Я или он [СИ] [Анна Алмазная] (fb2) читать постранично

Алмазная Анна Я ИЛИ ОН

«Жизнь — это благо и зло, а смерть ни то ни другое».

Надгробные надписи, Рим

«Не обещая мне ни мук, ни Рая

Глядит Судьбы разящая змея

Безмолвно об одном лишь вопрошая:

— Ну, кто из Вас? — Конечно же, меня…»

Пауль Бэг.

Маска. Первое мое воспоминание. Маска на лице моей бабушки. И удивление. Первое осознанное чувство, которому я тогда не знала названия. Хотелось спросить, почему? Откуда? Как изменить? Потом пришел страх. Было страшно. Новое, незнакомое чувство. Стало вдруг жарко, душно. Но что я могла сделать? Я была маленькой… Мешали пеленки, тихий вой вентилятора, работающий в соседней комнате телевизор, запахи… Но больше всего мешала маска. Мама! Надо сказать маме. Мама умная, она все может, все сумеет, даже убрать маску. Но мамы нет. Папы нет. Есть бабушка… Она большая, тоже — умная. Ей сказать. Но как? Я и говорить-то не умею, только плакать…

И я плакала. Первый день я плакала от страха. Бабушка долго носила меня на руках, пытаясь успокоить, но глядя на ее маску, я заливалась еще сильнее. Потому что боялась. И мой страх густой волной выплескивался в плач, даже крик, страшный и бессмысленный, потому что бабушка не понимала, не слышала! Или не хотела понимать. Зато я поняла. Бабушка глупая, она не видит… Что толку плакать? И я перестала. Заснула. Еще не спустившись в царство сладкого сна, я услышала вздох облегчения и уловила легкий запах бабушкиных волос, когда она укладывала меня в кроватку.

Второй день, после недолгого перерыва, я начала плакать от непонимания. Теперь бабушка отдыхала, а мама держала меня на руках и нервно ходила по комнате, напевая знакомые до боли мелодии. Я отказывалась успокоиться и плакала еще громче. Бабушка спала в соседней комнате, но я чувствовала ее маску даже через стенку. И боялась. Я пыталась рассказать маме, но не могла — она не слышала, а я не умела. Постепенно мама начала раздражаться, ее голос стал злым и иногда срывался на крик, но мой плач был громче, потому что это несправедливо, потому что так нельзя! Но мама не понимала, а я быстро устала. Страх выпил мои силы до последней капли, и, всхлипнув в последний раз, я заснула на руках матери со следами невысохших слез на щеках и разлившейся по сердцу горечью первой обиды.

На третий день пришел человек в белом. От него чужой болью. Человек тыкал в меня холодными предметами, зачем-то порезал мне палец. Я залилась новым приступом плача. За что? Почему так? Почему никто не видит, что у бабушки маска? Почему меня не понимают? Почему ничего не делают? Почему не боятся? Почему этого позвали? Почему мне не помогут? Почему? Страшный в белом сделал мне больно, чем-то кольнул в плечико, и я заснула, но тот сон тяжелым и черным, как маска на лице бабушки…

Четвертый день я уже не плакала — мне дали выпить какой-то гадости, и я сонно лежала в кроватке, наблюдая за бабушкой воспаленными глазами. Маска стала еще более страшной, но я уже не пыталась кому-то рассказать. Я почему-то была уверена, что мама тоже видела эту маску. Она стала другой, какой-то испуганной, часто вскакивала по ночам и долго стояла возле окна, смотрела в темное, холодное небо. Я чувствовала, что она боялась, а мне уже не было страшно. Мама знала. Мама умная, она справится.

На пятый день мне не давали той гадости, но ею и так все пропахло. Пропахла моя кожа, мамины волосы, мои пеленки и даже подушечка. Опять пришли эти страшные в белом, но не ко мне, а к бабушке, и мама вдруг посерела в одно мгновение, будто ее присыпали моей присыпкой. Но я уже не плакала. Незачем мне было плакать, маска пропала, а я была занята. Я любовалась красивым существом с черными крыльями. Существо напоминало чем-то папу, от него пахло опасностью, и, в то же время, меня манило к существу так сильно, что я не могла отвести от него взгляда. Красивое создание, склонившееся над бабушкой. Оно вдруг повернулось, и я увидела его глаза: свет белков и темноту радужной оболочки. Смесь из добра и зла. Я икнула, улыбнулась этим глазам, полюбила их с первого взгляда, а незнакомец вдруг смутился, будто увидел что-то постыдное, коснулся крылом щеки моей матери и внезапно взмыл вверх, прямо через белоснежный потолок. Я угукнула, выпустив наружу восхищение: не все умеют так красиво летать! Я — не умею. И мама не умеет, и папа не умеет. А бабушка — умеет.

Сообразив, наконец, что этот с крыльями унес бабушку, а не меня, я заплакала. Почему мне нельзя, а ей можно! Мама!!! Я тоже хочу полетать!

…на этот раз мама не слышала. Она сидела возле бабушки на белой кровати, смотрела в стенку пустыми глазами, и беззвучно плакала. Я замерла. Взрослые обычно не плачут, и слезы у мамы были другие — настоящие, страшные. Я не хочу, чтобы она так плакала. Она моя мама. Ей больно, больно стало и мне. Но ненадолго. Дети не умеют чувствовать надолго. Забыв о существе, о слезах матери, я вздохнула, закрыла глазки и забылась безмятежным сном. И