Дела плохи? – Пока рано говорить, – я сел за стол Арта и принялся набирать номер. – Ты голоден? – Нет, – соврал я. – Заехал перекусить. – У тебя усталый вид. – Все в порядке, – ответил я. Джудит склонилась над столом, и я поцеловал ее в щеку. – Тебе звонил Фриц Вернер. Этого можно было ожидать. Фриц знает все обо всем. Такого сплетника еще поискать. Впрочем, он мог располагать какими-то важными и полезными сведениями. – Я позвоню ему. – Да, пока не забыла, – добавила Джудит. – Завтра вечеринка. – Я не хочу идти туда. – Ничего не поделаешь. Джордж Моррис. Я совсем запамятовал о нем. – Ладно. Во сколько? – В шесть. Мы можем уйти пораньше. – Хорошо, – сказал я. Джудит вернулась на кухню, и вскоре я услышал в трубке голос секретарши: – «Брэдфорд, Уилсон и Стэрджесс». – Мистера Брэдфорда, пожалуйста. – Сожалею, но мистера Брэдфорда сегодня не будет. – Как я могу найти его? – Мистер Брэдфорд приходит к девяти часам утра. – Я не могу ждать так долго. – Очень сожалею, сэр. – Не стоит. Лучше попытайтесь найти его, – попросил я. – Скажите, что звонил доктор Берри. Я не знал, знакомо ли ей мое имя, но чем черт не шутит. Голос секретарши мгновенно изменился: – Пожалуйста, не кладите трубку, доктор. Несколько секунд я слышал только ровный гул: секретарша нажала кнопку «ожидание». Арт говорил, что в эпоху высоких технологий эта кнопка играет роль своего рода чистилища. Арт ненавидит телефон и пользуется им лишь в случае крайней необходимости. – Мистер Брэдфорд уже уходит, – сообщила мне секретарша. – Но я вас соединю. – Спасибо. В трубке щелкнуло. – Джордж Брэдфорд слушает. – Мистер Брэдфорд, это Джон Берри. – Здравствуйте, доктор Берри. Чем могу служить? – Я хотел поговорить об Арте Ли. – Доктор Берри, я уже убегаю… – Я знаю об этом от вашей секретарши. Может быть, встретимся где-нибудь? Брэдфорд замялся. Я услышал его вздох, похожий на шипение рассерженной змеи: – Это бессмысленно. Боюсь, что я уже не изменю свое решение. Дело не по моей части и… – Я не отниму у вас много времени. Он помолчал. – Ну, ладно. Через двадцать минут в моем клубе. «Трафальгар». До встречи. Я положил трубку. Подонок. Этот клуб был расположен в центре города, и мне придется нестись как угорелому, чтобы поспеть вовремя. На ходу поправляя галстук, я спешно покинул дом Ли и бросился к своей машине.* * *
Клуб «Трафальгар» ютился в крошечном ветхом домике на Маячной улице, у самого подножия Холма. В отличие от клубов «по интересам» в других больших городах, «Трафальгар» – настоящий тихоня, и мало кто из бостонцев знает о его существовании. Я никогда не был там, но вполне мог представить себе интерьер этого заведения. Стены отделаны красным деревом, высокие потолки посерели от пыли, громоздкие мягкие кресла обтянуты морщинистой замшей и очень удобны, восточные ковры истерты до дыр. Короче, обстановка здесь вполне под стать завсегдатаям – людям пожилым, строгим и чопорным. Сдавая пальто в гардероб, я увидел табличку с четко выведенной надписью: «Дамам вход разрешен только по четвергам с 16.00 до 17.30». Брэдфорд ждал меня в вестибюле. Это был плотный коротышка в безукоризненно сшитом черном костюме в тонкую белую полоску. Даже сейчас, после долгого рабочего дня, на костюме этом не было ни единой складочки. Туфли Брэдфорда сияли, манжеты сорочки выдавались из рукавов пиджака ровно настолько, насколько того требовал этикет. Брэдфорд носил карманные часы на серебряной цепочке, а знак принадлежности к обществу интеллектуалов Фи Бета Каппа красиво контрастировал с черной тканью жилетки. Не надо было заглядывать в справочник «Кто есть кто», чтобы убедиться, что Брэдфорд проживал в Беверли-Фармз или другом столь же престижном районе, что окончил Гарвард и школу правоведения при нем, что его супруга училась в Вассаре и до сих пор носила плиссированные юбки, трикотажные свитера и жемчуг и что его дети были студентами Гротона или Конкорда. Обо всем этом недвусмысленно свидетельствовала спокойная и уверенная повадка Брэдфорда. – Я уже созрел для стаканчика, – заявил он, пожимая мне руку. – А вы? – Тоже не прочь. Бар размещался на втором этаже. Это был просторный зал с высокими окнами, выходившими на Маячную улицу и Общественный парк. Здесь было тихо, в воздухе чувствовался тонкий аромат сигарного дыма. Посетители стояли и сидели небольшими группами и переговаривались вполголоса. Бармен знал, кто что пьет, и не нуждался в указаниях. Но мне, разумеется, пришлось сделать заказ. Мы с Брэдфордом уселись в удобные кресла у окна, и я сказал, что предпочитаю «Гибсон». Брэдфорд молча кивнул бармену и повернулся ко мне. – Вас наверняка огорчило принятое мною решение, но, честно говоря… – Я вовсе не огорчен, – перебил я его. – Ведь судят не меня. Брэдфорд достал часы, посмотрел на них и сунул обратно в карман. – Пока никого не судят, – отчеканил он. – Позвольте не согласиться. По-моему, судят очень многих. Брэдфорд раздраженно забарабанил пальцами по столу и бросил недовольный взгляд в сторону бармена. Психиатры определяют такое поведение как «сдвиг». – Хотелось бы знать, что вы имеете в виду. – Весь город шарахается прочь от Арта Ли, как будто у него бубонная чума. – Вы что, подозреваете какой-то таинственный заговор? – Нет, просто удивляюсь, – ответил я. – Один мой приятель утверждает, что все врачи чертовски простодушны. Но вы мне таким не показались. – Это похвала? – Скорее просто наблюдение. – Что ж, я стараюсь. – На самом деле никаких тайн и заговоров нет, – заверил меня Брэдфорд. – А что до мистера Ли, то он всего лишь один из моих многочисленных клиентов. – Доктор Ли, – уточнил я. – Совершенно верно – доктор Ли. Один из моих клиентов. А у меня есть обязательства перед всеми, и я стараюсь по мере сил исполнять их. Сегодня днем я звонил в окружную прокуратуру, чтобы узнать, когда назначены слушания по делу доктора Ли. Похоже, одновременно с другим делом, за которое я уже взялся. Я не могу быть в двух залах суда сразу и уже объяснил это доктору Ли. Бармен принес напитки, и Брэдфорд поднял бокал: – Ваше здоровье. – Взаимно, – ответил я. Он отпил глоток и уставился в свой стакан. – Доктор Ли принял мои объяснения. Я сообщил ему, что моя фирма сделает все возможное, чтобы обеспечить его превосходным защитником. У нас четверо старших партнеров, и вполне возможно, что один из них… – Но только «возможно»? Брэдфорд передернул плечами: – Как и все в этом мире. Я отпил глоток. Коктейль был премерзкий – почти один вермут и капелька водки. – Вы на короткой ноге с Рэнделлами? – спросил я. – Я их знаю. – Это обстоятельство как-то повлияло на ваше решение? – Разумеется, нет! – Он встрепенулся. – Юрист должен уметь провести грань между службой и дружбой. Это – азы его профессии, и такое умение довольно часто помогает в жизни. – Особенно когда живешь в маленьком городе. Брэдфорд усмехнулся. – Протестую, ваша честь. – Он отпил еще глоток. – Скажу вам доверительно, доктор Берри. Я очень сочувствую Ли. Как и он, я понимаю, что от абортов никуда не деться. Их делают сплошь и рядом. Последние статистические данные по Америке говорят, что каждый год на аборт приходит до миллиона женщин. Выражаясь житейским языком, аборт – штука полезная. А наши законы об абортах туманны, невнятно сформулированы и несуразно строги. Но позвольте напомнить вам, что суждения врачей страшнее любых законов. Больничные комиссии по абортам состоят из одних перестраховщиков, которые запрещают операции даже в тех случаях, когда закон разрешает их. По-моему, уложение об абортах можно изменить, лишь поборов настроения, бытующие в медицинской среде. Я не ответил. Передача денег из рук в руки – это церемониал, освященный веками и требующий тишины. Брэдфорд взглянул на меня и спросил: – Вы со мной согласны? – Конечно, согласен, хотя такая линия защиты представляется мне несколько причудливой. – Я не предлагаю вам линию защиты. – Значит, я неверно вас понял. – Это меня не удивляет, – сухо заметил Брэдфорд. – Меня тоже, – ответил я. – Потому что в вашей речи не ахти как много смысла. Я всегда думал, что правоведы сразу берут быка за рога, а не ходят вокруг да около. – Я лишь пытаюсь прояснить свою точку зрения. – Она и так достаточно ясна, и это внушает мне тревогу засудьбу доктора Ли. – Очень хорошо, давайте поговорим о докторе Ли. Его задержали по закону, принятому в штате Массачусетс семьдесят лет назад и гласящему, что аборт – это преступление, караемое штрафом и тюремным заключением на срок до пяти лет. Если в результате аборта пациентка умирает, назначается наказание сроком от семи до двадцати лет. – Это убийство второй степени? Или непредумышленное? – Строго говоря, ни то ни другое. Выражаясь языком… – Значит, его могут выпустить под залог? – Вообще-то да, но сейчас не тот случай, потому что прокурор попытается предъявить обвинение в убийстве. По общему уложению, любая смерть, наступившая в результате преступных действий, считается убийством. – Понятно. – По ходу дела обвинение представит улики, и наверняка неопровержимые, и докажет, что доктор Ли делал подпольные аборты. Оно докажет, что Карен Рэнделл была у доктора Ли и он по каким-то необъяснимым причинам не сделал ни единой записи о ее визите. Оно докажет, что у Ли нет алиби на вечер воскресенья, когда был сделан аборт. И, разумеется, оно вызовет в суд миссис Рэнделл, которая заявит, что, по словам девушки, аборт сделал именно доктор Ли. В конце концов все сведется к взаимоопровергающим показаниям. Ли, известный тем, что делает подпольные аборты, заявит о своей невиновности. Миссис Рэнделл скажет, что он виновен. Будь вы в жюри присяжных, кому вы поверили бы? – Нет никаких доказательств того, что аборт Карен сделал доктор Ли. Все улики косвенные. – Суд будет в Бостоне. – Так проведите его где-нибудь еще. – На каком основании? Неблагоприятное общественное мнение? – Вы говорите о технической стороне дела, а я – о спасении человека. – Сила закона и заключается в технической стороне дела. – Как и его слабость. Брэдфорд задумчиво посмотрел на меня. – Спасти доктора Ли, как вы изволили выразиться, можно только одним способом – доказав, что аборт делал не он. Значит, надо найти истинного виновника. По-моему, шансов на это почти нет. – Почему? – Потому что сегодня я говорил с Ли, и у меня сложилось впечатление, что он лжет. По-моему, это он делал аборт, Берри. Я думаю, что девушку убил именно он.14
Вернувшись домой, я обнаружил, что Джудит с детьми все еще у Бетти. Я смешал себе еще один коктейль, на этот раз покрепче, и уселся в гостиной. Я устал как собака, но расслабиться не удавалось. У меня ужасный характер. Я это знаю и пытаюсь держать себя в руках, но все равно бываю резок и неловок, общаясь с ближними. Наверное, я просто не очень люблю людей. Вот почему я стал патологоанатомом. Вспоминая прожитый день, я понял, что слишком часто выходил из себя. И это было глупо: я ничего не добился, а вот потерять мог очень многое. Зазвонил телефон. Это был Сандерсон, начальник патологоанатомического отделения Линкольновской больницы. – Я звоню с работы, – сразу же заявил он. – Понятно. Там по меньшей мере шесть параллельных аппаратов, и вечером любой желающий может подслушать ваш разговор. – Как провел день? – спросил Сандерсон. – Довольно интересно. А вы? – Так-сяк. Да уж, представляю себе. Если кто-то решил устранить меня, логичнее всего надавить на Сандерсона, а это можно сделать довольно тонко и даже под видом шутки. «Я слышал, у вас нехватка рабочих рук» – например. Или более серьезно. «Я слышал, Берри захворал. Это правда? Нет? А говорят, болен… Но ведь его нет на рабочем месте, правильно?» Или при помощи пары ласковых. «Сандерсон, как, по-вашему, я смогу поддерживать трудовую дисциплину, если ваш Берри целыми днями где-то пропадает, а вы ему потворствуете?» Или, наконец, через начальство. «У нас образцовая больница, и каждый выполняет свою работу. Нам тут не нужны лодыри». В любом случае итог будет один: на Сандерсона окажут давление, чтобы он либо вернул меня на рабочее место, либо нашел нового сотрудника на замену мне. – Скажите им, что у меня третичный сифилис, – сказал я. – Тогда они не станут рыпаться. Сандерсон рассмеялся. – Успокойся, все хорошо, – сообщил он мне. – Пока. У меня шея хоть и старая, но крепкая, и я могу еще какое-то время прикрывать тебя. – Помолчав, он спросил: – Как по-твоему, сколько еще это продлится? – Не знаю, – ответил я. – Дело непростое. – Загляни ко мне завтра, обсудим. – Хорошо. Возможно, я буду знать больше. Пока мне кажется, что эта история похлеще перуанской. – Понятно, – ответил Сандерсон. – До завтра. Я положил трубку. Сандерсон наверняка понял, что я имел в виду. А я имел в виду вот что: в деле Карен Рэнделл была какая-то неувязка. Месяца три назад нам пришлось столкнуться с чем-то подобным. Редкий случай агранулоцитоза. В крови совершенно не было лейкоцитов. Это очень опасно, потому что организм, в крови которого нет белых шариков, не может сопротивляться инфекции. Во рту и на коже большинства людей есть болезнетворные микробы. Стафилококк, стрептококк, иногда – пневмококк или дифтерия. Это нормально. Но если оборонительные сооружения организма разрушены, человек заболевает. Короче, у нас был пациент – американский врач, работавший в Перу, в министерстве народного здравоохранения. Он страдал астмой и принимал какой-то перуанский препарат. В один прекрасный день он вдруг занемог. Заболело горло, поднялась температура, человека начало ломать. Он отправился к врачу в Лиме и сдал кровь на анализ. У него было шестьсот белых телец на кубический сантиметр крови при норме от четырех до девяти тысяч. А во время болезни это число возрастает еще вдвое или втрое. На другой день число эритроцитов упало до ста единиц, а еще через день – до нуля. Пациент сел на самолет, прибыл в Бостон и лег в нашу больницу. Из его грудины взяли пункцию костного мозгу, и я изучил ее под микроскопом. Увиденное озадачило меня. В костном мозге было много несозревших лейкоцитов, и хотя это считается отклонением от нормы, никаких бед такое положение дел пациенту не сулит. Тогда-то я и подумал: «Тут что-то не так, черт возьми», – и отправился к лечащему врачу этого парня. Врач решил изучить перуанское лекарство, которое принимал пациент, и выяснилось, что в нем содержится вещество, запрещенное в США еще в 1942 году, потому что оно мешало образованию белых кровяных телец. Врач решил, что обнаружил причину недуга: у пациента перестали вырабатываться лейкоциты, и он чем-то заразился. Лечение оказалось несложным – перестать принимать перуанский препарат и ждать выздоровления костного мозга. Я сообщил врачу, что под микроскопом костный мозг пациента выглядел почти нормально. Мы вместе осмотрели больного и обнаружили, что недомогание не проходит. На слизистой полости рта появилось изъязвление, на ногах и спине были явные признаки стафилококковой инфекции. Пациента сильно лихорадило, он чувствовал сонливость и туго соображал. Мы никак не могли понять, почему костный мозг почти в норме, а пациенту так худо. Целый день ломали мы голову над этой загадкой, и наконец, часа в четыре, я догадался спросить лечащего врача, не было ли в области пункции каких-либо болезнетворных микробов. Врач ответил, что не обратил на это внимания. Тогда мы снова отправились к пациенту и осмотрели его грудь. К нашему удивлению, мы не нашли следа от укола трепанационной иглой. Значит, образец костного мозга был взят у какого-то другого пациента. Оказалось, что медсестра или стажер перепутали ярлычки и взяли пункцию у больного с подозрением на лейкемию. Мы срочно взяли костный мозг у нашего пациента и обнаружили, что он действительно почти не функционирует. Этот человек в конце концов выздоровел, но я никогда не забуду, как мы с врачом ломали голову над результатами лабораторных анализов.* * *
И вот теперь я испытывал точно такое же чувство: что-то было не так, что-то не стыковалось. Я еще не знал, что именно, но подозревал, что все люди, с которыми я беседовал, хотели совсем не того, чего желал я. Мы словно говорили на разных языках. Моя собственная точка зрения была ясна и однозначна: Арт невиновен, пока не доказано обратное. А обратное пока не доказано. Но никого другого, похоже, не волновало, виновен Арт или нет. То, что я считал самым важным, для других не имело никакого значения. Интересно, почему?ВТОРНИК, 11 ОКТЯБРЯ
1
Когда я проснулся, новый день показался мне самым что ни на есть заурядным. Я встал таким же измученным, каким лег накануне; на улице было серо, промозгло и холодно, и меня вовсе не тянуло туда. Сняв пижаму, я принял горячий душ. Когда я брился, в ванную вошла Джудит и, наспех поцеловав меня, отправилась на кухню собирать завтрак. Я улыбнулся своему отражению и вдруг поймал себя на том, что гадаю, какой график операций составлен в больнице на сегодня. А потом вспомнил, что не поеду в больницу. И вспомнил, почему. Потому что день был вовсе не заурядный. Я подошел к окну и уставился на бежавшие по стеклу струйки. В этот миг я впервые подумал, что, может быть, разумнее всего было бы выкинуть Арта из головы и вернуться к повседневной работе. Приехать в лабораторию, поставить машину, снять пальто, повязать фартук, натянуть перчатки, словом, исполнить привычный ритуал… Мысль об этом была так приятна, так соблазнительна. В конце концов, это моя работа, и она мне по душе. Никакой тебе нервотрепки, никаких потрясений. Работа, которой меня обучали. И нечего мне играть в сыщиков-любителей. Холодным серым утром мое шерлокхолмство показалось мне просто нелепым. Но потом перед глазами встали виденные накануне лица. Арт, Джей Ди Рэнделл, самодовольный Брэдфорд. И я понял, что никто, кроме меня, не поможет Арту выпутаться. А поняв, почувствовал жгучий страх, почти панический ужас. Мы с Джудит завтракали вдвоем, дети еще спали. – Что ты намерен делать сегодня? – спросила она. – Еще не знаю. Я и сам задавался этим вопросом. Надо было разузнать побольше и о Карен, и в особенности о миссис Рэнделл. По сути дела, мне мало что было известно о них. – Начну с девушки, – решил я. – Почему? – По отзывам, она была сущим ангелом, добрым и светлым небесным созданием, прелестной девочкой и всеобщей любимицей. – Возможно, это правда. – Да, – согласился я. – Только неплохо бы выслушать и мнения других людей, а не только ее отца и брата. – Где же ты их выслушаешь? – Начну с колледжа Смита, – решил я.* * *
Колледж Смита, Нортгемптон, Массачусетс. Две тысячи двести девушек живут в здешней глухомани и получают прекрасное образование. Два часа по шоссе до поворота на Холлок, потом – еще полчаса по узким дорогам. Наконец я проскочил под железнодорожным мостом и въехал в городок. Нортгемптон мне никогда не нравился. Тут царит какая-то странная атмосфера, слишком гнетущая для университетского городка. Веет всеобщим раздражением и какой-то безысходностью, отчаянием двух тысяч двухсот девушек, заточенных в глуши на четыре года, и злостью местных жителей, вынужденных терпеть их здесь. Студенческий городок очень красив, особенно по осени, когда начинает желтеть листва. Даже дождь не в силах смыть эту красоту. Я отправился прямиком в справочное бюро и заглянул в журнал регистрации студенток и преподавателей. Получив в бюро план городка, я пустился на поиски Хенли-холла – общежития, в котором прежде обреталась Карен Рэнделл. Это был белый деревянный домик на Уилбер-стрит, дававший приют четырем десяткам девушек. На первом этаже размещалась общая гостиная, отделанная яркой узорчатой тканью, призванной подчеркнуть, что здесь живут девушки, и выглядевшей совершенно несуразно. По гостиной слонялись обитательницы дома, облаченные в комбинезоны, с распрямленными при помощи утюга волосами. У двери стоял столик дежурной. Я подошел к сидевшей за ним девушке и сказал: – Мне нужна Карен Рэнделл. Девица вздрогнула и посмотрела на меня как на престарелого насильника. – Она моя племянница, – пояснил я. – Меня зовут доктор Берри. – Меня не было тут в выходные, – ответила девушка, – и я еще не видела Карен. Кажется, она ездила в Бостон. Мне повезло: эта девица, похоже, еще не знала о случившемся. А остальные? Вероятно, наставница уже в курсе. Или ей вот-вот сообщат. Мне вовсе не хотелось встречаться с наставницей. – О! – воскликнула девушка за столом. – Кстати, вот идет Джинни, ее соседка по комнате. Джинни была темноволосой девочкой в плотном комбинезоне и драном свитере в обтяжку. Несмотря на такой наряд, она как-то ухитрялась выглядеть холодной и чопорной. Вероятно, благодаря выражению лица. Дежурная поманила ее и сказала: – Это доктор Берри. Он приехал повидать Карен. Джинни метнула на меня испуганный взгляд. Она знала. Я быстро схватил ее за локоть, отвел в сторону и усадил на стул. – Но ведь Карен… – начала она. – Я знаю. Мне надо поговорить с вами. – Я должна спросить мисс Питерс, – Джинни хотела встать, но я мягко удержал ее. – Прежде чем вы это сделаете, позвольте сообщить вам, что вчера я присутствовал на вскрытии Карен. Джинни вздрогнула и прижала пальцы к губам. – Извините за прямоту, но у меня есть один вопрос, ответить на который не сможет никто, кроме вас. А что скажет мисс Питерс, мы с вами и так знаем. – Она запретит мне говорить с вами, – Джинни смерила меня подозрительным взглядом, но я уже возбудил ее любопытство. – Пойдемте туда, где нам никто не помешает, – предложил я. – Не знаю, следует ли мне… – Я отниму у вас всего несколько минут. Она встала и кивнула в сторону коридора. – Обычно мужчин не допускают в наши комнаты, но вы ведь родственник, правильно? – Правильно. Джинни и Карен жили на первом этаже, окно их комнаты выходило на задний двор. Комнатка была тесная и неряшливая, повсюду валялись фотографии мальчиков, письма, поздравительные открытки, программы футбольных матчей между университетами Лиги Плюща, ленты, расписания занятий, флакончики с духами, плюшевые мишки и щенки. Джинни уселась на кровать и указала мне на стул у письменного стола. – Вчера мисс Питерс сказала мне, что с Карен случилось несчастье и она погибла, – начала девушка. – Она просила меня никому ничего не говорить до поры до времени. Странно. Никто из моих знакомых еще не умирал. Я имею в виду ровесников, понимаете? Странно, право. Я ведь ничего не почувствовала, не могла даже заставить себя огорчиться. Наверное, до меня просто еще не дошло. – Вы знали Карен до того, как стали жить вместе? – Нет, нас просто поселили в одну комнату. – Вы ладили? Джинни передернула плечами. Она уже освоила язык телодвижений, но пока не умела добиться полной естественности. Создавалось впечатление, что она подолгу отрабатывала каждый жест перед зеркалом. – Вроде да. Карен не была типичным новичком, не робела. И все время уезжала то на день, то на два. На занятия почти не ходила и часто повторяла, что ненавидит колледж. Впрочем, так все говорят, но Карен действительно не врала. Она и впрямь ненавидела учебу. По-моему, так оно и было. – Почему вы так думаете? – Потому что она пропускала уроки и часто отлучалась из городка. Говорила, что едет к родителям, но на самом деле моталась куда-то еще. Карен ненавидела своих родителей. Она сама мне так сказала. Джинни встала и открыла дверцу шкафа. На внутренней стороне створки висела большая глянцевая фотография Джей Ди Рэнделла, сплошь испещренная крошечными дырочками. – Она любила бросать в снимок дротики, – пояснила Джинни. – Это ее отец. Кажется, он хирург. Она метала дротики в его физиономию каждый вечер, перед тем как лечь спать. Девушка закрыла шкаф. – А как она относилась к матери? – Мать она любила. Я имею в виду родную мать, ту, которая умерла. Мачеха-то ей не особенно нравилась. – Что еще вам рассказывала Карен? – Про мальчиков рассказывала, – Джинни снова уселась на кровать. – Тут только о них и говорят. Карен наведывалась в какую-то местную частную школу и тусовалась с парнями. Да и к ней то и дело приезжали из Йеля. – Она встречалась с кем-нибудь? – Не думаю. Со всеми понемножку. Парни за ней табунами ходили. – Она была так популярна? – А может, и по какой другой причине, – Джинни наморщила носик. – Слушайте, неприлично говорить про нее такое теперь, когда… Да и нет причин верить во все это. Может, это вообще треп. – А что такое? – Ну, когда сюда приезжает новенькая, про которую никто ничего не слышал, можно болтать все, что угодно. Я, помнится, раньше врала, что была капитаном команды болельщиков. Просто забавы ради. На самом-то деле я училась в обычной средней школе, а о капитанстве и мечтать не могла. – Понятно. Ну, а что за байки травила Карен? – Да всякие. И не то чтобы байки. Скорее уж притчи. Все как-то обиняками да намеками. Карен нравилось, когда люди считали ее эдакой оторвой. И дружки были ей под стать. Она очень любила это слово – «оторва». И умела пустить пыль в глаза. Никогда не выкладывала все напрямую, никаких тебе обстоятельных историй. Обронит слово тут, слово там, и все. Про свои аборты, например, и всякое такое. – Про аборты? – Она сказала, что еще до колледжа дважды ходила на аборт. По-моему, это чепуха, правда? Два аборта! В конце концов, ей было всего семнадцать! Я говорила ей, что не верю, и тогда она пускалась в объяснения – как это делается. Все по порядку, что за чем идет. Вот тогда я начинала думать, что, возможно, это все-таки правда. Девушке, росшей в семье врача, ничего не стоило вызубрить процедуру ПВ, и осведомленность Карен вовсе не доказывала, что ей самой делали аборты. – Она не вдавалась в подробности? – спросил я. – Не говорила, где ее выскабливали? – Нет. Карен любила шокировать меня, хотя временами бывала по-настоящему груба. Помню наши первые.., нет, вторые выходные, которые мы провели здесь. В субботу вечером Карен куда-то ушла и вернулась очень поздно. Вся растрепанная. Забралась в постель, погасила свет и говорит: «Господи, до чего же я люблю черное мясо». Прямо так и сказала. Я не нашлась с ответом. Я ведь тогда почти не знала Карен, вот и смолчала. Подумала, что она просто хочет меня поразить. – Что еще она говорила? Джинни пожала плечами: – Не помню. Всякие пустяки. Однажды вечером, перед тем как уехать на выходные, Карен долго вертелась перед зеркалом. Сначала что-то насвистывала, а потом и говорит мне: «Ну, на сей раз я уж точно оттянусь». Или что-то в этом роде. Уж и не помню. – И что вы ей ответили? – Пожелала приятного отдыха. Что еще ответить на такую речь, особенно когда только что вышла из душа. – Вы верили ее россказням? – Сначала – нет, но через пару месяцев начала верить. – Вам никогда не казалось, что она беременна? – Нет, никогда. – Вы уверены? – Она ничего такого не говорила. К тому же она принимала пилюли. – Это точно? – Ну, наверное. Во всяком случае, у нее был такой ежеутренний обряд. Эти пилюли где-то здесь. Вон они, на ее столе, в маленьком пузырьке. Я взял пластиковый флакончик. На ярлычке значилось «Аптека на Маячной улице», но никаких указаний по приему лекарства не было. Я вытащил книжечку и записал номер рецепта и имя врача, потом открыл пузырек и вытряхнул пилюли на ладонь. Их было всего четыре. – Она принимала их ежедневно? – спросил я. – Да. Я не гинеколог и не аптекарь, но кое-какие познания все же имею. Во-первых, мне известно, что почти все противозачаточные пилюли сейчас выпускаются в пузырьках со специальными крышечками, снабженными отверстиями. Это облегчает подсчет и помогает женщине определить, сколько таблеток она приняла. Во-вторых, дозы гормональных препаратов снижены с двадцати до двух миллиграммов в день. А значит, пилюли должны быть совсем крошечные. Но таблетки Карен были довольно большими, безо всяких меток, белые как мел и хрупкие. Я сунул одну из них в карман, а остальные возвратил в пузырек. Я уже догадывался, что это за зелье. Химического анализа не требовалось. – Вы встречали кого-нибудь из дружков Карен? – спросил я. Джинни покачала головой: – Нет, никогда никого не видела. Карен много распиналась о том, как они хороши в постели, но это была просто болтовня. Она все время норовила пустить пыль в глаза, вот и горланила, как на площади. Подождите минутку. Она подошла к туалетному столику Карен. Под рамку зеркала были вставлены несколько фотографий молодых людей. Взяв две, Джинни вручила их мне. – Вот об этом парне она говорила, но, по-моему, они давно перестали встречаться. Кажется, с лета. Он учится в Гарварде. На снимке был запечатлен старательно, но шаблонно позирующий мальчишка в футбольной экипировке, с номером 71 на груди. Он стоял, согнувшись, касаясь одной рукой земли и злобно ощерив зубы. – Как его зовут? – Не знаю. Я взял программку матча Гарвард против Колумбийского. Под номером 71 числился правый защитник Алан Зеннер. Занеся это имя в записную книжку, я вернул Джинни снимок. – А этот, второй, – продолжала она, вручая мне еще одну фотографию, – посвежее будет. Кажется, Карен еще не рассталась с ним. Иногда по вечерам, прежде чем лечь спать, она целовала его фотографию. Его зовут то ли Ральф, то ли Роджер. На фотографии был изображен молодой негр в плотном лоснящемся костюме, с электрогитарой в руке и натянутой улыбкой на губах. – Думаете, они встречались? – Да. Он из какого-то бостонского оркестра. – Ральф, говорите? – Что-то в этом роде. – Как называется оркестр? Джинни сосредоточенно нахмурилась: – Карен однажды говорила. Или не однажды. Но я не помню. Она не то что другие девчонки, которые выложат вам всю подноготную своих парней. Карен была не такая. Обронит фразу, а потом жди следующей. – И вы думаете, что по выходным она уезжала к этому парню? Джинни кивнула. – А куда? В Бостон? – Наверное. Или в Бостон, или в Нью-Хейвен. Я перевернул фотографию. На тыльной стороне было написано: «Фотоателье Кэрзина, Вашингтон-стрит». – Могу я взять себе этот снимок? – Конечно, – ответила Джинни. – Мне он без надобности. Я сунул фото в карман и снова сел. – Вы когда-нибудь видели кого-то из этих людей? – Нет, не встречала я ее дружков. Погодите-ка, однажды видела подругу. – Подругу? – Ну да. Однажды Карен сказала мне, что к ней приезжает близкая подруга, настоящая «оторва», дикий зверь. Ну, всякое такое. Короче, я ожидала увидеть занятное зрелище, но, когда она приехала… – Что же вы увидели? – Нечто весьма странное. Рослая длинноногая девица. Карен все время повторяла, что хотела бы иметь такие же длинные ноги, а та девица просто сидела и молчала. Надо полагать, она была хорошенькая, но уж больно чудная. Как будто спала. Может, наширялась. Наконец, где-то через час, она заговорила и начала плести всю эту белиберду. – Какую белиберду? – Ну, не знаю. Странные вещи. Вроде как «дожди в Испании подмыли здания». И сочиняла стихи про то, как люди резвятся в макаронных полях. Белиберда, понимаете? Я бы это стихами не назвала. – Как звали эту девушку? – Не помню. Кажется, Энджи. – Она студентка? – Нет. Она молодая, но нигде не учится. Работает. Кажется, Карен говорила, что она медсестра. – Постарайтесь вспомнить ее имя, – попросил я. Джинни сосредоточенно уставилась в пол, потом покачала головой: – Нет, не могу. Я не обратила на нее особого внимания. Мне не хотелось менять тему, но надо было торопиться. – Что еще вы могли бы рассказать мне о Карен? – спросил я. – Она нервничала? – Нет, была само спокойствие. Все наши с ума сходили от волнения, особенно перед экзаменами, а ей, похоже, было на все наплевать. – Она была энергичной девушкой? Подвижной? Словоохотливой? – Карен? Не смешите меня. Сонная она была и полумертвая, только в дни свиданий и оживала. А так все время сетовала на усталость и переутомление. – Она много спала? – Да, продрыхла почти все занятия. – Какой у нее был аппетит? – Да обыкновенный. Завтрак и обед она обычно тоже просыпала. – В таком случае Карен, наверное, теряла в весе? – Как раз наоборот, – ответила Джинни. – Прибавила. Не так чтобы много, но прилично. За каких-нибудь полтора месяца. Не могла влезть ни в одно платье, и ей пришлось покупать новые. – Вы заметили какие-нибудь другие изменения? – Вообще-то да, но я не знаю, важно ли это. То есть для Карен это было важно, но все остальные ничего не замечали. – Чего не замечали? – Видите ли, Карен вбила себе в голову, будто бы ее тело обрастает волосами. Руки, ноги, понимаете? И над губой тоже. Она жаловалась, что замучилась брить ноги. Взглянув на часы, я увидел, что уже почти полдень. – Что ж, не хочу отрывать вас от занятий… – Ерунда, – перебила меня Джинни. – С вами интереснее. – Неужели? – Ну, смотреть, как вы работаете, и все такое. – Но ведь я – обычный врач, и вы уже наверняка беседовали с людьми моей профессии. Джинни вздохнула. – Должно быть, вы принимаете меня за дурочку, – с легкой обидой сказала она. – Я же не вчера родилась. – Напротив, – заспорил я. – По-моему, вы очень умны. – Вы вызовете меня в суд? – В суд? – Ну, чтобы дать показания. Я посмотрел на нее, и мне опять подумалось, что она репетирует перед зеркалом. На лице Джинни появилась загадочно-глубокомысленная мина, столь присущая героиням многих фильмов. – Не уверен, что понимаю вас. – Ладно уж, признайтесь, что вы законник, я никому не скажу. – О! – Я поняла это спустя десять минут после вашего прихода. Знаете, как я догадалась? – Как же? – Когда вы осматривали пилюли, то держали пузырек очень осторожно, совсем не как врач. Честно говоря, я думаю, что врач из вас вышел бы никудышный. Сущий коновал. – Возможно, вы правы, – согласился я. – Желаю удачи, – сказала Джинни на прощание. – Спасибо. Она лукаво подмигнула мне, и я зашагал прочь.2
Рентгеновский кабинет на втором этаже Мемориалки незнамо почему называли кабинетом радиологической диагностики. Впрочем, как бы его ни величали, это был самый обыкновенный рентгеновский кабинет, такой же, как в любой другой больнице: стены из матового стекла, зажимы для снимков. Помещение довольно просторное, тут могли одновременно работать пятеро рентгенологов. Я попал к Хьюзу, моему старому знакомому. Иногда чета Хьюзов играла с нами в бридж, причем весьма искусно. Они бились до последнего и жаждали крови. Но я и сам иногда этим грешу. Я не стал звонить Льюису Карру, поскольку он все равно не помог бы мне. А Хьюз стоял на нижней ступени священной врачебной иерархии, и ему было безразлично, чьи снимки я хочу посмотреть – Карен Рэнделл или Ага-Хана, которому тут несколько лет назад делали операцию на почке. Поэтому Хьюз сразу же отвел меня в хранилище снимков. По пути я спросил его: – Ну, как твоя интимная жизнь? Это была избитая шутка. Известно, что рентгенологи занимаются сексом гораздо меньше, чем врачи любой другой специальности. Почему это так, никто не знает, но, скорее всего, на них действует рентгеновское излучение. Во всяком случае, среди медиков бытует такое убеждение. В прошлом во время просвечивания рентгенолог стоял в кабинке вместе с пациентом и за несколько лет буквально пропитывался гамма-частицами. Да и пленка тогда была гораздо менее чувствительной, так что врач успевал схватить чудовищную дозу, пока делал снимок. Но даже теперь, при новых технологиях и обширных познаниях, эта мерзкая шуточка по-прежнему в ходу, и рентгенологи вынуждены стоически терпеть подначки всякого, кто пожелает высмеять их освинцованные суспензории и усохшие половые железы. Приколы – такой же фактор профессионального риска, как рентгеновское излучение, и Хьюз не обижался на них. – Моя половая жизнь, – ответил он, – куда интереснее какого-то там бриджа. Когда мы вошли в кабинет, там работали трое или четверо рентгенологов. Перед каждым лежал толстый конверт, набитый снимками, и стоял магнитофон. Врач брал снимок, произносил вслух фамилию пациента и номер отделения, сообщал, с какого ракурса сделан снимок, и, приложив его к матовому стеклу, ставил диагноз. Одна из стен была отведена под рентгенограммы пациентов отделения интенсивной терапии. Это были тяжело больные люди, и их снимки хранились не в конвертах, как все остальные, а на вращающихся штативах. Нажав кнопку, можно было привести штатив в движение и, не сходя с места, посмотреть нужный снимок. Это позволяло быстро определить, чем страдает тот или иной больной, пребывающий в критическом состоянии. Хранилище снимков примыкало к рабочему залу. Хьюз юркнул туда и через минуту появился снова. Мы уселись перед стеклянной панелью, и Хьюз вставил в зажим первую рентгенограмму Карен Рэнделл. – Черепная коробка в боковой проекции, – сказал он, вглядевшись в снимок. – Ты знаешь, почему Карен направили на рентген? – Нет, – ответил я и тоже посмотрел на снимок, но почти ничего не разобрал. Прочитать рентгенограмму головы очень трудно. В черепе много костей, и снимки представляют собой мешанину светлых и темных пятен. Хьюз довольно долго изучал этот причудливый узор, время от времени проводя по какой-нибудь линии колпачком своей авторучки. Наконец он сказал: – Похоже, все нормально. Никаких трещин или наростов, ни гематом, ни воздушных пузырей не видно. Конечно, неплохо бы иметь артериограмму или эхоэнцефалограмму… Давай посмотрим остальные. Хьюз снял первый снимок и повесил на его место вид черепа анфас. – Тоже все нормально, – сообщил он мне. – Не понимаю, зачем ей вообще просвечивали голову. Она что, попала в автомобильную аварию? – Да вроде нет. Хьюз покопался в стопке снимков. – Нет, – пробормотал он. – Ни одного снимка лица, только черепная коробка. Он снова принялся разглядывать снимок черепа во фронтальной проекции, затем снял его и повесил на панель предыдущий. Но и теперь не нашел никаких отклонений от нормы. – Будь я проклят, если что-нибудь понимаю, – сказал Хьюз, барабаня пальцами по стеклу. – Ничего. Ни малейшей патологии. Готов поставить все свои денежки. – Ну что ж, – молвил я, вставая. – Спасибо за помощь. Я не знал, что и думать. Похоже, эти снимки еще больше все запутали. И уж, во всяком случае, не внесли никакой ясности.3
Я вошел в телефонную будку возле дверей больницы, вытащил записную книжку и отыскал в ней номера аптеки и рецепта. Достав пилюлю, прихваченную из комнаты Карен, я отломил кусочек и растер его на ладони. Он сразу превратился в мелкую пудру. Я знал, что это такое, но для пущей уверенности все же лизнул порошок кончиком языка. Омерзительный вкус аспирина ни с чем не спутаешь. Я набрал номер аптеки и сказал: – Говорит доктор Берри из Линкольновской. Хотел бы узнать о лекарстве… – Минутку, я возьму карандаш… Так, говорите, доктор Берри. – Пациентку зовут Карен Рэнделл. Номер 1476673, выписал доктор Питер Рэнделл. – Я посмотрю. Трубку положили на стол. Я слышал, как кто-то насвистывает и шелестит страницами. – Да, есть такое. Двадцать капсул дарвона по семьдесят пять миллиграммов. Указания к применению – раз в четыре часа или при обострениях болей. Рецепт дважды обновлялся. Вам нужны даты? – Нет, – ответил я. – Спасибо, вы мне очень помогли. Я медленно повесил трубку. Дело запутывалось все больше и больше. Какая девчонка станет пить под видом противозачаточных пилюль аспирин и хранить его в пузырьке из-под лекарства от менструальных болей?4
Смерть в результате аборта – событие относительно редкое. Этот основополагающий факт как-то затушевывается, теряется в груде статистических данных, заглушается воплями и пустыми причитаниями. Но статистика неточна, а вопли порождаются скорее чувствами, чем разумом. Конечно, разнобой в данных огромен, но большинство знатоков вопроса сходится во мнении, что в Америке каждый год делается миллион подпольных абортов, после которых умирают примерно пять тысяч женщин. Значит, «процент убоя» равен 500/100 000. Это очень большая цифра, особенно если сравнить ее с данными о смертности в результате абортов, сделанных в больницах. Тут картина совсем другая: 18/100 000. И значит, законный аборт не опаснее, чем удаление миндалин, при котором гибнет семнадцать человек из каждых ста тысяч. Итак, подпольный аборт в двадцать пять раз опаснее законного. Услышав об этом, большинство людей приходят в ужас. Но только не Арт. Тщательно обмозговав все эти впечатляющие статистические данные, он как-то высказал очень занятную мысль. Одна из причин, по которым аборт до сих пор запрещен законом, – его безопасность. – Попытайся оценить масштаб, – заметил он однажды. – Миллион женщин – совершенно бессмысленная величина. Но она означает, что в стране каждые тридцать секунд делается подпольный аборт. День за днем, год за годом. Значит, операция самая заурядная и безопасная, хорошо это или плохо. С присущим ему цинизмом рассуждал Арт о «пороге смертности» – выведенной им самим формуле, по которой энное число людей ежегодно умирает безо всяких на то причин, просто по воле случая. «Порог смертности» отражает состояние дел, при котором это явление начинает вызывать тревогу в обществе. На языке чисел «порог смертности» равен примерно тридцати тысячам – именно столько американцев гибнет каждый год в автомобильных катастрофах. – Посмотри на дороги, – вещал Арт. – Там погибают восемьдесят человек в день, и все считают это обычным делом. Так неужто кто-то будет поднимать шум из-за того, что четырнадцать женщин в день умирают после абортов? Арт утверждал, что врачи и законники начнут шевелиться лишь в том случае, если каждый год от абортов будет умирать более пятидесяти тысяч женщин. Иными словами, если при нынешнем уровне смертности число абортов возрастет до десяти миллионов. – Поэтому, – говорил мне Арт, – в каком-то смысле я оказываю обществу медвежью услугу. Ведь я еще не угробил ни одну пациентку и, стало быть, помогаю поддерживать низкий уровень смертности. Для моей клиентуры это хорошо, для общества в целом – плохо, ибо побудить общество к действию можно, лишь застращав его или внушив ему чувство вины. Общество привыкло реагировать на большие числа, малая статистика для него – пустой звук. Кабы Гитлер убил только десять тысяч евреев, никто и не почесался бы. А еще Арт сказал, что, делая безопасные аборты, он способствует сохранению статус-кво, снимает с законодателей бремя необходимости что-то менять. А потом он сказал кое-что еще. – Беда нашей страны в том, что американки – трусихи. Они пойдут на чреватый опасностью подпольный аборт, лишь бы не бороться за реформу законодательства. Ну а в законодателях у нас одни мужчины, которые, как известно, не беременеют и могут позволить себе морализировать. Как попы. Будь среди священнослужителей женщины, религия в два счета претерпела бы разительные перемены. Но в политике и церкви царят мужчины, а женщинам лень слишком уж наседать на них. И это плохо, потому что аборт – чисто женское дело. Аборт затрагивает их детей, их организм. Рискуют тоже они. Если бы каждый год конгрессмены получали по миллиону писем от своих избирательниц, то, глядишь, дело бы и сдвинулось с мертвой точки. Конечно, вовсе не обязательно, но вполне возможно. Только женщины почему-то не хотят возиться. По-моему, это обстоятельство и угнетало Арта больше всего. Размышляя о нем, я ехал на встречу с женщиной, которая, по многочисленным отзывам о ней, уж никак не была трусихой. Миссис Рэнделл. Севернее Когассета, в получасе езды от центра Бостона, раскинулся роскошный жилой район, возведенный над обрывом вдоль скалистых прибрежных утесов. С виду он очень смахивает на Ньюпорт – такие же старые деревянные дома с окнами на море, разделенные красивыми ухоженными лужайками. Дом Рэнделлов был настоящим исполином. Четырехэтажный деревянный белый особняк под готику, с резными балконами и башенками. Лужайка шла под уклон и обрывалась у самой воды. Площадь участка составляла, наверное, не менее пяти акров. Я подъехал к дому по длинной гаревой дорожке и остановил машину у парадного входа рядом с двумя «Порше», черным и канареечно-желтым. Похоже, это была любимая марка Рэнделлов. Слева от дома стоял гараж, а в нем – серый «Мерседес». Вероятно, им пользовалась прислуга. Я вылез из машины, размышляя, как бы мне проскочить мимо дворецкого. В этот миг двери распахнулись, и из дома вышла женщина, натягивая на ходу перчатки. Судя по всему, она очень торопилась куда-то, но остановилась, завидев меня. – Миссис Рэнделл? – Да, – ответила она. Я уж и не знаю, что именно ожидал увидеть. Во всяком случае, ничего похожего на стоявшее передо мной рослое создание в бежевом костюме «от Шанель». У женщины были иссиня-черные блестящие волосы, длинные ноги и огромные темные глаза. Едва ли ей перевалило за тридцать. Казалось, на ее щеках можно колоть лед. Они были словно высечены из камня. Несколько секунд я тупо созерцал ее, сознавая свое бессилие и чувствуя себя круглым дураком. Наконец миссис Рэнделл сердито свела брови и спросила: – Что вам угодно? Я тороплюсь. Ее голос звучал с легкой хрипотцой, губы были пухлые и чувственные. Она говорила с каким-то изысканным акцентом, похожим на британский, без ярко выраженных интонаций. – Ну же, отвечайте! – Я хотел побеседовать с вами о вашей дочери, – поспешно сказал я. – Точнее, о моей падчерице, – еще быстрее поправила она меня и зашагала к черному «Порше». – Да, падчерице… – Я рассказала все полиции, – ответила она. – И к тому же опаздываю на встречу, так что, надеюсь, вы извините меня… – Открыв замок, она распахнула дверцу машины. – Меня зовут… – начал я. – Мне известно, кто вы такой. Джошуа вчера говорил о вас и предупреждал о вашем возможном приходе. – И? – И посоветовал мне предложить вам отправиться ко всем чертям, доктор Берри. Она сердилась изо всех сил, но без особого успеха. Ее лицо выражало какие-то другие чувства, возможно, любопытство или даже страх. И это показалось мне странным. Миссис Рэнделл запустила мотор. – Желаю удачного дня, доктор. Я наклонился к окошку. – Исполняете указания своего супруга? – Как обычно. – Но не как всегда, – предположил я. Она уже взялась было за рычаг переключения передач, но вдруг ее рука замерла. – Прошу прощения? – Я хотел сказать, что ваш супруг не полностью отдает себе отчет в происходящем. – А по-моему, полностью. – Увы, нет. Уверяю вас. Она заглушила мотор и взглянула на меня. – Даю вам тридцать секунд, чтобы убраться отсюда. Потом позвоню в полицию. Но голос миссис Рэнделл дрожал, а лицо было белее мела. – Позвоните в полицию? Едва ли это мудрое решение. Она начала ломаться. И куда подевалась былая самоуверенность? – Зачем вы пришли? – Чтобы услышать от вас рассказ о той ночи, когда вы отвезли Карен в больницу. Это было в воскресенье. – Если хотите узнать что-либо о той ночи, идите и загляните в машину, – она указала на желтый «Порше». Я так и сделал. Открывшееся моему взору зрелище напоминало кошмарный сон. Чехлы на сиденьях из рыжевато-желтых сделались красными. Впрочем, и весь остальной салон тоже. Кресло водителя стало пурпурным, пассажирское – темно-багровым. Кнопки на приборном щитке тоже покраснели, на руле виднелись алые мазки. Красный коврик на полу казался жестким. Наверняка Карен потеряла несколько кварт крови, пока ехала в больницу в этой машине. – Откройте дверцу и потрогайте сиденье, – сказала миссис Рэнделл. Сиденье оказалось влажным. – И это – спустя трое суток, – заметила она. – Видите, сколько крови потеряла Карен. Вот что он с ней сделал. Я захлопнул дверцу. – Это ее машина? – Нет. У Карен не было машины. Джошуа не хотел, чтобы она садилась за руль до совершеннолетия. – А чья? – Моя, – ответила миссис Рэнделл. Я кивнул на черный «Порше». – А эта? – Эта новая, куплена только вчера. – Что же теперь будет с желтой? – Полиция посоветовала нам на время оставить ее у себя. На тот случай, если она понадобится в качестве вещественного доказательства. Но при первой возможности мы… – Расскажите, что произошло в ночь на понедельник. – Я не обязана ничего вам рассказывать, – отрезала миссис Рэнделл и плотно сжала губы. – Разумеется, – с любезной улыбкой согласился я, зная, что уже взял верх. Ее глаза смотрели все так же испуганно. Миссис Рэнделл отвела взгляд и уставилась в лобовое стекло. – Джошуа срочно вызвали в больницу, и я была в доме одна, – начала она. – Уильям уехал в свою медицинскую школу, а Карен отправилась на свидание. Было где-то полтретьего утра, когда я вдруг услышала звук клаксона. Он гудел настырно и непрерывно. В конце концов я встала, накинула халат и спустилась вниз. Перед домом стояла моя машина. Мотор работал, фары сияли, клаксон ревел. Я выбежала на улицу и увидела Карен. Она лежала на руле, без сознания, а все вокруг было залито кровью. – Миссис Рэнделл перевела дух, порылась в сумочке и, достав пачку французских сигарет, прикурила от моей зажигалки. – Продолжайте, – попросил я. – Это почти все. Я перетащила Карен на соседнее сиденье и повезла ее в больницу, – миссис Рэнделл нервно попыхала сигаретой. – По пути попыталась выяснить, что случилось. Я прекрасно понимала, откуда хлещет кровь. Юбка Карен была насквозь мокрой, но остальная одежда совсем не запачкалась. И тогда Карен сказала: «Это сделал Ли». Три раза кряду. До конца дней не забуду ее тихий, жалобный голосок… – Она была в сознании и могла говорить? – Да. Но снова лишилась чувств, когда мы подъехали к больнице. – Как вы догадались, что ей сделали аборт? Ведь это мог быть и выкидыш. – Я заглянула в сумочку Карен и увидела чековую книжку. Последний чек, который она выписала, был на триста долларов и подлежал обналичиванию. Датирован воскресным днем. Вот как я догадалась, что ей сделали аборт. – Вы не спрашивали, был ли этот чек предъявлен к оплате? – Разумеется, не был. Ведь владелец чека сидит втюрьме. – Понятно, – задумчиво проговорил я. – Отрадно слышать, – похвалила она меня. – А теперь извините… – С этими словами миссис Рэнделл выскочила из машины и торопливо поднялась на крыльцо. – А я-то думал, вы опаздываете на встречу, – бросил я ей вслед. Она остановилась и оглянулась. – Идите вы к черту! Дверь дома с грохотом захлопнулась за ней. Я зашагал к машине, размышляя о только что увиденном весьма убедительном представлении. Я заметил лишь два огреха. Во-первых, количество крови в желтой машине. На пассажирском сиденье ее было больше, чем на водительском, и это обстоятельство насторожило меня. Во-вторых, миссис Рэнделл, вероятно, не знала, что Арт брал за аборт не более двадцати пяти долларов – только-только чтобы покрыть расходы на лабораторные анализы. Он считал, что таким образом остается в ладу со своей совестью.5
Вывеска на фотоателье Кэрзина была совсем обшарпанная. Понизу мелкими желтыми печатными буквами шла надпись: «Любые фотографии. Паспорта. Знаменитости. Друзья. Заказы выполняются за час». Ателье стояло на углу в северном конце Вашингтон-стрит, далеко от залитых светом кинотеатров и больших универмагов. Я вошел и увидел плюгавого старичка в обществе сухонькой старушенции. – Да? – вежливо, почти робко вымолвил старичок. – У меня несколько необычное дело, – сообщил я ему. – Фото на паспорт? Это запросто. Через час будет готово. А если вы торопитесь, то даже быстрее. У нас огромный опыт. – Это правда, – с чопорным кивком подтвердила старушка. – Мы сделали уже несколько тысяч таких портретов. – Мне нужно нечто иное, – ответил я. – Видите ли, у моей дочери вечеринка по случаю шестнадцатилетия… – Мы не снимаем помолвки, – оборвал меня старичок. – Весьма сожалею. – Да, это так, – добавила старушка. – У нее не помолвка, а шестнадцатилетие, – сказал я. – Мы их не снимаем, – твердил свое старик. – Это исключено. – Раньше, в былые времена, мы делали и это, – подхватила старушенция. – Но выходило просто ужасно. Я вздохнул. – Слушайте, мне нужны кое-какие сведения. Моя дочь сходит с ума по одной рок-н-ролльной команде, которую вы фотографировали. Я хочу сделать ей сюрприз и думал, что… – Так вашей дочери шестнадцать лет? – подозрительно спросил старикан. – Совершенно верно. Исполнится на следующей неделе. – И мы фотографировали оркестр? – Да, – ответил я, протягивая ему снимок. Старик долго изучал его. – Это не оркестр, это человек, – объявил он наконец. – Я знаю. Но он играет в оркестре. – Тут всего один человек. – Эту фотографию делали вы, и я подумал… Пока я говорил, старик перевернул фотографию. – Это наша работа, – возвестил он. – Видите, вот фирменный знак: «Фотоателье Кэрзина». Это мы и есть. Открылись еще в тридцать первом году. Сначала тут заправлял мой отец, упокой, господи, его душу. – Воистину так, – ввернула старушка. – Так вы говорите, это оркестр? – Старик помахал фотографией у меня перед носом. – Один из оркестрантов. – Что ж, возможно, – он протянул снимок старухе. – Ты снимала какие-нибудь оркестры? – Может быть. Я их не запоминаю. – По-моему, это была рекламная фотография, – подсказал я. – Как называется этот оркестр? – Не знаю. Потому и пришел к вам. На снимке ваш фирменный знак… – Я не слепой, – сердито перебил меня старик. Согнувшись пополам, он заглянул под прилавок. – Надо посмотреть записи. Мы тут ведем строгий учет. Он принялся выкладывать на прилавок стопки фотографий. Я был удивлен: старик действительно снимал ансамбли, не меньше десяти разных команд. Старик проворно перебирал снимки, по ходу дела давая пояснения: – Жена их не запоминает, зато я помню. Стоит посмотреть, и сразу вспоминаю. Понятно? Вот, к примеру, «Джимми и двоечники». А вот «Певчие птички», «Гробы», «Кликуши», «Вонючки». Такие названия западают в память. Даже странно, почему. Вот «Вши», «Выкидные ножи», «Вилли и вилы», «Ягуары». Я старался разглядеть лица на фотографиях, но у старика оказались слишком проворные пальцы. – Погодите-ка! – Я указал на один из снимков. – Кажется, вот они. Старик вгляделся в фотографию. – «Зефиры», – укоризненно проговорил он. – Да, они самые. «Зефиры». Я присмотрелся. Пятеро чернокожих парней в блестящих костюмах, таких же, как на портрете, который я прихватил в общежитии. Все пятеро натянуто улыбались. Похоже, им вовсе не хотелось фотографироваться. – Вы знаете их имена? – спросил я. Старик перевернул снимок. – Зик, Зак, Роман, Джордж и Счастливчик. – Спасибо. – Я вытащил записную книжку и занес в нее все пять прозвищ. – А как я могу их разыскать? – Слушайте, а вы правда хотите позвать их на день рождения своей дочери? – А почему бы и нет? Старик передернул плечами. – Да грубияны они. – Ничего, один вечер можно и потерпеть. Старик поднял руку и указал большим пальцем куда-то в дальний конец улицы. – По ночам они играют в «Электрическом винограде». Там всегда полно черномазых. – Спасибо, – сказал я и зашагал к двери. – Вы уж поосторожнее с ними, – предупредила меня старушка. – Хорошо. – Желаю приятной вечеринки, – бросил мне вслед старик. Я кивнул и вышел на улицу.* * *
Если у гор бывают дети – отроки или подростки, – то вы поймете, на что был похож Алан Зеннер. Конечно, в «Большую десятку» его бы не приняли, но парень и впрямь был не хилый. По моим прикидкам, он имел рост шесть футов и один дюйм, а весил больше центнера. Я разыскал Алана, когда он покидал крытую футбольную площадку «Диллон-филд». День клонился к вечеру, и тренировка уже кончилась. Солнце садилось, заливая позолотой стадион и расположенные поблизости здания – дворец спорта «Диллон», хоккейную площадку и крытые теннисные корты. На небольшом поле поодаль все еще тренировались при тусклом свете угасающего дня новички, поднявшие огромное облако желто-бурой пыли. Зеннер только что принял душ, его короткие черные волосы еще не высохли, и он старательно тер их полотенцем, словно вспомнив наказ тренера не выходить на улицу с мокрой головой. Алан сообщил мне, что торопится на обед и занятия, поэтому мы беседовали по пути, шагая через мост Андерсона к гарвардскому университетскому городку. Поначалу я болтал обо всяких пустяках. Зеннер был старшекурсником Леверетт-хаус в Тауэрсе и специализировался на истории. Ему не очень нравилась тема дипломной работы, и он боялся, что не сможет поступить в школу правоведения: там не давали поблажек спортсменам. Юристов интересовала только успеваемость. Так что, возможно, он пойдет на юридический в Йеле, там веселее. Мы прошли через Уинтроп-хаус и направились в сторону университетского клуба. Алан сообщил мне, что в футбольный сезон обедает и ужинает только там. Еда неплохая. Во всяком случае, качество выше среднего. Наконец я завел разговор о Карен. – Что? И вы туда же? – Простите? – Вы уже второй за сегодня. До вас приходил Мытарь. – Мытарь? – Ее папаша. Она его так прозвала. – Почему? – Понятия не имею. Прозвала, и все. Она придумала ему целую уйму кличек. – И вы говорили с ним? – Он приезжал, – неохотно ответил Зеннер. – Но я велел ему убираться. – Что же вы так? Мы вышли на Массачусетс-авеню, запруженную машинами. – Да не хотелось связываться, вот и все, – объяснил он. – Вы уже замешаны в деле. – Черта с два, – Алан начал переходить улицу, ловко лавируя между автомобилями. – Вам известно, что случилось с Карен? – спросил я. – Слушайте, я знаю об этом больше всех. Даже больше, чем ее предки. – Но не хотите ввязываться. – Вы уловили суть. – Дело очень серьезное, – сказал я. – Одного человека обвинили в ее убийстве. Вам придется рассказать все, что вы знаете. – Слушайте, она была славная девчонка, но с закидонами. Поначалу все шло хорошо. Потом стало слишком трудно, и я с ней завязал. Это все. А теперь отвалите от меня. Я пожал плечами: – На суде вам придется давать свидетельские показания по требованию защиты. Вас приведут к присяге. – Я не собираюсь идти в суд. – У вас нет выбора, – заверил я его. – Разве что суда вообще не будет. – То есть? – То есть нам лучше поговорить, как двум разумным людям. В паре кварталов дальше, возле Центральной площади, была маленькая грязная забегаловка с цветным телевизором над стойкой. На экране все двоилось, но мало кто обращал на это внимание. Мы заказали две кружки пива и принялись ждать, слушая прогноз погоды, который читал бодренький толстенький коротышка, с улыбкой пообещавший, что завтра и послезавтра непременно будут дожди. – А вы-то зачем сюда влезли? – спросил меня Зеннер. – По-моему, Ли невиновен. Он рассмеялся. – Вы единственный, кто так думает. Принесли пиво. Я расплатился. Зеннер приложился к кружке и облизал губы. – Ладно, – сказал он, усаживаясь в отдельной кабинке, – так и быть, поведаю вам эту историю. Мы с Карен познакомились где-то в апреле, на одной вечеринке, и сразу поладили. Это было классно. Тогда я ничего про нее не знал и относился к ней просто как к очередной смазливой девице. Мне, конечно, было известно, что она совсем молодая, но о том, сколько ей лет, я узнал лишь наутро и едва не окочурился. Подумать только: всего шестнадцать! Господи… Но Карен была славная, не дешевка какая-нибудь. – Алан одним глотком ополовинил свою кружку. – Потом мы начали встречаться, и я мало-помалу кое-что разузнал про нее. У Карен была манера выкладывать правду по крупицам. Слово тут, слово там. Конечно, это очень нервировало. Как старый многосерийный фильм. «Смотрите нас в следующую субботу». Она это умела. – Когда вы перестали встречаться? – В начале июня. Она заканчивала Конкорд, и я пообещал, что приеду на выпускной бал. Но Карен не понравилась эта идея. Я спросил, почему, и тогда она выдала мне всю эту бодягу про предков, и что я им не понравлюсь. Вы понимаете, раньше моя фамилия была Земник, и я рос в Бруклине. Вот так. Карен высказалась, и я подарил ей прощальный поцелуй. Мне уже тогда все обрыдло, а теперь и вовсе плевать на нее. – И вы больше ни разу не виделись? – Один раз. Где-то в конце июля. Я подрабатывал на мысу, шабашил на стройке. Работа была нетрудная, и многие мои друзья там халтурили. Тогда-то я и услышал о Карен то, чего не знал, пока мы встречались. Ну, как она коллекционировала парней. И о неладах с предками. И о том, что она ненавидела своего отца. И все то, что прежде казалось галиматьей, начало обретать смысл. А еще я слышал, что она сделала аборт и говорила всем, будто это был мой ребенок. Зеннер прикончил пиво и сделал знак бармену. Я тоже решил выпить еще кружечку. – Однажды я случайно встретил ее возле Скассета. Она заправлялась на бензоколонке, когда я подъехал. Мы малость поболтали, я спросил про аборт, правда ли это, и она ответила, что да. Тогда я спросил, мой ли это был ребенок, и Карен сказала, что не знает, кто отец. Да еще так невозмутимо! Короче, я послал ее ко всем чертям и пошел прочь. Но Карен меня догнала, извинилась и предложила остаться друзьями, встречаться снова. А когда я отказался, она разревелась. Нет ничего хуже, чем девчонка, ревущая на бензоколонке. Короче, я пообещал вечером сводить ее куда-нибудь. – И сводили? – Да. Это было ужасно. Алан, сделай то, Алан, сделай се. Быстрее, Алан. А теперь медленнее. Алан, ты так потеешь… Хоть бы на секунду заткнулась. – Она что, прошлым летом жила на мысу? – Карен так сказала. Работала в картинной галерее, кажется. Но я слышал, что она почти все время просидела на Маячном холме. У нее там были какие-то сумасшедшие дружки. – Вы когда-нибудь с ними встречались? – Только с одной девчонкой. Как-то на вечеринке меня познакомили с Анджелой то ли Харли, то ли Харди. Чертовски красивая девица, но с приветом. – То есть? – Ну, странная, не от мира сего. Плела какую-то чушь. «Нос божий красен кожей», и все такое. С ней и разговаривать было невозможно. А жаль: уж больно хороша собой. – А родителей Карен вы видели? – Да, один раз. Та еще парочка. Старик с задранным носом, и с ним эта дамочка-губошлепка. Неудивительно, что Карен их ненавидела. – Откуда вы это знаете? – Да от нее! Карен только о предках и говорила. Часами болтала о них. Мытаря на дух не выносила. Иногда называла его БОГ. Это значит брехун, осел и говнюк. Мачеху тоже всячески обзывала, но я не стану повторять: вы скажете, что я клевещу. Но вот что удивительно: свою родную мать Карен очень любила. Та умерла, когда Карен было лет пятнадцать. Наверное, тогда все и началось. – Что началось? – Ну, закидоны эти. Наркотики и блуд. Карен хотела, чтобы ее считали крутой. Любила народ удивить. Словно что-то доказывала. Жрала зелье, причем всегда на людях. Кое-кто говорил, что она сидит на амфитаминах, но не знаю, правда ли это. Она многим насолила, и про нее каких только жутких историй не рассказывали. Говорили, что Карен Рэнделл на все пойдет и под любого ляжет. – Алан болезненно поморщился. – Но вы любили ее, – вставил я. – Да, пока это было возможно. – А после того свидания на мысу вы больше не встречались? – Нет. Принесли пиво. Алан посмотрел на свою кружку и принялся вертеть ее в руках. – Хотя, впрочем, встречался, – вдруг добавил он. – Когда? Зеннер заколебался. – В воскресенье, – сказал он, наконец. – В прошлое воскресенье.6
– Было около часа дня, – продолжал Зеннер. – После игры мы устроили вечеринку, и я маялся похмельем. Да еще как маялся! Боялся, что в понедельник на тренировке буду не в форме, потому что пропустил несколько тренировок. Никак не получалась последняя пробежка, не хватало скорости. Поэтому я волновался. В общем, я был у себя в комнате и пытался переодеться к обеду. Никак не мог повязать галстук. Все время выходило вкривь и вкось, три раза пробовал. Похмелье было и впрямь тяжкое. Голова раскалывалась. И тут входит Карен. Можно было подумать, что я назначил ей свидание. – А вы не назначали? – Никогда не испытывал такого отвращения при виде человеческого существа. Мне уже удалось забыть ее, выкинуть из головы, понимаете? И вдруг она опять тут как тут, и выглядит как никогда отпадно. Малость полновата, но все равно хороша. Мои соседи по комнате ушли обедать, и я был один. Карен спросила, не свожу ли я ее перекусить. Я ответил – нет. – Почему? – Потому что не хотел видеть ее. Она была как зараза. Чума. И я хотел держаться от нее подальше, вот и сказал: «Карен, уйди, пожалуйста». Только она не ушла, а села, закурила и говорит: «Я знаю, что между нами все кончено, но мне нужен человек, который выслушает». Мы это уже проходили, и я ей не поверил. Но Карен никак не хотела уходить. Уселась на кушетку, и не сдвинешь. Сказала, что я – единственный, с кем она может поговорить. В конце концов я сдался, сел и сказал: ладно, валяй, говори. А сам подумал, что я дурак и еще пожалею, что согласился, как пожалел после прошлого раза. Знаете, есть такие люди, которых просто невозможно терпеть рядом. – О чем шел разговор? – О ней. Карен только о себе и говорила, больше ни о чем. О себе, о предках, о брате… – Она была дружна со своим братом? – В некотором роде. Но он – парень простой, как Мытарь. Ничего знать не хочет, кроме своей медицины, поэтому Карен не очень откровенничала с ним. Про наркотики и свои похождения ничего не говорила. – Продолжайте. – Ну, в общем, я сидел и слушал ее. Карен рассказала про школу, потом – про какую-то мистику. Мол, начала медитировать два раза на дню по полчаса. Это вроде как прополаскивать мозги. Или макать тряпку в чернила. Что-то такое. Она только-только начала этим заниматься и была в полном восторге. – Как она держала себя? – Нервничала. Выкурила целую пачку сигарет и не знала, куда девать руки. У нее на пальце был перстень школы Конкорд, так она его и крутила, и снимала, и снова надевала. Все время, безостановочно. – Она сказала, почему приехала на выходные? – Я спрашивал, – ответил Зеннер. – Да, она говорила об этом. – Ну и? – Она приехала на аборт. Я откинулся в кресле и закурил. – Как вы к этому отнеслись? Зеннер покачал головой. – Я не поверил. – Он метнул на меня быстрый взгляд и опять припал к кружке. – Я вообще перестал верить ей. В том-то и беда. Я словно отключился и не обращал на нее внимания. Не мог иначе, потому что она… Короче, я еще был неравнодушен к ней… – Она знала об этом? – Она знала все, – ответил Зеннер. – От нее ничего нельзя было скрыть. Будто кошка, она полагалась на чутье, которое никогда не подводило. Карен могла войти в комнату, оглядеться и рассказать все про каждого, кто там сидит. Она безошибочно улавливала чужие чувства. – Вы говорили с ней об аборте? – Нет. Ведь я же не поверил ей, вот и не стал развивать тему. Но где-то через час Карен сама вернулась к этому. Сказала, что боится, что хочет быть со мной. Все время это повторяла. – И вы поверили? – Я уже не знаю, чему верить. Нет, пожалуй, не поверил. – Он залпом допил пиво и поставил кружку. – Послушайте, что, по-вашему, я должен был делать? Эта девчонка вконец сбрендила. Все знали, что она – того. Нелады с предками, да и вообще с белым светом. Вот и свихнулась. – Как долго вы беседовали с ней? – Часа полтора. Потом я сказал, что мне пора обедать и заниматься, и попросил ее уйти. Она и ушла. – Вы не знаете, куда она направилась? – Нет. Я спросил, но Карен только рассмеялась в ответ и сказала, что всегда идет, куда глаза глядят.7
Я расстался с Зеннером уже под вечер, но все-таки позвонил на работу Питеру Рэнделлу. Его не оказалось на месте, но я сказал, что дело срочное, и тогда медсестра посоветовала мне позвонить в лабораторию. По вторникам и четвергам Питер нередко задерживался там. Звонить я не стал. Предпочел поехать. Питер был единственным членом семейства Рэнделл, с которым я встречался в прошлом. Раз или два мы виделись на вечеринках. Такого человека нельзя было не заметить. Во-первых, потому что он наделен незаурядной внешностью. Во-вторых, Питер обожал вечеринки и ходил на все, о которых ему доводилось случайно услышать. Он огромен, толст, жизнерадостен, весел и румян, а смех его чертовски заразителен. Питер не расставался с сигаретой, не знал меры в выпивке, был занятным собеседником и настоящим сокровищем для любой хозяйки дома, потому что именно он обеспечивал успех вечеринки и не давал веселью заглохнуть. Бетти Гейл, супруга заместителя главврача Линкольновской больницы по лечебной части, однажды сказала о Питере: «Ну разве он не дивный светский зверь?» Вообще она то и дело ляпала что-нибудь эдакое, но на сей раз попала в точку. Питер Рэнделл был самым настоящим светским зверем – открытым, общительным, вальяжным, добродушно-игривым. И благодаря юмору и манере держаться на удивление свободным. Питер мог выдать любую сальную шуточку, и вы бы рассмеялись. Подумав про себя: а шуточка-то грязная, вы тем не менее хохотали бы до упаду, а вместе с вами покатывались бы все гости. Питер мог заигрывать с вашей женой, расплескивать вино, говорить гадости хозяйке, сетовать на жизнь и вытворять все, что угодно, и вы не стали бы возмущаться и косо смотреть на него. Интересно, что он расскажет мне о Карен?* * *
Лаборатория Питера располагалась на пятом этаже биохимического факультета медицинской школы. Я прошел коридором, воздух в котором был напоен лабораторными ароматами. Благоухало ацетоном, бунзеновскими горелками, мылом для пипеток и химическими реактивами. Букет был резкий и терпкий. Кабинет у Питера оказался совсем крошечный. Сидевшая за столом девушка в белом халате печатала какое-то письмо. Она была очень хороша собой. Про таких говорят: броская. Впрочем, едва ли Питер Рэнделл нанял бы невзрачную секретаршу. – Чем могу быть полезна? – с легким акцентом спросила она меня. – Я ищу доктора Рэнделла. – Он вас ждет? – Не знаю. Я звонил, но ему могли и не передать мое сообщение. Окинув меня взглядом, девушка, вероятно, решила, что я – врач из клиники. В ее взоре сквозило презрение истинного исследователя к жалкому лекарю. Считается, что клиницисты вообще не работают головой, а занимаются ерундой и возятся с грязными пациентами. Какая уж тут наука. А вот исследователь витает в высших сферах чистого разума и пребывает в состоянии интеллектуального блаженства. – Идемте, – девица встала и зашагала по коридору. У нее на ногах были деревянные башмаки, увидев которые я догадался, откуда в ее речи этот причудливый акцент. Я шел за девушкой, разглядывал ее попку и думал, что лучше бы на ней не было халата. – Доктор вот-вот начнет новый цикл инкубации, – оглянувшись, сообщила мне секретарша. – И будет очень занят. – Я могу подождать. Мы вошли в лабораторию. Она располагалась в угловой комнате, окна выходили на автостоянку, где уже почти не осталось машин. Рэнделл стоял у стола, склонившись над белой крысой. При нашем появлении он поднял голову и сказал: – А, Бриджит, вы как раз вовремя. Потом Питер заметил меня. – Так-так, и кто это к нам пожаловал? – Меня зовут Берри, – начал я. – Мы… – Да, да, конечно, я вас прекрасно помню. – Бросив крысу на стол, Питер пожал мне руку. Крыса кинулась прочь, но остановилась на краю стола и принялась принюхиваться, глядя вниз. – Джон, кажется, – продолжал Рэнделл. – Да, мы встречались. – Он снова схватил крысу и усмехнулся. – Кстати, мне только что звонил брат, предупреждал, что вы можете нагрянуть. Похоже, вы его завели. Если мне не изменяет память, он назвал вас сопливым нюхачом. Наверное, такое определение показалось Питеру очень забавным. Он снова расхохотался и добавил: – Вот так-то. Не будете докучать его благоверной. Кажется, вы изрядно расстроили ее. – Очень сожалею. – И зря, – весело сказал Питер и, повернувшись к Бриджит, попросил: – Пригласите, пожалуйста, остальных. Пора начинать. Бриджит наморщила носик, и Питер подмигнул ей. Как только девушка вышла, он доверительно сообщил мне: – Прелестное создание. И очень помогает мне сохранять форму. – Вот как? – Да, – он похлопал себя по толстому пузу. – Уж больно легкая нынче жизнь. Современные удобства – коварная западня. Из-за них слабеют глазные мышцы, и повинно в этом телевидение. Мы пялимся на экран, и глазным яблокам не хватает движения. В итоге падает зрение, а это уже трагедия. Но Бриджит – прекрасное средство профилактики такого рода недугов. – Питер блаженно вздохнул. – Однако чем могу служить? Ума не приложу, с какой стати вы решили навестить меня. Вот если бы вы пришли к Бриджит, тогда понятно. Но я-то вам зачем? – Затем, что вы были лечащим врачом Карен, – ответил я. – Совершенно верно, совершенно верно. – Питер схватил крысу и посадил ее в крошечную клетку, после чего оглядел ряд клеток побольше в поисках другого подопытного животного. – Чертовы девицы. Сколько раз говорил им, что на краске для волос не разоришься, а они знай себе жадничают: положат мазочек, и все. Ага! – Его рука молниеносно метнулась вперед и ухватила крысу. – Мы берем только тех, у которых окрашены хвосты, – объяснил мне Питер, поднимая зверюшку повыше, чтобы я мог разглядеть лиловое пятнышко на хвосте. – Им вчера ввели гормон паращитовидной железы, и теперь, как сие ни печально, меченые крысы должны встретиться с Создателем. Вы умеете умерщвлять крыс? – С горем пополам. – Не согласитесь помочь? Уж больно я не люблю убивать животных. – Нет, благодарю покорно. Питер вздохнул: – Так я и думал. Ну что ж, поговорим о Карен. Да, я был ее лечащим врачом. Что вы хотите от меня услышать? Похоже, он не собирался ничего скрывать и враждовать со мной. – Не обращалась ли она к вам в середине лета в связи с каким-нибудь несчастным случаем? – Несчастным случаем? Нет. Открылась дверь, и вошли лаборантки во главе с Бриджит. Все были хороши, как на подбор. Не знаю уж, случайно так получилось или нет, но одна из них была блондинкой, другая брюнеткой, а третья – рыжей. Они выстроились перед Питером, и он по очереди оделил каждую отеческой улыбкой, как будто готовился к раздаче подарков. – Сегодня у нас шесть штук, – объявил он. – Потом можете отправляться по домам. Инструменты для препарирования готовы? – Да, – доложила Бриджит, указывая на длинный стол, возле которого стояли три кресла. Перед каждым лежали пробковая подушка с булавками, пинцет и скальпель, стоял лоток со льдом. – Как там мешалка? – Все готово, – ответила другая лаборантка. – Хорошо, тогда приступим, – распорядился Питер. Девушки расселись за столом, Рэнделл повернулся ко мне. – Наверное, придется самому, – объявил он. – Ненавижу это дело. Когда-нибудь я начну так жалеть зверюшек, что у меня задрожат руки и я отхвачу себе пальцы, пытаясь обезглавить очередную крысу. – Чем вы их приканчиваете? – О, это долгая история, – Питер усмехнулся. – Перед вами – сердобольный крысоубийца, истинный знаток. Я уже все перепробовал – хлороформом усыплял, шеи сворачивал, душил. Применял даже ту маленькую гильотину, которая так нравится британцам. Приятель прислал из Лондона. Говорил, надежная, но оказалось, что механизм забивается шерстью. Поэтому я решил вернуться к древнему способу, – он взял крысу и принялся задумчиво разглядывать ее. – Мясницкий резак. – Вы шутите. – Я понимаю, что это звучит мерзко. И выглядит не лучше. Но более надежного способа не существует. Дело в том, что их надо умерщвлять как можно быстрее. Это одно из условий, обеспечивающих успех опыта. Питер понес крысу к раковине, возле которой стояла здоровенная колода. Привязав к ней крысу, он положил в раковину парафиновую подушку, затем подошел к шкафу и достал тяжелый мясницкий секач с коротким лезвием и крепкой деревянной рукояткой. – Эти штуковины продаются на складах химических реактивов, – сообщил мне Питер. – Но они то и дело тупятся: слишком мягкая сталь. Поэтому я купил старый нож у одного мясника, и он оказался превосходного качества. Он проворно поправил лезвие на оселке и при помощи клочка бумаги проверил, достаточно ли оно остро. Нож легко рассек лист пополам. В этот миг зазвонил телефон, и Бриджит со всех ног бросилась к нему. Остальные девушки расслабились, явно радуясь отсрочке процедуры. Да и самому Питеру, кажется, тоже полегчало. – Это из бюро проката, – сообщила Бриджит. – Они готовы пригнать машину. – Хорошо, – отозвался Питер. – Пусть оставят ее на стоянке и сунут ключи за солнцезащитный козырек. Пока Бриджит передавала эти указания, Питер сказал мне: – Вот же досада. Мою машину угнали. – Угнали? – Да. Вчера. Ужасно неприятно. – Что за машина? – спросил я. – Маленький «Мерседес», седан. Изрядно побитый, но я очень любил его. Будь моя воля, я бы наказывал угонщиков так же, как похитителей людей. – Вы заявили в полицию? – Да, – передернув плечами, ответил он. – Хотя что толку? Бриджит положила трубку и снова уселась за стол. Питер со вздохом взялся за нож и сказал: – Ну ладно, пора за работу. Он схватил крысу за хвост. Зверек распластался на колоде в тщетной попытке удрать, и Питер молниеносным движением отсек крысе голову. Послышалось громкое «хрясь!», и лезвие резака вошло в дерево. Девушки старательно отводили глаза. Я посмотрел на них, потом опять на Питера и увидел, как в его руке судорожно бьется обезглавленная тушка. Он держал крысу над раковиной, выпуская кровь. Через несколько минут Питер повернулся и положил останки животного на пробковую подушку перед Бриджит. – Первая, – коротко бросил он, после чего вернулся к колоде, сунул отсеченную голову в бумажный мешок и взялся за следующую крысу. Я наблюдал за Бриджит. Быстрыми заученными движениями она пришпилила лежащую навзничь крысиную тушку к подкладке, после чего срезала шкуру и мышечную ткань с лапок. Затем она отделила лапки от туловища и бросила их в лоток со льдом. – Мы тут одержали маленькую победу, – вещал тем временем Питер, возясь с очередной крысой. – Нам удалось впервые вывести живые костные культуры и добиться, чтобы костная ткань не отмирала трое суток. Труднее всего взять кость у животного и поместить в автоклав, прежде чем погибнут клетки. Но мы стали виртуозами в этом деле. – На чем вы специализируетесь? – Обмен кальция. В частности, его связь с гормоном паращитовидной железы и тайрокальцитонином. Я хочу узнать, каким образом эти гормоны выводят кальций из костей. Гормон паращитовидной железы – малоизученное вещество, вырабатываемое четырьмя крошечными железками, соединенными со щитовидкой. Об этом гормоне известно лишь, что он, похоже, управляет уровнем содержания кальция в крови. А за этим уровнем организм следит гораздо строже, чем, скажем, за глюкозой или жирными кислотами. Кальций в крови обеспечивает работу нервной системы и нормальное сокращение мышц. И теоретики пришли к выводу, что он поглощается костной тканью и выделяется из нее по мере надобности. Если в крови слишком много кальция, он откладывается в костях, как в хранилище. Если слишком мало, организм вытягивает его из костной ткани и восполняет недостаток. Но постичь механику этого процесса никому пока не удалось. – Главное – это время, – рассказывал Питер. – Однажды я поставил весьма занятный опыт. Взял собаку и посадил ее на искусственное кровообращение. Скачал кровь, обработал химикалиями, чтобы убрать весь кальций, и опять запустил в сосуды. Я проделывал это часами, высасывал из твари чуть ли не килограммы кальция, но его уровень в крови оставался нормальным. Восстанавливался в мгновение ока. Собачий организм очень быстро перемещает кальций из костей в кровь. Лезвие резака снова с глухим стуком упало на колоду. Крыса дернулась и застыла. Питер вручил ее второй лаборантке. – Все это не на шутку разочаровало меня, – продолжал Питер. – Сохранение и высвобождение кальция. Конечно, легко сказать, что организм складирует кальций в костях и извлекает его оттуда по мере необходимости. Но ведь костная ткань имеет кристаллическое строение, она очень тверда и прочна. И вот выясняется, что ее можно создать и превратить в порошок за какую-то долю секунды. – Он запустил руку в клетку и вытащил еще одну крысу с лиловой отметиной на хвосте. – Поэтому я решил соорудить систему in-vitro и с ее помощью хорошенько изучить костную ткань. Никто не верил, что у меня получится. Костный метаболизм – слишком медленный процесс, его невозможно отследить, утверждали эти скептики. Но я сумел. Угробив несколько сотен крыс. – Питер вздохнул. – И если эти твари когда-нибудь завоюют земной шар, они будут судить меня как военного преступника. С этими словами он положил на колоду очередную крысу. – Знаете, я всегда мечтал найти девушку, которая убивала бы их для меня. Мне была нужна невозмутимая и хладнокровная немка с крепкими нервами. Или какая-нибудь садистка. Но поиски оказались тщетными. Все они, – он кивком указал на трех девиц за столом, – согласились работать со мной, только когда я поклялся, что им не придется убивать животных. – И давно вы ведете эти исследования? – спросил я. – Да уж восьмой год. Поначалу двигался черепашьими темпами, работал по полдня в неделю. Потом стал проводить здесь вторники. Довольно скоро прибавились и четверги. И выходные тоже. Пришлось ужать практику до минимума. Эти исследования для меня что тот наркотик. – Неужели так нравится? – Это просто блаженство. Игра. Долгая и увлекательнейшая игра. Головоломка, которую еще никто не решил. Но надо быть начеку, иначе превратишься в одержимого. На биохимическом факультете есть такие. Работают больше любого практикующего врача. На износ. Но со мной такого не случится. – Откуда вы знаете? – Дело в том, что, как только я замечаю первые симптомы одержимости – желание работать сутки напролет, сидеть в лаборатории до полуночи и возвращаться сюда в пять утра, я говорю себе: это всего лишь игра. Игра, игра, игра. И помогает, я успокаиваюсь. Тяжелый тесак отправил на тот свет третью крысу. – Ну вот, – сказал Питер. – Полпути пройдено. – Он почесал свой дородный живот. – Но что это мы все обо мне да обо мне. Давайте поговорим о вас. – Меня интересует Карен. – Хмм… И, кажется, какой-то несчастный случай? Не припоминаю ничего такого. – Прошлым летом ее направили на рентген головы. Зачем? – Ах, это! – Питер любовно погладил очередную жертву и положил ее на колоду. – Карен есть Карен. Вернее, была. – То есть? – Однажды она явилась ко мне в кабинет и сказала: я слепну. Помню, девочка была очень встревожена, аж задыхалась от волнения. Она это умела. Чего вы хотите от шестнадцатилетней девчонки? Сказала, что стала хуже видеть и, как следствие, хуже играть в теннис. Потребовала, чтобы я ей помог. Я взял кровь на анализ. Эта процедура всегда производит на них впечатление. Проверил давление, прослушал. Короче, сделал вид, что провожу тщательный осмотр. – И направили ее на рентген? – Да. Это входило в курс лечения. – Я вас не понимаю. – Все ее беды были чисто психосоматического свойства, – объяснил мне Питер. – Как и у девяноста процентов моих пациенток. Ну, случается какая-нибудь мелкая неприятность вроде проигрыша в теннис, и – бах: «Я больна!» Приходит такая «больная» к врачу. Врач не находит ни единого отклонения. Но пациентке этого мало, и она бежит к другому специалисту, а от него – к третьему, и так далее, пока какой-нибудь умный эскулап не похлопает ее по руке и не скажет: да, вы действительно тяжело больны. – Он громко захохотал. – Значит, все эти анализы и снимки были для отвода глаз? – В основном – да, хотя и не совсем, – ответил Питер. – Я убежден, что лучше перестраховаться и осмотреть человека, жалующегося на ухудшение зрения. Исследовал глазное дно, оно оказалось в норме. Проверил поле зрения. Тоже норма. Но Карен сказала, что видит то лучше, то хуже. Тогда-то я и взял кровь на анализ. И направил Карен к эндокринологу, а потом – на анализ уровня гормонов. Все было в норме. Ну и снимки черепа сделали. Тоже никаких отклонений. Впрочем, вы их, наверное, уже видели. – Да, – подтвердил я и закурил сигарету, наблюдая, как гибнет очередная крыса. – Ну, так сопоставьте все эти данные. Девушка хоть и юная, но всяко бывает. Ухудшение зрения, головные боли, небольшое увеличение веса, сонливость. Вполне вероятно, что у нее была ослаблена функция гипофиза, и это подействовало на зрительный нерв. – Вы говорите об опухоли на гипофизе? – Такое не исключено. Я рассчитывал, что анализы покажут, ослаблен гипофиз или нет. Если у нее и впрямь было что-то серьезное, рентгенограмма черепа могла помочь поставить диагноз. Но все пробы дали отрицательный результат. Недуги Карен существовали только в ее воображении. – Вы уверены? – Да. – В лаборатории могли напутать. – Могли, но я это предвидел и намеревался направить ее на повторные анализы. – Почему же не направили? – Потому что Карен больше не приходила, – ответил Питер. – В том-то и суть. Такой уж она была человек. То бьется в истерике и говорит, что слепнет, то не приходит на прием, хотя медсестра записала ее на следующую неделю. Оказывается, Карен в тот день играла в теннис и предавалась всевозможным удовольствиям. Нет, все ее болячки были чистой выдумкой. – Какой у нее был цикл? – Когда Карен пришла ко мне, нарушений не было. Но если она погибла на пятом месяце, значит, забеременела как раз в те дни, когда я осматривал ее. – И все-таки она не пришла на повторный осмотр? – Нет. У нее же ветер был в голове. Питер прикончил последнюю, шестую крысу. Лаборантки трудились не покладая рук. Собрав тушки зверьков, Питер сложил их в бумажный пакет и выбросил его в корзину для мусора. – Ну вот, наконец-то, – пробормотал он и принялся энергично мыть руки. – Что ж, спасибо, – сказал я. – Не за что. – Он вытер руки бумажной салфеткой и вдруг застыл, будто истукан. – Полагаю, я должен сделать какое-то заявление, коль скоро она была моей племянницей и пациенткой? Я не ответил. – Если Джей Ди узнает о нашей беседе, то никогда в жизни не станет разговаривать со мной. Постарайтесь не забыть об этом, когда будете расспрашивать еще кого-нибудь. – Хорошо, постараюсь, – пообещал я. – Я не знаю, что у вас на уме, да и знать не хочу, – продолжал Питер. – Вы всегда казались мне человеком разумным и толковым, а стало быть, вами движет не праздное любопытство. Я не понимал, куда он клонит, и не нашелся с ответом. Питер пришел мне на выручку: – Мой брат утратил ясность рассудка и способность мыслить трезво. Сейчас у него приступ паранойи, и лучше не приставать к нему с расспросами. Насколько я понял, вы были на вскрытии? – Совершенно верно. – Какое они сделали заключение? – На основании визуального осмотра трудно сказать наверняка, – ответил я. – Пока никакой ясности. – А мазки? – Я их еще не видел. – Какое у вас сложилось впечатление? Я заколебался, но все-таки решил, что темнить не стоит: откровенность за откровенность. – По-моему, Карен не была беременна. – Хмм… – Питер снова почесал живот, потом протянул мне руку. – Очень занятно, – сказал он.8
У бордюра возле моего дома стояла здоровенная патрульная машина с включенной мигалкой. Коротко остриженный и все такой же крутой на вид капитан Питерсон, привалившись к крылу, наблюдал, как я подъезжаю и торможу на дорожке к гаражу. Я вылез из машины и окинул взглядом соседние дома. Их обитатели сгрудились у окон, привлеченные мерцанием маячка. – Надеюсь, вам не пришлось долго ждать, – сказал я Питерсону. – Нет, – с ухмылочкой ответил он. – Я только что подъехал. Постучал в дверь, но ваша супруга сказала, что вы еще не вернулись, вот я и решил подождать снаружи. По его невозмутимой самодовольной физиономии пробегали красные блики от маячка. Я прекрасно понимал, что капитан не выключил его специально, чтобы досадить мне. – Вы по делу? Питерсон поерзал и опять привалился к машине. – Вообще-то да. На вас поступила жалоба, доктор Берри. – Правда? От кого же? – От доктора Рэнделла. – Что еще за жалоба? – с невинным видом осведомился я. – Похоже, вы приставали к членам его семьи. К сыну. Жене. Даже к однокурсницам его дочери. – Приставал? – Так он мне сообщил, – тщательно подбирая слова, ответил Питерсон. – И что вы ему сказали? – Сказал, что разберусь. – И вот вы здесь. Он кивнул и тускло улыбнулся. Мигалка начинала действовать на нервы. В конце квартала посреди улицы остановились двое мальчишек и принялись молча пялиться на нас. – Я что, нарушил закон? – спросил я. – Это еще предстоит выяснить. – Если я нарушил закон, доктор Рэнделл может обратиться в суд. Он может пойти туда, если убежден, что в состоянии представить доказательства ущерба, понесенного им в результате якобы совершенных мною действий. Ему это известно, вам тоже. – Я улыбнулся Питерсону еще более гаденько, чем он мне. – Как, впрочем, и вашему покорному слуге. – Может быть, поедем в участок и обсудим это? Я покачал головой: – Мне недосуг. – Я ведь могу задержать вас для допроса. – Да, – ответил я. – Но это неразумно. – А может, и вполне разумно. – Сомневаюсь. Я – частное лицо и действую в рамках прав, предоставленных законом всем гражданам. Я никому не навязывался, никому не угрожал. Любой человек, который не хотел говорить со мной, мог этого не делать. – Вы нарушили границы частных владений, вторглись в жилище Рэнделлов. – Это произошло случайно. Я заблудился и решил спросить дорогу. Рядом был большой дом, настолько огромный, что я, разумеется, принял его за учреждение. Мне и в голову не пришло, что там живут люди. – Учреждение, говорите? – Да. К примеру, сиротский приют. Или дом престарелых. Вот я и подъехал, чтобы узнать, как мне попасть, куда нужно. Представьте себе мое изумление, когда я совершенно случайно… – Случайно? – А вы можете доказать обратное? Питерсон добродушно хмыкнул. Получилось вполне достоверно. – Хитрец. Большой хитрец. – Едва ли, – ответил я. – Кстати, почему бы вам не погасить эту мигалку и не прекратить привлекать всеобщее внимание? Я ведь тоже могу подать жалобу и заявить, что полиция не дает мне проходу. Пошлю ее начальнику полицейского управления, в окружную прокуратуру и мэрию. Он лениво протянул руку к приборному щитку и выключил маячок. Противное мигание прекратилось. – Когда-нибудь, – сказал Питерсон, – все это выйдет вам боком. – Воистину, – согласился я. – Мне или кому-нибудь другому. Капитан почесал тыльную сторону ладони, как тогда, в участке. – Иногда я теряюсь и не знаю, кто вы такой – честный человек или круглый дурак. – Может, и то, и другое. Питерсон задумчиво кивнул. – Возможно. – Распахнув дверцу машины, он скользнул за руль, а я вошел в дом. Закрывая за собой дверь, я услышал, как патрульная машина тронулась с места.9
Мне не очень хотелось тащиться на вечеринку с коктейлями, но Джудит настояла на своем. По пути в Кембридж она спросила: – Чего он хотел? – Кто? – Этот полицейский. – А… Попытался вывести меня из игры. – С какой стати? – Рэнделл пожаловался на домогательства. – Обоснованно? – Думаю, да. Я в двух словах рассказал ей о своих сегодняшних встречах. Выслушав меня, Джудит проговорила: – Запутанное дело. – По-моему, я только скребу по поверхности. – Думаешь, миссис Рэнделл сочинила про тот чек на три сотни? – Возможно. Вопрос Джудит ошеломил меня. Я вдруг понял, что не поспеваю за стремительным развитием событий. Я не обдумал то, что уже произошло, не рассортировал факты, не сложил их воедино. Я понимал, что в деле есть неясности и закавыки, причем немало, но пока не имел случая как следует поразмыслить о них. – Как тамБетти? – Неважно. В сегодняшней газете напечатали статью… – Правда? Я не видел. – Маленькая заметочка. Арест врача за незаконный аборт. Никаких подробностей, только имя. Бетти пару раз звонили какие-то психи. – Что, плохо дело? – Да ничего хорошего. Теперь трубку снимаю я. – Молодчина. – Бетти храбрится и пытается вести себя так, будто ничего не случилось. Не знаю, правильно ли она делает, только у нее ничего не получается. Обыденная жизнь разладилась бесповоротно. – Ты пойдешь к ней завтра? – Да. Я остановил машину в тихом жилом квартале Кембриджа, недалеко от местной городской больницы. Это был красивый район, застроенный старыми деревянными особняками; вдоль булыжных тротуаров росли клены. Кембридж во всей красе. Когда я вылезал из машины, к нам подкатил Хэммонд на своем мотоцикле. Нортон Фрэнсис Хэммонд III – надежда медицины. Правда, сам он этого не знает, и слава богу. Будь иначе, он превратился бы в совершенно несносную личность. Родился Хэммонд в Сан-Франциско, в семье, которую он называет «поставщиками первоклассного товара». Выглядит он как ходячая реклама калифорнийского образа жизни. Нортон высок ростом, белокур, загорел и очень хорош собой. К тому же он прекрасный врач и уже второй год учится в ординатуре в Мемориалке, где его ценят столь высоко, что не обращают внимания на такие мелочи, как длинные, до плеч, волосы и лихо закрученные пышные усищи. Главное достоинство Хэммонда и немногочисленных молодых врачей, подобных ему, состоит в том, что они ведут борьбу с косностью, не восставая против старой профессиональной элиты. Хэммонд не стремится шокировать кого-либо своей шевелюрой, образом жизни или мотоциклом. Ему просто глубоко плевать, что подумают другие врачи. Благодаря такому отношению к жизни его никто не осуждает. В конце концов, он знает свое дело. И даже если другим врачам не нравится его внешний облик, никаких причин жаловаться на Хэммонда у них нет. Вот он и живет себе спокойно. Да еще и занимается преподаванием, поскольку это входит в ординаторские обязанности. А значит, он оказывает влияние на молодежь. Вот почему Хэммонд – надежда медицины. После Второй мировой войны врачевание претерпело огромные изменения. Обновление шло как бы двумя волнами. Сначала, в первые послевоенные годы, бурно расцвели наука, технологии и методики. Врачи стали применять антибиотики, потом разобрались в электромагнитном балансе организма, изучили строение белка и работу генов. Достижения эти хоть и лежали главным образом в сфере науки и технологии, но они до неузнаваемости изменили облик практической, прикладной медицины. До 1965 года три из четырех наиболее распространенных групп лекарственных средств – антибиотики, гормоны и транквилизаторы – оставались главными новациями послевоенных лет. Четвертая группа, анальгетики, была представлена в основном старым добрым аспирином, синтезированным в 1853 году. Аспирин – одно из чудес фармацевтики. Он снимает боль, отеки, лихорадку и аллергию, и при этом никто не может объяснить механизм его действия. Вторая волна перемен – явление относительно недавнее и скорее общественное, нежели технологическое. Оно связано с социальной медициной и государственным врачебным обслуживанием, которые превратились в серьезную помеху. С ними надо было бороться как с раком или сердечно-сосудистыми заболеваниями. Некоторые врачи считали, что государственная медицина хуже любого рака, и кое-кто из молодых коллег разделял это мнение. Но было совершенно ясно, что, нравится это врачам или нет, им придется оказывать более качественную медицинскую помощь гораздо большему числу людей, чем когда-либо прежде. Казалось бы, новаций следовало ждать именно от молодежи. Но в медицине не все так просто. Молодые врачи постигают премудрости ремесла под руководством своих пожилых коллег, и зачастую ученик становится точной копией учителя. Кроме того, в лекарском деле идет война поколений, особенно в наши дни. Нынешние молодые врачи более образованы и лучше подготовлены, их научные познания обширнее, чем у старой гвардии. Они задаются гораздо более серьезными вопросами и не довольствуются простыми ответами. К тому же они с присущей молодежи пронырливостью стремятся избавиться от пожилых коллег и занять их должности. Вот почему Нортон Хэммонд слывет незаурядной личностью. Он вершит революцию, не прибегая к мятежу. Эдакий «безмятежный» переворот. Хэммонд поставил свой мотоцикл, повесил на колесо замок, любовно похлопал ладонью по седлу, отряхнул пыль с одежды и мгновение спустя заметил нас с Джудит. – О, привет, дети мои! – воскликнул он. По-моему, он называл своими детьми всех без разбора. Во всяком случае, такое у меня сложилось впечатление. – Как поживаешь, Нортон? – Да все продираюсь сквозь тернии, – он усмехнулся и ткнул меня кулаком в плечо. – А ты, говорят, вышел на тропу войны. Это правда? – Не совсем. – Шрамов пока нет? – Только пара синяков. – Повезло, – рассудил Хэммонд. – Надо же, сцепился с самим СК. – СК? – растерянно переспросила Джудит. – Старый клистир. Так его прозвали на третьем этаже. – Рэнделла? – Кого же еще? – Хэммонд улыбнулся моей жене. – Наша детка решила не мелочиться. – Я знаю. – Говорят, СК мечется по третьему этажу, словно стервятник с перебитым крылом. Все никак не может поверить, что кто-то пошел против его величества. – Да, представляю себе эту картину, – сказал я. – Он в жутком состоянии, – сообщил мне Хэммонд. – Даже напустился на Сэма Карлсона. Ты знаешь Сэма? Стажер, работает под началом СК, роется в отбросах «высокой хирургии». Старый клистир числит его в любимчиках, и никто не понимает почему. Говорят, потому что он тупой, этот Сэм. Ослепительно, убийственно, пугающе, непроходимо тупой. – Неужели? – спросил я. – Эту тупость невозможно описать словами, – продолжал Хэммонд. – Но и Сэму вчера досталось. Он сидел в кафетерии, поедая бутерброд с цыпленком и салатом (несомненно, он долго выяснял у официанток, что такое цыпленок), и тут входит СК. Видит Сэма и спрашивает: «Чем это вы занимаетесь?» А Сэм и отвечает: «Ем бутерброд с салатом и цыпленком». – «И за каким чертом?» – говорит СК. – Ну а Сэм что? Хэммонд расплылся в улыбке. – По сообщениям из надежного источника, Сэм ответил: «Не знаю, сэр», – после чего бросил свой бутерброд и вышел вон. – Голодный? Хэммонд расхохотался. – Вероятно. – Он покачал головой. – Но не надо осуждать СК. Он прожил в Мемориалке лет сто, и за все это время у него ни разу не было никаких неприятностей. А теперь, когда идет охота за черепами, и его дочь… – Охота за черепами? – переспросила Джудит. – Да что же это такое? Или институт сплетни лежит в руинах? Обычно жены первыми узнают все новости. В Мемориалке ад кромешный. А все из-за больничной аптеки. – Какая-то недостача? – предположил я. – Вот именно. – Что пропало? – Чертова уйма ампул с морфием. Этилморфина гидрохлорид. Он в три-пять раз забористее, чем сульфат морфия. – Когда это случилось? – На прошлой неделе. Аптекаря чуть удар не хватил. Зелье увели в обеденный перерыв, пока он тискал какую-то медсестру. – Чем кончились поиски? – спросил я. – Ничем. Больницу перевернули вверх дном, но без толку. – А прежде такое бывало? – Кажется, да. Несколько лет назад. Но тогда сперли всего две ампулы, а на этот раз взяли по-крупному. – Какой-нибудь фельдшер? Хэммонд пожал плечами: – Это мог быть кто угодно. Лично я думаю, что зелье взяли на продажу: слишком уж много унесли. И очень рисковали. Как ты думаешь, можно ли вот так запросто забрести в амбулаторное отделение Мемориалки и спокойно вынести под мышкой коробку, набитую склянками с морфием? – Нет, думаю, что нельзя. – Чертовски дерзкий малый. – И куда ему столько? – Вот именно. Поэтому я и думаю, что морфий взяли на продажу. Это было тщательно подготовленное похищение. – Значит, кто-то со стороны? – Ну, наконец-то! Это самый интересный вопрос. В больнице считают, что дельце провернул один из работников. – А улики? – Ни единой. Мы поднялись на крыльцо дома. – Это очень, очень интересно, Нортон. – Да уж надо думать. – У вас там кто-нибудь сидит на игле? – Из персонала? Нет. Говорят, одна девчонка из кардиологии ширялась амфитамином, но с год назад бросила. Тем не менее ее взяли в оборот. Раздели, искали следы уколов. Ничего не нашли. – А как насчет… – Врачей? Я кивнул. Врачи и наркомания – запретная тема. Не секрет, что среди нашего брата есть любители зелья. Как не секрет и то, что врачи довольно часто кончают самоубийством. Психиатры, например. Самоубийц среди них в десять раз больше, чем среди людей, не связанных с медициной. В пропорции, разумеется. Гораздо менее известен классический синдром врача-отца, когда сын наркоман, а отец снабжает его зельем. И оба довольны. Но говорить о таких вещах не принято. – Насколько мне известно, врачи ни при чем, – ответил Нортон. – Никто не увольнялся? Может, медсестра или секретарша? Хэммонд усмехнулся. – Что-то ты больно суетишься. Я пожал плечами. – Думаешь, тут есть связь с гибелью девушки? – Не знаю. – Вряд ли это звенья одной цепи, – сказал Хэммонд. – Но мысль интересная. – Да. – Чисто теоретически. – Разумеется. – Я позвоню тебе, если что-нибудь выясню, – пообещал он. – Да уж, будь добр, – пробормотал я. Мы подошли к двери. Из дома доносились звуки, сопутствующие любой веселой вечеринке – звон бокалов, смех и гвалт. – Желаю успеха в битве, – сказал Хэммонд. – Надеюсь, ты победишь. – Я тоже надеюсь. – Так и будет. Только не бери пленных. Я улыбнулся. – Это противоречит Женевской конвенции. – Ничего. Война-то совсем крошечная.* * *
Хозяином вечеринки был Джордж Моррис, старший стажер терапевтического отделения Линкольновской больницы. Он уже заканчивал стажировку и готовился открыть частную практику, так что сегодня Моррис, можно сказать, устраивал себе «отходную». И устраивал очень славно. Он сумел создать ненавязчивый уют, который, надо полагать, едва ли был ему по карману. Мне вспомнились банкеты промышленников, запускавших в производство новые изделия. В каком-то смысле именно это и делал сейчас Моррис. Двадцативосьмилетний Джордж был женат, растил двоих детей и сидел по уши в долгах. Впрочем, любой врач в его положении задолжал бы не меньше. Ему предстояло выбиваться в люди, а для этого нужны пациенты. Коллеги-поставщики. Консультации. Иными словами, он нуждался в добром отношении уважаемых местных врачей – вот почему созвал в гости две сотни эскулапов и начинил их лучшими бутербродами, какие только нашлись в ближайшем ресторане, да еще нагрузил под завязку самой дорогой выпивкой. Я был польщен приглашением на это сборище. Что проку Моррису в патологоанатоме? Мы возимся с трупами, а трупы не надо направлять к узким специалистам. Джордж позвал Джудит и меня, потому что считал нас своими друзьями. По-моему, на этой вечеринке мы были его единственными приятелями. Я оглядел комнату. Здесь собрались заведующие отделениями почти всех крупных больниц Бостона. И стажеры с супругами. Женщины сбились в кучку в уголке и болтали о детях. Врачи тоже держались вместе, в зависимости от специальности и места работы. Забавно было наблюдать такое четкое профессиональное размежевание. В одном углу Эмери доказывал преимущества малых доз йода-131 при гипертериозе; в другом Джонстон рассуждал о печеночном давлении; в третьем Льюистон, по своему обыкновению, бормотал о бесчеловечности электрошоковой терапии при лечении депрессий. Из девичьего уголка то и дело долетали словечки типа «прививка» или «ветрянка». Джудит стояла рядом со мной. В голубом платье с открытой спиной она выглядела совсем юной. Джудит сноровисто заправлялась шотландским виски (она любила пить залпом) и, кажется, готовилась примкнуть к компании докторш. – Иногда мне хочется, чтобы они говорили о политике, – сказала она. – О чем угодно, только не о медицине. Я улыбнулся, вспомнив изречение Арта о том, что врачи «бесполитичны». Он имел в виду, что они политически безграмотны. Арт говорил, что врачи не только не имеют четких политических убеждений, но и не способны их иметь. «У них, как у военных, – сказал он однажды. – Политические пристрастия – признак непрофессионализма». Арт, по своему обыкновению, преувеличивал, но доля истины в его словах была. Я думаю, что Арт любит сгустить краски, ему нравится злить, шокировать, поддразнивать. Такой уж он человек. Но, по-моему, его как магнитом тянет к той тоненькой линии, которая отделяет истинное от ложного, правду от преувеличения. Поэтому он все время роняет какие-то замечания, а потом наблюдает, кто и как реагирует на них. Особенно если он в подпитии. Арт – единственный знакомый мне врач, который напивается допьяна. Все остальные поглощают чудовищные количества спиртного, но оно не оказывает на них никакого видимого действия. На какое-то время они становятся не в меру болтливыми, потом начинают клевать носом, и все. Но Арт бывает по-настоящему пьян. И в этом состоянии ведет себя особенно задиристо и безобразно. Я этого никогда не понимал. Одно время мне казалось, что Арт страдает патологической интоксикацией, но потом я понял: это просто распущенность, желание пойти вразнос и не следить за собой, как другие. Возможно, это ему необходимо, и он не в силах ничего с собой поделать. А может быть, Арту просто нужен какой-то предлог, чтобы выпустить пар. Уверен, что Арт недолюбливает людей своей профессии. Этим отличаются многие врачи, хотя и по разным причинам. Джонс не любит своих, потому что одержим научными исследованиями и зарабатывает меньше, чем тратит; Эндрюс – потому что за страсть к урологии ему пришлось заплатить счастьем и радостями семейной жизни; Тезлер – потому что он дерматолог и считает своих пациентов мнительными, а вовсе не больными. Поговорив с любым из этих людей, вы рано или поздно почувствуете их неприязнь ко всем остальным медикам. Но Арт – случай особый. Он ненавидит медицину как таковую. Наверное, люди, презирающие и себя, и своих коллег, найдутся в любой профессии. Но Арт – своего рода экстремист. Можно подумать, что он избрал поприще врача нарочно, чтобы досадить самому себе, превратить себя в унылого и озлобленного нытика. Иногда мне кажется, что он делает аборты с единственной целью – разозлить своих коллег. Возможно, я несправедлив к нему, но как знать… В трезвом виде Арт рассуждает вполне разумно и приводит веские доводы в пользу легализации абортов. Но, когда он пьян, в нем говорят чувства. Главным образом самодовольство. Поэтому я думаю, что он напивается, чтобы выплеснуть свою желчь и дать волю злости. В случае чего у него всегда есть отговорка: я был пьян, уж не обессудьте. Нализавшись, он вступал в ожесточенные, почти злобные словесные перепалки с собратьями по поприщу. Однажды он заявил Дженису, что делал аборт его жене. Дженис этого не знал, и выходка Арта подействовала на него как удар в пах. Ведь он – католик, хотя его жена исповедует другую веру. Дело было на вечеринке, и я помню, как Арт изгадил всем настроение. Потом я довольно долго сердился на него. Через несколько дней Арт извинился передо мной, а я посоветовал ему попросить прощения у Джениса. И он попросил. По какой-то неведомой причине вскоре Арт и Дженис стали закадычными приятелями, и теперь Дженис тоже ратует за аборты. Уж и не знаю, какие доводы пустил в ход Арт, чтобы убедить его, но в конце концов католик перековался. Я знаю Арта лучше, чем другие, и понимаю, что очень многое в его характере объясняется национальностью. По-видимому, внешний облик оказал немалое влияние на формирование его души. Среди врачей довольно много китайцев и японцев, и про них ходит масса анекдотов, причем весьма злобных. Кое-кого раздражают энергия и сообразительность азиатов, их стремление к успеху. Такие же анекдоты рассказывают и про евреев. Полагаю, что Арту – американцу китайского происхождения – приходилось восставать и против этого фольклора, и против собственных воспитателей, приверженцев консервативных традиций. Вот почему он ударился в другую крайность и стал эдаким левацким элементом. Одно из проявлений этих умонастроений – безудержная тяга Арта ко всему новому. Ни у какого другого бостонского акушера нет настолько современного оборудования. Арт покупает все новинки, и на эту тему тоже ходит немало анекдотов. Его называют азиатской диковиной, зацикленной на новомодных штуковинах. Но Артом движут совсем другие побуждения. Он просто борется с традицией, рутиной, пытается выбраться из наезженной колеи. Достаточно совсем недолго поговорить с ним, чтобы понять: Арта буквально распирает от идей. Он разработал новую методику взятия проб на наличие раковых клеток в матке. Он считает пальпацию тазовых органов пустой тратой времени. По его мнению, базальная температура – гораздо более точный показатель овуляции, нежели принято считать. Он убежден, что даже при самых тяжелых родах ни в коем случае нельзя пускать в ход щипцы, а общий наркоз следует запретить, заменив его большими дозами транквилизаторов. Попервоначалу все это звучит весьма впечатляюще. И только спустя какое-то время вы осознаете, что Арт попросту оголтело атакует косность, рьяно выискивает, и находит, изъяны во всех областях традиционного акушерства. Поэтому я думаю, что рано или поздно он должен был начать делать аборты. Конечно, мне следовало бы разобраться в его побуждениях, подвергнуть их сомнению. Но я редко задумываюсь об этом. Мне кажется, что цели и конечные результаты гораздо важнее мотивов. История знает немало примеров, когда люди творили зло из самых добрых побуждений и в итоге терпели неудачу. Но бывало и так, что человек делал добро во имя ложных идеалов. И становился героем.* * *
На сегодняшней вечеринке был только один человек, на помощь которого я мог рассчитывать. Фриц Вернер. Я принялся искать его глазами, но тщетно. Зато увидел Блейка – старшего патологоанатома Общей больницы. Блейк приобрел широкую известность благодаря своей голове – огромной, круглой и совершенно лысой. У него мелкие, почти детские черты лица, крошечный подбородок и широко поставленные глазки. Короче, его наружность полностью соответствует расхожему представлению об облике человека будущего. Блейк обладает холодным умом, подчас сводящим с ума его собеседников, да простится мне этот умный каламбур. И обожает всякого рода головоломки. Вот уже много лет мы с ним играем в слова. Правда, лишь от случая к случаю. Заметив меня, Блейк приветственно поднял бокал с мартини и привычно спросил: – Вы готовы? – Конечно. – «Волосатость», – предложил он. Словцо было не ахти какое длинное, но все же попробовать стоило. Достав записную книжку и карандаш, я принялся усердно составлять из его букв другие слова. В конце концов у меня получилось: «волос», «слово», «лось», «лосось», «соль» и «сало». – Ну, сколько? – спросил Блейк через минуту. – Шесть, – ответил я. Он улыбнулся. – Говорят, из него можно выжать двенадцать, но у меня получилось только десять. – Блейк взял мой блокнот и добавил к записанным мною словам еще четыре: «соло», «тост», «ватт» и «волость». Достав из кармана четвертак, я вручил его сопернику. Он победил меня третий раз кряду. За последние несколько лет Блейк брал верх так часто, что я утратил счет своим поражениям. Впрочем, ему вообще не было равных. – Кстати, вы слышали о первой модели ДНК? – спросил он. – Да. – Жаль. – Блейк покачал головой. – Мне нравится огорошивать этим людей. Я улыбнулся ему, не в силах скрыть удовольствие. – А знаете ли вы последние новости об азиатской молодежи? Эта их борьба за право больного отказаться от лечения. Прямо подарок для всякого, кто ратует за применение фтористых соединений. Об этом я тоже был наслышан. Похоже, моя осведомленность огорчила Блейка, и он побрел прочь в поисках другого собеседника, с которым можно было бы скрестить шпаги. Блейк коллекционирует медицинско-философские софизмы. Он возносится на вершины блаженства всякий раз, когда ему удается путем логических рассуждений доказать хирургу, что тот не имеет морального права оперировать больного, а терапевту, что его главная обязанность – угробить как можно больше пациентов. Блейк обожает слова и играет понятиями, как ребенок – тряпичным мячом. И забавляется этой игрой, потому что она не требует от него никаких усилий. С Артом он поладил мгновенно. Год назад они, помнится, четыре часа кряду спорили о том, несет ли акушер моральную ответственность за судьбу детей, которым он помогает появиться на свет. Вспоминая разговоры с Блейком, я понимаю, что они не более важны и полезны, чем, скажем, созерцание тренировки атлета в гимнастическом зале. Но Блейк умеет распалить собеседника. У него очень строгий ум, и это дает ему преимущества при общении с представителями самой строгой профессии на свете. Слоняясь по комнате, я слышал обрывки разговоров и анекдотов и думал о том, что попал на типично медицинское сборище. – ..а вы слышали о том французском биохимике, у которого родились близнецы? Одного он окрестил, а другого не стал и использует его как контрольный образец… – ..у них у всех рано или поздно начинается заражение крови… – ..и он ходил. Ходил, представляете? С содержанием калия… – ..черт, а чего еще вы ждали от подпевалы Хопкинса? – ..вот он и говорит: курить я бросил, но лучше сдохну, чем откажусь от выпивки… – ..конечно, можно регулировать газы крови, но это не поможет вылечить сосуды… – ..она была славная девчушка. А как одевалась! Наверное, они потратили на ее гардероб целое состояние… – ..конечно, он взбесился. А кто бы не взбесился… – ..какая там олигурия. Он пять суток не мочился и все равно выжил… – ..у семидесятичетырехлетнего старика. Мы провели частичное иссечение и спровадили его домой. Все равно она медленно растет… – ..печень провисла до колен, честное слово, и никакой патологии! – ..она грозилась выписаться, если мы не прооперируем, так что, понятное дело… – ..а студенты вечно ропщут, их хлебом не корми… – ..похоже, девчонка просто откусила ему эту деталь… – ..правда? Гарри – с той маленькой сестричкой из седьмой палаты? Белокурая такая? – ..просто не верю. Он публикует столько научных статей, что человеку жизни не хва… – ..метастазы до самого сердца… – Короче, история такая. Тюрьма в пустыне и двое заключенных. Один – старик с пожизненным сроком, другой – молодой новичок. Парень без умолку болтает о побеге. Проходит несколько месяцев, и он рвет когти. Через неделю охранники водворяют его обратно в камеру, полуживого от голода и жажды, и он рассказывает старику, какие страсти-мордасти пережил на воле. Песок до горизонта, нигде ни одного оазиса, никакой жизни. Старик послушал малость и говорит: «Да знаю я, знаю. Двенадцать лет назад сам бежать пытался». – «Правда? – спрашивает молодой. – Так чего ж ты мне ни разу за все эти месяцы не сказал, что лучше не рыпаться? Почему не предупредил, что это бесполезно?» А старик пожал плечами и отвечает: «Так кто же станет публиковать отрицательные результаты?»* * *
Часам к восьми, когда я уже начал уставать, в комнату вошел Фриц Вернер. Он приветственно махал рукой и что-то весело говорил. Я двинулся к нему, но на полпути меня перехватил Чарли Фрэнк. Чарли стоял, согнувшись пополам, с физиономией, искаженной гримасой боли, как будто его только что пырнули ножом в живот. Вытаращенные округлившиеся глаза смотрели скорбно и печально. Можно было подумать, что Чарли лицедействует, но это был самый что ни на есть подлинный его облик. От него веяло приближающейся бедой, тяжко нависшей над согбенными плечами, гнувшей его к земле. Я ни разу не видел на лице Чарли улыбку. – Ну, как он там? – сдавленным полушепотом спросил он. – Кто? – Арт Ли. – Все в порядке. Я не испытывал ни малейшего желания говорить о Ли с Чарли Фрэнком. – Его и правда арестовали? – Да. – О боже! – ахнул Чарли. – В конце концов все утрясется, – сказал я. – Вы действительно так думаете? – Да, – ответил я. – Действительно. – Господи! – Чарли закусил губу. – Могу ли я чем-то помочь? – Едва ли. Он все никак не отпускал мой локоть. Я многозначительно посмотрел на Фрица, в надежде, что Чарли заметит мой взгляд и отцепится, но этого не произошло. – Послушайте, Джон… Тут некоторые говорят, что и вы тоже замешаны. – Давайте скажем так: я интересуюсь этим делом. – Я обязан вам сообщить, – Чарли подался ко мне. – По больницам поползли слухи. Люди считают, что вы причастны и поэтому вас так заботит исход дела. – Мало ли что болтают. – Джон, вы можете нажить себе целый сонм врагов. Мне подумалось, что эти враги, скорее всего, приятели самого Чарли. Он был детским врачом и пользовался огромным успехом, потому что заботился о своих юных пациентах даже больше, чем их мамаши. – Почему вы так говорите? – Потому что у меня предчувствие, – скорбно промолвил Чарли. – И что вы мне посоветуете? – Не лезьте в это дело, Джон. Оно слишком мерзкое. – Спасибо, я запомню ваши слова. – Очень многие люди убеждены… – У меня тоже есть убеждения. – ..что с Ли должен разбираться суд. – Благодарю за совет. Чарли еще крепче ухватил меня за локоть: – Это я вам как друг говорю, Джон. – Хорошо, Чарли, я запомню. – Премерзкое дело… – Ладно, ладно, спаси… – Эти люди не остановятся ни перед чем. – Какие люди? Неожиданно Чарли выпустил мою руку и растерянно передернул плечами. – Впрочем, вы должны поступать так, как находите нужным, – сказал он и повернулся ко мне согбенной спиной.* * *
Фриц Вернер, по своему обыкновению, отирался возле бара. Он был высок и болезненно худосочен, словно страдал дистрофией. Фриц стригся очень коротко, отчего его огромные черные задумчивые глаза казались еще огромнее, чернее и задумчивее. Повадки его изрядно смахивали на птичьи: Фриц ходил вперевалку, а когда кто-то заговаривал с ним, проворно вытягивал шею, как будто был туговат на ухо. Но при этом от него веяло мощью. Может быть, благодаря австрийским корням. Или потому, что он обладал душой истинного художника. Фриц увлекался живописью и рисованием, и его рабочий кабинет был похож на захламленную мастерскую. Но источником средств к существованию ему служила психиатрия, и Фрицу приходилось подолгу внимать речам усталых пожилых матрон, которым на старости лет вдруг начинало казаться, что они сходят с ума. Он с улыбкой пожал мне руку. – Будь я проклят, если это не стебелек ядовитого плюща! – И не говорите. Я уже и сам начинаю так думать. Фриц оглядел комнату. – Много лекций успели выслушать? – Всего одну. От Чарли Фрэнка. – Да, если вам нужен дурной совет, Чарли всегда готов его подать. – А вы? – Ваша супруга сегодня просто очаровательна, – проговорил Фриц. – Голубое ей к лицу. – Я ей передам. – Просто прелестна. Как детишки? – Спасибо, хорошо. Фриц… – Как работа? – Послушайте, Фриц, мне нужна помощь. Он рассмеялся мягким бархатистым смехом: – Какое там помощь! Вас впору спасать. – Фриц… – Вы виделись с людьми. Полагаю, уже со всеми успели поговорить. Что вы думаете о Бабблз? – О Бабблз? – Да. Я нахмурился, потому что сроду не слыхал этого имени. – Бабблз? Стриптизерка какая-нибудь? – Нет, соседка по комнате. – Вы хотите сказать, соседка Карен? – Разумеется. – Которая учится в колледже Смита? – Господи, да нет же! Я о той, которая прошлым летом жила вместе с Карен на Холме. Три девчонки сообща снимали там квартиру. Карен, Бабблз и еще одна. Эта третья имела какое-то отношение к медицине – была то ли медсестрой, то ли лаборанткой. Та еще компания. – А как настоящее имя этой Бабблз? И чем она занимается? В этот миг кто-то подошел к стойке, чтобы наполнить бокал. Фриц огляделся по сторонам и проговорил тоном истинного мозговеда: – Судя по вашим словам, случай серьезный. Вот что, направьте-ка его ко мне. Завтра с половины второго до половины третьего. У меня образовалось «окно». – Хорошо, я все устрою, – ответил я. – Прекрасно. Приятно было повидаться, Джон.* * *
Нортон Хэммонд стоял, привалившись к стене, и болтал с моей Джудит. Приближаясь к ним, я подумал, что Фриц был прав: она действительно выглядела прекрасно. Мгновение спустя я заметил в руке Хэммонда сигарету и удивился. Насколько мне было известно, Хэммонд не курил. Но сегодня он медленно попыхивал сигаретой, делая глубокие затяжки. И не пил. Во всяком случае, бокала у него не было. – Нет, ну вы только посмотрите, – сказал я. Хэммонд усмехнулся: – Это мой бунт против общественных устоев. – Я пыталась втолковать ему, что кто-нибудь непременно учует, – подала голос Джудит. – Да кто тут что учует? – заспорил Хэммонд. Возможно, он был прав: дым стоял коромыслом. – К тому же вспомните «Фармакологию в терапии» Гилмэна и Гудмэна. – Все равно будь осторожен, – посоветовал я. – Ну подумай сам, – ответил Хэммонд, делая глубокую затяжку. – Никакого тебе рака бронхов, никакой овсяно-клеточной карциномы, никаких эмфизем и хронических бронхитов. Ни атеросклероза, ни цирроза, ни болезни Вернике-Корсакова. Красота. – Наркотики запрещены законом. Хэммонд ухмыльнулся и подергал ус. – Значит, ты за аборты, но против конопли? – Нельзя отправиться в два крестовых похода одновременно, – ответил я, наблюдая, как он набирает полные легкие дыма и выдыхает прозрачный воздух. И тут меня осенило. – Нортон, ты ведь живешь на Холме, правильно? – Ага. – Знаешь кого-нибудь по имени Бабблз? Он рассмеялся. – Бабблз? Да кто ж ее не знает? Бабблз и Сверхголова. Их водой не разольешь. – Сверхголова? – Ее нынешний дружок. Композитор. Пишет электронную музыку. Что-то похожее на вой десятка собак. Он живет вместе с Бабблз. – Это не она, часом, снимала квартиру на пару с Карен Рэнделл? – Не знаю, возможно. А что? – Как ее настоящее имя? Хэммонд пожал плечами: – Никогда не слышал. Но парня зовут Сэмьюэл Арчер. – Где он обретается? – За капитолием штата. В каком-то подвале. Они разрисовали его под утробу. – Под утробу? – Не поверишь, пока сам не увидишь, – ответил Хэммонд и блаженно вздохнул.10
По пути домой я заметил, что Джудит напряжена и подавлена. Она сидела, плотно сжав колени, обхватив их руками, крепко сцепив побелевшие пальцы. – Что-нибудь не так? – спросил я. – Просто устала. – Женушки доконали? Джудит тускло улыбнулась: – Ты становишься знаменитостью. Насколько я понимаю, миссис Уитстоун жалеет, что не сделала ставку на сегодняшнюю игру. – Что еще говорят? – Они спрашивали, чего ради ты стараешься помочь Арту. По их мнению, твои действия – блистательный пример дружеской преданности. Это так трогательно, так человечно, так замечательно. – Хм… – Но – зачем? – Надеюсь, ты объяснила им, что я – славный малый? В машине было темно, и я скорее почувствовал, нежели увидел, что Джудит улыбается. – Увы, это не пришло мне в голову. В ее голосе сквозили грустные нотки, а лицо, подсвеченное отблесками фар, казалось осунувшимся. Я понимал, что Джудит нелегко безвылазно сидеть у Бетти, но ведь кто-то же должен ей помочь. Ни с того ни с сего мне вдруг вспомнилось студенчество и Сизая Нелл, семидесятилетняя алкоголичка, которая умерла и попала к нам в прозекторскую. Мы прозвали ее Нелл и еще уймой других имен и все время осыпали мрачными шуточками, в надежде, что это поможет нам довести работу до конца. Помню, как мне хотелось уйти, бросить все к черту, лишь бы не резать холодную, влажную, смердящую плоть, не сдирать ее с костей слой за слоем. Я мечтал о том дне, когда покончу с Нелл и смогу забыть ее зловоние, вытравить из памяти это давно мертвое, скользкое от слизи тело. Все остальные говорили, что с такими покойниками даже проще, а мне хотелось только одного – чтобы все поскорее кончилось. И я продержался до конца, до последнего рассечения, пока мы не изучили все ее чертовы нервы и артерии. После той моей первой встречи с трупом, да еще таким жутким, я вдруг с удивлением обнаружил, что мне интересно заниматься патологоанатомией. Я люблю свою работу и уже научился не обращать внимания ни на внешний облик, ни на запах мертвецов и воспринимать каждое новое вскрытие как должное. Но вот что странно: ощущение новизны не исчезло. В каком-то смысле вскрытия стали для меня источником новых надежд. Человек только что умер, и вы знаете его историю болезни. Для вас он не безликий жмурик, а все еще человеческое существо, которое совсем недавно вело битву, личную битву, единственную по-настоящему личную битву в своей жизни. И потерпело поражение. Ваша задача – выяснить, как и почему был проигран этот бой и каким образом помочь другим людям, которые только готовятся к такой же борьбе. И самому себе. Вскрытие – это не просто взрезание трупов, которые исполняют свою единственную тошнотворную служебную обязанность – быть мертвыми, холодными обитателями сумрачного царства, подлежащими дотошному изучению.* * *
Дома Джудит первым делом убедилась, что с детьми все в порядке, и отправилась звонить Бетти, а я решил отвезти домой няньку – миниатюрную и весьма бойкую девицу по имени Салли, капитана команды болельщиков бруклайнской средней школы. Когда я подвозил ее, мы обычно болтали о пустяках и затрагивали лишь самые нейтральные темы. Нравится ли Салли учеба, в какой колледж она намерена поступать. Ну, всякое такое. Но сегодня меня одолело любопытство. Я чувствовал себя старым и потерянным, как человек, вернувшийся на родину после долгих странствий. Все вокруг казалось чужим и незнакомым, особенно дети. Они делали совсем не то, чем занимались в их возрасте мы. Жили другими чаяниями, преодолевали другие сложности. Во всяком случае, они уж наверняка потребляли другие наркотики. Впрочем, быть может, их трудности и не отличались от наших. По крайней мере, мне хотелось бы думать именно так. В конце концов я решил, что, наверное, просто перепил на вечеринке, а посему мне лучше помолчать и не вдаваться в расспросы. Вот я и молчал, слушая болтовню Салли о том, как она сдавала экзамен на водительские права. При этом я испытывал смешанное чувство страха и облегчения. А потом поймал себя на том, что веду себя глупо, поскольку у меня нет никаких причин интересоваться жизнью няньки моих детей или желать получше узнать ее. К тому же, если я начну выказывать любопытство, Салли, чего доброго, неверно меня поймет. Беседовать о водительских правах куда безопаснее: это надежная и достаточно серьезная тема для разговора. А потом я ни с того ни с сего подумал об Алане Зеннере. И вспомнил слова, сказанные однажды Артом: «Если хочешь узнать что-то об этом мире, переключи свой телевизор на канал интервью и убери звук». Спустя несколько дней я так и сделал. Это было ужасно: раздувающиеся щеки, неугомонные губы, меняющиеся выражения лиц, сучащие руки. И – безмолвие. Ни единого звука. Никакой возможности понять, о чем говорят все эти люди на экране.* * *
Адрес я нашел в телефонном справочнике. Сэмьюэл Арчер, Лэнгдон-стрит, 1334. Я набрал номер и услышал голос, записанный на пленку: «Извините, но телефон временно отключен. Не кладите трубку, телефонистка сообщит вам дополнительные сведения». Я подождал. Раздалось несколько щелчков, словно в аппарате билось сердце, после чего до меня донесся новый голос: «Справочная. Какой номер вы набрали?» – Семь-четыре-два-один-четыре-четыре-семь. – Номер отключен. Вероятно, Сэмьюэл Арчер переехал. А может быть, нет? Я поехал прямиком к его дому, который стоял на крутом восточном склоне Маячного холма. Здание было весьма обшарпанное, в подъезде воняло капустой и детской микстурой. Я спустился по скрипучей деревянной лестнице в подвал, освещенный зеленой лампочкой, и увидел черную дверь с надписью: «Бог пестует своих детей». Я постучал. Из-за двери доносились визги, птичьи трели, скрежет и еще какие-то звуки, похожие на стоны. Она распахнулась, и я увидел парня лет двадцати с небольшим, с пышной бородой и длинными мокрыми черными волосами, облаченного в комбинезон и лиловую рубаху в горошек. На ногах у него были сандалии. Парень окинул меня пустым взглядом, не выказывая ни удивления, ни любопытства. – Вам чего? – Я доктор Берри. А вы – Сэмьюэл Арчер? – Нет. – Мистер Арчер дома? – Он занят. – Я хотел бы повидать его. – Вы его приятель? Парень смотрел на меня с неприкрытым подозрением. Я услышал новые шумы – скрип, рокот и протяжный свист. – Мне необходима его помощь. Парень немного расслабился: – Вы совсем некстати. – Дело не терпит отлагательства. – Вы врач? – Да. – У вас есть машина? – Да. – Какая? – «Шевроле». – Номер? – Два-один-один-пять-один-шесть. Парень кивнул. – Ладно. Вы уж не обессудьте. Сами знаете, какие нынче времена. Никому нельзя верить. А вдруг вы – нарк легавый? – Он посторонился. – Только молчите. Я сам сообщу ему о вас. Он сочиняет и крепко наширялся. Уже седьмой час пошел, так что, наверное, все в порядке. Но он ужасно вспыльчивый. Мы прошли через какое-то помещение, отдаленно напоминавшее гостиную. Тут стояли топчаны и несколько дешевых светильников. Белые стены были покрыты причудливым волнистым узором, который фосфоресцировал в лучах ультрафиолетовой лампы. – Отпад, – сказал я, надеясь, что не напутал со словоупотреблением. – Ну, – согласился парень. Мы вошли в следующую комнату, погруженную в полумрак. Посередине, скрючившись над грудой электронной аппаратуры, сидел на корточках бледный юноша с исполинской копной кудрявых белокурых волос. У дальней стены стояли два громкоговорителя. Вертелись катушки магнитофона. Бледный юноша управлялся со своими инструментами, нажимая кнопки и извлекая из электроники разнообразнейшие звуки. На нас он даже не взглянул. Похоже, парень изо всех сил старался сосредоточиться, но двигался он как в кино при замедленной съемке. – Постойте тут, – велел мне бородач. – Я ему скажу. Я остановился на пороге. Бородатый подошел к белобрысому и тихо позвал: – Сэм, Сэм. Сэм поднял глаза. – Привет, – сказал он. – Сэм, к тебе пришли. Похоже, Сэм изрядно растерялся. – В натуре? – спросил он, по-прежнему не замечая меня. – Да. Один славный малый. Очень славный. Понимаешь, что я говорю? Настоящий друг. – Хорошо, – вяло пробормотал Сэм. – Ему нужна твоя помощь. Пособишь? – Конечно, – ответил Сэм. Бородач кивнул мне. Я шагнул вперед и спросил: – Что с ним? – ЛСД. Уже седьмой час. Наверное, ломка начинается. Вы уж с ним понежнее. – Ладно, – пообещал я и присел на корточки рядом с Сэмом. Он окинул меня пустым взглядом и, поразмыслив, сказал: – Я тебя не знаю. – Меня зовут Джон Берри. Сэм сидел, будто изваяние. – А ты старый, – сообщил он мне наконец. – Совсем старый. – В каком-то смысле. – Да, мужик. Ой. Слышь, Марвин, – обратился Сэм к своему приятелю, – ты когда-нибудь видел этого дядьку? Он совсем старик. – Ага, – согласился Марвин. – Старик. Хо-хо! – Я твой друг, Сэм, – сказал я и протянул руку – медленно, чтобы не напугать белобрысого. Он взял ее двумя пальцами, поднес к свету и внимательно осмотрел с обеих сторон, после чего потеребил мои пальцы. – Слушай, мужик, а ведь ты врач, – рассудил Сэм. – Да, – ответил я. – Руки как у врача. Я чувствую. – Да. – Слушай, мужик, классные руки, а? Он принялся молча изучать их, легонько пожимая, поглаживая, трогая волоски на тыльной стороне ладони, ногти, подушечки пальцев. – Лоснятся, – заметил он. – Эх, мне бы такие руки. – А может, у тебя такие же. Он выпустил мои ладони и уставился на свои собственные. В конце концов Сэм сказал: – Нет, не такие. – Это плохо? Он озадаченно посмотрел на меня: – Ты зачем пришел? – Мне нужна твоя помощь. – Ага. Ну. Ладно. – Кое-какие сведения. Я понял, что дал маху, только когда Марвин рванулся вперед. Сэм пришел в волнение. Я оттолкнул Марвина и снова обратился к белобрысому: – Все путем, Сэм. Все путем. – Ты легавый, – объявил он. – Нет, Сэм, я не легавый. Не легавый я. – Врешь. – Это с ним бывает, – пояснил Марвин. – Приступы паранойи. Боится, что его упрячут за наркоту. – Легавый. Грязный шпик. – Нет, Сэм. Если ты не хочешь мне помочь, я уйду. – Легавый, плюгавый, служивый и лживый. – Нет, Сэм. Нет, нет… Он успокоился и обмяк, его мышцы расслабились. Я глубоко вздохнул. – Сэм, у тебя есть подружка по имени Бабблз? – Да. – Сэм, у нее есть подружка по имени Карен? Белобрысый уставился в пространство. Прошло немало времени, прежде чем он ответил: – Да. Карен. – Прошлым летом Бабблз и Карен жили вместе. – Да. – Ты знаешь Карен? – Да. – Он вдруг задышал часто и мелко, его грудь заходила ходуном, глаза округлились. Я легонько тронул его за плечо: – Спокойно, Сэм, спокойно, спокойно. Что-нибудь не так? – Карен, – промямлил он, глядя в стену. – Она была.., гадина. – Сэм… – Гаже не бывает, мужик. Не бывает. – Сэм, где теперь Бабблз? – Ушла. В гости к Анджеле. Анджеле… – Анджеле Хардинг, – помог ему Марвин. – Летом она снимала квартиру вместе с Карен и Бабблз. – А где она сейчас? – спросил я бородача. Но в этот миг Сэм вскочил на ноги и завопил во всю глотку: – Легавый! Легавый! Он попытался ударить меня, промахнулся, неудачно пнул ногой. Я перехватил его лодыжку в воздухе, и белобрысый рухнул на свои электронные чудеса. Комната наполнилась истошным верещанием какого-то квазимузыкального инструмента. – Я принесу торазин, – сказал Марвин. – К черту торазин! – гаркнул я. – Лучше помоги! Я схватил Сэма и пригнул его голову к полу. Вой белобрысого перекрыл рев аппаратуры. – Легавый! Легавый! Легавый! Сэм брыкался и извивался, Марвин пытался помочь мне, но тщетно. Белобрысый начал биться лбом о доски пола. – Подставь ногу! – велел я Марвину. Он не понял, чего я хочу. – Быстрее! – рявкнул я. В конце концов бородач исполнил мои указания, и теперь Сэму не грозила травма головы. Он продолжал вырываться, и я отпустил его. Сэм тотчас замер, посмотрел на свои руки и уставился на меня. – В чем дело, мужик? – спросил он. – Расслабься, – посоветовал я. – Отпусти, мужик. Я кивнул Марвину, и он выключил аппаратуру. Рев оборвался, воцарилась тишина, которая показалась мне странной и призрачной. Сэм сел и поднял голову. – А ведь ты меня отпустил, – изрек он. – Нет, правда отпустил. – Он вгляделся в мое лицо и погладил меня по щеке. – Мужик, ты прекрасен, – добавил Сэм и вдруг поцеловал меня.* * *
Джудит лежала в постели, но не спала. – Что случилось? – спросила она, увидев меня. – Кажется, меня поцеловали, – ответил я и принялся стаскивать с себя одежду. – Салли? – судя по голосу Джудит, это известие позабавило ее. – Нет, Сэм Арчер. – Композитор? – Он самый. – Чего это он? – Долго рассказывать. – А я вовсе не хочу спать. Я поведал Джудит о своих похождениях, потом забрался под одеяло и поцеловал жену. – Странно, – сказал я. – Прежде меня никогда не целовали мужчины. Джудит пощекотала носом мою шею. – Тебе понравилось? – Не очень. – И впрямь странно. А мне нравится, когда меня целует мужчина, – промурлыкала Джудит и прильнула ко мне. – Готов спорить, что они целовали тебя всю твою сознательную жизнь, – буркнул я. – Но среди них есть особенные. – Это кто же? – Да хотя бы ты. – Это посул? Джудит высунула язычок и лизнула меня в кончик носа. – Нет, – ответила она. – Это выражение восторга.СРЕДА, 12 ОКТЯБРЯ
1
Раз в месяц Всевышний проникается сочувствием к колыбели свободы и позволяет солнечным лучам немного приласкать Бостон. Сегодня выдался как раз такой день – прохладный, по-осеннему ясный, ядреный. Я проснулся в прекрасном настроении и предвкушении важных событий. Завтрак был обильный. Я съел даже два яйца, которые смаковал с чувством легкой вины, памятуя о холестерине. После завтрака я отправился в свой кабинет, чтобы спланировать предстоящий день. Начал с составления списка людей, которых уже повидал, и с размышлений о том, кто из них более всего годится на роль подозреваемого. Но, по большому счету, на эту роль не годился никто. В деле о незаконном аборте первый подозреваемый – сама женщина. Недаром у нас так много самоабортов. Но вскрытие показало, что Карен, скорее всего, выскабливали под наркозом. А значит, это был не самоаборт. Ее брат знал, как делаются такие операции, но у него алиби: он был на дежурстве. Конечно, это можно проверить, и, скорее всего, я так и сделаю, но пока у меня не было никаких оснований не верить Уильяму. Аборт мог сделать Питер Рэнделл. И даже сам Джей Ди. Но лишь теоретически. Мне просто не приходило в голову грешить на кого-то из них. Значит, остаются Арт и кто-то из дружков Карен с Маячного холма. Или человек, которого я еще не встречал и о существовании которого пока не знаю. Несколько минут я тупо разглядывал список, а потом позвонил в Городскую больницу. Элис на месте не оказалось, и мне пришлось говорить с другой секретаршей. – У вас есть заключение о причинах смерти Карен Рэнделл? – Номер карточки? – Не знаю. – Не вредно было бы знать, – с явным раздражением ответила секретарша. Мне было доподлинно известно, что перед ней стоит картотечный ящик с отчетами обо всех вскрытиях, произведенных в текущем месяце. Отчеты располагались в алфавитном порядке и были снабжены номерами, так что отыскать нужный не составляло никакого труда. После долгого молчания секретарша сказала: – Так, вот он. Вагинальное кровотечение вследствие прободения матки и разрыва тканей в результате выскабливания при трехмесячной беременности на фоне общей анафилаксии. – Да? – Я задумчиво нахмурился. – Вы уверены? – Я лишь читаю то, что здесь написано. – Спасибо. Я положил трубку. Странно. Джудит принесла мне чашку кофе и спросила: – В чем дело? – В отчете о вскрытии говорится, что Карен Рэнделл была беременна. – А разве нет? – Никогда бы не подумал, – ответил я. Но я знал, что могу и заблуждаться. Даже если общее обследование ничего не дало, микроскопическое могло показать наличие беременности. Но мне почему-то казалось, что такое вряд ли возможно. Я позвонил Мэрфи, чтобы спросить о гормональном анализе, но результаты ожидались только во второй половине дня. Тогда я раскрыл телефонную книгу и нашел адрес Анджелы Хардинг. Она жила на Каштановой улице, в очень хорошем районе. Туда я и направился.* * *
Каштановая проходит неподалеку от Чарльз-стрит, возле подножия Холма. Это очень тихий район жилых домов, экзотических ресторанчиков, лавок древностей и маленьких гастрономов. Населен он главным образом врачами, юристами и банкирами, которые хотят жить в хорошем месте, но пока не могут позволить себе перебраться в Ньютон или Уэллсли. Кроме того, тут обретаются люди предпенсионного возраста, дети которых уже выросли и создали собственные семьи. В общем, если уж селиться в Бостоне, то именно здесь, на Маячном холме. Конечно, тут обитали и студенты, обычно по три-четыре человека в маленькой квартирке, иначе они не смогли бы платить за жилье. Пожилому люду нравилось соседствовать с молодежью, придававшей местной палитре свежих красок. Разумеется, если молодежь опрятно одета и не безобразничает. Анджела Хардинг проживала на втором этаже в доме без лифта. Я постучал в дверь, и мне открыла щуплая темноволосая девушка в мини-юбке и свитере. На носу у нее болтались здоровенные круглые очки, а на щеке был намалеван цветок. – Анджела Хардинг? – Нет, – ответила девушка. – Вы опоздали. Она уже ушла, но, может быть, вернется. – Меня зовут доктор Берри. Я патологоанатом. – О! – Девица закусила губу и растерянно уставилась на меня. – А вы – Бабблз? – Да. Откуда вы знаете? Ну конечно! – щелкнув пальцами, воскликнула она. – Это вы вчера приходили к Сверхголове. – Правильно. – Мне говорили. – Она посторонилась. – Заходите. Убранство гостиной исчерпывалось кушеткой и несколькими подушками на полу. Дверь спальни была распахнута, и я заметил неубранную постель. – Я навожу справки о Карен Рэнделл. – Наслышана. – Значит, здесь вы и жили прошлым летом? – Ну… – Когда вы последний раз видели Карен? – Несколько месяцев назад. И Анджела тоже. – Это она вам так сказала? – Ну разумеется. – Когда? – Вчера вечером. Мы с ней говорили о Карен. Нам стало известно о.., несчастном случае. – Откуда? Она передернула плечами: – Поговаривали. – Что именно? – Что ее плохо выскоблили. – Вы знаете, кто это сделал? – Полиция замела какого-то коновала. Ну, да это для вас не новость. – Верно. – Может, он и скоблил, – пожав плечами, продолжала девица. – Но не знаю, – добавила она, отбрасывая с лица длинные черные волосы. У нее была очень бледная кожа. – То есть? – Ну, Карен ведь была не дура и знала, что почем. С ней такое уже случалось. Хотя бы прошлым летом. – Аборты? – Ну… А после аборта – депрессия. Пару раз круто подсела. У нее был бзик насчет детей, она знала, что поступает плохо, и кейфовала, чтобы легче стало. Мы не хотели, чтобы она ширялась после операции, но Карен требовала. И очень круто подсела. – Как это – круто? – Ну.., однажды вообразила себя ножом. Принялась ползать по комнате и орать, что тут все в крови – стены, полы, все. И думала, что окна – это младенцы, которые чернеют и умирают. Тяжелый случай. – И как вы поступили? – Помогли, чем могли, – Бабблз передернула плечами, подошла к столу и взяла с него банку и маленькое проволочное кольцо. Взмахнув кольцом, она пустила каскад мыльных пузырей и принялась наблюдать за ними. Пузыри медленно опускались на пол и лопались. – Тяжелый был случай, – повторила Бабблз, – А кто делал ей аборт прошлым летом? – спросил я. Бабблз рассмеялась: – Не знаю. – Как это произошло? – Ну.., залетела. И объявила, что хочет избавиться от ребенка. Уехала куда-то, а через день вернулась с улыбкой до ушей. – И все? Никаких осложнений? – Никаких, – Бабблз пустила еще одну вереницу пузырей и уставилась на них. – Извините, я сейчас. – Она вышла на кухню, налила стакан воды и приняла какую-то пилюлю. – Что это? – Бомбочки. – Бомбочки? – Ну.., вы же знаете! – Она раздраженно взмахнула рукой. – Стимулятор. Колеса. – Амфитамин? – Метедрин. – Все время принимаете? – Сразу видно, что эскулап, – она снова откинула волосы со лба. – Все ему расскажи да поведай. – Где достаете? Я видел, какая у нее была капсула. Миллиграммов пять как минимум. А на черном рынке ходили главным образом миллиграммовые. – Забудьте об этом, – попросила Бабблз. – Просто забудьте. – Если вы хотите, чтобы я забыл, зачем было принимать эту дрянь у меня на глазах? – Еще и шпион. – Просто любопытно. – А может, я выпендриться хотела. – Возможно. – Весьма возможно, – Бабблз усмехнулась. – Карен тоже «колесила»? – Карен ширялась всем, чем можно, – со вздохом ответила девушка. – Она вводила метедрин шприцем. Должно быть, она заметила мое недоумение. Подняв руку, Бабблз несколько раз ткнула себя пальцем в локоть. – Вообще-то его не вводят, – пояснила она. – Но Карен совсем сбрендила. – А ширялась она… – начал я. – ЛСД. Один раз – ДМТ. – И как это на нее действовало? – Плохо. Как будто ее выключали. – А с парнями водилась? – Нет. До конца лета ни разу. Похоже, боялась. – Вы уверены? – Уверена. Я огляделся по сторонам. – А где Анджела? – Нет ее. – Куда она пошла? Я должен с ней поговорить. – Ей сейчас только разговоров с вами не хватает. – У нее неприятности? – спросил я. – Нет, – ответила Бабблз. – Если сумеете ее найти, беседуйте сколько влезет. – Как я понял, она работает медсестрой. – Правильно, – подтвердила Бабблз. В этот миг открылась дверь, и в комнату вбежала рослая девушка. – Подонка нигде нет! – пылко вскричала она. – Он прячется, поганый… Увидев меня, девица тотчас прикусила язык. – Привет, Энджи, – сказала Бабблз и кивнула на меня. – Тут к тебе пришли. Старичок, но еще огурчик. Анджела Хардинг плавно скользнула к кушетке и закурила. На ней было очень короткое черное платье, черные чулки в сеточку и черные туфельки из лакированной кожи. Длинные черные волосы обрамляли прекрасный лик с точеными чертами. Это было лицо фотомодели, и я, как ни старался, все же не смог представить себе Анджелу в халате медсестры. – Это вы разнюхиваете о Карен? Я кивнул. – Присаживайтесь, а то ноги устанут, – пригласила она. – Энджи, я ему не говорила… – начала Бабблз. – Принеси мне кока-колы, пожалуйста, – попросила Анджела. Бабблз кивнула и отправилась на кухню. – А вы не желаете? – Нет, спасибо. Она передернула плечами. – Как угодно, – Анджела сделала несколько быстрых затяжек и раздавила окурок в пепельнице. Ее движения были резкими, но сохраняли изящество, а лицо оставалось невозмутимым. – Не хочу говорить о Карен в присутствии Бабблз. Она очень переживает. Они были близкими подругами. – А вы? – Не очень. – Почему? – Поначалу было хорошо. Карен была славной девчонкой. Малость того, но очень забавная. Вот мы и решили вместе снять квартиру. А потом Бабблз перебралась к Сверхголове, и я осталась с Карен. Тогда-то и начались заморочки. – С чего вдруг? – Да с того, что она была бешеная. Не в своем уме. – Ничего подобного, – возразила Бабблз, входя в комнату с бутылкой кока-колы. – Может, ты не замечала. Она тебя стеснялась. – Ты просто злишься, потому что… – Ну да, еще бы, – Анджела тряхнула головой и скрестила длиннющие ноги. Повернувшись ко мне, она сказала: – Бабблз считает, что все из-за Джимми, моего знакомого стажера из гинекологии. – Вы там работали? – Да. Мы с Джимми крутили любовь, и я думала, что это всерьез. Да так оно и было. Но потом появилась Карен. Анджела снова закурила и отвела глаза. Я толком и не понял, к кому из нас двоих она обращается. Похоже, девушки держались прямо противоположных точек зрения. – Я никогда не думала, что она так подгадит соседке, – продолжала тем временем Анджела. – Есть же какие-то правила… – Он ей нравился, – ввернула Бабблз. – Да уж, надо думать! Целых три дня и три ночи. – Вскочив, Анджела принялась мерить шагами комнату. Подол ее платья едва доставал до середины бедер. Она и впрямь была броской девицей. И красавицей. Карен до нее было ох как далеко. – Ты несправедлива, – заспорила Бабблз. – А я и не хочу быть справедливой. – Сама знаешь, что врешь! Джимми… – Ничего я не знаю, – отрезала Анджела. – Джимми в Чикаго и заканчивает стажировку, а я тут без него. Может, если бы я была… – Она умолкла. – Может быть, – согласилась Бабблз. – Может быть – что? – спросил я. – Ладно, проехали, – ответила Анджела. – Когда вы последний раз видели Карен? – Не знаю. Должно быть, в августе, перед началом ее занятий. – А как насчет прошлого воскресенья? – Нет, – ответила Анджела, продолжая расхаживать по комнате. Она даже не сбилась с шага. – Странно. Алан Зеннер встретил ее. – Кто? – Алан Зеннер, ее дружок. – Хмм… – Они встретились, и Карен сказала ему, что собирается сюда. Анджела и Бабблз переглянулись. – Грязная ничтожная су… – начала Бабблз. – Так это не правда? – спросил я. – Нет, – отрезала Анджела. – Мы ее не видели. – Но Зеннер был убежден… – Наверное, она передумала. Это было в ее духе. Карен передумывала так часто, что я сомневалась, способна ли она думать вообще. – Послушай, Энджи… – подала голос Бабблз. – Притащи, пожалуйста, еще кока-колы. В голосе Анджелы явственно звучали командные нотки. Бабблз смиренно побрела за новой бутылкой. – Бабблз славная, – сказала мне Анджела. – Но малость простовата. Ей нравится счастливый конец, чтобы все были довольны. Вот почему она так переживает из-за Карен. – Понимаю. Анджела остановилась напротив меня. Ее тело сначала напряглось, потом застыло без движения, будто ледяное изваяние. – Что именно вы хотели узнать от меня? – Видели ли вы Карен. – Нет, не видела. Я поднялся. – Что ж, спасибо и на этом. Анджела кивнула, и я пошел к двери. Когда я открыл ее, до меня донесся голос Бабблз: – Он уходит? – Заткнись, – ответила ей Анджела.2
Незадолго до полудня я позвонил в контору Брэдфорда, где мне сообщили, что один из сотрудников согласился заняться делом доктора Ли. Адвоката звали Джордж Уилсон, и меня соединили с ним. Голос его звучал спокойно и уверенно. Уилсон согласился встретиться со мной в пять часов, чтобы пропустить по рюмочке, но не в клубе «Трафальгар», а в баре громилы Томсона в центре города. Затем я перекусил в придорожной забегаловке и просмотрел утренние газеты. Арест Арта в конце концов вырвался на передовицы, хотя о связи между этим событием и смертью Карен Рэнделл речи пока не шло. В газете был помещен снимок Арта. Под глазами – черные круги, как у садиста, уголки губ зловеще опущены, волосы дыбом. Короче, мелкая шпана. В самих статейках, по сути дела, ничего не говорилось; сообщалось лишь, что Арт арестован. Впрочем, зачем скрипеть перьями, когда есть такая красноречивая фотография? В известном смысле это был умный ход. Фотоснимок не повод для подачи иска за попытку создания предвзятого общественного мнения до начала судебного разбирательства. После обеда я закурил сигарету и попытался составить картину происходящего, но больших успехов не добился. Мнения разных людей о Карен Рэнделл были слишком неопределенными и противоречивыми. Я по-прежнему не имел ясного представления ни о ней, ни о том, как она могла бы действовать, если бы приехала в Бостон на субботу и воскресенье, нуждаясь в аборте. В час дня я снова позвонил в лабораторию Мэрфи. Он сам снял трубку. – Корпорация «Гормональный беспредел». – Привет, Мэрфи. Что скажешь? – Насчет Карен Рэнделл? – Мэрфи, ты что, перезубрил? – Не совсем так. Мне только что звонили из Городской. Уэстон интересовался, приносил ли ты кровь на анализ. – И что ты ответил? – Что приносил. – А он что сказал? – Потребовал результат. Я сообщил. – Что же это за результат? – Гормональные уровни и промежуточные выделения почти на нуле. Беременность совершенно исключена. – Хорошо, спасибо, – сказал я. Итак, Мэрфи немного оживил мою издыхающую версию. Самую малость, но все-таки оживил. – Ты намерен объясниться, Джон? – Не сейчас, – ответил я. – Обещал ведь. – Знаю. Но потерпи. – Так я и знал, – обиженно молвил Мэрфи. – Сара меня со свету сживет. Супруга Мэрфи жила исключительно сплетнями. – Извини, но сейчас никак не могу. – Надо же, обойтись так со старым другом. – Прости. – Если она со мной разведется, я привлеку тебя как соответчика.3
Я приехал в патолабораторию Мэллори в три часа. Первым, кого я тут встретил, оказался Уэстон. Он был очень утомлен и одарил меня несколько ущербной приветственной улыбкой. – Что вы выяснили? – спросил я. – Анализы на беременность отрицательные. – Правда? – Да, – он раскрыл папку и пролистал отчет о вскрытии. – Несомненно. – Я звонил сюда утром. Мне сказали, трехмесячная беременность. – С кем вы говорили? – мгновенно насторожившись, спросил Уэстон. – С секретаршей. – Должно быть, какая-то ошибка. – Наверное, – согласился я. Уэстон протянул мне папку: – Хотите посмотреть образцы? – Да, пожалуй. Мы вошли в «читальный зал» лаборатории – длиннющее помещение, разделенное тонкими перегородками, за которыми стояли микроскопы и хранились образцы. Здесь патологоанатомы писали свои отчеты о вскрытиях. – Вот они, – Уэстон указал на ящик с образцами в одной из будок. – Любопытно было бы узнать ваше мнение. Он ушел, а я устроился перед микроскопом, включил свет и приступил к делу. В ящике лежали тридцать препаратов, взятых из всех жизненно важных органов, в том числе шесть – с разных участков поверхности матки. С них-то я и начал. Мне сразу стало ясно, что никакой беременности не было. Растяжения эндометрия не наблюдалось. Напротив, я заметил признаки атрофии: тонкий профилеративный слой, очень мало желез, разреженная сеточка кровеносных сосудов. Дабы укрепиться в своем мнении, я посмотрел еще несколько образцов. Та же картина. На некоторых виднелись закупоренные сосуды – результат выскабливания, – но и только. Разглядывая образцы, я мало-помалу начал постигать все их значение. Девушка была убеждена, что беременна. Убеждена безо всяких на то оснований. Вот и причина нарушений цикла, угнетенного состояния эндометрия. Но почему? Почему прекратились менструации? Я мысленно повторил институтскую лекцию по дифференциальной диагностике. Карен – юная девушка, значит, первым делом надо учесть нейрогенные факторы. Стресс, обилие положительных и отрицательных эмоций, связанных с началом занятий, сменой обстановки. Все это могло повлиять на менструальный цикл. Но три месяца – это уж слишком. К тому же в этом случае не было бы сопутствующих признаков – ожирения, перераспределения волосяного покрова и так далее. Что ж, тогда рассмотрим гормональные нарушения. Генитальный синдром, поликистоз яичников, радиоактивное поражение. Все это тоже крайне маловероятно. Впрочем, можно проверить, и довольно быстро. Я положил на предметный столик образец тканей надпочечников и сразу заметил выраженные признаки кортикальной атрофии, особенно в клетках фасцикулярной зоны. Клубочковая зона выглядела вполне нормальной. Итак, вирилизация и опухоль надпочечников можно исключить. Я посмотрел образцы тканей яичников. И на этот раз меня ждало поразительное зрелище. Фолликулы были маленькие, сморщенные, неразвитые. Орган казался угнетенным, как и эндометрий матки. Значит, опухоль яичника и поликистоз тоже можно исключить. Наконец я положил на предметный столик образец ткани щитовидной железы. Даже при малом увеличении мне были отчетливо видны признаки истощения органа. Фолликулы сморщены, клетки выстилки скудные. Явно пониженная функция гипофиза. Щитовидка, надпочечники и яичники были истощены. Диагноз ясен, хотя в причинах еще предстоит разобраться. Я раскрыл папку и пролистал отчет, написанный Уэстоном. Я сразу узнал его резкий и прямой стиль. Уэстон упомянул угнетенный и аберрантный эндометрий, но другие железы охарактеризовал как «нормальные, с признаками ранних стадий истощения под вопросом». Закрыв папку, я отправился разыскивать Уэстона.* * *
Его просторный, стерильно чистый кабинет был сплошь заставлен книгами. Уэстон восседал за старым громоздким столом и попыхивал вересковой трубкой, как и подобает почтенному ученому мужу. – Что-нибудь не так? – спросил он. Я заколебался, поскольку не знал, что думать. Может быть, Уэстон подтасовал результаты? Может быть, он тоже участвует в заговоре и помогает подставить Арта Ли? Нет, это нелепо: Уэстона не купить. В его-то возрасте? Он не продаст свое доброе имя ни за какие деньги и блага. К тому же он не принадлежит к числу закадычных приятелей Рэнделлов, и у него нет причин подменять отчет. – Да, – ответил я. – Ваш микродиагноз. Он меня озадачил. – Вот как? – откликнулся он, невозмутимо попыхивая трубкой. – Я просмотрел образцы, и, по-моему, на них видны признаки истощения. Вот я и подумал… – Вот что, Джон, – с усмешкой проговорил Уэстон, – я и так знаю, что вы сейчас скажете. Чтобы я посмотрел образцы еще раз. – Он улыбнулся мне. – Я уже смотрел, и даже дважды. Такое важное вскрытие надо делать как можно тщательнее. Когда я смотрел образцы первый раз, у меня было такое же чувство, как у вас: я заподозрил пониженную функцию гипофиза, отразившуюся на трех органах – щитовидке, надпочечниках и гонадах. После этого я опять осмотрел органы. Как вы сами заметили, они выглядели почти нормально. – Возможно, болезнь была на ранней стадии, – предположил я. – Да, возможно, – согласился Уэстон. – В том-то и сложность. Мы ведь хотели взглянуть на мозг, поискать признаки новообразования или отмирания. Но это невозможно: нынче утром останки были кремированы. – Понятно. Он улыбнулся. – Присядьте, Джон, а то я нервничаю, когда вы нависаете надо мной. – Я сел, и Уэстон продолжал: – Осмотрев органы, я вернулся к образцам. На сей раз уверенности у меня поубавилось. Я начал сомневаться и решил посмотреть другие случаи пониженной функции гипофиза, изучить старые образцы. Наконец я посмотрел взятые у Карен срезы в третий раз. К тому времени я уже понимал, что расстройство деятельности гипофиза вполне может быть ошибочным диагнозом. Чем дольше я глядел, тем менее уверенно чувствовал себя. Мне было необходимо какое-то подтверждение – патология в мозге, рентгеновский снимок, гормоны крови. Вот почему я позвонил Джиму Мэрфи. – А, так вот в чем дело. – Да. – Трубка погасла, и Уэстон снова раскурил ее. – Я подозревал, что вы взяли кровь, чтобы провести гормональный анализ, и что попросите об этом Мэрфи. Мне стало любопытно, закажете ли вы и другие гормональные анализы – на тиреотропный гормон, АСТН и так далее. – Почему вы просто не позвонили мне? – Я звонил, но в лаборатории сказали, что не знают, где вы. Я кивнул. Его слова звучали вполне убедительно. Я почувствовал, как мои мышцы медленно расслабляются. – Кстати, – добавил Уэстон, – насколько я понял, недавно Карен просвечивали голову. Вы не знаете, что на снимках? – Ничего. Все в норме. Уэстон вздохнул: – Жаль. – Но я могу сообщить вам кое-что занятное. Рентген сделали, потому что Карен жаловалась на ослабление зрения. Уэстон снова вздохнул: – Джон, известно ли вам, что чаще всего приводит к ухудшению зрения? – Нет. – Недосыпание, – сказал он и сжал зубами мундштук своей трубки. – Как бы вы поступили на моем месте? Поставили диагноз на основе жалобы, которая привела к просвечиванию, давшему отрицательный результат? – Образцы наводят на размышления, – напомнил я ему. – Но и только, – Уэстон медленно покачал головой. – Случай и без того запутанный, и я не собираюсь усугублять неразбериху, предлагая диагноз, в правильности которого не уверен. Ведь меня могут вызвать в суд и заставить доказывать свою правоту. А я предпочел бы не высовываться. Если обвинение или защита пожелают найти патологоанатома, который проанализирует материалы и выступит в суде, – что ж, прекрасно. Данные здесь и доступны всем. Но я не намерен идти в суд. Мой свидетельский опыт кое-чему научил меня. – Например? – Никогда не занимай позицию, если не уверен, что сможешь отразить любой натиск. Может быть, это и звучит как памятка для генерала, – с улыбкой добавил Уэстон. – Но ведь зал суда – это театр военных действий, пусть и весьма вежливых.4
Надо было встретиться с Сандерсоном. Я обещал зайти. А теперь, в придачу, отчаянно нуждался в его совете. Но едва войдя в вестибюль Линкольновской больницы, я столкнулся с Гарри Фэллоном. Он робко брел по коридору в дождевике и надвинутой на глаза шляпе. Гарри – интерн, и у него обширная практика в Ньютоне. Кроме того, прежде он был актером. То ли клоуном, то ли еще кем. Я поздоровался, и Гарри медленно приподнял шляпу. Его глаза налились кровью и покраснели, лицо имело болезненно-желтый оттенок. – Я пдасдудився, – сообщил он мне. – К кому идешь? – К Гордону. Главному ордидатору. – Гарри достал бумажную салфетку и оглушительно высморкался. – Нафчет моей пдастуды. Я засмеялся: – Ты что, ваты наглотался? – Бадьфое фпафибо, ддуг, – он шмыгнул носом. – Но это де ффмефно. Разумеется, тут он был прав. Простите за каламбур, но все практикующие врачи боятся любой хвори как чумы. Даже пустячной простуды. Считается, что болезнь подрывает авторитет, мешает так называемому «контакту с пациентами», а посему любой мало-мальски серьезный недуг мгновенно и наглухо засекречивается. Когда гломерулонефрит Хенли перешел в хроническую форму, он принял все возможные и невозможные меры, чтобы сохранить это в тайне от пациентов. Даже к своему лечащему врачу ходил среди ночи, крадучись, словно вор. – Не похоже, чтобы ты серьезно простудился, – заметил я. – Ха! Кхе-кхе! Ты так полагаеф? Пофлуфай-ка, – он снова высморкался, протяжно и гулко. Звук напоминал нечто среднее между ревом клаксона и предсмертным хрипом бегемота. – И давно это у тебя? – спросил я. – Дба ддя. Дба погадых ддя. Бодьдые дачали замечать. – Что принимаешь? – Кодоплю. Дучше вфего при вируфе. До вефь мир сговорился против медя, Джон. Мадо того, что профтыл, так сегодня еще и оштрафовали. – Оштрафовали? – Да. За стоянку во втором ряду. Я захохотал, но где-то на задворках моего сознания копошился маленький червячок беспокойства. Как будто я забыл нечто важное, то, что должен был помнить и не имел права упускать из виду. Это было странное чувство. И весьма неприятное.* * *
Сандерсона я застал в патолаборатории – квадратном зале, заставленном складными стульями. На стене висел экран, напротив него стоял проектор. Здесь проводятся совещания, делаются обзоры вскрытий, причем все это происходит почти непрерывно, и редко когда удается заглянуть сюда, чтобы покопаться в книгохранилище. На полках стояли ящики с отчетами обо всех вскрытиях, сделанных в Линкольновской больнице с 1923 года, когда тут наладили учет, и по сей день. До двадцать третьего года никто толком не знал, сколько человек умерло от той или иной болезни, но по мере развития медицины и анатомии эти сведения стали приобретать все большее значение. Отчеты о вскрытиях 1923 года уместились в одну маленькую картонку. В 1956 году под эти бумаги пришлось отвести уже половину книжной полки. Сейчас в нашей больнице вскрывают около семидесяти процентов всех умерших пациентов, и уже идут разговоры о том, что пора микрофильмировать отчеты, чтобы они занимали поменьше места в больничном архиве. В углу стояли электрический кофейник, сахарница и бумажные стаканчики, а также табличка: «5 центов штука. Уверены в вашей честности». Сандерсон суетливо возился с кофейником, тщетно стараясь заставить его исполнять свое предназначение. Древний прибор воплощал в себе вызов технического несовершенства человеческому гению. Говорят, что стажерам отделения выдавали сертификаты лишь после того, как они доказывали свое умение совладать с пресловутым кофейником. – Когда-нибудь эта чертова штуковина убьет меня током, – пробормотал Сандерсон, включая кофейник. Послышался треск электрических разрядов. – Меня или какого-нибудь другого бедолагу. Тебе со сливками и сахаром? – Да, пожалуйста. Держа кофейник как можно дальше от себя, Сандерсон наполнил два стаканчика. Он славился своим неумением обращаться с любыми механизмами. В человеческом теле мой начальник разбирался превосходно; казалось, он наделен неким особым чутьем ко всему, что имело отношение к мясу и костям. Но сталь и электричество были выше его разумения, и Сандерсон жил в постоянном страхе какой-нибудь поломки. Свой автомобиль, телевизор и стереопроигрыватель он считал потенциальными предателями и изменниками. Сандерсон был рослым и мощным мужчиной. Когда-то он выступал на регатах за Гарвард и был загребным. Предплечья и запястья его не уступали толщиной голеням и лодыжкам многих знакомых мне мужчин. На лице Сандерсона прочно утвердилась торжественно-задумчивая мина. Вероятно, он мог бы стать прекрасным судьей или выдающимся игроком в покер. – Что еще сказал Уэстон? – спросил он меня. – Ничего. – Похоже, ты удручен. – Скорее встревожен. Сандерсон покачал головой. – Мне кажется, ты лаешь не на то дерево. Уэстон не стал бы подделывать отчет. Если он говорит, что не уверен, значит, так оно и есть. – Может быть, вы сами посмотрите образцы? – Хотелось бы, но ты знаешь, что это невозможно. Он был прав. Если Сандерсон явится в патологоанатомическое отделение Городской больницы и попросит показать препараты, Уэстон воспримет это как личное оскорбление. Нет, так у нас не делается. – А если он вас попросит… – начал я. – С какой стати? – Не знаю. – Уэстон поставил диагноз и подписался под ним. Дело закрыто навеки. Если, конечно, все это не станет предметом судебного разбирательства. У меня противно засосало под ложечкой. За последние несколько дней я успел укрепиться в убеждении, что никакого суда не будет. Никакого. Любой судебный процесс, даже если он закончится оправдательным приговором, нанесет огромный ущерб доброму имени Арта, его практике, его общественному положению. Нет, это совершенно недопустимо. – Но вы считаете, что у нее была понижена функция гипофиза? – Да, – ответил я. – В чем же причина? – Думаю, какое-нибудь новообразование. – Аденома? – Скорее всего. А может быть, опухоль кармана Ратке. – И давно? – Вряд ли. Четыре месяца назад рентген ничего не показал. Никакого увеличения или эрозии турецкого седла. Но она жаловалась на зрение. – Может быть, ложная опухоль? Женщины и маленькие дети довольно часто страдают ложными опухолями мозга, когда налицо все симптомы, а самой опухоли нет. Симптомы могут проявиться при окончании курса гормональной терапии, а у женщин – при приеме противозачаточных пилюль. Но, насколько мне было известно, Карен их не принимала. Так я Сандерсону и сказал. – Жаль, что у нас нет образцов ткани мозга. Я кивнул. – С другой стороны, нельзя забывать, что аборт был сделан. – Да, – согласился я. – Но это еще одно доказательство невиновности Арта. Он не стал бы делать аборт, не проведя гормонального анализа. А такой анализ дал бы отрицательный результат. – В лучшем случае это – косвенное подтверждение, но уж никак не доказательство. – Я знаю. Однако от этого можно танцевать. – Существует еще одна возможность, – сказал Сандерсон. – Допустим, Карен заявила врачу, что беременна, и он поверил ей на слово. Я вскинул брови: – Не понимаю. Арт не был знаком с Карен, никогда прежде не видел ее. Он не стал бы… – Я думаю вовсе не об Арте, – прервал меня Сандерсон и уставился на свои ботинки с таким видом, словно испугался собственной догадки. – А о ком? – Ну, это, конечно, сплошные домыслы… Я молча ждал. – Мало ли помоев уже вылилось на людей? Не хотелось бы добавлять… Прежде я этого не знал. Мне казалось, что я неплохо осведомлен о такого рода делах, но только сегодня мне стало известно… Ты же понимаете, вся местная лекарская братия гудит как улей. Дочь Джей Ди Рэнделла гибнет после подпольного аборта. Такое не утаишь, другие врачи непременно будут это обсуждать… – Сандерсон вздохнул. – Короче, жена одного из них сказала моей жене… Даже не знаю, правда ли это… Мне не хотелось подгонять Сандерсона. Я закурил и принялся терпеливо ждать. – Ладно, – продолжал он, собравшись с духом. – Вероятно, это лишь сплетни, иначе я уже давно знал бы… – О чем? – не выдержал я. – Питер Рэнделл. Он делает подпольные аборты. Очень осторожно, избирательно и в глубокой тайне. – Господи! – ахнул я и упал в кресло. – В это трудно поверить, – повторил Сандерсон. Я молча курил, переваривая услышанное. Если Питер делает аборты, знает ли об этом Джей Ди? Считает ли Питера виновником? Покрывает ли его? Вот, значит, что он имел в виду, говоря о «семейном деле»? Но если так, зачем они впутали Арта? И главное, зачем Питер вообще делал аборт? Он знал, что у девушки неладно со здоровьем, и вполне мог заподозрить опухоль кармана Ратке. При его-то квалификации! Если Карен заявила, что беременна, Питер наверняка вспомнил бы о ее жалобах на зрение и провел анализы. – Питер этого не делал, – сказал я. – Она могла надавить на него. В конце концов, в ее распоряжении были только суббота и воскресенье. Она спешила. – Нет. Он не поддался бы на ее увещевания. – Она была членом семьи. – Сопливая истеричка – вот кем она была, – ответил я, вспомнив характеристику, данную Карен Питером. – Вы уверены, что Питер не виноват? – спросил меня Сандерсон. – Нет, – признался я. – Допустим, аборт сделал он, и миссис Рэнделл знала об этом. Может быть, Карен, истекая кровью, сообщила ей, что виновник Питер. Как же поступит миссис Рэнделл? Неужели выдаст своего деверя? Я понял, куда он клонит. Разумеется, в этом могла заключаться разгадка одной из тайн. Вот и ответ на вопрос, почему миссис Рэнделл обратилась в полицию. Но такой ответ мне совсем не нравился. О чем я и сообщил Сандерсону. – Ты расположен к Питеру, вот в чем дело, – сказал он. – Возможно. – Но не имеешь права исключать его из круга подозреваемых. Известно ли тебе, где он был воскресной ночью? – Нет. – Мне тоже. Думаю, это стоит проверить. – Не стоит, – возразил я. – Питер не стал бы выскабливать Карен. А если бы и стал, то не напортачил бы. Ни один профессионал… – Просто ты предубежден. – Слушайте, если Питер мог сделать этот аборт, не проведя анализов, без предварительной подготовки, то мог и Арт. – Да, – беспечно согласился Сандерсон. – Эта мысль уже приходила мне в голову.5
Расставшись с Сандерсоном, я вдруг поймал себя на том, что испытываю непонятную, беспричинную злость. Возможно, Сандерсон был прав, и я подсознательно стремился отыскать во всей этой истории хоть что-то достоверное. Хоть кого-то, достойного доверия. Но нет, не так все просто. Если будет суд, меня и Сандерсона могут вызвать свидетелями, и тогда станет известно, как мы обманывали комиссию. Ставки в этой игре очень высоки. И для него, и для меня, и для Арта. Мы с Сандерсоном не касались этого вопроса, но я ни на миг не забывал о такой возможности и уверен, что Сандерсону тоже было не по себе. А это обстоятельство меняло дело. Сандерсон правильно сказал: мы могли бы надавить на Питера Рэнделла. Но при этом мы и сами толком не знали бы, зачем давим на него. Конечно, можно было сказать, что-де мы убеждены в виновности Питера. Или просто решили прибегнуть к уловке в надежде таким образом выручить невинного человека. Но потом нам предстояло бы до конца дней мучительно искать ответ на вопрос: а может быть, мы просто стремились выгородить себя? Спасти собственную шкуру? Прежде чем действовать, необходимо попытаться разузнать побольше. Из слов Сандерсона невозможно было понять, знала ли миссис Рэнделл о том, что аборт сделал Питер, или только подозревала своего деверя. А если подозревала и хотела спасти его от ареста, то почему она назвала полиции имя Арта Ли? Что она вообще знает об Арте? Мой друг – человек осмотрительный и осторожный. Едва ли все беременные женщины Бостона знают его имя. Врачей, с которыми общается Арт, можно пересчитать по пальцам, да и пациенток у него не так уж много, потому что он тщательно отбирает их и не связывается с кем попало. Откуда в таком случае миссис Рэнделл могла узнать, что он делает подпольные аборты? Я решил обратиться с этим вопросом к Фрицу Вернеру, единственному человеку, способному подсказать мне правильный ответ.* * *
Фриц жил в трехэтажном особняке на Маячной улице. На первом этаже размещался его кабинет, состоявший из приемной, библиотеки и просторной рабочей комнаты, где стояли кушетка, кресло и письменный стол. Второй и третий этажи были жилыми. Я поднялся на второй и вошел в гостиную. Тут ничего не изменилось: большой письменный стол у окна, заваленный авторучками, кистями, альбомами для рисования, тюбиками с краской; на стенах – рисунки Пикассо и Миро, фотография Т. Элиота, устремившего суровый взор прямо в объектив, надписанный фотопортрет Марианны Мур, поглощенной беседой со своим закадычным приятелем Флойдом Паттерсоном. Фриц восседал в громоздком кресле. Он был облачен в мешковатые брюки, чудовищно толстый свитер и стереонаушники. В зубах у него торчала сигара, а по бледным щекам струились слезы. Увидев меня, Фриц промокнул глаза и снял наушники. – А, Джон! – воскликнул он. – Вам доводилось слушать Альбинони? – Нет, – ответил я. – Значит, вы не знаете его адажио. – Боюсь, что так. – Эта вещь повергает меня в тоску, – сказал Фриц, прижимая к глазам платок. – В какую-то потустороннюю, дьявольскую тоску. Это просто прелесть. Садитесь же, прошу вас. Я сел. Фриц выключил проигрыватель и, сняв пластинку, тщательно протер ее, после чего водворил в конверт. – Хорошо, что пришли. Как провели день? – Не скучал. – Нашли Бабблз? – Да, нашел. – Ну, и как она вам показалась? – Ошеломляющая личность. – Что заставляет вас так думать? Я усмехнулся. – Не тратьте на меня силы и талант, Фриц. Я никогда не плачу врачам. Расскажите лучше о Карен Рэнделл. – Вы говорите ужасные вещи, Джон. – Ну вот, теперь вы вещаете устами Чарли Фрэнка. – Чарли Фрэнк хоть и дурак, но далеко не круглый, – заявил Фриц. – Кстати, говорил ли я вам, что завел нового дружка? – Нет. – Дивное создание. Такой забавный. Надо будет как-нибудь посудачить о нем. – Карен Рэнделл, – напомнил я ему. – Ах, да, – Фриц глубоко вздохнул. – Вы ее не знали, Джон. Она вовсе не была тем милым ребенком, каким ее живописали. Совсем нет. Она была подлым, лживым и злобным чадом, страдавшим жесточайшим неврозом. Почти психопаткой, если угодно. Он отправился в спальню, на ходу стаскивая свитер. Я вошел следом и принялся наблюдать, как Фриц облачается в новую сорочку и повязывает галстук. – Все ее неприятности относились к сфере половой жизни и уходили корнями в нелегкое детство. Родители подавляли Карен с младых ногтей. Ее папаша не самый уравновешенный человек на свете. Пример тому – его женитьба. Вы видели эту дамочку? – Нынешнюю миссис Рэнделл? – Да, ее. Ужасная женщина. Просто ужасная. – Он содрогнулся, после чего затянул узел галстука и поправил его перед зеркалом. – А вы сами были знакомы с Карен? – поинтересовался я. – На свою беду – был. И с ее родителями тоже. Мы познакомились на той дивной, той прекрасной вечеринке у баронессы фон… – Не отвлекайтесь, – попросил я. Фриц вздохнул. – Эта девица, эта Карен Рэнделл, наградила неврозами и отца с матерью. В каком-то смысле она воплотила в жизнь то, о чем они только мечтали. – Что вы имеете в виду? – Она сбросила оковы и начала развратничать, не задумываясь о том, что скажут люди, встречаясь с кем попало, лишь бы мальчики были пособлазнительнее. Спортсмены, негры и тому подобный люд. – Она когда-нибудь лечилась у вас? Фриц снова вздохнул. – Слава богу, нет. Однажды мне предложили заняться ею, но я отказался. У меня уже было трое молоденьких пациенток. Более чем достаточно. Более чем. – А кто именно просил вас заняться Карен? – Питер, кто же еще? В этой семейке он – единственный мало-мальски здравомыслящий человек. – Что вы знаете об абортах Карен? – Об абортах? – Не лукавьте, Фриц. Он порылся в платяном шкафу, достал пиджак спортивного покроя, втиснулся в него и одернул лацканы. – Люди не понимают простых вещей, – сказал Фриц. – Существуетцикл. Клиническая картина, такая же ясная, знакомая и узнаваемая, как при инфаркте миокарда. Изучите ее, запомните симптомы, и вы распознаете болезнь. Все было. Все уже многократно это видели. Непослушный ребенок нащупывает слабости своих родителей, причем совершенно безошибочно, и начинает извлекать из них выгоду. Последующее наказание должно быть сообразно этим слабостям. Все должно увязываться одно с другим: если вам задали вопрос по-французски, будьте любезны по-французски и ответить. – Не понимаю вас. – Наказание имело для Карен огромное значение. Она жаждала наказания, сообразного проступкам. То есть имеющего отношение к сфере интимной жизни. Она хотела испытать боль, сопутствующую деторождению, дабы воздать себе за разрыв с семьей, обществом, нравственностью… Это замечательно сформулировал Дилан. У меня где-то есть его стихотворение… – Фриц принялся рыться на книжной полке. – Не надо, не надо, я все понял, – поспешно сказал я. – Нет-нет, это и впрямь красивые строфы, вам понравится. – Он поискал еще немного, потом сдался и выпрямился. – Не могу найти. Ну и ладно. Суть в том, что Карен хотела страдать, но никогда не испытывала страданий. Вот почему она то и дело «залетала». – Слышу речь истинного мозговеда. – Нынче все мозговеды. – Сколько раз она была беременна? – Насколько мне известно, дважды. Но эту цифру называют все мои пациентки. Черт знает, сколько женщин воспринимало Карен как угрозу. Она нанесла удар по их системе ценностей, по представлениям этих людей о добре и зле. Бросила им вызов, дала понять, что они – старые, бесполые, тупые и трусливые кошелки. Для женщины средних лет такой дерзкий афронт – сущий кошмар. Она обязана отреагировать, ответить, сформировать мнение, которое дало бы ей возможность вновь уважать себя и соответственно презирать Карен. – Похоже, вы наслушались сплетен. – Ее боялись очень многие, – ответил Фриц, пыхая сигарой. Залитая солнечным светом комната наполнилась сизым дымом. Фриц уселся на кровать и начал обуваться. – Честно говоря, вскоре я и сам почувствовал неприязнь к Карен, – сказал он. – Она перегнула палку и зашла слишком далеко. – Вероятно, иначе она не могла, – предположил я. – Вероятно, ее следовало хорошенько отшлепать, – ответил Фриц. – Это ваше профессиональное суждение? Он усмехнулся. – Нет, обыкновенная человеческая досада. Уж и не знаю, скольких женщин эта Карен спровоцировала на измену, на пагубную любовную связь… – Меня интересует Карен, а не эти женщины, – напомнил я ему. – Карен мертва. – И это вас радует? – Не говорите глупостей. Чего это вы вдруг? – Фриц, сколько абортов сделали Карен до прошлого воскресенья? – Два. – Один – в июне. А другой? Раньше или позже? – Раньше. – Кто ее выскабливал? – Понятия не имею, – буркнул он и запыхтел сигарой. – Это делал знаток, – сказал я. – По словам Бабблз, Карен управилась за полдня. Значит, аборт был сделан искусно и без осложнений. – Похоже на то. В конце концов, она была богата. Я смотрел, как Фриц завязывает шнурки и пускает клубы дыма, и чувствовал: он знает имя врача. – Фриц, это был Питер Рэнделл? Он хмыкнул: – Зачем спрашивать, если сами знаете? – Мне необходимо подтверждение. – Крепкая веревка на шею – вот что вам необходимо. Да, черт возьми, это был Питер. – Джей Ди знал? – Боже упаси! Конечно, нет! – А миссис Рэнделл? – Хмм… Не могу сказать наверняка. Возможно, хотя я сомневаюсь. – Известно ли Джей Ди, что Питер делает подпольные аборты? – Да. Это известно всем и каждому. Он – настоящий мастер этого дела, уж вы мне поверьте. – Но Джей Ди не знал, что и Карен тоже делали аборты? – Совершенно верно. – Какая связь между миссис Рэнделл и доктором Ли? – И что это вы сегодня такой проницательный? Я промолчал. Фриц сделал две быстрые затяжки, отчего его голову окутало роскошное дымное облако, и отвел взгляд. – Тьфу, черт! – воскликнул я. – Когда? – В прошлом году. Под Рождество, если память не подводит меня. – Джей Ди не знает? – Если вы не забыли, Джей Ди провел ноябрь и декабрь в Индии, работая по заданию Госдепартамента. Какая-то благотворительная поездка или мероприятие по охране здоровья. – Кто же тогда несостоявшийся отец? – Об этом можно только гадать, но точного ответа не знает никто. Вероятно, даже сама миссис Рэнделл. Мне снова показалось, что Фриц лжет. – Да полно вам, Фриц. Или вы не хотите мне помочь? – Мой милый мальчик, вы чертовски умны. Он встал, подошел к зеркалу и оправил пиджак. Разгладил сорочку. Приглядевшись к Фрицу, вы сразу замечали, что он то и дело трогает свое туловище, словно опасается, как бы оно вдруг не исчезло. – Мне довольно часто приходит в голову мысль о том, что нынешняя миссис Рэнделл вполне могла бы быть мамашей Карен, – сказал он. – Коль скоро обе ненасытные стервы. Я закурил сигарету и спросил: – Почему Джей Ди женился на ней? Фриц беспомощно пожал плечами и запихнул в нагрудный кармашек носовой платок, затем выдернул манжеты сорочки из рукавов пиджака. – Это ведомо только Всевышнему. В свое время ходило немало пересудов. Дамочка из хорошей семьи, из Род-Айленда. Родители послали ее в швейцарскую школу, а швейцарские школы – могила для девушек. Как бы там ни было, эта дама не самый удачный выбор, если вам за шестьдесят и вы – хирург, у которого уйма работы. Миссис Рэнделл довольно быстро наскучило сидеть в этом похожем на пещеру доме. В швейцарских школах любого научат скучать. Застегнув пиджак, Фриц отвернулся от зеркала, потом бросил последний взгляд на свое отражение и добавил: – Вот она и нашла себе развлечение. – И как давно это продолжается? – Да уже больше года. – Это она устроила Карен аборт? – Сомневаюсь. Хотя как знать. Но, скорее всего, это сделала Сайн. – Сайн? – Любовница Джей Ди. Я глубоко вздохнул. Неужели Фриц разыгрывал меня? – У Джей Ди есть любовница? – Ну да. Та финская девчонка, которая работала в кардиологической лаборатории Мемориалки. Говорят, она полный отпад. – Вы ее никогда не видели? – Увы. – Тогда откуда вам знать? Фриц лишь загадочно улыбнулся в ответ. – А что, Карен хорошо относилась к этой Сайн? – Да, они были подружками. И почти ровесницами. Я не обратил внимания на многозначительную интонацию, с которой Фриц произнес эти слова. – Понимаете, в чем дело, – продолжал он. – Карен была очень близка со своей матерью, первой миссис Рэнделл. Два года назад та умерла. Кажется, от рака прямой кишки. Для Карен это был страшный удар. Отца она недолюбливала, а вот матери доверяла безгранично. Это ужасно – лишиться наперсницы, когда тебе шестнадцать лет от роду. Очень многое в ее последующих.., действиях, скажем так, можно объяснить дурным влиянием. – Сайн? – Нет. Насколько я знаю, Сайн – вполне приличная девушка. – Тогда я ничего не понимаю. – Одна из причин, по которым Карен не любила отца, заключалась в том, что она знала о его пристрастиях. Джей Ди всю свою жизнь был окружен молоденькими подружками. Сначала была миссис Джуит, потом… – Не надо имен, – поспешно оборвал я его. Картина была ясна. – А первую жену он тоже обманывал? – Погуливал, – ответил Фриц. – Давайте скажем так. – И Карен знала. – Она была очень смышленым ребенком. – Одно я никак не уразумею, – признался я. – Если Рэнделл так любит разнообразие, зачем он вступил во второй брак? – Ну, с этим как раз все ясно. Достаточно лишь однажды взглянуть на нынешнюю миссис Рэнделл. Она – украшение его жизни, свет в окошке, услада очей. Как экзотический цветок в горшке. Весьма удачное сравнение, если вспомнить, сколько она пьет. – Не вижу во всем этом никакого смысла, – сказал я. Фриц искоса взглянул на меня, и его глаза весело блеснули: – А какой смысл вам обедать с той медсестрой два раза в неделю? – Сандра – мой друг. Она славная девчонка, – ответил я, и только теперь до меня дошло, что Фриц – на удивление осведомленный человек. – И только? – Разумеется, – с холодком в голосе заявил я. – И ваши встречи в кафетерии по четвергам и пятницам – чистая случайность? – Да. Наши смены… – А как, по-вашему, эта Сандра относится к вам? – Мы просто знакомы. Она на десять лет моложе меня. – Разве вам не лестно, что… – Куда это вы клоните? – сердито спросил я, хотя уже знал ответ. Сандра работала медсестрой на восьмом этаже терапевтического отделения. Она была очень мила – с большущими глазами, тонкой талией, чарующей поступью… – Между нами ничего не было, – сказал я. – И не будет, – согласился Фриц. – Тем не менее вы продолжаете встречаться с ней дважды в неделю. – С ней приятно поболтать, отвлечься от работы, – объяснил я. – Два раза в неделю. Свидания в укромном уголке, в пробуждающей нежные чувства обстановке кафетерия Линкольновской больницы! – Не надо повышать голос. – Я и не повышаю, – гораздо тише произнес я. – Вы понимаете, – продолжал Фриц, – мужчины ощущают не так, как женщины. Вы не считаете себя обязанным заходить дальше разговоров в отношениях с этой девушкой. Вам вполне достаточно того, что она слушает вас, ловит каждое ваше слово, немного влюблена в вас… – Фриц… – Вот что я вам скажу. Давайте рассмотрим один случай из моей практики. Был у меня пациент, терзаемый непреодолимым желанием убивать людей. Он боялся, что однажды и впрямь угробит кого-нибудь. Но в конце концов этого человека пригласили на Средний Запад на должность тюремного палача, и он стал зарабатывать свой хлеб, поджаривая преступников. Причем делал это очень умело, стал лучшим палачом за всю историю штата. Теперь у него несколько патентов на рацпредложения по ускорению и обезболиванию процедуры казни. Человек сделал смерть предметом научного исследования, он любит свою работу и предан ей. И смотрит на разработанные им методики и усовершенствования почти как врач. Как на средство облегчения страданий, более быстрого перехода в лучший из миров. – Ну и что? – Я хочу сказать, что вполне нормальные желания и устремления могут принимать любые формы, в том числе и незаконные. И каждый должен найти свой способ разрешения трудностей. – А при чем тут Карен? – спросил я. – А вот при чем. Вы когда-нибудь задумывались о том, почему она была так близка с матерью и так далека от отца? Почему после кончины матери избрала столь необычную линию поведения? Беспорядочная половая жизнь, дурман, самоуничижение. Даже дружба с любовницей отца. Я откинулся в кресле. Фриц опять ударился в риторику: – Девушка переживала потрясения определенного толка, определенным образом реагировала на них, то защищаясь, то, наоборот, нападая. Так она отзывалась на происходящее с ее родителями, на те события, о которых знала. Иначе она не могла. В каком-то смысле Карен пыталась упорядочить свою жизнь. – Тоже мне, порядок, – буркнул я. – Да, верно, – согласился Фриц. – Мерзкий, грязный, извращенный, но – порядок. Вероятно, она просто не могла создать какой-то другой. – Хотелось бы мне поговорить с этой Сайн, – сказал я. – Невозможно. Полгода назад она вернулась в Хельсинки. И Карен превратилась в неприкаянную душу. Ни друзей, ни поддержки. Во всяком случае, так ей представлялось. – Ну а Бабблз и Анджела Хардинг? Фриц смерил меня долгим взглядом: – Вы о чем это? – Разве они не могли поддержать ее? – Спасение утопающих – дело рук самих утопающих? – желчно проговорил Фриц.6
Громила Томсон был знаменитым борцом пятидесятых годов и обладателем весьма примечательной плоской головы, похожей на лопату, которой он и припечатывал своих соперников к ковру, нередко ломая им ребра. Несколько лет это забавляло невзыскательную публику и приносило доход, которого хватило на приобретение бара. Теперь тут собирались молодые врачи, юристы, служащие. Заправлял заведением сам Томсон, причем весьма толково, с успехом доказывая, что мыслительная деятельность никак не зависит от формы черепной коробки. Разумеется, у него были свои заморочки (например, вы могли войти в бар, только тщательно вытерев башмаки о кусок борцовского ковра у двери. А на стенах висели бесчисленные фотопортреты хозяина), но в общем и целом заведение было очень даже ничего. Когда я вошел, в зале сидел только один посетитель, крепкий щеголеватый негр. Устроившись в дальнем конце стойки, он разглядывал бокал мартини. Я сел и заказал порцию шотландского виски. Томсон самолично управлялся за стойкой, рукава его рубахи были закатаны, обнажая мощные волосатые ручищи. – Вы знаете парня по имени Джордж Уилсон? – спросил я. – Конечно, – с кривой усмешкой отозвался Томсон. – Скажете мне, когда он придет? Громила кивнул на негра: – Он уже пришел. Негр поднял голову и улыбнулся мне добродушной, немного растерянной улыбкой. Я подошел и пожал ему руку. – Извините, – сказал я. – Джон Берри. – Ничего страшного, – ответил негр. – Я и сам не привык встречаться в барах. Уилсону не было еще и тридцати лет. Вдоль его шеи от правого уха тянулся светлый шрам, исчезавший под воротником сорочки. Глаза негра смотрели спокойно и безмятежно. Подтянув узел черно-белого галстука, он сказал: – Пойдемте в отдельную кабинку? – Пожалуй. – Повтори, Громила, – бросил Уилсон через плечо. – Обоим. Человек за стойкой подмигнул. – Вы работаете у Брэдфорда? – спросил я. – Да. Чуть больше года. Обычная история. Мне отвели неплохой кабинет возле приемной, чтобы все входящие и выходящие могли сколько угодно пялиться на меня. Я прекрасно понимал, о чем он говорит, но раздражение не проходило. Среди моих друзей были молодые правоведы, но все они получили отдельные кабинеты, прослужив в юридических фирмах по несколько лет. По любым объективным меркам, этому Уилсону крупно повезло. Он был своего рода товаром, который вдруг в одночасье приобрел ценность в глазах общественности. Еще бы – образованный чернокожий! Теперь перед ним открыты все пути, и будущее сулит одни радости. И тем не менее он как был диковинкой, так ею и остался. – Чем вы занимались? – В основном налогами. Случалось и недвижимостью. Пару раз отстаивал гражданские иски. Фирма почти не ведет уголовных дел. Вы это и сами знаете. Но когда я поступил на работу, у меня прорезался интерес к уголовному судопроизводству. Конечно, я и думать не думал, что на меня навесят это дело. – Понятно. – Отрадно слышать. – То есть вам выпало тащить дохлую лошадь? – Возможно, – с улыбкой ответил Уилсон. – Во всяком случае, они так полагают. – А как полагаете вы? – Я полагаю, что дела решаются в суде, – изрек он. – Вы уже выработали линию защиты? – Стараюсь. Придется повозиться, потому что я хочу сделать все на совесть. И потому, что присяжные увидят в суде черномазого выскочку, который выгораживает китайца, делающего подпольные аборты. Им это не понравится. Я пригубил бокал. Громила принес еще два стакана и поставил их на край стола. – Но, с другой стороны, это прекрасная возможность, – продолжал Уилсон. – Если сумеете выиграть, – напомнил я ему. – Это я и намерен сделать, – невозмутимо ответил негр. Мне вдруг пришло в голову, что, независимо от того, какими побуждениями руководствовался Брэдфорд, доверив это дело Уилсону, он принял мудрое решение. Этот мальчик и впрямь настроен на победу. Она ему просто необходима. – Вы уже говорили с Артом? – Нынче утром. – Какое у вас сложилось впечатление? – Невиновен. Я уверен в этом. – Почему? – Кажется, я сумел понять его, – ответил Уилсон.* * *
За вторым бокалом я поведал ему обо всем, что успел сделать за прошедшие дни. Уилсон молча слушал, время от времени делая какие-то заметки. Когда я иссяк, он сказал: – Вы избавили меня от уймы лишней работы. – Каким образом? – Судя по вашему рассказу, дело можно закрывать. Мы без труда вызволим доктора Ли. – Потому что девушка не была беременна? Уилсон покачал головой. – В ряде случаев, – начал он, – в том числе в деле «Народ против Тейлора», суд приходил к выводу, что наличие либо отсутствие беременности не имеет значения. Как и то обстоятельство, что к началу аборта плод уже был мертв. – Иными словами, совершенно не важно, была ли беременна Карен Рэнделл? – Совершенно. – Но разве это не доказывает, что аборт делал непрофессионал, который даже не провел тестов на беременность? Арт никогда не поступил бы так опрометчиво. – Вы думаете, на этом можно строить защиту? На утверждении, что доктор Ли – слишком грамотный подпольный акушер, чтобы так глупо лопухнуться? – Нет, не думаю, – с досадой ответил я. – Понимаете, в чем дело, – сказал Уилсон, – нельзя вести защиту на основе личных качеств обвиняемого. Это гиблое дело. – Он полистал записную книжку. – Позвольте в нескольких словах обрисовать положение с правовой точки зрения. В 1845 году законодательное собрание Массачусетса постановило, что любой аборт – преступление. Если пациентка оставалась в живых, акушеру давали не более семи лет тюрьмы. Если умирала – вкручивали от пяти до двадцати. С тех пор закон претерпел некоторые изменения. Через несколько лет было принято решение, согласно которому аборт, сделанный в целях спасения жизни матери, нельзя считать преступлением. Но это нам не поможет. – Что верно, то верно. – А вот дело «Народ против Виера». Суд решил, что сознательное использование медицинского инструмента образует состав преступления, даже если не доказано, что оно привело к смерти пациентки или выкидышу. Это обстоятельство очень важно. Если обвинение попытается доказать, что доктор Ли много лет делал подпольные аборты, а я уверен, что такая попытка будет, то оно заявит: пусть у нас нет прямых улик, но это еще не причина отпускать доктора Ли на волю. – Думаете, так и будет? – Нет. Но попытаться они могут, а это причинит нам огромный ущерб. – Продолжайте. – Существуют еще два важных решения суда, очень показательных с точки зрения отношения закона к подпольному акушерству как таковому, независимо от интересов пациентки. В деле «Народ против Вуда» суд постановил, что смерть пациентки – это всего лишь отягчающее обстоятельство. В конечном итоге это означает, что с точки зрения закона вы зря потратили время, наводя справки о Карен Рэнделл. – Но я думал… – Да, верно, – Уилсон кивнул. – Я сказал, что дело закрыто, стало быть, так оно и есть. – Объясните-ка. – Перед нами два пути. Можно отправиться к Рэнделлам и предъявить им собранные вами сведения, пока дело не дошло до суда. Подчеркнуть, что Питер Рэнделл, который был лечащим врачом покойной, делает подпольные аборты и выскабливал Карен в прошлом. Заявить, что миссис Рэнделл сама ходила на аборт к доктору Ли и вполне может иметь на него зуб, вот и солгала полиции, выдумав, будто Карен назвала его имя. Сказать, что Карен была неуравновешенной девицей с весьма сомнительной репутацией, и поэтому все, что она могла наболтать перед смертью, нельзя принимать на веру. Мы можем выложить все это членам семьи, и тогда они, надеюсь, отзовут свои заявления до начала суда. Этот парень явно был готов идти напролом. Я глубоко вздохнул и спросил: – Ну а второй путь? – Продолжение первого, но уже в зале суда. Совершенно ясно, что самое главное в этом деле – взаимоотношения между Карен, миссис Рэнделл и доктором Ли. Обвинение опирается на показания миссис Рэнделл, и мы должны доказать, что она не заслуживает доверия. Разгромить ее, добиться, чтобы присяжные не поверили ни единому ее слову. Затем мы подробно разберем поведение Карен и покажем, что она была за человек. Закоренелая наркоманка, распущенная, патологически лживая девица. Мы должны убедить присяжных, что достоверность высказываний Карен весьма и весьма сомнительна. Мы можем доказать, что Питер Рэнделл дважды выскабливал Карен и что третий аборт, скорее всего, тоже был сделан им. – Я уверен, что это не так, – возразил я. – Возможно, – согласился Уилсон. – Но это несущественно. – Почему? – Потому что Питера Рэнделла никто не судит. Суд грозит доктору Ли, и мы обязаны сделать все возможное для его освобождения. Я смерил Уилсона взглядом: – Не хотел бы я встретиться с вами в темном переулке. Он тускло улыбнулся: – Вам не нравятся мои методы? – Откровенно говоря, нет. – Мне тоже, – сказал Уилсон. – Но закон вынуждает нас действовать именно так. В системе «врач – больной» закон очень часто направлен против врача, примеров тому множество. Не далее как в прошлом году один стажер в Горли обследовал тазовые органы и прямую кишку пациентки. По крайней мере, так он утверждал. А женщина заявила, что парень изнасиловал ее. Свидетелей не было, потому что осмотр проходил в отсутствие медсестры. Заявительница трижды лечилась от паранойи и шизофрении, но это не помешало ей выиграть дело, и незадачливый стажер был изгнан из медицины. – И все-таки я вас не понимаю. – Взгляните на это с позиции чистого разума, – посоветовал мне Уилсон. – Закон предельно ясен. Правильный это закон или нет – другой вопрос. Но он предлагает обвинению и защите определенные трафареты, определенный образ действий в создавшемся положении. Увы, и обвинение, и защита в конце концов неизбежно сведутся к взаимному поношению. Обвинение не пожалеет усилий, чтобы опорочить Ли, а мы, защита, будем пытаться опорочить покойную, миссис Рэнделл и Питера Рэнделла. У обвинения есть одно преимущество. Бостонские присяжные очень не любят подпольных акушеров. А преимущество защиты заключается в том, что бостонские присяжные втайне жаждут увидеть почтенное семейство опозоренным. – Мерзость, – сказал я. Уилсон кивнул: – И еще какая. – А нельзя ли придумать еще что-нибудь? – Конечно, можно, – ответил Уилсон. – Найти истинного виновника. – Когда состоится суд? – Предварительное слушание назначено на следующей неделе. – А разбирательство? – Недели через две. Дело понемногу приобретает статус громкого. Конечно, это только мои домыслы, но как знать. – Рэнделл жмет на рычаги. Уилсон кивнул. – А что будет, если виновника не найдут до начала процесса? Уилсон грустно улыбнулся. – Мой отец был священником в Роли. Это в Северной Каролине. Никто из тамошних жителей не умел ни читать, ни писать. Только мой отец. Он был заядлым книгочеем, и однажды я спросил его: а все эти писатели – Китс, Шелли и прочие, они белые? Отец ответил: да. Тогда я спросил, доводилось ли ему читать книжки, написанные цветными. Он сказал: нет. – Уилсон потер пальцами лоб, на миг спрятав глаза за ладонями. – Тем не менее он был баптистским проповедником. И очень строгим человеком. Верил в гнев божий. В громы небесные, поражающие грешников, в геенну огненную и вечное проклятие, в добро и зло. – А вы верите? – Я, – ответил Уилсон, – верю в то, что огонь побеждает огонь. – Но всегда ли это праведный огонь? – Нет, но он всегда испепеляет, и от него нет спасения. – И вы верите в победу? Уилсон провел пальцем по шраму на шее: – Да. – Даже если она не делает вам чести? – Честь – в самой победе. – Вы так полагаете? Несколько секунд он молча разглядывал меня, потом спросил: – Почему вы так рьяно защищаете Рэнделлов? – Я их вовсе не защищаю. – Вас послушать… – Я лишь делаю то, чего ждет от меня Арт. – Арт хочет выйти на волю, – сказал Уилсон. – Я уже говорил вам, что смогу вытащить его. Сейчас он – горячая картофелина. Вы не найдете в Бостоне ни одного желающего притронуться к нему. Но я уверяю вас, что сумею вызволить доктора Ли из тюрьмы. – Пустив в ход грязные методы. – Да, черт возьми, грязные. Не тешьте себя иллюзиями, мы не в крокет играем. – Он осушил свой бокал. – А как вы поступили бы на моем месте, Берри? – Подождал бы, – ответил я. – Чего? – Пока не найдут истинного виновника. – А если его вообще не найдут? Я покачал головой. – Не знаю… – То-то и оно. Подумайте головой, – посоветовал он мне и был таков.7
Уилсон изрядно разозлил меня, но и снабдил обильной пищей для размышлений. Я поехал домой, бросил в стакан пару кубиков льда, залил их водкой и устроился в кресле, чтобы еще раз спокойно все обмозговать. Вспоминая свои разговоры с разными людьми, я понял, что не задал им несколько важных вопросов. В деле еще оставались белые пятна, причем весьма обширные. Что делала Карен воскресным вечером, когда укатила на машине Питера? Что она сказала миссис Рэнделл на следующее утро? Вернула ли Питеру машину (которая теперь угнана)? Если вернула, то когда? Выпив водки, я почувствовал, что успокаиваюсь. Я слишком суетился. Слишком часто выходил из себя. Обращал на людей гораздо больше внимания, чем на получаемые от них сведения. Люди застили мне факты. Отныне и впредь надо быть осмотрительнее. Зазвонил телефон, я снял трубку. Подавляя дрожь в голосе, Джудит сказала: – Я у Ли. Пожалуй, тебе стоит прийти сюда. – А что такое? – Перед домом собрались какие-то люди. Их тут целая толпа, топчутся на лужайке. – Сейчас буду, – сказал я. Схватив куртку, я бросился к машине, но остановился на полпути, напомнив себе, что надо быть осмотрительнее. Я вернулся в дом и, позвонив в отдел городских новостей «Бостон-глоб», сообщил о сборище у дома Ли. Я старался говорить с придыханием и подпустил мелодраматических ноток. Теперь они уж наверняка приедут. Сев в машину, я помчался к Ли. На лужайке догорал деревянный крест. Неподалеку стояла патрульная машина, а перед домом толпились люди, главным образом, растерянные соседи и их отпрыски. Небо только-только начало темнеть, дым от тлеющего креста ровным столбом поднимался вверх. Я протиснулся сквозь толпу. Все окна были разбиты, из дома доносился плач. На крыльце меня остановил полицейский. – Кто вы такой? – Доктор Берри. В доме находятся моя жена и дети. Полицейский посторонился, и я поспешно юркнул в дверь. Все наши собрались в гостиной. Бетти Ли плакала, Джудит возилась с детьми. Повсюду валялись осколки стекла. У двоих малышей были глубокие, но, к счастью, неопасные порезы. С Бетти беседовал полицейский, но без особого успеха, потому что миссис Ли, будто заведенная, твердила: – Мы просили защиты… Мы просили… Мы умоляли… Но вы не пришли… – О, господи, мадам! – в сердцах воскликнул полицейский. Я помог Джудит перевязать детей. – Что тут случилось? Полицейский резко повернулся ко мне. – Вы кто такой? – Врач. – Ну, наконец-то, – буркнул он и опять занялся Бетти. Джудит была бледна и подавлена. – Это началось минут двадцать назад. Но угрожали нам весь день. Звонили, писали записки. А потом подъехали четыре машины, из них вылезли подростки, воткнули в землю крест, облили бензином и подожгли. Их было человек двадцать, и все орали: «Вперед, христианское воинство!» А потом увидели нас возле окон и принялись бросать камни. Это был какой-то кошмар! – Как они выглядели? Как были одеты? На каких машинах приехали? Джудит покачала головой. – Это самое страшное. Юные, приличные на вид детишки. Будь это старые мракобесы, так и черт бы с ними, я хоть могла бы что-то понять. Но ведь подростки! Мы перевязали малышей и увели их из гостиной. – Покажи мне записки, – попросил я. В этот миг в комнату вполз годовалый сынишка Арта и Бетти. Он улыбался и тихонько ворчал, пуская пузыри и явно намереваясь подобраться к блестящим осколкам стекла. – Эй! – окликнул я стоявшего в дверях полицейского. – Хватайте его! Полицейский лишь тупо смотрел на ребенка. Наконец до него дошло. Он поспешно наклонился и ухватил малыша за пухлую лодыжку. – Поднимите его с пола, – продолжал я. – Да не бойтесь, не обидит он вас! Легавый неохотно поднял мальчика, держа его на вытянутых руках, будто чумного. На физиономии стража порядка читалось презрение. Еще бы, отпрыск подпольного акушера. Джудит пересекла засыпанную хрустящими под ногами стекляшками комнату и взяла малыша на руки. Мальчонке, разумеется, было невдомек, какие чувства испытывал к нему легавый, и он увлеченно теребил блестящие пуговицы, пуская слюни на синий мундир. Парню явно не понравилось, когда Джудит лишила его новой игрушки. Я услышал, как второй полицейский увещевает миссис Ли: – Слушайте, угрозы – обычное дело. Нельзя же выезжать по каждому такому вызову. – Но мы звонили… Сказали, что они подожгли этот.., эту штуковину на лужайке. – Это крест. – Я и без вас знаю, что это такое! – Бетти больше не плакала. Теперь она была в ярости. – Мы прибыли, как только смогли, – оправдывался полицейский. – Честное слово, мадам. Как только смогли. – Через четверть часа, – сообщила мне Джудит. – Когда все окна уже были разбиты, а подростков и след простыл. Я подошел к столу и взглянул на аккуратную стопку записок. Все пришли по почте, в конвертах. В большинстве своем они были нацарапаны от руки, но попадалась и машинопись. Все послания отличались дивной краткостью, некоторые состояли из одной фразы. И все дышали злобой.«Грязный коммуняга жидолюб убил любовницу! Ты и твое семя получите шо заслужыли, детоубойцы. Ты – грязь земная. Может, думаеш, шо ты в Хермании, так нет, выкуси!» Без подписи.
«Господь, Спаситель наш, говаривал: „Страждучи за младенцев, да придете ко Мне“. Ты сагришыл супротив Господа Иисуса Бога Нашего и ждет тебя воздаяние от Рук Его Всемогущего. Хвала Богу в его бесконечной мудрости и милосердии». Без подписи.
«Честные богобоязненные народы Содружества не будут сидеть сложа руки. Мы будем вас бороть повсюду где придетса. Выживем вас из домов ваших и из страны этой изгоним. Всех изгоним, покуда не станет Содружество хорошим местом для всех штобы жыть тута» Без подписи.
«Ага, попался! И дружков твоих прищучим. Лекари поганые, думают, могут творить, что хотят: а), в этих здоровенных „Кадиллаках“ раскатывать; б), драть деньгу немилосердно; в), заставлять больных ждать подолгу, потому и больные они, что пока ждут – заболеют; г), но все вы – зло, и мы вас остановим, зло это». Без подписи.
«Что, нравится деток гробить? Погоди, скоро твоих угробят, тогда узнаешь, каково это!» Без подписи.
«Аборт есть преступление против Бога, человека, общества и еще не народившихся поколений. Ты поплатишься за него в этой жизни, а Господь обречет тебя на вечное пламя в аду». Без подписи.
«Аборт хужей смертоубийства. Что они тебе сделали, зародыши эти ? Когда найдешь ответ на сей вопрос, уразумеешь, что прав я. Чтоб тебе сгнить в темнице. Чтоб они сдохли, все чада и домочадцы твои». Без подписи.
И, наконец, последнее послание, написанное красивым женским почерком:
«С огорчением узнала о постигшей Вас беде. Понимаю, что для Вас настала пора испытаний, и хочу сказать спасибо за помощь, оказанную мне год назад. Я верю в Вас и в то, что Вы делаете. Вы – самый замечательный врач из всех, кого я знаю, и самый честный. Благодаря Вам моя жизнь наладилась, а без Вас пошла бы прахом, и мы с мужем бесконечно Вам благодарны. Буду молиться за Вас ежевечерне. Миссис Элисон Бэнкс».
Эту бумажку я сунул в карман. Такие письма лучше не бросать где попало. За спиной послышался голос: – Так-так-так, подумать только. Я обернулся и увидел Питерсона. – Мне позвонила жена. – Нет, это ж надо! – Он оглядел комнату. Приближалась ночь, и в доме делалось все холоднее. – Ну и наворотили! – И не говорите. – Да, уж постарались, – бросил капитан, обходя гостиную и заглядывая во все углы. Наблюдая за ним, я вдруг представил себе жуткую картину: человек в мундире и тяжеленных сапожищах пробирается по развалинам. Видение было очень странное, никак не связанное с происходящим. Да и вообще ни с какой конкретной эпохой и страной. В этот миг в комнату протиснулся еще один человек. Он был облачен в дождевик, а в руке держал записную книжку. – Вы кто такой? – вопросил Питерсон. – Кэртис, сэр, из «Глоб». – Ну а вам кто позвонил, приятель? – Капитан оглядел комнату и уставился на меня. – Нехорошо, – укоризненно молвил он. – Это никуда не годится. – «Глоб» – уважаемая газета, и этот парень напишет все как есть, – ответил я. – Уверен, что вы не станете возражать. – Послушайте, – завел Питерсон, – в Бостоне два с половиной миллиона жителей, а в полиции недобор. Мы не можем разбираться с каждой дурацкой жалобой или угрозой какого-то сумасшедшего. Если этим заниматься, мы даже с уличным движением не управимся. – Семье обвиняемого, – ответил я, заметив, что репортер не сводит с меня глаз, – угрожают по телефону и в письмах. Здесь женщина и малолетние дети. Она испугана, а вы не приезжаете по вызову. – Вы сами знаете, что несправедливы. – Потом начинается ад кромешный: молодчики жгут крест и громят дом. Женщина просит помощи, и ваши люди появляются только спустя четверть часа. Сколько отсюда до ближайшего участка? – Это неважно. Репортер лихорадочно строчил в блокноте. – У вас будет бледный вид, – продолжал я. – В нашем городе хватает противников абортов, но еще больше народу возмутится этим бессмысленным самочинным погромом, посягательством на частную собственность, действиями шайки малолетних хулиганов… – Это не хулиганы. Я повернулся к репортеру. – Капитан Питерсон считает, что подростки, которые подожгли крест и побили все окна в доме, не были хулиганами. – Я не то имел в виду, – поспешно ввернул Питерсон. – Именно так он сказал, – сообщил я газетчику. – Более того, вам будет небезынтересно узнать, что двое детей серьезно поранены осколками стекла. Дети трех и пяти лет получили тяжелые увечья… – Мне сообщили, что это пустячные царапины, – заявил Питерсон. – Насколько я понимаю, кроме меня, здесь нет ни одного врача. Или, быть может, полиция привезла с собой медицинского работника, когда, наконец, соблаговолила откликнуться на зов о помощи? Питерсон не ответил. – Полиция привезла с собой врача? – спросил репортер. – Нет. – Вызвали врача из больницы? – Нет. Репортер снова застрочил в книжке. – Ну, погодите, Берри, – сказал мне Питерсон. – Я вам этого не спущу. – Осторожнее, здесь присутствует журналист, – предостерег я его. Питерсон смерил меня испепеляющим взглядом и резко повернулся на каблуках. – Кстати, – бросил я ему вслед, – какие меры предполагает принять полиция, чтобы не допустить повторения подобных выходок? Питерсон остановился: – Мы еще не решили. – Не забудьте сказать репортеру, что вы сожалеете о случившемся и намерены выставить у дома круглосуточную охрану, – посоветовал я капитану. – Чтобы не было никаких неясностей. Питерсон презрительно скривил губы, но я знал: он послушает меня. А мне только и хотелось, чтобы у Бетти была защита, а полиция не чувствовала себя слишком вольготно.
8
Джудит повезла детей домой. Я остался с Бетти и помог ей заколотить окна досками. На это ушел целый час. И с каждым взмахом молотка я чувствовал, что злюсь все сильнее и сильнее. Детишки угомонились, но не спали. Они то и дело спускались вниз, просили пить и жаловались на боль. У маленького Генри очень саднила порезанная стопа, и я снял повязку, чтобы убедиться, что в ране не осталось осколков. Один все-таки нашелся, совсем крошечный, и я удалил его. Держа ножку малыша, обрабатывая рану и слушая, как Бетти уговаривает сына не плакать, я вдруг почувствовал страшную усталость. В доме стоял запах головешек, оставшихся от спаленного на улице креста. В разбитые окна задувал ветер, и в комнате было очень холодно. Вокруг лежали груды осколков. Чтобы навести тут порядок, понадобится не один день. Господи, к чему все это? Подлатав Генри, я опять занялся письмами. Перечитывать их было еще утомительнее. Я снова и снова спрашивал себя, почему люди вообще способны на такие поступки? Что за мысли бродят в их головах? Ответ напрашивался сам собой: мыслей нет вовсе. Они просто отзываются на раздражитель. Точно так же мог бы отреагировать и я сам. И кто угодно другой. Мне стало совсем невмоготу. Хоть бы эти письма прекратились, хоть бы окна вновь заблестели чистенькими стеклами, хоть бы раны зажили и все вернулось на круги своя. Господи, как же я мечтал об этом! И в надежде осуществить мечту я позвонил Джорджу Уилсону. – Я ждал вашего звонка, – сказал он. – Не желаете ли прокатиться? – Куда? – К Рэнделлу. – Зачем? – Чтобы окоротить собачью сворку. – Встретимся через двадцать минут, – сказал Уилсон и положил трубку.* * *
По пути к Южному берегу и дому Рэнделлов Уилсон спросил меня: – Что заставило вас передумать? – Многое. – Дети? – Многое, – повторил я. Какое-то время мы ехали молча. Наконец Уилсон сказал: – Вы понимаете, на что идете? Вы берете за горло миссис Рэнделл и Питера. – Ничего страшного. – Я думал, он ваш приятель. – Просто я устал. – А мне казалось, что врачи никогда не устают. – Да отстаньте вы от меня. Было уже почти девять часов, небо почернело. – Когда приедем, говорить буду я, согласны? – предложил Уилсон. – Хорошо, – ответил я. – Если начнем петь дуэтом, из этого не выйдет ничего путного. – Что ж, ловите момент, – сказал я. Уилсон улыбнулся. – Похоже, я вам не очень по душе. – Да, не очень. – Но я вам нужен. – Что верно, то верно. – Значит, мы понимаем друг друга. – Значит, говорить будете вы, – буркнул я. Я толком не помнил расположение дома и замедлил ход. Наконец я увидел жилище Рэнделлов и уже собирался свернуть на подъездную дорожку, но мне пришлось остановиться, потому что перед домом стояли две машины – серебристый «Порше» Джей Ди Рэнделла и серый «Мерседес». – Что такое? – спросил Уилсон. Я погасил фары и дал задний ход. – В чем дело? – всполошился адвокат. – Пока не знаю, – ответил я. – Мы поедем туда или нет? – Нет. – Я остановил машину у противоположного тротуара, за кустами. Отсюда были видны и дом, и дорожка, и оба автомобиля. – Почему? – Потому что перед домом стоит «Мерседес». – И что с того? – На «Мерседесе» ездит Питер Рэнделл. – Тем лучше, поговорим со всеми сразу. – Не в этом дело, – ответил я. – Питер сказал мне, что его машину угнали. – Вот как? Когда? – Вчера. Что-то не давало мне покоя. Какая-то мысль свербила в голове. Потом я вспомнил машину, которую видел в гараже, когда приезжал к миссис Рэнделл. Я распахнул дверцу. – Пошли. – Куда? – спросил Уилсон. – Хочу рассмотреть эту машину. Мы вылезли и очутились в холодной промозглой тьме. Шагая по дорожке, я сунул руку в карман и нащупал маленький фонарик, который носил с собой с тех пор, когда был стажером. Как хорошо, что я не изменил этой привычке. – Вы сознаете, что это нарушение границ частных владений? – Сознаю. Мы ступили с хрусткого щебня на мягкую траву и двинулись вверх по склону холма к дому. На первом этаже светились окна, но шторы были задернуты, и мы не видели, что творится внутри. Вновь выйдя на гравий, мы приблизились к машинам. Мне казалось, что звук наших шагов разносится далеко вокруг. Я включил фонарик и осветил «Мерседес». Салон машины был пуст. Внезапно я замер. Водительское сиденье насквозь пропиталось кровью. – Так-так, – проговорил Уилсон. Я хотел что-то сказать, но в этот миг до нас донеслись голоса и скрип открываемой двери. Отбежав на лужайку, мы юркнули за пышный куст у дорожки. Из дома вышел сам Джей Ди Рэнделл. Его сопровождал Питер. Братья вполголоса о чем-то спорили. Я услышал слова Питера: «Нелепость, да и только», на что Джей Ди ответил: «Осторожность не помешает». Больше ничего разобрать не удалось. Рэнделлы спустились с крыльца и подошли к машинам, Питер сел в «Мерседес» и запустил мотор. «Езжай за мной», – велел ему Джей Ди, и Питер кивнул. Затем Джей Ди забрался в серебристый «Порше» и покатил по дорожке прочь от дома. Выехав из ворот, они свернули на юг. – Пошли, – сказал я. Мы рысцой домчались до моей машины. Братья были уже далеко, мы едва слышали шум моторов, но видели красные габаритные огни. Рэнделлы ехали вдоль побережья. Я запустил мотор и помчался за ними. Уилсон сунул руку в карман и принялся шарить там. – Вы чего это? – удивился я. Негр протянул мне маленький серебристый цилиндрик. – «Минокс». – Вы всегда носите с собой фотоаппарат? – Всегда, – ответил он. Я держался на почтительном расстоянии, чтобы братья не заподозрили неладное. Питер чуть ли не подталкивал «Порше» Джей Ди передком своего «Мерседеса». Через пять минут обе машины достигли развязки автострады и двинулись на северо-восток. Я последовал за ними. – Ничего не понимаю, – признался Уилсон. – То вы защищаете этого парня, то гоняетесь за ним, будто охотничья собака. – Я просто хочу выяснить, что он задумал. Через полчаса, у Маршфилда, дорога сделалась уже, всего две полосы вместо трех. Машин почти не было, и я счел за благо держаться подальше от братьев. – Может, они не замышляют ничего плохого, – сказал Уилсон. – Может, это… – Нет, не может, – отрезал я. – На выходные Питер одалживал свою машину Карен. Мне сказал об этом Уильям, ее брат. После того как Карен взяла машину, на сиденье появилась кровь. Затем машина стояла в гараже Рэнделлов, а Питер заявил в полицию об угоне. И вот… – И вот они решили избавиться от нее, – закончил за меня Уилсон. – Похоже на то. – Черт возьми! Ну, теперь он попался! Рэнделлы опять свернули на юг, проехали Плимут и покатили к мысу. В холодном воздухе стоял терпкий запах морской соли. На шоссе не было ни одной машины. – Выправильно делаете, – сказал Уилсон, глядя на красные огоньки впереди. – Не надо к ним приближаться. На пустынном шоссе Рэнделлы наддали ходу и теперь ехали очень резво, почти восемьдесят миль в час. Мы миновали Плимут и Хайэннис и направились в сторону Провинстауна. Вдруг загорелись стоп-сигналы, и обе машины, свернув с шоссе, покатили к морю. Я поехал за ними. Асфальт сменился проселком, справа и слева высились сухие сосны. Я погасил фары и включил подфарники. С океана дул студеный порывистый ветер. – Ну и глухомань, – буркнул Уилсон. Я кивнул. Вскоре мы услышали шум прибоя. Я съехал с дороги, остановил машину, и мы зашагали к океану, где над тридцатиметровым песчаным обрывом бок о бок стояли «Порше» и «Мерседес». Я знал это место. Восточный край мыса. Машины братьев почти нависали над водой. Джей Ди вылез из «Порше» и что-то говорил Питеру. После нескольких минут довольно ожесточенных препирательств Питер снова сел за руль и подогнал «Мерседес» к самому краю обрыва, передние колеса были в нескольких дюймах от пропасти. Потом он опять вылез из машины и вернулся к Джей Ди, который открыл багажник «Порше» и вытащил из него канистру бензина. Вдвоем братья вылили ее содержимое в салон «Мерседеса». Я услышал тихий щелчок. Уилсон делал снимки. – Тут слишком темно, – заметил я. – У меня «трикс», две тысячи четыреста единиц. Если правильно проявить, все будет в порядке. Я знаю одну хорошую фотолабораторию. Джей Ди тем временем спрятал канистру в багажник, запустил мотор и развернул машину носом к дороге. – Готовятся дать деру, – сказал Уилсон. – Все просто прекрасно. Окликнув Питера, Джей Ди вылез из «Порше», подошел к брату, и я увидел, как вспыхнула спичка. Мгновение спустя салон «Мерседеса» охватило пламя. Братья бросились к багажнику машины и навалились на него всем своим весом. «Мерседес» пополз вперед, потом покатился быстрее и, наконец, устремился вниз по песчаному откосу. Питер и Джей Ди замерли, глядя ему вслед. Достигнув подножия обрыва, машина, должно быть, взорвалась: мы услышали громкий хлопок и увидели красную вспышку. Братья бросились к «Порше» и быстро покатили прочь, проехав мимо нас. – Скорее! – вскричал Уилсон и опрометью припустил к обрыву. Внизу, у самой кромки воды, пылал искореженный остов «Мерседеса». Уилсон сделал еще несколько снимков, спрятал фотоаппарат в карман и с широкой улыбкой повернулся ко мне. – Мой мальчик, – объявил он, – считайте, что дело мы выиграли.9
Я свернул с шоссе у съезда на Когассет. – Эй, куда это вы? – спросил Уилсон. – К Рэнделлу. – Сейчас? – Да. – Вы с ума сошли? После всего, что мы видели? – Я потащился сюда, чтобы снять с крючка Арта Ли, – сказал я. – И твердо намерен сделать это. – Но не теперь же! – воскликнул адвокат. – Не после всего случившегося! – Он похлопал по фотоаппарату. – Теперь можно смело идти в суд. У нас есть просто железное дело. Беспроигрышное дело. Наши позиции неуязвимы. Я покачал головой. – Да послушайте же, – принялся увещевать меня Уилсон. – Можно сбить с толку свидетеля. Доказать, что он не заслуживает доверия. Но с фотографией такой номер не пройдет. Можете считать, что мы схватили их за яйца. – Нет, – отрезал я. Уилсон вздохнул. – Я собирался блефовать, – сказал он. – Хотел явиться к ним и взять на пушку. Настращать, заставить думать, что у нас есть улики против них. Но теперь все изменилось. Теперь у нас действительно есть улики. У нас есть все, что нужно для победы. – Я сам с ними поговорю, если вы не хотите. – Да вы все испортите, Берри. – Я заставлю их отозвать жалобу. – Нет, Берри, вы все загубите. Они только что подставились. И если поймут, что попались, то займут жесткую позицию. – Тогда мы выложим им все, что знаем. – А в суд с чем пойдем? Мы же растратим все боеприпасы. – Меня это не волнует. Я не собираюсь идти в суд. Уилсон почесал свой шрам, провел пальцем по шее и спросил меня: – Вы что, не хотите выиграть дело? – Хочу, – ответил я. – Но без борьбы. – Борьбы не избежать. Как ни крути, а драться придется. Поверьте моему слову. Я свернул на дорогу, которая вела к дому Рэнделлов. – Вы это не мне, а им скажите. – Вы совершаете большую ошибку. – Возможно, – ответил я. – Хотя вряд ли. Мы поднялись на крыльцо и позвонили в дверь.* * *
Дворецкий с большой неохотой провел нас в гостиную – огромную комнату со здоровенным камином, в котором пылал огонь. Перед очагом сидела облаченная в пижаму миссис Рэнделл и оба братца, Питер и Джей Ди, с бокалами бренди в руках. Дворецкий застыл на пороге и объявил: – Доктор Берри и мистер Уилсон, сэр. Господа утверждают, что вы их ждете. Завидев нас, Джей Ди нахмурился. Питер откинулся в кресле, по лицу его пробежала едва заметная улыбка. Миссис Рэнделл, похоже, откровенно забавлялась этим зрелищем. – Что вам угодно? – спросил Джей Ди. Я решил доверить ведение переговоров Уилсону. Он коротко кивнул и сказал: – Полагаю, доктор Рэнделл, вы знакомы с доктором Берри. Я – Джордж Уилсон, защитник доктора Ли. – Как это мило, – отозвался Джей Ди, взглянув на часы. – Но скоро полночь, и я отдыхаю в кругу семьи. До начала суда мне нечего вам сказать, поэтому, если вы будете так любезны… – Извините, сэр, – перебил его Уилсон, – но мы проделали долгий путь, чтобы встретиться с вами. Ехали аж от самого мыса. Джей Ди моргнул, и его лицо окаменело. Питер закашлялся, подавляя смех. А миссис Рэнделл спросила: – И чем же вы занимались на мысу? – Любовались фейерверком, – безмятежно ответил Уилсон. – Фейерверком? – Именно так, – Уилсон повернулся к Джей Ди. – Мы тоже не отказались бы от бренди, – заявил он. – А потом можно и поболтать. На сей раз Питер не удержался и прыснул. Джей Ди метнул на брата суровый взгляд, затем позвонил, вызывая дворецкого. – Принесите две порции бренди, Герберт, – попросил он и, когда дворецкий повернулся, добавил: – В маленьких бокалах. Господа скоро уходят. Отдав это распоряжение, хозяин дома обратился к своей супруге: – Если не возражаешь, дорогая… Миссис Рэнделл кивнула и вышла из комнаты. – Прошу садиться, господа. – Ничего, мы постоим, – ответил Уилсон. Дворецкий принес две хрустальные рюмки, Уилсон поднял свою повыше и проговорил: – Ваше здоровье, господа. – Благодарю, – холодно отозвался Джей Ди. – Итак, с чем пожаловали? – У нас к вам небольшое дельце юридического свойства, – сообщил ему Уилсон. – Вероятно, вы захотите пересмотреть свои обвинения в адрес доктора Ли. – Пересмотреть? – Именно так я и сказал. – А что тут пересматривать? Уилсон пригубил бокал: – Так-таки и нечего? – Разумеется. – Мы думаем, – продолжал Уилсон, – что ваша супруга просто ослышалась, и доктор Ли не делал аборт Карен Рэнделл. Мы полагаем также, что Питер Рэнделл ошибся, когда заявил в полицию об угоне своего автомобиля. Или мистер Рэнделл еще не подал заявление? – Ни моя жена, ни мой брат не ошиблись, – ответил Джей Ди. Питер снова прыснул и закурил сигару. – Я что-то не так сказал, Питер? – спросил его Джей Ди. – Нет, все верно, – Питер отпил глоток бренди и запыхтел сигарой. – Господа, – обратился к нам Джей Ди, – вы отнимаете у нас время. Никто не ошибся, и никто не намерен ничего пересматривать. – В таком случае, – вкрадчиво проговорил Уилсон, – дело должно рассматриваться в суде. – Именно так, – согласился Рэнделл; сопроводив свои слова кивком. – А суд пожелает узнать, как вы провели сегодняшний вечер. – Возможно. Но миссис Рэнделл заявит, что мы весь вечер играли в шахматы, – Джей Ди указал на шахматный столик в углу. – И кто же выиграл? – с улыбкой осведомился Уилсон. – Господи, разумеется, я, – впервые подал голос Питер. И снова хихикнул. – А каким ходом? – Слоном и конем, – усмехнувшись, ответил Питер. – Мой брат – бездарный шахматист. Как его ни учи, все без толку. – Питер, сейчас не время для шуток. – Ты не умеешь проигрывать, брат. – Замолчи! Питер оборвал смех, сложил руки на пышном животе и погрузился в молчание. Джей Ди Рэнделл выждал несколько секунд, вслушиваясь в тишину, а затем спросил нас: – Что-нибудь еще, господа?* * *
– Сукин вы сын! – напустился я на Уилсона. – Вы все испортили! – Я сделал все, что мог. – Вы разозлили его. Теперь-то уж он точно пойдет в суд. – Я сделал все, что мог. – Это было глупейшее.., бездарнейшее… – Полегче, – бросил Уилсон, почесывая свой шрам. – Вы могли настращать его. Сказать им, чем кончится дело. Объяснить, как объяснили мне в баре. Вы могли заявить им, что сделали снимки… – Это было бессмысленно. – Как знать. – Они полны решимости довести дело до суда. У них… – Да! – воскликнул я. – Благодаря вам! Надутый самодовольный индюк, вот вы кто! Явились к ним с жалкими угрозами, словно шпана, потребовали бренди. Хороши, нечего сказать. – Я пытался их убедить, – ответил Уилсон. – Не мелите чепухи. Он пожал плечами. – Я вам скажу, чего вы добились, Уилсон, – продолжал я. – Вы подзадорили их и заставили пойти в суд, потому что суд нужен вам. Вам необходима арена, чтобы показать себя во всей красе, сделать себе имя, заслужить славу крутого и энергичного законника. Мы оба знаем, что, независимо от итогов судебного разбирательства, Арт Ли проиграет. Он потеряет свое доброе имя, потеряет пациенток, возможно, даже лицензию на врачебную практику. Если дело дойдет до суда, проиграют и Рэнделлы. Домыслы, полуправда, грязные намеки – этого достаточно, чтобы очернить и уничтожить их. В выигрыше останется только один человек. – Ну-ну, продолжайте. – Это будете вы, Уилсон. Суд станет вашим звездным часом. – Вы так думаете? – Он начинал сердиться. Похоже, я задел его за живое. – Это так и есть. – Вы слышали, что говорил Джей Ди? Слышали, какую чепуху он молол? – Вы могли бы заставить его выслушать нас. – Нет, не мог, – возразил Уилсон. – А вот в суде ему придется нас слушать. – Он откинулся в кресле и несколько секунд молча смотрел на дорогу, вспоминая события сегодняшнего вечера. – Вы меня удивляете, Берри. Вроде бы ученый человек и должны уметь непредвзято оценивать имеющиеся сведения. Сегодня вы получили чертову уйму доказательств виновности Питера Рэнделла и тем не менее по-прежнему поете за упокой. – По-вашему, он вел себя как человек, который в чем-то виновен? – Он неплохой актер. – Отвечайте на вопрос. – Я и отвечаю. – Значит, вы убеждены в его виновности? – Совершенно верно, – сказал Уилсон. – И смогу убедить присяжных. – А если вы заблуждаетесь? – Что ж, тогда остается лишь сожалеть. Как мы сожалеем о том, что миссис Рэнделл заблуждалась насчет доктора Ли. – Вы придумываете отговорки. – Неужели? – Уилсон покачал головой. – Нет, приятель, отговорки – ваш удел. Это вы корчите из себя ревнителя чистоты белого халата и приверженца традиций, это вы участвуете в заговоре молчания. Хотите, чтобы все было шито-крыто, тонко и дипломатично. И чтобы никто не обиделся. – А разве так – не лучше? – сердито спросил я. – В конце концов, обязанность защитника – добиваться для своего клиента наилучшего исхода. – Обязанность защитника – выигрывать дела. – Арт Ли – человек. У него есть семья, есть какие-то виды на будущее, есть желания и устремления. Ваша задача – помочь ему добиться цели, а не устраивать судебный спектакль, чтобы самому прославиться. – Ваша беда в том, что вы – типичный эскулап. Вы не можете поверить, что один из ваших продался. Вы предпочли бы видеть под судом медсестру или бывшего армейского санитара. Или милую бабусю-повитуху. Но только не врача. – Я хотел бы видеть под судом виновного и никого другого, – ответил я. – Что ж, вы знаете, кто виновник, – сообщил мне Уилсон. – Прекрасно знаете. Высадив Уилсона, я поехал домой и налил себе водки с капелькой воды. Время перевалило за полночь, и дом был окутан безмолвием. Проглотив напиток, я стал размышлять о том, чему явился свидетелем. Уилсон был прав: все указывало на Питера Рэнделла. Кровь в его машине. Поджог. Галлона бензина и спички более чем достаточно для уничтожения любых улик, и теперь Питер чист, точнее, был бы чист, не поймай мы его с поличным. Уилсон прав и в другом: все фрагменты складывались в осмысленную картину. Анджела и Бабблз не лгали, сказав, что не видели Карен: в тот вечер она отправилась к Питеру Рэнделлу. И Питер напортачил. Карен вернулась домой и начала истекать кровью, о чем и сообщила миссис Рэнделл, которая отвезла ее в больницу на своей машине. Не зная, что поставленный в приемном покое диагноз не требует обращения в полицию, и стремясь уберечь семью от скандала, миссис Рэнделл обвинила в случившемся единственного знакомого ей подпольного акушера. Арта Ли. Но опередила события, и в итоге все пошло наперекосяк. Да, так оно и было. Все верно. Все, кроме исходной посылки. Питер Рэнделл лечил Карен много лет и знал, что она истеричка. Поэтому он не мог сделать аборт без предварительных анализов. Он знал, что Карен жаловалась на зрение, а это могло означать опухоль на гипофизе, симптомы которой похожи на признаки беременности. Нет, Питер не стал бы выскабливать ее без обследования. По-видимому, он направил Карен к Арту Ли. Зачем? Если бы он хотел, чтобы Карен выскоблили, что мешало ему самому сделать это? Питер уже дважды прерывал беременности Карен, и все обошлось. С чего бы вдруг ему портачить? Как вообще он мог допустить столь серьезную ошибку? Нет, это просто чепуха. И тут мне вспомнились слова Питерсона: «Вы, врачи, горой друг за дружку стоите». Кажется, он выразился именно так. Наверное, и он, и Уилсон правы: я просто не хотел признавать, что Питер виновен. Потому что он – врач. А еще потому, что я расположен к нему. И, несмотря на веские улики, продолжаю верить в его невиновность. Я вздохнул и осушил стакан. Сегодня ночью я видел нечто очень важное, нечто предосудительное и оттого старательно скрываемое. Видел, никуда не денешься. Такое не спишешь на случайность или совпадение. Этому необходимо найти объяснение. А самое логичное объяснение возвращает нас к первоначальному выводу: аборт сделал Питер Рэнделл.ЧЕТВЕРГ, 13 ОКТЯБРЯ
1
Проснулся я в жутком состоянии. Ощущение было такое, словно меня загнали в клетку, заперли в какой-то ловушке. Мне совсем не нравилось то, что творилось вокруг, и я не видел способа положить этому конец. Противнее всего было то, что я не знал, как мне совладать с Уилсоном. Доказать невиновность Арта Ли было чертовски трудно. И уж совсем невозможно было доказать, что Питер Рэнделл тоже ни в чем не виноват. Джудит взглянула на меня. – Ты сердишься? – спросила она. Я только фыркнул в ответ и отправился в душ. – Узнал что-нибудь? – спросила меня жена чуть погодя. – Да, узнал. Уилсон хочет повесить это дело на Питера Рэнделла. Джудит усмехнулась. – На старого весельчака Питера? – На старого весельчака Питера. – Он собрал улики? – Да. – Ну и хорошо, – сказала Джудит. – Нет, – ответил я. – Ничего хорошего. Закрыв воду, я вылез из ванны и потянулся за полотенцем. – Мне не верится, что это дело рук Питера. – Какой ты сердобольный. Я покачал головой: – Суть не в этом. Что проку, если в тюрьму сядет еще один невинный человек? – Так им и надо, – рассудила Джудит. – Кому? – Рэнделлам. – Но это несправедливо. – Тебе хорошо говорить. Ты всегда сможешь спрятаться за мелочами. А я три дня провела с Бетти Ли. – Я знаю, что тебе было нелегко… – Я не о себе, а о Бетти. Или ты забыл вчерашний вечер? – Нет, – ответил я, подумав про себя, что вчера вечером и началась вся эта неразбериха. Началась с моего звонка Уилсону. – Бетти пришлось пережить кошмар наяву, – продолжала Джудит. – В этом повинны Рэнделлы, и им нет прощения. Так пусть посидят в яме, которую рыли для другого, почувствуют, каково это. – Но если Питер невиновен… – Питер очень забавен, – оборвала меня Джудит. – Но это не снимает с него вины. – И не дает оснований вешать на него всех собак. – Меня больше не интересует, кто виноват. Я просто хочу, чтобы все это кончилось и Арт вышел на свободу. – Да, – сказал я. – Понимаю твои чувства. Бреясь, я разглядывал свое отражение в зеркале. Вполне заурядная физиономия, чуть-чуть тяжеловатая в скулах. Глаза маленькие, шевелюра редеет. Лицо как лицо. Очутившись в центре событий, я испытывал странное чувство. Вот уже четвертые сутки вокруг меня творилось черт-те что, и я мог повлиять на судьбы по меньшей мере полудюжины людей. Но едва ли годился на ту роль, которую был вынужден играть. Я приступил к одеванию, размышляя по ходу дела, чем займусь утром. А заодно и о том, действительно ли все вертится вокруг меня. А может, я брожу на задворках, раскапывая второстепенные факты? Может, никто еще не постиг сути дела? Итак, я снова попытаюсь спасти Питера. А почему нет? В конце концов, чем он хуже других? В этот миг мне впервые подумалось, что Питер заслуживает спасения ничуть не меньше, чем Арт. Оба мужчины, оба – врачи, уважаемые, интересные люди, немножко бунтари. Если вдуматься, не так-то просто сделать выбор в пользу одного из них. Питер – весельчак, Арт – насмешник. Питер толстый, Арт тощий. Вот и вся разница. Считай, почти никакой. Я натянул пиджак и попытался выкинуть из головы всю эту чепуху. Слава богу, что я не судья и мне не придется распутывать этот клубок на людях. Зазвонил телефон, но я не стал снимать трубку. Мгновение спустя Джудит крикнула: – Это тебя! – Алло? – буркнул я. И услышал хорошо знакомый зычный глас: – Джон? Это Питер. Хотел пригласить вас на обед. – С чего это вдруг? – спросил я. – Надо бы познакомить вас с моим алиби. Тем самым, которого нет. – Что вы имеете в виду? – Так как? В полпервого устроит? – Хорошо, до встречи, – ответил я.2
Питер Рэнделл жил к западу от Ньютона, в новом особняке, небольшом, но прекрасно обставленном: кресла от Брюэра, кушетка работы Якобсена, кофейный столик из мастерской Рахмана. Прилизанный модерн. Его обладатель встретил меня у двери с бокалом в руке. – Входите, Джон, – пригласил он и повел меня в гостиную. – Что будете пить? – Спасибо, ничего. – А по-моему, вам не помешало бы, – сказал Питер. – Виски? – Со льдом. – Присаживайтесь. – Он отправился на кухню, и до меня донеслось позвякивание ледышек. – Как провели утро? – В размышлениях, – ответил я. – О чем? – Обо всем понемногу. – Можете не рассказывать, если не хотите, – разрешил Питер, протягивая мне бокал. – Вы догадались, что Уилсон фотографировал? – Я это подозревал. Честолюбивый мальчик. – Воистину, – согласился я. – И теперь я попал в переплет? – Похоже на то. С минуту Питер молча разглядывал меня, потом спросил: – Ну, а ваше мнение? – Я уже не знаю, что и думать. – Известно ли вам, что я делаю аборты? – Да. – И выскабливал Карен. – Дважды, – сказал я. Питер откинулся в кресле. Его округлые телеса выглядели весьма нелепо в этом изобилующем острыми углами изделии прославленного мебельщика. – Трижды, если уж быть точным, – поправил он меня. – Значит, это вы… – Нет-нет. Последний раз это было в июне. – А первый? – Когда ей исполнилось пятнадцать, – Питер вздохнул. – Понимаете, Джон, я не безгрешен. Одна из моих ошибок заключалась в том, что я пытался приглядывать за Карен. Отец не обращал на нее ни малейшего внимания, а я.., я был любящим дядюшкой милой девочки. Растерянной и неприкаянной, но милой. Вот я и сделал ей первый аборт. Иногда я выскабливал и других пациенток. Вы ошеломлены? – Нет, – ответил я. – Это хорошо. Но Карен беременела снова и снова. Трижды за три года. Прямо напасть какая-то. В ее возрасте этого делать нельзя. Я бы сказал, что это была патология. В конце концов я решил, что, если она забеременеет в четвертый раз, пусть рожает. – Зачем? – Для меня было совершенно очевидно, что Карен приятно состояние беременности, что она жаждет родить ребенка вне брака, чтобы испытать позор и все тяготы греховного материнства. Поэтому в четвертый раз я ей отказал. – Вы уверены, что она была беременна? – Нет, – ответил Питер. – И причины моих сомнений вам известны. Эти жалобы на зрение. Поневоле задумаешься о расстройстве деятельности гипофиза. Я хотел провести анализы, но Карен отказалась. Ей хотелось только одного – аборта. И, когда я отказал, она разозлилась. – И вы направили ее к доктору Ли. – Именно так, – подтвердил Питер. – А доктор Ли сделал аборт. Питер покачал головой. – Нет, Арт не дурак. Он непременно провел бы предварительное обследование. Кроме того, Карен утверждала, что она на пятом месяце, и уже в силу одного этого обстоятельства Арт не стал бы выскабливать ее. – И вы тоже этого не делали? – Нет, не делал. Вы мне верите? – Хотел бы верить. – Но пока не можете. Я передернул плечами. – Вы сожгли свою машину. И в ней была кровь. – Да, – ответил Питер. – Кровь Карен. – Как же это произошло? – Я одолжил Карен машину на выходные. Тогда я еще не знал, что она задумала. – Вы хотите сказать, что она отправилась на аборт в вашей машине, а потом, истекая кровью, приехала домой, после чего пересела в желтый «Порше». – Не совсем так, – ответил Питер. – Но тут есть человек, который все вам объяснит гораздо лучше, чем я. Дорогая, иди сюда! – Он улыбнулся мне. – Вот мое алиби, любуйтесь. В комнату вошла миссис Рэнделл – напряженная, строгая и очень соблазнительная. Она опустилась в кресло рядом с Питером. – Теперь вы понимаете, как я запутался, – сказал он мне. – Воскресная ночь? – спросил я. – Боюсь, что да. – Должно быть, это нелегко. Но, с другой стороны, весьма удобно. – В каком-то смысле, – ответил Питер, похлопав миссис Рэнделл по руке, и тяжело поднялся с кресла. – Хотя я не употребил бы ни одно из этих определений. – Вы провели с ней всю ночь с воскресенья на понедельник? Питер подлил себе виски. – Да. – И чем же вы занимались? – Занимались? – переспросил он. – Тем, о чем я предпочел бы не рассказывать под присягой. – С женой родного брата? Питер подмигнул миссис Рэнделл. – Ты действительно жена моего брата? – Ходят такие слухи, – ответила она. – Но я им не верю. – Как вы уже догадались, я посвящаю вас в сугубо личные, семейные дела, – сказал Питер. – Да, уж куда семейнее. – Вы нас осуждаете? – Наоборот, я просто очарован. – Джошуа – дурак, – продолжал Питер. – Вы и сами это знаете. И Уилсон тоже знает, иначе вчера он не был бы так самоуверен. Но, к несчастью, Джошуа женился на Эвелин. – Увы, – вставила миссис Рэнделл. – И теперь мы вконец запутались, – Питер снова уселся в кресло. – Она не может развестись с моим братцем и выйти за меня. Это совершенно немыслимо. Вот мы и вынуждены жить так, как живем. – Вероятно, это нелегко. – Да не так уж, чтобы очень, – ответил Питер. – Джошуа прямо сгорает на работе, часто орудует скальпелем до глубокой ночи. А Эвелин посещает множество клубов и выполняет массу общественных поручений. – Рано или поздно он все равно узнает. – А он уже знает, – сообщил мне Питер. Должно быть, я не смог скрыть изумление. Питер поспешно добавил: – Разумеется, лишь на уровне подкорки. На сознательном уровне Джей Ди вообще ни бельмеса не знает. Но где-то в потаенных уголках его мозга свербит мысль о том, что молодая жена, если не уделять ей достаточно внимания, начнет искать радостей на стороне. Я повернулся к миссис Рэнделл: – Вы могли бы заявить под присягой, что той ночью Питер был с вами? – Только если бы была вынуждена сделать это. – Уилсон заставит. Он жаждет этого суда. – Я знаю, – ответила Эвелин. – Зачем вы обвинили Арта Ли? Она посмотрела на Питера. – Эвелин хотела защитить меня, – пояснил он. – И Арт оказался единственным знакомым ей подпольным акушером? – Да, – подтвердила миссис Рэнделл. – Он делал вам аборт? – В декабре прошлого года. – И хорошо выскоблил? Эвелин заерзала в кресле. – Беременность прервал, если вы это имеете в виду. – Да, это. Вы понимаете, что Арт никогда не стал бы впутывать вас? Она помолчала, а потом сказала: – Я растерялась и струхнула. Сама толком не знала, что делаю. – Вы посадили Арта в тюрьму, вот что вы сделали. – Да, – согласилась Эвелин. – Вот ведь как все обернулось. – Но теперь вы можете выручить его. – Как? – Отзовите обвинение. – Это не так-то просто, – вставил Питер. – Почему? – Вы сами все видели вчера вечером. Джей Ди рвется в бой, и теперь отступать поздно. Он видит добро и зло глазами хирурга. Для него существуют только день и ночь, черное и белое. Ни серого цвета, ни сумерек в его мире нет. – Как и рогоносцев, – добавил я. Питер рассмеялся. – Вполне возможно, что и вы такой же. Эвелин встала. – Обед через пять минут. Выпьете еще? – Да, пожалуй, – ответил я, покосившись на Питера. Когда Эвелин вышла, он сказал: – По-вашему, я жестокое, бессердечное животное, но на самом деле это не так. Все наломали черт-те сколько дров, и я хотел бы помочь исправить ошибки… – Никому не навредив. – По возможности. Увы, от моего братца помощи ждать не приходится. Стоило его жене обвинить доктора Ли, и он уверовал в это как в священное писание. Принял за чистую монету, ухватился как за последнюю соломинку. Теперь он ни за что не отступится. – Продолжайте. – Но основной факт остается. Я утверждаю, что не делал этот аборт. Можете верить мне или не верить, как вам угодно. Вы убеждены, что и доктор Ли тоже его не делал. Кто же остается? – Не знаю, – ответил я. – Сможете выяснить? – Вы просите помощи? – Да, – признался Питер.* * *
За обедом я спросил Эвелин: – А что Карен сказала вам в машине? – Ее точные слова были: «Эта сволочь». Она повторяла их снова и снова. – Без каких-либо объяснений? – Без. – Как вы думаете, кого она имела в виду? – Ума не приложу, – ответила Эвелин. – Она говорила еще что-нибудь? – Да. Про какую-то иглу. Вроде бы она не хотела, чтобы в нее втыкали иглу. Или чтобы игла была рядом. Короче, про иглу. – Может, речь шла о наркотиках? – предположил я. – Не знаю, – ответила Эвелин. – А что вы подумали в тот момент? – Ничего не подумала. Я мчалась в больницу, а Карен умирала у меня на глазах. Я боялась, что в этом повинен Питер, хотя и очень сомневалась. Боялась, что Джошуа дознается. Да чего я только не боялась! – И того, что Карен может умереть? – И этого тоже.3
Снедь в этом доме подавали добрую. В конце обеда я вдруг поймал себя на том, что лучше бы мне вовсе не приходить сюда и ничего не знать о Питере и Эвелин. Да, мне просто не хотелось знать об их отношениях. И думать тоже. После обеда мы с Питером тянули кофе. С кухни доносился звон посуды. Мне трудно было представить себе Эвелин возле раковины, но в обществе Питера она преображалась и вела себя совсем не так, как дома. Пожалуй, к такой Эвелин даже можно было испытать нечто похожее на расположение. – Полагаю, – сказал Питер, – что я поступил несправедливо, пригласив вас сюда. – Полагаю, что так. Питер вздохнул и, поправив галстук, аккуратно уложил его вдоль объемистого живота. – Я впервые в таком положении, – признался он. – В каком? – Когда меня держат за шкирку. Мне подумалось, что он сам загнал себя в угол. Знал ведь, на что шел. Но я, как ни старался, не мог заставить себя почувствовать неприязнь к этому толстяку. – Хуже всего то, что начинаешь думать задним числом и гадать, как бы ты поступил, кабы знал, – продолжал Питер. – Это со мной и происходит. Но я никак не могу обнаружить искомую точку, тот самый роковой миг, когда я свернул в тупиковый коридор лабиринта. Наверное, когда закрутил любовь с Эвелин. Но, случись выбирать, я сделал бы это снова. Карен? Я поступил бы так же и с ней. Каждый мой поступок в отдельности представляется мне правильным, но вот все вместе… – Уговорите Джей Ди отозвать заявление, – сказал я. Питер покачал головой. – Мы с братом никогда не ладили. Сколько себя помню, вечно грызлись. Мы совершенно разные люди, даже внешне. Думаем по-разному, действуем тоже по-разному. В юности я, помнится, даже злился, вспоминая, что Джошуа – мой родной брат, и втайне подозревал, что это не так. Думал, его усыновили, или что-нибудь в этом духе. Наверное, у него были точно такие же подозрения на мой счет. Он допил кофе и понурил голову, уткнувшись подбородком в грудь. – И вы пыталась уговорить Джей Ди, но тот настроен по-боевому, и у нее не было… – Правдоподобного предлога? – Да. – Жаль, что она вообще назвала имя Ли, – сказал я. – Жаль, – согласился Питер. – Но что сделано, то сделано. Он проводил меня до двери, и я вышел на улицу, залитую бледным сероватым солнечным светом. Когда я шагал к машине, Питер крикнул мне вслед: – Если вы не захотите впутываться, я вас пойму. Я оглянулся: – Вы прекрасно знаете, что у меня нет выбора. – Я этого не знал, – возразил Питер. – Но надеялся, что так.* * *
Садясь в машину, я размышлял, что мне теперь делать. Ни единой ниточки, ни единой толковой задумки, ничего. Можно было бы опять позвонить Зеннеру. Вдруг он вспомнил какие-то новые подробности своей беседы с Карен? Или съездить к Джинни в колледж Смита. Либо к Анджеле и Бабблз. Глядишь, что-нибудь и припомнят, хотя едва ли. Я полез в карман за ключами, и моя рука наткнулась на какой-то листок. Достав его, я увидел, что это фотография негра в лоснящемся пиджаке. Роман Джонс. Я совсем запамятовал о нем. Парень просто исчез, затерялся среди других персонажей, утонул в море лиц. Я долго вглядывался в снимок, стараясь запомнить черты, понять, чего стоит их обладатель. Но не сумел: слишком уж заурядная была физиономия. Кривая ухмылка самца, облаченного в крутой прикид. Не разберешь, то ли веселая, то ли злорадная. Безликий образ на публику. Я никогда не блистал красноречием, и меня удивляет, откуда у моего сына Джонни эта ловкость в обращении со словами. Оставаясь наедине с собой, он возится с игрушками и выдумывает разные забавные каламбуры, сочиняет стихи или сказки, которые увлеченно рассказывает самому себе. У Джонни чертовски тонкий слух, и он то и дело прибегает ко мне с расспросами. Однажды он спросил, что такое девфамация, причем произнес это слово правильно, хотя и очень осторожно, словно боялся раздавить его языком. Поэтому я совсем не удивился, когда Джонни подошел ко мне и спросил: – Пап, а что такое подпольный акушер? – Зачем тебе это? – Один полицейский сказал, что дядя Арт – подпольный акушер. Это плохо? – Иногда, – ответил я. Джонни прильнул к моему колену, уткнувшись в него подбородком, и посмотрел на меня громадными карими глазами, точь-в-точь такими же, как у Джудит. – А что это такое, пап? – Ты не поймешь, – ответил я, пытаясь выиграть время. – Это какой-то доктор? Навроде невропатолога? – Да. Только акушер делает другую работу, – я усадил Джонни на колено и ощутил приятную тяжесть маленького тельца. Мой сын подрастал и становился увесистым. Джудит уже начала поговаривать о новом малыше. – Это врач, который занимается маленькими детьми, – пояснил я. – Как простой акушер? Не подпольный? – Да, – ответил я. – Как простой акушер. – Он достает ребенка из мамы? – Да, только совсем по-другому. Иногда ребенок бывает нездоровый. Рождается, а говорить не может… – Они все не могут, – заметил Джонни. – Только потом учатся. – Да, – согласился я. – Но некоторые рождаются без ручек или ножек. Иногда появляются уродцы. Чтобы этого не произошло, доктор вытаскивает такого ребеночка до срока и убирает. – Пока он не вырос? – Совершенно верно, пока он не вырос. – А меня тоже вытащили до срока? – Нет, – ответил я, обнимая сына. – А почему у некоторых детей нет рук или ног? – Это просто случайность, – ответил я. – Ошибка. Джонни вытянул руку и принялся изучать ее, сжимая и разжимая пальцы. – Руки как руки, – сказал он. – Да. – Но ведь они есть у всех. – Нет, не у всех. – У всех, кого я знаю. – Верно. Но иногда люди рождаются и без рук. – Как же они играют в мяч? – Они вообще не играют. – Это плохо, – рассудил Джонни и снова пытливо посмотрел на свой сжатый кулачок. – А почему у тебя руки на месте? – Ну.., потому что… – начал я, но вопрос оказался мне явно не по силам. – Почему? – Потому что внутри человека есть особый код. – А что такое код? – Ну, это такие указания. Код говорит человеку, как ему расти. – Код? – Это что-то вроде чертежа. – А… – задумчиво протянул Джонни. – Понимаешь, это как твои кубики. Ты смотришь на картинку и строишь то, что на ней нарисовано. Вот что такое чертеж. – Ага. Я не знал, понял ли он меня. Джонни поразмыслил над моими словами и поднял глаза. – А если достать ребенка из мамы, что с ним будет? – Он уйдет. – Куда? – Просто уйдет, – буркнул я, в надежде избежать дальнейших объяснений. – Эх, – вздохнул Джонни, слезая на пол. – А дядя Арт на самом деле подпольный акушер? – Нет, – сказал я, понимая, что не могу ответить иначе. Не хватало еще, чтобы мне позвонила воспитательница детского сада и сообщила, что дядька Джонни делает подпольные аборты. Но чувствовал я себя препогано. – Вот и хорошо, – молвил Джонни. – Я очень рад. И побрел прочь.* * *
– Ты ничего не ешь, – сказала Джудит. Я отодвинул тарелку. – Спасибо, я не очень голоден. Джудит повернулась к Джонни. – Доедай, сынок. Джонни зажал вилку в маленьком кулачке. – Я не очень голоден, – сказал он и покосился на меня. – Еще как голоден, – заверил я его. – А вот и нет. Дебби, совсем еще крошка, с трудом достававшая носом до края стола, бросила нож и вилку. – Я тоже не голодная, – заявила она. – И еда невкусная. – А по-моему, очень вкусная, – возразил я и, дабы исполнить родительский долг, набил рот снедью. Детишки подозрительно наблюдали за мной. Особенно Дебби. Она была на удивление смышленой для своих трех лет. – Ты просто хочешь, чтобы мы тоже ели. – Нет, мне правда нравится, – ответил я, снова набивая рот. – Ты притворяешься! – Ничего подобного. – Тогда почему ты не улыбаешься? – спросила Дебби. К счастью, в этот миг Джонни все-таки решил подкрепиться. Погладив себя по животу, он сказал: – А ведь и правда вкусно. – Честно? – не поверила Дебби. – Да, очень, – подтвердил Джонни. Дебби принялась ковырять вилкой еду, осторожно взяла немножко, но не успела поднести вилку ко рту – все посыпалось на платье. После этого Дебби, как и полагается нормальной женщине, разозлилась на всех, кроме себя, и заявила, что еда отвратная и с нее довольно. Джудит начала строго величать ее «юной леди» (верный признак материнского раздражения), а Дебби принялась канючить, и это продолжалось до тех пор, пока Джонни не покончил с едой и не показал нам горделиво свою вылизанную до блеска тарелку. Прошло еще полчаса, прежде чем нам удалось уложить детей. Вернувшись на кухню, Джудит спросила: – Кофе? – Да, пожалуй. – Мне жаль, что малыши капризничают. Последние дни им было очень нелегко. – Как и всем нам. Джудит разлила кофе и присела к столу. – Мне все не дают покоя эти письма к Бетти, – сказала она. – А что такое? – Ничего особенного. Просто их общий дух. Оказывается, вокруг нас – тысячи и тысячи людишек, которые только и ждут удобного случая. Тупые узколобые мракобесы. – Демократия в действии, – ответил я. – Эти людишки правят страной. – Хватит надо мной смеяться. – Я не смеюсь. Я понимаю, о чем ты говоришь. – Мне страшно, – продолжала Джудит, пододвигая мне сахарницу. – Кажется, мне лучше уехать из Бостона и никогда не возвращаться сюда. – Везде хорошо, где нас нет, – ответил я. – Пора бы свыкнуться с этой мыслью.* * *
У себя в кабинете я убил два часа, просматривая старые учебники и журнальные статьи. И размышляя. Я не знал, как связать воедино всех этих людей – Карен Рэнделл, Сверхголову, Алана Зеннера, Бабблз, Анджелу. Я пытался разобраться в действиях и побуждениях Уэстона, но в конце концов только еще больше запутался. – Девять часов, – объявила Джудит, входя. Я поднялся и натянул пиджак. – Убегаешь? – Да. – Далеко? Я улыбнулся. – Поеду в один бар в центре. – Это еще зачем? – Будь я проклят, если сам знаю. «Электрический виноград» располагался рядом с Вашингтон-стрит. Выглядел он весьма непритязательно – старое кирпичное здание с широкими витринами, заклеенными бумагой, на которой красовались надписи: «Зефиры каждый вечер. Лихие плясуньи». Не знаю, как насчет плясуний, но рок-н-ролл и впрямь был лихой и разносился по всей округе. Было десять часов. Четверг. Не очень оживленный вечер. Два-три морячка, столько же проституток. Эти последние отирались в конце квартала, приняв зазывальную стойку цапли и выпятив животы. Одна каталась вокруг бара на маленькой спортивной машинке. Проезжая мимо меня, она улыбнулась, захлопала замурованными в тушь ресницами. Внутри бара было чадно, смрадно, влажно и по-звериному потно. Грохот стоял оглушительный, он сотрясал стены, давил на барабанные перепонки, спрессовывал воздух едва ли не до жидкого состояния. У меня зазвенело в ушах. Я остановился, чтобы глаза малость привыкли к темноте. В кабинках вдоль стены стояли дешевые дощатые столы, возле другой стены тянулась длинная стойка. Перед сценой был тесный пятачок, на котором отплясывали двое матросов и две молодые толстухи весьма неопрятного облика. Вот, собственно, и вся клиентура. На возвышении грохотали «Зефиры», ансамбль из пяти человек. Три гитариста, барабанщик и певец, который лизал микрофон, обхватив ногой штатив. Музыканты производили чертовски много шума, но их физиономии оставались тупыми и бесстрастными, словно парни чего-то ждали и наяривали на своих инструментах, просто чтобы скоротать время. Слева и справа от них стояли две девицы из подтанцовки в бикини с оборочками. Одна была круглолица и коренаста, другая – прекрасна ликом и безобразна фигурой. В свете прожекторов кожа девиц казалась белой как мел. Подойдя к стойке, я попросил чистого виски со льдом. Теперь можно было не сомневаться, что мне подадут немилосердно разбавленный напиток. Этого я и хотел. Расплатившись, я принялся разглядывать музыкантов. Роман, жилистый крепыш с копной жестких черных кудряшек на голове, мучил гитару. В розовом свете рампы его напомаженная шевелюра прямо-таки сверкала. Играя, он пристально вглядывался в свои пальцы. – Неплохие ребята, – сказал я бармену. Он передернул плечами. – Неужто вам нравится такая музыка? – Конечно. А вам? – Дребедень, – ответил он. – Какофония. – Что же вы предпочитаете? – Оперу, – сообщил мне бармен и отправился обслуживать другого посетителя. Я так и не понял, шутит он или нет. «Зефиры» завершили свой номер, и матросы на танцплощадке захлопали в ладоши, но их никто не поддержал. Продолжая покачиваться в такт только что отгремевшей мелодии, певец подался к микрофону и с придыханием произнес: «Спасибо, спасибо», – как будто ему внимала многотысячная аудитория. – А теперь, – объявил певец, – мы исполним старую песенку Чака Берри. «Старой песенкой» оказалась «Долговязая Салли». И впрямь старье. Во всяком случае, достаточно древняя, коль скоро я прекрасно помнил, что песнь сия – творение Литтл Ричарда, а вовсе не Чака Берри. Под нее я, бывало, отплясывал с девчонками в таких же дурацких заведениях. Это было во времена, когда негры еще считались забавными существами. Не людьми, а просто приложением к музыке. Разумеется, я тогда еще и не помышлял о женитьбе. В те дни белые парни могли спокойно заходить в бар «Аполлон» в Гарлеме. Ох, эти старые добрые времена. «Долговязую Салли» они исполнили просто здорово: громко и недлинно. Джудит презирает рок-н-ролл, и это грустно: мне он всегда нравился. Но, когда я подрастал, рок-н-ролл еще не успел войти в моду. Тогда он считался грубой утехой низших сословий, и начинающие музыканты играли произведения Лестера Лэнина и Эдди Дэвиса, а Леонард Бернстайн еще не знал, что такое твист. Но времена меняются. Наконец «Зефиры» завершили выступление, подключили к своим усилителям проигрыватель и пустили пластинку, после чего спустились с подмостков и потянулись к стойке. Когда Роман поравнялся со мной, я тронул его за плечо: – Позвольте вас угостить. Он изумленно взглянул на меня: – С какой стати? – Я – поклонник Литтл Ричарда. Негр обглазел меня с головы до ног. – Не заговаривай мне зубы. – Я не шучу. – Тогда мне – водки, – сказал он, устраиваясь на соседнем табурете. Когда бармен подал стакан, Роман осушил его единым духом и сказал: – Сейчас пропустим еще по одной, а потом пойдем потолкуем о Литтл Ричарде. – Хорошо. Получив вторую порцию, Роман отправился к дальнему столику. Я побрел за ним. Серебристый пиджак музыканта поблескивал в полумраке. Мы сели. Роман заглянул в свой стакан и сказал: – Давай-ка полюбуемся серебряным кругляшом. – Что? – Жетон, – поморщившись, объяснил негр. – Бляха, мальчик. Если у тебя ее нет, я ничего не скажу. Наверное, вид у меня сделался вконец обескураженный. – Господи, когда же они наймут хоть одноголегавого с мозгами? – со вздохом молвил Роман. – Я не легавый. – Так я и поверил. – Он взял стакан и поднялся. – Погодите, – остановил я его. – Хочу показать вам кое-что. Раскрыв бумажник, я вытащил служебное удостоверение. Негр склонился над ним, щуря глаза в полутьме. – Не врешь, – сказал он наконец. И, хотя в голосе Романа слышались насмешливые нотки, он снова сел за столик. – Не вру, – подтвердил я. – Я врач. – Ладно, пусть врач, хотя от тебя и разит легавым. Что ж, давай установим правила. Видишь вон тех четверых парней? В случае чего они заявят под присягой, что ты показал мне карточку врача, а не бляху полицейского. Это получение показаний обманным путем. В суде такое не проходит, приятель. Тебе все ясно? – Я просто хочу поговорить. – Верю, – ответил Роман и, отпив глоток, тускло ухмыльнулся. – Мир слухами полнится. – Правда? – Правда. – Он взглянул на меня. – Откуда ты узнал обо мне? – Есть разные способы. – Какие же? Я передернул плечами: – Да всякие. – Кто меня ищет? – Я. Негр расхохотался. – Ты? Шутки в сторону, приятель. Уж тебе-то ничего не нужно. – Ну что ж, – я встал. – Вероятно, я обратился не по адресу. – Погоди-ка, мальчик. Я остановился. Роман поигрывал своим стаканом и смотрел в стол. – Сядь, – велел он мне. Я сел. Продолжая таращиться на свой стакан, музыкант изрек: – Товар – что надо. Дерьмом не разбавляем. Высшего качества. И за высокую цену, понял? – Понял, – ответил я. Роман нервно почесал локти и запястья. – Сколько мешков? – Десять, пятнадцать. Сколько есть. – Сколько надо, столько и будет. – Тогда пятнадцать, – сказал я. – Но сперва посмотрю. – Ладно, ладно, сперва посмотри. Товар в порядке. – Он снова принялся чесать руки сквозь серебристую ткань пиджака. Потом вдруг улыбнулся: – Но сначала скажи мне одну вещь. – Что такое? – Кто тебя навел? – Анджела Хардинг, – после минутного колебания ответил я. Похоже, он был озадачен. Неужто я дал маху? Роман заерзал на стуле, как человек, мучительно ищущий какое-то решение, и наконец спросил: – Она что, твоя подружка? – Вроде того. – Когда ты с ней виделся? – Вчера. Негр медленно кивнул. – Вон дверь, – сообщил он мне. – Даю тебе тридцать секунд. Не успеешь убраться, разорву на части. Слышишь, легавый? Тридцать секунд. – Ладно, – сказал я. – Это была не Анджела, а ее подруга. – Кто такая? – Карен Рэнделл. – Отродясь не слыхал. – А я думал, ты знаешь ее как облупленную. Роман покачал головой. – Нет. – Мне так сказали. – Значит, тебе наврали. Наврали с три короба. Я полез в карман и достал фотографию Романа. – Это было в ее комнате в колледже. Негр молниеносно выхватил у меня снимок и разорвал его пополам. – Какая такая фотография? – невозмутимо спросил он. – Знать не знаю. Никогда не видел эту девицу. Я откинулся на спинку стула. Роман злобно зыркнул на меня. – Брось это дело, – посоветовал он. – Я пришел сюда за покупкой, – сказал я. – И уйду, как только куплю то, что мне нужно – Ты уйдешь немедленно, если у тебя есть голова на плечах. Он снова принялся чесать руки. Взглянув на него, я понял, что больше мне ничего не выведать. По доброй воле парень говорить не будет, а заставить его я не мог. – Что ж, ладно. – Я встал, «забыв» на столе очки. – Кстати, ты не знаешь, где можно достать тиопентал? Его зрачки на миг расширились: – Чего? – Тиопентал. – Никогда не слышал. А теперь катись, пока кто-нибудь из тех славных парней у стойки не затеял с тобой драку и не раскроил твой поганый череп. Я вышел на улицу. Было холодно. Опять моросило. Я посмотрел в сторону Вашингтон-стрит, на яркие огни других заведений, в которых посетителей оделяли рок-н-роллом, стриптизом и наркотиками. Выждав полминуты, я вернулся в бар. Мои очки по-прежнему лежали на столике. Взяв их, я повернулся и обвел взглядом зал. Роман стоял в телефонной будке в углу. Что ж, это и требовалось выяснить.4
За углом в конце квартала была грязная забегаловка, где подавали гамбургеры за двадцать центов. Эта дыра гордо сияла огромной витриной, за которой трапезничали смешливые девчонки и двое-трое доходяг в длинных, почти до пола, драных плащах. В углу сидели трое моряков, они хохотали и хлопали друг дружку по спине, вспоминая победы на любовном фронте и мечтая о новых завоеваниях. В глубине зала виднелся телефон. Я позвонил в Мемориалку и спросил доктора Хэммонда. Девушка соединила меня с отделением неотложной помощи, где он сегодня дежурил. – Нортон, это я, Джон Берри. – В чем дело? – Мне нужны еще кое-какие сведения из архива, – сказал я. – Тебе повезло, – ответил он. – Похоже, нынче у нас выдался спокойный вечер. Две-три царапины и пара пьяных драчунов. Что ты хочешь узнать? – Запиши. Роман Джонс. Черный, лет двадцать пять. Мне надо знать, лежал ли он у вас и наблюдался ли амбулаторно. И когда. – Хорошо. Роман Джонс. Стационар и амбулатория. Сейчас проверю. – Спасибо. – Ты еще позвонишь? – Нет. Скоро заеду. Как выяснилось впоследствии, я выразился чересчур мягко.* * *
Повесив трубку, я вдруг обнаружил, что голоден, и купил «хот-дог» с кофе, поскольку не мог заставить себя съесть гамбургер в такой дыре. Во-первых, потому что при их приготовлении нередко используются конина, крольчатина, субпродукты и прочая гадость, которую можно раздобыть по дешевке. Во-вторых, потому что бактерий, гнездящихся в одном гамбургере, достаточно, чтобы заразить целое войско. Уровень заболеваемости трихинеллезом, например, в Бостоне в шесть раз выше, чем в среднем по стране. Нет, лучше не рисковать. У меня есть дружок-бактериолог, день-деньской просиживающий в лаборатории, выращивая микроорганизмы, которыми заражены пациенты. Этот парень настолько запуган, что уже не ходит в рестораны, даже к «Джозефу» или «Локе-Обер». Всегда проверяет, хорошо ли прожарена отбивная. Живет в постоянном страхе. Однажды я обедал в его обществе, и это был сущий кошмар. С бедняги сходит семь потов, пока он расправляется со вторым блюдом. Так и кажется, что вместо куска мяса он видит перед собой чашку Петри, полную крови, с плавающими в ней колониями микроорганизмов. Стафилококк, стрептококк, грамотрицательные бациллы. Его жизнь безнадежно испорчена. Как бы там ни было, но сосиска в хлебе безопаснее, хотя и не намного. Посему я съел именно это изысканное блюдо и запил его кофе, любуясь сквозь витрину запрудившей улицу толпой. И вспоминая Романа. Мне очень не понравилось то, что я от него услышал. Он торгует дурманом, это было ясно. Вероятно, тяжелыми наркотиками. Гашиш-то любой раздобудет. ЛСД больше не выпускают, но ее предшественницу, лизергиновую кислоту, до сих пор тоннами производят в Италии, и любой студент, украв из лаборатории несколько реактивов и склянок, может сделать из нее ЛСД. А получить псилоцибин и ДМТ и того легче. Возможно, Роман приторговывает опиатами – морфием и героином. Если так, дело значительно усложняется. Достаточно вспомнить, как он повел себя, услышав имена Анджелы Хардинг и Карен Рэнделл. Я не знал, какая между ними существует связь, но был почти уверен, что скоро выясню это. Покончив с сосиской, я вновь выглянул в окно и увидел торопливо шагавшего мимо Романа. Он смотрел прямо перед собой и не заметил меня. На его напряженной физиономии читалась тревога. Залпом проглотив остатки кофе, я поспешил за ним.5
Я отстал примерно на полквартала. Негр протискивался сквозь толпу, расталкивая прохожих. Так мы добрались до Стюарт-стрит. Здесь Роман свернул налево, к шоссе. Я последовал за ним. В этом конце улицы было безлюдно, и я замедлил шаг, плотнее закутавшись в плащ. Увы, я был без шляпы, и негр наверняка узнал бы меня, если бы ему пришло в голову оглянуться. Роман миновал квартал и снова свернул налево. Он путал следы. Я немного растерялся и решил действовать еще осторожнее. Негр продвигался вперед судорожной семенящей поступью явно напуганного человека. Мы вышли на Харви-стрит, к двум китайским ресторанчикам. Я остановился и пробежал глазами вывешенное в витрине меню. Не оглядываясь, Роман миновал еще один квартал и свернул направо. Я бросился за ним. Южнее Общественного парка облик города разительно меняется. Вдоль Тримонт-стрит тянется вереница дорогих магазинов и кинотеатров. Дальше идет Вашингтон-стрит. Она куда менее респектабельна – бары, шлюхи, кинотеатры, где крутят порнуху. Еще через квартал начинается и вовсе ад кромешный. Потом – район китайских забегаловок, а за ним – оптовые базы и склады. Главным образом, готового платья. Вот куда меня занесло. Свет в магазинах уже не горел. В витринах стояли рулоны тканей. Поблескивали широкие рифленые створки ворот складов. Тут же приютились две-три лавчонки, торговавшие полуфабрикатами, рядом – магазин театрального реквизита, в его витрине висели причудливые костюмы, гольфы для хористок, несколько армейских мундиров, парики. В подвальном помещении располагалась бильярдная, оттуда доносились глухие щелчки сталкивающихся шаров. Тьма окутывала мокрые улицы, теперь почти безлюдные. Роман быстрым шагом миновал еще один квартал и вдруг остановился. Я юркнул в какой-то подъезд и замер. Негр постоял немного, оглядывая улицу, и снова двинулся вперед. Я не отставал. Роман несколько раз сворачивал, путая след, и часто останавливался, чтобы окинуть взором пройденный путь. Мимо проехала машина, ее покрышки шипели на мокром асфальте. Негр шмыгнул в тень и переждал, пока автомобиль не скроется за углом. Он явно нервничал. Я шел за ним минут пятнадцать, не понимая, чего он хочет. Парень то ли осторожничал, то ли просто убивал время. Несколько раз он останавливался и, поднося к глазам ладонь, разглядывал какой-то зажатый в ней предмет. Я не мог сказать, что это было. Вероятно, карманные часы. Наконец Роман направился на север. Он шел переулками, огибая Общественный парк и капитолий штата, и я не сразу уразумел, что парень держит путь к Маячному холму. Так мы шагали еще минут десять. Должно быть, моя бдительность притупилась. Роман внезапно куда-то исчез. Юркнул за угол и был таков. Я остановился, оглядел безлюдную улицу и прислушался, в надежде уловить топот ног. Увы. Ничего не услышав, я встревожился и бросился вперед. И тут на мою голову обрушилось что-то тяжелое, холодное и мокрое. Удар пришелся точно в лоб, я почувствовал острую леденящую боль, а мгновение спустя ощутил мощный толчок в солнечное сплетение. Я рухнул на мостовую, все вокруг завертелось колесом, мне сделалось дурно. Раздался крик, потом – затихающий топот ног. Больше я ничего не помню.6
Состояние было довольно занятное – как сон, в котором все искажено и не на своем месте. Дома вдруг почернели и выросли. Казалось, они неудержимо стремятся ввысь и вот-вот рухнут на меня. Я замерз и промок, дождь хлестал меня по лицу. Приподняв голову, я увидел, что мостовая вокруг сделалась красной. Я приподнялся на локте, и кровь закапала на плащ. Тупо глядя на багровый асфальт, я с удивлением гадал, откуда взялось столько кровищи. Неужто из меня? Внезапно свело желудок, и меня вырвало прямо на мостовую. Голова закружилась, все вокруг на миг позеленело. Наконец я с трудом поднялся на колени. Издалека донесся нарастающий рев сирены. Я зашатался и привалился к какой-то машине. Где я? Безмолвную улицу окутывал мрак. Я таращился на залитую кровью мостовую и не знал, что мне делать. Вой сирен был все громче. Спотыкаясь, я забежал за угол и остановился перевести дух. На улице, которую я только что покинул, сверкнула синяя вспышка. Я снова бросился наутек. Не знаю, далеко ли мне удалось убежать. Мне вообще было неведомо, где я. Поэтому я просто трусил вперед, пока не увидел стоянку, а на ней – такси с тихо урчащим мотором. – В ближайшую больницу, – сказал я водителю. Он всмотрелся в мою физиономию. – Ничего не выйдет. Я открыл дверцу и полез в машину. – Брось, приятель! – гаркнул таксист, сердито захлопнул дверь и рванул с места. Снова сирены. Далеко. Внезапно накатила тошнота. Я опустился на корточки, и меня опять вывернуло. С лица по-прежнему капала кровь, смешиваясь с рвотой. Дождь все не унимался. Я дрожал от холода, но это помогало мне оставаться в сознании. Выпрямившись, я попытался сориентироваться. Вашингтон-стрит была севернее. На ближайшем указателе виднелась надпись: Кэрли-авеню, но это ничего мне не говорило. Медленно, то и дело останавливаясь, я поплелся вперед. Я мог лишь надеяться, что продвигаюсь в нужном направлении. К тому же я терял кровь, но не знал, насколько быстро. Сделав два-три шага, я останавливался, прислонялся к стоявшим на улице машинам и переводил дух. Голова кружилась все сильнее и сильнее. В конце концов я споткнулся и упал. Колени с хрустом приложились к мостовой, боль пронзила меня насквозь. На миг в голове прояснилось, и я сумел подняться на ноги. В башмаках хлюпало, одежда пропиталась потом и дождевой водой. Решив воспользоваться этим хлюпаньем в ботинках как своего рода звуковым маяком, я заставил себя идти дальше. Шаг – остановка. Шаг – остановка. Хлюп-хлюп. Хлюп-хлюп. Наконец кварталах в трех впереди показались огни, и я понял, что выберусь. Шаг – остановка. Я привалился к какой-то синей машине. Всего на миг, чтобы чуть-чуть отдышаться…* * *
– …да тот самый парень, – услышал я. Меня поднимали, засовывали в машину, потом снова вытаскивали. Кто-то устроил мою руку на чьем-то плече, и мгновение спустя я пошел. Впереди сияли яркие лампы, горела вывеска: «НЕОТЛОЖНАЯ ПОМОЩЬ». Синяя. Прямоугольная. У дверей стояла медсестра. – Полегче, полегче, не напрягайтесь. Моя голова болталась из стороны в сторону. Я попытался что-то сказать, но в горле пересохло. Страшно хотелось пить. Я окоченел. Скосив глаза, я увидел, что меня тащит на себе какой-то лысый старик с косматой бородой. Я попытался потверже стать на ноги, чтобы избавить его от необходимости поддерживать меня, но колени подломились, как резиновые. Меня трясло. – Ничего, парень, все в порядке. Ты просто молодец. Старик говорил нарочито грубовато, стараясь ободрить меня. Подбежала медсестра. Она словно плыла в пятне света висевшего над дверью фонаря. Мельком взглянув на меня, сестра бросилась в приемный покой. Мгновение спустя оттуда выскочили двое санитаров и подхватили меня под руки. Ребята были дюжие. Я почувствовал, как мои ноги отрываются от земли. Носки туфель только чуть-чуть задевали покрытый лужами асфальт. Голова моя свесилась на грудь, и капли дождя забарабанили по затылку. Лысый старик побежал вперед, чтобы распахнуть двери. Меня внесли в теплое помещение, уложили на мягкий стол и начали раздевать, но костюм и плащ насквозь пропитались водой и кровью, ткань липла к телу, и в конце концов одежду пришлось кромсать ножницами. Казалось, это продолжалось несколько часов. Я не мог открыть глаза: прямо над головой висела ослепительно яркая лампа. – Возьмите пробу на совместимость крови, – услышал я голос одного из стажеров. – Набор первой помощи и шовный материал – в четвертую палату. В изголовье суетились люди, я ощущал кожей чьи-то пальцы, марлевые тампоны. Но едва-едва: холодный лоб окоченел. Меня уже успели раздеть, растереть жестким полотенцем, укутать одеялом и переложить на другой мягкий стол, который вдруг покатился по коридору. Я разомкнул веки и увидел лысого старика, который сочувственно смотрел на меня. – Где вы его нашли? – спросил стажер. – На машине лежал, – пустился в объяснения старик. – Вижу, лежит мужик. Думаю: пьяный отрубился. А ноги-то на дороге, вот я и остановился, чтобы оттащить, пока его не переехали. Тут и увидел, что одет прилично и весь в крови. И привез его сюда, а что с ним случилось – знать не знаю. Похоже, побили парня. – При нем нет бумажника, – сообщил старику стажер. – Он должен вам деньги за доставку? – Нет, ничего не надо, – ответил старик. – Он наверняка захочет расплатиться. – Не надо ничего, – повторил лысый. – Поехал я. – Сообщите дежурной сестре ваше имя, – попросил стажер, но старик уже был таков. Меня вкатили в палату с голубыми кафельными стенами. Зажглась лампа, и надо мной нависли чьи-то лица, полускрытые марлевыми масками. Послышался скрип натягиваемых резиновых перчаток. – Сначала остановим кровотечение, – сказал стажер. – Потом сделаем рентген. – Он взглянул на меня. – Вы в сознании, сэр? Я кивнул и попытался заговорить. – Не надо, молчите. Возможно, у вас сломана челюсть. Сейчас я только залатаю рану на лбу, а разбираться будем потом. Медсестра омыла мне лицо теплой мыльной водой. Я заметил кровь на губке. – Сейчас обработаем спиртом, – сказала сестра. – Немножко пощиплет. Стажеры разглядывали мою рану и переговаривались. – Запишите так: на правом виске поверхностная рана длиной шесть сантиметров. Я едва почувствовал пощипывание. Спирт был прохладный и почти не раздражал. Стажер вставил в держатель изогнутую хирургическую иглу. Медсестра посторонилась, и он чуть повернул мою голову. Я боялся, что будет больно, но ощутил лишь легкое покалывание. Стажер сказал: – Чертовски острое орудие. Можно подумать, что его полоснул хирург. – Нож? – Возможно, хотя сомневаюсь. Медсестра перетянула мне руку жгутом и взяла кровь. – Пожалуй, стоит ввести ему противостолбнячную сыворотку, – не прекращая штопать меня, рассудил стажер. – И пенициллин. – Обращаясь ко мне, он добавил: – Если «да», моргните один раз. «Нет» – два. У вас нет аллергии на пенициллин? Я дважды моргнул. – Вы уверены? Я моргнул один раз. – Хорошо, – сказал стажер и возобновил занятия рукоделием, вышивая у меня на лбу. Сестра сделала мне два укола. Еще один стажер молча осматривал меня. Должно быть, я опять лишился чувств. А когда очнулся, то увидел возле своей головы громоздкий рентгеновский аппарат. И услышал чей-то раздраженный голос: – Осторожнее, осторожнее. Я снова потерял сознание и очухался уже в другой палате – на сей раз с салатовыми стенами. Стажеры просматривали на просвет еще мокрые рентгеновские снимки и обменивались впечатлениями. Потом один из них подошел ко мне. – Похоже, вы легко отделались, – сказал он. – Вероятно, у вас расшатались два-три зуба, но никаких трещин не видно. В голове прояснилось. Настолько, что я наконец смог спросить их: – Вы показывали снимки рентгенологу? Стажеры замерли, мигом поняв, что я имею в виду. Читать снимки черепа чертовски трудно, тут нужен наметанный глаз. Впрочем, они явно не задумались о том, как я вообще догадался задать такой вопрос. – Рентгенолога сейчас нет. – Где он? – Пошел в кафетерий. – Приведите его, – велел я. Во рту было сухо, челюсть болела, и я еле шевелил языком. Подняв руку, я коснулся щеки и нащупал здоровенную опухоль, тоже очень болезненную. Неудивительно, что стажеры опасались трещин. – Какое у меня число? – Прошу прощения, сэр? Я не мог внятно произносить слова, и стажеры плохо понимали меня. – Я спрашиваю, какое у меня гематокритное число? Они переглянулись. – Сорок, сэр. – Дайте воды. Один из стажеров отправился за водой, второй как-то странно посмотрел на меня, словно впервые узнал о том, что я – человек. – Вы врач, сэр? – Нет, – ответил я. – Просто просвещенный пигмей. Стажер смутился и достал записную книжку. – Вы когда-нибудь лежали в нашей больнице, сэр? – Нет, – ответил я. – И не намерен ложиться. – Сэр, вы поступили к нам с глубокой раной… – Черт с ней. Дайте зеркало. – Зеркало? Я вздохнул: – Да, зеркало. Чтобы я мог посмотреть, хорошо ли меня заштопали. – Сэр, если вы врач… – Принесите зеркало. И зеркало, и стакан воды прибыли на удивление быстро. Сначала я взял стакан и единым духом осушил его. Вода показалась мне чертовски вкусной. – Вы бы помедленнее, сэр, – посоветовал стажер. – Сорок – не такое уж плохое гематокритное число, – ответил я ему, поднимая зеркало повыше и изучая порез на лбу. Я злился на врачей, и это помогало забыть о боли. Разрез был ровный, плавно изогнутый и шел от брови к уху. Мне наложили примерно двадцать швов. – Давно меня привезли? – спросил я. – Час назад, сэр. – Перестаньте величать меня сэром и возьмите новую пробу на гематокритное число, – велел я им. – Надо выяснить, нет ли у меня внутреннего кровоизлияния. – Пульс у вас всего семьдесят пять, сэр, а цвет кожи… – Действуйте! Повинуясь моим указаниям, стажеры взяли еще одну пробу, пять кубиков. – Господи! – в сердцах воскликнул я. – Это же всего-навсего гематокрит! Стажер виновато взглянул на меня и поспешно вышел. Видимо, работа в неотложке не идет на пользу. Ребята слишком расхлябаны. Чтобы установить гематокритное число, нужно не больше одного кубика крови. Достаточно проколоть палец. – Меня зовут Джон Берри, – сообщил я другому стажеру. – Патологоанатом из Линкольновской. – Да, сэр. – Не надо записывать. – Да, сэр, – он отложил блокнот. – Я не ложусь в больницу, так что не нужно оформлять никаких бумаг. – Сэр, на вас напали грабители… – А вот и нет. Я споткнулся и упал. По собственной глупости. – Сэр, характер увечий показывает… – Мне плевать, если характер увечий отличается от описанного в учебниках. Я сообщил вам, что случилось, и дело с концом. – Сэр… – Не надо спорить, – отрезал я. На белом халате стажера запеклись капельки крови. Надо полагать, моей. – На лацкане нет таблички с именем, – заметил я. – Так точно. – Лучше бы нацепили. Мы, больные, не любим общаться незнамо с кем. Стажер глубоко вздохнул. – Сэр, я студент четвертого курса. – О, боже. – Сэр… – Послушай, сынок, лучше тебе сразу кое-что уразуметь, – сказал я, радуясь тому, что впал в ярость: ведь она давала мне силы. – Может, тебе и интересно провести месяц стажировки в неотложке, но для меня все происходящее – далеко не забава. Позови доктора Хэммонда. – Кого, сэр? – Доктора Хэммонда, старшего ординатора. – Хорошо, сэр. Стажер пошел прочь, а я подумал, что, вероятно, был чересчур суров с ним. В конце концов, он только учился. И, похоже, был славным малым. – Кстати, это ты накладывал швы? – спросил я. – Да, – после долгого неловкого молчания ответил он. – Хорошая работа. Стажер улыбнулся: – Спасибо, сэр. – Перестаньте «сэрить». Ты осмотрел рану, прежде чем зашить ее? – Да, с…Да. – Какое у тебя впечатление? – Разрез удивительно ровный. Мне показалось, что он сделан бритвой. Я усмехнулся: – А может, скальпелем? – Простите? – По-моему, вам предстоит довольно интересная ночь, – ответил я. – Позови Хэммонда.* * *
Когда я остался один, боль снова взяла меня в оборот, вытеснив все мысли. Особенно сильно болел желудок, как будто я проглотил шар для игры в кегли. Я перевернулся на бок. Стало полегче. А вскоре появился Хэммонд в сопровождении вышеупомянутого студента четвертого курса. – Привет, Джон, – сказал он. – Привет, Нортон, как делишки? – Я не видел, как тебя привезли, иначе… – Неважно. Твои ребята прекрасно справились. – Что с тобой стряслось? – Несчастный случай. – Тебе еще повезло, – рассудил Нортон, осмотрев рану. – Порез неглубокий. Кровь хлестала струей, хотя по гематокритному числу этого не скажешь. – У меня большая селезенка. – Возможно. Как ты себя чувствуешь? – Погано. – Голова болит? – Уже не так сильно. – Тошнота? Сонливость? – Да брось ты, Нортон. – Лежи спокойно. – Он достал маленький фонарик и осмотрел мои зрачки, потом взял офтальмоскоп и проверил глазное дно, после чего занялся руками и ногами, дабы убедиться, что они не утратили чувствительность. – Видишь, – сказал я, – все в порядке. – Возможно, у тебя гематома. – Черта с два. – Я хочу, чтобы ты остался на сутки. Понаблюдаем. – Не получится. – Я сел на постели и поморщился от боли в желудке. – Помоги мне встать. – Боюсь, что твоя одежда… – Искромсана в клочья? Я знаю. Раздобудь мне белый халат. – Белый халат? Это еще зачем? – Я хочу быть на ногах, когда привезут остальных. – Каких еще остальных? – Потерпи немного, – ответил я. Студент спросил, какой у меня размер, и отправился за халатом, но Хэммонд удержал его. – Минутку. – Он повернулся ко мне: – Халат ты получишь, но при одном условии. – Господи, Нортон, нет у меня никакой гематомы, разве что субдуральная, а она может проявиться и через несколько недель или месяцев. – А может, эпидуральная. – На снимках черепа не видно ни одной трещины. Эпидуральная гематома образуется внутри черепной коробки при разрыве артерии вследствие пролома кости. Такое кровоизлияние увеличивает давление на мозг и может привести к смерти. – Ты сам сказал, что рентгенолог еще не видел их. – Боже мой, Нортон, я же не восьмидесятилетняя старуха… – Я дам тебе белый халат, если ты пообещаешь остаться тут до утра. – Но не оформляй госпитализацию. – Ладно, проведешь ночь в неотложке. Я нахмурился. Похоже, выхода не было. – Хорошо, я остаюсь. Студент пошел за халатом. Хэммонд покачал головой. – Кто это тебя отделал? – Потерпи, скоро увидишь. – А ты изрядно настращал стажеров. – Я не хотел, но они малость расслабились. – В рентгеновском сегодня дежурит Харрисон, – сказал Хэммонд. – Тот еще коновал. – Думаешь, меня это волнует? Студент принес халат, и я оделся. Это было странное чувство: я уже много лет не облачался в белое. А ведь когда-то я даже гордился своей униформой. Теперь же ткань показалась мне жесткой, и я чувствовал себя неловко. Кто-то разыскал мои мокрые окровавленные башмаки. Протерев их, я обулся. Я устал и совсем ослаб, но не мог позволить себе отдохнуть. Надо было покончить с этим делом уже сегодня ночью. Да, непременно. Я выпил кофе и съел бутерброд, безвкусный, как бумага. Но подкрепиться было необходимо. Все это время Хэммонд оставался со мной. – Кстати, я навел справки о Романе Джонсе, – сказал он. – Да? – Он обращался к урологу. Почечная колика. Взяли анализ мочи. – И что же? – Гематурия. Нуклеированные эритроциты. – Понятно. Классическая история. В клиники часто обращаются с жалобами на острую боль в нижней части живота и затрудненное мочеиспускание. Наиболее вероятный диагноз в таких случаях – камни в почках, один из пяти самых болезненных недугов, известных медицине. Почти сразу же после постановки диагноза пациенту дают морфий. Но, чтобы подтвердить необходимость инъекции, врач требует сначала взять анализ мочи на наличие крови. Камни в почках обычно вызывают раздражение и незначительные кровотечения в мочеиспускательном канале. Наркоманы знают, что, пожаловавшись на камни в почках, довольно легко получить морфий, и нередко симулируют колику, причем некоторые – весьма искусно, со всеми симптомами. Когда их просят сдать мочу на анализ, они запираются в туалете, мочатся в баночку, прокалывают палец и роняют в склянку капельку крови. Но у многих морфинистов кишка тонка пустить себе кровь, и они используют куриную. В эритроцитах курицы есть ядра, в человеческих – нет. На этом и попадаются. Нуклеированные эритроциты в крови пациента, жалующегося на почечную колику, почти всегда помогают разоблачить симулянта, а значит, заведомого наркомана. – Его осматривали на предмет следов от уколов? – Нет. Он покинул клинику, как только был изобличен, и больше не появлялся. – Стало быть, он, скорее всего, наркоман. – Вероятно, да. Подкрепившись, я почувствовал себя лучше и поднялся на ноги, хотя боль по-прежнему мучила меня и сопровождалась полным упадком сил. Позвонив Джудит, я сообщил ей, где нахожусь, и сказал, что все в порядке и беспокоиться нет причин. О том, что меня поколотили и порезали, я упоминать не стал, чтобы не волновать жену раньше времени. Я прекрасно понимал, что, как только вернусь домой, у нее начнется истерика. Стараясь не морщиться от боли, я зашагал по коридору. Хэммонд то и дело спрашивал, как я себя чувствую, и я едва успевал отвечать, что все хорошо. Разумеется, это была не правда. После еды меня опять начало мутить, а голова заболела еще сильнее, как только я поднялся на ноги. Но страшнее всего был упадок сил. Я испытывал жуткую, просто ужасающую усталость. Мы подошли к дверям отделения неотложной помощи. Собственно, это были не двери, а целый бокс, похожий на гараж с открытым торцом. Сюда задним ходом въезжали кареты «Скорой помощи», чтобы освободиться от своего содержимого. Потом кто-нибудь нажимал пневматическую педаль в полу, открывались створки, и пациентов вносили в больницу. Мы вышли на улицу и вдохнули прохладный ночной воздух. Моросило, все вокруг было окутано туманом, но мне стало заметно легче. – Ты бледен как мел, – заметил Хэммонд. – Все в порядке. – Мы даже не проверили, есть ли у тебя внутренние кровотечения. – Все в порядке. – Если станет хуже, скажи, – велел мне Хэммонд. – Не строй из себя героя. – Я и не строю. Иногда мимо проезжали машины, шелестя покрышками на мокрой мостовой, потом снова наступала тишина. Я молча ждал. – Что должно произойти? – спросил Хэммонд. – Точно не знаю, но думаю, что сюда привезут девушку и негра. – Романа Джонса? Он что, имеет отношение к этой истории? – Полагаю, что да. На самом деле я был почти уверен, что меня ударил Роман Джонс. Я мало что помнил. Все события, предшествовавшие нападению на меня, были окутаны дымкой. Впрочем, этого и следовало ожидать. Не то чтобы я страдал ретроградной амнезией, нередко сопутствующей сотрясению мозга и начисто стирающей воспоминания обо всем, что произошло в последние пятнадцать минут перед травмой. Нет, ничего подобного не было. Просто я немного опешил. Должно быть, меня ударил именно Роман. Кто еще? Он шел к Маячному холму. И только у него была причина нападать на меня. Значит, надо просто подождать. – Как ты себя чувствуешь? – Я уже замучился отвечать, что все в порядке. – У тебя усталый вид, – сказал Хэммонд. – Это потому, что я устал. У меня выдалась утомительная неделя. – Я хочу сказать, что ты засыпаешь на ходу. – Да не дергайся ты, – ответил я и посмотрел на часы. После нападения на меня минуло почти два часа. Этого времени хватило бы с избытком. Может быть, что-то сорвалось? В этот миг из-за угла вырулила полицейская машина. Сирена ревела, покрышки визжали, синий огонек мерцал. Сразу же за ней появилась карета «Скорой помощи», а затем – еще один автомобиль. Из него выскочили двое парней в костюмах – репортеры. Я сразу узнал их по взволнованным, предвкушающим физиономиям. Один из них держал в руках фотоаппарат. – Никаких снимков, – предупредил я его. Распахнулись дверцы «Скорой», появились носилки с распростертым на них телом. Сначала я увидел одежду – брюки с разрезанными штанинами, вспоротые рукава. Казалось, тело побывало в каком-то чудовищном токарном станке. Потом холодный свет ламп у входа залил лицо, и я узнал Романа Джонса. Над его правым ухом виднелась глубокая вмятина, будто на прохудившемся футбольном мяче, темные губы отливали синевой. Полицейские выключили маячок, мигание прекратилось. Хэммонд приступил к работе прямо на улице. Он действовал быстро и сноровисто: левой рукой взял Джонса за запястье, прильнул ухом к его груди, а правой рукой ощупал артерии на шее негра. Мгновение спустя он выпрямился и, ни слова не говоря, начал массаж грудной клетки; одну ладонь он прижал к груди Джонса плашмя, другую – только подушечкой. Движения его были резкими, мощными и ритмичными. – Вызовите анестезиолога и стажера из хирургии. Привезите реанимационную каталку. Кислородную маску. Положительное давление. Так, за работу. Мы вкатили Джонса в одну из небольших палат интенсивной терапии. Хэммонд ни на миг не прерывал массаж сердца и ни разу не сбился с ритма. В палате нас уже ждал стажер хирургического отделения. – Остановка сердца? – спросил он. – Да, – ответил Хэммонд. – И дыхания. Пульса нет. Хирург схватил бумажный пакет и достал пару резиновых перчаток, не дожидаясь, пока это сделает медсестра, и не сводя глаз с неподвижного тела Романа Джонса. – Сейчас вскроем, – сказал он, сжимая и разжимая пальцы. Хэммонд кивнул, продолжая массировать сердце, хотя и без особого успеха; губы и язык Романа делались все чернее, кожа на щеках и ушах тоже темнела и покрывалась пятнами. Ассистент укрепил кислородную маску. – Сколько, сэр? – спросила медсестра. – Семь литров, – ответил хирург. Ему подали скальпель. Одновременно медсестра убрала с груди Романа ошметки одежды. Никто не потрудился снять с него штаны и все остальное. Хирург шагнул вперед; лицо его сохраняло невозмутимое выражение, правая рука крепко сжимала скальпель, указательный палец плотно лежал на лезвии. – Ладно, – молвил хирург и сделал ровный надрез поверх ребер на левой стороне груди. Разрез был глубокий и шел наискосок; из него текла кровь, но хирург не обратил на это ни малейшего внимания. Обнажив блестящие белесые ребра, он взрезал межреберную мышцу и пустил в ход расширитель. Послышался громкий хруст, затем – хлопок. Ребра лопнули, будто проволока. Мы увидели съежившиеся морщинистые легкие и увеличенное синеватое сердце. Оно не билось, но и не было неподвижным. Больше всего оно напоминало мешок, в котором копошатся черви. Хирург начал прямой массаж. Плавно и мягко, согнув сначала мизинец, потом – безымянный, средний и указательный пальцы, он «выжал» сердце, освободив его от крови, затем принялся резко сжимать и разжимать кулак, покряхтывая в такт движениям. Кто-то принес аппарат для измерения давления, и Хэммонд взялся за «грушу». Несколько секунд он молча следил за стрелкой и наконец сказал: – Ничего. – Фибрилляция есть, – ответил хирург, продолжая массаж сердца. – Давайте подождем. Адреналина пока не надо. Прошла минута. Еще одна. Кожа негра делалась все темнее. – Слабеет. Пять кубиков адреналина, один к тысяче. Медсестра приготовила шприц, и хирург ввел лекарство прямо в сердечную мышцу, после чего возобновил массаж. Я наблюдал, как аппарат искусственного дыхания ритмично наполняет легкие воздухом. Но Роман явно умирал. Через несколько минут хирург сдался. – Все, – сказал он, извлекая руки из грудной полости, снимая перчатки и бросая последний взгляд на Романа Джонса. Затем он осмотрел раны на груди и предплечьях покойного, вмятину на черепе, и добавил: – Вероятно, первичная остановка дыхания. Его сильно ударили по голове. – Хирург повернулся к Хэммонду. – Вы составите медицинское заключение? – Да, конечно, – ответил Хэммонд. В этот миг распахнулась дверь и в палату вбежала медсестра. – Доктор Хэммонд, вас зовет доктор Йоргенсен, – сообщила она. – Привезли девушку в геморрагическом шоке.* * *
Первым, кого я увидел в коридоре, был Питерсон в цивильном костюме. Он был растерян и раздражен, даже не сразу узнал меня. А узнав, дернул за рукав. – Э.., послушайте, Берри… – Не сейчас, – ответил я, шагая следом за Хэммондом и медсестрой в другую палату. Там лежала навзничь бледная как смерть девушка с обмотанными бинтами запястьями. Она была в сознании, но едва соображала; голова ее металась по подушке, из горла вырывались тихие стоны. Над девушкой склонился ординатор Йоргенсен. Увидев Хэммонда, он сказал: – Покушение на самоубийство, вскрыла вены. Кровотечение остановили, сейчас введем цельную кровь. Он искал вену, чтобы подключить капельницу. – Перекрестную пробу взяли, запросили кровь из банка. Понадобится не меньше двух единиц. Гематокритное число в порядке, но это еще ничего не значит. – Почему в бедро? – спросил Хэммонд, кивая на капельницу. – Руки пришлось перевязать. С верхними конечностями шутки плохи. Я подошел поближе и сразу узнал Анджелу Хардинг. И куда только подевалась ее красота? Лицо сделалось мертвенно-бледным, вокруг губ выступили синюшные пятна. – Что скажете? – спросил Хэммонд Йоргенсена. – Вытащим, – ответил тот. – Если не случится ничего экстраординарного. Хэммонд осмотрел перевязанные руки Анджелы. – Повреждения здесь? – Да, с обеих сторон. Мы уже наложили швы. Хэммонд взглянул на кисти девушки. На ее пальцах виднелись темные бурые пятна. – Ты эту девушку имел в виду? – спросил он меня. – Да. Анджела Хардинг. – Курит как паровоз, – заметил Хэммонд. – Нет. Осмотри еще раз. Хэммонд поднес руку Анджелы к носу и понюхал пальцы. – Это не никотин… – Совершенно верно. – Но тогда… Я кивнул: – Вот именно. – Да она же медсестра! – Правильно. Пальцы девушки были вымазаны йодом. Это вещество применяется как для дезинфекции, так и для разметки надрезов в хирургии. При постановке капельницы без него тоже не обойтись. – Ничего не понимаю, – сказал Хэммонд. Я поднял руки Анджелы повыше. Большие пальцы и тыльные стороны ладоней были испещрены мелкими порезами, из которых сочилась кровь. – Что это, по-твоему? – Пробовала. Когда люди пытаются покончить с собой, вскрыв вены, на их руках часто остаются маленькие порезы, словно самоубийца сначала проверяет, достаточно ли острое у него орудие и насколько сильна будет боль. – Нет, – возразил я. – Тогда что это такое? – Ты когда-нибудь видел жертв поножовщины? Хэммонд покачал головой. Впрочем, где он мог их видеть? Такие зрелища доступны только патологоанатомам. Мелкие царапины на руках – верный признак того, что на человека напали с ножом. Жертва отбивается, и царапины – обычное дело. – Это – типичная картина? – Да. – Ты хочешь сказать, что к ней лезли с ножом? – Вот именно. – Но почему? – Потом объясню, – ответил я и отправился обратно, к телу Романа Джонса. Оно по-прежнему лежало в палате. Рядом стоял Питерсон. Какой-то незнакомый мне человек в костюме осматривал глаза покойника. – Берри, вы всегда появляетесь в самое неудачное время, – сказал мне Питерсон. – Вы тоже. – Верно, – согласился он. – Но у меня такая работа. – Капитан кивнул на человека в костюме. – Поскольку в прошлый раз вы так всполошились, я на всякий случай захватил с собой полицейского врача. Как вы понимаете, теперь нам не обойтись без судебного следователя. – Да, понимаю. – Парня зовут Роман Джонс. В бумажнике лежали документы. – Где вы его нашли? – Валялся на улице. На милой тихой улочке на Маячном холме. С проломленным черепом. Должно быть, упал и ударился головой. На втором этаже дома разбито окно. В квартире некой Анджелы Хардинг. Она тоже здесь. – Я знаю. – Что-то вы сегодня больно хорошо осведомлены, а? Я не стал отвечать. Голова буквально раскалывалась, боль накатывала волнами, я чувствовал страшную усталость. Хотелось улечься прямо на пол, уснуть и не просыпаться как можно дольше. Желудок сводило судорогой. Я склонился над телом Романа Джонса. Кто-то снял одежду с его торса, и я увидел маленькие глубокие порезы на туловище и предплечьях. На ногах ничего подобного не было. Что ж, весьма характерная картина. Полицейский врач выпрямился и взглянул на Питерсона. – Трудно сказать, от чего он умер. – Врач кивнул на разверстую грудную клетку. – Они тут изрядно напортачили. Полагаю, причиной смерти стала черепная травма. Вы, кажется, сказали, что он выпал из окна? – Похоже, что так, – покосившись на меня, ответил Питерсон. – Я подготовлю отчет, – сказал врач. – Дайте-ка мне его бумажник. Получив то, что просил, врач отошел к стене и занялся писаниной. Я продолжал осмотр трупа. Меня особенно интересовала голова. Я ощупал вмятину. – Что это вы делаете? – Осматриваю покойного. – Кто вам разрешил? Я вздохнул. – А что, требуется разрешение? Питерсон заметно смутился, и я добавил: – Прошу вас разрешить мне произвести предварительный осмотр трупа. Произнося эти слова, я покосился на полицейского врача. Тот переписывал какие-то данные из документов Джонса, но я был уверен, что он прислушивается к разговору. – Но ведь будет вскрытие, – сказал Питерсон. – И все-таки разрешите. – Не могу. – Не валяй дурака, Джек, – вдруг подал голос врач. Питерсон взглянул на него, потом опять на меня. – Ну, ладно, Берри, – сказал он наконец. – Осматривайте, только ничего не трогайте. Я пристально всмотрелся в рану на голове. Это была вмятина чашеобразной формы, размером с кулак. Удар был нанесен набалдашником трости или куском трубы, причем довольно сильно, явно наотмашь. К кровавой корке прилипли крошечные бурые щепки. Я не стал их трогать. – По-вашему, эта черепная травма получена при падении? – спросил я Питерсона. – Да, а что? – Просто любопытно. – Что любопытно? – Откуда взялись порезы на теле. – Наверное, он получил их в квартире. По-видимому, подрался с этой девицей, Анджелой Хардинг. В квартире был окровавленный кухонный нож. Наверное, девица напала на Джонса. Так или иначе, он выпал из окна, или его вытолкали. Приложился головой и помер. – Питерсон умолк и посмотрел на меня. – Продолжайте. – Это все, – сказал он. Я кивнул, вышел из палаты, разыскал шприц и вернулся. Склонившись над Джонсом, я вонзил иглу в шею, в надежде попасть в яремную вену. Искать вены на руках сейчас не имело смысла. – Что вы делаете? – Беру кровь, – ответил я, извлекая иголку. В шприце было несколько миллиграммов синеватой крови. – Зачем? – Хочу выяснить, не отравили ли его, – брякнул я первое, что пришло в голову. – Отравили? С какой стати вы так думаете? – Это просто догадка, – ответил я, кладя шприц в карман и поворачиваясь к двери. – Эй,минутку, – окликнул меня Питерсон. Я остановился. – Хочу задать вам пару вопросов. – Неужели? – Насколько мы понимаем, этот парень и Анджела Хардинг подрались. Потом Джонс выпал из окна, а девица попыталась покончить с собой. – Вы уже это говорили. – Но тут есть одна неувязка, – продолжал капитан. – Джонс – парень нехилый, фунтов под двести. Как вы думаете, могла ли изящная девушка выбросить его из окна? – Возможно, он выпал без посторонней помощи. – А возможно, посторонней помощью воспользовалась Анджела. – Возможно, – согласился я. Он взглянул на повязку, прикрывавшую мою рану. – С вами сегодня что-то случилось? – Да, упал на скользкой мостовой. – Значит, у вас ссадина? – Нет, я приложился лбом к одному из наших замечательных счетчиков времени на стоянке. У меня порез. – Рваный? – Нет, довольно ровный. – Как у Романа Джонса? – Не знаю. – Вы когда-нибудь встречались с Джонсом? – Да. – Правда? Когда же? – Часа три назад. – Очень интересно, – проговорил Питерсон. – Воспользуйтесь этими сведениями в меру вашего разумения, – ответил я. – Желаю успеха. – Я мог бы задержать вас для допроса. – Конечно. Только по какому обвинению? Он пожал плечами: – Да по любому. Хотя бы в соучастии. – А я вчиню вам судебный иск. Вы и опомниться не успеете, как я стрясу с вас два миллиона долларов. – За вызов на допрос? – Совершенно верно. За то, что бросаете тень на доброе имя врача. Для людей моей профессии доброе имя жизненно важно, как вам известно. Даже малейшее подозрение может нанести значительный ущерб. И я без труда докажу в суде, что он нанесен. – Арт Ли избрал другую линию поведения. Я усмехнулся. – Хотите побиться об заклад? Я пошел к двери, и Питерсон бросил мне вслед: – Сколько вы весите, доктор? – Сто восемьдесят пять фунтов, – ответил я. – За восемь лет не прибавил ни грамма. – За восемь лет? – Да, – сказал я. – С тех пор, как служил в полиции.* * *
Голову будто зажали в тиски. Боль билась, накатывала волнами, изнуряла. Бредя по коридору, я внезапно почувствовал острый приступ тошноты, зашел в туалет и расстался с только что проглоченными бутербродом и кофе. Я почувствовал слабость, тело покрылось холодным потом, но вскоре мне немного полегчало, и я отправился на поиски Хэммонда. – Как ты себя чувствуешь? – спросил он. – Ты начинаешь надоедать, – ответил я. – Видок тот еще, – заметил Хэммонд. – Как бы тебя не вырвало. – Не вырвет, – пообещал я, доставая из кармана шприц с кровью Джонса и кладя его на тумбочку. Потом я взял новый шприц и спросил: – Ты можешь достать мне мышь? – Мышь? – Да, мышь. Хэммонд нахмурился. – Вообще-то у Кохрана есть крысы. Возможно, лаборатория еще открыта. – Мне нужны мыши. – Я попытаюсь, – сказал он. Мы спустились в подвал, пролезая под трубами, преодолели лабиринт подземных переходов и в конце концов добрались до «зверинца». Как и в большинстве крупных базовых университетских больниц, в Мемориалке есть научно-исследовательское отделение, где ставятся опыты на самых разнообразных животных. Мы слышали тявканье собак, шелест птичьих крыльев. Наконец мы подошли к двери с табличкой: «Мелкие объекты», и Хэммонд толкнул створку. Вдоль стен, от пола до потолка, стояли клетки с крысами и мышами. Воздух был напоен терпким амбре, которое ни с чем не спутаешь. Этот запашок до боли знаком любому молодому врачу. Впрочем, он хоть и мерзок, но весьма полезен в клинической практике: сразу можно распознать больного, страдающего печеночной недостаточностью. В палате, где дышит такой больной, воняет как в помещении, полном мышей. Этот весьма специфический запах даже получил латинское название fetor hepaticus. Хэммонд выбрал мышку и, как водится, схватил ее за хвост. Мышь задергалась, норовя вцепиться зубами в палец своего пленителя, но куда там. Хэммонд поместил зверька на стол и взял за загривок. – Что теперь? Я ввел мышке немного крови Романа Джонса, после чего Хэммонд бросил зверька в стеклянную банку. Мышь тотчас принялась носиться кругами, натыкаясь на стенки. – Ну? – спросил Хэммонд. – Ты не патологоанатом, – ответил я. – И поэтому едва ли когда-либо слыхал о «мышином тесте». – Верно. – Он очень старый. Прежде это был единственный способ определить наличие. – Наличие чего? – Морфия. Спустя несколько минут бег мышки замедлился, мышцы напряглись, а хвостик задрался кверху. – Результат положительный, – объявил я. – На морфий? – Да. Сейчас, конечно, уже существуют гораздо более точные тесты, например налорфиновый. Но для покойника сойдет и «мышиный». – Он был наркоманом? – спросил Хэммонд. – Вот именно. – А девушка? – Скоро узнаем. Когда мы вернулись, Анджела уже пришла в сознание. Ей влили полтора литра крови. Девушка была очень утомлена и смотрела на нас с неимоверной тоской во взгляде. Впрочем, я устал не меньше. Я просто изнемогал, испытывал страшную слабость и очень хотел спать. – Давление – сто на шестьдесят пять, – сообщила медсестра. – Хорошо, – сказал я и, пересилив себя, похлопал Анджелу по руке. – Как вы себя чувствуете, Анджела? – Хуже некуда, – бесцветным голосом ответила девушка. – Вы поправитесь. – У меня ничего не вышло, – будто машина, проговорила она. – То есть? По ее щеке покатилась слеза. – Не вышло, и все. Я пыталась и не смогла. – Теперь все хорошо. – Да, – ответила Анджела. – Ничего не вышло. – Мы хотели бы поговорить с вами. Она отвернулась. – Оставьте меня в покое. – Это очень важно. – Будьте вы прокляты, лекари поганые, – пробормотала Анджела. – Обязательно, что ли, приставать к человеку? Я хотела, чтобы меня оставили в покое. Вот зачем я это сделала. Чтобы от меня все отвалили. – Вас нашли полицейские. Девушка сдавленно хихикнула: – Лекари и легавые. – Анджела, нам нужна ваша помощь. – Нет. – Она подняла руки и уставилась на свои забинтованные запястья. – Нет. Ни за что. – Тогда извините, – я повернулся к Хэммонду. – Раздобудь мне налорфина. Девушка не шелохнулась, но я был уверен, что она слышала меня. – Сколько? – Десять миллиграммов. Этого должно хватить. Анджела вздрогнула, но ничего не сказала. – Вы не возражаете, Анджела? Девушка подняла глаза. Ее взгляд был полон ярости и.., надежды? Она прекрасно понимала, что означает это мое «вы не возражаете?». – Что вы сказали? – спросила Анджела. – Я хочу знать, можно ли ввести вам десять миллиграммов налорфина. – Конечно, – ответила она. – Все, что хотите. Мне плевать. Налорфин – противоядие при отравлении морфием. Во всяком случае, отчасти. В малых дозах он действует как морфий, но если ввести наркоману сразу много, у него начнется «ломка». Если Анджела наркоманка, налорфин подействует почти мгновенно. И, возможно, убьет ее. Это зависит от дозы. Вошла медсестра. Не узнав меня, она захлопала глазами, но быстро опомнилась. – Доктор, приехали мистер и миссис Хардинг. Им позвонили полицейские. – Хорошо, я поговорю с ними. Я вышел в коридор и увидел мужчину и женщину, нервно переминавшихся с ноги на ногу. Мужчина был высок ростом и одет очень небрежно. Видимо, спешил и даже натянул разные носки. Женщина была очень хороша собой и очень взволнованна. Взглянув на ее лицо, я испытал странное ощущение: оно показалось мне знакомым, хотя я точно знал, что прежде мы никогда не встречались. И все же ее черты явно кого-то мне напомнили. – Я доктор Берри. – Том Хардинг, – мужчина быстро пожал мне руку, как будто дернул за рычаг. – И миссис Хардинг. – Здравствуйте. Двое милых пятидесятилетних людей, никак не ожидавших, что окажутся в приемном покое больницы в четыре часа утра, да еще по милости собственной дочери, искромсавшей себе запястья. Мистер Хардинг откашлялся и сказал: – Э.., медсестра сообщила нам, что случилось. С Анджелой. – Она поправится, – заверил я его. – Можно взглянуть на нее? – Не сейчас. Мы берем анализы. – Но… – Обыкновенные анализы, как и положено. Том Хардинг кивнул: – Я так и сказал жене: все будет хорошо. Анджела работает здесь медсестрой, и я сказал, что о ней будут заботиться. – Да, – ответил я. – Мы делаем все, что можем. – Ей действительно ничто не угрожает? – спросила миссис Хардинг. – Да, она поправится. Миссис Хардинг повернулась к Тому. – Позвони Лиланду, скажи, чтобы не приезжал. – Вероятно, он уже в пути. – Все равно позвони. – На конторке в приемном покое есть телефон, – сообщил я ему. Том Хардинг пошел звонить, а я спросил его жену: – Вы звоните своему домашнему врачу? – Нет, – ответила она. – Моему брату. Он врач и очень любит Анджелу. С самого ее рождения он… – Лиланд Уэстон, – догадался я, вглядевшись в ее черты. – Да, – подтвердила она. – Вы с ним знакомы? – Он мой старый друг. Прежде чем она успела ответить, вернулся Хэммонд с налорфином и шприцем. – Ты думаешь, мы и впрямь должны… – Доктор Хэммонд, это миссис Хардинг, – поспешно сказал я. – Доктор Хэммонд, старший ординатор терапевтического отделения. Миссис Хардинг коротко кивнула, в глазах ее мелькнула тревога, взгляд вдруг сделался настороженным. – Ваша дочь поправится, – заверил ее Хэммонд. – Рада это слышать, – проговорила женщина, но в голосе ее сквозил холодок. Извинившись, мы вернулись в палату Анджелы.* * *
– Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, – сказал мне Хэммонд, когда мы шагали по коридору. – Понимаю, – я задержался возле фонтанчика и набрал стакан воды, осушил его и снова наполнил до краев. Голова буквально разламывалась, меня охватила страшная сонливость. Хотелось лечь и забыть обо всем на свете. Но я не стал делиться своими мечтами с Хэммондом: я предвидел, как он поступит, узнав, что со мной. – Хотелось бы верить, – проговорил он. – Учти, если что-то случится, отвечать придется мне как старшему ординатору. – Знаю, не волнуйся. – Это может убить ее. Дозы надо повышать постепенно. Сначала – два миллиграмма. Если не подействует, через двадцать минут введем пять, и так далее. – Да, – ответил я. – Только в этом случае мы ее не убьем, – ответил я. Хэммонд испуганно посмотрел на меня и спросил: – Джон, ты в своем уме? – Да уж не в чужом, – заверил я его. Мы вошли в палату. Анджела свернулась клубочком и лежала на боку, глядя в стену. Забрав у Хэммонда ампулу налорфина, я положил ее на тумбочку, чтобы Анджела могла прочитать ярлычок, и обошел койку, оказавшись, таким образом, за спиной девушки. Протянув руку, я взял ампулу и шприц, а затем быстро набрал в шприц воды из стакана. – Анджела, повернитесь, пожалуйста. Она легла навзничь, обнажив предплечье. Хэммонд был настолько изумлен, что застыл, будто истукан. Я перетянул руку Анджелы жгутом и помассировал локтевой сгиб, после чего ввел содержимое шприца в вену. Девушка молча наблюдала за мной. – Ну вот, – сказал я, отступив на шаг. Анджела переводила взгляд с меня на Хэммонда и обратно. – Скоро подействует, – пообещал я. – Сколько вы мне ввели? – Достаточно. – Десять? Она явно заволновалась, и я похлопал девушку по плечу: – Не беспокойтесь. – Двадцать? – Нет, всего два миллиграмма. – Два? – Это не смертельно, – невозмутимо заверил я ее. Анджела застонала и отвернулась. – Вы разочарованы? – участливо спросил я. – Что вы пытаетесь доказать? – Вы и сами это знаете. – Но два миллиграмма… – Вполне достаточно для появления симптомов. Холодный пот, судороги, боль. Как на начальном этапе «ломки». – Господи. – Это не смертельно, – повторил я. – Вы и сами знаете. – Подонки. Я не просила привозить меня сюда… – Но вы здесь, и в ваших венах налорфин. Немного, но вполне достаточно. Она начала потеть. – Сделайте же что-нибудь. – Можем ввести морфий. – Что угодно, пожалуйста. Я не хочу. – Расскажите о Карен, – попросил я. – Сначала сделайте что-нибудь. – Нет. Хэммонду все это явно не нравилось. Он сделал шаг вперед, но я оттолкнул его прочь. – Рассказывайте, Анджела. – Я ничего не знаю. – Тогда подождем. Скоро проявятся симптомы, и вам придется рассказывать, корчась от боли. Подушка под головой девушки пропиталась потом. – Не знаю. Ничего не знаю. – Рассказывайте. – Я ничего не знаю. Анджела задрожала. Сперва мелко, потом все сильнее и сильнее. В конце концов девушку затрясло, как в лихорадке. – Начинается, Анджела. Она стиснула зубы: – Ну и пусть. – Скоро станет хуже. – Нет… Я вытащил из кармана ампулу с морфием и положил ее на тумбочку. – Рассказывайте. Дрожь все усиливалась. Наконец судороги охватили все тело Анджелы, затряслась даже койка. Я едва не почувствовал раскаяние. Но вовремя напомнил себе, что не вводил девушке налорфин, и ее реакция объясняется самовнушением. – Анджела? – Ну, ладно… – выдохнула она. – Это я… Моих рук дело. Мне пришлось. – Почему? – Я боялась… Клиника. Боялась я… – Вы таскали зелье из хирургического отделения? – Немножко.., только-только, чтобы… – Как долго? – Три года. Может, четыре. – Что произошло потом? – Роман ограбил клинику. Роман Джонс. – Когда? – На той неделе. – И? – Они начали искать. Проверяли всех. – И вы больше не могли воровать? – Да. – Что вы сделали? – Попыталась купить у Романа. – Так… – Он заломил слишком высокую цену. – Кто предложил сделать аборт? – Роман. – Чтобы раздобыть деньги на дурь? – Да. – Сколько он хотел? – спросил я, хотя уже знал ответ. – Триста долларов. – И вы выскоблили Карен? – Да…да…да… – Кто давал наркоз? – Роман. Это не сложно. Тиопентал. – И Карен умерла. – Она ушла на своих двоих… Мы сделали все на моей кровати… Все было в порядке… – Тем не менее вскоре она умерла. – Да… Господи, да вколите же мне хоть чуток… – Вколем, вколем, – заверил я ее. Наполнив шприц водой, я выдавил воздух, пустил к потолку маленький фонтанчик и ввел содержимое в вену Анджелы. Девушка мгновенно успокоилась, дыхание ее сделалось ровным и свободным. – Вы сами делали аборт? – спросил я. – Да. – И он привел к гибели Карен? – Да, – вполголоса ответила она. – Ну, что ж, – я похлопал ее по плечу. – Теперь просто расслабьтесь. Хардинги ждали нас в коридоре. Том вышагивал взад и вперед, попыхивая сигаретой. – Ну, как она, доктор? Что показали анализы? – Все хорошо, – ответил я. – Непременно поправится. – Какое облегчение, – молвил Том, и его плечи расслабились. – И не говорите, – согласился я. Нортон Хэммонд метнул на меня быстрый взгляд, но я отвернулся. Головная боль усилилась, временами у меня даже мутилось в глазах, причем правый видел гораздо хуже, чем левый. Но кто-то должен был сообщить родителям дурную весть. – Мистер Хардинг, боюсь, что ваша дочь имеет отношение к делу, которое будет расследовать полиция. Он ошарашенно уставился на меня. Мгновение спустя черты его странным образом разгладились. Он понял. Как будто узнал то, что подозревал уже давно. – Наркотики, – глухо проговорил он. – Да, – ответил я, чувствуя, что мне становится все хуже и хуже. – Мы ничего не знали, – поспешно сказал Хардинг. – Иначе мы бы… – Но подозревали, – подала голос миссис Хардинг. – Мы не могли с ней совладать. Она слишком своенравная и независимая, самоуверенная и самостоятельная. С младых ногтей все решала сама.* * *
Хэммонд вытер потное лицо рукавом и сказал: – Ну, вот и все. – Да, – ответил я. Он стоял рядом, но голос его звучал глухо и будто издалека. Все окружающее вдруг показалось мне какой-то бессмыслицей, утратило всякое значение. Люди вдруг сделались маленькими и бледными. Боль накатывала резкими волнами. Один раз я даже был вынужден остановиться и отдохнуть. – В чем дело? – спросил Хэммонд. – Ничего, просто устал. Он кивнул: – Ну вот, все позади. Ты должен быть доволен. – А ты? Мы вошли в «конференц-зал» – тесную каморку, где стояли стол и два стула, а на стенах висели памятки, что делать в экстренных случаях – при геморрагическом шоке, отеке легких, ожогах, переломах. Мы сели, и я закурил сигарету; моя левая рука совсем ослабла, я едва сумел чиркнуть зажигалкой. Несколько минут Хэммонд разглядывал памятки. Наконец, после долгого молчания, он спросил: – Выпить хочешь? – Да. Меня тошнило, я был зол и чувствовал омерзение. Вероятно, глоток спиртного поможет избавиться от этих ощущений. Или, наоборот, усугубит их. Хэммонд открыл шкафчик и достал из его недр плоскую флягу. – Водка, – сказал он. – Для экстренных медицинских надобностей. Никакого запаха. Отвернув крышку, он припал к горлышку, затем протянул флягу мне. – Господи, – сказал он, пока я пил. – Ширнулся, словил кейф, упал замертво. Вот и вся жизнь. Господи. – Да, нечто в этом роде, – согласился я, возвращая ему флягу. – И ведь славная девчонка. – Да. – И еще это плацебо. Устроил ей «ломку» при помощи воды, водой же и снял. – Ты знаешь, как это бывает. – Да, она просто поверила тебе. – Вот именно, – ответил я. – Поверила. Я посмотрел на памятки, иллюстрирующие схему обработки порезов и диагностики внематочной беременности. Когда мой взгляд наткнулся на строки, повествующие о нарушениях менструального цикла и пульсирующей боли в правой нижней четверти живота, буквы начали расплываться. – Джон. Я не сразу сообразил, что Хэммонд обращается ко мне. Я даже услышал его не сразу. Хотелось спать. Я едва соображал и двигался, как муха в патоке. – Джон! – Что? – Мой голос звучал глухо, как в склепе. Я слышал эхо. – Ты как? – Нормально. «Нормально.., нормально.., нормально…» – повторило эхо. Я был как во сне. – У тебя ужасный вид. – Все хорошо… «Хорошо.., хорошо.., хорошо…» – Джон, не сходи с ума. – Я не схожу, – ответил я и смежил тяжелые веки; они тотчас слиплись. – Я радуюсь. – Радуешься? – Что? – Ты радуешься? – Нет, – ответил я. Хэммонд нес какую-то околесицу. Голос его звучал истошно и пискливо, как у младенца. – Нет, – повторил я. – Не схожу я с ума. – Джон… – Перестань называть меня Джоном. – Но это твое имя, – напомнил мне Нортон. Он встал. Наблюдая его замедленные, как у лунатика, движения, я почувствовал дикую усталость. Хэммонд сунул руку в карман, достал фонарик и осветил мое лицо. Я отвернулся. Яркий луч резанул глаза. Правый даже заболел. – Посмотри на меня! – Голос прозвучал громко и властно. Так злобно и раздраженно обычно орут сержанты на плацу. – Отстань, – сказал я. Чьи-то сильные пальцы. Крепко держат голову. Свет бьет в глаза. – Кончай, Нортон. – Не шевелись, Джон. – Кончай. – Я закрыл глаза. Ну и усталость. Какая же усталость. Вот бы уснуть и не просыпаться миллион лет. И видеть дивный сон про прибой и песчаный пляж, про медленные волны и их мягкий протяжный шелест. Как они накатывают, унося прочь всю грязь. – Все в порядке, Нортон. Я просто… – Не шевелись, Джон. «Не шевелись, Джон. Не шевелись, Джон. Не шевелись, Джон». – Ради бога, Нортон… – Замолчи. «Замолчи. Замолчи. Замолчи». Он достал свой резиновый молоточек и принялся постукивать меня по коленям. Мои ноги задергались, и я почувствовал раздражение, мне сделалось щекотно. Хотелось спать. Крепко-крепко спать. – Нортон, сукин ты сын… – Замолчи. Ты не лучше любого из них. «Любого из них. Любого из них. Любого из них». Любого из кого? Интересный вопрос. Сон медленно наползал на сознание. Какие-то гибкие, будто резиновые пальцы коснулись век, заставили их сомкнуться… – Я устал. – Знаю. Вижу. – Зато я.., ничего не вижу. «Ничего. Не вижу». Я попытался открыть глаза. – Кофе.., надо выпить кофе. – Нельзя, – ответил Хэммонд. – Дай мне плод, – попросил я и тотчас удивился. С чего бы вдруг? Что за несусветная чушь? Или не чушь? Или чушь? Поди разбери. Ничего не поймешь. Правый глаз разболелся. И головная боль стекала туда, к этому чертову правому глазу. Как будто в череп забрался лилипут и бил молоточком по глазному дну. – Маленький человечек, – сказал я. – Что? – Ну, человечек. Маленький, – объяснил я. Неужто непонятно? Неужто Нортон – такой тупица? Все же ясно. Разумное высказывание разумного человека. И Нортон просто разыгрывает меня. Дурачком прикидывается. – Джон, – сказал он, – ну-ка, сосчитай от ста до единицы. Можешь? А вычти из ста семь. Получается? Я призадумался. Задачка была не из легких. Я представил себе лист бумаги, белый и глянцевый, и лежащий на нем карандаш. Сто минус семь. Так, теперь проведем черту, чтобы сподручнее было вычитать… – Девяносто три. – Молодец. Продолжай. Это было еще сложнее Понадобился чистый лист, и исписанный пришлось вырвать. Так я и сделал. И тотчас забыл, что там написано. Уф, хитрая задачка. С подвохом. – Давай, Джон. Девяносто три. – Девяносто три минус семь… – Я помолчал. – Восемьдесят пять. Нет, восемьдесят шесть. – Продолжай. – Семьдесят девять. – Правильно. – Семьдесят три. Нет, семьдесят четыре… Нет-нет, погоди-ка. Я отрывал листки и не мог остановиться. Ну и задание! Труднее не бывает. Я совсем растерялся. До чего же трудно сосредоточиться. – Восемьдесят семь. – Нет, не правильно. – Восемьдесят пять. – Джон, какой нынче день? – День? Что за глупый вопрос! Видать, Нортону пришла охота подурачиться. Какой нынче день? – Нынче у нас – сегодня, – ответил я. – Число? – Число? – Да, число. – Май, – сообщил я ему. – Вот какое теперь число. – Джон, где ты находишься? – В больнице, – ответил я, взглянув на свой белый халат. Я лишь чуть-чуть разомкнул веки, потому что они сделались очень тяжелыми. Голова шла кругом, и свет резал глаза. Хоть бы этот Нортон заткнулся и не мешал мне спать. Как я жаждал сна. Как нуждался в нем. Как я устал. – В какой больнице? – В больнице. – В какой? – Э… – я забыл, что хотел сказать. Боль пульсировала в правом глазу, захлестывала лоб, всю правую сторону головы. Жуткая, лютая боль. Бум-бум-бум. – Подними левую руку, Джон. – Что? – Подними левую руку, Джон. Я слышал его голос, понимал слова, но они казались мне сущим бредом, не стоящим внимания. Какой дурак станет слушать эту белиберду? – Что? А потом я почувствовал какую-то дрожь над правым ухом. Странную и смешную дрожь. Я открыл глаза и увидел девушку. Она была очень мила, вот только вытворяла со мной нечто непонятное. С моей головы падали какие-то бурые пушистые штуковины. Падали медленно и плавно. Нортон смотрел на них и что-то громко говорил, но я не разбирал слов. Я почти спал. Однако все это было так странно… Потом я почувствовал мыльную пену. Потом – бритву. Я посмотрел на нее, и меня вдруг начало мутить. Блевотина хлынула фонтаном прямо на белый халат, и я услышал, как Нортон говорит: – Заканчивайте. Быстрее. Пора! А потом они притащили какое-то сверло. Я видел его лишь мельком, потому что у меня слипались глаза, и снова затошнило. Помню только, как успел произнести: – Чур, никаких дырок в голове… Я выговорил эти слова медленно, важно и очень отчетливо. Или мне так показалось?ПЯТНИЦА, СУББОТА И ВОСКРЕСЕНЬЕ. 14,15,16 ОКТЯБРЯ
1
Я чувствовал себя так, словно кто-то хотел оттяпать мне голову, но не сумел довести дело до конца. Очнувшись, я тотчас вызвал медсестру и потребовал еще морфия. Она улыбнулась мне как слишком привередливому пациенту и сказала, что больше нельзя. Тогда я предложил ей катиться к чертям собачьим. Это ей не очень понравилось. Впрочем, и я не был в восторге от нее. Подняв руку, я нащупал повязку на голове и отпустил по этому поводу несколько замечаний, которые тоже не понравились медсестре, и она убралась восвояси. А вскоре пришел Нортон Хэммонд. – Парикмахер ты никудышный, – заметил я, продолжая ощупывать голову. – А по-моему, неплохая стрижка. – Сколько дыр просверлили? – Три. Все на темени, с правой стороны. Крови было прилично. Ты что-нибудь помнишь? – Нет, – ответил я. – Ты клевал носом, блевал; один зрачок расширился. Мы не стали дожидаться рентгена. – Ладно. Когда я отсюда выберусь? – Дня через три. Самое большее – четыре. – Ты что, издеваешься? – Гематома чревата, – напомнил он мне. – Ты должен отлежаться. – У меня есть выбор? – Господи, не зря же говорят: нет пациента хуже, чем врач. – Дай еще морфию, – попросил я. – Нельзя. – А дарвона можно? – Нет. – Аспирин? – Ладно, – уступил Хэммонд. – Этой дряни не жалко. – А ты не подсунешь мне прессованную сахарную пудру? – Думай, что говоришь, не то позову консультанта из психиатрии. – Не посмеешь. Хэммонд только усмехнулся и был таков. Я немного подремал, а потом пришла Джудит. Какое-то время она делала вид, будто сердится на меня, но надолго ее не хватило. Я объяснил жене, что в случившемся нет моей вины, и она назвала меня чертовым дурнем, а потом поцеловала. Чуть позже нагрянули легавые, и мне пришлось притвориться спящим. Вечером сиделка принесла газеты, и я стал искать заметку об Арте. Увы, таковой не нашлось. Только несколько бульварных статеек об Анджеле Хардинг и Романе Джонсе, и больше ничего. Потом снова пришла Джудит и сообщила, что у Бетти и детей все хорошо, а Арта освободят завтра. Я сказал, что это очень добрая весть, и Джудит улыбнулась.2
В больнице у человека исчезает чувство времени. Дни сливаются в один. Вам измеряют температуру, вас кормят, вас осматривает врач, потом снова появляется градусник… Вот, собственно, и все. Меня навестили Сандерсон, Фриц, еще несколько человек. В том числе и полицейские. На сей раз мне не удалось прикинуться спящим, и я рассказал им все, что знал. Полицейские внимательно слушали и даже делали какие-то записи. К вечеру второго дня мне стало получше. В голове прояснилось, слабость начала проходить. О чем и сообщил Хэммонду. Но он лишь хмыкнул и посоветовал мне полежать еще сутки. После обеда меня навестил Арт Ли. По своему обыкновению, он криво ухмылялся, но выглядел очень усталым. И постаревшим. – Привет, – сказал я. – Ну что, приятно снова почувствовать себя свободным человеком? – Приятно, – согласился он, стоя в изножье кровати и покачивая головой. – Тебе очень больно? – Теперь уже нет. – Жаль, что так вышло. – Все в порядке. Это даже было занятно. Первая эпидуральная гематома в моей жизни. Я умолк. Мне хотелось задать ему один вопрос. Я успел многое обдумать, выругать себя за уйму дурацких ошибок, допущенных по ходу дела. Я знал, что самая большая моя оплошность – вызов репортера из «Глоб». Не стоило мне тащить его в дом Ли. Это была огромная глупость. Но не единственная. Вот почему меня так и подмывало задать Арту один вопрос. Но я не стал этого делать. А лишь сказал: – Надо полагать, полиция разложила все по полочкам. Арт кивнул. – Роман Джонс заставил Анджелу сделать аборт Карен. Когда ты заинтересовался им, он отправился домой к Анджеле, вероятно, чтобы убить ее. Решив, что за ним следят, Джонс затаился и устроил тебе западню, после чего пошел к девушке и принялся гоняться за ней с бритвой. Бритвой же он и полоснул тебя по лбу. – Очень мило. – Анджела схватила кухонный нож и начала сопротивляться. Даже поцарапала Джонса. Представляю себе эту захватывающую сцену. Парень с бритвой и девка с тесаком. В конце концов Анджела изловчилась огреть его стулом и выпихнуть из окна. – Это она так сказала? – Похоже, что да. Я кивнул. Мы молча переглянулись. – Спасибо тебе за помощь, – сказал наконец Арт. – Всегда к твоим услугам. Но уверен ли ты, что я и впрямь помог? Арт улыбнулся: – Я же на свободе. – Я не то имел в виду. Он передернул плечами и присел на край кровати. – Огласка – не твоя вина. Кроме того, Бостон уже начал мне надоедать. Я созрел для переезда. – Куда подашься? – Я думаю, обратно в Калифорнию. Пришла охота пожить в Лос-Анджелесе. Может, приму роды у какой-нибудь кинозвезды. – У кинозвезд не бывает детей, – сказал я. – У них все больше агенты. Арт рассмеялся. Какое-то мгновение это был так хорошо знакомый мне смех человека, услышавшего забавную шутку и уже успевшего придумать достойный ответ, а оттого очень довольного собой. Но лишь мгновение. Арт хотел что-то сказать, но быстро закрыл рот и уставился в пол. Смех оборвался. – Ты побывал на работе? – спросил я. – Забежал, чтобы прикрыть лавочку. Я уже готовлюсь к переезду. – Когда отбываете? – На следующей неделе. – Так скоро? Арт передернул плечами: – Не имею ни малейшего желания задерживаться здесь. – Да, могу себе представить, – согласился я.3
Полагаю, что все последующие события – результат охватившей меня злости. Дело было препоганое, смрадное и мерзкое, и мне следовало попросту отойти в сторону, оставить людей в покое и все забыть. Не было никакой нужды продолжать это бессмысленное расследование. Но когда Джудит сказала, что хочет устроить Ли прощальную вечеринку, я ответил: нет, Арту это не понравится. После чего моя злость сделалась еще сильнее. На третий день я принялся канючить, да так, что Хэммонд в конце концов согласился выписать меня. Подозреваю, что моему освобождению способствовали и жалобы медсестер. В общем, в три часа десять минут пополудни меня спровадили. Джудит привезла мне кое-какую одежду, и мы поехали домой. По пути я сказал жене: – Сверни направо, когда доедешь до угла. – Зачем? – Я должен заглянуть в одно место. – Джон… – Не надо, Джудит. Всего на несколько минут. Она нахмурилась, но свернула направо, как я и просил, а затем, руководствуясь моими указаниями, проехала через Маячный холм к улице, где жила Анджела Хардинг. Перед домом стояла патрульная машина, на втором этаже у двери квартиры топтался полицейский. – Я доктор Берри из лаборатории Мэллори, – представился я. – Вы уже взяли образцы крови? Полицейский растерялся. – Какие образцы? – Соскобы с кровавых пятен в комнате. Сухие образцы. Для анализа на двадцать шесть различных факторов. Полицейский недоуменно покачал головой. – Доктор Лазар просил меня проверить, – сказал я. – Я об этом ничего не знаю, – ответил полицейский. – Вчера приходили какие-то медэксперты, может, они и проверили. – Нет, – сказал я. – Вчера были дерматологи. – А.., ну что ж, тогда смотрите. – Он открыл дверь. – Только ничего не трогайте, они еще не сняли отпечатки пальцев. Я вошел в квартиру. Тут царил кавардак, мебель была перевернута, на кушетках и столах виднелись пятна крови. Трое криминалистов снимали отпечатки пальцев. Один из них посмотрел на меня. – Нужна помощь? – Да, – ответил я. – Стул… – Вон он, – криминалист указал большим пальцем на стул в углу. – Только не прикасайтесь. Я подошел и осмотрел дешевый деревянный кухонный стул непонятного цвета. Он был не очень тяжелый, но довольно прочный. На одной из ножек запеклась кровь. Я взглянул на криминалистов. – Вы его уже проверили? – Да. Странное дело: в этой комнате сотни отпечатков. Тут побывали десятки людей. Нам и за год не разобраться, где чьи пальчики. Но на этом стуле и на ручке двери снаружи не было ни одного отпечатка. – Как это? Криминалист пожал плечами: – Все стерто. – Стерто? – Да. Кто-то прошелся тряпкой по стулу и наружной ручке. Все остальное не протерто. Даже нож, которым она пилила запястья. Я кивнул. – Кровь уже брали? – Да, приехали и уехали. – Хорошо, – сказал я. – Можно позвонить? Надо связаться с лабораторией. Он снова пожал плечами: – Звоните. Я снял трубку и набрал номер метеостанции. Услышав голос, я сказал: – Доктора Лазара, пожалуйста. – ..прохладно и солнечно, пятьдесят пять градусов, к вечеру возможна переменная облачность… – Фред? Это Джон Берри, я звоню из ее квартиры. – ..вероятность ливневых дождей – пятьдесят процентов… – Да, говорят, образцы взяли. Ты уверен, что их еще не привезли? – ..завтра – ясно, понижение температуры до сорока… – Ага, понятно. Хорошо, хорошо. Ладно. До встречи. – ..ветер восточный, пятнадцать миль в час… Я положил трубку и повернулся к криминалистам. – Спасибо. – Не за что. Никто из них даже не заметил, как я ушел. Впрочем, им было все равно. Они просто исполняли свои служебные обязанности. Не исключено, что уже в сотый раз. Обычная работа.ЭПИЛОГ ПОНЕДЕЛЬНИК, 17 ОКТЯБРЯ
В понедельник я пребывал в дурном расположении духа и почти все утро дул кофе, курил сигареты и морщился от мерзкой горечи во рту, непрерывно повторяя себе, что можно все бросить, забыть, и никому от этого не будет ни холодно ни жарко. Дело закрыто. Я не мог помочь Арту, не мог ничего исправить. Единственное, что я мог, так это нагадить еще больше. Кроме того, Уэстон ни в чем не виноват. Ну, скажем, почти не виноват. Во всяком случае, он – последний человек, на которого я мог пенять. К тому же Уэстон уже старик. И нечего зря тратить время. Попивая кофе, я все время повторял про себя эту фразу: нечего зря тратить время. И все-таки ничего не мог с собой поделать. Незадолго до полудня я подкатил к корпусу Мэллори и отправился в кабинет Уэстона. Он рассматривал в микроскоп какие-то образцы и сообщал о своих находках маленькому диктофону, стоявшему на столе. Когда я вошел в кабинет, Уэстон умолк. – Привет, Джон. Зачем пожаловали? – Как самочувствие? – спросил я. – Мое? – Он усмехнулся. – Прекрасно. А вы как? – Уэстон взглянул на мою перебинтованную голову. – Наслышан о ваших похождениях. – Я здоров, – ответил я. Входя в кабинет, я заметил, как Уэстон поспешно спрятал руки под стол. Теперь я не мог видеть их. – Болят? – спросил я. – Что? – Руки болят? Он недоуменно уставился на меня. Во всяком случае, попытался, но ничего не вышло. Я кивнул, и Уэстон положил руки на столешницу. Два пальца на левой кисти были перевязаны. – Порезались? – Да. Совсем неуклюжий стал. Шинковал луковицу.., помогал на кухне… Царапина. Но все равно неприятно. И неловко. При моем стаже я просто обязан уметь пользоваться ножом. – Повязку сами накладывали? – Да. Порез-то пустячный. Я устроился в кресле напротив и закурил, чувствуя кожей пытливый взгляд Уэстона. Затянулся, выдул струю дыма в потолок. Уэстон оставался невозмутимым, и это усложняло мою задачу. Впрочем, он действовал сообразно обстоятельствам. Вероятно, на его месте я поступил бы так же. – У вас ко мне какое-то дело? – осведомился Уэстон. – Да. Мы немного посидели, разглядывая друг дружку. Наконец Уэстон отодвинул микроскоп и выключил диктофон. – Это как-то связано с диагнозом Карен Рэнделл? – спросил он. – Я слышал, вы интересовались. – Да, – ответил я. – Вы успокоитесь, если образцы посмотрит еще кто-нибудь? Скажем, Сандерсон? – Сейчас это не имеет большого значения, – ответил я. – Во всяком случае, с точки зрения закона. – Наверное, вы правы, – согласился Уэстон. Снова воцарилось молчание. Мы долго разглядывали друг друга. Я никак не мог придумать, с чего начать разговор. Но безмолвие было невыносимо. – Стул вытерли, – сказал я. – Вы знали об этом? Уэстон на миг свел брови, и я испугался, что он прикинется дурачком. Но нет. Мой старый друг кивнул. – Да. Она обещала вытереть его. – И дверную ручку тоже. – Да. И дверную ручку. – Когда вы пришли к ней? Уэстон вздохнул: – Было уже поздно. Я засиделся в лаборатории и возвращался домой. По дороге решил проведать Анджелу. Я делал это довольно часто. Заезжал на несколько минут, чтобы посмотреть, как она там. – Вы лечили ее от наркомании? – То есть поставлял ли я ей зелье? – То есть лечили вы ее или нет? – Нет. Я знал, что не справлюсь. Конечно, я подумывал об этом, но в конце концов решил, что только испорчу дело. Я уговаривал Анджелу полечиться, но… – Он пожал плечами. – Итак, вы навещали ее, когда была возможность. – В самые трудные времена. Это все, что я мог сделать. – А что было в четверг вечером? – Когда я пришел, он уже был там. Я слышал возню и крики, поэтому открыл дверь. И увидел, как он гоняется за Анджелой с бритвой в руке. Она отбивалась длинным ножом для резки хлеба. Джонс хотел убрать Анджелу, потому что она была свидетелем. Он все время повторял вполголоса: «Ты свидетель, крошка». Я точно не помню, что произошло потом. Я любил Анджелу. Он что-то сказал мне и полез на меня с бритвой. У него был ужасный вид, потому что Анджела уже успела порезать его. Во всяком случае, одежду. – И вы схватили стул. – Нет, я отступил. Тогда он снова бросился на Анджелу, повернувшись ко мне спиной. В этот миг я и схватил стул. Я указал на его руку: – А порезы? – Не помню. Наверное, он меня достал. Когда я вернулся домой, то увидел маленькую прореху на рукаве пальто. Но не помню, как она появилась. – После удара стулом… – Он рухнул. Потерял сознание. – И что вы сделали? – Анджела испугалась за меня, велела уходить и обещала обо всем позаботиться. Она очень боялась, что я окажусь замешанным. И я… – И вы ушли, – закончил я за него. – Да, – ответил Уэстон, глядя на свои руки. – Роман был мертв? – Я толком не понял. Он упал возле окна. Наверное, Анджела просто вытолкала его, а потом стерла отпечатки. Но точно не знаю. Я смотрел на его морщинистое лицо, белые седые волосы и вспоминал, как он учил меня, как немилосердно гонял на занятиях, как нахваливал. Как я уважал его. Как по четвергам он водил стажеров в бар возле больницы, угощал выпивкой и увлекательной беседой, как в свой день рождения непременно приносил в больницу большущий торт и оделял всех, кто работал на нашем этаже. Я вспоминал его шутки, радости и горести, пережитые вместе, вопросы и ответы, долгие часы в анатомичке, открытия и сомнения… – Ну вот, собственно, и все, – с грустной улыбкой сказал Уэстон. Я закурил новую сигарету. При этом я сложил ладони лодочкой и низко склонил голову, хотя воздух в комнате был совершенно неподвижен. Духота стояла, как в оранжерее, где растут особенно нежные цветы. Уэстон не стал ни о чем спрашивать. В этом не было нужды. – Вы могли бы заявить, что защищались, – сказал я. – Да, – медленно и очень тихо ответил он. – Мог бы.* * *
Осеннее солнышко озаряло голые ветви деревьев на Массачусетс-авеню. Когда я спускался по ступеням крыльца, мимо проехала карета «Скорой помощи». Я успел заметить, что на носилках лежит человек, и санитар прижимает к его лицу кислородную маску. Черт, я не разглядел, даже не понял, мужчина это или женщина. Несколько прохожих остановились и посмотрели вслед машине. На их лицах читалась тревога, смешанная с любопытством и состраданием. Постояв несколько секунд в глубоком раздумье, люди шли дальше своей дорогой. Наверняка они гадали, кого привезли в отделение неотложной помощи, чем болен этот человек, выйдет ли из больницы на своих двоих. Разумеется, они не знали ответов на эти вопросы. Зато я знал. На крыше «Скорой помощи» мерцал маячок, но сирена молчала. Машина ехала медленно, почти лениво. Значит, состояние пациента, которого она везла, не вызывало опасений. Или он уже мертв. На какое-то мгновение меня охватило странное любопытство. Я почувствовал себя едва ли не обязанным тотчас отправиться в приемный покой и выяснить, кого туда привезли и каковы виды на будущее этого человека. Но я не пошел туда. Я сел в машину и поехал домой; мне очень хотелось изгнать из памяти эту картину – медленно ползущую по улице карету «Скорой помощи». Ведь таких машин миллионы. И пациентов тоже миллионы. И больниц на свете черт-те сколько. В конце концов образ потускнел и исчез. И мне сразу стало легче.Майкл Крайтон «Пиратские широты»
В том, что касается пиратских авантюр в Вест-Индии… я обязан сообщить, что в здешних краях уделяют мало внимания прекращению и подавлению пиратства. Напротив, я вынужден честно, хоть и с печалью заявить, что сэр Джеймс Элмонт, губернатор колонии Ямайка, сам перенял обычаи преступников и негодяев, что он поддерживает словом, делом и деньгами продолжение трусливых и кровопролитных налетов на испанские земли, что он дозволяет использовать Порт-Ройял в качестве места сбора всех этих головорезов и подлецов.Из петиции Роберта Хэклетта, помощника губернатора на Ямайке, что в Вест-Индии, его священнейшему величеству Карлу милостью божьей королю Великобритании и Ирландии
Карта
Часть первая Порт-Ройял
Глава 1
Сэр Джеймс Элмонт, волею его величества Карла Второго губернатор Ямайки, привык вставать рано. Отчасти это было склонностью стареющего вдовца, кроме того — следствием подагры, не дающей спать спокойно, и требованием климата Ямайки, где уже вскоре после рассвета становилось жарко и влажно. Утром седьмого сентября тысяча шестьсот шестьдесят пятого года он, следуя обычному распорядку, проснулся в своих покоях, устроенных на третьем этаже губернаторского особняка, встал и сразу же направился к окну, желая посмотреть, что там с погодой и каким обещает быть наступающий день. Губернаторский особняк был внушительным кирпичным строением с красной черепичнойкрышей. Из окон этого единственного трехэтажного здания во всем Порт-Ройяле открывался великолепный вид. Сэру Джеймсу видно было, как фонарщики обходят город и гасят уличные огни. На Ридж-стрит утренний патруль, состоящий из солдат гарнизона, собирал тела мертвых и упившихся, валяющиеся в грязи. Прямо под окнами громыхали повозки, запряженные лошадьми. Они везли бочки со свежей водой из Рио-Кобра, протекавшей в нескольких милях от города. Но за исключением этого, в Порт-Ройяле было тихо. Город наслаждался кратким мгновением между тем, как последние кутилы, загулявшие вечером, напьются до помрачения сознания, и началом утренней торговой суматохи вокруг пристаней. Переведя взгляд с тесных, узких улиц города на порт, сэр Джеймс увидел лес покачивающихся мачт, сотни кораблей всех размеров, пришвартованных в гавани или стоящих в доках. В море, за пределами порта, виден был английский торговый бриг, бросивший якорь за отмелью, неподалеку от рифа Рэкхема. Несомненно, судно прибыло ночью, и капитан благоразумно решил прежде дождаться дневного света, а потом уже входить в порт. Пока губернатор наблюдал за кораблем в свете разгорающейся зари, на нем подняли марселя. От берега, неподалеку от форта Чарльз, отвалили два баркаса и пошли к бригу, помочь отбуксировать его в гавань. Губернатор Элмонт, известный в здешних краях под именем Джеймса Десятины из-за настойчивых требований отдавать десятую часть прибыли каперских экспедиций в его личную казну, отвернулся от окна и, хромая на больную ногу, двинулся через комнату, чтоб заняться утренним туалетом. Торговое судно тут же было позабыто, поскольку нынешним утром сэру Джеймсу предстояло исполнить неприятную обязанность — присутствовать при повешении. На прошлой неделе солдаты схватили одного мерзавца француза, некоего Леклерка, изобличенного в пиратском налете на поселение Очо Риос, расположенное на северном берегу острова. В результате показаний тех немногих местных жителей, что пережили нападение, Леклерка приговорили к публичному повешению на Хай-стрит. Губернатора особо не интересовал ни этот француз, ни его казнь, но должность требовала от него присутствовать при этом. Следовательно, утро намечалось утомительное и неприятное. В комнату вошел Ричардс, слуга губернатора. — Доброе утро, ваше превосходительство. Ваш кларет. Он подал губернатору бокал, и Элмонт тут же осушил его одним глотком. Ричардс расставил туалетные принадлежности — таз со свежей розовой водой, еще один с давлеными ягодами мирта, небольшую чашу с зубным порошком, а рядом с ней положил платок для зубов. Губернатор Элмонт принялся ухаживать за собой под шипение надушенных мехов. Так Ричардс каждое утро проветривал комнату. — Теплый выдался денек для повешения, — заметил Ричардс. Сэр Джеймс пробурчал что-то в знак согласия и намазал редеющие волосы пастой из миртовых ягод. Губернатору Элмонту исполнился пятьдесят один год, и он уже лет десять как начал лысеть. Этот человек не был особо тщеславен и почти всегда носил шляпу, так что облысение оказалось для него не столь ужасным, как могло бы. Тем не менее сэр Джеймс применял различные средства от выпадения волос. Последние несколько лет он пристрастился к пасте из миртовых ягод, традиционному лекарству, рекомендованному еще Плинием. Кроме него сэр Джеймс пользовался пастой из оливкового масла, пепла и земляных червей для предотвращения седины. Но эта смесь так воняла, что губернатор втирал ее в волосы реже, чем следовало бы. Губернатор Элмонт промыл волосы розовой водой, вытер полотенцем и взглянул на свое отражение. Одной из привилегий положения высшего должностного лица колонии Ямайка было обладание лучшим на острове зеркалом. Оно было квадратным, со сторонами почти в фут, и превосходного качества, без ряби и малейших изъянов. Его привезли из Лондона год назад для одного здешнего торговца, но Элмонт конфисковал эту вещицу под каким-то предлогом. Он был не чужд подобных деяний, искренне считал, что такое вот властное поведение лишь добавляет ему уважения в местном обществе. Как предупреждал его еще в Лондоне предыдущий губернатор, сэр Уильям Литтон, Ямайка не была обременена излишеством морали. В последующие годы сэр Джеймс часто вспоминал эти слова, оказавшиеся чрезвычайно успешно сформулированным преуменьшением. Самому сэру Джеймсу недоставало умения изящно выражаться. Он был прямолинеен до неприличия, отличался вспыльчивостью и относил сей факт на счет своей подагры. Теперь же, глядя в зеркало, сэр Джеймс понял, что ему нужно повидаться с Эндерсом, цирюльником, ухаживающим за ним. Элмонт не отличался красотой и носил пышную бороду, чтобы как-то возместить недостатки острого, как у хорька, лица. Губернатор буркнул что-то своему отражению, после чего окунул мокрый палец в порошок из истолченной головы кролика, кожуры граната и цветов персика и проворно протер зубы, ухитряясь негромко напевать что-то себе под нос. Ричардс стоял у окна и смотрел на подходящее судно. — Говорят, что это «Годспид», сэр. — В самом деле? Сэр Джеймс прополоскал рот розовой водой, сплюнул и протер зубы изящным платком голландской работы, из красного шелка, отделанного кружевом. У губернатора было четыре такие вещицы — еще одна изящная мелочь, сопутствующая его положению в колонии. Но один из них уже загубила безмозглая служанка, постиравшая его на местный манер. Она отбила тонкую ткань камнем и напрочь испортила ее. Со слугами тут вообще неважно. Об этом сэр Уильям тоже упоминал. Ричардс был исключением. Настоящее сокровище, а не слуга — шотландец, но при этом опрятный, верный и более-менее заслуживающий доверия. В придачу он оказался надежным источником сведений обо всех городских сплетнях и событиях, каковые иначе никогда не достигли бы слуха губернатора. — Говоришь, «Годспид»? — Да, сэр, — отозвался Ричардс, раскладывая на кровати предметы сегодняшнего гардероба сэра Джеймса. — Мой новый секретарь там? Согласно поступившим месяц назад депешам, на «Годспиде» должен был плыть его новый секретарь, некий Роберт Хэклетт. Сэр Джеймс никогда прежде не слыхал об этом человеке и с нетерпением ждал встречи. Он обходился без секретаря уже восемь месяцев, с тех самых пор, как Льюис умер от дизентерии. Сэр Джеймс намазал лицо и шею смесью свинцовых белил с уксусом для придания модной бледности, а потом нанес на щеки и губы фукус, красную краску из морских водорослей и охры. — Не желаете ли отложить повешение? — поинтересовался Ричардс, поднося губернатору лечебное масло. — Пожалуй, нет, — отозвался Элмонт, проглотил ложку лекарства и скривился. Это было так называемое масло рыжей собаки, составленное лондонским врачом Миланером, известное средство от подагры. Сэр Джеймс честно пил его каждое утро. Затем он оделся на выход. Ричард угадал и достал лучший парадный наряд губернатора. Сперва сэр Джеймс надел белую рубашку из тонкого шелка и светло-голубые рейтузы. За ними последовал зеленый бархатный дублет, жесткий, простеганный и до невозможности жаркий, но совершенно необходимый при исполнении служебных обязанностей. Завершила наряд лучшая шляпа с плюмажем. Все это вкупе заняло чуть ли не целый час. Сквозь открытые окна до сэра Джеймса доносились шум и крики пробуждающегося города. Он отступил на шаг, давая Ричардсу осмотреть себя. Лакей поправил губернатору кружевной воротник, удовлетворенно кивнул и сообщил: — Коммандер Скотт ждет вас в экипаже, ваше превосходительство. — Прекрасно, — отозвался сэр Джеймс. Затем, медленно двигаясь, ощущая при каждом шаге резкую боль в большом пальце левой ноги, уже начиная потеть в своем тяжелом, изысканно украшенном дублете, чувствуя, как косметика течет по скулам и ушам, губернатор Ямайки спустился по лестнице особняка к своему экипажу.Глава 2
Для человека с такой подагрой, как у сэра Джеймса, даже короткая поездка в карете по булыжным мостовым оказывалась сущим мучением. Уже одного этого было достаточно, чтобы Элмонт терпеть не мог традицию, требовавшую от него всегда присутствовать при повешении. Вторая причина нелюбви губернатора к этим вылазкам заключалась в том, что они требовали выбираться в самое сердце его владений, а он предпочитал возвышенный вид из своего окна. В тысяча шестьсот шестьдесят пятом году Порт-Ройял переживал экономический подъем. За десять лет, прошедшие после того, как экспедиция Кромвеля отбила Ямайку у Испании, из жалкой, безлюдной, кишащей болезнями песочной косы он превратился по-прежнему в жалкий, тесный, кишащий головорезами город с населением в восемь тысяч человек. Несомненно, Порт-Ройял стал богатым, некоторые утверждали даже, что самым зажиточным в мире, но это не делало его более приятным. Всего несколько улиц были вымощены булыжником, привезенным из Англии в качестве корабельного балласта. Большинство же из них представляло собою грязные узкие колеи, воняющие отбросами и лошадиным навозом, с тучами мух и москитов. Тесно стоящие дома были деревянными или кирпичными, равно грубыми по конструкции и по назначению — бесконечный ряд таверн, винных лавок, игорных домов и борделей. Эти заведения обслуживали тысячу моряков и прочих посетителей, которые в любой момент могли сойти на берег. Кроме этого, в городе имелось несколько лавок законопослушных торговцев и на северном конце — церковь, которая, по меткому выражению сэра Уильяма Литтона, нечасто бывала востребована. Конечно же, сэр Джеймс и его домашние присутствовали на каждой воскресной службе, наряду с немногими благочестивыми местными жителями. Но проповедь нередко прерывало появление пьяного матроса, ход службы нарушали ругательства и богохульства, однажды — даже выстрелы. После этого случая сэр Джеймс приказал засадить виновника в тюрьму на две недели, но в целом он осмотрительно относился к назначению наказаний. Власть губернатора Ямайки была, опять же по выражению сэра Уильяма, тонкой, как клочок пергамента, и такой же непрочной. После того как король даровал ему это назначение, сэр Джеймс целый вечер просидел с Литтоном, который объяснял новому губернатору принципы ведения дел в колонии. Элмонт слушал и думал, что все понимает. На самом же деле он уяснил жизнь Нового Света лишь после того, как столкнулся с нею на личном опыте. Теперь же, проезжая в своем экипаже по зловонным улицам Порт-Ройяла и кивая из окна кланяющимся простолюдинам, сэр Джеймс поражался тому, сколь многое стал воспринимать как нечто естественное и заурядное. Он смирился с жарой, мухами, противными запахами, с воровством и с коммерцией, нарушающей законы, с вульгарными манерами пьяных каперов. Губернатор приспособился к тысяче мелочей и научился спать под пронзительные вопли и выстрелы, каждую ночь раздающиеся в порту. Но все-таки некоторые вещи до сих пор его раздражали, и самая неприятная сейчас сидела в карете напротив него. Коммандер Скотт, глава гарнизона форта Чарльз и самозваный блюститель изысканных манер, смахнул с мундира невидимую пылинку и сказал: — Надеюсь, ваше превосходительство прекрасно провели вечер и теперь пребываете в хорошем настроении, подходящем для утренней церемонии. — Я спал неплохо, — пробурчал сэр Джеймс и в сотый раз подумал, насколько же рискованнее становится жизнь на Ямайке, когда в комендантах у тебя вместо серьезного военного щеголь и глупец. — Мне сообщили, что этот арестант, Леклерк, и все прочее к казни подготовлено, — произнес коммандер Скотт, поднеся к носу надушенный кружевной платочек и слегка вздохнув. — Прекрасно, — отозвался сэр Джеймс, хмуро глядя на своего спутника. — Хотелось бы заметить также, что ровно в этот самый момент в порт входит торговое судно «Годспид». Среди его пассажиров — мистер Хэклетт, прибывший, дабы служить вам на должности секретаря. — Помолимся же, чтобы он не оказался таким же дурнем, как предыдущий, — сказал сэр Джеймс. — Воистину, — согласился коммандер Скотт, а затем, к счастью, погрузился в молчание. Карета въехала на Хай-стрит-сквер, где уже собралась толпа зевак, желающих поглазеть на казнь. Когда сэр Джеймс и коммандер Скотт вышли на улицу, из толпы раздались приветственные возгласы. Сэр Джеймс коротко кивнул. Коммандер отвесил глубокий поклон. — Я вижу превосходное собрание, — заметил коммандер. — Меня всегда воодушевляет присутствие стольких детей и юношей. Это станет для них должным уроком. Как вы полагаете? Сэр Джеймс буркнул в ответ нечто неразборчивое. Он прошел вперед и остановился рядом с тенью, отбрасываемой стационарной виселицей, установленной на Хай-стрит и постоянно использующейся. Небольшая балка с крепкой веревочной петлей, висящей футах в семи над землей, была перекинута между двумя опорами. — Где осужденный? — раздраженно спросил сэр Джеймс. Преступника не было видно. Губернатор стал ждать с явным нетерпением, то сцепляя, то расцепляя руки, заложенные за спину. Наконец послышался барабанный бой, предвещающий появление повозки. Через несколько мгновений раздались крики, хохот зевак. Толпа завидела повозку и расступилась. Осужденный Леклерк держался прямо, хотя руки ему связали за спиной. На нем была серая полотняная рубаха, забрызганная всякой дрянью, что летела из толпы, потешающейся над ним. Но все же он стоял, высоко подняв голову. Коммандер Скотт наклонился к уху губернатора. — Этот тип недурно держится, ваше превосходительство. Сэр Джеймс снова что-то невнятно буркнул. — Невольно начинаешь думать лучше о человеке, умирающем с изяществом. Элмонт промолчал. Повозка подъехала к виселице и развернулась так, чтобы осужденный оказался лицом к толпе. Палач, Генри Эдмондс, подошел к губернатору и низко поклонился. — Доброе вам утро, ваше превосходительство, и вам, коммандер Скотт. Имею честь представить вам осужденного, француза Леклерка, недавно приговоренного королевским судом. — Заканчивай с этим побыстрее, Генри, — прервал его сэр Джеймс. — Всенепременно, ваше превосходительство. Уязвленный палач поклонился еще раз и вернулся к повозке. Он поднялся на нее и накинул петлю на шею Леклерку, потом обошел телегу и встал рядом с мулом. В толпе вмиг воцарилась тишина, затянувшаяся, пожалуй, слишком надолго. В конце концов палач резко развернулся и рявкнул: — Тэдди, паршивец, а ну пошевеливайся! Молодой парнишка, сын палача, тотчас выбил барабанную дробь. Генри снова повернулся лицом к толпе. Он высоко поднял хлыст и стегнул мула. Повозка с грохотом покатила прочь, а приговоренный остался висеть, брыкаясь и раскачиваясь. Сэр Джеймс наблюдал за агонией. Он слышал хрипы Леклерка и видел, как побагровело его лицо. Француз принялся судорожно дергаться, раскачиваясь в паре футов над размокшей землей. Глаза его словно готовы были вылезти из глазниц, а язык вывалился изо рта. Тело начало извиваться в конвульсиях. — Ну что ж, — произнес в конце концов сэр Джеймс и кивнул толпе. Двое крепких парней, друзей приговоренного, тут же кинулись к нему. Они ухватили француза за извивающиеся ноги и повисли на нем, в надежде сломать ему шею и дать милосердный быстрый конец. Но эти люди оказались непривычны к такой работе, а пират был крепок. Он так сильно бился в конвульсиях, что даже проволок их по грязи. Предсмертные судороги продолжались еще несколько секунд, потом тело наконец-то обмякло. Доброжелатели отступили. По ногам Леклерка в грязь стекла струйка мочи. Тело повешенного раскачивалось на веревке, постепенно замирая. — Воистину хорошая казнь, — с широкой улыбкой произнес коммандер Скотт и сунул палачу золотую монету. Сэр Джеймс развернулся, забрался обратно в карету и подумал, что он крайне голоден. Чтобы еще подстегнуть аппетит, а заодно отбить городское зловоние, он позволил себе нюхнуть щепотку табаку.Идея остановиться в порту и взглянуть, сошел ли уже на берег новый секретарь, принадлежала коммандеру Скотту. Карета подъехала к пристани, насколько было возможно. Кучер знал, что губернатор предпочитает не ходить сверх совершенно необходимого. Он открыл дверцу, сэр Джеймс скривился и вышел на зловонный утренний воздух. Навстречу ему попался мужчина лет тридцати с небольшим, который, как и сам губернатор, потел в плотном дублете. Он поклонился и поприветствовал сэра Джеймса. — С кем имею честь разговаривать? — поинтересовался Элмонт, слегка поклонившись. Он давно уже не сгибался низко из-за боли в ноге, да и в любом случае не любил напыщенность и всяческие церемонии. — Чарльз Мортон, сэр, капитан торгового судна «Годспид», из Бристоля. Капитан предъявил свои бумаги. Элмонт даже не глянул в них. — Какой у вас груз? — Тонкое сукно из Вест-Кантри, ваше превосходительство, стекло из Стоурбриджа и изделия из железа. Грузовой манифест в руках у вашего превосходительства. — Пассажиры есть? Губернатор развернул манифест и понял, что забыл дома очки. Список превратился в размытое черное пятно. Сэр Джеймс раздраженно взглянул на документ и сложил его обратно. — Со мной прибыл мистер Роберт Хэклетт, новый секретарь вашего превосходительства, и его супруга, — ответил Мортон. — Также я привез восемь свободнорожденных простолюдинов, желающих вести торговлю в вашей колонии, а еще — тридцать семь преступниц, которых лорд Эмбриттон из Лондона прислал колонистам в жены. — Он очень любезен, — сухо произнес Элмонт. Время от времени какой-нибудь чиновник из какого-нибудь крупного города Англии устраивал пересылку женщин-преступниц в колонии. Это была обычная уловка, нацеленная на то, чтобы не тратиться на их содержание в тюрьме, у себя дома. Сэр Джеймс не питал ни малейших иллюзий насчет того, что будет из себя представлять эта группа женщин. — И где же мистер Хэклетт? — На борту, собирает вещи вместе с миссис Хэклетт, ваше превосходительство. — Капитан Мортон переступил с ноги на ногу. — Миссис Хэклетт тяжело перенесла плавание, ваше превосходительство. — Не сомневаюсь, — отозвался Элмонт, разозленный тем, что новый секретарь не поспешил на пристань, дабы встретиться с ним. — Везет ли мистер Хэклетт какие-нибудь послания для меня? — Полагаю, это вполне вероятно, сэр, — ответил Мортон. — Тогда будьте так любезны, попросите его явиться ко мне в губернаторский особняк, как только ему будет удобно. — Непременно, ваше превосходительство. — Вы можете подождать прибытия казначея и мистера Гувера, таможенного инспектора. Они проверят ваш манифест и проследят за выгрузкой вашего товара. Много ли было смертей во время рейса? — Всего две, ваше превосходительство. Оба — рядовые матросы. Один упал за борт, а второй умер от водянки. Иначе я не вошел бы в порт. Элмонт заколебался. — Что вы хотите этим сказать? — Я имел в виду — если бы кто-то умер от чумы, ваше превосходительство. Элмонт нахмурился. — Вот как? — Вашему превосходительству известно об эпидемии, охватившей в последнее время Лондон и некоторые отдаленные города? — Мне ничего об этом не сообщали, — сказал Элмонт. — Так в Лондоне чума? — Совершенно верно, сэр. Она распространилась несколько месяцев назад, произведя большое смятение и значительные потери. Говорят, ее занесли из Амстердама. Элмонт вздохнул. Теперь ясно, почему за последние недели не было ни одного корабля из Англии и никаких посланий от двора. Сэр Джеймс вспомнил лондонскую чуму десятилетней давности и понадеялся, что сестре с племянницей хватило ума уехать в загородный дом. Но чрезмерного беспокойства это известие у него не вызвало. Губернатор Элмонт относился к бедствиям спокойно. Он сам жил под постоянной угрозой дизентерии и малярии, уносившей каждую неделю по несколько жителей Порт-Ройяла. — Я хочу услышать об этом побольше, — сказал сэр Джеймс. — Приглашаю вас сегодня вечером на ужин. — Непременно буду, — отозвался Мортон и снова поклонился. — Вы оказываете мне честь, ваше превосходительство. — Попридержите ваше мнение до того, как познакомитесь с той пищей, которую предоставляет эта бедная колония, — сказал Элмонт. — И последнее, капитан. Мне нужны служанки для работы в особняке. Последняя группа чернокожих оказалась хилой и вся перемерла. Я был бы весьма признателен, если бы вы смогли как можно быстрее прислать этих преступниц ко мне в особняк. Я позабочусь об их распределении. — Ваше превосходительство. Элмонт коротко поклонился на прощание и, страдая от боли, забрался обратно в карету. Он со вздохом облегчения опустился на сиденье, экипаж покатил к особняку. — Тяжелый нынче запах, — заметил коммандер Скотт. Отвратительная вонь города и в самом деле долго преследовала губернатора и отвязалась лишь после еще одной понюшки табаку.
Глава 3
Элмонт оделся полегче и в одиночестве перекусил в обеденном зале особняка. В соответствии с привычками губернатора легкий завтрак состоял из вареной рыбы и вина. За ними последовало еще одно небольшое удовольствие, прилагающееся к высокой должности, — чашка крепкого черного кофе. За время пребывания на важном посту сэр Джеймс сделался страстным любителем этого напитка и был в восторге оттого, что располагал фактически неограниченными количествами такого деликатеса, столь редко встречающегося в родных краях. Когда губернатор допивал кофе, в столовую вошел его помощник, Джон Крюйкшенк. Он был пуританином, и ему пришлось довольно спешно покинуть Кэмбридж, когда Карл Второй вернулся на трон. Этот бледный, серьезный, нудный тип оказался весьма исполнительным человеком. — Осужденные женщины прибыли, ваше превосходительство. Элмонт скривился и вытер губы. — Пришли их сюда, Джон. Они чистые? — Более-менее, сэр. — Тогда пусть приведут их сюда. С появлением женщин в зале сделалось шумно. Эти почти неуправляемые босые особы в одинаковых платьях из серой бумазеи переговаривались, глазели по сторонам и тыкали пальцами в разные предметы. Помощник выстроил их вдоль стены, и Элмонт встал из-за стола. Когда он подошел к ним, женщины умолкли. Пока губернатор брел вдоль строя, присматриваясь к каждой, единственным звуком в комнате было шарканье его больной левой ноги по полу. Женщины оказались некрасивыми, непричесанными и грубыми, как всегда. Сэр Джеймс остановился перед одной из них, превосходившей ростом его самого, отвратительным существом с рябым лицом и малым числом зубов. — Как тебя зовут? — Шарлотта Биксби, милорд. Женщина неуклюже попыталась изобразить реверанс. — За что осуждена? — Ей-богу, милорд, я ничего не делала. На меня возвели напраслину и. — Убила своего мужа, Джона Биксби, — выразительно произнес помощник, заглянув в список. Женщина тут же умолкла. Элмонт двинулся дальше. Каждое новое лицо было уродливее предыдущего. Губернатор остановился перед женщиной с нечесаными черными волосами и желтым шрамом на шее. Лицо у нее было угрюмое. — Как тебя зовут? — Лора Пиль. — За что осуждена? — Сказали, что я украла кошелек у джентльмена. — Задушила своих детей, четырех и семи лет от роду, — монотонно зачитал Джон, не отрывая глаз от списка. Элмонт сердито взглянул на женщину. Эти особы будут в Порт-Ройяле как дома — грубые и безжалостные, не хуже любого пирата. Но жены из них не получатся. Сэр Джеймс двинулся дальше вдоль череды лиц, а затем остановился перед необычно юной каторжанкой. Девушке можно было дать от силы четырнадцать-пятнадцать лет. У нее были светлые волосы, от природы белая кожа, глаза голубые и ясные, с некой странной, невинной приветливостью. Она казалась совершенно не к месту в этой грубой компании. Губернатор обратился к ней, невольно смягчив тон: — А тебя как зовут, дитя? — Энни Шарп, милорд, — тихо, почти шепотом отозвалась девушка, скромно опустив глаза. — За что осуждена? — За воровство, милорд. Элмонт взглянул на помощника, Джон кивнул. — Воровство из жилища джентльмена, Гэрдинерс-лейн, Лондон. — Ясно, — отозвался Элмонт, снова повернулся к девушке, но не мог себя заставить говорить с ней строго. Она так и продолжала стоять, опустив глаза. — Госпожа Шарп, мне в дом нужна служанка. Я беру вас на работу. — Ваше превосходительство, — перебил его Джон и подступил поближе к Элмонту. — На пару слов, если позволите. Они немного отошли от женщин. Помощник явно был чем-то обеспокоен. Он указал на список и прошептал: — Ваше превосходительство, тут говорится, что на суде ее обвинили в колдовстве! Элмонт добродушно усмехнулся. — Конечно-конечно. Хорошеньких молодых женщин часто называют колдуньями. — Ваше превосходительство, — зачастил Джон, преисполненный пуританского духа, — тут говорится, что она несет на себе клеймо дьявола! Элмонт посмотрел на скромную белокурую молодую женщину. Он не склонен был верить в то, что перед ним ведьма. Сэр Джеймс кое-что знал о колдовстве. У ведьм глаза странного цвета. Их окружают зябкие сквозняки. Тело у них холодное, как у тварей, ползающих по земле; кроме того, имеется лишний сосок. Сэр Джеймс был уверен в том, что эта женщина — не ведьма. — Проследите, чтобы ее вымыли и переодели, — распорядился он. — Ваше превосходительство, позвольте вам напомнить, что клеймо дьявола. — Я поищу его сам. Джон поклонился. — Как будет угодно вашему превосходительству. Энни Шарп впервые подняла голову, взглянула на губернатора Элмонта и едва заметно улыбнулась.Глава 4
— При всем уважении, сэр Джеймс, я вынужден признаться, что оказался абсолютно не готов к потрясению, в которое меня вверг ваш порт. Мистер Роберт Хэклетт, худой, молодой и нервный, во время этой речи расхаживал по комнате. Его супруга, стройная, темноволосая, похожая на иностранку женщина, не шевелясь сидела в кресле и смотрела на Элмонта. Сэр Джеймс восседал за столом. Больную ногу, которая болезненно пульсировала, он положил на подушку. Губернатор пытался быть терпеливым. — Как и следовало ожидать, я предполагал увидеть в столице колонии его величества в Новом Свете, на Ямайке, хотя бы некоторое подобие христианского порядка и соблюдения законности. Самое меньшее — признаки ограничений, накладываемых на всяческих проходимцев и хамов, которые повсюду, не таясь, ведут себя как заблагорассудится. Пока мы ехали в открытом экипаже по улицам Порт-Ройяла — если это можно назвать улицами! — какой-то пьяный простолюдин осыпал мою жену ругательствами, что сильно ее расстроило. — Безусловно, — отозвался сэр Джеймс и вздохнул. Эмили Хэклетт молча кивнула. Она была по-своему красива. Именно такие женщины привлекали внимание короля Карла. Сэр Джеймс догадывался, каким образом мистер Хэклетт обрел благосклонность двора и получил потенциально доходную должность секретаря при губернаторе Ямайки. Несомненно, Эмили Хэклетт не раз ощутила на себе тяжесть королевского тела. Сэр Джеймс вздохнул. — Кроме того, мы непрерывно вынуждены были созерцать гулящих женщин, — продолжал Хэклетт. — Они бродили по улицам полунагими или выкрикивали что-то из окон. Мужчины пили и блевали прямо на улице. Мы видели грабителей и пиратов, дерущихся и скандалящих на каждом углу. — Пиратов? — резким тоном оборвал его Элмонт. — Воистину, я не могу назвать этих моряков-головорезов иначе как пиратами, и, несомненно. — В Порт-Ройяле пиратов нет! — отрезал Элмонт. Он смерил нового секретаря гневным взглядом и мысленно проклял влюбчивость милостивого монарха, ниспославшего ему в помощники этого самодовольного дурня. От Хэклетта помощи не будет — это ясно. — В этой колонии пиратов нет, — повторил Элмонт. — Если вы найдете доказательства того, что кто-то из этих людей — пират, то его отдадут под суд, как полагается, и повесят. Таков закон его величества. Он строго соблюдается. Хэклетт посмотрел на губернатора скептически. — Сэр Джеймс, — сказал он, — вы придираетесь к словам, в то время как суть дела видна на любой улице и в каждом жилище этого города. — Суть дела видна на виселице, торчащей на Хай-стрит, — возразил Элмонт. — Там как раз сейчас болтается в петле пират. Если бы вы сошли на берег раньше, то могли бы собственными глазами посмотреть на повешение. — Он снова вздохнул. — Сядьте и помолчите, пока я не решил, что вы еще больший идиот, чем мне показалось сначала, — приказал губернатор. Мистер Хэклетт побледнел. Судя по всему, он не привык к подобной прямоте. Гость быстро уселся в кресло рядом с женой. Та успокаивающе коснулась его руки. Сердечный жест со стороны одной из многих любовниц короля. Сэр Джеймс Элмонт встал, тут же скривился от боли, пронзившей ногу, оперся о стол и подался вперед. — Мистер Хэклетт, его величество назначил меня заботиться о развитии своей колонии, Ямайки, и хранить ее благосостояние. Позвольте, я вам изложу некоторые факты, сопряженные с исполнением этих обязанностей. Во-первых, мы — маленький и слабый аванпост Англии посреди испанских владений. Я в курсе, что при дворе принято делать вид, будто позиции его величества в Новом Свете непоколебимы, — медленно произнес Элмонт. — Но истина выглядит несколько по-иному. Все владения нашего монарха состоят из трех крохотных колоний: Сент-Китс, Барбадос и Ямайка. Все остальное принадлежит Филиппу. Эта территория по-прежнему остается Испанским Мэйном. В этих водах нет английских военных кораблей. В этих землях нет ни одного английского гарнизона. Зато здесь имеются десятки испанских кораблей первого ранга и несколько тысяч их солдат, размещенных в пятнадцати основных поселениях. Король Карл в мудрости своей желает сохранить за собой эти колонии, но не хочет платить за их защиту от вторжений. Хэклетт, с чьего лица так и не сошла бледность, смотрел на губернатора в изумлении. — На меня возложена обязанность оборонять эту колонию. Как мне это сделать? Очевидно, я должен как-нибудь раздобыть тех, кто способен сражаться. Единственный доступный мне источник — это авантюристы и каперы. Я позаботился о том, чтобы они чувствовали себя здесь как дома. Вы можете считать их отвратительными, но без них Ямайка была бы беззащитна. — Сэр Джеймс. — Помолчите! — одернул Хэклетта Элмонт. — Кроме того, у меня имеется и вторая обязанность: развивать хозяйство Ямайки. При дворе модно предлагать, чтобы мы поощряли здесь возделывание земли и разведение домашнего скота. Однако же за последние два года к нам не прислали ни одного земледельца. Здешняя почва солоновата и неплодородна. Местные жители настроены враждебно. Как же мне в таком случае развивать колонию, приумножать ее богатство и населенность? Путем коммерции. Каперские налеты на испанские корабли и поселения предоставляют нам золото и товары для процветающей торговли. В конечном итоге это обогащает королевскую казну. Согласно поступающим ко мне сведениям, этот факт не вызывает у его величества ни малейшего неудовольствия. — Сэр Джеймс. — В заключение отмечу, что у меня имеется еще и негласная обязанность, состоящая в том, чтобы отнять у двора Филиппа Четвертого как можно больше богатств. Эту цель его величество тоже считает достойной — частным образом, разумеется. Особенно потому, что значительная часть золота, не попавшего в Кадис, объявляется в Лондоне. Поэтому каперство открыто поощряется. Но никак не пиратство, мистер Хэклетт. Это не придирка к словам. — Но, сэр Джеймс. — Трудности колонии обсуждению не подлежат, — отрезал Элмонт, снова сел за стол и вернул ногу на подушку. — Вы можете на досуге поразмыслить над тем, что я вам рассказал. Не забудьте, что я говорю, опираясь на опыт, который нельзя не учитывать. Я приглашаю вас отужинать сегодня со мною, вместе с капитаном Мортоном. Ну а пока что у вас достаточно своих хлопот. Я знаю, что вам ведь надо устроиться в новом жилище. Беседа явно подошла к концу. Хэклетт с женой встали. Секретарь холодно поклонился. — Всего хорошего, сэр Джеймс. — Всего хорошего, мистер и миссис Хэклетт.Супруги отбыли. Помощник губернатора закрыл за ними дверь. Элмонт потер глаза. — Боже милостивый, — только и сказал он, покачав головой. — Не желаете ли отдохнуть, ваше превосходительство? — спросил Джон. — Желаю, — отозвался Элмонт. Он встал из-за стола и отправился в свои покои. По пути, проходя мимо одной из комнат, Элмонт услышал плеск воды, женское хихиканье и вопросительно взглянул на Джона. — Они моют ту вашу служанку, — пояснил тот. — А-а. — Вы желаете осмотреть ее попозже? — Да, именно так, — согласился Элмонт и посмотрел на Джона с мимолетным удивлением. Обвинение в колдовстве явно пугало шотландца. Губернатор подумал, что страхи простонародья столь же крепки, сколь и глупы.
Глава 5
Энни Шарп нежилась в теплой воде ванны и слушала болтовню дородной негритянки, сновавшей по комнате. Энни едва-едва разбирала речь толстухи. Та вроде как говорила по-английски, но ее мелодичный странный выговор звучал очень непривычно. Она вещала что-то насчет того, что губернатор Элмонт — очень добрый человек. Но Энни Шарп не волновалась по этому поводу. Она еще в нежном возрасте научилась обращаться с мужчинами. Девушка закрыла глаза, и певучая речь негритянки сменилась в ее сознании звоном церковных колоколов. В Лондоне Энни начала ненавидеть этот монотонный, непрестанный звук. Она была младшей из трех детей в семье, дочерью отставного матроса из Уоппинга, занявшегося изготовлением парусов. Когда в канун рождественских праздников разразилась чума, двое старших братьев Энни пошли работать сторожами. Обязанности парней заключались в том, чтобы стоять у дверей домов, куда проникла болезнь, и следить, чтобы их обитатели не выходили наружу ни по какой причине. Энни работала сиделкой в нескольких богатых семействах. Теперь, по прошествии нескольких месяцев, ужасы того времени смешались в ее памяти. Церковные колокола звонили денно и нощно. Кладбища быстро переполнились. Вскоре никто уже не рыл отдельных могил. Тела сваливали во множестве в глубокие рвы и поспешно засыпали известью и землей. Повозки, заваленные трупами, тащились по улицам. Могильщик останавливался у каждого жилища и выкрикивал: «Выносите ваших мертвых!» Повсюду пахло тленом. А еще кругом царил страх. Энни помнила, как какой-то мужчина рухнул замертво посреди улицы. На боку у него висел кошель, туго набитый монетами. Люди во множестве шли мимо трупа, но никто не посмел подобрать мешочек. Позднее труп увезли прочь. Кошель так и остался висеть на нем. На всех рынках бакалейщики и мясники держали на прилавках миски с уксусом. Покупатели бросали в него монеты. Ни единого гроша не переходило из рук в руки. Все старались платить под расчет, без сдачи. Амулеты, талисманы, зелья и наговоры пользовались большим спросом. Энни тоже купила медальон с какими-то вонючими травами, про которые говорили, что они отвращают чуму, и носила его, не снимая. Все же смерть не отступала. Старший из братьев Энни подхватил чуму. Однажды сестра увидела его на улице. Шея у него распухла, а десны кровоточили. Больше девушка никогда с ним не встречалась и полагала, что он умер. Второго ее брата постигла судьба, обычная для сторожа. Однажды ночью обитатели дома, который он тогда караулил, обезумели под воздействием болезни, вырвались наружу и при побеге убили брата. Энни об этом лишь слыхала. Брата она так и не увидела. В конце концов девушка тоже оказалась заперта в доме, принадлежащем фамилии Сьюэллов. Она работала сиделкой при матери главы семейства, когда у мистера Сьюэлла появились бубоны. Дом подвергли карантину. Энни ухаживала за больными, как уж могла. Но Сьюэллы все умерли, один за другим. Тела увезли на труповозках. Наконец Энни осталась одна во всем доме и каким-то чудом так и не заболела. Тогда-то она украла несколько золотых украшений и монет, которые сумела разыскать, и сбежала через окно второго этажа, пробравшись под покровом ночи по лондонским крышам. На следующее утро ее поймал констебль и потребовал объяснений, откуда это у молоденькой девушки столько золота. Ценности он забрал, а ее засадил в Брайдвел. Там Энни томилась несколько недель, пока она не попалась на глаза лорду Эмбриттону, который, движимый интересами общества, совершал обход тюрьмы. Энни давно усвоила, что джентльмены находят ее внешность приятной. Лорд Эмбриттон не был исключением. Он устроил так, чтобы Энни провели в его карету, и после некоторых развлечений, весьма любимых им, пообещал, что ее отправят в Новый Свет. Вскоре Энни очутилась в Плимуте, а потом — на борту «Годспида». Во время плавания капитан Мортон, мужчина молодой и энергичный, также привязался к ней. В своей каюте он угощал ее мясом и другими лакомствами, поэтому Энни рада была свести с ним знакомство, чем и занималась почти каждую ночь. Теперь же она очутилась здесь, в этом новом для нее месте, где все было странным и незнакомым. Но девушка не боялась, ибо была уверена в том, что понравится губернатору, как до того другим джентльменам. Он обязательно о ней позаботится. Когда купание завершилось, Энни надела хлопчатобумажную блузу и платье из крашеной шерсти. Это был лучший ее наряд за последние три месяца, и девушке было приятно чувствовать прикосновение ткани к коже. Негритянка открыла дверь и жестом велела Энни следовать за ней. — Куда мы идем? — К губернатору. Энни прошла следом за толстухой по большому, широкому коридору. Полы здесь были деревянные, но шершавые, не отполированные. Энни прямо удивилась: как это столь важный человек живет в таком неухоженном доме? У многих обычных джентльменов в Лондоне жилье было куда лучше этого. Негритянка постучала в дверь. Ей отворил шотландец, искоса посмотревший на Энни. Девушка увидела, что комната эта — спальня. Губернатор в ночной сорочке стоял у постели и зевал. Шотландец кивком велел ей входить. — А! — произнес губернатор. — Госпожа Шарп! Должен сказать, что омовение пошло на пользу вашей внешности. Энни не очень поняла, что губернатор имел в виду, но раз он был доволен, то и она радовалась. Девушка сделала реверанс, как учила ее мать. — Ричардс, вы можете идти. Шотландец кивнул, вышел и прикрыл за собою дверь. Энни с губернатором остались одни. Девушка посмотрела ему в глаза. — Не бойся, милая, — добродушно произнес тот. — Тебе нечего бояться. Подойди-ка к окну, Энни. Тут лучше видно. Девушка повиновалась. Губернатор несколько мгновений молча смотрел на нее, потом спросил: — Тебе известно, что суд обвинил тебя в колдовстве? — Да, сэр. Но это неправда, сэр. — Я ни капли не сомневаюсь в том, что это неправда. Энни. Но в бумагах сказано, что ты носишь на себе печать дьявола. — Сэр, я не имела никаких дел с нечистым! — воскликнула Энни, впервые заволновавшись. — Клянусь вам! — Я тебе верю, Энни, — заявил Элмонт и улыбнулся ей. — Но мой долг требует засвидетельствовать отсутствие печати. — Сэр, я клянусь! — Я тебе верю, — повторил губернатор. — Но ты должна снять одежду. — Сейчас, сэр? — Да. Девушка с легким сомнением оглядела комнату. — Ты можешь положить одежду на кровать, Энни. — Да, сэр. Пока она раздевалась, сэр Джеймс наблюдал за ней. Энни заметила, как изменился его взгляд. Она больше не боялась. Воздух был теплый. Она вполне уютно чувствовала себя и без одежды. — Ты — премилое дитя, Энни. — Спасибо, сэр. Она стояла нагая. Губернатор задержался, чтобы надеть очки, потом подошел поближе и взглянул на ее плечи. — Теперь медленно повернись. Энни повернулась. Губернатор осмотрел ее тело. — Подними руки над головой. Печать обычно находится под мышками, на груди или на гениталиях. — Он опять улыбнулся девушке. — Ты не понимаешь, о чем я говорю, да? Энни покачала головой. — Ляг на кровать. Девушка легла. — Теперь мы завершим осмотр, — серьезно произнес губернатор. Потом его пальцы оказались у нее в волосах. Он принялся осматривать ее кожу, и нос Элмонта оказался в нескольких дюймах от ее щелки. Энни боялась оскорбить губернатора, но ей сделалось смешно и щекотно, поэтому она рассмеялась. На мгновение губернатор уставился на нее с гневом, потом тоже расхохотался и принялся снимать с себя одежду. Он взял ее, так и не сняв очки, оправа которых давила Энни на ухо. Девушка позволила ему сделать все, чего он хотел. Длилось это недолго. После губернатор был доволен, так что и Энни радовалась.Когда они лежали рядом в постели, он расспросил девушку про ее жизнь, про то, что она пережила в Лондоне и на пути к Ямайке. Энни рассказала ему, как женщины забавлялись друг с дружкой или с членами команды, но заявила, что она такого не делала. Пусть это и было не совсем так, но поскольку она этим занималась только с капитаном Мортоном, получалось, что она сказала почти что правду. Еще девушка поведала про бурю, случившуюся, когда они в первый раз заметили землю в Индиях. Она двое суток носила их по морю. Энни видела, что губернатор Элмонт не обращает особого внимания на ее историю. В его глазах снова появилось прежнее странное выражение. Но она все равно продолжала говорить, вспомнила про то, как на следующий день после окончания бури они увидели остров с гаванью и крепостью и большой корабль в порту. Капитан Мортон беспокоился, что испанцы, которые явно заметили торговое судно, нападут на них. Но тот корабль так и не вышел из гавани. — Как?! — едва ли не взвизгнул губернатор Элмонт и вскочил с кровати. — Что случилось? — Люди с испанского военного корабля увидели вас и не напали? — Нет, сэр, — отозвалась девушка. — К большому нашему облегчению. — Облегчению?! — вскричал Элмонт, словно бы не веря собственным ушам. — К вашему облегчению? Боже милостивый, как давно это произошло? Энни пожала плечами. — Три-четыре дня назад. — Это была гавань с крепостью, так? — Да. — На какой стороне гавани стояла крепость? Сбитая с толку девушка покачала головой: — Не знаю. — Подумай. — Элмонт поспешно натягивал одежду. — Если смотреть на острови гавань, крепость будет справа от нее или слева? — С этой стороны, — сказала девушка и указала вправо. — А на острове есть высокая гора? Сам он маленький и весь заросший лесом? — Да, сэр, именно так. — Кровь Господня! — воскликнул Элмонт. — Ричардс! Ричардс! Найди Хантера! Губернатор пулей вылетел из комнаты, оставив обнаженную девушку лежать на кровати. Энни решила, что вызвала его неудовольствие, и заплакала.
Глава 6
В дверь постучали. Хантер заворочался в постели. Он увидел, что окно открыто и сквозь него льется солнечный свет. — Убирайтесь, — буркнул моряк. Девица, лежавшая рядом с ним, не проснулась. Стук повторился. — Убирайтесь, чтоб вам лопнуть! Дверь отворилась, и в щель просунулась голова миссис Денби. — Прошу прощения, капитан Хантер, но тут к вам слуга из особняка. Губернатор просит вас отужинать сегодня с ним. Что мне ответить? Хантер потер глаза и сонно моргнул. — Который час? — Пять часов, капитан. — Передайте губернатору, что я буду. — Хорошо. И еще. — Что? — Внизу вас ждет тот француз со шрамом. Хантер недовольно заворчал. — Хорошо, миссис Денби. Дверь затворилась. Чарльз встал с постели. Девица так и продолжала спать, громко похрапывая. Хантер оглядел свою комнату, маленькую и тесную, — кровать, в углу морской сундук с его вещами, ночной горшок под кроватью да таз с водой, стоявший неподалеку. Капитан закашлялся, принялся было одеваться, но притормозил, чтобы помочиться через окно на улицу. Снизу донеслись негодующие ругательства, но Хантер лишь улыбнулся. Он достал из сундука свой единственный приличный дублет и последнюю пару чулок, на которых было всего несколько затяжек. Под конец моряк надел золоченый пояс с коротким кинжалом, а потом, повинуясь внезапно пришедшей мысли, взял пистолет, зарядил его и сунул за пояс. Такова была стандартная процедура, исполняемая капитаном Чарльзом Хантером каждый вечер, когда он просыпался на закате. Занимал этот туалет всего несколько минут. Хантер был человеком непривередливым, впрочем, пуританином он тоже не являлся. Капитан еще раз взглянул на девицу в постели, потом закрыл за собою дверь и спустился по узкой скрипучей деревянной лестнице в главный зал гостиницы миссис Денби. Главный зал представлял собою просторное помещение с низким потолком, земляным полом и несколькими тяжелыми деревянными столами, образующими длинные ряды. Хантер приостановился. Как и сказала миссис Денби, Левассер был тут. Француз сидел в углу, сгорбившись над большой кружкой грога. Капитан двинулся через зал к двери. — Хантер! — прохрипел Левассер низким пропитым голосом. Чарльз обернулся, всем своим видом изображая удивление. — А, Левассер! Я тебя не заметил. — Хантер, ты — сын английской ублюдочной шлюхи! — Левассер, ты — сын французского крестьянина и его любимой овцы, — отозвался тот, отступая с освещенного места. — Чего тебя сюда принесло? Левассер встал из-за стола. Он выбрал темный угол, поэтому Хантеру было плохо его видно. Но двух мужчин разделяло футов тридцать, слишком много для пистолетного выстрела. — Я хочу обратно свои деньги. — Я тебе ничего не должен, — отрезал Хантер, и это действительно было так. Каперы Порт-Ройяла долги платили полностью и в срок. Ничто не могло серьезнее повредить репутации человека, как весть о том, что он не рассчитался по своим обязательствам либо не разделил трофеи поровну. В каперском рейде любого, кто попытался бы утаить часть общей добычи, всегда предавали смерти без долгих рассуждений. Хантеру и самому не раз случалось, не задумываясь, пристрелить вороватого матроса и сбросить труп за борт. — Ты обманул меня в карты, — сказал Левассер. — Ты был так пьян, что не различал их. — Ты меня надул и забрал пятьдесят фунтов. Я хочу получить их обратно. Хантер оглядел общий зал, в котором никого не было. Вот ведь досада. Он не хотел убивать Левассера без свидетелей, потому что имел слишком много врагов. — И как же я тебя обманул в карты? — поинтересовался он, придвинувшись чуть ближе к Левассеру. — Как? Да какая, к черту, разница? Кровь Господня, ты меня обжулил! — Левассер поднес кружку с грогом к губам. В этот миг Хантер метнулся вперед. Он ударил раскрытой ладонью по наклоненной кружке и вколотил ее в лицо Левассеру. Француз с глухим стуком врезался в стену, забулькал и сполз на пол. Изо рта у него потекла струйка крови. Хантер подхватил кружку и врезал ею по голове наглеца. Тот потерял сознание. Капитан взмахнул рукой, стряхивая вино с пальцев, развернулся и вышел из гостиницы. Он тут же провалился по щиколотку в уличную грязь, но не обратил на это внимания. Чарльз думал о склонности Левассера к пьянству. Очень глупо с его стороны — пить, когда кого-то поджидаешь. Пора в новый рейд. Его люди сделались слишком мягкотелыми. Он и сам провел чересчур много времени за выпивкой или с бабами. Надо снова выходить в море. Хантер прошел по грязи, улыбаясь и махая рукой шлюхам, которые приветствовали его из окон, и направился к особняку губернатора.— Все упоминали о комете, которую видели над Лондоном в канун эпидемии, — сказал капитан Мортон, потягивая вино. — Перед чумой пятьдесят шестого года она тоже появлялась. — Ну и что с того? — возразил Элмонт. — В пятьдесят девятом тоже была комета, а вот заразы я что-то не припоминаю. — Зато в том самом году была вспышка оспы в Ирландии, — заметил мистер Хэклетт. — Они там случаются постоянно, — сказал Элмонт. — Каждый год. Хантер ничего не сказал. Он вообще мало говорил во время ужина, оказавшегося таким же отчаянно скучным, как и все прочие подобные мероприятия у губернатора, на которых ему доводилось присутствовать. На некоторое время его заинтересовали новые лица — Мортон, капитан «Годспида», и Хэклетт, новый секретарь, туповатый худой хлыщ. В его жене, отличавшейся худощавостью и смуглостью, чувствовалась французская кровь, наряду с некой животной похотливостью. Для Хантера самым интересным моментом за весь вечер было появление новой служанки, восхитительной белокурой юной девушки, время от времени заходившей в обеденный зал. Он пытался поймать ее взгляд. Хэклетт заметил этой неодобрительно уставился на капитана. Это был не первый его неодобрительный взгляд в адрес Хантера за нынешний вечер. Когда девушка обошла стол, наполняя бокалы гостей, секретарь поинтересовался: — Вам по вкусу служанки, мистер Хантер? — Когда они хорошенькие, — небрежно ответил Хантер. — А вам кто по вкусу? — Баранина превосходная, — пробормотал Хэклетт, густо покраснев и уставившись в тарелку. Элмонт перевел разговор на плавание через Атлантику, только что совершенное его гостями. Капитан Мортон рассказал о настигшей их буре так взволнованно и подробно, словно он был первым в истории человеком, столкнувшимся с пенящейся водой. Хэклетт добавил к его повествованию несколько устрашающих деталей, а его жена призналась, что ей нездоровилось. Хантеру делалось все скучнее. Он осушил бокал. — Ну а затем, после этой ужасной бури, длившейся два дня, настало ясное, чудесное утро, — продолжал Мортон. — Видимость была превосходная, на много миль вокруг, с севера дул легкий ветерок. Но мы не знали, где находимся, ибо нас двое суток носило по волнам, завидели землю и направились к ней, надеясь там причалить. «Ошибка, — подумал Хантер. — Видимо, этот Мортон чудовищно неопытен. В здешних водах ни одно английское судно никогда не подойдет к суше, не зная точно, кому именно эта земля принадлежит. Всегда существует вероятность, что ею владеют испанцы». — Мы обошли вокруг этого маленького островка и, к нашему изумлению, увидели военный корабль, стоявший в гавани. У нас не было никаких сомнений в том, что он погонится за нами. — И что же случилось? — без особого интереса спросил Хантер. — Испанец остался стоять в гавани, — ответил Мортон и рассмеялся. — Я был бы не прочь завершить историю чем-нибудь более волнующим, но правда такова, что он за нами не погнался. Так и остался на месте. — Но испанцы вас, конечно же, увидели? — уточнил Хантер уже более заинтересованно. — Да, должны были. Мы шли под всеми парусами. — А далеко ли вы были от берега? — Милях в двух-трех, не больше. Понимаете, этого острова не оказалось на наших картах. Полагаю, он просто слишком мал для этого. Там не было ничего, кроме гавани и крепости на берегу. Должен признать, у нас возникло ощущение, что мы чудом избежали гибели. Хантер медленно повернулся и взглянул на Элмонта. Тот внимательно смотрел на него, и на губах губернатора играла легкая улыбка. — Этот эпизод вас удивил, капитан Хантер? Чарльз повернулся обратно к Мортону. — Вы говорите, на берегу была крепость? — Да, и очень внушительная, я бы сказал. — На северном берегу гавани или на южном? — Позвольте-ка… на северном. А что? — Как давно вы видели тот корабль? — спросил Хантер. — Три-четыре дня назад. Скорее три. Как только мы определили свое местонахождение, так сразу же отправились в Порт-Ройял. Хантер забарабанил пальцами по столу и задумчиво уставился на свой пустой бокал. Повисло молчание. Элмонт кашлянул. — Капитан Хантер, вас, кажется, заинтересовала эта история. — Даже заинтриговала, — отозвался тот. — Я уверен в том, что для вас, губернатор, она любопытна не в меньшей степени. — Полагаю, правильно будет сказать, что здесь затронуты интересы короны, — заметил Элмонт. Хэклетт выпрямился с чопорным видом. — Сэр Джеймс, не желаете ли вы просветить всех прочих, чем так важна эта история? — поинтересовался он. — Погодите минутку, — отозвался Элмонт, нетерпеливо взмахнул рукой и пристально посмотрел на Хантера. — Каковы ваши условия? — Во-первых, равные доли, — ответил Чарльз. — Дражайший мой Хантер, равные доли совершенно непривлекательны для короны. — Дражайший губернатор, меньшая часть делает эту экспедицию совершенно непривлекательной для моряков. Элмонт улыбнулся. — Вы, конечно же, осознаете, что приз грандиозен?! — Несомненно. А еще я понимаю, что этот остров неприступен. В прошлом году вы отправили туда Эдмундса с тремя сотнями. Вернулась всего одна. — Вы сами выражали мнение, что Эдмундс неизобретателен. — Зато Касалья — еще как. — Несомненно. Все же мне кажется, что вы были бы не прочь встретиться с этим хитрецом. — Не меньше чем за равную долю. — Если вы ожидаете, что корона возьмется снаряжать эту экспедицию, то вложенные деньги нужно будет вернуть до дележа, — с непринужденной улыбкой заявил сэр Джеймс. — Справедливо? — Погодите-ка! — вмешался Хэклетт. — Сэр Джеймс, вы что, торгуетесь с этим человеком? — Ничуть. Я заключаю с ним джентльменское соглашение. — С какой целью? — Чтобы устроить каперскую экспедицию на испанский аванпост Матансерос. — Куда? — переспросил Мортон. — Так называется тот остров, к которому вас вынесло, капитан Мортон. Пунта Матансерос. Испанцы построили крепость два года назад. Там командует один весьма неприятный господин, некий Касалья. Возможно, вы о нем слыхали. Нет? В Индиях он хорошо известен. Говорят, что этот оригинал находит крики умирающих жертв успокаивающими и способствующими отдыху. — Элмонт оглядел гостей, собравшихся за столом, и заметил, что миссис Хэклетт сильно побледнела. — Касалья командует крепостью Матансерос, возведенной с одной-единственной целью: служить крайним восточным аванпостом Испании для Золотого флота, плывущего домой. В комнате воцарилось молчание. Гостям, судя по их виду, сделалось как-то не по себе. — Я вижу, вы не понимаете особенностей экономики здешних мест, — сказал Элмонт. — Каждый год Филипп посылает сюда из Кадиса целый флот галеонов, предназначенных для перевозки сокровищ. Они пересекают Испанский Мэйн, направляясь на юг, к побережью Новой Испании. Там флот расходится по разным портам — Картахена, Веракрус, Портобело, дабы собрать сокровища. Потом он опять собирается воедино в Гаване. Оттуда сокровища везут на восток, в Испанию. Цель совместного плавания — защита от каперских налетов. Пока что все ясно? Все кивнули. — Армада отправляется в плавание в конце лета, в первые дни сезона ураганов, — продолжил губернатор. — Время от времени случается, что корабли в начале путешествия оказываются разделены с конвоем. Испанцы желают иметь сильную гавань для защиты таких судов. Они возвели Матансерос исключительно для этой надобности. — Несомненно, это еще недостаточная причина, — заметил Хэклетт. — Я не в силах себе представить. — Причина вполне достаточна, — отрезал Элмонт. — Итак, по воле судьбы два галеона с сокровищами потерялись во время бури несколько недель назад. Нам это известно потому, что с ними встретилось каперское судно, безрезультатно попытавшееся атаковать испанцев. В последний раз их видели, когда они отступали на юг к Матансеросу. Один из них оказался серьезно поврежден. Корабль, который вы, капитан Мортон, сочли военным, явно был одним из этих галеонов Золотого флота. Будь это настоящее военное судно, оно определенно бросилось бы в погоню при виде добычи, находящейся в каких-нибудь двух милях от него, и захватило бы вас. Сейчас вы кричали бы во всю глотку, развлекая Касалью. Этот же корабль не погнался за вами потому, что не осмелился выйти из-под защиты гавани. — Как долго он будет там стоять? — спросил Мортон. — Может уйти в любой момент, остаться до отправления следующего флота через год либо подождать, пока какое-нибудь испанское судно не прибудет и не проводит его домой. — Можно ли его захватить? — спросил Мортон. — Некоторые решили бы, что да. В целом на этом корабле находится сокровищ приблизительно на пятьсот тысяч фунтов. Эта цифра вызвала ошеломление присутствующих. — У меня такое ощущение, что эта информация может заинтересовать капитана Хантера, — с удовольствием заметил Элмонт. — Вы хотите сказать, что этот человек — обычный капер? — возмущенно спросил Хэклетт. — Отнюдь! Ни в коем случае не обычный, — со смешком отозвался Элмонт. — Капитан Хантер, что вы об этом думаете? — Я бы назвал себя незаурядным капером. — Но подобное легкомыслие возмутительно! — взвился секретарь. — Вы забываетесь, — одернул его Элмонт. — Капитан Хантер — второй сын майора Эдуарда Хантера из колонии Массачусетс. Он родился в Новом Свете и получил образование в этом их учебном заведении, как там его. — Гарвард, — сказал Хантер. — Да, в Гарварде. Капитан Хантер с нами уже четыре года. Как капер он занимает высокое положение в здешнем обществе. Я верно говорю, Чарльз? — Абсолютно, — подтвердил Хантер и ухмыльнулся. — Этот человек — негодяй, — отрезал Хэклетт, но его жена взглянула на Хантера с новым интересом. — Причем самый обычный. — Вам следовало бы следить за языком, — спокойно посоветовал ему Элмонт. — Дуэли на этом острове запрещены, но происходят с унылой регулярностью. К сожалению, я мало что могу сделать для их искоренения. — Я слыхал об этом человеке, — продолжал настаивать так и не успокоившийся Хэклетт. — Он — не сын майора Эдмунда Хантера. Во всяком случае, не законный сын. Хантер почесал бороду. — В самом деле? — Мне так говорили, — заявил Хэклетт. — Кроме того, я слыхал, что он — убийца, мерзавец, блудник и пират. При слове «пират» Хантер с необычайной скоростью схватил Хэклетта за волосы, ткнул лицом в недоеденную баранину и удержал там. — Господи, — вздохнул Элмонт. — А ведь я его уже предупреждал на этот счет. Видите ли, мистер Хэклетт, каперство — это уважаемое занятие. Пираты же — изгои. Вы всерьез предполагаете, что капитан Хантер — изгой? Хэклетт, уткнутый лицом в тарелку, издал сдавленный звук. — Я вас не слышу, мистер Хэклетт, — заявил Элмонт. — Я сказал «нет», — отозвался тот. — Тогда не думаете ли вы, что вам как джентльмену уместно было бы извиниться перед капитаном Хантером? — Приношу свои извинения, капитан Хантер. Я не хотел вас обидеть. Чарльз отпустил секретаря. Тот выпрямился и вытер салфеткой лицо, перепачканное в соусе. — Итак, — произнес Элмонт, — недоразумение предотвращено. Не перейти ли нам к десерту? Хантер оглядел стол. Хэклетт все еще вытирал лицо. Мортон смотрел на него с неприкрытым изумлением. Миссис Хэклетт перехватила взгляд Хантера и провела язычком по губе.
После ужина Хантер с Элмонтом уселись вдвоем в библиотеке особняка, попивая бренди. Капитан выразил губернатору соболезнования по случаю назначения нового секретаря. — Он не сделает мою жизнь проще, — согласился Элмонт. — Боюсь, возможно, и вашу тоже. — Думаете, этот господин будет слать в Лондон депеши, неблагосклонные по отношению к вам? — Он вполне может попытаться. — Король должен знать обо всем, что происходит в его колониях. — Это спорный вопрос, — с небрежным жестом отозвался Элмонт. — Одно можно сказать наверняка. Каперы будут и дальше получать поддержку, если не станут скупиться в ответ. — Не меньше чем равная доля, — быстро произнес Хантер. — Говорю вам, иначе невозможно. — Но если корона снарядит ваши суда, вооружит матросов. — Нет, — отрезал Хантер. — В этом нет необходимости. — Неужели? Любезный мой Чарльз, вы же знаете Матансерос. Там расквартирован немалый испанский гарнизон. Капитан покачал головой. — Нападение в лоб бессмысленно. Это мы уже знаем после экспедиции Эдмундса. — Но какова тогда альтернатива? Крепость на Матансеросе полностью контролирует вход в гавань. Вы не сможете уйти с захваченным галеоном, набитым сокровищами, если предварительно не захватите ее. — Верно. — Что же в таком случае? — Я предлагаю небольшой налет на крепость со стороны суши. — Против полностью укомплектованного гарнизона, где самое меньшее три сотни солдат? Вы не преуспеете. — Иначе нельзя, — возразил Хантер. — Если мы не захватим укрепления, то Касалья обстреляет галеон с сокровищами и затопит его в гавани. — Об этом я не подумал, — признал Элмонт и пригубил бренди. — Расскажите-ка мне о своем плане.
Глава 7
Позднее, когда Хантер покидал особняк губернатора, в прихожей вдруг появилась миссис Хэклетт и подошла к нему. — Капитан Хантер! — Да, миссис Хэклетт? — Я хочу извиниться перед вами за непростительное поведение моего мужа. — Не стоит. — Напротив, капитан. По-моему, это совершенно необходимо. Он вел себя хамски, как последняя деревенщина. — Мадам, ваш муж извинился, как подобает джентльмену. Это недоразумение улажено. — Чарльз кивнул женщине. — Спокойной ночи. — Капитан Хантер! Тот остановился в дверях и обернулся. — Да, мадам? — Вы — чрезвычайно притягательный человек. — Вы очень любезны, мадам. Я с нетерпением буду ждать нашей следующей встречи. — Я тоже, капитан. Хантер ушел, подумав о том, что мистеру Хэклетту стоит получше присматривать за своей женой. Ему уже доводилось видеть подобное, то есть женщину из хорошей семьи, выросшую в Англии, в среде мелкопоместного дворянства, которая производила некоторое волнение при дворе — как, несомненно, это обстояло с миссис Хэклетт, — если ее муж предпочитал смотреть в сторону — как, несомненно, это делал мистер Хэклетт. Однако же, очутившись в Индиях, вдали от дома и ограничений, налагаемых своим кругом и традициями. Да, Хантеру уже доводилось это видеть. Капитан двинулся по булыжной мостовой прочь от особняка. По пути он прошел мимо летней кухни, где до сих пор горел свет и суетились слуги. Во всех домах Порт-Ройяла кухни строились отдельно — дань жаркому климату. Сквозь открытое окно Хантер заметил белокурую девушку, прислуживавшую за ужином, и помахал ей. Она ответила ему тем же и снова принялась за работу.У входа в гостиницу миссис Денби люди дразнили медведя. Хантер понаблюдал, как дети кидали в беспомощное животное камнями. Они хохотали, хихикали и радостно вопили, когда медведь рычал и рвался с короткой цепи. Две шлюхи били медведя палками. Хантер прошел мимо и оказался в гостинице. Тренчер сидел в углу, держа в здоровой руке выпивку. Чарльз окликнул его и жестом подозвал к себе. — Ну что, капитан? — с нетерпением поинтересовался тот. — Я хочу, чтобы ты отыскал для меня несколько человек. — Кого? — Лазю, мистера Эндерса, Сансона и Мавра. Тренчер улыбнулся. — Желаете, чтобы они подошли сюда? — Нет. Выясни, где они сейчас, и я к ним схожу. Где Шепот? — В «Синем козле», — ответил Тренчер. — В задней комнате. — А Черный Глаз — на Фарроу-стрит? — Думаю, да. Так Еврей вам тоже нужен? — Я полагаюсь на твой язык, — сказал Хантер. — Придержи его пока что. — А меня вы с собой возьмете, капитан? — Если сделаешь все так, как тебе велено. — Клянусь ранами Христовыми, капитан! — Тогда пошевеливайся, — сказал Хантер и вышел из гостиницы обратно на грязную улицу. Ночной воздух был теплым и недвижным, как и на протяжении дня. Хантер услышал звон гитарных струн. Откуда-то донесся пьяный смех и одиночный выстрел. Капитан зашагал по Ридж-стрит к «Синему козлу». Порт-Ройял весьма приблизительно делился на районы, ориентированные на порт. Ближе всего к территории порта располагались таверны, бордели и игорные дома. Подальше, в отдалении от шумной жизни прибрежного района, улицы были более тихими. Здесь разместились бакалейщики и пекари, мебельщики и агенты по снабжению судов, здесь же можно было найти кузнецов и ювелиров. Еще дальше, на южной стороне бухты, стояли немногочисленные респектабельные гостиницы и частные дома. «Синий козел» был фешенебельным отелем. Хантер вошел и кивнул джентльменам, выпивающим в общем зале. Он узнал лучшего сухопутного врача, мистера Перкинса, одного из членов совета, мистера Пайкеринга, бейлифа тюрьмы Брайдвелл и еще нескольких уважаемых господ. Обычный капер чаще всего был нежеланным гостем в «Синем козле», но Хантера приняли благосклонно. Это стало простым признанием того факта, что коммерция Порт-Ройяла зависит от количества и успешности каперских рейдов. Хантер был опытным и смелым капитаном, в силу этого — важным членом местной общины. В прошлом году три его вылазки дали Порт-Ройялу больше двухсот тысяч пистолей и дублонов. Немалая часть этих денег осела в карманах собравшихся здесь джентльменов, и они приветствовали Хантера в соответствии с этим фактом. Госпожа Уикхэм, управлявшая «Синим козлом», встретила его появление куда прохладнее. Эта дама была вдовой, несколько лет назад сблизилась с Шепотом и знала, что раз Хантер явился сюда, значит, он идет повидаться с ним. Она ткнула пальцем в сторону задней комнаты. — Он там, капитан. — Спасибо, госпожа Уикхэм. Хантер направился прямо туда, куда было указано, постучал и, не дожидаясь разрешения войти, отворил дверь. Он знал, что ответа и не будет. В комнате было темно, горела всего одна свеча. Чарльз сощурился, стараясь приноровиться к изменившемуся освещению. Он услышал размеренное поскрипывание и в конце концов разглядел Шепота. Тот сидел в углу, в кресле-качалке. В руках у него был заряженный пистолет, дуло которого глядело в живот Хантеру. — Добрый вечер, Шепот. — Добрый вечер, капитан Хантер, — раздалось негромкое, хриплое сипение. — Вы одни? — Да. — Тогда входите, — прошипел тот же голос. — Глоток рома? — С удовольствием. Шепот наполнил два бокала темно-коричневой жидкостью. Глаза Хантера приспособились к освещению, и теперь он лучше видел своего собеседника. Шепот, настоящего имени которого никто не знал, был крупным, грузным мужчиной со слишком большими даже для него бледными руками. Когда-то он сам успешно командовал каперским судном, а потом отправился вместе с Эдмундсом в налет на Матансерос. Шепот оказался единственным уцелевшим — после того, как Касалья взял его в плен, перерезал ему глотку и бросил умирать. Он каким-то чудом выжил, но почти потерял голос. Это сипение и большой белый изогнутый шрам под подбородком были зримыми свидетельствами его прошлого. Со времени своего возвращения в Порт-Ройял Шепот всегда скрывался здесь, в задней комнате. Сталь отняла мужество у этого сильного, энергичного человека. Шепот боялся. Он постоянно держал в руках какое-нибудь оружие и еще что-нибудь поблизости. Вот и сейчас Хантер разглядел на полу рядом с Шепотом — только потянись — поблескивающую абордажную саблю. — Что вас привело сюда, капитан? Матансерос? Должно быть, изумление Хантера отразилось на его лице, потому что Шепот рассмеялся. Его смех звучал ужасно. Это было пронзительное, с присвистом, шипение, напоминающее клекот кипящего чайника. Хохоча, Шепот откинул голову, и белый шрам стал отчетливо виден. — Я вас встревожил, капитан? Вы удивлены, что мне это известно? — Другие об этом знают? — спросил Хантер. — Некоторые, — прошипел Шепот. — Либо подозревают, но не понимают. Я слыхал историю о путешествии Мортона. — Вот как! — Вы идете, капитан? — Расскажите мне про Матансерос, Шепот. — Вам нужна карта? — Да. — Пятнадцать шиллингов. — Договорились, — сказал Хантер. Он знал, что заплатит Шепоту двадцать, чтобы подкрепить их дружбу и гарантировать, что тот ничего не скажет другим посетителям. Шепот же, со своей стороны, прекрасно понимал, что заключенное соглашение даст ему дополнительных пять шиллингов. Еще он не сомневался в том, что Хантер убьет его, если он расскажет о Матансеросе кому-нибудь еще. Шепот достал лоскут промасленной ткани, уголек, примостил тряпку на коленях и быстро набросал карту. — Матансерос на языке донов значит «бойня», — прошептал он. — Остров имеет форму вытянутой неширокой дуги. Устье гавани смотрит на восток, в сторону океана. Вот здесь Пунта Матансерос. — Шепот указал на левую сторону дуги. — Именно тут, в низине, Касалья выстроил свою крепость. Она расположена не более чем в пятидесяти шагах над уровнем моря. Хантер кивнул и подождал, пока Шепот, булькая, не отопьет еще рома. — У крепости восемь сторон. Стены каменные, тридцати футов высотой. Внутри расквартирован испанский гарнизон. — Какова его численность? — Кто говорит — две сотни, кто — три. Я слыхал даже про четыре, но мне не верится. Хантер кивнул. Значит, надо рассчитывать на три сотни солдат. — А пушки? — Стоят только на двух сторонах крепости, — проскрипел Шепот. — Одна батарея смотрит на океан, точно на восток. Вторая — на вход в гавань, точно на юг. — Какие там орудия? Шепот снова рассмеялся своим леденящим смехом. — А вот это самое интересное, капитан Хантер. Там стоят бронзовые кулебринас двадцать четвертого калибра. — Сколько их? — Десять. Может, двенадцать. Это было любопытно. Кулебринас — англичане их называли кулевринами — были не самым мощным оружием и давно уже не использовались на кораблях. Вместо них на военных судах всех стран теперь ставили короткоствольные орудия. Каждая такая старая пушка весила больше двух тонн. Длина их ствола составляла пятнадцать футов, что делало кулеврины смертоносно точными на больших расстояниях. Они стреляли тяжелыми ядрами, их можно было быстро перезарядить. В руках хорошо обученной артиллерийской команды кулеврины могли делать по выстрелу в минуту. — Недурно, — кивнул Хантер. — Кто у них старший артиллерист? — Боске. — Я слыхал о нем, — сказал Хантер. — Это тот самый, кто потопил «Реноун»? — Он и есть, — прошипел Шепот. Значит, артиллерийская команда будет отлично натаскана. Хантер задумался и поинтересовался: — Шепот, а вы не знаете, орудия на неподвижных лафетах? Некоторое время тот молча покачивался в кресле. — Вы сумасшедший, капитан Хантер. — И что? — Вы замышляете нападение с суши. Хантер кивнул. — Это неосуществимо, — произнес Шепот и постучал по карте, лежащей у него на коленях. — Эдмундс думал об этом, но когда он увидел остров своими глазами, то не стал и пытаться. Смотрите. Если вы пристанете на западе, то тут есть небольшая бухточка, которой можно воспользоваться. — Он указал на изгиб дуги. — Но чтобы добраться до главной гавани Матансероса по суше, нужно перейти через гору Лерес. Хантер нетерпеливо взмахнул рукой. — И что, на эту гору настолько трудно взобраться? — Не трудно, а невозможно, — отозвался Шепот, — Обычному человеку это не под силу. Вот отсюда, от западной бухты, идет отлогий подъем примерно футов до пятисот. Но там непролазные джунгли, где то и дело попадаются болота. Питьевой воды нет, зато патрули обязательно будут. Если они вас не застукают и вы не умрете от лихорадки, то доберетесь до подножия горы. Западная сторона Лереса — это отвесная скала высотой в триста футов. Там даже птице присесть негде. Непрестанно дует ветер, как во время бури. — Если я на нее поднимусь, что дальше? — поинтересовался Хантер. — Восточный склон пологий и особых трудностей не создаст, — сказал Шепот. — Но я точно говорю — до восточного склона вам в жизни не добраться. — Если я все-таки там окажусь, что тогда насчет батарей Матансероса? — не унимался Чарльз. Шепот слегка пожал плечами. — Они смотрят на воду, капитан Хантер. Касалья не дурак. Он знает, что с суши на него никто никогда не нападет. — Всегда можно что-нибудь придумать. Некоторое время Шепот молчал, покачиваясь в кресле. — Нет, — произнес он в конце концов. — Не всегда.
Дон Диего де Рамано, именуемый также Черным Глазом или попросту Евреем, сидел, склонившись над верстаком, в лавочке на Фэрроу-стрит. Близоруко щурясь, он разглядывал жемчужину, которую держал большим и указательным пальцами левой руки. Других на этой ладони у него не было. — Жемчужина превосходного качества, — сказал Еврей и вернул ее Хантеру. — Я бы посоветовал вам оставить ее себе. Черный Глаз несколько раз моргнул. Глаза у него были красные, как у кролика, и видел он так же плохо. Дон Диего почти постоянно обливался слезами и время от времени смахивал их. На правом глазу рядом со зрачком было большое черное пятно. Именно ему Еврей был обязан другим своим прозвищем. — Это вы могли сказать и без меня, Хантер. — Да, дон Диего. Еврей кивнул и встал со скамьи. Он прошел через свою небольшую лавочку и запер дверь, ведущую на улицу, потом закрыл ставни и повернулся к Хантеру. — Ну так? — Как ваше здоровье, дон Диего? — Здоровье, здоровье. — пробурчал тот, засовывая руки в карманы своего широкого одеяния. — Оно хреновое, как обычно. Это вы тоже могли сказать и без меня. — Хорошо ли идут ваши дела? — поинтересовался Хантер, оглядев комнату. На грубо сделанных столах были разложены золотые украшения. Еврей торговал ими в этой лавчонке вот уже почти два года. Дон Диего сел. Он посмотрел на гостя, пригладил бороду, смахнул слезы с глаз и сказал: — Хантер, вы издеваетесь. Говорите прямо, что у вас на уме. — Мне интересно, работаете ли вы еще с порохом. — Порох? — Еврей уставился в угол, нахмурившись, как будто не знал значения этого слова. — Нет, — сказал он чуть позже. — С порохом я не работаю. После этого. — Он указал на черное пятно в глазу. — И этого. — Дон Диего поднял беспалую левую руку. — Больше я с ним не вожусь. — Можете ли вы передумать? — Никогда. — Очень долгий срок. — Никогда — это ровно то, что я имею в виду, Хантер. — Даже ради нападения на Касалью? Еврей заворчал и тяжело проговорил: — Касалья в Матансеросе, на него не нападешь. — Я собираюсь это сделать, — негромко произнес Чарльз. — Вот и капитан Эдмундс тоже собирался, год назад. При этом воспоминании дон Диего скривился. Он был одним из тех, кто вложил средства в эту экспедицию. Его вклад, пятьдесят фунтов, пропал безвозвратно. — Матансерос неприступен, Хантер. Не позволяйте вашему тщеславию брать верх над здравым смыслом. — Он стер слезы со щеки. — Кроме того, там ничего нет. — В крепости — ничего, — согласился Хантер. — А в гавани? — В гавани? — Черный Глаз снова уставился в пространство. — Что же там? Должно быть, нао[164] с сокровищами, потерявшееся во время той августовской бури, да? — Да, одно из них. — Откуда вы это знаете? — Знаю. — Одно нао? — Еврей заморгал еще чаще и почесал нос указательным пальцем искалеченной руки — верный признак того, что дон Диего задумался. — Оно, возможно, нагружено табаком и корицей, — с унылым видом произнес он. — Или же золотом и жемчугом, — возразил Хантер. — Иначе судно отправилось бы прямо в Испанию, даже под угрозой захвата. Если его капитан зашел в Матансерос, то только потому, что сокровище слишком велико. Он не посмел рисковать им. — Возможно. Хантер внимательно смотрел на Еврея. Тот был великим актером. — Предположим, вы правы, — произнес он в конце концов. — Но меня это не интересует. Нао в гавани Матансероса находится в такой же безопасности, как на стоянке в порту Кадиса. Его защищает крепость, которую невозможно взять. — Верно, — согласился Хантер. — Но артиллерийские батареи, защищающие гавань, можно уничтожить, если вы находитесь в добром здравии и готовы снова поработать с порохом. — Вы мне льстите. — Совершенно уверен, что нет. — А какое отношение к этому всему имеет мое здоровье? — Мой план имеет свои сложности, — признал Хантер. Дон Диего нахмурился. — Вы говорите, что мне нужно отправиться с вами? — Это самая суть моего плана, дон Диего. Еврей внезапно поднялся. — Чтобы напасть на Касалью, — произнес он и принялся возбужденно расхаживать по комнате. — Я мечтал о его смерти, Хантер. Она мне снится каждую ночь, вот уже десять лет. — Дон Диего остановился и взглянул на Хантера. — У вас тоже есть свои причины. Тот кивнул. — Есть. — Но это можно осуществить? На самом деле? — На самом деле, дон Диего. — Тогда я хочу услышать ваш план, — заявил взволнованно Еврей. — Мне надо знать, какой порох вам нужен. — Мне нужно изобретение, — сказал Хантер. — Я хочу, чтобы вы создали то, чего прежде не существовало. Еврей вытер глаза. — Рассказывайте, — велел он. — Прямо сейчас.
Мистер Эндерс, цирюльник, хирург и настоящий мастер морского дела, нежно приложил пиявку к шее пациента. Несчастный сидел, откинувшись на спинку кресла, лицо его было накрыто полотенцем. Когда смахивающее на слизня создание прикоснулось к телу этого человека, тот застонал. Пиявка тут же начала распухать от крови. Мистер Эндерс негромко напевал себе под нос. — Вот так, — произнес он. — Через несколько мгновений вы почувствуете себя гораздо лучше. Помяните мое слово, вам станет легче дышать. Вы сможете продемонстрировать дамам еще пару занятных штучек. — Цирюльник похлопал пациента по щеке, накрытой полотенцем. — Я выйду на секундочку, глотну воздуха и сразу же вернусь. С этими словами мистер Эндерс покинул свою лавку, ибо он увидел на улице Хантера, махавшего ему рукой. Этот человек был невысок, но двигался быстро и изящно. Казалось, будто он не идет, а танцует. Он успешно вел свое скромное дело в Порт-Ройяле, поскольку значительная часть пациентов переживала его процедуры, чего нельзя было сказать о других хирургах. Но величайшим его искусством и истинной любовью являлось другое — вести корабль под парусом. Эндерс, подлинный художник морского дела, был редким созданием, прирожденным рулевым, который словно бы сливался с кораблем. — Нуждаетесь в бритье, капитан? — спросил он у Хантера. — Нет, в команде. — Тогда вы нашли своего хирурга, — сказал Эндерс. — А какова цель путешествия? — Заготовка кампешевого дерева, — сказал Чарльз и ухмыльнулся. — Мне всегда нравилось этим заниматься, — сказал Эндерс. — Чье же это будет кампешевое дерево? — Касальи. Эндерс мгновенно оставил шутливый тон. — Касальи? Вы собираетесь на Матансерос? — Тише! — одернул его Хантер и оглянулся. — Капитан, самоубийство — преступление против Господа. — Вы знаете, что нужны мне, — сказал тот. — Но жизнь прекрасна, капитан. — Золото — тоже, — возразил Хантер. Эндерс умолк и задумался. Он, как и Еврей, да и вообще всякий житель Порт-Ройяла, знал, что в крепости Матансерос никакого золота нет. — Быть может, вы объяснитесь? — Лучше не надо. — Когда вы отплываете? — Через два дня. — Мы получим объяснение в Бычьем заливе? — Даю слово. Эндерс молча протянул руку, и Хантер ее пожал. Тут пациент в лавочке заерзал и заворчал. — Боже мой! Ах, бедолага! — вскричал Эндерс и кинулся обратно, к себе. Пиявка раздулась от крови, красные капли падали на деревянный пол. Эндерс снял ее, и пациент завопил. — Ну-ну, ваше превосходительство, успокойтесь. — Вы — проклятый пират и мошенник! — заявил сэр Джеймс Элмонт, срывая с лица полотенце и размазывая им кровь по шее.
Француза Лазю Хантер отыскал в публичном доме на Лайм-роуд, в окружении хихикающих женщин. Его имя произошло от искаженного французского слова «лезье», «глаза», ибо они у этого солдата были большими, блестящими, просто легендарными. Никто не видел в темноте так хорошо, как Лазю. Хантер много раз проводил свои корабли через рифы и мелководье благодаря указаниям, которые давал Лазю с баковой надстройки. А еще этот человек, изящный словно кошка, был невероятно метким стрелком. — Хантер! — донесся голос Лазю, обнимавшего пышную девицу. — Присоединяйся! Шлюхи хихикали и играли с его волосами. — Лазю, на пару слов. — Какой ты нудный, — вздохнул Лазю и перецеловал всех девиц. — Я вернусь, лапочки, — сообщил он и отошел с Хантером в дальний угол. Одна бабенка принесла им бутылку рома и два стакана. Хантер взглянул на спутанные, достающие до плеч волосы Лазю и его безбородое лицо. — Ты пьян? — Не очень, капитан, — отозвался тот и пронзительно рассмеялся. — Говорите, что вам надо. — Через два дня я отправляюсь в плавание. — Да? Похоже было, что хмель с Лазю сразу же слетел. Большие, внимательные глаза пристально взглянули на Хантера. — И каков же конечный пункт этого плавания? — Матансерос. Лазю рассмеялся низким, рокочущим смехом. Капитану казалось даже странным, как мог подобный звук исходить из такого худощавого тела. — Матансерос означает «бойня». Насколько мне доводилось слышать, название отлично соответствует месту. — Тем не менее, — сказал Хантер. — Должно быть, у вас имеются серьезные причины. — Да. Лазю кивнул, не рассчитывая услышать больше. Умный капитан не рассказывает о рейде сверх необходимого, пока команда не укомплектована полностью. — Причины достаточно веские, чтобы перевесить опасность? — Именно так. Лазю внимательно вгляделся в лицо Хантера. — Вам нужна в этом путешествии женщина? — За этим я и пришел. Лазю снова рассмеялась и рассеянно почесала маленькую грудь. Она одевалась, дралась и вела себя как мужчина, но была женщиной. Ее историю знали немногие. Хантер входил в их число. Лазю была дочкой жены британского моряка. Муж находился в море, когда женщина обнаружила, что беременна, и впоследствии родила сына. Однако же отец не вернулся из плавания. С тех пор о нем вообще ничего не слыхали. Она через несколько месяцев снова обрюхатела, страшась скандала, уехала в другую деревню и там произвела на свет дочь, Лазю. Через год сын умер. Тем временем мать осталась без средств, и ей пришлось вернуться в родную деревню, к родителям. Желая избежать позора, она переодела дочь мальчиком. Обман был настолько искусным, что в деревне никто, включая бабушку с дедушкой, ничего не заподозрил. Лазю выросла как мальчик и в тринадцать лет пошла работать кучером к местному аристократу. Позднее она вступила в ряды французской армии, несколько лет жила среди солдат, и ее так и не разоблачили. В конце концов — во всяком случае, так рассказывала она сама — Лазю влюбилась в молодого красивого кавалерийского офицера и открыла ему свою тайну. У них был бурный роман, тянувшийся около года, но офицер так на ней и не женился. В конце концов Лазю предпочла отправиться в Вест-Индию, где снова стала вести жизнь мужчины. В таком своеобразном городе, как Порт-Ройял, подобную тайну невозможно было скрывать долго, и вскорости все узнали, что Лазю — женщина. Во всяком случае, она завела привычку во время каперских налетов драться с обнаженной грудью, чтобы сбивать с толку и запугивать врагов. Но в порту эта особа обычно вела себя как мужчина, на что никто не обращал особого внимания. Теперь же Лазю рассмеялась. — Ты свихнулся, Хантер, раз собираешься напасть на Матансерос. — Ты идешь со мной? Она снова рассмеялась. — Только потому, что мне сейчас нечем заняться. И Лазю вернулась к шлюхам, хихикавшим за дальним столом.
Мавра Хантер отыскал в игорном доме «Желтый плут». Тот играл в брелан с двумя голландскими корсарами. Мавр, которого звали еще Бассой, смотрелся редкостным здоровяком. У него была огромная голова, мощные бугрящиеся мускулы на плечах и груди и здоровенные ручищи, в которых игральные карты выглядели крохотными. Все уже давно позабыли, почему его прозвали Мавром. Даже если бы он сам решил рассказать о своем происхождении, то не смог бы этого сделать, потому что испанец-плантатор на Эспаньоле некогда отрезал ему язык. В целом все сходились на том, что этот гигант на самом деле никакой не мавр. Родом он из того района Африки, что именуется Нубией, пустынного края, протянувшегося вдоль Нила и населенного могучими чернокожими людьми. Имя Басса было дано ему по названию порта на гвинейском побережье, где иногда останавливались работорговцы. Но все сходились на том, что Мавр никак не мог быть уроженцем тех краев, поскольку тамошние жители хиляки, да и кожа у них куда светлее. Немота Мавра, вынуждавшая его объясняться жестами, лишь усиливала производимое им впечатление. Время от временикто-нибудь из приезжих, недавно появившихся в Порт-Ройяле, решал, что Басса не только нем, но еще и глуп. Наблюдая за карточной игрой, Хантер предположил, что именно это и произошло в очередной раз. Он взял большую кружку вина и уселся за боковой столик, намереваясь полюбоваться представлением. Голландцы были щегольски разряжены в хорошие чулки и вышитые шелковые камзолы. Они много пили. Мавр не пил вообще. Он давным-давно спиртного в рот не брал. Говорили, что этот здоровяк не переносит алкоголя. Мол, когда-то он напился пьян и убил пятерых голыми руками, прежде чем пришел в себя. Неизвестно, было ли это правдой, но Мавр совершенно точно убил плантатора, отрезавшего ему язык, его жену и половину челяди, бежал в пиратский порт на западном побережье Эспаньолы, а затем сюда, в Порт-Ройял. Хантер наблюдал за тем, как голландцы делали ставки. Они играли отчаянно, шутили, смеялись и в целом пребывали в прекрасном расположении духа. Мавр сидел с бесстрастным видом. Перед ним на столе лежала кучка золотых монет. Брелан был быстрой игрой, не прощающей необдуманных ставок. Так оно и вышло. Хантер увидел, как Мавр вытащил три карты одного достоинства, показал их и сгреб деньги голландцев. Те на миг ошеломленно умолкли, а потом принялись дружно вопить «жулик!» на нескольких языках. Мавр спокойно покачал огромной головой и ссыпал деньги в карман. Голландцы принялись настаивать еще на одной партии, но Мавр показал, что у них не осталось денег. Тогда голландцы принялись задираться, кричать и тыкать в Мавра пальцами. Басса оставался все так же бесстрастен и вручил подошедшему мальчику-слуге золотой дублон. Голландцы, очевидно, не поняли, что он авансом заплатил за весь ущерб, который мог причинить игорному дому. Слуга забрал монету и удрал на безопасное расстояние. Голландцы к этому моменту уже вскочили и осыпали Мавра ругательствами. Гигант по-прежнему сидел за столом. Лицо его было невозмутимо, и лишь взгляд метался от одного крикуна к другому. Голландцы принялись задираться еще сильнее. Они размахивали руками и требовали вернуть деньги. Мавр покачал головой. Тогда один голландец выхватил из ножен кинжал и принялся угрожающе тыкать им чуть ли не в самый нос здоровяка, который оставался все так же бесстрастен. Он сидел недвижно, положив руки на стол. Второй голландец потянул из-за пояса пистолет, и в этот момент Мавр перешел к стремительным действиям. Он выбросил руку, перехватил кинжал противника, развернул его, вогнал в стол на три дюйма и тут же ударил второго голландца в живот. Тот выронил пистолет, задохнулся и сложился вдвое. Мавр пнул его в лицо. Бедняга отлетел в другой конец комнаты и растянулся на полу. Затем чернокожий гигант повернулся обратно к первому голландцу, у которого глаза от испуга сделались круглыми. Мавр подхватил его, поднял над головой, подошел к двери и вышвырнул задиру на улицу. Тот распахал носом грязь. Мавр вернулся в зал, вытащил кинжал из стола, сунул себе за пояс, подошел к Хантеру, уселся рядом с ним и лишь после этого позволил себе улыбнуться. — Новички, — сказал капитан. Мавр ухмыльнулся, кивнул, потом нахмурился и указал на Хантера. На его лице появилось вопросительное выражение. — Я пришел повидаться с тобой. Мавр пожал плечами. — Мы отплываем через два дня. Басса поджал губы, изобразив единственное слово: «Куда?» — На Матансерос, — сказал Хантер, и гигант изобразил отвращение. — Тебя это не интересует? Мавр ухмыльнулся и чиркнул пальцем по горлу. — Говорю тебе, это можно сделать, — возразил Чарльз. — Ты боишься высоты? Здоровяк изобразил, будто карабкается куда-то, перебирая руками, и покачал головой. — Я имел в виду не корабельный такелаж, а скалу в триста-четыреста футов. Мавр почесал лоб. Он взглянул на потолок, прикидывая, судя по всему, потом кивнул. — Ты можешь это сделать? Басса снова кивнул. — Даже при сильном ветре? Отлично. Тогда ты отправляешься с нами. Хантер привстал было, но Мавр его не пустил. Он побренчал монетами в кармане и вопросительно ткнул пальцем в грудь капитана. — Не волнуйся, — сказал тот. — Дельце прибыльное. Мавр улыбнулся. Хантер ушел.
Сансона он нашел на втором этаже «Герба королевы», постучал и стал ждать. Из-за двери донеслось хихиканье и вздох. Хантер постучал снова. Послышался на удивление высокий голос: — Вали отсюда к чертям собачьим! Капитан поколебался и постучал еще раз. — Кровь Господня, кого там еще несет? — донесся из-за двери все тот же голос. — Это я, Хантер. — Чтоб я сдох. Входи. Чарльз распахнул дверь на полную, но входить подождал. Через мгновение сквозь проем вылетел ночной горшок и его содержимое. Из комнаты донесся негромкий смешок. — Ты, как всегда, осторожен, Хантер. Небось всех нас переживешь. Хантер вошел в комнату, освещенную единственной свечой. Сансон сидел в постели, рядом с ним расположилась белокурая девица. — Ты нам помешал, сын мой, — произнес Сансон. — Помолимся же, чтобы у тебя имелись на то достаточно веские причины. — Еще какие, — отозвался Хантер. — Ага! — Сансон повернулся к девице. — Мой нежный персик. Он поцеловал кончики ее пальцев и указал на дверь. Девица тут же выскочила из постели, поспешно подхватила свою одежду и пулей вылетела из комнаты. — Восхитительное создание, — заметил Сансон. Хантер закрыл дверь. — Понимаешь, она француженка, — продолжал Сансон. — Из них получаются самые лучшие возлюбленные, правда? — Шлюхи из них точно получаются первоклассные. Сансон рассмеялся. Это был крупный, массивный мужчина, производящий впечатление задумчивой мрачности, — темные волосы и брови, сходящиеся на переносице, такая же борода, смуглая кожа. Но голос у него был на удивление высокий, особенно когда Сансон смеялся. — Неужели мне никогда не удастся убедить тебя в том, что француженки превосходят англичанок? — Исключительно в распространении болезней. Сансон расхохотался. — Хантер, у тебя очень необычное чувство юмора. Выпьешь со мной бокал вина? — С удовольствием. Сансон налил из бутылки, стоявшей на столике рядом с кроватью. Чарльз взял предложенный бокал и приподнял его. — Твое здоровье. — И твое, — откликнулся Сансон, и они выпили, не отрывая друг от друга взгляда. Хантер, если честно, попросту не доверял Сансону. Он не очень-то хотел брать француза в экспедицию, но тот был необходим для успеха предприятия. Невзирая на его гордыню, тщеславие и любовь к похвальбе, этот человек являлся самым безжалостным убийцей на всем Карибском море. Он происходил из семейства французских палачей. Само имя — Сансон, «без звука», — было ироническим комментарием к скрытной манере работы данного субъекта, которого знали и боялись повсюду. Говорили, будто его отец, Шарль Сансон, был королевским палачом в Дьеппе. Ходили слухи, что сам Сансон некоторое время был священником в Льеже, пока его нескромные шалости с монахинями соседнего монастыря не привели к тому, что ему выгоднее сделалось покинуть страну. Но Порт-Ройял был не тем городом, где обращали большое внимание на прошлое. Сансон славился здесь своим умением обращаться с саблей, пистолетом и любимым оружием, арбалетом. Француз рассмеялся снова. — Ну что ж, сын мой, поведай, что тебя гнетет. — Через два дня я отплываю. На Матансерос. На этот раз Сансон смеяться не стал. — Ты хочешь, чтобы я отправился с тобой? — Да. Сансон налил еще вина. — Я туда не хочу, — сказал он. — Ни один человек в здравом рассудке не горит желанием идти на Матансерос. Что ты там вообще забыл? Хантер не ответил. Сансон уставился на свои ноги в конце кровати. Задумчиво хмурясь, он пошевелил пальцами. — Наверняка дело в галеонах, — заявил француз в конце концов. — В тех галеонах, которые потерялись во время бури. Они на Матансеросе. Так? Хантер пожал плечами. — Осторожничаешь, значит, — протянул Сансон. — Итак, какие же условия ты предлагаешь за участие в этой безумной вылазке? — Я дам тебе четыре доли. — Всего-то? Ну ты и скареда, капитан Хантер. Моя гордость уязвлена. Ты считаешь, что я стою всего каких-то четыре доли? — Пять, — произнес Хантер с видом человека, идущего на уступки. — Нет уж. Давай скажем восемь и на том покончим. — Давай скажем пять и договоримся. — Хантер, час уже поздний, а я не слишком терпелив. Может, скажем семь? — Шесть. — Кровь Господня, ну ты и скареда! — Шесть, — повторил Хантер. — Семь. Еще вина? Чарльз посмотрел на француза и решил, что продолжать спор бессмысленно. Сансона легче будет контролировать, если тот сочтет, что заключил выгодную сделку. Если же он будет полагать, что с ним обошлись несправедливо, то станет совершенно невыносим. — Ладно, семь, — согласился Хантер. — Друг мой, твой здравый смысл великолепен. — Сансон протянул руку. — Теперь поведай мне, как ты намерен вести атаку. Он выслушал план, не издав ни звука, а затем, когда Хантер закончил излагать, хлопнул себя по ляжке. — Верно говорят про испанскую леность, французское изящество и английское хитроумие! — Думаю, это должно сработать, — сказал Хантер. — Не сомневаюсь в этом ни на йоту, — отозвался Сансон. Когда Хантер покинул небольшую комнату, над улицами Порт-Ройяла уже занималась заря.
Глава 8
Конечно же, подготовку к экспедиции невозможно было сохранить в тайне. Слишком многие моряки стремились присоединиться к любому из каперских рейдов. Требовалось изрядное число торговцев и фермеров, чтобы снарядить «Кассандру», шлюп Хантера. Рано поутру весь Порт-Ройял уже только и толковал, что о его грядущей вылазке. Говорили, что Хантер собирается напасть на Кампече, разграбить Маракайбо. Некоторые даже утверждали, что он осмелится устроить налет на Панаму, как семьдесят лет назад это сделал Дрейк. Но для такого длительного плавания требовался очень значительный запас провизии, а Хантер загружал в трюмы относительно немного. Поэтому большинство сплетников твердили, что цель налета — сама Гавана. Ее каперы не атаковали никогда, и эта идея почти всем казалась безумной. Затем на свет божий всплыли новые сведения, приводящие народ в замешательство. Черный Глаз, он же Еврей, принялся скупать крыс у детворы и всякой рвани, ошивающейся вокруг порта. Ни один моряк не обладал достаточным воображением, чтобы сказать, на кой черт они ему понадобились. Еще стало известно, что Черный Глаз хорошо платит за свиные кишки. Их, конечно, можно было использовать для гадания, но уж кто-кто, а Еврей точно не стал бы этого делать. Его ювелирная лавка тем временем стояла запертая, с заколоченными окнами. Да и провизия на «Кассандру» грузилась не менее странно. Капитан закупил не так уж много солонины и весьма большое количество воды, включая несколько маленьких бочонков, которые специально заказал их изготовителю, мистеру Лонгли. Лавочка торговца веревками, мистера Уайтстолла, получила заказ на тысячу с лишним футов крепкого каната, слишком толстого для такелажа шлюпа. Изготовителю парусов, мистеру Нидли, велено было сшить несколько больших сумок из толстого полотна и по верху поставить люверсы для веревки. Карвер, кузнец, ковал «кошки» особой конструкции, с зубцами на петлях, чтобы крючья можно было компактно сложить. Еще в эти дни случилось вот какое предзнаменование. Утром рыбаки поймали гигантскую акулу-молот и выволокли ее на берег в Чоколата-Хоул, бухточке рядом с фортом, где располагались черепашьи колонии. В ней оказалось больше двенадцати футов, она была изрядно уродлива, с широким рылом и глазами, расположенными на плоских отростках. Рыбаки и прохожие стреляли по акуле из пистолетов безо всякого видимого эффекта. Рыбина извивалась и била хвостом по доскам пристани добрых полдня. Потом акуле вспороли брюхо, оттуда вывалились скользкие кольца кишок. Среди них блеснул металл. Когда внутренности были выпотрошены, он оказался полным доспехом испанского солдата — кираса, шлем, поножи. Тут же был сделан вывод, что плоскомордая тварь проглотила несчастного солдата целиком, переварила плоть, а доспех вытолкнуть наружу не смогла. Он так и остался в брюхе. Одни сочли это предзнаменованием надвигающегося нападения испанцев на Порт-Ройял, а другие — доказательством того, что Хантер собирается атаковать их.Сэру Джеймсу Элмонту было не до предзнаменований. Тем утром он вынужден был допрашивать каналью француза по имени Оллонэ. Тот прибыл в порт поутру и привел с собой захваченный испанский бриг. Патента капера у Оллонэ не имелось. В любом случае номинально между Англией и Испанией был мир. Хуже всего оказалось то, что к моменту прибытия в порт в трюмах брига не наличествовало ничего особо ценного, лишь небольшое количество шкур да табак. Несмотря на свою славу корсара, Оллонэ был глуп и жесток. Конечно, чтобы быть капером, особых умственных способностей не требовалось. Нужно только подождать в соответствующих широтах появления подходящего судна и напасть на него. Сегодня Оллонэ стоял со шляпой в руках в кабинете губернатора и с детской непосредственностью излагал свою неправдоподобную историю. Он заявил, что случайно наткнулся на это судно и обнаружил, что оно брошено. На борту не было ни единого человека, и корабль дрейфовал по морю по воле ветра. — Видать, с ними приключилось какое-то бедствие, — сказал Оллонэ. — Но сам корабль хороший, сэр. Я решил оказать услугу короне и привести его в порт, сэр. — Вы не нашли на нем ни одного человека? — Ни единой живой души, сэр. — А мертвые на борту были? — Нет, сэр. — И никаких ключей к разгадке подобного несчастья? — Ничегошеньки, сэр. — А груз? — Был ровно в том состоянии, в каком его нашли ваши инспектора, сэр. Мы к нему не прикасались. Вы же понимаете. Сэру Джеймсу хотелось знать, сколько невинных людей Оллонэ перебил, чтобы очистить палубу торговца. Еще он хотел знать, где пират приставал к берегу, чтобы спрятать все ценное с корабля. В Карибском море была тысяча островов и рифов, которые сгодились бы для этой цели. Сэр Джеймс постучал пальцами по столу. Этот человек явно лгал, но губернатору требовались доказательства. Даже в диких условиях Порт-Ройяла нужно было соблюдать английские законы. — Ну что ж, — пробурчал он в конце концов. — Я официально заявляю вам, что этот захват вызвал чрезвычайное неудовольствие короны. Поэтому король получит пятую часть. — Пятую?! Обычно королю отходила десятая, если не пятнадцатая часть. — Именно, — отрезал сэр Джеймс. — Его величество получит пятую часть. Я официально заявляю, что если до меня дойдут хоть какие-то слухи о злодействе, допущенном с вашей стороны, то вы будете отданы под суд и повешены как пират и убийца. — Сэр, я клянусь вам! — Довольно! — Сэр Джеймс поднял руку. — Сейчас вы можете идти, но запомните все то, что я вам сказал. Оллонэ старательно поклонился и, пятясь, вышел из комнаты. Элмонт поднял колокольчик и вызвал своего помощника. — Джон, — сказал он, — найди кого-нибудь из матросов этого Оллонэ и позаботься, чтобы вино развязало им языки. Я хочу знать, как он заполучил это судно. Мне нужны веские доказательства против него. — Слушаюсь, ваше превосходительство. — И еще, Джон, отложи одну десятую для короля и столько же для губернатора. — Будет сделано, ваше превосходительство. — Пока все. Джон поклонился. — Ваше превосходительство, капитан Хантер пришел за своими бумагами. — Зови. Через несколько мгновений в кабинет размашистым шагом вошел Хантер. Элмонт встал и пожал ему руку. — Я смотрю, капитан, вы в хорошем настроении. — Верно, сэр Джеймс. — Подготовка идет хорошо? — Да, сэр Джеймс. — И во что она обходится? — В пятьсот дублонов, сэр Джеймс. Примерно эту сумму губернатор и предвидел. Он достал из стола мешочек с деньгами. — Этого будет достаточно. Хантер поклонился и принял деньги. — Теперь вот что, — продолжал сэр Джеймс. — Я должен был составить вам свидетельство на право заготавливать кампешевое дерево в любом месте, какое вы сочтете уместным и подходящим. Получите его. Он вручил бумагу Хантеру.
В тысяча шестьсот шестьдесят пятом году заготовка кампешевого дерева, hematoxylin campaechim, считалась у англичан законной коммерцией, невзирая на то что испанцы объявили торговлю им своей монополией. Эта древесина использовалась для изготовления красной краски, а также некоторых лекарств. По ценности она не уступала табаку.— Должен вам заметить, что мы не можем одобрить нападение на любое испанское поселение, если только оно не будет спровоцировано, — медленно произнес сэр Джеймс. — Я понимаю, — отозвался Хантер. — Как вы полагаете, будет ли иметь место провокация? — Сомневаюсь, сэр Джеймс. — Тогда, конечно же, ваше нападение на Матансерос окажется пиратским. — Сэр Джеймс, наш несчастный шлюп «Кассандра», легковооруженный и, в соответствии с выданными вами документами, занимающийся коммерцией, может быть обстрелян из пушек Матансероса. Разве мы не будем вынуждены адекватно ответить? Необоснованный обстрел ни в чем не повинного судна нельзя оставлять без наказания. — Воистину, — согласился сэр Джеймс. — Я уверен, что могу на вас положиться. Вы будете вести себя как солдат и как джентльмен. — Я не подведу вас. Хантер развернулся было, чтобы уйти. — И последнее, — сказал сэр Джеймс. — Касалья — любимец Филиппа. Его дочь замужем за вице-канцлером испанского короля. Любое сообщение от Касальи, описывающее события на Матансеросе не так, как они будут изложены в вашем докладе, поставят его величество Карла в чрезвычайно неловкое положение. — Я сомневаюсь, что кто-то получит хоть какие-то донесения от Касальи, — сказал Хантер. — Крайне важно, чтобы их не было. — С морского дна донесения не приходят. — Это верно, — согласился сэр Джеймс, и они пожали друг другу руки.
Когда Хантер выходил из особняка губернатора, какая-то чернокожая служанка вручила ему письмо, затем, не сказав ни слова, развернулась и удалилась. Хантер спустился по лестнице, читая на ходу письмо, написанное явно женской рукой.
Дорогой мой капитан! Недавно мне поведали, что в главной части острова Ямайка, в месте, именуемом долиной Гроуфорд, можно отыскать прекрасный бодрящий источник. Дабы ознакомиться с прелестями моего нового местопребывания, я во второй половине дня совершу экскурсию к этому месту. Надеюсь, что оно действительно столь совершенно, как меня в том убеждают. С любовью,Хантер сунул письмо в карман. При обычных обстоятельствах он не стал бы обращать внимание на завуалированное приглашение мисс Хэклетт. Ему еще многое нужно было успеть сделать за этот день, последний перед отплытием «Кассандры». Но ему все равно надо было поехать в глубь острова и повидаться с Черным Глазом. Если выдастся время. Хантер пожал плечами и отправился к конюшне за своей лошадью.Эмили Хэклетт
Глава 9
Еврей обосновался в Саттерс-бэй, к востоку от Порт-Ройяла. Его местонахождение можно было определить еще издали, по едкому дыму, поднимающемуся над зелеными деревьями, и по взрывам, раздающимся время от времени. Хантер выехал на небольшую поляну и обнаружил странную сцену. Повсюду лежали разнообразные мертвые животные, изрядно вонявшие под жарким полуденным солнцем. На краю поляны стояли три бочонка с селитрой, древесным углем и серой. В высокой траве поблескивали осколки стекла. Сам Еврей лихорадочно трудился. От его одежды и лица исходили запахи крови и пороховой пыли. Хантер спешился и огляделся по сторонам. — Боже милостивый, что это вы тут делаете? — То, что вы просили, — отозвался Еврей. — Вы не разочаруетесь. Вот я сейчас вам покажу. Во-первых, вы поставили мне задачу создать длинный и медленно горящий запальный шнур, так? Хантер кивнул. — Обычные огнепроводные шнуры здесь не годятся, — рассудительно заявил Еврей. — Некоторые применяют дорожку из пороха, но тот слишком быстро горит. Другие могут использовать медленный фитиль. — Так называли кусок веревки или шпагата, пропитанный селитрой. — Но он действительно очень уж медленный, да и огонь зачастую слишком слаб, чтобы поджечь конечный продукт. Вы улавливаете ход моих мыслей? — Да. — Хорошо. Промежуточная сила пламени и скорость горения достигаются за счет увеличения доли серы в порохе. Но подобная смесь пользуется дурной славой из-за своей ненадежности. Никому не надо, чтобы огонь внезапно затрещал и погас. — Это верно. — Я испробовал множество пропитанных веревок, фитилей и тряпок, но безрезультатно. Ни на что нельзя было полагаться. Поэтому я стал искать материал, отвечающий поставленным условиям, и нашел вот это. — Он показал странную тонкую белую волокнистую нить. — Крысиные кишки, — радостно улыбаясь, пояснил Черный Глаз. — Если их слегка просушить на теплых углях, то из них уходит жидкость, но гибкость сохраняется. Итак, надо поместить в кишки нужное количество пороха, и мы получим вполне пригодный к употреблению фитиль. Позвольте, я вам продемонстрирую. Еврей взял кусок фитиля футов в десять длиной. Сквозь белесые стенки виднелся темный порох. Черный Глаз положил его на землю и поджег конец. Фитиль горел спокойно, слабо потрескивая и искря. Огонь двигался медленно, одолевая не больше пары дюймов в минуту. Еврей широко улыбнулся. — Видите? — У вас есть все основания гордиться, — согласился Хантер. — А транспортировать этот фитиль можно? — С легкостью, — отозвался Еврей. — Единственная проблема — это время. Если кишки слишком пересыхают, то они делаются хрупкими и могут лопнуть. Это происходит примерно через сутки. — То есть нам нужно везти с собой множество живых крыс. — Думаю, да, — сказал Еврей. — Но у меня для вас есть еще один сюрприз, которого вы не заказывали. Возможно, вы не сумеете найти ему применения, хотя мне это приспособление кажется превосходным. — Он ненадолго умолк. — Вы слыхали о французском оружии, именуемом гренадо? — Нет, — покачал головой Хантер. — Это что, отравленный плод? Словом «гренадо» французы называли гранат, а отравления в последнее время сделались очень популярны при дворе Людовика. — В некотором смысле, — слегка улыбнувшись, ответил Еврей. — Его назвали так из-за сходства с зернами граната. Я слыхал об этом устройстве, но знаю также, что изготавливать его опасно. Все же я его сделал. Весь фокус в правильной пропорции селитры. Позвольте, я вам продемонстрирую. Еврей взял пустую стеклянную бутылку с узким горлышком. На глазах у Хантера он засунул туда немного мелкой дроби и несколько обломков железных вещей. Возясь с этим, он сказал: — Я не хочу, чтобы вы думали обо мне плохо. Вы слыхали про комплисидад гранде, великий заговор? — Немного. — Это началось с моего сына, — сказал Еврей, который, кривясь, возился с гренадо. — К августу тысяча шестьсот тридцать девятого года он давно уже отрекся от иудейской веры, жил в Лиме, в Перу, в Новой Испании. Его семья благоденствовала, но у него были враги. — Еврей подсыпал в бутылку еще дроби и продолжил: — Его арестовали одиннадцатого августа и обвинили в том, что он втайне исповедует иудаизм. Сказали, что он не торгует по субботам и не ест свинину на завтрак. Его заклеймили именем иудействующего и пытали. На ноги ему надели раскаленные железные башмаки, и плоть его изжарилась. Он сознался. Еврей набил бутылку порохом и запечатал ее воском. — Он пробыл в тюрьме полтора месяца, — продолжал он. — В январе одиннадцать человек сожгли на костре. Семерых — живыми. Одним из них оказался мой сын. Командиром гарнизона, руководившим проведением аутодафе, был Касалья. Все имущество сына забрали. Его жена и дети исчезли. Еврей бросил взгляд на Хантера и смахнул слезы с глаз. — Я не горюю, — сказал он. — Но, возможно, так вам будет понятнее. Он поднял гренадо и вставил в него короткий фитиль. — Укройтесь-ка вы лучше вон за теми кустами, — распорядился Еврей. Хантер спрятался. Еврей поставил бутылку на камень, поджег фитиль и помчался как сумасшедший к нему в укрытие. Они вместе уставились на бутылку. — И что будет? — спросил Хантер. — Смотрите, — сказал Еврей и впервые улыбнулся. Через мгновение бутылка взорвалась. Осколки стекла и металла разлетелись во все стороны. Хантер с Евреем прижались к земле, слушая, как осколки разрывают листву над ними. Когда капитан снова поднял голову, лицо его было бледно. — Боже милостивый, — только и смог сказать он. — Неджентльменское приспособление, — согласился Еврей. — Вещам более твердым, чем плоть, оно вредит мало. Хантер как-то странно взглянул на него. — Этот дон заслужил подобное отношение, — сказал Еврей. — Итак, каково ваше мнение о гренадо? Хантер помолчал. Все его инстинкты восставали против столь бесчеловечного оружия. Однако же у него имелось лишь шестьдесят человек для того, чтобы захватить галеон с сокровищами во вражеской твердыне, гарнизон которой насчитывал до трех сотен солдат. Им помогла бы и сошедшая на берег команда корабля, что составляло еще две-три сотни. — Сделайте мне дюжину, — попросил он. — Спрячьте их на время путешествия и никому о них не говорите. Пусть это будет нашей тайной. Еврей улыбнулся. — Вы свершите свое возмездие, дон Диего, — сказал Хантер, сел на коня и уехал.Глава 10
Долина Кроуфорд располагалась немного севернее, в получасе езды по приятной местности, среди пышной зелени у подножия Синих гор. Хантер добрался до высокого гребня, глядящего на долину, увидел двух рабынь миссис Хэклетт и лошадей, привязанных на берегу журчащего ручья, выбегавшего из каменной чаши на восточном краю долины. Еще Хантер заметил скатерть, расстеленную для пикника, и расставленную на ней еду. Он спустился к лошадям и привязал своего коня рядом с ними. Хантеру хватило одного мгновения, чтобы подкупить этих негритянок. Он приложил палец к губам и сунул им шиллинг. Женщины захихикали и ускользнули прочь. Им не впервые платили за молчание о тайной встрече, и Хантер не боялся, что они могут кому-то рассказать об увиденном. Точно так же он не беспокоился насчет того, что они станут подглядывать из кустов за белыми господами и смеяться над ними. Капитан тихо прошел по камням к краю озерца, образовавшегося под небольшим водопадом. Миссис Хэклетт плескалась в воде и его пока не замечала. — Сара! — Миссис Хэклетт обращалась к рабыне, находившейся, по ее мнению, поблизости. — Ты знаешь этого капитана Хантера из порта? Чарльз в ответ пробурчал нечто невнятное тоненьким голоском и уселся рядом со сложенной одеждой женщины. — Роберт говорит, что он просто обычный мошенник и пират, — продолжала та. — Но муж совсем не обращает на меня внимания с тех пор, как я оказалась фавориткой короля! Весельчак был, ничего не скажешь! Но этот капитан Хантер — такой красавчик! Ты не знаешь, он пользуется благосклонностью многих женщин в городе? Хантер не ответил. Он смотрел, как миссис Хэклетт плещется в прозрачной воде. — Я думаю, что многих. У него такой взгляд, что самое твердое сердце растает. Он явно сильный и храбрый. Это всякая женщина заметит. А еще у него пальцы и нос хорошей длины — это тоже говорит о его достоинствах. Сара, у него есть в городе фаворитка? Хантер не ответил. — У его величества длинные пальцы, и он прекрасно подходит для постели. — Миссис Хэклетт хихикнула. — Мне не следовало этого говорить, Сара. Хантер по-прежнему помалкивал. — Сара! — позвала женщина, повернулась и увидела Чарльза, который сидел на берегу, смотрел на нее и ухмылялся. — Вы что, не знаете, что купаться вредно для здоровья? — поинтересовался он. Миссис Хэклетт гневно плеснула в него водой. — Про вас говорят чистую правду! — возмутилась она. — Вы подлый, неотесанный, отвратительный тип. Вы не джентльмен! — А вы ждали сегодня джентльмена? Женщина снова плеснула водой. — Уж конечно, я ждала не негодяя и любителя подглядывать. А теперь покиньте это место, чтобы я могла одеться. — Я нахожу его необычайно привлекательным, — возразил Хантер. — Вы отказываетесь уходить? Миссис Хэклетт была вне себя от злости. Сквозь прозрачную воду Хантер видел, что она слишком худощава на его вкус, с маленькой грудью и худым лицом. Но ее гнев взволновал его кровь. — Именно. Увы, но я отказываюсь. — В таком случае, сэр, я в вас ошиблась. Я полагала, что вы проявите обычную любезность и хорошие манеры по отношению к женщине, находящейся в неблагоприятном положении. — В чем же заключается эта неблагоприятность? — поинтересовался Хантер. — Я обнажена, сэр. — Да, вижу. — А вода в этом ручье холодная. — Что, правда? — Именно так. — Вы это только сейчас поняли? — Сэр, я вынуждена снова попросить вас прекратить свои дерзости и дать мне мгновение уединения, дабы я могла вытереться и одеться. В ответ Хантер подошел к воде, взял женщину за руку и вытащил на берег. Она стояла, мокрая и дрожащая, несмотря на палящее солнце. Миссис Хэклетт смерила его гневным взглядом. — Вы так простудитесь насмерть, — заявил Хантер и улыбнулся при виде ее замешательства. — Тогда уравняем положение, — произнесла миссис Хэклетт и внезапно столкнула его в воду прямо в одежде. Он с плеском рухнул в озерцо, ледяная вода обожгла тело. Хантер задохнулся, начал барахтаться, а миссис Хэклетт стояла на камне и смеялась над ним. — Мадам! — крикнул он, бултыхаясь изо всех сил. — Я вас умоляю! Женщина продолжала смеяться. — Мадам, я не умею плавать! Молю вас, помогите. Голова Чарльза на мгновение скрылась под водой. — Моряк, не умеющий плавать? Миссис Хэклетт снова рассмеялась. — Мадам, — успел сказать Хантер, появившись на поверхности, и снова ушел под воду. Через мгновение он вынырнул, беспорядочно молотя руками и ногами. Женщина взглянула на него с беспокойством. Она протянула руку, и Хантер, поднимая тучи брызг, двинулся к ней. Он схватил женщину и рванул на себя так, что она перелетела через его голову. Женщина завопила, плюхнулась плашмя, больно ударилась спиной о поверхность воды, снова завизжала и ушла под воду. Когда она вынырнула, Хантер расхохотался и помог ей выбраться на теплый камень. — Вы самый настоящий ублюдок, мерзавец, головорез и развратный подлый негодяй! — с жаром выпалила она. — К вашим услугам, — отозвался Хантер и поцеловал ее. Женщина оттолкнула его. — И наглец к тому же! — Совершенно верно, — согласился Хантер и снова поцеловал ее. — Вы что, собираетесь меня изнасиловать как уличную женщину? — Полагаю, в этом не будет необходимости, — отозвался Хантер, стягивая с себя мокрую одежду. И ее действительно не было. — Как, среди бела дня? — с ужасом вопросила миссис Хэклетт, и это были ее последние членораздельные слова.Глава 11
В середине дня мистер Роберт Хэклетт предстал перед сэром Джеймсом Элмонтом с тревожными новостями. — Город кишит слухами о том, что капитан Хантер, тот самый, с которым мы недавно ужинали, снаряжает пиратскую вылазку против каких-то испанских владений, возможно даже Гаваны, — сообщил секретарь. — И вы верите этим историям? — спокойно поинтересовался Элмонт. — Ваше превосходительство! — изрек Хэклетт. — Налицо несомненный факт. Капитан Хантер загружает на свой шлюп «Кассандра» провизию для плавания. — Возможно, — согласился Элмонт. — И в чем тут состав преступления? — Ваше превосходительство! — негодующе отозвался Хэклетт. — При всем уважении к вам я вынужден сообщить, что ходят слухи о том, будто вы поддерживаете эту вылазку, возможно даже в финансовом плане. — Вы хотите сказать, что я оплатил эту экспедицию? — с легким раздражением поинтересовался Элмонт. — Коротко говоря, возникает именно такое впечатление, сэр Джеймс. Губернатор вздохнул и заявил: — Мистер Хэклетт, когда вы поживете здесь чуть подольше — ну, скажем, хотя бы с неделю, — то узнаете, что слухи о том, будто бы я поддерживаю какую-то вылазку и оплачиваю ее, ходят постоянно. — Так, значит, эти сплетни беспочвенны? — До определенной степени. Я выдал капитану Хантеру бумаги на право заготавливать кампешевое дерево в любом месте, какое он сочтет удобным. Вот мера моей заинтересованности в этом вопросе. — И где же он будет заготавливать это дерево? — Понятия не имею, — сказал Элмонт. — Возможно, на Москитном берегу в Гондурасе. Обычно все плывут туда. — Ваше превосходительство, — не унимался Хэклетт, — позвольте со всем почтением напомнить вам, что в нынешний период мира между нами и Испанией заготовка кампешевого дерева вызовет раздражение, которого с легкостью можно было бы избежать. — Напомнить можете, — отозвался Элмонт, — но я считаю ваше мнение неверным. Испания объявила своими многие земли в этих краях, однако же они остаются необитаемыми. Там нет ни городов, ни колонистов, вообще никакого населения. В отсутствие подобных доказательств владения землей я нахожу заготовку древесины вполне возможной. — Ваше превосходительство, — гнул свое Хэклетт, — не согласитесь ли вы с тем, что предприятие, начинающееся как экспедиция за кампешевым деревом, даже принимая во внимание мудрость ваших слов, с легкостью может обернуться в пиратскую вылазку? — С легкостью? Отнюдь, мистер Хэклетт.Его священнейшему величеству Карлумилостью Божьей королю Великобританиии Ирландии, защитнику веры,и прочая, прочая, прочая
Смиренная петиция от помощника губернатора его величества плантаций и земель на Ямайке, что в Вест-Индии
Смиренно объяснив, что я, вернейший из подданных Вашего Величества, был послан Вашим Величеством для распространения воззрений и желаний двора в том, что касается пиратских авантюр в Вест-Индии, и, сообщив эти воззрения и желания сэру Джеймсу Элмонту, губернатору вышеупомянутой колонии Ямайка, путем вручения послания и словесно, я вынужден сообщить, что в здешних краях уделяют мало внимания прекращению и подавлению пиратства. Напротив, я вынужден честно, хоть и с печалью заявить, что сэр Джеймс сам перенял обычаи преступников и негодяев, что он поддерживает словом, делом и деньгами продолжение трусливых и кровопролитных налетов на испанские земли, что он дозволяет использовать Порт-Ройял в качестве места сбора всех этих головорезов и подлецов и для проматывания их барышей, добытых нечестным путем, что он не выказывает никаких угрызений совести за их действия и никаких признаков того, что в дальнейшем намеревается эти действия пресечь, что он сам не соответствует своей высокой должности по причине плохого здоровья и нетвердой морали, что он прикрывает все пороки и моральное разложение именем Вашего Величества. В силу всех этих причин и доказательств я смиреннейше прошу и умоляю Ваше Величество снять этого человека с занимаемой им должности и, в неизреченной мудрости Вашего Величества, избрать ему более подходящего преемника, который не станет каждодневно выставлять корону на осмеяние. Я смиреннейше умоляю Ваше Величество одобрить это скромное прошение и буду молиться о том. С тем остаюсь, Ваш покорный и верный слуга,Роберт Хэклетт
Боже, храни короля!Хэклетт перечитал письмо, счел результат удовлетворительным и позвонил в колокольчик. На вызов явилась Энни Шарп. — Дитя, — заявил Хэклетт, — позаботься о том, чтобы это письмо было отправлено в Англию с ближайшим судном. Он дал девушке монету. — Да, милорд, — присев в реверансе, отозвалась Энни. — Обращайся с ним бережно, — велел Хэклетт и нахмурился. Девушка спрятала монету за пазуху. — Не желает ли господин еще чего-нибудь? — А? — переспросил секретарь, захваченный врасплох. Игривая девчонка улыбнулась ему и облизнула губы. — Нет, — отрезал он. — Теперь иди. Энни ушла. Хэклетт вздохнул.
Глава 12
Хантер допоздна, уже при свете факелов, следил за погрузкой припасов на свой корабль. За хранение грузов на пристани в Порт-Ройяле взимали высокий сбор. Обычное торговое судно не могло себе позволить встать к причалу больше чем на несколько часов под погрузку или разгрузку, но «Кассандра», небольшой шлюп Хантера, проторчала там полных двенадцать часов, и с капитана не взяли ни пенни. Напротив, Сайрес Питкин, владелец пристани, заявил, что с удовольствием предоставит Хантеру место, и, дабы сделать щедрое предложение еще заманчивее, бесплатно снабдил его пятью бочками воды. Хантер вежливо принял предложение. Он знал, что по сути своей Питкин не великодушен. Этот делец будет ждать какого-нибудь подарка по возвращении «Кассандры» и получит его. Точно так же капитан принял бочонок солонины от мистера Оутса, местного фермера, и еще один, с порохом, от мистера Ренфри, оружейного мастера. Все это было проделано с тщательно отработанной любезностью и тонким нюхом на полученные и ожидаемые ценности. В промежутках между этими обменами взаимной вежливостью Хантер поговорил с каждым членом команды и отправил мистера Эндерса проверить, нет ли у кого болезней, чтобы быть уверенным в том, что все здоровы душой и телом, прежде чем допускать их на борт корабля. Также Хантер оглядел все припасы, заглянул в каждый бочонок с солониной, понюхал содержимое, а потом еще и покопался в каждом, чтобы не сомневаться, что тот до самого дна загружен тем, чем требуется. Он попробовал воду в каждой бочке и лично убедился, что запасенные галеты свежие и без долгоносиков. При длительном плавании капитан не смог бы все так проверить лично. Для перехода через океан требовались буквально тонны воды и пищи для пассажиров, а значительная часть мяса, загружаемого на борт, кудахтала и мычала. Но каперы путешествовали иначе. Их небольшие корабли были битком забиты людьми, а вот в том, что касается припасов, они шли налегке. Капер не ждал, что во время плавания он будет хорошо питаться. Иногда припасы вообще не загружались, и экипаж отправлялся в поход, рассчитывая разжиться съестным при налете на город или другой корабль. Точно так же каперы и не вооружались до зубов. На «Кассандре», семидесятифутовом шлюпе, стояло четыре фальконета, орудия, крепящиеся на вертлюге. Размещались они по всей длине судна. Это было единственное вооружение «Кассандры», не способное тягаться с пятью, а то и шестью десятками пушек военного судна. Вместо этого каперы полагались на скорость, маневренность и малую осадку, чтобы обойти своих более опасных противников. Они могли идти круче к ветру, чем более крупные корабли, заходить в мелководные бухты и проливы, где крупное судно уже не способно было их преследовать. В Карибском море, где повсюду невдалеке находился тот или иной остров с его коралловыми рифами и мелководьем, каперы чувствовали себя достаточно уверенно. Хантер разбирался с погрузкой судна почти до рассвета. Время от времени, когда на пристани собирались любопытствующие зеваки, он отряжал кого-нибудь разогнать их. Порт-Ройял кишел соглядатаями. За своевременные вести о готовящемся налете власти испанских поселений платили не скупясь. В любом случае капитан не желал, чтобы кто-то видел, какие необычные припасы он берет на борт — все эти веревки, «кошки» и странные бутылки, которые Еврей рассовал в ящики. Они, в свою очередь, были упакованы в мешки из промасленной кожи и размещены в трюме, подальше от глаз команды. Это был, как объяснил Чарльз дону Диего, «наш маленький секрет». Когда занялась заря, появился мистер Эндерс, все такой же энергичный, подпрыгивающий на ходу, и сказал: — Прошу прощения, капитан, но возле пакгауза чуть ли не всю ночь ошивался какой-то одноногий нищий. Хантер посмотрел в сторону склада, темнеющего в рассветном сумраке. Пристани были не самым прибыльным местом для побирушки. — Вы его знаете? — Нет, капитан. Хантер нахмурился. При других обстоятельствах он отправил бы этого типа к губернатору и попросил, чтобы нищего на несколько недель упекли в Маршаллси. Но в этот час сэр Джеймс еще спал и не обрадовался бы, если бы его побеспокоили. — Басса! Рядом с капитаном возникла могучая фигура Мавра. — Видишь того нищего на деревянной ноге? Немой кивнул. — Убей его. Басса ушел. Хантер повернулся к Эндерсу. Тот вздохнул. — Полагаю, капитан, так будет в самый раз. Лучше начинать плавание с крови, чем заканчивать ею, — припомнил он старую поговорку. — Боюсь, у нас ее будет предостаточно, — сказал Хантер и вернулся к прерванной работе. Через полчаса «Кассандра» отплыла. Лазю стояла на вахте и высматривала в утренних сумерках мели на Пеликаньей косе. Хантер оглянулся на пристани и Порт-Ройял. Город безмятежно спал. Фонарщики гасили факелы на причале. Несколько доброжелателей, приходивших попрощаться, шагали прочь от пристаней. Потом капитан увидел труп одноногого нищего, плавающий в воде лицом книзу. Прилив покачивал тело, и деревянная нога тихо постукивала о сваю. Чарльз подумал, что это какое-то предзнаменование, но не смог решить, дурное оно или хорошее.Глава 13
— «Перенял обычаи преступников и негодяев»! — в гневе произнес сэр Джеймс. — «Поддерживает продолжение трусливых и кровопролитных налетов на испанские земли»! Боже милостивый! «Трусливых и кровопролитных». Да этот человек сумасшедший! «Дозволяет использовать Порт-Ройял в качестве места сбора для всех этих головорезов и подлецов… не соответствует своей высокой должности… прикрывает все пороки и моральное разложение». Да чтоб ему пустобыло! Сэр Джеймс Элмонт, все еще облаченный в халат, взмахнул письмом. — Я ему покажу преступников и негодяев! — прошипел он. — Когда он дал тебе это письмо? — Вчера, ваше превосходительство, — отозвалась Энни Шарп. — Я подумала, ваше превосходительство, что вы захотите на него взглянуть. — Это верно, — согласился Элмонт и вручил девушке монету за усердие. — Если такие письма появятся еще, то и награда тоже увеличится, Энни. — Губернатор подумал, что это вот дитя оказалось на редкость умным. — Он с тобой заигрывал? — Нет, ваше превосходительство. — Как я и думал, — сказал сэр Джеймс. — Ну что ж, мы изыщем способ пресечь интриги мистера Хэклетта раз и навсегда. Губернатор подошел к окну спальни и выглянул на улицу. «Кассандра», освещенная лучами рассветного солнца, уже огибала Лайм-Кей, подняла грот и двинулась на восток, набирая скорость.Подобно всем каперским судам, «Кассандра» зашла поначалу в небольшую бухту, именуемую Бычьей и расположенную в нескольких милях от Порт-Ройяла. Там мистер Эндерс лег в дрейф, и пока паруса слегка полоскались под утренним бризом, капитан Хантер произнес речь. Эти церемонии были известны всем, кто находился на борту. Во-первых, Хантер предложил избрать капитана и выдвинул свою кандидатуру. Согласный хор подтвердил ее. Затем он перешел к правилам, обязательным на время плавания. Никакой выпивки, блуда, грабежа без его приказа. Наказание за нарушение — смерть. Правила тоже были обычными, и люди приняли их без размышлений. Далее Хантер изложил, как будет делиться добыча. Ему, капитану, причиталось тринадцать долей. Сансону — семь. Некоторые, заслышав эту цифру, заворчали. Мистеру Эндерсу — полторы. Лазю, как и Черному Глазу, предстояло получить по доле с четвертью. Все прочее поровну делилось между остальными членами команды. Кто-то из экипажа подал голос: — Капитан, вы ведете нас на Матансерос? Это опасно? — Верно, — согласился Хантер. — Но добыча велика. Хватит каждому. Всякий, кто считает опасность чрезмерной, может сойти на берег здесь, в этом заливе, и я не стану меньше уважать его из-за этого. Но уйти можно только до того, как я сообщу, что там за сокровище. Чарльз сделал паузу. Никто не шелохнулся и не произнес ни слова. — Ладно, — продолжил он. — В гавани Матансероса стоит испанский нао с сокровищами. Мы собираемся захватить его. Команда радостно взревела. Хантеру понадобилось несколько минут, чтобы заставить людей замолчать. Когда моряки снова уставились на него, капитан увидел в их глазах блеск, подогреваемый мечтами о золоте. — Идете вы со мной?! — выкрикнул Хантер, и ответом ему был дружный рев. — Тогда на Матансерос!
Часть вторая Черный корабль
Глава 14
Со стороны «Кассандра» представляла собою приятное зрелище. Паруса ее туго надувал утренний бриз. Она шла, слегка накренившись, и с шипением вспарывала носом прозрачную голубую воду. Однако же на борту корабля было тесно и неудобно. Шестьдесят воинственных мужчин, раздраженных и дурно пахнущих, теснились, воюя за местечко, где можно было бы посидеть, поиграть или поспать на солнышке. Они облегчались прямо за борт, без всяких церемоний. Взгляду капитана часто представала занятная картина — полдюжины голых задниц, нависающих над планширом. Пища людям не раздавалась, равно как и вода. В первый день вообще ничего не принято было выдавать. Команда, зная это, наелась и напилась до отвала в последний вечер в Порт-Ройяле. Останавливаться на отдых Хантер тоже не стал. Среди корсаров было принято вечером бросать якорь в какой-нибудь бухточке, чтобы дать команде возможность спать на берегу. Но в первую ночь капитан плыл без остановки. У него было две причины спешить. Во-первых, он боялся соглядатаев, которые могли отправиться на Матансерос и предупредить тамошний гарнизон. Во-вторых, Чарльз не хотел терять времени, потому что нао с сокровищами мог в любой момент покинуть гавань. В конце второго дня они, держа курс по ветру, шли на северо-восток по опасному проходу между Эспаньолой и Кубой. Команда «Кассандры» хорошо знала этот район, потому что всего в дне плавания отсюда находилась Тортуга, давний пиратский оплот. Так же прошел и третий день, а вечером Хантер встал на ночевку, чтобы дать отдохнуть уставшей команде. На следующий день должен был начаться длинный океанский переход мимо Инагуа, а оттуда — уже непосредственно на Матансерос. Впереди не оставалось мест для безопасной высадки на берег. За двадцатой широтой начинались опасные испанские воды. Экипаж пребывал в хорошем настроении. Моряки расселись вокруг костров, смеялись и перешучивались. За последние три дня всего одного человека обуяли видения чертей, ползающих по нему. Этим иногда сопровождалось отсутствие рома. Теперь он уже стал поспокойнее, прекратил трястись и вздрагивать. Довольный Хантер сидел и смотрел в пламя костра. Откуда-то вынырнул Сансон и присел рядом. — О чем задумались? — Да так, ни о чем. — Может, о Касалье? — Нет. — Я знаю, что он убил вашего брата, — сказал Сансон. — Да, так и есть. — И вас это не злит? Хантер вздохнул. — Уже нет. Сансон посмотрел на капитана, на лице которого играли отсветы пламени. — Какой смертью он умер? — Это не важно, — ровным тоном произнес Чарльз. Сансон немного помолчал, потом сказал: — Я слыхал, что Касалья захватил вашего брата вместе с торговым кораблем. Люди говорили, что Касалья связал его, отрезал ему яйца и запихнул в глотку, так что он задохнулся и умер. Хантер отозвался не сразу. — Так говорят, — произнес он в конце концов. — А вы в это верите? — Да. Сансон взглянул ему в лицо. — Хитроумный англичанин. Где же ваш гнев, Хантер? — На месте, — сказал капитан. Сансон кивнул и встал. — Когда найдете Касалью, убейте его быстро. Не позволяйте ненависти туманить вам разум. — Мой разум не затуманен. — Да, я вижу. Сансон ушел, а Хантер еще долго сидел и смотрел на огонь.Поутру они вошли в опасный Наветренный пролив между Кубой и Эспаньолой. Здесь были непредсказуемые ветра и бурные воды, но «Кассандра» преодолела его лихо, показав отличное время. Где-то в ночи они прошли мимо западной оконечности Эспаньолы, оставив мыс Ле Моле по правому борту. На рассвете береговая линия разделилась, и впереди показался остров Тортуга. «Кассандра» продолжала идти дальше.
Они находились в море уже четвертый день, но погода стояла хорошая, и море было спокойное, лишь с легкой зыбью. Ближе к вечеру все увидели полевому борту остров Инагуа, а вскоре после этого Лазю углядела на горизонте, прямо по ходу, темную полосу — Каикские острова. Это было важно, поскольку к югу от них на несколько миль тянулась вероломная отмель. Хантер приказал повернуть восточнее, в сторону островов Теркс, все еще остающихся невидимыми. Погода по-прежнему держалась хорошая. Экипаж распевал песни и дремал на солнышке. Солнце уже клонилось к горизонту, когда Лазю встряхнула сонную команду криком: — Вижу парус! Хантер вскочил на ноги, всмотрелся в горизонт, но ничего не увидел. Эндерс, мастер морского дела, поднес к глазам подзорную трубу. — Чтоб я сдох, — заявил он и передал трубу Хантеру. — Они на траверзе. Хантер посмотрел в окуляр. Сквозь изгибающуюся радугу и разноцветные круги он разглядел у самого горизонта белый прямоугольник. Прямо у него на глазах тот развернулся и превратился в два треугольника, перекрывающих друг друга. — Что вы об этом скажете? — спросил Эндерс. Хантер покачал головой. — А вы как думаете? С такого расстояния определить национальность приближающегося судна было невозможно, но здешние воды неоспоримо принадлежали Испании. Хантер оглядел горизонт. Инагуа остался далеко позади. До него было добрых пять часов ходу, но особой защиты остров все равно предоставить не мог. На севере манили к себе Каикские острова, но рулевому пришлось бы держать слишком круто к северо-восточному. На хорошую скорость нечего было и рассчитывать. На востоке располагался остров Гранд-Теркс, все еще невидимый. Именно с той стороны приближался парус. Нужно было принимать решение, а все варианты выглядели не слишком радующими. — Меняем курс, — приказал в конце концов Хантер. — Идем на Каикские острова. Эндерс прикусил губу и кивнул. — К повороту! — скомандовал он, и матросы кинулись к фалам. «Кассандра» повернула на другой галс и двинулась на север. — Так держать, — сказал Хантер, глядя на паруса. — Прибавьте ходу. — Есть, капитан, — отозвался Эндерс. Мастер-мореход недовольно нахмурился. У него действительно были на то причины, потому что паруса на горизонте были уже отчетливо видны невооруженным глазом. Чужой корабль нагонял их. Его брам-стеньги уже поднялись над линией горизонта, и стали видны паруса на фок-мачте. Капитан поднес к глазам подзорную трубу. Три мачты почти наверняка означали, что перед ними чей-то военный корабль. — Черт побери! На глазах у Хантера три паруса слились в один квадратный, потом снова разделились. — Они свернули в нашу сторону, — заявил он. — Рано или поздно этот корабль нас нагонит. Эндерс крепко сжал румпель и нервно пристукнул ногой. — Капитан, на этом галсе нам от них не уйти. — Как и на любом другом, — мрачно отозвался Хантер. — Молитесь о штиле. Преследователь уже был менее чем в пяти милях от них. При ровном ветре он неизбежно должен был нагнать «Кассандру». Корсарам оставалось надеяться лишь на то, что ветер может стихнуть. Тогда шлюп, куда более легкий, мог бы оторваться от преследования. Иногда случалось, что на закате наступал штиль, но обычно в это время ветер усиливался. Вскоре Хантер почувствовал, что дуновение, касающееся его щек, посвежело. — Не везет нам сегодня, — заметил Эндерс. Теперь им уже были видны паруса на грот-мачте преследующего их судна, розовые в закатном свете и туго натянутые крепчающим ветром. До Каикских островов, а с ними и до безопасного убежища было все еще далеко. — Капитан, может, нам развернуться да пуститься наутек? — спросил Эндерс. Хантер покачал головой. По ветру «Кассандра» пошла бы быстрее, но все равно это лишь отсрочило бы неизбежный конец. Ничего нельзя было сделать. Хантер в бессильной ярости стиснул кулаки, глядя, как увеличиваются паруса чужого корабля. Им уже стал виден край его корпуса. — Корабль линейный, это точно, — сказал Эндерс. — Но нос я никак не разгляжу. Очертания носа позволяли почти наверняка определить национальность судна. У испанских судов они были более притуплёнными, чем у английских или голландских. Тут к румпелю подошел Сансон. — Вы собираетесь драться? — поинтересовался он. Вместо ответа Хантер просто указал на чужой корабль. Очертания корпуса уже ясно виднелись над линией горизонта. Преследователь имел больше ста тридцати футов в длину и две батарейные палубы. Орудийные порты были уже открыты, оттуда торчали тупые рыла пушек. Хантер даже не стал трудиться считать их. По правому, повернутому к нему борту их было самое меньшее двадцать, а то и все тридцать. — На мой взгляд, корабль испанский, — заявил Сансон. — На мой тоже, — согласился Хантер. — Вы будете драться? — Чем? — поинтересовался Хантер. Стоило ему произнести эти слова, как чужой корабль лег на другой галс и дал первый залп по «Кассандре». Расстояние все еще было слишком велико. Ядро с плеском упало вдали от левого борта, не причинив никакого вреда. Но предупреждение оказалось совершенно недвусмысленным. Еще тысяча ярдов, и военный корабль окажется на дистанции обстрела. Хантер вздохнул. — Спустить паруса, — спокойным тоном приказал он. — Простите, капитан? — переспросил Эндерс. — Я сказал — спустить паруса. Мы ложимся в дрейф. — Есть, капитан, — отозвался Эндерс. Сансон сверкнул глазами на Хантера и с топаньем удалился. Тот не обратил на его уход никакого внимания. Он смотрел, как его маленький шлюп разворачивался по ветру. Паруса шумно заполоскали, судно остановилось. Экипаж столпился по левому борту, глядя на приближающийся военный корабль. Его корпус был полностью черным, и лишь на корме сверкало позолотой украшение, львы, вставшие на дыбы, — герб Филиппа. — Мы можем устроить недурное представление, когда они подойдут, чтобы захватить нас, — вымолвил Эндерс. — Вы только скажите, капитан. — Нет, — отозвался Хантер. На корабле такого размера может оказаться самое меньшее две сотни матросов плюс столько же вооруженных солдат на палубе. Шестьдесят человек на шлюпе против четырех сотен на куда более крупном судне? Стоит оказать хоть малейшее сопротивление, военный корабль просто отойдет и примется палить по «Кассандре», пока не затопит ее. — Лучше умереть с палашом в руках, чем с папистской веревкой на шее. Не хочу жариться на костре у чертовых донов! — заявил Эндерс. — Мы подождем, — отозвался Хантер. — Чего? Капитан не ответил. Он смотрел на испанский корабль. Тот подошел уже настолько близко, что тень от грота «Кассандры» упала ему на борт. В сгущающейся темноте звучали отрывистые команды на испанском. Хантер взглянул на свой корабль. Сансон торопливо заряжал пистолеты и засовывал их за пояс. Чарльз подошел к нему. — Я собираюсь драться! — заявил тот. — Хотите сдавайтесь, как пугливые бабы, а я буду драться! Внезапно Хантера озарило. — Тогда сделайте вот что. Он шепотом изложил Сансону на ухо свою идею. Через мгновение француз крадущейся походкой двинулся прочь. Испанцы продолжали вопить. На «Кассандру» полетели веревки. На верхней палубе военного корабля встал плотный строй солдат с мушкетами. Первый испанец вскарабкался на палубу «Кассандры». Хантера с его людьми, подталкивая мушкетами, одного за другим погнали по веревочной лестнице на вражеское судно.
Глава 15
После стольких дней на битком набитой «Кассандре» военное судно казалось пленникам огромным. Верхняя палуба, раскинувшаяся перед ними, была бескрайней, словно равнина. Солдаты согнали каперов к грот-мачте. Тот самый экипаж, из-за которого шлюп был переполнен, выглядел здесь малочисленным и ничтожным. Хантер хорошо видел своих людей. Они отводили взгляды и старались не смотреть ему в глаза. На их лицах читались гнев, бессилие и разочарование. Высоко над головами полоскались на ветру огромные паруса. Шум стоял такой, что смуглому испанскому офицеру, стоящему против Хантера, приходилось кричать, чтобы быть услышанным. — Это вы есть капитан? — проорал испанец. Тот кивнул. — Как вы себя звать? — Хантер! — крикнул он в ответ. — Англичанин? — Да! — Вы идет наш капитан, — заявил испанец, и двое вооруженных солдат погнали Хантера вниз. Судя по всему, его повели к капитану испанского судна. Хантер оглянулся и бросил последний взгляд на своих несчастных людей. Им уже связали руки за спиной. Команда военного корабля свое дело знала. Спотыкаясь, Хантер спустился по узкой лестнице на батарейную палубу. Он успел заметить длинный ряд пушек и стоящие наготове артиллерийские расчеты, а потом его грубо пихнули в сторону кормы. В открытые оружейные порты, мимо которых шел Хантер, был виден его маленький шлюп, борт о борт принайтовленный к военному кораблю. На палубе «Кассандры» кишели испанские солдаты, а матросы из призовой команды разбирались с такелажем, собираясь поднять паруса. Но мешкать у орудийного порта Хантеру не позволили. Тычок мушкетом в спину послал его вперед. Они подошли к двери, у которой стояли на страже два охранника зловещего вида, вооруженные до зубов. Капитан обратил внимание, что эти стражи были не в мундирах, зато напускали на себя вид особого превосходства. На пленника они посмотрели с жалостливым презрением. Один из них постучался и быстро произнес несколько слов по-испански. В ответ донеслось неразборчивое ворчание. Стражники втолкнули Хантера внутрь. Один зашел следом за ним и закрыл за собой дверь. Капитанская каюта была необыкновенно большой и пышно обставленной. Повсюду красовались свидетельства простора и роскоши. Здесь был обеденный стол с красивой льняной скатертью, на нем — золотые тарелки, расставленные для вечерней трапезы при свечах. Еще удобная кровать под парчовым покрывалом с золотыми кружевами. В углу, над пушкой, высовывающейся в открытый орудийный порт, висел красочный холст с изображением распятого Христа. В другом углу была закреплена лампа, заливавшая каюту теплым золотистым светом. В дальней части каюты находился еще один стол, заваленный картами. За ним, в кресле, обитом красным бархатом, расположился сам капитан. Он сидел спиной к Хантеру и наливал себе вина из граненого хрустального графина. Отсюда пленник заметил лишь то, что капитан оказался здоровяком. Спина у него была широкой, как у быка. — Ну что ж, — произнес капитан на безупречном английском. — Не согласитесь ли вы выпить со мной бокал этого прекрасного кларета? Прежде чем Хантер успел ответить, испанец повернулся. Взгляду Чарльза предстало лицо с крупными чертами, внушительным носом, черной бородой и недобрыми пристальными глазами. У пленника невольно вырвалось: — Касалья! Испанец от души расхохотался. — А вы кого ожидали увидеть — короля Карла? Хантер лишился дара речи. Он смутно осознавал, что шевелит губами, но с них не слетало ни звука. При этом разум его заполонило множество вопросов. Почему Касалья здесь, а не в Матансеросе? Означает ли это, что галеон ушел? Или испанец оставил крепость на какого-то толкового заместителя? Быть может, он получил приказ от вышестоящего начальства? Ведь его корабль вполне мог идти в Гавану. В то же самое время, когда рассудок его затопили все эти вопросы, все существо Хантера захлестнул леденящий страх. Его едва хватило на то, чтобы не дрожать всем телом, глядя на Касалью. — Англичанин, твое беспокойство мне льстит, — заявил испанец. — Но мне как-то неловко, что я, в свою очередь, не знаю твоего имени. Присаживайся и будь как дома. Хантер не шелохнулся. Солдат грубо толкнул его в кресло, стоящее напротив Касальи. — Вот так будет лучше, — сказал хозяин каюты. — Ну так как, теперь ты выпьешь кларета? Он протянул Хантеру бокал. Тот взял его, невероятным усилием воли заставив руку не дрожать, но пить не стал, а сразу же поставил вино на стол. Касалья улыбнулся. — Твое здоровье, англичанин, — произнес он и сделал глоток. — Надо же мне выпить за это, пока еще есть смысл. Ну так как, ты не составишь мне компанию? Нет? Давай, англичанин. Даже у его превосходительства командующего гарнизоном Гаваны не найдется такого хорошего кларета. Это французское вино, называется «о-брион». — Он на миг умолк. — Пей. Хантер взял бокал и отпил немного. Он словно был загипнотизирован или впал в транс. Но вкус кларета разрушил колдовство. Обычное движение — поднести бокал к губам и сделать глоток — помогло Хантеру прийти в себя. Потрясение развеялось, и пленник принялся осознавать множество мелких деталей. Он услышал дыхание солдата, торчащего за ним, и подумал, что тот, пожалуй, стоит о в двух шагах, заметил неровные края бороды Касальи и решил, что тот, вероятно, уже несколько дней в море. Чарльз почувствовал запах чеснока, исходящий от Касальи, когда тот подался вперед и спросил: — Итак, англичанин, как твое имя? — Чарльз Хантер, — ответил тот куда более твердым и уверенным тоном, чем смел надеяться. — Что, правда? Тогда я о тебе слыхал. Ты тот самый Хантер, который сезон назад захватил «Консепсьон»? — Да, — ответил пленник. — Возглавил налет на Монте-Кристо на Эспаньоле и содрал выкуп с Рамоны, хозяина плантации? — Да. — Свинья этот Рамона. Тебе так не показалось? — Касалья рассмеялся. — И ты тот самый Хантер, который захватил невольничье судно де Рюйтера, когда оно стояло на якоре в Гваделупе, и удрал со всем его грузом? — Да. — Тогда я просто счастлив с тобою познакомиться, англичанин. Ты знаешь свою цену? Нет? Так вот, она повышалась с каждым годом и, возможно, поднялась еще. Когда я об этом слыхал в последний раз, король Филипп предлагал за тебя двести золотых дублонов и еще восемьсот за твою команду — любому, кто сумеет вас схватить. Возможно, сейчас цена уже выше. Указы меняются, за всем не уследишь. Раньше мы отсылали пиратов в Севилью, чтобы инквизиция могла побудить вас раскаяться в своих грехах и ереси одним махом. Но это так утомительно! Теперь мы отправляем туда только головы и бережем место в трюмах для более прибыльных товаров. Хантер ничего на это не ответил. — Возможно, ты думаешь, что двести дублонов — слишком скромная сумма. Легко можно догадаться, что в данный момент я с тобою согласен, — продолжал Касалья. — Но ты можешь наслаждаться тем, что оказался самым высоко оцененным пиратом в этих водах. Ты доволен? — Видимо, я должен быть польщен? — отозвался Хантер. Касалья улыбнулся. — Я вижу, ты прирожденный джентльмен, — заявил он. — Хочу заверить, что тебя повесят со всем почтением, причитающимся джентльмену. Даю слово. Хантер, не вставая, слегка поклонился. Касалья перегнулся через стол и взял небольшую стеклянную чашу с плотно прилегающей крышкой. В ней лежали широкие зеленые листья. Касалья достал один и принялся задумчиво его жевать. — Что смотришь так озадаченно, англичанин? Не видал такого? Индейцы Новой Испании называют эти листья кокой. Они растут на высокогорье, придают энергии и сил. А женщинам обещают большую страсть, — добавил он и хохотнул. — Хочешь попробовать? Нет? Я смотрю, ты не рвешься воспользоваться моим гостеприимством, англичанин. Несколько мгновений испанец молча жевал лист, глядя на Хантера, потом спросил: — Мы не встречались прежде? — Нет. — Твое лицо мне кажется странно знакомым. Может, мы виделись раньше, когда ты был помоложе? У Хантера сильно забилось сердце. — Не думаю. — Наверняка ты прав, — сказал Касалья и задумчиво взглянул на картину, висящую на дальней стене. — Для меня все англичане на одно лицо. Я их не различаю. — Он снова перевел взгляд на Хантера. — И все же ты меня узнал. Откуда бы? — Твой вид и манеры хорошо известны в английских колониях. Касалья прожевал вместе со своими листьями кусочек лайма, улыбнулся, потом хохотнул и заявил: — Несомненно. Так оно и есть. Внезапно он резко развернулся в кресле и с силой хлопнул по столу. — Довольно! Нам есть что обсудить. Как называется твой корабль? — «Кассандра», — отозвался Хантер. — Кто хозяин? — Я и владелец, и капитан. — Откуда вы вышли в море? — Из Порт-Ройяла. — И что вас побудило отправиться в путешествие? Хантер замялся. Если бы он мог придумать правдоподобную причину, то немедленно изложил бы ее. Но объяснить присутствие их корабля в здешних водах было нелегко. В конце концов пленник сказал: — Нам сообщили, что в этих водах можно будет найти невольничье судно, идущее из Гвинеи. Касалья снова хохотнул и покачал головой: — Англичанин, англичанин. Хантер старательно изобразил печальное раздумье, потом произнес: — Мы шли на Августин. Этот город был самым многолюдным в испанской колонии Флорида. Особым богатством он не славился, но решение английских каперов напасть на него было по меньшей мере понятно. — Вы выбрали странный, не самый быстрый путь. — Касалья побарабанил пальцами по столу. — Почему вы не обогнули Кубу с запада, по Багамскому проливу? Хантер пожал плечами. — У нас были основания полагать, что там будут испанские военные суда. — А здесь — нет? — Здесь риск был меньше. Касалья надолго задумался, шумно пожевал лист и глотнул вина. — В Августине можно найти только болота и змей, — сказал он. — Рисковать и идти Наветренным проливом нет никакого смысла. А в такой близости… — Касалья пожал плечами. — Все окрестные поселения слишком хорошо защищены для вашего суденышка и его жалкой команды. — Он нахмурился. — Англичанин, почему ты здесь оказался? — Я говорю правду, — уперся Хантер. — Мы шли на Августин. — Эта правда меня не удовлетворяет, — произнес Касалья. Тут раздался стук в дверь. Какой-то матрос просунул голову в каюту и быстро произнес что-то по-испански. Хантер испанского не знал, но немного владел французским. Благодаря своим познаниям он сумел кое-что разобрать. Матрос сообщил своему капитану о том, что шлюп укомплектован призовой командой и готов поднять паруса. Касалья кивнул и встал. — Мы следуем дальше, — произнес он. — Ты пойдешь со мной на палубу. Возможно, среди твоей команды найдутся такие люди, которые не разделяют твоего нежелания говорить.Глава 16
Связанных каперов выстроили в дне неровные шеренги. Перед ними расхаживал взад-вперед Касанья. В одной руке у него был нож. Он повернул лезвие плашмя и похлопывал им по другой ладони. На мгновение воцарилась полнейшая тишина. Слышно было лишь ритмичное постукивание стали. Хантер смотрел в сторону, на такелаж военного корабля. Тот шел на восток, возможно в Ястребиное Гнездо, якорную стоянку с южной стороны острова Гранд-Теркс. В сумерках пленник видел «Кассандру», идущую тем же и курсом невдалеке от большего судна. Касалья оторвал его от размышлений. — Ваш капитан не говорит мне, куда вы шли, — громко заявил испанец. — Мол, вашей целью был Августин, — с сарказмом добавил он. — Надо же! Ребенок и то соврал бы убедительнее! Но я вам говорю, что узнаю, куда и зачем вы шли. Кто из вас выйдет и скажет это мне? Касалья взглянул на каперов, выстроенных в шеренги. Те смотрели на него с непроницаемым видом. — Что, вас надо подбодрить? Да? — Касалья шагнул к одному из матросов. — Ты! Говорить будешь? Матрос не шелохнулся, не произнес ни слова и даже не моргнул. Через мгновение Касалья снова принялся расхаживать взад-вперед. — Ваше молчание ничего не значит, — заявил он. — Вы все, еретики и разбойники, в свое время будете болтаться в петле. До этого момента каждый может жить с удобством, а может, и нет. Каждый, кто заговорит, доживет до назначенного дня безбедно — ручаюсь своим словом. Но никто так и не шелохнулся. Касалья остановился. — Глупцы. Вы недооцениваете мою решимость. Теперь испанец стоял перед Тренчером, одним из членов экипажа «Кассандры», по которому сразу было видно, что он здесь самый младший. Юнца била дрожь, но голову он держал высоко поднятой. — Парень, — произнес Касалья, смягчив голос, — ты не из этих бандитов. Давай скажи мне, куда вы направлялись. Тренчер открыл было рот и снова закрыл. У него дрожали губы. — Говори, — негромко произнес Касалья. — Ну же быстрее! Но момент миновал. Тренчер сжал губы. Касалья несколько мгновений смотрел на него, а потом одним быстрым взмахом перерезал парню горло. Это произошло так быстро, что Хантер едва успел заметить само движение. Кровь алым полотнищем хлестнула на рубашку парня. Глаза Тренчера расширились от ужаса. Он медленно качнул головой, не веря в происходящее, осел на колени и застыл так на мгновение, склонив голову и глядя на собственную кровь, что капала на доски палубы и носки туфель Касальи. Испанец выругался и отступил. Казалось, будто Тренчер простоял на коленях целую вечность. Потом парень поднял голову и несколько мучительных мгновений смотрел в лицо Хантера. Взгляд его был полон мольбы, замешательства и страха. Потом глаза парня закатились. Он рухнул ничком на палубу, и тело содрогнулось в конвульсии. Моряки смотрели, как умирает Тренчер, но никто не шелохнулся. Парень извивался, его башмаки скребли по доскам палубы. Кровь собралась в лужу у лица. В конце концов он затих. Касалья неотрывно наблюдал за предсмертной агонией. Теперь же он шагнул вперед, поставил ногу на шею умершего и с силой надавил. Послышался треск ломающихся костей. Испанец оглядел две шеренги каперов и заявил: — Я узнаю правду. Клянусь, так оно и будет. Он развернулся к своему первому помощнику. — Отведи их вниз и запри! — скомандовал испанец, потом кивком указал на Хантера: — Этого отправь с ними. Он размашистой походкой направился к кормовой надстройке. Хантера связали и тоже погнали вниз.Испанский линейный корабль имел пять палуб. Верхние две были батарейными. Часть команды спала прямо там, в гамаках, натянутых между пушками. На следующей квартировали солдаты. Четвертая палуба была отведена под хранение ядер, такелажа, инструментов и запасов провианта. Здесь же держали живой скот. Пятую, самую нижнюю палубу вообще трудно было назвать таковой. Расстояние от пола до потолка, лежащего на массивных балках, составляло всего четыре фута. Поскольку эта палуба находилась ниже ватерлинии, вентиляции здесь не было никакой. В затхлом воздухе стоял запах фекалий и трюмной воды. Сюда и поместили экипаж «Кассандры». Всех заставили сесть на грубо обтесанные доски, на некотором расстоянии друг от друга. По углам была расставлена охрана, двадцать солдат. Время от времени кто-нибудь из них с фонарем в руках обходил помещение и проверял, хорошо ли связаны пленники, не ослабели ли веревки. Разговаривать каперам не позволяли, равно как и спать. Любого, кто пытался шептаться или задремывал, солдаты пинали. Шевелиться пленным тоже не разрешали. Если кому-то требовалось облегчиться, он вынужден был ходить под себя. В тесном непроветриваемом помещении, куда загнали шестьдесят пленных и двадцать солдат, вскоре воцарились духота, жара и зловоние. Даже охранники обливались потом. Ничто не позволяло отследить ход времени. Единственными звуками, доносящимися сюда, было топанье скота палубой выше да бесконечное, монотонное журчание воды. Испанский корабль шел своим курсом. Хантер сидел в углу, пытаясь сосредоточиться на шуме воды и ожидая, когда тот прекратится. Он старался отрешиться от безнадежности своего положения. Капитан и его команда были похоронены глубоко в недрах мощного военного корабля, окружены сотнями вражеских солдат и полностью находились в их власти. Если Касалья не остановится, то они обречены. Хантеру оставалось надеяться лишь на то, что испанский корабль встанет на ночевку. Время шло. Хантер ждал. Постепенно он осознал, что журчание воды и скрип такелажа стали звучать по-иному. Хантер выпрямился, внимательно прислушиваясь. Сомнений быть не могло. Судно сбросило скорость. Солдаты, сбившиеся в кучу и негромко переговаривавшиеся, тоже это заметили и принялись обсуждать между собою. Через несколько мгновений шум воды окончательно стих, и Хантер услышал дребезжание высвобожденной якорной цепи. За ним последовал громкий плеск. Чарльз мысленно сделал пометку, что их разместили где-то возле носа судна. Иначе этот звук не прозвучал бы настолько отчетливо. Прошло еще некоторое время. Корабль тихонько покачивался, стоя на якоре. Должно быть, они находились в какой-то небольшой бухте, раз море здесь было настолько спокойным. Однако же осадка у судна была глубокая. Касалья не повел бы его на ночевку ни в какую бухту, если бы не знал этого места хорошо. Хантеру хотелось знать, где они сейчас. Он надеялся, что возле острова Гранд-Теркс. Там было несколько подветренных бухт, достаточно глубоких для корабля таких габаритов. Покачивание судна на якоре действовало на пленника успокаивающе. Хантер не раз ловил себя на том, что начинает задремывать. Солдаты неустанно пинали моряков, не давая им спать. В полутьме тесного трюма то и дело раздавались ворчание и стоны тех, кто получил такое угощение. Хантер думал о своем плане. Что сейчас происходит? Еще через некоторое время вниз спустился испанский солдат и прорычал: — Всем встать! Приказ Касальи! Быстро все встали! Моряки, подгоняемые пинками, один за другим поднимались на ноги. Из-за низкого потолка им приходилось стоять согнувшись, что было мучительно неудобно. Прошло еще некоторое время. Стража сменилась. Новые солдаты, войдя, принялись зажимать носы и отпускать шуточки насчет здешней вони. Хантер посмотрел на них даже с каким-то удивлением. Он давно уже перестал замечать всякий запах. Новые стражники оказались помоложе и относились к своим обязанностям небрежнее. Судя по всему, испанцы были убеждены в том, что пираты не в состоянии устроить им никаких неприятностей. Новая смена охраны быстро уселась играть в карты. Хантер на них не смотрел. Он наблюдал за каплями собственного пота, падающими на пол, думал о несчастном Тренчере, но не мог пробудить в своей душе ни гнева, ни негодования, ни даже страха. У него все внутри оцепенело. В трюм вошел еще один испанец. Он, похоже, был из офицеров, и ему явно не понравилось подобное послабление дисциплины. Этот тип рыкнул, и охранники поспешно отложили карты. Офицер обошел трюм, вглядываясь в лица каперов. В конце концов он выбрал одного и забрал с собой. Услышав приказ выходить, тот попытался сделать шаг, но занемевшие ноги отказались повиноваться, и он рухнул. Солдаты подобрали его и выволокли из трюма. Дверь закрылась. Стражники некоторое время — недолго, впрочем, — изображали бдительность, потом снова расслабились, но в карты играть уже не стали. Двое из них решили устроить состязание — кто сумеет дальше пустить струю. Мишенью они выбрали одного капера, сидящего в дальнем углу. Остальные стражники сочли эту игру отличной потехой. Они хохотали и делали вид, будто ставят на исход состязания огромные суммы. Хантер смутно осознавал происходящее. Он очень устал, ноги словно жгло огнем, спина мучительно болела. Он даже начал недоумевать насчет того, отчего отказался назвать Касалье цель их путешествия. Сейчас это казалось ему бессмысленным жестом. Но тут размышления пленника прервало появление еще одного офицера, рявкнувшего: — Капитан Хантер! И его вывели из трюма. Когда пленника, то и дело подталкивая, вели через палубы, заполненные спящими моряками, которые покачивались в своих гамаках, Хантер отчетливо расслышат странный и печальный звук, доносящийся откуда-то из недр корабля. Где-то плакала женщина.
Глава 17
Поразмыслить над значением этого странного звука у Хантера возможности не было, поскольку его поспешно выпихнули на верхнюю палубу. Там, под звездами и зарифленными парусами, он заметил, что луна висит уже над горизонтом, а значит, до рассвета осталось не более нескольких часов. Его пронзило отчаяние. — Англичанин! А ну иди сюда! Хантер огляделся и увидел Касалью. Испанец стоял возле грот-мачты, окруженный кольцом факелов. У его ног лежал капер, которого увели из трюма чуть раньше Хантера. Несчастный был распялен и крепко привязан к палубе. Вокруг него стояли испанские солдаты, скалясь во все зубы. Сам Касалья, похоже, был сильно возбужден, дышал часто и неглубоко. Хантер заметил, что испанец снова жует листья коки. — Англичанин, англичанин, — быстро произнес Касалья. — Ты как раз вовремя. Мы тут собрались немного позабавиться. Ты знаешь, что мы обыскали твой корабль? Нет? Ну так мы это сделали и нашли множество интересных вещей. «Господи, — только и смог подумать Хантер. — Нет!» — У тебя много веревок, англичанин, занятные складывающиеся «кошки», какие-то странные штуки из парусины. Мы так и не поняли, для чего они. Но больше всего, англичанин, мы не поняли вот этого. У Хантера заколотилось сердце. Если они нашли гренадос, то все кончено. Но Касалья поднял клетку, по которой метались и нервно пищали четыре крысы. — Можешь ты себе представить, англичанин, до чего мы изумились, обнаружив, что ты везешь на своем корабле крыс? «Зачем это надо?» — спросили мы себя. Чего ради англичанину везти этих тварей в Августин? Там есть свои крысы, флоридские, просто отличные. Верно? И мне стало очень интересно. Как же это объясняется? Хантер увидел, что один из солдат склонился над пленником, привязанным к палубе. Сперва ему не видно было, что же там творится. Потом капитан разглядел, что лицо моряка было чем-то намазано, и понял, что испанцы натерли его лицо сыром. — Итак, — заявил Касалья, помахивая клеткой. — Я вижу, ты плохо обращаешься со своими друзьями, крысами. Они голодны, англичанин. Зверушки хотят есть. Видишь, как они волнуются? Эти милашки учуяли запах еды. Из-за нее они так взволнованы. Думаю, мы должны их покормить. Верно? Касалья поднес клетку почти к самому лицу моряка. Крысы принялись кидаться на прутья, пытаясь добраться до источника соблазнительного запаха. — Ты понял, что я имею в виду, англичанин? Твои крысы очень голодны. Как ты думаешь, стоит нам их покормить? Хантер посмотрел на крыс, потом на перепуганное лицо привязанного моряка. — Может быть, этот твой друг станет говорить? — поинтересовался Касалья. Моряк не мог оторвать взгляда от крыс. — Или, может, англичанин, ты сам все скажешь вместо него? — Нет, — устало произнес Хантер. Касалья наклонился над моряком и постучал его по груди. — А ты? Ты будешь говорить? Второй рукой испанец прикоснулся к задвижке на дверце клетки. Моряк уставился на нее. Он смотрел, как Касалья медленно, дюйм за дюймом, отодвигал защелку. В конце концов она оказалась убрана. Касалья лишь придерживал дверь пальцем. — Твой последний шанс, мой друг. — Нон! — пронзительно завизжал моряк. — Же парль! Же парль! — Отлично, — отозвался Касалья, тут же перейдя на французский. — Матансерос! — выдохнул моряк. Касалья побагровел от гнева. — Матансерос?! Идиот! Ты что, и вправду ждешь, что я тебе поверю?! Напасть на Матансерос?! Внезапно он отпустил дверцу клетки. Моряк закричал, пронзительно и страшно. Крысы попрыгали ему на лицо. Он пытался трясти головой, но четыре мохнатые твари впились ему в щеки, подбородок и кожу черепа. Крысы пищали, словно бы переговариваясь. Одна отлетела было в сторону, но тут же вскарабкалась по тяжело вздымающейся груди и впилась в шею бедняги. Моряк кричал, задыхаясь от ужаса. Этот монотонный звук повторялся раз за разом. В конце концов несчастный впал в шоковое состояние и остался лежать недвижно, пока крысы, попискивая, жрали его лицо. Касалья встал. — Почему вы все считаете меня таким глупцом? — спросил он. — Клянусь тебе, англичанин, я узнаю, куда вы шли! Он повернулся к стражникам. — Отведите его вниз. Хантера погнали прочь с палубы. Когда его вели вниз по узкому трапу, он успел заметить «Кассандру». Шлюп стоял на якоре в нескольких ярдах от военного корабля.Глава 18
Шлюп «Кассандра» был, по сути, совсем небольшим судном с единственной верхней палубой, открытой всем стихиям, и небольшими отсеками для хранения грузов, протянувшимися от носа до кормы. После захвата солдаты и призовая команда обыскали эти отсеки. Они нашли все припасы и особые приспособления, которые так озадачили Касалью. Солдаты, наводнившие шлюп, обшарили его с величайшей тщательностью. Они даже заглянули в кормовой и носовой люки, ведущие к кильсону.[165] Испанцы посветили туда фонарями, увидели воду, доходящую почти до самой палубы, и поязвили насчет лени пиратов, которые даже собственный трюм осушить не могут. Когда «Кассандра» зашла в бухту и встала на якорь в тени военного корабля, призовая команда — десять матросов — несколько часов пила и хохотала при свете факелов. Наконец, в ранний предрассветный час, они уснули, устроившись прямо на одеялах, расстеленных на палубе, ибо ночной воздух был теплым. Сон их оказался тяжелым из-за выпитого рома. Невзирая на полученный приказ, часового испанцы не поставили, сочтя, что военный корабль, расположенный рядом, уже сам по себе — достаточная защита. Поэтому ни один из испанских моряков, лежащих на палубе, не услышал негромкого бульканья в трюмном отсеке и не увидел, как из маслянистой, зловонной воды выбрался какой-то человек, державший во рту стебель тростника. Сансон, дрожащий от холода, просидел все это время рядом с мешком из промасленной кожи, в котором лежали драгоценные гренадос. Ни его, ни мешок никто не заметил. Теперь же он едва сумел высунуть голову из воды и тут же стукнулся макушкой о доски палубы. В трюме было темно, хоть глаз выколи, и совершенно невозможно сориентироваться. Сансон прижался спиной к корпусу и по его изгибу решил, что находится у левого борта. Он медленно, тихо двинулся к осевой линии. Потом француз беспредельно осторожно принялся пробираться к носу. Он крался, пока не ударился легонько головой о прямоугольное углубление, обратную сторону кормового люка. Подняв голову, Сансон увидел свет, пробивавшийся сквозь щели между досками крышки. В небе горели звезды. Не слышно было ни звука, кроме храпа моряков. Сансон задержал дыхание и на несколько дюймов приподнял крышку люка. Стала видна палуба. Сансон обнаружил, что смотрит прямо в лицо какому-то моряку, спящему в каком-нибудь футе от него. Испанец громко храпел. Сансон опустил крышку и двинулся через трюм. Ему потребовалась почти четверть часа, чтобы, лежа на спине и цепляясь о доски палубы, одолеть пятьдесят футов, отделяющих носовой люк «Кассандры» от кормового. Он поднял крышку кормового люка и снова огляделся. В пределах десяти футов никого не было. Сансон медленно, осторожно снял крышку люка, положил ее на палубу, выбрался из воды и встал, дыша свежим ночным воздухом. Он промок насквозь. Бриз был холодным, но Сансон не обращал на это ни малейшего внимания. Ум его был занят лишь одним — призовой командой, спящей на палубе. Француз насчитал десять человек. Он решил, что так примерно и должно было быть. «Кассандрой» могли бы управлять три человека, хотя и с трудом, а пятеро делали бы это с легкостью. Так что десять — более чем достаточно. Сансон изучил расположение людей на палубе, прикидывая, в какой очередности заняться ими. Убить человека тихо нетрудно, но прикончить его совершенно бесшумно — это уже не так просто. Из этих десяти важнее всего первые четыре-пять. Если хоть кто-то из них зашумит, то остальные поднимут всеобщую тревогу. Сансон развязал тонкую веревку, служившуюему поясом, скрутил ее, намотал на кулаки и с силой дернул. Француз удостоверился в том, что она достаточно крепкая, подобрал кофель-нагель,[166] валявшийся на палубе, и двинулся вперед. Первый солдат не храпел. Сансон приподнял его так, чтобы тот сел. Испанец сонно заворчал, но тут же получил кофель-нагелем по голове. Удар был свирепый, но шума не наделал. Послышался лишь глухой стук. Сансон опустил моряка обратно на палубу. Он в темноте ощупал голову испанца. В черепе появилась глубокая вмятина. Возможно, удар убил этого человека, но Сансон предпочитал не рисковать. Он обмотал веревку вокруг шеи моряка и затянул ее. Вторую ладонь француз положил на грудь бедолаги, слушая сердце. Через минуту биение стихло. Сансон, скользя над палубой словно тень, перешел к следующему и повторил процедуру. Ему потребовалось не более десяти минут, чтобы перебить всех испанцев, оказавшихся на шлюпе. Он оставил их лежать на палубе в позах спящих. Последним умер часовой, в пьяном оцепенении навалившийся на румпель. Сансон перерезал ему горло и столкнул за борт. Тот свалился в воду с негромким всплеском, но караульный на палубе военного корабля услышал этот звук. Он перегнулся через борт, посмотрел на шлюп и окликнул: — Квеста ста бене? Сансон, занявший место часового на носу, помахал караульному. Он был мокрым насквозь, и вообще не в мундире, но знал, что в такой темноте с военного корабля никто ничего толком не разглядит. — Ста бене, — сонным голосом ответил француз. — Бассера, — бросил караульный и отвернулся. Сансон подождал минутку, потом переключил внимание на линейный корабль. Тот стоял в нескольких сотнях ярдов от шлюпа — достаточно для того, чтобы, поворачиваясь на якоре под воздействием ветра или прилива, не разнести борт «Кассандры». Сансон, к своему удовольствию, заметил, что испанцы не потрудились задраить оружейные порты. Те так и остались открытыми. Он скользнул за борт и быстро поплыл к военному кораблю, понадеявшись, что испанцы не успели за ночь набросать в бухту кухонных отбросов. Они могли привлечь акул, а эти твари относились к тем немногим существам, которых Сансон боялся. Но он добрался до цели без приключений и вскоре уже покачивался на легких волнах у борта. Самые нижние орудийные порты располагались в двенадцати футах над ним. Сансон слышал перешучивание часовых на верхней палубе. Веревочная лестница все еще болталась на борту, но француз не посмел ею воспользоваться. Стоит лишь повиснуть на ней, как она зашевелится и заскрипит. Часовые могут это услышать. Вместо этого он двинулся вперед, к якорному канату, и взобрался на ходовые концы, отходящие от бушприта. Эти деревяшки торчали из корпуса всего на четыре дюйма, но Сансон умудрился использовать их как опору и добраться до такелажа фок-мачты. Потом он уже запросто повис на веревке и сумел заглянуть в один из передних орудийных портов. Француз внимательно прислушался и различил ровный, размеренный шаг часового. Судя по этим звукам, он там был один и безостановочно обходил палубу по периметру. Сансон подождал, пока часовой пройдет над ним, а потом проскользнул сквозь орудийный порт и опустился в тень пушки, тяжело дыша от напряжения и волнения. Даже для него это ощущение было возбуждающим. Он оказался один среди четырех сотен врагов, половина из которых сейчас покачивалась в гамаках у него над головой. Француз подождал, обдумывая следующий свой шаг.Хантер тоже ждал в зловонном трюме, скорчившись в узком пространстве. Он был измотан до предела. Если Сансон не появится в ближайшее время, то каперы так ослабеют, что их сил уже не хватит на побег. Стражники, которые принялись зевать и снова вернулись к картам, — не обращали на пленных ни малейшего внимания. Это бесило и вводило в искушение капитана. Если бы только ему удалось освободить своих людей сейчас, когда все обитатели корабля спят, то у них мог бы появиться шанс. Но когда стража сменится, а это могло произойти в любой момент, или экипаж корабля проснется на рассвете, ни малейшей возможности бежать уже не будет. В трюм вошел какой-то испанский солдат, и Хантера на миг захлестнуло отчаяние. Стража меняется. Все погибло. Но через мгновение он осознал, что ошибся. Это был всего один человек, даже не офицер. Прочие стражники поздоровались с ним вразнобой. Новоприбывший держался надменно, неприкрыто важничая. Он принялся обходить трюм, проверяя, надежно ли связаны пираты. Хантер почувствовал рывок, когда этот тип подергал веревки у него на руках, а потом прикосновение чего-то холодного — лезвия ножа! — и путы оказались разрезаны. Испанец, стоявший у него за спиной, прошептал: — Это будет стоить тебе еще две доли. Сансон! — Обещай, — прошипел Сансон. Хантер кивнул. Его одновременно одолевали гнев и ликование. Но он ничего не сказал и лишь молча смотрел, как Сансон обошел всех, а потом встал у дверей, перекрывая выход. Француз посмотрел на моряков и очень тихо приказал по-английски: — Давайте, но чтоб тихонько. Потрясенные испанцы успели лишь поднять головы, как каперы накинулись на них. Пленных было втрое больше, чем стражников. Все завершилось в мгновение ока. Моряки тут же принялись сдирать с солдат мундиры и переодеваться. Сансон подошел к Хантеру. — Я не расслышал твоего обещания. Тот кивнул, потирая запястья. — Обещаю. Две доли твои. — Хорошо, — отозвался Сансон. Он отворил дверь, прижал палец к губам и повел моряков прочь из трюма.
Глава 19
Касалья пил вино и смотрел на лицо умирающего Господа, размышляя о страдании, телесных муках. С самых ранних лет он видел изображения этой боли, терзаний плоти, бессильно обвисшее тело, запавшие глаза, кровь, струящуюся из раны в боку, сочащуюся из-под гвоздей, засевших в руках и ногах. Эта картина, висящая в каюте капитана, была подарком от самого Филиппа. Она принадлежала кисти любимого придворного художника его величества, некоего Веласкеса, недавно скончавшегося. Такой дар считался весьма почетным, и получение его буквально окрылило Касалью. С тех пор он не расставался с картиной. Это было самое ценное его сокровище. Этот самый Веласкес не нарисовал нимб вокруг головы Господа. Тело на картине было серовато-белым, цвета смерти. Это выглядело вполне реалистично, но о нимбе Касалья часто сожалел. Его удивляло, что такой благочестивый человек, как король Филипп, не настоял на этой детали. Возможно, его величеству не понравилась эта картина, потому он и отослал ее одному из своих военачальников в Новую Испанию. В тяжелые минуты Касалью посещала иная мысль. Он слишком хорошо осознавая, какая пропасть лежит между изящной жизнью при дворе короля Филиппа и тяжкой долей людей, доставляющих ему из колоний золото и серебро на поддержание роскошеств. Когда-нибудь он, Касалья, вернется ко двору — богатый человек на склоне дней. Иногда ему казалось, что придворные будут потешаться над ним. В мечтах он частенько убивал их всех на кровопролитных дуэлях. От размышлений Касалью отвлекло покачивание судна. Должно быть, прилив закончился. Значит, до рассвета уже недалеко. Скоро настанет день, и пора будет двигаться в путь. Еще надо прикончить следующего английского пирата. Касалья намеревался убивать их одного за другим, пока кто-нибудь не скажет наконец правду. Корабль продолжал покачиваться, но в его движении было нечто неправильное. Касалья чувствовал это нутром. Судно не вращалось вокруг якоря. Оно смещалось вбок. Что-то было сильно не так. Тут Касалья услыхал негромкий треск. Корабль содрогнулся и застыл недвижно. Капитан выругался, вылетел на верхнюю палубу и чуть не уткнулся носом в ветки пальмы, даже нескольких, растущих вдоль берега. Его корабль сел на мель. Касалья завопил от ярости. Вокруг заметались перепуганные моряки. К нему подбежал первый помощник, дрожащий от страха. — Капитан, они перерезали якорный канат! — Они?! — заорал Касалья. В минуты гнева голос у него делался высоким и тонким, словно у женщины. Он кинулся к противоположному борту и увидел «Кассандру». Шлюп, накренившись под свежим ветром, выходил в открытое море. — Пираты сбежали, — доложил бледный первый помощник. — Сбежали?! Как они могли?! — Не знаю, капитан. Все стражники мертвы. Касалья с силой ударил первого помощника в лицо так, что тот отлетел и растянулся на палубе. Он пришел в такую ярость, что почти лишился способности думать, и уставился на уходящий шлюп. — Как они могли сбежать?! — повторил он. — Проклятье! Как они могли сбежать?! Появился офицер, командующий солдатами. — Капитан, вы сели на мель. Может быть, мне высадить часть своих людей на берег, чтобы они попытались столкнуть корабль с мели? — Уже начался отлив, — сказал Касалья. — Да, капитан. — Недоумок! Мы не сможем сняться с мели до следующего прилива! Касалья громко выругался. Это займет двенадцать склянок. Лишь через шесть часов они примутся за освобождение массивного судна, но даже и тогда могут потерпеть неудачу, если судно село крепко. Луна убывала, значит, каждый следующий прилив будет слабее предыдущего. Если судно не снимется с мели за время следующего прилива или еще одного за ним, то оно застрянет тут самое меньшее на три недели. — Идиоты! — пронзительно взвизгнул Касалья. Вдалеке «Кассандра» изящно сменила галс, направилась на юг и исчезла из виду. На юг? — Они идут на Матансерос, — простонал Касалья, и его затрясло от гнева, который испанец не в силах был обуздать.Хантер стоял на корме «Кассандры» и прокладывал курс. К немалому своему удивлению, он обнаружил, что не чувствует ни малейшей усталости, хотя не спал уже два дня. Вокруг вповалку валялась его команда. Почти все спали мертвецким сном. — Хорошие ребята, — заметил Сансон, глядя на моряков. — Верно, — согласился Хантер. — Кто-нибудь заговорил? — Один человек. — И Касалья ему поверил? — Тогда — нет, — ответил Чарльз. — Но теперь он может и передумать. — Мы опережаем их самое меньшее на шесть часов. — На восемнадцать, если повезет. Хантер кивнул. До Матансероса было два дня ходу при попутном ветре. С таким раскладом каперы могли обогнать военное судно и прийти к крепости первыми. — Мы будем плыть и по ночам, — сказал Хантер. Сансон кивнул. — Подтянуть кливер! — гаркнул Эндерс. — А ну пошевеливайтесь! Парус натянулся, и «Кассандра», озаренная утренним солнцем, понеслась над волнами. Ее подгонял свежий восточный ветер.
Часть третья Матансерос
Глава 20
После полудня небо начало затягивать облаками. К сумеркам они потемнели и сделались серыми. Стало сыро и неуютно. Тогда-то Лазю и заметила первые обломки. Подойдя к этому месту, «Кассандра» оказалась среди множества изломанных досок и обломков корабля. Матросы принялись забрасывать линь и кое-что подняли на борт. — Похоже, английское, — сказал Сансон, когда на палубу вытащили кусок транца,[167] крашенный красной и синей краской. Хантер кивнул. Где-то здесь затонул корабль изрядного размера. — Недавнее, — отозвался Чарльз и огляделся вокруг, выискивая, не уцелел ли кто, но выживших было не видать. — Должно быть, здесь поохотились наши испанские друзья. Обломки постукивали о корпус судна еще минут пятнадцать. Команда беспокоилась. Моряки никогда не любили смотреть на следы чьей-то гибели. На палубу вытащили обрывки браса.[168] Осмотрев их, Эндерс высказал предположение, что корабль был торговый, а если военный, то бриг или фрегат, примерно ста пятидесяти футов в длину. Никаких следов экипажа они не нашли. С наступлением ночи небо стало затягивать все сильнее, поднялся порывистый ветер. Теплый дождь в темноте забарабанил по палубе «Кассандры». Все промокли и до утра чувствовали себя паршиво. Однако же рассвет выдался ясным и солнечным. Чуть позже на горизонте, прямо по курсу, каперы увидели цель своего плавания. С изрядного расстояния западный берег острова, именуемый Лерес, смотрелся на редкость негостеприимно. Склоны горы, бывшего вулкана, выглядели и обрывистыми. Если не считать небольшой полосы растительности, протянувшейся вдоль берега, остров выглядел засушливым, бурым и бесплодным. На поверхности то и дело проглядывали красновато-серые выходы камня. Дожди здесь шли редко. Ветры Атлантики непрестанно хлестали одинокую гору, расположенную слишком далеко на восток от Карибов. Экипаж «Кассандры» смотрел на приближающуюся землю без малейшего воодушевления. Эндерс, стоявший у штурвала, нахмурился. — Сейчас сентябрь, — сказал он. — Это что же, он всегда такой зеленый и гостеприимный? — Угу, — отозвался Хантер. — Здесь гавани нет. Но восточный берег покрыт лесом, и вода там в изобилии. — Как и папистские мушкетеры, — сказал Эндерс. — И папистское золото, — ответил Хантер. — Сколько времени вам потребуется, чтобы подойти к берегу? — Ветер хороший. Будем там самое позднее к середине дня. В этом я твердо уверен. — Правь вон к той бухточке, — велел Хантер и указал в нужном направлении. С этого расстояния уже стала видна единственная выемка в западном берегу, узкий маленький заливчик, именуемый бухтой Слепца. Хантер отправился собирать все, что предстояло взять с собой их маленькому десантному отряду. Но оказалось, что дон Диего уже вытаскивал снаряжение на палубу. Еврей подслеповато уставился на капитана. — Как это тактично со стороны испанцев, — заметил он. — Они все осмотрели, но ничего не забрали. — Кроме крыс. — Мы обойдемся любым мелким зверьком, Хантер. Хоть опоссумом, хоть кем угодно. — Придется так и сделать, — сказал Хантер. Сансон стоял на носу и смотрел вперед, на вершину горы Лерес. Издалека она казалась абсолютно отвесной — извилистый полукруг из голого красного камня. — А обойти никак нельзя? — поинтересовался француз. — Везде, где можно хоть как-то шагнуть, будет стоять охрана, — ответил Хантер. — Нам придется пройти через вершину. Сансон ответил легкой улыбкой. Хантер вернулся обратно на корму, к Эндерсу. Он распорядился, чтобы после того, как их отряд высадится, «Кассандра» сразу же уходила на юг, на соседний остров Раномос. Там можно было встать в небольшой бухте. На берегу имелись источники питьевой воды. В этом месте шлюпу не грозило нападение. — Знаете, где это? — Угу, — отозвался Эндерс. — Знаю. Мы там прятались с недельку несколько лет назад вместе с одноглазым капитаном Льюишэмом. Славное местечко. И сколько нам там ждать? — Три полных дня. На четвертый после обеда выходите из бухты и встаньте на якорь на глубоководье. В полночь поднимайте паруса, чтобы перед рассветом пятого дня подойти к Матансеросу. — А дальше? — С восходом солнца заходите прямиком в гавань и высаживайте людей на галеон. — Как насчет прохождения мимо пушек форта? — Утром пятого дня они вас не побеспокоят. — Молиться я как-то не привык, — произнес Эндерс. — Но очень надеюсь. Хантер хлопнул его по плечу. — Бояться нечего. Эндерс посмотрел в сторону острова и не улыбнулся.В полдень, при душной дневной жаре, Хантер, Сансон, Лазю, Мавр и дон Диего стояли на узкой полосе белого песка и смотрели на уходящую «Кассандру». У их ног лежало больше ста двадцати фунтов снаряжения — веревки, «кошки», полотняные мешки, мушкеты, бочонки с водой. Несколько мгновений они стояли в молчании, дыша горячим воздухом. Потом Хантер повернулся и скомандовал: — Уходим! Они двинулись прочь от полосы прибоя. За ней выстроились пальмы и мангровые деревья. Их переплетение выглядело таким же непроходимым, как и каменная стена. Высадившиеся каперы по собственному горькому опыту знали, что прорубиться через эту преграду они не смогут. Люди, которые пытались это сделать, продвигались на несколько сотен ярдов в день ценой отчаянных усилий. Чтобы проникнуть в глубь острова, обычно искали ручей и поднимались по его течению. Хантер и его подчиненные знали, что где-то здесь должен быть такой ручей. Само существование бухточки это подразумевало. Такие вот заливчики появлялись отчасти потому, что во внешних рифах существовал проем, через который с острова текла пресная вода. Каперы двинулись вдоль берега и через час отыскали скудную струйку, проложившую илистую ложбинку под лиственным пологом. Русло ручья было таким узким, что растительность смыкалась над ним, образуя тесный, жаркий туннель. Путь обещал быть нелегким. — Может, поискать что-нибудь получше? — спросил Сансон. Еврей покачал головой. — Здесь мало дождей. Сомневаюсь, что тут есть что-нибудь получше. Похоже, с этим были согласны все, и каперы двинулись вверх по ручью, прочь от моря. Почти сразу же жара сделалась невыносимой, а воздух — знойным и удушливым. Как выразилась Лазю, это было все равно что дышать тряпкой. После первых нескольких минут люди уже шли в молчании, не тратя силы на разговоры. Слышны были лишь удары абордажных сабель по листве да щебетание птиц и писк мелких зверушек в древесных кронах над головами путников. К концу дня их успехи были невелики. Когда каперы оглянулись назад, синий океан внизу выглядел невероятно близким. Все торопились и задерживались лишь ради того, чтобы раздобыть пищу. Сансон мастерски владел арбалетом и подстрелил по пути обезьяну и несколько птиц. Путники приободрились, заметив у ручья помет дикой свиньи. Лазю собирала съедобные растения. Ночь застала их в джунглях, на середине пути между океаном и скалами горы Лерес. Воздух сделался прохладнее, но под пологом листвы было почти так же жарко, как и прежде. Кроме того, появились москиты. Они оказались серьезным врагом, вились тучами, такими плотными, что их можно было потрогать, и загораживали обзор. Насекомые жужжали, вились вокруг путников, впивались повсюду, лезли в уши, нос и рот. Люди покрыли себя слоем грязи, но это мало помогло. Разжечь костер они не смели, поэтому съели добычу сырой, а потом поспали урывками, сидя под деревьями, под монотонное жужжание москитов. Поутру они проснулись, посмотрели друг на друга и расхохотались. С затекших тел осыпалась засохшая грязь. Все изменились до неузнаваемости, лица до безобразия распухли и покраснели от укусов москитов. Хантер проверил воду. Четверть запаса уже разошлась, и он объявил, что им придется пить меньше. Путники двинулись дальше. Все они были голодны, надеялись наткнуться на дикую свинью, но ни одной им так и не повстречалось. Обезьяны, тараторящие в пологе листвы, словно бы насмехались над ними. Их постоянно было слышно, но Сансону не удалось подстрелить ни единой. Ближе к концу второго дня стал слышен шум ветра. Поначалу это был тихий, низкий стон, звучащий где-то в отдалении. Но когда люди добрались до края джунглей, где заросли поредели и идти стало легче, этот звук сделался громче. Вскоре путники почувствовали ветер. Он был желанным, но каперы с беспокойством переглянулись. Они знали, что на скалистом склоне Лереса ветер будет еще сильнее. Уже вечерело, когда они наконец-то добрались до каменистого основания утеса. К этому моменту ветер превратился в вопящего демона, который дергал и трепал их одежду, бил по лицу, визжал в уши. Чтобы быть услышанным, приходилось кричать. Хантер посмотрел на каменную стену, вставшую перед ними. Она была отвесной, как и казалось издали, но выше, чем он думал, — четыре сотни футов голого камня, по которому хлестал ветер, столь сильный, что обломки камня то и дело сыпались сверху. Хантер жестом подозвал Мавра. Тот подошел. — Басса! — крикнул капитан, подавшись поближе к здоровяку. — Станет ли ветер меньше ночью? Басса пожал плечами и изобразил пальцами небольшую щелочку — мол, незначительно. — Ты сможешь взобраться на скалу ночью? Негр покачал головой — нет. Потом он жестом изобразил, будто кладет голову на подушку. — Ты хочешь взбираться поутру? Басса кивнул. — Он прав, — подал голос Сансон. — Нам следует подождать до утра. К тому времени мы отдохнем. — Я не знаю, можем ли мы ждать, — сказал Хантер. Он взглянул на север. В нескольких милях, за спокойным морем, над водой протянулась широкая серая полоса, а над нею — мрачно-черные тучи. Совсем недалеко бушевала буря и двигалась в их сторону. — Тем более! — крикнул Чарльзу Сансон. — Надо подождать. Пускай она пройдет. Хантер отвернулся. Здесь, у подножия утеса, они находились в пятистах футах над уровнем моря. На юге, милях в тридцати, виднелся Рамонас. «Кассандру» капитан не заметил. Шлюп давно уже укрылся в бухте. Хантер снова посмотрел на бурю. Если бы они переждали ночь, то буря могла бы и успокоиться за это время. Но вдруг она окажется достаточно обширной и медленной? Если капитан и его спутники потеряют хотя бы один день, то все их расчеты времени рухнут. Через три дня «Кассандра» поплывет к Матансеросу, неся пятьдесят человек к верной смерти. — Поднимаемся сейчас, — решил Хантер. Он повернулся к Мавру. Тот кивнул и отправился собирать свои снасти.
Это было невероятное ощущение — держать веревку и время от времени чувствовать рывки и покачивания, пока чернокожий гигант поднимался по скале. Веревка, которую держал Чарльз, была толщиной в полтора дюйма, однако же высоко наверху она превращалась в тонкую нить, а массивная фигура Мавра — в пятнышко, едва видимое в тающем свете. Сансон подошел вплотную и заорал на ухо Хантеру: — Ты чокнулся! Мы не переживем этого подъема! — Боишься? — крикнул в ответ капитан. — Я ничего не боюсь! — заявил Сансон, ударив себя в грудь. — Но посмотри на остальных! Хантер посмотрел. Лазю дрожала. Дон Диего был белым как мел. — Они не справятся! — выкрикнул Сансон. — А что ты сделаешь без них? — У них нет другого выхода! — возразил Хантер. — Им придется! Он посмотрел на приближающуюся бурю. Она была милях в двух от них. Воздух уже сделался более влажным. Внезапно веревка в руках у Хантера дернулась. За первым рывком последовал второй. — Он добрался до верха, — сказал Чарльз, поднял голову, но так и не смог рассмотреть Мавра. Через мгновение на землю упал конец второй веревки. — Скорее! — скомандовал Хантер. — Снаряжение! Они привязали к веревке провизию, загруженную в мешки из парусины, и Хантер дернул за нее, подавая сигнал. Мешки поползли наверх, стукаясь о скалу. Пару раз порывы ветра относили их от скалы футов на десять. — Кровь Господня! — простонал Сансон, увидев эту картину. Хантер посмотрел на Лазю. Лицо ее было напряжено. Хантер надел ей полотняную петлю на плечи, вторую — на бедра и подогнал понадежнее. — Матерь Божья, Матерь Божья, Матерь Божья, — монотонно повторяла раз за разом Лазю. — А теперь слушай! — крикнул Хантер, когда веревка спустилась снова. — Цепляйся за канат и не мешай Бассе поднимать тебя. Держись лицом к скале и не смотри вниз. — Матерь Божья, Матерь Божья. — Ты меня слышишь?! — гаркнул Хантер. — Не смотри вниз! Лазю кивнула, не прекращая своего бормотания. Полотняные петли тут же повлекли ее наверх. Некоторое время женщина извивалась и цеплялась за вторую веревку, но потом, похоже, сумела взять себя в руки, и подъем прошел без происшествий. Следующим был Еврей. Пока Хантер давал ему наставления, тот смотрел на него запавшими глазами, но, похоже, ничего не слышал. Он походил на лунатика, когда шагнул в полотняную петлю и Басса потащил его наверх. Буря приближалась. Начали падать первые крупные капли. — Ты следующий! — крикнул Сансон. — Нет, — возразил Хантер. — Я последний. Тем временем полил дождь. Ветер усилился. Когда снасть спустилась снова, парусина была мокрой насквозь. Сансон вступил в петлю и дернул за веревку, давая сигнал к началу подъема. Двинувшись вверх, он крикнул Хантеру: — Если ты умрешь, я заберу твои доли! Француз расхохотался, но смех его заглушил ветер. С приближением бури вокруг вершины утеса заклубился серый туман. Сансон вскоре исчез из виду. Хантер ждал. Казалось, что прошло очень много времени. Потом он услыхал неподалеку влажный шлепок петли, упавшей наземь. Капитан надел ее и подогнал по себе. Порывы ветра, несущего дождь, хлестали его по лицу и телу. Чарльз дернул за веревку, и подъем начался. Этот подъем Хантер запомнил на всю жизнь. Он не осознавал, где находится, потому что мир со всех сторон был темно-серым. Капитан не видел ничего, кроме поверхности скалы в нескольких дюймах от своего лица. Ветер терзал его, то и дело относя от утеса, а потом с силой прикладывая о камень. И веревки, и камень — все было мокрым и скользким. Хантер держался за направляющий канат и старался оставаться лицом к скале. Но он часто терял опору и начинал вращаться вокруг собственной оси, больно стукаясь спиной и плечами о камень. Ему казалось, что это тянется вечно. Хантер совершенно не понимал, одолел ли он половину расстояния, небольшую его часть или же был уже у вершины. Он напрягал слух, стараясь расслышать голоса своих спутников, но слышал лишь безумный визг ветра и стук дождя. Хантер почувствовал, что буксировочный трос дрожит ровно, размеренно. Он поднимался вверх на несколько футов, потом останавливался, потом опять двигался. Снова пауза и короткий подъем. Внезапно последовательность нарушилась. Дрожь веревки изменилась. Она передавалась телу через полотняную петлю. Сперва Хантер подумал, что это какой-то обман чувств, но потом понял, что это такое. После пяти спусков и подъемов веревка истерлась и теперь медленно, мучительно рвалась. Перед мысленным взором Хантера предстала картина истончающегося каната, и он крепко вцепился в направляющую веревку. В тот же миг несущий трос лопнул и обрушился, извиваясь, на голову и плечи капитана, мокрый и тяжелый. Хватка Хантера ослабела. Он съехал по направляющей веревке на непонятное расстояние, а затем попытался здраво оценить ситуацию. Чарльз лежал, прижимаясь животом к скале. Мокрая петля обвивалась вокруг его ног, висела на нем мертвым грузом, заставляя напрячься и так уже заболевшие руки. Капитан задергался, пытаясь выпутаться из петли, но у него ничего не получилось. Это было ужасно. С петлей на ступнях он был буквально стреножен, не мог воспользоваться ногами, чтобы упереться в скалу. Хантер понял, что так и будет тут висеть, пока изнеможение в конце концов не заставит его разжать руки. Тогда он рухнет к подножию утеса. Запястья и пальцы у него уже горели от боли. Капитан почувствовал легкое подергивание направляющей веревки, но поднимать его Басса почему-то не стал. Хантер снова принялся отчаянно брыкаться, а потом внезапный порыв ветра отнес его от скалы. Чертова петля сработала как парус, поймала ветер и поволокла человека прочь. Хантер увидел, как каменная стена исчезает в тумане. Его отнесло на десять, потом на двадцать футов от утеса. Он снова задергал ногами, и внезапно тяжесть исчезла. Петля свалилась. Хантера понесло обратно к скале. Он напрягся, готовясь к столкновению, но удар оказался такой силы, что вышиб из него дух. Хантер невольно вскрикнул и повис, хватая воздух ртом. Потом он героическим усилием подтянулся так, чтобы ладони, сжимающие веревку, оказались прижаты к груди. Он перехватил трос ногами и оперся на него, на миг давая отдых рукам. Дыхание понемногу восстановилось. Капитан уперся ступнями в скалу и перехватил веревку повыше. Ноги соскользнули со скалы. Чарльз больно ударился коленями, но подтянулся. Он повторил это еще раз. И еще. И еще. Его разум перестал функционировать, тело действовало автоматически, само по себе. Окружающий мир сделался безмолвным, не существовало ни шума дождя, ни воя ветра, вообще ничего, даже его собственного судорожного дыхания. Мир был серым, и Хантер затерялся в этом бесконечном мрачном пространстве. Хантер даже ничего не почувствовал, когда сильные руки подхватили его под мышки, втащили через край, и он рухнул ничком на ровную поверхность. Чарльз не слышал голосов, ничего не видел. Позже ему рассказали, что даже после того, как его положили на землю, тело продолжало ползти вперед, постоянно сгибаясь и выпрямляясь, прижимаясь исцарапанным в кровь лицом к камням, пока капитана не удержали силой. Некоторое время Чарльз не осознавал ничего, даже того, что остался жив.
Он проснулся от громкого щебета птиц, открыл глаза и увидел зеленую листву, пронизанную солнечным светом. Хантер лежал не шевелясь, двигались лишь глаза. Он увидел каменную стену и понял, что находился в пещере, недалеко от входа. До него донесся невероятно вкусный запах готовящейся еды. Капитан попытался сесть, но каждый уголок его тела завопил от боли. Он задохнулся и рухнул обратно. — Помедленнее, дружище, — произнес чей-то голос. Сзади к Хантеру очень неспешно подошел Сансон, нагнулся и помог сесть. Прежде всего Чарльз увидел свою одежду. Брюки оказались изорваны до неузнаваемости. Сквозь прорехи видно было, что и кожа на ногах не в лучшем состоянии, впрочем, как и на груди, и на руках. Хантер осмотрел свое тело словно какой-то чужой, незнакомый предмет. — Да и на лицо ты сейчас тоже не красавчик, — сообщил Сансон и рассмеялся. — Как думаешь, поесть сможешь? Капитан попытался было заговорить. Лицо его было закостеневшим, словно деревянное, превратившееся в маску. Хантер потрогал щеку, почувствовал под пальцами корку засохшей крови и покачал головой. — Что, не хочешь есть? Тогда попей. Сансон достал бочонок и помог Чарльзу напиться. Хантер, к радости своей, обнаружил, что глотать ему не больно, но губы тоже занемели, и он не чувствовал прикосновения бочонка. — Только немного, — сказал Сансон. Тут подошли все остальные. Еврей улыбался до ушей. — Вам непременно нужно взглянуть, какой отсюда вид. Хантер ощутил прилив радостного возбуждения. Он действительно хотел это видеть, протянул больную руку Сансону, и тот помог ему подняться. Первые мгновения в вертикальном положении были мучительны. У Хантера закружилась голова, а руки и ноги пронзила острая боль. Потом ему стало получше. Опираясь на Сансона, он сделал шаг и скривился. Внезапно ему вспомнился губернатор Элмонт, тот вечер, когда они заключили сделку насчет этого налета на Матансерос. Каким уверенным в себе и непринужденным он был тогда — бесстрашный искатель приключений. При этом воспоминании Хантер печально улыбнулся. Делать это было больно. Потом он увидел открывшийся перед ним вид и мгновенно позабыл и про Элмонта, и про боль, и про собственное ноющее тело. Они стояли у входа в маленькую пещеру, над восточным краем горы Лерес. Под ногами у них изгибались зеленые склоны вулкана, а в тысяче футов внизу начинался густой тропический лес. За ним виднелась широкая река, вход в гавань и крепость Пунта Матансерос. На водной глади бухты играли солнечные блики. Галеон с сокровищами стоял на якоре под защитой крепости и сверкал под солнцем. Все это лежало перед ним, и Хантер подумал, что ему открылось прекраснейшее зрелище на свете.
Глава 21
Сансон дал Хантеру еще попить из бочонка, а потом дон Диего заявил: — Вам надо бы кое на что взглянуть, капитан. Небольшой отряд поднялся по пологому холму к краю утеса, на который они взобрались вчера ночью. Люди шли медленно — ради Хантера, страдавшего от боли при каждом шаге. Он взглянул в ясное, без единого облачка, голубое небо и ощутил боль иного рода. Капитан понял, что совершил серьезную ошибку, едва не ставшую роковой, когда велел штурмовать утес во время бури. Надо было подождать и подняться на следующее утро. Он перестраховался, свалял дурака и теперь выругал себя за ошибку. Когда все приблизились к обрыву, дон Диего припал к земле и осторожно глянул через край, на запад. Остальные последовали его примеру. Сансон помог Хантеру. Тот не понимал, отчего они так осторожничают, пока не посмотрел поверх лиственного полога джунглей на бухту, лежащую внизу. Там стоял корабль Касальи. — Чтоб я сдох, — прошептал Хантер. Сансон, присевший рядом с ним, кивнул. — Нам повезло, дружище. Корабль вошел в бухту на рассвете, с тех пор так там и стоит. Присмотревшись, Хантер увидел баркас, перевозящий солдат на берег. Десятки людей в красных испанских мундирах обыскивали побережье. Сам Касалья в желтом наряде бурно жестикулировал, отдавая приказы. — Испанцы осматривают берег, — сказал Сансон. — Они разгадали наш план. — Но буря… — протянул Хантер. — Да. Она смыла всякие следы нашего присутствия. Хантер подумал о полотняной петле, свалившейся с его ног. Теперь она лежит где-то у подножия утеса, но солдаты могут никогда ее и не найти. Чтобы добраться до утеса, уйдет целый день тяжелого пути через густые джунгли. Испанцы не отправятся туда, если не обнаружат никаких свидетельств высадки отряда. Хантер заметил, как от корабля отвалил второй баркас, забитый солдатами. — Испанцы высаживаются все утро, — сказал дон Диего. — Наверное, сейчас на берегу уже добрая сотня солдат. — Касалья намерен оставить их здесь, — заметил Чарльз. Дон Диего кивнул. — Тем лучше для нас, — сказал Хантер, подумав о том, что войска, находящиеся на западном берегу острова, не смогут принять участие в бою в Матансеросе. — Будем надеяться, что он оставит тут тысячу.Когда они вернулись к пещере, дон Диего приготовил для Хантера жидкую кашку, а потом Сансон затушил костерок. Лазю тем временем смотрела в подзорную трубу и описывала все, что видит, капитану, сидящему рядом с ней. Сам он мог рассмотреть внизу лишь смутные очертания и полагался на острое зрение Лазю. — Сперва расскажи мне про пушки, — приказал Чарльз. — Те, которые в крепости. Некоторое время Лазю, беззвучно шевеля губами, смотрела в подзорную трубу. — Их двенадцать, — сказала она в конце концов, — Две батареи по три пушки смотрят на восток, в сторону открытого океана. Шесть орудий другой батареи направлены на вход в бухту. — Это кулеврины? — Стволы длинные. Думаю, да, кулеврины. — Можешь ты определить их возраст? Лазю немного помолчала, потом ответила: — Слишком далеко. Может, попозже, когда мы двинемся вниз, я смогу рассмотреть побольше. — А лафеты какие? — Станки. Кажется, деревянные, на четырех колесах. Хантер кивнул. Похоже, это были обычные корабельные лафеты, перевезенные на береговые батареи. Подошел дон Диего с кашей. — Хорошо, что лафеты деревянные, — сказал он. — Я боялся, что испанцы поставят пушки на каменные. Тогда нам было бы гораздо труднее. — Мы взорвем лафеты? — спросил Хантер. — Конечно, — отозвался дон Диего. Каждая кулеврина весила больше двух тонн. Если уничтожить лафеты, то пушки станут бесполезны. Их нельзя будет наводить на цель. Даже если в крепости и найдутся запасные лафеты, потребуются десятки людей и не один час, чтобы переставить на них орудия. — Но сперва мы их зарядим, — с улыбкой произнес дон Диего. Хантеру не приходила в голову эта мысль, но он мгновенно осознал ценность идеи. Кулеврины, как и все прочие орудия, заряжались с дула. Расчет поначалу забивал в пушку мешочек пороха, за ним — ядро. Потом через запальное отверстие в казеннике мешок протыкался, и в него вставлялся фитиль. Его поджигали, он воспламенял порох, и взрыв выбрасывал ядро из ствола. Этот метод стрельбы был достаточно надежен — до тех пор, пока запальное отверстие оставалось маленьким. Но после множества выстрелов горящий фитиль и взрывающийся порох разъедали его, и оно расширялось до тех пор, пока не превращалось в отводной клапан для расширяющихся газов. Как только это происходило, дальнобойность пушки серьезно страдала. В конце концов ядро вообще переставало вылетать из ствола. Кроме того, такая пушка становилась очень опасна для собственного расчета. Мастера, вынужденные считаться с этим неизбежным износом, снабжали казенник заменяющейся металлической пробкой, расширяющейся к одному концу, а в ней уже высверливали запальное отверстие. Она вставлялась изнутри пушки, и расширяющиеся пороховые газы при каждом выстреле забивали ее все плотнее. Когда запальное отверстие становилось слишком широким, металлическую затычку вынимали, а на ее место вставляли новую. Но иногда пробку просто вышибало, и в казеннике образовывалась здоровенная дыра. Пушка делалась абсолютно бесполезной до тех пор, пока не удавалось подогнать новую пробку. На это уходил не один час. — Уж поверьте, — сказал дон Диего. — Когда мы разберемся с этими пушками, они будут годиться разве что на балласт в трюм торгового судна. Хантер снова повернулся к Лазю. — Можешь разглядеть, что там внутри крепости? — Палатки. Много. — Должно быть, гарнизон, — заметил Хантер. Погода в Новом Свете почти всегда была настолько теплой, что для войск и не требовалось основательного укрытия. Особенно верно это было для таких островов, как Лерес, где дожди шли крайне редко. Хотя Хантер мог себе представить, в каком ужасе сейчас пребывают солдаты, которым из-за вчерашней бури пришлось спать в грязи. — А склад боеприпасов? — Севернее, под защитой стен, стоит деревянная постройка. Возможно, это он. — Хорошо, — сказал капитан, которому не хотелось тратить время на розыски склада, когда они проникнут за укрепления. — В пределах крепостных стен есть еще какие-нибудь оборонительные сооружения? Лазю осмотрела территорию. — Ничего не вижу. — Хорошо. Теперь корабль. Что там? — Экипаж сокращенного состава, — отозвалась Лазю. — Вижу пять-шесть человек на баркасах, привязанных у берега, возле поселка. Хантер тоже заметил жилье. Оно оказалось неожиданностью. Ряды грубых деревянных домов протянулись вдоль берега на некотором расстоянии от крепости. Очевидно, их построили, чтобы разместить на суше команду галеона. Видимо, эти люди должны были остаться в Матансеросе на длительный срок, возможно до следующего года, до нового плавания Золотого флота. — Солдаты в городе? — Вижу несколько красных мундиров. — Охрана у баркасов? — Нет. — Они прямо облегчают нам жизнь, — заметил Хантер. — Пока что, — бросил Сансон. Отряд собрал вещи и уничтожил все следы своего пребывания в пещере. Потом все двинулись в долгий путь вниз по отлогому склону горы, к Матансеросу. При спуске они столкнулись с проблемой, прямо противоположной той, что препятствовала их подъему двое суток назад. В верхней части восточного склона горы Лерес было мало деревьев, следовательно, и укрытий. Путникам приходилось понезаметнее пробираться от одной купы колючей растительности до другой, и продвижение оказалось медленным. К полудню их ждал сюрприз. У входа в бухту появился черный военный корабль Касальи, спустил паруса и встал на якорь рядом с крепостью. От него отвалил баркас. Лазю посмотрела в подзорную трубу и сообщила, что на корме сидит сам Касалья. — Это может все погубить! — сказал Хантер, глядя на размещение военного корабля. Он стоял параллельно берегу, так, что артиллерия одного борта могла прочесать пролив. — А если он там и останется? — спросил Сансон. Капитан размышлял именно об этом, и ему приходил в голову всего один ответ. — Мы его сожжем, — сказал он. — Если корабль так и будет стоять на якоре, то нам придется так поступить. — Поджечь у берега баркас и пустить его дрейфовать? Хантер кивнул. — Ненадежно, — заметил Сансон. Тут Лазю, продолжавшая глядеть в подзорную трубу, сообщила: — Там женщина. — Что? — переспросил Хантер. — В баркасе с Касальей сидит женщина. — Дай-ка взглянуть. Хантер с нетерпением принял подзорную трубу, но сумел рассмотреть лишь белый расплывчатый силуэт. Рядом с Касальей кто-то стоял и смотрел на крепость. Деталей Чарльзу разобрать не удалось. Он вернул подзорную трубу Лазю. — Опиши ее. — Белое платье и зонтик или большая шляпа. В общем, что-то закрывает голову. Смуглое лицо. Возможно, негритянка. — Его любовница? Лазю покачала головой. Баркас уже привязывали у крепости. — Она сходит, сопротивляется… — Может, женщина споткнулась и чуть не упала? — Нет, — твердо сказала Лазю. — Она сопротивляется. Ее держат трое мужчин, заставляют войти в крепость. — Ты говоришь, лицо смуглое? — переспросил озадаченный Хантер. Касалья мог захватить пленницу, но любая женщина, стоящая выкупа, явно будет светлокожей. — Смуглое, да, — сказала Лазю. — Но на самом деле больше я ничего не вижу. — Что ж, подождем, — сказал капитан. Недоумевая, они продолжили спуск.
Три часа спустя, в самое жаркое время суток, каперы сделали привал в зарослях колючих кустов акара, чтобы выпить свои порции воды. Женщина заметила, что баркас отвалил от крепости. На этот раз на нем был мужчина, которого Лазю описала как сурового, очень худощавого, весьма красивого и с хорошей выправкой. — Боске, — сказал Хантер. Этот тип был заместителем Касальи, французом-ренегатом, пользующимся репутацией хладнокровного и безжалостного командира. — Касалья с ним? — Нет, — отозвалась Лазю. Баркас пришвартовался к военному судну, и Боске поднялся на борт. Через несколько мгновений матросы принялись втаскивать баркас наверх. Это могло означать только одно. — Они отплывают, — сказал Сансон. — Удача тебя не покинула, дружище. — Пока не факт, — отозвался Хантер. — Давай посмотрим, не пойдут ли они на Ранамос. В этой гавани пряталась «Кассандра» со всем экипажем. Она стояла на мелководье. Там Боске не смог бы атаковать ее, зато он вполне сумел бы запереть пиратский шлюп в бухте, а без «Кассандры» нападать на Матансерос не имело смысла. Капитану нужен был экипаж, чтобы вывести галеон с сокровищами из гавани. Военный корабль вышел из гавани южным галсом, но здесь это было необходимо, чтобы выбраться на глубокую воду. Однако же, выйдя из пролива, он так и продолжил двигаться на юг. — Черт! — выругался Сансон. — Нет, они просто набирают скорость, — возразил Хантер. — Подожди. Стоило ему это сказать,как испанский корабль развернулся по ветру и пошел правым галсом на север. Хантер облегченно качнул головой. — Я прямо уже чувствую золото в руках, — сказал Сансон. Через час черный корабль исчез из виду.
К вечеру им осталось не более четверти мили до испанского лагеря. Растительность сделалась куда более густой. Они выбрали рощу деревьев махагуа и обосновались в ней на ночь. Огонь не разжигали и, прежде чем улечься на сырую землю, поели лишь немного съедобных растений, не готовя их. Все устали, но были возбуждены из-за того, что с их стоянки слышна была болтовня на испанском, доносились запахи от костров, на которых готовилась еда. Каперы лежали под звездами. Эти звуки и запахи напоминали им, что приближающаяся битва уже совсем рядом.
Глава 22
Хантер проснулся и мгновенно осознал, что что-то не так. До него доносилась испанская речь, но на этот раз голоса звучали слишком близко. Еще он слышал шаги и шорох листвы. Капитан сел и скривился, потому что тело пронзила боль. Пожалуй, сегодня у него все болело даже сильнее, чем вчера. Он взглянул на свой маленький отряд. Сансон уже был на ногах и вглядывался сквозь переплетение пальмовых ветвей в ту сторону, откуда доносились голоса. Мавр тихо поднимался. Тело его было напряжено, движения — скупы и расчетливы. Дон Диего приподнялся на локте, глаза его расширились. Лишь Лазю по-прежнему лежала навзничь, абсолютно неподвижно. Хантер жестом велел ей вставать. Женщина качнула головой и одними губами произнесла: «Нет». Она не шевелилась. Лицо ее покрывала испарина. Хантер двинулся было к ней. — Тихо! — сдавленным голосом прошептала Лазю. Капитан остановился и взглянул на нее. Она лежала на спине, слегка разведя ноги. Тело ее странно оцепенело. Потом Чарльз заметил змеиный хвост в красно-черно-желтую полоску, исчезающий у нее в штанине. Это была коралловая змея. Ее привлекло тепло человеческого тела. Хантер взглянул в лицо Лазю. Оно было напряжено, словно женщина сдерживала сильнейшую боль. Голоса испанцев, звучащие за спиной Хантера, сделались громче. Теперь капитан слышал, как несколько человек с треском ломятся через подлесок. Он жестом велел Лазю подождать и повернулся к Сансону. — Шестеро, — шепотом сообщил тот. Хантер увидел отряд. Испанские солдаты, вооруженные мушкетами и несущие с собой подстилки и еду, поднимались по склону холма в их сторону. Все они были молоды и явно воспринимали этот поход как повод позабавиться, смеялись и перешучивались. — Это не патруль, — прошептал Сансон. — Пусть идут, — сказал Хантер. Француз пристально взглянул на него. Капитан указал на Лазю. Та по-прежнему лежала на земле, словно оцепенев. Сансон мгновенно все понял. Они подождали, пока испанские солдаты пройдут мимо и двинутся вверх по склону, потом повернулись к Лазю. — Где она сейчас? — спросил Хантер. — Колено, — негромко отозвалась женщина. — Ползет? — Угу. Тут подал голос дон Диего. — Высокое дерево, — произнес он, озираясь. — Нам нужно найти высокое дерево! Вон там! — Он постучал Мавра по плечу. — Идем со мной. Они нырнули в кусты и двинулись к нескольким деревьям махагуа, растущим чуть поодаль. Хантер посмотрел на Лазю, потом перевел взгляд на испанских солдат. Они были хорошо видны, находились в какой-нибудь сотне ярдов выше по склону. Если хоть один из них решит обернуться, то они мгновенно увидят отряд. — Сезон спаривания уже закончился, — сказал Сансон, нахмурился и посмотрел на Лазю. — Но может, нам повезет еще раз, и мы найдем птенца. Он посмотрел на Мавра. Тот уже взбирался на дерево, а дон Диего ждал внизу. — Где она? — спросил Хантер. — Выше колена. — Постарайся расслабиться. Лазю закатила глаза. — Чтоб ты сдох со своей экспедицией! — бросила она. — Чтоб вы все сдохли! Хантер посмотрел ей на ноги. Штанина слегка шевелилась. Змея ползла вперед. — Матерь Божья, — произнесла Лазю и закрыла глаза. — Если они не найдут птенца, то нам придется поднять ее и встряхнуть, — шепнул Хантеру Сансон. — Тогда змея укусит. Они оба знали, что это означает. Каперы были людьми закаленными и выносливыми. Укус скорпиона, «черной вдовы» или мокасиновой змеи у них проходил по разряду докучливых неудобств. Подсунуть скорпиона товарищу в сапог считалось доброй мужской шуткой. Но два ядовитых существа внушали трепет и ужас всем. С ямкоголовой гадюкой не шутили, а коралловая змейка была хуже всего. После укуса ее крохотных зубов не выживал никто. Хантер мог себе представить, как страшно было Лазю, ожидавшей, не ощутит ли она легкий щипок, возвещающий о роковом укусе. Что за этим последует, знали все. Сперва человека бросало в пот, потом начинало трясти, тело постепенно немело. Смерть наступила бы еще до заката. — Где теперь? — Высоко, очень. Голос Лазю был настолько тих, что Хантер едва разобрал слова. Он посмотрел на ее штаны и заметил легкое шевеление ткани в паху. — Боже! — простонала Лазю. Тут Хантер услышал негромкий писк, почти что чириканье. Он обернулся и увидел, что Мавр и дон Диего возвращаются. Оба улыбались до ушей. Мавр держал что-то в ладонях, сложенных коробочкой. Это был крохотный птенец. Он пищал и трепыхался. — Скорее, дайте какую-нибудь веревочку, — приказал Еврей. Хантер принес кусок бечевки и привязал птенца за ногу. Его посадили у края штанины Лазю и привязали к земле. Бедняжечка продолжал пищать и трепыхаться, силясь вырваться из уз. Каперы ждали. — Чувствуешь что-нибудь? — спросил Хантер. — Нет. Они посмотрели на птенца. Малыш сражался, выбиваясь из сил. Хантер повернулся к Лазю. — Ничего, — произнесла она, и тут ее глаза внезапно округлились, — Сворачивается. Все посмотрели на штаны. Ткань шевелилась. Под ней медленно образовался изгиб — и исчез. — Пошла вниз, — сказала Лазю. Все ждали. Вдруг птенец заволновался и запищал еще сильнее. Он учуял коралловую змею. Еврей достал пистолет, вытряхнул пулю и порох, зажал ствол в кулаке и взял оружие на изготовку, словно дубинку. Они ждали, следили за тем, как змея медленно, дюйм за дюймом, ползла вниз — мимо колена, вдоль икры. Им казалось, что это будет тянуться вечно. Потом из штанины внезапно показалась голова. Змея высунула язычок. Птенец забился в ужасе и закричал. Коралловая змея двинулась вперед. Дон Диего прыгнул и ударом рукояти вколотил ее голову в землю. В тот же миг Лазю с криком вскочила на ноги. Дон Диего не переставая молотил змею, вбивая ее в мягкую землю. Женщина отвернулась, и ее стошнило. Но Хантеру было не до того. Когда Лазю закричала, он тут же развернулся в ту сторону, куда ушли испанцы. Сансон и Мавр последовали его примеру. — Они услышали? — спросил капитан. — Не знаю, но рисковать нельзя, — отозвался Сансон. Последовало длительное молчание, нарушаемое лишь звуками рвоты. Лазю продолжало тошнить. — Ты заметил, они несли подстилки и еду? Хантер кивнул. Картина была ясна. Касалья послал солдат на гору в качестве дозорных. Они должны были следить, нет ли пиратов на суше, заодно осматривать горизонт, не приближается ли «Кассандра». Одного-единственного выстрела из мушкета будет достаточно, чтобы гарнизон крепости насторожился. С наблюдательного поста испанцы увидят «Кассандру» за много миль. — Я все улажу, — сказал Сансон и чуть заметно улыбнулся. — Возьми с собой Мавра, — велел Хантер. Двое мужчин неслышно двинулись прочь, вверх по склону, следом за испанцами. Чарльз повернулся к Лазю. Женщина, белая как мел, вытирала рот. — Я готова идти, — кое-как проговорила она. Хантер, дон Диего и Лазю взвалили снаряжение на плечи и зашагали вниз.Теперь они шли вдоль реки, впадающей в бухту. Когда каперы только натолкнулись на нее, этот узкий ручеек можно было без труда перешагнуть. Но вскоре он сделался шире, а джунгли на его берегах стали густыми и непролазными. На первый патруль они наткнулись ближе к вечеру. Восемь испанцев, все при оружии, бесшумно поднимались вверх по реке на баркасе. Эти военные люди, изготовившиеся к схватке, были серьезны и мрачны. Когда сгустилась ночь, высокие деревья, растущие вдоль реки, сделались иссиня-зелеными, а вода в реке — черной и гладкой, словно зеркало, не считая ряби, которую время от времени оставлял проплывающий крокодил. Но патрули теперь были повсюду. Они размеренно двигались, неся с собой факелы. Вверх по реке поднялось еще три баркаса, нагруженные солдатами. Пламя их факелов отражалось в воде. — Касалья не дурак, — заметил Сансон. — Нас ждут. До крепости Матансерос оставалось всего несколько сотен ярдов. В темноте вырисовывались высокие каменные стены. Внутри крепости и снаружи кипела бурная деятельность. Внешний периметр обходили вооруженные отряды по двадцать солдат в каждом. — Ждут нас или нет, но придется следовать плану, — отозвался Хантер. — Атакуем нынешней ночью.
Глава 23
Эндерс, цирюльник, хирург и истинный мастер морского дела, стоял у штурвала «Кассандры» и смотрел на небольшие буруны. Они делались серебряными и разбивались о риф Бартонс-кей в сотне ярдов от гавани. На горизонте маячила громада Матансероса. С кормы подошел матрос и сообщил: — Склянка перевернута. Эндерс кивнул. С наступления сумерек прошло пятнадцать склянок, то есть сейчас было около двух часов ночи. С севера дул ветер, довольно свежий, в десять узлов. С этим попутным ветром Эндерс мог довести «Кассандру» до острова за час. Он прищурился и взглянул на силуэт горы Лерес. Эндерс не мог отсюда увидеть гавань Матансерос. Ему требовалось обогнуть южную оконечность острова. Лишь после этого стали бы видны крепость и галеон, который, как надеялся Эндерс, все еще стоит в гавани. Но тогда он окажется и в пределах досягаемости пушек Матансероса, если только Хантер с отрядом не заставят их умолкнуть. Эндерс посмотрел на экипаж, стоящий на открытой палубе «Кассандры». Никто не разговаривал. Все молча смотрели на приближающийся остров. Каперы знали, что поставлено на карту и чем они рискуют. Через час каждый станет либо невообразимо богатым, либо почти наверняка мертвым. В сотый раз за ночь Эндерс подумал о том, что же сталось с Хантером и его отрядом. Где они сейчас?В тени каменных стен Матансероса Сансон куснул золотой дублон и передал его Лазю. Та тоже сжала зубами монету, потом передала ее Мавру. Хантер наблюдал за безмолвным ритуалом, который, как верили каперы, должен был принести им удачу в налете. В конце концов дублон дошел до него. Капитан укусил мягкий металл, а потом, под взглядами спутников, швырнул монету через правое плечо. Не говоря ни слова, все пятеро разошлись в разные стороны. Хантер с доном Диего крадучись направились на север вдоль периметра крепости, часто останавливаясь, чтобы пропустить патрули. С плеча у каждого свисали мотки веревки и «кошки». Чарльз взглянул на высокие каменные стены Матансероса. Их верхний край был намеренно сделан гладким, закругленным, чтобы труднее зацепиться крюком. Но строительное искусство испанцев оставляло желать лучшего, и Хантер был уверен в том, что его «кошки» опору найдут. Добравшись до северной стены крепости, дальше всего отстоящей от моря, они остановились. Через десять минут мимо прошел патруль, позвякивая в ночной тишине доспехами и оружием. Хантер с доном Диего подождали, пока солдаты скроются из виду. После этого капитан рванул вперед и швырнул «кошку» через стену. Послышалось негромкое звяканье. Металл обо что-то ударился внутри. Чарльз дернул веревку, крюк вылетел обратно и упал на землю рядом с ним. Хантер выругался и стал ждать, прислушиваясь. Не слышно было ни звука. Ничто не указывало на то, что его кто-то заметил. Чарльз снова забросил «кошку» так, чтобы та пролетела над стеной повыше, дернул и вынужден был отскочить, когда железяка полетела обратно. Хантер предпринял третью попытку. На этот раз «кошка» зацепилась, но вслед за этим он услышал шум другого патруля. Капитан поспешно вскарабкался на стену, тяжело дыша и хватая воздух ртом. Его подгонял шум, поднимаемый солдатами в доспехах. Чарльз добрался до парапета, перевалился через него и втянул веревку за собой. Дон Диего спрятался обратно в подлесок. Патруль прошел мимо. Хантер сбросил веревку, и дон Диего вскарабкался наверх, что-то бормоча и ругаясь по-испански. Силой он не отличался. Ему казалось, что подъем продолжался бесконечно. Однако же в конце концов он добрался до верха. Капитан перетащил его через край, потом втянул веревку. Двое мужчин прижались к холодному камню и огляделись по сторонам. Матансерос был погружен в темноту и безмолвие. Во мраке вырисовывались ряды палаток, где спали сотни человек. Близость такого количества врагов вызывала странное нервное возбуждение. — Стражники? — шепотом спросил Еврей. — Не вижу никого, — отозвался Хантер. — Кроме вон тех. На противоположной стороне крепости у пушек стояли двое часовых. Но они обязаны были наблюдать за морем, не приближаются ли какие корабли. Дон Диего кивнул. — Должна быть охрана у склада боеприпасов. — Наверное. Они находились почти точно над деревянной постройкой, которая, как предположила Лазю, и была тем самым складом, но с этого места не видели входа. — Нам сперва туда, — сказал Еврей. У них не было с собой взрывчатки — только запалы. Порох они намеревались позаимствовать прямо в складе крепости. Хантер бесшумно соскользнул в темноте на землю. Дон Диего, подслеповато щурясь, последовал за ним. Они обошли здание. Никакой охраны у входа было не видать. — Внутри? — прошептал Еврей. Хантер пожал плечами, на мгновение застыл, прислушиваясь, сбросил сапоги и осторожно приоткрыл дверь. Он оглянулся и увидел, что дон Диего тоже разувается. Затем капитан проскользнул внутрь. Изнутри склад был обшит медными листами. Несколько тщательно защищенных свечей заливали его теплым рыжеватым светом. Помещение выглядело странно привлекательным, несмотря на ряды бочонков с порохом и мешков, уложенных штабелями. В них тоже был порох, но особый, запальный, о чем свидетельствовали подобающие красные ярлыки. Хантер беззвучно двинулся вперед по медному полу. Он никого не увидел, но услышал храп, доносящийся неизвестно откуда. Капитан тихо двигался между бочонками, осматривался и в конце концов увидел солдата, который спал, прислонившись к бочке с порохом. Хантер врезал ему по голове, испанец всхрапнул и затих. Неслышно подошел Еврей, оглядел помещение и прошептал: — Великолепно. Они немедленно принялись за работу.
Если обитатели крепости спали и безмолвствовали, то команда галеона, разместившаяся в поселке из грубых хибар, буйствовала. Сансон, Мавр и Лазю проскользнули по городку. Через открытые окна в желтом свете фонарей они видели, как солдаты пьянствуют и играют. Какой-то пьяный, спотыкаясь, вышел на улицу, налетел на Сансона, извинился, и его стошнило прямо на деревянную стену. Каперы двинулись дальше, к баркасу, привязанному у берега реки. Днем пристань не охранялась, но теперь там оказались трое солдат. Они негромко переговаривались в темноте и выпивали. Солдаты сидели на краю пристани, свесив ноги в воду. Их тихие голоса сплетались с плеском воды о сваи. Испанцы расположились спиной к пиратам, но приблизиться к ним бесшумно было невозможно из-за скрипа досок. — Давайте я, — предложила Лазю, снимая блузу. Она спрятала кинжал за спину и, обнаженная до пояса, зашагала по пристани, насвистывая веселенький мотивчик. Один солдат обернулся. — Кве паса ка? — возмутился он и поднял фонарь. Когда он как следует разглядел то, что ему, должно быть, показалось видением, то есть женщину с голой грудью, беззаботно шагающую к нему, глаза у него округлились. — Мадре де диос, — пробормотал испанец. Женщина улыбнулась ему. Он ответил ей тем же — за мгновение до того, как ее оружие прошло между ребрами и вонзилось ему в сердце. Остальные два солдата уставились на женщину с окровавленным кинжалом. Они были настолько потрясены, что почти не оказали сопротивления, когда Лазю убила их. Кровь испанцев брызнула на ее голую грудь. Сансон и Мавр перебежали пристань, перепрыгнув через трупы. Лазю натянула блузу. Сансон забрался в баркас и тут же погреб к корме галеона. Мавр перерезал веревки у остальных лодок, оттолкнул их от пристани, и они принялись тихонько дрейфовать по бухте. Потом Мавр с Лазю сели в лодку и поплыли к носу корабля с сокровищами. Никто из них не произнес ни слова. Лазю поплотнее запахнула блузу. Ткань промокла от крови солдат. Женщину бил озноб. Она стояла в баркасе и смотрела на приближающийся галеон, а Мавр греб, быстро и сильно. Корабль был большим, почти сто сорок футов в длину, поэтому значительная его часть терялась в темноте. Лишь несколько факелов обозначали контуры судна. Лазю взглянула вправо и увидела Сансона, гребущего в противоположную от них сторону, к корме. Его силуэт вырисовывался на фоне огней буйного поселка. Лазю повернулась, посмотрела налево, на серую полосу крепостных стен, и подумала, как там Хантер с Евреем. Они уже забрались в крепость или еще нет?
Хантер смотрел, как Еврей осторожно наполнял порохом кишки опоссума. Процесс казался бесконечным, но дон Диего отказывался поторопиться. Он присел на корточки посреди склада, рядом со вскрытым мешком пороха, и негромко напевал что-то себе под нос. — Долго еще? — спросил Хантер. — Совсем нет, — отозвался Еврей с беззаботным видом. — Это будет очень красиво, — сообщил он. — Вот увидите. Все получится просто прекрасно. Набив кишки, он нарезал их на куски разной длины и спрятал в мешочек. — Ну вот. Теперь можно начинать. Через мгновение они вышли из склада, согнувшись под тяжестью прихваченных пороховых зарядов, крадучись пересекли главный двор крепости и остановились под массивным каменным парапетом, на котором были размещены пушки. Оба наблюдателя по-прежнему находились там. Еврей ждал внизу с порохом. Хантер взобрался на парапет и убил испанцев. С одним он справился совсем бесшумно, второй лишь испустил тихий стон, опускаясь на землю. — Диего! — прошипел Хантер. Еврей появился на парапете, оглядел пушки, потыкал в ствол банником. — Восхитительно, — прошептал он. — Они уже заряжены. Мы получим редкостное удовольствие. Ну-ка, помогите мне. Дон Диего засунул в жерло второй мешок с порохом. — Теперь ядро, — скомандовал он. Хантер нахмурился. — Но они же добавят еще одно, когда решат стрелять. — Именно. Два пороховых заряда, два ядра. Пушки разорвет прямо у них на глазах. Они быстро переходили от одной кулеврины к другой. Еврей добавлял второй заряд пороха, а Хантер совал в жерло ядро. Опускаясь по стволу, оно тихо погромыхивало, но услышать этот шум было некому. Когда они покончили с этим делом, Еврей сказал: — Теперь у меня есть еще дела. А вы добавьте в стволы песок. Хантер соскользнул с парапета, на ощупь отыскал песчаный участок и бросил в жерло каждой пушки по пригоршне песка. Еврей был умен. Даже если по какой-то случайности пушка выстрелит, песок собьет прицел и так изувечит ствол изнутри, что из этого орудия никогда уже нельзя будет целиться точно. Капитан покончил с этим делом и увидел, что Еврей склонился над лафетом одной из пушек и копошился под стволом. Потом он разогнулся и сообщил: — Это последняя. — Что вы сделали? — Заложил туда фитили. От жара выстрела огонь перекинется по ним на заряд под лафетом. — Он улыбнулся в темноте. — Это будет изумительно.
Ветер изменился, и корма галеона развернулась к Сансону. Француз привязал баркас к золоченому брусу транца и полез по переборке к капитанской каюте. До него донеслось негромкое пение. Сансон услышал непристойные куплеты на испанском, но не смог определить, откуда исходит песня. Она словно плыла по воздуху, ускользающая и расплывчатая. Сансон пробрался через орудийный порт в капитанскую каюту, оказавшуюся пустой. Он вышел на батарейную палубу и спустился через люк на другую, спальную. Там тоже никого не было. Француз взглянул на пустые гамаки, тихонько раскачивавшиеся в такт движению судна. Десятки гамаков и ни следа экипажа. Сансону это не понравилось. Отсутствие охраны заставило его подумать о том, что здесь нет и сокровищ. Сейчас он боялся того же, чего и все каперы, хотя они никогда не говорили об этом вслух. Испанцы могли снять с корабля все ценности и спрятать их где-то в другом месте, возможно в крепости. Если это и вправду так, то все их планы тщетны. Сансон надеялся застать на борту сокращенный, но все-таки многочисленный экипаж и охрану. Он прошел на корму, в камбуз, и приободрился. Здесь тоже было пусто, но имелись следы недавней готовки — тушеная говядина в большом котле, какие-то овощи, надрезанный лимон, катавшийся взад-вперед по деревянной столешнице. Сансон покинул камбуз и двинулся дальше. В отдалении послышался возглас часового, приветствовавшего Лазю и Мавра. Они привязали свой баркас у трапа, спущенного посередине борта галеона. Часовой, стоявший на палубе, перегнулся через борт и помахал рукой. — Квеста файре? — крикнул он. — Мы привезли ром, — негромко отозвалась Лазю. — Подарок от капитана. — Неужели? — У него сегодня день рождения. — Браво! Часовой улыбнулся и отступил назад, давая Лазю подняться. Потом он заметил кровь на ее волосах и блузе, и на миг в глазах его вспыхнул ужас. Нож тут же пронесся по воздуху и вонзился ему в грудь. Часовой в изумлении вцепился в его рукоятку. Он силился было что-то сказать, но не смог и рухнул на палубу. Мавр поднялся на борт и крадучись двинулся вперед, к четырем солдатам, игравшим в карты. Лазю за ним не следила, она отправилась вниз. В переднем отсеке спали десять солдат. Женщина тихонько прикрыла дверь и заперла на засов. В соседней каюте сидели еще пятеро солдат. Они пели и пили. Лазю осторожно заглянула внутрь и увидела, что они вооружены пистолетами. Ее собственные были заткнуты за пояс. Она не собиралась стрелять, кроме как при крайней необходимости. Лазю подождала под дверью, через несколько мгновений рядом с ней возник Мавр. Женщина указала на каюту, чернокожий гигант покачал головой. Они остались у двери. Через некоторое время один солдат заявил, что у него сейчас лопнет мочевой пузырь, и вышел из каюты. Стоило ему шагнуть за порог, как Мавр огрел его по голове кофель-нагелем. Испанец с глухим стуком рухнул на пол — всего в нескольких шагах от каюты. Остальные солдаты услышали шум, оглянулись и увидели ноги сотоварища в пятне света, падающем из двери. — Хуан! Упавший не шевелился. — Выпил лишку, — сказал кто-то. Испанцы вернулись к игре в карты, но вскорости один из них начал беспокоиться о Хуане и пошел взглянуть на него. Лазю перерезала ему глотку, а Мавр ворвался в каюту и принялся размашисто работать кофель-нагелем. Солдаты попадали, не успев издать ни звука.
Тем временем в кормовой части Сансон покинул камбуз, двинулся дальше и налетел прямиком на испанского солдата. Тот оказался пьян, в руке у него был кувшин с ромом. Он расхохотался, столкнувшись с французом в темноте. — Ты меня здорово напугал! — сказал солдат на родном языке. — Я думал, тут никого нет. Потом он придвинулся, разглядел мрачное лицо Сансона и не узнал его. Испанец успел удивиться, прежде чем руки противника сомкнулись на его горле. Сансон спустился по другому трапу на спальную палубу, добрался до кладовых и обнаружил, что все они накрепко заперты и закрыты на засовы. Все замки были опечатаны. Француз нагнулся, чтобы хоть что-то разглядеть в темноте. На желтом воске отчетливо виднелась печать монетного двора города Лимы, корона и якорь. Так, значит, здесь находилось серебро из Новой Испании. Сердце Сансона забилось быстрее. Он вернулся на верхнюю палубу, к кормовой рубке, туда, где был установлен штурвал. До него вновь донеслось приглушенное пение, но по-прежнему нельзя было определить, откуда же оно раздавалось. Он застыл и прислушался. Тут пение прервалось, и кто-то с беспокойством спросил: — Кэ паса? Кэ эста ву? Сансон поднял голову. Конечно! В «вороньем гнезде» на грот-мачте стоял человек и смотрел на него сверху вниз. — Кэ эста ву? — сердито повторил он. Сансон знал, что наблюдатель не может оттуда толком разглядеть его. Он отступил в тень. — Кэ? — переспросил испанец, сбитый с толку. Француз в темноте извлек свой арбалет, натянул стальной лучок, вставил стрелу и прицелился. Испанец, раздраженно ругаясь, лез вниз по вантам. Сансон выстрелил. Сила удара сшибла испанца с вант. Тело отлетело на дюжину ярдов в темноту и свалилось в воду. Негромкий плеск — и ни звука более. Сансон крадучись прошел через пустую корму, удостоверился в том, что он здесь один, и взялся за штурвал. Через мгновение на носу появились Лазю с Мавром. Они заметили Сансона, помахали ему и улыбнулись. Корабль принадлежал им.
Хантер с доном Диего вернулись на склад и приделали длинный фитиль к бочонкам с порохом. Теперь они работали быстро, ибо к тому моменту, как каперы покинули пушки, небо над их головами уже начало светлеть. Дон Диего расставил бочонки небольшими группами по всему складу. — Так лучше, — шепотом объяснил он. — Иначе будет только один взрыв, а это не то, что нам нужно. Он разбил два бочонка, рассыпал черный порошок по полу, а потом, удовлетворившись содеянным, поджег фитиль. Тут снаружи, с крепостного двора донесся крик, за ним — еще один. — Что там? — спросил Диего. Хантер нахмурился. — Возможно, они нашли мертвого часового, — отозвался он. Через мгновение во дворе раздались новые вопли, а за ними — топот. Одно слово повторялось раз за разом: «Пираты! Пираты!» — Наверное, наш корабль вошел в пролив, — сказал капитан и бросил взгляд на фитиль, который шипел и потрескивал в углу склада. — Может, затушить его? — спросил Диего. — Не надо. Пусть горит. — Нам нельзя здесь оставаться. — Через несколько минут во дворе начнется полная паника. Тогда мы скроемся. — Тогда лучше пускай этих минут будет поменьше, — пробормотал Диего. Крики во дворе сделались громче. Теперь там топотали буквально сотни ног, как будто по тревоге поднялся весь гарнизон. — Они проверят склад, — с тревогой заявил Диего. — В конце концов — да, — согласился Хантер. Тут дверь распахнулась, в помещение вступил Касалья со шпагой в руке и увидел пиратов. Хантер схватил палаш из стойки у стены. Там их было множество. — Диего, беги! — шепотом скомандовал он. Едва клинки Касальи и Хантера соприкоснулись, Еврей опрометью вылетел за дверь. Противники принялись кружить по складу. Капитан пятился. — Англичанин! — со смехом произнес Касалья. — Я порублю тебя на куски и скормлю собакам! Хантер не ответил. Он взвешивал палаш в руке, приноравливаясь к непривычному весу, примерялся к гибкости клинка. — Твои яйца подадут на ужин моей любовнице, — не унимался Касалья. Они продолжали настороженно кружить. Чарльз уводил противника прочь из склада, подальше от шипящего и потрескивающего фитиля. Испанец так его и не заметил. — Тебе страшно, англичанин? Хантер отступил почти к самой двери. Касалья ринулся вперед. Капитан отбил удар, продолжая отступать. Испанец повторил выпад. Хантер попятился и шагнул наружу. — Англичанин, ты — вонючий трус! Теперь они оба находились во дворе. Чарльз наконец-то вступил в ближний бой, и его противник расхохотался от удовольствия. Несколько мгновений они дрались молча, но Хантер продолжал уводить врага прочь от склада. Вокруг бегали и орали солдаты гарнизона. Каждый из них в любое мгновение мог убить Хантера сзади. Опасность была огромна, а Касалья внезапно осознал, что именно делал его противник. Он прервал схватку, отступил на шаг и оглянулся на склад. — Ах ты английский сукин сын! Касалья кинулся к складу. В этот самый миг раздался первый взрыв. Склад поглотило клубящееся белое пламя и испепеляющий жар.
Экипаж «Кассандры», идущей по узкому проливу, увидел этот взрыв и разразился радостными воплями. Но Эндерс, стоявший у штурвала, нахмурился. Пушки Матансероса по-прежнему были на месте. Он видел их длинные стволы, торчащие из бойниц, проделанных в каменной стене. В красном свете пожара было отчетливо видно, как артиллеристы суетятся у пушек, готовят их к стрельбе. — Господи, помоги! — взмолился Эндерс, когда «Кассандра» находилась напротив береговой батареи. — По местам, парни! — крикнул он. — Сейчас нам испанцы влепят! Лазю и Мавр, стоявшие на баке галеона, тоже увидели этот взрыв и «Кассандру», идущую по проливу против ветра, прямо напротив крепости. — Матерь Божья! — выдохнула Лазю. — Они не управились с пушками. Орудия уцелели!
В этот момент Еврей уже выбрался за пределы крепости и мчался к воде. Он не остановился, когда склад взорвался с ужасающим грохотом, не подумал, не остался ли Хантер внутри. Дон Диего вообще сейчас ни о чем не думал, мчался к воде, и его легкие разрывались от боли. Хантер оказался заперт в крепости. Испанские патрули, находившиеся снаружи, потоком хлынули в западные ворота, и этот путь бегства был закрыт для него. Касалья исчез. Капитан помчался на восток от склада, к невысокому каменному зданию, намереваясь взобраться на его крышу и оттуда перелезть через стену. Когда он добежал до этого здания, на него накинулись четверо солдат. Орудуя палашами, они загнали его к двери. Хантер заскочил внутрь и заперся. Дверь была массивной. Как солдаты по ней ни колотили, все было безрезультатно. Хантер огляделся, выясняя, куда его занесло. Это были богато обставленные покои, принадлежавшие Касалье. В кровати лежала темноволосая девушка. Она натянула покрывало до подбородка и в ужасе уставилась на Хантера, когда тот метнулся через комнату к заднему окну. Он находился на полпути, когда девушка спросила по-английски: — Вы кто? Хантер в изумлении остановился. У этой девицы был резкий аристократический выговор. — А вы сами кто такая, черт подери? — Я — леди Сара Элмонт, недавно прибывшая из Лондона, — ответила она. — Я пленница здесь. У Хантера отвисла челюсть. — Э-э… оденьтесь, мадам, — попросил он. Но тут оконное стекло разлетелось вдребезги, и на пол спрыгнул Касалья со шпагой в руках. От последствий взрыва он сделался серо-черным. Девушка закричала. — Одежда, мадам! — бросил Хантер, скрестив клинки с испанцем. Он успел заметить, как девушка торопливо натягивала пышное белое платье. Касалья тяжело дышал. Им владело безрассудство ярости и что-то еще, быть может страх. — Англичанин! — выплюнул он, намереваясь бросить очередное ругательство. В этот самый момент Хантер метнул свой палаш. Клинок вонзился Касалье в горло. Испанец закашлялся и отлетел в кресло, стоявшее у тяжелого резного стола. Он наклонился, схватился за рукоять палаша. Со стороны казалось, будто он рассматривал карты, лежащие на столе и заливаемые кровью. Касалья издал булькающий звук и рухнул. — Идем, — произнесла женщина. Хантер помог ей выбраться из окна. На труп Касальи он даже не оглянулся. Они встали на северном парапете. До земли — твердой, поросшей редким кустарником — было тридцать футов. Леди Сара вцепилась в Хантера. — Здесь слишком высоко! — воскликнула она. — А что делать? — отозвался капитан и столкнул ее. Женщина взвизгнула и рухнула вниз. Хантер оглянулся и увидел, что «Кассандра» вошла в пролив и находится ровно напротив главной батареи крепости. Артиллерийские расчеты изготовились к стрельбе. Капитан спрыгнул со стены. Девушка все еще лежала на земле, держась за лодыжку. — У вас что-то с ногой? — Надеюсь, ничего серьезного. Хантер помог ей подняться и закинул ее руку себе на плечо. Так, поддерживая девушку, он побежал с ней к воде. Они услышали, как испанцы начали стрелять по «Кассандре». Пушки Матансероса палили друг за дружкой, с промежутком в секунду. Одна за другой, с минимальным перерывом, они выстрелили, выплюнув в воздух горячий порох и обломки бронзы и заставив артиллеристов нырнуть куда попало в поисках укрытия. Одна за другой огромные пушки откатывались назад от отдачи и застывали. Артиллеристы медленно поднялись на ноги и в изумлении приблизились к пушкам. Они оглядели взорванные запальные отверстия и принялись взволнованно переговариваться. Потом пушечные лафеты один за другим взорвались, разметав в разные стороны щепки и сбросив орудия наземь. В каких-нибудь пятистах футах от берега «Кассандра», целая и невредимая, вошла в гавань. Дон Диего, вопя во все горло, забежал в воду, навстречу шлюпу, идущему к нему. Несколько ужасных мгновений ему казалось, что его не заметят, но затем нос судна развернулся влево. Кто-то перегнулся через борт, и сильные руки вытащили его, мокрого до нитки, на палубу. Какой-то капер сунул ему фляжку с ромом, другой хлопнул его по спине и расхохотался. Диего огляделся. — А где Хантер? — спросил он. Капитан тем временем в свете утренней зари бежал вместе с девушкой к берегу, к восточной оконечности Матансероса. Сейчас они находились под самыми крепостными стенами. Прямо над ними располагались стволы нескольких пушек, торчащие в небо под странными углами, вразнобой. Беглецы остановились у кромки воды, чтобы перевести дыхание. — Вы плавать умеете? — спросил Хантер. Девушка покачала головой. — Совсем-совсем? — Клянусь. Чарльз взглянул на корму «Кассандры», идущей по проливу к галеону. — Бежим, — велел он, и они метнулись к гавани. Эндерс, мастер морского дела, изящно поставил «Кассандру» бок о бок с галеоном. Тут же почти все каперы перепрыгнули на борт более крупного судна. Эндерс и сам перешел на галеон, где увидел Лазю и Мавра, державшихся за леерное ограждение. Сансон стоял у штурвала. — Прошу, сэр, — с поклоном произнес француз и передал управление Эндерсу. — Надеюсь, ты не против, дружище? — поинтересовался тот и тут же задрал голову, глядя наверх, на ванты, по которым уже карабкались моряки. — Поднять фор-марс! Поставить кливер! Паруса развернулись, и большой корабль начал двигаться. Небольшая команда, оставшаяся на «Кассандре», привязала нос шлюпа к корме галеона и привела паруса к ветру. Эндерс не обратил никакого внимания на маленькое судно, двинувшееся следом за трофейным. Он думал только о галеоне. Моряки налегли на кабестан, подняли якорь. Огромный корабль зашевелился. Эндерс покачал головой. — Вот ведь тяжелый в управлении сучий сын, — заметил он. — Двигается как корова. — Но он поплывет, — сказал Сансон. — Да, поплывет, если это можно так назвать. Галеон шел на восток, к выходу из гавани. Эндерс теперь смотрел на берег, выискивая Хантера. — Вон он! — крикнула Лазю. Капитан и в самом деле стоял на берегу, рядом с какой-то женщиной. — Можешь остановить корабль? — взволнованно спросила Лазю. Эндерс покачал головой. — Тогда мы потеряем ветер, — отозвался он. — Бросай веревку. Мавр уже сделал это. Конец каната упал на берег. Хантер и девушка ухватились за него. Их тут же сбило с ног и поволокло в воду. — Поднимайте-ка этих голубчиков побыстрее, пока они не утонули, — велел Эндерс, но на лице его играла ухмылка.
Девушка и вправду чуть не утонула. Потом она еще несколько часов не могла прокашляться. Но Хантер пребывал в превосходном настроении. Он немедленно принял командование и вывел судно с сокровищами, связанное с «Кассандрой», в открытое море. К восьми утра дымящиеся развалины Матансероса остались далеко за кормой. Чарльз, успевший изрядно напиться, размышлял над тем, что теперь он прославится как командир самой невероятной каперской вылазки со времен нападения Дрейка на Панаму, состоявшегося сто лет назад.
Глава 24
Каперы все еще находились в испанских водах и быстро шли на юг под всеми парусами, сколько их удалось поставить, до единого дюйма. Обычно галеон нес целую тысячу человек, из них две сотни, а то и больше составляла команда. У Хантера же их было всего семьдесят, включая пленных. Почти все испанские солдаты были пехотинцами из гарнизона, а не моряками. Им не только нельзя было доверять — они еще и ничего не умели. Команде Хантера пришлось трудиться не покладая рук, чтобы управиться с парусами и такелажем. Капитан допросил пленных на своем ломаном испанском. К середине дня он уже достаточно много знал о судне, которым теперь командовал. Это был нао «Нуэстра Сеньора де лос Ревес, Сан-Фернандо и Сан-Франциско де Паула», водоизмещением в девятьсот тонн, построенный в Генуе. Капитаном его прежде являлся Хосе дель Вилларде Андраде, а владельцем — Маркес де Канада. Подобно всем испанским галеонам, которым давалось чрезвычайно громоздкое имя, у этого корабля имелось еще и прозвище — «Эль Тринидад». Происхождение оного было неясным. «Эль Тринидад» строился с таким расчетом, чтобы он мог нести пятьдесят пушек. Но после официального отплытия из Гаваны, случившегося в прошлом августе, корабль остановился у кубинского побережья, и значительную часть орудий с него сняли, чтобы он мог нести больше груза. Сейчас на галеоне имелось всего тридцать две двенадцатидюймовые пушки. Эндерс задумчиво обошел корабль и объявил его годным для плавания, но отвратительно грязным. Теперь группа пленных очищала трюмы от мусора. — А еще он течет, — добавил капитан. — Сильно? — Не очень, но корабль старый, и за ним глаз да глаз нужен. О нем не очень-то заботились. — Как он на ходу? — Как беременная корова, но мы доберемся, если погода будет хорошей и обойдется без неприятностей. По правде говоря, могло бы быть и лучше. Хантер кивнул. Он прошелся по палубе и взглянул на паруса. Полностью оснащенный «Эль Тринидад» нес четырнадцать разных типов парусов. Даже самая простая задача — скажем, отдать рифы на топселе — требовала почти дюжину пар крепких рук. — Если море будет бурное, то нам придется убрать все паруса до единого, — сказал Эндерс, покачав головой. Хантер знал, что тот прав. В шторм ему не останется ничего иного, как убрать на галеоне все паруса и нестись по воле волн, хотя для такого крупного судна это было опасно. Но еще сильнее его беспокоила возможность подвергнуться атаке. Кораблю, на который напали, требуется маневренность, а Хантеру отчаянно не хватало людей, чтобы управляться с «Эль Тринидадом». Кроме того, имелась проблема с артиллерией. Тридцать две двенадцатидюймовые пушки галеона были датскими, довольно новыми, все в хорошем состоянии. Совокупно они представляли собою вполне приемлемое — если не сказать грозное — средство обороны. Такая огневая мощь приравнивала «Эль Тринидад» к линейному кораблю третьего класса. Можно было ожидать, что галеон управится с кем угодно, кроме более крупных вражеских кораблей. То есть мог бы управиться, будь у Хантера люди, умеющие обращаться с этими пушками, а их-то у него и не было. Эффективный артиллерийский расчет, способный во время сражения за одну минуту зарядить пушку, выкатить ее на позицию, прицелиться и выстрелить, состоял из пятнадцати человек, не считая командира орудия. С учетом возможных потерь и обычной усталости — люди быстро утомляются, когда им приходится толкать две с половиной тонны горячей бронзы! — каждый ствол обычно обслуживали от семнадцати до двадцати человек. Даже если одновременно будет стрелять только половина пушек, то Хантеру требовалось примерно двести двадцать человек только на то, чтобы управляться с ними. Ему было совершенно некого выделить на это. Людей не хватало даже на работу с парусами. Итак, капитану предстояло иметь дело со следующими фактами. Под его началом находилась всего одна десятая часть той команды, которая требовалась ему для ведения морского сражения, и одна треть от того, что было нужно, чтобы пережить сильный шторм. Смысл был ясен. Беги от драки и ищи укрытие, прежде чем начнется буря. Беспокойство выразил вслух Эндерс. — Хотелось бы мне, чтобы мы могли идти под всеми парусами, — произнес он и взглянул наверх. В данный момент на «Эль Тринидад» не были подняты бизани, четырехугольные шпринтовые паруса и брамсели. — Какая у нас скорость? — спросил Хантер. — Не больше восьми узлов, хотя следовало бы идти вдвое быстрее. — Да, убежать от другого корабля непросто, — заметил Хантер. — Или от бури, — отозвался Эндерс. — Может, затопить шлюп? Вы об этом не думали? Хантер уже размышлял над этой возможностью. Десять человек, остававшиеся сейчас на «Кассандре», стали бы подспорьем на более крупном судне, но не слишком большим. Нехватка рабочих рук на «Эль Тринидаде» все равно сохранилась бы. Кроме того, шлюп сам по себе представлял немалую ценность. Если сохранить свой корабль, то испанский галеон можно будет продать в Порт-Ройяле кому-нибудь из торговцев или капитанов, выручив на аукционе немалую сумму. Если же включить его в королевскую десятину, то тем самым удастся серьезно уменьшить количество слитков или других ценностей, которым предстоит отойти к Карлу. — Нет, — в конце концов отозвался Хантер. — Я хочу сохранить свой корабль. — Что ж, мы можем облегчить эту корову, — предложил Эндерс. — На борту куча мертвого груза. Нам не пригодится ни бронза, ни баркасы. — Я знаю, — сказал Чарльз. — Но мне до тошноты не хочется видеть нас беззащитными. — Но мы такие и есть, — возразил Эндерс. — Я знаю, — повторил капитан. — Но в данный момент нам придется рискнуть и положиться на провидение. Авось оно дарует нам безопасное возвращение. Расклад на нашей стороне, особенно если нам удастся выйти в южные моря. В этом и заключался план Хантера — спуститься до Малых Антильских островов, а потом плыть на запад, через обширное пустое пространство Карибского моря между Венесуэлой и Санто-Доминго. Здесь вероятность встретить испанское военное судно была невелика. — Я не из тех, ктополагается на провидение, — мрачно отозвался Эндерс. — Но будь по-вашему. Леди Сару Элмонт разместили в каюте на корме. Хантер обнаружил ее в обществе Лазю, которая с нарочито невинным видом помогала девушке расчесывать волосы. Хантер велел ей выйти. Та повиновалась. — Но мы так приятно проводили время! — запротестовала леди Сара, когда дверь за Лазю закрылась. — Мадам, я опасаюсь, что Лазю имеет виды на вас. — Но он выглядит таким благовоспитанным, — отозвалась девушка. — У него такое нежное прикосновение. — Внешность часто бывает обманчива, — заявил Хантер, усаживаясь. — Воистину! Я давно в этом убедилась, — согласилась леди Сара. — Я плыла на торговом корабле «Энтрепид». Им командовал капитан Тимоти Уорнер. Его величество был чрезвычайно высокого мнения о воинских качествах этого человека. Представьте себе мое удивление, когда я обнаружила, что при столкновении с испанским судном у капитана Уорнера затряслись колени — сильнее, чем у меня. Короче говоря, он оказался трусом. — Что же случилось с кораблем? — Его потопили. — Касалья? — Он самый. Меня захватили в качестве добычи. А судно Касалья расстрелял и утопил вместе с командой. — Что, перебили всех? — переспросил Хантер, приподняв брови. На самом деле это известие его особо не удивило, но данное происшествие становилось тем самым предлогом, в котором так нуждался сэр Джеймс для оправдания нападения на Матансерос. — Я лично этого не видела, — ответила леди Сара. — Но полагаю, что да. Меня заперли в каюте. Потом Касалья захватил еще одно английское судно. Мне неизвестно, что сталось с этими людьми. — Я предполагаю, что им удалось бежать, — слегка поклонившись, заявил Хантер. — Может быть, — не стала спорить леди Сара, не подав виду, что поняла суть сказанного капитаном. — И что же дальше? Что ваши проходимцы сделают со мной? Если не ошибаюсь, я в руках пиратов? — Чарльз Хантер, вольный капер, — к вашим услугам. Мы держим путь в Порт-Ройял. Девушка вздохнула. — Этот Новый Свет так сложен. Я даже не знаю, кому верить. Вы уж простите, если я буду относиться к вам с подозрением. — Конечно, мадам, — отозвался Хантер, хотя эта ершистая особа, которой он спас жизнь, раздражала его. — Я зашел лишь затем, чтобы осведомиться, как ваша нога. — Благодарю, уже лучше. — Еще хочу спросить, все ли с вами в порядке… э-э… в прочих отношениях. — В каких же? — сверкнула глазами леди Сара. — Может быть, вы хотите узнать, не управился ли испанец со мной, чтобы вы могли последовать его путем? — Мадам, я вовсе не… — Ну так я вас уверяю в том, что этот испанец не лишил меня ничего такого, чего я не утратила бы. — Девушка горько рассмеялась. — Но он это сделал на свой манер. Внезапно она отвернулась. На ней было платье испанского покроя, с глубоким вырезом на спине, которое каперам удалось найти на галеоне. Хантер увидел на плечах девушки несколько уродливых рубцов. Леди Сара резко повернулась лицом к нему. — На случай, если вы вдруг по своей простоте ничего не поняли, — заявила она. — У меня имеются и другие трофеи, полученные при внезапной встрече с приближенными короля Филиппа в Новом Свете. Она чуть-чуть приспустила платье, обнажив круглую красную отметину на груди. Девушка проделала это так быстро и так бесстыдно, что Хантер оказался захвачен врасплох. Он не привык к обществу высокородных женщин, состоявших при дворе Веселого монарха, и уж тем более не думал, что они ведут себя в точности так же, как их сестры-простолюдинки. На что же это похожа нынешняя Англия, а? Леди Сара указала на красное пятно. — Это ожог, — сообщила она. — У меня имеются и другие. Боюсь, после них останутся шрамы. Всякий, кто ни женился бы на мне, быстро узнает правду о моем прошлом. Она взглянула на Хантера с вызовом. — Мадам, я счастлив, что прикончил этого негодяя и ради вас тоже. — Ах, как это по-мужски! — воскликнула леди Сара и разрыдалась. Она всхлипывала, а капитан стоял и не мог понять, что же ему делать. — Мадам… — промямлил он. — Грудь была моей гордостью, — шмыгнув носом, сквозь слезы сообщила девушка. — Мне завидовали все женщины из лондонского высшего света. Неужели вы не понимаете? — Мадам, прошу вас. Чарльз полез было за носовым платком, но, увы, такового не было. Он остался в той изорванной одежде, в какой капитан вышел из стычки. Хантер оглядел каюту, заметил столовую салфетку и вручил ее леди Саре. Девушка громко высморкалась. — Я заклеймена, словно какая-то преступница! — воскликнула она, продолжая всхлипывать. — Я никогда больше не смогу носить модные платья! Я погублена! Нет, это положительно было выше понимания Хантера. Она жива, в безопасности, ее везут к дяде. Чего она рыдает? Ее положение сейчас куда лучше, чем было на протяжении долгого времени. Неблагодарная и совершенно непонятная женщина. Капитан молча налил ей вина из графина. — Леди Сара, пожалуйста, не мучайте себя подобными мыслями. Девушка приняла бокал, осушила его одним махом, не отрываясь, потом шмыгнула носом и вздохнула. — В конце концов, моде свойственно меняться, — добавил Чарльз. Это его замечание снова повергло девушку в слезы. — Эти мужчины! — простонала она. — И все из-за того, что я отправилась навестить дядю! Ах я несчастная! Раздался стук, и в дверь просунул голову какой-то матрос. — Прошу прощения, капитан, но мистер Эндерс говорит, что через одну склянку покажется земля. — Я должен вернуться на палубу, — заявил Хантер и вышел из каюты. Леди Сара снова залилась слезами. Прикрывая за собой дверь, Хантер слышал ее рыдания.Глава 25
Тем же вечером, когда корабли встали на якорь в бухте Константина, в тени невысокого, поросшего кустарником острова, экипаж выбрал шестерых своих членов, чтобы те вместе с Хантером и Сансоном приступили к подсчету сокровищ. Такое дело следовало считать весьма серьезным. Все прочие моряки в стельку нахлебались испанского рома, но эти восемь человек не брали в рот ни капли до тех самых пор, пока подсчеты не были завершены. На трофейном корабле имелось два хранилища с сокровищами. В первом, когда его вскрыли, обнаружилось пять сундуков. Первый был заполнен жемчугом, не безукоризненным, но все-таки весьма ценным. Во втором грудой лежали золотые эскудо, тускло поблескивавшие при свете фонаря. Монеты старательно посчитали аж два раза и лишь после этого вернули обратно в сундук. Золото в те времена было большой редкостью. Его вез лишь один испанский корабль из сотни, поэтому каперы преисполнились ликования. В остальных трех сундуках оказались серебряные слитки из Мексики. По прикидкам Хантера, общая стоимость содержимого всех этих пяти сундуков превышала десять тысяч фунтов стерлингов. Глубоко взволнованная счетная группа взломала второе хранилище. Там они нашли десять сундуков. Воодушевление каперов взлетело еще выше — до тех пор, пока в первом вскрытом сундуке не обнаружились слитки с клеймом Перу, якорем и короной. Их поверхность была шероховатой, с радужным отливом. — Что-то мне не нравится такой вид, — заметил Сансон. Тут же были торопливо вскрыты остальные сундуки. Во всех лежало то же самое — серебряные слитки, отливающие радугой. — Зовите Еврея, — распорядился Хантер. Дон Диего, подслеповато щурящийся в полумраке трюма и икающий от испанского рома, сразу нахмурился при виде этих слитков. — Мне кажется, что это неважная новость, — медленно произнес он. Еврей велел принести весы, бочонок воды и серебряный слиток из первой сокровищницы. Когда все было готово, он на глазах у счетной группы положил мексиканский серебряный слиток на одну чашу весов, а на другую — слиток из Перу. Знаток ювелирного дела перебрал несколько штук их, пока не нашел такой, который точно соответствовал бы по весу мексиканскому. — Итак, начнем, — заявил дон Диего и отложил равные по весу слитки в сторону. Он поставил бочонок перед собой и сперва опустил в него мексиканский слиток. Уровень воды чуть поднялся. Еврей отметил его, проведя кинжалом черту на деревянной стенке бочонка. Потом он вынул слиток и бросил в бочонок серебро из Перу. Уровень воды не дошел до отметки. — Что это значит, дон Диего? Это серебро? — Отчасти, — ответил дон Диего. — Но не совсем. Оно не чистое. В нем присутствует какой-то другой металл, того же цвета, что и серебро, но более тяжелый. — Свинец? — Возможно. Но свинец — он тусклый, чего про эти слитки не скажешь. Я уверен, что в этом серебре примесь платины. Эта новость была встречена стонами. Платина! Она же ничего не стоит! — Дон Диего, и много здесь этой самой платины? — Не знаю. Чтобы сказать точно, мне нужны хорошие весы. Но думаю, не меньше половины. — Чертовы доны! — воскликнул Сансон. — Они не только грабят индейцев, но и друг дружку обворовывают! Несчастный король этот Филипп, раз его так неприкрыто дурят. — Дурят всех, кто носит корону, — отозвался Хантер. — Такая уж их королевская судьба. Но эти слитки все-таки кое-чего стоят. Самое меньшее — десять тысяч фунтов. Так что мы все-таки захватили огромное сокровище. — Ну да, — не стал спорить Сансон. — Но подумайте только, каким оно могло бы быть!На галеоне были и другие ценности, требовавшие подсчета. В трюмах хранилась всяческая утварь, ткани, кампешевое дерево, табак и специи, красный острый перец и чеснок. Все это можно было выставить на торги на пристанях Порт-Ройяла и выручить в совокупности значительную сумму — может, целых две тысячи фунтов. Подсчет продолжался до глубокой ночи, затем счетная команда присоединилась к пирушке с пьяными песнями. Но ни Хантер, ни Сансон в ней не участвовали. Вместо этого они отправились в каюту капитана. Француз с ходу перешел к делу: — Как там женщина? — Вспыльчивая, — отозвался Хантер. — Плачет то и дело. — Но она не пострадала? — Осталась в живых. — Ее следует засчитать как часть королевской десятины, — заявил Сансон. — Или доли губернатора. — Сэр Джеймс этого не допустит. — Я уверен, что вы сумеете его убедить. — Сомневаюсь. — Вы спасли его единственную племянницу. — У сэра Джеймса отличная деловая хватка. Золото он из рук не выпустит. — А я думаю, что вы, ради интересов всей команды, должны постараться и подсказать ему правильный образ мыслей, — не унимался Сансон. Хантер пожал плечами. Он уже размышлял над этим и намеревался обсудить вопрос с губернатором. Но Чарльз совершенно не желал что-либо обещать Сансону. Француз налил вина. — Ну что ж, — сердечно произнес он. — Мы отлично потрудились, дружище. Какие у вас планы насчет обратного пути? Хантер в общих чертах изложил свои соображения. Он решил двигаться на юг, а там держаться открытого моря, пока не появится возможность идти на север к Порт-Ройялу. — А вам не кажется, что было бы безопаснее, если бы мы разделили сокровища между двумя кораблями и вернулись разными путями? — спросил Сансон. — Думаю, нам надо оставаться вместе. Два корабля — это уже внушительная сила, во всяком случае при взгляде со стороны. А если мы разделимся, на нас могут напасть. — Пожалуй, — согласился Сансон. — Но эти воды патрулирует примерно дюжина испанских военных кораблей. Если мы разделимся, то очень маловероятно, что оба наших судна с ними столкнутся. — Нам незачем бояться их. Мы — законопослушные испанские торговцы. Напасть на нас могут только французы или англичане. Сансон улыбнулся. — Вы мне не доверяете. — Конечно нет, — с улыбкой же отозвался Хантер. — Я хочу, чтобы вы оставались у меня на глазах, а сокровища — под рукой. — Значит, так тому и быть, — сказал Сансон, но взгляд у него был нехороший, и Чарльз пообещал себе этого не забывать.
Глава 26
Через три дня каперы увидели чудовище. Они тихо-мирно шли вдоль цепи Малых Антильских островов. Ветер был попутный, море спокойное. Хантер знал, что его корабли уже почти в сотне миль южнее Матансероса, и с каждым прошедшим часом ему дышалось все свободнее. Его команда трудилась, улучшая мореходные качества галеона, насколько это вообще было возможно. Испанцы содержали «Эль Тринидад» в плачевном состоянии. Такелаж был истрепан, паруса местами истончились, где-то прохудились, палубы оказались грязными, а трюмы провоняли отбросами. Так что команде Хантера было чем заняться, пока они шли на юг, мимо Гваделупы и Сан-Марино. В полдень третьего дня Эндерс, неизменно державшийся настороже, заметил, что вода изменилась, и указал за борт. — Взгляните-ка! — окликнул он Хантера. Капитан развернулся. Море было спокойным, по гладкой поверхности шла лишь легкая зыбь. Но в какой-нибудь сотне ярдов от корабля под водой что-то пенилось. Нечто крупное двигалось в их сторону, причем невероятно быстро. — Какая у нас скорость? — тут же спросил Хантер. — Десять узлов, — сообщил Эндерс. — Матерь Божья! — Если у нас сейчас десять, значит, эта штука делает двадцать, — сказал Чарльз. — Это самое малое, — отозвался Эндерс и оглядел команду. Пока что никто ничего не заметил. — Правьте к берегу, — распорядился капитан. — Надо выйти на мелководье. — Да, кракен мелководья не любит, — согласился Эндерс. — Будем надеяться, что нет. Силуэт, несущийся под водой, приблизился и проскользнул в пятидесяти футах от судна. Хантер успел заметить мертвенное, серо-белое пятно, намек на щупальца, и существо исчезло. Оно удалилось, описало круг и вернулось обратно. Эндерс ударил себя по щеке. — Я сплю, — заявил он. — Наверняка сплю. Скажите мне, что это все неправда. — Это правда, — отозвался Хантер. Лазю, сидевшая в «вороньем гнезде» и исполняющая работу впередсмотрящего, свистнула Хантеру. Она заметила тварь. Капитан взглянул вверх и покачал головой, веля ей помалкивать. — Слава богу, что она не подняла крик, — сказал Эндерс. — Только этого нам сейчас и не хватает. — Нам не хватает мелководья, — мрачно произнес Хантер. — И поскорее. Он посмотрел на море. Буруны снова приближались. Лазю, восседающая в «вороньем гнезде», находилась куда выше над поверхностью ясного голубого моря и отчетливо видела приближение кракена. У нее чуть сердце из груди не выпрыгнуло. Легендарное чудище, герой моряцких песен и баек для детей! Но живьем эту тварь мало кто видел, и Лазю совсем не радовало то, что она попала в число этих избранных. Когда женщина увидела, что тварь опять приближается, с устрашающей скоростью вспахивает морскую гладь, несясь к «Эль Тринидаду», ей показалось, что у нее сейчас сердце остановится. Когда тварь оказалась совсем рядом, Лазю отчетливо ее разглядела. Кожа у кракена была мертвенно-серой, а рыло острым, напоминающим луковицу, длина которой составляла самое меньшее двадцать футов. Длинные щупальца клубились словно змеи на голове Горгоны. Кракен пронесся под кораблем, не коснувшись его, но от поднятой им волны галеон закачался. Потом Лазю увидела, как тварь показалась с другой стороны и ушла в синие глубины океана. Женщина вытерла пот со лба. Леди Сара Элмонт вышла на палубу и обнаружила, что Хантер пристально вглядывается во что-то за бортом. — Добрый день, капитан, — поздоровалась девушка. Чарльз обернулся и слегка поклонился. — Мадам! — Капитан, вы белый как мел. Что-то стряслось? Хантер, не ответив, ринулся к другому борту и снова уставился в воду. Эндерс, стоявший у штурвала, поинтересовался: — Ну что, видно его? — Кого — его? — удивилась леди Сара. — Нет, — отозвался Хантер. — Он нырнул. — Под нами, должно быть, саженей тридцать, — сказал Эндерс. — Для такой твари это уже мелко. Леди Сара капризно надула губки. — Какой твари? Хантер обернулся к ней. — Он может вернуться, — заметил Эндерс. — Угу, — согласился капитан. Девушка взглянула сперва на него, потом на Эндерса. Оба они были в холодном поту и жутко побледнели. — Капитан, я не моряк. Что все это значит? — Кровь Господня! — взорвался Эндерс, напряженный как струна. — Женщина, мы только что видели… — Дурную примету, — ровным тоном произнес Хантер и выразительно взглянул на рулевого. — Именно так, дурную примету, миледи. — Капитан, неужели вы суеверны? — Да, он очень суеверен, — отозвался Эндерс, глядя куда-то на горизонт. — Очевидно, вы не собираетесь мне объяснять, что стряслось?! — возмутилась леди Сара и топнула ножкой. — Верно, — согласился Хантер и улыбнулся весьма обаятельно, даже невзирая на бледность. Леди Сара подумала, что он бывает ну совершенно несносен. — Я понимаю, что я женщина, — начала было она. — Но все-таки вынуждена настаивать. В этот момент раздался возглас Лазю: — Вижу парус! Напрягая зрение, Хантер разглядел в подзорную трубу квадратные паруса у самого горизонта, ровно за кормой. Он развернулся было к Эндерсу, но мастер-мореход уже выкрикивал приказы, требуя поднять все паруса, сколько их имелось у «Эль Тринидада». На брамселях были отданы рифы, марселя подняты, и галеон прибавил ходу. «Кассандру» предупредили выстрелом, с перелетом на четверть мили. Вскоре экипаж маленького шлюпа тоже поднял все паруса. Хантер снова посмотрел в подзорную трубу. Паруса на горизонте не увеличились, однако же и не уменьшились. — Кровь Господня! Не одно чудище, так другое! — воскликнул Эндерс. — Ну как мы? — Держимся, — отозвался Хантер. — Вскорости нам придется сменить курс, — сказал Эндерс. Хантер кивнул. «Эль Тринидад» бодро бежал под восточным ветром, но этот курс уводил галеон слишком далеко на запад, к цепи островов, протянувшихся справа. Вскоре судно пригонит к мелководью, и курс придется изменить. Для любого корабля это мероприятие означало потерю в скорости, хотя бы на время. А галеон с его нехваткой рабочих рук окажется особенно медлителен. — Сможете сделать поворот через фордевинд? — спросил Хантер. Эндерс покачал головой. — Нет, капитан, не решусь. Слишком уж мало у нас народу. — А в чем дело? — спросила леди Сара. — Замолчите и идите вниз, — велел ей капитан. — Я не… — Вниз! — рявкнул Чарльз. Девушка отступила, но никуда не пошла. Она стояла на некотором расстоянии и наблюдала за тем, что ей представлялось необычным зрелищем. Этот тип, Лазю, спустился по вантам с кошачьей, почти что женской грацией. Тут порыв ветра прижал блузу к его телу, и потрясенная леди Сара увидела грудь, четко обрисованную тканью. Так, значит, этот ласковый мужчина — на самом деле женщина! Впрочем, у леди Сары не было особого времени размышлять над этим, потому что между Хантером, Эндерсом и Лазю завязалась бурная беседа. Капитан показал на судно, преследующее их, на цепь островов, протянувшуюся справа, а потом — на безоблачное небо и солнце, к уже покинувшее зенит, поскольку полдень миновал. Лазю хмурилась. — Куда вы будете править? — спросила она. — К Коту, — ответил Эндерс и указал на большой остров, самый близкий из всего архипелага. — К Обезьяньей бухте? — уточнила Лазю. — Угу, к ней самой, — подтвердил Эндерс. — Вы ее знаете? — поинтересовался Хантер. — Да, но лет прошло уже немало, а сторона наветренная. Что у нас сейчас с луной? — Три четверти, — сообщил Хантер. — И облаков нету, — заметила Лазю. — Жаль. Собеседники дружно кивнули и мрачно покачали головой. Потом Лазю поинтересовалась: — Вы азартны, капитан? — Ты же знаешь, что да, — ответил Хантер. — Тогда смените курс. Посмотрим, сможем ли мы уйти от этого корабля. Если да — превосходно. Если нет — как-нибудь справимся. — Я полагаюсь на твое зрение, — сказал Хантер. — А то! — бросила Лазю и полезла по вантам обратно на свой наблюдательный пункт. Леди Сара ничего для себя не вынесла из этого разговора, хотя и поняла, что момент напряженный и беспокойный. Она так и стояла у поручней и смотрела на горизонт. Паруса судна, преследующего их, уже были видны невооруженным глазом. Вскоре к ней подошел Хантер. Теперь, когда решение было принято, он вроде как успокоился. — Я не поняла ни единого слова, — сказала леди Сара. — Все просто, — отозвался Хантер. — Видите корабль, который идет за нами? — Вижу. — А вон тот подветренный остров Кота? — Да. — Там есть гавань, Обезьянья бухта. Она станет нашим прибежищем, если только мы сможем туда добраться. Девушка посмотрела сперва на корабль-преследователь, потом на остров. — Но ведь берег совсем рядом. Какие могут быть проблемы? — Солнце видите? — Да… — Оно садится на западе. Еще час, и вода под его лучами заблестит так, что смотреть больно будет. На пути в залив мы не сможем разглядеть препятствия, скрывающиеся под водой. В этих местах ни одному судну нельзя идти на заходящее солнце, если оно не желает напороться брюхом на кораллы. — Но ведь Лазю уже заводила корабль в эту бухту. — Да, но она наветренная. Именно такие бухты открыты бурям и сильным океанским течениям. Они изменяются. Песчаные наносы способны возникнуть за считаные недели, если не за дни. Обезьянья бухта может оказаться совсем не такой, какой ее помнит Лазю. — Вот как! На миг воцарилось молчание. — Тогда зачем идти в бухту? Прошлые три ночи вы не останавливались. Сделайте так же, и в темноте этот корабль вас потеряет, — предложила леди Сара, очень довольная собственным решением. — Луна, — мрачно пояснил Хантер. — Три четверти. Она встанет не раньше полуночи. Но тому кораблю этого хватит, чтобы гнаться за нами. У нас будет всего четыре часа настоящей темноты. За такое короткое время мы от них не оторвемся. — Тогда что же вы собираетесь делать? Хантер поднес к глазам подзорную трубу и оглядел горизонт. Корабль-преследователь медленно нагонял их. — Я пойду в Обезьянью бухту. Против солнца.— К повороту! — скомандовал Эндерс. Галеон развернулся по ветру, медленно, неуклюже меняя курс. Прошло целых пятнадцать минут, прежде чем нос судна снова взрезал воду. За это время паруса чужого корабля сделались заметно больше. Хантер снова припал к подзорной трубе. В парусах чужого корабля ему почудилось что-то угнетающе знакомое. — А вам не кажется?.. — Что, сэр? — Лазю! — крикнул капитан и указал на горизонт. Женщина, сидящая на мачте, тоже взялась за подзорную трубу. — Как по-твоему, это кто? — Наш старый приятель! — крикнула она вниз. Эндерс застонал. — Что, корабль Касальи? Тот, черный? — Он самый. — А кто им командует теперь? — спросил Эндерс. — Да тот француз, Боске, — ответил Хантер, припоминая стройного, невозмутимого мужчину, которого он видел на борту этого корабля в Матансеросе. — Я его знаю, — сказал Эндерс. — Надежный и знающий моряк, мастер в своем деле. — Он вздохнул. — Плохо, что у руля не какой-нибудь дон. Это, пожалуй, было бы нам больше на руку. Все знали, что испанцы — паршивые мореходы. — Далеко еще до берега? — Час, — ответил Эндерс. — Может быть, больше. Если вход в бухту узкий, то нам придется убрать часть парусов. То есть скорость галеона уменьшится еще больше. Но тут уж ничего не поделаешь. Если каперы хотят сохранить контроль над кораблем на узком пространстве, то паруса придется убавить. Хантер оглянулся на преследователей. Их корабль менял курс, забирая на подветренную сторону. Его паруса накренились. На мгновение он сбавил ход, но вскоре уже вновь двигался с полной скоростью. — Рисковое будет дело, — произнес Хантер. — А то! — отозвался Эндерс. Лазю, по-прежнему сидящая наверху, вытянула левую руку. Эндерс поворачивал руль до тех пор, пока она не опустила ее, а потом уже так и держал. Вскоре женщина подняла уже правую руку, на этот раз полусогнутую. Эндерс снова изменил курс, чуть свернув вправо.
Часть четвертая Обезьянья бухта
Глава 27
«Эль Тринидад» шел в Обезьянью бухту. Сансон на борту «Кассандры» наблюдал за маневрами более крупного корабля. — Кровь Господня, они идут к берегу! — воскликнул он. — Против солнца! — Да там все свихнулись! — простонал рулевой. — Слушай меня! — скомандовал Сансон, повернувшись к нему. — Поворачивай, пристраивайся за этой жирной испанской свиньей и следуй за ней шаг в шаг. Понял? Шаг в шаг! Или мы висим у них на корме, или ты висишь на рее. — Но как они могут пройти туда против солнца? — заныл рулевой. — У них есть глаза Лазю, — ответил Сансон. — Возможно, этого хватит.Лазю смотрела вперед очень внимательно. Еще она крайне тщательно следила за своими жестами, потому что даже самый невинный из них повлек бы за собой изменение курса. В данный момент женщина смотрела на запад, держа левую ладонь у кончика носа. Так она защищала глаза от сверкания солнца на воде, прямо под носом корабля. Лазю неотрывно глядела на пологие зеленые берега острова Кот, которые были сейчас для нее всего лишь контуром. Она знала, что в какой-то момент, когда они подойдут поближе, очертания острова сделаются отчетливыми, станут различимы детали, и тогда она увидит Обезьянью бухту. До этого времени ее задача заключалась в том, чтобы прокладывать наилучший курс до той точки, где она надеялась отыскать вход в залив. Высота была ей на руку. С этого наблюдательного пункта на верхушке мачты Лазю могла разглядеть цвет воды на мили вперед, причудливое переплетение оттенков синего и зеленого. В ее сознании эти изменения цвета соответствовали изменению глубины. Лазю читала их словно карту, где были обозначены все перепады. Для этого никакого особого искусства не требовалось. Любой самый обычный моряк, знакомый с прозрачностью вод Карибского моря, конечно же, считал, что темно-голубой цвет воды означает приличную глубину, а зеленый — очень солидную. Лазю же знала больше. Если дно песчаное, то вода может оставаться светло-голубой, даже если глубина доходит до пятидесяти футов. Темно-зеленый цвет может означать, что глубина здесь всего десять футов, но дно заросло водорослями. Движение солнца по небосклону тоже могло играть всякие шутки. Рано утром или поздно вечером все цвета казались насыщеннее и темнее, чем днем, и это требовалось учитывать. Но в данный момент Лазю не интересовалась глубинами. Она всматривалась в перепады цвета у берега, выискивая подсказку — где же находится вход в Обезьянью бухту? Женщина помнила, что залив располагался в устье небольшой речушки. Это вообще характерно для всех самых удобных небольших бухт. В Карибском бассейне было множество таковых, опасных для больших кораблей, поскольку в коралловых рифах, окружающих их, не имелось прохода. Он возникал только в том случае, если рядом было устье ручья или речушки — кораллы в пресной воде не растут. Лазю, осматривавшая береговую линию, знала, что этот проход может располагаться и не рядом с самой речкой. В зависимости от того, как пролегали течения, несущие пресную воду в открытое море, проем в рифах мог находиться и в четверти мили севернее или южнее устья. Но в любом случае струи реки делали воду мутной, коричневатой, и цвет моря в этом месте изменялся. Лазю всматривалась изо всех сил и в конце концов нашла то, что искала, южнее их нынешнего курса. Она просигналила об этом Эндерсу. Когда «Эль Тринидад» приблизился к нужному месту, Лазю порадовалась, что рулевой не догадывается, с чем имеет дело. Ему поплохело бы, знай он, насколько на самом деле узок здешний проход в рифах. Их верхушки с обеих сторон были вровень с поверхностью моря, между ними оставалось не более дюжины ярдов. Убедившись в том, что новый курс проложен правильно, Лазю на несколько минут закрыла глаза. Она чувствовала розоватый свет солнца на веках, но не ощущала ни движения корабля, ни ветра в парусах, ни запаха океана. Женщина полностью сосредоточилась на глазах, давая им отдых. Сейчас значения не имело ничего, кроме них. Лазю дышала медленно и глубоко, готовясь к новому напряжению, собираясь с силами, сосредоточиваясь. Она знала, как это будет, неизбежную последовательность событий. Легкое начало, потом первые признаки боли в глазах, усиление рези, слезы и жжение. К исходу часа Лазю будет измотана до полной потери сил. Она захочет спать с такой силой, будто не делала этого целую неделю, и, возможно, отключится сразу же, как только ее ноги коснутся палубы. Вот к этому близящемуся грандиозному напряжению Лазю сейчас и готовилась, сидя с закрытыми глазами и медленно, глубоко дыша.
Эндерс, стоявший у руля, сосредоточивался совсем иначе. Глаза его были открыты, но этого человека мало интересовало то, что он видел. Эндерс ощущал сопротивление штурвала в руках, крен палубы под ногами, рокот воды, струящейся вдоль корпуса галеона, ветер на лице, дрожь такелажа, всю ту совокупность силы и напряжения, что составляет способность корабля действовать. На самом деле в этом состоянии полнейшей сосредоточенности Эндерс сам стал частью корабля, все равно как если бы физически с ним слился. Он был мозгом этого тела, знал его состояние до мельчайших подробностей, чувствовал скорость корабля с точностью до узла, ощущал все погрешности в установке парусов, понимал, сдвигается ли груз в трюме и где именно. Рулевой знал, когда корабль идет легко, какой курс для него наилучший. Ему было ясно, когда корабль сходил с этого курса, как долго он мог продержаться за его пределами и насколько его удалось бы подтолкнуть. Все это Эндерс мог сказать с закрытыми глазами. Он сам не мог бы объяснить, откуда это знает, — просто знал и все. Теперь же, работая вместе с Лазю, рулевой беспокоился потому, что частично передал контроль кому-то другому. Сигналы, подаваемые женщиной, никак не опирались на его непосредственное восприятие. Однако он подчинялся им безоговорочно, знал, что должен доверять ей. Все-таки Эндерс нервничал, стоя у руля. Он потел, сильнее обычного ощущал ветер на влажных щеках, снова и снова правил курс, когда Лазю протягивала руку. Она направляла корабль на юг, видимо отыскав проход в рифе. Вскоре им предстоит пройти через брешь. От одной лишь мысли об этом Эндерса бросило в пот с новой силой.
Хантера же сейчас снедала совсем другая тревога. Он расхаживал взад-вперед, от носа до кормы и обратно, не обращая внимания ни на Лазю, ни на Эндерса. Испанское военное судно приближалось с каждой минутой. Верхний край его грота уже явственно виднелся над линией горизонта. Испанец по-прежнему шел под всеми парусами, в то время как «Эль Тринидад», которому оставалась до острова всего миля, спустил значительную часть их. Тем временем «Кассандра» следовала за более крупным кораблем, держась слева, чтобы флагман показывал путь в бухту. Маневр был необходимым, но паруса галеона перехватывали ветер у «Кассандры». Шлюп шел медленно и не мог увеличить скорость, пока не оказался бы ровно за кормой у «Эль Тринидада». Но и в этом положении ему пришлось бы идти за галеоном вплотную, или же он сделался бы крайне уязвим для испанского корабля. Беспокойство внушал и сам заход в бухту. Двум кораблям требовалось пройти вплотную друг за дружкой. Но если у «Эль Тринидада» возникнут какие-то затруднения, то «Кассандра» может врезаться в него, и оба судна пострадают. Если это произойдет непосредственно на входе, то последствия будут кошмарными. Оба корабля потонут, разбившись о риф. Хантер был уверен в том, что Сансон осознает опасность. Точно так же он понимал, что француз просто не посмеет отстать от них стишком сильно. От них требовался неимоверно искусный маневр. Хантер кинулся вперед и стал смотреть на Обезьянью бухту поверх воды, ослепительно блестящей под солнцем. Отсюда ему уже был виден длинный узкий мыс, отходящий от холмистого острова. Он выгибался, прикрывая собою бухту. Брешь в рифе была невидимой для капитана. Она располагалась где-то впереди, скрытая покрывалом сверкающей, искрящейся воды. Хантер взглянул на грот-мачту и увидел, что Лазю подала сигнал Эндерсу — ударила кулаком по поднятой ладони. Тот немедленно рявкнул приказ убрать еще часть парусов. Чарльз знал, что это может означать лишь одно. Они уже совсем рядом с проходом в рифе. Он сощурился, снова уставился на сверкающую воду, но так и не смог ничего разглядеть. — По матросу с линями на левый и правый борт! — выкрикнул капитан. Вскоре после этого два человека устроились на носу галеона, по разные его стороны, и принялись поочередно выкрикивать результаты замеров. Первый же из них заставил Хантера занервничать. — Пять ровно! Пять саженей, то есть тридцать футов — это уже было мелководьем. Осадка «Эль Тринидада» составляла три сажени, так что у него оставалось совсем немного запаса. На мелководье кораллы вполне могли отстоять на какую-нибудь дюжину футов от поверхности воды. Росли они с совершенно беспорядочно и были очень острыми, способными вспороть деревянный корпус корабля, как бумагу. — Пять с половиной! — донесся следующий возглас. Это было уже получше. Хантер ждал. — Шесть с лишним! Капитан немного перевел дух. Должно быть, они прошли внешний риф. Вокруг большинства островов их было по два, внутренний, на мелководье, и наружный, растущий на большей глубине. Теперь галеон шел по небольшому безопасному промежутку и вскоре должен был добраться до опасного внутреннего рифа. — Меньше шести! — прокричал матрос. Уже стало мелеть. Хантер снова развернулся, чтобы взглянуть на Лазю, восседающую на верхушке грот-мачты. Женщина подалась вперед и казалась расслабленной, почти безразличной. Но Чарльз не мог рассмотреть выражения ее лица.
Тело Лазю действительно расслабилось, обмякло настолько, что она рисковала полететь со своего наблюдательного пункта. Женщина держалась за поручень, ограждающий «воронье гнездо». Плечи ее поникли, все мышцы ослабели, но лицо оставалось напряженным и измученным, губы искривила застывшая гримаса, а зубы были крепко стиснуты. Лазю всматривалась в сверкающую воду. Она щурилась так сильно, что между веками оставалась лишь крохотная щелочка, и проделывала это уже столь долго, что те дрожали от напряжения. Эта дрожь могла бы отвлекать Лазю, но она даже не замечала ее, потому что давно уже впала в некое подобие транса. Ее мир состоял сейчас из двух черных силуэтов — острова впереди и носа корабля прямо под ней. Их разделяла водная гладь, сверкающая, мучительно яркая поверхность моря, гипнотически мерцающая и искрящаяся. Лазю почти не могла разглядеть деталей, скрывающихся под ней. Время от времени она замечала выступы кораллов почти у самого верха. Они выглядели как черные пятна, проскальзывающие на миг среди слепящего белого сияния. В другие моменты, когда порывы ветра стихали, перед Лазю представала картина водоворотов и течений, кружащих равномерный узор искр. В прочее же время вода была непрозрачным, слепящим серебром. Лазю вела корабль по этой мерцающей поверхности исключительно по памяти. Она отметила в уме очертания отмелей, верхушки коралловых рифов и песчаные косы еще полчаса назад, когда корабль был дальше от берега, а вода впереди оставалась прозрачной. Лазю составила подробную мысленную картину, увязанную с ориентирами на берегу и на самой воде. Теперь же, глядя на воду рядом с серединой бортов, где она была прозрачной, Лазю соотносила расположение «Эль Тринидада» с тем, что запомнила. Далеко внизу, мимо левого борта, проскользнуло круглое скопление кораллов, напоминающее гигантский кочан цветной капусты. Это означало, что нужно повернуть севернее. Лазю вытянула правую руку и увидела, как темный силуэт носа принялся разворачиваться. Она дождалась, пока он не уставится на засохшую пальму на берегу, и после этого опустила руку. Эндерс повел корабль по новому курсу. Женщина прищурилась и стала смотреть вперед. У самой поверхности воды она увидела кораллы, окаймляющие проход. Галеон держал курс точно в него. Лазю помнила, что, прежде чем добраться это этого прохода, придется отклониться чуть вправо, чтобы обойти еще один выступ кораллового рифа. Лазю вытянула правую руку. Эндерс скорректировал курс. Она посмотрела вниз. Второе скопление кораллов проплыло мимо, опасно близко к корпусу. Корабль проехал бортом по выступу, содрогнулся, но все обошлось благополучно. Лазю подняла левую руку, и Эндерс опять подправил курс. Женщина снова отыскала ориентир — засохшую пальму — и стала ждать.
Скрежет кораллов о корпус встряхнул Эндерса. Его нервы были напряжены до предела именно в ожидании этого звука. Рулевой подпрыгнул, но скрежет постепенно переместился к корме. Мореход понял, что они всего лишь поцеловались с рифом, и облегченно выдохнул. Он чувствовал через штурвал дрожь, доходящую к нему от корпуса корабля. В последний момент человек отпустил штурвал, поскольку осознавал, что руль — самая уязвимая подводная часть корабля. Столкновение по касательной, которое всего лишь счесало бы ракушки, наросшие на корпусе, могло бы просто переломить медленно разворачивающийся руль. Поэтому Эндерс и ослабил хватку. Затем он снова взялся за штурвал и принялся исполнять указания Лазю. — Она и змее спину переломает, — пробормотал Эндерс, когда «Эль Тринидад» хитро извернулся и пошел в сторону Обезьяньей бухты. — Меньше четырех! — выкрикнул матрос. Хантер тоже стоял на носу — по обе стороны от него торчали вахтенные с лотами — и смотрел на сверкающую воду. Впереди он ничего разглядеть не мог, а вот по бокам, куда ни глянь, виднелись кораллы. Они располагались пугающе близко к поверхности, но каким-то чудом «Эль Тринидад» проходил мимо них. — Три с половиной! Хантер скрипнул зубами. Двенадцать футов воды. Еще немного, и они не пройдут. Едва лишь Хантер успел это подумать, как корабль снова зацепил выступ рифа. Но на этот раз корпус получил всего один резкий удар и ничего больше. Галеон снес коралловый выступ и пошел дальше. — Три и один! Они потеряли еще фут. Корабль плыл вперед, рассекая носом искрящееся море. — Дерьмо! — вскрикнул второй матрос и помчался в сторону кормы. Хантер понял, что произошло. Линь зацепился за кораллы и застрял, а вахтенный пытался его отцепить. — Три ровно! Капитан нахмурился. Если верить тому, что ему наговорили пленные испанцы, галеон уже должен был бы сидеть на мели. Они клялись, что осадка «Эль Тринидада» — три сажени. Очевидно, эти умники ошибались. Галеон продолжал плавно двигаться в направлении острова. Хантер мысленно проклял испанцев, ни хрена не смыслящих в мореходстве. Все-таки он осознавал, что насчет трех саженей осадки испанцы сильно промахнуться не могли. У корабля такого размера примерно так и должны обстоять дела. — Три ровно! Они по-прежнему продолжали идти вперед. Потом, пугающе внезапно, капитан увидел проход в рифе, кошмарно узкую брешь между двумя полосами кораллов, поднимающихся почти к самой поверхности воды. «Эль Тринидад» шел в точности по центру этой щели, и хорошо! По обе стороны у него оставалось не более пяти ярдов свободного пространства. Хантер оглянулся на Эндерса. Тот тоже увидел кораллы по обе стороны от корабля и перекрестился. — Пять ровно! — хрипло выкрикнул матрос, и команда разразилась ликующими воплями. Они прошли через внутренний риф, оказались в более глубоких водах и двигались теперь к северу, в бухту, защищенную извилистым холмистым мысом, который полукругом опоясывал часть ее, обращенную к морю. Теперь Хантер мог оценить размеры Обезьяньей бухты. Ему с первого взгляда стало ясно, что это отнюдь не идеальная стоянка для его кораблей. На входе в залив глубина была достаточной, но дальше бухта быстро мельчала. Капитан понял, что ему придется поставить галеон на якорь невдалеке от открытого моря. По нескольким причинам эта перспектива его совершенно не радовала. Чарльз оглянулся и понял, что «Кассандра» тоже благополучно прошла через риф. Шлюп следовал за галеоном настолько близко, что Хантер видел обеспокоенное лицо матроса с лотом, промерявшим глубину для «Кассандры». Не более чем в двух милях за ней виднелся испанский военный корабль. Но солнце уже садилось. Испанец не успеет войти в Обезьянью бухту до наступления темноты. Если же Боске решит сделать это на рассвете, то Хантер будет его поджидать. — Отдать якорь! — приказал Эндерс. — Пошевеливайтесь! «Эль Тринидад» вздрогнул и остановился в наступивших сумерках. «Кассандра» скользнула мимо, в глубину бухты. Осадка у шлюпа была поменьше, он мог дальше зайти на мелководье. Через несколько мгновений Сансон тоже отдал якорь, и оба корабля застыли. Они были в безопасности, во всяком случае на некоторое время.
Глава 28
После прохода через рифы экипажи обоих кораблей ликовали, хохотали, выкрикивали поздравления и радостно подначивали друг друга в сгущающихся сумерках. Хантер в общем торжестве не участвовал. Он стоял на кормовой надстройке своего галеона и смотрел на военный корабль. Тот продолжал двигаться в их сторону, невзирая на то, что уже стремительно темнело, и оказался в полумиле от бухты, у самой границы рифов. Да, Боске дерзости не занимать — подойти вплотную к рифам в почти что полной темноте! Серьезный и совершенно ненужный риск. Эндерс, тоже наблюдавший за испанцами, задал вопрос, мучивший и его: — Почему? Хантер покачал головой. Испанский корабль отдал якорь, и Чарльз увидел всплеск в том месте, где он ударился о воду. Вражеское судно было настолько близко, что Хантер слышал команды, отдаваемые на испанском языке. Они далеко разносились над водной гладью. На корме кипела бурная деятельность. Испанцы отдали второй якорь. — Чушь какая-то, — не сдержался Эндерс. — Кругом полно удобных глубоких мест, где можно встать на якорь на ночь, а он вперся на глубину в четыре сажени. Хантер ждал. По другому борту на корме был отдан еще один якорь, и множество рук тут же вцепилось в канат. Военный корабль развернулся кормой к берегу. — Чтоб я сдох, — пробормотал Эндерс. — Вам не кажется? — Кажется, — отозвался Хантер. — Они готовятся к бортовому залпу. Поднять якорь! — Поднять якорь! — заорал Эндерсудивленной команде. — Быстро на ванты! Поживей там с линями! — Он повернулся обратно к Хантеру. — Мы наверняка сядем на мель. — У нас нет выбора, — отозвался Хантер. Намерения Боске были вполне очевидны. Он встал на якорь у входа в бухту, прямо перед рифом, но в пределах дальнобойности своих пушек. Боске намеревался торчать там и всю ночь обстреливать галеон. Если Хантер не рискнет уйти на мелководье, чтобы покинуть зону обстрела, к утру его корабль будет уничтожен. С «Эль Тринидада» и в самом деле отлично были видны орудийные порты, открывающиеся на испанском военном корабле, и стволы орудий, торчащие оттуда. Пушки дали залп, ядра пронеслись через такелаж галеона, разрывая его, и попадали в воду, подняв фонтаны брызг. — Побыстрее, мистер Эндерс! — рявкнул Хантер. Словно бы в ответ на его слова, испанский корабль дал второй залп. На этот раз уже более прицельно. Несколько ядер угодили в «Эль Тринидад», расщепляя дерево и разрывая веревки. — Черт! — выругался Эндерс с такой болью, словно попали в него. Но корабль Хантера уже двигался. Он, хоть и медленно, вышел из зоны обстрела, так что при следующем залпе ядра попадали в воду, подняв цепочку всплесков. Эта ровная линия весьма впечатляла. — Однако команда у них вышколенная, — заметил Эндерс. — Иногда вы чересчур уж цените хороших моряков, — отозвался Чарльз. К этому времени окончательно стемнело. Четвертый залп выглядел как узор жгуче-красных вспышек на фоне черного силуэта военного корабля. Корсары услышали, но практически не увидели всплески за кормой. Потом холмистый изгиб мыса заслонил от них вражеское судно. — Отдать якорь! — скомандовал Эндерс, но было поздно. В этот самый миг раздался негромкий треск, и «Эль Тринидад» сел на песчаную мель.Той ночью Хантер в одиночестве сидел в своей каюте и обдумывал сложившуюся ситуацию. Тот факт, что они угодили на мель, не беспокоил его ни в малейшей степени. Это случилось во время отлива, так что через несколько часов галеон без труда можно будет снять. На данный момент два его корабля пребывали в безопасности. Бухта была не идеальна, но вполне приемлема. У экипажей имелось достаточно пресной воды и провизии, чтобы протянуть больше двух недель, не подвергаясь никаким лишениям. Если каперам удастся найти воду и съестное на берегу, а это вполне вероятно, то они смогут пробыть в Обезьяньей бухте хоть несколько месяцев, по крайней мере — до ближайшей бури. А вот буря может оказаться губительной. Обезьянья бухта располагалась на подветренной стороне острова и была весьма неглубокой. Сильная буря разнесет его корабль в щепки за считаные часы. Сейчас как раз сезон ураганов. Хантер не надеялся, что до ближайшего осталось так уж много времени, и не мог себе позволить оказаться в Обезьяньей бухте, когда этот ураган налетит. Боске должен был бы это понимать. Если бы ему хватило терпения, то он мог бы просто заблокировать выход из бухты, курсируя на глубоководье, и подождать наступления плохой погоды, которая вынудила бы галеон покинуть бухту и подставиться под удар. Однако Боске, похоже, терпеливостью не отличался. Напротив, он явно был человеком дерзким и предприимчивым, предпочитал при малейшей же возможности переходить в атаку. У него были веские причины это сделать, не дожидаясь, пока погода испортится. В морском бою плохая погода выступала в роли уравнителя, потому слабая сторона надеялась на нее, а сильная старалась избегать. Шторм отравил бы жизнь обеим сторонам, но эффективность их действий уменьшилась бы несоразмерно. Боске наверняка знал, что корабли Хантера не укомплектованы командой и легко вооружены. Сидя в одиночестве в каюте, Хантер пытался поставить себя на место человека, с которым они никогда не и встречались, и понять ход его мыслей. В конце концов он решил, что Боске наверняка атакует их на рассвете. Нападение могло произойти с суши, с моря либо с двух направлений. Все зависело от того, сколько солдат было на борту у Боске и насколько он им доверял. Хантер вспомнил испанцев, которые охраняли его в трюме. Они были молоды, неопытны и недисциплинированны. «На них нельзя полагаться. Нет, — решил Хантер. — Сперва Боске будет атаковать с моря. Он попытается войти в Обезьянью бухту, чтобы снова увидеть галеон. Возможно, этот француз подозревает, что мы уже на мелководье, значит, маневрировать нам будет затруднительно. На данный момент галеон стоит к врагу кормой, самой уязвимой своей частью. Боске сможет войти в бухту и стрелять, пока не потопит оба судна. Проделать это он сумеет совершенно безнаказанно. Сокровища с галеона окажутся на мелководье, и туземные ныряльщики запросто их поднимут». Хантер велел позвать к нему Эндерса и распорядился, чтобы пленников-испанцев надежно заперли. Затем он приказал, чтобы все годные к бою каперы вооружились мушкетами и незамедлительно высадились на берег.
Над Обезьяньей бухтой занимался рассвет. Ветерок едва веял, небо украшали тонкие дымчатые облака, розовеющие в первых лучах зари. Экипаж испанского корабля лениво и беспорядочно принялся за утреннюю работу. Когда прозвучал приказ поднять паруса и сниматься с якоря, солнце уже стояло довольно высоко. В этот момент каперы, прятавшиеся до той поры с обеих сторон от входа в залив, открыли огонь. Они застали испанцев врасплох. В первые же секунды все, кто поднимал главный и кормовой якоря, были убиты или ранены. Всех офицеров, находившихся на палубе, перестреляли. Матросов на вантах стрелки сняли с поразительной точностью, и те с криками попадали на палубу. Потом стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. На берегу повисли два едких серых облака порохового дыма. Кроме них, не видно было ничего, ни малейшего движения — даже листок нигде не шелохнулся. Хантер устроился на оконечности холмистого мыса, выходящего в море, и с удовлетворением рассматривал испанский корабль в подзорную трубу. Он слышал крики замешательства и видел, как наполовину поднятые паруса хлопали под ветром. Прошло несколько минут, прежде чем новые матросы полезли на ванты, а якорь вновь пополз вверх. Поначалу испанцы осторожничали, но потом, когда стрельба с берега так и не возобновилась, осмелели. Капитан ждал. Он знал, что у него есть определенное преимущество. В нынешнее время ни мушкеты, ни мушкетеры не отличались особой точностью, но его каперы все до единого были превосходными стрелками. Они могли прицельно отстреливать матросов, находящихся на палубе, даже гонясь за ними на лодке, которую немилосердно швыряло на волнах. А уж стрельба с берега была для них детской игрой. Это даже за стоящую забаву не могло сойти. Хантер подождал, пока якорный канат не заскользил наверх, и после этого знаком приказал снова открыть огонь. На палубу военного корабля обрушился новый град пуль, с тем же опустошительным результатом. Затем снова воцарилась тишина. После такого угощения Боске явно должен был понять, что попытка пройти через риф и приблизиться к берегу обойдется ему очень дорого. Возможно, он и сумел бы преодолеть проход и войти в залив, но поплатился бы за это десятками, если не сотнями своих людей. Еще серьезнее был риск того, что при этом могли убить незаменимых специалистов, вплоть до рулевого, и корабль остался бы без управления в опасных водах. Хантер подождал. Он услышал какие-то команды, затем стало тихо. Потом он увидел, как канат от главного якоря плюхнулся в воду. Его просто перерезали. Через несколько мгновений канаты на корме тоже были перерезаны, и корабль принялся медленно дрейфовать прочь от рифа. Когда он очутился вне зоны дальнобойности мушкетов, на палубе и на вантах вновь появились люди. Они подняли паруса. Хантер ждал, не развернется ли корабль и не направится ли обратно к берегу. Но этого не случилось. Вместо этого противник отошел ярдов на сто севернее и снова бросил якорь. Паруса были убраны. Корабль остался стоять, слегка покачиваясь на волнах, точно напротив холмов, прикрывающих бухту. — Ну что ж, — подал голос Эндерс. — Получается, что доны не могут войти, а мы — выйти.
К полудню в Обезьяньей бухте сделалось нестерпимо жарко и душно. Хантер расхаживал по горячей палубе галеона, ощущал, как ноги прилипают к просмоленным доскам, и размышлял об иронии судьбы, поставившей его в такое затруднительное положение. Он провел самый дерзкий каперский рейд столетия, завершившийся полнейшим и безоговорочным успехом, и все это лишь затем, чтобы его запер в душной, опасной бухте один-единственный испанский военный корабль. Это был трудный момент для капитана, но еще более — для его команды. Каперы смотрели на своего предводителя, ожидая указаний и новых планов, но было очевидно, что никаких идей у Хантера нет. Некоторые принялись заливать горе ромом, начали вспыхивать скандалы. Одна ссора чуть не закончилась дуэлью. Эндерсу удалось о остановить ее в последнюю минуту. Чарльз дал слово, что собственноручно прикончит любого, кто убьет сотоварища. Капитан желал, чтобы его команда оставалась в целости и сохранности. Личные разногласия могли подождать до Порт-Ройяла, пока все не сойдут на берег. — Уж не знаю, смирятся ли они с этим, — заметил Эндерс, мрачный, как и всегда. — Смирятся, — ответил Хантер.
Чуть позже они с леди Сарой стояли на палубе в тени грот-мачты, когда откуда-то с нижних палуб снова донесся пистолетный выстрел. — Что это? — спросила встревоженная девушка. — Черт! — выругался капитан. Через несколько мгновений великан Басса вытащил наверх брыкающегося моряка. Следом с несчастным видом шел Эндерс. Хантер взглянул на моряка. Это был двадцатипятилетний мужчина по имени Локвуд, уже начинающий седеть. Хантер плохо его знал. — Влепил Перкинсу в ухо из вот этого вот, — сообщил Эндерс, протягивая Чарльзу пистолет. Моряки стали постепенно стекаться на главную палубу, угрюмые и мрачные, измученные жарой. Хантер извлек из-за пояса собственный пистолет и взвел курок. — Что вы собираетесь делать? — спросила наблюдавшая за ним леди Сара. — Не ваша забота, — отрезал Хантер. — Но… — Отвернитесь! — приказал капитан и вскинул пистолет. Басса отпустил преступника. Локвуд остался стоять, повесив голову. — Он меня разозлил! — заявил пьяный матрос. Хантер выстрелил ему в голову. Мозги капера выплеснулись на планшир. — Боже! — вырвалось у леди Сары Элмонт. — Выкинь его за борт, — скомандовал Хантер. Басса поднял тело и поволок его прочь. В тишине, воцарившейся среди полуденной жары, было отчетливо слышно, как поскрипывает палуба под его ногами. Через мгновение раздался всплеск. Труп исчез. Хантер обвел команду взглядом. — Хотите выбрать нового капитана? — громко поинтересовался он. Моряки стали с ворчанием расходиться. Никто ничего не сказал. Вскоре палуба снова опустела. Все ушли вниз, скрываясь от палящих солнечных лучей. Хантер посмотрел на леди Сару. Та промолчала, но взгляд у нее был обвиняющий. — Каперы — суровые люди, — сказал Хантер. — Мы живем по своим законам, обязательным для всех нас. Девушка ничего на это не ответила, резко развернулась и удалилась. Чарльз посмотрел на Эндерса. Тот пожал плечами.
Во второй половине того же дня впередсмотрящие сообщили Хантеру, что на военном корабле снова началась оживленная деятельность. Испанцы спустили на воду все баркасы, причем с борта, обращенного к морю. Они оказались закрыты от глаз наблюдателей корпусом корабля. По-видимому, шлюпки были привязаны к судну, потому что ни одна из них не появилась в зоне видимости. Над палубой поднимался дым. Там непонятно зачем развели огонь. Это положение дел сохранялось до самого вечера, наступление которого было сущим благословением. Хантер расхаживал по палубе «Эль Тринидада», радовался вечерней прохладе и смотрел на длинные ряды своих пушек. Он шел от одного орудия к другому, на миг останавливался, чтобы коснуться их, провести рукой по бронзе, все еще хранящей дневное тепло. Капитан осматривал снаряжение, аккуратно сложенное рядом с каждой пушкой, — банник, мешки с порохом, ядра и запалы медленного горения в ведрах с насечками. Вся эта огневая мощь, все вооружение было готово к использованию. У Хантера имелось все нужное для стрельбы — кроме людей. Без человеческих рук этих пушек здесь будто и вовсе не было. — Вы задумались, я гляжу. Вздрогнув, Хантер развернулся. Перед ним стояла леди Сара в прямом белом платье. В темноте оно выглядело как нижнее белье. — Вам не следует одеваться так, когда вокруг все эти люди. — Слишком жарко, заснуть просто невозможно, — сказала девушка. — Кроме того, мне тревожно. После того, что я видела сегодня. — Голос ее дрогнул. — Вас это обеспокоило? — Я не видела такой жестокости даже в монархе. Карл — и тот не настолько безжалостен и деспотичен. — Просто у него на уме другое. Его удовольствия. — Вы умышленно не желаете понимать, что я имею в виду. Даже в темноте было видно, что глаза девушки сверкают чем-то весьма похожим на гнев. — Мадам, — начал было Хантер. — В этом обществе… — Обществе?! Вы называете вот это обществом?! — Она широким взмахом руки указала на корабль и каперов, спящих на его палубе. — Конечно. Везде, где бы ни собрались люди, властвуют некие правила. Наши порядки отличаются от тех, что приняты при дворе Карла, Людовика или даже в колонии Массачусетс, где я родился. Однако же их следует соблюдать. Отступление от них влечет за собой кару. — Да вы философ, — с сарказмом произнесла девушка. — Я просто знаю, о чем говорю. Что произошло бы с вами при дворе Карла, если бы вы не поклонились монарху? Леди Сара фыркнула, понимая, к чему он клонит. — Вот и здесь то же самое, — продолжал Хантер. — Эти люди свирепы и отчаянны. Если я правлю ими, то они должны мне повиноваться. Если они повинуются мне, то должны меня уважать. Если они уважают меня, то обязаны признавать мою власть, которая является абсолютной. — Вы говорите словно король. — Капитан — король для своей команды. Леди Сара придвинулась поближе. — А вы развлекаетесь как король? Не успел Хантер задуматься над смыслом сказанного, как девушка обняла его и крепко поцеловала в губы. Он ответил на поцелуй. Когда они наконец разомкнули объятия, леди Сара сказала: — Мне так страшно. Все здесь такое чужое. — Мадам, я помогу вам благополучно вернуться к вашему дяде и моему другу, губернатору сэру Джеймсу Элмонту. — Вам вовсе незачем быть таким высокопарным. Вы что, пуританин? — Только по рождению, — ответил Хантер и поцеловал ее еще раз. — Возможно, мы с вами еще встретимся, — заявила леди Сара. — Почему бы и нет. Девушка бросила на него последний, почти не различимый в темноте взгляд, и отправилась вниз. Капитан смотрел ей вслед, прислонившись к пушке. — Пикантная штучка, да? Хантер обернулся. Это был Эндерс. Он ухмылялся. — Пусти благородных на волю, и им тут же засвербит, верно? — Похоже на то, — согласился капитан. Эндерс посмотрел на ряд пушек и хлопнул ладонью по ближайшей из них. Та глухо загудела. — Бесит, правда? — спросил он. — Столько пушек, а воспользоваться нельзя, народу нет. — Идите-ка вы лучше спать, — оборвал его Хантер и ушел. Но Эндерс сказал чистую правду. Чарльз продолжал расхаживать по палубе. Он позабыл о женщине и вернулся мыслями к пушкам. Какая-то часть его сознания, не знающая покоя, то и дело возвращалась к этой проблеме, искала решение. Отчего-то Хантер был твердо уверен в том, что существует возможность использовать орудия. Есть какой-то давно известный способ, который он позабыл. Женщина, судя по всему, считала его дикарем или, хуже того, пуританином. Капитан подумал об этом и улыбнулся. На самом деле он был образованным человеком. Ему преподали все основные отрасли знаний в том виде, как они установились со времен Средневековья. Он знал классическую историю, латынь и греческий, естественные науки, богословие и музыку, но в данный момент ничем этим не интересовался. Даже в молодости Хантера куда больше интересовали практические, применимые в действительности знания, чем мнения какого-нибудь давно почившего мыслителя. Всякий школьник знал, что мир куда огромнее, чем мог бы подумать Аристотель. Чарльз сам родился в краю, о существовании которого древние греки и не подозревали. Однако же сейчас какие-то детали классического образования будоражили его память. Мысли Хантера упорно возвращались к Греции. Они вертелись то ли вокруг нее вообще, то ли вокруг древних греков, но он не понимал, ни что им там надо, ни почему. Потом капитан подумал о картине, что висела в каюте Касальи, на военном корабле. Тогда Хантер едва заметил ее, да и теперь не мог вспомнить отчетливо. Но было в ней нечто такое, что не давало ему покоя. Отчего-то это казалось ему важным. В чем же дело? Хантер ничего не смыслил в живописи. Он считал ее второстепенным дарованием, пригодным только для украшения помещений и интересным лишь тщеславным богатым аристократам, готовым щедро платить за свои приукрашенные портреты. Сами же художники, насколько знал Чарльз, были вполне обыкновенными людьми, кочующими, подобно цыганам, из одной страны в другую в поисках покровителя, который поддержал бы их труды. Эти легкомысленные типы не имели дома, корней, крепкой привязанности к тому народу, к которому они принадлежали по крови. Невзирая на то, что его прадед с прабабкой бежали из Англии в Массачусетс, Хантер безоговорочно считал себя англичанином и убежденным протестантом. Он пребывал в состоянии войны с католиками-испанцами и не понимал тех, кто не разделял его патриотизм. Ставить свою живопись превыше всего — бледная какая-то верность родине. Да, художники переезжали из страны в страну. Французы оседали в Лондоне, греки — в Испании, а итальянцы — повсюду. Даже в нынешнее военное время живописцы беспрепятственно пересекали границы, в особенности итальянцы, целыми кучами. Ну а ему-то какое до этого дело? Хантер вновь зашагал вдоль борта, от пушки к пушке, прикоснулся к одной. Сзади у нее был отчеканен латинский девиз: «SEMPER VINCIT», то есть «Всегда побеждает». Эти слова рассмешили Хантера. «Далеко не всегда, — подумал он. — Если нет людей, чтобы заряжать и стрелять, — ничего они не побеждают». Капитан прикоснулся к надписи, провел пальцами по высеченным буквам, ощущая плавный изгиб «S» и четкие линии «Е».
SEMPER VINCIT
В этих двух латинских словах, по-военному жестких, ощущалась некая сила и решительность. Итальянцы все это утратили. Они сделались мягкотелыми, витиеватыми. Их язык ныне отражал эту мягкость. Слишком много времени прошло с тех пор, как Цезарь отрезал: «Veni, vidi, vici» — «Пришел, увидел, победил».VINCIT
Само это слово, казалось, что-то подсказывало. Хантер посмотрел на четкие линии букв. Потом перед его мысленным взором предстали другие линии и углы. Ему вспомнились греки, а точнее — эвклидова геометрия, мучение его мальчишеских лет. Он никогда не мог понять, какое это имеет значение — равны ли друг другу два угла или под каким углом пересекаются две прямые. Ну какая разница, а?VINCIT
Хантеру снова вспомнилась картина из каюты Касальи, художественное полотно на военном корабле, совершенно неуместная и бесполезная вещь. В том-то и проблема искусства, что оно не имеет никакого практического смысла. Искусство ничего не побеждает.VINCIT
«Всегда побеждает». Хантер улыбнулся иронии этого девиза, отчеканенного на пушке, которая не могла победить никого. Это оружие так же бесполезно для него, как и картина Касальи, аксиомы Эвклида. Капитан потер уставшие глаза. Все эти размышления не имели никакого смысла. Он бродил кругами без цели, из одного лишь упорного стремления разочаровавшегося человека, попавшего в ловушку и тщетно ищущего выхода. Потом Чарльз услышал тот самый крик, которого моряки боятся сильнее всего: — Огонь!Глава 29
Хантер стремительно взбежал на кормовую надстройку и увидел, что галеон атакуют шесть брандеров. Это были испанские баркасы, щедро вымазанные смолой и подожженные. Теперь они, ярко пылая и освещая недвижные воды залива, плыли к галеону. Капитан с чувством выругался. Как он только мог не со подумать об этом маневре?! Ведь дым на палубе испанского корабля ясно говорил обо всем — а он не догадался! Но тратить время и упрекать других Хантер не стал. Моряки с «Эль Тринидада» уже сыпались за борт, в свои баркасы. Первый из них уже отчалил, и матросы изо всех сил гребли к брандерам. Чарльз порывисто развернулся. — Где наши дозорные? — накинулся он на Эндерса. — Как это могло произойти? Тот покачал головой. — Понятия не имею. Наблюдателей выставили на песчаной косе и на берегу за ней. — Черт! Либо все часовые заснули на посту, либо испанцы в темноте доплыли до берега, захватили корсаров врасплох и перебили. Хантер взглянул на бухту. Команда первого баркаса уже сражалась с горящим брандером. Они отталкивали его веслами, не подпускали к кораблю и пытались перевернуть. На одном из матросов загорелась одежда, и он с криком повалился в воду. Тогда капитан сам прыгнул за борт, в очередной баркас. Команда гребла к пылающим лодкам, по пути стараясь намочить на себе одежду. Хантер оглянулся и заметил, что Сансон ведет в бой шлюпку с «Кассандры». — Пригнитесь, парни! — крикнул Хантер, направив баркас в пекло. Даже на расстоянии в пятьдесят ярдов жар был невыносим. Языки пламени взлетали в ночное небо. Кипящая смола плевалась во все стороны, горящие капли с шипением падали в воду. Следующий час оказался сущим кошмаром. Каперам постепенно удалось посадить горящие брандеры на мель или просто продержать их в отдалении от галеона достаточно долго, чтобы они прогорели и затонули. Вернувшись в конце концов на корабль, Хантер тут же упал и заснул — как был, в перепачканной сажей, изодранной одежде.На следующее утро Эндерс разбудил его и сообщил, что Сансон спустился в трюм «Эль Тринидада». — Он говорит, что кое-что нашел, — с сомнением заявил шкипер. Хантер переоделся и спустился в трюм через четыре палубы галеона. На самой нижней, провонявшей навозом — скот держали палубой выше — Хантера уже ждал Сансон, ухмыляющийся до ушей. — Чистая случайность, — сообщил он. — Я сам сперва не поверил. Вот гляньте. Сансон провел его в отсек для балласта. В узком, низком проходе смердело трюмной гнилью и жарким затхлым воздухом. Пол был покрыт водой. Она плескалась в такт покачиванию корабля. Хантер увидел камни, уложенные здесь в качестве балласта. Нет, не камни, слишком уж правильная у них форма. Это были ядра. Капитан подобрал одно и покачал на ладони, прикидывая вес. Ядро было железным, склизким от ила и трюмной воды. — Примерно фунтов пять, — произнес Сансон. — На борту нет ни единой пушки, способной стрелять пятифунтовыми ядрами. Продолжая ухмыляться, он повел Чарльза на корму. В неровном свете фонаря Хантер увидел в трюме другой силуэт, полускрытый водой, и мгновенно узнал его. Это был фальконет, маленькая пушка из тех, которые давно уже перестали устанавливать на кораблях. Они вышли из употребления лет тридцать назад, сменившись либо орудиями на вертлюжной установке, либо куда более крупными пушками. Хантер наклонился и провел рукой по стволу, скрытому водой. — А стрелять эта штука будет? — Она бронзовая, — отозвался Сансон. — Еврей говорит, что вполне пригодна в дело. Хантер потрогал металл. Поскольку это была бронза, поверхность пушки окислилась не сильно. Он посмотрел на Сансона и сказал: — В таком случае мы накормим этого дона его же стряпней. Хоть фальконет и считался маленькой пушкой, это все же было семь футов литой бронзы, и весил он тысячу шестьсот фунтов. Потому на то, чтобы выволочь его на палубу «Эль Тринидада», ушла большая часть утра. Затем пушку следовало спустить за борт, в ожидающий баркас. Работа была изнурительной, особенно под палящим солнцем, а выполнить ее следовало безукоризненно точно. Эндерс охрип, выкрикивая команды и ругательства, но в конце концов фальконет все-таки опустился в баркас нежно, словно перышко. Шлюпка пугающе просела под его весом. Ее планшир поднимался над водой на каких-нибудь несколько дюймов. Все же она сохранила остойчивость, и ее отбуксировали к дальнему берегу. Хантер намеревался установить фальконет на вершине холма, огибающего Обезьянью бухту. Это позволило бы обстрелять испанское судно, стоявшее недалеко от берега. Позиция была безопасной, поскольку испанцы просто не смогли бы придать своим пушкам такого угла возвышения, чтобы обстрелять огневую точку каперов, а вот люди Хантера могли палить по ним до тех пор, пока не израсходуют все ядра. Вопрос заключался в том, когда открывать огонь. Капитан не питал иллюзий касательно огневой мощи этой пушки. Пять фунтов — не слишком устрашающее ядро. Чтобы нанести серьезные повреждения, потребуется множество попаданий. Но если начать обстрел в темноте, то испанский корабль может в замешательстве поднять якорь и попытаться выйти из-под обстрела. По ночному времени да на мелководье он запросто угодит на мель или даже затонет. На это Хантер и надеялся. Покачивающийся на волнах баркас с фальконетом добрался до берега, и тридцать матросов с уханьем выволокли его на сушу. Там каперы устроили импровизированный волок и фут за футом потащили пушку к кромке подлеска. Фальконет требовалось протащить сотню футов до вершины холма, сквозь густые заросли пальм и мангровых деревьев. Без лебедки или талей, которые помогли бы справиться с тяжестью, это была незавидная работа, но люди Хантера взялись за нее с рвением. Прочие трудились не менее ревностно. Еврей руководил пятеркой матросов, которые отчищали железные ядра от ржавчины и наполняли мешочки порохом. Мавр, человек опытный в самых разных делах, мастерил лафет для фальконета. К сумеркам пушка была установлена на огневой позиции, возвышающейся над военным кораблем. Хантер подождал, пока темнота не сгустится, а потом отдал приказ стрелять. Первый выстрел закончился перелетом. Ядро перемахнуло через испанский корабль и с плеском упало со стороны открытого моря. Второе поразило цель, равно как и третье. Потом сделалось настолько темно, что уже ничего было не разглядеть. Вскорости фальконет, видимо, всадил еще одно ядро в испанский корабль, потому что каперы увидели в темноте разворачивающиеся белые паруса. — Они бегут! — хрипло воскликнул Эндерс. Артиллерийский расчет разразился радостными воплями. Пока испанский корабль перемещался зигзагами, чтобы сняться с якоря, по нему выстрелили еще несколько раз. Люди Хантера палили размеренно. Даже когда вражеское судно уже нельзя было разглядеть во тьме, капитан велел продолжать стрельбу. Так что в ночи по-прежнему раздавался грохот фальконета. При первых лучах рассвета каперы принялись напрягать зрение, стремясь увидеть плоды своих трудов. Испанский корабль снова стоял на якоре, примерно в четверти мили дальше от берега, но солнце поднималось за ним, превращая судно в черный силуэт на фоне неба. Никаких признаков повреждений каперы не видели. Они точно знали, что чего-то да добились, но оценить нанесенный ущерб не было возможности. Хантера же рассвет вогнал в уныние. Уже по тому, как именно противник встал на якорь, он мог сказать, что испанское судно серьезно не пострадало. Оно очень удачно прошло ночью через прибрежные воды, не напоролось на риф и не село на мель. Одна рея свисала, такелаж был местами изорван, а нос расщеплен. Но все эти повреждения оказались незначительными. Корабль, можно сказать, пребывал в целости и сохранности и теперь плавно покачивался на залитых солнцем прибрежных водах. Хантера затопило ощущение неимоверной усталости и уныние. Он еще несколько мгновений понаблюдал за вражеским кораблем, присматриваясь к тому, как тот движется, а потом негромко заявил: — Кровь Господня! Эндерс, стоявший рядом с ним, тоже это заметил. — Зыбь удлинилась, — сказал он. — Ветер свежеет, — добавил Хантер. — Угу. Еще день-два. Капитан посмотрел на длинные, неспешные волны, что покачивали испанский корабль, стоявший на якоре, и выругался. — Откуда его ждать? — Думаю, что в это время года — прямиком с юга, — отозвался Эндерс. Все знали, что в последние недели лета надо ожидать ураганов. Хантер с Эндерсом, превосходные мореходы, способны были предсказать приход этой ужасающей бури за день-два. На поверхности океана всегда можно заблаговременно увидеть предупреждение. Волны, которые гнал вперед ветер, дующий со скоростью сотни миль в час, изменялись даже вдалеке от самого урагана. Хантер взглянул на небо, пока еще безоблачное. — Сколько у нас осталось, вы как считаете? Эндерс покачал головой. — Самое большее — до завтрашней ночи. — Черт! — выругался капитан, развернулся и посмотрел назад, на галеон, находящийся в Обезьяньей бухте. Судно, стоявшее на якоре, слегка покачивалось. Начался прилив, обещающий стать ненормально высоким. — Черт! — снова ругнулся Чарльз и отправился обратно на свой корабль. Он расхаживал взад-вперед по палубе галеона, словно узник по тюремной камере, и настроение у него было отвратительное. Хантер совершенно не склонен был к учтивой беседе, но, к сожалению, леди Сара Элмонт выбрала именно этот момент, чтобы заговорить с ним. Она попросила предоставить ей баркас и матросов, чтобы те переправили ее на берег. — С какой целью? — нелюбезно поинтересовался Хантер. В глубине души он удивился, что девушка даже не упомянула о том, что он не навестил ее каюту прошлой ночью. — Чтобы собрать себе в пищу фруктов и овощей. У вас на борту не имеется ничего подходящего. — Сожалею, но выполнить вашу просьбу невозможно, — ответил Хантер и отвернулся. — Капитан! — воскликнула леди Сара и топнула ножкой. — Я желаю, чтобы вы знали, как это для меня важно! Я вегетарианка и не ем мяса. Хантер обернулся. — Мадам, мне нет дела до ваших нелепых прихотей. Я не имею ни времени, ни терпения потакать им. — Нелепых прихотей?! — покраснев, возмутилась леди Сара. — Да знаете ли вы, что величайшие мыслители всех времен, от Птолемея до Леонардо да Винчи, были вегетарианцами?! Вы просто невежа и хам, сэр! Тут уж и Чарльз взбеленился не хуже ее. — Мадам, вы в своем поразительном невежестве хоть заметили, что море изменилось? — спросил он. Сбитая с толку девушка умолкла. Она не понимала, как связать легкую зыбь на поверхности моря с явным беспокойством, которое испытывал по этому поводу Хантер. — Эти волны выглядят совершенно незначительными для такого большого корабля, как ваш. — Да. На нынешний момент. — И небо чистое. — Пока что. — Капитан, я не моряк! — заявила она. — Мадам, зыбь сделалась длинной и глубокой, — сообщил ей Хантер. — Это может означать только одно. Менее чем через два дня мы очутимся в центре урагана. Вы понимаете, что это такое? — Ураган — это очень сильный шторм, — промямлила леди Сара, словно повторяя наизусть выученный урок. — Очень, очень сильный шторм, — подтвердил Хантер. — Если в момент прихода урагана мы все еще будем находиться в этой чертовой бухте, то нас разнесет в щепки. Это вы понимаете? Капитан, разозленный до предела, взглянул в лицо своей собеседнице и увидел правду. Она ничего не понимала. Лицо ее было совершенно наивным. Девчонка никогда не видела урагана своими глазами и потому считала его штормом, всего лишь более сильным, чем обычный. Хантер же знал, что самому сильному шторму так же далеко до урагана, как болонке до волка. Прежде чем леди Сара успела как-то отреагировать на его вспышку, Чарльз отвернулся и прислонился к планке для кофель-нагелей. Он понимал, что был чересчур резок. В конце концов, что ей до его забот? Ему стоило быть поснисходительнее к ней. Она всю ночь ухаживала за обожженным матросом, а для знатной женщины это было весьма необычным деянием. Хантер повернулся обратно и негромко сказал: — Извините. Обратитесь к Эндерсу. Он позаботится, чтобы вас доставили на сушу, дабы вы могли последовать благородным традициям Птолемея и Леонардо да Винчи. Чарльз умолк. — Капитан! Хантер стоял, глядя куда-то в пространство. — Капитан, с вами все в порядке? Внезапно он кинулся прочь от нее. — Дон Диего! — закричал он. — Найдите мне дона Диего!
Прибыв в капитанскую каюту, дон Диего обнаружил, что Хантер лихорадочно рисует что-то на листах бумаги. Стол был усеян набросками. — Я не знаю, что из этого получится, — заявил Чарльз. — Я о таком лишь читал. Это предлагал тот флорентиец, да Винчи, но его никто не стал слушать. — Солдаты к художникам не прислушиваются, — отозвался дон Диего. Хантер сердито взглянул на него. — Независимо от того, правы они или нет. Дон Диего посмотрел на наброски. На каждом был изображен корпус корабля, вид сверху, и веревки, привязанные к обоим бортам. Хантер трудился над очередным рисунком. — Идея проста, — пояснил он. — На обычном корабле у каждого артиллерийского расчета есть свой командир, который отвечает за стрельбу данной конкретной пушки. — Ну да. — После того как пушку зарядили и выкатили на позицию, командир расчета наводит ее на цель. Он велит своим людям при помощи ганшпуга и талей нацелить орудие так, как считает наилучшим, затем приказывает плавно вставлять клин, чтобы добиться нужного угла возвышения — опять же так, как ему подсказывает глазомер. Потом командир стреляет. Таков порядок действий для каждой отдельно взятой пушки. — Ну да, — снова согласился Еврей. Дон Диего на самом деле никогда вблизи не наблюдал за стрельбой большой пушки, но был знаком с общими принципами. Каждое орудие наводится отдельно. Хороший командир расчета, способный правильно прицелиться, — весьма уважаемый человек и большая редкость. — Теперь смотрите, — продолжал Хантер. — Обычно стрельба ведется параллельно. — Он начертил линии, отходящие от борта корабля. — Каждая пушка стреляет, каждый командир расчета молится, чтобы его ядро поразило цель. Но в действительности получается множество промахов до тех пор, пока два судна не сойдутся настолько, что практически любой угол возвышения обеспечит попадание. Ну, скажем, когда расстояние между кораблями не станет меньше пятисот ярдов. Так? Дон Диего спокойно кивнул. — А вот что предложил этот флорентиец, — сказал Хантер, набрасывая очередное схематическое изображение корабля. — Он сказал: «Не позволяйте командирам расчетов наводить пушку перед каждым залпом. Вместо этого нацеливайте их заблаговременно, до битвы». Вот, смотрите, что получается. Хантер начертил схематические линии стрельбы, начинающиеся от корабля и сходившиеся в одной точке. — Понимаете? Весь огонь сосредоточивается в одном месте. Ядра поражают цель в одной точке и наносят значительные повреждения. — Да, — согласился дон Диего. — Либо все ваши ядра пролетают мимо цели и падают в воду в одной и той же точке. Сознаюсь честно, я не понимаю ценности вашего плана. — Эта самая ценность заключается в том, как именно стреляют пушки, — объяснил Хантер, постукивая по схеме. — Подумайте вот над чем. Если они нацелены заблаговременно, то я могу дать залп, имея всего одного человека при каждом орудии. Может, даже одного на два ствола. Если мишень уже в радиусе попадания, то я буду знать, что каждое ядро поразит цель. Еврей, знающий о нехватке рабочих рук в экипаже, захлопал в ладоши. — Конечно! — воскликнул он, а затем задумался. — Но что произойдет после первого залпа? — Пушки от отдачи отскочат назад. Затем я соберу всех людей в единый артиллерийский расчет, который будет переходить от пушки к пушке, заряжать каждую и снова выкатывать на позицию для стрельбы по заранее заданным параметрам. Это можно проделать довольно быстро. Если обучить людей, то второй залп можно будет дать через десять минут. — Но за это время местонахождение второго судна изменится. — Да, — согласился Хантер. — Оно окажется еще ближе, в пределах зоны поражения. Так что огонь будет не столь кучным, но все равно достаточно плотным. Понимаете? — А после второго залпа? Хантер вздохнул. — Сомневаюсь, что у нас будет третий шанс. Если мы не потопим противника или не выведем его из строя, то, несомненно, потерпим поражение. — Ну что ж, — подумав, подытожил Еврей. — Это лучше, чем ничего. Впрочем, судя по тону, особого оптимизма он не испытывал. В морском сражении противоборствующие корабли обычно обменивались не менее чем полусотней бортовых залпов. Два равных по силам судна с дисциплинированными экипажами могли вести бой чуть ли не целый день и дать за это время больше сотни залпов. На этом фоне два казались чем-то несерьезным. — Ну да, — согласился Хантер. — Если только мы не попадем в кормовую надстройку, пороховой погреб или склад ядер. Он назвал единственные по-настоящему уязвимые места военного корабля. На кормовой надстройке пребывали все офицеры корабля и рулевой у штурвала. Удачный выстрел мог оставить противника без руководства. Попадание в склад ядер и пороховой погреб, расположенные в носу, просто разнесло бы корабль в щепки в мгновение ока. Но попасть что туда, что туда было непросто. Если целиться в корму, то вероятность того, что промажут вообще все пушки, возрастала. — Проблема в прицеливании, — сказал Еврей. — Вы выставите ориентиры, чтобы пушкари потренировались здесь, в бухте? Хантер кивнул. — Но как вы будете прицеливаться, когда выйдете в море? — Вот поэтому я и послал за вами. Мне нужен инструмент для наводки, чтобы выставить угловую высоту. Тут требуется геометрия, а я уже плохо помню то, чему меня учили. Еврей почесал нос левой рукой, той самой, на которой недоставало пальцев. — Надо подумать, — произнес он и вышел из каюты.
Эндерс, невозмутимый мастер морского дела, переживал редкий для него момент замешательства. — Что вы хотите? — переспросил он. — Я хочу установить все тридцать две пушки по левому борту, — повторил Хантер. — Но судно накренится влево, как беременная корова, — заявил Эндерс. Похоже было, что сама эта идея оскорбляла его представления о приличиях и искусстве судовождения. — В том, что оно сделается неуклюжим, я и не сомневаюсь, — сказал Хантер. — Сможете ли вы им управлять при таком раскладе? — До какой-то степени — да, — ответил Эндерс. — Я могу управлять даже гробом Папы Римского с салфеткой миледи вместо паруса. До какой-то степени. — Он вздохнул и продолжил: — Конечно, вы переставите пушки, когда мы выйдем в открытое море? — Нет, — ответил Хантер. — Я сделаю это здесь, в бухте. Эндерс снова вздохнул. — Так вы желаете пройти сквозь рифы на вашей беременной корове? — Да. — Значит, груз надо переместить на среднюю палубу, — произнес Эндерс, устремив взгляд куда-то в пространство. — Переставим эти ящики по правому борту, вдоль ограждения, и принайтовим. Это немного поможет, но мы и сейчас уже неустойчивы, а тогда будет просто ужас что такое. Мы станем мотаться на волнах словно поплавок. Стрелять при таком раскладе окажется чертовски трудно. — Я всего лишь спросил, сможете ли вы управлять кораблем. Воцарилось продолжительное молчание. — Смогу, — в конце концов произнес Эндерс. — Проведу его так, что жаловаться вам не придется. Но стоило бы привести его в порядок, прежде чем налетит ураган. При дурной погоде этот корабль не продержится на плаву и десяти минут. — Я понимаю, — откликнулся Хантер. Собеседники обменялись взглядами. Весь их разговор проходил под раскатистое громыхание у них над головами. Моряки перетаскивали первую пушку с правого борта на левый. — Вы ввязываетесь в драку с неравными шансами, — сказал Эндерс. — Других у меня не имеется, — ответил Хантер.
Стрельбы начались вскоре после полудня. На берегу, в пятистах ярдах от галеона, был натянут кусок белой парусины. Пушки стреляли по отдельности, до тех пор, пока каждая не попадала в цель. Точка, с которой был произведен удачный выстрел, отмечалась ножом прямо на палубе. Это был долгий, медленный, утомительный процесс, продолжавшийся и ночью, только в темное время белую парусиновую мишень заменили небольшим костром. К полуночи все тридцать две пушки были пристреляны, заряжены и поставлены на место. Груз перетащили на среднюю палубу и принайтовили к ограждению правого борта, отчасти скомпенсировав этим крен на левый борт. Эндерс заявил, что состояние судна его устраивает, но вид у него был несчастный. Хантер приказал всем работникам поспать несколько часов и объявил, что они отплывут с утренним приливом. В последний миг перед тем, как погрузиться в сон, капитан успел еще подумать о том, как расценил Боске эту пушечную стрельбу в заливе. Догадался ли он, что означает вся эта пальба? И если догадался, то что станет делать? Впрочем, долго размышлять над этим вопросом Хантер не стал. Он решил, что и так скоро все узнает, и закрыл глаза.
Глава 30
Капитан встретил рассвет на палубе, расхаживая взад-вперед и следя за тем, как экипаж готовился к битве. Все веревки и крепления были продублированы на тот случай, чтобы кораблем можно было управлять, если что-то где-то порвется. На леерах и переборках развесили мокрые матрасы и одеяла, чтобы защитить экипаж от летящих осколков. Палубу постоянно окатывали водой, промачивая доски, чтобы уменьшить вероятность возникновения пожара. Среди всех этих приготовлений Хантера отыскал Эндерс. — Капитан, дозорные только что сообщили, что испанский корабль ушел. Новость ошеломила Чарльза. — Ушел?! — Так точно, капитан. Ночью снялся и ушел. — И его нигде не видать? — Так точно. — Он не мог просто взять и оставить нас в покое, — заявил Хантер и на мгновение задумался, перебирая в уме возможные варианты. Может быть, испанец ушел к северному или южному берегу острова и там поджидает их в засаде. Вдруг Боске измыслил какой-то инойплан? Или, быть может, ядра фальконета нанесли его кораблю больший урон, чем предполагали каперы? — Хорошо, продолжайте, — распорядился Чарльз. Капитан понимал, что сам факт исчезновения военного корабля можно считать весьма приятным. Это означало, что он может спокойно выйти из Обезьяньей бухты на своем неуклюжем корабле. Этот самый выход его и беспокоил. Хантер видел, как на другой стороне бухты Сансон руководил приготовлениями на «Кассандре». Сегодня шлюп сидел в воде заметно глубже, чем прежде. За ночь Хантер переправил половину сокровищ с галеона на «Кассандру». Существовала немалая вероятность того, что как минимум один из их кораблей может затонуть, и Чарльз хотел, чтобы хотя бы часть сокровищ уцелела. Сансон помахал ему рукой. Хантер ответил тем же и подумал, что на сегодня судьба у француза незавидная. Согласно их планам, меньшему кораблю предстояло во время нападения бежать в ближайшую безопасную бухту, пока Хантер будет разбираться с испанским судном. Но в этом был свой риск, поскольку могло оказаться, что ускользнуть без помех будет совсем не просто. Если испанец решит направить первую свою атаку на Сансона, то корабль Хантера не сможет сам перейти в наступление. Пушки «Эль Тринидада» были подготовлены всего к двум залпам, причем ответным, с минимального расстояния. Если Сансон и страшился такого расклада, то он никак этого не выказывал и поприветствовал Хантера вполне бодро и радостно. Через несколько минут оба судна снялись с якоря и вышли в открытое море, оказавшееся весьма бурным. Сразу же за коралловыми рифами и мелководьем задул ветер в сорок узлов, поднимавший двенадцатифутовые волны. «Кассандра» плясала на них, а галеон Хантера с трудом переползал с одной на другую, словно больное животное. Эндерс ворчал, не переставая, а потом попросил капитана ненадолго встать к штурвалу. Мастер-мореход прошел на нос, чтобы оказаться не под парусами. Эндерс встал спиной к ветру и раскинул руки. Он на мгновение застыл в этой позе, а потом немного повернулся, по-прежнему держа руки раскинутыми. Хантер узнал уловку, при помощи которой бывалые моряки определяли, где находится глаз урагана. Если встать с раскинутыми руками спиной точно к ветру, то он всегда будет на два румба вперед от того направления, куда указывает левая рука. Эндерс вернулся к штурвалу, бурча и ругаясь. — Ураган идет с зюйд-зюйд-веста, — сообщил он. — Чтоб мне пусто было, если мы не испытаем его на своей шкуре еще до вечера. Небо над ними и вправду уже сделалось серым, потемнело, а ветер, похоже, усиливался с каждой минутой. «Эль Тринидад», вышедший из-под защиты острова Кота в бурное открытое море, опасно накренился. — Черт подери! — выругался Эндерс. — Не нравятся мне эти пушки, капитан. Может быть, мы передвинем две-три обратно на правый борт? — Нет, — отрезал Хантер. — Корабль пойдет быстрее, — пообещал Эндерс. — Вы будете довольны. — И Боске тоже, — отозвался Хантер. — Покажите мне вашего Боске, и я ни слова больше не скажу насчет того, чтобы переставить пушки. — Вон он, — произнес Хантер, указав назад, за корму. Эндерс оглянулся и увидел испанский корабль. Тот обогнул остров Кота с севера и пустился в погоню за галеоном. — Точнехонько нам в задницу! Кости Господни, рассчитал он отлично! — не утерпел Эндерс. Вражеский корабль надвигался на самую беззащитную часть галеона — его корму. Любой корабль уязвим именно там. Поэтому сокровища всегда складируют в носовой части трюма, а самые просторные каюты располагают на корме. Каюта капитана корабля может быть большой, но предполагается, что во время боя он в ней не находится. На корме у Хантера не было ни единой пушки. Все они, сколько их имелось, располагались по левому борту. Крен, вызванный ими, лишал Эндерса традиционного способа защиты от нападения сзади — возможности постоянно лавировать, хаотически изменяя курс, чтобы вражеским артиллеристам сложнее было попасть. Эндерс вынужден был придерживаться курса, наилучшего при этом ветре, чтобы удержать корабль на плаву, и это удручало его до крайности. — Идите прежним курсом, чтобы берег оставался по правому борту, — распорядился Хантер. Он прошел к бортовому ограждению, где дон Диего смотрел в странное приспособление, сооруженное им. Это была деревянная штуковина примерно трех футов длиной, установленная на грот-мачте. На обоих ее концах располагались небольшие квадратные рамки с нитями, натянутыми в виде буквы «X». — Тут все довольно просто, — сообщил Еврей. — Надо смотреть вот сюда, — пояснил он, становясь у одного конца. — Когда оба комплекта нитей совпадут, вы будете находиться на нужной позиции. Какая часть мишени окажется на пересечении нитей, туда вы и попадете. — А дистанция? — Для этого вам нужна Лазю. Хантер кивнул. Эта женщина не только обладала острым зрением, но и умела оценивать расстояние с удивительной точностью. — Дистанция — не проблема, — продолжал Еврей. — Вся трудность в том, как соотнести стрельбу с волнами. Вот, гляньте. Капитан встал к перекрестью, зажмурил один глаз, отыскал положение, при котором двойные нити накладывались бы друг на дружку, и понял, насколько сильная у его корабля килевая и бортовая качка. Перекрестье прицела только что смотрело в пустое небо, а через секунду оно уже указывало в бурное море. Хантер мысленно представил, как он приказывает дать залп. Чарльз понимал, что между отданной командой и моментом, когда канониры выполнят ее, пройдет некоторое время. Это следовало учесть. Да и ядра долетят до цели еще через полсекунды. В сумме между приказом стрелять и поражением цели пройдет больше секунды. В течение этого времени волны будут швырять корабль из стороны в сторону. Хантера охватила паника. Его безрассудный план был невыполним в условиях бурного моря. Он ни за что не сумеет дать два точно нацеленных залпа! — Когда координация времени очень важна, может пригодиться опыт дуэли, — предложил Еврей. — Отлично, — согласился капитан. Идея и впрямь была полезная. — Предупредите артиллерийские расчеты, что стрелять будем на счет «три». Один, два, три, огонь. Так? — Предупрежу, — пообещал Еврей. — Но в шуме битвы… Чарльз кивнул. Дон Диего сегодня был очень проницателен и мыслил куда более ясно, чем он сам. Как только начнется стрельба, команды голосом очень легко будет не расслышать или понять неправильно. — Я буду выкрикивать приказы, а вы — стоять рядом со мной и давать отмашку. Еврей кивнул и пошел предупреждать экипаж. Хантер позвал Лазю и объяснил ей задачу, связанную с точностью прицеливания. Залп был рассчитан на дистанцию в пятьсот ярдов. Требовалось, чтобы она точно определила это расстояние. Женщина заявила, что может это сделать. Хантер вернулся к Эндерсу, когда тот как раз завершал длительную череду ругательств. — Скоро этот мерзавец нам покажет, — сообщил мастер-мореход. — Я уже почти что чую шипы под цветком. В этот момент носовая пушка испанского корабля выстрелила. Небольшое ядро со свистом пронеслось над головами каперов. — Горячее, как пылкий юнец, — произнес Эндерс и погрозил кулаком. Второе ядро врезалось в кормовую надстройку, но серьезного вреда не причинило. — Держи прежний курс, — велел Хантер. — Дай ему подойти. — Обязательно! Можно подумать, мне остается что-то другое! Что я еще могу сделать? — Не терять головы, — сказал Хантер. — Я рискую не головой, а моей дражайшей задницей, — отозвался Эндерс. Третье ядро просвистело в воздухе над средней частью корабля и ничего не зацепило. Хантер этого ждал. — Дым! — выкрикнул он, и матросы ринулись поджигать бочонки со смолой и серой, стоявшие на палубе. Дым столбом поднялся над судном и поплыл назад, за корму. Хантер знал, что со стороны будет казаться, будто его корабль пострадал. Он вполне представлял, что сейчас думают испанцы насчет опасно накренившегося галеона, который теперь еще и задымился. — Он взял курс ост, — сообщил Эндерс. — Подходит, чтобы добить нас. — Отлично, — откликнулся Хантер. — Отлично! — повторил Еврей, покачав головой. — Призрак Иудин, наш капитан сказал «отлично»! Хантер смотрел, как испанский корабль подходил к галеону слева. Боске начат бой по классическому образцу и продолжал в том же духе. Он обходил свою добычу по широкой дуге, выходя на параллельный курс на расстоянии эффективной пушечной стрельбы. Как только Боске поравняется с галеоном, он пойдет на сближение. Примерно с двух тысяч ярдов противник откроет огонь и будет подходить все ближе и ближе, не прекращая стрельбу. Это будет самый сложный момент для Хантера и его команды. Им придется как-то выдержать все эти залпы, пока испанский корабль не подойдет на дистанцию их выстрела. Вражеское судно уже шло параллельным курсом с «Эль Тринидадом», чуть больше чем в миле по левому борту. — Так держать. Хантер положил руку Эндерсу на плечо. — Мне-то ты можешь приказывать, — проворчал тот. — А вот этот испанский ублюдок хрен тебя послушается. Капитан подошел к Лазю. — До них две тысячи ярдов, — сообщила женщина, которая, прищурившись, разглядывала силуэт вражеского корабля. — Насколько быстро они приближаются? — Очень быстро. Им неймется. — Тем лучше для нас, — заметил Хантер. — Теперь до них тысяча восемьсот ярдов, — сообщила Лазю. — Готовятся к выстрелу, — сказал капитан. Через мгновение пушки военного корабля дали первый залп. Борт испанца заволокло дымом, а по левому борту галеона послышался плеск недолетевших ядер. Еврей считал: — Одна мадонна, две мадонны, три мадонны, четыре мадонны. — Тысяча семьсот, — сообщила Лазю. Дон Диего дошел до семидесяти пяти мадонн, когда последовал второй залп. Железные ядра кучно засвистели над головами, но в галеон не попало ни одно. Еврей тут же начал считать заново: — Одна мадонна, две мадонны… — Что-то они не так искусны, как могли бы, — заметил Хантер. — Им следовало бы повторять залп через шестьдесят секунд. — Тысяча пятьсот ярдов, — пробормотала Лазю. Прошла еще минута, и ударил третий залп. На этот раз ядра нашли цель, и эффект был ошеломляющий. Вокруг Чарльза в одночасье воцарился хаос. Люди кричали, в воздухе свистели щепки, на палубу валились обломки рангоута и такелажа. — Какие повреждения?! — выкрикнул капитан. — Доложить! Он вглядывался через пороховой дым во вражеский корабль, который продолжал идти на сближение, и даже не осознавал, что у его ног валялся какой-то моряк. Бедняга корчился и кричал от боли. Он закрыл руками лицо, а между пальцев бежала кровь. Еврей взглянул на моряка и увидел огромный кусок дерева. Тот пробил матросу щеку и воткнулся в основание глотки. В следующее мгновение Лазю спокойно наклонилась и выстрелила в голову раненого. На доски палубы плеснуло чем-то розоватым и творожистым. Дон Диего с какой-то странной бесстрастностью осознал, что это мозги несчастного. Он посмотрел на Хантера. Тот не отрывал взгляда от противника. — Доложить о повреждениях! — крикнул капитан, когда на них обрушился следующий залп. — Фок сломан! — Второй пушки нет! — Шестой пушки нет! — Крюйс-марс снесен! Тут раздался крик: — Берегись! — и на палубу посыпался рангоут крюйс-марса, тяжелые куски дерева и обрывки такелажа. Хантер пригнулся, уворачиваясь от летящих обломков. Упавший парус накрыл его и едва не сшиб с ног. Чей-то нож вспорол парусину перед самым носом у Чарльза. Тот дернулся и увидел белый свет. Это Лазю освободила его из ловушки. — Ты меня чуть без носа не оставила, — заметил капитан. — Ты бы ничего не потерял, — парировала Лазю. Испанский корабль дал очередной залп, и над головами каперов снова просвистели ядра. — Перелет! — в безумном ликовании заорал Эндерс. — Чтоб мне провалиться — перелет! Хантер взглянул вперед, и в этот самый момент прямо посреди пятого артиллерийского расчета ударило ядро. Бронзовая пушка взлетела в воздух. Щепки от досок палубы так и брызнули во все стороны. Одного из матросов острый как бритва осколок полоснул по горлу. Несчастный схватился за шею и рухнул на палубу, корчась от боли. Неподалеку от них другое ядро попало прямиком в матроса и разорвало его пополам. Ноги просто вышибло из-под верхней части тела. Обрубок туловища еще несколько секунд с криками катился по палубе, пока шок не повлек за собою смерть. — Доложить о повреждениях! — рявкнул Хантер. Капера, стоявшего рядом с ним, сорвавшиеся тали огрели по голове и проломили ему череп. Теперь он лежал в луже красной вязкой крови. Рея с фор-марса сорвалась вниз, пришпилив двоих матросов к палубе и переломав им ноги. Они истошно кричали. Испанец дал очередной залп. Стоять посреди этих страданий и разрушений и сохранять холодный рассудок было почти невозможно, но все-таки именно это Хантер и пытался сделать, пока залп за залпом обрушивался на его судно. С того момента, как военный корабль открыл огонь, прошло двадцать минут. Палуба была засыпана обломками рангоута, такелажа и досок. Крики раненых мешались с воем пушечных ядер. Для капитана хаос, царящий вокруг, и разрушения давно слились в постоянный фон, такой неизменный, что он перестал обращать на него внимание. Чарльз знал, что его корабль медленно, но неумолимо разрушается. При этом его внимание было по-прежнему сосредоточено на вражеском судне, которое приближалось с каждой секундой. Потери каперов были велики. Семь человек погибли, двенадцать оказались ранены. Два заранее подготовленных места для стрельбы из пушек разрушились. Галеон потерял фок-мачту со всеми парусами. Еще он лишился верхушки бизани и всего такелажа грот-мачты по подветренному борту. «Эль Тринидад» получил две пробоины ниже ватерлинии и быстро набирал воду. Хантер уже чувствовал, что судно сидит ниже и движется куда более неуклюже, чем раньше. Капитан не мог сейчас даже пытаться исправить повреждения. Его маленькая команда работала не покладая рук, чтобы хотя бы удержать корабль на нужном курсе. Теперь это было лишь вопросом времени. Раньше или позже галеоном невозможно станет управлять, либо он попросту затонет. Чарльз, щурясь, смотрел через пороховой дым на испанский корабль. Разглядеть его становилось все труднее. Несмотря на сильный ветер, дым окружал противника едким облаком. Испанец быстро приближался. — Семьсот ярдов, — бесцветным голосом произнесла Лазю. Ее уже ранило. Во время пятого залпа зазубренный обломок дерева распорол предплечье женщины. Лазю быстро наложила жгут и продолжала рассчитывать расстояние, не обращая внимания на кровь, которая капала на палубу у ее ног. Ударил очередной залп, и корабль качнулся от множества попаданий. — Шестьсот ярдов. — Приготовиться к стрельбе! — выкрикнул Хантер и наклонился к прицелу. Он целился в середину корпуса, но испанский корабль быстро сдвинулся чуть вперед, и теперь перекрестье приходилось на кормовую рубку. «Значит, так тому и быть», — подумал Хантер, применяясь к качке галеона и рассчитывая время. Вверх-вниз, вверх-вниз, в прицеле ясное небо, потом сплошная вода, снова чужой корабль и опять небо. «Эль Тринидад» как раз в этот момент задрал нос кверху. Хантер считал про себя, раз за разом беззвучно выговаривая слова. — Пятьсот ярдов, — доложила Лазю. Капитан подождал еще мгновение, потом начал отсчет. — Один! — крикнул он в тот момент, когда перекрестье смотрело в небо. Потом галеон качнулся носом вниз, и точка прицела быстро пересекла силуэт вражеского корабля. — Два! — выкрикнул Хантер, увидев бушующее море. На краткий миг движение корпуса судна приостановилось. Чарльз ждал. «Эль Тринидад» начал поднимать нос, и капитан выкрикнул: — Три! — Огонь! Все тридцать две пушки галеона ударили одновременно. Корабль встряхнуло и приподняло на волне. Хантера отшвырнуло назад и приложило о грот-мачту, да так, что у него дух перехватило. Но Чарльз едва это заметил. Он смотрел вперед, силясь понять, что же произошло с противником. — Ты в них попал, — заявила Лазю. Так оно и было. Сила удара буквально вколотила испанский корабль в воду, вышибив корму наружу. Кормовая надстройка превратилась в обломки, а бизань-мачта медленным, странным движением падала в море вместе со всеми своими парусами. Но Хантер сразу осознал, что удар пришелся посредине между рулем и человеком у штурвала, не зацепив ни того ни другого. Испанцы по-прежнему сохраняли управление кораблем. — Перезарядить пушки и выкатить на позицию! — выкрикнул он. На испанском корабле все еще царила суматоха. Капитан знал, что выиграл время, но не был уверен, получит ли он те десять минут, которые требовались ему для подготовки второго залпа. Испанские матросы суетились на корме, обрубая такелаж бизань-мачты в попытках освободить от нее корабль. На мгновение мачта легла на воду. Всем казалось, что сейчас она столкнется с рулем, но этого так и не произошло. Хантер услышал громыхание под собственной палубой. Матросы выдвигали на огневую позицию пушки одну за другой. Испанский корабль теперь был ближе, менее чем в четырех сотнях ярдов по левому борту. Он сильно кренился и пока не мог уклониться от залпа. Прошла минута. За ней — другая. Капитан испанского корабля справился со своим судном. Бизань с парусами и такелажем медленно плыла где-то в кильватере. Нос противника развернулся по ветру. Он лег на другой галс и заходил к галеону Хантера с незащищенного правого борта. — Черт побери! — выругался Эндерс. — Я знал, что этот ублюдок умен! Испанский корабль развернулся правым бортом и через мгновение дал залп. Для такого расстоянии эффект получился внушительным. На палубу вокруг Хантера посыпались обломки рангоута и такелажа. — Следующего залпа мы не выдержим, — негромко заметила Лазю. Хантер уже успел подумать то же самое. — Сколько пушек на позиции?! — крикнул он. Дон Диего, стоявший в отдалении, заглянул на батарейную палубу. — Шестнадцать готово! — Значит, будем стрелять из шестнадцати, — решил Чарльз. Следующий залп испанцев произвел сокрушительный эффект. Корабль Хантера разваливался. — Мистер Эндерс! — гаркнул капитан. — Приготовьтесь к повороту на другой галс! Тот уставился на него, не веря собственным ушам. Со сменой галса галеон развернулся бы бортом к носу испанского корабля и изрядно приблизился бы к врагу. — Приготовиться к повороту на другой галс! — повторил Чарльз. — К повороту! — проорал Эндерс. Изумленные моряки кинулись к линям и лихорадочно принялись распутывать их. Вражеский корабль приближался. — Триста пятьдесят ярдов, — сообщила Лазю. Хантер ее почти не слышал. Расстояние его больше не интересовало. Он смотрел сквозь прицел на силуэт вражеского корабля, затянутый дымом. Гарь ела глаза, слезы туманили их. Капитан смахнул их и вновь устремил взгляд на точку прицела, замершую на борту испанца. — К повороту! Руль по ветру! — рявкнул Эндерс. — Приготовиться к стрельбе! — выкрикнул Хантер. Эндерс был потрясен. Чарльз знал это, даже не видя мастера-морехода. Он не отрывал взгляда от перекрестья прицела. Хантер собирался стрелять в тот момент, когда корабль будет разворачиваться. Это было неслыханно, попросту безумно. — Один! — крикнул Хантер. Он видел, как его корабль разворачивается, чтоб встать орудийным бортом к испанцу. — Два! Теперь галеон двигался медленно. Перекрестье прицела ползло по борту вражеского судна, мимо носовых орудийных портов, вдоль досок корпуса. — Три! Скрещенные нити медленно ползли к цели, но пока еще находились слишком высоко. Хантер ждал, когда его корабль нырнет с волны вниз, зная, что в этот самый миг испанец слегка приподнимется, открывая большую часть борта. Капитан терпел, не смея дышать и надеяться. Испанский корабль чуть приподнялся, а потом… — Огонь! Галеон снова дернулся от силы отдачи. Залп получился недружным. Хантер и увидел, и почувствовал это, но не мог разглядеть результат. Он ждал, пока дым рассеется и из него выступит корабль. Чарльз смотрел. — Матерь Божья! — выдохнула Лазю. У испанского корабля не видно было никаких повреждений. Хантер промазал. — Чтоб я сдох! — вырвалось у Чарльза, и он подумал, что слова его вскорости сбудутся. Они все сдохнут. Следующий же залп испанцев прикончит их. — Это была благородная попытка, — заявил дон Диего. — Благородная и храбрая. Лазю покачала головой и поцеловала Хантера в щеку. — Святые, помилуйте нас, — сказала женщина, и по щеке ее сбежала слеза. Капитана захлестнуло беспросветное отчаяние. Они упустили свой последний шанс. Он всех погубил. Теперь ему оставалось лишь одно — выбросить белый флаг и сдаться. — Мистер Эндерс! — позвал он. — Поднимайте белый. Тут он осекся. Мастер-мореход отплясывал за штурвалом, хлопая себя по бедрам и хохоча во все горло. Потом Чарльз услышал радостные вопли с нижних палуб. Это орали артиллерийские расчеты. Они что, все свихнулись? Лазю, стоявшая рядом с Хантером, завизжала от восторга и захохотала столь же громко, как и Эндерс. Капитан развернулся и взглянул на вражеский корабль. Он увидел, как нос испанца приподнимается на волне, а потом заметил пробоину, зияющую в семи-восьми футах ниже ватерлинии. Через мгновение нос корабля снова погрузился в воду, скрывая поврежденное место. Хантер едва успел осознать значение увиденного, как из баковой надстройки испанца поползли черные клубы. Столб дыма поднялся внезапно и резко. Тут же грохнул взрыв. Испанский корабль исчез, превратившись в огромный огненный шар. Это взорвался пороховой погреб. Грохот был таким мощным, что «Эль Тринидад» встряхнуло. Затем последовал второй взрыв, за ним — третий, и вражеское судно потонуло на глазах у корсаров буквально в считаные секунды. Хантер видел лишь отдельные обрывочные фрагменты этой картины гибели — рушащиеся мачты, пушки, словно подброшенные в воздух невидимой рукой, корабль, провалившийся внутрь самого себя, а потом разметанный взрывом в разные стороны. Что-то врезалось в грот-мачту над головой у Чарльза и шлепнулось ему на макушку, а потом соскользнуло по плечу на палубу. Хантер подумал было, что это какая-то птица, но потом взглянул вниз и обнаружил, что это оторванная кисть руки. На одном пальце красовалось кольцо. — Боже милостивый, — прошептал капитан, затем снова поднял взгляд и увидел не менее поразительное зрелище. Испанский корабль исчез в буквальном смысле слова. Вот только что он был тут, весь в огне и вспышках взрывов, но все-таки был. А теперь — исчез. На поверхности моря плавали горящие обломки, паруса и куски рангоутного дерева. Вперемешку со всем этим воду покрывали трупы испанских моряков. Хантер услышал крики выживших, но сам корабль исчез. Команда галеона хохотала и прыгала от радости, переполнившись ликованием, а капитан не мог оторвать глаз от того места на воде, где только что находилось вражеское судно. Его взгляд зацепился за труп, плавающий лицом вниз среди горящих обломков. Судя по синему мундиру, это был какой-то испанский офицер. Как-то так получилось, что взрыв изорвал в клочья его брюки, и обнаженные ягодицы оказались выставлены на всеобщее обозрение. Хантер смотрел на эту нагую плоть, изумляясь тому, что тело осталось цело, а одежду каким-то образом с него сорвано. В этой случайности и хаотичности увечий было что-то непристойное. Потом, когда труп приподняло волной, Хантер заметил, что у него нет головы. До его сознания вдруг дошло, что его команда больше не ликует. Все замолчали и развернулись к капитану. Хантер оглядел их уставшие, грязные окровавленные лица с темными кругами вокруг запавших глаз. На них было написано странное ожидание. Все смотрели на него и чего-то ждали. Несколько мгновений Хантер не мог понять, чего команда от него хочет, а потом почувствовал что-то на щеках. Это оказались капли дождя.Глава 31
Ураган налетел с бешеной силой. В считанные минуты ветер, воющий в снастях, набрал скорость в сорок с лишним узлов. Струи дождя хлестали по лицам. Море бушевало. Волны превратились в пятнадцатифутовые валы и швыряли корабль словно щепку. Он взлетал в воздух на гребне волны, а через секунду уже несся вниз так, что все нутро выворачивало, а водяная гора нависала сверху. Все знали, что это лишь начало. Ветер, дождь и волнение лишь усилятся, а буря будет бушевать несколько часов, если не дней. Корсары ринулись работать с энергией, невероятной со для их усталости. Они очистили палубу, убрали изорванные паруса, спустили за борт холстину и затянули пробоины, располагавшиеся ниже ватерлинии. Люди молча трудились на скользкой качающейся мокрой палубе. Каждый понимал, что в любое мгновение его может смыть за борт и никто даже не увидит, как это произошло. Но самая срочная и сложная задача состояла в том, чтобы привести корабль в порядок, переместить пушки с правого борта на прежние места. Это было нелегким делом даже при спокойном море и сухой палубе. Теперь же, в бурю, корабль захлестывали волны, а крен доходил до сорока пяти градусов. Такелаж и все, что находилось наверху, промокло насквозь и сделалось скользким. Это был просто кошмар. Сделать такое было невозможно, но необходимо, потому что речь шла об их выживании. Хантер руководил работами. Каперы переставляли пушки по одной. Приноровиться к качке, когда приходилось сражаться с пятью тысячами фунтов бронзы, оказалось ой как нелегко. Первое орудие они потеряли. Веревка лопнула, пушка помчалась через накренившуюся палубу подобно снаряду, разнесла в щепки ограждение противоположного борта и рухнула в море. Скорость, с которой это произошло, привела всех в ужас. Вторую пушку каперы обвязали веревками, сложенными вдвое. Она не просто сорвалась, но еще и задавила по пути одного моряка. В течение следующих пяти часов они сражались с ветром и дождем, старались вернуть пушки на свои места и надежно закрепить их. Когда дело было кончено, весь экипаж «Эль Тринидада» был измотан превыше всяких сил. Моряки цеплялись за леера и оттяжки, чтобы их не смыло за борт, и здорово напоминали тонущих животных. Однако же Хантер понимал, что буря еще только начиналась. Ураган, самое ужасающее явление природы, был замечен первыми же путешественниками, явившимися в Новый Свет. Само это слово — «ураган» — принадлежало языку индейского племени араваков и обозначало бурю, подобную которой Европа не ведала. Экипаж Хантера знал о неимоверной мощи этого гигантского циклонического явления и отвечал на чудовищную сущность бури древнейшими моряцкими суевериями и ритуалами. Эндерс, стоявший у штурвала, смотрел на водяные горы, вздымающиеся вокруг, и бормотал все молитвы, какие только помнил с детства. При этом он то и дело прикасался к акульему зубу, висевшему у него на шее, и жалел, что не может поставить больше парусов. В данный момент на «Эль Тринидаде» их было поднято всего три, а идти под тремя парусами — дурная примета, это всякий знает. Мавр, находящийся на нижней палубе, взял кинжал, рассек себе палец, а потом начертил собственной кровью треугольник на досках. В его середину он положил перо, которое придерживал там, пока шептал про себя заклинание.Лазю, оказавшаяся на носу галеона, сбросила за борт бочонок солонины и подняла к небу три пальца. Это суеверие было самым древним. Женщина знала, что в старину моряки бросали за борт какую-нибудь еду, а три пальца, поднятых к небу, вроде бы могли спасти тонущее судно. На самом деле этот жест символизировал трезубец Нептуна, а еда была жертвоприношением богу морей. Сам Хантер не раз во всеуслышание заявлял, что презирает подобные суеверия. Однако же он ушел к себе, запер дверь, опустился на колени и принялся молиться. При этом мебель в каюте летала от стены к стене, ибо волны швыряли корабль из стороны в сторону. Буря с дьявольской яростью завывала за стенками, корабль под ним трещал и протяжно, мучительно стонал. Поначалу Хантер не слышал ничего, кроме этих звуков, потом до него донесся женский крик, который тут же повторился. Чарльз выскочил из каюты и увидел, как пятеро матросов волокли леди Сару Элмонт к сходному трапу. Девушка кричала и билась у них в руках, силясь вырваться. — Стоять! — гаркнул капитан и рванулся к ним. Волны перелетали через головы людей и с грохотом разбивались о палубу. Каперы отвели глаза. — Что здесь происходит?! — спросил Хантер, но не получил никакого ответа. В конечном итоге сама леди Сара пронзительно выкрикнула: — Они хотят бросить меня в море! Заводилой в этой группе, похоже, был Эдвардс, грубый моряк, участник десятков каперских походов. — Она ведьма! — заявил он, с вызовом глядя на Чарльза. — Точно вам говорю, капитан! Мы нипочем не переживем эту бурю, если она останется на борту! — Не мели чушь! — оборвал его Хантер. — Попомните мое слово. Если не избавимся от нее — нам конец! Она ведьма, точно вам говорю! Настоящая ведьма! — Откуда тебе это известно? — Я это сразу понял, как ее увидел! — заявил Эдвардс. — По каким признакам? — спросил капитан. — Этот человек — сумасшедший! — вмешалась леди Сара. — Самый настоящий безумец! — По каким признакам ты это понял?! — повторил вопрос Хантер, перекрикивая ветер. Эдвардс заколебался. В конце концов он отпустил девушку, отвернулся и буркнул: — Да чего тут говорить! Но вы меня еще вспомните. Честно вам говорю. Эдвардс ушел, остальные тоже отступили один за другим. Хантер с леди Сарой остались одни. — Возвращайтесь в свою каюту, заприте дверь на засов и сидите там. Ни в коем случае не выходите и никому не открывайте, — приказал капитан. Девушка, глаза которой были круглыми от страха, кивнула и отправилась к себе. Хантер подождал, пока она запрется, а потом, после краткого колебания, вышел наверх, навстречу ярости бури. На нижних палубах буря наводила страх, но на верхней она превосходила все мыслимые представления. К встрече с ней невозможно было подготовиться. Ветер набросился на Чарльза словно какое-то невидимое чудище. Тысячи сильных рук схватили его и принялись отдирать от всякой опоры и от всего, за что можно было бы ухватиться. Дождь хлестнул по нему с такой силой, что в первое мгновение Хантер не удержался от крика. Несколько секунд он ничего не мог разглядеть вокруг, потом увидел Эндерса, стоявшего у штурвала. Тот был надежно привязан. Капитан добрался до него, цепляясь за направляющий канат, протянутый через палубу, и в конце концов спрятался под прикрытие кормовой надстройки. Он взял запасную веревку, привязался, потом подался поближе к рулевому и прокричал: — Как дела? — Пока без перемен! — крикнул в ответ мастер-мореход. — Мы держимся. Это продлится еще сколько-то, но ураган зарядил надолго! А корабль начинает разваливаться! — Надолго — это насколько? Слова Эндерса затерялись под горой воды, взмывшей над ними и рухнувшей на палубу. Хантер решил, что это вполне сойдет за ответ. Ни один корабль долго не выдержит такого избиения, а уж настолько увечный, как их галеон, — и подавно.
Леди Сара Элмонт в своей каюте изучила разрушения, причиненные бурей и моряками, которые ворвались к ней, когда она готовилась к ритуалу. Осторожно, приноравливаясь к качке, девушка снова расставила по местам пять красных свечей и зажгла их одну за другой. Каюту наполнило мерцание. Затем леди Сара нацарапала на досках пола пентаграмму и шагнула внутрь. Ей было очень страшно. Когда та француженка, мадам де Рокамбо, знакомила ее и других придворных дам с последним увлечением двора короля Людовика Четырнадцатого, леди Сару это позабавило и даже слегка насмешило. Рассказывали, будто во Франции женщины убивали своих новорожденных младенцев, чтобы сохранить вечную молодость. Если этот невинный обряд хоть чуть-чуть поможет спасти жизнь англичанки, то что же здесь плохого? Леди Сара закрыла глаза, прислушиваясь к вою бури. — Гридигут, — прошептала девушка, почувствовала это слово на своих губах, опустилась на колени в центре пентаграммы и принялась ласкать себя. — Гридигут, Гридигут, приди ко мне! Корабль снова накренился, свечи заскользили сперва в одну сторону, затем в другую. Леди Саре пришлось остановиться, чтобы поймать их и вернуть на место. Это очень отвлекало ее. Как трудно быть ведьмой! Мадам де Рокамбо ничего не рассказывала о том, как творить заклинания на корабле. Возможно, они и не сработают. Вполне может статься, что это все французские глупости, и ничего более. — Гридигут, — простонала девушка, лаская себя. Потом ей показалось, будто буря делается слабее. Или это была лишь игра воображения? — Гридигут, приди ко мне, возьми меня, поселись во мне. Она представила когтистые лапы, почувствовала, как ветер треплет ее ночную рубашку, ощутила некое присутствие. Потом ветер стих.
Часть пятая Пасть дракона
Глава 32
Хантер пробудился от беспокойного сна со странным ощущением. Ему казалось, будто что-то не так. Он сел на кровати и осознал, что наверху сделалось тише. Ход корабля стал более плавным, а ветер уже не выл, а шептал. Капитан выскочил на палубу. Шел слабый дождь. Он увидел, что волнение уменьшилось, а видимость улучшилась. Эндерс, по-прежнему стоявший у руля, был, похоже, полумертв от усталости, но улыбался. — Мы выдержали, капитан! — заявил он. — Это не конец, осталось еще немного, но мы прорвались! Эндерс указал вправо. Там виднелся невысокий серый силуэт острова. — Что это? — поинтересовался Хантер. — Не знаю, — отозвался рулевой. — Но мы сейчас к нему подойдем. Корабль носило по морю двое суток. Каперы понятия не имели о том, где сейчас находятся. Галеон подошел к этому маленькому острову. Он оказался низменным, порос кустарником, невысокими деревьями и выглядел негостеприимным. Даже с некоторого расстояния видно было, что берег покрыт зарослями кактусов. — Думаю, мы в районе Подветренных островов, — сказал Эндерс, задумчиво щурясь. — Возможно, неподалеку от Бока-дель-Драгон, а в этих водах отдохнуть негде. — Он вздохнул. — Хоть бы солнце вышло, чтоб оглядеться можно было. Бока-дель-Драгон — Пасть Дракона — представляла собою водное пространство между Подветренными островами и побережьем Южной Америки. Это были знаменитые, наводящие страх воды, хотя в данный момент они и выглядели довольно безмятежными. Несмотря на спокойное море, «Эль Тринидад» покачивался словно пьяный. При помощи изорванных парусов каперам кое-как удалось обогнуть южную оконечность острова и отыскать на западном берегу довольно неплохую бухту. Она была защищена, а дно ее оказалось песчаным, удобным для кренгования. Хантер поставил корабль на якорь, и его измученная команда сошла на берег, чтобы отдохнуть. Сансона с «Кассандрой» было не видать. Но людей Хантера, измотанных до последней крайности, сейчас совершенно не интересовало, пережил ли шлюп бурю. Корсары попадали прямо в мокрой одежде на песок и уснули, недвижные, словно трупы. Тучи начали редеть, из-за них ненадолго показалось солнце. Усталость овладела и капитаном. Он уснул, как и все прочие.Следующие три дня погода стояла хорошая. Корсары, не жалея сил, занимались очисткой корпуса судна, исправляли повреждения ниже ватерлинии и чинили надстройки. Они обыскали галеон, и оказалось, что древесины для ремонта на нем не имеется. Обычно на корабле таких размеров, как «Эль Тринидад», имеется какое-то количество запасных мачт и рангоутного дерева, но испанцы все выгрузили, чтобы в трюм поместилось побольше сокровищ. Людям Хантера пришлось обходиться тем, что было. Эндерс воспользовался выглянувшим солнцем, взялся за астролябию и определил широту, на которой они находились, — сорок градусов. Их занесло далеко на юг. Каперы теперь оказались неподалеку от таких испанских твердынь, как Картахена и Маракайбо, расположенных на побережье Южной Америки. Если не считать этого, каперы совершенно ничего не знали о своем острове, который прозвали Безымянным. Капитан Хантер почувствовал себя уязвимым, когда «Эль Тринидад» лег набок и сделался непригоден к плаванию. Если бы на них напали в этот момент, то им пришлось бы солоно. Однако у Чарльза не имелось причин чего-то бояться. Остров явно был необитаемым, как и два ближайших к нему небольших кусочка суши, расположенных южнее. Все же на Безымянном ощущалось нечто враждебное и негостеприимное. Земля здесь оказалась сухой и бесплодной, поросшей кактусами. Местами эти заросли по густоте не уступали лесу. Пестрые птицы щебетали в зарослях, их голоса уносил ветер. Он не прекращался никогда — жаркий, доводящий до бешенства, дувший со скоростью в добрых десять узлов день и ночь напролет и ненадолго стихавший лишь на рассвете. Корсары постепенно привыкли работать и спать под непрерывный свист ветра. Какое-то странное опасение заставило Хантера выставить стражу вокруг корабля и беспорядочно разбросанных бивачных костров экипажа. Он говорил себе, что нужно просто заново привить людям дисциплину, но на самом деле за этим стояло некое предчувствие. На четвертый вечер за ужином Чарльз распределил ночные вахты. Первую должен был стоять Эндерс, сам Хантер взял себе полуночную, а его должен был сменить Беллоус. Капитан отправил матроса предупредить Эндерса с Беллоусом. Тот вернулся лишь через час и доложил: — Прошу прощения, капитан, но я не смог найти Беллоуса. — То есть как? — Он куда-то пропал, капитан. Хантер оглядел прибрежный подлесок. — Да спит где-нибудь, вот и все, — сказал он. — Отыщи его и приведи ко мне. А то ему же хуже будет. — Слушаюсь, капитан, — отозвался корсар и удалился. Берега бухты обыскали, но найти Беллоуса так и не удалось. Когда стала сгущаться темнота, Чарльз велел прекратить поиски и собрал своих людей у костров. Он насчитал тридцать четыре человека, включая пленников-испанцев и леди Сару, велел им не отходить от костров и назначил вахтенным другого человека вместо Беллоуса. Ночь прошла без происшествий. Поутру Хантер повел отряд в лес, на поиски. На Безымянном они ничего не нашли, поэтому капитан с десятком вооруженных корсаров отправился на ближайший островок, лежащий южнее. Тот, по крайней мере издали, был в точности подобен Безымянному. Чарльз даже не надеялся отыскать там древесину, пригодную для ремонта, но поискать все-таки стоило. Они пристали к восточному берегу, и отряд двинулся в глубь острова, сквозь густые заросли кактусов, так и норовивших вцепиться в одежду и вырвать из нее клок. К середине дня каперы добрались до возвышенности и обнаружили два отличия от Безымянного. Во-первых, отсюда был отчетливо виден следующий остров архипелага, расположенный еще южнее. В воздух над ним поднимались струйки дыма от полудюжины костров. Тот остров явно был обитаемым. Но куда больший интерес для каперов представляло второе отличие. На западном берегу они увидели деревушку, протянувшуюся вдоль полосы прибоя. С этого места ее постройки напоминали грубое подобие испанского поселения. Хантер осторожно повел свой отряд к селению. Держа мушкеты на изготовку, они скользили от одной кучки кактусов к другой. Когда каперы подошли достаточно близко, один из них преждевременно выстрелил. Звук пальбы эхом разнесся окрест, его подхватил ветер. Капитан выругался, ожидая, что сейчас в деревушке вспыхнет паника, но нет, они не увидели ни малейших признаков жизни. Чарльз немного подождал, повел своих людей в поселение и почти сразу же понял, что оно заброшено. Дома стояли пустые. Хантер вошел в ближайший, но не обнаружил там ничего, кроме печатной латинской Библии и пары изъеденных молью одеял на сломанных деревянных кроватях грубой работы. Тарантулы шмыгнули в темный угол в поисках укрытия. Капитан вышел обратно на улицу. Каперы осторожно осматривали дом за домом и выходили оттуда с пустыми руками, покачивая головой. — Может, их кто-то предупредил о нашем прибытии? — предположил один матрос. Хантер покачал головой: — Посмотрите на бухту. Там, на мелководье, слегка покачиваясь на волнах, стояли на якоре четыре небольшие корабельные шлюпки. Если бы жители деревни бежали, то они определенно постарались бы спастись морем. Уплывать и оставлять часть лодок преследователям было совершенно бессмысленно. — Смотрите! — воскликнул другой капер, успевший дойти до самого берега. Хантер последовал за ним и увидел пять длинных борозд в песке. Здесь вытаскивали на берег узкие лодки вроде каноэ. Еще там было множество отпечатков босых ног и какие-то красноватые пятна. — Это кровь? — Не знаю. В северной части поселения стояла церквушка такой же грубой работы, как и все прочие здешние строения. Чарльз со своими людьми вошел в нее. Внутри все было разгромлено, стены измазаны потеками крови. Здесь произошла какая-то резня, но уже достаточно давно. Миновало самое меньшее несколько дней. В воздухе тошнотворно пахло засохшей кровью. — Это что? Хантер подошел к матросу, уставившемуся на какую-то чешуйчатую шкуру, валяющуюся на полу. — Похоже, крокодил. — Да, но откуда? — Не отсюда точно, — ответил Хантер. — Здесь крокодилов нет. Он подобрал шкуру. Зверь, которому она некогда принадлежала, был крупным, не менее пяти футов в длину. На Карибах редко встречались такие крупные крокодилы. Те, которые водились в болотах Ямайки, обычно достигали всего трех-четырех футов. — Сняли ее не так давно, — заметил Чарльз и осмотрел шкуру повнимательнее. Вокруг головы были сделаны прорези, и сквозь них продета полоска сыромятной кожи. Как будто эту шкуру носил на плечах человек. — Черт побери! Взгляните, капитан! Хантер посмотрел на следующий остров, лежащий южнее. Столбы дыма от костров, подымавшиеся там прежде, теперь исчезли. Зато до каперов донесся отдаленный рокот барабанов. — Давайте-ка лучше вернемся к нашей лодке, — распорядился Хантер, и все они быстро зашагали под полуденным солнцем. Людям потребовалось около часа,чтобы дойти до своего баркаса, оставленного на восточном берегу. Когда они добрались до места, то обнаружили на песке очередной загадочный след каноэ. И еще кое-что. Неподалеку от того места, где стояла их лодка, на небольшом участке кто-то разровнял песок и выложил круг из некрупных камней. В его центре торчала кисть руки. — Кто-то ее закопал, — заметил один моряк, наклонился и потянул кисть за палец. Тот без усилий отделился и остался у него в руке. Корсар от потрясения выронил его и отступил. — Раны Господни! У Хантера гулко заколотилось сердце. Он посмотрел на своих матросов, которые сжались от страха. — А ну-ка, — произнес он, наклонился и повыдергивал пальцы один за другим. Все они легко отделились от кисти. Чарльз зажал их в кулаке. Каперы смотрели на него с ужасом. — Капитан, что это? Хантер понятия не имел о том, что все это значит, и сунул пальцы в карман. — Возвращаемся на галеон, а там посмотрим, — велел он.
Вечером Хантер сидел у костра и в его свете разглядывал пальцы. Ответ на все их вопросы дала Лазю. — Гляньте на срез, — заявила она, указывая на неровные края обрубков там, где пальцы кто-то отсек от ладони. — Работа караибов. Тут ошибки быть не может. — Караибы, — повторил потрясенный Хантер. Индейское племя караибов, воинственное и некогда занимавшее множество островов Карибского бассейна, теперь сделалось своего рода мифом, легендой, затерявшейся где-то в прошлом. Испанцы истребили всех здешних индейцев еще в первую сотню лет своего владычества. Лишь на немногих отдаленных островах, в глубине, подальше от побережья, можно было найти немногочисленных миролюбивых араваков, живущих в нищете и отвратительных условиях. Но кровожадные караибы давно уже сгинули. Или же так только говорилось. — Откуда ты знаешь? — переспросил ее капитан. — По срезу, — повторила Лазю. — Он сделан не железом. Рана нанесена каменным лезвием. Чарльз попытался осмыслить новые сведения. — Наверное, это уловка донов. Они хотят напугать нас, — сказал он, сам не веря в свои слова. Ведь все детали сходились. Следы каноэ на песке, крокодилья шкура с сыромятным ремешком, продетым в прорези. — Караибы — людоеды, — бесцветным тоном заявила Лазю. — Они оставили эти пальцы как предупреждение. У них так принято. Тут к ним подошел Эндерс. — Прошу прощения, сэр, но мисс Элмонт не вернулась. — Что? — Она не вернулась, сэр. — Откуда не вернулась? — Я позволил ей пойти в глубь острова, — с несчастным видом сознался Эндерс и указал на темные заросли кактусов, торчащие в отдалении от света костров. — Она же вегетарианка, поэтому хотела собрать фруктов и ягод. — Когда вы разрешили пойти ей за фруктами? — После полудня, капитан. — И она все еще не вернулась? — Я послал с ней двух матросов, — объяснил Эндерс. — Мне и в голову не пришло… Он умолк, не договорив. Из темноты донесся отдаленный рокот индейских барабанов.
Глава 33
Хантер сидел в первом баркасе, прислушивался к тихому плеску волн о борта и вглядывался сквозь ночную темноту в приближающийся берег. Барабанный бой сделался громче, и каперы уже различали в глубине острова неяркое мерцание костра. Лазю, устроившаяся рядом с капитаном, вдруг заявила: — Они не едят женщин. — Тем лучше для тебя, — отозвался Хантер. — И для леди Сары. Говорят, что караибы и испанцев тоже не едят, потому как те слишком жесткие, — со смешком продолжала Лазю. — Голландцы пухленькие, но безвкусные, англичане — так себе, а вот французы — настоящее лакомство. Как ты думаешь, это правда? — Я хочу вернуть ее, — мрачно произнес Хантер. — Она нам нужна. Как мы скажем губернатору, что спасли его единственную племянницу лишь для того, чтобы дикари пустили ее на барбекю? — Нет у тебя чувства юмора, — посетовала Лазю. — Сегодня ночью — никакого. Капитан оглянулся на остальные баркасы, плывущие в темноте следом за ним. Он взял с собой двадцать семь человек. Эндерса Чарльз оставил на «Эль Тринидаде». Тот пытался как можно быстрее завершить ремонт при свете костров. Эндерс был настоящим волшебником во всем, что касалось кораблей, но даже от него нельзя было требовать слишком многого. Пусть каперам удастся спасти леди Сару и бежать вместе с ней, но они не смогут уплыть с Безымянного еще день, а то и больше. За это время индейцы нападут на них. Хантер почувствовал, как баркас наткнулся на песчаный берег. Каперы попрыгали в воду — глубины здесь было по колено. Капитан прошептал: — Выходят все, кроме Еврея. Поосторожнее вокруг него! Через несколько мгновений дон Диего нерешительно ступил на сушу, бережно прижимая к себе драгоценный груз. — Оно не отсырело? — шепотом поинтересовался Чарльз. — Не думаю, — отозвался Еврей. — Я был осторожен. — Он подслеповато сощурился. — Хотя и плохо вижу. — Идите за мной, — велел Хантер и повел своих людей в глубь острова. Позади, на берегу, еще два вооруженных отряда высаживались со своих баркасов. Каперы крадучись пробирались по берегу, поросшему кактусами. Ночь была безлунной и очень темной. Вскоре они уже зашли далеко, в том направлении, где горели костры и рокотали барабаны. Деревня караибов оказалась куда больше, чем ожидал капитан. Дюжина землянок с крышами из травы выстроилась полукругом вокруг нескольких пылающих костров. У огней плясали воины, раскрашенные ярко-красным. Они прыгали и завывали. Длинные тени метались вокруг. У некоторых на плечи и головы были наброшены крокодильи шкуры. Другие вскидывали вверх человеческие черепа. Все дикари оказались нагими. Они распевали какие-то монотонные жутковатые песнопения. Предмет, которому были посвящены их танцы, виднелся у костра. На решетке из свежесрубленных ветвей лежал выпотрошенный труп моряка. Руки и ноги у него были отрублены. Леди Сару Хантер сперва не увидел. Затем Мавр указал в нужную сторону, тогда капитан заметил девушку. Леди Сара лежала на земле и не шевелилась. Ее спутанные волосы были в крови. Возможно, она умерла. Чарльз посмотрел на своих людей. На лицах каперов отражались потрясение и гнев. Хантер шепнул несколько слов Лазю, затем вместе с Бассой и доном Диего пополз вокруг деревни. Они пробрались в одну из хижин, держа ножи наготове. В ней никого не было. С потолка свисали черепа. Они постукивали друг о дружку на ветру, продувавшем селение. В углу стояла корзина с костями. — Скорее! — велел Хантер, не обращая внимания на жуткую обстановку. Дон Диего установил гренадо посреди комнаты и поджег фитиль. Троица выскользнула прочь из хижины и притаилась в дальнем углу поселения. Еврей поджег фитиль второго гренадо, и каперы стали ждать. Взрыв первого гренадо дал потрясающий результат. Хижина разлетелась на тысячу обломков. Ошеломленные воители цвета вареного лобстера взвыли от изумления и ужаса. Дон Диего швырнул еще одно гренадо им в костер. Через секунду снаряд взорвался. На караибов обрушился град металлических осколков и стекла, поднялся крик. Одновременно с этим люди Хантера, прятавшиеся в подлеске, открыли огонь. Капитан и Мавр прокрались вперед, отыскали леди Сару Элмонт и вернулись с ней обратно в заросли. Вокруг кричали, завывали и умирали воины караибов. Травяные крыши хижин ярко горели. Чарльз бросил последний взгляд на поселение, превратившееся в пылающий ад. Отступление было поспешным, не соответствующим плану. Басса, обладавший неимоверной силой, нес англичанку без проблем. Вскоре девушка застонала. — Жива! — вырвалось у Хантера. Леди Сара застонала снова. Каперы бодрой рысью кинулись обратно к берегу, к своим баркасам. Они покинули остров без инцидентов.К рассвету все благополучно вернулись на корабль. Мастер-мореход Эндерс передал присмотр за ремонтом галеона капитану, а сам занялся травмами леди Сары. К середине дня он доложил: — Жить будет. Она крепко получила по голове, но больше ничего серьезного. — Эндерс взглянул на корабль. — Не хотим ли мы убраться отсюда? Хантер делал все, чтобы галеон мог отплыть, но работы оставалось невпроворот. Грот-мачта все еще стояла кое-как, у нее недоставало верхушки; фок-мачты не было вовсе, а ниже ватерлинии еще зияла пробоина. Каперы сняли часть внутренних переборок ради досок для ремонта. Вскоре им пришлось ободрать и часть артиллерийской палубы, но дело шло медленно. — Мы сможем уйти самое раннее завтра утром, — отозвался Хантер. — Не нравится мне идея оставаться здесь на ночь, — заметил Эндерс, оглядывая остров. — Сейчас-то пока тихо. Но я не хотел бы здесь ночевать. — Да и я бы не хотел, — согласился с ним капитан. Они работали и в ночной темноте. Измотанные люди позабыли про сон в своем лихорадочном стремлении поскорее привести корабль в порядок. Были выставлены усиленные караулы. Это тормозило работу, но Чарльзу упорно казалось, что так нужно. Около полуночи снова послышался барабанный бой, который продолжался чуть ли не с час. Затем воцарилась зловещая тишина. Каперы занервничали. Они не хотели работать, и капитану пришлось их понукать. Ближе к рассвету в какой-то момент Хантер стоял рядом с одним матросом, помогая ему удерживать толстую доску. Тот хлопнул себя по шее и выругался: — Чертовы москиты! Потом лицо его странно изменилось. Он рухнул наземь, зашелся в кашле и умер. Хантер склонился над ним, осмотрел шею несчастного, но не увидел ничего, кроме точечного укола, из которого выступила единственная капля крови. Однако же матрос скончался. Со стороны носа галеона послышался крик, и еще один капер упал на песок мертвым. Экипаж охватило замешательство. Расставленные караулы сбежались обратно к кораблю, а работавшие люди сбились в кучу у корпуса судна. Хантер снова осмотрел покойника, лежавшего у его ног, и заметил кое-что у него в руке. Это была крохотная оперенная стрелка, острая как иголка. Отравленные стрелы! — Караибы идут! — закричал кто-то. Каперы принялись прятаться за обломки дерева и за все, что могло предоставить хоть какое-то укрытие. Воцарилось напряженное ожидание. Однако же никто не появился. Из кустов и зарослей кактусов, протянувшихся вдоль берега, не доносилось ни звука. Эндерс осторожно подобрался к Хантеру. — Может, вернуться к работе? — Какие у нас потери? — Петерс умер, сэр. — Эндерс опустил взгляд. — И еще вот Максвелл. Капитан покачал головой. — Я не могу себе позволить потерять еще хоть кого-то. Его команда и так уже сократилась до тридцати человек. — Подождем рассвета. — Я передам приказ, — отозвался Эндерс и удалился. Едва он исчез, раздался тоненький свист и звук удара. Маленькая оперенная стрелка воткнулась в дерево над самым ухом Хантера. Он снова нырнул в укрытие и затаился. До рассвета ничего более не произошло. Зато утром дикари, раскрашенные красным, с адскими воплями выскочили из кустов и ринулись на берег. Люди Хантера встретили их мушкетным огнем. Дюжина караибов рухнула на песок, остальные кинулись обратно, под защиту подлеска. Капитан и его люди припали к земле и ждали до полудня. Более так ничего и не произошло. Хантер велел возобновить работу, а сам повел отряд в глубь острова. Дикари исчезли без следа. Чарльз вернулся к кораблю. Измотанные каперы еле двигались, зато Эндерс был преисполнен радости. — Скрестите пальцы и молитесь провидению, — сказал он. — К утру мы отсюда уйдем. Когда стук молотков и прочий шум ремонтных работ возобновился, Хантер отправился навестить леди Сару. Девушка лежала в постели. Когда капитан вошел, она взглянула в его сторону. — Как вы себя чувствуете, мадам? — спросил Чарльз. Девушка молча смотрела на него. Глаза ее были открыты, но она его не видела. — Мадам! — позвал Хантер. Ответа не последовало. — Мадам! Капитан провел рукой перед лицом девушки. Она не моргнула и вообще никак не выказала, что осознает его присутствие. Хантер покачал головой и вышел.
Каперы спустили «Эль Тринидад» на воду с вечерним приливом, но у них не было возможности покинуть бухту до рассвета. Хантер расхаживал по палубе, посматривая в сторону берега. Барабанный бой зазвучал снова. Капитан очень устал, но спать не мог. Ночью то и дело в воздухе свистели смертоносные стрелки. К счастью, никто не пострадал. Эндерс обползал весь корабль, словно остроглазая обезьянка, и объявил, что если и не доволен, то вполне удовлетворен результатами ремонта. При первых проблесках зари моряки подняли кормовой якорь. Галеон, двигаясь зигзагами, вышел в открытое море. Хантер ждал, не атакует ли их флот каноэ с краснокожими воинами. Теперь он готов был познакомить их с пушками и с нетерпением ждал такой возможности. Но индейцы нападать не стали; поднятые паруса поймали ветер, вскоре Безымянный остался далеко позади, и весь этот эпизод стал казаться капитану скверным сном. Хантер очень устал. Он приказал большей части команды ложиться спать, оставив лишь самый минимум да Эндерса у руля. Мастер-мореход беспокоился. — Боже милостивый, да вы всегда волнуетесь! — не выдержал Хантер. — Мы только что спаслись от дикарей, находимся на своем корабле, и море сейчас спокойное. Неужто вам этого мало? — Ну да, море спокойное, — согласился Эндерс. — Только мы сейчас в Бока-дель-Драгон, и никак иначе. А это не то место, где можно идти с минимальной командой. — Людям нужно поспать, — отрезал Хантер и спустился в раскаленную, душную каюту. Стоило ему лечь, и он тут же провалился в мучительный, беспокойный сон. Ему снилось, что корабль перевернулся в Бока-дель-Драгон, в самых глубоких водах во всей западной части Карибского бассейна. Он погружался в голубую воду, потом она сменилась чернотой. От женского крика капитан пробудился резко, как от толчка, и выбежал на палубу. Стояли сумерки, дул едва заметный ветерок. Паруса «Эль Тринидада» вздымались и багровели в красноватом свете заката. Лазю сменила Эндерса у штурвала. Она ткнула рукой куда-то в море. — Смотрите! Хантер взглянул туда, куда она указывала. Слева по борту под водой что-то бурлило. Нечто фосфоресцирующее, светящееся, сине-зеленое неслось в их сторону. — Дракон! — воскликнула Лазю. — Он следует за нами уже целый час! Капитан наблюдал за происходящим. Светящееся существо приблизилось и сбросило скорость так, чтобы идти вровень с «Эль Тринидадом». Это был мешок светящейся плоти неимоверных размеров, из которого торчали длинные щупальца. — Нет! — выкрикнула Лазю; штурвал вырвался у нее из рук, и галеон сильно качнуло. — Он атакует! Хантер перехватил штурвал и крепко вцепился в него. Но рули держало нечто могущественное, и совладать с ним было невозможно. Чарльза швырнуло о планшир с такой силой, что чуть не вышибло из него дух. Моряки, привлеченные криками Лазю, выскакивали на палубу. Повсюду раздавались испуганные вопли: «Кракен! Кракен!» Едва Хантер успел подняться на ноги, как щупальце, покрытое слизью, переметнулось через ограждение и обвило его талию. Острые ороговевшие присоски разорвали одежду. Щупальце поволокло его к борту. Чарльз ощутил холод, исходящий от этого существа. Он совладал с отвращением и полоснул кинжалом щупальце, держащее его. Но существо обладало просто сверхъестественной силой. Оно подняло человека высоко в воздух. Хантер раз за разом всаживал кинжал в плоть твари. Зеленоватая кровь текла по его ногам. Потом хватка внезапно ослабла, и капитан рухнул на палубу. Поднимаясь на ноги, он увидел, что щупальца заполонили все вокруг. Они, извиваясь, лезли на борт и вздымались над кормовой надстройкой. Какой-то моряк тоже попал в их хватку и теперь корчился высоко в воздухе. Тварь почти что презрительно швырнула его в воду. — В трюм его! — закричал Эндерс. — В трюм! Хантер услышал мушкетный залп, выданный откуда-то со средней части корабля. Каперы перегнулись через борт и стреляли в тварь. Хантер пробрался к штурвалу и взглянул на ужасную картину. Тело кракена, напоминающее луковицу, находилось прямо за кормой. Его щупальца ухватились за корабль в десятке мест. Они извивались и хлестали из стороны в сторону. В сгущающейся темноте страшное существо светилось. Зеленые щупальца твари уже лезли, извиваясь, в иллюминаторы кают, расположенных на корме. Хантер вспомнил о леди Саре и кинулся вниз. Он нашел ее в каюте. Девушка все с тем же застывшим лицом по-прежнему смотрела в сторону двери. — Мадам, пойдемте. Тут стекло иллюминатора брызнуло осколками, и в комнату проскользнуло огромное щупальце, толстое, словно ствол дерева. Оно обмоталось вокруг пушки и поволокло ее за собой. Орудие соскочило с лафета и покатилось через каюту. Там, где с ним соприкасались ороговевшие присоски твари, сверкали желтым глубокие царапины. Леди Сара закричала. Хантер схватил топор и рубанул по извивающемуся щупальцу. Тошнотворная зеленая кровь хлестнула ему в лицо. Присоски проехались по груди капитана, сдирая кожу. Щупальце попятилось, затем снова ринулось вперед, обвилось вокруг ноги Чарльза, подобно зеленому пожарному рукаву, и швырнуло его оземь. Затем оно поволокло человека по полу к иллюминатору. Хантер вонзил топор в пол и ухватился за него. Но острие вырвалось из досок, и леди Сара закричала снова. Капитан вылетел сквозь уже разбитое стекло иллюминатора и оказался на корме. Несколько мгновений он несся по воздуху. Щупальце, обвившееся вокруг ног, мотало его из стороны в сторону словно ребенок, размахивающий куклой. Потом Хантер ударился о корму и ухватился за поручень надстройки одной рукой, хоть та и болела. Второй же, в которой был топор, он рубил по щупальцу, пока то наконец не отпустило его. На мгновение Чарльз оказался свободен, зато совсем рядом с тварью, вертевшейся в воде под кормой. Размеры этого существа потрясли Хантера. Ему казалось, будто оно пожирало корабль, вцепившись в корму своими многочисленными щупальцами. Воздух буквально пропитался зеленоватым светом, исходящим от твари. Прямо внизу, на расстоянии каких-нибудь пяти футов, капитан увидел глаз — поистине здоровенный, больше стола. Он не моргал и ничего не выражал. Черный зрачок, окруженный светящейся зеленоватой плотью, вроде бы бесстрастно разглядывал Хантера. Чуть дальше от кормы тело существа выглядело словно значок карточной пиковой масти с двумя закругленными концами. Но вниманием Чарльза завладели щупальца. Еще одно из них, змеясь, двинулось к нему. Хантер увидел присоски размером с тарелку, с ороговевшими краями. Они ранили больно, и Хантер увернулся, продолжая кое-как цепляться за ограждение кормовой надстройки. Сверху моряки стреляли по твари. Эндерс заорал: — Отставить стрельбу! Там капитан! Тут толстое щупальце резко оторвало Чарльза от ограждения, и он рухнул в воду, прямо поверх твари. На мгновение его закружило в зеленоватой светящейся воде, а потом он почувствовал опору под ногами. Капитан действительно стоял на этом существе! Тварь была скользкой. Хантер словно угодил на мешок с водой. Шкура животного оказалась шершавой и холодной. Хантер почувствовал это, когда упал на него на четвереньки. Плоть существа пульсировала и двигалась у него под ногами. Чарльз медленно двинулся вперед, шлепая по слою воды между телом твари и поверхностью моря, и добрался до глаза. Вблизи тот был просто огромен — громадная дыра среди зеленого свечения. Хантер не стал тратить время на раздумья. Он размахнулся и всадил топор в выпуклый шар глаза. Сталь отскочила от изогнутого свода. Хантер ударил еще и еще. В конце концов металл вонзился в глаз. Из рассеченной поверхности ударил, словно гейзер, фонтан воды. Плоть вокруг глаза, похоже, сжалась. Затем море внезапно сделалось молочно-белым, и опора выскользнула из-под ног Хантера. Тварь ушла в глубину, а он остался болтаться на поверхности, взывая о помощи. Ему бросили веревку, и капитан уцепился за нее именно в тот момент, когда чудовище всплыло обратно. Сила удара была такова, что Чарльз взлетел над мутной белой водой, а потом рухнул обратно на тело твари, напоминающее мешок. Эндерс и Мавр попрыгали за борт. В руках у них были копья. Они встали рядом с Хантером и изо всех сил вонзили наконечники в тело чудовища. В воздух взметнулись столбы зеленоватой крови. Вода взвихрилась, и животное исчезло. Оно ускользнуло в морские глубины. Хантер, Эндерс и Мавр старались удержаться на поверхности пенящейся воды. — Спасибо! — выдохнул капитан. — Меня можешь не благодарить, — откликнулся Эндерс и кивнул на Мавра. — Этот чернокожий ублюдок меня столкнул. Басса, лишенный возможности говорить, лишь ухмыльнулся. «Эль Тринидад» начал разворот, чтобы лечь на другой галс и подобрать их. — Знаешь, а ведь когда мы вернемся в Порт-Ройял, нам же ни одна живая душа не поверит! — тонко подметил Эндерс, пока они бултыхались в воде. С корабля им сбросили веревки и вытащили на борт всех троих, мокрых до нитки, кашляющих и совершенно измотанных.
Часть шестая Порт-Ройял
Глава 34
Рано утром 20 октября 1665 года испанский галеон «Эль Тринидад» подошел к восточному проливу, ведущему к Порт-Ройялу. Капитан Хантер приказал бросить якорь у поросшего кустарником каменистого берега, именуемого Сауз-Кей. До самого Порт-Ройяла было две мили. Хантер с командой стояли у поручней и смотрели через пролив на город. В порту было тихо. Их прибытия еще не заметили, но они знали, что через считаные мгновения там грохнут выстрелы и вспыхнет неистовое безумие празднования, которым всегда сопровождалось прибытие захваченных трофеев. Оно длилось целый день, а то и два. Однако же шел час за часом, а никаких признаков торжества не наблюдалось. Напротив, каперам казалось, что город с каждой минутой делается все тише. Над недвижной водной гладью не разносилось ни грохота выстрелов, ни радостных криков, и даже праздничных костров было не видать. — Может, на город напали доны? — хмуро предположил Эндерс. Хантер покачал головой. — Это исключено. Порт-Ройял был самой сильной английской колонией в Новом Свете. Испанцы могли бы напасть на Сент-Китс или еще какое-нибудь отдаленное поселение, но не на Порт-Ройял. — Но тут явно что-то не так. — Скоро мы все узнаем, — отозвался капитан, поскольку ровно в этот момент от форта Чарльз, под пушками которого они как раз стояли, отчалил баркас. Он пришвартовался к «Эль Тринидаду», и на борт галеона поднялся капитан королевской милиции. Хантер знал его. Это был Эмерсон, подающий надежды молодой офицер. Почему-то он держался напряженно и излишне громко спросил: — Кто командует этим судном? — Я, — отозвался Хантер, вышел вперед и улыбнулся. — Как поживаешь, Питер? Но Эмерсон оставался все так же напряженным и никак не выказал, что знаком с Чарльзом. — Будьте любезны, сэр, назовитесь. — Питер, ты же отлично знаешь, кто я такой! Что все это значит? — Назовитесь, сэр, или вы будете наказаны. Хантер нахмурился. — Что это еще за фарс? Эмерсон, упрямо выпрямившись, продолжал: — Вы — Чарльз Хантер, гражданин колонии Массачусетс, проживавший в последнее время в Ямайке, колонии его величества? — Да, — подтвердил капитан и заметил, что, несмотря на прохладный ночной ветер, Эмерсона бросило в пот. — Будьте любезны, назовите свое судно. — Это испанский галеон, носящий имя «Эль Тринидад». — Испанское судно? Терпение Хантера истощилось. — Да, испанское! Вы что, ослепли? Эмерсон набрал побольше воздуха в грудь и заявил: — В таком случае я обязан арестовать за пиратство вас, Чарльз Хантер. — Пиратство?! — Равно как и всю вашу команду. Вы отправитесь со мною на баркасе. Капитан был потрясен. — Кто отдал приказ об аресте? — Мистер Роберт Хэклетт, исполняющий обязанности губернатора Ямайки. — Но сэр Джеймс… — Сэр Джеймс в настоящий момент умирает, — ответил Эмерсон. — А теперь, будьте любезны, следуйте за мной. Хантер был ошеломлен. Он медленно, словно загипнотизированный, спустился по трапу в баркас. Солдаты принялись грести к берегу. Чарльз оглянулся на отдаляющийся силуэт своего судна. Он знал, что экипаж сейчас ошарашен не меньше его. Капитан повернулся к Эмерсону. — Да что за чертовщина тут происходит? Вернувшись на баркас, офицер несколько расслабился. — Здесь многое изменилось, — сообщил он. — Две недели назад сэр Джеймс подхватил лихорадку. — Какую? — Я могу вам сказать только то, что известно мне самому, — отозвался Эмерсон. — Сэр Джеймс оказался прикован к постели, у себя, в губернаторском особняке. В его отсутствие мистер Хэклетт взял на себя управление колонией. Ему помогает коммандер Скотт. — В самом деле? Хантер понимал, что слишком медленно осознает происходящее. Он просто поверить не мог, что исходом всех его рискованных приключений, пережитых за последние полтора месяца, станет то, что его посадят в тюрьму и, несомненно, повесят словно какого-то пирата. — Да, — подтвердил Эмерсон. — Мистер Хэклетт обращался с городом сурово. Многие уже в тюрьме либо повешены. Питта вздернули на прошлой неделе. — Питта?! — Морли — не далее как вчера. Выписан ордер на ваш арест. На ум Хантеру пришло множество возражений и столько же вопросов, но он не стал ничего говорить. Эмерсон был всего лишь должностным лицом, офицером, которому велели исполнить приказ начальства, тщеславного фата Скотта. Он просто исполнял свои обязанности. — В какую тюрьму меня отправят? — В Маршалси. От абсурдности ситуации капитан даже рассмеялся. — Я знаком с начальником Маршалси. — Уже нет. Там теперь новый начальник. Человек Хэклетта. — Ясно. Продолжать Хантер не стал. Он слушал плеск воды под веслами и смотрел на приближающуюся громаду форта Чарльз. В форте капитан был просто поражен, увидев бдительность и готовность войск действовать. Прежде на парапете стены форта Чарльз можно было обнаружить дюжину пьяных часовых, распевающих похабные песни. Нынешним же утром здесь не оказалось ни одного подобного субъекта. Все были в мундирах, подтянутые и аккуратные. Хантера в сопровождении вооруженных, держащихся настороже солдат отвели в город. Они прошли по непривычно тихой Лайм-стрит, затем — по Йорк-стрит, мимо темных таверн, которые в этот час всегда были ярко освещены. Тишина, царящая в городе, и пустынные улицы поражали арестанта. Маршалси, тюрьма для мужчин, находилась в конце Йорк-стрит. Это было большое каменное здание, на двух его этажах насчитывалось пятьдесят камер. В тюрьме воняло мочой и фекалиями. По полу, засыпанному тростником, шныряли крысы. Заключенные смотрели из-за решеток пустыми, ничего не выражающими глазами. Солдаты с факелами провели Хантера в одну из камер и заперли там. Капитан огляделся. В камере не было ничего, ни кровати, ни койки, лишь солома на полу и высоко наверху — окно, забранное решеткой. Сквозь него видно было облако, медленно плывущее поперек молодого месяца. Когда дверь с лязгом затворилась, Хантер обернулся и взглянул на Эмерсона. — Когда меня будут судить за пиратство? — Завтра, — ответил тот и ушел.Суд над Чарльзом Хантером состоялся восемнадцатого октября, в субботу. Обычно в канун воскресенья этого не делалось, однако же Хантера судили именно в этот день. Здание, поврежденное землетрясением, было почти пустым, когда Чарльза — одного, без команды, — ввели туда. Там его ждал лишь трибунал из семи человек, восседавших за деревянным столом. Возглавлял его сам Роберт Хэклетт, исполняющий обязанности губернатора колонии Ямайка. Хантера поставили перед членами суда, чтобы зачитать ему обвинение. — Поднимите правую руку. Капитан повиновался. — Чарльз Хантер и все члены его команды властью нашего суверена, Карла, короля Великобритании, обвиняются в следующем. Последовала пауза. Хантер оглядел присутствующих. Хэклетт свирепо взирал на обвиняемого сверху вниз, с едва заметной самодовольной улыбкой. Коммандер Скотт ковырял в зубах золотой зубочисткой. Торговцы Фостер и Пуэрмен отвели глаза, когда Чарльз взглянул на них. Дальше сидели лейтенант Додсон, тучный офицер милиции, едва влезающий в свой мундир, и Джеймс Фипс, капитан торгового судна. Хантер знал всех этих людей и заметил, насколько им не по себе. — Открыто нарушая законы государства и волеизъявление короля, вы объединились, дабы чинить беспокойство и неприятности подданным и собственности его христианнейшего величества Филиппа, короля Испании, на суше и на море. Во исполнение своих злокозненных намерений вы явились в испанское поселение на острове Лерес, дабы грабить, расхищать и жечь суда большие и малые, что попадутся вам на пути. Кроме того, вы обвиняетесь в том, что оказали противозаконное сопротивление испанскому судну, встреченному к югу от Лереса, и потопили оное, погубив всех, кто на нем находился, и все имущество. Наконец, вы обвиняетесь в том, что, замышляя и осуществляя все это, вы, все вместе и каждый по отдельности, прилагали все усилия, дабы нападать на вышеозначенные испанские суда и поселения и убивать испанских подданных. Что вы скажете на это обвинение, Чарльз Хантер? — Невиновен, — после краткой паузы отозвался капитан. Для Хантера этот суд изначально выглядел издевательством. Парламентский акт, принятый в тысяча шестьсот двенадцатом году, гласил, что суд надлежит составлять из людей, которые не имеют ни прямого, ни косвенного интереса в рассматриваемом деле. А здесь буквально каждый из членов трибунала получал немалую выгоду в случае его осуждения, конфискации судна и сокровищ, находящихся на нем. Но особо смущала капитана детальность обвинительного акта. Подробностей налета на Матансерос не мог знать никто, кроме него самого и его людей. Однако же в обвинительном акте была упомянута его успешная схватка с испанским кораблем. Откуда суд получил эти сведения? Хантер смог предположить лишь одно. Кто-то из его команды проговорился за прошедшее время, возможно под пытками. Суд не обратил на заявление Чарльза ни малейшего внимания. Хэклетт подался вперед и ровным тоном проговорил: — Мистер Хантер, данный суд является высшей правовой инстанцией в колонии Ямайка. Мы не хотим, чтобы данное разбирательство цеплялось за пустые формальности, которые могут не пойти на пользу правосудию. Желаете ли вы сказать что-либо в свою защиту? Слова Хэклетта застали Хантера врасплох. Он задумался на мгновение, прежде чем ответить. Хэклетт хотел нарушить нормы судопроизводства. Должно быть, он видел в этом какую-то выгоду для себя. Однако же возможность казалась такой заманчивой, что грех было ею не воспользоваться. — Если так будет угодно уважаемым членам почтенного суда, то я постараюсь это сделать, — заявил Хантер без малейшего намека на иронию. Члены суда закивали — задумчиво, осторожно, рассудительно. Прежде чем начать говорить, Хантер оглядел их всех поочередно. — Джентльмены, смею заверить, никто не изучал нерушимый договор, заключенный между его величеством королем Карлом и испанским двором, более тщательно, чем я. Я никогда не стал бы разрушать недавно скрепленные узы между нашими народами, если бы меня на то не спровоцировали. Однако же данная провокация имела место быть, и даже с излишком. На мое судно, «Кассандру», напал испанский военный корабль, и все мы были захвачены в плен, безо всяких на то оснований. Затем два члена моей команды были убиты капитаном данного судна, неким Касальей. Кроме того, этот Касалья захватил на английском торговом судне помимо неизвестного мне имущества леди Сару Элмонт, племянницу губернатора этой колонии. Этот испанец Касалья, офицер короля Филиппа, уничтожил английское торговое судно «Энтрепид», учинив преступное и кровожадное деяние и перебив всех, кто находился на его борту. Среди тех, кого предали смерти, был фаворит его величества Карла, некий капитан Уорнер. Я уверен, что его величество глубоко скорбит о гибели этого джентльмена. Хантер на мгновение умолк. Члены суда прежде ничего об этом не знали и явно не обрадовались, услышав такое. Король Карл принимал подобные вещи близко к сердцу. Его нрав, в целом добродушный, сильно портился, если кому-то из его друзей наносили оскорбление или причиняли вред, не говоря уж о том, если кого-то убивали. — После этих многочисленных провокаций мы в качестве ответной меры атаковали испанскую крепость Матансерос, избавили ее светлость леди Сару от опасности и взяли в качестве добычи незначительную компенсацию, которую сочли разумной и обоснованной, — продолжал капитан. — Джентльмены, сие действие ни в коей мере не пиратство. Это всего лишь достойное отмщение за гнусные злодеяния, совершенные в открытом море. Такова суть и природа моих действий. Он снова сделал паузу и оглядел лица членов суда. Они ответили бесстрастными взглядами, и Хантер понял, что все и без того знали правду. — Леди Сара Элмонт может засвидетельствовать мои показания, равно как и любой член моего экипажа, буде их о том спросят. Выдвинутое против меня обвинение не соответствует истине, ибо подобные действия считаются пиратством исключительно при отсутствии соответствующей провокации, а таковая присутствовала, причем неимоверная. Он договорил и снова взглянул на лица судей. Теперь они были непроницаемы и ничего не выражали. Хантера пробрал озноб. Хэклетт перегнулся через стол. — Можете ли вы еще что сказать по поводу обвинения, выдвинутого против вас, мистер Чарльз Хантер? — Более ничего, — ответил тот. — Я сказал все, что хотел. — И высказались весьма похвально, позволю себе заметить, — заявил Хэклетт, а шесть прочих судей закивали и согласно загомонили. — Но истинность вашей речи — другой вопрос, каковой мы и собираемся сейчас рассмотреть. Будьте любезны, сообщите суду, с какой изначальной целью ваше судно отправилось в путь. — Для заготовки кампешевого дерева. — У вас имеется разрешение? — Да, подписанное сэром Джеймсом Элмонтом. — И где же этот документ? — Пропал вместе с «Кассандрой», — ответил Хантер. — Но я уверен, сэр Джеймс подтвердит, что подписывал это свидетельство. — Сэр Джеймс прикован к одру болезни, — заявил Хэклетт. — В данный момент он не может ничего ни подтвердить, ни опровергнуть перед судом. Тем не менее мы поверим вам на слово в том, что эти бумаги действительно были выданы. Хантер слегка поклонился. — Ну а теперь сообщите нам, где именно испанский военный корабль взял вас в плен? В каких водах? — продолжал Хэклетт. Чарльз тут же понял, что за дилемма встала перед ним, и заколебался, прежде чем ответить, хотя и знал, что промедление подорвет доверие к его словам. Он решил сказать правду — ну, почти. — В Наветренном проливе, к северу от Пуэрто-Рико. — К северу от Пуэрто-Рико? — переспросил Хэклетт нарочито удивленно. — Разве в тех местах растет кампешевое дерево? — Нет, — отозвался Хантер. — Но мы два дня боролись с сильным штормом и заметно отклонились от намеченного курса. — Воистину очень заметно, ибо Пуэрто-Рико расположен к северо-востоку от Ямайки, а кампешевое дерево встречается к юго-западу от нее. — Я не могу отвечать за шторм, — сказал Хантер. — В каких числах он бушевал? — Двенадцатого и тринадцатого сентября. — Странно, — заметил Хэклетт. — На Ямайке в эти дни стояла прекрасная погода. — Как все мы знаем, в открытом море погода не всегда такова, как на суше, — возразил Чарльз. — Суд благодарит вас, мистер Хантер, за поучение касательно морского дела, — сказал Хэклетт. — Хотя я думаю, что вы мало чему сможете научить присутствующих здесь джентльменов, не так ли? — Он издал короткий смешок. — Ну а теперь, мистер Хантер, — уж простите, что я не называю вас капитаном Хантером, — станете ли вы утверждать, что не имели изначального намерения ни посредством судна, ни посредством его экипажа нападать на какое-либо испанское поселение либо владение? — Да, утверждаю. — Вы никогда не держали совет, дабы спланировать подобное противозаконное нападение? — Нет, — ответил Хантер как можно увереннее, зная, что никто из команды не осмелится противоречить ему в этом вопросе. Сознаться в общем решении, принятом в Бычьей бухте, было равносильно подписанию самому себе смертного приговора за пиратство. — Вы клянетесь спасением своей бессмертной души, что не обсуждали подобного намерения ни с кем из членов своей команды? — Клянусь. Хэклетт сделал паузу. — Позвольте мне убедиться в том, что я правильно понял суть. Вы отправились в экспедицию исключительно с целью заготовки кампешевого дерева. Исключительно по неблагоприятному стечению обстоятельств вас унес далеко на север шторм, совершенно не затронувший здешние берега. Впоследствии вас безо всякой провокации с вашей стороны взял в плен испанский военный корабль. Верно? — Совершенно верно. — Затем вы узнали, что капитан этого же испанского военного корабля напал на английское торговое судно и взял в заложники леди Сару Элмонт, тем самым дав вам основание для ответных действий. Это так? — Да, так. Хэклетт снова сделал паузу. — Откуда вы узнали, что этот испанский корабль захватил леди Сару Элмонт? — Она находилась на его борту к тому моменту, как мы попали в плен, — ответил Хантер. — Я узнал это из случайной оговорки одного испанского солдата. — Весьма удобное совпадение. — Однако же это правда. После того как нам удалось за бежать — надеюсь, это не является преступлением в глазах уважаемого суда? — мы проследовали за испанским кораблем до Матансероса, где и увидели, как леди Сару высадили на берег и переправили в крепость. — Итак, вы напали на эту крепость с единственной целью защитить добродетель англичанки? — Голос Хэклетта был полон сарказма. Хантер по очереди оглядел лица судей. — Джентльмены, насколько я понимаю, данный суд не ставит себе целью решить, являюсь ли я святым. — Эти его слова вызвали смех у слушателей. — Он должен лишь определить, являюсь ли я пиратом. Конечно же, я знал, что в бухте Матансероса стоит галеон. Это был весьма ценный трофей. Все же я прошу суд принять во внимание, что у нападения имелось основание в виде провокации, причем такой, что она, откровенно говоря, не допускала двусмысленного толкования с точки зрения закона, с какой стороны ни посмотри. Хантер взглянул на секретаря суда, в чьи обязанности входило вести протокол заседания, и увидел, к своему изумлению, что тот безмятежно восседал на своем месте и даже не думал ничего записывать. — Расскажите нам, как вам удалось бежать с испанского корабля, когда вас взяли в плен? — велел Хэклетт. — Это произошло благодаря усилиям плывшего с нами француза по имени Сансон, проявившего храбрость, достойную всяческого уважения. — Вы высоко цените этого Сансона? — Да, очень. Я обязан ему жизнью. — Отлично, — заявил Хэклетт и развернулся. — Пригласите для дачи показаний первого свидетеля, мистера Андре Сансона! — Андре Сансон! Потрясенный Хантер развернулся к двери и увидел, как в зал суда входит Сансон. Француз двигался быстрой, плавной, текучей походкой. Он занял место, предназначенное для свидетеля, и поднял правую руку. — Андре Сансон, обещаете ли вы и клянетесь ли на Святом Писании быть честным и правдивым свидетелем в деле между королем и арестованным, в том, что касается фактов пиратства и грабежа, в каковых означенный арестованный обвиняется? — Клянусь. Сансон опустил руку и в упор, ровно и жалостливо, смотрел на Хантера несколько секунд, пока Хэклетт не окликнул его: — Мистер Сансон! — Да, сэр. — Мистер Сансон, мистер Хантер изложил нам свое описание событий этого путешествия. Теперь мы желаем услышать эту историю от вас как от свидетеля, чью отвагу отметил обвиняемый. Не будете ли вы так любезны сообщить нам, какова была цель плавания «Кассандры»? Как вы ее понимали поначалу? — Заготовка кампешевого дерева. — А затем вы в какой-то момент обнаружили, что дела обстоят иначе? — Да. — Пожалуйста, изложите это суду подробнее. — После нашего отплытия, состоявшегося двенадцатого сентября, мистер Хантер направил судно в Бычью бухту, — начал Сансон. — Там он объявил некоторым членам команды, что собирается плыть в Матансерос, дабы захватить хранящиеся там испанские сокровища. — И как вы к этому отнеслись? — Я был потрясен, — ответил Сансон. — Я напомнил мистеру Хантеру, что подобное нападение является пиратством и карается смертью. — И что же он на это ответил? — Грязно выругался и предупредил, что если я не стану безоговорочно его поддерживать, то он прикончит меня как собаку и скормит акулам. — То есть вы участвовали в последовавших событиях не добровольно, а под принуждением? — Именно так. Хантер в изумлении уставился на Сансона. Француз говорил спокойно и невозмутимо. В речи его не чувствовалось ни малейшего намека на лживость. Он то и дело дерзко посматривал на Хантера, словно бросая ему вызов. Мол, а посмеешь ли ты опровергнуть историю, которую я столь уверенно излагаю? — Что же произошло дальше? — Мы поплыли к Матансеросу, в надежде захватить испанцев врасплох и напасть на них. — Прошу прощения, вы имеете в виду нападение без всякой провокации? — Да. — Продолжайте, пожалуйста. — По пути к Матансеросу мы столкнулись с испанским военным кораблем. Противник превосходил нас численностью и взял в плен как пиратов. — Что же вы стали делать? — Я не хотел умирать в Гаване как пират, — ответил Сансон. — Особенно если учесть, что зашел столь далеко исключительно по требованию мистера Хантера. Потому я спрятался и впоследствии помог моим товарищам бежать, полагая, что после этого они решат вернуться в Порт-Ройял. — Но они решили не возвращаться, так? — Совершенно верно. Едва мистер Хантер снова взял в свои руки командование судном, он опять заставил нас повернуть к Матансеросу, дабы исполнить своепервоначальное намерение. Этого Хантер уже не выдержал. — Я вас заставил?! Как я мог заставить шестьдесят человек?! — Молчать! — рявкнул Хэклетт. — Арестанту надлежит сохранять молчание, или его удалят из зала суда! — Он повернулся обратно к Сансону. — Как на этот раз протекало ваше путешествие с обвиняемым? — Плохо, — ответил Сансон. — Он приказал заковать меня на время плавания. — Матансерос и тот галеон были впоследствии захвачены? — Да, джентльмены, — подтвердил Сансон. — Я же оказался на «Кассандре» следующим образом. Мистер Хантер явился на шлюп и решил, что тот после нападения на Матансерос непригоден к плаванию. Тогда он велел сгрузить сокровища и вообще все ценное на его судно и отдал злосчастный шлюп мне под командование. С тем же успехом капитан мог высадить меня на необитаемом острове, ибо считал, что шлюп не переживет морского перехода. Он дал мне небольшой экипаж из людей, которые придерживались тех же взглядов, что и я. Мы шли в Порт-Ройял, когда на нас налетел ураган и разбил судно вдребезги. Все погибли. Я сам кое-как сумел добраться на шлюпке до Тортуги, а с нее — сюда. — Что вам известно о леди Саре Элмонт? — Ничего. — Совсем ничего? — Я впервые слышу это имя, — произнес Сансон. — Такая особа существует? — Конечно, — ответил Хэклетт, бросив взгляд на Чарльза. — Мистер Хантер утверждает, что спас ее с Матансероса и тем самым избавил от опасности. — Когда мы покидали Матансерос, этой дамы с ним не было, — заявил Сансон. — Если мне дозволено будет предположить, я бы сказал, что мистер Хантер напал на английское торговое судно и взял эту особу в качестве добычи, дабы найти оправдание своим прегрешениям. — Весьма подходящее событие, — заметил Хэклетт. — Но почему мы ничего не слыхали об этом торговом судне? — Вероятно, он перебил всех, кто был на борту, и затопил судно, когда шел от Матансероса сюда, — ответил Сансон. — И последний вопрос. Припоминаете ли вы, чтобы двенадцатого и тринадцатого сентября на море был шторм? — Шторм? Нет, джентльмены. Никакого шторма в это время не было. Хэклетт кивнул. — Благодарю вас, мистер Сансон. Вы можете быть свободны. — Как будет угодно суду, — отозвался француз и удалился. Дверь захлопнулась с гулким стуком, и в зале суда воцарилось продолжительное молчание. Судьи повернулись к Хантеру. Чарльз был бледен. Его трясло от гнева, но все же он изо всех сил старался сохранить самообладание. — Мистер Хантер, не могли бы вы напрячь память и объяснить расхождения между вашим изложением событий и тем, что поведал нам мистер Сансон, которого вы, по вашим словам, столь высоко цените? — спросил Хэклетт. — Он лжец, сэр. Наглый и бессовестный лжец. — Суд готов рассмотреть это обвинение, если вы предоставите нам доказательства, которые подтверждали бы его, мистер Хантер. — У меня нет ничего, кроме моего слова, — заявил капитан. — Но вы можете получить вполне достаточное свидетельство от самой леди Сары Элмонт. Она опровергнет историю этого француза по всем пунктам. — Мы, несомненно, выслушаем ее свидетельство, — отозвался Хэклетт. — Но прежде чем обращаться к ней, нам следует решить еще один неясный вопрос. Нападение на Матансерос — оправданное либо неоправданное — произошло восемнадцатого сентября. Вы вернулись в Порт-Ройял семнадцатого октября. Если бы речь заведомо шла о пиратах, то стоило бы предположить, что подобное промедление вызвано плаванием на какой-нибудь малоизвестный остров, с целью припрятать там захваченные сокровища и тем самым обмануть короля. Как вы объясните эту задержку? — Нам навязали морское сражение, — ответил Хантер. — Затем мы три дня сражались с ураганом. Потом четыре дня кренговали судно неподалеку от Бока-дель-Драгон. После этого мы отправились в плавание, но на нас напал кракен. — Простите, что перебиваю. Вы имеете в виду чудовище, обитающее в морских глубинах? — Да. — Занятно! — Хэклетт хохотнул, и прочие члены суда поддержали его. — Воображение, с которым вы объясняете месячную задержку, заслужило если не наше доверие, то наше восхищение однозначно. — Председатель трибунала развернулся в кресле, — Пригласите леди Сару Элмонт для дачи показаний. — Леди Сара Элмонт! Через несколько мгновений леди Сара, бледная и изможденная, вошла в зал, принесла присягу и стала ждать вопросов. Хэклетт воззрился на нее, всем своим видом выражая заботу и внимание. — Леди Сара, прежде всего позвольте сказать, что я рад приветствовать вас в колонии Ямайка и принести свои извинения за подлые злодеяния, которые, увы, стали вашими первыми впечатлениями о здешних краях. — Благодарю, мистер Хэклетт, — с легким поклоном отозвалась девушка. На Хантера она ни разу не взглянула, и это его беспокоило. — Леди Сара, — продолжал Хэклетт. — Суду чрезвычайно важно знать, как обстояли дела. Вас захватили в плен испанцы, а капитан Хантер освободил, или же это он сам изначально взял вас в плен? Не могли бы вы пролить свет на этот вопрос? — Могу. — Пожалуйста, сделайте же это. — Я находилась на борту торгового судна «Энтерпид», — заявила леди Сара. — Оно шло из Бристоля в Порт-Ройял, когда… Голос ее прервался. Воцарилось продолжительное молчание. Леди Сара взглянула на Хантера. Он посмотрел в глаза девушке и заметил в них такой страх, какого еще не видал. — Будьте любезны, продолжайте. — Когда мы заметили на горизонте испанский корабль. Он обстрелял нас и захватил наше судно. К моему удивлению, оказалось, что этим испанским кораблем командовал англичанин. — Вы имеете в виду подсудимого Чарльза Хантера, ныне находящегося здесь? — Да. — Продолжайте, пожалуйста. Хантер едва слышал, что дальше говорила леди Сара. Мол, он забрал ее на галеон, а затем перебил всю команду английского судна и сжег его. Чарльз будто бы сказал ей, что намерен сделать вид, что он спас ее от испанцев, дабы оправдать свой налет на Матансерос. Голос леди Сары звенел, говорила она торопливо, словно стараясь как можно скорее добраться до окончания. — Благодарю вас, леди Сара. Вы можете быть свободны. Девушка покинула зал. Судьи уставились на Хантера. Семь человек с каменными, бесстрастными лицами взирали на него как на заведомого покойника. Прошло несколько долгих мгновений. — Мы не услышали от свидетельницы ничего о ваших захватывающих приключениях в Бока-дель-Драгон, равно как и о встрече с морским чудищем. Имеются ли у вас какие-либо доказательства? — мягко поинтересовался Хэклетт. — Только вот это, — ответил Чарльз и быстро сдернул с себя одежду, оголяя торс. Через его грудь тянулись шрамы, оставленные гигантскими, с блюдце размером, присосками кракена. Зрелище было жуткое. Члены суда ахнули и принялись тихонько переговариваться. Хэклетт постучал молотком, призывая к порядку. — Любопытная картина, мистер Хантер, но для образованных джентльменов неубедительная. Все мы, несомненно, можем себе представить, какие приспособления вы использовали в вашем затруднительном положении, чтобы создать видимость следов подобного чудища. Суд не убежден в вашей правоте. Хантер взглянул в лица судей и понял, что они очень даже убеждены. Но Хэклетт снова стукнул молотком по столу. — Чарльз Хантер, — заявил он, — суд считает вас виновным в пиратстве и разбое на море, согласно обвинению. Есть ли у вас какие-либо основания утверждать, что этот приговор не должно приводить в исполнение? Хантер помолчал. В уме у капитана крутилось великое множество ругательств, но все они казались ему недостаточно крепкими. — Нет, — негромко произнес он. — Я не расслышал, мистер Хантер. — Я сказал — нет. — В таком случае вы, Чарльз Хантер, и вся ваша команда признаны виновными и приговорены к возвращению в то место, откуда вас доставили, а оттуда в пятницу — на место казни, площадь Хай-стрит в Порт-Ройяле, для умерщвления через повешение. После этого ваши трупы будут сняты с виселицы и повешены на реях вашего судна. Да помилует Господь вашу душу. Надзиратель, уведите этого человека. Хантера вывели из здания суда. Выходя, он услышал позади смех Хэклетта, странное, пронзительное кудахтанье. Затем дверь захлопнулась, и Чарльза отправили обратно в тюрьму.
Глава 35
Хантера поместили в другую камеру. Очевидно, тюремщикам в Маршалси было безразлично, куда именно сажать арестанта. Капитан уселся на солому и принялся вдумчиво размышлять над своим положением. Он никак не мог заставить себя поверить в произошедшее и был неимоверно зол. Пришла ночь, и в тюрьме воцарилась тишина, если не считать храпения и вздохов ее обитателей. Чарльз и сам уже засыпал, когда чей-то знакомый шипящий голос позвал его по имени. Он сел. Зов повторился: — Хантер! Чарльз узнал этот голос. — Шепот? Ты где? — Рядом с тобой. Все камеры выходили в коридор. Соседнюю Хантер видеть не мог, но слышно было довольно хорошо, особенно если прижать ухо к каменной стене. — Шепот, ты давно здесь? — Неделю, Хантер. Тебя судили? — Да. — И признали виновным? — Да. — Вот и меня тоже, — просипел Шепот. — По обвинению в воровстве. Ложному. Воровство, как и пиратство, вело к фатальному исходу. — Шепот, что случилось с сэром Джеймсом? — спросил Чарльз. — Говорят, будто он заболел, — просипел Шепот. — Но это не так. Он здоров, но находится под охраной в губернаторском особняке. Жизнь его в опасности. Хэклетт со Скоттом захватили власть и сказали всем, будто губернатор умирает. Хантер решил, что Хэклетт, видимо, пригрозил леди Саре и вынудил ее дать ложные показания. — Ходят и другие слухи, — продолжал Шепот. — Мадам Эмили Хэклетт ждет ребенка. — Так что? — Да то, что, похоже, будто муж этой дамы исполняет обязанности губернатора, но не супружеские. Потому как неспособен. Оттого ее положение его бесит. — Ясно, — отозвался Хантер. — Ты наставил рога тирану. Тем хуже для тебя. — А Сансон? — Он приплыл один, в баркасе. Без команды. Рассказал, будто все погибли во время урагана, выжил он один. Хантер прижался щекой к каменной стене, ощущая ее холод и сырость. Это давало ему некое утешение. — Какой сегодня день? — Думаю, среда. До казни оставалось два дня. Чарльз вздохнул, уселся и стал смотреть сквозь зарешеченное окно на облака, плывущие через бледную, ущербную луну.Губернаторский особняк был построен из массивного кирпича — настоящая крепость, возведенная в северной части Порт-Ройяла. В цокольном этаже особняка и пребывал под усиленной охраной сэр Джеймс Элмонт, лежащий в лихорадке. Леди Сара Элмонт положила ему на горячий лоб полотенце, смоченное холодной водой, и дыхание больного сделалось легче. Тут в комнату вошел мистер Хэклетт вместе с женой. — Сэр Джеймс! Элмонт взглянул на своего помощника тусклыми от лихорадки глазами. — Что такое? — Мы судили капитана Хантера. В пятницу его повесят за пиратство. При этих словах леди Сара отвела взгляд, на глаза ее навернулись слезы. — Вы одобряете приговор, сэр Джеймс? — Делайте так, как считаете нужным, — тяжело дыша, отозвался губернатор. — Благодарю вас, сэр Джеймс! — произнес Хэклетт, засмеялся, развернулся и покинул комнату. Дверь за ним громко хлопнула. Сэр Джеймс тут же оживился и сердито посмотрел на Сару. — Сними эту чертову тряпку с моей головы, женщина. Надо заняться делом. — Но, дядя… — Черт подери, ты что, ничего не соображаешь? Я все эти годы сидел в этой богом забытой колонии, финансировал каперские экспедиции — и все ради того момента, когда кто-то из моих буканьеров приведет сюда испанский галеон, набитый сокровищами! Наконец-то это случилось. Но неужто ты не понимаешь, чем все закончится? — Нет, дядя. — Десятая часть отойдет Карлу, — пояснил Элмонт. — А оставшиеся девяносто процентов будут поделены между Хэклеттом и Скоттом. Попомни мои слова. — Но они известили меня. — К черту их извещения. Я знаю правду! Я четыре года ждал этого момента и не позволю, чтобы меня одурачили. Равно как и прочих добрых жителей этого города, свободного от всяких излишеств. Я не позволю, чтобы меня облапошили какой-то прыщавый ханжа и пижон в военном мундире. Хантера необходимо освободить. — Но как? — спросила леди Сара. — Его казнят через два дня. — Никто не станет вешать этого морского пса. Я тебе обещаю, — промолвил сэр Джеймс. — Весь город на его стороне. — Отчего? — Да оттого, что если он вернется домой, то ему придется заплатить долги, причем не скупясь, с процентами. Мне и другим. Все, что требуется, — это освободить его. — Но как? — спросила леди Сара. — Спроси Ричардса, — ответил Элмонт. Тут из темноты, скрывающей дальнюю часть комнаты, донеслось: — Я спрошу Ричардса. Леди Сара стремительно развернулась и увидела Эмили Хэклетт. — Я хочу расплатиться по счетам, — объяснила та и вышла. Когда они остались одни, леди Сара спросила у дяди: — Этого хватит? Сэр Джеймс Элмонт коротко рассмеялся. — Еще как хватит, дорогая, — отозвался он. — Более чем, — и рассмеялся снова. — Еще до рассвета в Порт-Ройяле прольется кровь, попомни мое слово.
— Я с радостью вам помогу, миледи, — заверил Ричардс. Верный слуга давно уже мучился от несправедливости, из-за которой его хозяин оказался под стражей. — Кто может войти в Маршалси? — спросила миссис Хэклетт. Она видела это здание снаружи, но, конечно же, никогда его не посещала. Это было просто немыслимо. Чувствуя преступность замысла мужа, знатная дама фыркнула и отвернулась. — Вы можете войти в тюрьму? — Нет, мадам, — отозвался Ричардс. — Ваш супруг поставил там свою доверенную стражу. Если они увидят меня, то сразу преградят путь. — Тогда кто может? — Женщина, — ответил Ричардс. Еду и вещи первой необходимости заключенным приносили друзья и родственники. Так было принято. — Какая женщина? Она должна быть умной и уклониться от обыска. — Мне в голову приходит только одна особа, — сказал Ричардс. — Госпожа Шарп. Миссис Хэклетт кивнула. Она помнила госпожу Шарп, одну из тридцати семи ссыльных женщин, с которыми они месяц назад плыли на «Годспиде». С тех пор госпожа Шарп успела сделаться самой популярной куртизанкой в Порт-Ройяле. — Займитесь этим без промедления, — велела миссис Хэклетт. — И что мне ей пообещать? — Скажите, что капитан Хантер щедро вознаградит ее. Я уверена, что именно так он и поступит. Ричардс кивнул, потом заколебался и спросил: — Мадам, я надеюсь, вы осознаете, каковы будут последствия освобождения капитана Хантера? — Я не просто осознаю их. Я этого жажду, — отозвалась женщина с такой холодностью, что у Ричардса мурашки побежали по спине. — Хорошо, мадам, — откликнулся он и исчез в ночи.
В темноте черепахи всплывали на поверхность и щелкали клювами. Миссис Шарп, поигрывая подолом, рассмеялась и увернулась от стражника, гладившего ее грудь. Она послала ему воздушный поцелуй и зашагала дальше сквозь тень под высокой стеной Маршалси. В руках у нее был глиняный горшок с тушеной черепашатиной. Другой стражник провел ее к камере Хантера. Этот тип пребывал в подпитии и был угрюм. Он вставил ключ в замок и остановился. — Чего вы ждете? — спросила девушка. — Какой замок откроется, если не приналечь как следует? — спросил стражник, плотоядно поглядывая на нее. — Тот, который хорошо смазали, — не менее плотоядно отозвалась госпожа Шарп. — Да, леди, и тот, к которому подобрали правильный ключ. — Уверена, что ключ у вас правильный, — заметила девушка. — Что же касается замка, то с этим придется подождать до подходящего момента. Дайте мне поговорить несколько минут с этим голодным псом, а потом мы сможем открыть замок так, что вы этого до конца жизни не забудете. Стражник хохотнул и открыл дверь. Девушка вошла. Стражник запер за ней дверь и остался стоять рядом. — Позвольте мне недолго остаться наедине с этим человеком, — попросила госпожа Шарп. — Проявите вежливость. — Не дозволено. — А кто узнает? — поинтересовалась девушка и выразительно облизала губы, глядя на стражника. Он ухмыльнулся в ответ и ушел. Едва стражник удалился, она поставила горшок с едой на пол и развернулась лицом к Хантеру. Капитан не узнал ее, но он был голоден, а тушеная черепашатина вкусно пахла. — Вы очень добры, — пробормотал Чарльз. — Вы даже не представляете насколько, — отозвалась девушка и быстрым движением задрала подол до самого пояса. Жест этот был потрясающе бесстыдным, но то, что он открыл, потрясало еще больше. К икрам и бедрам девушки был пристегнут целый арсенал — два ножа и пара пистолетов. — Про меня поговаривают, будто мои тайные места опасны, — произнесла госпожа Шарп. — Теперь вы знаете, почему это так. Хантер быстро снял с нее оружие и засунул себе за пояс. — На сколько же я могу рассчитывать? — поинтересовалась она. — На сотню, — отозвался Чарльз. — Даю слово. Девушка оглянулась в ту сторону, куда ушел стражник. — Я напомню вам ваше слово при случае, — сказала она. — Ну а пока что, может, вы меня изнасилуете? — Думаю, так будет лучше всего, — согласился Хантер и повалил девушку на пол. Она принялась вопить и визжать, и на шум примчался стражник. Он мгновенно уловил суть сцены, поспешно отпер дверь, влетел в камеру и прорычал: — Ах ты чертов пират! Тут нож Хантера погрузился в его шею. Стражник зашатался, отступил, ухватился за лезвие, торчащее у него из-под подбородка, вырвал нож, и кровь ударила фонтаном. Потом он рухнул на пол и умер. — Скорее, леди, — попросил Хантер, помогая Энни Шарп подняться на ноги. В тюрьме стояла тишина. Все заключенные Маршалси слышали поднятый шум и хранили полное молчание. Капитан прошел по коридору, отпирая двери камер, потом отдал ключи тем, кто уже вышел, и отправил их завершить дело. — Сколько стражников на воротах? — спросил он у Энни Шарп. — Я видела четверых, — ответила она. — И еще дюжину на опорном пункте. Это создавало сложности для Хантера. Стражники были англичанами, и у него душа не лежала убивать их. — Придется схитрить, — сказал он. — Позовите начальника. Девушка кивнула и вышла во внутренний двор. Чарльз остался ждать ее в тени. Хантер не удивлялся самообладанию этой женщины, только что оказавшейся свидетельницей жестокого убийства. Он не привык к дамам, которые чуть что — и падали в обморок, как это было в моде при французском и испанском дворах. Англичанки не отличались склонностью к сентиментальности и в некоторых отношениях были жестче любого мужчины, причем это относилось как к простолюдинкам, так и к женщинам из знатных семейств. Начальник Маршалси вышел к Энни Шарп и в последнее мгновение заметил ствол пистолета Хантера, торчащий из тени. Капитан жестом велел ему подойти. — А теперь слушай, — приказал он. — Ты можешь велеть своим людям сойти вниз и положить мушкеты наземь. Тогда все останутся в живых. Или же ты можешь настоять на драке. Тогда все умрут. — Я ждал вашего побега, сэр, — отозвался начальник стражи. — Надеюсь, вы меня не забудете впоследствии. — Посмотрим, — отозвался Хантер, не желая ничего обещать. — Коммандер Скотт завтра лично примет меры, — официальным тоном заявил начальник стражи. — Коммандер Скотт не доживет до завтра, — возразил Чарльз. — А теперь выбирайте. — Я надеюсь, вы не забудете. — Я могу не забыть, что вам не следует перерезать глотку, — отозвался капитан. Начальник стражи приказал своим людям спуститься, и Хантер лично проследил, чтобы их заперли в камерах Маршалси.
Миссис Хэклетт выдала инструкции Ричардсу и вернулась к супругу. Он сидел в библиотеке, выпивал после ужина в обществе коммандера Скотта. Их обоих за последнее время очаровал винный погреб губернатора, и теперь они поглощали его содержимое, пользуясь болезнью хозяина. В данный момент оба были безоглядно поглощены выпивкой. — Дорогая, — заявил мистер Хэклетт, когда его супруга вошла в комнату, — вы пришли как нельзя более вовремя. — В самом деле? — В самом деле, — подтвердил Роберт Хэклетт. — Потому что я именно сейчас излагал коммандеру Скотту, каким образом вы понесли ребенка от этого пирата, Хантера. Вы, конечно же, понимаете, что вскоре он повиснет в петле и будет болтаться на ветру, пока от него не останется один скелет. Насколько я слыхал, в здешнем мерзком климате это случается быстро. Я уверен, что вы понимаете толк в быстроте, а? Кстати, если уж говорить о вашем соблазнении, то коммандер Скотт прежде не был знаком с подробностями этого происшествия. Я его просветил. Миссис Хэклетт густо покраснела. — Такая скромница! — заметил муж, в голосе которого появились угрожающие нотки. — Никому бы и в голову не пришло, что перед ним обычная шлюха. Однако же только это она из себя и представляет. Как вы думаете, сколько стоит ее благосклонность? Коммандер Скотт понюхал надушенный платочек. — Могу я позволить себе откровенность? — Конечно, что за вопрос? Говорите, говорите! — На вкус нормального мужчины она слишком тощая. — Однако же его величество не отказался полакомиться. — Возможно, но это уже выходит за пределы обычного, не так ли? Наш король предпочитает страстных иноземных женщин. — Ладно, — раздраженно перебил его Хэклетт. — Ну, так сколько она стоит? — Я бы сказал, что ее цена не превышает… ну, если учесть, что она отведала королевского копья, то, может, и побольше… но в любом случае не выше сотни реалов. Миссис Хэклетт, вся багровая, развернулась, собираясь уйти. — Я не намерена больше терпеть это! — Напротив, — возразил ее супруг, вскочил с кресла и преградил ей путь. — Вы заключите новую сделку. Коммандер Скотт, вы — джентльмен с большим житейским опытом. Вы заплатили бы сотню реалов? Скотт сделал слишком большой глоток и закашлялся. — Я — нет, сэр, — ответил он. Хэклетт схватил жену за руку. — А какая цена устроила бы вас? — Пятьдесят реалов. — Договорились! — воскликнул Хэклетт. — Роберт! — возмутилась его жена. — Боже милостивый! Роберт Хэклетт ударил жену по лицу с такой силой, что она отлетела в другой конец комнаты и рухнула в кресло. — Итак, коммандер, — обратился к собутыльнику Хэклетт, — вы — человек слова. Я готов поверить вам в кредит в этом вопросе. Скотт оторвал взгляд от своего кубка. — Что? — Я сказал, что готов в этом вопросе поверить вам в кредит. Деньги потом. — Э-э? Вы имеете в виду… э-э… — Он указал на миссис Хэклетт. Глаза женщины округлились от ужаса. — Именно это я и имею в виду, причем не откладывая. — Здесь? Сейчас? — Совершенно верно, коммандер. — Мертвецки пьяный Хэклетт, пошатываясь, пересек комнату и хлопнул военного по плечу. — А я буду наблюдать, развлечения ради. — Нет! — пронзительно вскрикнула миссис Хэклетт. Мужчины словно бы не услышали ее крика, хоть он и был громким. Они пьяно уставились друг на друга. — Честно говоря, я не уверен, что это благоразумно, — сказал Скотт. — Чепуха! — возразил Хэклетт. — Вы — джентльмен с репутацией, которую надо поддерживать. В конце концов, эта женщина достойна короля, ну, по крайней мере когда-то она была таковой. Давай, приятель. — Черт подери! — воскликнул коммандер Скотт и поднялся, хотя на ногах держался нетвердо. — Черт подери, сэр, я это сделаю! Что достаточно хорошо для короля, то вполне подойдет и для меня. Я это сделаю. Он принялся расстегивать брюки. Коммандер Скотт был до крайности пьян, и справиться с застежкой ему оказалось нелегко. Миссис Хэклетт принялась кричать. Муж прошел через библиотеку, снова ударил ее по лицу и рассек ей губу. По подбородку женщины побежала струйка крови. — Пиратской или королевской шлюхе важничать не положено. Наслаждайтесь, коммандер. И Скотт двинулся к женщине.
— Помоги мне, — прошептал губернатор Элмонт племяннице. — Но, дядя, как? — Убей охранника, — заявил он и вручил ей пистолет. Леди Сара Элмонт взяла его и ощутила непривычную форму оружия. — Вот так взводишь курок, — объяснил Элмонт, показывая, как это делается. — Теперь осторожно! Подходишь к двери, просишь разрешения выйти и стреляешь. — Как это? — Прямо ему в лицо. Не промахнись, дорогая. — Но, дядя… Губернатор смерил ее свирепым взглядом. — Я — больной человек, — произнес он. — Так что помоги мне. Девушка сделала несколько шагов по направлению к двери. — Прямо ему в горло, — с долей удовольствия подсказал ей Элмонт. — Он это заслужил, вероломный пес. Леди Сара постучала в дверь. — Что такое, мисс? — спросил охранник. — Откройте, — попросила она. — Я хочу выйти. Послышалось царапанье, потом щелчок, и замок повернулся. Дверь отворилась. Леди Сара увидела охранника, молодого человека лет девятнадцати, со свежим и невинным лицом, на котором читалось удивление. — Что угодно вашей светлости? Леди Сара выстрелила ему в рот. Сила выстрела толкнула ей руку, а охранника швырнула назад, как будто его ударили в лицо. Он согнулся и осел на пол, а потом перевернулся на спину. Девушка с ужасом увидела, что у него больше нет лица — лишь кровавое месиво на его месте. Бедняга еще несколько минут бился в судорогах. По штанине потекла моча, и леди Сара почувствовала запах экскрементов. Затем тело застыло. — Помоги мне встать, — проворчал ее дядя, губернатор Ямайки, и с трудом сел на кровати.
Хантер собрал своих людей к северу от Порт-Ройяла, неподалеку от самого большого острова. Ближайшая проблема, стоявшая перед ним, носила чисто политический характер — как отменить вынесенный ему приговор. С практической же точки зрения вышло так, что стоило ему бежать, и горожане тут же собрались под его руку. Не менее практический характер носил и вопрос о том, как он отреагирует на несправедливое обращение, ибо на кону стояла репутация Хантера среди жителей города. Чарльз мысленно просмотрел список, состоящий из восьми имен: Хэклетт, Скотт, судья адмиралтейства Льюишэм, торговцы Фостер и Пуэрмен, лейтенант Додсон, капитан торгового судна Джеймс Фипс и Сансон, последний по очередности, но отнюдь не по важности. Каждый из этого списка действовал, полностью осознавая несправедливость своих поступков, ожидал выгоды от конфискации его имущества. Законы каперов были достаточно строги. Подобное сутяжничество неизбежно вело к смерти и конфискации причитающейся доли. В то же время капитан обязан был убить нескольких высокопоставленных горожан. Это было не слишком сложно само по себе, но могло сулить ему неприятности в будущем, если сэр Джеймс не выйдет из этой передряги живым и невредимым. Если у губернатора варила голова, то он должен был давно уже сбежать и укрыться в надежном месте. Хантер решил, что ему придется на это понадеяться, а тем временем убить тех, кто встал у него на пути. Незадолго до рассвета он приказал всем своим людям уйти в Блу-Хиллс, горы на севере Ямайки, и остаться там на два дня. Потом капитан в одиночку вернулся в город.
Глава 36
Фостер, преуспевающий торговец шелком, владел большим домом на Пемброк-стрит, к северу от верфей. Хантер проскользнул туда с черного хода, через отдельно стоящую кухню, и поднялся на второй этаж, в хозяйскую спальню. Фостер спал в постели рядом с женой. Чарльз попытался разбудить его, слегка прижав к носу торговца пистолет. Тучный мужчина лет пятидесяти всхрапнул и перевернулся на бок. Хантер сунул дуло пистолета ему в ноздрю. Фостер моргнул и открыл глаза, потом сел, не сказав ни слова. — Тише ты! — сонно пробормотала его жена. — Не толкайся! Но она не проснулась. Хантер и Фостер посмотрели друг на друга. Торговец перевел взгляд на пистолет в руках Чарльза, потом обратно, в конце концов поднял палец и осторожно спустился с кровати. Его жена так и осталась спать. Фостер в ночной рубашке прошлепал через комнату к сундуку. — Я хорошо тебе заплачу, — прошептал он. — Вот, смотри. — Хозяин дома открыл потайное отделение и вытащил оттуда весьма увесистый мешочек с золотом. — Это не все, Хантер. Я заплачу тебе, сколько пожелаешь. Капитан ничего на это не ответил. Фостер в своей ночнушке протянул ему мешочек с золотом. Рука у него дрожала. — Пожалуйста, — прошептал он и опустился на колени. — Пожалуйста, пожалуйста. Хантер, умоляю тебя. Чарльз выстрелил ему в лицо. Тело отбросило, ноги взметнулись вверх, босые пятки замолотили по воздуху. Жена торговца так и не проснулась, лишь заворочалась и застонала во сне. Хантер подобрал золото и вышел так же тихо, как и пришел.Пуэрмен был богатым купцом, торговавшим серебряной и оловянной посудой. Его дом располагался на Хай-стрит. Хантер нашел хозяина дома спящим за столом на кухне. Рядом стояла полупустая бутылка вина. Капитан взял кухонный нож и полоснул по запястьям Пуэрмена. Тот проснулся, в хмельном тумане увидел Хантера, а затем — кровь, льющуюся на стол. Он поднял кровоточащие руки, но не смог ими пошевелить. Сухожилия были перерезаны, и руки безжизненно опустились. Пальцы уже сделались серовато-белыми. Пуэрмен положил руки обратно на стол. Он посмотрел на кровь, собравшуюся в лужу на деревянной столешнице и капающую через щели на пол, потом перевел взгляд на Хантера. На лице его отразилось замешательство. — Я заплачу! — хрипло произнес купец. — Я сделаю все, что ты… что ты… Он поднялся из-за стола, пошатываясь от головокружения, держа порезанные руки согнутыми в локтях. В тишине слышно было, как кровь странно громко капала на пол. — Я сделаю… — начал было Пуэрмен, потом качнулся назад и упал навзничь. — Ты, ты, ты, ты. — повторял он все тише и тише. Хантер отвернулся, не дожидаясь, пока торговец умрет. Он вышел обратно в ночь и бесшумно зашагал по темным улицам Порт-Ройяла.
На лейтенанта Додсона капитан наткнулся случайно. Офицер горланил песню и пьяно ковылял по улице в компании двух шлюх, поддерживавших его с обеих сторон. Хантер заметил его в конце Хай-стрит, развернулся, быстро прошел по Куин-стрит, свернул налево, на Хоуэллэли, и встретил Додсона на углу. — Это кто еще там? — громко возмутился тот. — Ты что, не слыхал про комендантский час? Вали отсюда, или я тебя упеку в Маршалси! — А я только что оттуда, — отозвался из тени Хантер. — Чего? — переспросил Додсон, наклонив голову, чтобы лучше слышать. — Ты что это хамишь? Да я тебя. — Хантер! — завизжала одна шлюха, и обе женщины пустились наутек. Лишившись их поддержки, Додсон тут же рухнул в грязь. — Вот же бляди-то какие ненадежные! — заворчал он, пытаясь встать. — На что теперь мой мундир похож, а? Черт вас побери! Он весь был в грязи и навозе. Додсону уже удалось подняться на колени, когда до его мозга, затуманенного алкоголем, внезапно дошел смысл последних слов убежавшей женщины. — Хантер? — тихо спросил он. — Хантер, это ты? Чарльз кивнул. — Тогда я арестую тебя как негодяя и пирата, — заявил Додсон. Но прежде чем он успел встать, капитан ударил его ногой в живот, и офицер снова растянулся на земле. — Ай! — вскрикнул он. — Больно же, черт! Это были его последние слова. Хантер ухватил офицера за шею и сунул лицом в уличную грязь. Додсон бился, извивался все сильнее и сильнее, но Чарльз держал его до тех пор, пока корчи не стихли. Тогда Хантер, тяжело дыша, отступил. Он оглядел темный, безлюдный город. Показался патруль, десять солдат милиционных войск. Капитан отступил в тень и подождал, пока они пройдут. Шлюхи вернулись обратно. — Вы, правда, Хантер? — спросила одна, не выказывая ни малейшего страха. Тот кивнул. — Благослови вас Бог! — воскликнула шлюха. — Приходите навестить меня, получите свое удовольствие, не потратив и фартинга! Она рассмеялась. Хихикая, женщины исчезли во тьме.
Хантер вошел в таверну «Черный вепрь». Там находилось человек пятьдесят, но он видел лишь Джеймса Фипса, красивого, одетого с иголочки, пьющего с несколькими другими моряками с торговых кораблей. Приятели Фипса тут же куда-то испарились с явным ужасом на лицах, но сам он, справившись с первоначальным потрясением, изобразил радушие. — Хантер! — воскликнул Джеймс, широко улыбаясь. — Лопни мои глаза, ты и вправду сделал то, что все от тебя ждали! Угощаю всех! Пьем за твое освобождение! В «Черном вепре» воцарилась мертвая тишина. Никто не произнес ни слова. Ни один человек не шелохнулся. — Ну же! — громко произнес Фипс. — Пьем за капитана Хантера! Я угощаю! Чарльз двинулся к столу, за которым сидел Джеймс. Лишь его тихие шаги по грязному полу таверны нарушали тишину. Фипс с беспокойством взглянул на капитана и сказал: — Чарльз, такое жестокое выражение лица тебе не идет. Нужно же быть милосердным! — Да ну? — Чарльз, дружище, — не унимался Фипс. — Ты же понимаешь, что я не желаю тебе ничего дурного. Меня вынудили явиться на этот суд. Это все дело рук Хэклетта и Скотта, клянусь. У меня не было выбора. Я должен отплыть на неделе, а они сказали, что не отдадут мне бумаги с разрешением. Кроме того, я знал, что ты от них сбежишь, какой-нибудь час назад говорил об этом Тимоти Флинту. Тимоти, ну скажи же, правда ведь, я тебе говорил, что Хантер выйдет на свободу? Тимоти! Хантер вытащил пистолет и навел его на Фипса. — Чарльз! — воскликнул тот. — Я тебя умоляю, ну будь же благоразумен! Человеку приходится быть практичным. Неужто ты думаешь, будто я согласился бы с твоим приговором, если бы верил, что его приведут в исполнение? Ты что, вправду так думаешь? Вправду? Хантер не ответил. Он взвел курок. Единственный металлический щелчок раздался в тишине зала. — Чарльз, — продолжал Фипс, — у меня душа радуется оттого, что я снова вижу тебя. Пойдем выпьем вместе и давай забудем. Капитан выстрелил ему в грудь. Окружающие поспешили увернуться, когда обломки костей и фонтан крови со свистом брызнули из груди Джеймса. Фипс выронил кубок, который держал в руке. Тот со стуком упал на стол и скатился на пол. Фипс проследил за ним взглядом, потянулся за кубком и хрипло произнес: — Выпьем, Чарльз. Потом он рухнул на стол. Кровь растеклась по шершавому дереву столешницы. Хантер развернулся и вышел. Снова очутившись на улице, он услыхал колокола церкви Святой Анны. Они звонили непрестанно, словно возвещая о нападении на Порт-Ройял либо о еще каком-нибудь чрезвычайном происшествии. Хантер понял, что это могло означать только одно. Его бегство из Маршалси обнаружено. Но ему это было совершенно безразлично.
Льюишэм, судья Адмиралтейства, проживал рядом со зданием суда. Он пробудился, когда церковные колокола ударили в набат, и послал слугу выяснить, что произошло. Тот вернулся несколько минут спустя. — Ну и что там? — спросил Льюишэм. — Говори быстрее! Слуга поднял голову. Это был Хантер. — Но как?! — вопросил Льюишэм. Чарльз взвел курок. — С легкостью. — Скажи, чего ты хочешь. — Скажу, — согласился Хантер. И сказал.
Коммандер Скотт, пьяный в доску, спал, развалившись на кушетке в библиотеке губернаторского особняка. Мистер Хэклетт и его супруга давно уже удалились. Коммандер проснулся от звона колоколов и мгновенно понял, что произошло. Скотту стало страшно как никогда в жизни. Через несколько мгновений один из его охранников влетел в комнату с новостями. Хантер бежал, все пираты исчезли, а Пуэрмен, Фостер, Фипс и Додсон мертвы. — Коня мне! — велел Скотт и поспешно привел одежду в порядок. Он вышел из губернаторского особняка, настороженно огляделся по сторонам и вскочил на своего жеребца. Вскоре его сбросили с лошади, и он полетел на булыжную мостовую в какой-нибудь сотне ярдов от губернаторского особняка. Проходимцы, приведенные Ричардсом, слугой губернатора, и возглавляемые этим мерзавцем Хантером, надели на коммандера кандалы и отвели его в Маршалси, чтобы он ждал там суда. Нет, ну какова наглость, а?! Каковы негодяи!
Хэклетт проснулся от колокольного звона и тоже догадался, что это значит. Он вскочил с кровати, не обращая внимания на жену, которая всю ночь пролежала не сомкнув глаз, глядя в потолок и слушая его пьяный храп. Ее терзали боль и жестокое унижение. Хэклетт подошел к дверям покоев и позвал Ричардса. — Что произошло? — Хантер сбежал, — ровным тоном сообщил слуга, — Додсон, Пуэрмен и Фипс мертвы. Возможно, не только они. — А этот человек все еще на свободе? — Не знаю, — ответил Ричардс, демонстративно не добавив «ваше превосходительство». — Господи, помилуй! — вырвалось у Хэклетта. — Запри дверь на засов. Вызови стражу. Предупреди коммандера Скотта. — Коммандер Скотт покинул дом несколько минут назад. — Покинул дом? Господи боже! — Хэклетт захлопнул дверь комнаты, запер ее на ключ и повернулся к кровати. — Господи боже! — повторил он. — Господи боже! Этот пират убьет нас всех! — Не всех, — отозвалась жена и направила на него оружие. Хэклетт держал у кровати пару заряженных пистолетов. Теперь женщина держала их в руках и целилась в мужа. — Эмили, не будь дурой. Сейчас не время для твоих глупостей. Этот человек — злобный убийца. — Не приближайся ко мне, — предупредила миссис Хэклетт. Он заколебался. — Ты шутишь. — Нет, не шучу. Хэклетт взглянул на жену и на пистолеты в ее руках. Он сам не особо разбирался в обращении с оружием, но даже по своему ограниченному опыту знал, что из пистолета очень трудно стрелять прицельно, поэтому сейчас испытывал не столько страх, сколько раздражение. — Эмили, ты ведешь себя как полная дура! — Стоять! — скомандовала женщина. — Эмили, ты сука и шлюха. Но я готов биться об заклад, что ты не убийца. Миссис Хэклетт выстрелила. Комната наполнилась дымом. Муж вскрикнул от страха. Прошло несколько мгновений, прежде чем оба супруга поняли, что он не ранен. Хэклетт расхохотался с явным облегчением. — Как видишь, это не так уж просто, — сказал он. — А теперь отдай пистолет. Он подошел ближе. Женщина выстрелила снова и на этот раз попала ему в пах. Удар пули был не особенно сильным. Хэклетт остался стоять. Он сделал еще шаг и приблизился к жене настолько, что почти мог коснуться ее. — Я всегда ненавидел тебя, — заявил он непринужденно, словно во время обычной беседы. — С того самого дня, как впервые тебя встретил. Помнишь? Я сказал тебе: «Добрый день, мадам», а ты мне сказала… Он закашлялся, согнулся от боли и рухнул на пол. На поясе у него расплывалось кровавое пятно. — Ты мне сказала… — выдавил Хэклетт. — Ты сказала… Черт бы побрал твою репутацию, женщина! Больно! Ты мне сказала… Он принялся раскачиваться из стороны в сторону, зажимая руками пах. Лицо его было искажено от боли, глаза крепко зажмурены. Раскачиваясь, он стонал, протяжно и монотонно. Эмили села на кровать и выронила пистолет. Он упал на простыню. Ствол был настолько горячим, что на ткани остался отпечаток. Эмили быстро подобрала его и бросила на пол, потом снова взглянула на мужа. Он продолжал раскачиваться и стонать, потом остановился, посмотрел на жену и шепотом произнес сквозь стиснутые зубы: — Кончай с этим. Эмили покачала головой. Пистолеты были разряжены. Даже если бы у нее были запасные пули и порох, она все равно не знала, как их зарядить. — Кончай с этим, — повторил Хэклетт. Эмили охватили противоречивые чувства. Понимая, что муж умрет еще не скоро, она подошла к столику у стены, налила бокал кларета и отнесла ему. Женщина приподняла голову Хэклетта и поднесла бокал к его губам. Он сделал несколько глотков, а потом его одолела ярость, и он оттолкнул ее окровавленной рукой. Его сила поражала жену. Эмили упала навзничь. На ее ночной рубашке красовался красный отпечаток ладони. — Чтоб ты сдохла, королевская сука, — прошептал Хэклетт и снова принялся раскачиваться. Теперь он был полностью поглощен болью и, похоже, совершенно позабыл о присутствии жены. Эмили встала, налила вина себе, пригубила и принялась наблюдать. Она так и стояла, когда полчаса спустя в комнату вошел Хантер. Хэклетт был жив, только сделался мертвенно-бледным и лишь изредка судорожно подергивался. Вокруг него растекалась огромная лужа крови. Чарльз вскинул пистолет и шагнул к Хэклетту. — Нет! — потребовала Эмили. Хантер заколебался, потом отступил. — Благодарю за любезность, — сказала миссис Хэклетт.
Глава 37
Двадцать первого октября тысяча шестьсот шестьдесят пятого года приговор в отношении Чарльза Хантера и его команды, обвиненных в пиратстве и разбое, был в порядке упрощенного судопроизводства отменен Льюишэмом, судьей Адмиралтейства, на закрытом совместном заседании с сэром Джеймсом Элмонтом, вернувшимся к исполнению своих обязанностей губернатора колонии Ямайка. На том же заседании коммандер Эдвин Скотт, старший офицер гарнизона форта Чарльза, был признан виновным в государственной измене и приговорен к повешению, каковое должно было состояться на следующий день. В обмен на обещание смягчения приговора Скотт собственноручно написал признание. Как только оно было получено, неизвестный офицер застрелил Скотта в его камере в форте Чарльз. Убийца так и не был задержан. Что же касается капитана Хантера, ставшего ныне любимцем города, у него оставалась последняя проблема — Андре Сансон. Француза нигде не могли найти. Говорили, будто он бежал в горы. Хантер сообщил во всеуслышание, что он хорошо заплатит за любые известия о Сансоне, и во второй половине дня получил неожиданное донесение. Капитан разместился в «Черном вепре», и довольно скоро с ним пришла повидаться одна вульгарная старуха. Хантер знал ее. Эта дама носила фамилию Симмонс и управляла публичным домом. Старуха опасливо приблизилась к нему. — Говори, женщина, — велел Чарльз и заказал для нее стакан рома, дабы успокоить страхи. — Так вот, сэр, —начала старуха, хлебнув спиртного. — Неделю назад в Порт-Ройял добрался один человек, Картер, еле живой. — Джон Картер, моряк? — Он самый. — Говори! — приказал капитан. — Он сказал, что его подобрал английский пакетбот, который шел с Сент-Киттса. Они заметили огонь на маленьком необитаемом островке, остановились, чтобы произвести разведку, обнаружили Картера и забрали его с собой. — Где он теперь? — Сбежал. Он боится встречи с Сансоном, этим злодеем французом, поэтому сейчас прячется в горах. Но Картер рассказал мне свою историю довольно подробно. — И что же это за история? — спросил Хантер. Старуха быстро пересказала ему суть. В общем, Картер находился на борту шлюпа «Кассандра», который под командованием Сансона вез часть сокровищ галеона. Налетел неистовый ураган и разбил шлюп о внутренний риф острова. Большая часть команды погибла. Сансон собрал выживших и спас сокровища. Под его руководством их закопали на острове. Потом моряки построили баркас из обломков разбитого шлюпа. После этого, как сообщил Картер, Сансон убил всех — двенадцать человек! — и уплыл один. Картер был серьезно ранен, но каким-то образом умудрился выжить, вернуться домой и поведать свою историю. Еще он сказал, что не знает названия этого острова, как и точного местонахождения сокровища, но Сансон, мол, нацарапал карту на монете, которую носит на шее. Хантер молча выслушал эту историю, поблагодарил женщину и дал ей монету за хлопоты. Теперь он еще сильнее, чем прежде, жаждал отыскать Сансона. Капитан сидел в «Черном вепре» и терпеливо выслушивал каждого, кто приходил к нему с новым слухом о местопребывании француза. Историй этих набралась минимум дюжина. Сансон ушел в Порт-Морант, бежал в Инагуа, прячется в горах. Когда правда наконец всплыла на поверхность, она оказалась ошеломляющей. В таверну влетел Эндерс. — Капитан, он на галеоне! — Что?! — Да, сэр. На борту оставалось шесть человек охраны. Он убил двоих, а остальных отправил на шлюпке, чтоб они вам сказали. — Что сказали? — Либо вы выхлопочете ему прощение и прилюдно пообещаете не преследовать его, либо он потопит корабль. Сансон хочет получить ответ до вечера, капитан. Хантер выругался, подошел к окну таверны и посмотрел на гавань. «Эль Тринидад» стоял на якоре, но довольно далеко от берега. Глубина там была слишком велика для того, чтобы спасти сокровища, если их все-таки утопят. — Умен, мерзавец, — сказал Эндерс. — Точно, — согласился Хантер. — Так вы ответите? — Не сейчас, — сказал Чарльз и отвернулся от окна. — Он на корабле один? — Да, но что только толку-то?! Сансон стоил в схватке дюжины, если не больше. Галеон с сокровищами стоял в отдалении от других кораблей. Со всех сторон от него было около четверти мили открытого водного пространства. Он находился в совершенной, неприступной изоляции. — Мне нужно подумать, — заявил Хантер и уселся.На корабле, стоявшем посреди ровной водной глади, было столь же безопасно, как в крепости, окруженной рвом. А Сансон принял меры к тому, чтобы на галеоне стало еще спокойнее. Он вывалил за борт помои и кухонные отбросы, чтобы привлечь акул. В порту и без того отиралось множество этих тварей, так что попытка доплыть к «Эль Тринидаду» стала бы всего лишь изощренной разновидностью самоубийства. Да и ни одна лодка не могла подойти к галеону и остаться незамеченной. Следовательно, приближение должно было быть открытым и на вид безвредным. Но в баркасе прятаться совершенно некуда. Хантер почесал в затылке. Некоторое время он расхаживал по залу «Черного вепря», а потом, так и не в силах успокоиться, вышел на улицу. На улице Чарльз увидел фокусника, пускающего изо рта фонтаны разноцветной воды. В колонии Массачусетс фокусы были запрещены как содействие дьяволовой работе. Для Хантера они обладали странным очарованием. Он немного понаблюдал за фокусником. Тот пил воду, а потом выпускал разноцветные фонтаны. В конце концов капитан подошел к нему. — Я хочу узнать ваш секрет. — Многие красавицы при дворе короля Карла говорили то же самое и предлагали куда больше, чем можете предложить вы. — Я предлагаю вам вашу жизнь, — заявил Чарльз и сунул фокуснику в лицо заряженный пистолет. — Вы меня не запугаете! — заявил тот. — А я думаю, что это у меня получится. Через несколько мгновений они сидели в палатке фокусника, и Хантер слушал подробности его подвигов. — Все не так, как оно выглядит со стороны, — пояснил этот чудодей. — Покажите, — потребовал Хантер. Фокусник объяснил, что перед представлением он проглотил пилюлю из желчного пузыря телки и запеченной пшеничной муки. — Понимаете, это позволяет очистить желудок. — Понимаю. Продолжайте. — Потом я кладу в воду бразильские орехи и кипячу, пока не получается темно-красный отвар. — Дальше. — Потом мою стаканы белым уксусом. — Дальше. — А некоторые не мою. — Дальше. Затем фокусник объяснил, что он выпивает воду из чистого стакана и отрыгивает содержимое желудка, выдавая наружу ярко-красный «кларет». Если в дело идут другие стаканы, на стенках которых остался уксус, то та же самая жидкость становится «пивом», приобретая темно-коричневый цвет. Если выпить и отрыгнуть большее количество воды, то красный цвет делается светлее и получается «шерри». — Больше никаких хитростей, — завершил свой рассказ фокусник. — Все просто не то, чем кажется, только и всего. — Он вздохнул. — Главное — отвлечь внимание публики и направить его туда, куда нужно. Хантер поблагодарил фокусника и отправился разыскивать Эндерса. — Вы знаете женщину, которая помогла устроить наш побег из Маршалси? — Да, это Энни Шарп. — Найдите ее, — приказал Хантер. — И подберите команду для баркаса, шесть лучших людей, каких вы только сможете отыскать. — Зачем, капитан? — Я собираюсь нанести визит Сансону.
Глава 38
Андре Сансон, беспощадный и сильный француз, не привык испытывать страх. Теперь, увидев баркас, отваливающий от берега, он тоже не испугался и лишь внимательно следил за ним. Издалека видно было, что там шесть гребцов и два пассажира на носу, но Сансон не мог разглядеть, кто эти люди. Он ожидал какого-то обмана. Этот англичанин Хантер совсем не дурак. Он непременно пустит в ход хитрость, если только сможет. Сансон знал, что сам он не умен, как Чарльз. Его собственные таланты были скорее животными, куда более телесными. Все же Сансон был уверен в том, что никакие уловки Хантеру не помогут просто потому, что сделать это невозможно. Кроме него, на корабле никого не было. Он останется один, в безопасности до самого наступления ночи, и либо получит свободу, либо потопит галеон. Француз знал, что Хантер ни за что не допустит уничтожения корабля. Он слишком много сражался и страдал ради этих сокровищ. Капитан сделает все, чтобы сохранить их, даже если ради этого ему придется отпустить Сансона. Француз был твердо уверен в этом. Он всматривался в приближающийся баркас. Когда тот подошел поближе, Сансон разглядел, что на носу стоял сам Хантер, а рядом с ним — какая-то женщина. Что это все означает? У француза даже голова заболела, так он старался понять, что же задумал Чарльз. В конце концов Сансон удовольствовался самым простым решением. Он напомнил себе, что никакие хитрости ничего не дадут. Хантер умен, но всякому хитроумию есть предел. Капитан должен понимать, что его можно прикончить даже на расстоянии. Это будет не труднее, чем муху прихлопнуть. Сансон мог убить его прямо сейчас, если бы захотел. Но зачем? Ему нужна была только свобода и прощение. Для этого Хантер должен оставаться в живых. Баркас приблизился. Чарльз помахал рукой и весело воскликнул: — Сансон, свинья ты французская! Тот ухмыльнулся и помахал в ответ. — Хантер, задница ты английская! — крикнул он с веселостью, которой вовсе не испытывал. Его напряженность, и без того немалая, лишь возросла, когда он осознал, как небрежно держится капитан. Баркас причалил к борту «Эль Тринидада». Сансон слегка перегнулся через борт и продемонстрировал гостям арбалет. Но высовываться слишком сильно он не хотел, хоть ему и не терпелось заглянуть в баркас. — Зачем ты здесь, Хантер? — Я привез тебе подарок. Можно нам подняться? — Только вам двоим, — ответил Сансон, отошел от перил и быстро перебежал к другому борту, чтобы проверить, не приближается ли с той стороны еще один баркас. Но там не видно было ничего, кроме водной глади и следов, которые оставляли плавники акул. Сансон повернулся обратно и услышал, как по трапу карабкаются двое. Он поднял арбалет и прицелился. Над краем борта показалась женщина. Она была молода и чертовски красива, улыбнулась ему почти застенчиво и отступила в сторонку, когда на палубу поднялся Хантер. Чарльз остановился, взглянул на Сансона, который стоял шагах в двадцати от него с арбалетом в руках, и заметил: — Не очень-то радушный прием. — Уж извини, — отозвался Сансон, посмотрел на девушку, потом снова перевел взгляд на Хантера. — Ты добился, чтобы мои требования приняли? — Добиваюсь, даже прямо сейчас. Сэр Джеймс составляет бумаги. Их доставят через несколько часов. — И на кой же черт ты сюда явился? Хантер хохотнул и сказал: — Сансон, ты же знаешь, что я — человек практичный. Ясно, что все козыри у тебя. Я вынужден согласиться на все твои требования. На этот раз ты оказался слишком умен, даже для меня. — Я знаю, — отозвался француз. — Когда-нибудь я найду тебя и убью, — заявил капитан, сощурившись. — Обещаю. Но не сейчас. Сегодня ты победил. — Это какая-то хитрость, — сказал Сансон, внезапно осознав, что что-то здесь сильно не так. — Не хитрость, — возразил Хантер. — Пытка. — Пытка? — Именно, — подтвердил Чарльз. — Все всегда не то, чем кажется. Так что для того, чтобы ты мог приятно провести остаток дня, я привез тебе эту женщину. Ты же не станешь спорить, что она очаровательна для англичанки? Я оставлю ее здесь, тебе. — Капитан рассмеялся. — Если ты осмелишься. Теперь засмеялся и Сансон. — Хантер, да ты просто слуга дьявола! Если я возьму эту женщину, то не смогу следить за тем, что происходит вокруг. Верно? — Может, ее английская красота тебя помучает, — отозвался Хантер, коротко поклонился и стал спускаться по трапу. Сансон слышал, как его ноги глухо стучали по корпусу судна. Затем раздался приглушенный шум — это капитан спрыгнул в баркас. Хантер приказал гребцам отчаливать, потом Сансон услышал плеск весел. Он подумал, что это какой-то обман, и посмотрел на женщину. Должно быть, у нее припрятано какое-то оружие. — Ложись! — хрипло рыкнул француз. Девушка, похоже, смутилась. — Ложись! — топнув, повторил он. Девушка легла на палубу. Сансон осторожно приблизился к ней и быстро обшарил ее одежду. Оружия не было, и все-таки француз не сомневался в том, что тут кроется какая-то хитрость. Он подошел к перилам и посмотрел на баркас, быстро плывущий к берегу. Хантер сидел на носу и, не оборачиваясь, смотрел в сторону берега. На веслах — шестеро гребцов. Все совпадает. — Можно, я встану? — хихикнув, спросила девушка. Сансон повернулся к ней. — Да, вставай. Она поднялась и поправила одежду. — Я вам нравлюсь? — Для английской свиньи выглядишь неплохо, — хрипло отозвался Сансон. Девушка без лишних слов принялась раздеваться. — Ты что делаешь?! — возмутился француз. — Капитан Хантер сказал, что я должна снять одежду. — А я тебе говорю — оставь все как есть! — прорычал Сансон. — С этого момента ты будешь делать то, что тебе говорю я! Он осмотрелся по сторонам. Нигде ничего, не считая удаляющегося баркаса. Но тут явно какая-то ловушка. Наверняка же! Француз повернулся и снова посмотрел на девушку. Она облизнула губы. Очаровательное создание. Где бы с ней позабавиться, чтобы это было безопасно? Сансон сообразил, что если пойти на кормовую надстройку, то он сможет оттуда смотреть в любую сторону и при этом наслаждаться английской шлюхой. — Я вас с Хантером обоих перехитрю, — заявил француз и загнал женщину на кормовую надстройку. Через несколько минут его постигла новая неожиданность. Это застенчивое маленькое создание превратилось в страстную проказницу, которая ахала, вопила и царапалась, к пущему удовольствию Сансона. — Ты такой большой! — выдохнула она. — Я и не знала, что французы такие большие! Ее ногти больно проехались по спине Сансона. Он был доволен. Его довольство сильно поубавилось бы, если бы он знал, что эти крики исступления и восторга, за которые ей щедро заплатили, были сигналом для Хантера. Капитан висел на веревочном трапе у самой воды и смотрел на белые силуэты акул, кружащих вокруг него. Чарльз находился здесь с тех самых пор, как баркас отвалил от галеона. Пока он оставался на борту корабля, на носу баркаса гребцы усадили чучело, которое до этого момента прятали под куском брезента. Все шло именно так, как и задумал капитан. Сансон не посмел слишком сильно нагибаться, чтобы рассмотреть баркас, а когда тот отчалил, французу пришлось потратить несколько секунд на обыск девушки. К тому моменту, когда он подошел к поручням, чтобы взглянуть на баркас, тот был уже достаточно далеко, чтобы чучело смотрелось убедительно. Если бы тогда француз посмотрел вниз, то увидел бы Хантера, болтающегося на трапе. Но у него не было никаких причин глядеть туда, а девушке даны были указания отвлечь Сансона как можно скорее. Хантер ждал, вися на трапе. Прошло немало минут, прежде чем он услышал крики страсти. Они доносились с кормовой надстройки, как он и ожидал. Чарльз осторожно поднялся до орудийного порта и проскользнул на нижнюю палубу «Эль Тринидада». Капитан не имел при себе ничего, и первой его задачей было найти оружие. Он пробрался в арсенал, выбрал себе короткий кинжал и пару пистолетов, зарядил их и тщательно забил пыжи. Затем Хантер взял арбалет, нагнулся, взвел его и лишь после этого поднялся на верхнюю палубу. Там он остановился и на кормовой надстройке увидел Сансона с девушкой. Она поправляла одежду. Сансон осматривался по сторонам. Француз поддался похоти всего на несколько минут, но они стали для него роковыми. Сансон спустился на шкафут и принялся расхаживать по палубе. Он смотрел то в одну сторону, то в другую, а потом остановился и пригляделся. Хантер понял, что тот смотрел на мокрые пятна, которые капитан оставил на корпусе судна, пока пробирался к орудийному порту. Сансон стремительно развернулся. — Ах ты сука! — выкрикнул он и выстрелил из арбалета в девушку, которая все еще стояла на кормовой надстройке, но в запале гнева промахнулся. Энни завизжала и кинулась вниз. Сансон рванулся было за ней, но потом, похоже, передумал. Он остановился, перезарядил арбалет и стал ждать, прислушиваясь. Послышался топот девичьих ножек. Затем хлопнула дверь. Хантер решил, что Энни, должно быть, заперлась в одной из кают кормовой надстройки. Пока что там она в безопасности. Сансон вышел на середину палубы и встал у грот-мачты. — Хантер! — крикнул он. — Я знаю, что ты здесь! Француз расхохотался. Сейчас преимущество было на его стороне. Он оказался у мачты и знал, что из пистолета его не достанешь ни с какой стороны, и ждал. Сансон настороженно кружил вокруг мачты, медленно поворачивая голову. Он был идеально бдителен, готов к любым действиям. Хантер повел себя нелогично. Он выстрелил из обоих пистолетов. Одна пуля попала в мачту — только щепки брызнули, вторая ударила Сансона в плечо. Тот заворчал, но, похоже, почти не заметил рану. Он развернулся и выстрелил из арбалета. Стрела пронеслась мимо Чарльза и глубоко вонзилась в сходни. Хантер поспешно спустился по трапу. Он слышал, как Сансон мчался следом, успел краем глаза заметить, как француз несся в атаку с пистолетами наготове. Капитан отступил за трап и затаил дыхание. Сансон пробежал прямо у него над головой, быстро спустился, добрался до орудийной палубы и оказался спиной к Хантеру. Тогда Чарльз ледяным тоном скомандовал: — Стоять! Сансон не остановился. Он резко развернулся и разрядил оба пистолета. Пули свистнули над головой Хантера, поскольку тот сидел, пригнувшись почти к самому полу. Теперь же он встал, держа взведенный арбалет, и сказал: — Некоторые вещи являются не тем, чем кажутся. Сансон ухмыльнулся и поднял руки. — Хантер, дружище, я беззащитен. — Наверх! — скомандовал капитан ровным тоном. Сансон начал подниматься по трапу, все еще держа руки вытянутыми. Хантер заметил кинжал на его поясе. Левая рука француза медленно двигалась к оружию. — Не смей! Рука застыла. — Наверх. Сансон поднялся наверх, Чарльз шел следом. — Я тебя все-таки заполучу, дружище, — пообещал француз. — Ты заполучишь только стрелу в задницу, — отозвался Хантер. Они поднялись на верхнюю палубу. Сансон, пятясь, отступил к мачте. — Нам нужно поговорить. Мы должны проявить благоразумие. — Почему? — поинтересовался капитан. — Потому что я спрятал половину сокровищ. Вот, взгляни, — сказал Сансон и ткнул пальцем в золотую монету, висевшую у него на шее. — Я отметил здесь местонахождение тех сокровищ, которые были на «Кассандре». Разве тебе это не интересно? — Интересно. — Вот и хорошо. У нас есть причина поторговаться. — Ты пытался убить меня, — заявил Чарльз, продолжая целиться из арбалета в Сансона. — Разве ты на моем месте не сделал бы того же? — Нет. — Еще как сделал бы, — уперся француз. — Это просто наглость — отрицать такое. — Может, и сделал бы, — согласился Хантер. — Мы друг друга никогда не любили, значит, ничего и не потеряли. — Я не стал бы тебя предавать. — Стал бы, если бы мог. — Нет, — возразил капитан. — У меня есть представление о чести. Тут у него за спиной раздался женский визг: — Чарльз, ты его схватил! Хантер чуть развернулся в сторону Энни Шарп, чтобы взглянуть на нее, и в этот момент Сансон прыгнул. Хантер выстрелил автоматически. Хлестнула тетива, и арбалетная стрела ушла в полет. Она пронеслась над палубой, ударила Сансона в грудь, сшибла его с ног и пришпилила к грот-мачте. Француз задергался в конвульсиях. — Ты сделал мне больно, — сказал он, и на губах его показалась кровь. — Все было честно, — отозвался Хантер. Потом Сансон умер, и голова его упала на грудь. Хантер выдернул стрелу, и тело рухнуло на палубу. Потом он снял с шеи мертвеца золотую монету, на которой была нацарапана карта. Энни Шарп смотрела на все это, прикрыв рот ладошкой. Хантер оттащил труп к борту и сбросил его в море. Тело закачалось на волнах. Акулы настороженно закружили вокруг. Потом одна подплыла, ткнулась мордой, вырвала кусок плоти. За ней еще одна, и еще. Вода вскипела и окрасилась кровью. Это длилось всего несколько минут. Потом кровь в воде рассеялась, поверхность моря вновь сделалась спокойной, и Хантер отвернулся.Эпилог
Согласно мемуарам, написанным им и озаглавленным «Жизнь среди каперов Карибского моря», Чарльз Хантер искал сокровища, запрятанные Сансоном, на протяжении тысяча шестьсот шестьдесят шестого года, но так ничего и не нашел. На золотой монете не оказалось карты — лишь странная последовательность треугольников и цифр. Хантеру так и не удалось разгадать этот шифр. Сэр Джеймс Элмонт вернулся в Англию со своей племянницей, леди Сарой Элмонт. Оба они погибли в лондонском пожаре шестьдесят шестого года, названном великим. Миссис Роберт Хэклетт осталась жить в Порт-Ройяле. В тысяча шестьсот восемьдесят шестом она скончалась от сифилиса. Ее сын Эдгар стал состоятельным торговцем в колонии Каролина. Его же сын, Джеймс Чарльз Хэклетт Хантер, в тысяча семьсот семьдесят седьмом году занял пост губернатора Каролины. Именно по его настоянию эта колония выступила на стороне повстанцев-северян против английской армии под командованием генерала Хоува. Госпожа Энни Шарп вернулась в Англию в шестьсот семьдесят первом году и стала актрисой. К этому времени женские роли уже перестали играть мальчики, как это было в начале века. Госпожа Шарп стала второй из самых знаменитых женщин, прибывших в Европу из Индий. Первой, самой знаменитой, конечно же, была мадам де Ментенон, любовница Людовика Четырнадцатого, уроженка Гваделупы. Энни Шарп скончалась в тысяча семьсот четвертом году, прожив жизнь, которую сама характеризовала как восхитительную известность. Эндерс, мастер морского дела, цирюльник и хирург, присоединился к экспедиции Мандевиля на Кампече в тысяча шестьсот шестьдесят восьмом году и погиб во время бури. Мавр Басса умер годом позже, во время нападения Генри Моргана на Панаму. Его затоптал бык, когда испанцы в попытке защитить город выпустили на противника домашний скот. Дон Диего, Еврей, прожил в Порт-Ройяле до тысяча шестьсот девяносто второго года и уже в преклонном возрасте погиб во время землетрясения, превратившего нечестивый город в сплошные руины. Лазю схватили и повесили за пиратство в Чарльстоне, колония Южная Каролина, в тысяча семьсот четвертом. Поговаривали, будто она была любовницей Черной Бороды. Чарльз Хантер, здоровье которого было подорвано малярией, подхваченной во время поисков сокровищ, спрятанных Сансоном, вернулся в Англию в тысяча шестьсот шестьдесят девятом году. К этому времени его рейд на Матансерос вызвал серьезные политические проблемы, и капитан так и не был удостоен ни приема у Карла Второго, ни каких-либо почестей. Хантер через год скончался от воспаления легких в загородном доме в Танбридж-Веллс, оставив после себя весьма скромное имущество и записную книжку, которая впоследствии хранилась в кембриджском Тринити-колледже. Она цела и по сей день, равно как и могила на кладбище при церкви Святого Антония в Тринити-колледже. Время и непогода почти изгладили надпись на камне, но все же на нем еще можно прочесть:ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ
ЧАРЛЬЗ ХАНТЕР, КАПИТАН
1627–1670
Честнейший из моряков и искателей приключений,
любимый своими соотечественниками в Новом Свете
VINCIT
Майкл Крайтон Пожиратели мертвых Рукопись Ибн Фадлана, повествующая об опыте его жизни с викингами в 922 году от Рождества Христова
Посвящается Уильяму Хоуэллзу
Не хвались, что прожил день, пока не наступил вечер; не восхваляй женщину, пока она жива; не хвали меч, пока не опробовал его в бою; девушку – пока ее не взяли в жены; лед – пока не пересек по нему реку; пиво – пока оно не выпито.Норманнская пословица
Зло имеет древние корни.Арабская пословица
ПРЕДИСЛОВИЕ
Рукопись Ахмеда ибн-Фадлана (Ибн Фад-лана) представляет собой самое раннее из известных свидетельств о викингах – об их образе жизни и общественном устройстве. Это исключительной ценности документ, описывающий в ярких деталях события, происходившие более тысячи лет назад. Время, конечно, не пощадило рукопись, и за прошедшие века многие фрагменты этого текста были утрачены, а другие сохранились лишь в переводах. История манускрипта интересна, пожалуй, в не меньшей степени, чем сам содержащийся в нем текст.ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУКОПИСИ
В июне 922 года нашей эры халиф Багдада направил одного из своих придворных, Ибн Фадлана, послом к царю булгар. Ибн Фадлан отсутствовал в родном городе в течение трех лет, но так и не выполнил возложенную на него задачу, поскольку в пути он повстречался с отрядом северян-викингов и против своей воли оказался вовлечен в их дела, полные опасностей и приключений. Вернувшись наконец в Багдад, Ибн Фадлан изложил историю своего путешествия письменно – в виде официального отчета, представляемого ко двору. Этот оригинальный манускрипт уже давно признан исследователями утраченным, и нам приходится полагаться лишь на сохранившиеся от него фрагменты в позднейших источниках. Наиболее известным из них является арабский географический справочник, составленный Якатом ибн-Абдаллой приблизительно в тринадцатом веке. Якат включил в свой справочник около дюжины цитат из составленного Ибн Фадланом отчета, которому к тому времени было уже более трехсот лет. Из этого следует вывод, что Якат работал не с оригиналом рукописи, а с одной из ее копий. Тем не менее эти несколько разделов впоследствии бессчетное количество раз переводились и цитировались позднейшими исследователями. Еще один фрагмент этого текста был обнаружен в России в 1817 году и опубликован на немецком языке Санкт-Петербургской Академией наук в 1823-м. Этот материал включает в себя и несколько пассажей, опубликованных Й.-Л. Расмуссеном в 1814 году. Сам Расмуссен работал с манускриптом, найденным им в Копенгагене и впоследствии утраченным. Происхождение этого источника не известно. Примерно в это же время публикуются также шведские, французские и английские переводы, к сожалению не отличающиеся точностью и практически не предоставляющие позднейшим исследователям никакого нового материала. В 1878 году в частной коллекции антиквариата сэра Джона Эмерсона, британского посла в Константинополе, были обнаружены еще две рукописи. Судя по всему, сэр Джон принадлежал к тем алчным коллекционерам, у которых страсть к приобретению преобладает над интересом к самим коллекционируемым вещам. Оба манускрипта были обнаружены после его смерти; когда и где он их приобрел, так и осталось невыясненным. Одним из источников является трактат по географии, написанный на арабском языке Ахмадом Туей и вполне достоверно датируемый 1047 годом. Таким образом, хронологически рукопись Туей оказывается наиболее близкой к оригинальному тексту Ибн Фадлана, предположительно написанному в период 924-926 гг. нашей эры. Тем не менее исследователи считают рукопись Туей наименее достоверным из всех имеющихся источников; ее текст полон очевидных ошибок и внутренних противоречий, и хотя в нем неоднократно указывается на цитирование по рукописи некоего Ибн Факиха, путешествовавшего по северным странам, многие авторитетные ученые используют этот материал с осторожностью и большими оговорками. Вторая рукопись принадлежит перу Амина Рази и датируется примерно 1585-1595 годами. Текст написан на латыни и в соответствии с указанием его автора является непосредственным переводом с арабской рукописи Ибн Фадлана. Манускрипт Рази содержит часть информации об огузских тюрках и несколько фрагментов, в которых описываются схватки с чудовищами, появляющимися из тумана. Данные отрьшки текста в других источниках не обнаружены. В 1934 году в монастыре Ксимоса в северо-восточной части Греции, неподалеку от Салоников, была найдена еще одна рукопись на латыни. Ксимосский манускрипт содержит некоторые разъяснения по поводу отношений Ибн Фадлана и халифа, а также уточняет детали его встреч и общения с обитателями северных стран. Автор ксимосского манускрипта, равно как и дата его написания, не установлены. Несомненно, серьезнейшей научной задачей является объединение всех вариантов оригинала и переводов, появлявшихся на протяжении более чем тысячи лет на арабском, латинском, немецком, французском, датском, шведском и английском языках. Это, естественно, лишь усложняет задачу их комплексного анализа. За такую задачу мог взяться только человек огромной эрудиции и энергии, ив 1951 году такой человек нашелся. Собрав все известные источники, профессор сравнительной лингвистики, почетный доктор университета Осло в Норвегии Пер Фраус-Долус приступил к созданию единого текста перевода рукописи Ибн Фадлана. Он продолжал эту работу вплоть до своей смерти в 1957 году. Части этого перевода публиковались в «Записках Национального музея в Осло: .1959-1960», но их появление не вызвало широкого отклика в научной среде – возможно, причиной тому был небольшой тираж и ограниченное распространение данного издания. Перевод Фраус-Долуса является предельно точным, практически дословным; в предисловии к опубликованному материалу сам Фраус-Долус отмечает, что «языкам свойственна следующая организация: красивый перевод никогда не является точным, а точный перевод обнаруживает свою красоту без каких бы то ни было посторонних украшений». В процессе подготовки публикации полной аннотированной версии перевода Фраус-Долуса я позволил себе внести в текст несколько изменений. Из его окончательного варианта я удалил некоторые повторяющиеся фрагменты, что оговорено в примечаниях к тексту. Кроме того, я несколько изменил структуру и систему оформления текста: например, цитирование прямой речи каждого из персонажей книги я начинаю с новой строки – в соответствии с современной традицией. Наконец, в некоторых местах я изменил синтаксис оригинала: в основном это касается перенесения придаточных предложений на место, соответствующее им в современном языке. Это было сделано для облегчения восприятия текста современным читателем.ВИКИНГИ
Описание викингов, сделанное Ибн Фадланом, разительно отличается от того, как традиционно представляют себе этот народ европейцы. Первые европейские описания викингов были сделаны священнослужителями; в ту эпоху они были единственными наблюдателями, умевшими писать и ведшими более или менее систематизированные записи о современных им событиях. Вполне естественно, что представители Церкви испытывали особый ужас по отношению к жестоким язычникам-норманнам. Вот пример типичного гиперболизированного описания, цитируемого Д. М. Уилсоном из ирландской рукописи двенадцатого века: «Говоря же коротко, будь даже на каждой шее по сотне закаленных стальных голов, и в каждой голове по сотне острых, холодных, не поддающихся ржавчине латунных языков, и у каждого языка по сотне громких, жадных до слов голосов, то даже они не смогли бы рассказать, поведать или просто перечислить все те беды и страдания, что пережили ирландцы, как мужчины, так и женщины, как миряне, так и служители Господа, как старые, так и молодые, как знатные, так и простолюдины, как горожане, так и крестьяне, от этих храбрых, сильных, но жестоких, не ведающих жалости подлых разбойников-язычников». Современные ученые сходятся во мнении, что эти леденящие душу истории о зверствах и жестокостях, творимых викингами во время их набегов, в значительной степени преувеличены. Тем не менее европейские авторы по-прежнему склонны описывать скандинавов как кровожадных варваров, не имеющих прямого отношения к основной линии развития западной цивилизации и ее культуры. Зачастую к подобным выводам приходят даже вопреки логике. Например, Дэвид Тэлбот Райе пишет: «В период с восьмого по одиннадцатый век викинги оказывали на всю Западную Европу, пожалуй, большее влияние, чем любая другая отдельно взятая этническая группа. …Викинги известны как великие путешественники, ими было совершено немало географических открытий, а их достижения в области мореплавания трудно переоценить; их укрепленные поселения выполняли роль крупных торговых центров; их искусство было оригинальным, исполненным творческого начала и оказало большое влияние на культуры соседних народов; их гордостью смело можно назвать оставленное литературное наследие и развитую материальную культуру. Остается задаться лишь одним вопросом: можно ли в полном смысле назвать их общество цивилизацией? Я полагаю, мы должны признать, что этот термин к викингам неприменим... Категория гуманизма, являющая непременной отличительной чертой цивилизации, в их обществе отсутствовала». Такая же точка зрения выражена и в работах лорда Кларка: «При прочтении древних исландских саг, которые несомненно следует причислить к величайшим произведениям мировой литературы, любой исследователь будет вынужден признать, что норманны создали культуру. Но была ли это цивилизация?.. Цивилизация подразумевает нечто большее, чем энергия, воля и творческие способности: нечто, чего не было у древних норманнов, но что уже в ту эпоху стало вновь появляться в Западной Европе. Как мы можем определить это «нечто»? Если говорить коротко, то речь идет об ощущении постоянства, устойчивости собственного существования. А путешественники и захватчики ощущали себя лишь временным элементом постоянно меняющегося мира. При таком мировоззрении нет нужды загадывать далеко вперед: дальше, чем до следующей весны, следующего похода или следующей битвы. А если нет ощущения будущего, то нет и необходимости оставлять следы в сегодняшнем настоящем – строить каменные дома или писать книги». Чем более тщательному анализу подвергаются эти рассуждения, тем менее логичными они выглядят. Возникает вполне резонный вопрос: почему высокообразованные и квалифицированные европейские исследователи так небрежно проходят мимо культуры викингов, удостаивая их в своих работах лишь кратких, словно походя сделанных замечаний? Интересно и то, почему ученые-историки с такой настойчивостью ставят перед читателями сугубо семантический вопрос о том, считать ли викингов «цивилизацией»? Эту ситуацию можно объяснить, только если признать, что в европейской науке существует давнее предубеждение, корни которого уходят в традиционные представления об истории древней Европы. Каждому европейскому школьнику начиная с младших классов внушается постулат о том, что Ближний Восток является «колыбелью цивилизации» и что первые цивилизации, возникшие в Египте и Месопотамии, взросли в плодородной долине Нила и в междуречье Тигра и Евфрата. Отсюда цивилизация распространилась на Крит и в Грецию, затем достигла Рима и лишь впоследствии коснулась варварских народов Северной Европы. Как жили и чем занимались эти самые варвары в ожидании прихода цивилизации, никому известно не было; впрочем, и сам по себе этот вопрос не слишком часто поднимался в науке. Усилия исследователей были направлены на то, чтобы изучить и проанализировать процесс их окультуривания, который покойный Гордон Чилд впоследствии обозначил как «просвещение европейского варварства посредством восточной цивилизации». Современные ученые в основном придерживаются той же точки зрения, что и их древнеримские и древнегреческие предшественники. Джеффри Бибби пишет: «История Северной и Восточной Европы рассматривается с позиции Запада и Юга; при этом ученые никак не могут считаться свободными от тех предубеждений, что свойственны людям, считающим себя цивилизованными и рассматривающим исследуемые народы как варварские». Если исходить из вышеуказанной точки зрения, то скандинавы, будучи, несомненно, географически наиболее удалены от источника цивилизации, совершенно логично считаются народами, которые восприняли ее последними; поэтому скандинавские народы неизменно представляются исследователями как последние варвары, болезненная заноза в боку Европы, изо всех сил пытающейся впитать древнюю мудрость и цивилизованность Востока. Проблема заключается в том, что традиционные представления о прошлом Европы подверглись серьезнейшему пересмотру буквально за последние пятнадцать лет. Развитие абсолютно точного с физической точки зрения радиоуглеродного метода датировки полностью разрушило существовавшую долгое время в неизменном виде историческую хронологию. Ревизии подверглись представления о направлениях и времени распространения многих достижений цивилизации. Сегодня уже не подлежит сомнению, что древние европейцы возводили огромные мегалитические сооружения, в первую очередь гробницы, еще до того, как в Египте начали строить пирамиды. Стоунхендж старше, чем микенская цивилизация. Металлургия и металлообработка появились в Европе раньше, чем металлы стали обрабатывать и применять в Греции и Трое. Значение этих открытий еще предстоит в должной мере оценить всему научному сообществу. На данный момент мы можем уверенно говорить лишь о том, что невозможно больше рассматривать древних европейцев как дикарей, пассивно дожидавшихся, пока на них снизойдет благодать восточной цивилизации. Напротив, судя по всему, европейцы имели достаточно высокоорганизованное общество для того, чтобы собирать массы людей для перемещения гигантских каменных плит и блоков, и обладали впечатляющими познаниями в области астрономии, позволившими им построить Стоунхендж – самую древнюю обсерваторию в мире. В свете всего вышесказанного представляется логичным поставить под вопрос тяготение европейской науки к цивилизациям Востока. Несомненно, пересмотру должна подвергнуться и концепция так называемого «европейского варварства». В этом ключе те самые последние варвары – викинги – приобретают для науки новое значение, и представляется целесообразным заново исследовать все источники, которые дают нам информацию о скандинавах десятого века. В первую очередь мы должны признать, что «викинги» не были единой этнической группой, а также не имели единого государства или подобного ему образования. Европейцы знакомились и вступали в контакт лишь с разрозненными группами мореплавателей, появлявшихся у их берегов из весьма удаленных друг от друга географических точек – Скандинавия по размеру больше, чем Португалия, Испания и Франция, вместе взятые. Они приплывали из своих небольших феодальных государств с целью торговли либо пиратства; хотя в большинстве случаев речь могла идти и о том, и о другом – викинги не проводили четкой грани между этими двумя видами деятельности. Впрочем, такая тенденция свойственна и многим другим мореплавателям – от древних греков до корсаров елизаветинской эпохи. На самом деле, для людей, у которых, как принято считать, отсутствовала цивилизация, которые «не задумывались о том, чтобы заглянуть в будущее дальше, чем... до следующей битвы», викинги демонстрировали весьма разумное поведение и редкую целеустремленность. Их обширные торговые связи доказывает тот факт, что арабские монеты появились в Скандинавии не позднее 692 года нашей эры. В течение четырех последующих столетий купцы-пираты из числа викингов проникли на запад до Ньюфаундленда, на юг до Сицилии и Греции (где ими были оставлены надписи, высеченные на львах Делоса) и на восток до Уральских гор в России, где их торговые экспедиции пересекались с караванными путями северной линии Великого шелкового пути в Китай. Да, викинги не были строителями империй и, согласно существующей точке зрения, их влияние на данных территориях не было постоянным и сколько-нибудь значительным. Тем не менее последние исследования доказывают, что это влияние было вполне достаточным для того, чтобы, например, оставить огромное количество топонимов в Англии или дать России само название страны и населяющего ее народа (слово «Россия» происходит от одного из норманнских племен – русов). Что же касается более тонких, трудно поддающихся научному анализу влияний, таких как передача другим народам своей языческой ярости, отваги, безжалостной энергии и системы ценностей, то рассматриваемая рукопись Ибн Фадлана убедительно демонстрирует нам, насколько сильно многие типичные черты мировоззрения норманнов укоренились в нашем современном сознании. В образе жизни викингов действительно есть нечто невероятно близкое современному способу существования, и более того, эта близость является ни в коей мере не отталкивающей, а, наоборот, притягательной.ОБ АВТОРЕ
Несомненно, следует сказать несколько слов об Ибн Фадлане – человеке, который обращается к нам через тысячелетие и чей голос доносится до нас сквозь эту толщу лет и сквозь фильтры бесчисленных переводов и переложений, сделанных на десяток языков людьми, принадлежащими к самым различным лингвистическим и культурным традициям. О нем лично мы не знаем почти ничего. Бесспорно, он был человеком образованным и, судя по тому, какие походы и приключения сумел выдержать, не очень старым. В своей рукописи он прямо указывает на то, что относится к числу приближенных халифа, не выказывая тем не менее по отношению к своему повелителю особых восторгов. (В этом он, впрочем, не одинок: халифа аль-Муктадира дважды пытались свергнуть с трона, и в конце концов он был убит одним из собственных офицеров.) Об окружении автора и стране, в которой он жил, мы знаем большее. В десятом веке Багдад, именовавшийся Городом Мира, был самым цивилизованным городом на земле. В нем насчитывалось более миллиона жителей – внутри знаменитого кольца крепостных стен. Багдад был средоточием интеллектуальной и коммерческой деятельности и всегда отличался роскошью в сочетании с изяществом и элегантностью. В прохладных покоях его дворцов и в благоухающих садах накапливались несметные сокровища огромной империи. В ту эпоху багдадские арабы уже были мусульманами, причем ревностными приверженцами этой религии. Впрочем, город был всегда открыт и для людей, которые выглядели, вели себя или молились иначе, чем местные жители. В ту эпоху арабов никак нельзя было назвать провинциальным народом, отчего их свидетельства, касающиеся иноземных культур, приобретают особую ценность. Сам Ибн Фадлан, несомненно, наделен неординарным умом и наблюдательностью. С равной заинтересованностью он описывает как детали повседневной жизни встреченных им людей, так и их верования и представления о мире. Многое из того, чему он становится очевидцем, кажется ему вульгарным, диким и варварским, но он не тратит много времени на выражение негодования по этому поводу; единожды высказав свое неодобрение, он вновь переходит к бесстрастному рассказу о своих наблюдениях. При этом он описывает увиденное, не прибегая к снисходительному тону. Его манера письма может показаться довольно эксцентричной для читателей, привыкших к западной литературной традиции; он не рассказывает историю, которую можно было бы слушать. Нам же свойственно воспринимать как само собой разумеющееся, что восприятие драмы в нашей культуре восходит в первую очередь к устной традиции – живому исполнению своего сочинения бардом перед аудиторией, часто занятой своими делами и потому нетерпеливой либо впавшей в сонливость послеобильного пиршества. Наши древнейшие эпические истории – вроде «Илиады», «Беовульфа» или «Песни о Роланде» – создавались для того, чтобы их исполняли певцы и сказители, чьей главной обязанностью было развлечение присутствующей публики. Но Ибн Фадлан был не сказителем, а писателем, и развлечение ни в коем случае не было его основной задачей. Не входило в его обязанности и прославление кого-либо из слушающих его властителей, равно как и повторение в очередной раз с все новыми подробностями мифов того общества, в котором он жил. Напротив, его рукопись представляет собой отчет посланника, предоставляемый главе страны по возвращении из долгого путешествия; по интонации это скорее отчет ревизора, сборщика налогов, но никак не барда; автор проявляет себя как антрополог, а не как драматург. Зачастую он переходит от одного фрагмента своего повествования к другому, не использовав полностью все средства художественного описания какого-либо яркого события, обращаясь при этом к не самым выигрышным в художественном отношении деталям, не позволяя своим эмоциям и личному отношению воздействовать на общий четкий и уравновешенный стиль повествования. Эта его бесстрастность порой кажется нам сегодня даже излишней сухостью. Читатель, не привыкший к такой скупости описания, может даже не воспринять при беглом знакомстве с текстом всю меру наблюдательности и талант автора. В течение долгих столетий после Ибн Фадлана существовала другая традиция ознакомления с путевыми заметками. Путешественники, не заботясь о правдоподобии, писали один за другим лживые, спекулятивные, откровенно фантастические отчеты о том, что им довелось увидеть в пути. Говорящие животные, покрытые перьями летающие люди, встречи с гигантских размеров чудищами и единорогами – вот типичные персонажи и сюжеты подобных путевых заметок. Всего двести лет назад вполне здравомыслящие в любом другом отношении европейцы публиковали в своих журналах очевидную чушь о том, как африканские бабуины организуют армии и ведут вполне осмысленные войны с местными фермерами. Таких примеров можно привести немало. Ибн Фаддан никогда не опускается до домыслов и спекуляций. Каждое слово в его рукописи – это правдивое свидетельство. Если он записывает с чужих слов, это непременно отмечено. Столь же непременно оговорены события и явления, свидетелем которых он стал лично: поэтому фраза «я видел это своими глазами» так часто встречается в тексте. В конце концов именно эта полная правдивость и делает повествование столь пугающим, леденящим кровь. Встреча автора с чудовищами из тумана, «пожирателями мертвых» описана с тем же вниманием к деталям, тем же трезвым скептицизмом и бесстрастностью, которые характерны и для других частей манускрипта. Впрочем, обо всем этом читатель может судить сам.ОТЪЕЗД ИЗ ГОРОДА МИРА
Во имя Аллаха Всемилостивого и Милосердного, Повелителя обоих миров, благословен будь величайший из пророков, наш господин и повелитель Мухаммад, избранный Богом, и да пребудет душа его в вечном мире и благодати до того самого дня, когда исполнятся его пророчества! Это книга Ахмеда ибн-Фадлана ибн-аль-Аббаса ибн-Рашида ибн-Хаммада, подчиненного Мухаммада ибн-Сулеймана, посланника правителя аль-Муктадира к королю Сакалибы, в которой автор повествует о том, что он видел в землях тюрков, хазар, сакалибов, башкир, русов и норманнов, об их царях и об обычаях жизни народов, населяющих эти страны. Послание от Иилтавара, царя Сакалибы, было доставлено ко двору повелителя всех правоверных аль-Муктадира. В своем послании повелитель иноземного царства обращался к нашему правителю с просьбой прислать ему кого-либо, кто смог бы наставить его на путь истинный в вопросах религии и подробно ознакомить с законами ислама; нужен был царю Йилтавару и человек, который воздвиг бы в его столице мечеть и построил передвижную трибуну, с которой можно было бы обращаться с проповедью к подданным и обращать их в истинную мусульманскую веру во всех уголках его царства; нужен был ему и советник в области возведения фортификационных сооружений и устройства работ по их строительству. Обо всем этом царь Сакалибы нижайше молил великого халифа. Посредником в передаче этого послания выступил Дадир аль-Хурами. Повелитель всех правоверных аль-Мукта-дир, как это теперь хорошо известно, не был величайшим и справедливейшим из халифов. Слишком влекли его удовольствия этой жизни и слишком доверял он льстивым и в то же время лживым речам своих придворных, которые, пользуясь слабостями халифа, обманывали его во многих государственных делах и обогащались за счет государственной казны за его спиной. Я не принадлежал к этому кругу приближенных правителя – как по должности, так и вследствие не слишком благосклонного отношения аль-Муктадира к моей персоне. Причины же тому были следующие. В Городе Мира жил пожилой купец по имени ибн-Карин, и было у него в достатке всего, что только можно пожелать, за исключением щедрого сердца и любви к людям. Строго хранил он от глаз посторонних свое золото, а наравне с ним и свою молодую жену, которую никто никогда не видел, но о которой все говорили как о женщине невероятной красоты. В один прекрасный день халиф направил меня с посланием в дом ибн-Карина, и вскоре я предстал перед воротами его богатого жилища и потребовал впустить меня, показав слуге запечатанное личной печатью халифа послание. По сей день мне неведомо, о чем говорилось в том письме, но это не имеет отношения к моему повествованию, а по прошествии стольких лет вовсе потеряло какое бы то ни было значение. Самого купца дома не оказалось, он уехал куда-то по своим делам; привратнику я объяснил, что должен дождаться возвращения хозяина, поскольку халиф приказал мне вручить послание адресату в собственные руки. Повинуясь закону, привратник впустил меня. Чтобы распахнуть для меня двери, потребовалось некоторое время, ибо их украшало множество замков, засовов, задвижек, цепочек и прочих запоров, как это заведено в домах скупых и подозрительных людей. Наконец меня впустили, и я прождал во внутреннем дворе почти целый день, мучимый голодом и жаждой. Тем не менее слуги скряги-купца так и не удосужились предложить мне какого бы то ни было угощения или напитка. Солнце прошло зенит, и в самые жаркие послеполуденные часы, когда дом затих и слуги погрузились в сон, я тоже почувствовал дремоту. Пробуждение мое было прекрасно: оно сопровождалось видением молодой прекрасной женщины в белоснежном одеянии. Я сразу понял, что передо мной та самая красавица – жена старого купца, которую никто никогда не видел. Она ничего не сказала, но знаками предложила следовать за ней в одну из комнат, а затем заперла за нами дверь на засов. Я насладился ею как женщиной буквально в следующую же минуту. Чтобы добиться ее согласия, мне не пришлось прикладывать никаких усилий, чему удивляться не приходится: ведь муж ее был стар и, без сомнения, нечасто баловал своим вниманием. Вторая половина дня пролетела для меня как одна минута, и мы очнулись лишь тогда, когда услышали снаружи голос вернувшегося хозяина дома. Его супруга тотчас же встала с нашего ложа и исчезла, все так же не произнеся ни слова в моем присутствии. Мне же пришлось довольно поспешно приводить в порядок себя и свое одеяние. На этот раз я не мог не оценить с благодарностью то количество замков и засовов, что преграждали вход в дом даже его владельцу. Тем не менее времени мне чуть-чуть не хватило, и ибн-Карин застал меня еще в комнате и, естественно, что-то заподозрил. Он спросил меня, что я здесь делаю и почему не жду его возвращения во дворе дома, как и подобает посланнику. На это я ответил, что прождал его достаточно долго и, почувствовав голод, а также страдая от жары, зашел в дом в поисках еды, воды и тени. Такая ложь, разумеется, могла служить лишь формальной отговоркой; купец мне не поверил и пожаловался на меня халифу. Тот, насколько мне известно, прекрасно понял, в чем была истинная моя вина, и в кругу приближенных от души посмеялся над незадачливым мужем. Официально же он решил продемонстрировать придворным суровость к тому, кого уличили в нарушении порядка. При первом же удобном случае, когда царь Сакалибы нижайше попросил халифа направить в его страну посла, наш повелитель не без наущения мстительного ибн-Карина отправил меня в дальний путь, прочь из Багдада, мало интересуясь моим мнением по поводу этого назначения. С нами вместе в путь отправился посланник царя Сакалибы по имени Абдалла ибн-Басту аль-Хазари, человек недалекий, поверхностный, но на редкость нудный и словоохотливый. В состав посольства вошли также Такин аль-Тюрки, Барс аль-Саклаби – оба назначенные проводниками – и покорный слуга уважаемого читателя. С собой мы везли немало подарков для правителя страны Сакалиба, его супруги, детей и высших военачальников. Везли мы также некоторое количество разных лекарств, распоряжаться которыми было поручено Саузану аль-Рази. Таков был состав нашего посольства. Итак, мы отправились в путь в четверг 11-го дня месяца сафара 309-го года[169] из Города Мира[170]. На один день мы остановились в Нахраване и оттуда совершили быстрый переход до аль-Даскары, где остановились на три дня. Затем без лишних остановок и задержек мы преодолели следующий участок пути и добрались до Хальвана. Здесь мы остановились на два дня. Оттуда наш караван проследовал к Кирмизину, где мы оставались также два дня. Затем мы снова пустились в путь и, добравшись до Хамадана, сделали остановку на три дня. Дальше отправились в Саву, где сделали остановку на два дня. Оттуда наш путь лежал на Рей, где нам пришлось задержаться на одиннадцать дней в ожидании Ахмада ибн-Али, брата аль-Рази, который должен был прибыть туда и отправиться вместе с нами в Хувар аль-Рей. Встретившись с ним, мы направились в Хувар аль-Рей, где сделали остановку на три дня. Этот абзац дает представление о той манере, в которой Ибн Фадлан описывает само путешествие. Примерно четверть всей рукописи представляет простое перечисление населенных пунктов, через которые пролегал путь посольства, с указанием количества дней, проведенных в каждом из них. Большую часть подобных перечислений я при подготовке данной публикации позволил себе опустить. Ввиду того что посольство, возглавляемое Ибн Фадланом, двигалось на север, ему пришлось прервать путешествие и сделать длительную остановку на время зимы. Наше пребывание в Рурганийе было продолжительным; мы провели там несколько дней месяца рагаба[171] и целиком месяцы сабан, рамадан и саввал. Такая долгая остановка была вызвана необходимостью переждать холодное время года и избежать опасностей и невзгод, связанных с суровыми погодными условиями. Мне поведали о двух жителях города, которые поехали на верблюдах в лес за дровами. По недомыслию или забывчивости они не взяли с собой кремень и трут и вынуждены были заночевать в лесу без костра. Наутро, когда рассвело, они обнаружили своих верблюдов мертвыми. Животные пали, не выдержав холода. Я своими глазами видел, что рыночная площадь и улицы Гурганийи зимой практически безлюдны, потому что жители предпочитают сидеть по домам, спасаясь от стужи. Порой можно пройти по улицам города, не встретив по пути ни одного прохожего. Однажды я сам, совершив, несмотря на холод, необходимое омовение в подготовленном бассейне, вошел в дом и обнаружил, что моя борода замерзла, превратившись в кусок льда. Мне пришлось отогревать ее у очага. Дни и ночи я проводил в доме, построенном внутри другого дома, а именно – внутри самого здания была поставлена тюркская войлочная юрта, и при этом я почти не снимал с себя множества одежд и меховых накидок. Несмотря на все это, порой по ночам моя щека примерзала к подушке. Я своими глазами видел, как, страдая от ужасных морозов, трескалась земля и раскалывались пополам могучие стволы старых деревьев. В середине месяца саввала 309 года[172] погода начала меняться к лучшему. Стало теплее, лед на реке растаял, и мы стали собирать все необходимое для дальнейшего путешествия. Мы купили тюркских верблюдов и кожаные лодки из верблюжьих шкур для переправ через реки, протекающие по землям тюрков. Мы сделали запас хлеба, проса и солонины на три месяца. Наши знакомые в городе посоветовали нам, в какой именно одежде лучше всего отправляться в столь дальнюю дорогу. Предстоящие трудности и лишения были описаны нам в столь мрачных красках, что мы поначалу посчитали их несколько преувеличенными. Тем не менее, когда мы столкнулись с этими трудностями наяву, оказалось, что рассказчики, скорее, преуменьшили грозившие нам опасности. Оделись мы следующим образом: на каждом был теплый кафтан, поверх него кожаная куртка, поверх нее тулуп, а сверху еще накидка-бурка. На головах у нас были войлочные шлемы, полностью закрывавшие лицо. В этом теплом забрале имелась лишь узкая щель для глаз. На нас было также надето теплое белье и кожаные штаны. На ногах поверх войлочных туфель были прочные кожаные сапоги. Сев в таком облачении на верблюда, человек уже не мог пошевелиться, поскольку его движения сковывало многослойное одеяние. Знаток права, учитель богословия и некоторые из придворных, присоединившиеся к каравану в Багдаде, отказались принимать дальнейшее участие в посольстве, испытывая страх перед путешествием по новым, неведомым землям. Таким образом, в дальнейший путь отправились лишь я, посол царя Сакалибы, его зять и двое придворных – Такин и Барс[173]. Караван был собран и готов к отправлению. В качестве проводника мы наняли одного из местных жителей по имени Клавус. Вверив нашу судьбу Всемогущему и Всемилостивейшему Богу, мы выступили в путь из города Гурганийи в понедельник, третий день месяца дулькады 309 года[174]. Вечером того же дня мы остановились в поселении, называемом Замган: это, можно сказать, врата в земли тюрков. На следующее утро с рассветом мы направились в Гит. В тех местах снега было еще настолько много, что верблюды проваливались в него по колено. По этой причине мы были вынуждены задержаться в Гите на два дня. Наш дальнейший путь пролегал напрямую через пустынные, безлюдные земли тюрков. Порой нам за несколько дней не встречалось ни единого путника в этой степи, голой и ровной, как стол. Десять дней мы пробирались вперед, страдая от мороза и непрерывных снежных буранов, по сравнению с которыми холодная зима в Хорезме казалась летним днем. Все прежние трудности и неудобства были забыты, и порой мы впадали в такое уныние, что подумывали даже развернуть караван и возвратиться назад. В один из этих дней, когда было особенно холодно и ветрено, Такин подъехал ко мне в сопровождении одного из тюрков, с которым он вел разговор на тюркском наречии. Смеясь, Такин повернулся ко мне и сказал: – Этот тюрк говорит: «Чего хочет от нас наш Господь? Он же явно вознамерился убить нас всех такой стужей. Если бы мы знали, чего он от нас хочет, мы непременно сделали бы это для него, лишь бы не мерзнуть». На это я ответил: – Передай ему, что он хочет только одного – чтобы ты сказал: «Нет бога кроме Аллаха». Тюрк рассмеялся и сказал: – Знай я об этом раньше, я бы повторял эти слова без устали. Вскоре караван вошел в большой лес, где не было недостатка в сухих дровах и где, укрывшись от бурана, мы и остановились на ночлег. Погонщики развели костры, мы согрелись, сняли с себя теплую одежду и смогли наконец просушить ее. Судя по всему, караван Ибн Фадлана попал в район, где погода была более благоприятной. По крайней мере, далее в его тексте отсутствуют упоминания о слишком сильных морозах. Мы вновь отправились в путь и ехали каждый день с полуночи до времени послеобеденной молитвы – причем начиная с полудня вплоть до остановки мы старались по возможности ускорить продвижение каравана. Проведя в пути пятнадцать дней и ночей, мы наконец приблизились к высокой горе в окружении огромных скал. Во многих местах из расщелин били прозрачные источники, вода из которых собиралась в небольшие, но глубокие озера. Мы проследовали дальше, пока не оказались на землях, принадлежащих одному из тюркских племен. Люди этого племени называют себя огузами.ЖИЗНЬ И ОБЫЧАИ ОГУЗСКИХ ТЮРКОВ
Огузы – кочевники и живут в домах из войлока. Некоторое время они остаются на одном месте, а затем снова отправляются в путь. Их жилища беспорядочно разбросаны по степи в соответствии с кочевым обычаем. Жизнь их полна лишений и трудностей, и влачат они свое земное существование беспорядочно и бессмысленно, словно сбившиеся с караванной тропы ослы. Никакая религия не связывает их с Богом. Они никогда не молятся, но при этом своих вождей награждают званиями, подобающими лишь Аллаху. Так, когда кому-либо из них требуется совет в каком-то деле, он обращается к вождю со словами: «О Всемогущий, как мне поступить в том или другом случае?» Все свои дела и поступки они совершают, посоветовавшись лишь между собой. Я, впрочем, не раз слышал, как они повторяют священные слова: «Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммад – пророк его», но говорили они это лишь для того, чтобы в какой-то мере приблизить себя к мусульманам, быть может, расположить нас к себе, а не потому, что верили в сказанное. Правителя тюрков-огузов зовут Ябгу. Это своего рода имя-титул, и любой человек, который становится правителем этого племени, носит это имя до тех пор, пока находится у власти. Его помощник всегда носит имя-титул Кударкин, и так именуется второй человек племени, вне зависимости от того, кто является вождем в настоящее время. Огузы не совершают омовений ни после справления большой или малой нужды, ни после совокупления, ни в других случаях, когда омовение предписано правоверному мусульманину. Они вообще практически не пользуются водой, особенно в зимнее время. Ни заезжим купцам, ни другим магометанам не следует совершать омовение в их присутствии. Мыться можно лишь ночью, когда тюрки не видят этого. Заметив совершающего омовение, они начинают сердиться и говорят: «Этот человек хочет наслать на нас порчу и для этого погружается в воду». Застигнутому в момент омовения приходится откупаться от них немалой суммой во избежание еще больших неприятностей. Ни один магометанин не имеет права войти в земли тюрков до тех пор, пока кто-либо из огузов не согласится принять его в качестве гостя. Со своим хозяином чужестранец остается на все время пребывания в этих землях. В качестве подарков хозяину преподносится красивая одежда из страны ислама, а его супруге – перец, просо, изюм и орехи. Когда мусульманин приезжает к стойбищу своего хозяина, тот ставит для него шатер и приводит овцу, чтобы сам мусульманин мог ее зарезать. Тюрки овец не режут, а забивают их до смерти ударами по голове. Огузские женщины никогда не закрывают лиц в присутствии мужчин – как своих соплеменников, так и чужестранцев. Не стремятся они и к тому, чтобы как можно лучше прикрыть свое тело от взглядов посторонних. Как-то раз, остановившись у стойбища одного из тюрков, мы зашли в его юрту и завели беседу с хозяином. Его супруга присутствовала при этом. Во время разговора женщина вдруг задрала подол своего одеяния и, нисколько не смущаясь, почесала волосы в срамном месте. Мы прикрыли лица и тихо произнесли: «Господи, прости!» Муж этой женщины только засмеялся и обратился к переводчику со словами: «Скажи им, что мы открываем свои тела в их присутствии, чтобы ввергнуть их в смущение, но не для того, чтобы показать нашу доступность. Это лучше, чем прикрыть свое тело, но оставить его доступным для постороннего». Супружеская неверность практически неведома этому народу. Причина тому проста: любого, уличенного в этом грехе, разрывают пополам. Происходит это так: они стягивают друг к другу верхушки двух деревьев и привязывают к ним провинившегося. Распрямляясь, деревья разрывают надвое несчастного грешника. Мужеложство также считается у тюрков страшным грехом. Известен случай, произошедший с одним странствующим купцом, который остановился в гостях у клана самого Кударкина. Этот купец задержался на некоторое время в гостях для покупки овец. У хозяина был сын, безусый подросток. Ценой беспрерывных ухаживаний, имеющих целью сбить с толку неразумного юношу, гость сумел добиться его расположения и склонить к близости. Купец и уступивший его домогательствам подросток были застигнуты хозяином дома на месте преступления. Сначала тюрки хотели убить за это прегрешение и самого купца, и юношу вместе с ним. Но купцу после многочисленных нижайших просьб и молений было позволено выкупить свою жизнь. Он заплатил хозяину четыреста овец за оскорбление, нанесенное ему и его сыну, и, обретя желанную свободу, поспешил как можно скорее покинуть земли тюрков. Все тюрки выщипывают себе бороды, оставляя на лицах лишь усы. Брачные традиции тюрков таковы: когда один из них просит руки женщины, принадлежащей к другому роду, он оговаривает с главой клана стоимость своей избранницы. Плата за невесту обычно выражается в некотором количестве верблюдов, вьючных животных и предметов повседневного обихода. До тех пор пока не выплачен весь выкуп, согласованный со старшими мужчинами из рода невесты, жених не имеет права приближаться к своей избраннице. В тот же день, когда им внесена последняя часть выкупа, он без лишних церемоний приходит к шатру, в котором располагается ее семья, и вне зависимости от ее желания осуществляет свое право на обладание ею прямо в присутствии ее отца, матери и братьев, которые ему не препятствуют. Если умирает человек, имеющий жену и детей, его старший сын берет вдову себе в жены – если это не его мать. Если болезнь настигает состоятельного тюрка, имеющего рабов, за ним ухаживают только они, и никто из его семьи даже не приближается к нему. Для него устанавливается отдельная юрта, которую он не покидает до тех пор, пока не выздоровеет или же не скончается от болезни. Если же такое несчастье случается с рабом или бедняком, его просто оставляют в пустыне на произвол судьбы, а племя идет дальше своей дорогой. Когда умирает кто-либо из уважаемых и богатых людей, для него выкапывают большую яму в земле, повторяющую по форме его дом. Покойника одевают в самый лучший курток, подпоясанный перевязью с луком и колчаном со стрелами, и вкладывают ему в руку деревянный кубок с опьяняющим напитком. Все его вещи собирают в одну груду, которую опускают на дно его нового, подземного дома. Туда же кладут и самого покойного. Затем над ямой устанавливается юрта, которую обмазывают глиной, создавая некое подобие склепа-купола. Потом они убивают его лошадей. На краю могилы убивают сто или двести лошадей – столько, сколько принадлежало покойному. Затем все племя ест конину – съедается практически вся туша, от головы до копыт и хвоста. Лошадиные шкуры и головы поднимаются на деревянных шестах, воткнутых в землю, и старейшины произносят священное заклинание: «Вот его верные скакуны, на которых он въедет в рай». Если покойный был храбрым воином, убившим за свою жизнь множество врагов, то соплеменники вырезают деревянные фигуры по количеству убитых им недругов. Эти статуи расставляют вокруг могилы и произносят следующие слова: «Вот его верные слуги, которые будут служить ему в раю». Иногда родственники усопшего оттягивают время и не торопятся убивать принадлежавших ему лошадей. В таких случаях кто-нибудь из стариков подстегивает их, говоря следующее: «Я видел усопшего во сне, и он сказал мне: «Вот мы и встретились с тобой. Я еще здесь, рядом, а мои товарищи по здешнему миру ушли далеко вперед. Мои же ноги слишком слабы, чтобы угнаться за ними. Я остался здесь в одиночестве, и мне очень тяжело»». Выслушав эти слова, люди приступают к убийству всего табуна усопшего, и вскоре лошадиные шкуры уже украшают шесты над его могилой. Проходит еще день или два, и тот же старейшина является к своим соплеменникам и говорит: «Я видел усопшего во сне, и он сказал мне: «Скажи моей семье, что я нагнал своих товарищей, и теперь мне здесь легко»». Таким образом старики хранят древние традиции народа огузов, что помогает избежать искушения разделить лошадей усопшего между оставшимися в живых[175]. И вот наш караван вступил на земли тюркского царства. Однажды утром нам навстречу выехал верхом один из тюрков. Он имел на редкость уродливую внешность, одежда его была страшно грязна, манеры отвратительны, а мышление крайне примитивно. Подъехав к нам, он приказал: – Стой! Весь караван остановился, исполняя его команду. Затем он сказал: – Дальше ехать нельзя. Никому. В ответ мы заявили ему: – Мы друзья Кударкина. Он захохотал: – Да кто такой ваш Кударкин? Срал я на его бороду. Никто из нас не знал, как поступить, когда ведутся такие речи. Но тюрк сам избавил нас от долгих раздумий: – Бекент. На хорезмийском языке это значит «хлеб». Я дал ему несколько лепешек. Взяв их, он объявил: – Можете следовать дальше. Я над вами сжалился. Мы прибыли в земли, где властвовал тюркский военачальник по имени Этрек ибн-аль-Катаган. Он поставил для нашего посольства несколько тюркских войлочных шатров и предложил задержаться у него в гостях. Его кочевой лагерь внушает уважение количеством юрт, прислуги и утвари. Нам привели баранов, которых мы могли зарезать, и предоставили в пользование скаковых лошадей. О нашем хозяине тюрки говорили как о лучшем наезднике и стрелке из лука. Действительно, я видел своими глазами, как он ехал верхом и заметил летевшего над нами гуся. Выхватив стрелу из колчана и вскинув свой лук, он пустил коня в галоп. На скаку, поравнявшись с летящей птицей, он выстрелил, и гусь упал на землю. Я преподнес ему в подарок накидку, сделанную в Мерве, сапоги из красной кожи, парчовый камзол и пять шелковых рубах. Мое подношение было встречено целым потоком благодарственных речей. Более того, тюрк сорвал с себя старый парчовый камзол и преподнес его мне в знак признательности за сделанный ему подарок. При этом я увидел, что курток, который он носил на теле, представлял собой грязные, разваливающиеся от ветхости лохмотья. Впрочем, к тому времени я уже знал, что в обычаях тюрков – носить нательное белье до тех пор, пока оно не развалится от старости. Кроме того, я должен отметить, что этот человек выщипывал себе не только бороду, но даже и усы, что делало его похожим на евнуха. Тем не менее, как я уже упоминал, он был лучшим наездником и стрелком своего племени. Я полагал, что столь дорогие и редкие подарки, сделанные ему, помогут нам завоевать его искреннее расположение. Выяснилось, что я ошибался. Этот человек оказался коварным предателем. Однажды он созвал в свой лагерь глав близких ему родов: их звали Тархан, Янал и Глиз. Самым влиятельным из них был Тархан; он был весь скрючен, слеп, и одна рука у него не действовала. Наш хозяин сказал своим соплеменникам: – Эти люди – посланники от царя арабов к повелителю булгар, и я не могу пропустить их через наши земли, не посоветовавшись с вами. На это Тархан ответил: – Ни о чем подобном мы еще и не слышали. С тех пор как наши предки пришли на эту землю, ни один посланник султана не появлялся в наших владениях. У меня есть предчувствие, что султан затеял какую-то каверзу против нас. На самом деле он послал этих людей к хазарам, чтобы настроить их против нас и пойти на нас войной с двух сторон. Лучше всего будет казнить всех этих посланников, разорвав их надвое, и поделить между собой их имущество. Другой участник военного совета возразил: – Нет, мне кажется, что нам следует отобрать у них все, что они имеют, и отправить их обратно без вещей, одежды и денег. Пусть возвращаются туда, откуда пришли. Третий старейшина сказал: – Нет, у меня предложение вот какое: у хазар находятся в плену наши сородичи. Давайте постараемся выкупить их в обмен на этих людей. Вот в обсуждении подобных предложений и проходил этот военный совет, который продолжался целых семь дней. И все это время мы, можно сказать, были на волосок от смерти. Слава Аллаху, в итоге они все-таки решили, что нас лучше всего отпустить и не препятствовать нашему продвижению к месту назначения. В благодарность мы вручили Тархану два кафтана, сшитых в Мерве, а также перец, просо и мешок сухих лепешек. Отправившись в путь, мы вскоре прибыли на берега реки Багинди. Здесь мы распаковали и собрали наши лодки, сделанные из верблюжьей кожи, и перегрузили на них все, что до этого везли на тюркских верблюдах. Загрузив каждую лодку, мы уселись в них группами по четыре, пять или шесть человек и, взяв в руки толстые березовые ветки вместо весел, стали грести в направлении противоположного берега. Сильным течением нас довольно быстро сносило вниз, но тем не менее переправа была завершена успешно. Что же касается лошадей и верблюдов, то они преодолели реку вплавь самостоятельно. При переправе через реку самое главное состоит в том, чтобы первым делом выслать на противоположный берег отряд вооруженных стражников. Они выступают в роли дозора и защиты на тот случай, если на переправляющийся караван надумают напасть башкиры. Итак, мы переправились через реку Багинди, а затем точно таким же образом – через реку, именуемую Гам. Потом настал черед реки Одил, затем были Адрн, Варе, Ахти и Убну. Все это крупные реки, серьезные водные преграды. Так мы прибыли во владения печенегов. Их стойбища находятся вокруг спокойного озера, огромного, как море. Печенеги – смуглые, очень сильные люди, и мужчины этого племени бреют бороды. По сравнению с огузами они очень бедны. Среди огузов я видел людей, владеющих десятью тысячами лошадей и ста тысячами овец. Но печенеги очень бедны, и мы задержались у них всего на один день. Отправившись в путь, мы вскоре вышли к берегу реки Гайх. Эта река была больше, шире и быстрее всех тех, через которые переправлялись до сих пор. Я своими глазами наблюдал, как при переправе через Гайх одна кожаная лодка перевернулась и все сидевшие в ней утонули. Во время переправы погибло несколько человек из нашего каравана, а также утонуло довольно много верблюдов и лошадей. Нам стоило больших усилий перебраться на противоположный берег. Затем мы вновь отправились в путь, и в течение нескольких дней нам пришлось переправиться через реку Гаха, затем Азн, Багаг, Смар, Кнал, Сах и напоследок через реку Киглу. В конце концов мы прибыли в земли, населяемые башкирами. Рукопись Яката содержит краткое описание пребывания Ибн Фадлана среди башкиров; многие исследователи оспаривают аутентичность этих фрагментов. Описания – неожиданно для Ибн Фадлана – расплывчаты, неточны, а в качестве фактического материала содержат в основном перечисление имен и титулов якобы встреченных им вождей и знатных представителей этого народа. Столь же нетипичны для Ибн Фадлана, известного своим любопытством и наблюдательностью, включенные в этот фрагмент суждения о том, что башкиры недостойны особого внимания и подробного описания как с точки зрения их быта, так и нравов. После этого мы покинули земли башкир и переправились через реку Герсман, затем через Урн, Урм, Втиг, Нбасн и Гавсин. Расстояние между перечисленными реками соответствует в каждом случае двум, трем или четырем дням пути. И наконец мы прибыли в земли булгар, которые начинаются на берегу реки Волги.ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С НОРМАННАМИ
Я видел своими глазами, как на берег Волги высадился и разбил лагерь отряд норманнов[176]. Раньше мне не доводилось видеть такого количества великанов одновременно: все они ростом с пальмовые деревья и при этом обладают на редкость здоровым цветом лица: румянец просто не сходит с их щек. Они не носят ни камзолов, ни кафтанов, а мужской одеждой у их народа является некое подобие рубахи из грубой ткани, не зашитой с одного бока, так что одна рука остается полностью свободной. У каждого из норманнов всегда при себе топор, кинжал и меч, и без этого оружия они никогда не появляются. Клинки их мечей широкие и при этом имеют волнистое лезвие. Такое оружие традиционно производится в землях франков. От кончиков пальцев и до самой шеи каждый мужчина покрыт татуировкой с изображениями деревьев, животных и разных предметов. Их женщины носят свисающие на грудь шкатулки из железа, меди, серебра или золота – в зависимости от богатства и удачи в военных набегах их мужей. К шкатулке прикреплено кольцо, в него вдет кинжал, и все это покоится на груди. На шеях они носят золотые и серебряные цепочки. Этот народ, пожалуй, можно назвать самым грязным из всех, созданных Господом Богом. Они даже не подтираются после того, как справят большую нужду, не подмываются после ночных поллюций и вообще в отношении чистоты больше всего похожи на диких ослов. Они приплывают из своей страны вниз по Волге, которая является огромной рекой, и строят большие деревянные дома на ее берегах. В каждом таком доме живет по десять-двадцать человек – иногда больше, иногда меньше. Каждому из мужчин выделяется в таком доме место, достаточное для довольно большого ложа, на котором он и держит привезенных на продажу красивых девушек-рабынь. Каждый из них может в любое время предаваться любовным утехам с любой из своих девушек прямо на глазах у товарищей. Подчас сразу несколько пар занимается этим одновременно в присутствии всех остальных без всякого стеснения. То и дело в дом заходят приезжие купцы, желающие купить себе рабыню. Подчас покупатель обнаруживает, что именно та, которую он себе присмотрел, в данный момент находится в объятиях своего хозяина, и тот ни за что не отпустит девушку раньше, чем удовлетворит полностью свои желания; среди этих людей никто не видит в таком поведении ничего необычного. Каждое утро одна из девушек-рабынь приносит в дом большой таз воды и ставит его перед хозяином. Тот приступает к утреннему омовению, заключающемуся в том, что он ополаскивает лицо и руки, а затем волосы, расчесывая их прямо над тазом. Более того, мужчина сморкается прямо в воду и даже сплевывает в тот же таз. Когда утренний туалет норманна завершен, девушка подносит этот же таз его соседу, который делает над этим сосудом то же самое. Так она продолжает переносить таз от одного к другому, и каждый из обитателей дома моется все в той же воде, расчесывает над ней волосы и сморкается и плюется в нее же. Все это совершенно в порядке вещей для норманнов, и я видел это своими глазами. В то же время я могу засвидетельствовать, что в те дни, когда мы впервые встретились с ними, среди этих гигантов с Севера наблюдалось некоторое волнение, вызванное неопределенностью ситуации. Причиной же тому было следующее. Их главный вождь и военачальник, воин по имени Виглиф, тяжело заболел. По обычаю своего народа, он был оставлен в шатре для больных, который установили в стороне от лагеря. Больному были оставлены хлеб и вода, но больше никакой заботы по отношению к своему предводителю никто не проявлял. Никто не заходил в его палатку и не говорил с ним в течение всего этого времени. Даже рабов не посылали проведать его и позаботиться о нем. Норманны твердо уверены, что человек должен излечиться от любой болезни лишь благодаря силам своего тела и собственной воле к жизни. Многие находившиеся в лагере на берегу Волги полагали, что Виглиф уже никогда не вернется к ним. Таким образом, один молодой и знатный воин по имени Беовульф был избран новым предводителем этого отряда, но окончательно вступить в свои права он не мог до тех пор, пока был жив старый вождь. Вот почему весь лагерь викингов пребывал в беспокойстве и неуверенности в то время, когда мы прибыли туда. Однако среди людей, живших тогда на берегу Волги, мы не обнаружили ни намека на жалость или скорбь по отношению к бывшему вождю. Норманны придают огромное значение понятию гостеприимства и принимают гостей тепло и радушно. Любой человек, оказавшийся их гостем, будет сытно накормлен и тепло одет. Порой возникает ощущение, что воины и вообще знатные люди соревнуются между собой за честь быть названным самым гостеприимным хозяином. Участники нашего путешествия были представлены Беовульфу, и в тот же день норманны закатили настоящий пир в нашу честь. Во главе стола на празднике восседал сам Беовульф. Я обратил внимание, что он высок ростом даже для викинга, физически силен, у него белая кожа и светлые волосы и борода. Все в его облике говорило, что этому человеку на роду написано быть предводителем. Понимая, что пир дается в нашу честь, мы с моими товарищами по посольству отдали должное предложенным нам блюдам. Однако не могу не признать, что пища была грубой, а кроме того, застольный этикет – если такое слово вообще можно применить к викингам – не исключал швыряния в сотрапезников объедками и обливания их напитками. Подобные шутки встречались громким хохотом и всеобщим одобрением. Более того, никого из викингов, присутствовавших на этом варварском банкете, ничуть не смущало, что время от времени кто-нибудь из воинов развлекался с рабыней прямо на глазах у всей веселой компании. Я же, оказавшись свидетелем этого, мог только отвернуться и произнести: «Прости меня, Аллах милосердный», а норманны громко расхохотались над моей неловкостью. Один из них сказал мне через переводчика, что они верят в благосклонное отношение Бога к таким открытым мирским удовольствиям. Он заметил мне: – Вы, арабы, вроде старух: дрожите при каждом проявлении настоящей жизни. На это я ответил: – Здесь среди вас я лишь гость, и Аллах направит меня на путь истинный. Мои слова были встречены новым взрывом хохота, хотя мне и по сей день непонятно, что смешного нашли в них викинги. Традиции и весь уклад жизни норманнов требуют от них постоянного существования в образе воинов. И действительно, эти громадные люди всю жизнь воюют; они не знают покоя и мира. Если нет войны с внешним противником, то они затевают междоусобицы или просто-напросто устраивают драки и поножовщину в собственном племени. Все их песни посвящены воинским подвигам и храбрости, и они твердо верят, что смерть в бою – это величайшая честь для любого мужчины. Во время пира, устроенного Беовульфом в нашу честь, один из воинов его отряда спел песню об отваге и битвах, которую все очень хорошо приняли, хотя и не слишком внимательно слушали. Крепкий пьянящий напиток, который норманны потребляют сверх всякой меры, довольно быстро превращает их в настоящих животных: прямо во время исполнения песни у одного из них случилось семяизвержение, а двое других затеяли пьяную драку не на жизнь, а на смерть. Исполнявший песню не прервал своего выступления ни на миг; казалось, все эти события, да и ничто другое не способно вывести его из душевного равновесия. Я видел своими глазами, как кровь одного из драчунов брызнула певцу в лицо, но тот лишь вытерся рукавом и продолжал петь, ни на мгновение не сбившись. Эта картина произвела на меня сильное впечатление. Затем случилось так, что этот самый Беовульф, который, кстати, напился ничуть не меньше остальных, потребовал, чтобы теперь я спел песню для его соплеменников. Эта мысль пришла ему в голову неожиданно, и он ни за что не хотел от нее отступать. Не желая разгневать его, я счел за благо повиноваться и нараспев прочел несколько сур из Корана, а переводчик повторял мои слова на норманнском языке. Надо сказать, что слушатели внимали мне не больше, чем собственному певцу, и, когда все закончилось, мне оставалось только попросить прощения у Аллаха за профанацию Его священных слов, равно как и за перевод [177], который, как я могу себе представить, являлся бессмысленным набором слов, поскольку взявший на себя столь большую ответственность толмач сам был пьян не меньше всех остальных. По соседству с лагерем норманнов мы провели два дня, и в то утро, когда наш караван собирался в путь, нам через переводчика сообщили, что вождь Виглиф скончался. Я решил своими глазами увидеть их похоронный обряд, а заодно и выяснить, что они будут делать дальше после смерти своего предводителя. В первую очередь покойника положили в могилу, над которой возвели крепкую крышу. В этом временном склепе он должен был пролежать десять дней[178], пока не будут скроены и сшиты погребальные одежды. Кроме того, соплеменники умершего вождя собрали все его вещи и разделили их на три части. Первая часть предназначалась его семье; второй рассчитались за сшитое посмертное одеяние; третью же часть продали и купили крепкого пьянящего напитка, который предстояло выпить, когда одна из рабынь добровольно решит принять смерть и будет сожжена вместе с покойным хозяином. Что касается употребления вина, то, по моим наблюдениям, викинги совершенно не знают в этом меры, пить они готовы день и ночь, как я уже упоминал. Нередки случаи, когда после чересчур обильных возлияний кто-то умирает прямо с кубком в руке. Родственники Виглифа спросили у всех его рабынь и служанок: «Кто из вас желает умереть вместе с ним?» Одна из них ответила: «Я». После того как она произнесла это, она уже не принадлежала сама себе; если бы она захотела изменить свое решение, ей бы уже не позволили этого сделать. Девушка, которая выразила согласие последовать за хозяином в загробный мир, была передана на попечение двух других, которым надлежало присматривать за ней, не спуская глаз, и сопровождать ее повсюду, куда бы она ни направилась. Более того, эти девушки должны были во всем угождать ей и при необходимости даже омывать ей ноги. Другие члены отряда занялись подготовкой к похоронам – изготовлением погребального одеяния и сбором всего необходимого для исполнения ритуала. В течение всего этого времени обреченная на смерть девушка пила вино и пела песни, была беззаботна и весела. Тем временем у Беовульфа, того самого благородного воина, которому вскоре предстояло стать кем-то вроде короля или вождя, обнаружился соперник, имя которому было Торкель. Лично я с ним знаком не был, но видел его среди других викингов: некрасивый, даже довольно уродливый человек, чье смуглое лицо и темные волосы выделялись среди всей этой румяной породы людей. Он затеял некий заговор с целью занять место вождя. Обо всем этом я узнал от своего переводчика, потому что со сторонынезнакомцу невозможно было даже предположить, что в процессе подготовки к похоронам происходит нечто необычное. Сам Беовульф не руководил этой подготовкой, так как не принадлежал к роду Виглифа, а по закону усопшего готовят к погребению члены его семьи. Беовульф присоединился к общему веселью и бесконечным возлияниям. Ничто в его поведении не выдавало изменений в статусе: разве что во время ежевечерних трапез он с общего согласия занимал во главе стола место, предназначавшееся для короля. Примечательным является тот факт, как именно он занимал это место: когда норманн является полновластным королем, он восседает во главе стола в большом каменном кресле с каменными же подлокотниками. Такое кресло имелось у Виглифа, но Беовульф не садился в него так, как сел бы нормальный человек. Он лишь присаживался на один из подлокотников, занимая не слишком устойчивое положение, из-за чего не раз падал на пол, когда излишне напивался или чересчур громко хохотал над какой-нибудь грубой шуткой. Тем не менее, согласно обычаю, он не мог сесть в кресло-трон как полноправный вождь, пока не похоронен Виглиф. Все это время Торкель плел свой заговор и перешептывался о чем-то с другими воинами. К большому моему огорчению, я узнал, что Торкель заподозрил меня в том, что я не то колдун, не то какой-то шаман. Переводчик, который, на мое счастье, не поверил в эти сказки, поведал мне, что Торкель распространяет слухи, будто это я способствовал своими чарами смерти Виглифа и возвышению Беовульфа; само собой, я не имел к этому ни малейшего отношения. Узнав о том, что меня пытаются каким-то образом вовлечь в местные политические интриги, я через несколько дней решил отправиться в дальнейший путь вместе со своим караваном и в сопровождении ибн-Басту, Такина и Барса. Однако норманны не позволили нам уехать, потребовав, чтобы мы остались с ними до дня похорон. Свои просьбы они подкрепили, красноречиво взявшись за рукоятки кинжалов. Таким образом, нам ничего не оставалось, как внять здравому смыслу и остаться. Наконец настал день, когда Виглифу и девушке, согласившейся умереть вместе с ним, предстояло оказаться в огне погребального костра. Ладья покойного была вытащена на берег. Вокруг были установлены четыре бревна из березы и других деревьев, а также вырезанные из дерева большие статуи, условно изображающие человеческие фигуры. Все это время мимо меня ходили взад-вперед люди, бормотавшие слова на непонятном мне языке. Сам язык норманнов некрасив на слух и труден для понимания. Тем временем покойный вождь был извлечен из своей временной могилы и положен на землю рядом с нею. Затем на дно ладьи была водружена деревянная кровать, покрытая греческой тканью золотистого цвета. По углам кровати были разложены подушки из того же материала. Потом откуда-то привели древнюю старуху, которую викинги на своем языке называют ангелом смерти, и она швырнула на кровать какие-то предметы, как я понял, предназначавшиеся для гадания. Эта старуха в течение всех последних дней следила за тем, чтобы погребальный убор был сшит по всем правилам и чтобы обряд был исполнен во всех деталях. Как выяснилось, именно ей предстояло убить и согласившуюся на смерть девушку. Я видел своими глазами эту старуху. Она была потемневшей от возраста, довольно крепко сложенной, с мрачным выражением морщинистого лица. Подойдя к могиле, родственники усопшего сняли с нее деревянную крышу и вынесли мертвеца. Я увидел, что за прошедшие дни он лишь почернел, но в остальном с его телом не произошло никаких изменений – благодаря здешнему холодному климату. Вместе с покойным в могиле находились кубки с крепкими напитками, фрукты и музыкальный инструмент, напоминающий лютню; все это тоже извлекли. Еще раз добавлю, что за исключением цвета кожи мертвый Виглиф почти не изменился. Теперь я увидел, что Беовульф и Торкель стоят бок о бок, старательно демонстрируя во время погребальной церемонии свою дружбу, но было очевидно, что эта демонстрация насквозь фальшива. Покойный король Виглиф был облачен в подштанники и штаны, сапоги, кафтан из золотой парчи, а на голову ему надели шапку из такой же парчи, отороченную собольим мехом. Затем усопшего перенесли на ладью под навес; его усадили на парчовую постель, обложили со всех сторон подушками, которые поддерживали тело и придавали ему устойчивость, и поставили перед ним взятые из могилы кубки с напитками, фрукты и овечьи шкуры. Затем привели собаку, которую тотчас же разрубили пополам и бросили в ладью. Туда же положили все оружие покойного, а потом привели двух коней, которых перед этим загнали так, что взмыленные скакуны едва плелись к месту жертвоприношения. Одного из жеребцов убил своим мечом Беовульф, а другого – Торкель. Затем оба воина разрубили туши животных на куски, которые также были помещены в ладью. Беовульф убил жеребца чуть менее проворно, чем Торкель, и мне показалось, что это имело какое-то значение для наблюдателей. Впрочем, какое именно – мне так и осталось неведомо. Потом к месту жертвоприношения были приведены два быка, которых также закололи и, разрубив на части, перебросили окровавленные куски через борт ладьи. Наконец принесли петуха с курицей, которых также убили и швырнули в лодку. Тем временем девушка, вызвавшаяся покинуть этот мир вместе с вождем, ходила взад-вперед по берегу, заходя поочередно в расставленные шатры. Воины, находившиеся в этих шатрах, вступали с ней в близость, говоря при этом: «Передай своему хозяину, что я сделал это только из любви к нему». День уже клонился к вечеру. Девушку подвели к возведенной на берегу деревянной конструкции, выглядевшей как дверной проем. Девушка встала обеими ногами на руки двоих мужчин, которые легко подняли ее вверх и пронесли над верхней перекладиной деревянной рамы. Она прокричала что-то на своем родном языке, и ее опустили вниз. Потом снова подняли, и все повторилось. В общей сложности ее так переносили над перекладиной трижды, затем ей дали в руки живую курицу, которую она мгновенно обезглавила и отбросила прочь. Я поинтересовался у переводчика, в чем состоит смысл этой части обряда. На это он ответил: «Когда ее пронесли над вратами в первый раз она сказала: „Смотрите, я вижу здесь своих отца с матерью», во второй раз: „Смотрите, теперь я вижу, что здесь сидят все мои усопшие родственники», и в третий раз: „Смотрите, вот мой повелитель, он восседает в раю. Рай такой красивый, такой зеленый. С моим повелителем его боевые товарищи и другие храбрые воины. Он зовет меня, так несите же меня к нему»». Затем девушку повели к ладье. Там она сняла с рук два браслета и отдала их старухе, которую называют ангелом смерти и которой предстояло убить ее. Потом она сняла два браслета с лодыжек и отдала их двум своим временным прислужницам – как я понял, они были дочерьми ангела смерти. Девушку подняли на борт ладьи, но не стали заводить ее под навес. На борт взошли двое мужчин со щитами и посохами, и каждый протянул ей кубок с крепким пьянящим напитком. Взяв один из них, она что-то пропела над ним и опустошила кубок. Переводчик сказал мне, что ее слова были: «С каждым глотком я ухожу все дальше от тех, кто был мне дорог в этом мире». Потом ей протянули второй кубок, который она также взяла в руки и запела более длинную песню. Старуха следила за тем, чтобы пьянящий напиток был выпит до последней капли, а затем, не мешкая, повела девушку за собой под навес, установленный в ладье. К этому моменту, как мне показалось, сознание девушки было вконец одурманено[179]. Она неуверенным шагом направилась к навесу, и, словно заподозрив неладное, старая колдунья схватила ее за волосы и потащила под полог. С этого момента мужчины, находившиеся в ладье, начали колотить своими посохами по щитам, по всей видимости, желая заглушить возможные предсмертные крики приносимой в жертву девушки, которые могли бы напугать других и в будущем отвратить от столь естественной, с их точки зрения, мысли умереть вместе с хозяином. За девушкой под полог проследовали шестеро воинов, каждый из которых совокупился с обреченной. Затем они положили ее на помост у ног повелителя, причем двое мужчин держали ее за ноги, а двое за руки. Старуха, называемая ангелом смерти, накинула ей на глею веревочную петлю и протянула концы веревки двум стоявшим по обе стороны от девушки мужчинам. Потом она вонзила в грудь жертвы кинжал с широким клинком, по-видимому, специально предназначенный для ритуальных убийств, а державшие концы веревки мужчины затягивали петлю на шее несчастной, пока та не умерла. После жертвоприношения на ладью были допущены родственники покойного Виглифа. Каждый из них, раздевшись донага, прошел мимо костра, зажженного на берегу, взял в руки приготовленный заранее факел, и с ним обошел ладью. Корабль был подожжен с нескольких сторон одновременно, причем родственники покойного не смотрели на взметнувшийся к небу погребальный костер. Сухое, быть может, специально пропитанное смолой дерево горело очень быстро. Не прошло и минуты, как ладья, шатер, покойный вождь и девушка, равно как и все находившиеся на палубе вещи, скрылись за стеной пламени. Один из норманнов, стоявший недалеко от меня, обратился к моему переводчику. Я спросил того, что ему сказали, и получил следующий ответ: «Вы, арабы, – заявил он, – наверное, самый глупый народ. Когда умирают люди, которых вы больше всего любите и уважаете, вы закапываете их в землю, чтобы их тела были съедены червями и всякой подземной нечистью. Мы же поступаем мудро, сжигая усопших, обращая их земные тела в прах, чтобы ничто не мешало им мгновенно покинуть этот мир и перенестись в рай». И действительно, не прошло и часа, как ладья, деревянные бревна и фигуры, убитая девушка – все обратилось в пепел вместе с умершим вождем.ПОСЛЕ ПОХОРОН ВОЖДЯ НОРМАННОВ
Эти скандинавы не видят в смерти любого из людей повода для печали или скорби. Как не имеет для них ценности жизнь простолюдина или раба, так даже смерть вождя не вызывает ни печали, ни слез. Вечером того самого дня, когда был погребен вождь по имени Виглиф, в норманнском лагере было устроено большое пиршество. Тем временем я заметил, что не все спокойно в стане этих варваров. Разыскав своего переводчика, я решил с ним посоветоваться. В ответ на высказанные мной опасения он заявил: «Торкель замыслил убить тебя и свергнуть Беовульфа. Торкелю удалось переманить на свою сторону нескольких воинов, но в каждом доме и в каждом углу по-прежнему идут споры о том, как быть дальше». Чрезвычайно расстроенный, я сказал: «У меня нет ни малейшего желания участвовать во всем этом. Как, по-твоему, мне лучше поступить?» Переводчик спокойно ответил, что я, конечно, могу попытаться бежать, но если меня схватят, попытка побега будет в глазах викингов несомненным доказательством вины, и со мной обойдутся как с вором. А с ворами норманны поступают следующим образом: подводят к толстому дереву, обвязывают толстой веревкой, перекидывают ее через толстый сук и, вздернув виновного, оставляют его висеть между небом и землей не просто до смерти, а до тех пор, пока его разложившийся труп не развалится на части под напором стихий – ветра и дождя. Вспомнив, как мне удалось избежать верной смерти в стойбище ибн-аль-Катагана, я поборол искушение скрыться от этих варваров и решил для себя, что буду действовать по-прежнему: останусь среди норманнов до тех пор, пока мне не предоставят права свободно покинуть их лагерь и продолжить мое путешествие. На всякий случай я поинтересовался у переводчика, стоит ли мне преподнести Беовульфу и одновременно, разумеется, Торкелю какие-либо подарки с тем, чтобы склонить их предоставить мне свободу передвижения. На это мне был дан ответ, что подносить дары одновременно двум претендентам на звание вождя ни в коем случае не следует. Слишком уж неустойчивое сейчас положение, и непонятно, кто из них встанет во главе отряда в самое ближайшее время. Он пояснил, что это будет известно в течение буквально ближайших суток. Насколько мне стало понятно, проблема заключалась в том, что у норманнов нет твердо установленных правил и обычаев по выборам нового вождя, когда старый умирает. Сила рук, несомненно, считается для претендента важным достоинством, но не меньше ценится и отношение к нему большинства воинов и знати. Иногда трудно определить единственного признаваемого всеми наследника власти, и в данном случае сложилась как раз такая ситуация. Переводчик сказал, что мне остается только ждать, терпеть и, разумеется, молиться. Что я и делал. Довольно неожиданно на Волге и ее берегах разыгралась сильная буря, которая продолжалась, два дня напролет. С неба низвергались потоки воды, и наши палатки едва могли устоять под порывами ветра. Когда буря стихла, на землю опустился густой холодный туман. Он был такой плотный и белесый, что за десять шагов ничего нельзя было разглядеть. Как выяснилось, эти норманнские воины-гиганты, известные своей невероятной храбростью и жестокостью, те самые воины, которые благодаря своей силе могут презирать любой страх, свойственный всякому смертному, испытывают какой-то мистический ужас перед туманами, что приносят с собой шторма и бури. Люди их народа стараются тщательно скрывать свой страх даже друг от друга; воины-викинги преувеличенно весело смеются, шутят и всячески демонстрируют беззаботное настроение и полное душевное спокойствие. Но как они ни стараются, результат получается обратный. Да и, по правде говоря, их попытки перехитрить друг друга и самих себя представляются мне какими-то наивно-детскими: они так явственно стараются не глядеть в глаза правде, не видеть истинного положения вещей, что даже постороннему наблюдателю становится очевидна причина их преувеличенного веселья. Проходя в такой туманный день по их лагерю, можно тут и там увидеть кого-либо из воинов, приносящего в жертву петуха или курицу, и на вопрос о цели жертвоприношения он отвечает что-то вроде: «Эту жертву я приношу ради благополучия оставшихся дома родственников»; или, например: «Это жертва ради моих успехов в торговле»; или: «Это жертва в память одного недавно скончавшегося члена моей семьи»; могут быть названы и многие другие причины, но в любом случае простодушный, пусть и строящий из себя мудреца викинг добавит: «Ну, и конечно, чтобы туман поскорее рассеялся». Лично мне казался странным тот факт, что такие сильные и воинственные люди боятся вообще чего бы то ни было, хотя претендуют на бесстрашие и всячески демонстрируют его; а страх, вызываемый вечерним туманом, представлялся мне в высшей степени необъяснимым. Поразмыслив над этим, я попытался поговорить на эту тему с переводчиком: я сказал, что человек может бояться опасной стихии, например ураганного ветра, или песчаной бури, или наводнения, или землетрясения, или, наконец, грома и молнии, потому что все эти природные явления таят в себе реальную угрозу – они могут покалечить и даже убить человека либо разрушить его жилище. Но туман, мгла, дымка, по моему мнению, не содержат никакой опасности; это вообще одно из самых безобидных проявлений природных стихий. На это переводчик ответил, что я не знаком с суевериями моряков. Он сказал, что многие арабские мореплаватели согласны с норманнами в том, что, когда корабль попадает в туман, все находящиеся на его борту испытывают безотчетное беспокойство[180]; кроме того, сказал он, все моряки с опаской относятся к туманам и мгле, потому что эти явления погоды сильно увеличивают опасность мореплавания. Я заметил, что это рассуждение бесспорно здравое по отношению к морским плаваниям, но не имеет никакого смысла, когда речь идет о тумане, расстилающемся над сушей. Причины страха перед туманом, испытываемого на земле, мне непонятны. На это переводчик ответил: «Тумана боятся все и повсюду, неважно, откуда он пришел и накрыл ли он сушу или море». Судя по всему, с точки зрения норманнов, так оно и есть, и тумана они действительно боятся всегда и везде. Переводчик тут же добавил, что на самом деле норманны не так уж сильно боятся тумана. Во всяком случае, он, как настоящий мужчина, тумана вовсе не боится. Он заявил, что речь вообще идет лишь о некоторых незначительных неудобствах, на которые истинным воинам не пристало обращать внимание. Он даже сказал: «Просто туман приносит с собой сырость, а у людей, которые много странствовали и воевали, с возрастом начинают от сырости болеть суставы. Это неприятно, но ничего более страшного мы в тумане не видим». По этим словам своего переводчика я понял, что он, как и другие викинги, готов на словах всячески отрицать безотчетный страх перед туманом и изображать полное безразличие к нему. Получилось так, что наутро туман не растаял, а лишь слегка рассеялся. Хотя видимость немного улучшилась, но все равно все окружающие предметы виделись словно сквозь дымку; даже солнце, появившееся на небе, с таким трудом пробивалось сквозь эту пелену, что на него можно было смотреть, не прищуривая глаз. В это самое время к берегу рядом с лагерем норманнов подплыла еще одна ладья, на которой прибыл знатный представитель их народа. Он был молод, с редкой еще бородой, и путешествовал лишь с небольшим отрядом слуг и рабов, а женщин с ними не было вовсе. Из этого я сделал вывод, что прибыл он сюда не для торговли, потому что в этих землях норманны занимаются в основном торговлей женщинами. Вновь прибывший вместе со слугами затащил нос ладьи на берег, но не сделал и шага по направлению к нашему лагерю. До самого вечера он оставался у носа своего судна, и никто не подошел и не поприветствовал его, хотя все обитатели лагеря прекрасно его видели. Как я выяснил, они даже знали, кто такой этот юноша. Мой переводчик сказал: – Он из того же рода, что и Беовульф, и на вечернем пиру ему окажут подобающие почести. – А почему же он стоит возле своей ладьи и не подходит? – спросил я, удивленный. – Потому что туман, – ответил переводчик. – Наш гость благоразумно придерживается старинного обычая, согласно которому в такую погоду он должен несколько часов простоять на виду у тех, к кому прибыл, чтобы все могли разглядеть его и убедиться, что это не враг, пришедший из тумана. – Переводчик сказал это совершенно серьезно и ни на мгновение не задумался, давая мне такое разъяснение, из чего я сделал вывод, что он не сочинил его специально для меня. Во время вечернего пира я наконец увидел, как молодой человек входит в зал. Его тепло и радушно приветствовали, и все, в особенности Беовульф, проявляли при этом такую радость и удивление, будто он появился перед викингами только сию минуту, а не простоял несколько часов возле своей ладьи. Коротко ответив на приветствия, юноша произнес взволнованную речь, которую Беовульф выслушал с не свойственным ему интересом и вниманием: он не пил и не отвлекался на девушек-рабынь; наоборот, он, как и все присутствующие, в молчании выслушал юного гостя, который говорил высоким и срывающимся от волнения голосом. К концу повествования юноша, как мне показалось, был готов расплакаться, и когда он замолчал, ему сразу же поднесли большой кубок вина. Я осведомился у толмача, что же сказал гость. Вот какой мне был дан ответ: – Это Вульфгар, сын Ротгара, одного из великих королей Севера. Он принадлежит к тому же роду, что и Беовульф, и приехал сюда попросить его помощи и поддержки в одной миссии, достойной настоящего героя. Вульфгар говорит, что далекая страна, где правит его отец, находится в страшной опасности: ужасная, неведомая сила безжалостно истребляет его народ, и никто не может противостоять ей. Он просит Беовульфа как можно скорее прибыть в его далекую страну и спасти народ и королевство его отца Ротгара. Я спросил переводчика, какова природа страшной напасти, обрушившейся на северное королевство. На это он сказал: – У этого зла нет имени, которое я мог бы тебе назвать[181]. Переводчика, равно как и многих других норманнов, слова Вульфгара взволновали не на шутку. Более того, я заметил, что и сам Беовульф как-то помрачнел и о чем-то всерьез задумался. Я все же поинтересовался у переводчика, как хотя бы в общих чертах можно описать нависшую над северным королевством опасность. Он ответил: – Нельзя произносить эти слова, ибо названы они запретными. Одно лишь упоминание названия может вызвать демонов и обрушить на нас всю их силу. – Судя по его голосу и выражению лица, я понял, что мой переводчик боится даже намеками говорить на эту тему и даже лишний раз коснуться ее хотя бы мысленно. В момент нашего разговора он даже побледнел, поэтому я решил не упорствовать и прекратил свои расспросы. Беовульф, сидевший на высоком каменном троне, хранил молчание. Более того, все собравшиеся в доме воины, вассалы, рабы и слуги также молчали. Сам же посланник Вульфгар стоял посреди зала с опущенной головой в ожидании какого-либо ответа. Никогда еще мне не приходилось видеть всегда веселых и жизнерадостных норманнов такими мрачными и подавленными. В это время в зал вошла сгорбленная старуха, именуемая ангелом смерти, и уселась рядом с Беовульфом. Из принесенного с собой кожаного мешочка она вынула несколько костей – были ли это кости человека или животного, я не знаю – и бросила эти кости на землю. Произнося заклинания, старуха несколько раз провела рукой над лежащими на полу костями. Неоднократно кости были подняты с земли, а потом опять брошены, и этот ритуал сопровождался все новыми и новыми заклинаниями, читаемыми нараспев. Наконец гадание было окончено, и старуха заговорила, обращаясь к Беовульфу. Я шепотом попросил толмача, чтобы он хотя бы в общих чертах рассказал, о чем она говорит, но он, к моему удивлению, не обратил на мою просьбу никакого внимания. Ему в эти минуты было совсем не до меня. Затем Беовульф встал, поднял кубок и обратился к собравшимся ратникам и воинам с довольно продолжительной речью. После паузы он стал называть одно за другим имена воинов, которые вставали со своих мест, подходили к Беовульфу и занимали места рядом с ним. Не все имена были названы Беовульфом; я насчитал одиннадцать, а затем он выкрикнул и собственное имя. Заметил я и то, что такой ход событий изрядно обрадовал Торкеля, который даже сразу стал вести себя как-то по-королевски. Беовульф же не обращал на него внимания и не выказывал в его адрес ни злобы, ни раздражения. Торкель явно потерял для него какое-либо значение и интерес, и это при том, что всего несколько минут назад напряженная враждебность, возникшая между ними, буквально висела в воздухе и была очевидна даже мне. Затем, к моему изумлению, все та же старуха – так называемый ангел смерти – ткнула в мою сторону корявым пальцем, произнесла какие-то заклинания и после этого без дальнейших слов покинула зал. Только теперь наконец заговорил мой переводчик. Вот что он мне сказал: – Беовульф призван богами уехать отсюда, причем немедленно, забыв обо всех своих делах и заботах. Ему предназначено стать героем, который, если будет на то воля богов, отведет смертельную угрозу от северного королевства. Это уже решено, как решено и то, что он берет с собой одиннадцать храбрых воинов. А еще он должен взять с собой тебя. Все еще не понимая, насколько серьезно изменилось мое положение, я попытался возразить и объяснить через переводчика, что у меня есть поручение от моего повелителя – халифа и что я должен следовать в царство булгар, не задерживаясь по дороге. – Все сказано ангелом смерти, – спокойно произнес переводчик. – В отряде Беовульфа должно быть тринадцать человек, и один из них должен быть иноземцем, а не норманном, так что тебе и суждено стать этим тринадцатым. Я возразил, что я на самом деле вообще никакой не воин. Я привел все доводы и аргументы, которые, с моей точки зрения, могли быть поняты и приняты во внимание этими грубыми дикарями. Я потребовал, чтобы толмач передал мои слова Беовульфу, но он в ответ просто отвернулся и вышел из зала, бросив мне напоследок через плечо: – Собирайся в дорогу и не мешкай. Вы отправляетесь в путь завтра на рассвете.ПУТЕШЕСТВИЕ В ДАЛЕКУЮ СТРАНУ
Вот таким образом, не по моей воле, было прервано мое путешествие в царство Йилтавара, правителя Сакалибы, и вот почему я не смог оправдать доверие аль-Муктадира, повелителя правоверных и халифа Города Мира. Я дал все возможные в моем положении объяснения и указания Дадиру аль-Хурами, а также посланнику Абдалле ибн-Басту аль-Хазари и, конечно, придворным Такину и Барсу. Затем я был вынужден расстаться с ними, и какова была их дальнейшая судьба и увенчалось ли успехом их посольство, мне так и осталось неведомо. Что касается меня самого, то я считал в тот день, что могу смело записывать себя в покойники. Словно в могилу, ступил я на палубу одного из норманнских кораблей, который поднял парус и направился вверх по реке Волге – в далекий путь на север, с двенадцатью викингами на борту. Вот как звали их: Беовульф, вождь и командир; его заместитель, или капитан, Эхтгов; его воины и представители знатных родов – Хиглак, Скельд, Вит, Ронет, Хальга; его храбрые ратники и бойцы – Хельфдан, Эдгто, Ретел, Хальтаф и Хергер[182]. Был среди них и я – не владеющий их языком и лишенный возможности понимать их и вообще все происходящее, поскольку человек, который до того был моим переводчиком, остался в лагере на берегу Волги. Редким везением или же особой милостью Аллаха можно объяснить то, что среди отправившихся в путь викингов был один воин, по имени Хергер, отличавшийся от всех остальных любознательностью и некоторой образованностью: на мое счастье, он довольно сносно изъяснялся на латыни. С его помощью я мог общаться с остальными викингами, его же спрашивал и обо всем, что мне было непонятно в их поведении и поступках. Хергер был еще молод и отличался на редкость веселым нравом; он находил смешную сторону буквально во всем, что происходило с нами, и считал своим долгом шутить по каждому поводу. Особенно сильный приступ веселья вызвало у него мое мрачное настроение в первый день путешествия. Сами норманны считают себя лучшими мореплавателями в мире, и в их речах и сказаниях я действительно не раз замечал большую любовь к океану и морским путешествиям. Что касается нашего корабля, то выглядел он так: в длину достигал двадцати пяти шагов, а в ширину – чуть более восьми. Построен он был на редкость грамотно и надежно. Основным материалом служила древесина дуба. Вся ладья была выкрашена в черный цвет. На мачте закреплялся прямой квадратный парус из плотной ткани, а в качестве снастей викинги использовали кожаные канаты, сделанные из тюленьих шкур[183]. Рулевой нес вахту на небольшой платформе у кормы и работал веслом, закрепленным в борту ладьи – так, как это было заведено у римлян. На судне были установлены скамьи для гребцов, но я ни разу не видел, чтобы мои спутники брались за весла; все время пути мы продвигались вперед, искусно маневрируя под парусом. На носу корабля находилась вырезанная из дерева голова какого-то морского чудовища, как это нередко можно увидеть на норманнских судах; соответственно, корма была украшена хвостом этого неведомого зверя. Ладья была на редкость устойчива на воде и достаточно удобна для длительного плавания. Уверенность моих попутчиков в своем судне воодушевила и меня. Рядом с площадкой рулевого было устроено некое подобие подвесной кровати: груда шкур на куске растянутой над палубой сети. Это была, если так можно выразиться, постель, предназначенная Беовульфу; остальные воины спали где придется, лишь заворачиваясь в теплые шкуры, и так же был вынужден поступать я. Три дня мы плыли вверх по реке, миновав при этом много мелких поселений и временных лагерей у кромки воды. Ни разу за эти дни мы не причалили к берегу. Затем мы поравнялись с большим поселением, находившимся в том вместе, где русло Волги делает крутой изгиб. По моим приблизительным подсчетам, здесь жила не одна сотня, а может быть, и тысяча человек, и город имел большие размеры, а находившаяся в центре его, на холме, крепость – называемая на местном языке кремль – с земляными стенами-валами и частоколом внушала уважение своей мощью. Я спросил у Хергера, что это за место. Вот что он мне сказал: – Это город Булгар, столица царства народа Сакалибы. А крепость – это кремль Йилтавара, царя Сакалибы. Услышав это, я воскликнул: – Так это же тот самый город и тот самый царь, к которому я был направлен в качестве посланника моим халифом! Со всем доступным мне красноречием, подтвержденным жестами и умоляющим выражением лица, я попытался убедить своих попутчиков в том, чтобы они позволили мне сойти на берег и исполнить миссию, возложенную на меня халифом; не найдя отклика своим просьбам, я сменил их настойчивыми требованиями и даже продемонстрировал гнев – разумеется, в той мере, в какой осмелился на это, находясь в обществе дюжины отчаянных, безжалостных головорезов. Как и следовало ожидать, норманны не обратили на мои слова никакого внимания. Хергер не отвечал на мои просьбы и не реагировал на мои требования. В конце концов он просто рассмеялся мне в лицо и продолжал заниматься своим делом – управлять парусом при помощи кожаных канатов. В итоге норманнская ладья проплыла мимо Булгара, столицы Сакалибы, так близко к берегу, что я слышал крики купцов на пристанях и блеянее продаваемых овец. Тем не менее я был бессилен что-либо сделать и лишь провожал глазами оставшийся позади город. Не прошло и часа, как и созерцание Булгара оказалось мне недоступно: столица Сакалибы, как я уже упоминал, стоит в излучине Волги, и, двигаясь вверх по течению реки, мы очень скоро потеряли город из виду за поворотом русла. Вот так я попал в Булгарию и покинул ее, даже не сойдя на ее берега. Вполне вероятно, что читатель иже запутался в географических названиях и оказался сбит с толку. Современная Болгария – это одна из балканских стран; она граничит с Грецией, Югославией, Румынией и Турцией. Но в период с девятого по пятнадцатый век на берегах реки Волги существовало другое государство со сходно звучавшим названием – Булгария. Она находилась примерно в 600 милях к востоку от современной Москвы, и именно туда был направлен Ибн Фадлан. Булгария на Волге представляла собой не слишком структурированное государство, обладавшее тем не менее в ту эпоху определенным политическим весом. К тому моменту, как его столица Булгар была взята монголами (это случилось в 1237 году), это был богатый город на оживленном перекрестке торговых путей. Принято считать, что поволжскую Булгарию и балканскую Болгарию населяли близкородственные народы, потомки этнической группы, мигрировавшей по двум направлениям с побережья Черного моря в период 400-600 гг. нашей эры, но исследователи не обладают достаточными свидетельствами, чтобы делать какие-то определенные выводы по этому вопросу. Считается, что древний Булгар находился примерно в районе современного города Казань. Еще восемь дней мы плыли по реке Волге, берега которой становились все более высокими – со скалами и утесами, подходившими вплотную к воде. Затем мы подошли к тому месту, где в Волгу впадает другая река, которую норманны называют Окер. Сюда, в этот левый приток, мы и направили нашу ладью. От места слияния двух рек мы плыли вверх по течению еще десять дней. Здесь было очень холодно, дули сильные ветры, а во многих местах еще лежал снег. Эту землю, большая часть которой покрыта густыми лесами, норманны называют Вада. Затем мы прибыли в поселение норманнов, именуемое Массборг. Это не столько город, сколько временный лагерь, застроенный небольшим количеством деревянных домов норманнского образца; поселение существует благодаря тому, что проезжие купцы приобретают у местных жителей запасы провизии на дальнейшую дорогу. Здесь, в Массборге, мы оставили нашу ладью и пересели на лошадей. Следующие восемнадцать дней мы ехали верхом. Мы продвигались по сильно пересеченной, а попросту говоря, гористой местности, погода стояла чрезвычайно холодная, и все эти трудности и лишения дальнего путешествия изрядно подточили мои силы. Обычно северяне стараются не совершать переходов по ночам, а двигаются лишь в светлое время суток. По большей части на веслах или под парусом они также плавают при свете дня, предпочитая каждый вечер высаживаться на берег и коротать ночь у костра в ожидании рассвета, чтобы отправиться дальше. Но этот обычай нисколько не облегчил моих мучений: к моему удивлению, в это время года ночи здесь, на Севере, становятся настолько короткими, что едва можно успеть сварить мясную похлебку на ужин. Не раз и не два, стоило мне только погрузиться в сон, как кто-либо из норманнов будил меня со словами: «Вставай, уже рассвело. Мы должны ехать дальше». Впрочем, в таких холодных краях сон прямо на земле тоже не способствовал отдыху и восстановлению сил. Хергер объяснил мне, что в этой северной стране летом дни очень длинны, а ночи коротки, зимой же, напротив, ночи чрезвычайно длинны, и лишь в течение небольшого периода в году день и ночь примерно равны по длительности. Затем он предложил понаблюдать за ночным небом и посмотреть на небесный занавес; в один вечер я не стал ложиться спать и действительно увидел, как на небосводе засверкали бледные огни: эти сполохи были зеленого и желтого, а иногда синего цвета и напоминали занавес, сотканный из света и подвешенный высоко в воздухе. Я был потрясен этим зрелищем, но норманны, как видно, привыкли к нему и не находят в нем ничего особенного. Еще пять дней мы ехали по горам и затем оказались в дремучих лесах. Вообще леса на Севере поражают холодным климатом, гигантскими размерами деревьев и густотой подлеска. В некоторых местах этой сырой и холодной страны пейзаж настолько сочного зеленого цвета, что от этой яркости начинают с непривычки болеть глаза; впрочем, в других местах цвет леса становится бурым и даже почти черным, отчего сам лес приобретает зловещий вид. Еще семь дней мы ехали по лесу, и почти все это время шел сильный дождь. Как я понял, дожди здесь не только часто идут, но и отличаются обильностью; порой мне казалось, что еще немного – и я утону в этих потоках беспрерывно льющейся воды, как если бы меня бросили в реку или море. У меня было такое ощущение, что я насквозь пропитался дождевой водой. Родившийся и проживший большую часть жизни в жаркой пустынной местности, Ибн Фадлан, разумеется, был больше всего поражен яркостью и разнообразием оттенков зелени в пейзаже, а также проливными дождями. В лесах норманны не опасаются нападения разбойников или грабителей. Не знаю, что тому причиной: их уверенность в собственных силах или отсутствие в лесах каких-либо разбойников. По крайней мере, мы за все время путешествия не встретили ни одного. Северные земли вообще мало заселены, насколько я понял за время моего пребывания в этих краях. Порой мы ехали семь, а то и десять дней, и нам по дороге не попадались ни деревни, ни отдельные крестьянские дома, ни вообще какое-либо человеческое жилище. Распорядок нашего путешествия был следующий: рано утром мы вставали и, не совершая никаких омовений, садились верхом на лошадей и скакали до полудня. Затем кто-либо из воинов отправлялся на охоту и приносил дичь или мелкого зверя. Если шел сильный дождь, то добычу съедали прямо сырой. Порой дождь шел по нескольку дней кряду, и поначалу я воздерживался от употребления такого мяса – во первых, сырого, а во-вторых, принадлежавшего животному, умертвленному не в соответствии с dabah[184], но по прошествии некоторого времени я, чтобы не ослабеть от голода, стал есть ту же пищу, что и мои попутчики. При этом я неизменно повторял про себя «во имя Господа Бога», и мне остается только надеяться на то, что Аллах внял моим молитвам и не покарает за вынужденное отступление от правил, предписанных каждому правоверному мусульманину. Если дождя не было, то норманны разжигали костер. Делали они это с помощью маленького уголька, который, тщательно оберегая, несли с собой от одной стоянки до другой. В таких случаях мясо можно было приготовить. Ели мы также ягоды и какие-то травы, названия которых мне неизвестны. После обеда мы вновь отправлялись в дорогу и скакали всю оставшуюся часть дня вплоть до самого вечера, когда начинало темнеть. Тогда мы останавливались на ночлег и снова готовили пищу. Много раз мы были вынуждены ночевать под дождем. Пытаясь от него спрятаться, мы искали убежища под густыми кронами больших деревьев. Тем не менее просыпались мы насквозь мокрыми, а шкуры, в которые мы заворачивались, можно было выжимать, словно их только что вынули из воды. Норманны не выражали никакого недовольства по поводу такой погоды и вообще были все время жизнерадостны и веселы; жаловался на лишения и неудобства лишь один я, причем жаловался постоянно и эмоционально. Они не обращали на меня никакого внимания. Например, однажды я сказал Хергеру: – Дождь очень холодный. Он рассмеялся: – Ну как дождь может быть холодным? Холодно тебе, и поэтому тебе плохо и грустно. А дождь не может быть ни холодным, ни плохим. Я понял, что он говорит эту чушь совершенно серьезно и действительно так думает. С его точки зрения, глупы были мои рассуждения. Тем не менее я остался при своем мнении. Как-то поздно вечером у нас состоялся следующий разговор. – Во имя Господа Бога, – негромко сказал я, приступая к еде, и Беовульф, услышав это, обратился к Хергеру и велел ему выяснить, что именно я сказал. Я ответил Хергеру, что, согласно моей вере, любая еда должна быть освящена краткой молитвой и что я так поступаю, соблюдая обряды, предписанные мне моей религией. Выслушав перевод Хергера, Беовульф уточнил: – Значит, так принято у арабов? На этот вопрос я ответил: – Нет, на самом деле освятить добычу должен тот, кто убил животное, предназначенное в пишу. Я же произношу свою краткую молитву лишь для того, чтобы не проявить неуважения к божественным заповедям[185]. Не знаю, что смешного нашли норманны в моих словах. Но почему-то они громко расхохотались. Потом Беовульф вновь обратился ко мне с вопросом: – Ты умеешь рисовать звуки? Я не сразу понял, что он имеет в виду, и переспросил Хергера. Мы обменялись несколькими уточняющими фразами, и наконец я уяснил, что предводитель викингов спрашивал, умею ли я писать. Оказывается, норманны называют арабский язык звуками или шумом в силу полной его для них непонятности. Я ответил Беовульфу, что умею писать и, разумеется, читать. Он сказал, чтобы я написал ему что-нибудь прямо на земле. При свете вечернего костра я взял подходящую палочку и написал: «Велик Аллах». Все норманны с явным удивлением разглядывали надпись. Мне велели произнести вслух то, что написано, и я это сделал. Дольше всех смотрел на надпись Беовульф, сидя в задумчивости у костра, склонив голову на грудь. Хергер спросил меня: – Какому богу ты молишься? Я ответил, что верую в единого Бога, имя которому Аллах. – Одного бога не может быть достаточно, – возразил Хергер. Наутро мы отправились в путь и проехали еще день, стали лагерем на ночь, затем проскакали еще день, и уже у костра на следующий вечер Беовульф начертил на земле то, что я написал перед ним два дня назад, и велел мне прочесть. Я произнес вслух все те же слова: – Велик Аллах. Беовульф вполне этим удовлетворился, потому что, как я понял, он решил таким образом устроить мне проверку и выяснить, не обманываю ли я их. Не умея читать сам, он просто запомнил переплетение линий, изображенное мною на земле, и затем воспроизвел эти знаки по памяти. Теперь Эхтгов, второй человек в отряде, помощник Беовульфа, человек суровый и не такой веселый, как все остальные, обратился ко мне через Хергера. Тот перевел: – Эхтгов хочет знать, можешь ли ты записать своими знаками звуки его имени. Я ответил, что могу, поднял с земли палочку и стал писать у костра. Буквально в следующую секунду Эхтгов подпрыгнул, выхватил у меня палочку и затоптал ногами то, что я успел написать. При этом он что-то грозно говорил. Хергер сказал мне: – Эхтгов не хочет, чтобы ты писал его имя, и ты должен пообещать, что никогда не будешь этого делать. Я был удивлен такой реакцией, но прекрасно видел, что Эхтгов рассердился не на шутку. Остальные викинги также смотрели на меня беспокойно и сердито. Я пообещал через Хергера, что никогда не буду писать имен Эхтгова и остальных своих спутников. Услышав перевод моих слов, все явно вздохнули с облегчением. Больше мое искусство письма в нашем отряде не обсуждалось, но Беовульф, как я понял, сделал для себя какие-то выводы и дал остальным воинам некоторые указания. Как бы то ни было, но с тех пор мне стали выделять больше еды, чем прежде, а если нам приходилось ночевать под дождем, то для меня оставляли место под самым раскидистым деревом. Впрочем, не всегда мы ночевали в лесу, как и не всегда наш путь пролегал через лесные чащи. В некоторые леса Беовульф и его товарищи въезжали, не задерживаясь на опушке ни на минуту. Они порой скакали во весь опор прямо через лесные заросли, уверенные, что ничего плохого в этом лесу с ними случиться не может. В то же время на подходе к другим лесам Беовульф командовал сделать остановку, и каждый из воинов, спешившись, разжигал маленький костер и приносил своим божествам какую-то, пусть и скромную, хотя бы символическую жертву, будь то несколько сухарей или обрывок ткани. Лишь исполнив этот ритуал, они были готовы двигаться дальше. А в некоторые леса наш отряд вообще не углублялся. Мы объезжали эти чащобы по опушке, стараясь как можно быстрее обогнуть их. Я спросил Хергера, почему мы так поступаем, на что он ответил: некоторые леса безопасны для путников, а некоторые – нет, но в дальнейшие разъяснения насчет того, в чем именно состоит эта разница и какие опасности таят леса, куда не рискуют заезжать даже такие храбрые воины, он не углублялся. Я повторил свой вопрос: – Что же за опасность подстерегает нас в лесах, которые мы обходим стороной? Его ответ был таков: – Это то, чего ни один человек не может одолеть. То, что нельзя ни убить мечом, ни сжечь огнем, – и это может обрушиться на тебя, если зайдешь в такой лес. – А откуда все это известно? – поинтересовался я. Он засмеялся: – Вы, арабы, всему хотите найти причины и разумное объяснение. Ваши души –просто мешки, набитые всякими доводами и причинами. – А разве вас не беспокоят причины и объяснения? – удивился я. – Все это бессмысленно и ни к чему хорошему не приводит. Мы говорим: человек должен быть умен в меру, но не слишком. Чересчур умный человек узнает свою судьбу заранее. Человек же, чей ум свободен от лишних забот, живет счастливо, а знание своей будущей судьбы еще никому не придавало спокойствия. Я понял, что мне следует удовлетвориться этим ответом. За время, проведенное в дороге, я уже научился понимать Хергера и мог предугадать, собирается ли он продолжать тот или иной разговор. Порой я спрашивал его о чем-либо, и он давал ответ на мой вопрос. Если же ответ был мне непонятен, я продолжал свои расспросы, и Хергер с готовностью на них отвечал. Тем не менее бывали случаи, когда на свой вопрос я получал лишь короткий, односложный ответ, и при этом Хергер давал понять, что выбранная мною тема не представляется ему сколько-нибудь значимой или интересной. В таких случаях рассчитывать на дальнейшее обсуждение не приходилось. Если я пытался настаивать, мой собеседник ограничивался лишь отрицательным покачиванием головы. Мы продвигались все дальше на север. Я могу лишь подтвердить, что во многих из этих лесов дикой северной земли человек действительно начинает испытывать безотчетное чувство страха. В чем тому причина, мне и по сей день неведомо. Ночами, сидя у костров, норманны рассказывают друг другу легенды и истории о драконах и прочих чудовищах, а также о своих предках, вступавших с ними в схватки и убивавших этих таинственных и зловещих обитателей леса. По их словам выходило, что нужно бояться кровожадных звероподобных созданий, обитающих в самой чаще этих лесов. Впрочем, сами они рассказывали свои легенды без какого бы то ни было страха, и лично я своими глазами не видел ни одного из описываемых ими чудовищ. Однажды ночью я услышал какой-то рокот, который поначалу принял за гром. Однако мои спутники заявили, что это рык лесного дракона. Я не знаю, была ли это правда, и пишу лишь о том, что мне было сказано. В северных странах холодный климат, постоянно идут дожди, а солнце выглядывает очень редко. Чаще всего небосвод затянут толстым слоем туч и облаков. Он кажется не голубым шатром, а низко нависшим потолком серого цвета. Люди, живущие в таком климате, лицом бледны, как лен, и имеют очень светлые волосы. После стольких дней пути я совсем перестал встречать загорелых или смуглых людей. Более того, обитатели деревень, через которые мы проезжали, оказывались просто поражены цветом моей кожи и черными волосами. Много раз бывало, что крестьянин, или его жена, или дочь подходили ко мне и осторожно трогали мою кожу, при этом стараясь потереть мои руки или даже щеки; Хергер со смехом объяснял, что они пытаются стереть краску, полагая, что без таких ухищрений человеческая кожа не может быть столь темного оттенка. Эти люди абсолютно невежественны и не имеют понятия о широте мира и многообразии народов, населяющих его. Иногда они настолько пугались моего внешнего вида, что даже не решались подойти ко мне близко. В одной деревне, названия которой я не знаю, ребенок, увидевший меня, настолько испугался, что заплакал и побежал к матери за защитой. Увидев это, воины Беовульфа от души расхохотались. Впрочем, я стал замечать одну вещь: по мере продвижения на север мои спутники с каждым днем шутили и веселились все меньше и меньше. Постепенно они впадали во все более мрачное настроение. Хергер объяснил мне их подавленное состояние отсутствием крепких пьянящих напитков, которых мы были лишены на протяжении многих дней путешествия. В каждом поселении, в каждом крестьянском доме Беовульф и его воины спрашивали, не найдется ли у хозяев чего-нибудь выпить. Но, к их огромному сожалению и разочарованию, в этих бедных местах очень редко находился крепкий напиток. В конце концов от их жизнерадостности и веселья не осталось почти никакого следа. Наконец мы доехали до деревни, в которой воины нашли достаточное количество опьяняющих напитков. Истосковавшиеся по ним, норманны напились допьяна в тот же миг. Они употребили несметное количество этих напитков, заливая в себя громадные кубки и не обращая внимания на то, что часть столь драгоценной для них влаги из-за спешки течет по подбородкам и даже проливается на одежду. Дело дошло до того, что суровый Эхтгов, самый мрачный воин в нашей компании, напился допьяна, еще сидя в седле, и упал, пытаясь слезть с лошади. Более того, раздраженный криками и странным поведением седока конь угодил ему копытом прямо в голову. Я не на шутку встревожился за его безопасность и уже готов был навеки попрощаться с этим членом отряда, но, к моему изумлению, Эхтгов только рассмеялся и пнул своего коня в ответ. В этой деревне мы задержались на два дня. Я был очень удивлен этим, потому что до того мои спутники старались продвигаться на север как можно быстрее, не тратя даже лишнего часа на отдых. Но на два дня всякая спешка, равно как и цель путешествия, были забыты. Весь отряд погрузился в беспробудное пьянство, прерывавшееся только на время глубокого сна, похожего больше на забытье. Лишь на третий день Беовульф дал команду вновь отправляться в дорогу. Все воины, а также и я, мгновенно подчинились ему, и мы вновь отправились в дорогу. Никто из моих спутников нисколько не сожалел о двух потерянных днях, что мне казалось удивительным. Сколько еще дней мы были в пути, я точно не помню. Я могу лишь сказать, что мы еще пять раз меняли уставших лошадей на свежих, расплачиваясь за них в деревнях либо золотом, либо маленькими зелеными раковинами, которые норманны ценят наравне с самыми дорогими драгоценными камнями. Наконец мы прибыли в деревню под названием Леннеборг, расположенную на берегу моря. Море, как и небо северных стран, оказалось серо-стального цвета, холодный колючий воздух имел горький привкус. Здесь, в Леннеборге, мы взошли на другой корабль. Это судно по конструкции и внешнему виду было схоже с предыдущим, но больше его по размеру. По-норманнски оно называлось «Хосбокан», что переводится как «морская коза». По всей видимости, имелось в виду, что эта ладья должна прыгать с волны на волну так же легко и непринужденно, как прыгают по камням горные козы. Кроме того, такое название должно было свидетельствовать о быстроходности судна, потому что у этого народа коза считается животным не только ловким, но и умеющим быстро бегать, а потому служит одним из символов скорости. При мысли, что нам придется плыть по этому морю, мне стало страшно: воды в нем были бурные и настолько холодные, что, если опустить туда руку, буквально через несколько мгновений она теряла чувствительность от холода. Тем не менее мои спутники-норманны не проявляли по этому поводу никакого беспокойства: наоборот, получив доступ к запасам пьянящих напитков в Леннеборге, они целый вечер пили, веселились и шутили. Немало способствовали улучшению их настроения местные девушки и рабыни, со многими из которых успели развлечься воины Беовульфа. Как мне пояснили, столь бурное веселье перед морским плаванием является одним из норманнских обычаев: человек, отправляясь путешествовать по морю, никогда не знает, вернется ли он обратно, и потому считает своим долгом провести последний день на суше в свое удовольствие. Принимали нас повсюду очень радушно, ибо гостеприимство считается у этого народа большой добродетелью. Даже самый бедный крестьянин выставлял перед нами все свои припасы и готов был предложить все, что у него только было. Причем делалось это вовсе не из страха, что мы можем убить или ограбить его, если он пожадничает, но совершенно искренне, из самых добрых побуждений. Как я уяснил для себя, норманны, мягко говоря, не одобряют грабежа и убийства представителей своего народа. С людьми, посягнувшими на чужое имущество или жизнь, они расправляются очень сурово. Причем любопытно, что эта традиция существует вопреки тому, что вечно пьяные и дерущиеся друг с другом викинги нередко убивают друг друга в горячих поединках или коллективных драках. Такое поведение не расценивается как злодеяние, в то время как человек, убивший другого исподтишка или для того, чтобы завладеть его имуществом, будет, в свою очередь, немедленно подвергнут казни. К моему немалому удивлению, со своими рабами они обращаются достаточно мягко и, насколько это возможно для таких дикарей, по-доброму[186]. Все это, конечно, справедливо лишь в свете общего отношения жителей Севера к человеческой жизни. Так, если раб заболевает или умирает в результате несчастного случая, никто, конечно, не считает это большой потерей; точно так же женщины-рабыни должны понимать, что их удел – в любой момент удовлетворят похоть любого мужчины, будь то днем или ночью, наедине или при всех. Таким образом, нельзя сказать, чтобы к рабам относились бережно, но к ним и не проявляют особой жестокости, и во всяком случае, хозяева всегда заботятся о том, чтобы они были сыты и тепло одеты. Позднее я понял и другое: несмотря на то что любой мужчина племени имеет право воспользоваться любой рабыней, отношение к женщинам, рожденным свободными, совершенно противоположное: воины норманнов с большим уважением относятся к женам друг друга, но не меньше уважения имеет и жена беднейшего крестьянина. Изнасилование свободной женщины считается у этого народа тягчайшим преступлением. Мне рассказывали, что уличенного в таком поведении мужчину немедленно вешают, хотя я не видел своими глазами подобных случаев. Верность супругу считается среди местных женщин большой добродетелью, но лично я не замечал, чтобы кто-то из них отказывался ради нее от плотских удовольствий, ибо супружеская измена не рассматривается этим народом как серьезный проступок. Если чья-либо жена – будь то человек высокого или низкого звания – желает получать удовольствие чаще, чем может предложить ей муж, то никто не считает себя вправе осуждать ее. Этот народ вообще придерживается очень свободных взглядов в таких вопросах, и осуждение подобного поведения выражается, пожалуй, лишь в том, что норманнские мужчины заведомо считают всех женщин недостойными доверия; впрочем, и это воспринимается скорее не как констатация факта, а в качестве повода для бесконечных грубых шуток и темы для огромного количества чрезмерно откровенных и бесстыдных историй. Я как-то спросил у Хергера, женат ли он, и он сказал, что жена у него есть. Стараясь говорить как можно более деликатно, я попытался выяснить, что он думает по поводу того, сохраняет ли она ему верность в его отсутствие. Поняв, к чему я клоню, он рассмеялся мне в лицо и сказал: «Я уплываю за море и могу не вернуться или отсутствовать много лет. А ведь моя жена живая женщина». Из этих слов я сделал вывод, что, скорее всего, его жена не хранит ему верность, и он в этом фактически уверен, но это нисколько его не беспокоит. Норманны не считают незаконнорожденным любого ребенка, родившегося у любого мужчины из их народа. Дети рабов иногда остаются рабами, а иногда становятся свободнорожденными; как и на основании каких законов это решается, мне неизвестно. В некоторых норманнских племенах рабов отмечают, обрезая им мочки ушей. В других областях шеи рабов заковывают в железный обруч. Есть и такие места, где рабов вообще никак не метят; у каждого племени свои обычаи на этот счет. Мужеложство среди норманнов не принято, хотя им известно, что у других народов это практикуется; их самих подобный способ удовлетворения похоти не интересует, и в силу того, что подобных случаев не бывает, не предусмотрено и наказания за это. Все это и многое другое я узнал из разговоров с Хергером, а также из собственных наблюдений за моими спутниками и местными жителями во время пути. В дальнейшем я обратил внимание на то, что, где бы мы ни останавливались, местные жители спрашивали у Беовульфа, на какое дело он ведет свой отряд. Получив ответ – который для меня все еще оставался не вполне ясным, – жители начинали относиться к нему и его воинам, в том числе и ко мне, с особым уважением. Мы могли рассчитывать не только на обычное гостеприимство, но и на молитвы за нас и нашу удачу, жертвоприношения с целью склонить богов на налгу сторону и множество подарков, вручаемых нам, как здесь принято говорить, «на удачу». Выйдя в открытое море, норманны развеселились, как мальчишки, несмотря на то что океан встретил нас не слишком приветливо. Волны были бурные, и наша ладья то взлетала вверх, то опускалась куда-то чуть ли не в морскую бездну. Я чувствовал себя не очень хорошо – как душевно, так и физически. Особенно тяжело пришлось моему желудку, и я вынужден был опорожнить его. После этого я поинтересовался у Хергера, чему так радуются его товарищи. Хергер ответил: – Они счастливы, что скоро мы приплывем в родной дом Беовульфа. Это место называется Ятлам. Там живут его отец с матерью и весь его род, а он не видел их уже много лет. На это я спросил с некоторым удивлением: – А разве мы направляемся не в земли Вульфгара? – Да, конечно, – ответил Хергер, – но лучше будет, если сначала Беовульф воздаст почести отчему дому и навестит своих родителей. Судя по лицам моих спутников, все они – военачальники, знать и простые бойцы – были так же рады и довольны, как сам Беовульф. Я спросил об этом Хергера, и вот что он мне ответил: – Беовульф – наш вождь, и мы рады за него и довольны тем, что здесь он обретет новые силы. Я поинтересовался, какого рода силы он имеет в виду, и Хергер ответил: – К нему перейдет сила Рундинга. – А что это за сила? – спросил я и получил такой ответ: – Это сила древних, сила гигантов. Норманны верят в то, что в древние времена мир был населен гигантами, людьми огромного роста и силы, которые потом исчезли. Куда они подевались и почему вымерли, мне неведомо. Сами норманны не считают себя потомками этих гигантов, но верят в то, что могут обрести часть огромной силы древних великанов. Я остаюсь в неведении относительно того, какими способами они получают эти силы. Эти язычники верят во множество богов, которых тоже смело можно называть гигантами, обладающими особыми силами. Однако те гиганты, о которых мне рассказал Хергер, – это именно гигантские люди, а не боги. По крайней мере, я так понял. В тот вечер мы пристали к скалистому берегу, где имелось некое подобие пляжа, выложенного камнями размером с кулак взрослого мужчины. Здесь Беовульф и разбил свой лагерь. Он и его люди провели большую часть ночи в возлияниях и пьяных песнопениях возле костра. Хергер присоединился к общему веселью, и у него не хватало терпения хотя бы кратко пересказывать содержание песен, поэтому мне осталось неведомым, о чем они пели, но все были в тот вечер счастливы. Как выяснилось, уже на следующий день мы должны были доплыть до родины Беовульфа – земли, именующейся Ятлам. Мы отправились в путь еще до рассвета. Было настолько холодно, что все кости у меня ныли, а тело болело от того, что мне пришлось спать на твердых, острых камнях. Итак, мы вышли в море, и на нас обрушились яростные волны и ледяной ветер. Мы плыли под парусом все утро, и в течение этого времени общее веселье и возбуждение окружающих меня людей только нарастало, они вели себя почти как дети или женщины. Мне было странно видеть вокруг себя этих могучих, суровых воинов, которые хихикали и перешучивались, словно наложницы в гареме халифа, и не находили в своем поведении ничего не подобающего мужчинам. Перед нами появился выдававшийся далеко в море скалистый мыс. Его каменная стена вздымалась высоко к небу, преграждая нам путь вперед. Хергер сказал мне, что за этим мысом и находится город Ятлам. Пока норманнский корабль огибал скалы, я все смотрел вперед, желая поскорее увидеть легендарный родной дом Беовульфа, о котором мне столько рассказывали. Воины смеялись и шутили все громче, и я понял, что в основном это были грубые шутки, касающиеся планов развлечься со множеством женщин, как только отряд сойдет на берег. В этот момент в морском воздухе явственно запахло гарью, мы увидели клубы дыма, и все разом замолчали. Когда мы обогнули мыс, я своими глазами увидел, что город на берегу горит. Все вокруг было окутано дымом, а кое-где еще полыхало пламя. Нигде не было видно никаких признаков жизни. Город и его окрестности казались абсолютно пустынными. Причалив к берегу, Беовульф и его воины сошли на землю и направились в город Ятлам. Повсюду лежали трупы мужчин, женщин и детей, некоторые были обожжены огнем, другие изрублены мечами – бесчисленное множество тел. Беовульф и его товарищи хранили молчание и даже при виде этого кошмарного зрелища никак не выражали своего горя и скорби, а о слезах не могло быть и речи. Никогда в жизни я не встречал людей, которые бы так принимали смерть, как норманны. Мне самому при виде такого количества убитых людей несколько раз становилось плохо, но лица моих спутников были непроницаемы, словно каменные маски. Наконец, не выдержав, я спросил у Хергера: – Кто это сделал? Хергер показал рукой в сторону, противоположную свинцово-серому морю, на поросшие лесом холмы. Над лесами висел густой туман. Хергер показал туда и не стал ничего говорить. Я спросил его: – Они пришли из тумана? Он ответил: – Не спрашивай больше ни о чем. Ты сам узнаешь об этом гораздо скорее, чем тебе хочется. И вот произошло то, ради чего мы сюда прибыли: Беовульф зашел в еще дымящиеся развалины одного из домов и вернулся, держа в руках меч. Меч был очень большой и тяжелый, а огонь так раскалил его, что викингу пришлось обмотать рукоятку большим лоскутом ткани. Поистине это был самый большой меч, какой я видел в жизни. Длиной он был почти равен моему росту, а его плоский клинок в ширину равнялся двум положенным рядом мужским ладоням. Это оружие было настолько тяжелым, что даже Беовульф нес его с некоторым трудом. Я спросил Хергера, что это за меч, и тот коротко ответил: «Это Рундинг». Потом Беовульф приказал нам всем вернуться на корабль, и мы снова вышли в море. Никто из воинов даже ни разу не обернулся, чтобы посмотреть на догорающий город Ятлам; один я стоял на корме и провожал взглядом удаляющееся пожарище и утопающие в тумане дальние холмы.ЛАГЕРЬ В ТРЕЛБУРГЕ
В течение двух дней мы плыли вдоль равнинного побережья среди множества островов, которые местные жители называют страной Данов. Наконец мы дошли до болотистого побережья, прорезанного целой сетью ручьев и рек, впадающих в море. У этих рек нет собственных имен, но каждая из них в отдельности называется «вик». Люди, живущие по берегам этих протоков и рек, именуются викингами. Этим словом издавна обозначают норманнских воинов, которые ходят под парусом вверх по таким рекам и нападают на поселения, расположенные даже далеко от побережья[187]. Здесь, в этой болотистой местности, мы причалили у поселения, называемого Трелбург, которое меня сильно поразило. Это не город, а скорее военный лагерь, и большая часть его жителей – воины, а женщин и детей среди них очень мало. Оборонительные сооружения лагеря Трелбург выстроены по римскому образцу с большим старанием и грамотностью и производят сильное впечатление своим внушительным видом. Трелбург лежит у слияния двух рек – виков, которые, начиная с этого места, уже единым потоком несут свои воды в море. Основная часть города обнесена круглым земляным валом высотой в пять человеческих ростов. По гребню земляной насыпи идет плотный деревянный частокол, обеспечивающий дополнительную защиту при обороне. Снаружи земляной вал опоясан рвом, наполненным водой. Выяснить глубину этого рва мне не удалось. Этот круговой вал поразил меня своей правильностью и симметричностью, но это еще не все. Со стороны, выходящей на сушу, город защищает дополнительный вал, выстроенный полукругом между двумя руслами рек, перед которым также вырыт залитый водой ров. Само поселение находится за стенами внутреннего круга, в которых установлено четверо ориентированных по сторонам света ворот. Каждые ворота закрыты тяжелыми деревянными дверными створками, обитыми листами железа, и находятся под охраной множества стражников. Другие охранники постоянно патрулируют по валу и несут свою вахту днем и ночью. В самом городе находится шестнадцать деревянных строений, совершенно одинаковых: это длинные дома – так их называют сами норманны. Их стены немного выгнуты наружу, и, таким образом, дома напоминают перевернутые лодки со срезанными носом и кормой. В длину они достигают тридцати шагов, а ширину в середине имеют большую, чем на концах. Поставлены они следующим образом: четыре длинных дома расположены квадратом, и шестнадцать домов образуют в общей сложности четыре таких квадрата[188]. В каждом длинном доме имеется только один вход, причем эти входы устроены так, что, выходя из одного дома, человек не видит дверей соседнего. Я спросил у Хергера, в чем смысл такой конструкции, и вот что он мне ответил: – Если на лагерь нападают враги, каждый должен как можно скорее прибыть к отведенному ему месту у наружного или внутреннего вала. Двери сделаны так, чтобы люди быстро выбегали из дома без толчеи и беспорядка, не сталкиваясь с теми, кто выбегает из соседних дверей. Это помогает им вовремя встать на защиту лагеря. Таким образом, в каждом квадрате дверь одного дома выходит на север, другого на восток, следующего на юг и последнего на запад; точно так же повторяется во всех четырех квадратах. Затем я также заметил, что, несмотря на великанский рост норманнов, дверные проемы, ведущие в их длинные дома, насколько низкие, что даже мне пришлось согнуться чуть ли не пополам, чтобы попасть внутрь. Об этом я также спросил Хергера, и вот что тот ответил: – Если на нас нападут, то можно оставить в каждом доме всего по одному воину, и он, стоя у дверей, сможет отрубить голову всякому, кто попытается проникнуть внутрь. Дверной проем такой низкий, что человеку, чтобы пройти, нужно нагнуться и подставить голову и шею под удар меча. Постепенно я понял, что Трелбург во всех отношениях выстроен как нельзя лучше для ведения военных действий и защиты его обитателей. Никакой торговли в этом городе, как я уже сказал, не ведется, так как здесь живут не купцы, а воины. Внутри каждый длинный дом разделен на три части, или комнаты, каждая с дверью. Средняя комната самая большая – в ней находится и глубокая помойная яма. Теперь я заметил, что жители Трелбурга отличаются от тех норманнов, с которыми я познакомился на берегу Волги. По меркам тех варваров, местных жителей можно считать очень чистоплотными. Они моются в реке, выносят отбросы за пределы города и вообще во многих отношениях превосходят других своих соплеменников, с которыми мне доводилось общаться прежде. Конечно, их нельзя назвать по-настоящему чистыми и опрятными, разве что в сравнении с остальными норманнами. Как я уже упоминал, в Трелбурге живут в основном мужчины, а немногочисленные женщины, находящиеся среди них, – это рабыни. Жен у норманнов в этом лагере нет, и всех женщин здесь можно брать тогда, когда любому из мужчин этого захочется. Питаются жители Трелбурга в основном рыбой и небольшим количеством хлеба; земледелием они не занимаются, равно как и не разводят домашний скот, хотя среди окружающих город болот есть немало участков земли, пригодных для возделывания. Я спросил у Хергера, почему они тут ничего не сажают и не сеют, и вот что он сказал мне в ответ: – Они ведь воины. Они не станут копаться в земле. Беовульф и воины его отряда были радушно приняты советом вождей Трелбурга, состоявшим из нескольких человек, главный из которых носил имя Сагард. Сагард – мощный и свирепый мужчина, ростом едва ли не выше самого Беовульфа. Во время вечернего пиршества Сагард спросил у Беовульфа, куда и по какому делу направляется тот со своими спутниками. Беовульф поведал ему о том, какие вести принес посланник Вульфгар. На этот раз Хергер перевел мне все говорившееся почти дословно; впрочем, к тому времени я уже достаточно освоился среди этих дикарей и, наблюдая за ними, выучил несколько слов на их языке. Таким образом, я теперь могу представить читателю разговор Сагарда и Веовульфа со всеми существенными деталями, имеющими отношение к делу. Сагард сказал следующее: – Очень разумно со стороны Вульфгара взять на себя миссию посланника, поскольку он сын короля Ротгара и, видимо, не хотел участвовать в распрях за трон, происходящих между братьями. Беовульф сказал, что он ничего не знал об этих распрях – примерно так звучали его слова. Но, по моему наблюдению, само по себе это известие его не слишком удивило. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что Беовульфа было вообще чрезвычайно трудно чем-либо удивить. По крайней мере внешне он всегда старался сохранять спокойствие и невозмутимость, каких требовало положение командира военного отряда и героя. Сагард вновь заговорил: – Ведь у Ротгара было пятеро сыновей, и трое из них пали от руки еще одного – Виглифа, человека хитрого и решительного[189], чьим соучастником в этом заговоре стал герольд старого короля. Верным отцу остался только Вульфгар, который предпочел покинуть родной дом в качестве посланника. Беовульф сказал Сагарду, что он был рад узнать эти новости и учтет это, когда прибудет на место. На этом их разговор закончился. Ни Беовульф, ни кто-либо из его воинов не выказал удивления словами Сагарда. Из этого я сделал вывод, что среди королевских сыновей северных народов оспаривание трона друг у друга не является чем-то из ряда вон выходящим. Случается, что время от времени кто-либо из сыновей убивает своего отца-короля, чтобы занять трон. В этом здесь также не видят ничего необычного, и норманны расценивают это примерно так же, как убийство в поединке или в пьяной поножовщине. У норманнов даже есть пословица, которую буквально можно перевести следующим образом: «Не забывай оглядываться за спину» или «Береги спину». Они считают, что человек всегда должен быть готов защищаться, даже отец – защищаться от собственного сына. Вскоре после нашего отплытия из Трелбурга я спросил Хергера, почему дополнительная линия укреплений защищает поселение со стороны суши, а со стороны побережья такой защиты нет. Казалось бы, норманны, которые сами нападают с моря, должны понимать, что именно береговая линия в первую очередь подвергается атаке. Но Хергер сказал: – Опасна земля. Я спросил его: – Почему же земля опасна? На это он ответил: – Из-за тумана. В момент нашего отплытия из Трелбурга все свободные от службы воины, находившиеся в лагере, стали стучать рукоятками мечей и древками копий по щитам, подняв при этом невообразимый шум. Устанавливая парус, мы, едва не оглохли от этого грохота. Мне объяснили, что такое прощание было устроено с целью привлечь к нашей экспедиции внимание Одина, одного из их богов, чтобы этот самый Один проявил благосклонность к отправляющимся в путешествие с благородными целями Беовульфу и его двенадцати воинам. Еще в эти дни я узнал следующее: число тринадцать имеет для норманнов особое значение, потому что, согласно их примитивному календарю, луна рождается и умирает в течение года тринадцать раз. По этой причине все важные расчеты должны включать в себя число тринадцать. Например, Хергер сказал мне, что в Трелбурге тринадцать домов и еще три, а вовсе не шестнадцать, как я считал. Позднее я узнал, что норманны имеют некоторое представление о том, что год не равняется ровно тринадцати циклам рождения и смерти луны на небосклоне. Таким образом, число тринадцать не является в их понимании абсолютно стабильным и законченным. Тринадцатый цикл рождения луны связан у них с чем-то магическим, необычным и чуждым, и Хергер так и сказал мне: – Вот почему в качестве тринадцатого воина выбор пал на чужеземца, то есть на тебя. Вообще норманны на редкость суеверный народ, и убедить их в ложности большинства их суеверий абсолютно не представляется возможным. Они не внемлют в этом отношении никаким доводам разума. Порой они казались мне большими свирепыми детьми, но, находясь среди них, я предпочитал держать язык за зубами, чтобы не вызвать их гнев. Вскоре мне представилась возможность порадоваться своей осмотрительности и сдержанности, потому что после нашего отплытия из Трелбурга случилось вот что. Уже на корабле я вдруг вспомнил, что никогда раньше жители других городов и деревень не провожали нас в путь, сотрясая воздух ударами копий и мечей о щиты. Напомнив об этом Хергеру, я поинтересовался, почему до сих пор никто не хотел привлечь внимания Одина к судьбе нашего отряда. – Это верно, – ответил мне он. – До сих пор это было не нужно. На этот же раз было очень разумно обратиться к Одину, потому что наш путь лежит через море чудовищ. Это показалось мне лишним доказательство чрезмерной суеверности моих спутников. Я поинтересовался у Хергера, видел ли кто-либо из наших товарищей своими глазами хоть одно такое чудовище. – Конечно, мы все их видели, – сказал Хергер. – Иначе откуда бы мы о них знали? Судя по интонации, с какой он произнес эти слова, я понял, что он считает меня просто глупым из-за моего недоверия. Прошло еще некоторое время, как вдруг над палубой раздался крик, и все воины Беовульфа замерли на месте, показывая руками куда-то в море и испуганно перекрикиваясь друг с другом. Я спросил у Хергера, что случилось. На это он ответил, махнув рукой в сторону моря: – Вокруг чудовища. Море в тех местах вообще отличается очень бурным нравом. Тот день не был исключением. Ветер носился над волнами с неистовой скоростью, и его порывы срывали и уносили в воздух хлопья пены с их гребней. В такую погоду у многих моряков возникает обман зрения: им кажется, что они видят землю, другие – корабли и прочее, хотя на самом деле вокруг нет ничего, кроме пенных бурунов и вздымающихся к небу волн. Я в течение нескольких минут внимательно смотрел на море и не увидел ничего, что хоть в какой-то степени можно было счесть морским чудовищем. Из этого я сделал вывод, что у меня нет никаких оснований верить россказням этих дикарей. Затем один из моих спутников закричал, обращаясь к Одину с громкой молитвой. Эта мольба с упоминанием имени языческого бога была повторена много раз, и тут я собственными глазами увидел морское чудовище. Большая часть его тела была погружена в воду, но по тем фрагментам, что мне удалось увидеть, я могу предположить, что больше всего оно похоже на огромную змею, голова которой никогда не показывается на поверхности моря. Части его туловища, которые мне довелось увидеть, были поистине гигантских размеров. Какова его полная длина, мне неведомо, но в ширину оно явно превышает самый крупный норманнский корабль, а кожа его имеет черный цвет. Замеченное мною чудовище выплюнуло в небо фонтан воды, а затем нырнуло в воду, подняв при этом в воздух гигантский хвост, раздвоенный на конце наподобие змеиного жала. Хвост этот был поистине невероятно огромен: каждая его половина была шире самой большой пальмовой кроны. Затем я увидел еще одно чудовище, и еще, и еще; всего их было, по-видимому, шесть или семь. Все они вели себя совершенно одинаково, показывая время от времени свои круглые спины над поверхностью воды, выпуская фонтаны воды и вновь опускаясь в морские глубины, вздыбив при этом гигантский хвост, разделенный надвое. В какой-то момент один из норманнов снова воззвал к Одину о помощи, а большинство его соплеменников просто опустились на колени, потому что были не в силах удержаться на дрожащих ногах. Итак, я своими глазами видел морских чудовищ совсем рядом с нашим кораблем. Через некоторое время они куда-то уплыли, и больше мы их не видели. Воины Беовульфа вновь взялись за паруса и снасти, и никто из них ни словом не обмолвился о недавнем происшествии. Но я при этом еще долго дрожал от страха, и Хергер объявил мне, что мое лицо стало таким же белым, как у жителей северных стран. Рассмеявшись, он спросил меня: – Ну, что скажет на это твой Аллах? На это я не нашелся, что ответить[190]. Вечером, когда мы пристали к берегу и развели костер, чтобы приготовить ужин, я спросил у Хергера, известны ли ему случаи, когда морские чудовища нападали на корабли, и если такое бывало, то как они это делают. Самому мне трудно было представить такое, потому что я не видел голов этих монстров. Прежде чем ответить, Хергер позвал Эхтгова – воина, происходящего из благородного рода и назначенного Беовульфом себе в помощники. Эхтгов был человек серьезный и даже мрачный. Я вообще видел его веселым, лишь когда он сильно напивался. Хергер сказал, что Эхтгов находится на корабле, который атаковало морское чудовище. Вот что рассказал мне сам Эхтгов: морские чудовища больше любого зверя, обитающего на поверхности земли, и больше любого корабля, плавающего по морю. Нападая на корабли, они подплывают под них снизу и поднимают их в воздух. Для них это не составляет никакого труда. Небольшие ладьи чудовища отшвыривают в сторону, как щепки, и разбивают их своими гигантскими раздвоенными хвостами. Эхтгов рассказал, что в тот раз с ним вместе на борту было тридцать человек, и после нападения чудовища спастись удалось – благодаря милости богов – только ему и еще двоим морякам. Рассказывал об этом Эхтгов в своей обычной манере, а именно – серьезно, без тени улыбки и каких бы то ни было шуток, и я склонен верить, что он говорил правду. Кроме того, Эхтгов рассказал мне следующее: оказывается, норманны считают, что морские чудовища нападают на корабли, поскольку принимают их за своих самок и желают сойтись с ними. По этой причине норманны и не строят слишком большие корабли. Хергер уверил меня, что Эхтгов – уважаемый воин, заслуживший славу и почет во многих битвах, и его слову можно верить. Следующие два дня мы шли под парусом между островами страны Данов, а на третий день вышли в открытое море. Я опасался, что мы снова наткнемся на морских чудовищ, но на этот раз они нам не попались, и вскоре мы увидели берега страны, называемой Венден. Это отвесные неприступные скалы, грозно нависающие над морем. Воины Беовульфа на подходе к ним принесли в жертву очередную курицу. При этом жертвенная птица была брошена в море следующим образом: голову бросили в воду с носа, а туловище с кормы, с площадки рулевого. Мы не стали искать места для высадки в стране Венден, но поплыли вдоль берега и оказались наконец во владениях короля Ротгара. Первое мое впечатление было таким: на вершине большого утеса, словно парящего над беснующимся далеко внизу серым морем, возвышалось огромное деревянное здание, выглядевшее мощно и величаво. Обратившись к Хергеру, я признался, что этот дом произвел на меня сильное впечатление, но сам Хергер и выслушавшие его перевод викинги во главе с Беовульфом лишь пожали плечами и покачали головами. Я спросил у Хергера, почему никто не согласился со мной, и он сказал: – Короля Ротгара зовут Ротгаром Тщеславным, и этот громадный дом – свидетельство его тщеславия. – Почему ты так говоришь? – спросил я его. – Ты считаешь его тщеславным из-за того, что у нее такой большой и роскошный дом? По мере того как мы приближались к берегу, я все более отчетливо видел богатые резные орнаменты, украшавшие стены дворца, и даже отдельные детали серебряного декора, сверкавшие, несмотря на пасмурный день. – Дело не в этом, – отвечал Хергер. – Я называю Ротгара тщеславным, потому что он поставил свой дом именно в этом месте. Он просто бросает вызов богам, чтобы они скинули его вниз с этой скалы, он претендует на то, чтобы стать чем-то большим, чем просто человек, и за это он наказан. Лично мне этот дворец показался практически неприступным, и я сказал Хергеру: – По-моему, его бесполезно брать в осаду или штурмовать; как же, по-твоему, Ротгара могут свергнуть? Хергер рассмеялся, а потом сказал: – Вы, арабы, просто глупый народ и ничего не понимаете в том, что происходит в мире. Ротгар заслужил те несчастья, которые обрушились на него, и теперь только мы можем спасти его. Впрочем, вполне возможно, что и у нас ничего не получится. Последние слова Хергера, сказанные мрачным, я бы даже сказал, испуганным тоном, просто поразили меня. Я оглянулся и наткнулся взглядом на Эхттова, помощника Беовульфа, который стоял у борта и храбро смотрел на приближающийся берег. При этом от моих глаз не ускользнуло, что колени у него дрожат, и дрожь эта имела своей причиной вовсе не холод и пронизывающий вечер. Ему было страшно; им всем было страшно; мне же причина их страха была неизвестна.КОРОЛЕВСТВО РОТГАРА В СТРАНЕ ВЕНДЕН
Корабль подошел к берегу как раз в час послеобеденной молитвы, и мне пришлось вновь молить Аллаха о милости и прощении за то, что я вовремя не вознес свои мольбы к нему. У меня действительно не было возможности молиться в присутствии норманнов, которые почему-то решили, что мои молитвы – это некое заклинание, насылаемое на них проклятие. Мне пригрозили, что убьют меня, если я буду молиться у них на виду. Все воины перед тем, как сойти на берег, оделись словно на битву и приготовили амуницию. Она включала вот что: во-первых, сапоги и заправленные в них брюки из грубой шерсти, на плечах – тяжелое меховое одеяние, доходящее почти до колен. Поверх него все надели кольчуги – все, кроме меня, поскольку у меня никакой кольчуги никогда не было. Каждый из воинов пристегнул к поясу свой меч; каждый взял белый щит, обитый толстой кожей, и копье; каждый надел на голову металлический или кожаный шлем[191]; отличался от своих подчиненных только Беовульф, которому пришлось нести меч в руках – настолько он был большим. Рассмотрев дом короля Ротгара, воины согласились со мной в том, что на его строительство потрачено много сил и что изготовление всех этих украшений также стоило огромных трудов. Они здраво рассудили, что ничего подобного больше нет в мире и что резьба на стенах наверняка является уникальной в своем роде. Тем не менее уважения в их голосах я не услышал. Наконец мы сошли на берег и направились к дворцу по вымощенной каменными плитами дороге. Звяканье мечей и звон кольчужных звеньев не способствовали скрытности нашего перехода, но Беовульф и его воины явно к этому и не стремились. Отойдя от берега совсем немного, мы увидели рядом с дорогой вкопанный в землю столб, на верхний конец которого была насажена отрубленная голова быка. Животное было убито совсем недавно. Увидев это, норманны тяжело вздохнули и разом помрачнели. Мне же такое зрелище ни о чем не говорило. За время пребывания среди норманнов я уже привык к обычаю убивать какое-либо животное или птицу при возникновении любой нервозной ситуации, а то и без видимого повода. Тем не менее эта бычья голова имела для них какое-то особое значение. Беовульф оглядел с высоты своего роста земли короля Ротгара и увидел в стороне одинокий крестьянский дом, типичный, как я потом понял, для этой страны. Стены подобных домов сложены из бревен, щели между которыми заделаны замазкой из соломы, смешанной с грязью. Разумеется, этот материал не отличается прочностью, и щели между бревнами приходится постоянно заделывать заново после здешних частых дождей. Тростниковую крышу поддерживают деревянные жерди, выполняющие роль стропил. Внутри таких домов бывает только земляной пол, очаг и куча слегка подсушенного навоза: крестьяне спят в одном помещении со своей скотиной, экономя таким образом тепло. Кроме того, навоз, полученный от домашнего скота, используется в качестве топлива для очага. Беовульф сказал, что мы должны осмотреть этот дом, и, выполняя приказ, весь отряд направился к строению через поле, поросшее зеленой травой, но при этом вязкое и хлюпающее под ногами. Несколько раз мы останавливались, и мои спутники внимательно разглядывали землю, явно пытаясь высмотреть на ней какие-то следы. Не обнаружив ничего подозрительного, мы продолжали двигаться вперед. Я сам, разумеется, не видел ничего. Вдруг Беовульф в очерёдной раз остановил наш отряд и показал на темный участок земли, свободный от травы. Там и я своими глазами увидел четко отпечатавшиеся следы босых ног – точнее, множества пар ног. Эти следы были плоскими, а по форме настолько уродливыми, что я даже не представлял, что за существо могло оставить такие отпечатки. По крайней мере, это явно был хищник, о чем свидетельствовали глубокие отметины не то заостренных ногтей, не то когтей. Чем-то эти следы напоминали человеческие, но, даже призвав на помощь все свое воображение, я не смог представить человека, ступни которого имели бы такую форму. Тем не менее я видел следы своими глазами и сам едва мог поверить в то, что увидел. Беовульф и его воины покачали головами, и я услышал, как они несколько раз повторили какое-то слово: не то «вендолы», не то «вендлоны» или что-то в этом роде. Смысл этого названия был мне неизвестен, но я почел за благо не приставать в этот момент с расспросами к Хергеру. Он был напряжен и всматривался в следы не менее пристально, чем все остальные. По мере того как мы приближались к крестьянскому дому, все большее количество когтистых следов попадалось нам на глаза. Сам Беовульф и все его воины шли медленно, но это не было похоже на осторожное приближение к возможному противнику; никто из отряда не обнажил оружия. У меня возникло впечатление, что им страшно не хотелось приближаться к дому, но это нежелание было вызвано каким-то безотчетным ужасом. Поскольку я еще меньше моих спутников знал, что здесь могло произойти, мне оставалось только следовать за ними, пытаясь сохранить присутствие духа. Наконец мы подошли к самым стенам крестьянского жилища и перешагнули порог. Внутри я своими глазами увидел вот что: на полу лежало тело молодого, хорошо сложенного мужчины, разорванное на куски. Туловище лежало отдельно, руки и ноги были разбросаны по углам. Кровь покрывала стены и даже потолок комнаты, а на полу собралась в несколько больших луж в углублениях. Было такое ощущение, что какой-то безумный живописец пытался раскрасить дом изнутри свежепролитой кровью. Здесь было также тело женщины – тоже с оторванными руками и ногами. Еще в доме был труп ребенка, мальчика не старше двух лет; голова малыша была оторвана, на месте шеи из маленького тельца торчал лишь кровавый обрубок. Все это, повторяю, я видел своими глазами, и не было в моей жизнизрелища более страшного и омерзительного. Меня вывернуло наизнанку, и еще целый час после этого меня тошнило, и кружилась голова. Наверное, мне все-таки никогда не понять норманнского образа мыслей, потому что в те самые минуты, когда мне становилось плохо, они оставались бесстрастными и невозмутимыми; увидев эту кошмарную картину, они осмотрели все помещение, стараясь не упустить никакой детали в следах когтей на оторванных конечностях тех, кто еще недавно жил в этом доме. Куда больше, чем судьба погибших людей, моих спутников интересовало, каким именно образом когтистые лапы неведомых чудовищ раздирали тела обреченных на мучительную смерть жертв. Внимание всех воинов привлек тот факт, что ни в доме, ни по соседству им не удалось найти ни одной головы, принадлежавшей кому-либо из погибших. Когда же я высказался по поводу чудовищности происшедшего, они лишь беглыми кивками выразили свое согласие и продолжили разбираться в каких-то незначительных, на мой взгляд, деталях. В общем, я и до сих пор не могу без содрогания вспоминать то, что предстало моим глазам: крохотное тело младенца было надкушено в двух местах зубами какого-то исчадия ада. Раны от укусов остались на обезглавленном тельце в области плеча и задней поверхности бедра. Этот ужас я тоже видел своими глазами. Воины Беовульфа вышли из разоренного дома с мрачным выражением на лицах и при этом с горящими жаждой мести глазами. Разговор же их по-прежнему шел в основном о следах и вскоре кто-то отметил, что нигде не видно отпечатков лошадиных копыт; это наблюдение явно имело для всех особое значение. Мне же его скрытый смысл был неизвестен. Впрочем, не могу сказать, что я внимательно прислушивался к разговорам своих спутников. Мне было еще слишком дурно после увиденного. По дороге через поле Эхтгов наткнулся на лежавший в невысокой траве камень, явно обработанный человеческой рукой, пусть и примитивно: по этому небольшому куску камня, размером меньше детского кулачка, прошлись чем-то вроде резца, а затем еще и отполировали, хотя довольно грубо, основные поверхности. Поскольку все воины столпились, чтобы лучше рассмотреть находку, моим глазам она предстала не сразу. Когда я наконец смог разглядеть камень, я обнаружил, что это примитивное изображение тела беременной женщины. У нее не было ни головы, ни рук, ни ног; только туловище с большим, выпяченным вперед животом, а выше две налитые, нависающие над ним груди[192]. С моей точки зрения, это изображение было грубым и некрасивым, но не более того. Норманны же, увидев фигурку, внезапно вздрогнули и даже побледнели. Их руки тряслись мелкой дрожью, когда они прикасались к этому кусочку камня. Наконец Беовульф швырнул его на землю и стал бить по нему рукоятью меча, пока фигурка не раскололась на мелкие кусочки, которые под градом ударов почти ушли в грунт. Теперь некоторым воинам стало плохо, и их вырвало прямо на землю. Для меня осталось загадкой, почему эта маленькая фигурка вызвала такой всеобщий ужас среди этих мужественных воинов. Мы вновь направились к большому дворцу короля Ротгара. По дороге никто не произнес ни слова, несмотря на то что мы шли почти час; норманны погрузились в какие-то невеселые мысли, но, по крайней мере, страха на их лицах я больше не видел. Через некоторое время на тропе перед нами появился всадник. Это был королевский герольд. Преградив нам путь, он оглядел оружие и снаряжение всех воинов, особенно внимательно рассмотрел Беовульфа и прокричал какое-то предупреждение. Хергер сказал мне по этому поводу вот что: – Он требует, чтобы мы назвали свои имена, и побыстрее. Беовульф что-то ответил герольду, и по его тону я понял, что наш предводитель не намерен соблюдать формальности этикета. Хергер сказал мне: – Беовульф говорит ему, что мы – подданные короля Хиглака из королевства Ятлам, что у нас дело к королю Ротгару, и мы должны поговорить лично с ним. – Помолчав и еще послушав Беовульфа, Хергер добавил: – А еще Беовульф говорит, что Ротгар – величайший из королей. – Впрочем, судя по тону Хергера я мог сделать вывод, что последний комментарий носит, по всей видимости, иронический характер. Герольд предложил нам продолжить путь к большому дворцу и подождать, пока нас пригласят к королю. Так мы и поступили, хотя и Беовульф, и его товарищи явно были недовольны таким отношением. Дожидаясь возвращения герольда, они обменивались недоуменно-недовольными фразами. Меня это не удивило: я уже успел убедиться в том, что гостеприимство является у норманнов одной из главных добродетелей, и держать у порога тех, кто пришел к тебе в дом, проделав долгий путь, было для этого народа сродни оскорблению. Тем не менее мы дождались приглашения и даже оставили свое оружие – мечи и копья – за дверями основного зала, чего от нас, как я понял, потребовали. Сам дворец был окружен со всех сторон домами, построенными по норманнскому обычаю. Это были такие же длинные дома с выпуклыми стенами, как в Трелбурге; впрочем, здесь эти здания стояли не квадратами, а в произвольном порядке. Более того, я не увидел никаких земляных валов или частоколов вокруг поселка. От стен дворца было видно, как уходит вдаль к холмам поросшая зеленой травой равнина, по которой тут и там были разбросаны крестьянские хижины. Вдали, на горизонте, виднелась цепь лесистых холмов. Я спросил у Хергера, кому принадлежат эти длинные дома возле замка, и он мне ответил: – Одни принадлежат королю, другие – членам королевской семьи, некоторые – его знатным придворным, а в некоторых живут младшие придворные и слуги. Кроме того, Хергер почему-то назвал место, в котором мы оказались, трудным. Я не совсем понял, что именно он имел в виду под этим словом. Наконец нам было позволено войти в главный зал дворца короля Ротгара. Не могу не признать, что даже в богатых странах редко мне доводилось видеть помещение, столь роскошное и обильно украшенное. Тем больше было мое удивление, когда я обнаружил все это великолепие в суровой и дикой стране норманнов. Подданные короля Ротгара дали дворцу имя Харот, ибо в традициях норманнов давать человеческие имена неодушевленным предметам, играющим большую роль в их жизни – зданиям, кораблям и, в особенности, оружию. Я могу утверждать: этот Харот, резиденция короля Ротгара, был сравним по размерам с главным дворцом халифа. Немало серебра было потрачено на украшение его главного зала изнутри. Более того, кое-где для украшения использовалось и золото, что является редкостью в северных странах. Со всех сторон можно было видеть рисунки и орнаменты, выполненные с большой пышностью и художественным мастерством. Поистине этот дворец был настоящим памятником силе и могуществу короля Ротгара. Сам король Ротгар восседал на троне в дальнем конце главного зала, и, находясь у входа, мы оказались от него на таком большом расстоянии, что с трудом могли разглядеть правителя. За правым плечом короля стоял тот самый герольд, который остановил нас по дороге. Герольд произнес речь, которую Хергер перевел мне следующим образом: – Сюда, о король, прибыл отряд воинов из королевства Ятлам. Они только что высадились на берег, и командует ими человек по имени Беовульф. Они просят, о король, вашей аудиенции. Прошу вас не изгонять их из замка; эти люди ведут себя как подобает благородным воинам, а их командир, судя по его виду, прославленный могучий ратник. О великий король Ротгар, прошу вас приветствовать наших гостей как благородных витязей. После соблюдения этих формальностей нам было дозволено подойти к трону короля Ротгара. Увидев короля Ротгара вблизи, я понял, что жизнь этого человека катится к закату. Он был далеко не молод, у него были седые волосы, очень бледная кожа, а на лице, испещренном морщинами, застыло выражение скорби и страха. Он подозрительно оглядел нас, усиленно моргая. Судя по всему, он был почти слеп, хотя утверждать это я не могу. Наконец король заговорил, и его речь Хергер перевел мне так: – Я знаю этого человека, потому что я сам послал к нему гонца с просьбой взяться за дело, достойное истинного героя. Имя этого воина Беовульф, и я знал его еще ребенком, когда путешествовал через море в королевство Ятлам. Он сын Хиглака, гостеприимно встретившего меня в своих владениях. И вот теперь настал тот час, когда сын Хиглака пришел ко мне, чтобы протянуть руку помощи в час скорби и несчастья. Затем Ротгар распорядился созвать своих воинов, внести в зал столы и устроить пиршество. Настала очередь Беовульфа выступить с ответной речью. Он говорил долго, но его слова Хергер не стал мне переводить, потому что счел невежливым говорить одновременно со своим командиром. Тем не менее смысл речи я уловил: Беовульф сказал, что он прослышал о несчастьях, свалившихся на королевство Ротгара, что он сожалеет об этих несчастьях, а кроме того, рассказал, что и королевство его отца было уничтожено тем же самым врагом, и теперь он вдвойне полон решимости спасти королевство Ротгара от зла, которое его одолевает. В тот момент я все еще не знал, что имеют в виду норманны под злом и как они себе его представляют. Впрочем, результат нападения этих исчадий ада я уже видел неподалеку от дворца. При воспоминании о телах, разорванных на куски, я опять чуть не лишился чувств. Король Ротгар снова заговорил, и мне показалось, что он явно торопится. Судя по всему, он хотел что-то поведать Беовульфу, прежде чем соберутся остальные воины. Вот что он сказал (передаю со слов Хергера): – О Беовульф, я знал твоего отца, когда сам был еще молод и только взошел на трон. Теперь я стар и немощен. Сердце мое едва бьется, голова клонится к земле. В моих глазах стоят слезы стыда от сознания собственной слабости. Ты сам видишь, что мой трон фактически уже можно считать свободным. Но мои земли почти превратились в дикую и безжизненную пустыню. Что за демоны терзают мои владения, я и сам не знаю. Не один раз мои воины, ободренные вином, клялись покончить с этими исчадиями ада. Они уходили в ночь, навстречу противнику, а на рассвете, когда рассеивался туман, мы находили повсюду лишь их растерзанные, окровавленные тела. Вот главная печаль и скорбь моей жизни, и больше я говорить об этом не стану. Тем временем в зал внесли большие столы и длинные скамьи. Пока перед нами расставляли еду и посуду, я спросил Хергера, о каких «демонах» и «исчадиях ада» говорил король. Хергер рассердился и велел больше никогда не спрашивать его об этом. В тот вечер в королевском замке был устроен большой пир. Во главе стола восседали король Ротгар и королева Вейлев, одетая в платье, расшитое драгоценным камнями и золотом. Они приветствовали знатных людей, воинов и ратников королевства Ротгара. С моей точки зрения, эта знать представляла собой довольно пеструю компанию и по большей части не производила впечатления достойных людей; в основном это были старики, склонные к чрезмерным возлияниям, к тому же покалеченные в боях. В их глазах словно навсегда застыл страх, и было ощущение какой-то пустоты и натужности в их веселье. Был среди собравшихся и королевский сын по имени Виглиф, о котором мне раньше рассказывали, – тот самый, что убил троих своих братьев. Это был стройный молодой человек со светлой бородой. Я обратил внимание, что глаза его ни на миг не останавливались, словно взгляд не мог ни на чем сосредоточиться; смотреть в глаза кому бы то ни было он избегал. Взглянув на него, Хергер сказал мне: – Ну и лиса. Под этим он подразумевал, что человек хитер, осторожен, нечестен и имеет обыкновение прикидываться не тем, кем является на самом деле, потому что жители Севера считают лисицу животным не только хитрым, но и умеющим принимать чужое обличье по своему желанию. В самый разгар празднества король Ротгар послал своего герольда к входным дверям дворца Харот, и герольд, вернувшись, объявил, что сегодня ночью тумана нет. Известие о том, что ночь ясная, было встречено пирующими с искренней радостью. Недоволен, как мне показалось, был лишь наследник Виглиф. В какой-то момент Виглиф поднялся на ноги и обратился к собравшимся: – Я хочу поднять кубок за наших гостей, и в особенности за Беовульфа, храброго и могучего воина, который прибыл сюда, чтобы протянуть нам руку помощи в нашей борьбе – впрочем, его благородный порыв может оказаться напрасным, ведь противник настолько силен, что даже у Беовульфа может не хватить сил и возможностей, чтобы победить его. Хергер прошептал мне перевод этих слов на ухо, и я сразу понял, что такой тост произнесен неспроста: в одной и той же фразе соединились и похвала, и оскорбление. Все глаза обратились к Беовульфу, все присутствующие ожидали его ответа. Беовульф тоже поднялся на ноги, посмотрел на Виглифа и сказал: – Я не боюсь никакого противника, даже того коварного и бесчестного демона, который подкрадывается к своим жертвам ночью и убивает людей во сне. Я, конечно, отнес эти слова на счет тех самых таинственных «вендолов», но Виглиф почему-то побледнел и впился обеими руками в подлокотники своего кресла. – Ты говоришь обо мне? – спросил Виглиф дрогнувшим голосом. Беовульф ответил ему так: – Нет, но и тебя я боюсь не больше, чем чудовищ, приходящих из тумана. Несмотря на то, что Ротгар призвал своего сына соблюдать законы гостеприимства и даже сурово приказал ему сесть на место, молодой Виглиф не успокоился. Обращаясь к собравшейся знати, он сказал: – Наш гость Беовульф, прибывший с далеких берегов, судя по его виду, воин очень сильный и очень гордый. И все же я решил устроить ему испытание, ибо гордость может затмить человеку глаза. Затем произошло вот что: один сильный и мощный воин, сидевший за столом возле двери, позади Беовульфа, мгновенно вскочил, схватил стоявшее у стены копье и бросился на Беовульфа, нацелив оружие ему в спину. Все это произошло так быстро, что я и ахнуть не успел[193]. Тем не менее Беовульф успел среагировать на нападение: он молниеносно развернулся, поднырнул под нацеленное на него копье и резким ударом отбросил нападавшего воина от себя. Столь же стремительно повернув копье наконечником в обратную сторону, он вонзил его в грудь нападавшему и, подняв того над собой, одним могучим движением воткнул копье с насквозь пронзенным противником в стену. Смертельно раненный воин сучил и болтал ногами над полом; древко копья глубоко погрузилось в стену дворца. Все это продлилось очень недолго: с криком воин умер. Это происшествие спровоцировало всеобщее возбуждение, и зал затих лишь тогда, когда Беовульф повернулся к Виглифу и сказал ему в лицо: – Вот так я расправлюсь с каждым, кто осмелится угрожать мне или нападет со спины. Напряжение в зале не спадало, и Хергеру пришло в голову разрядить обстановку и отвлечь всеобщее внимание вот каким образом: он заговорил преувеличенно громким голосом и стал жестикулировать, показывая в мою сторону. К чему он клонит, я сразу не понял. Слишком уж поразила меня предыдущая сцена, и, по правде говоря, мой взор все еще был прикован к висевшему на стене воину, проколотому копьем, словно муха булавкой. Потом, к моей полной неожиданности, Хергер обернулся ко мне и сказал: – Ты должен спеть песню для придворных короля Ротгара. Все желают тебя послушать. Я спросил его: – Что же я буду петь? Я не знаю никаких песен. На что он мне ответил: – Можешь петь что хочешь, только бы развлечь их. – И добавил: – Только не вздумай болтать о своем единственном боге. Эту чушь никто слушать не станет. Я действительно не знал, 'что им петь или рассказывать, потому что я ведь не менестрель. Время шло, все присутствующие сидели, уставившись на меня, и в зале стояла тишина. Хергер попытался подсказать мне: – Спой песню о королях и храбрых воинах. Я сказал, что не знаю таких песен, но могу рассказать им басню, которая в моей стране считается смешной и веселой. На это Хергер сказал, что я сделал мудрый выбор. Тогда я рассказал им – королю Ротгару, королеве Вейлев, их сыну Виглифу и всем собравшимся воинам – всем известную историю о туфлях Абу Кассима. Я рассказывал ее весело и все время улыбался, и поначалу, как мне показалось, норманнам эта история тоже понравилась: они смеялись и хлопали себя ладонями по животам. Но затем произошло что-то странное. Чем дальше я разворачивал перед ними сюжет этой басни, тем более мрачными и недовольными выглядели мои слушатели. Когда я наконец закончил свой рассказ, никто не смеялся – в зале царила зловещая тишина, ни единой улыбки не увидел я на лицах слушавших меня норманнов. Хергер сказал мне: – Может, ты этого не понимаешь, но эта история вовсе не смешная. Мне теперь придется извиняться за тебя и вообще выкручиваться. Сказав это, он обратился к собравшимся и, судя во всему, включил в свою речь несколько грубых шуток по моему адресу. По всей видимости, это действительно позабавило наших слушателей: в зале раздался громкий смех, и вскоре праздничное пиршество возобновилось. Басня о туфлях Абу Кассима издавна популярна в арабской культуре и, без сомнения, была известна как Ибн Фадлану, так и его багдадским согражданам. Эта история существует во многих вариантах и может быть рассказана как кратко, так и со множеством отступлений и подробностей – в зависимости от энтузиазма рассказчика. Если изложить ее коротко, то речь идет об Абу Кассиме – богатом и очень жадном купце. Он все времяпытается скрыть свое богатство, чтобы, прикинувшись бедным, выторговать себе при заключении сделок более выгодные условия. Чтобы выглядеть бедняком, он носит давно истрепанные, неряшливо выглядящие туфли, надеясь тем самым обмануть окружающих. Естественно, никто не покупается на эту примитивную уловку. Люди считают его глупым и ограниченным. Однажды Абу Кассиму удается провернуть очень удачную сделку: он выгодно приобретает целый ящик стеклянной посуды. Чтобы отметить это, он, в отличие от других торговцев, не приглашает друзей на праздничное пиршество, но эгоистично решает вознаградить себя за усердие маленьким удовольствием и отправляется в общественные бани. Он оставляет одежду и обувь в комнате для переодевания, а встреченный здесь же друг ругает его за то, что он носит такие старые и потрепанные туфли. Абу Кассим возражает, что раз они еще не развалились, то носить их вполне можно, и вместе с другом идет в баню. Чуть позже в баню приходит и могущественный судья, он раздевается, оставив у входа пару дорогих красивых туфель. Тем временем Абу Кассим выходит из бани и не может найти своей старой обуви: на ее месте, рядом со своейодеждой, он видит новые и красивые туфли. Предположив, что это подарок, он обувается в них и уходит. В свою очередь, судья, выйдя из бани, обнаруживает, что его туфли пропали, и находит только пару жалкой, стоптанной обуви, которая, как известно всему городу, принадлежит скряге Абу Кассиму. Судья разгневан; он направляет стражников на поиски туфель, и те очень скоро находят его туфли прямо на ногах похитителя, которого приводят в суд и штрафуют на большую сумму. Абу Кассим проклинает свою несчастную судьбу и, вернувшись домой, сразу же выбрасывает невезучие туфли в окно, откуда они падают прямо в мутные воды реки Тигр. Проходит несколько дней, и группа рыбаков обнаруживает в своем неводе вместе с рыбой туфли Абу Кассима; их застежки порвали сеть, и часть рыбы ушла обратно в реку. Разозлившиеся рыбаки бросают туфли в первое попавшееся открытое окно. Это оказывается окно Абу Кассима; туфли падают прямо в ящик с недавно купленной стеклянной посудой. Разумеется, большая часть стекла оказывается разбита. Абу Кассим страшно расстроен и горюет, как может горевать по поводу утраченных вещей только скряга. Он клянется себе, что проклятые туфли больше не принесут ему вреда, и, чтобы быть в этом уверенным, берет лопату, идет в сад и закапывает их 6 землю. Один из соседей видит, как Абу Кассим копает что-то в саду, вместо того чтобы поручить эту тяжелую и грязную работу слуге. Сосед делает из этого вывод, что раз уж Абу Кассим сам взялся за лопату, то не иначе как он закапывает клад. Тогда сосед идет к халифу и доносит на Абу Кассима, потому что, согласно законам этой страны, все найденные в земле клады переходят в собственность халихра. Абу Кассима вызывают во дворец халифа, и когда он сообщает, что закопал в своем саду всего лишь пару старых туфель, придворные громогласно смеются над его явно неуклюжей, глупой попыткой скрыть истинную противозаконную цель своих странных действий. Халиф разгневан на Абу Кассима, потому что, по его мнению, торговец посчитал его глупцом, способным поверить в такую дурацкую ложь. Пропорционально гневу халифа увеличивается и сумма налагаемого на Абу Кассима штрафа. Когда Абу Кассиму объявляют сумму назначенного штрафа он хватается за сердцеи падает на землю, но придя в себя, понимает, что платить все равно придется. На этот раз он твердо намеревается навсегда избавиться от проклятыхтуфель. Чтобы быть уверенным в том, что больше они к нему не вернутся, он оправляется далеко за пределы города и забрасывает их в какой-то пруд, с облегчением наблюдая, как они идут ко дну. Но оказывается, что этот пруд питает городской водопровод, и очень скоро туфли закупоривают водозаборные трубы; стражники, направленные к пруду для прочистки труб, обнаруживают там всем известную обувь всем известного скупца. Абу Кассим снова предстает перед халифом, и его обвиняют в попытке отравить воду, подающуюся в город, за что приговаривают к уплате штрафа еще в несколько раз больше, чем прежде. Туфли ему возвращают. Теперь Абу Кассим собирается сжечь туфли, но они слишком мокрые, и он кладет их на балкон для просушки. Собака видит их и начинает играть с ними: одна из них падает из ее пасти на улицу, причем прямо на женщину, проходящую внизу под балконом. Женщина оказывается беременной, и в результате неожиданного удара у нее случается выкидыш. Ее муж: бежит в суд с просьбой взыскать с виновного компенсацию заморальный и физический ущерб. Абу Кассим вынужден ценой собственного разорения заплатить. В шутливом изложении мораль этой арабской басни гласит, что на человека, не поменявшего вовремя свои старые туфли на новые, могут обрушиться самые разные беды. Впрочем не вызывает сомнения, что слушавшие эту басню норманны не могли не обеспокоиться историей о человеке, который никак не может избавиться от своей ноши – как в прямом, так и в переносном смысле. Оставшаяся часть вечера прошла в дальнейших возлияниях и веселье, и все воины Беовульфа развлекались в свое удовольствие. Я видел, как наследник Виглиф свирепо посмотрел на Беовульфа, прежде чем выйти из зала, но Беовульф не обратил на это внимания и предпочел ссоре ласки рабынь и свободных женщин. Чем закончился праздничный ужин, я не знаю, поскольку уснул. Утром я проснулся от стука молотков и, выйдя из дворца, увидел, что все жители королевства Ротгара уже работают на постройке оборонительных сооружений. Строительство находилось еще на подготовительном этапе: крестьяне подвозили на лошадях большое количество столбов, подходящих для частокола, а воины топорами заостряли их концы. Руководил работой Беовульф: он сам определял, где будет размещен частокол и другие сооружения, и, показывая подчиненным эти места, чертил на земле пометки острием меча. Я заметил, что для этих целей он воспользовался не огромным мечом Рундингом, а каким-то другим; был ли в этом какой-то иной смысл, кроме того, что Рундинг слишком велик, мне неизвестно. Примерно в середине дня местные жители привели к Хароту женщину, называемую ангелом смерти[194]. Старуха бросила кости на землю и, произнеся над ними какие-то заклинания, объявила, что в эту ночь на землю опустится туман. Выслушав это, Беовульф приказал прекратить все работы и начать подготовку к большому пиру. Все работавшие на строительстве с удовольствием исполнили это распоряжение. Я поинтересовался у Хергера, по какому поводу они собираются устраивать пир, но он ответил мне, что я в последнее время стал задавать слишком много вопросов. Впрочем, не могу не признать, что я выбрал совершенно неудачное время, чтобы задать ему очередной вопрос, потому что сам он в этот момент был занят со светловолосой девушкой-рабыней, которая улыбалась ему очень приветливо. Ближе к вечеру Беовульф собрал всех своих воинов и сказал им: – Готовьтесь к битве. Все согласились, закивали головами, пожелали друг другу удачи, и каждый внешне беззаботно продолжал готовиться к вечернему пиршеству. Этот пир во многом походил на предыдущий, за исключением того, что среди гостей на этот раз было меньше военачальников и других знатных подданных Ротгара. Мне сказали, что многие представители благородных семей решили в этот вечер не ходить на праздник во дворец Харот из страха перед тем, что там должно произойти: все понимали, что именно дворец является самым притягательным местом для неведомых кровожадных демонов и что противник предпримет штурм; но что же это за неведомый противник, я по-прежнему не знал. Для меня этот пир не сулил ничего хорошего: во-первых, мне было скучно, а во-вторых, я предчувствовал, что нынче ночью должно произойти что-то важное. Однако я нашел, чем себя занять: один пожилой знатный мужчина немного говорил на латыни, а также на некоторых иберийских диалектах, поскольку в молодости путешествовал по землям халифата Кордовы. Я постарался не упустить такой случай и сделал все возможное, чтобы завязать с ним разговор. Для этого мне пришлось даже притвориться, что я располагаю большими знаниями, чем это было на самом деле. Мой собеседник обратился ко мне со следующим вопросом: – Значит, ты и есть тот самый чужестранец, которому суждено было стать тринадцатым? – На это я, естественно, дал утвердительный ответ. —Ты, должно быть, действительно на редкость храбрый человек, – промолвил старик, – и за твою храбрость я готов выпить. В этот момент мне пришлось прибегнуть к некоторой хитрости, и я на скорую руку придумал вполне корректный, по крайней мере внешне, ответ: я заявил, что по сравнению с другими воинами Беовульфа я просто жалкий трус; что ж, на самом деле это была чистая правда. – Это неважно, – сказал старик, к тому времени уже изрядно охмелевший от местного напитка – отвратительной субстанции, называемой здесь медом и необычайно крепкой. – Ты должен быть на самом деле очень смелым человеком, если решился встать на пути вендолов. Я почувствовал, что мне, возможно, удастся наконец хоть что-то узнать об этом предмете. Чтобы поддержать разговор и вызвать старика на откровенность, я напомнил ему одну норманнскую пословицу, которую однажды слышал отХергера: – Зверь умрет, друг умрет, и я тоже умру, и только одно никогда не умрет: то, что скажут о нас после нашей смерти. Старик улыбнулся во весь свой беззубый рот; он был явно польщен тем, что я знаю какие-то норманнские слова, а в переводе могу повторить даже пословицу его народа. Он ответил мне: – Это верно, но о вен долах тоже много чего говорят. Жаль только, что это не посмертная репутация. Постаравшись изобразить на лице полное безразличие, я как бы невзначай поинтересовался: – Правда? А я этого и не знал. На это старик сказал, что раз уж ему довелось повстречаться с иноземцем, он будет рад просветить меня, и вот что он мне сообщил: само слово «вендол», или, как говорили прежде, «виндон», – это очень древнее название, оно возникло, когда жители северных стран еще только поселились здесь, и приблизительно оно значит «черный туман». В современном языке норманнов оно означает туман, который под покровом ночи приводит черных демонов, безжалостных тварей, убивающих людей и поедающих человеческую плоть [195]. Появляющиеся из тумана не то люди, не то демоны покрыты волосами, омерзительны на ощупь и столь же омерзительно пахнут; они свирепы и хитры; они не говорят ни на одном известном людям языке, но тем не менее переговариваются между собой; они приходят с ночным туманом и исчезают с первыми проблесками дня – куда именно, неизвестно, потому что не родился еще человек, который осмелился бы последовать за ними. Еще старик сказал мне следующее: – Места, где живут демоны черного тумана, можно определить по разным приметам. Так, иногда воины на лошадях преследуют оленя со сворой собак. Они гонят его с холма на холм по лесам и открытым полям. И вдруг неожиданно олень выбегает куда-нибудь на болото или на соленую прибрежную топь и застывает как вкопанный. Дикое животное скорее готово пойти на верную смерть от собачьих зубов, но не осмеливается перешагнуть какую-то невидимую границу. Так, проследив за животными, мы можем определить места, куда они никогда не заходят, потому что там-то и обитают вендолы. Чтобы еще больше выведать у своего собеседника, я все время изображал на лице исключительную заинтересованность этой историей. Хергер с одного взгляда все понял и сурово на меня посмотрел, но я сделал вид, что не понял его намека, и продолжил разговор. Далее старик рассказал мне вот что: – В старые времена черного тумана боялись во всех норманнских землях. Другое дело, что с тех пор, как молодым был отец отца моего отца, никто из норманнов не видел черного тумана, и некоторые молодые воины считали нас старыми дураками, которые впустую пересказывают древние истории обо всяких ужасах и суевериях. Однако же предводители норманнов во всех королевствах, даже в Норвегии, всегда готовили свои земли к возвращению черного тумана. Все наши города и крепости лучше защищены с суши, чем с моря. Так у нас заведено со времен, когда был молод отец отца моего отца, но уже несколько поколений никто из нас не видел черного тумана. И вот теперь он вернулся. Я поинтересовался, почему же черный туман вернулся именно сейчас; на это старик, понизив голос, ответил мне так: – Черный туман вернулся из-за того, что наш король Ротгар тщеславен и слаб. Он оскорбил богов своей глупой роскошью и соблазнил демонов, поставив свой огромный дворец на открытом месте без всякой защиты со стороны суши. Ротгар стар и прекрасно знает, что не столь уж много было битв, в которых он участвовал, а побеждал он и вовсе не так часто, чтобы вспоминать его как великого воина. Вот почему он выстроил этот великолепный дворец, молва о котором разошлась по всему свету, и это тешит его тщеславие. Ротгар повел себя так, будто он бог, но он всего лишь человек, и вот боги, оскорбившись, наслали черный туман, чтобы свергнуть его с трона и добиться от него смирения. Я спросил у старика, как относятся к Ротгару подданные. Ответ его был таков: – Не бывает человека настолько хорошего, чтобы не было в нем никакого зла, или настолько плохого, чтобы не было в нем никакого добра. Ротгар – король как король, и его подданные жили довольно богато во время большей части его правления. Умение править и наживать богатство воплотилось в этом дворце Харот и проявилось со всей убедительностью в его пышности. Главная ошибка Ротгара в том, что он совсем забыл о защите своих владений, а не зря гласит поговорка: «Никогда не ступай ни шагу без оружия». У Ротгара оружия нет; он слабый и беззубый; у нас нет зашиты, и черный туман свободно накрывает все наши земли. Мне хотелось спросить его еще о многом, но старый человек уже устал. Он отвернулся от меня и вскоре задремал. Поистине, гостеприимству Ротгара не было предела: стол ломился от еды и питья, и многие его воины и представители знати как следует наелись, крепко выпили и задремали. О том, как кормили при дворе Ротгара, я могу сказать вот что: во-первых, каждому сидящему за столом полагались вилка и салфетка, а также ложка и столовый нож; такая сервировка – редкость в здешних краях; подавали же нам вареную свинину и козлятину, а также рыбу. Норманны вообще предпочитают вареную еду жареной. Из овощей было много капусты и лука; кроме того, нам подали яблоки и орехи. Мне также достался кусок очень сочного и вкусного мяса, какого я прежде никогда не пробовал; мне сказали, что это мясо животного, которое называется лосем, или дождевым оленем. Омерзительно пахнущий напиток, который они называют медом, действительно делается из перебродившего меда диких пчел. Эта крепчайшая, чернейшая и горчайшая жидкость оказывает на человека более сильное пьянящее воздействие, чем все другие известные напитки; достаточно сделать всего несколько глотков – и мир вокруг начинает вращаться, а земля уходит из-под ног. Но я, хвала Аллаху, не пил, и меня к этому не принуждали. В какой-то момент я заметил, что Беовульф и его отряд тоже весь вечер не пили; они только время от времени пригубляли вино. Король Ротгар не воспринял это как проявление неуважения к нему, сделав вид, что такое поведение гостей в порядке вещей. В тот вечер ветра не было; огонь свечей не мерцал, а в воздухе чувствовалась влажность и сырость. Я видел своими глазами, выглянув за дверь, как туман скатывается с холмов, затмевая даже серебристую луну и погружая все во тьму. Время было позднее, и хотя пир продолжался, король Ротгар и королева Вейлев отошли ко сну. Массивные двери дворца Харот были крепко заперты и заложены засовами. Местная знать и воины, оставшиеся в зале, напились и крепко спали, издавая громогласный храп. Затем Беовульф и его люди обошли помещение, погасили большую часть свечей и разворошили уголья в камине так, что от них шло только чуть заметное алое свечение. Я спросил Хергера, в чем смысл таких действий, в ответ на что он посоветовал мне помолиться о спасении моей жизни и при этом притвориться спящим. Мне дали оружие – короткий меч, но спокойнее я себя от этого не почувствовал; я ведь не воин и слишком хорошо об этом знаю. К этому времени Беовульф и его воины, притворившись спящими, разместились между заснувшими военачальниками короля Ротгара, которые издавали непритворный храп. Сколько мы так прождали, я не знаю, потому что на какое-то время сон сморил и меня самого. Неожиданно я проснулся, словно от резкого толчка; чувство опасности стало чрезвычайно острым; всякую сонливость как рукой сняло, я мгновенно напрягся и стал прислушиваться к тому, что происходит вокруг. Я понял, что лучше по-прежнему притворяться спящим, и продолжал лежать на медвежьей шкуре на полу зала. Ночь была темная; на все огромное помещение горело лишь несколько свечей. По залу тянуло сквозняком, и желтое пламя вздрагивало и трепетало в потоках воздуха. И вот я услышал какой-то низкий ворчащий звук, напоминающий хрюканье свиньи, затем сквозняк донес до меня омерзительную вонь, похожую на запах, какой издает туша животного, убитого с месяц назад. Звук и запах смешались в моем сознании, и мне стало очень страшно. Хрюканье – а иначе я этот ворчащий, храпящий звук описать не могу – становилось все более громким и, я бы сказал, нетерпеливо-радостным. Сначала оно доносилось из-за дверей с одной стороны зала, затем я услышал его еще с одной стороны, и еще, и еще. Без сомнения, дворец был окружен. Я приподнялся на локте и с замиранием сердца оглядел утопающий во тьме зал. Никто из спящих воинов не пошевелился, однако я увидел, что Хергер лежит с широко раскрытыми глазами. Чуть поодаль я увидел Беовульфа, который очень хорошо притворялся спящим и даже похрапывал, но глаза его также были широко открыты. Из этого я сделал вывод, что все воины Беовульфа готовы к битве с вендолами, ибо только эти неведомые демоны черного тумана могли издавать такие звуки. Видит Аллах, ничто так не пугает человека, как неизвестность. Страшнее всего, когда не знаешь, кого или чего боишься. Сколько времени я пролежал так на медвежьей шкуре, прислушиваясь к хрюканью вендолов и вдыхая их отвратительный запах! Сколько времени я ждал, сам не зная чего, впервые в жизни осознав, что ожидание битвы намного страшней, чем сама битва! Еще в ту ночь я вспомнил вот что: для любого норманна почетно, если на его могильном камне будет выбита надпись: «Он не дрогнул в бою». Никто из отряда Беовульфа не дрогнул в ту ночь, хотя со всех сторон на нас накатывали хрюканье и вонь, которые становились все сильнее и омерзительнее и раздавались то с одной стороны, то с другой. Но все воины ждали. Затем настал самый страшный миг. Все звуки затихли. Наступила полная тишина, нарушаемая только храпом спящих и тихим потрескиванием огня. Но и в этот момент колоссального напряжения ни один из воинов Беовульфа даже не шелохнулся. А затем последовал чудовищной силы удар в крепкие двери дворца Харот. Двери, не выдержав, распахнулись, и в зал плотной толпой хлынули демоны черного тумана. Сколько их было, я сосчитать не мог: тогда мне казалось, что во дворец ворвались тысячи хрюкающих теней, хотя вполне возможно, что на самом деле их было всего пять или шесть – эти черные силуэты у меня язык не поворачивается назвать фигурами людей, но что-то человекоподобное в них все же было. В воздухе запахло кровью и смертью; я не знаю, что парализовало меня в тот миг – страх или спасительная выдержка. Я не вскочил и не закричал, и это, наверное, спасло мне жизнь. Не пошевелился и ни один из воинов. Затем, издав громогласный крик, способный разбудить и мертвого, Беовульф вскочил, держа в руках огромный меч Рундинг, и взмахнул им. Словно разящая сверкающая молния рассекла темный воздух. В ту же секунду, повинуясь общей команде, все его воины тоже вскочили на ноги и вступили в бой. Крики людей смешались с визгом и хрюканьем, вонь, ворвавшаяся в зал вместе с черным туманом, стала еще сильнее. Ужас, смятение и ярость воцарились в ту минуту в охваченном битвой дворце Харот. У меня не хватило духу вступить в бой, и все же один из демонов черного тумана напал на меня, хотя я и не представлял для него никакой угрозы. Это чудовище оказалось рядом со мной, и я увидел его горящие красные глаза – да, я своими глазами видел эти дьявольские глаза, которые пылали огнем. Тошнотворный запах ударил мне в нос, и вдруг я почувствовал, как обладающие неимоверной силой не то руки, не то лапы схватили меня и швырнули в другой конец зала. Я пролетел через всю комнату, будто камешек, брошенный ребенком. Ударившись о стену, я упал на пол и некоторое время пролежал почти без сознания. Вследствие этого я не могу точно и достоверно описать дальнейшее течение боя. Особенно четко я запомнил омерзительные прикосновения лап чудовищ, то и дело наступавших на меня, и длинную шерсть, покрывавшую все части их тел и делавшую их похожими на лохматых собак. Еще я хорошо запомнил зловоние, исходившее из пасти того демона, который швырнул меня через весь пиршественный зал. Сколько времени продолжалась эта схватка, я не могу сказать. Закончилась же она так же внезапно и неожиданно, как и началась. Черный туман рассеялся, и демоны, хрюкая и визжа, распространяя вокруг себя все ту же вонь, покинули зал, оставив за собой смерть и разрушение. Впрочем, это мы увидели лишь после того, как вновь зажгли факелы. Наши потери в том бою были таковы: из отряда Беовульфа погибли три человека – военачальники Ронет и Хальга и ратник Эдгто. У первого из них была разодрана грудь, у второго сломан позвоночник, а третьему оторвали голову – точно так же, как мы уже видели раньше в крестьянском доме. Все эти бойцы были мертвы. Еще двое – Хальтаф и Ретел – оказались ранены. У Хальтафа было оторвано ухо, а Ретел потерял два пальца на правой руке. Оба они, будучи раненными не смертельно, не жаловались и не подавали виду, что им больно. В обычае норманнов стойко терпеть и переносить раны, полученные в бою, и благодарить богов за то, что те не позволили противнику отнять у них жизнь. Что же касается Беовульфа, Хергера и всех остальных, то они были настолько измазаны кровью, как будто только что искупались в ней. И вот теперь я должен сказать то, во что, возможно, никто не поверит, однако это правда: наш отряд не смог убить ни одного из демонов тумана. Они покинули замок все до единого, некоторые наверняка были смертельно ранены, и все же уйти удалось всем. По этому поводу Хергер сказал: – Я видел, как двое из них уносили третьего – мертвого. Возможно, так оно и было, по крайней мере, все воины согласились с тем, что это вполне вероятно. Мне рассказали, что демоны черного тумана никогда не оставляют тела своих раненых и погибших в руках людей. Они готовы идти на любой риск и подвергнуться любой опасности, лишь бы отбить трупы себе подобных и не позволить людям разобраться в том, что же. это за твари. Кроме того, они стремятся любой ценой заполучить головы своих жертв, и в этот раз мы так и не смогли отыскать голову Эдгто; по всей видимости, чудовища забрали ее с собой. Затем заговорил Беовульф, и Хергер перевел мне его слова таким образом: – Смотрите, у меня остался трофей после этой кровавой битвы. Вот, это рука одного из чудовищ. И действительно, Беовульф поднял с пола руку – или лапу – одного из демонов тумана, отсеченную от плеча могучим ударом меча Рундинга. Все воины столпились вокруг трофея, чтобы рассмотреть его получше. Я могу описать эту конечность вот как: она была довольно маленькой, но кисть и пальцы при этом ненормально большие. Она словно состояла из двух разных частей: предплечье и верхняя часть руки небольшие по сравнению с широкой ладонью и крепкими пальцами; впрочем, мышцы были очень мощные. Вся рука за исключением ладони была целиком покрыта черной лоснящейся шерстью. Нужно добавить, что воняла эта отрубленная конечность ничуть не меньше, чем вся стая этих тварей. С той ночи я навсегда запомнил, как пахнет черный туман. Оставшиеся в живых воины приветствовали Беовульфа и вознесли хвалу его мечу Рундингу. Отрубленную руку демона черного тумана подвесили к стропилам в большом зале дворца и продемонстрировали всем жителям королевства Ротгара. Так закончился первый бой с вендолами.СОБЫТИЯ, ПОСЛЕДОВАВШИЕ ЗА ПЕРВОЙ БИТВОЙ
Поистине, жители Севера всегда ведут себя не так, как ожидаешь от нормальных, разумных людей. После нападения демонов черного тумана и их битвы с Беовульфом и его отрядом, включая меня, в королевстве Ротгара не произошло ровным счетом ничего. Не было назначено ни празднования, ни пиршества, ни церемониального поздравления, и вообще никто не проявлял даже намека на радость. Подданные Ротгара приходили со всех концов королевства посмотреть на отрубленную руку чудовища, подвешенную под потолком большого зала, и бурно выражали свое изумление при виде этакой диковины. Но сам король Ротгар, полуслепойстарик, лишь пожал плечами и отвернулся, не выразив никакой радости. Я был поражен тем, что он не преподнес Беовульфу и его отряду никаких подарков, не устроил в их честь пира, не подарил им рабов, или серебра, или красивых одежд и вообще не воздал никаких почестей. Вместо того чтобы хоть как-то выразить свою радость по поводу успешно отбитого нападения, король Ротгар лишь еще больше помрачнел и, как мне показалось, стал еще опасливее озираться по сторонам. У меня возникло такое ощущение (о котором, впрочем, я предпочел не говорить вслух), что Ротгар чувствовал себя спокойней в прежней ситуации, до того, как была одержана эта победа над черным туманом. Но столь же странно, с моей точки зрения, вел себя и Беовульф. Он был мрачнее тучи. Никакого празднования, никакого пиршества с подобающими такому случаю питьем и едой устроено не было. Его воины быстро выкопали могильные ямы для погибших в бою товарищей и накрыли их деревянными крышами. 1км покойным предстояло пролежать положенные перед погребением десять дней. Как я заметил, все эти работы были проделаны в изрядной спешке. Один лишь раз, когда тела погибших воинов были положены в погребальные ямы, я заметил на лицах Беовульфа и его товарищей некое подобие улыбок. Проведя достаточно долгое время среди норманнов, я успел уже узнать, что они приветствуют улыбкой гибель воина в бою: так они выражают свою радость, но не за живых, а за тех, кто пал в битве. Нет для них большей чести, чем погибнуть смертью бойца. Абсолютно верно в отношении норманнов и обратное утверждение: сочувствие и скорбь вызывает у них смерть мужчины во сне и вообще в своей постели. О таком человеке они говорят: «Он умер, как корова на соломе». В этом нет ничего оскорбительного, но такую смерть считают недостойной. Норманны верят, что от того, как именно умрет человек, зависят и условия его загробной жизни. И смерть воина в бою они ценят превыше всего. А «смерть на соломе» является постыдной. О человеке, который умер во сне, говорят, что его унесла ночная ведьма, именуемая ими маран. Эти существа представляются в женском образе, что и делает смерть постыдной, потому что для викинга смерть от руки женщины считается более унизительной, чем что-либо другое. Позорной считается также смерть без оружия в руках, поэтому норманнские воины всегда ложатся спать с оружием, чтобы, если маран явится ночью, иметь оружие под рукой. Воины очень редко доживают до преклонных лет, и потому их смерть почти никогда не бывает вызвана какой-либо болезнью или старческой немощью. Мне рассказывали об одном короле по имени Эйн, который дожил до таких лет, что впал в детство: потеряв все зубы, он вынужден был питаться тем же, чем кормят младенцев, и проводил все дни в своей постели, посасывая молоко из рожка. Но рассказывали мне об этом как о каком-то действительно редкостном и почти невероятном явлении для страны норманнов. Своими глазами я видел лишь нескольких мужчин, доживших до преклонных лет, причем под преклонными Я понимаю такие года, когда у человека борода не только седеет, но и начинает редеть, вновь обнажая подбородок и щеки. Нечасто доживают до старости и их женщины, особенно до такого возраста, когда становятся действительно настоящими старухами, которых они называют ангелами смерти; этим старым женщинам приписывают некие магические силы и способность излечивать раны, налагать заклятия, отводить злые чары, а также предсказывать и толковать будущее. Женщины этого северного народа не дерутся и не вступают в схватки между собой; более того, я нередко видел, как они вмешивались в разгорающуюся ссору или даже поединок двух мужчин, чтобы разнять их и утихомирить их гнев. Особенно часто они поступали таким образом, если воины были в чрезмерном подпитии и потому не слишком ловко владели оружием и не отличали дружескую шутку от смертельного оскорбления. А такое случалось сплошь и рядом. Так вот, те самые норманны, которые пьют огромное количество пьянящих напитков в любое время дня и ночи, не пили ничего на следующий день после битвы. Они даже не пригубили вина или меда. Изредка кто-либо из подданных Ротгара предлагал им кубок, но и в этих случаях воины отказывались пить. Меня это сильно поразило, и в конце концов я решил обратиться за разъяснениями к Хергеру. Хергер в ответ лишь пожал плечами – это жест, который у норманнов обозначает неуверенность или безразличие. – Все боятся, – сказал он. Я спросил его, какова причина этого страха. Он ответил: – Все знают, что черный туман вернется. Здесь я должен сделать отступление и добавить, что к тому моменту мне уже понравилось причислять себя к участникам боя. К тому же большинство окружающих относило к числу тех, кто реально одержал эту победу, и меня. Впрочем, в глубине души я ни на минуту не забывал, что ничем не заслужил такого к себе отношения. И все же я был настолько горд, что мне удалось выжить в этом кошмаре, а подданные Ротгара своим почтительным отношением только поддерживали во мне ощущение причастности к сонму могучих воинов, что я, на миг забывшись, дерзко возразил: – Ну и что с того? Если они снова вернутся, мы разобьем их во второй раз. Я прекрасно понимаю, что вел себя в тот момент как последний глупец, как молодой петушок-задира, и сейчас мне совестно, что я так безосновательно хорохорился. Но Хергер совершенно невозмутимо ответил: – В королевстве Ротгара нет ни сильных воинов, ни ратников, искусных в военном деле; все его лучшие бойцы давно погибли, и защищать королевство придется нам одним. Вчера нас было тринадцать. Сегодня осталось десять, при этом среди нас двое раненых, которые не могут сражаться в полную силу. Демоны черного тумана разгневаны после вчерашнего и намерены жестоко отомстить. Я сказал Хергеру, который, кстати, тоже получил несколько ссадин во вчерашней битве – не шедших, однако, ни в какое сравнение с оставленными когтистой лапой ранами на моем лице, которыми я очень гордился, – что я никаких демонов не боюсь и не вижу, почему надо пугаться их мести. На это он ответил, что я – араб и ничего и не понимаю в том, что происходит в северной стране. Затем он объяснил, что месть демонов черного тумана будет ужасной и беспощадной. – Они вернутся в облике Коргона, – сообщил он мне. Значения этого слова я не знал. – Что такое Коргон? И Хергер ответил: – Это дракон в виде огненного червя, спускающийся с холмов и летящий по воздуху на высоте человеческого роста. Конечно, такое описание более всего походило на сказку, но я уже видел морских чудовищ, причем именно там и тогда, где мои спутники опасались встречи с ними. Судя по напряженному выражению лица Хергера, я понял, что он всерьез верит в дракона в виде огненного червя. Мне оставалось только спросить: – Когда же придет этот Коргон? – Вполне возможно, сегодня ночью. Выйдя после разговора с Хергером из дворца, я тотчас же увидел Беовульфа, который, несмотря на усталость после бессонной ночи и жестокого боя, которую выдавали красные глаза и утомленный вид, снова руководил возведением оборонительных сооружений. Строить защиту вокруг дворца вышли все жители королевства, включая детей, женщин, стариков и рабов, которые работали под руководством Беовульфа и его помощника Эхтгова. Линия защиты была проведена по периметру Харота и прилегающих домов, включая резиденции короля Ротгара и некоторых его придворных, примитивные хижины рабов, принадлежащих этим семействам, и даже несколько крестьянских домов, расположенных ближе всего к морю. С одной стороны этот участок был защищен морем, а со всех остальных местные жители под присмотром Беовульфа отгородились чем-то вроде забора из перекрещенных и наклоненных к внешней стороне копий и заостренных пик. Эта изгородь была не выше, чем по плечо человеку среднего роста, и, несмотря на то что концы копий и пик были острые и выглядели угрожающе, я не видел в этом сооружении серьезной преграды для противника. Изловчившись, любой враг мог без особого труда перебраться через такую изгородь. Я попробовал поговорить об этом с Хергером, который в ответ лишь обозвал меня тупым арабом. Он явно был в плохом настроении. Одновременно с сооружением забора из кольев строилась вторая линия защиты. Она представляла собой столь же несерьезное на вид, подобие рва огибавшее частокол с внешней стороны буквально в полутора шагах от него. Канава была неглубокая, не глубже чем по колено взрослому человеку, а кое-где даже мельче, причем вырыта была словно нарочно неровно по глубине, и отдельные ямы зияли в ее дне словно оспины. В некоторых местах в дно были воткнуты короткие колья с заостренными концами. Смысла в таком будто игрушечном рве я видел не больше, чем в легко преодолимом частоколе, но задавать вопросы по этому поводу Хергеру я не стал, уже зная, что он сегодня не в духе. Вместо этого я решил сам по мере сил поработать на строительстве. Оторвался я от работы лишь один раз, чтобы, действуя уже по норманнскому обычаю, воспользоваться прелестями одной из рабынь. Отмечу, что после чрезмерного нервного напряжения прошедшей ночи и активной деятельности в течение дня я вдруг испытал прилив внутренних сил, в том числе мужских. В течение моего путешествия с Беовульфом и его воинами с берегов Волги в эти северные земли Хергер много рассказывал мне о нравах и обычаях своего народа. Так, например, я узнал, что незнакомым женщинам, в особенности красивым и соблазнительным, доверять ни в коем случае нельзя. По словам Хергера в лесных чащобах и в разных диких местах северных стран живут женщины, которых так и называют – лесными. Эти коварные существа увлекают мужчин своей красотой и сладкими речами, а когда мужчина подходит вплотную и обнимает такую женщину, то обнаруживает, что перед ним лишь призрак, обладающий только лицом и передней частью тела, но пустой. Затем лесные женщины накладывают заклятье на соблазненного мужчину, и он становится их пленником. Действуя так, как учил меня Хергер, я подошел к рабыне не без некоторого сомнения, потому что эта женщина была мне незнакома. Сам того не сознавая, я провел рукой по ее спине, чтобы убедиться, что это не лесной призрак, и она рассмеялась; по-видимому, смысл этого прикосновения был ей вполне понятен. Я вдруг почувствовал себя полным дураком, который под влиянием окружающих его варваров стал верить во всякие сказки и небылицы. Тем не менее за время своего пребывания среди норманнов я успел удостовериться в том, что если все вокруг верят во что-то, быть может, кажущееся пустым суеверием, то рано или поздно у тебя все равно возникнет искушение поверить в то, что все считают абсолютно достоверным и реальным. Так в данном случае произошло и со мной, и я могу списать свое недоверие к незнакомой женщине на счет варваров, с которыми общался. Женщины этого северного народа имеют такую же светлую кожу, как и мужчины, и почти не уступают им в росте; в большинстве случаев эти женщины смотрели на меня сверху вниз. У них голубые глаза и очень длинные волосы, причем волосы обычно тонкие и прямые. Поэтому их легко уложить так, как желает владелица: обычно волосы обматывают вокруг шеи или укладывают кольцами вокруг головы. Чтобы облегчить себе эту задачу, местные женщины придумали множество всяких заколок и шпилек, которые делаются из украшенного орнаментами серебра или дерева. Заколки для волос составляют основу их украшений. Кроме того, как я уже говорил, жены богатых мужчин носят на шее золотые и серебряные цепочки; женщины также любят надевать серебряные браслеты в виде драконов и змей, которые носят на верхней части руки между локтем и плечом. Узоры на этих и других украшениях норманнов порой бывают очень затейливы и прихотливы, они изображают переплетенные ветви деревьев, свернувшихся кольцами змей и зачастую представляют собой поистине прекрасные произведения искусства[196]. Норманны считают себя тонкими ценителями женской красоты. Но на самом деле все скандинавские женщины, на мой взгляд, излишне худые и даже истощенные, их тела угловаты, и можно сказать, что у них отовсюду торчат кости; лица у них также довольно костлявые и при этом скуластые. Эти качества своих женщин норманны ценят и хвалят, хотя такая «красавица» в Городе Мира не привлекла бы восхищенных взглядов мужчин, а была бы охарактеризована ими как тощая собака с выпирающими ребрами. У норманнских женщин ребра порой действительно выпирают под кожей, как у голодных собак. Мне неведомо, почему эти женщины остаются такими худыми; едят они много и с большой охотой, съедая, как я имел возможность наблюдать, столько же, сколько мужчины, но почему-то они не полнеют и тела их не становятся более округлыми. Кроме того, все эти женщины проявляют излишнюю, на мой взгляд, вольность поведения и полное отсутствие какого бы то ни было воспитания; они не только не скрывают своих лиц, но даже могут порой справить нужду прямо там, где их организм потребует этого, даже на глазах у других людей. Точно так же они совершенно недвусмысленно демонстрируют свои намерения в отношении тех мужчин, которые привлекли их симпатии; воины же никогда не винят их за такую вольность. Следует отметить, что норманны излишне терпимо относятся к поведению женщин даже в том случае, если эти женщины – рабыни. Я уже упоминал, что норманны вообще довольно снисходительно относятся к своим рабам, и в особенности к рабыням. По мере того как день клонился к вечеру, мне становилось все яснее, что даже жалкое подобие оборонительных сооружений, наскоро возводимых под руководством Беовульфа, не будет закончено до наступления ночи: не будут закончены ни частокол, ни неровная как в ширину, так и в глубину канава. Беовульф понимал это не хуже меня и в какой-то момент обратился к королю Ротгару, который вызвал старуху – ангела смерти. Увидев ее при свете дня, я просто поразился тому, насколько же она была стара. На подбородке у нее росли волосы, почти как у старика-мужчины, а лицо было изрезано морщинами, глубокими, как трещины в сухой земле. Старуха убила овцу и раскидала по земле ее внутренности[197]. Затем последовали разнообразные магические песни, которые затянулись довольно надолго, и обращенные к небу мольбы. Я не стал спрашивать Хергера о цели этого ритуала, памятуя о его дурном настроении. Вместо этого я внимательнее присмотрелся к другим воинам Беовульфа, которые тем временем обратили свои взоры в сторону моря. Океан выглядел серым и суровым, низкое небо свинцовой плитой нависло над ним, но важнее для нас было то, что с моря в сторону берега дул сильный бриз. Этот факт явно радовал воинов, и я догадался, почему: ветер, дующий с моря, не даст туману спуститься с холмов на побережье. Так оно и оказалось. Строительные работы продолжались до того часа, когда стало темнеть. К моему удивлению, в этот вечер Ротгар вновь устроил роскошный пир; на сей раз, насколько я мог заметить, Беовульф, Хергер и другие воины нашего отряда не отказали себе в удовольствии выпить столько меда, сколько в них влезло, и вообще вели себя беззаботно и беспечно, как дети. Насладившись пьянящим напитком и ласками с готовностью отдававшихся им рабынь, они погрузились в беспробудный пьяный сон. К этому времени я заметил вот что: каждый из воинов Беовульфа избрал среди местных рабынь одну, к которой относился с наибольшей симпатией, хотя для удовлетворения похоти отнюдь не пренебрегал и другими. Выпив изрядное количество меда, Хергер сказал мне о женщине, особо отмеченной его вниманием: – Если будет нужно, она умрет вместе со мной. Из этого я сделал вывод, что каждый воин Беовульфа выбрал женщину, которая должна будет взойти на его погребальный костер, и к этой женщине проявлял больше внимания и любезности, чем к другим; как я понял, это было сделано потому, что у них, оказавшихся в чужой стране, не было здесь собственных рабынь, которые могли бы исполнить этот обычай. В первые дни моего пребывания в стране Венден норманнские женщины старались не приближаться ко мне по причине, как я понимаю, моей смуглой кожи и темных волос. Тем не менее я часто ловил на себе их заинтересованные взгляды и слышал за спиной их перешептывание и хихиканье. Больше того, я заметил, что эти женщины, обычно не знающие стеснительности, все же прячут иногда лица от посторонних, по крайней мере прикрывая их ладонями, когда смеются или рассматривают незнакомого мужчину. Я спросил Хергера: – Почему они так ведут себя? Я чувствовал, что ко мне относятся не так, как к другим, и если уж со своей внешностью я поделать ничего не мог, то я хотел по крайней мере вести себя так, как ожидают от меня местные жители, в соответствии с их обычаями и традициями. На мой вопрос Хергер ответил мне вот что: – Женщины считают, что арабы – настоящие жеребцы. По крайней мере, такие среди них ходят слухи. Меня такое отношение нисколько не удивило, и вот почему: во всех странах, в которых мне довелось побывать, а также и внутри стен Города Мира, равно как и в любом месте, где живущие бок о бок люди образуют какое-то подобие сообщества, обязательно ходят всякие небылицы об обитателях других стран и городов. Разумеется, по большей части люди из той или иной страны считают свои традиции наиболее здравыми, естественными и обязательными для исполнения. Кроме того, любой чужестранец, будь то мужчина или женщина, заранее определяется местными жителями как человек, низший по сравнению с ними во всех отношениях, за исключением того, что касается продолжения рода. Так, например, тюрки считают персов искусными любовниками; персы отдают первенство в этом отношении чернокожим; те, в свою очередь, считают лучшими любовниками кого-то еще; так происходит везде и повсюду. В одних случаях эти пересуды и слухи касаются размера гениталий, в других особой страстности в момент близости и умения совокупляться подолгу и по многу раз кряду, а иногда речь идет о выборе самых изощренных и особо удовлетворяющих партнера поз. Не знаю, действительно ли норманнские женщины верят в то, о чем сказал мне Хергер, но я обнаружил, что при ближайшем знакомстве они оказывались просто поражены сделанной мне операцией[198]. Разумеется, у этих грязных дикарей ничего подобного не практикуется. Что же касается типичной манеры вступления в близость, то я могу сказать об этих женщинах, что они ведут себя шумно и энергично; кроме того, от них исходит такой запах, что мне приходилось задерживать дыхание едва ли не на все время близости; еще они имеют склонность много двигаться, всячески извиваться, царапаться и кусаться, и делают это с такой силой, что могут, как норовистая лошадь, сбросить с себя седока, – так образно выражаются норманны о поведении своих женщин. Что касается меня лично, то я испытывал в моменты близости с этими женщинами едва ли не больше боли, чем удовольствия. Рассказывая о совокуплении, норманны часто пользуются выражением, которое можно перевести следующим образом: «Я поборолся с такой-то женщиной»; при этом принято с гордостью показывать товарищам синяки и царапины, как демонстрируют собратьям по оружию полученные в бою раны. Однако мужчины, насколько мне известно, никогда не причиняют женщинам никакого вреда, не бьют и не истязают их. В тот вечер, когда все воины Беовульфа крепко уснули, мне еще долго было как не до сна, так и не до смеха; меня обуял страх перед возвращением вендолов. Однако они не вернулись, и в конце концов я тоже уснул, хотя сон мой не был глубок и спокоен. На следующий день ветер стих, и все жители королевства Ротгара, подгоняемые страхом, с удвоенными силами взялись за работу; все только и говорили о Коргоне и о том, что он наверняка нападет на нас ближайшей ночью. Отметины от когтей лохматой твари у меня на лице стали заживать, но болели еще сильнее, чем в первый день. Стоило мне раскрыть рот, чтобы поесть или что-то сказать, как края начинающих затягиваться ран снова расходились, и я испытывал довольно сильную боль. Кроме того, боевой дух к тому времени уже покинул меня. Мне снова стало страшно, и я старался отвлечься от тяжелых мыслей, молча работая вместе с женщинами и стариками. Ближе к середине дня ко мне подошел тот самый беззубый старец, с которым я беседовал во время пиршества, устроенного в нашу честь. Разыскав меня, старик обратился ко мне на не совсем правильной латыни: «Я хочу иметь слова с тобой». Сказав это, он отвел меня на несколько шагов от того места, где я работал вместе с его соплеменниками. Маскируя истинную причину своего обращения ко мне, старик устроил настоящий осмотр моих ран, которые никак нельзя было назвать серьезными даже по моим меркам. Вот что он мне сказал: – У меня есть предупреждение для твоего отряда. Сердце Ротгара не спокойно. – Произнес он все это на латыни. – В чем же причина? – спросил я его. – Это герольд, а также сын Виглиф, который стоит возле уха короля, – сказал знатный старец. – И еще друг Виглифа. Виглиф говорит Ротгару, что Беовульф и его отряд планируют убить короля и править королевством. – Но это же неправда, – возразил я, хотя на самом деле я этого не знал. По правде говоря, такая мысль время от времени приходила мне в голову; Беовульф был молод и силен, а Ротгар стар и слаб, и, судя по тому, какие своеобразные нравы царят в норманнском обществе, меня нисколько бы не удивило, если бы наш командир поступил не самым лучшим, с точки зрения цивилизованного человека, образом. Ведь в конце концов все люди одинаковы. – Герольд и Виглиф завидуют Беовульфу, – предупредил старик. – Они отравляют воздух возле ушей короля. Я говорю тебе это, чтобы ты передал другим, что нужно быть начеку и действовать, как в бою с василиском. Потом он громко произнес несколько слов на норманнском языке – по-видимому о том, что раны у меня не серьезные. Затем отвернулся и пошел было прочь, но вдруг снова повернулся ко мне и сказал: – Друг Виглифа – Рагнар. Потом он ушел и больше не смотрел в мою сторону. Пребывая в глубоком замешательстве, я продолжал работать на строительстве защитных сооружений и словно невзначай перебрался туда, где находился Хергер. Судя по выражению лица, настроение у него со вчерашнего дня не улучшилось. Приветствовал он меня такими словами: – Только не вздумай опять задавать свои дурацкие вопросы. Я ответил, что вопросов у меня нет, и передал то, что сообщил мне старик, пересказав все подробно слово в слово; не забыл я упомянуть и о бое с василиском [199]. Внимательно выслушав меня, Хергер нахмурился, затем выругался и, топнув ногой, потребовал, чтобы я пошел вместе с ним к Беовульфу. Беовульф руководил земляными работами на другой стороне поселения; Хергер отвел его в сторону и стал о чем-то говорить на норманнском языке, то и дело показывая рукой в мою сторону. Беовульф нахмурился, выругался и топнул ногой гораздо сильнее, чем Хергер, а потом задал тому какой-то вопрос. Хергер перевел мне: – Беовульф спрашивает, кто этот друг Виглифа? Старик сказал тебе, как зовут друга Виглифа? Я ответил, что имя этого друга – Рагнар. Выслушав меня, Хергер и Беовульф заговорили между собой на своем языке, явно обсуждая какой-то план действий. После этого Беовульф развернулся и ушел, оставив меня с Хергером. Тот сказал: – Все решено. – Что решено? – поинтересовался я. – А тебе лучше держать язык за зубами, – заявил Хергер; как я понял, в норманнском языке это означало пожелание молчать и не говорить посторонним то, что знаешь. Мне оставалось только вернуться к моей работе. Даже пообщавшись с Беовульфом, я узнал о заговоре не больше, чем знал до этого. В очередной раз мне пришла в голову мысль, что эти норманны – все-таки самые странные и противоречивые люди на свете. Ни в одном случае они не поступают так, как мог бы ожидать любой здравомыслящий человек. Убедившись в правоте своего суждения, я тем не менее продолжил помогать в строительстве их жалкого заборчика и столь же бесполезной, на мой взгляд, канавы. Понимая, что вмешаться в ход событий мне не удастся, я просто смотрел и ждал. Примерно в час послеобеденной молитвы я заметил, что Хергер как бы невзначай переместился во время работы к высоченному и очень крепко сложенному молодому парню. Некоторое время Хергер усердно рыл землю рядом с этим пышущим силой и молодостью красавцем, и вдруг мне показалось, что мой переводчик приложил некоторые усилия, чтобы слетевшая с его лопаты грязь полетела прямо в лицо парню, который, по правде говоря, был на голову выше Хергера и к тому же моложе его. Молодой человек возмутился, а Хергер поспешил принести ему свои извинения; но вскоре грязь опять полетела в лицо его соседу. Хергер снова извинился, но видно было, что на этот раз молодой человек рассердился не на шутку. У него от гнева даже покраснело лицо. Не прошло и нескольких минут, как Хергер, изловчившись, снова направил в его сторону порцию грязи. Тот выругался, сплюнул и, судя по выражению его лица, готов был немедленно любым способом объяснить Хергеру, как нужно правильно копать землю, чтобы не мешать другим. Он заорал на Хергера, который впоследствии пересказал мне содержание их, если можно так выразиться, беседы. Впрочем, основной смысл был мне понятен сразу, даже без перевода. Парень сказал: – Ты копаешь, как собака. Хергер в ответ спросил: – Ты что, назвал меня собакой? На это молодой человек возразил: – Нет, я сказал, что ты копаешь, как собака, бросаешь [200] землю куда попало, как делают животные. Хергер сказал: – Значит, ты назвал меня животным? Юноша ответил: – Ты неправильно понял мои слова. На это Хергер заявил: – Еще бы, ведь твои слова вьются как змеи и дрожат, как руки старухи. – Сейчас эта старуха заставит тебя почувствовать вкус смерти, – воскликнул молодой человек, выхватывая меч. Хергер, в свою очередь, тоже взялся за меч, потому что, как выяснилось, этот молодой человек и был тот самый Рагнар, друг Виглифа, вместе с которым они плели заговор против Беовульфа. Судя по всему, такое развитие событий было запланировано Беовульфом во время разговора с Хергером. Норманны очень чувствительны ко всему, что так или иначе затрагивает их честь. Они вступают в драки и поединки между собой не реже, чем во время пира справляют малую нужду, и смертельные исходы в таких поединках – дело обычное. Поединок может состояться либо непосредственно на месте нанесения оскорбления, либо, если соперники решили соблюсти все формальные требования, в том месте, где сходятся три дороги. В этот раз Рагнар решил вызвать Хергера на поединок по всем правилам. Обычай норманнов при проведении поединков таков: в назначенное время родственники и друзья противников собираются в условленном месте и расстилают на земле коровью шкуру. Эта шкура закрепляется четырьмя колышками. Поединок должен происходить на этой шкуре, причем каждый из участников обязан все время находиться на ней хотя бы одной ногой; это правило служит для того, чтобы ограничить свободу перемещения дерущихся и заставить их держаться близко друг к другу. На поединок каждый из участников приходит с одним мечом и тремя щитами. Если у кого-либо из них по ходу боя будут разбиты все три щита, он должен продолжать сражаться без защиты, и бой идет до смерти одного из противников. Эти правила были оглашены старухой – ангелом смерти – перед расстеленной на земле коровьей шкурой. К тому времени место поединка уже окружили все люди из отряда Беовульфа и жители королевства Ротгара. Я тоже был там, хотя и не в первых рядах зрителей, и больше всего меня поразил тот факт, что все эти люди готовы забыть об угрозе нападения Коргона, которого, как мне казалось раньше, они боятся больше всего на свете, ради того, чтобы присутствовать на поединке и переживать за одного из участников. Бой между Рагнаром и Хергером шел следующим образом. Хергер нанес первый удар. Это право всегда принадлежало тому, кого вызвали на поединок. Меч Хергера с грохотом обрушился на щит Рагнара. Лично я всерьез опасался за судьбу Хергера, потому что молодой человек был намного крупнее и явно намного сильнее. Первый же удар Рагнара выбил щит из рук Хергера, и тому пришлось попросить второй щит из его запаса. Противники снова сошлись в жестокой схватке. Я бросил взгляд на Беовульфа, но лицо нашего командира не выражало ровным счетом ничего; как мне показалось, с не меньшим любопытством поглядывали на Беовульфа и стоявшие по другую сторону от дерущихся Виглиф и королевский герольд. Буквально через несколько секунд был разбит на куски и второй щит Хергера, и он попросил третий и последний. Судя по красному и покрывшемуся капельками пота лицу Хергера, он уже очень устал; в отличие от него, Рагнар вел поединок если не играючи, то, казалось, без серьезных усилий. Когда под ударами меча Рагнара треснул третий щит, положение Хергера стало просто отчаянным – по крайней мере, так показалось в какой-то момент. Он стоял, крепко уперевшись обеими ногами в землю и чуть согнувшись, тяжело дышал и выглядел крайне усталым. Именно этот момент Рагнар выбрал для того, чтобы напасть на него. В этот миг Хергер стремительно, будто на крыльях, переместился в сторону, и меч молодого Рагнара рассек воздух там, где только что стоял противник. В ту же секунду Хергер перекинул меч из одной руки в другую, поскольку норманны умеют биться и правой, и левой рукой, причем одинаково хорошо. И в столь же стремительном броске Хергер отсек голову Рагнара одним молниеносным ударом клинка. Я своими глазами видел, как кровь фонтаном ударила из шеи Рагнара и как его голова полетела по воздуху прямо в толпу, и я также своими глазами видел, что голова упала на землю прежде, чем рухнуло обезглавленное тело. Теперь Хергер отошел в сторону, и тут мне вдруг стало ясно, что поединок целиком и полностью был притворством с его стороны, потому что больше он не пыхтел и не задыхался, а стоял без всяких признаков усталости, и его грудь не вздымалась от тяжелого дыхания; он держал свой меч легко, и вид у него был такой, будто ему ничего не стоит расправиться еще с дюжиной таких противников. Потом он подошел к Виглифу и сказал: – Воздай почести своему другу. – Это, как я понял, относилось к проведению погребального обряда. По дороге от места поединка обратно ко дворцу Хергер объяснил мне, что разыграл этот спектакль специально, чтобы Виглиф понял: люди Беовульфа не только сильные и храбрые воины, но и обладают большим умом и хитростью. –Так он будет больше нас бояться, – сказал Хергер, – и не станет плести заговоры против нас. По правде говоря, у меня были сомнения относительно того, что этот план сработает, но в то же время я не могу не признать, что норманны ценят умение перехитрить противника даже больше, чем самый хитрый хазар, и уж наверняка больше, чем самый лживый купец из Бахрейна, для которого обман является своего рода формой искусства. Тактическая хитрость и воинская смекалка ценятся среди норманнов даже выше, чем просто огромная сила в бою. Впрочем, на лице Хергера не было радости по поводу одержанной победы, как и на лице Беовульфа. Причина этого была ясна: наступал вечер, и дальние холмы начали покрываться дымкой тумана. Я был уверен, что мои спутники переживают по поводу смерти Рагнара, который был молод, силен и смел и мог быть нам очень полезен в предстоящем сражении. На это Хергер заметил: – Мертвый человек уже никому не может быть полезен.НАПАДЕНИЕ ОГНКННОГО ЧЕРВЯ КОРГОНА
Едва опустилась ночная тьма, туман стал сползать с холмов, обтекая деревья, протягивая свои пальцы между ветками, заливая зеленые поля и продвигаясь к дворцу Харот и стоящим на страже воинам Беовульфа. В строительных работах наступил перерыв; от одного из ближайших источников была прорыта узкая траншея, по которой в выкопанную вокруг поселения канаву натекла вода. Только теперь я понял смысл этого нехитрого заграждения: заменить собой в полной мере глубокий ров оно не могло, но слой воды скрывал неровности дна с глубокими ямами и торчавшие из этого дна колья и пики. Таким образом, эта канава могла стать серьезным препятствием для любого противника, задумавшего вторгнуться в поселение, да к тому же в темноте. Затем женщины – подданные Ротгара – стали носить из всех колодцев кожаные бурдюки, наполненные водой. Этой водой они облили частокол, а также стены всех домов и самого дворца. Кроме того, все воины Беовульфа также вылили на себя по несколько бурдюков воды прямо поверх одежды и доспехов. Вечер был сырой и холодный, и я, предположив, что все это – часть какого-то языческого ритуала, сделал попытку уклониться от такого обливания, но моя уловка не удалась: Хергер дважды облил меня с головы до ног. Я стоял, дрожа от озноба: чтобы не закричать, когда ледяная вода стала проникать мне под одежду, я крепко сжал зубы и лишь через некоторое время смог найти в себе силы, чтобы спросить, в чем причина такого издевательства. – Огненный червь выдыхает пламя, – ответил мне Хергер. Потом он предложил мне кубок меда, уверяя, что этот напиток поможет справиться с ознобом. На этот раз меня не пришлось уговаривать, и.я с радостью залпом осушил кубок. Вскоре стало совсем темно, и воины Беовульфа заняли отведенные им места вдоль частокола в ожидании нападения дракона Коргона. Глаза всех защитников были обращены к холмам, теперь полностью скрытым пеленой тумана. Беовульф прошел вдоль линии укреплений, неся огромный меч по имени Рундинг, и, задерживаясь то тут, то там, ободрял словами своих воинов. После этого все спокойно стояли у частокола и ждали, лишь Эхтгов, заместитель Беовульфа, методично тренировался в метании топориков; он считался лучшим в отряде мастером владения этим оружием – топором с остро заточенным лезвием, который благодаря небольшому весу можно метать одной рукой. Я насчитал за поясом у Эхтгова пять или шесть таких топориков. Еще столько же он держал в руках, и еще столько же лежало вокруг него на земле. На довольно значительном расстоянии от себя он установил обрубок толстого бревна и метал в него топорики, которые раз за разом втыкались в дерево. Хергер тем временем столь же методично натягивал лук и то и дело пускал стрелу, словно испытывая самого себя на меткость. Тем же самым был занят и Скельд. Вместе с Хергером они считались самыми меткими стрелками в норманнском отряде. У норманнских стрел железные наконечники, а сами они сделаны очень качественно. Древки всех стрел в колчане имеют абсолютно одинаковую длину и толщину. Таким образом стрелку не приходится учитывать разницу в их весе. В каждой деревне и военном лагере норманнов имеется человек, зачастую калека или пострадавший в бою, который известен как алъмсманн – мастер по изготовлению стрел; обычно он умеет делать также и луки, и воины данной области получают у него оружие, расплачиваясь золотом или раковинами, а иногда, как я видел своими глазами, разными продуктами, включая мясо[201]. Норманнские луки равняются по длине росту своего владельца и изготавливаются из березы. Способ стрельбы таков: хвостовое оперение стрелы подносится не к глазу, а к уху, и в этом положении стрелы выпускаются; в силу больших размеров луки обладают огромной мощностью – стрела, пущенная из подобного оружия, пробивает человека насквозь; более того, я своими глазами видел, как стрелы пробивали доски толщиной с кулак мужчины. Лишь однажды я попытался сам натянуть тетиву такого лука, но очень быстро понял, что это пустая затея; такое оружие слишком велико для меня и требует чрезмерных усилий. Все норманны являются мастерами во владении разными видами оружия и вообще разными способами убийства человека, и это умение они очень высоко ценят. В их языке есть понятие боевых линий, которое не имеет ничего общего с привычным нам термином построения солдат в боевые порядки; вообще говоря, привычная нам тактика организованных боевых подразделений чужда этим воинственным людям. Войну они не ведут, они живут в ней, и вся их жизнь – это череда поединков со все новыми и новыми противниками. Их боевая тактика различается в зависимости от вида оружия. Меч – тяжелое оружие, двигающееся по дуге, – обычно используется для нанесения рубящих ударов, но не колющих. О нем они говорят: «Меч целится вдоль линии дыхания», подразумевая под этой линией шею, а удар вдоль этой линии обозначает отделение головы от тела. С другой стороны, копье, стрела, ручной топорик, кинжал и еще несколько видов оружия являются колющими, и об этих видах они говорят: «Это оружие целится в линию жира» [202]. Такими словами они обозначают центральную часть тела от головы до низа живота; раны, нанесенные в эту линию, с их точки зрения, почти всегда оказываются смертельными для противника. Кроме того, они считают, что важнее постараться нанести удар в мягкий живот, чем в твердую грудину или даже в голову. В ту ночь весь отряд Беовульфа, и я в том числе, не сомкнул глаз. Ожидание страшно утомило меня. Я чувствовал себя таким усталым, словно уже поучаствовал в сражении, которое на самом деле еще и не начиналось. Норманны же не выказывали никаких признаков усталости. Казалось, они всегда, в любую минуту, готовы вступить в бой с любым противником. Про них не зря говорят, что они прирожденные воины, и сражение не только не утомляет их, но напротив, наполняет новыми силами. Ожидание, пребывание в засаде или на страже – для них естественное состояние, знакомое чуть ли не с самого рождения. Они вообще всю жизнь находятся в положении человека, ожидающего нападения с любой стороны и в любую секунду. На какое-то время я забылся неглубоким беспокойным сном. Пробуждение же мое было таким: я услышал свист рассекаемого воздуха и негромкий удар где-то рядом с моей головой. Открыв глаза, я увидел стрелу, вонзившуюся в дерево на расстоянии меньше ширины ладони от моего носа. Выстрел был сделан Хергером, который вместе с остальными воинами весело рассмеялся, увидев, насколько мне стало не по себе от этой шутки. Кроме того, он сказал мне: – Не спи, а то всю битву пропустишь. Я ответил в том духе, что, с моей точки зрения, в этом не было бы большой беды. Хергер подошел ко мне, выдернул стрелу из дерева и, заметив, что я всерьез обиделся на его опасную, по моему мнению, шутку, сел неподалеку и завел дружелюбный разговор. Вообще в этот вечер Хергер, как ни странно, был настроен шутить и веселиться. Отхлебнув меда из припасенной фляги, он протянул ее мне и сказал: – Скельда заколдовали, – и рассмеялся над собственными словами. Скельд находился недалеко от нас, и поскольку Хергер говорил достаточно громко, не мог не слышать нашего разговора. Другое дело, что Хергер беседовал со мной на латыни – языке, Скельду незнакомом; по всей видимости, Хергер находил в этом еще один повод для веселья. Пока мы с Хергером разговаривали, Скельд затачивал наконечники стрел и спокойно, как и все остальные, ожидал битвы. Я спросил Хергера: – Как же его заколдовали? Вот что Хергер сказал мне в ответ: – Если его не заколдовали, значит, он превратился в араба. Иначе я не могу объяснить то, что с ним происходит: он стал стирать свое нижнее белье и даже каждый день моет свое тело. Ты разве этого не замечал? Я ответил, что не замечал. Хергер еще громче рассмеялся: – Скельд так поступает ради одной свободной женщины, которая его просто пленила. Представляешь себе, ради какой-то бабы он каждый день моется и вообще ведет себя как полный дурак – изображает из себя нежного юношу. Ты разве этого не замечал? Я ответил, что и этого не замечал тоже. На это Хергер заявил: – Что же ты тогда вообще видишь? – Тут Хергер рассмеялся собственной шутке, а я не стал даже пытаться изобразить, что мне эта шутка тоже понравилась. По правде говоря, я был вообще не в настроении шутить и смеяться. Поняв это, Хергер сказал: – Вы, арабы, какие-то кислые и унылые. Все время вы ворчите и чем-то недовольны. Вас послушать, так на свете и посмеяться не над чем. Тут я не выдержал и возразил Хергеру, что он ошибается. Тогда он предложил мне рассказать что-нибудь смешное, и я, поддавшись на его уговоры, изложил известный рассказ о проповеди, прочитанной знаменитым богословом. Вам эта история, конечно, хорошо известна. Если рассказывать коротко, то речь идет о следующем: известный богослов читает у мечети свою проповедь. Послушать его мудрые речи со всех сторон собираются мужчины и женщины. Один мужчина по имени Хамид надевает женское платье и чадру и садится слушать проповедника вместе с женщинами. Знаменитый проповедник говорит: «По законам ислама человек не должен оставлять волосы на лобке слишком длинными». Кто-то из слушателей спрашивает: «А какая длина считается излишней, о учитель?» Я прекрасно понимаю, что все знают эту грубую, даже неприличную шутку. Проповедник отвечает: «Волосы должны быть не длиннее ячменного зерна». Тогда Хамид просит женщину, сидящую рядом с ним: «Сестра, пожалуйста, потрогай волосы у меня на лобке и скажи, не длиннее ли они ячменного зерна». Женщина засовывает руку под платье Хамида, чтобы оценить длину волос на его лобке, и натыкается рукой на детородный орган. От изумления она громко вскрикивает. Проповедник слышит это и, явно довольный, говорит слушателям: «Вы все должны учиться искусству понимания проповедей. Берите пример с этой почтенной женщины: вы сами видите, как тронуто оказалось ее сердце». На это женщина, все еще не пришедшая в себя, машинально отвечает: «О учитель, не сердце мое оказалось тронуто, а рука»: Хергер выслушал мой рассказ с абсолютно неподвижным лицом. Он не только не засмеялся, но даже не улыбнулся. Когда я замолчал, он спросил: – Что такое проповедник? В ответ на это я в сердцах воскликнул, что он – тупой норманн, который не имеет понятия о широте и многообразии мира. На эти слова, в отличие от рассказанной до этого шутки, он отозвался громким смехом. Вдруг Скельд издал предупреждающий крик, и все воины Беовульфа, включая меня, повернулись и посмотрели на холмы, покрытые пеленой тумана. Вот что я увидел: высоко в воздухе появилась яркая огненная точка, похожая на ослепительную звезду. Все воины тоже увидели ее, перекинулись между собой несколькими фразами и, по-моему, даже обратились к своим богам за поддержкой. Вскоре появилась вторая огненная точка, потом еще и еще. Я насчитал дюжину и бросил считать. Огненные точки направлялись в нашусторону, образуя линию, изгибавшуюся наподобие змеи. – Будь наготове, – сказал мне Хергер и произнес по-норманнски уже известное мне воинское пожелание: – Удачи в бою. – Я ответил ему теми же словами, и Хергер, махнув мне на прощание рукой, скрылся в темноте. Огненные точки были еще далеко, но постепенно приближались. Я различил какой-то неясный шум, который поначалу принял за гром. На самом деле это был ритмичный стук, отдаленный, но хорошо слышный в туманном воздухе – в тумане звук раздается очень далеко. Я уже имел возможность к этому времени убедиться, что в тумане даже шепот человека можно расслышать на расстоянии ста шагов, причем так четко, как будто он шепчет прямо тебе в ухо. Я смотрел и слушал, и все воины Беовульфа, сжав оружие, смотрели на приближающиеся огни и слушали сопровождающий их гул. Огненный червь, или дракон Коргон, спускался с холмов, неся гром и пламя. По мере его приближения огненные точки росли, превращаясь в языки зловеще-красного пламени, они мерцали и трепетали во влажном воздухе; длинное извивающееся тело дракона все приближалось, и я понимал, что мне не приходилось еще в жизни видеть столь устрашающего зрелища, и тем не менее безотчетного страха у меня не было, потому что, внимательно присмотревшись, я вдруг понял, что дракон представлял собой не что иное, как колонну всадников с факелами в руках. Вскоре из черного тумана действительно вынырнули всадники, черные фигуры с поднятыми факелами, верхом на черных же лошадях. Перейдя в галоп, они бросились на наши укрепления. Битва началась. Воздух тотчас же наполнился ужасными криками и стонами – это кричали попавшиеся в ловушку враги. Первая линия всадников попыталась с ходу преодолеть ту самую неглубокую канаву, но их атака сразу же захлебнулась, причем противник понес большие потери. Многие лошади споткнулись и попадали, и сидевшие на них всадники сами полетели кто на землю, а кто в воду; в воду полетели и факелы. Другие лошади, преодолев первое препятствие, с ходу попытались перепрыгнуть вроде бы невысокий, но выстроенный в несколько рядов частокол из пик и кольев. Большая часть их рухнула при этом на острые колья, разодрав себе брюхо и переломав ноги. Тем не менее противнику удалось в нескольких местах поджечь забор. Воины Беовульфа устремились туда, где неприятель мог пробить оборону быстрее всего. Я своими глазами видел, как один из всадников прорвался через пылающий частокол, и мне впервые удалось рассмотреть вендола с небольшого расстояния. Вот что я увидел: на черном коне возвышалась человеческая фигура в черном, но голова у нее была медвежья. На какой-то миг это страшное зрелище меня буквально парализовало, мне показалось, что я умру просто от страха, потому что до сих пор никогда еще мне не приходилось видеть наяву воплощенное порождение ночных кошмаров. На мое счастье, в тот самый миг маленький топорик, брошенный Эхтговом, глубоко вонзился в спину всадника, который вскрикнул и упал на землю. При этом медвежья голова отделилась от его тела, и я увидел, что под ней скрывается голова человеческая. Эхтгов молниеносно подскочил к упавшему врагу, вонзил копье глубоко ему в грудь, перевернул тело, вытащил из его спины ручной топорик и присоединился к сражающимся товарищам. Я тоже принял участие в этом бою, но лишь по чистой случайности не распрощался с жизнью с первые же секунды. Проносившийся мимо вендол не успел перехватить копье так, чтобы проткнуть меня насквозь, а лишь ударил древком в бок. От такого удара, обрушившегося совершенно неожиданно, я рухнул на землю. В это время уже многие всадники, размахивая факелами, преодолели заграждение; у некоторых были медвежьи головы, у других—нет. Они скакали от дома к дому, пытаясь поджечь дворец Харот и другие строения. Отряд Беовульфа храбро сражался против превосходящих сил противника. Я вскочил на ноги как раз в тот момент, когда один из демонов тумана направил на меня поднявшегося на дыбы скакуна. Я же сделал вот что: покрепче упершись ногами в землю, поднял копье и направил его острие кверху, мимо лошадиной морды. Когда оно вонзилось в цель, мне показалось, что я не выдержу удара. И все же мне удалось устоять. Копье пронзило тело всадника, он страшно закричал, но не упал с коня, а по инерции поскакал дальше. Я снова упал на землю, ощущая боль в желудке, но на самом деле в этот момент ранен я не был. За время боя Хергер и Скельд успели по многу раз натянуть свои луки и пустить стрелы, большинство из которых попало в цель. Я видел, как стрела, пущенная Скельдом, пронзила шею одного из всадников и застряла там; я также увидел, как Скельд и Хергер в пылу боя одновременно выпустили стрелы в одного и того же всадника, опасно приблизившегося к стенам дворца. Обе стрелы попали ему в грудь, но чтобы удостовериться, что он убит, стрелки пустили в него еще по одной стреле, и последние несколько секунд своей жизни этот всадник провел в седле, пронзенный сразу четырьмя стрелами. Поистине страшен был его предсмертный крик, прокатившийся над полем боя. Насколько я знаю, никто из норманнов, в отличие от меня, не посчитал бы эти два парных выстрела Хергера и Скельда образцом правильного расходования стрел; не только потому, что на одну жертву было потрачено четыре стрелы и время, достаточное для четырех выстрелов, но и потому, что, с точки зрения викингов, в такой ситуации целиться стоило не столько во всадника, сколько в лошадь. Норманны не видят в животных ничего сакрального и считают логичным прицелиться сначала в более крупную мишень, а затем уже во всадника, когда он рухнет на землю. Они по этому поводу говорят: «Всадник без лошади – половина человека, и убить его вдвое легче». Действуют они по этой схеме без колебаний[203]. Еще я успел увидеть следующее: один всадник наклонился в седле и прямо на скаку подхватил труп своего соплеменника, убитого Эхтговом. Перебросив тело через спину лошади, он ускакал прочь. Тем самым я убедился, что демоны тумана в самом деле уносят с поля боя всех своих павших еще до рассвета. Бой шел довольно долго. Мы сражались при свете факелов и загоревшихся домов. Я увидел, как Хергер сошелся в смертельной схватке с одним из демонов; схватив с земли брошенное кем-то копье, я глубоко вонзил его в спину чудовища. Хергер, по кольчуге которого текла кровь, с благодарностью махнул мне рукой и снова бросился в гущу боя. Я же почувствовал большую гордость за себя. Пока я вытаскивал копье из спины павшего демона, мчавшийся мимо всадник чуть изменил направление движения своего скакуна, и лошадь сбила меня с ног. С того момента я мало что помню о ходе боя. Я видел, как загорелся один из ближайших к дворцу длинных домов кого-то из знатных подданных Ротгара, но хорошо политый водой Харот оставался в целости и сохранности. Я обрадовался этому, будто сам был норманном. Такими были мои последние мысли, после чего я потерял сознание. На рассвете я пришел в себя от того, что кто-то протирает мне лицо чем-то теплым и влажным, и мне было приятно это нежное прикосновение. Я даже подумал, будто кто-то обтирает меня неким лекарственным отваром. Однако, открыв глаза, я с разочарованием обнаружил, что это собака вылизывает меня языком. Я почувствовал себя, как тот самый пьяный дурак из старой шутливой сказки, но, преодолев брезгливость, порадовался, что дело не закончилось так же, как там [204]. Придя в себя, я увидел, что лежу в канаве, в которой вода стала красной, как кровь; я поднялся и пошел по нашему полусгоревшему лагерю, в котором царили смерть и разрушения. Земля была буквально пропитана кровью, как водой после сильного дождя. Я видел множество тел погибпгих жителей королевства, как знатных людей, так и простых, как мужчин, так и женщин и детей. Видел я также три или четыре сильно обгоревших тела. Все они лежали на земле, и мне приходилось смотреть под ноги, чтобы не наступить на трупы – настолько много их было на поле боя. Что касается нашей так называемой линии обороны, то многие участки частокола сгорели. На некоторых кольях висели застрявшие на них мертвых лошади. Повсюду валялись догоревшие факелы. Никого из воинов Беовульфа я не увидел. Над королевством Ротгара не было слышно ни плача, ни криков убитых горем друзей погибших: не в обычаях норманнского народа оплакивать чью-либо смерть, поэтому, к моему изумлению, вокруг меня стояла полная тишина. Я услышал, как где-то прокукарекал петух, залаяла собака, но голосов людей слышно не было. Я вошел в большой зал дворца Харот и там обнаружил на подстилке из камыша тела двух погибших воинов. Их шлемы были положены им на грудь. Одним из них был Скельд, военачальник Беовульфа; другим – Хельфдан, получивший ранение в предыдущем бою, а теперь холодный и бледный. Кроме того, здесь был Ретел, самый молодой из воинов Беовульфа, он сидел, прислонившись к стене, а вокруг него хлопотали женщины-рабыни. В прошлом бою Ретел был легко ранен, но в этот раз получил очень серьезную рану в живот и потерял много крови; наверняка он испытывал сильную боль, однако не стонал, а наоборот, всячески демонстрировал хорошее расположение духа и даже находил в себе силы улыбаться и прихватывать за груди и прочие места женщин, перевязывающих его раны. Они покрикивали на него, призывая не мешать им заниматься делом. Раны у этого народа принято обрабатывать следующим образом. Если воин получает ранение в руку или ногу, то на рану накладывается тугая повязка, чтобы прекратить кровотечение, а сверху рана перевязывается специальной тканью, прокипяченной в воде. Я также слышал, что иногда в саму рану кладут паутину или тонкую шерсть молодого ягненка, чтобы кровь быстрее свернулась и остановилась; но сам я такого не видел. Если воин ранен в голову или шею, рабыни промывают и осматривают его рану. Если при этом содрана лишь кожа, а белая кость осталась цела, о таком ранении говорят: «Это не опасно». Но если кости сломаны или пробиты, тогда они говортя: «Жизнь выходит из него и скоро уйдет совсем». Если воин ранен в грудь, ощупывают его руки и ноги. Если они теплые, то о таком ранении говорят: «Это не опасно». Если же у воина горлом идет кровь, или он кашляет кровью, или у него кровавая рвота, тогда говорят: «Он разговаривает кровью», и это считается наиболее серьезным ранением. Человек, который разговаривает кровью, может умереть, но может и выжить – в зависимости от того, как распорядится судьба. Если воин ранен в живот, то ему дают выпить специальный отвар из лука и трав; после этого обнюхивают его раны, и если они пахнут луком, то говорят: «У него луковая болезнь», – и все знают, что он умрет. Я видел своими глазами, как женщины приготовили луковый отвар для Ретела, который сумел выпить несколько глотков; рабыни понюхали его рану и почувствовали исходивший от него запах лука. Услышав это, Ретел засмеялся и даже попытался пошутить, а потом потребовал меда, который ему и принесли. На лице его не было и намека на беспокойство и печаль. Я увидел, что Беовульф и остальные воины собрались на совещание в дальнем конце большого зала. Я подошел к ним, но со мной даже не поздоровались. Хергер, которому я ночью спас жизнь, не обратил на меня внимания; все воины были заняты очень серьезным разговором. Хотя к тому времени я уже частично понимал норманнскую речь, моих знаний было недостаточно, чтобы понять слова, произносимые быстро и притом негромко. Я отошел от них, выпил немного меда и вдруг почувствовал боль во всем теле. Рабыня предложила мне промыть и перевязать мои раны. Оказывается, у меня были раны на груди и на ноге ниже колена. К моему удивлению, вплоть до того момента, когда рабыня предложила мне промыть эти раны, я их даже совершенно не чувствовал. Норманны промывают раны морской водой, считая, что она обладает большими лечебными свойствами, чем пресная вода из родника. Процедура такого промывания, прямо скажем, не слишком приятна. По правде говоря, я при этом даже застонал, на что Ретел засмеялся и сказал рабыне: – Араб – он и есть араб. И мне стало стыдно за свою слабость. Еще норманны промывают раны горячей коровьей мочой. От этого я отказался, когда мне предложили такое лечение. Жители северных стран вообще считают коровью мочу исключительно полезной субстанцией и сливают ее в особые деревянные бочки для хранения. Через некоторое время ее кипятят и выпаривают до тех пор, пока она не загустеет и не приобретет еще более омерзительный запах, резко бьющий в нос. Это вещество они используют для стирки и в особенности для отбеливания[205]. Кроме того, мне рассказывали, что во время длительных морских путешествий, когда морякам не хватает пресной воды, каждый из них пьет свою собственную мочу, и таким образом им удается выжить и добраться до берега. Повторяю: об этом мне рассказывали, но сам я этого, слава Аллаху, не видел. Наконец совещание воинов закончилось, и ко мне подошел Хергер. Рабыня как раз перевязывала мою рану, что было довольно болезненно; но я решил проявить типичное для норманнов безразличие к боли и бодрость духа. Я спросил у Хергера: – Ну что, как теперь будем веселиться? Хергер осмотрел мои раны и заявил: – Ничего, верхом скакать сможешь. Я поинтересовался, куда меня собираются отправлять верхом, и моя наигранная бодрость тотчас же покинула меня. Я чувствовал себя настолько усталым и измученным, что мне даже подумать было страшно о том, чтобы куда-то ехать и вообще что-либо делать. Больше всего мне хотелось просто лечь и отдохнуть. Хергер же сказал: – Сегодня ночью огненный червь снова нападет. Но нас слишком мало, и мы слабы. Наши защитные сооружения разрушены и сожжены. Огненный дракон убьет нас всех. Эти слова он произнес совершенно спокойно. Понимая, что Хергер прав, я спросил его: – И куда же мы поедем? Я предположил, что Беовульф ввиду столь больших потерь в его отряде решил отступить из королевства Ротгара. Однако тут же выяснилось, что я, мягко говоря, ошибался. Хергер сказал мне: – Если волк лежит в своем логове, он не получит мяса, а если воин спит, он не одержит победу. Услышав эту норманнскую пословицу, я понял, что принят совершенно другой план: мы собирались предпринять верховой рейд в логово демонов тумана, находящееся где-то в горах или на холмах. Не слишком воодушевленный такой перспективой, я спросил у Хергера, когда же это должно случиться. Ответ меня, естественно, не обрадовал: Хергер сообщил, что выступать решено сегодня в первой половине дня. В этот момент я увидел, что в зал вошел ребенок, державший в руках, как мне показалось, кусок камня. Хергер взял у него этот предмет, оказавшийся еще одним изображением беременной женщины без рук, ног и головы. С губ Хергера сорвалось проклятие, и он выронил каменную фигурку из дрожащих рук. Он подозвал рабыню, которая взяла камень и бросила его в очаг, где от огненного жара фигурка довольно быстро треснула и раскололась на куски. Потом ее осколки были выброшены в море – по крайней мере, так мне сказал Хергер. Я спросил его, кого изображают эти каменные фигурки, и вот что он мне объяснил: – Это образ матери пожирателей мертвых, которая управляет ими и приказывает им есть человеческую плоть. Теперь я увидел, как Беовульф вышел на середину зала, посмотрел на все еще висев шую под потолком руку одного из демонов, затем перевел взгляд на тела двух своих погибших товарищей и на уже теряющего сознание Ретела, и его плечи дрогнули, а голова поникла на грудь. Но уже в следующую минуту могучий воин направился к распахнутым дверям, вышел наружу, и я увидел, как он надевает латы, берет свой меч и готовится к новой битве.ПУСТЫНЯ УЖАСА
По распоряжению Беовульфа нам привели семь крепких лошадей, и в тот час, когда утро едва сменялось днем, мы уже выехали из большого дворца Ротгара на окружающую его плоскую равнину и поскакали в направлении холмов. С нами в путь также отправились четыре огромные собаки белой масти, которые по своему сложению и форме морды скорее походили на волков, чем на домашних псов, – вот и все подкрепление, которое мы получили к нашему поредевшему отряду. Лично я был уверен, что нападать на столь многочисленного и ужасного противника настолько слабыми силами было настоящим безумием, однако норманны очень высоко оценивают эффект внезапности, и потому мои спутники вели себя, будто рассчитывали на успешную реализацию намеченного плана. Уверенности им также добавляло сознание того, что каждый из них стоит в бою трех или даже четырех бойцов любого другого войска. Об этом они не раз говорили мне без ложной скромности, но и не хвалясь понапрасну. Говоря откровенно, у меня не было никакого желания участвовать в очередном военном предприятии. Я был просто поражен, что норманны отправились в путь не только из чувства долга, но и с явной радостью. В то время, как все мое тело изнывало от боли, мои товарищи, казалось, на глазах обретали силы, подпитываясь, как я думаю, сознанием того, что им предстоит очередное сражение. Хергер сказал мне: – Так будет всегда – и здесь, и в Валгалле: одно сражение будет сменяться другим. Действительно, таково представление норманнов о рае. В этом раю, описываемом обычно в виде гигантского зала, павшие на поле боя продолжают сражаться от рассвета до заката. Затем убитые в бою оживают, и былые противники вместе усаживаются за уставленный яствами и пьянящими напитками стол; это пиршество продолжается до поздней ночи, а на следующий день битва начинается снова, и все повторяется: убитые оживают и пируют за одним столом вместе со своими убийцами. Такова в представлении этих северных варваров вечная награда за воинскую доблесть, проявленную при жизни[206]. Вот почему они не находят ничего странного или утомительного в том, чтобы и здесь, на земле, сражаться день за днем, не зная отдыха. Долго думать, куда направить лошадей, нам не пришлось. Мы поехали вперед по тянувшемуся от владений Ротгара кровавому следу, оставшемуся после отступивших накануне ночью всадников. Там, где капли крови на земли были не видны, собаки все равно легко шли по следу, и у нас не было основания не доверять их чутью. Остановились мы по дороге всего один раз, чтобы подобрать оружие, оброненное кем-то из отступавших демонов. Оружие представляло собой ручной топорик среднего размера, с деревянной рукояткой, боевая часть из обработанного камня. Соединены они были узкими кожаными веревками. Лезвие этого топора неожиданно оказалось чрезвычайно острым, и весь он был тщательно обработан, словно украшение из какого-нибудь полудрагоценного камня, которому предстояло радовать своей формой богатую женщину. Несомненно, на придание камню такой правильной формы и исключительной остроты те, кто его обрабатывал, потратили немало времени и сил. В результате получилось оружие, удобное в бою и с лезвием не менее острым, чем у стального клинка. Никогда раньше мне не приходилось видеть ничего подобного. Хергер сказал мне, что вендолы делают все свои инструменты и оружие из камня – по крайней мере, норманны в этом уверены. Мы продвигались вперед довольно быстро, следуя за громко лающими собаками. Этот лай и само поведение собак, охотно шедших по следу, ободряли меня. Наконец мы достигли холмов и поехали вперед без малейшего промедления. Воины Беовульфа, несмотря на то что тень страха отчетливо легла на их лица, продвигались вперед решительно и уверенно. Они знали, зачем пришли в эти опасные места, и собирались добиться своей цели во что бы то ни стало, пусть даже ценой собственной жизни. Здесь, в холмах, было холодно, мы ехали через леса с темно-зелеными деревьями, и прохладный сырой ветер насквозь продувал наши одежды. Вскоре похолодало настолько, что клубы пара вырывались из лошадиных ноздрей и собачьих пастей. Во второй половине дня мы доехали до мест, где пейзаж разительно переменился. Вокруг простирались лишь вересковые пустоши да солоноватые озера. Земля здесь была насквозь пропитана водой, но назвать эту местность болотом все же было нельзя. Больше всего к этому ландшафту подходило название пустыни, но не сухой и песчаной, а влажной и вязкой, и над этой землей лежала чуть заметная пелена тумана. Сами норманны называют это место пустыней ужаса[207]. Я своими глазами видел туман, который местами покрывал землю даже в разгар дня. Будто небольшие облачка спустились с неба и остались гроздьями висеть над самой землей. В некоторых местах воздух был абсолютно прозрачен, а в других клочья тумана укутывали землю словно рваным ватным одеялом. Практически нигде эта пелена не поднималась выше лошадиного колена. Несколько раз наши собаки словно ныряли в такие стелющиеся по земле облака и пропадали из виду. Тем не менее мы прекрасно слышали их лай, и через несколько секунд они снова показывались на глаза, выбегая из очередного облака тумана. С моей точки зрения, это зрелище было очень редким и примечательным, норманны же не нашли в нем ничего особенного; они сказали, что в этих краях есть немало мест с солеными озерами и бурлящими горячими источниками, выбрасывающими свои воды откуда-то из земных глубин; в этих местах легкий туман висит практически всегда, даже в жаркие солнечные дни. Норманны называют эти источники дымящимися озерами. По такой местности лошадям двигаться довольно трудно, поэтому нам пришлось снизить скорость. Собаки тоже продвигались вперед не столь резво, и я заметил, что их лай потерял былую бодрость. Вскоре наш отряд совсем потерял темп: только что мы неслись галопом, едва поспевая за собаками, и вот уже наши лошади еле плетутся буквально в нескольких шагах позади собак. Те тоже явно не спешили возглавить погоню, как в начале пути. Время от времени собаки настолько замедляли шаг, что едва не попадали под копыта лошадей. Кроме того, час от часу становилось все холоднее. Я заметил, что кое-где в низинах лежал снег. При этом я должен повторить, что описываемые события происходили летом или, по крайней мере, в теплое время года. Мы продвигались вперед тем же неспешным шагом, и нам уже казалось, что мы заблудились и не найдем обратную дорогу через эту топкую заболоченную пустыню. Вдруг совершенно неожиданно наши собаки остановились. На земле не было никакого препятствия, никакой границы, ничего, что означало бы какой-то рубеж; однако собаки встали, будто уткнувшись в невидимый забор или стену. Там же остановились и мы, чтобы немного осмотреться и подумать, как быть дальше. Ветра не было, и в воздухе стояла абсолютная тишина. Не было слышно голосов ни птиц, ни животных. Беовульф сказал: – Отсюда начинаются владения вендолов. Всем воинам пришлось ободряюще похлопать своих лошадей, потому что те тоже явно нервничали, ощущая в этой безжизненной пустыне какую-то скрытую опасность. Нам, впрочем, также было не по себе. Я видел, как Беовульф крепко сжал губы; как руки Эхтгова дрожали, когда он натягивал поводья; как побледнело лицо Хергера, а взгляд его заметался из стороны в сторону. Все остальные тоже пристально оглядывали окрестности, стараясь не пропустить ничего странного и необычного. Существует норманнская поговорка: «У страха белый рот», и в тот день я имел возможность убедиться в справедливости этого высказывания, потому что у моих спутников губы и кожа вокруг них и на подбородке заметно побледнели. Но о страхе, однако, никто ни словом не обмолвился. Мы оставили собак у невидимой границы и поехали дальше. Все чаще под ногами лошадей хрустел снег, а туманная пелена, покрывавшая землю, становилась все толще. Все молчали, обращаясь время от времени только к лошадям, которые все с меньшей охотой повиновались своим седокам. Нам буквально на каждом шагу приходилось понукать их то ласковым словом, то резким пинком. Вскоре впереди нас сквозь туман проступили силуэты двух каких-то предметов, установленных по сторонам тропы, по которой мы двигались вперед. Мы удвоили осторожность и вскоре поравнялись с этими странными знаками. И вот что я увидел собственными глазами: на вкопанных в землю столбах кто-то установил два черепа огромных медведей, челюсти которых были широко открыты, обнажая острые смертоносные клыки. Мы поехали дальше, и Хергер шепотом объяснил мне, что медведь – это священное животное вендолов, и такие черепа они устанавливают на границах своих владений. Вскоре мы заметили дополнительное свидетельство того, что находимся в землях вендолов. Впереди стоял большой камень, обработанный таким образом, что он принял форму беременной женщины с огромным животом и грудями, но без рук, ног и головы, наподобие той, что мне уже приходилось видеть. Весь камень был залит потеками какой-то бурой жидкости, и меня бросило в дрожь, когда я понял, что это следы множества жертвоприношений. Мы молча проехали мимо каменного истукана, не обменявшись ни единым словом и не обмолвившись о том, что увидели. Вскоре воины, как по команде, вынули мечи из ножен. При этом на лицах их читалось столь хорошо знакомое мне выражение готовности к битве. Такова уж натура норманнов: только что они были не в силах скрыть охвативший их страх, но перейдя границу и оказавшись в непосредственной близости от источника того самого страха, они заметно изменялись. Страх словно испарялся, предоставив место готовности вступить в бой и сразиться с любым противником. Вот и сейчас они словно обрадовались приближению опасности и лишь сердились на лошадей, которых с каждым шагом было все труднее заставить двигаться вперед. Вскоре я почувствовал омерзительный, почти тошнотворный запах, уже знакомый мне по ночному бою во дворце Ротгара. Как только я вновь ощутил эту вонь, сердце мое сжалось от безотчетного страха. Подъехав ко мне, Хергер негромко спросил: – Как ты себя чувствуешь? Не в силах скрывать свои ощущения, я честно признался ему: – Мне страшно. В ответ на это Хергер сказал мне: – Это потому, что ты думаешь о том, что может случиться, и представляешь себе такие ужасы, от которых у любого человека кровь застынет в жилах. Не задумывайся о том, что тебя ждет, ведь в конце концов ни один человек не бессмертен. Я не мог не признать правоты его слов. – У нас, в моей стране, – сказал я, – говорят так: «Благодари Аллаха за то, что он в мудрости своей определил смерть в конце жизни, а не в начале». Пожалуй, впервые за все время нашего знакомства Хергер улыбнулся и даже коротко засмеялся над моей шуткой, пусть и грустной. – Смотри-ка, – заметил он, – когда становится страшно, даже вас, арабов, посещают здравые мысли. Сказав это, он поехал вперед и передал мои слова Беовульфу, который также засмеялся. Беовульф и его воины были рады шутке в любое время. Поднявшись на вершину очередного холма, мы остановились, как вкопанные: перед нами раскинулся лагерь вендолов. Вот как выглядело то, что я увидел своими глазами: это была небольшая долина, в которой стояли неровным крутом очень примитивные хижины, сооруженные из смешанной с глиной соломы, причем построены они были настолько неумело, что и ребенок сделал бы лучше. В середине этого круга находился большой очаг с еще не погасшими угольями. Тем не менее, нигде не было видно ни лошадей, ни каких-либо других животных, вообще никакого движения и ни малейших признаков жизни; вот что мы увидели сквозь туманную пелену. Беовульф спешился, и воины последовали ему примеру. Я сделал то же самое. По правде говоря, сердце мое бешено колотилось, и я едва мог дышать, глядя на лагерь этих полудикарей-полудемонов. Мои спутники шепотом обменялись несколькими словами, и я также шепотом задал вопрос: – Почему там так тихо? – Вендолы – ночные твари, как совы и летучие мыши, – ответил мне Хергер. – Весь день они спят. Вот и сейчас они должны спать, а нам надо спуститься и напасть на них неожиданно, и убить как можно больше демонов прямо во сне. – Но нас же так мало, – возразил я, мысленно прикидывая количество раскинувшихся перед нами хижин. – Нас вполне достаточно, – сказал Хергер и протянул мне флягу с медом, к которой я с благодарностью приложился, мысленно поблагодарив Аллаха за то, что этот напиток не входит в список запрещенных, и его употребление даже не подлежит осуждению[208]. Если быть честным, теперь мой язык уже привык, и я больше не испытывал такого отвращения к этой субстанции, как в первое время моего пребывания с норманнами; более того, воздействие меда на разум и душу человека в критических ситуациях можно даже считать положительным. Вот так человек и привыкает к тому, что раньше казалось ему странным. Точно так же я постепенно привык к вони, исходящей от вендолов и всех их вещей, и теперь мог спокойно дышать, не опасаясь, что меня вдруг вывернет наизнанку. У северных народов вообще очень странное отношение к запахам. Как я уже упоминал, они не заботятся о своей чистоте, едят и пьют, если нужно, любую дурно пахнущую пишу и питье, обладающее даже самым резким запахом. Тем не менее справедливо утверждение о том, что больше всех других частей своего тела они ценят нос. Потеря в бою уха не считается у них серьезным увечьем; то же самое относится к утрате пальца ноги или руки, если это не помешает держать оружие и участвовать в битвах; подобные ранения и увечья они воспринимают с присущей им невозмутимостью. Но при этом потеря носа приравнивается ими едва ли не к самой смерти, и даже отсечение малейшей его части, что у других народов считалось бы легким ранением, воспринимается норманнами чрезвычайно болезненно. Перелом костей носа, будь то в бою или в драке, не считается среди викингов чем-то опасным; поэтому у многих носы сломаны и сильно изуродованы. Что же касается причин такого страха перед потерей даже кусочка носа, то они остались мне неведомы [209]. Воины Беовульфа, и я в том числе, были вынуждены оставить лошадей на вершине холма. Животные оказались настолько напуганы, что было бы бесполезно заставлять их спускаться вниз, но и бросить их без присмотра мы также не могли. Одному из отряда необходимо было остаться с ними, и я лелеял надежду, что для этой цели выберут меня как наименее опытного и ценного в бою члена отряда; но в тылу оставили Хальтафа, который был ранен в предыдущем сражении. Я же вместе с остальными стал спускаться по склону, стараясь не шуметь и двигаться под прикрытием кустов и деревьев. Нам удалось подобраться незамеченными к самому лагерю вендолов. Не прошло и нескольких минут, как мы стояли прямо в центре логова демонов. За все это время Беовульф не произнес ни слова, но отдавал приказания при помощи жестов. В такой ситуации перевод мне не потребовался, и я понял, что мы разбиваемся на пары и двигаемся в разных направлениях. Нам с Хергером предстояло напасть на ближайшую из глиняных хижин, а остальные последовали дальше. Дождавшись, когда все займут отведенные места, Беовульф занес над головой меч Рундинг и дал сигнал к атаке. Я влетел вслед за Хергером в ближайший дом, кровь кипела у меня в жилах, и меч в руке казался легким, как перо. Поистине я был готов к самому кровавому и решительному бою в своей жизни. Но хижина оказалась пустой, в ней не было никого и практически ничего, кроме нескольких куч соломы, явно служивших обитателям этого дома постелями. Солома даже не была сплетена в подобие матрацев, и ложа вендолов больше напоминали не человеческие постели, а гнезда каких-то животных. Мы выскочили наружу и бросились к следующей хижине. Она также оказалась пустой. Вскоре мы убедились в том, что пусты все хижины. Воины Беовульфа явно не ожидали такого поворота и, остановившись посреди деревни, удивленно смотрели друг на друга. Тут нас окликнул Эхтгов, и мы вошли вслед за ним в один из домов – самый большой. Здесь также никого не было, зато остались следы пребывания хозяев. Лучше бы я этого не видел. Весь пол хижины был выстлан мелкими костями, которые хрустели под ногами, как тонкие ветки хвороста или птичьи косточки. Я был немало удивлен этим и наклонился, чтобы определить, кому принадлежали эти кости. Меня охватил непередаваемый ужас, когда я увидел безошибочно узнаваемую дугу глазной впадины. Рядом с этом обломком черепа я увидел несколько зубов. Оказалось, что мы стоим буквально на ковре, состоящем из лицевых костей человеческих черепов, и в подтверждение нашей догадки мы обнаружили другие свидетельства чудовищной кровожадности обитателей этих хижин. У дальней стены мы нашли целые пирамиды из обломков человеческих черепов, в основном теменные чаши. Перевернутые, они были вставлены одна в другую и издалека напоминали стопки глиняных мисок неестественно белого цвета. Мне стало плохо, и я поспешил выскочить наружу, где меня вырвало. Хергер сказал, что вендолы пожирают мозг своих жертв точно так же, как люди с удовольствием едят яйца или, например, сыр. Таков их обычай, дикий и чудовищный с нашей с точки зрения, но это истинная правда, и я вынужден поведать ее своему читателю. Затем нас окликнул другой воин, и мы вошли еще в одну хижину. Вот что я там увидел: помещение было также пустым, за исключением стоявшего в дальнем конце большого троноподобного кресла, грубо вырезанного из цельного куска дерева. Его спинка расширялась веером от нижней части к верхней, и на ней были вырезаны изображения змей и демонов. Пол вокруг этого кресла был усеян обломками человеческих черепов, а подобия подлокотников вымазаны кровью и остатками бело-серой творожистой массы. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это вещество является человеческим мозгом. Вонь в этом помещении стояла особенно омерзительная. Вокруг кресла, на некотором от него отдалении, был выложен крут из уже знакомых мне маленьких каменных фигурок, изображающих беременную женщину. – Вот, значит, откуда она правит, – негромко сказал Хергер и по его голосу я понял, что на него это место наводит не меньший ужас, чем на меня. Я был не в состоянии вдумываться в его слова: у меня кружилась голова, болело сердце, и меня все время тошнило. Когда я вышел из этой хижины, меня снова вырвало. Хергер, Беовульф и все остальные тоже были потрясены увиденным, но никого из них не тошнило, и они занялись своим делом. Разворошив в очаге еще горящие угли, они стали поджигать хижины. Пропитанные влагой, те горели медленно и словно неохотно. После этого мы снова поднялись на холм, оседлали лошадей и направились через пустыню ужасов прочь от владений вендолов. Я прекрасно видел, насколько расстроены воины Беовульфа тем, что вендолы явно превзошли их в хитрости и сумели предугадать дальнейшие действия противника. Вместо того, чтобы дожидаться внезапной атаки, они просто покинули свое логово. Я отлично понимал, что эти чудовища вряд ли сочтут сожженные хижины большой потерей.СОВЕТ ГНОМА
Возвращались мы той же дорогой, но на большей скорости, потому что лошади на этот раз двигались гораздо резвее. Сначала они спешили покинуть страну вендолов, а затем, когда мы спустились с холмов, увидели знакомую равнину и радостно поскакали домой. Вскоре на горизонте показалось побережье океана, а на нем большой дворец Ротга-ра и дома его подданных. Но неожиданно Беовульф повел наш отряд не к поселению, а в другую сторону, по направлению к высоким, изрезанным ветрами и омываемым океанскими волнами скалам. Я подъехал к Хергеру и спросил его, зачем мы едем к этим безжизненным камням. На это он мне ответил, что мы должны найти живущих там гномов, с которыми Беовульф хочет о чем-то посоветоваться. Эти слова меня очень заинтересовали. До тех пор я за все время пребывания среди викингов не видел ни одного карлика и не слышал, чтобы они были включены каким-то образом в структуру общества. В отличие от других стран, я никогда не замечал гномов или карликов в поселках викингов, у подножья тронов их королей и на шумных пиршествах, не видел, чтобы кто-либо из них был казначеем или вел чьи-либо денежные расчеты. В общем, ни разу я не видел, чтобы здесь они выполняли работу, которую в других местах часто поручают карликам[210]. Никто из норманнов никогда не уминал гномов в разговорах со мной, и я даже предположил, что у этих великанов[211] никогда не рождаются дети маленького роста. Через некоторое время мы подъехали вплотную к скалам и спешились. Идти дальше по грудам камней можно было только пешком. Следуя за Беовульфом и его воинами, я вдруг услышал какое-то шипение и, посмотрев в ту сторону, увидел, что в нескольких местах из-под земли вырываются струи пара. Как оказалось, по этим струям пара легче всего обнаружить пещеры гномов. Зайдя в одну из них, мы сразу же встретились с ее обитателями. Внешне северные гномы выглядят так: они обыкновенного для карликов роста и отличаются лишь непропорционально большими головами и странными чертами лица, из-за которых все они производят впечатление глубоких старцев. Нам встретились гномы как мужского, так и женского пола, и все они выглядели очень старыми. Все мужчины носят бороды и выглядят угрюмо; у женщин также растут волосы на подбородках, что делает их мужеподобными. Все гномы носят одежды из меха, в основном из соболя; каждый подпоясывается широким кожаным ремнем, украшенным золотыми пластинками. Гномы встретили нас очень вежливо и без всяких видимых признаков страха. Хергер сказал, что они обладают магическими способностями и поэтому могут не бояться никого из людей, живущих на земле. Зато, по его словам, они с большой опаской относятся к лошадям, и поэтому даже если к их пещере можно подъехать верхом, лучше оставить лошадей подальше от входа в их жилище. Хергер еще сказал, что большая часть колдовских сил гнома заключена в поясе, и если гном его потеряет, то готов на все, чтобы получить пояс обратно. Кроме того, Хергер сообщил мне вот что: гномы неспроста выглядят такими старыми. Дело в том, что гном живет гораздо дольше обычных людей. Еще он сказал, что гномы зрелы уже с самой ранней юности; даже у младенцев растут волосы на лобке, а половые органы имеют необычайно большие размеры. По этим признакам родители могут догадаться, что их младенец родился гномом, а значит, обладает сверхъестественными способностями, и его следует отвести в горы, чтобы он жил и воспитывался среди себе подобных. Сделав это, родители возносят хвалу богам и приносят им в жертву какое-либо животное, потому что рождение гнома в семье считается событием, приносящим удачу в будущем. Таковы, по словам Хергера, верования северных народов. Я не знаю, что в его рассказе истинно, а что ложно, и передаю читателю лишь то, что мне рассказали. В пещере я увидел, что шипящий пар вырывается из больших котлов, в которые прямо при нас гномы опускали только что выкованные раскаленные клинки. Здесь, на Севере, гномы считаются общепризнанными мастерами по изготовлению оружия. Я обратил внимание на то, что воины Беовульфа заинтересованно и даже жадно рассматривали заготовки и уже почти готовые мечи, находившиеся в пещере; при этом суровые мужчины напомнили мне женщин, зашедших на базаре в лавку, где продаются изысканные шелка. Беовульф о чем-то расспросил этих существ, и его направили в самую глубокую часть пещеры, где сидел в отдалении от всех наиболее старый из виденных нами гномов. И борода, и волосы у него были белы как снег, а лицо сплошь изрезано глубокими морщинами. Этого гнома его собратья называют «тенгол», что в переводе означает – судья, отделяющий добро от зла, а также – предсказывающий судьбу. Гном-тенгол, по всей видимости, действительности обладал какими-то колдовскими способностями, потому что, когда мы подошли к нему, он тут же приветствовал Беовульфа по имени. Жестом он пригласил нашего командира сесть рядом с ним. Мы же остались стоять на некотором расстоянии. Беовульф не стал подносить тенголу никаких подарков; норманны не считают себя чем-либо обязанными этим карликам: в этой стране полагают, что все, что гномы могут дать людям благодаря своему колдовскому дару, должно быть предоставлено бесплатно, и никто из норманнов никогда ничего не дарит гному за предсказание судьбы или какое-нибудь заклинание. Итак, Беовульф сел рядом с тенголом, тот пристально посмотрел на него, а потом закрыл глаза и начал говорить, раскачиваясь на стуле. Голос у тенгола был высокий, почти писклявый, как у ребенка. Хергер пересказал мне его слова вот каким образом: – О Беовульф, ты великий воин, но ты встретил противника, равного тебе по силе. Это демоны тумана, пожиратели мертвых. Сражаться с ними придется не на жизнь, а на смерть, и чтобы одержать победу, тебе потребуются все твои силы и вся мудрость. В таком духе он продолжал говорить еще некоторое время, продолжая при этом раскачиваться взад-вперед. Суть его слов сводилась к тому, что Беовульф действительно встретился с трудным противником, что я и без него прекрасно знал, а уж тем более это было понятно самому Беовульфу. Но Беовульф вел себя терпеливо. Еще я заметил, что Беовульф не обижался, когда гном начинал подшучивать над ним, что происходило неоднократно. Так, например, гном сказал: –Ты пришел ко мне, потому что напал со своими людьми на логово демонов в топкой пустыне ужаса и ничего при этом не добился. Ты так поступил по своему разумению, а теперь решил прийти ко мне за советом, как приходит ребенок к отцу с вопросом, что ему делать дальше. Теперь ты, видишь ли, хочешь, чтобы я предсказал твою судьбу и объяснил, как тебе быть дальше, потому что сам не понимаешь этого. – Сказав все это, тенгол ехидно рассмеялся. Затем лицо карлика снова стало угрюмым и серьезным. – О Беовульф, – сказал он, – слушай же меня. Я вижу будущее, но могу сказать тебе не больше того, что ты и так знаешь. Ты со своими воинами, собрав в кулак все свои силы, мужество и воинское искусство, напал на логово чудовищ в пустыне ужасов. Неудачу же ты потерпел не потому, что они обманули тебя. Ты обманул себя сам, потому что поступил не так, как должен поступать настоящий герой. Эти слова я выслушал с изумлением, потому что с моей точки зрения, героизма в нашем сегодняшнем походе было хоть отбавляй. – Нет, нет, благородный Беовульф, – продолжал тенгол, – ты придумал себе неправильное задание, и в глубине своей героической души ты знаешь, что оно было недостойно тебя. Недостойным было и твое сражение против огненного червя – дракона Коргона. Вот почему оно и стоило жизни твоим воинам. Скажи мне, как далеко заходят твои планы? Беовульф всетак же молча сидел возле гнома и ничего не ответил на его вопрос. – Главный противник настоящего героя, – сказал гном, – не тот, с кем он сражается. Самое важное – преодолеть себя. Что толку было бы, если бы ты напал на вендолов в их логове и убил бы многих из них во сне? Скольких бы ты ни убил, война с ними на этом бы не закончилась. Трудно справиться с человеком, если в схватке отрубать ему по одному пальцу. Чтобы убить человека, нужно поразить его в голову или в сердце. То же относится и к вендолам. Все это ты знаешь и без меня, и поэтому мой совет тебе не нужен. Такие дерзкие речи произносил сморщенный карлик, сидя перед могучим Беовульфом и раскачиваясь взад-вперед. А тот лишь смиренно склонил голову и сидел молча, ничего не отвечая и дожидаясь, когда тенгол снова обратится к нему. – То, что ты сделал, достойно обычного человека, – продолжал тенгол, – а не настоящего героя. Герой совершает то, на что обычный человек не отважится. Чтобы расправиться с вендолами, ты должен ударить в их голову и сердце: ты должен одолеть их мать, ту, что правит в пещерах грома. Значения этих слов я в тот момент не понял. – Ты сам знаешь все это, потому что так было всегда, с тех пор, как на земле появились люди. Желаешь ли ты, чтобы твои храбрые воины погибли один за другим? Или ты все же ударишь в сердце вендолов и расправишься с их матерью в пещерах? Это не пророчество: я лишь говорю тебе о выборе между судьбой обычного человека и героя. На эти слова Беовульф что-то ответил, но очень тихо; к тому же его голос заглушал ветер, завывающий в туннеле у входа в пещеру гномов. Что сказал Беовульф, мне разобрать не удалось, но вскоре снова послышался голос гнома: – Что ж, Беовульф, это ответ героя, и другого я от тебя не ожидал. Ты сам все решил, и я лишь могу помочь тебе осуществить это. В этот момент откуда-то из темных глубин пещеры к нам подошли еще несколько карликов. В руках они держали какие-то предметы. – Это длинные веревки, – сказал тенгол, – сделанные из шкур тюленей, добытых по первой воде сразу после схода льда. Эти веревки помогут тебе добраться до морского входа в пещеры грома. – Благодарю тебя, – сказал Беовульф. – А это, – продолжал тенгол, – семь кинжалов, выкованных и закаленных при помощи магических заклинаний. Они для тебя и твоих воинов. В туннелях пещер грома длинные мечи не будут лучшим оружием. Возьми же наши клинки, и они помогут тебе исполнить то, что ты задумал. Беовульф принял кинжалы и еще раз поблагодарил гнома. Затем он встал и спросил: – Когда лучше приступать к этому делу? – Вчера лучше, чем сегодня, – ответил тенгол, – а завтра лучше, чем послезавтра. Так что торопись и постарайся исполнить то, что задумал, с храбрым сердцем и твердой рукой. – А что будет дальше, если у нас все получится? – спросил Беовульф. – Тогда народу вендолов будет нанесена смертельная рана. В агонии пожиратели мертвых еще попытаются нанести последний удар, но это будет лишь их последняя судорога. Потом в этой стране надолго воцарится мир и покой, и солнечный свет придет сюда. Твое же имя всегда будут славить во всех домах и замках по северным странам. – Так воспевают деяния и подвиги тех, кто погиб, – спокойно заметил Беовульф. –Ты прав, – сказал гном и снова засмеялся тоненьким детским смехом. – Так воспевают подвиги погибших людей и живых героев, но никогда не будут воспеты обычные поступки обычных людей, живы они или умерли. Впрочем, ты и сам все это знаешь. Беовульф направился к выходу из пещеры и роздал каждому из нас по кинжалу, выкованному гномами. Мы спустились по острым камням к подножью скал и уже к вечеру вернулись в земли короля Ротгара. Все это было на самом деле, и я видел это своими глазами.СОБЫТИЯ НОЧИ ПЕРЕД АТАКОЙ
В ту ночь тумана не было; сначала легкая дымка спустилась с холмов, но вскоре вновь отступила к деревьям, словно не решившись выползти на равнину. В главном зале дворца короля Ротгара был устроен большой пир, к которому Беовульф и его воины охотно присоединились. Были зарезаны и поданы на стол два больших рогатых барана[212]. Немало было выпито и меда. Сам Беовульф за время пиршества овладел как минимум полудюжиной девушек, а может, и больше. Тем не менее, несмотря на все старание и желание веселиться от души, я не видел искренней радости в глазах его воинов. Я замечал, как время от времени они озабоченно посматривали в тот угол, где были аккуратно сложены мотки веревок из тюленьей шкуры и подаренные гномами кинжалы. В тот раз я также присоединился к общему веселью, ибо чувствовал себя теперь одним из них. По крайней мере, я провел среди них так много времени, что вполне мог ощущать себя своим. А в ту ночь мне вообще на какое-то время показалось, что я родился норманном. Хергер под воздействием большого количества выпитого меда рассказал мне без намеков и умолчаний то, что ему было известно о матери вендолов. Вот что он сказал: – Мать вендолов очень стара и живет в пещерах грома. Эти пещеры находятся в скалах неподалеку отсюда. В пещеры ведут два входа – один с суши, а другой с моря. Вход со стороны суши охраняется вендолами, которые защищают свою владычицу – старую мать племени; мы не можем проникнуть в пещеры грома со стороны суши, это было бы равносильно самоубийству. Поэтому мы должны напасть с моря. Я поинтересовался у него: –А кто она, эта мать вендолов? Какая она? Хергер сказал, что никто из норманнов не знает этого точно, но среди них считается, что она очень старая, старше, чем те старухи, которых норманны называют ангелами смерти; а еще говорят, что она жутко уродлива и омерзительна на вид; еще у нее на голове венок из живых змей; а еще – она обладает огромной силой, превосходящей силу любого мужчины. Хергер также сказал, что вендолы спрашивают у нее совета по всем возникающим у них вопросам [213]. Поведав мне это, Хергер отвернулся от меня и уснул. Затем произошло следующее: глубокой ночью, когда празднование уже подходило к концу и многие воины либо спали, либо готовились отойти ко сну, Беовульф сел на скамью рядом со мной. Отхлебнув меда из рога, он обратился ко мне. Как я заметил, пьян он не был и начал говорить по-норманнски медленно и простыми словами, чтобы я понял его мысль. Сначала он спросил меня: – Ты понял, что сказал гном-тенгол? Я ответил, что понял благодаря Хергеру, который теперь храпел возле нас. На это Беовульф заметил: – Тогда ты знаешь, что мне суждено умереть. – Эти слова он произнес спокойно, твердым голосом и глядя на меня совершенно ясными глазами. Я не знал, какими словами ответить, но в конце концов вспомнил известную мне норманнскую пословицу: «Не верь пророчеству, пока оно не сбылось»[214]. Беовульф в ответ сказал: – Ты видел многое в нашей жизни. Ты многое понял. То, что ты сказал мне, – правда. И все-таки... Ты умеешь рисовать звуки? – Я подтвердил, что умею. – Тогда береги себя, не рискуй понапрасну и постарайся не погибнуть в завтрашнем бою. Не поддавайся порыву безудержной храбрости. Ты теперь одеваешься и говоришь, как норманн. Смотри же, не погибни. Я положил руку ему на плечо, как, я видел, делали это его воины, выражая свое расположение. Он улыбнулся. – Я ничего не боюсь и утешение мне не нужно. А мои слова относятся к твоей собственной безопасности. Еще раз говорю: ты должен остаться в живых, потому что ты единственный из нас, кто умеет рисовать звуки. А теперь самое умное – это лечь спать. Сказав это, он отвернулся от меня и тотчас же обратил свое внимание на одну из девушек-рабынь, которой и овладел буквально в десяти шагах от того места, где сидел я. Мне оставалось только отвернуться и постараться не слушать стоны и смех женщины. И вскоре сон сморил меня.ПЕЩЕРЫ ГРОМА
Еще до того, как первые розовые лучи восходящего солнца коснулись небосвода, отряд воинов Беовульфа, в число которых входил и я, покинул королевство Ротгара и отправился в путь вдоль скалистой, обрывистой береговой линии. Должен признаться, что чувствовал я себя в тот день не слишком хорошо: у меня сильно болела голова и постоянно напоминал о себе желудок. Все это было результатом излишне рьяного участия во вчерашнем празднестве. У меня есть все основания предполагать, что воины Беовульфа чувствовали себя не лучше, однако никто из них ни разу не пожаловался, словно и не было ими вчера выпито огромное количество меда. Мы ехали верхом довольно быстро, следуя прихотливым изгибам линии берега. В основном берег моря в тех краях представляет собой высокие скалы из серого камня, практически отвесно обрывающиеся в воду. Кое-где внизу вдоль этих обрывов тянется узкая полоска каменистых пляжей, но гораздо чаще морские волны с грохотом и целыми фонтанами брызг разбиваются прямо у подножья высокой каменной стены. Я подъехал к Хергеру, к седлу которого были приторочены мотки веревок из тюленьих шкур, и некоторое время наши лошади скакали бок о бок. Затем я поинтересовался у него, каковы наши планы на этот день. По правде говоря, мне было настолько плохо – я имею в виду головную боль и отвратительное состояние желудка, – что задал я этот вопрос не столько ради ответа, сколько чтобы отвлечься. Хергер сказал мне вот что: – Нынешним утром мы должны проникнуть в пещеры грома и расправиться с матерью вендолов. Мы попадем туда со стороны моря. По-моему, я уже вчера тебе об этом говорил. Я кивнул и стал внимательно смотреть в сторону моря, боясь даже близко подъехать к краю обрыва. – Мы подплывем туда на лодке? – спросил я Хергера. – Нет, – ответил Хергер и многозначительно похлопал рукой по моткам веревок. Лишь теперь я сообразил, что он имеет в виду: оказывается, нам предстояло спуститься с обрыва по веревкам и где-то там, внизу, отыскать входы в пещеры. Такая перспектива меня страшно перепугала, поскольку я всегда боялся высоты. По возможности я старался избегать даже посещения высоких зданий в Городе Мира. Я поспешил сообщить об этом Хергеру. На это он заявил мне: – Ну вот, можешь радоваться, считай, что тебе повезло. Я спросил его, в чем же заключается мое везение, и в ответ Хергер сказал: – Если ты боишься высоты, то сегодня у тебя есть возможность победить в себе этот страх; кроме того, тебе предстоит участвовать в важном и смертельно опасном деле, и если у нас все получится, то тебя тоже причислят к героям. На это я возразил: – Я вовсе не хочу быть героем. Хергер засмеялся и заметил, что я говорю так только потому, что я араб. Еще он сказал, что у меня сегодня, как он выразился, «тяжелая голова». Насколько мне известно, таким выражением норманны определяют плохое физическое состояние человека на следующий день после неумеренного употребления пьянящих напитков. В этом он был абсолютно прав, о чем я уже упоминал. Правдой было также и то, что я ужасно испугался, когда узнал, что мне придется спускаться по веревкам с обрыва. Ход моих рассуждений был таков: я всегда полагал, что могу пойти на все, что угодно, лишь бы не вступать в близость с женщиной во время месячных, не пить из золотого кубка, не есть свиной навоз, не ослепнуть и не быть вынужденным наложить на себя руки. Так вот, на все это я готов был пойти, только бы не карабкаться по этому проклятому обрыву. Настроение у меня и без того было не лучшее, и я сказал Хергеру: – И ты, и Беовульф, и вся ваша компания можете мечтать стать героями или покойниками – это вполне соответствует вашему характеру и образу мыслей. Но я в вашей затее принимал участие подневольно, и больше ввязываться в ваши смертельно опасные приключения я не собираюсь. Пойми наконец: я не один из вас. И опять, выслушав меня, Хергер рассмеялся. Затем он окликнул Беовульфа и о чем-то быстро с ним заговорил; Беовульф что-то коротко ответил ему через плечо. Тогда Хергер поспешил передать мне его слова: – Беовульф говорит, что ты будешь делать то же самое, что и мы. В тот момент я просто впал в отчаяние и попытался объяснить Хергеру бессмысленность их затеи всюду таскать меня с собой: – Я просто не смогу сделать это. Нет, конечно, вы можете меня заставить, но тогда я погибну, и все. Хергер удивился и спросил: – С чего это ты вдруг погибнешь? – Я не смогу удержать в руках веревку, – объяснил я ему. Этот ответ опять почему-то заставил Хергера от души рассмеяться, после чего он громко повторил мои слова, чтобы слышали все норманны, и все они громко расхохотались над ними. Потом Беовульф что-то сказал Хергеру, и тот перевел мне его слова: – Беовульф говорит, что ты не удержишь веревку, только если специально разожмешь пальцы и отпустишь ее. Но такой глупости ты, надо думать, не сделаешь. Беовульф считает, что хоть ты и араб, но вовсе не глупец. Такова уж истинная природа человека: когда Беовульф дал мне понять, что я смогу карабкаться по скалам, я тут же поверил в свои силы, и мое настроение немного улучшилось. Хергер это заметил и сказал: – Каждый человек чего-то боится. Один, например, боится закрытых помещений, а другой боится утонуть; они смеются друг над другом, и каждый называет другого дураком. На самом деле каждый страх – это наше предпочтение, точно так же, как одному нравится такая женщина, а другому другая, одному нравится баранина, а другому свинина, одному капуста, а другому лук. Так что страх – это только страх, и не надо его бояться. Я был не в настроении поддерживать философские беседы и высказал это Хергеру потому что страх во мне очень быстро уступал место злости. На это Хергер опять рассмеялся мне в лицо и напомнил: – Благодари Аллаха, что он определил место смерти в конце жизни, а не в начале. Я довольно резко заметил ему, что не вижу большого смысла в том, чтобы приближать этот конец. – Ну, это и так понятно, – ответил мне Хергер и добавил: – Посмотри на Беовульфа. Посмотри, как он прямо держится в седле. Посмотри, как он скачет вперед и ведет нас за собой, хотя ему известно, что скоро он должен погибнуть. Я на это возразил: – Погибнет он или нет – этого я не знаю. – Ты – нет, – сказал Хергер, – но сам Беовульф знает. После этого Хергер замолчал, и мы довольно долго ехали вместе молча. Лишь когда солнце уже стояло высоко в небе и ярко светило, Беовульф скомандовал нам остановиться. Мы все спешились и стали готовиться к спуску в пещеры. Теперь я уже хорошо знал, что норманны – сильные люди, и кроме того, храбры до безумия. Но решиться на такое – мне казалось, что это выше человеческих сил. Когда я подошел к краю обрыва и глянул вниз, сердце замерло у меня в груди, голова закружилась, и мне даже показалось, что меня вот-вот стошнит. Утес обрывался в море абсолютно вертикальной гладкой стеной, на которой не было ни малейшего выступа, чтобы ухватиться рукой или упереться ногами. Высота же обрыва достигала, по моему разумению, примерно четырехсот шагов. Огромные волны, вдребезги разбивавшиеся о подножье этой стены, сверху казались лишь мелкой рябью. Они словно были нарисованы на изящной миниатюре рукой художника. Тем не менее я знал, что на самом деле там, внизу, на скалы обрушиваются настоящие огромные водяные валы, которые сметут всякого, кто осмелится встать у них на пути. С моей точки зрения, пытаться спуститься, карабкаясь по этой отвесной стене, было чистым безумием, сравнимым лишь с поведением взбесившейся собаки. Норманны же готовились к спуску как ни в чем не бывало. По приказу Беовульфа в землю неподалеку от обрыва были вкопаны и хорошо закреплены невысокие, но прочные деревянные столбы; к этим столбам привязали кожаные веревки и сбросили их свободные концы с обрыва. Оказалось, что длины веревок недостаточно, чтобы добраться по ним до подножья обрыва. Тогда их втащили наверх и привязали к каждой по второму мотку. Теперь свободные концы веревок доставали до самой воды. Убедившись в том, что длина веревок достаточна, Беовульф сказал своим воинам: – Первым буду спускаться я, чтобы убедиться, что веревки крепкие и выдержат любого из нас. Если все пройдет успешно, то мы сможем добраться до входа в пещеру и осуществить то, что мы задумали. Я буду ждать вас вон на том узком камне у самого берега. Я посмотрел вниз и ужаснулся. Назвать этот камень узким было все равно что назвать верблюда добрым. На самом деле это была крохотная полоска камня, то выступавшая над поверхностью воды, то скрывавшаяся под очередной набегающей волной. – Когда все спустятся вниз, – сказал Беовульф, – мы сможем идти дальше и проберемся в пещеры грома, чтобы расправиться с матерью вендолов. Эти слова он произнес совершенно спокойным, будничным голосом, словно говорил о чем-то привычном и обыденном: например, приказывал рабу приготовить похлебку на ужин или сделать другую домашнюю работу. Не сказав больше ни слова, он схватился за веревки и шагнул за край обрыва. Способ, применяемый норманнами для лазания по отвесным скалам, показался мне примечательным и достойным описания. Сами же они не находят в нем ничего особенного. Хергер объяснил мне, что в определенное время года они собирают яйца морских птиц, гнездящихся в скалах. Делается же это так: человека, который хочет спуститься с обрыва, обвязывают веревочной петлей, и его товарищи, оставшиеся наверху, постепенно отпускают эту веревку. Тем временем висящий над пропастью человек пользуется для поддержания равновесия второй веревкой, свободно свисающей с края обрыва. Кроме того, у скалолаза есть при себе прочный шест или посох, висящий на веревочной петле на запястье, – на тот случай, если во время спуска он выскользнет из рук. Этим шестом нужно отталкиваться от скалы, опускаясь постепенно все ниже и ниже[215]. Беовульф начал спуск, и его фигура становилась все меньше и меньше. Я внимательно наблюдал за тем, как он ловко управляется с веревками, петлей и шестом; однако эта кажущаяся легкость не ввела меня в заблуждение. Я прекрасно понимал, что на самом деле подобные упражнения требуют от человека изрядной физической силы и сноровки. Кроме того, было очевидно, что Беовульф и раньше лазал по скалам таким образом, а для меня все это было впервые. Наконец он, действительно живой и здоровый, ступил на тот самый узкий камень, едва выступавший над поверхностью моря. Очередная волна тотчас же окатила его ледяной водой. При этом нас разделяло такое расстояние, что мы едва могли рассмотреть, как он махнул нам рукой в знак того, что спустился благополучно. Петлю-перевязь втянули наверх вместе с привязанным к ней дубовым посохом. Неожиданно Хергер обернулся ко мне: – Ты следующий. Я сказал, что мне плохо. Потом я заявил своим спутникам, пытаясь отсрочить этот кошмар, что хотел бы еще посмотреть, как будут спускаться другие, чтобы лучше понять, как правильно действовать шестом и как перехватывать страховочную веревку. На это Хергер ответил: – Каждый следующий спуск будет даваться нам все труднее, потому что наверху будет оставаться меньше людей. Последнему вообще придется спускаться на одной только страховочной веревке, и это будет Эхтгов, у которого железные руки. Считай, что мы оказали тебе большую услугу, позволив спускаться вторым, сразу вслед за нашим командиром. Так что – вперед. По его глазам я понял, что надеяться на отсрочку бесполезно. Не помня себя от ужаса и не вполне понимая, что со мной происходит, я набросил на себя перевязь и вдел руку в петлю на конце шеста. Ладони у меня при этом были скользкими от пота; в какой-то момент я почувствовал, что и все мое тело покрылось липкой холодной испариной; дрожа на ветру, я подошел к краю обрыва и в последний раз посмотрел на пятерых норманнов, державших веревку. Затем они скрылись за краем обрыва. Я начал спускаться. Первоначально я собирался во время этого спуска обратиться к Аллаху со множеством молитв и постараться запомнить все то, что думает, чувствует, видит, слышит и воспринимает человек, висящий на тонкой веревке под порывами ветра и спускающийся по отвесной скале. Получилось же так, что едва я потерял из виду моих друзей-норманнов, как из памяти улетучились все молитвы и благие намерения, и я лишь машинально, раз за разом повторял: «Слава Аллаху», словно человек, потерявший разум, выживший из ума старик, полный глупец или неразумный ребенок. Честно говоря, я мало что помню о том, как проходил спуск. В моей памяти сохранилось лишь вот что: ветер, который мотает человека взад-вперед вдоль скалы с такой скоростью, что не успеваешь сосредоточить взгляд ни на единой точке ее поверхности. Много раз я ударялся об эту каменную стену, обдирая кожу и набивая синяки; один раз я ударился головой, и у меня перед глазами вспыхнула целая россыпь ярких, как звезды, огоньков. У меня мелькнула мысль, что я сейчас потеряю сознание, но каким-то чудом этого не случилось. В положенный срок – как мне показалось, равный всей моей жизни, и даже гораздо более длительный, – я ступил на залитый водой камень и ощутил на плече руку Беовульфа. Сквозь рев прибоя я расслышал удивившие меня слова: Беовульф сказал, что я держался молодцом. Перевязь и шест вновь отправились наверх; тем временем нас с Беовульфом продолжали атаковать могучие волны. Мне пришлось сосредоточить все свое внимание и напрячь все силы, чтобы продолжать удерживать равновесие на этом мокром скользком осколке камня под ударами волн. Поэтому я даже не видел, как спускались остальные. Я был охвачен лишь одним желанием: удержаться на камне и не дать волнам смыть себя в море. Я своими глазами видел, что волны превосходили высотой три человеческих роста, и с ударом каждой из них я на миг лишался чувств под этим ледяным водопадом. Много раз волны сбивали меня с ног; я промок насквозь, а зубы у меня стучали, как копыта мчащейся галопом лошади. Из-за этого я не мог вымолвить ни слова. Наконец все воины Беовульфа спустились вниз с обрыва; все проделали это успешно, включая и Эхтгова, которому пришлось преодолеть весь путь без помощи сверху, полагаясь только на силу собственных рук. Даже этот могучий человек, встав наконец рядом с нами на мокрый камень, некоторое время не мог ни говорить, ни шевелиться. Руки его онемели, а ноги подкашивались. Нам пришлось подождать несколько минут, пока он немного придет в себя. Тогда Беовульф сказал: – Мы должны прыгнуть в воду, нырнуть и вплыть в пещеру, вход в которую находится под водой. Я пойду первым. Держите кинжалы в зубах, а руки оставьте свободными: вам понадобится вся их сила, чтобы плыть против течения. Эти безумные слова достигли моего слуха в тот момент, когда я, как мне казалось, вконец выбился из сил. Если бы тогда я был в состоянии думать, то назвал бы план Беовульфа запредельно безрассудным. Впрочем, тогда я не смог бы даже выразить словами эту мысль. Понимал я лишь одно: выжить в этом прибое невозможно; я видел, как волны обрушивались на скалы, как вода с неимоверной силой и скоростью уносилась куда-то в щели между ними и с еще большим напором била обратно, когда море отступало. Не проходило и нескольких секунд, как на те же скалы и в те же расщелины обрушивалась новая волна. Поистине, чем больше я смотрел на все это, тем яснее понимал, что ни один человек не сможет выплыть в этих волнах, но лишь разобьется вдребезги о подножье прибрежного утеса. Возражать или протестовать я не стал, а точнее, не смог. Все происходящее уже давно вышло за пределы моего понимания. По моему разумению, я был уже настолько близок к смерти, что не имело никакого значения, приближусь ли я к ней еще чуть-чуть. Посмотрев на свой кинжал, я решил все же засунуть его за пояс, потому что мои зубы выбивали бесконечную дробь, и я не смог бы при всем желании надежно удержать ими тяжелый клинок. Что же касается моих спутников норманнов, то по их виду никак нельзя было сказать, что они замерзли или устали. Они словно радовались, что судьба снова подкидывает им не то развлечение, не то испытание; а еще они улыбались, предвкушая новую битву и сгорая от нетерпения снова вступить в бой. За это я готов был их возненавидеть. Беовульф присмотрелся к волнам и, выждав подходящий, по его мнению, момент, прыгнул в прибой. Я на мгновение замешкался, и кто-то из норманнов – я до сих пор уверен, что это был Хергер, – толкнул меня в спину. Я рухнул в клубящуюся ледяную воду и почувствовал, как течение потащило меня куда-то вниз и в сторону. Поначалу я ничего не мог разглядеть, кроме зеленой воды. Потом я увидел Беовульфа, который изо всех работал руками и ногами, стараясь выплыть против течения. Я последовал за ним в узкий проход между двумя скалами. Не отдавая себе отчета в том, что именно нужно делать, я просто пытался во всем повторять его движения. Вот как это было. В какой-то миг я увидел, как откатывающаяся от берега волна потащила Беовульфа, а вместе с ним и меня обратно в открытое море. Почувствовав это, Беовульф схватился за какой-то камень обеими руками, чтобы противостоять течению; так же поступил и я. Моих сил едва хватило на это, тем более, что я уже начал задыхаться. В следующее мгновение очередная волна подхватила нас, и едва я отпустил камень, за который держался, как меня с огромной скоростью понесло вперед, швыряя о скалы и влекомые течением камни. Затем направление течения воды вновь переменилось, и вслед за Беовульфом я опять ухватился за торчавший из дна камень. Легкие мои разрывались, в глазах потемнело, и я почувствовал, что силы мои на исходе, и больше я не продержусь в ледяной морской воде без воздуха ни секунды. Затем волна вновь понесла меня вперед, я снова несколько раз ударился о камни и вдруг ощутил, как в мои легкие врывается свежий воздух. Все произошло с такой скоростью, и я был настолько поражен тем, что выжил в этом водовороте, что не только не испытал облегчения и вообще никаких чувств, но даже не вознес хвалу Аллаху за мое счастливое спасение его милостью. Я судорожно хватал воздух, наблюдая за тем, как вокруг меня появляются на поверхности головы других воинов Беовульфа, задыхавшихся, как мне показалось, |не меньше меня. Вот что я увидел теперь: мы вынырнули на поверхности какого-то подземного озера или морского залива – не знаю, какое из этих названий точнее обозначит этот водный бассейн. Прямо над нашими головами повис низкий каменный свод. С той стороны, откуда мы приплыли, слышался шум прибоя и угадывался проход в открытое море. Впереди на плоской каменной плите у края озера горел костер, рядом с которым я увидел три или четыре темных силуэта; эти существа издавали неожиданно высокими голосами нечто вроде пения. Довольно быстро я понял, почему эти пещеры называются пещерами грома: каждый удар прибоя проносился эхом по подземному коридору, обрушиваясь на барабанные перепонки с такой силой, что у меня даже заболели уши. Казалось, что сам воздух в этот момент плотно сжимается и давит на окружающее. Здесь, в пещере, и начался наш очередной бой. Беовульф со своими воинами, включая меня, вылезли из воды, и мы быстро расправились с четырьмя демонами, охраняющими пещеру. Впервые мне удалось разглядеть вендолов вблизи, пусть и в неверном свете небольшого костра, пламя которого вздрагивало и трепетало при каждом ударе прибоя. Выглядели же эти демоны вот как: практически во всех отношениях они были подобны людям, но все же назвать их похожими на людей какой бы то ни было расы я не могу. Они были невысокого роста, широки в кости и плотно сложены, и кроме того, их тела, за исключением ладоней, подошв и лиц, целиком были покрыты волосами. Лица у них были очень широкие, с большим ртом и мощными челюстями. Выглядели эти лица, с человеческой точки зрения, на редкость уродливо. Головы этих существ были крупнее, чем голова нормального человека. Над очень глубоко посаженными глазами нависали массивные брови, причем брови выдавались вперед не за счет волосков, а из-за сильно выступающих вперед надбровных дуг; зубы у них были острые и крупные, причем я заметил, что многих зубов недоставало, а от других остались только полусгнившие обломки. В остальном их тела были сходны с человеческими. Что касается половых органов и разных естественных отверстий, то они были такие же, как у обычного мужчины[216]. Один из вендолов умер не сразу и издал несколько звуков, с моей точки зрения, напоминающих человеческую речь; так это было или нет, я не знаю и не могу судить об этом с большой долей уверенности. Беовульф не менее внимательно рассматривал лежавшие перед нами четыре трупа, покрытых густым мехом; неожиданно мы услышали зловещее заунывное пение, эхом разносившееся по пещере и перекликавшееся с громовыми раскатами прибоя. Этот звук шел, как нам показалось, из-за ближайшей скалы, где, по всей видимости, находился другой зал пещеры. Беовульф повел нас туда. Вскоре мы наткнулись на трех вендолов, распростертых ниц на каменном полу и протянувших руки в сторону старухи, чей силуэт едва угадывался в полумраке. Молящиеся, читая нараспев какое-то заклинание, не заметили нашего появления. Зато нас увидела старуха, издавшая крик при нашем приближении. Судя по всему, это существо и было матерью вендолов. Впрочем, на ее принадлежность к женскому полу ничто не указывало, и к тому же глубокая старость сделала ее практически бесполой. Беовульф первым налетел на молящихся и убил их всех, а старуха тем временем издала чудовищный вопль и стала отступать в тень. Мне было плохо ее видно, но одно я могу сказать с уверенностью: она действительно была окружена змеями, извивавшимися у ее ног, ползавшими по ее рукам и обвивавшими шею. Змеи злобно шипели и высовывали раздвоенные языки, и их было столько – на теле старухи и вокруг нее, – что никто из воинов Беовульфа не рискнул приблизиться к ней. В атаку на нее бросился сам Беовульф, и она издала страшный крик, когда одним резким движением он вонзил кинжал глубоко ей в грудь. Не обращая внимания на змей, Беовульф продолжал наносить ей удары кинжалом. Я был просто поражен тем, что она все еще стояла на ногах, несмотря на то что кровь из ран, нанесенных Беовульфом, била фонтанами в разные стороны. Все это время она продолжала ужасно кричать. От этих звуков у меня кровь стыла в жилах. Наконец она упала и испустила дух, а Беовульф обернулся к своим воинам. Теперь мы увидели, что эта женщина, мать пожирателей мертвых, успела ранить его. Большой серебряный шип, похожий на шпильку для волос, торчал из живота нашего предводителя и вздрагивал с каждым ударом его сердца. Беовульф выдернул его, и из раны полилась кровь. У меня не было сомнений, что этот шип отравлен и рана смертельна. Тем не менее Беовульф продолжал крепко стоять на ногах и командовать нами. Повинуясь его указаниям, мы стали пробиваться к выходу из пещеры – я имею в виду второй выход, расположенный на поверхности земли. Этот выход охранялся вендолами, но на наше счастье большая часть стражников, услышав предсмертные крики своей матери, разбежалась, и мы выбрались наружу, почти не встретив сопротивления. Здесь Беовульф быстро вывел нас из пещер и провел к нашим лошадям. Лишь здесь он рухнул на землю, как подкошенный. Эхтгов, на лице которого я впервые увидел выражение печали, столь несвойственное норманнам, приказал сделать специальные носилки[217], которые мы прикрепили к спине лошади и таким образом доставили раненого Беовульфа через поля во владения короля Ротгара. По дороге Беовульф демонстрировал бодрость духа и был даже весел; далеко не все из того, что им было сказано, я смог разобрать, но одна из его шуток оказалась мне понятна без перевода. Вот что он сказал: – Ротгар не обрадуется, увидев нас, потому что ему придется снова устраивать пир, а он и так уже почти разорен, и кормить гостей ему особо нечем. Воины громко рассмеялись при этих словах Беовульфа, и я мог видеть, что их смех был искренним. И вот мы прибыли в королевство Ротгара, где нас встретили радостно, с приветственными криками и весельем. Никакого уныния по поводу того, что Беовульф тяжело ранен, я не заметил, хотя его лицо побледнело, тело дрожало, как в лихорадке, а в глазах огонь жизни сменился мутным предсмертным блеском. Все эти признаки смертельного ранения я за последнее время научился распознавать безошибочно, а норманны знали их еще лучше, чем я. Беовульфу принесли чашку лукового отвара, но он отодвинул ее и заявил: – Я знаю, что у меня луковая болезнь; это и так ясно. Не нужно обо мне беспокоиться. Затем он потребовал, чтобы все приглашенные явились на обещанное пиршество, и настоял на том, чтобы самому присутствовать при общем веселье. Его посадили рядом с королем Ротгаром так, чтобы спиной он опирался на подлокотник королевского трона. Беовульф выпил меда, и ему даже стало легче. Я оказался рядом с ним, как раз когда он обратился к королю Ротгару посреди всеобщего веселья. – У меня нет рабов, – сказал Беовульф. – Все мои рабы – твои рабы, – объявил в ответ король Ротгар. Тогда Беовульф сказал: – У меня нет лошадей. – Все мои лошади – твои лошади, – ответил ему король Ротгар и добавил: – Не беспокойся об этом. И Беовульф, сидевший за праздничным столом со свежеперевязанной раной, явно был счастлив. Он улыбался, его щеки и лоб порозовели, и у меня возникло ощущение, что с каждым кубком меда, с каждой минутой праздничного вечера он становился здоровее и сильнее. Я бы не поверил в то, что такое возможно, но своими глазами видел, как он овладел одной из девушек-рабынь, а потом шутливо сказал мне, подмигнув: – Мертвый человек уже никому ни на что не сгодится. Вскоре Беовульф уснул, и лицо его снова стало бедным, а дыхание едва угадывалось; я боялся, что он больше не проснется. Наверное, сам Беовульф тоже так считал, потому что, засыпая, он взял в руки меч и крепко сжал его рукоятку.ПРЕДСМЕРТНЫЕ СУДОРОГИ ВЕНДОЛОВ
Итак, я уснул. Разбудил меня Хергер. Вот что он мне сказал: – Пойдем. Быстро. Я услышал какой-то приглушенный гул, будто отдаленный раскат грома. Глянув в затянутое пузырем окно[218], я понял, что еще не рассвело. Схватив меч, я вскочил и направился к дверям; должен признаться, что накануне я уснул прямо в одежде и в доспехах – я настолько устал, что даже не удосужился раздеться перед сном. Оказавшись на улице, я понял, что до рассвета осталось не так много времени. В воздухе повисла дымка тумана, сквозь которую до моего слуха все более отчетливо доносился топот копыт. Хергер сказал мне: – Это идут вендолы. Они знают, что Беовульф был смертельно ранен, и хотят отомстить нам за убийство их матери. Все воины Беовульфа, включая меня, заняли предназначенные им места по периметру того, что осталось от прежних укреплений, воздвигнутых для защиты от пожирателей мертвых. Конечно, эти укрепления были ненадежны, но лучшей позиции у нас все равно не было. Мы всматривались в предрассветную мглу, стараясь разглядеть несущихся на нас на полном скаку всадников. Я привычно ожидал, что меня охватит чувство страха, но, к собственному удивлению, сохранил полное присутствие духа. Я уже видел вендолов и даже достаточно подробно рассмотрел их, как живых, так и мертвых: я знал, что они не демоны, а живые существа, если не люди, то создания, не больше отличающиеся от людей, чем обезьяны. В любом случае я знал, что они смертны, как и любое живое существо, а значит, их можно было убить в бою. Итак, мою душу занял не страх, а лишь напряженное ожидание нашей последней битвы. Самое удивительное заключалось в том, что в своей уверенности я оказался одинок. Присмотревшись к своим товарищам, воинам Беовульфа, я обнаружил, что они были не на шутку испуганы, хотя и пытались, по своему обыкновению, ни за что не показывать, что в их душу закрался страх. Понять причину такого состояния моих товарищей мне было нетрудно: да, мы действительно расправились с матерью вендолов, но и наша потеря была невосполнима – мы остались без Беовульфа, который все это время был нашим предводителем. По всей видимости, об этом было известно и противнику. Вот почему не было привычной радости и предвкушения боя на суровых лицах, когда мы ждали и слушали отдаленный рокот. И вдруг я услышал у себя за спиной какое-то оживление. Обернувшись, я не поверил своим глазам: Беовульф, бледный, как предрассветный туман, в белом одеянии и с перевязанной раной, вышел из дверей дворца на землю королевства Ротгара. На плечах у него сидели два черных ворона; увидев своего командира, норманны издали воинственный клич. Воздев к небу руки с крепко зажатым в них оружием, они приветствовали своего предводителя, и мне в тот же миг стало ясно, что теперь они будут ждать боя совсем в другом настроении, гораздо более привычном для викингов [219]. Беовульф не произнес ни слова, не окинул взглядом окружавших его людей, не сделал никакого знака своим воинам, но прошел неспешным и уверенным шагом за линию наших укреплений, где и встал в ожидании нападения вендолов. Вороны слетели с его плеч, и он крепко сжал рукоять своего меча Рундинга. Невозможно описать последнее нападение вендолов в предрассветном тумане. Слов не хватит рассказать о том, сколько крови было пролито, какие страшные крики и стоны наполняли воздух, сколько лошадей и всадников погибло в мучениях. Своими глазами я видел, как погиб Эхтгов: его стальные руки, сжимавшие оружие, без устали разили противника, но в какой-то миг вражеский меч одним сильным ударом отсек ему голову. Я видел, как она покатилась по земле, и язык погибшего некоторое время еще трепетал у него во рту. Я также видел, как копье вендолов пронзило грудь Вита; храброго викинга буквально пригвоздили к земле, и он бился в предсмертных судорогах, как выброшенная на берег рыба. Я видел, как вражеский конь просто растоптал оказавшуюся на его пути девочку, как копыта скакуна сокрушили ее тело, и она осталась лежать на земле с переломанными костями, а из уха у нее текла кровь. Еще я видел женщину, одну из рабынь короля Ротгара, которая, пытаясь спастись бегством от вендольского всадника, была разрублена им буквально пополам. Много детей погибло таким образом прямо на моих глазах. Видел я и то, как пятились и падали на землю лошади вендолов, и как на их упавших седоков набрасывались старики и женщины, мгновенно расправлявшиеся с поверженными чудовищами. Кроме того, я своими глазами видел, что Виглиф, сын и наследник Ротгара, бежал с поля боя как последний трус и спрятался за тяжелыми дверьми дворца. Герольда я на месте сражения вообще не заметил. Я сам убил троих вендолов и получил рану копьем в плечо, которая так сильно болела, будто плечо горело в огне; да и кровь во всей руке и в груди словно закипела; в какой-то момент я подумал, что потеряю сознание, но устоял на ногах и продолжал сражаться. Наконец солнце пробилось сквозь висевший над полем боя туман и рассеяло его своими лучами. Наступил рассвет, и всадники исчезли. При свете дня я увидел повсюду тела погибших, и среди них было много трупов вендолов: на этот раз чудовища не забрали при отступлении своих мертвецов. Это было верным признаком того, что им пришел конец. Потеряв множество своих воинов и отступив в полном беспорядке, они больше не могли напасть на Ротгара. Все подданные королевства также поняли, что произошло в это утро, и их ликованию не было предела. Хергер промыл мою рану, и после этого я его не видел до тех пор, пока в большой зал дворца Ротгара не внесли тело Беовульфа. На этот раз чуда не произошло, и наш предводитель действительно погиб в бою: его тело было изрублено клинками как минимум дюжины противников; лицо залито его собственной, еще теплой кровью. Увидев это, Хергер разрыдался и отвернулся, чтобы скрыть от меня свои слезы, но в этом не было никакой нужды, потому что и мои собственные глаза увлажнились. Беовульфа возложили на помост перед королем Ротгаром, которому полагалось в такую минуту произнести траурную речь. Но старик оказался на это не способен. Он выдавил из себя всего лишь две фразы: «Здесь перед нами воин и герой, равный богам. Похороните его как величайшего из королей». С этими словами он вышел из зала. Я думаю, ему было стыдно за то, что сам он не принимал участия в сражении. Но еще большим позором для него было то, что его сын Виглиф проявил такую трусость и бежал с поля боя, и многие люди видели это и говорили, что он поступил, как трусливая баба; это, разумеется, тоже привело в замешательство его отца. Могла быть и другая причина, которая обеспокоила и расстроила Ротгара, но этого я не знаю. В конце концов, он был очень старый человек. Дальше случилось вот что: Виглиф негромким голосом сказал герольду: – Ну что ж, этот Беовульф оказал нам большую услугу, и тем более славной и почетной стала его смерть. Даже к лучшему, что он погиб, исполняя свой долг. Такие слова прозвучали в зале, где лежал мертвый Беовульф, как только король вышел за двери. Хергер слышал эти слова, и я тоже слышал, и я первым выхватил свой меч из ножен. Хергер сказал мне: – Не вступай в бой с этой лисой, он хитер и изворотлив, а ты ранен. Я ответил ему: – Это неважно. И я вызвал на поединок наследника Виглифа и потребовал, чтобы он сразился со мной немедленно. Виглиф обнажил свой меч. Тогда Хергер вдруг сильно толкнул меня сзади, чего я совершенно не ожидал. От такого неожиданного удара я потерял равновесие и упал на пол. Тогда Хергер вступил в поединок с наследником Виглифом вместо меня. В это время герольд, в руках которого также был клинок, стал медленно двигаться, чтобы зайти за спину Хергеру и коварно ударить его сзади. Этого предателя я убил сам, вонзив меч ему прямо в живот, и герольд издал в этот миг протяжный стон. Наследник Виглиф услышал это, и хотя до сих пор он дрался с Хергером отчаянно и даже бесстрашно, теперь, когда его союзник рухнул на пол, манера его боя изменилась, и у него появилось чувство страха. Случилось так, что король Ротгар услышал звон скрещивающихся клинков; он поспешил в зал и стал умолять противников прекратить поединок. Разумеется, его усилия ни к чему не привели. Хергер был твердо настроен добиться победы в этом бою. Я своими глазами видел, как он шагнул в сторону от тела Беовульфа и нанес могучий удар в грудь Виглифу. Тот рухнул на стол Ротгара и еще успел схватить рукой королевский кубок и даже поднес его к губам. Впрочем, испить из него Виглифу уже не удалось. Он так и умер, обхватив рукой золотую чашу. Итак, из отряда Беовульфа, в котором изначально было тринадцать человек, в живыхосталось только четверо. Вместе с остальными я вынес Беовульфа из замка и положил его в погребальную яму под деревянной крышей. В руки покойному мы вложили кубок с медом. Затем Хергер обратился к собравшимся людям: – Кто готов умереть вместе с этим благородным человеком? Одна из женщин, рабыня короля Ротгара, сказала, что она готова уйти из жизни вместе с Беовульфом. Началась подготовка к погребальному обряду по норманнскому обычаю. Несмотря на то, что Ибн Фадлан не указывает временной промежуток, разделявший вышеизложенные и нижеперечисленные события, мы можем с уверенностью предполагать, что до погребальной церемонии прошло несколько дней. Итак, на морском берегу у подножья утеса, на котором стоял дворец Ротгара, была поставлена погребальная ладья, куда возложили драгоценные дары из золота и серебра и разрезанные на части туши двух лошадей. Над ладьей возвели навес и возложили под его полог тело покойного Беовульфа. Лицо его к тому времени вследствие холодного климата приобрело черный цвет смерти. Затем к каждому из воинов Беовульфа подвели девушку-рабыню, в том числе и ко мне. Я, как и мои товарищи, плотски познал ее, и она сказала мне: «Мой хозяин благодарит тебя». Судя по выражению ее лица и по тому, как она себя вела, никакой печали или страха в ее душе не было. Она была весела и пребывала в том беззаботном настроении, которое так присуще представителям ее народа, когда их ничто не тревожит. Пока она надевала в свое платье, искусно расшитое орнаментом из серебряных и золотых нитей, я сказал ей, что она веселая. Мысленно я имел в виду, что она молодая красивая девушка, которой вот-вот предстояло отправиться на смерть, и она хорошо это знала, так же как знал и я. Такое веселье на пороге смерти, по правде говоря, ставило меня в тупик. На это она мне ответила: – Я радуюсь, потому что скоро увижу своего хозяина. Я должен заметить, что девушка эта не пила меда и говорила эти слова не в хмельном веселье, а от чистого сердца. На ее лице было выражение, какое бывает у веселых детей или же у некоторых женщин, когда те держат на руках своих младенцев; таковы уж нравы в этой стране. Потом я подумал и сказал ей: – Когда увидишь своего хозяина, передай ему, что я остался в живых для того, чтобы все записать. – Не будучи уверен, что она поняла мои слова, я добавил: —Таково было желание твоего хозяина. – Хорошо, тогда я ему передам, – и она в столь же жизнерадостном расположении духа направилась к следующему воину Беовульфа. Я так и не уверен, что она правильно поняла меня, потому что единственное значение слова «писать», существующее в языке норманнов, связано с вырезанием определенных знаков на дереве или камне, что практикуется ими очень редко. Кроме того, я так и не научился вполне четко выражать свои мысли на норманнском языке. Однако она радостно кивнула мне и вышла. И вот вечером, когда солнце уже спускалось в море, на берегу, где стояла ладья Беовульфа, все было готово к исполнению обряда. Девушку возвели на ладью, и мы вместе с нею скрылись под пологом возведенного над бортами шатра. Старуха, называемая ангелом смерти, вонзила ей кинжал между ребер, а мы с Хергером затянули веревку на ее шее. Затем мы усадили ее рядом с Беовульфом, сошли на берег и отправили ладью в последнее плавание. В тот день я с утра ничего не ел и не пил, поскольку знал, что мне предстоит участвовать в исполнении этого ритуала, и не хотел, чтобы в самый ответственный момент меня вдруг вытошнило. К моему собственному удивлению, меня не мутило, у меня не кружилась голова, и я чувствовал себя вполне нормально. Могу признаться, что втайне я этим даже гордился. Еще могу засвидетельствовать, что рабыня улыбалась в момент смерти, и эта улыбка осталась на ее бледном лице и тогда, когда мы посадили девушку, уже мертвую, рядом с ее хозяином. Лицо самого Беовульфа было черное, с закрытыми глазами, но на нем читались покой и умиротворение. Такими я в последний раз увидел и запомнил этих двоих представителей норманнского народа. Ладью Беовульфа подожгли и оттолкнули от берега. Норманны стояли на каменистом берегу и возносили молитвы, обращенные к их богам. Я своими глазами видел, как волны уносили пылающую ладью, словно огромный плавучий костер. Вскоре он скрылся из виду, и темнота опустилась на северную страну.ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ СЕВЕРНОЙ СТРАНЫ
После всех этих событий я провел еще несколько недель в обществе ратников и благородных воинов – подданных короля Ротгара. У меня сохранились об этом времени самые лучшие воспоминания. Норманны были чрезвычайно приветливы и гостеприимны. Они лечили мои раны, которые, хвала Аллаху, зажили быстро, и вскоре я перестал о них вспоминать. И вот по прошествии некоторого времени я решил, что настала пора отправляться в обратный путь. Я объяснил королю Ротгару, что являюсь посланником багдадского халифа и что мне лучше выполнить данное им поручение, дабы не навлечь на себя гнев моего повелителя. Все мои доводы не произвели никакого впечатления на Ротгара. Он лишь повторял, что я благородный воин, и ему хотелось бы, чтобы я остался в его стране вести жизнь увенчанного славой героя. Он сказал, что теперь я его личный друг навеки, и он готов предоставить мне все, что имеется в его распоряжении. Вот только отпускать меня он никак не хотел. Ради того, чтобы я подольше задержался у него в гостях, он пускался на всякие хитрости и уловки. Сначала Ротгар заявил, что я должен окончательно излечить свои раны, хотя на самом деле они к тому времени уже вполне зажили; затем он сказал, что я должен отдохнуть и хорошенько восстановить свои силы, хотя отдохнуть я уже успел, да и сил у меня прибавилось. Наконец король сказал, что мне придется подождать, пока для меня достроят и оснастят должным образом новую ладью. Этот довод, безусловно, был вполне разумным, но когда я обратился к королю с вопросом, когда именно мое судно будет наконец завершено, тот ответил мне весьма неопределенно, сделав вид, что это вообще не слишком его волнует. Всякий раз, как только я заводил разговор о том, что мне пора уезжать, он принимал такой вид, будто сердится, и с наигранной суровостью интересовался, не плохо ли мне у него во дворце и не считаю ли я его негостеприимным хозяином; разумеется, всякий раз я был вынужден на это отвечать множеством похвал его гостеприимству и многословным выражением тех приятных чувств, которые я испытывал, находясь в его королевстве. В общем, довольно скоро я понял, что старый король далеко не так глуп, как мне показалось во время наших первых встреч. Как-то раз я подошел к Хергеру, чтобы обсудить интересующую меня тему отъезда, и сказал ему: – А король ведь вовсе не такой глупец, каким прикидывается. На что Хергер мне ответил: – Ты ошибаешься, человек он недалекий, и перехитрить его не составит труда. И пообещал уладить с королем вопрос насчет моего отъезда. Вот как он это сделал. Хергер договорился с королем Ротгаром о встрече с глазу на глаз и заявил ему, что считает короля величайшим и самым умным правителем, снискавшим любовь и уважение всех людей за мудрость, с которой он управляет своими владениями, и за редкую среди властителей добродетель – умение заботиться о благе подданных. Разумеется, такая лесть не могла не растрогать старика. Затем Хергер перешел к делу. Он напомнил, что из пяти сыновей короля в живых остался только один – и это Вульфгар, которого король направил посланником к Беовульфу и который и по сей день находился там, вдали от родного дома. Хергер посоветовал королю отозвать Вульфгара домой, для чего требовалось отправить за ним ладью и отряд воинов, готовых проделать этот дальний путь. Вот какие речи вел с королем мой друг Хергер. Кроме того, я полагаю, что он успел поговорить кое о чем приватно и с королевой Вейлев, которая имела большое влияние на решения, принимаемые ее супругом. В тот же день король Ротгар приказал ускорить работы по строительству ладьи, а вечером за столом объявил, что собирает команду, которая отправится на этом судне, чтобы вернуть в королевство наследника Вульфгара. Я заявил, что желаю присоединиться к этому отряду, и старый король не нашел предлога, чтобы отказать мне. Окончательная подготовка ладьи заняла всего несколько дней. Почти все это время мы провели, общаясь с Хергером. Он решил еще на некоторое время остаться в гостях у короля Ротгара. Как-то раз мы с ним стояли на краю скалы, откуда было хорошо видно, как подданные короля готовят ладью к отплытию и загружают ее провиантом. Помолчав, Хергер вдруг сказал мне: – Ты отправляешься в далекий путь. Нам нужно помолиться за твою удачу и безопасность. Я поинтересовался, кому он собирается молиться, и на это он ответил: – Я буду молиться Одину, и Фрейе, и Тору, и Вирд, и еще нескольким богам, от благосклонности которых зависит, будет ли твой путь безопасным. Все перечисленные им имена принадлежат норманнским богам. Я на это ответил: – Я верю в одного бога, имя которому Аллах, всемилостивый и всепрощающий. – Я это знаю, – сказал Хергер. – Может быть, в твоей стране одного бога достаточно, но только не здесь; у нас много богов, и у каждого из них своя власть, так что я буду молиться за тебя каждому из них. Я поблагодарил его за это. В том, что за тебя молится кто-то из неверных, нет ничего плохого, если, конечно, эта молитва возносится от чистого сердца, а в искренности Хергера мне сомневаться не приходилось. Хергер давно знал, что моя религия отличается от верований его народа. По мере того как дело шло к расставанию, он стал задавать все больше вопросов о моей вере и религиозных убеждениях. При этом он старался застать меня врасплох, задавая вопросы совершенно неожиданно. Я понял, что он по-своему испытывает меня, как в свое время Беовульф решил проверить, правду ли я сказал, будто умею писать. Но я всегда отвечал на вопросы прямого и простодушного викинга так, как требует того моя вера. Логичность, связность и единообразие моих ответов, казалось, еще больше сбивали Хергера с толку. Как-то раз, сделав вид, будто впервые интересуется этим вопросом, он вдруг ни с того, ни с сего спросил: – А твой бог Аллах – какой он? Какова его суть? На это я ответил: – Аллах – единый Бог, всемогущий, всевидящий и всеведающий. Он правит всем миром. Разумеется, эти слова я неоднократно говорил Хергеру и раньше. Через некоторое время Хергер спросил меня: – Скажи, неужели тебе никогда не приходилось разгневать этого Аллаха? Я же ответил: – Я бываю грешен перед Ним, но Он всемилостивый и всепрощающий. Хергер уточнил: – Он милостив, когда это соответствует его намерениям? Я сказал, что это так, и Хергер надолго замолчал, осмысливая мой ответ. Наконец, покачав головой, он сказал следующее: – Нет, риск чересчур велик. Нельзя полностью доверяться никому и ничему – ни женщине, ни коню, ни оружию и ничему вообще. – Но я в него верю, – сказал я. – Тебе виднее, – ответил мне на это Хергер. – Человеку вообще мало что известно. А меньше всего мы знаем о том, как устроено царство богов – как они живут и что делают. Таким образом я понял, что Хергер никогда не обратится в мою веру, как и я – в его языческие верования. Мы расставались, прекрасно отдавая себе в этом отчет. Должен признаться, что мне было очень тяжело расставаться с Хергером и остальными воинами, и на сердце у меня лежала печаль. Хергер явно чувствовал то же самое. Прощаясь, мы положили руки друг другу на плечи, а затем я решительным шагом поспешил взойти на борт черной ладьи, которая понесла меня по волнам к стране Данов. Я еще долго стоял на корме, глядя на удаляющиеся берега страны Венден и на возвышающийся над прибрежным обрывом великолепный дворец Харот. Потом я отвернулся и стал смотреть вперед, в безбрежный океан. Затем случилось так... На этом месте рукопись обрывается. В оригинале последние слова текста – «nuncfit», и совершенно ясно, что повествование Ибн Фадлана не заканчивалось на описании момента отъезда. К сожалению, мы вынуждены смириться с тем, что последняя часть рукописи безвозвратно утрачена. Этот факт представляется очевидным, и тем не менее каждый из переводчиков повествования Ибн Фадлана счел своим долгом прокомментировать столь странный и неожиданный финал столь долгого рассказа. Судя по вводному обороту, от нас остались скрытыми как минимум события, непосредственно последовавшие за отправкой автора в обратный путь, а вполне возможно, и достаточно пространное описание еще множества выпавших на его долю приключений. Тем не менее мы должны признаться себе в том, что узнать что-либо новое о событиях, сведения о которых за прошедшую тысячу лет были утрачены, нам уже никогда не удастся.ПРИЛОЖЕНИЕ ДЕМОНЫ ЧЕРНОГО ТУМАНА
Как совершенно справедливо указывает Уильям Хоуэллз, лишь в очень редких случаях какое-либо живое существо умирает в таком месте и в таких условиях, что его останки сохраняются в виде окаменелостей в течение веков и тысячелетий. В особенности это утверждение справедливо для мелких, хрупких сухопутных животных, к каковым относится и человек. Вследствие этого находки окаменелых останков древнего человека и его предков чрезвычайно редки и представляют собой большую ценность. Изображенные в учебниках схемы «родового древа человека» дают школьникам ложное представление о том, что этот ключевой вопрос науки вполне ясен и решен; на самом же деле это древо пересматривается и переосмысливается каждые несколько лет. Например, его ветвью, вызывающей наибольшее количество споров и противоречивых суждений, является та, которая некогда была обозначена как «неандертальский человек». Этот термин берет свое название от долины реки в Германии, где впервые были обнаружены останки данного типа человека. Это произошло в 1856 году, за три года до первой публикации Дарвином своего труда «Происхождение видов». Викторианский мир не пришел в восторг от этих останков. Общественное мнение в первую очередь было шокировано примитивностью и обезьяноподобностью предполагаемого внешнего вида неандертальского человека; по сей день само слово «неандерталец» является в общем представлении синонимом всего того, что есть в человеческой натуре животного, грубого и первобытного. Научный мир вздохнул с облегчением, когда большинство ученых сошлись на том, что неандерталец «исчез с лица земли» примерно 35 000 лет назад, и его место занял кроманьонский человек, чьи останки на радость современным ученым и общественности демонстрируют, как принято считать, куда большую развитость с точки зрения интеллекта и даже некоторую утонченность внешнего вида, в особенности по сравнению с черепно-костными останками неандертальца, свидетельствовавшими о его кровожадности, неразвитости и звероподобии. В научных кругах доминирующее место занял постулат о том, что представляющие собой более позднюю и высокую степень развития кроманьонцы в свое время истребили неандертальцев. Объективности и полноте исследований препятствует тот факт, что в нашем распоряжении имеется очень мало находящихся в хорошем состоянии останков неандертальца – из более чем восьмидесяти известных фрагментов скелетов лишь десять-пятнадцать сохранились достаточно полно и к тому же могут быть датированы настолько достоверно, чтобы проводить серьезные исследования. Следует признать, что в настоящее время мы не можем с уверенностью судить о том, каков был ареал обитания этого предка человека и когда именно и по каким причинам он вымер. Кроме того, исследования его скелета и черепа, проведенные в соответствии с более современными методиками, поставили под сомнение существовавшее с викторианской эпохи представление о его чудовищном, получеловеческом внешнем виде. В статье, опубликованной в 1957 году, Строе и Кейв писали: «Если воскресить неандертальца и поместить его в вагон современной нью-йоркской подземки – предварительно, конечно, отмыв, побрив и одев в современную одежду, – скорее всего, он привлечет к себе не больше внимания, чем любой из его потомков». Другой антрополог выражает эту мысль еще более откровенно: «Посмотрев на него, вы решили бы, что этот парень суров и крут нравом, но вы вряд ли стали бы возражать, чтобы он женился на вашей сестре». От этой точки зрения остается всего один короткий шаг до определения, употребляемого некоторыми современными антропологами: неандерталец, как анатомический вариант современного человека, не вымер, но сохранился среди нас. Произошедшее в последнее время переосмысление немногочисленных остатков культурной деятельности неандертальцев также способствуют установлению более благосклонного отношения к этим особям. Антропологи прошлого были в высшей степени поражены красотой и совершенством наскальной живописи, соответствующей по времени периоду появлению и существованию кроманьонца; в той же мере, как и костные останки, эти рисунки, обнаруженные на стенах пещер, подкрепляют точку зрения о поистине чудесной перемене, происшедшей с человеком: то, что принято считать квинтэссенцией «дремучей неразвитости», сменилось новым, творческим восприятием мира и сопутствующим ему появлением искусства. Тем не менее неандерталец также представляет собой забавный образец для изучения истоков культуры. Его культура, именуемая мустьерской – по названию места, где впервые были обнаружены ее следы: городка Ле Мустье во Франции, – характеризуется довольно высоким уровнем мастерства обработки каменных орудий, по крайней мере, значительно выше, чем на более ранних стадиях развития человека. Кроме того, в настоящее время учеными признается, что неандерталец пользовался также инструментами, сделанными из кости. Пожалуй, наибольшее впечатление производит тот факт, что неандерталец был первым из наших предков, не только хоронившим своих умерших, но и сопровождавшим захоронение определенным ритуалом. Так, в Ле Мустье был найден скелет мальчика-подростка, помещенного в длинную яму наподобие траншеи в положении спящего; рядом с ним было обнаружено кремневое орудие, каменный топор и остатки жареного мяса. Тот факт, что эти предметы и материалы должны были сопровождать покойного в некотором подобии загробной жизни, у современных антропологов сомнений не вызывает. Существуют и другие свидетельства, подтверждающие наличие у неандертальцев зачатков религиозных чувств: в Швейцарии найдены остатки храма, посвященного пещерному медведю – животному, которому неандертальцы поклонялись, относились с уважением как к противнику, но на которое также охотились и употребляли его мясо в пищу. А при раскопках пещеры Шанидар в Ираке был найден неандерталец, в могиле которого вместе с останками находились цветы. Подобное отношение к жизни и смерти, самоосознание себя в этом мире всегда считалось основополагающим моментом при проведении черты, отделяющей разумного человека от остального животного мира. Исходя из данных современной науки, мы должны сделать вывод, что такое отношение впервые в истории человечества проявляется у неандертальцев. Общая переоценка культуры неандертальцев совпадает с переосмыслением встречи Ибн Фадлана с «демонами тумана»; его описание этих существ идентично существующим представлениям об анатомии неандертальца и в какой-то мере дополняет имеющиеся у нас свидетельства. Кроме того, этот трактат заставляет поднять вопрос о том, действительно ли неандерталец исчез с лица земли много тысяч лет назад, или же отдельные группы этих древних людей могли существовать и во времена, описываемые исторической наукой. Аргументы, основывающиеся на аналогиях, оказываются обоюдоострыми и дают весьма противоречивые примеры. Так, в истории отмечены случаи, когда буквально горстка людей, принадлежащих к технически более совершенной культуре, за короткое время, порой всего за несколько лет, стирала с лица земли целые цивилизации, менее развитые в материальном плане. Наиболее ярким примером такого взаимодействия культур и цивилизаций является история встречи европейцев с обитателями Нового Света. Впрочем, имеются также примеры существования первобытных сообществ на изолированных территориях, сохраняющихся в первозданном виде благодаря отсутствию контактов с более развитыми народами, проживающими по соседству. Подобное племя было недавно обнаружено на Филиппинах. Академическая дискуссия по поводу описанных Ибн Фадланом существ может быть вкратце сведена к двум цитатам из статей Джеффри Райтвуда (Оксфордский университет) и Э. Д. Гудрича (Филадельфийский университет). В 1971 году Райтвуд писал: «Рукопись Ибн Фадлана предоставляет нам абсолютно приемлемое описание неандертальцев, совпадающее с данными, полученными при исследовании окаменевших останков, и нашими предположениями относительно уровня развития культуры этих первобытных людей. Это заключение мы признали бы абсолютно справедливым, если бы не являющееся уже общим местом утверждение, что этот вид вымер примерно 30-40 тысяч лет назад. Тем не менее нам стоит помнить о том, что мы уверовали в его исчезновение лишь потому, что до сих пор нами не обнаружены окаменевшие останки, относящиеся к более позднему времени, в то время как на самом деле отсутствие останков еще не доказывает того, что их на самом деле не существует. Объективно говоря, у нас нет никаких причин, согласно которым мы могли бы априори отрицать возможность того, что одна или несколько групп неандертальцев долгое время изолированно существовала, например, в удаленных и труднодоступных районах Скандинавии. По крайней мере, такое допущение не противоречит другим научным данным и прекрасно объясняет появление обсуждаемого арабского текста и некоторых присутствующих в нем описаний». Гудрич, палеонтолог, хорошо известный своим скептицизмом, в свою очередь, придерживается противоположной точки зрения (1972): «Общая точность и пунктуальность отчета Ибн Фадлана о проделанном им путешествии может ввести нас в искушение поверить ему на слово во всем, не обращая внимания на некоторые противоречия и преувеличения в его рукописи. Таких неточностей и противоречий в тексте можно обнаружить немало, и основываются они либо на предубеждении по отношению к представителям других культур, либо же на свойственном многим рассказчикам желании произвести как можно более сильное впечатление на читателя. Так, он называет викингов гигантами, в то время как большинство из них таковыми не было; он также постоянно подчеркивает, в какой грязи жили принимавшие его люди и как много они пили. В то же время другие наблюдатели, настолько же объективные, но, возможно, менее предубежденно относящиеся к описываемому народу, не делают акцента на этих чертах быта и поведения викингов. В том, что касается так называемых вендолов, Ибн Фадлан неоднократно указывает на их чрезвычайно развитый волосяной, если не сказать – шерстный покров, практически звериное обличье, тогда как в соответствии с данными науки, они не были ни столь волосатыми, ни звероподобными. Вполне возможно, что арабскому наблюдателю довелось встретиться с племенем, принадлежащим к виду Homosapiens, жившим в изоляции и не участвовавшим в техническом и культурном обмене с остальным населением Скандинавии. В самом тексте манускрипта Ибн Фадлана существуют весьма значительные свидетельства того, что описываемые им «вендолы» относятся к виду Homosapiens. Упоминаемые арабским наблюдателем фигурки, изображающие беременную женщину, практически совпадают с доисторическими скульптурами, обнаруженными в окрестностях городка Ориньяк во Франции, и материальными свидетельствами граветтийской культуры, найденными во время раскопок в Виллендорфе, Австрия, слой 9. Как ориньякский, так и гра-веттийский культурные слои всегда связываются с наследием современного человека, но не неандертальца. Нельзя забывать о том, что неподготовленному наблюдателю культурные различия очень часто представляются различиями физического свойства, и мы не имеем права быть столь наивными, чтобы впадать в ту же ошибку. Вспомним, как в конце 1880-х годов даже для образованного европейца было вполне естественно задаваться вопросом, можно ли вообще считать людьми представителей негроидной расы из первобытных африканских племен, или же они являются неким промежуточным звеном, появившимся в результате массовых совокуплений обезьян с людьми. Следует также учитывать, что порой культуры, разительно отличающиеся друг от друга по уровню развития, могут существовать бок о бок долгое время. Подобные контрасты мы можем, например, наблюдать в наше время в Австралии, где каменный век близко соседствует с эпохой реактивных самолетов. При интерпретации описаний, данных Ибн Фадланом, мы не можем считать, что речь идет о сохранившейся до исторических времен ветви неандертальцев при том условии, разумеется, что мы поборем в себе искушение заявить об этом во всеуслышание». В конце концов мы подходим к извечной проблеме ограниченности научного метода как такового. Физик Герхард Роббинс пишет по этому поводу: «Строго говоря, ни одна гипотеза или теория не может быть доказана. Ее можно только опровергнуть. Когда мы говорим, что принимаем ту или иную теорию или верим в нее, мы лишь имеем в виду, что не можем ее опровергнуть или иным способом доказать ее несостоятельность, а вовсе не возможность безоговорочно доказать ее состоятельность. Любая научная теория может существовать годами и даже веками. Ученые могут накопить сотни взаимодополняющих свидетельств, доказывающих ее правоту и обоснованность. Тем не менее теория всегда остается уязвимой, и достаточно всего лишь одного достоверно доказанного противоречащего ей факта, чтобы ввергнуть эту теорию в хаос и оказаться перед необходимостью разработки новой. Абсолютно невозможно предсказать, когда возникнет такое противоречие. Вполне возможно, что это случится завтра, но есть и вероятность того, что этого не случится никогда. Впрочем, история науки усеяна обломками и руинами тех теорий, что некогда казались абсолютной истиной, а в какой-то момент были низвергнуты случайно полученными результатами экспериментов, порой даже не имеющих к ним прямого отношения». Это и имел в виду Джеффри Райтвуд, выступая на седьмом Международном симпозиуме по палеонтологии человека в Женеве в 1972 году: «Все, что мне нужно, – это один-единственный череп, даже фрагмент черепа, даже часть челюсти. Более того, я готов ограничиться всего одним хорошо сохранившимся зубом, и нашу дискуссию можно будет считать законченной». До тех пор пока не найдены соответствующие по датировке окаменевшие остатки скелетов, будут появляться все новые публикации и даже спекуляции на эту тему. Тем временем каждый из нас может принять для себя любую точку зрения, выбрав ту, которая больнее соответствует его собственному представлению о порядке вещей.БИБЛИОГРАФИЯ
I. Основные источники
Якат ибн-Абдалла. Рукопись. Географический лексикон. 1400 г. н. э. (?), №№ 1403А-1589А. Архивный отдел библиотеки Университета Осло, Норвегия. Переводы: Блейк Роберт, Фрай Ричард. Опубликовано в «Византия – Мегавизантия: Сборник статей по византийской и современной греческой культуре», Нью-Йорк, 1947. Кук Альберт С. Нью-Йорк, 1947. Фраус-Долус Пер. Осло, 1959-1960. Йоргенсен Олаф. 1971. Не опубликовано. Назир Сейед Хуссейн. 1971. Не опубликовано. Санкт-Петербург. Рукопись. Записки по местной истории, опубликованы Академией наук Санкт-Петербурга, 1823. №№ 233М-278М. Архивный отдел библиотеки Университета Осло, Норвегия. Переводы: Фраус-Долус Пер. Осло, 1959-1960. Стенуит Роджер. 1971. Не опубликовано. Солецки В. К. 1971. Не опубликовано. Ахмад Туей. Рукопись. География. 1047 г. н. э. Архив Дж. X. Эмерсона. №№ LV 01-114. Архивный отдел библиотеки Университета Осло, Норвегия. Переводы: Фраус-Долус Пер. Осло. 1959-1960. Назир Сейед Хуссейн. 1971. Не опубликовано. ХиттиА. М. 1971. Не опубликовано. Амин Рази. Рукопись. История военного дела. 1585-1595 гг. н. э. Архив Дж. X. Эмерсона. №№ LV 207-244. Архивный отдел библиотеки Университета Осло, Норвегия. Переводы: Фраус-Долус Пер. Осло. 1959-1960. Бендиксон Роберт. 1971. Не опубликовано. Портеус Элинор. 1971. Не опубликовано. Ксимосская рукопись. Фрагменты географии. Датировка – ?. Обнаружена в архиве А. Г. Гавраса в соответствии с его завещанием. №№ 23008Т-2348Т. Архивный отдел библиотеки Университета Осло, Норвегия. Переводы: Фраус-Долус Пер. Осло, 1959-1960. Бендиксон Роберт. 1971. Не опубликовано. Портеус Элинор. 1971. Не опубликовано.II. Дополнительные источники
Берндт Э., Берндт Р. X. Аннотированная библиография ссылок на рукопись Ибн Фад-лана от 1794 до 1970 года // Acta Archaeo-logica. VI. 1971. С. 334-389. Эта замечательная компилятивная работа даст заинтересованному читателю ссылки на все дополнительные источники, касающиеся данной рукописи, опубликованные на английском, норвежском, шведском, датском, русском, французском, испанском и арабском языках в указанный промежуток времени. Общее количество указанных в данном издании источников составляет 1042 ед.III. Цитируемые научные труды
Следующий список вполне удовлетворит читателя, не имеющего специальной археологической или исторической подготовки. Приводятся только труды, опубликованные на английском языке. Уилсон Д. М. Викинги. – Лондон, 1970. Брондстед Й. Викинги.– Лондон, 1960; 1965. Арбман Х. Викинги. – Лондон, 1961. Джонс Г. А. История викингов. – Оксфорд, 1968. Сойер П. Эпоха викингов. – Лондон, 1962. Фут П. Г., Уилсон Д. М. Достижения викингов.– Лондон, 1970. Кендрик Т. Д. История викингов. – Лондон, 1930. Азаред Абдул. Некрономикон/Под ред. X. П. Лавкрафта. – Провиденс, Род-Айленд, 1934.НЕКОТОРЫЕ КОММЕНТАРИИ К «ПОЖИРАТЕЛЯМ МЕРТВЫХ»
«Пожиратели мертвых» были задуманы как ответ на своего рода вызов. В 1974 году мой друг Курт Вилландсен предложил мне прочитать в колледже специальный курс лекций, который он предварительно назвал «Величайшие занудства». Этот курс должен бьш касаться всех тех текстов, которые считаются этапными и принципиально важными для западной цивилизации, но которые в наше время по доброй воле читать никто не будет, потому что современному человеку они кажутся скучными и неинтересными. Курт заявил, что едва ли не первое место в списке нечитаемых по причине занудности произведений он отводит эпической поэме «Беовульф». С этим я не мог согласиться и стал доказывать, что «Беовульф» – это драматично развивающаяся и очень захватывающая история, и что я смогу это доказать. Вернувшись домой, я тотчас же взялся за первые наброски, впоследствии превратившиеся в книгу, которую вы держите в руках. С самого начала я основывался на той научной традиции, которая рассматривает эпическую поэзию и мифологию, исходя из предпосылки, что в основе каждого из этих произведений лежат реальные исторические факты. Так, Генрих Шлиман, предположив, что в «Илиаде» описываются реальные события, путем долгих поисков обнаружил то, что сегодня всеми признается как Троя и Микены; Артур Эванс поверил в реальность мифа о Минотавре, и под его руководством был раскопан Кносский дворец на Крите[220]. М. И. Финли и его коллеги тщательно отследили путь Улисса, внимательно проанализировав второе великое произведение Гомера – «Одиссею»[221]. Лайонел Кассон написал работу о реальности путешествий, которые могли лежать в основе мифа о Ясоне и аргонавтах[222]. Следуя этой традиции, вполне логично предположить, что и в основе «Беовульфа» лежат вполне реальные исторические факты. Разумеется, эти факты были сильно обработаны долгими веками традиции устного пересказа, что и превратило их в совершенно фантастическое повествование, доступное нам сегодня. Я же предположил, что вполне возможно повернуть этот процесс вспять, сняв с изначальной последовательности фактов все позднейшие поэтические наслоения и домыслы и попытавшись таким образом вернуться к представляющему собой ядро такого рода произведений реальному человеческому опыту – тому, что могло произойти на самом деле. Затея отделить вымысел от фактической первоосновы данного эпического произведения представлялась мне привлекательной, но ее воплощение не становилось от этого легче. Современная наука не предлагает объективной и беспристрастной технологии отделения поэтического вымысла от фактов. Любая попытка провести подобного рода анализ наталкивается на необходимость принять огромное количество субъективных допущений в отношении как значительных вопросов, так и самых мелких деталей. Это будет происходить на каждой странице – в итоге такое количество допущений и предположений сведет результат работы к тому, что мы получим вместо перечня объективно имевших место фактов новое произведение: современную псевдоисторическую фантазию на тему событий, которые могли иметь место в прошлом. Неразрешимость данной проблемы явилась причиной того, что я не стал продолжать эту работу. Само собой, при написании романа я полагал создать собственное художественное произведение. Тем не менее такого рода вымысел требует строгой логики, и я всерьез опасался, что в моем произведении обнаружатся логические неувязки. В конце концов я решил для себя так: раз уж настоящие ученые не могут решить ту задачу, которую я поставил перед собой, я не могу претендовать на то, что и я ее решил всерьез и в полном объеме. Конечно, я не могу сказать, что мне не хватило воображения или решительности. Возникшая проблема имеет чисто практический характер. Как у исследователя, у меня не было никакой надежной системы координат для определения того, какие повествовательные элементы «Беовульфа» следует сохранить в исторической реконструкции, а какие изъять, поскольку они относятся к позднейшим наслоениям художественного вымысла. Несмотря на то, что задача вычленения исторического ядра из мифа оказалась для меня неразрешимой, я по-прежнему оставался заинтригован всем, что так или иначе было связано с этой затеей. Подумав, я решил поставить вопрос по-другому: предположим, что тех объективных трудностей, которые препятствуют моей работе, , не существует. Таким образом, передо мной открывается широкое поле деятельности для проведения исторической реконструкции. Каким тогда будет конечный результат? Я предположил, что созданный путем такой работы текст будет, скорее всего, сугубо светским описанием боев и сражений, происходивших более тысячи лет назад. Кроме того, я также предположил, что, скорее всего, подобные свидетельства об оставшихся в истории человечества событиях должны быть достаточно бесстрастными и лишенными излишней героизации, ибо вряд ли описывающий их современник мог с уверенностью предположить историческую значимость событий, свидетелем которых оказался. Такой ход мысли привел меня к своеобразному решению проблемы. Я со всей отчетливостью понял, что мне требуется текст, составленный свидетелем описываемых событий. Я не мог извлечь нужную составляющую из существующего сегодня текста «Беовульфа» и при этом не хотел придумывать ее сам. Таковы были рамки, в которые я сам себя поставил и которые препятствовали дальнейшей работе. Внезапно я понял, что придумывать мне ничего не нужно – все, что от меня требуется, это открыть, обнаружить искомые свидетельства очевидца. Предположим, подумал я, что наблюдатель, являющийся современником описываемых событий, был к тому же их непосредственным участником. Параллельно он вел свои записи, которые впоследствии легли в основу героической поэмы. Предположим также, что этот отчет уже существуете просто не был исследован с этой точки зрения. Если это так, то мне не потребуется ничего придумывать. Я должен буду всего лишь воспроизвести свидетельства очевидца и снабдить их необходимыми для современного читателя примечаниями и аннотацией. Затея с уже существующей рукописью позволяла обойти все логические проблемы, мешавшие мне реализовать свой замысел. В конце концов, найденная рукопись вполне могла быть не моим произведением – даже при том условии, что на самом деле создал ее я. Разумеется, подобный ход мыслей может показаться абсурдным, но такое происходит в творчестве сплошь и рядом. Очень часто бывает так, что актер не может играть без реквизита, грима или даже суфлера, то есть без приемов и технологий безусловно современных, но тем не менее обеспечивающих единство исполнителя с создаваемым образом. Я в своей работе попал в сходную ситуацию. Я задумался над тем, какого рода произведение лучше всего подходит для решения моей задачи. В результате я пришел к выводу, что наибольшую пользу мне принесло бы свидетельство очевидца, не являющегося представителем описываемой им культуры, то есть чужестранца. Такой наблюдатель может дать более объективное описание разворачивающихся событий. Но кем мог быть этот сторонний наблюдатель? Откуда он мог попасть в те места, где происходят события? Хорошенько подумав, я вдруг понял, что уже давно знаю имя нужного мне человека. В десятом веке араб по имени Ибн Фадлан проделал долгий путь из Багдада на север, туда, где сегодня находится Россия, и там он встретился с викингами. Его рукопись, хорошо известная ученым, является одним из наиболее ранних свидетельств о жизни и культуре викингов. Еще в колледже, работая над дипломом, я прочел несколько фрагментов этой рукописи. У Ибн Фадлана очень своеобразный, но в то же время вполне воспроизводимый стиль повествования. Его текст достаточно строг и скуп, что придает ему достоверность. В то же время автор совершенно непредсказуем. Я вдруг почувствовал, что по прошествии тысячи лет сам Ибн Фадлан не стал бы возражать против того, чтобы ожить в новой роли – в роли очевидца событий, которые легли в основу эпической поэмы «Беовульф». Несмотря на то, что вся рукопись Ибн Фадлана была переведена на русский, немецкий, французский и многие другие языки, в английском переводе существуют лишь фрагменты этого текста. Собрав воедино и скомпоновав все существующие фрагменты рукописи, я с минимальными изменениями превратил их в первые три главы «Пожирателей мертвых»[223]. Затем я написал оставшуюся часть романа, стараясь придерживаться стиля манускрипта Ибн Фадлана, как если бы он сам описывал свое вполне реальное путешествие. Кроме того, я снабдил текст комментариями и необходимыми сносками и примечаниями. Разумеется, я был в курсе того, что путешествие, реально совершенное Ибн Фадланом в 921 году н.э., скорее всего, состоялось слишком поздно, чтобы лечь в основу «Беовульфа». Многие авторитетные исследователи сходятся на том, что это эпическое произведение было создано примерно на полтора века раньше описываемых событий. Впрочем, датировка поэм, долгое время существовавших только в устной форме, не может быть абсолютно точной. А кроме того, писатель все же имеет право на художественный вымысел и некоторую вольность в обращении с историческими фактами. В «Пожирателях мертвых» читатель может столкнуться с временными несоответствиями; в особенности это относится к встрече Ибн Фадлана с реликтовой группой неандертальцев. (Одна из странностей этой книги состоит в том, что за десятилетия, прошедшие с момента ее первого выхода в свет, в научной среде произошла серьезная переоценка традиционных представлений о неандертальском человеке; в результате допущение, что какие-то группы неандертальцев могли существовать в некоторых труднодоступных частях Европы буквально тысячу лет назад, уже не кажется таким дерзким и не попадающим в категорию научной гипотезы.) Интересным представляется и то, насколько сложной и запутанной становится игра, которую ведет эта книга со своей исторической первоосновой. В какой-то момент правильно оценить достоверность описываемых событий практически невозможно. Я всегда придавал большое значение правдоподобию, но при этом старался оставлять для читателя некоторые ключи или зацепки, которые помогли бы ему отличить реальную первооснову от творческого вымысла. Тем не менее по прошествии некоторого времени я понял, что в «Пожирателях мертвых» я, быть может, излишне увлекся этой игрой. В процессе написания я вроде бы чувствовал, что граница между правдой и вымыслом прочерчивается достаточно четко. Так, например, имя одного из цитируемых переводчиков Ибн Фадлана – Пер Фраус-Долус, что в буквальном переводе с латыни означает «путем обмана и уловок». Тем не менее через несколько лет я сам уже не мог с уверенностью ответить на вопрос, какие из фрагментов представляют собой перевод оригинального текста, а какие являются моим вымыслом. В один прекрасный день я обратился к библиотечному каталогу, пытаясь разыскать информацию по указанным в библиографии к моей книге текстам. Потратив впустую несколько часов, я вдруг осознал, что какими бы убедительными ни выглядели сноски на эти источники, на самом деле они являются плодом моего вымысла. Я пришел в ярость от того, что напрасно потратил столько времени, прекрасно понимая при этом, что виноват в этом только я. Я упомянул об этом лишь потому, что тенденция к размыванию границ между фактом и вымыслом получила широкое распространение в современном обществе. Вымысел плавно, постепенно, но уверенно проникает везде и повсюду, начиная со школьных программ по истории и заканчивая телевизионными новостями. Разумеется, телевидение всегда считалось достаточно продажным средством массовой информации, и наблюдающиеся в его развитии тенденции большинством из нас отторгаются или, по крайней мере, воспринимаются критически и подвергаются сомнению. Куда более серьезную угрозу представляет собой укрепившая в последнее время свои позиции так называемая «постмодернистская» наука. Кое-кто в академической среде в настоящее время совершенно серьезно утверждает и пытается обосновать это, что разницы между фактом и вымыслом не существует, что любое прочтение текста является субъективным и личностным и что ввиду этого вымысел, чистой воды выдумка представляется равноценной проведенному по всем правилам классической науки исследованию. В лучшем случае подобные измышления просто не попадают в поле зрения традиционных научных дисциплин и не пересекаются с академической наукой, в худшем же они несут в себесерьезную опасность и представляются весьма неприятными[224]. Впрочем, подобные взгляды в научной среде еще не были столь распространены двадцать лет назад, когда я сел за свой роман, замаскированный под научную монографию. Осмелюсь выразить надежду, что мода в академической среде вновь переменится – в особенности если ученые обнаружат, что начинают раз за разом попадать в расставленные им сочинителями ловушки в виде ложных ссылок и псевдоцитат, которые использовал и я. Следуя изложенному выше и понимая, насколько все это может сбить с толку неподготовленного читателя, я считаю своим долгом открыто заявить о том, что ссылки и библиографические данные, указанные в данном послесловии, являются истинными и соответствуют действительности. Весь остальной роман, включая предисловие, основной текст, примечания и библиографию, следует расценивать как плод художественного вымысла. После выхода в свет первого издания «Пожирателей мертвых» это шутливое переложение «Беовульфа» оказалось под серьезным огнем критиков и обозревателей, набросившихся на меня с такой яростью, словно я действительно осквернил памятник. Но в то же время ученые-исследователи «Беовульфа» приняли книгу благосклонно и совершенно адекватно отнеслись к ней как к художественному произведению, о чем многие из них даже сочли возможным написать мне.Майкл КРАЙТОН СТРЕЛА ВРЕМЕНИ
Это вымышленная история. Сюжет в целом, равно как события, описанные в романе, его действующие лица и места действия являются порождением фантазии автора или же используются условно. Любое возможное совпадение с реально существующими людьми, компаниями или событиями, имевшими место в реальности, является случайным.
Посвящается Тэйлору
Все великие империи будущего будут империями духа.Уинстон Черчилль, 1953 г.
Если вы не знаете истории, то не знаете ничего.Эдвард Джонстон, 1990 г.
Меня не интересует будущее. Я интересуюсь будущим будущего.Роберт Дониджер, 1996 г.
ВВЕДЕНИЕ
Наука в конце столетия
Сто лет назад, на исходе девятнадцатого века, ученые всего мира испытывали чувство глубокого удовлетворения от сознания того, что им удалось создать исчерпывающую картину физического мира. Как выразился физик Алистер Рей: «К концу девятнадцатого столетия казалось, что известны уже все основные фундаментальные принципы, управляющие поведением физической вселенной» [225]. Действительно, многие ученые утверждали, что изучение физики почти закончено и в ней больше не может быть сделано никаких крупных открытий; осталось лишь уточнять детали и вносить в картину завершающие штрихи. Но вторая половина заключительного десятилетия явила свету несколько прелюбопытнейших сюрпризов. Рентген открыл лучи, проникавшие сквозь человеческую плоть. Поскольку их природу не удалось объяснить, он назвал их Х-лучами. Два месяца спустя Анри Беккерель случайно обнаружил, что кусок урановой руды испускает некое излучение, засвечивающее фотографические пластинки. А в 1897 году был открыт электрон – носитель электричества. И все же физики сохраняли спокойствие, уверенные в том, что существующая теория уже в ближайшее время найдет объяснение для всех этих аномалий. Никто не решился бы предсказать тогда, что не далее чем через какие-нибудь пять лет их самодовольное представление о мире самым бесстыдным образом претерпит головокружительное изменение, в результате коего возникнет совершенно новая концепция вселенной и появятся ни на что не похожие технологии, благодаря которым повседневная жизнь на протяжении двадцатого столетия будет меняться самым невообразимым образом. Если бы вы в 1899 году решились сказать какому-нибудь физику, что спустя сто лет можно будет при помощи висящих в небесах спутников Земли передать в каждый дом движущиеся изображения; что бомбы невообразимой мощности станут угрожать существованию всего человеческого рода; что антибиотики помогут преодолеть инфекционные заболевания, но болезни перейдут в контрнаступление; что женщины получат избирательное право и пилюли для контроля рождаемости; что самолеты, способные взлетать и приземляться без помощи человека, будут ежечасно поднимать в воздух миллионы людей; что можно будет пересечь Атлантику со скоростью две тысячи миль в час; что люди совершат путешествие на Луну, а потом утратят к ней интерес; что в микроскопы можно будет разглядеть отдельные атомы; что люди станут носить с собой телефоны весом в несколько унций [226] и разговаривать со всем миром без проводов и что большая часть этих чудес станет возможной благодаря устройствам размером с почтовую марку, построенным на основе новой теории, именуемой квантовой механикой, – если бы вы сказали все это, то выслушавший подобные бредни физик почти наверняка объявил бы вас сумасшедшим. Почти ни одно из этих явлений не могло быть предсказано в 1899 году, потому что общепризнанная в то время научная теория утверждала, что подобное невозможно. А для тех немногочисленных явлений, которые невозможными не считались, таких, например, как самолет, нельзя было предположить массового применения. Нетрудно представить себе один самолет, но десять тысяч самолетов, одновременно находящихся в воздухе, не могло бы себе позволить никакое воображение. Так что можно с полным основанием утверждать, что на пороге двадцатого столетия даже наиболее информированные ученые не имели ни малейшего понятия о том, что ожидает человечество впереди.* * *
Сейчас, когда мы стоим на пороге двадцать первого века, ситуация странным образом повторяется. Физики опять полагают, что физический мир получил исчерпывающее объяснение и в ближайшем будущем не может быть никаких революций. Наученные прошлой историей, они больше не выражают это мнение публично, но все равно думают имен" но так. Некоторые знатоки пошли еще дальше и принялись доказывать, что наука – как отрасль человеческой деятельности – выполнила свою функцию и ей больше нечего открывать. [227] Но подобно тому, как в последние годы девятнадцатого столетия появились намеки на то, чего можно ожидать впереди, так и на исходе двадцатого века можно заметить кое-какие указания на возможные серьезные перемены в будущем. Одно из наиболее важных – это интерес к так называемой «квантовой технологии». Он проявляется в том, что на множестве различных направлений ведется усиленная работа по созданию новой технологии, использующей фундаментальные свойства субатомной структуры и обещающей в корне изменить наши представления о соотношении возможного и невозможного. Квантовая технология решительно опровергает соображения здравого смысла по поводу того, как функционирует этот мир. Она предсказывает появление мира, где компьютеры не надо включать. Где предметы можно обнаружить, не глядя на них. Где невообразимо мощный компьютер может быть построен из одной-единственной молекулы. Где информация немедленно передается из одной точки в другую безо всяких проводов или сетей. Где для исследования отдаленных объектов не требуется контакта с ними. Где компьютеры проводят свои вычисления на просторах других вселенных. Где телепортация – «Передай меня по лучу, Скотти» – является самым обыденным явлением и находит многообразное применение. В 90-е годы исследования в области квантовой технологии начали приносить результаты. В 1995-м квантовые сверхзащищенные сообщения были переданы на расстояние восьми миль, а это позволяет предположить, что в наступающем столетии будет построен квантовый Интернет. В Лос-Аламосе физики измерили толщину человеческого волоса при помощи излучения лазера, которое на самом деле не направляли на волос, но только могли направить. Этот невероятный «противофактический» результат обозначил возникновение новой области внеконтактного исследования, которое было названо «обнаружением вслепую». А в 1998 году в трех лабораториях, находившихся в разных концах мира – Инсбруке, Риме и Калифорнийском технологическом институте, – демонстрировался эксперимент по квантовой телепортации [228]. Физик Джефф Кимбл, лидер команды КалифорТеха, заявил, что квантовую телепортацию можно использовать для материальных тел: «Квантовое состояние одного предмета может быть транспортировано другому предмету… Мы считаем, что знаем, как это сделать» [229]. Кимбл в порядке предположения очень кратко упомянул о том, что они могли бы телепортировать человека, но на сегодня кто-нибудь мог бы реально попробовать проделать это с бактерией. Эти квантовые курьезы, бросающие вызов логике и здравому смыслу, пока что удостоились весьма небольшого внимания публики, но оно еще усилится. Существуют мнения, согласно которым в первые десятилетия нового века большинство физиков во всем мире будут работать над теми или иными аспектами квантовой технологии [230].* * *
И поэтому неудивительно, что к середине 90-х годов несколько корпораций предприняли исследования в области квантовой физики. В 1991-м была основана компания «Квантовые приборы Фуджицу». В 1993-м группу квантовых исследований под руководством Чарльза Беннетта сформировала «Ай-Би-Эм» [231]. Их примеру последовали такие компании, как «Эй-Ти-Ти» и другие, например, университет КалифорТех, правительственные организации наподобие Лос-Аламоса и исследовательский центр расположенной в Нью-Мексико корпорации под названием «Эм-Тэ-Ка». Находящийся всего лишь в часе езды от Лос-Аламоса центр МТК в первой половине десятилетия смог добиться замечательных успехов. Действительно, теперь стало ясно, что МТК оказалась первой компанией, которой в 1998 году удалось найти практическое применение для передовой квантовой технологии. Если оглянуться назад, то станет видно, что МТК смогла захватить лидерство в драматической борьбе за новую технологию благодаря сложившейся комбинации специфических обстоятельств и значительной доли везения. Хотя компания неизменно заявляла, что использование ее открытий абсолютно безопасно, так называемая «корректировочная» экспедиция смогла со всей очевидностью показать, что опасность существует. Два человека погибли, один исчез, а еще несколько перенесли серьезные заболевания. Можно со всей определенностью утверждать, что для молодых аспирантов, участвовавших в экспедиции, эта новая квантовая технология, предвестница двадцать первого века, оказалась вовсе не безопасной.* * *
Типичный эпизод из истории «частных» войн произошел в 1357 году. Сэр Оливер де Ванн, благородный и достойный английский рыцарь, захватил города Кастельгард и Ла-Рок, стоявшие на реке Дордонь. По общему мнению, этот самозваный владетель правил воистину справедливо и был любим людьми. В апреле земли сэра Оливера были захвачены буйной ордой из двух тысяч бригандов, рыцарей-грабителей под командованием Арно де Серволя, лишенного духовного сана монаха, носившего прозвище Архипастырь. Спалив дотла Кастельгард, Серволь снес близлежащий монастырь Сен-Мер, убил всех монахов и разрушил знаменитую водяную мельницу на Дордони. Затем Серволь погнался за сэром Оливером к крепости Ла-Рок, где произошло ужасное сражение. Оливер умело и доблестно защищал свой замок. Современные источники относят эффективность действий Оливера на счет его военного советника Эдуарда де Джонса. Об этом человеке мало что известно доподлинно; зато его биография окружена легендами в духе Мерлина, так, например, считалось, что он мог исчезнуть во вспышке света. Летописец Одрейм утверждает, что Джонс прибыл из Оксфорда, но другие источники считают его миланцем. Поскольку он путешествовал с группой молодых помощников, то, вероятнее всего, Джонс являлся странствующим мудрецом, нанимавшимся к тем, кто оплачивал его услуги. Он был искушен в использовании пороха и артиллерии – новых для того времени технологий… В конце концов Оливер все же потерял свой неприступный замок: некий шпион открыл вход, позволив солдатам Архипастыря войти в твердыню. Такие предательства были типичны для сложных интриг тех времен. Из книги «Столетняя война во Франции» М. Д. Бэйкса, 1996 гКОРАСОН
Никто из тех, кого квантовая теория не потрясает до глубины души, не понимает ее.Нильс Бор, 1927г.
Квантовую теорию не понимает никто.Не нужно было пытаться срезать дорогу. Дэн Бэйкер вздрогнул, когда его новенький седан «Мерседес S500» подпрыгнул на грунтовой дороге, уходившей в глубь резервации индейцев-навахо в Северной Аризоне. Окружающий пейзаж приобретал все больше черт пустыни: вдали на востоке краснели месас [232], на запад, сколько хватало глаз, простиралась плоская выжженная равнина. Получасом ранее они миновали деревню – пыльные дома, церковь и маленькая школа, прижавшиеся к голой скале, – но с тех пор не видели вообще ничего. Только безжизненную красную пустыню. В течение часа они не встретили ни одного автомобиля. Наступил полдень, и солнце взирало на них прямо из зенита. Бэйкер, сорокалетний подрядчик-строитель из Финикса, начал ощущать себя неуютно. Тем более что его жена, архитектор, была одной из тех артистических натур, которые никогда не думают о таких прозаических вещах, как бензин и вода. Бак его автомобиля был наполовину пуст. А мотор понемногу начал перегреваться. – Лиз, – обратился он к жене, – ты уверена, что мы едем правильно? Сидевшая рядом с ним жена водила пальцем по карте, прослеживая маршрут. – Это должна быть та самая дорога, – ответила она. – В путеводителе сказано, что нужно проехать четыре мили после поворота на Корасoн-каньон. – Но мы проехали Корасон-каньон двадцать минут назад. Мы, вероятно, не заметили его и проскочили мимо. – Как мы могли не заметить здание фактории? – осведомилась жена. – Не знаю. – Бэйкер не отрывал взгляда от дороги. – Но здесь нет ничего. Ты уверена, что действительно хочешь попасть туда? Я имею в виду, что мы можем найти знаменитые ковры навахо в Сидоне. В Сидоне продаются любые ковры. – В Сидоне нет подлинных изделий, – фыркнула она. – Конечно же, они подлинные, дорогая. Ковер это и есть ковер. – Плетеный. – Ладно, – вздохнул он, – плетеный. – А это не одно и то же, – продолжала Лиз. – Магазины Сидоны набиты барахлом для туристов, и ковры там акриловые, а не шерстяные. Я хочу настоящий плетеный ковер, а они продают их только в резервации. А может быть, в фактории найдется старый «сэндпейнтинг» из тех, которые начиная с двадцатых годов плетет Хостин Клах. И я хочу его. – Хорошо, Лиз. – Бэйкер вообще не мог понять, зачем им еще один плетеный ковер работы навахо У них и так уже было две дюжины. Лиз разложила их по всему дому. И еще несколько штук спрятала в шкафах. Дальше они ехали в молчании. Дорогу впереди покрывала мерцающая горячая дымка, из-за которой казалось, что машина вот-вот нырнет в серебряное озеро. А еще на дороге и вдоль нее появлялись миражи, изображавшие здания или людей, но они неизменно исчезали, стоило подъехать поближе. Дэн Бэйкер снова вздохнул. – Наверно, мы все-таки проскочили мимо. – Давай проедем еще несколько миль, – предложила она. – Сколько конкретно? – Не знаю Еще несколько. – Сколько, Лиз? Давай решим, насколько далеко мы зайдем в поисках этой штуки. – Еще десять минут, – предложила она. – Ладно, – согласился Дэн, – десять минут. Он взглянул на указатель топлива, и в это мгновение Лиз резким движением закрыла рот рукой и воскликнула: – Дэн! Бэйкер вновь уставился на дорогу. Как раз вовремя, чтобы увидеть промелькнувшую фигуру – человек в коричневому обочины – и услышать громкий удар с той же стороны. – О боже! – воскликнула она. – Мы сшибли его! – Что? – Мы сшибли этого парня. – Ничего подобного. Мы наскочили на выбоину. В зеркале заднего вида Бэйкер видел, что человек все так же стоит на обочине. Но автомобиль двигался дальше, и фигура в коричневом быстро тонула в облаке пыли. – Мы не могли сбить его, – сказал Бэйкер. – Он все еще стоит. – Дэн. Мы задели его. Я видела это собственными глазами. – Я так не думаю, дорогая. Бэйкер снова взглянул в зеркало заднего вида. Но теперь в нем не было видно ничего, кроме облака пыли позади автомобиля. – Будет лучше, если мы вернемся, – сказала жена. – Почему? Бэйкер был почти уверен в том, что его жена ошибается и они не задели человека, стоявшего около дороги. Но если они все же зацепили его, – пусть он даже получил самую легкую травму: ушиб головы или царапину, – это будет означать очень серьезную задержку в их поездке. Они, конечно, не смогут дотемна добраться до Финикса. Любой, кто мог встретиться в этих местах, без всякого сомнения, был индейцем-навахо, а они должны были доставить его в больницу или по крайней мере в ближайший крупный город. Это был Галлап, куда они совершенно не намеревались ехать… – Мне казалось, что ты хочешь вернуться. – Хочу. – Тогда давай вернемся. – Я просто не хочу никаких проблем, Лиз. – Дэн, я не верю тебе. Он вздохнул и затормозил. – Ладно, я разворачиваюсь. Разворачиваюсь. Он осторожно, стараясь не попасть в красный песок по сторонам дороги, где можно было бы застрять, развернул машину и направился обратно по той самой дороге, по которой они приехали сюда. – О, Иисусе. Бэйкер резко нажал на тормоз и выскочил в облако пыли, поднятое его собственным автомобилем. От жары, почти физически ударившей ему в лицо и моментально забравшейся под одежду, он задохнулся. "Должно быть, все 120 градусов [233]", – подумал он. Когда пыль улеглась, он разглядел лежавшего на обочине человека. Тот пытался приподняться, опираясь на локоть. Парню, если его можно так назвать, было лет семьдесят, он был бородатым, имел заметную лысину и весь дрожал. Кожа у него была бледной, и он совсем не походил на навахо. Коричневая одежда смахивала на длинный халат. «Может быть, он священник», – подумал Бэйкер. – С вами все в порядке? – спросил Бэйкер, помогая человеку принять сидячее положение на пыльной дороге. Старик закашлялся. – Да, со мной все нормально. – Вы не хотите подняться? – Бэйкер испытывал большое облегчение, так как не видел у старика никаких следов крови. – Подождите минуту. Бэйкер осмотрелся. – Где ваш автомобиль? – поинтересовался он. Человек снова закашлялся. С трудом подняв голову на слабой шее, он окинул взглядом пыльную проселочную дорогу. – Дэн, мне кажется, что он травмирован, – сказала Лиз из автомобиля. – Похоже, – согласился Бэйкер. Старикан вроде бы совершенно ничего не соображал. Бэйкер снова огляделся кругом: со всех сторон простиралась плоская пустыня, сливавшаяся на недалеком горизонте с мерцающим туманом. Никакого автомобиля. Ничего. – Интересно, как он сюда попал? – проговорил вслух Бэйкер. – Вот что, – заявила Лиз, – мы должны отвезти его в больницу. Бэйкер подхватил незнакомца под мышки и помог ему подняться на ноги. Одежда человека была тяжелой, сделанной из какого-то материала, напоминавшего войлок, но старик не потел от жары. Больше того, его тело показалось при прикосновении прохладным, почти холодным. Пока они пересекали дорогу, старикан тяжело навалился на Бэйкера. Лиз открыла заднюю дверцу. – Я могу идти, – с трудом выговорил старик, – могу говорить. – Вот и прекрасно, – похвалил Бэйкер, помогая ему устроиться на заднем сиденье. Человек лег на кожаное сиденье, скорчившись в позе эмбриона. Под своим халатом он носил обычную одежду: джинсы, клетчатую рубашку. Дверь за собой он закрыл, и Лиз вернулась на переднее сиденье. Бэйкер растерянно топтался около машины на жаре. Каким образом старикан мог оказаться здесь в полном одиночестве? Как он мог не вспотеть в своем одеянии? Можно было подумать, что он только что вышел из автомобиля. «Возможно, он сидел за рулем, – подумал Бэйкер. – Возможно, он заснул. Возможно, его автомобиль сбился с дороги и попал в аварию. Возможно, в автомобиле находился кто-то еще, и этот кто-то угнал машину…» Он услышал, что старикан бормочет: – Оставить и взвесить. Потом вернуться, сразу же разобраться, как… Бэйкер пересек дорогу, чтобы взглянуть на то место, где недавно находился странный человек. Он переступил через очень большую выбоину, подумал было, что ее стоит показать жене, но потом решил не делать этого. Рядом с дорогой он не увидел никаких следов шин, зато ясно разглядел отчетливые следы старика на песке. Следы уходили от дороги в пустыню. На расстоянии примерно тридцать ярдов Бэйкер заметил сухое русло, небольшой овраг, уходивший вдаль. Следы, казалось, шли оттуда. Он пошел по следам до оврага, постоял на краю и заглянул вниз. Там не было никакого автомобиля. Он увидел только змею, скользившую меж камней подальше от него, и содрогнулся. В нескольких футах от его ног, внизу, на солнце ярко сверкнуло что-то белое. Бэйкер, старательно балансируя на каменистом склоне, спустился, чтобы взглянуть вблизи. Предмет оказался кусочком белой керамики, размером примерно с квадратный дюйм, похожим на электрический изолятор. Бэйкер поднял его и с удивлением обнаружил, что квадратик оказался прохладным на ощупь. Вероятно, это был один из тех новых материалов, которые не поглощают тепла. Поднеся пластинку к глазам, он увидел, что с одной стороны отпечатаны буквы МТК. А с боку имелась своеобразная кнопка, утопленная в материале. Он спросил себя, что может случиться, если он нажмет кнопку Стоя на жаре, окруженный огромными валунами, он надавил на нее. Ничего не произошло. Он нажал еще раз. Опять ничего. Бэйкер выбрался из оврага и вернулся к автомобилю. Старикан спал и громко храпел. Лиз изучала карту. – Ближайший крупный город – Галлап. – Галлап, – согласился Бэйкер, включая двигатель.Ричард Фейнман, 1967г.
* * *
Выбравшись с рекордным временем обратно на главное шоссе, они направились на юг, в Галлап. Старик все еще спал. Лиз посмотрела на него и негромко окликнула мужа: – Дэн… – Что? – Ты видел его руки? – А что с ними? – Кончики пальцев. Бэйкер оторвал взгляд от дороги и, быстро повернувшись, взглянул на пассажира. Кончики пальцев у старикана были "красными – вернее, две первых фаланги. – Ну и что? Он просто обгорел на солнце. – Только до середины пальцев? А почему не вся кисть? Бэйкер пожал плечами. – Раньше его пальцы такими не были, – продолжала Лиз. – Когда мы его подобрали, они не были красными. – Дорогая, скорее всего ты просто не заметила этого. – Я заметила, потому что обратила внимание: у него маникюр. И я подумала: это очень любопытно, что посреди пустыни вдруг оказался какой-то старикашка с маникюром. – О-хо-хо… – жалобно простонал Бэйкер, поглядев на часы. Сколько времени им придется потратить в больнице в Галлапе? Вероятно, несколько часов. Он вздохнул на сей раз молча. Дорога идеально прямой лентой разворачивалась впереди. На полпути к Галлапу старикан проснулся. Он закашлялся, а потом невнятно произнес хриплым голосом: – Мы находимся здесь? Мы находимся хоть где-нибудь? – Как вы себя чувствуете? – спросила Лиз. – Чувствую? Я закручиваюсь. Прекрасно. Просто прекрасно. – Как вас зовут? – продолжила Лиз. Человек недоуменно заморгал, глядя на нее. – Квазителефон выгнал меня вон. – Но как вас зовут? – Прежнее имя, в грешных играх с ними, – ответил человек. – Он все рифмует, – заметил Бэйкер. – Я обратила на это внимание, Дэн. – Я видел телепередачу об этом, – сказал Бэйкер. – Стремление рифмовать означает, что он шизофреник. – Рифмоплет ведет расчет, – заявил старик. А потом он вдруг запел, громко, почти крича на мотив старой песни Джона Денвера: Квазителефон выгнал меня вон, в места, где я был рожден, в старый Блэк-Роки-каньон, на тихих задворках страны, где были мы все рождены, квазителефон просто вышел вон! – Вот это да! – восхитился Бэйкер. – Сэр, – снова обратилась к пассажиру Лиз, – вы можете назвать мне ваше имя? – Ниобий для худших условий. Волосатые сингулярности препятствуют паритетности. – Дорогая, у этого парня неладно с мозгами, – вздохнул Бэйкер. – Если неладно с мозгами, то воняет, как будто ногами, – подхватил старик. Но Лиз отказывалась сдаться. – Сэр, вы знаете свое имя? – Позвоните Гордону! – ответил человек; теперь он уже кричал. – Позвоните Гордону Стэнли, позвоните! Семейство в целости держите! – Но, сэр… – Лиз, – вмешался Бэйкер, – оставь его. Пусть он успокоится, ладно? Нам еще далеко ехать. Старик вдруг взревел: В места, где я был рожден, черное колдовство, трагичное существо, пеной весь мир покрыт, от этого стон стоит! И немедленно начал сначала. – И что дальше? – спросила Лиз. – Не спрашивай.* * *
Бэйкер позвонил с дороги, поэтому, когда «Мерседес» въехал под окрашенный в красный и кремовый цвета портик травматологического отделения больницы МакКинли, там уже дожидались санитары с каталкой. Старик вел себя пассивно, пока его укладывали на каталку, но, как только его стали привязывать к ней, он разволновался и поднял крик: – Отпустите меня, отвяжите меня! – Это ради вашей собственной безопасности, сэр, – сказал один из санитаров. – Замолчите, прочь пойдите! Вы опасностью грозите, негодяи и мерзавцы, обмануть меня хотите! На Бэйкера произвело впечатление то, как санитары обошлись с «парнем», мягко, но тем не менее все же связав его. Не меньшее впечатление произвела на него и миниатюрная темноволосая женщина в белом халате, вышедшая навстречу им на лестницу. – Я Беверли Цоси, – представилась она, протягивая Руку, – дежурный врач. Она оставалась совершенно спокойной, несмотря на то что человек на коляске продолжал вопить, пока его везли: – Квазителефон выгнал меня вон… Все находившиеся в приемном покое уставились на него. Бэйкер увидел мальчика лет десяти или одиннадцати с рукой на перевязи; он сидел на стуле рядом с матерью и с любопытством наблюдал за стариком, шепча что-то на ухо матери. Старикан пел: – В меееестаааа, где я быыыыл роооождеооон… – И как долго он находится в таком состоянии? – спросила доктор Цоси. – С самого начала. С тех самых пор, как мы его подобрали. – Не считая времени, пока он спал, – уточнила Лиз. – Он терял сознание? – Нет. – Была тошнота, рвота? – Нет. – И где же вы нашли его? В районе Корасон-каньона? – Приблизительно в пяти-десяти милях дальше. – Там, пожалуй, ничего нет, – сказала врач. – Вы знаете эти места? – удивился Бэйкер. – Я там выросла. – Она чуть заметно улыбнулась. Старика ввезли через распахивающиеся на обе стороны двери; он все так же продолжал выкрикивать рифмованную бессмыслицу. – Если вы подождете здесь, то я вернусь к вам, как только что-то узнаю. Это, вероятно, потребует времени. Вы могли бы тем временем поесть.* * *
Беверли Цоси имела постоянную работу в Университетской клинике Альбукерке, но в последнее время каждую неделю на два дня приезжала в Галлап, чтобы ухаживать за престарелой бабушкой, и в эти дни ради дополнительного заработка дежурила подменным врачом в травматологическом отделении больницы МакКинли. Ей нравилась больница МакКинли, смело окрашенная ярко-красными и кремовыми полосами. Больница вела большую работу на благо местной общины. А Беверли любила Галлап; этот город был куда меньше, чем Альбукерке, и к тому же здесь, в местах обитания своих предков, она чувствовала себя гораздо лучше. Как правило, в травматологическом отделении было довольно тихо. И поэтому появление этого взвинченного крикливого старика вызвало изрядные волнения. Откинув занавеску, Беверли вошла в бокс, где санитары уже успели снять с больного его коричневый войлочный халат или плащ. Но старик сопротивлялся, и санитары были вынуждены оставить его связанным. Его джинсы и клетчатую рубашку пришлось разрезать. Нэнси Худ, старшая медсестра отделения, сказала, что это не имело никакого значения, потому что его рубашка все равно была непоправимо испорчена: на кармане была пришита бесформенная заплата из другого материала. – Он когда-то порвал рубашку и пришил сюда этот клок. Если вас интересует мое мнение, это была никудышная работа. – Нет, – возразил один из санитаров, разглядывая рубашку. – Сюда ничего не пришивалось, это один кусок ткани. Очень странно, но кусок не подходит потому, что одна сторона у него куда больше другой… – Так или иначе, но он этого не заметит, – констатировала Нэнси Худ, бросив погубленную рубашку на пол. – Вы хотите попытаться обследовать его? – обратилась она к Цоси. Больной продолжал реагировать довольно буйно. – Пока нет. Давайте поставим ему капельницы в обе руки. И осмотрите его карманы. Проверьте, нет ли у него хоть каких-нибудь документов. Если ничего не окажется, снимите у него отпечатки пальцев и отправьте факсом в Вашингтон – вдруг там его смогут идентифицировать по базе данных.* * *
Спустя двадцать минут Беверли Цоси уже занималась с мальчиком, сломавшим руку, поскользнувшись во время перебежки на третью базу при игре в бейсбол. Этот ребенок в очках казался несколько туповатым, но явно гордился своей спортивной травмой. – Мы обыскали вещи этого Джона Доу [234], – сообщила, открыв дверь, Нэнси Худ. – И что же? – Ничего полезного. Ни бумажника, ни кредитных карточек, ни ключей. Вот единственная вещь, которая у него оказалась. – Она протянула Беверли свернутый клочок бумаги. Он напоминал обрывок компьютерной распечатки, где было изображено множество непонятным образом расположенных точек на координатной сетке. Внизу было написано «мон… Ste… mere». – «Мон… ste… mere»?.. – задумчиво произнесла Беверли. – Вам это что-нибудь говорит? Худ помотала головой. – Если вас интересует мое мнение, то он псих. – Все равно я не могу давать ему транквилизаторы, пока мы не узнаем, что у него с головой. Так что лучше организуйте ему снимки черепа, чтобы исключить травмы и гематомы, – сказала Беверли Цоси. – Вы же помните, Бев, что рентгеновское исследование может внести изменения в его состояние? Действие Х-лучей не проходит бесследно. Почему бы вам не провести магниторезонансное исследование? Так вы сможете осмотреть все его тело. – Распорядитесь об этом, – согласилась Цоси. Нэнси Худ повернулась, чтобы выйти, но вдруг воскликнула: – Представляете, какая неожиданность? Приехал Джимми из полиции.* * *
Дэн Бэйкер волновался. Как он и предполагал, им пришлось провести несколько часов в приемном отделении больницы МакКинли. Вернувшись после ленча – буррито [235] с острым соусом из красного перца-чили, – они увидели, как полицейский на стоянке осматривает их автомобиль, проводя ладонью по дверям. От одного только вида этой процедуры Бэйкера охватил озноб. Он было собрался подойти к полицейскому, но тут же решил не делать этого. Они возвратились в комнату ожидания приемного отделения. Оттуда он позвонил дочери и предупредил, что они опаздывают; вообще-то, они могли не попасть в Финикс и до завтра. Они ждали. Наконец, где-то в четыре часа дня, Бэйкер подошел к столу регистратора и осведомился о старике. – Вы его родственник? – вопросом на вопрос ответила женщина. – Нет, но… – Тогда, пожалуйста, подождите там. Доктор скоро к вам выйдет. Он вернулся и с тяжелым вздохом сел на место. Потом снова встал, подошел к окну и посмотрел на свой автомобиль. Полицейский ушел, но теперь под дворником ветрового стекла торчал трепещущий на легком ветерке листочек. Бэйкер забарабанил пальцами по подоконнику. В этих маленьких городишках вы, что бы ни случилось, всегда вляпаетесь в неприятности. И чем дольше он ждал, тем больше в его мозгу возникало разнообразных сценариев. Старик впал в кому, и они не смогут покинуть город до тех пор, пока он не придет в себя. Старик умер, и теперь их обвинят в убийстве. Их не обвинят в убийстве, но они должны через четыре дня приехать на коронерское [236] расследование. Человек, появившийся наконец, чтобы поговорить с ними, был не миниатюрной женщиной-доктором, а полицейским. Это был длинноволосый юноша двадцати с небольшим лет в аккуратно отглаженной униформе. Приколотая на груди карточка сообщала, что его зовут Джеймс Уонека. «Откуда такая фамилия? – мельком подумал Бэйкер. – Вероятно, навахо или хопи». – Мистер и миссис Бэйкер? – Уонека держался чрезвычайно вежливо и представился первым. – Я только что разговаривал с доктором. Она закончила обследование и получила результаты магниторезонансной томограммы. Нет абсолютно никаких признаков того, что этот человек был сбит автомобилем. Я лично осмотрел ваш автомобиль. На нем тоже никаких признаков удара. Я считаю, что вы скорее всего попали колесом в выбоину и решили, что задели человека. Дороги там никудышные. Бэйкер прожег взглядом жену, которая отвела глаза. – Но с ним все обойдется? – спросила Лиз. – Похоже, что да. – Значит, мы можем ехать? – напористо осведомился Бэйкер. – Дорогой, – напомнила Лиз, – разве ты не хочешь отдать эту штуку, которую нашел там? – Ну конечно. – Бэйкер протянул керамический квадратик. – Я нашел это рядом с тем местом, где он нам попался. Полицейский повертел квадратик в руках. – Эм-Тэ-Ка, – прочел он вслух буквы, оттиснутые на обороте. – Скажите, пожалуйста, поточнее, где вы нашли это. – Примерно в тридцати ярдах от дороги. Я решил, что он мог приехать в автомобиле, который свалился с дороги, и проверил. Но там не было никакого автомобиля. – Видели что-нибудь еще? – Нет. Это все. – Хорошо, благодарю вас, – сказал Уонека, засунув находку в карман. – О, чуть не забыл, – продолжил он после секундной паузы, вытаскивая из кармана клочок бумаги и тщательно расправляя его. – Мы нашли это в кармане потерпевшего. Я подумал, может быть, вы уже видели это?* * *
Бэйкер взглянул на листок: точки, разбросанные не то„"а координатной сетке, не то между какими-то контурами. – Нет, – твердо сказал он. – Я никогда этого не видел. – Вы не давали это ему? – Нет. – У вас нет соображений, что бы это могло значить? – Нет, – отрезал Бэйкер. – Ничего не приходит в голову. – А мне кажется, я знаю, – вмешалась его жена. – Вы? – Полицейский не смог скрыть удивления. – Да, – подтвердила она. – Вы не возражаете, если я… – Она взяла бумагу из рук полицейского. Бэйкер вздохнул. Теперь Лиз превратилась в архитектора и, склонив голову, вдумчиво рассматривала бумажку, поворачивая ее то так, то этак, глядя на точки то сверху, то с боку. Бэйкер понимал, почему она это делает. Она пытается отвлечь внимание от того факта, что была не права, что их автомобиль просто попал в выбоину, а в результате они впустую потратили здесь целый день. Она старается оправдать затрату времени, придав хоть какую-то важность этому клочку бумаги. – Да, – объявила она наконец, – я знаю, что это такое. Это церковь. Бэйкер уставился на точки. – Это – церковь? – переспросил он с ноткой недоверия. – Конечно же, это план церкви, – уверенно ответила Лиз – Вот, смотрите, крестообразные оси, неф… Видите? Дэн, вне всякого сомнения, это церковь. И остальная часть плана, эти квадраты в квадратах, прямолинейные очертания… это напоминает… знаешь, это напоминает монастырь. – Монастырь? – удивился в свою очередь полицейский. – Я в этом уверена, – подтвердила Лиз. – А что касается подписи внизу: «мон… ste… mere», то разве не похоже это на не полностью написанное слово «монастырь». Я готова биться об заклад. Заявляю вам: я считаю это схематическим планом монастыря. Она вернула листок полицейскому. Бэйкер многозначительно посмотрел на часы. – Нам, пожалуй, пора ехать. – Ну конечно, – согласился Уонека, поняв этот прозрачный намек. Он обменялся рукопожатием с четой Бэйкер. – Благодарю за оказанную вами помощь. Простите, что пришлось задержать вас. Счастливого пути. Бэйкер обхватил жену за талию и вывел ее из здания на залитую предвечерним солнцем улицу. Уже было не так жарко, как днем; на востоке в небе висели надутые горячим воздухом шары. Галлап был центром теплового воздухоплавания. Он направился к автомобилю. Листочек на ветровом стекле оказался рекламой бирюзовых украшений из местного магазина. Он выдернул его из-под дворника, смял и бросил под колеса. Его жена сидела, обхватив себя руками, и смотрела прямо вперед Он запустил мотор. – Ладно. Я сожалею, – сказала она, голос был сварливым, но Бэйкер знал, что иного признания не правоты он от нее не дождется. Он наклонился и поцеловал жену в щеку. – Нет. Ты сделала все правильно. Мы спасли жизнь этому старикану. Его жена улыбнулась. Он вывел машину со стоянки и поехал к шоссе.* * *
Старик спал на больничной кровати. Нижняя часть его лица была прикрыта кислородной маской. Беверли Цоси сделала ему укол легкого успокоительного, он расслабился, дыхание его стало ровным и легким. Цоси стояла у кровати больного, обсуждая случай с Джо Ньето, индейцем из племени апачей-мескалеро, опытным терапевтом и прекрасным диагностом. – Белый мужчина, примерно семьдесят лет. Поступил со спутанным сознанием, неадекватной раздражительностью, дезориентированный Умеренная сердечная недостаточность, слегка повышенные ферменты печени, но более ничего. – И они его не сбили автомобилем? – Судя по всему, нет. Но очень странно – они сказали, что нашли его на дороге к северу от Корасон-каньона. Но там нет ничего на целых десять миль в округе. – Неужели? – Джо, у этого парня нет никаких признаков долгого пребывания на солнце. Ни обезвоживания, ни кетонизации. Он даже не загорел. – Вы думаете, что кто-то попытался убрать его? Дедушка ему надоел, и он уволок его подальше от людей? – Да. Именно это я и подозреваю. – А как насчет его пальцев? – Я не знаю, – призналась она. – У него какая-то проблема с кровообращением. Кончики пальцев у него холодные и потемнели до фиолетового цвета; по виду можно даже опасаться гангрены. Но независимо оттого, что это такое, пока он находится в больнице, его состояние стало хуже. – Он диабетик? – Нет. – Болезнь Рейно? – Нет. Ньето склонился над кроватью и всмотрелся в пальцы. – Затронуты только первые фаланги. Все нарушения периферические. – Да, – согласилась она. – Если бы его обнаружили не летом в жаркой пустыне, то я сказала бы, что это обморожение. – Бев, вы проверили его на присутствие тяжелых металлов? Это могло быть отравление тяжелыми металлами. Кадмием или мышьяком. Этим можно было бы объяснить состояние пальцев, а также и слабоумие. – Я взяла пробы. Но анализ на тяжелые металлы делают только в Альбукерке. Ответ поступит не раньше чем через семьдесят два часа. – У него был какой-нибудь документ, медицинская карточка, хоть что-нибудь? – Ничего. Мы передали приметы в полицию, отправили факс с отпечатками пальцев в Вашингтон на проверку по базе данных, но на поиски может потребоваться неделя. Ньето кивнул. – А что он говорил, когда находился в возбуждении, что-то бормотал? – Какие-то рифмованные фразы, в общем-то, одни и те же. Что-то насчет Гордона и Стэнли. А потом он добавлял: «Квазителефон выгнал меня вон». – Квази? Разве это не латынь? Она пожала плечами. – Я уже давно не бывала в церкви. – Мне кажется, что «квази» – это слово из латинского языка, – пояснил Ньето. Тут они услышали негромкий голос: – Простите, пожалуйста. – Это был очкастый мальчик, сидевший в обществе матери на кровати в другом конце палаты. – Кевин, хирург еще не освободился, – сказала Беверли. – Как только он придет, мы наложим на твою руку гипс. – Он не говорил «квазителефон», – сообщил мальчик. – Он говорил «квантовый фон». – Что? – Квантовый фон. Он говорил: «Квантовый фон». Они подошли к ребенку. У Ньето был удивленный вид. – Но что же такое этот «квантовый фон»? Мальчик смотрел на них честными глазами из-под очков. – Вообще-то, надо говорить не «квантовый фон», а «квантовая пена». В мельчайших субатомных измерениях структура пространства-времени имеет иррегулярный характер. Оно не гладкое, а скорее пузырящееся и пенистое. Ну и потому, что все это происходит уже на квантовом уровне, это называют «квантовой пеной». – Сколько тебе лет? – спросил Ньето. – Одиннадцать. – Он много читает, – сообщила его мать. – Отец у него работает в Лос-Аламосе. Ньето кивнул. – И что является частицей этой квантовой пены, Кевин? – У нее нет частиц, – сказал мальчик. – Это в точности то же самое, что и вселенная, только на субатомном уровне. – Но с какой стати этот старик рассуждал о таких вещах? – Потому что он известный физик, – объявил вошедший в палату Уонека. Он заглянул в листок бумаги, который держал в руке. – Только что пришло сообщение по спецсвязи: Джозеф А. Трауб, семидесяти одного года, физик-материаловед. Специалист по сверхпроводимости металлов. Сообщение об исчезновении передано с его места работы, из Исследовательского центра МТК в Блэк-Рок, сегодня сразу после полудня. – Блэк-Рок? Это же около Сандии. Этот город находится в нескольких часах пути, в центре Нью-Мексико, совсем рядом с Альбукерке. Какого черта этот старик делал в Корасон-каньоне на границе с Аризоной? – Я не знаю, – сказала Беверли. – Но он… Загудел сигнал тревоги кардиомонитора.* * *
Час спустя измученная Беверли Цоси тяжело опустилась на стул возле стола в углу, чтобы написать историю болезни. Бумага должна была оказаться особенно подробной, так как пациент умер. Пока она листала результаты анализов, Джимми Уонека принес ей чашку кофе. – Благодарю вас, – сказала она. – Между прочим, нет ли у вас телефона этой компании МТК? Я должна позвонить им. – Я сделаю это за вас, – предложил Уонека, как бы ненароком положив ей руку на плечо. – У вас был трудный день. Прежде чем она успела что-либо ответить, Уонека перешел к соседнему столу, со щелчком раскрыл свой блокнот и принялся набирать номер. В ожидании ответа он улыбнулся Беверли. – Исследовательский центр МТК. Полицейский представился, а потом сообщил: – Я звоню по поводу вашего пропавшего сотрудника, Джозефа Трауба. – Подождите минутку, пожалуйста, я соединю вас с нашим директором по кадрам. Но ему пришлось ждать не одну, а несколько минут. В трубке зудела надоедливая музыкальная фраза. Обхватив микрофон рукой, он самым небрежным тоном, на который был способен, обратился к Беверли: – Вы будете сегодня вечером сидеть с вашей бабушкой или же сможете пойти куда-нибудь поужинать? Она продолжала писать, не поднимая глаз. – Я буду сидеть с бабушкой. Он чуть заметно пожал плечами. – Именно так я и думал. – Но она ложится спать очень рано. Часов в восемь. – На самом деле? Она улыбнулась, все так же не отрывая взгляда от своих бумаг: – Да. Уонека усмехнулся. – Что ж, прекрасно. – Прекрасно. В телефонной трубке снова щелкнуло, и он услышал женский голос: – Пожалуйста, не кладите трубку. Я соединяю вас с нашим старшим вице-президентом, доктором Гордоном. – Благодарю вас. – «Н-да, старший вице-президент», – подумал он. Еще один щелчок, потом скрипучий голос: – Джон Гордон. Слушаю вас. – Доктор Гордон, с вами говорит Джеймс Уонека из полицейского управления Галлапа, – сказал он. – Я звоню из больницы МакКинли в Галлапе. Боюсь, что у меня для вас плохие новости. И он вкратце изложил события последних часов. – Да-да, офицер Уонека, большое спасибо, – сказал Гордон в трубку. – Мы примем все меры. Да-да. Мы немедленно займемся этим. Еще раз большое спасибо. Гордон выключил телефон и обратился к Дониджеру: – Трауб мертв, и они идентифицировали его тело. – Где? – В Галлапе. Мне позвонил коп из отделения «Скорой помощи». – Что они думают о причине смерти? – Они точно не знают, хотя предполагают острую сердечную недостаточность. Но у них проблема с его пальцами. Нарушение кровообращения. Они собираются произвести вскрытие трупа. Это требование закона. Дониджер раздраженно отмахнулся: – Нашли гребаную проблему. Вскрытие трупа ничего им не даст. У Трауба произошла ошибка в транскрипции. Они никогда не смогут этого вычислить. И какого черта вы тратите впустую мое время из-за такого дерьма? – Один из ваших служащих только что умер, Боб, – возразил Гордон. – Ах да, конечно, – холодно ответил Дониджер. – И знаете что? Все, что я могу сказать по этому поводу, – мне на это насрать. Я сожалею. О, конечно, конечно. Пошлите цветы. Только займитесь этим сами, хорошо?* * *
В подобные моменты Гордон обычно глубоко вздыхал и напоминал себе, что Дониджер ничем не отличается от большинства других агрессивных молодых предпринимателей. Он напоминал себе, что, если отбросить сарказм, Дониджер почти всегда оказывался прав. И еще он напоминал себе, что именно так Дониджер вел себя всю жизнь. Роберт Дониджер рано обнаружил признаки гениальности; технические учебники он начал читать, еще когда учился в начальной школе. К девяти годам он уже мог собрать любой электронный прибор – радиоприемник или телевизор, – копаясь в вакуумных трубках, транзисторах и проводах до тех пор, пока устройство не начинало работать. Когда его мать как-то раз в тревоге сказала ему, что боится, как бы он не устроил сам себе казнь на электрическом стуле, он ответил ей: «Не будь идиоткой». А когда умерла его любимая бабушка, Дониджер с сухими глазами сообщил матери, что старая леди была должна ему двадцать семь долларов и он ожидает от матери возмещения этого долга. Окончив с отличием физический колледж в Стэнфорде в возрасте восемнадцати лет, Дониджер поступил в лабораторию «Ферми» близ Чикаго. Там он проработал шесть месяцев и ушел, заявив директору лаборатории, что физика элементарных частиц годится только для онанистов. Он возвратился в Стэнфорд, где работал в области, которую счел более многообещающей: магнетизм в условиях сверхпроводимости. В это время ученые всех отраслей знания уходили из университетов и учреждали компании для эксплуатации своих открытий. Дониджер поступил так спустя год. Он основал «Тех-Гэйт», компанию, изготавливавшую компоненты для прецизионных микросхем методом травления, который Дониджер изобрел буквально между делом. Когда Стэнфордский университет выразил протест: дескать, Дониджер сделал это открытие, работая в университетской лаборатории, тот отмахнулся: «Если вы считаете, что здесь есть проблема, то подавайте на меня в суд. Или же заткнитесь». Именно в эпоху «ТехГэйта» резкий стиль управления Дониджера стал знаменитым. Во время встреч с работавшими у него учеными он обыкновенно сидел в углу, раскачиваясь на стуле, и забрасывал говоривших вопросами: «А что вы думаете об этом?», «Почему вы не делаете этого?», «А почему это происходит?» Если ответ удовлетворял его, он говорил: «Возможно…», и это было наивысшей похвалой, которой кто-либо когда-нибудь удостаивался от Дониджера. Но если ответ его не устраивал – а обычно бывало именно так, – то он рычал: «У вас что, мозги совсем высохли? Не прикидывайтесь идиотом! Вы хотите так и умереть дураком? У вас в башке нет и половины извилины!» А раздражаясь по-настоящему, он швырялся блокнотами и карандашами и кричал: «Жопы! Все вы затраханные жопы!» Сотрудники «ТехГэйта» выносили истерики «Бешеного Дониджера» потому, что он был блестящим физиком, намного лучшим, чем любой из них; потому, что он досконально знал проблемы, стоявшие перед его командами, и еще потому, что его критика неизменно оказывалась безошибочной. Этот грубо язвительный стиль, хотя и чрезвычайно неприятный, был столь же замечательно действенным. За два года «ТехГэйт» добилась большого прогресса. В 1984 году он продал свою компанию за сто миллионов долларов. В том же году журнал «Тайм» включил его в список пятидесяти человек моложе двадцати пяти лет, «которым предстоит оказать решающее влияние на ход завершающей части столетия». В этот список входили также Билл Гейтс и Стив Джобс.* * *
– Будь оно все проклято! – буркнул Дониджер, оборачиваясь к Гордону. – Неужели я должен сам заниматься каждой мелочью? Господи Иисусе! Где они нашли Трауба? – В пустыне. В резервации навахо. – Где точно? – Я знаю только, что это произошло в десяти милях к северу от Корасона. Судя по всему, это необитаемые места. – Ладно, – сказал Дониджер. – Тогда пусть Баретто из службы безопасности отгонит автомобиль Трауба в Корасон и бросит его в пустыне. Проткнет шину и уберется оттуда. Диана Крамер негромко откашлялась. Это была темноволосая женщина тридцати с небольшим лет, одетая в черный костюм. – Я не уверена, что это нужно делать, Боб, – заявила она тоном истинного законника. – Ведь вы же собираетесь подтасовать вещественные доказательства… – Именно это я и хочу сделать! В этом все и дело – подтасовать доказательства. Кто-нибудь захочет узнать, каким образом Трауб там очутился. Вот и пусть там окажется его автомобиль, чтобы они смогли его найти. – Но мы же не знаем точно, где… – Совершенно неважно, где точно. Просто сделайте это и все. – Но это будет означать, что Баретто плюс кто-то еще узнают об этом… – Ну и плевать! Просто сделайте это, Диана. Наступила непродолжительная напряженная пауза. Крамер с нескрываемо несчастным видом смотрела в пол. – Посудите сами, – сказал Дониджер, вновь повернувшись к Гордону. – Помните, как Гармен хотел перехватить контракт у моей старой компании? Помните утечку информации в прессу? – Помню, – ответил Гордон. – Вы тогда так переживали из-за этого, – ухмыляясь, проговорил Дониджер. – Гармен был жирной свиньей, – пояснил он Крамер. – Тогда он сильно похудел из-за того, что жена посадила его на диету. Мы распустили слухи, что у Гармена неизлечимый рак и компания из-за этого должна закрыться. Он, конечно, отрицал это, но ему никто не верил из-за перемены во внешнем виде. Мы получили контракт. А я послал большую корзину фруктов его жене. – Дониджер рассмеялся. – И никто не смог проследить, что сплетню распустили мы. Все это входит в правила игры, Диана. Бизнес есть бизнес. Закиньте этот чертов автомобиль в пустыню. Она кивнула, но не подняла глаз. – И далее, – продолжал Дониджер, – я прежде всего хочу узнать, какого дьявола Трауба занесло в камеру перехода. Ведь он уже совершил слишком много перемещений и накопил слишком много дефектов транскрипции. Он перебрал свой лимит. Предполагалось, что он больше не будет совершать перемещений. Он не прошел санитарной обработки для перемещения. Вокруг этой камеры у нас полно охраны. Так каким же образом он вошел туда? – Мы считаем, что он заявил, будто собирается настраивать машину, – ответила Крамер. – Он дождался вечера, смены охранников и забрался в машину. Но сейчас мы все это выясняем, – Я не хочу, чтобы вы это выясняли, – саркастически проронил Дониджер, – я хочу, чтобы вы это выяснили, Диана. – Мы выясним это. Боб. – Это будет куда лучше, черт бы его побрал, – мрачно проворчал Дониджер. – Потому что компания стоит сейчас перед тремя существенными проблемами. И Трауб – наименьшая из них. Другие две куда серьезнее. Намного, намного серьезнее.* * *
Дониджер всегда отличался способностью заглядывать далеко в будущее. Тогда, в 1984 году, он продал «ТехГэйт», потому что предвидел, что развитие компьютерных микросхем скоро «уткнется в стенку». В то время такие мысли казались бредовыми. Мощность компьютерных чипов удваивалась каждые восемнадцать месяцев, тогда как их себестоимость вдвое снижалась. Но Дониджер догадался, что этот прогресс достигается лишь за счет все более и более тесного расположения компонентов на чипе, А это не могло продолжаться вечно. В конечном счете элементы окажутся так плотно упакованными, что чипы будут плавиться от перегрева. И именно это устанавливало верхний предел мощности компьютера. Дониджер знал, что обществу потребуется еще много грубой компьютерной силы, но не видел, как ее можно получить. В растерянности он возвратился к своим прежним интересам: магнетизму в условиях сверхпроводимости. Он основал вторую компанию – «Эдвенсд магнетикс», которой принадлежало несколько патентов, необходимых для создания новых приборов магниторезонансной диагностики, начавших в то время переворот в медицине. «Эдвенсд магнетикс» получала четверть миллиона долларов лицензионных платежей с каждой изготовленной установки магниторезонансной томографии. «Это была настоящая дойная корова», – сказал однажды Дониджер. И работа это была не более интересной, чем дойка коров. Заскучав от этой спокойной жизни, в поисках новых тревог, он в 1988 году продал компанию. Тогда ему было двадцать восемь лет и он стоил миллиард долларов. Но, по его мнению, ему еще предстояло оставить свою отметку в истории цивилизации. В следующем, 1989 году он основал МТК.* * *
Одним из героев Дониджера был физик Ричард Фейнман. В начале восьмидесятых годов Фейнман размышлял о возможности создания компьютера, в котором использовались бы квантовые элементы атомов. Теоретически такой «квантовый компьютер» должен был оказаться в миллиарды и миллиарды раз мощнее, чем любая когда-либо существовавшая вычислительная машина. Но идея Фейнмана требовала для своего воплощения совершенно новой технологии – технологии, которой предстояло возникнуть на пустом месте, технологии, которая должна была изменить все правила. Поскольку никто не видел практического способа построить квантовый компьютер, идея Фейнмана оказалась вскоре позабыта. Позабыта всеми, кроме Дониджера. В 1989 году Дониджер решил создать первый квантовый компьютер. Идея была настолько радикальной – и настолько рискованной, – что он нигде и никогда публично не высказывался о своем намерении. Он скромно назвал свою новую компанию МТК, что означало «Международная технологическая корпорация». Штаб-квартиру он разместил в Женеве, где принялся искать подходящие кандидатуры среди массы физиков, работавших на ЦЕРН [237]. В течение нескольких последовавших лет никто не слышал ни о Дониджере, ни о его компании. Публика считала, что он отошел от дел (если, конечно, кто-нибудь вообще думал о нем). Но ведь это было совершенно обычным явлением среди видных предпринимателей в области наукоемких технологий – уйти из поля зрения публики после того, как удалось достичь подлинного благосостояния. В 1994 году журнал «Тайм» опубликовал список двадцати пяти людей моложе сорока лет, определявших облик нашего мира Роберта Дониджера среди них не было. Никого это не заинтересовало; никто и не вспомнил этого имени. В том же году он перевел МТК обратно в Соединенные Штаты, разместив исследовательский центр в местечке Блэк-Рок, штат Нью-Мексико, в часе езды на север от Альбукерке. Вдумчивый наблюдатель мог бы заметить, что он снова укрылся в уединенном месте с группой отборных физиков Но наблюдателей не было вообще никаких, а уж тем более вдумчивых. Так что никто не заметил, как на протяжении 90-х годов МТК постоянно увеличивалась в размерах В штате Нью-Мексико строились все новые и новые лаборатории, нанимались все новые и новые физики. Численность совета директоров возросла от шести до двенадцати человек. Все они занимали ведущее положение в компаниях, вложивших капиталы в МТК, или являлись персональными инвесторами. Все подписали безжалостное обязательство о неразглашении сведений, одним из пунктов которого предусматривалось депонирование персонального предварительного согласия на проверку при помощи детектора лжи по требованию компании, а также на прослушивание МТК личных телефонов без уведомления владельцев. Кроме того, Дониджер потребовал, чтобы минимальный размер инвестиции был равен тремстам миллионам долларов Это была, как он высокомерно объяснил, стоимость места в правлении. «Вы хотите знать, на что я нацелился, вы хотите стать частью того, что мы здесь делаем, и это стоит треть миллиарда долларов Либо давайте, либо проваливайте. Мне плевать, какой вариант вы выберете». Но, конечно, ему было далеко не плевать. У МТК уже имелся ужасающий долг: в течение минувших девяти лет компания истратила более трех миллиардов. И Дониджер знал, что ему предстоят новые крупные расходы.* * *
– Проблема номер один, – продолжал Дониджер, – это наши капиталы. Прежде чем взойдет солнце, нам потребуется еще миллиард. – Он кивнул в сторону зала заседаний: – Они сами не допрут до этого. Я должен заставить их принять троих новых членов правления. – В той комнате придется как следует поторговаться, – заметил Гордон. – Я знаю, – ответил Дониджер. – Они видят, как нарастают долги, и хотят узнать, когда же это закончится Они хотят увидеть конкретные результаты. Именно эти результаты я и собираюсь представить им сегодня. – А если поконкретнее? – Победа! – пояснил Дониджер. – Этим говнюкам позарез необходима победа. Кое-какие захватывающие новости об одном из проектов. Крамер затаила дыхание, – Боб, но ведь все наши проекты долговременные, – возразил Гордон. – Один из них должен быть близок к завершению. Скажем, «Дордонь». – Нет-нет. Я бы не советовал говорить о нем. – Мне самому нужна победа, – заявил Дониджер. – Профессор Джонстон на наши никели [238] просидел во Франции со своими йельцами уже три года. У нас должно быть что-нибудь, что можно было бы показать. – Еще не время, Боб. В любом случае у нас еще мало земли. – Земли вполне достаточно. – Боб… – Туда отправится Диана. Она сможет как следует надавить на них. – Профессору Джонстону это не понравится. – Уверен, что Диана справится с ним. Один из ассистентов выглянул из конференц-зала и оглядел холл. – Черт возьми, еще минуту! – резко проронил Дониджер, но тут же двинулся к двери. На мгновение задержавшись, он кинул через плечо: – Немедленно займитесь этим. Затем он вошел в зал и закрыл за собой дверь.* * *
Гордон шел рядом с Крамер по коридору. Ее высокие каблуки звонко цокали по полу. Скосив глаза вниз, Гордон увидел, что она носила со строгим черным костюмом черные босоножки без пятки. Это был классический облик Крамер: одновременно и соблазнительная, и недосягаемая женщина. – Вы уже знали об этом? – спросил Гордон. Она кивнула. – Но совсем недолго. Он сказал мне всего лишь час назад. Гордон ничего не ответил. Он подавил раздражение. Гордон сотрудничал с Дониджером уже в течение двенадцати лет, со времен «Эдвенсд магнетикс» В МТК он проводил в промышленных масштабах исследования на двух континентах, осуществляя руководство работой множества физиков, химиков и специалистов по компьютерам. Он должен был самостоятельно изучить теорию сверхпроводимости металлов, фрактальной компрессии, квантового замещения и ионообмена в мощных потоках. Он по горло погрузился в теоретическую физику – ее самые ужасные отрасли – и смог добиться результатов: исследования шли по графику, денежные перерасходы были управляемыми. Но, несмотря на его успешную работу, Дониджер все же никогда по-настоящему не доверял ему. Крамер, напротив, все время пребывала в особых отношениях с Дониджером. Она начала как сотрудник юридической фирмы, работавшей на компанию. Дониджер решил, что она толковый классный юрист и взял ее к себе на службу. На протяжении следующего года она была его любовницей, и, несмотря даже на то, что их близкие отношения давно ушли в прошлое, президент МТК все еще прислушивался к ней. За эти годы Диане удалось предотвратить несколько потенциальных несчастий. – На протяжении десяти лет, – сказал Гордон, – мы молчали об этой технологии. Когда думаешь о ней, то она кажется настоящим чудом. Трауб оказался первой жертвой несчастного случая, ушедшей из наших рук. Хорошо еще, что он попал к какому-то тупоголовому копу и дальше дело не пойдет. Но если Дониджер станет подгонять события во Франции, люди могут начать прикидывать хвост к носу. Ведь в Париже мы уже обзавелись репортером, пытающимся копаться в наших делах. Разве не может получиться так, что Боб невольно раскроет наши секреты? – Я знаю, что он думал обо всем этом. Это и есть вторая большая проблема. – Огласка? – Да. Опасность того, что все это выйдет наружу. – И его это не волнует? – Нет, очень волнует. Но у него, кажется, есть план решения проблемы. – Надеюсь на это, – сказал Гордон. – Потому что мы не можем все время рассчитывать на то, что в наше грязное белье не вздумает заглянуть никто, кроме тупоголового копа.* * *
На следующее утро молодой офицер полиции Джеймс Уонека явился в больницу МакКинли. Он искал Беверли Цоси, рассчитывая, что она посмотрит отчет о вскрытии трупа умершего накануне старика. Но ему сказали, что Беверли ушла на третий этаж, в отделение функциональной диагностики. Он решил отправиться туда же. Он нашел Беверли рядом с белым сканером в маленькой выкрашенной бежевой краской комнате. Она разговаривала с Кельвином Чи, оператором магниторезонансного томографа. Тот сидел перед терминалом компьютера, выводя на экран одно за другим черно-белые изображения. Каждое из них состояло из пяти кругов, расположенных в ряд. По мере того как Чи сменял кадры на экране, круги становились все меньше и меньше. – Кельвин, – сказала Беверли, – этого не может быть. Это какой-то артефакт. – Вы просили меня, чтобы я посмотрел данные, – ответил оператор, – а теперь не верите мне? Я говорю вам, что это не артефакт. Это реальная картина Вот посмотрите на другую руку. Чи пощелкал клавишами, и на экране появился расположенный в горизонтальной плоскости овал, в котором были хорошо видны пять бледных кругов. – Вот. Это ладонь левой руки во фронтальном срезе. – Он повернулся к Уонеке. – Примерно это вы могли бы увидеть, если бы положили кисть руки на колоду мясника и он рубанул бы ее вертикально чуть впереди запястья. – Очень мило, Кельвин. – Ну, я просто хочу, чтобы всем было понятно. Он вновь обернулся к экрану. – Ладно, теперь подробности. Пять кругов – это пять пальцевых костей. Вот это – сухожилия, идущие к пальцам. Вы же помните, что мускулы, управляющие кистью, находятся главным образом в предплечье. Дальше. Этот кружочек – радиальная артерия, которая несет кровь в кисть руки через запястье. Так. Теперь мы движемся наружу от запястья по последовательным срезам. Изображения стали изменяться. Овал стал уже, и, одна за другой, кости начали расходиться, словно делящаяся амеба. Теперь на экране осталось четыре кружочка. – Так. Вот мы выбрались из ладони и видим только пальцы. Мелкие артерии внутри каждого пальца разделяются по мере того, как мы движемся дальше, становятся все меньше, но вы все еще можете разглядеть их. Видите, здесь и здесь? Так. Теперь мы подходим к кончикам пальцев, кости становятся массивнее, это основная фаланга, сочленение между основной и средней фалангами… теперь… вот, смотрите, артерии, они проходят срез за срезом… вот теперь… Уонека нахмурился. – Похоже, что возникло препятствие. Словно они отскочили. – Вот именно, – согласился Чи. – Артериолы уходят в стороны. Они не продолжаются, как это должно быть. Я покажу еще раз. – Он вернулся к предыдущему срезу, затем обратно. Было ясно видно – крошечные кружочки артерий, казалось, отскочили к краям больших кругов. – Именно поэтому у парня в пальцах возникла гангрена. В них не было кровообращения, потому что артериолы не продолжаются дальше. Беверли помотала головой. – Кельвин… – Я говорю вам. И такая картина не только здесь, но и в других частях его тела. Например, в сердце. Парень умер от острой коронарной недостаточности? Ничего удивительного, потому что связь вентрикулярных стенок с кровеносной системой тоже нарушена. – Из-за ткани от старого шрама, – возразила Беверли, тряхнув головой. – Кельвин, послушайте. Ему был семьдесят один год. Независимо от того, что было не в порядке с его сердцем, оно проработало более семидесяти лет. То же самое и с его руками. Если бы это нарушение артериол действительно имело место, то его пальцы погибли бы уже несколько лет тому назад. Но этого не случилось. В любом случае это было вновь приобретенным расстройством; ему стало хуже, пока он находился в больнице. – Значит, вы пытаетесь доказать мне, что машина неисправна? – Судя по всему, да. Разве не правда, что ошибки регистрации могут возникать по вине аппаратных средств ЭВМ? И что иногда встречаются дефекты программного обеспечения? – Я проверил машину, Бев. Она в порядке. Она пожала плечами. – Простите, но я же не собираюсь покупать ее. У вас где-то возникла проблема. Знаете, если вы настолько уверены в своей правоте, спуститесь в патоанатомию и посмотрите на этого парня в натуре. – Я пытался, – ответил Чи. – Тело уже увезли. – Неужели? – удивился Уонека. – Когда же? – В пять часов, сегодня утром. Кто-то из его компании. – Но ведь компания находится где-то возле Сандии, – заметил Уонека. – Возможно, они еще не довезли тело… – Нет, – уверенно возразил Чи. – Его кремировали этим утром. – Да что вы? И где же? – В морге Галлапа. – Кремировали прямо здесь? – переспросил Уонека. – Я же говорю вам, – сказал Чи, – что с этим парнем определенно связано что-то очень странное. Беверли Цоси, скрестив руки на груди, взглянула на обоих мужчин. – Нет с ним ничего странного, – возразила она. – Его компания поступила так потому, что смогла организовать все это по телефону, оставаясь на месте. Звонят в морг, оттуда приезжают и кремируют его. Так случается почти всегда, особенно если у покойного нет родственников. Теперь сотрите все это дерьмо, – посоветовала она, – и вызывайте ремонтную бригаду, чтобы наладить машину. У вас есть неисправный магниторезонансный томограф, а больше ничего.* * *
Джимми Уонека хотел разделаться со случаем Трауба как можно скорее. Но, вернувшись в отделение «Скорой помощи», он увидел полиэтиленовый пакет, в котором лежали одежда несчастного старика и его личные вещи. Не оставалось ничего иного, как только еще раз позвонить в МТК. На сей раз он говорил с другим вице-президентом, госпожой Крамер. Доктор Гордон был на совещании, и связаться с ним было невозможно. – Это по поводу доктора Трауба, – сказал он. – О, да. – Грустный вздох. – Бедный доктор Трауб. Такой хороший человек. – Его тело кремировали сегодня, но у нас остались кое-какие его личные вещи. Я не знаю, как вы захотите, чтобы мы поступили с ними. – У доктора Трауба нет никаких родственников, – сообщила госпожа Крамер. – Я сомневаюсь, что кто-нибудь из тех, кто работает здесь, захотел бы забрать его одежду или что там еще осталось. О каких личных вещах вы говорили? – Ну, знаете, у него в кармане находилась схема. Похожая на церковь или, возможно, на монастырь. – Да ну? – Вы не знаете, почему у него могла оказаться схема монастыря? – Нет, правда, ничего не могу об этом сказать. Говоря откровенно, доктор Трауб в последние несколько недель вел себя довольно странно. Он пребывал в сильной депрессии после смерти жены. Вы уверены, что это монастырь? – Нет, ни в коей мере. Я просто не знаю, что это такое. Может быть, прислать вам эту схему? – Если вас это не затруднит. – А что делать с этой керамической штучкой? – Простите? – У него был с собой керамический квадратик. Размером примерно с квадратный дюйм и с отпечатанными буквами МТК. – Понятно. Это совершенно неважно. – Я ломал голову, что бы это могло быть. – Очень просто. Это личная карточка. – Таких я еще не видал. – Это новый образец. Мы используем их у себя для прохода через автоматические двери и тому подобных целей. – Карточку тоже выслать вам? – Если это не доставит вам слишком больших хлопот. Знаете что, я продиктую вам наш номер Федеральной экспресс-почты, а вы просто положите эти вещи в конверт и опустите в ящик. «Дерьмо коровье», – подумал Джимми Уонека, опуская трубку.* * *
Он позвонил отцу Грогану, местному католическому священнику, и поведал ему о схеме, подписанной «мон… ste… mere». – Наверняка это значит «монастырь Сен-Мер», – сразу же ответил тот. – Значит, это монастырь? – Наверняка. – И где же? – Понятия не имею. Это не похоже на испанское название. Скорее французское. Sainte-Mere – Святая Матерь – так они называют деву Марию. Возможно, он находится где-нибудь в Луизиане. – А как бы я мог это установить более точно? – спросил Уонека. – У меня где-то был перечень монастырей. Дайте мне часок-другой, и я постараюсь раскопать то, что вам нужно.* * *
– К сожалению, Джимми, я не вижу здесь ничего таинственного. Карлос Чавес был заместителем шефа полиции Галлапа, но собирался вскоре выйти в отставку. К тому же он был опекуном Джимми Уонеки с первых дней службы парня в полиции. Сейчас он сидел, положив ноги в ботинках на стол, и слушал Уонеку с очень скептическим видом. – Да, но ведь в этом деле немало странностей, – возразил Уонека. – Несчастного старика находят за Корасон-каньоном, он лишен рассудка, бредит, но у него нет ни солнечных ожогов, даже простого загара, ни обезвоживания. – Значит, его там бросили. Родственники выкинули его из автомобиля. – Нет. У него не осталось родственников. – Ладно, тогда он сам приехал туда. – Никто не видел автомобиля. – Что значит «никто»? – Люди, которые его подобрали. Чавес вздохнул. – А ты сам ездил в Корасон-каньон, чтобы это проверить? – Нет, – признался Уонека после секундного колебания. – Ты поверил кому-то на слово, я правильно понял? – Да. Полагаю, что так оно и есть. – Он полагает! Это значит, что автомобиль может до сих пор находиться там. – Возможно. – Ну, что ты сделал дальше? – Я позвонил в его компанию МТК. – И что тебе сказали? – Сказали, что у него была депрессия после смерти жены. – Логично. – Не уверен, – ответил Уонека, – потому что я звонил Траубу домой. И говорил с управляющим. Жена старика умерла год назад. – Значит, это произошло в преддверии годовщины ее смерти, ты согласен? Джимми, так чаще всего и бывает. – Думаю, что мне стоит сгонять и поговорить с народом из Исследовательского центра МТК. – Зачем? Он находится в двух с половиной сотнях миль от того места, где нашли этого парня. – Я знаю, но… – Что «но»? Сколько у нас ежегодно туристов теряется в резервации? По трое-четверо в год, так? В половине случаев они умирают, верно? Или умирают потом, верно? – Да… – И это всегда происходит по одной из двух причин. Либо эти люди – новомодные психи из Седоны, приехавшие, чтобы пообщаться с богом орла, и застрявшие там из-за того, что сломался автомобиль. Либо они пребывают в депрессии. Или то, или другое. А этот старикан пребывал в депрессии… – По их словам… – …Из-за смерти жены. Да, я верю этому. – Карлос вздохнул. – Одни парни впадают в депрессию, другие – в восторг. – Но есть кое-какие вопросы, оставшиеся без ответа, – продолжал гнуть свое Уонека. – Чертеж и керамический чип… – Джимми, всегда находятся вопросы, не получившие ответа. – Чавес, прищурившись, взглянул на него. – В чем дело? Ты стараешься произвести впечатление на эту симпатичную маленькую докторшу? – Какую маленькую докторшу? – Не притворяйся. Ты знаешь, о ком я говорю. – Черт возьми, нет. Она считает, что в этом случае нет ничего необычного. – Она права. Брось это. – Но… – Джимми, – Карлос Чавес вскинул голову, – послушай меня. Брось это. – Ладно. – Я говорю серьезно. – Ладно, – сказал Уонека, – ладно, я брошу это.* * *
На следующий день полиция Шипрока задержала компанию тринадцатилетних подростков, раскатывавших в автомобиле с номерами Нью-Мексико. В перчаточном ящике лежали права на имя Джозефа Трауба. Дети сказали, что нашли автомобиль на обочине дороги за Корасон-каньоном, а в зажигании торчали ключи. Дети пили пиво и залили им весь салон, так, что все внутри было липким. Уонека не дал себе труда поехать осматривать машину.* * *
Еще днем позже ему позвонил отец Гроган. – Я проверил то, что вы просили, – сказал он. – Нигде в мире нет никакого монастыря Пресвятой Девы с таким французским названием – Сен-Мер. – Хорошо, – ответил Уонека. – Благодарю вас. Именно этого он, в общем-то, и ожидал. Еще один тупик. – Некогда монастырь с таким названием существовал во Франции, но он сгорел дотла в четырнадцатом веке. Теперь от него сохранились только руины. Там проводят раскопки археологи из Йельского и Тулузского университетов. Но, насколько мне известно, там мало что сохранилось. – Н-да… – Уонеке сразу же пришли на память глупости, которые старый чудак болтал перед смертью. Эта рифмованная бессмыслица. «Во Франции Йель не откроет дверь…» Что-то в этом роде. – Где это? – поинтересовался он. – Где-то на юго-западе Франции, неподалеку от реки Дордонь. – Дордонь? – переспросил Уонека. – Как это будет по буквам?ДОРДОНЬ
Слава прошлого – это иллюзия. Так же как и слава настоящего.Вертолет углубился в плотную завесу густого тумана. Диана Крамер тревожно заерзала на заднем сиденье. Всякий раз, когда туман чуть рассеивался, она видела очень близко под собой верхушки деревьев. Наконец она не выдержала: – Разве нам нужно держаться так низко? Андре Марек, сидевший впереди рядом с пилотом, рассмеялся. – Не волнуйтесь, это совершенно безопасно. Но Марек не казался человеком, которого могло хоть что-нибудь волновать. Ему было двадцать девять лет от роду, он был высоким и очень сильным; под его футболкой играли рельефные мускулы. Конечно, никому не могло бы прийти в голову, что он доцент истории Йельского университета. И к тому же заместитель руководителя проекта «Дордонь», куда они сейчас и направлялись. – Этот туман уже через минуту разойдется, – сказал Марек. В его речи лишь слегка угадывался родной голландский акцент. Крамер знала о нем все: Марек, выпускник Утрехтского университета, был представителем новой породы историков-"экспериментаторов", намеревающихся возродить элементы прошлого, собственноручно погрузиться в них и таким образом добиться лучшего понимания. Марек был фанатично предан этой идее; он детальнейшим образом изучил средневековую одежду, ремесла и язык. Не исключено даже, что он был в состоянии принять участие в рыцарском турнире. Глядя на него, Крамер могла в это поверить. – Мне странно, – сказала она, – что с нами нет профессора Джонстона. Крамер на самом деле рассчитывала иметь дело с Джонстоном лично. Ведь, в конце концов, она была высокопоставленным представителем компании, которая финансировала их исследования. И протокол требовал, чтобы ее встречал Джонстон собственной персоной. Она намеревалась взяться за его обработку уже в вертолете. – К сожалению, у профессора Джонстона на этот день была назначена другая встреча. – Да? – С Франсуа Беллином, министром памятников старины. Он прибывает из Парижа. – Понимаю. – Крамер сразу почувствовала облегчение. Конечно же, Джонстон должен был прежде всего уделить внимание властям. Проект «Дордонь» полностью зависел от хороших отношений с французским правительством. – А что, появились проблемы? – спросила она. – Не думаю. Они старые друзья. Вертолет вырвался из тумана в светлое солнечное утро. Каменные сельские дома отбрасывали длинные тени. Когда они пролетали над одной из ферм, гуси во дворе всполошились и женщина в переднике погрозила вертолету кулаком. – Она нам не рада, – сказал Марек, указывая на крестьянку своей мощной рукой. Крамер, сидевшая позади него, надела солнечные очки. – Конечно, ведь сейчас только шесть утра. Почему мы вылетели так рано? – Из-за света, – объяснил Марек. – Ранние утренние тени подчеркивают контуры, выделяют различные кочки и тому подобное. – Он ткнул пальцем себе под ноги. К передним стойкам шасси вертолета были прикреплены три массивных желтых кожуха. – Прямо в данный момент у нас с собой стереовидеокамера, инфракрасная и ультрафиолетовая камеры и радар бокового обзора. Крамер указала на заднее окно, за которым виднелась серебристая труба шести футов длиной: – А это что такое? – Протонный магнетометр. – А-а. И что он делает? – Ищет в земле под нами магнитные аномалии, которые могли бы указывать на захороненные стены, керамику или металл. – Не испытываете ли вы нехватки какого-нибудь оборудования, которое вы считаете нужным? Марек улыбнулся. – Нет, мисс Крамер, благодарю вас. Мы получили все, о чем просили. Вертолет стремительно скользил над сливавшимися в зеленую пену верхушками деревьев. Но вдруг Диана увидела каменистое обнажение, скальный фас, возникший посреди пейзажа. Марек, словно профессиональный гид, говорил почти без умолку. – Эти известняковые утесы остались от древнего берега, – сообщил он. – Миллионы лет назад эта часть Франции была покрыта морем. Когда море отступило, остался пляж. За несколько геологических периодов пляж превратился в известняки Это очень мягкий камень. Утесы изрыты пещерами. Крамер действительно видела пещеры – темные дыры в скале. – Их там много, – согласилась она. Марек кивнул. – Эта часть южной Франции – одно из мест, которые были населены постоянно и практически непрерывно. Таких на земле не так уж и много. Люди живут здесь по крайней мере четыре сотни тысяч лет – от неандертальцев до нашего времени. И тому есть бесчисленное множество подтверждений. Крамер нетерпеливо кивала. – А где же проект? – спросила она наконец. – Совсем рядом. Лес закончился, сменившись полями, среди которых тут и там были разбросаны фермы. Вертолет направлялся теперь в сторону деревни, расположенной на верхушке холма; Диана увидела группу каменных зданий, узкие дорожки и вздымающуюся в небо каменную башню замка. – Это – Бейнак, – сказал Марек, не оборачиваясь. – А вот поступает наш доплеровский сигнал. Крамер услышала в наушниках электронное бибиканье; сигналы звучали все чаще и чаще. – Приготовьтесь, – предупредил пилот. Марек защелкал переключателями на своем пульте. Зажглось несколько зеленых огней. – Отлично, – одобрил пилот. – Пошел первый разрез. Три… два… один. Пена лесистых холмов ушла за голую скалу, и Диана Крамер увидела раскинувшуюся внизу долину Дордони.Эдвард Джонстон
* * *
Река Дордонь, подобно коричневой змее, извивалась внизу в долине, которую прорезала за сотни тысяч предшествующих лет. Даже в этот ранний час на воде уже поблескивали веслами путешествующие на байдарках туристы. – В Средние века по Дордони проходила военная граница, – сказал Марек. – Эта сторона реки была французская, а другая – английская. Бои возобновлялись то и дело. Прямо под нами находится Бейнак, французская цитадель. Крамер смотрела сверху на живописный туристский городок со странными каменными зданиями и темными, тоже каменными, крышами. Узкие извилистые улочки были еще свободны от туристов. Бейнак был построен на скалистом утесе, вздымавшемся от реки прямо к стенам старого замка. – А там, – продолжал Марек, указывая на другую сторону реки, – вы видите город Кастельнод. Английскую цитадель. Высоко на далеком холме Крамер увидела еще один замок, выстроенный из желтого камня. Замок был небольшим, но располагался очень красиво; три его круглые башни, связанные между собой высокими стенами, изящно вздымались в воздух. Вокруг этого замка тоже располагался необычный и привлекательный туристский город. – Но это же не наш проект… – начала она. – Нет, – согласился Марек. – Я лишь показываю вам обычное расположение поселений в этой области. Всюду по Дордони вы сможете найти такие пары противостоящих один другому замков. В нашем проекте также задействована такая пара, но они находятся в нескольких милях вниз по течению. Сейчас мы отправимся туда.* * *
Вертолет заложил вираж и устремился на запад над грядой холмов. Туристская зона осталась позади. Крамер с удовольствием заметила, что земля под ними была в основном покрыта лесом. Они миновали расположенный возле реки городок под названием Анво и снова оказались над холмами. После того как вертолет миновал очередную вершину, перед Дианой внезапно возникло широкое зеленое поле, посреди которого виднелись остатки разрушенных каменных зданий и стен, смыкавшихся под какими-то неожиданными углами. Совершенно ясно, что некогда это был город, раскинувшийся у стен замка. Но сейчас эти стены представляли собой только груды щебня; от замка вообще почти ничего не осталось; она увидела лишь основания двух круглых башен и жалкие остаткисоединяющей их разрушенной стены. Тут и там среди руин белели палатки. В каменных развалинах копошились несколько десятков человек. – Еще три года назад все это принадлежало фермеру, разводившему коз, – рассказывал Марек. – Французы почти совсем забыли об этих руинах, которые заросли густым лесом. Мы вырубили его, расчистили и восстановили контуры. То, что вы видите перед собой, некогда было известной английской твердыней Кастельгард. – Вот это – Кастельгард? – вздохнула Крамер. От него осталось так мало. Несколько еще не рухнувших стен позволяли угадать местонахождение города. А от самого замка не сохранилось почти ничего. – Я думала, что увижу здесь побольше, – призналась она. – Через некоторое время увидите. Кастельгард был для своего времени большим городом с очень внушительным замком, – ответил Марек. – Но для того, чтобы восстановить все это, потребуется несколько лет. Крамер спросила себя, как объяснить это Дониджеру. Проект «Дордонь» продвинулся вовсе не так далеко, как воображал себе президент. Начать капитальную реконструкцию, пока участок все еще представляет собой путаницу каменных насыпей, чрезвычайно трудно. К тому же она была глубоко уверена, что профессор Джонстон окажет яростное сопротивление любому предложению о немедленном начале этих работ. – Мы разместили штаб-квартиру на ферме, вон там, – продолжал просвещать ее Марек. Он указал на несколько каменных домиков, стоявших неподалеку от руин. Около одного из домов виднелась зеленая палатка. – Не хотите ли еще раз облететь Кастельгард, чтобы как следует рассмотреть его с воздуха? – Нет, – ответила Крамер, стараясь не дать разочарованию прорваться в ее голосе, – поехали дальше. – Что ж, тогда отправимся на мельницу. Вертолет повернулся носом к северу, в сторону реки. Холмы внизу стали ниже, а потом и вовсе сгладились, перейдя в берег Дордони. Машина пересекла широкую темно-коричневую реку и направилась к густо заросшему лесом острову возле дальнего берега. Между островом и северным берегом была теснина шириной, наверно, футов пятнадцать, по которой мчался стремительный поток. И здесь Диана увидела остатки еще одного здания – разрушенного настолько, что было практически невозможно угадать, что же здесь когда-то находилось. – Вот это? – спросила она, глядя вниз. – Что это такое? – Это водяная мельница. Когда-то здесь был мост через реку, под которым стояли водяные колеса. Энергию воды использовали для того, чтобы молоть зерно и качать большие мехи в кузнице. – Здесь вообще ничего не восстановлено… – вздохнула Крамер. – Нет, – согласился Марек. – Но мы изучили эти руины. Крис Хьюджес, один из наших аспирантов, провел здесь чрезвычайно скрупулезное исследование. Вон он, Крис, рядом с Профессором. Крамер разглядела невысокого темноволосого молодого человека, стоявшего рядом с крупной представительной фигурой, в которой она узнала профессора Джонстона. Ни один человек не взглянул на ревевший над ними вертолет – они были полностью сосредоточены на своей работе. Вертолет оставил реку позади и летел теперь над плоской равниной на восток. Внизу прошел комплекс низких прямоугольных стен, видимых в косом утреннем свете как темные линии. Крамер предположила, что на самом деле эти стены имеют в высоту не более нескольких дюймов. Тем не менее было ясно видно что-то вроде маленького города. – А это что? Еще один город? – Не совсем так. Это монастырь Сен-Мер, – ответил Марек. – Некогда один из богатейших и наиболее влиятельных монастырей Франции. Он был полностью уничтожен в четырнадцатом столетии. – Там полно землекопов, – заметила Крамер. – Да, это наиболее важный из наших участков. Пока они пролетали над раскопками, Крамер успела разглядеть несколько больших квадратных ям, углублявшихся в расположенные под монастырем катакомбы. Крамер знала, что исследователи уделяли этому месту много внимания, поскольку надеялись найти глубоко зарытые тайники с монастырскими документами. И действительно, несколько уже было обнаружено. Вертолет метнулся в сторону и понесся к известняковым утесам на французской стороне и городку рядом с ними. Машина поднялась к вершинам утесов. – Мы прибываем на четвертый и последний участок, – сказал Марек. – Крепость над городом Безенаком. В Средневековье она называлась Ла-Рок. Хотя она и находится на французской стороне реки, но на самом деле была построена англичанами, которым было чрезвычайно важно иметь постоянную точку опоры на французской территории. Как видите, точка весьма солидная. Действительно, крепость представляла собой огромный военный комплекс на вершине холма с двумя концентрическими окружностями стен и занимала площадь более пятидесяти акров. Диана испустила вздох облегчения. Крепость Ла-Рок находилась в заметно лучшем состоянии, чем другие участки проекта; ее стены гораздо выше поднимались над землей. И понять, что собой представляла эта крепость в годы своего расцвета, было куда легче. Но по ней ползали группки туристов. – Вы пускаете сюда туристов? – с тревогой спросила она. – Это не наше решение, – ответил Марек. – Как вы знаете, это новый участок, и французское правительство решило открыть его для публики. Но, конечно, мы закроем его снова, когда начнем реконструкцию. – И когда же это произойдет? – О… где-то еще через два, а то и пять лет. Она промолчала. Вертолет сделал круг и поднялся повыше. – Итак, – сказал Марек, – мы прибыли в конечный пункт. Вы можете теперь представить себе весь проект: крепость Ла-Рок, монастырь на равнине, мельницу и на другом берегу реки – крепость Кастельгард. Хотите взглянуть еще раз? – Нет, – отрезала Диана Крамер. – Можно возвращаться. Я повидала достаточно.* * *
Эдвард Джонстон, профессор Королевской кафедры истории Йельского университета, покосился на проревевший над головой вертолет. Машина направилась на юг, к Домму, где имелась посадочная площадка. – Давайте продолжать, Крис, – сказал Джонстон, поглядев на часы. – Хорошо, – отозвался Крис Хьюджес. Он повернулся к установленному на трехногом столике компьютеру, подключил разъем ГСП [239] и щелкнул выключателем. – Сейчас, минуту. Кристофер Стюарт Хьюджес был одним из аспирантов Джонстона. У Профессора – его всегда называли только так – работали пять аспирантов и две дюжины студентов, влюбившихся в него за время вводного курса по истории западной цивилизации. «А влюбиться в Эдварда Джонстона, – думал Крис, – было совсем нетрудно». Несмотря на то что ему далеко перевалило за шестьдесят, Джонстон был широкоплечим и подвижным; он быстро передвигался и казался исполненным энергии и жизненной силы. Загорелый, темноглазый, с саркастической манерой общения, он частенько казался не столько профессором истории, сколько Мефистофелем. И при этом он сохранял облик типичного профессора колледжа: даже здесь, в археологической партии, он постоянно ходил в застегнутой на все пуговицы рубашке и при галстуке. Его единственной уступкой полевым условиям был рабочий костюм и тяжелые ботинки. Но больше всего студенты любили Джонстона за то участие, которое он принимал в их судьбах: он еженедельно угощал их у себя дома, заботился о них, а если у кого-то из них возникали проблемы с обучением, деньгами или чисто семейного свойства, он всегда был готов помочь преодолеть трудности, причем делал это чрезвычайно тактично и по большей части незаметно для окружающих. Крис аккуратно открыл стоявший у его ног металлический ящик. Прежде всего он извлек оттуда прозрачный жидкокристаллический экран, который установил вертикально в специальные крепления над компьютером. Затем он перезагрузил компьютер, чтобы тот смог инициализировать экран. – Ну вот, – сказал он, – осталось всего несколько секунд. Проходит калибровка по ГСП. Джонстон в ответ лишь спокойно кивнул и улыбнулся. Крис был аспирантом в области истории науки – дисциплины, известной как поле непрерывных ожесточенных споров, – но старательно уклонялся от диспутов, сосредоточившись не на современной науке, а на науке и технике Средневековья. Таким образом он уже превращался в настоящего эксперта в области металлургии, изготовления брони, трехпольного земледелия, химии дубления и множества других отраслей техники того периода. Свою докторскую диссертацию он решил посвятить средневековой технологии мукомольного производства – предмету, подвергавшемуся незаслуженному пренебрежению. И его, разумеется, особенно интересовала мельница Сен-Мер. Джонстон спокойно ждал. Когда Крис был еще студентом одного из младших курсов, его родители погибли в автомобильной катастрофе. Крис, единственный ребенок в семье, оказался в совершенном отчаянии – он готов был бросить колледж. Джонстон на три месяца взял молодого студента жить к себе домой, а потом в течение нескольких лет заменял ему отца, помогая советами во всех областях жизни, начиная с управления имуществом, доставшимся пареньку от родителей, и кончая проблемами, возникавшими в отношениях с любовницами. А проблем с любовницами у Криса было много. После смерти родителей он завел беспорядочные отношения с множеством женщин. В результате в его жизни возникла масса затруднений, таких, как ненавидящие взгляды брошенной возлюбленной на семинаре, невероятный полуночный трезвон в его комнате, когда он, находясь в постели с одной женщиной, пропускал свидания с другой, тайные встречи в номере гостиницы с преподавательницей философии, переживавшей отвратительный бракоразводный процесс… Все это стало неотъемлемой и основной составляющей его жизни. Неизбежно пострадали его оценки, и тогда Джонстон взялся за парня, потратив на разговоры с ним несколько вечеров. Но Крис не пожелал прислушаться к советам, и вскоре его имя прозвучало в процессе о разводе. Только личное вмешательство Профессора позволило ему избежать исключения из университета. В ответ на эту внезапную угрозу он вынужден был полностью углубиться в занятия; его оценки стали стремительно улучшаться, и в конечном счете Крис закончил образование пятым в своем потоке. Но за время процесса он превратился в отпетого консерватора. Теперь, в двадцать четыре года, он был склонен к нервозности, имел больной желудок и проявлял опрометчивость только в отношениях с женщинами.* * *
– Ну наконец-то, – проронил Крис. – Вот оно. На жидкокристаллическом экране появился ярко-зеленый контур. Он дополнял на прозрачном дисплее очертания руин мельницы. Это был новейший метод моделирования археологических структур. Прежде приходилось полагаться на обычные архитектурные модели из белого пенопласта, которые вырезали и собирали вручную. Но эта техника требовала массу времени, да и вносить изменения в модели оказывалось довольно сложно. Но теперь все модели создавались в компьютере. Их можно было и быстро создать, и легко трансформировать. Кроме того, компьютерная технология позволяла рассматривать модели в пространстве, со стороны. В компьютер вводились точные координаты руин, и благодаря использованию заложенной в программу триангуляционной сети ГСП изображение, появлявшееся на экране, оказывалось с изумительной точностью вписанным в ландшафт. Они смотрели, как зеленый контур наполняется содержанием, приобретает твердую форму. Вот показался построенный из камня массивный крытый мост, под которым виднелись три водяных колеса. – Крис, – сказал Джонстон, – ты сделал его укрепленным. – В голосе Профессора явно слышалось удовольствие. – Я знаю, что это рискованно… – проговорил молодой человек. – Нет-нет, – прервал его Профессор. – Я думаю, что в этом есть смысл. В литературе попадались упоминания об укрепленных мельницах, и, конечно, сохранились сведения о неисчислимом множестве сражений за мельницы и право молоть зерно. Но доподлинно известны были всего лишь две укрепленные мельницы: одна в Бурже, а вторая, обнаруженная совсем недавно, находилась неподалеку отсюда, близ Монтобана. Большинство историков, изучавших Средневековье, полагали, что такие укрепленные мельницы встречались крайне редко. – Базы колонн на уровне воды очень широкие, – сказал Крис. – Как это бывало повсеместно, едва только мельница становилась заброшенной, местные жители начинали использовать ее в качестве карьера. Они разбирали ее по камешку, чтобы строить свои собственные дома. Но камни в базах колонн остались на месте, потому что они были просто слишком велики и их не удалось утащить. Мне кажется, что это указывает на массивный мост. Вероятно, укрепленный. – Может быть, ты и прав, – ответил Джонстон. – А я думаю… Радиотелефон, висевший у него на поясе, издал негромкий треск. – Крис? Профессор с вами? Министр появился. Джонстон посмотрел на противоположную сторону раскопок монастыря, где вдоль берега реки пробегала проселочная дорога. По ней, оставляя за собой длинный и широкий пыльный хвост, к ним мчался зеленый «Лендровер» с белыми буквами на боку. – Да, действительно, – сказал он. – Это может быть только Франсуа. Всегда в спешке.* * *
– Эдуар! Эдуар, – Франсуа Беллин обнял Профессора за плечи и расцеловал в обе щеки. Беллин был крупным, лысеющим, переполненным энергией человеком Французские слова просто сыпались из него. – Мой дорогой друг, мы видимся слишком редко У вас все хорошо? – Да, Франсуа, – ответил Джонстон, отступая на шаг от этого фонтана экспансивности. Чрезмерно дружественное поведение Беллина всегда означало наличие серьезной проблемы. – А вы, Франсуа? – спросил он. – Как ваши дела? – Точно так же, точно так же. Но в моем возрасте это просто прекрасно. – Он окинул взглядом раскопки, а потом заговорщическим жестом положил руку на плечо Джонстону. – Эдуар, я должен попросить вас о любезности. У меня возникла небольшая трудность. – Неужели? – Вы знаете, эта репортерша из «Экспресс»… – Нет, – ответил Джонстон. – Совершенно не знаю. – Но, Эдуар… – Я уже разговаривал с ней по телефону. Она одна из этих заговорщиков. Капитализм – зло, все корпорации – исчадья ада. – Да-да, Эдуар, вы совершенно правы. – Беллин наклонился к его уху. – Но она спит с министром культуры. – Это вряд ли что-то меняет, – спокойно отозвался Джонстон. – Эдуар, прошу вас. Люди начинают прислушиваться к ней. Она может причинить неприятности. Мне. Вам. Этому проекту. Джонстон вздохнул. Беллин тоже вздохнул и продолжил: – Вы знаете, что существует иррациональное мнение, будто американцы уничтожают чужую культуру, потому что у них нет своей собственной. Происходят всякие казусы с кино и музыкой. Была дискуссия насчет того, что американцам следует запретить работы на французских памятниках культуры. А? – Это старые новости, – заметил Джонстон. – И ваш собственный спонсор, МТК, попросил, чтобы вы поговорили с нею. – Разве? – Да. Госпожа Крамер настаивала на том, чтобы вы побеседовали с этой дамочкой. Джонстон вздохнул снова. – Это отнимет у вас всего лишь несколько минут, обещаю вам, – заявил Беллин, махнув рукой в сторону «Лендровера». – Она сидит в автомобиле. – Вы лично привезли ее? – удивился Джонстон. – Эдуар, я же пытаюсь объяснить вам. Необходимо принимать эту женщину всерьез. Ее зовут Луиза Дельвер. Крис увидел, что из автомобиля выходит стройная смуглая женщина лет сорока пяти, с резкими чертами красивого лица. Она была элегантна в том стиле, присущем некоторым европейским женщинам средних лет, при помощи которого достигается сложный эффект преуменьшенной сексуальности. Было заметно, что она оделась для поездки: на ней была легкая рубашка цвета хаки и свободные брюки спортивного типа; на шее висели видеокамера и магнитофон. Деловой, целеустремленной походкой, держа блокнот в руке, она направилась к мужчинам. Но по мере того как женщина подходила ближе, ее шаги замедлялись. Дельвер протянула руку. – Профессор Джонстон, – произнесла она на безукоризненном английском языке. Ее улыбка была совершенно естественной и теплой. – Я не могу передать вам, насколько высоко ценю ваше согласие уделить мне время. – Вам не за что меня благодарить, – ответил Джонстон, пожимая ей руку. – Вы проделали длинный путь, мисс Дельвер. Я буду счастлив оказать вам любое содействие. Джонстон все так же продолжал держать ее руку в своей. Она все так же продолжала улыбаться ему. Это длилось еще добрый десяток секунд, пока она не заявила в конце концов, что он слишком добр к ней, а он возразил, что, напротив, это наименьшее из того, что он мог сделать для нее.* * *
По раскопкам монастыря шла небольшая группа, разделившаяся на две части: Профессор и мисс Дельвер впереди, Беллин и Крис чуть сзади, пытаясь тем не менее прислушиваться к тому, о чем идет речь. На лице Беллина застыла тихая удовлетворенная улыбка; при взгляде на нее Крис подумал, что его спутник обнаружил новый способ вести дела со столь неприятным министром культуры. Что касается Профессора, то его жена умерла много лет назад, и, хотя какие-то слухи ходили, Крис никогда не видел шефа с другой женщиной. Он был очарован тем обликом, в котором сейчас предстал Джонстон. Тот не изменил своей манеры поведения; он просто полностью обратил свое внимание на репортершу. Из его поведения было видно, что в мире нет ничего более важного, чем его сегодняшняя гостья. И у Криса сложилось впечатление, что Дельвер задавала намного менее острые вопросы, чем намеревалась. – Как вы знаете, Профессор, – сказала она, – моя газета уже некоторое время исследует материалы, связанные с американской компанией МТК. – Да, мне известно об этом. – Верны ли мои сведения о том, что МТК финансирует эти раскопки? – Да, это так. – Нам сообщили, что они отпускают вам миллион долларов в год. – Это близко к истине. Несколько секунд они шли молча. Казалось, что журналистка старалась тщательно сформулировать свой следующий вопрос. – В газете есть люди, – сказала она наконец, – которые считают, что это слишком большие деньги для того, чтобы тратить их на средневековую археологию. – Что ж, вы можете сообщить этим людям, – ответил Джонстон, – что это не так. На самом деле это обычная стоимость такого большого участка, как этот. МТК дает нам двести пятьдесят тысяч прямыми платежами, сто с четвертью – непрямыми, которые идут университету, еще восемьдесят на обучение, стипендии, оплату поездок и проживания и еще пятьдесят на содержание лаборатории и сохранение находок. – Но наверняка денег имеется намного больше, – предположила репортерша, обматывая шариковую ручку прядью волос и часто моргая. «Она стреляет в него глазами», – подумал Крис. Он еще никогда не видел ни одной женщины, которая могла бы это делать. Для этого нужно было родиться француженкой. Но Профессор, казалось, не замечал этого. – Да, денег гораздо больше, – согласился он, – но они предназначены не для нас. Остальное – это непосредственные затраты на реконструкцию участка. Они расходуются отдельно с тех пор, как – вы, конечно, знаете – финансирование реконструкции осуществляется совместно с французским правительством. – Разумеется, – согласилась Дельвер. – Так что, на ваш взгляд, полмиллиона долларов, которые тратит ваша команда, расходуются самым обычным порядком? – Ну, об этом мы можем спросить Франсуа, – ответил Джонстон. – Но в этой части Франции работают двадцать семь археологических партий. Они разрабатывают уровни, начиная от палеолитической стоянки – этим занимается университет Цюриха совместно с фондом Карнеги-Мэллона – и кончая римским каструмом, крепостью, которую вместе раскапывают университеты из Бордо и Оксфорда. Средняя ежегодная стоимость этих проектов и составляет приблизительно полмиллиона долларов в год. – Я не знала этого. – Она смотрела на него, и в ее глазах читалось открытое восхищение. «Слишком открытое», – подумал Крис. До него внезапно дошло, что он может не правильно истолковывать происходящее. Ведь это вполне могло быть просто ее методом получения информации. Джонстон оглянулся на Беллина, который шел на несколько шагов позади. – Франсуа, что вы скажете по этому поводу? – Я полагаю, вы знаете, что делаете, то есть говорите, – ответил Беллин. – Размеры финансирования варьируются от четырех до шести сотен тысяч американских долларов. Скандинавские, немецкие и американские исследования стоят больше. Палеолит обходится очень дорого. Но, действительно, полмиллиона можно принять за среднюю величину. Мисс Дельвер все так же смотрела на Джонстона. – И насколько крепкие контакты вам приходится поддерживать с МТК, профессор Джонстон, чтобы получать это финансирование? – Практически никаких. – Практически никаких? На самом деле? – Их президент, Роберт Дониджер, появлялся у нас два года назад. Он влюблен в историю и был в восторге, прямо как ребенок. МТК посылает сюда примерно раз в месяц кого-нибудь из своих вице-президентов. Один из них сейчас находится здесь. Но, вообще говоря, они предоставляют нам свободу действий. – А что вам известно о самой компании МТК? Джонстон пожал плечами. – Они ведут исследования в области квантовой физики. Производят компоненты, используемые для отображения магнитного резонанса в медицинских приборах, и тому подобное. И попутно развивают несколько методик точного датирования предметов, основанных на квантовой технологии. А мы помогаем им в этом. – Понятно. А эти методы действенны? – У нас есть опытный образец прибора на нашей базе, на ферме. Пока что они слишком хрупкие для полевой работы. Постоянно ломаются. – Получается, что МТК финансирует вас потому, что вы испытываете на практике их разработки? – Нет, – возразил Джонстон. – Здесь дело совсем в другом. МТК разрабатывает оборудование для датировки по той же самой причине, по которой финансирует нас, – потому что Боб Дониджер является энтузиастом истории. Мы его хобби. – Дорогостоящее хобби. – Не для него, – сказал Джонстон. – Он миллиардер, Он купил Библию Гутенберга за двадцать три миллиона. Он купил руанский гобелен на аукционе за семнадцать миллионов. Так что наш проект для него просто мелочь. – Возможно и так. Но мистер Дониджер еще и серьезный бизнесмен. – Да. – Вы на самом деле считаете, что он поддерживает вас из личного любопытства? – Ее тон был легким, почти дразнящим. Джонстон посмотрел ей прямо в лицо. – Мисс Дельвер, думаю, что очень трудно узнать чьи-то истинные соображения. «Он тоже что-то подозревает», – подумал Крис. Похоже, это ощутила и Дельвер. Она сразу же вернулась к более деловитой манере: – Конечно, вы правы. Но у меня есть основания для такого вопроса. Разве не правда, что вы не являетесь владельцами результатов вашего исследования? Ведь все, что вы найдете, все, что вы обнаружите, принадлежит МТК. – Да, это верно. – И это не тревожит вас? – Если бы я работал для «Майкрософт», то результатами моих исследований владел бы Билл Гейтс. Все, что я обнаружил бы, принадлежало бы Биллу Гейтсу. – Да Но вряд ли это одно и то же. – Почему же? МТК – техническая компания, и Дониджер организовал этот фонд именно так, как это всегда делают технические компании. Договоренности не беспокоят меня. Мы имеем право публиковать наши результаты. Больше того, они даже оплачивают публикации. – После того как одобрят их. – Да. Мы сначала посылаем наши отчеты им. Но они еще ни разу не возражали. – Значит, вы не видите за всем этим никакого более крупного плана МТК? – спросила она. – А вы? – парировал Джонстон. – Не знаю, – призналась она – Именно поэтому я и спрашиваю вас. Потому что, несомненно, во всем этом имеются определенные аспекты поведения МТК как компании, которые чрезвычайно сильно озадачивают меня. – И что же это за аспекты? – Ну, например, – сказала она, – эта компания является одним из крупнейших в мире потребителей ксенона. – Ксенон? Вы имеете в виду газ? – Да. Он используется в лазерах и электронных трубках, Джонстон пожал плечами. – Они могут потреблять столько ксенона, сколько им вздумается. Я не вижу, каким образом это может касаться меня. – А как насчет их интереса к редким металлам? МТК недавно купила нигерийскую компанию, чтобы обеспечить себе стабильные поставки ниобия. – Ниобий? – Джонстон покачал головой. – Что это такое? – Это металл, наподобие титана. – И для чего он используется? – Для электромагнитов на основе сверхпроводимости и ядерных реакторов. – И вы бьетесь над загадкой, для чего МТК все это использует? – Джонстон снова покачал головой. – Вам следовало бы спросить это у них самих, мисс Дельвер. – Я так и поступила. Они сказали, что это нужно для исследований новых магнитов.. – Ну вот. Разве у вас есть какие-нибудь основания не верить им? – Нет, – сказала она. – Но, как вы сами сказали, МТК – это исследовательская компания. Они нанимают две сотни физиков для работы в своем главном центре, местечке Блэк-Рок, в Нью-Мексико. Совершенно ясно и бесспорно, что эта компания занимается высокими технологиями. – Да… – Вот я и удивляюсь: зачем компании, разрабатывающей высокие технологии, столько земли? – Земли? – Джонстон явно упустил инициативу в разговоре. – МТК купила большие участки земли в труднодоступных местах в разных концах мира: в горах Суматры, на севере Кампучии, на юго-востоке Пакистана, в джунглях центральной Гватемалы, на высокогорном плато в Перу. Джонстон нахмурился. – Вы уверены? – Да. Они совершают приобретения и в Европе. К западу от Рима – полтысячи гектаров. В Германии, около Гейдельберга, – семьсот гектаров. Во Франции – тысяча гектаров в известняковых холмах над рекой Лот. И, наконец, прямо здесь. – Здесь? – Да. Используя британские и шведские холдинговые компании, они без всякой огласки приобрели пятьсот гектаров земель, окружающих ваш участок. На сегодня это главным образом лес и сельскохозяйственные угодья. – Холдинговые компании? – Джонстон уже не в первый раз повторял слова собеседницы. – Благодаря этому сделки было очень трудно проследить. Безотносительно того, зачем МТК это понадобилось, очевидно, что их цель требует тайны. Но зачем эта компания могла взяться за финансирование ваших исследований, а также решила скупать все земли вокруг участка раскопок? – Понятия не имею, – сказал Джонстон. – Тем более что сам этот участок не принадлежит МТК. Вы, конечно, помните, что в прошлом году они передали весь этот район – Кастельгард, Сен-Мер и Ла-Рок – французскому правительству. – Помню. Для освобождения от налогов. – Но тем не менее этот участок не принадлежит МТК. Почему они должны покупать землю вокруг него? – Я буду счастлива показать вам все, что у меня есть по этому поводу. – Пожалуй, – сказал Джонстон, – вам действительно следует это сделать. – Мои материалы здесь. Они в автомобиле. Они вместе направились к «Лендроверу». Глядя на них, Беллин прищелкнул языком. – Ах, боже мой, боже мой! Как же трудно доверять людям в наши дни. Крис совсем было собрался ответить на своем плохом французском языке, когда его радиотелефон издал сигнал. – Крис? – Это был Дэвид Стерн, физик, обслуживавший в экспедиции приборы. – Крис, Профессор с тобой? Спросите его, не знает ли он человека по имени Джеймс Уонека. Крис нажал кнопку ответа. – Профессор сейчас занят. А в чем дело? – Это какой-то парень из Галлапа. Он звонит уже второй раз. Хочет послать нам картинку нашего монастыря, которую, по его словам, нашел в пустыне. – Что? В какой пустыне? – Может быть, он немного спятил. Клянется, что он полицейский, и что-то бормочет о каком-то умершем служащем МТК. – Пусть он пошлет свою картинку нам по электронной почте, – распорядился Крис – Посмотрим, что это такое. Он отключил радиотелефон. Беллин взглянул на часы, опять щелкнул языком и перевел взгляд на автомобиль, возле которого стояли Джонстон и Дельвер. Они внимательно рассматривали бумаги, и их головы почти соприкасались. – У меня есть собственные планы, – мрачно проронил министр. – Кто знает, насколько это затянется? – Думаю, – ответил Крис, – что, возможно, не слишком надолго.* * *
Спустя двадцать минут Беллин, рядом с которым сидела мисс Дельвер, отправился на машине в обратный путь, а Крис и стоявший рядом Профессор махали им вслед. – Я думаю, что все прошло довольно хорошо, – сказал Джонстон. – Что она вам показывала? – Несколько записей о покупке земли в этом районе. Но это все неубедительно. Четыре участка были приобретены немецкой инвестиционной группой, о которой мало что известно. Два участка купил британский адвокат, который уверяет, что собирается поселиться здесь, выйдя в отставку, еще один – голландский банкир для своей взрослой дочери и так далее. – Англичане и голландцы уже давно покупают землю в Перигоре, – заметил Крис. – В этом нет ничего нового. – Совершенно верно. А она убеждена в том, что эти покупки так или иначе связаны с МТК Но все ее доводы очень шаткие. Хотя ты должен был оказаться среди ее сторонников. Автомобиль скрылся из виду. Они повернулись и пошли к реке. Солнце уже поднялось довольно высоко, и стало заметно теплее. – Очаровательная женщина, – осторожно произнес Крис. – Я думаю, – ответил Джонстон, – что она слишком много сил отдает своей работе. Они сели в лодку, привязанную у берега, Крис взялся за весла и принялся выгребать через реку, к Кастельгарду.* * *
Оставив лодку у берега, они начали взбираться на холм Кастельгард Вскоре перед ними появились первые следы стен замка. С этой стороны от стен остались лишь поросшие травой валы, обрывавшиеся в длинных шрамах обнаженного растрескавшегося утеса. По прошествии шести веков это было очень похоже на естественное образование. Но на самом деле это были остатки крепостной стены. – Знаешь, – сказал Профессор, – вообще-то, этой милой даме не нравится спонсорство со стороны корпораций. Но археологические исследования всегда зависели от сторонних благотворителей. Сто лет назад все меценаты были отдельными личностями, скажем, Карнеги, Пибоди, Стэндфорд. Но в наше время богатство стало корпоративным, и поэтому японское телевидение финансирует Сикстинскую капеллу, «Бритиш телеком» финансирует Йорк, «Филипс электронике» финансирует тулузский каструм, а МТК финансирует нас. – Помяни черта… – протянул Крис. Поднявшись на холм, они сразу же увидели черный костюм Дианы Крамер, стоявшей рядом с Андре Мареком. Профессор вздохнул. – Этот день бесповоротно пропал. Надолго она к нам? – Ее самолет стоит в Бержераке. Она собиралась отбыть во второй половине дня, часа в три.* * *
– Прошу прощения, что направила к вам эту женщину, – сказала Диана Крамер, когда Джонстон подошел к ней. – Она раздражает всех и каждого, но мы были не в состоянии что-либо поделать. – Беллин передал мне, что вы хотели, чтобы я поговорил с нею. – Мы хотим, чтобы с нею поговорили все, кто только может, – ответила Крамер. – Мы делаем все возможное, чтобы показать ей, что у нас нет никаких тайн. – Мне показалось, – сказал Джонстон, – что ее главным образом волнуют земли, которые МТК покупала в этом районе. – Земли? МТК? – Крамер рассмеялась. – Я что-то об этом еще не слышала. А она расспрашивала вас насчет ниобия и ядерных реакторов? – Честно говоря, да. Сказала, что вы купили компанию в Нигерии, чтобы обеспечить стабильные поставки. – Нигерия, – повторила Крамер и помотала головой. – Какая чертовщина. Наш ниобий поступает из Канады. Знаете, ниобий вовсе не такой уж редкий металл. Его продают по семьдесят пять долларов за фунт. – Она вскинула голову. – Мы предложили ей поездку по нашим объектам, интервью с нашим президентом, разрешили взять с собой фотографа, своих собственных экспертов, невзирая на то, какие цели она преследует. Но – нет. Вот она, современная журналистика: не позволяй фактам встать у тебя на пути. Крамер повернулась и повела рукой в сторону руин Кастельгарда. – Но в любом случае, – продолжила она, – я совершила в обществе доктора Марека превосходную экскурсию на вертолете и пешком. Совершенно очевидно, что вы ведете изумительную, захватывающую работу. Успехи просто бросаются в глаза, академический уровень весьма высок, документация в идеальном порядке, ваши люди довольны, управление участком прекрасное. Просто невероятно. Я в восторге. Но доктор Марек сказал мне, что он может опоздать на… как это? – Урок владения мечом, – подсказал Марек. – Фехтование. – Что вы говорите! Фехтование на мечах. Я думаю, что ему следует пойти. Это звучит не как мероприятие, которое можно отменить или перенести, вроде урока фортепиано. Ну, а мы тем временем, может быть, обойдем участок с вами вдвоем? – Конечно, – согласился Джонстон. Радиотелефон Криса подал сигнал. – Крис? – послышался голос. – Тебя вызывает Софи. – Я перезвоню ей. – Нет-нет, – возразила Крамер. – Вы идите вперед. Я поговорю с Профессором наедине. – Обычно я беру Криса с собой, – быстро сказал Джонстон, – он ведет записи. – Я думаю, что сегодня это не понадобится. – Что ж, отлично. – Он повернулся к Крису: – Но все же дай мне твое радио на всякий случай. – Никаких проблем, – бодро откликнулся Крис. Он отцепил трубку от пояса и вручил ее Джонстону. Тот, принимая радиотелефон, щелкнул пальцем по кнопке «передача» и сразу же прицепил аппарат к ремню. – Благодарю, – сказал Джонстон. – А теперь лучше иди и позвони Софи. Ты же знаешь, что она не любит подолгу ждать. – Совершенно верно, – согласился Крис. Джонстон и Крамер не спеша отправились к руинам, а он бегом рванулся через поле к каменному зданию, в котором располагался штаб археологической партии.* * *
Археологи купили стоявший у самых остатков стен Кастельгарда обветшалый каменный склад, восстановили в нем крышу и закрепили каменную кладку. Здесь они разместили всю свою электронику, лабораторное оборудование и компьютеры. Необработанные записи и экспонаты хранились на земле в просторной зеленой палатке, разбитой рядом с домом. Крис вошел в бывший склад, представлявший собой одну большую комнату, которую они разделили на две. Слева, ссутулившись над листами пергамента, сидела в своем отсеке Элси Кастнер, лингвист и эксперт по графологии. Не обращая на нее внимания, Крис направился прямо в комнату, заполненную электронным оборудованием. Там Дэвид Стерн, тощий, с большими очками на носу, технический эксперт проекта, разговаривал по телефону. – Ну, – объяснял Стерн своему собеседнику, – вам нужно отсканировать этот документ с достаточно высоким разрешением и послать нам. У вас есть сканер? Крис принялся торопливо рыться в оборудовании, сваленном на большом столе, в поисках запасного радиотелефона. Как назло, они не попадались: все зарядные устройства были пусты. – В полицейском управлении нет сканера? – удивленно воскликнул Стерн. – Почему бы вам не пойти туда и не воспользоваться сканером? Крис тронул Стерна за плечо и прошептал: – Радио. Стерн кивнул и отцепил свой радиотелефон от пояса. – Да, конечно, сканер больницы вполне подойдет. Может быть, у них найдется кто-нибудь, кто смог бы вам помочь. Нам нужно разрешение двенадцать-восемнадцать или хотя бы десять-двадцать четыре в формате джей-пи-и-джи. Потом вы перешлете его нам… Крис выбежал из помещения, на ходу прослушивая каждый канал. Стоя возле двери склада, он видел перед собой весь участок раскопок. Он видел, как Джонстон и Крамер идут по краю плато, образующего вершину холма, разглядывая монастырь. Женщина держала в руке записную книжку; она открыла ее и показала что-то Профессору. И в этот момент он нашел их на восьмом канале. – …щественное увеличение темпов исследования, – говорила она. – Что? – спросил Профессор.* * *
Профессор Джонстон посмотрел сквозь свои очки в тонкой оправе на женщину, стоявшую перед ним. – Это невозможно, – сказал он. Она глубоко вздохнула. – Наверное, я плохо объяснила вам ситуацию. Вы уже проводите некоторые работы по реставрации. А Боб хотел бы, – продолжала она, – чтобы вы увеличили их объем, то есть перешли к полной программе реставрации. – Да. И это невозможно. – Объясните мне, почему. – Потому что мы знаем слишком мало, вот почему! – сердито ответил Джонстон. – Посудите сами, единственная реставрация, которую мы пока что провели, была проделана только ради безопасности. Мы укрепили стены, чтобы они не падали на наших исследователей. Но мы не готовы к настоящему восстановлению строений в раскопках. – Ну, разумеется, частично, – поправилась Крамер. – Я хочу сказать… Взгляните на монастырь. Вы наверняка могли бы восстановить и церковь, и келейный корпус рядом с нею, и трапезную, и… – Что? – опять воскликнул Джонстон. – Трапезную? Джонстон указал на участок, где низкие стены и перекрещивающиеся траншеи образовывали запутанный лабиринт. – Кто сказал, что трапезная находилась рядом с келейным корпусом? – Ну, я… – Вы понимаете? Это уж точно моя специальность, – сказал Джонстон. – Мы до сих пор не знаем, где на самом деле находилась трапезная. Только в самое последнее время нам начало казаться, что она действительно могла находиться рядом с кельями, но уверенности в этом у нас пока что нет. – Профессор, – раздраженно возразила Крамер, – академическое изучение может продолжаться неопределенно долгое время, но в реальном мире результатов… – Я всей душой за результаты, – прервал ее Джонстон. – Но главный смысл раскопок, подобных этим, состоит в том, чтобы не повторять ошибки прошлого. Около сотни лет назад архитектор по имени Виолетт-ле-Дюк восстанавливал памятники по всей Франции. Некоторые он сделал удачно. Но когда у него было недостаточно информации, он просто-напросто делал новые. И строения оказывались плодами его фантазии. – Я понимаю, что вы стремитесь к точности… – Если бы я знал, что МТК требуется Диснейленд, я никогда не согласился бы на эту работу. – Мы не хотим строить Диснейленд. – Но если мы примемся за реставрацию сейчас, мисс Крамер, то именно его вы и получите. Вы получите фантазию. Парк «Средневековье». – Нет, – возразила она. – Я могу поручиться вам в самых сильных выражениях. Нам не нужна фантазия. Нам нужен исторически точно восстановленный участок. – Но это невозможно. – Мы полагаем, что это возможно. – Каким же образом? – Несмотря на все мое уважение к вам. Профессор, я должна заметить, что вы сверхосторожны. Вам известно гораздо больше, чем вы согласны признать. Ну, например, город Кастельгард, ниже замка. Его наверняка можно восстановить. – Я полагаю, что… Часть – можно, да. – И это все, о чем мы просим. Просто восстановить часть.* * *
Дэвид Стерн вышел из бывшего склада и наткнулся на Криса, стоявшего с прижатой к уху трубкой радиотелефона. – Подслушиваешь, Крис? – Шшшш, – остановил его тот, – это важно. Стерн пожал плечами. Он всегда ощущал себя несколько в стороне от пылавших энтузиазмом других аспирантов. Те были историками, а Стерн получил физическое образование и был склонен смотреть на вещи по-другому. Он просто не мог приходить в восторг по поводу обнаружения еще одного средневекового очага или нескольких костей из захоронения. Вообще-то Стерн взялся за эту работу, которая заключалась в обслуживании электронного оборудования, выполнении различных химических анализов, датировке по радиоуглероду и тому подобном, чтобы быть поближе к своей подружке, сопровождавшей учеников летней школы, направившихся в Тулузу. Его интересовала идея квантового датирования, но оборудование пока что не работало. Из радиотелефона доносился голос Крамер. – …А если вы восстановите часть города, – говорила она, – то вы могли бы также восстановить часть внешней стены замка, там, где она примыкает к городу. Вон ту секцию. – Она указала на низкую полуобвалившуюся стену, пересекавшую участок раскопок с севера на юг. – Ну, полагаю, могли бы… – продолжал отступление Профессор. – И, – давила дальше Крамер, – у вас появилась бы возможность продлить стену на юг, там, где она уходит в лес, так ведь? И вы могли бы вырубить лес и восстановить башню. Стерн и Крис уставились друг на друга. – О чем она говорит? – удивленно спросил Стерн. – Какая башня? – Никто еще даже не совался в лес, – ответил Крис. – Мы собирались вырубить его в конце лета, а потом, осенью, исследовать это место. По радио они слышали, как Профессор говорил: – Ваше предложение очень интересно, мисс Крамер. Позвольте мне обсудить его с сотрудниками, а потом мы опять встретимся за ленчем. Крис увидел, как стоявший далеко в поле Профессор обернулся, посмотрел прямо на них и указал пальцем в сторону леса.* * *
Миновав открытое поле раскопок, молодые люди поднялись на поросший зеленой травой прибрежный вал и вступили в лес. Деревья были стройными, но росли тесно, и под сенью их крон было темно и прохладно. Крис Хьюджес шел вдоль старой внешней стены замка, которая постепенно уменьшалась от заметного – по пояс – неровного барьера до гряды рассыпанных камней, скрывавшейся в густом подлеске. Ему пришлось пригнуться и, раздвигая папоротники и мелкий кустарник, следить, куда идет стена. Лес вокруг становился все гуще. Крис постоянно ощущал здесь состояние покоя. Он помнил, что, когда он впервые увидел Кастельгард, почти весь участок был покрыт таким лесом. Немногочисленные уцелевшие стены были сплошь затянуты мхом и лишайниками, и казалось, будто они, словно гигантские грибы, возникли из земли. Тогда весь этот участок был окутан тайной, но она исчезла, как только расчистили землю и приступили к раскопкам. Стерн тащился следом за ним. Техник редко выходил из лаборатории, и было похоже, что подобный образ жизни ему нравится. – Почему все деревья такие маленькие? – вдруг спросил он. – Потому что это молодой лес, – объяснил Крис. –Почти все леса в Перигоре моложе ста лет. Прежде вся земля здесь была расчищена под виноградники. – И что же? Крис пожал плечами. – Болезнь. Вредитель, филлоксера, погубил все виноградные лозы на переломе столетий. И лес вырос снова. Здешнее виноделие чуть не погибло, – добавил он. – Французы спаслись только благодаря импорту филлоксероустойчивых виноградных лоз из Калифорнии. Сейчас-то они совсем забыли об этом. Разговаривая, Крис продолжал внимательно смотреть на землю, тут и там находил обломки камня, что позволяло ему следовать вдоль того места, где некогда проходила старая стена. Но внезапно стена исчезла. Он потерял ее. Теперь ему нужно было вернуться назад и снова найти ее. – Проклятье! – Что случилось? – поинтересовался Стерн. – Я не могу найти стену. Она шла примерно здесь, – Крис взмахнул ладонью, – и куда-то делась. Они стояли среди особенно густого подлеска, состоявшего из высоких папоротников, среди которых росла какая-то колючая лоза, похожая на виноградную, царапавшая голые икры Криса. Стерн был одет в брюки и направился вперед. – Я не знаю, Крис, – бормотал он, – она должна быть где-то тут… Крис знал, что назад возвращаться придется все равно. Но едва он успел повернуться, чтобы пройти по своим следам, как услышал отчаянный вопль Стерна. Крис оглянулся назад. Стерн пропал. Исчез. Крис стоял один посреди леса.* * *
– Дэвид? Стон. – Ох… Будь оно проклято! – Что случилось? – Я разбил колено. Чертовски болит. Крис хорошо слышал голос своего спутника, но не видел его. – Ты где? – В дыре, – ответил Стерн. – Я провалился. Будь поосторожнее, если пойдешь за мной. На самом деле… – Он заворчал, потом выругался. – Не беспокойся. Я могу стоять; Со мной все в порядке. На самом деле… Эй! – Что? – Подожди минутку. – Ну что еще? – Просто подожди, ладно? На самом деле. Крис видел, как кусты и папоротники закачались, показывая, что Стерн направился налево. Потом Стерн заговорил. Его голос звучал неотчетливо. – Эй, Крис? – Что? – Это кусок стены. Изогнутый. – Что ты сказал? – Я думаю, что стою на дне того, что когда-то было круглой башней, Крис. – Не шути так, – отозвался Крис. Он задумался: «Откуда Крамер могла узнать об этом?»* * *
– Пошарьте в компьютере, – распорядился Профессор. – Посмотрите, есть ли у нас хоть какие-нибудь съемки с вертолета – инфракрасные или радарные, – на которых была бы видна башня. Может быть, она уже попадала в кадр, а мы просто не обратили на нее внимания. – Ваша главная надежда на инфракрасную съемку, сделанную под вечер, – откликнулся Стерн. Он сидел на стуле, а на его колене покоился пакет со льдом. – Почему именно под вечер? – Потому что этот известняк хорошо поглощает тепло. Именно поэтому пещерные люди так любили эти места. Даже зимой в пещерах Перигора известняк был на десять градусов теплее, чем внешний воздух. – Значит, вечером… – Стена сохраняет тепло, а лес успевает остыть. И это видно на инфракрасном снимке. – Даже из-под земли? Стерн пожал плечами. Крис, сидя за компьютером, принялся стучать по клавиатуре. Вдруг компьютер негромко бибикнул. Изображение на экране резко изменилось. – А-а. Это электронная почта. Крис щелкнул мышкой по почтовому ящику. Там оказалось только одно сообщение, которое, правда, очень долго загружалось. – Что бы это могло быть? – Держу пари, что это тот парень, Уонека, – заявил Стерн. – Я велел ему послать довольно большой графический файл. Он, вероятно, не заархивировал его. Затем на экран выскочило изображение: множество точек, выстроенных в геометрическом порядке. Все они сразу узнали схему. Это был, вне всякого сомнения, монастырь Сен-Мер. Их участок раскопок. И гораздо более детальный, чем на их собственных планах. Джонстон, не отрываясь, глядел на изображение и барабанил пальцами по столу. – Очень странно, – проронил он наконец, – что Беллин и Крамер оказались здесь в один и тот же день. Аспиранты уставились друг на друга. – И что же в этом странного? – решился спросить Крис. – Беллин не попросил о встрече с нею. А ведь он всегда старается поговорить со спонсорами. Крис пожал плечами. – Он казался очень занятым. – Да. Именно таким он и казался. – Профессор повернулся к Стерну. – В любом случае распечатай это послание, – сказал он. – Посмотрим, как на него отреагирует наш архитектор.* * *
Кэтрин Эриксон, или просто Кейт, – синеглазая, дочерна загорелая пепельная блондинка – висела на ремнях на высоте пятидесяти футов, всего в нескольких дюймах от полуразрушенного потолка готической часовни Кастельгарда. Она лежала на спине в сложной сбруе и спокойно делала в блокноте записи о нависшем над нею своде. Эриксон была самой молодой из аспирантов в партии; она и присоединилась к ней всего лишь несколько месяцев тому назад. Она поступила в Йель, чтобы изучать архитектуру, но вскоре обнаружила, что просто ненавидит выбранную специальность, и перевелась на факультет истории. Там ее разыскал Джонстон и убедил присоединиться к нему. Он использовал те же аргументы, которыми привлекал к себе и других студентов: «Почему бы вам не отложить в сторону эти старые книги и не заняться настоящей историей? Практической историей?» Как выяснилось, практическая история заключалась в том, чтобы висеть под потолком. Прежде Кейт представляла себе это совсем по-другому. Но она выросла в штате Колорадо и была увлеченной альпинисткой. Она проводила каждое воскресенье, забираясь на скалы и поднимаясь на утесы, возвышавшиеся вдоль Дордони. Ей редко приходилось видеть кого-нибудь из собратьев по увлечению, и это было грандиозно: дома иногда приходилось даже стоять в очереди, чтобы подняться на интересную вершину. Небольшой скарпелью девушка отделила в разных местах несколько кусочков штукатурки, чтобы использовать их для спектрального анализа. Добычу она поместила в пластмассовые контейнеры, похожие на кассеты для фотопленки, прикрепленные к ленте, которая опоясывала ее торс, словно патронташ. Она делала пометки на контейнерах, когда снизу раздался знакомый голос: – Ты не могла бы спуститься оттуда? Я хочу тебе кое-что показать. Посмотрев через плечо, девушка увидела внизу Джонстона. – Без проблем, – бодро откликнулась она. Кейт освободила один из стропов, плавно соскользнула вниз, мягко встала на ноги и откинула прядку белокурых волос с лица. Кейт Эриксон не была хорошенькой – о чем ей часто говорила мать, одна из доморощенных королев красоты, которых так много в США, – но обладала тем свежим, общим для всех американок обаянием, которое мужчины считают привлекательностью. – Я так и думал, что ты куда-нибудь залезла, – сказал Джонстон. Девушка отцепила ремни. – Это единственный способ раздобыть необходимые материалы. – Ну, если ты так говоришь… – Я серьезно, – ответила Кейт. – Если вы хотите получить архитектурную историю этой часовни, то мне следует забраться туда и раздобыть образцы штукатурки. Потому что этот потолок восстанавливался много раз – то ли из-за того, что был плохо построен с самого начала и время от время обрушивался, то ли его разрушали во время войн осадными машинами. – Конечно, из-за войн, – сказал Джонстон. – Возможно, хотя я в этом и не уверена, – возразила Кейт. – Основные части замка – большой зал, внутренние жилые помещения – очень солидные, но часть стен возведена халтурно. Иногда даже кажется, что стены были построены только для того, чтобы сделать в них тайные проходы. В этом замке таких несколько. Один даже ведет на кухню! Не знаю, кто затеял эти перестройки, но наверняка он был параноиком. И, возможно, все это делали наспех. – Она вытерла руки о шорты. – Так. Ну что вы мне собирались показать? Джонстон протянул ей лист бумаги. Это была компьютерная распечатка, точки и пунктиры, выстроенные в определенном геометрическом порядке. – Что это такое? – удивилась девушка. – Это ты сама должна мне сказать. – Похоже на Сен-Мер. – Правда? – Я бы сказала, что да, но… Кейт вышла из часовни и с высоты окинула взглядом раскопки монастыря, находившиеся на равнине на расстоянии примерно мили. Очертания расчищенных участков фундаментов и стен были очень похожи на рисунок, который она держала в руке. – Ого! – Ну что? – На этой схеме есть детали, до которых мы еще не добрались, – удивленно заявила она. – Часовня с апсидой, пристроенная к церкви, еще один келейный корпус в северо-восточном секторе и… вот это похоже на сад, обнесенный стенами. И вообще, откуда вы взяли этот план?* * *
Ресторан в городке Маркейзак располагался на краю плато, и оттуда открывался широкий вид на долину Дордони. Крамер, сидя за столом, взглянула в сторону входа и с удивлением увидела, что там появился Профессор в обществе Марека и Криса. Диана нахмурилась. Она рассчитывала на приватный ленч и выбрала столик на двоих. Но Марек притащил два стула от соседнего стола, и археологи уселись за ее стол все вместе. Профессор наклонился вперед и пристально посмотрел на вице-президента МТК. – Мисс Крамер, – сказал он, – откуда вам известно, где находится трапезная? – Трапезная? – Она пожала плечами. – Понятия не имею. Может быть, она упоминалась в еженедельном отчете о ваших результатах? Нет? Тогда, возможно, о ней упоминал доктор Марек. – Она пробежалась взглядом по озабоченным лицам сидевших перед нею людей. – Господа, монастыри, в общем-то, не моя специальность. Наверно, я где-то слышала об этом. – И о башне в лесу? – Наверно, о ней говорилось в каком-нибудь старом отчете. Или она была на старых фотографиях. – Мы проверяли. Ее нигде не было. Профессор положил на стол листок с планом и пододвинул к ней. – Каким образом у служащего МТК Джозефа Трауба оказался план монастыря, причем гораздо более подробный, чем тот, которым располагаем мы? – Не знаю… А откуда он у вас? – От полицейского из Галлапа, города в Нью-Мексико. Этот парень задавал мне некоторые из тех вопросов, с которыми я сейчас обращаюсь к вам. Диана ничего не сказала. Она лишь смотрела на Профессора. – Мисс Крамер, – произнес он после продолжительной паузы. – Я думаю, что вы что-то скрываете от нас. Я думаю, что вы провели за нашей спиной свои собственные изыскания и не поделились с нами своими находками. И еще я думаю, что именно поэтому вы и Беллин вели переговоры об эксплуатации участка, к которым не привлекли меня. Французское правительство будет только радо вышвырнуть американцев с территории своего исторического памятника. – Профессор, вы совершенно не правы. Я могу поручиться… – Нет, мисс Крамер. Не можете. – Он посмотрел на часы. – Когда вылетает самолет, на котором вы возвращаетесь в МТК? – В три часа. – Я готов отправиться прямо сейчас. Он отодвинул свой стул от стола. – Но я лечу в Нью-Йорк. – Тогда, я думаю, вам было бы лучше изменить свои планы и направиться в Нью-Мексико. – Вы захотите встретиться с Бобом Дониджером, а я не знаю его расписание… – Мисс Крамер, – он наклонился к ней через стол, – разберитесь с этим.* * *
Когда Профессор уезжал, Марек сказал ему на прощанье: – Я молю бога благосклонно взирать на ваше путешествие и вернуть вас назад невредимым. – Он всегда так напутствовал уезжающих друзей. Это была любимая фраза графа Жоффруа де ла Тура, жившего шестьсот лет назад. Кое-кто считал, что интерес Марека к прошлому гипертрофирован до размеров навязчивой идеи. Но это увлечение было для него совершенно естественным. Еще будучи ребенком, Марек стремился окунуться в Средневековье, а теперь, похоже, пытался так или иначе перенестись в него и на деле. Как-то, находясь в ресторане, он сказал приятелю, что не станет отпускать бороду, потому что это не принято. Знакомый удивленно возразил: «Как же не принято; ты только посмотри, сколько бород вокруг». На что Марек ответил: «Нет, нет, я хочу сказать, что это не принято в моем времени». А своим временем он как раз считал тринадцатое и четырнадцатое столетия. Многие ученые-медиевалисты [240] могли читать на мертвых языках, но Марек мог разговаривать на них: средневековом английском, старофранцузском, окситанском и, конечно, латыни. Он прекрасно разбирался в одежде и вопросах этикета того времени. Будучи сильным и спортивным человеком, он решил овладеть военным мастерством того периода. В конце концов, это было время непрерывных войн. Он уже умел ездить на огромном першероне, которого использовал в качестве боевого коня. И получил определенные навыки владения копьем, так как имел возможность часами упражняться с квинтаной [241]. Марек настолько хорошо стрелял из лука, что даже начал обучать других. А теперь он учился фехтовать на мечах. Но детальное знание прошлого никоим образом не уводило его от настоящего. После внезапного отъезда Профессора все участники проекта почувствовали себя покинутыми и встревоженными. Мгновенно распространились самые дикие слухи, особенно среди новичков: МТК приостанавливает финансирование, МТК заменяет исследовательский проект созданием парка «Средневековье», люди МТК убили кого-то в пустыне, и теперь у компании неприятности. Работа прекратилась: люди просто стояли, сидели, ходили и бесконечно переливали из пустого в порожнее. Марек наконец решил, что будет лучше всего созвать собрание, чтобы покончить со слухами; поэтому вскоре после полудня он пригласил всех в большую зеленую палатку возле склада. Марек объяснил, что у Профессора с МТК возникли разногласия и Профессор отправился в штаб-квартиру компании, чтобы разобраться. Это просто недоразумение, заверил всех Марек, которое разрешится в течение нескольких дней. Он сообщил, что будет в постоянном контакте с Профессором, который обещал звонить каждые двенадцать часов, и он рассчитывает, что Профессор скоро возвратится и все встанет на свои места. Его старания не завершились успехом. Глубинное ощущение обеспокоенности сохранилось. Несколько человек из новичков решили, что день слишком жаркий для работы и будет лучше пойти поплавать на байдарках по реке. Марек, почувствовав в конце концов общее настроение, разрешил. Аспиранты, один за другим, обрадовались возможности использовать нечаянно выпавший выходной. Появилась Кейт, с несколькими фунтами звенящего металла вокруг талии, и объявила, что она собирается подняться на утес возле Гажека. Она спросила Криса, не хочет ли он пойти с нею (чтобы подержать страховочную веревку, она знала, что сам он ни в коем случае не полезет на скалу), но тот сказал, что отправляется вместе с Мареком в конюшни. Стерн объявил, что едет в Тулузу на обед. Рик Чанг отправился в Лез-Эйз навестить коллегу, раскапывавшего палеолитическую стоянку. Одна только Элси Кастнер, графолог, решила остаться в бывшем складе, чтобы и дальше возиться с документами. Марек спросил, не хочет ли она поехать вместе с ним. Но она фыркнула: – Не говорите глупостей, Андре! – и вернулась к работе.* * *
До конноспортивного центра возле Сойака, где Марек тренировался два раза в неделю, было четыре мили. В дальнем конце малоиспользуемого поля он устроил тренировочный стенд со странной Т-образной установкой. На одном конце перекладины был закреплен деревянный квадрат, а на другом – кожаный мешок, напоминавший боксерскую грушу. Это и была квинтана, устройство настолько древнее, что еще тысячу лет тому назад часто встречалось на полях иллюстрированных монахами рукописей. Именно изучая старинные рисунки, Марек создал свою версию этого тренажера. Сделать квинтану было вовсе не так уж и сложно; куда труднее оказалось раздобыть приличное копье. Это была проблема, с которой Мареку приходилось вновь и вновь сталкиваться в его занятиях экспериментальной историей. Даже самые простые и наиболее распространенные предметы прошлого было почти невозможно воспроизвести в современном мире. И это в условиях, когда благодаря спонсорам из МТК с деньгами затруднений не было. В средневековые времена турнирные копья вытачивались на специальных деревянных токарных станках, куда помещались заготовки длиной более одиннадцати футов – этого требовал стандарт копья. Но токарных станков такого размера в мире оставалось очень мало. После напряженных поисков Марек обнаружил деревообрабатывающий завод в северной Италии, около австрийской границы. Там могли изготовить древко нужного ему размера, но удивились, услышав его начальный заказ: двадцать. «Копья ломаются, – объяснил он, – и мне их понадобится много». Чтобы не повредить лицо обломками, он приспособил к футбольному шлему своеобразное сетчатое забрало. Всякий раз, появляясь на людях в этом шлеме, он привлекал всеобщее внимание. Больше всего он напоминал сумасшедшего пасечника. В конце концов Марек сдался перед современной технологией. Теперь он был вооружен алюминиевыми копьями, изготовленными компанией «Бейсбольные биты». Алюминиевые копья были лучше сбалансированы; он даже воспринимал их как более подлинные, хотя, конечно, в Средние века таких быть не могло. И поскольку проблема со щепками от сломанных копий больше не стояла, то теперь он ездил в обычном шлеме наездника. Именно такой и был сейчас у него на голове. Остановившись на краю поля, он помахал Крису, который налаживал квинтану. – Крис! Готово? Крис кивнул, развернул перекладину лицом к Мареку и махнул рукой. Марек опустил копье и послал лошадь вперед. Тренировка с квинтаной казалась простой, но это впечатление было обманчивым. Наездник галопом подъезжал к «вешалке» и старался поразить закрепленный на ней квадрат острием копья. Если он попадал в цель, то должен был успеть пришпорить лошадь, чтобы успеть пролететь мимо, прежде чем перекладина развернется и кожаный мешок ударит его по голове. В старину – Марек знал это точно – мешки делали настолько тяжелыми, что от подобного удара неопытный наездник мог вылететь из седла. Но сам он подобрал такой вес, при котором можно было лишь получить чувствительную оплеуху. В первой попытке Марек ударил точно в центр мишени, но не успел проскакать мимо и получил удар по левому уху. Он сдержал коня и повернул назад. – Крис, почему бы тебе не попробовать?! – крикнул он. – Может быть, попозже, – ответил Крис, разворачивая перекладину для следующей атаки. Мареку удалось за последние дни пару раз уговорить Криса испытать свои силы в единоборстве с квинтаной. Но он подозревал, что причиной здесь был внезапно проснувшийся у последнего интерес ко всем тонкостям искусства верховой езды. Марек развернул коня, вздернул его на дыбы и снова помчался к квинтане. Когда он только начал упражняться, попасть на полном галопе копьем в мишень размером всего в квадратный фут казалось ему невероятно трудным делом. Теперь он научился этому и, как правило, поражал цель четыре раза из пяти. Лошадь, громко стуча копытами, летела вперед. Марек опустил копье. – Крис! Привет! Крис обернулся и помахал рукой проезжавшей мимо девушке. В этот момент копье Марека ударило в цель, и кожаный мешок, пролетев по кругу, с силой ударил Криса по лицу.* * *
Крис лежал и сквозь гул в голове слушал звонкий девичий смех. Но девушка моментально соскочила с седла и помогла ему подняться на ноги. – О, Крис, прости мне этот смех, – проворковала она со своим милым британским акцентом. – Это я во всем виновата. Мне ни в коем случае не следовало отвлекать тебя. – Я в полном порядке, – угрюмо ответил он. Он соскреб грязь с подбородка и теперь стоял перед нею, пытаясь выдавить улыбку. Как всегда, он был поражен ее красотой, особенно в этот момент, когда предвечернее солнце озаряло сзади ее белокурые волосы такого изумительного цвета. Лицо девушки как будто светилось, подчеркивая глубину ее фиалковых глаз Софи Рис-Хэмптон была самой красивой женщиной из всех, которых ему когда-либо в жизни довелось видеть. И самой интеллигентной. И самой воспитанной. И самой соблазнительной. – О, Крис, Крис, – проговорила Софи, поглаживая его лицо прохладными кончиками пальцев. – Правда, я прошу прощения. Ну, как ты? Получше? Софи была студенткой Челтенхэмского колледжа; ей было двадцать лет, на четыре года меньше, чем ему. Ее отец, Хью Хэмптон, был лондонским барристером [242]; он приобрел в этих местах сельский дом, который предполагал сдавать на лето. В этом сезоне дом снимал Профессор. Софи жила со своими друзьями в сельском доме поблизости. Однажды, когда она приехала что-то забрать из кабинета отца, Крис увидел ее и намертво остолбенел. «И это, похоже, определило характер наших отношений», – подумал он с сожалением. Вот и сейчас Софи, взглянув на него, сказала: – Мне льстит, Крис, что я произвожу на тебя такое впечатление. Но я опасаюсь за твое здоровье. – Она хихикнула и быстро чмокнула его в щеку – Я звонила тебе сегодня. – Знаю, но я был напрочь занят. У нас произошел кризис. – Кризис? Что же представляет собой археологический кризис? – Ничего удивительного. Стычка со спонсором. – А-а. МТК. Из Нью-Мексико. – В ее устах название штата прозвучало так, словно она говорила о крае света. – Ты знаешь, они хотели купить ферму моего отца? – Да ну? – Они сказали, что им нужно снять этот участок на такой долгий срок, что лучше было бы просто купить его. Конечно, отец отказал. – Ну, разумеется, – он улыбнулся ей. – Пообедаем? – О, Крис. Сегодня вечером я не могу. Но мы можем поехать завтра. Поедем? – Конечно. – Утром? В десять часов? – Отлично, – согласился он. – Увидимся в десять. – Я не нарушаю твои рабочие планы? – Ты же сама знаешь, что нарушаешь. – Можно это сделать и в другой день. – Нет-нет, – возразил он. – Завтра в десять утра. – Заметано, – сказала она с потрясающей улыбкой. Честно говоря, Софи Хэмптон была слишком красивой, имела слишком совершенную фигуру, слишком очаровательные манеры для того, чтобы быть реальной земной девушкой. Марека ее присутствие тоже отвлекло от тренировки. Но Крис был совершенно очарован. Когда Софи отъехала, Марек предпринял очередную атаку. На сей раз Крис благополучно уклонился от мешка. – Тебя водят за нос, мой друг, – заявил Марек, направляясь назад. – Возможно, – согласился Крис. Но его нисколько не волновало, так ли все обстояло на самом деле.* * *
Наступивший день застал Марека в монастыре, где он помогал Рику Чангу раскапывать катакомбы. Они рыли здесь уже несколько недель. Дело продвигалось очень медленно, потому что им то и дело попадались человеческие останки. Всякий раз, натыкаясь на кости, они откладывали в сторону лопаты и продолжали рыть совочками, наподобие детских, и зубными щетками. Рик Чанг был медиком-антропологом экспедиции. Взглянув на кусок кости с горошину величиной из очередного захоронения, он мог сказать, от правой или левой руки этот фрагмент, принадлежал мужчине или женщине, ребенку или взрослому, древнему или современному. Но человеческие останки, которые они находили здесь, озадачивали. С одной стороны, они все принадлежали мужчинам, на многих крупных костях сохранились боевые повреждения. Некоторые черепа были пробиты стрелами. Именно так в четырнадцатом столетии погибало большинство солдат. Но никакие хроники ничего не сообщали о том, что монастырь подвергался нападениям. По крайней мере, известные им хроники. Они нашли ржавую железку, похожую на обломок шлема, когда зазвонил сотовый телефон Марека. Это был Профессор. – Как дела? – спросил Марек. – Пока что прекрасно. – Вы встречались с Дониджером? – Да. Сегодня. – И? – Пока не знаю. – Они все еще хотят форсировать восстановительные работы? – Вообще-то, я не уверен. Здесь все не так, как я ожидал. – Профессор говорил неопределенно; казалось, что он сильно озабочен. – То есть? – Я не могу обсуждать это по телефону, – сказал Профессор. – Но я хотел предупредить тебя, что не смогу позвонить тебе в ближайшие двенадцать часов Может быть, даже ближайшие сутки. – Ну… Понятно. Но в целом все нормально? – Все прекрасно, Андре. Марек не был полностью уверен в этом. – Вам не требуется аспирин? Это была одна из их кодовых фраз, употреблявшихся, когда нельзя было говорить прямо. Аспирин означал появление проблем. – Нет, нет. Совершенно не нужен. – Вы кажетесь мне каким-то странноватым. – Я бы сказал, удивленным. Но все идет прекрасно. По крайней мере, я думаю, что все прекрасно. – Он помолчал. – А что с раскопками? Чем ты занимаешься? – Сейчас я нахожусь с Риком в монастыре. Мы откапываем катакомбы в четвертом квадрате. Вероятно, мы закончим сегодня вечером или, самое позднее, завтра. – Отлично. Постарайся, Андре. Я свяжусь с тобой через день или два. Профессор отключился. Марек прицепил телефон к своему ремню и нахмурился. Что, черт возьми, это все могло означать? В небе гудел вертолет; под его кабиной висели коробки датчиков. Стерн решил сделать несколько внеочередных облетов: он надеялся разглядеть те детали, о которых упомянула Крамер, точно понять, что видно при инструментальной съемке. Марек все время думал о том, что показывает воздушная разведка, но связаться с вертолетом он мог только по радиотелефону, а ближайший находился на складе.* * *
– Элси, – сказал Марек, войдя в бывший склад. – Где радио, настроенное на Дэвида? Конечно, Элси Кастнер ничего не ответила. Она даже не оторвала взгляда от лежавшего перед нею документа. Элси, симпатичная полноватая женщина, была способна к глубочайшей сосредоточенности. Она просиживала в домике долгими часами, разбирая рукописные тексты на пергаментах. Профессия требовала от нее знания не только шести основных языков средневековой Европы, но и давно забытых местных диалектов, жаргонных выражений и сокращений. Марек считал, что ее участие в экспедиции было удачей, даже несмотря на то, что она держалась в стороне от остальной части группы. Временами ее поведение казалось немного странным. – Элси, – повторил он. Она резко вскинула голову. – Что? Ай, извините, Андре. Я только… ммм… я имею в виду… – Она ткнула пальцем в лежавший перед нею пергамент: – Это счет, который монастырь выставил немецкому графу за ночлег его свиты; двадцать девять человек и тридцать пять лошадей. Граф ездил с таким отрядом по окрестностям. Но написано на смеси латыни и окситанского наречия, и почерк совершенно невозможный. Элси взяла пергамент и направилась к фотокопировальному столу в углу комнаты. Над столом на четырех опорах была установлена камера; со всех сторон на стол были нацелены лампы-вспышки. Она аккуратно уложила пергамент, расправила его, приложила снизу бирку со штриховым кодом, рядом поместила двухдюймовую эталонную линейку и сделала снимок. – Элси, где радио, настроенное на Дэвида? – О, извините. На дальнем столе. На нем наклейка с буквами Д и С. Марек подошел к столу, взял радиотелефон и нажал кнопку: – Дэвид? Это Андре. – Привет, Андре. Марек с трудом разбирал его голос сквозь шум вертолета. – Ну, что ты нашел? – Ноль. Nada de nada [243]. Пусто, – сообщил Стерн. – Мы проверили монастырь, мы проверили лес. Ни одного из ориентиров, о которых говорила Крамер, не обнаружено. Ни локатором бокового обзора, ни радаром, ни в ультрафиолете, ни инфракрасным сканером. Я понятия не имею, каким образом им удалось сделать эти открытия.* * *
Они неслись стремительным галопом по заросшему травой гребню длинного высокого холма, протянувшегося вдоль реки. По крайней мере, Софи неслась галопом, а Крис неуклюже подпрыгивал и старательно удерживал равновесие, в буквальном смысле цепляясь за жизнь. Обычно во время прогулок она не ездила галопом, уважая своего не столь умелого спутника, но сегодня, проносясь по лугам, она во все горло кричала от удовольствия. Крис пытался следовать за ней, молясь про себя, чтобы она поскорее остановилась. Наконец она натянула уздечку своего отфыркивающегося взмокшего вороного жеребца, конь со всадницей остановился. Ласково похлопывая животное по шее, девушка поджидала, пока Крис подъедет к ней. – Разве это не было великолепно?! – воскликнула она. – Да, – согласился он, пытаясь перевести дыхание. – Конечно. – Должна заметить, Крис, что ты все делал очень хорошо. И твоя посадка становится лучше. В ответ он смог только кивнуть. Его зад болел от ударов о седло, а бедра просто омертвели от напряжения. – Как здесь красиво, – сказала она, указывая на реку и темные замки на далеких утесах. – Разве это не великолепно? И тут Софи поглядела на часы, что серьезно задело Криса. Но прогулка обещала быть удивительно приятной. Она ехала совсем рядом с ним, так что лошади чуть ли не соприкасались крупами, она время от времени наклонялась, чтобы прошептать что-нибудь ему на ухо. Однажды она положила ему руку на плечо и поцеловала в губы, а потом быстро оглянулась кругом, очевидно, испугавшись своей смелости. С того места, где они находились, была хорошо видна вся территория раскопок: руины Кастельгарда, монастырь и, на далеком холме, Ла-Рок. В небе пролетали облака, отбрасывая в долину отчетливые тени. Воздух был теплым и спокойным; вокруг царила тишина, которую нарушал лишь отдаленный гул автомобиля. – О, Крис! – воскликнула девушка и еще раз поцеловала его. Когда они оторвались друг от друга, Софи посмотрела куда-то вдаль и вдруг широко замахала рукой. По проселочной дороге к ним пылил желтый открытый автомобиль. Это была спортивная машина; ее мотор глухо рычал. Немного не доезжая до них, автомобиль остановился, и водитель, поднявшись из-за руля, уселся на спинку сиденья. – Найджел! – счастливым голосом воскликнула Софи. Человек в автомобиле лениво махнул в ответ, его рука описала в воздухе плавную дугу. – О, Крис, пожалуйста, будь умницей! – с этими словами Софи вручила ему уздечку своей лошади, соскочила на землю, сбежала с холма к автомобилю, обняла водителя и уселась рядом с ним в машину. Когда автомобиль рванул с места, она оглянулась на Криса и послала ему воздушный поцелуй.* * *
Заново отстроенный средневековый город Сарла казался особенно очаровательным по ночам, когда его прижавшиеся друг к другу дома и узкие переулки были освещены мягкими газовыми лампами. Марек и несколько аспирантов сидели в открытом ресторане на улице Турни под белыми зонтиками и потягивали темно-красный кагор. Обычно Крису Хьюджесу очень нравились такие ночи, но этим вечером все ему было не по нраву. Вечер был слишком теплым, металлический стул – неудобным. Он заказал свое любимое блюдо, пинтад-о-сепе [244], но птица казалась сухой, а грибы слишком мягкими. Даже разговоры раздражали его: обычно аспиранты обсуждали то, что сделали за день, но нынешним вечером их молодой архитектор, Кейт Эриксон, встретила и пригласила сюда каких-то своих нью-йоркских знакомых – пару биржевиков лет под тридцать со своими подружками. Крис почти сразу же возненавидел их. Гости то и дело вставали из-за стола, чтобы поговорить по сотовым телефонам. Обе женщины были журналистками, а вернее, рекламными агентами из одной и той же пиаровской фирмы; они только что закончили грандиозную рекламную кампанию, пропагандировавшую новую книгу Марты Стюарт. Крикливая самоуверенность этих людей очень скоро начала действовать Крису на нервы. К тому же, как многие удачливые бизнесмены, новые знакомые были склонны обращаться с учеными словно с отсталыми людьми, не способными к существованию в реальном мире, к игре в реальные игры. «А может быть, – думал Крис, – эти типы просто не могут представить себе, как кто-нибудь добровольно выбрал занятие, которое не сделает человека миллионером к двадцати четырем годам…» Но все же Крис должен был признать, что они были вполне приятными людьми; они пили много вина и задавали множество вопросов по поводу проекта. К сожалению, это были обычные вопросы, те, которые всегда задают туристы: «Что в этом месте такого особенного?», «Откуда вы знаете, где надо копать?», «Откуда вы знаете, что искать?», «Насколько глубоко вы роете и каким образом узнаете, когда нужно остановиться?» – Но почему вы работаете именно там? Все-таки что в этом месте такого исключительного? – спросила одна из женщин. – Участок очень типичен для того периода, – объяснила Кейт, – с двумя противостоящими один другому замками. Но настоящей находкой он оказался потому, что эта территория была, в общем-то, заброшена и там еще никогда не производились земляные работы. – Это хорошо? То, что земля была заброшена? – Женщина нахмурилась; она прибыла из мира, где заброшенность была страшным грехом. – Это очень желательно, – вмешался в разговор Марек. – В нашей работе реальные возможности возникают только в тех случаях, когда мир почему-либо проходит мимо какого-то места стороной. Как, например, получилось с Сарла, вот с этим городом. – Здесь очень мило, – одобрительно заметила вторая женщина. Мужчины опять отошли в сторонку, чтобы поговорить по телефонам. – Но главная штука в том, – сказала Кейт, – что, по чистой случайности, этот старый город вообще существует. Сначала Сарла был городом паломников, выросшим вокруг монастыря со священными реликвиями; в конце концов город так разросся, что монастырь перебрался в другое место, где было больше покоя и тишины. Сарла долгое время оставался важным торговым центром области Дордонь. Но с годами его значение неуклонно падало, и к двадцатому столетию мир совершенно забыл о Сарла. Городок был настолько незначительным и бедным, что даже не имел денег на ремонт своих одряхлевших от времени кварталов. Старые дома оставались такими же, как были, без современного водопровода и электричества. Многие оказались брошенными. Кейт объяснила, что в пятидесятых годах город наконец-то решил снести старые кварталы и возвести на их месте современные дома. – Андре Мальро [245] удалось воспрепятствовать этому. Он убедил французское правительство наскрести денег и взяться за реставрацию старинных построек. Народ считал его сумасшедшим. А теперь Сарла оказался самым аутентичным средневековым городом во Франции и одной из главных приманок для туристов в стране. – Очаровательно, – неопределенно откликнулась женщина. Внезапно оба мужчины вместе возвратились к столу, уселись и с видом выполненного долга одинаковыми движениями убрали в карманы свои телефоны. – Что случилось? – поинтересовалась Кейт. – Биржа закрылась, – объяснил один из них. – Вы говорили о Кастельгарде. Так что же в нем такого особенного? – Мы говорили о том, – сказал Марек, – что в нем никогда и никто не производил земляных работ. Но для нас также важно, что Кастельгард – это типичный укрепленный город четырнадцатого века. Сам город старше, но между 1300-м и 1400 годом в нем было возведено очень много построек, а старые перестроены для укрепления обороны: стали толще стены, выстроен их второй ряд, более сложными стали рвы и ворота. – Когда эго все происходило? В Темные века? [246] – спросил один из мужчин, наливая себе вина. – Нет, – ответил Марек. – Технически, это Высокое Средневековье. – Не такое высокое, как хотелось бы мне, – ответил биржевик. – А что там идет перед ним? Низкое Средневековье? – Правильно, – сказал Марек. – Эй, – воскликнул его собеседник, поднимая свой бокал, – ну, по первой!* * *
Примерно за сорок лет до наступления новой эры всей Европой управляли римляне. Та часть Франции, где они находились, в древности называлась Аквитанией. Это название она получила от римских колонизаторов. Римляне строили по всей Европе дороги, организовывали торговые отношения и поддерживали общественный порядок. Европа процветала. Позднее, где-то в 400 году новой эры, Рим начал отзывать своих солдат, выводить гарнизоны. После крушения империи Европа погрязла в беззаконии, которое продолжалось целых пятьсот лет. Численность населения многократно снизилась, торговля погибла, города превратились в мелкие поселения. Все римские провинции были захвачены варварскими ордами. Здесь хозяйничали готы и вандалы, гунны и викинги. Этот темный период получил название Низкого Средневековья. – Но к концу тысячелетия – я имею в виду тысячный год – положение начало улучшаться, – сказал Марек. – К этому времени образовалось новое государственное устройство, которое мы называем теперь «феодальной системой», хотя в те времена люди и представления не имели об этом термине. С возникновением феодализма появились сильные владыки, которые оказались в состоянии обеспечить порядок в своих владениях. Новая система работала. Сельское хозяйство стало развиваться. Торговля возобновилась, города начали расти. И к тысяча двухсотому году Европа вновь расцвела, и населения в ней оказалось даже больше, чем было во времена Римской империи. – Получается, что этот самый тысяча двухсотый год можно считать началом Высокого Средневековья – времени роста и расцвета культуры. Реакция американцев на эту микролекцию оказалась скептической. – Если все было так хорошо, то зачем нужно было возводить повсюду столько оборонительных сооружений? – Из-за Столетней войны, – объяснил Марек, – которую вели между собой Англия и Франция. – Наверно, это была религиозная война? – Нет, – ответил Марек. – Религия не имела к этому никакого отношения. В то время все были католиками. – Неужели? А как же протестанты? – Не было никаких протестантов. – А где же они были? – Они тогда еще не выдумали себя, – высказал афоризм Марек. – Да ну! Тогда из-за чего же они воевали? – Из-за суверенитета. Значительная часть Франции принадлежала тогда Англии. Один из мужчин недовольно нахмурился. – Что вы болтаете? Франция принадлежала Англии? Марек вздохнул.* * *
У него было собственное определение для таких людей: «провинциалы времени» – люди, не знавшие прошлого и гордившиеся этим. Провинциалы времени были убеждены, что настоящее является единственным временем, которое имеет хоть какое-то значение, и все, что происходило ранее, можно преспокойно игнорировать. Современный мир был неотразимым и новым, а прошлое не имело для них никакого значения. Изучение истории было таким же бессмысленным занятием, как, к примеру, овладение азбукой Морзе или искусством управления грузовым фургоном. И Средневековье – все эти рыцари в звенящей броне и дамы в высоких остроконечных головных уборах – настолько, очевидно, не имело отношения к реальности, что о нем и вовсе не стоило разговаривать. Но суть заключалась в том, что основы современного мира были заложены именно в Средневековье. Все, начиная от системы правосудия до моноэтнического государства, от технологии до концепции романтичной любви первоначально возникло в средневековые времена. И самим понятием «рыночная экономика», которой эти биржевые маклеры поклонялись, они были обязаны Средневековью. Если они не знали этого, значит, они не знали главного о том, кем они сами являются. Почему они делают то, что делают. Откуда они возникли. Профессор Джонстон часто говорил, что человек, не знающий истории, не знает ничего Это все равно что лист, не знающий, что он является частью дерева.* * *
А биржевик продолжал наскакивать на Марека. Именно так все невежи отстаивают свое право на незнание. – Да что за чушь вы несете! Англия владела частью Франции? Это же совершенный бред Англичане и французы всегда ненавидели друг друга. – Вовсе не всегда, – возразил Марек. – Ведь мы говорим о том, что происходило шестьсот лет назад. Мир тогда был совсем не таким, как теперь. И англичане с французами были намного ближе друг к другу. После того как норманны в 1066 году захватили Англию, практически вся аристократия на острове оказалась французской. Они говорили по-французски, ели французские блюда, одевались по французской моде. И не следует видеть ничего удивительного в том, что они оккупировали французскую территорию. Вот и здесь, на юге, они больше ста лет владели Аквитанией. – Допустим. Но все же чего ради велась эта война? Вероятно, французы решили возвратить все эти земли себе? – Примерно так. – Ну и людишки! – буркнул биржевик.* * *
Марек говорил так, будто читал лекцию первокурсникам, а Крис тем временем изучал глаза Кейт. Сейчас, при свете люминесцентных ламп, черты ее лица, которые при свете солнца казались грубыми, выглядели гораздо мягче. Она вдруг показалась ему привлекательной. Но девушка не реагировала на его взгляды, полностью сосредоточившись на своих приятелях-биржевиках. «Обычное дело, – подумал Крис. – Женщины тянутся к тем, у кого есть власть и деньги. Даже к таким бездарям и пустобрехам, как эта парочка». Он поймал себя на том, что рассматривает часы своих соседей по столу. Оба носили большие тяжелые «Ролексы», но металлические браслеты их часов были расстегнуты, и они свободно болтались на запястьях, словно женские украшения. Это был символ богатства и независимости, случайная небрежность, подчеркивавшая, что обладатели этих часов находятся в отпуске. Манеры этих людей все сильнее раздражали его. Когда один из мужчин принялся играть с часами – он крутил их вокруг запястья, звонко пощелкивая браслетом, – Крис наконец не выдержал. Он резко поднялся из-за стола, пробормотав что-то насчет того, что ему необходимо проверить результаты последних анализов образцов, найденных в раскопках, и торопливо зашагал по улице Турни в сторону автостоянки, находившейся на краю старинного квартала. Ему казалось, что на всем протяжении улицы он встречал только влюбленные пары, прогуливавшиеся под руку; каждая женщина обязательно шла, склонив голову на плечо спутника. Никто не разговаривал, молча наслаждаясь созерцанием окружающего. И с каждой встречающейся парой его раздражение становилось все сильнее,заставляя ускорять и ускорять шаги. Когда он в конце концов уселся в автомобиль и поехал домой, то почувствовал, что у него на душе стало намного легче. Найджел. Каким же идиотом нужно быть, чтобы носить такое имя!* * *
На следующее утро Кейт опять висела в своей страховочной сбруе под сводами кастельгардской часовни, когда вдруг ее радиотелефон захрипел и сообщил: – Горячие тамалес! [247] Горячие тамалес! Четвертый участок! Приходите попробовать! Завтрак подан. Это было принятое в экспедиции условное кодированное сообщение о новом открытии. Археологи разработали систему кодов для всех важных сообщений, так как было известно, что местные власти частенько прослушивали переговоры. На различных раскопках уже бывали случаи, когда представители правительства являлись и конфисковывали находки, прежде чем исследователи успевали хотя бы вкратце изучить их и сделать полноценное описание. Хотя французское правительство относилось к археологам довольно лояльно, даже доброжелательно – пожалуй, гораздо лучше, чем американские власти, – отдельные его представители на местах пользовались печальной известностью благодаря непоследовательности своих поступков. И, конечно, частенько встречались проявления ревности к иностранцам, копавшимся в истории благородной Франции. Четвертый участок, насколько было известно Кейт, находился в монастыре. Некоторое время она раздумывала, идти ей туда или остаться в часовне, но в конце концов решила пойти. Дело заключалось в том, что повседневная работа экспедиции была в значительной степени скучной и бедной событиями, и археологам требовался хлыст для того, чтобы поддерживать свой энтузиазм на достаточно высоком уровне. А роль такого хлыста играли именно открытия, которые время от времени совершал кто-нибудь из их коллег. Кейт шла через руины Кастельгарда. В отличие от многих своих товарищей, она была способна восстановить перед своим мысленным взором тот облик, который эти развалины имели в незапамятные времена, увидеть город целиком. Ей нравился Кастельгард, это был деловой город, зародившийся и обустраивавшийся в эпоху непрерывных войн. Он обладал той неподдельной подлинностью, которая, как девушка обнаружила, отсутствовала у архитектурных школ. Она ощущала шеей и голыми ногами солнце и в который раз думала о том, как ей повезло, что она оказалась во Франции, а не сидит в Нью-Хейвене в тесной каморке, именовавшейся ее рабочим кабинетом, на шестом этаже здания, из огромных окон которого открывается вид на псевдоколониальное строение Дейвенпорт-колледжа и фальшивую готику гимназии Пэйн Уитни. Архитектурный факультет невыносимо угнетал Кейт, теория и практика архитектуры приводили ее в совершенное уныние, и девушка никогда не сожалела о том, что переключилась на историю. Конечно, трудно найти какие-то минусы улета в южной Франции. Она удачно вошла в команду, работавшую здесь, в Дордони. Нет, лето действительно пока что было очень приятным. Хотя ей пришлось поставить на место нескольких мужчин. Сначала какие-то поползновения предпринимал Марек, затем Рик Чанг, а потом ей пришлось иметь дело с Крисом Хьюджесом. Крис тяжело принял отставку, которую дала ему английская девчонка – вероятно, он единственный не видел, что дело шло к этому, – и теперь вел себя как раненый щенок. И вчера за обедом он все время пялился на нее. Мужчины, судя по всему, не понимают, что для женщины оскорбительно, когда кто-то начинает ухаживать за нею только для того, чтобы возместить потерю предмета своего истинного поклонения. Окончательно запутавшись в своих мыслях, Кейт спустилась к реке. Там была привязана небольшая гребная лодочка, на которой участники экспедиции переправлялись через реку. А около лодки ее поджидал улыбающийся Крис Хьюджес.* * *
– Я буду грести, – предложил он. Кейт согласилась, и он легкими движениями весел направил лодку к другому берегу. Девушка молчала; она сидела на корме, подставив лицо солнечным лучам. От тепла она ощущала приятную расслабленность. – Прекрасный день, – услышала она слова Криса. – Да, хорошо. – Знаешь, Кейт, – начал он, – мне действительно очень понравился вчерашний обед. Я подумал: может быть… – Приятно слышать это, Крис, – ответила она, – но я должна быть честной с тобой. – На самом деле? И в чем же? – Я только что порвала кое с кем. – А-а… Гм…. – И хотела бы сделать небольшой перерыв. – А-а… – повторил он. – Ясно. Понимаю. Но, может быть, мы все-таки могли бы… Она улыбнулась ему самой милой и открытой улыбкой, на какую была способна. – Я так не считаю. – Что ж, ладно. – Кейт заметила, что ее спутник начал было дуться, но Крис вдруг добавил: – Знаешь, ты права. Я тоже думаю, что нам будет лучше остаться просто коллегами. – Решено! – сказала она, протягивая Крису руку. Тот пожал ее ладонь. Лодка мягко ткнулась носом в берег.* * *
В монастыре большая толпа окружила четвертый участок. Все жадно пялились в глубину раскопа. Раскоп имел форму точного квадрата двадцать на двадцать футов. С северной и восточной сторон землекопы раскрыли плоские верхушки каменных арок, которые указывали на то, что раскопки дошли до уровня катакомб, располагавшихся под монастырем. Сами арки были заполнены слежавшейся землей; на прошлой неделе под северной аркой пробили траншею, но она, судя по всему, никуда не вела. Траншею закрепили деревянными подпорками, но сейчас никто не обращал на нее внимания. Все взгляды были устремлены на восточную арку, где недавно начали бить другую траншею. Работа продвигалась медленно, так как на пути то и дело попадались человеческие кости, которые Рик Чанг считал останками солдат. Глянув вниз, Кейт увидела, что стенки траншеи осыпались с обеих сторон и земля практически полностью завалила канаву. Образовалась куча грунта, похожая на оползень, преградившая дальнейший путь, а на месте обвала обнажились черепа и длинные кости, большая часть которых лежала в явном беспорядке. Она увидела в раскопе и Рика Чанга, и Марека, и Элси, покинувшую ради находки свою берлогу. Элси притащила свою цифровую фотокамеру, установленную на штативе-треножнике, и почти непрерывно сверкала вспышкой, делая снимки. Позднее их введут в компьютер, чтобы создать искусственную панораму участка. Такие панорамы будут составляться снова и снова с часовым интервалом, чтобы запечатлеть каждую фазу раскопок. Марек поднял голову и увидел Кейт на краю котлована. – Эй, – крикнул он, – тебя-то я и искал! Спускайся сюда. Кейт спустилась по лестнице на глинистое дно ямы. Там, несмотря на яркое солнце и полуденный зной, она почувствовала запах сырой земли и тления. Один из черепов вывалился из своей глинистой постели и подкатился к самым ее ногам, но Кейт не коснулась его. Она твердо знала, что все кости должны оставаться на месте обнаружения до тех пор, пока Чанг не поработает с ними. – Это вполне могут быть катакомбы, – сказала Кейт, – но кости здесь не из захоронений. Возможно, здесь произошло сражение? Марек пожал плечами. – Сражения тут происходили повсюду. Меня больше интересует вот это. – Он ткнул пальцем вперед, в сторону лишенной какой-либо отделки арки со скругленными углами. – Цистерцианцы, возможно, даже двенадцатый век… – начала было Кейт. – Да, несомненно, – прервал ее Марек. – А как насчет этого? – Прямо под центром арки на дне траншеи зияло черное отверстие шириной примерно в три фута. – А ты что думаешь? – вопросом на вопрос ответила она. – Я думаю, что лучше всего будет забраться туда. Немедленно. – Почему такая спешка? – удивилась Кейт. – Потому что там, ниже уровня раскопок, есть какое-то пустое пространство, – ответил ей Чанг. – Комната, а может быть, и несколько. – Возможно. – А теперь туда попал воздух. Наверно, впервые за все шестьсот лет. – А в воздухе содержится кислород, – хмуро добавил Марек. – Вы думаете, что там могли сохраниться какие-нибудь предметы? – Я не знаю, что там есть, – ответил Марек, – но, что бы там ни находилось, в ближайшие несколько часов оно может оказаться непоправимо испорченным. – Он повернулся к Чангу: – У нас есть змейка? – Нет, она в Тулузе, на ремонте. Змейкой археологи называли между собой оптико-волоконный кабель, который можно было подключить к камере. Его использовали для съемки труднодоступных мест. – А почему бы не заполнить это помещение азотом? – поинтересовалась Кейт. Если бы они закачали этот инертный газ через отверстие, то он заполнил бы подземную комнату подобно воде. И защитил бы любые экспонаты от окисляющего воздействия кислорода. – Я бы так и сделал, – ответил Марек, – но у нас есть только один баллон на пятьдесят литров. Этого было совершенно недостаточно. Она указала на черепа: – Я понимаю, но если вы начнете что-нибудь делать, то нарушите… – Мне кажется, что не стоит волноваться из-за этих скелетов, – ответил Чанг. – Они уже перемещены из первоначального положения. И, судя по всему, это было массовое захоронение после сражения. Вряд ли мы сможем много узнать по этим останкам. – Он обернулся и посмотрел вверх. – Крис, кто забрал прожектора? – Не я, – ответил Крис сверху. – Я думал, что в последний раз ими пользовались именно здесь. – Нет, они на третьем участке, – сообщил один из студентов. – Давайте их сюда. Элси, вы закончили свои съемки? – Я спешу. – Да или нет? – Еще минуточку. Чанг крикнул стоявшим наверху студентам, чтобы те принесли прожектора. Четыре человека тут же взволнованно сорвались с места. Марек обратился к оставшимся: – Ладно, ребята, мне нужны фонари, наборы для раскопок, кислородные приборы, телефонные гарнитуры, респираторы, кабели питания и связи – и все это немедленно! Преодолевая волнение, Кейт продолжала рассматривать отверстие под аркой. Сама арка казалась ей слабой, камни, похоже, почти не были скреплены между собой. Все арки, как правило, держатся за счет веса стен, опирающихся на центральный, замковый камень. Но здесь вся кладка была перекошена, и верхняя, изогнутая часть арки могла внезапно обрушиться А в дыру можно было разглядеть, что там продолжает оползать земля. Кейт видела, как то тут, то там вываливаются и соскальзывают вниз небольшие камешки. Она сочла это нехорошим признаком. – Андре, я считаю, что лезть туда небезопасно… – Никто не говорит о том, чтобы лезть. Мы опустим тебя сверху. – Меня? – Да. Ты спустишься с арки, а потом пойдешь в глубину. – Вероятно, у Кейт был ошарашенный вид, потому что Марек усмехнулся: – Не волнуйся, я пойду с тобой. – Ты понимаешь, что если мы ошибемся… – Она умолкла, подбирая слова. – Нас может похоронить заживо. – Что с тобой? – насмешливо спросил Марек. – Нервишки сдают? Больше ему ничего говорить не потребовалось. '* * * Десять минут спустя она висела в воздухе под показавшимся ей ненадежным арочным сводом перекрытия. За спиной у нее был рюкзак с набором для раскопок, к которому был добавлен кислородный баллон, а на поясе, как ручные гранаты, висели два небольших, но мощных переносных прожектора. Маску респиратора она сдвинула на лоб; из-под нее выглядывала дужка наушников. Провода от радиотелефона уходили в карман, где лежал батарейный источник питания. Обвешанная таким количеством оборудования, Кейт чувствовала себя стесненно, неловко. Марек стоял на своде над ней, держа страховочный канат. И внизу, в яме, Рик и его студенты напряженно глядели на нее. Она взглянула на Марека. – Дай пять. Он вытравил пять футов каната, и она опустилась вниз, чуть коснувшись влажной земли свежеобразовавшейся насыпи. Из-под ее ног выскользнуло несколько струек земли. Кейт шагнула вперед. – Еще три. Она стала на четвереньки, опустившись на насыпь всем своим весом Земля держала. Но она тут же перевела встревоженный взгляд на арку. Замковый камень крошился по краям. – Все в порядке? – окликнул ее Марек. – Да, – ответила она. – Я пошла внутрь. Она отползла назад, к зияющему провалу под аркой. Взглянула вверх, на Марека, стоявшего вне светового конуса прожектора. – Не знаю, Андре, сможешь ли ты сюда спуститься. Земля может не выдержать твоего веса. – Очень смешно. Кейт, ты не полезешь туда одна. – Ладно, тогда по крайней мере дай мне прежде туда забраться. Она щелкнула тумблером, включив свой переносной прожектор. Включила радиотелефон, закрыла рот и нос маской респиратора и поползла сквозь отверстие во тьму.* * *
Воздух в подземелье оказался на удивление холодным. Желтый луч ее прожектора плясал на голых каменных стенах и каменном полу. Чанг оказался прав это было помещение ниже уровня монастыря. И, похоже, в давние времена, до того, как обрушившаяся земля и камни перекрыли дальнейший проход, оно тянулось на немалое расстояние. Так или иначе, это помещение, в отличие от большинства других, не было заполнено землей. Она направила луч света на потолок, пытаясь определить его состояние, но не смогла как следует разглядеть перекрытие. Кейт еще немного проползла вперед на четвереньках, а потом начала спускаться, временами скользя, по сырой насыпи к твердому основанию. Спустя несколько мгновений она уже стояла в катакомбах. – Я на месте. Вокруг было темно, воздух был ощутимо влажным. Даже сквозь фильтры респиратора чувствовался неприятный запах сырости. Фильтры поглощали бактерии и вирусы. На большинстве участков раскопок никто и не думал о масках, но здесь они требовались, потому что на протяжении четырнадцатого века в городе трижды случались эпидемии чумы, истребившие треть его населения. Хотя считается, что чума переносится зараженными крысами, но существует легочная форма заболевания, и в этом случае зараза передается через воздух, при кашле и чихании, поэтому любой, кто входит в древние закупоренные помещения, должен учитывать… Она услышала шум у себя за спиной и, оглянувшись, увидела, что сверху, из отверстия, появился Марек. Он поскользнулся и перескочил на земляной пол. В наступившей вслед за этим тишине они оба услышали негромкий шорох камешков и струек земли, неторопливо скатывавшихся с насыпи. – Ты понимаешь, – сказала она, – что нас тут может завалить и похоронить заживо? – Всегда смотри на действительность со светлой стороны, – ответил Марек. Он выступил вперед, держа в руках мощный прожектор, и осветил большой участок подземелья. Теперь, при ярком свете, комната показалась удручающе пустой. Слева находился каменный саркофаг рыцаря: на сдвинутой крышке было вырезано рельефное изображение воина в доспехах. Заглянув внутрь саркофага, археологи увидели, что он пуст. Еще в подземелье находился грубый деревянный стол, стоявший вплотную к стене. На нем ничего не было. Левее начинался коридор, упиравшийся в каменную лестницу, которая вела наверх, заканчиваясь в обрушенной куче земли. В правой части комнаты была еще одна куча земли, которая обрушилась с потолка, перекрыв проход под соседней аркой. Марек вздохнул. – Такие волнения… и все попусту. Но Кейт, продолжая опасаться, что земля обвалится еще раз и заполнит подземелье, в котором они находились, пристально вглядывалась в правую кучу. Именно поэтому она и смогла это увидеть. – Андре, – позвала она, – подойди сюда.* * *
Это была кочка цвета земли, грязно-коричневое вздутие на коричнево-бурой насыпи, но поверхность его слегка поблескивала. Кейт обмахнула находку рукой. Это оказалась клеенка. Девушка нащупала твердый угол. В клеенку что-то было завернуто. Марек заглянул через ее плечо. – Очень хорошо, просто чудесно. – А разве тогда существовала клеенка? – О, да. Клеенку изобрели викинги, вероятно, в девятом столетии. Она получила широкое распространение в Европе к нашему периоду. Хотя я не думаю, что нам удастся найти в монастыре еще что-нибудь, завернутое в клеенку. Он помог ей откапывать находку. Они ковырялись в земле очень осторожно, не желая вызвать новый оползень прямо на себя, но вскоре откопали сверток. Это был прямоугольник площадью примерно два квадратных фута, обвязанный промасленным шпагатом. – Я предполагаю, что это документы, – сказал Марек. Его пальцы дергались во флуоресцентном свете, так ему хотелось развернуть находку, но он сдержался. – Мы возьмем это с собой. Он взял сверток под мышку, повернулся обратно, к входу. Кейт окинула кучу земли еще одним взглядом, стараясь не упустить ни малейшей детали. Но она ничего не заметила. Тогда она перевела луч света в сторону – и замерла на месте. Краем глаза она уловила вспышку яркого света, повернулась, посмотрела еще раз. Несколько секунд она не могла разглядеть сверкающей точки, но вскоре все же нашла ее. Это был торчащий из земли маленький кусочек стекла. – Андре! – воскликнула она. – Похоже, что я нашла еще кое-что.* * *
Стекло было тонким и совершенно чистым. Изогнутый гладкий край по качеству обработки казался совершенно современным. Кейт вытерла грязь с кончиков пальцев и извлекла из земли стекло от очков. Это была бифокальная линза. – Что это такое? – удивился Андре, подойдя к ней. – Это ты мне скажи. Он, прищурившись, рассматривал находку, держа се совсем рядом со своим прожектором. Потом поднес ее вплотную к лицу, чуть не коснувшись стекла носом. – Где ты нашла это? – в голосе Марека слышалось волнение. – На этом самом месте. – Лежало на виду, так же, как сейчас? – Он говорил нервно, почти обвиняюще. – Нет, торчал только краешек. Я вынула стекло из земли. – Как? – Пальцем. – Значит, ты говоришь, что оно было частично захоронено в земле? – По интонации заместителя руководителя экспедиции можно было подумать, что он не верит Кейт. – Эй, что это значит? – возмутилась она. – Просто ответь, пожалуйста. – Нет, Андре. Оно было почти полностью захоронено. Из земли торчал только этот вот левый уголок. – Жаль, что ты прикасалась к нему. – Мне тоже жаль. Если бы я могла предположить, что ты будешь вести себя так, словно… – Этому нужно найти объяснение, – прервал ее Марек. – Повернись. – Что? – Повернись! – Он взял ее за плечо и резким, даже грубым движением развернул, так что теперь она оказалась спиной к нему. – Боже! – Она взглянула через плечо, чтобы понять, что он делает. А Марек держал свой фонарь рядом с ее рюкзаком и медленно перемещал его, скрупулезно исследуя рюкзак с самого верха и вплоть до ее шорт. – Ну и что ты собираешься мне сказать? – Помолчи, пожалуйста. Прошла еще почти минута, прежде чем он закончил осмотр. – «Молния» на нижнем левом кармане твоего рюкзака расстегнута. Ты расстегивала ее? – Нет. – Значит, она была открыта все время? С тех пор, как ты надела рюкзак? – Видимо, так… – Ты хоть раз задевала за стену? – Кажется, нет. – Кейт внимательно следила, чтобы ни за что не задевать, потому что не хотела, чтобы стена внезапно обрушилась. – Ты в этом уверена? – настаивал он. – Ради всего святого, Андре, конечно, уверена. – Отлично. А теперь ты проверь меня. – Он вручил девушке свой мощный прожектор и повернулся к ней спиной. – Что я должна проверять? – поинтересовалась она. – Это стекло – очевидная контаминация, – сказал Марек. – Мы должны объяснить, откуда оно здесь взялось. Посмотри, не расстегнут ли где-нибудь мой рюкзак. Кейт послушно осмотрела рюкзак. Все застегнуто. – Ты внимательно смотрела? – Да, внимательно, – раздраженно откликнулась она. – Мне кажется, что ты сделала это слишком поспешно. – Андре, я смотрела очень внимательно. Марек уставился на кучу глины перед ними. Оттуда то и дело вываливались мелкие камушки. – Оно могло вывалиться из одного из наших рюкзаков, а потом его засыпало . – Да, я думаю, что это возможно. – Раз ты смогла откопать его кончиком пальца, значит, оно не было плотно впрессовано в землю… – Нет-нет, оно лежало совершенно свободно. – Отлично. В таком случае мы получили хоть какое-то объяснение. – Какое же? – Мы каким-то образом притащили эту линзу с собой, и, пока мы раскапывали клеенку с документами, она вывалилась из рюкзака и ее присыпало землей. Потом ты увидела ее и откопала. Это единственно возможное объяснение. – Ладно… Марек вынул фотоаппарат и несколько раз сфотографировал стекло с различных расстояний – сначала очень близко, потом дальше и дальше. Только после этого достал пластмассовую коробочку, аккуратно поднял стекло пинцетом и положил его туда. Потом он достал моток мягкой обертки и рулончик клейкой ленты, запечатал коробку, заклеил сверток скотчем и вручил его Кейт. – Возьми его и, пожалуйста, будь поосторожнее, – он, казалось, смягчился и разговаривал не таким резким тоном. – Хорошо, – согласилась она. Они принялись снова карабкаться на кучу земли, возвращаясь назад.* * *
Студенты восторженно приветствовали их. Клеенчатый пакет вручили Элси, и та торопливо удалилась с ним в старый склад – базу экспедиции. Все, кроме Чанга и Криса Хьюджеса, весело смеялись и сверкали улыбками на загорелых лицах. А эти двое, у которых на головах были наушники, слышали все разговоры, проходившие в пещере, и потому выглядели мрачными и растерянными. Контаминация раскопок, то есть загрязнение участка посторонними предметами, являлась чрезвычайно серьезным грехом, и это было всем известно. Ведь такие случаи говорили о небрежности в проведении работ и позволяли поставить под сомнение все остальные, даже самые интересные находки, сделанные экспедицией. Классическим примером тому мог послужить небольшой скандал, который произошел в Лез-Эйзи годом раньше. В Лез-Эйзи под скальным выступом была обнаружена стоянка пещерных людей. Археологи вели раскопки на уровне, относившемся к периоду 320 000 лет до новой эры, и вдруг один из них наткнулся на полускрытый землей презерватив в фабричной упаковке из фольги. Конечно, никому и на мгновение не могла прийти в голову мысль, что находка имеет отношение к исследовавшемуся уровню. Но сам факт того, что эта штука оказалась там, в земле, позволял предположить, что экспедиция не соблюдала правила проведения раскопок. В команде возникли панические настроения, которые не прошли даже после того, как аспиранта, работавшего на этом участке, с позором отправили в Париж. – Где эта стеклянная линза? – спросил Крис, обращаясь к Мареку. – У Кейт. Она вручила пакетик Крису. И пока большинство восторженно аплодировало паре, вернувшейся из подземелья, тот, отвернувшись, снял обертку и принялся рассматривать прозрачную коробочку на свету. – Вне всякого сомнения, современное изделие, – заявил он, скорбно мотнув головой. – Я, конечно, проверю. Только проследи, чтобы эта ерунда была упомянута в отчете о работах на этом участке. Марек сказал, что обязательно проследит. После этого Рик Чанг повернулся и несколько раз хлопнул в ладоши. – Люди, все! Веселье кончилось. Назад, за работу.* * *
На вторую половину дня Марек наметил тренировку по стрельбе из лука. Студентам эти занятия очень нравились, и они никогда не пропускали их. А с недавних пор к группе лучников присоединилась и Кейт. Мишенью сегодня служило набитое соломой чучело, установленное в пятидесяти ярдах от линии стрельбы. Молодежь со своими луками выстроилась вдоль черты, а Марек расхаживал позади шеренги. – Если вы собираетесь убить человека, – сказал он, – вам следует помнить, что почти наверняка на нем будет металлический нагрудник. Куда менее вероятно, что у него окажется броня на голове, шее или на ногах. Значит, чтобы убить его, вы должны стрелять в голову или в бок туловища, не защищенный броней. Кейт слушала Марека и все больше удивлялась. Андре ко всему подходил очень серьезно. Убить человека. В его устах это звучало так, будто он на самом деле учил именно этому. Когда стоишь под желтым полуденным солнцем южной Франции, прислушиваясь к отдаленному гулу автомобилей на шоссе, сама мысль об этом кажется абсурдной. – Но если вы хотите просто остановить человека, – продолжал Марек, – тогда стреляйте ему в ногу Он сразу свалится. Сегодня мы воспользуемся пятидесятифунтовыми луками. Пятьдесят фунтов составляла величина усилия, необходимого для того, чтобы полностью натянуть тетиву. А сами луки, конечно, были тяжелыми, и натягивать их было трудно. Стрелы были длиной почти в три фута. Многим младшим студентам стрельба поначалу давалась с большим трудом, и Марек обычно заканчивал каждую тренировку упражнениями по поднятию тяжестей, чтобы его подопечные накачали себе мускулатуру. Сам Марек мог натянуть стофунтовый лук. Он упорно утверждал, хотя в это было трудно поверить – ведь воспользоваться им мог далеко не каждый из его современников, – что реальное оружие четырнадцатого века было именно таким. – Теперь, – скомандовал Марек, – наложите стрелы, натяните тетиву, прицельтесь и отпустите их! – Стрелы взвились в воздух. – Нет, нет, нет, Дэвид, не старайся тянуть до тех пор, пока задрожит рука. Сохраняй контроль. Карл, обрати внимание на свою стойку. Боб, слишком высоко. Диана, не забывай про положение пальцев. Рик, сейчас намного лучше. Ладно, повторим еще раз. Наложите стрелы, натяните тетиву, прицельтесь и… пускай!* * *
Уже ближе к вечеру Стерн вызвал Марека по радиотелефону и попросил его прийти на базу. Он сказал, что у него хорошие новости. Когда Марек вошел в каменное строение, Дэвид сидел за микроскопом, рассматривая линзу. – Ну, в чем же дело? – Вот. Смотри сам. Стерн отошел в сторону, Марек уселся на его место и приник к окуляру. Перед ним возникла линза, рассеченная плотной линией бифокального раздела. Местами на стекле были заметны беловатые круги, напоминавшие на первый взгляд колонии бактерий. – И что я, по твоему мнению, должен увидеть? – с ноткой скепсиса спросил Марек. – Посмотри на левый край. Марек передвинул предметный столик, и в поле зрения объектива появился левый край стеклышка Благодаря преломлению света в стекле срез казался ярко-белым Чуть позже он заметил, что эта белизна заходит за пределы среза и распространяется по поверхности стекла. – Это колонии бактерий, поселившихся на стекле, – пояснил Стерн, – вроде каменного лака. – Каменным лаком часто называли слой из частиц почвы и бактерий, нараставший на нижней стороне камней Поскольку это образование было органическим, можно было определить его возраст. – Их можно датировать? – поинтересовался Марек. – Было бы можно, – ответил Стерн, – если бы имелось достаточное количество культуры для углеродного анализа. Но я сразу могу тебе сказать, что органического вещества не хватит С таким количеством получить более или менее точную дату невозможно. Нет смысла даже пробовать. – Ты уверен? – Но дело в том, что этот край линзы оказался на виду, верно? Уголочек, по словам Кейт, торчал из земли? – Да, но… – Так вот, Андре, это старое стекло. Не знаю, какого оно возраста, но это не загрязнение слоя. Рик рассматривает все обнаруженные сегодня кости и считает, что часть из них относится к гораздо более поздним периодам, чем наши раскопки: к восемнадцатому, а то и к девятнадцатому векам. А это означает, что на одном из трупов могли оказаться бифокальные очки. – Ну, не знаю. Эта линза кажется изготовленной очень точно … – Что вовсе не означает ее принадлежность к новейшему времени, – возразил Стерн. – Стеклянную шихту научились очень мелко и ровно размалывать уже лет двести тому назад. Я договорюсь с одним оптиком из Нью-Хейвена о более тщательном исследовании этой линзы. Я также попросил Элси побыстрее посмотреть документы в клеенке, просто для того, чтобы убедиться, что там нет ничего необычного. Но в общем я считаю, что мы можем не волноваться. – Это и впрямь хорошие новости, – сказал Марек, усмехнувшись. – Я подумал, что тебе будет интересно все это услышать. Увидимся за обедом.* * *
В этот день они договорились пообедать на площади старинного городка Домм, превратившегося ныне в деревню, которая находилась на вершине скалистого холма в нескольких милях от их участка раскопок. Крис весь день без всяких причин огрызался на всех, кто к нему обращался, но с наступлением сумерек его настроение несколько улучшилось Было похоже, что он с нетерпением поджидает позднего обеда Он то и дело спрашивал себя, получил ли Марек известия от Профессора, и если нет, то как должны они поступать в этом случае. Грудь ему теснило от какого-то неясного предчувствия. Однако его хорошее настроение сразу же улетучилось, стоило ему заметить, что оба биржевых маклера со своими спутницами снова сидят за их столом. Очевидно, они получили приглашение и на этот вечер. Крис собрался было развернуться и уйти, но Кейт, вскочив с места, обняла его за талию и потащила к столу. – Я лучше уйду, – чуть слышно пробормотал он, – я не вынесу этих людей. Но девушка что-то прошептала ему на ухо и усадила на стул. Оказалось, что биржевики должны были сегодня покупать вино «Шато-лафит Ротшильд» девяносто пятого года, чуть ли не по две тысячи франков за бутылку. «Какого черта, в конце концов», – подумал он. – Право, совершенно очаровательный город, – тараторила одна из женщин. – По дороге мы видели стены вокруг него. Такие длинные. И высокие. И, знаете, очень симпатичные ворота на въезде в город, такие, с двумя круглыми башнями по бокам. Кейт кивнула. – Это может показаться смешным, – сказала она, – но многие деревни, которые теперь кажутся нам такими очаровательными, на самом деле были торговыми центрами четырнадцатого столетия. – Торговыми центрами? Что вы хотите этим сказать? – удивилась женщина. В этот момент радиотелефон, как обычно висевший у Марека на поясе, издал призывный треск. – Андре? Это вы? Это была Элси. Она никогда не ходила на обед вместе с коллегами, а допоздна засиживалась за описанием находок. Марек включил прием. – Да, Элси. – Я только что нашла нечто совершенно сверхъестественное. – Слушаю, слушаю… – Я хотела бы, чтобы Дэвид сейчас приехал ко мне и помог с анализами. Но вот что, парни, если это шутка, то она мне не нравится. Радио щелкнуло и отключилось. – Элси? Молчание. Марек оглядел сидевших за столом. – Кто-нибудь шутил с ней? Все отрицательно замотали головами. – Может быть, она свихнулась? – предположил Крис Хьюджес. – Это не удивило бы меня: столько времени просиживать над пергаментами… – Поеду, узнаю, что у нее случилось, – буркнул Дэвид Стерн, вставая из-за стола, и почти сразу же скрылся в темноте. Крис подумал было отправиться вместе с ним, но Кейт метнула в него быстрый взгляд и улыбнулась. Поэтому он откинулся на спинку стула и протянул руку к бокалу с вином.* * *
– Так вы говорите, что эти города были чем-то наподобие торговых центров? – Да, многие из них, – ответила Кейт Эриксон. – Эти города были местами, где делались деньги для производителей сельскохозяйственной продукции, точно так же, как происходит это в современных торговых центрах. И так же, как наши торговые центры, все они строились по практически единому образцу. Она повернулась, не вставая со стула, и указала належавшую за ее спиной городскую площадь. – Видите крытый деревянный рынок посредине? Почти такие же рынки вы найдете здесь в очень многих городах. Это означает, что город представляет собой бастид – новую для того времени укрепленную деревню. В течение четырнадцатого столетия во Франции была построена почти тысяча городов-бастидов. Часть из них предназначалась для контроля за территорией. Но многие создавались просто для того, чтобы делать в них деньги. Разговор о деньгах вызвал интерес у биржевых спекулянтов. Один из них резко вскинул голову и спросил: – Минуточку, постойте. Каким образом постройка деревни может быть связана с добыванием денег? Кейт улыбнулась. – Экономика четырнадцатого века складывалась таким образом, – начала она. – Допустим, вы дворянин и владеете обширными землями. Территорию Франции тогда главным образом занимали леса; значит, и ваша земля – это в основном лес, населенный волками. Возможно, на ней обитают несколько фермеров, которые вносят вам ничтожную арендную плату. Но это не дает возможности разбогатеть. А так как вы дворянин, то всегда отчаянно нуждаетесь в деньгах, чтобы вести большие и малые войны и развлекаться, швыряясь золотом направо и налево, как этого ожидают от вас окружающие. И что же вы в таких условиях можете сделать, чтобы увеличить доход со своих земель? Вы строите новый город, заманиваете в свой новый город жителей, предлагая им особые налоговые льготы, различные привилегии, которые подробно перечисляются в городской хартии. Прежде всего это послабления в части феодальных повинностей жителей. – Но зачем нужны эти льготы? – спросил второй из биржевиков. – Благодаря им у вас в городе вскоре появятся свои купцы и рынки, на которых они будут торговать, а тогда налоги и различные сборы станут приносить вам намного больше денег. Вы собираете пошлины за все. За использование дороги, по которой идут и едут в город. За право войти в городские ворота. За право открыть лавку на рынке. За содержание стражников, поддерживающих порядок. За возможность заниматься ростовщичеством. – Неплохо, – заметил один из дельцов. – Совсем неплохо. И, кроме того, вы получаете процент от стоимости всего, что продано на рынке. – Да ну! И какой процент? – Это зависело от места и конкретных товаров. Вообще, от одного до пяти процентов. Таким образом, получается, что на самом деле именно рынок явился причиной основания города. Это хорошо видно из планировки поселения. Вот посмотрите на церковь, – сказала Кейт, указав рукой в сторону. – В более ранние столетия церковь являлась центром любого города или деревни. Люди ходили к мессе по меньшей мере один раз в день. Вокруг церкви в буквальном смысле этого слова вращалась вся жизнь. Но в Домме церковь стоит в стороне. Центром города теперь стал рынок. – Значит, дворяне получали все свои деньги от рынка? – Нет, еще не все, так как наличие укрепленного города означает усиление защиты близлежащей местности, а отсюда следует, что крестьяне расчистят окрестности и устроят новые фермы. Таким образом у вас увеличиваются еще и сельскохозяйственные арендные платежи. В целом новый город был надежной инвестицией. Именно поэтому их было построено так много. – Неужели это единственная причина, по которой строили города? – Нет, многие из них были построены из военных соображений, такие… Радиотелефон Марека издал призывный хриплый треск. Это снова была Элси. – Андре? – Да, – откликнулся Марек. – Лучше бы вам поскорее приехать сюда. Потому что я не знаю, что со всем этим делать. – С чем? Что случилось? – Лучше приезжайте. Немедленно!* * *
Генератор громко тарахтел, и старый деревенский амбар в темном поле под частыми звездами сверкал ослепительным электрическим светом. Все столпились в амбаре. Элси сидела за своим столом посредине, уставившись в вошедших невидящим взглядом. – Элси? – Это невозможно, – сказала она. – Что невозможно? Что здесь произошло? Марек взглянул на Дэвида Стерна, но тот, не поднимая головы, возился с каким-то прибором в углу комнаты. Элси вздохнула. – Я не знаю, не знаю… – забормотала она с истерическими нотками в голосе. – В таком случае, – прервал ее Марек, – начните с начала. – Ладно, – согласилась Элси, – пусть будет с начала. Она встала, пересекла комнату и указала на несколько пергаментов, разложенных на аккуратно вырезанном полотнище пластиковой пленки. – Вот начало. Комплект документов, который я обозначила индексом М-031, обнаруженный в раскопках монастыря сегодня в первой половине дня. Дэвид попросил меня обработать эту находку как можно скорее. Никто не произнес ни слова. Все просто смотрели на нее. – Так, – сказала она после паузы. – Я просмотрела документы. Как обычно. Я делаю это так. Я беру сразу штук десять пергаментов и несу их сюда, на свой стол. – Она положила на стол десять листов. – Теперь я сажусь за стол и просматриваю их один за другим. Затем, после того как я составила аннотацию содержания одного листа и ввела ее в компьютер, я переношу этот лист сюда, чтобы сфотографировать его. Она перешла к соседнему столу и разложила пергамент под объективом фотокамеры. – Мы хорошо знаем… – попытался прервать ее Марек. – Нет, – резко возразила она, – вы совсем не знаете, – Элси вернулась к своему столу и взяла из стопки следующий пергамент. – И так я обрабатываю все документы, один за другим. В этой вот стопке оказались самые разнообразные документы: счета, копии писем, ответы на распоряжения епископа, отчеты о ходе уборки урожая, перечни монастырского имущества. Все датируются, с небольшими отклонениями, 1357 годом. Она один за другим брала пергаменты из пачки на столе. – И в конце концов, – она взяла последний лист, – я вижу это. Все уставились в одну и ту же точку. Никто ничего не сказал. По размеру пергамент был точно таким же, как все остальные в пачке, но вместо плотных – строка к строке – записей на латинском или старофранцузском языке этот содержал всего лишь два небрежно нацарапанных самых обычных английских слова:СПАСИТЕ МЕНЯ 4/7/1357
– Если вы еще не слишком удивлены, – добавила Элси, – сообщаю вам, что это почерк Профессора. В комнате воцарилась тишина. Никто не двинулся с места, даже не пошевельнулся. Все лишь молча смотрели на кусок пергамента. Марек лихорадочно обдумывал случившееся, перебирая в уме возможности. Благодаря своему детальному энциклопедическому знанию средневекового периода, он много лет служил внештатным экспертом по средневековым экспонатам в Метрополитен-музее искусств в Нью-Йорке и потому имел большой опыт в определении разнообразных фальшивок. Вообще-то, ему редко попадались подделки средневековых документов; обычно это были драгоценные камни десятилетнего возраста в старинном браслете или броневой панцирь, изготовленный на самом деле в Бруклине, но опыт давал ему ясное представление о том, как провести проверку. – Ладно, – сказал он. – Начнем сначала. Вы уверены, что это его почерк? – Да, – ответила Элси. – Вне всяких сомнений. – А откуда вы это знаете? – Я же графолог, Андре, – фыркнула она. – Но лучше удостоверьтесь сами. Она взяла со стола записку, которую Джонстон написал несколько дней назад: счет, в углу которого Профессор небрежно нацарапал печатными буквами: «НУЖНО ПРОВЕРИТЬ ЭТИ РАСХОДЫ». Положила ее на пергамент рядом с надписью. – Общеизвестно, что печатные буквы легче анализировать. Например, его буква Н имеет дополнительную диагональную перекладинку. Он проводит одну вертикальную линию, поднимает ручку, проводит вторую вертикаль, а потом, не отрывая ручки от листа, ведет ее назад, чтобы провести перекладину, оставляя при этом в нижней части буквы диагональный штрих. Или посмотрите на Р. Он проводит черту снизу вверх, затем, не отрывая ручки, ведет обратно, чтобы сделать полукруг. Или Е, в которой он проводит вертикальную черту, а потом добавляет зигзагообразную линию, напоминающую греческую «сигму». У меня нет ни малейших сомнений: это его почерк. – А не мог его кто-нибудь подделать? – Нет. В подделках всегда можно заметить лишние отрывы ручки от бумаги и много других признаков. Это писал он, собственной рукой. – А не мог он сам разыграть нас? – спросила Кейт. – Если это шутка, то крайне дурного тона. – А как насчет возраста этого пергамента? – поинтересовался Марек. – Он такой же, как и у остальных листов из свертка? – Да, – ответил Дэвид Стерн, оторвавшийся наконец от своей работы. – Даже без углеродного анализа я могу утверждать: этот образец имеет тот же возраст, что и остальные. Марек задумался. – Но как это может быть? Ты уверен? Это же различные виды пергамента. Поверхность кажется мне более грубой. – Она действительно грубее, – согласился Стерн, – потому что плохо очищена. В средневековые времена пергамент очень ценился. Обычно его использовали, потом соскребали прежнюю надпись и использовали еще и еще раз. Но если мы посмотрим на этот пергамент под ультрафиолетовым освещением… кто-нибудь, выключите свет. Кейт повернула выключатель, и в наступившей темноте Стерн включил ультрафиолетовый светильник, установленный у него на столе. Марек сразу же увидел, что на пергаменте проступил другой текст – малоконтрастный, но тем не менее видный четко. – Сначала здесь был счет за постой, – пояснила Элси. – Его удалили быстро и грубо, как будто кто-то очень спешил. – Вы хотите сказать, что прежний текст счистил Профессор? – спросил Крис. – Понятия не имею, кто это сделал. Знаю только, что это был не профессиональный писец. – Ладно, – сказал Марек. – Есть один способ, чтобы со всей определенностью решить вопрос раз и навсегда. – Он повернулся к Стерну. – Как насчет чернил, Дэвид? Они действительно подлинные? Стерн замялся. – Я не уверен. – Не уверен? Но почему? – С точки зрения химического состава, – ответил Стерн, – все точно так, как можно было ожидать: железо в форме закиси, смешанное с настоем галлов как органическим связующим. Добавлено немного углерода для большей черноты и пять процентов сахарозы. Тогда использовали сахар, чтобы придать чернилам больше блеска после высыхания. Так что это обычные железо-галловые чернила, они типичны для того периода. Но это само по себе означает не так уж много. – Правильно, – согласился Марек. Стерн говорил о том, что чернила для фальшивки не так уж трудно изготовить в любое время. – Поэтому я провел титриметрический анализ закиси железа и галлов, – продолжал Стерн, – точно так же, как я обычно делаю в сомнительных случаях. Так устанавливается точный состав ингредиентов в чернилах. Так вот, анализ показал, что именно эти чернила подобны, но не идентичны чернилам, которыми написаны другие документы. – Подобны, но не идентичны… – повторилМарек. – Насколько подобны? – Как вы все знаете, средневековые чернила смешивались вручную перед использованием, потому что их нельзя было хранить. Настойка галлов – а это болезненные наросты на листьях дуба и некоторых других, более редких, растений – органическое вещество; следовательно, чернила в конечном счете должны протухнуть. Иногда в чернила добавляли вино, чтобы их можно было дольше хранить. Так или иначе, концентрация галловой настойки и железа в различных документах может быть очень различна. До двадцати, а то и целых тридцати процентов. Таким образом мы можем достоверно определить документы, написанные в один и тот же день, одними и теми же чернилами. Этот конкретный образец чернил отличается от тех, которыми написаны другие документы из этой пачки, приблизительно на двадцать девять процентов. – Чушь какая-то. – Марек даже помотал головой. – Эти данные не подтверждают ни подлинности, ни подделки документа. Ты провел спектральный анализ? – Да. Только что закончил. Вот спектры трех документов. Тот, что, возможно, написан Профессором, посредине. – Он показал три ломаные линии, состоявшие из пиков, торчавших вверх и вниз. – Снова схоже, но не идентично. – Нет, это не схоже, – возразил Марек, разглядывая спектрограммы, – потому что, помимо разницы в содержании железа, в чернилах Профессора есть и другие элементы. Вот, например, что это за пик? – Хром. Марек вздохнул. – А это означает, что чернила современные. – Вовсе не обязательно. – Но ведь в то время, хоть раньше, хоть позже, в чернилах не было хрома. – Верно. И все-таки он обнаруживается в чернилах, которыми писали манускрипты. Притом довольно часто. – В этой местности есть залежи хрома? – Нет, – ответил Стерн, – но хром ввозили во все уголки Европы, потому что его использовали в красителях для ткани, ну и, случалось, добавляли в чернила. – А что ты скажешь о прочих загрязнениях? – спросил Марек, указывая на несколько других пиков. Он помотал головой. – Прости, но я не куплюсь на это. – Согласен, – сказал Стерн – Скорее всего, это шутка. – Но мы ничего не сможем сказать наверняка без углеродного анализа, – продолжал Марек. – Содержание углерода-14 позволило бы датировать и чернила и пергамент с точностью около пятидесяти лет. Таким образом вопрос с подделкой был бы разрешен окончательно. – Я хотел бы еще использовать термолюминисценцию и, возможно, лазерную активацию, раз уж дело дошло до серьезного исследования, – добавил Стерн. – Но ты не сможешь сделать все это здесь. – Нет, мне нужно будет отправиться в Лес-Эйзи. В Лес-Эйзи, городе, расположенном в соседней долине, находился центр археологических исследований доисторического периода в южной Франции. Там имелась хорошо оснащенная лаборатория, в которой было оборудование для углеродного и калийно-аргонового определения возраста образцов, а также для нейтронной активации и других сложных анализов. Результаты, разумеется, не могли быть такими же точными, как в центрах Парижа или Тулузы, но зато ученые могли получить ответы уже через несколько часов. – Как ты думаешь, за ночь справишься? – спросил Марек. – Попытаюсь. Крис вернулся в комнату и присоединился к группе: он незаметно выходил за дверь, пытаясь связаться с Профессором по сотовому телефону. – Нет, – ответил он на молчаливый вопрос. – Я слышал, лишь его слова на автоответчике. – Ну, – сказал Марек, – сейчас мы не можем сделать больше ничего. Я предполагаю, что эта записка – изощренная шутка. Не могу представить себе, кто мог так разыграть нас, но кто-то это все же сделал. Завтра мы получим углеродную датировку надписи. Я полностью уверен в том, что она сделана совсем недавно. Элси, несмотря на все мое уважение к вам, должен сказать, что это, вероятно, подделка. Элси что-то пробормотала себе под нос. – Но в любом случае, – продолжал Марек, – Профессор должен позвонить завтра, и тогда мы спросим его. А пока что я предлагаю всем лечь спать и как следует отдохнуть. Войдя в старый амбар, Марек бесшумно закрыл за собой дверь и лишь после этого включил свет. Потом окинул взглядом помещение. В комнате, как он и ожидал, царил идеальный порядок. Строгостью обстановки она напоминала монашескую келью. Около кровати аккуратной стопкой лежало пять или шесть научных журналов, на столе справа, рядом с закрытым компьютером-ноутбуком, еще несколько. В столе имелся ящик; Марек выдвинул его и принялся торопливо там рыться. Но он не находил того, что искал. Он перешел к платяному шкафу. Внутри аккуратно висела одежда Профессора, ни один предмет не соприкасался с соседним. Марек ощупал все карманы, но и там этого не оказалось. «Возможно, этого и не было здесь, – подумал он. – Возможно, Профессор взял это с собой в Нью-Мексико». Напротив двери находилось бюро. Он открыл верхний ящик: монеты в небольшом блюдце. Американские долларовые бумажки, скрепленные резинкой. Несколько личных вещей, в том числе перочинный ножик, авторучка и запасные часы – ничего необычного. Потом он увидел в глубине ящика пластмассовый футляр. Вынул его. Открыл. В футляре оказались очки. Марек положил их на крышку бюро. Линзы в очках были бифокальными, овальной формы. Он вынул из кармана рубашки полиэтиленовый пакет и в этот момент услышал скрип двери за своей спиной. Обернувшись, он увидел, что в комнату вошла Кейт Эриксон. – Роемся в белье Профессора? – спросила она, удивленно вздернув брови. – Я увидела свет под дверью и решила заглянуть. – Без стука? – так же иронично осведомился Марек. – Все-таки что ты тут делаешь? – уже серьезно спросила Кейт и в этот момент увидела пакет. – Неужели это то, о чем я подумала? – Да. Марек извлек пинцетом из пакета одну бифокальную линзу и положил ее на крышку бюро рядом с очками Профессора. – Отличаются, – заметила девушка, – но я готова поспорить, что линза его. – Я тоже. – Неужели ты не подумал об этом с самого начала? Я хочу сказать: он – единственный из всей экспедиции – носит бифокальные очки. И наша контаминация произошла из-за его стекла. – Это не контаминация, – возразил Марек. – Линза старая. – Но… – Дэвид говорит, что белые пятна – это колонии бактерий. Нет, Кейт, эта линза не современная. Она старая. Девушка наклонилась поближе. – Этого не может быть, – уверенно заявила она. – Посмотри, как обточено это стекло и стекла в очках Профессора. Оно явно современное. – Я знаю, но Дэвид настойчиво утверждает, что линза старая. – Какого возраста? – Он не может сказать. – То есть он не может датировать это стекло, точнее, плесень на нем? Марек кивнул. – Недостаточно органического материала. – В таком случае получается… – начала она. – Ты пришел в его комнату потому, что… – Она умолкла, посмотрела на очки, затем на Марека. Нахмурилась. – Но ведь я помню, Андре, ты утверждал, что надпись поддельная. – Именно так я и говорил. – Но тем не менее ты попросил Дэвида сделать углеродный анализ этой же ночью, не так ли? – Да… – А потом ты пришел сюда со стеклом, потому что встревожен… – Она помотала головой, как будто хотела отогнать муху. – Чем же? Что, по твоему мнению, происходит? Марек посмотрел ей в лицо. – Совершенно не представляю себе. Полная бессмыслица. – Тем не менее ты беспокоишься. – Да, – признался Марек, – беспокоюсь.* * *
Следующий день оказался ярким и жарким. Палящее солнце не спеша двигалось по безоблачному небу. С утра Профессор не позвонил. Марек дважды набирал его номер, но оба раза слышал голос автоответчика: «Оставьте ваше сообщение, и я свяжусь с вами позднее». Никаких вестей не было и от Стерна. На звонки в лабораторию в Лес-Эйзи отвечали, что он занят. Наконец ничего не понимающий сотрудник сказал: «Он снова перепроверяет анализы! Уже в третий раз!» «Почему?» – непрерывно гадал Марек. Он даже собрался поехать в Лес-Эйзи – туда было совсем недалеко, – но потом решил все-таки остаться в бывшем складе на тот случай, если Профессор позвонит. Но тот так и не позвонил. Позже, когда утро уже было в разгаре, Элси выпрямилась за столом и громко произнесла: – Ух! – Что еще? Она рассматривала другой кусок пергамента. – В свертке он лежал прямо перед тем, где написано рукой Профессора, – сказала она. Марек торопливо подошел к ней. – И что там? – Такое впечатление, будто здесь отпечатались чернила от его надписи. Видите, здесь, здесь и здесь? Марек пожал плечами. – Скорее всего он рассматривал его перед тем, как написать свою записку. – Но эти пометки находятся на полях, – возразила Элси, – словно выделяют что-то. – «Выделяют»… Где? – спросил Марек. – О чем этот документ? – О природе, – ответила графолог. – Составленное одним из монахов описание подземной реки. Указано, в каких местах нужно соблюдать особую осторожность, приводятся расстояния в шагах и так далее и тому подобное. – Подземная река… – Марек не проявил интереса. – Монахи, помимо всего прочего, порой выступали в роли ученых-краеведов и частенько составляли небольшие эссе о местной географии, особенностях плотницкого ремесла, времени подрезки плодовых деревьев, лучших способах хранения зерна зимой и на великое множество других тем. Они были любопытны, но часто ошибались. – «У Марселлуса есть ключ», – прочла она вслух из текста. – Что бы это могло означать? Как раз там, где Профессор поставил свои пометки. Потом… Что-то насчет… гигантских ног… нет… ног гиганта?.. Ноги какого-то гиганта?… И об этом говорит vivix, что на латыни означает… позвольте, я посмотрю, это новое для меня слово… Она зашуршала страницами словаря. Марек вышел из дому и принялся расхаживать взад-вперед около двери. Он все сильнее нервничал. – Странно, – донесся до него голос Элси, – нет слова «vivix». По крайней мере, в этом словаре. – Он увидел в открытую дверь, что она со свойственным ей педантизмом сделала пометку на листе бумаги. Марек вздохнул. Часы тянулись невыносим? медленно. Профессор не звонил. Близилось три часа; студенты все чаще поглядывали в сторону большой палатки, в ожидании обеденного перерыва. Марек, стоя невдалеке от двери, смотрел на них. Они выглядели беззаботными, то и дело смеялись, подталкивали друг друга, перешучивались. Послышался телефонный звонок. Он зашагал к дому. Трубку сняла Элси. Марек слышал, как она говорила: «Да, он здесь, рядом со мною, да, сейчас…» Он торопливо вошел, почти вбежал в ее комнату. – Профессор? Она помотала головой: – Нет. Это кто-то из МТК. Марек взял из руки графолога телефонную трубку. – Говорит Андре Марек, – представился он. – Пожалуйста, подождите минутку, мистер Марек. С вами очень хотел поговорить мистер Дониджер. – Дониджер? – Да. Мы в течение нескольких часов пытались дозвониться до вас. Прошу вас, не кладите трубку, пока я разыщу его. Наступила длительная пауза. В коммутаторе на противоположном конце звучала какая-то классическая музыка. Марек закрыл ладонью микрофон. – Это Дониджер, – сказал он Элси. – Неужели! – усмехнулась та. – Вам следует гордиться. Большая шишка собственной персоной. – С какой стати Дониджеру понадобилось звонить мне? Прошло пять минут. Марек все так же сидел с телефонной трубкой в руке, когда в комнату с недоуменным выражением, застывшем на усталом лице, вошел Стерн, мелко потряхивая на ходу головой. – Ты не поверишь, – заявил он и порога. – Да? А чему? – поинтересовался Марек, не выпуская трубку. Вместо ответа Стерн протянул ему листок бумаги, на котором были написаны два числа: 638±47. – И что это, по-твоему, должно значить? – рассеянно спросил Марек. – Возраст чернил. – Что ты несешь?! – Чернила на этом пергаменте, – не обиделся Стерн, – имеют возраст шестьсот тридцать восемь лет плюс-минус сорок семь лет. – Что-что? – Марек, похоже, по-настоящему опешил. – Все верно. Дата их изготовления – тысяча триста шестьдесят первый год от Рождества Христова. – Что-что? – Я тебя понимаю, – спокойно сказал Стерн, – но мы повторили анализ три раза. В достоверности не может быть никаких сомнений. Если Профессор действительно написал эти слова, то он сделал это шестьсот лет тому назад. Марек перевернул листок. С обратной стороны было написано: «1361±47 лет» Музыка в телефоне со щелчком прервалась, и хорошо поставленный голос произнес: – Говорит Боб Дониджер. Это мистер Марек? – Да, – ответил тот. – Вы, возможно, не помните, но мы встречались пару лет назад, когда я посещал раскопки. – Я отлично помню ваш приезд. – Я звоню по поводу профессора Джонстона. Мы очень опасаемся за его безопасность. – Он исчез? – Нет-нет. Мы точно знаем, где он находится. В голосе Дониджера прозвучала какая-то странная интонация, из-за которой спина Марека вдруг покрылась гусиной кожей. – Значит, я могу поговорить с ним? – спросил он. – Боюсь, что в настоящее время это невозможно. – Профессор находится в опасности? – Трудно сказать. Надеюсь, что нет. Но нам, судя по всему, потребуется помощь вашей группы и ваша лично. Я уже послал самолет, чтобы доставить вас сюда.* * *
– Мистер Дониджер, – сказал Марек, – мы, похоже, получили от профессора Джонстона сообщение, которое датируется шестью сотнями лет… – Не будем обсуждать это по телефону, – торопливо прервал его Дониджер. Но Марек обратил внимание на то, что его собеседник вовсе не удивился. – Во Франции сейчас три часа, я не ошибся? – Да, чуть больше. – Очень хорошо, – сказал Дониджер. – Выберите троих участников вашей группы, которые хорошо знают долину Дордони. Поезжайте в аэропорт Бержерака. Не думайте о багаже. Мы снабдим вас всем необходимым, когда вы сюда приедете. Самолет приземлится в шесть часов по французскому времени и сразу же вылетит с вами в Нью-Мексико. Вас это устраивает? – Да. Но.. – Я вас встречу. И Дониджер повесил трубку.* * *
Дэвид Стерн посмотрел на Марека. – Так о чем шла речь? – Отправляйся и найди свой паспорт, – устало проронил Марек. – Что-что? – Теперь настала очередь Стерна удивляться. – Найди свой паспорт. И возвращайся с автомобилем. – Мы куда-нибудь едем? – Да, – отрезал Марек. И потянулся за радиотелефоном.* * *
Кейт Эриксон смотрела с вала замка Ла-Рок во внутренний двор, обширное поросшее травой пространство посреди замка, лежавшее на двадцать футов ниже, чем она находилась. По траве топталась толпа туристов. Они принадлежали к различным нациям, но все были облачены в яркие рубашки и шорты. Непрерывно щелкали устремленные в разные стороны фотокамеры. – Еще один замок, – донесся до нее снизу голос девочки. – Мамочка, ну почему мы должны все время шляться по этим дурацким замкам? – Потому что это интересно папочке, – наставительно ответила мать. – Мамочка, но они же все одинаковые. – Я знаю, дорогая… Папочка находился неподалеку, внутри прямоугольника, образованного остатками стен, обозначивших контур некогда существовавшего здесь помещения. – Это, – заявил он, обращаясь к своему семейству, – был большой зал. Взглянув вниз, Кейт сразу же поняла, что он ошибается. Мужчина стоял в бывшей кухней Это было совершенно очевидно, так как в левой стене до сих пор сохранились ясно видимые остатки трех духовок. И стоило ему обернуться, как он заметил бы почти неповрежденный каменный водовод, по которому подавалась вода. – А что было в большом зале? – спросила дочь. – Здесь устраивались пиры. Здесь король принимал вассальную присягу у рыцарей. Кейт вздохнула. Они не нашли ни одного свидетельства того, что хоть один король когда-либо побывал в Ла-Роке. Напротив, документы указывали на то, что этот замок всегда принадлежал частным владельцам. В одиннадцатом столетии его выстроил некто по имени Арман де Клери, потом, в четырнадцатом веке, замок подвергся значительной перестройке. Было возведено второе полукольцо внешних стен и сооружены новые разводные мосты. Изменением своего облика замок Ла-Рок был обязан рыцарю, которого звали Франсуа ле Грос, или же, по-английски, Фрэнсис Жирный. Замок был перестроен где-то около 1302 года. Несмотря на свое французское имя, Франсуа был английским рыцарем и отстроил Ла-Рок в новом для того времени английском стиле, основоположником которого явился король Эдуард I. Замки эдвардианского периода были большими, с просторными внутренними дворами и удобными, не без роскоши, покоями владетелей. Это подходило Франсуа, который, судя по всему, обладал артистической натурой, склонностью к лени и, как следствие этого, часто нуждался в деньгах. Франсуа был вынужден сначала заложить свой замок, а потом и вовсе продать его. Во время Столетней войны замок сменил целый ряд владетелей. Но укрепления неизменно поддерживались в идеальном состоянии: замок ни разу не был взят приступом; каждый раз смена власти в нем происходила в результате коммерческих сделок. Что касается большого зала, то ей с высоты были хорошо видны слева практически полностью разрушенные, но все же довольно ясно различимые остатки стен куда большего, чем кухня, помещения почти в сотню футов длиной. Сохранились даже остатки монументального камина – высотой в девять и шириной в двенадцать футов. Кейт знала, что любой большой зал такого размера должен был иметь каменные стены и дощатую крышу. И действительно, присмотревшись, она заметила в самых высоких зубцах руин пазы, в которых держались балки из мощных бревен Балки укладывались крест-накрест и несли на себе крышу. Мимо нее по узкому гребню вала прошла группа британских туристов, и Кейт услышала слова гида: – Эти валы были построены сэром Фрэнсисом Дурным в 1363 году. Фрэнсис был совершенно кошмарным созданием. Его любимым занятием было мучить мужчин, женщин и даже детей в своих многочисленных темницах. А теперь, если вы посмотрите налево, то увидите так называемый «Прыжок Любви», откуда в 1292 году бросилась и разбилась насмерть мадам Рено, опозоренная тем, что забеременела от юноши – конюшего своего мужа. Правда, является спорным, сама она бросилась вниз или ее столкнул оскорбленный и разгневанный супруг. Кейт еще раз вздохнула: «Интересно, откуда они берут всю эту чушь? Не иначе, выдумывают сами». Она вернулась к альбому, в котором делала зарисовки контуров стен. В этом замке имелись и тайные ходы. Но Фрэнсис Жирный был толковым архитектором. Его тайные ходы предназначались главным образом для обороны. Один из них тянулся от вала вдоль дальней стены большого зала, мимо тыльной стороны камина. Другой ход был проложен вдоль зубчатой стены, венчавшей южные валы. Но самый важный лаз она никак не могла обнаружить. Согласно сведениям, приводимым писателем четырнадцатого века Фруассаром, замок Ла-Рок ни разу не смогли взять при помощи осады, так как противникам не удавалось найти потайной ход, по которому в замок доставляли продовольствие и воду. Тогда ходили различные упорные слухи, одни из которых утверждали, что этот тайный путь был связан с сетью пещер в известняковой скале, на которой возвышался замок; другие же говорили, что он, уходя на изрядное расстояние, выходит наружу в укромном месте среди скал. Где-то среди скал. Самый простой способ выяснить истину заключался в том, чтобы, разыскав его выход в замке, проследить подземный путь. Но найти выход можно было только с помощью приборов. Лучше всего подошел бы эхолот или специальный радар-интравизор, но воспользоваться ими можно было только в пустом замке. Он был закрыт для туристов по понедельникам, следовательно, это можно было бы сделать в ближайший понедельник, если… Ее радиотелефон подал сигнал вызова. – Кейт? Это был Марек. Она поднесла передатчик к лицу. – Да, это Кейт. Я слушаю. – Немедленно возвращайся в амбар. У нас сложилась критическая ситуация. Послышался щелчок: заместитель начальника экспедиции прервал связь.* * *
Крис Хьюджес, находившийся на глубине в девять футов, автоматически прислушиваясь к прерывистому шипению дыхательного автомата своего акваланга, вытравливал тросик, при помощи которого удерживался на месте в мощном течении Дордони. Видимость в воде сегодня была неплохой, не менее двенадцати футов, и он мог разглядеть целиком массивную опору укрепленного мельничного моста, стоявшую возле берега. Дальше, поперек реки, от опоры тянулась неровная цепь обточенных водой, некогда обтесанных валунов. Это было все, что осталось от мостового пролета. Крис двигался вдоль этой цепочки, неторопливо изучая камни. Он искал углубления или иные признаки, по которым можно было бы определить, где находились деревянные элементы моста. Время от времени он пытался перевернуть то одну, то другую глыбу, но под водой это было очень сложно сделать, так как у него с собой не было ничего, что можно было бы использовать в качестве рычага. На поверхности реки над ним плавал пластмассовый буек, на котором был закреплен красный в полоску флаг, показывавший, что вблизи работает водолаз. Этот сигнал должен был защитить его от шатавшихся вверх-вниз по реке лодочников. По крайней мере, так предполагалось. Вдруг за трос, прикрепленный к буйку, резко дернули, и Крис оторвался от дна. Поднявшись к поверхности, он ткнулся головой в желтое днище лодки. Гребец, держа в руке пластмассовый поплавок, кричал Крису что-то, как ему показалось, на немецком языке. Крис вынул изо рта загубник и сказал: – Просто опустите это в воду, будьте любезны. В ответ прозвучала длинная торопливая тирада по-немецки. При этом немец раздраженно тыкал пальцем в сторону берега. – Послушай, приятель, я не знаю, что ты… Немец продолжал кричать и указывать на берег, резко протыкая воздух пальцем. Крис оглянулся. На берегу стоял один из студентов их экспедиции, держа в руке радиотелефон, и тоже что-то кричал. Крису потребовалось несколько секунд, чтобы понять: – Марек вызывает вас в амбар. Немедленно. – Господи Иисусе, а как насчет того, чтобы подождать полчасика, пока я закончу? – Он сказал: немедленно.* * *
Над отдаленным плато низко нависли темные тяжелые облака. Судя по всему, там вскоре должен был начаться дождь. Дониджер в своем кабинете положил телефонную трубку и сказал: – Они согласились приехать. – Хорошо, – откликнулась Диана Крамер. Она стояла перед ним, повернувшись к горам спиной. – Нам нужна их помощь. – К сожалению, да, – согласился Дониджер. Он встал из-за стола и принялся расхаживать по комнате. Когда ему приходилось напряженно что-то обдумывать, он всегда испытывал потребность в движении. – Я совершенно не понимаю, как мы потеряли Профессора, – сказала Крамер. – Он скорее всего вступил в мир. Вы велели ему не делать этого. Вы велели ему ни в коем случае не выходить. А он, должно быть, вступил в мир. – Мы не знаем, что случилось, – буркнул Дониджер. – У нас нет ничего, кроме вонючих догадок. – Не считая того, что он прислал записку, – возразила Крамер. – Да. По словам Кастнер. Когда вы говорили с ней? – Вчера, поздно вечером, – ответила Крамер. – Она позвонила мне, как только узнала об этом. Она была очень надежным источником для нас, и ее… – Не берите в голову, – прервал ее Дониджер, раздраженно махнув рукой. – Это не вопрос. Он всегда употреблял это выражение, когда считал, что разговор переходит к ненужным частностям. – А в чем же вопрос? – поинтересовалась Крамер. – Вернуть его назад, – отрезал Дониджер. – Совершенно необходимо вытащить этого человека. Вот это и есть вопрос. – Никаких возражений, – согласилась Крамер, – это необходимо. – Лично я считаю, что этот старпер просто жопа, – ворчливо сказал Дониджер. – Но если мы не вернем его, это обернется кошмарным скандалом на весь мир. – Да. Кошмарным. – Но я смогу с этим справиться, – продолжал Дониджер. – Сможете, я уверена. За несколько лет общения с Дониджером у Крамер появилась привычка повторять реплики босса, когда тот пребывал в своем «подвижном настроении». Посторонним это казалось проявлением лести, но сам Дониджер считал такое поведение полезным: частенько случалось, что Дониджер, слыша, как Диана повторяет его слова и заявляет о своем согласии, отказывался от высказанного предложения или догадки Крамер понимала, что в этом процессе она была всего лишь частью меблировки, стеной, от которой эхом возвращались к Дониджеру его слова. Со стороны могло показаться, что беседа проходит между двумя людьми, но это было не так. Дониджер разговаривал только сам с собой. – Проблема, – продолжал Дониджер, – состоит в том, что мы все увеличиваем число посторонних людей, знающих о технологии, но не получаем соразмерной отдачи. Исходя из того, что нам известно, эти студенты тоже не смогут вернуть его. – У них больше шансов. – Это лишь предположение, – он ускорил шаги, – которое ничем не обосновано. – Я согласна. Боб. Не обосновано. – А поисковую группу вы отправили назад? Кого вы посылали? – Гомеса и Баретто. Они нигде не видели Профессора. – Сколько времени они там пробыли? – Полагаю, около часа. – Они не выходили в мир? Крамер энергично помотала головой. – К чему такой риск? В нем не было бы никакого смысла. Это всего лишь пара отставных морских пехотинцев, Боб. Они, даже если бы вышли туда, все равно не знали бы, где и как искать. Им и в голову не пришло бы, чего там нужно опасаться. Тот мир совершенно не похож на наш. – Зато эти аспиранты могут знать, куда заглянуть. – В этом-то и вся суть, – ответила Крамер. Издалека донесся приглушенный раскат грома. Стекло кабинета прочертили первые следы от тяжелых дождевых капель. Дониджер остановился перед окном и уставился на дождь. – А что, если мы потеряем еще и аспирантов? – Кошмарный скандал на весь мир. – Не исключено, – согласился Дониджер. – И нам следует готовиться к такой возможности.* * *
Скуля на малых оборотах турбинами, по бетону летного поля в их сторону направлялся «Гольфстрим-V» с большими серебряными буквами «МТК» на фюзеляже. Еще на ходу из него выдвинулся трап, и облаченная в форму стюардесса раскатила по его ступеням красную ковровую дорожку. Ученые взирали на необычную процедуру. Первым опомнился Крис Хьюджес. – Это не розыгрыш, – сказал он. – Действительно, на трапе самый настоящий красный ковер. – Ну, пойдемте, – прервал его Марек и, забросив тощий рюкзак на плечо, зашагал к самолету. Марек отказался отвечать на расспросы аспирантов, ссылаясь на то, что сам почти ничего не знает. Он лишь сообщил о результатах углеродистого датирования. Сказал, что не в состоянии объяснить их Сказал, что МТК просит их приехать, чтобы оказать помощь Профессору, и что все это крайне срочно. Больше он ничего не сказал. И при этом обратил внимание на то, что Стерн тоже хранил молчание. Внутри самолет был отделан в серебристо-серых тонах. Стюардесса спросила, что они хотели бы выпить. Мужчина с жестким взглядом и коротко остриженными седыми волосами, шагнувший из салона им навстречу, выглядел чужеродно в этой обстановке роскоши. Он был одет в обычный деловой костюм, но, пока он пожимал руки каждому из прибывших, Марек безошибочно разглядел у него военную выправку. – Меня зовут Гордон, – представился он, – вице-президент МТК. Добро пожаловать на борт. Полетное время до Нью-Мексико – девять часов сорок минут. А сейчас будет лучше всего, если вы сядете в кресла и пристегнете ремни. Опускаясь в кресла с высокими спинками, новые пассажиры уже почувствовали, что лайнер, набирая скорость, мчится по взлетно-посадочной полосе. Еще через несколько секунд двигатели взревели, и Марек, выглянув в иллюминатор, увидел, как живописная французская земля стремительно уходит вниз.* * *
«Могло быть и хуже», – думал Гордон, сидя в хвостовой части салона самолета и рассматривая группу. Вне всякого сомнения, это были настоящие ученые. Они казались изрядно озадаченными. И у них не было заметно никакой координации, не ощущалось никакого чувства команды. Но, с другой стороны, все они, похоже, были в приличной физической форме, особенно этот иностранец, Марек. Он казался достаточно сильным. И женщина тоже была неплоха. Крепкие, мускулистые руки, закостеневшие мозоли на ладонях. Уверенно держится. «Видимо, эта работяга сумеет многое выдержать, – подумал он. – Но красивый мальчишка окажется бесполезным». Гордон вздохнул, заметив, как Крис Хьюджес посмотрел в иллюминатор, полюбовался собственным отражением в стекле и пригладил волосы рукой. И еще Гордон не мог ничего решить насчет четвертого мальчишки, который выглядел более туповатым, чем остальные. Он, судя по всему, проводил все время на открытом воздухе: его одежда выгорела на солнце, а стекла очков были исцарапаны. Но Гордон вспомнил, что это техник. Знает все о приборах и ничего – об окружающем его мире. Было трудно судить, как он себя поведет, если ситуация осложнится. Тут силач, Марек, обратился к нему: – Вы не собираетесь рассказать нам, что происходит? – Я думаю, что вы уже все знаете, мистер Марек, – отозвался Гордон. – Разве я не прав? – У меня имеется клочок шестисотлетнего пергамента с письмом Профессора. Написанном чернилами шестисотлетней давности. – Да. Именно так. Марек потряс головой, словно отгоняя видение. – Но я боюсь поверить в это. – Что касается пергамента, – сказал Гордон, – это просто технологический факт. Вполне реальный. Это можно осуществить. – Он поднялся со своего места и прошел по салону, чтобы сесть рядом с группой. – Вы имеете в виду путешествие во времени? – уточнил Марек. – Нет, – ответил Гордон. – Я говорю вовсе не о путешествии во времени. Путешествие во времени невозможно. Это известно всем.* * *
– Сама концепция путешествия во времени не имеет смысла, так как время не течет. На самом деле представление о том, что время проходит – лишь особенность восприятия человеческой нервной системой событий и явлений. В действительности время не проходит – проходим мы. Само время инвариантно Оно просто есть. Поэтому прошлое и будущее не являются различными местами, как, например, Нью-Йорк и Париж. И так как прошлое не является местом, вы не можете попасть туда. Историки хранили молчание. Они лишь смотрели на него. – Важно составить себе ясное представление об этом, – продолжал Гордон. – Технология МТК не имеет никакого отношения к путешествию во времени, по крайней мере, впрямую. То, что мы развиваем, – это разновидность путешествия космического. Говоря точнее, мы используем квантовую технологию для манипуляции ортогональным изменением координат мультимира. Они все так же безучастно смотрели на него. – Это означает, – сказал Гордон, – что мы осуществляем перемещение в другое место многомерной вселенной. – И что такое мультимир? – спросила Кейт. – Мультимир – это мир, определяемый квантовой механикой. Это означает, что… – Квантовая механика? – переспросил Крис. – А что такое квантовая механика? Гордон замялся. – Это не так уж просто объяснить, – ответил он наконец. – Но, поскольку вы историки, я попробую воспользоваться историческим подходом.* * *
– Сто лет назад, – начал Гордон, – физики поняли, что энергия – подобно свету, или магнетизму, или электричеству – имеет форму непрерывных волн. Мы постоянно говорим о радиоволнах и световых волнах. Вообще, представление о том, что все формы энергии обладают такой волновой природой, явилось одним из крупнейших достижений физики девятнадцатого века. Но существовала одна небольшая проблема, – продолжал он. – Оказалось, что, если осветить металлическую пластину, возникает электрический ток. Физик Макс Планк изучал отношение между количеством света, падающего на пластину, и количеством произведенного электричества и пришел к выводу, что энергия не является непрерывной волной. Напротив, было похоже, что энергия состоит из отдельных частиц, которые он назвал квантами. Открытие того, что энергия существует в виде квантов, и явилось началом квантовой физики. Спустя несколько лет Эйнштейн показал, что фотоэлектрический эффект можно объяснить, исходя из предпосылки, что свет состоит из частиц, которые он назвал фотонами. Эти фотоны света ударялись в металлическую пластину и выбивали из поверхности электроны, производя электричество. Математически уравнения работали. Они подкрепляли точку зрения, согласно которой свет состоит из частиц. Пока ясно? – Да… – Довольно скоро физики начали понимать, что не только свет, но и вся энергия состоит из частиц. Фактически все вещество вселенной имеет форму частиц. Атомы состоят из тяжелых частиц в ядре и легких электронов, мотающихся вокруг него. Итак, по новым представлениям, все состоит из частиц. Так? – Так… – Частицы суть дискретные единицы, или кванты. И теория, которая описывает поведение этих частиц, – квантовая теория. Главное открытие физики двадцатого века. Слушатели дружно кивнули. – Физики продолжают изучать эти частицы и начинают понимать, что это очень странные объекты. Нельзя точно определить их местонахождение, нельзя точно измерить их характеристики, нельзя предсказать их поведение. Иногда они ведут себя подобно частицам, иногда подобно волнам. Иногда две частицы взаимодействуют друг с другом, даже несмотря на то, что их разделяют миллионы миль и, следовательно, не может быть никакого контакта. И так далее. Теория начинает приобретать черты сверхъестественности. К настоящему времени с квантовой теорией произошли два события. Первое – то, что она получила множество подтверждений. Это, видимо, наиболее доказанная теория в истории науки. Сканеры в супермаркетах, лазеры и компьютерные чипы – все это основано на квантовой механике. Таким образом, можно считать, что, вне всяких сомнений, квантовая теория является верным математическим описанием вселенной. Но суть проблемы в том, что это всего лишь математическое описание. Только набор уравнений. И физики не могут представить себе мир, который описывают эти уравнения, – он получается чересчур противоречивым, чуть ли не сверхъестественным. Эйнштейну это очень не нравилось. Он чувствовал , что это свидетельствует о серьезных промахах в теории. Но теория получала все новые и новые подтверждения, а ситуация становилась все хуже и хуже. В конечном счете даже ученые, получившие Нобелевские премии за вклад в разработку квантовой теории, были вынуждены признать, что не понимают ее. Таким образом, сложилась очень странная ситуация. На протяжении большей части двадцатого столетия существует теория вселенной, которую все используют и с которой все согласны, но никто не может сказать, что же она все-таки говорит о строении мира. – Но какое отношение все это имеет к мультимиру? – спросил Марек. – Я как раз подхожу к этому, – ответил Гордон.* * *
– Множество физиков пыталось объяснять эти уравнения, – сказал Гордон, – но все объяснения по той или иной причине оказывались неудачными И тогда в 1957 году физик по имени Хью Эверетт предложил новую смелую гипотезу. Эверетт заявил, что наша Вселенная – та вселенная, которую мы видим, вселенная камней и деревьев, людей и безмерно удаленных галактик, – является только одной из бесконечного количества вселенных, существующих бок о бок. Все эти вселенные непрерывно разделяются и отличаются одна от другой. Так что имеется вселенная, где Гитлер проиграл войну, и другая, где он победил; вселенная, где Кеннеди погиб, и другая, где он остался жив. Есть мир, в котором вы утром почистили зубы, и мир, где вы этого не делали. И так далее и тому подобное. Бесконечность миров. Эверетт назвал свою гипотезу «многомирной» интерпретацией квантовой механики. Его объяснение было совместимо с квантовыми уравнениями, но физики посчитали, что с ним очень трудно согласиться. Им совершенно не понравилась мысль о череде беспрестанно расщепляющихся миров Они сочли невероятным, что реальность может иметь такую форму. Большинство физиков до сих пор отказываются принять эту теорию, – добавил Гордон. – Даже несмотря на то, что еще никто не доказал ее ошибочность. Сам Эверетт не желал мириться с возражениями коллег. Он настаивал на том, что теория верна, нравится она им или нет. Те, кто не верил в его теорию, были просто-напросто старомодными тугодумами, такими же, как те ученые, которые отказались принять теорию Коперника, поместившую Солнце в центр Солнечной системы, – в то время она тоже казалась невероятной. А Эверетт клялся, что концепция множественности миров на самом деле верна. Что действительно существуют множественные вселенные. Причем существуют они непосредственно рядом с нашим собственным миром. Все эти множественные вселенные получили в конечном счете наименование «мультимир». – Минуточку, минуточку, – перебил его Крис. – Вы говорите нам правду? – Да, – подтвердил Гордон, – правду. – А откуда вам это известно? – в свою очередь спросил Марек. – Я сейчас покажу вам кое-что, – ответил Гордон. Он достал простую картонную папку, на которой было написано: «МТК. ЗВК-технология».* * *
Он вынул оттуда чистый лист бумаги и начал рисовать. – Лет двести назад был проведен один очень простой эксперимент. Были поставлены две стенки одна перед другой. В первой стенке имелась одна вертикальная прорезь. – Он показал археологам рисунок. – Теперь освещаем сзади стену с прорезью. На противоположной стене вы увидите…* * *
– Белую линию, – подхватил Марек. – От света, проникающего через прорезь. – Правильно Она будет выглядеть примерно так. – Гордон вынул полоску фотобумаги.* * *
Гордон продолжал рисовать. – Теперь мы сделаем в стене не одну, а две прорези. Точно так же светим на нее сзади, и на противоположной стене вы на этот раз увидите…* * *
– Две вертикальные линии, – заявил Марек. – Нет. Вы увидите несколько светлых и темных полос, он показал им другую полоску фотобумаги.* * *
– И, – продолжал Гордон, – если вы пропустите свет через четыре прорези, то получите половинное количество полос по сравнению с предыдущим разом. Потому что каждая вторая полоса, вместо того чтобы быть светлой, окажется черной.* * *
Марек нахмурился. – Большее количество прорезей означает меньшее количество полос . Но почему же? – Обычно это явление объясняют при помощи схемы, которую я только что набросал: световые потоки, проходящие через прорези, накладываются один на другой, словно две волны . В некоторых местах они усиливают друг друга, а в других – взаимно гасятся. И таким образом на стене образуется чередование светлых и темных полос. Мы говорим, что волны интерферируют одна с другой, давая в результате интерференционную картину. – Ну и что же здесь неверно? – растерянно спросил Крис Хьюджес. – Неверно то, – веско ответил Гордон, – что я привел вам объяснение на уровне девятнадцатого века. Оно могло считаться безукоризненным в ту эпоху, когда всем было известно, что свет – это волна. Но со времен Эйнштейна мы узнали, что свет состоит из частиц, именуемых фотонами. Каким образом, по вашему мнению, пучок фотонов может образовать такую решетку? Воцарилась тишина Археологи недоуменно покачали головами. В разговор впервые вступил Дэвид Стерн: – Частицы не настолько просты, как вы их описали. Они в определенных ситуациях обладают некоторыми свойствами, сходными с волновыми Частицы могут интерферировать между собой. В данном случае фотоны светового луча интерферируют друг с другом, образуя такую картину. – Это кажется логичным, – отозвался Гордон. – В конце концов, луч света состоит из мириадов и мириадов крохотных фотонов. Нетрудно вообразить, что все они будут тем или иным образом взаимодействовать друг с другом, создавая в итоге интерференционную картину. Все дружно кивнули Действительно, это было нетрудно вообразить. – Но так ли это на самом деле? – спросил Гордон – Так ли все происходит, как мы предположили? Единственный способ выяснить это заключается в том, чтобы устранить любое взаимодействие между фотонами. Давайте попробуем иметь дело с одним фотоном за раз. Это было осуществлено экспериментально. Вы делаете световой луч настолько слабым, что одномоментно вылетает только один фотон. А перед прорезями вы помещаете очень чувствительные датчики – настолько чувствительные, что они могут зарегистрировать попадание одного-единственного фотона. Согласны? Археологи снова кивнули – на сей раз, правда, не столь энергично. – Значит, в этих условиях интерференции с другими фотонами быть не может, так как мы имеем дело с единственным фотоном. Именно так: фотоны испускаются по одному. Датчики отмечают, где в них попадают эти фотоны. Он извлек очередную полоску фотобумаги. – Через несколько часов мы получаем результат, который выглядит примерно так:* * *
– Из того, что мы видим, – продолжал Гордон, – следует, что отдельные фотоны попадают только в определенные места, и никогда в другие. Они ведут себя точно так же, как в интенсивном луче света. Но они испускаются по одному. Рядом нет никаких других фотонов, с которыми они могли бы интерферировать. Но все же с ними что-то интерферирует, потому что они воспроизводят обычную интерференционную решетку. Следовательно, очередной вопрос: с чем интерферирует отдельно взятый фотон? Тишина. – Мистер Стерн? Стерн потряс головой. – Если вы посчитаете вероятности… – Давайте не будем прятаться в математике. Давайте останемся в реальности. В конце концов, этот эксперимент был проведен с реальными фотонами, которые ударялись в реальные датчики. И что-то реальное с ними интерферировало. Вопрос: что это было? – Это должны быть другие фотоны, – пожал плечами Стерн. – Да, – согласился Гордон, – но где они? Мы имеем датчики и тем не менее не обнаруживаем никаких других фотонов. Так где же находятся интерферирующие фотоны? Стерн вздохнул. – Ладно… – неохотно пробормотал он иподнял руки вверх. – Ты о чем? – удивленно спросил Крис. – Что значит «ладно»? – Скажите им, – кивнул Гордон Стерну. – Он хочет убедить нас в том, что интерференция, проявляющаяся у отдельно взятого фотона, доказывает – мир намного больше, чем то, что мы видим в одной лишь нашей Вселенной. Интерференция происходит, но мы не можем найти ее причины в нашей Вселенной. Из этого следует, что интерферирующие фотоны должны находиться в других вселенных. А это, в свою очередь, доказывает, что другие вселенные существуют. – Совершенно верно, – поддержал его Гордон. – И они иногда взаимодействуют с нашей собственной Вселенной.* * *
– Прошу прощения, – сказал Марек. – Не могли бы вы повторить это еще раз. Почему с нашей Вселенной должна взаимодействовать какая-то другая вселенная? – Такова природа мультимира, – пояснил Гордон. – Вы же помните, что я говорил вам: в мультимире вселенные постоянно расщепляются, а это означает, что существует неисчислимое множество других вселенных, очень похожих на нашу И такие вот, подобные, вселенные взаимодействуют между собой. Каждый раз, когда мы создаем световой луч в нашей вселенной, практически идентичные лучи одновременно возникают во многих подобных вселенных, и фотоны, рождающиеся в тех, других, вселенных, интерферируют с фотонами нашей Вселенной, образуя ту самую картину, которую мы видим. – И вы уверяете нас, что это достоверно? – Абсолютно достоверно. Эксперимент повторялся много раз. Марек хмурился. Кейт сидела, уставясь в стол. Крис чесал в затылке. Наконец Дэвид Стерн прервал молчание: – Но ведь не все вселенные подобны нашей? – Нет. – А совпадают ли все они с нашей по времени? – Нет, не все. – Значит, некоторые вселенные существуют в более раннее время? – Да. Фактически. Поскольку их количество бесконечно, существуют вселенные всех более ранних времен. Стерн на несколько секунд задумался. – И вся ваша лекция сводится к намеку на то, что МТК владеет технологией, позволяющей осуществлять путешествия в эти другие вселенные? – Да, – не помедлив ни мгновения, откликнулся Гордон. – Именно об этом я вам и говорю. – Каким образом? – Мы прокладываем пространственно-временные туннели в квантовой пене. – Вы имеете в виду пену Уилера? Субатомные флуктуации пространства-времени? – Да. – Но ведь принято считать, что это невозможно. Гордон улыбнулся. – Вы лично убедитесь, что это не так, и достаточно скоро. – Мы? Что вы хотите этим сказать? – еще больше нахмурился Марек. – Я думал, что вы уже догадались, – спокойно ответил Гордон. – Профессор Джонстон находится в четырнадцатом столетии. Мы хотим, чтобы вы отправились туда и вытащили его.* * *
Никто не издал ни звука. Дверь салона открылась, и вошла стюардесса. Она нажала кнопку, и на все иллюминаторы надвинулись плотные шторки. Свет померк. Стюардесса постелила простыни и одеяла на кушетки, стоявшие вдоль салона На каждую постель она положила большие наушники. – Отправились туда… – повторил слова Гордона Крис Хьюджес. – И каким же образом? – Гораздо проще будет показать вам это на примере, – ответил Гордон. Он вручил археологам по маленькой целлофановой упаковке с какими-то пилюлями. – А сейчас я хотел бы, чтобы вы приняли это. – А что это такое? – спросил Крис. – Три вида успокоительных лекарств, – сообщил Гордон. – А потом я хотел бы, чтобы вы все легли и надели наушники. Можете поспать, если захотите. Полет продлится меньше десяти часов, так что в любом случае вы успеете воспринять не очень много. Но, по крайней мере, привыкнете к языку и произношению. – К какому языку? – продолжал недоумевать Крис. Тем не менее он спокойно протянул руку за пилюлями. – Староанглийский и средневековый французский языки. – Но я и так знаю эти языки, – заметил Марек. – Не уверен, что вы владеете правильным произношением. Наденьте наушники. – Но ведь правильного произношения не знает никто, – настаивал Марек. Однако он одернул себя, едва успев закрыть рот. – Мне кажется, – уверенно возразил Гордон, – вы сможете убедиться в том, что мы это знаем. Крис улегся на одну из кушеток, укрылся одеялом и закрыл уши наушниками. По крайней мере, они заглушали звук реактивных двигателей. «Пилюли, похоже, очень сильные», – подумал он, потому что внезапно почувствовал себя совершенно расслабленным. Его глаза против воли закрывались. Он услышал, что началось воспроизведение записи: «Сделайте глубокий вдох, – произнес приятный голос. – Вообразите, что вы теплым летним днем находитесь в красивом саду Здесь все знакомо вам, вы ощущаете покой, вам легко и удобно. Прямо перед собой вы видите дверь, ведущую в подвал Вы открываете эту дверь. Подвал хорошо знаком вам, потому что это подвал вашего собственного дома. Вы начинаете спускаться по каменным ступеням в теплый и уютный подвал. Оттуда доносятся голоса, с каждым шагом вы все лучше слышите их. Они кажутся вам приятными и умиротворяющими». Действительно послышался диалог мужского и женского голосов: – Give my hat. Йифф меан ха(х)т. – Here is your hat. Хэйр байе зинхатт. – Thank you. Гра(х) мерси. – You are welcome. Айерпрай зи. Фразы становились все длиннее. Вскоре Крису стало трудно сознательно воспринимать их. – I am cold I would rather have a coat. Айеам чиллингколд, ее волд лейфер халф а коот. Крис мягко, неощутимо уплывал в сон, ощущая при этом, что продолжает спускаться по лестнице все глубже и глубже в напоминающее пещеру теплое уютное место, полное эха. Он был умиротворен, хотя последние две фразы, которые ему удалось запомнить, породили в нем подобие беспокойства: – Prepare to fight. Дичт зииселв ту фичт. – Where is my sword? B(x)ap беест мее свеарде? Но сразу после этих слов он еще раз спокойно вздохнул и уснул.БЛЭК-РОК
Рискуйте всем, в противном случае не получите ничего.Они вышли из самолета на еще влажную после дождя взлетно-посадочную полосу. Стояла прохладная ночь. Небо было густо усеяно звездами. На востоке Марек разглядел темные очертания плоскогорий, над которыми низко нависали тучи. Неподалеку от рулежной дорожки поджидал мощный джип «Лендкрузер». Уже несколько минут спустя они ехали по шоссе, по обеим сторонам которого возвышался густой лес. – Где мы находимся, если поточнее? – поинтересовался Марек. – Примерно в часе езды к северу от Альбукерке, – ответил Гордон. – Ближайший город – Блэк-Рок. Именно там располагается наш Исследовательский центр. – Впечатление такое, будто мы угодили в самую середину ничто, – заметил Марек. – Так может показаться только ночью. Вообще-то здесь, в Блэк-Рок, размещается пятнадцать компаний, ведущих исследования в области высоких технологий. Кроме того, чуть дальше по этой же дороге находится Сандия. До Лос-Аламоса еще час езды. А затем Уайт-Сэндс и так далее. Они проехали по шоссе еще несколько миль. Затем в свете фар возник большой бело-зеленый плакате надписью: "МТК. Лаборатория «Блэк-Рок». «Лендкрузер» свернул направо, на извилистую дорогу, взбиравшуюся на поросшие лесом холмы.Жоффруа де Чарни, 1358 г.
* * *
Стерн, находившийся на заднем сиденье, обратился к Гордону: – Вы недавно сказали нам, что можете сообщаться с другими вселенными… – Да. – Через квантовую пену. – Совершенно верно. – Но ведь в этом нет никакого смысла, – с отчетливым раздражением в голосе заявил Стерн. – Кстати, что такое квантовая пена? – подавив зевок, спросила Кейт. – Это след рождения вселенной, – туманно ответил Стерн. Но тут же он принялся объяснять, что вселенная возникла как одна-единственная точка немыслимо плотного вещества. А затем – это случилось восемнадцать миллиардов лет назад – в этой первичной точке произошел взрыв, получивший название «Большой взрыв». – После взрыва вселенная начала расширяться в форме сферы. Если, конечно, не считать того, что эта сфера не была геометрически правильной. А внутри сферы вещество вселенной распределялось не совсем равномерно – именно поэтому галактики распределены во вселенной не регулярно. Каким-то образом в первичной точке возникли крошечные, невообразимо малые дефекты распределения массы. И эти дефекты так и не погасились Их до сих пор можно обнаружить во вселенной. – Не может быть! И где же их можно увидеть? – В субатомных явлениях. Квантовая пена – это просто, если можно так выразиться, фигура речи, подразумевающая, что на ничтожно малых расстояниях в пространстве-времени существуют рябь и пузырьки. Но масштаб этой пены значительно меньше, чем элементарные частицы, из которых состоят атомы. И в этой пене могут возникать каналы – по мнению ряда ученых. Другие ученые считают, что этого не может быть. – Может быть, – веско заметил Гордон. – Но даже если они существуют, то как вы можете использовать их для перемещений? Ведь нельзя же просунуть человека в такую, мягко говоря, узенькую дырку! Туда вообще ничего нельзя просунуть. – Правильно, – согласился Гордон. – Точно так же вы не можете засунуть лист бумаги, а тем более книгу, в телефонный провод. Но вы можете послать факс. Стерн нахмурился. – Но это совершенно разные вещи. – Почему же? – возразил Гордон. – Вы можете передать что угодно, если овладеете способом, позволяющим сжать и закодировать объект. Разве не так? – Теоретически, да, – ответил Стерн. – Но ведь вы говорите о сжатии и кодировании полного объема информации об определенном человеке. – Именно так. – Но это же невозможно! Гордон с довольным видом улыбнулся. – Почему же? – повторил он. – Потому что полное описание человека – всех миллиардов клеток, их взаимосвязей, всех химических элементов и молекул, из которых они состоят, их биохимического состояния – содержит такой объем информации, с которым не справится ни один существующий компьютер. – Но ведь это всего лишь информация, – ответил Гордон, пожав плечами. – Да. Колоссальная по объему информация. – Мы сжимаем ее, используя рекурсивный алгоритм, позволяющий избежать потерь. – Даже в таком случае остается неимоверно… – Прошу прощения, – вмешался в разговор Крис. – Вы говорите, что сжимаете человека? – Нет. Мы сжимаем информационный эквивалент человека. – И как это осуществляется? – спросил Крис. – При помощи алгоритмов сжатия – методов упаковки данных для компьютера, чтобы они занимали меньше места. Примерно такие же, как JPEG и MPEG, с помощью которых уплотняются визуальные материалы. Вы знакомы с ними? – У меня есть софт [248], в котором эти методы применяются, но больше я ничего об этом не знаю. – Ну что ж, – сказал Гордон. – Все программы сжатия данных работают по одному и тому же принципу. Они ищут подобия в данных. Предположим, что у вас есть изображение розы, состоящее из миллиона пикселов. Каждый пиксел имеет характеристики: местоположение и цвет. Получается три миллиона единиц информации – много данных. Но большинство этих пикселов окажутся красными и окруженными другими красными пикселами. Программа просматривает картинку строка за строкой и разыскивает смежные пикселы, имеющие один и тот же цвет. Если они обнаруживаются, программа дает компьютеру команду обозначить красным этот пиксел и еще пятьдесят пикселов в той же строке. Затем перейти к серому цвету и сделать следующие десять пикселов серыми. И так далее. Это позволяет хранить не информацию о каждой отдельной точке, а инструкцию о том, как воссоздать картинку. Таким образом количество данных сокращается в десятки раз по сравнению с тем, что было первоначально. – Но даже в этом случае, – возразил Стерн, – речь идет не о двухмерной фотографии цветка, а трехмерном живом объекте, описание которого потребовало бы настолько большего количества данных… – Что для работы с ними возникнет необходимость в параллельной обработке массивов, – кивнув, подхватил Гордон. – Вы совершенно правы. Крис снова нахмурился. – Что такое параллельная обработка? – Вы соединяете несколько компьютеров и делите работу между ними. Так получается значительно быстрее. В большом компьютере, предназначенном для параллельной обработки данных, содержится шестнадцать тысяч соединенных между собой процессоров. А если компьютер по-настоящему большой – то тридцать две тысячи. А у нас работают в параллель тридцать два миллиарда процессоров. – Миллиарда?.. – пробормотал Крис. Стерн перегнулся через спинку переднего сиденья. – Это невозможно. Даже если вы попробуете сделать один.. – Он снова откинулся и уставился в потолок автомобиля, что-то считая в уме. – Если расстояние между материнскими платами, допустим, один дюйм… Получается стопка. ага… ага… две тысячи шестьсот… получается стопка в полмили высотой. Даже если расположить кубически, то все равно получится колоссальное здание. Вы никогда не смогли бы такое построить. И тем более охладить его. И такая машина все равно никогда не смогла бы заработать, потому что процессоры находились бы слишком далеко друг от друга. Гордон выжидал, с улыбкой глядя на Стерна. – Единственный возможный способ создать такую многопроцессорную машину, – сказал тот, – состоит в том, чтобы использовать квантовые характеристики отдельных электронов. Но тогда речь пошла бы уже о квантовом компьютере. А такого еще никто не соорудил. Улыбка Гордона сделалась чуть шире. – Неужели?.. – негромко проговорил Стерн. – Позвольте мне объяснять вам, чему так удивился Дэвид, – обратился Гордон к остальным. – Обычные компьютеры производят вычисления, используя при этом два электронных состояния, означающие единицу и ноль. Вся работа компьютеров и заключается в переборе единиц и нолей. Но двадцать лет назад Ричард Фейнман предположил, что можно создать чрезвычайно мощный компьютер, в котором будут использоваться все тридцать два квантовых состояния электрона. В настоящее время многие лаборатории ведут работы по созданию таких квантовых компьютеров. Их преимущество – невообразимо большая мощность; настолько большая, что с их помощью действительно можно описать полный комплект данных о трехмерном живом объекте и уплотнить его в электронный поток. Точь-в-точь так же, как это делается в факсе. Тогда становится возможной и передача электронного потока через канал в квантовой пене и восстановление образа в другой вселенной. Именно этого мы и добились. Это не квантовая телепортация и не пересылка элементарных частиц. Это прямая связь с другой вселенной.* * *
Археологи сидели молча и лишь поглядывали на Гордона. «Лендкрузер» выехал на открытое место. Приезжие увидели множество двухэтажных домов из кирпича и стекла. Они выглядели на удивление обычными и с успехом могли бы находиться в предместье любого американского города. – Это – МТК? – не без недоверия спросил Марек. – Мы предпочитаем сдержанность, – ответил Гордон. – Вообще-то, мы выбрали это место потому, что здесь находится старая шахта. Сейчас трудно найти хорошую шахту. Слишком уж много физиков используют их для разработки своих проектов. В стороне от дороги несколько человек, освещенных ярким прожектором, готовили к запуску метеорологический шар-зонд. Воздушный шар был шести футов в диаметре, бледной расцветки. Пока машина проезжала мимо, зонд стремительно умчался в небо, унося с собой маленький контейнер с приборами. – Для чего это? – поинтересовался Марек. – Мы контролируем состояние облачного покрова ежечасно, особенно в штормовую погоду. Это непрерывное исследование, при помощи которого мы рассчитываем установить, не может ли погода оказывать влияние на интерференцию. – Интерференцию чего? – спросил Марек. Автомобиль плавно остановился перед самым большим зданием. Охранник в форме распахнул дверь. – Добро пожаловать в МТК, – произнес он с широкой улыбкой. – Мистер Дониджер ждет вас. Дониджер торопливо шел по просторному холлу; рядом с ним шагал Гордон. Крамер поспешала позади. Дониджер на ходу просматривал лист бумаги, на котором были напечатаны имена археологов и некоторые сведения из их биографий. – Как вам показались эти ребята, Джон? – Лучше, чем я ожидал. Они находятся в хорошей физической форме. Знают местность. Знают то время. – А как долго их придется уговаривать? – Мне кажется, что они практически готовы. Вам только нужно будет осторожно поговорить с ними об опасностях. – Вы предлагаете мне вести себя нечестно? – резко спросил Дониджер. – Просто проявить некоторую предусмотрительность при описании подробностей, – ответил Гордон. – Они очень смышленые ребята. – Правда? Что ж, посмотрим. И он резким движением распахнул дверь.* * *
Кейт и остальных приезжих оставили одних в просторном конференц-зале: огромный обшарпанный стол, окруженный креслами на колесиках, на стене рядом с ним большая темно-зеленая доска, покрытая нацарапанными небрежным почерком формулами. Формулы были настолько длинными, что занимали всю доску Для Кейт они представляли совершенно загадочный набор символов. Девушка как раз собралась спросить Стерна, что они означают, когда в комнату влетел Роберт Дониджер. Кейт была удивлена тем, насколько молодым он оказался. Миллиардер выглядел ненамного старше, чем они, особенно благодаря своему костюму: потрепанные кроссовки, джинсы и серебристая, чуть переливающаяся футболка Несмотря на поздний вечер, он казался переполненным энергией. Дониджер быстрой походкой обошел стол и пожал руки прибывшим, назвав каждого из них по имени. – Кейт, – сказал он, улыбнувшись ей. – Рад видеть вас. Я прочел ваш предварительный отчет о часовне. Это впечатляет. Удивленная, она лишь пробормотала: – Благодарю вас… Дониджер уже умчался дальше. – Вот и вы, Крис. Приятно снова встретиться с вами. Мне понравился предложенный вами подход к реставрации мельничного моста с помощью компьютерного моделирования; думаю, что он оправдает себя. Крис едва успел кивнуть, а Дониджер уже обращался к следующему: – Вы Дэвид Стерн. Мы еще не встречались с вами. Но я знаю, что вы тоже физик, как я. – Совершенно верно… – Добро пожаловать на борт. И Андре. Ничуть не уменьшились! Ваша работа о турнирах Эдуарда I бесспорно доказала правоту Контмайна. Прекрасное исследование! А теперь прошу всех вас присесть. Они сели в кресла, а Дониджер пробежал во главу стола, на свое привычное место. – Я перейду прямо к сути, – заявил он. – Мне нужна ваша помощь. И вот почему. За последние десять лет моя компания развила революционно новую технологию. Эта технология не военная. Но при этом и не коммерческая, которую можно было бы продавать ради прибыли. Как раз напротив, это исключительно плодотворная мирная технология, которая принесет большую пользу человечеству. Огромную пользу. Но, повторяю, мне необходима ваша помощь.* * *
– Задумайтесь на мгновение, – продолжал Дониджер, – насколько неравно технология распределена между различными областями знаний в двадцатом столетии. Физика обладает наиболее продвинутыми технологиями, в том числе и кольцевыми ускорителями элементарных частиц. Диаметр этих сооружений достигает нескольких миль. Почти такое же положение в химии и биологии. Сто лет назад Фарадей и Максвелл работали в крошечных частных лабораториях. Дарвин обходился блокнотом и микроскопом. Но сегодня ни одно серьезное научное открытие невозможно совершить при помощи таких простых инструментов. Наука попала в крайнюю зависимость от передовых технологий. Но что происходит с гуманитарными отраслями? Какое развитие за это время получили они? Дониджер сделал риторическую паузу. – Ответ: никакого. Они не имеют никаких достойных упоминания технологий. Литературовед или историк работают совершенно так же, как их предшественники сто лет назад. Да, разумеется, произошли некоторые незначительные изменения в методах определения подлинности документов, появилась возможность использовать CD-ROMы и кое-что еще. Но основная повседневная работа ученого осталась той же самой. Он оглядел сидящих, на мгновение задержав взгляд на каждом из них. – Налицо явная несправедливость. Различные области человеческого знания находятся в совершенно неравном положении. Историки-медиевалисты гордятся тем, что в двадцатом столетии их работы привели к революционному пересмотру истории. Но ведь в этом же столетии физика претерпела три революции. Лет сто назад физики спорили о возрасте вселенной и источнике энергии Солнца. Никто на земле не знал ответов. Сегодня они известны каждому школьнику. Сегодня мы знаем, каковы длина и ширина вселенной, представляем себе ее строение, начиная с уровня галактик до уровня элементарных частиц, из которых состоит атом, и даже элементарнейших частиц, образующих последние. Мы узнали так много, что можем подробно рассказать, что происходило в течение первых нескольких минут рождения взрывающейся вселенной Могут ли историки, занимающиеся Средневековьем, поспеть за этим прогрессом в пределах своих областей знания? Однозначно: нет. Почему? Потому что им не помогает новая технология. Никто не развивал никаких новых технологий, которые могли бы принести ощутимую пользу историкам… до сих пор.* * *
«Мастерский спектакль, – подумал Гордон. – Одно из лучших представлений Дониджера – очаровательно, энергично, местами даже чрезмерно». Фактом же было то, что Дониджер представил ребятам захватывающее объяснение проекта, ни словом не упомянув о его истинной цели. Не сказав ничего о том, что происходило на самом деле. – Но я уже говорил вам, что мне требуется ваша помощь. Она мне очень нужна. Поведение Дониджера изменилось. Теперь он говорил медленно, мрачно, обеспокоенно. – Вы знаете, что профессор Джонстон приехал сюда, чтобы разрешить некоторые вопросы. Он считал, что мы скрываем от него информацию Честно говоря, мы так и поступали, У нас была некоторая информация, которой мы не делились с ним, потому что не могли объяснить, как мы ее получили. «И еще потому, – подумал Гордон, – что Крамер провалила свое задание». – Профессор Джонстон, как это называют в определенных кругах, наехал на нас, – продолжал Дониджер – Я уверен, что вам хорошо знакомы его манеры. Он даже угрожал тем, что обратится к прессе. В конце концов мы показали ему технологию, которую собираемся показать вам. Он был потрясен – точно так же, как будете потрясены и вы. Но он настаивал на том, чтобы самому отправиться туда – условно говоря, в прошлое – и лично убедиться. Дониджер сделал паузу. – Мы не хотели отпускать его, но он снова стал угрожать. В итоге у нас не осталось иного выхода, кроме как сделать то, чего он хотел. Это было три дня назад. Он все еще находится там. Он попросил вас о помощи, отправив записку, которую, он был уверен, вы не сможете не найти Вы знаете этот район и время лучше, чем кто-либо еще в мире. Вы должны отправиться туда и вернуть его. Вы – его единственный шанс.* * *
– Что конкретно случилось с ним после того, как он отправился в прошлое? – спросил Марек. – Мы этого не знаем, – ответил Дониджер. – Но он нарушил правила. – Правила? – Вы должны понять, что эта технология – совершенно новая. Мы стараемся соблюдать при ее использовании максимальную осторожность Мы начали посылать туда наблюдателей уже почти два года назад. Это были отставные морские пехотинцы, хорошо обученные военные. Но, конечно, они не историки, и мы держали их на коротком поводке. – То есть? – Мы никогда не позволяли нашим наблюдателям входить в мир, который они посещают. Мы не разрешали никому оставаться там дольше чем на час. И мы не разрешали никому отходить дальше чем на пятьдесят ярдов от аппарата. Никто никогда еще не покидал аппарат и не входил в мир. – Но Профессор сделал это? – полуутвердительно спросил Марек. – Судя по всему, да. – И мы тоже должны будем сделать это, если собираемся найти его. Мы должны будем войти в этот мир. – Да, – подтвердил Дониджер. – И, по вашим словам, мы окажемся первыми людьми, которые совершат такой поступок? Первыми людьми, которые вступят в иной мир? – Да. Вы, а перед вами еще Профессор. Тишина. Внезапно лицо Марека расплылось в широкой усмешке. – Потрясающе! – воскликнул он. – У меня уже кончается терпение! Но другие ничего не говорили. Они казались встревоженными, растерянными. – Насчет того парня, которого нашли в пустыне… – вдруг заговорил Стерн. – Джо Трауб, – откликнулся Дониджер. – Он был одним из лучших наших ученых. – Что он делал в пустыне? – Просто приехал туда. Обнаружили его автомобиль Но мы понятия не имеем, почему его туда понесло. – Вероятно, у него было что-то не в порядке со здоровьем, – продолжал Стерн, – медики обнаружили какие-то странности в его пальцах… – Я не видел ничего подобного в акте вскрытия, – ответил Дониджер. – Там было написано, что он умер от сердечного приступа. – Следовательно, его смерть не имела никакого отношения к вашей технологии? – Абсолютно никакого, – отрезал Дониджер.* * *
Наступила новая пауза. Крис заерзал в кресле. – Выражаясь обывательским языком, – спросил он, – насколько эта технология безопасна? – Более безопасна, чем езда на автомобиле, – без колебания ответил Дониджер. – Вы получите исчерпывающие инструкции, и мы отправим вас вместе с нашими опытными наблюдателями. Поездка продлится не более двух часов. Вы лишь попадете туда и заберете своего шефа назад. Крис Хьюджес барабанил пальцами по столу. Кейт покусывала губу. Все молчали. – Это дело совершенно добровольное, – нарушил тишину Дониджер. – Браться за него или нет – зависит только от вашего желания. Но Профессор просил вас о помощи. И я не думаю, что вы подведете его. – Но почему вы не поручите это вашим наблюдателям? – спросил Стерн. – Потому что они слишком мало знают, Дэвид. А вам известно, что тот мир не очень похож на наш. У вас есть большое преимущество – ваши знания. Вы досконально знаете местность, знаете время. Вы знаете языки и обычаи. – Но ведь наши знания чисто теоретические, – заметил Крис. – Не более того, – согласился Дониджер.* * *
Группа во главе с Гордоном вышла из конференц-зала, чтобы осмотреть оборудование Дониджер проводил их взглядом и обернулся, когда в зал через другую дверь вошла Крамер Она наблюдала за происходившим по внутреннему телевидению. – Как вы думаете, Диана, – спросил Дониджер, – они согласятся? – Да. Они согласятся. – Они справятся с этим? Крамер помедлила с ответом. – Я бы сказала пятьдесят на пятьдесят.* * *
Они спустились по бетонному пандусу, достаточно широкому для того, чтобы по нему мог проехать грузовик. Внизу оказалась тяжелая стальная двустворчатая дверь Марек заметил по бокам пандуса с полдюжины телекамер, их объективы сопровождали людей, шедших по спуску, и замерли, когда группа остановилась возле двери. Гордон молча ожидал, окинув телекамеры взглядом. Дверь отворилась. Гордон провел их в небольшую комнату. Стальные створки с негромким стуком закрылись за спиной последнего. Гордон прошел чуть дальше, остановился возле следующей двери и так же замер в ожидании. – Вы не можете открыть ее сами? – удивился Марек. – Нет. – Почему? Вам не доверяют? – Здесь не доверяют никому, – спокойно ответил Гордон. – Можете поверить мне на слово: пока не поступит указание, что мы именно те, кто должен пройти внутрь, дверь не откроется. Дверь открылась. Они вошли в металлическую клеть, имевшую какой-то особый, типично промышленный облик. Марек сообразил, что это шахтный подъемник. Воздух был холодным, слабо попахивал плесенью. Дверь позади них закрылась. Клетка начала с шумом спускаться. – Мы опустимся на тысячу футов, – предупредил Гордон, – запаситесь терпением.* * *
Клеть остановилась, дверь открылась. Они вышли в длинный бетонированный туннель, в котором звонкое эхо разносило их шаги. – Это уровень обслуживания и управления, – пояснил Гордон. – А сами приборы находятся еще на пятьсот футов ниже. Они подошли к очередной двери. На сей раз толстенные створки были темно-синими и прозрачными. Сначала Марек подумал, что они сделаны из чрезвычайно толстого стекла. Но когда створки, управляемые негромко урчащим механизмом, разошлись в стороны, он увидел в их толще чуть заметное колебание. – Вода, – сказал Гордон. – Мы здесь используем в защитных перегородках очень много воды. Квантовая технология крайне чувствительна к внешним влияниям – космические лучи, случайные электромагнитные поля и тому подобное. В первую очередь именно поэтому мы забрались сюда. Следующая дверь, показавшаяся впереди, была похожа на обычный вход в любую лабораторию. Две створки, застекленные тонким стеклом, за которыми оказался небольшой холл, окрашенный больничной белой краской. По обе стороны холла находилось еще по паре дверей, раскрывавшихся наружу. На двери слева висела табличка: «Предсжатие». На правой: «Подготовительная». А в глубине холла они увидали еще одну табличку, которая гласила просто: «Передача». Гордон потер руки. – Давайте зайдем направо, на подготовку.* * *
Комната была маленькой и напомнила Мареку о больничной лаборатории, вызвав в мозгу неприятное возбуждение. Посреди помещения стояла вертикальная труба, высотой приблизительно в семь футов и диаметром в пять. Дверь, подвешенная на петлях из толстого металла, была открыта. Внутри труба была окрашена тусклыми полосами. – Это что – устройство для загара? – подчеркнуто весело спросил Марек. – Вообще-то это самое передовое резонансное устройство для съемки образов. На основе магниторезонансного томографа. Но вы сможете убедиться в том, что и сама машина тоже хороша. Для вас это окажется еще и хорошей практикой перед тем, как придется иметь дело с основной аппаратурой. Пожалуй, вам стоит пойти первому, доктор Марек. – Пойти туда? – Марек с комическим испугом указал на трубу. Стоит закрыть дверь, и она будет выглядеть точь-в-точь как белый гроб. – Просто снимите одежду и войдите внутрь. Все устроено точно так же, как медицинский томограф. Вы не почувствуете вообще ничего. Весь процесс займет около минуты. А мы будем неподалеку. Группа вышла через боковую дверь с маленьким окном в соседнюю комнату. Марек не разглядел, что там. Дверь с негромким щелчком закрылась. В углу он увидел стул. Подошел к нему, разделся догола, повесил одежду, вернулся к сканеру, шагнул внутрь. Послышался щелчок интеркома. – Доктор Марек, – раздался голос Гордона, – будьте любезны посмотреть себе под ноги. Марек послушно взглянул вниз. – Видите круг на полу? Пожалуйста, удостоверьтесь, что ваши ноги полностью находятся в пределах этого круга. – Марек переступил с ноги на ногу, выполняя указание. – Спасибо, так прекрасно. Сейчас дверь закроется. Послушалось негромкое гудение моторчика, и выпуклая дверь плавно закрылась. Марек услышал шипение, сопровождавшее движение двери. – Герметическое помещение? – спросил он. – Да. Сейчас вы можете почувствовать, как внутрь поступает прохладный воздух. Во время работы прибора вы получите больше кислорода. Вы ведь не страдаете клаустрофобией? – По крайней мере, до сих пор не замечал. – Марек осмотрел кабину. Бледные полосы, как он теперь обнаружил, были щелями, покрытыми прозрачной пластмассой. В их глубине он заметил светящиеся лампочки, какие-то мелкие механизмы. Воздух стал заметно холоднее. – Начинаем установку параметров, – предупредил Гордон. – Постарайтесь не двигаться. Внезапно полосы вокруг Марека начали вращаться, механизмы защелкали. Полосы мелькали все быстрее и быстрее и вдруг внезапно, рывком, остановились. – Все хорошо. Вы нормально себя чувствуете? – Впечатление такое, словно меня засунули в мельницу для перца, – поделился впечатлениями Марек. Гордон рассмеялся. – Калибровка закончена. Остальное зависит от точного выбора времени, так что процедура проводится автоматически. Просто выполняйте инструкции, которые услышите. Договорились? – Хорошо. Щелчок в динамике. Марек остался один. Незнакомый голос, записанный на пленку, произнес: – Процедура сканирования началась. Включаем лазеры. Глядите прямо перед собой. Не поднимайте голову. И в то же мгновение труба озарилась изнутри ярко-голубым светом. Сам воздух, казалось, светился. – Лазеры поляризуют ксенон, который накачивается в отсек. Пять секунд. «Ксенон?..» – подумал Марек. Ярко-голубой свет вокруг него становился все ослепительнее. Он скосил глаза на свою руку, но едва смог разглядеть ее очертания сквозь заполнявшую кабину светящуюся пелену. – Концентрация ксенона достигнута. Сейчас мы попросим вас сделать глубокий вдох. Марек на мгновение задумался: «Глубокий вдох? Ксенона?» – Оставайтесь в таком положении, не двигаясь, в течение тридцати секунд. Готовы? Стойте смирно… глаза открыты… глубокий вдох… не дышите… Начали! Внезапно полосы начали бешено вращаться; затем они, одна за другой, принялись дергаться взад и вперед. Создавалось впечатление, будто они разглядывают его и вынуждены время от времени возвращаться для повторного осмотра. Каждая полоса, казалось, перемещалась сама по себе. У Марека возникло странное ощущение, будто его исследуют сотни глаз. Записанный голос произнес: – Сохраняйте неподвижность, пожалуйста. Осталось двадцать секунд. Все вокруг него мелькало, жужжало и пощелкивало. И затем внезапно все замерло. Несколько секунд тишины. Снова защелкали какие-то механизмы. Снова зашевелились полосы; правда, теперь они двигались в иной плоскости. – Пожалуйста, стойте неподвижно. Десять секунд. Полосы начали описывать кольца; их движение постепенно синхронизировалось, пока наконец они не стали вращаться все вместе как единое целое. Потом движение прекратилось. – Сканирование окончено. Благодарю вас за участие. Голубое сияние померкло, щелкнул замок, раздалось шипение воздуха, и дверь плавно открылась. Марек вышел наружу.* * *
Гордон в соседней комнате сидел перед монитором компьютера. Остальные, сдвинув стулья, скучились возле него. – Большинство людей, – сказал Гордон, – не имеют ни малейшего представления о том, что обычное магниторезонансное обследование в больнице изменяет квантовое состояние атомов в организме, точнее говоря, угловой импульс ядерных частиц. Статистика использования магниторезонансных томографов говорит о том, что изменение квантового состояния не дает никакого отрицательного эффекта. На самом деле человек просто никак не реагирует на это. Но при магниторезонансном обследовании человек помещается в очень мощное магнитное поле, порядка 1,5 тесла, что примерно в двадцать пять тысяч раз сильнее, чем природное магнитное поле Земли. Нам это не требуется. Мы используем сверхпроводящие устройства квантовой интерференции, которые настолько чувствительны, что могут измерить резонанс, используя одно лишь магнитное поле Земли. В нашем приборе вообще нет никаких магнитов. В комнату вошел Марек. – Как я выгляжу? – громко спросил он. На экране в разных оттенках красного было видно прозрачное пестрое изображение его организма. – Вы видите содержимое длинных костей, позвоночного столба и черепа, – пояснил Гордон. – Теперь появилась костная оболочка… вот мелкие кости… – все увидели полный скелет, – они обрастают мускулами… Компьютер показал подобие картинки из учебника анатомии. – У вас необыкновенно быстрая машина, – заметил Стерн. – О, мы еще специально замедляем вывод на дисплей, – ответил Гордон. – В противном случае вы просто не успели бы ничего увидеть. Фактическое время обработки можно принять за ноль. – Ноль? – выпучил глаза Стерн. – Иной мир, – кивнул Гордон. – Прежние критерии в нем не действуют. – Он повернулся к археологам: – Кто следующий?* * *
Они прошли к комнате с табличкой «Передача». – Зачем нужно было все это делать? – спросила Кейт. – Мы называем эту процедуру предсжатием, – ответил Гордон. – С ее помощью мы получаем возможность передавать данные быстрее, потому что большая часть информации о вас уже загружена в машину. Мы быстро делаем заключительное сканирование для выявления отличий, а потом передаем. Они вошли в другой подъемник, а потом миновали еще одну пару заполненных водой дверей. – Ну вот, – сказал Гордон, – мы и на месте.* * *
Группа вышла в огромный ярко освещенный зал, похожий на пещеру. Шаги разносились в нем отчетливым эхом. Воздух был прохладным, почти холодным. Они шли по металлическому мостику, переброшенному в сотне футов выше пола. Взглянув вниз, Крис увидел три изогнутых стены, заполненные водой. Они образовывали незамкнутую окружность, разделенную промежутками, в которые свободно мог пройти человек. Внутри этой внешней стены находились три меньшие дуги, образовывавшие вторую стену. А внутри второй стены размещалась еще и третья. Каждая меньшая дуга была повернута по отношению к большей так, чтобы промежутки не находились на одной линии, поэтому вся конструкция напоминала лабиринт. В сердцевине концентрических окружностей находилась площадка диаметром около двадцати футов. Там размещалось с полдюжины сооружений, по форме и размерам напоминавшие клетки или будки телефона-автомата. Они не имели никакой специфической окраски, а сверху были закрыты бледно-серыми металлическими колпаками. По полу внутри кольцевой ограды переливался волнами какой-то белый туман. Там же лежали какие-то резервуары, повсюду извивались толстые черные силовые кабели. Вообще это место было похоже на производственный цех. И действительно, вокруг одной из клеток возились несколько человек. – Это наш участок передачи, – сказал Гордон. – Как вы видите, тщательно огражденный. Мы строим второй участок, но он будет готов только через несколько месяцев. – Гордон указал в отдаленную часть пещеры, где возвышался второй ряд концентрических стен. Они были прозрачны, так как их еще не заполнили водой. С мостика на площадку, окруженную стеклянными стенами, можно было спуститься в небольшой люльке тросового подъемника. – Мы спустимся туда? – спросил Марек. – Пока еще нет. Один из техников поднял голову и помахал рукой. – Норм, долго еще до учебных стрельб? – спросил Гордон. – Всего пара минут. Гомес уже идет сюда. – Хорошо. – Гордон обернулся к своим спутникам. – Давайте подойдем к отсеку управления и посмотрим.* * *
На возвышавшейся над полом платформе стояли слабо озаренные синим светом аппараты, казавшиеся серыми, и негромко жужжали. Их основания были спрятаны в покрывавшем пол белом тумане. Станина одного из аппаратов была открыта, и в ней копались двое рабочих в синих куртках на меху. Устройства внешне представляли собой открытые цилиндры с металлическими крышками на торцовых сторонах. Каждое устройство стояло на массивной металлической станине. Металлическая крыша опиралась натри металлических стержня. Техники протянули множество черных кабелей вниз с расположенной выше решетки и подключили их к верхней части одного из устройств. Они делали это так же ловко, как служители автоколонки вставляют шланги в баки машин клиентов. Место между станиной и крышей было совершенно пустым. Вообще весь аппарат казался обескураживающе пустотелым. И даже стержни были странными – треугольными в сечении и утончавшимися по длине. Из-под крыши аппарата, казалось, сочился бледно-голубой дым. Эти устройства были совершенно не похожи ни на один прибор или механизм, который Кейт когда-либо приходилось видеть. Она разглядывала их через огромные экраны, помещавшиеся в узенькой комнатушке-диспетчерской. У нее за спиной находились пульты, за которыми сидели двое техников в рубашках без пиджаков. В диспетчерской не было окон, хотя экраны полностью возмещали этот недостаток. – Вы видите самую последнюю версию нашей ЗВК-технологии, – объявил Гордон. – Эти буквы означают «замкнутая времяподобная кривая» – топологическая форма пространства-времени, которую мы используем для перемещения туда и обратно. Чтобы создать эту аппаратуру, пришлось выработать принципиально новые технологии. То, что вы видите перед собой, это уже шестая версия, а первый опытный образец был построен три года назад. Крис молча рассматривал аппараты. Кейт Эриксон с подчеркнутым интересом оглядывала диспетчерскую. Стерн взволнованно потирал верхнюю губу. Марек не отрывал от него взгляда. – Все существенные элементы, – продолжал Гордон, – расположены в станине, в том числе индиево-галлиево-мышьяковые запоминающие устройства, лазеры и аккумуляторные батареи. Испаряющиеся лазеры, конечно, находятся в металлических полосах. Металл неопределенного цвета – ниобий, баллоны высокого давления алюминиевые, корпуса запоминающего устройства полимерные. В помещение вошла молодая женщина с короткими темно-рыжими волосами и уверенными манерами. Она была одета в свободную рубашку, шорты и ботинки, и вид у нее был такой, словно она собралась на сафари. – Гомес будет в числе ваших помощников, когда вы отправитесь в путешествие. Сейчас она отправится туда же, чтобы провести то, что мы между собой называем «учебными стрельбами». Она уже включила свой навигационный маркер, установила целевую дату и теперь собирается убедиться, что все рассчитано правильно. – Гордон нажал клавишу селектора. – Сью! Не покажете ли вы нам ваш навигационный маркер? Женщина протянула в согнутой ладони белую прямоугольную пластинку. – Она воспользуется им для возвращения. И вызова аппарата для возвращения… Сью, покажите нам кнопку, прошу вас. – Ее трудновато заметить, – сказала женщина, повернув пластинку тыльной стороной. – Вот здесь имеется крошечная кнопка; ее нужно нажимать ногтем большого пальца. Таким образом вызывают машину, когда вы считаете, чтопора возвращаться. – Спасибо, Сью. – Всплеск поля, – объявил один из техников. Все обернулись и взглянули на него. Один из экранов на пульте показывал холмистую трехмерную поверхность с зубчатой выпуклостью посредине, напоминавшую по виду горный пик. – Хорошо, – похвалил Гордон. – Классически! Поскольку наши датчики напряженности поля основаны на сверхпроводящих устройствах квантовой интерференции, мы способны' обнаружить чрезвычайно тонкие разрывы континуума в местных магнитных полях – мы называем их «всплески поля». Мы регистрируем их начало за два часа до самого события. А это на самом деле началось примерно два часа назад. И означает, что машина возвращается сюда. – Какая машина? – спросила Кейт. – Машина Сью. – Но ведь она никуда не уезжала. – Я знаю, – ответил Гордон. – Может показаться, что в моих словах нет никакого смысла. Квантовые явления вообще часто оказываются в противоречии со здравым смыслом. – Вы говорите, что получили сигнал о ее возвращении еще до ее отправления? – Именно так. – Но каким же образом? – продолжала недоумевать Кейт. Гордон вздохнул. – Это довольно сложно. На самом деле то, что мы видим в поле, это функция вероятности – вероятности того, что машина собирается возвращаться. Обычно мы не думаем об этом в таких терминах. Мы просто говорим, что она возвращается. Но если выражаться точно, всплеск поля действительно сообщает нам о высокой вероятности возвращения машины. Кейт помотала головой: – Все равно, я ничего не понимаю. – Давайте исходить только из того, – сказал Гордон, – что в обычном мире мы всегда уверены в незыблемом порядке причин и следствий. Причины являются первыми, следствия – за ними. Но этот порядок событий далеко не всегда соблюдается в квантовом мире. Следствия могут проявляться одновременно с причинами, следствия могут даже предшествовать причинам. А то, что мы сейчас наблюдаем, – лишь незначительный, совершенно рядовой пример подобного положения.* * *
Рыжая женщина, Гомес, вошла в один из аппаратов и вставила белую табличку в щель в станине перед собой. – Вот она установила свой навигационный маркер, который ведет машину туда и обратно. – А откуда вы знаете, что это возвращение произойдет? – негромко спросил Стерн. – Перемещение в мультимире, – ответил Гордон, – создает своего рода потенциальную энергию; ее можно уподобить растянутой пружине, которая стремится вернуться в первоначальное положение. Так что машины могут возвращаться домой относительно легко. Вот отправиться туда – это хитрая штука. Она и кодируется в той керамической таблетке, которую вы только что видели. Он наклонился вперед и нажал кнопку интеркома: – Сью, вы надолго уходите? – Вернусь через минуту, возможно, две. – Хорошо. Связь кончаю. Теперь заговорили техники. Они, вглядываясь в многочисленные табло перед ними, щелкали переключателями на пульте. – Проверка гелия! – приказал один из операторов. – Показывает полный, – ответил второй, вглядываясь в пульт. – Электромагнитное излучение. – Проверено. – Приготовиться к лазерному уравниванию. Второй оператор перекинул тумблер, техник щелкнул выключателем, и из металлических полос в центр машины уперлась плотная стена зеленых лазерных лучей, оставлявших на лице и теле Гомес бесчисленное множество зеленых пятнышек. Сама женщина при этом неподвижно стояла с закрытыми глазами. Полосы начали медленно вращаться. Женщина в центре сохраняла неподвижность. Лазеры чертили на ее теле зеленые горизонтальные полосы. Затем полосы замерли. – Лазеры уравнены. – Увидимся через минуту, Сью, – сказал Гордон и повернулся к остальным. – Отъезд.* * *
Водные щиты, защищающие клетку кольцевыми стенами, засветились бледно-голубым светом. Аппарат снова начал неторопливо вращаться. Женщина в центре стояла неподвижно; машина двигалась вокруг нее. Жужжание делалось громче. Вращение ускорялось. Женщина стояла все в такой же спокойной и расслабленной позе, только открыла глаза. – На эту поездку, – продолжал рассказывать Гордон, – она затратит всего лишь минуту или две. Но аккумуляторы заряжены на тридцать семь часов. Таков предел для этих машин – именно столько времени они могут пробыть в ином пространстве, не возвращаясь домой. Мелькание полос стало стремительным. Наблюдатели услышали быстрый дробный звук, напоминавший автоматную очередь. – Это проверка площадки: инфракрасные датчики смотрят, нет ли кого-нибудь рядом с аппаратом. Если не будет свободного пространства в два метра со всех сторон кабины, то перехода не произойдет. Это мера безопасности. Нам совершенно не хочется, чтобы машина появилась в глубине каменной стены. Ну вот. Пускают ксенон. Сейчас она отправится. Жужжание стало теперь очень громким. Аппарат уже вращался с такой скоростью, что металлические полосы исчезли из виду. Можно было совершенно четко разглядеть стоявшую в кабине женщину. Они услышали знакомый голос с записи. Он говорил: – Стойте неподвижно… глаза открыты… глубокий вдох… задержать… Время! С вершины аппарата до самых ног женщины быстро пробежало единственное кольцо. – А теперь смотрите внимательно, – посоветовал Гордон, – все происходит очень быстро. Кейт увидела, как из всех полос к центру кабины вновь устремился свет лазеров, на сей раз он был ярко-фиолетовым. Женщина, стоявшая внутри, казалось, за доли секунды раскалилась добела, а затем взорвалась внутри машины вспышкой ослепительно белого света. Кейт закрыла глаза и отвернулась, Когда она снова повернулась к площадке, перед глазами у нее мелькали световые блики, и еще несколько секунд она не видела происходившего. Затем она поняла, что аппарат стал меньше. Он теперь не соприкасался со спущенными сверху кабелями, которые свисали свободно. Еще одна лазерная вспышка. Машина стала еще меньше. Женщина внутри тоже уменьшилась. Теперь ее рост составлял всего лишь около трех футов и на глазах зрителей продолжал уменьшаться в сверкании лазерных вспышек. – Боже… – пробормотал Стерн, не отрывая глаз от разворачивавшихся событий. – На что должно быть похоже такое ощущение? – Ни на что, – ответил Гордон. – Вы ничего не чувствуете. Время прохождения нервного импульса от кожи до мозга измеряется примерно сотней миллисекунд. Лазерное испарение осуществляется за пять наносекунд. Вас давно уже нет. – Но ведь она все еще там. – Нет, вы ошибаетесь. Она исчезла при первой лазерной вспышке. А сейчас компьютер лишь обрабатывает данные. То, что вы видите, – это артефакт пошаговой компрессии. Сжатие приблизительно до минус двух… Сверкнула еще одна вспышка. Вспышки становились с каждым разом все менее впечатляющими, а клетка теперь уменьшалась быстрее. Только что она была высотой в три фута, теперь стала в два. Вот она уже почти не возвышалась над полом. Женщина походила на куклу в спортивной одежде. – Минус четыре, – невозмутимо проронил Гордон. Сверкнула очередная вспышка, на сей раз совсем рядом с полом. Теперь Кейт вообще не могла разглядеть клетку. – Что с ней случилось? – Все на том же самом месте. Следующая вспышка сверкнула, как мог бы сверкнуть лежащий на полу осколок зеркала, на который упал солнечный луч. – Минус пять. Вспышки мелькали теперь все чаще и все заметнее слабели. Вот уже словно светлячок в траве. А Гордон продолжал считать их: – И минус четырнадцать… Все. Не было больше никаких вспышек. Вообще ничего не происходило. Клетка исчезла. На ее месте был пустой темный резиновый пол. – Вы рассчитываете, что мы совершим это? – выговорила наконец Кейт.* * *
– При этом не возникает никаких неприятных ощущений, – откликнулся Гордон. – На всем продолжении перехода вы полностью сохраняете сознание, хотя, как это происходит, мы объяснить не в состоянии. На заключительных стадиях сжатия данных вы находитесь в наимельчайших измерениях субатомного масштаба, и сознание не должно иметь места. Но все же оно функционирует. Мы считаем, что это может быть артефактом, галлюцинацией, сопровождающей переход. Если так оно и есть, то данное явление близко к тому, которое принято называть фантомными болями у инвалидов в ампутированных конечностях. Это может быть своего рода мозговой фантом. Конечно, мы говорим об относительно очень кратких периодах времени, наносекундах. Но ведь никто не имеет точного представления о том, что такое сознание. Кейт продолжала хмуриться. Уже в течение некоторого времени она любовалась тем, что увидела глазами архитектора, пусть и недоучившегося: проявление «формы, порожденной функцией». Разве не замечательной была концентрическая симметрия этих огромных подземных сооружений, слегка напоминающих средневековые замки, даже несмотря на то, что эти сверхсовременные постройки были возведены вообще без какой-либо эстетической задачи. Они были построены лишь для того, чтобы решить научную проблему. Но впечатление, которое они производили в итоге, показалось ей восхитительным. Но теперь, когда она столкнулась с осуществлением задачи, для которой использовались эти аппараты, ей пришлось приложить все свои силы, чтобы заставить себя поверить в то, что она минуту назад увидела собственными глазами. И архитектурное образование не могло тут принести никакой пользы. – Но этот… э-э… метод сжатия человека… Для этого требуется разобрать его на части… – Нет. Мы уничтожили ее, – прямо сказал Гордон. – Необходимо уничтожить оригинал для того, чтобы на противоположном конце он мог бы восстановиться. Одно не может произойти без другого. – Но это значит, что она на самом деле умерла? – Я так не сказал бы. Видите ли… – Но если уничтожить человека, который находится на одной из сторон, – настаивала Кейт, – разве он не умрет? Гордон вздохнул. – Трудно говорить об этом в традиционных понятиях, – сказал он. – Поскольку вы возрождаетесь практически в тот же самый момент, когда вас уничтожили, то как можно утверждать, что вы умираете? Вы не умираете. Вы просто перемещаетесь куда-то в иное место.* * *
Стерн был убежден – пусть даже это была всего лишь интуиция, – что Гордон, рассказывая о технологии, был не до конца откровенным. При одном лишь взгляде на изогнутые щиты из воды и стекла, различные аппараты и механизмы, огороженные этими щитами, у него возникло ощущение, что за этим кроется еще что-то, оставшееся без объяснения. Он попытался докопаться до секретов. – Так, значит, сейчас она находится в другой вселенной? – спросил он. – Совершенно верно. – Вы передали ее и она прибыла в другую вселенную? Точно так же, как это происходит с сообщениями по факсу? – Уместная аналогия. – Но чтобы восстановить ее, вам нужен еще один факсовый аппарат, с той стороны? Гордон мотнул головой. – Вот тут вы ошиблись. Не нужен. – Но почему же? – Потому что она уже там. Стерн нахмурился. – Она уже там? Как это может быть? – В самый момент передачи человек уже находится в другой вселенной. И поэтому нам не нужно его восстанавливать. – Но все же почему? – настаивал Стерн. – Пока что просто считайте это свойством мультимира. Мы сможем обсудить этот вопрос позже, если вам захочется. Я не уверен, что вашим коллегам будет интересно забивать мозги подобными деталями, – сказал Гордон, кивнув на остальных. Стерн задумался: «Нет, тут кроется еще что-то. Что-то, о чем он не хочет говорить нам». Стерн снова оглянулся на площадку перехода, пытаясь найти там какую-нибудь нелогичную деталь, какой-нибудь неуместный предмет. Поскольку он был уверен: здесь должно оказаться хоть что-нибудь неуместное. – Если я не ошибаюсь, вы говорили нам, что отправляли в иную вселенную всего лишь несколько человек… – Именно так. – И не по одному человеку? – Как правило, по одному. Очень редко двоих. – Тогда зачем вам столько аппаратов? – поинтересовался Стерн. – Я насчитал восемь штук. Разве не было бы достаточно двух? – То, что вы видите, это результаты нашей исследовательской программы, – пожав плечами, объяснил Гордон. – Мы постоянно работаем над развитием проекта. Все, что говорил вице-президент МТК, была вполне логично, и голос его звучал так же ровно, но Стерн был твердо уверен, что в глазах Гордона ему удалось кое-что заметить – проблески глубоко запрятанной тревоги. За всем этим скрывалось что-то еще. – Мне казалось, – продолжал Стерн, – что целесообразнее проводить доработки на одних и тех же образцах. Гордон еще раз пожал плечами, но промолчал. Несомненно. – А чем занимаются эти ремонтники? – Стерн не желал ограничиться услышанным и продолжал расспросы. – Я имею в виду аппарат в углу. – Он ткнул пальцем в сторону людей в меховых куртках, которые, стоя на четвереньках, копались в станине одного из устройств. – Что конкретно они там чинят? – Дэвид, – начал было Гордон, – я действительно считаю… – Эта технология действительно безопасна? – перебил его Стерн. – Судите сами, – вздохнул Гордон. На большом экране, который показывал опустевшую недавно площадку перехода, замелькали вспышки. – Вот и она, – сказал Гордон. Вспышки становились все ярче и ярче. Люди снова услышали торопливое пощелкивание, сначала негромкое, а потом все сильнее и сильнее. Наконец клетка достигла своего первоначального размера, туман, покрывавший площадку, закружился в вихре и отполз в сторону. Из кабины выбралась женщина и помахала рукой зрителям. Стерн, прищурившись, рассматривал ее. На вид она находилась в прекрасном состоянии. Ее внешность была точно такой же, что и перед отправлением. Гордон в упор взглянул на него. – Поверьте мне, – проникновенно произнес он, – это совершенно безопасно. – Он повернулся к экрану: – Ну, Сью, как там дела? – Превосходно, – ответила та. – Площадка перехода находится на северном берегу реки. Укромное место в лесу. И погода довольно хорошая для апреля. – Она взглянула на часы. – Собирайте вашу команду, доктор Гордон. Я намереваюсь зажечь еще один маячок. А тогда можно будет вернуться туда и вытащить старикашку прежде, чем кто-нибудь успеет накостылять ему по шее.* * *
– Повернитесь, пожалуйста, на левый бок. Кейт перекатилась на бок и с тревогой взирала на то, как пожилой человек в белом медицинском халате поднял орудие, напоминавшее пистолет, которым строители вводят герметик в щели, и приложил к ее уху. – Вы почувствуете тепло. Тепло! Ей показалось, что в ухо плеснули кипятком. – Что это такое? – Органический полимер, – объяснил человек. – Неядовитый, не вызывает аллергических реакций. Подождем восемь секунд. Отлично, а теперь делайте, пожалуйста, жевательные движения. Нужно, чтобы он держался достаточно свободно. Очень хорошо, продолжайте жевать. Она слышала, как он отошел от нее. Позади нее на столе лежал Крис, после него Стерн, а затем Марек. Она слышала, как старик говорил ее товарищам: «Повернитесь, пожалуйста, на левый бок. Вы почувствуете тепло…» Спустя немного времени он вернулся, велел ей повернуться на другой бок и ввел полимер в правое ухо. Гордон наблюдал за процедурами из угла комнаты. – Материал пока еще находится в стадии эксперимента, но до сих пор все работало хорошо. Это полимер, который начнет самостоятельно разлагаться через неделю. Еще через несколько минут пожилой человек позволил всем встать. Подойдя к каждому, он подергал торчавшие из ушей пластмассовые пробки. – У меня прекрасный слух, – сказала Кейт, обращаясь к Гордону, – и мне вовсе не нужен слуховой аппарат. – Это не слуховой аппарат, – ответил тот. На противоположной стороне комнаты другой человек с помощью бормашины высверливал середину из пластмассовых затычек и вставлял на ее место какие-то крохотные электронные устройства. Он работал на удивление быстро. Когда электроника оказывалась на месте, он закрывал отверстие каплей пластмассы. – Это машинный переводчик с радиомикрофоном. На тот случай, если вам придется общаться с людьми и нужно будет понять, что они говорят. – Но даже если я пойму их, – обреченно заметила Кейт, – то все равно не смогу ответить. Марек слегка подтолкнул ее. – Не волнуйтесь. Я говорю на окситанском и средневековом французском языках. – Замечательно! – не скрывая сарказма, воскликнула она. – И ты, конечно, обучишь меня им за оставшиеся пятнадцать минут. Кейт была вся напряжена в ожидании того, что ее сейчас уничтожат, испарят, разрушат, или черт знает что еще они могли устроить в этой кошмарной машине, и слова сами выскакивали у нее изо рта. Марек удивленно посмотрел на нее. – Нет, – серьезно ответил он. – Но если ты будешь держаться рядом со мной, то я смогу о тебе позаботиться. Серьезность старшего товарища каким-то образом помогла ей немного успокоиться. «Он предельно порядочный человек, – подумала она. – Наверное, он действительно позаботится обо мне». Ей стало легче. Прошло несколько минут, и все были оснащены крошечными наушниками из пластмассы телесного цвета. – Сейчас они выключены, – сообщил Гордон. – Чтобы включить их, достаточно нажать пальцем на любое ухо. А теперь прошу вас пройти сюда…* * *
Гордон вручил каждому из них по небольшому кожаному мешочку. – Мы разработали пакет первой помощи; вот опытные образцы. Вы первые, кому предстоит войти в мир, и поэтому не исключено, что они могут вам понадобиться. Вы можете спрятать их под одежду. Открыв один из мешочков, он вынул оттуда маленький алюминиевый баллончик лишь немногим больше пальца: примерно четыре дюйма в длину и дюйм в диаметре. – Это единственное средство обороны, которым мы можем вас снабдить. Здесь двенадцать доз дигидрида этилена с белковым субстратом. Можете посмотреть его действие на коте. Эй-Джи, Эй-Джи! Где вы? На стол вскочил красивый черный кот. Гордон погладил подставленную спину, а потом коротко пшикнул баллончиком у него под носом. Кот моргнул, фыркнул и рухнул на бок. – Пробудет без сознания около шести секунд, – сказал Гордон, – а потом еще сохранится эффект амнезии. Но имейте в виду, что действие газа очень кратковременное. И чтобы получить хоть какой-то эффект, нужно брызнуть им прямо в лицо человеку. Пока он говорил, кот уже явно начал приходить в себя. Гордон опять запустил руку в мешочек и вынул оттуда три красных бумажных кубика, величиной напоминавшие сахар-рафинад, каждый был покрыт слоем бесцветного воска. Они были похожи на «боеприпасы» для фейерверка. – Если вам понадобится разжечь огонь, – сказал он, – вы сможете сделать это с их помощью. Дерните за нитку, и кубик загорится. На них проставлены цифры: пятнадцать, тридцать, шестьдесят – это количество секунд перед воспламенением. Покрыты воском для водонепроницаемости. Но должен предупредить: срабатывают не всегда. – А чем плохо это? – спросил Крис Хьюджес, щелкнув зажигалкой. – Не соответствует периоду. Вам нельзя брать туда с собой пластмассу. – Гордон возвратился к комплекту. – Еще тут несколько препаратов для оказания первой медицинской помощи. Ничего слишком интересного: противовоспалительное, от расстройства желудка, антиспазматическое, обезболивающее. Вы же не хотите мучиться от рвоты в замке? – задал он риторический вопрос. – А вот таблеток для обеззараживания воды мы вам дать не можем. Стерн слушал все это, испытывая ощущение нереальности происходившего. «Мучиться от рвоты в замке?» – подумал он. – Послушайте, э-э… – И наконец универсальный карманный набор инструментов, в который входят, в частности, нож и отмычка. В собранном виде набор походил на стальной армейский нож швейцарского производства. Гордон вложил его в мешочек. – Возможно, вам не придется воспользоваться ничем из этих вещей, но в любом случае вы возьмете их с собой. А теперь пойдемте одеваться.* * *
Стерн не мог избавиться от постоянного ощущения тревоги. Милая пожилая женщина, с виду типичная бабушка, оторвавшись от швейной машинки, вручила им костюмы для вылазки в иной мир белые полотняные трусы, похожие на боксерские шорты, но без резинки, кожаный поясной ремень и черные шерстяные не то штаны, не то чулки. – Что это такое? – спросил Стерн. – Колготки? – Это называется «шоссы», мой дорогой. В них тоже не было никакой резинки. – А на чем же они держатся? – Нужно пропустить их под поясом, а сверху надеть камзол. Или привязать к подвязкам камзола. – Подвязкам?.. – Совершенно верно, мой дорогой. К подвязкам вашего камзола. Стерн поглядел на своих товарищей. Они спокойно сгребали, один за другим, предметы одежды, которые им давала старушка. Было видно, что они знают, что для чего предназначено, и держались спокойно, как в универмаге. Зато Стерн пребывал в полной растерянности и был близок к самой настоящей панике. Вот ему вручили белую полотняную рубаху, длиной чуть ниже пояса, и еще одну рубаху из тонкого простеганного войлока, которую назвали камзолом. И наконец кинжал на стальной цепи. Он искоса посмотрел на оружие. – Такой возьмет каждый. Если ничего не произойдет, то кинжал понадобится хотя бы для еды. Он рассеянно положил его поверх кучи одежды, продолжая шарить в ней в поисках того, что назвали подвязками. – Одежда подбиралась так, чтобы придать своим владельцам нейтральный облик, – сказал Гордон. – Она не покажется ни дорогой, ни слишком бедной. Примерно так выглядели бродячие торговцы, мелкие стряпчие или разорившиеся дворяне. При этих словах Стерн получил обувь, похожую на кожаные шлепанцы с заостренными носками: разница состояла лишь в том, что на его новоприобретении были ремешки с тусклыми металлическими пряжками. «Наверно, такие носили дворцовые шуты», – горестно подумал он. – Не пугайтесь, – улыбнулась старушка, – здесь точно такие же упругие подошвы, как в ваших кроссовках. – Но почему все такое грязное? – угрюмо спросил Стерн, разглядывая камзол. – Ну как же! Вы же не хотите там слишком бросаться в глаза окружающим?* * *
Во время переодевания Стерн все время присматривался к своим спутникам. – Ну и как же нужно… – Хочешь узнать, как одевались в четырнадцатом столетии? – весело спросил Марек. – Все очень просто. – Марек уже успел скинуть с себя всю одежду, и стоял голый, отдыхая. Его кожу буквально распирали могучие мышцы. Стерн, чувствуя себя крайне неловко, принялся стягивать брюки. – Прежде всего, – объяснял Марек, – надевают трусы Они из очень хорошего полотна. Вообще, в то время ткали прекрасное льняное полотно. Чтобы трусы не падали, обвяжи пояс вокруг талии и пару раз оберни вокруг него верхнюю часть трусов. Получилось? – Но пояс оказывается под одеждой? – Совершенно верно. Чтобы не потерять штаны. Теперь надевай шоссы. – Марек принялся натягивать свои черные шерстяные колготки. Шоссы оказались зашитыми снизу, словно пижамка для младенца. – Наверху пришиты шнуры, видишь? – Я в них утону, – пожаловался Стерн, расправляя одеяние на коленях. – Вот и отлично. Это не парадные шоссы, и поэтому они не обтягивают ноги. Теперь полотняную рубашку, шенс. Просто просунь в нее голову, и пусть рубашка висит свободно. Нет, нет, Дэвид. Разрез остается спереди. Стерн воздел руки к небу и, путаясь в рукавах, принялся натягивать рубаху. – И наконец, – провозгласил Марек, подняв за ворот последнюю деталь одежды, – то, что называли камзолом. На самом деле это блио. Нечто среднее между пиджаком и ветровкой. Его носят и в доме и на улице, снимая лишь в сильную жару. Вот, пощупай, там есть шнурки. Теперь пропусти их через разрезы в шенсе и подвяжи свои шоссы. Сам Марек справился с этим за считанные секунды; могло показаться, что он носит такую одежду ежедневно на протяжении всей жизни «Крису потребовалось куда больше времени», – с удовлетворением отметил Стерн. А он сам тем временем пытался выгнуть туловище под противоестественным углом, чтобы завязать узлы сзади. – Так ты считаешь, что это просто, – недовольно проворчал он. – Ты в последнее время не обращал внимания на свою собственную одежду, – парировал Марек. – В среднем, житель развитой страны двадцатого столетия носит на себе от девяти до двенадцати предметов повседневной одежды. Ну а тут мы имеем только шесть. Стерн натянул камзол, попытавшись расправить его вокруг талии так, чтобы одежда прикрыла бедра. При этом он каким-то образом запутал нижнюю рубаху, и. в конечном счете Мареку пришлось помогать ему привести все в порядок и потуже подвязать шоссы. Напоследок Марек натуго закрепил цепочку с кинжалом на талии Стерна и отступил на пару шагов, чтобы полюбоваться своим товарищем. – Ну вот, – проронил он, удовлетворенно кивнув. – Как ты себя чувствуешь? Стерн недовольно передернул плечами. – Я похож на ощипанного живьем цыпленка. – Привыкнешь, – рассмеялся Марек.* * *
Кейт уже заканчивала одеваться, когда в ее раздевалку вошла Сьюзен Гомес, та самая молодая женщина, которая совсем недавно у нее на глазах проехалась в иную вселенную и вернулась оттуда. Гомес была одета в средневековое женское платье и парик. Второй парик она бросила Кейт. Та скорчила недовольную мину. – Вам придется носить его, – сказала Гомес. – Короткие волосы у женщины означают, что она либо продажная, либо еретичка. Ни в коем случае не позволяйте никому из тамошних жителей увидеть настоящую длину ваших волос. Кейт натянула парик; светло-русые волосы упали ей на плечи. Обернувшись к зеркалу, она увидела там лицо незнакомки. Та выглядела моложе, мягче. Слабее. – Или так, – сказала Гомес, – остригите волосы действительно коротко, по-мужски. Вам решать. – Я надену парик, – заявила Кейт.* * *
– Виктор, но ведь это всегда было непреложным правилом, и вам это известно, – сказала Диана Крамер, поглядев в упор на Виктора Баретто. – Да, – согласился Баретто, – но проблема в том, что вы даете нам совершенно новое задание. – Баретто был тощим жилистым человеком лет тридцати пяти. Бывший рейнджер, он уже более двух лет работал в компании. За это время он приобрел репутацию компетентного сотрудника службы безопасности, но был склонен считать себя примадонной. – Теперь вы хотите, чтобы мы вошли в мир, но не позволяете взять оружие. – Именно так, Виктор. Никаких анахронизмов. Никаких современных изделий Таково было наше правило с самого начала. – Крамер старалась не показать, что она расстроена и растеряна. С женщинами, такими, как Гомес, дело обстояло нормально. Но мужчины постоянно требовали, чтобы им дали возможность, как выражались эти вояки, «применять свои навыки» в путешествиях в иное пространство, которые устраивала МТК. Правда, до этого дело еще никогда не доходило. Про себя Крамер считала, что для мужчин это был только способ скрыть свою тревогу, но вслух она, конечно, не могла этого высказать. Главной причиной, пожалуй, являлось то, что им совершенно не нравилось получать приказы от такой молодой и несерьезной на вид женщины, как Диана. Мужчины причиняли еще и дополнительные беспокойства, поскольку им было трудно сохранять свою работу в тайне. Женщинам это давалось легче, но ведь мужчине просто необходимо было похвастаться своими путешествиями в прошлое Конечно, во всех документах, которые они подписывали, это категорически запрещалось, но контракты легко забывались после нескольких рюмок в баре. Именно поэтому Крамер подробно информировала каждого из них о существовании нескольких специальных навигационных маяков. Эти маяки были неотъемлемой частью мифологии компании, каждый из них имел свое имя: «Тунгуска», «Везувий», «Токио». Маяк «Везувий» перемещал человека в Неаполитанский залив ровно в 7 часов утра 24 августа 79 года нашей эры, в пик выпадения раскаленного вулканического пепла, погубившего всех до единого жителей Помпеи и Геркуланума «Тунгуска» переносил в Сибирь, в 1908 год. за несколько мгновений до того, как в тайгу неподалеку от Подкаменной Тунгуски рухнул гигантский метеорит. Ударная волна от его взрыва повалила лес и убила все живые существа на несколько сот миль в округе. Маяк был нацелен на расстояние десяти километров от эпицентра. Координатами «Токио» была японская столица в 1923 году, перед самым началом землетрясения, полностью разрушившего город. Смысл распространения этих легенд состоял в том, что человек, сделавший информацию о проекте достоянием общественности, мог закончить свои дни путешествием с не правильным маяком. Ни один из вояк не знал доподлинно, что это – реальная угроза или всего лишь выдумка компании. И поэтому Крамер нравилось поддерживать подобные слухи. – Совершенно новое задание, – повторил Баретто, как будто собеседница не слышала его в первый раз. – Вы поручаете нам войти в мир – так сказать, проникнуть за линию фронта – без оружия. – Но ведь все вы прекрасно обучены рукопашному бою. Вы сами, Гомес – словом, все без исключения. – Я не думаю, что этого окажется достаточно. – Виктор… – При всем моем уважении к вам, мисс Крамер, должен заметить, что вы не желаете взглянуть в лицо фактам, – упрямо проговорил Баретто. – Вы уже потеряли двоих человек. Даже троих, если считать Трауба. – Нет, Виктор. Мы не теряли никого. – Совершенно точно вы потеряли Трауба. – Мы не теряли доктора Трауба, – возразила она. – Трауб пошел на это сам, находясь в глубокой депрессии. – Вы полагаете, что дело было в депрессии? – Мы знаем это совершенно точно, Виктор. После смерти жены, он пребывал в чрезвычайно подавленном состоянии, подумывал о самоубийстве. Невзирая на то, что он перекрыл лимит перемещений, доктор пожелал отправиться туда еще раз, чтобы посмотреть, нельзя ли еще усовершенствовать технологию. Он считал, что знает, как переделать аппараты, чтобы уменьшить количество ошибок транскрипции Но, судя по всему, его идея оказалась неверной. Именно поэтому он закончил свою жизнь в аризонской пустыне. Лично я не думаю, что он вообще намеревался возвратиться. Я считаю, что это было самоубийством. – И вы потеряли Роба, – буркнул Баретто. – Он-то не совершал никакого проклятого самоубийства. Крамер вздохнула. Роб Декард был одним из первых наблюдателей, отправленных в иную вселенную почти два года тому назад. И он был одним из первых людей, в организме которых обнаружились ошибки транскрипции. – Это случилось на ранней стадии проекта, Виктор. Технология была еще слабо отработана. И вы прекрасно знаете, как все происходило. После нескольких переходов у Роба начали проявляться незначительные отклонения. Он настаивал на продолжении работы. Но мы не теряли его. – Он вышел и больше не вернулся, – сказал Баретто. – Вот в чем суть. – Роб точно знал, что делал. – И теперь Профессор. – Мы не потеряли Профессора, – возразила женщина. – Он все еще жив. – Вы надеетесь на это. И все же вы не знаете, почему он не вернулся. – Виктор… – Я всего лишь хочу сказать, – продолжал Баретто, – что в данном случае оснащение не соответствует профилю миссии. Вы толкаете нас на ненужный риск. – Вы можете остаться здесь, – вкрадчивым голосом заметила Крамер. – Нет, черт возьми. Я этого не говорил. – Вы не обязаны рисковать. – Нет. Я отправляюсь. – Что ж, тогда правила остаются теми же. Ни один продукт современной технологии не должен вноситься в мир. Понятно? – Понятно. – А ученые не должны знать ни об одном из случаев, которые мы только что обсуждали. – Нет, нет, разрази меня гром. Я же профессионал. – Вот и отлично, – одобрила подчиненного Крамер. Она проводила его взглядом. Баретто был явно обижен, но тем не менее собирался совершить переход. Они всегда так поступали в конце концов. «И правило тоже было важным», – подумала она. Несмотря на то что Дониджер любил при случае произнести небольшую речь, в которой утверждалось, что историю изменить нельзя, доподлинно этого никто не знал – и не хотел рисковать проверкой этого на практике. Они не хотели доставлять в прошлое современное оружие и другие предметы, созданные развитой технологией, а также пластик. И никогда не делали этого.* * *
Стерн и его товарищи по экспедиции сидели в креслах с высокими спинками. На стенах помещения висели карты. Сьюзен Гомес, та самая женщина, которая недавно на их глазах совершила путешествие в аппарате, говорила в бодрой энергичной манере, которая, правда, казалась Стерну чересчур торопливой. – Мы направляемся, – сказала она, – в монастырь Сен-Мер на реке Дордонь, в юго-западной Франции. Мы прибудем туда в 8:04 утра в четверг, 7 апреля 1357 года – таким числом датировано послание Профессора. Нам это на руку, потому что именно в этот день в Кастельгарде состоится турнир, на который соберется множество народу со всей округи, и мы будем не слишком заметны. Она указала на одну из карт. – Просто для того, чтобы легче сориентироваться: монастырь – здесь. Кастельгард находится на другом берегу реки. Вот тут, на скалах выше монастыря, расположена крепость Ла-Рок. Есть вопросы? Слушатели дружно помотали головами. – Хорошо. Ситуация в области несколько неопределенная. Как вы знаете, апрель 1357 года приходится примерно на двадцатый год Столетней войны. Прошло семь месяцев после того, как англичане одержали победу при Пуатье и взяли в плен короля Франции. Французский король содержится в заточении в ожидании выкупа. А Франция без короля охвачена волнениями. В настоящее время Кастельгард находится в руках сэра Оливера де Ванна, британского рыцаря, родившегося во Франции. Оливер завладел также и крепостью Ла-Рок и укрепляет ее защитные сооружения. Сэр Оливер неприятный тип, прославившийся своим плохим характером. Его называют Мясником из Кресси: за жестокость, проявленную в том сражении. – Значит, Оливер сейчас держит в руках оба города? – спросил Марек. – В данный момент да. Однако группа рыцарей-ренегатов во главе с лишенным духовного сана священником по имени Арно де Серволь… – Прозванным Архипастырем, – добавил Марек. – Совершенно верно. Архипастырем, – приближается к этому району и, несомненно, попытается захватить замки Оливера. Мы полагаем, что Архипастырь находится еще в нескольких днях пути. Но сражение может вспыхнуть в любое время, так что мы будем действовать как можно быстрее. Она перешла к другой карте, большего масштаба. На ней были выделены монастырские строения. – Мы прибудем приблизительно сюда, на опушку леса Сен-Мер. Из этой точки мы сможем непосредственно разглядеть территорию монастыря. Поскольку послание Профессора прибыло из монастыря, то прежде всего мы туда и отправимся. Как вы знаете, главная монастырская трапеза происходит ежедневно в десять часов утра, и Профессор, вероятно, будет в ней участвовать. Если нам повезет, то мы встретим его там и вернем домой. – Но откуда вам известны все эти подробности? – спросил Марек. – Я считал, что в этот мир еще никто не углублялся. – Правильно. Никто там и не был. Но наблюдатели, находившиеся возле аппаратов, видели довольно много, так что нам кое-что известно о том времени. Еще вопросы? Археологи снова помотали головами. – Хорошо. Очень важно, чтобы мы успели обнаружить Профессора, пока он еще находится в монастыре. Если он переедет – или его перевезут – в Кастельгард или Ла-Рок, дело станет намного сложнее. Нам предстоит очень трудная миссия. Я рассчитываю, что она займет от двух до трех часов. При любых обстоятельствах мы будем держаться вместе. Если кто-то из нас отобьется от остальных, нужно будет собраться вместе при помощи наушников Мы найдем Профессора и сразу же вернемся назад. Идет? – Идет. – С вами будут двое сопровождающих: я и Виктор Баретто; вон он, в углу. Поздоровайся, Вик. Вторым сопровождающим оказался крепкий и тренированный, неприветливый с виду человек, похожий на отставного моряка. Его сшитое из грубой ткани средневековое облачение больше смахивало на крестьянское и было просторнее, чем одежды археологов. Баретто наклонил голову и помахал рукой в знак приветствия. Было заметно, что у него плохое настроение. – Прекрасно, – бодро заметила Гомес. – Еще вопросы? – Профессор Джонстон находится там три дня? – спросил Крис. – Правильно. – Кем его могут считать местные жители? – Нам это неизвестно, – ответила Гомес. – И самое главное – нам неизвестно, почему он покинул аппарат. У него, вероятно, была для этого причина. Но раз уж он оказался в мире, ему было бы проще всего выдать себя за писаря или ученого из Лондона, отправившегося в паломничество к Сантьяго-де-Компостела, в Испанию. Сен-Мер находится рядом с обычным маршрутом паломников, и поэтому ни у кого не вызовет удивления пилигрим, решивший остаться здесь на денек-другой, а то и на неделю Особенно если он завяжет дружбу со здешним аббатом – это настоящая личность. Возможно, Профессор так и сделал. А может быть, и нет. Мы просто ничего не знаем. – Но подождите минуточку, – сказал Крис Хьюджес. – Разве его присутствие там не изменит местную историю? Разве он не окажет влияния на ход событий? – Нет. Этого не будет. – Но откуда вы знаете? – Потому что этого не может быть. – Но как же насчет парадоксов времени? – Парадоксов времени? – чуть растерянно переспросила женщина. – Ну конечно, – вмешался Стерн. – Ну, знаете, человек возвращается назад во времени и убивает там собственного дедушку и поэтому не может родиться на свет и снова вернуться и убить дедушку… – Ах это! – Она нетерпеливо взмахнула рукой. – Никаких парадоксов времени не существует. – То есть как не существует? Бесспорно, они должны быть… – Нет, их не существует, – произнес уверенный голос у них за спинами. Обернувшись, археологи увидели Дониджера. – Парадоксов времени не может быть.* * *
– То есть как? – повторил Стерн. Он почувствовал себя задетым той резкостью, с которой был отметен в сторону его вопрос. – Так называемые «парадоксы времени», – сказал Дониджер, – на самом деле не касаются времени. Они касаются представлений об истории, представлений привлекательных, но неверных. Привлекательных тем, что они могут польстить вашему мнению о себе: якобы вы в состоянии повлиять на ход событий. И неверных, так как вы ни в коем случае не можете совершить этого. – Вы хотите сказать, что оказать влияние на ход событий невозможно? – Нет. – Но ведь это не так. Человек может . – Нет. Человек не может. Легче всего рассмотреть это на примере из современной жизни. Ну, скажем, вы идете на бейсбольный матч. Встречаются «Янки» и «Метрополитене». «Янки» наверняка должны победить. Вы хотите изменить результат, чтобы выиграли «Мете». Что вы можете сделать? Вы всего лишь один человек в огромной толпе. Если вы попытаетесь пролезть в раздевалку игроков, то вас остановят. Если вы станете прорываться на поле, вас выгонят со стадиона. Любые из обычных действий, доступных вам, закончатся безрезультатно и не окажут влияния на исход игры. Но, допустим, вы решили прибегнуть к более решительным действиям: застрелить питчера «Янки». Но в то же мгновение, когда вы достанете оружие, вас, вне всякого сомнения, скрутят окружающие болельщики. Если вам все же удастся произвести выстрел, вы почти наверняка промажете И даже если вы попадете в питчера, то что из того? На его место встанет другой игрок, не хуже, а то и лучше, и «Янки» все равно выиграют матч. Вы можете пойти по совсем уж экстремальному пути. Выпустить нервно-паралитический газ и убить всех находящихся на стадионе. И снова вы вряд ли преуспеете – по тем же самым причинам, из-за которых не смогли как следует выстрелить. Но даже если вам удастся убить всех присутствовавших на матче, вы все равно не измените этим результат игры. Вы можете доказывать, что направили ход истории по другому руслу – и, возможно, так оно и будет, – но вы не смогли обеспечить «Мете» победу. На самом деле не существует никаких путей для того, чтобы изменить ход игры. Вы всегда останетесь тем, кем были прежде: зрителем. И этот же самый принцип применим к подавляющему большинству исторических обстоятельств. Отдельно взятый человек способен сделать слишком мало для того, чтобы оказать хоть какое-то заметное воздействие на ход событий. Конечно, большие массы людей могут изменить историю. Но один человек? Ни в коем случае. – Возможно, так, – не уступал Стерн, – но я могу убить моего дедушку. И если он мертв, то я не могу родиться, не могу существовать и во второй раз убить его А это и есть парадокс. – Да, это верно, если допустить, что вы на самом деле убьете своего дедушку. Но на практике может оказаться, что сделать это очень трудно. В жизни многое идет не так, как хотелось бы. Вы можете не встретиться с ним в нужное время. Вас по дороге может сбить автобус. Вы можете влюбиться. Или оказаться в полицейском участке. Вы можете убить его слишком поздно, после того, как ваш родитель уже был зачат Вы можете даже встретиться с ним лицом к лицу и обнаружить, что не способны нажать на спусковой крючок. – Но в теории.. – попробовал прервать Дониджера Стерн. – Когда мы имеем дело с историей, теории ничего не стоят, – Дониджер высокомерно взмахнул рукой. – Теория ценна только в том случае, если дает возможность предсказывать будущие результаты. Но история – это свод сведений о человеческих поступках, а человеческие поступки не может предсказать никакая теория. Он с довольным видом потер руки. – А теперь, может быть, покончим с рассуждениями и возьмемся за дело? Раздались невнятные возгласы, выражающие не то согласие, не то сомнение. Стерн громко откашлялся. – Вообще-то, – сказал он, – не думаю, что я отправлюсь туда.* * *
Марек был готов к этому. Он наблюдал за Стерном на протяжении всей беседы и заметил, что тот все больше ерзал в кресле по мере того, как его волнение усиливалось. Тревога Стерна неуклонно возрастала начиная с первых же минут их поездки. У самого Марека не было никаких сомнений по поводу путешествия в иное время. С юности он мечтал о средневековом мире, ощущал, как дышит воздухом того времени, видел себя в Варбурге и Каркассонне, Авиньоне и Милане. Он представлял себя средиуэльских воинов под предводительством Эдуарда I. Он в подробностях знал, словно видел это воочию, как жители Кале сдают свой город, он не растерялся бы на ярмарке в Шампани. Он в своих мечтах жил в роскошных дворцах Элеоноры Аквитанской и герцога Беррийского. Марек намеревался совершить эту поездку, невзирая ни на что. Что же касается Стерна .. – Прошу прощения, – говорил тем временем Стерн, – это не мое дело. Я присоединился к команде Профессора только потому, что моя знакомая поехала с летней школой в Тулузу и я хотел быть поближе к ней. Я не историк, а физик, техник. И, так или иначе, я не считаю это мероприятие безопасным. – Вы не верите в наши аппараты? – с оттенком удивления спросил Дониджер. – Нет, я не доверяю этому месту и этому времени. 1357 год. После поражения при Пуатье во Франции началась гражданская война. Повсюду бродят шайки беглых ратников, они грабят всех и каждого. Повсюду бандиты, головорезы, никто и не помнит слово «закон». Марек кивнул. Вообще-то Стерн даже преуменьшал опасность ситуации. Четырнадцатое столетие стало временем агонии отживающего мира, и эта агония была очень болезненной и опасной. Это был религиозный мир; большинство людей посещали церковь по меньшей мере один раз в день Но этот мир находился в непререкаемой власти насилия; вторгшиеся войска стремились прикончить всех обитателей завоеванной местности, женщин и детей, как правило, рубили насмерть, беременных женщин потрошили ради развлечения Это был мир, в котором родились лицемерные идеалы рыцарства, но те же самые рыцари бессовестно разбойничали и убивали всех направо и налево, мир, в котором женщинам полагалось быть слабыми и хрупкими, но они тем не менее создавали и преумножали состояния, командовали замками, по прихоти выбирали себе любовников и меняли их, замышляли и осуществляли убийства и мятежи. Это был мир, в котором границы и отношения между вассалами и сюзеренами, союзниками, просто соседями менялись ежедневно, где клятвы в вечной и нерушимой верности не стоили вовсе ничего, и все об этом знали, Это был мир смерти, повальных эпидемий, непрерывных войн. – Я, конечно, ни в малейшей степени не хотел бы принуждать вас. – заговорил Гордон, обращаясь к Стерну. – И не забывайте, – вмешался Дониджер, – вы будете не одни Мы посылаем с вами охранников. – Прошу прощения, – повторял Стерн, – прошу прощения. Наконец в разговор вмешался Марек: – Пусть он остается. Он прав. Это не его время и не его дело. – Ну, раз уж ты заговорил об этом, – вступил в разговор Крис, – я подумал: это ведь и не мое время. Я больше специализируюсь по второй половине тринадцатого века, чем по середине четырнадцатого. Может быть, мне лучше остаться с Дэвидом.. – Забудь об этом, – ответил Марек, громко хлопнув Криса по плечу. – Ты наверняка что-нибудь знаешь и об этом времени. – Марек отреагировал на слова Криса легко и весело, хотя и знал, что это была не только шутка. Не только.* * *
В просторном зале-пещере было прохладно. Ноги людей почти по колено скрывались в холодном тумане. Подходя к аппаратам, они оставили в тумане дорожки за собой. Четыре клетки стояли рядом друг с другом, их станины были соединены проводами. Пятая находилась чуть поодаль. – Это моя, – сказал Баретто. Он вошел в отдельно стоявшую клетку и замер там, выпрямившись, глядя вперед, в ожидании. Сьюзен Гомес вошла в одну из четырех клеток. – Все остальные идут со мной, – сказала она. Марек, Кейт и Крис забрались в клетки рядом с ней. Аппараты, похоже, стояли на каких-то амортизаторах, и, когда люди заходили в них, клетки слегка покачивались. – Все на месте? Археологи закивали, забормотали что-то в знак своей готовности. – Леди первая, – объявил Баретто. – Ты тоже имеешь на это право, – ответила Гомес. Было ничуть не похоже, что между этими людьми когда-то могла существовать любовь и этот краткий диалог является отголоском давно утраченного чувства – Отлично, – сказала она археологам, – мы отправляемся. Сердце Криса вдруг заколотилось. Он почувствовал, что из его головы куда-то улетучились все мысли, а на их место начала проникать паника Он крепко сжал кулаки. – Расслабьтесь, – посоветовала (а может быть, приказала) Гомес. – Мне кажется, что в результате вам это покажется приятным. – Она, изящно пригнувшись, вставила керамическую пластинку в щель под ногами и выпрямилась. – Ну вот, сейчас поедем. Помните: ни в коем случае не шевелитесь. Аппараты зажужжали. Крис почувствовал под ногами в станине легкую вибрацию. Жужжание становилось громче. Слой тумана, расходившегося от станин, становился все толще и гуще. В жужжание врезался скрип и взвизгивания, как будто металл кто-то скручивал и рвал. Звуки следовали один за другим все быстрее, пока не слились в один, устойчивый и громкий, как крик. – Это от жидкого гелия, – объяснила Гомес. – Металл охлаждается до температур сверхпроводимости. Вдруг крик резко оборвался, и началось торопливое потрескивание. – Инфракрасный контроль площадки, – сказала Гомес. – Вот и все. Крис почувствовал, что задрожал всем телом и не в состоянии справиться с этим. Ноги подкашивались. На мгновение его охватила паника: может быть, ему нужно крикнуть, остановить все? Но тут же до него донесся уже знакомый механический голос: – Стойте неподвижно… глаза открыты… «Слишком поздно, – подумал он. – Слишком поздно». – …Глубокий вдох… не дышать… время! Вдоль его застывшего в неподвижности тела промчалось кольцо; когда оно коснулось станины, раздался четкий щелчок. И мгновением позже явилась вспышка ослепляющего света – более яркого, чем солнце, – нахлынувшего на него со всех сторон, но он не почувствовал вообще ничего. Нет, не совсем так: он внезапно испытал странное ощущение холодной отстраненности, словно наблюдал за происходившим со стороны. Мир вокруг него был полностью, абсолютно безмолвным. Он видел, как находившийся прямо перед ним аппарат Баретто становился все больше, начиная нависать над ним. Баретто превратился в гиганта, его огромное лицо с чудовищными порами плавало в вышине, следя за ним колоссальными глазами. Еще серия вспышек. Аппарат Баретто продолжал увеличиваться и в то же время отодвигался в сторону. В поле зрения Криса попадало все больше пространства пола: обширная равнина темной резины, простирающаяся далеко в стороны. Вспышки. На резиновом полу появился узор в виде рельефных окружностей. «Молекулы каучука», – сообразил Крис. Затем эти узоры стали расти, вздымаясь вокруг аппаратов, как черные утесы. Вскоре эти утесы стали настолько большими, что уже походили на черные небоскребы, соприкасающиеся в высоте крышами, закрывая свет. Наконец крыши небоскребов плотно слились между собой, и мир стал темным. Вспышки. Они еще мгновение погружались в непроглядную черноту, а потом Крис различил точки мерцающего света, расположенные на каких-то решетках, простиравшихся во всех направлениях. Казалось, что он находится внутри какой-то огромной светящейся прозрачной конструкции. Крис смотрел, а светящиеся точки становились все больше и ярче, их резкие поначалу контуры размывались, пока каждая из них не превратилась в нечеткий огненный шар. «Может быть, это атомы?» – подумал он. Он больше не видел решеток, только несколько близлежащих шаров. Его клетка двигалась в направлении одного из них. Шар пульсировал, по нему пробегали мерцающие узоры. А затем все они очутились внутри шара, погруженные в яркий светящийся туман, который, казалось, был переполнен энергией. Потом сияние померкло, угасло… Они висели в абсолютной черноте. В ничто. Чернота. Но потом Крис увидел, что они продолжают снижаться и приближаются к волнующейся в черной ночи поверхности черного океана. Океан бурлил, кипел, образуя пену синеватого оттенка. По мере того как странники спускались к поверхности, пена становилась все крупнее. Крис заметил, что один пузырь был больше остальных и светился особенно ярким голубым блеском. Его аппарат мчался к этому блеску, все увеличивая скорость, быстрее, еще быстрее, и у Криса возникло странное предчувствие, что они сейчас разобьются о пену, но в этот момент они оказались внутри пузыря, и он услышал громкий короткий вопль, сопровождавший проникновение. А затем тишина. Темнота. Ничто.* * *
Стоя в диспетчерской, Дэвид Стерн наблюдал, как вспышки, учащавшиеся на резиновом полу, становились все бледнее, пока наконец не исчезли полностью. Аппараты исчезли. Операторы немедленно переключились к Баретто и начали предстартовый отсчет. Но Стерн все так же не отрывал взгляда от того участка резинового пола, где только что были Крис и остальные путешественники. – И где они теперь? – спросил он Гордона. – О, они уже на месте, – ответил тот. – Они там. – Они восстановлены? – Да. – Хотя на том конце нет факсового приемника? – Совершенно верно. – Расскажите мне, – потребовал Стерн, – расскажите мне те подробности, которые, по вашему мнению, не должны были оказаться интересными для остальных. – Хорошо, – согласился Гордон. – В них нет ничего нехорошего Я просто подумал, что ваши товарищи могли бы найти в них, ну, скажем, основания для тревоги. – Ну-ну… – Давайте вернемся, – сказал Гордон, – к тем интерференционным картинам, глядя на которые мы, как вы помните, заключили, что другие вселенные могут оказывать влияние на нашу собственную Вселенную. Для того чтобы такая картина возникла, мы не должны ничего делать. Она просто возникает сама по себе. – Да. – И это взаимодействие чрезвычайно стабильно; оно будет осуществляться всякий раз, когда вы сделаете пару прорезей. Стерн кивнул. Он попытался понять, в какую область направляется разговор, но так и не смог определить, куда же клонит Гордон. – Таким образом, мы знаем, что в определенных ситуациях можем рассчитывать на некоторое взаимодействие с другими вселенными. Мы делаем прорези в экране, а другие вселенные каждый раз будут создавать нам одну и ту же картину. – Допустим… – И если мы передадим через разрыв человека, то он всегда окажется воспроизведенным на другой стороне. На это мы тоже можем рассчитывать с полной определенностью. Пауза. Стерн нахмурился. – Постойте, постойте, – сказал он. – Вы говорите, что в результате передачи человека воссоздается другая вселенная? – По сути, да. Я хочу сказать, что так должно быть. Мы не можем успешно воссоздавать их, потому что мы находимся не там. Мы находимся в этой вселенной. – Значит, вы их не воссоздаете… – Нет. – Потому что не знаете, как это сделать, – утвердительно заметил Стерн. – Потому что мы не считаем нужным это делать, – возразил Гордон – Точно так же, как мы не считаем нужным приклеивать тарелки к столу, чтобы они не падали с него Мы расставляем тарелки, используя свойства вселенной, силы , гравитации. А в данном случае мы используем свойства мультимира. Стерн нахмурился еще сильнее. Он сразу отказался принять эту аналогию: она была слишком бойкой, слишком простой. – Вот смотрите, – продолжал Гордон. – Главный постулат квантовой технологии заключается в том, что она проницает вселенные. Когда квантовый компьютер осуществляет вычисления, используя при этом все тридцать два квантовых состояния электрона, то технически компьютер производит вычисления в других вселенных, не так ли? – Да, технически, но… – Нет. Не технически, а фактически. Наступила еще одна пауза. – Может быть, – нарушил молчание Гордон, – понять все это будет легче, если попытаться посмотреть с точки зрения другой вселенной. Та вселенная видит, что неожиданно, появляется человек. Человек из другой вселенной. – Да. – И что же происходит? Человек прибыл из другой вселенной. Только не из нашей. – Повторите, пожалуйста. – Человек прибыл не из нашей Вселенной, – повторил Гордон. Стерн глядел на него, моргая. – Тогда откуда же? – Человек прибыл из вселенной, которая почти полностью идентична нашей; идентична во всех отношениях, за исключением того, что они знают, как воссоздать человека на другой стороне. – Вы шутите. – Нет. – И, значит, Кейт, которая сейчас прибыла туда, это не та Кейт, которая отправилась отсюда? Она – Кейт из другой вселенной? – Да. – То есть она почти Кейт? Разновидность Кейт? Квази-Кейт? – Нет. Она Кейт. Насколько мы могли выяснить при помощи экспериментов, она абсолютно идентична нашей Кейт. Поскольку наша Вселенная и их вселенная почти идентичны. – Но тем не менее она не та же самая Кейт, которая отправилась отсюда. – Ну, а как могло быть иначе? Ее разрушили здесь и восстановили там. – А разве вы не видите, что между этими событиями имеется временной разрыв? – с ядом в голосе спросил Стерн. – Ну, всего-то секунда-другая, – спокойно возразил Гордон.* * *
Тишина. Чернота, а затем в отдалении мелькнула вспышка белого света. Вот она быстро приближается. Крис содрогнулся, словно от сильного удара тока; его пальцы задрожали. На какое-то мгновение он внезапно ощутил Свое тело, примерно так же, как ощущается одежда, когда ее надеваешь: он почувствовал, что на нем появляется плоть, почувствовал ее вес, почувствовал, как сила тяжести притягивает его к земле, как подошвы ног привычно напрягаются под Тяжестью тела. Затем его поразил мгновенный приступ сильнейшей головной боли, один-единственный приступ, а потом все прошло, и его окружило ярчайшее фиолетовое сияние. Он вздрогнул и моргнул. Он стоял, освещенный солнцем. Воздух был прохладным И влажным. В густых кронах огромных деревьев над его головой щебетали многочисленные птицы. Сквозь разрывы в листве на землю падали столбы солнечного света. В одном таком столбе он и находился. Аппарат стоял рядом с узкой грязной тропинкой, прорезавшей лес Прямо перед собой сквозь прогал в деревьях он увидел средневековую деревню. На первом плане находились земельные участки и хижины, над соломенными крышами которых в безветрии вздымались к небесам плюмажи серого дыма. Дальше возвышалась каменная стена, из-за которой виднелись темные крыши каменных городских домов, и, наконец, в отдалении – замок с круглыми башнями. Он сразу узнал город и крепость Кастельгард. И они не были разрушенными. Стены были новыми и прочными. Он был здесь.КАСТЕЛЬГАРД
Нет в мире ничего столь же определенного, как смерть.Жан Фруассар, 1359 г.
37:00:00
Гомес легко выпрыгнула из аппарата Марек и Кейт медленно покинули свои клетки. Судя по тому, как новоприбывшие озирались вокруг, они, по-видимому, были ошеломлены. Крис тоже выбрался наружу, на поросшую мхом землю, которая эластично пружинила под ногами. – Фантастически! – воскликнул Марек и немедленно отправился прочь от машины, через тропинку, откуда открывался лучший вид на город. Кейт следовала за ним. Казалось, что она все еще пребывает в шоке. Но Крису не хотелось удаляться от доставившей его сюда клетки. Он медленно повернулся, осматривая лес. Его поразило, насколько он был темным и густым – первобытным. Деревья, как он сразу заметил, были огромными У некоторых из них были настолько толстые стволы, что за ними вполне могли спрятаться три-четыре человека Они поднимались высоко в небо, раскидывая лиственный навес, который почти полностью закрывал землю от солнечных лучей. – Красиво, правда? – обратилась к нему Гомес. Сьюзен, похоже, хорошо понимала, насколько он потрясен. – Да, красиво, – ответил Крис. Но на самом деле ему так не казалось, что-то в облике этого леса казалось ему зловещим. Он еще раз повернулся кругом, пытаясь понять, откуда возникло это отчетливое ощущение, что в окружающем его мире что-то сильно не так. Но он не мог уловить, что порождало это ощущение. Наконец, не выдержав, он обратился к Гомес. – Что-то здесь не так? Женщина рассмеялась. – Ах, вот оно что. Прислушайтесь. Крис на мгновение замер, прислушался. Он уловил щебет птиц, мягкий шелест слабого ветерка в кронах деревьях. Но это было все. – Я ничего не слышу. – Совершенно верно, – ответила Гомес. – Это производит колоссальное впечатление на некоторых людей, когда они впервые попадают сюда. Здесь нет никаких посторонних шумов ни радио с телевидением, ни самолетов, ни тракторов, ни катающихся взад-вперед автомобилей. В двадцатом веке мы настолько привыкли непрерывно слышать отовсюду различные звуки, что тишина кажется нам неестественной. – Надеюсь, что вы правы. – По крайней мере, ощущение, которое он испытывал, было как раз таким. Он отвернулся от деревьев и посмотрел на тропинку: то тут, то там проглядывал освещенный пятнами солнечного света шрам, разрубавший лес. Во многих местах в раскисшей от воды земле зияли глубокие, фута на два, вмятины – следы множества лошадиных копыт. «Это мир лошадей», – подумал Крис. Ни одного механического звука, зато множество следов копыт. Он набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул. Даже воздух казался другим. Он кружил голову, разливался по организму яркой волной, как будто в нем было гораздо больше кислорода, чем в привычной для Криса атмосфере. Еще раз обернувшись, он обнаружил, что аппаратов не оказалось на месте. Гомес, похоже, это нисколько не тревожило. – Где наши машины? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал беззаботно. – Уплыли. – Уплыли? – Когда машины полностью заряжены, они приобретают некоторую нестабильность. И стараются при первой возможности ускользнуть из реального момента. Поэтому мы их не видим. – Но где же они? – продолжал расспрашивать Крис. Женщина пожала плечами. – Этого никто точно не знает. Может быть, они еще в какой-нибудь вселенной. Но, где бы они ни были, с ними все в порядке. Они всегда возвращаются. Чтобы подкрепить свои слова, она извлекла свой керамический маячок и нажала кнопку ногтем большого пальца. Замелькали вспышки, и аппарат вновь оказался перед ними, все четыре клетки стояли точно так же, как несколько минут назад. – Теперь эта штука будет здесь еще минуту, возможно, две, – пояснила Гомес. – Но в конечном счете она снова уплывет. И пусть себе. Лучше, если она не будет здесь торчать на дороге. Крис кивнул Сьюзен, казалось, знала, о чем говорила. Но мысль о том, что аппараты плавают где-то во времени и пространстве, все равно вызывала у него определенное беспокойство. Эти машины были его обратным билетом домой, и ему совершенно не нравилось думать, что они существуют по каким-то собственным правилам и могут непредсказуемо исчезать. Он подумал: «А стал бы хоть кто-нибудь летать на самолете, пилот которого предупреждает, что его машина „нестабильна“?» Крис почувствовал прохладу на лбу и понял, что через мгновение весь покроется холодным потом. Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, Крис, стараясь не провалиться в грязь, перебрался через тропинку. Оказавшись вновь на твердой почве, он попал в густые заросли каких-то растений, похожих на рододендрон. Они достигали ему до талии. Тут он снова оглянулся на Гомес. – А есть в этом лесу что-нибудь такое, чего стоило бы опасаться? – Только гадюк, – ответила она. – Они обычно сидят на нижних ветках деревьев, могут свалиться на плечи и укусить. – Великолепно! – поразился он. – А они ядовитые? – Очень. – Смертельно? – Не переживайте, они очень редки, – утешила Гомес. Крис решил не задавать больше вопросов. Тем более что к тому времени он добрался до освещенного солнцем разрыва в листве. Посмотрев вниз, он увидел в двухстах футах под собою реку Дордонь, петлявшую по просторной долине. «Этот вид, – подумал он, – почти не отличается от того, к которому я привык за лето». Но если река была той же самой, то все остальное в пейзаже было иным. Замок и город Кастельгард были совершенно целехонькими. Невдалеке от стен раскинулись возделанные поля; на некоторых из них прямо сейчас возились пахари. Но тут его взгляд скользнул направо. Он рассматривал сверху обширный прямоугольник монастыря. И укрепленного мельничного моста. «Моего моста», – подумал он. Этот мост Крис изучал все лето… И, к сожалению, мост очень сильно отличался от реконструкции, которую он сделал на компьютере. Крис сразу же увидел, что в стремнине под мостом крутятся не три, а четыре водяных колеса. Да и сам мост не был единой конструкцией, как представлялось ему. Похоже, что он состоял по крайней мере из двух независимых одна от другой частей, напоминавших небольшие дома. Больший был каменным, а меньший – деревянным, и они явно были возведены в разное время. От каменного здания длинной непрерывной серой лентой поднимался дым. «Может быть, там действительно плавили сталь, – подумал он. – Если там есть мехи, приводимые в движение водой, то вполне может быть и настоящая доменная печь». Это объясняло и различный тип зданий. Ведь на мельницах никогда не разрешалось пользоваться открытым огнем – даже зажигать свечу. Именно поэтому мельницы работали только в дневные часы. Он продолжал присматриваться к деталям и почувствовал, что ему становится легче.* * *
Марек, стоя на той же самой тропинке, рассматривал деревню Кастельгард, и в нем продолжало постепенно нарастать удивление. Он находился здесь. От волнения у него чуть ли не кружилась голова, но он продолжал жадно всматриваться в окружающее, всем своим существом впитывая детали. Крестьяне, трудившиеся внизу, были одеты в залатанные шоссы и разноцветные – красные, синие, оранжевые и розовые – туники. Яркие одежды резко бросались в глаза на фоне темной земли. Большая часть полей была засеяна, ведь уже наступил апрель, и весенний сев ячменя, гороха, овса и бобов – так называемых «постных культур» – близился к завершению. Марек внимательно смотрел, как распахивали новое поле; два вола тащили плуг с черным железным лемехом. За плугом возникала аккуратная борозда с двумя горками земли по сторонам. Присмотревшись, он с удовольствием разглядел над лемехом невысокий деревянный отвал. Такая конструкция была характерна именно для этого времени. Следом за пахарем шел еще один крестьянин. Он ритмичными взмахами руки разбрасывал семена, которые доставал из мешка, висевшего на груди через плечо. Буквально в двух шагах за ним в борозде волновалось множество птиц, поедавших зерно. Но пиру их не суждено было продолжался долго. На близлежащем поле Марек увидел третьего крестьянина. Тот сидел верхом на лошади, впряженной в борону, похожую на букву Т, на которой сверху лежал большой камень. Борона заваливала борозды землей, защищая посевы. Казалось, все двигалось в одном плавном, но непреклонном ритме: плуг, прокладывавший борозду, рука, бросавшая зерно, борона, ровнявшая землю. И в спокойном утреннем воздухе не разносилось почти никаких звуков, кроме жужжания насекомых и щебета птиц. За полями, в небольшом отдалении, Марек видел каменную стену в двадцать футов высотой. Она окружала город Кастельгард. Камень был темным от многолетней непогоды. Но один кусок казался гораздо светлее, желто-серым: здесь стена ремонтировалась. Было видно, что каменщики поспешно ведут кладку. По верху стены расхаживали взад-вперед облаченные в панцири воины; то и дело они приостанавливались и нервно всматривались в даль. А еще выше вздымался рыцарский замок с круглыми башнями и черными каменными крышами. Над башнями трепетали флаги; на всех можно было рассмотреть один и тот же герб: малиновый с серым щит, на котором была изображена серебряная роза. Это придавало замку праздничный вид, и действительно, в поле возле самой городской стены устанавливалось сооружение, похожее на деревянную открытую трибуну. Там явно должен был состояться турнир. Толпа уже начала собираться. Прибыли и несколько рыцарей; их лошади были привязаны возле ярких разноцветных палаток, расставленных вокруг всего турнирного поля. Пажи и конюхи суетились между палатками, одни из них несли различные предметы вооружения, другие подносили воду лошадям. Марек обвел это зрелище взглядом и испустил долгий удовлетворенный вздох. Все, что он видел, было точно до мельчайшей детали. Все было реально. Он находился здесь.* * *
Кейт Эриксон разглядывала Кастельгард с чувством растерянности. Марек, стоявший рядом с нею, пыхтел, как влюбленный, но она не была уверена в том, что знает истинную причину его восхищения. Конечно, Кастельгард был теперь живым поселением, во всем своем прежнем блеске, с целыми домами и замком. Но в общем развернувшаяся перед ней сцена почти не отличалась от любого привычного ей французского сельского пейзажа. Возможно, из немного более старых времен, когда вместо тракторов трудились лошади и волы. Но тем не менее… нет, почти не отличалась. С архитектурной точки зрения самая большая разница между тем, что она видела, и ее временем, заключалась в том, что все дома имели сводчатые крыши из черного камня. Эти каменные крыши были невероятно тяжелыми, чтобы их поддерживать, требовалась сложная система из внутренних балок и стропил. Поэтому в Перигоре такие дома уже давно не строили; не считая, конечно, туристских объектов. Она привыкла видеть на французских домах черепицу охряного цвета: либо изогнутые плитки в романском стиле, либо гладкие – во французском. А здесь были только каменные крыши. Вообще ни одной черепичной. Глядя на развернувшуюся перед ней панораму, Кейт постепенно замечала и другие детали. Например, тут было очень много лошадей, по-настоящему много, когда видишь лошадей в полях, лошадей возле турнирного поля, лошадей, бредущих по грязным дорогам, и лошадей, разбредшихся по пастбищу. «Наверно, прямо сейчас в поле зрения не меньше сотни лошадей», – подумала Кейт. Она не могла припомнить, чтобы ей доводилось видеть столько лошадей сразу, даже в ее родном штате Колорадо. Тут были самые всевозможные лошади, начиная от красивых ухоженных боевых рыцарских коней и кончая умотанными клячами, трудившимися в полях. И еще Кейт удивила одежда людей. Многие из работавших в полях крестьян были одеты в серую ряднину, зато у других облачение было настолько многоцветным, что Кейт сразу же пришли на память аборигены Карибских островов, обожающие яркость и пестроту. Одежды местных жителей покрывали многочисленные заплаты, но ни разу она не заметила рядом двух однотонных; соседние заплаты обязательно были контрастных цветов, переливы были видны издалека. Это был своеобразный средневековый дизайн. Еще она обратила внимание на четко прослеживавшуюся границу между относительно маленькой областью человеческого обитания – городом и окружавшими его возделанными полями – и всеохватывающим лесом. Это был плотный зеленый ковер, простиравшийся во всех направлениях вдаль, насколько хватало глаз. Лес играл преобладающую роль в этом пейзаже. Кейт почувствовала, что находится в первозданной глуши, где люди являются незваными пришельцами, причем настолько незначительными, что природа может, в общем-то, не обращать на них внимания. И, вернувшись взглядом к городу Кастельгарду, она ощутила, что в его облике имеется еще какая-то странность, которую она, впрочем, довольно долго не могла уловить. Но наконец поняла: там не было дымовых труб! Ни одной трубы ни на одной крыше. Из крестьянских хижин дым выходил просто в щели соломенной кровли. У городских домов крыши были каменные, и поэтому дым очага уходил в специальные отверстия в крыше или стене. Даже над замком не было ни одного дымохода. Она взирала на время, когда в этой части Франции еще не появились дымоходы По непонятной для нее причине отсутствие этой, в общем-то, незначительной архитектурной детали наполнило ее ужасом до такой степени, что по всему телу пробежала дрожь. Мир до дымоходов… «И вообще, когда они были изобретены?» Она не могла вспомнить точной даты. Конечно, к 1600 году они получили повсеместное распространение. Но до тех пор было еще очень далеко. «До тех пор», – напомнила она себе. За спиной Кейт услышала голос Сьюзен Гомес: – Какого черта ты затеял? У тебя мозги на месте?* * *
Кейт оглянулась и увидела, что прибыл второй сопровождающий, этот неприветливый парень, Баретто. Его клетка находилась по другую сторону тропинки, в нескольких ярдах от нее, на краю леса. – Я поступлю так, как решил, и провались оно все пропадом, – ответил он на раздраженный вопрос Сьюзен. С этими словами он откинул край своего камзола и показал широкий кожаный пояс, на котором висел пистолет в кобуре и две черные гранаты. Он ощупал пряжку кобуры. – Раз уж мы выходим в мир, – заявил Баретто, – то я хочу быть готовым к этому. – Ты не возьмешь этого с собой, – резко проронила Гомес. – Будь я проклят, если не возьму, сестренка! – Нет, не возьмешь. Ты знаешь, что это не разрешается. Гордон ни за что на свете не разрешил бы вносить в этот мир современное оружие. – Но Гордона здесь нету, не так ли? – протянул Баретто. – Ну, тогда черт с тобой, – буркнула Гомес и, вынув свой белый керамический маячок, помахала им Баретто. Со стороны было похоже, что она решила вернуться назад.36:50:22
– Прибор показывает всплеск поля, – сказал один из операторов, сидевших в диспетчерской перед монитором. – Неужели? – бодро откликнулся Гордон. – Это хорошая новость. – Почему же? – спросил Стерн. – Это означает, – объяснил Гордон, – что кто-то в течение ближайших двух часов отправится назад. Несомненно, это будут ваши друзья. – Из этого следует, что они уже в течение двух часов найдут Профессора и возвратятся домой? – Именно… – Гордон не договорил и прищурился на изображение на экране: холмистую трехмерную поверхность с зубчатой выпуклостью посредине, напоминавшей по виду горный пик. – Это он? – Да, – отозвался оператор. – Что-то амплитуда великовата, – задумчиво произнес Гордон. – Да. И интервалы все короче и быстрее. – Вы хотите сказать, что кто-то прямо сейчас возвращается сюда? – Да, скоро станет совсем похоже. Стерн посмотрел на часы. Группа отправилась всего несколько минут тому назад. Они не могли вернуть Профессора так быстро. – Что все это означает? – спросил Стерн. – Не знаю, – ответил Гордон. Себе он мог честно признаться, что такое развитие событий ему вовсе не нравилось. – Не исключено, что у них какие-то неприятности. – И какие же? – Скорее всего сбой в механике. Возможно, ошибка транскрипции. – А что такое «ошибка транскрипции»? – поинтересовался Стерн, услышав незнакомый термин. – По моим расчетам, – вмешался в разговор оператор, измерявший напряженность поля и интервалы пульсации, – прибытие произойдет через двадцать минут пятьдесят семь секунд. – Сколько народу возвращается? – спросил Гордон. – Все? – Нет, – ответил оператор, – только один.36:49:19
Крис Хьюджес не мог ничего поделать с собой: его снова охватила тревога. Несмотря на утреннюю прохладу, он потел, кожа, казалось, похолодела, сердце лихорадочно билось. Случайно подслушанная ссора между Баретто и Гомес нисколько не прибавила ему спокойствия. Он возвращался по тропинке, переступая через лужицы густой глинистой грязи. Марек и Кейт тоже покинули наблюдательный пункт. Все они остановились чуть поодаль от споривших. – Ладно, ладно! Черт с ним! – сказал Баретто. Он снял пояс с оружием и аккуратно положил его на пол своей клетки. – Ладно. Это тебя устроит? Гомес говорила спокойно, почти шепотом. Крис не мог расслышать ее слов. – Ну и отлично! – хрипло воскликнул, почти прорычал Баретто. Гомес снова негромко произнесла что-то. Баретто заскрипел зубами. Стоять так было очень неудобно. Крис отступил на несколько шагов и повернулся спиной к ссорившимся, дожидаясь завершения скандала. Оттуда он с удивлением увидел, что тропинка довольно круто убегает вниз, а сквозь просветы между деревьями он разглядел находившуюся внизу равнину. Там располагался монастырь – геометрически правильные внутренние дворы, крытые переходы, жилые корпуса. Все было выстроено из бежевого камня и окружено высокой каменной стеной. Монастырь походил на небольшой компактный город Он находился на удивление близко, пожалуй, в четверти мили. Да, не больше. – А ну вас, – сказала Кейт, – я пошла. – И она зашагала по тропинке. Марек и Крис переглянулись и последовали вслед за ней. – Эй вы, оставайтесь на виду, черт вас возьми! – грубо приказал Баретто. – Я думаю, что нам будет лучше пойти, – сказала Гомес. Баретто резким движением схватил ее за руку. – Только после того, как мы кое-что выясним. Насчет того, как в этой экспедиции все организовано. – Я думаю, что тут все должно быть ясно, – возразила Гомес. Баретто наклонился к ней вплотную. – Видишь ли, мне не нравится, как ты… – Остальные слова прозвучали слишком тихо для того, чтобы их можно было разобрать, угадывалось лишь разъяренное шипение. Тропинка свернула в сторону, и Крис с радостью шагнул за поворот, скрывший его от выяснявших что-то между собой охранников.* * *
Кейт пошла вперед бодрым шагом. Она чувствовала, что с каждой минутой напряжение уходит из ее тела. Спор Гомес и Баретто вызвал в ней неприятные ощущения. В нескольких шагах за нею раздавались голоса Марека и Криса. Крис волновался, а Марек пытался успокоить его. Ей не хотелось слышать их, и она немного прибавила шагу. В конце концов, что могло случиться здесь, в этом фантастическом лесу, среди таких огромных деревьев… Спустя минуту или две оба археолога остались позади, но она знала, что они все равно неподалеку, а побыть в одиночестве было так хорошо… Лес вокруг нее дышал прохладой и покоем. Она слушала щебет птиц и негромкий топот своих собственных ног по тропинке. Но тут ей показалось, что она слышит еще какой-то звук. Она замедлила шаги и прислушалась. Да, ей не померещилось: другой звук был. Звук бегущих ног. Он, казалось, доносился снизу по тропинке. Потом она услышала тяжелое дыхание бегущего. И еще один звук, не такой отчетливый; он напоминал отдаленные раскаты грома. Она пыталась угадать, что же это может быть за гром, когда из-за Поворота тропы навстречу ей выскочил мальчик-подросток. Мальчик был одет в черные шоссы, ярко-зеленый стеганый шенс и черную шапку. Он раскраснелся от усталости; было видно, что ему пришлось уже немало пробежать. Увидев Кейт на тропе, он, казалось, был поражен и удивлен. – Айдези амсел! Грасса дуе! Айдези! – прокричал он, задыхаясь, со всех ног приближаясь к девушке. Спустя мгновение она услышала перевод в своем наушнике: «Прячься, женщина! Ради бога! Прячься!» «Прятаться? От кого?» – спросила себя Кейт. Этот лес был совершенно пустынным. Что он хотел этим сказать? Может быть, она не правильно поняла его? Может быть, переводчик ошибся? Но мальчик, пробегая мимо нее, снова крикнул: – Прячься! – и с силой толкнул Кейт так, что та отлетела стропы в лес. Споткнувшись о торчавший корень, она приземлилась в кусты. Ударилась головой, почувствовала острую боль и нахлынувшую волну головокружения. Уже медленно поднимаясь на ноги, она поняла, что это был за грохочущий звук. Лошади. Мчащиеся к ней полным галопом.* * *
Крис увидел бегущего по тропе мальчика и почти в тот же миг услышал топот скачущих лошадей. Мальчик, донельзя запыхавшийся, на мгновение остановился возле них, дважды судорожно сглотнул, но потом, с трудом переведя дыхание, выпалил: – Прячьтесь! Прячьтесь! – и рванулся дальше в лес. Марек, похоже, не обратил на мальчика внимания. Он остановился и пристально всматривался вперед по тропе. Крис нахмурился. – Что все это… – Быстро! – перебил его Марек и, обхватив спутника одной рукой за плечо, швырнул его с тропинки в густые кусты. – Боже мой, – возмутился Крис, – может быть, ты мне скажешь .. – Тс-с-с! – прошипел Марек, закрыв рот Криса своей огромной ладонью. – Ты что, хочешь, чтобы нас немедленно прикончили? «Нет», – подумал Крис. Он совершенно не хотел, чтобы кого-нибудь прикончили, это он знал наверняка. Вверх по холму в их сторону неслись шесть всадников в полном вооружении: в стальных шлемах, кольчугах, на которые сверху были наброшены двухцветные – малиновые с серым – плащи. Лошади были покрыты черно-серебряными чепраками. Все это производило зловещий эффект. Передний всадник, чей шлем был украшен черным пером, мчался с криком: «Годин!» Баретто и Гомес все так же стояли возле дорожки, стояли неподвижно; очевидно, вид мчавшихся на них всадников поверг обоих в шок. Поравнявшись с Гомес, черный наездник наклонился в седле и широко взмахнул своим мечом. Крис видел, как обезглавленное туловище Гомес, разбрызгивая струи крови, рухнуло наземь. Баретто, весь залитый кровью убитой, громко выругался и кинулся бежать в лес. На холм галопом поднимались все новые и новые всадники. Теперь они все кричали: «Годин' Годин!» Один из них повернул лошадь и вынул лук. Стрела ударила бегущего Баретто в левое плечо, стальное острие вышло спереди, и раненый упал на колени. Еще раз выругавшись, он снова поднялся на ноги и, сделав еще один рывок, добрался до своего аппарата. Схватив свой пояс, он отцепил одну из гранат и повернулся, чтобы бросить ее. Вторая стрела поразила его точно в середину груди. Налицо Баретто появилось удивленное выражение, он закашлялся и упал назад, прислонившись спиной к прутьям клетки. Ухватившись за стрелу, он сделал слабое усилие, пытаясь извлечь ее из тела. Следующая стрела пронзила его горло. Граната выпала из руки. Вдруг лошади на тропе заржали и попятились; их наездники сдерживали испуганных животных и сами принялись что-то кричать и указывать пальцами. Сверкнула яркая вспышка света. Крис оглянулся, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Баретто, неподвижно сидящий в своем аппарате, вместе с ним уменьшается в размерах. И в следующее мгновение машина исчезла. На лицах всадников теперь появилось испуганное выражение. Рыцарь с черным пером что-то прокричал, обращаясь к остальным, в воздухе мелькнули хлысты, вся группа рванулась дальше на холм и скрылась из виду. Когда черный всадник повернул лошадь, та наткнулась на тело Гомес. Выругавшись, наездник заставил лошадь развернуться и несколько раз вздернул ее на дыбы, снова и снова вынуждая животное опускать передние ноги на мертвое тело. В воздух взметнулись брызги крови, передние ноги коня мгновенно стали темно-красными. Наконец черный наездник насытился этим занятием, выкликнул еще одно ругательство (так оно воспринималось по тону) и галопом погнал коня на холм, чтобы присоединиться к остальным. – Господи… – пробормотал Крис. Внезапность случившегося, беспричинная жестокость… С трудом поднявшись на ноги, он, шатаясь, побежал к тропе. Тело Гомес, изуродованное почти до неузнаваемости, лежало в грязной луже. Но одна рука была вытянута в сторону и лежала раскрытой ладонью вверх на клочке сравнительно сухой земли. А рядом с ее рукой лежал белый керамический маячок. Он был разбит; электронная начинка поблескивала в безмятежных солнечных лучах. Крис поднял его. Керамическая оболочка осталась в его руках, а белые и серебристые частицы, как снежинки, трепеща, полетели вниз и осыпались в грязную лужу. И в этот миг он вполне осознал их положение. Оба их гида погибли. Один аппарат исчез. Маяк, который должен был управлять их возвращением, разрушен. А это означало, что они завязли в этом месте. Они попали в ловушку и остались без проводников и помощи. И без перспективы когда-либо вернуться обратно.36:30:42
– Приготовиться, – предупредил оператор, – сейчас появится. В кольце прозрачных водяных щитов на резиновом полу замелькали слабые световые вспышки. Гордон поглядел на Стерна. – Ну вот, через минуту мы узнаем, что случилось. Вспышки стали ярче, и на полу появился аппарат. Он достиг всего лишь двух футов высоты, когда Гордон напряженным голосом вскрикнул: – Будь я проклят! Вот и неприятность. Стерн что-то произнес в ответ, но Гордон не слушал его. Он разглядел, что Баретто сидит там, прислонившись к решетке, на вид мертвый. А машина тем временем продолжала расти, пока не достигла полной величины. Гордон разглядел пистолет в руке сидящего. Он совершенно точно понимал, что случилось. Несмотря на то что Крамер дала Баретто совершенно однозначный приказ, этот сукин сын взял с собой в прошлое современное оружие. И, конечно, Гомес отправила его назад, и… На пол выкатился маленький темный предмет. – Что это? – удивился Стерн. – Я не знаю, – ответил Гордон, не отрывая взгляда от экрана. – Похоже на гра… В зале перехода раздался взрыв; изображение на экранах мониторов мгновенно сменилось молочно-белой пустотой, остались лишь большие обзорные экраны зала перехода. В диспетчерской звук был слышен странно искаженным и был похож скорее на разряд статического электричества. Зал сразу же заполнил бледный дым. – Вот дерьмо! – без выражения произнес Гордон, обрушив на консоль удар кулака. Техники, находившиеся в зале перехода, кричали. Лицо одного из них было залито кровью. А уже в следующее мгновение он оказался сбит с ног потоком воды, хлынувшей из разбитых осколками гранаты щитов. Слой воды глубиной в три фута с хлюпаньем потек в зал, потом обратно, словно морской прибой. Но почти сразу же вода сошла, а над полом стал подниматься какой-то новый парок. Послышалось шипение. – Это аккумуляторы, – Гордон говорил так, словно читал лекцию, – утечка плавиковой кислоты. В просторный задымленный зал на помощь раненым техникам вбежали фигуры в противогазах. Сверху начали падать балки; одни из них крушили оставшиеся водяные щиты, другие с грохотом рушились на пустое место. В диспетчерской кто-то дал противогаз Гордону, а другой – Стерну. Гордон потащил Стерна из помещения. – Надо уходить, – сказал он. – Воздух заражен газами. А Стерн не мог оторвать взгляда от экранов. Сквозь клубы дыма он видел, как падающие брусья крушат оставшиеся аппараты, из которых при каждом ударе вырывались струи пара и бледно-зеленого газа. Оставалась только одна из клеток, находившаяся в стороне от остальных, но и в нее на его глазах угодил тяжелыйбрус, превратив аппарат в груду искореженного металла. – Машин больше не осталось, – произнес Стерн, – а это, вероятно, означает… – Да, – ответил, не дослушав. Гордон. – Боюсь, что на сегодня это означает, что ваши друзья остались брошенными на произвол судьбы.36:30:00
– Ты только успокойся, Крис, – сказал Марек. – Успокоиться? Успокоиться? – Крис почти кричал. – Андре, ради всего святого, посмотри сюда! Ее маяк разбит. У нас нет другого маяка. А это означает, что у нас нет ни малейшего шанса вернуться домой. А это, в свою очередь, означает, что мы с головой сидим в заднице, Андре. И ты хочешь, чтобы я успокоился? – Именно так, Крис, – ответил Марек тихим, но непреклонным голосом. – Именно этого я и хочу. Я хочу, чтобы ты успокоился, очень прошу тебя. Я хочу, чтобы ты собрался. – Какого черта я должен это делать?! – буркнул Крис. – Чего ради? Андре, прошу тебя, взгляни в лицо фактам: мы все будем убиты здесь. И ты это знаешь сам, разве я не прав? Нас всех здесь прикончат за милую душу. А выбраться отсюда невозможно. – Нет, возможно. – Я хочу сказать, что у нас нет ни крошки еды, у нас вообще нет никакой дерьмовой крошки, мы завязли в этом дерьме с головой, и у нас нет даже дерьмового весла, чтобы пошевелить это дерьмо, и… – Он перебил сам себя на полуслове и повернулся к Мареку: – Что ты сказал? – Я сказал, что выбраться возможно. – Каким же образом? – Ты совсем не хочешь подумать. Одна-то машина вернулась. В Нью-Мексико. – Ну… – Они увидят, в каком он состоянии… – Мертвый, Андре. Они увидят, что он мертв. – Самое главное – они поймут, что дела идут не так, как надо. И приедут за нами. Пришлют машины, чтобы забрать нас отсюда. – А откуда ты знаешь? – Потому что они именно так и поступят, – с этими словами Марек повернулся спиной к собеседнику и направился по тропе вниз с холма. – Куда ты идешь? – Надо найти Кейт. Мы должны держаться вместе. – Я намерен оставаться на этом самом месте. – Как тебе будет угодно. Хоть до самого отъезда. – Не волнуйся, я никуда отсюда не уйду. – Крис указал пальцем на землю перед собой. – Аппараты с нами прибыли точно на это место. Я тут и останусь. Марек побежал рысцой и через секунду-другую исчез за поворотом тропы. Крис остался один. Почти сразу же он решил, что, наверно, было бы лучше побежать следом и догнать Марека Может быть, на самом деле было бы лучше не оставаться в одиночестве «Держаться вместе», как сказал Марек. Он сделал пару шагов по тропе вслед за Мареком, но затем остановился. «Нет, – подумал он. – Я же сказал, что останусь на том же самом месте, где был». Он стоял на тропе, пытаясь перевести дух. Опустив глаза, он увидел, что наступил прямо на ладонь Гомес, и поспешно отступил в сторону. Прошел несколько ярдов по тропе, пытаясь найти место, откуда труп не был бы виден. Его дыхание постепенно успокаивалось. Он уже был в состоянии более или менее трезво подумать. «Марек прав, – решил Крис. – Они пошлют другую машину, и, вероятно, очень скоро она появится прямо здесь. Интересно, это было запланированное место для высадки? Или следующая произойдет где-нибудь в другом месте поблизости?» Так или иначе, Крис твердо решил оставаться точно на том же месте, где был сейчас. Он посмотрел вдоль тропы, в том направлении, куда ушел Марек. Где Кейт? Вероятно, на этой же тропе, неподалеку. В паре сотен ярдов или немного больше. Господи, как же он хотел домой! Вдруг в лесу, справа от него, хрустнула ветка. Кто-то приближался сюда. Он напрягся, зная, что не имеет никакого оружия. Потом он вспомнил о кожаном мешочке, который был привязан к поясу под его одеждой. Там же был газовый баллончик. Это было все же лучше, чем ничего. Он приподнял полу камзола… – Тс-с-с. Он повернулся. Из лесу выходил тот самый подросток. Его лицо было гладким, без малейшего следа растительности. Ему не могло быть больше двенадцати лет, понял Крис. – Аркиф. Зоу. Еарвашманн. Крис нахмурился, не понимая, но спустя мгновение услышал у себя в ухе жестяной негромкий голосок: «Эй. Ты. Ирландец». Это переводил наушник. – Что? – переспросил он. – Коумен хэстили. – В ухе продублировало: «Пойдем быстрее!» Мальчик настойчиво звал его с собой. – Но… – Пойдем. Сэр Ги скоро поймет, что потерял след. Тогда он вернется, чтобы снова найти его. – Но… – Тебе нельзя здесь оставаться. Он убьет тебя. Пошли. – Но… – Крис беспомощно ткнул рукой в сторону тропинки, по которой ушел Марек. – Твой слуга тебя найдет. Пошли! В этот момент Крис услышал отдаленный грохот лошадиных копыт; звук быстро приближался. – Ты что, глухой? – спросил мальчик, в упор поглядев ему в лицо. – Нужно идти. Копыта стучали все ближе. Крис застыл, словно прирос к месту. Он не знал, что ему делать. Мальчик потерял терпение. Он недовольно помотал головой, повернулся и бегом бросился в лес. Густой подлесок сразу же скрыл его. Крис стоял один на тропе. Посмотрел вниз. Марека видно не было. Посмотрел вверх, в сторону, откуда приближался топот копыт. Его сердце снова лихорадочно заколотилось. Он должен принять решение. Немедленно. – Я иду, – негромко окликнул он мальчика. С этими словами он повернулся и нырнул в лес.* * *
Кейт сидела на стволе поваленного дерева и осторожно потирала голову рукой. Ее парик сполз набок. На кончике пальца виднелась кровь. – Ты ранена? – спросил Марек, подойдя к ней вплотную. – Думаю, что нет. – Дай-ка я посмотрю. Сняв парик с головы девушки, Марек увидел пятно запекшейся крови и трехдюймовый порез на коже головы. Рана больше не кровоточила: сетка парика сыграла роль повязки. Порез было бы неплохо зашить, но она и без этого скоро будет в полном порядке. – Выживешь. – Он нахлобучил парик обратно ей на голову. – Что случилось? – спросила Кейт. – Эти двое мертвы, так что мы остались втроем. Крис слегка напуган. – Слегка напуган? – Девушка кивнула, как будто эти слова ей все объяснили. – Тогда будет лучше всего, если мы его найдем. Они направились вверх по дорожке. – А как там насчет маяков? – спросила Кейт. – Парень возвратился домой и увез свой маяк. Тело Гомес растоптали вместе с маяком. – А как насчет другого? – как о чем-то само собой разумеющемся спросила Кейт. – Чего – другого? – У нее был запасной. – Откуда ты знаешь? – Она так сказала. Разве ты не помнишь? Когда Сьюзен вернулась из своей разведывательной поездки, она сказала, что все прошло прекрасно и нам нужно поторапливаться с подготовкой. И еще она сказала: «Я собираюсь зажечь другой маячок». Или что-то еще в этом роде. Марек нахмурился. – Отсюда следует вывод, что у нее должен быть запасной маркер, – продолжала Кейт. – Что ж, Крису будет приятно услышать это, – сказал Марек. Они свернули за последний поворот, остановились и огляделись. Криса нигде не было.* * *
Продираясь через подлесок, не обращая внимания на колючие плети ежевики, которые царапали его ноги и цеплялись за шоссы, Крис Хьюджес наконец увидел мальчика, который бежал ярдов на пятьдесят впереди. Но мальчик, не обращая на него внимания, не останавливался, а так же упорно стремился вперед. Он направлялся к деревне. Крис напрягал все силы, чтобы не отставать, и пока что это ему удавалось. За спиной он слышал грохот копыт, фырканье лошадей, крики людей. «В лесу!» – крикнул один голос, и другой ответил проклятием. Но в стороне от тропы земля была плотно укрыта прошлогодней листвой и невысоким кустарником. Крису приходилось карабкаться через поваленные деревья, гнилые стволы-великаны, в которые рука проваливалась, стоило только опереться, спотыкаться об упавшие сверху ветки толщиной с его бедро, густые заросли ежевики. «Интересно, этот путь очень труден для лошадей? Спешатся всадники? Может быть, откажутся от погони? Или не откажутся? Проклятье, они не отказались». Он бежал дальше. Теперь он оказался в болотистой местности. Он проламывался через заросли каких-то доходивших ему до пояса растений с тошнотворным запахом, увязал в грязи, которая с каждым шагом становилась все глубже. Слышал звук своего хриплого срывающегося дыхания и отвратительное чавканье под ногами, сопровождавшее каждый его шаг. Но сзади до него не доносилось ни звука. Вскоре под ногами опять стало сухо, и он смог бежать быстрее. Теперь мальчик находился только в десяти шагах перед ним, но бежал все так же быстро. Крис, задыхаясь, тянулся за ним, но тот, похоже, уже думал только о своей собственной участи. Крис продолжал безумный бег. Вдруг в его левом ухе послышался треск. – Крис. Это был Марек. – Крис, где ты? Как ответить? Ведь микрофона, кажется, им не давали. Тут он вспомнил, что был какой-то разговор о том, насколько хорошо кость проводит звуки. – Я… я… бегу… – вслух сказал он. – Я слышу. Куда ты бежишь? – Мальчик… деревня… – Ты направляешься к деревне? – Не знаю. Так мне кажется. – Ты так считаешь? Крис, где ты? И в этот момент Крис услышал у себя за спиной треск сучьев, крики людей и азартное ржание лошадей. Всадники гнались за ним. А он оставил такой заметный след из сломанных веток и грязных отпечатков ног, который только слепой мог бы не заметить. Вот дерьмо. Крис бежал со всех ног, напрягая последние силы. И вдруг он осознал, что больше не видит перед собой спины мальчика. Он остановился, хрипло ловя воздух полной грудью, огляделся… Никого. Мальчик исчез. Крис был в лесу один. А всадники приближались…* * *
Марек и Кейт стояли на грязной тропе, откуда можно было рассмотреть монастырь. Они оба прислушивались к своим наушникам, но оттуда не доносилось ни звука. Кейт в раздражении хлопнула рукой по уху, но это не помогло. – Я ничего не слышу. – Он мог выйти из пределов зоны слышимости, – предположил Марек. – Зачем ему бежать в деревню? Такое впечатление, будто он отправился туда с этим мальчиком, – заметила Кейт. – Но с какой стати? Марек посмотрел в сторону монастыря. От них до него было не более десяти минут ходьбы. – Возможно, Профессор сейчас находится там. Мы могли бы просто пойти туда, забрать его и вернуться домой. – Он раздраженно пнул подвернувшийся пень. – Это было бы очень просто. – Теперь уже нет, – возразила Кейт. Треск разрядов в наушниках заставил обоих вздрогнуть. Они снова услышали задыхавшегося Криса. – Крис, где ты? – спросил Марек. – Я не могу.. не могу сейчас говорить. Он произнес эти слова шепотом, но все равно по голосу можно было безошибочно догадаться, что ему очень страшно.* * *
– Нет, нет, нет! – прошептал мальчик, свесившись с одной из веток очень большого дерева. Он чуть слышно свистнул, сжалившись наконец над Крисом, который в панике бегал внизу. И махнул рукой, указывая на свое дерево. Теперь Крис прилагал отчаянные усилия, чтобы взобраться на дерево. Он пытался вскарабкаться на одну из нижних веток, старательно цепляясь ногами за ствол. Но его способ лазанья по деревьям привел мальчика в ужас. – Нет, нет! Руки! Лезь только на руках! – сердито прошептал тот. – Ты, наверно, совсем глупый – смотри, весь ствол теперь в следах от твоих ног. Повиснув на ветке, Крис посмотрел вниз. Мальчик был прав. На коре очень отчетливо виднелись грязные полосы. – Клянусь святым крестом, мы погибли! – воскликнул мальчик. Опершись одной рукой на голову Криса, он легко спрыгнул на землю. – Что ты делаешь? – тупо спросил Крис. Но мальчик уже мчался через ежевику, перебегая от дерева к дереву. Крис побежал следом. Мальчик быстро осматривал каждое дерево и недовольно бормотал что-то про себя. Очевидно, он хотел найти очень высокое дерево с относительно низко опускающимися ветвями; по крайней мере, ни одно из увиденных не удовлетворяло его. Звук погони становился все громче. Вскоре они вбежали в лес, состоявший из довольно жалких кривых сосен. Здесь было очень светло, так как эти деревья давали гораздо меньше тени, чем лиственные великаны с густыми кронами. Взглянув направо, Крис увидел, что они бегут подле края утеса, с которого открывался вид на город и реку. Мальчик рванулся прочь с освещенного места в более темный лиственный лес. Почти сразу он наткнулся там на дерево, которое понравилось ему, и чуть слышно подозвал Криса к себе. – Лезь первым. И никаких ног! Мальчик слегка присел, согнув колени, сцепил пальцы рук замком и напрягся. Крис подумал, что окажется чересчур тяжелым для такого хрупкого ребенка, но мальчик нетерпеливо мотнул головой. Крис поставил ногу в стремя из детских рук и, подтянувшись вверх, схватился за нижнюю ветку. С помощью мальчика он подтянулся еще выше, до тех пор, пока с утробным рычаньем не повис на ветке, навалившись на нее животом. – Шевелись! – прошипел снизу мальчик. Крис поднялся на колени, затем встал на ветку во весь рост. Следующая ветка далась ему гораздо легче, и он продолжал подниматься. Мальчик высоко подпрыгнул с земли, схватился за ветку и быстрым движением закинул на нее свое тело. Несмотря на худобу, он был удивительно силен и уверенно перебирался с ветки на ветку. А Крис к тому времени оказался уже футах в двадцати над землей. Кожа на ладонях у него горела, он задыхался, но продолжал движение вверх. Мальчик схватил его за ногу, и он замер на месте. Медленно, осторожно он оглянулся через плечо и увидел, что попутчик застыл на ветке прямо под ним. Затем Крис расслышал негромкое фырканье лошади и понял, что звук раздался рядом. Совсем рядом.* * *
Внизу неторопливо и молча ехали шестеро всадников. Они все еще оставались на изрядном расстоянии, но то и дело мелькали сквозь просветы в листве. Когда какая-нибудь лошадь фыркала или всхрапывала, наездник, похлопывая ее по шее, успокаивал животное. Всадники знали, что их добыча где-то невдалеке. Они то и дело наклонялись с седел, рассматривая землю то с одной, то с другой стороны. К счастью, сейчас они находились среди сосен, где на земле, плотно усыпанной иглами, разглядеть следы было чрезвычайно трудно. Переговариваясь жестами, они разделились в стороны, образовав развернутую цепь, и так поехали дальше. Двое проехали под тем самым деревом, на котором сидели беглецы. Крис затаил дыхание. Если кому-нибудь придет в голову посмотреть вверх… Не пришло. Они ехали дальше, все глубже в лес, и наконец один из них заговорил вслух. Это был тот самый наездник с черным пером на шлеме, который отсек голову Гомес. Забрало у него на шлеме было откинуто, открывая лицо. – Ну хватит. Они одурачили нас. – Каким образом? По скале? Черный рыцарь помотал головой: – Мальчишка не настолько глуп. – Крис увидел лицо – смуглая кожа и темные глаза. – Не такой уж мальчишка, мой лорд. – Если он упал, то только из-за ошибки. Никаким другим способом этого произойти не могло. Но я думаю, что мы сбились со следа. Давайте-ка вернемся тем же путем, каким пришли. – Как будет угодно моему господину. Всадники недружно повернули лошадей и двинулись в обратный путь. Они снова проехали под деревом, а затем направились прочь, развернувшись цепью, навстречу солнечным лучам. – Может быть, когда свет будет получше, мы найдем их след. Крис испустил долгий вздох облегчения. Мальчик, неподвижно сидевший внизу, прикоснулся к его ноге и кивнул, как будто хотел сказать: «Хорошая работа». Они выждали, пока всадники отъедут по крайней мере на сотню ярдов, почти скрывшись за деревьями. Тогда мальчик бесшумно соскользнул вниз, и Крис со всей возможной старательностью последовал за ним. Оказавшись на земле, Крис увидел удалявшихся всадников. Вот они поравнялись с деревом, на котором он оставил грязные следы. Черный рыцарь проехал мимо, не обратив внимания. Зато следующий… Мальчик схватил Криса за руку, потащил прочь, стремясь поскорее укрыться в подлеске. И тут послышались голоса: – Сэр Ги! Посмотрите сюда! Дерево! Они на дереве! Один из рыцарей заметил следы. Вот дерьмо. Всадники окружили дерево, вглядываясь вверх. Успевший проехать вперед черный рыцарь вернулся. – Ну-ка покажите мне, – скептическим тоном потребовал он. – Я никого там не вижу, мой лорд. Рыцари, отвернувшись от дерева, принялись пристально вглядываться в лес. Они смотрели во все стороны, назад… И заметили их. – Вон там! Наездники пришпорили лошадей. Мальчик несся изо всех сил. – Видит бог, на этот раз мы точно пропали! – прокричал он, оглянувшись через плечо на Криса. – Ты умеешь плавать? – Плавать? – переспросил Крис. Конечно, он умел плавать. Но не об этом он сейчас думал. Потому что именно сейчас они со всех ног бежали к отчетливо видимому просвету в деревьях. К скалистому обрыву. Земля под ногами начала уходить вниз, сначала чуть заметно, затем все круче. Земля и травяной ковер на глазах становились все тоньше, на нем проступало все больше заплат из желтовато-белого известняка. Солнечный свет слепил глаза. Черный рыцарь сзади что-то проревел. Крис не понял слов. Наконец они оказались на краю поляны. Мальчик, ни мгновения не поколебавшись, прыгнул вперед. А Крис замялся, ему не хотелось следовать за своим провожатым. Оглянувшись назад, он увидел, что рыцари вот-вот настигнут его; они уже замахнулись мечами. Выбора не было. Крис отвернулся от преследователей и побежал вперед, к краю утеса.* * *
Марек вздрогнул, услышав в наушнике крик Криса. Крик сначала был громким, а закончился каким-то хрипом и резким механическим звуком. Видимо, ударом. Он стоял рядом с Кейт на тропе, вслушиваясь. Ждал. Ни один из них больше не слышал ничего, даже потрескивания статических разрядов. Вообще ничего. – Он погиб? – негромко спросила Кейт. Марек ничего не ответил. Он быстро подошел к обезглавленному телу Гомес, присел рядом на корточки и принялся копаться в грязи. – Иди сюда, – сказал он. – Помоги мне найти этот запасной маяк. Они копались в грязи несколько минут, а потом Марек взял Гомес за посеревшую и начавшую коченеть руку, почувствовал под пальцами уже неживую кожу и перевернул туловище. Тело с плеском упало спиной в грязь. Именно в этот момент он заметил на запястье Гомес браслет, свитый из бечевки. Марек не замечал его прежде, возможно, принял за элемент ее костюма для путешествия во времени. Конечно, браслет нисколько не подходил к этому периоду. Даже бедная крестьянка не стала бы носить ничего подобного. Если крестьянка в это время носила браслет, то он, конечно, был бы из металла, резного камня или дерева. А на руке у Гомес была современная вещь в стиле хиппи. Марек с любопытством прикоснулся к браслету и неожиданно обнаружил, что он жесткий, наподобие картона. Когда он повернул его на запястье погибшей в поисках замка, то что-то щелкнуло, откинулась маленькая крышка. Тогда Марек понял, что браслет представляет собой на самом деле маленькое электронное табло, похожее на наручные часы. Под крышкой он увидел цифры:36:10:37
«Это время, – вспомнил он – Оно шло назад, от тридцати семи часов до нуля» Ему не пришлось напрягать память для того, чтобы понять, что это за прибор Это был счетчик времени для пользования аппаратом перехода в другую вселенную; он показывал, сколько времени у них оставалось. Да, сначала здесь стояло число тридцать семь, а теперь они потеряли уже около пятидесяти минут. «Мы должны сохранить это», – подумал он. Он отвязал браслет с мертвой руки и обернул вокруг своего запястья. С чуть слышным щелчком закрыл крышку. – У нас есть таймер, – сказала Кейт, – но нет навигационного маркера. Они обыскивали труп еще пять минут. И наконец неохотно Марек был вынужден признать суровую правду. Маркера, или маяка, как его называли между собой наблюдатели, не было. А без маркера аппараты не могли бы вернуться к ним. Крис был прав: они попались в ловушку.36:28:04
В диспетчерской настойчиво звонил сигнал тревоги. Оба оператора встали из-за столов и торопливо вышли из помещения. Стерн почувствовал, что Гордон твердой рукой взял его за плечо. – Мы должны уйти отсюда, – сказал Гордон. – Воздух загрязнен парами плавиковой кислоты. Участок перехода отравлен. А здесь пары тоже окажутся достаточно скоро. – Он потащил Стерна из диспетчерской. Стерн снова обернулся к экрану, который показывал окутанную ядовитыми парами груду строительных конструкций в зале перехода. – А что, если они попытаются возвратиться, когда там никого не будет? – Не волнуйтесь из-за этого, – ответил Гордон. – Этого просто не может произойти. После аварии непрерывно работают инфракрасные датчики. Вы же помните, что они требуют наличия со всех сторон свободного пространства в шесть футов? Два метра. А сейчас его нет. Так что датчики просто не позволят машинам вернуться. До тех пор пока мы не уберем все оттуда. – И сколько на это потребуется времени? – Прежде всего мы должны сменить в пещере воздух. Гордон вел Стерна по длинному коридору обратно, к главному подъемнику. В коридоре было полно людей, покидавших уровень. Их голоса эхом отдавались от стен и потолка. – Сменить в пещере воздух? – переспросил Стерн. – Но ведь это огромный объем. Сколько же времени на это потребуется? – В теории, девять часов, – ответил Гордон. – В теории? – Нам никогда еще не приходилось этого делать, – объяснил Гордон. – Но у нас, конечно, есть для этого возможности. Большие вентиляторы должны врубить с минуты на минуту. Прошло всего несколько секунд, и туннель заполнился громким ревом. Стерн почувствовал, как сильный воздушный поток давит на него, треплет одежду. – А когда воздух заменится? Что потом? – Мы восстановим участок перехода и будем ждать их возвращения, – сказал Гордон, – именно так, как собирались действовать с самого начала. – А если они попробуют возвратиться прежде, чем вы будете готовы принять их? – Это не проблема, Дэвид. Машина просто-напросто откажется. Она прямиком засунет их на прежнее место, где они находились до попытки отправления. В прошлое. – Значит, они попали в переделку, – подытожил Стерн, – можно сказать, в безвыходное положение. – Временно, – ответил Гордон. – Да. Сейчас они в безвыходном положении, и мы не в состоянии сделать хоть что-нибудь, чтобы им помочь.36:13:17
Крис Хьюджес подбежал к краю обрыва и с криком, размахивая руками и ногами в воздухе, бросился в пустоту. В двухстах футах под собой он видел озаренную ярким светом солнца Дордонь, петлявшую по зеленой долине. Он знал, что река была слишком мелка для того, чтобы уцелеть после падения с такой высоты. Он ничуть не сомневался, что погибнет. Но затем, еще в воздухе, он увидел, что обрыв скалы под ним неровный. Футов на двадцать ниже кромки, с которой он прыгнул, выдавалась полка – остроугольная скала, поросшая редкими чахлыми деревцами и кустарником. Он попал на эту полку, тяжело рухнув на бок. В первое мгновение ему показалось, что легкие взорвались от удара. Упав, он сразу же по инерции беспомощно покатился к краю. Пытался остановить падение, цепляясь за растения, но все они были слишком слабыми и оставались у него в руках. Катясь к краю, он заметил мальчика, который тянулся к нему, Крис проскочил мимо протянутых рук. Он катился дальше, и полностью вышедший из-под контроля мир вращался вокруг него. Мальчик, провожающий его испуганным и сочувственным взглядом, остался выше. Крис знал, что вот-вот перевалится через край, приготовился к тому, чтобы лететь вниз с высоты… Столкновение с деревом вышибло у него невнятное рычание. Он почувствовал острую боль в животе, затем она мгновенно распространилась по всему телу. Несколько секунд он не мог понять, где он и что с ним происходит: он ощущал только боль, от которой мир приобрел бело-зеленые цвета. Потом он начал постепенно приходить в себя. Дерево остановило его движение, но еще какое-то время он был не в состоянии дышать. Телом владела боль. Перед глазами плыли звезды, но затем они исчезли, и тогда он увидел, что его ноги свисают над краем пропасти. И продолжают двигаться. Двигаться вниз. Дерево, которое попалось ему на пути, было кривой чахлой сосной. Вес взрослого мужчины был чрезмерным для дерева, и ствол медленно-медленно гнулся под тяжестью Криса. Он почувствовал, что скользит по стволу, и понял, что не может остановиться. Тем не менее он ухватился за деревце и вцепился в него изо всех сил. Это помогло: он больше не сползал вниз. Наоборот, он подтягивал себя вверх, выползая обратно на скалу. И в этот момент он, к своему ужасу, увидел, что корни дерева, похожие при ярком свете солнца на длинных бледных червей, начинают один за другим отделяться от скалы, в неглубоких трещинках которой держались. Теперь можно было только гадать, секундой раньше или позже ствол получит свободу. Вдруг он почувствовал, что его с силой дернули за воротник, и увидел, что мальчик, стоящий над ним, тянет его, помогая подняться на ноги. – Ну же, давай! – сердито прикрикнул тот. – Господи Иисусе, – пробормотал Крис. Шлепнувшись на ровное место, он пытался перевести дух. – Минуту, дай мне только минуту… Стрела со свистом, как выпущенная из ружья пуля, пронеслась у него над ухом. Он почувствовал ветер, который она подняла, и был потрясен силой, с которой она была выпущена. Возбужденный страхом, он побрел по полке, опираясь на деревья, а порой и вставая на четвереньки. Неподалеку от него в землю вонзилась еще одна стрела. Сверху на них смотрели всадники. Вдруг черный рыцарь злобно крикнул: – Дурак! Идиот! – и вырвал лук из рук стрелка. У них кончились стрелы. Мальчик потянул Криса за собой. Крис не имел представления о том, где может проходить путь по обрыву утеса, но мальчик, похоже, знал, что делает. Всадники над ними развернули лошадей и направились обратно в лес. Наконец полка закончилась, переходя в узкий выступ, шириной не больше фута, который огибал угол скалы. Ниже выступа шел ровный обрыв, заканчивавшийся в воде. Крис посмотрел было на реку, но мальчик схватил его за подбородок. И повернул голову. – Не смотри вниз. Иди. – С этими словами он раскинул руки, плотно прижался всем телом к скале, словно обнимая ее, и осторожно пошел по выступу. Крис последовал его примеру, хотя все еще не мог отдышаться. Он знал, что стоит ему поколебаться, как его охватит паника. Ветер дергал его за одежду, стараясь оторвать от скалы. Он прижался щекой к теплому камню, раскинул пальцы как можно шире, нащупывая неровности, и одновременно сдерживал подкрадывавшуюся панику. Скосив глаза вперед, он увидел, что мальчик исчез за углом. А Крис продолжал идти. Угол был острым, и дорожка за ним продолжалась ниже; к тому же здесь в ней был разрыв. Он примерился – не слишком долго – и осторожно переступил через него. Потом он оказался за углом и вздохнул с облегчением. Он увидел, что утес вот-вот закончится, переходя в длинный, поросший лесом склон, который тянулся до самой реки. Мальчик махнул ему рукой, и Крис, остановившийся было, двинулся дальше, чтобы присоединиться к своему спутнику. – Отсюда будет легче. – Мальчик начал спускаться. Крис пошел следом за ним и почти сразу же понял, что этот спуск вовсе не такой пологий, как ему показалось сначала. Путь был крутым, грязным и темным из-за низко нависших густых крон деревьев. Мальчик поскользнулся, съехал по глинистой тропке и исчез в лесу. Крис продолжал спускаться, хватаясь для опоры за кусты. Потом он все же утратил опору, сел на зад в глину и съехал вниз. Почему-то в это время он думал: «Я аспирант Йельского университета. Я историк, специализирующийся по истории технологии». Это выглядело так, словно он пытался сохранить сведения о своей истинной личности, которые быстро исчезали из его сознания, словно сон, от которого он проснулся и теперь забывал его. Вытянувшись во весь рост на спине, Крис съезжал по глине, налетая на деревья. Он чувствовал, как ветви обдирают ему лицо, но ничего не мог поделать, чтобы замедлить спуск, и все ниже и ниже летел с холма.* * *
Марек со вздохом поднялся на ноги. На теле Гомес маркера не оказалось. Он был полностью уверен в этом. Кейт стояла рядом с ним, покусывая губу. – Я точно помню, что она сказала об этой запаске. – Я не знаю, где может быть эта хреновина, – ответил Марек. Кейт в задумчивости принялась почесывать голову, затем почувствовала парик и боль от прикосновения к шраму. – Этот проклятый парик… Она умолкла и уставилась на Марека. А потом пошла в лес по краю тропы. – Куда она делась? – Что? – Ее голова. Кейт увидела ее спустя всего несколько секунд и была поражена тем, какой маленькой показалась голова без тела. Она старалась не смотреть на обрубок шеи. Преодолевая отвращение, девушка присела на корточки и повернула голову так, что серое лицо и слепые глаза обратились к ней. Язык наполовину высовывался из приоткрытого рта, в котором гудели мухи. Она сняла парик и сразу же увидела керамический маркер. Он был приклеен скотчем внутри парика. Кейт вынула его. – Вот он, – сказала она. Кейт покрутила находку в руке. Она увидела на задней стороне маркера кнопку, возле которой светилась крохотная лампочка. Кнопка была настолько маленькая и узкая, что ее можно было нажать только кончиком ногтя. Да, вне всякого сомнения, это было то, что они искали. Марек подошел и, встав за спиной Кейт, принялся рассматривать квадратик. – Мне кажется, похоже, – сказал он наконец. – Значит, мы можем вернуться, – сказала Кейт. – В любое время, когда захотим. – Ты хочешь вернуться? – спросил Марек. Девушка задумалась. – Мы попали сюда, чтобы выручить Профессора, – наконец ответила она. – И мне кажется, что именно этим мы и должны заняться. Марек усмехнулся. В этот момент они услышали грохот копыт и успели нырнуть в кусты лишь за несколько минут перед тем, как шесть темных всадников пронеслись галопом по глинистой раскисшей тропе к протекавшей под холмом реке.* * *
Крис, шатаясь, брел вперед. С каждым шагом он по колено увязал в илистом болоте, протянувшемся вдоль речного берега. Вся его одежда, лицо, даже волосы были густо покрыты жидкой глиной. Грязи на нем было столько, что он отчетливо ощущал ее тяжесть. Наконец он увидел перед собой мальчика; тот уже плескался в воде, смывая с себя грязь. Протиснувшись сквозь последний заслон болотной травы, Крис соскользнул в реку. Вода была холодной, как лед, но он не обратил на это ни малейшего внимания. Сунув голову в воду, он принялся раздирать пальцами волосы и тереть лицо, стараясь смыть грязь. К тому времени мальчик уже выбрался на противоположный берег и сел на солнце на ушедшем в землю валуне. Он что-то сказал, Крис не расслышал, но наушник донес до него: – Ты не хочешь раздеться, чтобы искупаться? – Но зачем? Ты же этого не делал. На это мальчик пожал плечами. – Но ты можешь, если хочешь. Крис переплыл на другой берег и вылез из воды. Его одежда была все еще очень грязна, и сейчас, оказавшись на открытом месте, он почувствовал холод. Он стащил с себя одежду, кроме пояса и полотняных шорт, прополоскал все в реке и разложил на камнях сушиться. Все его тело было покрыто царапинами, ссадинами и синяками. Но кожа быстро высохла, и на солнцепеке снова стало тепло. Он задрал лицо к небу, закрыл глаза. Он слышал негромкое пение женщин в полях. Он слышал щебет птиц. Нежное бульканье речной воды у прибрежных камней. И на мгновение он почувствовал, как к нему нисходит мир, глубже и полнее, чем ему когда-либо приходилось ощущать. Он растянулся во весь рост на камнях и, должно быть, задремал на несколько минут, потому что, открыв глаза, услышал как бы издалека слова: – Хоубайт зоу спикст фоолсимпл очопан, иик инвич аррай зоуарт. Эссай зоусооф эаришер? Это говорил мальчик. Не прошло и секунды, как жестяной голос пробубнил ему в ухо: «…То, как ты разговаривал со своим другом, как ты одеваешься. Скажи правду. Ты ирландец, не так ли?» Крис медленно кивнул, обдумывая вопрос. Очевидно, мальчик подслушал его разговор с Мареком на тропе и решил, что они ирландцы. Судя по всему, в том, чтобы позволить ему так считать, не было ничего опасного. – Aye [249], – сказал он. – Айе? – повторил мальчик. Он произносил звуки медленно, растягивая губы так, что зубы сверкали на солнце. – Айе? – Слово определенно показалось ему странным. Крис задумался на мгновение. Он не понимает «aye»? Тогда нужно попробовать что-нибудь еще. – Oui? – сказал он по-французски. – Oui… oui… – Казалось, что мальчик не знает слова «да» и на французском языке. Но тут на его лице появилось осмысленное выражение. – Урье? Сейнгзу урье? – Переводчик в ухе подсказал: «Бедный? Ты говоришь „бедный“?» Крис отрицательно помотал головой. – Я сказал «yes». – Они явно не понимали друг друга. – Йезз? – повторил вслед за ним мальчик. – Yes, – подтвердил Крис, кивнув. – Ах, эаришер. «Ах, ирландец», – прозвучало в ухе. – Yes. – Bee сайен йеасо. Оривис, зоусай трев. «Мы произносим „йеасо“. Ты говоришь правду». – Зоусай трев, – повторил Крис. Мальчик кивнул, удовлетворенный ответом. С минуту они просидели молча, в это время он с ног до головы осмотрел Криса. – Значит, ты джентль? [250] Джентль? Крис пожал плечами. Конечно, он был добрым. Воином он определенно не был. – Зоусай трев. Мальчик кивнул. – Я так и думал. Об этом говорят твои манеры, пусть даже одеяние не подходит для твоего ранга. Крис ничего не сказал в ответ. Он не был уверен, что правильно понял собеседника. – Как тебя именуют? – задал очередной вопрос мальчик. – Кристофер Хьюджес. – Ах, Кристофер де Хевес, – медленно повторил мальчик, исказив, по своему обыкновению, звучание слов Криса. Он, казалось, прислушивался к этому имени каким-то непонятным Крису образом, оценивая его. – Где это – Хевес? В Ирландской земле? – Зоусай трев. Они молча просидели на солнце еще несколько минут. – Ты рыцарь? – Судя по всему, мальчик не сразу решился задать этот вопрос. – Нет. – Значит, ты сквайр, – сказал мальчик, кивнув в ответ своим мыслям. – Ну что ж. А лет тебе сколько? Двадцать один? – Довольно близко. Двадцать четыре. Услышав эту новость, мальчик заморгал от удивления. «Что странного в том, что мне двадцать четыре года?» – подумал Крис. – Что ж, добрый сквайр, я очень рад вашей помощи, благодаря которой спасся от сэра Ги и его шайки. – Мальчик указал на противоположный берег реки, где у края воды стояли, глядя на них, шесть темных всадников. Утомленные лошади жадно хлебали воду из реки, но глаза их наездников неотрывно смотрели на Криса и мальчика. – Но это не я спас, – возразил Крис, – а ты. – Не ты? – Еще один озадаченный взгляд. Крис вздохнул. Очевидно, эти люди не пользовались краткими формами для выражения мысли. Поиски путей выражения уже настолько измучили его, что – он это чувствовал – мозги у него вот-вот готовы вскипеть от перенапряжения. Но он попробовал еще раз: – Все же это не я спас тебя, а ты спас меня. – Добрый сквайр, вы слишком скромны, – ответил мальчик. – Я ваш должник за спасение моей жизни, и мне доставит большое удовольствие позаботиться о ваших нуждах, как только мы попадем в замок. – В замок? – Крис от растерянности раскрыл рот.* * *
Кейт и Марек осторожно выбрались на опушку леса перед монастырем. Всадников, промчавшихся по тропе, уже и след простыл. Вид перед ними развернулся самый мирный: прямо впереди лежали монастырские сельскохозяйственные угодья, разграниченные невысокими каменными оградами. В углу одного из участков торчал высокий шестиугольный монумент, изящно вырезанный в виде шпиля готической церкви. – Это что, монжо? – спросила Кейт. – Умница, – похвалил Марек. – Совершенно верно, это веха, межевой камень. Ты увидишь их здесь повсюду. Они шли через огражденные участки, направляясь к стене десяти футов высотой, которая окружала монастырь. Крестьяне, работавшие в полях, не обращали на них никакого внимания. На реке вниз по течению сама собой дрейфовала барка, нагруженная какими-то мешками. Стоявший на корме лодочник пел что-то бодрое. Рядом с монастырской стеной сгрудились хижины крестьян, работавших на полях у монахов. А за хижинами Марек увидел небольшую дверь в стене. Монастырь раскинулся так просторно, что завел входы со всех четырех сторон. Это не был главный вход, но Марек счел, что будет лучше для начала попробовать пройти здесь. Они пробирались среди хижин, когда он услышал храп лошади и негромкий ласковый голос успокаивавшего ее конюха. Марек тут же протянул руку, останавливая Кейт. – В чем дело? – прошептала девушка. Он указал пальцем. Примерно в двадцати ярдах от них, полускрытые от ненужных взоров за одной из хижин, стояли под присмотром конюха пять лошадей. На лошадях была богатая сбруя, седла, крытые красным бархатом, украшенным серебряным галуном. С чепраков свисали алые ленты. – Это определенно не крестьянские лошадки, – шепнул Марек. Но хозяев лошадей нигде не было видно. – И что же нам делать? – вполголоса спросила Кейт.* * *
Крис Хьюджес шел вслед за мальчиком к деревне Кастельгард, когда в его наушнике раздалось хриплое потрескивание. Он услышал слова Кейт: «И что же нам делать?» И ответ Марека: «Пока не знаю». – Вы нашли Профессора? – спросил Крис. Мальчик резко обернулся и посмотрел на него: – Ты говоришь со мной, сквайр? – Нет, мальчик, – ответил Крис. – Всего-навсего с самим собой. – Всего на… – повторил мальчик, мотнув головой. – Твою речь трудно постичь. – Крис, где ты, черт бы тебя подрал? – рявкнул голос Марека в наушнике. – Иду к замку, – громко произнес Крис. – В такой прекрасный день. – При этих словах он взглянул на небо, пытаясь сделать вид, что действительно говорит сам с собой. – Зачем ты идешь туда? – услышал он новый вопрос Марека. – Ты все еще с мальчиком? – Да, воистину прекрасный. Мальчик снова повернулся и с тревогой вгляделся в его лицо. – Ты говоришь с воздухом? Ты что, слышишь невидимые голоса? – Да, – признался Крис. – Я слышу невидимые голоса. Мне лишь хотелось бы, чтобы мои компаньоны могли присоединиться ко мне в замке. – Что? – растерянно спросил Марек в наушнике. – Я уверен, что они присоединятся к тебе во благовременье, – заявил мальчик. – Скажи мне о тех, кого ты назвал «компаньонами». Они тоже ирландцы? Они джентлы, как и ты, или слуги? – Почему ты сказал ему, что ты джентл? – не без яда поинтересовался Марек. – Потому что это подходит мне. – Крис, «джентл» означает, что ты относишься к благородному сословию, – объяснил Марек. – Привычное слово «джентль-мэн» означает, что ты происходишь из высокородной семьи. Ты привлечешь к себе излишнее внимание, тебе станут задавать множество вопросов о твоем роде, на которые ты не сможешь ответить. – О-о, – выдохнул Крис. – Уверен, что это подходит тебе, – обратился к нему мальчик. – А к твоим компа… Они джентлы? – Ты говоришь правду, – ответил Крис. – Мои компаньоны тоже джентлы. – Крис, ты соображаешь, что несешь? – простонал Марек. – Не валяй дурака с вещами, в которых ничего не понимаешь. Ты нарываешься на неприятности. И если будешь и дальше так себя вести, ты их получишь.* * *
Стоя в нескольких шагах от ближайшей хижины, Марек услышал, как Крис спросил: «Но вы уже выяснили, где Профессор, не так ли?» Тут мальчик задал Крису еще какой-то вопрос, но его заглушил треск статических разрядов. Марек, повернувшись, взглянул на другую сторону реки, где был расположен Кастельгард. Там он увидел Криса; совсем рядом с ним, чуть впереди, шел мальчик. – Крис, – сказал Марек, – я вижу вас. Поворачивайся и возвращайся к нам. Мы должны держаться вместе. – Это трудновато. – Почему? – в полной растерянности спросил Марек. Крис не стал прямо отвечать ему. – Добрый сэр, а кто же эти всадники на другом берегу? – Очевидно, он говорил с мальчиком. Марек окинул взглядом берег реки и увидел там группу конных, которые поили лошадей. Даже несмотря на расстояние, было видно, что они провожали глазами удалявшуюся пару. – Это сэр Ги де Малеган по прозвищу Ги Черная Голова. Он находится на службе у моего лорда Оливера. Сэр Ги – рыцарь, прославившийся своими бесчисленными убийствами и подлостями. Да, все-таки эти наушники оказались прекрасной штуковиной. Ведь с их помощью удавалось не только переговариваться с Крисом, но и слышать слова его собеседника. – Он не может вернуться к нам сюда из-за этих конных рыцарей? – переспросила Кейт. – Ты говоришь правду, – ответил ей Крис. Марек яростно замотал головой. – Прежде всего он не должен был уходить от нас. Позади заскрипела дверь, и Марек резко обернулся. Он увидел, что из двери в монастырской стене вышла на ярко освещенный проход между хижинами знакомая фигура профессора Эдварда Джонстона. Он был один.35:31:11
Эдвард Джонстон был одет в темно-синий камзол и черные шоссы. Одеяние было простым, еле заметно украшенным почти сливающимся с тканью незамысловатым орнаментом и придавало ему очень благопристойный облик. При первом же взгляде на него можно было понять, что это ученый. "Он действительно вполне мог сойти за лондонского ученого клирика, отправившегося в паломничество, – подумал Марек. – Очень вероятно, что Джеффри Чосер [251], другой ученый клирик того времени, оделся для своего паломничества, описанного в «Кентерберийских рассказах», именно так". Профессор небрежно шагнул на свет утреннего солнца, но затем на мгновение застыл. Кейт и Марек бегом рванулись к нему и увидели, что у него перехватило дыхание. Первыми словами, которые смог выговорить Джонстон, были: – У вас есть маркер? – Да, – ответил Марек. – Вас здесь только двое? – Нет. Еще Крис, но он не с нами. Джонстон раздраженно помотал головой. – Ладно. А теперь вкратце о положении дел. Оливер находится в Кастельгарде, – он кивнул в направлении города за рекой, – но хочет успеть перебраться в Ла-Рок до прибытия Арно. Большевсего он опасается из-за тайного подземного прохода, который ведет в Ла-Рок. Оливер хочет выяснить, как в него попасть. Все здесь сходят с ума из-за этого прохода, потому что его разыскивают и Оливер, и Арно. Это ключ ко всему. Люди здесь считают меня мудрецом. Аббат попросил меня изучить старинные документы, и я нашел… Дверь у него за спиной открылась, и оттуда выскочили несколько воинов в малиново-серых плащах. Они грубо оттолкнули Марека и Кейт, так что Марек упал, а девушка чуть не потеряла свой парик. Зато с Профессором воины были очень предупредительны и, не прикоснувшись к нему, встали по бокам. Это больше напоминало почетный караул. Поднимаясь на ноги и отряхивая пыль, Марек подумал, что ратники наверняка имели указание не причинять Джонстону никакого вреда. Он молча смотрел, как Джонстон и ратники взгромоздились на лошадей и двинулись в путь. – Что же делать? – прошептала Кейт. Профессор естественным движением почесал ухо. Сразу же в наушниках питомцев ученого раздался его голос. Джонстон заунывно напевал, будто молился: – Следуйте за мной. Всех попробую собрать. Криса отыскать.35:25:18
Следуя по пятам за мальчиком, Крис подошел ко входу в Кастельгард: двустворчатым деревянным воротам, укрепленным массивными железными полосами. Сейчас ворота стояли открытыми, и возле них находился всего один латник, облаченный поверх легкого доспеха в красно-серый плащ. – Будете устанавливать палатку? – вместо приветствия обратился к ним страж. – Или торговать с земли? За торговлю на рынке в день турнира платят пять соль. – Нон сумус меркаторес, – возразил мальчик. «Мы не торговцы». – Анзоубеест, йе шуле пайен. Квинксолс майнтенан, аут децем постед, – услышал Крис ответ охранника. Но перевод заставил себя ждать, из чего он понял, что воин говорил на странной смеси из английского, французского и латинского языков. Наконец в ухе прошелестело: «Если да, то должны заплатить. Пять соль сейчас или десять потом». Мальчик помотал головой. – Ты видишь хоть что-нибудь, чем пользуются торговцы? – Эркле, нет. – (В наушнике: «Клянусь Геркулесом, нет»). – Вот тебе и ответ. Несмотря на возраст, мальчик говорил резко, как будто привык командовать. Стражник молча пожал плечами и отвернулся. Мальчик и Крис прошли в ворота и оказались в деревне. Сразу за стеной находилось несколько крестьянских домов с огороженными участками возле них. Здесь невыносимо воняло свиньями. И действительно, около каждого из крытых соломой домишек были выстроены закуты, откуда доносилось хрюканье. Миновав свинарники, они поднялись по лестнице и оказались на вымощенной булыжником кривой улице, по обеим сторонам которой стояли каменные дома. Теперь они находились уже в самом городе. Улица была узкой, вторые этажи строений были выдвинуты вперед, почти смыкаясь над мостовой, так что солнечные лучи не достигали земли. Первые этажи сплошь занимали лавки и мастерские: кузнеца, плотника, который изготавливал также и бочки, портного и мясника. Мясник, облаченный в грязный клеенчатый передник, прямо на булыжной мостовой перед дверью лавки резал оглушительно визжавшую свинью; одни прохожие переступали через лужу не успевшей потемнеть крови и вывалившиеся кишки, другие не обращали на них никакого внимания и шагали как придется. Улица была полна шумного народу. Крис чуть не терял сознание от вони, а мальчик вел его все дальше. Вот они оказались на мощеной площади, посреди которой размещался крытый рынок. Тогда, во время раскопок, здесь было просто поле. Крис замедлил шаг и огляделся, пробуя сопоставить то, что ему было известно прежде, с тем, что видел сейчас собственными глазами. С другой стороны площади к мальчику торопливо подошла, почти подбежала хорошо одетая молодая женщина, у которой в руках была корзина с овощами. – Мой дорогой сэр, – с тревогой в голосе сказала она, – сэр Дэниел очень обеспокоен вашим длительным отсутствием. При виде девушки на лице мальчика появилось раздраженное выражение. – Тогда скажи моему дяде, что я во благовременье посещу его, – сердито бросил он. – Он будет очень рад этому, – ответила девушка и поспешно удалилась по узкой улице. А мальчик повел Криса в противоположном направлении. Он не сказал ни слова по поводу этой беседы, а только что-то бормотал себе под нос. Они оказались на открытой площадке перед самым замком. Площадка была залита солнечным светом и пестрела от одежд пешеходов и особенно убранств рыцарей, неспешно проезжавших на конях, помахивая разноцветными флагами. – Как много зрителей собралось на турнир, – заметил мальчик. Впереди показался разводной мост, ведущий в замок Крис посмотрел на мощные стены и высокие башни. По верху стены шли несколько латников, поглядывая на толпу. Мальчик без малейшего колебания вел его вперед. Крис, словно со стороны, услышал, как его ноги гулко протопали по доскам разводного моста. В воротах стояли двое стражников. Приближаясь к ним, он почувствовал, как его тело напряглось. Но стражники не обратили на них ни малейшего внимания. Один рассеянно кивнул подходившим, а другой вообще повернулся к ним спиной и принялся соскребать грязь с подошвы обуви. Крис был поражен этим безразличием. – Разве они не должны охранять вход? – А зачем? – в свою очередь удивился мальчик. – Ведь сейчас день. И нас никто не атакует. Из замка вышли три женщины с корзинами; их головы были обернуты белой тканью так, что были видны только лица. Стражники и на них не захотели взглянуть, так что женщины, болтая и пересмеиваясь, беспрепятственно прошли наружу. Крис понял, что столкнулся с одним из тех анахронизмов, которые так глубоко укоренились в сознании историков, что никому даже и не приходило в голову усомниться в них. Замки были цитаделями, они всегда имели приспособленный к длительной обороне вход: ров, разводной мост и так далее. И все были уверены, что такой вход непременно бдительно охранялся. Действительно, почему все должно было обстоять именно так? В дни мира замки были центрами деловой и общественной жизни, сюда постоянно приходили и уходили люди, которым нужно было увидеть лорда, доставить товары … Охранять его не было никаких причин. Особенно днем, как сказал мальчик. Крис вдруг обнаружил, что сравнивает такое положение с организацией охраны в современных ему деловых зданиях. Те по-настоящему охранялись только по ночам; в течение дня охранники тоже имелись там и находились на виду, но только для того, чтобы давать информацию посетителям. И, вполне возможно, таковы же были обязанности этих стражников. Но, с другой стороны… Проходя через арку входа, он поднял взгляд на шипы портикула – большой железной решетки, которая была сейчас поднята значительно выше его роста. Он точно знал, что опустить ее можно за одну-две секунды. А после этого в замок уже нельзя было войти. И убежать из него. Ему было довольно легко попасть в замок. Но он не был уверен, что сможет так же просто его покинуть.* * *
Они вступили в большой внутренний двор; все его стены были каменными. Там находилось много привязанных лошадей без всадников, а ратники, одетые в малиновые с серым туники, сидели тут и там небольшими группками, увлеченные полуденной трапезой. Высоко над головой Крис увидел деревянные галереи, бегущие вдоль стен. А впереди находилось еще одно здание, с редкими окошками, прорезанными в трех уровнях в каменных стенах, и с башнями наверху. Это был замок в замке. Именно туда и вел его мальчик.* * *
Двери внутреннего замка тоже были открыты. Рядом стоял единственный стражник, обсасывавший куриную кость. – Мы идем к леди Клер, – сказал мальчик. – Она хочет взять этого ирландца к себе на службу. – Да будет так, – промычал стражник; он тоже не проявил ни малейшего любопытства. Они прошли внутрь. Крис увидел перед собой коридор со сводчатым потолком, который вел к большому залу, где, стоя, разговаривали множество богато одетых мужчин и женщин. Их голоса гулко отдавались от каменных стен. Но мальчик не дал ему возможности осмотреться. Он провел Криса по узенькой лестнице, где гулял ветер, на второй этаж, затем по коридору меж каменных стен, и наконец они очутились в анфиладе комнат. Три девушки в белых одеяниях бросились к мальчику и принялись целовать его. Казалось, что они испытывают невероятное облегчение. – Благодарение богу, моя леди, – воскликнула одна из них, – вы вернулись! – Моя леди?.. – опешил Крис. В ту самую секунду, когда он вымолвил эти слова, черная шапка отлетела в сторону, и по плечам мальчика рассыпались золотистые волосы, сразу превратив его в молодую девушку. Она склонила голову, но это движение сразу же сменилось реверансом. – Я всем сердцем сожалею и прошу вашего прощения за этот обман. – Кто вы? – еле ворочая языком, проговорил Крис. – Мое имя Клер. Девушка выпрямилась и посмотрела ему прямо в глаза. Крис увидел, что она старше, чем он воспринимал ее в облике мальчика, – наверно, лет двадцати двух – двадцати трех. И очень красивая. Он почувствовал, что у него сам собой раскрылся рот, и не смог больше ничего сказать. Он и понятия не имел, что ему говорить или делать. Крис чувствовал себя глупым и неуклюжим. В наступившем молчании одна из девушек вышла вперед, тоже присела в реверансе перед Крисом и сказала: – С вашего позволения, это леди Клер Эйтхем, с недавних пор – вдова сэра Джеффри Эйтхема, господина больших владений в Гиенни и Миддлсексе. Сэр Джеффри умер от ран, полученных при Пуатье, и теперь сэр Оливер – владетель этого замка – является опекуном моей госпожи. Сэр Оливер считает, что она должна снова выйти замуж, и выбрал в качестве будущего супруга сэра Ги Малегана, известного в этих местах дворянина. Но моя госпожа отказывается от этого союза. Клер повернулась и пронзила девушку грозным взглядом. Но та увлеклась и продолжала болтать: – Моя госпожа объявила всему миру, что сэр Ги не сможет защитить ее владения во Франции и Англии. Но сэр Оливер рассчитывает получить выгоду от этого брака, и Ги… – Элайн! – Моя госпожа, – откликнулась девушка, моментально отступив назад в угол, где ее подружки тут же принялись что-то шептать ей в оба уха, очевидно отчитывая ее. – Хватит болтовни, – веско заявила Клер. – Вот мой сегодняшний спаситель, сквайр Кристофер из Хевеса. Он защитил меня от хищного нападения сэра Ги, который решил взять силой то, в чем ему было отказано при дворе. – Нет, нет, – возразил было Крис, – все было совсем не… Он умолк на полуслове, так как заметил, что все уставились на него, раскрыв рты. – Да, он говорит непривычно, – сказала Клер, – поскольку прибыл из каких-то отдаленных земель в стране Эйре. И он скромен, как это и приличествует благородному человеку. Он спас меня, и поэтому я сегодня же представлю его моему опекуну, как только Кристофер получит надлежащее одеяние. – Она повернулась к одной из своих дам: – По-моему, наш главный конюший, сквайр Брандон, такого же роста? Иди и принеси мне его темно-синий камзол, его серебряный пояс и его лучшие белые шоссы. – С этими словами Клер вручила девушке кошелек. – Заплатишь ему, сколько он запросит, но поторопись. Девушка устремилась прочь, при этом оказалось, что за ее спиной, скрываясь в тени, стоит пожилой человек с мрачным лицом, который, видимо, с самого начала наблюдал за происходившим. На нем была богатая одежда малинового бархата с вышитыми серебряными лилиями и горностаевый воротник. – Ну как вы, моя леди? – обратился он к Клер, выходя вперед. Она сделала перед ним реверанс. – Все в порядке, сэр Дэниел. – Вы благополучно возвратились. – Благодаренье богу. Мрачный человек фыркнул. – Своими поступками вы испытываете даже его долготерпение. Ну и как, успех вашей поездки соответствовал ее опасности? Клер закусила губу. – Боюсь, что нет. – Вы видели аббата? – Нет, – ответила она после секундного колебания, которое не ускользнуло от ее собеседника. – Скажите мне правду, Клер. Та тряхнула головой. – Сэр, я действительно не видела его. Он был в отъезде, на охоте. – Очень жаль, – спокойно сказал сэр Дэниел. – Но почему вы не дождались его? – Я не осмелилась на это, потому что люди лорда Оливера решились осквернить святыню и силой захватить магистра. Я испугалась, что меня обнаружат, и бежала. – Да, да, этот магистр, из-за которого столько хлопот, – уныло проговорил сэр Дэниел. – О нем говорят все вокруг. Знаете, что о нем толкуют? Что он может появиться из вспышки света. – Сэр Дэниел покачал головой. Было совершенно невозможно понять, верит он этому или нет. – Должно быть, магистр – человек сведущий в этом громовом порошке, порохе. – Последние слова он произнес медленно, как будто они были для него экзотическими. – Вам удалось взглянуть на этого магистра? – Конечно. Я говорила с ним. – О? – Поскольку аббат уехал, то я разыскала его. Потому что, по слухам, магистр в последние дни чем-то помогал аббату. Крис Хьюджес внимательно вслушивался, чтобы понять все, о чем они говорили, и с опозданием осознал, что речь идет о Профессоре. – Магистр? – пробормотал он. – Вы знаете магистра? – спросила Клер. – Эдварда де Джонса? Крис немедленно пошел на попятный. – Э… нет… нет, я не знаю, и… Тут сэр Дэниел, не скрывая удивления, воззрился на него. – Что он говорит? – обратился он к Клер. – Он говорит, что незнаком с магистром. – Но удивление не исчезло с лица старика. – На каком же языке он это сказал? – Какая-то разновидность английского, сэр Дэниел, с примесью гэльского, как я полагаю. – Ни малейшего сходства с тем гэльским языком, который я когда-либо слышал, – возразил Дэниел. – Вы говорите по-лангедокски? – обратился он прямо к Крису. – Нет? Локверрискиде латине? Он спрашивал, говорит ли Крис на латыни… Крис обучался этому языку, ему приходилось читать латинских авторов в оригинале, но он никогда не пробовал объясняться на латыни. Задумавшись на секунду-другую, он ответил: – Нон, сеньор Даниэлис, солум перпаулулум. Пердоледо. Совсем чуть-чуть. К сожалению. Пер, пер … дисендо илле Цицерони персимилис ест. Он говорит, как Цицерон. Пердоледо… К сожалению. – Тогда вы с таким же успехом можете помолчать. – Старик снова повернулся к Клэр: – Что магистр сказал вам? – Что он не может помочь мне. – Он знает тайну, которая нас интересует? – Он сказал, что нет. – Зато аббат, – убежденно проговорил сэр Дэниел, – аббат должен знать. Ведь именно его предшественник, епископ Лаонский, был архитектором во время последнего ремонта Ла-Рока. – Магистр сказал, что Лаон не был архитектором, – возразила Клер. – Не был? – Сэр Дэниел нахмурился. – А откуда магистр это знает? – Я полагаю, что ему сказал аббат. Или, возможно, он нашел это в старых записях. Магистр во благо монахов занялся разбором пергаментов монастыря Сен-Мер. – Занялся… – глубокомысленно протянул сэр Дэниел. – Интересно, с какой целью? – Я не успела спросить, прежде чем люди лорда Оливера ворвались в святыню. – Что ж, магистр окажется здесь достаточно скоро, – сказал сэр Дэниел, – и эти вопросы задаст ему сам лорд Оливер… Он еще сильнее нахмурился; было ясно, что такая перспектива не слишком радует его. Старик резко обернулся к мальчику лет девяти или десяти, стоявшему за его спиной. – Проводи сквайра Кристофера в мои палаты, где он сможет привести себя в порядок и искупаться. При этих словах Клер пристально взглянула на старика. – Дядя, не сорвите мои планы. – Разве я когда-нибудь это делал? – Но я знаю, что вы пытались. – Дорогое дитя, – возразил Дэниел, – вы же знаете, что все мои помыслы направлены во благо вашей безопасности и вашей чести. – Дядя, моя честь пока ничем не связана. – С этими словами Клер уверенно подошла к Крису, обвила рукой его шею и взглянула в глаза. – Я буду считать каждый миг после того, как вы уйдете, и тосковать по вас всем сердцем. – Ее голос звучал мягко, а глаза подернулись влажной пеленой. – Возвращайтесь ко мне поскорее. Она слегка прикоснулась губами к его рту и неохотно отстранилась от него, проведя пальцами по его шее. Крис был совершенно ошеломлен, он смотрел в ее глаза и видел, насколько она прекрасна… Сэр Дэниел громко кашлянул и вновь повернулся к мальчику: – Позаботься о сквайре Кристофере и помоги ему принять ванну. Мальчик поклонился Крису. Все присутствовавшие в комнате хранили молчание. Судя по всему, Крис должен был произнести прощальную реплику. Он кивнул и сказал: – Благодарю вас. – Он ждал удивленных взглядов, но на сей раз не последовало ни одного: похоже, они поняли, что он сказал. Сэр Дэниел чрезвычайно холодно наклонил голову, что, вероятно, должно было означать поклон, и Крис покинул зал.34:25:54
Лошадиные копыта прогремели по настилу подъемного моста. Профессор смотрел прямо перед собой, делая вид, что не замечает сопровождавших его ратников. Стражники в воротах замка лишь проводили взглядами въехавшую туда группу. И после этого Профессор скрылся из вида. – Что же нам теперь делать? – жалобно спросила Кейт, застыв около входа на мост. – Пойдем за ним? Марек ничего не сказал ей в ответ. Оглянувшись назад, она увидела, что он не отрываясь смотрел на двух конных рыцарей верхами, бившихся мечами на площади около замка. Казалось, то была какая-то показательная схватка или тренировка. Бойцов окружало кольцо молодых людей в ливреях – ярко-зеленых и желтых с золотом, – очевидно, это были цвета сражавшихся рыцарей. За их спинами собралась большая толпа зрителей; они смеялись и выкрикивали то обидные, то поощрительные слова одному или другому бойцу. Лошади описывали пируэты, чуть не соприкасаясь одна с другой, так что их одетые в броню наездники все время оставались лицом к лицу. Мечи снова и снова со звоном сталкивались в утреннем воздухе. Марек, не шевелясь, смотрел на них. Она дернула его за плечо. – Послушай, Андре, Профессор… – Минуточку. – Но… – Минуточку…* * *
Впервые Марек почувствовал болезненный приступ неуверенности. До сих пор ничего из того, что он видел в этом мире, не казалось ему неожиданным или из ряда вон выходящим. Монастырь оказался точно таким, какой он рассчитывал увидеть. Крестьяне в полях тоже были такими же, как он их себе представлял. И подготовка к турниру проходила так же, как он описал бы в свое время. И когда он вступил в Кастельгард, то обнаружил, что тот полностью соответствует его представлению о средневековом городе. Кейт была потрясена, увидев мясника, занимавшегося своим кровавым делом прямо посреди улицы, чуть не потеряла сознание от зловония, исходившего из чанов дубильщиков кож, но на Марека это не произвело большого впечатления. Все обстояло именно так, как он это представил себе уже много лет назад. «Но этого я никак не ожидал», – думал он, глядя на сражавшихся рыцарей. Они двигались невероятно быстро! Молниеносные и притом буквально перетекавшие одно в другое движения мечей, хлесткие удары сплеча и тут же выпады, парирования и контрвыпады. Это напоминало скорее схватку фехтовальщиков олимпийского уровня, чем сражение боевым оружием. Клинки звенели, сталкиваясь, ежесекундно, если не чаще. И бой продолжался без малейших пауз. Марек всегда представлял себе эти поединки как нечто неторопливое: неловкие, закованные в тяжеленную броню люди держат в руках настолько тяжелые мечи, что каждый взмах влечет за собой инерционный импульс; движение оружия нужно остановить и вернуть меч в прежнее положение, прежде чем нанести очередной удар. Он читал в различных хрониках, насколько люди оказывались измотанными после боев, и предполагал, что это было следствием длительных усилий, которые приходилось совершать в медленных поединках, когда необходимо бороться не только с противником, но и со сталью в собственных руках и на плечах. Воины, которых он сейчас видел, были крупными и мощными людьми. И лошади у них были огромными, и сами они казались ростом в добрых шесть футов, а то и еще больше: когда они сидели на конях, трудно было это сказать точно. И они были чрезвычайно сильными. Марека никогда не вводили в заблуждение небольшие размеры доспехов, выставленных в витринах музея. Он знал, что каждый экземпляр вооружения, попавший в конце концов в музей, был церемониальным и никогда не надевался для дела более опасного, чем средневековый парад. Марек также подозревал, хотя и не мог доказать этого, что значительная часть дошедших до двадцатого века отполированных броневых доспехов – богато изукрашенных чеканкой и гравировкой, – была предназначена только для показа, для того чтобы рыцарь мог похвастаться мастерством своих ремесленников, и изготавливалась в масштабе три четверти. Настоящая боевая броня просто не могла сохраниться столько времени. И еще он прочитал достаточно древних документов, чтобы знать, что наиболее почитаемыми воинами средневековых времен неизменно были крупные люди – высокие, мускулистые и необычайно сильные. Они происходили из благородных семейств, с младенчества питались лучше большинства окружающих, поэтому и вырастали такими большими. Он читал о том, как происходило их обучение, и о том, как развлекались они, совершая ратные подвиги, чтобы привлечь к себе внимание дам и вызвать их одобрение. Все же он никогда не мог вообразить что-нибудь хоть отдаленно подобное поединку, представшему сейчас перед его глазами Эти люди бились неистово, стремительно и непрерывно, выглядело это так, словно схватка могла продолжаться весь день Ни один из них не выказал ни малейшего признака усталости; скорее наоборот: казалось, что эти усилия приносят им наслаждение. И сейчас, глядя на их агрессивность и скорость, Марек понял, что, если бы ему представилась такая возможность, он сам выбрал бы точно такую же тактику боя – быструю, но оставляющую резерв для еще большего ускорения, такую, при помощи которой он мог бы измотать противника. А представление о медлительном стиле ведения боя появилось в его сознании лишь потому, что он предполагал: люди в прошлом были слабее, медлительнее и не такими впечатлительными, как он, которого отделяло от них много веков. Марек знал, что предположение о превосходстве современного человека над далекими предками было грехом, соблазнявшим каждого историка. Он только не думал, что и сам повинен в нем. Но сейчас стало ясно: он тоже… Ему потребовалось некоторое время, чтобы уловить сквозь непрерывный крик толпы еще одну подробность: соперники находились в такой превосходной физической форме, что могли тратить дыхание не только на бой, – в каждой кратчайшей паузе между ударами они осыпали друг дружку потоками колкостей и оскорблений. А потом он заметил, что их мечи не были учебными, нет, рыцари держали в руках самые настоящие боевые мечи с острыми, как бритва, лезвиями. И все же было ясно, что они не замышляли причинить друг другу какой-либо вред. Нет, это была просто веселая разминка перед предстоящим турниром. Их бесшабашное отношение к смертельной опасности произвело на Марека почти такое же впечатление, как скорость и энергия, с которыми происходила схватка. Бой продолжался примерно еще минут десять. Затем, после мощного удара, один из рыцарей свалился с лошади. Он рухнул на землю, но сразу же подпрыгнул, смеясь, как будто на нем вовсе не было тяжеленной груды стали. Деньги перешли из рук в руки. Послышались крики: «Еще! Еще!» Одетые в ливреи мальчишки налетели с кулаками друг на друга. А двое противников рука об руку направились к гостинице. – Андре… – как бы издалека донесся до Марека голос Кейт. Он медленно повернулся к ней. – Андре, с тобой все в порядке? – Все отлично, – ответил он, – но, похоже, мне нужно еще многому научиться.* * *
Они миновали подъемный мост и приближались к стражникам. Марек почувствовал, как Кейт рядом с ним вся напряглась. – Что нам делать? Что мы им скажем? – Не волнуйся. Я говорю по-окситански. Но когда они уже почти поравнялись с латниками, на площади вспыхнула другая схватка, и стражников уже ничто иное не интересовало. Они во все глаза следили за бойцами, а Марек и Кейт прошли под каменной аркой и вступили во внутренний двор замка. – Мы же просто вошли сюда! – шепотом воскликнула донельзя удивленная Кейт, осматриваясь. – И что же дальше?* * *
«Становится прохладно», – подумал Крис. Он сидел почти голый, в одних шортах, как он называл свою набедренную повязку, на табурете в маленькой комнатке в покоях сэра Дэниела. Рядом с ним находилась лохань с испускавшей пар водой и лежала скроенная из грубой ткани рукавица для мытья. Мальчик притащил из кухни ведро воды с таким видом, будто нес золото. Судя по его манере, только так уважительно и следовало относиться к горячей воде. Мальчик предложил помочь, но Крис отказался и принялся усердно скрести себя сам. Лохань была маленькой, и вода в ней вскоре почернела. Но в конце концов он смог вычистить грязь из-под ногтей, с тела и даже с лица, убедившись в этом при помощи крошечного металлического зеркальца, которое держал перед ним мальчик. Наконец он объявил, что закончил. Но мальчик, глядя на него несчастными глазами, возразил: – Мастер Кристофер, вы еще не чисты, – и принялся уговаривать его продолжить омовение. И поэтому Крис сидел, дрожа на деревянном табурете, а мальчик тем временем тер его тряпичной мочалкой. Это продолжалось, показалось ему, не меньше часа. Крис был озадачен: он всегда считал, что средневековые люди были грязными и вонючими, облепленными многолетней грязью. Но все обстояло не так; эти люди, казалось, делали фетиш из чистоты. Все, кого он видел в замке, были чисты, и от них не исходило никаких неприятных запахов. Даже отхожее место, которое он, по настоянию мальчика, посетил перед купанием, оказалось вовсе не таким ужасным, как Крис ожидал. Открыв деревянную дверь в спальне, он увидел каменное сиденье над воронкой, уходившей в трубу. Очевидно, испражнения стекали на уровень первого этажа замка, откуда их ежедневно удаляли. Мальчик объяснил, что слуга каждое утро омывает трубу ароматической водой, а потом помещает свежий букет душистых трав в специальный зажим на стене Так что запах здесь вовсе не был неприятным. «Вообще-то, – с сожалением подумал Крис, – в туалетах современных авиалайнеров пахнет куда хуже». И в довершение всего эти люди вытирались белыми льняными полотенцами! «Нет, – продолжал говорить он себе, – все тут оказалось совсем не таким, как я ожидал». В том, что процедура мытья заняла так много времени, обнаружилось одно преимущество: он смог попробовать говорить с юным пажом. Мальчик оказался терпеливым и медленно отвечал Крису, как будто имел дело с идиотом. Но благодаря этому Крис слышал его слова параллельно с переводом в наушнике и быстро понял, что ему может помочь. Он напряг память и принялся пользоваться архаичными оборотами, которые встречал в старинных текстах, – много очень похожих фраз мальчик сам использовал в разговоре. Крис довольно скоро начал говорить «мефинк» вместо «I think», «ан» вместо «if» и «фор соофс» вместо «in truth» [252]. И после каждой новой находки мальчик, казалось, понимал его все лучше и лучше. Крис все так же сидел на табурете, когда в комнату вошел сэр Дэниел. Он принес аккуратно свернутую одежду, богатую и дорогую с виду, и положил ее на кровать. – Вот что, Кристофер из Хевеса. Вы ввязались в хорошенькую историю с нашей умной красоткой. – Она спасла мне жизнь. – Крис постарался произнести эту фразу, используя все свои новые лингвистические открытия, и сэр Дэниел, похоже, вполне понял его. – Надеюсь, что это не причинит вам больших бед. – Бед? Сэр Дэниел вздохнул. – Она сказала мне, друг Крис, что вы благородного происхождения, но все же не рыцарь. Вы – сквайр? – Фор соофс, да. – Весьма солидный возраст для сквайра, – заметил сэр Дэниел. – И во владении каким же оружием вы упражняетесь? Тут Крис понял, о чем пытался его недавно предупредить по радио Марек. Охваченный тревогой, он совсем забыл, что в средневековые времена этим словом обозначался оруженосец рыцаря, который в боях должен был сам завоевать право носить рыцарские шпоры. И лишь позднее оно стало обозначать благородного землевладельца – не рыцаря. А он-то, дурак, воспринял его как простую форму вежливого обращения, до сих пор иногда употребляемую в Великобритании в переписке. – Оружие… упражнение… – нахмурившись, пробормотал Крис. – Ну, я… – Вам приходилось держать его в руках? Говорите прямо. Чему вы обучены? Крис решил, что лучше перестать выкручиваться. – По правде говоря… я хочу сказать… я готовился… стать ученым. – Школяр? – Старик недовольно мотнул головой. – Escolie? Esne discipulus? Studesne sub magistro? Ты учился у магистра? – Его обращение к Крису сразу стало куда менее вежливым, хотя он и говорил достаточно добродушно. – Ita ect. В общем, да. – Ubi? Где? – А-а… Э-э… В Оксфорде. – Оксфорд? – Сэр Дэниел презрительно хмыкнул. – Тогда тебе нечего делать здесь, рядом с моей леди. Поверь мне, здесь вовсе не место для школяров. Позволь-ка, я объясню тебе, во что ты вляпался.* * *
– Лорд Оливер нуждается в деньгах, чтобы заплатить своим солдатам, и уже ограбил все близлежащие города, насколько мог. И поэтому сейчас он вынуждает Клер выйти замуж, чтобы получить за нее выкуп от жениха. Ги де Малеган сделал предложение, которое пришлось очень по душе лорду Оливеру. Но Ги не богат и не сможет заплатить хорошего выкупа, пока не заложит часть владений моей госпожи. А она на это не согласится. Многие полагают, что лорд Оливер и Ги давно уже пришли к соглашению: один продает леди Клер, а второй – ее земли. Крис промолчал. – Есть и другие препятствия для этой женитьбы. Клер презирает Малегана, поскольку подозревает, что тот приложил руку к смерти ее мужа. Ги ухаживал за Джеффри, когда тот скончался. Все были удивлены внезапностью его ухода из этого мира. Джеффри был молодым и сильным рыцарем. Его раны были серьезны, тем не менее он неуклонно поправлялся. Никто не знает правды о том дне, но все же ходят слухи – много слухов – о яде. – Понимаю, – сказал Крис. – Разве? Я сомневаюсь в этом. Вот, например: моя госпожа все равно что пленница в замке лорда Оливера. Сама она может ускользнуть отсюда, но ей никак не удастся вытащить всю свою свиту. Если она тайно сбежит и возвратится в Англию – а именно этого она и желает, – то месть лорда Оливера обратится против меня и прочих ее близких. Она знает об этом и потому вынуждена оставаться здесь. Лорд Оливер намерен выдать ее замуж, а моя госпожа изобретает различные хитрости, чтобы отсрочить это событие. Воистину, она очень умна. Но лорд Оливер не отличается долготерпением и вот-вот усилит нажим. Теперь ее единственная надежда находится там. – Сэр Дэниел подошел к окну и указал рукой наружу. Крис тоже подошел к окну и выглянул. Из этого высокого окна он увидел внутренний двор и зубцы, огораживавшие парапет внешней стены замка. За ними простирались городские крыши, а дальше городская стена с прохаживавшимися по ней стражниками. За стеной виднелись обработанные поля, за которыми уходили вдаль необъятные леса средневековой Франции. Крис вопросительно посмотрел на сэра Дэниела. – Там, там, мой любезный школяр, – повторил тот. – Пожары. Он указывал куда-то на далекий горизонт. Прищурив глаза, Крис смог различить бледные столбики дыма, сливавшиеся с голубым туманом. Никаких подробностей он разглядеть не смог. – Это люди Арно де Серволя, – объяснил сэр Дэниел. – Они стоят лагерем не далее чем в пятнадцати милях отсюда. И будут здесь через день, самое большее, через два. Все об этом знают. – И сэр Оливер? – Он знает, что ему предстоит жестокое сражение с Арно. – И все же он устраивает турнир… – Это вопрос его чести, – ответил сэр Дэниел. – Его непреклонной чести. Конечно, он отказался бы от него, если бы смог. Но он не посмеет. И тут-то и кроется опасность для тебя. – Для меня?.. – У Криса отвисла челюсть. Сэр Дэниел вздохнул и прошелся по комнате. – Теперь одевайся, чтобы предстать перед моим лордом Оливером в подобающем виде. А я попытаюсь предотвратить грозящее тебе несчастье. Старик повернулся и вышел из комнаты. Крис посмотрел на мальчика. Тот наконец-то перестал тереть его мочалкой. – Какое несчастье? – спросил Крис.33:12:51
Одной из особенностей истории Средневековья, разрабатывавшейся в двадцатом столетии, было то, что до нашего времени не дошла ни одна подлинная картина, которая достоверно изображала бы интерьер замка четырнадцатого века. Ни произведения живописи, ни иллюстрации к рукописной книге, ни наброска в чьей-нибудь записной книжке – с тех пор не сохранилось ничего. Самые ранние изображения, относящиеся к четырнадцатому веку, фактически были сделаны в пятнадцатом столетии: интерьеры, продукты, одежды, которые на них запечатлены, соответствуют именно пятнадцатому, а не четырнадцатому веку. В результате никто из современных ученых не знал, какой тогда пользовались мебелью, чем украшали стены, как одевались и вели себя люди. Отсутствие информации было настолько полным, что, когда в лондонском Тауэре восстанавливали после раскопок апартаменты короля Эдуарда I, реставраторы оставили воссозданные стены покрытыми голой штукатуркой, потому что никто не мог сказать, каким могло быть там художественное оформление. По той же самой причине художники, пытавшиеся воссоздать в своем творчестве жизнь четырнадцатого столетия, постоянно тяготели к изображению суровых интерьеров, комнат с голыми стенами и скудной обстановкой – кресло или сундук, но, пожалуй, ничего сверх того. Само по себе отсутствие подлинных иллюстративных свидетельств было принято за молчаливое признание скудости жизни того времени… Все эти мысли промелькнули в сознании Кейт Эриксон в тот самый момент, когда она вступила в большой зал замка Кастельгард. То, что она собиралась увидеть, никакой историк не видел когда-либо прежде. Она шла, пробираясь сквозь толпу вслед за Мареком, и смотрела во все глаза, ошеломленная беспорядочной роскошью, окружавшей ее. Большой зал искрился, подобно гигантскому драгоценному камню. Солнечный свет струился через высокие окна на стены, и в его лучах мерцали шитые золотом гобелены, отбрасывая блики на окрашенный алым и золотым потолок. На одной из боковых стен висело огромное полотнище: серебряные лилии на темно-синем фоне. Противоположную стену украшал гобелен, изображавший битву: сражавшиеся рыцари при всех регалиях, в серебряной броне, синих с белым и алых с золотом плащах, с развевающимися шитыми золотом знаменами. В дальнем конце зала располагался огромный искусно изукрашенный камин, настолько большой, что туда вполне мог, не пригибаясь, войти человек; резная позолоченная каминная решетка сверкала в дневном свете. Пылающие поленья заслонял большой позолоченный плетеный экран. А над каминной доской висел еще один гобелен: летящий лебедь на фоне кружевных алых и золотых цветов. Помещение, бесспорно, было изящно, богато и красиво оформлено и, на современный взгляд, казалось даже довольно женственным. Но красота и оформление пребывали в резком контрасте с манерами собравшихся там людей, которые вели себя шумно, грубо, можно сказать, неистово. Перед камином стоял высокий стол, накрытый белым полотном, уставленный золотыми блюдами, на которых громоздились груды пищи. На столе крутились несколько маленьких собачек; они, как заблагорассудится, хватали все, что хотели, пока человек, сидевший во главе стола, не принялся с проклятьями гнать их прочь. Лорду Оливеру де Ванну было около тридцати лет. С его мясистого лица, на котором можно было прочесть ничем не сдерживаемую склонность к беспутству, смотрели маленькие глазки. Его рот был постоянно искривлен в глумливой усмешке; тем не менее он старался держать губы сжатыми, поскольку у него не хватало нескольких передних зубов. Его одежда была столь же роскошна, как и убранство комнаты: синяя с золотом мантия с высоким золотым воротником и меховая шапка. На шее висело ожерелье из голубых камней, каждый размером с воробьиное яйцо. На нескольких пальцах у него были перстни: огромные овальные драгоценные камни в тяжелых золотых оправах. Он ткнул ножом в одно из стоявших подле него блюд, подцепил кусок чего-то и принялся шумно жевать, что-то невнятно говоря при этом своим соседям. Несмотря на изящное одеяние, он производил впечатление чрезвычайно раздражительного человека: его красные глазки так и шарили по залу, пока он ел, стремясь уловить хоть малейшее оскорбление, которое дало бы повод для драки. Он явно не был склонен задумываться, прежде чем нанести удар, и, когда одна из собачек, вернувшись, попыталась снова залезть на стол, Оливер решительно ткнул ее ножом в ляжку. Животное с визгом отскочило и, оставляя за собой кровавую дорожку, выскочило из зала, а лорд, громко рассмеявшись, обтер о скатерть кровь с острия и продолжал есть. Люди, разместившиеся за столом лорда, дружно расхохотались вместе с ним. На вид все они были воинами, ровесниками Оливера, и все были изящно одеты, хотя ни один из них не мог равняться по роскоши наряда со своим предводителем. Завершали картину три или четыре женщины, несмотря на молодость и достаточно правильные черты лиц, уже довольно потасканного вида, в обтягивающих платьях и с распущенными волосами (свидетельством того, что они не отличаются строгостью нравов). Время от времени дамы громко хихикали, видимо, ощутив очередное прикосновение мужской руки под столом. Кейт рассматривала застолье, и в ее мозгу само собой возникло слово «воевода». Это и был средневековый воевода, сидевший со своими воинами и их шлюхами в замке, который он захватил. Раздался стук по полу деревянного жезла, а затем крик герольда: – Мой лорд! Магистр Эдвард де Джонс! Обернувшись, Кейт увидела, как к столу через толпу протискивается Джонстон. Лорд Оливер посмотрел в его сторону и вытер жирные губы тыльной стороной ладони. – Прошу вас быть моим гостем, магистр Едуардус. Хотя я не знаю, как вас правильно называть: магистром или магом. – Лорд Оливер, – ответил Профессор по-окситански, сопроводив обращение не слишком глубоким поклоном. Скорее он просто кивнул. – Магистр, ну к чему такая холодность? – Оливер попытался притвориться обиженным. – Вы просто раните меня. Чем я заслужил такую сдержанность? Вы рассердились на то, что я увез вас из монастыря? Вы будете здесь питаться ничуть не хуже, ручаюсь вам. Даже лучше. По некоторым причинам вы нужны мне гораздо больше, чем аббату; потому я и поступил так. Джонстон стоял неподвижно и молчал. – Вам нечего мне сказать? – вкрадчиво произнес Оливер, впиваясь взглядом в Джонстона. Его лицо вдруг потемнело. – Но это переменится, – вдруг прорычал он. Джонстон не пошевелился. Прошло несколько секунд, которые показались Кейт нескончаемыми. А лорд Оливер между тем взял себя в руки и почти приветливо улыбнулся. – Ну идите, идите сюда. Давайте не будем ссориться. Со всей учтивостью и уважением к вам я прошу вашего совета. Вы мудрец, а я очень нуждаюсь в мудрости – так мне говорят эти достойные люди. – Достойные люди, сидевшие за столом, ответили взрывом смеха. – К тому же я слышал, что вы можете провидеть будущее. – Ни один человек не способен на это, – с металлом в голосе отозвался Джонстон. – Неужели? А я думаю, что вы, магистр, можете. И прошу вас, загляните в ваше собственное будущее. Мне не приходилось еще видеть человека вашего положения, который вынес бы длительные мучения. Известно ли вам, как ваш тезка, наш покойный король Эдуард Слабоумный, встретил свою кончину? Я вижу по вашему лицу, что известно. Но все же вас тогда не было в замке. А я был. – Лорд мрачно улыбнулся и откинулся на высокую спинку кресла. – На его теле не оказалось ни одной отметки. Джонстон медленно кивнул и мрачно добавил: – Но его крики можно было услышать за несколько миль. Кейт вопросительно взглянула на Марека, а тот прошептал: – Они говорят об Эдуарде II Английском. Его заточили в тюрьму и убили. Враги не хотели оставлять видимых признаков насилия и поэтому вставили ему в задний проход раскаленную докрасна кочергу и пропихивали ее вглубь, пока он не умер. Кейт содрогнулась всем телом. – Он был гомосексуалистом, – опять нагнулся к ней Марек, – и поэтому убийцы сочли такой способ казни очень забавным. – Вы правы, его крики разносились по всей округе, – согласился Оливер. – Так что подумайте об этом. Вам известно много различных вещей, и я тоже должен знать их. Или вы станете моим советником, или недолго останетесь на этом свете. Но тут лорда Оливера прервал рыцарь, который проскользнул к столу и что-то прошептал ему на ухо. Этот рыцарь носил богатые малиново-серые одежды, но у него было суровое, с обветренной кожей лицо опытного вояки. Лицо это от лба до подбородка пересекал глубокий шрам, конец которого скрывался за высоким воротником. Оливер выслушал его, а затем произнес: – О! Вы так считаете, Роберт? В ответ на это рыцарь со шрамом вновь принялся что-то шептать, не отрывая взгляда от Профессора. Лорд Оливер слушал и тоже не сводил глаз с Джонстона. – Ладно, посмотрим, – сказал он наконец. Коренастый рыцарь продолжал что-то говорить ему на ухо, а Оливер кивал.* * *
Все так же стоявший в толпе Марек обратился к оказавшемуся поблизости придворному слуге: – Молю тебя, скажи, кто этот достойный человек, который склонился к уху сэра Оливера? – спросил он на хорошем окситанском языке. – Что ты, друг, это же сэр Роберт де Кер. – Де Кер? – переспросил Марек. – Я ничего не знаю о нем. – Он еще мало известен в свите: он на службе сэра Оливера меньше года, но пользуется подлинным благоволением. – Неужели? И почему же? Слуга устало пожал плечами, как будто хотел сказать: «Кому ведомо, почему за высоким столом что-то происходит так, а не иначе?» Но все же ответил: – Сэр Роберт весьма воинственный человек и стал доверенным советником лорда Оливера в военных вопросах. – Тут он понизил голос. – Но, мне кажется, он не очень рад тому, что улорда может появиться еще один советник, причем настолько выдающийся человек, как тот, который стоит сейчас перед ними. – А, – кивнул Марек, – понимаю. Судя по тому, как разворачивалась сцена, сэр Роберт, казалось, действительно приводил какие-то все новые и новые аргументы; его губы бойко шевелились до тех пор, пока Оливер не махнул небрежно рукой, как будто отгоняя комара. Рыцарь немедленно поклонился и отступил за спину своего патрона. – Магистр, – сказал Оливер. – Мой лорд. – Мне известно, что вы знаете секрет греческого огня. Марек фыркнул. – Никто его не знает, – шепнул он Кейт. Греческий огонь относился к числу знаменитых загадок истории: разрушительное зажигательное оружие, известия о котором появились еще в шестом столетии. Но истинная природа его – состав и характер действия – вызывала дискуссии историков и по сию пору. – Да, – ответил Джонстон, – я знаю этот секрет. Марек вылупил глаза. Что это могло значить? Профессор явно угадал замысел недоброжелательного конкурента, но игра, которую он затеял, была крайне опасной. У него, несомненно, потребуют доказательств. – Вы можете своими руками создать греческий огонь? – недоверчиво спросил Оливер. – Да, мой лорд, могу. – Угу… – Оливер обернулся и вперил взгляд в сэра Роберта. Судя по всему, доверенный советник дал ему не правильный совет. Лорд повернулся обратно к Профессору. – Это будет не слишком трудно, – сказал Профессор, – если при мне будут мои помощники. «Вот оно в чем дело, – подумал Марек. – Профессор дает подобные заверения, пытаясь собрать нас вместе». – Что? Помощники? У вас есть помощники? – Да, мой лорд, и… – Ну конечно, они могут помогать вам, магистр. А если они не справятся со своим долгом, то мы обеспечим вас любой помощью, которая вам потребуется. Так что не беспокойтесь по этому поводу. Ну а что касается летучего огня – огненного дождя? Он вам тоже известен? – Да, мой лорд. – И вы сможете показать его мне? – В любой момент, когда вам будет благоугодно, мой лорд. – Очень хорошо, магистр. Просто прекрасно. – Лорд Оливер сделал паузу, не сводя пристального взгляда с Профессора. – И вам ведома еще одна тайна, которую я желаю познать превыше всех остальных! – Сэр Оливер, сия тайна мне неведома. – Вы ее знаете! И откроете мне! – выкрикнул лорд, громко стукнув об стол донышком кубка. Его лицо густо покраснело, жилы на лбу вздулись, но раскатившийся по залу голос внезапно сменился полушепотом: – Я желаю получить от вас ответ сей же день! Одна из собачек вновь вскочила на стол; взмахом руки он сбросил ее на пол, она завизжала. Сидевшая рядом с ним девушка попыталась возразить, но Оливер, выругавшись, сильно ударил ее в лицо. Та опрокинулась вместе с креслом, да так и застыла, лежа на спине, нелепо задрав ноги, но не издала ни звука. – О, я в гневе! Я в страшном гневе! – вскочив на ноги, вскричал лорд Оливер. Он злобно озирался, положив руку на эфес меча, его взгляд метался по залу, как будто выискивая разгневавшего лорда злодея. Все присутствовавшие в зале стояли молча, уставив взгляды в пол. Впечатление было такое, будто внезапно воздвиглись декорации, в которых передвигался один лишь лорд Оливер. А тот стоял, громко сопя от ярости, и наконец выхватил меч и обрушил на стол сокрушительный удар. Блюда и кубки с грохотом подскочили, а клинок глубоко увяз в столешнице. Оливер впился взглядом в Профессора, но все же овладел собой и смог справиться с приступом ярости. – Магистр, вам придется выполнить мое приказание! – выкрикнул он, после чего кивнул воинам, охранявшим Джонстона: – Уведите его и дайте понять, что ему следует помолиться. Стражники грубо подхватили Профессора и потащили его сквозь сохранявшую молчание толпу. Кейт и Марек шагнули было вперед, но Профессор их не заметил. Лорд Оливер обвел взглядом замерший зал. – А теперь садитесь и давайте веселиться, – тем же голосом крикнул он, – потому что у меня хорошее настроение! Не успел он умолкнуть, как музыканты принялись играть и зал заполнился гомоном толпы.* * *
Спустя непродолжительное время Роберт де Кер торопливо вышел из зала в ту же дверь, куда уволокли Профессора. Марек решил, что это не предвещает ничего хорошего, и подтолкнул Кейт, указав рукой, что им следует отправиться вслед за де Кером. Но едва они успели сделать несколько шагов, как жезл герольда вновь грохнул об пол. – Мой лорд! Леди Клер Эйтхем и сквайр Кристофер де Хевес! Археологи застыли на месте. – Проклятье! – процедил Марек сквозь зубы. В зал вошла красивая молодая женщина, а рядом с нею шел Крис Хьюджес. Крис был теперь облачен в богатый изысканный наряд и казался очень важным, но и очень растерянным. Наклонившись к Кейт, Марек потер ухо и прошептал: – Крис, пока ты находишься в этой комнате, ничего не говори и ничего не предпринимай. Ты меня понял? Крис чуть заметно наклонил голову. – Веди себя так, будто ничего не понимаешь. Это не должно составить для тебя труда. Женщина и Крис прошли сквозь толпу прямо к верхнему столу. Лорд Оливер смотрел на них с нескрываемым раздражением. Женщина, заметив это, опустилась на колени и замерла в такой позе, низко склонив голову, – воплощенная покорность. – Ну-ну, – раздраженно проворчал лорд Оливер, взмахнув куриной ножкой. – Такое смирение плохо подходит вам. – Мой лорд, – она легко поднялась на ноги. Оливер фыркнул. – И кого это вы притащили с собой сегодня? Еще одного ослепленного вашим блеском пленника? – С вашего позволения, мой лорд, я представляю вам Кристофера де Хевеса, сквайра из страны Эйре. Он спас меня сегодня от вилланов [253], которые пытались похитить меня, если не замышляли чего похуже. – Что? Вилланы? Похищение? – Лорд Оливер, явно развеселившись, обвел взглядом своих рыцарей, сидевших за столом. – Сэр Ги, а что скажете вы? Один из рыцарей резко встал. Сэр Ги де Малеган был полностью одет в черное – черную кольчугу и черную накидку-сюрко с вышитым на груди черным же орлом. – Мой лорд, – обратился он к Оливеру, – боюсь, что моя леди просто развлекается за наш счет. Она хорошо знает, что я, узнав, что она оказалась в одиночестве и может попасть в беду, послал своих людей помочь ей. – Сэр Ги подошел к Крису и впился взглядом в его лицо. – Именно это и есть тот человек, который подверг опасности ее жизнь. И я уверен, что сейчас, защищая его, она всего лишь желает блеснуть своим несравненным остроумием. – Как вы сказали? – переспросил Оливер. – Остроумием? Моя леди Клер, что вы видите здесь смешного? Женщина пожала плечами. – Мой лорд, только дурак может увидеть забаву там, где о ней и не думали. Черный рыцарь фыркнул. – Поспешные слова, за которыми вы пытаетесь скрыть истину. – Малеган подошел к Крису вплотную и остановился, лишь когда их лица разделяли считанные дюймы. Не отрывая пронизывающего взгляда от лица Криса, он принялся подчеркнуто медленно стягивать с руки кольчужную перчатку. – Сквайр Кристофер, кажется, таким именем вас называют? Крис не сказал ни слова, только кивнул.* * *
Крис был перепуган. Он попал в ситуацию, которую совершенно не понимал, угодил в ловушку. Он стоял посреди зала, полного кровожадных солдат, которые наверняка были ничуть не добросердечнее, чем шайка уличных головорезов его родного времени, и оказался лицом к лицу с этим одетым в черное темнолицым человеком, дыхание которого смердело гнилыми зубами, чесноком, застарелым винным перегаром, – и все, что Крис мог сейчас сделать, это попытаться скрыть дрожь в коленях. В наушнике он вновь услышал голос Марека: – Молчи, что бы ни было – молчи! Сэр Ги, прищурившись, разглядывал его. – Я задал вам вопрос, сквайр. Вы будете отвечать? – Он все еще продолжал стаскивать перчатку, и Крис ощутил непреодолимую уверенность, что этот человек сейчас ударит его голым кулаком. – Молчи, – повторил Марек. Крис был только рад последовать этому совету. Он глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки. Его дрожащие ноги подгибались. Он понял, что может неожиданно упасть в обморок перед этим человеком, и постарался собраться с силами. Еще один вдох… Сэр Ги повернулся к женщине: – Мадам, он может говорить, этот ваш сквайр-спаситель? Или только вздыхать? – С вашего позволения, сэр Ги, он из далекой страны и очень плохо понимает наш язык. – Dic mihi nomen tuum, scutari. «Назови свое имя», – прошелестело в ухе Криса. – Боюсь, сэр Ги, что латыни он тоже не знает. Во взгляде Малегана теперь читалось нескрываемое отвращение. – Commodissime. До чего же удобно быть глухим сквайром. Ведь мы не можем спросить его, как он сюда попал и с какой целью. Этот ирландский сквайр оказался вдали от дома. Но он не паломник. Он не находится на службе. Кто же он такой? Зачем он пришел сюда? Посмотрите, как он дрожит. Чего он может бояться? Ничего, если, конечно, его не заслал к нам Арно, чтобы разведать нашу землю. Это и сделало его глухим. Трус, который не смеет заговорить. Марек прошептал: – Не отвечай… Малеган с силой толкнул Криса в грудь. – Так вот, трусливый сквайр, я называю вас шпионом и негодяем, человеком, у которого не хватает достоинства, чтобы признаться, кто он такой. Я презирал бы вас, если бы вы не были ниже моего презрения. Рыцарь снял наконец свою перчатку и, с подчеркнутой неприязнью мотнув головой, бросил ее на пол. Кольчужная перчатка глухо брякнулась прямо на пальцы ноги Криса. Сэр Ги с наглым видом отвернулся и не спеша направился к столу. Теперь взоры всех присутствовавших обратились к Крису. – Перчатка… – прошептала у него за спиной Клер. Он затравленно скосил на нее глаз. – Перчатка! «Что перчатка?» – спросил себя Крис. Но он уже наклонился и поднял ее. Она поразила его своей тяжестью. Он протянул было перчатку Клер, но та отвернулась и провозгласила: – Рыцарь, сквайр принял ваш вызов. «Какой вызов?» – подумал Крис. – Бой не на жизнь, а на смерть, – тут же потребовал сэр Ги. – Три боевых копья. – Ты, жалкий ублюдок, – услышал Крис голос Марека, – ты хоть понимаешь, что сейчас натворил?* * *
Сэр Ги повернулся к лорду Оливеру: – Мой лорд, я прошу вашего позволения начать сегодняшний турнир нашим поединком. – Да будет так, – последовал незамедлительный ответ. Сэр Дэниел проскользнул сквозь толпу и поклонился. – Мой лорд Оливер, моя племянница зашла в своей шутке слишком далеко, и это привело к недостойному результату. Ее, конечно, может позабавить то, что сэр Ги, прославленный рыцарь, вступит в бой с простым сквайром и опозорит себя сим деянием. Но если сэр Ги попадется на эту приманку, это сослужит ему дурную службу. – Так ли это? – спросил лорд Оливер, глядя на черного рыцаря. Сэр Ги Малеган сплюнул на пол. – Сквайр? Клянусь, что это никакой не сквайр. Перед нами беглый рыцарь, подлец и шпион. Его обман должен быть вознагражден. И я сегодня же предоставлю ему награду. – С вашего позволения, мой лорд, – не отступал сэр Дэниел, – я считаю, что боя не получится. Этот человек всего-навсего сквайр, плохо обученный владению оружием, и отнюдь не соперник для вашего достойного рыцаря. Крис все еще пытался осознать происходящее, когда вперед выступил Марек. Он заговорил на незнакомом Крису языке, по звучанию напоминавшем французский, но все же сильно отличавшемся от него. Он предположил, что это и был окситанский. В наушнике Криса зазвучал перевод. – Мой лорд, – сказал Марек, изящно поклонившись, – этот достойный джентльмен говорит правду. Сквайр Кристофер является моим спутником, но он не воин. Взывая к справедливости, я прошу, чтобы вы позволили Кристоферу назвать защитника со своей стороны, который мог бы принять этот вызов. – Что? Защитника? Какого защитника? Я не знаю вас. Крис видел, что леди Клер взглянула на Марека с явным интересом. Тот, перед тем как ответить Оливеру, тоже искоса взглянул на нее. – С позволения моего лорда, я сэр Андре де Марек из страны Эйно [254]. Я вызываюсь выступить его защитником и, божьего соизволения, достойно покажу себя в поединке с этим благородным рыцарем. Лорд Оливер задумался, потирая подбородок. Видя его сомнения, сэр Дэниел усилил нажим: – Мой лорд, если ваш турнир начнется с неравного боя, то подобное недоразумение не возвеличит этот день и не сделает его незабвенным в умах людей. Я думаю, де Марек покажет нам что-нибудь поинтереснее. Лорд Оливер вновь повернулся к Мареку, ожидая его реплики. – Мой лорд, – сказал Марек, – если мой друг Кристофер – шпион, то и я тоже. Пытаясь опорочить его, сэр Ги опорочил также и меня. Я прошу вашего соизволения защитить мое доброе имя.' Лорда Оливера, казалось, это новое осложнение позабавило. – А что вы скажете, Ги? – По совести, – произнес черный рыцарь, – согласен, что этот де Марек может оказаться достойным защитником, если, конечно, рука его так же быстра, как язык. Но поскольку он защитник, то и встретится с моим защитником, сэром Чарльзом де Гоном. В конце стола поднялся высокий человек. У него было бледное лицо с плоским носом и розовыми глазами, и весь он походил на питбуля. – Я с удовольствием буду вашим защитником, – проговорил он высокомерным тоном. Марек предпринял заключительную попытку. – Мне кажется, – сказал он, – что сэр Ги боится сразиться со мной лицом к лицу. При этих словах леди Клер открыто улыбнулась Мареку. Было ясно, что он заинтересовал ее. А сэра Ги это, казалось, привело в особое раздражение. – Я не боюсь никого, – воскликнул Ги, – и уж эйнотцев – меньше всех! Если вы уцелеете после боя с моим защитником – в чем я сильно сомневаюсь, – то я с удовольствием встречусь с вами и положу конец вашей дерзости. – Да будет так, – провозгласил лорд Оливер и отвернулся. Его тон недвусмысленно указал, что дискуссия закончена.32:16:01
Верховые и запряженные в легкие повозки лошади, гремя копытами и сотрясая землю, проносились по поросшему травой полю. Марек и Крис стояли за невысокой оградой, наблюдая ристалища. Крису турнирная площадка казалась огромной – размером с футбольное поле; с двух сторон были воздвигнуты невысокие трибуны, на которых уже начали рассаживаться дамы. Шумные, одетые в заплатанные одежды из грубой ткани зеваки из простонародья толпились вокруг ограды. Вот приняла старт очередная пара наездников; их кони, храпя, мчались вперед. – Ты хорошо ездишь верхом? – спросил Марек. Крис пожал плечами: – Я катался с Софи. – В таком случае, Крис, я думаю, что смогу сохранить тебе жизнь, – сказал Марек. – Но ты должен все делать точно так, как я тебе скажу. – Хорошо. – До сих пор ты все делал как раз не так, как я советовал, – напомнил ему Марек. – Но на сей раз придется. – Хорошо, хорошо. – Все, что ты должен сделать, – продолжал Марек, – это удержаться в седле достаточно долго, чтобы получить удар. Когда сэр Ги увидит, насколько плохо ты ездишь верхом, у него не останется иного выбора, кроме как постараться попасть тебе в грудь – это самая заметная и малоподвижная цель на галопирующем наезднике. Я хочу, чтобы ты принял удар его копья на грудь, на нагрудную пластину. Ты меня понял? – Я приму удар его копья на грудь, – с очень несчастным видом произнес Крис. – Когда он ткнет тебя копьем, позволь ему выбить тебя из седла. Это должно оказаться для тебя достаточно просто. Падай на землю и не двигайся, чтобы всем показалось, что ты потерял сознание. Что, впрочем, может случиться на самом деле. Ни в коем случае не поднимайся на ноги. Тебе понятно? – Не подниматься на ноги. – Совершенно верно. Независимо от того, что случится, ты лежишь на одном месте. Если сэр Ги собьет тебя с коня и ты потеряешь сознание, то бой закончится. Но если ты встанешь, он потребует второе копье или спешится, чтобы сражаться на мечах, и зарубит тебя. – Не вставать с земли, – повторил Крис. – Правильно, – одобрил Марек. – Ни при каких обстоятельствах. Не вставай. – Он хлопнул Криса по плечу. – Если повезет, ты прекрасно переживешь эту историю. – Иисусе, – только и смог выговорить Крис. Мимо них, сотрясая землю, пронеслось еще несколько лошадей.* * *
Повернувшись к полю спиной, они прошли среди множества шатров, установленных вокруг турнирной арены. Шатры, а скорее, палатки были небольшими, круглыми и пестрели разноцветными полосами и зигзагообразными узорами. Над каждым из шатров чуть покачивались в спокойном воздухе многочисленные вымпелы. Рядом были привязаны лошади. Пажи и оруженосцы носились туда и сюда с панцирями, седлами, сеном, водой. Несколько пажей катили по земле бочонки средних размеров, издававшие негромкое ровное шипение. – Это песок, – не дожидаясь вопроса объяснил Марек. – Они катают кольчуги в бочках с песком, чтобы удалить ржавчину. – Угу… – Крис старался сосредоточиться на деталях, чтобы отвлечься от мыслей о том, что ему предстоит. Тем не менее у него было такое чувство, будто он идет на свою собственную казнь. Они вошли в шатер, где их поджидали трое пажей. Напротив входа в жаровне горел огонь, испускавший приятное тепло; земля была застлана куском толстой парусины, на которой лежало оружие. Марек, быстро осмотрев его, сказал: – Очень хорошо, – и повернулся, чтобы уйти. – Куда ты? – жалобно спросил Крис. – В другой шатер, чтобы одеться. – Но я не знаю, как… – Пажи оденут тебя, – проронил Марек и вышел. Крис посмотрел на доспехи, аккуратно разложенные на парусине. Особое его внимание привлек шлем, представлявший собою цельную голову с лицевой частью, вытянутой наподобие утиного клюва. В нем имелся лишь небольшой разрез для глаз. Но рядом с ним лежал другой шлем, более обычного вида, и Крис подумал, что… – Добрый сквайр, – обратился к нему один из пажей, постарше остальных – ему было лет четырнадцать, и лучше одетый, – соблаговолите стать сюда. – Он указал на середину шатра. Крис встал, куда ему было указано, и почувствовал, как три пары рук забегали по его телу. Пажи, негромко переговариваясь, быстро сняли с него всю одежду вплоть до полотняной нижней рубашки и шорт, но после того, как они увидели его тело, в их голосах послышались беспокойные нотки. – Вы перенесли болезнь, сквайр? – спросил один из них. – Э-э, нет. – Только лихорадка или какая-нибудь еще более суровая болезнь могли так ослабить ваше тело. – Нет, – нахмурившись, ответил Крис. Они умолкли и принялись облачать его. Сначала надели толстые войлочные шоссы, затем длинную рубаху на толстой подкладке, застегивавшуюся спереди на деревянные пуговицы. Ему велели согнуть руки, и он с трудом смог это сделать: настолько плотной оказалась ткань. – Рубаха загрубела после стирки, – сказал один из пажей, – но скоро помягчает. Крис (про себя) не спешил согласиться с ним. «Иисусе, – думал он, – я уже с трудом могу двигаться, а ведь на меня еще не надели латы». А пажи как раз принялись прилаживать броню ему на ноги, связывая отдельные части ремнями на бедрах, коленях и лодыжках. Затем дело дошло до рук. Покончив с каждой деталью, помощники просили его подвигать рукой или ногой, чтобы убедиться, что ремни не слишком сильно затянуты. Затем на него через голову надели кольчугу, тяжесть которой сразу же придавила Криса к земле. Пока сверху закрепляли нагрудную пластину, главный паж задал ему несколько вопросов, ни на один из которых Крис не мог ответить. – Вы сидите высоко или у задней луки? – Вы держите копье наперевес или прямо? – Вы подтягиваете переднюю луку или оставляете свободной? – Вы опускаете стремена или подтягиваете вперед? Вместо ответов Крис издавал неопределенное мычанье. Тем временем на него надевали все новые и новые доспехи, что сопровождалось и новыми вопросами: – Подвижные или твердые поножи? – Глубокая гарда или тарелка? – Правый или левый меч? – Длинный или короткий назатыльник? Ему становилось все тяжелее и тяжелее, и по мере того, как к нему прицепляли очередные железяки, казалось, что он обретает сходство с бронзовой статуей. Но пажи действовали умело и быстро. Прошло всего минут десять, а он был уже полностью одет. Мальчики отступили на несколько шагов и осмотрели его. – Так хорошо, сквайр? – Да, – уныло ответил Крис. – Теперь шлем. – На голове у него уже была какая-то металлическая тюбетейка, но теперь ему поднесли и надели на голову остромордую кастрюлю. Крис оказался погруженным во тьму и ощутил плечами внушительный вес шлема. Через горизонтальную щель он не видел ничего, кроме того, что находилось прямо перед ним. Его сердце бешено заколотилось. Ему не хватало воздуха. Он не мог дышать. Он подергал шлем, пытаясь поднять забрало, но оно не двигалось. Он был пойман. Он слышал свое дыхание, гулко отдававшееся в металлической скорлупе; оно сразу же нагрело железо, он начал задыхаться. Там было нечем дышать. Он схватился за шлем, пытаясь снять его. Пажи сняли с него шлем. На их лицах явственно читалось недоумение. – С вами все хорошо, сквайр? Крис закашлялся и кивнул, не доверяя своему голосу. Он вовсе не желал, чтобы эта штука вновь оказалась у него на голове. Но его уже вели к выходу из шатра, к поджидавшей снаружи лошади. «Иисус Христос, помилуй меня!» – подумал он. Лошадь оказалась гигантской и несла на себе даже больше железа, чем он. Голову, шею и грудь животного защищал пластинчатый доспех, спину и бока прикрывала кольчужная сетка. Даже в броне лошадь приплясывала и пыталась гарцевать; один из пажей держал ее под уздцы. Это был настоящий боевой конь, куда сильнее и энергичнее, чем любая из лошадей, на которых Крису когда-либо приходилось ездить. Но не это волновало его, а рост – проклятая скотина оказалась настолько большой, что он не доставал до ее спины. А на спине лежало деревянное седло, отчего коняга казалась еще громадное. Все трое пажей смотрели на него с надеждой. Ожидали. Чего? Вероятно, чтобы он сел туда. – Как же я… м-м-м… Пажи замигали в полном остолбенении, но главный из них тут же опомнился. Он вышел вперед и спокойно сказал: – Положите руку сюда, сквайр, на деревяшку, и подтянитесь…. Крис протянул руку, но смог дотянуться только до луки, прямоугольного выступа перед седлом. Он обхватил ее пальцами, затем поднял колено и сунул ступню в стремя. – Н-да… Я думаю, сквайр, что будет удобнее садиться с левой ноги. Ну, конечно же. С левой ноги. Он знал об этом, просто находился сейчас в слишком сильном напряжении и перепутал. Крис толкнул стремя вперед, чтобы освободить ногу. Но она зацепилась за проклятую броню. Тогда он неловко нагнулся и вытянул свободную руку, желая расцепить чертовы железки. Они не поддавались. И наконец, в тот самый момент, когда он уже почти сумел освободиться, Крис потерял равновесие и рухнул на спину прямо под задние ноги лошади. Перепуганные пажи поспешно оттащили его в сторону. Они подняли его на ноги, а потом все вместе помогли ему забраться на лошадь. Он чувствовал, как руки уперлись ему в ягодицы, и он, покачиваясь, взвился в воздух, задрал ногу – господи, как же это было трудно – и, брякнув всем своим железом, очутился в седле. Крис посмотрел вниз, на оставшуюся далеко внизу землю. Ему казалось, будто до нее футов десять, не меньше. Как только он уселся, лошадь начала негромко ржать и дергать головой, поворачивая ее набок и огрызаясь на ноги Хьюджеса в стременах. «Эта проклятая тварь хочет укусить меня», – подумал он. – Узда, сквайр! Вы должны натянуть уздечку. Крис потянул за узду. Огромная лошадь не обратила на его действия никакого внимания; наоборот, еще ниже нагнула голову и опять потянулась к его правой ноге. – Покажите ей, сквайр! Сильнее! Крис дернул за узду так резко, что испугался, не сломает ли он лошади шею. Но сразу после этого лошадь негромко всхрапнула и, внезапно успокоившись, повернула голову вперед. – Хорошо сделано, сквайр. Где-то зазвучали трубы, издавшие несколько протяжных нот. – Это первый сигнал для бойцов, – сказал паж. – Пора на арену. Мальчики взяли лошадь под уздцы, и Крис направился к травяному полю.36:02:00
Был час ночи. Роберт Дониджер, стоя у окна своего кабинета в МТК, смотрел на вход в пещеру, озаренный мигающими огнями стоявших там шести санитарных машин. Он слышал, как хрипели радиотелефоны медиков, рассматривал людей, выходивших из туннеля. Он видел Гордона; тот вышел вместе с этим парнишкой, Стерном. Ни тот, ни другой, похоже, не получили ранений. В стекле он увидел отражение вошедшей в комнату Крамер. Она слегка запыхалась. Не оборачиваясь к ней, он спросил: – Сколько раненых? – Шесть. Двое довольно серьезно. – Насколько серьезно? – Осколочные ранения. Отравления ядовитыми газами. – Значит, их отправят в университет. – Он имел в виду университетскую клинику в Альбукерке. – Да, – согласилась Крамер. – Но я информировала их о том, что им следует говорить. Несчастный случай в лаборатории, только и всего. И еще я позвонила в университет, Уиттлу, и напомнила ему о нашем последнем пожертвовании. Не думаю, чтобы здесь могут возникнуть проблемы. Дониджер смотрел в окно. – Могут возникнуть, – сказал он наконец. – Отдел по связям с общественностью с этим справится. – А может быть, нет, – протянул Дониджер. Несколько лет назад МТК создала отдел общественных связей из двадцати шести человек, разбросанных по всему миру. Их работа заключалась не в том, чтобы делать компании рекламу, а скорее наоборот, замалчивать ее деятельность. МТК – объясняли они всем, кто желал что-то узнать, – это компания, производящая квантовые устройства для магнитометров и медицинских сканеров на основе принципа сверхпроводимости. Основой этих приборов является сложное электромеханическое устройство длиной приблизительно в шесть дюймов. Пресс-релизы, которые распространяли эти люди, были потрясающе бедны в отношении информации; в основном в них содержались основополагающие формулы квантовой механики. Для тех немногочисленных репортеров, у кого подобные меры не убили любопытства к деятельности МТК, компания с готовностью устроила экскурсию по своему главному исследовательскому центру в Нью-Мексико. Репортеров провели по специально подготовленным лабораториям. Затем в большом конференц-зале им показали, как эти устройства изготавливаются: градиентометрические катушки, погружающиеся в криостат, экран сверхпроводимости и выходящие наружу электрические провода. Объяснения состояли в основном из уравнений Максвелла и теории движения электрического заряда. Почти неизменно репортеры отказывались от публикации своих материалов. Как выразился один из них: «Это ничуть не интереснее, чем автоматизированная линия по сборке ручных фенов для сушки волос». Таким образом Дониджер сумел сохранить в тайне, пожалуй, крупнейшее из научных открытий последней четверти двадцатого столетия. Частично его молчание было продиктовано чувством самосохранения: ряд других компаний, такие, например, как IBM и «Fujitsu», начали свои собственные исследования в области квантовых технологий, и, даже несмотря на то что Дониджер имел перед ними фору в целых четыре года, как раз в его интересах было, чтобы они не знали точно, насколько далеко он ушел. Он также знал, что его план еще не был завершен, и нуждался в секретности для того, чтобы закончить работу. Сам он частенько говорил со своей мальчишеской усмешкой: «Если бы люди знали, куда мы идем, они на самом деле захотели бы остановить нас». Но в то же время Дониджер понимал, что не сможет хранить тайну вечно. Рано или поздно, возможно случайно, она все равно выйдет наружу. Но в этом случае он должен быть готов взять контроль над ситуацией. И сейчас Дониджера занимал один вопрос: пришло это время или еще нет?* * *
Он следил за тем, как, завывая сиренами, отъезжают машины «Скорой помощи». – Подумайте вот о чем, – сказал он, все так же не глядя на Крамер. – Две недели назад наша компания была застегнута на все пуговицы. Единственной проблемой для нас была эта французская журналистка. Потом на нашу шею свалился Трауб. Депрессия старого ублюдка поставила всю нашу компанию в опасное положение После смерти Трауба объявился этот коп из Галлапа, который до сих пор продолжает обнюхивать все углы. Потом Джонстон. Потом четверо его студентов. А теперь шестерых лаборантов увозят в больницу. Диана, уже слишком много народу вышло из-под контроля. Вероятность засветиться увеличивается многократно. – Вы думаете, ситуация уходит из наших рук? – спросила Крамер. – Не исключено, – ответил он. – Но этого может не случиться, если я приму действенные меры. Тем более что у меня есть трое потенциальных членов правления, которые будут здесь послезавтра. Так что давайте снова застегнемся на все пуговицы. Женщина кивнула: – Я действительно считаю, что мы можем справиться со всем этим. – Ладно, – сказал Дониджер, отвернувшись наконец от окна – Позаботьтесь о том, чтобы Стерна уложили спать в одной из свободных комнат. Удостоверьтесь, что он заснул и отключите телефон. Я хочу, чтобы завтра Гордон прилип к нему не хуже клея. В любом случае устройте ему экскурсию по центру Но будьте с ним. Я хочу в восемь утра провести телеконференцию с нашими «внешниками». А в девять – брифинг по поводу перехода. А в полдень я должен встретиться с этими говноедами из масс-медиа Обзвоните всех немедленно, чтобы они могли подготовиться. – Правильно, – одобрила женщина. – Возможно, мне и не удастся удержать все это под контролем, – задумчиво проронил Дониджер, – но пусть меня черти раздерут, если я не попытаюсь. Нахмурившись, он взглянул на стекло, где около входа в туннель стояла в темноте кучка людей. – Сколько времени потребуется, чтобы можно было запустить техников в пещеру? – Девять часов. – И тогда мы сможем провести спасательную операцию? Пошлем в прошлое еще одну группу? Крамер кашлянула. – Вообще-то … – Вы что, нездоровы? Или это означает «нет»? – Боб, все аппараты были разрушены при взрыве, – ответила она. – Все до одного? – Я думаю, что так. – В таком случае все, что мы можем сделать, это восстановить зал перехода и начать просиживать задницы, чтобы увидеть, целыми они вернутся или по кускам? – Совершенно верно. У нас нет ни малейшей возможности помочь им. – Тогда будем надеяться на то, что они хорошо знают свою профессию, – сказал Дониджер, – потому что рассчитывать они могут только на себя. Желаю им удачи.31:40:44
Через узкую прорезь в забрале своего шлема Крис Хьюджес смог разглядеть, что трибуны, окружавшие турнирное ристалище, были заполнены в основном дамами, а вокруг барьера скопились густые толпы простонародья Все что-то кричали, в нетерпении ожидая начала турнира Крис находился сейчас на восточном краю поля, окруженный своими пажами. Он пытался совладать с лошадью, которая, видимо, испугавшись толпы и криков, принялась ржать и старалась сбросить своего наездника Пажи вручили ему полосатое копье, которое оказалось до нелепости длинным и очень неудобным в руке. Крис взял его, принялся примеряться, как будет удобнее держать, выронил, а лошадь под ним всхрапывала и била копытом. За барьером среди простонародья он заметил Кейт. Она ободряюще улыбнулась ему, но лошадь вновь заиграла, повернулась боком, и он не смог снова поймать взгляд девушки. И еще он успел заметить невдалеке закованную в железо фигуру Марека, окруженного пажами. Когда лошадь снова повернулась – «почему, разве пажи не держали ее под уздцы?», – он увидел противоположный край поля, где спокойно восседал на своем коне сэр Ги де Малеган. Он надевал на голову шлем с черным плюмажем. Лошадь Криса снова взбрыкнула и пошла боком Он услышал новые завывания труб, заметил, что зрители повернулись к одной из трибун. По всплеску аплодисментов и приветственным крикам он смутно догадался, что, вероятно, это лорд Оливер занял свое место. Трубы взревели снова. – Сквайр, это сигнал для вас, – сказал паж, повторно вручая ему копье. На сей раз Крис сумел удержать копье достаточно долго для того, чтобы уложить его в какую-то прорезь на луке седла, и теперь оно было направлено диагонально, влево острием. Потом лошадь дернулась, и пажи с криками рассыпались в стороны, так как копье принялось описывать круги над их головами. Опять трубы! Почти ничего не видя, Крис потянул за узду, пытаясь подчинить лошадь своей воле. Бросив взгляд вдаль, на сэра Ги, он увидел лишь, что лошадь противника все еще стоит совершенно неподвижно. Крису захотелось поскорее покончить со всем этим, но лошадь не желала слушаться его. Сердитый и растерянный, он с силой еще раз дернул за уздечку. – Черт тебя возьми, вперед! И, видимо, в ответ на эти слова лошадь двумя быстрыми движениями мотнула головой вверх и вниз. Ее уши встали торчком. И он поскакал.* * *
Марек в тревоге наблюдал за ним. Он не сказал Крису всего, что предполагал: не было никакого смысла пугать его больше, чем необходимо. Но, конечно, сэр Ги должен был попытаться убить Криса, а это значило, что он нацелит свое копье в голову. Крис дико подпрыгивал и раскачивался в седле, его копье дергалось во все стороны. Он представлял собой весьма непростую цель, но если Ги был человеком опытным – а Марек в этом не сомневался, – то он должен был все равно целить в голову, чтобы нанести губительный удар, даже рискуя промахнуться при первой стычке. Он смотрел, как Крис трюхал по полю, с трудом удерживаясь в седле. И видел, как сэр Ги скачет ему навстречу: полный контроль над лошадью, тело под необходимым углом наклонено вперед, нацеленное копье в согнутой правой руке. «Что ж, – подумал Марек, – по крайней мере, есть шанс, что Крис уцелеет».* * *
Крис мало что мог разглядеть. Он дико мотался в седле и успевал заметить лишь отдельные пятна: фрагменты трибун, траву, другого всадника, приближавшегося к нему. Из этих кратких, как вспышка блица, видений невозможно было составить представление о том, насколько далеко Ги находится и сколько еще времени осталось до встречи. Он слышал цокот копыт своей лошади, казавшийся ему раскатами грома, ее ритмичное всхрапывающее дыхание. Слегка подпрыгнув в седле, он попробовал взяться за копье. Все тянулось гораздо дольше, чем он ожидал. Ему казалось, будто он едет на этой лошади уже целый час. Ги он увидел в самый последний момент, очень близко; тот мчался на него со страшной скоростью, а потом его собственное копье подскочило в руке, чувствительно хлопнув его по правому боку, и одновременно он ощутил острую боль в левом плече и удар, который повернул его боком в седле. И еще он услышал громкий треск сломанной деревяшки. Толпа взревела. Его лошадь неслась вперед, к дальнему краю поля. Крис ничего не мог понять. Что случилось? Его плечо отчаянно болело. А копье было сломано пополам. И он все еще сидел в седле. Вот дерьмо.* * *
Марек ощущал себя глубоко несчастным. Это была неудача: удар пришелся слишком вскользь для того, чтобы сбросить Криса наземь. Теперь они должны были съехаться еще раз. Он поглядел на сэра Ги, который, ругаясь, взял новое копье из рук пажей и уже поворачивал лошадь, готовясь снова броситься в атаку. На противоположном конце поля Крис пытался справиться со вторым копьем, которое дико раскачивалось в воздухе, словно метроном. Наконец ему удалось уложить его поперек седла, но лошадь все еще продолжала крутиться и пятиться. Ги чувствовал себя оскорбленным и злился. Он не отличался терпеливостью и не стал ждать. Ударив коня шпорами, поскакал вдоль поля. «Ты ублюдок», – подумал Марек.* * *
Увидев такое одностороннее нападение, толпа изумленно взвыла. Крис услышал этот крик и увидел, что Ги уже несется к нему на всем скаку. А его собственная лошадь все еще не желала слушаться и крутилась на месте Он, ничего толком не понимая, дернул за узду и в этот момент услышал сзади звук удара: это кто-то из грумов хлестнул его лошадь по крупу. Лошадь заржала, вздыбила уши… …И он порысил вдоль по полю. Вторая стычка была хуже, потому что на сей раз он знал, что его ожидает.* * *
Столкновение ошеломило его, пронизав вспышкой боли его грудь. Он оказался в воздухе. Все внезапно замедлилось. Крис увидел, как из-под него выезжает седло, потом зад лошади, а он все отодвигался назад, а потом стал клониться туда же и уже видел перед собой только небо. Он грохнулся на землю навзничь, плашмя. Его голова звонко ударилась о шлем. Перед его глазами поплыли ярко-синие пятна, которые все росли, стали совсем большими, а затем их цвет сменился серым. Несмотря на то что его шлем, конечно, не пропускал радиоволн, он, казалось, услышал в ухе голос Марека: «Теперь оставайся там!» Откуда-то донеслись отдаленные трубные звуки, а потом мир милосердно померк.* * *
В дальнем конце поля Ги уже заворачивал свою лошадь, собираясь предпринять следующую атаку, когда услышал сигнал труб, возвещавших, что настала очередь следующей пары. Марек опустил копье, дал лошади шенкеля (в шпорах пока что не было необходимости) и галопом поскакал вперед. Он видел, как с противоположной стороны к нему устремился сэр Чарльз де Гон. Он мчался вперед и слышал ровный топот копыт своей лошади, слышал нарастающий рев толпы – она-то знала, что этот поединок будет хорош. Эта лошадь бежала невероятно быстро. И с такой же быстротой навстречу несся сэр Чарльз.* * *
Согласно средневековым текстам главное испытание в рыцарском поединке состояло не в том, чтобы держать копье или нацеливать его в ту или иную цель. Испытание состояло в том, чтобы точно выдерживать направление атаки, не уклоняться от стычки – не поддаваться той панике, которая охватывает почти каждого наездника, когда он галопом мчится навстречу своему противнику. Марек читал много древних текстов, но лишь теперь он внезапно осознал их: он чувствовал себя потерянным, трясущимся, ему казалось, что его тело утратило силу и ловкость, его бедра, сжимавшие бока лошади, дрожали мелкой дрожью. Он заставил себя собраться, сосредоточиться и направил копье на сэра Чарльза. Но острие копья все равно на скаку гуляло вверх и вниз. Он поднял копье с луки, взял в согнутую руку. Так оказалось лучше. Дыхание выровнялось. Он почувствовал, что к нему возвращаются силы. Чуть повернул лошадь точнее, навстречу противнику. Восемьдесят ярдов. Не сбавлять темпа. Он видел, как сэр Чарльз манипулировал копьем. Вот он приподнял острие. Целит в голову. Или это все же маневр? Рыцари на турнирах, как известно, совершали обманные движения, лишь в самый последний момент показывая истинное направление удара. Было ли такое в привычках этого? Шестьдесят ярдов. Наносить удар в голову было рискованно в том случае, если соперник целил по-другому. Горизонтально направленное копье касалось туловища на долю секунды раньше, чем направленное в шлем; дело тут в соотношении углов. Первый удар сотрясает обоих всадников, и от этого удар в голову теряет свою точность и резкость. Но опытный рыцарь мог выдвинуть копье вперед, сделать дополнительное движение, которое помогло бы ему выиграть шесть или восемь дюймов расстояния, и таким образом нанести удар первым. Нужно было иметь огромную силу руки, чтобы самортизировать отдачу от удара, справиться с моментом инерции, чтобы основная энергия удара пришлась на лошадь, но так было гораздо больше шансов сбить противника с выбранной им линии атаки и выиграть время. Пятьдесят ярдов. Сэр Чарльз держал копье все так же высоко. Но сейчас он выдвинул его навстречу противнику, наклонившись вперед в седле. Теперь у него оказалось больше возможностей для маневра копьем. Было ли это еще одно ложное движение? Сорок ярдов. Узнать это было совершенно невозможно. Марек решил атаковать своего противника в грудь и взял копье на изготовку. Он не станет изменять решение. Тридцать ярдов. Он слышал грохот копыт, рев толпы. Средневековые тексты предупреждали: «Не закрывай глаза в момент стычки. Держи глаза открытыми, когда наносишь удар». Двадцать ярдов. Его глаза открыты. Десять. Этот ублюдок приподнял свое копье. Он целит в голову. Удар.* * *
Треск сломанного древка показался громким, как выстрел. Марек нанес удар с такой силой, что он отдался резкой болью в левом плече. Подъехав к краю поля, он бросил сломанное копье и протянул руку за новым. Но пажи стояли неподвижно и смотрели на поле у него за спиной. Оглянувшись назад, он увидел, что сэр Чарльз упал с коня и лежит на земле. А потом он увидел, что сэр Ги гарцует на лошади вокруг распростертого тела Криса. «Вот что он затеял, – подумал Марек. – Он хочет затоптать Криса насмерть». Марек повернул лошадь, выхватил меч, воздел его к небу и с гневным рычаньем во весь опор погнал коня по полю.* * *
Толпа вопила; люди колотили по деревянному барьеру, словно в сотни барабанов. Сэр Ги повернулся на шум и увидел, что к нему несется Марек. Но сразу же перевел взгляд на Криса и направил лошадь боком, чтобы та наступила на лежащего. – Позор! Позор! – кричали в толпе, и даже лорд Оливер вскочил на ноги от изумления. Но в этот момент Марек поравнялся с сэром Ги. Он не мог сразу остановить стремительный бег своего коня, но, проносясь мимо, выкрикнул: – Засранец! – и ударил его по голове мечом плашмя. Он знал, что это не нанесет рыцарю никакого вреда; его целью было оскорбить сэра Ги и заставить его отступить отлежавшего без сознания Криса. И это подействовало. Сэр Ги немедленно отвернулся от Криса, а Марек, не опуская меча, натянул уздечку и поворотил лошадь. Сэр Ги выхватил свой меч из ножен и яростно взмахнул им. Клинок, просвистев в воздухе, столкнулся с мечом Марека. Тот ощутил, как его собственный меч завибрировал в руке от силы удара. Марек, размахнувшись из-за головы, нанес удар, целясь в голову. Ги парировал. Лошади ходили по кругу, пытаясь укусить друг дружку, мечи непрерывно сталкивались, звеня. Бой начался. И какой-то, как будто сторонней, частью своего сознания Марек отчетливо понимал, что это будет бой не на жизнь, а на смерть.* * *
Кейт наблюдала забоем из-за барьера. Марек держался отлично, физически он был явно сильнее, но сразу было видно, что у него нет такого опыта, как у сэра Ги. Его замахи были шире, а движения – менее четкими. Марек, похоже, осознавал свои недостатки, но и от сэра Ги они не укрылись: он держался на дистанции, сохраняя между собой и противником пространство для размашистых ударов. Марек же все время старался приблизиться к противнику, сократить расстояние до минимума, как боксер в клинче. Кейт видела, что Мареку не могло это удаваться все время. Рано или поздно Ги должен был, хотя бы на мгновение, выиграть расстояние, достаточное для того, чтобы нанести смертельный удар.* * *
Волосы Марека промокли от пота. Едкие капли стекали в глаза. Он не мог ничего поделать с этим. Потряс головой, но глазам легче не стало. Скоро он запыхался. Зато сэр Ги, которого он видел сквозь прорезь в шлеме, казался неутомимым и непреклонным; все время в атаке, все движения в одном отработанном ритме. Марек знал, что должен что-нибудь предпринять, пока у него еще остаются силы. Он должен сломать ритм движений рыцаря. Мускулы его правой руки, державшей меч, уже, казалось, пылали огнем изнутри от непрерывного напряжения. Но его левая рука была немногим слабее правой. Почему бы не пустить ее в ход? Стоило попытаться. Пришпорив лошадь, Марек приблизился вплотную к противнику. Он чуть выждал, отразил очередной удар своим мечом, а затем сразу же, не сжимая кулака, сильно ударил сэра Ги левой рукой по шлему. Шлем качнулся назад, и Марек с удовлетворением услышал, как рыцарь громко ударился лицом о шлем. Марек мгновенно повернул меч и ударил Ги по голове рукоятью. Раздался громкий лязг, и рыцарь неестественно дернулся в седле. На мгновение он весь как-то обмяк. Марек ударил снова, еще сильнее. Он знал, что нанес противнику травму. Но недостаточно тяжелую. Слишком поздно он заметил, как меч Ги со зловещим шипеньем описал широкую дугу, закончившуюся на его спине. Марек почувствовал, как ужасное острие, словно кнут, опустилось на его плечи. Выдержала ли кольчуга? Получил ли он рану? Руки у него пока что двигались. Он с силой ударил своим клинком по затылку шлема Ги; раздался звон, словно он бил по большому гонгу. «Это должен быть нокдаун», – подумал Марек. Марек замахнулся снова, повернув лошадь, и нанес мощный удар, целясь в шею. Ги смог парировать, но удар Марека был такой силы, что он потерял равновесие. Резко покачнувшись, Ги съехал набок в седле, схватился было за луку, но не смог удержаться и рухнул наземь. Марек отвернулся от него и начал слезать с лошади, но тут толпа взревела снова. Оглянувшись, он увидел, что Ги легко вскочил на ноги. Вся его неспособность продолжать бой оказалась обманом. Марек стоял на одной ноге, вторая все еще была в стремени, а рыцарь уже наносил ему удар. Марек неловко парировал, каким-то непонятным самому себе образом освободил ногу и отпрянул назад. Сэр Ги был опять сильным и уверенным в себе. Марек понял, что положение стало для него еще хуже, чем прежде. Он предпринял яростную атаку, но Ги без труда отразил ее; он крепко стоял на ногах, легко и быстро передвигался. Марек задыхался в шлеме, хрипел и был уверен, что соперник слышит эти звуки и знает, что они означают. Марек начинал изнемогать. А сэру Ги нужно было всего лишь отступать, непрерывно угрожая контратакой, пока Марек не выбьется из сил. Разве что… Крис все так же неподвижно лежал на спине. Марек продолжал наступать на сэра Ги, с каждым ударом сдвигаясь на шаг вправо. Тот продолжал отступать. Но теперь Марек направлял его движение к Крису.* * *
Под лязг мечей Крис медленно приходил в себя. К нему возвращалась способность мыслить, и он пытался сориентироваться. Он лежал на спине, глядя в синее небо. Но он был жив. Что случилось? Он покрутил головой внутри темного шлема. В шлеме была одна лишь узкая прорезь для глаз, он был горячий и вызывал клаустрофобию. Его замутило. Внезапно накатил приступ тошноты. Он не хотел вырвать в шлем: в нем было слишком тесно, он захлебнулся бы собственной рвотой. Его необходимо было снять. Все так же лежа, он поднял обе руки и вцепился в шлем, принялся его стаскивать, но проклятая кастрюля не поддавалась. «Почему? Ее что, привязали? А может быть, дело в том, что я лежу?» Его сейчас вырвет. В этом чертовом шлеме. Иисусе! Перепуганный, он перекатился на живот.* * *
Марек отчаянно размахивал мечом. Он видел, что Крис за спиной сэра Ги зашевелился. Марек хотел было крикнуть ему, чтобы он оставался на месте, но ему уже не хватало дыхания, чтобы говорить. Марек атаковал, еще и еще. Теперь Крис принялся дергать шлем, пытаясь освободиться. А Ги находился все еще в добрых десяти шагах от него. Он отступал легко, словно танцуя, и, похоже, развлекался, без труда парируя удары Марека. Марек знал, что силы у него уже почти на пределе. Его удары становились все слабее и слабее. А Ги, в свою очередь, был все так же силен, все так же ловок. Он лишь отступал, парировал и выжидал свой шанс. Пять ярдов. Крис перевернулся на живот и теперь пытался встать. Ему удалось подняться на четвереньки. Затем его голова свесилась, послышался громкий звук рвоты. Ги услышал это и чуть-чуть повернул голову, чтобы взглянуть… Марек рванулся вперед, боднул рыцаря головой в нагрудную пластину, тот отлетел назад, споткнулся о Криса и упал на спину. Малеган быстро перекатился по земле, но Марек уже придавил коленом его правую руку с мечом и тут же другим коленом встал и на левое плечо. И, не промедлив ни секунды, Марек высоко поднял меч, готовый в любой момент воткнуть его в тело противника. Толпа притихла. Ги лежал неподвижно. Марек медленно опустил меч, обрезал шнурки, крепившие шлем рыцаря, и оттолкнул его своим клинком. Появилась голова Ги. Марек увидел, что из его левого уха течет струйка крови. Ги вперился взглядом ему в лицо и плюнул. Марек снова поднял меч. Он был исполнен гнева, тело изъедено жгучим потом, мускулы горели от перенапряжения, глаза застилала алая пелена ярости и изнеможения. Он напряг руки, чтобы последним движением опустить меч и отсечь голову от тела. Ги понял это. – Пощады! Он крикнул это из всех сил, так что услышали все, присутствовавшие на турнире. – Я прошу пощады! – кричал он. – Во имя Святой Троицы и Девы Марии! Пощады! Пощады! Толпа хранила молчание. Все ждали.* * *
Марек не мог решить, как ему поступить. Внутренний голос подсказывал ему: прикончи этого ублюдка, в противном случае тебе придется горько пожалеть. Он знал, что должен принять решение быстро: чем дольше он будет стоять тут над сэром Ги в колебаниях, тем больше вероятности, что ему не хватит духу нанести последний удар. Он посмотрел на людей, приникших к барьеру. Никто не шевелился, все только смотрели. Посмотрел на трибуну, на которой сидел лорд Оливер, окруженный дамами. Все до одного хранили неподвижность. Лорд Оливер, казалось, застыл. Марек оглянулся назад, на кучку пажей, стоявших перед барьером. Они тоже замерли. И вдруг один из них каким-то почти подсознательным движением поднес руку к груди и проделал круговое движение кулаком: режь! «Он дает мне добрый совет», – подумал Марек. Но он все еще колебался. На всем турнирном поле царила абсолютная тишина, которую нарушали лишь натужные рыганья и стоны Криса. В конце концов именно эти рыганья и решили исход дела. Марек отступил от сэра Ги и протянул руку, чтобы помочь ему подняться. Сэр Ги взял руку и, встав на ноги перед Мареком, сказал ему: – Ты, выродок, я еще увижу тебя в аду. – С этими словами он резко повернулся и пошел прочь.31:15:58
Ручеек протекал через мшистую, поросшую редкой травой и цветами полянку. Крис стоял на коленях, опустив лицо в воду. Спустя некоторое время он выпрямился, кашляя и отплевываясь, и посмотрел на Марека, который сидел рядом на корточках, уставив неподвижный взгляд в пространство. – Со мной такое было, – сказал Крис, – со мной такое было. – Представляю себе. – Меня могли убить, – продолжал Крис. – И считается, что это спорт? Ты знаешь, что это такое? Это попытки цыпленка удержаться на спине у лошади. Эти люди безумны. Он снова опустил голову в воду. – Крис. – Я ненавижу блевать. Ненавижу. – Крис. – Что? Что еще? Ты хочешь мне сказать, что мои доспехи заржавеют? Да я не дам за них и кучки дерьма, Андре. – Нет, – возразил Марек, – я хочу сказать тебе, что фетровая подкладка твоего подкольчужника разбухнет, и тогда доспехи будет трудно снять. – На самом деле? Ну и ладно, мне плевать на это. Придут пажи и сдерут все это с меня. – Крис сел на мох и снова закашлялся. – О, Иисус, я не могу избавиться от этого запаха. Я должен принять ванну или хоть что-нибудь сделать. Марек, сидевший рядом, ничего не сказал. Он хотел только дать ему возможность немного успокоиться. Когда Крис говорил, руки у него тряслись. «Для него будет лучше выговориться», – подумал Марек.* * *
На поле, расположенном немного ниже, тренировались лучники, облаченные в одежды малинового и серого цветов. Не захваченные страстями проходившего поблизости турнира, они терпеливо стреляли по мишеням, отступали на несколько шагов подальше, стреляли снова. Именно об этом в древних хрониках писали. «Английские лучники были чрезвычайно дисциплинированны и упражнялись каждый день». – Эти люди и есть новая основа военной мощи, – сказал Марек. – Именно они теперь решают судьбы сражений. Посмотри на них. Крис приподнялся на локте. – Ты все ребячишься, – неодобрительно фыркнул он. Лучники теперь находились более чем за две сотни ярдов от их круглой мишени – длина двух футбольных полей. На таком расстоянии от цели они должны были казаться маленькими фигурками, наподобие игрушечных солдатиков, и все же они уверенно натягивали свои луки, направляя стрелы высоко к небу. – Неужели это серьезное занятие? Небо было темным от свистящих стрел. Они втыкались либо в мишень, либо, в случае промаха, задрав оперенные концы, подрагивали среди травы. – Да, пожалуй, это не ребячество, – согласился Крис. Почти без паузы в небо взвился еще один густой поток стрел. А за ним еще один, еще. Марек посчитал про себя. Три секунды между залпами. «Значит, это правда, – подумал он, – английские лучники действительно могли выпускать по двадцать стрел в минуту». Мишени уже густо ощетинились стрелами. – Атакующие рыцари не в состоянии выдержать такой обстрел, ~ сказал Марек. – Стрелы убивают всадников, убивают лошадей. Именно поэтому английские рыцари сражаются в пешем строю. Французы все еще идут в нападение, по традиции, верхами, и оказываются почти полностью перебиты, не успев даже близко подойти к англичанам. Четыре тысячи рыцарей погибли при Креси, еще больше при Пуатье. Огромное количество для этого времени. – Почему же французы не меняют тактику? Разве они не видят, что получается? – Конечно, видят, но изменение тактики будет означать конец целого образа жизни, даже культуры, – объяснил Марек. – Рыцари составляют все благородное сословие, подобный образ жизни слишком дорог для простых людей. Рыцарь должен покупать себе доспехи и по крайней мере трех боевых коней, он должен содержать свиту из пажей, оруженосцев, слуг. И эти благородные рыцари являлись решающим фактором в войне – до сих пор. Теперь это закончилось. – Он указал на лучников в поле – Эти люди из простонародья. Они побеждают благодаря взаимодействию и дисциплине. Тут почти не остается места для личной доблести. Они выполняют работу и получают за нее жалованье. И за ними будущее всего военного дела, за оплачиваемыми, дисциплинированными, безликими отрядами. С рыцарями покончено. – Кроме турниров, – кисло пробормотал Крис. – Да, пожалуй. Но даже там… Все эти пластинчатые доспехи, которые надевают поверх кольчуг, предназначены для защиты от стрел. Стрела пробьет насквозь незащищенного человека, но кольчугу она тоже пробьет. И поэтому рыцарям необходимы пластинчатые доспехи. Лошадям необходима броня. Но при таком залпе… – Марек указал на свистящий ливень стрел и пожал плечами. – С ними покончено. Крис оглянулся назад, на турнирное поле. – Да уж пора бы! – проворчал он. Марек взглянул туда же и увидел пятерых одетых в ливреи пажей и двоих ратников в черно-красных сюрко. – Наконец-то я освобожусь от этого проклятого железа. Крис и Марек, стоя, дождались приближения группы. – Вы нарушили правила турнира, обесчестили благородного рыцаря Ги де Малегана и презрели высокое покровительство лорда Оливера. Вы арестованы и пойдете с нами, – заявил один из ратников. – Минуточку, минуточку, – запротестовал Крис, – мы обесчестили его? – Вы пойдете с нами. – Минуточку, минуточку, – повторил Крис. Воин с силой ударил его по лицу и толкнул вперед. Марек пошел у него за спиной на расстоянии шага. Окруженные свитой из семи человек, они направились к замку.* * *
Кейт задержалась на турнирном поле, высматривая Криса и Андре. Сначала она хотела было поискать их в шатрах, располагавшихся вокруг поля, но там находились одни лишь мужчины – рыцари, оруженосцы и пажи, и она решила воздержаться от этого. Это был совершенно иной мир, пропитанный от корней до кроны духом насилия, и она ощущала постоянное чувство опасности. Почти все в этом мире были молоды; рыцарям, расхаживавшим неподалеку от поля, было от двадцати до тридцати с небольшим лет, а оруженосцы были просто подростками. А по ее одежде сразу было видно, что она не относится к благородному сословию. Она твердо знала, что если бы ее изнасиловали, то никто не стал бы обращать на это внимания. Даже несмотря на то, что дело происходило в полдень, она вела себя так же, как некогда в Нью-Хейвене ночью: старалась не оставаться одна, но передвигаться в толпе и держаться подальше от мужских групп. Обходя открытую трибуну, она услышала крики толпы, приветствующей очередную пару рыцарей. Она присмотрелась к шатрам, стоявшим по левую руку от нее, но нигде не увидела ни Марека, ни Криса. Но ведь они покинули поле всего лишь несколько минут назад. Не могли ли они находиться внутри какого-нибудь шатра? Уже в течение всего минувшего часа она ничего не слышала в своем наушнике и считала, что радиоволны блокировались стальными шлемами, которые находились на головах у обоих. Но ведь сейчас-то парни должны были снять шлемы. И тут она заметила их; они сидели невдалеке, на склоне холма у ручейка. Она быстрым шагом направилась под горку. Ее парик нагрелся на солнце, голова под ним зудела. А что, если снять его и заменить каким-нибудь чепцом? Или вообще обрезать волосы совсем коротко тогда она могла бы сойти за юношу и не носить головного убора. «А что, – подумала она, – даже интересно было бы побыть некоторое время мужчиной». Кейт так глубоко задумалась, где бы взять ножницы, что чуть не упустила из виду ратников, направлявшихся к Мареку. Но все же вовремя заметила их и замедлила шаг. Ее наушник. все так же молчал, но она успела подойти так близко, что была уверена он обязан передавать. Может быть, он выключен? Она потерла ухо и сразу же услышала голос Криса: «Мы обесчестили его?» Потом раздались непонятные звуки. Она видела, как солдат в черно-красном толкнул Криса в сторону замка. Марек шел рядом. Кейт выждала немного, а потом двинулась следом.* * *
Кастельгард был пуст; все лавки и мастерские заперты, на гулких улицах ни души. Все ушли на турнир, и потому идти следом за Мареком, Крисом и ратниками Кейт было совсем не просто. Ей приходилось держаться поодаль от них, выжидать, пока группа пройдет по улице, а потом опять торопливо идти вперед до тех пор, пока знакомые фигуры снова не окажутся у нее на виду, и снова прятаться за угол. Она отлично понимала, что такое поведение должно показаться странным любому, кто захотел бы приглядеться к ней, но. к счастью, ее никто не видел. Лишь однажды она увидела в окне одного из домов какую-то старуху, сидевшую на солнышке с закрытыми глазами. Но та не взглянула вниз. Вероятно, она просто спала. Наконец Кейт вышла на открытую площадь перед замком, которая тоже оказалась безлюдной. Рыцари, гарцевавшие утром на лошадях, сражавшиеся между собой для разминки, размахивавшие знаменами, – ничего этого сейчас тут не было. Ратники прошли по разводному мосту. Направляясь за ними, Кейт услышала рев толпы, донесшийся с поля, из-за городских стен. Ратники, конвоировавшие ее друзей, приостановились и стали окликать стражников на стенах: тем было видно, что происходит на арене. Стражники принялись кричать им в ответ, сопровождая реплики яростной руганью, судя по всему, они держали между собой пари на исход каждого поединка. И среди всех этих треволнений она вошла в замок.* * *
Она оказалась в небольшом, огражденном со всех сторон каменными стенами колодце, который назывался – как архитектор и историк, она хорошо это знала – внешним двором замка. Там без всякого при смотра стояли привязанные к коновязи лошади. Зато солдат там не было все находились на стенах, наблюдая турнир. Кейт осмотрелась, ища Марека и Криса, но не увидела их. Не представляя себе, что делать дальше, она вошла в дверь, ведущую в большой зал. Слева находилась винтовая лестница. Кейт слышала на ней отзывавшиеся эхом шаги. Она направилась на лестницу, побежала по круто взбегавшей вверх спирали, но шаги стали затихать. Значит, они не поднимались по лестнице, а шли куда-то вниз. Кейт побежала вниз. Лестница уходила ниже уровня первого этажа, заканчиваясь в тихом коридоре с каменными стенами и невысоким сводчатым потолком, на котором проступали пятна плесени; по одну сторону коридора находилось несколько камер-темниц. Сейчас двери темниц стояли открытыми. там никого не было Где-то впереди за изгибом коридора она услышала отзывавшиеся эхом голоса и лязг металла. Кейт осторожно двинулась вперед. «Это место находится под большим залом», – подумала девушка Она попыталась восстановить в памяти план разрушенного замка, который совсем недавно так тщательно исследовала на протяжении нескольких недель. Но она не могла припомнить этого хода. «Наверно, он обрушился несколько веков назад (назад? – хмыкнула она), а раскопки туда еще не добрались». Вновь лязгнул металл, по коридору разнесся усиленный каменными стенами громкий смех. Потом шаги. Потребовалось лишь мгновение, чтобы Кейт поняла: они приближаются к ней.* * *
Марек упал навзничь в кучу сырой, скользкой и вонючей гнилой соломы. Крис, поскользнувшись в месиве, шлепнулся рядом. Дверь ячейки закрылась, со скрежетом задвинулся засов. Они находились в конце коридора, и со всех сторон от них были камеры. Через толстую решетку Марек видел, как удаляются, смеясь, стражники. – Эй, Паоло, – сказал один из них, – а ты-то куда отправился? Ты останешься здесь и будешь охранять их. – Зачем? Никуда они не денутся. Я хочу посмотреть турнир. – Сейчас твоя смена. Оливер хочет, чтобы их охраняли. Последовала непродолжительная перебранка, борьба. Новый взрыв смеха, шаги уходящих. Затем один из стражников вернулся, поглядел через решетку на своих подопечных и выругался. Ему вовсе не было весело, ему приходилось пропустить редкостное зрелище. Он плюнул сквозь решетку на пол их камеры и отошел в сторону, где стоял деревянный табурет. Самого стража Марек больше не мог видеть, зато видел его тень на противоположной стене. Судя по движениям тени, он ковырял в зубах. Марек подошел к решетке, пытаясь заглянуть в другие камеры. В правой он ничего толком не разглядел, зато прямо напротив он уловил очертания фигуры, сидевшей в темноте, прислонившись к стене. Когда его глаза привыкли к темноте, он узнал Профессора.30:51:09
Стерн сидел в столовой, которой пользовались только высшие руководители МТК Это была совсем небольшая комната с единственным столом на четыре места, покрытым белой скатертью. Сидевший напротив него Гордон жадно уплетал яичницу с беконом. Стерн смотрел, как стриженная ежиком макушка вице-президента подпрыгивала каждый раз, когда тот вилкой подцеплял с тарелки очередной кусок. Гордон ел очень торопливо. В окно было видно, что на востоке, над хребтом, уже появилось солнце. Стерн взглянул на часы. шесть утра. На стоянке автомобилей техники МТК готовили к запуску очередной метеорологический воздушный шар-зонд. «Гордон говорил, что это ежечасная процедура», – вспомнил Стерн. Воздушный шар взмыл в небо и вскоре скрылся в высоких облаках. Команда, запускавшая его, не стала следить за полетом, а сразу же направилась к близлежащему лабораторному зданию. – Как вам понравились гренки по-французски? – подняв голову от тарелки, спросил Гордон. – Может быть, хотите чего-нибудь еще? – Очень вкусно, благодарю вас, – ответил Стерн. – Я, в общем-то, не голоден. – Послушайте совета старого вояки, – добродушно проговорил Гордон. – Всегда наедайтесь плотно. Потому что никто не может сказать наверняка, когда удастся поесть в следующий раз. – Я уверен, что вы правы, – отозвался Стерн, – просто я не голоден. Гордон пожал плечами и вернулся к своей яичнице. В комнату вошел человек в накрахмаленной куртке официанта. – О, Гарольд, – приветствовал его Гордон. – У вас есть готовый кофе? – Да, сэр, – сразу же ответил тот, – если желаете, капуччино. – Будьте любезны, черный. – Конечно, сэр. – А вы, Дэвид? – поинтересовался Гордон. – Кофе? – Эспрессо с обезжиренным молоком, если можно. – Конечно, сэр. – Гарольд вышел. Стерн смотрел в окно. Он слышал, как Гордон ест, как его вилка постукивает по тарелке. Наконец он сказал: – Я хотел бы убедиться в том, что не ошибаюсь в оценке ситуации В настоящее время они не могут вернуться, правильно? – Правильно. – Потому что не существует площадки для их приема. – Совершенно верно. – Потому что площадка блокирована развалинами. – Правильно. – И сколько у них еще останется времени для возвращения? Гордон вздохнул и отодвинулся от стола. – Все должно быть в порядке, Дэвид, – сказал он. – Все окончится просто прекрасно. – Я всего лишь прошу вас ответить мне. Сколько? – Ну, что ж, давайте посчитаем. Еще три часа на очистку воздуха в пещере. Накинем даже еще час. Четыре часа. Затем два часа на разборку развалин. Шесть часов. Затем необходимо восстановить водные щиты. – Восстановить водные щиты? – переспросил Стерн. – Три кольца воды. Они абсолютно необходимы. – Для чего? – Чтобы свести к минимуму ошибки транскрипции. – И что же все-таки такое ошибки транскрипции? – продолжал расспрашивать Стерн. – Ошибки при восстановлении. Когда человек воссоздается аппаратом. – Но вы говорили мне, что никаких ошибок не бывает. Что вы можете абсолютно точно воссоздать человека. – Да. Фактически можем. Но когда мы ограждены щитом. – А если щита нет? Гордон опять вздохнул. – Но щит будет, Дэвид, – он посмотрел на часы. – Я хотел бы, чтобы вы перестали так волноваться. До тех пор пока мы сможем восстановить площадку перехода, как ни верти, остается еще несколько часов. Вы расстраиваетесь понапрасну. – Знаете, я продолжаю думать, – не вняв совету, продолжал Стерн, – что быть того не может, чтобы мы совершенно ничего не могли сделать. Послать сообщение, установить какой-нибудь контакт… Гордон покачал головой: – Нет. Никаких сообщений, никаких контактов. Это просто невозможно. На какое-то время они полностью отрезаны от нас. И мы ничего не можем с этим поделать.30:40:39
Кейт Эриксон прижалась к стене, ощутив даже сквозь одежду прикосновение влажного камня. Услышав голоса, она сразу же юркнула в ближайшую камеру и теперь ждала, затаив дыхание, пока стражники, посадив в темницу Марека и Криса, возвратятся назад. Стражники смеялись и, судя по всему, пребывали в отличном настроении. Она услышала, как один из них сказал: – Сэр Оливер ужасно злился, когда этот северянин выставил дураком его лейтенанта. – А второй был еще хуже! Болтается, сидя на лошади, словно тряпка на ветру, и все же преломил два копья с Черной Головой! Общий смех. – Главное, что он выставил Черную Голову дураком. За это лорд Оливер еще до темноты отрубит им головы. – А я думаю, что он расколет им черепушки еще перед ужином. – Нет, после. Толпа будет больше. Новый взрыв смеха. Они шли по коридору, их голоса становились тише. Вскоре она с трудом могла расслышать их. Потом короткая пауза – наверно, они начали подниматься по лестнице. Нет, не начали. Она услышала очередной раскат смеха. И еще один. Причем он звучал как-то странно, принужденно. Что-то здесь было не то. Она прислушалась повнимательнее. Они что-то говорили насчет сэра Ги и леди Клер, но что точно, она не могла понять. До нее доносилось: «…очень рассержен на нашу леди…», – новый взрыв смеха. Кейт нахмурилась. Звучание этих голосов уже не было столь отдаленным. Нехороший признак. Они возвращались. «Почему, – подумала она. – Что случилось?» Она взглянула в сторону двери. И там, на каменном полу, увидела входящую в камеру цепочку своих собственных влажных следов. Ее обувь промокла в траве возле ручья. Впрочем, у всех остальных тоже, и посреди коридора проходила грязная влажная дорожка, оставленная множеством ног. Но один след – ее след – сворачивал оттуда к камере. И они каким-то образом это заметили. Проклятье. Голос: – Когда закончится турнир? – К вечерне. – Святая кровь, значит, он уже почти кончился! – Лорд Оливер быстро поужинает и будет готовиться к встрече Архипастыря. Она прислушивалась, пытаясь определить количество голосов. Сколько же там было солдат? – пыталась припомнить она. По меньшей мере трое. Возможно, пять. Тогда она не обратила на это внимания. Проклятье. – Говорят, что Архипастырь ведет тысячу воинов… На пол перед ее камерой легла тень. А это значило, что они стояли теперь по обеим сторонам от двери. Что она могла сделать? Единственное, что она знала, было то, что она не могла позволить схватить себя. Она была женщиной и никак не могла объяснить своего появления здесь. Ее просто изнасиловали бы, а потом убили. Но вдруг ей пришло в голову: они же не знают, что она женщина. Еще не знают. За дверью стихло, потом зашаркали чьи-то ноги. Как намереваются они действовать? Вероятно, пошлют одного человека в камеру, а остальные тем временем будут ждать снаружи. И приготовятся к встрече, заранее размахнутся мечами… Этого дожидаться не следовало. Кейт низко пригнулась и бросилась прочь из камеры. Она столкнулась с не ожидавшим нападения стражником, который только-только успел переступить порог, пнула его сбоку по коленке, и тот, взвыв от боли и неожиданности, упал навзничь. Его товарищи тоже закричали, но она уже успела проскочить в дверь; позади нее с глухим лязгом, высекая искры, ударился в стену меч, но она уже неслась по коридору. – Баба! Баба! Стражники, не теряя времени впустую, погнались за ней. Вот она уже оказалась на винтовой лестнице и, перескакивая через две ступеньки, легко бежала вверх. Снизу до нее доносился звон доспехов гнавшихся за нею стражников. Но она уже была на первом этаже и, не раздумывая, сделала первое, что ей пришло в голову: бросилась в глубь большого зала. Он был совершенно пуст; столы были уже приготовлены для пира, но еду на них еще не расставляли. Она бежала вдоль столов, высматривая место, куда можно было бы спрятаться. За гобеленами? Нет, они висели прямо на стенах. Под скатертями? Нет, стражники обязательно заглянут туда и, конечно, найдут ее. Куда же? Куда? Она увидела огромный камин, в котором все так же пылал яркий огонь. Не было ли там тайного хода? Где же он был: здесь, в Кастельгарде, или в Ла-Роке? Она не могла вспомнить. Следовало бы в свое время быть повнимательнее. Мысленным взором она увидела себя, одетую в легкие шорты, футболку и легкие кроссовки; увидела, как бродит она по руинам, лениво записывая в блокнот свои наблюдения. Ее тогдашнее беспокойство – если, конечно, она о чем-то беспокоилась вообще – ограничивалось тем, чтобы оправдать ожидания научных светил. Ей следовало быть повнимательнее! Кейт услышала громкий топот погони. Времени больше не было. Она подбежала к камину в девять футов высотой и метнулась за огромный позолоченный круглый экран. Огонь ярко пылал, обдавая ее тело волнами жара. Она услышала, как стражники вошли в зал, услышала их крики, звук бегущих ног. Девушка съежилась позади экрана, затаила дыхание и выжидала.* * *
Они осматривали зал; Кейт слышала топот ног, стук, грохот. Ей не удавалось ясно расслышать их голоса, поскольку они сливались с ревом пламени за ее спиной. Раздался металлический лязг, что-то упало; судя по звуку, это был высокий канделябр или нечто такое же большое. Она выжидала. Один из воинов «пролаял» вопрос, но она не услышала никакого ответа. Затем так же громко что-то крикнул другой, и на сей раз она едва разобрала негромкие слова. Солдаты так не разговаривали. Но к кому же они обращались? Голос, похоже, был женский. Кейт прислушалась: да, это говорила женщина. Она была уверена в этом. Последовал краткий обмен репликами, и затем стражники выбежали из зала. Осторожно выглянув из-за края позолоченного экрана, она увидела, как преследователи исчезли в дверном проеме. Выждав несколько секунд, Кейт вышла из-за экрана. Она увидела совсем юную девочку лет десяти или одиннадцати. Ее голову обвивал белый платок, оставлявший открытым только лицо. Одета девочка была в свободного покроя розовое платье, почти достававшее до пола. В руках она держала золотой кувшин и наливала воду в кубки, стоявшие на столах. Кейт встретилась взглядом с девочкой, та не отвела глаз. Кейт подумала, что она сейчас закричит, но ошиблась. Девочка лишь окинула ее быстрым любопытным взглядом, а затем сказала: – Они пошли наверх. Кейт повернулась и бросилась бежать.* * *
Марек в камере слышал завывания труб и отдаленный рев зрителей турнира, доносившиеся через одно из маленьких окошек под потолком. Охранник с несчастным видом посмотрел вверх, обругал Марека и Профессора, а потом поплелся обратно к своему табурету. – У вас сохранился маркер? – негромко спросил Профессор. – Да, – ответил Марек. – А у вас? – Нет, я потерял его. Приблизительно через три минуты после того, как здесь очутился. Профессор рассказал, что высадился в поросшей лесом равнине у реки, неподалеку от монастыря. В МТК его заверили, что это будет идеально расположенное пустынное место, откуда он, не отходя далеко от машины, сможет разглядеть все основные участки своих раскопок. Ну а то, что случилось потом, было просто несчастным стечением обстоятельств: место, куда аппарат доставил Профессора, оказалось как раз на пути группы лесорубов, направлявшихся в лес. – Они увидели вспышку света, потом меня и, попадав на колени, принялись молиться. Подумали, что им явилось чудо. Но потом они решили, что это не так, и взялись за топоры, – рассказывал Профессор. – Думаю, что они убили бы меня на месте, но, к счастью, я владею окситанским языком. Я уговорил их отвести меня в монастырь, чтобы монахи во всем разобрались. Монахи забрали его у лесорубов, раздели догола и принялись осматривать тело – нет ли на нем какого-нибудь клейма. – Они искали в довольно необычных местах, – сказал Профессор. – А я потребовал встречи с аббатом. Он хотел узнать местоположение тайного хода в Ла-Рок. Я подозреваю, что аббат намеревался сделать это для Арно. Так или иначе, но я предложил ему поискать в монастырских документах. – Профессор усмехнулся. – Я пообещал ему изучить старые пергамента. – Ну да? – И, думаю, что я нашел его. – Тайный ход в замок? – Так мне кажется. Он проходит по руслу подземной реки и, значит, должен быть довольно широким. А начинается в месте, которое называется «зеленой часовней». Существует ключ, позволяющий найти вход в него. – Ключ? Стражник что-то прорычал, и Марек на некоторое время умолк. Крис поднялся и принялся соскребать грязь со своих шоссов. – Мы должны выбраться отсюда. Где Кейт? Марек помотал головой. Кейт все еще оставалась на свободе. Судя по крикам стражников, они бросились в погоню именно за ней. Но он не думал, что им удастся ее схватить. А раз так, то, если бы удалось как-то связаться с Кейт, она могла бы помочь им выбраться. Но это означало, что нужно каким-то образом обезвредить охранника. Проблема заключалась в том, что от поворота коридора до места, где сидел их страж, было по меньшей мере двадцать ярдов. Поэтому застать его врасплох было просто невозможно. Но если бы Кейт оказалась в пределах связи их наушников, то он мог бы… Неожиданно Крис бросился к двери и принялся колотить по толстым прутьям решетки. – Эй! Стража! Эй, ты! – орал он. Не успел Марек вымолвить слово, как стражник уже стоял перед дверью и с любопытством смотрел на Криса, а тот протянул руку сквозь решетку и подзывал его: – Эй, иди сюда! Эй! Сюда! Охранник лениво подошел к нему и тяжело хлопнул по протянутой наружу руке. Затем он зашелся во внезапном припадке кашля, поскольку Крис брызнул ему в лицо из газового баллончика. Огромное тело зашаталось. Крис снова потянулся сквозь решетку, схватил парня за воротник и брызнул ему в лицо второй раз. Глаза стражника закатились, и он обвис, как мешок. Крис пытался, но не смог удержать его: вскрикнув от боли в неловко вывернувшейся руке, выпустил стражника, и тот, отшатнувшись от двери, тяжело рухнул на пол. Слишком далеко. – Хорошо сделано, – заметил Марек. – А что дальше? – Знаешь, ты мог бы и помочь мне, – заявил Крис. – У тебя слишком уж критическое мышление. Он стоял на коленях, до плеча просунув руку сквозь решетку. Его пальцы почти доставали до нот стражника. Почти, но не совсем. Оставалось дюймов шесть. Крис сопя, тянулся к лежащему. – Если бы у нас хоть что-нибудь было: палка или крюк – ну, хоть что-нибудь, чтобы подтащить его… – Это ничего не дало бы, – спокойно заметил Профессор из своей камеры. – Почему же? Джонстон подошел вплотную к двери. – Да потому, что у него нет ключей. – Как это нет? А где же они? – Висят на стене, – сказал Профессор, указав пальцем в глубь коридора. – Вот дерьмо-то! – воскликнул Крис. Охранник, лежавший на полу, зашевелился. Судорожно дернул ногой. Он уже начал приходить в себя. – И что же теперь делать? – испуганным тоном спросил Крис.* * *
– Кейт, ты где? – спросил Марек. – Здесь. – А точнее? – Здесь, в коридоре. Я вернулась, поскольку подумала, что они не станут искать меня тут. – Кейт, – сказал Марек, – иди сюда. Быстро. Тут же послышались шаги. Она со всех ног бежала к ним. Охранник закашлялся, перевернулся на спину и приподнялся на локте. Потом посмотрел в глубь коридора, откуда доносились шаги, и принялся торопливо подниматься на ноги. Он уже стоял на четвереньках, когда Кейт пнула его в бок, а затем толкнула рукой в голову, и он снова упал на пол. Но сознание он не потерял, только изрядно опешил, и тут же начал подниматься, встряхивая головой, чтобы прогнать окутывавший его мозги туман. – Кейт, – сказал Марек, – ключи… – Где? – На стене. Она отскочила от стражника, схватила связку ключей на массивном кольце. Затем, подбежав к камере Марека, вставила один из ключей в замок и попыталась повернуть его. Безуспешно. Стражник, окончательно пришедший в себя, с невнятным рыком бросился к ней и отбросил прочь от двери. Они, сцепившись, как пара змей, упали наземь, покатились по полу. Девушка была гораздо меньше своего соперника, и тот легко скрутил ее. Марек, просунув обе руки сквозь решетку, выдернул ключ из замка, вставил другой. Он тоже не подошел. Стражник схватил Кейт обеими руками за шею и, тряся ее, одновременно сдавливал горло. Марек попробовал еще один ключ. Опять не то. На кольце оставалось еще шесть. Лицо Кейт посинело. Девушка хрипела, задыхаясь. Она пыталась бить своего убийцу кулаками по рукам, но он даже не замечал этого. Тогда она, изловчившись, ударила его кулаком в пах, но стражника защитила плотная накидка-сюрко. – Нож! Нож! – завопил Марек, но Кейт, похоже, не поняла его. Марек попробовал очередной ключ. Не годится. Джонстон из противоположной камеры что-то кричал стражнику по-французски. Тот оглянулся, что-то прорычал в ответ. В этот миг Кейт вытащила кинжал и изо всей силы ударила противника в плечо. Лезвие не пробило кольчугу. Она попробовала еще и еще раз. Разъяренный стражник принялся сгибать ей голову, чтобы заставить выпустить нож. Марек вставил следующий ключ. Он с громким скрипом повернулся. Профессор что-то кричал, Крис кричал. Марек распахнул дверь. Стражник выпустил Кейт и вскочил на ноги. Закашлявшись от боли, девушка вонзила нож в его незащищенную ногу, и он завопил от боли. Марек два раза ударил его по лицу. Очень сильно ударил. Стражник упал на пол и не шевелился. Крис отпер дверь Профессора. Кейт поднялась на ноги, ее лицо постепенно обретало нормальный цвет. Марек вытащил белую пластинку и нащупал большим пальцем кнопку. – Отлично. Мы наконец-то собрались вместе, – прищурившись, он осмотрел коридор между камерами. – Как, по-вашему, здесь хватит места? Мы можем вызвать сюда аппараты? – Нет, – сказал Крис. – Вспомни, должно быть по шесть футов с каждой стороны. – Да, нам нужно что-нибудь попросторнее, – согласился Профессор. Он повернулся к Кейт: – Вы знаете, как выбраться отсюда? Та кивнула. Они быстро пошли по коридору.30:21:02
Кейт торопливо провела своих товарищей по первой спирали винтовой лестницы. Она ощутила в себе внезапную уверенность. Схватка со стражником каким-то образом прибавила ей сил: случилось самое худшее, и все же она уцелела. Теперь, несмотря даже на то что в ее голове пульсировала боль, она чувствовала себя куда спокойнее, чем прежде, и яснее соображала. И в памяти девушки даже восстановились результаты, полученные ею во время раскопок: она вспомнила, где находились различные переходы. Оказавшись на первом этаже, они выглянули во внутренний двор. Там было куда больше народу, чем Кейт рассчитывала увидеть: много ратников, рыцарей в доспехах и придворных в изысканных одеждах; все уже возвращались с турнира. Она прикинула, что сейчас, вероятно, часа три дня: внутренний двор был залит солнечным светом, но тени уже начали удлиняться. – Туда идти нельзя, – сказал Марек, тряхнув головой. – Не волнуйтесь. – Они поднялись на второй этаж и пошли по коридору, с одной стороны которого в каменных стенах были прорезаны окна, с другой – двери. Кейт не знала, что за этими дверями находилось несколько небольших покоев для членов семьи владетеля или его гостей. – Тут я был, – сказал у нее за спиной Крис, указав на одну из дверей. – Там живет Клер. Марек фыркнул. Кейт шла дальше. В дальнем конце коридора на левой стене висел гобелен. Она приподняла гобелен – он оказался удивительно тяжелым, – принялась ощупывать один за другим камни, которые он прикрывал. – Я почти уверена, что это здесь, – сказала она. – Что «это»? – поинтересовался Крис. – Здесь начинается проход, который выведет нас на задний внутренний двор. Но, дойдя до конца стены, она так и не нашла дверь. И, оглянувшись назад, должна была признать, что ничего, хоть сколько-нибудь напоминающего дверной проем, в этой стене не было. Гладко отесанные камни были ровно выложены, все швы между ними заполнены раствором. В стене не было заметно ни выпуклостей, ни углублений, ни каких-либо признаков более поздних работ. Кейт прижалась к стене щекой и прострелила вдоль нее взглядом. Стена казалась совершенно ровной. Может быть, она ошибалась? Или спутала место? Нет, ошибиться она не могла. Дверь была где-то здесь. Девушка прошлась по стене в обратном направлении, снова нажав на каждый камень. Безрезультатно. Но все же ей удалось найти дверь, хотя произошло это по чистой случайности. Со стороны лестницы, по которой они недавно поднялись, донеслись голоса. Обернувшись, чтобы взглянуть, Кейт толкнула ногой камень в основании стены. И почувствовала, что камень подался. Прямо перед нею с негромким металлическим звоном приоткрылась дверь. Приоткрылась всего на несколько дюймов. Но Кейт смогла оценить мастерство каменщика, искусно спрятавшего щель. Кейт навалилась на дверь, но она подалась на удивление легко. Беглецы прошли в нее. Последним шел Марек. Он опустил за собой гобелен и закрыл дверь.* * *
Они находились в темном узком проходе. Маленькие отверстия, пробитые в стене через каждые несколько ярдов, пропускали слабый свет, благодаря которому можно было обходиться без факелов. Впервые нанося этот ход на план руин Кастельгарда, Кейт задалась вопросом: для чего он был сделан? Ей казалось, что в его существовании не было никакого смысла. Но теперь, оказавшись внутри, она сразу же поняла его предназначение. Это не был проход, ведущий из одного места в другое. Это был секретный коридор, из которого можно было шпионить за обитателями апартаментов второго этажа. Они шли очень тихо. Но тут из комнаты, мимо которой, они проходили, послышались голоса – мужской и женский. Поравнявшись с соответствующим отверстием, каждый из них заглянул в него. Кейт услышала, что Крис испустил вздох, похожий на стон.* * *
В первый момент Крис различил на фоне окна лишь мужской и женский силуэты. Понадобилось несколько секунд, чтобы его глаза приспособились к яркому свету. Тогда он понял, что перед ним находились леди Клер и сэр Ги. Они нежно держались за руки; потом сэр Ги пламенно поцеловал Клер, а та, обхватив его обеими руками за шею, возвратила поцелуй с равным пылом. Крис смотрел, остолбенев. Но вот возлюбленные отодвинулись друг от друга. Сэр Ги заговорил, обращаясь к женщине, а та, не отрываясь, смотрела ему в глаза. – Моя госпожа, – сказал он, – ваше поведение на людях и неучтивая язвительность побуждают многих смеяться за моей спиной и говорить, что я лишен мужественности, и мне приходится выносить такие оскорбления. – Но так должно быть, – ответила она, – ради нашего общего блага. Вы жепрекрасно это знаете. – И все же мне хотелось бы, чтобы вы не были настолько резки в своем обращении со мной. – Ах, вот как? Но ведь другого выхода нет. Или вы хотите погубить наш шанс на удачу, к которой мы оба стремимся? Вы же знаете, мой добрый рыцарь, для чего все это делается. Пока я выступаю против нашего брака, я должна разделять те подозрения, которые на устах у столь многих: что это именно вы ускорили смерть моего мужа. В таком случае, если лорд Оливер вынудит меня на этот брак, несмотря на все мои усилия, никто не сможет ни в чем упрекнуть меня. Разве я не права? – Вы совершенно правы, – согласился Ги, кивнув с горестным видом. – И насколько же все изменится, если я сейчас выкажу свое расположение к вам, – продолжала леди Клер. – Те же самые языки, которые распускают слухи о вас, сразу же примутся шептать, что я также приложила руку к несвоевременной кончине моего мужа, и эти рассказы очень быстро достигнут семейства моего мужа в Англии. А ведь они и так уже подумывают, не забрать ли обратно его владения. И для того, чтобы начать действовать, им сейчас недостает только повода. Потому-то сэр Дэниел и следит так внимательно за всеми моими поступками. Мой добрый рыцарь, репутацию женщины очень легко опорочить и совершенно невозможно восстановить. Единственный залог нашей безопасности заключается в непреклонности моего враждебного отношения к вам, и потому я умоляю вас сносить те неприятности, которые так раздражают вас сегодня, и думать не о них, а об ожидающей нас награде. Челюсть Криса отвисла. Она держала себя с Черной Головой точно так же, как с ним: глубочайшая доверительность, теплый взгляд, негромкий голос, даже нежное прикосновение к шее; да, ему пришлось совсем недавно это испробовать. Крис воспринял тогда все это как несомненные свидетельства того, что женщина увлеклась им. А теперь ему стало ясно, что она просто завлекала его, чтобы использовать в своих целях. Несмотря на ее нежность, вид сэра Ги оставался таким же сумрачным. – А ваши посещения монастыря? Я хотел бы, чтобы вы больше не бывали там. – Почему же? Неужели вы действительно ревнуете меня к аббату, мой лорд? – поддразнила она его. – Я всего лишь сказал, что мне хотелось бы, чтобы вы прекратили свои визиты, – упрямо возразил Ги. – И все же мои поступки были вполне оправданны, поскольку тот, кому станет известна тайна Ла-Рока, кем бы он ни был, получит власть над лордом Оливером. Чтобы узнать эту тайну, лорд будет вынужден делать то, о чем его попросят. – Истинная правда, леди, как Священное Писание, – согласился сэр Ги, – но вам все же не удалось выведать ее. Аббату она известна? – Я не видела аббата, – напомнила Клер, – он был в отъезде. – И магистр тоже клянется, что ничего не знает о подземном ходе. – Да, так он утверждает. И все же я еще раз спрошу аббата, возможно, завтра. Послышался стук в дверь и приглушенный мужской голос. Оба собеседника замерли, уставившись на дверь. – Это, наверно, сэр Дэниел, – сказал Ги. – Быстрее, мой лорд, в ваше тайное убежище. Сэр Ги торопливо подошел к стене, за которой они прятались, откинул в сторону гобелен и – беглецы могли лишь в ужасе следить за его действиями – открыл дверь и вошел в узкий коридор совсем рядом с ними. Секунду или две он смотрел на них и вдруг закричал во все горло: – Заключенные! Все сбежали! Заключенные! Этот крик сразу же подхватила леди Клер, поспешно выскочившая в противоположную дверь. В проходе Профессор обратился к своим молодым спутникам: – Если нас разлучат, то пробирайтесь в монастырь. Найдите там брата Марселя. У него ключ к тайному ходу. Хорошо? Прежде чем кто-либо из них успел сказать хоть слово, в потайной коридор ворвались солдаты. Крис почувствовал, как его схватили за руки, грубо потащили. Они попались.30:10:55
В большом зале слуги, под звуки одной одной-единственной лютни, заканчивали убирать со стола. Лорд Оливер и сэр Роберт, держа за руки своих любовниц, танцевали с ними под руководством учителя танцев, который, хлопая в ладоши, отбивал такт и радостно улыбался. После нескольких па, когда лорд Оливер повернулся лицом к партнерше, оказалось, что она стоит к нему спиной. Оливер выругался. – Это пустяк, мой лорд, – поспешно сказал учитель танцев, не изменившись в лице. – Если ваше лордство соизволит вспомнить, порядок такой: вперед – назад, вперед – назад, поворот, назад и поворот, назад. Мы пропустили поворот. – Никакого поворота я не пропускал, – возразил Оливер. – Ну конечно, мой лорд, – быстро вмешался сэр Роберт, – вы не сделали никакой ошибки. Это музыка сбила нас с толку. – Он грозно взглянул на мальчика-лютниста. – Что ж, тогда… – Оливер вновь стал в позицию и предложил руку девушке. – Значит, что дальше? Вперед – назад, вперед – назад, поворот, назад… – Очень хорошо, – похвалил учитель, все так же улыбаясь и ритмично хлопая в ладоши. – Сейчас у вас все получилось именно так… – Мой лорд, – раздался голос из-за двери. Музыка умолкла. Лорд Оливер сердито обернулся и увидел сэра Ги и нескольких стражников, окруживших Профессора и еще троих человек. – Ну, в чем еще дело? – Мой лорд, похоже, что у магистра есть компаньоны. – Что? Какие компаньоны? Лорд Оливер шагнул вперед. Он увидел рыцаря из Эйно, дурака-ирландца, который не умел ездить верхом, и невысокую молодую женщину с непокорным взглядом. – И кто же из них компаньоны? – Мой лорд, эти люди уверяют, что они помощники магистра. – Помощники? – Оливер, вздернув бровь, скептически рассматривал группу. – Мой дорогой магистр, когда вы сказали, что у вас есть помощники, я и не представлял, что они были здесь, в замке, вместе с вами. – Я и сам этого не знал, – ответил Профессор. Лорд Оливер фыркнул. – Вы не можете быть помощниками. – Он осмотрел всех троих одного за другим. – Вы слишком стары для этого, лет на десять. И сегодня днем никто из вас не сказал, что знает магистра.. Вы говорите не правду. Вы все. – Он кивнул сэру Ги. – Я не верю им, и я узнаю правду. Но не сейчас Отведите их в темницу. – Мой лорд, они были в темнице и освободились оттуда. – Освободились? Каким образом? – Но Оливер сразу же поднял руку, чтобы предупредить ответ. – Какое место у нас наиболее недоступное? Вперед скользнул Роберт де Кер и, по своему обыкновению, склонился к уху сеньора. – Мои палаты в башне? – захохотал Оливер. – Где я держу мою любимую Алису? Они действительно недоступные. Да, заприте их там. – Я прослежу за этим, мой лорд, – вызвался сэр Ги. – Эти «помощники» будут залогом хорошего поведения их мастера. – Оливер мрачно улыбнулся. – Я верю, магистр, что вы все же выучитесь танцевать со мной. Троих молодых людей грубо уволокли. Лорд Оливер махнул рукой, и лютнист с учителем танцев молча поклонились и вышли. За ними последовали женщины. Сэр Роберт задержался было, но, поймав взгляд прищуренных глаз лорда Оливера, тоже удалился. В зале остались только слуги, в полном молчании разбиравшие столы. – Итак, магистр, что это за игра? – Призываю бога в свидетели: они мои помощники, как я и говорил вам с самого начала, – ответил Профессор. – Помощники? Один из них рыцарь. – Он задолжал мне за благодеяние и теперь служит мне. – О! Что же это было за благодеяние? – Я спас жизнь его отцу. – На самом деле? – Оливер обошел Профессора кругом. – Как же вы это сделали? – При помощи лекарств. – И чем же он страдал? Профессор почесал ухо и сказал: – Мой лорд Оливер, если вы желаете убедиться в правдивости моих слов, то верните сюда рыцаря Марека и он скажет вам то же самое, что я говорю сейчас. Я действительно спас его отца, который был болен водянкой, с помощью травы арники. Это случалось в Хэмпстеде – деревне неподалеку от Лондона – осенью прошлого года. Вызовите его и спросите. Оливер помолчал. Он пристально смотрел на Профессора. Напряжение момента было нарушено появившимся в дальней двери человеком в костюме, усыпанном белой пудрой. – Мой лорд… Оливер резко обернулся. – Ну что еще? – Мой лорд, имеется несколько поделок… – Поделок? Очень хорошо, но поспеши. – Мой лорд, – повторил человек. При этом он одновременно поклонился и щелкнул пальцами. В зал вбежали два мальчика, державшие на плечах огромный поднос. – Мой лорд, первый торт – потроха. На подносе была навалена бледная куча кишок, рядом с которыми лежали большие тестикулы животного и член. Оливер обошел вокруг подноса, внимательно рассматривая его содержимое. – Внутренности только что убитого вепря, – констатировал он, кивнув. – Очень впечатляет. – Он вновь обернулся к Профессору: – Вы одобряете работу моей кухни? – Да, мой лорд. Ваши торты соответствуют традициям и прекрасно выполнены. Особенно искусно сделаны яички. – Благодарю вас, сэр, – с поклоном произнес повар. – Они сделаны из патоки и слив, с вашего позволения. А кишки – это гирлянды из фруктов, покрытые медом, сбитым с пивом и яйцами. – Прекрасно, прекрасно, – похвалил Оливер. – Ты подашь это перед второй переменой? – Да-да, лорд Оливер. – А какая у тебя вторая поделка? – Марципан, мой лорд, раскрашенный одуванчиком и шафраном. Повар снова поклонился и прищелкнул пальцами. Прибежали еще четверо мальчиков с другим подносом, на котором стояла огромная модель крепости Кастельгард с бледно-желтыми – точь-в-точь такого же цвета, как настоящие, – зубчатыми стенами высотой в пять футов. Гигантский торт соответствовал оригиналу вплоть до мельчайших деталей, таких, например, как крошечные флаги, свешивавшиеся с сахарных укреплений. – Elegant! Великолепно сделано! – вскричал Оливер, радостно, как ребенок, хлопая в ладоши. – Мне больше всего нравится… Он обернулся к Профессору и указал на модель: – Вы знаете, что мерзкий виллан Арно собирается вскоре осадить наш замок и я должен защитить его? – Да, – кивнул Джон стон. – И как бы вы посоветовали мне расположить мои силы в Кастельгарде? – Мой лорд, – ответил Джонстон, – я вообще не стал бы оборонять Кастельгард. – О? Почему же вы так считаете? – Оливер подошел к ближайшему столу, взял кубок и налил себе вина. – Сколько солдат вам понадобилось, чтобы отобрать его у гасконцев? – спросил Джонстон. – Пятьдесят или шестьдесят… Не больше. – Ну вот вам и ответ. – Но мы не предпринимали лобовых атак. Мы действовали хитростью, искусно. – А почему бы так же не поступить и Архипастырю? – Он может попробовать, но мы будем настороже. Мы будем подготовлены к его нападению. – Возможно, – сказал Джонстон, отворачиваясь, – а возможно, и нет. – Значит, вы все-таки колдун? – Нет, мой лорд, я не предсказываю будущее. У меня вообще нет таких способностей. Я просто даю вам совет как человек. И я говорю, Архипастырь может оказаться не менее искусным, чем вы. Оливер нахмурился и некоторое время в угрюмой тишине пил вино. После этого он, казалось, заметил неподвижно застывших повара, мальчиков, державших подносы, и жестом велел им удалиться. Когда они двинулись к двери, он негромко произнес им вслед: – Будьте поосторожнее с этими тортами! Я желаю, чтобы с ними ничего не стряслось, прежде чем их увидят гости. Спустя несколько мгновений они снова остались одни. – Мой лорд, – сказал Джонстон, – у вас нет никакой нужды защищать этот замок, поскольку у вас есть другой, намного лучше. – А? Вы имеете в виду Ла-Рок? Но у Ла-Рока есть один недостаток. В нем имеется тайный проход, который я не могу найти. – А откуда вам известно, что проход существует? – Он должен существовать, – ответил Оливер, – потому что архитектором Ла-Рока был старый Лаон. Вы слышали о Лаоне? Нет? Он был аббатом монастыря до нынешнего аббата. Этот старый епископ был большим ловкачом, и всякий раз, когда его призывали оказать помощь в восстановлении города, замка или церкви, он оставлял в нем какой-то секрет, ведомый только ему одному. В каждом замке имелся тайный проход или незаметная глазу слабость, сведения о которых Лаон мог продать нападающему, если возникнет такая потребность. Старый Лаон хорошо видел, где найти выгоду для матери-церкви и, еще лучше, – для себя самого. – И все же, – сказал Джонстон, – если никто не знает, где этот проход, то, возможно, его все же не существует. Но есть и другие соображения, мой лорд. Какова численность вашего войска здесь? – Две сотни и двадцать латников, две с половиной сотни лучников и две сотни копейщиков. – У Арно вдвое против этого, – задумчиво проронил Джонстон. – Возможно, еще больше. – Вы так думаете? – На самом деле он нисколько не лучше, чем любой обычный вор, но сейчас он стал знаменитым вором – после его похода на Авиньон, где он заставил римского папу пообедать с его людьми, а потом заплатить десять тысяч ливров выкупа за то, чтобы город остался нетронутым. – Воистину? – Лорд Оливер выглядел обеспокоенным. – Я не слышал о этом. Конечно, ходят слухи о том, что Арно готовит поход на Авиньон, возможно, даже в будущем месяце. И все ожидают, что он станет угрожать римскому папе. Но он пока еще не сделал этого. – Лорд нахмурился. – Или сделал? – Вы совершенно правы, мой лорд, – быстро произнес Профессор. – Я хотел сказать, что дерзость его планов каждый день привлекает к нему все новых и новых воинов. К настоящему времени у него уже тысяча человек. А возможно, и две тысячи. – Я не боюсь, – хмыкнул Оливер. – Уверен в вашем мужестве, – ответил Джонстон, – но в этом замке имеется мелкий ров, единственный подъемный мост, единственная воротная арка безо всяких ловушек и единственный портикул. Валы с восточной стороны низкие Запасти продовольствие и воду вы можете всего лишь на несколько дней. Ваш гарнизон заперт в тесных внутренних дворах, и вашим людям трудно маневрировать. – Так вот, – прервал его Оливер, – я хочу сказать вам, что здесь хранятся мои сокровища, и я останусь возле них. – А мой совет, – возразил Джонстон, – собрать все, что возможно, и отбыть отсюда. Ла-Рок выстроен на утесе, с двух сторон он защищен скальными обрывами. С третьей стороны у него глубокий ров, двое ворот, два портикула, два подъемных моста. Даже если захватчики смогут прорваться во внешние ворота.. – Я знаю достоинства Ла-Рока! Джонстон умолк. – И не желаю слушать ваши гнусные поучения! – Как вам будет угодно, лорд Оливер. – И затем Джонстон добавил: – Увы. – Увы? Что «увы»? – Мой лорд, – сказал Джонстон, – я не могу давать вам советы, если вы будете ставить мне ограничения. – О чем вы говорите? Я не ставлю вам никаких ограничений, магистр. И говорю прямо, безо всяких задних мыслей. – Сколько насчитывает ваш гарнизон в Ла-Роке? – Три сотни, – скорчив недовольную гримасу, ответил Оливер. – Ну вот. Значит, ваши сокровища уже находятся в Ла-Роке. Лорд Оливер прищурился, но ничего не сказал. Он повернулся, обошел вокруг Джонстона, опять, прищурясь, посмотрел на него и наконец сказал: – Вы хотите вынудить меня уйти туда, подогревая мои опасения. – Нет. – Вы хотите, чтобы я ушел в Ла-Рок, поскольку знаете, что замок имеет уязвимое место. Вы – лазутчик Арно и готовите ему условия для нападения. – Мой лорд, – Джонстон не собирался разубеждать его, – если Ла-Рок слабее, как вы говорите, то почему вы поместили туда ваши сокровища? Оливер снова хмыкнул, на сей раз с несчастным видом. – Вы ловко играете словами. – Мой лорд, из ваших собственных действий ясно, который из замков вы считаете лучшим. – Согласен. Но, магистр, если я оправлюсь в Ла-Рок, то и вы отправитесь вместе со мной. И если кто-то другой обнаружит этот тайный ход прежде, чем вы сообщите мне о нем, я собственными глазами буду наблюдать за вашей кончиной – а она будет такой же, как конец Эдуарда. – Довольный своей шуткой, лорд залился смехом, который на сей раз больше походил на кудахтанье. – Но вы сочтете это проявлением милосердия. – Я понимаю, что вы имеете в виду, – сказал Джонстон. – Да? Тогда вы, наверно, примете мои слова близко к сердцу.* * *
Крис Хьюджес смотрел в окно. В шестидесяти футах ниже раскинулся уже накрытый тенью замка внутренний двор. За освещенными окнами большого зала проплывали нарядно одетые мужчины и женщины. Оттуда доносились чуть слышные звуки музыки. От зрелища праздника, разворачивавшегося перед глазами, он почувствовал себя еще более заброшенным; на душе стало совсем погано. Они, все трое, должны вскоре погибнуть, и никакой возможности избежать этого у них не было. Их заперли в маленькой комнатке, находившейся высоко в центральной башне замка, откуда открывался вид на крепостные стены и лежавший за ними город. Эта комната принадлежала женщине. У стены находились прялка и алтарь; они должны были говорить о благочестии обитательницы, но эти скромные символы полностью затмевались огромной кроватью с красными плюшевыми покрывалами с меховой оторочкой, занимавшей всю середину комнаты. Дверь в комнате была из толстых дубовых досок; когда пленников вводили внутрь, они успели заметить, что дверь запирается на новый массивный замок. Сэр Ги собственноручно запер дверь, предварительно поместив одного стражника внутрь – он сидел перед дверью, – а еще двое остались снаружи. На сей раз пленники ничего не могли предпринять. Марек сидел на кровати и, углубившись в свои мысли, глядел в одну точку. Хотя, возможно, он слушал что-то через свой наушник, поскольку подпирал ухо рукой. А Кейт тем временем беспокойно ходила по комнате от одного окна к другому и внимательно изучала виды открывавшиеся из обоих. Она высунулась из дальнего окна, посмотрела вниз, затем подошла к тому окну, у которого стоял Крис, и снова высунулась. – Виды здесь совершенно одинаковые, – сказал Крис. Неугомонность девушки раздражала его. Но тут он заметил, что Кейт, перегнувшись через подоконник, ощупала каменную кладку снаружи, и поднял на нее вопросительный взгляд. – Возможно, – сказала она, кивнув. – Возможно. Крис протянул руку и прикоснулся к стене. Стена, уходившая практически отвесно во внутренний двор, была сложена из гладких камней, между которыми, как ему показалось, вовсе не было стыков. – Ты шутишь? – кисло спросил он. – Нет, – возразила девушка, – нисколько. Он еще раз выглянул наружу. Во внутреннем дворе толпилось довольно много народу. Несколько оруженосцев, переговариваясь между собой и смеясь, начищали доспехи и ухаживали за лошадьми рыцарей. Справа ратники патрулировали стену. Кто угодно из них мог в любой момент повернуться и посмотреть на центральную башню. – Тебя заметят. – Если я полезу из этого окна, то да. А из того – нет. Наша единственная проблема – вот этот парень. – Она кивнула на стражника у двери. – Вы сможете как-нибудь мне помочь? – Я позабочусь о нем, – сказал Марек, сидевший на кровати. – Что это значит, черт возьми? – в сильнейшем раздражении спросил Крис. Он говорил во весь голос, громко. – Ты думаешь, что я сам не смогу с этим справиться? – Да. – Будь оно все проклято, я устал от того, как ты со мной обращаешься! – воскликнул Крис. Он был совершенно разъярен. Оглянувшись в поисках какого-нибудь оружия, он схватил скамеечку, стоявшую возле прялки, и шагнул к Мареку. – Нет-нет-нет! – воскликнул охранник, заметивший его агрессивность. Он встал, подошел к Крису и так и не увидел, как Марек ударил его сзади массивным бронзовым подсвечником. Воин осел на пол; Марек подхватил его и бесшумно положил на пол. Из-под головы стражника на дорогой восточный ковер потекла кровь. – А он действительно мертв? – спросил Крис, взглянув на Марека. – Какая разница, – ответил тот. – Но будем продолжать спокойный разговор, чтобы те, снаружи, слышали наши голоса. Оба оглянулись, но Кейт уже выскользнула в окно.* * *
«Это просто свободное лазанье», – сказала она себе, прижимаясь всем телом к стене башни на высоте в шестьдесят футов. Ветер слегка подергивал ее одежду. Кончиками пальцев она цеплялась за чуть заметные выступы и углубления строительного раствора, скреплявшего кладку. Иногда цемент обламывался под пальцами, и ей приходилось, замерев на месте, отыскивать новую точку опоры. Но зацепок, за которые можно было бы крепко держаться, оказалось достаточно много. Ей приходилось совершать и более трудные подъемы и спуски. В Йеле было сколько угодно зданий посложнее, хотя там у нее всегда была магнезия для рук, и специальная обувь для скалолазанья, и страховочные веревки. А здесь страховки не было. Это недалеко. Она вылезла из западного окна, потому что оно было обращено к городу и находилось за спинами стражи. К тому же тут было меньше опасности, что ее заметят снизу, из внутреннего двора; еще отсюда было ближе до следующего окна, принадлежавшего коридору перед комнатой, в которую их заточили. «Это недалеко, – повторила она про себя. – Десять футов, самое большее. Не торопись. Никакой спешки. Вот одна рука, затем опора на ногу… другая рука…» Совсем рядом. Вот уже почти там. Затем Кейт коснулась каменного подоконника. Крепко взялась за него рукой. Подтянулась на одной руке, осторожно выглянула в коридор. Стражи там не было. Коридор был пуст. Кейт подтянулась, теперь уже на обеих руках, легла животом на подоконник и соскользнула на пол. Вот она уже оказалась перед запертой дверью. – Я тут, – негромко сказала она. – Охрана? – спросил Марек. – Нет. Но и ключей тоже нет. Девушка осмотрела дверь. Она была толстой, массивной. – Петли? – поинтересовался Марек. – Да. Снаружи. – Петли были выкованы из толстых железных полос. Она знала, о чем он ее сейчас спросит. – Я вижу стержни. – Стоило выбить стержни из петель, как дверь сразу же открылась бы. – Но мне нужен молоток или что-нибудь наподобие. Тут нет ничего, чем можно было бы воспользоваться . – Так найди что-нибудь, – спокойно посоветовал Марек. Кейт побежала по коридору.* * *
– Де Кер, – сказал лорд Оливер, когда рыцарь со шрамом вошел в комнату, – магистр рекомендует перейти в Ла-Рок. Де Кер сдержанно поклонился. – Это очень рискованно, сир. – А оставаться здесь не рискованно? – спросил Оливер. – Если магистр дает совет честно и без тайных намерений, то почему тогда его помощники тайно прибыли к вашему двору? Такое поведение вовсе не говорит о честности, мой лорд. Я очень хотел бы, чтобы вы сначала получили от них удовлетворительные ответы по этому поводу. Только тогда я смогу доверять этому новоявленному магистру и его советам. – Давайте сведем их вместе, – предложил Оливер. – Приведите этих помощников ко мне, и мы спросим у них обо всем, что вы пожелаете узнать. – Мой лорд, – де Кер поклонился и вышел.* * *
Кейт спустилась по лестнице и смешалась с толпой во внутреннем дворе. Она думала, что могла бы воспользоваться или плотницкими инструментами, или ручником кузнеца, или, возможно, чем-нибудь из приспособлений, которые используют для ковки лошадей. Слева от себя она увидела конюхов и лошадей и стала пробираться в этом направлении. В возбужденной толпе никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Она легко проскользнула к восточной стене и принялась думать, как бы ей отвлечь конюхов, как вдруг увидела прямо перед собою рыцаря, который, замерев на месте, смотрел на нее. Это был Роберт де Кер. Их взгляды встретились на мгновение, а затем она повернулась и бросилась бежать. За спиной она слышала, как де Кер взывал о помощи и ему отвечали со всех сторон солдаты. Кейт ринулась в толпу, которая неожиданно оказалась для нее препятствием: со всех сторон тянулись руки, желавшие потискать ее, ущипнуть. Это был самый натуральный кошмар. Желая скрыться от толпы, она нырнула в ближайшую дверь, громко захлопнув ее за собой. Она оказалась в кухне. В помещении было ужасно жарко, и народу там было даже больше, чем во внутреннем дворе. В гигантском очаге кипели над огнем огромные железные котлы. На вертелах жарилась дюжина каплунов, маленький мальчик переворачивал их разом с помощью специального рычага. Она остановилась на мгновение, не зная, что делать, и тут в дверь вслед за ней ворвался де Кер. – Вот ты где! – взревел он и замахнулся мечом. Она увернулась и принялась пробираться между столами, заваленными готовыми яствами и всякими продуктами, дожидавшимися своей очереди. Меч просвистел в воздухе, обрушив стопку тарелок. Кейт присела между столами. Повара подняли крик. Она увидела гигантскую модель замка, сделанную из какого-то печенья, и бросилась в ту сторону. Де Кер гнался за нею по пятам. – Нет, сэр Роберт, нет! – кричали повара на манер хорового распева, а некоторые из них так встревожились, что ринулись вперед, чтобы остановить рыцаря. Де Кер размахнулся снова. Кейт опять увернулась, и меч обезглавил кусок зубчатой стены замка, подняв облако белой пыли. При виде этого кощунства повара испустили дружный вопль ужаса и бросились со всех сторон на де Кера, крича, что этот торт сделан специально для лорда Оливера, что он похвалил его и что сэр Роберт не должен больше касаться этого торта. Роберт, изрыгая проклятия в тщетных попытках стряхнуть с себя поваров, растянулся на полу. Кейт в растерянности выскочила через ту же дверь обратно во двор.* * *
Справа она увидела закругленную стену часовни. Ее, видимо, подновляли; вверх, на стену, вела лестница, а на крыше, где работали кровельщики, были видны какие-то небрежно связанные подмости. Кейт стремилась уйти подальше от толпы и солдат. Она знала, что за часовней имеется узкий проход, отделявший ее от внешней стены башни замка, и бросилась туда. На бегу она слышала, как де Кер – он тоже выбрался из кухни – отдавал какие-то приказы. Кейт бежала, напрягая все силы; она пыталась выиграть хоть немного расстояния. Заворачивая за угол часовни, она увидела, как несколько солдат кинулись в другую сторону. Очевидно, они хотели перехватить ее в дальнем конце прохода. Сэр Роберт пролаял солдатам еще какие-то приказы, завернул за угол вслед за беглянкой – и застыл на месте. За спиной у него замерли ратники; послышался недоуменный ропот. Они уставились в узкий – всего четыре фута – проход между замком и часовней. Проход был пуст. В его дальнем конце так же, остолбенев, стояли еще несколько солдат, глядя на своих товарищей. Женщина исчезла.* * *
Кейт висела на стене часовни на высоте в десять футов, спрятавшись среди густого плюща, взбиравшегося к обрамленному декоративными колонками окну. Даже в этом случае ее легко заметил бы любой, кто догадался бы взглянуть вверх. Но в проходе было темно, и никто этого не сделал. Она слышала, как де Кер сердито крикнул: – Идите за остальными помощниками и прикончите их на месте! – Но, сэр Роберт, ведь они помогают магистру лорда Оливера… – возразил было кто-то из ратников. – Это приказ самого лорда Оливера. Убейте их всех! Воины побежали в замок. Де Кер выругался и принялся о чем-то говорить с одним из оставшихся ратников. Правда, на сей раз они переговаривались шепотом, и электронный переводчик в ухе Кейт лишь негромко потрескивал, так что узнать содержание этого разговора ей не удалось. По правде говоря, она и так была удивлена тем, что смогла так много услышать. Но каким же образом? Ведь они же как будто находились слишком далеко; она не должна была так ясно слышать слова де Кера. И все же его голос звучал очень четко, почти как на сцене. Возможно, акустика прохода… Взглянув вниз, она увидела, что не все солдаты умчались выполнять приказ рыцаря. Они лишь отошли в сторону и слонялись неподалеку. Так что спуститься на землю она не могла. И Кейт решила подняться вверх, на крышу, и подождать, пока суматоха уляжется. Двускатная крыша часовни, все еще залитая солнечным светом, была покрыта черепицей; кое-где в ней зияли отверстия – оттуда сняли требовавшие замены плитки, но еще не положили новые. Скат оказался довольно крутым. Кейт присела на корточки в желобе и негромко позвала: – Андре! В ухе раздался какой-то хрип. Кейт показалось, что она слышит голос Марека, но его заглушили статические разряды. – Андре, они пошли убивать вас. Теперь не было даже намека на голос, лишь треск разрядов. – Андре? Тщетно. «Возможно, стены вокруг экранируют, – подумала Кейт, – и мне удастся добиться большего с вершины крыши». Она начала карабкаться по крутому скату, огибая участки, на которых меняли черепицу. На каждом таком участке кровельщик устраивал небольшую платформу, где стояла лохань для раствора и лежала кучка плиток. Щебет птиц заставил ее приостановиться. Кейт увидела, что эти отверстия в крыше сквозные, и… Сверху донесся какой-то скребущий звук. Взглянув туда, она увидела голову солдата. Вот он забрался верхом на конек и посмотрел на нее. Второй солдат. Так вот почему де Кер говорил шепотом: он все же увидел ее на стене и послал солдат, чтобы те забрались по лестнице с противоположной стороны. Она опустила взгляд и увидела, что в проходе тоже стояли солдаты. И тоже смотрели на нее. Вот первый солдат начал спускаться к ней. Теперь ей оставалось только одно. Отверстие, которое кровельщик оставил в крыше, было довольно большим: квадрат два на два фута. Сквозь него она видела стропильный брус, а внизу, футах в десяти, каменные своды потолка часовни. Поверх сводов лежали узкие деревянные мостки. Кейт проползла через отверстие и спрыгнула на потолок. Она ощутила кислый запах пыли и птичьего помета. Повсюду были гнезда: на мостках, в углах, на балках. Она увернулась от нескольких возмущенно зачирикавших воробьев. И внезапно очутилась в центре торнадо яростно галдевших птиц, пуха и перьев. Их здесь были сотни, поняла Кейт, и она потревожила их. Какое-то мгновение она могла лишь неподвижно стоять, закрыв лицо руками. Шум несколько утих. Когда она открыла глаза, то увидела, что вокруг нее летали только несколько воробьев. А двое ратников спускались к ней через отверстие в крыше. Кейт быстро пошла по мостку к дальней двери, которая, вероятно, выходила в церковь. Но когда она уж совсем подошла туда, дверь открылась, и из нее вышел третий солдат. Трое против одной. Она побежала обратно, ступая по мостику, перекинутому через стыки полуарочных сводов. Но оттуда к ней приближались первые двое солдат. В руках у них были кинжалы, и Кейт не имела ни малейших иллюзий насчет их предназначения. Она побежала дальше. Кейт вспомнила, как висела под этим потолком, исследуя многочисленные проломы и находя следы ремонтов, разделенных столетиями. А сейчас она стояла на этом же самом потолке, только с другой стороны. Наличие мостков ясно говорило о том, что сводчатая конструкция была слабой. Но насколько слабой? Выдержит она ее вес? Ратники неумолимо приближались к ней. Девушка осторожно, проверяя, поставила ногу на один из куполов, перенесла вторую ногу. Потолок выдержал. Солдаты шли ей навстречу, но двигались очень медленно. Птицы внезапно снова впали в панику, оглушительно завопили и взлетели, подобно облаку. Солдаты закрыли лица руками. Воробьи подлетали вплотную, били Кейт крыльями по лицу. Она продолжала отступать, под ногами хрустел толстый слой помета. Теперь она оказалась на участке, состоявшем из ряда куполов и впадин; в центре, на стыке сводов, проходили толстые каменные ребра. Кейт стала пробираться поближе к этим ребрам. Она знала, что они могут выдержать большую нагрузку, и, кроме того, ступая по ним, она могла добраться до задней стены, где тоже заметила небольшую дверцу. Через нее, вероятно, тоже можно попасть внутрь церкви; возможно, за алтарь. Один из солдат, шатаясь и старательно удерживая равновесие, пробежал по мостику, а затем вышел на сводчатый потолок. В вытянутой руке он держал нож. Слегка присев, она сделала обманное движение в сторону, но ратник не поддался на него и остался на месте. Второй солдат поспешно подбежал и встал рядом с товарищем. Третий находился за спиной у Кейт. Он тоже сошел с мостка на свод. Кейт перебралась еще правее, но двое, которых она видела, шли прямо к ней. А третьего она видеть не могла. Двое ратников, шедших плечом к плечу, были уже на расстоянии нескольких ярдов от Кейт, когда она услышала громкий, как ружейный выстрел, треск и увидела, что по стыкам камней пробежала зубчатая линия. Солдаты бросились назад, но трещина уже начала быстро расширяться; от нее побежали отростки, словно ветви дерева. Трещины прошли и между их ногами; солдаты, застыв в ужасе, смотрели, как из-под них уходит потолок. Затем большой кусок потолка под ними рассыпался, и они с воплями ужаса исчезли с глаз Кейт. Она оглянулась на третьего из своих преследователей. Тот метнулся обратно на мостки, но споткнулся, упал, и в то же мгновение послышался треск. Кейт видела его испуганное лицо, когда он лежал, чувствуя, как камни под ним медленно падают один за другим. А потом он тоже исчез с долгим отчаянным воплем. Внезапно она осталась одна. Она стояла на потолке, а вокруг нее вопили перепуганные воробьи. Слишком испуганная, чтобы двигаться, она просто стояла, дожидаясь, пока успокоится сумасшедшее сердцебиение. Она была в полном порядке. Все было в полном порядке. Кейт услышала короткий треск. Затем тишина. Она ждала. Еще треск. А этот – она почувствовала – прозвучал прямо у нее под ногами. Камни подались. Взглянув вниз, она увидела, как от нее в нескольких направлениях разбегались трещины. Она быстро шагнула влево, направившись к спасительному замковому ребру, но было уже поздно. Один камень выпал, и ее нога попала в отверстие. Кейт провалилась до пояса, затем распростерлась на каменной кладке, раскинув руки, чтобы пошире распределить свой вес. Так она лежала несколько секунд, затаив дыхание, и думала: «Я сказала ему, что потолок был плохо построен…» Она ждала, пытаясь сообразить, как выбраться из дыры. Попробовала чуть-чуть подтянуться… Треск. Растворный шов прямо перед нею разошелся, и несколько камней рухнуло вниз. А потом она почувствовала, как подается весь участок свода, на который она пыталась опереться. В это же мгновение она с ужасающей ясностью осознала, что тоже падает.* * *
В шикарной красной комнате в башне Крис не был уверен, что именно он услышал в наушнике. Ему показалось, что голос Кейт произнес: «Вас идут убивать» – или еще что-то в этом роде. А потом еще какие-то слова, но он не уловил их: слишком уж сильно трещали разряды. Марек открыл деревянный сундук, стоявший рядом с небольшим алтарем, и поспешно рылся в нем. – Ну-ка, помоги! – окликнул он товарища. – Что делать? – спросил Крис. – Оливер держит в этой комнате свою любовницу, – объяснил Марек. – Готов поспорить, что тут у него есть и оружие. Крис подошел ко второму сундуку, в ногах кровати, и откинул крышку. Этот сундук оказался забит полотняными отрезами, платьями, шелковыми одеждами. Он вышвыривал все это, стараясь поскорее добраться до дна, и одежды колыхались в воздухе и плавно опускались на пол вокруг него. Но оружия там не оказалось. Никакого. Он взглянул на Марека. Тот помотал головой, стоя среди груды платьев. Никакого оружия. Крис услышал в коридоре топот бегущий ног. Это солдаты шли за ними. Сквозь дверь до него донесся металлический звук мечей, извлекаемых из ножен.29:10:24
– Я могу предложить вам коку, диет-коку, фанту или спрайт, – сказал Гордон. Они стояли перед автоматом в вестибюле лабораторного корпуса МТК. – Я возьму коку – ответил Стерн. Банка, брякнув, бухнулась в бункер. Стерн взял ее, потянул за кольцо. Гордон выбрал спрайт. – В пустыне очень важно поддерживать уровень влаги в организме, – сообщил он. – У нас в здании есть увлажнители воздуха, но они работают не слишком хорошо. Они направились по коридору к следующей двери. – Я подумал, что это могло бы вас заинтересовать, – сказал Гордон, вводя Стерна в очередную лабораторию. – Правда, только как исторический экспонат. Именно в этой лаборатории мы поначалу демонстрировали свою технологию. – Он включил свет. Лаборатория представляла собой большую и неопрятную комнату. Пол застлан серыми антистатическими плитками; потолок раскрыт, выставляя на обозрение лампы, закрытые колпаками, и металлические направляющие, несущие на себе толстые кабели, которые, словно пуповины, соединялись с компьютерами на столах. На одном из столов размещались два небольших устройства, похожих на клетки, около фута высотой каждое. Они находились на расстоянии около четырех футов одно от другого, но были соединены кабелем. – Это Алиса, – гордо заявил Гордон, указывая на первую клетку. – А это Боб. Стерн знал, что эти имена соответствуют давней традиции: квантовые передающие устройства назывались литерой "А", то есть «Алиса», а приемные, соответственно, "Б" или «Боб» Он взглянул на маленькие клетки. В одной из них находилась детская пластмассовая кукла-девочка, одетая в клетчатое платье в стиле пионеров Дальнего Запада. – Здесь совершился самый первый переход, – сказал Гордон. – Мы успешно переместили эту куклу из одной клетки в другую. Это было четыре года назад. Стерн взял куклу. Это была просто-напросто дешевая игрушка; он видел грубые швы на лице и теле. Когда он перевернул куклу, та закрыла и открыла глаза. – Как видите, – продолжал Гордон, – нашей изначальной целью была именно безупречная трехмерная передача объекта. Трехмерное воспроизведение. Вы, возможно, знаете, что это было очень интересной задачей. Стерн кивнул; ему приходилось слышать об этих исследованиях. – Самый ранний проект возник в Стэнфорде, – сказал Гордон. – Большие работы велись в Силикон-Вэлли. Идея заключалась в том, что за последние двадцать лет вся передача документов стала осуществляться при помощи факсов или электронной почты. Уже не нужно посылать бумагу в ее физическом состоянии; вы пересылаете только электронные сигналы. Очень многие чувствовали, что рано или поздно любые материальные объекты будут передаваться таким же способом. Отпадет необходимость перевозить, например, мебель – ее можно будет просто переслать со станции на станцию. В таком примерно роде. – Если этого удастся добиться, – заметил Стерн. – Именно так. И пока мы работали с простыми объектами, нам это удавалось. Мы испытывали большой подъем. Но, конечно, недостаточно научиться передавать между двумя станциями, связанными кабелем. Нужно было научиться передавать на расстоянии, так сказать, по радио. И это мы пробовали тоже здесь. Вот тут. Он прошел через комнату к еще одной паре клеток, которые были несколько больше и сложнее на вид. Они уже имели сходство с теми клетками, которые Стерн видел в пещере. Между ними не было никаких кабелей. – Алиса и Боб, часть вторая, – провозгласил Гордон. – Или, как мы их называли, Элли и Бобби. Это была наша пробная система для передачи на расстоянии. – И?.. – Она не заработала, – сказал Гордон. – Элли отправляла предметы, но они никогда не попадали к Бобби. Ни разу. Стерн медленно кивнул. – Поскольку объект попадал от Элли в другую вселенную. – Да. Конечно, мы не сразу узнали об этом, – продолжал Гордон. – Я хочу сказать, что теоретическое объяснение этому было, но кто же мог подумать, что такое произойдет на самом деле? Нам потребовалось чертовски много времени, чтобы дойти до этого. Наконец мы построили возвращающуюся машину – которая должна была отправляться и возвращаться автоматически. Разработчики назвали ее «Элли-Элли-взад-вперед». Вот она. Еще одна клетка, еще больше размером, высотой уже около трех футов. Она была очень похожа на те клетки, которые МТК использовала теперь. Та же самая решетка из трех полос, то же самое размещение лазеров. – И? – снова спросил Стерн. – Мы убедились в том, что объект уходит и возвращается. И принялись посылать более сложные объекты. Довольно скоро нам удалось послать фотокамеру и получить ее назад со снимком. – Неужели? – Это была фотография пустыни. Того самого места, где мы находимся. Но до того, как здесь было построено первое здание. Стерн кивнул. – И вам удалось ее датировать? – Далеко не сразу, – ответил Гордон. – Мы продолжали снова и снова отправлять фотоаппарат, но удавалось запечатлеть только виды пустыни. Порой шел дождь, порой снег, но всегда в одном и том же месте. Было ясно, что мы попадаем в различные времена, но в какие именно? Датирование образа оказалось весьма хитрым делом. Вот вы что могли бы предложить, чтобы датировать пейзаж такого рода? Стерн нахмурился. Он понимал суть проблемы. Самые старые фотографии датировались благодаря каким-то творениям человеческих рук, попадавшим в кадр. Это могли быть дома, автомобили, одежда или даже руины. Но необитаемая пустыня в Нью-Мексико вряд ли сильно изменилась за последние тысячи, даже сотни тысяч лет. Гордон улыбнулся. – Мы направили объектив вертикально вверх и, воспользовавшись «рыбьим глазом» [255], сфотографировали ночное небо. – Да ну! – Конечно, это не всегда может сработать – должна быть ночь, небо должно быть безоблачным, но если в кадр попадет достаточно планет, то небесную картину можно будет идентифицировать очень точно. Вплоть до года, дня и даже часа. И вот с этого мы начали развивать нашу навигационную технологию. – И все направление вашего проекта изменилось… – Да. Мы, конечно, знали, что произошло. И перестали заниматься передачей объектов – в этих попытках больше не было никакого смысла. Мы осуществляли переходы между вселенными. – А когда же вы начали посылать людей? – Далеко не сразу. Гордон провел его вокруг перегородки, усеянной различными приборами, в другую часть помещения. Там Стерн увидел огромные висящие пластмассовые емкости, заполненные водой. Они были похожи на водяные кровати, поставленные на попа. А среди них стоял похожий на клетку аппарат точь-в-точь такого же размера, как те, которые Стерн видел в зале перехода. Правда, он был не столь элегантным и аккуратно отделанным, но было ясно. что он использует ту же самую технологию. – Это наша первая настоящая машина, – с гордостью объявил Гордон. – Подождите минуточку, – прервал его Стерн. – Эта штука действует? – Да, конечно. – А сейчас она действует? – Ею не пользовались уже довольно долго, – ответил Гордон, – но я думаю, что она в полном порядке. А что? – Значит, если бы я захотел отправиться им на помощь, – сказал Стерн, – то мог бы это сделать – в этой машине. Или я не прав? – Да, – подтвердил Гордон, задумчиво кивая – Вы могли бы отправиться в этой машине, но… – Видите ли, я думаю, что они попали там в сложное положение – если не хуже… – Да. Возможно. – …И вы говорите мне, что у нас есть действующая машина. Здесь и сейчас. Гордон вздохнул. – Боюсь, Дэвид, что это немного сложнее, чем вы себе представляете.29:10:00
Вырвавшиеся из кладки камни медленно сползали вниз, и Кейт вместе с ними. Но в эти безумно долгие мгновения она вдруг ощутила под пальцами неровный, покрытый кладочным раствором край. С ловкостью, выработанной годами тренировок в скалолазании, Кейт смогла уцепиться за него, и раствор выдержал Девушка повисла на одной руке, провожая взглядом падавшие камни, которые, подняв густое облако пыли, обрушились на пол часовни. Упавшие солдаты остались вне ее поля зрения, и она не знала, что с ними произошло. Кейт подняла вторую руку, ухватилась за край. Камни могли вновь начать рушиться в любое мгновение, и она отлично знала об этом. На деле рушился весь потолок. Согласно всем законам строительства самое крепкое место должно было находиться рядом с замковой аркой, сопрягавшей между собой два свода, или же у стены часовни, где своды переходили из кривой в вертикаль. Кейт решила попробовать добраться до боковой стены. Камень вырвался, и она вновь повисла на левой руке. Она перенесла свободную руку крест-накрест поверх левой, постаравшись дотянуться как можно дальше, чтобы вновь перенести вес своего тела на две точки. Теперь камень вывалился из-под левой руки. Снова она закачалась в воздухе, но нашла новую зацепку. Теперь Кейт отделяло от стены всего-навсего расстояние в три фута, и свод здесь был заметно толще, поскольку около стыка со стеной всегда укладывают более крупные камни. Поэтому и край, за который она держалась, оказался намного прочнее. Она услышала снизу крики вбежавших в часовню солдат. В любое мгновение они могли начать стрелять в нее из луков. Она попыталась забросить на потолок ногу. Чем больше у нее будет точек опоры, тем шире распределится ее вес, тем надежнее она будет держаться. Ногу поднять удалось; потолок выдержал. Изогнувшись, Кейт подтянулась до пояса на образовавшийся карниз, затем закинула вторую ногу. Над головой просвистела первая стрела, сразу несколько других ударились о камни неподалеку, взметнув тучки белой пыли. Кейт вытянулась на оставшемся от свода карнизе возле самого провала. Но она не могла оставаться здесь. Девушка перекатилась подальше от края. к стене. Едва она сделала это, вниз свалилось еще несколько камней, как раз с того самого места, где она только что лежала. Крики внизу прекратились. «Может быть, падающие камни пришибли еще кого-нибудь из солдат», – подумала она. Но нет: Кейт услышала, как ратники поспешно выбегали из церкви. Снаружи раздавались людские крики и ржание лошадей. Что же произошло?* * *
В комнате наверху башни Крис услышал, как в дверном замке заскрежетал ключ. Но солдаты, находившиеся в коридоре, не вошли сразу, а принялись кричать, обращаясь к своему товарищу, оставленному внутри помещения. А Марек тем временем продолжал, как сумасшедший, обыскивать комнату. Опустившись – вернее, рухнув – на колени, он сунул голову под кровать. – Держи! – крикнул он. С этими словами он вскочил на ноги, стискивая в руках меч и длинный кинжал. Кинжал он бросил Крису. Солдаты из-за двери снова принялись взывать к человеку, который лежал, мертвый, на ковре. Марек подошел к двери и жестом велел Крису встать с другой стороны. Крис прижался к стене возле двери. Он слышал с той стороны людские голоса – много голосов. Его сердце вновь бешено забилось. К тому же он еще не отошел от потрясения, вызванного убийством охранника. Вас идут убивать… Эти слова снова и снова повторялись в его сознании, но он никак не мог связать их смысл с действительностью. Совершенно не укладывалось в мозгу, что эти вооруженные люди намеревались убить его. Сидя в уютной библиотеке, он читал описания нескончаемых актов насилия, убийств и резни. Он читал об улицах, скользких от крови, о солдатах, залитых чужой кровью с головы до пят, о женщинах и детях, которым выпускали кишки, невзирая на их жалобные мольбы. Но, так или иначе, Крис всегда считал, что эти описания были пристрастными, а ужасы – преувеличенными. В университете было принято истолковывать документы иронически, говорить о прелестной наивности повествования, о преклонении хроникеров перед силой… Благодаря такому теоретическому осмыслению история превращалась в тонкую интеллектуальную игру. Крису хорошо удавалась эта игра, но, забавляясь ею, он каким-то образом утратил более прямое восприятие реальности давно минувших дней – понимание того, что изложенные в древних хрониках ужасающие истории, кошмарные описания насилия, как правило, являлись сухой констатацией. Он забыл о том, что читает не истории, а историю, и вспомнил об этом лишь тогда, когда реальность исторических событий сама, насильственно, овладела его вниманием. Ключ в замке повернулся. По другую сторону от двери лицо Марека изменилось до неузнаваемости, губы приоткрылись, обнажив плотно стиснутые зубы. «Он похож на хищного зверя», – подумал Крис. Все тело Марека напряглось, когда он поднял меч, готовый в любое мгновение опустить его. Готовый убивать. Дверь резко распахнулась, на мгновение заслонив от Криса почти всю комнату. Но он увидел, как Марек резко взмахнул клинком, услышал крик, а затем потоком хлынула кровь и на пол рухнуло безжизненное тело. Криса прижало к стене. Он ощутил резкий удар по двери и услышал, как клинок врезался в дерево. Крис попытался выскочить из-за двери, но ему под ноги упал еще один труп. Он переступил через него, и дверь распахнулась до конца, со стуком ударившись в стену. Меч Марека промелькнул в другую сторону – и под ноги Крису упал третий солдат. Он был весь залит кровью, которая толчками выплескивалась из глубокой раны в его груди. Крис наклонился, чтобы забрать меч, который ратник все еще держал в руке. Когда он дернул оружие за клинок, ратник, скорчив ужасающую гримасу, вцепился в рукоять. Но сопротивление продолжалось лишь мгновение; солдат сразу же выпустил меч, и не ожидавший этого Крис отшатнулся к стене. Человек смотрел на него с пола; его лицо было искажено не страданием – яростью. Но не прошло и двух секунд, как его выражение неуловимо изменилось. «Боже, – подумал Крис, – он мертв». Внезапно справа от него в комнату ворвался еще один солдат. Стоя спиной к Крису, он вступил в бой с Мареком. Их мечи непрерывно звенели, сталкиваясь. Ратник сражался отчаянно, но он не видел за спиной второго противника. Крис поднял меч, который ему показался очень тяжелым и неудобным. Он спросил себя, удастся ли ему размахнуться им так, чтобы на самом деле убить человека, стоявшего в эту секунду спиной к нему. Рука, поднявшая меч, казалась ему слабой, словно из ваты – ваты! – но он совсем было приготовился опустить клинок, когда Марек отсек своему противнику руку по самое плечо. Отрубленная рука пролетела через всю комнату и ударилась о стену под окном. Человек застыл с удивленным выражением на лице, но это продолжалось какое-то мгновение: Марек следующим ударом отрубил ему голову, она, кувыркаясь в воздухе, ударилась о дверь рядом с Крисом и упала лицом прямо ему на ногу. Тот поспешно отдернул ногу. Голова перевернулась лицом вверх, и Крис увидел, что ее глаза продолжают мигать, а губы кривятся, будто пытаясь что-то сказать. Он в ужасе отпрянул прочь. Крис перевел взгляд на лежавшее на полу туловище. Из обрубка шеи все еще продолжали, пульсируя, хлестать потоки крови. Кровь растекалась по всему полу, казалось, ее были целые галлоны. Марек сидел на кровати, пытаясь отдышаться, его лицо и камзол были залиты кровью. Он поднял взгляд на Криса: – Ты в порядке? Крис не смог ответить. Он вообще не мог вымолвить ни слова. И тут в деревенской церкви зазвонил колокол.* * *
Крис из окна увидел, как огонь охватил две крестьянские хижины на дальнем краю города, около поворота городской стены. Туда по улицам со всех ног бежали люди. – Пожар, – сказал Крис. – Сомневаюсь, – заметил Марек, не вставая с кровати. – Нет, действительно, – настаивал Крис, – посмотри. По городу галопом мчалась группа всадников. Они были одеты по-купечески, но скакали, как подобает бывалым воинам. – Типичная диверсия, – сказал Марек, – с которой начинается приступ. – Какой приступ? – Архипастырь атакует Кастельгард. – Так скоро? – Это только передовая партия, человек сто солдат. Они должны постараться создать беспорядок, растерянность. Главные силы, вероятно, все еще находятся на противоположном берегу реки. Но атака уже началась. Судя по всему, остальные обитатели замка думали так же. Пир оказался прерванным. Сверху было видно, как замковые слуги хлынули из большого зала к подъемному мосту, покидая замок. Во внутреннем дворе, ниже, придворные из большого зала спешили к разводному мосту. Группа облаченных в доспехи рыцарей, рассеивая пешую толпу, с грохотом пронеслась галопом по мосту и умчалась в город. – Парни, – раздался вдруг голос Кейт. Она, запыхавшись, просунул а голову в дверь. – Мотаем отсюда и побыстрее. Нам нужно найти Профессора прежде, чем это окажется слишком поздно.28:57:32
В большом зале происходило столпотворение. Музыканты разбежались, гости поспешно выбегали за дверь, собаки лаяли, а блюда с яствами, гремя, рушились на пол. Рыцари торопились присоединиться к сражению, отдавая на бегу приказы своим оруженосцам. Лорд Оливер, вскочивший из-за верхнего стола, обнял Профессора за талию и торопливо бросил сэру Ги: – Мы отправляемся в Ла-Рок. Позаботьтесь о леди Клер. И приведите сюда помощников магистра! В зал вбежал запыхавшийся Роберт де Кер: – Мой лорд, помощники магистра мертвы! Убиты при попытке к бегству! – Бегству? Они пытались убежать? Несмотря на то что это было опасно для жизни их хозяина? Пойдемте со мной, магистр, – мрачно проговорил лорд Оливер. Он провел Джонстона к боковой двери, которая открылась прямо во внутренний двор.* * *
Кейт быстро спускалась по винтовой лестнице, по пятам за нею следовали Марек и Крис. На втором этаже им пришлось остановиться, дожидаясь, пока пройдет еще одна группа людей. Это были несколько придворных дам в сопровождении престарелого, едва переставлявшего ноги мужчины в красных одеждах. – В чем проблема? – завопил у нее за спиной Крис, и Кейт предостерегающе подняла руку. Спустя минуту-другую они выскочили во внутренний двор. Там царил хаос. Рыцари, сидевшие верхом, хлестали плетьми перепуганных гостей, пытаясь проложить себе путь через толпу. Вопли людей, ржание и храп лошадей, крики стражников на зубчатых стенах – все сливалось в невнятный гомон. – Сюда, – сказала Кейт и, держась поближе к стене замка, повела Марека и Криса в обход часовни во второй внутренний двор. Он оказался также переполнен людьми. Они увидели Оливера верхом на коне. Рядом с ним были Профессор и несколько рыцарей в полном вооружении. Оливер что-то прокричал, и группа направилась к подъемному мосту. Кейт покинула Марека и Криса и бросилась вслед за кавалькадой в одиночку. Но ей удалось лишь заметить, как верховые съехали с моста. Оливер повернул налево, к ближайшему выезду из города. Стражник распахнул перед ним небольшие ворота в восточной стене, лорд со своими спутниками проехали через них, и они поспешно закрылись. Ее догнали Марек и Крис. – Куда? – спросил Марек. Девушка указала на ворота. Их охраняли тридцать рыцарей. Еще кучка стояла на стене. – Отсюда нам не выйти, – сказал Марек. Невдалеке несколько десятков человек, сбросив бурые туники, превратились в ратников в черно-зеленых сюрко. Воины бросились ко входу в замок. Цепи подъемного моста, зазвенев, натянулись. – Пошли! Они пробежали по мосту, слыша поскрипывание дерева, чувствуя, как настил у них под ногами начал подниматься. Когда они добежали до дальнего конца, мост уже поднялся на три фута над землей, им пришлось спрыгивать. – И куда теперь? – спросил Крис. Он все еще держал в руке этот чертов меч. – Сюда, – ответил Марек и пустился бежать к центру города.* * *
Они добежали до церкви, а там свернули с узкой главной улицы, где уже начался бой: солдаты Оливера в малиново-серых одеяниях против солдат Арно в черно-зеленом. Марек вел своих спутников налево, через рынок. Он уже опустел, все товары были собраны, а торговцы разбежались кто куда. Навстречу, направляясь к замку, галопом пронеслись несколько рыцарей Арно. Один из них замахнулся на Марека мечом и что-то прокричал. Марек проводил их взглядом, а потом двинулся дальше. Крис искал глазами убитых женщин, расчлененных младенцев, но ничего этого не было. Он сам не мог понять, облегчение он испытывает от этого или разочарование. Ни женщин, ни детей вообще не было видно. – Все убежали или спрятались в какие-нибудь укрытия, – словно отвечая на его невысказанный вопрос, сказал Марек. – Здесь уже давно почти непрерывно воюют. Люди знают, что делать. – Куда теперь? – спросила Кейт, шедшая впереди. – Налево, к главным воротам. Они повернули налево, в совсем узенький переулок, и внезапно услышали позади крики. Оглянувшись, они увидели бегущих следом солдат. Крис не мог понять, то ли солдаты преследовали их, то ли просто бежали в том же направлении. Но дожидаться, чтобы выяснить это, не было никакого смысла. Марек опять бросился бежать, остальные за ним. Через некоторое время Крис еще раз оглянулся, увидел, что солдаты отстали, и почувствовал какую-то странную гордость. Но Марек не желал испытывать судьбу. Он свернул в переулок, где стоял резкий неприятный запах. Все лавки здесь тоже были закрыты, но между ними проходили узкие дорожки. Марек кинулся по одной из них, и беглецы оказались в огороженном дворе за домом. Там стояли огромные деревянные чаны, под большим навесом размещались решетчатые вешала. Зловоние – смесь запахов разложения и фекалий – чуть не сбивало с ног. Это была кожевенная мастерская. – Быстро, – скомандовал Марек, и они, перебравшись через забор, присели за смердящими чанами. – Фу! – проворчала Кейт, зажимая нос. – Что это за смрад? – Они дубят кожи в курином помете, – прошептал Крис. – Азот, содержащийся в фекалиях, размягчает кожу. – Великолепно, – с кислым видом согласилась Кейт. – Собачье дерьмо тоже идет в дело. – Еще лучше. Крис оглянулся и увидел еще несколько чанов и разложенные на вешалах для просушки шкуры. На земле валялись кучи какой-то вонючей желтой гадости – это был полуразложившийся жир, счищенный с кож. – У меня сейчас от этого духа глаза лопнут, – пробурчала Кейт. Крис указал на белую корку, покрывавшую стенки окружавших их чанов. Там была известь, едкая щелочь, при помощи которой с очищенных кож удаляли волосы и остатки плоти. И глаза жгли именно пары извести, а не омерзительная вонь. Затем его внимание вернулось к дорожке, откуда донесся тяжелый топот бегущих ног и грохот доспехов. Сквозь щели в заборе он разглядел Роберта де Кера, с которым было семь человек ратников. Солдаты на бегу заглядывали в каждый закоулок – они искали именно их. «Почему? – подумал Крис, осторожно выглядывая из-за чана. – Почему они все еще гоняются за нами? Что в нас настолько важного, что де Кер, вместо того чтобы отражать вражеское нападение, старается убить нас?» Очевидно, аромат царивший в переулке, понравился преследователям не больше, чем Крису, потому что вскоре де Кер пролаял приказ, и вся группа рысцой выбежала на улицу. – Что все это значит? – прошептал Крис. Марек только мотнул головой. Тут они снова услышали крики и шаги солдат, бегущих по переулку. Крис нахмурился. Как могли они их услышать? Он взглянул на Марека, тот тоже казался обеспокоенным. Из-за забора послышался голос де Кера. – Ici! Ici! [256] – кричал он по-французски. Вероятно, де Кер звал отставших. «Да, наверно, так, – подумал Крис, – ведь он шептал очень тихо, и его, конечно, нельзя было услышать с улицы». Марек двинулся было вперед, но остановился, заколебавшись. А де Кер и его люди уже лезли через забор – целых восемь человек. Они втроем никак не смогли бы отбиться от восьмерых умелых бойцов. – Андре, – сказал Крис, указывая на чан. – Это щелок. Марек усмехнулся. – Тогда давайте попробуем, – сказал он. Они втроем навалились на деревянную стенку и, напрягая все силы, сумели опрокинуть чан. Пенящаяся едкая жижа выплеснулась на землю и потекла в сторону солдат. Испарения стали настолько густыми, что дышать было почти невозможно. Солдаты мгновенно поняли, что это такое – стоит капле этой жидкости попасть на кожу, как образуется болезненная, долго незаживающая язва, – и поспешно вскарабкались обратно на забор. А щелок уже подтек под столбы забора, и древесина начала прямо на глазах темнеть, издавая шипящий звук. Забор закачался под тяжестью людей; те закричали и в испуге поспешили слезть обратно, в переулок. – Быстро, – полушепотом произнес Марек. Он провел товарищей в глубь двора, под навес, а оттуда они выбрались в соседний переулок.* * *
Близился вечер, начинало смеркаться. Теперь впереди были отчетливо видны горящие хижины; пламя отбрасывало на потемневшую землю мерцающие отблески Поначалу люди пытались побороть огонь, но теперь отчаялись, и соломенные крыши весело пылали и с треском выбрасывали в небо тучи искр. Беглецы шли по узенькой дорожке, извивавшейся между свинарниками. Запертые в своих хлевах свиньи громко хрюкали и визжали, испуганные близостью пламени. Марек, обходя пожары, пробирался к южным воротам, через которые они впервые вошли в город. Но даже издалека можно было увидеть, что в воротах идет отчаянная схватка. Вход был завален убитыми лошадьми, и солдаты Арно взбирались по их трупам, чтобы добраться до защитников Кастельгарда, которые встречали их боевыми топорами и мечами. Марек свернул в сторону, и они опять углубились в путаницу крестьянских кварталов. – Куда мы идем? – спросил Крис. – Точно не знаю, – ответил Марек. Он смотрел на вал, окружавший город. Поверху бежали солдаты, торопясь к южным воротам, где кипел бой. – Я хочу забраться на стену. – Туда? – Нет, туда, – Марек указал на узкое темное отверстие в стене, к которому вела лестница. Они поспешно вскарабкались на вал. Оттуда было видно, что значительная часть города охвачена огнем; пламя уже подбиралось к торговым кварталам. Пройдет немного времени, и запылает уже весь Кастельгард. Марек внимательно осмотрел подножие вала с наружной стороны, оно было выложено камнем; там была почти отвесная стена. До земли было футов двадцать. А внизу тут и там росли кусты высотой примерно в пять футов, которые казались достаточно упругими для того, чтобы смягчить падение. Но быстро темнело, и было видно уже плохо. – Не напрягайтесь, – посоветовал Марек, – тело должно быть расслаблено. – Как это – не напрягаться? – растерянно спросил Крис. Но Кейт уже сползла со стены наружу и повисла на руках. Спустя секунду-другую она разжала руки и рухнула вниз. Она легко, как кошка, приземлилась на ноги, посмотрела вверх и ободряюще помахала рукой. – Тут довольно высоко, – проворчал Крис, – я не хочу сломать ногу… Справа послышались крики. По стене бежали трое солдат с обнаженными мечами. – Не хочешь – значит, не ломай, – ответил Марек и спрыгнул вниз. Крис последовал за ним и со сдавленным криком покатился по земле. Медленно поднялся на ноги. «Кажется, все цело». Он испытывал большое облегчение и был очень доволен собой, но в этот момент стрела просвистела буквально у него над ухом и вонзилась в землю у самых ног. Солдаты со стены стреляли в них почти отвесно сверху. Марек схватил Криса за руку и бросился к плотному кустарнику, росшему в каком-нибудь десятке ярдов. Там они залегли и принялись выжидать. Сразу же над головами беглецов засвистели новые стрелы, но на сей раз они летели с противоположной стороны. В сгущавшейся темноте Крис с трудом разглядел на склоне холма под ними солдат в черно-зеленых одеяниях. – Это же люди Арно! – удивился он. – Почему они стреляют в нас? Марек не ответил; он уже отползал в сторону, прижимаясь всем телом к земле. Кейт ползла рядом с ним. Стрела чуть не угодила в Криса; железный наконечник порвал ему камзол, и Крис почувствовал, что на плече у него появилась новая царапина. Он прижался всем телом к земле и пополз следом за товарищами.28:12:39
– У нас есть хорошие новости и плохие новости, – кокетливо проговорила Диана Крамер, войдя без нескольких минут девять в кабинет Дониджера. Дониджер сидел за компьютером и одной рукой что-то выстукивал на клавиатуре. В левой руке он держал банку кока-колы. – Давайте плохие, – распорядился Дониджер. – Наших раненых доставили в университетскую клинику. Угадайте, кто из врачей дежурил там ночью, когда их привезли? Тот же самый доктор, который пытался спасти Трауба в Галлапе. Женщина по фамилии Цоси. – Один и тот же доктор в двух больницах? – Да. Ее основное место работы – университет, но дважды в неделю она дежурит в Галлапе. – Вот дерьмо! – выругался Дониджер. – А это законно? – Абсолютно. Но, так или иначе, доктор Цоси прошлась по нашим лаборантам частым гребешком. Она даже провела с троими из них исследование на магниторезонансном томографе. Она потребовала предоставить ей томограф, как только узнала, что несчастный случай связан с МТК. – Томограф? – Дониджер нахмурился. – Это означает, что ей должно быть известно о наличии у Трауба странной патологии. – Да, – согласилась Крамер. – Поскольку она, по всей видимости, поместила Трауба в томограф. А сейчас она, совершенно ясно, искала нечто определенное. Физические дефекты. Телесные аномалии. – Вот дерьмо! – повторил Дониджер. – Она вложила столько энергии в свои изыскания, что могла сделать всех врачей в больнице параноиками. К тому же она позвонила в Галлап этому копу, Уонеке. Похоже, что они друзья. – Мне это нужно, – простонал Дониджер, – как вторая дырка в заднице. – А хотите хорошие новости? – Я готов. – Уонека позвонил в полицию Альбукерке. В клинику лично прибыл шеф полиции с парой репортеров. Они долго сидели там, рассчитывая узнать что-то сенсационное. Они ожидали, что у наших людей окажется лучевая болезнь. Что они будут светиться в темноте. Вместо этого получился большой конфуз. Все травмы оказались незначительными. Главным образом это были порезы стеклом. Даже осколочные ранения поверхностные: металл всего лишь рассек кожу. – Водные щиты должны были задержать осколки, – заметил Дониджер. – Я думаю, что так и случилось. Но народ был разочарован. И наконец – томограф – развенчанная королева – три безрезультатных обследования. Ни у одного из наших людей не оказалось никаких ошибок транскрипции. Конечно, потому, что они простые лаборанты. Директор клиники писал кипятком. Шеф полиции писал кипятком. Репортеры умчались, чтобы успеть на пожар в жилом доме. Тем временем какой-то парень с камнями в почках чуть не отдал богу душу, так как его нельзя было обследовать, пока мисс Цоси насиловала томограф. И сейчас она беспокоится, как бы не лишиться работы. Уонека полностью обгадился. Оба теперь забьются в щели. – Чудесно! – сказал Дониджер, постукивая пальцами по столу. – Эти говнюки получили то, чего заслуживали. – И, в довершение успехов, – торжествующе провозгласила Крамер, – французская журналистка Луиза Дельвер согласилась приехать сюда за наш счет. – Ну, наконец-то! Когда? – На следующей неделе. Мы устроим ей обычную экскурсию для дураков. – Похоже, что день начался на редкость хорошо, – подвел итог Дониджер. – У нас появилась реальная возможность загнать этого духа обратно в бутылку. Это все? – Журналисты приедут к полудню. – Это относится к плохим новостям, – сказал Дониджер. – А Стерн нашел старую машину опытного образца и намерен отправиться на ней туда. Гордон наотрез отказал ему, но Стерн хочет, чтобы вы сказали: можно или нельзя ею воспользоваться. Дониджер задумался на несколько секунд. – А я скажу: пусть валит. – Боб… – Почему бы ему не отправиться? – спросил Дониджер. – Потому что это чертовски опасно. У этой машины минимальный уровень экранирования. Она не использовалась уже несколько лет, и за ней числится множество серьезных ошибок транскрипции у тех людей, которые ею пользовались. Она даже может вообще не вернуться. – Я знаю это, – махнул рукой Дониджер. – Все это неважно. – А что же важно? – растерянно спросила Крамер. – Баретто. – Баретто? – Это что, эхо? Диана, подумайте, ради Христа. Крамер, нахмурившись, мотнула головой. – Соберите все вместе. Баретто погиб то ли на первой, то ли на второй минуте поездки. Разве не так? Кто-то утыкал его стрелами сразу же после перехода. – Да.. – Первые несколько минут, – продолжал Дониджер, – это время, когда все, группой, стоят вокруг машин. Правильно? Так почему мы должны считать, что Баретто погиб, а остальные уцелели? Крамер промолчала. – Вполне резонно считать, что тот, кто прикончил Баретто, скорее всего расправился и со всеми остальными. Со всей группой. – Ну, да… – Это означает, что они, вероятнее всего, не вернутся. Профессор не вернется. Вся группа погибла. Конечно, это неудача, но объяснить исчезновение нескольких человек мы сможем: трагический несчастный случай в лаборатории, при котором все тела сгорели дотла, или авиационная катастрофа .. Ни у кого не хватит ума… Наступило молчание. – Не считая того, что здесь находится Стерн, – сказала Крамер. – Ему-то все известно. – Правильно. – Значит, вы хотите послать его туда же. Заодно избавиться и от него. Выиграть с чистой победой. – Ни в коей мере, – быстро возразил Дониджер. – Эй, я, конечно, против этого. Но ведь парень рвется. Он хочет помочь своим друзьям. И с моей стороны было бы нехорошо встать у него на пути. – Боб, – сказала Крамер, – иногда вы бываете настоящим засранцем. Дониджер внезапно рассмеялся. Он смеялся высоким, крикливым, истеричным смехом, как порой смеются маленькие дети. Почему-то именно так смеялись многие ученые, но Крамер всегда казалось, что именно так хохочут в темноте гиены. – Если вы позволите Стерну отправиться туда, я уйду. После этих слов Дониджер расхохотался еще сильнее. Он откинулся на спинку кресла, запрокинул голову. Это совершенно взбесило Крамер. – Я говорю совершенно серьезно. Он наконец перестал хихикать и вытер слезы. – Диана, хватит валять дурака, – сказал он. – Это я шалю. То есть балуюсь. Конечно, Стерну нельзя отправляться туда. Где ваше чувство юмора? Крамер повернулась, чтобы уйти. – Я сообщу Стерну, что это невозможно, – проронила она, стоя к нему спиной. – Но вы не шалили. Дониджер снова засмеялся. Кабинет заполнило мерзкое хихиканье гиены. Крамер вышла, громко хлопнув дверью.27:27:22
В течение последних сорока минут беглецы пробирались сквозь лес, раскинувшийся к северо-востоку от Кастельгарда. Наконец они оказались на вершине холма, самой высокой точке всей округи, и смогли перевести дух и оглядеться. – О боже! – воскликнула Кейт, взглянув вокруг. Они видели сверху реку и монастырь на ее противоположной стороне. Но их внимание сразу же привлекла возвышавшаяся над монастырем грозная твердыня: крепость Ла-Рок. Она была огромной! Под темно-синим небом позднего вечера замок, казалось, пылал от света, изливавшегося из сотни окон, да к тому же на зубчатых стенах было расставлено множество факелов. Но, несмотря на яркие огни, крепость казалась зловещей Над неподвижными водами рва чернели внешние стены. Внутри находилось еще одно кольцо стен с многочисленными круглыми башнями, а посреди располагался собственно замок со своим большим залом и темной прямоугольной башней, вздымавшейся в воздух более чем на сто футов. – Это похоже на современный Ла-Рок? – спросил Марек, обращаясь к Кейт. – Нисколько, – ответила девушка, встряхнув для убедительности головой. – Эта штука просто колоссальна. У современного замка только одна внешняя стена. А у этого две – дополнительная кольцевая стена теперь не существует. – Насколько мне известно, – сказал Марек, – его никто и никогда не захватывал силой. – Нетрудно понять, почему, – вставил Крис. – Только посмотрите, как он расположен. Крепость была построена на вершине мощного известнякового утеса. С восточной и южной сторон скала высотой около пятисот футов почти отвесно обрывалась к Дордони. На западе, где утес был не. столь крут, к склону лепились, поднимаясь к замку, каменные здания города, но, пробившись сквозь дома, любому противнику пришлось бы остановиться перед широким рвом с несколькими подъемными мостами. На севере лежала пологая равнина, но в этом направлении все деревья вырубили, так что местность была совершенно открытой, и для любого войска попытка подобраться с этой стороны оказалась бы самоубийственной. – Взгляните туда, – указал рукой Марек.* * *
В полумраке к замку по западной дороге подъезжала воинская кавалькада. Двое рыцарей, скакавших впереди, держали факелы, и при их неровном свете наблюдателям с холма удалось разглядеть сэра Оливера, сэра Ги, Профессора и позади них еще множество рыцарей, которые, растянувшись в две колонны, въезжали на холм. Шествие находилось очень далеко, так что рыцарей можно было узнать только по росту и манере держаться в седле. Но по крайней мере Крис не имел ни малейшего сомнения в том, что видел. Он вздохнул, глядя, как наездники пересекли мост через ров и въехали в большие ворота, встроенные в мощную башню. По бокам ворот башня образовывала два одинаковых полукруглых выступа, напоминавших в плане две буквы D. Сверху за прибывшими наблюдали многочисленные стражники. Миновав ворота, рыцари попали в большой внутренний двор, так называемый «нижний двор», где было выстроено несколько деревянных домов. – Здесь размещается гарнизон, – сказала Кейт. Рыцари, не останавливаясь, проскакали по нижнему двору, по второму мосту пересекли еще один ров, миновали еще одни ворота, как две капли воды похожие на первые, не считая того, что воротная башня была даже больше первой: высотой примерно в тридцать футов. В ее многочисленных стрельницах сиял яркий свет. И только там, во дворе внутренних стен – верхнем дворе, – рыцари сошли с коней. Оливер, взяв Профессора под руку, быстро направился к большому залу, и они исчезли внутри.* * *
– Профессор сказал, что, если нам придется разделиться, мы должны идти в монастырь и найти там брата Марселя, у которого есть ключ, – сказала Кейт. – Я полагаю, что он имел в виду ключ к секретному проходу. Марек кивнул. – Именно это мы и сделаем. Скоро совсем стемнеет. Тогда можно будет выйти. Крис посмотрел вниз. В полях тут и там, до самой реки, можно было разглядеть небольшие воинские отряды. Беглецам предстояло просочиться мимо всех этих солдат. – Ты собираешься идти в монастырь этой ночью? Марек кивнул. – Как бы опасно это ни казалось теперь, – сказал он, – завтра утром будет намного хуже.26:12:01
Ночь выдалась безлунной. Черное небо было полно звезд, которые время от времени прятались за случайными облаками. Марек вел своих товарищей вниз с холма, мимо горящего Кастельгарда, во мрак. Крис с удивлением обнаружил, что, после того как его глаза привыкли к темноте/он хорошо видел окружающее при свете звезд. «Вероятно, потому, что воздух здесь очень чистый», – подумал он. Он вспомнил, что где-то читал, будто бы несколько веков назад люди могли видеть при свете дня планету Венера, так же как мы сейчас видим луну. Конечно, за последние пару столетий это стало невозможно. Крис был поражен и невероятной тишиной ночи. Самым громким звуком, который они слышали, был отзвук их собственных шагов по траве и чахлым кустам. – Дойдем до дороги, – прошептал Марек, – а по ней прямо к реке. Они двигались очень медленно. Марек часто останавливался, приседал зачем-то на корточки и две-три минуты вслушивался в безмолвие ночи. Прошло не меньше часа, прежде чем они увидели невдалеке глинистую дорогу, бежавшую от города к реке. Она выделялась бледной полосой на фоне более темной травы и листвы. Здесь Марек вновь остановился. Все присели. Вокруг царила полнейшая тишина. Крис слышал только тихий шорох ветра в траве и вскоре потерял терпенье. Прождав не меньше минуты, он начал было подниматься. Марек дернул его за руку и приложил палец к губам. Крис вновь прислушался. «Это был не только ветер», – понял он. Можно было уловить чуть слышный человеческий шепот. Он напряг слух. Откуда-то спереди донеслось тихое покашливание. Потом еще, но уже ближе, на их стороне дороги. Марек повел рукой налево, потом направо. Крис увидел, как под звездным светом в придорожных кустах чуть заметной серебряной искоркой сверкнула начищенная броня. И еще он услышал медленно приближавшийся шелест. Это была засада; солдаты поджидали по обе стороны дороги. Марек махнул рукой обратно, в ту сторону, откуда они пришли, и беглецы как можно тише стали удаляться от опасной дороги.* * *
– Куда теперь? – чуть слышно прошептал Крис. – Будем держаться подальше от дороги. Пойдем на восток, к реке. Вон туда, – Марек махнул рукой в нужном направлении, и они двинулись в путь. Крис чувствовал себя теперь ужасно взвинченным. Он напрягал слух, стараясь уловить самый ничтожный звук. Но их собственные шаги были настолько громкими, что заглушали практически все остальные шумы. Теперь он понял, почему Марек так часто останавливался. Это был единственный способ убедиться в безопасности. Они отошли сотни на две ярдов от дороги, попали на вспаханные поля и повернули по ним к реке. Несмотря на почти полную темноту, Крису казалось, что он открыт для всеобщего обозрения. Поля были окружены невысокими каменными заборами, которые, конечно, создавали для беглецов дополнительное прикрытие. Но он все равно ощущал сильную тревогу и вздохнул с облегчением лишь после того, как вместе с друзьями ушел еще глубже в ночь, оказавшись на заросшей кустарником нерасчищенной земле.* * *
Этот безмолвный темный мир был совершенно чужд Крису, и все же он сумел быстро к нему приспособиться. Опасность могла скрываться в самых незаметных движениях, в почти неслышных звуках. Крис шел пригнувшись, он был весь напряжен, на каждом шагу пробовал почву ногой, прежде чем наступить всей тяжестью, все время крутил головой налево и направо, направо и налево. Ему казалось, что он похож на животное, и то и дело вспоминал о том, как Марек оскалил зубы перед тем, как в комнату на башне ворвались солдаты. Он посмотрел на Кейт и увидел, что она идет так же напряженно, так же пригнувшись. Непонятно почему, он вспомнил и о зале для семинаров на втором этаже колледжа Пибоди в Йеле, со стенами, окрашенными в нежно-кремовый цвет и отделанными полированными панелями темного дерева, о спорах аспирантов, сидевших за длинным столом: является ли дипломатика [257] исторической или прежде всего археологической дисциплиной, как соотносятся между собой объективистские и формалистические критерии; имеют ли право на существование отклонения от общих принципов этимологии при анализе старинных деловых документов. В том, что они спорили обо всем этом, не было ничего удивительного. Все проблемы были совершенно абстрактными и не более осязаемыми, чем воздух Эти пустые дебаты никогда не могли завершиться, поскольку на поставленные вопросы не существовало ответов И все же эти споры были такими жаркими, такими увлекательными. Почему все это казалось таким важным? Кто знает . По крайней мере он сам не мог сейчас этого сказать. Академический мир, казалось, терял свою реальность, его детали сливались в неопределенную серую массу, по мере того как Крис в полной темноте спускался к реке. И все же, несмотря на то что ночь казалась ему – нет, на самом деле была – такой страшной, несмотря на постоянное напряжение и опасности, подстерегавшие за каждым кустом, этот мир все равно каким-то образом оставался полностью реальным, он вселял надежду, даже каким-то образом подбадривал и… Он услышал громкий треск сучьев и застыл на месте. Марек и Кейт тоже замерли. В кустах слева послышался шелест и басовитое фырканье. Они сохраняли неподвижность, лишь Марек положил ладонь НА рукоять меча. И мимо них, сопя, пробежала небольшая дикая свинья. – Надо было убить ее, – прошептал Марек. – Я чертовски голоден. Беглецы двинулись было дальше, но тут Крис понял, что это не они напугали свинью. Поскольку теперь явственно послышался звук множества бегущих ног. Треск сучьев, шелест раздвигаемых веток. Звуки приближались к ним.* * *
Марек нахмурился. Он достаточно хорошо видел в темноте, чтобы уловить отблески на металлической броне. Семь-восемь человек солдат торопливо прошли на восток, а затем, спустившись с холма, скрылись в кустах, и звуки затихли. Что за чертовщина? Эти самые солдаты совсем недавно сидели в засаде на дороге и поджидали их. А теперь они переместились к востоку и, судя по всему, намереваются устроить там новую засаду. Откуда им стал известен путь беглецов? Он взглянул на Кейт, присевшую на корточки рядом с ним, но на лице девушки нельзя было прочесть ничего, кроме испуга. Крис, тоже пригнувшийся рядом, тронул Марека за плечо, помотал головой, а затем указал пальцем на собственное ухо. Марек кивнул и прислушался. Сначала он слышал один только шум ветра. Озадаченный, он оглянулся на Криса, который сделал такое движение, будто нажимает на ухо пальцем. Он хотел сказать: «Включи наушник». Марек надавил на ухо. Ничего не услышав, кроме шороха фона, он пожал плечами, но Крис поднял ладонь, словно говорил: «Подожди». И Марек подождал. И лишь спустя несколько секунд он уловил среди шумов тихий ритмичный звук человеческого дыхания. Он взглянул на Кейт и приложил палец к губам. Она кивнула. Он посмотрел на Криса. Тот тоже кивнул. Оба поняли: ни звука вообще. Марек снова внимательно прислушался. В его наушнике все так же чуть слышно пульсировало чье-то дыхание. Но эти звуки не принадлежали никому из них. Дышал кто-то другой.* * *
– Андре, – прошептал Крис, – это слишком опасно. Давай, не будем переправляться через реку в темноте. – Ты прав, – шепнул в ответ Марек. – Вернемся поближе к Кастельгарду и спрячемся где-нибудь неподалеку от стены. – Прекрасно. Так и сделаем. – Ну, пойдемте. Они кивнули в темноте друг другу, а затем каждый надавил на ухо, отключая наушник. И все трое присели под кустами – ждать, что же за этим последует. Спустя всего несколько секунд они услышали, как солдаты вновь бегут по лесу неподалеку от них. На сей раз они спешили вверх, на холм, в направлении Кастельгарда. Беглецы выждали еще пять или шесть минут. И затем направились в противоположную сторону, к реке.* * *
Именно Крису удалось свести концы с концами. Спускаясь в темноте с холма, он неосторожно убил комара, севшего ему на ухо, и нечаянно включил наушник. И услышал, как кто-то чихнул. Но никто из них не чихал. Всего через несколько минут они наткнулись на свинью, и он услышал, как кто-то пыхтит от напряжения. В то время как Кейт и Марек неподвижно стояли рядом с ним. Именно тогда он почувствовал полную уверенность в том, что здесь кто-то еще имел наушник, а еще, немножко обдумав положение, понял, что это прибор, принадлежавший ранее Гомес. Получалось, что кто-то вынул его из уха отрубленной головы. Единственная проблема заключалась в том… Марек подтолкнул его в бок. Показал вперед. Кейт подняла большой палец и с довольным видом улыбнулась.* * *
Вода спокойной реки негромко журчала во тьме. Дордонь здесь была очень широка; они с трудом могли разглядеть противоположный берег, поросший густыми кустами, сливавшимися с темным лесом. Не было видно никакого движения. Взглянув вверх по течению, Крис разглядел смутные очертания моста, ведущего к мельнице Он знал, что там все спят. Мельники могут работать только днем, потому что в насыщенном мучной пылью воздухе даже пламя свечи может вызвать взрыв. Марек тронул Криса за руку и указал на противоположный берег. Крис пожал плечами: он ничего не видел. Марек снова ткнул рукой в том же направлении. Прищурив глаза, Крис смог разглядеть четыре столба дыма, с трудом различимые на фоне темного неба. Но если это дым от пожаров, то почему не видно никакого зарева? Пройдя берегом реки вверх по течению, они вскоре наткнулись на лодку, привязанную к берегу. Она чуть слышно постукивала бортом о валун. Марек опять взглянул на противоположный берег. Теперь они несколько отдалились от дымов. Он указал на лодку. Был ли смысл в этом риске'' Крис знал, что единственным возможным выбором было переправиться через реку вплавь. Но ночь была прохладная, и ему совершенно не хотелось промокнуть. Он тоже показал на лодку и кивнул. Кейт тоже кивнула. Они забрались в суденышко, Марек сел на весла и, осторожно погружая их в воду, переправился через Дордонь.* * *
Сидя рядом с Крисом, Кейт вспомнила о том, как разговаривала с ним, когда они переправлялись через реку почти в этом же месте несколько дней назад. А сколько же дней на самом деле прошло? Да ведь всего два, сообразила она. Но сейчас ей казалось, что с тех пор минуло уже несколько недель. Она всматривалась в дальний берег, пытаясь заметить хоть малейшее шевеление. Их лодка, конечно, представляла собой темное пятно на темной воде, но все равно, если бы кто-нибудь наблюдал за рекой, они обязательно были бы замечены. Но, похоже, наблюденияникто не вел. Берег становился все ближе и ближе, и наконец нос лодки мягко прошелестел по траве и ткнулся в берег. Они выбрались на сушу и сразу же увидели узкую тропинку вдоль берега реки. Марек приложил пальцы к губам, вновь напомнив о необходимости молчания, и зашагал по тропинке. Он шел к дымам. Кейт и Крис осторожно последовали за ним. Ответ они получили спустя всего несколько минут. Неподалеку от берега горели четыре костра, разделенные между собой заметными промежутками. Кострища были окружены земляными насыпями, поверх которых были еще установлены обломки искореженных доспехов, так что огня видно не было; лишь дым поднимался в небо. Но солдат возле костров не было. – Старая уловка, – прошептал Марек. – Костры для обозначения ложной позиции. Кейт не совсем понимала, для чего эта «старая уловка» предназначалась. Возможно, чтобы показать противнику, что у тебя гораздо больше сил, чем было на самом деле. Беглецы миновали больше десятка готовых, но еще не зажженных костров; их цепочка протянулась вдоль берега реки на изрядное расстояние. Тропинка шла совсем рядом с водой, они слышали, как журчит она в прибрежной траве. Но когда они поравнялись с очередным кострищем, Марек резко остановился и пригнулся к земле. Кейт и Крис последовали его примеру и почти сразу же услышали, как пьяный голос поет монотонную песню. В ней говорилось что-то о том, что «эль уложит спать у огня, эль в грязь повалит меня…» Этот куплет раз за разом повторялся практически без всяких вариаций. "Это же «Сто бутылок пива стояли на столе…», – подумала Кейт. Подняв голову, она увидела у следующего горящего костра полдюжины солдат в черно-зеленых одеждах. Они прихлебывали из бочонка и громко пели. Возможно, им было специально приказано вести себя как можно более шумно, чтобы оправдать таким образом все множество огней. Марек махнул рукой назад, и они пошли обратно; когда же отошли достаточно далеко, то свернули налево, в сторону от реки Они пересекли неширокую полосу леса, росшего вдоль берега, а потом снова вышли на открытые возделанные поля. Кейт поняла, что они находились в тех же самых местах, где были утром. И действительно, по левую руку уже можно было рассмотреть слабые желтые огоньки в верхних окнах монастыря, где, видимо, кто-то из монахов допоздна засиделся за работой. А прямо впереди уже виднелись темные очертания соломенных крыш крестьянских хижин. Крис указал на монастырь: почему они не идут прямо туда? Марек сложил ладони и приложил их к щеке: «Все спят». Крис пожал плечами: «Ну и что»? Марек разыграл целую пантомиму: пробуждение, удивление, испуг… Видимо, он хотел сказать, что, явившись среди ночи, они переполошат монахов. Крис опять пожал плечами: «Ну и что?» Марек помахал пальцем перед носом: «Плохая идея», и изобразил губами: «Утром». Крис вздохнул. Марек неслышно повел их мимо хижин, пока они не поравнялись с полусгоревшим остовом дома – четыре стены и обуглившиеся остатки стропил, поддерживавших прежде соломенную крышу. Он провел их внутрь через раскрытую дверь, на которой была нарисована красная полоса. Кейт с трудом разглядела ее в темноте. Внутри хижины успела вырасти высокая трава, в которой валялись какие-то куски разбитой глиняной посуды. Марек принялся рыться в траве, пока не нащупал пару посудин с отбитыми краями. Кейт показалось, что они похожи на ночные горшки. Марек аккуратно поставил их на обугленный подоконник. – Где мы будем спать? – прошептала Кейт. Марек указал на землю. – Почему мы не идем в монастырь? – так же чуть слышным шепотом спросила Кейт, воздев руку к небу над головой. Ночь была холодной. Она проголодалась. Она хотела оказаться в уютной закрытой со всех сторон комнате. – Опасно, – прошептал в ответ Марек. – Будем спать здесь. Он лег на землю и закрыл глаза. – Почему опасно? – не унималась Кейт. – Потому что у кого-то есть наушник. И он знает, куда мы идем. – Я хотел поговорить с тобой о… – начал было Крис. – Не сейчас, – прервал его Марек, не открывая глаз. – Спите. Кейт легла; Крис устроился рядом с нею. Она прижалась к нему спиной. Только для тепла. Ночь была чертовски холодной. Засыпая, она услышала отдаленные раскаты грома. Вскоре после полуночи пошел дождь. Кейт почувствовала, что ей на лицо упали первые тяжелые капли, и вскочила на ноги почти в ту же секунду, как дождь разошелся по-настоящему. Оглядевшись, она увидела маленький деревянный навес. Он сильно обгорел, но все еще держался. Она заползла под него и села, обхватив колени. Крис сел рядом и прижался к ней. Марек тоже проснулся, подошел, лег поблизости и сразу же снова заснул. Кейт видела, как капли дождя разбивались о его щеку, но он продолжал храпеть.26:12:01
Вдалеке над ними висело с полдюжины наполненных горячим воздухом воздушных шаров, освещенных приближавшимся к зениту солнцем. Время подходило к одиннадцати. Один из воздушных шаров был украшен зигзагообразными узорами, которые напомнили Стерну орнаменты навахо. – Сожалею. – говорил ему Гордон, – но ответ: нет. Вам нельзя отправиться в прошлое на опытном образце, Дэвид. Это слишком опасно. – Почему? Я считал, что это совершенно безопасное занятие. Более безопасное, чем езда на автомобиле. И в чем же заключается опасность? – Я говорил вам, что у нас не бывает ошибок транскрипции, то есть ошибок, которые происходят при восстановлении, – сказал Гордон. – Но это не совсем верно. – Да? – Я вам сказал чистую правду, что мы не можем найти никаких видимых ошибок. Но они, вероятно, все-таки совершаются при каждом переходе. Они просто слишком незначительны для того, чтобы их можно было обнаружить. Но, подобно радиоактивному заражению, ошибки транскрипции имеют свойство накапливаться. Вы не можете видеть те, что появились в результате единственной поездки, но после десяти или двадцати поездок признаки начинают проявляться. Это может быть не существовавший прежде шрам на коже, Или бороздка на роговице глаза. Или, возможно, у вас появляются заметные симптомы диабета, или возникают проблемы с кровообращением. Как только что-нибудь подобное обнаруживается, переходы для вас прекращаются. Поскольку вы не можете позволить себе сделать что-либо, способное еще более ухудшить положение. Это означает, что вы исчерпали свой лимит переходов. – И такое случалось? – Да. С некоторыми лабораторными животными. И несколькими людьми. Первопроходцами, теми, кто использовал ту самую машину опытного образца. Стерн задумался. – И где же эти люди сейчас? – Большинство их находится здесь. Продолжают работать на нас. Но они уже больше не путешествуют. Им нельзя. – Все понятно, – сказал Стерн, – но я-то говорю только об одной поездке. – Мы не использовали и даже не тестировали эту машину в течение долгого времени, – возразил Гордон. – Это может сойти с рук, а может и не сойти. Ну, представьте себе: я позволяю вам совершить переход и возвратиться, но вы, оказавшись в 1357 году, обнаруживаете у себя столь серьезные ошибки транскрипции, что не решаетесь вернуться. Потому что не можете рискнуть добавить к ним хоть сколь угодно малую толику. – Вы хотите сказать, что я был бы вынужден остаться там? – Да. – А это уже с кем-нибудь случалось? – поинтересовался Стерн. Гордон замялся, пожалуй, впервые за все время их общения. – Возможно. – Это значит, что там уже находится кто-то из наших? – Возможно, – повторил Гордон – Мы не уверены в этом. – Но ведь это очень важно, – взволнованно заговорил Стерн – То есть вы говорите, что там уже может быть некто, кто мог бы помочь им. – Не уверен, – ответил Гордон, – что именно этот человек захочет помогать. – Но разве не следует нам сообщить им об этом? Дать совет? – У нас нет никакой возможности вступить с ними в контакт. – Вообще-то, – задумчиво произнес Стерн, – я думаю, что такая возможность есть.16:12:23
Крис проснулся незадолго до рассвета, дрожа от холода. Небо было бледно-серым, землю покрывал тонкий туман. Он сидел под обугленным навесом, опираясь спиной на стену и подтянув колени к подбородку. Рядом сидела Кейт; она еще спала. Крис решил выглянуть наружу и сделал движение, чтобы встать, но его тело откликнулось на это незначительное усилие резкой болью. Все его мускулы – на руках, на ногах, на груди, всюду – одеревенели и с трудом выполняли приказы мозга. Когда же он повернул голову, то ему показалось, что хруст шейных позвонков разнесся по всей округе. Он с удивлением обнаружил, что его туника на плече стала жесткой от запекшейся крови. Очевидно, стрела ночью зацепила его достаточно сильно и вызвала кровотечение. Крис для пробы подвигал рукой, от боли в мышцах втягивая воздух сквозь зубы, но решил, что все в порядке. Холодный утренний воздух был пропитан влагой, и Крис с каждой минутой дрожал все сильнее. Он мечтал о костре и хоть какой-нибудь пище. В животе у него громко бурчало. Он не ел более двадцати четырех часов. Его мучила жажда. Где можно раздобыть воду? Годится ли для питья вода из Дордони? Или следовало найти родник? И откуда, черт возьми, они возьмут еду? Он повернулся, чтобы спросить об этом Марека, но того не оказалось на месте. Крис оперся рукой о землю, чтобы подняться, и в это мгновение услышал звук приближающихся шагов. Марек? Нет, решил он, это шли несколько человек. К тому же он слышал негромкое позвякивание кольчуг. Шаги подходили все ближе, а затем утихли. Крис затаил дыхание. В пустом оконном проеме справа от него, всего в трех футах от его головы, появилась кольчужная перчатка и оперлась на обгоревший подоконник. Рукав обладателя перчатки был зеленым с черной оторочкой. Люди Арно. – Hic nemo habitavit nuper [258], – произнес мужской голос. – Et intellego quare. Specta, porta habet signum rubrum. Estne pestilentiae? [259] – послышался ответ от двери. – Pestilentia? Certo scisne? Abeamus! [260] Первый убрал, даже отдернул руку с подоконника, и шаги торопливо удалились. Наушник не перевел Крису ничего из сказанного, так как был выключен. Ему пришлось положиться на свое знание латыни. Что значило «pestilentia»? Вероятно, «чума». Солдаты увидели полосу на двери и быстренько убрались подальше. «О, Иисус, – подумал он, – неужели это чумной дом? И поэтому его сожгли? А сейчас тоже можно заразиться?» Он принялся ломать голову над этим вопросом, когда, к его неописуемому ужасу, из высокой травы выскочила черная крыса и убежала в полуоткрытую дверь. Крис задрожал еще сильнее. В этот момент проснулась Кейт. – Который час? – зевнув, заговорила она. Крис зажал ей рот ладонью и помотал головой. Он слышал, что вокруг все еще ходили люди, их голоса невнятно разносились в утреннем тумане. Крис выбрался из-под навеса, подполз к окну и осторожно выглянул. Он увидел неподалеку по меньшей мере дюжину солдат. Все они носили зеленые с черным цвета Арно. Солдаты систематически проверяли все хижины, прилепившиеся к стенам монастыря. Глядя на них, Крис увидел Марека, направлявшегося в сторону солдат. Марек как-то сгорбился; подволакивая ногу, он тащил в руках охапку какой-то травы. Солдаты остановили его. Марек подобострастно поклонился. Весь он казался каким-то маленьким, усохшим. После того, как он показал солдатам, что держал в руках, те рассмеялись. Кто-то из них несильно оттолкнул его. Марек еще раз поклонился и, все так же сгорбившись и прихрамывая, побрел дальше.* * *
Кейт видела, как Марек прошел мимо развалин хижины, в которой они прятались, и скрылся за углом монастырской стены. Он явно не собирался подходить к ним, пока поблизости бродили солдаты. Крис, все так же дрожа, забрался обратно под навес. Похоже, что он был ранен в плечо: на одежде виднелось большое пятно засохшей крови. Девушка помогла ему расстегнуть камзол, он сморщился и закусил губу. Кейт осторожно задрала его полотняную нижнюю рубашку и увидела, что всю левую сторону груди покрывает огромный уродливый фиолетово-черный синяк, отливавший по краям желтизной. Видимо, его оставило копье, сбросившее беднягу с коня. Увидев, как изменилось ее лицо, Крис прошептал: – Что, так плохо? – Я думаю, что это просто ушиб. Хотя, возможно, есть и трещины в ребрах. – Чертовски болит. Она оттянула широкий ворот рубашки с плеча Криса; показалась оставленная стрелой рана: косой порез в пару дюймов длиной, покрытый толстой коркой запекшейся крови. – Ну как? – спросил Крис, внимательно следивший за выражением ее лица. – Просто порез. – Инфицированный? – Нет, с виду чистый. Она приподняла рубаху сзади и увидела огромный синяк на спине Криса и еще один на боку, под рукой. Вообще-то все его тело представляло собой один большой ушиб. Он должен был испытывать сильную боль. Кейт была поражена тем, что он больше не жаловался. В конце концов, это же был тот самый парень, который мог закатить истерику, если на завтрак ему подавали омлет с сушеными, а не свежими грибами И мог всерьез обидеться, если ему предлагали вино, которое он не любит. Она стала застегивать его камзол, но Крис остановил ее: – Я и сам могу с этим справиться. – Я помогу тебе… – Я же сказал, что справлюсь сам. Кейт убрала руки. – Ладно, ладно… – В любом случае мне нужно заставить руки двигаться как следует, – объяснил Крис. Хотя он непроизвольно морщился и с каждой пуговицей ему приходилось буквально бороться, он застегнул их все до одной. Но потом откинулся к стене в изнеможении, закрыв глаза; от усилий и боли его лоб покрылся крупными каплями пота. – Крис… Он открыл глаза. – Я в полном порядке. Не волнуйся за меня. Я совершенно здоров. И он говорил правду. Кейт внезапно показалось, будто рядом с ней сидит совершенно незнакомый человек.* * *
Когда Крис увидел свое плечо и грудь – грудь была фиолетовой, цвета лежалого мяса, – он сам удивился своей реакции. Травма была серьезной. Он думал, что почувствует испуг, снова задрожит. Но вместо этого он ощутил в себе облегчение, чуть ли не беззаботность. Боль могла затруднять ему дыхание, но она не имела значения. Он просто радовался тому, что жив и видит наступление нового дня. Его привычные жалобы, капризы и неуверенность в собственных силах внезапно показались совершенно неуместными. Вместо них он обнаружил в себе какой-то источник безграничной энергии – почти агрессивной живучести; он не мог припомнить, чтобы когда-либо испытывал подобное состояние. Он чувствовал, как разливается она по его телу, подобно своеобразной лихорадке; мир вокруг казался ярче, более открытым для эмоционального восприятия, чем прежде. Это туманное, седое утро обладало какой-то первозданной красотой. Прохладный влажный воздух был напоен ароматами влажной травы, влажной земли. Каменная стена, на которую он опирался спиной, поддерживала его. Даже боль была ему полезна, потому что она изгнала всю ненужную рефлексию. Он ощущал себя очистившимся, настороженным и готовым ко всему. Это был иной мир с иными законами существования. И сейчас он впервые влился в него. Полностью.* * *
Марек вернулся, когда солдаты скрылись из виду. – Вы понимаете, что происходит? – спросил он. – А что? – Солдаты ищут троих людей из Кастельгарда: двоих мужчин и женщину. – Зачем? – Арно хочет поговорить с ними. – Разве неприятно достичь популярности? – проронил Крис с кривой усмешкой. – Все мечтают с нами познакомиться. Марек дал каждому по горсти влажной травы и листьев. – Полевая зелень. Это завтрак. Ешьте. Крис принялся, громко чавкая, пережевывать растения. – Восхитительно, – сказал он. Именно это он имел в виду. – Травка с зубчатыми листьями – пиретрум. Она снимет боль. Белые стебли – ива. Уменьшит отеки от ушибов. – Благодарю, – сказал Крис. – Это как раз то, что нужно. Марек недоверчиво взглянул на него. – Парень здоров? – спросил он, взглянув на Кейт. – Лично я считаю, что он в полном порядке. – Отлично. Тогда ешьте, а потом мы пойдем в монастырь. Если, конечно, сможем пробраться мимо стражи. Кейт сняла парик. – Это не составит проблемы, – сказала она. – Они ищут двоих мужчин и женщину. Посмотрите-ка, у кого нож острее.* * *
К счастью, девушка и так ходила с короткой стрижкой. Мареку потребовалось всего несколько минут, чтобы срезать самые длинные пряди. – Я все думал о событиях минувшей ночи, – сказал Крис, пока Марек стриг Кейт. – Совершенно ясно, что кто-то раздобыл наушник, – отозвался Марек. – Верно, – откликнулся Крис. – И мне кажется, что я знаю, где они его взяли. – Гомес, – односложно проронил Марек. Крис кивнул. – Именно так я и предполагаю. Вы не забрали его у нее? – Нет. Мне и в голову не пришло. – Я уверен, что кто-нибудь мог выковырять его и запихнуть в собственное ухо достаточно глубоко, чтобы услышать, как эта штука болтает; пусть даже она плохо ему подходит. – Да, – согласился Марек – Но вопрос: кто? Ведь это четырнадцатое столетие. Розовый камушек, что-то говорящий на разные голоса… Это может быть только колдовством. Любой, нашедший его, должен был перепугаться до полусмерти. Кто бы его ни нашел, он отшвырнул бы его, как горячую картофелину, а потом втоптал в землю. Или бросился бежать, словно за ним гонятся черти. – Я знаю, – ответил Крис. – Именно поэтому, сколько я ни думаю обо всем этом, я вижу только один возможный ответ. Марек кивнул. – Проклятые ублюдки не сказали нам об этом. – О чем? – поинтересовалась Кейт. Она, похоже, была полностью сбита с толку. – О том, что тут находится кто-то еще. Я хочу сказать, кто-то еще из нашего века. – Это единственный возможный ответ, – поддержал Марека Крис. – Но кто же? – спросила Кейт. Крис думал об этом все утро. – Де Кер, – сказал он. – Все указывает на то, что это де Кер. Марек помотал головой. – Посудите сами, – доказывал Крис. – Он здесь только год, правильно? Никто не знает, откуда он взялся, правильно? Он втерся в любимчики к Оливеру и ненавидит всех нас, поскольку знает, что мы тоже можем это сделать, правильно? Он уводит своих солдат прочь от кожевенной мастерской, идет прочь до тех пор, пока мы не начинаем разговаривать, и тогда он возвращается к нам. Уверяю вас, это наверняка де Кер. – Тут есть только одно «но», – сказал Марек. – Де Кер говорит на безупречном окситанском наречии. – Ну и что. Ты тоже. – Нет. Я говорю как иностранец, недавно овладевший языком. Вы двое слушаете перевод в наушнике. Я же слышу то. что говорят на самом деле. Де Кер разговаривает как местный уроженец. Его речь совершенно беглая, а акцент точно такой же, что и у большинства остальных. А в двадцатом столетии окситанский язык – мертвый. Он просто не может быть нашим современником и так разговаривать. Он может быть только аборигеном. – Возможно, он лингвист? Марек помотал головой. – Это не де Кер, – уверенно сказал он. – Это Ги Малеган. – Сэр Ги? – Никаких сомнений, – заявил Марек. – Я заподозрил его еще с тех пор, как нас сцапали в тайном ходе. Помните? Мы не издаем почти никаких звуков, но он открывает дверь и ловит нас. Он даже не попытался изобразить удивление. Не вынул меч. Просто открыл дверь и поднял тревогу, поскольку уже знал, что мы находимся там. – Но ведь это случилось не так, – возразил Крис. – Вошел сэр Дэниел… – Разве? – удивился Марек. – Я что-то не помню, чтобы он там был. – Вообще-то, – сказала Кейт, – я думаю, что Крис, наверно, прав. Это может быть де Кер. Поскольку в проходе между часовней и замком я была довольно далеко от него, высоко на стене часовни, и когда де Кер велел солдатам убить вас, я не должна была отчетливо слышать его слова, но я же слышала. Марек задумчиво посмотрел на нее. – А что случилось потом? – Потом де Кер стал шептать солдату на ухо, и я ничего не слышала. – Именно. Потому что у него не было наушника. Будь он у него, ты слышала бы все, в том числе и шепот. Но ведь этого не было? Это сэр Ги. Кто отрубил Гомес голову? Сэр Ги со своими людьми. Кто мог с наибольшей вероятностью вернуться к трупу и вытащить наушник? Сэр Ги. Все остальные боятся машины, которая появляется в огненных сполохах. Только сэр Ги не испугался. Потому что он знал, что это такое. Он из нашего столетия. – Не думаю, чтобы Ги был там, – сказал Крис, – когда машина появилась и принялась мигать. – Но главный довод за то, что это сэр Ги, – продолжал Марек, – тот, что его окситанский просто ужасен. Он звучит скорее как носовой нью-йоркский акцент. – Да, но разве он не из Миддлсекса [261]? – упорствовал Крис. – И я не думаю, что он из родовитых дворян. У меня создалось впечатление, что он стал рыцарем благодаря собственной храбрости, а не предкам. – Он оказался недостаточно силен в рыцарском единоборстве, чтобы сшибить тебя первым же копьем, – возразил Марек. – И фехтовальщиком оказался не слишком хорошим, не смог одолеть меня ни верхом, ни в пешем бою. Говорю вам – это Ги де Малеган. – Ну, – сказал Крис, – кто бы это ни был, теперь они знают, что мы направляемся в монастырь. – Верно, – согласился Марек. Он отступил на несколько шагов от Кейт и оценивающе посмотрел на ее голову. – Так что, пойдемте? Кейт осторожно коснулась волос. – Вероятно, мне следует радоваться, что у нас нет зеркала. Марек кивнул: – Может быть, и так. – Я похожа на парня? Крис и Марек переглянулись. – В некотором роде, – сказал Крис. – В каком это роде? – Ну да. Похожа. Ты похожа на парня. – Во всяком случае, тебя можно за него принять, – заверил Марек. Они поднялись на ноги.15:12:09
Тяжелая деревянная дверь чуть приоткрылась. В полумраке появилось лицо, затененное белым капюшоном. – Да будет благосклонен к вам господь, – торжественно произнес монах. – Да ниспошлет вам господь здоровье и мудрость, – ответил Марек по-окситански. – Что привело вас сюда? – Мы пришли увидеть брата Марселя. Монах кивнул, словно ожидал их. – Вы, конечно, можете войти, – сказал он, – поскольку брат Марсель еще здесь. – Он приоткрыл дверь немного шире, так что они смогли по одному протиснуться в нее. Путники оказались в маленькой очень темной комнатушке с каменными стенами. Здесь стоял приятный запах роз и цитрусов. Изнутри до них донеслось негромкое пение. – Здесь вы можете оставить свое оружие, – монах указал в угол. – Боюсь, добрый брат, – возразил Марек, – что мы не можем этого сделать. – Вам тут нечего бояться, – сказал монах. – Разоружитесь или уходите. Марек начал было протестовать, но затем снял перевязь с мечом.* * *
Монах плавными шагами прошел перед ними по тихому коридору с голыми каменными стенами. Завернув за угол, они оказались в другом, более широком коридоре. Монастырь был очень большим и сложностью своих переходов походил на лабиринт. Это был цистерцианский монастырь; монахи здесь носили белые одежды из простой ткани. Суровость устава цистерцианского ордена казалась намеренным упреком уставам бенедиктинцев и доминиканцев, содержавшим множество послаблений. Братья-цистерцианцы должны были соблюдать строгую дисциплину и пребывать в атмосфере нерушимого аскетизма. На протяжении многих столетий в цистерцианских обителях не допускались ни резные украшения их простых построек, ни декоративные иллюстрации в манускриптах. Их пища состояла из овощей, хлеба и воды, без всякого мяса или соусов. Ложа были твердыми, кельи – голыми и холодными. Решительно, они жили совершенно по-спартански. Но вообще-то, в этой непререкаемой дисциплине было… Бац! Марек оглянулся на звук. Они вышли в открытый внутренний двор монастыря, окруженный с трех сторон аркадными галереями, предназначенными для чтения и благочестивых размышлений. Бац! Они услышали смех. Шумные крики. Бац! Бац! Войдя во двор, Марек увидел, что ни фонтана, ни сада посреди двора не оказалось. Под ногами была плотно утоптанная глина. Четверо потных мужчин, облаченные в холщовые халаты, были увлечены игрой, отдаленно напоминавшей гандбол. Бац! Шар упал на землю, и игроки принялись толкать друг друга, чтобы позволить ему свободно докатиться до конца. Когда мяч остановился, один из игроков поднял его и крикнул: «Теnez!» Подбросив мяч в воздух, шлепнул по нему ладонью с растопыренными пальцами. Шар, отскочив от стены, подпрыгнул, и игроки опять принялись с боевыми возгласами отталкивать друг друга, стараясь занять наиболее выгодную позицию. Под арками галерей собралось множество монахов и дворян. Они криками подбадривали игроков и похлопывали по мешочкам, в которых звенели деньги. Возле одной из стен стоял большой деревянный щит, и всякий раз, когда мяч попадал в него (попадание сопровождалось другим звуком – «бам!»), игроки и зрители принимались кричать еще громче. Мареку потребовалось лишь мгновение, чтобы понять, что он видит зарождение тенниса. «Tenez» – это слово было заимствовано из лексикона слуг и означало «получите» – был новой игрой, изобретенной каких-нибудь двадцать пять лет тому назад, сразу же вошедшей в моду. Ракетки и сетки появились спустя несколько столетий, а пока игра являла собой разновидность ручного мяча, и ею увлекались представители всех сословий. Дети играли на улицах. Среди знати игра получила такую популярность, что вельможи принялись строить новые монастыри, которые, впрочем, в большинстве своем оказывались незавершенными: работы заканчивались, как только появлялись стены, галереи и внутренний двор. Королевские фамилии тревожились, что принцы пренебрегли своими рыцарскими обязанностями, проводя долгие часы на теннисных кортах. Порой даже играли по ночам при свете факелов. Увлекательная игра захватила всех. Король Франции Иоанн II, находившийся сейчас в английском плену, истратил за минувшие годы целое состояние на оплату теннисных долгов. (Король Иоанн был известен под прозвищем Доброго, но это вовсе не означало, что он был добрым игроком в теннис.) – Вы часто занимаетесь этой игрой? – спросил Марек. – Телесные упражнения укрепляют тело и обостряют разум, – не задумавшись, ответил провожатый. – У нас здесь две площадки для игры. Проходя по двору, где шла игра, Марек заметил среди игроков людей, облаченных в зеленые с черной отделкой одежды. На площадке они выделялись грубой внешностью и наглым поведением. Когда путники, уже миновав двор, поднимались по лестнице, Марек вновь обратился к монаху: – Похоже, что монастырь оказывает радушный прием людям Арно де Серволя? – Истинно так, – ответил тот, – поскольку они пообещали сотворить нам добро и вернуть мельницу. – Ее отобрали у вас? – продолжал допытываться Марек. – Можно сказать и так, – уклончиво ответил монах. Он подошел к окну, откуда открывался вид на реку и расположенную в четверти мили вверх по течению мельницу с мостом. – Монахи Сен-Мер, по указаниям нашего почтенного зодчего, брата Марселя, собственными руками построили эту мельницу. Марсель пользуется большим уважением в монастыре. Как вы, конечно, знаете, он был зодчим нашего бывшего настоятеля, епископа Лаона. И потому мельница, которую он изобразил на пергаменте, а мы построили, является собственностью нашего монастыря и пошлина с нее – тоже. И все же сэр Оливер забирает мельничную пошлину себе, хотя не имеет на это ровно никакого права, если не считать того, что его войско держит в своих руках эти земли. Мой лорд аббат очень доволен тем, что Арно пообещал вернуть мельницу монастырю и не взимать мельничной пошлины. Поэтому мы принимаем у себя людей Арно. Крис, слушая все это, думал про себя: «Моя диссертация!» Ведь все, что говорил монах, чуть не до последней запятой подтверждало построения, которые он создал на основе своих исследований. Хотя некоторые все еще воспринимали Средневековье как эпоху полной отсталости, Крис знал, что на самом деле это был период интенсивного технологического развития, в этом смысле даже не слишком отличавшийся от нашего собственного. Говоря по правде, механизация промышленности, ставшая позднее важнейшей отличительной особенностью Запада, зародилась именно в Средневековье. Самый мощный источник энергии, доступный в то время, – сила текучей воды – использовался практически повсеместно для выполнения разнообразной работы. С помощью водяного привода не только мололи зерно, но и валяли сукно, ковали железо, пилили доски, творили цемент и известь, делали бумагу, сучили веревки, выжимали масло, готовили красители для ткани. Вода качала мехи, которыми производился поддув в доменные печи для получения стали. По всей Европе реки были запружены, и порой эти запруды отделяло одну от другой каких-нибудь полмили Барки-мельницы были пришвартованы под каждым мостом. В некоторых местах строились целые каскады мельниц, каждая из которых получала стремительно текущий поток воды от строения, находившегося выше по течению. Мельницы обычно обеспечивали основной источник дохода, являлись своеобразными монополиями и наиболее частой причиной конфликтов своего времени. Их работа сопровождалась непрерывными судебными процессами, убийствами и сражениями. И сейчас перед глазами у него находился выразительный пример всего этого. – И все же, – услышал он голос Марека, – я вижу, что мельница все еще в руках лорда Оливера: вон на башне его вымпел, а на стенах можно разглядеть его ратников. – Оливер удерживает мельничный мост, – объяснил монах, – потому что он находится рядом с дорогой, ведущей в Ла-Рок. Тот, у кого мельница, владеет и дорогой. Но Арно скоро отберет у них мельницу. – И вернет ее вам. – Так и будет. – А чем же монастырь отблагодарит Арно за возвращение мельницы? – Мы будем молиться за него, – ответил монах. И после краткой паузы добавил: – И разумеется, дадим ему достойное вознаграждение.* * *
Они прошли через скрипторий, где в тишине склонялись над стоявшими в несколько рядов пюпитрами монахи, переписывавшие рукописи. Мареку показалось, что этот процесс проходит совершенно не так, как подобает: работу переписчиков сопровождали не благочестивые молитвенные песнопения, а крики и грохот ударов, доносившиеся с площадки для игры в мяч. Кроме того, несмотря на исконный цистерцианский запрет иллюстрировать рукописи, несколько монахов украшали поля и углы манускриптов картинками. Рядом с живописцами стояли горшки со множеством кисточек и каменные блюдечки с различными красками. Даже на ходу можно было заметить, что некоторые иллюстрации отличаются совершенством выполнения. – Сюда, – сказал монах и провел их вниз по лестнице в другой внутренний двор, на сей раз маленький; он был залит лучами утреннего солнца. Возле одной из стен Марек увидел восемь солдат в цветах Арно, гревшихся на солнце. Он обратил внимание, что те были с мечами. Монах провел их дальше, к маленькому домику, стоявшему в углу двора. Все четверо вошли внутрь. Там они услышали негромкий шум падающей воды и увидели большой бассейн, посреди которого вздымалась струя фонтана. Шум воды заглушали латинские песнопения. Посреди комнаты стоял стол. Двое монахов омывали лежавшее на нем обнаженное тело. – Брат Марцеллус, – прошептал монах, склонив голову перед покойным. Мареку понадобилось лишь мгновение, чтобы понять, что же он увидел. Брат Марсель был мертв.14:52:07
Их выдала реакция. Монах сразу же понял, что они не знали о смерти Марселя. Нахмурившись, он взял Марека за руку. – Зачем вы пришли? – спросил он. – Мы надеялись поговорить с братом Марселем. – Он умер минувшей ночью. – Отчего он умер? – спросил Марек. – Мы этого не знаем. Но, как вы можете заметить, он был стар. – Наше дело к нему было очень срочным, – сказал Марек. – Возможно, если бы я мог увидеть его имущество… – У него не было никакого имущества. – Но ведь были же какие-то личные вещи… – Он жил очень просто. – А могу я увидеть его комнату? – продолжал настаивать Марек. – К сожалению, это невозможно. – Но я был бы глубоко признателен, если… – Брат Марсель жил на мельнице. Его келья находилась там уже много лет. – Ах, вот как. Мельница в настоящее время была во власти одного из отрядов Оливера. Археологи не могли попасть туда, по крайней мере сейчас. – Но, может быть, если вы скажете, какое у вас было дело, я смогу оказать вам помощь? – Монах произнес это совершенно небрежным тоном, но Марек немедленно насторожился. – Это было личное дело, – ответил он. – Я не могу говорить о нем. – Здесь не бывает никаких личных дел, – сказал монах, сделав шаг к двери. Марек отчетливо почувствовал, что он готов поднять тревогу. – Это было поручение магистра Эдуардуса. – Магистра Эдуардуса! – Поведение монаха сразу изменилось. – Почему же вы сразу не сказали об этом? Но какое отношение вы имеете к магистру Эдуардусу? – По правде говоря, мы его помощники. – На самом деле? – Воистину так. – Почему же вы сразу не сказали об этом? – повторил монах – Магистр Эдуардус был бы здесь желанным гостем, потому что он выполнял важное поручение аббата, когда его захватил Оливер. – Вот как? – Тогда пойдемте со мной, – сказал монах. – Аббат захочет увидеть вас. – Но мы… – Аббат все равно потребует вас к себе. Пойдемте!* * *
Вновь выйдя в ярко освещенный двор, Марек заметил, что на территории монастыря находилось очень много солдат в зеленых с черным одеяниях Арно, а не несколько случайно зашедших сюда ратников. И эти солдаты не шатались здесь без дела; они держались настороженно, и было сразу видно, что они готовы к бою. Обитель аббата представляла собой небольшой деревянный домик, богато украшенный резьбой («Ну и ну», – подумал Марек), и находилась в дальнем углу монастыря. Их провели внутрь, в маленькую приемную, облицованную панелями из полированного дерева. Там перед закрытой дверью сидел пожилой монах, сгорбленный и тяжелый, как жаба. – У себя ли мой лорд аббат? – У себя, но он сейчас занят увещеванием кающейся грешницы. Из-за двери можно было услышать ритмичный скрип. – И сколько времени они еще проведут в молитвах? – спросил провожатый. – Может быть, довольно долго, – сказала жаба. – Она часто повторяет свои грехи. – Я был бы рад представить этих достойных людей нашему лорду аббату, – сказал монах, – поскольку они принесли новости об Эдуардусе де Джонсе. – Можете не сомневаться, я сообщу ему, – скучающим тоном ответила жаба. Но Марек был уверен, что в тусклых глазках старика промелькнул огонек интереса. – Скоро треть [262], – буркнула жаба, взглянув на солнце. – Не хотят ли ваши гости вкусить скромной монастырской трапезы? – Большое спасибо, но нет, мы… – Крис громко закашлялся, а Кейт ткнула Марека в спину. Марек тут же исправился: – Мы примем угощение с благодарностью, если это не доставит вам хлопот. – Мы рады услужить вам во славу божию. Они повернулись, чтобы направиться в трапезную, когда дверь распахнулась, и в комнату, запыхавшись, вбежал молодой монах. – Сюда идет мой лорд Арно! Он хочет немедленно увидеть аббата! Жаба неожиданно проворно вскочила на ноги. – Уходите, живо, – сказал старик и распахнул перед пришельцами из двадцатого века боковую дверь.* * *
Они оказались в маленькой простой комнате, смежной с покоями аббата. Скрип кровати внезапно стих; послышался басовитый голос жабы, докладывавшей аббату о скоропалительном визите. Спустя несколько секунд отворилась другая дверь, и в комнату вошла обнаженная снизу почти до пояса женщина. Она торопливо пыталась на ходу оправить неудачно зацепившееся одеяние. При виде посторонних ее лицо вспыхнуло. Она была необыкновенно красива. Когда она повернулась, Крис с изумлением узнал леди Клер. Клер, конечно же, поймала его взгляд. – Почему вы так смотрите? – спросила она с неподдельным удивлением. – Э-э, моя леди… – Сквайр, осуждение, написанное на вашем лице, совершенно несправедливо. Как смеете вы судить меня? Я слабая женщина, одна в чужой стране, где нет никого, кто мог бы защищать и сопровождать меня. И все же я должна добраться до Бордо, за восемьдесят лиг [263] отсюда, а оттуда попасть в Англию, чтобы получить под свою руку владения моего мужа. Это моя обязанность как вдовы, и сейчас, во время войны и хаоса, я буду без колебаний делать все, что потребуется, для того, чтобы достичь этой цели. Крис подумал, что колебание было совершенно несвойственно этой женщине. Он был ошеломлен ее смелостью. А Марек смотрел на нее с неприкрытым восхищением. – Молю вас, леди, простите его, – негромко сказал он, – поскольку он молод и порой не успевает вовремя задуматься. – Обстоятельства изменились. Мне потребовалось заступничество, которое в состоянии предоставить только аббат. Я использую те меры убеждения, которые находятся в моей власти. – Говоря это, леди Клер прыгала на одной ноге, надевая шоссы. Натянув их на ноги, она расправила платье, а затем покрыла голову накидкой, изящным движением завязав ее под подбородком так, что открытым осталось только лицо. И женщина, которая всего лишь несколько минут назад полуголой вбежала в комнату, уже оказалась похожей на монахиню. Ее манера держаться обрела скромность, голос стал тише и мягче. – Теперь вам, по воле случая, стало известно то, что я не намеревалась открыть ни единому человеку. Я стала заложницей вашего милосердия и прошу у вас одного – молчания. – Вы можете не опасаться нашей нескромности, – ответил Марек, – так как ваши дела не связаны с нашими. – А я взамен обещаю вам свое молчание, – сказала Клер. – Ведь совершенно очевидно, что аббат не желает, чтобы Серволь узнал о вашем присутствии здесь. Мы все будем хранить наши тайны. Могу я получить в этом ваше слово? – Безусловно, да, леди, – ответил Марек. – Да, леди, – сказал Крис. – Да, леди, – поддержала его Кейт. Услышав ее голос, Клер нахмурилась. Пристально взглянув на Кейт, она подошла к ней поближе. – Вы говорите правду? – Да, леди, – повторила Кейт. Клер провела рукой по телу девушки, нащупав груди под грубой тканью. – Вы обрезали свои волосы, девица, – сказала она. – А вам известно, что женщина, выдающая себя за мужчину, подлежит смертной казни? При этих словах она взглянула на Криса. – Мы знаем об этом, – ответил Марек. – Вы должны быть очень сильно преданы вашему магистру, чтобы отказаться от своего природного пола. – Именно так и есть, моя леди. – Тогда я буду всей душой молиться за то, чтобы вы уцелели. Дверь открылась, и появившаяся жаба сделала знак рукой: – Пойдемте, достойные гости. Моя леди, молю вас, останьтесь. Аббат вскоре вернется к прерванной исповеди. Ну, а вы, достойнейшие, идите со мной.* * *
Оказавшись во внутреннем дворе, Крис наклонился к Мареку и прошептал: – Андре, эта женщина – чистый яд. Марек улыбнулся. – Я согласен с тобой, что в ней есть нечто такое … – Андре, говорю тебе, нельзя верить ни единому ее слову. – Ты думаешь? А мне показалось, что она говорила с изумительной прямотой, – возразил Марек. – Ей нужна защита. И она права. Крис уставился на него. – Защита? – Да. Ей нужен боец, защитник, она хочет чемпиона, – глубокомысленно произнес Марек. – Защитник? О чем ты говоришь? У нас всего… Сколько времени осталось? Марек взглянул на свой веревочный браслет. – Одиннадцать часов десять минут. – Ну вот. Так что ты там толкуешь насчет защитника? – О, просто пришла одна мысль… – Марек положил руку Крису на плечо. – Но это неважно.11:01:59
Они сидели в большом зале среди множества монахов за длинным столом. Перед ними стояла большая миска с мясным супом, от которого поднимался ароматный пар, а посреди стола было расставлено множество блюд с горами овощей, говядиной и жареными каплунами. Но никто не тянулся к ним, все головы были смиренно опущены, пока монахи пели «Отче наш»:Pater noster qui est in coelis Sanctivicetur nomen tuum Adveniat regnum tuum Fiat voluntas tua.
Кейт непрерывно украдкой посматривала на пищу. Каплуны были только что сняты с вертелов! Они были необыкновенно упитанными, желтоватый жир до сих пор продолжал стекать на блюда. Но тут она заметила, что ближайший к ней монах, видимо, озадачен ее молчанием. Судя по всему, она обязательно должна была знать это песнопение. Марек, находившийся по другую сторону от нее, громко пел:
Panem nostrum quotidianum Da nobie hodie Et dimmitte nobis debita nostra…
Она не понимала латыни и не могла присоединиться к хору, поэтому сохраняла молчание вплоть до заключительного «Аминь». Ей показалось, что все монахи при этом посмотрели на нее и закивали. Кейт вея напряглась, ей стало страшно, что они начнут заговаривать с нею, а она не сможет отвечать им. Что же делать? Взглянув на Марека, она увидела, что тот совершенно спокоен. Еще бы, он-то знает язык. Монах, не сказав ни слова, передал ей блюдо с говядиной. Вообще, здесь никто не разговаривал. Блюда с едой передавали друг другу без просьб и благодарностей; единственным звуком в трапезной было лишь негромкое позвякивание ножей о тарелки. Они ели молча! Кейт взяла блюдо, положила себе большой кусок, потом еще один, но тут поймала неодобрительный взгляд Марека и вручила блюдо ему. В углу трапезного зала один из монахов начал читать что-то по-латыни. Кейт воспринимала этот текст как своеобразную музыку и ела под нее с жадностью. Она была так голодна! Она не могла припомнить, когда еще еда доставляла ей такое удовольствие. Она искоса взглянула на Марека. Тот ел с чуть заметной улыбкой на лице. Кейт попробовала суп: восхитительный – и спустя еще несколько секунд вновь посмотрела на Марека. Он больше не улыбался.
* * *
Марек не сводил глаз с дверей. В этом длинном прямоугольном зале их было три одна справа от него, одна слева и одна прямо напротив них, посреди стены. Несколько секунд назад он увидел группу солдат в зеленном с черным около правого входа. Они заглядывали внутрь, как будто их интересовало, что едят вмонастыре, но оставались снаружи. А теперь он увидел еще одну группу солдат: она собралась в центральном входе. Кейт подняла на Марека глаза, он склонился к ее уху и прошептал: – Левая дверь. Несколько монахов неодобрительно посмотрели на них. Кейт вновь взглянула на Марека и слегка кивнула, давая понять, что все поняла. Куда могла вести левая дверь? Там не было никаких солдат, комната, куда вела эта дверь, была темна. Но, что бы там ни находилось, они были вынуждены идти на риск. Марек поймал взгляд Криса и слегка толкнул его – пора вставать. Крис почти незаметно кивнул. Марек отодвинул тарелку с супом и начал было подниматься, когда к нему подошел монах в белой рясе. Наклонившись к самому уху, он прошептал: – Аббат хочет сейчас же с вами увидеться.* * *
Аббат монастыря Сен-Мер был энергичным человеком тридцати с небольшим лет, с телом атлета и острыми глазами торговца. Он был одет в изящно вышитую черную сутану, носил на шее тяжелое золотое ожерелье, четыре пальца руки, которую он протянул для поцелуя, украшали перстни с драгоценными камнями. Он встретил их в залитом солнцем дворе и теперь шел бок о бок с Мареком, в то время как Крис и Кейт держались позади. Повсюду толпились зелено-черные солдаты. Аббат держался добродушно, но то и дело резко менял предмет разговора, как будто стремился поймать собеседника врасплох. – Я глубоко опечален присутствием этих ратников, – сказал аббат, – но боюсь, что в монастырь пробрались незваные гости – кое-кто из людей Оливера, – и пока мы не найдем их, придется быть поосторожнее. А лорд Арно любезно предложил нам свое покровительство. Довольны ли вы трапезой? – Благодарение богу и вам, мой лорд аббат, очень довольны. Аббат улыбнулся. – Я ненавижу лесть, – сказал он. – И наш устав ее запрещает. – Я буду осторожнее выбирать слова, – ответил Марек. Аббат посмотрел на солдат и вздохнул. – Такое количество солдат погубит все развлечения. – О каких развлечениях вы говорите? – Об охоте, конечно, об охоте! – горячо воскликнул аббат. – Вчера утром мы поехали на охоту и вернулись ни с чем; даже не увидели ни одного оленя. А ведь люди Серволя еще не подошли. Теперь они здесь, их две тысячи. Что бы они ни затеяли, они распугают всю дичь. Пройдут месяцы, прежде чем в лесах все успокоится. Какие новости о магистре Эдуардусе? Расскажите мне, потому что я изнемогаю от нетерпения. Марек нахмурился. Аббат, похоже, действительно очень хотел узнать, что сталось с Профессором. Но при этом он, очевидно, рассчитывал на какую-то определенную информацию. – Мой лорд аббат, он находится в Ла-Роке. – О? С сэром Оливером? – Да, мой лорд аббат. – Это просто несчастье. Он передал вам послание для меня? – Вероятно, аббат заметил озадаченный взгляд Марека. – Нет? – Мой лорд аббат, Эдуардус не давал мне никаких посланий. – Возможно, тайное? Какая-нибудь тривиальная или, наоборот, ошибочно построенная фраза? – Я глубоко сожалею, – сказал Марек. – Но не так глубоко, как я. И теперь он находится в Ла-Роке? – Да, мой лорд аббат. – Видит бог, как бы я хотел, чтобы это было иначе, – бросил аббат. – Ибо я уверен, что Ла-Рок взять невозможно. – Да, но если туда ведет секретный проход… – начал было Марек. – Ах, этот проход! – воскликнул аббат, махнув рукой. – Он послужит причиной моей гибели. Только о нем я и слышу со всех сторон. Все желают узнать тайну этого прохода – Арно больше всех. Магистр помогал мне, просматривая старые документы Марцеллуса. Вы уверены, что он ничего не сказал вам? – Он сказал, что мы должны отыскать брата Марселя. Аббат хмыкнул. – Да, конечно, этот секретный проход был построен помощником и писцом Лаона – братом Марселем. Но уже несколько последних лет старый Марсель был изрядно не в себе. Именно потому мы и позволили ему жить на мельнице. Он все время что-то бормотал про себя и потом внезапно начинал кричать, что видит демонов и духов, дико вращал глазами и трясся всем телом, пока видение не заканчивалось. – Аббат сокрушенно помотал головой. – Прочие монахи почитали его; они считали его видения доказательством благочестия, а не болезни, коей, по правде говоря, эти видения порождались. Но зачем магистр велел вам искать его? – Магистр сказал, что у Марселя есть ключ. – Ключ? – повторил аббат. – Ключ! – Он казался сильно раздраженным. – Конечно, у него был ключ, у него было много ключей, и все их можно найти на мельнице, но мы не можем… – Он вдруг споткнулся, качнулся вперед и с неописуемым изумлением посмотрел на Марека. Люди, заполнявшие двор, подняли крик, указывая куда-то наверх. – Мой лорд аббат… – начал Марек. Аббат выплюнул большой сгусток крови и обвис на руках Марека. Марек аккуратно положил его на землю. Он почувствовал стрелу в спине аббата даже раньше, чем увидел ее. Еще несколько стрел просвистели рядом и, дрожа, впились в землю среди травы. Подняв глаза, Марек увидел на колокольне несколько малиново-серых фигур, с неописуемой быстротой стрелявших из луков. Одна стрела сбила у Марека с головы шапку, другая порвала рукав туники. Еще одна стрела глубоко воткнулась в плечо лежавшего ничком аббата. Следующая стрела ударила Марека в бедро. Он почувствовал боль, пронзившую его ногу, как раскаленная игла, и, потеряв равновесие, упал наземь. Попытался встать, но у него кружилась голова, и он не смог удержаться на ногах. Он снова упал, а стрелы свистели, втыкаясь в землю вокруг него.* * *
На противоположной стороне двора Крис и Кейт бежали, стремясь укрыться от ливня стрел. Кейт вдруг громко вскрикнула и упала: стрела ударила ее в спину. Но девушка тут же поднялась на ноги, и Крис увидел, что стрела порвала ее тунику ниже подмышки, но не ранила. В этот момент другая стрела оцарапала ему ногу, порвав шоссы. А затем они оказались в крытой галерее и рухнули на пол за массивным столбом, стараясь отдышаться. Стрелы с цоканьем отскакивали от каменных стен и арки рядом с ними. – Ты цела? – спросил Крис. Она кивнула. – А где Марек? Крис поднялся на ноги и осторожно выглянул из-за столба. – О, нет! – вдруг воскликнул он и вновь выскочил во двор.* * *
Марек все же встал на ноги. Он увидел, что аббат еще жив. – Простите меня. – С этими словами он взвалил аббата на плечо и, шатаясь, неуверенными шагами побежал к спасительному углу. Солдаты, сбежавшиеся во двор, непрерывно стреляли в лучников, забравшихся на колокольню, и град летевших сверху стрел заметно ослабел. Марек вбежал под крышу галереи и опустил аббата боком на пол. Тот вырвал стрелу из своего плеча и отбросил в сторону. Усилие, казалось, совсем лишило раненого сил. – Моя спина… спина, – пробормотал он. Марек осторожно, поддерживая, усадил его. Стержень стрелы, торчавший из спины, покачивался в такт сердечному ритму. – Мой лорд, может быть, я вытащу ее? – Нет. – Аббат, сделав отчаянное усилие, закинул руку Мареку на шею, подтащил поближе к себе. – Нет еще… священника .. священника… – Его глаза закатились. Священник уже бежал к ним. – Он уже идет, мой лорд аббат. От этих слов аббату, казалось, полегчало, но он все также из последних сил обнимал Марека. – Ключ к Ла-Року… – очень тихо, почти шепотом заговорил он. – Да, мой лорд? – …Комната .. Марек выждал несколько секунд. – Какая комната, мой лорд? Какая комната? – Арно… – сказал Аббат, мотнув головой, как будто желая отогнать от себя это имя. – Арно будет в ярости… комната… – Его рука бессильно упала. Марек выдернул стрелу из спины и помог аббату лечь навзничь. – Каждый раз, когда он хотел… сделать… не сказал никому… поэтому… Арно… – Аббат закрыл глаза. Монах втиснулся между ними. Он, быстро говоря что-то по-латыни, снял с аббата туфли, поставил на землю бутылочку с елеем и приступил к выполнению последней требы.* * *
Прислонясь к столбу галереи, Марек вырвал стрелу из бедра. Она ударила его вскользь и вонзилась вовсе не так глубоко, как ему сначала показалось: острие было испачкано кровью не более чем на дюйм. Он бросил стрелу на землю, в этот момент к нему подбежали Крис и Кейт. Они остановились, глядя на стрелу и рану в ноге. Рана кровоточила. Кейт задрала камзол, кинжалом отхватила полосу от своей полотняной рубахи и перевязала бедро Марека. – Это вовсе не опасно, – сказал Марек. – Перевязка тебе не повредит, – резко проговорила Кейт. – Ты можешь идти? – Конечно, – ответил он. – Ты очень бледен. – Я в полном порядке, – ответил Марек и, выпрямившись, принялся осматривать двор. На земле лежали четверо солдат, утыканные стрелами. Остальные солдаты куда-то делись; больше никто не обстреливал колокольню, а оттуда, из верхних окон, валил дым. На противоположной стороне двора, из трапезной, тоже поднимались все более густые клубы черного дыма. Вскоре пламя должно было охватить весь монастырь. – Мы должны найти этот ключ, – сказал Марек. – Но ведь он находится в его комнате. – Я в этом не уверен. Марек помнил, что одна из последних фраз, которые он услышал на раскопках от Элси, графолога экспедиции, как раз касалась ключа. И еще какого-то слова, которое поставило ее в тупик. Он не мог вспомнить подробности – тогда он очень волновался за Профессора, – но помнил достаточно ясно, что Элси просматривала лист пергамента из связки, найденной в монастыре. Той самой, в которой обнаружилась записка Профессора. И теперь Марек знал, где искать эти пергаменты.* * *
Они бегом, насколько позволяла раненая нога Марека, бросились вдоль галереи к церкви. Часть витражей уже была разбита, из окон вырывались клубы дыма. Изнутри доносились крики, а мгновением позже из дверей вывалилась группа солдат. Марек резко повернулся и повел своих спутников обратно. – Что мы делаем? – поинтересовался Крис. – Ищем дверь. – Какую? Марек метнулся влево по неприметному коридору, затем еще раз повернул налево в очень узкое сводчатое отверстие, за которым обнаружилась тесная комнатушка, похожая на кладовку, в которой уборщицы в Йеле держат свои ведра. На стене в подставке торчал горящий факел. Посреди пола находилась деревянная крышка люка. Марек откинул ее, под ней оказалась лестница. Он снял со стены факел и начал спускаться. За ним пошла Кейт. Крис, шедший последним, аккуратно закрыл крышку и спустился по лестнице в темное сырое помещение.* * *
Пламя факела мерцало в прохладном затхлом воздухе. В его мятущемся свете они увидели вдоль стен огромные – по шесть футов в диаметре – бочки. Археологи очутились в винном подвале. – Вы, конечно, понимаете, что солдаты довольно скоро обнаружат это, – сказал Марек. Он без колебаний провел их через несколько уставленных бочками подвальных помещений, как две капли воды похожих одно на другое. – Ты что, знаешь, куда идти? – спросила шедшая позади Кейт. – А ты разве не знаешь? – вопросом на вопрос ответил он, не оборачиваясь. Нет, она не знала. Кейт и Крис держались поближе к Мареку, стараясь не выходить из неустойчивого круга света. Так было спокойнее. Теперь они шли мимо могил, небольших открытых ниш в стенах, где покоились тела усопших монахов; саваны на большинстве трупов уже рассыпались от ветхости. Порой они видели верхушки черепов, на которых каким-то образом сохранялись останки волос, иногда видели покойников с обнажившимися из-под плоти костями. Из темноты доносился негромкий писк крыс. Кейт содрогнулась. Марек шел дальше и вдруг остановился. Они оказались в ничем не примечательном, почти пустом помещении. – Почему мы остановились? – удивилась Кейт. – Разве ты не знаешь? – повторил свой интригующий вопрос-ответ Марек. Девушка огляделась вокруг и поняла, что находится в той же самой палате, в которую ее спускали на веревке несколько дней назад. Так же стоял у стены саркофаг рыцаря, правда, сейчас гроб был накрыт крышкой. У противоположной стены помещался грубый деревянный стол, на котором лежали несколько кусков клеенки и связок пергаментов, перевязанных шпагатом. Сбоку была выложена невысокая каменная перегородка, на которой лежала еще одна связка рукописей, а рядом с ней сверкала линза из очков Профессора. – Наверно, он потерял ее вчера, – предположила Кейт. – Должно быть, именно здесь солдаты и схватили его. – Вполне возможно. Кейт следила за тем, как Марек принялся просматривать связанные листы. Он быстро нашел записку Профессора, затем вернулся к предыдущему листу и принялся, нахмурившись, рассматривать его при свете факела. – Это описание подземной реки, – ответил Марек, – вот оно. – Он указал на широкие поля пергамента, на которых было мелко нацарапано что-то по-латыни. – Здесь сказано: «Марцеллус владеет ключом». – Он ткнул пальцем в соответствующее место. – А дальше говорится что-то насчет… э-э… двери, или прохода, и больших ног. – Больших ног? Тут что, живет снежный человек? – Подожди минуточку, – пробормотал Марек, – не то, не то… – В его памяти начал проявляться последний разговор с Элси. – Здесь сказано «ноги гиганта». Да, именно так. – Ноги гиганта, – повторила Кейт, с сомнением глядя на товарища. – Ты уверен, что правильно прочитал? – Так здесь написано. А это что такое? Чуть ниже того места, на которое Марек указывал пальцем, были написаны два слова, одно над другим:DESIDE VIVIX
– Я помню, – медленно сказал Марек, – что Элси удивилась, увидев новое для нее слово, «vivix», но она тогда не говорила ничего насчет «deside». А по-моему, это совершенно не похоже на латинский язык. Это и не окситанский, и не старофранцузский. Он отрезал кинжалом уголок от пергамента, нацарапал на нем эти два слова, сложил клочок и сунул его в карман. – Но что это означает? – не унималась Кейт. Марек растерянно потряс толовой: – Понятия не имею. – Это было приписано на полях, – заметила девушка, – и, возможно, вовсе ничего не означает. Может быть, это бессмыслица, нацарапанная от нечего делать, или заметка для памяти, или еще что-нибудь в этом роде. – Сомневаюсь. – Они и тогда вполне могли рисовать рожицы на полях. – Я знаю, но это не кажется мне рожицей. Это серьезная запись. – Он вернулся к рукописи и принялся вновь водить пальцем по строчкам. – Вот… вот… Здесь написано, что «transitus occultus incipit…», проход начинается «…propre ad capellam viridem, sive capellam mortis» – в Зеленой часовне, также известной под названием «Часовня смерти»… и… – Зеленая часовня? – каким-то странным голосом переспросила Кейт. Марек кивнул, – Правильно. Но здесь не сказано, где эта часовня находится. – Он вздохнул. – Если проход действительно соединяется с известняковыми пещерами, то это может оказаться где угодно. – Нет, Андре, – уверенно сказала Кейт, – нет. – Что ты имеешь в виду? – Я имею в виду, – ответила девушка, – что знаю, где находится Зеленая часовня.
Последние комментарии
8 часов 54 минут назад
17 часов 46 минут назад
17 часов 49 минут назад
3 дней 12 минут назад
3 дней 4 часов назад
3 дней 6 часов назад